Страшные сказки народов мира [Пётр Гуляев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Пётр Гуляев Страшные сказки народов мира

Предисловие

С древних времён люди рассказывали друг другу страшные сказки, сидя у вечернего костра. За пределами спасительного светового круга их окружала пугающая тьма неизвестности. Мир вокруг таил в себе великое множество угроз и опасностей: хищные звери, буйство стихии, агрессивные иноплеменники и смертельные болезни. Всё это пугало человека, заставляло его тревожиться за себя и своих близких. Но страшнее всего было то, чего человек не мог понять и истолковать. Загадочные явления, странные происшествия, необъяснимые события: таинственные шорохи ночного леса, яркие огни в небе, явления умерших людей, вещие сны и предсказания, колдовские ритуалы и злые проклятия. Другой мир. Мир ведьм и оборотней, духов и демонов. Враждебный и опасный. Будучи не в силах постигнуть суть другого мира, люди украдкой рассказывали о нём байки. Байки эти передавались из уст в уста, обрастали ужасающими подробностями и превращались в легенды. Шли годы, века, тысячелетия. Люди распространились по всему свету, выстроили города и государства, образовали сотни разных по духу и внешнему виду культур. Но куда бы ни шёл человек, древний страх перед другим миром глубоко засел в его сердце. Этот страх всё так же, как и тысячи лет назад, находил выход в страшных сказках. Их рассказывали друг другу богобоязненные паломники на привалах в Сирийской пустыне. За ними коротали своё время японские рыбаки, возвращавшиеся с богатым уловом к родным берегам. Рассказами о мстительных призраках индейских вождей полупьяные ковбои Фронтира щекотали нервы своим неопытным товарищам во время перегонов скота по иссохшей прерии. Британские этнографы шокировали публику лондонских салонов, пересказывая услышанные в далёкой Индии легенды. Страшные сказки неотступно следовали за человечеством по всем страницам его истории. Страшные сказки – это то, что было и чего не было; то, что могло бы случиться с каждым, но всегда происходит с кем-то другим. Страшные сказки – это дверь в другой мир. Оказаться по ту сторону этой двери не хотелось бы никому. Но слегка приоткрыть её и заглянуть одним глазком на то, что там происходит – жутко интересно.

Огнецвет

Под ногой Адэхи скрипнул снег. Охотник остановился. Раз начался снежный покров – значит, он вышел к подножию Белой горы. Это граница земель народа атумча. Так далеко от родного дома Адэхи ещё ни разу не заходил. Даже в составе охотничьего отряда он бывал лишь в пределах племенных земель. А сюда и нельзя было ходить – старейшины племени называли Белую гору запретной. Шаман Вагош рассказывал жуткие сказки о том, что в здешних лесах водится зло:

– Вендиго. Вечно голодный дух ночного леса. Он не оставляет от своих жертв даже костей. Голод его настолько силён, что он мог бы за один присест съесть всех людей и зверей от Полуночной гряды до Великой реки. Лишь какой-то таинственный закон, ведомый лишь ему одному, запрещает вендиго покидать Белую гору с тех пор, как он там завёлся, – старый шаман любил повторять эту страшилку, наслаждаясь произведённым на молодёжь впечатлением. – Однажды я видел его, и запомнил на всю жизнь. Жизнь, которую чудом сохранил. В ту зиму, когда вендиго пришёл на Белую гору, он убил восьмерых моих друзей прямо у меня на глазах. Единственный из всего охотничьего отряда я вернулся в племя. В те далёкие времена я ещё мог бегать быстрее ветра, но выжил не поэтому. Просто вендиго было по душе пожирать свежее мясо, а не гнаться по снегам за худосочным юнцом.

Раньше Адэхи с открытым ртом слушал мудрого Вагоша. До тех пор, пока не вырос и не стал изучать мир вокруг себя самостоятельно. Теперь он относился к старческим россказням с большим недоверием. Старики постоянно рассказывают молодёжи всякие небылицы, чтобы казаться подрастающему поколению намного более значимыми, чем они есть на самом деле. Юный воин давно понял это – все суеверия, глупые традиции были лишь способом сохранения власти стариков, боящихся здоровой силы юности. Так уж устроен этот мир. Не ему, Адэхи, это менять, но зато он может этим воспользоваться.

Ранним утром, пока спали даже сторожевые собаки, Адэхи тихо покинул дом и отправился на север, где над вековыми соснами высилась Белая гора. Замысел юноши был прост: он пройдёт на запретные земли и в доказательство своего пребывания там принесёт в племя легендарный огнецвет. Об этом восхитительном цветке, первым из всей растительности прораставшем из-под снега весной, было известно только со слов самых старых людей племени. Красота огнецвета могла сравниться лишь с закатным летним солнцем, отвар из его лепестков исцелял любые болезни, а аромат цветка отгонял от жилища злых духов. Те же старики говорили, что раньше без венков из огнецвета не обходилась ни одна женитьба у атумча. Но несколько десятков зим назад на Белой горе завёлся вендиго, и путь к полям огнецвета оказался закрыт.

В духов и чудовищ Адэхи давно не верил: часто он получал серьёзные ранения в боях и на охоте, никогда при этом не просил духов о помощи, но каждый раз исцелялся. Сам, безо всякого потустороннего вмешательства. Так он привык рассчитывать только на своё тело и свой ум. Отсюда и родился его смелый замысел. Расчёт Адэхи был прост – никакого вендиго не существует, это понятно. Его выдумали старики, чтобы удерживать в повиновении особо горячих юнцов, стремящихся к приключениям. А значит, ничто не помешает ему подняться на Белую гору и впервые за несколько поколений добыть огнецвет – как доказательство своей победы над чудовищем. Удаль и сила Адэхи и без того известны всем в племени, но слава победителя вендиго обессмертит его. А главное – он покажет Виноне, чего стоит на самом деле. При мысли о дочери вождя губы охотника непроизвольно растянулись в мечтательной улыбке. Её скуластое лицо, обрамлённое иссиня-чёрными волосами, пухлые губы и круглые карие глаза часто снились ему последние несколько лун. Внизу живота растеклось приятное тепло. Адэхи смело шагнул в снег и начал свой подъём в гору.

Добыв огнецвет, Адэхи станет самым завидным женихом в племени. Теперь-то вождь не сумеет отказать, если столь отважный юноша захочет с ним породниться. А там глядишь – и сам Адэхи спустя некоторое время возглавит атумча. Вместе с Виноной они зачнут множество детей – красивых, как она, и сильных, как он. Пусть Адэхи отметил лишь семнадцать вёсен, сравниться с ним на кулаках не мог ни один взрослый мужчина в племени. А минувшей осенью он добыл свой первый скальп: в схватке с глупыми оджимба, вторгшимися на охотничьи угодья атумча, Адэхи могучим ударом раскроил череп самому крупному врагу. Вернувшись в деревню, в первый раз он тогда заметил озорную искорку в глазах Виноны во время вечернего празднества у костра. Именно тогда Адэхи понял, что должен добиться её. А вскоре на свет появился и замысел.

Могло случиться так, что огнецвет окажется такой же выдумкой старого Вагоша, как и вендиго. Ничего страшного – Адэхи предусмотрел и это. Он вернётся в деревню, расскажет соплеменникам, что уничтожил вендиго, но чёрная сила чудовища погубила огнецвет. Чтобы подтвердить свои слова, он соберёт охотничью группу из самых крепких и проверенных парней и отведёт их на Белую гору. Там они увидят, что нет больше ни злого духа, ни сказочного цветка. Зато на Белую гору можно ходить – а это увеличит охотничьи угодья атумча в два раза. Такое достижение возвысит Адэхи в глазах сородичей. С цветком ли, без него – власть над племенем и Винона достанутся в итоге ему. Замысел был безупречен.

Смеркалось. Снег между стволами сосен начал синеть. Ночь в это время года была тёмной, но Адэхи это не пугало. С самого детства он не боялся темноты, а напротив – любил играть с ней, растворяться в сумерках, сливаться с тенью. Много раз это выручало его во время охоты. Сегодня же было полнолуние. Ночное светило Адэхи любил даже больше, чем дневное: оно не било по глазам, а окружающий мир освещало ничуть не хуже. Ноги юноши по лодыжки увязали в снегу на пути вверх по лесистому склону, но это не могло его остановить: длинными шагами охотник уверенно двигался вперёд.

Спустя несколько часов пути Адэхи вышел на горное плато и замедлил шаг. Ему начало чудиться, будто кто-то следит за его передвижениями из-за деревьев. Это ощущение было ему знакомо. Особое охотничье чувство, позволяющее вовремя вычислить угрозу, кричало: в лесу Адэхи сейчас был не один. Рядом с ним был ещё кто-то. И этот кто-то представлял опасность, раз до сих пор не отстал от человека. Вся животная дичь в нескольких днях пути от посёлка атумча отлично знала, насколько опасны двуногие. Длинные заострённые палки в руках Адэхи и его сородичей были хорошо знакомы местным зверям.

Адэхи внезапно замер. Чуть поодаль по левую руку от него был слышен треск веток. Заметив, что человек остановился, преследователь тоже затих. «Хитрый», – подумал Адэхи. Но не хитрее одного из лучших охотников племени атумча за последние сто зим. Адэхи стремительно метнулся влево, занеся руку с острогой для удара. Этот шаг точно ошеломит его негаданного противника. Сильное тело охотника рассекало кусты и ветки, он уже видел в нескольких десятках шагов впереди, у большой лиственницы на краю опушки, крупный силуэт какого-то зверя. Человек хищно оскалился и приготовился к схватке. Вдруг мир окутала тьма: это луна скрылась за большой тучей. Адэхи от неожиданности оступился и припал на колено в снег.

Несколько драгоценных секунд, пока его взгляд привыкал к сгустившейся темноте, Адэхи воспринимал мир лишь с помощью своего слуха. И то, что он слышал, ему не нравилось. В его сторону через колючий кустарник стремительно нёсся кто-то огромный. Враг решил воспользоваться моментом. Пускай, так даже интереснее. Сгруппировавшись, охотник выставил перед собой острогу. А спустя ещё миг обомлел. В двадцати шагах от него из-за сосны вылетел огромный бесформенный сгусток мглы. В середине чёрного пятна зловеще сверкали ярко-жёлтые глаза. Существо остановилось и глухо рыкнуло.

Ни с чем подобным Адэхи в своей жизни ещё не сталкивался. Тварь была раза в три больше него, и от неё опасно веяло уверенностью. Она не боялась человека. И, скорее всего, имела на то основания. Адэхи почувствовал, как шевелятся волосы на его голове. Шаман Вагош не врал. Вендиго существует. Адэхи прижал острогу к груди и кинулся сквозь ветки и кусты, не разбирая дороги. Прочь, прочь подальше от этого страха. Непривычное для отважного от рождения юноши чувство овладело его безотказными обычно телом и разумом. И это давящее чувство гнало парня вперёд, заставляло длинными прыжками преодолевать овраги и буреломы на пути. Спиной Адэхи чувствовал, что преследователь не отстаёт.

Спустя недолгое время этой погони в темноте, Адэхи зацепился ногой о торчащую из снега корягу и покатился в сугроб. Жгучий холод снега на лице отрезвил Адэхи. Он будто вынырнул из тёмного омута страха. Чуждое чувство ослабило хватку. Юноша поднялся из снега и сосредоточился. «Пусть даже это вендиго, он не сможет взять меня на испуг. Я не такой», – мысленно сказал себе охотник. Адэхи обернулся навстречу ломившемуся из зарослей первобытному ужасу. Чувства охотника напряглись. Далеко справа он услышал тихое журчание воды. «Да ведь тварь гонит меня к реке», – озарило юношу. Поняв немудрёный замысел врага, Адэхи окончательно успокоился. Теперь, разгадав хитрость противника, он вновь стал хозяином положения. Поудобнее перехватив острогу, человек побежал налево.

Однако на этот раз гонка продолжалась недолго. Спустя пару сотен шагов Адэхи, разбрасывая вокруг себя клубы снега и ворох веток, выскочил на небольшую поляну. Ещё десяток шагов – и он упёрся в каменную стену. Скала. Адэхи метнулся вправо, влево – с обеих сторон он наткнулся лишь на холодный камень. Каменный мешок, ловушка. С наслаждением вдохнув морозный воздух, охотник в ожидании решительной схватки развернулся в ту сторону, откуда ожидал появления преследователя. На охоте он много раз видел загнанных зверей и знал, какую опасность те могут представлять. Таким же зверем Адэхи ощущал себя сейчас: будучи загнанным в ловушку, сдаваться без боя он не собирался.

Через три вдоха на поляну выкатился чёрный сгусток страха. Адэхи до немоты в пальцах сжал своё оружие. Несколько мгновений ничего не происходило. Оба противника выжидали, глядя друг на друга. А потом произошло чудо. Закрывавшая луну туча отступила, и поляна у подножия каменного мешка осветилась призрачным голубым светом. В нескольких шагах от Адэхи высился вставший на задние лапы огромный чёрный гризли. Адэхи облегчённо рассмеялся.

Медведь! Это всего лишь медведь. Да, необычно огромный. Да, очень опасный. Пробудившиеся среди зимы голодные шатуны всегда опасные. Но это всего лишь медведь. Адэхи вновь оказался прав: нет никаких злых духов. А как обращаться с медведями, человек знал. Это могучий, но пугливый зверь. Он нападает лишь на тех, кто боится его. А Адэхи больше его не боялся. Наоборот – Адэхи ликовал, ведь луна осветила не только зверя. Всё пространство окружённой скалами поляны было усеяно яркими оранжевыми цветами, тянущимися к ночному небу прямо из-под снега. Огнецвет!

Адэхи свирепо заорал во всю глотку. Сейчас ему было стыдно за овладевшее им недавно чувство страха. Он знал: медведю можно противопоставить лишь уверенность в собственном превосходстве. «Это не ты меня загнал в ловушку, это я тебя загнал в ловушку! Давай подходи ближе, и я вгоню острогу тебе прямо под ребро!», – думал парень, с вызовом глядя в налитые кровью глаза хищника. Противостояние закончилось быстрее, чем ожидал Адэхи. Два раза неуверенно рыкнув, медведь вдруг испуганно прижал уши, опустился в снег на все четыре лапы и резво затрусил обратно в заросли.

В груди Адэхи неистово колотил ритуальный бубен. В его бое удивительным образом смешивались отголоски страха, торжество и облегчение. Треск веток, сопровождающий убегающего гризли, затихал вдали. Человек позволил своему телу расслабиться и опустил острогу. Опасность миновала, но вот ведь странно: мышцы спины охотника оставались напряжёнными. Они словно давали сигнал своему хозяину, что угроза никуда не делась. У привыкшего доверять своим чувствам Адэхи по спине побежали мурашки. Он понял, что было не так. Затих не только шум шагов убежавшего в лес медведя, затихло вообще всё. Ни сама поляна у скалы, ни лес вокруг неё не издавали ни единого звука. Недвижно глядели своими пламенными лепестками в небо рассыпанные по поляне цветы. Не скользил по насту подгоняемый позёмкой снег. Даже слабый ветерок не колыхал голые ветви ближайших деревьев. Всё вокруг замерло. Словно сама природа вокруг была мертва, лишь притворялась настоящей, живой. На лбу Адэхи выступил холодный пот. Едва загнанное вглубь чувство страха вновь пробудилось и стиснуло грудь. Обострённые в момент опасности ощущения вскрикнули, уловив еле заметный шорох сверху. Адэхи поднял голову и в ужасе застыл.

По отвесной скале, освещённой лунным сиянием, к нему спускалась омерзительная тварь. Бледное худое тело её было размером чуть больше человека, а непропорционально длинные паучьи конечности с серповидными когтями заполняли собой, казалось, весь окружающий мир. Тонкую шею существа увенчивала небольшая лысая голова, добрую треть которой занимала раскрытая клыкастая пасть. Над острыми клинками хищных зубов чернели две круглые впадины глазниц, в глубине которых зловеще тлели чуть заметные рыжие угольки. Существо по-кошачьи грациозными движениями приближалось к человеку, бесшумно цепляясь блестящими когтями за камень. В призрачном свете белёсая плоть твари мерцала: по поверхности её кожи словно пробегала водная рябь, на миг-другой превращая и без того жуткую фигуру в пугающий своей противоестественностью полупрозрачный силуэт.

Дыхание Адэхи перехватило, тело отказывалось ему повиноваться. Всё, что мог сейчас охотник, парализованный от безраздельно овладевшего им на этот раз страха – это стоять, задрав голову и смотреть на то, как быстро приближается к нему самое ужасное чудовище, которое только может привидеться человеку в кошмарном сне.

Очередная туча набежала на луну. Поляну окутала тьма, но на смену ночному светилу в следующий же миг явился новый, более яркий источник света. Последнее, что увидел в своей жизни Адэхи, были два несущихся на него яростно горящих пятна ослепительно огненного цвета.

Зелёный крест

С вершины песчаного бархана открывался отличный вид на неприятельский лагерь. Юсуф прикрыл глаза ладонью от беспощадного солнца и внимательно пересчитал снующих среди палаток людей в грязновато-белых одеяниях. Двадцать человек. Что ж, опытному хашашину удавалось справляться и с большим количеством врагов за один раз. Под покровом ночной темноты бесшумный клинок убийцы не считал своих жертв.

К тому же, если будет на то воля Аллаха Всезнающего и Снисходительного, убивать всех их не понадобится. Эти два десятка воинов – рядовые братья Ордена. Рыцари и сержанты. Главная цель Юсуфа находилась в центре лагеря – в огромном походном шатре, над которым гордо развевалось знамя с зелёным крестом на белом поле. Там обитал сенешаль – правая рука орденского магистра. Смерть этого человека станет фатальным ударом не только по Ордену Святого Лазаря, но и ослабит всё войско неверных, вторгшееся в пределы Дар аль-ислама.

Юсуф погладил чёрную рукоять своего кривого кинжала. Этой ночью его оружие досыта напьётся крови сенешаля и тех нечестивцев, что окажутся на пути к главной цели. Да поможет ему Вседержитель – эту миссию проваливать было нельзя. Несмотря на кажущуюся простоту – проникнуть в лагерь противника ночью, снять часовых, убить вражеского вождя – задание, которое хашашин получил от самого Горного Старца, было неординарным. Ведь неординарным был враг, с которым сегодня Юсуфу придётся иметь дело.

Воины в лагере все как один носили на лицах плотные матерчатые маски с прорезями для глаз. Делали они это вовсе не для защиты от песка. Юсуф знал, что скрывается под этими масками. Он уже сталкивался с рыцарями Ордена Святого Лазаря несколько лет назад, когда ещё был простым копейщиком в рядах воинства великого султана Салах-ад-Дина, да продлит Аллах Любящий и Отзывчивый его дни. То сражение крепко отпечаталось в его памяти.

Поднимая конскими копытами клубы горячего песка, стальной лавой отряд рыцарей под белым стягом с зелёным крестом летел на Юсуфа и его товарищей, отважно выставивших вперёд копья. Среди отборных воинов Салах-ад-Дина не было трусов и малодушных, но даже самые смелые и бывалые бойцы вздрогнули, когда за несколько десятков шагов до их строя наступающие рыцари-лазариты сорвали со своих лиц маски.

Ошеломлённым взорам защитников Веры предстала ужасающая картина. Под железными шлемами крестоносцев не было лиц – лишь сочащиеся сукровицей и гниющие заживо куски плоти. Через влажные дыры в покрытых струпьями щеках виднелись жёлтые зубы, а с почерневших лбов клочьями свисала кожа. Гнойные глаза рыцарей пылали ненавистью. На Юсуфа и его однополчан надвигалась самая настоящая армия живых мертвецов – кровожадная и голодная.

Лишь после сражения, которое воинство Ислама чудом выиграло, Юсуф узнал правду о новых необычных врагах. Они не были шайтанами, как посчитали самые суеверные из его товарищей. Кошмарные рыцари оказались воинами Ордена Святого Лазаря – христианского боевого братства, в которое принимали исключительно прокажённых. Раньше в Дар аль-исламе об этой болезни слышали лишь по рассказам моряков и торговцев, но сто лет назад франки принесли на Святую Землю не только кровь и огонь, но и мерзкую заразу.

Словно сам Аллах Всесильный и Карающий ниспослал на неверных это наказание. Человек, заражавшийся проказой, начинал буквально гнить заживо. Тело покрывалось язвами и болезненными опухолями, а мясо постепенно сползало с костей. Муки, которые постоянно испытывает прокажённый, настолько сильны, что он перестаёт чувствовать любую другую боль. Именно поэтому на поле боя лазариты так опасны. Во-первых, они не боятся умереть – смерть лишь дарует им освобождение от нечеловеческих страданий. Во-вторых, они просто не чувствуют наносимых им ранений и сражаются до последней капли крови. А в-третьих, они выглядят настолько жутко, что одним своим видом внушают трепет в сердца своих врагов.

Великому и непревзойдённому Салах-ад-Дину удалось разгромить неверных и изгнать их из Святой Земли. Знамя Истинной Веры вновь взметнулось над стенами многострадального города Урушалима. Под крепкой рукой султана в Дар аль-исламе воцарился мир. Но никто не вечен. Старел и терял хватку Салах-ад-Дин. Поднимали голову его таящиеся до поры недруги. Заключившие с султаном союз хашашины, в ряды которых вступил и Юсуф, пока что умело выявляли и выкорчёвывали измену, но с каждым днём и им становилось всё труднее. Воспользоваться смутными временами решили неверные – новое крестоносное войско вёл в бой свирепый и беспощадный король Ричард. За непомерную даже среди франков жестокость его прозвали Львиным Сердцем. В авангарде его армии вновь шли прокажённые воины – рыцари Ордена Святого Лазаря.

Горный Старец рассказывал Юсуфу, что лазариты не всегда были воинами. Первые братья Ордена всего лишь ухаживали за больными проказой паломниками в своих странноприимных госпиталях. В честь их небесного покровителя Лазаря, которого по франкской легенде якобы воскресил из мёртвых пророк Исса, эти госпитали и получили название лазаретов. С началом крестовых походов в лазаретах стало появляться всё больше заражённых солдат и даже рыцарей. Постепенно Орден обзавёлся собственной охраной, а вскоре и целой армией. Несмотря на то, что сами христиане чурались своих прокажённых единоверцев, их войско обладало неплохой военной силой и пользовалось определённым авторитетом.

По словам Старца, мозгом Ордена являлся его сенешаль – главный помощник магистра, исполнявшего скорее ритуальную роль. Сенешаль же у лазаритов был талантливым полководцем, умевшим грамотно применять в бою особенности своих воинов. К тому же, он приходился каким-то дальним родственником королю Ричарду. На совести этого человека – тысячи смертей правоверных. Если сохранить ему жизнь – то мёртвых станет ещё больше. Поэтому сенешаль сегодня ночью умрёт. Так угодно Вершителю.

Составив план грядущей операции, Юсуф помолился. Как и всегда перед выходом на дело он попросил у Всевышнего крепости руки и ясности разума. После молитвы хашашин отполз в каменистую расщелину за барханом и с головой зарылся в песок, лишь высунув наружу специальную дыхательную трубочку. Следовало дождаться ночи и исполнить задуманное. Для восстановления сил после долгого пути по жаркой пустыне он приказал себе уснуть на несколько часов.

Когда на сирийскую пустыню опустилась ночь, а воздух стал прохладным, Юсуф проснулся и бесшумной гюрзой выполз из своего убежища. Так же неслышно он преодолел расстояние до лагеря христиан. Подкравшись со спины к первому часовому, снявшему свою душную маску и подставившему изуродованное болезнью лицо лёгкому ночному ветерку, хашашин вынул из-за пояса свой кинжал. Изогнутое лезвие было тёмным – чтобы лунный свет не отражался на нём случайными бликами. Одно отточенное движение – и шея неверного перерублена до самого позвоночника. Рот прокажённого воина Юсуф зажал свободной рукой в вязаной перчатке, чтобы не было слышно хриплого бульканья из разрезанного горла умирающего. Аккуратно уложив переставшее дрыгаться в конвульсиях тело за одной из палаток, убийца продолжил свой путь по вражескому лагерю.

Избавившись таким же образом ещё от двух крестоносцев, Юсуф наконец достиг большого шатра. Отогнув тяжёлый парусиновый полог, он скользнул внутрь. Глаза хашашина были приспособлены видеть в темноте, но сейчас этот навык ему не понадобился. В середине шатра, на тяжёлом дубовом столе тусклым светом горела масляная лампа, бросая на стены неверные тени. За столом, спиной к вошедшему убийце, сидел крупный человек в кольчуге с накинутым на голову капюшоном и что-то писал, изредка обмакивая гусиное перо в чернильницу.

Юсуф мысленно возблагодарил Создателя Сущего – главная цель сама шла к нему в руки. Всего десяток по-кошачьи мягких шагов, взмах кинжала – и задание будет выполнено. Редкостная удача. Горный Старец останется доволен своим любимым учеником!

Не издавая ни единого звука, хашашин поплыл к своей цели через потёмки шатра. Когда до сидящего человека оставалось лишь несколько шагов – пара коротких мгновений – тот внезапно откинул перо в сторону и резко повернулся в сторону Юсуфа.

На секунду убийца остолбенел, инстинктивно попытавшись слиться с окружающими тенями. Однако ему было очевидно, что он замечен. Что произойдёт в следующий миг, предугадать было нетрудно. Сейчас сенешаль закричит. На его крик прибегут другие воины. И каким бы мастерством не обладал хашашин, против дюжины рыцарей в одиночку ему не устоять. Ничего страшного, успокоил себя Юсуф. Времени точно хватит, чтобы устранить главаря. А значит, задание будет выполнено. Погибнуть с честью, выполнив приказ – что может быть лучше для настоящего хашашина? На том свете его, как шахида – борца за Веру, будут ждать вечные райские наслаждения в объятиях ласковых дев-гурий. Юсуф улыбнулся и изготовился к бою.

Но сенешаль удивил его. Он не стал кричать. Поднявшись со стула, предводитель неверных снял кольчужный капюшон и застыл, будто пародируя своего убийцу. На Юсуфа воззрился почти голый череп, покрытый клочьями засохшей жёлтой кожи и остатками седых волос. Безгубый рот иронически ухмылялся, истекая слюной. Языка за частоколом редких почерневших зубов не было. Правую руку прокажённый опустил на рукоять меча.

Противники смотрели друг на друга несколько секунд. Юсуф решил нанести удар первым. Проворным каракалом метнулся он на своего врага, отведя руку с кинжалом для удара. Сенешаль молниеносным рывком выхватил меч из ножен и рубанул хашашина. Однако мощный удар рыцаря лишь впустую вспорол воздух. За неуловимую долю мгновения убийца успел пригнуться и проскользнул на волосок ниже смертоносной стали. В следующий миг тёмный кинжал уже по самую рукоять вонзился в незащищённое горло сенешаля. Юсуф почувствовал, как его лезвие скрежетнуло по шейному позвонку рыцаря.

Выдохнув, Юсуф дёрнул клинок назад и вбок, второй рукой с силой надавив сенешалю на лоб. Хрустнул позвоночник, и ещё через два движения ножа голова крестоносца отделилась от туловища и глухо упала на бархатный ковёр, устилающий песчаный пол шатра. Хашашин придержал заваливающееся тело убитого и мягко положил его рядом с отсечённой головой.

Поблагодарив Вседержителя за успешный исход миссии, Юсуф вытер кинжал о полу халата и спрятал его в ножны. Подойдя к столу сенешаля, убийца сгрёб исписанные бумаги и уложил их к себе в торбу – эти документы могут оказаться полезными Горному Старцу, да славит Всевышний его мудрость.

Спрятав сумку под халат, Юсуф развернулся к выходу из шатра и обомлел. Он был здесь не один. Под тяжёлым пологом стоял рыцарь в полном воинском облачении. Обнажённый меч угрожающе покачивался в латной рукавице. Безносое лицо крестоносца уродливо улыбалось. Из-за его спины в шатёр вошли ещё два воина. Затем – двое других. Через полминуты хашашин оказался в окружении десятка прокажённых рыцарей. Всё, что ему теперь оставалось – это принять неравный бой и погибнуть. Он усмехнулся уголком рта. Впереди ждали прекрасная смерть и ещё более прекрасное посмертие.

Тут кто-то схватил его за лодыжку. Удивлённый Юсуф глянул вниз и, не удержавшись, вскрикнул. Безголовое тело сенешаля медленно поднималось с пола, одной рукой придерживаясь за ногу мусульманина. Туловище встало и, пошатываясь, подошло к столу. Неестественно угловатым движением оживший труп наклонился и поднял с ковра собственную голову. Взявшись за череп обеими руками, он приладил его обратно на плечи, слегка покрутил. Что-то хрустнуло. А в следующий миг глаза на безобразном лице сенешаля вспыхнули зеленоватым колдовским огнём. Главарь мертвецов оскалился и вытянул руку в сторону Юсуфа, будто отдавая своим воинам беззвучный приказ.

Рыцари, полукругом обступившие хашашина, ринулись вперёд, протягивая к его горлу свои узловатые пальцы. Юсуф видел, как приближаются к нему их раскрытые чёрные пасти, мутные безжизненные глаза и покрытые гнойными язвами костяные скулы. Двоих воинов он даже успел узнать – это были часовые, которых он собственноручно убил каких-то полчаса назад… Из разрезанных шей сочилась на горжеты густая мутная слизь. Белые сюрко с вышитыми на них зелёными крестами были пропитаны тёмной кровью.

В последние мгновения Юсуф ясно понял, что не будет никакого вечного посмертия одесную Всевышнего. Не будет и вечных пиров с обворожительными девами в благословенных садах. Не будет ничего. Совсем. Лишь мрачная безжизненная пустота. И бледно-зелёное пламя сенешальских глаз.

На горле хашашина железным капканом сомкнулись чьи-то зубы, и он рухнул на ковёр в фонтане брызг собственной крови. Набросившись на тело убийцы, живые мертвецы в рыцарских доспехах принялись рвать его на куски, но этого Юсуф уже не чувствовал.

Возвращение

Степь жарилась под палящим солнцем. Ни единого облачка не виднелось в ясном небе. Уже несколько дней не было ни дождя, ни малейшего дуновения ветра, и степная трава изнывала от жары – необычно долгой для здешних краёв в последнем месяце лета. Этот тягостный зной мог свести с ума любого, даже самого выносливого воина великой армии. Любого, кроме Очира. Очир был счастлив. Он наконец-то возвращался домой.

Настроение хозяина передавалось Кровинке, и та тоже как будто бы не замечала жары. Кровинкой Очир назвал свою гнедую за редкий рубиновый оттенок, который принимали её мохнатые бока в лучах закатного солнца. Кроме того, для настоящего монгола нет существа, более родного по крови, чем его боевая лошадь. Не один раз во время долгих зимних походов покорная Кровинка выручала своего всадника, предоставляя ему несколько глотков своей густой горячей крови для обогрева и насыщения. Очир отдавал долг боевой подруге, ухаживая за ней так, как никогда не ухаживал ни за саблей или луком, ни тем более – за женщиной. При каждой возможности, будь то ночлег или кратковременная дневная стоянка, Очир тщательно расчёсывал роскошную медную гриву Кровинки, шепча ей в ухо ласковые слова.

Кровинка бойко шла рысью, расталкивая круглыми боками высокую, в половину человеческого роста, жёлтую траву. Копыта лошадки гулко стучали по высохшей плотной земле. В такт её шагам по стремени Очира весело постукивала притороченная к седлу связка из трёх отрубленных голов. Наездник коротко взглянул на свой груз, и по его круглому лицу расплылась широкая улыбка. Хан будет доволен. Эти трое бандитов были известными дайсанами, они служили кровным врагам хана. За то, что Очир принесёт своему господину головы этих неверных псов, он получит богатое вознаграждение. Разве может что-либо порадовать монгола сильнее, чем вид мёртвого тела его недруга?

Очир тут же сам ответил на свой вопрос. Нет, не баснословная награда в виде увесистого мешочка с золотом, подаренная ему Ринчен-нойоном за долгую верную службу, когда тот отпускал Очира домой. И не пастбища и стада, которыми, несомненно, вознаградит его хан за доставленные головы злосчастных дайсанов. И даже не женщины и рабы, которыми теперь до глубокой старости обеспечит себя бывалый воин. Всё это приятно, но не главное. Острее всего сердце Очира начинало щемить, когда он думал о том, что совсем скоро вернётся домой. Снова увидит восход над родной равниной, прикоснётся к плакучему дереву над ручьём, вдохнёт благоухание полевых цветов.

Долгий десятилетний поход в неизвестные западные земли, затеянный ещё благословенным Чингисханом, наконец-то закончился. Много чудных народов и стран повстречал Очир на этом пути, дослужившись от обычного бойца до сотника – командира конных лучников. За эти десять лет он срубил тысячу вражеских голов, сжёг десятки городов и селений, попортил сотни женщин и девушек. Испробовал на вкус множество дивных блюд и напитков, увидел высокие горы и бурные реки, бескрайние леса и жаркие пустыни. Очир ночевал в обнимку с лошадью то под звёздным, то под снежным или мокрым небом. Но нигде ни на миг он не забывал своей далёкой родины, и нигде не встретил места чудеснее.

И вот заветная мечта осуществлялась: до родных кочевий оставалось не больше четырёх дней пути. Это если двигаться южным обходным путём, мимо Чёрного Кургана. Чтобы обойти его стороной за тридцать три полёта стрелы, как того требовала традиция, нужно было сделать огромную дугу – обойти широкий овраг, пересечь вброд две речушки и затем долго идти вдоль непроходимо глубокой степной балки, сначала на юг, а потом обратно на север по другой стороне. Был и другой путь – пройти прямо у подножия Чёрного Кургана, срезать путь и быть дома уже к завтрашнему вечеру. Разумеется, Очир выбрал короткую дорогу. Старинные суеверия уже не занимали его голову, как когда-то. Во время своих ратных приключений он многого насмотрелся и почти перестал верить в тёмные силы потустороннего мира. Самым злым и опасным существом, по наблюдению опытного сотника, был человек. А на целом свете не было человека, который мог бы напугать Очира.

Раскалённое солнце сдвинулось по небу ещё на полторы ладони, когда зоркие глаза всадника выхватили на краю плоского блюдца горизонта мглистую выпуклость. Чёрный Курган. Очир улыбнулся знакомому с детства силуэту и легонько пришпорил Кровинку. Та послушно отозвалась и ускорила шаг. Вскоре Очир уже спешивался у подножия запретного холма.

Чёрным этот курган был прозван неспроста. Когда его насыпали, и чьё тело упокоилось в этом месте, не помнили даже самые древние старцы. Однако название своё он оправдывал: на высоком земляном валу, окружённом плоскими выветренными камнями, не росло ни травинки. Зловещей проплешиной он возвышался на три человеческих роста над бесконечным травяным морем. Люди верили, что тому, кто окажется слишком близко к Чёрному Кургану, не видать больше счастья. Когда-то верил в это и Очир. Когда был глупым юнцом. Теперь он – взрослый мужчина, испытанный воин, настоящий монгол. Очир начал готовиться к ужину и ко сну.

Солнце садилось, окутывая остывающую степь в мягкие розовые тона. Кровинка неторопливо жевала травку, Очир сидел на камне у подножия кургана спиной к заходящему светилу и мечтательно смотрел в сторону дома. Когда совсем стемнело, и воздух наполнился пением сверчков, сотник пожелал своей кобылке добрых снов и лёг спать.

По ночам к Очиру часто приходили люди, убитые им во время походов. Вот и сейчас снился сон, которого он не видел уже несколько лет. Тогда Очир только стал десятником за проявленную в сражении удаль. Первым его боем в новом ранге стало взятие маленького деревянного городка в далёкой северной стране, населённой бородатыми светловолосыми людьми. Десяток Очира первым вскарабкался на невысокие стены бревенчатого укрепления. Сам десятник привычным движением срубил голову местному молодому нойону – безусому ещё юноше в нелепо сидевшем на нём островерхом золочёном шлеме. Потерявшие командира враги мигом запаниковали и бросились врассыпную. Часть из них укрылась вместе с женщинами и детьми в единственном каменном здании городка – большой белой башне с серебристым полукруглым куполом. Позже Очир узнал, что в этом доме жили местные жрецы.

Когда бойцы Очира выбили дверь в башню, навстречу им вышел старший жрец вражеского города – высокий седобородый старик в чёрном балахоне и высокой шапке. Он протягивал к Очиру руку и что-то говорил ему на своём шуршащем языке, но десятник не стал слушать. Он просто рассёк жреца пополам и вошёл в чужое святилище. Внутри было темно и дымно, визжали дети и плакали женщины, глухо бубнили длиннобородые жрецы. Лишь одна из женщин средних лет, по виду мать убитого им юного нойона – высокая и статная, в дорогом одеянии, указывала на Очира пальцем и кричала что-то угрожающее. Он убил и её. А потом приказал своим воинам разграбить святилище и спалить его дотла. Та же участь постигла и сам город со всеми жителями. Чтобы другим было неповадно сопротивляться воле великого хана.

Переводчик из местных, опасливо глядя на пожар, рассказал Очиру, что женщина прокляла его, посулив «желтолицому демону» никогда не познать счастья. На всякий случай Очир принёс тогда своим духам-хранителям в жертву годовалого бычка. Вдруг колдунья окажется могучей? Но годы шли, а с Очиром ничего плохого не происходило: он рос по службе, становился сильнее и богаче, обрастал верными друзьями и влиятельными покровителями. То ли колдовство чужеземки не работало, то ли древние духи монгольских степей оказались сильнее. А скорее всего – это лишь пустые суеверия.

Очир проснулся от тёплого дыхания лошади. Кровинка лизнула лицо хозяина и требовательно фыркнула. Солнце взошло над горизонтом уже на ладонь. Пора было двигаться в путь. Быстро собрав вещи, сотник по-молодецки впрыгнул в седло и поскакал навстречу солнечному диску, оставив Чёрный Курган за спиной. Настроение было чудесное: уже до наступления темноты он будет дома. Очиру хотелось петь. Его тягучая песня раздалась по безветренной степи на многие вёрсты, но некому было оценить её красоты. Только Кровинка изредка всхрапывала на какой-нибудь особо высокой ноте.

После полудня Очир прекратил петь. Он цокнул языком и привстал в стременах. Кровинка замерла. Сотник вгляделся вперёд. Странно. По его прикидкам ещё пару песен назад он должен был пересечь небольшой ручей, служивший границей кочевий его рода. А там уже начиналась холмистая равнина родных мест. Однако впереди, насколько видно до самого горизонта, простирался лишь жёлтый степной ковыль. Возможно, за давностью лет Очир запамятовал и немного попутал расстояния? Не страшно, проедем ещё чуть-чуть. Просто окажемся дома попозже – ближе к сумеркам. Очир похлопал кобылку по шее и поехал дальше.

Но ни к сумеркам, ни к полуночи Очир дома не оказался. Более того, он так и не проехал заветный ручей. Сотник был твёрдо уверен, что держит правильный курс, но травяное море всё никак не кончалось. Когда луна скрылась среди туч, всадник остановился и слез с седла. Пора было на привал. Не хватало ещё, чтобы в темноте Кровинка сломала ногу, свалившись в овраг или балку.

Утром Очир не стал завтракать. Едва проснувшись, он отправился в путь. Солнце продолжало жестоко печь, по лбу всадника струился пот, заливая глаза и губы. Головы преступников, покачиваясь, били его по ноге. В очередной раз скосив взгляд и посмотрев на свою ношу, Очир нахмурился. Он был готов поклясться, что раньше этих ехидных улыбок на лицах мертвецов не было. Но эту мысль сразу же перебила другая, вызванная куда более странным явлением. Впереди, на горизонте маячил знакомый тёмный силуэт. Чёрный Курган!

Очир не мог поверить своим глазам. В тумене Субудай-багатура он лучше всех умел определять направление по звёздам и солнцу. Здесь, в родных местах, он просто не мог заплутать. Но и не верить своим собственным глазам Очир тоже не мог. Они всегда точно вычисляли расстояние до цели, чтобы затем верная рука направила в неё смертоносную стрелу. И сейчас Очир знал: впереди тот самый курган. И курган этот находится не там, где ему положено. Разворачиваться назад было глупо: в правильности направления Очир был так же уверен. Тогда он принял единственное правильное, как ему показалось, решение: нужно идти обходным путем. Пусть это и займет ещё три дня. Воин развернул лошадь на юг – туда, где должна была пролегать широкая непроходимая балка.

Балка не встретилась Очиру ни в тот день, ни в следующий, ни четыре дня спустя. Зато дорога неизменно вновь и вновь выводила его к Чёрному Кургану. Выйти на верный путь не помогали ни оставляемые сотником вешки в виде обрывков яркой ткани на колючих кустарниках, ни жертвы духам предков. Ослепительно белое солнце жгло сотнику лицо, воздух вокруг плавился и звенел. Кровинка мелко дрожала под седлом от усталости.

На двенадцатое утро, проснувшись под кустарником с повязанной им же несколько дней назад вешкой, Очир понял, что нужно делать. Он расчесал гриву Кровинки, чего за последние безумные дни не делал ни разу, не спеша оседлал её и направился прямиком к привычно уже чернеющей вдали проплешине кургана.

Поднявшись на вершину кургана с лошадью в поводу, Очир сглотнул. Предстоящее было самым страшным, но другого пути у него не было. Очевидно, злой дух этого места нужно задобрить. Очир мог бы оставить ему всё золото, добычу в виде бандитских голов или своё оружие, но он всё-таки был настоящим монголом, а потому знал, что ничего из этого не поможет. Обняв за шею Кровинку, сотник долго стоял так, вдыхая пряный аромат конской гривы. Дождавшись заката, Очир поцеловал любимую лошадь между больших доверчивых глаз, отошёл на пару шагов, выхватил из ножен саблю и одним ударом отсёк животному голову.

Не помня себя, перемазанный в лошадиной крови и своих слезах, сотник ещё долго бился головой о голую землю на вершине мрачного холма. Его горькие стоны разносились по бескрайней степи, но никто их не мог услышать. Потом обессилевший Очир уснул.

Сны были бредовыми и жуткими. Вот он, Очир, маленький – бежит с другом через ручей, спотыкается о камень, падает и начинает тонуть. Друг подаёт ему руку, Очир хватает её, но та превращается в конское копыто, и всё вокруг растворяется в ослепительной вспышке палящего солнца. Очир видит себя словно со стороны на поле боя. Навстречу его сотне несутся враги – закованные с ног до головы в железо воины верхом на гигантских огнедышащих конях. Очир отдаёт приказ, и его бойцы выпускают в сторону вражеского строя стрелы. Но, слетев с тетив, стрелы превращаются в рой сверчков и разлетаются в разные стороны, противно стрекоча. Лавина врагов сметает сотню Очира и погребает под копытами его самого. И вот он, бездыханный, лежит на бранном поле лицом вверх, среди прочих убитых. Небо затягивается багровыми тучами. Первая капля падает ему на переносицу. Вторая. Вскоре всё лицо Очира окрашивается красным. С неба шумными потоками хлещет кровь, заполняя собой всю степь – до самого горизонта…

Из плена кошмарного сна Очира вырвало ощущение чего-то мокрого на лице. Открыв глаза, сотник онемел. Прямо на него своим вечно добрым взглядом смотрела Кровинка. Лошадь снова лизнула его лицо и всхрапнула. Очир медленно встал и осмотрелся. Он всё так же был на вершине проклятого кургана, но на голой поверхности холма не было ни капли крови. Сотник вынул из ножен саблю – она была вся в следах засохшей крови. Удивлённый Очир вновь взглянул на лошадь иостолбенел.

Одна из отрубленных голов, висевших на боку Кровинки, весело глядела на Очира. Она с издевательской ухмылкой подмигнула воину. Тут свои веки разомкнула вторая, а за ней и третья. Глумливые глаза мёртвых излучали триумф. Одна за другой головы принялись громко хохотать. Очир пятился прочь с заколдованного кургана, не в силах оторвать взгляд от жуткого зрелища. Зловещий смех заполнял всё его сознание. Сердце пустилось в галоп. Когда к смеху мертвецов примешалось оглушительное конское ржание, в котором явственно раздавались нотки мстительного торжества, сотник схватился за грудь и медленно осел на горячую землю. Побагровевшее небо опустилось и поглотило его вместе с курганом.

Лисий перевал

Таится в снегу

Хитрой лисицей гибель.

Придёт ли весна?


Сочинять стихи во время охоты вошло у Хосиро в привычку ещё несколько лет назад, в самом начале его карьеры. Делал он это для того, чтобы скоротать время в долгом пути по следам своих целей. Как правило, хокку быстро забывались, но некоторые из них он всё-таки запоминал и позднее записывал. Так решил поступить и с этим, пришедшим ему в голову только что. Уж больно эти строки подходили случаю. Охотник уходил всё выше в заснеженные горы, рискуя не вернуться назад. О том, что Хосиро нужно поспешить, если он хочет успеть вернуться в долину Сида до наступления снегопадов, его предупредил староста деревни. Цель охотника находилась в очень опасном в это время года месте – на Лисьем перевале, который каждую зиму с началом снегопадов превращается в непроходимую ловушку. Если Хосиро не управится за ближайшие пару дней – он будет закрыт в горах, отделённый от долины громадной стеной снега. Объяснив это охотнику, староста ожидал, что тот откажется выполнять задание. Но Хосиро согласился.

Страшная разрушительная война, бушевавшая в империи уже много лет, совсем не затронула долину Ондори. Местные крестьяне не знали набегов противоборствующих сторон, их поля не вытаптывали в пылу битвы солдаты, им не приходилось отдавать последнее имущество на содержание огромных армий. Пока воины кланов Тайра и Минамото упоённо резали друг друга где-то там, за горами, долина процветала. Ей были чужды цели обоих кланов. Местные просто почитали императора, и им было безразлично, кто является главным его советником. Хосиро вздохнул. Ах, если б он мог себе позволить когда-то подобную политическую неосведомлённость.

Но он не мог. Тогда Хосиро был самураем – воином, чьей жизненной целью была служба своему господину. И он с честью служил прославленному полководцу Цунемасе из клана Тайра. Под его стягом он прошёл немало битв, и лишил жизни множество воинов Минамото. Куда шёл его господин – туда шёл и Хосиро. Таков путь воина. И этот путь однажды привёл Хосиро в ущелье Курикара. Сражение в скалистой теснине стало решающим. Предатель заманил армию Цунемасы в ловушку. Врагов было намного больше, и победа их была предрешена. Всё, на что мог надеяться Хосиро в тот роковой день – это погибнуть с честью, защищая своего господина. Но жестокая судьба словно издевалась над самураем. Когда сражение закончилось, на нём не было ни царапины, а его господин истекал кровью из десятков ран. Цунемаса испустил дух на руках своего верного воина, и даже бойцы Минамото отдали честь погибшему врагу. Так Хосиро стал ронином – самураем без хозяина.

У самурая, потерявшего господина, не слишком богатый выбор: совершить сеппуку, последовав за сюзереном, или же стать на разбойный путь. Хосиро смалодушничал, не взрезал себе хара. Он думал, что сначала отомстит предателю. Но предатель вскоре погиб сам, в другом сражении. Погибли и те, кто убил господина. Возвращаться на войну Хосиро теперь было незачем. Его война закончилась. Минамото были врагами Тайра, но не личными врагами для Хосиро. Теперь он должен был думать, как ему жить дальше.

Тогда он вспомнил, как в детстве с замиранием сердца слушал истории, которые рассказывала ему бабушка. Про страшную нечисть – ёкаев, поджидающих своих жертв в темноте. И про отважных воинов-оммёдзи, которые отдавали свои жизни великой цели очистить мир людей от ёкаев. Рядом с родным селом Хосиро как раз располагалась община оммёдзи. Ронин отправился туда, чтобы научиться их тайному знанию. Опытные бойцы, умеющие обращаться с оружием, всегда были в цене у оммёдзи, и они с радостью приняли воина к себе. Так Хосиро стал оммёдзи – охотником на демонов.

И вот уже несколько лет Хосиро зарабатывал себе на жизнь тем, что ходил из одной провинции в другую, продавая своё воинское умение поселянам и истребляя по их просьбе разного рода нечисть. Охотник бился с людоедами-они в непроходимых чащобах, изгонял из заброшенных поселений злых духов мононокэ, убивал горных ведьм ямауба. В своём новом ремесле Хосиро быстро достиг мастерства. Он жадно изучал древние трактаты оммёдзи, знал все повадки и уловки демонов, всевозможные способы борьбы с ними, и даже изобрёл несколько собственных. При этом Хосиро не задирал цену за свои услуги. Во главу угла он ставил саму идею избавления мира людей от ёкаев.

Поэтому Хосиро не стал отказывать дёрганому крестьянину, подсевшему к нему за столик в трактире одного рыбацкого посёлка. Крестьянин оказался родом из пастушьей деревушки в долине Ондори. Он рассказал охотнику о бедах, что преследуют его родину. В горах, окружающих долину, несколько лет назад завелась кицунэ. Лиса-оборотень повадилась по ночам портить скот поселенцев, воровать кур и поросят. А иногда не гнушалась и маленькими детьми. Хосиро знал эту ёкайскую породу по книгам, но в жизни ещё с ними не сталкивался. Кицунэ относились к демонам средней опасности, и справиться с ними вполне можно было силой оружия, не прибегая к заговорам. Вся сложность была в том, что кицунэ обитала в труднодоступном месте – на горном перевале между двух заснеженных вершин. Скоро должна была прийти зима, грозившая сильно усложнить охоту. Но Хосиро не мог пройти мимо бед этих несчастных простолюдинов. Так он оказался на Лисьем перевале.

Выследить кицунэ для знатока ёкайских повадок было несложно. По всей видимости, лисица была молодая и неопытная, оставляла за собой много следов. Хосиро, вооружённый верным мечом тати и небольшим кинжалом танто, быстро вышел по её следам к небольшой каменной площадке на горном перевале. В поверхности скалы чернела пещера. От неё веяло опасностью. Кицунэ была там, Хосиро чувствовал это. Он положил ладонь на рукоять меча и сделал шаг ко входу в пещеру.

Хосиро даже не успел опустить ногу в снежную порошу, тонким слоем покрывшую камни, как из глубины пещеры на него вихрем вылетел огромный ярко-рыжий шерстяной ком. Ощерившаяся клыками гигантская лисица сшибла охотника с ног и всем весом навалилась на него. Клацая зубами, тварь вцепилась острыми когтями в плечо охотника. Хосиро нечеловеческим усилием оттолкнул оборотня от себя, пнув того обеими ногами в живот. Вскочив на ноги, оммёдзи вынул из ножен меч. Хитрый ёкай застал его врасплох, но теперь воин был готов к схватке.

Несколько долгих минут соперники кружили по каменной площадке. Человек – выставив перед собой клинок тати, зверь – выгнув спину и оскалив зубы. Кицунэ была невероятно крупной, отметил Хосиро. В трактатах писали о таких. Размерами лисица едва уступала взрослому мужчине. Очень редкий и опасный ёкай. Охота становилась интереснее. Кто-то из них умрёт этим вечером. И они оба понимали это. Вопрос был в том, кто сделает первый ход.

Первой оказалась кицунэ. Рыкнув, лисица прыгнула на охотника. Благодаря отменной реакции Хосиро чуть развернулся корпусом и ударил мечом туда, где яростно сверкали жёлтые глаза демона. Но клинок тати впустую рассёк воздух. Кицунэ вильнула пушистым хвостом и юркнула вбок от Хосиро. Пока он разворачивал корпус для нового удара, ёкай вцепился зубами в лодыжку охотника и со всей силы дёрнул. Человек тяжёлым кулем рухнул в снег.

Кицунэ, не давая противнику передышки, налетела на него, нацелившись на незащищённое горло. Превозмогая боль, Хосиро успел сунуть оборотню в пасть одетый в кожаную перчатку левый кулак, а правой рукой, мастерским ударом из-под себя, коротко рубанул мечом. Горячая кровь демона хлынула ему в лицо. Душераздирающий, почти человеческий вопль вырвался из пасти кицунэ.

Охотник, тяжело дыша, поднялся над телом поверженного противника. Эхо ещё разносило по горам отголоски предсмертного крика оборотня, но сам ёкай был уже мёртв. Хосиро убрал меч в ножны и закрыл глаза. Пришло время для поэзии.


Горячая кровь,

Шорох снега по скалам –

Эхо победы.


Трёхстишие быстро пришло в голову оммёдзи, но записать его он не успел. Шорох снега… Воин вскинулся. Это не просто шорох. Вопль умирающей кицунэ вызвал горную лавину! С минуты на минуту на перевал обрушится снег. Нужно было бежать отсюда.

Хосиро со всей мочи рванул вниз по склону. Позади него уже не шуршало – гремело. Весь мир вокруг окутало снежным туманом, а через секунду могучая волна ударила охотника в спину и швырнула вперёд, как соломенную куклу. Со всего размаху воин впечатался головой в булыжник и потерял сознание.

Очнувшись уже на рассвете, Хосиро обнаружил себя полузасыпанным снегом на склоне холма. Ему повезло – основная масса лавины прошла стороной, зацепив человека лишь краем. Выбравшись из белого плена, охотник поднялся на ближайший валун и огляделся. Дело было плохо. Лисий перевал завалило. Путь обратно в долину Ондори был закрыт. Именно об этом предупреждал староста. Хосиро попал в ловушку. Теперь ему предстояло умереть от голода или холода на этой горе.

Но уныние – занятие, недостойное воина. Хосиро сказал себе, что не сдастся смерти просто так. Он попробует ускользнуть от неё, как ему удавалось много раз до этого. Нужно попробовать найти выход отсюда. Нужно обогнуть гору и спуститься с противоположной стороны. Хосиро вытер лицо снегом, смыв с себя ёкайскую кровь и отправился вверх по склону.

Через полдня пути по горному заснеженному лесу охотник вышел в невероятное место. За очередной скалой ему открылась небольшая горная долина, окружённая аккуратными вишнёвыми деревьями. Посередине стоял маленький домик, во дворе которого уютно сушилось бельё на растянутой между двумя шестами верёвке. Над дверью покачивалась лампада. Здесь кто-то жил! У Хосиро появился шанс выпутаться из этого приключения живым. Почувствовав резкий прилив сил, охотник бодро направился к дому.

Когда он уже ступил одной ногой на крыльцо, створки сёдзи плавно раздвинулись. Из дома навстречу Хосиро вышел хозяин жилья. А точнее – хозяйка. Завёрнутая в шёлковое зеленое кимоно, расшитое серебряными цветами, стройная фигурка появилась перед охотником так неожиданно, что он невольно взялся за рукоять меча. А ещё через секунду он рассмотрел её полностью, и в голове застучало от прихлынувшей к вискам крови.

На безупречно овальном лице хозяйки дома пронзительно искрились выразительные голубые глаза. Под слегка вздёрнутым точёным носиком алели пухлые, словно надутые в обиде губки. Завершала картину огненно-рыжая грива волос, рассыпавшаяся по изящной белой шее и спрятанным под воротом кимоно плечам.

Рыжая женщина! Здесь, рядом с логовом кицунэ! По спине Хосиро пробежал холодок. Пока еще безотчётно, поддавшись первому чувству, он чуть сильнее сжал рукоять тати и перенёс вес тела левую ногу. Хозяйка дома, будто заметив это едва уловимое движение, удивлённо вздёрнула бровь.

– Давненько сюда никто не забредал. Погода не благоприятствует. Последний раз торговец из долины приносил мне овощи две недели назад. Но вы на торговца не похожи.

Хосиро вдруг понял, что потерял дар речи. Чувство опасности тоже куда-то ушло, стоило женщине только произнести первое слово своим глубоким, немного низким голосом. Всё внимание охотника поглотили теперь два пристально глядевших ему в душу кристалла посреди этого прекрасного белого овала. Ему захотелось сочинить стих об этой странной встрече.

Хозяйка поняла молчание нежданного гостя по-своему.

– Вы, верно, неместный. А значит, вряд ли видели раньше рыжую женщину? И, вспомнив глупые суеверия, наверняка приняли меня за оборотня. Что ж, должна вас огорчить. Я не оборотень. Хотя бабушка рассказывала мне, что в здешних краях люди издревле смешивали свою кровь с лисами, – она приязненно улыбнулась, обнажив красивые жемчужные зубки. – Вы могли видеть в долине светловолосых крестьян. Суеверия это или нет, но такова уж порода местных людей. А может быть, у нас в роду и впрямь были лисицы.

Заслушавшийся плавными перекатами её голоса Хосиро наконец пришёл в себя и разлепил губы.

– Прошу прощения за свою невоспитанность, учтивая госпожа. Меня зовут Хосиро Хосокава. Я охотился в этих землях. И я заблудился.

Женщина улыбнулась ещё шире. На её щеках появились прелестные ямочки.

– И на кого же вы охотились в нашей глуши, благородный господин Хосокава? Я вижу, что вы ранены, – в светлых глазах мелькнула тень беспокойства.

– Я охотился на кицунэ, моя госпожа. Это не просто суеверия. Вчера я убил оборотня. А потом перевал засыпало лавиной. С вашего позволения, я попросил бы у вас ночлега и горячей еды, чтобы набраться сил и завтра продолжить свой путь. Я хочу обогнуть эту гору и попробовать спуститься вниз с той стороны.

– Нет там никакого спуска, – с загадочной грустью в голосе молвила хозяйка. – Одни лишь отвесные утёсы и непроходимые ущелья. Вы не выберетесь отсюда таким путем. Нужно ждать весны, когда снег на перевале растает, и связь с долиной восстановится.

Женщина развернулась и пошла обратно в дом. В дверном проёме она остановилась, полуобернулась к Хосиро, из-под века блеснуло.

– Меня зовут Азуми. Я здесь живу совсем одна. Пойдёмте, я обработаю ваши раны.

Она скрылась в глубине комнаты. Чуть постояв на морозном воздухе, Хосиро последовал за ней.


*****


Сон у Хосиро всегда был чутким. Особенно это обострялось, когда ему приходилось впервые ночевать в незнакомых местах. Не раз свойство это спасало воину жизнь ещё во время службы у клана Тайра, да и потом – во время охоты на демонов. Вот и сейчас, самым краешком своих отточенных подобно боевому мечу чувств он услышал едва скрипнувшую половицу. Сон мигом слетел. Хосиро подобрался. Рука сама метнулась к тати, лежавшему рядом. Тихий голос из полумрака остановил его.

– Это нам не понадобится, Хосиро.

В полосу голубого лунного света, проникающего в комнату из-под потолка, ступила Азуми. На щеках тенями лежал румянец, а губки были чувственно приоткрыты. Кимоно на груди мерно вздымалось от тяжёлого дыхания. Хосиро убрал руку с меча и приподнялся на ложе.

– Азуми-сан, вы были очень добры ко мне, но мне неудобно своим присутствием в вашем гостеприимном доме подвергать вашу репутацию…

Шёлковое кимоно бесшумно соскользнуло с женских плеч, обнажив молочную кожу, тонкую талию и два миниатюрных холмика грудей с налившимися вишнёвым соком ягодками сосков. В два шага она порывисто преодолела расстояние между ними, присела рядом и жадно прильнула к его губам. Недоговорённая фраза Хосиро утонула в пьянящем аромате её горячего дыхания. Комната поплыла разноцветными кругами. Оторвавшись от поцелуя, она медленно раскрыла веки и томно прошептала:

– Ни слова. Не сейчас. Прошу.

А Хосиро и не мог произнести ничего. В этот момент он не поручился бы за то, что вообще помнит человеческую речь. Он лишь мог смотреть в отражение лунного света в её зрачках, и тонуть, тонуть, тонуть…

Азуми прижала голову охотника к своей груди. От неё пахло жасмином и горным ручьём. Хосиро обнял её за плечи и нежно уложил на постель, нависнув сверху. Рыжее золото волос рассыпалось по простыни. В глазах женщины призывно сияла луна. Он не заставил Азуми долго ждать. Мир вокруг растворился в белом и голубом. Только запах жасмина, доходящий до его чувств откуда-то извне, напоминал о том, что всё происходит на самом деле. Время исчезло.

Реальность вернула его к жизни красным поцелуем солнечного зайчика на внутренней стороне века. Хосиро нехотя раскрыл глаза. Он лежал в постели один, но приятная ломота во всём теле подсказывала, что ночной визит ему не приснился. Охотник встал, выглянул на улицу. Была уже середина дня. Долго же он провалялся. Нужно объясниться с Азуми и решить, что делать дальше.

Выйдя во двор, он увидел её. Азуми снимала с бельевой верёвки его одежды. В чёрном кимоно, скрывающем соблазнительные формы тела, она была даже красивее, чем минувшей ночью. Огненные волосы были уложены в пучок, открыв взору Хосиро бархат её шеи. Ему вдруг неудержимо захотелось прильнуть к ней. Кровь в венах запульсировала с новой силой.

– Азуми-сан, – проговорил он, – мне нужно идти.

Сказано это было полувопросительным тоном. Азуми повернулась. Скользнула быстрым взглядом по его обнажённому телу. Уголки губ тронула улыбка.

– Не нужно. Я приготовила нам суп с мисо. Идём, пообедаем.


*****


Зимние дни тянулись вереницей. Кто-то сказал бы, что быт их маленького мира был однообразен и сир, но только не для Хосиро. Он никогда ранее не чувствовал себя более счастливым. Пока над горой светило солнце, он либо колол дрова для очага, либо упражнялся с мечом. Азуми хлопотала по хозяйству, лишь иногда уходя на несколько часов к водопаду, чтобы набрать кристально чистой воды из горного источника. Поначалу Хосиро пытался убедить любимую, что воду будет носить он, но та твёрдо настояла на своём. В её роду на водопад всегда ходили женщины, сказала она, и эта традиция – священна. В конце концов Хосиро не стал спорить. Когда она начинала говорить, тихий рокот её голоса обезоруживал его. Традиция так традиция. Всё, чего он добился – чтобы она брала с собой не слишком тяжёлые кадушки.

Когда становилось темно, наступала пора высшего блаженства. Они любили друг друга каждую ночь, неделями подряд, затем месяцами. Любили жадно, словно в последний раз. Иногда яростно и грубо – и после таких ночей плечи и спина Хосиро оказывались глубоко исцарапанными. Но чаще – ласково и бережно, будто пробуя на вкус изысканное яство. Хосиро привык засыпать с головкой Азуми на своей взмокшей груди, укрываясь одеялом её огненных волос. Он знал, что не покинет этот дом и весной, когда снег сойдёт с перевала. Теперь он нашёл своё место в мире. А ёкаи? Пусть о них позаботятся другие оммёдзи. Те, которым нечего терять.

На третьей неделе пребывания Хосиро в этом блаженном краю Азуми принесла ему радостную весть. Их любовь даст начало новой жизни, сказала она. Еще несколько дней Хосиро ходил, словно пьяный. Он не мог поверить своему счастью. Возможно, боги отблагодарили его за многолетнюю верную службу во благо человеческому роду? Теперь он любил её только бережно, не допуская грубых и нетерпеливых телодвижений. Хотя в её влажных глазах во время соития иногда мелькала бесовщинка, Хосиро не давал волю страсти. Нужно было быть осторожным, чтобы во хмелю любви как-то не повредить плод. Азуми в такие моменты корчила обиженную мордашку, а затем решала вопрос по-своему: спускалась вниз, к его бёдрам, и получала свою порцию удовольствия иначе.

Шли месяцы. Живот Азуми заметно округлился. Нрав её тоже начал меняться. Однажды Хосиро, вопреки их договорённости, попытался предложить ей помочь сходить за водой, но женщина так рявкнула на него, что он мигом осёкся и ушёл чинить обувь. Она не стала злобной стервой, нет. В постели она вела себя всё так же мягко и послушно. Но он знал, что пока Азуми не разродится, с ней лучше не спорить. Он и не спорил. Всё шло так, как должно было идти.

Хосиро и не заметил, как холодные ветры сменились тёплыми, а в снегу начали проявляться проталины. Скоро снежный завал растает, можно будет спуститься в долину и присмотреть для любимой какой-нибудь подарок. Вряд ли её удивить драгоценными украшениями, но зато на морском рынке в другом конце долины можно купить изысканный деликатес. В последнее время аппетиты Азуми заметно выросли. И это касалось не только еды. Видимо, приближался срок разрешения от бремени. Хосиро с нетерпением ждал этого дня.

А потом она не вернулась с водопада к полудню, как обычно. Хосиро несколько часов немигающим взглядом смотрел на просвет между двух вишнёвых деревьев, откуда обычно появлялся её силуэт. Но она так и не явилась. Вне себя от волнения он бросился к водопаду. Снег на этой дороге уже совсем растаял, а потому следов любимая не оставила. Хосиро проклинал себя последними словами. Он умел выслеживать сто разных демонов на любой поверхности – от песка до вулканической лавы. Но он никогда не выслеживал людей. До заката Хосиро метался между водопадом и домом, в надежде увидеть любимую у очага, вернувшуюся обходным путём. Но чуда не произошло. Азуми исчезла.

На вторые бессонные сутки, уже после того, как он десятки раз оббегал все окрестности их маленького рая, ему в голову пришла простая и ясная мысль. Нужно было идти в сторону перевала. Возможно, любимая решила сама сделать ему сюрприз и отправилась в долину за подарком, но по пути с ней могло приключиться что-нибудь нехорошее. Думать об этом он даже не хотел. Опоясавшись мечом, Хосиро побежал к перевалу.

Снег на перевале стаял ещё не до конца. Дорога в долину Ондори была пока недоступна. Беременная женщина, пусть молодая и сильная, не сумела бы преодолеть такую преграду. А значит оставалось только одно место, где Хосиро ещё не искал свою любимую. При этой мысли воин нервно сглотнул. Пещера кицунэ. Нужно было идти туда.

Каменная площадка перед входом в пещеру была почти такой же, как несколько месяцев назад, когда Хосиро сразил здесь оборотня. Тело ёкая исчезло. Плохо. Неужели он лишь ранил демона? Если тот выжил… У Хосиро неприятно засосало под ложечкой. Азуми угрожала опасность. Теперь он это знал твёрдо. От пещеры веяло злом и опасностью – как и в тот раз. Нажав костяшками пальцев себе на глазные яблоки, чтобы быстрее привыкнуть к темноте, Хосиро шагнул под каменный свод.

Пещера оказалась небольшой – всего десяток шагов вглубь и по столько же в обе стороны от входа. Здесь было пусто и прохладно. Хотя нет. Не пусто. В дальнем правом углу что-то шевельнулось. Хосиро осторожно приблизился, наполовину вынув меч из ножен. В этот раз ёкаю не застать его врасплох. Сегодня он будет биться не только за себя.

В углу пещеры, в гнезде из соломы, перемешанной с птичьими перьями и рыжеватой шерстью, лежал клубок из трёх маленьких пушистых тел. Лисята внимательно разглядывали приближающегося человека своими чёрными глазами-бусинками. Один из них тявкнул.

«Демоническое отродье! Ёкай успел оставить потомство, но когда?»

Мысли в голове Хосиро отчаянно роились. Он решил, что обдумает все странности потом. Сейчас в человеке проснулся инстинкт воина-оммёдзи. Первым делом нужно было исполнить свой долг перед миром людей. Сталь прошуршала по бамбуку ножен. Хосиро обнажил свой меч.

– Ты убил мою сестру, – тихо прозвучал сзади знакомый голос.

Оммёдзи ошарашенно обернулся. На входе в пещеру стояла Азуми. Огненные волосы были распущены по плечам. В руках она держала двух мертвых кур.

– Она должна была продолжить наш род. Но ты убил её, – грустно продолжила она, мягкими шагами входя в пещеру. Взгляд любимой был направлен не на него, а на лисят.

Словно не замечая Хосиро, она обошла его, присела у гнезда и положила кур рядом с щенками. Жадно урча и толкая друг друга, те набросились на угощение. Раздался треск костей, перемежаемый скулежом и взвизгиваниями. Азуми погладила одного из малышей, затем неспешно поднялась и повернулась к оммёдзи, взглянув наконец ему в глаза.

– Веками вы охотились на нас. Травили собаками. Загоняли в горы. Убивали. Делали из нас шапки и рукавицы. Нас совсем мало осталось в мире. Когда-нибудь мы исчезнем. Вы назвали нас своими врагами. А ведь так было не всегда. Раньше кицунэ и люди жили бок о бок. И даже помогали друг другу. Среди нас не рождаются самцы, а потому для продолжения рода нам иногда нужно ваше семя. Сейчас добыть его стало намного труднее, чем в дни мира.

Азуми приблизилась, положила свою руку на его запястье и мягко, но решительно сказала:

– Пожалуйста, убери меч, Хосиро. Он не понадобится.

Мужчина повиновался голосу любимой и разжал пальцы. Тати со звоном упал на камни. Лисята оторвались от трапезы и любознательно навострили ушки. Азуми провела ладонью по щетине Хосиро. Жасминовый аромат её запястья заполнил пещеру.

– Всё, что мне нужно было, я получила от тебя в первую ночь. Ты должен был умереть ещё тогда. Но… – её голос задрожал, – мы с вами не такие уж и разные. У нас тоже есть… человеческие слабости.

Азуми лёгким движением, которое он так любил, сбросила с себя кимоно. Живот был плоским, как и в ту первую ночь, что он помнил. Она провела ногтем по его бедру. Тело привычно отозвалось.

– Обними меня, любимый, – прошептала она.

Сознание Хосиро плавилось в огне её волос, в которых играли отблески лучей полуденного солнца, проникающих в пещеру. Он не мог поверить в реальность происходящего. И всё же его любимая женщина была здесь, рядом. Как раньше. Хосиро заключил её в объятия, почувствовал под пальцами обводы лопаток. Прильнув к её ушку щекой, вдохнул хмельной аромат волос. Она поцеловала его в шею.

– Прости, милый, – глухо произнесла она, сморгнув слезинку. А затем впилась в его горло длинными и острыми клыками.

Боль пронзила всё существо Хосиро. Мир наполнился красным. Из прокушенной артерии толчками уходила жизнь. Воин почувствовал, как немеет его тело. Ноги стали ватными. Хотелось лечь на пол и уснуть. Сквозь багровый полумрак он видел лишь её глаза – два синих кристалла на белоснежном поле.

Хосиро рухнул на колени, держась за бёдра женщины. Она нежно гладила его волосы. Лицо мужчины уткнулось ей в лоно. Знакомый вязкий аромат на миг вернул его из пропасти небытия. Последним усилием, уже не отдавая себе отчёт в том, что делает, он вынул из-за пазухи кинжал танто и, привстав на одной ноге, вонзил его Азуми ровно между маленьких грудей, сочащихся тёплым молоком. А потом его сознание окончательно погрузилось во тьму. Звуки стихли. Только где-то далеко тоскливо скулили щенята.


*****


Когда весна полностью вошла в свои права, и снег на перевале растаял без следа, крестьяне из долины Ондори снарядили в горы поисковый отряд. Вооружившись кольями и вилами, два десятка смельчаков отправились к Лисьему перевалу, чтобы отыскать тело пропавшего зимой оммёдзи и с почестями предать его погребению. Наткнувшись на пещеру, долго боялись они войти внутрь. Спустя пару часов споров несколько самых отважных парней всё же вошли туда. На полу лежали не тронутые тленом два тела, сцепившиеся в объятиях. В углу пустовало соломенное гнездо с разбросанными вокруг него обглоданными куриными костями. Внимание одного из крестьян привлёк белый платок, лежащий рядом с головой женщины. Вытащив его из-под копны рыжих волос, он с удивлением увидел на платке тёмно-бурые линии, складывающиеся в строки. Крестьянин не умел читать, но сообразил, что этот стих был записан кровью.


Замёрз поцелуй

У милого на щеке.

Любовь – это смерть.

Кто был ничем

К оружью, гражданин!

Плотней сомкнём ряды!

Вперёд! Вперёд!

Пусть вражья кровь

Поля наши зальёт!


Звонкая песня летела по городу, отскакивая от старинной брусчатки площадей в такт шагам марширующих бойцов революционной армии. Грозные слова скользили по каменным руинам некогда шикарных дворцов и по потрескавшимся стенам неказистых хибар, поднимаясь всё выше и выше. Могучий припев отражался в стёклах окон, которые словно в едином порыве открывались ему навстречу, впуская в натопленные за ночь комнаты прохладный осенний воздух. Песня плыла ввысь, над черепичными крышами домов, над узкими средневековыми улочками и начавшими покрываться позолотой и медью скверами. Летела над утренним городом и затихала вдали, в медленно таящем над устьем Соны молочном тумане. Гордый, величественный, многострадальный Лион просыпался.

Жак бежал по тротуару вслед за поющим отрядом санкюлотов и подпевал их боевому маршу, как мог. Слова он пока не успел толком выучить – песня была совсем новой в здешних краях и только-только входила в моду в свете последних событий. Однако Жаку нравились её вольный дух, её мощный вдохновляющий ритм. Повторяя слова вслед за ополченцами, он представлял себя в этих марширующих рядах – красивого, статного, со значком Республики на колпаке и ружьём на плече. К сожалению, Жаку было всего двенадцать лет, и вступить в ряды революционной армии, чтобы отважно бороться с врагами молодого государства, он пока не мог. Вот и оставалось ему только сопровождать их марши по утрам и воображать, что в один прекрасный день он так же пройдёт по родной улице с гордо поднятой головой, чтобы все соседи видели и завидовали – каким важным и влиятельным человеком он стал!

Соседей по улице Жак не любил. По мнению мальчишки это были пустые, надменные люди. Одно слово – богачи. Конечно, по сравнению с теми толстосумами, что обитают в роскошных особняках на улице Жюивери, жители улицы Мерсье, занимавшиеся в основном ткацким и портняжным ремеслом, были непримечательными обывателями. Главное их богатство заключалось в том, что они могли себе позволить горячий ужин с мясом каждый вечер и смену свежего платья раз в неделю. Но перед отцом Жака – обычным жестянщиком, даже эти дельцы с полным правом могли задирать нос. Точнее, раньше могли. Теперь, когда в город пришла революция, многое изменилось.

После того, как республиканские войска подавили недавний мятеж, поднятый местными аристократами и противниками перемен, город находился фактически на военном положении. Быть богатым в нём стало очень невыгодно. Специальные патрули санкюлотов ходили по кварталам и задерживали так называемых «подозрительных» – не только тех, кто принимал участие в мятеже против революции, но и всех, кто не вписывался в новое мироустройство. Попросту говоря, богатых и зажиточных людей – вчерашних хозяев жизни. Поэтому, от греха подальше, все соседи Жака по улице резко «опростились» – стали носить менее нарядные платья, не выставлять напоказ даже самые дешёвые свои украшения. И из окон их домов по вечерам уже не доносился манящий аромат мясной похлёбки.

Многие сверстники Жака принимали деятельное участие в розыске и задержании «подозрительных». Днями напролёт они носились по улицам в поисках тех богатых домов, чьи хозяева не успели сбежать из охваченного революцией города, а затем приводили к этим домам санкюлотов. После мальчишки жадно наблюдали, как ополченцы выволакивают на мостовую трясущихся от страха мужчин, женщин и стариков, бьют их прикладами, сдирают с них верхнюю одежду и нательные крестики. Ребятня в такие моменты свистела и улюлюкала, кидала в богатеев камни и куски лошадиного навоза. Будут знать, за кем теперь сила! На подобном развлечении Жак был лишь раз, по уговору своего друга Пьера – сына корзинщика с улицы Муле, и ему не очень-то понравилось всё это. Головой он понимал, что эти ревущие навзрыд люди – враги, и жалеть их не следует, как не жалели они сами подобных ему, Жаку, раньше. Но всё же на душе после такого зрелища оставалось поганое чувство, и больше он не составлял компанию Пьеру во время «изъятий».

Иное дело – марширующие и поющие санкюлоты! Это Жак любил. Вот и сейчас, вместе со своими друзьями он сопровождал армейскую колонну, направляющуюся в сторону набережной. Рядом с ним шлёпал босыми ногами по брусчатке щуплый низкорослый Пьер. Он ловко перепрыгивал лотки зеленщиков, с утра пораньше уже выставивших на тротуары свой душистый товар. Толстенький Жерар, как всегда, отстал от своих друзей, и его грузный топот едва слышался позади. Должно быть, опять перед выходом из дома натрескался не проданных вчера булок, оставшихся в папашиной лавке с вечера. Обычное для него дело.

С площади Шанж отряд свернул на улицу Сен-Жан и направился вниз, к собору Иоанна Крестителя. Улочка была совсем узенькой, развернуться на ней было решительно невозможно. Потому ребята не стали толкаться позади колонны, а свернули на соседнюю улицу дю Бёф и продолжили свой путь параллельно движению санкюлотов, чтобы обогнать их и встретить уже у собора. Выросшие на этих улицах мальчишки твёрдо знали, где на дю Бёф находится удобная трабуль, которая поможет сократить их путь.

Трабулями лионцы называли проходные коридоры и галереи, шедшие прямо сквозь дома и соединявшие друг с другом соседние улицы и даже кварталы. В условиях тесно застроенного многолюдного города трабули были порой куда удобнее для передвижения, чем запруженные повозками и лошадьми улицы. И в этот раз Жак с друзьями привычно решили срезать свой маршрут через такую трабуль. Под каменными сводами коридора свисали веревки с бельём местных жителей, вдоль стен стояли тюки и корзины. В некоторых местах галерея крутыми ступеньками уходила резко вниз, повторяя очертания холма, на склоне которого расположился квартал. С громким смехом, толкаясь и переворачивая корзины, друзья вихрем пронеслись по трабули и вывалились с другой её стороны. Жак вылетел из-под арки первым и буквально врезался в Этьена, как раз выходившего из-за угла.

Высокий и смуглый Этьен был чуть старше своих приятелей. Его отец занимался благородным ремеслом – он делал шляпы. Потому Этьен всегда держался с друзьями несколько высокомерно. А ещё он очень любил спорить. Эту его черту Жак терпеть не мог больше всего.

– А я вас, олухов, по всему городу ищу, – с усмешкой поприветствовал их Этьен. – Куда это вы так несётесь?

– Санкюлоты идут на Сен-Жорж, – глотая окончания слов, ответил запыхавшийся Жерар, – поют эту новую песню, марсельский марш. Слышишь? Вон они маршируют!

– Чепуха! – отрезал Этьен. – Бросьте эти детские шалости. Сегодня будет кое-что интереснее. Давайте за мной, на площадь Белькур.

– А что там? – спросил Пьер, жадно ловящий каждое слово Этьена.

– Зрелище. Казнят одного фабриканта.

Сцены публичных казней Жаку не нравились ещё больше, чем «изъятия», однако он видел, как загорелись при словах Этьена глаза его друзей. Выбиваться из компании ему не хотелось. Делать было нечего – и ребята вчетвером двинулись в сторону каменного моста через Сону – к главной городской площади.

Дорога на тот берег оказалась не такой быстрой, как обычно. Ближе к набережной количество людей на улицах многократно увеличилось. Можно было подумать, что всё население Старого Лиона бросило свои дела и решило поглазеть на казнь. Толпы людей ручейками стекались со всех улиц и проспектов, выплёскивались из трабулей и переулочков, огибали церквушки и, закручиваясь водоворотами на площадях, мощным потоком устремлялись на полотно моста через водную гладь Соны. В середине моста скоро образовалась давка. Чтобы быстрее обойти затор, ребята вскарабкались на ограждения и продолжили свой путь прямо по перилам – поверх голов честных лионцев.

Отсюда открывался замечательный вид на город. Несмотря на то, что поднимающееся над дальними крышами солнце нещадно било в глаза, Жак поневоле залюбовался. Слева и справа играла белыми бликами на своих волнах красавица Сона, а впереди открывал свои объятия город. Далеко за его черепичными крышами и курящимися дымком кирпичными трубами гордо высился внушительный купол больницы Отель-Дьё. Здесь и там чёрным струйкам, исходящим из печных труб вторили толстые серые столбы дыма – это догорали остатки особняков, разгромленных санкюлотами. Печальное напоминание о мятеже, в который втянули в Лион противники переменам.

Пока в Париже революционеры-якобинцы достигали всё новых и новых успехов в преобразовании старого замшелого государства, лионская элита решила воспользоваться удалённостью города от столицы. Сбросив местное самоуправление, эти глупцы провозгласили возвращение старых порядков и отказались повиноваться «парижским узурпаторам». Ответ не заставил себя долго ждать – республиканская армия с боями заняла Лион и теперь господствовала здесь, как дома. В наказание за мятеж особняки богачей были разграблены и сожжены. Новая власть арестовала так много людей, причастных к мятежу, что городские тюрьмы не справлялись с таким наплывом постояльцев, и некоторых арестованных приходилось содержать в дровяных складах и амбарах. Может быть, поэтому так участились казни – было нужно скорее разобраться с переполненными тюрьмами.

Ближе к полудню мальчишки наконец продрались через толпы людей к площади Белькур, ставшей при новой власти главным местом исполнения наказаний. В середине площади, на высоком деревянном постаменте был установлен эшафот, а на нём воздвигнуто новенькое орудие казни, привезённое перед самым мятежом из столицы – знаменитая гильотина. Раньше на этом месте стояла конная статуя короля Луи – не того Луи, кому полгода назад в Париже оттяпали голову, а другого – то ли его отца, то ли деда. В королях Жак не слишком сильно разбирался, да и незачем больше было.

Ловко вскарабкавшись по барельефу, изображавшему крылатых ангелов, Жак и его друзья оказались верхом на каменной стене, оставшейся от разгромленного особняка на краю площади. Отсюда было хорошо видно эшафот, к которому уже подъезжала повозка с осуждённым. Этьен достал из кармана бумажный кулёк с дынными семечками, отсыпал немного Пьеру, а после – предложил Жаку. Тот покачал головой – есть ему не хотелось. Того же самого нельзя было сказать о Жераре – не отказавшись от семечек, он также выудил из-за пазухи чёрствую булочку с маком и приготовился к зрелищу.

Двое солдат вывели из повозки обречённого мятежника. Им оказался невысокий седой человечек примерно лет пятидесяти. Руки его тряслись, по бледному лицу текли слезы. Он не издавал ни звука – лишь молча открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег. Ноги ему, видимо, тоже отказали – когда солдаты подхватили его под руки и потащили к гильотине, он повис на них, безвольно волоча ступни по деревянному полу эшафота. Будто какой-то тюфяк, его бросили на скамью, связали руки и приладили голову на доске, находившейся ровно под остро отточенным лезвием орудия казни.

– Фабрикант с Круа-Русс, – сплёвывая кожуру от семечки, пояснил Этьен, – владел прядильной фабрикой. У него там работали дети младше нас, по шестнадцать часов в день, без единого перерыва. Когда поднялся мятеж – снарядил из своих работников отряд, заставлял их стрелять в революционеров. Скотина.

Следом на эшафот поднялась фигура позанятнее. Жак весь подался вперед – настолько ему вдруг стало любопытно. Высокий худощавый человек в длинном сером плаще поднимался по ступенькам важно и размеренно – будто плыл. Плечи и голову его скрывал острый красный колпак с узкими прорезями для глаз. Палач. Его Жак видел впервые. Раньше в Лионе палача не было, и никто не знал, как обращаться с гильотиной. Исполнители из добровольцев предпочитали пользоваться дедовским методом и рубили головы топором, потому первые казнимые умирали в муках. Некоторым бедолагам получалось отсечь голову лишь со второй, а то и с третьей попытки. Поговаривали, что новый палач, прибывший вслед за революционной армией, держал нож гильотины всегда идеально острым, а потому ошибок не допускал. Настоящий профессионал своего дела.

– Почему на нём колпак? – вдруг подал голос Пьер. – Папенька говорил, что после революции палачам разрешили не прятать лица. Теперь это не считается позорным занятием.

– Не считается, – кивнул головой Этьен. – Парижский палач, отрубивший голову самому королю, вообще чуть ли не в героях теперь ходит. Уж он-то лицо и не думает прятать.

– Наверное, наш палач старомодный, – предположил Жерар, отрываясь от булочки.

– Может и так, – усмехнулся Этьен, – ничего. Всё теперь по-новому. Глядишь, увидим ещё, как он свой колпак снимет.

Жак внимательнее присмотрелся к палачу, готовившему гильотину к работе. Особое внимание парня привлёк значок, украшавший плечо экзекутора – трёхцветный символ Республики. Не какая-то паршивая латунь. Опытным взглядом потомственного жестянщика Жак видел – значок выполнен из настоящего серебра. Такие выдавали лишь тем, кто особо ценен на службе революции.

Тем временем палач закончил приготовления. Весомо подняв правую руку, он остановил гвалт толпы. Все замерли в ожидании. В неожиданно сгустившейся тишине над головами собравшихся слышно было лишь жалкие всхлипы ожидающего своей участи фабриканта. Палач подошёл к гильотине и плавным движением надавил на рычаг. Тяжёлое с виду лезвие бесшумно опустилось. Толпа выдохнула. Голова казнимого мячом отпрыгнула в заранее подготовленную солдатом корзину. Достав её оттуда за волосы, палач продемонстрировал голову толпе. В следующее мгновение площадь Белькур огласилась многотысячном рёвом. Люди смеялись и хлопали в ладоши. Поморщившись, Жак начал спускаться со стены.


*****


Тем же вечером друзья сидели на холме Фурвьер и любовались видами закатного города, раскинувшегося далеко внизу на берегах двух великих рек. День выдался насыщенным: после казни ребята приняли участие в многолюдной демонстрации, прошедшей по центральным улицам по направлению к санкюлотским казармам, разместившимся в здании дворца Сен-Пьер на площади Терро. Вместе с другими они пели революционные песни, размахивали флагами, а Жерару один солдат даже позволил немного поколотить в настоящий военный барабан.

– Всё-таки странный какой-то этот палач, – задумчиво проговорил Жак, глядя на проплывающую по Соне баржу с дровами.

– Чего ж странного? – удивился Жерар, выбираясь из кустов, куда отходил по малой нужде. – Ну не хочет он, чтобы на него пальцами на улицах тыкали. Просто делает свое дело.

– Ага. Не хочет, а значок серебряный нацепил. Мол, смотрите, какой я важный, – ответил Пьер, усевшийся на гигантском куске гранита, торчащего из земли.

Жерар хмыкнул. Пьер почесал голову и неуверенно проговорил:

– Может, он от кого-то скрывается?

Этьен заливчато засмеялся. После казни он вообще стал каким-то необычно весёлым и весь день подкалывал друзей. Но подкалывал по доброму, а не так едко, как раньше.

– Это палачу то от кого-то скрываться? Да он же почитай что второй человек сейчас в Лионе, после коменданта. Нет, парни, тут что-то другое.

– Что же? – икнул Жерар.

– Да кто ж его, беса, знает?

– Я уж думал, ты нам расскажешь, – подал голос Жак. Весёлый настрой Этьена стал его почему-то раздражать. Уж лучше бы он был язвительным, как прежде.

Этьен пристально посмотрел на Жака, усмехнулся и достал из кармана жёлтое, чуть увядшее яблоко. Протерев его рукой и надкусив, он бросил его Пьеру.

– А что, если мы вместе узнаем? – заговорщически подмигнул он Жаку, прожевав яблоко.

– Тебе башку продуло, что ли? Вот такие пойдём прямо к коменданту и спросим…

– Зачем к коменданту? К самому палачу и пойдём, – тон Этьена вдругстал серьёзным. Жак понял, что приятель не шутит.

– Да ну тебя. Опять какой-то твой дурацкий розыгрыш.

– Чего это? Я серьёзно. Сами подумайте, – Этьен перешёл на шёпот, – палач живёт рядом с новой временной тюрьмой для «подозрительных» на Прескиле. С вечера до утра там туманище – за полшага не видно ни зги. Патрульных почти нет. Проберёмся к его жилищу и подсмотрим, что да как. Уж на ночь он свой колпак точно снимет. Ну что, парни, кто со мной?

На счёт тумана Этьен был прав. Южная оконечность Прескиля, где Сона впадала в Рону, была местностью болотистой и топкой. По вечерам эта низина заполнялась густым белёсым туманом. Лишь редкие лионские рыбаки, с детства привыкшие ходить на своих утлых лодчонках в здешних заводях, отваживались соваться туда по ночам. Приезжим санкюлотам, даже часовым, вряд ли будет охота мёрзнуть в местной сырости. Скорее всего, они укроются в помещении бывших рыбных складов, приспособленных под тюрьму. Замысел Этьена был вполне осуществим, но всё-таки…

Тут слово взял Пьер. Спрыгнув со своего гранитного седалища, он сказал:

– Мне нравится идея Этьена! А если мы ещё и умыкнём что-нибудь из дома самого палача, то всему району нос утрём. Я с тобой!

Жак перевёл взгляд на трусоватого Жерара. Уж этот-то на такую авантюру не согласится. Однако и толстяк удивил друга:

– Куда вы, туда и я. Мне надоело, что соседские пацаны меня дразнят. А я не трус! Когда они узнают, где я побывал – побелеют от зависти.

Все трое теперь смотрели на Жака и ждали ответа от него. Ему бы и хотелось поддержать друзей, но плохое предчувствие останавливало его. В конце концов он решился сказать:

– Нет, парни, извините. Мне это всё не нравится, да и вы бы не шли. Если вас поймают…

– То сразу отпустят – мы всего лишь мальчишки из бедных кварталов. Революция с детьми не сражается, – ответил Этьен. – Отправимся прямо сейчас, пока заходит солнце. К темноте как раз будем на месте. Последний раз спрашиваю: ты с нами?

– Нет.

– Ну и дурак. Завтра сам пожалеешь. Идём, парни.

Насвистывая марсельский марш, троица бодро потопала через кусты вниз, к городу. Лишь Жерар молча оглянулся назад и, словно извиняясь перед другом, пожал плечами. Вскоре их свист затих вдали. Посидев ещё немного в сгущающихся сумерках, Жак отправился домой.


*****


Когда Жак вернулся домой, тыквенный суп, сваренный его матерью, уже остыл. За это подросток получил добротную затрещину от отца. Вторая оплеуха прилетела за то, что он слонялся весь день невесть где, вместо того, чтобы помогать родителям по хозяйству. Однако во время ужина, хлебнув виноградной настойки, отец подобрел и, отослав мать готовить постель ко сну, решил поговорить с сыном по душам.

– Ты пойми, Жак, время теперь такое настало. Думаешь, если всех богатеев прогнали, нам теперь лучше жить станет? Держи карман шире! Работать надо, и работать ещё больше, чем раньше. Понимаешь?

– Да, отец.

– Ты не дуйся, что я тебе в ухо зарядил. Это для твоей же пользы. Видал, как сейчас революционеры стране кровь пускают? Тоже ведь – во благо. Слышал, чего поют? «Кто был ничем, тот станет всем». Так вот это – про нас! А особенно про вас – про тебя и твоих дружков.

Отец залпом выпил ещё стакан настойки, занюхал хлебным мякишем и встал из-за стола. Подойдя к окну и потянувшись, он продолжил:

– Ну и времечко. Даже месяцы они переименовали. Это ж надо! И вот у нас не октябрь, оказывается, а какой-то вандемьер. Такие дела, сын – перемены! Сейчас нужно хватать судьбу за хвост, не упускать возможностей. Пока ты бездельничал, ко мне явился столичный хлыщ из комендатуры. Дал заказ на тысячу латунных значков для их солдат. Тысячу, Жак! Это отличный, превосходный заказ! Могли мы мечтать о таком раньше? Нет, конечно. Прежние власти заказали бы эти побрякушки у своих прикормленных ювелиров. Будто им и без того жрать нечего. Тьфу на них! Всех на столбы – туда им и дорога.

Отец подошёл к Жаку и ласково потрепал за шею.

– Теперь пришло время возможностей для простых людей. Таких, как мы. Вот теперь пойдут дела! Через сорок лет эту страну и не узнать будет. Жаль, что я-то уже старый, а вот тебе с друзьями жить в новой стране. Вам и карты в руки. Не отлынивайте от работы, не бойтесь рисковать, не упускайте возможностей. И всё у вас получится!

Глаза отца блестели. Дыхание было горячим и сбивчивым. Очевидно, эти мысли он давно хотел высказать сыну, и вот наконец-то представилась возможность. Жак отложил ложку и приобнял отца.

– Спасибо, папа. Прости, что не помог тебе с сегодняшним заказом.

– Ничего страшного, – хохотнул отец. – Металл привезли только вечером. Я и не начинал ещё. А вот тебе нужно будет завтра заняться – нарежь из листов заготовок. Только потом сможешь пойти гулять. Иначе уши оторву. Всё – доедай и спать.

Закрыв за собой дверь, отец удалился в спальню. Жак доел суп, куском хлеба собрал с тарелки остатки и погасил свечу. Завтра нужно будет подняться пораньше, чтобы оправдать отцовское доверие.


*****


Проснулся Жак задолго до рассвета. Запалив лампаду, он отправился в мастерскую и принялся нарезать из латунных листов заготовки для значков. Работа была не из лёгких – спустя пару часов у мальчика ныли плечи и спина, но он трудился без передыху. Когда в мастерскую вошла проснувшаяся готовить завтрак мать, треть работы была уже выполнена. Мать поцеловала Жака в макушку и оставила ему стакан молока с горячей лепёшкой. Спустя какое-то время явился и отец, попыхивающий крепкой папиросой. Покрутив в руках одну из заготовок, он одобрительно цокнул языком и оставил сына наедине с работой.

К полудню работа была окончена. Придирчиво осмотрев штабеля одинаковых металлических квадратиков, отец улыбнулся и молча кивнул Жаку. Тот стремглав бросился из дома. Ему не терпелось увидеться с друзьями и узнать, чем закончился их ночной поход на Прескиль.

Нашёл он их там, где и предполагал – всё на той же площади Белькур, к которой так же, как и вчера, стекались толпы народа. Троица уже забралась на свою смотровую площадку и наблюдала, как из повозок на эшафот вытаскивают осуждённых – сегодня их было двое. Увидев Жака, Пьер замахал ему рукой, призывая присоединиться к ним. Пулей Жак взлетел на стену, сунул друзьям в руки по свежей булке, прихваченной с кухни, и посмотрел на площадь.

Оба осуждённых уже стояли на эшафоте. «Надо же, как меняет человека близость смерти», – подумалось Жаку. Казнимые были ничем не примечательными мужчинами средних лет. В грязном постельном белье они вовсе не напоминали важных и надменных некогда богачей. Так же, как и вчерашний фабрикант, эти двое не могли вымолвить ни слова, и лишь тряслись под свист толпы.

– Кто на этот раз? – спросил Жак у друзей.

– Вон тот, с лысиной – банкир. Владелец плантаций на Гаити. Тысячу рабов имел, сволочь. На его деньги готовился мятеж, – деловито объяснил Этьен. – А рядом – какой-то бывший военный. Целый генерал, вроде. Командовал отрядов мятежников, расстрелами руководил. Сейчас они своё получат, гады.

Договорив, Этьен задорно свистнул. Вздрогнув, оба осуждённых повернули головы на стену, где сидели мальчишки. В глазах их читался животный ужас. Лысый беззвучно открывал рот, будто силясь что-то сказать. Солдаты схватили его и потащили на плаху. Второй приговорённый молча опустился на колени и стал безропотно ожидать своей очереди.

Снова шумный выдох толпы – и голова банкира очутилась в корзине. Пока солдаты утаскивали обезглавленное тело обратно в повозку, а палач подготавливал своё орудие к следующей казни, Жак присмотрелся к его фигуре. Что-то в палаче изменилось. Но что? Ну конечно! Значок. На плече служителя правосудия отсутствовал тот превосходный серебряный значок, который Жак вчера заприметил. Он обернулся к друзьям.

– Вы видели? Палач сегодня без значка.

Все трое молча посмотрели на него, а затем с загадочными улыбками переглянулись. Их поведение показалось Жаку странным. Они словно скрывали от него что-то. Как будто какая-то тайна, ведомая лишь им, но не ему, поставила незримую стену между ним и его друзьями. Что же произошло с ними на Прескиле минувшей ночью? Любопытство подпирало Жака спросить напрямую, но он знал, что Этьен сам всё расскажет, когда вдоволь насладится своей важностью.

В это время второго осуждённого уже подтаскивали к гильотине. Он не упирался, но лишь мотал в стороны головой. По его штанине растекалось мокрое пятно. Пьер брезгливо поморщился:

– Тоже мне военный. Поди и в настоящей битве не бывал. Напрудил в штаны, как ребёночек. Позор!

Ближайшие к ребятам зеваки подхватили крик, и вскоре вся площадь кричала: «Позор! Позор!». Крики эти прекратились лишь тогда, когда палач вскинул руку, подав сигнал замолчать. Ещё секунда – и всё было кончено. Под гомон толпы палач привычным жестом вытащил генеральскую голову из корзины. Можно было уходить.

– Жак! У меня для тебя подарочек. – Вдруг взял его за плечо Этьен. Жерар и Пьер ухмыльнулись, когда их старший товарищ вытянул из кармана что-то блестящее и передал это Жаку. Жак взглянул на тяжелеющий в его ладони предмет. Это был серебряный значок палача!

– Ну что, сегодня ты с нами? – похлопал его по плечу Этьен.


*****


Солнце уже село, когда четвёрка друзей добралась до болот Прескиля. Над топями начинал густеть туман. Воздух здесь был холодным и пах сырой землёй.

– Запах, как в могиле, – проворчал Жерар.

– Много ты знаешь про могилы, – засмеялся Этьен.

– Знаю только, что не хочу там оказаться, – парировал толстяк.

– И не окажешься, потому что не влезешь!

Пьер прыснул. Он шёл впереди всех с длинной палкой, которой ощупывал дорогу перед собой – чтобы не провалиться в трясину. Жерар и Этьен шли за ним след в след, держа в руках снятые башмаки. Жак замыкал поход, неся мешочек с сухарями и яблоками для перекуса. Сырая земля под босыми ногами мальчишек гулко чавкала.

Днём, во время подготовки к походу, Этьен рассказал Жаку о том, что приключилось с ними прошлой ночью. По его словам, им без особого труда удалось проникнуть к дому, который занимал палач. Как и предсказывал Этьен, охраны там не было – все солдаты ушли греться на склад, поближе к своим узникам. Мальчишки пробрались в жилище палача, но его самого на месте не застали. Однако они заметили его колпак, висевший на спинке кровати. Пьер снял с колпака значок в подтверждение того, что они были там. Затем они услышали шаги снаружи дома и выскочили через окно. Вот и вся история.

– Получается, лица палача вы так и не видели? – спросил Жак.

– Нет, не видели. Можно было притаиться за окном и подождать, пока он вернётся, но Жерар так испугался, что бежал быстрее обычного. Не бросать же его одного в тумане. Вот и мы убежали.

– Ничего я не испугался, – насупился Жерар, – просто я умнее вас.

– Так вот почему ты столько ешь – чтобы умным быть, – вставил Пьер. Друзья захохотали. Даже сам добродушный Жерар, не привыкший обижаться на подколки своих друзей.

Спустя полчаса блужданий по топям ребята вышли к покосившейся ограде бывших рыбацких складов. Сквозь туман пробивался тусклый свет фонаря у дверей длинного кирпичного здания. Часовых на месте не было. Этьен подмигнул Жаку и первым перемахнул через ограду.

Справа от складского здания стоял приземистый деревянный домик. В этот поздний час его окна смотрели на незваных гостей чёрными глазницами. Если палач и был дома, то уже спал. Тем лучше. Мальчишки осторожно открыли хлипкую дверь и на цыпочках проникли в дом. Зайдя внутрь, они осмотрелись в проникающем через окно свете луны. Очаг у стены остыл, а не расстеленная кровать у окна пустовала. Палача дома не было. Как и его колпака.

«Странно, – подумал Жак, – неужто он бродит среди ночи по болотам в этом колпаке?»

От раздумий его отвлёк Пьер, толкнувший друга локтем. Жестами он указал на пол. Опустив голову, Жак понял, на что тот ему указывает – прикрытый шерстяным половиком, в досках пола виднелся люк. Подземный ход! У Жака засосало под ложечкой. Было страшно и одновременно любопытно. Тут он вспомнил слова отца о риске и возможностях. Секунду поколебавшись, Жак нагнулся и дёрнул за кольцо. Люк распахнулся.

Вниз в темноту уводили земляные ступеньки. Из люка пахнуло затхлым воздухом и сыростью. Так некстати вспомнились слова Жерара про могилу. Посмотрев на друзей, Жак вопросительно выгнул брови. Этьен криво улыбнулся и сделал жест рукой, приглашая его спуститься первым. Парень мысленно помолился и спустился в подземный ход.

Внизу оказался выложенный камнем коридор. В дальнем его конце светил закреплённый на стене факел. По бокам коридора выстроились в два ряда массивные дубовые двери. Подойдя к одной из них, Жак толкнул плечом неподатливую на вид дверь. С громким скрипом та подалась вовнутрь. За ней находилась глухая земляная камера. Единственными предметами в узилище были соломенный лежак и деревянная кадушка для нечистот в углу.

– Ну чего тут? – прозвучал позади шёпот Этьена.

Вздрогнув, Жак обернулся. Его друзья тоже спустились в подземный коридор и теперь с интересом осматривались, подсвечивая себе лучинами.

– Подземная тюрьма. Наверное, для особо опасных преступников, – так же, шёпотом, проговорил Жак.

Вдруг коридор огласил громкий стон. Затем ещё один, после чего раздалось отчётливое:

– Помогите!

Ребята переглянулись. Жерар отрицательно мотал головой, в то время как Пьер переводил взгляд с Жака на Этьена, будто ожидая их решения. Этьен с деланным безразличием пожал плечами. Тогда Жак, собравшись с силами, пошёл на звук голоса.

Стон доносился из самой дальней камеры. К удивлению Жака, она оказалась не заперта. Войдя внутрь, он присмотрелся. В неверном свете факела у дальней стены, на лежаке угадывалась человеческая фигура.

– Помогите! – повторил человек.

– Кто вы, и что вы здесь делаете? – спросил Жак, сам удивившись глупости собственного вопроса. Конечно же, это преступник из «подозрительных» – кем ещё он может быть?

– Меня зовут Рене. Рене де Фуа. Барон Вильфонтенский. Помогите мне!

Говоривший подался вперёд. Вид его был жалок и страшен одновременно – дряблая кожа свисала с исхудавших плеч, небритые щёки ввалились в бледное лицо, выделяясь на его фоне сизыми пятнами. Из-под спадавших на мокрый лоб седых волос горели помешательством жёлтые глаза.

– Помоги мне, парень. И до конца своих дней не будешь знать нужды. Вытащи меня отсюда!

Жак вспомнил, где он слышал это имя. Барон де Фуа – тот самый, что перед революцией ободрал до липки пять своих деревень, чтобы выплатить королю дополнительный налог на содержание войск. Барон обрёк на голодную смерть несколько десятков крестьян. До сих пор селяне, приезжающие в Лион на ежегодную ярмарку, этого подонка вспоминают «добрым словом». Вот и он попался! Никому не уйти от революционного правосудия.

– Никто тебе не поможет, – презрительно бросил Жак узнику и отпрянул, когда тот попытался схватить его за руку. Отпрянул – и натолкнулся спиной на что-то твёрдое. Обернувшись, мальчишка обмер. Над ним высился всей громадой своего долговязого тела палач. Колпак зловеще багровел в отблесках факела.

Палач молча взял Жака за плечо железной хваткой и толкнул в глубину камеры, к узнику на лежак. Барон де Фуа притих и наблюдал за происходящим всё с тем же безумным блеском в глазах.

«Где ребята? Как палач прошел по коридору мимо них? Почему никто не подал сигнал? Что происходит?» – мысли Жака вереницей проносились в голове, не находя ответа.

Палач между тем извлёк из недр своего плаща два небольших деревянных кубка. Один кубок он протянул барону, другой – Жаку. Жак машинально взял сосуд в руку. Тут к нему вернулись самообладание и голос.

– Послушайте, я сын простого жестянщика. Оказался здесь случайно. Пожалуйста, отпустите меня.

Не обращая внимания на слова мальчишки, палач всё так же безмолвно вынул из-под плаща пузатую стеклянную бутыль с мутным содержимым. Откупорив её, он заполнил оба кубка густой зеленоватой субстанцией. Жак взглянул на кубок в своей руке. От него шёл дымок, едко пахнущий серой.

«Какой-то дурацкий кошмар. Сейчас я просто открою глаза, и всё закончится» – подумал Жак.

Но сон и не думал заканчиваться. Напротив – он становился ещё безумнее и кошмарнее. В камеру из-за спины палача один за другим вошли его друзья – Пьер, Жерар, Этьен. Все втроём они выстроились вдоль стены и с недобрыми ухмылками смотрели на Жака. Он почувствовал, как слабеют у него ноги, а волосы на голове шевелятся.

– Что здесь происходит? – сорвался Жак на визг. В страхе он отставил свой жуткий кубок на пол.

Никто не ответил ему. В руке палача блеснуло узкое короткое лезвие. Подойдя к барону, он взял его за руку и легонько надрезал своим клинком белёсую ладонь заключённого. Барон де Фуа не сопротивлялся странным действиям палача, а напротив – с торжествующей улыбкой косился на Жака. Палач выжал несколько капель баронской крови ему в кубок, затем – в кубок Жака. Барон уже не просто улыбался, а истерично хихикал.

Палач присел на корточки рядом с Жаком. Мальчик спрятал руки за спиной. Тогда палач сделал едва заметное движение головой, и трое приятелей Жака сорвались с места. Они схватили его, выкрутили ему руки и стали держать мёртвой хваткой. Теперь ему оставалось лишь наблюдать за тем, какие манипуляции совершает палач. Так же, как и с бароном перед этим, он надрезал Жаку ладонь, а затем капнул в каждый из двух кубков по капле крови с обагрённого лезвия.

– Потерпи, скоро всё закончится, – прошептал ему в ухо Жерар. Голос друга показался Жаку таким чужим и незнакомым, что стало ещё страшнее.

Палач снял с левой руки чёрную кожаную перчатку. Под ней оказалась тонкая, почти бумажная кисть руки мертвенно-белого цвета. На этот раз он кольнул лезвием себя в запястье и поднес его к кубку Жака. Из проколотого запястья не полилась кровь, лишь вязкая бурая жидкость тягучей полоской плюхнулась в содержимое кубка. Субстанция тут же забурлила. Палач повторил то же самое с кубком барона.

– Пей, – прошипел зловещий, нечеловеческий голос из-под колпака.

Барон схватил кубок обеими руками и жадно вылил его содержимое себе в рот. Осушив сосуд, он истошно расхохотался. Смех тут же перешёл в кашель, а после – в бесшумное сипение. В какие-то несколько секунд тело узника обмякло. Он упал на лежак и затих.

Палач повернулся к Жаку и протянул ему дурно пахнущий кубок.

– Пей, – вновь раздался мерзкий голос.

– Нет! Не буду! – нашёл в себе силы ответить Жак.

– Не противься ему, идиот. Это бесполезно, – сказал Пьер.

Палач передал кубок Этьену, после чего выпрямился во весь рост. Взявшись обеими руками за вершину колпака, он медленно стянул его с себя. Жак завопил от ужаса. Из-под колпака на него смотрел голый человеческий череп ярко-красного, кровавого цвета. В глазницах свирепо горели зелёные огоньки. С острых клыков сочилась мутная слизь.

– Пей! – настойчиво прошуршало чудовище.

Жак уже ничего не соображал, когда чьи-то руки – кажется, Этьена – поднесли к его губам кубок и насильно влили содержимое в рот. Всё его существо заполнило ощущение этой противной горькой вязкости во рту. Затем тело стало неметь, а спустя пару мгновений угас и рассудок. Жак потерял сознание.


*****


«Что со мной? Почему я почти не чувствую ног? Какой страшный был сон. Где это я?»

Сознание постепенно возвращалось к Жаку. В конце концов он сумел сконцентрироваться и открыл глаза. Увиденное его ошеломило. Он находился в расшатанной повозке, в окружении группы солдат продиравшейся сквозь огромную толпу. В небе светило яркое солнце, народ вокруг вопил и свистел. Кто-то швырнул ему в лицо тухлый помидор.

«За что? Я ведь ничего им не сделал. Куда это они меня?»

Когда крепкие солдатские руки подхватили его под мышки и затащили на эшафот, Жак даже не сопротивлялся. Какая-то странная слабость владела всем телом. Он его почти не чувствовал, словно оно ему не принадлежало.

«Не может быть!»

Он опустил глаза и осмотрел себя. Бледные старческие руки с обвислой на плечах кожей, впалая худая грудь, слабые трясущиеся ноги. Это тело не принадлежало ему, потому что это было не его тело!

«Что за чертовщина? Как такое может быть?»

Над Жаком грозно нависла знакомая фигура палача. Теперь на нём вновь был этот жуткий колпак, но лучше уж так, чем вновь видеть то, что скрывается под ним. Чудовище сгребло Жака привычным движением и поволокло к плахе. За несколько секунд прогулки по эшафоту Жак увидел то, что потрясло его больше всего.

Слева, над головами беснующихся зевак, на руинах гранитной стены, сидели четверо подростков. Его друзья. Пьер. Жерар. Этьен. И четвёртый. Четвёртый… Он сам! Его двойник с издёвкой улыбнулся и помахал Жаку рукой.

Ему хотелось кричать, выть, но он не мог издать ни звука. Из груди вырывалось лишь жалкое сипение. Палач прикрутил руки Жака к скамье, а голову пристроил на край доски, вниз подбородком. Перед глазами Жака возникла подставленная под гильотину соломенная корзина. Вдруг вся площадь замолкла, словно по чьему-то сигналу. В следующее мгновение Жак услышал тихий шорох скользнувшего по дереву лезвия, а потом на него обрушилась тяжёлая темнота.


*****


Вот теперь пойдут дела!

Всем аристократам по верёвке!

Вот теперь пойдут дела!

Всех аристократов на столбы!


Пёстрая толпа широкой рекой вытекала с улицы Жентиль на Мерсье, распевая озорную песенку санкюлотов. В середине шествия маршировала колонна солдат, в авангарде которых шла целая дюжина мальчишек со значками Республики на одежде. Возглавляла детвору четвёрка самых боевитых парней района. Их красивые юные лица светились от осознания собственной значимости. У крыльца своей мастерской стоял жестянщик Клод и с гордостью наблюдал за сыном, нёсшим нанизанную на длинную пику отрубленную голову знаменитого преступника и врага народа – барона Рене де Фуа. Не обращая внимания на забинтованную ладонь, Жак размахивал мёртвой головой, будто знаменем, в такт шагам революционной армии, гремевшим по видавшей виды брусчатке. Помутневшие глаза барона словно вглядывались в поисках помощи в верхние окна домов, а раскрытый в безмолвном крике ужаса рот, казалось, подпевал мучителям залихватское:


Вот теперь пойдут дела!

Наш путь озарён Святым Писаньем.

Вот теперь пойдут дела!

Только Закон отныне наш Бог.

Кто был ничем, тот станет всем,

А кто был всем – тот станет ничем.

Вот теперь пойдут дела!

Похороны Деда

– Ай Цимочка, ай золото моё ненаглядное, и на кого ж ты меня, старуху, покинул? Ласточка моя сизокрылая, куда ж так рано отлетел? И всего-то сто годков без недели было – воду бочками носил, водку вёдрами хлестал! Жить да жить бы ещё!

Красивая разрумянившаяся вдова, вовсе не бывшая старухой, заголосила пуще прежнего. Набившиеся в избу бабы наперебой принялись её успокаивать. Вперёд вышла тётка Мавра в богатом шерстяном платке, вышитом алыми журавлями.

– Не кручинься, Арынушка. Всем селом тебе поможем. За то, что и нам всем Цимка помогал. Так, бабоньки?

Женщины охотно закивали. Слово взяла тётка Агапа – мельникова жена, баба дородная, крепкая, норовом весёлая. Густым голосом она пробасила:

– Уж помогать тот ещё ходок был. Бывает, так печь остынет – муж раз сунется, второй – всё без толку. А как Деда Цимка придёт, кочергой своей корявой поворошит – и всё запалится, затеплится. Мужа после от печи всю ночь не отогнать. Калач за калачом закидывает, пока с ног не свалится.

Бабы все как одна грянули – да не плачем, а заливистым хохотом. Лежащий на высокой скамье среди избы Дед безучастно глядел глазами-пуговицами в закопчённый потолок, сложив тряпичные руки на впалой груди. Соломенное чучело «мертвеца» было обряжено в заношенную ярко-красную рубашку и старые холщёвые штаны. Кривой нос его был сделан из бурой картофелины, а спутанные усы и борода – из обрезков овчинной шубы. На происходящее действо с немой укоризной смотрели с образов Никола Угодник и Богоматерь.

Анка слегка выглянула из-за большого сундука в запечном чулане, в тени которого она спряталась, чтобы подсмотреть за тем, что это такое запретное задумали взрослые, когда ранним утром погнали всех детей прочь из хаты – к соседям. Запретное для неё и других малышей, но не для старшей сестры Варьки. Той уже пятнадцатый годик стукнул, куда там Анкиному десятку. Вон она стоит, Варька – глаза опустила, щёки зарделись, а сама украдкой на срамное поглядывает – у чучела промеж ног приделана огромная морковка, похожая известно на что.

– Глянь, бабоньки, – захлёбываясь от смеха, завизжала Мавра, – Дед хоть и мёртвый, а кочерыжка-то шевелится! Помнит, старый хрен, за что его бабьё любило.

Анке показалось, что хата вздрогнула от оглушительного гогота. Морковка между ног Деда и правда шевелилась – с Анкиной позиции было хорошо видно, как ловко дёргает за привязанную к корнеплоду верёвочку её родная бабка Ядя. Морковь поднималась и опускалась, каждым движением вызывая приступы смеха у собравшихся вокруг смертного одра женщин. Чтобы не засмеяться, Анка зажала себе рот обеими руками. Не хватало ещё, чтобы её заметили – пальцы у бабы Яди были крепкие, железные. Так за уши оттаскает – неделю гореть потом будут.

– Ох и мужик был твой Цимка, – продолжила паясничать тётка Агапа, – Весь мир солдатом прошёл – и Крым, и Рим повидал, а ещё больше перещупал. Как только морковка не стёрлась!

Матушка Анки, игравшая роль вдовы, прыснула. До конца выдержать роль безутешной плакальщицы среди общего веселья у неё не вышло. Шуточки, которые отпускали женщины в адрес почившего, становились всё более сальными и неприличными. Анка пару раз даже заткнула уши, чтобы не слышать особо скабрёзных замечаний. А уж когда бабка Глафира взяла ярко-жёлтое достоинство Деда обеими руками и принялась его раскачивать из стороны в сторону, словно просо в ступе толкла, то девочка и вовсе зажмурилась. Немудрено – уж на что Варька бесстыжая, и та вон отвернулась.

Отсмеявшись, женщины стали собирать усопшего в последний путь. Читать панихиду по Деду вышла молодка Геля, наряженная попом. Выскочившая замуж минувшим летом Гелька была брюхата восьмой месяц, а потому под длинным чёрным платьем, да с моховой бородой на пол-лица и впрямь походила на толстопузого батюшку Игнатия с соседнего села. Пока она бормотала себе под нос «молитвы» и брызгала по углам огуречным рассолом, маменька снова запричитала:

– Ты ж мой миленький дружочек, сколько было славных ночек. Целовала б тебя в губки, да ты бегал к чужой юбке. Надо ж было дуба дать – кому теперь меня…

Закрывать уши Анке не пришлось – последнее слово потонуло в общем хохоте. Даже «поп» и тот так смеялся, что половина бороды отклеилась и свисала теперь на высокую девичью грудь. Вот уж не думала Анка, что её матушка владеет такими лицедейскими навыками. Натурально как плакала! Видал бы её сейчас батя – тут и взревновать к этому Деду недолго.

Наконец женщины подхватили покойника с разных сторон и понесли вперёд ногами из избы. Последней покинула дом мнимая вдова. Как только дверь за матерью затворилась, Анка вылетела из своего убежища и метнулась к окошку. Похоронная процессия далеко не пошла – денёк выдался прохладным, зима напоследок пыталась взять своё. Чучело закопали в снег через дорогу от хаты – под старой берёзой. Сверху сугроб обильно присыпали соломой – чтоб «теплее старичку было». Горланя похабные частушки, толпа направилась обратно к дому, на поминки.

Оставшаяся часть дня прошла так же весело. Только теперь за стол пустили и детвору. Мужчины вернулись с соседнего хутора, уже изрядно подогретые смородиновой наливкой. Стол, щедро приготовленный бабой Ядей, ломился от угощений. Среди больших глубоких тарелок с ухой и кашами красовались тарелочки поменьше – с горячими блинами и смаженками. Тут и там высились пузатые бутыли с медовой настойкой. Под столом стояла деревянная бадья с обжигающе ледяным квасом. Пока взрослые закусывали пахучую настойку солёными грибами, Анка с удовольствием налегала на любимые драники с густой сметанкой. Наглому рыжему коту Юзику, тёршемуся у Варькиных ног, перепало несколько зраз и целый кусок свиной рульки. Песни за столом не умолкали до позднего вечера. Гости расходились глубоко за полночь, когда в самом верху иссиня-чёрного неба гигантским блином зависла луна. Первый день Масленичной недели выдался на славу – даст Бог, и весна будет хорошей.

Как только все домочадцы заснули, Анка осторожно вылезла из-под шерстяного пледа и бесшумно соскользнула с полатей. Чуткий на звуки Юзик приподнял голову и с ленцой поводил красивыми зелёными глазами, наблюдая за действиями девочки. Под доносившийся с печи батин храп Анка натянула валенки, накинула тулупчик, повязала на голову и плечи колючую бабушкину шаль и, подмигнув коту, тихонько вышла за порог.

Стараясь не хрустеть снегом, девочка вышла за изгородь и перешла дорогу. Остановившись у берёзы, она с любопытством смотрела на кучу соломы, накрывшую «могилу» Деда. Лежать теперь бедолаге тут целую неделю, пока его не достанут обратно на свет божий, да не сожгут вместе с чучелом Зимы, чтобы наступающий год был тёплым и урожайным.

Анке стало очень интересно взглянуть на Деда поближе. Она присела на корточки и разрыхлила рукавицей снег. Погребение оказалось совсем неглубоким – из-под снега на девочку всё так же бессмысленно пялились костяные пуговки глаз чучела. Анка мягко погладила соломенный лоб мертвеца и ойкнула.

Из сугроба вынырнула тряпичная рука и неожиданно крепко схватила девочку за плечо. Вторая рука зажала ей рот. Чучело поднялось из снега во весь рост и притянуло Анку к своему безобразному лицу. В призрачном лунном свете неживые глаза Деда казались теперь зловеще бездонными.

– Почто из хаты не ушла? Почто мамку не послушала? Почто за срамом подглядывала? – прошелестел мертвенный голос чудовища. – Иди к Дедушке. Уж я тебя порадую, побалую.

Рука чучела принялась шарить по Анкиному тулупу, залезла ей за пазуху, ощупала худую детскую грудь и живот. Овчинная борода тёрлась о лицо девочки, картофелина больно тыкала её в глаз. Противно пахло мокрой псиной и залежалыми тряпками.

– Ай, хороша! Ай, молода! Зиме понравится. Зима останется, – приговаривало чудовище, продолжая лапать девочку. Анка мычала и брыкалась, пытаясь выбраться, но соломенная хватка была мёртвой. Дед развернулся и на плохо гнущихся ногах побрёл прочь за околицу да вниз, к реке. На белоснежной скатерти водоёма жуткой пастью чернела полынья.

Анка царапала страшилище за морду, лягала его ногами, кусала зажавшую ей рот лапу, но всё было впустую. Медленно, но верно они приближались к реке. Самый крайний дом деревни уже остался позади. Сердце девочки готово было выскочить из груди. Она взглянула на высокую беспечную луну, и страх внутри вдруг сменился глубокой тоской. Стало невыносимо грустно от того, что её недолгая жизнь сейчас оборвётся. Жалко, что она так и не побывала в городе на ярмарке, не попробовала того самого сахарного петушка на палочке. Жалко мамку с батей. Жалко, что не слушалась их и безобразила. Вспомнились отцовский храп, урчание свернувшегося клубочком Юзика, потрескивающие угольки в печи. А как было смешно, когда баба Ядя дёргала за привязанную к морковке верёвочку, и чучело отзывалось, словно живое! Анка перестала брыкаться и прислушалась к ночной тишине. Снег не хрустел под ногами Деда – оживший мертвяк скользил по насту, как бесплотный призрак.

Анка зажмурилась, свободной рукой нащупала между ног нежити морковку и резким движением дёрнула. Мужское достоинство Деда с треском отделилось от соломенного тела и осталось в Анкиной ладони. Каркнув, чудище вдруг обмякло и безжизненно завалилось в снег. Выбравшись из-под кучи соломы и тряпья, Анка в одном валенке что есть мочи побежала к дому, истошно вереща. Бабкину шаль сорвало налетевшим порывом ветра. В руке девочка сжимала морковь. Вдалеке, отзываясь звонкому крику Анки, залаяли собаки. В окне родной хаты зажёгся мягкий свет лучины.

Сверкающая дорожка

– Прямо в цель, ковбой!

Николь откинула упавшую в порыве страсти светлую прядь со лба и сладко потянулась. По её обнажённому телу растекалась приятная истома. Молодой мужчина рядом с ней шумно выдохнул и улыбнулся, обнажив ровные зубы.

– Весь Фронтир знает, что «Кольт» Чёрного Кеннета бьёт без промаха.

Николь повернулась к парню, опёршись на локоть, и провела мизинцем по багровому шраму на его загорелом плече.

– Я слышала ещё одну поговорку: Чёрный Кеннет стреляет быстрее, чем ты взглянешь на его «Кольт».

Кеннет громко засмеялся. Его дыхание ещё не полностью восстановилось, и через пару секунд смеха парень закашлялся. Отдышавшись, он поймал сильными пальцами руку Николь, потёрся о её ладонь щетиной, вдохнул аромат запястья и поочерёдно расцеловал каждый пальчик.

– Обожаю тебя, малышка, – он поднялся с постели. – Пойду вниз, скажу Грэму, чтобы собрал нам пожрать и выпить.

Сев на кровати, Николь поневоле залюбовалась могучим мускулистым телом своего любовника, пока он надевал джинсы и клетчатую рубашку. «Малышка», – подумала она про себя, еле заметно усмехнувшись. – «И этот туда же. Знал бы ты, малыш, насколько я тебя старше». Одевшись, Кеннет подмигнул ей и вышел в коридор, звеня шпорами на сапогах.

Все мужчины одинаковы: каждый мнит себя центром Вселенной. Или хотя бы Солнцем, или, на худой конец, планетой, вокруг которой крутятся «малышки»-спутники: женщины. И для того, чтобы подчинить себе мужчину, сделать его своим «малышом», умной женщине достаточно лишь поддерживать в его голове эту воистину космических масштабов глупую иллюзию. Впервые эту нехитрую мудрость Николь осознала ещё в четырнадцать лет, целую жизнь назад. С тех пор она летела по своей судьбе легко, ловко лавируя по орбитам десятков «планет» всевозможных цветов и размеров. Покойная матушка называла такой полёт «сверкающей дорожкой» – она говорила, что каждая женщина может найти среди мириад звёзд в небе свою судьбоносную цепочку светил, ведущую именно к её счастью, но удаётся это лишь единицам. Самой маменьке не удалось, и она умерла от лихорадки прямо на рабочем месте – в престижном борделе на Рю-Бурбон.

В осуществлении полёта по «сверкающей дорожке» наравне с пониманием мужской сути Николь помогала ещё и её порода. Хвала Господу и маме-француженке, она с детства была сногсшибательно красива, и знала это. Играючи, с одного щелчка, она охмуряла банкиров и золотодобытчиков, мэров и губернаторов, шерифов и скотопромышленников. Перед осиной талией и бархатистой кожей не мог устоять никто. Глубокие зелёные глаза развязывали любой язык похлеще лучших агентов Пинкертона, а страстные пухлые губки открывали любой кошелёк быстрее, чем это делали профессиональные карманники на Манхэттене. Золотистые волосы струились по белым плечам Ниагарским водопадом, одинаково гибельно маня к себе и трусов, и смельчаков. Но помимо красоты у Николь было ещё одно оружие: изворотливый и гибкий ум. Всё свободное от ухода за своим внешним видом время она тратила на получение новых знаний. Женщина увлечённо изучала языки, следила за новостями науки и прогресса, благодаря газетам разбиралась в политике и истории. Красота и ум – вот те два «Кольта», что Николь постоянно носила при себе. Стоило ей только выбрать цель, и та была обречена. Эти местные мальчишки-ганфайтеры меряются друг с другом скоростью реакции и меткостью выстрелов, но они и не подозревают, что самый лучший ганфайтер здесь – она. Безжалостный идеальный хищник, не знающий промаха. А они все – её потенциальная добыча.

Николь накинула модный, в японский узор, шёлковый халатик, и подошла к трюмо. Покрутившись у зеркала, женщина грустно вздохнула. Для постороннего наблюдателя, особенно мужского пола, она выглядит всё ещё юной и прекрасной, но ей самой отлично видна каждая малюсенькая морщинка на лбу или шее. Всё-таки её охота длится почти два десятилетия, и вот-вот возраст будет проявляться всё отчётливее. Совсем скоро одно из двух её оружий начнёт давать осечки. Поэтому пора было начинать думать о том, что будет после того, как ей перестанут давать двадцать лет на вид. Когда это время придёт, двигаться по «сверкающей дорожке» станет намного сложнее. Потому-то она и влюбила в себя этого юного дурачка – Чёрного Кеннета Блэкуэлла. Он был её счастливым билетом в безоблачное будущее. Точнее не он сам, а то, что хранится у него в нагрудном кошеле, который этот юнец не выпускает из виду ни на секунду.

Разумеется, изначально Николь появилась в этой дыре не из-за кошеля. Полтора года назад она и думать не смела, что судьба подкинет ей такой подарок. На тот момент старушка Фортуна временно отвернулась от своей любимицы, и именно поэтому Николь оказалась в Богом забытом Берроутауне, вдали от цивилизации – на далёком Фронтире, или как его иногда называли бостонские газетчики, «Диком Западе». Перед этим она целых два года наслаждалась завидным положением тайной содержанки при губернаторе Массачусетса. Собственно, к этому статусу она шла долгие годы, исколесив всё Восточное побережье. Влиться в сливки общества Бостона, пустить им пыль в глаза своими манерами, втереться в доверие к губернатору и очаровать его своей начитанностью, а после – влюбить в себя по уши с помощью особых женских приёмчиков – на всю эту сложную, практически военную операцию ушло почти полгода. И вот, когда казалось, что давняя мечта бедной девочки из Нового Орлеана сбылась, угораздило её встретить в порту этого проклятого итальяшку Марио! Чёртов матрос, она на таких уже лет десять даже и не смотрела, но до чего же он был хорош… Жилистые руки, кучерявые смоляные волосы, волевой подбородок. Тем вечером она не устояла, хоть и дала зарок, что позволит себе эту маленькую слабость лишь раз – просто чтобы развеяться. В итоге позволила не раз, и не два, и даже не десять. А уж что она позволяла делать ему – oh la la. Даже сейчас, спустя столько времени, у никогда не отличавшейся стеснительностью Николь зарделись щёки при воспоминании о тех ночах в гостинице на Бикон-Хилл.

Само собой, такой человек, как губернатор штата Массачусетс, достаточно быстро узнаёт обо всех мало-мальски значимых вещах, что происходят в его вотчине. Роман его женщины с иностранным моряком вполне укладывался в эту формулу. Господин губернатор был человеком вспыльчивым, злопамятным и не отличался разборчивостью в методах. В очередной раз придя в условленное место на свидание с любовником, Николь с удивлением обнаружила вместо Марио его друга, служившего на том же корабле. Макаронник рассказал ей, что какие-то головорезы в глухом переулке сломали Марио обе ноги и выкололи один глаз. Теперь беднягу скорее всего спишут на берег, и ему придётся нищенствовать на чужбине. Николь с ужасом поняла, что возвращаться в номер отеля, снятый для неё губернатором, не стоит. Пришлось покидать Бостон с тем, что было при себе. Чтобы отвязаться от возможной погони, она перекрасила золотые локоны в плебейский чёрный цвет, сменила роскошное платье на неприметную серую хламиду и бежала на запад вместе с обозом переселенцев-мормонов, отправлявшихся за лучшей долей в Юту.

Много раз Николь меняла направление своего пути, чтобы запутать возможных преследователей. Представлялась разными именами в гостиницах и на почтовых станциях, письмами-пустышками бронировала отели в разных концах страны. Интуиция подсказала, что угрозы больше нет, лишь несколько месяцев назад, уже в Берроутауне. Скотоводческая столица штата была настолько редкостной дырой, что последней относительно крупной новостью здесь была новость об аварии на медном руднике в Гэллоус, где после неудачного взрыва завалило несколько десятков шахтёров. Новости этой было лет пять. С тех пор местные судачили в основном о том, у кого какая корова отелилась, кто уснул пьяным в навозной куче у салуна, да кто кого отправил на тот свет в варварской забаве «быстрый и мёртвый». Николь уж было собиралась покинуть это захолустье и отправиться в Сан-Франциско, как в городок пришла новость, изменившая все.

Когда она услышала о том, что некая банда ограбила почтовый поезд на соседней железнодорожной станции, то сначала не придала этому значения. Для местных это было привычным делом, и обсуждали ограбления поездов с меньшей охотой, чем вязку лошадей. Жертв в таких ограблениях обычно не было – пассажиры спокойно расставались с частью своего имущества в обмен на продолжение пути. Все расходы пассажиров и транспортной компании с лихвой покрывали страховые общества. Но в этот раз случай был особый. Во-первых, банда налётчиков убила всех находившихся в поезде, вместе с машинистом. Это было событие из ряда вон – по такому случаю из столицы штата должен был скоро прибыть федеральный маршал с ротой национальной гвардии. А во-вторых, и это уже интереснее, тот поезд перевозил не только обычную почту. Один из вагонов состава был пломбированным и охранялся целым отрядом наёмников, набранных из числа ветеранов недавней войны. А принадлежал вагон вместе со своим содержимым некоему мистеру Л. Шуссету из Нью-Йорка. И направлялся он в Лос-Анджелес, где скоро должен был пройти Первый континентальный экспо-форум. Николь мгновенно поняла, что было в вагоне. Внутренний голос шепнул ей: «Это она – сверкающая дорожка». И тогда хищница вернулась к охоте.

С помощью нескольких золотых цепочек, оставшихся от былых богатых времён, и пары женских хитростей, доставшихся от матушки, Николь легко разузнала, чья банда так ловко разделала почтовый поезд. Их главаря звали Чёрный Кеннет, и он имел репутацию самого безжалостного налётчика в трёх штатах. Она была даже немного разочарована, когда вместо безобразного чудовища, которое нарисовало ей богатое воображение, увидела вполне миловидного и совсем молодого мальчика лет двадцати. Когда тот впервые вошёл в салун, Николь умело повернулась в его сторону выгодной стороной, изящно выгнув спинку. Чёрный Кеннет был повержен в первую секунду, даже не подозревая об этом. Ещё бы. Это ему не идиотские игры с револьверами. Это – наука.

Разумеется, просто взять и стащить у бандита кошель оказалось невозможно. Чёрный Кеннет держал своё сокровище в известном только ему тайнике. Доступа туда не имел никто из его подельников. Вызнать местонахождение тайника во время любовных утех, не привлекая подозрений, было нельзя. Проследить за налётчиком было опасно – опытный преступник вычислил бы слежку по щелчку пальцами. Покружившись вокруг цели несколько дней, Николь составила план «Б»: Кеннета нужно было отделять от банды и выманивать из города. Несомненно, кошель он возьмёт с собой. А дальше – дело техники. Прибегнув к особому, «французскому» аргументу, Николь легко убедила Кеннета кинуть приспешников, пообещав свести его в Новом Орлеане с нужными людьми, готовыми дать хорошую цену за его добычу. Вкачестве бонуса влюблённый бандит получит её руку и сердце. Результат превзошёл все ожидания. Тем же вечером Кеннет вернулся в салун возбуждённый и немного пьяный. От него пахло кровью и порохом. Он рассказал, что прикончил всех пятерых своих компаньонов из одного револьвера. По выстрелу на каждого. Несколько секунд – и всё было кончено. Теперь ничто не мешало им построить своё счастье в Новом Орлеане. Только им двоим. Глупый, наивный малыш.

Дверь отворилась. В комнату, сверкая улыбкой, вошёл Кеннет. В руках он держал медный поднос с бутылкой кентуккийского бурбона, перчёной яичницей и двумя стейками средней прожарки. В животе Николь не аристократично заурчало. Всё-таки этот молодой жеребец неплохо её вымотал: аппетит был зверский. Что ж, нужно набраться сил для последнего рывка. Стейк сейчас – то, что нужно.

– Наконец-то, дорогой. Я так проголодалась, что готова съесть тебя, а не этот стейк.

Кеннет поставил поднос на прикроватный столик и стянул рубашку через голову.

– Тогда стейк подождёт.


*****


В это время года Орегонская пустыня совершенно не оправдывала своё название. Мягкое солнце согрело эти земли, наполнив их жизнью. Из-под копыт лошади, шурша травой, разбегались ящерицы и сурки, а в небе кружили в поисках добычи крупные луговые соколы. Один раз вдалеке Николь заметила парочку чернохвостых оленей, с опаской глядящих на двух скачущих всадников. В полдень её спутник подстрелил зайца, на свою беду выскочившего из терновника прямо на людей. Недостатка в провизии у путников не было, но Кеннет сказал, что ствол не должен лежать в кобуре без дела ни дня. К тому же, жареная зайчатина – это просто вкусно, и во время привала женщина ещё скажет ему спасибо.

Николь и не собиралась спорить с мужчиной. Она просто наслаждалась дорогой. Какое же это удовольствие – наконец-то покинуть постылый грязный городишко и отправиться туда, где ждёт цивилизация со всеми своими благами. Ещё приятнее было избавиться от старомодного платья и сменить его на комфортную одежду для верховой езды: высокие сапоги, узкие кожаные штаны и рубашку-ковбойку. Такой наряд ещё больше подчёркивал прелести Николь, подтверждением чему были голодные взгляды, которые время от времени бросал на неё Кеннет. Несчастный, должно быть, ждёт не дождётся вечера, с ухмылкой подумала женщина. Что ж, скоро она угостит его.

Они отъехали от Берроутауна миль на сорок, когда начало смеркаться. Опытным глазом Кеннет приметил место для ночлега у подножия кряжистого холма, поросшего сиреневыми полевыми первоцветами. Как только они спешились, парень деловито принялся разделывать зайца. Николь с удовольствием потянулась и вдохнула душистый вечерний воздух остывающей от жары прерии.

– Милый, а ты помнишь, как мы познакомились?

– Конечно, малышка. В салуне у Грэма, ты сидела за стойкой и пила кофе. Как только я тебя увидел, то понял, что ты станешь моей.

– Не зря хвалят твой зоркий глаз, – Николь обняла Кеннета сзади, взъерошила его густые волосы и чмокнула в пропахшую табаком щёку. – А что мы с тобой пили в наш первый вечер, помнишь?

– Этот вечер я запомню навсегда, любовь моя. Ты знаешь, что я обожаю текилу, но лучшей закуской к ней можешь быть только ты.

Позвоночник зайца хрустнул под его руками, когда он переломил освежёванную тушку пополам.

– Тогда у меня для тебя сюрприз, ковбой, – проворковала Николь и выудила из своей сумки большую бутыль текилы. – Тот самый сорт, у Грэма как раз оставалась последняя бутылка.

– Я люблю тебя, золото. Ты знаешь, как завести меня. Плесни-ка мне глоточек.

– Потерпи до ужина, здоровяк. Займись пока лучше зайчатиной, а мной и текилой займёшься ближе к ночи.

Ганфайтер хмыкнул и принялся ещё ожесточённее разделывать мясо. Николь сняла с пояса фляжку с водой и сделала три больших глотка. Антидот, купленный в аптеке утром, должен успеть раствориться в крови к ужину. Теперь она была готова.

Когда они поужинали, круглая луна уже окрасила окружающую местность в тёмно-синее. Оранжевое пятно их костра подмигивало своим дальним родственницам – далёким звёздам в бесконечном чёрном небе. Заяц, приготовленный Кеннетом, получился действительно вкусным, и Николь было даже немного совестно за то, что она собиралась сделать с парнем. Сейчас он, изрядно захмелевший от выпитой текилы, сидел с противоположной стороны костра и глупо лыбился, глядя на неё из-под своей шляпы.

– А еще одной бутылочки Грэм, случаем, тебе не дал? – заплетающимся языком произнёс Кеннет.

– Нет, малыш. И вообще, я думаю, тебе хватит на сегодня.

– Ма… лыш? – икнул мужчина. – Так ты меня ещё не называла. Иди ко мне. Я покажу тебе, кто из нас ма… лыш.

Пора. Николь встала, обошла костёр и легонько толкнула парня в плечо. Он повалился в траву, пробурчав что-то нечленораздельное. Женщина присела рядом, расстегнула куртку на его груди и сняла увесистый кошель, висевший на шее парня. Кеннет непонимающе следил за её действиями осоловелыми глазами.

– Глупый, глупый малыш. Ты и впрямь поверил, что у таких, как мы с тобой, может быть счастливое семейное будущее? Дом, дети, игра в вист с соседями? Какие же вы все… Даже лучшие из вас – сущие дети. Наивные. Доверчивые. Слабые.

Она наконец сняла с мужчины кошель и надела его на себя, крепко затянув ремень под мышками. Кеннет мычал, бешено вращая глазами.

– Успокойся, сладкий. Отдам тебе должное – кое в чём ты был хорош. Пожалуй, даже лучше прочих. Грубоват, разве что. Ну да ладно. Здесь наши пути расходятся. Будь я помоложе лет на десять… Может быть победила бы романтика. Но не сегодня.

Николь вынула из сумки моток верёвки и стала связывать парню руки.

– А что касается камушков. Посуди сам. Что бы ты с ними сделал? Сдал бы их в первый же ломбард в Новом Орлеане? На большее твоей скудной фантазии и не хватило бы, верно? Должно быть, сумма, которую ты надеялся выручить с этой сделки, казалась тебе астрономической? Стоило ли это жизней твоих подручных? По глазам вижу: думаешь, что стоило.

С запястьями было покончено. Николь принялась связывать лежащему мужчине лодыжки.

– А самое смешное, что тебе, глупышка, при самом удачном исходе не дали бы и тысячной доли того, чего эти камни стоят на самом деле. На чёрном рынке их бы просто распилили на куски – ведь много мелких продать проще, чем несколько крупных. А их истинная ценность как раз в размере. И в происхождении, разумеется.

Покончив с верёвкой, женщина присела на корточки рядом с умолкшим Кеннетом и погладила его по голове. Она упивалась своим триумфом, ей хотелось поговорить.

– Ты же наверняка ничего не слышал об алмазах последнего индийского императора Бахадур-шаха? Откуда тебе… Что ж, времени у меня теперь много, и я поболтаю с тобой напоследок. Ты был ещё совсем пацаном и не помнишь, как лет десять назад все газеты гремели о том, как жестокие британцы разгромили восставшую против их владычества Индию. Они взяли Дели штурмом, попутно вырезав весь город, затем ворвались во дворец старого падишаха, убили всех его наследников, а самого правителя заточили в темницу, где он вскоре скоропостижно скончался. Так Индия была окончательно присоединена к Британской империи, вместе со всеми землями, людьми, слонами и несметными сокровищами. Самым же главным украшением шахской сокровищницы была дюжина легендарных камней редкостной чистоты и удивительно крупного размера, известных как «двенадцать рук Шивы». Примерная оценочная стоимость каждого из этих камушков – годовой бюджет средней европейской державы типа Австрии. И однажды мне довелось увидеть их красоту собственными глазами.

Николь с благоговейным трепетом развязала завязки кошеля и вытянула из него ослепительно чистый алмаз, бесчисленные грани которого тут же засверкали отблесками лунного света. Покрутив его в пальцах, она так же осторожно положила его обратно в кошель и в несколько узлов затянула тесёмки.

– Эти алмазы выкупил у британской короны Лайонел Шуссет – миллионер из Нью-Йорка. О, это была удивительно выгодная для него сделка. Англичанам нужно было срочно пополнить казну после ряда разорительных войн, а точную стоимость алмазов тогда ещё никто не знал. Так эти сокровища оказались в Америке. Однажды Шуссет даже выставил их в Метрополитан-музее. Иным богачам мало самого обладания богатствами – они хотят, чтобы все видели, насколько они богаты. Насколько превосходят простых, жалких, нищих людишек. Я была на открытии той выставки. Я видела красоту этих камней. И я сразу поняла, что мы с ними связаны. Тогда это чувство было безотчётным. Но теперь я вижу, что это моя судьба. Моя сверкающая дорожка, о которой рассказывала матушка.

Николь замолчала. Несколько минут она слушала ночную тишину. Стрекотали цикады, тихо шелестела трава, вдали выл на луну койот. Женщина поцеловала лежачего мужчину в мокрый лоб и оседлала лошадь.

– Не переживай, малыш. Долго скучать тебе не придётся. На почте Берроутауна я оставила послание федеральному маршалу. Там написано, в каком направлении тебя искать. Когда окажешься на виселице – вспомни обо мне. Au revoir!

Николь мягко ткнула пятками в бока лошади и поскакала по залитой призрачным светом прерии вдоль сверкающего в ясном ночном небе Млечного Пути.


*****


«Интересно, кто предложит лучшую цену? Шуссет или британцы? Конечно, полную стоимость алмазов я не выручу, но уже десятой части хватит на безбедную старость не только для меня, но и для моих внуков. Если, конечно, я их задумаю завести».

Коротать поездку за такими раздумьями было дьявольски приятно. Николь ещё никогда в жизни не чувствовала себя такой свободной. Кошель давил на грудь приятной тяжестью. Спать совершенно не хотелось, несмотря на то, что последний раз она спала больше суток назад, в гостинице Берроутауна. Но, провернув своё дельце, Николь была так взбудоражена, что ей казалось, будто она сумеет без сна добраться до самой Миссисипи. С того момента, как она оставила связанного Кеннета у костра, прошло часов десять, и солнце подползало к полудню. Но Николь совершенно этого не замечала. Все её мысли были сейчас направлены на то, что она сделает со своим богатством.

«Конечно, на Шуссета нужно будет выйти через посредников. Пожалуй, конгрессмен Гарриман подойдёт на эту роль. Мы с ним расстались на высокой ноте, и он должен с теплом вспоминать обо мне. Можно будет даже порадовать старика, в качестве премии. А дальше – на юг, в благословенный край дикси. Говорят, что после того, как кончилась война, лишившиеся рабов плантаторы разоряются и продают свои земли за сущий бесценок. Что ж, почему бы не выкупить для себя крупную латифундию, засеять там всё табаком или хлопком. Что там сейчас котируется выше? Впрочем, для этих забот у меня будет финансовый агент. Помоложе и посимпатичнее. Даже немного жаль, что рабство отменили. Придётся изрядно потратиться на наёмных работников. Впрочем, те же поляки или ирландцы берут совсем немного – я смогу себе позволить выписать из Европы несколько кораблей с ними».

Николь представляла, как выйдет потом замуж за какого-нибудь соседского полковника-героя Гражданской войны. Так она вольётся в ряды южной аристократии. Мадам Лакруа – звучит очень даже неплохо. А эти ветераны живут обычно недолго. Ранения, полученные ими в боях за разноцветные тряпки на шестах, дают о себе знать. Малейший сквозняк – и готово. Присоединить к своим владениям земли почившего супруга будет замечательной наградой за все её злоключения в последние двадцать лет.

Погружённая в мечты, она поначалу не услышала стука копыт позади себя. А когда слух всё же подсказал ей, что что-то не так, было уже поздно. Обернувшись, Николь похолодела. В пятистах футах за ней быстрым галопом гнал своего коня Чёрный Кеннет. Лицо ганфайтера искажала ярость. Правая рука лежала на кобуре у бедра.

«Кольт»! Безмозглая ты дура! Ты забыла забрать у него револьвер! Это конец…»

Мысль промелькнула у неё в голове за долю мгновения. Но не так-то просто было взять Николь Лакруа с Рю-Бурбон, иначе она давно пропала бы. Женщина пришпорила свою лошадь, и та понеслась во весь опор.

Несмотря на то, что лошадь Николь была не такой усталой, как исходящий пеной жеребец Кеннета, расстояние между всадниками неумолимо сокращалось. Разбойник не щадил своего скакуна – ставки были слишком высоки. Несколько минут погони – и он вышел на дистанцию для стрельбы. В руке Кеннета блеснула сталь. Он зловеще улыбнулся и прицелился.

По долине эхом разнёсся выстрел, вспугнув стаю птиц в близлежащей ольховой рощице. Жалобно всхрапнув, лошадь Николь выгнула шею и споткнулась. Мощным рывком всадницу выдернуло из седла, перебросило через голову падающей лошади и кинуло на несколько футов вперед. Сгруппироваться женщина не успела, и после болезненного удара о землю её кубарем покатило вниз по склону холма, на котором несчастную лошадь настигла пуля. Инстинкт Николь отреагировал лишь одним действием: правой рукой она прижала к груди заветный кошель с алмазами.

В какой-то момент мир вокруг перестал крутиться. Движение остановилось. Тело саднило, правая рука онемела. По лбу из-под чёлки стекала тонкая струйка крови. Поборов головокружение, Николь приподнялась и осмотрелась. Она лежала в зарослях чертополоха у подножия крутого каменистого холма. Колючее растение, покрывшее весь склон, смягчило её падение и спасло жизнь. Сверху послышался приближающийся стук копыт. На вершине холма возник знакомый силуэт всадника. Женщина испуганно пригнулась, спрятавшись в кустах.

– Дорогая! Ну где же ты? Я так соскучился. Не хочешь обнять меня? Нет? Ничего. Сейчас я спущусь к тебе, подожди. Я скоро.

Силуэт исчез. Стук конских копыт стал отдаляться. Николь осторожно вылезла из кустов и захромала вдоль склона. Левая нога была явно вывихнута, по правой руке огнём растекалась боль. То ли трещина в кости, то ли перелом.

«Он спустится по пологому склону, обогнёт холм и убьёт меня», – неожиданно чётко поняла Николь. В таком подраненном состоянии она далеко не уйдёт. Да и невозможно это сделать пешему человеку, убегающему от верхового. «Неужели конец?»

Тут справа от неё что-то блеснуло. Женщина присмотрелась. В двадцати футах виднелась поросшая мхом деревянная табличка. Посреди неё сверкал на полуденном солнце своей полированной шляпкой внушительный медный гвоздь, которым табличка была прибита к бревну, врытому в землю. «Рудник Гэллоус» – гласила надпись на табличке. Прямо за указателем в недрах холма, скрытая высокой пожелтевшей травой, чернела большая дыра. Вход в рудник! «Это мой единственный шанс уцелеть», – подумала Николь и заковыляла ко входу в заброшенную штольню.


*****


Смахнув в сторону плотную вуаль из паутины, скрывающую вход, женщина вошла под прохладные своды пещеры. Робкие солнечные лучи, проникавшие в подземелье, освещали первые несколько футов уходящего вглубь холма коридора. Из старых опорных балок сиротливо торчали железные кольца с висевшими на них разбитыми масляными фонарями. В потревоженный человеческим движением затхлый воздух взметнулись клубы застаревшей пыли. Николь чихнула. Штольня ответила ей эхом, теряющимся где-то дальше, в глубине коридора. Там, за плавным поворотом в тридцати футах от входа, уже царил полумрак. Дойдя до поворота и потеряв из виду светлое пятно входа, Николь остановилась. На земляном полу валялась на боку искорёженная вагонетка. Старые ржавые рельсы уходили глубже в недра холма, теряясь в резко сгущавшейся за поворотом темноте. И эта темнота буквально излучала опасность. Липкий животный страх овладел всем существом Николь. Девушка нервно сглотнула.

Она ненавидела темноту. Всегда и везде она старалась засыпать рядом с источником света, будь то хоть жалкий фонарь лодочника на речной барже посреди Миссисипи. Даже этот жалкий огрызок света успокаивал её. Корни страха перед темнотой уходили в далёкое детство. Она вновь вспомнила ту жуткую ночь, словно это было вчера. Новый Орлеан. Тёмная комната на втором этаже гостиницы. Шум дождя за окном, заглушающий пьяные крики из общего зала внизу. Скрип двери… Мама? Нет, это не мама. Гулкий поворот ключа в замке. Крепкий табачный запах, сильные настойчивые руки, жёсткая щетина… Горячее пьяное дыхание. Мужчина, которого она называла отцом. Один из них…

Николь тряхнула головой, отогнав некстати нахлынувшие неприятные воспоминания. По спине бегали мурашки. Закрыв глаза, она сосчитала до десяти. По-французски, как учила её матушка. Этот приём всегда помогал сосредоточиться. Вот и сейчас, открыв глаза, она почувствовала, что страх угас. Нет, он не ушёл совсем, но опустился куда-то глубоко, на самое дно сознания. Чтобы выжить, нужно было идти вперёд. Вопреки страху. Рядом с вагонеткой лежала шахтёрская кирка. Это может пригодиться. Николь подняла инструмент и зажала его под мышкой. Затем, положив левую ладонь на стенку пещеры, чтобы не сбиться с пути, женщина смело шагнула в темноту.

Наощупь пройдя несколько десятков шагов, Николь споткнулась о крупный камень и едва не упала. От падения её уберегла вовремя выставленная вперёд рука. На уровне пояса она наткнулась на что-то твёрдое и холодное. Каменная глыба. Николь ощупала её. Большая! Рядом – ещё одна. И ещё. Ещё. Целая груда камней. Завал! Ей захотелось выть от досады. Дальше – тупик. Она сама себя загнала в ловушку! Оставалось только молиться, что Кеннет не заметит вход в старую штольню.

Словно в издёвку над её мыслями, позади раздался звон шпор. К нему примешивались звуки шаркающих шагов. Коленки Николь предательски затряслись.

– Малыш, ты здесь? – гулко раздалось под сводами штольни. – Из-за тебя мне пришлось выблевать целую пинту отличной текилы. Ты мне должна!

Николь парализовало от ужаса. Развернувшись в сторону входа, она стояла и молча слушала шаги приближавшейся из-за поворота смерти. Вывихнутая рука судорожно сжимала кошель с алмазами. Тут она вспомнила о кирке под мышкой и взяла орудие левой рукой. Голова снова заработала. У неё есть преимущество перед Кеннетом – она в темноте, а его силуэт с подсвеченной стороны ей будет хорошо виден. Если неожиданно ударить…

Раздался щелчок взведённого курка. По спине Николь пробежал холодок. Господи, как же страшно! Так глупо погибнуть. Здесь, в этой тёмной дыре… Не так должна завершиться её блистательная жизнь. Холодок переместился со спины на левое плечо. Как странно. «Нет, не странно» – вновь вмешался голос разума, отогнавший страх и панику. Это не просто холодок, это сквозняк! Николь осенило. Конечно! Где-то в завале есть щель, через которую дует сквозняк. Это значит, что по ту сторону завала есть целая сеть коридоров, скорее всего с ещё одним выходом, и туда можно попасть. При должной удаче она сумеет скрыться от преследователя в лабиринте. Николь шагнула левее и стала шарить рукой по камням в поисках источника воздуха. Сквозило из-за крупного булыжника у самой стены. Она просунула за него руку. Дальше зияла пустота, а воздух там ощущался ещё более прохладным. Щель была совсем узкая, ей туда не протиснуться. Нужно попробовать сдвинуть камень. Она слегка толкнула его, но тот оказался слишком тяжёлым. Она толкнула сильнее, упёршись ногами в рельсу. Камень едва шелохнулся. Шаги между тем приближались.

– Я слышу, как ты шуршишь, моя маленькая мышка. Вот он я – твой котик! Ты соскучилась по мне?

Звон шпор на сапогах стуком отдавался в висках Николь. Из живота вновь подступал наверх загнанный глубоко внутрь страх. «Думай! Думай! Должен быть выход! Кирка! Дура, какого хрена ты держишь эту штуку, не пытаясь применить её по прямому назначению?!» Николь взяла кирку и вставила её лезвие между стеной и камнем. Используя кирку как рычаг, она потянула за деревянную ручку левой рукой, молясь, чтобы старое дерево выдержало. Камень сдвинулся на несколько дюймов, но этого было недостаточно. Шаги были всё ближе. Она уже слышала дыхание Кеннета… Николь вцепилась в кирку обеими руками, превозмогая боль в вывихнутом плече. Навалившись на ручку кирки всем телом, она надавила. Боль пронзила её тело, отдавшись в висках. На мгновение этот гул даже заглушил жуткий звон шпор. Изо рта женщины непроизвольно вырвался стон. Издав громкий шорох, булыжник сдвинулся примерно на фут. Следом, уже совсем близко, раздался громкий смех.

– Вот ты где! Я слышу, слышу. Мне всегда нравилось, как ты стонешь. Я почти нашёл тебя, моё сокровище.

От боли правую руку свело. Кирка выпала, звякнув о камни. Поднимать её времени уже не оставалось. Ну, с Богом! Николь юркнула в образовавшуюся щель. Протиснувшись между камнями пару футов, она почувствовала себя в тесном каменном мешке. Дальше пространство вновь сужалось. Не хватало только застрять здесь… Позади был слышен громкий топот кавалерийских сапог – Кеннет настигал её уже бегом. Шумно выдохнув, Николь рванулась вперёд, ободрав кожу на локтях. Пулей вылетев из расщелины, она упала на пыльный пол в абсолютной темноте. Воздух по эту сторону завала был ещё более холодным и затхлым. Женщина поёжилась.

– Дрянь! Грязная потаскуха! Я достану тебя! Достану!

От яростных криков Кеннета она вздрогнула. Очевидно, он достиг завала и, не обнаружив там Николь, понял, что она пробралась через узкую расщелину. Широкоплечему Кену там точно не протиснуться, но он может попробовать разобрать часть завала, чтобы продолжить погоню.

Её догадка не замедлила подтвердиться: из-за завала стали слышны глухие удары киркой по камням, перемежаемые отборной руганью. Осторожно, на четвереньках, Николь поползла вперёд, пока не упёрлась в стену. Положив ладонь на прохладный камень, она встала и побрела глубже в рудник – в неизвестность, подальше от смертоносного преследователя.

Царящая в шахте темнота повергала Николь в глубинный подкожный ужас, который порывался выскочить наружу в любую секунду. Лишь мощнейшими усилиями воли ей удавалось удерживать его внутри себя. Все свои силы сейчас она сконцентрировала на одной единственной цели – выжить! Любой ценой. Скрыться, пересидеть в пещере, в этой пугающей темноте. В сумочке на поясе есть галеты и фляжка с водой. Если растянуть эти запасы, она выдержит несколько дней, даже неделю – главное сейчас спрятаться поглубже. А дальше – будет видно.

Обострённые чувства женщины тонко отзывались на мельчайшие шорохи. Казалось, что оглушительно звенящая тишина пещер навалилась на неё, пыталась раздавить. Однако тишина эта была не идеальной. На самой окраине чувств Николь мерещились чьи-то приглушённые шаги и сдавленное дыхание. Страх подкатывал всё выше к горлу. Глупости. Это просто эхо. Отголоски её собственных движений. Рудник давным-давно заброшен. А Кеннет остался с той стороны, за завалом. В штольне нет никого, кроме неё.

Сколько времени она блуждала по коридорам, понять она не могла. Каждая секунда в безмолвном мраке растягивалась на минуты. Николь казалось, что она здесь уже несколько часов. Наверняка, это было не так. Плюсом было то, что она начала привыкать к темноте. Животный ужас, чуть было не овладевший ей в самом начале пути, практически отступил. Более того, она начала чувствовать голод и усталость. Можно было остановиться и перекусить.

Николь присела, прислонившись спиной к холодной стене. Достав из сумочки галету и полоску вяленого бекона, она попыталась соорудить себе импровизированный бутерброд. Однако дрожащие пальцы плохо слушались её: бекон выскользнул из рук и упал на пол. Не в её положении разбрасываться таким добром. Ругнувшись про себя, Николь стала шарить рукой по полу в поисках вяленого мяса. Вдруг пальцы нащупали необычно круглый булыжник со странным идеально круглым отверстием в несколько дюймов диаметром. Несколько секунд ощупывания загадочного предмета понадобились Николь для того, чтобы она поняла природу своей находки. Человеческий череп! От неожиданности Николь вскрикнула. Эхо собственного голоса, раскатившееся под сводами пещер, испугало её ещё больше.

Но настоящий страх пришёл через несколько секунд. Когда затихло эхо, в наступившей тишине раздались другие звуки. Звуки шагов. Звон шпор. Затем – надрывчатое жужжание и щелчки. Вдруг яркая ослепительная вспышка разорвала привычную уже черноту пещеры. От неожиданности Николь зажмурилась.

– Я ведь говорил, что найду тебя, малышка.

В голосе Кеннета звучала усталость, смешанная с триумфом. Лихорадочно соображая, что же произошло и откуда этот свет, Николь вдруг вспомнила о необычном приобретении, которым на прошлой неделе хвастался перед ней любовник. С какого-то залётного путника он снял диковинный прибор – чудо прогресса: ручной фонарик на динамо-машине. Эта удивительная штуковина могла работать без всякого керосина – достаточно было несколько раз нажать тугой рычажок. Николь читала про такую безделушку в одной рекламной статье, но не придала тогда ей значения. Кто бы мог подумать, что эта мелочь сыграет такую роковую роль в её жизни?

Ослеплённая светом фонаря, Николь почти не видела Кеннета. Но его голос, отражённый от низких сводов пещеры, громогласно звучал у неё в голове.

– Как видишь, бесполезно бежать от меня. Ещё никто не уходил от Чёрного Кеннета.

– Кен, прости, я всё объясню тебе…

– Заткнись, грязная шваль! Я себе чуть руку не сжёг, избавляясь от верёвки. Дурака решила из меня сделать? Знаешь, что случается с теми, кому это приходит в голову?

Николь не видела его движений, но подсознательно поняла, что он недвусмысленно ткнул в её сторону стволом своего револьвера.

– Сейчас ты отдашь мне мой кошель с камнями. А после я подумаю: пристрелить тебя на месте, или оставить подыхать в этой крысиной норе.

– Пожалуйста…

– Камни, – прорычал мужчина.

Николь трясущимися руками стянула с шеи кошель и бросила его в сторону источника света. Кеннет поднял кошель с земли и, открыв его, быстро проверил содержимое, подсвечивая себе фонарём. Удовлетворённо хмыкнув, он приладил кошель себе на грудь, после чего вновь направил луч на Николь.

– Что ж. Всё на месте. Теперь пришла пора прощаться. Знаешь, мне ведь правда было с тобой хорошо. Ты почти заставила меня поверить в то, что я смогу начать новую жизнь. Мы сможем…

– Мы и правда сможем. Дай мне шанс доказать это, молю.

– Я уже попался один раз на эту удочку. Второго раза не будет.

– Погоди! Новый Орлеан! Я знаю, кому сбыть камни с большей выгодой!

– Плевать. Спасибо, что рассказала мне их историю, но всё это ерунда. Тех денег, что я выручу даже за обрезки этих камней, мне с лихвой хватит до конца дней. Прости, малышка, этот разговор мне наскучил.

– Кенни…

– Умри, дорогая.

Николь зажмурилась. Вот и всё. Не так она себе это представляла. Совсем не так. Кеннет издал громкий звук, словно поперхнулся. От звука этого она вздрогнула, но выстрела не последовало. Отчего же он медлит? Почему не стреляет? Что это за странный шум? Словно в ответ на её вопросы раздался оглушительный выстрел, эхом зарокотавший под низкими сводами пещеры. Николь вскрикнула, но не почувствовала боли. Промазал? Она открыла глаза. Фонарь валялся на полу, световое пятно его луча медленно гасло на потолке пещеры. Там, где только что стоял Кеннет, слышалась какая-то возня. Похоже на звуки борьбы. Но… кого? И с кем?

Додумать эту мысль Николь не довелось. Внезапный сильный удар обрушился на её голову. Тьма стала ещё глубже и чернее.


*****


Сначала вернулись звуки. Они приходили откуда-то издалека, будто из-под воды. Слышались шаги и звериное рычание. Через закрытые веки в сознание проникали тёмно-карминовые отсветы. Загудел затылок, а затем эта тупая ноющая боль стала отдаваться и в висках. Ещё через несколько секунд отозвалось и всё тело. Казалось, что целого места на нём не осталось. Николь попробовала пошевелить руками, но почувствовала, что не может. Руки были связаны у неё за спиной. Она с опаской приоткрыла глаза и осмотрелась.

Николь сидела на полу в углу огромной пещеры, посреди которой горел большой костёр. Рыжие блики бегали по сводам пещеры, по потолку и стенам, освещая внутреннее пространство. Вокруг костра собрались какие-то люди. Сфокусировав расплывающееся зрение, Николь присмотрелась к загадочным людям внимательнее. Вид их потряс и ужаснул женщину. Незнакомцев было около десятка. Худые, косматые, практически потерявшие человеческий облик фигуры были обтянуты в грязные лохмотья, некогда бывшие, видимо, джинсовыми штанами и куртками. Они переговаривались между собой вполголоса странными гортанными звуками, больше похожими на звериные рыки, нежели на человеческую речь. Никакие это не люди, скорее чудовища! Один из монстров вдруг повернул голову в сторону Николь и дико зыркнул из-под спутанных волос прямо ей в глаза. Она вздрогнула.

Позади неё кто-то заворочался и застонал. Только сейчас Николь сообразила, что связана не просто так, а привязана к кому-то ещё, спина к спине.

– Что за дьявольщина здесь творится? – раздался за плечом хриплый голос Кеннета. – Вы ещё что за уроды?

На звук его голоса страшилища вокруг костра встрепенулись и замолчали, повернув свои головы к пленникам. Из их рядов выделился один – самый крупный и широкоплечий. Его лицо и плечи были обезображены глубокими шрамами. На месте одного глаза зияла пустота. В зрачке здорового глаза бликами от костра горела нескрываемая угроза. Одноглазый оскалился и двинулся к Кеннету. Склонившись над связанными, он вынул из-за пояса ржавый нож и быстрым движением разрезал путы. Схватив Кеннета за волосы, он швырнул его на пыльный пол у костра. Николь скрестила освобождённые руки на груди и вжалась спиной в стену, наблюдая за происходящим.

Ещё двое монстров подскочили к Кеннету, подняли его за плечи и поставили на ноги. Одноглазый, очевидно, бывший здесь главным, подошёл к мужчине и пристально уставился ему в лицо. Николь обратила внимание на то, что сейчас, в отсветах костра, волевое лицо Кеннета выглядело особенно красиво. Он сплюнул кровью и усмехнулся.

– Ты здесь за старшего, значит? Ну давай, поговорим. Мне плевать, кто вы такие и чем здесь занимаетесь, от кого скрываетесь. Если вы отпустите меня, клянусь, что мстить я не буду. Слово Чёрного Кеннета.

Монстры переглянулись и зашлись нечеловеческим хохотом. Только одноглазый не смеялся, а молча продолжал изучать Кеннета. Затем издал короткий, но звучный рык, после которого все остальные мигом утихли. Главарь протянул руку к кошелю на груди Кеннета.

– Куда ты тянешь свои лапищи, урод? Эта награда не про тебя – только прикоснись к этому мешочку, и я вырву твой оставшийся глаз, а потом вставлю тебе его в…

Кеннет не договорил. Одноглазый жестоким боксёрским тычком ударил его в лицо. Хрустнул сломанный нос. Густая кровь хлынула парню на подбородок. Главарь сорвал кошель с его груди, открыл и, повернувшись к костру, посмотрел на содержимое. Увидев драгоценные камни, он буркнул и забросил кошель куда-то в угол. Сокровище его явно не заинтересовало. Но он отвлёкся на пару секунд, и этого хватило Кеннету.

Ловким приёмом Кеннет вывернулся из рук державших его дикарей. Одного ганфайтер оттолкнул локтем, а второго лягнул ногой в живот. Пока одноглазый разворачивался на шум, Кеннет одним прыжком подскочил к нему и нанёс хлёсткий удар в ухо. Одноглазый попятился на несколько шагов, но устоял на ногах. Кеннет замахнулся для следующего удара, но нанести его уже не успел. Со всех сторон к парню подлетели другие оборванцы и скрутили в жёсткий захват. Главарь снова достал свой страшный нож и вонзил его Кеннету в живот.

Налётчик опустил вниз глаза, словно не веря произошедшему. Он с недоумением продолжал смотреть, как одноглазый умело вспарывает его кожу. Сначала парень от шока молчал, но когда главарь монстров запустил в его раскрытое, словно консервная банка, тело руку и начал тянуть внутренности наружу, пещеру потряс полный страдания крик. Орущему от боли Кеннету вторили куражащиеся чудовища. Они вцепились в тело жертвы, подобно диким зверям. Кто-то душил его, кто-то тянул за волосы, кто-то выдавливал глаза. Одноглазый выудил из живота Кеннета какой-то большой красный комок и впился в него зубами. Это послужило сигналом и для остальных. Десяток челюстей сомкнулись на разных частях тела несчастного разбойника.

Николь зажмурилась от ужаса, но продолжала слышать происходящее. Кеннет уже не орал, а лишь издавал булькающие звуки. Пожирающие его заживо людоеды ворчали от удовольствия. Николь почувствовала тошноту. Треск ломаемых костей отозвался горячей волной в её груди. Женщину обильно вырвало, после чего она провалилась в спасительную черноту.


*****


Какое-то время спустя чернота рассеялась. Реальность постепенно вернулась в сознание женщины, напомнив о том, что она намного страшнее, чем самый кошмарный сон. Окончательно придя в сознание, Николь лежала, не смея даже дышать. Открывать глаза было боязно. Некоторое время она просто лежала, прислушиваясь. Дьявольской вакханалии больше не было слышно. Она лежала почти в полной тишине, лишь изредка нарушаемой потрескиванием углей в костре. Тогда Николь набралась смелости и медленно открыла глаза. Зрение постепенно сфокусировалось, и женщина смогла осмотреться.

Полутёмная пещера была пуста, ужасные обитатели подземелий куда-то делись. Костёр почти прогорел, но угли в нём ещё тлели и иногда выбрасывали вверх маленькие язычки пламени, которых вполне хватало, чтобы осветить мрачное помещение и остатки жуткого пиршества. На лежащую рядом с костром бесформенную груду, когда-то бывшую Чёрным Кеннетом, Николь старалась не смотреть.

Правая рука заныла. Инстинктивно Николь потёрла увечное плечо левой рукой. Сделав это нехитрое движение, она поняла, что людоеды забыли связать её обратно. Не веря себе, она пошевелила ногами. Всё верно. Она была свободна в движениях! Это был шанс. Сейчас главное – не медлить. Женщина поднялась на ноги. Голова кружилась, тело затекло, плечо и нога ныли от боли. «Восстанавливать здоровье после такого приключения придётся не один месяц» – невесело подумала Николь и тут же осекла себя. Какое там здоровье! Первым делом сейчас нужно найти путь к спасению. Следует понять, где находится выход из этих проклятых катакомб.

Николь принялась напряжённо вглядываться в полутёмные своды пещеры. Всё её внимание было нацелено сейчас на поиск заветного выхода, поэтому в первый момент она не обратила внимания на движение в сумраке. А уже через мгновение её сознание сигнализировало: «Опасность!» Николь резко повернула голову туда, где шевельнулось что-то большое. Как раз в эту секунду угли в костре треснули, пыхнув огненным язычком. Родившегося пламени хватило на то, чтобы осветить затемнённый угол. Николь задрожала, осознав свою ошибку. В пещере она была не одна.

В нескольких шагах от неё, с противоположной стороны костра сидел на валуне косматый рыжий каннибал и молча, немигающим взглядом наблюдал за её движениями. Борода его была перепачкана засохшей кровью, а в руке он держал обглоданную кость со свисающими клочьями мяса. Поймав её взгляд, он хищно улыбнулся и медленно поднялся на ноги, издав глухой рык. Николь почувствовала, как у неё задрожали коленки. Девушку снова затошнило. В ужасе она смотрела, как людоед огибает кострище и движется к ней. Она попятилась, и тут же споткнулось об останки Кеннета. Её тело, когда-то гибкое и ловкое, стало вдруг скованным и тяжёлым. Она грузно повалилась на спину. От удара о каменный пол на несколько секунд перехватило дыхание.

Воспользовавшись её падением, людоед в один прыжок преодолел разделяющее их расстояние и присел на корточки рядом с лежащей женщиной, нависнув над ней. Победно оскалившись, он издал утробный звук, обнажив ряд коричневых гнилых зубов. В гуще его спутавшейся бороды виднелись кусочки мяса и жира. Николь снова замутило, на этот раз до жёлтых кругов перед глазами. Монстр схватил её за волосы и притянул голову вплотную к своей вонючей пасти. Тут Николь поняла, что это конец и зажмурилась.

Какой нелепый, глупый конец! Светские рауты, богатые мужчины, украшения и драгоценности, дорогие наряды и ужины в шикарных ресторанах Нью-Йорка и Бостона – всё это казалось теперь каким-то далёким и нереальным сном. А реальность была здесь и сейчас – грязная, мерзкая и остро воняющая могильной гнилью. Где же она оступилась? Когда решилась на эту опасную авантюру с камнями? Или ещё раньше – в Бостоне, с этим кретином Марио? А впрочем, какая уже разница?

Сквозь подкатывающие к горлу волны дурноты, она чувствовала на лице горячее зловонное дыхание монстра. Тут ей на щеку опустилось что-то липкое и мокрое. Язык! Эта отвратительная тварь облизывает ей лицо! От осознания этого чудовищного факта Николь чуть было вновь не провалилась в чёрную бездну бессознательности. На самом краю пропасти её остановил треск раздираемой ткани. Взобравшись на женщину сверху, людоед разорвал рубашку на её груди и теперь елозил своими кургузыми пальцами ей по животу, спускаясь всё ниже.

«Этот ублюдок собирается меня изнасиловать!» – осознала вдруг Николь. Эта догадка придала ей какую-то сверхъестественную силу и решительность. Почувствовав, как вместо тошноты откуда-то из живота вверх по телу растекаются негодование и злость, она открыла глаза. Каннибал сосредоточенно возился с пряжкой на её ремне. То, что она снова очнулась, он упустил из виду. Шевельнув головой, Николь заметила слева от себя на полу какой-то предмет. Протянув руку, женщина схватила его и с приятным удовлетворением отметила, что он весьма увесистый. Резко выбросив руку вперёд, она нанесла удар, вложив в него всю злобу, всю свою ненависть, накопленную за долгие двадцать лет унижений от мужского рода. Всё это время они пользовались ей исключительно как вещью, как куклой для своих утех. А теперь и этот выродок, эта ошибка природы, несчастное исчадие Ада, собирается сделать то же самое. Такой же, как они все! Они все – такие же, как он!

Удар пришёлся точно в висок. Что-то неприятно хрустнуло. В такт этому хрусту вновь треснул уголёк в костре, на мгновение осветив сцену. Людоед больше не возился с ремнем, безвольно свесив руки вдоль тела. Взгляд его помутнел, а из-под косматой шапки волос по правой щеке струилась кровь. В левой руке Николь сжимала окровавленный кошель с алмазами. И как только она сразу не опознала его? Монстр завалился набок, издав ртом сипящий звук. Николь перекатилась по полу и оседлала дрожащего в конвульсиях каннибала. Преодолев огненную боль в правом плече, она перехватила тяжёлый кошель обеими руками и стала методично наносить удары в голову, в лицо, в шею лежащего чудовища. С каждым ударом она представляла себе наглые, самодовольные лица тех, кто встречался ей на жизненном пути. Получай, Фредди Карсон! Получай, сенатор Бегби! Получай, Льюис Хоуп! Получай, проклятый Марио! Получай, Кеннет, мать твою, Блэкуэлл! Получай, папаша, вонючий ты ублюдок, кем бы ты ни был! Получай, получай, получай!!!

Сколько времени она продолжала избивать поверженного противника, Николь не знала. Мужчина под ней давно затих. Кошель насквозь пропитался кровью, а её руки стали мокрыми до самых локтей. После очередного удара тёмные брызги попали женщине в глаз, и она остановилась. Голова людоеда превратилось в месиво. Охватившее Николь ощущение всепоглощающей ненависти схлынуло так же внезапно, как и появилось. Руки снова задрожали. Кошель выпал, шмякнувшись на окровавленную грудь мертвеца. При этом противно хлюпнувшем звуке её вырвало прямо на труп остатками вчерашнего ужина.

Отдышавшись, Николь вытерла рукавом рубашки лицо. Она подняла кошель, сочившийся кровью, накрепко прицепила его на груди ремешками, поднялась. Больше нельзя было оставаться здесь ни минуты. Если сюда вернутся сородичи убитого ей людоеда, ей несдобровать. Нужно было уходить. Привыкшие за время схватки к потёмкам глаза обратили внимание на два зияющих чернотой пятна в противоположных углах пещеры. Одно из этих пятен ведёт к выходу, поняла Николь. Другое же… Другое – скорее всего, в логово каннибалов. Сейчас главное – не ошибиться.

Нужно подойти к каждому выходу и внимательно осмотреть их. Она попыталась сделать шаг, но раненая нога отказалась подниматься слишком высоко, чтобы переступить через мёртвое тело под ней. Острая боль пронзила женщину от стопы до бедра, когда она споткнулась обо что-то металлическое в кармане на лохмотьях, когда-то служивших убитому штанами. «Что бы это могло быть?» – подумала Николь. Мозг сам подбрасывал ей подсказки. Она нагнулась, пошарила по тряпкам, и чуть было не издала ликующий крик. Догадка оказалась верной. Фонарь Кеннета! Чёртов выродок прикарманил ручной чудо-фонарик Кеннета, и теперь он выведет её к спасению!

Мозг лихорадочно работал в поисках решения задачи. Подсвечивая себе фонарем, Николь стала вдумчиво изучать пещеру. Жёлтый луч выхватывал из сумрака сложенные пирамидками человеческие кости, какие-то грязные лохмотья в углу, два мёртвых тела – убитого ей людоеда и Чёрного Кеннета. «Постой-ка, девочка». Николь, стараясь не смотреть на то, что осталось от её спутника, пригляделась к полу вокруг его останков. Ну конечно! Следы. Следы на земляном полу, оставленные их с Кеннетом телами, когда их тащили сюда. Сердце запело от радости. Женщине захотелось истерично рассмеяться. Пришлось зажать себе рот, чтобы не издать слишком громкий звук.

Мысленно поблагодарив Господа, Николь направилась по следу в сторону выхода из пещеры. Несмотря на то, что каждый шаг отдавался в израненном теле болью, она почти не обращала на это внимание. Все мысли были заняты лишь путём к спасению. Освещая себе фонариком дорогу по тесным коридорам, она сосредоточилась на следах в песке. Окружающая обстановка её не занимала. Лишь машинально она отмечала, что тут и там вдоль стен лежат человеческие и звериные кости. Иногда на камне мелькали загадочные письмена, начертанные засохшей кровью. Что означает вся эта дьявольщина, Николь не хотела даже думать.

Коридор вывел её в очередную крупную пещеру. Николь вздрогнула. Она узнала это место. Именно здесь Кеннет настиг её. Здесь она впервые взглянула смерти в лицо. В тот раз оно смотрело на неё из черноты ствола револьвера. Револьвер! Ну конечно! Когда Кеннета схватили, он успел выстрелить, но потом, у костра, револьвера при нём не было. Должно быть, он выронил его где-то здесь. Пятно света забегало по полу пещеры. Спустя пару минут поиски были окончены. Оружие лежало в дальнем углу пещеры, ближе к завалу. Очевидно, во время схватки в темноте его туда запнули ногами. Подняв оружие, она открыла барабан и проверила боезапас. Внутри было три патрона. Маловато, но это лучше, чем ничего. Заткнув револьвер за пояс, Николь почувствовала себя сильной и уверенной. Теперь нужно вспомнить, где находится тот коридор с завалом, через который она попала в этот Ад.

Времени поразмыслить над маршрутом изменщица-Фортуна ей не дала. В глубине пещер раздался дикий вопль. Они обнаружили место схватки и труп своего погибшего сородича, поняла Николь. Нужнобыло бежать. Полагаясь исключительно на интуицию, Николь быстро похромала по ближайшему коридору. От накатившей паники она почти не чувствовала боли в ногах. Позади неё слышались топот и крики. Преследователи нагоняли её.

Тут луч фонаря, скользящий по стене, будто провалился куда-то, исчез на долю секунды. Щель! Та самая щель! Она каким-то чудом, по наитию, вышла к завалу. Спасение совсем рядом! Всего в нескольких шагах! Вдруг позади неё раздался жуткий рык. От испуга Николь выхватила револьвер и пальнула в темноту наугад. Вспышка выстрела осветила падающего навзничь людоеда. Удачный выстрел почти в упор снёс ему половину черепа, но из-за его спины выбегали ещё трое преследователей, тянущих к ней свои корявые лапы. Николь выстрелила два раза, но уже безрезультатно. Швырнув в монстров ставшее ненужным оружие, она метнулась к спасительной расщелине.

Чтобы проникнуть через завал, Кеннет изрядно расширил ход, и путь наружу оказался значительно проще. Всего десяток футов – и она уже почти преодолела завал. Вдруг чья-то сильная рука схватила женщину за плечо. В ухо прогремел полный ненависти рык. Николь не оглядываясь, со всей силы лягнула преследователя и одним броском вырвалась из его хватки.

Вывалившись из расщелины наружу, женщина споткнулась о лежащую здесь же кирку. Схватив орудие, она обернулась к расщелине, направив в неё луч фонаря. Оттуда, из чёрного лона Преисподней, прямо на Николь вылезал одноглазый предводитель каннибалов. Он хрипел и рычал, протягивал к ней свои когтистые пальцы. Их отделяли всего несколько шагов.

Удар кирки пришёлся одноглазому точно в пустую глазницу. Что-то внутри его головы смачно хлюпнуло и хрустнуло. Главарь людоедов замолк и начал оседать на пол, наполовину застряв в расщелине. Женщина вложилась в удар настолько сильно, что лезвие кирки плотно засело в черепе монстра.

Прижав к груди кошель с алмазами, Николь поплелась в сторону выхода. Сердце бешено колотилось. Боль возвращалась в тело, но это не имело уже никакого значения. Она спасена! Ей удалось выжить в настоящем Аду! Сверкающая дорожка вывела её к спасению. Её ангел-хранитель не оставил свою подопечную. «Матушка, спасибо, дорогая матушка! Когда я приеду в Новый Орлеан, поставлю за тебя свечку в церкви. Нет! Найму самого профессионального архитектора и построю новый храм – самый красивый и роскошный на всем Юге!»

Впереди замаячил выход из проклятой штольни. Израненного лица Николь коснулось дуновение тёплого воздуха, и она уже начала различать еле слышный шелест травы на вечернем ветру. Женщина улыбнулась. Всё кончено. Это было лишь кошмарным сном. Она наконец проснулась…

Погружённая в блаженные мысли, она даже не успела ощутить, как чьи-то грубые руки схватили её сзади за лодыжки и резко дёрнули на себя. Падая, Николь выронила кошель из рук. Из раскрывшегося мешка в сторону выхода из рудника сверкающим потоком рассыпались алмазы. Это было последнее, что она увидела перед тем, как со всего размаху ударилась лицом о камень. Челюсть затрещала, вылетело несколько зубов, кровь из прокушенного языка заполнила рот. Цепкие руки потянули её за ноги обратно, в мрачную глубину рудника. Всё, что могла теперь чувствовать Николь – это лишь невыносимая боль от раздираемой песком кожи на лице. Кричать у неё сил не осталось.

Всего через несколько минут уже ничего не напоминало о только что разыгравшейся здесь драме. У старой таблички с надписью «Рудник Гэллоус» спокойно щипал травку привязанный конь Чёрного Кеннета. Солнце начинало клониться к закату, окрасив прерию в оранжевое. От самого входа в чёрный ненасытный зев штольни вела сверкающая отблесками заходящего солнца дорожка из рассыпанных по полу бриллиантов.

Нефритовая Орхидея

В юности её называли Нефритовой Орхидеей. Издревле в китайской традиции этот нежный цветок ранней весны олицетворял собой всё самое утончённое и чистое. О, как она была прекрасна в те далёкие годы! Гибкий изящный стан, благородно белая кожа, вьющиеся шёлковые локоны и ослепительно чёрные глубокие глаза. Не только мужчины, но и женщины не могли налюбоваться её красотой. Придворные поэты слагали о ней стихи. В самых дальних уголках Срединного Царства рассказывали истории об удивительной красоте любимой наложницы Императора.

Цыси провела по зеркалу длинным лакированным ногтем. Из отражения на неё внимательно смотрело одутловатое лицо грузной пожилой женщины. Белила и румяна уже с трудом скрывали морщины и темнеющую дряблую кожу на щеках. Волосы стали ломкими и тусклыми. Уголки губ сурово опустились вниз. Лишь из-под набрякших век всё так же ярко пылали чёрные глаза – последнее напоминание о головокружительной молодости.

Как бы она ни боролась, все эти годы её красота утекала, словно песок в часах. От красоты, благодаря которой когда-то она вошла в сонм императорских наложниц, практически ничего не осталось. Зато, как и прежде, оставался хитрый изворотливый ум, что привёл её на самую вершину власти, сделав Великой Императрицей – могучей правительницей огромной державы.

Сколько пришлось ей испытать на этом пути длиной в несколько десятилетий, сколько принести жертв! Она до сих пор помнила то жгучее чувство стыда и неловкости, когда её в числе нескольких десятков других девушек, выстроенных в ряды, придирчиво осматривал жирный придворный евнух. Будто выбирал лошадь на рынке. Как потом привели её в постель к Императору Сяньфэну – немощному юноше, от которого противно пахло лекарствами. Как она терпела на себе его хилое тельце, силящееся исполнить царственный долг.

Какими бы неприятными они не были, но это были её первые шаги во власть. Вскоре шустрая сообразительная девочка стала прекрасно ориентироваться в хитросплетениях интриг Запретного Города. Она сумела подружиться со своей сверстницей Императрицей, которая из-за женского бессилия всё никак не могла родить Сяньфэну сына. Тогда, чтобы сохранить преемственность правящей династии, наивная Императрица предложила стать матерью наследника ей – Цыси. Отражение в зеркале едва заметно улыбнулось – одними уголками губ. Воспоминание о первой успешной интриге всё ещё грело очерствелое сердце старой правительницы.

Став матерью законного наследника Империи, Цыси огненной кометой ворвалась в тесный круг приближённых к кормилу власти. В течение всего нескольких лет с помощью врождённой сметливости ей удалось сделать этот круг менее тесным, а вскоре и вовсе остаться у престола в одиночестве. Трагически скончался от неведомой болезни слабый Сяньфэн, оставив малолетнего сына на попечение двух регентш – любимой жены и любимой наложницы. Первым делом Цыси жестоко расправилась с заговорщиками из числа родственников почившего правителя, которые пытались оттеснить её от трона. С молчаливого согласия подруги она получила статус уже не бывшей наложницы, но второй вдовствующей Императрицы.

Вся её последующая жизнь была наполнена борьбой. Одного за другим она истребила самых влиятельных и опасных сановников. Подросший Император заартачился и возжелал править единолично, а потому ненадолго пережил своё совершеннолетие, неосторожно заболев от сквозняка. Соправительница и подруга вскоре тоже отправилась вслед за пасынком на тот свет, отравившись рисовыми пирожными. Посадив на престол нового младенца – на этот раз своего родного племянника, Цыси стала править Империей единолично. Ей удалось одолеть своих коварных и жестоких врагов. Из всех схваток она вышла победительницей. Из всех, кроме схватки со временем.

Императрица отвернулась от зеркала и повернулась в сторону озера. Лёгкая рябь пробежала по водной глади, отражавшей в себе высокое чистое небо. Через озеро, на вершине холма Долголетия высились аккуратные башенки буддистских храмов. Отсюда, из Мраморной Ладьи, открывался изумительный вид на красоты загородной императорской резиденции. Величественный павильон на берегу озера, выполненный из камня в форме грациозно рассекающего волны корабля, был любимым местом отдыха Цыси. Сюда она приходила пообедать и подумать.

Когда-то, когда она ещё была молода, это восхитительное место было уничтожено круглоглазыми варварами, пришедшими из-за моря. Вооружённые невиданным доселе в Китае оружием, чужаки навязали Империи неравноправные договоры, пили из неё соки, одурманивали её подданных ядовитой отравой – опиумом. А самое невыносимое – они несли с собой грандиозные перемены, грозившие подорвать вековые устои монархии Цин. В прибрежных городах Китая чёрными столбами густо задымили в небо заводы и фабрики. Через древние священные земли протянулись шрамы железных дорог. Тысячелетний уклад жизни Империи менялся. С каждым годом всё отчётливее ощущая мощное дыхание новой эпохи, Цыси чувствовала себя осколком исчезающего прошлого – стремительно дряхлеющей древности. И это ей не нравилось.

Она пыталась противостоять переменам. Поддерживала народные движения, боровшиеся с засильем иностранцев. Умело лавировала между сторонниками прогресса и ревнителями старины, пытаясь удержать расползающуюся по швам державу. На деньги, собранные для строительства более современного флота, восстановила Мраморную Ладью – её твёрдым убеждением оставалось, что внешний блеск Империи важнее, чем игра мускулами. Только уверенность в своих силах, выраженная в роскоши и богатстве, внушает подданным уважение и раболепие.

Но чем старше она становилась, тем сложнее становилась её борьба. Заокеанские варвары наглели всё больше. Росло число их сторонников в самой Империи. Самое страшное – вместе с наступающими переменами Цыси начинала чувствовать себя беспомощной и жалкой старухой. Сначала ей ещё удавалось отгонять от себя эти мысли. Но они становились всё навязчивее и постепенно овладели всем её существом. Тогда она чуть было не сдалась.

Её выручил один из придворных евнухов. Он принёс древний трактат забытого тибетского мыслителя и врачевателя Чжэнь Цзы. Эта книга была одинаково запрещена к распространению как буддистскими, так и даосскими монахами. Написанные в ней сокровенные знания переворачивали с ног на голову всё, о чём Цыси читала в юности. Она поняла: эта книга спасёт и её, и Империю.

Размышления Императрицы прервал осторожный кашель позади. Она обернулась. В дверном проёме стоял тот самый евнух, Цао Чжан. Склонившись в глубоком поклоне, он пробормотал:

– По вашему приказанию они явились, великая госпожа.

Не удостоив слугу ответом, Императрица величественно выплыла из павильона и направилась к ближайшему малому дворцу. Евнух поспешил за ней.

В главном зале дворца стройными рядами уже стояли одетые в красочные халаты фигуры. Шесть рядов, в каждом по дюжине. Большие глаза, бархатная кожа, густые волосы. Все как на подбор, здесь были самые красивые девушки Империи, отобранные с разных её концов специально назначенными верными людьми. Прекрасные юные лица боязливо потуплены в пол. Цыси медленно прошлась вдоль рядов, внимательно вглядываясь в каждую девушку. Давным-давно, целую жизнь назад, так же, как они сейчас, стояла и она в другом дворце, под пристальным взглядом старого евнуха. Такая же испуганная, она ещё не знала, как вскоре преобразится её жизнь. Теперь роль осматривающего играла сама Императрица. Цао Чжан почтительно стоял поодаль.

Цыси остановилась. Её внимание привлекла одна из девушек. Высокая и стройная, она тоже опустила своё вытянутое лицо в пол, но из-под длинных ресниц любознательными огоньками поглядывали глубокие чёрные глаза. Над правым ухом, в тёмных, слегка вьющихся волосах прятался свежий цветочек орхидеи. Императрица изящным, но сильным прикосновением пальцев подняла лицо девушки за подбородок.

– Откуда ты, дитя?

Красавица стрельнула взглядом в сторону евнуха. Тот нахмурил свои седые брови. Тогда девушка посмотрела Императрице в глаза и с заметным акцентом проговорила:

– Я родом с севера, госпожа. Мой отец – торговец фарфором в Харбине.

– Народная молва правдива: северные орхидеи – самые прекрасные.

– Это из-за того, что они дольше набираются красоты под снегом, моя госпожа.

Евнух за спиной Цыси шумно охнул. Старый чудак, наверное, чуть сознание не потерял от такого нарушения дворцового этикета. Как же: Императрица не давала девушке слова. Цыси ухмыльнулась и поправила цветок в волосах молодой красавицы.

– Ты красива и умна, дитя. Совсем как я когда-то. Нежная, но сильная орхидея севера. Мне тоже были нипочём лютые ветры. И вот я здесь. И ты тоже.

Девушка поклонилась Императрице. Но Цыси уже отвернулась от неё. Она кивнула евнуху. Тот трижды хлопнул в ладоши, и в зал вошли несколько стражников. Евнух сделал девушкам несколько быстрых знаков, о которых они договорились заранее. Вереницей они потянулись за ним в соседний чертог, сопровождаемые почётной охраной. Цао Чжан светился от радости. Императрица осталась довольна смотром.

Когда дверь за ними закрылась, и Цыси осталась одна, она подошла к окну и посмотрела в сад. Клонящееся к закату солнце пряталось за раскидистыми ветвями маньчжурского орешника. Эта девушка так сильно напомнила её саму пятьдесят лет назад. Глупые девичьи мечты, неловкие ухаживания соседского красавчика Жунлу. Далёкая, ушедшая молодость. Мир, который давно угас.


*****


Императрица скинула с морщинистых плеч халат. Две служанки подхватили одеяние и поспешно удалились из комнаты, затворив за собой дверь. Цыси с наслаждением погрузилась в ласковое тепло заполненной до краёв огромной нефритовой ванны, стоявшей под шёлковым балдахином. Горячая волна, передавшись через кожу глубже в тело старой женщины, затопила её сознание. Окунувшись в этот жар с головой, Императрица вынырнула и хрипло рассмеялась.

Прав был древний нечестивец Чжэнь Цзы! Тысячу раз прав. Недаром его преследовали по всему Китаю за «богопротивное учение». Цыси чувствовала, как её тело молодеет буквально на глазах. Она испытывала могучий прилив энергии. Теперь она сможет всё! Она сохранит Империю, вернёт ей былое величие, восстановит старинные порядки и выгонит круглоглазых варваров. Никто не устоит перед ней.

Краем глаза она заметила на мраморном полу рядом с ванной маленькое светлое пятнышко. Присмотревшись к нему, она поняла, что это цветочек орхидеи. Осторожно подцепив его ногтями, Цыси поднесла цветок ближе к глазам. На лепестках виднелись крохотные красные капельки. Нужно будет наказать сегодняшнюю прислугу, допустившую такую досадную оплошность.

Проводить необходимую Императрице ванную процедуру становилось всё обременительнее. Если раньше было достаточно делать это раз в месяц, теперь приходилось наполнять ванну раз в неделю. Она чувствовала, что скоро понадобится сделать процедуру ежедневной. А находить нужных девушек становилось всё сложнее и сложнее. С дочерей благородных родов она давно перешла на простолюдинок. А скоро и вовсе придётся пользоваться услугами крестьянок. Цао Чжан докладывал ей, что в Пекине уже начали бродить кривотолки о десятках юных девушек, бесследно исчезающих за воротами летней императорской резиденции. Но с помощью своей тайной службы евнух справится с кликушами, разносящими эти слухи. Она была уверена, что он не подведёт. Слишком дорого бы это ему встало.

Тут Цыси почувствовала, что кровь в ванне начала густеть. Безжалостно смяв в ладони хрупкий цветок орхидеи, она выбралась из купели. Оставляя на белоснежном мраморе красные следы, пожилая Императрица бодро направилась к бассейну с водой.

Бремя белого человека

Запряжённый четвёркой лошадей дилижанс остановился у роскошного краснокирпичного особняка модного индо-сарацинского стиля. Лакированная дверь кабины открылась, и на мостовую выпрыгнул высокий моложавый мужчина в оливковом мундире без знаков различий. Подкованные каблуки звонко стукнули о брусчатку. Мужчина стянул с головы суконное кепи и обтёр им взмокшее от пота багровое лицо. Пышные огненно-рыжие усы топорщились в стороны.

– Ну и духотища! А ведь ещё раннее утро.

– Добро пожаловать в Бомбей, мистер Вулворт, – тяжело пыхтя, из дилижанса выбирался пухлый джентльмен в очках, светлом сюртуке и шляпе-котелке. – Сегодня у нас хорошая погода, вам повезло.

– Я любимчик Фортуны, это верно, – с ухмылкой ответил рыжий.

– Пройдёмте в дом, там вас угостят холодным мятным лимонадом.

– Я бы предпочёл бурбон со льдом. Вы, бриташки, ведь пьёте бурбон?

– Мы называем его виски, мистер Вулворт, – пропустив колкость мимо ушей, ответил собеседник. – Несомненно, у профессора Киплинга лучший винный погреб во всём Бомбее.

– Чего же мы тогда тут мнёмся. Идём скорее в дом. Эй, полегче с коробками, обезьяна! Уронишь хоть одну – я тебе содержимое под хвост запихаю!

Последняя фраза адресовалась смуглому парню-носильщику, ловким движением взвалившему на свои худые плечи багаж приезжего господина и поднимавшемуся теперь по высокому крыльцу. Собеседник Вулворта поморщился.

– Лакшит работает у меня несколько лет и прекрасно исполняет свои обязанности. Зря вы с ним так.

– Скажете тоже! Такие, как он, без острастки не работают. Уж я-то кое-что в этом понимаю, поверьте. Ладно, где там мой бурбон?

Беседа продолжилась через пятнадцать минут на втором этаже особняка – в просторном кабинете с мебелью из орехового дерева. К мистеру Вулворту и его давешнему попутчику присоединился хозяин дома – статный светловолосый мужчина тридцати с небольшим лет. Закурив трубку, профессор Киплинг внимательно оглядел гостя и произнёс:

– Итак, мистер Теннеси Вулворт. Генри уже рассказал, что от вас требуется?

Джентльмен в очках встрепенулся:

– Джон, я подумал, что детали дела расскажешь ты. Поэтому лишь обрисовал в общих, так сказать, чертах…

– Тигр. Я должен прикончить грёбаного тигра, – бесцеремонно перебил его Вулворт. – Это всё, что я знаю. И ещё знаю, что к вашей телеграмме был приложен чек на солидную сумму.

Профессор удовлетворённо кивнул.

– Всё верно. Ваша репутация настоящего профессионала в своём деле определила наш выбор. Нам нужен не просто хороший охотник. Нам нужен самый лучший.

Вулворт усмехнулся и одним махом влил в себя целый стакан виски, после чего подлил себе ещё.

– Значит, вы обратились по адресу. Тигр – не страшнее льва, а этих кошек только за год работы в Африке я завалил с десяток.

– Это не простой тигр, мистер Вулворт. Этот тигр – людоед.

Вулворт презрительно фыркнул.

– Все они людоеды. На других я давно уже и не охочусь. В Африке это были львы, нападающие по ночам на караванщиков. Во Флориде – гигантский аллигатор, сожравший несколько дюжин нигеров, пока я его не прикончил. Здоровенный медведь-шатун, разоривший три деревни в сибирской тайге. Вот с этим пришлось повозиться…

– Мы подробно изучили ваше резюме, мистер Вулворт. Но этот тигр – не просто людоед. То, о чём говорят очевидцы…

– Он умеет передвигаться на двух ногах, – поправив очки, встрял в разговор Генри, – Местные говорят, что это настоящий демон, ракшаса.

Поперхнувшись виски, Вулворт расхохотался. Отставив стакан на стол, он вытер рыжие усы и спросил:

– Вы ведь не серьёзно, Нокс?

– Ноксвилл, – вежливо поправил его Генри, – и я абсолютно серьёзен.

– Но как можно серьёзно относиться к тому, что говорят эти дикари? Их россказни – как детские байки. Там всё нужно на сто делить. Слышали бы вы, какие бредни сочиняли наши негры, чтобы не идти в поля работать. Демон, скажете тоже!

– Как бы то ни было, показания очевидцев из разных деревень сходятся в одном, – сказал профессор Киплинг, – гигантский тигр на двух ногах приходит по ночам и похищает маленьких детей. Тех, кто пытается его остановить – убивает, а иногда утаскивает в лес и их тела тоже.

– Пока что это похоже на обычное поведение хищника, распробовавшего человечинки. А то, что он на двух ногах ходит – так это у страха глаза велики. Эти туземцы вам ещё расскажут, что у тигра крылья выросли. Не нужно всему верить, профессор. Вы ведь человек науки.

– Я профессор архитектуры. И я прожил в Индии достаточно времени, чтобы научиться отличать местные суеверия от противоречивых сведений. А мой друг, мистер Ноксвилл, прокладывает здесь железную дорогу, и не первый год живёт с этими людьми бок о бок. Не надо считать нас наивными.

Выслушав Киплинга, Вулворт прошёл через кабинет к поставленному в угол длинному кожаному чехлу, который он не доверил нести носильщику, а пронёс в дом сам. Развернув чехол, охотник достал из него винтовку. Вынутое нас свет оружие блеснуло воронёной сталью ствола. По лакированному цевью из морёного дуба были мастерски вырезаны разные хищные животные: волки, пумы, львы. Генри Ноксвилл одобрительно присвистнул.

– А это – кавалерийский карабин 50-го калибра, господа. Сделан для меня по индивидуальному заказу фирмой «Ремингтон Армс». Валит с ног любого зверя с дистанции в сто шагов. Вот чему я верю, а не каким-то россказням. Верю его надёжности, мощи, весу. И знаете что? Даже если ваши дикари правы, и этот долбаный тигр ходит на двух ногах, да пусть он хоть на крылатом слоне верхом ездит – из своего верного «Рема» я его продырявлю вместе со слоном!

В эту секунду дверь в кабинет распахнулась, и вбежал шустрый мальчуган четырёх-пяти лет. Увидев высокого мужчину с красивой винтовкой в руках, мальчик заворожённо замер. Вулворт присел на корточки и взъерошил ребёнку волосы.

– Видишь эти царапины на прикладе, малыш? Их оставил клыками свирепый барс два года назад. Я выслеживал его почти месяц по Кавказским горам, и всё же он меня выследил вперёд. Если бы не эта винтовка, не было бы меня сейчас здесь. А шкура засранца украшает теперь мою гостиную в Кэмдене. Хочешь подержать?

Профессор нахмурился и поднялся с кресла:

– Рад, не приставай к мистеру. Мисс Грин! Я, кажется, просил вас!

В кабинет быстрым шагом вошла запыхавшаяся молодая женщина с внушительными формами и взяла малыша за руку. Быстро поклонившись охотнику, она повернулась к профессору:

– Извините, мистер Киплинг. Рад сегодня сам не свой. Я и не заметила, как он убежал. Идём, малыш. Не отвлекай папу и его гостей.

– Собачки! Там собачки! – звонко крикнул мальчишка, указывая на резное цевьё винтовки. Вулворт засмеялся.

– Это не собаки, малыш. Волки.

– Вовки, – повторил ребёнок и радостно засмеялся.

– Извините ещё раз, – застенчиво улыбнулась гувернантка и увела ребёнка прочь из кабинета. Проводив взглядом её пышные формы, Вулворт хмыкнул.

– Славный парень. Ваш сын? – повернулся охотник к профессору.

Киплинг устало потёр глаза и кивнул:

– Отдохните сегодня у меня. А завтра отправитесь в дорогу вместе с Генри. По пути он расскажет вам детали.


*****


Теннеси Вулворт невзлюбил Индию с первых же часов пребывания в ней, на что удивительная страна отвечала ему взаимностью. Привычный викторианский уют колониального Бомбея с его особняками и каретами, брусчатой мостовой и фланирующими по тротуарам дамами в роскошных нарядах исчез буквально через пару кварталов – там, где началась настоящая Индия. Охотника раздражали громкие крики уличных зазывал, грязные узкие улочки, запруженные смуглыми людьми и тощими коровами, доносящийся отовсюду противно пряный запах туземных кушаний. Но больше всего Вулворта бесила невыносимая душная жара. Даже в Африке он не чувствовал такого дискомфорта – там хотя бы не было так влажно. Кожа под мокрой одеждой невыносимо зудела. Хотелось раздеться, но это значило бы подставить себя не только под прямые лучи свирепо жарящего солнца, но и под укусы сонма насекомых. Из-за постоянного раздражения Теннеси чаще обычного прикладывался к фляжке с виски.

Из Бомбея на север, к месту охоты, Вулворт и Ноксвилл отбыли по недавно построенной железной дороге на Дели. За окном мелькали утлые лачуги местных жителей, диковинные храмы, широкие реки и изумрудные леса. Комфортная поездка продлилась, однако, недолго. Уже к вечеру поезд достиг города Индаур, где путникам пришлось выйти. Отсюда их путь лежал на восток, куда ещё не было проложено ответвление железной дороги. Когда беседа заходила о железнодорожном строительстве, глаза Генри Ноксвилла загорались фанатичным огнём.

– Дорога из Бомбея до Калькутты – это самый значительный проект для всей Британской империи! – рассказывал инженер, сходя на перрон. – Она наконец соединит два побережья Индии и озолотит корону.

– А заодно и вас.

– Да что я! Я всего лишь подрядчик. Только представьте, какое это немыслимое чудо – проложить магистраль через девственные леса, бурные реки и подчинить здешнюю природу себе. Заставить даже её работать на прогресс, во благо человечества.

– Чего тут представлять? У нас уже построили такую магистраль. Вам ли не знать.

– Ваша правда. Я пристально следил за новостями о строительстве Трансконтитентальной железной дороги в США и аплодировал успехам ваших инженеров. Но это немного другое. Поймите, ваша магистраль проложена через практически пустые земли. Да ещё и по равнине. А здесь… Мы тянем наши пути не только через дикие нетронутые леса и горные гряды, но и по густо заселённым регионам. В итоге нам приходится бороться не столько со стихийными силами, сколько преодолевать сопротивление местных жителей. А они страшно суеверны. Вечно им всё не нравится. То какие-то запретные земли, то звёзды им что-то не то говорят. Теперь ещё этот тигр.

Инженер вздохнул и немного помолчал. Его верный слуга Лакшит перетаскивал багаж с перрона в поджидавшую важных путешественников повозку. Поезд издал громкий гудок и отправился дальше на север, разбрасывая вокруг себя угольно-чёрные клубы дыма. Проводив железного монстра влюблённым взглядом, Ноксвилл продолжил:

– Поймите, мистер Вулворт…

– Можно просто Теннеси. Нам теперь вместе работать, Нокс.

– Поймите, Теннеси, этот тигр перемешал мне все карты. Почти все наши рабочие – из местных, и они страшно напуганы из-за этих слухов о тигре-людоеде. Чем дальше мы продвигаемся в чащу, тем неохотнее они работают. Наш прогресс сильно замедлился. Мы отстаём от графиков уже на два месяца. Работа стоит, убытки накапливаются. Акционеры в панике! Хорошо, что профессор Киплинг помог мне найти вас.

– Готов поспорить, у мистера Киплинга изрядный пакет акций в вашем обществе.

– Среди наших акционеров много уважаемых людей. Неудивительно, что один из них принял близко к сердцу наши общие проблемы.

– Значит, вы переживаете за свои кошельки? Слава Богу, а то я уж и правда подумал, что вам есть какое-то дело до этих голозадых дикарей.

Ноксвилл потупился.

– Конечно, остановить хищника нужно в первую очередь, чтобы спасти местных жителей…

Охотник улыбнулся и похлопал инженера по плечу.

– Со мной вы можете не притворяться, Нокс. Вы делаете своё дело, я – своё. Мы честные люди, как говорят у нас – бизнесмены. Нам нечего стесняться. Идёмте. Ваш слуга уже подготовил караван.

Следующие несколько часов повозку с путешественниками нещадно трясло на ухабистой грунтовой дороге. Ноксвилл объяснил американцу, что на данном этапе строительства его бригада прокладывает просеку через густые джунгли. После того, как лесной участок будет пройден, можно будет начать укладывать рельсы.

– На этапе проектирования дороги мне казалось удачным решением вести линию через Индаурское княжество. Во-первых, по прямой здесь наикратчайший путь через лесистую местность между двумя равнинами. Во-вторых, раджа Индаура во время сипайского восстания остался лояльным Британской короне, и его подданные не грозили нам возможными проблемами. Если бы я знал тогда про этого Шерхана, то лучше бы обошёл проклятое княжество стороной. Пусть это стоило бы в полтора раза дороже.

– Что ещё за Шерхан?

– Ах да, я ведь ещё не упоминал. Так местные называют этого тигра. На их языке это значит что-то вроде «царь тигров». Оказывается, он уже орудовал в этих землях, года три назад! А мы даже и не слышали об этом.

– Царя зверей – льва я уже убивал. Справлюсь и с этим царьком. Всё с вашей железной дорогой будет нормально. Давайте лучше выпьем.

К закату повозка доехала до пункта назначения – рабочего посёлка №1 Трансиндийской железной дороги. Грунтовая дорога здесь заканчивалась, дальше начиналась широченная просека, вырубленная прямо среди первозданных джунглей. Вулворт стоял у входа в этот исполинский изумрудный коридор и невольно любовался тем, как удлиняется его чёрная тень в лучах заходящего солнца. Сейчас, когда изнуряющая жара наконец-то спала, он был даже почти счастлив.

Новое испытание ждало американца ранним утром. Оказалось, что дальнейшая дорога к рабочему посёлку №2 в глубине джунглей лежит строго по просеке. И передвигаться по ней можно исключительно на слонах. Недоверчиво осмотрев ушастого гиганта, охотник с помощью Лакшита вскарабкался на холку чудовища и кое-как уселся в неудобное деревянное седло рядом с погонщиком. Минут десять он смотрел сверху, как суетятся внизу носильщики, перетаскивающие на спины слонов поклажу – багажи путников, тюки с запасами продовольствия и строительными материалами для рабочего посёлка. Когда все приготовления закончились, слоновья процессия сдвинулась с места и, покачиваясь, побрела по просеке.

Примерно полчаса спустя Вулворт пережил свою минуту позора. С самого начала пути ему было жутко неудобно в высоком седле. Словно чувствуя неуверенность своего пассажира, слон раскачивался всё сильнее и сильнее, из-за чего американец в конце концов выскользнул из седла. К счастью, его падение с высокой спины животного смягчил какой-то густой кустарник. Плюхнувшись лицом во влажные мясистые листья, охотник выругался. Поднявшись на ноги, он с гневом услышал, как смеются индусы-погонщики. Даже слуга инженера, этот худосочный Лакшит, злорадно ухмылялся. Яростно ругаясь, Вулворт схватил слона под уздцы и прошипел тому на ухо, что пристрелит его, если тот ещё раз вздумает устроить такую выходку. Понял ли его слон или нет, охотник не знал. Однако весь оставшийся путь животное вело себя смирно.

Вечером путники наконец достигли финального пункта своего путешествия. Покинув спину ненавистного слона, американец огляделся и недоверчиво покачал головой. Рабочий посёлок железнодорожников его приятно удивил своей основательностью. На краю просеки стояли ровными рядами полторы дюжины приземистых временных бараков из досок, напротив них расположился бревенчатый склад для стройматериалов. По периметру посёлка был установлен невысокий частокол и горели костры. Между кострами медленно прогуливались солдаты в красных мундирах.

– Позаимствовал у губернатора полуроту солдат для охраны от диких животных, – шепнул Ноксвилл. – Да и вообще: мало ли что.

Вулворт понимающе кивнул. Коварство туземцев было ему хорошо известно по стычкам с индейцами сиу ещё в юности. Для дикарей не имеют значения достигнутые договорённости. Лояльность для них – пустой звук. Хорошо, что стройка охраняется такими внушительными силами. Не все британцы, стало быть, чопорные слюнтяи. Генри Ноксвилл нравился американцу всё больше.

Едва расположившись в выделенном ему под жилище домике, Вулворт позвал к себе на совещание главного инженера и командира гарнизона – немолодого служаку лейтенанта Честерфилда. Ноксвилла охотник попросил отметить на принесённой им карте туземные деревни, подвергшиеся атакам тигра. От офицера охотнику нужно было одно – чтобы его солдаты не путались под ногами, когда не просят, и оказывали бы необходимую помощь, когда от них потребуется. Честерфилд мрачно кивнул и удалился, сославшись на вечерний обход.

Внимательно изучив поставленные англичанином метки, Вулворт удовлетворённо хмыкнул.

– Дорогой Нокс, выше нос. Судя по вашим отметкам, тигр действует только вот в этом районе. Зная повадки хищников, могу сказать наверняка, что эта тварь скрывается где-то здесь, – охотник ткнул пальцем в зелёное пятно на карте, изображавшее дикий лес. – Дайте мне два дня, и его шкура украсит порог этой роскошной виллы.


*****


На след тигра-людоеда Теннеси Вулворту не удалось выйти ни через два дня, ни через двенадцать. Местность, в которой по его предположению скрывался хищник, оказалась до безобразия непроходимой. Болотистые участки перемежались то густыми джунглями, то каменистыми оврагами, то поросшими мхом и лишайником скалами. И нигде не было даже намёка на то, что здесь вообще водятся тигры. Через неделю бесплодных поисков охотник забросил это занятие и сосредоточился на осмотре атакованных людоедом деревень. В переводчики для опроса свидетелей к нему был приписан Лакшит.

Как и говорил Джон Киплинг, все свидетели рассказывали одно и то же: Шерхан приходил в самое тёмное время ночи, он передвигался то на четырёх, то на двух ногах, похищал маленьких детей, но не гнушался утаскивать в чащу и тех взрослых, кто пытался противостоять ему. Никому из тех бедолаг, что дерзнули бросить тигру вызов, ещё не удалось выжить. Все они пропали без вести, а идти по горячему следу людоеда ни у кого из туземцев не хватило духу. Нащупать следы теперь не представлялось никакой возможности – все они давно были скрыты под буйно растущей местной флорой.

Каждый вечер возвращаясь в рабочий посёлок с пустыми руками, Вулворт чувствовал, как всё более скептически относится к нему Ноксвилл. Лейтенант Честерфилд и вовсе издевательски подмигивал, здороваясь с охотником. Настроение портили и гигантские комары, не дававшие американцу спокойно спать по ночам. От этих чудовищ не помогала даже москитная сетка, в которую Вулворт заворачивался вместо одеяла. Он стал ещё более нервным и раздражительным. А ко всему прочему заканчивались запасы виски, которыми его щедро снабдил профессор Киплинг.

Ситуация коренными образом переменилась на тринадцатый день пребывания охотника в рабочем посёлке железнодорожников. Ранним утром, пока Вулворт подстригал перед походным зеркальцем свои усы, в посёлок примчался чумазый подросток из далёкой северной деревни и что-то залепетал караульным солдатам. Подбежавшим к нему охотнику и инженеру он повторял только одно слово, в переводе которого американец уже не нуждался: «Шерхан! Шерхан!»


*****


На главной площади деревни, в окружении нищих хибар стоял высокий алтарный камень, посвящённый какому-то языческому божеству. Песок вокруг камня был тёмно-коричневым от пролитой крови. Жуткий кровавый след уводил от площади в сторону густых зарослей. Два десятка мужчин и женщин – всё взрослое население деревни – сгрудились вокруг алтаря и благоговейно следили за действиями американца.

Вулворт ползал вдоль кровавого следа на коленях, пробовал песок на вкус, поднимал с земли какие-то шерстинки и внимательно их разглядывал. Проделав все необходимые действия, он поднялся, отряхнул колени и подозвал к себе Ноксвилла:

– Что говорят местные?

– Ничего нового. Пришёл ночью. Убил старосту и утащил двух младенцев.

– А где тело старосты?

– И его тоже утащил.

– Странно. Очень странно. Либо на шкуре у нашего царя тигров есть специальные карманы для младенцев, либо он был не один. Возможно, у нас тут работает влюблённая парочка, – Вулворт снял с плеча винтовку и сузил глаза, – Слушайте меня, Нокс. Я беру с собой двух солдат и отправляюсь по следу. Вы с остальными оставайтесь здесь и на всякий случай организуйте оборону. Пусть ваш Лакшит опросит местных получше. Мне кажется, они говорят не всё.

Инженер с энтузиазмом принялся исполнять указания. Десяток солдат под его руководством выкопали на краю деревни неглубокую траншею и начали выкладывать её дно хворостом. «Стена огня в случае чего остановит зверя», – подумал Генри. Лакшит в это время о чём-то тихо беседовал с местными мужчинами. Через два часа охотничья экспедиция вернулась из джунглей. Вулворт был мрачнее тучи.

– След обрывается у реки. Переправиться на ту сторону невозможно. Поток слишком бурный. Но у меня было время подумать и сопоставить некоторые факты. Кажется, кое-что я теперь понял в повадках нашего друга.

– Что же?

– Дайте мне карту, Нокс.

Инженер вытащил из внутреннего кармана сюртука смятую карту местности и вручил её Вулворту. Американец несколько секунд пристально вглядывался в старые отметки, а затем уверенно кивнул головой:

– Теперь я знаю, куда Шерхан нанесёт следующий удар.


*****


Чутким слухом Вулворт уловил, как за его спиной зашуршала солома. В первую секунду мышцы плеч инстинктивно напряглись, но опытный охотник тут же успокоил своё тело. Это всего лишь Лакшит принёс еду. Самое время. Сидящий рядом с охотником Ноксвилл от неожиданности вздрогнул, но Теннеси даже не шелохнулся. Всё его внимание было направлено на противоположный край деревни. Отсюда, с крыши амбара, отлично просматривались все подходы к деревне со стороны леса.

– Что там? – шёпотом спросил охотник.

– Где? – с лёгкой дрожью в голосе переспросил инженер.

– В тарелках.

– Халава. Сладкая каша с толчёными орехами, местные её обожают. Ещё горячая. Давайте позавтракаем.

– Спасибо, но я мясо предпочитаю, – Вулворт хрустнул шеей и поднялся во весь рост. – Можете съесть мою порцию, Нокс.

– Зачем вы встали? Спугнёте!

– Через полчаса рассветёт. Сегодня Шерхан уже не явится. В засаде нет смысла. Вы завтракайте, а я пошёл готовиться.

– К чему?

– Слишком много вопросов для одного утра, Нокс. Готовиться к рейду в лес, к чему же ещё?

В деревню со звучным именем Харраи группа прибыла вчерашним вечером. Сначала жители встретили англичан настороженно, но после разговора с главным инженером староста предоставил гостям кров и еду. По требованию охотника всех малолетних детей вместе с женщинами собрали в одном доме под охраной британских солдат. Мужчины с кольями притаились внутри амбара, на крыше которого Вулворт устроил наблюдательный пункт. Однако ночь прошла спокойно. Но это не смутило охотника, он и не ожидал, что Шерхан атакует две ночи подряд. И всё равно подготовил засаду – бережёного Бог бережёт.

Диспозицию охотник объяснил инженеру ещё днём, по пути к Харраи.

– Обратите внимание, Нокс: в этом районе вокруг непроходимых джунглей осталось не так много деревень, в которые хищник за эти месяцы ещё не наведывался. И согласно той информации, что вы мне предоставили о нападениях в предыдущие годы – всего одна, в которой он не побывал с тех пор. А судя по тому, что выяснил ваш Лакшит из бесед с местными…

– Маленькие дети до двух лет остались только в этой деревне!

– Вы поразительно догадливы, даром что инженер, – пошутил довольный своими вычислениями Вулворт, – Всё верно, Нокс. Что мы знаем о Шерхане? Он очень любит маленьких детей. Это – его главная цель. Периодически он проходится по своим охотничьим угодьям, собирает урожай из младенцев, а затем уходит в лес. Прячется, ждёт.

– Ждёт, когда у местных жителей снова народятся маленькие дети, —ахнул от страшной догадки Генри. – Это кошмар! Вот почему в деревнях почти нет детей – даже подростков. Они просто не успевают вырасти! Их забирает Шерхан. Мы должны спешить, чтобы спасти Харраи. После этой деревни он снова спрячется на долгое время!

– Успеем, дружище. Успеем. Охотничья чуйка меня не подводит: мы встретимся с Шерханом в самое ближайшее время. И уж тогда, – Вулворт недвусмысленно погладил винтовку и подмигнул Ноксвиллу.

Солнце уже взошло над далёкими лесистыми холмами, когда Теннеси Вулворт был готов к походу в лес. Охотник проверил ремни на одежде, пересчитал патроны, попробовал на остроту свой нож. С сожалением посмотрев на остатки виски в последней бутылке из даров Киплинга, американец вздохнул и отставил её.

– Отпразднуем, когда вернётесь? – спросил зашедший в ставшую временным штабом операции хижину старосты Ноксвилл.

– И закусим тигрятиной, друг мой Нокс. Скажите, вы ели тигрятину?

Инженер кисло улыбнулся:

– И не горю желанием пробовать.

– Если честно, я тоже. Но от одного запаха местной жрачки меня воротит куда больше.

Мужчины посмеялись, затем немного помолчали. В хижину заглянул Лакшит. Он кивнул инженеру. Это значило: выбранные охотником солдаты тоже готовы к походу. Пора было выдвигаться. Американец встал и протянул англичанину руку:

– На случай, если я не вернусь, знайте. Вы – лучший из всех бриташек, с кем я был знаком.

– Если бы к представителю вашей нации слово «лучший» было применимо, то я бы сказал вам то же самое, – нарочито торжественным тоном ответил инженер, пожимая крепкую руку охотника.

– Скажите, Нокс…

– Перестаньте меня так называть, Теннеси. Генри, просто Генри. Главное – не коверкайте больше мою фамилию.

– Скажите, Генри. Только честно. И чего вы так беспокоитесь на счёт этого долбаного тигра? Это ведь последняя деревня на его пути. Ну сожрёт он ещё пару младенцев, зато заляжет в спячку. Местные тоже успокоятся, можно будет спокойно тянуть дальше вашу железку. Пройдёте этот проклятый участок, да забудете его, как страшный сон.

Ноксвилл посерьёзнел.

– Можете считать это бременем белого человека, Теннеси. Я чувствую на своих плечах огромную ответственность, как цивилизатор. Такие, как я – пионеры прогресса в этом тёмном, погрязшем в дикости и средневековье краю. Своей работой мы приручаем не только стихийные силы, но и местных жителей. Мы за руку выводим их к свету, делаем из них людей. Они для нас – как неразумные дети, которых нужно ещё многому учить и учить. А что же это за родитель, если он плюёт на безопасность своих детей?

Вулворт усмехнулся и, перекинув винтовку через плечо, зашагал к выходу.

– Всё-таки вы, бриташки, чокнутые! – бросил он, не оглядываясь.

– А вы? Теннеси, вам это зачем? – крикнул ему вдогонку инженер.

– Охотничий азарт, Генри. Если я не добуду шкуру этой твари, то я куча дерьма, а не лучший в мире охотник!


*****


С собой в лесной поход Вулворт отобрал двоих самых надёжных солдат – тех же самых, с кем он шёл по следу хищника в окрестностях предыдущей деревни. Один из них был рослым бородатым шотландцем, который за всю дорогу не произнёс ни слова. Второй солдат был темнокожим и худым, и происходил из сипаев. После недавнего восстания эти отряды, в которых служили исключительно представители местного населения, были расформированы, а их рядовые члены включены в состав других подразделений. Сипай открывал рот чаще своего шотландского товарища, но только по делу. Такие немногословные напарники охотника прекрасно устраивали.

Спустя час пути по непролазным джунглям Вулворт и его спутники набрели на след. Внутри охотника всё затрепетало. По примятой траве, по царапинам на деревьях он видел: здесь был тигр. Судя по хорошо протоптанному следу, который огибал деревню по широкой дуге на безопасном расстоянии, хищник уже не первый раз бродил вокруг жилища людей. «Присматривается», – проворчал сипай. Охотник кивнул, соглашаясь с догадкой напарника.

Следующую половину дня тройкаохотников шла по тигриному следу. Несколько раз они натыкались на звериные лёжки – большим проплешинам в высокой траве. В этих местах тигр отдыхал. Пару раз Вулворт терял след из виду. Приходилось немного возвращаться назад и брать след снова. Но шаг за шагом, миля за милей, охотники приближались к своей цели. Даже лютая жара уже не так отвлекала Теннеси – верх взяли первобытные инстинкты охотника. Сейчас он мог думать только о Шерхане.

Когда жара начала спадать, что являлось верным признаком наступающего вечера, Вулворт жестом остановил группу. Дальше идти было нельзя. Логово тигра находилось где-то совсем рядом. Шёпотом он дал своим компаньонам распоряжения – поставил их на подстраховку в нескольких десятках футов по обе стороны от себя. Приказал ни в коем случае не стрелять, пока он не скажет. Эти болваны ещё возьмут да шкуру попортят. А трофей обещал выйти знатным.

Стараясь не наступать на ветки, Вулворт медленно крался среди могучих деревьев и свисающих лиан. Как он и ожидал, впереди мелькнуло рыжее пятно. Охотник сощурился и бесшумно приставил приклад винтовки к плечу. Сейчас. Ещё пара шагов, и можно будет прицелиться.

Под ногой предательски хрустнула ветка. Отозвавшись на этот звук, впереди тоже зашумело. Вулворт понял, что тигр несётся на него через заросли. Ещё две секунды – и из кустарника в тридцати шагах от охотника выскочил гигантский полосатый хищник. Его морда была яростно оскалена, с клыков пеной летела слюна, а зелёные глаза полыхали огнём. Одним прыжком тигр преодолел половину разделявшей их с человеком дистанции и изготовился ко второму прыжку. Вулворт вскинул винтовку. Тигр взмыл в воздух, вытянув когтистые лапы навстречу жертве. Грянул выстрел.


*****


Обратно в деревню Теннеси Вулворт возвращался в отличном настроении, насвистывая свою любимую песенку «For Bales». На груди, поверх просоленного от пота мундира, раскачивался подвешенный на шнурке тигриный коготь. В обратный путь охотник выдвинулся незадолго до рассвета, оставив своих напарников в лесу – освежёвывать тушу поверженного хищника. Прекрасный будет трофей. А какой меткий, идеальный выстрел! Точно в глаз! И шкуру не попортил, и задание выполнил. Вулворт нежно погладил приклад любимой винтовки. Славно потрудились.

Неладное Вулворт почуял уже на подходе к Харраи. Было слишком тихо. Поселения людей обычно издают много шума, даже такие маленькие. Крики детей, смех и ругань взрослых, блеянье коз, стук молотков и мотыг – всё это должно было быть слышно ещё за милю. Сейчас было не так. «Неужели тигров действительно двое?» – мелькнула голове Вулворта неприятная мысль. Охотник взял винтовку наизготовку и побежал к деревне. Выбежав из зарослей на опушку перед деревней, он увидел страшное.

Харраи больше не было. Точнее, почти все дома были на месте, но не было людей. Во всяком случае, живых. Тут и там на земле валялись вперемешку убитые козы и мёртвые тела в красных мундирах Британской армии. Посреди опустошённой деревни чернел обугленный остов зернового амбара. У Вулворта засосало под ложечкой.

– Эй! Есть кто живой? – в надежде крикнул он.

Слева, в загоне для коз, что-то зашевелилось. Из-под кучи сваленного у изгороди сена вылез Лакшит. Глаза парня горели безумием, а руки дрожали.

– Что случилось? Где все остальные?

Индус забормотал что-то на своём языке. Вулворт отвесил ему оплеуху и грозно прикрикнул:

– А ну-ка успокойся. Рассказывай!

Оплеуха подействовала на туземца магически. Громко стуча зубами, он принялся говорить на ломаном английском:

– Ночью, Шерхан придти ночью. Убивать всех. Я спрятаться. Всех убивать, всех.

– Кто всех убивать? Я прикончил вашего Шерхана ещё вчера вечером. Этого не может быть!

– Нет, ты не мог. Ты убить не Шерхан. Шерхан быть здесь. Всех убивать, всех.

– Да как?! Как один грёбаный тигр мог убить целую толпу вооружённых людей? И что, чёрт возьми, случилось с амбаром?

– Не один тигр. С ним были волки. Много волки. Это они поджечь амбар. Люди внутри. Все сгореть. А Шерхан – убить солдат. Потом – волки убить женщин. Забрать детей.

– Что ты несёшь, дурная голова? Волки подожгли амбар? Что тебе ещё от страха привиделось?

– Волки поджечь, да! Они на двух ногах. В руках – факел. Кинуть и поджечь. Это волки! Шерхан и его армия ракшаса. Уходим, господин, – умоляющим голосом закончил Лакшит. – Надо уходить, пока день.

– Постой-ка. А где Генри? Мистер Нокс, Ноксвилл, хозяин твой где? Говори, чучело!

Слуга сглотнул и испуганно посмотрел в сторону темнеющего поодаль леса.

– Шерхан забрать мистер Нокс.


*****


Весь день Вулворт бежал по следу уходящей вглубь джунглей «армии Шерхана». Кем бы они ни были, эти существа и впрямь больше не таились. Будто совсем не боялись преследования. Помимо целого ряда маленьких следов, охотник ясно видел широкий волок – очевидно, это тащили по земле грузного Ноксвилла. При мысли о похищенном друге глаза американца налились кровью. «Только бы успеть, только бы успеть» – звенело в голове.

Перед тем, как броситься в погоню, Вулворт набросал короткое письмо и отдал его Лакшиту с приказом быстрее ветра бежать в рабочий посёлок железнодорожников и вручить послание лично в руки лейтенанту Честерфилду. «Срочно! Снимайте всё охранение и форсированным маршем двигайтесь на Харраи! Мы в опасности!» – гласило письмо. В знак подтверждения того, что это письмо не розыгрыш, Вулворт свернул бумагу в трубочку и продел её в свой золотой перстень. Лейтенант много раз обращал своё внимание на украшение и даже пытался выменять его у охотника. Увидев перстень, даже тупой вояка поймёт, что дело серьёзное. Вся надежда теперь была на легконогого Лакшита.

– Господин, не ходить туда! – прошептал индус, прижав клочок бумаги с перстнем к груди. – Уходим вместе.

– Что ты такое несёшь, макака? Разве могу я бросить Нокса? Он хоть и либерал, но хороший человек!

– Туда нельзя ходить, там Кали, – Лакшит вжал голову в плечи, будто испугавшись собственного голоса. – Нельзя туда.

– Что ещё за Кали? Чего замолк? Да ну тебя, беги давай!

Вспомнив, как засверкал пятками индус, Вулворт усмехнулся. Всё таки эти дикари – редкостные трусы, не чета белым. Даже вон Нокс, сугубо гражданский человек, а и то не побоялся отправиться на охоту, вступить в бой с противником. Нельзя разбрасываться такими людьми! С этими мыслями охотник перебирался через груды камней, проходил вброд ручьи, продирался через подозрительного вида шипастые кустарники. Волок уверенно уводил вглубь чащоб.

Лес кончился так же внезапно, как скрылось за верхушками деревьев клонящееся к закату солнце. Вулворт обнаружил себя на краю огромной каменной площади, заросшей вьюном и лианами. На противоположной стороне высился ступенчатый храм заброшенного вида, наполовину скрытый мхом и кустами. По обе стороны от древнего сооружения стояли десятки полуразрушенных скульптур устрашающего вида – человекоподобные звери со множеством рук и ног не то плясали, не то сражались друг с другом. Присматриваться к статуям Вулворт не стал – не за тем он здесь. Взяв ружьё наизготовку, охотник осторожно ступил на каменную поверхность и медленно пошёл к чернеющему впереди зеву языческого святилища.

Охотничья чуйка вновь не подвела Теннеси Вулворта. С первых же секунд своего пребывания у загадочного храма он ощутил, что здесь кто-то есть. Кожей охотник чувствовал направленные на него взгляды. Три раза краем глаза он видел неуловимо быстрые движения по бокам от него – среди обломанных колонн и статуй. На четвёртый раз Вулворт резко обернулся вправо и успел разглядеть среди мшистых камней промелькнувшую серую шкуру и волчий хвост. Указательный палец чуть притопил спусковой крючок. «Давай, сволочь. Покажись ещё раз, померяемся реакциями».

В это же мгновение что-то мелькнуло слева, среди камней верхней галереи. Не раздумывая, Вулворт вскинул винтовку и выстрелил. Существо взвизгнуло и упало вниз, ломая кусты. Поглядывая по сторонам и не опуская винтовки, охотник подошёл к кустарнику и раздвинул его ветви.

На камнях лежал и истекал кровью из раны в груди совершенно голый пацан лет пяти или шести – едва старше сына профессора Киплинга. Единственное, что было на мальчишке – это грубо выделанная волчья шкура, накинутая на худенькие плечи. Но не вид подстреленного ребёнка ужаснул Вулворта. По его коже пробежал мороз при виде диких, по-звериному горящих глаз пацана. Умирающий ребёнок смотрел на своего убийцу без страха. Перед смертью он лишь оскалил зубы и злобно зашипел.

– Какого хрена здесь творится? – пробурчал себе под нос Вулворт и тут же услышал позади себя шорох.

Обернуться охотник не успел – что-то тяжёлое обрушилось на его затылок, и он потерял сознание.


*****


Очнувшись, Вулворт первым делом осмотрелся, чтобы понять, где он находится. Как ни странно, не было темно. Он сумел разглядеть большое помещение, вдоль стен которого тускло горели факелы. Под потолком исполинского зала – там, куда не доставал неверный свет факелов, клубилась угольная тьма. Стены были испещрены загадочными письменами и барельефами, изображающими тех же демонических созданий, статуи которых охотник видел снаружи. Только на этих барельефах чудовища уже не сражались, а совокуплялись друг с другом в самых бесстыдных позах. По всем признакам Вулворт находился внутри того самого языческого храма.

Он попробовал пошевелиться, но понял, что не может. Руки и ноги его были натуго скручены лианами, а сам он – привязан к чему-то холодному. Подняв голову, Вулворт увидел над собой тяжёлые каменные груди и кровожадную клыкастую морду. Его привязали к этой жуткой статуе, будто Христа на распятии. Интересно, зачем? А главное – кто?

Храм вокруг вдруг ожил. Из тёмных щелей, из тьмы под потолком, по-обезьяньи цепляясь за выступы в каменных стенах, поползли вниз десятки мелких существ с волчьими головами. «Дети! Да это же те самые похищенные дети!» – сообразил Вулворт.

Зверёныши окружили привязанного мужчину полукругом и молча стояли на четвереньках, разглядывая его из-под своих волчьих капюшонов дикими и голодными глазами. Кожа охотника покрылась мурашками.

– Детки! Отвяжите меня, я выведу вас… Ах, чёрт, – каждое сказанное слово отзывалось в голове гулкой болью. – Выведу… к людям.

Слова охотника не произвели никакой реакции среди одичавших детей. Скорее всего, они даже не понимали человеческой речи. Вулворт застонал. Ему вторил стон из дальнего угла зала. Дети вдруг оживились, загомонили. От основной стаи отделилась небольшая группа, кинувшаяся в тот угол, откуда раздался стон. Через минуту они приволокли в центр зала, к подножию свирепого истукана связанного по рукам и ногам Ноксвилла.

– Теннеси, это вы? – слабо произнёс инженер. – Вас тоже схватили?

– Генри, потерпите. Армия уже идёт сюда. Я отправил письмо лейтенанту. Нас спасут, потерпите.

– Не спасут. Шерхан придёт раньше…

Услышав знакомое слово, дети оживились. Один за другим они принялись поднимать головы к чёрному потолку и зловеще выть. Их вой отражался от стен и проникал в каждую клетку Вулворта, наполняя всё его существо бесконтрольным страхом. Охотник зажмурился и принялся молиться так, как умел.

«Этого не может быть. Не может быть. Сейчас явится лейтенант и спасёт нас. Не может быть. Сейчас».

Мысли Вулворта прервал истошный вопль Ноксвилла, заглушивший даже детский вой. Открыв глаза, американец увидел ужасающую картину. Пятеро мелких дикарей вцепились ногтями и зубами в трепыхающегося инженера и принялись рвать его на куски. Добродушный толстяк уже не кричал, а только хрипел, захлёбываясь собственной кровью. Охотник скрипнул зубами и, превозмогая головную боль, поднатужился, силясь разорвать опутавшие его лианы. Всё тщетно – гнусная растительность не поддавалась.

Нокс уже затих, когда остальные дети прекратили выть и присоединились к богомерзкой трапезе. Вулворт вновь зажмурил глаза и старался не слышать их чавканья и треска ломаемых костей. Внезапно звуки людоедского пира прекратились. Охотник открыл глаза и остолбенел.

Из темноты зала в его сторону двигался высокий силуэт с тигриной головой. Дети-волки почтительно расползались в стороны при его приближении. Шерхан! Двуногий тигр волочил за собой по полу нечто длинное, вроде дубины.

Когда Шерхан подошёл достаточно близко, чтобы факелы могли осветить его, Вулворт вздрогнул. Перед ним стоял мускулистый смуглый юноша лет двадцати, одетый в тигриную шкуру. Из-под жёлтых клыков оскалившейся тигриной головы, заменявшей парню головной убор, на охотника внимательно смотрели умные чёрные глаза. Правой рукой юноша держал за ствол «Ремингтон» Вулворта. Охотник истерично засмеялся.

– Так вот ты какой, царь тигров! Здорово повеселятся дети, когда тебя в Лондонский зоопарк отправят. Чего пялишься? Всё равно нихрена не понимаешь меня. А здесь совсем скоро будут пятьдесят отборных солдат Британской армии!

Шерхан недобро улыбнулся, обнажив неожиданно ровные зубы. Левой рукой он что-то достал из складок тигриной шкуры и бросил к ногам охотника. Приглядевшись, Вулворт задрожал. На каменном полу валялся окровавленный клочок бумаги, продетый в золотой перстень.

«Подмога не придёт. Это конец», – успело промелькнуть в сознании Теннеси Вулворта, а в следующее мгновение Шерхан размахнулся импровизированной дубиной и со звериной яростью обрушил на голову охотника могучий удар дубовым прикладом, расколовший пополам череп белого человека.

«Зима-Конечная»

– Ты бы выпил, малой? Новогодняя ночь всё-таки, сегодня можно. Давай не робей.

Антон отрицательно мотнул головой. Непрерывная болтовня Свешникова его раздражала. Вот вроде взрослый здоровый мужик, а тем для разговоров всего две: женщины да фронтовые «подвиги». При этом вторая тема в устах бравого ефрейтора неизменно переплеталась с первой. Слушать подвыпившего товарища было сущим наказанием, но особого выбора у Антона не было: кроме них двоих в сторожке путевого обходчика никого не было, а до ближайших соседей по караулу нужно было топать минут десять вдоль железной дороги. И это в бушующую за окном вьюгу. Да и смысл? Соседи были такими же недалёкими скалозубами, как и Свешников. За пару дней службы в подразделении Антон ещё не успел освоиться как со своим новым социальным положением, так и с бытовавшими в среде его новых соратников порядками.

– Да ты попробуй. Коньяк настоящий, французский. Это тебе не нашу сивуху деревенскую хлестать. Забористый, падла. У чеха одного выменял, – тон Свешникова вдруг сменился на ласково-просительный. – Антош, ну одну чарочку, за наступающий двадцатый.

Ага, выменял он, как же. Каким замысловатым путём дорого выглядящая бутылка попала в руки хитромордого ефрейтора на самом деле, Антон предпочёл не задумываться. Время было лихое, под стать его невольному соседу. Как бы то ни было, пробовать янтарную жидкость из предложенного Свешниковым стакана Антон не собирался. Слишком хорошо он помнил с детства, во что превращались люди, павшие жертвами зелёного змия. Его родной дядя, вернувшись с лесозаготовочной подработки, сгорел от алкоголя за несколько месяцев. После того случая Антон дал себе зарок не пить. Никогда. И стойко держался своего слова, хотя несколько дней назад очень хотелось… Парень поморщился.

– Спасибо, Кирилл Ефремович, но я не пью, я ведь вам говорил уже, и не раз. Давайте уж вы сами, за наступающий двадцатый год. Пусть он будет лучше уходящего.

Очередной отказ ефрейтора будто и не обидел. Он махом осушил стакан, шумно крякнул, налил себе ещё и потрепал молодого человека по плечу.

– Эх ты, тилихенция! Ну хорош мне выкать-то. Какой я тебе Кирилл Ефремович? Просто Кирюха, в крайнем случае – Ефремыч. Уж так у нас заведено, по-простецкому, не то, что раньше. Хочешь обвыкнуться – усваивай. А про год, это ты, Антох, правильно сказал. Хороший год будет, чувствую. Победный. Наши беляков повсюду давят: и на Кубани, и под Питером. Союзнички манатки собрали да утекли. Вольная Русь верха берёт. Осталось нам с тобой его адмиральское величество тут дождаться, за портки батистовые схватить – да мордой в прорубь!

Свешников громко заржал, очень довольный яркой образностью собственной выдумки. Антон кисло смотрел на своего старшего товарища. По раскрасневшемуся от выпитого лицу ефрейтора текли слёзы. В конце концов он замолчал, отдышался, снова выпил и грустно понюхал опустевшую бутыль.

– Ба! Кончилась мальвазея. Эх, придётся идти до Зимы, к Иванычу. У него вроде спирт оставался. И вьюга как раз успокоилась. Всё к одному.

Вой ветра за окном и правда прекратился. Из-за Свешниковского гогота Антон этого даже не сразу заметил. Ефрейтор встал, нахлобучил на голову папаху и открыл дверь сторожки. Снегопад почти кончился. Снега навалило выше колена, но отважного ополченца это не остановило.

– Одна нога здесь, другая – там! Я быстро. Рядовой Андреев, остаёшься за старшего, принимай командование подразделением!

Снова оглушительно зареготав, Свешников вышел из домика и бодро захрустел снегом. Вскоре шаги его стихли. «Наконец-то тишина», – подумал Антон.

Тишину Антон любил ещё с гимназических времен. В ней можно было остаться наедине с лучшим собеседником – самим собой. Привычка вести внутренний диалог не раз выручала Антона в самые тяжёлые времена. Такие, как сейчас. Новоиспечённый боец повстанческой армии задумался о превратностях каверзной судьбы. Мог ли он совсем недавно предположить, что будет новогоднюю ночь встречать в утлой хибарке у чёртовой бабушки на рогах, за двести километров от родного города, вместе с не самым приятным субъектом сидя в засаде на «верховного правителя России» адмирала Колчака?

Всего неделю назад жизнь казалась прекрасной, хоть и несколько омрачённой бушующей уже много лет войной. Однако война шла где-то далеко, и почти не касалась уютного мирка подающего надежды молодого учёного Антона Андреева, ближайшего помощника самого профессора Книппера – руководителя Иркутского отделения Русского Географического общества. Но несколько дней назад война вторглась в этот мирок и разрушила его до основания. Больно ущипнув себя, Антон попытался не думать о плохом, но память уже было не остановить.

Лана. Кучерявые чёрные волосы. Искорки в зелёных, слегка раскосых по-бурятски глазах. Звонкий смех и мягкая, тёплая ладонь. Её голос, зовущий его по имени… Сколько себя помнил, Антон любил её. Ещё в далёком теперь 1908 году, когда её семья поселилась по соседству с Андреевыми, когда маленькими детишками среди прочих они играли в салочки между громадными тополями на Арсенальной улице. Когда впервые услышал журчащие весенним ручьём звуки её имени. Лана. Он понял тогда, что им было суждено навеки быть вместе. И она чувствовала то же самое, он всегда был в этом уверен. Любовь их была чистой и незамутнённой. Он помнил буквально каждый день, проведённый с ней. Помнил звуки, вкусы и запахи. Как они гуляли по залитой летним солнцем Ланинской улице и фантазировали, что та названа в её честь. Как ели мороженое в тени Триумфальных ворот на набережной. Как катались на коньках по застывшей громаде вечернего Байкала. Как любовались огнями рыбацких лодок на незамерзающей красавице Ангаре. Как наслаждались душистыми ароматами копчёного омуля и вареных бурятских поз в многолюдной суматохе городского рынка. Как писали друг другу наивные и проникновенные стихи. Чувства их, казалось, были задуманы где-то на небесах.

Будучи ровесниками молодого и взбалмошного века, Антон и Лана собирались обвенчаться в девятнадцатом году. Это парное число – 1919 – казалось им магическим, будто двое девятнадцатилетних возлюбленных держатся за руки. Родители дали им благословение, и день был выбран праздничный – 31 декабря. Что ж, год этот для них и впрямь оказался судьбоносным, а точнее – роковым.

Неделю назад Ланочка по давней традиции отправилась в булочную за своими любимыми коричными пряниками. Доставать их в условиях гражданской войны становилось всё сложнее, но старый пекарь всегда откладывал для юной соседки парочку. Кто же мог знать, что именно в этот день в городе поднимется восстание против колчаковцев? Шрапнельный снаряд, выпущенный белыми по позициям повстанцев, разорвался на углу Большой улицы, покосив изрядное количество случайных прохожих. Один из осколков пробил насквозь худенькую грудь Ланы.

Антон не видел её мёртвой, раскинувшей руки на розовом снегу. Не видел и тремя днями позже, торжественно и грустно красивой, лежащей в обитом бархатом гробу. Он не мог поверить, что возлюбленной больше нет, а от того не мог и заставить себя увидеть это своими глазами. Самое большее, на что его хватило – это стоять в дальних рядах среди пришедших на кладбище и слышать горестные причитания своей несостоявшейся тёщи.

Этот день стал водоразделом его жизни. До того момента он всегда говорил себе, что в братоубийственном конфликте не будет принимать участия. Теперь же, несколько дней побродив по шумящему выстрелами и взрывами городу подобно сомнамбуле, Антон твёрдо решил: они поплатятся. Неважно, кто из белых отдал приказ о том обстреле, кто из них целился, а кто стрелял. Теперь они все – его враги. Враги, отобравшие самое ценное в жизни: её смысл.

Вечером после похорон Антон записался в добровольцы. А ещё через несколько дней Политцентр восстания отправил их сводный отряд из практически уже отбитого у белых Иркутска сюда – на забытую Богом станцию с неуютным, по-настоящему сибирским названием Зима. Ополченцы должны были рассредоточиться вдоль железной дороги и встретить эшелон адмирала Колчака, который по данным краснопартизанской разведки на всех парах спешил на помощь своей сибирской столице. Встретить под видом союзников-чехов, разоружить конвойных и пленить белого главнокомандующего. И вот Антон, совсем недавно совершенно аполитичный и мирный человек, сидел здесь, в этой несчастной теплушке у железнодорожных путей, и жаждал кровопролития.

Все эти воспоминания завладели его вниманием на несколько долгих минут. Он вдруг понял, что с самого ухода Свешникова сидит недвижно и смотрит в одну точку, а в окно хижины уже некоторое время кто-то еле слышно постукивает. Неужели ефрейтор так быстро сбегал за спиртом? Или решил не мучиться ходьбой по сугробам, да вернулся обратно? Смахнув набежавшую слезу, Антон открыл дверь и вышел на крыльцо.

Снаружи было совсем тихо. Вьюга окончательно усмирилась. Снегопад тоже прекратился. Воздух вокруг будто звенел от странной тишины: не шумели даже еловые ветки тёмного леса. Но удивительнее всего было то, что никого у сторожки не было. Как не было и человеческих следов у окошка – оно было почти по самое стекло завалено снегом. Интересно. Неужто почудилось?

Антон уже развернулся, чтобы зайти обратно в тепло, как услышал позади себя, со стороны темнеющих лесных зарослей, едва уловимое, словно шорох травы под снегом:

– Ааан-тооон… Аааан-тооон…

И чуть ближе, уже громче:

– Ааан-тооон…

Волосы на голове парня зашевелились. Медленно, будто во сне, он оглянулся и посмотрел в сторону леса. Никого. Прочистив внезапно осипшее горло, Антон выкрикнул в ночные дебри:

– Свешников, это вы? Оставьте свои пьяные розыгрыши. Лучше возвращайтесь в сторожку, не ровен час замёрзнете!

Ещё не договорив фразу, Антон уже понял, что голос не мог принадлежать ефрейтору. Вечно громогласный баритон Свешникова просто физически не сумел бы так мимикрировать. Пугающая своей невозможностью догадка маленьким паучком заметалась в голове ополченца.

Справа от сторожки он уловил какое-то движение. Что-то прозрачно-голубое на секунду промелькнуло между двух сосен. Зов возобновился:

– Ааан-тооон!

Было очень страшно, но Антон не мог и помыслить о возвращении в домик. Теперь он просто обязан был увидеть. Проверить свою невозможную догадку. Собрав в кулак всё своё мужество, он пошёл к лесу – туда, где ему вновь почудилось некое движение.

Сколько времени Антон брёл по заснеженному лесу, он не знал. Не так уж долго по ощущениям. Может быть, десять минут, может быть, двадцать. Голубоватый силуэт то появлялся среди деревьев, то исчезал. Голос звучал то ближе, то дальше, словно заманивая юношу в таёжную глубь.

– Стой! А не то буду стрелять, – крикнул Антон, в очередной раз заметив движение в подлеске. И тут же устыдился собственной неосмотрительности: берданку он забыл в теплушке. Хорош вояка! Бери голыми руками. Но отступать было поздно. Снова хлопьями повалил снег. Следы позади молодого человека начало заметать.

Антон вышел на опушку и поражённо замер. В середине полянки, у большого старого пня во весь рост стояла тонкая призрачно-голубая фигура. Медленно повернувшись, фигура отвела с лица воздушную вуаль. Парень вскрикнул.

– Антон, я ждала тебя, – чётко произнесла девушка, пристально смотря ему в глаза, – а ты так и не пришёл.

Лицо Антона стало белее окружающего его снежного покрова. По коже предательски пробежали мурашки.

– Ла… Лана? Этого не может быть… – Проговорил он ошеломлённо.

– Может, милый. Это я. И наконец-то я нашла тебя.

– Но ты… – он не смог произнести страшное слово, – тебя нет…

– А разве ты видел это своими глазами? Веришь ли в это? Прислушайся к сердцу.

Лана сделала в его сторону несколько шагов. Шаги были неестественно лёгкими, почти не оставлявшими в снегу следов. И абсолютно беззвучными. Антон инстинктивно попятился. Девушка остановилась и склонила голову на плечо. Осторожно она подняла руки и элегантным движением расстегнула застёжки своего нежно-голубого одеяния. Плащ бесшумно упал на снег. Лана улыбнулась.

– Ведь именно этого ты хотел?

Взор Антона невольно скользнул по её лодыжкам вверх, к округлым бёдрам, стройной талии и холмикам грудей, поднялся по чёрной пряди волос, рассыпавшейся по белому плечу, задержался на ямочке подбородка и наткнулся на пристальный, гипнотизирующий взгляд кристально-голубых глаз.

Стоп!

Осенний вечер в кафе на Шелашниковской, их первый, такой невинный поцелуй… Остановившееся время. Тепло, разливающееся в груди и дальше по всему телу. Медленно, словно в опаске проснуться, её поднимающиеся веки. И затуманенный взор изумрудно-зелёных глаз в двух сантиметрах от его лица. Зелёных глаз.

Антон зажмурился, сосчитал до трёх и снова поднял взгляд. Наваждение не исчезло. Обнажённая Лана стояла в середине поляны и улыбалась. Зелёные глаза внимательно следили за юношей. Зелёные, больше не голубые!

Воспоминания нахлынули с новой силой. Качели в парке. Прогулка на теплоходе. Салют на тезоименитство государя. Шоколад со взбитыми сливками. Её пальцы на его локте в тёмном зале синематографа. Переливчатый смех.

Антон привычно больно ущипнул себя за руку, остановив бурный поток памяти. Лана стояла и громко смеялась. Эхо разносило её звонкий смех по лесу. В эту секунду юноша всё понял. Грудь сковало льдом от страха.

«Это не Лана. Это… это… существо… Оно роется в моей памяти! Это не она! Не может быть!»

Девушка внезапно перестала смеяться. В её взгляде сверкнул грозный огонёк. Слегка склонив голову, она направилась к замершему Антону. Вскрикнув, парень вновь попятился. Сделав пару шагов назад, он споткнулся о что-то твёрдое и упал в снег.

«Проклятое бревно!» – не к месту проскочила мысль. Следующая была уже логичнее: «Встать и бежать. Назад, к сторожке, к ружью! К спасению!»

Чтобы подняться из сугроба, Антон схватился было за злосчастное бревно, и завопил от ужаса. Это оказалось не бревно.

В полуметре от него, наполовину занесённый снегом, лежал Свешников. На его лице застыла мечтательная улыбка, а в стеклянных глазах отражались верхушки сосен на фоне тёмно-серого неба. Тело ефрейтора было закоченевшим до состояния камня, будто пролежало на морозе несколько дней.

«Не может быть. Не может быть. Не может быть» – лишь повторял себе Антон, тупо уставившись на лицо мёртвого товарища. Он не заметил, как над ним нависла полупрозрачная фигура девушки, которую он любил больше жизни.

Подняв глаза, Антон встретился со взглядом существа. В нём читался голод вперемешку с запредельной скорбью. «Разве хищники жалеют свою добычу? Как странно». Тонкая девичья рука протянулась к голове парня и нежно погладила его по русым волосам, в тот же миг покрывшимся паутинкой инея. Стало невероятно спокойно, только очень холодно. Антон безмятежно улыбнулся и обратил лицо к тёмному небу, подставив его под большие и пушистые хлопья снега. В ветвях сосен вновь загудел ветер.


Оглавление

  • Предисловие
  • Огнецвет
  • Зелёный крест
  • Возвращение
  • Лисий перевал
  • Кто был ничем
  • Похороны Деда
  • Сверкающая дорожка
  • Нефритовая Орхидея
  • Бремя белого человека
  • «Зима-Конечная»