Антракт [Ольга Емельянова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ольга Емельянова Антракт

Жизнь – все же не символ, не одна-единственная загадка и не одна-единственная попытка ее разгадать, она не должна воплощаться в одном конкретном человеческом лице, и нельзя, один раз неудачно метнув кости, выбывать из игры; жизнь нужно – из последних сил, с опустошенной душой и без надежды уцелеть в железном сердце города – претерпевать. И снова выходить – в слепой, соленый, темный океан.

Джон Фаулз. Любовница французского лейтенанта.

В детстве я была уверена, что по мере того, как человек появляется на свет, ему все по порядку дается: рождение, счастливое детство, родители, бабушки и дедушки, братья и сестры, друзья, образование, первая любовь, первый мужчина, семья, дети, карьера, свой дом, внуки…, т.е., само собой приходит. Во всяком случае, так было написано в книжках, которые окружали меня с детства в большом количестве. Там было одно условие: надо быть хорошей девочкой… Я старалась ею быть и была уверена, что это – залог счастливой жизни. И почему-то меня не настораживала та вопиющая несправедливость, что сама-то я живу только с мамой и сестрой, без папы, в коммунальной квартире, хотя моя мама самая красивая и умная. Правда, у нас, всех моих кузенов и кузин, был один папа: обожаемый нами дедушка. Когда доходила очередь катания меня на дедушкиной ноге, а выглядело это так: дедушка садился на табурет, клал ногу на ногу, я садилась на его ступню, он брал меня за руки и подкидывал ногу вместе со мной. Моему счастью не было предела. Я часто пользовалась правом внеочередного катания в силу своего привилегированного положения среди детей: правом младшей внучки. Причем, это право никем и не оспаривалось. Так мы и жили, имея одного папу на всех: на маму, на маминых сестер и на моих братьев и сестер.

В тех моих книгах ничего не было сказано о потерях, которые нас ожидают, о том, что ничего в жизни просто так не дается, и даже то, что дается или ты знаешь, что это твое, иногда почему-то кому-то становится нужней. И, наверно, за это твое надо бороться, а не отходить с гордо поднятой головой в сторону: типа, а не очень-то и хотелось…

В тех книгах не было главного: рецепта стандартного сценария жизни.

Детство

Первые годы моей жизни прошли в деревенском доме маминых родителей. Наш дом стоял в центре села, поэтому мы все звались «Серядины». Бабушка моя, Анна Ивановна, была красивая статная женщина с двумя смоляными косами, сложенными в тугой венец. Как сейчас помню ее шелковистые черные, как воронье крыло, волосы, которые она расчесывала каждый вечер. Наши кровати разделяла печка, и часто я изо всех сил старалась не заснуть, чтобы дождаться и поиграть волнами расплетаемых волос. Увы, но мне от бабушки не досталось шикарных волос. Став взрослее, я с досадой спросила у бабушки, почему же у меня на голове жалкое подобие косицы. Моя мудрая и тактичная бабуля ответила: «Зато ты у нас самая умная…». Милая моя, как часто хотелось мне без сожаления променять свой ум на копну роскошных волос!

Я была постоянным «хвостиком» бабули. Я даже держала с ней пост. Не позволялось мне только одно: присутствовать при вечерней молитве бабушки. До меня доносился ее шепот, и я понимала, что строгий Боженька, который смотрит из-за китайских роз и фикусов и знает все про всех, где бы кто ни находился, слушает бабушку, но почему-то никогда ей не отвечает.

Накануне праздников, когда избу приводили в особый порядок, мне доверялось протирать каждый листочек фикуса и китайской розы сахарной водой, чтобы блестели листочки, и тогда я вынуждена была очень близко подходить к Боженьке. Делала я это с замиранием и страхом, стараясь не встречаться с ним взглядом. Я бы могла, конечно, пропустить особо близкие к нему листики, но вдруг вечером он об этом скажет бабуле! Я знала, что наказания за это не последует, но взгляда и укоризненного слова «Что же ты, Олинка…», было достаточно, чтобы с усердием вытирать каждый листочек.

Мытье полов мы делили с сестрами, и я всегда удивлялась, как смело они ныряли в заросли фикуса и китайской розы, не опасаясь сурового взгляда Боженьки. До сих пор помню все подробности этой иконы: глаза, волосы, жест, даже цвет одежды. И, что странно, нигде не встречала ее повторения.

По воскресеньям мы с бабушкой ходили навещать «тетяку», ее отца, парализованного прадедушку Ваню. Летом его выносили и сажали на завалинку перед домом, а зимой он лежал в избе, всегда чистый, с аккуратно подстриженной бородой, в наглухо застегнутой рубахе. Позже я узнала, что наш прадедушка в годы коллективизации был оголтелым революционером и сбрасывал колокола с деревенской церкви. Церковь, конечно, была уничтожена задолго до моего рождения, но в моем детском сознании невероятным образом она запечатлелась. Когда я маме рассказывала, где стояла церковь и другие невероятные подробности, она с досадой говорила, что ничего такого не помнит.

У бабушки было четыре брата, и двоих их них звали Василиями. И все знали, о ком речь, потому что старшего звали Васька, хотя он был очень уважаемый, потому что после войны жил в Москве и возил какого-то очень важного человека из Кремля. Кстати сказать (скорее, не кстати), однажды он нас с мамой встречал на своей шикарной «Волге», и меня в ней стошнило прямо на шикарное кожаное сидение: тогда мне еще было тошно ездить на подобных авто.

А второго, младшего брата, звали Васяка. Он был большой любитель выпить и подебоширить. Впрочем, такое поведение было скорее обычным в деревне. Нет, конечно, не поощрялось! Но как бы понималось и великодушно прощалось.

И никто не задумывался, почему в семье два Васьки-то? Имен что ли других не нашлось. Но у нас есть еще вполне молодой очевидец событий, это моя двоюродная сестра Галя, которая дольше всех прожила в родительском доме и фактически воспитывалась бабушкой. И только несколько лет назад, сидя на скамейке под израильским солнцем, она рассказала мне, что, оказывается, у прадедушки Вани было две жены: Лена и Таня. И каждая из жен подарила ему по Ваське: как батюшка в церкви нарек, так и назвали. Лена умерла при родах. А к бабе Тане, своей мачехе, наша бабуля относилась очень уважительно, называла ее «неняка». Я ее запомнила как страстную собирательницу груздей. Эта стремительная сухонькая старушка всегда приносила в «запоне» (так назывался фартук) свежие груздьи, которые бабуля солила, добавляя туда какие-то коренья и листья. Вкус этих хрустящих грибов остался в той жизни, в том счастливом детстве.

А еще Галя рассказала, что мать Лены, первой жены прадеда Вани, наша прабабушка, ходила пешком в Иерусалим. Вот как витиевато проходит связь времен, событий и действующих лиц: моей сестре надо было выйти замуж за еврея, чтобы поселиться в Израиле. А мне надо было работать в авиакомпании, придумать и создать систему учета финансовой деятельности представительства и приехать внедрять ее в первое представительство, которое находится в Израиле. Так Израиль поселился в сердцах правнучек. Привет тебе от нас, прабабушка Лена: твои внучки ездят в Иерусалим на комфортабельном авто.

Прощай, папа!

Отец ушел от нас, когда мне было три месяца. Фактически, не ушел, а перестал приходить, потому что совместной жизни не было. Есть моя фотография в младенчестве. На ней видно, что кто-то держит меня на руках. Но самого держащего не видно. Мама говорила, что это и есть мой отец. Есть еще одна фотография, где два молодца, явно слегка навеселе, позируют для истории, вполне довольные собой. Посередине она надорвана. Вероятно, мама боролась со своей обидой на отца. Я смотрю на него и пытаюсь найти хотя бы одну свою черточку – не нахожу. Может, только подбородок. Все остальное – мама. Теперь я понимаю, что до последнего дня мама любила только моего отца, хотя это была не последняя и не единственная любовь в ее жизни.

Еще один обман детского воображения… Очень ярко вижу картину: ко мне спиной стоят несколько мужчин, и один из них говорит, что очень хочет сына. И произносит фразу, что если родится дочь – он уйдет от жены. Говорящий – мой отец. Мама потом созналась, что именно так все и было – добрые люди сказали. У отца родилось потом еще двое детей. Теперь у него три дочери. Надеюсь, что моим сестрам не пришлось слышать таких слов. Этим летом, последним в жизни моей мамы, она предприняла последнюю попытку показать меня отцу. Она была уверена, что он этого жаждет всю жизнь, но что-то ему мешает. Не удалось…Наивная моя мамочка! Наверно, он на самом деле хороший человек, если за всю жизнь я не слышала ни одного слова упрека в его адрес. Только однажды, при оформлении моей первой зарубежной поездки, необходимо было указать координаты отца, которых мы не знали. Горькая была для меня и мамы минута, не скрою. Да и цена вопроса была велика: поездка в Париж. Слава Богу, тогда все обошлось. Спасибо тебе, папа! Говорят, что при встрече с родными срабатывает генетическая память. Интересно, сработала ли бы она у меня, и воспылала ли бы я любовью к отцу… Не знаю. История не терпит сослагательных наклонений…

Но ведь была же и еще одна страница, последняя, в этом эпизоде длиною в жизнь под названием «папа». Я никогда не относила и не отношу себя к порывистым натурам. Но этот поступок до сих пор не могу себе объяснить. Моя сестра в этом случае просто крутит пальцем у виска. Иногда ко мне приходит страстное желание – увидеть линию горизонта. Мои близкие знают это состояние и слегка замирают в ожидании моих действий. В Москве и Подмосковье это желание не осуществить, а оно на меня, что называется, накатило. А сама красивая линия горизонта где? Конечно, на моей родине – в оренбургских степях. Тем более, в начале осени, когда рассветы слегка затуманены росой, а потом вдруг появляется солнце, и воздух становится кристально звенящим от чистоты и золота редких перелесков.

На мое счастье, на работе не было цейтнота (да если бы он и был – ведь накатило же!) Один звонок приятелю, покупка билетов и презентов, и я уже в поезде: еду сутки, чтобы посмотреть на линию горизонта. У меня достаточно времени в поезде, чтобы подумать обо всем: и о том, что мой приятель Анатоль будет слегка в недоумении, как же себя вести с этой дамочкой, и как мне себя вести с ним так, чтобы не очень опустить его статус неотразимого бонвивана и победителя женщин. Возникают же такие ситуации, когда старые приятели остаются наедине: и вроде бы близость душевная есть, и все уже было, кроме интима, а его предлагать или нет – непонятно…А без интима вроде мужик не совсем себя чувствует мужиком. Короче, понимала я, что ставлю Тольку в непростую ситуацию. Правда, недолго я мучилась думами на эту тему, потому что вдруг поняла, что обманываю себя: не нужна мне никакая линия горизонта (по крайней мере, проживу без нее), не нужна мне встреча с Толяном (хотя, почему бы ни посмотреть, как живут русские олигархи), и даже без визита в свою родную Преображенку я проживу. Ключевое слово в этой моей авантюре – Колтубанка, та тьмутаракань, в которой живет мой отец и в данный момент вершит свой нефтяной бизнес мой приятель Толян. Я захотела увидеть отца впервые в жизни. Не его, так дом, в котором он живет или жил…И задать ему единственный вопрос: почему никогда он даже не попытался встретиться со мной. Отцы моих братьев и сестер, тоже не жившие с ними, хотя бы однажды сделали попытку: написали письма своим детям или как-то обозначились в их жизни. Ни одна попытка не имела продолжения. Но попытка-то была…

Думаю, Толька тоже понял цель моего визита, потому что я рассказала ему раньше про отца и просила узнать про его настоящее житье-бытье. А, может, он забыл про это. Хотя, он тоже – бастард по рождению, и у него наверняка в этом месте тоже рана: ведь чем-то мы должны быть похожи с мужиками, хотя бы ранами!

Наконец, доехала я до этой Колтубанки, встретил меня мой расфуфыренный френд, повез по русским колдобинам на своем пятиметровом лимузине, показал свою резиденцию – деревенскую избу с евроремонтом. Довольно забавное зрелище…И, как всегда бывает, когда человек немного не владеет ситуацией и не уверен в исходе, так меня загрузил действиями и событиями, что от этой хлестаковщины у меня слегка закружилась голова. «Ну ничего» – думала я, он же все равно выдохнется и сделает паузу и тогда я спрошу, наконец, то, что давно крутится в моем мозгу: "Толь, а где живет мой папа?"

Но не тут-то было…Этот энерджайзер потащил меня в ресторан. Был день Учителя – святой праздник для нас, учительских детей. А для Толяна еще и повод показать местному бомонду: смотрите, у меня есть и такая – женщина большого города. Ребят, как всегда, было гораздо меньше девушек. И все расклады, вполне себе классические, были понятны сразу. Петрович был вне конкуренции, в него действительно трудно было не влюбиться, и девушки бросали на меня странные взгляды, видя отсутствие всякой моей реакции на его ухаживания за другими дамами. На этой почве к концу мероприятия я подружилась со всеми. Один парняга, совсем простой, муж одной из учительниц, выпив со мной на брудершафт и приобняв, тихонечко спросил: «Теть Оль, вы правда прям к Петровичу приехали?» «Конечно, Серега!» – сказала я. Он уважительно пожал мне руку.

После ресторана шоу продолжилось уже дома: душ со светомузыкой, мелькание передо мной в полуобнаженном виде, пробежки из бани и обратно, листание мужских журналов, разговоры на фривольные темы. Короче, стандартные джентельменские наборы остались не востребованы, и мы разошлись по разным спальням.

Следующий день я посвятила-таки общению с линией горизонта. Для этого Анатоль отвез меня к моему брату Васе, а утром следующего дня должен был приехать за мной. Вот и задумала я, что мы, возвратившись с моей родины, заедем-таки к моему папе на огонек. Фактически об этом, расставаясь всего на сутки, мы и договорились. Но этот повеса продолжал гуляния до утра, и уже ближе к обеду, не дождавшись его звонка, набравшись смелости, я все-таки ему позвонила и услышала довольно невнятное мычание в трубке. Из него я поняла, что он не форме потому что вчера перебрал и не может сесть за руль. Мое «мы же договаривались…, мне же завтра уезжать, а вещи у тебя….» было перебито вполне трезвым и холодным тоном, что задачи надо ставить четче, а не мямлить типа «если – может быть».

Через два часа он приехал: черный демон на белом авто. Лицо – вылитый Феликс Эдмундович. Васька, ковыляя на своей больной ноге, вышел меня проводить и тихонько прошептал: «Ну их на хер, мужиков, Лёлёк! Приезжай сразу ко мне!»

И вот мы едем на белом лимузине. Уже почти темно. Нам навстречу бредут с пастбищ коровы. Сначала молчим. Потом я, вспомнив недолгую роль жены, начинаю разговор на отвлеченную тему. Петрович ловит менторский тон и начинается длинный-предлинный диалог Петровича с Петровичем. Лейтмотив этого диалога – толкование великой книги русского народа «Домострой». И фактически, вторит ему Петрович, все беды на Руси оттого, что женщины не могут внятно сформулировать свои мысли и желания. Мне приходится с этим согласиться: ведь их же двое, Петровичей-то! И ведь какие образованные! Я-то «Домострой» не читала – вот в чем моя беда и, как оказалось, вина.

Потом он снова превратился в Толяна, сверкнул своими то ли цыганскими, то ли еврейскими глазами, и произнес фразу типа того, что не надо возвращаться в прошлое. Мужчине надо быть благодарным только за то, что он подарил тебе жизнь и не приставать к нему с глупыми вопросами – он тебе больше ничем не обязан. Из этой фразы я поняла, что он все знает про моего отца, никогда мне этого не расскажет, и эта моя линия горизонта навсегда растаяла.

Когда мы доехали до дома, была уже глубокая ночь, и такого звездного неба я не видела с детства, когда в деревне не было уличного освещения, и горели (именно, горели) только звезды. Анатоль к тому времени поостыл, но все-таки задал мне контрольный вопрос, осознала ли я свою ошибку. Услышав в ответ «да», удовлетворился полностью. Но душ в этот вечер для меня был почти холодный, не говоря уже о цветомузыке, которой не было и в помине.

На следующее утро он проводил меня на поезд, и, подсаживая в вагон, посокрушался, как я буду жить с таким пониманием жизни без направляющей руки и без знания основ «Домостроя».

Ну что ж: поездка удалась! От линии горизонта я возвратилась в подземные дворцы пролетариата. Прощай, папа! Теперь я – круглая сирота. Но традиции русской идентификации личности не дают мне забыть того, чьи обязательства передо мной закончились так и не начавшись. И чем старше я становлюсь, тем настойчивее они напоминают, обращаясь ко мне ….”Васильевна”.

Траур по цыпленку

Я двадцать пять лет не была на своей родине, там, где прошло мое детство. Летом, последним в жизни моей мамы, состоялся наш с ней визит к «родному пепелищу». Дом наш на самом деле горел. Внутри он представляет собой абсолютно удручающую картину. А внешне еще вполне цел. И даже узнаваем заплаткой на крыше и разросшимися кленами под окном. Но нет в огороде дедушкиной березы и бани у пруда, пристанища игр и озорства.

По весне, как только начинала пробиваться первая зеленая травка, я со свойственной Деве педантичностью очерчивала довольно приличное пространство перед баней и устраивала прополку прошлогодней травы, чтобы не мешать зелени равномерно пробиваться. Получалось что-то наподобие английской лужайки на заднем дворе деревенской усадьбы. Моих чудачеств не понимали, но относились снисходительно: ребенок трудится! Бабушка даже приносила обед мне в «поле» в кукольной кастрюльке, чтобы не отрывать дитя от благородного занятия. А эту лужайку все обходили стороной, чтобы не затоптать травку.

Теперь уже не построить наше генеалогическое древо: ушли наши предки, потомки разбрелись по миру. Веточки наши подрастают и в Израиле, и в Канаде. Некоторые ветви засохли. Навсегда останется загадкой, откуда в нашем деревенском роду появилась девочка с грустными глазами, тонкими чертами лица и изящными дворянскими ручками. Благодаря этой улыбке природы я с детства пользовалась некоторыми привилегиями. Правда, я тогда считала это своим недостатком и изо всех сил старалась доказать, что мне любой деревенский труд по плечу. Но мой дедушка, глядя на худенькие длинные пальчики трудолюбивой внучки, как-то произнес: «Наверно, с аристократической повозки упала». А, как известно: «…как вы яхту назовете, так она и поплывет». Вот и плывет по жизни трудолюбивая аристократка с изящными запястьями, тонкими пальцами и грустными глазами.

Жила с нами по соседству, через символически плетеный забор, крикливая тетка Аниска. Была она дама экспансивная, но отходчивая. Такого же характера была и вся ее живность. Самыми демократичными были цыплята, которые питались по двойному рациону: и на своем дворе, и на нашем. Однажды, возмутившись беспардонным поведением пернатых, дедушка попросил меня их разогнать, бросив в них камешком. Меткий камешек попал в цель, и один бедный цыпленок пал смертью храбрых. Боже, что за реакция последовала за этим событием! Мой погребальный рев был слышен всей деревне и продолжался до поздней ночи. Все увещевания были напрасны. Даже Аниска, всполошившись, пришла узнать, что случилось у соседей. Дедушке пришлось раскрыть тайну убийства. Видя мою безутешность, добрая анискина душа дрогнула, и она простила мне мой грех. Но не я себе! Траур по цыпленку носился еще долго.

Чтобы закончить с куриной темой… Бабушка наша славилась на все село своими кулинарными способностями. Только теперь можно оценить ее труд. Летом нас собиралось под крышей гостеприимного дома до пятнадцати человек. Был у бабушки тот самый брат Васька, который приезжал из далекой и загадочной Москвы. Был он любитель выпить и закусить и очень любил свою сестру за хлебосольство. К его приходу всегда готовился праздничный обед, и самый вкусный кусочек отдавался ему. Наверно, очень уж велика была моя любовь к вареной курице, если я посмела ее высказать публично в присутствии гостя. И нарек меня дядя Вася «наша евреечка». Через много-много лет, когда я стала совсем взрослой, судьба не раз меня забрасывала на землю Обетованную, как будто памятуя о моем «крещении» в детстве.

Самым любимым развлечением моего детства были поездки с дедушкой на мельницу. Никто, кроме меня, желания сопровождать дедушку не выказывал, и для меня это стало почетной обязанностью. Мельница была не классическая, водяная, а, наверно, электрическая, потому что внутри нее все сильно гремело и гудело. Мы приезжали туда на тарантасе, запряженном лошадью. Я важно восседала на мешках с зерном, по-взрослому повязанная белым платком. Главный мельник, Микитон, наш сосед, почему-то всегда задавал вопрос, чья я дочка. Услышав ответ, интересовался, слушаю ли я маму. После моего уверения в послушании маме, дедушке и бабушке он хвалил меня и позволял подняться по белой от муки лестнице на самый верх жерла, внутри которого клубилась пшеница. Мне было страшно, и я была счастлива. Моя миссия заключалась в насыпании в мешки отрубей. Отруби были еще теплые от переработки и вкусно пахли хлебом и электричеством. (А совки, которыми насыпались отруби, остались в супермаркетах для насыпания сухофруктов или заморозки. Каждый мой поход туда сопровождается обязательной покупкой чего-нибудь сыпучего в память о детском счастье – чтобы подержаться за совок). По дороге домой мы останавливались у колодца, умывались и пили обжигающе холодную воду. В этот миг я любила весь мир и больше всего того, кто подарил мне это счастье: папу – дедушку Петра Яковлевича.

Мама. Сергей Иванович

Мое дошкольное детство прошло на кожаном диване в учительской школы, где мама работала. Мой режим был отмерян звонками на урок и с урока. После первого урока, в течение которого я досыпала, и звонок с которого меня окончательно будил, я ходила по школе и с нетерпением ждала времени, когда можно было нажать на кнопку звонка, извещавшего об окончании урока. Как маме удавалось меня занимать все это время – не представляю. Но мое время было расписано по минутам. И на перемене я должна была отчитаться о проделанной работе. Что интересно, такая жизнь не выработала во мне пресыщение школой. По-прежнему я с трепетом захожу в здание школы. Но учителем я не стала. И никогда не стремилась к этому. Навсегда осталась во мне невероятная дисциплинированность, как будто события моей жизни отмеряет вечный звонок.

Мама преподавала русский язык и литературу. Ни одно мероприятие в нашем поселке не проходило без ее участия. Если это было светское мероприятие, я была рядом с ней и по возможности участвовала. Если дети не допускались, я дожидалась ее в «кулисе». Помню, на какой-то конференции я лихо декламировала стихи, заканчивающиеся помпезными словами «…да здравствует 22 съезд!».

Еще моя мама была первой модницей на селе. Ее разноцветные наряды, развешанные по нашей маленькой комнатке, были самым богатым украшением крохотного жилища. Каждая ее поездка в Москву или Ленинград грозила очередным вызовом женскому населению нашего поселка и вздохами – мужскому. Недавно мне показали неизвестную фотографию моей мамы в молодости. Я была поражена, с каким вкусом одета и причесана эта деревенская женщина. А уж об ее осанке ходили легенды.

Так же модно и красиво мама одевала меня. Причем, началось это с первых дней моей жизни. Говорят, что на колыбель, которую привез для меня отец, ходили смотреть всем селом. А слава об иссиня-белых пеленках, кипяченых в пургене и клее, переросла в уверенность, что ребенок в такой чистоте долго не выдержит. Бабки-старухи сокрушались и говорили: «Помре…» Когда вопреки всему я выжила, и впервые мама вывела меня на улицу в необыкновенном костюмчике, и то, что было в костюмчике, со всеми прохожими вежливо здоровалось, по селу бежала детвора и кричала «У Серединых чудо!»

Первого сентября, в день начала моей школьной жизни, у нас с мамой не сошлись взгляды на мой школьный наряд. Конечно, все было куплено с большой любовью заранее в какой-то из столиц. И, конечно, все это мною примерялось и было одобрено. Но когда, надев все это (помню только оранжевые носочки в белую полосочку и белые бантики в оранжевый горошек), я вышла на крыльцо и увидела, во что одеты в этот торжественный день мои подружки, то в ультимативной форме заявила, что в этом наряде из дому не выйду. «Вынарядила!» – возмущенно заявила я. Все увещевания мамы были напрасны. Даже моя учительница, проходившая мимо, пыталась переубедить меня. Куда там! Жажда справедливости и всеобщего равенства кипела во мне!

Летом, в возрасте семи лет, я с подружками увлеклась рыбалкой. Откуда взялись, и кто делал для меня удочки – не помню. Но когда я, гордая, приходила с уловом, состоящим из нескольких маленьких рыбешек, мама непременно их засаливала, и мы их торжественно развешивали вялиться. Сосед, милиционер, хитро подмигивая, говорил: «Кормилица!».

Был год, когда в нашем краю со страшной силой расплодились суслики. Власть ничего лучше не придумала, как обязать каждого ученика бороться с этим природным катаклизмом. И в знак успешности этой борьбы необходимо было к назначенному сроку каждому принести в школу по две шкурки суслика. Уклонившихся от этой классовой борьбы, естественно, ожидал общественный позор. Ну что было делать моей маме, имеющей двух учениц в семье и не имеющей ни одного мужа, которого можно было организовать на поимку сусликов?

А процедура поимки суслика состояла в выливании его, бедолаги, из его же собственной норки. Выглядело это так: в норку один человек лил воду из ведра, а визави в это время держал на норке руку в виде полукольца с целью сцепить его на горле у бедного вынырнувшего из своей затопленной норки суслика. Процедура не для слабонервных, правда? А тем более, не для девочек, воспитанных в гуманной среде на сказках Андерсена и братьев Гримм. Но ведь мама – секретарь парторганизации, как же она может пренебречь народный почин! Видя, как я лью слезы над судьбой суслика, мама отправила меня домой как несправившуюся с партийным заданием. Как она решила эту проблему – не знаю, но на нашей двери вскоре красовались четыре свежевыпотрошенные шкурки, которые мы с сестрой, как все, гордо отнесли в школу и положили на алтарь урожая зерновых.

На протяжении всего детства мама была для меня непререкаемым авторитетом. Только однажды я почувствовала неуверенность в ответе на мой вопрос и поняла, что есть вещи, с которыми надо разбираться самой.

Мы часто ездили на трамвае в нашем городе по одному и тому же маршруту. Какое самое распространенное занятие для ребенка в трамвае? Читать вывески и спрашивать маму, что это значит. Однажды я прочитала незнакомое слово «ИЗОТОПЫ». Естественно, сразу был задан вопрос, что это такое. Мама сказала, что это магазин, в котором продают научную литературу. «Но почему он так называется и кто такие эти изотопы?» – не унималась я. На это было произнесено что-то невнятное, что было не свойственно ей, учительнице. Я поняла, что она этого не знает, и смутилась за нее. Больше я не задавала этого вопроса, и каждый раз, проезжая мимо этого здания, пугалась и его сурового серого вида, и тех зловещих изотопов, которыми оно было населено. Я строила планы, как зайти в это здание и все-таки узнать, что же это такое. Но как? Я пыталась найти себе попутчиков для этого мероприятия, но оказалось, что это никому неинтересно. Когда я повзрослела и стала передвигаться самостоятельно, вывеску сняли, и в этом здании расположили какой-то НИИ, которых в то время было больше, чем магазинов, и для меня так и осталось тайной, что же скрывалось под этой странной вывеской.

Мама всегда пользовалась большим успехом у противоположного пола. Почему при этом она так и не смогла из большого количества воздыхателей и мужей выбрать единственного? Был один Вася, проживавший в Ленинграде. Это был третий Вася на мамином пути. Отца моей сестры и моего тоже звали Василиями. Так вот, роман с Василием третьим был очень непростым. Мама ездила в Ленинград, приезжала оттуда вся такая трепетная. Даже я, совсем еще маленькая, любила этого Васю, потому что мама была уж очень хороша после встреч с ним. Несколько раз и он приезжал к нам. Смутно его помню. Кажется, их союз не состоялся из-за нас с сестрой. Наверно, ему была нужна только мама…

Был один достойный мужчина в ее жизни, встречу с которым ей подарила судьба в зрелом возрасте. Я очень хорошо помню статного полковника строительных войск. Он руководил строительством города, в котором мы жили. Звали его Сергей Иванович. Светлая ему память! Когда он приходил в наш дом, с ним вместе врывался праздник. Причем, праздник не разухабистого веселья, а праздник души. Он вносил в дом надежность, ласку. Даже я, двенадцатилетняя девочка, начинала чувствовать себя кокоткой. Как он пел романсы, аккомпанируя себе на рояле! Даже в морозы он всегда приходил в наш дом с цветами. А как он хвалил мамин лимонный пирог! А как светились мамины глаза! Больше таких пирогов у мамы никогда не получалось.

Долгое время у нас стояла мебель, подаренная им нам на новоселье. Долго я носила военную рубашку, которую он по моей просьбе мне подарил.

К моменту их встречи с мамой у них обоих было много душевных травм и острое желание обрести родную душу. Кажется, они нуждались друг в друге и поняли это. Если бы мама решилась связать с ним судьбу, мы все: и мама, и я, и сестра, прожили бы другую, более женскую, жизнь. И Сергей Иванович не так быстро бы покинул этот мир. Мне бы очень хотелось, чтобы в ином мире они встретились! Вот тогда бы они уже точно никогда не расстались!

Был в жизни мамы период, когда она хотела найти ответ на вопрос, на который нет ответа: почему ни у нее, ни у ее дочерей не сложилась личная жизнь. Причем, каждая стремилась по-своему, у каждой было по несколько попыток, но результат отрицательный: или мое полное одиночество, или уж совсем кошмарная история моей сестры, похожей на Жаклин Кеннеди: проживание в одной квартире с мужем шизофреником и сыном алкоголиком.

Как человек образованный, она начала с базовой книги: библии. Но так как это слишком многогранный труд, то в ходе прочтения у нее возникло еще больше вопросов, причем, уже вселенского масштаба. В то время часто по улицам ходили парочки вербовщиков адвентистов седьмого дня, и моя мама и им пыталась задавать вопросы, список которых все возрастал и возрастал. Постепенно по определенным дням к нам стали приходить интеллигентного вида женщины для углубленного изучения библии. Мама пыталась меня приобщить к этим бдениям, но после того, как я сказала, что считаю общение с Богом процессом интимным, и то, что мне непонятно в Библии, значит, пока мне это не надо понимать, а толмачи для этого мне не нужны. Потому что они не апостолы, а обычные люди, которые, в принципе, зарабатывают этим на жизнь. Больше на эту тему у нас разговоров не было, да и тетеньки стали приходить реже или в мое отсутствие.

Следующей попыткой познания был поход на какое-то массовое сборище с песнопениями, возможно, что-то типа Аум-Сенрекё. Правда, одного раза ей хватило, чтобы понять, что и этот путь не приближает ее к ответам.

На этом ее попытки закончились, и она стала просто читать Библию. Особо любимые псалмы и молитвы она заучивала наизусть. В книге есть несколько десятков затертых страниц – это те самые псалмы и молитвы. И до сих пор я повторяю ее совет, который она давала тем, кто жаловался на свою память: «Надо учить молитвы и стихи».

И еще была одна книга, чтение которой она перемежала с Библией. Это Дейл Карнеги. Фактически, это светская библия, потому что там даются очень простые ответы на все вопросы. Но есть одно но: эти советы не всегда уместны для русского менталитета. Но ей так хотелось, чтобы она и ее дети жили в том мире, где на доброе слово и улыбку отвечают тем же.

Моя сестра упрекала меня, что я создала маме тепличные условия, и у нее абсолютно искаженное понятие действительности. Это правда, я старалась баловать ее в мелочах и оградить от чего могла. Как-то из одного из санаториев она привезла новых друзей: семейную пару, состоящую из жены – биолога, доктора наук, академика, и мужа, личного летчика маршала Рокоссовского. Их звали Елизавета и Николай. Дальше не помню. Как-то они приехали к нам в гости. Абсолютно прелестнейшие люди, нахождение с которыми вызывает трепет, и любая их фраза или незначащий эпизод из жизни – это страница истории. Но, боже, как же они были наивны в повседневной жизни! Мы с моей подругой помогали им решать какие-то бытовые вопросы, у них была куча планов на несколько лет вперед, но вскоре они ушли из жизни. На их примере я поняла, что наивность в таком возрасте – это защитная реакция на жестокость жизни. Накануне своего ухода Елизавета позвонила из больницы. Зная, как кормят в больнице, даже академиков, я приготовила рыбу с пюре и приехала ее навестить. Вид у нее, конечно, был очень не ахти, но она сказала, что такой вкусной еды она не ела никогда в своей жизни. И еще мы очень долго разговаривали об их и моих планах переезда в Россию. Для личного летчика маршала Рокоссовского и академика, оказывается, были те же барьеры, что и для меня. И они были готовы их преодолевать. Хорошо, когда рядом люди, не делающие бизнес на этой наивности. Им не повезло.

Память у мамы была хорошая до последнего дня. Последний день наступил так стремительно, что никто и не понял, что он – последний, даже, наверно, она сама. А Дейл Карнеги так и остался лежать на подлокотнике ее кресла.

Бабушка

Моя бабушка закончила один класс церковно-приходской школы. Мудрости и остроты ума у нее было на нескольких философов. С каким интересом она слушала «постановки», которые транслировали по радио! Прослушивание происходило поздно вечером, когда в селе выключали свет. Если учесть, что день бабушки начинался в четыре утра, то должна быть большая любовь к искусству, чтобы до двенадцати слушать радио. Я силилась не спать и слушать вместе с ней, но почти всегда засыпала, недослушав до конца. На следующий день за завтраком она мне пересказывала сюжет со своими комментариями.

Очень мне нравится одна история, которая ярко характеризует нрав моей бабушки, да и, пожалуй, всех женщин нашего рода. После войны стали возвращаться домой мужчины. Вернулся муж сестры дедушки. Приехал он нагруженный трофеями, и это событие готовились бурно праздновать. Наш дедушка был в плену, и к этому времени судьба его была неизвестна. Пришла Даша, сестра дедушки, звать бабулю на торжество. Она отказывается.

Говорит:

– Вы все с мужьями будете, а я одна.

Даша ей на это отвечает:

– Беда какая! Да ты промеж нас и видна не будешь!

На это моя гордая бабушка сказала:

– Не привыкла я быть не видной!

И не пошла на вечеринку.

А еще бабушка насильно выдала маму замуж в шестнадцать лет. Только закончилась война, парней почти всех поубивали, и ни один из пяти Колек, которые писали маме с войны, тоже не вернулись. А тут вернулся в село лихой вояка Василий. Был он на пятнадцать лет старше мамы. Мама не любила вспоминать эту страницу своей жизни. Была она короткая и трагичная. Это был первый Василий в жизни мамы. От него осталась у мамы дочь, моя старшая сестра. Наверно, оттого, что история началась с насилия, очень неудачно сложилась судьба моей сестры. Она до последних дней жизни мамы хранила в себе детскую обиду за недолюбленность. Надеюсь, что с уходом мамы обида ушла, ибо обижаться стало не на кого.

До сих пор у нас хранятся письма бабушки, где, после подробного рассказа обо всех близких и селянах, она возмущается политикой, которую ведет Китай по отношению к СССР и сокрушается о судьбе несчастных солдатиков, защищающих полуостров Даманский. Она вела обширную переписку со всеми родственниками. Даже моей подруге, побывавшей однажды вместе со мной летом в деревне, она регулярно писала письма и посылала приветы всей ее семье.

Ее кумиром был Гагарин. Его портреты висели в избе рядом с семейными фотографиями детей и внуков. А какой трагедией была для бабули весть о гибели ее кумира!

Бабуля была самой искусной кулинаркой на селе. Отовсюду приходили к ней за закваской для хлеба, которую она варила из хмеля, самой же выращенного. Ее уважительно звали Ивановна.

На лето в деревню к бабушке с дедушкой съезжались все внуки. Нас было восемь человек. Меня традиционно бабуля встречала одним и тем же возгласом: «Олинка, какая же ты худенькия!», и принималась всех кормить. Потом повзрослевшие внуки стали привозить своих друзей, мужей и детей. До последнего дня жизни бабули на утро к завтраку были или необыкновенно вкусные пирожки с картошкой, или блинчики. К завтраку она умудрялась набрать ягод в огороде и сварить из них варенье. Сладким пирогом со щавелем, которому меня научила бабуля, я до сих пор удивляю своих знакомых. Однажды, когда не было никакой начинки для пирожков, она испекла их с конфетами-подушечками. Вкусно было необыкновенно!

В день, когда бабуля умерла, развалилась ее печка в летней кухне. Тогда же закончилось и наше детство, и клан наш под названием «Середины». Больше мы никогда не встречались все вместе.

Дедушка

Мы все, четыре внука и четыре внучки, звали нашего дедушку папой. Даже те, у кого был настоящий папа. Наш папа никогда не славился особым мастерством в каком-либо деле. Но он все умел и всегда работал. У него был металлический красный ящик, в котором хранились инструменты для работы. Меня он притягивал со страшной силой. Дед сердился и говорил, застав меня засунувшей в него нос, что девчонкам не положено интересоваться такими вещами. А еще я заворожено следила за тем, как он точит о ремень бритву перед тем, как начать бриться.

Дед патологически не любил деньги. Наверно, поэтому они не особенно в семье водились, точнее, не водились вообще. Всю бухгалтерию в доме вела бабушка. Время от времени между ними возникали ссоры из-за того, что дед не помнил, куда положил деньги. Для денег было два дежурных места: заначка для непредвиденных расходов – за божницей (прости, Господи), и под клеенкой на столе. А дед умудрялся запихнуть их куда-то еще с дежурными словами: «не люблю я их». Потом они, конечно, находились в самых неожиданных местах.

Дедушка не любил вспоминать годы войны. Мы знали, что он был в плену и работал в госпитале санитаром. Он никогда не рассказывал об этом времени и не выказывал своих санитарных навыков.

После войны он работал на нефтебазе. После очередного замера нефтепродукта обнаружилась его недостача. Обвинили нашего дедушку. Суд был скорым. Он не оправдывался. Сказал только одно: «Мои дети выросли, а у начальника – совсем малыши». И пошел в тюрьму. Говорят, моя сестра, когда его забирали, кричала на милиционеров: «Дураки, отпустите моего папу!»

Начальник оказался человеком совестливым, добился перепроверки результатов замеров, и вскоре было обнаружено, что цистерна стояла криво, и замеры неверны. Дедушку выпустили.

Иногда, даже, пожалуй, часто, у него случались немотивированные приступы гнева. Выражалось это в матюгании на всех, кто попадался на пути: движимый и недвижимый. Исключение составляли мы с мамой. Бабуля, устав слушать его нелитературные изыски, говорила: «Дед, бяссовестный, вот Нина приедет, все расскажу!» Или, если я была в зоне досягаемости, грозилась, что я услышу. Гнев сразу утихал.

Мама единственная из сестер получила высшее образование. Когда она приехала с дипломом и показала его родителям, дедушка с досадой сказал: «И за эти две корки ты столько трудилась!»

Когда я приехала к дедушке с дипломом, он стал называть меня на «вы». Я возмутилась такой метаморфозе в обращении. Он сказал, что только так может выразить уважение к моей учености.

Много раз в жизни бывали ситуации, когда я корила себя за простодырство и бесхитростность. Понимала, что выгляжу по меньшей мере идиоткой и ничего не могла с собой сделать. А какой я могла вырасти в семье, где такое поведение было нормой, где никто ни от кого ничего не скрывал и не прятал?

Жил по соседству с нами куркулистый мужик по фамилии Бантиков. Глухой забор его дома был выше человеческого роста в два раза. Типа, новый русский. Скользкая была личность, но своего он никогда не упускал, да еще и чужое прихватывал. Очень обидел он нашего дедушку. Мужские обиду на женские плечи в нашем доме не принято было взваливать, поэтому причина обиды осталась тайной. Но только Бантиков был единственный человек на селе, с которым дедушка до последнего дня своей жизни не здоровался. Когда дедушка умер, Бантиков прилюдно у гроба просил, плача: «Петька, прости!»

Первой из жизни ушла бабушка. Дед отказался уезжать из своего дома и, главное, возмущался: «Как я оставлю бабку?» Утром и вечером он ходил на ее могилу, перестал есть… Мама, уезжая, просила его: «Пап, поживи хоть лет пять». Он ей ответил: «Дочка, прожить бы пять месяцев…» Ровно через пять месяцев его не стало.

Навсегда в моей памяти останется мое последнее прощание с ними: едва сдерживающая слезы бабуля и дед, машущий фуражкой вслед автобусу, увозящему меня от них навсегда, и я в автобусе, опухшая от слез. Уж плакать я всегда умела!

Прошло почти сорок лет, как их нет на земле. Горечь потери притупилась. Осталась светлая грусть и безмерная благодарность за благородство их душ.

Брат

После окончившихся с уходом наших дедушки и бабушки летних гостеваний и потери родового гнезда все вместе мы уже не встречались и не встретимся никогда, потому что двое из четырех моих братьев уже покинули этот мир.

Моя профессиональная жизнь была связана с авиацией, а самолеты в мои родные края не летали, поэтому долгое время мы с братьями не встречались. Иногда, после маминых наездов на родину, она передавала мне угрозы брата Васи, что он как-нибудь выследит мой маршрут на самолете и подстрелит его из берданки, ибо иного пути заманить меня на историческую родину не видит.

Наверно, пришел момент, когда ностальгия переросла в настоящую болезнь, и мы с мамой отправились в путь, в гости к моему брату Васе, на излечение. Нашла я его вполне узнаваемым после долгой разлуки, что меня очень порадовало. Только вот водонапорная башня, которая казалась мне упирающейся в небо, стала совсем приземистой. Я с недоумением спросила, зачем ее укоротили. Васька мне на это ответил, что это мы выросли.

Психологи утверждают, что люди делятся на три категории в своем восприятии мира: аудиалисты, кинестетики и визуалисты. Я утверждаю, что есть еще и четвертая категория: тех, кто воспринимает мир через запахи. Было мне достаточно малого: ощутить запах шпал железной дороги, смешанный с запахом угля и оренбургской пыли, тонкий аромат цветов дикого горошка и чабреца, шорох колышущейся на ветру ковыли. Я вспомнила себя беззаботной девчонкой, мчащейся босиком с ватагой ребятни по теплой пыльной дороге под ласковыми лучами заходящего солнца. Этих воспоминаний оказалось достаточно, чтобы гармония снова поселилась во мне.

А уж присутствие брата, с которымпрошло мое детство, внесло полное умиротворение в мою припорошенную урбанизацией душу. Как-то вечером мы пошли с братом жечь сухие ветки и огородный мусор. Мы просто смотрели на огонь и перебрасывались незначащими фразами. Но тихая радость от присутствия БРАТА переполняла меня. Мне вспомнилось, как мы ждали, когда дедушка оставит тарантас, наполненный сеном, на ночь во дворе. Тогда мы все забирались в него, сначала рассказывали страшные истории, а потом разбирали друг по другу звезды. Никто не покушался на чужие: у каждого было достаточно своих. Мы выбирали самые близкие маршруты, как ходить друг к другу в гости, перемещаясь с одной звезды на другую. Потом, умиротворенные, засыпали. Странно, но я не помню, чтобы мы из-за чего-то ссорились. Говорят, дети без ссор и соперничества не растут. Может, мы просто быстро мирились…

Жаль, что я не записывала фразы, которыми изъяснялся Вася. Он оказался достойным преемником нашего дедушки: балагура, острослова и матерщинника. Не все шутки звучали пристойно для моего рафинированного уха. Я понимаю, как сложно ему было селектировать слова. Но, даже, оказывается, солености из уст родных людей воспринимаются по-другому. Я брата в шутку называла Теркиным. Кажется, ему это льстило.

Меня немного удивило, что он абсолютно не интересовался моим нынешним житьем. Он так себя вел, как будто не было нашей долгой разлуки, как будто я зашла к нему в гости с соседней улицы и как будто впереди у нас вся жизнь для общения. А, может, ему просто неинтересно это знать…

Его жена говорит, что у него бывают жестокие запои, длящиеся неделями. На стене висит календарь, в котором она отмечает темные дни их общей жизни. Их больше, чем обычных. Говорит, что в это время он становится абсолютно невменяем и теряет человеческий облик. К счастью, я не видела его таким. Когда умерла моя мама, его тетя, он как раз пребывал в таком состоянии и никак не выказал нормальной человеческой реакции на это горе. Увы, эта пагуба стала давно нормой на селе в России. К сожалению, никто не в силах помочь, если человек сам не поймет, как многого он лишает себя в жизни и как калечит судьбы родных. Я молю Бога, чтобы близкие мне души нашли в себе силу для этого понимания.

Сестры

Возможно, моя сестра изменила мою судьбу в первые минуты после рождения. Когда я родилась, и ее известили, что родилась Танечка, она твердо парировала, что та, которая родилась, зовется Олей. Как ни странно, но меня часто в жизни, особенно в молодости, называли Таней.

У меня в детстве были большие проблемы с горшком, на котором я могла безрезультатно просиживать долгое время. И, как утверждала сестра, всегда не вовремя. Часто она уговаривала перенести горшковые бдения на следующий день, потому что она опаздывала в кино, а оставить меня дома было нельзя. Конечно, я канючила, но подчинялась. Я не любила эти походы опять же в силу изысканности своего гардероба. Когда я шла с мамой, никто не смел неуважительно отнестись к моей белой шапочке с бомбоном и синими и красными цветочками. Когда же я появлялась в той же шапочке в кино, но с сестрой, мой белый бомбон только и летал вокруг моей головы, ощутимо об нее ударяя. Ну и что хорошего было для меня в этом кино? Одни слезы! Лучше бы на горшке от души посидела!

Особо теплые отношения с сестрой у нас сложились после ее замужества. К сожалению, неудачного. Я чувствовала, что у нее появилась потребность в общении со мной как с отражателем мира, которого она лишилась взамен на семейную жизнь. Она постоянно рассказывала мне, как она страдает, как старается быть хорошей женой и матерью, как отстраняется от прелестей жизни, которые ей иногда преподносит судьба, в жертву той же семье, и как это не ценится ни мужем, ни сыном.

Моя сестра – очень красивая женщина. Почему так трагично сложилась ее судьба? Почему лучшие годы своей жизни она провела в садомазохистских переживаниях – непонятно. Наверно, это тот самый крест, который каждый должен до последнего часа нести с достоинством. Немногим удается его трансформировать в кружевной зонтик и эпатировать публику тем, как он невесом и как под ним комфортно в солнце, дождь и ураган. Такие женщины достойны восхищения.

Сейчас, после более чем тридцатилетнего расставания, наши пути сошлись под одной крышей чужого дома. И живем мы, две «принесенные ветром» из разных уголков существующего только в нашей памяти государства, в библейском Армагеддоне под названием Москва. Мы находимся в том возрасте, о котором остроумно сказано: «…замуж – поздно, сдохнуть – рано». Но так как именно в этом возрасте судьба нам дала шанс начать жизнь практически с начала, то нам (по крайней мере, мне) кажется, что что-то впереди еще светится. Иначе зачем вся эта клоунада?

Я хочу, чтобы так же была настроена и моя сестра. Наверно, достаточно времени потеряно на обиды, слезы и болезни.

Есть у меня еще одна сестра, кузина, дама авантюрная во всех отношениях. В детстве мне всегда с ней было весело. Она на многое в человеческом и, в частности, женском организме, открыла мои наивные глаза. От нее я узнала, как появляются дети и что этому предшествует. Должна сказать, что восторженности от этих перспектив я не испытала.

Детство у нее было несладкое в силу деспотичности характера ее матери. По этой же причине она очень рано начала самостоятельную жизнь. Имея креативный характер, она попадала иногда в очень непростые ситуации. Однажды я была свидетелем такой ситуации. К чести для нее, она всегда вовремя умела остановиться и вырулить в правильном направлении с наименьшими потерями для себя. При всем изобилии поклонников она выбрала в мужья еврейского юношу, прожила с ним долгую непростую жизнь, воспитала двух детей. Теперь она живет в Израиле, и после более чем тридцатилетней супружеской жизни с отцом своих детей решила начать новую жизнь с другим мужчиной, другом своей далекой молодости. Наверно, это называется судьба. Через некоторое время выяснилось, что это ухмылка судьбы: типа, «любви захотелось, большой и чистой….ну-ну…». И опять у нее хватило мудрости: получив этот урок, она вернулась в объятья своего мужа, и еще неизвестно, для кого это был бОльший стресс.

Хотя я младшая из сестер, но признавалась старшими сестрами самой здравомыслящей и умеющей хранить чужие тайны. Однако, был период в моей жизни, когда моя кузина не без основания стала волноваться за мое поведение и его последствия. А было это так…

Израильские университеты

Первым в Израиль уехал Гриша, племянник. Когда мы его провожали в ночном аэропорту, само по себе это было стрессом. Но когда я увидела огромную толпу красивых молодых людей, с которыми так легко навсегда расстается страна, в которой они родились и выросли, мне стало жаль эту страну. Тогда я себе сказала, что должна побывать в Израиле, так широко раскрывшем ворота страждущим и мятущимся. Меньше чем через год я действительно туда отправилась по служебным делам. Неделя пребывания там показалась мне жизнью в раю, который почему-то надо было покидать.

Гришу я нашла взрослым человеком, с честью выдержавшим испытания эмигранта и прелести пребывания в кибуце. Кроме того, у меня оказалось там много знакомых и друзей. Несмотря на плотный график, я там еще успела влюбиться! И в меня влюблялись тоже.

Наверно, в силу климатических и прочих благоприятных условий в Израиле трудно остаться незамеченной и не охваченной вниманием противоположного пола. Причем, внимание это ни к чему не обязывающее: отвечаешь на внимание – пожалуйста, не отвечаешь – извини. Ответ на вопрос, почему особое внимание испытывают на себе именно русские женщины, дала Маша Арбатова: «Вызывающе красиво одеваются только проститутки и русские женщины». Я с ней вполне согласна: на себе проверено. Ну, почему первые – понятно: это дресскод профессии, а вторые…Психологи говорят, что это своеобразная бессознательная борьба за мужчину: сколько их, бедолаг, полегло в войнах и неравной борьбе с зеленым змием! От себя добавлю близкую мне причину: таким образом женщины стараются украсить не очень богатую яркими событиями повседневность. Ведь давно замечено: чем выше уровень жизни государства, тем проще одета публика, не считая светских тусовок.

Второй раз я попала в Израиль, когда вся семья мой сестры была уже там. Я по-прежнему восторгалась этой страной, глядя на ее красоты из окна машины с дипломатическими номерами. По утрам, прежде, чем идти в офис, я выходила на набережную, расстилала большой платок, садилась на теплый белый песок и любовалась полетом чаек над чистой водой, едва волнуемой легким ветерком. В душе возникал такой восторг, который Швейцер называл «благоговение перед жизнью». Особенно восхищало меня, что вся эта прелесть и нирвана находится через дорогу от крупного мегаполиса.

Третий раз я приехала в Израиль с целью заработать денег. Причем, готова я была к любому труду, самому неквалифицированному и тяжелому: моя авиационная карьера молниеносно завершилась в силу разного рода обстоятельств. В одночасье оказалось, что мой интеллект и опыт никому не нужны и даже вредны компании. И даже присутствие мое как личности пагубно влияет на работоспособность некоторых руководителей и специалистов. Сколько было предпринято ухищрений, чтобы выдавить меня из компании! Если с такой находчивостью решаются все проблемы в компании, я за нее спокойна. Ну что тут было делать? И подалась я зализывать свои душевные и иные раны на землю Обетованную, под крылышко моей кузины. Меня не пугало обострение палестино-израильского конфликта: война, объявленная мне, сделала меня решительной и отважной.

Сначала я не понимала, почему мое страстное желание заняться примитивным трудом в Израиле воспринимается с легким сомнением. Мне говорили, что туристов обманывают: берут деньги за несуществующее трудоустройство, не платят деньги за работу и т.д. Теперь я знаю, что это так. Но для этого надо было пройти все эти круги. Адовыми их не назовешь. Израиль вообще не похож на ад. Ведь в аду не цветут круглый год удивительной красоты растения и кустарники и не растут цитрусовые деревья, увешанные никем не собираемыми плодами. Не плещутся два удивительно красивых и теплых моря… Правда, есть и третье, Мертвое… Израиль – это земля, по которой ходил Христос, в которой хранится след стопы Магомеда, поэтому по определению это – благословенная земля.

Скорее, то, что происходило со мной, было похоже на театр абсурда.

Коньячные реки – мармеладные берега

Работу я нашла на удивление быстро и, заплатив сто долларов за трудоустройство, попала работать на мармеладную фабрику. Хозяевами фабрики были два брата израильтянина. Делали они не только мармелад, но и другие восточные сладости. Мне показалось, что я попала на Ноев ковчег. Кого только не было на нем: и два веселых и шумных арапчонка, и турок, главный технолог по мармеладу, и эфиоп – главный над грузчиками и главный приставальщик к женщинам, и маленькая израильтянка, которая учила меня правилам поведения, ни слова не зная ни по-русски, ни по-английски. И, конечно же, мои соотечественники: как же без них! Что интересно, даже из моего города. Конечно, они оказались самые любопытные, а я бесхитростно рассказала о своих честных намерениях. Благодаря этим откровениям пребывание мое на фабрике было так коротко.

Чтобы попасть на фабрику, нужно было дойти до перекрестка. Правый указатель показывал на представительство корпорации ОРАКЛ. При приближении к нему я всегда с легкой досадой вспоминала, что мои знания в области систем управления базами данных по-прежнему не востребованы. Каждое утро я бежала налево: постигать науку обваливания мармелада в сахаре, чистки орехов, сборки коробок и упаковки их в полиэтилен. Между прочим, эта наука мне показалась гораздо сложнее, чем наука работы с базами данных. Я просто поняла, что абсолютно не готова к физическому труду. Вечером, когда я после трудового дня едва доползала до автобусной остановки, с которой меня забирал муж моей сестры, бывший военный летчик, работающий по соседству на пекарне, я не могла даже говорить от усталости. Миша меня ни о чем не спрашивал, потому что сам преодолел барьер от интеллектуального труда к физическому. Когда мы приезжали домой, он неизменно предлагал выпить за прошедший трудовой день. Часто у меня на это не было сил. Позже, многократно теряя работу, и иногда ее находя, я с радостью поднимала бокал за трудовой день.

Любопытно проходили на фабрике обеды. Хозяева старались так разделить работающих, чтобы одновременно не обедали все «русские». Я обедала вместе с турком, эфиопом, израильтянкой и хохлушкой Светой, давно живущей в Израиле и пользующейся особым уважением за независимое поведение. С первого дня я почувствовала особое внимание к себе со стороны турка. Его мармеладный плацдарм находился в центре цеха, и куда бы я ни передвигалась, за мной следовали его грустные глаза цвета маслин. Он приходил на обед первым, занимал место напротив и молча съедал свой обед, иногда вскидывая на меня миндалевидные глаза. Было это очень трогательно. Мы даже умудрялись вести общую беседу. Эфиоп, конечно же, сказал единственную фразу на русском языке: «Я тебъя лублу». Каждый день я узнавала новые слова на иврите и с гордостью демонстрировала свои познания перед родными. К концу недели мне стали поручать сложные технологически и легкие физически операции. Я повеселела и почти полюбила всех жителей нашего ковчега. Но тут случился конец месяца, день выдачи жалования, и обнаружилось, что я «туристка». Хозяева не стали рисковать грозящим им за меня большим штрафом, заплатили мне за труд сто долларов и распрощались со мной. Я стала безработной с нулевым денежным балансом.

Памятуя, что в бюро трудоустройства говорили, беря у меня сто долларов, что обязуются предоставить мне работу повторно в случае форс-мажора, я стала названивать им по телефону, требуя сатисфакции. Хозяин этого заведения, грузин Миша, добродушно предложил мне все забыть и пригласил выпить коньячка, принесенного благодарными клиентами. Я понимала, что мне надо осваивать и это пространство яви. Ведь для чего-то же послал меня сюда всевышний! И пошла пить коньяк. И опять это был очередной ковчег. Теперь это были лица кавказской национальности, прибывшие из бывшего СССР. Каждый из них был по-своему симпатичен. Приходил к ним парень по имени Эни, бывший Энвер, мой соотечественник, и Игорь, программист, зарабатывающий на курсы по программированию. До меня тогда так и не дошло, что все эти конторы живут на обмане «туристов» и вновь прибывших «алимов», новых репатриантов. Тогда еще я не поняла, что в Израиле существует целая индустрия, живущая и процветающая на обмане. Сейчас она стала интернациональной.

Мафия бессмертна!

Мои ежедневные звонки к Мише заканчивались его обещаниями подыскать мне хорошую работу на днях и приглашением на очередной подаренный коньяк.

Измученная ожиданиями и быстро тающими шекелями, я решила сама поискать работу в Тель-Авиве, тем более, что газетные объявления предлагали ее в изобилии и без ограничений. Вышла я из автобуса на знаменитой Тахана Мерказит, центральной автостанции, прославившейся частыми взрывами, и пошла по улице Левински, сплошь состоящей из бюро трудоустройств. Выглядели эти бюро как обычные офисы: аквариумы с несколькими телефонами, факсом, компьютером, обязательной кожаной мебелью и непременной приветливой секретаршей. Только в одном офисе меня встретил малоразговорчивый абрек, сурово нахмуривший брови на мой наивный вопрос: «Правда ли, что я могу начать работать на телеграфе штамповщицей конвертов уже завтра?». «Канэшно!» – лаконично ответил он.

Разволновалось мое жаждущее работы и денег сердце от изобилия предложений и теплоты обращения! Мне даже предложили работу секретаря в офисе. Но было одно НО: за трудоустройство надо было заплатить те же пресловутые сто долларов. Но что мне было делать? На следующий день, прихватив с собой требуемую сумму, я поехала снова устраиваться на работу.

Посоветовавшись с родными, решила я освоить профессию секретаря в офисе. Когда я пришла с этим намерением в фирму с названием «Киев», сотрудниками которой были кавказцы всех мастей с неизменными полукилограммовыми золотыми цепями на шее, заплатила сто долларов, тут и начался следующий акт комедии положений.

Пришел Валера, самый старший из клана, и больше всего внушающий доверие своей степенностью. Оказалось, что он – крестный отец всех заведений этой округи. Его речь была достаточно пламенна и не лишена харизмы. Смысл ее заключался в том, что надо как можно выше поднимать планку своих амбиций. Тем более, в чужой стране. И вовсе не обязательно образованным людям начинать карьеру с мытья полов у израильтян. «Мы не отбираем деньги, нам их приносят и отдают. Если человек хочет незаконно заработать, он рискует. А за риск надо платить» – таков был его основной тезис. В заключении он сказал, что все, что они предлагают в виде рабочих мест, в природе не существует. Поэтому задача секретаря – заманить клиента и всеми возможными средствами заставить заплатить деньги за мифическое трудоустройство. Группа поддержки при этом в виде случайно зашедших или позвонивших работодателей существовала довольно мощная и очень слаженно работающая. Кочевала она из офиса в офис: в зависимости от того, куда забрел клиент. Расклад бизнеса прост: больше одураченных клиентов – больше заработок. Тут же мне был продемонстрирован мастер-класс по рекрутированию большой группы поляков для охраны военного кладбища. Им была обещана форма, оружие, доставка к месту дежурства и обратно и хорошая плата за работу. Вид у этих поляков был вполне вменяемый, но они с радостью купились на эту синекуру, выложив крупную сумму. Расчет рекрутеров был прост: никто никуда не пойдет жаловаться, ибо туристу работать запрещено. Алим же, пожелай он доказывать свои права через суд, столько денег потратит на адвокатские услуги, что, посчитав, махнет рукой на потерянные шекели и впредь будет умнее. А, может, и сам откроет такую же фирму. Чем не бизнес?

Так я попала в логово азербайджанской мафии. Чем дольше я там находилась, тем больше понимала, что это именно мафия, ибо масштаб их деятельности был международный. Память стерла имена и лица юнцов, которые зорко следили за каждым моим шагом, жестом и словом. Расскажу две самые яркие истории, случившиеся за неделю моего пребывания на месте секретаря офиса под названием «Юлия».

Принимаю я факс, написанный с профессиональным достоинством, из города Николаева. Смысл предложения, которое делается директору компании «Юлия», тому самому мрачному молодому абреку, заключается в следующем: команда моряков предлагает свои услуги на длительный срок по управлению морским судном любого водоизмещения. Первая моя мысль по прочтении этого текста была: значит, все-таки не только «кидаловкой» занимаются ребята – и серьезные дела делают. Я обрадовалась, что и мне придется поучаствовать в этом деле.

Реакция хозяина меня ввергла в шок. Он стал вслух прикидывать, скольких человек за раз можно будет кинуть благодаря этой операции и какой это принесет барыш. Правда, его компаньон в достаточно понятных выражениях объяснил ему, что может так случиться, что он не успеет досчитать свой барыш, пребывая в здравии. Подумав некоторое время, они порешили, что пока не стоит рисковать. Мне поручили при следующем разговоре с николаевским мореходом отказать ему в вежливой форме. Мол, у нас пока достаточно экипажей, а вас поставим в очередь…

Моя реакция на следующую историю поставила крест на моей карьере. Как-то к вечеру приходит к нам в офис маленькая хрупкая женщина. Вид у нее достаточно жалкий. Такой внешностью обычно обладают женщины, покорившиеся судьбе, полностью взвалившие ее тяготы на свои изможденные плечи, очень мало от нее требующие и принимающие каждого участвующего в их судьбе за благодетеля. Моя мама таких женщин называла «божий одуванчик». Это создание, присев на краешек дивана, начинает с улыбкой объяснять, что хозяева, к которым ее определили – очень хорошие люди. А хозяйка – просто ангел. И хотя этот ангел загрузил нашу посетительницу работой на пятнадцать часов в сутки, при этом был очень добр с ней. И в силу своей доброты хозяйка просто засомневалась, долго ли выдержит ее домработница такие условия, и, дабы не взваливать на себя возможные проблемы, попросила ее удалиться. Просьба нашей посетительницы сводилась к тому, чтобы ей подыскали другое место, обязательно с проживанием, потому что идти ей некуда, а возвращаться в Москву пока нельзя, потому что она заняла деньги для приезда сюда и еще совсем мало заработала. А дома ее ждет престарелая мать и больной сын. Хозяева мои разволновались и куда-то ушли, попросив ее подождать. Я едва сдерживала свои эмоции и просила Господа вразумить этих молодцев обойтись с этой женщиной по-человечески. Мы с ней немного посетовали на сложности нынешней жизни, пожелали друг другу удачи и здоровья. Слава Богу, она нашла себе на одну ночь ночлег, а ребята обещали, что завтра устроят ее к другой хозяйке. Сто раз поблагодарив их за доброту, пообещав, что сейчас же пойдет и поставит за благодетелей свечки, наша просительница удалилась. Вот тогда и потекли из моих глаз слезы в три ручья. Хозяева настороженно смотрели на меня, потом один строго спросил о причине этой мокроты. «Вы ее не обманете?» – рыдая, спросила я. Они мне наперебой стали рассказывать истории своего бескорыстного поведения с подобными тетеньками. «В общем, Робин Гуды», – подумала и едва не сказала я.

К концу рабочего дня они объявили, что завтра и больше никогда я в офис могу не приходить, потому что именно завтра очередные обманутые клиенты в очередной раз обещали взорвать его со всеми его обитателями. Фраза не была лишена правды, потому что мне часто по телефону приходилось слышать проклятия и угрозы в адрес фирмы и ее обитателей. Так я стала безработной во второй раз уже с отрицательным денежным балансом, ибо в этот раз со мной решили не расплачиваться – плохо себя вела и не оправдала доверия клана.

Если учесть, что со времени моего пребывания в Израиле прошел почти месяц, а основную свою задачу – зарабатывание денег, я и не начала выполнять, то настроение мое портилось не по дням, а по часам. В отличие от той тетеньки, у меня был обратный билет, и денег я не занимала для поездки, но отягчающие обстоятельства в лице престарелой матери, статуса фактически уволенной и отсутствия средств к существованию присутствовали.

Но все-таки, у меня был бесспорный плюс: я приобрела неоценимый опыт работы в бюро трудоустройства практически во фронтовых условиях. И я готова была его использовать!

Лица кавказской и некавказской национальности

Услышав мой голос по телефону, Миша сразу сказал: «Ну что ж, ты теперь все знаешь. Приходи ко мне работать секретарем. Будешь работать столько, сколько захочешь» Неисповедимы пути твои, Господи! И вот я сижу на месте того человека, который обманом забрал у меня деньги. На что я рассчитывала, соглашаясь работать в его конторе? Видя характер Миши, я надеялась, что «кидаловку» можно превратить в реальное трудоустройство. Чаще у меня это получалось. Но когда мои планы были разгаданы, мне было сделано внушение, что здесь не Советский Союз, надо соблюдать законы стаи, напрягаться ради моих принципов тут никто не собирается и т.д.

Атмосфера фирмы была почти домашняя: весело разыгрывались сцены звонков к потенциальным работодателям, по вечерам устраивались веселые застолья на заработанные за день деньги по случаю прихода очередного друга или земляка. Удивительно, но не было атмосферы враждебности ни со стороны обманутых, ни со стороны обманываемых.

При всей нелюбви к импровизированным застольям среди незнакомых людей я с удовольствием оставалась на вечерние посиделки. Откуда только ни заносили ветры эмиграции людей в нашу тесную комнатку! Слушая бравурные речи не очень состоявшихся личностей, я понимала, что смелость и авантюризм – очень полезные качества. Что мне нравилось во взаимоотношении этих кавказцев – это всемирное братство и готовность к взаимопомощи. Конечно, как любое застолье с обильными возлияниями, в какой-то момент оно переходило в оргию. Этот момент надо было отследить и вовремя удалиться. Причем, всегда в сопровождении какого-нибудь абрека. Мои отнекивания в корне пресеклись раз и навсегда: женщина, особенно красивая, должна всегда ходить в сопровождении мужчины. Вах, как можно сопротивляться такому!

Большая часть моего рабочего времени проходила в разговорах с клиентами, которым просто хотелось поговорить по-русски. Причем, практически сразу было понятно, зачем человек пришел. Как правило, это были лица мужского пола возраста постаревшего Карлсона. Услышав приятный женский голос, они сразу интересовались, где мы находимся и можно ли к нам прийти. Душевный стриптиз был стандартный: здесь есть все, но этого ничего не надо, потому что все настоящее и дорогое осталось там. Было понятно, что объекту не очень-то нужна работа: ему нужны уши, которые непредвзято выслушают горькую эмигрантскую историю.

Мише, конечно, не нравилась вся эта психотерапия: она не приносила денег. Но у него созрел гениальный план: организовать бюро знакомств и поставить меня главным завлекалой. Он справедливо рассуждал, что это более чистый бизнес: девушки – более деликатный и эфемерный товар, чем работа: не получил – сам виноват. И жаловаться не на кого… Видя, как охотно мужики плачутся в мою жилетку и как благодарят при прощании, он уже мысленно подсчитывал свои дивиденды. Мы подготовили примерный текст объявления, приглашающего одинокие сердца попытать счастье и поискать для них пристанище.

Второй вариант зарабатывания денег, который предложил Миша – открытие книжного магазина. Это предложение мне было по нраву! Сидеть среди книг, общаться с книгочеями, да еще за это получать деньги! Здорово! Моя сестра, глядя в мои восторженные от перспективы глаза, заметила, что Израиль – не та страна, где чтение книг так же любимо, как в России. И даже образованные репатрианты находят себе другое времяпрепровождение. Например, эпикурейство…

Ахмед

У меня даже образовался воздыхатель: юноша вдвое моложе меня. Красив он был необыкновенно! Лицом напомнил он мне файонского юношу с фрески в Пушкинском музее в Москве. Приходил он всегда к окончанию рабочего дня, одетый с изысканной простотой, садился в дальний угол комнаты и молча смотрел. На меня. Что меня страшно смешило. Но смеяться я не могла, боясь его обидеть. А еще вместо мобильного телефона, который там называют «пелефон», обязательного атрибута любого уважающего себя алима, он носил карманный энциклопедический словарь русского языка. Словарь вызывал постоянные усмешки друзей. Зачем он его носил? Не меня же соблазнять…

Он сразу назвал меня «мамочка». И звал меня так всегда. Причем, больше никому не позволял так меня называть. И это тоже смешило. Потом он стал мне на пустом месте устраивать сцены ревности как настоящий возлюбленный. Я была в полном недоумении от его поведения. В один из последних вечеров, когда я поняла, что рокфеллеровский план покорения Израиля провалился, и мне надо возвращаться и развязывать (или разрубать) узлы, грозящие меня задушить и как личность, и как профессионала, мы неожиданно для меня переступили дружескую черту. Не скажу, что это было прекрасно. Прелюдия меня впечатлила больше. Впрочем, как почти всегда…

Рубин

По соседству с нашим находился офис израильтянина по имени Рубин. Он занимался продажей мебели. Был он человек образованный: говорил по-английски и немного по-русски. К тому же, вдовец и большой любитель путешествий. Как правило, на своей яхте и в окружении прекрасных дам. После знакомства и задушевной беседы он сказал, что эта работа и окружение не для меня. Как будто я сама не знала! Иностранцы никак не могут уяснить себе, почему квалифицированные специалисты вынуждены заниматься черте чем на чужбине, чтобы заработать лишнюю сотню долларов.

Мы часто болтали на разные темы. Как-то он попросил у меня домашний телефон, якобы чтобы подыскать и предложить мне работу.

Гуляя в последний предотъездный вечер по набережной Тель-Авива, я увидела Рубина, увлеченно играющего со своим ангелочком-внуком. Но не окликнула его: я была не одна, и он был в окружении семьи сына.

Когда я вернулась домой, сестра сказала, что мне несколько раз звонил израильтянин. Это был Рубин. Конечно, не работу он мне предлагал, а встречу с ним. Я не согласилась. Сестра мне категорично сказала: «Дура, тебе не работу надо искать, а мужа. Вот и кандидат» Наверно, она была права. Через день я уехала.

Потом мне долго снился сон: я еду на велосипеде по берегу моря навстречу кому-то едва различимому вдали. А в жизни я так не научилась ездить на велосипеде… Вот и две потерянные возможности.

Судный день

Наши коммерческие дела стремительно ухудшались, потому что волна негатива обманутых клиентов увеличивалась и стремительно накатывала на нас. То есть, судный день приближался. Оставаться на старом месте было просто опасно: Миша в офисе не появлялся, ночью вывез из него весь скарб и посоветовал мне тоже на время, до открытия нового офиса, отдохнуть. Отдыхать мне было некогда: у меня заканчивалась виза, да и его авантюрные наклонности не оставляли надежды на возможность нормальной работы. После рассказов о приключениях дня, когда сюжеты были особенно триллерные, сестра с опаской говорила: «Оля, не пора ли тебе вспомнить себя? Я за тебя волнуюсь». Поводов для волнения было достаточно. Я все чаще задавала себе вопрос: «Я ли это?». Особенно засомневалась я в своей подлинности, когда Миша пригласил меня и свою жену в каньон (большой супермаркет), чтобы сделать нам подарки. «Выбирай что хочешь – я плачу» – щедро сказал он мне. К тому времени зарплату он мне не платил несколько дней, и я с чистой совестью выбрала несколько стильных штучек. Они с женой набрали кучу всякой ерунды для себя и ребенка. А когда стали расплачиваться чеком, он оказался не подтвержден счетом в банке. Короче, липовым. Причем, Миша об этом прекрасно знал. Надеялся, что пронесет. Тем более, что таким образом он уже приобрел автомобиль и бытовую технику.

Все-таки удивительная страна Израиль! И удивительны законы этой удивительной страны: за бытовое нарушение обувают в кандалы, а за финансовые махинации просто извиняющее улыбаются: мол, sorry, денежек у вас пока нету…

Странно, что меня эта ситуация не испугала, а только появился азарт: а где пронесет? Мы все-таки пообедали в кафе, спустившись на первый этаж в том же каньоне, и поужинали большой толпой в загородном ресторане на липовые чеки. После ресторана мы набились в машину вшестером и истерически хохотали всю дорогу до дома, восхищаясь своей удалью дурить публику. Встретив осуждающий взгляд сестры, я поняла, что пора возвращаться из зазеркалья в суровую действительность.

И примчал меня ночью самолет родной авиакомпании в мрачный город, где ждал меня мой родной дом, друзья и подруги и гордиев узел проблем, рубить который было не под силу, а развязать – невозможно.

Послесловие. Два визита на Святую землю

Мои поездки в Израиль сплошь состояли из чудесных событий. К ним, наверно, относится и то, что буквально за несколько дней до отъезда я закончила читать Библию, не зная, что меня ожидает дорога в землю обетованную. Читала я ее как историческое повествование.

Визит №1 Фужеры в стиле nostalgia

Впервые в Иерусалим (правильно надо говорить Ерушалайм) я попала в сопровождении двух мусульман. Эта экскурсия была организована специально для меня – заезжей гостьи из головного офиса. Так как представительство нашей компании гости посещали часто, у работников выработался до автоматизма ритуал проведения экскурсий. Причем, четко отслеживался баланс между статусом гостя и услугами, представляемыми во время экскурсии. Мой статус был не совсем понятен местным кадрам, но на всякий случай они решили обслужить меня по VIP разряду: лучше перебдить, чем недобдить.

К особам верующим я себя не относила и не отношу, но глядя на безмолвную пустыню, простирающуюся вокруг, у меня даже не возникало сомнений, что Иисус Христос – фигура историческая и именно здесь он готовился к выполнению своей миссии.

Мы зашли в историческую часть города через мусорные(!!!) ворота и сразу попали к стене Плача. Конечно, у меня было припасено с десяток записок моих подружек и сослуживцев, которые непременно надо было положить к стене. Как всегда, я забыла про себя. Но, с другой стороны: очно обо всем попрошу, ведь это более эффективно, наивно думала я. Ничуть не бывало! Во-первых, не так просто было найти свободное место у стены: так много страждущих паломниц в отрешенном состоянии прильнули к каждому доступному ее кусочку. И каждая щербинка стены была утыкана записками.

Когда я прикоснулась к стене, мне показалось, что я попала в другое измерение: исчезли все мои проблемы, улетучились просьбы и желания. Осталась только прохлада стены, проникающая сквозь ладони во все мое существо. Прохлада обволакивала и успокаивала. Я поняла: вот она, моя защита! И ничего больше мне не нужно! И ничего, кроме слез благодарности, не исходило от меня. А, собственно говоря, это была и не я…Остановилось время и исчезло пространство…

Выйдя за заградительный барьер и сняв с головы платок, я вернулась в мир, где ждал меня улыбающийся Марат. Наверно, многие экскурсантки возвращались в этот мир с похожим выражением лица. Хорошо, что первым на этом пути был все понимающий Марат.

Потом мы вошли в мечеть, построенную на камне, хранящем след стопы Магомеда, и потеряли там нашего спутника, правоверного мусульманина. Оказалось, что он в подвальном помещении решил совершить намаз. А Марат показал мне на одной из колонн мечети изображение забавного чертика, образованное рисунком камня. Вот уж улыбка природы!

Путь к Храму Гроба Господня пролегает через сплошное пестрое и шумное торжище. Запах восточных пряностей до сих пор памятен мне. С тех пор я во все возможные блюда добавляю кари: эта пряность напоминает мне аромат Иерусалима.

Сам храм не воспринимается как цельное архитектурное сооружение. Он похож на разные главы Библии. Очень забавным мне показалось, как поделено по конфессиям пространство храма. Самое почетное место у фасада кувуклии (часовни, построенной над пещерой, из которой Христос вознесся) занимают христьяне-копты. По какому принципу делились места – непонятно. И не удивительно, что в храме идет перманентный ремонт: хозяев-то много! А порядка нет…Так это напомнило мне нашу действительность, что вроде бы сразу многое стало ясно. И грустно…

Запомнились мне на одной из икон глаза Божьей матери, выполненные из драгоценного камня. В них как будто сконцентрирована вся скорбь мира. И смотрят они прямо в душу.

Моему полнейшему растворению в Иерусалиме мешал Марат. То есть, он отвлекал внимание симпатией, которая между нами возникла. И которую он постоянно выражал. И все мои впечатления разбавлялись присутствием и вниманием неравнодушного мужчины. Мне хотелось долго-долго бродить по улочкам старого города, делая вид, что мне очень интересна древняя история этих мест. Ну, а когда на обратном пути я без какого-либо умысла показала на понравившиеся мне ностальгические фужеры, и они мне в то же мгновение были подарены, фигура Христа несколько померкла. Прости меня, Господи!

Фужеры по-прежнему вызывают восхищение моих гостей и будят во мне волну тихой и светлой грусти. Интересно, вспоминает ли эту поездку Марат?

Визит №2 Костер из записочек

Второй раз мы поехали на экскурсию в Иерусалим с моей кузиной Галей. Экскурсия была классическая и добротная. Рассказывать о предмете посещения – местах жизненного пути Христа начали сразу после посадки в автобус. Тут меня прихватила другая пагуба: безудержные слезы восторга, скорби и умиления от предчувствия грядущих впечатлений.

Не знаю, какая нервная система может переварить в один день и прикосновение к Вифлеемской звезде, и Голгофу, и Гефсиманский сад, и камень, на который положили Христа после снятия с креста. Хотя, наивно и глупо мерить всех по себе. Стояли мы в очереди, которая вела в кувуклию. Мы с сестрой – в предчувствии судьбоносного события в жизни, а рядом деловито отвечали на телефонные звонки и обыденно говорили: «Я сейчас в Храме Гроба Господня. Выйду – перезвоню».

Есть довольно распространенное понятие: намоленное место. Раньше мне казалось, что это некий снобистский штамп. Посещение часовни заставило меня поверить в это явление. Если я скажу, что слезы непрерывным потоком лились из моих глаз, то уже, наверно, станет смешно: эта барышня плачет и по поводу, и без него… Но то, что маленькое помещение наполнено молитвами всех паломников, побывавших здесь до меня, ощущалось на уровне вязкости воздуха. Это не было эффектом тесного закрытого пространства. Это было что-то необъяснимое. Я невольно опустилась на пол на колени. То же самое делали окружающие. Забытью не дали длиться долго: очередь страждущих приобщиться и освобождение помещения приобщившимися регулировал дежурный строгий священник.

Еще одна вещь меня поразила: неопалимый огонь действительно не обжигает. Конечно, каждый приобрел связку свечей, зажженных от источника неопалимого огня. Моя добрая мама раздала по свечке всем своим подружкам. Последнюю свечку я зажгла на могиле хорошего человека, Сережки Кулика. На мамину могилу свечек не осталось.

Уже темнело, когда мы добрались до стены Плача. На женской половине ее было пустынно. Но, наверно, слишком переполнены мы были впечатлениями дня, поэтому ничего, кроме яркой луны и четких очертаний стены на фоне темного южного неба я не помню. Запомнился пренебрежительная фраза на русском языке: «Только русские поворачиваются к стене Плача спиной». И почему русские так не любят своих соплеменников, особенно встречая их за границей? Но это уже другая история…

А уборщики уже приступили к своему привычному делу – выметали мусор вместе с записочками, не удержавшимися на стене.

Вспомнился язвительный Гарик Губерман, сделавшийся в Израиле примерным иудеем и непревзойденным экскурсоводом по иерусалимским святыням: «Вновь закат разметался пожаром – это ангел на Божьем дворе жжет охапку дневных наших жалоб. А ночные он жжет на заре».

Памятуя эффектное фото стареющего мачо Аксенова на фоне стены Плача, мне тоже захотелось запечатлеться. Дважды мои попытки не удавались: кадры были просто пустые. Случайность ли это?

Мужчины моей жизни

Посреди зимы я наконец-то понял, что


во мне живет непобедимое лето.


Альбер Камю

В молодости, после очередного рассказа о своих встречах и расставаниях с молодыми людьми, моя замужняя подруга говорила: «Тебе пора писать роман». Вряд ли по свежим следам и ранам можно было его написать: слишком много эмоций, не всегда положительных, сопровождало все эти события. И много обиды – плохого советчика объективного повествования. Скорее, это был бы рабочий материал для популярного психотерапевтического пособия типа «Как не надо устраивать личную жизнь».

До сих пор не могу объяснить себе, почему все мои взрослые ухажеры были женатыми. Даже моя самая трагическая и длительная любовь, вспыхнувшая в двенадцать лет, пережившая долгие годы встреч и расставаний, материализовалась после то, как любимый мужчина прожил десяток лет в браке, произвел на свет двоих детей, и только после этого стал моим мужем, единственным на сегодняшний момент.

Сергей №1

Впервые я пошла на свидание в возрасте десяти лет с соседом с нашего двора. Это был очень красивый мальчик, похожий на маленького Сергея Есенина. Разочарование в ухажере меня постигло уже по дороге в кино: из протянутых мной монеток для оплаты проезда в трамвае в размере шести копеек он выбрал две монетки по копейке, опустил их в кассу и оторвал два билета. При этом он хитро посмотрел на меня в ожидании получить восторженный взгляд за находчивость. Но получил в ответ недоуменный и презрительный взгляд. У меня хватило женского терпения не повернуться и в тот же момент гордо удалиться: в кино мы все же сходили. Но, кажется, мы оба остались недовольны друг другом. По крайней мере, это было наше последнее свидание.

Сергей №2

Я ехала в трамвае устраиваться после института на первую в своей жизни работу. Людей в трамвае было немного: территория его просматривалась полностью. Передо мной возникла фигура. Фигура была внушительная, имела пышную шевелюру пшеничного цвета и осознанный заинтересованный взгляд. Я, конечно же, была сама невозмутимость и независимость, но выходить из трамвая мне не хотелось. Вышли мы на одной остановке и зашли в одно здание. Через некоторое время мы оказались коллегами. Был длительный процесс присматривания, сначала заинтересованных, а потом – влюбленных взглядов. То, что влюблена, я поняла очень скоро.

Кажется, объяснений не было, но как-то сразу нам обоим стало все понятно. Наши романтические чувства крепли. Не было дня без встречи. Если мы были на разных территориях, то обязательно говорили друг с другом по телефону. Сергей был большим франтом, и, зная мою любовь к нарядам, непременно интересовался, какое платье на мне надето. Я ловила каждое его слово и взгляд. От его внимания я просто летала на крыльях! Мои желания материализовались, не успев сформулироваться. Я ему в шутку говорила: «Сережа, ты – не Сережа, а подарок к 8 Марта». Мы не скрывали своих чувств, и наш дружный коллектив с пониманием относился к ним. По крайней мере, на всех мероприятиях место около меня не занималось: оно – для Сережи.

Долгое время о нашем романе мне напоминали бабочки, которых мы вместе с ним рисовали в моей ванной комнате. Причем, обмолвилась я о своем желании вскользь, а вскоре им были принесены трафареты, краски и придумана технология, как этот «шедевр» увековечить.

Пришел момент, когда чувства переполнили нас. После первого бурного объяснения он сказал: «Идем к твоей маме, все ей расскажем. Я хочу быть с тобой всегда». Мне стало страшно и за себя, и за его жену и сына. И за него. Гипертрофированное чувство ответственности сыграло со мной злую шутку: а вдруг я не смогу его сделать счастливым… Мой страх был так велик, что он запнулся на полуслове и никогда больше к этому разговору не возвращался. Тогда, вероятно, и был сделан его выбор. Мы еще некоторое время работали вместе, затем почти одновременно ушли. Изредка мы встречались, но, наверно, с целью отвыкания друг от друга.

Спустя много лет, с разрывом в несколько лет, мы дважды встретились сним в метро, но в один календарный день: 8 марта. В первый раз мы узнали друг друга, но, поздоровавшись, разошлись. Вторая встреча произошла недавно, поздним вечером, на станции метро Площадь Ильича. Я отметила, что одиноко стоит утомленный сгорбившийся человек. На франта он совсем не похож: одежда ему просто служит защитой от ненастий. Наверно, и я не выделялась из толпы, потому что даже мимолетного взгляда не было брошено в мою сторону. Ох уж, наши комплексы! И почему бы ни подойти к нему и ни сказать: «Здравствуй, Сережа! Вот мы и встретились. И прошло-то всего тридцати лет…»

Сергей №3

Первый человек, которого я встретила в свой первый рабочий день на новом месте, был Сергей. Мы столкнулись с ним на тесной лестнице. На его вопрос, по какому вопросу я сюда забралась, я ответила, что теперь буду здесь работать. «Даааа?» – удивленно протянул он. «Ну, а я – зам. начальника центра». На управленца он совсем не был похож: задорный взгляд, загорелая физиономия, высоко закатанные рукава рубашки, обнажающие крепкие загорелые руки. И ладони работяги. И жар от него шел как от печки. Причем, от печки, в которой пекутся вкусные пирожки. Был он для всех своим парнем, первым балагуром и заводилой на вечеринках.

Долгое время мы просто приятельствовали. Говорили, что он очень заботливый муж и отец. Да он и не скрывал этого! Женился он на самой красивой девушке – практикантке, пришедшей к нам на работу. Был он в меру карьерист, в меру циник, ездил на старой Победе, в которую всегда набивалась куча желающих попутчиков.

В то время, когда я замещала председателя профкома, пришло на центр несколько паласов для раздачи особо активным строителям социализма. Сергей вызвал меня в кабинет и сказал, что один палас нужен ему. «Как решит жребий» – невозмутимо ответила я ему.

« И откуда ты такая принципиальная?» – с досадой воскликнул он. Палас ему не достался.

После одной из ноябрьских демонстраций, на которые нас обязывали ходить, Сергей мне принес пачку моих фотографий. Отдал со словами: «Всю пленку на тебя потратил». Фотографии мне понравились. Видно, что человек выбирал выгодные ракурсы!

Однажды потекла в моей ванной труба. Каких только сантехников я ни приглашала: через несколько дней после замены труба снова лопалась. Народ в то время был отзывчивый: делился своими проблемами и старался помогать их решать. Некоторые острословы предлагали принести в жертву трубе черного петуха. Как ни странно, Сергей выразил желание побороться с этой трубой. Труба его победила, но какой-то он стал тихий и задумчивый…

Настало лето, и начались наши вылазки на пасеку и в горы. Потом он признавался, что до последнего момента не мог поверить, что я соглашусь с ним ехать, общаться с его друзьями пасечниками, готовить на них всех еду и спать с ним в одной палатке в одной постели. Однажды безветренным теплым вечером мы гуляли по предгорьям и подошли к глубокому оврагу.

«Тебе хорошо?» – спросил Сергей.

«Да!» – ответила я.

«А давай туда. И навсегда вместе!»

Я со смехом отпрянула от оврага, потянув за руку его.

Пожалуй, это был единственный мужчина моей жизни, к которому я не испытывала страсти. Но с ним было просто, уютно и спокойно. И весело. А еще он очень бережно ко мне относился. Мы подолгу болтали обо всем, и когда темы исчерпывались, он просил меня что-нибудь почитать вслух. Когда были прочитаны все стихи, он говорил: «Читай хоть газету – только звучи». Однажды он сказал: «Когда я стану одинок, поставь меня первым в очередь претендентов на твою руку и сердце». Я понимала, что это позерство: одиноким он не будет никогда. К тому времени у него родился еще и сын, который стал смыслом его жизни.

Была у Сергея одна черта, которая меня немного напрягала: он любил давать неожиданные задания. Первое задание, с которым я справилась успешно – в эпоху повального дефицита, будучи в командировке, купила наряд для его жены

Наш роман то вспыхивал, то угасал. Да и роман ли это был… Чем дольше мы общались, тем больше я ценила в нем тонко чувствующую натуру в сочетании с внешней бесшабашностью. Мне казалось, что и его страсть переросла в более глубокое чувство. Мы уже давно не работали вместе, в один из длительных перерывов в общении я успела выйти замуж и развестись. Причем, никакой изменой это не считалось с обеих сторон: мы были свободны от обязательств.

Было время, когда Сергей сидел на дефиците: выдавал брони на авиабилеты. Во времена застоя авиатранспорт был доступен для всех, поэтому приобрести билет летом в нужном направлении, не переплатив за него, считалось чудом. Я пришла к нему просить билет не для себя. «Что-то ты, мать, какая-то бледная» – сказал он мне сочувственно. «Что-то случилось?».

Я ответила, что развелась с мужем. «О, тебе надо отдохнуть! Куда поедешь?» Я оторопело смотрела на него. Куда ехать! Я еле ноги носила! Меня мало кто узнавал из знакомых: такой исхудалой и изможденной я выглядела.

А Сергей все продолжал: «Слушай, говорят в Минводах хорошо. Может, поискать тебе путевочку?» Видя мою безучастность, стал названивать по телефонам, иногда уточняя у меня мелкие вопросы. После недолгих переговоров вердикт его был таков: «Органы кровообращения есть? Значит, надо их полечить».

Через несколько дней я была в Кисловодске. Первые дни и там я ходила в сомнамбулическом состоянии. Но воздух, нарзан, природа и внимание противоположного пола возвратили меня к жизни.

Сергей появлялся всегда неожиданно и так же неожиданно пропадал. Его появления сопровождались или охапкой цветов, или коробкой разной снеди, или предложением поехать встречать рассвет на центральной площади города. На насущный в перестроечное время вопрос, чем он зарабатывает на жизнь, всегда отшучивался. Он никогда не плакался в жилетку. И мои недовольства работой и жизнью переводил в шутливое русло, и вроде бы легче становилось.

Однажды он позвонил с радостной вестью: у него родился внук. После поздравлений я сказала: «Ну вот, дорогой, ты уже и дед. А я все еще девушка на выданье…»

Перестройка разбросала наш коллектив: кто-то занялся бизнесом и преуспел, кто-то жил в ожидании перемен, кто-то уезжал за лучшей жизнью, кто-то умирал. Все мы встретились на похоронах Сережки Кулика, славного парня. Тогда мы увидели, как нас много. Было. Сергей очень изменился: поседели и поредели волосы, сильно увеличился объем талии. Был он какой-то потерянный и даже не скрывал этого. Его жена оставила его с сыном и ушла к новому мужу.

Он очень беспокоился, что его сын перестал расти. Врачи были поставлены буквально на уши, и он таки выбил из них страшный диагноз: отсутствие гормона роста. Бедного мальчика закололи дорогущими препаратами, но результата не было.

Вскользь он мне сказал, что сын каждое утро будит его одной и той же мелодией на саксофоне «Союз нерушимый республик свободных». «А почему именно этой мелодией?» – спросила я.

«Да потому что в то время, когда он впервые услышал эту мелодию, папа и мама были вместе, жили одной семьей, ездили вместе отдыхать и весело отмечали праздники» – ответил он.

«Сережа, мне кажется, твой сын просто не хочет взрослеть, потому что в детстве он был счастлив, и любыми путями хочет остаться маленьким». Сергей ухмыльнулся, но задумался и водить по врачам прекратил. Сейчас Димка – молодой человек нормального роста: он пережил свою детскую травму.

Мы все понимали, что жизнь надо менять. Я в то время собиралась сначала в Израиль на заработки, а потом – в Москву.

В Москву Сергей уехал раньше меня на год. Перед отъездом он сказал: «Если бы ты знала, как мне не хочется туда ехать!» «Что ты, Сережа! Как я тебе завидую! У тебя там так много друзей! Кто-то да поможет! Все равно ведь всем уезжать отсюда: лучше раньше, чем позже!» И на прощанье он дал задание: получить его справки для расчета пенсии. Просьбу его я выполнила. Только воспользоваться этими справками ему не пришлось…

Сергей разыскал меня в Москве вскоре после моего приезда туда. Я порадовалась, глядя на него: он постройнел, был одет с иголочки, передвигался на автомобиле, работал коммерческим директором в производственной фирме. Мы наперебой рассказывали друг другу о том, что нам пришлось пережить и как пробиваться в Москве. Мы оба были озабочены поиском жилья, потому что жили по друзьям.

Мои первые шаги в Москве были очень не простыми. Если бы ни помощь подруг, я бы просто не выдержала этих испытаний и вернулась домой. Ко времени нашей встречи я работала, но если бы снимала квартиру и оплачивала ее, то питаться мне было бы не на что. Кроме того, я постоянно посылала посылки маме, что тоже было существенной статьей расходов.

Сергей мне дал очередное задание: найти ему квартиру. Наверно, бесхитростность – качество, с которым я отойду в мир иной. И, еще, конечно, боязнь потеряться в большом городе или остаться один на один с ним, заставила меня предложить ему: «Давай искать двухкомнатную квартиру: будем платить каждый за свою комнату, сэкономим деньги, да и надежнее: все-таки под присмотром друг друга». Ей Богу, ну не было у меня мысли об интиме и о каких-то обязательствах друг перед другом. Мне просто было очень тяжело и хотелось человеческого участия и помощи. Но такой реакции, которая последовала на мои слова, я не ожидала. Он насмешливо спросил: «А готовить-то ты что-нибудь, кроме пельменей из пакета, умеешь?» Я что-то пробормотала в ответ. Нам обоим стало неловко от такой ситуации, больше к этой теме мы не возвращались, но иногда продолжали общаться, встречаясь у друзей.

Мне казалось, что он постоянно что-то оценивал и взвешивал. Причем, когда чаша весов перевешивала в мою сторону, он становился необыкновенно предупредителен и мил, но постоянно контролировал себя, чтобы не перейти грань, самим собой определенную. Одна из наших общих приятельниц сообщила мне, что он спрашивал, не знает ли она, кто ему может постоянно звонить и молчать. «Кажется, кто-то очень хочет за меня замуж» – пренебрежительно сказал он ей. Наверно, это был намек на меня. Не скрою, обида на время захлестнула меня. Привела меня в чувство подруга, уже десять лет прожившая в Москве. В жестких выражениях она мне объяснила, что если я буду тратить время на такие эмоции, то сил на карьеру и торение дорожки в московскую жизнь у меня просто не хватит. Со словами «Ну и дурак же ты, Сережа!» я отпустила и его, и себя.

В один из предновогодних вечеров мы ходили в консерваторию на концерт Спивакова вчетвером: я, моя подруга и Сергей с сыном, приехавшим к нему погостить. Как светились любовью друг к другу глаза у них: отца и сына. Димка сидел, обняв отца за плечи. Так и просидели они весь концерт. Сергей был очень предупредителен и нежен в этот вечер. После концерта он нас провез по центру Москвы полюбоваться нарядными елками, установленными на улицах и площадях. Чувствовалось, что ему не хочется с нами расставаться. На следующий день я улетала к своей маме на рождественские каникулы. На его предложение проводить меня я ответила, что меня провожают. Меня действительно провожали! Моя подруга с укоризной сказала: «Ольга, в нашем возрасте второй раз могут и не предложить». «Ну и пусть» – сказала я.

Через некоторое время он объявил, что у него есть подруга, молодая красивая москвичка, и живут они в Жуковке, и ездят туда на Нексии, которая котируется там как самый последний Запорожец.

К тому времени его сын поступил в московский институт и жил с ним. В общем, по всем параметрам должна была наступить в его жизни гармония.

Но что-то не заладилось у него на службе: он несколько раз менял место работы, некоторое время был безработным, затем вернулся снова на первое место работы, но пробыл там недолго, а потом уже нигде не работал. Наши редкие разговоры по телефону ни о чем заканчивались тем, что он с непонятной бравадой говорил, что нигде не работает, но чрезвычайно занят, а между слов сквозила тоска и крик души: «Как же мне плохо, Господи».

Я пыталась пристроить его на службу к своему другу, имеющему свой бизнес. С его стороны отклика не последовало, и я решила его больше не беспокоить, памятуя реакцию на некоторые невинные, на мой взгляд, предложения.

В последний раз я его видела на похоронах моей мамы. Он пришел с сыном, любимым учеником моей мамы. И опять разговор не получился. Хотя, бравады уже не было, а была досада на непонимание с сыном и постоянное безденежье и безработицу.

Через несколько месяцев он исчез. Бесследно. Его пытались искать. Пока не нашли.

Давным-давно я видела сон, который помню во всех мелочах. Я со своими друзьями и подругами плыву на Ноевом Ковчеге. Нам всем очень комфортно вместе, но один из друзей вдруг бросился в воду и исчез. Не ты ли это, Сережа?

Сергей №4

С Сергеем мы встретились у наших общих друзей. Услышала я о нем гораздо раньше, чем увидела. Это была легендарная личность: летчик, сын знаменитого летчика, красавец, ловелас и примерный семьянин. Достаточно противоречивый коктейль…При очном знакомстве я отметила из явных достоинств – красивый баритон, потому что всегда была не равнодушна к красивым мужским голосам. Тем более, это такая редкость! А остальное… Да, красив, но немного чересчур. Пожалуй, больше всего вызывало удивление и уважение к нему то, что рядом с ним некрасивая, но очень обаятельная женщина – его жена. И ведет она себя очень мудро и достойно. И совсем не похожа она на ту, которая заарканила красавца-мужа и держится за него всем возможным и невозможным. В общем, в этой паре Таня внушала уважение, а Сережа – антропологический восторг. Правда, мысль все-таки закрадывалась: если такой классный самец выбрал такую женщину, значит, у него есть душа, а в ней – затаенные уголки.

Никакого неизгладимого впечатления от знакомства с ним у меня не возникло. Тем более, хозяин дома, моя подружка (были у меня друзья мужского пола такой категории), тщательно оберегал меня от контакта с ним. «Значит, не зря!» – подумала я.

В преддверии новогодних праздников наши общие друзья известили, что встречать Новый год мы будем вместе. Но встреча в полном составе едва не сорвалась, потому что упавший на землю туман мешал нашим кавалерам-летчикам вовремя приземлиться в аэропорту. Но они все-таки появились буквально за несколько минут до боя часов. За столом они рассказывали, как умоляли диспетчеров разрешить им вылет. «Если бы не ты, Ольга, встречать нам Новый год в аэропорту» – сказал мой друг-подружка, загадочно кося глаз на Сергея. Мой вопрос «А при чем тут я?» – остался без ответа.

В наших южных краях весна наступает рано: во второй половине февраля душа уже просится в полет. Прихожу я как-то утром на работу, а мне наши дамы почти хором начинают рассказывать, что вчера вечером меня разыскивал красивый летчик с большим букетом роз. Ей Богу, даже и мысли у меня не возникло, что это может быть Сергей. Но он, конечно же, вскорости объявился снова. С неизменным букетом всегда разного цвета, но непременно – роз. Он встречал меня с работы почти ежедневно. Мы шли через сквер, весело о чем-то болтая, и вдруг он падал на колени и пел романсы. Поначалу я торопела, но он так самозабвенно и искренне пел, что мое сердце растаяло.

Вскоре случилось несчастье: у моей мамы случился первый инфаркт. Сергей все время был рядом со мной: сопровождал нас в скорой помощи, прикрыв мамины ноги своей летной курткой, а меня крепко держал за руку, привозил лекарства. Он носил ее на носилках вместо санитара, требовал положить ее на хорошую кровать…Его красивый баритон гулко звучал в больничном коридоре, и соседки по палате завидовали маме, что у нее такой заботливый сын. Наверно, по своей заботливости он никак не походил на зятя.

Я была удивлена его поведением: ничего не мешало ему самоустраниться: ведь никаких обязательств между нами не существовало. А он продолжал проведывать маму, привозил ей откуда-то невероятно вкусную колбасу и особый кефир. На мой вопрос, откуда привез, он отвечал: из Монтевидео. Это был какой-то знаковый город в его жизни: может быть, город греха?

В тот момент его внимание было спасением для меня. Однажды, когда мы сидели на кухне, погас свет, и мы продолжали посиделки при свечах. Очень задушевный у нас получился вечер, и когда он стал уходить, мои нервы не выдержали, и я зарыдала. Сначала он испугался, а потом, поняв, что я не хочу его отпускать, сказал: «Ну тогда я остаюсь насовсем. Ставь чайник и давай тапочки».

И тут я опять испугалась. Испуг был того же рода, что и раньше. Но были и отягчающие обстоятельства в виде беременности его жены. Кроме того, моя подруга, узнав о нашем романе, прочитала мне хлесткую лекцию о неожиданностях аморального поведения некоторых ее подруг, бросающих тень на нее самою. Еще одним аргументом ее лекции было то, что всеми уважаемый папа Сергея – примерный семьянин, поэтому сын его тоже таков и нечего тут строить планы.

В общем, я опять смалодушничала. Но трагедии для меня особой в этом не было: я ему просто была очень благодарна.

Выводы мой мудрой подруги оказались ошибочны: вскорости случился фактически мексиканский сюжет: Сережу увела жена его сослуживца и подруга семьи, бросив двоих своих детей и оставив его жену с двумя детьми. Там разгорались нешуточные страсти: с мордобитиями и прочими разборками.

До сих пор они вместе с той женщиной с африканской страстью. Дети выросли. Несколько раз мы сталкивались с этой женщиной по работе и в жизни. Однажды меня спросили, не сестра ли она мне: говорят, похожи…С его бывшей женой мы приятельствуем. Знает ли она о нашем романе с Сергеем – загадка. Но она же мудрая женщина! Да и мало ли романов у него было!

Карьера Сергея удалась: он по-прежнему летает. Теперь он командир А-310. Был ли он Монтевидео – не знаю, но мир повидал. Внешне он выглядит обрюзгшим дядькой с кабацкими манерами и потухшим взглядом. В нем невозможно узнать красавца, певшего романсы теплым весенним вечером. Как короток ты, век Донжуана!

Отступление

Сергеи закончились. А важно ли, как звали остальных мужчин, оставивших след в моей жизни? Помнится, в одной из пьес застойного периода героиня называла всех своих ухажеров Аликами. У меня так не получится: каждое имя – это комната в музее моей души. А интерьер каждой комнаты неотделим от имени его обитателя.

Иван

Когда мне было двенадцать лет, в нашем городе случилось сильное землетрясение. А так как в то время мы жили в самой великой стране под названием СССР, то за считанные месяцы воинами Советской Армии был построен целый город деревянных домиков, в один из которых мы вселились. Дома были все одинаковые, деревянные, и располагались квадратно-гнездовым способом. Удобств там было минимум, а уж об архитектурных изысках даже и не заикались. Дома были трех типов: двухэтажные одноподъездные восьмиквартирные, двухэтажные двухподъездные двенадцатиквартирные и коттеджи на одну семью. Так вот только двенадцатиквартирные дома имели ванные комнаты. Остальным счастливым обладателям жилья для соблюдения гигиенических процедур построили в центре города баню. Конечно, народ как мог, стал обустраивать себе помывочные места. Никогда не забуду архитектурное решение, увиденное мной в доме Ивана. Ванна стояла на кухне у стены, а закрытая крышкой, служила семье столом. Как организовывался процесс помывки: откуда наливалась и куда выливалась вода, я от оторопи даже не стала выяснять.

У нас-то, слава Богу, была ванная комната с нормальной ванной, но только вода нагревалась электрическим титаном, и постоянной нашей заботой было вовремя включить и, тем более, вовремя выключить этот самый злополучный титан. А уж трагедий с перегоревшим титаном несть числа! Вскорости появились в нашем городе дома – калеки: с одним уцелевшим подъездом после взрыва очередного титана. Где там задумываться о судьбах мира, когда надо постоянно помнить о включенном титане если он не перегорел, или найти кого-нибудь, кто принесет и заменит сгоревший элемент, и вода в титане снова угрожающе зашумит…

В те времена было популярно военно-патриотическое воспитание школьников, и в нашу школу приезжал на встречу с пионерами бывший узник концлагеря, ставший впоследствии писателем. Он в приватной беседе признался, что наш городок всколыхнул в нем переживания тех лет: очень похожи двухэтажные деревянные строения на бараки концлагеря.

Поначалу на самом деле было голо и серо в этом деревянном царстве. А через много лет мой случайный ухажер, попав в наш заснеженный городок, воскликнул: «Да тут у вас как в Шушенском!».

Сейчас городок утопает в зелени, домики наши совсем обветшали, зато по периметру выросли дорогие особняки. Для того, чтобы произошли эти метаморфозы, понадобилось почти сорок лет.

Шутка Антона Семеновича Макаренко

С Иваном мы учились в одном классе. Был он рослым мальчиком в бирюзовой рубашечке, на которой очень ярко выделялся пионерский галстук. И смотрел этот мальчик на мир слегка исподлобья грустными синими глазами. Он, пожалуй, был первым и единственным в школе, кто хорошо пел, аккомпанируя себе на гитаре. Девочки нашего класса и школы сразу включили его в актив тех, кому хочется строить глазки и бороться за дружбу с ним. А он, как водится, никому не отказывал.

Глазки я ему не строила и смотрела на мир тоже слегка исподлобья и еще более грустными глазами. К двенадцати годам на основании прочитанных книжек у меня сложился стереотип отношений между полами. Он заключался в том, что женщину надо добиваться. Исходя из этого постулата я себя и вела. В те времена были популярны диспуты о девичьей гордости и мужском достоинстве. В общем, я была апологетом девичьей гордости. Спасибо, товарищ Макаренко, за мою счастливую женскую судьбу!

Смутно помню приглашения на свидание через друзей от имени Ивана. «Почему он сам не пригласил?» – задавала я принципиальный вопрос и на свидание не шла. Но, несмотря на гордость, мир для меня разделился на две части: тот, в котором живет Иван, и остальной мир.

У Ходасевича есть стихи, в которых ни разу не звучит слово «любовь», но они точно отражают состояние проецирования любого события на единственную личность:

«Путник идет, опираясь на посох –

Мне почему-то припомнился ты.

Едет коляска на красных колесах –

Мне почему-то припомнился ты.

Вечером лампу зажгли в коридоре-

Мне почему-то припомнился ты.

Чтоб ни случилось: на суше, на небе или на море –

Мне вспоминаешься ты».

Другие девочки имели другую харизму в жизни, и за Ивана разыгрывались нешуточные бои. До меня докатывались слухи о счастливицах, побеждавших в этих боях. Моим страданиям не было предела!

В общем, наши игры во взгляды продолжались всю школьную жизнь. Нас связывала активная общественная жизнь: подготовка школьных мероприятий, походы, вечерние прогулки. Общались мы только в присутствии посторонних, но никогда – наедине.

Однако, все наши одноклассники, да и мы сами, знали, что влюблены друг в друга. Что нам мешало сделать шаг навстречу друг другу? Наверно, проклятые комплексы. А даже юношеское либидо не победило их…

В то время была очень популярна профессия офицера: почти все наши немногочисленные мальчики готовились к поступлению в военные училища. Иван уезжал в Питер учиться на подводника.

Понимая, что наше расставание неизбежно, я преодолела свою дурацкую гордость и пришла провожать его на вокзал. Прощание получилось сухое. В общем, чувствовала я себя Пенелопой, которая саму себя обрекла на ожидание суженного, который не требовал от нее клятв верности, ничего не обещал, а тем более уж, вернуться.

Приезды Ивана на каникулы оборачивались еще большим страданием для меня: приедет, попоет, посмотрит долгим грустным взглядом, пригласит потанцевать, обнимет пару раз, как будто невзначай, и снова уедет в свой Питер.

Мы закончили учебу, началась взрослая жизнь, увлечения, и только иногда где-то в глубине души забьется воробышек, так и не вырвавшийся на свободу. А имя этому воробышку – любовь к Ивану.

Как-то случайно я встретилась с его мамой, которая рассказала, что Иван служит на Камчатке, и у него есть жена и растет сынок. И в доказательство этому показала фото счастливого семейства. «Значит, не судьба» – сказала я себе и забыла его. Так мне показалось…

Иногда мы все-таки встречались. Во время отпуска он приходил в гости в окружении друзей, с женой и ребенком. Моя мама, зная мою долгую несостоявшуюся любовь к Ивану, с сочувствием смотрела на меня и горевала о моей нескладывающейся семейной жизни, гладя по головке чужого внука. Мы прониклись взаимной симпатией с женой Ивана. Мама сказала, что мы похожи с ней. Это же подтверждали многие.

Доктор Живаго и Париж

Прошло много лет. Начались времена смутной демократии. Однажды Иван пришел на нашу тусовку один. Был славный вечер: мы много пели и веселились. Его много расспрашивали о жизни на Камчатке, об ее климате и природе. «Интересно бы там побывать» – искренне сказала я, известная любительница путешествий. И опять он посмотрел на меня долгим грустным взглядом.

По дороге домой нас как будто прорвало за долгие годы напряженного молчания: мы говорили обо всем и поняли, что нам безумно интересно друг с другом. Перед моим домом мы простояли еще несколько часов.

Потом начались письма. Сначала мы писали друг другу о прочитанных книгах, о своих мнениях на одни и те же события жизни. Мы так подробно обсуждали «Доктора Живаго» и ассоциировали себя с главными героями. Мне иногда казалось, что читаем его вместе вслух и проживаем жизнь Лары и Юры: в конце восьмидесятых годов ассоциации с годами начала двадцатого века были более чем прямые.

За два года переписки у нас собрался солидный архив. От письма к письму мы все больше открывались друг другу в своих чувствах.

Впервые в жизни я была уверена, что люблю. Расстояние, разделяющее нас, не мешало мне быть счастливой: мой воробышек вылетел из клетки и щебетал на весь мир.

Наверно, когда человек счастлив, вселенная благоволит к нему: ведь он излучает только положительную энергию в ноосферу. Вот и мне она подарила тогда нежданный подарок: двухнедельную поездку во Францию. В сказке, в которую я попала, мне не хватало моего любимого. Я каждый день записывала впечатления дня, чтобы потом поделиться с ним.

Когда я прилетела из Парижа в Москву и позвонила домой, мама мне сообщила, что Иван приехал в наш город, пришел к ней и, стоя на коленях, просил моей руки. На ее вопрос «А как же семья?» – он ответил, что мы любим друг друга всю жизнь и жить в разлуке больше не можем. Это было чистой правдой.

После встречи в аэропорту мы не расставались ни на миг. Мы боялись разнять руки: а вдруг это сон, и мы проснемся каждый в своей прошлой реальности.

Как-то Иван мне признался, что давным-давно, еще будучи школьником, он утром пришел ко мне, и я, сонная, открыла ему дверь. И тогда он загадал, что когда-нибудь он первым будет будить меня поцелуем. Ритуал утреннего поцелуя не нарушался никогда на всем протяжении нашей недолгой совместной жизни.

Больше всего я боялась встречи с его мамой. Но меня вдохновляло то, что с моей мамой у Ивана сложились великолепные отношения: он сразу стал называть ее мамой, хотя всю жизнь знал как строгую учительницу. Земли под ногами я не чувствовала, когда мы шли здороваться. Меня успокаивало только то, что Иван крепко держал меня за руку.

Мама Нина, тезка моей мамы, обладала природным тактом и добротой. Она сразу назвала меня доченькой, и мне стало немного легче: укоризненных взглядов я бы не выдержала. В нашей семье не были приняты ласковые прозвища, и для меня было внове, что меня моя новая мама называет Зоренькой. И все-таки чувство вины перед брошенной семьей всегда было со мной.

Так прошел счастливый месяц, и Ивану нужно было возвращаться на Камчатку. Он решил увольняться со службы, но инерция бюрократической машины и его принципиальность были так велики, что ему чинили массу препонов, вплоть до обвинения в хищении и порче дорогостоящего имущества. Но мы же – Лошади по гороскопу! Он закусил удила и несся по этой непроторенной дороге, все руша на своем пути. Как надолго мы расставались, было неизвестно. Но он взял с меня слово, что через месяц я приеду к нему посмотреть на камчатскую экзотику. И я дала слово: мне очень хотелось посмотреть, где прошли годы разлуки со мной у моего любимого.

Камчатка

В советские годы Петропавловск-Камчатский был закрытым городом, и попасть в него было сложнее, чем за границу. А мне надо попасть еще и на военную базу. Но какие препятствия могут быть для влюбленных! Правда, в последний момент я засомневалась в успехе и целесообразности своего путешествия. А потом одернула себя: а как же жены декабристов добирались до своих возлюбленных! Неужто мне слабо? Окончательно убедила меня моя подруга, сказав: «Леля, как бы ни сложились ваши отношения, эта поездка останется с тобой навсегда». И я представила, как мы, гуляя в старости по красивой аллее, вспоминаем наши авантюрные приключения.

Долетела я до Хабаровска, погуляла по набережной Амура, а ночью, взбудоражив весь персонал гостиницы и перебудив постояльцев соседних номеров, приехал Иван. Два дня из отведенных десяти у нас ушло на доставание билетов на самолет до Петропавловска. Утомленные невероятной жарой, отсутствием воды в гостинице и комарами размером со стрекоз, мы, наконец, погрузились в самолет. «Наконец-то закончились наши мытарства» – с облегчением сказала я и увидела насупленного Ивана. Причину своей озабоченности он не объяснил.

Меня поразил своими масштабами и разнообразием летательных средств на аэродроме аэропорт Елизово. Подобное я видела через много лет на аэродроме Хитроу. От восторга перед открывающимися за окном красотами у меня захватило дух, и происходящее внутри самолета для меня исчезло.

И только когда мы вышли в город, Иван признался мне, что его беспокоило на протяжении всего полета. Оказывается, прежде, чем позволить пассажирам выйти из самолета, пограничники должны проверить разрешение на посещение этой закрытой зоны, которого у меня, конечно, не было и быть не могло. Тех, у кого такого разрешения нет, оставляют в самолете и возвращают обратно в Хабаровск. Почему не было этой проверки на нашем рейсе? Может быть, потому, что было воскресенье. А, может, все потому же: вселенная помогает влюбленным.

А теперь надо было меня завезти в закрытый военный городок. Приятель, который обещал нас встретить, не приехал. Морем нельзя: у меня нет разрешения. Таксисты отказываются: далеко. И через эти препоны нас провели высшие силы! Наконец, оказалась я в доме моего любимого на берегу Авачинской бухты Тихого океана. На неделю я стала затворницей в этом городе: как въезжать, так и выезжать мне из него было нельзя. Увы, не побывала я ни в Петропавловске, ни в Паратуньке, ни в долине Гейзеров. Но каждый день я встречала на пристани сходившего со стапелей катера своего любимого. И каждый раз при его появлении щебетал воробушек моего сердца.

В будние дни я с радостью и наслаждением занималась домашними делами, гуляла по окрестностям и готовила ужины. Для меня мир замкнулся на одном человеке, а когда в один из дней в дверь позвонили, и незнакомая женщина попросила передать Ивану, что его где-то там когда-то ждут, я приняла это за чистую монету и с радостью передала ее просьбу. Теперь-то я понимаю, что это были мои смотрины. Вероятно, долго обсуждалась рубашка и шорты Ивана – одежда счастливой женщины, которые были на мне. Вечера пролетали бессовестно быстро, неумолимо приближая день моего отъезда.

И все-таки немного экзотики мне удалось увидеть. Наш городок находился в долине, окруженной живописными сопками. Особенно хороши они были в августовские дни. В выходные мы пошли в поход. Тогда я поняла, что такое «непроходимая чащоба»: мы выбирали нехоженый маршрут, потому что хоженых там просто не было. Только влюбленность дала мне силы преодолеть заросли кедрового стланика, в котором увязаешь почти как в болоте. Комары заслуживают отдельного упоминания. Но что мне комары, если впереди широкая спина моего любимого!

Но зато я увидела заросли кипрея выше человеческого роста, каменные березы, причудливо изогнувшиеся над обрывами. Меня поразили бесконечные зловещие жгуты морской капусты, которые мы собирали по берегу, а потом сушили на бельевых веревках, закрепив прищепками.

А однажды мы вышли на поляну, желтую от лисичек. Мы набили свои котомки этими замечательными грибами и несколько дней ели их в разных видах. Недавно я наткнулась на фото, сделанное в этом походе: я стою на тропинке и горделиво держу в руке огромный гриб размером с голову ребенка. Кто бы ни смотрел это фото, гриба не видит: все затмевает моя счастливая физиономия.

При расставании мы держались стойко: старались друг друга не расстраивать. Но было ощущение, что внутри образовывается какая-то ноющая пустота. Глядя на потерянное лицо Ивана и вспоминая, как он стонал во сне, я старалась улыбаться. Правдоподобная ли была улыбка – не знаю. «Мы расстаемся на два-три месяца» – говорили мы друг другу.

О вреде свободного времени

И снова начались письма. Мы уже начинали обсуждать хозяйственные вопросы совместного проживания: как будем делать ремонт, куда повесим ковер, какие обои будем клеить в комнатах, где установим шведскую стенку: ведь мы же будем вести здоровый образ жизни!

В ожидании увольнения у Ивана появилось много свободного времени – врага моральных устоев мужчины. Городок маленький: все незанятые мужчины на виду, а уж свободных женщин и на северном, и на южном полюсе, наверно, в избытке. В силу своего природного простодушия, я была уверена, что любовь – самая надежная прививка от измены, поэтому я сама советовала ему не замыкаться в одиночестве, а общаться по мере сил. А сил-то, оказывается, у него было много…Да и могли ли повлиять мои советы или угрозы на дальнейшие события нашей жизни? Я каждый день писала ему письма или маленькие смешные записочки: мне хотелось, чтобы он чувствовал, что я постоянно думаю о нем.

Наша разлука длилась полгода.

Наконец, приехал мой любимый.

Говорят, что об изменах мужа жены узнают последними. При встрече я увидела перед собой другого человека, удивилась его холодноватому и виноватому поцелую. И было за что виниться: прилетел он почему –то на следующий день от назначенного. То есть, встречала я его уже второй день, видать, и провожали его как минимум два дня. Но ведь так легко отмести сомнения, если в них не хочется верить!

Мы начали совместную жизнь. В суете адаптации к гражданской жизни, прописок, устраиваний на работу и ремонта квартиры я долго не могла понять, что же ушло из нашей жизни и чего мы лишились в наших отношениях. После нескольких звонков с Камчатки и долгих разговоров по телефону с особой женского пола Иван признался, что он снова женат, но понарошку, потому что той женщине, его фиктивной жене, негде было жить, и она так несчастна, что он из жалости решил подарить ей квартиру, из которой сам почему-то не выписался. И опять я старалась найти в его поступках не измену, а широту души и благородство. Мне казалось, что те его поступки никак не повлияют на наши отношения: там жизнь улицы, а мы-то родные на уровне душ, а это непредаваемо! Только никому: ни самой близкой подруге, ни маме, я не говорила о новых обстоятельствах нашей совместной жизни.

Я сформировала отношение к этому событию: это еще одно испытание, через которое мы вместе должны пройти. Но проходили мы его поодиночке…

Свадьба без жениха и невесты

Мои друзья, ставшие нашими общими друзьями, не раз задавали вопрос: когда свадьба, ребята?

Наконец, мы закончили затянувшийся ремонт. Очень хорошо помню тот счастливый солнечный апрельский день: в чистые окна светит солнце в ореоле цветущих садов, в квартире идеальнейшие чистота и порядок, наведенные нашими руками – флотский порядок. Мама, я и Иван накрываем красивый стол и пьем шампанское за то, чтобы наша жизнь в этом доме была долгой и счастливой, чтобы все были здоровы и чтобы наши стены услышали детские голоса. В такие минуты мне казалось, что не висит над нами фантом камчатской тайны.

А таких минут было много: по утрам мы бегали на озеро – место разминки физкультурников нашего города, делали зарядку, купались. К нам часто приходили друзья, и мы подолгу засиживались, слушая и напевая песни под аккомпанемент гитары Ивана.

Запомнилось мне несколько идиллических сцен.

Был весенний субботний день, когда общие дежурные дела сделаны, приготовлен и съеден обед, и каждый в своем пространстве занимается любимым делом. Иван в саду в маленькой сараюшке оборудовал себе настоящую мастерскую по починке всего. В идеальном флотском порядке у него там разместились все мужские цацки, и даже виндсерфер в разобранном виде.

Вдруг раздается звонок в открытую дверь, и на пороге стоит Иван, закрывая рукой лоб, а из-под руки течет кровь. Он виновато мне говорит «Только не волнуйся», и это последние слова, которые я слышу. Когда я пришла в себя, Иван сидел рядом со мной, держал меня за руку и не разрешал вставать. Рана на его лбу оказалась абсолютно пустяшной, и даже синяка не осталась. А я лишилась сил из-за сильного испуга. «Давай я тебе почитаю своего любимого Нагибина» – предложил он мне. И я лежала, то проваливаясь куда-то, то возвращаясь, и наслаждалась звуком голоса моего любимого и его трогательной заботой обо мне. И ничего больше мне не надо было для счастья и покоя.

Долго я носила платье, которое мы шили вместе. Причем, он так серьезно и по-мужски относился к процессу раскроя и шитья, что смешил меня этим до колик. Надо отдать ему должное: за что бы он ни взялся, все у него получалось. Если не получалось легко, то все равно получалось, и всегда хорошо.

Итак, мы наметили день «свадьбы». У меня было одно условие: не называть нас женихом и невестой. Народ это смешило, но не удивляло: слишком непростая история предшествовала этому событию. Но только мы вдвоем знали истинную причину этого ограничения: жених-то уже женат…

Вечер удался на славу: был красивый стол, красивые и любящие люди вокруг…Я отгоняла от себя мысль, но она навязчиво витала возле меня: мы празднуем расставание. Все отчетливей я видела отчуждение Ивана. Причем, демонстрировал он его недвусмысленно. Мой давний друг-подружка подошел, обнял меня и шутливо сказал: «Ольга, можно я тебя поцелую? Почему-то жених твой сегодня чаще обнимает гитару». Слезы едва не брызнули из моих глаз, потому что так одиноко, как на этой «свадьбе», я себя не чувствовала никогда, и мои близкие прекрасно видели и понимали, что есть какие-то сложности между нами. Именно тогда до меня стало доходить, что мы – два человека, идущие разными дорогами. Причем, на свою дорогу меня никто и не собирается приглашать, а уж, тем более, помогать мне идти по моей…

Вскоре начался мучительный период разъезда с отдиранием со стен колонок, прикрепленных «на века» большими гвоздями, сбором чемоданов и картин и возвратом за ненадобностью моих писем – свидетельства нашего красивого романа: им не было места в будущей жизни моего бывшего возлюбленного.

Время от времени на меня нападали приступы немотивированного смеха, что вызывало испуг моей мамы: не помутился ли рассудок у дочери? Бог пожалел меня, и я осталась в своем уме. Но как дальше жить – не знала.

Усугубляло ситуацию признания Ивана, что он всю жизнь любил, любит и будет любить только меня. «А зачем тогда все разрушать?» – кричала я ему в отчаянии. «Потому что по-другому не могу» – был мне ответ.

А потом к нему приехала его сильно беременная, но законная жена, и он превратился в совсем чужого Ивана, в котором я мучительно старалась найти знакомые черты.

Самым тяжелым было для меня время, когда мы жили в нескольких минутах ходьбы друг от друга, иногда случайно встречаясь, но его крепко держала за руку другая женщина. В такие минуты я цепенела и не могла осознать этот абсурд. Мне казалось, что надо закрыть глаза, и потом их снова открыть, и мой любимый снова окажется рядом со мной.

Наконец, они уехали на свою Камчатку.

И так и остались невостребованными красивейшие обручальные кольца, сделанные рижским ювелиром Олегом, другом моей покойной подруги Машеньки. Милая моя мамочка втайне собрала все свое золото, чтобы хватило на два кольца. Они с Машей выбрали дизайн, надо сказать, великолепный. А как доставлялись эти кольца из Риги – это отдельная детективная история: на дворе девяностый год, и каждый грамм металла надо было декларировать при пересечении границы. Все препоны преодолел этот груз – его привезли наши летчики, кто – не знаю. Но вот незадача: жениху кольцо оказалось мало. Говорят, это самая трагическая примета для пары. И она с нами случилась. А с другой стороны, как же обручаться с человеком, который официально женат… Нельзя нарушать нравственные законы Вселенной. Свое кольцо я носила как память о двух моих любимых женщинах: маме и Маше – я знала, что они искренне меня любили и очень хотели, чтобы я была счастлива.

След от гвоздя

Процесс отвыкания и возврат в одинокую жизнь был мучительным и долгим: слишком многое напоминало о недавних счастливых днях. Как в той сентиментальной песне: «…мне было довольно того, что гвоздь остался после плаща».

Молва донесла весть, что у Ивана родилась и вскоре умерла дочь. А потом случилась и еще одна трагедия: Иван вместе с другом и женой попали в шторм в открытом море в декабре. Жена и друг погибли, а его, полуживого, спасли. Говорят, что есть люди, в которых заложен элемент самоуничтожения. Здесь ситуация была посложней: на уничтожение обрекались и люди, пересекавшиеся с ним по судьбе. Среди тех, погибших, могла быть я: ведь я готова была все бросить и поехать за ним на край света: только позови!

Проходили годы, а для меня ничего не менялось: я ждала. Все реже встречающиеся поклонники задавали один и тот же вопрос, видя мой отчужденный взгляд: кто же тебя так сильно обидел? Наверно, расскажи я кому-нибудь свою историю, освободилась бы от части печали…Но не могла я этого сделать в силу того, что не понимала, как правильно расставить акценты, чтобы не выглядеть уж совсем дурочкой в этой пошлости.

Я мучительно искала ответа, почему все так получилось. А мой любимый Андерсен, с героинями которого я себя ассоциировала, успокаивал меня, что все будет хорошо, и я верила ему! Мне казалось, что достаточно я в своей жизни походила по крапиве, превращая ее в нити для вязания кольчуги любимому. И все думала: придет час, когда неожиданно спустится с небес мой возлюбленный и унесет меня с собой, пусть даже в суровые камчатские края. А потом поняла, что больше я похожа на Русалочку из сказки того же Андерсена, и больно мне ходить по земле, а мой принц уплыл на своем корабле, часто меняя по дороге возлюбленных, и забыл про меня, и что-то надо с этим делать!

Нужно было искать противоядие от этой тоски,потому что она полностью поглотила меня.

О пользе евроремонта

Побывав в Лондоне в нескольких красивых домах и возвратившись оттуда, я поняла, что вполне в силах приблизить себя к выздоровлению. Я решила сама сделать в квартире евроремонт, который тогда только входил в моду. Своим решением я убивала нескольких зайцев: убирала следы от гвоздей, забитых моим возлюбленным, и наводивших на грустные думы, меняла интерьер всей квартиры, и, самое главное – снимала со стены ковер – оплот нашего несостоявшегося семейного очага. Как я мечтала потоптать его своими ногами! Глуповатое, наверно, желание… Но я была уверена, что это поможет мне!

Ремонт я сделала. И ковер теперь уже лежал на полу. И можно было топтаться по нему, стирая следы того самого призрачного неудавшегося счастья. Друзья и знакомые удивлялись моей фантазии, некоторые не понимали минимализма форм и белого цвета стен и потолка. Но немногие знали причину, которая побудила меня к этим метаморфозам.

Эти преобразования подействовали на меня как плацебо на больного: началось медленное выздоровление. Мое состояние было похоже на тот белый цвет, который окружал меня: вроде бы пустота, но она же в любой момент может превратиться в радугу…

Но белый свет так и остался белым цветом. Была какая-то бабушка, которая пристально посмотрев на меня, сказала, что выпадет мне в жизни большая, но недолгая любовь. Что прелюдия к этой любви будет длиться больше двадцать лет, а закончится она, практически не начавшись, за три месяца, скорее всего, она не знала. Но если бы и знала, разве можно говорить о таких жестоких вещах…Ведь до этой любви можно было и не дожить.

Совсем излечилась, как мне казалось, я после того, как в последний приезд домой уничтожила все наши письма. Их оказалось много. На прощанье я перечитывала каждое, стараясь восстановить хронологию и запомнить или стереть из памяти события или, скорее, ощущения той жизни. А прочитав, рвала… И чем меньше оставалось писем, тем более опустошалась моя душа: едва живой воробушек улетел.

История с письмами нашла стихотворное воплощение: автор их – моя любимая девочка Тамилочка.


В бантик завязаны,

Сложены в стопку.

Сжечь? Не по-новому!

Снять обстановку.

Стопками сложены,

В бантики связаны.

Письма ненужные

Снова запрятаны.

Врать не умеючи…

Глупые листики!

Стёрты из памяти

Прежние мистики.

Сны о запутанном,

Мысли о прожитом.

Что-то придумано,

В десять умножено.

Счастье не множится,

Письма исписаны.

В листики старые

Мысли нанизаны.

Вновь распрощаемся,

Письма ненужные,

Чуждые странницы,

Девочки южные.

По ком звонит колокол

Тот августовский воскресный день был очень жарким. Я возвратилась домой, в комнате был включен телевизор, и по всем каналам рассказывали, как героически борются в высоких кабинетах за жизнь моряков, оказавшихся в затонувшем «Курске». Пресс-секретарь что-то мурлыкал о том, как моряки лихо отстукивают морзянку, и как им стучат в ответ, мол, потерпите, братишки, мы с вами, и много-много всякой чуши.

Я вспомнила махину подводной лодки, объять которую взглядом невозможно, и некоторые экстремальные эпизоды жизни экипажа, находящегося в автономном походе, о которых рассказывал Иван. И хотелось мне прокричать этим дядям с экрана, что все, что они несут в эфир, это для совсем наивных дурачков, а таких после всех катастроф и катаклизмов осталось мало. И все, в первую очередь, они, понимают, что экипаж обречен и страшно подумать, какие муки они сейчас испытывают.

Так и сидела я, пылая гневом сама с собой во внутреннем монологе. А в это время на меня дул кондиционер, охлаждая меня снаружи, ибо изнутри меня охладить было невозможно. И к вечеру я слегла с температурой под 40 градусов. Потом мое лицо стало заплывать и стало практически неузнаваемым. Несколько дней я не понимала, что со мной происходит, но двигаться, а тем более, вставать, не могла.

Через некоторое время лицо и голова стали покрываться волдырями. Пришедший доктор сказал, что меня можно сейчас фотографировать как наглядное пособие для медицинских учебников: уж очень добротный герпес расцвел на моем лице!

Больше месяца я зализывала раны на своей многострадальной физиономии. Но зато сколько удовольствия я принесла врачам: как только я приходила на прием, сбегались все с соседних кабинетов полюбоваться на «классику жанра».

А когда болячки стали заживать, на их месте образовывались рубцы и звезды. Самая большая и красивая звезда взошла на левой стороне лба. И теперь она красуется на том же месте. Наверно, можно сделать шлифовку лица, и дефекты не будут так заметны.

Офицеры носят звезды на погонах. Мою звезду во лбу можно, конечно, считать ударом судьбы. А, может, эта та самая звезда, которую мне та же судьба выдала за необъяснимо долгую любовь к морскому офицеру. А, может быть, это перст указующий: встань и иди!

После выздоровления произошло много событий, изменивших сложившийся уклад моей жизни. Но это совсем другая история….

Прошло достаточно лет: вся молодость и зрелость, чтобы горечь о несостоявшемся женском счастье ушла или, скорее, приняла другую форму. Сейчас бы, я, наверно, могла спокойно говорить с Иваном. Кстати, эта возможность мне недавно представилась. Он неожиданно позвонил мне: почему-то решил сообщить, что уходит в поход к мысу Доброй Надежды. Я пожелала ему счастливого плавания.

А еще он сказал, что теперь у него пятая по счету жена. Последняя ли?

Ни одна струна моей души не отозвалась на этот голос. Ура, я выздоровела! А звезда во лбу осталась…

Но не тут-то было…Недавно из необъятных просторов «Одноклассников» мне пришел неожиданный привет от моего бывшего возлюбленного. Его пятая жена очень подробно освещает хронологию их совместной жизни. И так же Иван сидит в обнимку с гитарой, и так же грустны его глаза. И на безымянном пальце его правой руки надето обручальное кольцо. Выглядит он вполне себе прилично, по-прежнему похож на Антонио Бандераса. Но, мне кажется, что он превратился в банального подкаблучника. Возможно, это и есть его истинное счастье, которое он с таким остервенением искал всю свою жизнь. Хотя, нет, не искал. Он себя нес по жизни как трофей, который надо отвоевать в неравной битве. И не все в ней уцелели, некоторые покинули поле боя. Надеюсь, ныняшняя амазонка сможет защитить свою добычу.

Пушкин, Окунев, Анатоль и Михайловское

Был у моей мамы ученик в вечерней школе по фамилии Окунев. Был он личностью неординарной: еще в застойные времена позволял себе иметь особое мнение на все события нашей жизни. Был он так искренен в своих привязанностях и неприязнях, что иногда шокировал своим поведением. Моя мама, строившая всю жизнь по критериям морального кодекса строителя коммунизма, и проецировавшая эти критерии на чаще всего абсурдную действительность, сердилась на него за то, что он не признавал никаких авторитетов и объяснял, почему. В логике ему отказать было трудно, но жить с идеалами было уютнее, поэтому мама называла его нигилистом.

Вел наш нигилист асоциальный образ жизни: в отопительный сезон работал истопником, а в неотопительный – бродил по горам и долам, сочинял стихи и лечился «ландшафтотерапией». Материальное благополучие в их семье обеспечивала жена, маленькая хрупкая еврейка. Наверно, любовь и несвойственное еврейке терпение помогали ей тянуть воз домашних проблем почти без участия парящего в эмпиреях мужа. При всем том, она не превратилась в жалующуюся на жизнь обывательницу, а несла все ноши: и зарабатывания денег, и участия в интеллектуальных мероприятиях, и путешествия вместе с мужем и сыном по горам и долам.

Одним из первых в нашем окружении Окунев понял, что дни великой державы под названием СССР сочтены, и покидать наши насиженные места все равно надо. Каждый год он отправлялся искать место в России для переезда на ПМЖ. Странным у него был один из критериев выбора: он искал вблизи этого места уютное кладбище, на котором ему захотелось бы найти свой последний приют.

После нескольких лет поисков он остановился на одной деревушке под названием Луговка в Пушгорах недалеко от Михайловского.

Наше знакомство было длительное, и на его глазах я из юной дочки учительницы превратилась во взрослую женщину. Я всегда с интересом читала его стихи, которые он приносил маме на рецензирование; если я была дома, с удовольствием слушала его речи и восхищалась многосторонности его интересов и знаний. Но приходил он к маме, и никаких обязательств я перед ним не имела. Его частые походы к нам объяснялись тем, что в силу воспитанности эти две рафинированные особы почти никогда ему не оппонировали, то есть, фактически он вел бесконечный монолог. Прелесть монолога заключалась в том, что слушатели были не равнодушные, но и не агрессивные.

А потом я стала взрослой, и в один из последних визитов к нам накануне своего отъезда Окунев подарил мне сборник стихов Пастернака с вложенным листочком, на котором было написано:

«Я знал Вас много лет:

Минутой, получасом.

В церквах есть тихий свет

Над золотом иконостаса.

По мне, тот свет есть Вы»

И подпись «Простите. Виктор»

Отбросив скромность, я горжусь этим посвящением. По-моему, это шедевр.

Конечно, мы оба были смущены: я – неожиданностью признания, он – моей недоуменной реакцией. За много лет я привыкла, что есть просто Окунев, интересная личность для бесед и походов в горы и не более того. Тем паче, в тот краткий миг я считала себя замужней и была беззаветно предана своему любимому. А, собственно, от меня ничего не требовалось: просто признать, что во мне видели много лет не только дочку любимой учительницы.

Окунев взял с меня слово в ближайшее лето приехать в гости к Александру Сергеевичу и к нему.

«Оленька, для русского интеллигента Михайловское больше, чем Мекка для мусульманина» – говорил он.

Я не спорила и вскорости приехала. Он был прав: энергетика Пушгор умножилась с энергетикой Окунева и получились сплошные именины сердца. Мы бесконечно путешествовали по близлежащим усадьбам, забредали в малинники, купались в Сороти, сидели на бархатной травке Савкиной горки…Нами было прочитано бесконечное количество стихов, переговорено на бесконечное количество тем. Мы даже танцевали в зеленом танцзале в Тригорском и познакомились с гордым красавцем петухом, принадлежащем знаменитому Гейченко, смотрителю усадьбы Михайловское.

Летом прилегающие к Михайловскому деревни наполняются московскими и питерскими дачниками. Это те самые паломники, которые из года в год на протяжении многих лет приезжают подышать воздухом Пушкина, а он на самом деле особенный!

Окунев знал всех паломников, но особо дружен был с некоторыми из них. Еще до приезда в Пушгоры я слышала от него о петербуженке Вере Давыдовне, около двадцати лет ежегодно приезжающей сюда. Однажды она пришла к нам поздороваться. Своей статью она напомнила мне Анну Ахматову. Окунев меня тоже иногда называл ею же. Вот эти две «Анны» поговорили об оладьях из кабачков, которые я жарила в это время на керогазе, и еще о каких-то пустяках, но даже эта тема казалась нам интересной и походила на задушевную беседу. Вера Давыдовна умерла через год после нашего знакомства в автобусе по пути в Михайловское. Окунев похоронил ее на том самом кладбище, которое ему приглянулось своей камерностью и золотым песочком.

Жена Окунева Люба страдала частыми и жестокими приступами мигрени. Очередной приступ случился в моем присутствии. Меня удивило хладнокровие Окунева: никаких действий для облегчения этого недуга не предпринималось. Я прочитала небольшую мораль о необходимости сочувствия ближним, сходила в Пушгоры за таблетками, чем до слез растрогала Любу. Одновременно с этим я потребовала, чтобы непременно была организована в ближайшее же время консультация у приехавшего на свою дачу московского доктора Анатолия Сергеевича Добронравова, так часто упоминаемого Окуневым в весьма лестных отзывах о необыкновенной простоте и широте его докторской души. Окунев вдруг засмущался и стал лепетать, что неудобно отвлекать уставшего человека от отдыха, но моя непреклонность, упоминание о клятве Гиппократа и о том, что дружба – понятие круглосуточное, заставило-таки его идти на поклон к Анатолю.

Повеселевшая, выздоровевшая после консультации и от внимания мужа Люба по восточной традиции решила отблагодарить Анатоля приготовлением плова. Публичное чревоугодие решили совместить с помывкой меня в профессорской бане, так как я вскорости уезжала, и чистой пятницы, традиционно отведенной для похода в пушгорскую баню, не дожидалась.

Анатоль был окружен кучей женщин в составе капризной жены, ее сестры и подруги жены, ярой коммунистки, пожирающей его влюбленными глазами. Идиллию дополнял пудель с парализованными задними лапами, которого постоянно надо было куда-то перемещать.

Я впервые увидела мужчину, который с годами не потерял мужского шарма и не превратился в неряшливого старика со слезящимися глазами. Лет ему было около семидесяти, но живой взгляд молодых глаз, неподдельный интерес к собеседнику, обаяние и необыкновенная простота в общении делали его центром внимания. Мы проговорили недолго. За это «недолго» я рассказала ему половину своей жизни. Я не помню, комментировал ли он как-то мой рассказ. Он просто слушал. А мне хотелось рассказать ему ВСЕ.

В книгах я читала о таких мужчинах. На мгновение защемила душа: спасибо судьбе за встречу, но почему она так мимолетна…

Долгое время мы через Окунева передавали друг другу приветы. «Оленька, Анатолю Вы понравились» – лаконично сказал он. «А я в него влюбилась» – ответила я. Теперь я, по крайней мере, знаю, что есть мужчины, до которых хочется одновременно и дотянуться, и прильнуть к плечу, и просто посидеть рядом на бревнышке деревенского дома в километре от усадьбы Александра Сергеевича.

В последний раз я была у Окунева уже живя в Москве. Приехали мы шумной компанией. С нами было два подростка-нигилиста, какими бывают все в подростковом возрасте. На обратном пути мамы удивлялись тому, как изменились они рядом с Пушкиным. Действительно, существует магия этого места.

Окунева уже нет на этом свете. Он похоронен там, где и хотел упокоиться – рядом с Александром Сергеевичем. От него остался дом, построенный им самим. И еще стихи, которые я собрала из всех его писем.

Юра. «Если бы у меня был такой лоб, я бы ни с кем не здоровался»

Рассказ о Юре надо начинать с Маши, моей любимой подруги, жившей в Риге. Познакомились мы с ней в год московской Олимпиады в подмосковном пансионате, где учились премудростям управления базами данных. Наше знакомство переросло в крепкую дружбу, длившуюся до ее нелепой смерти. Нам не мешали расстояния: мы встречались в год по несколько раз, а отпуска непременно проводили вместе. Маша достойна отдельной главы моего повествования, потому что при всей непохожести характеров мы были единым целым. Когда ее не стало, я как будто осиротела и почувствовала сквозняки в моем сердце: Маши нет рядом со мной. Прошло много лет, но ее место в моей душе даже не зарубцевалось, не то что заросло.

Наверно, похожее состояние было у Юры, ее брата.

Юра был на год старше нас, но, в отличие от нас, так и оставшихся институтками и хохотушками, не обремененными семейными заботами, был человек с положением: имел семью, состоявшую из жены и двух дочек, и погоны военного прокурора.

Ну, а мы, две любительницы танцев и только входивших в моду на Рижском взморье ночных клубов, так и норовили сбежать в подобное заведение. В эпоху повального дефицита билеты на эти мероприятия были тоже дефицитом. И кто же нам помогал проникнуть в эти злачные места? Конечно, Юрка со своими связями и бесконечными спецзаданиями по выслеживанию бесконечных маньяков.

Выглядело это примерно так: если сам Юрка был занят, он назначал кого-то из своих приятелей на ответственное задание по сопровождению нас в эти заведения. Заранее бронировался столик: конечно же, справа от эстрады в первом ряду. Конечно же, нас встречал и провожал до него метрдотель, которому давались инструкции по особому обслуживанию этих барышень. Бывало, что нас покидали верные стражники до назначенного часа, чтобы потом забрать и отвезти по указанному адресу домой. Но публика заведения, на глазах которой происходила передача из рук в руки этих особ, даже и не пыталась вступить с нами в какой-либо легкий контакт в виде приглашения на танец и безобидного флирта. Вот такую шутку по охране нашей нравственности играл с нами Юрка и на таком коротком поводке мы посещали все злачные места.

Иногда он приезжал в дом к родителям Маши: шумный, веселый, суетливый и очень обаятельный. Чмокнув нас в носы, непременно говорил: «Девчонки, не верьте тому, что говорит про меня Оксанка: это клевета!». Оксанка – это его меланхоличная жена, постоянно жалующаяся на его бесконечное отсутствие дома и появления после этого иногда слегка, иногда сильно, под «шафэ». Вот, собственно, и все обстоятельства, в которых я была с ним знакома.

А потом Маша умерла. Через несколько месяцев после ее смерти Юра вдруг позвонил мне и сказал, что приезжает в наш город по служебным делам. Конечно же, он остановился у нас, но не очень напрягал своим присутствием. Наверно, на самом деле были дела служебные или какие-либо еще.

Возвращался он поздно вечером, и у нас сложился ритуал: мы варили пельмени на кухне, запивали их каким-нибудь экзотичным вином и говорили про Машу.

Мы оба вспоминали ее, каждый по-своему, и вместе привыкали, что оставшуюся жизнь нам придется прожить без нее. Иногда мне казалось, что он приехал, обманывая себя, надеясь встретить здесь Машу. Он относился ко мне как брат: провожал на работу, несколько раз на дню звонил, предупреждая о вечерних планах, иногда выгуливал по вечерам. В общем, опекал…

Однажды он пришел особо поздно и особо под «шафэ». Выработав за много лет привычку оправдываться за свое поведение, он тут же начал бормотать о старом друге и их теплой встрече. Я его остановила словами: «Юра, ты ошибся адресом. Расслабься». Он на минуту замялся от необычной реакции и, наверно, в благодарность, поцеловал в лоб и сказал фразу, над которой я долго смеялась: «Если бы у меня был такой лоб, я бы ни с кем не здоровался». Наверно, это был комплимент…И я пошла на кухню варить дежурные пельмени, гордясь своим замечательным лбом.

Неделя пробежала быстро, и вот уже настал последний вечер. Мы сидели в нашем саду на скамейке и плакали: оттого, что нет Маши, оттого, что мы одиноки в этом мире, оттого, что приходится расставаться.

Через год я приехала в Ригу, чтобы побывать на могиле Маши. Пустынной показалась она мне. С Юрой мы встретились в кафе. Поговорили об общих знакомых, рассказали друг другу о себе. Мы не вспоминали о том вечере на скамейке в саду: зачем об этом говорить, ведь он всегда с нами!

Фантом Эдда. Это Москва, Оля!

Это было в прошлой жизни. Там была жива мама. Там был дом, сад, в саду по весне – фиалковая поляна и масса цветов, посаженных своими руками. Там в окно кухни заглядывала черешня, весной радуя буйным цветением, летом – обильными плодами, за обладание которыми приходилось соревноваться с воробьями. Там были орешины и хурма, выращенные из косточек и неожиданно начавшие плодоносить, как будто стараясь удержать нас на этом клочке земли. Там буйно цвели огромные кусты роз, из лепестков которых мама делала вино. Там в центре сада стояли качели, вокруг которых в долгие летние вечера собирались друзья и соседи и неспешно обсуждали общую самую острую проблему: куда, когда и как уезжать из этих мест, где прожито не одно десятилетие, родились и выросли дети, прошла молодость, состарились родители.

От этих тем у меня всегда начинало «сосать под ложечкой»: я понимала, что это от страха перед будущим и неизбежности этого будущего. Причем, всегда находились свежие примеры, на которые надо было ориентироваться: вот соседка отправляет контейнер и пришла прощаться, вот знакомые знакомых купили в России квартиру, вот N. удачно вышла замуж и пакует чемоданы…О знакомых, которые возвратились после безрезультатных поисков места под солнцем, говорилось вскользь: ну не повезло людям, но они же действовали!

Мучительные поиски вариантов начала новой жизни порождали только бессонные ночи. Да вроде бы и жизнь была не такая уж безысходная: была любимая работа, нечастые, но заграничные командировки…Еще пока не уехали все друзья, еще не отключили центральное телевидение и радио…

Но постепенно круг сужался, и, сжавшись до точки, моя память выстрелила: есть же Эд, он же был так любезен и доброжелателен!

Отступление

Эдом его назвала я, а настоящее его имя – Эдуард. Он был руководителем филиала крупной консалтинговой фирмы, приславшей нам рекламный материал о своей деятельности и пригласившей нас в гости для знакомства и потенциального сотрудничества. Мы долго зрели для поездки и все-таки созрели. В путь мы отправились с Жанной, креативной дамой, возглавлявшей нашу информационную службу. Наша поездка была приятна во всех отношениях: по дороге мы остановились в Москве, пообщались с друзьями, сбегали в любимый Пушкинский музей, едва не опоздав на поезд, и от холодной настороженности мы с Жанной перешли к дружескому взаимопониманию, и это нам обеим понравилось.

Эд и его команда встретили нас с искренним радушием и вниманием, показали нам такую организацию труда, технологии и отношений в коллективе, что нам показалось, что мы попали в город будущего из какой-то утопии.

Кроме того, наш контакт получился не только деловым: мы почувствовали на себе мужское внимание, которое так умело дозировалось, что каждая чувствовала себя королевой, милостиво позволявшей своей свите показывать свои достижения, посвященные, естественно, ей.

Конечно, тон поведения задавало первое лицо – Эд. Одна деталь особо умилила меня. Настало время обеда, и нас пригласили на кухню перекусить нехитрой едой: бутербродами и сосисками. Нас обслужила официантка, а Эд задержался в кабинете. Через некоторое время он пришел и оказалось, что его забыли посчитать: ни места за столом, ни вареных сосисок нет. Что же сделал он: ничуть не смущаясь, начал варить себе сосиски, резать хлеб и наливать чай. Вся жующая публика, да и он сам, восприняли это как должное. Мы с Жанной едва не поперхнулись, глядя на такую демократию: мы-то приехали из мусульманского государства, и позволять начальнику и мужчине обслуживать себя в присутствии дам нам показалось так трогательно и демократично.

В Москву мы возвращались вместе: Эд со своим сотрудником ехали в головной офис. Почти все время мы провели в ресторане, ведя задушевную беседу. И атмосфера была все та же: тихого взаимного восторга от общения друг с другом.

Мы тепло простились на вокзале, и каждый окунулся в свою повседневную жизнь. Потом были по праздникам дежурные открытки. Сотрудничества у нас не получилось, но симпатия от общения осталась надолго.

И вот я отважилась написать Эду письмо с просьбой принять участия в моем трудоустройстве. Ответил он мне сразу и попросил прислать резюме. Обещал, что поговорит в головном офисе обо мне и дал координаты дамы, к которой мне нужно обратиться.

Я ликовала: я еду в Москву, и у меня там есть работа! Наконец, у меня появился покровитель, который поможет мне не утонуть в омуте московской жизни!

Для того, чтобы собрать денег на билет в один конец, мы продали все наши более-менее ценные вещи: хрусталь, столовое серебро, золотые украшения.

Я посмотрела внимательно на свой гардероб, и обнаружила, что у меня остался один приличный костюм, который четыре года назад я купила в Лондоне и заносила почти до дыр. И все… А фирма-то солидная! И я судорожно стала шить себе офисный костюм, конечно же, красный, и это стало самым важным делом, которое нужно было хорошо сделать!

И вот я приехала в Москву. Пасмурным днем, предварительно созвонившись с означенной дамой и услышав ее уставший и равнодушный голос, я отправилась в назначенный час устраиваться на работу. Дама оказалась крайне занята и забывчива, долго вспоминала, где же мое резюме, и, найдя его, разочарованно бормотала, что у меня нет ни одного сертификата об обучении на территории России, и я не знаю языка программирования, принятого у них стандартом, и вообще я иностранка. И т.д. Бормотание ее длилось ровно столько, чтобы после этого логично было предложить мне должность делопроизводителя. У меня хватило сил отказаться от этого предложения, и на этом наше рандеву закончилось.

Я написала Эду недоуменное письмо, на которое получила равнодушный ответ, что типа все будет хорошо, и это временные трудности. Он спросил, на какую зарплату я претендовала. На мои скромные амбиции он заметил, что надо просить по крайней мере в два раза больше и аргументировал это сакраментальной фразой: «Это Москва, Оля!» Что скрывалось за этими словами, я стала понимать почти сразу, и до сих пор еще постигаю мужество выживания в этом удивительном городе.

Саша Григорьев

Это было в Кисловодске, куда по настоянию Сергея я приехала лечить органы кровообращения, а более всего – свою израненную и отвергнутую душу. Я с замиранием сердца в отрешенном состоянии бродила среди красоты, которая меня окружила. Санаторий советского типа с брутальным названием «Родина», в котором я остановилась, предоставлял такой ненавязчивый сервис и имел такое убогое устройство внутри, что заходить лишний раз в него абсолютно не хотелось. Благо, что погода была великолепная, и ничто не мешало наслаждаться хрустальным воздухом и открыточными красотами вокруг. Больше всего неудобств доставляли мне храпящие соседки. Это было сущим наказанием для моей разбалансированной психики. Но в те времена одноместные номера были роскошью, которых на просторах нашей «Родины» просто не было. После неоднократных просьб меня переселили в номер без соседок, и мир мне, высыпавшейся по ночам, показался абсолютно совершенным.

Экскурсоводы говорили, что воздух Кисловодска, кроме целительности, насыщен еще и ионами влюбленности: это заметил еще М.Ю.Лермонтов. По поведению населения было видно, что многие этих ионов или уже наглотались, или находятся на грани насыщения. Пробить броню скорби, в которую я себя заточила, никаким ионам было не под силу.

Я вела абсолютно здоровую жизнь: по утрам до завтрака бегала по терренкурам и в облюбованном укромном месте делала зарядку. График процедур был составлен так плотно, что времени для меланхолии не оставалось: только не ленись и занимайся укреплением своего здоровья.

Возмутитель спокойствия в виде особи противоположного пола ворвался в мой размеренный режим в галерее нарзана, том самом гламурном месте, где дамы стреляют глазками, лениво потягивая нарзан из красивых кружек, а кавалеры с пристрастием оценивают достоинства дам, и с обоюдного согласия совершаются знакомства. Показателем того, как неинтересны мне были эти игры, был простой граненый стакан, из которого я отрешенно пила божественный исцеляющий напиток. Через несколько дней знакомства мой кавалер указал на непрезентабельность моего стакана и предложил мне приобрести другую, более гламурную тару. На что я ответила: «Если стыдно стоять рядом – пей из другого источника».

Итак, подстерегли меня на выходе из галереи. Объект назвался Сашей Григорьевым, и этим сочетанием имени и фамилии он меня позабавил, о чем я ему сразу и сказала. Внешне он был поджарым седовласым мужчиной лет за пятьдесят. Как оказалось, еще и бывший военный. В общем, «настоящий полковник»… Этот самый Саша так заполнил собой пространство, что где бы я ни появлялась, обязательно откуда ни возьмись там же появлялся он. Однажды собралась я на экскурсию с надеждой остаться наедине с собой и с опаской выглядывала в окно автобуса: не появится ли мой седовласый преследователь. Каково же было мое удивление, когда я увидела пробивающегося сквозь толпу Сашу! Он с елейной улыбкой попросил мою соседку пересесть на его место и с удовлетворенной физиономией плюхнулся в кресло рядом со мной со словами: «Я же сказал, что от меня не уйдешь!». Сил на сопротивление у меня не было. У Саши было качество, которое меня очень устраивало: он умел молчать.

Со следующего дня началось наше совместное времяпрепровождение. Начиналось оно с раннего утра, ибо мой спутник тоже любил утренние пробежки и с удовольствием к ним присоединился. Расставались мы только на сон, время походов в столовую и процедуры, игнорируя даже послеобеденный отдых. К взаимному удовольствию, мы оба были небольшие любители разговоров, что не мешало неспешно прогуливаться, любуясь красотами вокруг. В силу разницы в возрасте Саше хотелось покровительствовать в нашем союзе, и я с удовольствием подчинялась. Он взял на себя инициативу организации досуга, и иногда я даже не знала, куда мы пойдем вечером. Только когда в расписании значились танцы, мне поручалось одеть красивое платье. Когда же мне по-своему хотелось организовать вечер, а Саше хотелось другого, откуда брался металл в голосе и командирские нотки! И что самое интересное: я и тут подчинялась!

Однажды мы поехали в гости к М.Ю.Лермонтову в Пятигорск, и, возвращаясь на станцию, забрели на старое кладбище. Вдруг Саша остолбенел…Он стоял у надгробья, где были указаны его имя, фамилия и отчество и его же дата рождения. И еще одна дата…Глядя на его перевернутое лицо, я понимала, что что-то должна говорить. Конечно, банальщина типа «значит, ты будешь жить долго», помогла мало. Саша раскис…Слава Богу, ненадолго!

Меня умиляла Сашина сентиментальность: на многих скамейках остались надписи «Саша + Леля =?», и он требовал от меня написать результат (но вопрос так и остался вопросом). Глядя на Эльбрус, он говорил, что две его вершины – это мы. Все устраивало его в нашем союзе, кроме моего категорического отказа от близости. Как любого мужчину, еще и на курорте, его это раздражало и злило, и он все требовал от меня объяснить причину отказа. Мои отшучивания не принимались. Однажды, измучившись от его надоевших вопросов и глупых ухищрений, я ему сказала: «Саша, ты свободен. Найди себе другую подругу – время еще есть».

Он ушел. На полдня. Утром мы снова бегали вместе по дорожкам долины Роз и здоровались с Эльбрусом. Накануне моего отъезда он сообщил, что мы идем фотографироваться. Фотография получилась живая, и, глядя на нас, я с удовольствием вспоминаю то время.

В течение некоторого времени мы писали друг другу письма. Я вымучивала каждую фразу, а Сашины письма были полны поэзии и нежности. В последний раз он позвонил мне снова из Кисловодска. Он успел прокричать в трубку: «Леля, я вижу Эльбрус!», и связь оборвалась. Теперь уже навсегда.

Стас

Всем известен дурной тон служебных романов. Но и эта пагуба не миновала меня в череде влюбленностей и надежд найти, наконец, «простое женское счастье». Стас был признанным гением автоматизации в нашем центре. Его демократичность и простота одновременно притягивали и настораживали: он делал такие немыслимые вещи на компьютере, говорил об этом так обыденно, с легкостью делился знаниями, но никто не мог повторить его программистские кульбиты…

Прелюдия нашего романа была долгой, и я бы, наверно, не решилась на развитие отношений, если бы вокруг Стаса ни витала атмосфера почти свободного от семейных уз человека. Сослуживцы судачили о вздорном характере его жены, говорили, что он выполняет все ее прихоти, а она, как старуха в сказке о золотой рыбке, сидит на берегу моря, пересчитывает дары, бросаемые к ее ногам, и все ей мало. Периодически обидевшись, Стас уходил к маме, и в один из этих затяжных периодов «свободы» и настигло нас празднование Нового года.

Утро следующего дня мы встретили вместе, и Стас стал первым мужчиной моей жизни. Он был несколько ошеломлен этой ролью, но что ему оставалось делать: все было сделано. При всей нетрадиционности обстановки прощания с девичеством я была благодарна ему за деликатность поведения.

Наш роман развивался по точному графику: пока моя мама была в отъезде, Стас приходил каждый вечер. Не помню особо задушевных разговоров с ним: для нас обоих был важнее чувственный контакт. Мы так истосковались по ласке, что могли целоваться часами и ни о чем не говорить. По негласному соглашению, мы не афишировали свои отношения, и, наверно, по наивности, нам казалось, что никто о них не догадывается.

После приезда мамы график наших встреч изменился: в субботу утром Стас приходил с неизменным букетом гвоздик, и за любовным ритуалом следовало совместное приготовление обеда. Когда возвращалась мама, мы вместе обедали и шли развлекаться в публичное место. Как правило, это был кинотеатр. За это время я насмотрелась фильмов на долгие годы, и потому любое посещение кинотеатра, как у собаки Павлова, долгое время вызывало у меня воспоминание о нашем романе.

Конечно, настал период, когда в воздухе начал витать вопрос: а что же дальше? Стасу нужно было делать выбор: или въезжать в новую квартиру, воссоединившись с семьей, или образовывать новую семью. Хотя после нескольких месяцев романа я поняла, что семейная жизнь – это еще более нудный процесс, чем субботние встречи, но семья должна быть, и со Стасом я готова была ее создать. Я понимала, что постоянное проживание с любимым под одной крышей добавит большое количество хлопот. Но как я жаждала этих хлопот!

Я всячески старалась выразить свою любовь к Стасу, и ко дню рождения связала ему красивый жилет. Бедняга, как же он смутился, принимая этот «компромат»! Как же далеко его, наверно, пришлось запрятать, чтобы не объяснять происхождение и не накликать кучу ненужных вопросов! Во всяком случае, на нем я его никогда не видела. А жилет был хорош!

Как вскоре оказалось, вопрос выбора зрел только в моем воображении, а Стас, отбыв приятную субботнюю вахту, потихоньку со своей женой обустраивал новое гнездышко. И как-то постепенно он стал ходить совсем другими дорогами и подолгу со мной не встречался, а когда встречался, резко отворачивался или убегал, если было куда…Очень меня это обижало. Однажды, в порыве задушевной постельной беседы, он бросил фразу: «Мне нужна не женщина, а рабыня». Я посмеялась, потому что никогда не согласилась бы на эту роль. Но он-то, следуя своему идеалу, именно так себя и вел: зачем рабыне объяснять свое поведение? Хотя, иногда мне казалось, что он просто играл роль плохого мальчика, чтобы я разлюбила или лучше, возненавидела, его. Позже, когда страсти улеглись, и он перестал бояться встреч со мной, в разговоре он бросил фразу: «У нас бы все равно ничего не получилось: мы не подходим друг к другу». Наверно, имея опыт семейной жизни, он знал что-то большее, чем я, про эту самую жизнь, про то, как определять, кто кому подходит.

Так и закончился наш роман, но глухая обида на весь мужской род поселилась в моей душе. Кажется, она еще где-то далеко сидит и сейчас, хотя через некоторое время я поняла, что наше расставание – действительно благо для нас обоих. Ведь, если бы я вышла за него замуж, я бы лишилась самого счастливого года моей жизни, в котором были Париж, Камчатка и Иван!

Его амбициозная жена заставила его сделать карьеру, едва не закончившуюся большими неприятностями и риском для жизни. Но цель достигнута: они живут на берегу теплого моря, Стас по-прежнему видит единственную цель в своей жизни – содержание теперь уже приумноженной семьи. Он перенес инфаркт, и панически боится душевных переживаний. Наше безобидное интерактивное общение сводится к банальным вопросам двух инфарктников: как самочувствие сегодня, соблюдается ли режим, какие препараты употребляются и какое давление комфортное. И теперь, не боясь последствий, иногда он позволяет себе выражать свои чувства, посылая мне интерактивные же поцелуи и нежные объятья.

Максим

Самый безобидный роман у меня приключился с внуком соседей, москвичом, приезжавшим на лето к дедушке и бабушке погреться под южным солнцем. Коллизия этого романа заключалась в том, что Максиму было пять лет от роду, когда он громогласно заявил, что женится только на мне. Общение наше прерывалось только на сон и время, проведенное мной на работе. Мама Максима рассказывала, что, засыпая, он строил план следующего дня, и в нем присутствовал обязательный пункт: Оля придет с работы, и мы будем читать. Под «читать» понималось все: и его сидение на ступеньках в ожидании моего прихода, и полив огорода, и прополка грядок, и игра во всякие игры, и просто фантазирование на разные темы. Но обязательный ритуал каждого дня – чтение «Маленького принца» Экзюпери. Мы очень медленно двигались по повествованию, потому что буквально на каждое предложение задавалась куча вопросов и приводилось много примеров из жизни типа «когда я был на планете….».

Потом у нас добавился еще один ритуал: питье чая с гренками. Гренки жарились тут же в тостере, и нажимать педаль тостера обязательно должен был Максим.

В нашем романе не обошлось и без сцен ревности. Однажды его бабушка пришла ко мне выяснять, какие такие гренки тут жарятся и почему внук ничего не ест в ожидании этих волшебных гренок.

Однажды мы поливали наш сад, облились и испачкались, и мне захотелось просто прийти домой и лечь спать. Но в планы Максима это не входило. Я стала фантазировать, почему мы сегодня не можем жарить гренки и читать книгу. Настырности моего кавалера не было предела. Наконец, я привела последний аргумент: «Максим, ты чумазый, в таком виде домой не пойдешь, а уже поздно, и надо спать». И ушла, уверенная, что отбилась от назойливых домогательств. Через несколько минут он стоял у двери моей квартиры, дубася в нее, чисто вымытый, причесанный и одетый в красивую одежду. Открыла дверь моя строгая мама, известив Максима, что я уже сплю.

«Покажи, как она спит» – невинно потребовал он. Я быстро юркнула в постель, дабы не дискредитировать себя и маму. Он зашел в мою комнату, грустно сел на пол у дивана, посидел несколько минут, пошептал что-то невнятное и ушел, строго наказав маме известить меня, что, мол, приходил Максим, умытый и причесанный. Мама пыталась предложить ему гренок как компенсацию за несостоявшееся свидание. Он гордо удалился.

Потом появилась в нашем дворе девочка Света. Не желая изменять нашим вечерним бдениям и желая общаться и со Светой тоже, Максим стал приводить к нам в сад Свету и всех ее друзей. Общение получалось бесшабашное и веселое, и в нем не было места для «Маленького принца». А вот в выходные дни Максиму приходилось туго: и со мной хочется пообщаться, и со Светой погулять… Однажды он вежливо и боязливо предложил мне: «Пойдем к Свете…». «Нет, дорогой» – сказала я, «иди один». И он, бедняга, понурив голову, ушел. Его бабушка, наблюдая за его метаниями, мудро заметила: «Победила молодость…»

Через несколько минут Максим со Светой уже оголтело носились по двору.

Сейчас Максим уже взрослый юноша. Мы больше не виделись с ним, а с его бабушкой часто перезваниваемся.

Почему «Антракт»

Сначала у меня родилось название повествования, а потом уже желание «взяться за перо». Это было время новогодних праздников. Два месяца назад умерла моя мама, и меня посетила постоянная, самая верная подруга – бессонница. Бесконечными зимними ночами я вспоминала свое детство, всю свою долгую жизнь, и это был такой калейдоскоп образов и событий, что справиться с ними я не могла, и, чтобы остаться в здравом уме, надо было замедлить свои воспоминания. Так родились первые главы о детских годах.

Фактически прожив детородный период жизни в поисках смысла жизни и настоящей любви, я вынесла из него единственное, самое горькое сожаление – отсутствие ребенка. Слишком большое количество «но» и стремление к идеалу помешало исполнить предназначенное женщине от Бога – продолжить род. Но ведь и эта миссия в руках Всевышнего, значит, Господи, к тебе мой вопрос: «Почему же ты развел меня с тем самым единственным, с которым предназначено плодиться и размножаться?» И еще один вопрос к тебе, Господи…Я подозреваю, что ты мне всю жизнь пытался доказать, что нет идеала, особенно среди мужчин. Теперь я это поняла…Но одного элементарно, статистически приличного, и, главное – свободного от семьи и детей, мог поставить на столбовой дороге моей жизни? Неужто бы не удержала я его, такая красавица и умница? А какие бы детки были хорошенькие! Нет ответа…Прости меня, Господи, за упреки! Не обижаюсь я на тебя! Значит, так надо…

Недавно я умерла. А потом, через семь дней, снова вернулась в этот мир. Никаких видений, коридоров и прочих атрибутов загробного мира я не видела. Может, «нестыковочка» произошла, и не меня там ждали…Короче, не успели подготовиться к встрече должным образом. Но я не в претензии…Оказывается, здесь, на этом свете, у меня много родных, друзей и подруг и просто хороших людей, и они дружно ринулись меня отвоевывать! И отвоевали!

Может быть, это и есть тот самый антракт длиной в пятьдесят дней и ночей лежания в больницах, в сознательном и бессознательном состоянии, который интуитивно был мною предугадан. Нет, во мне не открылись сверхъестественные способности и реальность вокруг не изменилась. Появилось ощущение зыбкости того, что держит меня на этом свете: одно мгновение, и вселенная уже существует без меня.

Гораздо дольше возвращаться обратно: через боли, страхи и бесконечное количество раз задаваемые вопросы: почему, зачем, для чего, почему я и надолго ли ?

Какая она будет, жизнь после антракта?

Где-то есть город, в котором тепло

Москвичи удивлены тому, как резко у них потеплело. Собираются метеорологи мира на конференции и строят гипотезы этого явления. Господа! Слушайте сюда! Потеплело у вас потому, что масса народа, жившего в Средней Азии, ринулась на свою историческую Родину в отчаянной надежде обрести человеческое существование. И отчаяние их от того, что тяжело покидать тот благословенный край, населенный немного наивными, но очень комплиментарными людьми, взращенными на чинопочитании и уважении к большому белому брату, которое неистово выбивает из умов и сердец новый правитель на потребу новому времени. А надежда их в том, что авось не отмахнется от них Россия как от назойливых и нежданных гостей, которые приехали незваные, вопреки тому, что никто не собирается их различать в сонме жаждущих лучшей жизни. И стоят они на общих основаниях, вместе с настоящими иностранцами и иноверцами, в очередях к строгим блюстителям порядка, которые, выработав привычку допускать чужую проблему не ближе самой дальней пуговицы на мундире, смотрят на них сквозь призму своей значимости и роли вершителей судеб. Ах, как молниеносно пролетают девяносто дней разрешенного пребывания на русской земле! И снова наступает день, когда русский человек сновастановится нелегалом. И опять надо покупать в подворотне миграционную карту, задавая глупый вопрос продавцу о ее подлинности. Или ехать ночным поездом в Киев, всю ночь показывать свои ненужные никому документы то одним пограничникам, то другим, потом перекемарить на скамеечке на Крещатике, и опять в дорогу, чтобы получить право снова девяносто дней ходить по московской земле. Меняются положения и законы, но от этого не становится понятнее, как же легально обрести это самое данное от рождения право: русскому жить на русской земле.

В том краю, откуда мы приехали, была очень короткая зима и ооооочень длинное лето. Говорят, зима там становится суровее, и в этом году ее поведение было гранично с катастрофой. Так что, все правильно: тоскует земля о своих утраченных детях. И, как бы ни было грустно, возврата обратно нет.

Недавно я покупала фрукты в палатке и склонилась к окошку продавца. На меня вдруг пахнуло Азией, базаром с его смешанным ароматом фруктов, овощей и теплой пыли, которые до спазма в горле навеяли воспоминания. В воспоминаниях было солнце, прозрачный на солнце виноград, баклажанная икра, пожаренная на хлопковом масле, – основное блюдо почти круглый год. И еще – райхон (в цивилизованном мире он называется базиликом), растущий в каждом огороде и используемый местными жителями мужеского пола в качестве парфюма в виде веточки, кокетливо заложенной за ухо. И еще – запах только политой и еще не остывшей от раскаленного солнца земли. И еще – розы, раскрывающие свои лепестки до самой сердцевины, с острыми шипами, но отчаянно благоухающие.

О, благословенная земля, многострадальная Азия! Как по-разному ведут тебя правители к великому будущему! Наверно, без борьбы жизнь не построишь. Тем более, жизнь целого народа. Правитель нашей покинутой земли решил бороться с беданой, маленькой птичкой, афганским скворцом – символом мусульманского дома. Борьба эта санкционирована постановлением правительства и носит директивный характер. Прочитав это сообщение в Интернете, мне вспомнилось мое далекое детство и борьба с бедолагами-сусликами. Боже, неужели каждое поколение должно пройти через свой абсурд?

Моя Москва

“…тяжелее всего уезжать нам оттуда, где жить невозможно.” И.Губерман

Миражи

Десять лет назад мартовским днем, исчерпав весь запас аргументов, почему я должна оставаться стареть в нелюбимом, но привычном городе, неумолимо превращающемся в мусульманское государство, я стала собираться в дорогу – в Москву. В тот момент самым неразрешимым оставался вопрос, сколько же времени мне понадобится на адаптацию и обустройство, чтобы забрать маму. Она держалась очень мужественно, но я навсегда запомню момент нашего прощания: поцелуй, улыбка сквозь слезы и вздрагивающие от рыдания плечи – последнее, что я увидела из окна машины.

Слушая истории известных людей, обретших свой успех в зрелые годы, я понимала, что начать жизнь с нуля в сорок восемь лет, не имея ни таланта, ни амбиций, ни тыла, ни денег, а только страстное желание реализовать свои нерастраченные знания, от которых распирало душу и голову – это авантюра, которой свет никогда не припомнит, потому что, во-первых, не зафиксирует это событие, а, во-вторых, разве это событие – идти на заклание своими ногами…Истории это неинтересно.

В переломные моменты жизни на пути неизвестно откуда появляются какие-то предсказательницы, от которых страстно хочется услышать, что свершится чудо, встретится любовь, которая станет опорой в этом странствии. Но моя предсказательница сказала, что я пролью столько слез, что океан мне покажется лужей. Ах, Боже, поплакать? Для меня это обычное дело. Я забыла, какой город я собираюсь покорять – Москву, которая, как известно, слезам не верит…

Моей подруге, встретившей меня в аэропорту, я с энтузиазмом рассказывала про два варианта трудоустройства: компания с многообещающим названием Sterling Group по протекции Эда и как запасной вариант – ученик мамы, бизнесмен, имеющий бизнес в Подмосковье.

Мудрая Алочка, приютившая меня на своей съемной квартире, спокойно сказала мне, что могут возникнуть трудности с легализацией: я для России – иностранка. Мое счастье, что я не знала, какие эти трудности и как долго они будут продолжаться: открой мне кто-нибудь хотя бы часть тех терний, сквозь которые придется пройти – собрала бы я свои пожитки и вернулась…Хотя, куда было возвращаться? В те трущобы, в которые за сорок лет превратился наш когда-то цветущий пасторальный городок? К маме, которая уповает только на меня как на спасение меня же самой, и мои успехи на новом месте? Да и то, чем я занималась последний год в маленькой фирмульке, не могло меня больше удовлетворять ни в профессиональном, ни в финансовом плане. То есть, дороги обратно не было. Денежный актив составлял такую сумму, что она даже не отложилась в сознании. Но я точно помню, что у мамы остались сто долларов – НЗ, который я обязалась регулярно пополнять.

На следующий же день мы начали с запасного варианта – поехали к бизнесмену. Нас очень радушно встретили, мы задушевно понастальгировали по своей прошлой жизни и так же душевно меня напутствовали на свершения в новой жизни. По совести сказать, я не попросилась к нему под крылышко, потому что эту просьбу он сам отмел рассказами о положении иностранцев в их деревне. Пока на жизнь в бараке с гастарбайтерами я согласиться не хотела.

Ну что же, остался надежный стерлинг! На следующий день я купила проездной на общественный транспорт: надо было экономить деньги до первой зарплаты. Но стерлинга тоже не случилось. Основная причина отказа – паспорт иностранки.

Долгих полтора месяца моим постоянным местом пребывания стало интернет-кафе на последнем этаже Детского мира: я рассылала резюме на вакансии и с трепетом ждала ответ. За это время я побывала и на обучении туристическому бизнесу, и на бизнес-семинарах, которые всегда заканчивались одним – предложением сделать денежное вложение в светлое будущее. Меня спасало только одно – отсутствие оных. А верить в светлое будущее очень хотелось! Ну, а предложений начать работать в МЛМ было столько, что мне стало казаться, что это – единственное, чем можно заняться.

Была одна большая проблема – свободное время до следующей поездки в интернет-кафе. И я стала изучать Москву. Иногда я забредала в такие уголки, что жалела об отсутствии путеводного волшебного клубочка. Была буйная солнечная весна, и это спасало от депрессии. Расстояние, которое я прошла за это время, наверно, не меньше протяженности МКАД. Я влюбилась в Москву, и, мне даже показалось, что она меня приняла. Но только вот с работой не складывалось.

Отражения

Однажды я шла по проспекту Мира на очередное собеседование. Навстречу шел молодой человек в длинном плаще как будто с чужого плеча, с длинными светлыми волосами и необычайно бледный. Поравнявшись со мной и потупив взгляд, он попросил денег. Я отдала ему всю мелочь из кармана и едва сдержалась, чтобы не добавить несколько бумажек из кошелька. Возможно, это был наркоман. Но я-то позиционировала его положение на свою бездомность, безработность и, по сути, ненужность никому, кроме своей мамы. Страх на мгновение охватил меня от зыбкости грани, которая отделяла нас друг от друга. Собеседование в очередной раз оказалось пустым.

В грустной задумчивости я выходила из вагона метро, пробираясь сквозь недружелюбную московскую толпу, и вдруг меня за руку схватила девушка с криком «помогите!» «Господи» – подумала я – «не много ли за один день. Наверно, меня сегодня зовут мать Тереза». Но рассуждать было некогда, потому что девушка повисла на мне, потеряв сознание. Оглядевшись вокруг, я поняла, что на помощь никто не спешит, а стоящие рядом отводят глаза и отворачиваются. Дотащив до скамейки, согнав с нее сидящих и положив девушку, я попыталась справиться своими силами, но ничего, кроме того, что зовут ее Алла и едет она с работы, от нее не добилась. Я бросилась к дежурной по эскалатору с просьбой вызвать скорую помощь, на что получила ответ, что это в ее обязанности не входит. Дежурная по станции все-таки вызвала скорую помощь, выразив при этом недовольство, что нечего тут падать в обмороки: выходи на улицу и падай там.

Моя подопечная все это время лежала почти бездыханная, и моим предложениям помогать себе растиранием мизинца на руке не внемлила. Наконец, пришел доктор. Красивый, как Аполлон. Циничный как патологоанатом. Но, о чудо, наша больная ожила: стала внятно отвечать на вопросы, достала и показала страховой полис. Я пыталась сделать ему замечание по поводу суровости его обращения с больной. На это мне было отвечено, что сейчас он вызовет милицию, и тогда будет неизвестно, чья она пациентка. Вдали уже замаячил постовой, и тут уже задрожала я: потребует мои документы, и «пациентов» у него уже будет двое! Доктор, как Иисус Христос, строго приказал девушке встать, и она встала и пошла вслед за ним в сопровождении постового. Осмелев, я попросила его помочь донести вещи девушки. «Не беспокойтесь, гражданка» – сказал мне постовой. Увидев лояльность в его глазах, я встала рядом с ним на эскалатор и до выхода из метро просила помочь девушке. Что за проблема приключилась с девушкой, для меня осталось загадкой. Но еще большей загадкой явилось то, что именно меня дважды в день выбрали из толпы.

Третий случай оказался не таким трагичным, но именно он подтолкнул меня на действие, которое привело к положительному результату: я нашла работу.

Десять лет назад место упокоения Матроны Московской не было таким культовым, как сейчас, попасть к ней было как нечего делать, без всяких очередей и паданий в обморок. Жила я в то время в нескольких остановках от этого места. В апрельский день я шла от метро после очередного фиаско по трудоустройству. Вдруг меня стремительно догоняет довольно молодая женщина и без предисловий начинает рассказывать о своих женских бедах, о бедах своих подруг и родственников. Я в недоумении смотрю на нее с немым вопросом: «Я-то чем могу помочь?». И тут, не дожидаясь моей реакции, она интересуется, не к Матроне Московской ли я направляюсь. «Нет» – говорю я, «Но Вы на правильном пути». Практически доведя ее до ворот обители, я пошла своей дорогой.

Через несколько дней я пошла к Матроне сама. Будучи материалисткой, ни глубоко, ни близко в душе я не верила в чудо. То есть, вообще в чудеса, произошедшие с кем-то, я верила, но со мной за достаточно длинную жизнь ни одного чуда не произошло, не произошло оно и ни с одним из моих родных и близких. И как-то идти к Матроне мне было не очень ловко: вроде и ее, и себя я обманываю. Но пошла. Деталей посещения не помню, но чувство отчаяния, которое прочно поселилось во мне, я ей принесла. Ни знамения, ни озарения на меня не снизошло. Через несколько дней я нашла свою первую работу. Спасибо Матроне!

Испытательные сроки

Срок №1

Но не отпускала меня прежняя жизнь! Двадцать лет, отданные авиации, продлились еще год в Москве, в институте авиационных технологий. И Майя и Дима, устроившие мне обструкцию на прежней работе, что явилось причиной увольнения, а потом и отъезда, материализовались в Майю и Диму в этом благословенном институте. Но моя радость от обретения работы была так велика, что я не замечала никаких неудобств и недружелюбных взглядов. И даже стол, за который меня посадили, стоявший между двумя дверьми, за который можно было только вползать, продуваемый сквозняками и ударяемый то одной, то другой открываемой дверью, казался мне вполне себе удобным местом.

И начались мои испытательные сроки…Боже, как кровожадны работодатели к испытуемому в этот период! Причем, не обязательно его заваливают работой – его могут испытывать и ничегонеделанием. Ничегонеделание – это еще более тягостное испытание. То есть, человек на виду, и под присмотром, а конкретного задания не дают. А если и дают, то сразу понятно, что результат никому не нужен – это так, для драйва. Чувствуешь себя в этот момент мышью в кювете, и не знаешь, в какой момент и кто возьмет тебя на испытание, и что это будет за испытание и что оно принесет. Но это был не мой случай. То есть моим он стал на следующем месте работы.

А в авиационном институте я чувствовала себя абсолютно спокойно в плане знаний и опыта, а это-то и настораживало руководителей направлений. И моей основной задачей было не бравировать знаниями, а аккуратненько их выдавать, если спросят. Мое нелегальное положение иностранки успокаивало некоторые разволновавшиеся авторитеты, и я сама предложила душке генеральному директору платить мне не за отработанное время, а за конкретную работу – в штате-то я все равно не числилась. Мне казалось так безопасней в первую очередь для Димы и Майи. Но закончилось это довольно быстро ввиду того, что директор понял, что таким образом я буду обходиться ему дороже, потому что работа выполняется досрочно, и придраться в ней было не к чему. И меня перевели на оклад. Очень маленький. А работы давали все больше и больше. Я реально чувствовала себя Золушкой. Только без всяких намеков на компенсацию в виде принца на балу. Комизм ситуации заключался в том, что мне, иностранке, отдали на обслуживание самый секретный и пафосный объект – авиакомпанию «Россия», которая обслуживала авиарейсы президента. То есть, как сейчас модно говорить, я была в одном рукопожатии от него. И секреты типа плана полетов на ближайшее время были для меня рабочим материалом. И мимо его самолета меня неоднократно проводили. Как удавалось получить пропуск по иностранному паспорту на режимную территорию – российская загадка типа как попасть в советские времена на закрытую военно-морскую базу на Камчатке. Конечно, статус иностранки я тщательно скрывала. Но где-то внутри меня сидела радистка Кэт, и каждый раз, подавая паспорт охране, я останавливала дыхание и ждала любого поворота событий. Но его не случалось, и я увязала в проблемах автоматизации все глубже. И все чаще стало возникать состояние дежавю: я это все проходила там, на моей бывшей родине. Но только там был масштаб шире и уровень решения выше. И у заказчика было реальное стремление избавиться от проблем посредством автоматизации. А понтов было меньше. Это было странно. И это было первым парадоксом, с которым я столкнулась в Москве.

Удивительным образом вся структура авиакомпании сохранилась как артефакт советской эпохи: начиная от замшелых кабинетов со специфическим запахом слежавшейся бумаги и давно используемых стульев и заканчивая управленческим персоналом среднего звена, сплошь состоявшим из жен, любовниц и дочек летчиков и технарей. За этим всем хозяйством тянулся шлейф интриг и глубокой семейственности. Здоровой обстановке в коллективе это никогда не способствовало. И через все эти дебри мне надо было снова пройти. Скорее, не пройти, а стать там своей, потому что для чужой никогда не найдется времени, и вместо ответа на приветствие чаще всего будешь получать молчание, надменно сжатые губки и злобно сверкающий блеск бриллиантов в ушах. Второй раз проходить все это было проще, и через короткий срок мне выдавали не только алгоритмы работы, но и делились информацией из серии «наболевшее», тайное и «только вам по секрету». Иногда доверительные отношения оборачивались против меня: в спорных ситуациях, когда нашу позицию надо было отстоять, вдруг звучал невинный голосок, что Ольга Васильевна им обещала прямо противоположное. Эта ситуация меня научила всегда протоколировать существенные соглашения и добиваться подписи противоположной стороны.

Был там один несомненный плюс в виде столовой с очень вкусной и разнообразной едой и смехотворно низкими ценами.

Через некоторое время мой «блицкриг» во Внуково привел к тому, что мне была предложена должность начальника отдела и полное курирование этого направления.

«А Таня?» – спросила я у директора, имея в виду нынешнюю начальницу.

«Разговор с Таней я беру на себя и ее не обижу» – сказал директор.

«Но я так не могу!»

«В вашем ли положении думать о морали…» – с досадой сказал директор.

Заторможенная Таня или глубоко скрыла свои эмоции, или ей действительно было все по барабану. Мне она ответила, что для нее это избавление. Между нами, девочками, было видно невооруженным глазом, что она давно потеряла интерес к работе. Но лисичка Юля, начальник параллельного отдела, не преминула ехидно бросить: «Быстро вы подсидели Таню. Кто следующий?»

Я согласилась на предложение директора – не до чистоплюйства мне было.

Теперь мой статус позволил переместиться в комнату к начальникам, а не сидеть в предбаннике. На материальной стороне мое повышение никак не сказалось – я же иностранка! Больше всего меня досадовало именно это. В приватной беседе в долгой дороге до Внуково директор успокоил меня, что сколько бы я здесь ни получала, квартиру в Москве я все равно не куплю. Я заподозрила, что не куплю я ее и в отдалении от Москвы. Очень скоро я поняла, что в Москве есть одно непререкаемое правило: не грузить никого, тем более, работодателя, своими проблемами, если не хочешь потерять работу. Поэтому я улыбнулась в ответ и стала искать новую работу буквально на следующий день после окончания испытательного срока.

Теперь я понимала, что надо искать крупную компанию, где платят приличные деньги. Я искала вакансии с объявленной зарплатой. В одной известной компании я прошла три тура собеседования, включая проверку на IQ и психологическую толерантность. В итоге меня не взяли. Чего не хватило – не знаю. Допускаю, что и того, и другого.

Новое место работы я нашла. И в крупной компании. И, как мне казалось, за хорошие деньги. Меня абсолютно не смущало, что проект будет в Кемерово. Боже, да хоть на Луне! Мне надо успеть встроиться в систему, наработать опыт. Опять, блин, я не о том! Мне надо заработать деньги, мне надо получить российское гражданство, решить проблему с жильем, перевезти маму. И это все надо сделать за короткий срок: ведь мне скоро пятьдесят…

Провожали меня очень трогательно. Оказывается, за краткое время работы мне надо было многое передать в виде документов, планов работ и просто сакральных знаний по взаимодействию с клиентами. Особо рады моему уходу были Майя и Дима. Душка – директор пришел прощаться с коньяком в хрустальной бадье. Говорил много напутственных слов, лейтмотивом которых было то же, почти по Крылову: куда ни уходите – квартиру в Москве все равно не купите. Когда поймете это – возвращайтесь.

Не могу не дополнить свои впечатления от этого периода жизни яркой личностью директора. Много раз за всего лишь год работы у него была возможность усомниться во мне как в личности, так и в специалисте. Ситуации были как комичные, так и не очень.

Например, на один из семинаров, которые мы организовывали, приехала кампания моих бывших коллег, и после их отъезда мы имели длинный разговор с директором. Мне долго пришлось отвечать на его недоуменные вопросы по поводу их враждебного отношения ко мне и предостережений типа «пригрели змею на груди». Его реакция успокоила меня. Да и кого ему было бояться? Престарелую иностранку со статусом БОМЖ и палатой ума?

Вторая ситуация ему, наверно, показалась полным абсурдом. Короткий срок, пришедшийся на работу институте, я снимала комнату в Братеево у дамы, занимавшейся вымогательством денег у жильцов с последующим изгнанием их из жилья. Сейчас и мне эта ситуация кажется достойной пера Хармса, но для этого надо было пройти почти десяти годам.

И так, аванс от меня за проживание был получен, сценарии оскорблений, угроз, шантажей моей благодетельницей были проиграны, и ночью я оказалась на улице, прихватив в качестве хилой компенсации за ущерб связку ключей от квартиры обидчицы. Сын моей подруги, везшей меня по ночной Москве, пытающийся как-то отвлечь от стресса, предложил торжественно бросить ключи в воду вместе с этой страницей под названием «гостеприимные москвичи». Что я и сделала. А эта несчастная не придумала ничего лучше, как звонить моему директору, рассказывая, что я колдунья с экзотическими пристрастиями в еде и быту. Требование у нее было одно: вернуть ключи.

Бедняга директор, сбитый с толку очередным скандалом вокруг моей персоны, снова вызвал меня для разговора. И снова восхитил меня разумностью реакции. Единственное, что он сказал: ”Я тоже снимал квартиры в Москве”.

Я сохранила об этом человеке очень теплые воспоминания. Он не особо покровительствовал мне, даже не покровительствовал совсем, но именно это вызывало уважение к нему. Он просто хороший человек.

Срок №2

И так, меня взяли на вакансию руководителя проекта, который должен был начаться в Кемерово, но не начался никогда. Дальше был только Ванинский порт, в котором тоже был проект, а я и на него была согласна. Компания за время моей работы в ней много раз меняла свое название, но для меня она навсегда останется компанией под названием Мечта. И первый человек, который меня собеседовал и решил мою судьбу на шесть лет, показался мне мной самой в мужском воплощении, потому что он говорил такие слова, которые я хотела сама говорить: и про правильные методы внедрения, и про разумные методы управления, о которых я так много читала в журналах и мечтала работать по ним. И вот оно: напротив меня сидит человек и рассказывает о том, что именно так они работают и, возможно, я смогу прикоснуться к «великому». По сути, это было не собеседование, а презентация принципов работы. И чем дольше она длилась, тем больше у меня захватывало дух от счастья. Фактически он меня ни о чем не спрашивал – вероятно, было понятно, что я на все согласна. Это был директор департамента Сергей. Мое счастье, что его жена Лена, его заместитель, в это время была занята и не присутствовала на собеседовании – не видать бы мне моей мечты.

Модой этой компании был тандем начальник – заместитель в воплощении муж – жена. Вырастал этот тандем, естественно, из тандема любовник – любовница. Моду завел самый большой начальник – генеральный директор. Но у него хватило мудрости и средств, в первую очередь, посадить свою возлюбленную дома, чтобы рассеять сомнения сотрудников в ее интеллектуальных и иных способностях. Получала она свою немаленькую зарплату финансового контролера, появлялась публично только на корпоративах. Надо отметить, что вела себя крайне сдержанно. Но по-другому себя никто и не вел, потому что наш ген задал и этот тон – интеллигентного поведения и корректного отношения к любому вне зависимости от ранга и звания. По крайней мере, публично. Это и стало одной из сильных сторон нашей проектной команды: мы никогда не выясняли отношений друг с другом и не позволяли никому панибратского отношения с собой. Вероятно, наше поведение отличалось от общепринятого, и однажды нас в ресторане, куда мы заехали поужинать после работы, окрестили мормонами. Нам показалось это забавным. Но внешний повод для этого явно был.

У нашего тандема Сергей – Лена была другая история. И акценты были другие. Лена считала себя некоронованной королевой, умнее, красивее и достойнее всех женщин в ее подчинии как минимум, а далее – везде. На мужчин ее табель о рангах не распространялся – от них она требовала только восхищения. Юноши выбирались по стати: чем приятнее внешность, тем больше ему попустительствовалось, с женщинами же было ровно наооборот. Если появлялась женщина, то было сразу ясно: у нее есть какой-то изъян. Большую часть нашего сообщества объединял общий и самый больной изъян – отсутствие московской прописки. Для меня он усугублялся еще и отсутствием гражданства. Пожалуй, только с таким обременением Лена готова была меня терпеть. Ну, и еще меня немного спасала разница в возрасте в мою пользу.

Но самая сложная проверка была технологией, которую придумала и разработала команда первоклассных специалистов – их ноу-хау. Это было самое ценное, чем владела команда, и что вызывало несомненное восхищение перед красотой и продуманностью решения. Я пришла в момент активного набора специалистов: в работе было несколько договоров. Каждому из новичков надо было все это освоить, осознать, научиться пользоваться и учить других.

Забавный случай произошел с одним вновьприбывшим. Чтобы обозначить новичку широту охвата деятельности, Лена давала задание провести презентацию функционала специалистам, прошедшим «крещение». После трехчасового слушания лекции про бизнес-процессы на предприятии у юноши, видать, закончилось бизнес-понимание и бизнес-терпение, он пошел на обед и уже не вернулся в наши ряды бизнес-консультантов. И это был не единичный случай – некоторым предлагалось уйти без объяснения причины, как в заграничном посольстве при отказе в визе.

У руководителя проекта были свои тернии: его никто ничему не учил. Его проверяли на стрессоустойчивость и сообразительность. Кроме того, что он должен был освоить то, что вменялось в обязанность консультанту, необходимо было изучить метод внедрения приложения в целом и метод управления заказчиками и консультантами. То есть, материалы обучающие были, но надо было их найти, изучить и изложить именно в том ключе и с теми акцентами, которые приняты правильными. Теоретические знания переполняли весь организм, и от их избытка иногда возникало легкое подташнивание и головокружение. Тут и до несварения было не далеко, потому что изучалось все: от бухгалтерского, финансового, материального, налогового, кадрового учета до технологии абстрактного производства и организации продаж в магазине кэш энд керри.

Не знаю, какой методики придерживались наши руководители, но меня они навсегда излечили от привычки язвительных замечаний, которыми я грешила в молодости: слишком больно было слушать их, как мне казалось, незаслуженно, в свой адрес, причем, по поводу и без повода.

В этот испытательный срок меня испытывали всем: и отсутствием конкретного задания (причем, в любой момент Лена могла подойти ко мне с сакраментальной фразой:”Чем Вы занимаетесь?” И, независимо от ответа, язвительно его комментировала), и заданиями, к которым я не знала, как подступиться, а, подступившись и выполнив их, оказывалось, что я сделала совсем не то. Кто мне только ни давал задание: и технические писатели, и программисты, и даже на выставке в Гостинном дворе я представляла стенд нашей компании и получила от Лены замечание в недостаточно агрессивном поведении с посетителями.

А проекта для меня все не было. У Лены была удивительная способность непредсказуемости поведения. То вдруг она прилюдно каялась в том, что не может уделить мне достаточно времени, то вдруг так же прилюдно сокрушалась, что с новыми договорами не получается, и что делать с набранным балластом – неизвестно. «Сережа, надо посоветоваться…» – говорила она своему мужу, нашему директору. Последние слова фразы говорились за дверью, и каждый из присутствующих чувствовал, что именно он – самый тяжелый и никчемный балласт, и именно о нем сейчас держат совет за закрытой дверью. Не берусь говорить за других, но я была абсолютно уверена, что этот экзерсис был для меня. Иногда мне казалось, что я попала в подготовительную группу детского сада, где строгая тетенька воспитательница все время грозит мне пальчиком только потому, что я существую.

«Неутилизированные консультанты» – так назывались сидящие в офисе. Это человеколюбивое название появилось после того, как на одном из корпоративов одним из критериев эффективности компании была провозглашена стопроцентная утилизация консультантов.

За время становления компании появилось много хороших традиций, и одна из них – новогодние подарки сотрудникам. Выбор их всегда был оригинален, непременно с «изюминкой». Однажды нам подарили миниатюрные металлические новогодние елки с игрушками в виде голов человечков с магнитиками. Моментально мы окрестили этот подарок «головы утилизированных консультантов». Но это будет потом…

Тем временем по понедельникам приезжали ребята с проектов. Они были довольны собой, веселы, с радостью делились новостями, веселая Лена также публично ставила их в пример нам, засидевшимся в офисе балластам и до сих пор не утилизированным.

У всего есть начало и конец. Неожиданно закончилось сидение в офисе – меня отправили в старинный город Я. консультантом для стажировки на живом проекте. Это была финальная часть моего испытательного срока. Лена преподнесла мне это событие как огромный карт бланш, который дается авансом, потому что по-прежнему я являюсь неутилизированным балластом в результате опрометчивого выбора и мягкотелости Сергея.

По понедельникам мы садились в электричку, и через три часа прибывали в город на берегу Волги, символ которого красуется на тысячных купюрах российских банкнот, а аборигены называют этот символ просто – «мужик с тортом». В пятницу мы проделывали тот же путь, но в противоположном направлении. Компания позволяла нам ездить первым классом, преимуществом которого было наличие телевизоров в вагонах. Мне казалось, что сюжеты и диалоги фильмов «Один дома», «Жестокий романс» и «Старые клячи» запомнились навсегда, и их упоминание тотчас вызывает воспоминание той поры жизни с ритмичным покачиванием в такт движущегося вагона.

На три месяца местом моего проживания стала неуютная полупустая квартира в старинном доме с трехметровыми потолками, пропахшая кошками и сиротливостью стен, у которых нет любящего хозяина. Бытовые условия были столь аскетичны, что даже вскипятить воду было не в чем. А набор мебели предполагал условие, что посетитель придет или со своим сидячим местом, или будет сидеть на табурете по очереди с хозяином, или сразу расположится в кровати, потому что их было две. Как и во всех старых домах, там были огромные окна с широкими подоконниками, и по вечерам я располагалась на одном из них и наблюдала жизнь в особняке напротив. Для меня та жизнь была сравни жизни на другой планете, где есть семья ни с одним поколением, где в доме несколько этажей, и одновременно в нескольких окнах горит свет, потому что он населен, и там протекает несколько жизней, объединенных единой нитью под названием «семья».

На вопрос, как мне показалось новое жилье, я пересказала свое впечатление о минимализме и колорите обстановки. На что получила ответ, что мне никто не обещал Хилтона. «Испытательный срок продолжается» – подумала я и принялась искать на улице кусты полыни, чтобы перебить кошачьи ароматы, неподвластные даже ароматизаторам.

Когда мой срок на проекте закончился, в квартиру заселился один из старожилов проекта, живший там до меня. Он сказал, что она стала уютной. Вот она, чудодейственная полынь!

И началась вторая серия испытательного срока. Моими коллегами стали молодые люди двадцати пяти – тридцати лет: хорошо образованные, интеллектульно развитые, уверенные в себе. Они были гармоничной командой.

Как же передать то ощущение, которое возникает, когда попадаешь в нелогичную ситуацию: по возрасту я им мама, по должности – подмастерье. Что я умею делать – сама не знаю. Знаю только одно: мне надо осваивать новое пространство яви. И еще я знаю точно, что каждому из них Леной будет задан вопрос про меня. И я никогда не узнаю, что они ответили.

Город меня совершенно очаровал русской стариной, Волгой, протекающей в нескольких десятках метрах от моего жилья, бесконечными храмами, покореженными социализмом, и еще не тронутым новоделом, самым старым в России театром, дающим классический русский репертуар. А еще Губернаторским садом в нескольких минутах ходьбы, манящим темными аллеями и разыгрывающимся в них воображением.


Я в Губернаторском саду.

…Качели белые парят,


Разбит кувшин. Меня он спрятал.

Взметнувшись в небо с легким риском.


В дыре я вижу пустоту.

То незаснеженная дрожь


В дыру мою никто не глянул.

Мелькнула ряби Волги вторя.


Меня пытались разобрать

С собой меня ты не возьмешь,


По запчастям, по тонким искрам…

Кувшин дырявый мной наполня.


Эти строчки написала моя гостья, приехавшая полюбоваться красотами древнего города. Они удивительно точно выражают смену настроения при входе в сад. Как будто решетка сада – это зеркало, отгораживающее от повседневности. И эта повседневность исчезает как только ступаешь за решетку сада.

Но красоты и театр были вечером. А днем была работа. Иногда мне казалось, что моя бедная голова погудит-погудит и лопнет как тот кувшин губернаторского сада. То, что ребята нарабатывали почти год, мне надо было освоить вчера. Потому что мне поручили ответственнейшую работу: приемку тестового примера от заказчика. А это значит, что функциональность системы я должна была знать наравне с ними как минимум, а делать вид, что знаю лучше их. А функциональность была не хилая: управление лакокрасочным производством. Ну а как начинает вредничать заказчик в период, когда его заставляют работать – это не передать. Начинаются дешевые интриги, обвинения, и мишенью этих нападок стала я, передовой редут автоматизации.

Пройдя ни один проект за годы работы в компании, я поняла, что начало любого проекта – это чистейшей воды авантюра как со стороны исполнителя, так и со стороны заказчика. Пожалуй, это относится не только к проекту, а к любому действию в жизни. Как говорил Наполеон: »Главное – ввязаться в бой, а там посмотрим». Наверное, это и называется смелость, которая берет города.

После недолгого осторожного присматривания ребята приняли меня в свою «упряжку», потому что я взяла на себя реальный груз и честно тащила его. Надо сказать, что облегчать мой груз никто не собирался, хотя иногда мне было невероятно тяжело. Но одновременно это меня радовало: значит, я уже не балласт, а почти утилизированный консультант.

Джентельменами ребята становились за воротами завода: нести мой чемодан было их заботой, равно как и ежеутреннее заезжание за мной на такси. И мой день рождения единственный раз в жизни произошел в кругу джентльменов. Мы собрались на пирушку, ели пиццу, запивали вином и слушали тяжелый рок, исполняемый брутальным интеллектуалом и красавцем Василичем на неимоверно красивой и дорогой электрогитаре. В память об этом дне остались хрустальные фужеры с необыкновенно красивым звоном. Имя им – Василич.

Постепенно мы стали доверять друг другу. Главное, что ни у меня, ни у них не было гендерных претензий – мы были в разных возрастных категориях. А, как известно, бОльшая часть конфликтов между полами происходит именно на этой почве. Не скажу, что у нас сложилась модель поведения мать – сыновья. Мне казалось, что мы взаимно подтягивались в присутствии друг друга.

Пришла осень, и как неожиданно для меня начался этот проект, так же неожиданно и закончился. Мне было объявлено, что испытательный срок для меня тоже закончился, теперь мне доверяют стартующий проект в городе Б. на той же великой реке Волге, славящемся промышленными предприятиями, атомной станцией, родиной Чапаева и Челобанова и еще тем, что легальным местом встреч со жрицами любви является памятник Ленину. Уфффф….Второй испытательный срок я преодолела за пять месяцев.

Резиновые не ломаются

И снова об авантюрах. Наша команда была собрана из новичков, имеющих только теоретические познания в том, с чем нам предстояло работать. Но никто, кроме нас, об этом не должен был даже догадываться. Для заказчика мы – опытные москвичи, прошедшие ни один успешный проект. Среди нас было два необстрелянных москвича. Остальные – необстрелянные пензенско-тамбовские ребята. И один едва обстреляный, но еле живой от страха гастарбайтер – я. Сергей, везший нас на «заклание», изображал полную безмятежность в поведении, и только это держало меня на плаву.

Встретила нас очень милая дама – руководитель проекта со стороны заказчика Марина. Проводя экскурс в историю автоматизации, она нам поведала, что до нас у них работала команда из Армении, и их взаимно все устраивало, но вдруг умер руководитель проекта, и все развалилось. Все взгляды устремились на меня, и я пошутила, что в мои планы такое завершение не входит. Но слово было сказано, и оно странно отозвалось на мне: во время проекта умерла мама, а потом, после его завершения, умерла я. Но это будет потом…

А мы окунулись в кипучую деятельность, основной целью которой было внушить веру в руководство заказчика, что мы тут не зря приехали шашками махать и ежедневно демонстрировать новые галстуки, а то, что обещается, будет сделано и будет работать. Верили ли мы сами в это – вопрос. Но если бы не поверили в это первые лица, нам можно было собирать манатки и убираться в свою Москву.

И основным проповедником этой веры является руководитель проекта, то есть я. Мало того, что я потеряла сон от всей этой кутерьмы, я еще и мандражировала от ответственности миссии. Ну, еще и от того, что не особо верила в те зАмки, которые сама же под недремлющим оком Сергея и Юры сулила собравшемуся совету – спонсорам проекта. А они и не верили, причем выражали это крайне воинственно. Что не способствовало уверенности и задору презентации. Но как-то я с ней справилась. Аплодисментов не получила, но и в след не свистели. Ура, я справилась, наивно думала я!

Вечером Сергей и Юра пригласили меня в ресторан. Я уже могла улыбаться, и мне казалось, что слова одобрения все-таки заслужила. Но не тут-то было! Ехидные ухмылки Лены показались мне поцелуями по сравнению с жесткой критикой, которую они обрушили на меня. Фактически, не начав проект, я его провалила. Это был почти дословный текст. И основное обвинение заключалось в том, в моем голосе не было уверенности в успехе. Сергей, прошедший американскую школу бизнеса, уверял, что это самый большой недостаток руководителя – сомнение в успехе. Они были абсолютно правы, эти уверенные в себе интеллектуалы! И как им было объяснить, что неоткуда взять мне эту уверенность. И не только в успехе нашего проекта, а в успехе моего проекта под названием «жизнь в Москве». Нет, не жизнь – выживание. Должно было пройти почти два года на проекте, чтобы аборигены назвали меня «тяжелой артиллерией».

Божественные пропорции Луки Пачоли

И началась наша проектная жизнь. Основное, чем мы были заняты целый день – это узнаванием. Прежде всего друг друга, местности, в которой нам предстояло жить ни один год, местных жителей, с которыми нас свела проектная судьба. Так мы жили три недели, а потом на неделю возвращались в Москву. Личное пространство каждого состояло из номера в гостинице и заканчивалось за его дверью. Завтракали и ужинали мы в той же гостинице, а обедами нас кормили на заводе. У каждого из нас была своя мотивация в выборе такой жизни. И каждый пошел на это сознательно.

А вот личного времени не было ни у кого. То есть оно было только на сон. Все остальное было посвящено натаске. Есть такой термин в собаководстве. Тут надо сказать о Юре, нашем архитекторе, а по сути, гуру по натаске необстрелянных консультантов. Он пользовался непререкаемым авторитетом на всех проектах, но большую часть времени проводил с нами, потому что по масштабу наш проект сулил большое будущее, и руководство делало на него большую ставку. В воспитательных целях Леной добавлялся еще и третий аргумент: на проекте самый слабый руководитель.

Юра был настоящим энциклопедистом во многих областях, а наш функционал он знал на уровне атомов. Кроме того, он еще имел серьезную теоретическую базу в области учета и управления производством. И эти знания в сублимированном виде передавал нам. В основном по вечерам и выходным дням. По крайней мере, от него я узнала о францисканце Луке Пачоли, основоположнике бухгалтерского учета, создавшем в пятнадцатом веке свой трактат о божественной пропорции. И Лука с его синкопированной записью, и анекдот о трех тетрадях бухгалтера: «пришла, ушла, пришла, но не ушла» помогали нам понять логику плана счетов и представляться экспертами и в этой области.

Радовало то, что внутри нашей команды сложились здоровые доброжелательные отношения. По крайней мере, на это отвлекаться не приходилось, а сознание крепкого тыла давало силы для нащупывания путей к потенциальным единомышленникам заказчика. Время шло стремительно, а понимания не возникало, и постоянно приходилось тратить «…героический пыл на случайную тень и на шорох».

Благодаря настрою Сергея мы все надели на себя маски уверенных в успехе и обремененных знаниями москвичей, и эти маски постепенно стали трансформировать наше поведение. И, как часто бывает в России, свое надежное плечо подставили нам женщины, наши коллеги по профессии, программисты, пришедшие на завод совсем юными и создавшими там свой комфортный мир с театрализованными представлениями, танцами, совместными чаепитиями, походами и поездками. Но для нас они были прежде всего толмачами между производственниками и нами, то есть переводчиками с русского на русский. И они, не менее самоотверженно, чем мы, несли эту ношу. И донесли. Если бы ни кризис 2008 года, заставивший сократить их производство и свернуть наш департамент, они бы по-прежнему работали в нашей системе.

А из офиса по-прежнему шли презрительные послания Лены, но я-то знала, что броня моя крепчает, и ее плевки почти не трогают меня.

Но вот пришел милиционер

Как только я слегка расслабилась и обрела уверенность в собственных силах, в дверь моего номера постучали. И это был милиционер с законной претензией, что я, иностранка проживаю на территории государства без законного права на то. Крыть мне было нечем, потому что регистрация у меня действительно закончилась. Мне предписано было явиться в отделение милиции для выяснения обстоятельств и принятия мер. Надо сказать, что в милиции со мной обошлись на редкость корректно, поверив обещаниям, что в Москве я непременно все сделаю правильно, и в следующий раз приеду уже на законных основаниях. Не могла же я сказать, что посулы директора в оформлении разрешения на работу остались посулами, и единственный законный способ нахождения в Москве – это покупка миграционной карты в подворотне у спекулянта. На три месяца.

Вечером я вернулась в гостиницу. За ужином пришлось сказать, где и по какому поводу я была. Хотя, мое перевернутое лицо говорило красноречивее любых рассказов. И тут каждый наперебой стал меня развлекать, дабы отвлечь от грустных мыслей. Этот вечер трудно забыть. Я не помню содержания тех баек (кроме рассказа о каких-то чудесных лягушках), которые обрушились на меня. Но желание помочь и сострадание каждого сквозило сквозь все эти незатейливые истории. Спасибо вам, Димка, Вова, Миша, Вася! Наконец я обрела мужское плечо, и не одно! И посланы эти плечи мне были, пожалуй, в самый тяжелый период жизни. И самое дорогое в этих плечах – бескорыстие. Но и ухмылка судьбы: смотри, мол, какими бывают мужчины, но не твои. А твои-то и утки улетели, и поездаушли…

Воодушевившись сочувствием и безысходностью ситуации, я стала искать альтернативу гостинице. И произнесла вслух: «Нам надо жить всем в одном доме за городом». И такой дом вскорости нашелся, куда мы и приехали в следующий свой приезд. Этот дом стал нашим пристанищем на два года. Кроме нас, в доме жили доберман Дик, кот Андрей и кот Штирлиц.

Доберман Дик, коты и их хозяин на улице Солнечная, 7

А хозяином дома был главный пожарный этого города – мужчина в расцвете сил, выполнивший все полагающиеся долги по жизни и наслаждающийся ею в отпущенный для этого срок. Авторитета у него было достаточно, чтобы местные жители отнеслись к постояльцам лояльно, то есть внешне никак. Наверно, было интересно наблюдать за странными жильцами, и, вероятно, какая-то информация о нас все-таки витала, но мы не вызвали любопытства: ни шума, ни музыки, ни скандалов не доносилось из нашего жилища – чистые мормоны, утром вместе уезжающие, вечером вместе возвращающиеся. Между собой у нас был уговор: все развлечения – на стороне, дом – только наш. Только однажды мы нарушили это табу.

Хозяин предложил оставить собаку и котов в доме как хранителей очага. Мы не были против, тем более, что Дик нас всех очаровал доброжелательностью и по очереди ко всем приласкался, а коты презрительно не заметили. Но самое интересное началось потом. Странность состояла в том, что коты редко приходили в дом и не доставляли никаких хлопот, а вот Дик по ночам стал моей самой большой проблемой. Мало того, что приходилось варить для этой дылды еду в огромной кастрюле, так он еще и рвался гулять в три часа ночи. А обратно рвался в районе четырех часов. Умное животное, разобравшись, кто в доме хозяин, деликатно стучало в мою дверь с просьбой выпустить погулять, а в окно – с просьбой пустить обратно. Если же я нечаянно засыпала, то от лая просыпались все. А невыспавшиеся консультанты – это брак проекта.

Зато вечерами Дик был для нас самым мощным релаксатором: каждый старался завоевать его благорасположение. И он действительно был очень добрым существом. Хозяин рассказывал, что он его подобрал на улице абсолютно изможденным и изрядно побитым, и, настрадавшись, он очень ценил теплое отношение к себе.

Через месяц мое терпение закончилось. Последней каплей стал сюрприз, который преподнес нам хозяин в исполнении Дика. В один из своих приходов он накормил собаку противоглистными таблетками. Ну, и Дик выдал результат в виде аккуратных кучек по всему дому. Тут мы все были единодушны: надо прощаться с животиной. В следующий наш приезд Дика уже не было.

Но остались бойцовские коты, которые в отсутствии Дика стали активно вторгаться в жизнь дома: повели себя по-хозяйски. А тут еще подоспела весна. Штирлиц категорически не шел ни с кем на контакт, и даже с Андреем они, видать не очень понимали друг друга. В общем, мы просто терпели друг друга. Слава Богу, спать мне никто не мешал, и иногда я даже высыпалась, о счастье!

В один из приездов мы нашли Штирлица павшим смертью храбрых у порога нашего дома, вмерзшим в лед. Как ни был он суров к нам, было жаль его, бойца невидимого фронта.

И остался у нас один кот Андрюха. Пришла его счастливая пора. Куда делась его суровость! Он стал настоящим домашним любимцем. Ребята баловали его как ребенка, закармливали дорогими кормами. Иногда у него было такое ошалевшее выражение, как будто он не верил, что это происходит с ним. Но плебейское прошлое звало его на простор, и однажды мы увидели на крыльце почти бездыханного Андрюху. На нем почти не было живого места – он просто лежал на боку с закрытыми глазами. И в нашем доме наступила вселенская печаль – очередная угроза проекта. На глазах у моих мужественных консультантов я видела слезы, они чуть ли не облизывали раны нашего воина. Правду говорят, что у кошки тринадцать жизней. Ожил наш Андрюха и совсем обнаглел от свалившейся на него любви. Как-то утром в ожидании машины мы стояли во дворе и увидели гордо шагающего Андрюху, а за ним – миленькую кошечку. «Андрюха, договорились же домой девушек не водить» – сказал серьезно Коля. Что понял Андрей – неизвестно, но юмор мы оценили.

Проектные праздники

На всех проектах была традиция: после взаимной адаптации и притирки организовать совместное неформальное мероприятие под названием team building. Оно проводится, как правило, в середине проекта, когда организационная работа позади и понятно, на кого из команды Заказчика можно положиться в плане обмена знаниями. Каждая команда готовит приветствие в любой форме, желательно шутливой. Выступления команд держатся в строгом секрете друг от друга. Мы знали, что команда Заказчика очень сплоченная долгой совместной работой и умеет и петь, и танцевать. У наших ребят что-то долго не выстраивался сценарий. Я видела их «муки творчества», но в процесс не вмешивалась, и до самого выступления для меня оно тоже было сюрпризом. Мероприятие получилось в меру официальное, в меру неформальное. В память о нем осталась видеозапись, не очень качественная, но очень трогательная.

Мы всей командой пели песню и разыграли шутливое представление команды. Ниже приведен текст представления, сочиненный втайне от всех, кроме авторов.

Personal files:

Ольга Васильевна:

Мать-героиня проектной группы. Имеет 6 детей разных полов: Вася, Юра, Вова, Миша, Лена, Андрюша.

Отлично готовит. Дисциплинирована, любит чистоту. Ради чистоты пойдет на конфликт.

Собирает и вывозит гобелены в невероятных количествах. Беззаветно предана интересам проекта.


Петрович

Мозг проектной группы. Умный, воспитанный, упитанный. Тоже немного любит чистоту. Характер отзывчивый, строгий. Не женат. Периодически изменяет проекту с другим проектом.

Всегда носит галстук.

Василич

Физрук проектной группы. Злостно не любит чистоту, но любит маму и все что она готовит. Успешно коллекционирует чужие ручки и ложки. Успешно борется с чистотой.

Предан интересам проекта.

Характер улыбчивый.

Иногда носит галстук.

Не женат.

Вовка

Хранитель этикета проектной группы. Характер застенчивый.

Очень, очень воспитанный

Не любит чистоту, но иногда в тайне моет посуду. Может рассказать анекдот на любой случай в жизни.

Предан интересам проекта.

Иногда носит галстук.

Не женат.

Миха

Интеллигент проектной группы. Очень хороший и веселый человек. Характер общительный. Любит слово «Отлично».

Предан интересам проекта.

Слушает маму, не любит чистоту. Любит и умеет хорошо есть.

Иногда носит галстук.

Женат.

Димасик

Обаяние проектной группы. Очень, очень галантен. Каждый день меняет или покупает галстук. В совершенстве владеет техникой гипноза. За особые достижения в этой области переведен на секретную должность консультанта-гипнотизера.

Семейное положение засекречено. Возраст засекречен. Прочая информация опять же засекречена.

Лена

Источник красоты и обаяния проектной группы. Склонна к спонтанной и неконтролируемой покупке мелодрам и ландышей.

Любит чистоту и вкусно готовит. Во всем старается быть похожей на маму.

Предана интересам проекта.

Не носит галстук.

Не замужем.

Андрюха

Шеф повар проектной группы. С момента приезда на проект мучается отсутствием сырорезки. Любит готовить и работать.

Успешно прячет ручку и ложку от Василича.

К чистоте относится спокойно. Любит маму.

Предан интересам проекта.

Не женат.




Прошло много лет, и многое в статусе ребят изменилось. Лена воссоединилась с возлюбленным и живет в Израиле. Андрюха живет в Америке. Он стал серьезным и в профессии, и в семье. Воспитывает троих детей. Василич воспитывает сына и также предан физической культуре. Миха такой же интеллигентный, воспитывает дочку и так же любит слово «отлично». Вовка имеет сына Вовку, много путешествует с семьей. Петрович женился. Других подробностей нет. Димасик «выпал из гнезда» и по-прежнему засекречен. Ольга Васильевна прибывает в пожизненном статусе пенсионерки, живет на природе, на опушке леса, на берегу речки Вори.


Оглавление

  • Детство
  • Прощай, папа!
  • Мама. Сергей Иванович
  • Бабушка
  • Дедушка
  • Брат
  • Сестры
  • Израильские университеты
  •   Коньячные реки – мармеладные берега
  •   Мафия бессмертна!
  •   Ахмед
  •   Рубин
  • Судный день
  • Послесловие. Два визита на Святую землю
  •   Визит №1 Фужеры в стиле nostalgia
  •   Визит №2 Костер из записочек
  • Мужчины моей жизни
  •   Сергей №1
  •   Сергей №2
  •   Сергей №3
  •   Сергей №4
  •     Отступление
  •   Иван
  •   Шутка Антона Семеновича Макаренко
  •   Доктор Живаго и Париж
  •   Камчатка
  •   О вреде свободного времени
  •   Свадьба без жениха и невесты
  •   След от гвоздя
  •   О пользе евроремонта
  •   По ком звонит колокол
  •   Пушкин, Окунев, Анатоль и Михайловское
  •   Юра. «Если бы у меня был такой лоб, я бы ни с кем не здоровался»
  •   Фантом Эдда. Это Москва, Оля!
  •     Отступление
  •   Саша Григорьев
  •   Стас
  •   Максим
  •   Почему «Антракт»
  •     Где-то есть город, в котором тепло
  • Моя Москва
  •   Миражи
  •   Отражения
  • Испытательные сроки
  •   Срок №1
  •   Срок №2
  •   Резиновые не ломаются
  •   Божественные пропорции Луки Пачоли
  •   Но вот пришел милиционер
  •   Проектные праздники