Алимчик [Александр Шкурин] (fb2) читать онлайн

Александр Шкурин Алимчик

Oh my life seems unreal, my crime an illusion,

A scene badly written in which I must play.

О, моя жизнь кажется нереальной, мое преступление – это иллюзия,

Сцена плохо написана, в которой я должен играть.

Саймон и Гарфункель, Somewhere They Can't Find me

(Они меня не найдут)

Часть 1

– Подсудимый Фейломазов, вы желаете дать показания? – официальным тоном спросила меня мировая судья, сидевшая за огромным судейским столом, на котором сиротливо примостилось мое тоненькое уголовное дело.

Тот, кого назвали «подсудимым Фейломазовым», тоскливо обвел глазами справа налево зал судебных заседаний. Справа сидит старичок-чок-чок адвокат, уже что-то чиркающий на листе бумаги, хотя я еще не сказал ни слова. Это адвокат по назначению, за копейки от нашего славного государства, поэтому не будет рвать на себе рубаху и с пеной у рта доказывать, что виноват не я, а система, порождающих подобных мне воришек. Скажет несколько казенных фраз, и тут же забудет о таком подзащитном. Я не против, денег ему не платил, поэтому не имею претензий. Мы оба знаем о приговоре, вопрос в том, сколько мне отмерит наш гуманный до невозможности суд.

Прямо передо мной – судья, женщина около сорока лет, в мантии, густые светлые волосы подстрижены скобкой, у нее приятное, хотя и усталое лицо, на котором прорезались мимические морщины, которые, как ни замазывай кремами и не покрывай лицо чудодейственными масками, становятся все заметнее. Судья уже проигрывает беспощадную битву со временем, и скоро из симпатичной женщины превратится в старуху, и поскольку профессия накладывает отпечаток на личность, на лице будет маска брезгливости и высокомерия. Мне, как ни странно, её жаль.

За судьей сидит секретарь судебного заседания, беременная молодуха, с пухлым отечным лицом, крашеные волосы собраны в пучок. Слева прокурор, точнее прокурорша или прокурорица (черт, запутался в феминативах, не знаю, какой правильно употребить. Хотя есть устоявшийся феминатив – «летчица»). Худая, невзрачная, жидкие волосы распущены по плечам кожаной куртки, она уткнулась в смартфон и, словно обезьяна, ловко орудуя большим пальцем, вела оживленную переписку. Ей совсем не интересно мое уголовное дело. За день она побывает в нескольких уголовных делах, где будут каяться, бить себя в грудь и плакать неискренними слезами, такие же жулики, как и ваш покорный слуга, чтобы скостить срок.

Мне самому неинтересно это уголовное дело. Я прекрасно знаю, что меня наконец-то посадят. Это уже третий мой заход в суд, до этого было два условных приговора. Я исчерпал лимит везения, и жду «посадочного» приговора. То, за что меня судят, мелочь пузатая, за них больше трех лет по закону не положено. Теперь отдохну от трудов неправедных, а по выходу… Еще не знаю, но точно не буду исправляться. Я ничего другого, как воровать, не умею. Другой судьбы себе не представляю.

Извините, не представился, хотя вы узнали мое имя и фамилию. Только не знаю и не хочу знать своего папашку, что с барского плеча подарил свою кавказскую фамилию, имя, и вдобавок внешность, а сам сбежал и растворился во времени, как сахар в крутом кипятке. Поэтому отчество у меня самое распрорусское – Иванович, но с детских времен все зовут меня Алимчик.

Когда моя мамаша, бывшая тогда молоденькой дурочкой, служила на Кавказе фельдшером в армии, ей очень захотелось большой и чистой любви. К моему несчастью, ей подвернулся бравый кавказец-вояка, сначала обаявший а потом испарившийся при первых признаках беременности. Результат этой несчастной любви сейчас стоит перед судом. Лучше бы вытравила, сделал аборт, вышла бы чин-чинарем замуж, родила хорошего ребенка, которым гордилась, но почему-то, не иначе как по великой глупости, сохранила меня, урода уродского, так обзывает меня в слезах, узнав о моих очередных криминальных похождениях. Мать так и не вышла замуж, хотя у неё столько перебывало мужиков в непонятном статусе полумужей-полуотцов со своими тараканами в голове, что накладывалось на тараканы моей дражайшей мамаши. Я едва успевал привыкнуть к очередному кандидату в полуотцы, как его неожиданно менял другой, и никого из них не запомнил. Калейдоскоп очень утомительная игрушка, узоры сменяются один за другим, и чем дольше в него смотришь, тем сильнее болит голова. Я очень переживал, что у меня нет отца, но потом привык. От одного полуотца осталась неожиданное наследство: стопка сидишек и дешевенькая вертушка. Названия на сидишках ничего не говорили, как и длинноволосые рожи на картинках. Однажды со скуки их прослушал. Этот полуотец оказался фанатом старого венгерского рока, а именно группы «Омега»¹. Когда его выставили за дверь, легко, как рак клешню, оторвал от себя сидишки с вертушкой, верно рассудив, что приобретет новые. Он не захотел портить себе нервы с дуррой, с которой имел несчастье сойтись.

Эта заброшка – сидишки и вертушка – оказалась царским подарком для нищего ребенка. Мне никогда не делали подарков. Как подросток, я был еще той обезьяной, но всегда подсознательно мечтал выделиться в толпе сверстников. Тогда в моде был рэп с вихлянием бедер в полуспущенных штанах, в бейсболке козырьком назад, пальцы веером и примитивные скороговорки гундосыми голосами. Сначала, как и всем, очень нравился рэп, но, послушав старый рок, мне, белому кавказцу, стало смешно слепое подражание черным обезьянам. У рэперов в ходу были всего четыре темы: деньги, крутые тачки с клеевыми телками и наркота, под примитивные сэмплы: умца-умца-умцаца. Нет, я не против крутых тачек, клеевых телок, не говоря о деньгах, при случае и «травку» покуривал, но это было слишком обыденно и приземлено, а мне хотелось чего-то другого, выходящего за пределы привычного круга жизни, хотелось полета в небеса. Именно этим и заворожила музыка венгерской группы Омеги: космическая, зовущая в неведомые дали, где можно было мечтать о другой, более счастливой жизни. Странный венгерский язык мне не мешал, каждый раз при прослушивании песен я вкладывал в них новый смысл и новые переживания. Возможно, еще одно причиной любви к группе Омега была рожа одного музыканта, клавишника, по имени Ласло Бенко, блондина с длинными волосами-сосульками и рыжей бородкой. Я ненавидел свою кавказскую внешность. Она сводила меня с ума. Мне казалось, что если буду долго вглядываться во внешность Ласло Бенко, со временем стану похожим на него. Бедный дедушка Ласло Бенко (я прозвал его Бенка), из далекой загадочной Венгрии, никогда не подозревавший о таком молокососе-поклоннике. Я мечтал о настоящем отце и убедил себя, что этот бородато-волосатый дядька и есть мой настоящий отец. Великая глупость, но детское сердце живет надеждами. Засыпая, представлял, как меня щекочет густая борода Бенки, а мои курчавящиеся иссиня черные волосы выпрямляются и превращаются в прямые, как у него, и становятся соломенного цвета. Тайный отец, которому поверял свои надежды, горести и беды. Он всегда улыбался, ласково щекотал бородой и на все вопросы отвечал просто: «утро вечера мудреней». Его длинные пальцы нажимали на клавиши, и божественная музыка уносила меня вдаль от всех тревог и печалей и дарила надежду.

Смешной придурок-мечтатель. Впрочем, это диалог с самим собой, о котором никто не узнает.

Как военнослужащая, моя мать, объехала весь Северный Кавказ, поэтому я поменял немало школ. В каждой школе начиналось одинаково: на перемене раздавался клич: «бей русню», хотя я был такой же черный, как и остальные дети в классе. Причина была в том, что мать была светловолосой и в школу ходила в форме. Федеральную армию на Северном Кавказе не уважали, хотя у многих отцы и многочисленные родственники, служили в этой внешне презираемой армии, а сами мальчишки мечтали попасть на службу. Армия давала большие привилегии, которые так ценились на этом Кавказе, будь он неладен.

Я всегда дрался, часто безуспешно, но иначе меня бы зачмырили. Домой приходил с синяками, разбитым губами и носом, а потом дружил с этими горячими кавказскими пацанами. Меня уважали, что не поддавался и держал удар. Едва мать переводили на другое место службы, я попадал в новую школу, и все повторялось. Моя учеба – это отдельная боль моей мамаши. Отцовские гены наградили меня «коморбидным состоянием: синдром Туретта с синдромом дефицита внимания и гиперактивности»²

К каким врачам мать не обращалась, но все было без толку, пока одна пожилая врачиха сумела правильно поставить диагноз и назначила лечение.

Учителя были от меня «в восторге» и крестились или молились Аллаху, чтобы я как можно быстрее покинул их школу. Учился очень плохо, чаще прогуливал уроки, но кое-как научился писать, а уж вывески я читать научился без ошибок, особенно ценники товаров.

Лечение дало свои положительные результаты. Еще сыграло взросление, когда сгладились симптомы этих заболеваний, но тики, правда, очень редко, накрывали меня. Тогда я прятался, закидывался таблетками и не высовывался до тех пор, пока тики не проходили.

Зато, когда подрос, втянулся в таинственный мир взрослых, что тырили по магазинам. У меня оказался хороший учитель, преподавший эту хитрую науку и научивший, как не попадаться на камеры. Эта привычка тырить в магазинах осталась у меня до настоящего дня, а мне уже двадцать пять. Два условных приговора, теперь жду третий, посадочный. Я – одиночка. У меня был горький опыт групповой кражи. Когда нас прихлопнули, каждый из подельников, выгораживая себя, «валил» на других. Повезло тем, что следствию я, как и другие, несовершеннолетние, были не интересны, и посадили двух взрослых, которые взял кражу на себя, иначе бы им грозили статьи за вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность. Поэтому зарекся тырить группой.

Я – одиночка, моя специализация – «крадун на заказе». Например, вы видите в магазине какую-нибудь вещь, которая нравится вам, но не нравится вашему кошельку, денег никогда не бывает много, а дальше в дело вступал я и продавал вам эту вещь со значительной скидкой. Надо только знать, где меня найти. Есть оговоренные точки в городе, где я бываю в определенное время. После договоренности с покупателем иду в магазин и беру с полки этот товар, что отдаю обычно за полцены. Стороны довольны друг другом. Замечу, принципиально не имею мобильного телефона, чтобы не вычислили по трекеру мои извилистые пути-дорожки. Еще низко кланяюсь в ножки тем, кто заставил поголовно носить медицинские намордники. Надел намордник, натянул на голову, поглубже, чтобы даже уши скрывали, бейсболку с длинным прямым козырьком и прямиком в торговый центр. Там не надо шарить глазами в поисках камер. Подошел к полке, затарился нужным, и выход через кассу. Всегда оплачивал какую-нибудь безделушку, я не убогий ниндзюшка, что с громкими криками сигает через турникеты. Мое дело требует тишины, покоя, чтобы руки не дрожали, когда давал мелочь на оплату. Потом обязательно благодарил продавца и – свободен с товаром. Покупатель за товар расплачивался сразу и наличными, я никому не верил в долг. Даже друзьям, которых у меня, по большому счету, не имелось. Какие могу быть у воришки друзья? Только собутыльники, охочие выпить на дурницу. Мне с ними не по пути. Я бы выпивал, но мой диагноз делает меня непредсказуемым. Мне не хочется сесть по мокрой и тяжкой статье. Я не душегубец, мать говорит, что по натуре я добрый, но с вывихами. Еще – не чураюсь общаться с соседями, которым, за небольшую плату, помогаю с ремонтами в квартирах.

Забыл сказать, мать сейчас на пенсии, она – ветеран боевых действий, и часто козыряет этой корочкой темно-красного цвета, когда пытается в очередной раз «отмазать» меня, не понимая, что к этой корочке я не имею никакого отношения, а только порождает недовольные вопросы: «что ж вы так плохо воспитывали сына?» Мать молчит, потом бурно плачет навзрыд. Я ее успокаиваю, в очередной раз обещаю исправиться, бросить воровать и взяться на ум. Только понимаю, что ума у меня нет, вместо него – синдром Туретта, и однажды закончу свою жизнь в канаве с пробитой головой. Например, клиент не пожелал расплатиться. Денежку, падла, зажал, сунул в бок перо или от всей широты души приголубил гаечным ключом по затылку.

После окончания службы мать вместе со мной вернулась назад, в Россию. Мы живем в городке-спутнике огромного города. Города практически слились, что дает простор моим похождениям. Мать, как ветеран, получила двухкомнатную квартирку в высоченной башне на пятнадцатом этаже. Мать живет в большой комнате, а малюсенькая досталась мне. В квартире широкий коридор и просторная кухня.

Мать, выйдя на пенсию, не успокоилась, а еще с большим рвением продолжила поиск единственного мужчины на свете. Только с годами эти мужчины стали выглядеть слишком подержано, с грузом своих неразрешимых проблем. Матери, наконец, повезло найти действительно стоящего мужчину. Это был федеральный судья в отставке. Мать, когда бывший судья переселился к нам, предусмотрительно не рассказала о моих художествах и неладах с законом. Сергей Петрович, так звали его, был кряжистым дубом, рядом с которым моя худенькая мать была тонкой березкой, доверчиво прижавшейся к могучему дереву. У него был хорошо поставленный бас, который рокотал по всей квартире, и от него было невозможно спрятаться в моей комнатушке. Он был хорошо одет, и носильщики с трудом затащили в квартиру четыре огромных сумки с его вещами. Я удивился, почему Сергей Петрович переселился к нам, а не забрал мать к себе; не поверил, что новый кандидат в мужья не имел своей квартиры, полученной от государства за судейскую службу. Мать что-то путано мне объясняла, из чего сделал вывод о больших проблемах Сергея Петровича или с бывшей женой, или детьми, и стало понятно, что на старость лет бывший судья остался без жилья. Я не мог поверить, что Сергей Петрович, человек явно не бедный, с роскошным Geier³, кроссовером от Боргварда⁴, который на автомобильной стоянке казался львом среди китайских шавочных поделок, согласился на наше убожество и нищету. Когда я впервые увидел роскошный Geier, сразу представил, е, как здорово бы смотрелся за рулем такой роскошной тачки. Мне до зуда в пальцах захотелось на ней покататься. Я самоучкой научился ездить, даже дорожные правила кое-как осилил, но трогать автомобиль Сергея Петровича не стал. Время от времени я лихо катаюсь на чужих, правда, недорогих тачках, которые с легкостью угонял, но тут не стал рисковать. Я любил мать, хотя временами ненавидел. Может, с этим отставным судьей она наконец-то обретет свое бабье счастье. Еще чувствовал, что Сергей Петрович что-то не договаривал моей бедной матери, но не собирался докапываться до истины. Матери с ним было хорошо, и она на время перестала пилить меня.

Сергей Петрович мне понравился. Он не лез в душу, не говорил, что воровать плохо, что обязательно сяду, сделаю безутешной мать и сокращу годы её жизни. Бывший судья оказался рукастым, и, едва переселившись, затеял ремонт в квартире. Когда мать получила эту квартиру, мы своими силами сделали ремонт. Я тогда впервые в жизни клал плитку, стелил линолеум, клеил обои. Ремонт, откровенно говоря, получился, посредственным, у матери хватило средств только на дешевые стройматериалы, а на рабочих не осталось. С годами обои стали отклеиваться, плитка отваливаться, а штукатурка осыпаться.

Сергей Петрович на свои деньги накупил необходимые стройматериалы и стал энергично делать ремонт. Он переложил плитку на кухне и в ванной, постелил новый линолеум на кухне. Мать не нарадовалась, у неё появился давно забытый блеск в глазах, она хвасталась подругам новыми нарядами, а вот Сергей Петрович что-то загрустил. С каждым днем он становился тоньше, словно надувная кукла, у которой из-за прокола травило воздух. Однако он бодрился, но его бас становился тише и не так громыхал по квартире. Счастливая семейная жизнь матери закончилась появлением на пороге нашей квартиры некой фифы, противным голосом потребовавшей немедленно подать ей Сергея Петровича.

Звонок в дверь разбудил меня, я с трудом продрал глаза и повернулся на другой бок. Дверь обычно открывала мать и сразу, если приходили полициянты, грудью становилась на мою защиту. Однако в коридоре не раздались привычные шаги. Это означало, что матери нет дома. Звонок, ни на секунду не прерываясь, продолжал верещать. Пришлось встать. Я натянул треники, поискал и не нашел рубашку, и с голым торсом поплелся к двери, где посмотрел в глазок. В этом «рыбьем глазе» с трудом удавалось что-либо различить, но, присмотревшись, понял, что за дверью стояла женщина. Облегченно вздохнув, что не полициянты по мою душу, открыл дверь и невольно отступил назад. В квартиру, словно разъяренная фурия, ворвалась молодая незнакомая женщина, потребовавшего Сергея Петровича. Из открытой двери ощутимо тянуло холодом, на лестничной площадке было открыто окно, а на улице был ощутимый морозец. Я поежился и, не отвечая на гневные вопросы неизвестной, которую про себя неласково обозвал фифой, вернулся назад, в комнату, где в ворохе одежды нашел рубашку и опять вышел в коридор.

Фифа уже оседлала табуретку и гордо восседала на ней: прямая спина, горделивая посадка головы и, самое главное, бесконечно длинные ноги. На фифе была соболья шубка серебристого цвета с короткими рукавами, на руках по локоть длинные кожаные перчатки красного цвета, черная юбка не скрывала соблазнительную округлость бедер и ног в обтягивающих колготках и красных сапог на шпильке. Серо-серебристый цвет колготок навевал мысль о том, что ноги фифы выкованы из серебра небесными кузнецами. Перед такими ногами надо падать ниц и молиться им, как божеству, владеющим секретом вечной и непреходящей красоты. Лицезрение этих божественных ног так заворожило меня, что я не услышал вопросы, которыми меня засыпала фифа.

В себя я пришел, когда пальцы в кожаных перчатках ухватили за подбородок и ощутимо дернули:

– Ты что, оглох? Почему не отвечаешь на мои вопросы?

Я отшатнулся, не люблю, когда меня хватают, и посмотрел на эту фифу. Длинные иссиня-черные волосы живописно разметались по плечам, лицо красивое, высокий лоб, серые крупные глаза под ниточками бровей, прямой нос, узкие губки презрительно надуты, острый подбородок горделиво вздернут вверх. Это была опасная красота прекрасной хищницы, что завлечет, поиграет и обречет на гибель. Тогда я этого не понял, а жаль. Еще меня поразило, что за её спиной на лестничной площадке клубилась тьма. Словно был не день, а глухая полночь.

В серых холодных глазах фифы я увидел азартный интерес к неизвестной научному миру букашке, которую, минуточку, сейчас возьмем булавку, элегантно наколем, чтобы не сбежала, и счастливый натуралист мог рассчитывать, что в описании этой букашки по латыни будет добавлена его фамилия.

Несмотря на то, что фифа сидела, у меня было ощущение, что она смотрела на меня сверху вниз, а я стоял на коленях, и просыпались давно забытые школьные переживания, сейчас будут или больно бить или нудно воспитывать. Настроение моментально упало, и я недовольно буркнул: «чего приперлась, фря?»

Девица не ответила, сняла перчатки и одним движением стряхнула с себя соболью шубку мне в руки. Шуба одуряюще-приторно пахла цветочными духами и молодым женским телом. Я не переношу приторных запахов, и чуть было не уронил шубку на пол, но фифа приставила к моему носу длинный черно-красный ноготь и приказала повелительным тоном: «Не дури. Повесь шубу на вешалку». В оцепенении, как дурак, я уронил с вешалки свою куртку и повесил на плечики эту злосчастную шубку. Пока её вешал, наваждение, вызванное неизвестной, прошло, и вернулась привычка критически оценивать происходящее. Эта девица явно практикует «садо-мазо». Только зачем приперлась ко мне, мелкому крадуну на заказе? Позавчерашний заработок истаял как дым. Я получил совсем немного и уже благополучно истратил. Она за такие деньги, зевая, могла небрежно отстегать по попке и выпроводить с упреком мол, зря потратила время. Кстати, а где её хлыст? Да вот, он родимый! Меня стал душить смех:

– Ты не по адресу попала, госпожа Злюка! Я тебя не заказывал

Слово «госпожа» я специально подчеркнул, чтобы дать понять этой фифе, что раскусил её суть. В ответ девица снисходительно процедила:

– Я не к тебе пришла, доходяшка-низкорослик.

Никогда не нравилось, когда намекали на мой небольшой рост и худую фигуру, мог и в табло зарядить, несмотря на то, что это баба. Ишь, фифа, мало того, что приперлась, так еще и оскорбляет. Однако фифа заявила, что пришла не по мою душу, а за Сергеем Петровичем, который, мол, сбежал из дома. Так и заявила «сбежал из дома». Мне стало интересно, как мужчина в пожилом возрасте может сбежать из дома, но, еще раз посмотрев на девицу, поверил, сам бы сбежал от такой. На мое счастье, Сергей Петрович пару часов назад вместе с матерью куда-то уехал. Однако заявил, что не знаю такого, о чем на голубом глазу поведал фифе. Та испытующе посмотрела на меня. Я выдержал взгляд, и она приказала: «веди меня на кухню. Я хочу горячего чая».

Одна моя часть хотела грубо выставить фифу за дверь, но другая часть, которой мать привила некоторые «приличные», как подсмеивался, манеры, к сожалению, победила, и не выставил фифу за дверь, а провел нежданную гостью на кухню. Надо сказать, моя мать всегда отличалась прямо-таки болезненно-маниакальной тягой к чистоте. Кухня у неё всегда сверкала, а посуда – чувствовались долгие годы службы в армии – стояла ровно, как солдаты в строю. Помню, когда бывал у неё в медпункте, поражался чистоте в кабинете и что все блестящие медицинские инструменты были выложены словно по ниточке, а пузырьки стояли ровными шеренгами. К сожалению, кроме как чистотой, мать ничем другим не могла похвастать. Готовила она плохо, в детстве были вечные перекусы из бутербродов из колбасы и сыра, или походы офицерскую столовую, если удавалось пристроить меня на довольствие, или судки из этой столовой. Мать могла приготовить на выбор следующие блюда: сварить или пожарить на сале картошку, сварить макароны, замороженные пельмени или пакетный суп. На этом её кулинарные таланты заканчивались. Поэтому питался от случая к случаю, у меня с детства болел желудок, и я часто страдал от пищевых отравлений.

Девица процокала на кухню и села за стол с такой же прямой спиной и горделиво воздетой головой, не забыв закинуть ногу на ногу, чтобы я и дальше восхищался её длинными и стройными ногами. Вот выдра, выругался про себя, не разулась, и теперь придется подтирать грязные следы на полу, поставил чайник на огонь и сунул ей чашку, куда прицепил чайный пакетик. Чай был из недорогих. Мать привычно экономила на продуктах, а я что-то прошляпил и не взял недрогнувшей рукой дорогой пакетный чай (за него же не плачу!).

Фифа хмыкнула, но ничего не сказала по поводу чая, а приступила к расспросам, больше похожим на допрос, но ничего от меня не добилась. Я ушел в глухую несознанку, мол, не знаю такого мужчину по имени отчеству «Сергей Петрович». Это в полиции я всегда признавался, когда глупо отказываться при наличии видеозаписи. Я, в отличие от многих, никогда не интересовался мужчинами. Так и заявил фифе. Мне всегда нравились бабы, только мои женщины были из разряда дешевых шлюшек, а эта была дорогая и горячая штучка, но от такой надо было держаться подальше. Сожрет, сука, и не поморщится.

Наглая незнакомка чинно пила чай с солеными крекерами, которые сумел отыскать в шкафчике, а я молил бога, чтобы мать с Сергеем Петровичем подольше задержались по своим делам, чтобы не столкнулись нос к носу с фифой. Задницей чувствовал, скандал бы вышел большой. Едва фифа отставила пустую чашку, как я подхватил шубку, и ей пришлось уйти, не добившись результата. Но она сумела оставить за собой последнее слово. Фифа протянула мне визитку и вроде как нечаянно царапнула меня за ладонь до крови острыми коготками. От неожиданности я ойкнул, а она, слизав кровь с ладони и, посмотрев мне в глаза, промурлыкала: «по запаху крови я всегда найду тебя. Мы обязательно встретимся». Я с облегчением захлопнул за ней дверь и облизал саднящую ранку. Ох, и девица! Не люблю таких. Визитку я тут же выкинул в мусорное ведро. Еще пожалел мать, её очередная попытка найти хорошего мужа с треском провалилась. Эта фифа не успокоится, пока не отберет у матери Сергея Петровича. Я ничем не мог помочь, и это было обиднее всего.

Однако история на этом не закончилась. Вечером приехали мать с Сергеем Петровичем, который пыхтел, как паровоз, обвешанный кучей пакетов из магазинов, а мать была радостно-возбуждена.

– Сынок! – с порога счастливо воскликнула мать – Сынок! Сергей Петрович сделал мне предложение! Посмотри, какое кольцо с бриллиантом мне подарил! (тут мать лукавила, бриллианты были похожи на пыль, такие мелкие, что если бы не сказала «бриллиант», я никогда не обратил на них внимание). Мы через месяц поженимся! Сегодня подали заявление в ЗАГС!

Я поздравил мать, голос у меня был невеселый, но мать не обратила внимания. Она схватила в охапку пакеты и бросилась в комнату, чтобы примерить обновки, а Сергей Петрович прошел на кухню. Я вернулся к себе и стал размышлять, стоит ли огорошивать их появлением некой фифы, домогавшейся Сергея Петровича. Я так и не решил, как поступить, в комнату влетела мать в новом голубом платье, которое ей шло и делало моложе. Мать крутанулась передо мной, подол платья взлетел, обнажив еще стройные ноги, и меня обдал мощный шлейф приятных духов.

– Как тебе мой новый наряд? – лицо у матери было счастливым, а выглядела она как юная девушка, которой впервые сделали предложение.

Я как раз набрался смелости, чтобы сообщить неприятную новость, но, увидев сияющие глаза, не стал говорить, пожалел призрачное счастье, о котором она мечтала всю жизнь, и поднял вверх большой палец, одобряя её выбор. Неожиданно из кухни раздался громкий крик, сопровождавшийся падением чего-то тяжелого. Вместе с матерью я бросился на кухню. Там на полу лежал Сергей Петрович с разбитой головой. Вместе с матерью кое-как подняли его тяжелую тушу и усадили на табуретку. Мать стала обрабатывать рану. Сергей Петрович был расстроенным, и, едва мать закончила, попросил её выйти из кухни. Мать заартачилась, но он неожиданно, в первый раз за время, когда жил здесь, повысил голос и еще раз с нажимом попросил уйти. Мать, недовольно поджав губы, послушалась, а Сергей Петрович, тяжело вздохнув, спросил:

– Здесь была эта?

Он не сказал, кто конкретно, но я понял, и в свою очередь переспросил:

– Как вы догадались?

– Запах духов. Мне этот запах хорошо знаком, такими духами пользуется моя падчерица. Заклинаю, никогда не встречайтесь с ней! Он – страшный человек! Не заметишь, как попадешь под влияние, и она будет играть с тобой как с игрушкой, – неожиданно Сергей Петрович горько расплакался. – Я – конченый человек, ты не представляешь, с каким трудом от неё сбежал, и надеялся, что больше никогда с ней не встречусь. Но она выследила. Все рухнуло, она не успокоится, придет за мной, а я больше не смогу сопротивляться.

Это было неприятное зрелище, когда большой, уверенный в себе человек вдруг превратился в тряпку, плачущую горькими слезами и размазывающей сопли по щекам. Плечи его тряслись, он сгорбился и стал похож на старую развалину. Передо мной был не прежний щеголеватый и уверенный в себе федеральный судья в отставке, а раздавленный жизнью старик.

– Алимчик! Алимчик! – рыдал в голос Сергей Петрович, – не дай в обиду мать, она – святая женщина, ни в чем не виновата! А-а-а…а-а-а…

На кухню, не выдержав, ворвалась мать с криком: «что произошло?», но я не ответил. Мать, увидев плачущего Сергея Петровича, накапала ему валерьянки, и увела в свою комнату. Там они долго о чем-то бубнили, а я лег спать. Сны были странные, словно я шел, как сомнамбула, размахивая ножом, брызгала горячая кровь, а вокруг меня, как снопы, валились бараны с человеческими лицами и дрыгали четырьмя конечностями.

Часть 2

Прошел месяц, с того дня, как Сергей Петрович разбил голову у нас на кухне. Он вроде бы повеселел и вновь стал хорохориться, зато мать ходила, как в воду опущенная. В ЗАГС они не пошли. Я не стал спрашивать у матери, по какой причине, зато фифа больше у нас не проявлялась. Меня больше волновали поиски хлеба насущного. Рано утром я уходил из дома и кружил по большому городу и его окрестностям, искал шабашки по домашнему ремонту, встречался с клиентами и, конечно же, посещал магазины за «товаром». Еще раз низкий поклон тому, кто заставил одеть намордники. Медицинская маска стала отличной защитой от камер слежения. Еще я специально купил на распродаже для «походов» по магазинам балахонистую куртку кислотной, красно-зеленой, расцветки, на неё долго нельзя было смотреть, начинали болеть глаза. У куртки были глубокие карманы, в которых можно было спрятать много товара. Жаль только, что куртку нельзя носить летом. Летом мое крадунство временно приостанавливалось. Я мог тырить только по мелочам. Приходилось заниматься физическим трудом, который я ненавидел, но другого способа заработать себе на жизнь, кроме как делать ремонты в квартирах, не было.

На днях, когда морозец отпустил, и случилась очередная оттепель, я встретил колясочника, сидевшего возле супермаркета. Это было его любимое место. Он вел себя тихо и нагло не просил милостыню. К нему благоволил азербон, владелец этого супермаркета, и не разрешал охранникам отгонять его от магазина. В колясочнике, которого звали Юркой⁵, хотя он годился мне в отцы, я чувствовал неприкаянную родственную душу. Колясочник был моим постоянным заказчиком. При получении заказа я всегда брал предоплату, двадцать – тридцать процентов, а остаток получал, когда приносил заказанный товар. В долг товар никогда не отдавал. Товар отдавал только после оплаты. Однако с Юрки я не брал аванса, а иногда отдавал товар без оплаты. Заказы бывали у него весьма странными. Однажды попросил приобрести для него карандаши Кохинор, потом масляные краски, и далее – темперу, кисти из белки и колонка, набор мастихинов. Еще забыл про бумагу для рисования.

При получении заказа я держу морду кирпичом. Мало какие тараканы гуляют в голове покупателя и настойчиво просятся наружу. Есть такое выражение «любой каприз за ваши деньги». Поэтому стараюсь придерживаться этого принципа. В основном мне заказывали косметику и одежду, но бывали и странные заказы, как, например, у этого Юрки, которые, чтобы их найти, приходилось побить ноги и исподошвить обувку.

Но с Юркой, родственной душой, я вел себя по-другому, и удивленно воззрился на него, тебе-то, убогому бомжу, зачем такая роскошь, да еще дорогущие кисти, о существовании которых узнал от него. До этого я знал о существовании малярных кистей, но чтобы кисти были из белки и колонка, – о таком услышал впервые. Колясочник объяснил, что эти кисти необходимы ему для рисования картин. Я в первый раз в жизни увидел, что хорошо помятый и побитый жизнью колясочник-бомж даже не рисует, а пишет картины. Еще узнал о существовании мастихинов. Когда он объяснил, что это такое, я качнул головой, понял, а сам подумал о том, что существуют шпатели, которые и стоят дешевле, а функции те же самые. Но заказчик платит, а кто я такой, чтобы возражать. Моя функция – стырить, принести товар и обязательно получить деньги.

Еще ему потребовались дорогие профессиональные краски. С ними, кстати, я намучился, их бомжу потребовалось много, и мне за ними пришлось ездить даже в другой город, поскольку придерживаюсь принципа: никогда не тырить много товара в одном магазине. Так незаметнее. Юрка долго тянул с расплатой, я даже поиздевался над ним, когда однажды при встрече дал ему кругляшок из нержавейки номиналом в две рупии, где изображена ладонь, с двумя поднятыми пальцами, как латинская буква «v». Эту монету мне сунули на сдачу. Бомж удивленно воззрился на монету: «что это?»

– Это рупии. Слышал, что ты стал просить рупии, после того, как тебе никто не давал юани. Вот решил помочь с первым взносом, чтобы ты в городе стал первый рупиевым миллионером.

– Идиот, – выругался бомж. – Мне скучно, вот и изгаляюсь. Может, завтра буду просить тугрики.

– Тугрики? – я почесал затылок, – можно и их найти.

– Грешно обижать сирых и убогих, – бомж хлюпнул носом, но его выцветшие глаза смеялись. – Боженька тебя накажет.

– Меня и так наказала мамаша, когда родила, так что боженькой не пугай. Все помрем, я в рай не стремлюсь. Крадуну туда путь заказан.

Юрка расхохотался во все горло, а я взял в автомате два бумажных стаканчика кофе латте. Бомж раньше бухал по-черному, но сейчас завязал, и пьет только кофе. Ему почему-то нравится кофе латте. Мне все равно, в кофе не разбираюсь. Горячее, сладкое, – и ладно. В этот раз бомж ничего не заказывал, он еще не расплатился за краски. Мне позарез нужны были деньги, но его не торопил. Прекрасно понимал, что в любой момент могу оказаться в такой же коляске. Стоит только охране магазинов поймать меня. Оторвутся по полной, и так измочалят, что легко стану инвалидом. Я знал одного такого, кто промышлял, как и я, вместе с беременной бабой-сожительницей. Их замели на горячем, и первой в оборот попала баба. Она не успела убежать, живот помешал. Её стали качественно пинать, она – кричать, а убежавший кавалер был вынужден вернуться и вступиться за беременную подругу. Ему хорошенько досталось, сломали несколько ребер, повредили связки на правой руке, еще и закрытую черепно-мозговую травму получил. Беременная, вместе с дружком, написала заявление в полицию. Против них, естественно, возбудили уголовное дело за покушение на грабеж, а охранники стали свидетелями. Уголовное дело по факту причинения телесных повреждений против охранников не возбудили. Эти двое недоумков, недовольные ответом из полиции, пожаловались прокурору, который ответил, что факт нанесения им телесных повреждений не был установлен. Поэтому я всегда хожу один, никому не доверяю, и, повторяюсь, всегда плачу за какую-нибудь мелочь, что приобретаю в магазинах.

Доходы от крадунства не очень большие, на жизнь хватает, а многого и не надо. Я скромный, и понимаю, что чем больше буду тырить в магазинах, тем чаще буду попадаться. Поэтому пытаюсь соблюдать баланс. Иногда выпадают шабашки по ремонту квартир. Шабашки я не очень люблю, много возни и пыли, а денег на выходе всегда мало. То ли дело мой крадунский бизнес. За час-полтора мог заработать больше, чем на недельной шабашке.

Прошло несколько месяцев, неприятная фифа больше не беспокоила нашу семью. Жизнь вошла в привычную колею, Сергей Петрович успокоился, и продолжил с утроенной силой делать ремонт в квартире. Мать заставила меня помогать Сергею Петровичу. Я про себя ругался, но помогал. Странно, я ненавидел и боялся всех судейских чохом, они готовы с радостью законопатить меня в места не столь отдаленные, а этого, конкретного, человека, так и не ставшего мужем моей матери, стал почти уважать.

Однако счастье оказалось недолгим. В начале весны на пороге нашей квартиры появилась фифа. Она предстала перед нами в желтой кожаной курточке, голубых обтягивающих джинсиках, желтых туфлях на высоком каблуке и желтой сумочкой на плече. По плечам рассыпалась роскошная грива соломенного цвета, на лице, по причине яркого солнца, огромные противосолнечные очки. От неё умопомрачительно пахло духами, а за спиной, в подъезде, опять клубился кромешный туман. В этот раз дома, к сожалению, помимо меня, были мать и Сергей Петрович. Фифа, увидев Сергея Петровича, вцепилась в него мертвой хваткой, а матери закатила грандиозный скандал.

– Ты, старая сука, – истерично кричала она, – ты украла у меня самое дорогое, любимого и обожаемого Сергея Петровича!

– Я не крала, – также на повышенных тонах отвечала мать, – он сам пришел! Я ничего не знала о тебе, сучка крашеная!

Фифа еще что-то противно мявкнула, и моя мать, как женщина экспансивная, недолго думая, перешла к активным действиям. Она вцепилась ей в волосы. Фифа в ответ стала царапать мать. Я попытался их разнять, но меня остановил Сергей Петрович. Он был бледным, по лицу катились крупные капли пота, и рукой держался за сердце:

– Не лезь, пусть дерутся, иначе будешь во всем виноват. Не лезь!

Я не послушался, и попытался отцепить мать от этой фифы, но борьба между ними перешла в партер, и они выли как две течные кошки.

Наконец мне удалось отцепить мать от фифы. Она была всклокочена, лицо в кровавых дорожках царапин, под правым глазом набухал синяк, воротник халата был оторван и болтался на нитках. Фифа выглядела не лучше, помада и тушь размазаны по лицу, на полу валялся клок почему-то розовых волос, очки сломались и валялись на полу, но она пыталась победно улыбаться, хотя улыбка была жалкая, губы кривились, и казалось, что вот-вот расплачется. Однако, едва мне удалось оттащить мать (мне тоже досталось, фифины когти оставили на лице кровавые борозды), как фифа перешла в наступление. Обе синхронно начали визжать, царапать и дергать друг друга за волосы. Возможно, эта катавасия продолжалась бы долго, но тут за нашими спинами раздался грохот. Женщины вздрогнули и отскочили друг от друга, а я увидел, что Сергей Петрович в очередной раз лежит на полу. При падении он вновь очень удачно разбил голову, и вокруг головы расплывался кровавый ореол. Обе женщины бросились к Сергею Петровичу, стали хватать за руки, плакать и причитать. Я тоже подскочил к Сергею Петровичу. Он тяжело, с присвистом, дышал.

– Вызывай, – заорал я на фифу, – вызывай скорую.

Фифа схватила сумочку и стала там поспешно рыться, но не находила телефон, а мать, припав к груди Сергея Петровича, выла, словно тот уже был покойником.

– Хватит выть, – прикрикнул я на мать. – Он еще живой! Вспомни, ты же медик, помоги ему!

Фифа со злостью перевернула сумочку, и в груде бесполезных вещей, выпавших оттуда, нашла смартфон и стала елозить по экрану дрожащими пальцами:

– Скорая, скорая, скорее приезжайте, человек умирает!

Я подсказал адрес, услышал, как оператор повторил его и сообщил, что скорая будет через несколько минут. Фифа еще позвонила в полицию. Я живо представил себе, что будет, когда сюда приедут полициянты. Они не будут разбираться и обязательно заметут меня под горячую руку, схватил куртку и хотел сбежать из квартиры, но меня перехватила фифа.

– Почему не приходишь ко мне? – ее палец требовательно уставился мне в лицо.

Я удивился, никаких обещаний не давал, но фифа не отставала, грудью загородив выход из квартиры, и, чтобы быстрее отделаться от неё, пообещал в ближайшие дни позвонить и договориться о встрече, а потом бегом по лестнице бросился на выход. Лифтом я не стал пользоваться, побоялся встречи с полициянтами.

Я вернулся домой поздно вечером. В квартире густо пахло табачным дымом, валерьянкой и коньяком. Мать была на кухне. На столе – открытая бутылка коньяка, рюмка, рассыпанные зеленые горошины таблеток валерианы и пепельница, полная окурков. На мои слова: «ма, я вернулся», она не прореагировала. Я высыпал окурки в мусорное ведро и хотел убрать коньяк. Это был дагестанского коньяк «Кизляр», который не выкупил один из клиентов. Я взялся за бутылку, но тут мать очнулась и жестко сказала: «сядь». Я сел напротив неё. У неё был расфокусированный взгляд и осунувшееся лицо, словно она заглянула за горизонт, и будущее ей не понравилось. Мать налила еще себе коньяка, залпом выпила и с горечью заключила: «вот так сынок, едва у нас дома что-то серьезное происходит, как ты бежишь, как крыса с тонущего корабля. Ты не защитил меня от этой стервы, не помог вынести Сергея Петровича. Я, надрывая пупок, вместе с фельдшером тащила носилки. Он такой тяжелый! Ты знаешь, что у Сергея Петровича обширный инфаркт?» Мать залилась слезами.

– Ты как твой папашка, бесчувственная кавказская чурка. Надеюсь, что он давно сдох. Ты кроме себя ничего не видишь и живешь только для себя. Боже, сколько я сил приложила, чтобы тебя вырастить. Я не вышла замуж, чтобы выучить тебя, но ты не захотел учиться. Вспомни, как попыталась устроить тебя в медучилище, чтобы стал фельдшером, но ты отказался. Зато стал ворюгой, и мне стыдно, когда спрашивают о тебе, а я что-то лепечу в ответ и сама не верю тому, что говорю. Вот смотри – Сергей Петрович – уважаемый человек, занимал высокую должность и сейчас такие большие деньги получает! Что дальше будет? Если я помру, все пойдет прахом, тебя выкинут из квартиры и будешь побираться, как бомж Юрка у супермаркета. За что мне такое наказание?

Мать еще горше расплакалась, крупные слезы потекли из глаз, и она уронила голову на стол. Её плечи вздрагивали. Мне стало жалко мать, хотел обнять за плечи, но она вскрикнула: «не прикасайся ко мне, гаденыш! Ты чуть Сергея Петровича не угробил. Врачи сказали, это чудо, если он сумеет выкарабкаться. Оказывается, у него это второй инфаркт, его приемная крыса до первого инфаркта довела. Третьего инфаркта он не перенесет. Я думала, наконец-то нашла человека, с которым смогу дожить, а ты разболтал этой мерзкой шлюхе, что он живет у меня.

Вот так всегда. Едва в нашей семье происходит что-то плохое, в этом обвиняют меня. Я тяжело вздохнул и не стал спорить с матерью, все споры остались позади, когда однажды мать закатила грандиозный скандал по уже забытому поводу, и я, разозлившись, напрямую спросил у неё: «зачем меня родила и пилит ежедневно, уж лучше бы сделала аборт, и не знала забот о ребенке?». Мать сначала побледнела, потом покраснела и совершенно неожиданно стала бросать в меня посуду (мы были на кухне). Я схватил куртку и выскочил из квартиры. Я не был дома неделю, ночевал по подвалам и у бомжей в тепловых коллекторах. Отощав, я вернулся домой. Мать целый месяц не разговаривала со мной. Больше к этой теме мы не возвращались, но после этого случая мать перестала меня пилить и читать нотации. Теперь все возвращалось на круги своя.

– Ма, не начинай. Я эту девицу видел всего второй раз в жизни и не знал, что она как-то связана с Сергеем Петровичем, – здесь немного кривил душой, поскольку эта фифа с самого начала спрашивала о мамином друге, но я прикинулся, что не знаю его и ничего не сказал.

Мать расстроено махнула рукой:

– Что случилось, то случилось. Боюсь, не останется у меня Сергей Петрович. Вернется к этой крашеной сучке. Сергей Петрович рассказал, кто она такая. Оказывается, это падчерица от умершей жены. Она его держала в ежовых рукавицах. Пока он работал, еще было ничего, но когда вышел в отставку, та словно с цепи сорвалась истала вести себя как ревнивая жена. Без её разрешения он не мог шагу ступить. Она устраивала ему скандалы по любому поводу. Все из-за денег. Она очень жадная, и не хотела упускать из рук ни копейки. Вот Сергей Петрович взбунтовался и сбежал от неё.

Я покачал головой. Оказывается, и судьи то же плачут горькими слезами. Впрочем, мое общение с судьями было слишком мимолетным. Я только два раза стоял перед мировым судьей, что запинаясь и проглатывая слоги, зачитал мне первый, а потом второй по счету приговор. Условные. Скоро меня ждет третий приговор. Меня уже вызывали в полицию в дознание. Я не отпирался. Неудачно засветился на камерах наблюдения. За эту ошибку придется расплачиваться уже посадочным приговором.

Думал, что больше никогда не увижусь с фифой, но она бесцеремонно напомнила о себе в третий раз. Неожиданно из больницы выписался Сергей Петрович. Я охнул, увидев его, это была тень прежнего, уверенного в себе, упитанного дядьки в возрасте. Сейчас это был глубокий старик, как былиночка качавшийся на неуверенных ногах. Его привезла фифа, чтобы Сергей Петрович забрал свои вещи. Увидев его, мать всплакнула. У Сергея Петровича на глазах то же навернулись слезы. Я ушел, чтобы не видеть слезливой сцены. На улице меня перехватила фифа. Она схватила меня за руку и потянула в свою роскошную черную машину. Я не удержался и присвистнул от удивления. Это была реплика модели Horch 853 Special Coupe⁶, реплика, очень редкий и безумно дорогой автомобиль. Я с завистью посмотрел на фифу. Боргвардовский кроссовер Сергея Петровича рядом не стоял с этим великолепием. От зависти у меня заныли кончики пальцев, я мгновение представил себя за рулем этой тачки и резко выдохнул, отгоняя видение. Мне никогда не иметь такую машиненку. Рылом и происхождением не вышел. Я застеснялся в своей затрапезной одежде садиться на светло-коричневое кожаное сидение, боялся, что испачкаю, поэтому сел бочком и осторожно поставил ноги в растоптанных кроссовках на чистейший коврик. Фифа за рулем хорьха смотрелась как царица востока, длинные смоляные волосы рассыпались по плечам, руки в коричневых перчатках с любовью обнимали рулевое колесо, а за её фигурой клубилась непроницаемая тьма.

– Где ты пропал? – требовательно вопросила фифа. – Я же сказала, чтобы мне позвонил, и дала тебе визитку.

– У меня нет мобильника, а визитку потерял.

– Как же ты живешь? – изумленно ахнула фифа.

– Очень даже хорошо, – я неприветливо отрезал.

– Вот хамить мне не надо. Это вредно для здоровья, – фифа помолчала и заявила безапелляционным тоном. – Хорошо, я подарю тебе мобильник, а ты должен дать слово, что обязательно придешь ко мне.

Я не любил, когда мне приказывали. Отвечать за крадунские шалости – всегда пожалуйста, но было не нутру, когда меня пытались ломать через колено. Но спорить с фифой я не стал. Я кивнул головой, чтобы быстрее расстаться с фифой, но она удивленно спросила:

– Кто будет вещи носить?

– Чьи вещи? – я не понял.

– Сергея Петровича.

– Как, он съезжает от нас? – невольно вырвалось у меня, хотя прекрасно понимал, что рано или поздно отставной судья покинет мою мать.

Фифа провела кончиками пальцев по моей щеке, и у меня закружилась голова от её духов и нежного запаха женской кожи:

– Я всегда знала, что ты добрый и отзывчивый, только прикидываешься ежиком. Не порть мнение о себе. Помоги Сергею Петровичу.

Мне ничего не осталось, как согласиться и идти за вещами. Я никак не мог понять, почему такой важный человек, как отставной судья, сначала сбегает от неё, как нашкодивший школьник с урока, а потом, когда она пришла за ним, как побитая собачка, виляя хвостиком, согласился вернуться. Неужели он такой слабохарактерный? Мне всегда казалось, что судьи по натуре люди жесткие и невыносимые, неподвластные эмоциям, им постоянно приходится выносить приговоры и ломать жизнь людей. Выходит, Сергей Петрович просто слизняк. Впрочем, не мое это дело, только мать было жалко. Я поднялся в квартиру. В коридоре стояли вещи Сергея Петровича. Он сидел на кухне с матерью и пил чай. У них были заплаканные лица. Сергей Петрович сказал грустным голосом:

– Прощай, моя дорогая, – и неожиданно расплакался. Следом заплакала мать. Опять слезливая сцена. Я подхватил вещи и вынес их к лифту.

– Постой, – Сергей Петрович поплелся за мной.

В лифте он, отвернувшись, молчал, а когда мы спустились на первый этаж, надтреснутым голосом, сказал:

– Береги мать. Она у тебя хорошая женщина, – неожиданно, ухватив меня за полу куртки, прошептал, хотя мы в лифте были вдвоем. – Берегись моей падчерицы. Она волчица, которая крутит мужчинами. И тебя не пожалеет. Не соглашайся с ней ни в чем. Она опасна и ядовита, как гремучая змея.

Сергей Петрович, смущенно поправил мою куртку и больше не проронил ни слова. Я погрузил вещи в багажник хорьха, вокруг которого собрались мальчишки, глазевшие на автомобильную диковинку. Фифа помахала мне ручкой, автомобиль, роскошно порыкивая басовитым мотором, уехал. Я остался на автомобильной стоянке, и мне совсем не хотелось идти домой. Там будут слезы и причитания. Провалилась очередная попытка моей матери создать, как она говорила «нормальную семью». Я не вписывался в понятие нормальной семьи, был непутевым сыном, доставлявший матери одни огорчения. Мать опять будет выть, пить в лошадиных дозах валерьянку, пить коньяк/, обзванивать таких же одиноких стареющих приятельниц и жаловаться на свою неудачную судьбу. Ненавижу нытье.

Уходя со двора, я оглянулся. В трех башнях ярко светились окна. На стоянку, одна за другой, подъезжали машины, глушили моторы, тушили фары, хлопали дверцы, выпуская на асфальт семейства, что дробной рысцой устремлялись в одну из трех башен. Там они, как полагали, надежно закрывались на множество замков, повторяя избитую истину «мой дом – моя крепость», забывая, что в башне нельзя устроить маленькую крепость. Это были соты огромного человейника, производившего, в отличие от пчел, не вкусный мед, а неразрешимые горькие проблемы. У этих, нормальных, рабочий день закончился, а у меня, крадуна, только начинался. В кошельке было пусто, и я решил прошвырнуться по магазинам, чтобы заработать денежку.

Домой я вернулся под утро. Я думал, что мать спит, но кухне горел свет и, как обычно, сильно пахло валерьянкой. Мать вышла в коридор. Я поразился, как она постарела. Раньше мать любила повторять, что она – женщина в самом расцвете лет, а сейчас передо мной стояла сгорбленная старушка, лицо опухло, под глазами огромные синяки. Мать прижалась ко мне и заплакала. Я стал гладить её по спине.

– Сыночек, сыночек. – только и смогла сказать мать сквозь рыдания. – Я никому не нужна, я никому не нужна… У меня больше нет сил. Я хочу умереть…

Я продолжал её гладить по спине и ничего не говорил, понимал, что мои слова будут фальшивыми и вымученными. Я не умею утешать. По опыту знал, должно пройти время, чтобы мать пришла в себя и занялась поиском очередного мужчины, с которым могла скоротать старость. Я отвел мать в её комнату и, как маленького ребенка, уложил в постель и долго сидел рядом. Мать ухватила меня за руку и не отпускала, пока не уснула. Потом, на цыпочках, прошел в свою комнату, надел наушники синхайзер, что недавно «приобрел» в магазине, и поставил музыку. Разумеется, это была Омега. Хоть я помнил каждую ноту из их альбомов, но дядя Бенка со товарищи опять увлек меня в космические дали. Это было просто здорово, что песни были на венгерском языке, они не мешали думать и мечтать. Еще раз повторюсь, мне двадцать пять, но продолжаю мечтать, как сопливый мальчишка. Мне от рождения ничего не было дано, зато однажды моя жизнь счастливо изменится в лучшую сторону, я вырвусь из нищеты, разбогатею, у меня появится новая дорогая тачка и, самое главное, я куплю (именно куплю) для матери подходящего ей мужчину. Вместе с музыкой группы Омеги я взлетал все выше и выше в космические дали, и на самом пике меня вдруг опускало в глубокие темные воды, где с беспощадной ясностью понимал, что ничего не изменить и ничего после себя не оставлю. Вывод один – чем быстрее сдохну, тем быстрее закончится нелепая комедия под названием жизнь Алимчика Фейломазова, не знавшего отца, ни родни, не получившего в наследство ни полушки, и остается прозябать в нищете и завидовать жизни другим, которые родились с серебряной ложкой во рту. Однако музыка вновь возносила меня в небеса, я пронизывал облака, дотягивался до звезд, что ласкали меня нежными лучами и шептали: поплачь и усни, поплачь и усни, и не отчаивайся. В другой жизни у тебя будет все, поэтому терпи, терпи, терпи… Я уснул, убаюканный нежностью звезд. Сейчас редко вижу сны, зато в детстве, когда рос, я летал и видел, как развиваются мои волосы цвета спелой пшеницы, кожа белая, и я не чернявый и презираемый всеми метис, отчего меня не принимали ни русские, ни хачики.

Утром мать позвала меня завтракать. Она выглядела не очень хорошо: покрасневшие глаза, мешки под глазами, но голос бодрый, а осанке позавидовал бы кадровый военный. Благодаря такой осанке мать казалась стройной и юной девушкой, без довеска в виде великовозрастного сына-балбеса. Меня всегда поражала способность матери, еще вчера лившей безутешные слезы над судьбой-кручинушкой, на следующий день резко стряхнуть с себя проблемы, и самое главное – забыть о них! Я понял, что Сергей Петрович уже в прошлом и забыт. Пройдет пару дней, и мать вновь ступит на охотничью тропу в поисках добычи в виде очередного мужичка или с хорошей пенсией, или с хорошим заработком. Поэтому да здравствует моя мать, успешно преодолевающая любые трудности жизни!

Часть 3

На подушке две головы: короткоостриженная, – это моя, а другая, с длинными каштановыми волосами, принадлежит моей неожиданной подруге, у которой я живу, или точнее ночую, уже месяц. Она старше меня, наверное, лет на пятнадцать, но разве это что-то меняет? В постели все равны, а зрелым женщинам так хочется заполучить молодого жеребца, из которого так и прет сексуальная энергия. Моя неожиданная подруга – небольшого росточка ухоженная женщина, не расплывшаяся, словно квашня, подобно многим русским женщинам. Детей у неё нет. У неё крупная, уже начинающая обвисать грудь и большая упругая задница. Моя подруга не говорила, где работает, но из обмолвок я понял, что она музработник в детском саду. У неё в зале стояло электронное пианино, и она часто разучивала детские песенки, подпевая себе приятным грудным голосом. Мне нравилось садиться рядом с ней, осторожно поднимать полы халата и гладить бедра. Сначала она терпела, потом сердилась, сбивалась с ритма и текста песенок, и притворно била по рукам. Но я был настойчив, и она, тяжело дыша, падала на палас. Занавес! О дальнейшем рассказывать не хочу.

Я живу в огромной многоэтажной башне на десять подъездов. Рядом стоят еще две таких башни. Между ними – детская площадка с горками и качелями, а рядом – автомобильная стоянка. Под башнями были подземные парковки, стоившие очень дорого, поэтому жильцы экономили, оставляя свои машины на стоянке. Там я познакомился с нынешней подругой случайно-банальным образом.

Поздняя весна. Вечер. Прошел дождь, под ногами расплывались лужи с бензиновым налетом, фонарей было мало, и я шел по автомобильной стоянке к своей башне, лавируя между грязными автомобилями. Сначала услышал женский крик, потом возбужденные мужские голоса, повернул голову и увидел, как два великовозрастных оболтуса наскакивают на женщину, пытаясь вырвать у неё сумку. Она взывала о помощи, шипела, как разъяренная кошка, но площадка была пуста, и помочь было некому. Силы были не равными, оболтусы порвали ремешок и завладели сумочкой, и тут на просцениуме появился ваш покорный слуга. Хоть я и не в ладах с законом, «крадун на заказе», и за плечами уже два судебных приговора, но по мне обижать женщин плохо. Я вырвал сумочку из рук одного из них, но второй не согласился с тем, что так легко придется расстаться с только что полученной добычей, и засветил мне в глаз.

Я попытался увернуться, наткнулся на грязный бок машины, кулак попал в нос, кровь потекла по губам, и почувствовал её соленый вкус. У меня попытались вырвать сумочку, я споткнулся о бампер, пошатнулся, и чтобы не отдавать сумочку, подбросил её вверх. Злополучная сумочка на мгновение зависла в верхней точке и под воздействием гравитации устремилась к земле, где её ловким приёмом, подпрыгнув, поймала женщина, которая видно в юности играла в волейбол. Неудачливые воришки грустными глазами проследили, как исчезла их законная добыча, вяло попрыгали на меня, вымещая злобу за утрату добычи. Мы обменялись ударами, мне еще раз попали по лицу, и, выкрикивая в мой адрес угрозы, подростки неспешно удалились. Они жили в одной из башен, поскольку других жилых домов поблизости не было. Я осмотрелся: куртка была в грязи, лицо ощутимо побаливало, а когда провел по нему рукой, увидел на ладони кровь. В горячке запамятовал, что попали по носу. Надо идти домой, зализывать раны и выслушивать очередные нотации мамаши по поводу непутевого сыночка, что как свинья, везде найдет грязь и драку. Луна была крупная, сочная и пахла антоновскими яблоками⁷, и была у меня с правой стороны. Неужели я сделал что-то хорошее? Тьфу!

Незнакомка, чью сумочку я успешно спас от незадачливых воришек, холеной ручкой взяла меня за подбородок, внимательно осмотрела меня, и безапелляционно заявила: «пойдемте ко мне домой, а вам лицо поправлю». На мои вялые отнекивания женщина не обратила внимания, а только попросила взять сумку с продуктами из автомобиля. Я, как послушный телок, послушался и донес увесистую сумку до второй башни. Лифт вознес нас на восемнадцатый этаж.

В узком лифте я прижался к стенке, чтобы не испачкать женщину грязной курткой. Под яркими лампами лифта сумел разглядеть лицо женщины. На вид ей было около сорока лет, лицо еще было свежим, однако тонкие морщинки его уже основательно прорезали. У нее был высокий лоб, узкие бровки, небольшие серые глазки, прямой нос, плотные губы и нежный овал подбородка. Волосы из-под вязаной шапочки пленительно рассыпались по плечам, а какая у неё была фигурка! От неё приятно пахло духами и зрелым женским телом. У меня аж слюни потекли, геронтофил, мать его, так внезапно захотелось эту женщину! Но руки распускать не стал, боялся схлопотать по многострадальной физиономии. Потом, незнакомка, не была дешевой и доступной женщиной.

Незнакомка открыла дверь квартиры. Яркие лампы осветили прихожую. Она сняла обувь, и сразу уменьшилась в росте, такие у неё были высокие каблуки. Я топтался в нерешительности, не зная, куда деть грязную куртку. Вместо вешалки был встроенный шкаф с огромным зеркалом. В нем отразилась моя небольшая фигура, одетая в старенький растянутый свитер, китайские джинсы и кроссовки. Незнакомка, видя мое смущение, взяла куртку и обронила: «разувайся и проходи на кухню, будем лечить твое лицо». Тут я впал в ступор. В свое время мне не повезло, вместо фирменных по ошибке «увел» китайские кроссовки, от хождения в которых запах от носков был сногсшибательно неприятным. Вдобавок я не помнил, дырявые или нет у меня носки. Не хотелось предстать перед такой ухоженной женщиной бомжем бомжевичем, хотя никогда не обращал внимания на вещи, которые носил. Красивые женщины на меня внимания не обращали, да и денег на них не было, а те, которых использовал по физиологической надобности, потом не хотел встречать. Очень подержанный был у них вид. Зачастую пьяненькие, обремененные кучей детей, поэтому с отвислыми грудями, мягкими безобразными животами, с целлюлитом на толстых задницах. Хорошо, если мылись и не воняли потом. По пьяни сходило. Была, правда, одна неожиданная любовница. Я был знаком с русской парой с дочуркой около трех лет, для которой её папашка заказал большую виниловую куклу Айзу-блондинку от Munecas Antonio Juan⁸. Я охнул про себя, когда увидел её цену. Не спрашивайте, как я исхитрился вынести эту куклу в коробке из магазина. Это отдельный рассказ, который не имеет отношения к моей истории. Забирать пришла мать этой девчушки. Ей было лет тридцать, красивая, свежая, с хорошей фигурой и очень округлой попкой. У неё была смазливая мордочка в обрамлении льняных волос, а глазки игриво постреливали по сторонам. Увидев эту мамочку, моментально захотелось ухватить её за попку и хорошенько помять, а потом задрать подол. Я прямо намекнул мамочке о желании познакомиться с ней поближе. Я не стеснительный. Но в ответ она презрительно фыркнула, а в глазах я прочел: я честная замужняя женщина, а тут клеится грязный черножопый. Брр, отвернулась, и пошла, виляя аппетитным задком. Я долго смотрел ей в след. Что ж, переживем и это оскорбление, мне не привыкать. Но однажды я попал к знакомому, который покупал у меня всякое разное барахло. Он жил один в большой запущенной квартире. Когда я вошел в зал, то застыл, пораженный. На продавленном диване лежал пьяный в умат папашка, что заказывал куклу. Но самое главное было в другом: на меня нахально, в упор, смотрела белая женская задница, которую я моментально узнал. Эта была та мамочка, что отвергла меня. Положив локти на стол и, уронив на них голову с копной льняных волос, она, отклячив задницу, и расставив ноги, застыла в этой неудобной позе. На пояснице, на задранном подоле платья, стояла миска с квашенной капустой. Знакомый, цапнув капусты с миски, хлопнул мамочку по заднице. Та что-то промычала, не поднимая головы, а знакомый спросил:

– Хочешь? Мне надоело её уже драть.

Я моментально вспомнил презрительный взгляд этой мамочки, и такая меня обуяла злость, что тут же приступил к действию. Мамочка тихо ойкнула, когда грубо вошел в неё, а потом от наслаждения стала выгибать спину. Нетерпеливыми руками я мял её роскошный зад, тискал груди и мстил, мстил и мстил этой белой женщине за все унижения, что испытал в жизни. С одной стороны это было подло, а с другой восхитительно. Я, изгой, обладал красивой белой женщиной. Знакомый ходил вокруг, цапал с тарелки капусту и подбадривал меня. Потом взял смартфон и сделал несколько снимков. Мне стало противно, и, напоследок, смачно хлопнув мамочку по округлой попке, ушел.

Но на этом история не закончилась. Знакомый мне принес снимки, где я был запечатлен в паре с мамочкой и восхищенно прицокнул языком: «как в настоящем порно». Очень удачно получилось, особенно, когда мамочка повернулась лицом к камере. Я хотел порвать эти снимки, но забыл про них. Однажды ко мне вновь пришел папашка, заказать для дочки кроссовки со светящейся подошвой и зимние сапожки. За обновками пришла мамочка с дочкой. Дочка, увидев кроссовки, радостно запрыгала: «какие классные светлячки!». Мамочка, глядя на меня, опять презрительно фыркнула и подала мне деньги царственным жестом, словно отдавала деньги не за товар, а подавала милостыню. Я вскипел, но сдержался, а мамочка надменно поинтересовалась по поводу зимних сапожек.

– Через неделю будут, приходите, – буркнул я, и меня неудержимо потянуло к этой красивой и ухоженной женщине, что так разительно отличалась от моих подруг, хотя и сама, оказалось, была не без греха.

Ровно через неделю мы встретились. Я передал мамочке обещанные детские сапожки, дочка опять запрыгала вокруг них, а я, помедлив, передал мамочке конверт с фотографиями.

– Что это? – недоуменно спросила она.

– Посмотри, это тебе привет от нашего общего знакомого.

Мамочке достаточно было увидеть только одну фотографию, как она растерянно охнула, побледнела и пролепетала:

– Откуда это? – а потом неожиданно разъяренно закричала. – Я тебя посажу за изнасилование, коз-зел!

– Можешь, – спокойно согласился, – только сначала тебя муж прибьет, когда увидит эти снимки.

Она неожиданно залилась слезами. Дочка стала дергать мамочку за руку:

– Мама, мама, не плачь. Что тебе сделал этот плохой дядька? Я пожалуюсь папе, он его побьет. Мама, пожалуйста, не плачь, а то и я заплачу.

Я присел и посмотрел девочке в глаза:

– Просто твоя мама узнала неприятные новости о нашем общем знакомом. Не надо плакать.

Девочка посмотрела на мамочку:

– Это правда?

Мамочка вымученно улыбнулась:

– Да, доченька, не надо плакать. Я больше не буду, – а потом зло посмотрела на меня. – Что хочешь за эти фото?

Мой ответ был краток:

– Тебя.

Мамочка вспыхнула, хотела сказать что-то обидное, но потом сникла:

– Хорошо, я согласна.

Так я приобрел красивую русскую любовницу. Правда, встречаться удавалось нечасто, мамочка под любыми предлогами старалась избегать свиданий, и вела себя в постели пассивно. У меня появлялось чувство, будто я занимаюсь не любовью, а тружусь на лесоповале. Нет, бог миловал, на лесоповал я еще не попал, но чем черт не шутит? Каждый раз, расставаясь с мамочкой, чувствовал себя подлецом, что нагло пользуется тем, что никогда мне не принадлежало и не могло принадлежать. Мамочка открыто выказывала отвращение ко мне, и я давал себе зарок прекратить эти тягостные встречи. Но проходило время, и мне опять до дрожи в коленках хотелось женщину. Я вновь встречался с мамочкой. Холодная ледышка мамочка необыкновенно распаляла меня, и время с ней пролетало незаметно.

Но я отвлекся на прежние похождения. Теперь вернемся к незнакомке, в чьей квартире оказался. Мне повезло, носки оказались целыми и еще не воняли.

На кухне незнакомка усадила меня на табуретку и стала протирать перекисью водорода мои боевые раны. Прикосновения были осторожно-нежными, но перекись щипала, я невольно дергался и шипел сквозь зубы. Наконец, экзекуция была закончена, женщина нанесла медицинский клей на поврежденные участки кожи и спросила:

– Рассказывай, мой неожиданный защитник, кого я должна благодарить.

Пока я собирался с мыслями, женщина поставила чайник на огонь и расставила чашки. Мой рассказ о себе не занял много времени. Что говорить о себе незнакомке? О своей крадунской сущности я благоразумно промолчал. Таким не хвастаются. Поэтому общие фразы и что работаю по найму, – занимаюсь ремонтом квартир.

После чая женщина почистила мне куртку, и я отбыл восвояси. Мать, увидев мое лицо, осуждающе поджала губы, но – удивительное дело! – ничего не сказала. Наверное, постеснялась Сергея Петровича. Как тут не благодарить федерального судью в отставке, что спас меня от нудной порции очередных нравоучений. На следующий день я забыл о двух утырках, пытавшихся похитить женскую сумочку, о незнакомке, её ласковых руках и ладной фигурке. Это женщина была не для меня. Мамочка не в счет, она боится, что муж узнает о её похождениях. Я сходил по своим крадунским делам, удачно продал товар, а под вечер, мне неожиданно захотелось женщину. С мамочкой я мог встречаться только днем, когда муж был на работе. Поэтому пошел на улицу, где тусовались проститутки, и снял одну из них. Я никогда не запоминал клички шлюшек. Они там часто менялись, а эта задержалась, и я уже несколько раз пользовался её услугами. Она как-то рассказала, что развелась с мужем, который беспробудно пил, её постоянно ревновал и лупил, а сейчас живет на съемной квартире с сыном. Не знаю, зачем она рассказала о себе, возможно, давила на жалость, но мне было все равно. Я слушал, на словах жалел, получал, что хотел, платил деньги и отваливал. Эта шлюшка была еще свежая, тело крепкое, мордочка смазливая, не пропитая, и на наркоту пока не подсела.

На улице перепихиваться было холодно, поэтому сели в машину на заднее сидение, где соитие произошло по классической схеме: сначала минет, потом шлюшка в позе орла попрыгала на мне, и я кончил в презик. Если раньше эта шлюшка выказывала какие-то чувства, то сейчас работала как бездушный автомат, быстро и без эмоций. Едва я ощутил миг блаженства, как шлюшка слезла с меня с абсолютно равнодушной мордой. Я разозлился, что ж ты сука такая холодная, хоть бы имитировала, что тебе хорошо со мной, и неожиданно вспомнил о незнакомке из соседней башни, как она осторожно и нежно касалась моей поцарапанной физиономии, и решил встретиться с ней.

Я подкараулил её у подъезда, и она, как мне показалось, была обрадована нашей встречей. Лифт опять вознес нас на семнадцатый этаж. У неё двухкомнатная квартира, с хорошим ремонтом, нечета тому, что был в нашей квартире до появления незабвенного Сергея Петровича. Опять чай, опять какие-то ничего не значащие разговоры, и пока я думал, как добраться до тела незнакомки, она взяла этот процесс, как оказалось, в очень умелые руки. Так я остался у неё ночевать в первый раз. За первым разом последовали другие, и вот уже месяц я ночую на бордовых простынях в объятиях незнакомки. Мамочка пока может вздохнуть спокойно. Незнакомка была необыкновенно хороша, но её поведение в постели показалось очень знакомым, словно я где-то это видел. Я силился, и никак не мог вспомнить, пока однажды, томясь от скуки, нашел в инете ролики со старым русским порно, конца девяностых начала двухтысячных. Мне нравятся эти ролики. Там, хм, «актеры» непосредственные, у них эмоции написаны на лицах, а уж как самозабвенно трахаются! Пусть и «играют» не ахти, зато выглядят как живые люди. Западные порноактеры, словно резиновые шланги, совокупляются как роботы, без всяких эмоций. Среди бесчисленного сонма безымянных «актрисулек» я нашел свою нынешнюю возлюбленную, под ником «мамка Юлия». С этим ником она вошла в анналы отечественного порно. Её амплуа – соблазнение зрелой женщиной молоденьких мальчиков. Она давно перестала сниматься, но в сети остались ролики с её участием. Роль мамки навсегда осталось с моей незнакомкой, и, встретив меня, она повела себя, как в тех порнороликах, зрелая женщина соблазнила молодого. Да, написано мне на роду встречаться со шлюхами, и больше ни о чем не мечтай. Других, хороших, без шлейфа прошлых сомнительных связей, женщин у меня никогда не будет. Рылом и происхождением не вышел. На чистеньких девушек нечего заглядываться. Поэтому, не мудрствуя лукаво, новую любовницу стал называть, «мамкой Юлией». У меня никогда не было зрелых женщин. Очень часто, после ночи с мамкой Юлией, дома смотрел в инете клипы с её участием, когда она была помоложе и задорнее, но и сейчас она отдавалась с таким же упоением. Мамка Юлия до сих пор обращала на себя внимание, и я не раз замечал, как ей в след оборачиваются мужчины, и меня переполняло чувство гордости собственника, обладавшего славной и ухоженной кобылкой.

Мать, как всегда, внимательно следила за мной. Однажды она спросила:

– Ты завел новую любовницу?

Я удивленно воззрился на неё и задал встречный вопрос:

– Откуда ты знаешь?

– От тебя пахнет её духами и ухоженным телом.

Мать подошла ко мне поближе, тщательно обнюхала и заключила:

– Этой женщине около сорока лет, она не замужем или разведена, детей нет, и у неё есть нечто, что она тщательно скрывает и не хочет рассказывать. Еще могу сказать, что недавно ты встречался с проституткой, – мать осуждающе поджала губы, – а до этого у тебя была любовница лет около тридцати. Плохого о ней ничего не могу сказать, женщина ухоженная, но тобой явно тяготилась.

Я изумился:

– Ма, а как ты узнала?

– По запаху, сынок. Женщины, как собаки, оставляют пахучие метки на своих мужчинах. Надо только правильно их считывать.

От восторга я захлопал в ладоши:

– Ма, тебе надо было работать не фельдшером, а сыщиком.

– К сожалению, поздно это поняла. Тогда бы ты не стал воришкой.

Я сник, прошел в свою комнату и бросился ничком на постель. Потом нажал на клавишу вертушки. Восьмой альбом группы Омега «Звездным путем». В качестве увертюры в альбоме использована первая часть пятой симфонии Бетховена. Так написано в аннотации к этому диску.Я даже купил сидишку с этой симфонией. Изредка её слушаю.

Часть 4

Фифа неожиданно встретила меня в продуктовом магазине, где затаривался продуктами на все случаи жизни. Небольшая часть из них сиротливой кучкой лежала в продуктовой корзинке, это было предназначено для кассы. Зато бездонные карманы моей куртки заполнялись пакетами с молотым и растворимым кофе, чаем, рассыпным и в пакетиках, печеньем с шоколадом (его очень любила моя мать), пряниками с повидлом и орехами и специями. Туда еще вошли две бутылки хорошего коньяка. Еще хотел взять готовых смесей для выпечки. Смеси собирался положить в корзинку. Оставались еще заказы на дорогой алкоголь. Неожиданно в карман куртки скользнула чья-то рука. Я прихватил руку, медленно повернулся и чуть не выругался. Мне улыбалась змеиной улыбкой фифа. Сука, уведшая у моей матери Сергея Петровича. На него мне было плевать, но было жалко мать. Это был самый удачный её охотничий трофей.

– Здравствуй, мой блудный возлюбленный, поманил, пообещал, ребеночка заделал, а сам глаз не кажешь. Я в сомнениях и соплях, а он в магазине тырит и меня не замечает. Каков нахал!

Фифа в открытую глумилась надо мной. Только использование лексики вздорной и недалекой бабы не шло к её утонченному образу стервы. К сожалению, сам косноязычен, поэтому не сумел отбрить, и вынужденно слушал, что за лапшу она вешает на мои уши. Здесь, в магазине, не стоило делать резких движений, охрана моментально засечет, и при выходе попросит предъявить содержимое карманов. Попадаться из-за злого языка фифы не хотелось, поэтому выждал, когда она выдохнется, а потом бочком-бочком тронулся к кассам. Фифа, заметив мои неуклюжие телодвижения, рассмеялась и подмигнула:

– Раз ты уже затарился, не забудь взять мне вот это кофе, – и показала на большой пакет очень дорогого бразильского кофе.

В другой ситуации с легкостью бы её послал, но пришлось расплатиться и за это кофе (карманы уже были забиты под завязку) на кассе. Денег едва хватило, я выгреб из карманов последнюю мелочь. Поэтому остальные товары в моих карманах не заинтересовали ни продавцов, ни охрану. Фифа поблагодарила за кофе и, подхватив за руку, повела к машине. Это был тот же Horch 853 Special Coupe. В очередной раз я почувствовал болезненный укол в сердце, такую тачку мне никогда не купить, даже если из магазинов вынести все, вплоть до мебели, и сдать в проститутки самых красивых продавщиц.

На улице была ненастная погода, моросил дождь. Все машины были грязными, а автомобиль фифы сиял чистотой, словно она не ездила по дорогам, а летала по воздуху. Возможно, её машина был окрашена той краской, которую недавно изобрели. Грязь не приставала к кузову автомобиля, а скатывалась вниз, и машина сияла чистотой, словно ее только что вымыли и натерли воском. Возле машины фифы всегда толпились зеваки. Еще бы, длинный, как щучий нос, капот, огромные полукруглые крылья, четыре отдельных фары, огромные колеса с переплетением велосипедных спиц, хромированная решетка радиатора, на которой распростерла крылья какая-то непонятная птичка, с названием марки автомобиля Horch. Зато багажник был какой-то уродски-скошенный, так не сочетавшийся с длинным капотом.

Помимо музыки группы Омега, я обожал старинные автомобили. Меня сводили с ума обводы олдтаймеров. У каждой такой машины был свой       неповторимый, мгновенно узнаваемый облик. Ящики моего стола были завалены журналами с фотографиями олдтаймеров, а полки над моим диваном ломились от моделей. Я покупал не маленькие, а большие модели, полностью копирующие облик старинный автомобилей. Больше всего мне нравились американские олдтаймеры 30-40 годов прошлого века. Жемчужиной моей коллекции был автомобиль Дюзенберг модели J. Самый дорогой американский автомобиль тридцатых годов, на нем ездили кинозвезды и сам

Аль Капоне⁹. Вот о таком автомобиле я мечтал, когда в очередной раз любовался этой моделью. Наивный чукотский вьюнош, потом говорил себе, вернись с небес на землю! Самое большее, на что ты можешь рассчитывать, – какой-нибудь ржавый автохлам, что скрежеща, рыкая пробитым глушителем и окутываясь сизыми клубами выхлопа, может и сдвинется с места, но далеко не уедет и навсегда станет на прикол, рассыпав гайки и болты.

В автомобиле я жадно осмотрел приборную доску. Четырехспицевый деревянный руль, часы, спидометр, датчики температуры масла и температуры двигателя, указатель уровня топлива, ручки управления освещением, кнопки стеклоочистителя, и ламповый радиоприемник. Никаких цифровых табло, только стрелочные индикаторы. Эх, наверное, такая же приборная доска в столь обожаемом мной дюзенберге, солидно и основательно. О, вспомнил! На приборной панели Дюзенберга был рычажок, при помощи которого можно было открывать и закрывать фары. Такого приспособления больше не было ни у одного автомобиля того времени. Я поерзал на кожаном сидении и потрогал темно-бордовую велюровую обивку дверцы. Шикарно! Только под ногами был обыкновенный резиновый коврик.

– Налюбовался? – насмешливо спросила фифа.

– 

Да, – угрюмо ответил я, настроение, испорченное еще в магазине, скатилось ниже плинтуса, хотелось сбежать из машины.

Фифа неожиданно взъерошила мои волосы и миролюбиво сказала:

– Не будь букой. Вижу, понравилась машина. Со временем, если будем дружить, , можешь покататься на ней, а там, смотри, и заработаешь на такой же хорьх.

Я покачал головой:

– За предложение – спасибо, но вряд ли когда смогу купить такой шикарный автомобиль.

– Посмотрим, посмотрим, – фифа опять взъерошила мои волосы (это было чертовски приятно), – и положи, наконец, этот пакет кофе, а то ненароком порвешь его. Боюсь, чистка салона будет стоить дороже этого кофе.

Черт, от смущения я даже не заметил, что верчу в руках злополучный пакет кофе. Я положил его в бардачок, и у меня мелькнула мысль, что если сегодня продам все, что даже взял для себя, с трудом отобью деньги за это кофе. Я успокоился и поинтересовался, как она меня нашла, на что фифа ответила:

– По запаху крови. Помнишь, я поцарапала и слизала твою кровь? Теперь везде и всюду могу найти тебя.

Я поёжился. Меня не обрадовала такая перспектива. Хорошо, что фифа не служит в полициянтах. Еще фифа пожурила меня, что ни разу ей не позвонил. Она как-то подарила мне телефон. Я принципиально не пользуюсь телефоном и продал бы его, но он стоил копейки, и на него невозможно было найти покупателя. Поэтому телефон где-то валялся в комнате.

– Алимчик (она впервые меня назвала по имени), сейчас поедем ко мне домой, посидим, пообщаемся. Мы ведь старые друзья (никогда такого не было), пора перестать дуться на меня. Я хочу забыть старое, дружба навеки!?

Я был ошарашен, не знал, что ответить, а фифа, поняв мое паническое состояние, ласково улыбнулась:

– Не бойся, я тебя не съем. Посидим, пообщаемся, и ты будешь свободен, как птица в полете.

Как хорошо пела фифа! Как она умела забалтывать! Не знаю, как насчет будущей свободной птицы, но чувствовал себя словно в железной клетке, из которой, сколько не бейся, не вырваться. Вместе с тем я осознавал, что виноват перед ней, непонятно почему, но виноват, а поэтому…

Дом, где жила фифа, был расположен в элитном районе города. Двухэтажный особнячок был спрятан за высоким забором, поверх которого раскинулись зеленые купы деревьев. Поэтому едва были видны крыша и углы дома с панорамным остеклением. Я здесь никогда не был. Такому, как я, в этом районе города делать нечего. Меня мог остановить полициянт и потребовать документы, а потом просто упечь в кутузку суток на десять по любому поводу. Только чтобы не появлялся в этом районе города для богатых.

Едва хорьх подъехал к особняку, как открылись ворота, и мы въехали во двор особняка. Фифа как-то сказала, что с Сергеем Петровичем они живут очень скромно, в маленькой квартирке. Действительно, особнячок оказался ну очень скромным и небольшим, всего на четыре квартиры, две из которых, на первом и втором этажах, принадлежали Сергею Петровичу. Я удивленно присвистнул, как же фифа его достала, если он сбежал от такого богачества в нищенскую квартирку моей матери, и спал не на роскошной кровати в огромной квартире, а согласился ютиться вдвоем с матерью в маленькой двушке, где вдобавок проживал её мутный сынок с криминальным душком.

Едва на мы вошли в квартиру, на пороге появился Сергей Петрович. Увидев меня, он смутился, а фифа, показывая свою власть над ним, протянула ему по очереди ноги, и федеральный судья в отставке, встав на колени, снял с неё сапожки и обул ее изящные ступни в домашние тапочки. Фифа небрежно уронила ему на руки куртку, которую Сергей Петрович повесил в шкаф, и застыл, склонив перед ней голову.

– Свободен, – небрежно уронила фифа, тряхнув гривой роскошных волос. – У меня, как видишь, гости, поэтому сделай нам чай, бутерброды и подай в зимний сад на втором этаже.

Сергей Петрович, покраснел, бросил на меня взгляд, полный тоски, и исчез на кухне.

– Пойдем, я покажу свое уютное гнездышко, – и фифа потащила меня по квартирам.

Признаюсь, я никогда не бывал в квартирах богатых людей. Знакомые, как матери, так и мои, были бедными и нищими, а поэтому жилье имели скромное, скудно обставленное и без излишеств.

Здесь, помимо стильной мебели, были зеркала, зеркала и зеркала. Фифа моментально приобрела зеркального двойника, с фигурой, еще более прекрасной, чем у неё, а я мгновенно размножился на множество алимчиков, мал мала меньше. Эти алимчики были карикатурно похожи на обезьян с длинными, до полу, руками. Они не повторяли мои движения, а кривлялись, гримасничали, показывали мне язык и смеялись надо мной. Я испуганно застыл, но мои зеркальные двойники и не думали останавливаться, окружили меня таким тесным кольцом, что начал задыхаться. Положение спасла фифа. В руках её зеркального двойника появился хлыст, который звонко щелкнула и властно произнесла:

– Брысь отсюда, мелкие бесенята!

Но бесенята не исчезли, они повались на колени, и на коленях поползли к фифе, жалобно причитая: «госпожа, госпожа (меня покоробили, что мои двойники называли фифу «госпожой»), не прогоняй нас, мы больше никогда не будем! – и взвыли в один голос. Зеркальная фифа поморщилась:

– Все зависит от вашего друга, если захочет он признать меня госпожой, оставлю вас, если нет, – развоплощу!

– Захочет, захочет, – запищали мои отражения, униженно кланяясь и дергая меня за одежду, чтобы я подтвердил их просьбы.

– А ты, – повернула ко мне прекрасный лик зеркальная фифа, признаешь ли меня своей госпожой?

На мое счастье, у меня закружилась голова, и я ничего не ответил. В себя пришел на втором этаже в зимнем саду. Я впервые видел зимний сад. В кадках стояли пальмы с веерными и перистыми листьями. Еще были деревья с заплетенными косичкой тонкими стволами и мелкими листочками. Огромное множество красных, желтых и белых цветов. На небольшом столике стоял заварочный чайник и две чашки. Сергей Петрович, действуя как заправский официант, разлил чай и удалился. В зимнем саду одна стена была зеркальная, и там, в отражениях пальм и деревьев, попрятались маленькие бесенята-алимчики. Они смотрели жалостливыми глазами и молили, назови, о, признай, не только прекрасную зеркальную диву, отражающую фифу, но и настоящую фифу своей «госпожой», преклони пред нею колени и склони выю. Тогда будет тебе долгожданное счастье, а нас – не прогонят и не развоплотят. Пожал-луйста!

Счастье, – что это такое и с чем его едят? Смысл жизни, – разве может быть смысл жизни у изгоя, живущего от крадунства, которого несет река жизни меж высоких берегов к неизвестному морю, где точно утонешь, не выплыть. Кому нужно мое жалкое существование? Я ни перед кем в жизни не преклонял колени. Даже если назову фифу госпожой, что изменится в моей никчемной жизни? Счастья точно не прибудет.

Чай был благополучно выпит. Мне повезло, хоть и был неуклюж, но не чавкал, не пролил чай на стол или колени фифы и даже не разбил чашку, когда хлебал чай. Это в плюс. В минус – кроме чая с крошечными бутербродами ничего не съел. Между тем жрать почему-то хотелось просто неимоверно. Фифа, увидев голодный блеск моих глаз, скормила мне все крошечные бутербродики. Между чаем и бутербродиками она вдалбливала мне одну простую истину – я должен ходить к ней в гости постоянно. Ведь мы друзья, а к друзьям ходят запросто, без приглашений. При этом фифа начисто отметала даже слабый намек на моей морде, что мы из разных весовых категорий, она – из богатой, а я – из бедно-нищей.

Неправда, говорили её глаза, неправда, говорили её руки, а бесенята-алимчики, осторожно высовываясь из зеркальных джунглей, хором повторяли: «неправда, неправда!» Зеркальное отражение фифы то же подала свою реплику: «если был противен, отхлестала до крови плеткой. Поэтому цени нашу доброту».

Поскольку остался в одиночестве, был вынужден согласиться и дать клятвенное обещание, что буду регулярно приходить в гости.

С тем меня отпустили. На улице облегченно вздохнул и растерянно покрутил головой. Ущербная желтая луна была слева, от неё пахло гнилыми яблоками. Теперь понял, почему от фифы сбежал отставной федеральный судья. Она подавляла волю и заставляла делать то, что было ей нужно. Странно, в другой раз моментально бы забыл о данном обещании, а сейчас на пути, словно шлагбаум стоял, – должен вновь прийти к ней. Обязательно! Ох, как это не нравилось. Я решил подождать пару-тройку деньков, чтобы забыть об обещанном, как и о многом другом. Например, что брошу заниматься крадунством, устроюсь на работу, начну вести порядочную жизнь. Такие обещания давал еще на прошлом суде, а сейчас мне светит другой суд, но я не испытывал дискомфорта. Теперь –должен прийти и точка! Поэтому ущербная луна была слева, а не справа и не сулила мне счастья.

Вызвал такси и приехал домой. Мать уже спала. Осторожно прокрался в свою комнату и лег спать. Посреди ночи вдруг раздался громкий звонок. От испуга я проснулся и долго не мог понять, что это за сигнал. На глаза попался телефон, на экране которого было напоминание, – послезавтра быть у фифы. Я выругался и бросил телефон на пол.

Двое последующих суток прошли тяжело. Маялся, как с похмелья, и никак не мог понять, почему так плохо? И не находил ответа. Еще чуть было не вляпался в магазине, когда хотел малость поправить свое материальное положение. Меня схватил за руку охранник магазина. Я резко, как юла, вырвался из его рук и припустил прочь. По пути скинул весь товар, что сумел заныкать по карманам. Я крадун, а не грабитель. За грабеж срок дают больше. Возможно, мою морду сумели зафиксировать камеры наблюдения. Эх, черт, пришла беда, открывай пошире ворота! На исходе второго дня просто не находил себе места. Я должен пойти к фифе. Я должен пойти… стучало в висках. Мое нервозное состояние углядела мать и щедрой рукой отсыпала пилюль. Я пообещал выпить, но не стал пить. Лучше бы выпил, стал как зомби, и не пошел к фифе. Однако русский мужик всегда крепок задним умом. Хорошая пословица. Жаль, что меня не поймали ине отходили охранники в том магазине. Тогда бы имел законное право не являться к фифе. Поскольку других отговорок придумать не сумел, я поплелся к фифе. Чувствовал себя как баран на заклание.

Однако и вторая встреча прошла очень даже хорошо. Я принес фифе очередной пакет с зернами кофе, и вновь оказался на втором этаже. На этот раз меня принимали не в зимнем саду, а в другой комнате. Здесь тоже были зеркала во всю стену. Бесенята-алимчики радостно приветствовали меня, а сама фифа выглядела просто умопомрачительно: полупрозрачная кофточка, под которым ярким пятном просвечивался красный лифчик, под которым угадывались манящие выпуклости высокой груди, обтягивающие кожаные брючки и красные туфли на высоком каблуке. Зеркальное отражение фифы имело отличие, она была без кофточки, в одном узком лифе, едва скрывавшем соски грудей, в узких джинсиках, босиком, в руках хлыст, и стоило им взмахнуть, как бесенята-алимчики, мигом упали на колени и застыли в ожидании распоряжений госпожи.

Сергей Петрович подал нам чай. В первое посещение я не понял, какой пришлось пить чай, а сейчас нам подали молочный улун. Мне нравился этот сорт чая, который часто умыкал с полок магазинов. К чаю полагались такие же крошечные бутербродики, однако в этот раз я не был голоден. Сергей Петрович, увидев меня, стал очень грустным и пытался что-то сказать, но при падчерице не решился. Фифа была необычайно мила со мной, заигрывала, но не переходила тех известный границ, когда мужчина-самец, ведомый вековечным инстинктом, грубо хватает самку за аппетитные бока, чтобы с ней согрешить. Разговор был пустой, и скоро мне стало муторно. Фифа, почувствовав моё состояние, милостиво отпустила восвояси.

На улице я вдохнул холодный воздух, прочищая легкие от ароматов индийских благовоний. Желтая, словно больная, ноздревая луна опять была с левой стороны. Я медленно шел по пустынной улице и не заметил, как меня догнал патруль полициянтов, который хотел доставить меня в околоток, чтобы оштрафовать за нахождение без разрешения в этом районе города, но после препирательств, когда я рассказал, где, у кого и назвал адрес и номер дома, меня отпустили. Старший патруля пригрозил, если в следующий раз у меня не будет приглашения, меня не будут слушать, сразу оштрафуют, а для острастки всыпят горячих.

Патруль, словно почетного гостя, проводил меня до границы района, а потом, для острастки, дал под зад. Я разозлился на фифу. Ведь знала, сучка, что нужно приглашение, но не позаботилась, а наоборот, требовала, чтобы вновь приходил. Еще я понял, что фифа искусно выведала все обстоятельства моей непутевой жизни. Я поразился, что умудрился не рассказать о моих школьных проблемах и мифическом отце Бенке. Просто удивительно. Бесенята-алимчики весь вечер умоляли меня, чтобы я назвал фифу госпожой, но я не поддался шантажу. Зеркальное отражение фифы зорко следило, чтобы бесенята не шалили, а упрашивали меня, а когда им не удалось меня уговорить, отходила хлыстом, по её разумению, самых нерадивых. Бесенята-алимчики потирали вздувшиеся рубцы и роняли крупные слезы. От фифы я пошел ночевать не домой, а к мамке Юлии. С ней было гораздо проще, она не заигрывала со мной, а сразу набрасывалась на меня.

Так моя жизнь стала протекать в трех локациях: дома, у мамки Юлии и у фифы.

Наши встречи с фифой стали регулярными. Она взяла в управе многоразовое приглашение, и я без опаски стал посещать элитный район города. Она ничего не просила, но я не мог явиться с пустыми руками. Я приносил, помимо кофе, еще и чай, дорогие конфеты, бельгийский и немецкий шоколад, печенье. Фифа не благодарила, а взглядом показывала, где положить, – как правильно назвать, – подношенье или подарки? Не знаю, не могу определиться. Каждый раз она одевалась по-другому и ни разу не повторилась, выглядела очень сексуально, но была так обжигающе холодна, что я боялся к ней притронуться. Рядом крутился Сергей Петрович, который, улучив минуту, когда фифа оставила нас одна, шепнул: «больше сюда никогда не приходи! Тебя заманивают в ловушку. Беги отсюда».

Но было поздно. Я, как муха, запутался в паутине фифы, и, стоило мне дернуться, паутина еще крепче обвивала меня. Бесенята-алимчики совсем осмелели и ходили на головах, а зеркальная фифа, всегда присутствовавшая на наших встречах, изредка грозила плеткой не в меру расшалившемуся отродью.

Каждая встреча означала неспешное путешествие по квартире второго этажа. Квартира была обставлена очень минималистично. В каждой комнате был столик с двумя маленькими креслицами и обязательно зеркала во всю стену. Мне даже стало интересно, где фифа спит. Ни в одной из комнат, где пришлось побывать, не было намека на кровать.

Сергей Петрович подавал нам чай с бутербродиками. Мне стало жалко фифу, которой приходилось питаться одними бутербродиками, но при этом умудрялась прекрасно выглядеть. Но я отвлекся. Во время чаепитий фифа вела со мной вкрадчивые беседы. Эти беседы сводились к тому, что у меня, оказывается, в жизни есть предназначенье, о котором не догадывался, зато о нём знала фифа. Она решила приложить все усилия, чтобы я его выполнил. На мой прямой вопрос – что это за предназначенье, фифа ответила уклончиво «со временем узнаешь». Такой ответ меня не устраивал, и каждый раз при встрече задавал этот вопрос об этом предназначении. Из этого щекотливой ситуации она вывернулась, как настоящая женщина. Она неожиданно уселась ко мне на колени, обдав кружащим голову запахом свежего женского тела, стала кусать за мочки ушей и шептать возбуждающим голосом: «разве ты не веришь мне, разве ты не веришь?». Прежде чем у меня сработал хватательный инстинкт, она гибким движением спрыгнула с моих колен и стала надо мной. Её зеркальное отражение звучно щелкнула хлыстом. Бесенята-алимчики в ужасе попадали на пол и прикрыли уши лапками. Фифа, возвышаясь надо мной, как статуя, властно произнесла:

– Алимчик! Мне надо верить. Ты должен повиноваться.

Бесенята-алимчики на коленках подползли ко мне и стали дергать слабыми лапками: «верь ей, верь ей». Я был ошеломлен таким резким переходом, и безропотно согласился.

С каждым приходом к фифе я продвигался по квартире второго этажа. У меня сложилось впечатление, что это не квартира, а критский лабиринт, в котором могла разобраться только его устроительница, – фифа. Частенько, когда поднимался на второй этаж, фифа завязывала мне глаза, и вела за руку. Бесенята-алимчики шепотом подсказывали, чтобы я не оступился и не расквасил лоб. В одном из посещений, фифа привела меня в зал. Когда она сняла повязку с глаз, я осмотрелся вокруг и был поражен. На стенах были черные зеркала, на потолке – фальш-окно с изображением ночного неба с крупными звездами. Изображение ночного неба менялось, иногда это было небо северного полушария, иногда южного, а иногда – месячные изображения ночного неба. Посредине зала стояло нечто вроде небольшого алтаря с большими черными свечами, и были разбросаны кресла-мешки. Бесенятам-алимчикам вход был запрещен, сюда могла входить только её зеркальное отражение. Она всегда стояла за правым плечом своей хозяйки и многозначительно поигрывала хлыстом. Фифа зажигала черные свечи, когда приводила меня в зал, и струился ароматный дым, вгонявший в меня транс, а она шептала, шептала и шептала. Из шепота я понимал только одно слово «предназначенье». Я сидел, одурманенный, а фифа вилась вокруг меня с зеркальной подружкой. Когда свечи прогорали, усталая фифа усаживалась на кресло-мешок, вытягивала босые ноги и приказывала:.

– Разотри мне ноги.

Я осторожно касался алебастровой кожи, обжигавшей холодом, согревал своим дыханием и начинал растирать. Сначала пальцы, потом ступни, щиколотки, голени и бедра. В первый раз я хотел двинуться дальше, чтобы залезть в стринги, но зеркальная фифа предостерегающе щелкнула плеткой, а фифа утомленно произнесла:

– Алимчик, не будь шалунишкой! Я не твоя пожилая любовница, у которой ты проводишь ночи.

Несмотря на тяжелую и плохо соображающую голову, я удивился, как она узнала о мамке Юлии, а фифа лениво потянулась:

– По запаху тела и по дешевым духам. Возможно, твоя подруга была проституткой. От неё пахнет слишком многими мужчинами.

Я хотел обидеться, мне нравились духи мамки Юлии, но промолчал. Крыть было нечем. По инет-роликам у мамки Юлии было много партнеров.

Фифа потянулась и строго сказала:

– Брысь отсюда, я слишком сильно устала. Больше приходить ко мне не надо. Придешь, когда выполнишь свое предназначенье.

Я так и не понял про своё предназначенье, но не стал переспрашивать; знал, что фифа не ответит, и ушел. Благодаря бесенятам-алимчикам я не заплутал в лабиринте этой квартиры. Они были грустными, боялись, что я не смогу выполнить неизвестное предназначенье, от которого напрямую зависело их призрачное существование в зеркалах второго этажа. Бесенята-алимчики всхлипывали, терли лапками грустные мордашки и с надеждой смотрели на меня. Зеркальная фифа щелкнула бичом и на прощанье махнула рукой.

На первом этаже меня перехватил Сергей Петрович. Отставной федеральный судья осунулся, стал вдвое меньше, и дряблая кожа висела на нем, как на вешалке.

– Алимчик, прошу, уезжай отсюда, только забери с собой мать. Чует мое сердце, нехорошее будет дальше.

Я остановился:

– Уехать? Но куда? У нас нет денег. Вы знаете, чем я занимаюсь, а у матери только пенсия.

– Сейчас, сейчас, – Сергей Петрович засуетился, бросился в недра квартиры первого этажа и вынес несколько мелких купюр. – Он жалко улыбнулся. – Моя падчерица забирает у меня все деньги, оставляет только мелочь.

– Жалкий вы человек, – невольно вырвалось у меня.

– Да, да, ты прав, Алимчик, жалкий, – голова у Сергея Петровича затряслась. – Она меня превратила в тряпку. Поэтому я хочу, чтобы вы с матерью уехали…

– Сергей Петрович, – донеслось с самого верха винтовой лестницы, – куда вы дели мои тапочки? Быстро найдите, иначе накажу!

– Уходи, уходи скорее, – федеральный судья в отставке вытолкал меня за дверь.

Часть 5

В ночь перед судом остался у мамки Юлии. Я часто задавал себе вопрос: что нас связывает, и никак не мог найти на такой простой вопрос. Я – малообразованный парень, смешанных, больше кавказских кровей, косноязычный, нигде не работающий, с одним достоинством, – сильный и неутомимый в постели. Она – ухоженная женщина, образованная, работает, с прошлым, которое скрывает, поскольку снималась в порно в роли мамки, соблазнявшей юных мальчиков. Мамка Юлия, как я понял, давно одна и изголодалась по крепкому мужскому телу.

Мы почти не разговаривали, да и о чем говорить, когда все нужные слова говорили наши тела в постели. Больше у нас не было точек соприкосновения. По утрам голая мамка Юлия довольно потягивалась, демонстрируя еще соблазнительную грудь и крепкую задницу, а на губах играла улыбка сытой самки, полной энергии, что горы свернет и головы пооткручивает, если кто только посмеет покуситься на её самца. При виде зрелых прелестей любовницы я был не прочь еще раз затащить её в постель, но она быстро собиралась, красилась, пила свежезаваренный кофе с горячими тостами, и выпроваживала меня из квартиры. Завтракать я шел домой. Мать поняла, что я нашел женщину, и попыталась расспросить о ней. Она не умела быть дипломатом и задавала вопросы в прямо лоб, отчего даже я, толстокожий, иногда краснел, как мальчишка. Иной раз мне казалось, что мать в прошлой жизни была полициянткой, и от её вопросов ёжился, как на допросе. Я ничего не рассказал о мамке Юлии, отделался общими фразами. Чего о ней говорить? Рано или поздно мы расстанемся, когда моей любовнице наскучит играть со мной в люблю.

Мать, закусив от обиды губы, удалилась к себе. Но едва я улегся подремать, мать вихрем ворвалась ко мне и со слезами стала попрекать, мол, какой нехороший, не делюсь с матерью, а она боится, чтобы её сыночек не подхватил какую-нибудь обидную заразу от шлюхи. Конечно, мать выражалась более суровым и матерным языком, но лучше об этом не вспоминать. Взвинченное состояние матери передалось и мне. Меня стало потряхивать, а перед глазами сгустился кровавый туман. Мать превратилась в незнакомую женщину, что, по уверению фифы, была источником всех моих бед. Вот и фифа легка на помине, выступила из тумана и шепнула в ухо: «помнишь о своем предназначении?» я кивнул головой и выразил желание его исполнить. «Не сейчас, еще не время, еще не время», – прошептала она и растаяла в тумане. Кровавый туман рассеялся, и я увидел испуганную мать, жалко лепетавшую» «сыночек, сыночек, что с тобой?». Я не мог ответить, меня трясло, словно ухватился за голый электрический провод, бросало то в жар, то в холод. Позднее мать говорила, что я становился то пунцово-красным, то снежно-белым. Мать накапала какой-то микстуры. Зубы застучали по ложке, микстура расплескалась, но мать была настойчива, и заставила её проглотить.

Я пришел в себя вечером, чувствовал себя очень плохо, голова кружилась, а руки и ноги были словно чужие. Мать, увидев, что я открыл глаза, всплеснула руками и всплакнула: «сыночек, какое счастье, что ты очнулся!».

Мне захотелось сказать матери что-то приятное, но язык отказывался повиноваться, и вышло просто коровье мычание. Я вздохнул, перевернулся на другой бок и уснул. Утром почувствовал себя здоровым, но слабость еще не ушла. Я по стенке пробрался на кухню, где поел манную кашу, которую мать так и не научилась варить, она была в комках, попил крепкого горячего кофе. Мать бухнула в него, наверное, полпачки сахара. Я такой не люблю, предпочитаю пить без сахара, но зато почувствовал себя хорошо. Единственное, что оказалось плохим в этот день, была повестка из суда. Я знал, что рано или поздно получу её, поэтому не расстроился, а мать расплакалась. Эх, чересчур часто стала она плакать. Когда же, наконец, меня посадят, и мать успокоится на время моей отсидки. Я попросил мать собрать мне вещички в дорожку дальнюю, в неблизкий путь. Нигде толком не работая, одним крадунством я умудрялся обеспечивать не только себя, но и матери перепадало от моих щедрот, После моей посадки она могла рассчитывать только на свою не очень-то большую пенсию. Поэтому строго-настрого наказал, чтобы никаких передачек не носила.

Мать вздыхала, вытирала слезы и причитала: «на кого ты меня оставляешь?».

Я грубовато пошутил:

– Наконец-то у тебя будут развязаны руки, ты сможешь найти хорошего мужчинку.

Мать неожиданно зарделась, как юная девушка:

– Сыночек, я уже нашла, только стеснялась его привести. Он живет в соседней башне, жена недавно умерла, дети разъехались, и он один одинешек. Бывший военный, с хорошей пенсией.

Я поразился оборотистости матери, которая уже забыла о Сергее Петровиче, и пожелал ей счастья.

До суда оставалось несколько дней, и я решил провести их дома. Я искренне не люблю лето. Лето – самый неудачный сезон для моей «охоты», в карманы брюк много не натолкаешь, а надевать куртку – означало сразу же спалиться на крадунстве. Еще меня, ох, как тянуло к фифе, но я запретил себе думать о ней. Я решил к ней прийти после выполнения своего непонятного предназначения. Если только успею до суда. Весь день я провалялся на диване и до одурения слушал группу Омегу. Я недавно приобрел их неизданную пластинку «Девушка из Будапешта». Оказывается, Омега записала демо-версию этой пластинки, но по каким-то причинам не довела работу до конца. Музыка этой пластинки, записанная в нескольких различных версиях, была основана на произведениях венецианских композиторов восемнадцатого века, братьев Алессандро и Бенедетто Марчелло¹⁰. Так было написано в аннотации к диску. Для меня, что Бетховен, что Алессандро и Бенедетто Марчелло, были мертвыми, ничего не значащими именами. Важна была музыка, которую исполняла группа Омега. Венгерский язык, на котором пел солист этой группы, Кобор Янош, мне не мешал. Не важно, о чем были тексты песен группы Омега. Самым главным было то, о чем думал, когда слушал эту музыку. Мне двадцать пять лет, а я, как сопливый мальчишка, продолжаю мечтать. Пассажи Бенки на клавишных уносили меня далеко, в несбыточную страну. Там я белый, крепкий и высокий парень, с белозубой улыбкой, с гривой прямых волос соломенного цвета, с голубыми глазами, от которых млеют все девицы-красавицы и укладываются штабелями к моим ногам.

В этой поганой жизни я ничтожество, метис, которого не принимают ни кавказцы, ни белые, русские. Изгой, крадун, которого пнуть, – обычное дело для каждого встречного, просто так, походя, не обращая на это внимания. Особенно преуспели полициянты. Они приезжают без всякого повода чуть ли не каждый день, У них хорошая отмазка: где-то опять обнесли магазин. Я, даже если и хотел, физически не мог обойти все магазины в городе и окрестностях, а тем более их обокрасть. Наверное, это работа моих конкурентов. Я мечтаю об одном – скорее бы посадили. Не люблю женские слезы, а особенно слезы матери.

Мать… мать совсем извелась. Каждое утро, когда приходил от мамки Юлии, её глаза были красными, а лицо опухшим от слёз. Я сжалился и рассказал, что завел любовницу. Информацию выдал скупо: «она старше меня, разведена и живет одна».

Я ничего не говорил мамке Юлии, что меня скоро «посодют», но она женским чутьем ощутила скорое расставание, а поэтому неистовствовала в постели и кричала так, словно с неё живьем сдирали кожу. Утром я, опустошенный, с трудом приползал домой и заваливался спать. Мамка Юлия выпивала меня досуха.

Наконец, последняя ночь перед судом. Днем я одури наслушался группу Омега, любимые пластинки: Звездным путем, Гаммаполис, Девушка из Будапешта, а вечером оказался у мамки Юлии. С бабами было просто: получил удовольствие и отвалил, но мамка… мамка Юлия оказалась великолепной любовницей. Я не ожидал, что буду ласков и нежен с ней. В последнюю ночь мамка Юлия превзошла саму себя. Она, выгибаясь и трепеща всем телом, вознесла нас выше крыши. Жильцы дома, кто в эту ночь занимались любовью, нам дружно позавидовали. Они так и остались в своих постелях, а мы очутились в ночном небе, раскинувшимся над нами шелковым шатром, с нашитыми на нем дешевыми пайетками из звезд.

Последнее усилие, эякуляция, и я, мокрый как мышь, откинулся на простыни. Мамка Юлия в последний раз громко и радостно закричала, и утомленные любовными играми, мы уснули в объятиях друг друга.

Рядом с постелью сконденсировалось черное облако, из которого шагнула фифа. Она, брезгливо оттопырив губы, саркастически прокомментировала: «Вот, значит, где весело проводит время, мой недорослик-замухрышка. Я думала, он ждет меня, чтобы узнать о своем предназначении, а он кувыркаешься с какой-то жирной старухой. Геронтофил козлиный! Брр, ну и вкус у тебя, Алимчик. Хоть бы нашел бабу помоложе, и не такую страшную уродину. Впрочем, что ожидать от такого отребья? Боже, с каким убогим материалом приходится работать. Ладно, эмоции в сторону, надо работать. Зря, что ли время тратила на этого олигофрена».

Фифа схватила лежавшего парня за нос, и её передернула от омерзения. Нос был жирный и скользкий. Парень подскочил в постели и стал оглядываться испуганными глазами. Это был я. Увидев фифу, несказанно удивился: «что ты тут делаешь?».

Фифа хмыкнула:

– Искала, чтобы ты выполнил свое предназначенье, и удивилась, обнаружив рядом с этой вульгарной особой, – и пальцем ткнула в мамку Юлию.

– Осторожнее, а то разбудишь её, – я встревожено посмотрел на спящую любовницу, слова «вульгарная особа» я предпочел не заметить, иначе фифа еще больше будет изощряться в издевках, и оскорблять мамку Юлию.

Фифа скривилась:

– Не бойся, она так крепко спит, что её из пушки не разбудишь, – она демонстративно несколько раз громко хлопнула в ладоши. – Видишь, даже не пошевелилась. Молодец, видно, старался изо всех сил, так бабу измочалил, а теперь, – она, приставив указательный палец к моему лбу, с нажимом повторила. – Ты обязан выполнить своё предназначенье.

От слов фифы у меня привычно закружилась голова, и пришел в себя в своей квартире. С улицы в кухонное окно светил прожектор, и на полу – из кухни в коридор – пролегла световая дорожка. В квартире было тихо, мать спала. Мне – по повеленью фифы, – надо исполнить предназначенное. Все. Точка. Было неизвестно, что должен сделать, но пока на цыпочках крался по квартире, в голове разворачивался порядок действий, которому должен следовать, как робот с заданной программой.

Сначала – лечь в постель и уснуть. Ровно в полночь проснуться. Пройти на кухню и выбрать тесак для мяса. Зайти в соседнюю комнату.

Дальше – черный провал. Очнулся на пороге своей башни. Ночной воздух остудил мое разгоряченное тело. Я обхватил руками голову и завыл, глядя на светящуюся недобрым желтым светом половинку луны: у-у-у. Половинка луны стала расти, заполонила все небо и грозила упасть на меня. Я упал на колени и прошептал: «луна, ты всегда была у меня с правой стороны, подскажи, что делать». Но луна молчала, не желая общаться со мной. В одном из лунных кратеров вдруг появился сгусток тьмы, что в одно мгновение достиг меня, из тьмы появилась фифа. Её глаза мерцали серебром, и отверзлись губы, что прошептали: «Где ты? Я устала ждать».

Я, как китайский болванчик, закивал головой:

– Да, да, – и неожиданно добавил, – моя госпожа (раньше это слово я под любым предлогом старался не произносить). – Скоро буду.

Фифе понравилось, что наконец-то назвал её госпожой, одарила меня улыбкой и победно воздела вверх руки:

– Твои бесенята-алимчики наконец-то вздохнут спокойно! Ты рад этому?

Я опять, как китайский болванчик, часто-часто закивал головой:

– Да, моя госпожа, да, моя госпожа.

На стоянке возле башен уныло дожидались своих хозяев стадо брошенных на ночь автомобилей. Я прошелся сквозь него и выбрал нашу, простенькую, машиненку. Её легче открыть, с иностранными тачками возни много. Извини, владелец, только прокачусь на ней до фифы. Обещаю, что верну машиненку в целости и сохранности. Автомобильчик неожиданно бодро завелся, и я поехал к фифе. Дальнейшие события помнились урывками, словно уснул и просыпался в те мгновения, когда надо было что-то делать.

За высоким забором – давно известный особняк, спрятавшийся в темных купах деревьев. В окнах, как и на улочке, нет света. Так даже лучше. Легко перемахнул через забор, и оказался у заветной двери. Она закрыта, но у меня почему-то оказался запасной комплект ключей. Я – человек запасливый.

Дверь открывается, и дальнейшие мои действия распадаются на шаги.

Шаг первый.

В холле нет света, но я так часто здесь бывал, что легко, как тень, скольжу сквозь ночную тьму, окутавшую две квартиры. По винтовой лестнице взлетаю на второй этаж и попадаю в атмосферу субтропиков. Зимний сад, – это лабиринт, в котором легко запутаться и выйти в окно, но у меня есть путеводная нить, что позволяет легко обойти все препятствия и вступить в чертоги второй квартиры. Это тончайший платочек, который обронила в нашей квартире фифа. Я шел с закрытыми глазами и почувствовал, как ко мне стали осторожно прикасаться маленькие лапки, а потом раздался повелительный голос зеркальной фифы: «Поднимите ему веки!»¹¹. Маленькие лапки тут же раскрыли мои глаза. В огромных зеркалах коридора и комнат вспыхнул инфернальный свет, и в нем стали резвиться бесенята-алимчики и, дергая за одежду, стали тихонько спрашивать: «ты выполнил свое предназначенье?» Зеркальная фифа взмахнула хлыстом, и мои мелкие отражения разбежались по углам. Зеркальная фифа была еще краше, чем её хозяйка, в алом переливающемся одеянии, волосы шевелились, словно змеи; она завораживала, от неё нельзя было отвести глаз. Я невольно сбавил шаг, любуясь зеркальной фифой. Она повторно взмахнула хлыстом, приглашая следовать дальше: «Тебя ждут, тебя ждут».

Едва я проходил мимо одного зеркала, как оно погасало, и свет еще ярче вспыхивал в другом зеркале. Бесенята-алимчики смотрели на меня с обожанием и старались держаться поближе. Они знали, что я мог появиться здесь только после исполнения предназначенья, Теперь они не будут развоплощены, и есть надежда остаться в этих зеркалах навсегда. Зеркальная фифа, сопровождавшая меня, неожиданно погладила меня по голове.

Я помнил, что в квартире на втором этаже легко заблудиться, поэтому попросил зеркальную фифу проводить меня к её госпоже. Интересно, слово «госпожа» далось мне совсем легко, видно смирился, что с тем, что надо так её называть. Зеркальная фифа подозрительно смерила меня взглядом, словно попыталась прочесть мои мысли, кивнула головой, и заскользила по зеркалам. Я следовал за ней. Мне показалось, что я переселился в призрачную зеркальную страну, полную загадок и тайн, и в призрачных зеркальных далях течет совсем иная жизнь, чем за стенами особнячка. Зеркальная фифа показалась мне более живой, чем её госпожа. Она была рядом, я чувствовал тонкий запах духов, слышал её дыхание, но не слышал своих шагов. Бесенята-алимчики, надувшись от важности, окружили меня стайкой и шли вместе с нами. Мы скользили из одной комнаты в другую, и мне показалось, что мы идем по закручивающейся спирали, из которой мне никогда не выбраться.

– Скажи, ты исполнил предназначенье? – спросила меня зеркальная фифа.

– Да, – буркнул я.

– Так расскажи, не томи душу.

– Разве у зеркального отражения есть душа? – недоуменно я хмыкнул.

– Да, – зеркальное отражение гордо подбоченилось. – И более глубокая, чем у вас, натуральных.

– Тогда ты должна быть госпожой.

Зеркальное отражение яростно сверкнула глазами:

– Всему свое время, несчастный человечишка.

Ох, и нешуточные страсти кипят в этой квартире, но не стал спорить, мне нужна была только фифа.

– Веди, веди, – я не стал тратить силы на споры с её отражением.

Шаг второй.

– Приготовься встретить свою госпожу, – прошептало зеркальное отражение, и я, наконец, вступил в комнату с фальш-окном на потолке, где по небу неслись тучи, и в разрывах сверкали звезды. У алтаря с зажженными черными свечами стояла фифа. Огни свечей дрожали и колебались, а вместе с ними менялась женская фигура, то вырастала до потолка, то съёжилась до пола, но ни в одной из поз она не теряла своего горделивого величия. У фифы бледное, словно высечено из мрамора, лицо, глаза, словно глубокие синие озера, и кроваво-красные губы. Она была в голубой хламиде, которая, несмотря на мешковатость, выгодно подчеркивало её тонкую фигуру. Фифа взмахнула руками, и мне показалось, что они превратились в крылья, огонь свечей затанцевал и погас, и от фитилей вверх потянулись узкие струйки дыма. Еще один мах руками-крыльями, и я стоял у алтаря, ярче тысячи солнц вспыхнули свечи, и свет ослепил меня.

– Ты исполнил свое предназначенье? – голос фифы опасно вибрировал. – Помни, если побоялся его исполнить, я растопчу тебя. Отвечай!

– Да, госпожа, – склонив голову, ответил я, – выполнил.

– Не тяни, рассказывай!

– Моя госпожа, – мой голос полон почтения, – я не умею толком говорить. Лучше покажу, как сделал.

– Хорошо, и не пытайся мне лгать.

Шаг третий

– Я никогда не лгу, – и оказываюсь за спиной фифы, в руке серебром вспыхивает тонкое лезвие ножа. Зеркальная фифа тихонько вскрикивает, понимая и страшась того, что сейчас произойдет, тянет руки, её лицо искривляется в гримасе, она не успевает, а я левой рукой зажимаю фифе рот, и тонкое лезвие ножа в правой руке вспарывает тьму и алебастровую кожу на шее. Я отскакиваю назад, чтобы не запачкаться в крови.

Фифа булькает, хрипит, с трудом выталкивает: «зачем ты убил меня?», хватается руками за горло, пытаясь зажать рану, но кровь протекает сквозь пальцы, падает на пол, испуганные глаза стекленеют, и бьющееся в агонии тело замирает. Возле растрепанной головы фифы расплывается черная лужа крови. Фальшивая луна в фальш-окне заливает комнату холодным серебряным светом, черные свечи, еще раз вспыхнув, потухают, а из черных зеркал на меня с отчаянием смотрит зеркальное отражение фифы.

– Радуйся, теперь ты стала госпожой и можешь занять её место, – слышу я свой, такой чужой, голос. С лезвия ножа стекают капли крови.

Потрясенная зеркальная фифа что-то пытается произнести, но зеркала покрываются сеткой трещин, дробя зеркальное отражение на мельчайшие части. Из призрачных глубин зеркал ко мне тянется женская рука и слышится полный отчаяния голос: «помоги, освободи меня». Ничему, не удивляясь, я рывком выхватил двойника фифы из глубин треснувшего зеркала, и меня осыпал дождь из мельчайших осколков стекла. На месте осыпавшихся зеркал – голые кирпичные стены. Руки зеркальной фифы, до этого бывшие холодными, становятся теплыми, в глазах попеременно страх, восторг, отвращение и презрение. Теперь она, главная, а не та кукла, лежащая на полу в луже черной крови. Я повернулся, чтобы уйти, но новая фифа шипит:

– Стой, чудовище! Ты не боишься, что тебя надолго посадят за… (слово «убийство», она, страшась, не произносит вслух, я подарил ей жизнь, но мы понимаем друг друга).

Я пожимаю плечами:

– Я изгой.

– Но зачем ты так поступил? – продолжает наседать новая фифа.

Опять пожимаю плечами:

– Ты умная, догадаешься.

Новая фифа неожиданно больно отхлестала меня по щекам:

– За меня, за неё. Будь ты проклят!

Пощечины обожгли скулы, и я пулей вылетел из комнаты. В критском лабиринте квартиры сначала от растерянности застыл, не зная, в какую сторону мне идти. Зеркала в квартире начинают лопаться с хрустальным звоном, и по ним заметались бесенята-алимчики, заламывая руки. Они также пропадают, и на большом осколке зеркала, упавшем мне к ногам, оказался бесенок-алимчик, он тянул ко мне слабые ручки и пищал: «спаси меня, старший бро¹², спаси, я выведу тебя отсюда, только спаси». Платком, чтобы не порезаться, я взял осколок зеркала с бесенком-алимчиком и благодаря его советам благополучно выбрался из лабиринта второго этажа. Под мягкой подошвой кроссовок хрустело стекло, а с одежды на пол, звонко цокая, осыпалась стеклянная крошка. Я спустился на винтовой лестнице на первый этаж и со словами «спас одно, спасу другое», рывком вырвал из зеркала бесенка-алимчика. Тот испуганно вращал глазками, слабые ножки не держали, и он упал на попку.

– Быть тебе собачкой, – пожелал я, и бесенок-алимчик превратился в мелкую черную собачонку. – Беги к хозяйке.

Собачка, задрав куцый хвостик, звонко цокая коготками, рванула вверх по лестнице, к новой фифе, а я направился к выходу.

Шаг четвертый.

Я молился, чтобы случайно не вышел Сергей Петрович. Однако боженька был сегодня или не в духе, или маялся с похмелья, и не услышал меня, а луна – точно с левой стороны. Щелкнул дверной замок, коридор залило светом, и на пороге комнаты появился отставной федеральный судья. Близоруко щурящийся, Сергей Петрович испуганно прошамкал (зубной протез лежал в стакане воды): «ой, кто это, кто это?», а узнав меня, еще более испуганно взмемекнул аки козлик:

– Алимчик, что ты здесь делаешь ночью?

Мне искренно, до слез стало жалко бывшего сожителя матери, не сделавшего мне ничего плохого, но отвечать было нечего, поэтому плавным движением ножом, вновь сверкнувшего серебристой рыбкой, провел по горлу Сергея Петровича. Тот ахнул, совсем как фифа, схватился руками за горло, но кровь прорвалась сквозь пальцы, залила рубашку, бывший судья сполз на пол и застыл неряшливой кучей.

Шаг пятый.

Я вытащил карту памяти из регистратора и вышел из дома. Там, на второй этаже был один труп, второй на первом, зато спас от смерти новую фифу и подарил ей мелкую собачонку-звоночек. Интересно, это равноценно? Я взглянул на небо, но луна не захотела общаться со мной и спряталась за тучу. Опять привычно перемахнул через забор. Машиненка покорно ждала меня на соседней улице. Я завел еще не остывший мотор и вернулся к своим башням. Эх, машиненка, повезло твоему хозяину, не угнали тебя на покатушки и не сожгли потом, чтобы замести следы. Я тщательно, как и в двух квартирах особнячка, вытер руль от отпечатков пальцев.

Шаг шестой.

Я вернулся к мамке Юлии. Как ни странно, она не спала, что делала обычно после траха, а сидела в зале возле торшера в короткой ночной рубашке, выгодно подчеркивающей её соблазнительные полные бедра. Едва я потянулся к ней, чтобы поцеловать, но мамка Юлия отстранилась и зашипела:

– Урод, где ты был? – и, не дожидаясь ответа, – продолжила, – по малолетним шлюхам бегал? Я больше тебя не устраиваю? Зачем тогда ходишь ко мне?

Оп-па. Такого я не ожидал от мамки Юлии. Банальная ревность на пустом месте. Я залюбовался мамкой Юлией. В гневе она показалась моложе и еще желаннее. С удовольствием бы завалил её плашмя и ноги кверху, но с разъяренной женщиной лучше не спорить, поэтому молча развернулся и собрался уйти, но мамка Юлия вскочила с дивана и перегородила мне дорогу:

– Урод, я тебя спросила, – где ты был? Тебя не научили быть вежливым и отвечать на вопросы?

– Ходил по своим делам, – буркнул я.

– Врешь, сучонок. Трахнул меня, а потом побежал к другой.

Я изумленно выпучил глаза:

– У меня и в мыслях такого не было.

– Врешь, от тебя пахнет бабой.

Мне надоело препираться с мамкой Юлией, она не жена, чтобы отчитываться, и я взял её за плечи, чтобы отодвинуть в сторону и уйти.

Мамка Юлия взвизгнула и отскочила в сторону:

– У тебя руки в крови! Ты кого убил?

Я с удивлением посмотрел на кисти рук. Они действительно были в засохшей крови. Черт, чья это кровь: фифы или Сергея Петровича? Впрочем, теперь это не важно.

– Нет, это не кровь. Я неудачно открыл пакет с вишневым соком и облился, – стал сочинять на ходу, прекрасно понимая, как это глупо звучит.

Мамка Юлия схватила мою левую руку и понюхала:

– Врать ты совсем не умеешь. Это не сок, а кровь. Признавайся, кого убил.

Воистину, я хотел расстаться с ней по-хорошему. Мамка Юлия была для меня не просто очередной любовницей, она была для меня женщиной, воплотившей в себе две ипостаси: любящей матери и любовницы. Мать меня никогда не любила, от неё я никогда не увидел столько душевного тепла, как от этой бывшей порномамки. Зачем спросила про руки? Лучше бы промолчала, и я ушел в ночь, навсегда, чтобы больше не встречаться. Какая неудачная ночь! Мне ничего не осталось, как достать нож, что в третий раз сверкнул серебристой рыбкой. На белой шее мамки Юлии сначала появилась карминовая борозда, и из неё обильно хлынула кровь. В широко распахнутых глазах мамки Юлии застыло удивление, и кровь залила ночную рубашку и грудь, которую любил целовать. Мамка Юлия пошатнулась, а я, уже не боясь испачкаться в крови, подхватил на руки и отнес в постель. Её тело, еще не веря, что умерло, сначала вздрагивало в моих руках, а потом успокоилось и отяжелело. Я положил мамку Юлию на постель и укрыл одеялом. Под одеялом она была как живая.

Маленькая женщина под одеялом. Как часто мамка Юлия выпрастывала полные руки из-под одеяла и потягивалась, как сытая кошка. Потом отбрасывала одеяло, обнажала грудь и хрипловатым голосом требовала, чтобы я целовал розовые соски, которые под моими поцелуями напрягались, становились твердыми, а она жадными руками стягивала с меня штаны, бесстыдно расставляла полные ляжки, я входил в её влажное лоно. Она крепко обхватывала мои бедра ногами, и начиналась бесконечная игра в любовь. Я закрыл глаза и стал теребить вздыбившийся отросток, а потом рухнул на постель и впервые за несколько лет горько расплакался. Я обнял тело мамки Юлии, и впервые оно радостно не ответило, было холодным и мокрым от крови. Что я наделал, что я наделал. Я встал и случайно задел вазон с розами, которые недавно подарил. Вазон глухо брякнулся на пол, вода растеклась по полу, а розы, на удивление, не рассыпались.

Мне вспомнилось, мамка Юлия как-то мечтательно, закатив глаза, сказала, что в одном фильме невесту засыпали лепестками роз в постели. Я то же хотела, чтобы меня однажды осыпали лепестками розы, – задумчиво произнесла она. Что я и сделал, засыпал её ложе цветами. Потом долго мылся в ванной, смывал кровь и затирал свои следы. На душе было пусто и гадостно. Проклятая фифа, ты рада?

Шаг шестой.

Я вернулся в квартиру и прокрался в свою комнату. Я лег и пытался уснуть. Бесполезно. Фифа, Сергей Петрович, мамка Юлия. Не хватало одного важного звена. Я складывал так и этак пазлы, но картинка не получалось. Я, как раненный зверь, метался в постели и незаметно стал подвывать и вскрикивать. Сначала тихо, а потом громче, и наконец завыл в полный голос.

Дверь скрипнула, и в комнату вошла мать, сонная, всклокоченная, в длинной ночной рубашке, поверх которой был наброшен цветастый платок. Она пробормотала «опять у тебя приступ», и вышла. Потом вернулась со стаканом воды и горстью таблеток. «Выпей», – и протянула мне стакан. Я проглотил таблетки и жадно выхлебал воду. Лег лицом к стене и затих. Мать на цыпочках вышла из комнаты.

Я забылся в странном полусне. До суда осталось пять часов.

Шаг нулевой.

В котором я ничего не сделал. Но должен был сделать.

Глаза фифы: голубые, зеленые, серые, черные. Зрачки пульсировали, то увеличивались, то сужались, и тихий шепот. Зато слова были как гвозди, которые она вколачивала мне в мозг.

Мое предназначение.

Мое предназначение.

Мое предназначение.

Всякий раз, когда мы встречались, она твердила о моем предназначении, но не раскрывала, в чем оно заключалось. Её шепот вводил меня в транс, в котором слышал одно слово «предназначение». Больше ничего. Бесенята-алимчики плотно окружали меня, словно боялись, что я могу убежать, а призрачные руки зеркальной фифы часто встряхивали меня, когда засыпал.

На последней встрече зеркальная фифа неожиданно больно укусила меня за губу. Потекла кровь, и её жадно стали слизывать бесенята-алимчики. Зеркальная фифа неожиданно потерлась носом о мою щеку и проворковала: «сегодня наша госпожа объявит о твоей миссии-предназначении. Слушай и повинуйся».

Истинная фифа, взяв пиалу с китайским чаем, изящно отставила в сторону мизинец, сделала маленький глоток и дунула на меня. Я уловил горький аромат жасмина, а фифа, приблизив ко мне лицо, прошептала: «твое предназначение, твоя миссия…». Дальше ничего не помнил, но мои непослушные губы, кажется, прошептали: «я все исполню, я все исполню. Без капли сомнения».

Фифа дунула еще раз, я очнулся, и она прошептала: «свое предназначение ты исполнишь завтра в полночь. Ровно в полночь ты проснешься, едва серебряная луна заглянет в комнату, ты встанешь, посмотришь на луну, (интересно, с какой она будет стороны, мелькнула серой мышкой мысль и, испуганно пискнув, исчезла). Фифа продолжала: в памяти у тебя всплывет предназначение. Запомни:

ни капли сомнения

ни капли сомнения

совершаешь великое дело

очистишь от скверны мир.

Ровно в полночь узнаешь о цели своего предназначения.

Сегодняшняя полночь наступила и прошла. Я вспомнил, как проснулся, в окно заглядывала огромная, желтая, с ясно различимыми кратерами, луна. На ней, в бесконечно далекие годы, оставили следы американские астронавты. Об этом я узнал из книги Нейла Янга, «Лунные миссии: один маленький шажок человека – огромный шаг для человечества». Эту книгу оставил один из неудавшихся мужей матери, интересовавшийся космосом. Книгу я не читал, слишком сложно для меня, только разглядывал цветные фотки американских астронавтов в неуклюжих скафандрах на лунной поверхности и кое-как разобрал подписи под ними. Луна была посередине меня. В моей голове ясно щелкнул рычажок, словно включили радиоприемник, и на полную громкость зазвучал голос фифы, которая до этого общалась со мной только шепотом.

– Алимчик! Ты должен выполнить свое предназначение.

– Да, моя госпожа.

– На кухне возьми большой нож, который оставил Сергей Петрович.

Я повиновался и на кухне, не включая свет, в ящике стола нашел нож.

– Остро ли он наточен?

– Очень остро, я недавно точил.

– Хорошо, теперь иди в комнату, где в постели лежит женщина, притворяющаяся твоей матерью. Подойди к ней.

Я повиновался, тягучими неслышными шагами прошел в другую комнату, где в постели, закутавшись в одеяло, лежала женщина

– Убей эту женщину, которая притворяется твоей матерью. На тебе не будет греха, это не твоя мать. Настоящая мать – это я, а ты – мой…, – фифа неожиданно запнулась, а потом громко и истерично крикнула. – Убей эту суку! Убей! Она увела у меня самое дорогое – Сергея Петровича! Убей!

При словах «убей», я поднял нож и стал глазами выискивать, куда его поточнее воткнуть, чтобы сразу убить незнакомую женщину, притворившейся моей матерью. Нож взмыл вверх и едва не опустился, чтобы вонзиться в грудь женщины, но когда услышал истерический крик «убей эту суку», я понял, что не смогу убить. Моя рука бессильно упала вниз. Я узнал эту маленькую женщину под одеялом. Это была мать. Я постоял в тишине и мраке. Мать не любила, когда луна заливала своим светом комнату, и вечером задергивала глухую штору на все окно. Повернулся на пятках и вышел.

– Алимчик, ты выполнил свое предназначенье? – раздался в голове голос фифы

– Да, – бесцветно ответил, не испытывая ни гнева и злости. Чудовищная тяжесть опустилась мне на плечи и пригнула до пола.

– Ложись спать, а утром заявишь в полицию, что убил неизвестную женщину, ловко притворявшейся твоей матерью. Тебе приказал голос с небес. Не бойся, тебя не осудят, ты не будешь сидеть. Сергей Петрович обязательно поможет. Тебя признают невменяемым, отсидишь годик- другой в психушке, и выйдешь на свободу. Я буду обязательно навещать и помогать. Ты понял?

– Понял, – устало я ответил, – но перед тем, как лечь спать, я хочу навестить тебя и рассказать, как все произошло.

– Я не хочу, – капризно протянула фифа. – Я устала, хочу спать и не хочу никого видеть.

– Я прошу, – в голос подпустил просительные нотки. – Очень прошу. Ведь мы не скоро увидимся. Я хочу получить твое благословение. Увидеть и поклониться своей госпоже.

Грубая лесть сыграла свою роль, и фифа, тяжело вздохнув, с мукой в голосе, протянула. – Так и быть, приходи. Только скорее. Уже очень поздно.

Помнится, ночной воздух остудил мое разгоряченное тело. Половинка луны светила недобрым желтым светом. Неожиданно половинка луны стала расти, заполонила все небо и грозила свалиться на меня. Помнится, я упал на колени и прошептал: «луна, ты всегда была у меня с правой стороны, подскажи, что делать». Луна поменяла цвет с желтого на серебристый, и промолчала. В одном из лунных кратеров я увидел лежавших в ряд фифу, Сергея Петровича и мамку Юлию. Тогда я не предал этому значения. Я встал и пошел на автомобильную стоянку.

Так закончился, не начавшись, мой нулевой шаг.

Я лежал под одеялом, и перед глазами стояли: фифа, СергейПетрович и мамка Юлия. Стояли, смотрели, ничего не говорили, а по одежде текла обильная черная кровь. Было ли исполнено мое предназначение? Прощай, фифа. Мир твоему праху. Я не держал на неё зла. Что случилось – случилось, и в зыбком мареве сна фифа, Сергей Петрович и мамка Юлия растаяли, как утренний туман под лучами всходившего солнца. Я надеялся, что простился с ними навсегда.

Утром события второй половины этой ночи показались плохим сном, который надо поскорее забыть. Не было ничего. Дурной сон. Куда ночь, туда и сон прочь.

Но фифа неожиданно напомнила о себе в суде.

Часть 6

– Подсудимый Фейломазов, вы будет давать показания или отказываетесь от них? – настойчиво повторила судья.

Я глубоко вздохнул, провел языком по внезапно пересохшим губам и кое-как выдавил из себя:

– Отказываюсь.

Мать пискнула за моей спиной, но я не обернулся, чтобы её упокоить. Старичок-чок-чок адвокат поднял на меня равнодушные глаза, пожевал губами и продолжил что-то рисовать на листе бумаги. Я наконец понял, что адвокат рисует чертиков и ещё раз убедился, что в очередной раз разыгрывается порядком надоевшее его постоянным участникам действо. Действо, в котором всегда только одно новое лицо, в этот раз ваш покорный слуга, – подсудимый Фейломазов Алимчик. Действо давно отрепетировано и катится по заранее написанному сценарию, а поэтому мой отказ от дачи показаний ничего не меняет. Свой реальный срок я обязательно получу. Мне это не нравится, но об этом никто меня не спрашивает.

До этого я индифферентно относился к судебному действу, и тут со спины ко мне подкралась фифа и прошептала в ухо: «убей их всех, убей, как меня. Это так легко». Я повернулся. Лицо фифы мертвенно-бледное, горло фифы – от уха до уха – перехвачено ножом, а хламида залита кровью. Но она жива и настойчиво продолжает шептать: «убей, убей, как меня!». Кровь фифы заливает пол зала судебных заседаний, ползет вверх по стенам, окрашивает красным потолок и шторы, и мелкий кровавым дождиком проливается на головы мирового судьи, старичка-чка-чка адвоката, прокурорши и секретаря судебного заседания. Они еще не понимают и не осознают, как близки от смерти, еще одно – другое мгновение, и во мне проснется хищный зверь, который будет водить по сторонам страшной мордой и щелкать огромными зубами. В два прыжка я оказываюсь перед судьей и прокуроршей, что изломанными куклами падают на пол, и их кровь смешивается с горячей кровью фифы. Только вжавшуюся в стенку побелевшую секретаршу я не трогаю, провожу по её лицу липкими пальцами, оставляя кровавые полосы, и секретарша падает со стула в обморок. Старичка–чка-чка адвоката я не трогаю. Он не сделал мне ничего плохого.

Адвокат закончил рисовать и показывает мне рисунок. Я вздрагиваю: на рисунке мелкий пацанчик в ужасе закрывает ручонками глазки. Над ним навис страшный монстр, или монстра, женского рода, в которой узнаю окарикатуренные черты фифы. Да, ошибся в этом адвокате – старичке-чке-чке. Думал, сидит божий одуванчик, носом клюет и копеечку сшибает, а он мигом все понял. Уваж-жаю старичка-чка-чка!

Я с трудом отодрал побелевшие пальцы от спинки скамьи. Фифы, слава богу, возле меня нет. Почудилось. Я облегченно вздохнул. Скорей бы уже заканчивалась эта судебная тягомотина.

Судья что-то пишет, прокурорша по-прежнему увлеченно с кем-то переписывается по смартфону, а секретарша продолжает барабанить по клавишам компьютера.

Потом судья объявила, что предоставляет мне последнее слово. Я продолжаю молчать, а мать дергает меня за рубашку, а потом начинает громко навзрыд плакать. Пусть поплачет, женские слезы, хоть и материнские, просто вода, и ничего не значат.

Судья удалилась в совещательную комнату.

Я вышел в коридор и прислонился лбом к стене, оклеенной дешевыми обоями.

Иногда мне кажется, что я вовсе не жил и не живу, а придуман, от начала до конца давно пьющим горькую драматургом, что с бодуна и безденежья написал скверную пьесу, где мне отведена самая отвратительная роль – черного злодея, и мои преступления – это только иллюзии

иллюзии

иллюзии.

Ал-Грушевск – Ростов-на-Дону

апрель – сентябрь 2021 г.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Автор благодарен читателю за выбор моей книги для прочтения.

Автор также ставит в известность читателей, что ранее вышла в виде электронных книг его повести: «Долгая дорога» и «Случайный дар».

В настоящее время готовятся к публикации в виде электронной книги следующая повесть: «Озеро во дворе дома».

Автор будет благодарен за отзывы, как на эту повесть, так и на другие повести.

Примечания

1

Омега – венгерская рок группа, пик популярности – 70 годы ХХ века, лучшие альбомы в стиле спейс-прогрессив-рок

(обратно)

2

синдром Туретта с синдромом дефицита внимания и гиперактивности» ( генетически обусловленное расстройство центральной нервной системы, которое проявляется в любом возрасте и характеризуется множественными двигательными («моторными») тиками и как минимум одним голосовым («вокальным», «звуковым»), появляющимися много раз в течение дня

(обратно)

3

Geier – (нем.) коршун. Здесь – название автомобиля

(обратно)

4

Боргвард – марка немецких автомобилей

(обратно)

5

Юрка (Мальцев Юрий Анатольевич), бомж – главный герой повести «Случайный дар». Также является одним из персонажей повести «Озеро во дворе дома»

(обратно)

6

Horch 853 Special Coupe – марка немецкого автомобиля, выпускавшегося в 30 годы ХХ века. Очень дорогой автомобиль.

(обратно)

7

«Луна была крупная, сочная и пахла антоновскими яблоками» – цитата из повести С.Малашенко «Луна с правой стороны», 1926 г. Эта повесть в свое время приобрела скандальную известность. Впоследствии повесть была под запретом и её не переиздававали

(обратно)

8

Munecas Antonio Juan – испанский кукольный бренд, производитель игрушек, одежды и т.д.

(обратно)

9

Аль-Капоне – знаменитый американский гангсстер

(обратно)

10

Бенедетто Марчелло (1686 – 1739) – итальянский композитор, музыкальный писатель, а также юрист и государственный деятель.

Его брат Алессандро Марчелло (1669-1747) – философ, математик, также стал композитором-любителем.

(обратно)

11

Поднимите ему веки, – неточная цитата из повести Н.В. Гоголя, Вий, – «Поднимите мне веки».

(обратно)

12

бро – сленговое сокращение от англ. слова «brother» – «bro»

(обратно)

Оглавление

Часть 1

  Часть 2

  Часть 3

  Часть 4

  Часть 5

  Часть 6

  ПОСЛЕСЛОВИЕ

*** Примечания ***