Черные сны [Андрей Лабин] (fb2) читать онлайн

Глава 1. Пожар

– Послушай меня, – Сивков заговорщицки посмотрел по сторонам. В сумерках комнаты блеснули его глаза. И хотя Егор сидел от него буквально в полуметре, тот поманил его пальцем.

– Что? – Егор подался вперед, уперся грудью в столешницу.

– Это все паскудники, – еле слышно прошептал Сивков и снова «прошелся» подозрительным взглядом по стенам, чуть задержался на шкафе и с минуту буравил темный коридор. Показалось, что кто-то стоит за спиной, и Егор обернулся. Никого.

Ему не нравилась ни эта неопрятная однокомнатная квартирка, ни этот щуплый пенсионер с крошками в усиках, ни запахи мочи и зверья, витающие в спертом воздухе. Он поддался настроению старика. Возможно, тому виной полумрак, хмурый день за окном, шорохи крысы.

Егор не стал в отместку за мимолетный испуг и обманутые ожидания насмехаться над пенсионером. Его не для этого отписали на «мастерапию». Понимание и терпимость теперь должны стать главными его добродетелями. Продержаться несколько недель, и он снова вернется в свое подразделение.

Не меняя позы, Егор продолжал слушать Сивкова, но уже откровенно скучая. Старик не замечал этого. Наклонился к нему еще ближе и продолжал шептать чуть ли ни в само ухо, обдавая щеку дыханием:

– Они мне все сны выпили, паразиты. По ночам спать не дают. Посмотри на мои глаза.

Егор отстранился и безразлично посмотрел в мутные глаза старика. Тот замер и шире распахнул веки. Мокрые выцветшие с черным расширившимся зрачком с бледной радужкой они напоминали вымерзшие глаза рыбы. Покрасневшие веки делали их еще менее выразительными и кроме неприязни, Егор ничего не испытал и тем более ничего в них не увидел.

– Видел, какие они у меня? Я уже три ночи не сплю. Они шумят. Да. А днем я не могу. Все ровно, что в голову залезли, такие паскудники, – шептал Сивков. Егор вдруг заметил, что палец старика двигается по разлинеенному в клетку листу, как бы сам по себе. В этой тетради, которая лежала на столе, пенсионер делал наброски карикатур и затем перерисовывал в альбом. Рисунок простым карандашом был невнятным. Линии, линии, загогулины, круги, они повторялись; штрихи местами ложились так плотно, что казалось, он оттачивал грифель.

Приглядевшись, Егор различил нечто напоминающее крысу. Вроде этот пучок изогнутых линий – покатая спина. Волосы топорщились, как иглы дикобраза. Что это? Уши? У крыс таких не бывает. И с головой что-то не то. Сквозь черные линии проступала жуткая морда. Егор вглядывался и не мог разобрать, лишних линий было очень много, словно старик пытался зачеркать свой набросок. И все-таки это была крыса. Для сравнения Егор повернулся и посмотрел на клетку, которая стояла на подоконнике. Крыса присела на задние лапки, передними обхватила железные прутья. Красными капельками глаз она смотрела на Егора, а вытянутая ее мордочка дергалась, словно она принюхивалась к нему.

– Это надо заканчивать, – продолжал шептать пенсионер, – у меня для них кое-что есть. Ага, тока ты молчок. Я уже больше не могу, – стал подвывать Сивков, – мои мозги… – затем встрепенулся и серьезно, – а тебе больше никто не говорил о паскудниках?

Егор покачал головой.

– Они у всех есть. Да-а-а-а, – тихий голос вовсе стал беззвучным. Глаза у старика горели нездоровым блеском.

– Они у всех, – он запрокинул голову, выкатил глаза и, как испуганная лошадь, покосился на Егора. – Они…

В коридоре что-то упало с глухим стуком. Сивков замолчал, весь напрягся и захлопнул тетрадь. Суетливо, поспешно сунул ее под подушку на кровати, на которой сидел. Напряженно пристально посмотрел в коридор. Егор тоже обернулся. Из полумрака длинного прохода больше не доносилось ни звука. Лишь с улицы слышался шум ветра, запутавшегося в голых деревьях, да скрежет ветки по крыше гаража.

– Хе – е, – хмыкнул Егор и мотнул головой, мол, втравили вы меня, но теперь все. Он чувствовал себя одураченным, – ладно Юрий Анатольевич, мастак вы байки травить… Продукты я вам принес, за пенсией на следующей неделе схожу или Варвару попросите. – Егор встал, – пожалуй, мне пора.

– Да послушай меня, – перебил Сивков и как-то жалобно посмотрел на Егора снизу вверх. В глазах старика застыло отчаяние, – их к нам подселяют.

Входная дверь тихонько скрипнула, негромко, но как-то предупреждающе. Старик замолчал и снова уставился в темный коридор. На его лице проступил испуг.

– Ну, иди, иди куда хотел, – спешно, как-то суетно заговорил он. – Хорошо, Варя так Варя, – голос его немного дрожал. – Потом, когда придешь, купи один мягкий «кохинор» и газетку нашу, местную, и это… в аптечку еще за этими… самыми, ну, с красавкой…, – он говорил, а сам все в коридор смотрел мимо Егора. Казалось, о другом думает.

– Ладно, – согласился Егор. Повернулся, осмотрел коридор и пошел на выход, – Юрий Анатольевич, вы двери не забывайте запирать. У вас собачка не отщелкивает, вы в ручную ее запирайте, – говорил Егор, обувая ботинки. – В этот раз тоже дверь у вас не заперта была.

– Ага, – щуплый Сивков шаркал следом. – Ты это, про «кохинор» не забудь.

«Ага, – подумал Егор, – держи карман шире», – а вслух сказал: – Хорошо, главное не забыть.

Егор вышел из подъезда. Осенний неприветливый ветер дунул зябью в лицо, облизал руки, дернул брючины, скользнул за шиворот. Егор поежился. Глубже утопил голову в плечи и поднял воротник пальто. Он забыл шапку дома и теперь чувствовал, как ветер холодными пальцами перебирает волосы на макушке. Он шел под темно-серыми всклокоченными тучами. Хотя часы показывали всего три часа пополудю, на улице было темно, как вечером. Ветер срывал с костлявых ветвей задержавшихся приживалов и кидал под ноги коричнево-серыми лоскутами. Высохшие, скрюченные листья жалобно шуршали по асфальту. В голове у Егора вертелись слова Сивкова, – «…их к нам подселяют,… я уже больше не могу, мои мозги,… они мне всю кровь выпили, паразиты. Это все паскудники». Перед внутренним взором всплыла карандашная черкотня. Вспоминались слезливые глаза старика. Сейчас Егор видел их так близко, что мог различить биение жилки, точки в сером зрачке, влагу, скопившуюся у века и в уголке, черный блестящий, как мокрый голыш расширившийся хрусталик.

Как Егор не старался отмахнуться от бредней Сивкова, посещение пыльной квартиры не выветривалось холодным октябрьским ветром, не истреблялось желанием подумать о чем-то другом. Мрачные мысли лопались грязевыми пузырями, выдавая новую порцию неприятных воспоминаний. Серый мутный осадок кружил хлопьями.

«Что значит – их к нам подселяют? – думал Егор, обходя мутный клок неба, растекшийся посреди тротуара и подернувшийся рябью, – причем здесь крыса? А паскудники? Надо же, паскудники. Что за слово такое?».

На сегодня ему оставалось зайти еще к одному старику. Егор обещал Богдану помочь закатить бочки в сарай и перевернуть тяжелую чугунную ванну, которая стояла у забора.

«Паскудники, паскудники. Откуда он это слово взял? Словечко забытое, старинное какое-то, – мысли вновь и вновь возвращались к Сивкову. Егор начинал злиться на себя, на него. – Было бы из-за кого мозги ломать».

Было неприятно и гадко, что притворялся участливым и поддакивал глупостям старика. Если бы не обязанности, вряд ли бы он появился на пороге пыльной квартиры.

Сивком хвастал, и выкладывал, как скряга рубины, рецепты «правильной» жизни. При подходящем случае вдумчиво и не все сразу. Сбивая колосья в снопы, Егор для себя вывел: живет пенсионер так здорово, потому, что пуп не надрывал, довольствовался малым и соблюдал душевный покой. «Дети – сплошное беспокойство. – Вещал он. – Такая зараза, что «твой геморрой», житья не дадут ни в молодости, ни в старости. «Застругать дело нехитрое»», – и блеял противным смешком, мол, мы-то с тобой знаем, как это делается.

Под гнетом неприятных впечатлений Егор дошел до дома Богдана. Неизменным сторожем его встретил прикрученный проволокой к штакетнику ржавый почтовым ящик с облупившейся зеленой краской. Казалось уже много лет, крышка для газет не поднималась, петли прикисли, а в темной полости пауки наткали коконы.

Тоненько пискнула калитка, ступая по доскам настила, он приблизился к покосившемуся крыльцу с навесом. Как не выглядел этот дом старым и дряхлым Егору он нравился. Нравился своей самобытностью, старым рассохшимся деревом, выгоревшей на солнце краской, щелями между досок, белыми резными наличниками, почерневшим кирпичом на трубе, большой террасной рамой с частым квадратным переплетом, плотными белыми занавесками с кружевом по канту.

Егор поднялся на крыльцо и постучал в окно. Шаги хозяина он услышал не сразу. Из-за двери послышался сначала далекий бухающий стук протеза. Глухие удары по дощатому полу коротким эхом разлетались по маленьким комнатам. Послышался грохот, бряцание ведра и отборная ругань.

– Богдан! Богдан! – Егор постучал в дверь. – Ты как? Не молчи! – проговорил он в щель между дверью и косяком.

Таксист был очень грузен и любое падение, даже самое незначительное могло привести к плачевным последствиям. Егор приложил ухо к холодной доске. За дверью слышалось шорох, стук колодки, кряхтение и отборный мат.

– Богдан, открой дверь! – громко крикнул Егор и сильно стукнул кулаком в полотно так, что задребезжал засов.

– Да успокойся ты. Иду, костыляку поправить дай. Давно выкинуть пора, к чертовой матери, – кряхтел Богдан, привалившись спиной к стене и поправляя вывернувшийся вперед протез. Затем левой рукой вцепился в столешницу тумбы, правой оперся на трость. Напрягаясь так, что лицо стало бордовым, а руки задрожали, он поднялся на здоровой ноге. Подставил протез, секунду искал равновесие, затем неровным шагом добрался до засова.

– Чего случилось? – Егор распахнул дверь и быстрым взглядом окинул инвалида. Брючина на правой ноге задралась, из-под нее вместо голени и ступни виднелся деревянный протез с железной накладкой из консервной банки пробитый по краю сапожными гвоздями. Таксис стоял без тапок в одном носке и гладил ушибленный бок.

– Сам виноват. Кандебобер, уродский, о порог споткнулся… Это полено у меня дождется, на растопку пущу, – просипел Богдан. Тяжелое дыхание астматика прорывалось наружу.

– Когда тебе новый дадут? – спрашивал Егор, поднимая опрокинутое ведро.

– Кандебобер их знает. Сказали, запрос отправили. Ждите…, – придерживаясь за стену, Богдан пошел в смежную комнату, высоко задирая искалеченную ногу, выбрасывал ее вперед, словно, к колену привязана веревка.

– Сколько можно-то?

– А что я? Ну, что? Звоню, спрашиваю. Ай, забудь, кандебобер с ними, проходи на кухню.

С Богданом Егор был накоротке, словно между ними и не было разницы в тридцать четыре года. С самой первой встречи таксист объяснил, как стоит с ним обращаться и всячески сокращал дистанцию. Всю жизнь он проработал таксистом, был заварен и настоян на этой гремучей смеси. Неотесанный, грубый скабрезник, но простой в общение он нравился Егору. Он заслушивался таксистскими байками, хриплым прокуренным голосом «корсара асфальтированных рек».

– Нина давно была? – спросил Егор. Хромая на протезе, который того и гляди грозил вывернуться, таксист подошел к столу и щелкнул переключатель на чайнике.

– Была вчера, – буркнул Богдан. Ухватился большой пятерней за кожаный держатель, как в трамвае для стоячих пассажиров, привязанный к вкрученной в потолок железной петле и грузно осел на стул. Подобный подъемник находился у него и в спальни над кроватью, только вместо трамвайного держателя к потолку крепился пластиковый подлокотник от офисного кресла. Треугольное с утолщениями приспособление было больше трамвайного, и за нее можно было ухватиться двумя руками.

– Ну и как?

– Что ну и как? – на мрачной физиономии инвалида проступили морщины неудовольствия. Над головой маятником раскачивался трамвайный держатель. – Нечего ей здесь шлындаться, сопли мне подтирать. Рано еще. У нее пацан растет, пусть вона, с ним нянчится. На двух работах загибаться и еще меня, здорового лба, с ложечки цацкать. Достаточно в субботу была, полы вымыла. Хватит. И на том спасибо. Дальше я сам как-нибудь кандебобером. И хватит об этом. – Богдан зло зыркнул на Егора исподлобья.

– Богдан, она же дочь твоя. Что ты ее гоняешь?

– Егор, – инвалид поджал губы. Было видно, как ему трудно сдержать гнев. Он с упреком посмотрел на парня.

– Ладно, проехали, – Егор в примирительном жесте поднял руки. – Я тебе пенсию принес, – он расстегнул пальто и полез во внутренний карман, где хранились деньги, завернутые в квитанцию.

– Как ты умудряешься на эти копейки жить? Одних лекарств на полторы тысячи. Пока свет, газ,…чем питаешься?

– Святым духом, ёть, – невесело проговорил Богдан, – если ба не огород, сдох бы уже с нашими пенсиями. Все только языками мелят, да кричат о повышении ВВП на душу. Черта в грызло, как жили, так и живем. Ёть… протез жду полгода. Зато миллиардный кредит Венесуэлле, какой-то зачуханой Новозеландии, миллионный беларусскому братскому народу, а нам дулю и ту без масла. Я-то ладно, как-нибудь кандибобером, а вона старуха через два дома без детев, одна. Как глиста тощая ходит, по мусоркам лазает. Ай-й-й, – в сердцах протянул Богдан, – давай чашки доставай, разговеемся водичкой крашеной.

Егор встал и достал из посудного ящика две чашки. За окном хмурилась осень, накрапывал редкий противный дождик, порыв ветра гнул под окном рябину. Капли срывались с наличника и беспорядочной дробью колотили по жестяному сливу.

– В нижнем шкафе банку со смородой достань, – прокряхтел Богдан, дотягиваясь до стеклянной банки, в которой стояли ложки. – Ко мне позавчера Параша заходил. В погреб два мешка картошки сгрузил.

– Тебе? – удивился Егор и обернулся.

– Ага, держи карман шире. Попросил похранить. У него в конуре места нема, а зимой мороженую не хочет с рынка. Будет потихоньку забирать.

– А-а-а, – сказал Егор и поставил чашки на стол.

Он разлил заварку по посуде, разбавил кипятком и вместо сахара, подсластил чай вареньем. Хозяин пил вприкуску, подцепляя кончиком ложки фиолетово-бурую кашицу. Они сидели в тишине старого деревянного дома хлюпали чаем и смотрели в окно. Егор покосился на Богдана и в очередной раз подумал «он же еще не старый, а выглядит, словно при смерти». Серую сухую кожу лица покрывали почечные бляшки, под глазами залегли темные круги, большие губы выглядели дряблыми, при разговоре они хлопали, а когда молчал, нижняя немного отвисала, оголяя ряд редких пожелтевших зубов. Тяжелое сиплое дыхание вырывалось из его груди. Он все еще не мог успокоиться после падения. Карман безразмерных треников топорщился аэрозольным баллончиком «Изодрина». А в нагрудном кармане рубахи всегда хранился кластер с «Валидолом». Он казался Егору старой кухонной губкой, которая от частого мытья забилась грязью, пропиталась жиром, почернела и дурно пахла.

– В следующий раз бочки уберем, – проговорил Богдан, отхлебнул чая и добавил, – сыро на улице, чего нам мокнуть. Ванну я сам кувыркнул.

– Чего один?

– Не знаю, че-то шел мимо, заглянул, а оттуда, из воды, на меня рожа, как глянет, ну я и выплеснул этого уродца. Гаденыш, на меня похож, как брат родной, тока невзрачный и рябой …

За разговором незаметно прошло полчаса. Егор засобирался, – ну все, Богдан, мне пора.

– Все уже? Посиди.

– Нет, спасибо. Хороший ты человек, но дела, – Егор соврал, на сегодня больше у него дел не было. Просто в такой пасмурный тоскливый день ему хотелось побыть одному. Все кругом казалось мрачным, а компания с больным стариком его начала угнетать, тем более в холодильнике дома его дожидалась недопитая четвертушка «столичной».

– Добро, давай провожу. Где моя костыляка? – Он тяжело повернулся, взял прислоненную к стене самодельную трость. На дубовую, отесанную сучковатую ветку был насажен набалдашник с рычага переключателя коробки передач. Черный шар блестел от постоянного трения о грубую ладонь. Белые линии с изображением скоростей почти стерлись. Лапища таксиста обхватила и полностью скрыла пластиковую рукоятку. В сочетании с палкой рука походила на уродливое шарнирное сочленение.

– Шеф, сегодня выше первой не переключайся, побереги подвеску, – улыбнулся Егор. – Одной аварии хватит.

– Кандебобер тебе в дышло. Над стариком глумишся, трояк зеленый? – усмехнулся Богдан и густо закашлял. Откашлявшись, ухватился за трамвайный держатель, напрягся и поднял свое огромное тело.

– Егор, – остановил у двери Богдан гостя, – будешь в аптеке возьми мне, что-нибудь для сна. Два дня уже по-нормальному откинуться не могу. Ворочаюсь, ворочаюсь, как боров с касторки, всякая дрянь в голову лезет.

– Хорошо.

*****

Егор пил горькую, запивал рассолом, закусывал краюхой черного хлеба обмоченной в масле в банке с килькой. Один в пустой квартире чувствовал себя неуютно. Сразу навалилось одиночество, а из темных углов сознания повылезали беззубые клячи с ввалившимися носами – скверные воспоминания.

Он слил остатки водки в стакан, поднес к лицу и остановился. Наморщил лоб, медленно помотал стаканом перед носом, размазывая прозрачную жидкость по стенкам. Смотрел, сквозь граненое стекло, а в голове раздавались слова Алексеева: «Вы, Нагибин, конечно, можете на мои слова не обращать внимания и завтра меня при встрече не узнать, но это сути дела не меняет. Я все-таки буду настаивать, чтобы вас временно отстранили от работы….

– Меня, – вспыхнул Егор, – из-за этой старухи! – он осекся, но было уже поздно. Психиатр метнул в него пронзающий взгляд. Чтобы сгладить впечатление Егор добавил, – Я по-любому бы не успел.

– Не все так считают, – Алексеев поджал губы и мотнул головой.

Это были ключевые фразы, сказанные как с одной, так и с другой стороны. Егор мог не соглашаться с рекомендациями доктора и вердиктом начальства, пошедшего у того на поводу, но три месяца исправительных, вернее рекомендованных работ в воспитательно – профилактических, а в том числе и медицинских целях, как не посмотри, было лучше, чем вовсе потерять место.

Пожар на Мещериковской для Егора стал той каплей дегтя, от которой трудно отмыться. Косые взгляды товарищей, допрос с пристрастием у майора Панько и, наконец, беседа с психотерапевтом заставили его пересмотреть первоначальный взгляд на происшедшее. Он начал сомневаться на самом ли деле он сделал все возможное?

Перед внутренним взором, в какой уже раз, полыхал одноэтажный деревянный дом. Еще на подъезде на проселочной дороге они увидели густой серый дым, взмывающий к небу. Он клубился и перекручивался, словно кто невидимый плел из него канат. Дом горел, трещал, подобно воплям зверя в предсмертной муке. Из окон валил плотный, хоть черпай ложкой, темно-серый чад. В нем сверкали мечущиеся красные искры. Из-под крыши выползал седыми лохмами дым, и все это переплеталось и поднималось вверх.

Егор выпрыгнул из пожарной машины вместе с Женькой Козубом. Открыли бортовые створы, схватили шланги и бросились к дому. Женька с силой толкнул калитку. Что-то с внутренней стороны хрустнуло, скорее всего, запор. Калитка распахнулась и шмякнулась о забор. Листья на яблонях возле дома потемнели и скрутились. Дым сочился из всех щелей: протекал между досок, бревен, просачивался из-под обналичников, струился из отдушин. Из кирпичной трубы он валил столбом. Наверное, никогда раньше и, видно, уже больше никогда печка не выдаст столько копоти. Сквозь серую гать, выползающую из окон, в глубине умирающего дома виднелись оранжевые всполохи. Огонь жрал его изнутри.

На лбу у Егора от усердия выступила испарина. Сердце работало с частотой водяной помпы, во рту ощущался медный привкус, по телу от напряжения растекалась какая-то неприятная электрическая дрожь. Движения делались порывистыми, нечеткими. Егор поправил съехавшую на глаза каску. Неожиданно распахнулась дверь, и к ним навстречу выбежал, спотыкаясь, кашляя с ошалелыми глазами, в одних штанах мужчина и проорал, что в доме осталась его старая мать. За ним тянулся шлейф серого дыма, казалось, он не хотел отпускать беглеца. Мужчина пробежал еще несколько шагов, затем упал на колени у яблони и захлебнулся хриплым кашлем. Волосы на его голове дымились. К нему подскочил Женька и заорал, – газ, баллоны в доме есть!? – Мужик продолжал кашлять и мотал головой.

– Нет!? – пожарник наклонился и положил руку мужчине на плечо. Тот что-то просипел и сильнее замотал головой.

Егор оказался ближе остальных к распахнутой двери. Из-под косяка густым потоком клубился дым, поднимался по доскам и затекал на крышу. В глубине дома в сером мареве что-то подвывало и гудело. Человек так не мог. Клубы дыма перемещались под потоками воздуха, вырывались завихрении, отчего казалось, что в них кто-то бродит. Вокруг все трещало и лопалось, вспыхивали фонтаны искр. Среди этой адской вакханалии Егор расслышал слабый человеческий крик. Он четко уловил «Помогите». В следующую секунду Егор набрал в легкие воздуха, поднял вверх руку, прикрывая лицо, и бросился в дом. Кожу обдало жаром. Щурясь, выглядывая из-под руки, пересек террасу и когда уже занес ногу, чтобы шагнуть через порог, перед ним с потолка рухнули горящие доски. Он отпрянул назад. Огненный всполох и град искр ринулись на него. Егор успел отвернуться. Оранжевый язык облизал защитный костюм и задник шлема.

Послышался какой-то писк, словно где-то совсем рядом надрывался котенок. Через гребенку из пламени Егор пристально вгляделся вглубь коридора. Из боковой комнаты, вся в дыму выползала на четвереньках еле живая старуха. Халат на ее спине горел, волосы дымились. Она увидела Егора и заверещала громко, пронзительно. Оперлась на одну руку, а другой потянулась к нему. Жуткая маска боли и страха исказило ее лицо. Она уже не была похожа на человека, а на какое-то страшное животное. От этого зрелища Егор остолбенел и несколько долгих секунд, не моргая, сквозь раскаленный перетекающий воздух, оранжевые языки и беснующиеся стада светляков, заворожено смотрел на сгорающую заживо бабку. Волосы на ее голове вспыхнули, пожилая женщина зашлась горловым клокочущим воплем, и стала кататься по полу, сбивая руками пламя с волос.

Наконец, Егор сбросил оцепенение и кинулся к ней, но очередной обвал из горящих досок перегородил путь, словно демон, хозяйничающий в этом доме, поставил перед ним преграду из своей адской огненной лапы, а в следующее мгновение другой прихлопнул старуху. Еще некоторое время она кричала. Тонкий пронзительный голос доносился, перекрывая гул пожара. Казалось, сам огонь верещит ее голосом.

Кто-то крепко схватил Егора за плечо, – какого черта! – и поволок на выход. Едва Женька успел вытолкнуть на улицу Егора и выскочить сам, как за их спинами послышался оглушительный треск.

В первую же ночь после трагедии старуха пришла к Егору. Неимоверно толстая с ожогами на лице, словно поджаристая сосиска на углях, со злым лицом, осклабившаяся она выползала из комнаты. Пожара нет, только стены сочатся каким-то серо-белым дымом. Он кажется развивающимися по течению водорослями. Егор видит себя со стороны. Стоит пригвожденный ужасом к полу. Бледный, с вытаращенными глазами и не может пошевелиться. Ужас жил в нем еще до того, как появилась старуха. Она все ближе подбиралась к нему на вывернутых руках, волоча толстое тело. Ползет, ползет, ползет, вбивает ладони в деревянный пол, словно гробовщик, вколачивает гвозди. А горящая спина все тянется и тянется, ноги все не показываются. Полнота, тяжесть, грузность движений напомнили объевшегося неповоротливого варана. И самое ужасное, у Егора нет сил сдвинуться с места. Выпрыгивающими из орбит глазами он смотрит на приближающегося монстра и может только умирать от ужаса.

Старуха и потом навещала его во снах и все в одном и том же сюжете. Можно было бы уже за три недели привыкнуть, но каждую проклятую ночь Егор переживал сон, словно впервые.

Его посещала мысль сходить к психиатру, но беда заключалась в том, что на их маленький городок доктор такой квалификации был один. Высокий, худой, с темными кругами вокруг глаз, с горбинкой на тонком носу Алексеев. Кроме работы в поликлинике, он курировал пожарное и милицейское подразделения. Разговор с медиком у Егора уже состоялся и больше усугублять свое положение он не желал. Пока его поведение объяснялось нервно психическим напряжением, связанным со спецификой работы.

«Дернул же меня черт вступориться в самый неподходящий момент, – с отчаянием думал Егор, – и старуха эта… какого черта выползла». Он посмотрел в окно. За ним стояла непроглядная темнота. С приближением ночи, Егор ощутил приближение своего кошмара. Тот словно скребся, скулил под дверью, изнывал от своей больной сумасшедшей страсти причинять Егору страдания, ковырять, неуспевающую зажить рану. «И вообще, какого дьявола вспомнил про эту бабку. Теперь не отвяжется», – с горестью подумал Егор и обтер губы.

Валерьянка, пустырник самые первые и самые бесполезные потуги справиться с проблемой остались в прошлом. «Атаракс», «Мелаксен» прошли почти незамеченными, лишь «Сонвал» давал облегчение. Каждое пробуждение посреди ночи от кошмара он обещал себе обязательно утром пойти к врачу. Плевать, что о нем подумают и, быть может, попрут с работы, такое терпеть больше нельзя. Но стоило утреннему молодому свету разбавить темень, поманить Егора надеждами и повседневными заботами, как серьезность положения размывалась, и проблема, занимающая несколько часов назад все его сознание, уменьшалась до просяного зернышка.

Он одним большим глотком опустошил стакан. Горько сморщился, выдохнул и закусил хлебом, обмокнув его предварительно в банку с консервами. Надеялся, что достаточно зацементировал мозги, чтобы в эту ночь в них не проник кошмар, хотя внутренний голос подспудно нашептывал, «напрасны, дружок, твои ожидания». Он ощущал зудящее беспокойство и улавливал тонкий запах дыма. С обреченностью во взгляде поднял глаза к потолку. Ну а как же? Рыба была здесь. Белое лоснящееся жирное брюхо висело под потолком. Хрящевые лучи с полупрозрачными перепонкам лениво ходили восьмеркой.

Он проснулся среди ночи в горячем поту. Как и в прошлую он стоял приросший ступнями к полу. Между досок сочился серые водоросли, а горящая старуха, словно плавленная пластинка вытягивалась из соседней комнаты. Когда она была совсем рядом и тянула к нему руку с обгоревшей полопавшейся кожей, а морщинистый безгубый рот растягивала ехидная ухмылка он проснулся.

Поднял веки. Сердце гулко бухало в груди. Мягкий желтый свет ночника больно кольнул глаза. Поморщившись с минуту, Егор встал тяжело, устало, словно полночи грузил вагоны, и побрел на кухню. Сонное оцепенение неохотно отпускало, словно сползающая старая линялая кожа. Он выпил стакан холодной воды из-под крана, отдышался и закурил. Сердце еще колотило по ребрам. В какой раз пообещал себе сходить к врачу. И сейчас, пока кошмар призрачным фантомом еще блуждал в его голове, он верил, что завтра обязательно это сделает. «Черт с этой работой. Найду что-нибудь другое. Пусть этот долбанный псишник меня бракует. Леха говорил, что у его отца в слесарке мастер запил. Научусь доски строгать. Что там такого?». Несмотря на браваду, прекрасно понимал, что ни черта он не смыслит в слесарном мастерстве, и Лехин отец его не возьмет. Егор знал, что работу в этом Богом забытом забайкальском городке, днем с огнем не найдешь. Судоремонтный завод, ради которого закладывалось этот поселение уже почти семь лет растаскивают местные барыги на металлолом.

Областной город манил, но Егор был неуверен и цеплялся за стабильную зарплату, непыльную работу, за привычную жизнь, за родные сердцу места, где у него были друзья, знакомые улицы, прожитые годы, где чувствовал себя в своей тарелке. Он понятия не имел, как начинать с нуля, где нет ни родственников, ни знакомых, без денег, без специальности.

Отвязавшись от жутких воспоминаний, он затушил сигарету, снова лег в постель, только на этот раз погасил ночник. Из опыта знал, что дважды за ночь кошмар не повторяется.

Наутро с распухшим языком и сухостью во рту Егор встал за несколько минут до звонка. Эту привычку выработал в детдоме. Он старался раньше остальных сходить в туалет и умыться. Особенно раньше Еси Лобана. Здоровый деревенщина ловил у входа младших и каждого с жестокостью щипал за сосок. Это издевательство он называл – «стовольтовка» или «зарядочная встряска». Оно и, правда, пробуждало. От боли слезы наворачивались. Один мальчишка на глазах у Егора от такой «стовольтовки» описался. Еся ржал не по-детски, как тягловый деревенский жеребец. Младшие, которые только что ненавидели бугая-переростка, растирали покрасневшие соски и смеялись вместе с ним над бедолагой, который от стыда покраснел, затравленно озирался на хохочущие физиономии и судорожно мял мокрые трусы.

Потом Егор присматривался: получившие «заряд» обиженные расходились по раковинам, умывались, чистили зубы и исподтишка поглядывали на дверь, где цербером стоял Еся и раздавал «зарядочные встряски». В их глазах читалась надежда, что вновьприбыший не выдержит и отчебучит что-нибудь эдакое, тогда можно будет снова погоготать.

На сковородке скворчала яичница. Егор стоял у окна, отхлебывал горячий чай и безрадостно взирал на хмурый, осенний день. Думал, что в такую осень нельзя быть счастливым, как нельзя веселиться на похоронах. Все кругом отмирало; лист за листом отрывались от ветки и опадали. Сохла трава, жухла, дождями прибивалась к земле, чтобы потом превратиться в тлен. Тоска и уныние тащились в скрипучей повозке осени. И Егору казалось, он слышал этот скрип.

Пожилой дворник, сгорбившись, сидел на качелях посреди пустынного двора. О чем-то задумавшись, вяло раскачивался, и метла в его руках очень напоминала косу.

В девять ровно он стоял у дверей в «кантору». В новой пятиэтажке по адресу: улица Щерса дом пять, на первом этаже в помещении, образовавшемся в результате объединения двух двушек, размещалась соцзащита. Егор считался временным работником и сильно не усердствовал, не вникал в тонкости «ремесла» и до конца срока старался больше не встречаться с майором Хаджибулат Насыровичем, как это случилось на первой неделе оздоровительной профилактики.

Егор крепко присосался к бутылке и два дня не показывался в «конторе». По звонку Червякова Альберта Яковлевича – заместителя начальника социальной защиты, майор лично пришел к Егору и чуть ли не пинками спустил с лестнице.

С того момента новоиспеченный «социк» старался появляться в «конторе» вовремя и выполнять несложные мероприятия по поддержанию «мумий» в надлежащем порядке. По привычке корнями уходящей в детдомовское детство некоторым окружающим его вещам Егор давал свои названия. Лекарства, продукты, пенсии: все, что приносил старикам, Егор называл «мумие», а их квартиры не считая апартаментов «черной вдовы» «пыльники».

Невольничий труд в душе Егора оставлял неприятный осадок, который откладывался каждый день, рос слой за слоем и того гляди, грозил превратиться в топь. Пожилые люди со своей «правдой», «комбэками», с претензией на особое внимание и уважение, неаккуратные, в облаке неприятных запахов, глухие, тугосоображающие, медлительные, немощные и так будили в нем неприязнь, а с нынешним обременением он и вовсе на них озлился. Временную работу он называл «каторгой». Из всех закрепленных за ним «мумий», а всего их было семь, только Богдан вызывал симпатии.

Сгибаясь под тяжестью, какого-то дурного нехорошего предчувствия Егор плелся по невзрачным осенним улицам и думал; «Почему наши старики не могут быть такими аккуратными, опрятными, как мюнхенские бабушки». На днях по телевизору он смотрел репортаж о немецких пенсионерах. Ему было с чем сравнивать.

«Ладно, пусть жалкая пенсия не позволяет куролесить по Европам, отправляться в круизы, прожигать остатки жизни в дорогих отелях или на песчаных пляжах, восстанавливаться в израильских клиниках и благоухать «подстегнутыми» гормонами, но ведь можно смыть с себя неприятный запах, подстричься, обрезать ногти, постирать одежду, заштопать дыры и не быть такими сварливыми и угнетенными».

Дверь скрипнула, и Егор оказался в узком коридоре. Кабинет Червякова слева. Справа бухгалтерия, шуршащая бумагами и сплетнями. Егор обозвал ее «теточная», где постоянно на заставленном всякими банками подоконнике кипятится чайник, на столах стоят разноцветные чашки, целлофановые мешочки с сахаром и печеньями. Где редко звонит телефон и полная Изотова с профессиональным недоброжелательством в голосе, словно ей безмерно все надоели, поднимает трубку и говорит через губу: «Алло». Дальше по коридору комната для приема посетителей с образцами бланков, прикрепленных кусочками скотча прямо к обоям. Сиротливый стол и крашеный стул притулились у торцевой стены под зарешеченным окном. В самом конце коридора кабинет начальника, точнее начальницы, Лидии Марковны Крестец. «Ходоки», к которым относился и Егор, своих кабинетов не имели. Приходили утром, получали задания и расползались по городку, как лекарственный раствор по капельницам к больным органам.

– Уже здесь? – из кабинета вынырнул Червяков. Для него Егор слово не придумывал, фамилия сама говорила за себя. Тщедушный дядечка, низкого роста с мокрыми волосиками, которые безуспешно пытались закрыть взбирающуюся к затылку плешь, с быстрыми глазками, порой хмурил брови, нагоняя на себя важность, но никого этим не пробирал.

Он снизу вверх недоброжелательно посмотрел на Егора, задержал многозначительный взгляд, как бы говоря, «Ну-ну, хлыщ, давай трудись, а я посмотрю. Мы-то с тобой знаем кто под кем». Они не поладили сразу и старались при встрече не заваливать друг друга любезностями. Червяков был наслышан о «подвиге» Егора и как ярый защитник своего класса пенсионеров не одобрял и даже в какой-то мере презирал пожарника – рохлю. По указанию Лидии Марковны содействовать психотерапевту, подобрал вновь испеченному работнику команду «по-контрастнее».

– Чтобы пожилые люди рассыпались из ассоциативной серой массы на разноцветные бусины, – говорил Алексеев, беседуя с Червяковым. – Чтобы Нагибин почувствовал разницу. Надо и больного и здорового, вредного и покладистого, высокомерного и ущербного. Вы меня понимаете? – Доктор пристально посмотрел на Червякова, словно недосказанное, передавал телепатически.

– Да, конечно, – отвечал тот и кивал, выдавливая из-под подбородка жирную складку. – У нас всякие найдутся, разве, что с покладистыми проблема.

– Это не обязательно, – Алексеев всплеснул руками и состроил кислую гримасу, – это образно. Главное, чтобы его подопечные были по-контрастнее, не похожие друг на друга, разного темперамента, достатка, социальной группы.

– А, ну да, ну да, – кивал опять Червяков, уже мысленно подбирая кандидатов.

– А где мне еще быть? – огрызнулся Егор. Он старался побыстрее покинуть контору, пробежаться по «пыльным квартиркам» и вернуться домой, погрузиться в привычную безделицу, смотреть телевизор и пить пиво под соленую трескучую воблу.

– А от вас, товарищ Нагибин, случайно не водочкой попахивает? – Червяков потянул воздух ноздрями и подался вперед. Егор буркнул. – Это от вас чем-то нехорошим потягивает, – и поспешил пройти к Верочке, которая выдавала разнарядку по «мумиям».

– Смотрите, Нагибин, допляшитесь, вышибут вас с пожарников.

Слово «вышибут» Червяков произнес с какой-то кровожадностью, словно наступал на окровавленный палец своего поверженного ненавистного врага. Егор остановился и резко развернулся. На его скулах желваки заходили ходуном. Он скрипнул зубами, долго гвоздил начальника взглядом, пока тот не отвернулся и спешно не скрылся за дверью в бухгалтерии.

– Опачки, стоять. Здорово, старичок! – в дверях показался Костик Паршин. С некоторых пор Егор стал его недолюбливать. Тот казался ему скользким, двуличным типом. Всем в конторе подмазывал и улыбался. Со стариками он не церемонился. Знал, кого можно прижать к ногтю и пользовал.

Паршин часто околачивался в кабинете у замначальника, и когда они закрывались за филенчатой дверью, у Егора ассоциировались с двумя навозными червями, которые переплетаются, ворочаются в коровьем дерьме и шушукаются промеж себя, перетирая грязные делишки. Они сразу замолкали, делали недовольные физиономии, стоило кому-нибудь потревожить их навозную идиллию. Улыбки сползали с лиц, глаза становились холодными и неприветливыми.

Несмотря на внутреннюю зреющую неприязнь, Егор не мог отвергнуть «дружбу» Паршина. Костик относился к нему доброжелательно, порой казалось даже чересчур доброжелательно. Стоило только увидеть Егора, как сразу растягивал свои бледные губы в улыбке и кричал, – Опачки! Опачки! Егорыч, стоять, – долго тряс руку. У него был такой мыльный взгляд, что казалось, через глаза он заскальзывает к тебе в голову и там старается выискать тараканов. Егор отводил взгляд, старался посмотреть ему за спину и каждый раз думал, «Дай только повод и я тебя знать забуду».

Паршин на дух не переносил стариков, но об этом знали немногие. Как правило, на людях он очень бережно и трепетно отзывался о своих подопечных, ласково их называл – «одувашками». Но когда с Егором курили на крыльце «конторы», заговорщицки озирался и полушепотам обзывал их «старыми калошами» и «дешевыми потаскушками», а чаще всего употреблял слово «конченые». Паршин не притворялся перед Егором. Видимо, не считал его опасным и видел в нем идейного союзника. Егор часто задавался вопросом: «Какого черта он ешкается с «мумиями», раз терпеть не может? Он-то птица вольная. Да и денег на «соцке» не срубить».

В первый день работы Егора Паршин водил его по квартирам и домам подопечных. Знакомил, значит.

– Это будет, – предупредил Костик перед началом экскурсии, – цирк на дроте с «Дротоверином», или поход в палеонтологический музей.

Глава 2. «Экспонаты»

– Вот, в этой клоаке у нас живет поэтесса, она же актерша погорелого театра Стелла Аркадьевна Бердячья. – Поймал улыбку Егора, подмигнул и сказал. – Раньше где-то на Московских подмостках кривлялась. Школьная любовь нашего Червякова, прикинь, – и быстро добавил. – Ты только меня не выдавай.

– Могила, – Егор состроил обиженную физиономию.

– Короче, – слабая улыбка снова заиграла на бледных губах Паршина, – дали ей там под зад мешалкой и прикатила она к нам, как говорит сама, «сеять средь голытьбы окаянной светлое и доброе». Такая одряхлевшая шансоньетка, манматерь и все такое.

– Монмартр, – поправил его Егор.

– Не один фиг, старушка мнит себя богемой. Ты давай с ними осторожно. Даш слабину, съедят. Особенно этот Сивый, потом с ним познакомлю. Халявщик жуткий. Хоть пять копеек, но выпросит. Ну, вот и прибыли.

Соцработники зашли в подъезд, дыхнувший на них мочой и застоялой сыростью, глянул обвалившейся штукатуркой и намалеванными на стенах матерными словами.

– Все хочу у этой поэтесски спросить не ее таланты? – Паршин кивнул на «расписанную» стену.

– Тут совсем не в склад, – возразил Егор.

– Нет, здесь в склад, это у нее не в склад.

Парни переглянулись и прыснули. Паршин остановился перед дверью, обитой потрепанным дерматином, продавленным струнами в форме ромбов, и подбородком указал на нее, мол, сейчас сам увидишь. Нажал на кнопку звонка.

– Кто там? – спустя минуту послышался из-за двери приглушенный женский томный голос. У Егора в голове моментально возник образ Раневской и ее «Муся, не нервируй меня».

– Фраерок пришел, и еще кого-то привел, – констатировала высокая томная, немного грузная пожилая женщина в шелковом до середины голени, веселеньком халате с китайскими мотивами, с длинным отложным воротником, из которого росла дряблая некрасивая шея. Помятое лицо с отекшими веками, с вялой желтой кожей, сквозь которую проступал бледный призрак заносчивой и привлекательной когда-то дамы. Венчала голову крона из сухих крашеных волос с большим вульгарным бантом у левого уха. Ее ноги в штопанных черных чулках оканчивались поношенными розовыми тапочками с помпонами. В левой руке она держала длинный, как спица мундштук, на конце которого тлела сигарета, судя по едкому дыму – дешевая.

Стелла Аркадьевна окатила визитеров усталым, надменным взглядом, ухмыльнулась и пропустила в квартиру, словно докучливых поклонников в гримерку. Повела гостей на кухню, где булькал чайник. Егор обратил внимание на старые обои, местами отклеивавшиеся, затертые на углах, на избитый плинтус, на вытертый скрипучий паркет. Квартира выглядела убого, напоминала ярмарочный балаган. То тут, то там на глаза попадались разные финтифлюшки в виде ангелочков на цепочках, плюшевые сердечки пришпиленные иголками к стене, капроновые бабочки на занавесках, цветастые афиши, как напечатанные, так и написанные от руки гуашью. На углу трюмо висела шляпка с переливчатыми фазаньими перьями, искусственные розочки с фиалками печально свисали с крышки буфета, множество разнообразных магнитиков заляпали холодильник. Пыльные тяжелые шторы из красного атласа с висюльками по краю и вздержками напоминали кулисы. Вся эта аляповатость, подчеркивала убогость жилища неудавшейся актрисы, рефлексирующей по поводу своего нереализованного таланта.

В груди у Егора бродило какое-то неприятное смущение, словно он видел дыру на чулке поэтессы и этого стеснялся. Хотелось поскорее покинуть размалеванный «пыльник».

– Внимания не обращайте, я скоро собираюсь обновить декорации, – в последнее слово она произнесла протяжно с легкой небрежностью. – Вы когда-нибудь слышали о Станиславском?

– Ага, – отозвался Паршин, стягивая вязаную шапку и приглаживая рукой топорщащиеся волосы, – и о Немировиче с Данченко тоже.

– Однако, – она остановилась и обернулась на соцработников, словно намеревалась что-то в них такое рассмотреть. С минуту смотрела, потом отвернулась к буфету. – То бишь о чем я? Ах да, о Станиславском, – пела она, выставляя сервизные пыльные чашечки на столик. Как такового обеденного стола на кухне не имелось, а был этот низенький на изогнутых ножках, вокруг которого стояли пуфики. Егор сразу представил, как пожилая дама в три погибели хлебает ложкой суп.

– Константин Сергеевич величайший театрал, учитель и режиссер, – ее взгляд подернулся муаром, мыслями она вознеслась, – оставил нам богатое наследие. Мне в свое время довелось играть на сцене великого Художественного в «Антигоне». Станиславскэй, – теперь она говорила высокопарное «э» вместо «и», – считал, что с «Царя Федора», «Венецианского купца» и «Антигоны» и началась историко-бытовая линия МХАТа. А МХАТ, к вашему сведению, создавался как альтернатива императорским театрам, кстати. Какая тогда была публика. – Дама мечтательно покачала головой. – Образованные, эрудированные, воспитанные люди, культурные. Я счастлива, что мой творческий расцвет пришелся на то театральное время, когда артистовносили на руках и певали дифирамбы. Я знала Высоцкого, играла в одной труппе с Невинным, Табаковым, самим Смоктуновским, Савиной, Аллой Тарасовой, – эти имена она произнесла на одном дыхании и на Тарасову его едва хватило. Сделала несколько тяжелых вдохов. Ее объемная грудь приподнималась, натягивая тонкую ткань халата. Некоторое время Стелла Аркадьевна смотрела невидящим взглядом в окно. Наконец, встрепенулась, стряхнула с плеч волшебную пыль искусства, взгляд прояснился, и она разлила чай по миниатюрным чашечкам, – а вы, молодые люди, в театр ходите? – спросила она. – Какие постановки вы имели удовольствие лицезреть? – в ее голосе слышалась издевка.

– Я лицезрю каждый понедельник и среду вас Стелла Аркадьевна, и мне этого предостаточно. Впечатлений набираюсь на оставшиеся дни и все думаю, думаю.

Егор промолчал. Он ни разу не посетил театр и теперь немного стыдился.

– Недоросли Фонвизинские, – снисходительно всплеснула Стелла Аркадьевна, – каждый, каждый человек обязан хотя бы раз в год посещать храм искусства, хотя бы для того, чтобы не утерять тягу к прекрасному. А стихи, стихи вы читаете? Для утоления интеллектуального, творческого голода, художественной жажды заложенной в нас самой природой. Вы что читаете? – Стелла Аркадьевна обращалась к Егору, – кстати, осчастливьте, назовитесь.

– Егор.

– Каких, вы, Егор, поэтов предпочитаете?

– Я?

– Своих я знаю.

Егор судорожно стал копаться в голове, выуживая фамилии. Кроме Пушкина и Лермонтова ничего на ум не шло, но когда неприлично затянутая пауза готова была оборваться насмешкой актрисы, он вспомнил.

– Белла Ахмадулина, – неуверенно произнес Егор. По его мнению, он назвал настолько редкое имя, что вряд ли кто из присутствующих его знает. Он надеялся, что заносчивая мадам, с интеллектуальным налетом, не полезет в бутылку.

– Прочтите что-нибудь, просим, – жеманно проворковала Стелла Аркадьевна и в упор посмотрела на Егора. «Блефует», – подумал Егор и несколько мгновений, оценивая намерения актрисы, смотрел на нее, но скоро был вынужден отвести взгляд. В двух ядовитых лужицах он разглядел затаенную издевку, которая только и ждет момента, чтобы выплеснуться. Егор понятия не имел, как выйти из дурацкого положения. Он имя то поэтессы с трудом вспомнил, не говоря о цитировании ее стихов. Спас положение Паршин.

– Я памятник воздвиг нерукопорный, к нему не зарастет покойников тропа.

– А вас, фраерок, – с раздражением процедила Стелла Аркадьевна, разочарованная сорвавшимся представлением, – я попросила бы притухнуть. Некультурно вклиниваться в разговор интеллектуалов.

– Да ладно, вам, Психея Аркадьевна, все мы тут театралы – интеллектуалы, токма каждый в своей помойке. Я вам такой цирк могу показать в лицах и по ролям, что не хуже Станиславского и попробуйте сказать «не верю», – хихикнул Паршин.

– Скабрезник, – фыркнула пожилая дама, – на большее у тебя ума не хватает. Давайте выкладывайте, с чем пожаловали и адью, повесы.

– Мы пришли к вам с миром, Стелла Аркадьевна, – протяжно заговорил Константин, – познакомить ваше величество с новеньким – Егоркой Нагибкиным. Теперь он будет вашим вассалом, слушателем и почитателем в одном лице. Издевайтесь, не стесняйтесь, – осклабился Паршин.

– Приято, – сквозь зубы процедила Стелла Аркадьевна, и едва заметно кивнула Егору.

– Мне тоже, – улыбнулся Егор и зачем-то добавил, – весьма.

– В отличие от некоторых, – женщина метнула огненный взгляд в Паршина, – мне кажется, вы Егор, для общества еще не совсем потеряны. А сейчас оставьте меня, я жду визита.

– Бомонд с третьего этажа прет? – съехидничал Константин. Стелла Аркадьевна демонстративно оставила реплику без внимания. Величественно подняла подбородок и устремила ледяной взгляд в коридор.

– Костя, послушай. Эта Стелла Аркадьевна совсем еще не старуха. Она пышит здоровьем,

ходячая, в тонусе. Какого черта мы к ней ходим. Что нет более нуждающихся стариков в нашем городке? – спросил Егор у Паршина, когда они вышли из подъезда.

– Стелла отдельная история. При случае расскажу как-нибудь. – Достал из кармана сигареты, угости Егора и прикурил сам. Они шли молча. Порывистый осенний ветер рвал серые тучи. Лужи покрывались нервной рябью. Сиротливые голые деревья размахивали ветками, словно просили у неба пощады. Воздух пропитался сыростью. Казалась, она затекает с дыханием и холодит изнутри. Зябко, сыро, хмуро. Еще неделя и первый прозрачный ледок затянет лужи, серебристый иней ляжет на травы и подоконники. Дыхание паром будет вырываться изо рта, молодой морозец защиплет нос и щеки. Яркое солнце взойдет и все кругом заиграет. А затем нагрянет зима, суровая забайкальская. Месяц – полтора и вспорхнут белые мухи. Закружат, заколдуют, постелят белую перину, накроют землю. Взвоют вьюги, метели, затрещит льдом Шилка, холод полезет в щели, загонит всех по домам.

Следующим в списке знакомств значилась Кокушкина Софья Петровна.

– Она самая «конченная» – восемьдесят один годок. Лежачая. Скорую через день вызывают. – Паршин заочно знакомил Егора со следующей подопечной. – Сын за ней смотрит – сопля – соплей. С ними в двушке еще обитает племянница из Воркуты с сожителем – мясником. Да. Не смотри на меня так. На бойне коров режет. Бугай жуткий. Кокушкина гнобит со страшной силой. Кока сам виноват. На него только посмотришь, пинка или шалабан хочется дать.

Егор не знал Кокушкина, но ему не очень нравилось, что Паршин так пренебрежительно отзывается о пожилом мужчине. Что-то подлое проступало в новом приятеле, словно под дружеской доброжелательной маской, кривлялось другое лицо, и пока он рассмотреть толком его еще не мог, но уже знал, что если разглядит, увиденное ему вряд ли понравится.

Социальные работники запыхавшись поднялись на пятый этаж панельного дома.

– Она училкой работала, – через вдох говорил Паршин, – ей с выходом на пенсию квартиру дали. Как самой молодой и здоровой на самом верхнем…, – отдуваясь он остановился на лестничной площадке. – У этих звонка нет. И лучше навещай Кокушкину в первой половине, пока мясник на бойне. Племянница днем тоже редко бывает. Брюхо на нос лезет, а она у подруг портвешок хлещет. – Он согнул палец и постучал костяшкой в дверь.

– Кто там? – с другой стороны послышался блеющий тихий голосок. Егору показалось, что его хозяин при смерти и вместе со словами утекают последние силы.

– Свои, открывай, – гаркнул Паршин. – Щелкнул замок и дверь приоткрылась. В щели показался глаз за толстым стеклом очков. Паршин толкнул дверь. Послышался глухой удар. Полотно остановилось и завибрировало.

– Давай, уже. Хорош подглядывать. – Паршин распахнул дверь шире и шагнул в квартиру. – Проходи, – позвал по-хозяйски Егора. – Один? – требовательно спросил Паршин у отступившего низкорослого мужчины лет пятидесяти, болезненного вида, в очках, потирающего ушибленный лоб. Тот закивал. Не снимая грязных ботинок, Паршин прошел по коридору, заглянул в боковую дверь, прошел дальше и подергал замок навешанный на грязную со следами взлома дверь.

– Спит? – Паршин неопределенно мотнул головой в сторону боковой комнаты.

Мужчина кивнул и затравленно, глядя увеличенными через линзы и немного косыми глазами на Паршина, отступил к стене. Выглядел он жалким, побитым. Он все еще потирал лоб. Внимательно, приподняв подбородок, словно примерный ученик внемлет педагогу, взирал на соцработника.

– Как у тебя здесь воняет. Окна открой что ли. – Паршин скривил лицо в брезгливой мине, – дышать невозможно. Кошмар. Куда пошел?

– Окна, – прошептал Кокушкин и рукой, как бы оправдываясь и стесняясь своей глупости махнул в сторону кухни.

– Потом, давай тащи ручку и распишись.

Немедля боязливый мужчина засеменил в боковую комнату.

– Ужас какой-то, – Паршин посмотрел не Егора, поднял брови и помотал головой, мол, куда народ катится, – быдло, быдлом. Ты их не расхолаживай. Сразу к ногтю. А этого и треснуть можешь. Он никогда не жалуется. – От своего могущества Паршин аж скрежетнул зубами. Казалось, злость в нем растет от осознания своей силы и власти, прямо пропорционально смирению щуплого мужчины. Что-то было в этом Кокушкине провоцирующее. Он напоминал зверька, мелкого пугливого грызуна с выпученными глазами. Безропотность, какое-то раболепство, застывший в глазах страх вызывали в Егоре жалость.

Паршин широким шагом прошел на кухню, бесцельно двинул рукой тарелку с недоеденной кашей, задел эмалированную кружку с бледным чаем, тронул сахарницу с отломанной ручкой, сел на шаткий табурет, оперся локтем о стол и устало провел ладонью по лицу. Рядом, как предупредительный вассал в раболепном наклоне уже стоял Кокушкин и протягивал шариковую ручку. Паршин склонился над бумагой и что-то написал.

– Здесь распишись, Мачо-пикча, – он небрежно пододвинул на край стола бумажку.

– За что? – прошептал Кокушкин и потянулся за ручкой, словно и не ждал ответа. С поспешностью поставил роспись на месте, куда ткнул Паршин, положил ручку и на шаг отступил от стола. С готовностью и услужливостью посмотрел косыми увеличенными глазами на соцработника. Паршин с нарочитой значительностью посмотрел на закорючку, на Кокушкина метнул строгий взгляд и, не торопясь, стал складывать бумажку. Во всех его движениях читалась напускная небрежность, какая-то гнобящая сладострастность. Паршин напомнил Егору Есю Лобана. Он отвернулся. Прошелся рассеянным взглядом по захламленной кухне, с закопченным кафелем над плиткой, горе грязных тарелок в раковине, алюминиевым кастрюлям с подтеками. Окно было без занавесок, стекло ломаной линией пересекала трещина, разбитую форточку закрывал кусок оргалита. Пахло чем-то кислым и еще животным, словно в квартире держали собаку.

– Это твой новый начальник. Звать Егором…, Егор, как твое отчество?

– Вадимович, – отозвался Егор, отрываясь от созерцания кухни. – Это не обязательно…

– Обязательно, правда, Кока? – мужчина закивал. Затем развернулся к Егору, приподнял голову и внимательно, словно мог видеть только прямо перед собой, посмотрел на него. Паршин тем временем сложил бумагу, Егору показалось, что это бланк рецепта, и положил в карман куртки.

– Все, Мачо-пикча, нам некогда с тобой балакать, давай, веди себя хорошо.

Кокушкин закивал, левой рукой обхватил запястье правой и потер, словно с него после долгой носки сняли наручники.

– Вот и молодца. Иди, проводи гостей.

Дверь за соцработниками закрылась, но через несколько секунд снова распахнулась. – А, вы, – позади послышалось неловкое пыхтение, – вы, Константин Сергеевич, для мамы…, – мужчина снова замялся, засопел, а потом выдавил, – обезболивающего?

– Что? – гаркнул Паршин и обернулся. В следующее мгновение хлопнула дверь, и следом послышался щелчок дверной щеколды.

– Гаденыш, – зло процедил Паршин, – обезболивающие, помирать уже пора, – он говорил, играя желваками. Затем посмотрел на Егора, его лицо подобрело. Он улыбнулся и подмигнул. От этого подмигивания Егору стало нехорошо, словно коллега подписал его на какое-то грязное дело. Сделал соучастником, пусть не прямым, но бездейственным потакателем какого-то безобразия.

– Вот так с ними. Надо держать в тонусе, не то раскиснут и потекут. В тонусе, понял, – он сжал кулак, хрустнули суставы, и потряс перед лицом. Стиснул зубы, на тощих скулах заходили шариками мышцы, взгляд стал ледяным.

Потом, когда Егор шел домой, думал, может и правда, так надо. Он вспоминал вечно негодующую соседку, которая с товаркой с первого этажа такой же старой целыми днями полировали доски на скамье у подъезда. Неприязненными, долгими взглядами встречали и провожали всех прохожих. Их головы поворачивались вслед, словно радары отслеживают самолет – нарушитель. Смотрят в упор, не моргая, словно не человека смущают, а манекен в магазине рассматривают.

Дальше Егор стал вспоминать, как они лезут без очереди, бесцеремонно отпихивают его, возмущаются переброженным негодованием по всякому пустяку. Стоит одной зацепиться, как тут же подхватывает хор шамкающих и скрипучих ртов. И всякую чушь несут. А что в поликлинике твориться в очередях? От злости они сами друг друга кусают. Затевается перекличка и пошло – поехало: да кто когда пришел, да кто был первее, да кто за кем занимал, да кто во сколько встал, да что съел или вообще не ел, да кто чем болеет, и у кого больнее… Один не отозвался, его забыли, начали новую очередь, а за ним уже другие назанимали и пошел галдеж справедливого негодования. И лица у них такие, словно с годами затачиваются для возмущения. Кажется, они не способны улыбаться и выражать другие эмоции, кроме как сосредоточенное раздражение. И только вроде все выяснят, только утихнут самые рьяные, как кто-то забывает, за кем занимал и все поновой.

Порой Егору казалось, что у них такой аттракцион. Они специально в больницу ходят, чтобы погневиться, погонять кровь, расшерудить себя изнутри, убедиться, что еще не совсем старые, излить свою желчь и потом очищенными вернуться домой. А затем копить ее до следующего сеанса групповой терапии.

– Дальше у нас по списку Модест. Пьяница «конченный». Да к тому же катальщик. С ногами у него какая-то ерунда. Отнялись, – говорил Паршин, приподнимая воротник куртки и отворачиваясь от обжигающего ветра. – Тот еще крендель. Умника из себя строит, всякие закавыки порет. – Он замолчал, а потом встрепенулся, словно о чем-то догадался, и посмотрел на Егора.

– Слушай, Егорыч, а чего тебе одних «конченых» насовали, прямо, как на подбор. Ты психолог бывший? Учился может?

– Нет, пожарник, – пробубнил Егор и упрямо наклонил голову навстречу ветру.

– Знаю, что пожарник и про подвиг знаю. Но ты имей в виду, я бы тоже так сделал. Подыхать из-за какой-то старухи… Просто не повезло, что тебя застукали. А так бы померла и померла. Днем раньше, днем позже. Ничего, Егорыч, здесь тоже жить можно. Пусть денежек мало, топать приходится и старых колош терпеть, но есть и кое какие преимущества, – он похлопал себя по заднему карману, где хранился подписанный Кокушкиным рецепт.

– Я вот, что думаю, к Модесту мы потом заглянем, а сейчас сходи-ка ты в обувную мастерскую в «Дом быта», по этой квитанции получи боты, – он полез в карман. – Изотова просила. А я пока по делу одному срочному метнусь. Через полчаса встретимся у афиши на Красина. Потом ко мне, обмоем твое стажерство. Как тебе такое?

Они встретились через полчаса, как и договаривались у круглой будки с конусной крышей, обклеенной афишами и объявлениями. Егор получил из ремонта старые разношенные, подбитые женские сапоги на молнии с потрескавшейся кожей на сгибах и гарантийный талон, свернутый в трубочку, засунутый в голенище.

– Получил? Молодца. А сейчас айда ко мне, – Паршин поднял пластиковый пакет, предмет, напоминающий по выпуклым формам бутылку, заманчиво булькнул.

Обиталище старшего товарища встретило Егора хмурым взглядом черных низких окон одноэтажного деревянного барака с почерневшими от времени досками, с торчащими над шиферной крышей антеннами на длинных палках. Ступени крыльца стонали под ногами, перила сгнили и лежали в сырой траве. Паршин долго ковырял ключом в замочной скважине, прежде чем открыл дверь. Они вошли в подъезд, в нос пахнуло сыростью, гнилыми досками и карболкой.

– Не мавзолей конечно, зато места много и соседей нет, что немаловажно. Та квартира напротив пустая. Я перетер с кем надо, – Паршин подмигнул Егору, – там все еще живет мертвый железнодорожник. Проходи, – Паршин отпер дверь в квартиру. В узком коридоре было темно, едва угадывались очертания каких-то предметов наставленных вдоль стены. – Осторожно, не споткнись, – предупредил хозяин и щелкнул выключателем. Под потолком вспыхнула желтым сонным светом лампа без абажура.

– Не разувайся, – махнул рукой Паршин, – проходи так. Нет не сюда, в другую комнату.

Егор остановился перед порогом замурзанной кухни и обернулся, – куда?

– Прямо по коридору и направо, она одна обогревается. Та, что дальше холодная. Тут с лета трубы чинят, все никак не сделают. Котлован за домом разрыли и бросили, он уже водой наполнился. Думаю, навсегда.

Осторожно ступая, опасаясь, что с подошвы посыплется земля, Егор прошел по коридору. Крашеные в коричневую краску, обтертые множеством ног гладкие доски, стонали и прогибались. Казалось, к их скрипу примешивается какой-то натужный вздох.

Коридор заканчивался бело-серой захватанной дверью с потрескавшейся и отслоившейся местами краской. Выглядела дверь таинственно и коварно. За такими дверями, как правило, скрываются вещи, которые тебя не обрадуют, но в то же время они манят. Егор несколько секунд колебался, затем повернулся направо и вошел в отапливаемую комнату. В лицо ударила волна жара с застоялым запахом грязных носков и карболки. В комнате было душно, кругом царил беспорядок. Армейская кровать была застелена полосатым покрывалом, а сверху лежало скомканное красное ватное стеганое одеяло. Егор догадался, что Паршин спит в одежде. Под окном стояли два трамвайных обогревателя. На одном пересушенные черные ботинки с матовой сухой кожей и задранными носами, на другом две пары черных вытянутых носков.

– Давай распологайся, – в комнату зашел Паршин с табуреткой в одной руке и бутылкой водки в другой. – Открывай пока, я сейчас пожрать сварганю.

Пили быстро и много, почти не закусывая. Через полчаса, Паршин хлопнул себя по коленям, – ну, что Егорыч, – проговорил Паршин, когда две трети поллитровой бутылки было опорожнено. По нему совсем не было заметно, что он пил. Только дыхание перегаром и блеск глаз выдавали его состояние. – Делаем перерывчик?

У Егора кружилась голова, а в животе разлилась приятная теплота. – Курить можно? – спросил он и полез в карман за сигаретами. Он решил, что в комнате, напоминающей сарай, это в порядке вещей.

– Не, братуха, извиняй. Курить на крыльцо.

– Лады, – Егор встал и нетвердым шагом направился к выходу. – Ты чего, не идешь?

– Потом. Иди один.

Холодный воздух обдал лоснившееся потом лицо. Раскрасневшийся, после выпитого и жаркой комнаты, Егор испытал удовольствие. Хмурый день уже не казался таким промозглым. Курил с наслаждение, взгляд блуждал по невзрачным низким домишкам провинциального городка, где половину жилого сектора составляли здания старой дореволюционной постройки с толстенными кирпичными стенами, низенькими оконцами с пыльными чердаками и жестяными крышами, над которыми возвышались полуразвалившиеся печные трубы. Многие еще топились углем и дровами. Не редкость было увидеть во дворах вдоль заборов и сараев поленницы.

Продавленный асфальт и выбоины на дороге заполнили мутные лужи. Опавший мокрый лист невзрачными кляксами залепил тротуар. Мокрая трава пожухла и льнула к раскисшей земле. Поздняя осень бесцеремонно, по-хозяйски брала бразды правления и уже не заигрывала красками.

По высокой дуге Егор запустил бычок в ржавый бодяг лохмами разросшийся перед бараком. Запер за собой дверь и вошел в коридор. Проходя мимо кухни, увидел в щель между приоткрытой дверью и косяком на светлом фоне окна покачивающуюся фигуру. Егор прильнул к проему. Паршин сидел к нему спиной на табуретке перед окном с опущенными плечами и раскачивался влево, вправо, словно маятник. «Может, он эпилептик», – Егору стало нехорошо. Паршин его пугал. Вся накопленная информация о новом приятеле спрессовалась и преобразилась. Создавалось впечатление, что Паршин психически не здоров. Его поведение не укладывалось в рамки понимания. И пугало. Осторожно ступая, растягивая скрипы половиц в плавные перекаты, Егор покрался прочь.

Остановился перед серо-белой загадочной дверью в конце коридора. Секунду колебался, быстро обернулся и, убедившись, что хозяин еще на кухне тихонько ткнул ее. Полотно беззвучно приоткрылось. В сером полумраке было трудно, что-то разглядеть. Егор распахнул дверь шире и вошел. Пахнуло пылью, сырым деревом и пряным ароматом яблок. Прямо у двери вдоль стены в три яруса стояли овощные ящики с яблоками. Некоторые плоды пропали, по коричневой морщинистой кожуре кругами пошла белая в точку плесень, некоторые почернели и раскисли. В углу примостился низкий шкаф, рядом – холодильник без двери, на полу два измочаленных в коричневых разводах матраца, прямо на них стоял дорогой велосипед в цветных наклейках со скоростями и аммортизаторами. На трехногом стуле лежал инструмент – головки, ключи, электродрель. Егор наклонил голову, чтобы прочитать название. «Хилти» было выведено черными буквами на оранжевом корпусе. У окна на круглом черном столе с гнутыми ножками стояли три пустые птичьи клетки. На крайней Егор задержал взгляд. Она отличалась от двух квадратных необычной формой, такие он видел только в кино. Изогнутые металлические прутья напоминали перевернутый колокольчик. С легким разочарованием Егор еще раз обвел взглядом захламленную комнату. Он сам не знал, что ожидал увидеть, но явно не то, что предстало взору. Утолив любопытство, он вышел, закрыл за собой дверь. Прошел в теплую комнату, сел на кровать и стал ждать Паршина. Приятная нега и благостное расположение растаяли, в носу все еще стоял аромат яблок, а перед глазами раскачивающийся Паршин с опущенными безвольными плечами. Егор никак не мог отделаться от ощущения, что находится в берлоге какого-то пока еще непонятного зверя. Вскоре по скрипу половиц он угадал в коридоре шаги Паршина.

– Опачки, а чего мы заскучали? – размытый взгляд Паршина облизал Егора. – Чего не пьем, – нетвердым шагом он подошел к кровати и с размаху опустился, так что запищали пружины. – Сегодня уже никуда не идем? – спросил Егор.

– Не, баста. Что-то меня развезло. Да и плохо спал сегодня. – Паршин постепенно завалился набок, глаза его закрывались. – Ты наливай…если что так…

Егор подождал несколько минут, пока Паршин не засопел, осторожно встал и с облегчением покинул теплую комнату. Стараясь, как можно меньше беспокоить скрипучий пол, на выходе заглянул в кухню. Рассеянным взглядом обвел узкую, вытянутую комнатку, где места свободного от мебели до стены оставалось метра полтора. На напольном шкафу среди немытой посуды лежал изломанный кластер с пустыми ячейками, а из-за белой хлебницы что-то торчало, очень знакомое. Егор собрался зайти и рассмотреть, но тут вдруг понял, что это. Из-за хлебницы выглядывал поршень шприца. Больше он не задерживался. Покинул барак быстро с тяжелым чувством.

На следующий день Паршин встретил его в коридоре соцзащиты.

– Опачки, Егорыч, салют. Никак меня ждешь? – тонкие губы растянулись в вялой улыбке.

Егор топтался уже минут пятнадцать возле бухгалтерии, ждал его. Оставалось еще несколько подопечных, с которыми предстояло познакомиться. Тамара Сергеевна – секретарь – грузная женщина в тонких изящных очках, с пучком крашеных волос отпечатала ему паспорт на разрешение посещения пенсионеров. Выдала инструкции и выписки из законодательства, с которыми он должен ознакомиться.

– Выкинь всю эту макулатуру. Паспорт только оставь. Подожди я сейчас, – он скрылся за дверью в кабинет Червякова. Появился вновь минут через пять.

– Все, каторжник, почапали. Ждут нас «одувашки». – И тихо косясь по сторонам прошептал:

– Дешевые патаскушки, – противно хихикнул, пряча голову в плечи. Затем продолжил уже обычным голосом.

– Сейчас к Жанне, от нее зайдем в «Караганду» кое-что прикупим, далее к Академику, к Сивому. Таксист под вопросом. И еще к двум ангелочкам. Это в последний самый момент. Если успеем. Они на Фрунзе, туда за Пойму.

На выходе они едва не сбили с ног женщину. Высокая с каменным лицом, с выступающей большой грудью под драповым пальто она подалась назад.

– Ой, – словно икнул Паршин и расплылся в извиняющейся улыбке, – простите нас, Лидия Марковна, ради Бога.

– Поосторожне, – Лидия Марковна смерила их неприятным холодным взглядом, – не надо так спешить. Мало того, что посторонних травмируете, самим можно голову сломать. Ее вытесанное лицо ничего не выражало. Не было понятно, сердится она, либо снисходительствует.

– Извините, – пробубнил Егор и поспешил проскользнуть мимо.

– Вы куда сегодня, Константин Сергеевич? – спросила она, пригвождая ледяным взглядом замешкавшегося Паршина. Он собрался последовать за Егором, но под пристальным взглядом дернулся и остановился, словно в его шестеренки, которые отвечают за ходьбу, просунули штырь и заклинили.

– Мы сначала в универмаг за продуктами, а потом по адресам.

Женщина пристально смотрела на него и молчала, словно просвечивала насквозь, разбиралась в хитросплетениях его мыслей.

– Да, – Паршин закивал, – так и сделаем.

– Кто у вас сегодня? – не отпуская его взглядом, спросила Лидия Марковна.

– Сивков, э-э-э, – под прицелом ее глаз он пытался вспомнить имя, а желательно и отчество подопечного. Лидия Марковна была строгой женщиной и требовала, чтобы подчиненные знали имена, фамилии и отчества своих подопечных. Это она считала неукоснительным правилом и первым шагом прививания уважения к пожилым людям и к своей работе. Казалось, она наслаждалась заминкой Паршина, – Юрий Андреевич.

– Анатольевич, – холодно поправила Лидия Марковна. – Дальше.

– Да, Юрий Анатольевич, потом к Жанне Евгеньевне, – Лидия Марковна согласно кивала, – к таксисту Богдану, – Паршин запнулся и сделал вымученное лицо.

– Сергеевичу, – с каждым напоминанием голос Лидии Марковны становился все строже, она все тяжелее нависала над бедным Паршиным.

– Да, Сергеевичу, затем к Марии Афанасьевне и Леониду Павловичу. – Он не стал называть «Академика», так как напрочь позабыл его имя, отчество, и даже фамилию.

– Константин Сергеевич, – неспешно нравоучительно начала Лидия Марковна, – в ваши обязанности входит знать своих подопечных, при общении называть их по имени и отчеству. Вы всем им в сыновья годитесь, надо проявлять к старым, немощным людям уважение и терпение. – Она покосилась на Егора, относя сказанное и к нему тоже. – Кстати, Егор Владимирович, Альберт Яковлевич провел с вами инструктаж?

Егор кивнул, хотя никакого инструктажа от Червякова он не получал. Единственным путеводителем в мире старости и немощи был Паршин со своими собственными измышлениями. Егор хотел побыстрее убраться и не общаться с этой грозной на вид дамой. Он впервые встретился с ней и знал только то, что она начальница всей их богодельни. Ни имени, ни отчества, ни фамилии не запомнил.

– Стерва крашеная, – процедил Паршин, когда унизительная экзекуция закончилась, и они свернули за угол дома, – только и знает имя, отчество, буд-то это показатель нашей работы. Такое ощущение, что это ей надо, чтобы остальные не забыли случайно, как ее зовут. Гадина, – зло прошипел Паршин, – ты, братуха, на нее особо внимания не обращай, всем рулит Червяк. Она высоко в облаках. На семинары ездит в Москву, на какие-то сборы в Читу, статейки в газеты стрикочет, а все грязное подтираем мы. Знаешь, кем она раньше работала? Директором детской школы художества. Ага. Теперь нам кровь портит. Паршин сплюнул.

– Ты, главное ее имя отчество выучи и хватит на первое время.

Из-за серых облаков боязливо выглянуло блеклое солнце. Контраст между темным и светлым вызывал ощущение конфликта, чего-то неправильного. Словно, солнце не вовремя встряло и хмурая осень сердится, еще больше сгущая краски. Ветер утих, и над городом повисла напряженная тишина. Лужи расправили морщины и отбрасывали тусклый ровный свет.

– Сначала зайдем к вдове, затем к академику, к таксисту, а там посмотрим.

– Костя, – заговорил Егор, – ладно я ссыльный, а ты-то чего здесь забыл? Платят копейки, начальница унижает, целыми днями топай, стой в магазинах в очередях, разноси продукты, мотайся по почтам, аптекам в дождь в мороз. Чего ты здесь забыл? И не говори, что ты проникся к обездоленным и сирым. Насколько я понял, стариков ты терпеть не можешь.

– Ты прав, Егорыч, – Паршин внимательно посмотрел на Егора.

– Все так, только надо уметь в любом, даже самом неприглядном дерьме найти изюминку. Есть кое-какие плюсики, как говорится с миру по нитке. Он широко улыбнулся.

– Но тебе это не надо. Ты все равно скоро сваливаешь. Продержись без залетов месяц – другой, под ногами не путайся и все будет пучком. Вернешься в свою пожарку и забудешь, кто такой Костик.

Паршин печально улыбнулся.

– Там вон, за тем домом налево поворачиваем.

Он вскинул руку и поднес к глазам часы.

– Жанночка строгая дамочка, любит пунктуальность. Принимает с девяти до десяти, если запоздаешь, тут-же строчит Марковне. Они подруги, еще с тех времен.

Паршин неопределенно мотнул головой. Но Егор догадался, что с давних.

– Их мужики, что-то вместе мутили. Жанночкин благоверный на «Ильиче» директорствовал, проворовался, его в тюрягу упекли, где он благополучно и скончался, кажись, от инфаркта. Она чем-то даже похожа на Марковну только поядовитее. Обе покусать мастачки. Вот, смотри.

Они завернули за угол.

– Это ее хоромы, весь первый этаж, а при живом муже все два занимала.

– Ого, – воскликнул Егор, – вот это домишка.

– Домишка, не домишка, а метров триста жилой площади будет. И главное хватает пенсии коммуналку оплачивать. Паршин многозначительно посмотрел на Егора. Затем распахнул кованную калитку в чугунной литой ограде и зашел на аккуратную, подметенную площадку перед домом с клумбами черной перекопанной земли с пучками пожухлых цветов, с щеткой подстриженных кустов вдоль изгороди и сиренью под окнами.

Они встали под медным, окислившимся и почерневшим козырьком, который удерживался узорчатыми подпорками. Паршин нажал на кнопку домофона. Скоро динамик зашелестел и из него послышался строгий голос.

– Кто? – прозвучало, как сломанная ветка, резко и громко.

– Здравствуйте, Жанна Евгеньевна. Паршин растянул губы в сладкой улыбке и наклонился к глазку камеры встроенной в домофон.

– Кто с тобой?

– Это, Жанна Евгеньевна, наш новый сотрудник. По распоряжению Лидии Марковны, теперь будет вас навещать. Покажи бумаги.

Паршин повернулся к Егору. Егор достал из кармана куртки документ и подал Паршину. Тот развернул его и продемонстрировал камере. Через минуту клацнул замок.

– Пошли, нас приглашают, – прошептал Паршин и мотнул головой в сторону железной двери с антивандальным покрытием. Они поднялись на три ступени и оказались на лестничной площадке перед дверью из дубового массива. Сзади с металлическим щелчком закрылась входная дверь. Паршин постучал в дубовую дверь. Деревянный, глухой звук раскатился по подъезду. Светлая точка глазка на несколько секунд затемнилась, затем послышались щелчки отпираемых замков.

Эта процедура длилось долго. Егору показалось, что вся дверь была утыкана замками и запорами. Наконец, дверь приоткрылась. В щель, ограниченной цепочкой, показался блестящий глаз. Он быстро цепко обшарил визитеров, затем пространство за их спинами. Звякнула цепочка и дверь распахнулась. В темно-сером приталенном платье, с тугим пучком черных волос на затылке, опираясь на костыль с поддержкой – канадку, стояла строгая безгрудая моложавая дама. Поджав тонкие бледные губы, приподняв подбородок, как бы с пьедестала взирала на соцработников. Она была холодная и какая-то острая, словно скальпель, готовая разделаться с любым, кто сунет нос в ее дела. Казалось, общение с соцработниками ей дается через силу. Настолько это неприятно, что ей не в силах это скрыть. Высокомерный расчленяющий взгляд вдовы Егору не понравился. Он понимал; это они делают ей услугу, стараются сгладить тяготы старческой жизни. Это ему предстоит в дальнейшем несколько недель покупать и приносить ей хлеб, молоко, прочие продукты, газеты, в том числе и туалетную бумагу.

– Еще раз здравствуйте, Жанна Евгеньевна, – залепетал Паршин. – Лидия Марковна шлет вам привет и спрашивает, чем может быть полезной?

Хозяйка едва заметно кивнула головой, развернулась прямой спиной, как циркуль, и сильно припадая на короткую ногу, опираясь на костыль, похромала по коридору.

– Снимай башмаки, – шепнул Паршин Егору и, придерживаясь рукой за стену, спешно стал стягивать ботинки. – Тапки там.

Егор почувствовал неприятный запах источаемый носками Паршина. В себе он был уверен, так как утром надел свежие. Его не оставляло гадкое, неуютное чувство просителя. Они, словно пришли бить челом у барыни. Не сказав ни слова, одним взглядом и проступающей породой она принизила их до батраков.

Они прошли по блестящему паркету, в светлый просторный холл, где выпрямив спину, словно проглотила кол, на самом краешке изящной кушетки, жеманно сложив руки на коленях, их ждала Жанна Евгеньевна. Откуда-то из соседних комнат доносилась песнь канарейки. Приземистый с толстыми кирпичными стенами дом, с характерными чертами времен еще дореволюционной купеческой моды, хранил ауру незримого присутствия старых владельцев. Внутри он выглядел куда современнее. Роскошь не топила, не вязла в зубах, не пестрила, а лишь намекала мелкими точными деталями на изысканный вкус хозяйки. Центральное место в холле занимал большой встроенный камин, облицованный изразцами.

Хозяйка повелительным жестом указала на два стула у двери. Егора не покидало ощущение, что он участник какого-то спектакля, и все эти нелепые движения срежессированы. Жанне Евгеньевне не семьдесят два года, а куда больше. Она словно переместилась во времени вместе с домом из эпохи расцвета русской буржуазии.

– Со всем вниманием, – она слегка наклонила голову и приготовилась слушать Паршина. На Егора она даже не смотрела.

– Вот, Жанна Евгеньевна, – как-то по холопски смущаясь, – заговорил Паршин. – Хотим вас познакомить с новым работником, вернее сотрудником Нагибиным Егором Вячеславовичем.

Егор покосился на напарника. Его фамилия была Владимирович. Но поправлять не стал.

– Теперь мы вдвоем попеременно будем вас навещать и выполнять ваши задания.

– Приятно познакомиться, – Жанна Евгеньева царственно взглянула на Егора, словно дала милостыню.

– Взаимно, – просипел Егор, в горле запершило, он откашлялся.

– Я надеюсь, – хозяйка сделала паузу и снова перевела взгляд на Паршина, – проинструктировали своего коллегу о времени посещения и заведенном порядке?

– Разумеется, – с придыханием проговорил Паршин. Егору послышалось, что тот проговорил это слово со свистящей «с» на конце – разумеется-с. В памяти возник сюжет старого фильма, где Гоголевские благовоспитанные подхалимы пресмыкаясь перед самозванцем говорили именно так.

– Возьмите, – изящным движением Жанна Евгеньевна выудила из рукава сложенный лист бумаги и протянула Паршину. Тот соскочил с места и, раболепно пригибаясь, быстро, едва не переходя на рысь приблизился. Когда брал листок, Егору показалось, что он поцелует ей руку. Женщине, по-видимому, тоже так показалось, она отдернула тонкую кисть, сморщилась и брезгливо изогнула губы. – Первым делом отправьте заказную телеграмму в Ржев, – продолжала она тоном, не терпящим возражение.

– Если Рыбинский хлеб не свежий, возьмите наш и грузди, что принесли в прошлый раз, слишком соленые и, извините, сопливые. Найдите старушку, что продавала вам раньше. Козье молоко уже было с кислинкой. Спрашивайте, свежее ли. Пока все. Да, и передайте Лидии Марковне, пожертвования фонду перечислила. Пусть не беспокоится. Больше, господа, не задерживаю.

Она не искала общения и сочувствия. Она не тяготилась одиночеством. От соцработников ей было нужно лишь исполнение ее поручений. Где-то неугомонно щебетала канарейка.

Паршин едва сел, как тут же вскочил и заторопился в коридор как-то полубоком, словно чувствовал себя неловко из-за того, что повернулся к Божьей помазаннице спиной.

Когда обувались под строгим взглядом хозяйки, которая стояла поодаль, Паршин на мгновение задержался и посмотрел на замки.

– Сегодня, судя по щелчкам, вы заперлись только на четыре. Обычно на пять, не маловато будет, Жанна Евгеньевна?

– Самый раз.

Паршин кивнул, выдавил задом дверь и выкатился на лестничную площадку, увлекая за собой Егора.

– Что-то старая карга прячет. Понавешала замков… – Паршин задумался, затем продолжил. – От нее уходишь, словно от прокурора, вроде ничего пока еще не сделал и в то же время чувствуешь себя виноватым. Видел, как она разговаривает, словно слова дарит… Терпеть не могу.

– Так откажись, пусть Варвару или ту другую тетку с маленькой головой приставят.

– Нет, Варвару нельзя, слишком она это… Ну в общем она сама не пойдет к этой стерве, а матершинницу Светку уже пробовали. От ее рабоче-крестьянской простоты у вдовы едва акалептический удар не случился.

– Что?

– Ха, – довольно хмыкнул Паршин. – Это я так у академика нахватался. То есть копыта едва не отбросила.

– Апоплексический, – поправил Егор.

– Ты что, тоже академик?

– Нет. Просто слово знакомое. Но мне, кажется, правильнее эпилептический криз.

– Плевать. В общем, классовая нетерпимость у них случилась. Видел, какая она барыня, только меня и терпит… И я ее пока… – как-то в задумчивости тихо проговорил Паршин, – Червяк, наверное тебя специально к ней подвязал, чтобы… Хотя черт его знает. Там и твой психолог мудрит. Фиг разберешься. И вообще смотри. Червяку ты не понравился. Он своих бабушек и дедушек обожает, сам скоро на их месте окажется.

– А про какой фонд она говорила? – спросил Егор.

– Какой-то попечительский. Наша Марковна вообразила себя Саввой, для «конченых» открыла ночлежку. Только мне кажется муть все это.

– О порядке, каком-то вдова говорила.

– Ничего особенного, просто веди себя у нее прилично, молчи, быстро пришел, быстро ушел. Чуть полюбезнее с ней и будет тебе счастье. Во, смотри, – и Паршин вытянул из кармана брюк за длинную цепочку карманные часы. Они блестели на осеннем хилом солнце и своей тяжестью раскручивали цепочку.

– Не золото, но все равно, вещица недешевая. Паршин ловко подхватил часы той же рукой, что и мгновение назад держал цепочку. Нажал на кнопочку. Створка упруго откинулась, и взгляду Егора предстал перламутровый переливающийся циферблат с изящными тонкими стрелками.

– Так-с, сколько у нас натикало? – Паршин поднес часы к глазам, – без семи минут десять. На обед рано, а вот к академику заскочить успеем. Но… Он спрятал часы в карман.

– Сперва надо затариться.

Оказавшись внутри небольшого магазинчика, пропахшего хлебом и телогрейками, он достал список и стал заказывать продавщице, – масло «краевое» триста, молоко «ферма» полтора жирности, батон черного за восемнадцать… Закончил Паршин бутылкой водки «забайкальской», самой дешевой в ассортименте. Все остальные продукты тоже были в основном местных производителей и весьма бюджетными. За все про все продавщица попросила двести семнадцать рублей двадцать копеек. Паршин аккуратно отсчитал требуемую сумму и взял увесистый пакет. – А теперь к академику.

Паршин постучал кулаком в дверь.

– Иду-у-у, – послышался приглушенный протяжный голос. Щелкнула щеколда, дверь распахнулась. В нос пахнуло застоялым запахом старческого жилья. На кресле -каталке, держась за металлические обручи сухими, жилистыми, словно манипуляторы руками, сидел чисто выбритый с сизым подбородком, фиолетовой сеткой сосудов на щеках и носу пожилой мужчина лет шестидесяти. Худощавый, согнутый в подкову, едва коснулся посетителей взглядом водянистых блеклых глаз и уставился на пакет.

Модест Павлович Хазин жил куда скромнее, чем вдова осужденного за воровство чиновника. Он занимал две тесные комнаты на втором этаже старого кирпичного дома с деревянными перекрытиями, с потолками, штукатуренными по дранке. Узкий коридор, в котором едва могли бочком разойтись два человека, поворачивал направо в крохотную кухоньку с печью, на которой стояла двухкомфорочная газовая плитка. Егор прочитал на заляпанной жиром табличке «ПГ-2 – Н -П». Скрученные электрические провода в тряпичной обмотке, крепились на керамических изоляторах и тянулись от накладного выключателя к засиженному мухами плафону. Как и в большинстве домов этой части городка, узкие деревянные оконца пропускали мало света.

На кухне было задымлено и пахло жареным луком. На маленьком столе, притулившемся к «морозко» с дверцей напоминающей капот грузовика, на разделочной доске стояла чугунная сковорода, где в масле плавал поджаренный лук.

Егор сразу догадался, что академик пьющий. Под подоконником у чугунной батареи стояла шеренга пустых бутылок из-под водки.

– Модест, кота толкни, а то скоро на стол залезет себя лизать.

Паршин скривил брезгливую физиономию, взял со стола вилку, насадив золотистое кольцо, и отправил в рот.

– Пошел, пошел, Тесла, там, в комнате ногу поднимай, – тихо на выдохе, как старец Фура, проговорил инвалид.

Облезлый кот, опустил ногу, внимательно посмотрел на хозяина желтыми глазами, словно спрашивал: «Ты точно уверен, что этого хочешь?», – и нехотя побрел из кухни. Пинок Паршина придал ему ускорения.

– Ты принес? – слова вырывались из рта хозяина вместе с шумным дыханием, становилось непонятно, он так вкрадчиво говорит, или громко шепчет. Паршин не спешил отвечать. Подцепил еще колечко. Повернулся к Егору и предложил:

– Будешь?

Егор помотал головой. Его не покидало ощущение, что Паршин пришел в дом к своему близкому родственнику. Он посмотрел на Модеста Павловича. Тот не сводил глаз с пакета, раскачивающегося в руке соцработника.

– Как дела? Здоровье? – жевал Паршин, искоса поглядывая на старика.

– Хорошо, хорошо все. Не томи, голубчик.

– Давай скажи, что-нибудь умное. Удиви, давай, нового сотрудника. Ну.

– А чего сказать – то? – кадык инвалида нервно дернулся вверх, вниз приподнимая морщинистую кожу.

– Ну, эдакое, – куражился Паршин.

– Меня пиилица окигикала в лугах, не будет ли худа? Надокучил, как пигалица на болоте, криком киги!

– Еще.

– Подите в лес, милейший, – плаксиво протянул инвалид.

– Во, – Паршин засмеялся, – надо запомнить. А то все в задницу да на передницу. Видал, как академик чибучит. А когда выпьет, я его вообще не расшифровываю. Ничтожа смяшись, как тебе такое? – Паршин с вызовом глянул на Егора.

– Ничтожеся сумяшись, – просипел Модест Павлович.

– Что?

– Прошу тебя, всю душу уже истомил, сатрап, эдакий. Изымай.

– На, на, – Паршин говорил, так, словно хотел, чтобы от него, наконец, отвязались. С брезгливой миной полез в пакет и достал водку. У Модеста Павловича заблестели глаза. С заметным усилием он неспеша подкатил к столу, подрагивающей рукой взял бутылку, повернул этикеткой и прочитал название.

– Забайкальская.

Он судорожно сглотнул.

– Костик, голубчик, я же вас просил эту вытву больше не являть. У меня от нее голова колется.

– Как хочешь Модест, другой нет, – Паршин потянулся к бутылке.

– Ладно, ладно, голубчик, это я так не подумавши, чай не патриции в синедрионе. И на этом спасибо.Апофеоз апологету. А как вас, милейший? – хозяин обращался к Егору.

– Егор.

– А по батюшке, ну да ладно, после познакомимся поближе, подайте, пожалуйста, чарочку, вон, в том шкафчике. Вы…будите, – снедаемый больной страстью едва выдавил Модест Павлович, явно давая понять, как трудно далось ему такое выговорить.

– Спасибо, нет, – кинул через плечо Егор, открывая посудный шкаф, установленный прямо на тумбу. Дверца противно проскрежетала по столешнице. Пока Егор возился с посудой, а Паршин жевал жареный лук, Модест Павлович не выпуская из рук бутылки, открыл холодильник и достал блюдце с нарезанным лимоном и банку с корнюшонами. На его тонких бескровных губах блуждала бледная улыбка.

– Огурцы будем, а водку сам хлебай, – пробурчал Паршин и выхватил у старика банку.

– Да, конечно. Обязательно вкусите этих хрустящих сорванцов, – пропел инвалид. В воцарившейся тишине, тихо позвякивая горлышком о край рюмки, под равномерные бульки Модест налил до золотой каемочки. Блаженная улыбка не сходила с его губ. Егор, скривившись, смотрел на старого пьяницу с повадками трусливого побитого барбоса. Наконец, Модест поставил бутылку, мельком виновато взглянул на гостей, затем громко сглотнул и дрожащей рукой взял рюмку. Другой крутанул колесо и оказавшись спиной к смущающим его лицам, закинул голову назад, одновременно вливая пойло себе в рот. Утробный глоток огласил кухню. Модест Павлович секунду крепился. Затем шумно выдохнул, весь как-то сдулся, обмяк и замер.

– Все, голубчики, мне значительно лучше, – сипел инвалид, – я сам себя ненавижу в таком вот непотребстве. Рано встретил тернии в юдоли своей земной. Человек слабое существо.

– Он вилкой подцепил огурчик из банки и как собака кость, с хрустом откусил коренными. Пережевал и продолжил, – познавшее чары удовольствия, душевного утешение в горькой. Организьм молит. На дух не переношу эту мерзость. Когда-то я пил ее, теперь она меня… Abyssus abyssum invocat, - с этими словами он потянулся за бутылкой и снова налил стопку.

– Кредит еще позволяет? – он покосился на Паршина.

– Еще на раз. И давай это не втягивай нас в разговоры. Мы не попы, чтобы слушать твои исповеди.

– Поп, – Модест Павлович закашлялся смехом, стыдливо прикрыв рукой рот.

– Рукоположенный в духовный чин пастырь наш. Кхе-кхе, не от тебя серой попахивает, милейший?

– Чего? – Паршин с непониманием посмотрел на инвалида. По его лицу было видно, что он догадывается – о нем сказали, нелесное, но доподлинно не знает.

Модест Павлович не ответил, развернулся на своем инвалидном кресле и резким движением закинул голову. Грязные слипшиеся седые волосы сосулькой упали на затылок. Глоток, выдох, он медленно согнулся и затих, только макушка торчала из-за спинки.

– Все Модест, нам пора, чиркни здесь. – Паршин вытащил из внутреннего кармана ведомость и ручку, положил на стол рядом с инвалидом. Тот минуту сидел неподвижно, скрючившись в кресле у подоконника, а за грязным узким окном, перечеркнутый облезлым крестом рамы хмурился день. Под порывом ветра голыми ветвями размахивала черемуха, словно кричала: «Что же ты делаешь, Модест?» Модест Павлович тяжко выдохнул.

– Как я устал, – а потом громко:

– Как устал, знали бы вы.

Когда он развернулся, в покрасневших глазах стояли слезы.

– Ой, Модест, прекращай. Говорю, торопимся. Здесь вот, – он пальцем ткнул в бумагу. Старик не глядя, как-то обреченно поставил росчерк и посмотрел на Паршина. – Голубчик…

– Ну, что тебе? – с уставшим нетерпением проговорил тот.

– Голубчик, не оставь старика, – по щеке старика покатилась капля, – у меня еще есть марки.

– Все потом, Модест. Давай, Егор, двигаем, этот скулеж никогда не кончится. – Паршин пошел на выход, загребая с собой Егора.

– Пенсию обещают деноминировать? – прокричал старик уже в закрывающуюся дверь.

– Нет, – кинул Паршин и захлопнул.

– Как он на улицу со второго этажа выбирается? – спросил Егор Паршина в полумраке подъезда, спускаясь по крутой деревянной лестнице.

– А никак. Пьет, только когда принесу. Конченный он. В последнее время вообще раскис.

Несколько чувств мешалось в нем к старику. Ненависть – так тебе и надо, размазня, сам виноват и в то же время какое-то ноющее сострадание. Он пытался представить себя в инвалидном кресле, беспомощным, зависимым, запертым кирпичными стенами, окруженным старыми вещами и ему стало жутко от накатившей безысходности.

– Он дочуру выпер, когда она залетела. Один ее воспитывал. Жена умерла при родах. Холил дочу, лелеял, в институт московский готовил. Говорят, она с медалью закончила школу, умница, такая благовоспитанная. На фортепьяно играла. Единственно, страшненькой была. А когда она в подоле принесла, он ей коленом под зад.

– И что? До сих пор не общаются?

– Она с женишком той же зимой укатила. Так и с концами. Ни слуха, ни духа. Одно слышал – сожитель ее бездельник жуткий, сматался от нее. Так, кажется, и не расписались. А Модест теперь сопли на кулак мотает, водяру хлещит. Не поверишь, раньше крепче кефира в рот не брал. А ведь умный, гад. Даже жалко такой кладезь зарывать в сыру землю, – Паршин улыбнулся довольный удачной фразой.

– Какую академию он оканчивал? – спросил Егор.

– Точно не скажу, что-то с архитектурой связано. «Стрелу» в Чите строил он. Не сам, конечно, проект его.

*****

К Шаламову Богдану пришлось ехать на автобусе через весь городок. Остановка «Заречье» обозначалась ржавой табличкой с буквой «А», приколоченной к накренившемуся и почерневшему от времени электрическому столбу. На проселочной дороге, разбрызгивая лужи, ПАЗик переваливался и фырчал, как старый боров. По деревянному мосту, делившему город на две части – старую и новую, переехали глубокий каменистый оврага, по дну которого петлял ручей. Выше по течению он протекал под бойней. На переборах, собиралась розовая пена и мусор.

О Богдане Паршин говорил неохотно. Он единственный из его подопечных был «всученный». Все из-за расположения. Зимой женщинам далеко добираться, автобус редко ходит и не по расписанию. Мерзнут. И бояться они бойни. Молва про эти места плохая ходит. Жуткое место. А из «ходоков» до недавних пор Паршин был один мужчина.

К Богдану они в дом заходить не стали. Хозяин не приглашал, Паршин не напрашивался. Под навесом крыльца Паршин познакомил Егора с новым подопечным. Болезненного вида полный мужчина с протезом вместо правой ноги, с одышкой, темными кругами вокруг глаз, грубый, негостеприимный производил неприятное впечатление. Егор заметил, что Паршин ведет себя с Богданом не так, как с остальными. Показалось, что он побаивается здоровенного таксиста. Пожатие Богдана было крепким, даже болезненным. Он посмотрел на Егора и протрубил:

– С тобой сработаемся.

Егор понятия не имел с чего это таксист взял и с кривой улыбкой хмыкнул.

– Да уж.

******

Крепкий дом с застекленной террасой, балконом, с ломаной крышей стоял в глубине сада. Каменистая дорожка тянулась вдоль разросшихся кустов смородины. Мокрые ветви чиркали по штанам, оставляя темные полосы, трава, проросшая между камней, хлестала по ботинкам. Дыхание, красота осени здесь чувствовались и виделись куда сильнее, чем в городе. Как ей и должно, неспеша, церемонно готовила сад к погребению. Покрывало из желтых, коричневых лоскутов накрыло землю. В отличии от городских, деревья сохранили больше листвы и казались елками с игрушками из редких листьев и несобранных яблок.

– Это и есть гнездышко наших ангелочков. До того у них все хорошо и мило, что аж противно. Сюси, пуси.

Паршин сплюнул.

– У них сын с женой на машине разбились. Ехали по сопке, то ли колесо лопнуло, то ли на камень наехал, одним словом, кувыркнулись. Я его не знал, а вот девчон его несколько раз встречал в «Галактике», когда еще на дискотеки ходил. Ничего так. Я бы ее взнуздал, – Паршин ухмыльнулся.

– Они до сих пор его комнату запертой держат. Прикинь, не убираются, ничего не меняют, словно склеп сделали. Мне велик его отдали.

Хозяина дома Егор заметил не сразу. На широком крыльце, залепленном желтыми листьями, он неподвижно сидел в кресле – качалке, завернутый в плед и, не моргая, наблюдал за ними. Егору не понравилось, что их не окликнули и не дали понять, что видят. Казалось, старик следил, чтобы они ничего не прикарманили.

Соцработники поднялись по мокрым ступеням.

– Я его зову Идол, как истукана деревянного, к тому же он еще глухой. – Старик до последнего прикидывался ветошью и только когда Паршин громко сказал, – Здравствуйте, Леонид Павлович, – выполз из-под клетчатого покрывала. Посмотрел на них разными глазами – один едва не выпрыгивал из орбиты, как у лошади шарахающейся от огня, другой прищуренный, словно от едкого дыма. Голова его мелко тряслась.

– Здра-а-асти, – послышался дребезжащий голос, в области колен из-под пледа выпала большая костлявая ладонь и замерла, словно соскользнула во сне.

– Как здоровье ваше? – Паршин наклонился, собрал суставчатые пальцы и потряс. Егору показалось, что он слышит стук костей.

– Дышим пока, а кто? – длинный указательный палец, напоминающий лапку паука, шевельнулся в сторону Егора.

– Это наш новый сотрудник. Временный. Месяц, может чуть больше будет со мной попеременно навещать вас, – Паршин склонялся к уху глухого старика.

– Егор его звать. Егор, познакомься.

Паршин обернулся.

– Это Леонид Павлович, а где Мария Афанасьевна? – снова он обратился к старику.

– Гуляет, – как-то совсем уж тихо прошелестел тот.

– Мы бы не беспокоили вас, но продрогли малость. Это у вас здесь в саду тихо, а там, – он мотнул головой в сторону улицы, – ветерок бродит.

– Да, заходите, там… – голос старика скрипел и дрожал, словно травинка на ветру.

– Пошли, – Паршин кивнул Егору. Егор посмотрел на старика, рука продолжала торчать из-под пледа. Егору показалось, что тот ее не чувствует, захотелось хрупкую безжизненной кисть спрятать под плед.

На улице было зябко. Если присмотреться даже угадывался легкий парок, вырывающийся изо рта. Тоскливая, звенящая тишина висела в морозном воздухе. Далекое ленивое карканье ворона отозвалось замогильем.

Скрипнула калитка. Вначале тропинки, среди кустов и деревьев показалась низенькая, немного сутулая женщина в сиреневом берете, в сером пальто с букетом пестрых желтых и багровых листьев. Она заметила гостей и помахала рукой. По одному этому движению можно догадаться, что у калитки старушка. Махи рукой были слабые, казалось, даются с трудом.

Паршин, убрал руку с ручки и отступил от двери, словно стеснялся, что хозяйка догадается о его намерении проникнуть в дом без ее приглашения, воспользовавшись немощью и гостеприимством, а может даже и неведением больного старика.

– Здрасте, молодые люди, – пропела низенькая старушка, раздавшаяся в бедрах, словно прессом с торцов сдавили полено, и оно в середине лопнуло расперлось щепой. Ее резиновые мокрые сапожки блестели, словно лакированные. – Как мы с вами разошлись? Я буквально на минутку Лелика оставила. У нас в саду клена нет, – она приподняла вверх букет из кленовых листьев. – Заходите, чего же мы стоим. Ленчик, тебе чаю принести? – она участливо заглянула в стекляшки глаз старика. Тот мотнул головой.

– Тогда потом.

Женщина постоянно вздергивала брови, словно они наползали на глаза и мешали смотреть.

– Заходите, мальчики. Может бутербродов?

– Не откажемся, – Паршин заметно повеселел.

– Как ваши варикозы? – раскрасневшийся, уминая белый хлеб с докторской колбасой, спрашивал он как бы между делом, вглядываясь в срез бутерброда.

– Всяко бывает, – хозяйка погладила колено. Из-под длинной юбки виднелись ее ноги, сквозь хлопковую ткань колгот проступала намотка бинтов.

– Что-то Леонид Павлович неважнецки выглядит, – не переставая жевать, Паршин поддерживал разговор.

– Не знаю, Костик, Уже какую неделю спит плохо. Просыпается среди ночи и лежит с открытыми глазами. Говорю, чего свет не зажжешь, таблетку не выпьешь? Он чудной, говорит, меня боится разбудить. До этого не знал, мол, что сон такая великая ценность. Я даже Кешу и Раду на второй этаж отнесла, чтобы не будили. Он бывает днем заснет, а они, как раскричатся. Он и просыпается. Головой вертит, словно не понимает, где очутился. Минуты три пройдет, прежде чем меня узнает. Страшно мне за него. Говорит, сны перестал видеть. Я ему не верю. Говорю, что просто не помнит, а сны всегда человек во сне видит, иначе он тогда не спит. Нет, он на своем. Говорит, даже смутного ощущения нет, что снились. Словно, падает в бездонную черную яму. Ты, Костик, зайди к терапевше нашей Ильинишне, может, что посильнее выпишет. Если надо то без рецепта, сами купим, лишь бы помогло.

– Хорошо, Мария Афанасьевна. Вот, еще что, – он из внутреннего кармана куртки достал конверт. Раскрыл его и извлек сложенный лист бумаги, – наша бухгалтерша сделала вычеты, оставшуюся сумму вам надо оплатить. Вот здесь, смотрите. – Он привстал со стула и пальцем показал куда смотреть.

– Это уже с вычетами? – подняла на него глаза старушка.

– Само собой, там чек, вы цены сравните.

– Плохо вижу, сейчас за очками схожу.

Старушка вышла в соседнюю комнату. На теплой террасе, где они пили чай за большим столом, накрытым плюшевой зеленой скатертью ароматно пахло яблоками. Они стояли в ящиках под окнами, румяные спелые. Егор дотянулся и сунул одно в карман. Паршин подмигнул: – Бери больше. У них еще варенье яблочное вкусное, потом попроси, скажи, я хвалил.

Егор взял еще одно и с хрустом откусил. Кисловатый сок брызнул из-под зубов. Егор сморщился и замер. Когда оскомина прошла, с удовольствием продолжил пережевывать сочный плод. Рассеянно обернулся, осматривая светлую терраску. В глаза бросилось красивое резное трюмо из темного дерева с толстым стеклом и изящным переплетом. Чайный сервиз поблескивал из глубины глянцевыми бликами. Тяжелый старинный подсвечник из меди, с витой ножкой, позеленевший от времени, возвышался на крышке.

Егору понравился этот дом, эта терраса, большой сад, аромат яблок, сухие доски, льняная штопаная скатерть. Все здесь дышало стариной. Дом, словно губка, впитал время и незримое проявилось. Он ярко представил уездного лекаря, которой распахнул входную дверь и шагнул на террасу. Каблук высоких сапог стукнул по деревянному полу. С брезентовоко плаща ручьями сбегала вода. Доктор наклонился и поставил на пол вместительный кожанный саквояж с латунным замком и перетянутый ремнями…

– Вот, Костик, считай, – в комнату зашла хозяйка с очками на носу. Она положила деньги на бумагу из бухгалтерии. Паршин пересчитал. – Все, как в аптеки, Мария Афанасьевна. Спасибо за чай. Если не жалко, мой коллега возьмет пару яблочек. Больно они у вас ароматные.

– Конечно, – заквохтала хозяйка, как бы устыженная, что сама не предложила, – берите сколько хотите.

– Нам много не надо, – говорил Паршин, распихивая сочные плоды по карманам. Егор, не стесняясь, тоже набил свои так, что они неприлично оттопырились и молния на куртке, когда они уходили, не сходилась.

– Замыкаем Сивковым. Он же следующий. Он же последующий, – деловито произнес Паршин, с хрустом откусывая яблоко.

На автобусе они вернулись в город. Немного поплутали по грязным улочкам с заросшими дворами, покосившимися деревянными гаражами и оказались возле двухэтажного кирпичного дома. Над красно-рыжей коробкой с деревянными рамами, словно пугала, растопырились антенны. Железный облезлый гараж, плотно обступленный пустырником, присоседился у столбов с веревками для сушки белья.

– Он немного с приветом, – продолжал Паршин. – Пошел раз в магазин, самого потом пришлось искать. Крышу у него порой сносит. Память отшибает напроч. Меня не всегда узнает, а так крепенький, правда, щуплый и хитрющий. Иногда в разговоре проболтается, такое вспомнит, что кажется, он специально забывчивым притворяется, чтобы мы ему харчи и пенсию таскали. Всякую фигню любит попрошайничать. Ты его хитростям не поддавайся. Ухарь он еще тот. Пальчики нежные, картинки малюет. Не знай я его, подумал бы, что вор – щипач или пианист. Прямо трясется над ними. – Паршин растопырил пятерню и затряс перед лицом.

– Глазки юркие, так и бегают, так и смотрят чего бы стащить. Кажется, он порой сам у себя тырит. Любитель покляузничать. Строчит записочки нашей Марковне только в путь.

На стук работников соцзащиты, хозяин квартиры долго не открывал, топтался у двери и всматривался в глазок.

– Сколько можно, Юрий Анатольевич, у нас еще трое. Ей Богу, как маленький. Открывайте уже, – трубил Паршин.

Возня у двери затихла, но стали слышны удаляющиеся осторожные шаги, скрипнула половица.

– Вот придурок, – прошептал Паршин, – сейчас будет притворяться, что только услышал. В подтверждение его слов зажурчала в унитазе вода, хлопнула дверь, и из глубины квартиры послышался неприятный писклявый голос:

– Кто там?

– Да мы, мы, – с нетерпением прокричал Паршин.

– Кто это мы? Дай – ка в глазок посмотрю. – На мгновение линза в двери затемнилась, почти одновременно щелкнула щеколда. – А это вы! Давно стоите? А я не слышу, в туалете сижу. – Тонкая, как волос улыбка выплыла из-за двери. Паршин шумно выдохнул, закатил глаза, мол, когда это кончится и шагнул через порог. Пожилой мужчина низенького роста, щуплый с усиками и блестящими глазками, отступил в сторону, пропуская посетителей. Что-то в его неискренней улыбке было отталкивающее, словно он вас заманивает в ловушку. Такой доморощенный Мазарини, мастер ножа и гобеленов. «Скользкий тип», – отметил для себя Егор.

– Здрасте, здрасте, – тонкие губы растянулись и под аккуратными усиками блеснул ровный ряд пожелтевших зубов. – В комнату проходите.

Паршин стал топтаться на месте, выискивая, куда бы присесть.

– Как это меня приспичило? – Юрий Анатольевич тщедушно хихикнул, не замечая с какой неохотой Паршин наклонился и стягивал ботинки. – Сижу, слышу кто-то звонит…

– Мы стучались, у вас звонок сдох уже месяц назад, – перебил его Паршин.

– Правильно, сдох. Заменить надо.

– Так кто ж вам его менять будет? – пробубнил недовольно Паршин.

– Так это на ваше усмотрение.

– На какое усмотрение? – выпрямился Паршин, так и не сняв ботинок.

– На меня же государство деньги выделяет. А если кто нужный позвонит, а звонок не работает, как я узнаю, что ко мне приходили? А сосед спуститься? И замок не закрывается. Собачка не работает. Вот забуду защелкнуть и приходи, бери, что хочешь.

– Попридержите, Юрий Анатольевич, – Паршин вытаращился на него.

– Мы же замок недавно поменяли. Этот Тарасевич приходил. Может, вообще захотите, чтобы вам ремонт сделали.

– Я всю жизнь горбатился…

– Хреново горбатились, раз государство ваши труды в копейки оценило.

– Да я, Лидии Марковне сообщу куда надо, – Юрий Анатольевич отклонился, словно хотел обозреть наглеца сразу с головы до ног. Глаза его заходили вверх вниз, сверкая бельмами. Губы стиснул так, что за усами их не стало видно. И давай охаживать Паршина презрением, вдоль и поперек. Вид надо признать у пенсионера был более чем воинственный.

– Да сообщай. Вас таких важных десятки по городу, а я один. И вообще, мне все равно – дадут поручение, я вызову электрика или кого там. А нет, так пошел к черту.

Паршин круто развернулся и шагнул к двери, – вот еще, – он остановился, – это наш новый сотрудник, Егор, как тебя? – Он мрачно посмотрел на коллегу.

– Владимирович.

– Вот, Владимирович, теперь ему мозг выносите. Пошли, Егор.

– Да постойте, куда же вы? Погорячился я, бывает, – улыбка вновь растянула тонкие губы пенсионера, – нет, так нет, чего так волноваться. Проходите, обувь можете не снимать, – он засеменил по коридору, приглашая гостей пройти. Смена декораций на лице пенсионера была настолько разительной, что Егор поразился, то ли его актерским способностям, то ли моментальной отходчивости.

Паршин еще с минуту повздыхал, пофыркал, но предложение принял. Не разуваясь, они прошли в комнату с высокими потолками и лепниной по карнизу. Выглядела она мрачновато; старая покосившаяся мебель, темные углы, паутина, колышащаяся сквозняком из рассохшихся рам, протертый до дыр ковер, выцветшие обои и шорохи крысы в клетке на подоконнике.

Заискивающе заглядывая гостям в глаза, Сивков утруждал их бестолковым разглагольствованием, а потом показал новые рисунки в альбоме. Он с таким интересом комментировал и водил пальцем по изображению, что у Егора сложилось впечатление, что ради этого и была заключена мировая. Глаза пенсионера блестели. Он пояснял и хихикал.

Художествами были перерисовынные карикатуры из газет и журналов. По большей части похабные. Пенсионер рисовал цветной тушью. Подобно рефлексующему подростку он переворачивал очередную страницу, стеснительно прыскал в кулак и сбивчиво, торопливо, словно боялся, что его не дослушают и упустят суть, бросался в комментарии. Пояснял то, что и так было совершенно понятно. Он захлебывался от восторга к самому себе и едва сдерживался, чтобы не зарыдать от умиления. Местами он подвизгивал. Его усики напоминали живую волосатую гусеницу – были в постоянном движении.

Под конец, когда Егор с Паршиным уходили, Сивков попросил в следующий раз принести домино, за прошлый месяц журнал «Семь дней», в библиотеке взять «Два капитана» – решил перечитать, газету «Гудок», которой можно бесплатно разжиться в универмаге на площади, тюбик моментального клея «секунда» – приклеить отколовшуюся от чашки ручку, цыганскую иглу, не сказал зачем и под конец заказал пакетик леденцов со вкусом мяты. Паршин пообещал, но по его лицу и интонациям было понятно, что даже не старается запомнить.

– Чуть не забыл, – он вытащил из кармана куртки цилиндрик с аскорбинкой и яблоко, протянул старику.

– Ага, – тот взял, не заостряя внимание и не благодаря. Снова переключился на свои картинки. Потом вдруг прервался и спросил.

– А «скелетонов» не принесли?

– Он по-моему чокнутый, – предположил Егор, когда они вышли на улицу.

– Есть чутка, но не все так безнадежно, – загадочно ответил Паршин. Отчего у Егора возникло подозрение, что с этого подопечного он тоже что-то имеет.

– Ну, вот и все. – Паршин достал из кармана яблоко и смачно хрумкнул. – Была еще Федотовна, но она померла. Ох, дала бы она тебе жару. Тупая. Капризная, а как у нее в доме воняло, ты бы знал. Без респиратора лучше не соваться. Я ей авоськи на крыльце передавал. Единственное, что у нее было хорошего, это коза. Молочко отменное. Федотовна за полцены уступала. А соседка ее жлобская. Ни копейки не скинет и то слышал Жанна, говорит, что кислое. Придется на рынок перебираться, а там еще дороже, – он состроил кислую физиономию и повозил пальцами, словно отсчитывает манеты.

Глава 3. Первый опыт

Егор уже две недели самостоятельно обходил дозором свои владения. Вполне освоился и линию поведения, заданную Паршиным, поддерживал. Исправно приходил на работу, исправно навещал подопечных и исправно зачеркивал в календаре каждый день, проведенный в ссылке. Как-то раз он появился в пожарке, но парни только подтрунивали над ним и его новой работой. Ромик Сыскин обозвал его – старикашенским подтиральщиком. Все смеялись, даже друг Женька Козуб. Егор тоже усмехался над своей судьбой, но оставив пажарку за спиной, проклинал тот день и ту старуху, которая выползла из горящей комнаты.

Сегодня первым в списке стоял Кокушкин. Егор нес ему бланки заявления на дотации, социальную помощь и чеки за оплату лекарств. Противная морось кружила в прохладном воздухе, словно кашляло само небо. Без настроения с остатками копоти от жуткого сна он брел по пустой улице и чувствовал себя скверно. Кругом ни души. Что-то в этом было непривычное и ненормальное, легкое чувство беспокойства, смешанное со страхом, заерзало внутри. Егор отмахнулся от наваждения, закурил и побрел дальше.

Крики боли вперемешку со стенаниями он услышал еще на лестнице. Егор прислушался. Голос принадлежал женщине и доносились с верхнего этажа. Перепрыгивая через две ступени, побежал вверх. Он остановился напротив двери, из-за которой доносились крики и громко постучал. От волнения пробила дрожь, ладони взмокли, а от быстрого бега сердце бухало в грудь тараном. Пока скакал по маршам и площадкам, в голове промелькнуло десятки мыслей; режут, насилуют, избивают, ударило током, перелом, защемило пальцы. И все это в картинах и лицах. Белое брюхо с плавниками медленно опускалось с потолка, насыщалось красками и разбухало.

Дверь открыли не сразу. Когда Егор уже собрался постучать вновь и на этот раз сильнее. Сжал кулак, замахнулся, но щелкнула щеколда и в дверном проеме показался растерянный вспотевший, с прилипшими ко лбу волосами Кокушкин. Он смотрел на Егора снизу вверх увеличенными через очки глазами. И без того жалкий, сейчас он выглядел просто раздавленным.

– З-здрасти, – заикаясь сухо, словно его горло было забито соломой, произнес он.

– Здорово, кто кричит? – Егор заглянул ему за плечо, отодвинул и уверенно шагнул через порог. Кокушкин отступил, пропуская его. Он не переставал заглядывать попеременно то в левый, то в правый глаза Егору, словно хотел что-то там рассмотреть.

– Она, мама, – тихо сказал он, – расшумелась сегодня что-то, это ничего, бывает у нее так.

Егору показалось, что сын учительницы пытается его успокоить, и не дай Бог накликать на себя гнев, что позволил такому случиться. Егор быстрым шагом подошел к боковой комнате, вскользь посмотрел на замок на торцевой комнате и толкнул дверь. На матраце, расстеленном на полу у стены, в ворохе тряпья лежала старая женщина с перемотанной махровым шарфом головой. На газете возле нее стояли различные пузырьки и пластинки с лекарствами. К верхней трубе у батареи была привязана за толстую леску алюминиевая ложка. В углу стоял чайник с деревянной ручкой. В комнате пахло застоялым потом и лекарствами.

– Божечка, за что так, – в полузабытье стенала женщина. Желтое морщинистое лицо со впалыми глазами блестело от пота. Редкие волосы выбились из-под махрового шарфа и грязными сырыми нитями приклеились к выпирающим скулам.

– Божечка, нет сил больше, что же это такое, – бледными губами едва шептала женщина.

– Ой!!! – вдруг она закричала, громко, пронзительно и дернулась, словно ее ударили по ребрам палкой. У Егора сердце екнуло, от неожиданности он вздрогнул.

– Ой!!! Гера… Ой!!! Больно-то как!!! Федя.

– Мам, здесь я, – из-за спины Егора выскочил Кокушкин, упал на колени рядом с матрацем, словно приготовился молиться, наклонился, почти лег, и взял обеими руками высушенную кисть женщины. Зашептал, – ну, потерпи, мамуля, сейчас пройдет, потерпи чуть – чуть, пожалуйста, – жалобно, умоляюще шептал Кокушкин, сжимая и гладя руку матери.

– Что с ней? – оправившись от шока, Егор подошел к больной. – Какой номер скорой? – он торопливо полез в карман за телефоном.

– Ой, сейчас… – женщина захлебнулась криком, из уголка глаз потекли слезы. С минуту она лежала неподвижно с исковерканным болью лицом и казалось не дышала, а потом тихо выдохнула – простонала.

– Как же больно, Федя.

– Номер говори, – гаркнул Егор. Его сердце тревожно билось, казалось, они теряют время, еще приступ и женщина не выдержит.

– А!? – Кокушкин резко обернулся, словно только заметил присутствие Егора. На его верхней губе выступила испарина.

– Номер!

– Я уже позвонил. Они едут. Мам, я уже позвонил, – Кокушкин снова склонился над матерью, – они уже едут. Скоро будут. Уже потерпи, мамуль, немножко. – Он теребил косточки матеренной ладони в своих руках и все заглядывал ей в глаза. По его вискам текли капельки пота.

Прежде, чем в комнату неспеша зашла женщина врач с медицинским чемоданчиком, несколько пароксизмов сотрясли больную женщину. Она уже балансировала на грани забытья, когда доктор присела на предусмотрительно подставленный суетным, заискивающе заглядывающим в глаза Кокушкиным стул и взял ее за запястье. Она о чем-то спрашивала Кокушкина, тот запинаясь отвечал. Егор их не слушал, он все смотрел на измученную женщину, которая в полубреду мотала головой по измятой подушке и стонала.

– Какое обезболивающее даете? – донесся до Егора голос. Он оторвал взгляд от больной и посмотрел на врача.

– С– спазмалгон, – прошептал Кокушкин.

– Вы с ума сошли. Вам разве врач не выписывал?

– Выписывал, но они, – Кокушкин посмотрел на Егора.

– Они закончились.

Егор больше не слушал и не смотрел, развернулся и вышел из комнаты пропитанной болью и страданием. У него было ощущение, что он сам вкалывал иглы в изможденное тело женщины, сам выкручивал руки и раскалывал ей голову, сдавливал ее обеими руками так, что она трещала, как спелый арбуз.

Он скорее сбежал по лестнице и выскочил на улицу. Жадно втянул прохладный сырой воздух. Он быстро шел в контору, в носу все еще стоял запах горячечного пота и лекарств, а в ушах звенели стенания и крики боли.

Паршина в соцзащите не оказалось. Егор спросил у Изотовой, куда его направили. Женщина ответила, что тот пять минут назад звонил с почты, сказал, что попал в перерыв и ждет. Напрямик через пустырь Егор быстрым шагом шел к почте, опасаясь не застать там коллегу. Ноги разъезжались на склизкой тропинке, грязь налипла на ботинки. Вымахавший до пояса пустырник шуршал о куртку, засохший репейник цеплялся за брючины. Егор торопился, горячий воздух парком вырывался из его приоткрытых сухих губ.

Оказавшись у почтамта – деревянной избы из почерневших бревен с шиферной крышей, с голубой табличкой, Егор в растерянности завертел головой. Подергал за дверную ручку, дверь была заперта. Он посмотрел на расписание, затем достал телефон и уточнил время. До открытия оставалось пятнадцать минут.

– Опочки, – вдруг послышалось сзади. – Кто это тут у нас тут?

Егор обернулся. Из-за угла почты, с сигаретой в зубах вышел Паршин. Он остановился и хищно прищурил правый глаз, казалось, чувствовал неприятность. – Тебя, что, тоже за пенсиями послали?

Когда Егор подошел, тот подмигнул, растянул тонкие губы в широкой улыбке и протянул руку.

– Здорово.

Егор с минуту смотрел то на руку, то на Паршина. Пока колебался, запал его заметно угасал. Он уже не так кипел праведным негодованием и в голове не так отчетливо слышались крики больной женщины. Он пожал протянутую руку и подумал, стоит ли ему вообще вмешиваться. Чтобы не растерять последние крохи намерения, пересиливая себя сказал.

– Сегодня у Кокушкина был. Там скорая приезжала к его матери. Я слышал, как она кричала.

Помолчал и добавил.

– Ты это, не забирай у нее больше таблетки. Она страдает.

– Ты из-за этого сюда прискакал? – спросил Паршин. Губы его поползли в кривую усмешку.

– Поорет и перестанет. Скорая ведь приехала. Ей даже лучше, внутримышечно дозу получит.

Цинизм с которым Паршин это произнес взбесил Егора. В голове что-то перещелкнуло и замутилось. Он схватил Паршина за куртку.

– Послушай, Костян, харе трясти со старухи таблетки. Она больная, дай ей спокойно помереть. Ты понял?

Все время пока Егор тряс Паршина за куртку и выговаривал, тот не сопротивлялся, болтался в его руке, как ветка и с наигранным клоунским непониманием смотрел на него. Сигарета вывалилась из его рта.

– Все? – спросил Паршин, клацая зубами, когда Егор, уже ничего не говорил, а просто его тряс и сверлил взглядом.

– Все, – Егор отпустил Паршина.

– Ты бы видел сейчас себя со стороны. Настоящий псих. – Паршин усмехнулся и мотнул головой. – Сегодня как раз к Червяку твои этот, психолог заходил, Алексеев, что ли. Спрашивал, как ты тут справляешься? Червяк меня вызвал. – Паршин замолчал, одергивая куртку. Егор отвернулся, и стоял в пол-оборота. Выплеснув свой гнев он не знал, что делать и чувствовал себя по идиотски. Он не смотрел на Паршина, но услышанное, заставило резко поменять вектор мысли. Паршин не спешил продолжать. Достал из кармана куртки пачку с сигаретами, выбил одну и протянул Егору. – Будешь?

Смущенный и раздосадованный Егор взял «кент». Он уже сожалел, что так грубо обошелся с коллегой. Ведь все можно было уладить мирно, просто поговорить. А этот всплеск неуправляемого гнева вполне может быть использован против него. Тем более, что Алексеев следит за ним, как коршун. От мнения психотерапевта зависит его будущее. Егор это прекрасно понимал и сказанное не мог пропустить мимо ушей.

– И что ты сказал? – спросил он, прикуривая от зажигалки Паршина.

– Сказал…, – он замолчал, прикуривая свою сигарету, – сказал, что все пучком. – Паршин выпустил струю дыма и пристально посмотрел на Егора. В его взгляде стоял немой упрек – я для тебя, старик, столько делаю, а ты так со мной поступаешь. – Сказал, справляешься на все сто процентов. А на вопрос, такой подковыристый вопрос. – Паршин усмехнулся. – Насколько психически уравновешен ты в общении с пожилыми людьми, сказал, как сам Христос. Думаю, я был убедителен. Хотя Червяк и метал в меня молнии, но я против своих не попру. Ведь так, Егорыч?

– Да уж, – пробурчал Егор, щурясь от едкого дыма, стараясь не замечать парящую над фонарным столбом рыбу. Он был благодарен, что Паршин за него замолвил словечко, но сейчас сказать об этом не мог.

– Алексеев твой сказал, что еще придет и не раз. Ты имей в виду. Сколько тебе осталось? Два месяца? Не боись, старичок, прорвемся. Только надо вместе держаться. Ведь так? – Паршин похлопал Егора по плечу.

– Так, – пробурчал Егор. Он в полной мере почувствовал влияние Паршина на свое будущее и смекнул, как надо себя вести. Он выкинул бычок, что-то пробурчал про работу, что, мол, идти надо и поплелся прочь. Чувствовал себя мерзко и, что его прижали к ногтю, надавили на самое больное место, заставили играть по чужим правилам. Минуя контейнер приема цветного лома на углу Чапаева и Союзной, он вспомнил, что так и не отдал бланки заявления Кокушкину. Понял, что сегодня подняться к ним уже не сможет и отложил на следующий раз.

Без настроения, со смутной тревогой, прокручивая в мыслях слова Паршина об Алексееве, он направился в «Караганду», купить продукты по списку для Стеллы Аркадьевны.

Через полчаса с целлофановым пакетом он стоял на площадке третьего этажа и тянулся к звонку, когда в полумраке подъезда заметил полоску света, пробивающуюся между полотном и косяком.

– Стелла Аркадьевна, – Егор тихонько постучал по косяку и зашел в квартиру. Из большой комнаты доносилась какая-то возня, вздохи, страстный шепот и томный смех хозяйки.

– Стелла Аркадьевна, – громче проговорил Егор. Звуки стихли. С минуту в квартире висела гробовая тишина. Егору показалось, что те, кто притих в комнате, надеются, что нежданный визитер уберется к чертям собачьим. Но ему надо было, чтобы подопечная расписалась на кассовом чеке.

– Стелла Аркадьевна, – Егор прошел и заглянул в комнату. На диване, полулежала растрепанная Стелла Аркадьевна в своем китайском веселеньком халатике, с обнаженным плечом, с размазанной по губам помадой, растрепанная, а над ней нависал распаленный с красной физиономией, с бешенными блестящими глазами Червяков. С минуту они смотрели на Егора, Егор – на них. Затем Червяков дернулся, словно ужаленный и сел на диван. Стал суетливо застегивать на рубашке пуговицы. Ежесекундно он вскидывал на Егора злобный взгляд, мол, ты еще здесь. Единственное, подумал Егор, ему сейчас не хватает сказать: «Это не то, о чем ты подумал». Хозяйка, храня на помятом лице похотливую улыбку, медленно села, поправила прическу, – что же вы без разрешения, как вас там, Егор, вроде?

– Прошу прощения, – проговорил Егор опуская взгляд, – я стучался… принес вам продукты, поставлю на кухню. Надо бы расписаться на чеке.

– Оставь. Я возьму, – поспешно сказал Червяков и еще, что-то хотел добавить, но Егор развернулся, тоже поспешно и прикрыл за собой дверь. Осторожно ступая, он прошел на кухню, оставил пакет на полу, чек на столе и вышел. Громко хлопнул входной дверью, когда уходил, чтобы влюбленные слышали. Все это время из комнаты не доносилось ни звука, словно они ждали пока Егор, наконец, уберется, и они снова смогут предаться утехам.

«Какой идиотский день», – думал Егор, спускаясь по лестнице. Он чувствовал неловкость и злился на себя, что тихо постучал, на Червякова и Стеллу Аркадьевну, что оставили дверь не запертой. Ему стало понятно, почему над пышущей здоровьем женщиной социальная служба взяла опеку. Стелла Аркадьевна оказалась не бывшей, как говорил Паршин – школьной любовью Червякова, а настоящая. Она смогла снова раздуть в его омертвелой душе пожар. В то же время, вспоминая неловкое поведение Червякова и обозревая всю ситуацию в целом, Егор подумал, что это компромат, и он может при случае разыграть эту карту. Будь он в иных отношениях с замом, в его голове даже мысль не шелохнулась в эту сторону. Но учитывая неприязнь, возникшую между ними, Егор понял, что заимел козырь. Хотя, вряд ли сможет им воспользоваться. Но пусть будет.

Егор решил закончить рабочий день и побрел домой, раздумывая о перипетиях, случившихся с ним за этот короткий день. Квитанция по оплате коммуналки, предназначенная для Жанны Евгеньевны, осталась лежать в заднем кармане брюк. Больше остальных занимал мысли визит Алексеева. Беспокойство и тревога погромыхивали раскатами грома на горизонте, темные грозовые тучи сгущались и затягивали безоблачное небо.

Глава 4. Почему приплывает рыба

Эта ночь не оказалась исключением. Она была наполнена кошмарами, только старухи, вытягивающейся расплавленной пластинкой, в его сне не было. Ее место заняли Сивков в компании чернильного чертика, грудастой карикатуры и костлявого козла. Богдан с деревянными протезами вместо конечностей, который ходил, не сгибая ног, как на ходулях. Жанна Евгеньевна с оскалом из огромных лошадиных золотых зубов и сверкающими бриллиантами вместо глаз. От нее исходил какой-то металлический скрежет, словно внутри работал сильно изношенный механизм. Стелла Аркадьевна с некрасивыми размазанными губами, постоянно гримасничала, словно режиссер за кадром командовал ей выражать мимикой разные чувства. Кокушкин сросшийся, как сиамский близнец, спиной со своей больной матерью. Он низко наклонялся вперед, кряхтел и перетаскивал ее, как мешок, с места на место, и стоило ему выпрямиться, чтобы опустить ношу и передохнуть, как женщина начинала кричать, – Ой!! Как больно, Федя. Он что-то шептал наклонялся вперед и переносил ее в другое место, чтобы повторилось все снова: «Ой!! Как больно, Федя». Хазин кружил на каталке, а изо рта и ушей сочилась какая-то жидкость, и не было сомнений, что это водка, а сам он был весь проткнут изнутри осколками бутылки. Прозрачные зубцы хищно выпирали из груди и боков. Но крови не было. Мария Афанасьевна с терновым венком, волочила за собой кресло-качалку с длинным прямым бревном завернутым в плед, венчающимся головой Леонида Павловича. Старик пустым стеклянным взглядом царапал небо, оставляя в белых кучевых облаках борозды.

Все они ходили в круге света по деревянному полу, а сверху сыпался большими хлопьями серый пепел. Он оседал у них на плечах, на коленях, волосах. Падал под ноги и они его растирали по доскам, оставляя черные мазки. И все, когда поворачивались спиной к Егору, сзади оказывались тлеющими паленьями, только без дыма. Сотни огоньков в выжженных полостях обуглившейся древесины переливались, словно на них дули.

Потом кошмарный гвалт вместе с площадкой стал удаляться, оставляя Егора в темноте. Он присмотрелся и оказалось, что они не удаляются, а уменьшаются. Из воздуха возникла клетка и заточила компанию внутри себя. Карикатуры бегали, суетились, налетали друг на друга и никого не замечали. В какой-то момент они стали все перевоплощаться. Первым из клетки обратившись в ушастую крысу, выскользнул Сивков, за ним вытек Хазин, Жанна Евгеньевна превратилась в паука и, переставляя свои многочисленные волосатые лапки, быстро убежала. Стелла Аркадьевна протискивалась сквозь заграждения, но голова застряла. Она пищала, упиралась руками изо всех сил, пока ее голова, наконец, не растянулась, словно резиновая и не выскочила наружу. Коптевы превратились в ангелов и выпорхнули, сложив на груди подобострастно руки. Кокушкин с матерью превратились в скелет лошади с двумя головами. Они кружили и брыкались, пока не ударились о прутья и не рассыпались. Богдан трансформировался в бульдога и с выжженным тавро в виде шашечек на боку с рычанием выскочил вон, словно увидел кота.

Когда они все разбежались, на середине клетки кверху лапками осталась лежать канарейка. Именно эта птица с желтым брюшком и вызвала в нем неописуемый ужас, потому что она была с человеческим лицом. С его лицом. От страха Егор проснулся. Сердце гулко билось в груди. По телу расходилась дрожь. Он облизал сухие губы, во рту чувствовался неприятный привкус.

Несколько минул Егор лежал неподвижно в кровати, боясь пошевелиться. Затем поднялся и побрел на кухню. На ощупь включил выключатель. Тусклый свет вспыхнул под плафоном, осветив сидящего за столом Паршина. Он вытянул вперед ноги, с грязных ботинок отвалилась грязь и лежала, словно куча дерьма на бежевом линолеуме посреди кухни. Заметив Егора, Паршин сделал движение, словно, что-то прячет под стол. Егор наклонился и заглянул. На него смотрела фига. Егор резко выпрямился. Паршин хищно лыбился, его нижняя челюсть мелко подергивалась, словно у невротика. Егору казалось, улыбнись тот шире, и покажется волчий оскал.

– Опачки, что это у нас там такое? – Паршин вытащил руку из под стола, но на месте кисти была клетка. Причем ее прутья были выточены или вылиты в различные фигурки. – Не фига себе, – Паршин наигранно удивился. С выпученными глазами и вытянутым лицом посмотрел на клетку затем на Егора. В страхе Егор попятился к двери. Хищно лыбясь, Паршин медленно вылез из-за стола и двинулся к Егору, занося руку – клетку над головой. Клетка увеличивалась и скоро стала размером с человека. Егор развернулся и бросился прочь из кухни, но тут же наткнулся на Алексеева. Тот скалился и прожигал его взглядом. Хлоп. Клетка с лязгом опустилась на пол, заключив в свое просторное брюха Егора. Он разглядел, что фигурки вместо прутьев это его подопечные: Сивков, Богдан, Жанна Евгеньевна, Стелла Аркадьевна, Кокушкин с матерью, Хазин и Коптевы. Они все в животном страхе косились на Егора проткнутые прутьями, а в это время над клеткой нависали два чудовища, скалились и разговаривали тягучими басами, словно слова резиной вязли у них на зубах.

В ужасе Егор проснулся. Тело взмокло, он чувствовал жар и неприятное влажное одеяло. В комнате было душно. Он хотел встать и выключить обогреватель, но сразу не смог. Тело не слушалось. Спустя пять минут, наконец, он заставил себя подняться. Прошел на кухню и прежде, чем щелкнуть выключателем, прислушался. Вспыхнул свет. Еще некоторое время он стоял на пороге и осматривал комнату. Никакого Паршина там не было, как и отпечатков его следов, линолеумблестел чистотой. Егор переступил через порог, прошел к столу и взял сигареты. Присутствие Паршина все еще ощущалось. Егор выбил из пачки одну и поднес к губам. Рука мелко подрагивала. Страх блуждал внутри тела свободным зарядом, постепенно терял мощность. Выпуская очередную струю дыма, Егор думал о сне. Теперь вместо одной старухи призраков стало девять.

Остатки ночи он провел перед телевизором, то проваливаясь, то плавая где-то на поверхности зыбкого сна. Встав по привычке раньше будильника, кипятил чайник и думал о клетке. С железными прутьями она стояла в центре. Все кошмары были связаны с ней. Егор вспомнил, что видел клетки у Паршина в холодной комнате, у Сивкова с крысой на подоконнике, у Жанны есть канарейка, у Коптевых попугаи. Не зная чтобы это значило, Егор позавтракал и ушел в контору.

Ему повезло не встретиться с Червяковым и с Марковной. Он обрадовался, что на его вопрос, где Паршин, Татьяна Михайловна ответила, что еще не приходил. Зато была Варя, которая стояла у шкафа с документацией и вытаскивала папки с бумагами. Она иногда заглядывала в соцслужбу для выполнения разовых поручений.

– Привет, Варь, – Егор махнул ей рукой.

– Здравствуй, – девушка улыбнулась.

– Ты сегодня к кому? – спросил Егор.

– Сегодня я канцелярская крыса и, кажется, целый день буду разбирать бумажки.

Женщины за соседним столом замолчали и оглянулись на Варю. Она сконфуженно улыбнулась и отвернулась к шкафу, сосредоточившись на работе. Неловкое молчание в комнате постепенно вновь наполнилось голосами. Варя быстро посмотрела на сплетниц, затем повернулась к Егору.

– А ты куда?

– Сначала к Жанне Евгеньевне, потом к Модесту Павловичу и на закуску ангелочки Коптевы. Потом на почту еще и в аптеку.

– М-м-м, – Варя кивнула. Разговор не клеился.

– Ну, тогда ладно, я поскакал, – нарушил Егор неловкое молчание, обернулся на женщин, скорчил физиономию и показал их затылкам язык.

Варвара улыбнулась.

Он вышел на улицу и быстрым шагом пошел вдоль здания, намереваясь поскорее скрыться от начальничков. Благополучно достиг края стены и юркнул за угол. Несмотря, на грязь, липнувшую к подошвам, Егор не стал возвращаться на асфальт и пошел через двор. Сквозь серые тучи проглядывало мутное солнце, словно на него смотришь через бутылку с грязной водой.

Егор достал телефон, набрал номер Жанны Евгеньевны.

– Алло, – после пятого гудка в трубке послышался сухой дребезжащий голос.

– Жанна Евгеньевна, здравствуйте! Жутко извиняюсь, если вам что-то нужно кроме груздей и молока, я вам это принесу. Вчера плохо себя чувствовал…

В трубке слышалось лишь тяжелое дыхание.

– И поэтому не успел, вернее не смог, а сейчас еще все закрыто. Если хотите, зайду после двенадцати и принесу ваш заказ. А пока навещу больного старичка.

– В двенадцать и не забудьте квитанцию, – прозвучало в трубке менторским тоном и связь разорвалась.

– Стерва, – прошипел Егор и сунул телефон в карман.

Прежде чем навестить больного старичка, Модеста Павловича, Егор зашел в магазин и купил по списку продукты, а помимо, бутылку «забайкальской», на оставшуюся мелочь купил себе пачку «кэмэла».

Едва Егор стукнул согнутым пальцем о железную накладку на замочной скважине, как сразу же щелкнул замок и дверь распахнулась.

– Ну, наконец-то, голубчик.

В полумраке коридора Егор не сразу разглядел старика. Он не сидел в привычном кресле – каталке, его голова не мелькала грязной макушкой на уровне пояса, а руки согнутые в локтях не перебирали хромированные обручи. Модест сидел на полу, привалившись к стене, вытянув перед собой неходячие ноги. Его влажные белки блестели из полумрака.

– Я уже думал Богу душу спроважу. Беленькую, беленькую принес? – с заискивающим раболепством старик взирал на Егора. Голос дрожал и Егору, казалось, он всхлипывает.

– Да, а с тобой, Модест, что? Почему на полу?

– Подними меня, голубчик. Прав, милейший, не гоже старцу хоть и потасканному, чреслами доски греть. Колыбелька моя разладилась, ехать не хочет, – кряхтел Модест, когда Егор его поднимал. От академика пахло грязным телом и мочой. «Он обмочился под дверью», – подумал Егор. С брезгливым выражением, взял старика на руки. Почувствовал невесомость, его ветхость, тонкие косточки и подумал, как он хрупок. Стоит отпустить руки, тот упадет на пол и рассыплется, как спички из раскрытого коробка . Он даже услышал сухой звук палочек с серными каплями на концах, разбегающихся по деревянному полу. Егор внес Модеста Павловича на кухню и усадил на стул.

– С каталкой-то что?

– Голубчик, – Модест умоляюще посмотрел на Егора и скривил жалостливую физиономию. – Не томи.

Егор вернулся в коридор и принес пакет с продуктами и водкой. Старик с прямой спиной, весь натянутый, словно его вот – вот сведет судорога, простонал.

– Рюмочку.

– А, ну да. – Егор полез в посудный ящик достал рюмку, хотел было и себе взять, но вспомнил, что надо еще идти к Жанне Евгеньевне и передумал. Хазин заметил заминку, и в его взгляде появилась тревога. Егор пару раз не отказывался от приглашения разделить трапезу. Но тогда был вечер, академик был последним, а сейчас утро. Старик сразу смекнул, что его опасения беспочвенны и доброжелательно произнес.

– Голубчик, будь ласков, составь престарелому мужу компанию. Распей священный кубок или пропусти по маленькой, протащи рюмочку, зашиби чарочку, выкушай горькой, «Пойдем, брат, сирота, с обиды тарарах по единой», – Чехов. – бормотал с придыханием Модест Павлович под дробный звон горлышка о рюмку и бульканье.

– Зря, зря, голубчик, – хозяин нервно облизал губы. Взял рюмку и отвернулся к окну. Жадными громкими глотками опорожнил тару, сморщился, словно съел лимон, замер на минуту, а потом выдохнул так, словно гору с плеч сбросил и повернулся. Это был другой человек. В нем словно развели огонь. Щеки порозовели, казалось, кровь снова заструилась по венам, и он оттаял от внутренней стужи похмелья. С глаз спала мутная пелена, словно растаяли заиндевелые окна и потекли. Его взгляд увлажнился. Тело стало мягким.

– За какие грехи Создатель проклял меня алкаю к горькой? – печально мотнул головой, еще раз шумно втянул воздух и выдохнул.

– Вот теперь мой хороший, спрашивай, и уверяю, твой глас не будет вопиющего в пустыне, – благостно проговорил старик.

– С коляской твоей, что?

– Ровным счетом ничего особенного, только колесо спрыгивает. – Старик повернулся, открыл холодильник и достал приготовленное блюдце с ломтиками лимона и начатую банку с карнюшонами. – Знаете ли, люблю такую комбинаторику. – Он отвернул крышку, рукой выловил огурчик и с хрустом откусил. – Продолжим девастацию, – налил полную рюмку. Отвернулся, выпил, замер, выдохнул. – Водочка, – сладко просипел он, – эту леди не обаять, ни покорить. Жаль, что вы на службе…

Хазин так аппетитно пил, что у Егора потекли слюнки. – Как спрыгивает? – спросил он, отвел взгляд в сторону.

– Иди, воззрись. В комнате она причалена, – с удовольствием чавкал Хазин.

– Сиф сбежала, Тор в разгромленном Билширнире в хламиду, Труд на выселках, Тангниостр и Тангриснир сожраны с костями, а колотушку Мьёлнир сперли. Локи превратился в Теслу, Ёрмунганда…

Егор не стал выслушивать билиберду захмелевшего старика, не разуваясь, прошел по коридору. Он недоумевал и злился, зачем старик путает его, коверкает речь заумными словечками, из которых половину поймет не каждый. К примеру, было не понятно слово «девастация», а о смысле «комбинаторика» он мог только догадаться. Танги…, Тагри… с Мёлни… и вовсе не выговаривались. Для чего ему это? Путать людей? Чтобы возвышаться над ними, выставляя дураками? Или показать, что не совсем конченый пропойца, что еще шарики «варят»? Может развлекается? Скажет умное словечко и смотрит, как собеседник реагирует. Ловит в его взгляде непонимание и радуется.

Посреди комнаты на боку лежала инвалидная коляска, выставив верх шпильку оси. Рядом отломанное колесо. Егор присел на корточки, осмотрел ступицу. Поднял колесо и насадил на жирную и черную от смазки ось. Для удобства оси располагались под углом, так, чтобы колеса немного сходились кверху и с первого взгляда можно подумать, что они согнулись под весом. Присмотревшись, Егор заметил нитки, намотанные на резьбу оси. Он усмехнулся. Его улыбку вызвали жалкие потуги старика закрепить колесо. Быстро окинул комнату взглядом. Возле шкафа гора сваленных в кучу книг и журналов. Незастеленная низкая кровать, с серым мятым бельем, вдавленной серой подушкой, красный ромб стеганного одеяла в пододеяльнике, стол низкий, под кресло-каталку, старые в полоску выгоревшие обои, серо-желтые занавески, паутина в углах, везде пыль толстым слоем. На стене в рамке над столом черно-белая фотография на ней группа улыбающихся людей в старомодных одеждах, а за их спинами громоздкое здание с колоннами, напоминало театр. Егор собрался уходить, когда взгляд зацепился за что-то блеснувшее из-под кровати. Он наклонился и посмотрел. Там стояла квадратная клетка с железными прутьями и ручкой для переноски. Что-то смутное, связанное с клеткой шевельнулось в груди. «Слишком часто они мне попадаются в последнее время».

Он вернулся на кухню. Судя по остаткам водки в бутылке, Хазин Егора не дожидался. Он веселенький раскис на стуле.

– Где гайку-то потерял? – спросил Егор.

– Дык, плутовка схавалась где-то, – сипло хихикнул Хазин и налил себе еще, – упорхнула птаха, покатилась по селам и весям. Ты случайно не птицелов, или птицеед? – он снова пьяно хихикнул. – Смастырить сможешь? Марку дам. – Он вытянул шею, немного повернул голову направо и посмотрел в упор на Егора, словно спрашивал, как тебе такое?

– Какую марку?

– Бесценную, – расширив глаза прошептал Хазин, – самую, что ни на есть дорогую. Одну.

– А что за марка? – заинтересовался Егор, в его голове сразу всплыл курс валют в утренних новостях.

– Марка восемьдесят седьмого года П.П. Постышева с ошибкой даты смерти.

– И зачем она мне? Писем я не пишу.

– Глупый человек, это уникальная марка, за нее можешь сторговать пятьсот рубликов, а то и тысячу.

– И кто у меня ее купит? – Егор криво усмехнулся. Марка какого-то Постышева его ни сколько не интересовала.

– А твой инфернальный соотчич поумнее будет, – задумчиво произнес Модест Петрович.

– Кто?

– Не важно. В иной раз появишься детальку за мой счет прикупи и себе табачку. Вот как сегодня, только поболе, скажем, две пачки. Идет? – на столе у стены лежал чек, который Хазин выудил из пакета пока Егор осматривал каталку.

– Да я ее сейчас найду, – устыженный Егор заволновался, – ведь не могла гайка дальше квартиры укатиться.

– А вдруг и могла. Я ужо искал. Разыскивал пропажу. Переискал во всех углах. Сыскал гнездо. Сыскивай на виноватом. Доискать пропажи. Собака ищется, ищет зубами у себя, на себе. Чего не поищешь, того не сыщешь. Хазин вертел головой словно спорил сам с собой, затем коротко хихикнул, – Ergo bibamus, – схватил рюмку, отвернулся, голова запрокинулась: глотки, замирание, блаженный выдох.

– Не обращай внимания, голубчик, это я куражусь. Наливай себе, – и хитро посмотрел на Егора.

– Нет, спасибо, – но в голове напротив гайки Егор поставил галочку и знак равно к «кэмэлу».

– А клетка тебе зачем?

– Трансцендентально или буквально?

– Модест, – Егор пристально посмотрел на старика, – я имел в виду ту клетку, которая стоит у тебя под кроватью. Такая большая, такая квадратная, – он показал руками.

– Тесло транспортирую. Видишь ли, юноша, – слова у Модеста расползались, язык цеплялся за зубы, – порой мне с моим четвероногим другом Felis silvestris catus* (кошка домашняя) приходится выбираться из конуры по разного рода нуждам и тогда это нехитрое приспособление может прийтись как нельзя к стати

– И давно она у тебя?

– С начала фрюктидора, ваш накурник всучил. В меценаты меня целил. Сказал жертвенная сигма за нелегкий ручной труд осядет в фонде дома давнопрошлых. Взял аггел ваш триста пятьдесят кровных и фр-р-р, только серный привкус остался.

– Ты по человечески можешь? Паршин тебе ее продал? Что за дом давнопрошлых?

Хазин хихикнул, – престарелых дом – до смертинки – три пердинки. – Довольный собой с легкой улыбкой на губах он наклонил бутылку и наполнил рюмку. – Хотя, голубчик, если абстрагироваться от точных понятий…

– Хватит умничать, Модест, чек подпиши и избавь меня от своего пьяного трепа, – обозленный Егор, вытащил из внутреннего кармана ручку и протянул Хазину.

– Ручка – это перо, перо – это птица…

– Достал, Модест, подписывай, не то гайку не получишь.

Старик быстро поставил росчерк на кассовой ленте, – пожалуйста, любезнейший.

– Так, а сейчас, вот я уйду, как передвигаться будешь?

– Зачем мне передвигаться? Я уже на месте.

– У тебя проволока, какая, пассатижи есть?

Хазин скорбно покачал головой. Стальную жилку сантиметров двадцать Егор отломал от обмотки телевизионной антенны за окном и пальцами замотал вокруг оси, закрепив колесо. Пересадил Хазина и со спокойным сердцем покинул выпивоху. Перед уходом хотел напомнить старику, чтобы тот переодел пахнущие мочой штаны, но не стал.

Егор захлопнул дверь, из коридора послышался пьяный глухой окрик хозяина, – Тесла, подь сюды, разговор имеется…

Егору не хотелось идти на рынок и покупать вдове грузди и молоко. Он чувствовал унижение, через принуждение исполнения не своих обязанностей. Он не хотел пожилой женщине, которая ему неприятна делать услуги. Что-то в этом было с родни насилию. Но и не купить, не мог. Паршин ему вполне доступно объяснил об особом положении вдовы и ее отношениях с Марковной. Единственное, что он мог сделать впику это купить молоко у первой торговки, даже если оно разбавлено водой, не копаться в банках, не всматриваться в грибы, не спрашивать о посоле и специях. И черт с «Черной вдовой», пусть гвоздит обидными словами и вырезает взглядом воронки, как глазки на порченой картошке. Что ж он пожмет плечами и скажет, что старался, а что продукт неважнецкого качества, так он не баба, чтобы в харчах разбираться.

Но несмотря на установку, как уверил себя потом, чисто из чувства самосохранения, все же подошел к бабке с хорошим молоком, с которой его познакомил Паршин, и грибочки выбирал, как для себя.

Стараясь не торопиться, не вспоминая о времени, он был под дверью Жанны Евгеньевны ровно в двенадцать часов. Щелкнул магнитный замок и он оказался в чистеньком подъезде. После сухих приветствий Егора и царственного высокомерного кивка вдовы, Егор поставил пакет на пол, чувствуя, как его защита тает под ее геперболойдным взглядом.

Жанна Евгеньевна, никогда не принимала в руки пакеты, словно боялась испачкаться или подхватить какую инфекцию. Егор не раз представлял, как вдова после того, как он уходит, надевает резиновые перчатки, и с брезгливой миной, двумя пальцами, воротя нос, словно несет обгаженный подгузник, идет с пакетом на кухню.

– Дайте квитанцию об отправлении телеграммы, – сказала Жанна Евгеньевна, и так плотно сжала губы, что они побелели и немного вывернулись. Казалось, что она сейчас брызнет. Женщина отступила назад. Костыль сухо стукну о паркет. Егор отметил бледность лица вдовы.

– Да, – Егор полез во внутренний карман куртки, – минутку. – Он не видел, как Жанна Евгеньевна покачнулась, но когда она сделала короткий падающий шаг, он заметил. Резко вскинул голову и испугался.

– Что с вами? – Егор быстро подхватил ее за локоть. Она сделала слабое движение высвободиться. Что-то хотела сказать, разомкнула бледные губы и не смогла, как подкошенная повалилась на пол. Егор попытался подхватить, но она как ватная обмякла, выскользнула у него из рук и рухнула на гладкий паркет. Противно скрипнув резиновой накладкой по лаку, костыль отлетел в сторону. Платье задралось. Егор увидел ногу и край белых панталон. Он быстрым движением одернул подол и склонился над бесчувственной женщиной. Она выглядела уже не как скальпель, а как обычный человек, упавший в обморок, не контролирующий ни мышцы лица, ни взгляд, ни осанку.

– Жанна Евгеньевна, что с вами? Вы меня слышите? – Егор с напряжением и испугом всматривался в ее закрытые тонкие веки с синими прожилками, под которыми замерли бугорками глазные яблоки . Почему-то подумал, что она умерла. Что такие женщины из закаленной стали не гнутся, они сразу ломаются с коротким резким звоном. Ему показалось, что он даже услышал его, когда она упала.

В квартире повисла неприятная сгустившаяся тишина, где-то в дальней комнате щебетала канарейка. Егор не знал, что делать и от этого чувствовал себя беспомощным идиотом. Из тупой растерянности его вывела Жанна Евгеньевна. Она шевельнулась и попыталась приподняться. Егор с готовностью подсунул руку под спину. Обратил внимание, что кольцо на ее правой подвернутой руке обращено камнем внутрь ладони. Камня самого не было, по краям желтой ложбинки торчали коготки изогнутых металлических держателей.

– Сама, – еле слышно прошелестела вдова, – в спальне на трю…трюмо, – шептала она, – глице…рин. Принеси…те.

Егор понял, чего от него хотят, осторожно опустил женщину и устремился в комнату. Сделав два шага по начищенному до блеска паркету, резко остановился, словно натянулась до предела веревка, за которую он был привязан. В его голове вспыхнула красная лампочка с надписью «Куда в ботинках?». Егор быстро отмахнулся и побежал через холл в смежную комнату. Но это оказалась не спальная, а гостиная. Он отметил роскошное убранство, старинную дорогую мебель и картины разных размеров в позолоченных багетах, развешенные по стенам с высокими потолками и лепниной. В чистоте, блеске и богатстве он немного смешался, почувствовал себя неловко, словно угольщик на балу у баронессы. В растерянности завертел головой и сразу обнаружил две двери слева и справа. Оставляя за собой грязные следы, наугад кинулся к левой.

Распахнул белую дверь и сразу увидел большую двуспальную кровать, застланную голубым шелковым покрывалом с золотистыми ламбрекенами по канту. Над ней и на стенах были развешаны картины. Одну он узнал сразу – она иллюстрировала учебник литературы восьмого класса, «Боярыня Морозова». «Подделка, – промелькнуло в голове, – подлинник в музее».

Здесь не пахло, как в комнатах стариков, с которыми ему пришлось познакомиться за последние дни. Воздух был свежий, прозрачный и стерильный, словно в больнице. Возле окна стояло высокое лакированное трюмо, на нем аккуратно сложенные в ряд кластеры с таблетками, графин с водой и стакан из тонкого стекла. Егор бросил в безупречно чистое сверкающее амальгамой зеркало быстрый взгляд. На его лице разлилась бледность, он выглядел напуганным и всклокоченным.

Прозрачные миниатюрные шарики нитроглицерина, словно хрустальные, забавно сверкали в дневном свете. Егор схватил начатую пластинку с таблетками и побежал обратно. Не успел сделать и пары шагов, как спохватился и вернулся к трюмо. Из графина наполнил стакан водой. Горлышко тихо позвякивало в тишине комнат, ударяясь о стакан. Егор наполнил его до половины и пустился в обратный путь. Когда он вернулся, женщина уже сидела на кушетки рядом с журнальным столиком. Словно молельщица она сложила руки лодочкой перед лицом и, уперев большие пальцы в подбородок, прикрывала нос. Скорбный взгляд ее был устремлен в пол.

– Вот, – Егор протянул вдове таблетки и стакан.

– Поставьте на стол, – приглушенным тихим, почти шепчущим голосом произнесла она, не глядя на Егора.

– Да бросьте вы, – громко с негодованием произнес Егор. Вдова медленно опустила руки и посмотрела на него в упор, стараясь вернуть себе утерянные позиции, изгнать слабость и вновь воззриться с высоты птичьего полета. – Боитесь заразиться? – Егор со стуком поставил стакан на столик и бросил кластер. Таблетки тихо стукнули в пластиковые капсулы, проскользили по лакированной поверхности и остановилась у края стола. Он не стал дожидаться испепеляющего взгляда и выгибания губ. Быстро шагнул к двери, распахнул ее, затем вспомнил, зачем приходил. Вернулся, молча, положил на стол извещение об отправке телеграммы, после чего выскочил на лестничную площадку. Он кипел от злости к старухе, которая даже при смерти корчит из себя высокосветскую льдину.

«Что же за команду скелетов подсунул мне Червяк, – Егор хлопнул кованой калиткой в аккуратный дворик. Неужели все старики такие? Нет, он специально подбирал кадры, чтобы они свели меня с ума, чтобы затем меня вышибли из пожарки. Вот, гад». Он сходу наступил в серую лужу, забрызгал брюки. Чертыхаясь, неуклюже высоко, задирая ноги, выбрался на асфальт. Ему все меньше нравилась всученная работа. Он уже терпеть не мог пожилых людей с их брюзжанием, запахами и экивоками.

Ветра не было, но воздух, пропитанный сыростью, пробирал до костей. Хотелось в теплое место, где весело и где пиво. Повинуясь своим желаниям, Егор направился в бильярдную «Луза», что на Стрельникова – полутемное помещение, напоминающее грот с зеленносуконными столами, с низкими плафонами. Бахрома по краям абажуров придавала аристократизма и возвращала в дореволюционные времена.

Барную стойку у торцевой стены драила уборщица в синем халате. Крепкий бармен в белой рубахе с закатанными рукавами и расстегнутым воротничком протирал стакан и смотрел его на свет. Здесь было и тепло, и пиво, только невесело. Егор ни разу не был здесь в такое раннее время и пустая бильярдная вызвала в нем некое сожаление. «Хотя бы занятый один стол». В ушах сразу возник костяной удар тяжелых шаров, а перед глазами разбегающаяся по зеленому полю стая белых шаров-кроликов.

Задержавшись в нерешительности на несколько секунд у порога в пустой зал, он шагнул в полумрак. «Одна партия в «пирамиду», одна кружка «крюгера» и я снова на коне». Бармен наполнил кружку доверху. Егор шел к освещенному столу, словно к сцене. Воздушная пена над кружкой заманчиво колыхалась. В углу у столика он сделал несколько больших глотков, отдышавшись, поставил кружку, и принялся из коробки выкладывать на зеленое сукно шары.

Одному играть это совсем не то, что вдвоем. Не тот интерес. Но Егору было достаточно, что вкус пива приятен, что в тепле, что стены бильярдной защищают от расквасившегося, промозглого дня, что не видит «мумий» из палеонтологического музея Паршина.

Егор установил пирамиду из шаров, выбрал кий, и прежде чем сделать удар, в очередной раз глотнул из кружки, опорожнив ее до половины. Облизал губы, вложил кий в ложбинку между пальцев, прицелился, оттянул руку назад для удара, и в последний момент, когда уже готов был стукнуть, произошло что-то невероятное. Белые блестящие шары начали искривляться. На них появлялись черные линии. Кий вскользь, с щелчком врезался в деформированный биток.

В недоумении Егор медленно выпрямился и посмотрел на вяло раскатывающуюся пирамиду. Брови сошлись к переносице, мысли смущенно толклись, он не знал, что думать. Однако все шары были исключительно одинаковы цвета – слоновой кости и исключительно круглые. Он обошел стол и взял один в руку. Повертел, потер пальцем, не заметив изъяна, вернул на место. Обернулся и с подозрением посмотрел на пиво. Шагнул к столику и сделал пару глотков. С минуту пробовал, растирая остатки языком о небо, прислушивался к послевкусию. «Да нет. Пиво в порядке». Уверенно сделал пару больших глотков, облизал пенку с верхней губы, подошел к столу и мелком натер кончик кия. Взглядом бывалого осмотрел стол, отметил продавленные дорожки вдоль борта и потертое, но без дыр сукно. Погладил дужку лузы, обитую кожей, и остановился на шарах, сиротливо сгрудившихся в центре стола. Показалось, что они его боятся. Кием Егор подкатил к себе биток, рукой поставил на удобную позицию. Вложил между пальцев кий, наклонился и некоторое время целился. Отвел руку назад и затем резко ударил. Перед столкновением с другим шаром биток немного подпрыгнул, словно наскочил на монету. Егор выпрямился, сердце беспокойно екнуло. Биток ударился о шестерку и отскочил вправо. Он катился неровно, так если бы в нем были отверстия и выпуклости.

Под желтым светом плафона Егору показалось, что биток ему подмигивает. На желтоватой поверхности мелькал глаз. А когда шар остановился, то Егор рассмотрел на нем лицо. Оно было не нарисованным, а выпуклым, так словно миниатюрную человеческую маску натянули на шар.

В костяной карикатуре Егор угадал улыбающегося Хазина, а тот шар, который он задел, превратился в Стеллу Аркадьевну. Пожилая дама смотрела на него коварным соблазнительным взглядом. Рядом шар приобрел очертания Алексеева, гнущего в неудовольствие бровь. С Алексеевым круглился Червяков. Егор заметил, что все шары на столе приобрели человеческие лица. И все они смотрели на него. Многие узнавал сразу, но были и такие, из-за которых приходилось напрягать память и вглядываться. Тихий страх скулил где-то в подсознании и грозил сорваться в вой ужаса.

Егор бросил на стол кий, подбежал к барной стойке, швырнул на еще влажный пластик мятую сотню, схватил с вешалки куртку и выскочил на улицу. У выхода его поджидало рыбье брюхо. Хвост медленно гипнотически ходил влево, вправо, плавники рисовали восьмерки. Егор мельком взглянул на рыбу, словно убедиться, что она на месте. Сердце гулко колотило в груди. Он на ходу натянул куртку, и быстро зашагал по тротуару, не замечая луж.

– Что же это такое? – шептал он, безуспешно пытаясь трясущимися пальцами вытащить из пачки сигарету, – все, все, надо завязывать. К чертям собачьим. – Так и не достав сигарету, он спрятал пачку обратно в карман. Перед глазами все еще стоял бильярдный стол, усеянный костяными рожами. Сердце не успокаивалось, мысли рвались, склеивались, создавали уродливые гибриды, снова рвались. Он не мог сосредоточиться. Ноги сами несли по сырым улицам. Старый обветшалый городок, с приземистыми домишками, резными наличниками, казавшийся с детства уютным, своим, вдруг угрожающе навис над Егором. Дома вдоль улицы выгнулись подобно чудищам над кроваткой ребенка, вздернув вверх когтистые лапы. Осень снова закралась в душу, дунула зябью, обволокла сыростью.

Егор шел, пока ноги не вынесли к знакомой покосившейся калитке, с накинутым ободом от детской коляски на штакетину. Он обернулся в растерянности. Две бабки в платках стояли у забора соседнего дома и о чем-то разговаривали, периодически взглядывая на Егора. Он медлил, собирался с мыслями, и решал, стоит ли заходить. Наконец, стащил обод со штакетины, приподнял хлипкую калитку, с тихим скрипом распахнул ее и зашагал по доскам, под которыми хлюпала вода.

– Здесь я! – услышал он окрик Богдана, – здорово, ухарь! Таксист, припадая на протезе и взбрыкивая, вышел из сарая. В руке он держал полено. – Видал, Егорка? – Богдан махнул деревяшкой, – моя новая нога. Выточу себе кеглю, как фронтовик Фадеич и вперед на мины.

– Здорово, – хмуро отозвался Егор. – Сказали скоро не ждать? – попробовал угадать.

– Так точно. Дьявол, их побери, кондебоберы пересохшие. Почтариха принесла ответ, поставили меня на очередь, ходуля будет готова к апрелю. Как тебе такое?

– Нездорово. Слушай, я тут узнавал, тебе должны были дать сразу два протеза, как раз на такой случай. Ну, когда один сломается, на другой перестегиваешься.

– Черта с два, они должны были мне дать, – зло рявкнул Богдан. – Этот еле выпросил. Бросили, как кость. Ну их, давай заходи. Чефира дернем. Хотя стой, давай баки в сарай сперва закатим.

Они по очереди опрокинули два пластиковых бака доверху наполненных дождевой стылой водой, вылили ее и закатили в полутемный сарай. Егор заметил, что по левой стене в три яруса тянутся грубо сработанные клети. Все они были пустые, но по остаткам жухлой травы, соломы и поилок догадался, что там раньше держали кроликов.

– Таблетки принес? – спросил Богдан, поднимаясь приставными шагами по крыльцу. Егор остановился и наморщил лоб.

– Забыл, кандибобер? – Богдан усмехнулся. – Бог с ними. Мне Воронючка, ну соседка, что вона напротив калитка со звездой, травку дала настоянную. Сегодня пробовать буду. – Богдан хитро подмигнул Егору и распахнул дверь, – проходи кондебобер фортовый. Что-то ты сегодня молчаливый какой-то? Командиры вдули?

– Настроения просто нет. Погода дрянь, старухи выпендриваются, скоро в могилу, все мадамов из себя корчат…. – Егор осекся и покосился на Богдана. Тот не обращая внимания на скользкое слово, шел тяжело хромая через терраску, постукивая колодкой по деревянному полу.

– А тебе все не спится? – спросил Егор.

– Да-а-а, – скрипуче протянул Богдан, – полночи ворочался, раньше шум в ушах слышался теперь писк какой-то и сны редко стал видеться. И то ерунда какая-то. Забыли девчули дорогу в мои бреди. Забыли, – он хихикнул. – Все дедовское какое-то… То один в тоске шлындаюсь по улицам. Все знакомые и близкие померли, чужие кругом, никого не знаю. Ага, и такая тоска накатывает, хоть вой. Так одиноко… То чернота, как в бездонной шахте.

– Давно мучаешься?

– Да недельки две будет. Кондебобер с ним, заходи, чая глотнем. А если хочешь, для бодрости и настоячки, а? Хороша рябиновая.

– Нет, спасибо, в другой раз. – Егор остановился перед входной дверью. – Я, наверное, вообще в другой раз зайду.

Богдан оглянулся и посмотрел на Егора, – какого рожна тогда приперся?

– Так, мимо шел, вспомнил про твои бочки…

– Бреши. Тебя, что подружка бросила?

– Типа того, – Егор криво усмехнулся. Он устыдился своего вранья, а больше того, что в глазах старика блеснуло недоверие.

– Ладно, до встречи, Богдан, на днях заскочу и таблетки тебе куплю. В этот раз точно куплю. – Он развернулся и зашагал по хлюпающим доскам.

– Бывай, если, что…

– Да, конечно, – не оборачиваясь, буркнул Егор. Весь мир казался ему неуютным, враждебным. Чувствовал себя, словно голым очутился в стоге сена. Сухая трава колется, липнет к телу, от пыли и пыльцы спазм стягивает горло.

Он шел проселочной неровной дорогой, мимо покосившихся столбов и бревенчатых изб. Голову наполняла какая-то бессмыслица, словно под черепной коробкой возились сотни тысяч насекомых. Над головой на фоне серого неба плыло белое брюхо. Плавники шевелились, загребая невидимые воды. «Пошло все в далину, надо с этим завязывать», – думал Егор. Он собственно, не совсем понимая, с чем именно завязывать, но чувствовал, что что-то надо менять.

В автобусе он ехал, уставившись в окно, ничего не замечая. Его, словно толкнул кто, очнулся на нужной остановке. Выскочил через раскрывшуюся с шипением дверь на «Заречной» и пошел по тропинке к сосне, которая высилась возле колодца.

На крыльце, как всегда в качалке сидел завернутый в плед, Леонид Павлович. Бывший капитан смотрел в сторону сарая, который спрятался за корявыми яблонями в глубине сада.

– Добрый день, Леонид Павлович! – прокричал Егор, наклоняясь к старику. Тот не отозвался, продолжая «вколачивать» взгляд в почерневшие доски.

– Леонид Павлович? – Егор тронул старика за плечо.

– А-а!? Здрас…е, – бледные губы едва шелохнулись, из-под пледа выпала костяная рука. Егор пожал ее. Рука медленно уползла обратно. – Проходите, Маш до, – старик говорил, не поворачивая головы, словно его влажные бесцветные глаза были привязаны к старой постройке, увитой плющом, с зеленым мхом на шиферной крыше. Егор задержал взгляд на старике и подумал, как низенька дряхленькая Мария Афанасьевна перетаскивает его сюда. Если их поставить рядом, то она едва дотянет ему до груди. Попробовал представить, как она вытаскивает из кресла крепко засевшего, как топор в колоду, старика. Кресло падает и он вываливается. Она берет его под мышки, волочит по полу, а его сухие ороговевшие пятки стучат по половицам – стук, стук. И кажется Егору, что он видит след в досках, продранный пятками капитана.

Егор встряхнул головой, прогоняя наваждение, подошел к двери, вытер ноги о лысый коврик и постучал.

– Заходите, открыто, – сзади проскрипел старческий голос. Егор обернулся. Капитан сидел в прежней позе, устремив взгляд на сарай. Егор подождал, может капитан еще чего скажет и, не дождавшись, толкнул дверь. Нос уловил томный аромат яблок. Такой тонкий нежный прощальный поцелуй лета. Приятные воспоминания всколыхнули ряску памяти. В голове возникла картинка из детства, когда все мелочи, цвета, запахи подмечаются и откладываются в крепкую память. Егор вспомнил бабушкин дом, терраску, где она в корзинах хранила собранную антоновку и такой же волшебный аромат, от которого воздух становится сладким.

– Егорушка, – послышалось из-за двери в соседнюю комнату. Егору не нравилось, как его называла Мария Афанасьевна. Звучало, как Иванушка. Он все порывался сказать ей об этом, но как-то не решался. Мешала та доброта, которую она вкладывала, произнося его имя. – Здравствуй, дорогой, – придерживаясь за косяк, она переступила через порог. – Проходи, проходи, – мягко улыбаясь, ворковала пожилая женщина, – что-то ты мрачный какой-то? Случилось что? Ты заходи, не стой. Только вот о тебе вспоминала. Думаю, куда наш Егорушка запропастился? У Ленчика спрашиваю, что-то давно наш благодетель не появлялся. Не идет и не идет. Он кивает и говорит, да, да запропастился. Хочешь на кухню или здесь давай самовар поставлю. Я сегодня блинчики пекла… Дым коромыслом, фу-у-уф, – она махнула рукой, как бы разгоняя этот самый дым.

– Кажется, улетучился. Форточку открывала. Не чувствуется? – Егор мотнул головой. – Как, Егорушка, с вареньецем или с маслом, может с медком? А? Да не стой, раздевайся.

От этого квохтанья Егор почувствовал облегчение. Ощущение заботы, что кто-то о нем думает, оттянуло тревогу, взяло часть тяжести на себя. А когда в домашней суете растопили самовар, на столе появилась тарелка с горячими блинами, а в розетках багровое, просвечивающееся по краям, густое смородиновое варенье, он и вовсе думать забыл о видениях и страхах. Рыба исчезла.

Когда забулькало в жестяном брюхе, пожилая женщина разлила дымящийся кипяток по чашкам с крупными цветами на выпуклых боках. Заварила душистым чаем, одну поставила на поднос.

– Ленечка без сахара любит, – и понесла на крыльцо старику. Егор подумал, как повезло Леониду Павловичу, что у него такая замечательная жена. Совсем другое в доме для престарелых – сидеть киснуть в моче и ждать пока сменит пеленку неаккуратная нервная сестра, которая не знает чем кормить мужа, вернувшегося как всегда пьяным с работы. Чем заплатить за младшего в детский сад. И мечтает, чтобы ее больная мать поскорее уже умерла, чтобы продать ее дом -развалюху и рассчитаться с долгами.

В один из промозглых дождливых дней Егор застал Леонида Павловича не на крыльце, как обычно, а в зале у окна. Капитан сидел неподвижно в своей качалке под пледом и стеклянными глазами, как завороженный, смотрел сквозь кружевную занавеску в сад. Егору показалось, задерни окно плотными шторами, старик не заметит перемены. Тогда Егор впервые увидел Кешу и Раду. Два больших красивых, цветастых попугая сидели на шкафу и, наклонив головы, беззастенчиво разглядывали Егора. Одна птица вспорхнула и, совершив короткий перелет, приземлилась на плечо старика. Тот даже не моргнул. Она важно повертелась на плече, и Егор увидел, как она оставила лепешку на фланелевой застиранной рубашке. «Господи, – подумал Егор, – она нагадит ему на голову он и этого не заметит. Ну, к чертям собачьим такую старость».

– Пошел, пошел, лети к Раде. – Мария Афанасьевна замахала руками, прогоняя птицу с живой статуи. – От Игореши остались. Специально за ними в Читу ездил и клетку эту здоровую сам смастерил. Руками своими, сыночек мой. Любил он их сильно. Вот теперь нам по наследству досталось, – печально проговорила Мария Афанасьевна. «Значит эту клетищу не Паршин им впарил», – промелькнуло тогда в голове у Егора.

– Ну, вот, Ленчик, тоже чаю попьет, – бодро проговорила хозяйка, закрывая за собой дверь. – И не холодно ему… Так целыми днями и смотрит на сад. Что он там видит? Сад, как сад, каждый день один и тот же. А больше всего на сарай смотрит, словно ждет кого. Кто-то как будто к нему выйти должен. Архангел может, какой, – усмехнулась Мария Афанасьевна.

– А вы посмотрите, – Егор шумно отпил из блюдца и сморщился, обжегши язык.

– Да я и ключ не помню куда положила. Уже год не открываю. А если найду, так замок, поди, заржавел. Все равно не открою. Пускай уж стареет с нами вместе. Незачем его тревожить. Барахло всякое старое для огорода там. А какой нам теперь огород. Ноги еле передвигаем. Чап, чап по тропинке, – пожилая женщина печально махнула рукой.

Разгоряченный чаем, подкрепившийся блинами со смородиновым вареньем, обласканный вниманием и добротой Егор шагал по тропинке, оставляя на сырой земле следы. Он представил Марию Афанасьевну своей бабушкой или мамой и ему стало тепло. Он думал, «Наверное, хорошо, вот так возвращаться домой, а там тебя ждут и всегда рады, чай, блины. Воспиталкам в детдоме далеко до этой старушки. Она одним взглядом погладит и полечит. Тут он подумал про остальных своих подопечных. Какие они все разные. А ведь тоже молодыми были, не сразу ведь мумиями стали. Просто некоторые к старости душой скукоживаются, остается один концентрат, выпаренная соль. К примеру, эта Жанна – закостенелая карга. Зачем людей гнобить и принижать? Того и гляди от ненависти сама себя кусать начнет. Такое ощущение, что у нее родители извергами были, за малейшую провинность пороли и ставили на горох. В ней ничего живого не осталось. Неужели ей нравиться быть такой, лишать себя приятности общения, вот как с Марией Зинаидовной. И ей приятно и мне хорошо. Господи, как должно быть одиноко вдове в этих хоромах, среди картин и дорогой мебели?». К своему удивлению Егор что-то почувствовал, что-то шевельнулось к этой старой женщине. Он прислушался, и, кажется, это была жалость. Робкий росток. На миг он представил себя на ее месте: закованный в стальные кандалы самоистязания. И неважно, кто в этом виноват, получилось, как получилось. Вся обида на старую женщину куда-то делась, словно он увидел подпорки картонных фасадов и все понял.

От такого откровения Егор даже остановился. Захотелось зайти к ней. Открыть стальную холодную калитку, пройти семь шагов по мокрому булыжнику и позвонить в домофон. На раздраженное «Кто?» спросить, как она себя чувствует, и пожелать доброй ночи. Неважно, что она ответит, важно, что он это сделает. И может быть, она на мгновение поверит, или почувствует теплоту. Он сомневался, для кого в первую очередь это собирается сделать? Для себя или для нее?

Ночь опускалась на старый забайкальский городок, затерянный среди сопок и равнин, на берегу быстрой Шилки. Приземистые домишки, словно на привязи, озябшие мокрые дворняги, трясущиеся от холода, покорно сносили тяготы своего бытия, укрывая хозяев. Впереди на покосившемся столбе зажегся одинокий фонарь. Тусклый свет, придавленный тенью козырька, словно неприкаянный, раскачивался на ветру. Сырая трава мерцала в темноте, здоровые лужи покрылись зябкой рябью. Егор отворачивался, когда ветер прыскал в лицо моросью, словно чихал.

Простояв один на остановке полчаса, он так и не дождался автобуса. С сожалением понял, что придется идти пешком и отругал себя, за то, что засиделся у Коптевых.

Глава 5. В окружение призраков

Работягу можно узнать сразу. Он идет ссутулившись, с опущенными плечами, как бы придавленный, свесив голову, в куртке на размер больше, словно ее брали на вырост, с ничего не выражающим серым лицом, глядя себе под ноги. Идущий навстречу как раз был таким.

– Э, стоять мужик, – растянутые развязные слова, словно вылились из бутылки, – стоять сказал, – тип в кепке и обвислой кожаной куртке пытался делать интонации и угрожать голосом.

– Стой, курить, дай, тебе говорю.

– Отвяжись, – буркнул Егор, проходя мимо парня, который возможно выпил «мерзавчика» у рюмочной один, может с собутыльниками на пилораме, занюхав горькую свежими опилками, а может, наглотался с корешем за сараем.

Противно скребнув ногтями по плащевке, незнакомец схватил Егора за рукав.

– Стоять, сказал.

– Пошел ты, – процедил Егор и резко дернул плечом, высвобождая куртку, другой рукой толкнул мужика в грудь. Что-то обжигающее анестезирующее разлилось в груди, он ощутил противную вялость.

Тот упал, словно из-под него выдернули половик. Со всего роста плашмя спиной грохнулся на землю. Ударился затылком. Щелкнули челюсти, и кепка покатилась по мокрой траве, словно крышка с брошенного чайника.

Егор необорачиваясь шел дальше, сзади снова послышался пьяный голос.

– Я сказал, стоять, милейший! Егор сделал еще два шага и остановился. Совершенно незнакомый человек, возможно, сам того не ведая, запустил в него СЛОВО, как китобой гарпун в кита, которое потянуло за собой мохнатый канат из подозрений и догадок.

Егор обернулся и, всматриваясь в силуэт, ворочающийся в нескольких метрах позади, в свете блеклого фонаря на блестящей сырой траве, пошел назад. Его шаг был нетверд, он сомневался правильно ли поступает, потакая своим подозрениям, «мало ли кто может знать слово «милейший», это ведь никакой не пароль, невыдуманное, сложенное наугад из созвучных букв слово, тем более не иностранное. Пусть оно не в ходу, но и не забыто». С мутным нехорошим предчувствие он остановился над чертыхающимся мужчиной, который стоял на четвереньках и пытался поймать равновесие.

– Меня пиилица окигикала в лугах, – завыл незнакомец не поднимая головы. Егору словно молотом по голове влупили.

– Модест? – как-то жалобно спросил он, не узнавая своего голоса. В голове, словно кто помешал ложкой. Все мысли разом взметнулись и завертелись в беспорядочной пляске. Нелепость, невероятность ситуации выбивала из под ног почву. Закружилась голова. Руки сами схватили мужчину за плечо и грубо перевернули. Егор до последнего момента надеялся, даже умолял провидение, чтобы это был кто угодно только не… На него пьяным затуманенным взглядом смотрел Хазин. Веки медленно затягивали и открывали блестящие в свете фонаря глазные яблоки.

– Черт бы тебя побрал! – вскрикнул Егор. – Какого рожна ты здесь шляешься? – и осекся. На него словно накинули мокрую простыню. Внутри все похолодело. Он медленно перевел взгляд на ноги старика. Что-то внутри его головы зрело, готовое разорваться, и последствия этого могли быть непоправимыми.

– Курить дай, мужик, – откуда-то издалека послышался смазанный тягучий голос. Но это уже был другой голос, не принадлежащий Модесту.

– А-а? – Егор вновь сконцентрировался на лице человека, которого все еще держал за плечо. И это был уже не Хазин, а тот, кто и был с самого начала – пьяный работяга. Егор вновь почувствовал дуновение ветра. А до этого, все вокруг, словно застекленело, замерло в тревожном ожидании. Ничего не случилось, на этот раз бункер выдержал взрывную волну. Егор разжал закостенелые пальцы, выпрямился и пошел. Он не слышал пьяной ругани и угроз в свой адрес, не мог ухватить мысль, скользкими рыбамиона просачивались между пальцев, а большая плыла над головой, поблескивая из темноты белым брюхом. Егор мог определить только свое общее состояние, и оно было скверное. Предчувствие надвигающейся беды зрело. «Так, без паники. Надо пораскинуть мозгами, – пытался найти рациональное объяснение случившемуся Егор. – Что же это со мной твориться? Может, день не мой, бури какие или съел чего? – он нервно хихикнул, – может эта осень мерзкая? Нет, это водка, определенно водка. Надо завязывать. Все к чертям. Нет, это не водка, это все чертовы пердуны, мумии ходячие, меня за собой на тот свет тянут. Это все их влияние. Да. Трудно оставаться рядом с «мумиями» человеком. Эта ерунда началась как раз, когда с ними пересекся. Точно, тянут они меня за собой, пьют силы. Сколько там осталось? Месяц? Больше? Плевать, вытяну, а потом ищите меня». Тяжело дыша, Егор вышел на дорогу. Он не помнил, как здесь очутился. Десять минут, словно вырезали из жизни. Он осмотрелся и широким шагом пошел вдоль улицы Забайкальских партизан к центру города.

Ботинки блестели в тусклом свете редких фонарей, мокрые брючины перекрутились и прилипли к ноге. Ветер стих, где-то во дворе тоскливо завыла собака. На улице никого не было. Уже совсем стемнело. Дома «всматривались» в надвигающуюся ночь желтыми окнами. Мимо проехало несколько машин с включенными фарами.

– Парень, тебе куда? – сквозь рокот мотора и шелест покрышек по мокрому асфальту послышался хриплый густой бас.

– Я сам.

Не оборачиваясь, Егор махнул рукой, давая знак, чтобы тот проезжал мимо.

– Много не возьму, домой еду.

Егор не ответил.

– Как хочешь, топай кандебобером.

Мотор взревел и «копейка» со светящимися шашечками на крыше отъехала от тротуара. На мокром кузове растеклись блики от фонарей, за колесами потянулся фонтанчик из брызг. Тусклая подсветка освещала сырой номер, на котором вместо цифр, как положено черным по белому аккуратно было выведено «Богдан». Словно пораженный молнией, Егор остановился, впился взглядом в силуэт шофера. «Как я сразу не догадался?», – с удивлением и ощущением нереальности подумал он. Машина удалялась, и под очередным фонарем, осветившим салон «жигулей», Егор увидел повернутую на сто восемьдесят градусов голову Богдана. Таксист – инвалид смотрел на него. Даже показалось, что подмигнул. Неприятный мороз прошелся по спине, руки покрылись мурашками. Он уже не мог придумать оправданий, панический ужас вверг в оцепенение. Егор смотрел вслед тонущим в ночи двум огонькам, отбрасывающим красные стрелы на мокрый асфальт, и не мог отвести взгляда. В голове звучало, словно заевшая пластинка: «Кандебобером», «кандебобером».

В этот раз он не сразу сбросил оцепенение. Стоял и смотрел в сырую темноту, и все пытался понять. Тусклые фонари по дуге аркой очерчивали воображаемый тоннель. Егор не знал, сколько времени прошло, прежде чем мир ожил. В задумчивости он, наконец, сдвинулся с места и побрел по тротуару. Мысли кружили в беспорядке. Он не чувствовал себя целым. «Что это было?» – спрашивал у себя и не мог ответить. Он шел, а ответы так и не приходили в голову. Наконец, Егор решил сыграть под дурачка и спросил у себя, растягивая рот в идиотской ухмылке, «А правда ли был Богдана. Слышал ли его голос и видел ли этот номер?». Обмануть себя не удалось, вопрос вверг его в ужас. Егор встрепенулся, сунул руки в карманы куртки и широким шагом пошел домой.

Он торопится по пустынному парку, перебегает от одного островка света к другому. Под ногами шуршат листья, асфальт блестит от дождя. Пахнет тленом. Сырые ветви сплетаются вокруг желтых светляков в гнезда. В кустах крадется туман и чем глубже Егор заходит в парк, тем гуще становится дымка и выше поднимается к ветвям. Белое брюхо тут как тут, парит над головой, только плавники шевелятся сильнее, чем обычно. Едва не задевает деревья, изгибается. Отсвечивает, каким-то трупным светом. Сизое полупрозрачное облачко вырывается у Егора изо рта. Он замечает, как на границе света и тьмы шевелятся тени. Они тащатся за ним, перебегают от дерева к дереву. Осторожно и беззвучно. Егор не может различить, кто прячется во мраке, но чувствует, что это не к добру. Одна тень отделилась от черноты, словно густая капля чернила с кончика пера. Егор замечает, вздрагивает и поворачивает голову. Скрючившись вопросительным знаком в своем строгом сером платье, с тугим пучком на затылке, босиком, задирая колени, поджав к груди руки, как кролик, пожилая женщина то ли бежит, то ли скачет на месте. «Господи, – думает Егор, – как же она без костыля». Заметила, что слишком вышла на свет, ныряет в темноту. С другой стороны за кустами шуршит листва, шорох не прекращается, как будто кто-то идет в нескольких метрах от него там, в слепой черноте. Егор вспоминает, что этот шорох слышит давно, как только оказался в парке, только он был тише, а сейчас он приблизился. В какой-то момент замечает странный согбенный силуэт, похоже, кто-то тащит за спиной рюкзак, свет едва успевает коснуться контура. Из рюкзака торчат ноги. Силуэт снова исчезает во тьме. «Кокушкин!?», – в трепетном ужасе думает Егор и замечает, что не идет, а уже бежит. Шорохи не отстают, не отстают ни на шаг, они движутся за ним, как привязанные. И Егор понимает, что от них не убежать. Они только ждут, когда он окажется в темноте, когда расстояние между фонарями будет достаточным, чтобы тени с обеих сторон дорожки сомкнулась. Омертвевшие деревья тянуться к нему своими корявыми сучковатыми ветками, чтобы сцапать и уволочь под мокрую землю. Страх противной слабостью разливается по телу, ноги отказываются слушать. Кажется, что ветви удлиняются, их становится больше, все сильнее черкают лучистые фонари, света становится меньше. Впереди у дальнего фонаря в пучке болезненно-желтого света, прямо под воронкой плафона, на четвереньках стоит тощий человек и нюхает бордюр. Он замечает приблизившегося Егора и быстро исчезает в темноте. Мелькают длинные, как у крысы усы. «Сивков», – в голове Егора взрывается жуткая догадка, и он на мгновение пораженный останавливается. Затем снова торопится. В окружении призраков пересекает парк, превратившийся в дремучий лес. Деревьям нет конца. Егор задыхается, хрипы вырываются из легких. Холодный воздух обжигает горло. Сердце бухает в груди и перекрывает звук шагов. Гигантская рыба, вернее ее брюхо гребет плавниками по воздуху. Она опустилась низко и видна ее чешуя. Тускло поблескивает в свете фонарей. Тело величественно изгибается. Легкие завихрения тумана остаются за ней. Сердце все сильнее стучит в ушах и в груди. Кажется, весь мир содрогается под его молотом.

Егор бежит по темной улице, а шорох тянется за ним, как шлейф из опавших листьев. Наконец, парк закончился. Егор словно вынырнул из глубины в другой мир. Он это почувствовал явственно, всем телом. Желтые оконца, задернутые занавесками, равнодушно взирали на припозднившегося путника. Двухэтажные, трехэтажные приземистые мещанские дома с двускатными железными крышами, чердаками и трубами черными силуэтами пропечатались на темном беззвездном небе. На этой улице фонарей нет.

Егор споткнулся о нижнюю ступень крыльца, выступающую на тротуар. Чтобы удержать равновесие, сделал большой шаг, согнулся и взмахнул руками. Послышался плеск – наступил в лужу. Большими шагами, задирая ноги, как цапля, подался влево. Восприятие путалось, казалось, что все с ним происходит не на самом деле. Полусон, полуявь, он не доверял ощущениям. Мир казался зыбким, в любую секунду способный трансформироваться в иную реальность. Егора немного повело, желтые глаза домов качнулись.

В кармане куртки зазвонил телефон: «Нету на почте у них ямщика, значит нам туда дорога…». Из всего происходящего только громкая мелодия «Агаты Кристи», которую Егор установил на вызов месяц назад, казалась чем-то настоящим. Он торопливо полез в карман, пальцы зашарили внутри, но им попадалось все кроме телефона: ключи, зажигалка, несколько саморезов, помятая пачка жвачки, спичка. Тем временем динамик надрывался «… облака в небо спрятались, звезды пьяные смотрят вниз…». Егор не сразу вспомнил, что в углу кармана дырка, которую он все никак не зачинит. «Черные сказки, белые сны на ночь поют нам большие деревья…». Большой и указательный палец протолкнулись в брешь. Левой рукой снизу через подкладку Егор нащупал гладкий корпус телефона и вложил в три протиснувшихся пальца. «А ночью по лесу идет сатана и собирает свежие души». Ухватил мобильник, дернул. Боялся, что связь в любой момент прервется и спасительная нить лопнет. Уткнувшись в ткань, телефон выскользнул из пальцев. «Новую кровь получила она и тебя она получит, и тебя она получит». Вспыхнувшая злоба заставила Егора с остервенением снова левой рукой схватить телефон, пальцам правой разорвать подкладку и просунуть пятерню. Уверенно обхватив мобильник, с сильным желанием раздавить его он дернул руку вверх. Долю секунды подкладка сопротивлялась, послышался треск ткани и Егор, наконец, достал старую «Нокиа». Прикусив от злости язык, продолжая стискивать телефон, нажал на кнопку соединения. Прижал к уху:

– Алло, – пересохшие губы с трудом разлепились. Егор не узнал свой голос. Он звучал надтреснуто, сухо.

В динамике слышалась приглушенная музыка, голоса, хохот. – Алло! Алло! – Ему никто не отвечает. Егор подумал, что кто-то случайно набрал его номер и вовсе не желает с ним говорить. Телефон так и будет, пока не кончатся батареи подслушивать и транслировать ему в ухо другую неразборчивую жизнь. Отчаянно захотелось услышать человеческий голос, обращенный к нему, вцепиться в него, увериться, что он не последний живой в этой тьме – тьмущей с пустыми домами, населенной призраками. Веселые голоса, доносившиеся неизвестно откуда, может и не из этого города вовсе, приободряли, казалось там свет и веселье.

– Егор, здорово! – послышалось в самое ухо.

– Миха, ты? – Егор вовсе не узнал голос, он сказал наобум, первое имя, которое пришло в голову. Голос звучал чужим, ненастоящим, словно и вовсе не принадлежал человеку.

– Ну, а кто? Давай подгребай ко мне. Мы тут: я, Михеич, Вован, Стасик. Сейчас Колян подвалит, пиво квасим. Мимо палатки будешь проходить, возьми сигарет. Стас, – голос стал тише, – тебе каких? Сейчас Егор подойдет, он купит. – «Кэмэл», – послышался другой голос. – «Кэмэла» пачку возьми и все. Пивасик есть.

– Хорошо, – Егор шумно сглотнул. – Сейчас буду.

– Давай, старичок, жду.

– Лады, – В трубке послышались гудки, а Егор все продолжал прижимать ее к уху. Наконец, поняв, что больше ничего не дождется, медленно опустил руку и огляделся. В нем росла уверенность, что призраков больше не появится. Декорации остались прежними, менялась атмосфера и настроение. Свет в окнах стал ярче, стекла прозрачнее, слух улавливал тихие отголоски жизни за полуметровыми стенами. Отрывки разговоров, голоса дикторов из приемников, ритмичная музыка откуда-то из-за домов, далекий гул машин, звон посуды. Из форточки первого этажа на тротуар, кувыркаясь, полетел окурок. Егор заметил на узком балкончике темную фигуру. Человек стоял неподвижно, прислонившись к стене, и явно наблюдал за ним. Из-за поворота тремястами метрами дальше выехала машина и ослепила его фарами. Сбросив оцепенение, жмурясь, Егор зашагал по тротуару. Левая нога промокла, он все-таки черпнул холодной воды из лужи, но заметил это только сейчас.

Они пили, курили и ржали, как полковые жеребцы. Скабрезничали, рассказывали про женщин, снова пили и снова курили. Казалось, кто похабнее себя ведет и говорит, тот круче. «Черт побери, – думал Егор, – дались мне эти старики, старухи. Надо возвращаться скорее в пожарку, не то с мумиями весь кончусь. Вот где жизнь, вот где люди. С ними я не стухну и мхом не покроюсь. Надо отвязываться от дедков и бабусек, и чем быстрее, тем лучше. Главное не залететь. Не дать повода Червяку с Маркровной кляузничать на меня Алексееву. А может к психиатру с пузырем подкатить? Хотя нет, он не возьмет. Взгляд у него, сволочной, бляха муха. За это же и вздрючит. Да и вообще, незачем перед ним унижаться. Еще месяц и баста. Хватит с меня. А то, кажись, уже к земле пригибать стало».

– Как там твое старичье? – по плечу хлопнул Женька, – дай сигаретку.

– Замучили они меня, – Егор достал пачку. – Свихнусь скоро. Никогда бы не подумал, что с ними так сложно.

– Сколько тебе еще париться?

– Месяц.

– Вот это да. – Женька присвистнул и мотнул головой. – Ты держись. Главный место за тобой держит. Этот придурок Алексеев все мутит. Я тут слышал Муслимов по телефону с ним балакал. Спрашивал, нельзя ли тебя пораньше из ссылки дернуть.

– И что? – у Егора в груди шевельнулась надежда.

– Говорит, пожарных мало, случись три пожара одновременно и тушить некому будет. Говорит, город сгореть может. Я так понял, тот уперся. Из разговора догадался, точно ничего не слышал, сам понимаешь. Говорит твой психиатр, типа, что на одном Нагибине пожарка держится? Главный сказал, в том числе и на нем. Короче, недовольный он был. Сказал, что в случае чего ответственность ляжет на него, ну, сам понимаешь на Алексеева.

Козуб замолчал, затянулся и выпустил облако дыма.

– А дальше что?

– Да ничего. Муслим трубу бросил. Я пошел в дежурку. Да, ты, старик, не дрейфь, потерпи малость и все встанет на свои места. Парни тебя ждут, никто слова не сказал, когда бабку привалило. На твоем месте никто бы не полез. Слишком много огня, весь потолок горел, балки горели, пол горел, все горело. Если чего, не вини себя.

– Я и не виню. – Егор лукавил. С некоторых пор его глодало сомнение. Все задавался вопросом, хватило бы ему тех секунд, что он пялился на сгорающую заживо старуху, чтобы спасти ее. И все больше склонялся к мнению, что, наверное, да.

– Мы с Толяном поговорили, сам понимаешь, объяснили что почем, Женька склонил голову, прищурил по ухарски глаз и пыхнул дымом.

– С ним до сих пор никто в смену не хочет вставать. Это ведь, по сути, из-за него тебя хапнули. Кто его за язык тянул, кто просил писать в рапорте, что ты вступорился. Ты ведь не вступорился, ты просто принимал решение. Так ведь? С любым может случиться, что теперь? Стукач это плохо. Не верю я ему. Сколько раз с тобой тушили, ты все делал как надо, а тут вдруг вступорился. С чего бы это. Кто Толяну поверит? Ну, если только Алексеев. Сдается мне, что у него интерес какой-то есть. Может, как у ментов, палки зарабатывает? Спускают ему сверху по разнорядке в год пятерых в дурку сплавить. Им ведь как? Чем больше больных, тем больше бабок. За каждого с бюджета отстегивают, сам понимаешь.

– Да брось ты, – отмахнулся Егор, сделал последнюю тяжку и затушил бычок в банке.

– Чего брось, знаешь, они за деньги маму родную того…, продадут. Мне кент один рассказывал, как они в дурке тырили продукты у больных и деньги отнимали, а еще, говорит, спеленают в смирительную рубашку, привяжут к кровати, вставят между пальцев ног бумажки…

– Ага, и поджигают, – ухмыляясь, продолжил Егор.

– А ты откуда знаешь?

– Да об этом все знают. Кто про армию такое рассказывает, кто про тюрягу, а тебе вон, про дурку завернули. Фигня все это.

– Думаешь?

– Точно.

– Ну, фигня, так фигня, пошли, харе мерзнуть.

Женька выбросил бычок и они вернулись в теплую светлую прокуренную комнату, наполненную пивным ароматом, разговорами и хохотом. Каждый из присутствующих считал своим долгом подойти к Егору и сказать что все, в том числе, и он его в случившемся не винит. Самый пьяный Кучер Вовка так три раза подошел к Егору. После очередного бокала с полоской пенных усиков, едва выговаривая слова, он мамой клялся, что Егор лучший пожарник на всю Читинскую область, а стукачу Толику – Газику завтра все зубы пересчитает. Под конец пьянки Егор на все сто уверился, что он жертва грязного поклепа, ему не в чем себя упрекать и даже наоборот проявил выдержку и хладнокровие – не ринулся в пламень и не погиб.

В половине второго Егор ввалился в квартиру. В коридоре сбросил ботинки, накинул куртку на крючок, прошел в комнату и завалился на промятый диван. Нашарил под головой пульт, не глядя включил телевизор, и под веселое щебетание ведущей музыкального канала заснул. В эту ночь кошмары его не мучили. Он вообще не видел снов, и это было хорошо. Проснувшись с разламывающейся головой, слабостью в теле, отравленный алкоголем он решил, что лучшее лекарство от сумасшествия и бредней это пиво. А раньше не получалось потому, что пил мало. Но теперь-то он знает, как избавится от растягивающейся с дымящимися волосами старухи – он утопит ее в «балтике».

Глава 6. Ссора

На работу Егор опоздал. С дурным предчувствием, с компостной кучей в желудке, с раскалывающейся головой (таблетка «спазмалгона» еще не начала действовать) с видом нашкодившего школьника, он приоткрыл входную дверь. Осмотрелся и воришкой проскользнул в контору. Хотел незаметно прокрасться мимо двери Червякова в «теточную». Взять у Изотовой бумаги, деньги и испариться, словно его и не было. План почти удался. С ощущением, что все намази, он вошел в бухгалтерию, расправил плечи. Его крадущаяся поступь сделалась твердой. Он набрал воздуха, открыл рот, намереваясь поздороваться, как вдруг, его взгляд наскочил на Тамару Сергеевну. Секретарша, наклонившись над столом, стояла у окна и искала что-то в картотеке. Она подняла голову и через очки посмотрела на Егора. В разрезе ее блузки виднелась впадина между двух массивных виноградин и кружевной край белого бюстгальтера. Не выпрямляясь, она сказала, – Нагибин, зайди к Альберту Яковлевичу. – Егор разом забыл думать о виноградинах, о кружевах и почему секретарша продолжает стоять в позе, демонстрируя ему грудь. Он представил раскрасневшееся детское лицо Червякова, мокрые волосины размазанные по розовому лбу, словно он только что разгрузил грузовик с гуманитаркой, его блеющий голосок.

– Здрас-с-сте, – Егор поприветствовал женщин, развернулся и пошел в кабинет зам начальника.

Он тихо постучал в дверь и вошел. -… последние разнеси. – Червяков замолчал и метнул на Егора испуганно-растерянный взгляд. Взял со стола пакет с чем-то выпуклым и убрал под стол. Но прежде чем предмет скрылся, Егору удалось разглядеть на просвет черные линии, напоминающие спицы. Паршин был здесь. Он обернулся, на его лице проступило раздражение. – Стучаться надо, Егорыч.

– Я стучался.

Они переглянулись. Было очевидным, что Егор помешал их разговору, они это и не скрывали. Паршин демонстративно отвернулся. Червяков засопел, нахмурил брови и откинулся на спинку кресла. – Чего надо, Нагибин?

– Звали?

– Зайди позже.

– Может, я уже дела делать пойду.

– Давай, иди уже, – в голосе зам начальника читалась насмешка и пренебрежение.

Егор развернулся, подумал, что остался всего месяц, как-нибудь перекантуется. Может за делами и суетой его проступок останется незаметным и звонок к Алексееву останется только в его голове.

– И подумай, как оправдываться будешь за опоздание. Объяснительную мне вечером на стол.

Егора внутри словно ковырнули. Он развернулся, открыл рот, еще не зная, что скажет, но точно не извинение.

– Все, иди, не мешай нам решать производственные вопросы.

Егор снова вспомнил о жертве которую должен принести, ничего не поделаешь, молча вышел, и закрыл дверь. «Вот дерьмо», – думал он, возвращаясь в «теточную». Женщины сидели за столом Изотовой, пили чай, ломали шоколад и слушали Изотову. Тамара Сергеевна перестала копаться в картотеке. Подбоченись, с бумагами в правой руке слушала сплетни.

– Ирина Федоровна, – Егор приблизился к женщинам, – для меня есть что-нибудь? Вроде Сивков был, помню, мы ему задолжали копию за прошлый месяц по коммуналке и вы вроде хотели еще ему передать распечатку по новым ставкам на электричество.

– Егор…, – Данилкина обернулась. Минуту сверлила его взглядом, потом встала и быстрым шагом подошла к столу. – Надо раньше приходить. Татьяна Михайловна подождите, не рассказывайте я сейчас, – она встала, демонстративно негодующе скребанув стулом по полу. Уперла подбородок, так, что их вылезло сразу три, и скосив глаза вниз, осмотрела блузку на груди, встряхнула. Проходя мимо Егора отпрянула, – от тебя разит, как от…сапожника. Жвачку хоть пожуй, Егор. С людьми ведь работаешь.

Она подошла к столу выдвинула верхний ящик. Всем видом, каждым движением показывая, как ей это неприятно она достала бумажную папку, подписанную в верхнем правом углу «Сивков Ю.А.». Выудила из нее нужные бумаги и, воротя нос, протянула Егору. – Там второй лист, на нем список, не забудь дедушке продуктов купить. «Она ни разу не была у Сивкова, – промелькнула в голове Егора, – какой он к черту дедушка. И у остальных вряд ли была. Сидит здесь…», – он обвел взглядом женщин у стола Изотовой, – они все здесь сидят безвылазно. По старикам ходим я, Паршин и Варвара. А эти клуши только зады наедают».

Все в тягостном молчании недовольно захлюпали чаем. Егору показалось, что дамы это делали специально, таким образом, выражая свое презрение. «Что-то ангелы поют такими злыми голосами…», – вспомнил Егор слова песни Высоцкого.

Обозленный он покину соцзащиту. «Плевать, – думал Егор, спускаясь по лестнице. Рука скользила по мокрым перилам, сгоняя струйки воды. – Плевать на них хотел. Месяц, тридцать дней и гуляй рванина. Я им еще выскажу. Достанется у меня лысому уродцу и этой жабе с бородавкой».

Срезая путь, он шел тропинкой вдоль покосившегося деревянного забора. Жухлая трава дрожала капельками дождя, черная пропитанная влагой земля расползалась под подошвами. Егор шел рядом с дорожкой изрытой следами и мутными лужицами. На кочке нога поехала в сторону, оставляя за собой гладкий жирный след. Егор дернулся, махнул руками и попытался вывернуться. Он упал на колено в сырую траву. Боли не почувствовал. Приземлился мягко, словно на мат. Брючина сразу же пропиталась холодной влагой. Правой пятерней вляпался в самую грязь. Край рукава оказался изгвазданным черной кашицей.

– Черт, – выругался Егор. Поднялся, отвел в сторону испачканную руку, осмотрел себя. Взгляд остановился на левом колене. Полушерстяные черные брюки были испорчены: мокрое пятно диаметром десять сантиметров разбавляла серо-коричневая грязь.

Матюкаясь, Егор выдрал пучок сырой травы, обтер руку и рукав куртки. Грязь легко сошла с плащевки, оставив едва заметный мутный след. Наклонился и еще раз пристально осмотрел грязное пятно на брюках. Вырвал новый клок и попытался легкими движениями смахнуть грязевые комочки – только размазал. Ругаясь, периодически осматривая мокрые брюки, прикидывая, насколько заметно пятно со стороны, Егор вышел в переулок, свернул направо на тротуар. Узкая полоска, где и двоим разойтись тесно, с выбоинами и лужами тянулась неровной лентой вдоль красного фасада двухэтажного дома старой постройки. Первый этаж из узкого пережженного кирпича держал на своих коренастых плечах второй деревянный. Две перекошенные двери подъездов с массивными петлями, медными ручками выходили прямо на тротуар. Краска на полотнах потрескалась, словно эрозия почвы, и если присмотреться, можно было увидеть с десяток слоев, которые были нанесены в разные времена при разных хозяевах. Посеревшие водостоки из оцинковки крепились к стене вбитыми в швы железными рогатинами в виде вил с загнутыми концами. Ржавая проволока, намотанная на них, удерживала железные сливы.

Егор не раз бывал в мещанских домах дореволюционной постройки. В старом провинциальном городке, где нового почти ничего не строилось, они попадались часто. Приземистые и неказистые с низкими потолками, толстыми стенами и маленькими оконцами они быстро протапливались и удерживали тепло, что немаловажно во время затяжной забайкальской зимы.

Продолжая фасад, к торцу дома прилепились деревянные ворота с навесом. Они просели, вросли в землю. Кованые длинные накладки покрылись ржавчиной. Из отверстий для болтов торчало по нескольку ржавых гвоздей. Через ворота раньше выводили лошадей и подводы. Теперь ими не пользовались. С другой стороны улицы напротив, стоял похожий дом, только оштукатуренный. Песчано-цементное покрытие местами пошло трещинами, а на углу и у цоколя вовсе обвалилось. Сквозь дыры виднелась неаккуратная кирпичная кладка. Выпирающие ребра кровли тянулись параллельно в полуметре друг от друга. Через промежутки листы соединялись внутренними поперечными швами, отчего крыша, казалась, сшитой из заплат. Почерневшие обвалившиеся оголовками двух кирпичных труб венчали скособоченные железные дождевики.

В сером осеннем дне все эти гнетущие детали, напоминающие о старости и разложении, сами лезли в глаза. Раньше Егор как-то не замечал это убожество. Городок казался уютным и приветливым, как старенькая бабушка в самобытном сарафане и платочке. Нынешняя осень какая-то особенная: неуютная, сырая, мерзкая, промозглая, нагоняла тоску и вгоняла в депрессию. Он не мог припомнить, чтобы раньше было столько дождей и луж, грязи и такого холодного злого ветра.

Утопив голову в плечи, отворачиваясь от пронизывающего ветра, Егор прошел вдоль облезлого забора и ступил на деревянный помост с навесом. Удары каблуков по обтертым доскам гулким эхом убегали вперед. Навстречу шел сутулый мужчина в очках, в пальто, с портфелем в правой руке. Отголоски их шагов встретились и переплелись. Их мерные шаги застучали беспорядочной дробью, словно скучающее эхо встретило собрата и как у собачонок, их хвостики затряслись в радостном танце.

Егор не стал уступать дорогу или как-то попытаться разойтись. Обозленный, с неприятными ощущениями в животе, тяжелой головой он шел напрямик. Мужчина старше лет на двадцать, низкого роста, развернул немного корпус, пропуская его. Если бы Егор сделал так же, то они бы разошлись. С ходу Егор врезался плечом в плечо мужчины. Того отбросило в сторону и чтобы не испачкаться, он выставил руку и уперся в грязные доски. Егора от столкновения немного развернуло. Он был тяжелее и поэтому едва сбился с шага. Не оборачиваясь и, тем более не извиняясь он шел дальше. Мысленно злопыхая в сторону мужчины. «Вот так. Что ты мне скажешь, мумия?», – Егор почувствовал какое-то черное удовлетворение, но через несколько шагов это чувство смешалось. Он уже не был уверен, что стоило так поступать.

– Молодой человек, – задыхающийся негодованием голос кричал в след, словно бросал в спину камень.

– Знаете, это свинство… Форменное свинство. Знаете… Я старше вас… Намного старше. Это хулиганство… Где вас только воспитывали.

– Да пошел ты, – буркнул Егор.

– В армию вас надо. Да. На два года в армию. Тогда воспитаннее были бы, научили бы вас уважению к старшим…

«Конечно, отбеги еще на край города и ори оттуда. Ты смотрю, служил. Тяжелее швабры небось ничего не поднимал, десантник, блин». Злости уже не было.

Егор шел быстрым тяжелым шагом по деревянному помосту, казалось, что эхо, выбиваемое каблуками, уже не бежит бодро вперед, «помахивая хвостом», а поджав его, улепетывает. Надо признать, от стычки лучше себя он чувствовать не стал.

В какой уже раз Егор пожалел, что поддался настроению и летом выпил на Шилке два пива, которые впоследствии, вылились в пробел в его водительском стаже. Синяя «Ока» с языками пламени на капоте и антикрылом на крыше ржавела в «ракушке» уже четвертый месяц. Представил, с каким бы наслаждением опустил зад в промятое точно под его чресла водительское сиденье, и, захлопнув с дребезжанием дверь, отгородился бы от мира, от серого дня, луж, сырости, надоедливых стариков.

Голова гудела, в желудке урчало и подташнивало. Вперив взгляд перед собой, сунув руки глубоко в карманы, он брел по мокрому тротуару. Грязные листья, жалкое напоминание о лете, как афиши вчерашнего цирка, втаптывались в асфальт. Люди проплывали мимо, расплывались слева, справа темными пятнами.

Он остановился у магазина «Пятиминутка» смутно припоминая, зачем-то ему туда надо. Правая рука потянулась к груди, полезла во внутренний карман, нащупала сложенный лист. Уже в магазине, набирая по списку корзину пенсионеру, его взгляд остановился на шеренге из пивных бутылок. Множество сортов всяких и разных завлекательно глазели на него красочными этикетками. Казалось, каждая «обольстительница» мечтает, чтобы купили ее. Он взял «жигулевское» темное.

Егор стукнул в дверь. Она приоткрылась. «Опять не закрывается».

– Вы?! – Сивков спешил к двери по коридору, суетно застегивая ворот белой рубахе. Чисто выбритый, с блуждающей улыбкой и с каким-то детским восторгом и ожиданием он смотрел на Егора.

– Я, – буркнул Егор и опустил пакет с продуктами на пол. «Что-то с ним не то. Радостный какой-то, наверное, геморрой отпустил».

– Дверь почему открыта?

– Дак, замок, что-то…, вы на кухню пожалуйста, – улыбался Сивков заглядывая в пакет. Инструкции предписывали спрашивать у подопечных, куда поставить продукты. Сивков был далек от категории немощных, и Егор выразительно, с упреком посмотрев на него, тяжело вздохнул, поднял пакет и пошел на кухню.

– А…, – сзади послышался смешок, – не затруднит разуться?

– Затруднит, – пробубнил Егор. И специально ставил ногу тяжело, чтобы с подошвы побольше отвалилось грязи. Оставляя за собой следы, он прошел на кухню, отодвинул две чашки с блюдцами и поставил пакет на стол. На плите из носика вскипяченного чайника поднимался пар.

– Идите, Юрий Анатольевич, распишитесь, – Егор достал из внутреннего кармана чек. С извиняющейся улыбкой Сивков зашел следом, – теперь подтирать придется, – со вздохами проговорил он.

– Ничего подотрете, целыми днями бока отлеживаете перед телевизором. Размяться даже полезно. Поставьте закорючку и вот еще, распечатка с новыми тарифами на свет.

Егор положил на стол бумаги, вытащил ручку и посмотрел в окно. Все та же осень, промозглая и тоскливая. Он поежился. Из соседней комнаты доносился шорох крысы.

– Вы, раньше, Егор, вроде, как подобрее были. Смотрю, освоились, поднаторели. Сивков подошел и скосился на чек. От приветливой улыбки не осталось и следа. С минуту изучал клочок кассовой ленты. – А что это вы мне здесь подсовываете? С каких это пор «Крестьянка» стала стоить сорок шесть пятьдесят? Все время я платил за триста грамм сливочного масла ровно сорок четыре рубля. Баранки «Крамские» стоят двадцать. Зачем мне те же баранки за двадцать один? А это что? – От удивления Сивков присвистнул.

– «Сибирские пельмени» – восемьдесят два? Вы издеваетесь. Они стоят семьдесят пять и ни копейки больше. В каком магазине вы это напокупали? А, понятно в «Пятиминутке», вы бы еще в Читу съездили, подороже может магазин нашли бы. Лень в социальный идти? Конечно, вам все равно, наплевать на наши деньги, на стариков. – Сивков сощурил глаза, словно изловил мошенника. От негодования усики топорщились, лицо сузилось и он стал похож на крысу.

– Вы, батенька, это бросьте. Бросьте, вам говорю. Он затряс пальцем.

– Да хватит уже из этих копеек бучу затевать. Сколько там разница? Едва сдерживая злость, Егор полез в карман.

– Пятьдесят, больше?

– Копейки?! – выдохнул Сивков.

– Копейки, говоришь, – к лицу прилила кровь, губы изогнулись так, что стали видны желтые зубы.

– Я вот этими руками, – пенсионер поднял трясущиеся кисти, с белыми гладкими пальцами, словно вырезанными из мыла, с аккуратными ногтями. В голосе появилась плаксивая дрожь.

– Всю жизнь горбатился…

– Чего вы горбатились? – Егор пытался говорить спокойно, но у него едва ли получалось.

– Чего? Что ты сделал? Без нытья и соплей лишний гвоздь не забьешь. Консьержем просидел… теперь копейки считаешь, попрошайничаешь… Вкалывать надо было не на бабских работах… А то бабы шпалы заколачивают, а мужики штаны протирают. Что за свою жизнь сделал? Небо только коптил. – Егор не заметил, как перешел на «ты».

– Даже семью, детей не смог завести. Какой к черту ты мужик? Сопля на палочке. Попрекаешь здесь меня. На: Насколько я тебя обобрал? – он сгреб все деньги, что были в кармане. Несколько железных рублей выпали и покатились по полу. Егор дрожащими пальцами выбрал из клубка скомканную сотенную купюру и швырнул на стол.

– Давай расписывайся и я пошел. Мне противно с тобой разговаривать.

Сивков выкатил глаза и трясся от переполняющего возмущения.

– Да как ты… От тебя водкой воняет. Я все Лидии Марковне расскажу, как здесь над нами издева…

Сивков не успел договорить. Сильный удар в лоб сбил его с ног.

«Господи, только не на батарею», – Егор испугался не того, что саданул пенсионера, а, что тот ударится затылком о чугунный радиатор. Сивков падал долго, его удивленные глаза вылезли из орбит. Он с открытым ртом на полуслове, удалялся назад и вниз. Прилизанные волосы сбились на лоб, на котором расплывалось красное пятно.

Злость вмиг исчезла, остался только испуг. Он боялся увечий и даже может смерти, которые в дальнейшем скажутся на его судьбе. Пока Сивков летел, Егор представил, как голова бьется о ребро секции, как старик оседает, медленно заваливается, оставляя бурый след на радиаторе. Как бесчувственно падает и голова с глухим звуком капустного кочана стукается о деревянный пол. «Господи, только не на батарею», снова мысленно взмолился Егор.

В последний момент Сивков умудрился вывернуться и выставить руку. Он не треснулся затылком об угол чугунного пыльного радиатора выкрашенного в белую краску, с ржавыми подтеками на стыках, он приложился виском о деревянный подоконник. Не повалился, не потерял сознание, не пролилась кровь. Он приземлился на колено. Несколько секунду приходил в себя, затем рукой схватился за ушибленное место, развернулся и сел на пол, вытянул ноги, оперся спиной о горячую батарею. Он вряд ли почувствовал боль от удара и жжение в спине. Обескураженный он сидел на полу и таращился на Егора. Его усы обвисли, лицо вытянулось, словно потекло. Он выглядел жалким и напуганным. Белая рубашка с отглажным воротничком придавала лицу бледность и какую-то похоронную торжественность.

Егор сам испугался и таращился на старика. Его внимание привлекло темное пятно. Он перевел взгляд с бледного лица на брюки пенсионера. Они были мокрые. Первым оттаял Егор. Видя, что все закончилось шишкой и мокрыми штанами, быстрым шагом вышел из кухни.

«Так и надо, не стоит на меня орать. Консьержка чертова». Но чем дальше Егор удалялся от дома Сивкова, тем сомнительнее выглядела собственная правота, она таяла и сыпалась с каждым шагом, как сахарный кубик в стакане чая. «Старик все же … зря я с ним так. Нет, извиняться не пойду. Он сам виноват. Вывел меня. Обокрал я его. А рожу какую скрутил. Так ему и надо. Хотя может в лоб и не обязательно. Блин Червяку теперь накапает, или того хуже Марковне. Какой – то день идиотский. Начался с Червяка и Изотовой, затем грязь эта, надо же было вляпаться, потом Сивый. Нет, еще был урод с портфельчиком. Блин. А Сивый Марковне накапает. Точно накапает. Могут выгнать. Червяк только этого и ждет. С Марковной можно договориться, поплакаться, а вот с Червяком… Блин, какого черта я вообще его треснул. Надо было сдержаться. Может, вернуться и извиниться, пока не позвонил? Неприятно конечно, он сам меня вывел, но если попрут с работы это капут».

Егор остановился. Еще секунду колебался, затем развернулся и быстрым шагом пошел обратно, рассчитывая успеть до рокового звонка. К подъезду он уже подбегал. Воображение рисовало злого пенсионера с компрессом на шишке, набирающего номер Червякова, а может даже и полиции. Запыхавшись, он взбежал по ступеням и постучал в дверь. Он не хотел выглядеть напуганным и загнанным, пытался сдерживать дыхание.

В коридоре зашуршали, глазок в двери затемнился.

– Юрий Анатольевич, откройте, мне с вами поговорить надо.

Тишина.

– Извиниться хочу.

Тишина. Егор сильнее постучал в дверь.

– Вы слышите меня!? – Егор обернулся и посмотрел на дверь соседней квартиры. Поднимать шум и будоражить соседей было некстати.

– Юрий Анатольевич. – Егор сосредоточил все внимание на глазке. – Откройте, пожалуйста.

Глазок просветлел, но звука отщелкивающего замка не последовало, шорох шагов растаял в глубине квартиры.

– Юрий Анатольевич! – Егор заколотил кулаком по двери. – Откройте, я вам ничего не сделаю. Я извиниться пришел. – Тишина. Светлый глазок. Егор отвел руку для очередного удара, но передумал. Ему и не хотелось уходить, не договорившись с Сивковым, но и ломиться в запертую дверь было чревато. «Позвонить», – промелькнула мысль. Он полез в карман за телефоном, но вспомнил, что номер пенсионера ему не известен. Раз он набирал его под диктовку Изотовой по какой-то причине, но номера не сохранил. Егор развернулся и раздосадованный поплелся назад.

На душе было гадко. Все складывалось плохо. Повернув за угол булочной с железными решетками на маленьких низких окнах, уловил приятный аромат сдобы и корицы. Он спешил домой, поскорее напиться пива и закончить этот неудачный день.

Едва «приласкал» эту мысль, как вспомнил еще про одно очень неприятное дельце. Червяков ждет от него объяснительной. «Пошел он, – со злобой подумал Егор, – завтра принесу. – Но стоило вспомнить лицо Алексеева, как он сразу передумал. – Блин, как же крепко они меня держат, прямо не вздохнуть, не пошевелиться». Он устало провел ладонью по лицу, поколебался минуту, затем тяжко вздохнул и перешел улицу.

Казалось, серое небо навалилось на плечи. В ногах разлилась усталость и слабость. Побитый Сивков, сидящий на полу с мокрыми штанами не выходил из головы. Ему вдруг стало жалко пенсионера. Злости не осталось. Он сожалел, что не сдержался, хотя тот и заслуживал, чтобы его проучили. Почувствовал потребность оказаться рядом с пенсионером, подбодрить его, порадовать какой-нибудь безделушкой. Вспомнил, что ни разу не купил, ни карандаша, ни сырка, ни ластика, ни скрепок, ничего, что не входило в «лист заказов». Егор внутренне сжался от своей черствости, от мелочного жлобства в конце концов. И тем хуже себя чувствовал, чем сильнее осознавал, что уже ничего не исправить. Может, прямо сейчас старик набирает номер конторы. Немного утешила мысль, что в любом случае придет, извинится и накупит всякой ерунды, что тот у него клянчил. И даже что-то возьмет сверх того. Немного приободренный предвкушением завтрашнего исправления ошибок он ускорил шаг.

Ветер вырвался из переулка, словно из засады пес, подстерегающий одинокого путника, и набросился на брючины. Щека ощутила холодное прикосновение. Правый глаз заслезился. Егор отвернулся, подставляя ветру затылок. Пальцы замерзли, сунул руки в карманы. Пересек парк, где вчера вечером его преследовали призраки. Всматривался в кусты, в листья, ища следы невидимых соглядатаев. Остановился возле фонаря, где Сивков изображал крысу, потоптался, вглядываясь в мокрый асфальт не зная, что ищет и пошел дальше. Ветер шумел в голых ветвях, раскачивал кроны, редкие листья трепетали.

Через полчаса, как вышел из подъезда Сивкова, Егор открывал железную дверь в контору. Долго вытирал ботинки о тряпку, расстеленную у порога, и прислушивался к звукам. В «теточной» переговаривалась, судя по голосам Изотова и Данилкина. Голоса Паршина он не слышал. Не слышал и голоса Червякова. Робкая надежда, что возможно не придется пересекаться с замначальника, затеплилась и тут же погасла.

– Тамара Сергеевна, – послышался из-за двери приглушенный голос Червякова. – Зайдите.

– Секунду, – ответила секретарь из приемной начальника. Егор вздохнул, стянул шапку, сунул в карман и пошел в «теточную».

– Ирина Федоровна, вы не дадите мне листок?

– Сначала верни бумаги. Надеюсь, ты их не забыл у Сивкова? – Данилкина уловила во взгляде Егора растерянность.

– Забыл? – И не дождавшись ответа, запричитала.

– Так и знала, так и знала, – она хлопнула ладошкой по столешнице. – Прямо сердцем чувствовала, что что-то случиться.

– Татьяна Михайловна, может у вас найдется один листок. Мне надо Альберту Яковлевичу объяснительную написать.

Женщина смерила его тяжелым взглядом и отвернулась к монитору, где раскладывала пасьянс.

– На, – поджав губы, Данилкина достала из принтера листок и протянула Егору.

– Спасибо.

– И нечего на меня обижаться. Видите ли барышня кисейная. Делай все, как надо и никаких к тебе претензий не будет. Егор, ну как можно забыть документ. Вот скажи, как?

– Да принесу я вам его завтра.

– И принеси, – Данилкина устало вздохнула, – не принесешь, я Альберту Яковлевичу пожалуюсь.

Егор сел за пустующий стол статиста и принялся за сочинительский труд. Объяснительная не получалась. Мысли прыгали, нужные слова не вспоминались, порядок слов в предложении путался. Егор микроскопическим почерком вписал пропущенное слово между строчек. Смял с досады листок, хотел выкинуть в корзину, но передумал, оставил, как образец. Встал, подошел к Данилкиной.

– Еще один, – и сам вытянул из лотка принтера лист. Сел за стол, расправил черновик и написал по новой. Не вполне довольный конечным вариантом, он направился в кабинет к Червякову.

Памятуя об утреннем недоразумении, он тихо постучал в дверь, несколько секунд подождал. Не дождавшись ответа, надавил на ручку и открыл дверь.

– А, Нагибин? Явился.

Егор, молча подошел к столу и положил исписанный листок.

– Что же вы такое творите, Егор Владимирович? – Червяков прищурился.

«Все, мне конец. Сивков уже настучал», – подумал Егор. Сердце учащенно забилось.

– Без года неделя, а уже позволяете себе опаздывать. Как это называется по-вашему? – Червяков хмурил брови.

– Мало того, – он посмотрел Егору прямо в глаза. – От вас еще спиртным разит за километр. Не алкоголик ли вы, братец? – с минуту Червяков ждал ответ, взирая на равнодушно – тупое лицо Егора, на котором читалось: «Мне все равно, что ты говоришь, давай уже завязывай с этой болтовней». Червякова это задело.

– Чего это мы физиономией крутим, Егор Владимирович? Не нравится, пишите заявление. Задерживать не будем. Я вам скажу, таким как вы здесь не место. Не умеете вы с людьми ладить. Не ваше это. На вас посмотришь, настроение портится. Эти старики и старухи, если заметили, люди и к тому же еще живые. Они настрадались за свою жизнь. Дороги, дома, Днепрогэс, БАМ. А Великая Отечественная? – Червяков дернулся. Егору показалось, что он сейчас перекрестится. Но тот только поднял руку и положил на стол.

– Ай-яй, а вы к ним с таким пренебрежением, с таким неуважением.

Он поцокал языком, покачал головой.

– Вам ведь за это деньги платят.

«Пошел ты», подумал Егор. Червяков наклонил голову влево, оценивающе окинул Егора взглядом. «Только не сорвись. Сивков еще не звонил. Хороший знак. Червяк только и ждет повода дать мне под зад. Не обращай внимание. Выйдешь через месяцок, тогда другой разговор. Отдубасишь в переулке от души, а сейчас терпи, тебе нужна работа», – успокаивал себя Егор.

Он представил себя, как выходит из темноты навстречу коротышке Червяку, который семенит по асфальту и все время озирается по сторонам, он же трус. Останавливается перед Егором, каквкопанный и от страха не может его узнать. Глаза вытаращил, губы трясутся. – Это ты? – шепчет он, – Нагибин??? – отступает назад и страх в его глазах еще больше, чувствует, пришла расплата. – Я, – грубо, по босяцки отвечает Егор.

– Помнишь, как ты надо мной измывался, сука. «Хотя нет, к чему высокопарности. Лучше сразу в пятак». – Видит, как сминается лицо Червякова под его ударом, как в глазах вспыхивает дикий ужас и недоумение. Отлетает и валится прямо в лужу, в своем чистеньком плаще. Шляпа пирожком с зеленой ленточкой слетает с головы и катится, подхваченная ветром.

– Посмотрите на себя. Небритый, с мятой физиономией, глаза красные, в нечищеных брюках, – слышится голос Червякова. – Вы хотя бы себя уважайте. – Червяков замолчал и с упреком в глазах уставился на Егора. Не дождавшись ответа, удовлетворенный нагоняем, и безропотностью провинившегося, Червяков взял исписанный лист, встряхнул его, словно на нем были крошки и поднес к глазам. – Посмотрим, что вы здесь наврали, – оттопырил нижнюю губу и принялся читать. С каждой строчкой его брови все выше забирались на лоб.

– Вы что, Нагибин, издеваетесь? Мне надо вас учить писать объяснительные? Что это такое, что за детский сад? «Я проспал», – Червяков ждал объяснений.

– Как умею, – пробурчал Егор. Хотел развернуться и выйти, на языке «толпились» и зудели обидные слова, но воспоминание об Алексееве усмирило гнев.

– Как умею, как умею, – передразнил Червяков. – Ладно, идите Нагибин, чтобы это было в последний раз.

Егор развернулся и вышел. Дверца встроенного шкафа была немного приоткрыта. Проходя мимо, он заглянул. В темноте ничего нельзя было разобрать, но блеск спиц он различил. «Опять клетка, что они с ними носятся?», – подумал Егор.

В голове все звучали обидные слова, вывалившиеся изо рта Червякова, и воскресала его мерзкая физиономия. С отвратительным настроением Егор покинул соцзащиту и направился домой. По грязному суконному небу плыли всклокоченные облака. Где-то на задворках бродило предчувствие беды, тревоги, приближение какого-то сурового испытания.

Ветер, оставшийся дожидаться у подъезда, снова набросился на Егора и принялся трепать брючины, холодить лицо и руки. После магазина с двумя литровыми баклажками «оболони» он прямиком направился домой. Только когда разделся и умылся, ощутил в теле неприятную ломоту и озноб. «Простыл что ли?», – Егор, приложил руку ко лбу, подошел к зеркалу. Ему не понравились глаза, какие-то тусклые, грустные с розовым отливом. Черная щетина перевоплощала его в барыгу, грязные слипшиеся волосы на лбу перепутались, лицо осунулось. «Да, брат, вид у тебя не важнецкий. В кого тебя превращают эти мумии?». Недовольный увиденным, Егор прошел на кухню, отвинтил с пластиковой бутыли крышку и сделал несколько больших глотков пива. Затем выдохнул, открыл шкафчик, где среди специй и склянок валялись таблетки. Вытащил надорванную упаковку с «аспирином». Открыл вторую створку, несколько секунд глазами искал чистую чашку. Не найдя, взял из раковины немытую. Из-под крана налил половину, бросил в воду таблетку. Пока она растворялась, успел приложиться к горлышку.

«Аспирин» шипел и пузырился, выбрасывая фонтанчики мелких капель. Егор обвел взглядом кухню: ветхая мебель с разными ручками и перекосившимися ДСП ешными дверцами, стол, три табурета, старенький «Минск», залепленный наклейками от жвачки, чугунная эмалированная раковина со сколами, с ржавыми подтеками, потертый до дыр линолеум, расколотое окно, заплесневелый угол. Егор сделал еще несколько глотков пива, затем взял стакан и выпил лекарство.

Час спустя, накаченный алкоголем, он заснул. Снился город, точнее улица Купчая, вдоль которой тянутся двухэтажные, редко трехэтажные дома старой постройки. Какие кирпичные, какие деревянные. Стоят вразвалку, словно только что прошло землетрясение и их повыворачивало. Опиленные с беленными стволами тополя завалены в разные стороны, словно кто специально порушил строй. Из окон верхних этажей валит густой белый дым. Он застилает небо. Гарью не пахнет. Можно было бы подумать, что это пар, но Егор уверен, что это дым. Такой густой, будто из-под кучи сырых листьев.

Тишина. И опять брюхо рыбы. Плавники серые прозрачные с красными разводами на краях, шевелятся лениво. Чешуйчатое тело медленно, величественно изгибается. Рыба плывет в тумане, приближается, а за ней белесые завихрении. Вот ее брюхо задевает крышу дома, и сшитая жесть, словно игрушечная, падает вниз. Из чердака ввысь устремляется целый столб белого густого дыма. Егора обдает жаром. Дым накапливается под небом, словно под потолком, уплотняется и опускается все ниже. Рыба плывет вдоль улицы. Приближается. Брюхо растет, едва не касается стен. Дым из окон лижет серебристые бока. Жарко. Егор силится увидеть рыбью голову, но дым слишком густой. Вот она задевает и проламывает стену трехэтажного дома с арочными маленькими окнами. Кирпич беззвучно осыпается на улицу, из пролома поднимается поток дыма, словно пар из пробоины в трубе. По телу проходит горячая волна. Рыба на мгновение пропадает в белом облаке, но потом вновь появляется. А дым опускается все ниже, и Егор уже видит лишь одни плавники. Рыба все ближе. Дым сгущается, растворяет ее. Тень источается, и вот уже ничего не видно, но он чувствует, что рыба где-то рядом. Там, в тумане. Возможно уже на расстоянии вытянутой руки. Кругом белесая топь. Он не видит своих ног. Вытягивает правую руку и не видит ее по локоть. Дым плотнеет. Он обретает вязкость и вес. Он обволакивает тело Егора, словно болотистая жижа, вязкой патокой липнет к рукам. И появляются звуки. Точнее он слышит крадущиеся шаги. Их перекрывает скрежещущий скрип ржавых петель. Долго открывается, словно тот, кто это делает, специально нагоняет жути. А дверь все скрипит нудно, противно с треском. Кажется, ее не тревожили сто лет и она закислилась в петлях, детали вросли друг в друга. Наконец, мерзкий звук затихает и снова на первый план выступают крадущиеся шаги. Теперь они за спиной, и как будто совсем близко. Егор резко оборачивается. Бель. Шаги стихают. Кто-то трогает его сзади за плечо.

– А-а, – Егор выдыхает и резко разворачивается – никого, лишь плавные завихрения обозначают чье-то присутствие. «Кто там бродит?». Егор напрягает зрение, делает осторожный шаг вперед, вытягивает руки. Шарит в пустоте. Делает еще шаг. Затем поворачивается. Там дома. Он высоко поднимает ноги. Думает, что стены никогда не коснется. Будет идти, как слепец с вытянутыми руками в бесконечной белесой мгле, пока его дни не кончатся. Слышится слева звон разбитого стекла. Звук такой чистый и четкий, что, кажется, осколки падают ему на ботинки.

Теперь дым – туман. Егор глотает его. Чувствует внутри себя. Зябко. В груди разливается холод, растекается по венам, опускается в кишечник. Ползет по рукам к пальцам, пускает мицелий под кожу, разрастается. Егор чувствует покалывание изнутри. Тело деревенеет, словно под заморозкой. Изо рта вырывается облачко пара. Холод быстро опускается в ноги. Коченеют пальцы. Егора начинает знобить. «Господи, – думает он, – как же быстро я замерз». Дрожь пробирает все тело. Снова слышатся шаги, теперь справа. Шепот. Нет, шорох сухих листьев. Появляется новый звук – лязг. Он частый дробный. Егор не сразу догадывается, что это стучат его зубы. Он не понимает, почему такой лязг и думает, что это коронки. Туман морозит его изнутри. Егор уже не чувствует пальцев на ногах, в пятки словно вбили деревянные колья. Он останавливается и смотрит вниз. Он голый. Словно паралитик, трясется всем телом. Обхватывает себя за плечи, съеживается и чувствует, какой он холодный, как лед. В тумане мелькает тень. Снова. Зубы выбивают дробь. Этот звук перекрывает все остальные. Егор содрогается всем телом. Уже не может ни о чем думать. Становится больно дышать, словно легкие наполнились острыми кристаллами льда. Он задыхается…

Егор проснулся мокрый от пота. Сел на кровать, оперся на руки и огляделся. Холодный синий свет лился в открытое окно. В комнате было прохладно. Он сглотнул и почувствовал боль в горле. С минуту рассматривал темные углы. Затем встал, закрыл окно и, ежась, растирая предплечья, прошел на кухню.

На кухне тоже было зябко, но не так как в комнате. Егор вспомнил, что в зале приоткрывал окно, когда курил перед телевизором. По-видимому, ночью дунул ветер и фрамуга распахнулась. Он отругал себя за безалаберность, открыл шкафчик и выудил очередную аспиринину. В стакан, в котором по краю донца виднелся белый осадок бросил таблетку и залил водой . Затем взял его, прижал к щеке и слушал, как пенится аспирин. Взгляд его остановился на дырке в линолеуме. Ни одной мысли не проскакивало в его голове. Он просто смотрел. Даже не смотрел, а выключился. Очнулся так же внезапно, как и выпал, словно гипнотизер щелкнул пальцами перед лицом. Егор взболтал стакан и выпил содержимое в три глотка. Ощутил в горле неприятную резь. «Ничего страшного, надо где-нибудь раздобыть малинового варенья, может у ангелочков. У бабульки наверняка в загашниках найдется. И купить еще аспирина. Точно. День – другой – и я снова на коне. Может, выпить горячего чая? Нет, утром».

Егор подошел к окну, почесал зад и посмотрел на восток, где светлело небо. «Скоро собираться на работу». В глазах его стояла тоска, и это не было осенней хандрой или отголоском простуды. Он прямо видел того кучера, который подстегивает его, заставляет двигаться и делать так, как ему надо. На козлах сидел свирепый Алексеев и размахивал длинным бичом, рядом гикал Червяков, с другой стороны Марковна дергала вожжи. Кто там за их спинами? Вся орава стариков. День не обещал быть лучше прошедших: сырость, уныние, грязь, слякоть и мумии.

Он почувствовал, что замерзли ступни и побрел в кровать. Она уже остыла, а в комнате теплее не стало. Одеяло и простынь казались только что принесенные с мороза, Егор даже ощутил их заиндевевшую твердость.

Будильник ворвался в сон жутким треском. Егор зашевелился и судорожно пошарил рукой по полу, где оставлял телефон. Жмурясь, недовольный, сквозь узкие щели между век посмотрел в окно.

Глава 7. Смерть Сивкова

Сегодня Егор пришел без опоздания. В «теточной» столкнулся нос к носу с Паршиным.

– Вот ты где наш пропащий, злостный прогульщик, пьяница, алкоголик, – Паршин растянул рот в широкой добродушной улыбке и раскрыл объятия, словно хотел обнять Егора.

– Здорово, – не разделяя его оптимизма, Егор протянул руку.

– Мне как-то не до шуток.

– Да, забей. – Паршин положил руку ему на плечо, наклонился и зашептал. – Все это фигня. Я поговорил с Червяком, ничего страшного. Алексеев не узнает. – Паршин подмигнул Егору. – Так, что не бурчи, французик. – Он убрал руку с плеча, выпрямился, улыбка стекла с его лица. – Кто у тебя на сегодня?

– Богдан, кажется, вещи какие-то, пенсия Хазина, еще кто-то…

– Хазина, между прочим, звать Модест Павлович, как вам прекрасно известно.

Егор обернулся, в коридоре стояла элегантная Лидия Марковна в блестящей сиреневой куртке с красным шарфиком и на каблуках.

– Богдан Сергеевич, а не Богдан. Они вам не ровня, Егор Владимирович, а намного старше и надо к пожилым людям проявлять чуточку уважение. Не так трудно выучить имя и отчество пятерых – шестерых пенсионеров. Научитесь называть их правильно между собой, никогда не оговоритесь при встрече. И запомните, право граждан Российской Федерации на социальную защиту закреплено в Конституции Российской Федерации от двенадцатого декабря девяносто третьего года, которая провозгласила, что Российская Федерация является социальным государством, политика которого направлена на создание условий, обеспечивающих достойную жизнь и свободное развитие человека. Человека!!! И ваше отношение и есть то достойное, что вы можете им дать, – она замолчала и выжидательное посмотрела на Егора.

– Конечно…, – Егор запнулся и в ужасе понял, что не может вспомнить имя Марковны. Все смотрели на Егора и, как ему казалось, ждали, когда он, наконец, ее назовет.

– Все понятно, Лидия Марковна, – сзади послышался голос Паршина, – он еще новенький, не привык к нашим порядкам, я его поднатаскаю.

– Вы сами, Константин Сергеевич, путаетесь. – Лидия Марковна говорила четко, неспеша, слегка наклонив голову вправо. Подошел Червяков и встал рядом с начальницей. Он качал головой, мол, все правильно говорите, мадам, а вы, бездари, внемлите.

Когда начальница величественно удалилась к себе в кабинет, постукивая каблуками по деревянному полу, а Червяков засеменил следом, Егор понял, что Сивков еще не сообщил о вчерашнем инциденте. Иначе бы Червяк не упустил случая устроить показательную порку у всех на глазах, в присутствие персонала и естественно Марковны. В голове Егора сразу созрел план. Он подошел к столу Данилкиной.

– Ирина Федоровна, что у вас для меня?

– Вот, смотри, Егор, – она выкладывала на стол списки, деньги, квитанции, что-то говорила, поясняла, а он ее не слышал, торопил, все ждал, когда она, наконец, замолчит.

– Все ясно, – он схватил со стола бумаги и пошел на выход.

– К Сивкову, – она осеклась и покосилась в сторону кабинета начальницы, прислушалась. Через несколько секунд продолжила полушепотом. – У Юрия Анатольевича забери сегодня чек и подписанное уведомление. Не забудь…

– Да, да, – Егор скрылся за перегородкой. Он наспех засунул скрученные в рулон бумаги во внутренний карман и с чувством облегчения распахнул дверь. Ноздри жадно втянули прохладный влажный воздух. На крыльце под козырьком стоял Паршин и курил, – ты чего сегодня такой бешеный? – спросил он, выпуская струю дыма.

– Да, – отмахнулся Егор и хотел проскочить мимо.

– Стоять, – Паршин поймал его за рукав. – Слышал, у тебя поэтессу забрали?

– Какую поэтессу?

– Стеллу, нашу Артуа.

– Не знаю.

– Что там случилось? Чего это вдруг Червяк взбрыкнул?

– Понятия не имею.

– Прям так и не имеешь?

– А это точно, что Стеллу у меня забрали?

– Точнее не бывает. И что мне не нравится во всей этой истории, ни ты, ни босс не хотите рассказать о причине. А я должен знать. Я обо всем знаю, что твориться в нашей конторе. И от тебя не отстану, пока мне всю правду не выложишь. Чувствую нутром, задницей чувствую, что-то здесь скользкое. Кажется, он меня использовал, чтобы я тебе о поэтессе сказал. А? С чего бы так? Чего он сам тебя к себе не вызвал? Ты, что его старую любовь к чертям послал?

– Послушай Костик, давай в другой раз поговорим, мне бежать надо, кое-что хочу сегодня успеть. Потом, лады?

– Смотри. Потом, так потом. Я не отстану.

Егор сбежал по ступеням, повернул направо и быстрым шагом направился по адресу. Через десять минут он уже стоял возле третьего подъезда Советская девятнадцать. Еще издалека заметил машину скорой помощи. Тревога шевельнулось в груди. Он сразу вспомнил падение Сивкова, перепуганного до чертей старика, сидящего на полу с мокрыми штанами. «Инфаркт? Кровоизлияние? Перелом? Все-таки треснулся…». – В его голове метались тревожные мысли. Сердце застучало часто и гулко. Ладони вспотели, на лбу выступила испарина, то ли от быстрой ходьбы, то ли от томительного, обволакивающего страха. В нетерпении Егор вбежал по лестнице на площадку первого этажа и, стараясь не выдавать волнения, зашел в приоткрытую дверь. В коридоре толпилось несколько человек. Переговаривались тихими голосами. Пол был грязным, затоптанным. В комнате у кровати на табурете спиной к двери сидел санитар в куртке, накинутой на белый халат, в зеленом чепчике, и заполнял какой-то бланк. Пожилой доктор с густой проседью стоял у стола и складывал статоскоп. Рядом на столе находился медицинский чемоданчик, с другой стороны лежал паспорт и какие-то бумаги.

– Что с ним? – шепотом спросил Егор у полной низенькой женщины одетой в халат канареечного цвета.

– Умер.

Егор протиснулся между людьми, загораживающими проход и подошел к врачу, заполняющему бланк. Он хотел спросить, что с Сивковым и остановился с открытым ртом. На кровати, на спине лежал пенсионер, все его лицо было искромсано мелкими порезами. Так, словно по нему чиркали лезвием. Кожа болталась лоскутами на лбу, щеках. Вытек правый глаз. Левое ухо было разрезано снизу до середины. Отделенный конец жутко свисал. Ушная раковина наполнилась багровой, почти черной жидкостью. Лицо пенсионера было все в крови, казалось, с него вовсе содрали кожу. Капли засохли на усах. Если бы не усы Егор бы ни за что не узнал своего подопечного. Белая рубаха с отложным воротничком была забрызгана кровью. Бурая жидкость залила подушку.

Холодный ужас разлился по телу, ноги превратились в деревянные колоды, в глазах потемнело. «Кто его так? Надо же так исполосовать. Словно…». Неизвестно, руководствуясь какой подсказкой его голова повернулась к окну, взглядом Егор нашел клетку. Она была пустая, дверца нараспашку. Что-то неприятное заворочалось в животе. Взгляд Егора выхватил подоконник, спустился на пол и прошелся вдоль крашеного плинтуса до кровати. Долго всматривался в темноту под ней, словно ждал, что появятся лапки с острыми коготками, а потом выглянет белая крысиная мордочка с длинными подвижными усами, забрызганная кровью.

–…надо? Я вас спрашиваю, – голос нарастал, шел из углов из пространства комнаты из полумрака под кроватью. Егор оторвал взгляд от махровых от пыли досок и поднял голову. К нему вполоборота стоял санитар, который складывал статоскоп. – Молодой человек, я к вам обращаюсь, – на его лице выступило раздражение.

– А? – Егор встрепенулся, – я…, – мысли путались, по телу гуляла противная дрожь. – Я соцработник… – Он хотел было сказать, что был вчера у покойного по делам, что он здесь не просто так, но сдержался. Подумал, что это ему навредит. «Вы последний кто его видел живым», – промелькнула фраза из какого-то детективного сериала и подозрительный взгляд следователя. А вслух сказал, – Мы их навещаем иногда… А что с… – он не смог вспомнить имя отчество покойного, – с Сивковым?

– Он мертв, о причине смерти сообщим позже. У него родственники имеются?

– Нет, он холостяк.

Доктор тяжело вздохнул. – Одинокий, значит, – посмотрел на искромсанного старика.

– Леша, ты накрой его, не надо народ смущать. Потом мельком посмотрел на Егора и продолжил укладывать статоскоп в футляр.

– Одиночество, я вам скажу, молодой человек, самая страшная болезнь в старости. Страшнее, чем артриты, тромбофлебиты и всякие недостаточности, она разъедает из нутрии, как ржавчина. Жизнь превращается в клеть.

Глядя на пожилого доктора, в его осунувшееся лицо, слушая интонации, Егору становилось ясно, что он знает о чем говорит. В его глазах уже стояла тень старческой тоски и какого-то отрешенного безразличия. Егору стало нехорошо. На мгновение он сам ощутил дыхание гложущего одиночества и постарался сбросить жуткое наваждение.

– Вы, вернее, мы, запрос должны сделать? – поспешил Егор поменять тему. Он почувствовал себя дурно и хотел уйти. Слишком тягостно было находиться в одной комнате с покойником в той атмосфере, которая окружала. Слышать скорбный шепот за спиной и видеть престарелого доктора. В голове роился целый улей мыслей, хотелось разобраться во всем.

– Зачем запрос, завтра уже можете приходить. Тело подготовят… Хотя, не известно, что скажут в милиции. Ждем пока представителей. Задерживаются.

– Доктор упаковал статоскоп и положил в медицинский пластиковый ящик с большим красным крестом на боку.

– Позвоните сегодня. Думаю, уже будет ясно. Он пристально посмотрел на Егора.

– Может, вам нашатырь дать. Что-то вы, голубчик, бледны.

От этого «голубчик» Егору совсем стало дурно, он покачал головой и поспешил на улицу. – Мне уже лучше. – Протиснулся сквозь строй зевак. На лестничной клетке он услышал разговор двух женщин. Одна в возрасте, плотная, безликая, словно клубень картошки говорила.

– У него вчера, как раз день рождения был.

– Ай-яй, – вздыхала другая с сеткой на бигудях.

– Надож как. Вот, судьба. В рождение смерть подсунула.

– А она не спрашивает, когда…

Егор уже не слышал, он выскочил на улицу. За спиной громко хлопнула подпружиненная дверь. Он несколько раз глубоко вздохнул, перед глазами плыли черные круги. Почувствовал слабость, покосился на мокрую лавку, но садиться не стал. Быстрым шагом поспешил прочь. Он старался ни о чем не думать. Казалось, стоит остановиться, и лавина скверных мыслей настигнет и поглотит.

Когда почувствовал усталость, Егор замедлил шаг и осмотрелся. Он тяжело дышал, холодный воздух обжигал легкие. Парок вырывался из приоткрытого рта. Вспомнил о простуде и под самый подбородок подтянул бегунок на молнии куртки. Осмотрелся. Он шел по парку, к которому сходились почти все улицы центральной части города. Стояла оцепенелая тишина, где-то далеко каркали вороны. Доносился слабый гул моторов. В лужах отражалось небо. Сегодня оно хотя и было серое, но высокое, не отяжелевшее дождями.

Он все еще старался отодвигать тревожные мысли, но они все настойчивее довлели и отмахнуться уже не было сил. Первое, о чем он подумал, это слова двух женщин на лестничной площадке, «У него вчера, как раз день рождения был». «Получается, я его вчера одарил, так сказать, с подарком пришел – кулаком по физиономии. Он, наверное, считал вчерашний день особенным. Ждал поздравление, может, даже подарков. Чайник вскипятил… Меня, ждал. Угостить хотел… Данилкина, не могла сказать. И он ведь меня не заложил. Не стал звонить Червяку», – последняя мысль оказалась особенно жгучей. У Егора навернулись слезы, «А я ему на, в лоб. Рубашку белую, небось, самую праздничную, надел. А открыл сразу, только я постучал. Такое ощущение под дверью ждал. Ни черта, ни черта я ему не принес, за все время, даже чертов чупик. Ему ведь, так немного надо. А может и вовсе ничего, а просто внимание. Знать, что к тебе ходят не только по обязанности с продуктами по списку и бумажками всякими, а еще что-то от себя». В памяти всплыли слова седого доктора об одиночестве. Дорога расплылась, все краски смазались. Рыба плыла. Егор вытер глаза. «Все, хватит сопли развозить. Умер и умер, что теперь. Блин, – он остановился. – Я бумаги не забрал. Что делать? Меня Червяк с дерьмом съест, если ему Данилкина пожалуется. Надо в кантору идти, сказать, что Сивков умер и бумаги куда-то сунул, а я не нашел. Да и искать не дали. Милиции понаехало, скажу, всех выперли».

Слезы высохли, взгляд стал сосредоточенным, он круто развернулся и зашагал в контору. «Паскудники», – всплыло в памяти слово. Егор сразу вспомнил обстоятельства, при которых было сказано оно, а затем с поразительной ясностью и слова Сивкова, «Это все паскудники. Они мне все сны выпили, паразиты. По ночам спать не дают. Посмотри на мои глаза. Это надо заканчивать. У меня для них кое-что есть. Ага, тока ты молчок. Я уже больше не могу. Мои мозги… Их к нам подселяют». Именно последняя фраза «Их к нам подселяют», – вызвала у Егора особое внимание. Что-то смутное связанное с этими словами витало рядом, что-то, что он знал, но не мог вспомнить. Что-то близкое, только отыскать тропку. «Их к нам подселяют», – вертелось в голове. «А рисунок? Он рисовал крысу, только не совсем крысу, а кого-то на нее похожую. Непонятно, он так черкал быстро? Он мне хотел о чем-то сказать, предупредить, шум в коридоре, что-то грохнуло. Какие у нее большие уши. Точно, я еще подумал, что у крыс таких не бывает и морда сплюснутая. Ну да сплюснутая. «А тебе больше никто из твоих не говорил о паскудниках? Они у всех есть», ерунда какая-то. Что за паскудники? У кого у всех? У моих? То есть у моих подопечных? У Богдана, Хазина, Вдовы, Ангелочков, Коки, Поэтессы? У них у всех? Бред какой-то. Мне никто ни про каких паскудников не говорил. Бессонница да. Но ведь это проблема всех стариков. Это нормально, у меня тоже бывает бессонница. Половина населения земли страдает от этого. «Они мне все сны выпили». Чушь собачья, крыша у него съехала. Все, забыли. Выкинь из головы этот бред». Но стоило вспомнить истерзанное лицо Сивкова, как весь расплывчатый, шаткий «бред» затвердевал в железобетонную конструкцию. «Кто мог сотворить такое?» – спрашивал себя Егор. Он не хотел отвечать, потому, что его собственная догадка ничем не отличалась от бреда Сивкова.

– Все к дьяволу, – Егор мотнул головой, словно, мог вытрясти дурные мысли.

– Егор! – приятный девичий голос расколол мрачный сосуд, в который он замуровал себя. Егор остановился и секунду не мог узнать в улыбающейся девушке Настю. Она светилась улыбкой, разгоняя хмурый день. И все вокруг менялось, оживало. Казалось, дома, деревья скидывают погребальные саваны, поднимают головы и смотрят на нее. В своем желтом плаще она была солнышком. От яркости у Егора зарябило в глазах.

– Привет, – проговорил Егор осипшим голосом, откашлялся, – как ты? – Он не сводил с нее глаз. Девушка прошлась по нему взглядом лучистых глаз сверху вниз. Ее улыбка заметно таяла. Егор вспомнил, что не почистил ботинки и они, наверное, жутко грязные. Он покосился на обувь, и ему стало стыдно. Черные мыски были в белых разводах, а к подошве прилипли и засохли комья земли. В голове промелькнуло вчерашнее падение в грязь. Взгляд переместился выше, на брючину… Высохшее серое пятно проступало на ткани. Егору стало неимоверно стыдно. Подумал, как должно быть мерзко выглядит его физиономия, ведь сегодня к тому же еще и не брился. Он готов был провалиться сквозь землю. Настя – не просто знакомая, она ему нравилась. Буквально перед пожаром он встретил ее в кафе, и она оставила ему номер своего нового телефона. Он обещал позвонить. Только после сгоревшего дома на Мещерской, все пошло кувырком. И как Егор не был рад встречи, ему захотелось побыстрее расстаться, чтобы закончить муки позора и стыда.

– Как твои дела? – прожурчал ее приятный голос. Она снова улыбалась и заглядывала ему в глаза.

– Не лучшим образом, – с грустью признался Егор. – У меня проблемы на работе… Я тебе позвоню, чуть позже, обязательно позвоню. Он не знал, куда спрятать глаза.

– Как хочешь, – Настя улыбалась. На ее щечках розовел румянец, чистая матовая кожа с ямками на щеках излучала свет. Немного припухлые губки блестели.

– Я сейчас, вернее меня… Короче я в соцзащите пока работаю. Он поднял ногу в грязном ботинке.

– Вчера к дедку одному ходил, поскользнулся, – сконфуженно усмехнулся.

– Не успел выстирать. Тут же отругал себя за опрометчивость. Девушка могла подумать, что у него нет других штанов.

– А сегодня он умер, – с идиотской улыбкой произнес Егор. – Вчера жил, а сегодня нет. Представляешь.

Он не знал, что делать с лицом. Растянутые губы, словно приколотые, не желали двигаться.

– Мне очень жаль, – на красивом лице девушке проступила скорбь. Обычно у молодых людей это происходит как-то наигранно без ощущения трагедии, а у нее вышло с чувством, словно сама недавно похоронила близкого человека и знает, о чем речь. Несколько секунд они стояли молча.

– Ай, все там будем, – Егор вздохнул. Ему немного удалось справиться с мимикой. Как можно бодрее спросил.

– Ты-то как?

– На следующей неделе в Читу уезжаем. Насовсем. Папу переводят. Мама говорит, что там больше для меня возможностей. На прослушивание меня записала. На самом деле она радуется, что, наконец, выберемся из «болота». Ей никогда не нравился наш городок. Настя помолчала, а потом продолжила.

– Я не хочу уезжать. Тут я всех знаю, меня знают. Страшновато уезжать. Новое место, знаешь, ко всему надо привыкать. Без друзей…, – она пристально посмотрела на Егора.

– Будешь звонить?

– Конечно. Если захочешь, я и приехать смогу. – Внутри разливалась ноющая грусть.

– Здорово. Я думаю, вернее, надеюсь, что мы в отпуск будем к бабуле приезжать.

– Да, хорошо было бы.

Повисла томительная пауза.

– Мне пора, – она махнула футляром со скрипкой.

– Ирина Федоровна ждет. Рада была тебя увидеть. Она снова улыбнулась.

– Позвоню обязательно. Говоришь через неделю?

– Нет, на следующей неделе уезжаем. Уже контейнер у подъезда стоит. Мама вещи пакует.

– А, ну да, точно. На следующей, значит. Я позвоню. Пока.

Настя обошла Егора и пошла дальше по тротуару вдоль коричневого покосившегося забора.

– Черт, черт, идиот. Господи, на кого ты похож! – Егор скрипел зубами, то и дело задирал ноги, чтобы убедиться, что грязь на подошвах и испачканная брючина не так уж сильно бросаются в глаза. Он свернул за первый же дом и о траву стал зло, усердно вытирать ботинки. «Она на этой неделе уезжает. Может, видел ее в последний раз. Таким она меня запомнит. Надо было в кафе ее позвать или проводить хотя бы. Но куда в таком виде. Блин. Настоящий бомж. Как она еще разговаривала со мной? А может, ее встретить после музыкалки и предложить в кафешке посидеть или проводить? Пока она «пиликает», сгоняю домой, переоденусь, побреюсь. Он провел рукой по подбородку – зашуршала щетина. – Вряд ли, Данилкина насовала бумаг целый вагон, а я еще даже на них не глянул. А Червяков застукает, мне хана. Я лучше вечером Насте позвоню». Егор придирчиво осмотрел мокрые ботинки. Они блестели от воды. По подошве тянулись грязевые разводы. Еще мазнув несколько раз по мокрой траве, достал из внутреннего кармана бумаги и принялся разбираться со списком.

Он проходил мимо двухэтажного красного дома, с глубоко посаженными узкими окнами, когда его взгляд скользнул по крыльцу в две ступени, кованым перилам и остановился на ржавой вывеске, написанной на старинный манер с завитушками «парикмахерская». Под надписью раздвинутые ножницы и гребень. Тишина, негромкая музыка из динамика радиоприемника, яркий свет и пустые кресла подвигли Егора окликнуть парикмахера. Из-за занавески вышла пожилая полная дама в стоптанных тапочках, хлопковых колготах телесного цвета с «пятками» на щиколотках, в зеленом халате с засалинами на животе.

– Присаживайтесь, – сказала она скучным голосом, махнула рукой на кресло и посмотрела в узкое окно. «Неряшливая», – подумал Егор. Ему стало не так стыдно за грязные волосы и за свой вид в целом.

Большое зеркало наполнилось Егором и светом. Парикмахерша накинула на него цветастый полиэстеровый фартук с липучкой на шее. Секунду примерялась, щелкая ножницами в согнутой руке, и держа расческу в другой. Затем набросилась. Пыхтела и топталась вокруг, собирала меж пальцев волосы и кромсала, расчесывала, собирала и кромсала. Только волосы щекотно осыпались на уши. Он не обращал внимания на мастера, а рассматривал себя в зеркало, разглядывал невесть откуда взявшиеся морщинки у глаз, двухдневную щетину, особенно не понравилась длинная волосина, выросшая на переносице. «Наверняка Настя ее видела», – с горечью подумал Егор. Но больше всего его расстроили глаза. Покрасневшие белки, воспаленные веки, темные круги и какая-то в них тяжесть, усталость. Цвет кожи желтоватый, губы сухие. Сильнее выступали скулы. Он как будто вернулся из долгого изнурительного скитания. Отражение в зеркале было удручающим. Сравнил себя со стариком и мысли свернули на печальную дорожку в квартиру мертвого Сивкова, к докторам «скорой», чинно и обыденно регистрирующим смерть, к скорбному шепоту соседей за спиной, к распахнутой клетке, к раскачивающимся за окном голым ветвям сирени, которые скреблись в стекло костлявыми пальцами.

«Их к нам подселяют». Что – то было в этих словах таинственное, неуловимое, непонятное. Егор это чувствовал, но не мог понять и мучился от этого. Под убаюкивающее жужжание машинки, приятную массирующую вибрацию на голове его веки прикрылись, мысли потеряли подвижность и потекли вяло. Он впал в полуоцепенение. Располосованное кровавое лицо Сивкова встало перед глазами. Отчетливо виделись капли крови на усах. Она загустела и стала красным пластилином. Вытекший глаз не казался жуткой раной, словно не человека кромсали, а манекен. Порез, глубоко распоровший бровь и нижнее веко виделся гуттаперчевым. Лохмотья кожи…

– С вас сто рублей.

Егор встрепенулся, словно его ткнули палкой в бок.

– Сколько? – он суетливо высвободил из-под фартука руку, вытер слюну, скопившуюся в уголку губ. Женщина с инфантильным лицом, делая вид, что ничего не замечает, разъединила липучку и сняла с него цветную накидку.

Егор посмотрелся в зеркало. Он попросил «покороче», но не думал, что на столько. Уши казались оттопыренными, а шея тощей и длинной. Он провел рукой по голове. Короткие волосы защекотали ладонь.

– Я у вас спрашивала, – послышался за спиной протяжный немного сонный голос женщины. – Вы кивнули. Сто рублей с вас.

Егор, молча, достал купюру и передал женщине.

– Спасибо, – буркнул он и недовольный покинул парикмахерскую.

– Егорка – штаны горкой, фельдибобер чертов, заходи. Тышшу лет тебя не видел. Куда запропастился, соколик? – несмотря на ироничное приветствие и оптимизм в голосе, Богдан выглядел усталым и как будто еще сильнее сгорбленным. При первом же взгляде Егор отметил седую щетину, покрасневшие глаза. Таксист тяжело со свистом дышал и выглядел столетним стариком. Сильно припадая на сломанный протез, одной рукой опираясь на трость, другой придерживаясь за стену, Богдан пробирался на кухню.

Он грузно осел на стул, вцепившись в край стола. От напряжения его рука дрожала, а пальцы побелели. Жмурясь от боли, он устроился на табурете. Выставил вперед искалеченную ногу, оперся спиной о подоконник, достал из нагрудного кармана «изодрин» и три раза брызнул в рот, шумно втянул аэрозоль. Закрыл глаза.

С минуту они сидели молча. Егор заметил, что поручень над табуретом оборван. Оборванная штора свисала тряпкой, едва удерживаясь на двух последних петлях. Хрустальной вазы на подоконнике не было, как и сахарницы на столе. Вместо нее стояла литровая стеклянная банка наполненная белым песком. На стыке плинтуса с полом поблескивала полоса, словно оброненная нитка бус из белых кристалликов и осколков стекла. Из-под шкафа торчал кончик ложки.

– Видал? – Егор вздрогнул и посмотрел на Богдана, тот закатил глаза к потолку и смотрел на обрывок веревки. – Как куль дрепнулся. Лопнула, тока собрался зад усадить, она дрысь, и я кондебобер инвалидский трамбую доски. Все, все кругом сгреб. Час после убирался, кандебобером ползал. Во так вот. – Таксист наклонился, тяжело задышал, задрал брючину, демонстрируя протез замотанный изолентой. Из-под тугой черной оболочки проступала жестяная накладка, – видал какой? Совсем сломался. Шатается, хожу, как на пружине. Зад до сих пор ломит.

– Соболезную, – Егор сочувственно посмотрел на старика.

– Что мне соболезновать, я, что откинулся? А? Так, бампер малость помял. Кто это тебя так обкорнал? – тусклая улыбка шевельнула уголки его толстых губ.

– Да, в парикмахерскую зашел на Чапаева. Знаешь, в старом доме таком с белыми наличниками.

– У нас здесь кругом старые дома и с белыми наличниками. Я догадываюсь, о каком ты говоришь. Стригальню на Чапаевке кто не знает? Там смотря на какую парикмахершу нарвешься. Тебе, наверное, повезло на «мочалку» на тетку такую полудохлую нарвался. А там есть молоденькая с черными волосами. Вот она нормально ножницами машет, – сипел Богдан, тяжело дыша, словно переел. – Ты чего пришел то?

– Пенсию принес, кое – какие продукты и лекарства для сна, как обещал. – Егор полез в карман.

– Для сна это да. Дело хорошее. Совсем вымотался. Руки трястись стали. Смотри, – инвалид вытянул вперед руку. Его толстые шишковатые пальцы с темной полоской под ногтями мелко дрожали. – Другая так же. Совсем ни в одном глазу. Только вроде задремлю, бац, словно кто по мозгам вдарил. Глаза открываю и все, до самого утра кандебобером. Может днем час киморну и все. Мука, Егорка, – Богдан тяжело засипел. Отдышался и продолжил.

– Сам знаешь, когда не выспишься, голова чумная, словно мешок от пылесоса, мозга не соображает, гудит. Во, смотри. – Богдан подался к Егору, выкатывая глаза. Белки были розового цвета. Что-то в этой картине Егору показалось знакомым. Где-то он уже подобное видел. Выкаченные розовые белки, черные расширенные зрачки с рваной радужкой, оттянутое, с ярко – красной жилкой веко.

– Во как, – Богдан проморгался, словно вставляя глаз на место, – Давай, где там мои таблеты.

Егор выудил из внутреннего кармана куртки деньги, завернутые в ведомость.

– Вот, твоя пенсия. Шесть тысяч, пятьсот…

– Кондебобер с пенсией, никуда не денется, лекарствочки гони. Я прямо сейчас и хлопну.

Егор посмотрел на Богдана, положил деньги на стол и снова запустил руку в карман – «Сонные» называются. Но это ерунда, я так, на всякий случай взял, вот тебе своих прихватил «атаракс» называются. Пожалуй, покруче будут.

– Добре, – Богдан с поспешностью загреб трясущейся рукой пластиковый пузырек с таблетками и отрезанную строчку кластера.

– Сколько? – спросил он, выдавливая на широкую ладонь «атаракс».

– Одной хватит. Скажи, если поможет, я еще принесу.

– Поможет, – уверенно сказал Богдан, не запивая, проглотил лекарство. – И этих горошков еще. Тожа одну. – Закинул голову и выпил.

– Сонные я уже пивал. Эту туфту с валерьянкой они всем впаривают. И стоит сто тридцать рублев. А? Где у людей совесть? Вроде почти врачи, етить вашу, фармоцевты. Ты давай, это не расслабляйся, – вроде, как уже приободренный в предвкушение лечебного эффекта громче засипел Богдан. – Чайник ставь, варенье лопать будем.

Он прерывисто быстро засипел, вздрагивая всем телом. Егор догадался, что он смеется.

– А у меня Сивков умер, – между шумными хлюпаньями чаем печально проговорил Егор.

– Кто это? – Богдан поставил чашку на стол.

– Так, пенсионер один. Всякую ерунду клянчил. Из дома не выходил. Паршин сказал, он боится. Один раз вышел в магазин, потом дорогу назад не мог вспомнить. Представляешь, мы ему не верили, все «хитрожопым» звали. А он, наверное, больной, на самом деле был, раз сам не мог за этой ерундой сходить. Одинокий он был, только крысу держал в клетке.

– Мы все, Егорка, под старость становимся одинокими кондебоберами.

Богдан отложил ложку, шумно отпил чая. Он вдруг стал серьезным, из глаз пропала ирония, голос покинула напускная грубость.

– Так бывает: вокруг тебя квохчет родня, кореша не забывают, и ты понимаешь, что уже не на палубе, а висишь за бортом, еще цепляешься. А они подходят, подбадривают. И вся фигня в том, что ни ты, ни они не могут тебя вернуть на пароход. Кто-то болтается дольше, кто-то меньше. – Богдан крякнул и отпил чаю, затем продолжил. – И не знаешь, что лучше отпустить руки или терпеть до последнего. Но это, Егорка, не жизнь. Это, я тебе скажу, цепляние за нее. Ты не переживай, может оно и к лучшему. Его, твоего пенсионера, одиночество знать заело.

– Да нет, Богдан, он как-то не тяготился жизнью, его порезали. Убил кто-то. Все лицо искромсал. Я так думаю, он или от болевого шока, или от потери крови помер. Вся подушка красная и… глаз вытек. И так мелко порезали, словно лапами подрали. Когтями.

– Как это когтями? – Богдан внимательно посмотрел на Егора.

– Мне так показалось. Мелко…это ж специально надо сидеть и нарезать на живом человеке полоски.

– Людей ты не знаешь, Егорыч. С нами пацанчик на такси работал, полжизни отсидел. Рассказывал, одного кондебобера за то, что пахана вертухаям сдал, заманили ночью в столовку, заткнули рот и закатали в колючую проволоку с головы до пяток. А потом керзачами катали по залу пока не сдох. Весь пол красным был. Вот так. А ты говоришь, мелко порезали. Человеческая жестокость не знает берегов, старичок.

На кухне повисла тяжелая пауза. В воцарившейся тишине было слышно тиканье старых механических часов, тех, что висели в большой комнате над телевизором.

– Богдан, – Егор поставил чашку на стол, – а ты уже…, того, висишь?

– Я, Егорыч, уже давно вишу.

– А кто к тебе подходит, чтобы…, как ты там говоришь, подбодрить.

– Почти никто. Нина, да ты, вот.

– Зря ты так с ней. Вы двое друг у друга и остались. Я точно не знаю, но мне кажется… Ты зря ее отталкиваешь. Она любит тебя, это сразу видно.

– Егор, – голос Богдана посуровел. – Не начинай.

– Ты, конечно, можешь меня не слушать. Кто я такой. Ты ведь мудрый, такую жизнь прожил, и уже свисаешь кандебобером с палубы. У меня не было родителей. Я в детдоме воспитывался, одним стадом бегали, но ты не представляешь, как я о них мечтал. – На глазах у Егора навернулись слезы, он не заметил, как повысил голос и жилы на его шее напряглись.

– Я в город выходил, чтобы посмотреть, как отец ведет сына за руку, и они разговаривают. Просто разговаривают.

Егор встал, вытер глаза и быстрым шагом вышел из кухни. Шаги становились тише, скоро хлопнула входная дверь. Таксист не останавливал его, не кричал вслед. Он сидел, как сидел, уставившись в свою недопитую чашку. Продолжал сидеть, когда по улице за забором мимо его окна быстрым шагом, сунув руки в карманы, прошагал Егор на прямых ногах, словно циркуль.

Егор, наконец остановился. Некоторое время осматривался. Поднял голову и на белых тюлевых занавесках второго этажа увидел капроновые разноцветные бабочки. «Поэтесса… Какого черта я тут делаю? Червяк же забрал ее». В голове сразу воссоздалась та неловкая сцена, когда он явился свидетелем плотской страсти двух пожилых людей.

Опасаясь ненароком встретить пожилую даму, Егор еще раз, быстро осмотрелся и пошел прочь. «Сегодня еще надо успеть сходить за вещами, получить на Хазина социалку. Не забыть про гайку. Во. Черт, заявку у Сивкова не забрал. Интересно, менты уже сообщили нашим о его смерти? Может самому позвонить? Нет, сразу свяжут мой визит с убийством. Хотя, Изотова в курсе, что я у старикана был. Блин, вот невезуха. Надо делать вид, что ничего не знаю, прийти в контору под самое закрытие, может, Червяк уже свалит. А до завтра еще дожить надо. Дернул же меня черт закатить ему в лоб». Снова перед внутренним взором возникло порезанное лицо Сивкова, залитая кровью подушка. «Странное дело, он лежал так, словно под наркозом был, когда его кромсали. Ни следов борьбы, ни бардака. Все тихо мирно, словно он и не чувствовал, что его полосуют». Из темноты под кроватью выглядывала белая мордочка крысы. Осторожная, принюхивающаяся с подвижными длинными жесткими усами. Только шерстка на мордочке не белая, а розовая. Она вылезла на свет, и Егор увидел ее красные глаза, как два раскаленные на ветру угля. Крыса замерла, заметив, что за ней наблюдают, и уставилась на Егора. Несмотря на свои размеры, она выглядела пугающе, что-то было в ней инфернальное. Словно крыса и не крыса вовсе, а что-то страшное натянуло на себя ее шкурку. Егору стало не по себе, он мотнул головой, стряхивая наваждение. «Так о чем это я? Ах да, соцку Модесту, гайку и все. Нет, что-то там было про Кокушкина». Егор остановился и вытащил из внутреннего кармана куртки список. Пробежал глазами по строчкам, сосредоточился на последнем пункте. « Аптека – Лекарства Кокушкиной Софье Петровне. Советская 19 по рецепту». Степлером приколот рецепт. Он отогнул желтоватый бланк и постарался прочитать каракули. Удалось вычленить и расшифровать«Коделмикс».

Егор посмотрел на часы. Стрелки показывали без четверти два. Серый день постепенно угасал. Он не успел в контору, зато выполнил все задания. В половине седьмого с черным пакетом, обмотанным коричневым скотчем, ввалился к себе в квартиру. Ботинки промокли, брюки сзади были забрызганы, ноги гудели, спину ломило. Наспех разделся, прошел на кухню, оставляя на вытертом линолеуме мокрые следы. Первым делом открыл холодильник и заглянул внутрь в поисках остатков пива. В углу на полке темно-коричневой кеглей стояла недопитая «оболонь». С минуту Егор смотрел на пиво, прислушиваясь к своим ощущениям. Наконец, он протянул руку и с полки выше взял бутылку с банановым йогуртом. Взболтал и одним махом опорожнил наполовину. Отдуваясь, с белыми усами он стоял, опершись бедром о стол, и смотрел в окно.

На улице стемнело. Стало совсем безлюдно, серо. Он вспоминал низенькую румяную женщину, которая позвонила в соцзащиту и попросила, чтобы у нее забрали ненужные вещи. «Свитерок не новый, но его еще можно носить, – говорила она, вытягивая из черного полиэтиленового мешка своей коротенькой веснушчатой рукой синий свитер с высоким горлом. – Не волнуйтесь, я его и все другие вещички простирнула, хотя, вы все равно в прачечную отдадите и мне так ваша тетечка сказала, чтобы не стирала, но я простирнула. Не гоже как-то грязные вещи отдавать. Бог знает, кто их носил. Я то, конечно, знаю, – она неловко улыбнулась, – течека ваша не знает, подумает еще чего. Тута рубашка, еще пара брюк, не знаю, пригодятся, нет, шарф, в общем разберетесь».

«Вот человек, – думал Егор, – насколько помню, первая, которая позвонила и предложила вещички. А ведь столько ненужного тряпья валяется по кладовым, закуткам, сараям. Плесневеют, гниют, мыши грызут. Неужели и правда трудно позвонить? Просто посмотреть в справочнике соцзащиту и набрать номер. К ним приедут, заберут и спасибо еще скажут. Наверное, пока не хлебнешь горя, за другими его не видишь. У нее ведь муж в прошлом году утонул, двоих детей растит… Надо же, простирнула».

Егор допил йогурт, вытер белый полукруг над верхней губой и включил свет.

Глава 8. Лечебница – дом престарелых

– Ты сегодня с Варварой едешь в дом престарелых. Надо соцпомощ отгрузить, заполнить документы, не забыть печать на транспортной накладной поставить, – инструктировала Егора Данилкина, – ГАЗель уже с вечера груженая стоит, тебя ждет. Варвара где-то здесь ходит. Зайди, может у Альберта Яковлевича, ей печать на сопроводиловку нужна была. И, Егор, Христом Богом прошу, не забудьте подписать документы, нам для отчетности надо. Если что, Чита с нас шкуру спустит. Ты первый под раздачу.

– Понял. Где документы?

– Я их Варе отдала. Но ты проконтролируй.

Егор шумно вздохнул, цокнул языком, с упреком посмотрел на бухгалтера и вышел из «теточной». – Смотрю: подстригся, побрился, брючки чистые, никак наш Егорка влюбился, – услышал он сзади насмешливый голос Изотовой.

Егор вышел на улицу, привалился к перилам крыльца, прикурил сигарету и стал ждать Варвару. Водитель, похожий на узбека, тряпкой размазывал грязь по фаре. Девушка вышла через пять минут, на ходу убирая бумаги в файл. Егор выбросил окурок, выдохнул с дымом:

– Привет.

– Привет. Заждался? – Варвара жмурилась на дневной свет.

– Не так чтоб очень.

– Подстригся что ли? – на губах девушки заиграла тонкая улыбка.

– Да. По – уродски, правда, но и так сойдет. Ты случайно ничего про Сивкова не слышала? – спросил Егор, спускаясь по ступеням рядом с Варварой. При этих словах сердце его тревожно затрепетало.

– Что именно?

Егор заглянул ей в глаза, чтобы убедиться в искренности.

– Он умер.

Варвара оторопела и остановилась. Было заметно, как от лица отливает кровь и бледнеют губы.

– Как умер? А мне ничего не сказали… Когда умер?

– Вчера.

Егор ощутил в груди неприятное расползающееся тепло, голос его стал неуверенным. Легкая тошнота подступила к горлу. «Блин, кто меня за язык тянул? Не может быть, чтобы еще не знали. Что здесь не так?». Робкая и в то же время страшная догадка прошила его от макушки до пяток. «И в «теточной» мне ничего не сказали. Еще не знают? Или он не умер? Чушь, собственными глазами видел». Он остановился и сосредоточенно смотрел себе под ноги, лоб прорезали глубокие морщины.

– Горе – то какое, – по – старушечье запричитала Варвара, которая тоже остановилась. – Дети, близкие кто есть? Они знают? Отчего умер? – посмотрела на Егора. Он пожал плечами.

– Не знаю. Он одинокий.

– А ты откуда знаешь?

– Слышал…пока ты у Червякова печать ставила, мне вроде…да, Данилкина сказала. Вчера, говорит, умер. Отчего не знает. Говорит, вроде, сегодня – завтра экспертиза будет готова.

– Вот горе – то, – Варвара покачала головой. – Я у него только разок была, в самом начале, как только его к нам присоединили.

Откуда – то сбоку послышался гудок. Они вздрогнули и посмотрели в ту сторону.

– Может, поедем уже. Мне к шести вернуться надо. Паром в шесть делает последний рэйс, – окликнул их широколицый мужчина с раскосыми глазами.

– Пошли, – Варвара первой сбросила оцепенение и зашагала к машине. А Егор все спорил с собой, давил последние сорняки сомнений.

– Ты идешь? – услышал он голос девушки и встрепенулся. Она остановилась и ждала его.

– Да, иду.

Егор быстрым шагом догнал Варвару. Вмести подошли к машине, забрались в кабину.

– Ну и рытвы у вас здесь. Пока от парома доехал, всю подвеску на дороге оставил. Шофер – узбек цокнул языком.

Проваливаясь в выбоины, подпрыгивая на ухабах, ГАЗель забралась в гору. Городок остался позади. Кругом простиралась равнина, которая в километрах пяти от дороги переходила в лес. Еще зеленая, но чахлая трава с желтой проседью гнулась под ветром, разгулявшимся на просторе. То тут, то там, словно разбросанные циклопом, из земли торчали огромные валуны, покрытые серым мхом. Озябшее солнце медленно выползало из-за серых облаков «обложивших» горизонт. Тусклый свет лениво ложился на траву, отражался в стеклах машины, мерцал в брызгах, фонтанчиками разлетавшихся из-под колес.

Через шесть километров фургон свернул с асфальтированной дороги на грунтовку. Рессоры скрипели и стонали. Шофер, пассажиры раскачивались и подпрыгивали на ухабах. Накрапывал ленивый дождь. Противно заскребли дворники. Солнце отразилось в воде, и преломленные лучи ярко засверкали на стекле.

Дорога свернула за мыловаренные цеха и пошла к лесу, где вдалеке возвышалось мрачное здание.

– Господи, что это? – выдохнул Егор, вперив взгляд в черный силуэт, выделяющийся на фоне хмурого, серого леса.

– Это и есть наш дом престарелых, – отозвалась Варвара, тоже вглядываясь в строение, – раньше здесь до революции не то Кузькин, не то Кузякин – местный промышленник, валенки валял. Там за лесом деревня Татищево. Откуда набирались работники. Когда рук не хватало, и подростки батрачили. Рассказывали, труд адский: пар, шерсть, жарища, работа вручную. Почти все в Татищево астмой болели.

Выдавливая из-под колес жирную грязь, машина приближалась к фабрике. Здание было сложено из темно-красного пережженного кирпича с толстыми стенами и арочными низкими окнами с обкладом. Располагалось оно буквой «П» с главным входом в перемычке между крыльями и круглой зубчатой башней по центру. Только крыша из оцинковки серо-свинцового цвета выглядела новой. Массивные часы на башне, считавшиеся когда-то знаком достатка и процветания потекли ржавчиной, стальное кольцо вокруг циферблата почернело, покрылось коррозией, уцелела лишь часовая стрелка. Показывала она ровно одиннадцать часов. Пучки сухой травы, обрамляющие строения, казались лохмотьями, после того, как громадину выдавило из-под земли.

Здание выглядела мрачно. Решетки на окнах первого этажа усугубляли эту мрачность. Перед фабрикой метрах в пятидесяти из земли торчал покосившийся столб с ржавой табличкой. Сквозь бурую шагрень проглядывала желтая краска с белыми цифрами расписания. Лысый круг на траве обозначал конец маршрута, здесь автобус делал разворот и уходил обратно в город. Судя по короткой строчке цифр, он заходил в печальную гавань всего раз в день.

Егора и Варвару встретила безликая медсестра лет сорока пяти, в белоснежном туго обтягивающем ее плотную фигуру с большой грудью халате, в белом чепце и напомаженными ярко-красными губами. Окинув взглядом прибывших, она сухо поздоровалась, и поинтересовалось, по какому поводу они здесь. Пока Варвара объясняла и показывала бумаги, Егор смотрел за спину медсестре, вглубь темного коридора. Там от стены к стене по невидимым тропам в тусклом свете шагал худой долговязый человек с сцепленными руками за спиной и что-то бубнил. Старушка в халате сидела в низком кресле у окна и неподвижно смотрела куда-то в потолок, словно там было нечто чрезвычайно интересное. Голоса медсестры и Варвары коротким эхом расходились по длинным коридорам.

Решетки на окнах изнутри смотрелись еще мрачнее. Складывалось ощущение, что находишься в застенках, где содержатся люди опасные для общества, которых не стоит выпускать на улицы города. Решетки призваны их сдерживать в границах толстых кирпичных стен, в полумраке, в покойной тишине. Откуда-то из глубины доносился глухой звон металлической посуды.

Как Егор не принюхивался запаха шерсти – сырья для валенок уловить не смог, зато почувствовал толику какого-то неприятного запаха, природу которого определить затруднялся. Он повернул голову направо и увидел на крашеной в голубой цвет стене светлый ряд вытянутых арочных окон с частым квадратным переплетом. Тени в углах и у пола густели. Егор посмотрел вправо и увидел окна, сквозь которые шел свет. Террасный переплет на стене на самом деле оказался тенью решетки из стального ржавого прута с узлами на перекрестьях. Светлый коридор упирался в стену и сворачивал налево. Послышался сдавленный то ли крик, то ли стон; загнанно метнулся по коридорам и стих.

Удовлетворенная переговорами медсестра попросила, даже не попросила, а приказала следовать за ней. Цоканье о деревянный пол ее подбитых каблуков разносилось по зданию с четкостью метронома. Егор шел следом и разглядывал учреждение изнутри: голубые неровные с выщерблинами стены, деревянные сухие рамы с белой отслоившейся, как старая линялая кожа, краской, полосы бумаги на стыках фрамуг, беленый потолок, под ним блестящие шары плафонов, крашенный коричневым пол. Везде было чисто, аккуратно, строго и холодно.

Следом за медсестрой соцработники свернули в длинный пустой коридор. В перспективе квадрат торцевой стены был размером не больше спичечного коробка. С правой стороны тянулись белые двери с нумерованными табличками. «Это теперь их адреса, – подумал Егор, – улица Ленина дом шесть квартира сорок девять стала «1», площадь Космонавтов дом два, корпус «А» квартира двадцать четыре – «2». Эхо беспорядочной дроби шагов разлеталось по коридору. Здание казалось необитаемым.

– Все жильцы в столовой. Они недавно встали. – Как бы оправдываясь, медсестра пояснила безлюдье. – Я открою вам заднюю дверь и дам двух работников.

– Извините, – Егор не удержался, чтобы не задать вопрос. – А зачем на окнах решетки? Ведь, в дом престарелых люди приходят по доброй воле.

– Несомненно. – Медсестра обернулась, окинула Егора колючим взглядом. – Раньше наше заведение находилось в подчинение Минздрава и считалось областной психиатрической клиникой. С девяносто восьмого года нас урезали и часть покоев отдали для проживания пожилым людям. Решетки остались с тех пор.

– Получается, психи со стариками живут вместе? – в изумлении выдохнул Егор. Медсестра снова обернулась, окатила его холодом своих серо-голубых глаз, отвернулась и некоторое время шла молча. Егор уже не рассчитывал получить ответ, как она заговорила.

– Во-первых, не психи, а душевно – больные, а во-вторых, они содержатся отдельно. Правое крыло – престарелые, левое – больные. Если хотите знать, – голос ее звучал ровно, сухо, слова произносила четко, рублено, словно общалась с умственно отсталым и хотела, чтобы каждое ее слово достигло цели, – питаются они тоже отдельно и в уборные ходят тоже в разные.

– Но между крыльями нет перегородок, ходи не хочу.

– Для этого существует персонал. – Медсестра уже не оборачивалась, словно решила поставить точку в неприятном для нее разговоре.

– Персонал на две…, на два, то есть и больных и пожилых один?

– Немного ли вы вопросов задаете, молодой человек? – медсестра остановилась возле высокой двустворчатой двери и достала из кармана связку ключей. Щелкнул замок, она распахнула дверь в темное помещение. Зашла внутрь, через несколько секунд послышался щелчок, и под потолком вспыхнула тусклая лампа. Егор с Варварой зашли следом. Оказались в просторной комнате, заставленной вдоль стен садовым инвентарем и мешками с удобрениями. Слева от входной двери стояли два кресла-каталки и носилки на колесах, застеленные желто-оранжевой клеенкой с кожаными ремнями с грубыми железными застежками.

Скрипнула дверь. В предбанник ворвался яркий дневной свет. Пропорол слепую желтизну и клином лег на коричневый кафель.

– Подгоните машину сюда. – В ярком квадрате, сунув руку в карманы халата, замер черный силуэт медсестры. «Так она выглядит лучше», – подумал Егор. И холод, который тек из открытой двери, казалось, исходит от нее.

– До машины вы можете пройти здесь. – Она стояла и ждала пока они выйдут. – А я схожу за рабочими. – Медсестра заперла за ними дверь.

– Не хотел бы я здесь оказаться, – сказал Егор, перепрыгивая через лужу, растекшуюся на потрескавшемся с пучками желтой травы асфальте.

– Да. Как-то мрачно здесь. Зато чистенько и порядок.

– Такой порядок, как в тюрьме. Представляю, как старики ходят в туалет по расписанию, телек смотрят по установленным часам и на прогулку тоже по распорядку.

– Нам откуда знать, как здесь живется пенсионерам. И про распорядок с чего взял?

– Одна медсестра – стервоза чего стоит.

– Не спеши гоп, пока не хлоп.

– Глянь, это что? – Егор остановился и приложил руку к глазам. Он смотрел против солнца на кирпичное приземистое здание с шиферной крышей, с узкими вытянутыми оконцами под самой крышей, как на фермах. Оттуда доносился какой-то механический гул. Рядом на асфальтированной площадке стоял тентовый ГАЗ – 54. На лавочке у стены сидел сгорбленный мужчина и курил.

– Не знаю, – Варвара пожала плечами. – Может производство какое. Пошли, нас медсестра будет ждать.

– Ага, – Егор еще с минуту вглядывался в темно – коричневое здание, затем поспешил за Варварой. Он опять уловил тот же неприятный запах, что и в покоях для престарелых. «Грязный» неприятный он пахнул с ветром от сарая, облизал, попачкал и через секунду исчез с новым порывом.

Водитель ГАЗели лежал на сиденье, надвинув на глаза кепку.

– Едем? – он встрепенулся и засуетился, когда Егор распахнул пассажирскую дверь.

– Да, командир.

– Егор помог Варе забраться в кабину, залез следом и захлопнул дверь.

– Сейчас рули направо за фабрику по дороге. С заднего входа нас будут встречать грузчики.

Шофер завел машину и плавно тронул с места. Они проехали мимо центрального входа с часами, свернули налево, дальше вдоль правого крыла и снова налево. Створы заднего входа были нараспашку. Два санитара в белых халатах и бежевых кедах, один высокий крепкий, другой низкорослый смуглый с вьющимися волосами, ждали их и курили. Шофер развернул машину, аккуратно сдал задним ходом прямо к распахнутым дверям.

– Здорово мужики, – Егор подошел к санитарам и пожал им руки. У обоих рукопожатие было крепким. Парни оказались неприветливыми, хмурыми, что-то пробурчали в ответ и сосредоточили все внимание на Варваре. Стройная в короткой голубой курточке, обтягивающих выбеленных на бедрах джинсах и цветных сапожках, она выглядела аппетитно. Егор только сейчас, глядя на двух «мачо», на их сальные взгляды, обратил внимание на достоинства девушки. В груди шевельнулась тупая ревность, он отмахнулся и пошел помогать шоферу открывать фургон.

– Егор, – позвала его Варвара, – пойдем со мной, мне одной жутковато.

Он только собрался возразить, не хотелось оказаться вновь в лечебнице и встречаться с медсестрой, но тут услышал грубый бас здоровяка. Растягивая толстые губы в ухмылочке, он басил.

– Мы вас проводим. Всех демонов по пальцам знаем, – довольные шуткой они загыгыкали, выпуская из ртов подобно дракону клубы дыма.

– Нет уж, спасибо. Я как-нибудь сама.

– Подожди. – Егор вытер мокрые руки о штаны и вместе с девушкой вошел в покои. Некоторые двери были открыты. Палаты престарелых мало чем отличались от больничных. Возле кроватей, неаккуратно застеленных шерстяными одеялами, стояли тумбочки, заставленные чашками, коробочками, пузырьками, баночками. У задернутого дешевыми шторами окна располагался стол с пластиковым покрытием и круглыми железными ножками. Подоконники загромождали разноразмерные банки с вареньями, соленьями, сахаром, топленым маслом, пакетами с ряженкой, соками, йогуртами. «И это все сокровища, что у них осталось после жизни?» – в ужасе подумал Егор.

Из боковой двери со стеклами, выкрашенными белой краской, стали выходить пожилые люди. Они брели сгорбившись, опираясь на трости, шаркая тапками, придерживаясь за стены, казались жителями ни этой планеты. Чрезмерное притяжение гнет их к земле, навешивает на ноги пудовые гири, не дает дышать. Егор смотрел на стариков и у него не получалось представить, что когда-то он станет таким. В каком-то трепетном оцепенение они с Варварой стояли у стены, пропуская медленный, сомнамбулический «поток старости и немощи». Одна низенькая седенькая старушка, опираясь на трости остановилась рядом и долго всматривалась в них, словно решая, на кого они похожи. Она шамкала беззубым ртом, нижняя губа доставала до носа, а щеки вывалились двумя смятыми подсохшими яблоками. Ее глазки мерцали бессмысленным блеском. Так ничего не поняв, старушка отвела взгляд, долго посмотрела в коридор, как бы выискивая свою палату, затем себе под ноги, перевалилась на трость, другую выставила вперед и зашаркала тапками по вытертому коричневому полу, переставляя подпорки, словно цапля ноги.

Варвара стояла неподвижно, прижав к груди бумаги. Она была поражена не меньше Егора. Она и раньше встречала старых людей на улице, в магазине, на почте, но они терялись среди остальных: суетливых, осанистых, важных, хамоватых, обычных.

Основной поток разошелся по покоям, а из столовой поодиночке все еще продолжали выходить приживалы. Стук ложек стих. Послышались скрипучие, шепчущие голоса.

– Боже правый, – прошептала девушка. Ее лицо выражало жалость, казалось еще немного и она заплачет.

– Пошли, Варь, нас сестра ждет, – тоже шепотом проговорил Егор, словно опасаясь, что его услышат. Они не сделали и пяти шагов, как послышались удары метронома, и из-за угла появилась медсестра. Она быстро шла им навстречу на, казалось, прямых ногах, а ее халат излучал белый холодный свет.

– Груз принимать будете? – спросила Варвара, когда медсестра подошла к ним.

– Нет, я вам так все подпишу.

Казалось, кроме нее и двух санитаров никого из лечащего и обслуживающего персонала в лечебнице нет. За все время Егор не увидел ни одного врача, ни другой санитарки или нянечки, уборщицы. Она взяла у Варвары документы.

– Идите за мной.

По коридору снова застучали ее каблуки. Они прошли покои для престарелых свернули направо, миновали перемычку и снова свернули направо. Отделение для душевнобольных отличалось от соседнего. Стены были выкрашены в синий цвет. Двери в палаты были грязно-бежевые с серыми залапанными пятаками вокруг дверных ручек. Две первых двери справа были обиты железом и оборудованы смотровыми оконцами. Кроме мужчины продолжающего мереть шагами коридор, и старушки, взирающей на что-то невидимое, появился еще один обитатель. Низкого роста с опущенными плечами и маленькой головой. Иногда он вскидывал руки и подпрыгивал на одной ноге. При каждом таком прыжке он кряхтел и морщился.

Сестра свернула за угол в просторную рекреацию и подошла к дежурному посту (на котором, кстати, тоже никого не было). За ДСПешной перегородкой с плексигласовым стеклом стоял деревянный стол с аккуратно сложенными в стопку бумагами, журналом дежурств. В стаканчике торчали остро отточенные карандаши и ручки с колпачками. На краю с белым абажуром, как капор у монашки, стояла настольная лампа. Медсестра зашла за перегородку, отперла сейф и достала печать. Отвинтила медное донце с подушечкой и шлепнула по бумаге. – Можете ехать.

– До свидания, – сказала Варвара и взяла накладную.

– Прощайте. Как выехать знаете, – сухо проговорила сестра, отвернулась и спрятала печать в сейф.

– Прощайте, – проговорил Егор.

Они шли по гулкому деревянному полу, рассматривая психиатрическое отделение.

– Здесь, наверное, для буйных, – Егор кивнул на железные двери.

– Мое дело сторона!!! – вдруг послышалось над самым ухом. От неожиданности Егор вздрогнул, раздался Варин вскрик. Егор обернулся. В полуметре от него стоял высокий бритый мужчина с глазами навыкате.

– А куда вы смотрели, когда присяжные заседатели…? У меня руки по локоть в крови, – завыл он, откидывая голову назад, косясь на Егора выпученным глазом. Холодная волна страха прокатилась по телу Егора.

– Тогда зачем клети? – мужчина растягивал слова. – Мое дело сторона. Не впутывайтесь меня в это дерьмо… – мужчина взвизгнул и сжал кулаки, лицо его исказила злобная гримасе, на скулах заходили желваки. Егору показалось, что он сейчас его ударит.

– Успокойся, Вадик, – голос медсестры прозвучал властно, негромко с какой-то подчиняющей уверенностью.

– Они не виновны, – сказала она, останавливаясь возле больного, взяла его за локоть и мягко, но настойчиво потянула за собой в отделение. Больной капризно поднял локоть, больше обозначая этим протест, чем пытаясь высвободиться. Медсестра строго и прямо посмотрела на него, словно взглядом вытягивала какую-то струнку. Вадик вдруг обмяк и послушно побрел следом, в миг, превратившись в телка. Короткая больничная пижама бежевого цвета болталась на его тощих щиколотках. На локте застиранной рубахи расползлась дыра. Его голые пятки гулко стучали по деревянному полу, поддакивая метроному медсестры. По дороге он встрепенулся, попытался снова высвободиться, коротко обернулся на Егора с Варварой, словно убеждаясь, что его не подслушают, и громко зашептал медсестре, – Клавдия Ильинична, я их уже почти вывел на чистую воду.

– Да, конечно, – медсестра продолжала его уверенно тянуть за собой.

Через несколько шагов снова послышался его шепот.

– И пожалуйста, я вас уже просил, не называйте меня при посторонних Вадиком.

– Да, судья, разумеется.

– Пойдем, – голос Варвары вывел Егора из шока. Он шумно сглотнул, посмотрел на девушку, на удаляющихся больного и сестру, затем развернулся и на одеревенелых ногах зашагал к выходу.

Они ехали молча, придавленные грузом увиденного и каждый по своему переживал посещение бывшей валяльной фабрики, а ныне больницы для душевнобольных и дома для престарелых одновременно.

Наконец, закончилась болтанка, и ГАЗель выехала на асфальтированную дорогу. Егору на глаза попался файл с товарно-транспортной накладной и синей печатью лечебницы. Он взял его и вытащил бумаги. Сначала быстро, потом заново медленно прошелся по именованиям груза.

– Здесь, только оргтехника. Смотри, – он повернул документ к Варваре. – Принтер «кенон-4200» – две штуки, монитор плазменный «самсунг– 520 с» – аж пять штук, компьютер «хьюлет пакерт «сарбона»» – пять, столы для оргтехники – два, бумага белая формата А4 – десять пачек, сетевые фильтры – восемь, запасные картриджи – шесть, канцелярские наборы – два. – А что же для больных? Они, что бумагу есть будут? Компьютеры! Зачем старикам компьютеры? Орехи колоть? Принтеры, канцелярские принадлежности? – возмущался Егор. – Да им носить нечего. Ты видела у того, больного…, у него рубаха рваная… – Егор вдруг замолчал, нахмурил брови, о чем-то сосредоточенно задумался, медленно, словно, что-то внутри заболело, провел ладонью по груди, и больше уже до самого городка не проронил ни слова.

О смерти Сивкова по приезду им сообщила Данилкина, своим обычным тоном, как бы между делом, когда они сдали документы, отчитались и собрались уходить. Они молча переглянулись, и разошлись по домам.

Глава 9. Баржа за водокачкой

В эту ночь кошмары его не мучили. Он вообще не видел снов, словно провалился в бездонный колодец. Утром встал раньше, чем сработал будильник. Наскоро перекусил бутербродом с чаем, оделся и покинул квартиру.

Едва он распахнул входную дверь и шагнул из полутемного подъезда, как сразу почувствовал перемену. На западе блестело яркое солнце. Холодный воздух потоком наполнил легкие и выдохнулся белесым парком. Хотя солнце не грело, оно щедро одаривало светом и красотой. В рассыпанной за ночь алмазной крошке, его лучи пестрели и переливались. Иней лежал кругом: на деревянной лавке с поломанной верхней доской, на сваренном из уголка ограждении газона, на кривом бордюре, на оцинкованных подоконниках, на пожухлой и подмороженной за ночь траве, на деревьях, листве. И все это блестело и мерцало. Под ногой хрустнул прозрачный, молодой ледок. В свежем воздухе витала необъяснимая бодрость.

Щурясь от яркого света, наслаждаясь солнечным утром, Егор пришел на работу первым. Подергал дверь. Контора была еще закрыта. Пришлось ждать Изотову.

– Татьяна Михайловна, – обратился он к женщине, когда они вошли внутрь, – а тот мешок, который я от женщины вчера принес, где он?

– Какой мешок?

– Женщина нам звонила, просила, чтобы мы забрали старые вещи. Целлофановый, черный, скотчем перемотанный.

– А-а-а, – протянула бухгалтер, – тот, что ты в коридоре вчера бросил? Ирина Федоровна его в кладовую отнесла. А что?

– Да, так. Просто вчера в дом престарелых ездили, подумал, может, его тоже надо было забрать.

– Побольше вещей наберем и отправим своей посылкой. Чего нам с Читинскими путаться. За их подарками наши обноски и не заметят.

Изотова открыла «теточную» и вошла в комнату.

– Их еще надо описать и в прачечную отправить. Надо посмотреть, вроде еще был один желающий.

Егор ее не слушал. Он не вошел за ней следом в бухгалтерию, а быстро, воровато, осмотрелся, словно в конторе, кто-то мог быть кроме них еще, осторожно ступая, вернулся к кладовой, открыл дверь. Черный полиэтиленовый мешок, заклеенный скотчем, стоял у стены. Не зажигая света, Егор шагнул внутрь, одним рывком с треском отодрал клейкую ленту и развернул. Судорожными, суетливыми движениями вытащил из пакета, который принес с собой, синий свитер и сунул в мешок. Скомкал пакет, спрятал в карман куртки, прилепил на место скотч и выскользнул из кладовой.

Позавчера вечером из этого пакета он выбрал себе свитер, который оказался вполне приличным, с высоким горлом и теплым. Но порванная рубаха на рукаве «судьи» в лечебнице заставила его вернуть вещь на место.

Бухгалтер не обратила внимания на треск, похожий на звук разлепляемой липучки, сняла куртку, переобулась в легкие туфли, поставила чайник и достала косметичку. Когда Егор вошел в «теточную», она, округлив рот, перед зеркальцем напомаживала губы. Егору пришлось подождать десять минут, пока она закончит с макияжем, заварит чай и, наконец, снабдит его заданиями на сегодня. При упоминание Жанны Евгеньевны, у него все внутри сжалось. А когда Изотова назвала фамилию Модеста Павловича, он в кармане нащупал гайку, которую вчера купил за пять рублей в магазине «Строймаг». И еще он вспомнил, что надо занести лекарства Кокушкину, вернее, его больной матери.

Он уже собрался уходить, когда вспомнил, – а Паршин куда пропал?

– На больничном он, – ответила Изотова, наливая в кружку кипяток.

– Что случилось?

– Не знаю. Червякову позвонил, сказал, что заболел. Может, время будет, зайдешь, проведаешь своего заступника?

– С чего это он мой заступник?

– Ладно, знаем. Иди уже.

Егор с минуту недоуменно смотрел на бухгалтера, который заваривала чай, затем развернулся и вышел. Он помнил, что Жанна Евгеньевна принимает с девяти до десяти и в списке дел поставил ее на первое место. Поэтому сразу отправился на рынок за козьим молоком и груздями.

Он шел по тротуару, радовался солнцу и блеску вокруг. Грязный городок за одну ночь преобразился. Его, словно осыпало серебром. Егор вытягивал губы, выдыхал теплый воздух и косился на белесые клубы.

По обыкновению, свернул на железные ряды с навесом, под которым раскладывали свое добро торговцы и торговки. Нашел тетку с груздями. Раскрасневшаяся, румяная на морозце, она как никогда была говорлива. Тряпкой обтерла двухсотграммовую банку. Похвалила товар, приподнимая стекляшку и вертя ее на солнце. Позвала в следующий раз купить у нее «груздец – хрустец – лучший на рынке». Говорила нараспев и сама себе поддакивала – как же Егору повезло, что взял именно ее «Чудо – грибки. Да, хрустящие грибочки».

Молочница – грубоватая, пожилая крестьянка, с глубокими морщинами подвязанная на поясе цветным застиранным платком, тоже расщедрилась на лишнее словно и пожелала здоровья.

Рассчитываясь с ней, Егор залез за мелочью в карман куртки и вместе с монетками выгреб гайку. Пока женщина доставала из складок одежды кошелек и тщательно два раза пересчитывала сдачу с пятисотрублевки, он вертел в руках восьмиугольный кусочек металла с отверстием и резьбой посередине и о чем-то думал. Рассеянно сунул деньги в карман, взял бутылку парного молока и пошел с рынка, погруженный в свои размышления. У выхода, достал телефон и посмотрел время. Черные черточки в верхнем левом углу экрана сложились в 9.10. Поколебавшись с минуту, Егор убрал телефон обратно и зашагал по тротуару.

Через пятнадцать минут он стучал в дверь, обитую вагонкой. Дверь открыли не сразу. Сначала послышалось недовольное бурчание, через несколько секунд громкое: Кто там?

– Модест, открой это я – Егор.

– А-а-а, Егор, – голос смягчился, щелкнул замок. В проеме показался Хазин. Железные обручи на колесах тускло поблескивали в темном коридоре. Он откатился назад, пропуская гостя в квартиру.

– Какими судьбами, камрад? – инвалид произносил слова мягко, обтекаемо, словно облизывал речные камешки. Егор сразу догадался, еще до того, как нос уловил сивушные запахи, что тот пьяный.

– Я тебе гайку, как, обещал, принес, – немного разочарованно произнес Егор. Он совсем не рассчитывал увидеть старика в таком состоянии.

– Более не потребно, милейший. Пырься и умиляйся.

Хазин лихо, размашисто крутанул правое колесо, и коляска встала к Егору боком. На оси поблескивала гайка.

– Кто это тебя так одарил? – ухмыльнулся Егор, перенимая модестовскую манеру говорить. Подбросил теплую гайку, которую от самого рынка нес в руке и с легким разочарованием убрал в карман.

– Задержись с деталькой, голубчик. Хотя она некстати, я ее приобрету, но марки уже не получишь. Извиняй, милейший, появились заманчивые предложения, спрос падает, а с ним, соответственно, и бартерный эквивалент. Могу предложить…

– На черта мне, Модест, твои марки? Так бери. – Егор протянул гайку инвалиду.

– Вона как? – Хазин наигранно удивился, откидывая назад голову, и подставляя ладонь. – В тот раз помстилось, что ты сиречь разумеешь.

– Модест, харе язык коверкать.

– Глашу…, говорю в тот раз, показалось, ты по-другому смекаешь. Не думай взять, а думай отдать. Думали свежи, ан все те же. Думаться или думить. От думки с ума сошел. Хмельной да сонный не свою думу думают…

– Успокоишься? Нет?

– Нельзя так, любезнейший. Что-то надо взять. В следующий раз забудешь. Купи сигарет что ли, – он ласково подмигнул Егору.

– Отстань. Скажи, кто гайку принес? Тот же, кто и водку? – не дожидаясь ответа, Егор прошел на кухню. На столе стояла опорожненная на половину бутылка «забойкальской», рюмка, банка с корнюшонами и нарезанный лимон.

– Соотич твой. – Хазин вкатился следом.

– Паршин что ли? Он ведь на больничном.

– И я про то. Возьми что-нибудь. – Хазин подкатил к столу, взял бутылку и быстро плеснул в рюмку, – угостишься, любезнейший?

– Спасибо. Тебе самому мало.

– И то правда.

– Хазин взял рюмку, развернул каталку, закинул голову, шумно сглотнул горькую, выдохнул, с минуту сидел неподвижно, затем развернулся и выловил из банки рукой огурчик. Захрустел, вытер пальцы о штанину. – Видит Бог…лечимся.

– А ту, что, так и не нашел?

Хазин, молча жевал огурец, не моргая, вглядываясь в Егора. Проглотил, затем сказал, – она не закатывалась, а на шкап за колесом лазил.

– Куда лазил.

– На шкап, милейший, на шкап.

– Какого черта?

Хазин долго не отвечал, все смотрел Егору в глаза. – Да соотич твой туда его прибрал.

– Зачем? – искренне удивился Егор, совершенно не понимая о чем речь. Он припомнил груду книг под шкафом в комнате.

– Чтобы я импорт не контробандил. Наказание у него такое. – Хазин заметно разнервничался. Его сухая голова с грязными патлами мелко дрожала. Подрагивающей рукой он до верха наполнил рюмку. Отвернулся, махнул, выдохнул, замер и оттаял. В этот раз он не закусывал.

– И правильно, стервец, делает, – инвалид оправился и выглядел прежним хмельным старикашкой, – каждый должен оберегать свои интересы. Тогда порядок будет. Так сказать, секторный рынок, цепочка товарооборота. Примитивная, но все же цепочка, а не бедлам, раскардаш, беспорядок. – Хазин уперся невидящим взглядом в столешницу и склонил голову на бок, отчего стал казаться безумным. – Беспорядочный, неустроенный, расстроенный, нестройный. Беспорядник – беспорядок допускающий, дурно и бестолково распор… – вдруг встрепенулся, словно зуб сломал и стал прежним. – Я стараюсь говорить понятно… Порой, дается это с трудом. Привычка, знаете ли, милейший. Я человек зависимый, как и мы все в целом. Я от горькой, вы от денег или чего там еще, дети от родителей, старики от милости. В этот раз он изобличил меня на лестнице, когда я пытался в магазин стабуниться и схлопотал второе предупреждение. Первое истребовал полгода назад, когда я через окно кликал одного кента. Попросил его водочки прикупить. Закалдыка твой словно демон, вырос из-под земли и меня за шкварник. Сдается, подкупил он соседку снизу. Прощай меня, любезнейший. Душа опрокинуться просится, – Хазин наполнил до краев рюмку, бережно, не пролив ни капли, развернул кресло, выпил одним махом. Выдохнул, окунулся в безмозглое оцепенение. Очнулся.

– Она стучит, – вновь заговорил Хазин, разворачивая каталку к столу. – Ей Богу, она. Два раза пытался и два раза был изловлен. Как такое объяснить? На второй раз он гайку и открутил. Мало того, колесо на шкап прибрал. Надо знать, с умыслом. Чтобы я поистязался. На мое счастьице, ты соизволил. Но уже поздно, братец, я в штаны наделал. – Хазин противно, скрипуче засмеялся, оголяя желтые зубы. – Я на него не в обиде. И ты возьми что-нибудь. Так и быть, я сегодня добрый, – осклабился и покосился на бутылку старик. – Марку дам.

– Успокойся, Модест. Паршин говорил, у тебя вроде дочь есть. Она навещает тебя?

Улыбка растаяла на лице старика, – а тебе, что за нужда? Старика охаживай, а коросты не ковыркай. – Лицо Хазина стало неприветливым.

– Мне ничего, а вот ты скоро сковыркнешься. Я к тебе не лезу, и лезть не собираюсь. Только по глупости и в нервах совершаем порой непоправимые вещи, а потом ни сил, ни смелости не хватает их ни признать, ни исправить. Сам-то я не знаю, что такое семья. Как-то не пришлось, а вот другим завидую. У тебя есть богатство, о котором другие только мечтают. Тебе же лучше будет. Да я почти уверен, пьешь ты из-за этого.

– Нет, – как-то поспешно выпалил старик, – мне все равно. Alea jacta est – Жребий брошен. У нее своя юдоль, моя дорога стороной. Плюют на родителей, добра не помнят, ноги раздвигают, как портниха ножницами, пускай сами хлебают. Плевать мне теперь.

– Врешь, дедушка. Так как ты пьешь, скоро… Ничего, что я так с тобой фамильярно?

– Валяй, – Хазин подрагивающей рукой наполнил рюмку. – Deest remedii locus, ubi, quae vitia fuerunt, mores fiunt. То бишь, нет места лекарствам там, где то, что считалось пороком, становится обычаем. Сенека.

Егор дождался, пока старик исполнит питейный ритуал, и когда тот вновь повернулся к столу, продолжил. – Скоро помрешь…

– Дальше давай, – в голосе старика улавливалась ирония, казалось, что он хочет разговор обратить в шутку. – Это уже слыхамши.

– Так вот, скоро, говорю, помрешь и камень свой в могилу потащишь. Не поднимется душа к райским вратам с таким грузом. Чего сложного, наверняка ведь знаешь где она. Паршин говорил где-то рядом, в каком-то поселке. Письмецо бы чирканул, а я за просто так в ящичек бы его опустил. Чего скажешь, Модест?

– А ничего не скажу. Подожди, только за маркой сгоняю. Decipimur specie recti. Мы обманываемся видимостью правильного. – Работая руками, высоко задирая локти, Хазин прокатился мимо Егора в коридор. Когда он вернулся с маркой восемьдесят седьмого года с портретом П.П. Постышева с ошибкой даты смерти, зажатой в губах, Егора на кухне уже не было.

Егор шел по тротуару, глядя себе под ноги. Уже не замечал солнечного дня, хрустального ледка и россыпи алмазной пыли. На его лбу, где еще только наметились складки, проступили морщины. Сосредоточенно смотрел себе под ноги и со стороны выглядел чем-то очень озабоченным.

В шесть минут одиннадцатого Егор стоял под кованным козырьком и жал на кнопку домофона. Долго никто не отвечал. Егор нажал еще раз. Через минуту с сожалением признал, что, скорее всего, дома никого нет, и уже собрался уходить, когда из микрофона донеслось сухое, короткое.

– Войдите.

Следом щелкнул магнитный замок. Егор открыл стальную дверь с антивандальным покрытием и зашел в подъезд.

– Добрый день, Жанна Евгеньевна, прошу прощения, – Егор стоял перед приоткрытой дверью, ограниченной цепочкой. В просвет виднелся черный прямой силуэт вдовы. Она неподвижно стояла вполоборота и смотрела куда-то в сторону. – Я немного задержался. Если меня впустите, я расскажу о причинах и передам вам продукты.

Женщина с минуту еще стояла скалой, затем сбросила цепочку и открыла дверь.

– Егор Владимирович, – начала она, тщательно подбирая слова, делая после каждого короткую паузу. Тонкая морщинистая кожа на ее шее натянулась, а интонация говорила о серьезности и исключительности разговора.

– Я в тот раз позволила вам задержаться. Теперь вы решили сами устанавливать время посещений. Ваше руководство меня уверяло, что единственное мое условие в обмен на благотворительность, будет нерушимо исполняться. И что же я вижу? – Она пристально посмотрела на Егора.

– И что же вы видите? – Егор принял вызов и смотрел ей в глаза. – Безобразие? На сколько? – он достал быстро из кармана телефон и посмотрел на часы.

– На восемь минут я смел задержаться. Ах, какая непростительная халатность и безалаберность. – Егор закатил глаза и покачал головой. – А вам не приходило в голову, уважаемая Жанна Евгеньевна, что кроме вас у меня есть еще старики, которые нуждаются во внимании более вашего? Не приходило в голову, что кто-то, кроме вас, может болеть, голодать, мерзнуть, страдать? Нет? Егор быстро неаккуратно поставил пакет на пол. Банка с груздями опасно ударилась донцем о паркет. Вдова и бровью не повела. В упор смотрела на дерзнувшего.

– Купаетесь в роскоши, нанимаете домработниц, грузди с молоком кушаете. Продукты, наверное, по телефону заказываете. Хоромы у вас какие, заблудиться можно. А вы хоть раз видели, как старики живут в доме престарелых? По четыре, шесть человек в палате. И у них, кроме того, что в тумбочках, ничего нет. Куда вы жертвуете? Буквально на днях, женщина одна мужа недавно похоронила, двух пацанов растит, не знает как концы с концами свести, вещи передала старикам. И еще по городу есть добрые люди. Не знаю, куда вы перечисляете, только толку от вашей филантропии никакой. Вот так. Можете жаловаться. И вообще дешевле вам будет нанять специального мальчика на побегушках, чтобы вам за грибками бегал. А я пошел. Егор развернулся, взялся за дверную ручку.

– Постойте, – послышался сзади сухой требовательный голос, – пройдите в холл.

Она долго молчала, стоя у большого чистого окна, вглядываясь в солнечный ясный день. Прямая, жесткая, волевая с царской осанкой, с аккуратно собранным пучком волос на затылке. Из дальней комнаты доносился щебет канарейки.

– Я перечисляю деньги в фонд помощи инвалидам и пенсионерам. Исправно каждый месяц на его счет вношу немалую сумму. Лидия Марковна меня… Вы правду сказали о доме престарелых? Что там живут очень плохо? Где он находится?

– Совсем рядом, – Егор скрестил пальцы рук и зажал между коленей. Его колотило. – За мыловаренными цехами в здании бывшей фабрики. Там раньше валенки валяли. Сами можете съездить и посмотреть.

– Хорошо, – голос вдовы стал мягче. – Я так и сделаю. – Помолчала, а затем сказала. – С девяти до десяти это не прихоть – это порядок, необходимость, если хотите. Сбивается один вагон, под откос летит весь состав. Вы не думайте, если я старуха, то мне и заняться нечем. Все взаимосвязано, только пожилым людям в отличии от молодых, надо считаться со своим здоровьем и временем для приема лекарств. Единственное, что я могу придумать в сложившийся ситуации это ваш звонок. Если опаздываете или не можете, набираете мой номер и мы договариваемся. Все ясно?

– Вполне.

– Замечательно. – Вдова говорила в своей властной манере, приподняв подбородок и выпрямив спину. – Больше я вас не задерживаю.

У самой двери она остановила Егора.

– И вот еще, что, – помолчала, словно набиралась мужества их произнести, – спасибо за помощь. В тот раз вы меня здорово выручили. А теперь идите.

Егор шел по яркому городу, жмурился от солнца. «Что же получается? В тот раз она из-за меня в обморок грохнулась? Не приняла лекарства или приняла не так как надо. Меня ждала… Я сбил ее график и пустил состав под откос? Так получается? Господи, час от часу не легче. И она еще меня благодарит».

Он не заметил, как оказался перед знакомым домом. Не вполне понимая, зачем ему это надо, он неуверенно открыл дверь и шагнул в подъезд. Здесь было сумрачно и влажно, пахло известкой и кухней. Он поднялся по ступеням и остановился у двери с номером «19». Окрашенный рыжей краской косяк и оргалитовую дверь того же цвета соединяла белая полоска бумаги с синим штампом. Не зная для чего это делает, Егор поддел ногтем мизинца бумажку, просто так, не надеясь, что она поддастся. На удивление она легко отклеилась от косяка, словно держалась на мыле. Егор с опаской, положил ладонь на дверную ручку и надавил. Послышался щелчок, и дверь качнулась. Он сразу вспомнил о жалобах Сивкова на сломанный замок. Егор быстро обернулся и прислушался. В подъезде было тихо, а глазок в двери напротив, светился белойточкой. Он осторожно приоткрыл дверь и юркнул в квартиру. Бесшумно закрыл ее за собой и остановился в коридоре, на затертом половике. Пол был затоптан, только еще больше, чем в памятный траурный день.

– Какого черта я здесь делаю? – вполголоса спросил Егор у тишины. «Я ведь не убийца, чтобы меня тянуло на место преступления. Я ему только один раз по лбу треснул, но резал -то не я. Когда уходил, он еще жив был и к двери, я точно слышал, он подходил».

Несколько минут Егор топтался возле двери в нерешительности. Он знал, был уверен на все сто процентов, что пенсионера увезли в морг, но его терзало непонятное, с родни навязчивой идее, желание, даже потребность, убедиться, что трупа в квартире точно нет. В помещениях стояла мертвенная, подстерегающая тишина. Если верить фильмам, то именно в такую тишину из-за угла вдруг вываливается зомби или выскакивает монстр. Егор почувствовал неприятный щекочущий страх, волосы на затылке зашевелились, а руки покрылись мурашками. Что-то в квартире незримо присутствовало. Может смерть «подчищала» остатки жизни? Егор осторожно ступал по половицам, слышал, как под подошвами скрипят песчинки, как в ушах бьется кровь, как шуршит куртка. Раньше эта квартира с разговорчивым и суетным хозяином не казалась такой беззвучной.

Он крался мимо кухни, когда в узкой полоске дневного света под дверью заметил движение. Сердце екнуло, парализующая волна прокатилась по телу. Егор замер, уставился на светлый отблеск. Несколько секунд наблюдал, как тонкие лапки с другой стороны двери, отбрасывая тень. Неторопливо прошли вдоль порога, остановились на секунду, снова пошли и затем скрылись за косяком. «Крыса чертова», – промелькнуло в голове. Одним движением он распахнул дверь, повернул голову вправо, взгляд судорожно забегал по полу. Он ожидал увидеть усатого альбиноса с красными глазками, шустро перебирающего лапками. Но крысы нигде не было. Самое удивительное, что деться ей было некуда. В полуметре от входа, стояла мойка, она плотно прилегала к стене. Дальше шли нижние панели кухонного гарнитура, стыкующиеся вплотную друг к другу. Егор окинул кухню подозрительным взглядом. Здесь было как всегда: сумрачно, неаккуратно и пыльно.

Егор распахнул дверцу шкафа под мойкой, вытащил мусорное ведро, быстро осмотрел содержимое. Затем распахнул дверцу соседнего шкафа. Со второй полки выпал бумажный пакет, грузно упал на пол и просыпался мукой. Прозрачное облачко белесой пыли поднялось вверх. Егор действовал все быстрее, суетливее. Злость на хитрого зверька зрела, заставляла быстрее работать руки. Он уже не сомневался, что сделает в следующий момент, как только обнаружит крысу. Он встал на колени и заглянул в шкаф. В темных недрах ничего не было видно, более того мешали разные банки, пакетики перехваченные резинками, консервы, бумажные упаковки с хлебцами, брикеты. Он едва не поддался порыву резким махом выгрести содержимое на пол.

Тем не менее, старался производить, как можно меньше шума. Сдвинул запасы вправо, очистив часть полки. После того, как убедился, что крысы там нет, поочередно переставил баночки, пакетики влево. Тоже самое он проделал с нижней полкой, после чего переключился на соседний шкаф. От усердия у него вспотел лоб, руки мелко дрожали.

– Нет, мне не показалось, – шептал он, прерывисто дыша. Неудобно было стоять на коленях, мышцы спины начинали ныть.

– Черта с два, здесь она. Только попадись. – Перед глазами возник Сивков с распаханным лицом, каплями загустевшей крови на усах, матово поблескивающей, словно крашенный воск. Егор знал, кто это сделал и только хотел убедиться, что не ошибся. «Именно такое расстояние между коготками, как расстояние между порезами». Думал Егор и с опаской запускал пальцы в полумрак шкафа.

Справа услышал тихий цокающий звук, похожий на скрежет коготков по линолеуму и резко повернул голову, одновременно замахиваясь, готовый прихлопнуть мерзкого грызуна. Его расширившиеся глаза судорожно бегали по пластиковому покрытию, выхватывая фрагменты. Крысы нигде не было. И когда он уже был готов поверить в звуковую галлюцинацию, на бежевом хорошо сохранившемся рисунке возле самого шкафа, рядом с белым пятном рассыпанной муки, он увидел удаляющуюся цепочку белых следов. Но не это ввергло его в ужас и шок, а то, что они продолжали быстро появляться. Они тянулись вдоль нижней панели по направлению к шкафу с мойкой. У Егора глаза выскакивали из орбит. Он перестал дышать и превратился в статую. Быстрая семенящая поступь, теряющая по мере удаления от мучного пятна цвет, остановилась возле открытой двери, на долю секунды замерла, а в следующее мгновение исчезла в шкафу.

Он стоял неподвижно на коленях с занесенным кулаком, приготовленным для мести, минут пять. Ужас волнами расходился по его телу, дыбом поднимал волосы на затылке, запускал по спине мурашки, сжимал сердце и впрыскивал в кровь лошадиные дозы адреналина. У Егора не сразу получилось подняться с колен. Ноги затекли и отказывались слушаться. Пришлось ухватиться за край стола и помочь себе встать. Прижимаясь к стене, не сводя взгляда с распахнутой дверце, он медленно вышел. Едва оказался в коридоре, как резко рванул дверь и захлопнул злосчастную кухню. Несколько секунд соображал, затем в два быстрых шага достиг входной двери в квартиру и через мгновение уже стоял на лестничной площадке, бешено вращая глазами. Убедившись, что его никто не видел, сбежал по ступеням и выскочил на улицу. «Что это было?», – спрашивал он себя и не находил ответа.

День померк, хотя солнце светило так же ярко. Холодный воздух выдувался изо рта белесым парком. Лед на лужах стал таять, истончаться и уже хрустел не так звонко, как с утра, подобно сухой вафле. Иней растаял, волшебство пропало, и стекла, рамы, бордюр, трава блестели влагой. Рыба медленно перебирала плавниками…

С Советской Егор свернул на Королева и узкой дорожкой между заборами детского сада и пожаркой вышел на площадь Космонавтов. С минуту он стоял на тротуаре, поводя головой по сторонам, словно не знал, куда идти дальше. На площади было людно: гуляли молодые мамаши с колясками, в парке играли дети, бабушка-дворничиха метлой сгоняла лужу от крыльца магазинчика «канцтовары». Два парня сидели на спинке лавочки, водрузив ноги в грязных кроссовках на сиденья. Несколько человек на остановке ждали автобус.

Егор осмотрелся и среди людей почувствовал себя лучше, появилось хрупкое ощущение защищенности. Страх, который он испытал несколько минут назад, стал отступать, таять, как иней на подоконнике, лишь оставляя влажный след. Егор достал сигареты, вынул одну и поднес к губам. Взгляд задержался на дрожащей руке. Мысли снова с поразительной четкостью возвратились в пустую квартиру, к крохотным следам, к таким как, если бы их оставила крыса. Но крысы не было. В этом – то все и дело. Черт побери, ее не было. Егора бросило в жар, лоб покрылся испариной. Он мотнул головой, сунул сигарету в зубы, прикурил и быстро зашагал через площадь.

Остановился возле остановки, рядом с женщиной в сером ратиновом пальто. Он не смотрел расписание, не спрашивал у ожидающих, давно ли был последний автобус. Не смотрел на часы. С озабоченным видом, какими-то механическими движениями, словно не замечая этого, он подносил сигарету к губам, делал затяжку. Опускал руку, выдыхал дым, затем снова подносил руку к губам. Остекленевшим взглядом смотрел прямо перед собой. Со стороны напоминал нервного, с полным ворохом проблем типа. Женщина в малиновом берете и голубой смесовке недружелюбно покосилась на него. Несколько секунд придирчиво рассматривала, после чего развернулась и медленно, словно прогуливаясь, пошла прочь. Отошла на пять шагов, остановилась и снова пристально стала подозревать.

Ничего этого Егор не замечал. Его заботили собственные мысли. Неожиданно он бросил сигарету и быстрым шагом, с решительным видом пошел обратно. Пересек площадь, а когда оказался на дорожке между заборами, бежал уже вприпрыжку. Через пять минут он был возле знакомого подъезда. Сердце натужно, гулко колотилось в груди. Он секунду помедлил. Затем ухватился за дверную ручку и открыл дверь. Из прохладного полумрака подъезда до его слуха донеслись разбавленные коротким эхом женские голоса.

Низенькая, полная женщина, одетая в халат канареечного цвета, которая в тот день стояла с остальными зеваками у входа в комнату с покойником и на вопрос Егора ответила: «Умер», сейчас, услышав вибрирующий звук растягивающей пружины, замолчала. Ее соседка долговязая дама с сухим лицом и полотенцем на голове, стоявшая спиной к двери, опечатанной местным УВД, тоже умолкла. Не услышав звука шагов, она обернулась и отклонилась назад, выглядывая из-за лестничного марша. Вторая сделала широкий шаг вперед и вытянула голову, чтобы посмотреть, кто там такой робкий? Но они никого не увидели, кроме темноты. Блеклые, серые женщины затушеванные полумраком, переглянулись.

Егор быстрым шагом удалялся в сторону городской управы. Пройдя вдоль кирпичной трехэтажки с захламленными балконами, он свернул направо. Через триста метров остановился возле детской площадки с покосившимся грибком, перешагнул через низкую ограду и сел на лавочку, не замечая насыпанного на нее песка. Посидел с минуту, нервно пощипывая подбородок, достал сигареты. Не прикурив убрал, поднялся и пошел. Он бродил по улицам и переулкам и все о чем-то думал. Несколько раз порывался позвонить Женьки Козубу, но останавливал себя мыслью о том, что он на работе и поговорить с ним, скорее всего, не получится. Егор набрал номер Варвары.

– Алло, слушаю, – после третьего гудка донесся из динамика ее мягкий приятный голос.

– Варь, привет! Это я, Егор.

– Ой, привет, Егор. А у меня номера твоего нет. Думаю, кто звонит?

– Слушай, Варь… – Егор мялся, не зная с чего начать, – у меня тут неприятности. Да нет, не неприятности. – Он смущенно закинул руку за голову и поводил ладонью по затылку, ероша короткие волосы. – Просто…просто мне надо с тобой поговорить.

– Что-то по роботе? – голос девушки стал напряженным.

– Нет, нет не по работе… Понимаешь, по телефону… не то. Давай встретимся, мне очень поговорить надо. Хотя нет, забудь. Я просто… Извини, что потревожил.

– Егор, да в чем дело? Объясни. – Варвара отняла от уха телефон, из которой доносились гудки, и с недоумением посмотрела на него.

Егор еще минуту стоял, сжимая в руке трубку, потом с досадой ударил себя по бедру, сунул телефон в карман и пошел по тропинке, ведущей мимо полусгнивших деревянных гаражей и сарая с обвалившейся крышей. Переломанные лаги и обрешетка в лохмотьях рубероида, казались ребрами полуистлевшего трупа.

Бесцельно он бродил по городу пока не вспомнил, что сегодня еще надо зайти к Кокушкину. Егор посмотрел на часы, стрелки показывали без десяти четыре. От удивления он присвистнул. «Получается, прошатался три часа?».

Егор постучал в дверь. Ответили не сразу.

– Кого черти носят, – послышался грубый бас, явно не принадлежащий Кокушкину. «Вот и свиделись», – подумал Егор, догадываясь, что нарвался на главу прайта. Вспомнились слова Паршина: «И лучше навещай Кокушкина в первой половине, пока главный алкаш на бойне».

– Это из соцзащиты.

Послышался щелчок замка и дверь распахнулась. В прихожей босой в застиранных синих «семейниках» с вывалившимся через резинку брюхом, стоял детина двухметрового роста с фиолетовым подбородком и прямым, идущим прямо от лба без переносицы носом, который заканчивался шишкой, словно его специально плющили. Злые глаза смотрели из-под полуприкрытых, ленивых век с вызовом, а пухлые губы пренебрежительно кривились. От него несло крепким, перекисшим потом. «Быдло», – подумал Егор, глядя на мясника.

– Чё надо? – жевал детина слова.

– Мне к Софье Петровне, – глядя снизу вверх, проговорил Егор.

– Это к маме, – за спиной мясника маячил Кокушкин.

– Усохни, – мясник немного повернул голову вправо. – Без сопливых разберемся. Так, – он снова обращался к Егору. – Какого рожна надо?

– Лекарства принес.

– Давай сюда, я передам.

Детина протянул руку и раскрыл ладонь. Она была огромной. Бело-желтые мозоли буграми возвышались над испаханной морщинами ладонью с невымываемой из них грязью, или может быть кровью. Егор с минуту смотрел на могучую пятерню и прикидывал – долетит ли он до двери напротив или приземлится раньше, если детина его треснет этой вот «колотушкой»?

– Ну, – мясник потряс ладонью перед носом Егора. Он напомнил Егору тупого дылду в детдоме, который больно щипал младших за соски. Он несколько секунд колебался, а затем сказал:

– Мне нужно, чтобы пенсионерка Софья Петровна лично, – на слове «лично» он сделал ударение. Упрямо наклонил голову, его взгляд стал холодным, – расписалась в ведомости, что лекарства получены.

– Ты что новенький? Старуха никогда не расписывается, за нее ееный чмырь закорюки ставил. Подтверди, Кока, – верзила слегка повернул голову, требуя подтверждения, не сводил с Егора глаз.

– Я, я расписываюсь всегда, – поспешил ответить Кокушкин.

– Поймите меня правильно, – Егор говорил спокойно, глядя в бычьи глаза и, как ему казалось, говорил убедительно. – Лекарство, выписанное по рецепту, подлежит строгой отчетности. С меня шкуру спустят, если подпись не будет соответствовать оригиналу. Возможно, ваша подделка раньше прокатывала, но теперь у нас новое начальство и требует все по инструкции. Кроме того, мне предписано общаться с подопечными и знать о их нуждах и потребностях. Убедиться, что они не подвергаются физическому насилию, бытовому истязанию и унижению, а если такое случилось, докладывать участковому и начальству.

С минуту он боролся взглядом с детиной.

– Хрен с тобой, только давай в темпе и боты сними. Кока, давай прошуршал и побыстрее выпроваживай вертухая. Жрать хочется.

Егор зашел в скверную квартиру. Из кухни слышалось шкворчание и улавливался запах жареной картошки. Кокушкин стоял рядом и ждал, пока Егор снимет ботинки. Тапок для гостей не оказалось, и он поспешил отдать свои. Егор не стал отказываться, сунул ноги в стоптанные полиуретановые штамповки и вместе с Кокушкиным прошел в комнату, где на матраце лежала Софья Петровна. Егор впервые видел ее лицо неискаженное муками боли, непокрытое горячим потом. Голова пожилой женщины по-прежнему была обмотана махровым шарфом. Ее просветленные от болезни глаза внимательно смотрели на Егора. Под их пристальным взглядом он почувствовал себя неуютно. Поспешил отвести взгляд и суетливо полез в карман.

– Здравствуйте, Софья Петровна, – говорил он, вытаскивая из кармана упаковку «коделмикса».

– Здравствуйте, извините, что не запомнила вашего имени.

– Егор Владимирович Нагибин, его звать, мамуль. Он недавно. Что? «Коделмикс»! – радостно воскликнул Кокушкин.

– Зовите меня просто Егор, без всякого Владимировича. Вот, ваши лекарства и надо расписаться в ведомости. Чувствуя все большую неловкость, он суетливо в смущении полез во внутренний карман за ведомостью.

– Может, чайку с нами попьете? Федечка, сходи на кухню, попроси у Лиды чайник.

– Мамуль, – Кокушкин умоляюще посмотрел на мать, – ОН здесь, – шепотом проговорил и кивнул головой в сторону двери. Положил упаковку лекарств на заставленный посудой и лекарствами стол и зачем-то прикрыл полотенцем.

– Нет, нет спасибо, – поспешил отказаться от угощения Егор. – Я спешу, мне еще троих сегодня оббежать надо, – соврал он.

– Хороший вы, Егор. Спасибо за лекарства. Наконец-то они в аптеки появились. Боль проклятая замучила. Теперь будет хорошо. Приходите к нам днем, когда мы одни. – Женщина ласково смотрела на него, лежа на матраце, постеленном на полу, до подбородка укрытая стеганым одеялом. Егора поражали эти живые, умные глаза, никак не сочетающиеся с теми мутными невидящими, наполненными болью и полубредом, которые он видел прежде. Даже когда отвернулся, они все продолжали в его памяти смотреть на него с поразительной ясностью и теплом.

– Черт! – послышалось из-за двери, – ты куда чай льешь? Давай неси полотенце скорее, всю ногу ошпарила, – слышался грубый бас мясника.

Егор чувствовал себя неловко, как и все присутствующие в комнате. У него горели уши. Он разом смялся и заторопился, – ну ладно, мне пора. Я к вам еще зайду.

– Да, уж, извините нас, – женщина смущенно прятала взгляд в складки ватного одеяла. – У нас так не всегда. Вы днем приходите. Федя, – всполошилась вдруг она. – Угости гостя конфетами. Егор, возьмите, у нас вкусная карамель «лимонные». Возьмите. – Женщина так посмотрела на Егора, что он не смог расстроить ее отказом и взял из тарелки, протянутой ему Федором несколько конфет в желтом фантике.

– Спасибо, – проговорил Егор, убирая скромное угощение в карман.

– Приходите почаще.

Кокушкин напряженно смотрел своими большими глазами через толстые линзы на дверь, прислушиваясь к звукам снаружи. – Пошли, – прошептал он и потянул Егора за рукав, – кажется он на кухне.

– Еще здесь?

Мясник шел из кухни, когда Егор обувал ботинки. Замахнулся на Кокушкина. Тот присел и зажмурился.

– Я уже ухожу, – проговорил Егор, завязывая шнурки.

– Канай отсюда и не мелькай часто. Следующий раз скоро не ждем.

Кокушкин испуганным взглядом провожал широкую, сутулую спину мясника.

– Не айс у вас, – усмехнулся Егор, оказавшись на лестничной клетке.

– Что? – шепотом порывисто спросил Кокушкин.

– Говорю, не здорово у вас. Обстановка какая-то нервная.

– Да, да, – шептал Кокушкин, плохо скрывая нетерпение побыстрее распрощаться.

Со смутным чувством Егор вышел из подъезда пятиэтажки. Небо задернулось серыми шторами, и солнце угадывалось через них светлым пятном. Набежал прохладный ветерок, зашуршали по асфальту сухие листья. Воздух был чистым и звонким, все звуки проходили сквозь него в своей строгой тональности. От их остроты резало слух. Через двадцать шагов Егор ничего этого уже не замечал. Мыслями вернулся в квартиру Кокушкиных. Работник бойни, пропитанный болью и страхом животных, излучал неприятную ауру. Что-то было в нем мистическое, черное. Находиться рядом с ним было тяжело. Ощущался дискомфорт и какое-то трусливое беспокойство. Он казался непредсказуемым, импульсивным и бог знает, какие мысли бродят в его голове.

Егор покончил с делами. Часы показывали половину пятого. Домой идти не хотелось. Ощутил острую потребность поговорить с кем-то, рассказать о случившемся. Кто в состоянии понять: тому, кто варится в этой каше. Слишком тяжелый груз давил на плечи, одному нести его не по силам. Егор достал телефон и набрал номер Паршина. Послышались гудки вызова. Через минуту раздался беспристрастный женский голос: «Абонент не отвечает, после сигнала оставьте сообщение».

– Костя, это Егор. Если не занят, приходи к барже за водокачкой. Я там с час пробуду. Есть дело.

Помолчал и добавил:

– Или перезвони.

Он выключил телефон, сунул его в карман. К реке пошел не сразу. По дороге свернул на Коминтерновскую и заскочил в кафе «Летнее». Горячий чай и сосиска в тесте утолили голод. Выкурил сигарету и только после этого направился к баржам.

Шилка стремительно гнала свои воды. На другой стороне у основания седой сопки, прямо у реки на большом расстоянии друг от друга, стояли деревянные домишки. Они растянулись вдоль берега километра на два. Люди казались букашками. Глядя на студеную темную реку, по спине пробегали мурашки. Ветер в пойме дул сильнее, чем в городе, шумел в ушах, холодил кожу головы. Камешки скрежетали и шуршали под ногами. Егор шел по пустынному берегу у самой кромки воды в сторону водокачки. Там за ней на суше лежали, как выброшенные киты, две баржи.

Он любил туда приходить, браться за холодные ржавые поручни и подниматься на палубу, слушать, как гулким эхом отдаются по металлу шаги, открывать со скрежетом дверь в рубку, усаживаться в железный остов штурманского кресла перед раскуроченной приборной панелью, закидывать ноги в разбитое окно и смотреть через железную ржавую раму на быструю реку, слушать, как в пустых трюмах через пробоину завывает ветер, а порой ни с того ни с сего железный стон самого судна, словно тяжкий протяжный выдох диплодога.

Егор удобнее уселся в дырчатой лоханке, откинулся на гнутую спинку и закинул ноги на железную раму. Налетел ветер, засвистел в щелях, окатил холодом, заслезил глаза. Тыльной стороной ладони Егор обтер веки, затем достал сигарету, сунул в зубы. Сложил воронкой ладони, прикрывая пламя зажигалки, прикурил. Новый порыв в клочья разорвал белесое облачко, раздул уголек. Гулкое тоскливое завывание… Казалось, ветер бормочет не в железном трюме, а прямо в голове. «Как там, в развалинах, – думал Егор. – Что-то в них есть в этих старых, отслуживших и забытых творениях. Они понемногу загибаются без заботы и внимания. Зато как было уютно, тихо в том флигеле. Сухие, растрескавшиеся балки, пыль… Чердачная пыль она особая, мелкая и тяжелая, а еще она пахнет… временем. Словно время там превращается в пыль. Точно». Егор сидел и вспоминал брошенный полусгнивший флигель – один из двух, в ансамбле усадьбы купца Кучуева. Барский дом, взорванный большевиками, превращенный в кирпичное крошево и пущенный на укрепление дорог, уцелел частично. Остался лишь парадный вход с колоннами. За дубовой рощей, находился заросший пруд, где по весне и все лето квакают лягушки, да так громко, что их слышно в окно спальни детдома.

Егор с Тимой Семеновым ходил на Князевский пруд за «пиратами» – большими зелеными стрекозами с переливающимися глазами. Несколько раз ходили на руины играть в войнушку, жгли на печном выступе костер, рассматривали запечатленные в колоннах ракушки. Тиме там не понравилось: слишком уныло да и грязно. Егор стал наведываться к флигелю один. Что-то его туда тянуло. Он не мог объяснить себе, что именно, но что-то там было. Что-то такое, что отзывается в груди какой-то тайной, волшебством, томительным ожиданием чего-то. Оно витало в воздухе, сама атмосфера создавала настроение, было в ней нечто притягивающее, магическое.

Он и потом замечал, что его манят развалины, старый почерневший от времени кирпич, ржавый металл, толстые тесанные топором доски, низкие арочные потолки, тесные комнатки, трава, проросшая в швах и на карнизах, зеленый бархат мха, трещины молнией, кованные гвозди… Руины словно пропитывались временем и концентрировали его в себе. Обволакивала безмятежность, Егор словно впадал в какой-то транс, проникался этим безвременьем, чувствовал ее, эту атмосферу. Вдыхал ее. Он даже научился, как ему казалось, различать запах безвременья. По большей части это было связано с запахами тления, сырости, гниения, пыли, сырой известки, кирпичной крошки.

Любил представлять в солнечные дни, как было раньше, до забвения. Вот по этой лесной дороге, наверное, до пруда прохаживались барышни в кринолинах под кружевными зонтиками и в шляпках с лентами. За ними с тростями вышагивали господа в костюмах с сигарами и шляпах. А вон по той дороге, от конюшни они скакали верхом в амазонках и черных камзолах, белых бриджах, в начищенных до блеска сапогах на холеных, тонконогих лошадях. За ними неслась свора гончих. Но в дождливые дни или пасмурную погоду ему казалось, что эти места идеальны для убийств. Они словно требуют жертву. Откуда тогда мальчишки из комнаты знают столько душераздирающих жутких историй. Самые ужасные дела творятся в укромных местечках: в старом депо, заброшенном замке, в развалинах, на заброшенной водокачке, в разрушенной церкви. Возможно, его восприятие и сформировалось под истории, рассказанные на ночь .

Егор почувствовал жжение между указательным и средним пальцем. Поднял руку и увидел, что сигарета дотлела до фильтра. Он отбросил окурок и прикрывая ладонями огонек от ветра, прикурил следующую. Сквозь белесый, мечущийся под потолком рубки дым, Егор долгим взглядом посмотрел на реку. Стоны и завывания в трюме убаюкивали.

Течение вьющихся волн, поблескивающих на бледном солнце, завораживало. Невозможно отвести взгляд, мысли улетучивались, наступало приятное отупение. Время, словно растягивалось по волнам, замедлялось. Из года в год ничего не менялось в картине поздней осени. По покатому склону сопки взбирались зеленые ели. Между ними пестрели уже почти полностью облетевшие желтым листом рябины, орешники, клены. Сухая трава в подлеске гляделась косматой сединой. Высокие метелки сухопутными волнами расходились под напором ветра. Картина приближается все ближе и вот ты уже не заметил, как растворился в ней. Уже на том берегу на сопке, в осеннем прелом лесу. Сушняк хрустит под ногами, мягкая земля продавливается, шуршит мокрый лист, ветки цепляются за одежду. Влажный густой воздух обволакивает, туманит сознание. Тоска и уныние пришли в эти края.

– Ай, – Егор дернулся и отбросил дотлевшую до фильтра сигарету. Пальцы больно щипало. Пелена спала с глаз. «Как она так быстро сгорела, всего одну затяжку сделал?». Он поежился, стряхивая оцепенение. Поднял воротник, глубже утопил голову в плечи. Ветер ужом забирался в брючины, заливался в рукава, струился в горловину, просачивался в швах. Егор потер озябшие руки. Надо идти домой. Он рывком встал с остова кресла, когда под ногами в чреве железного гиганта, сквозь завывание и бормотание ветра ему послышались всхлипы.

– Чушь. – Егор мотнул головой. Он сделал шаг в сторону двери, в трюме что-то ударилось и гулкое эхо прокатилось по переборкам. Егор остановился. Быстро нашел взглядом на палубе в двадцати шагах от рубки люк. Квадратная дыра «сосала глаза» своей бездонной чернотой. Дурное предчувствие растеклось внутри горячим маслом. Что-то смутно знакомое, словно давно виденное во сне, шевельнулось в голове. Он прислушивался, затаив дыхание. Ветер свистел и забивал звуки. Снова всхлипы. Всхлипы? Вот донеслось невнятное бормотание. Опять всхлипы. Егор почувствовал страх. Он уже не сомневался, что в трюме кто-то есть.

– Не надо, прошу не надо!! – вырвалось из горловины, раскрытого люка. Это был голос напуганного до смерти человека. Эхо было коротким, словно оно уже догадалось, что сейчас произойдет и замерло в ожидание. Голос явно принадлежал мужчине. Егор стоял, не смея шелохнуться. Сквозь ветер слышались жалобные всхлипы. Гулкое эхо шагов, снова удар по металлу, словно, тот, кто был в трюме пробирался в темноте на ощупь, то и дело спотыкаясь о конструкции. Ко всем звукам добавился еще один, монотонный с протяжкой, удары своего сердца. Внизу что-то звякнуло, похоже на ленивое бряцанье цепи. – За что? – слышалось сквозь мокрые всхлипы.

– Господи…. Не надо! – безмерное дремучее отчаяние слышалось в голосе. От жалости у Егора сдавило сердце, но он не мог заставить себя сдвинуться с места. Он сам до чертей был напуган этим отчаянием. Понимал, что скоро произойдет нечто ужасное, непоправимое, но всячески отгонял эту мысль. Обманывал себя, знал, что обманывает и все равно обманывался, повторяя, как заклинание бестолковые слова, «все обойдется, все обойдется». Даже, когда после продолжительного затишья услышал сдавленный крик, он не сразу поверил своим ушам. Несколько секунд прислушивался, наконец, сорвался с места. Распространяя гулкие удары каблуков о металл, Егор добежал до черной дыры. Секунду колебался, прислушиваясь к завываниям ветра из утробы баржи. Ничего не услышав, быстро спустился по железной лестнице. Чернота обступила его. Егор всматривался в темноту и не отпускал холодный поручень, словно боялся, что тот уедет вверх, а затем с жутким скрежетом заржавевших петель захлопнется люк. Егор вертел головой по сторонам, выискивая звуки – только вой и бормотание ветра. Сердце бухало в груди, колотило в висках. Тяжело дыша, Егор медленно разжал пальцы и шагнул. Кажется, в темноте что-то зашуршало. Он выставил перед собой руки и погрузился в кромешную черноту. Чахлый свет, просачивающийся через люк, распространял мутный муаровый свет в метре от лестницы и издыхал.

– Эй, – Егор испугался своего голоса, отскочившего эхом от бортов и переборок, – ты где?

В ответ прозвучало недовольное бормотание.

– Я тебе помогу, – шептал Егор, не в силах набраться смелости и потревожить темень громким голосом, обратить на себя взор того, кто заставил беднягу так стенать. С минуту он стоял и прислушивался к завываниям ветра.

– Эй, – громче позвал Егор. – Отзовись.

Он пробирался сквозь черноту, выставив, как слепой руки, высоко поднимая ноги, шаг за шагом продвигаясь вглубь по дребезжащему решетчатому полу трюма. От напряжения гудело все тело. Казалось, где-то работает установка, вырабатывающая высоковольтный ток и пол, стены, воздух мелко вибрируют. Особенно чувствовалась эта дрожь в ногах. Егор сознавал, что уже давно не слышит никаких звуков, кроме тех, что издает сам. «Может, человек уже мертв?». Но он хотел знать наверняка, чтобы потом не терзаться в догадках. Чем дальше отдалялся от светлого пятна, тем сильнее его одолевало сомнение, что сможет это сделать. Страх уже завладел его мыслями и телом. Он клокотал в горле и рвался наружу воплем, после которого незамедлительно последует безумная стегающая ужасом паника, которую уже не остановить.

Егор делал все короче шаг, все чаще оборачивался на затухающий свет пирамидой втыкающийся из люка в пол. Он уже не открывал рта и не пытался звать. Казалось, ветер снаружи беснуется в дьявольском неистовстве. Пол под ногами уже не вибрирует электрической дрожью, а раскачивается. Свист и завывание стали громче, хотя ветра не ощущалось вовсе. Казалось, воздух остекленел, вплавил в себя Егора, застыл и лишил его подвижности. Егор остановился. Еще тлела в нем сила, заставляющая идти вперед. Но неожиданное дуновение, словно кто-то проскользнул рядом, загасило все угли. С трудом сдерживаясь, чтобы не броситься прочь, сломя голову, он стал пятиться назад, беспомощно всматриваясь слепыми глазами во мрак. Егор вспомнил, что в кармане куртки лежит зажигалка. Трясущимися деревянными пальцами он нащупал гладкий пластик. Выставил вперед руку и большим пальцем крутанул ролик. Газ воспламенился робким желтым огоньком. Но и этого задыхающегося света хватило, чтобы выхватить из темноты и осветить ЕГО. Мгновение Егор смотрел в чье-то искаженное тенями мрачное мертвенно – бледное, ничего не выражающее детское лицо. Подросток стоял очень близко, почти вплотную. От такой незаметной близости стало жутко. По телу разошлась волна страха. Руки покрылись мурашками. Егор кожей почувствовал исходящий от подростка холод. Он хотел отшагнуть, но ужас, проткнувший ледяной иглой от макушки до пят, не позволил шевельнуться. Парализованный страхом, не вполне понимая, что происходит, на грани обморока, Егор беспомощно таращился не смея моргнуть. Мальчишка медленно развернулся. Егор увидел, смазанный след по дуге в направлении движения, словно он был покрыт трухой, и при резком движении она слетела с него. Медленно ступая тяжелой походкой, переваливая тело с ноги на ногу, он растаял в черноте. Под далекое завывание стали Егор в ужасе вглядывался в пульсирующую темень. Вдруг почувствовал обжигающую боль и инстинктивно резко дернул рукой, словно хотел скинуть злобное насекомое. Зажигалка выскользнула из руки, упала на решетчатый пол, заскользила, полоша тишину робким шорохом, ударилась о борт и куда-то свалилась вниз.

Стало страшно до жути, как тогда, когда он провалился под сгнившие доски пола в подвал флигеля. За оглушительным треском и испугом он не почувствовал боли от падения и острой щепки вонзившейся в бедро. Через мгновение он оказался в каменном мешке, наполненном чернотой и монстрами. Они ходили вокруг него кругами близко, близко. Шевелили вставшие дыбом волосы. Егор думал, что от страха у него лопнет сердце. Он сидел неподвижно в кромешной темноте, на холодном ребристом камне, не смея шелохнуться, потеряв чувство пространства и времени. Он не мог ни о чем думать, только ужасался и смотрел в кишащую страшилищами черноту. Спустя четыре часа его нашел Тима.

Сердце взламывало грудную клетку, кровь стучала в ушах, перекрывая остальные звуки. За этими барабанами Егор едва различал завывания ветра. Тело отказывалось слушаться. С трудом заставил сделать первый шаг. Казалось, в подошву вделаны мощные магниты, которые препятствуют движению. А чернота тянет, всасывает его вглубь баржи, желая поглотить. Она не хочет отпускать жертву, злится и поэтому воет. Последние метры до лестницы он преодолел на полусогнутых, не отрывая ног от решетчатого пола, шаркая по нему, как узник, с пудовыми гирями на щиколотках. Наконец, тяжело порывисто дыша, схватился за поручни и стал карабкаться по лестнице. Непозволительно медленно. Опасно медленно. Руки дрожали, того и гляди разожмутся. Он не мог избавиться от ощущения, что вот-вот его кто-то схватит за ногу и стащит вниз. Особенно сильным это чувство было в последний момент, когда выползал из люка. В какой-то момент Егор физически ощутил на голени хватку. Он выкатился на палубу, под порывы холодного осеннего ветра. Быстро осмотрелся, поднялся и пошел прочь. Бежать не было сил. Он скатился по лестнице на каменистый берег и, не оборачиваясь, как мог быстро пошел прочь. Позволил оглянуться только тогда, когда достиг водокачки. Железная громадина неподвижно лежала на камнях и, казалось, с сожалением и злобой смотрит на ускользнувшую жертву. Егору показалось, что сквозь свист ветра он расслышал ее тяжелый вздох досады. Он развернулся и пошел прочь, отряхая от ржавчины руки.

Все время, что он поспешно, спотыкаясь и поскальзываясь на голышах, удалялся от баржи, не позволял себе думать о происшедшем.

От яркого дня не осталось и следа. Ветер нагнал туч, затянул голубую лазурь серой мутью. Из-за горизонта тянулись набухшие дождем облачные айсберги.

Через пятнадцать минут, запыхавшийся, потный, Егор сбавил темп. Он вдруг понял, что очутился перед клубом. Несколько подростков топталось у афиши, намалеванной по диагонали красной краской, размашистым подчерком «ОСТРОВ». Еще небольшая компания с пивом, громко смеясь и пыхая сигаретным дымом, расположилась на ступенях ДК.

Егор осмотрелся и позволил себе немного расслабиться. Ощутил, как мышцы теряют каменную твердость, как живот становится мягким, как опускаются плечи. Он достал пачку сигарет, вспомнил, что зажигалку оставил на барже и снова убрал пачку в карман.

Всю дорогу к дому он с упорством затворника гнал болезненную и оттого еще сильнее манящую мысль вернуться воспоминаниями на баржу. Он гнал ее и гнал. Она все зудела и норовила просочиться, вырваться из коробочки и разгуляться на просторах воспаленного недавним кошмаром сознания.

Ощущал острую потребность выпить чего-нибудь спиртного, крепкого. Едва очутившись в квартире, Егор сразу прошел на кухню. Достал из холодильника недопитую водку и плеснул в грязную кружку из-под чая. Быстро проглотил порывистыми, короткими глотками горькую. Водка обожгла пищевод, горячей рекой спустилась вниз. Заслезились глаза. Егор закрыл веки, прижал холодную кружку к носу, на полминуты задержал дыхание, затем шумно вдохнул. Поставил кружку на стол и вытянул вперед руки. Пальца мелко дрожали, как ресницы на ветру. Он налил еще водки. Выпил, запил водой. Вернулся в прихожую. Ощущая приятное тепло в животе, снял куртку, стянул ботинки и сел на тумбу. Он почувствовал, что теперь может вернуться к тому…призраку в трюм. Закрыл глаза и с некоторой осторожностью, хотя это и были только воспоминания, шаг за шагом подошел к черному люку. Он по новой спустился в чрево гиганта. Услышал умоляющее: «Не надо. Прошу, не надо!!…». И всхлипы, давящийся, клокочущий звук, словно кого-то повесили. Он так и не увидел труп. Зато увидел нечто другое. Из темноты выступило бледное не по годам серьезное, осунувшееся лицо подростка и от того еще ужаснее, оно смазалось, оставляя след. Жуть. Егор вздрогнул и открыл глаза.

– Ерунда какая-то, – прошептал он.

Стряхивая въедливую соль воспоминаний, он прошел на кухню, взял с подоконника сигареты, выбил одну и прикурил от спички. Неспешно с удовольствием, пуская облака ленивого дыма, с минуту смотрел сквозь вьющуюся белесую вуаль на серую улицу, на прохожего, распустившего черный зонт, на стекла забрызганные редкими каплями начинающегося дождика. Затем достал из холодильника сковороду с водянистыми желеобразными макаронами вперемешку с тушенкой.

Глава 10. Капитанские очки

На следующий день Егора ждал неприятный сюрприз, а точнее хмурый Алексеев. Он сидел в «теточной» и вяло поддерживал разговор ни о чем с Изотовой. Егор задержался, так как по дороге заходил в «Дом быта», чтобы забрать из починки куртку Марии Афанасьевны. Куртка была далеко не новая, но чистая с аккуратно заштопанной дырой на боку. Строгая портниха в темно-зеленом суконном халате, с поджатыми губами, напоминала учительницу дамских лицеев старой закалки. Протянула Егору куртку.

– Смотрите.

– Все хорошо, – Егор перебирал ткань, больше делая вид, чем смотрел.

– Сто восемьдесят пять рублей. Пожалуйста, без сдачи. У меня нет мелочи. – Говорила коротко, словно желала побыстрее закончить эту неприятную для нее процедуру торгашества и снова уединится в светлой комнатке-келье со швейной машинкой.

– Конечно, – Егор суетливо полез в карман брюк. Он загреб железные кругляшки и вытащил на свет. Среди желтых и белых монет, горкой возвышающихся на ладони, он увидел плоский тускло поблескивающий ключ с потертыми бровками. Он осторожно взял его и, хмуря брови, принялся рассматривать.

– Молодой человек, можно побыстрее. Меня работа ждет, – недовольно проговорила женщина, бросила быстрый взгляд на куртку, которая лежала на прилавке приемного окна.

– Да, да. – Егор поспешно выбрал из груды монет три желтых десюнчика и пять рублей одной монетой. Затем, из другого кармана достал сложенные и перегнутые пополам купюры и вытащил из стопки сто и пятьдесят рублей. Протянул портнихе деньги. Не пересчитывая, она взяла их, быстро сунула в карман передника и ушла в свою комнатку. Егор сложил куртку обратно в пакет и вышел. Всю дорогу в контору он вертел в руке ключ и вспоминал, как тот там оказался. Проходя мимо универмага, остановился напротив синего ящика с закрашенной по краям эмблемой главпочтамта, расстегнул куртку и из внутреннего кармана достал четыре запечатанных конверта. Раздвинул их веером, убедился, что все на месте, снова собрал в стопку и по одному просунул в прорезь под откидной крышкой.

– Наконец-то. Добрый день, Егор Владимирович. – Алексеев поднялся со стула, блеснув круглыми очечками. Протянул для приветствия руку.

– Здрасте, – проговорил Егор. Отстраненно, коротко пожал раскрытую ладонь, словно желал побыстрее избавиться от неприятных прикосновений.

– Я по вашу душу, – Алексеев говорил, ставя свой портфель на стол, и с деловым видом открывал медные застежки. – Обещаю, долго задерживать не стану. Всего пару – тройку дурацких вопросиков и я испаряюсь. Как вы себя ощущаете в последнее э-э-э время?

– Нормально, – прибывая все еще в замешательстве, проговорил Егор.

– Вот и замечательно. Выглядите вы бодро. А как межсезонье? Ничего?

– В каком смысле?

– Ну, «Унылая пора! Очей очарованье!»? Спите как?

– Нормально.

– Хорошо, – Алексеев порылся в портфеле, достал тоненькую папку, подписанную от руки синей ручкой «ТЕСТЫ». – Так как у нас нет отдельного помещения, вы Егор Владимирович, надеюсь, не будите возражать, если мы под молчаливое согласие уважаемой Татьяны Михайловны сядем за этот стол. Долго вас не задержу, буквально двадцать – тридцать минут, а может, и того меньше. Присаживайтесь. – Алексеев потянул за голубую ленточку, распуская узел на папке. Егор повертел головой, выискивая место, куда бы положить пакет. Пристроил его на соседний стул. Разделся, повесив куртку на спинку, пригладил волосы и сел на краешек стула.

– Это вам, – Алексеев положил перед Егором чистый лист с напечатанным тестом и ручку. Поправил очки. – Все очень просто. Подписываете вверху. Полностью – имя, отчество, фамилия. Затем, приступаем, собственно, к тесту. Читаем вопрос и в столбце крайнем правом напротив выбранного вами ответа ставим галочку. Понятно? – Егор кивнул, взял ручку и старательно принялся выводить буквы. Алексеев тем временем зашуршал бланками.

Делая вид, что занимается своими делами, Изотова украдкой кидала быстрые взгляды на «больного» и «доктора». Она сразу их расставила по своим углам.

– На сегодня я запланировал два теста. Сильно не задумывайтесь, если не понятно, спрашивайте.

Алексеев вздохнул, потирая руки. Быстро окинул взглядом площадку и экзаменуемого. Убедился, что ничего не забыл.

– Все, приступаем. Я вас больше не отвлекаю, – и пристально посмотрел на часы, словно засекая время.

Скованность и ощущение западни не отпускали. «Ваш сон поверхностный и неспокойный? » – прочитал Егор первый вопрос. «Что бы это значило? Где здесь камни? Все неспроста, косвенно, бочком заберутся в голову и не заметишь», – думал он пробегая по предложенным вариантам для ответа: «никогда», «редко», «иногда», «часто», «постоянно». От волнения он не совсем понимал смысла прочитанного, снова и снова возвращался к началу. «Никогда» – «Нет – нельзя. Это не есть хорошо, что-то среднее надо выбрать, нейтральное. Пусть будет «иногда», или «редко», только не «часто». Хотя как на самом деле? «Часто», или «постоянно». Пару дней вроде сплю. Так, а что же написать? «Никогда», «редко», «иногда». Пусть будет «иногда». И надо быстрее соображать. Подозрительно долго задумываюсь». От волнения у Егора вспотели ладони. Хотел вытереть о брюки, но покосившись на Алексеева, передумал. Тот сидел к нему в пол-оборота и, как показалось Егору, делал вид, что занят рассматриванием какой-то брошюрки. Хотя на самом деле, как паук, застывший в засаде, держит главную нить под контролем. Стоит только зазеваться, обнаружить себя неловким движением и он отметит, возьмет на карандаш. «Изотова еще пялится. Заняться что ли нечем? Теперь вся контора знать будет. Разговоров на неделю. Плевать. Надо взять себя в руки. Собраться. Все хорошо. Тест ерундовый. Главное запоминать, что отмечал раньше и не противоречить. Что там дальше?»

Егор уже не обращал внимания ни на Алексеева, ни на Изотову. Краем уха слышал их невнятный разговор. Полностью сконцентрировался на вопросах. Белый лист с текстом и таблицей заняли все внимание. Теперь он хорошо понимал эту схему. Отвечал быстро, сообразуясь с предыдущими ответами. На большинство ответов он не тратил и полминуты. Но встречались и заковыристые, на которые требовалось больше времени. К примеру, такой: «Замечаете ли Вы, что потребность в интимной жизни для Вас стала меньше или даже стала Вас тяготить?». «А если ее вовсе нет?».

«Вот так, все, господин начальник». Егор еще раз пробежался взглядом по тесту, остановился на тех вопросах, которые вызывали сомнения. Еще раз подумал. Ничего исправлять нестал.

– Я все. – Он положил ручку на стол.

– Замечательно, – Алексеев посмотрел на часы, взял листок. Пристально и долго смотрел на тест.

– Доктор, что-то не так? – Егор почувствовал легкое беспокойство. Он сознательно не называл врача по имени, отчеству, так как считал, этим выказывает ему свое почтение, какого на самом деле не было и в помине, а по имени считал слишком фамильярно и дерзко.

– Нет, все так, – Алексеев говорил прежним бодроватым тоном, убирая бланк в папку. – Осталась малость. Можно, Егор Владимирович ручечку.

– Да, – Егор подал доктору ручку. Тот взял, секунду смотрел на изгрызенный колпачок, затем на Егора, снова на листок, и вверху что-то написал.

– Возьмите, – он вернул ее Егору. – Вот второй тест. Всего тридцать пять вопросиков. Читайте внимательно. Вдумчиво. Если, что неясно, спрашивайте. – Посмотрел на часы.

Егор взял ручку. Ему не нравилось, что Алексеев стоял над ним и смотрел, что он собирается писать.

– Док, можно без особого внимания.

– Ну, да, – Алексеев отвернулся, посмотрел печально на Изотову. – Пойду пока перекурю. – Хлопнул себя по карману пиджака, обнаруживая пачку. Полез за ней. Его взгляд остановился на раскрытой папке. Несколько секунд он раздумывал. – Пожалуй, позже. Если, Татьяна Михайловна не возражаете, то я еще несколько минут понадоедаю.

– Да, что, вы. Мне даже очень интересно вас послушать. А работы вовсе нет. Я имею ввиду серьезной, – она покосилась на Егора.

– Как скажете, как скажете. – Алексеев еще раз взглянул на экзаменуемого, сверкнул линзами, дернул губами и сел за стол к Изотовой. Пока Егор отвечал на тест, он то и дело оборачивался. Казалось, он ожидает нечестной игры, словно Егор мог пустить вход шпаргалки.

С этим тестом Егор справился быстрее и был рад, что, наконец-то, пытка с вылавливанием тараканов и выдиранием гвоздей закончилась. Он представлял вопросы в тестах в виде гвоздей, которые ему забивают в голову вопросами, а доктор потом в белом, заляпанном кровью халате, выворачивает их гвоздодером и каким-то образом по ним определяет его психическое здоровье.

Алексеев уходил с задумчивым выражением лица, явно чем-то озадаченный. Егор был уверен, что это вызвано тем, что он не оправдал ожидания доктора и на большинство вопросов, ответил верно. Егор в душе ликовал, провожал доктора взглядом, переплескивающим насмешкой.

– Вот же привязался.

Он посмотрел на притихшую Изотову и хмыкнул:

– Все никак не успокоится, очкарик.

Изотова не поддерживала разговор. Она вообще не хотела с ним разговаривать. Визит психотерапевта разрушил доверительную связь с коллегой, и на подсознании она уже считала его психом. Егор прочитал это в ее глазах. Изотова раскрыла «журнал посещений» и уткнулась в него. Егор вздохнул, растерянно посмотрел вокруг.

– Я вообще-то собирался к Коптевым.

Изотова подняла на него глаза.

– Куртку из мастерской забрал, пойду отнесу. Отметьте, что я появился.

– Подожди, – Изотова перевернула страницу, пробежала по столбцу с фамилиями.

– На сегодня у тебя вроде никого больше нет, – медленно произнесла она, как бы еще не совсем уверенная. Заново прошлась по фамилиям.

– Иди. Хотя постой. Видел там – у входа два баула? Закинь их в бытовку и сегодня зайди к Ромашову Сергею…, отчество не помню. Предпринимателя затопило, – говорила она одновременно роясь в бумагах. – Он вещи в подвале держал. Зайди к нему, если много тряпок, возьми такси и вези сюда. У нас уже набирается. Надо в прачечную сдавать. Вот. – Изотова на клочке бумаги карандашом написала адрес и протянула Егору.

– Деньги остались?

Егор кивнул.

– У таксиста возьми чек.

– Конечно. Откуда у таксиста чек? У них такса по городу сто рублей. Больше не потрачу. Не волнуйтесь. – Он взял бумажку и сунул в карман. – Все, я пошел.

Оделся, взял пакет и вышел. В коридоре стояло два потрепанных «крейсера» с остатками скотча на раздутых боках. Сумки оказались тяжелыми. Разгоряченный работой Егор вышел на крыльцо. Дневной свет резанул по глазам. Щурясь, пряча огонек зажигалки в ладонях, Егор закурил.

Серые всклокоченные тучи косяком тянулись по голубому небу. Между ними проглядывало бледное солнце. Теперь тучи не казались набухшими от воды. Они выглядели, как грязная, намокшая вата.

Егор выпустил струйку дыма и спустился с крыльца. Холодный ветер щипал лицо и морозил пальцы. Повесив пакет на запястье, спрятав руки в карманы, Егор направился к автобусной остановке. Ему не нравился город осенью. Он выглядел грязным, промозглым. Навевал тоску и безысходность. Он соглашался с Алексеевым, что осень пора уныния и печали. Ни в какое другое время года он не чувствовал себя так скверно. Внутри, словно что-то просыпалось, и начинало беспокойно ворочаться, подталкивая к действию. Он не понимал, к какому. Но чувствовал, что внутри разгоняется какая-то микротурбина, которая все это и закручивает.

Перекошенный на правый борт ПАЗик был заполнен на треть. Хмурый народ уткнулся в стекла. У водителя в кабине, примотанное изолентой к стойке, тихо играло радио. Мимо проплывали приземистые, косые домишки с кирпичными трубами, грязные заборы и околелые деревья.

Автобус качнуло, Егор успел выставить вперед руку и ухватиться за поручень. С пневматическим шипением распахнулись двери. Егор беспокойно завертел головой.

– Что за остановка? – спросил у впереди сидящей женщины. Не оборачиваясь, та буркнула: – Заречье. – Егор выскочил из автобуса.

Маневрируя между луж и пучками высокой травы, печально наблюдая, как намокают и пачкаются начищенные ботинки и выстиранные брюки, Егор подошел к знакомой калитке. Еще с дорожки, заметил, что Леонида Павловича на крыльце нет. Егор достал телефон, посмотрел на время и понял, что сегодня рановато с визитом. С нарастающим чувством смущения, Егор постучал в дверь. Меньше всего хотелось увидеть заспанную, в ночной сорочке Марию Афанасьевну, помятую, выглядывающую из-за двери с осоловелыми глазами. Прождав под дверью с минуту, он уже хотел оставить пакет на кресле-качалке и уйти, когда щелкнула щеколда.

– Кто это так рано? – послышался бодрый голос Марии Афанасьевны и дверь распахнулась. На пороге стояла аккуратная, причесанная старушка и улыбалась, через плечо висело полотенце. – Егорушка!? Заходи. Что так рано? Не подумай ничего такого, наоборот мы рады тебе. Рады в любое время. Разгонишь наше болото. Заходи, – квохтала хозяйка, пропуская Егора в дом. Он заметил белую пыль на лбу и руках пожилой женщины. Мука – догадался он.

– Здравствуйте, Мария Афанасьевна. Извиняйте, что так рано. Сегодня вы у меня в списке первые. Я вашу куртку из мастерской забрал. Вот возьмите, – Егор протянул ей пакет.

– Спасибо, дорогой. Какой ты у нас хороший. Дай Бог тебе здоровья. – Она приняла пакет и повесила на вешалку. – Раздевайся и проходи, чай пить будем. Я Леню уже подняла, он сериал свой любимый про моряков смотрит. Проходи в комнату, а я телевизор потише сделаю. Вот спасибо тебе. А то я, старая, когда дойду. Да и Ленчика оставить не на кого. Спасибо, Егорушка. – Мария Афанасьевна запахнутая в домашний байковый халат, в шерстяных носках, в больших тапках без пяток, с полотенцем через плечо прошла в зал. Егор – следом.

– Подожди минутку, я чайник щелкну. Будем пить чай за большим столом. На кухне бардак. Я пирожки затеяла. Туда лучше не соваться. – Она махнула рукой.

– Ленчик, – Мария Афанасьевна встала перед стариком, замершем в кресле истуканом. – К нам Егор пришел, поздоровайся с ним. Вот он здесь.

– Добрый день, – Леонид Павлович, – сказал Егор. Подхватил и пожал, свешанную как плеть, с подлокотника холодную руку старика.

– Да, да, – прошептал бывший капитан, едва шевеля бледными губами. Егору показалось, что старик заметно сдал. Его кожа стала желтее, мокрые глаза совсем потухли. В этот раз он даже не пожал руку, а просто дал подержать свою.

– Совсем Ленчик расклеился, меня опять утром не узнал. Память теряет, слышит плохо, – негромко говорила Мария Афанасьевна. Махнула рукой и подошла к телевизору. – Чего от старости ждать? Калечит она каждого по-своему. Ты, Егорушка, присаживайся. Я сейчас, – она уменьшила громкость телевизора и вышла из комнаты. Егор сел на старый продавленный диван с затертыми подлокотниками. Скучающим взглядом обвел комнату и остановился на старике. Тот не моргая, словно между ним и телевизором установилась телепатическая связь, смотрел в экран. Шел фильм «Адмирал». Егор сразу узнал Хабенского. Вспомнил, что ему не раз говорили, что похож на актера, но он этого сходства не замечал. Фильм он уже смотрел. От нечего делать Егор провалился в диван, откинулся на спинку и стал следить за действиями на экране.

Неприятный запах царапнул нос. Егор потянул воздух носом, покосился на старика. Тот остолопом, не моргая, пялился в экран. Но нет, это был запах иного происхождения. Тонкий, но резкий душок собачатины упорно лез в ноздри. Егор быстрым взглядом окинул комнату, выискивая собаку или признаки ее присутствия. Откуда? У ангелочков никогда не было собаки.

Боковым зрением заметил, что голова старика шевельнулась. Егор повернулся в его сторону и заметил, что тот смотрит не на экран, как раньше, а куда-то вправо и вниз. Проследил его взгляд и усмехнулся. Ничего интересного на полу и стене не было: крашеные сохранившие у стены первоначальный цвет половые доски, впадинки от гвоздей залитые краской, плинтус, струганный и покрытый темным лаком брус, швы пробитые паклей. Пожалуй и все. Но старик продолжал упорно смотреть в столь непримечательное место. На губах Егора заиграла улыбка. «Совсем крышу сносит. Во замкнуло старика. Наверное, надолго. У них ничего быстро не бывает», – подумал он, изучая профиль капитана. Свет, падающий из окна, отражался в стеклах его очков и расплывался на глазу светло-желтым пятном. Старик неожиданно шевельнулся и повернул голову вправо, а его глаза ожили. Егор пристальнее всматривался по направлению взгляда старика. Ничего не увидел. Тем не менее, Леонид Павлович продолжал поворачивать голову, явно за кем-то наблюдая. Если Егор правильно уловил его взгляд, то тот следил за кем-то, кто перемещался вдоль стены, низенький и шустрый.

Егор переводил взгляд со старика на пол и обратно на старика. Он видел, что там никого нет, но капитан продолжал упорно кого-то наблюдать. Он уже так вывернул шею, что казалось, сейчас ее свернет. Егор сидел позади и теперь мог четко рассмотреть его глаза. Они расширились и были наполнены ужасом. Улыбка медленно сползла с лица Егора. Теперь старик не казался ему забавным маразматиком. Его натуральный страх и движения глаз заставили Егора поверить, что в комнате, кроме них, есть еще кто-то. Хотя он уже догадывался, кто бы это мог быть, но отказывался в это поверить. Страх зябким туманом наполнил комнату и холодил тело. Взгляд Егора все чаще перескакивал с лица капитана на пол и обратно. Глаза старика стали его радаром. С их помощью он мог определять перемещение крысы. Возможно, не просто крысы. Он ее так и не увидел. В квартире Сивкова она оставила только следы на рассыпанной муке. Только по следу, словно сложенные веером три рисовых зернышка, раскрытой клетке и рисунку пенсионера он мог догадываться о происхождении отпечатков.

Взгляд старика приближался к дивану. Помимо воли Егор поднял ноги и с замиранием сердца вцепился взглядом в перепуганные глаза капитана. Тот уже не мог поворачивать голову дальше, закинул ее и теперь косил сверху вниз. На бледном лбу собрались складки, рот приоткрылся, оголяя желтые зубы. Выцветшие, мокрые глаза выпрыгивали из орбит, стараясь, захватить в поле зрения нечто, что забегало ему за спину. Страх, исказивший и без того неприглядное лицо, сделал его вовсе безобразным.

Не имея возможности следить дальше за передвижениями крысы, старик дернулся, стараясь дальше закинуть голову назад, и захрипел. От рывка скрипнуло кресло. Егор вздрогнул и выше задрал ноги. Из телевизора раздался грохот залпа орудий. Сердце екнуло, сбилось с ритма, пропуская удар, затем забилось в три раза чаще. Старик хрипел и дергал головой. Длинные седые волосы, пучком сухой травы все сильнее спадали назад. Его губы посинели, а глаза стали закатываться.

Егор вскочил с дивана и в миг оказался рядом со стариком. Страх за жизнь капитана пересилил ужас перед невиданной опасностью. Леонид Павлович трясся, скрипел зубами и давился языком. Егор схватил со стола ручку, намереваясь сунуть между зубов эпилептика. Сообразил, что он вмиг раскрошит непрочный пластик, отбросил ее и заорал:

– Мария Афанасьевна, скорее сюда! У него приступ! Возьмите ложку! Ложку возьмите!

Через несколько секунд в комнату вбежала Мария Афанасьевна с перепуганным лицом, держа ложку на вытянутой руке, словно передавала эстафету. Медленно, словно ее суставы заржавели и забились песком, она подошла к Егору. Он выхватил железную ложку, сильнее прижал голову старика локтем к себе и протиснул ложку между зубов. Капитан дергался и выгибался.

– Держите ему ноги! – кинул Егор Марии Афанасьевне. Растерянная, парализованная страхом она смотрела на Егора, и казалось, не понимает слов.

– Ноги! – гаркнул Егор, метнув бешеный взгляд. Мария Афанасьевна неуклюже, маленькими шажками оббежала стол. Наклонилась, неловко ухватила супруга за лодыжки и прижала к полу. Старик продолжал дергаться, выгибаться и сползать с кресла. Егор старался удержать его выскальзывающую голову. Судороги ослабевали. Он это чувствовал. И в то же время удивлялся, откуда столько сил у человека стоящего одной ногой в могиле. Наконец, Леонид Павлович затих. Мелкая дрожь еще содрогала старое, обмякшее, тело.

В глазах Марии Афанасьевны стояли слезы, – Господи, – шептала она, – за что же Ленечке такие мучения? Господи, что же ты такой жестокий. За что, Господи?

– Давайте, Мария Афанасьевна, – говорил Егор, медленно отпуская голову старика, – положим его на пол. – Он вытащил из расслабленных челюстей ложку. Старик еще выворачивал глаза. Белки мелко дрожали. Грудная клетка под рубахой едва вздымалась. Она казалась хрупкой и тонкой, надави чуть сильнее и проломится, как яичная скорлупа. Егор перехватил старика под мышки, Мария Афанасьевна ухватилась за щиколотки.

– Раз, два, взяли, – скомандовал Егор, и они рывком приподняли капитана. Обмякший он складывался в пояснице и выскальзывал из рук. Обходя кресло, Егор почувствовал под пяткой что-то твердое, а потом услышал хруст. Он убрал ногу и посмотрел. Оказалось, наступил на свалившиеся со старика очки. Они положили старика на пол. Егор подобрал раздавленные очки. У них была сломана дужка и расколота линза.

– Бог с ними, – шептала Мария Афанасьевна, она казалась очень уставшей. Трудно дышала.

– У него запасные есть. Эти выкинем. Бог с ними. Ой, пойду «корвалола» выпью.

Она положила руку на грудь, другой оперлась о стол.

– Сердце сдавило. За меня, Егор, не волнуйтесь, останьтесь с Ленечкой.

Придерживаясь о стол, ссутулившись, она поплелась на кухню. Леонид Павлович неподвижно лежал на спине, закрыл глаза и дышал ровно. Фильм закончился. По телевизору шла реклама зубной пасты. Егор встал и выключил телевизор. Замер, прислушиваясь к тишине. Отдельные звуки, доносящиеся из смежной комнаты и с улицы, слышались четко. Он вспомнил, что держит разбитые очки. Некоторое время задумчиво рассматривал их. Затем осторожно уцелевшую линзу приставил к глазу. Диоптрия была слишком сильной, комната расплылась, смазалась в разноцветные кляксы. Пришлось напрячь зрение. Отчего ощутилась легкая резь в глазах. Но зато картинка стала четкой.

Егор повернул голову, обводя комнату взглядом. Он смотрел на старый бельевой шкаф, сохранившийся с довоенных времен: низкий, двустворчатый, с закругленными углами, покрытый шпоном, который от времени потрескался, с нанесенным простым рисунком, с бурой обводкой по краям, с медными точеными ручками. Краем глаза заметил движение. Что-то размытое, неопределенное, темным пятном проскользило возле самого пола у основания шкафа. Егор встрепенулся и опустил взгляд. В первые секунды он отказывался верить глазам своим. Огромная крыса, размером с трехмесячного котенка. Даже не крыса, а нечто похожее на нее… серо-зеленого цвета, словно закисшая грязь, с жесткой, длинной, торчащей словно иглы дикобраза шерстью, с большими свиными ушами, которые просвечивали на свет, с длинными, толстыми, похожими на проволоку усами, поджав переднюю лапку с острыми коготками замерло. Шерсть у шеи заканчивалась и дальше шла сухая в складку серая кожа. Существо задрало мордочку и принюхивалось. Ее приплюснутая голова с вдавленным носом дергалась. Огромные сферические глаза, напоминающие стрекозьи расползлись по обе стороны уродливой морды и занимали две трети головы. Как Егор не присматривался, даже намека на линию смыкания челюстей не заметил. Вместо этого возле носа свисали какие-то толстые, набухшие складки. «Их к нам подселяют», – возникли в голове слова Сивкова.

От омерзения Егора передернуло. Он рывком убрал очки и существо исчезло. Напрягая зрение, наклонившись вперед, Егор старался разглядеть то, чего быть не могло. Его и не было, пока он снова, дрожащей рукой не поднес к глазу линзу. Оно сидело на прежнем месте и смотрело прямо на него. Причем Егор видел тварь лишь вооруженным правым глазом. Левый упорно не желал замечать ее. Егор быстро перехватил уцелевшую часть очков в левую руку и приложил к левому глазу. Теперь этот глаз видел существо, отдаленно напоминающее крысу. Для лучшего обозрения, Егор прищурил правый. Существо секунду еще принюхивалось, затем неспеша опустило лапу, и, переваливаясь, словно недавно сытно перекусило, пошло вдоль шкафа. Свернуло за угол и пропало в темноте между шкафом и стеной. Егор еще минуту вытаращенным левым глазом буравил пространство. Рука, держащее окуляр, от напряжения подрагивала и налилась тяжестью. На лбу выступили капельки пота.

Осторожно, не отнимая стекла от глаза, приблизился к мебели и заглянул в щель между стеной. Там никого не было. С минуту он вглядывался, затем суетливо, словно боялся, что пока занят делом его покусают, сунул очки в карман, примерился, ухватился за шкаф, поднапрягся и сдвинул его с места, расширяя просвет между стеной. Он двигал мебель, пока не смог забраться за нее. Как он и предполагал, в стене у самого пола хищно оскалилась обглоданными краями черная дыра.

Существа нигде не было. На пыльном квадрате долгие годы скрываемом от уборки шкафом отчетливо виднелись трехпалые отпечатки. Их было много, как песок у береговой линии залапанный чайками.

– Егор, что вы там потеряли? – сзади послышался обеспокоенный голос Марии Афанасьевны.

– Я это…, – с глупым выражением лица, пряча в карман очки, Егор вылез из-за шкафа. – Показалось мышь. Мышь скреблась за шкафом. Да вон там.

– У нас уже давно нет мышей. – С озабоченным лицом старушка шла через комнату.

– Можете сами посмотреть, здесь нора и …, – он едва не проговорился, не сказал, что все заслежено. – … Я точно слышал шуршание.

– Что с Ленечкой?

– А-а, лежит, не шевелится. Думаю, скоро оклемается. Не надо его тревожить. Сейчас отойдет. У Каспера нашего…, – Егор хотел сказать банщика. В детском доме был банщик, старый и худой. Он был настолько тощ, что дети прозвали его как в мультфильме приведение. Порой он падал в обморок. Но спустя минут пять, поднимался и как ни в чем ни бывало, делал свои дела дальше. Он никогда не закусывал и не давился языком. – …одного подопечного. Он тоже иногда закидывался. Главное дать ему оклематься. Он очухается. Но все ровно, надо вызвать скорую. – Достал телефон, выудил из электронной памяти нужный номер и послал вызов. Дежурному оператору сообщил причину беспокойства и адрес, по которому надо выслать бригаду.

Немного успокоенная, распространяя аромат «корвалола» Мария Афанасьевна села на край стула, склонила голову на плечо, положила старческие некрасивые в венах руки на колени. Ее поза как бы говорила, что она готова ждать медиков, не сходя с места, хоть до конца света. В комнате повисла тишина.

– Странно, – неожиданно заговорила она.

– Вы о чем? – Егор пододвинул шкаф на место и вытер руки.

– Я только сейчас подумала, почему у нас нет мышей. Раньше были, а теперь нет, – отрешенно говорила старушка, глядя куда-то в стену. – Котов не держим, мышеловок нет, отраву не сыплем. Надобности как-то не было… Хотя сад, соседская помойка у забора, там за сараем. Они даже зимой не прибегают к нам. А по весне в сухой траве, когда снег сойдет, видела норы и ходы.

«Потому, что у вас есть зверь пострашнее котов», – подумал Егор, а вслух сказал:

– Может, соседние коты ловят. Такое бывает, у себя все выловят и к другим идут. Или щелей в доме нет. Забраться мышам негде, одна чудом заскочила и то не факт. Я только шорох слышал.

– Ну да, негде, – старушка посмотрела на Егора. – И подпол, и отдушины, щели везде. Они и по стенам лазать могут. Даже, извини меня, горошинок их не встречала. Уборку делаю, когда полы мою, пока еще сама, нагибаюсь, смотрю, ни под раковиной, ни в шкафу с крупами, ни в мусорном ведре, никаких следов.

– Черт их знает. – Егор косился на угол шкафа. Его все подмывало достать разбитые очки и посмотреть. Возможно, тварь выбралась и теперь ползает где-то совсем близко. Он чувствовал беспокойство оттого, что остается в неведении. Хотел скорее уйти, но чувство такта не позволяло оставить старушку одну с бесчувственным стариком. В комнате снова повисло тягостное молчание.

– Нашатырь, – вспомнил Егор, – нашатырь есть?

– Нашатырь? – Мария Афанасьевна медленно произнесла слово, словно слышала впервые.

– Ну да. Сейчас Леонида Павловича мигом на ноги поставим.

– Нашатырь, нашатырь, надо посмотреть в аптечке. – Она не успела подняться, как капитан пошевелился и медленно, как тюлень, перевернулся на левый бок. Его сухая кисть с костяным звуком ударилась о пол.

– Ленечка! – Мария Афанасьевна бросилась к мужу, неуклюже по-старушечьи опустилась на колени.

– Как ты, родной? Что с тобой случилось? Как себя чувствуешь? – засыпала она вопросами ничего не понимающего, вращающего мокрыми глазами старика.

Егор со старушкой помогли капитану подняться и лечь на диван. Долговязый старик не помещался, и его тощие ноги поместили на подлокотник. Мария Афанасьевна села рядом на стул, гладила его сухую ладонь и как-то заискивающе заглядывала в глаза, периодически спрашивала.

– Ну, ты как Ленчик? Как?

Старик тупо уставился в потолок и молчал. Егор чувствовал себя лишним, но и уйти не мог. Он подошел к окну, отодвинул занавеску и посмотрел в сад. Оголенные яблони с облупившейся корой неприкаянные стояли среди опавшей листвы немым укором в своем горе. Травы пожелтели, пожухли. Земля пропиталась влагой, казалась жирной. Тоска и уныние царили здесь. Взгляд остановился на покосившемся сарае, который притулился в дальней части сада, прятался за деревьями и сухой травой. Доски со временем почернели, шиферную крышу обжил мох. Черный амбарный замок железной блямбой запечатывал дверь.

«Какая жуткая тварь, – думал Егор, – Сивков мне показывал нечто подобное в своем альбоме. Что же получается, у него тоже по квартире бегает … поскудник? Так вроде он их назвал. Его он пытался нарисовать. Надо найти рисунок. Да, да, да, надо. Подселяют. Кто подселяет? «Не дают спать, все сны выпили». Егор вспомнил глаза Сивкова, как у замороженной рыбы, обернулся и посмотрел на капитана, в его выцветшие, мутные глаза. Он ведь тоже плохо спал. Его бабка жаловалась». Егор отвернулся к окну. «Это надо заканчивать. У меня для них кое-что есть. Ага, тока ты молчок. Я уже больше не могу, мои мозги… А тебе больше никто из твоих не говорил о паскудниках?». «Они у всех есть». Вот в чем дело, – Егор поднял руку и в волнении обхватил подбородок, – Они у всех есть. Их к нам подселяют». Что это значит у всех? У меня тоже? Ни черта не поймешь. Но теперь у меня кое-что есть», – Егор мысленно рукой погладил карман, где лежали сломанные очки.

Глава 11. Охота

Егор покинул Коптевых сразу, как приехала скорая. Одержимый идеей широким шагом направлялся к автобусной остановке, чтобы вернуться в город и навестить кое-кого.

Через полчаса он стоял у двери с цифрами «1» и «9», с трепещущим сердцем прислушивался к звукам в подъезде. Дверь была опечатана. Но это его не остановило. Еще в прошлый раз он легко разобрался с пропечатанной бумажкой. Ногтем мизинца поддел уголок белой полоски. Она без сопротивления отошла от косяка. Егор надавил на дверную ручку и толкнул. Несколько секунд он стоял в тупом недоумении, не зная, что делать дальше. Дверь была заперта. Он точно помнил, что в последнее посещение она была открыта. Попробовал снова попасть в квартиру. Безрезультатно, дверь не пускала. Уже собрался уходить, когда вспомнил про ключ, странным образом, оказавшийся в кармане. Егор не надеялся, что тот подойдет, но чем черт не шутит. Ключ, с тихим шелестом приподнимая «сухарики» четко вошел в замочную скважину. А затем, поддавшись давлению пальцев, с легкостью провернул «язычок». Егор толкнул дверь.

Сердце гулко билось, кровь толчками стучала в висках. Он смутно представлял, что ждет его за ней. В квартире были незримые обитатели. Тревога и страх поднимались от стоп по ногам и вверх к животу.

Егор закрыл за собой дверь и остановился на вытертом грязном половике. Недоверчиво прислушался к пыльной тишине квартиры. Тишина была особая: таящая, недобрая, пронизанная флюидами охотника. Зайдя в квартиру, он, словно порвал сторожевую паутину, и теперь тот, кто ее расставил, знает о его присутствии. Нечто всматривается в него из складок пальто на вешалке, из-под старой тумбочки с зеркалом, с антресоли, заваленной обувными коробками, из темных углов, из газетницы. Зло повсюду. Оно выдыхает пыль, которая покрыла всю мебель, стены, полы.

Егор несколько минут стоял неподвижно, медленно поворачивая голову, вглядываясь в тени. Осторожно, словно опасаясь, что шелестом куртки обнаружит себя, достал из кармана разбитые очки и поднес к глазу. Рука мелко подрагивала. В компании с обморочным капитаном он чувствовал себя куда увереннее.

В голове возник образ крысоподобной твари и от этих воспоминаний по телу пробежали мурашки. Болезненно принимая звук своих крадущихся шагов, он направился по затоптанному коридору. В квартире не убрано. Под подошвами поскрипывал песок. Он прошел в комнату и остановился у кровати. Покрывало было измято. Егор рассмотрел несколько засохших бурых пятен. Подушки, залитой кровью, не было. «Надо же, – подумал Егор, – у него день рождения был. Вот это подарочки судьба готовит. А я, каков молодец. По лбу его». Он вспоминал, что Сивков положил тетрадь с набросками под подушку. Ее там не оказалось. Это ничего не значило. Столько прошло времени, он тысячу раз мог переложить в другое место. Обычно он доставал ее из трюмо с другой стороны стола. Егор обвел комнату взглядом, задержался на подоконнике. Железная клетка стояла на прежнем месте с отрытой дверцей. Он протянул руку. Стальной замок в виде восьмерки упруго зашел за стержень и дверца тихонько щелкнула. «Это все паскудники, – прозвучал вместе со щелчком в голове голос Сивкова. Егор вспомнил пенсионера с опаской вещающего шепотом. – Их к нам подселяют». Не особо надеясь, что обнаружит, но на всякий случай, он вяло поднес линзу к глазу и просмотрел на клетку: никого.

Егор обошел стол и приблизился к трюмо с болтиком вместо ручки на левой створке. С тонким писком петли повернулись. Егор окинул взглядом стопы бумаги. Почувствовал себя воришкой. Ощущение присутствия хозяина было осязаемо. Сивков словно наблюдал за ним. Прячется где-то в комнате, незримый стоит за спиной и с негодованием следит за его действиями не в силах помешать. Отгоняя призраков, Егор принялся, перебирать бумаги.

Два раза Егор просмотрел обе стопы, но нигде не обнаружил альбома с набросками. Это ему не нравилось. Он развернулся и придирчиво по новой осмотрел комнату, прикидывая, куда мог сунуть Сивков свои творения. Заглянул под кровать, встал на стул, сдувая дыханием пыль, осмотрел верх шкафа, обшарил тумбочку под телевизором, даже поднял матрац на кровати покойного, но нигде не мог обнаружить альбом. «Может, как вещественную улику менты забрали, – пытался он строить догадки, – или кто-то украл, пока дверь была открыта. Хотя кому эти каракули могут понадобиться?».

С озабоченным выражением лица и сумятицей в мыслях он прошел на кухню. Осторожно приоткрыл дверь и в узкий просвет осмотрел комнату. Ничего особенного он не заметил. Шагнул внутрь и осмотрелся, все еще надеясь обнаружить альбом. Без догадки где бы он мог скрываться, Егор окинул взглядом столешницу старенького кухонного гарнитура, отделанного зеленым пластиком, перекошенные дверцам, раковину с двумя чашками с остатками кофе на донце, холодильник «ЗИЛ» с потускневшей хромированной накладкой фирменного знака, столик с порезанной и прожженной клеенкой с рисунком фруктов, громоздкую электрическую плиту.

Взгляд остановился на полу рядом с тумбой, там, где в прошлый раз он просыпал муку. Черт. Никакой муки не было и тем более отпечатков трех рисовых зернышек. Егор тупо смотрел на то место, выискивая малейший намек на остатки молотых злаков или следы уборки. Послышался скребущий звук. Он доносился из внутренностей тумбы под мойкой. Егор замер обратив весь слух к источнику. Звук повторился. В голове сразу возник образ крысиного альбиноса и раскрытая клетка. Но следом всплыла, словно прогнившая, оторвавшаяся от якоря тяжелая мина времен войны, ушастая тварь, рыскающая по полу в доме капитана. Сердце учащенно забилось. Егор медленно повернулся и шагнул к мойке. Взялся за потертую ручку и осторожно потянул. В образовавшуюся щель вывалилась белая крыса. От неожиданности Егор вздрогнул и отдернул руку. Крыса несколько секунд принюхивалась, вздрагивая волосатой мордочкой, словно пережевывала воздух. По ее поведению не было заметно, что она боится Егора. Затем отвернулась и с деловым видом засеменила вдоль гарнитура к окну. Егор заглянул в шкаф под мойку, вглядываясь в темные углы за мусорным ведром. Пахнуло кислятиной и испорченными продуктами. Неуверенно Егор поднес линзу к правому глазу и, напрягая зрение, еще раз прошелся по внутренностям шкафа. Ничего похожего на ушастого монстра он не увидел. Он стал сомневаться: на самом ли деле видел ту тварь в доме капитана или это из той же оперы, что и рыба в небе. Хмуря лоб, он выпрямился, медленно опустил руку с очками и рассеянно посмотрел на крысу, которая уже добежала то торцевой стены, свернула налево и семенила вдоль плинтуса.

Неожиданно она шарахнулась в сторону, словно натолкнулась на невидимую преграду и побежала через кухню прямо к Егору. Егор быстро поднес линзу к глазу, секунду наводил резкость и когда грызун был уже возле ноги, он рассмотрел существо преследующее крысу. Ушастое с огромными выпуклыми глазами, с морщинистой серо-зеленой кожей на голове, оно бежало за ней по пятам, притиснувшись мордой к ее боку. От омерзения Егора передернуло, сам того не желая, повинуясь инстинкту самосохранения он, как-то неумело, судорожно, больше отбрасывая, чем с желанием ударить, сунул ботинком в бок твари. Она отлетела на метр, ловко перевернулась и быстро шмыгнула в щель между тумбой и стеной.

Питомец покойного Сивкова, найдя укрытие у бордюра, бежал вдоль него к открытой дверце, за которой виднелось мусорное ведро.

Егору стало жутко. Он нервно озирался по сторонам, вдавливая дужку очков в переносицу. Рука дрожала. Что-то темное проскользнуло мимо кухни по коридору. Егор выскочил и посмотрел в след. Лохматая горка серо-грязного меха быстро перемещалась к комнате. Свернула за угол и исчезла. Секунду Егор колебался, затем бросился следом. Два чувства боролись в нем с неуступающей отчаянностью и силой: страх, подталкивающий к немедленному бегству, и болезненный, может губительный интерес разобраться, рассмотреть существо, убедиться, что это не плод его воображения.

Не отнимая линзы от глаза, он заскочил в комнату. Быстро осмотрелся и заметил. Существо замерло под кроватью, взирало на него из-под лакированной панели. Стараясь обмануть тварь, Егор отвернул голову и устремил взгляд левее, не выпуская ее из поля зрения. Осторожно ступая, он двинулся не прямо к кровати, а параллельно. Рассчитывал, когда поравняется с жертвой, быстрым движением ноги выбить ее из укрытия. План почти удался, только тварь оказалась проворнее. Как не был Егор заряжен на бросок, она опередила его на доли секунды и исчезла под кроватью. Осознав тщетность попытки, он быстро лег на живот. Обвел взглядом рыхлый полумрак. Поймать тварь не представлялось возможным. Почти все пространство под кроватью было завалено барахлом.

Вспоминая, что другая все еще на кухне, он рывком поднялся и бросился из комнаты. Оказавшись на кухне, захлопнул за собой дверь. Сознавая, что торопиться больше незачем: тварь, если она здесь, деться ей некуда, не спеша направился к шкафу, за который она юркнула. Чертыхаясь, одной рукой удерживая линзу у глаза, другой двигая гарнитур, Егор заглянул за тумбу. Со все нарастающим исступлении и злостью, перевернул всю кухню. Белая крыса в ужасе металась по комнате, путалась под ногами. Хотя и было желание избавиться от надоедливого зверька, каждый раз он через него перешагивал. Раскрасневшийся, взмокший, Егор сел на стул, положил руку с очками на стол и устало окинул взглядом устроенный беспорядок. Твари нигде не было. Он с сожалением посмотрел на дверь и печально кивнул, мол, правильно, она убежала, пока он охотился за первой.

Через несколько минут Егор поднялся, еще раз обвел вооруженным глазом кухню, подошел к шкафам, заглянул за них, еще раз проверил задние стенки и стену. С сожалением убрал линзу в карман. Один за другим стал заново придвигать шкафы к стене. Он старался не шуметь, помнил опечатанную дверь и соседку в канареечном халате.

Полчаса спустя он отряхнул брюки, вытер о полотенце руки. Все вроде стояло на своих местах. «Я здесь сильно наследил. Меня, наверное, и так считают подозреваемым. Как неосторожно и все зря. Ни альбома, ни паскудника. Надо же паскудника. – Егор мотнул головой. – Я уже разговариваю словами Сивкова. Блин, но они реально были. Шустрые какие, быстрее крысы. Такого не поймаешь. Все, надо идти». Напоследок он окинул взглядом кухню и вышел в коридор.

Минуту он стоял, приложив ухо к двери, прислушиваясь к звукам с лестничной площадки. Хотелось быстрее покинуть квартиру. Казалось, он находится с паскудниками в одной клетке. И воздух… Он только сейчас, когда стоял неподвижно, приложив ухо к дверному полотну, пронюхал его. К обычным запахам жилья примешивался тонкий запах животного: маслянистый, терпкий, противный. Чем сильнее он принюхивался, тем четче тот угадывался.

«У капитана в комнате тоже пахло псиной. Они имеют запах? Да, получается так. Вот только бы знать, как их поймать. Хотя, зачем их ловить? Их надо давить», – думал Егор, широким шагом меряя тротуар, стараясь не замечать плывущее над домами, чуть левее белое жирное брюхо рыбины. Едва двигая гигантским хвостом медленно и величественно, она не отставала и не опережала. Помимо воли, Егор краем глаза следил за ней. За долгие годы ему никак не удавалось привыкнуть к рыбе или предугадать ее появление. Она всегда появлялась неожиданно, когда ей заблагорассудится.

Егор поднял руку и потер левую бровь, закрывая рыбу ладонью. Поднял глаза и не заметил ее. С робкой надеждой он поднимал палец за пальцем, все ближе подбираясь к рыбе. И когда казалось, что она исчезла, он увидел за указательным пальцем ее большую голову с мясистыми губами, толстым усом и выпученным глазом, косящим прямо на него. Этот большой глаз напоминал стеклянную полусферу, наполненную мутной жидкостью, в которой на дне, притиснувшись к белой стенке, на ребре стоял плоский черный камень. «Черт, она все еще здесь». Егор убрал руку. Рыба мешала думать, отвлекала внимание. Как Егор не старался выкинуть ее из головы, она незримо присутствовала за кадром.

Рыба упорно не исчезала. «Ну и ладно. Черт с тобой. Давай плавай, – Егор со злобой зыркнул в небо, – я потом…, когда ты исчезнешь… Чтоб ты сдохла. Я потом… Ты давай не стесняйся. Ага, плавай, резвись, толстуха». Егор демонстративно сунул руки в карманы, замедлил шаг и засвистел простенькую мелодию.

Эта рыба, а точнее карась появился сразу на следующий день, когда Егора вытащил из Князевского пруда сторож Изот. Как Егор не пытался, ему никак не удавалось выудить из темного омута воспоминаний, каким образом он оказался в воде. Стоял солнечный день. Он помнил, как шел по лесной дороге под ветвистыми дубами. На разные голоса пели птицы. Густая тень пронизывалась желтыми стрелами солнечного света. Свернул на опушку и по краю луга короткой тропой добрался до пруда. Кузнечики веером разлетались из-под ног, порхали бабочки, летали мухи и слепни. Пираты вертолетами кружили над камышом, порой пролетали так близко, что задевали Егора своими сухими с прожилками крыльями. Помнил, как полез за большой стрекозой в воду. Илистое мягкое дно давилось под ногой и пускало бусинную нитку пузырьков. Теплая вода с ряской подбиралась к синим шортикам, солнечные блики слепили глаза. О голени касалось что-то скользкое. Было неприятно, но Егор терпел. Крупный пират, застывший на стебле осоки того стоил. Приблизившись на расстояние вытянутой реки, Егор медленно замахнулся, сжимая в пальцах панамку… Все. Цепь событий разрывалась и следующее звено он уже помнил лежа на белой прохладной простыне в лазарете. Он ничего не мог рассказать ни врачу, ни воспитателям. Объяснение случившемуся выцарапывал из подслушанных разговоров. Ему никто не собирался ничего объяснять.

Из-за двери палаты он слышал разговор Федора Михайловича – бородатого врача, похожего на Маркса, который постоянно ходил с белой шапочкой на голове и марлевой повязкой под подбородком. «Гипоксия» и «эпилепсия» два слова, которые он запомнил и со временем узнал их значение. Но тогда они были для него бессмысленны. Лежа на спине в светлой палате он впервые увидел рыбу. Она была небольшой и плавала на расстоянии вытянутой руки. С годами она росла и забиралась все выше. По большей части он не заострял на ней внимание, но иногда, как сейчас, она раздражала.

Размашистым шагом Егор перепрыгнул через лужу и с легкостью вбежал по ступеням на низкое крыльцо универмага. Уступил дорогу выходящей из дверей женщине, склонившись в почтительном наклоне, нарочито вежливо. Женщина хмыкнул, и прошла мимо. У нее за спиной Егор в салюте поднял руку и заскочил в магазин. С рассеянным видом, прошелся вдоль прилавка, замечая на границе видимости жирное белое брюхо, скользящее гигантским слизнем под потолком. «Плевать», – Егор склонился над прилавком, где под стеклом лежали очки для бассейна.

– Девушка, можно вас на минутку. Покажите вот эти очки, – сказал он, указывая пальцем через стекло на прозрачную пластиковую коробочку с наклейкой «Larsen», когда продавщица подошла к прилавку. Он достал из предложенного футляра очки и натянул на голову. Уплотнители сильно впиявились в веки, отчего все изображение поплыло. Он понял, в чем дело, стянул очки и ослабил резинку. Результат его вполне удовлетворил.

Довольный покупкой Егор вышел из магазина. Рыба исчезла. Сквозь сизые обвислые тучи, словно их отжали, пробивалось тусклое солнце.

Глава 12. Потери и находки

– Здравствуйте молодой человек, – услышал Егор за спиной знакомый голос. – Иду, думаю, вы, не вы?

– Здрасте, – Егор остановился и растерянно посмотрел на Жанну Евгеньевну. Он впервые видел ее вне стен своей роскошной квартиры. В черном пальто, темно-фиолетовом берете, в глянцевых резиновых сапожках, дамской сумочкой через плечо. В левой руке она несла конусовидной формы предмет, напоминающий птичью клетку, под черным чехлом. Женщина опиралась на канадку, отчего правое плечо было вздернуто. При свете дня лицо Жанны Евгеньевны казалось добрее, ярче. Морщины разгладились. Глаза блестели.

Она смотрела на Егора, немного приподняв в намеке на улыбку уголки морщинистых губ. Казалась на пять лет моложе. Причем походила на обычную аккуратную старушку без претензий. Егор подумал, что, наверное, так скверно вести с гостями ее обязывают хоромы и господская аура, пропитавшая стены.

Егор несколько секунд рассматривал свою подопечную.

– Проводите меня, нечего столбом стоять. Вот, возьмите. – Она протянула Егору клетку. – Устала я.

– Да, да, – Егор поспешно принял вещь, все еще теряясь в догадках, не зная, как себя вести с переменившейся «черной вдовой».

Несколько метров они шли молча. Егор чуть сзади, изредка кидал быстрый взгляд на сухопарую пожилую даму, припадающую с какой-то жертвенной грацией на костыль – трость. «Наверное, ей не просто спину держать», – думал он, восхищаясь несгибаемой женщиной.

– Полтора часа прождала автобус. Безобразие. Ходит раз в день. Издевательство над людьми прямо какое-то.

– Куда это вы, Жанна Евгеньевна удосужились?

«Автобус раз в день?». Чему-то подобному ему совсем недавно приходилось поражаться.

– По вашей наводке удосужилась. Такое ощущение, что бедных стариков никто не навещает.

– Вы ездили в дом престарелых? На автобусе? – удивился Егор. Ускорил шаг и поравнялся с пожилой дамой. Она метнула в него взгляд полный упрека и ничего не ответила.

– Я не надеялся. Я так сказал…, к слову пришлось.

– Это мне пришлось. – Помолчала и продолжила. – Все правильно сделали, Егор. Сижу в своих стенах, света не вижу. Спряталась. Скажу вам, удручающее впечатление. Скорбь и отчаяние бродят там рука об руку.

Егор не знал, что ответить. Несколько метров они шли молча.

– И что решили? – спросил Егор.

– В этой сумке, – она поддернула плечо, на котором висела хобо, – документы с реквизитами лечебницы и дома престарелых. Я им дала больше, чем они просили. – Вдова как-то загадочно улыбнулась. – Мне нужна будет ваша помощь, чуть позже. Отвести обратно второй экземпляр попечительского договора и … Я вам заплачу.

– Бросьте, вы, – возмутился Егор.

– Ничего не бросьте. – Она остановилась, налегла всем телом на канадку и поморщилась. – Минутку. Дух переведу.

– Да, – Егор остановился рядом. Минуту стояли в неловком молчании. Егор смотрел по сторонам, переминался с ноги на ногу. Разговор не клеился. Он поднял клетку.

– Для кого клетка?

– Это подарок. Главврач всучил. У них малое производство для пенсионеров организовано. Клетки делают.

– Внутри кто? – Всю дорогу Егору казалось, что пустая клетка должна весить меньше, не мог отделаться от мысли, что внутри кто-то есть. И порой отчетливо ощущал перемещение. Нагрузка на кольцо в его руке менялась.

– Никого там нет. Брать не хотела. Я свою-то канарейку выпустила. Ну, все пошли. – Выставила вперед костыль, воткнула в асфальт, оперлась,перевалилась и зашагала, сильно раскачивая прямым телом. Остальной путь они прошли в молчании.

Жанна Евгеньевна отперла дверь в подъезд. Тяжело с какой-то инвалидской корявостью стала подниматься по лестнице. Егор попытался поддержать ее под локоть, но она высвободилась и подняла руку вверх, давая понять, что справится сама. Остановилась у квартиры.

– Егор, зайдете на чай?

Глядя на ее осунувшееся лицо, понял, что ей сейчас не до него. – Я бы с удовольствием, но меня Коптевы ждут. Я как раз к ним направлялся, когда вы меня…, когда с вами встретился.

– Как хотите, – не стала настаивать Жанна Евгеньевна. Открыла дверь в квартиру. – Поставьте клетку в прихожей.

– Хорошо, – Егор шагнул через порог. Наклонился, дно клетки коснулось паркета. Его лицо оказалось вертикально над куполом из железных прутьев. Он уловил запах псины. Противный, вязкий, он тронул ноздри и растворился.

– Ну, что же вы? Ставьте уже, – Жанна Евгеньевна устало сняла с головы берет.

– Может…, не сочтите за наглость. Может, вы ее мне подарите? – На его лице вырисовывалась глупая улыбка. Женщина с любопытством и недоумением посмотрела на Егора, – Зачем она вам?

– Я так понял, она вам не нужна. Вы ведь птицу свою выпустили. А я ее передарю Коптевым, у них клетка с попугаями совсем маленькая. Тесно птахам.

– Тесно?

– Ну да, жмутся.

Женщина с минуту с подозрением смотрела на Егора. – Забирайте.

По ее лицу было видно, что она не поверила. Но Егора это не волновало. Он, наконец, заполучил то, что давно терзало его любопытство. И вот она разгадка, в этой клетке под чехлом. Жаркое чувство приобретения чего-то ценного взволновало Егора. Он не сомневался, что клетка не пустая. Ощущение непропорциональности веса и размера, его не подвело.

Он не хотел это делать на улице. Реакция на дневной свет могла быть непредсказуемой. Он вспомнил вампирские фильмы, где нежить превращались в пепел под лучами солнца. Существо, которое он нес в клетке, ассоциировалось у него с чем-то почти мистическим. Близость разгадки тайны, обладание чем-то уникальным будоражило. Ладони взмокли, шаг становился все шире. Егор почти бежал, не замечая прохожих, луж, холодного ветра.

Что-то сильное резко ударило по пальцам, и клетка выскользнула из руки. От неожиданности на пару секунд Егор растерялся. Мальчишка лет четырнадцати в кепке, с коротко остриженным затылком в куртке с ремнем, в серых широких брюках, в ботинках на толстой подошве пробежал с его клеткой несколько метров вдоль стены и юркнул в темную арку.

– Стой, – сначала тихо, словно говорил Егор сам себе, а потом закричал. – Эй, постой!

Он кинулся за мальчишкой. Сердце толчками пульсировало в висках. Во рту появился неприятный сладковатый привкус. За аркой был тесный дворик с пустыми веревками для белья, с кучей хлама у забора, автомобилем, накрытым брезентовым чехлом, с прилипшими мокрыми листьями, деревянные бочки громоздились в углу у стены. За забором высилась разлапистая лысая черемуха. Вращая головой по сторонам, судорожно выхватывая взглядом укромные места, Егор замедлил шаг. Не хотел пропустить воришку и дать ему возможность выскользнуть из западни. Он превратился в охотника и твердо был намерен вернуть себе клетку.

Сначала он нашел чехол. Тот лежал серой тряпкой в луже. Метрах в пяти у бочек обнаружил и клетку, а выше мазок по мокрой доске.

– Вот гад, – процедил сквозь зубы Егор, поднимая за кольцо распахнутую клетку. Она была абсолютно целой, только весила уже меньше. Не тешась надеждой, вытащил из кармана очки, поднял решетку на уровень глаз и осмотрел ее, затем прочесал взглядом прилегающие территории. Тщетно. Вооруженный глаз видел то же, что и другой. Егор не знал, что думать: либо мальчишка выхватил клетку, рассчитывая на живность под чехлом, либо целенаправленно, чтобы выпустить паскудника. Клетка его не интересовала это было очевидно.

Егор поставил клетку на бочку, подошел к забору, ухватился за край и подпрыгнул, поддерживая себя руками, опираясь на кромку, завис на несколько секунд. С другой стороны под черемухой стояли три мятых мусорных бака. Чуть правее две машины и «ракушка». Дальше гора строительного мусора. В дальнем углу дворика аркой чернел выезд на улицу. «Туда сквозанул», – подумал Егор и отпустил руки. На ладонях впадинками годовых колец отпечатался след досок. Он вытащил из лужи чехол, встряхнул и сунул в раскрытую дверцу. «Клетки, клетки, клетки, словно шоколадные конфетки. Что-то часто они попадаются мне на глаза. Так, у Сивкова – раз, у Хазина – два, у Ангелочков – три, у вдовы – четыре. Остаются Богдан и Кокушкин. У Стеллы? Была клетка у Стеллы? Так у Жанны была своя клетка, они ей подарили нужную и Хазину подарили с Сивковым. У Паршина в комнате… Да, там было несколько клеток. Это значит, значит… А где кстати Паршин? Блин, он же на больничном. Да, Изотова говорила. Получается, в клетках они передают паскудников? Подселяют?! Блин, точно подселяют. Вот, что Сивков имел в виду. Подселяют. Так, так, так, что же это значит? Надо выяснить, какие клетки их? Но это не реально. Проще узнать, кому они передавали, дарили, продавали клетки. А кто они? Одного знаю – главврач психушки. Что-то говорил по – моему Хазин, типа Паршин продал…, что-то в помощь дому престарелых. Акция была, или не была? Что-то я путаю. Неважно. Паршин в их команде и…Червяков. Червяк, блин, я с самого начала его подозревал. Точно. Тогда в кабинете в его шкафу я видел клетку». Егор в изумление провел рукой по лицу, словно стирая липкую пленку – наваждение. Ноги ослабли и подогнулись. Еще смутно понимая смысл ошеломляющего открытия, Егор испугался.

– Заговор, – прошептал он на выдохе. – Но для чего им это? – спрашивал у себя вслух. «Вот, вот. Это и надо выяснить. Надо плясать от печки, а печка где? Правильно, – от волнения Егор не замечал, что покусывает нижнюю губу. – К Сивкову соваться опасно. Я и так там наследил дай Боже. Капитан. Так, у них я сегодня уже был. Подозрительно – если ввалюсь снова. Может, вроде, поинтересоваться, как там старик после обморока? Слабенько, не основательно. Хазин! Надо бы проверить и Хазина. Хазин умный, начнет задавать вопросы. Надо действовать осторожно. Нельзя спугнуть. Сначала выясню, накоплю доки, а то не поверят. А мне это надо? У кого еще посмотреть? Так, у Жанны нету, раз ей только подселяют. Отпадает. Таксист – больно крут. Не даст по дому с осколком шариться. И есть ли у него вообще? Кокушкины неизвестно и у них еще этот мясник. Стелла отпадает, не станет Червяк любовнице тащить заразу. Остается капитан. Блин. Я был у него сегодня. А почему не основательно? Вполне. Я переживаю и все такое. И ГЛАВНОЕ У НЕГО ТОЧНО ЕСТЬ».

Егор вытащил из кармана телефон и посмотрел сколько времени. Еще не поздно. Он поднял голову и взглянул на всклокоченное серое небо. «Нормально, Мария Афанасьевна только рада будет. Она всегда мне рада. Заодно поужинаю. Она просила, что-то для сна капитану. Вот, еще повод».

Через час с пластинкой «феназепама» в кармане (ему удалось у аптекарши у которой всегда брал лекарства для подопечных выпросить без рецепта пластинку успокоительных) Егор открывал знакомую калитку. Сумерки сгустились, нагнали тоску, размазали очертания предметов, дальние дома расползлись в темные пятна.

Егор прошел по дорожке через черный болезненно-сонный сад, поблескивающий мокрыми, словно от горячего лихорадочного пота листьями. Над крыльцом горел фонарь.

Егор вбежал по ступенькам и постучал в дверь. Долго не открывали. Уже стал сомневаться правильно ли поступает, как за дверью послышался обеспокоенный голос Марии Афанасьевны.

– Кто там?

– Я, Егор. Мария Афанасьевна, я лекарства принес…, – Егор запнулся не в силах вспомнить имя отчество капитана. – Для сна помогает.

– А, Егорушка.

Раздался щелчок и дверь распахнулась. На пороге стояла, завернувшись в халат, хозяйка с распущенными седыми волосами. – Заходи, заходи. Мы уже спать собрались. Ленечка с обеда спит. Врач укол поставил так он и спит.

– Я на минутку Мария Афанасьевна.

Егор закрыл за собой дверь, снял куртку, стянул, не расшнуровывая, ботинки, прошел на кухню, где старушка зажигала газ для чайника.

– Что врачи сказали? – спросил Егор, усаживаясь за стол. В животе предательски заурчало. Он вспомнил, что целый день без еды. Мария Афанасьевна услышала этот призыв и, покончив с чайником, подошла к холодильнику. Егор одобряюще проводил ее взглядом. Маленькая, давно растерявшая фигуру, она походила на тумбочку. Распущенные по плечам седые волосы добавляли в облик пожилой женщины чего-то ведьменого. Егор испытывал некое угрызение, что объедает стариков, у которых и так пенсия мизерная. Но оправдывался, что купил таблетки за свои кровные и еще будет помогать потом.

– Я бутербродов порежу с колбаской и сыра чуть есть.

– Спасибо, а я пока к Леониду Павловичу схожу, посмотрю как он там.

Егор вытащил из кармана брюк кластер с «феназепамом» и, глядя на Марию Афанасьевну, потряс им. – Положу на тумбочку. – Ступая осторожно, чтобы не разбудить капитана вышел из комнаты.

Дверь в спальную была приоткрыта. Сквозь щель в темный коридор проливался тусклый свет ночника. Егор распахнул дверь шире и заглянул в комнату. Пахло лекарствами, старостью, улавливался запах, который может донести ветерок, подувший со стороны собачьей конуры.

Капитан лежал под пуховым одеялом неподвижно, на спине. Мертвенная бледность застыла на выпирающих скулах и впалых щеках. Морщинистые сухие губы казались затянувшимися краями резаной раны. Тонкая кожа на глазных яблоках, просвечивающая синими жилками, казалось, скоро протрется, редкие волосы выглядели неживыми, ломкими, словно сухая трава. Мертвенная желтизна и бледность растеклись по лицу. И вообще, капитан мало напоминал живого. Если бы не мерное, дыхание, едва заметно вздымающее и опускающее грудь, старика можно было бы посчитать за покойника.

Егор быстро обернулся назад. Из кухни доносился стук ножа по деревянной доске. Он вошел в комнату и прикрыл дверь. Достал из кармана уцелевшую часть очков и приложил к правому глазу. Господи, он это увидел сразу. На лице старика сидела та самая тварь, которую он видел днем. Она склонилась к самым его губам. Чем-то кожистым, напоминающим крылья летучей мыши накрыла его глаза. Эти самые крылья вытягивались из отростков по краям морды, и… они пульсировали, словно качали. Сжимались и разжимались, проталкивая что-то от глаз капитана к голове крысоподобного существа. Несколько минут парализованный омерзением и страхом, обескураженный Егор рассматривал жуткую картину и силился уместить, впихнуть в привычные рамки, объяснить как-то себе весь этот ужас.

Наконец, он заставил себя пошевелиться. Правая рука сжалась в кулак и стала медленно подниматься. Осторожно ступая, чтобы не спугнуть зверя, Егор стал приближаться к постели больного. Кожистые расплющенные нахлобучки плотно прилегали к лицу старика, повторяя его рельеф. В мерзких конвульсиях тварь содрогалась всем телом. Дрожь шла волной по отвратительной лохматой спинке. Егор приблизился вплотную, руки дрожали. Уже был готов нанести удар, прокрутил в голове траекторию, представил с какой силой вмажет, почувствовал под рукой выпуклость тела, сухую жесткую шерсть, как вдруг, существо с тихим едва уловимым писком, подпрыгнуло, путаясь в зонтиковидных отростках, скатилось по лицу старика, упало на пол и в следующее мгновение исчезло под кроватью. Егор во все глаза смотрел на происходящее, продолжая нависать над капитаном.

Леонид Павлович открыл глаза. Радужка была белой с желтым оттенком, почти одинакового цвета с белками, и напоминали вареные рыбьи глаза. Черная точка зрачка по центру выглядела жутко. Старик смотрел перед собой, прямо на Егора и казалось, ничего не видел. Зрачок замер в размере с булавочную головку, яблоко не двигалось, веки не смыкались. Словно завороженный, Егор не мог отвести взгляда от вареного глаза. Смотрел не моргая, и не смел шелохнуться. Он позабыл про комнату, дом, Марию Афанасьевну, осень и темень за окном. Весь превратился в зрение. Впился взглядом в глаз старика. Радужка постепенно наливалась цветом и через минуту приобрела обычный бледно – серый окрас с неравномерной пигментацией, напоминающей срез топаза. Веки моргнули. Зрачок сузился, и Егор ощутил на себе взгляд. Глазные яблоки пошевелились, обозревая нависающего Егора, все еще с занесенным кулаком. Губы старика дернулись и остановились. Только сейчас Егор заметил на правой скуле капитана набухшую кровяную каплю, напоминающую бусину.

– Прошу прощения, – прошептал Егор, часто моргая. Под пристальным взглядом опустил руку. Разжал пальцы и показал смятый кластер «феназепама». – Это вам, чтобы спалось крепче. – Он положил лекарство на прикроватную тумбочку и, ощущая на спине враждебный взгляд, вышел из спальной.

Аппетит пропал. – Извините, Мария…, я вспомнил, что меня ждут. Надо идти. Извините, – Егор прошел в прихожую, быстро оделся.

– Куда ты, Егорушка? – старушка с ножом в руке стояла на самотканой из разноцветных лоскутов дорожке и с удивлением смотрела на Егора.

– Извините, мне очень надо… идти. – Страх отголоском бродил по телу, пуская по спине мурашки. Вареные глаза впечатались в память и упорно не позволяли думать ни о чем другом. Глаза перетекали в тварь на лице, затем в зонтикоподобные кожистые присоски и снова набирали жуткую выпуклую желтизну с черной точкой посередине.

Он сбежал по крыльцу. Сбивая капли с мокрой травы направился к калитке. Он уже взялся рукой за ручку, когда его взгляд остановился на чернеющем в глубине сада сарае. Припомнился взгляд старика через окно. «Он ведь постоянно туда смотрит», подумал Егор. Обернулся на входную дверь. Та была уже закрыта. Должно быть, Марии Афанасьевне стало прохладно и она отложила долгие проводы. Бегом Егор вернулся по тропинке, обогнул дом и через заросший сад, по мокрой траве, продираясь сквозь голые кусты смородины, крыжовника, по каменным плиткам, почти полностью вросшим в землю, подбежал к старому сараю. Стальной замок поблескивал в свете прорывающегося в окна дома. Егор припал к влажным, пахнущим гнилью доскам и попытался заглянуть внутрь сквозь щель между дверью и косяком. Ничего нельзя разглядеть. Сплошная черная стена. Егор обошел сарай. У боковой стены спутанная падшей травой стояла спинка от железной кровати с шишечками на стойках. Ей-то он и вырвал петлю, продев ножку между железной накладкой и дверью. Трухлявая доска поддалась легко. Как раздробленный гнилой зуба, посыпались труха и щепки. Егор достал из кармана куртки мобильник и включил экран. Выставив его перед собой, шагнул внутрь. Здесь сильно пахло собочатиной. Почти весь сарай был завален клетками. Егор некоторое время стоял в ступоре. Его взгляд перепрыгивал с одной решетки на другую. Прутья хищно поблескивали в блеклом свете.

Присмотревшись, Егор обнаружил, что почти все клетки были новыми, лишь одна с открытой дверцей стояла в углу на дощатом, местами сгнившем и провалившемся полу.

Егор не помнил, как оказался в квартире. Есть не хотелось. Он бродил из комнаты в комнату. Бродил бессмысленно, покусывал губу и ни о чем не думал, только раз за разом прокручивал в голове увиденное в спальне капитана. Иногда он останавливался, брал со стола на кухне пачку, выбивал сигарету, прикуривал и ходил дальше, не замечая, грязных следов от ботинок и, того, что все еще в одежде. Он пытался делать выводы, соединить кусочки головоломки, но ничего не получалось. Вареный глаз сменяло существо, затем оживающий глаз, потом кожистые присоски, капля на скуле и снова вареный глаз. Он словно зациклился, пластинка вертелась, а игла все никак не могла сдвинуться с места. Он чувствовал, что нащупал что-то важное, что увидел страшную тайну, но как с этим поступить, понятия не имел. Одновременно Егор сознавал, что надо что-то делать и не знал что. Он был один. Один знал о невидимой мерзкой жизни. Иногда он озирался, вытаскивал из кармана линзу и осматривал комнаты. В какой уже раз заглянул под кровать, под шкаф, за занавески, в мусорное ведро, облазил тумбочки на кухне, пространство за холодильник.

Под потолком висит белесое набухшее брюхо с плавниками. Дым от сигареты клубится, тянется вверх, обтекает рыбье тело, плющится о потолок. Егор ходит по комнатам. Наконец останавливается. Хлопает себя по карманам куртки. Выуживает из левого упаковку с плавательными очками. Минуту рассматривает, затем решительно вытаскивает их из пластиковой упаковки. Идет быстрым шагом на кухню. Распахивает створку навесного шкафа, достает коробку с медикаментами, вываливает содержимое на стол и судорожно начинает копаться в тюбиках, пузырьках, таблетках выискивая пластырь. Он находит его. Порывисто, без сожаления выдергивает резиновый ремешок из ушка плавательных очков. Тот выскальзывает и больно бьет по ладони. Егор не обращает внимания. Он видит конечную цель, весь в нетерпение сделать задуманное. Рвет второй край резинового ремня. Дужка не выдерживает и ломается с хрустом. Егор достает и кладет на стол уцелевшую часть очков капитана. Ему не сразу удается поддеть ногтем край ленты пластыря. Он злится, скрипит зубами, хочет сделать быстрее. Наконец все готово. Он вертит в руках дело рук своих. С минуту смотрит на очки, затем, пристраивает на переносицу, держит левой рукой, а правой натягивает ремешок на затылок. Готово. Смотрит по сторонам. Медленно обводит взглядом комнату. Резинка не мешает второму глазу потому, что она идет наискось, как у пиратов. Егор доволен. Закуривает и с сигаретой в зубах снова обходит комнату. Сжимает, разжимает кисти, словно демонстрирует сам себе, что теперь руки свободны. В теле ощущается усталость. Подкатывает голод. Рыбы нет!

Хлеб с колбасой и жидким чаем быстро умерили аппетит и подарили приятное чувство сытости. Перед сном Егор выкурил еще сигарету и, стараясь больше не ступать на «зыбкие пески», закрыл глаза. В эту ночь ему опять ничего не снилось.

Встал рано, без будильника. Три с половиной часа бесцельно слонялся по квартире, садился перед телевизорам, переключал каналы, снова бродил, заходил на кухню, хватал куски, три раза наливал чай, курил в форточку, когда, наконец, решил, что пора одеваться и идти в контору. Все равно пришлось ждать Изотову. На его приветствие она, едва взглянув, сухо поздоровалась. Егор уловил ее настроение и не лез с разговорами. В неловкой, гремучей тишине бухгалтер сняла куртку. Егор ждал, перебирая резиновым ремешком в кармане.

– Тебе сегодня к Хазину продукты и к Шаламову тоже продукты. Отнесешь еще письмо из центра протезирования.

Все это она сказала, уткнувшись в бумаги на столе. Затем встала и вовсе повернулась спиной к Егору. Загремела крышкой заварочного чайника, послышался звук наливаемой воды.

Егор вздохнул, выдал короткую дробь пальцами по столешнице, встал. – Вы не думайте, Татьяна Михайловна, я не псих. Если меня навещает доктор, это ничего не значит.

Изотова продолжала возиться с чайником.

– Скажите когда Варя будет?

– К обеду сказала подойдет, у нее два ветерана на сегодня.

– Спасибо.

Егор почесал затылок. Он хотел еще спросить о чем-то, но глядя на спину Изотовой передумал. Вышел на крыльцо, промозглый ветер окатил холодом. Егор отвернулся, поднял воротник. В нерешительности он топтался на крыльце. Ему очень надо было видеть Варю. План, созревший в голове, не давал покоя. Достал из кармана телефон, повертел в руке. С минуту напряженно думал. Решив, что с девушкой поговорит позже, Егор направился в магазин. По дороге в голове возникла промежуточная комбинация, которую он собрался разыграть в квартире у Хазина. Захваченный новой идеей, он ускорил шаг.

Чтобы не терять времени, Егор затоварился в магазине сразу на обоих подопечных. Пакет Хазина отличался от стандартного Шаламовского, выпирающими плавными формами, напоминающими бутылку.

– А это вы, лекарь! Надеюсь с микстурочкой. Просим, просим. – Хазин откатился, пропуская Егора в квартиру. – Сколько лет, сколько зим? Долгай долгун. Тарантас карандас, разлюли. Проше пана. Ждали мы и подолгу, да без толку. Delirium tremens. Дрожательный бред, не обращайте, милейший, внимания. – Старик противно хихикнул. Его словно прорвало, – Edite, bibite, post mortem nulla voluptas! – Ешьте, пейте, после смерти нет никакого наслаждения! Из старинной студенческой песни. Кхе-кхе, они пели так раньше. Распространенный мотив античных надписей на надгробиях, – Хазин быстро обернулся, словно проверяя, идет ли Егор следом, – и застольной утвари. – Он лихо развернул каталку на задних колесах и сграбастал со стола рюмку. – Ergo bibamus. Значится, и так, выпьем! Что же вы медлите, голубчик? – Плотоядная улыбка медленно стекала с его худой морщинистой физиономии. – Imperitia pro culpa habetur – Незнание вменяется в вину. Формула римского права, – Хазин хлопнул рюмкой по столу и засмеялся, осклабившись желтыми пеньками. – Что-то из меня сегодня хлещет. А ты бы видел себя, голубчик, сусалы, во, – он рукой оттянул вниз нижнюю челюсть и снова заскрежетал.

Егор, молча поставил пакет на стол, достал «забайкальскую» и предал старику.

– Смотри, Модест, на перегонки бежишь.

– Не ропщи, малый, – старик поудобнее перехватил бутылку и одним движением свернул ей «голову», – Leve fit, quod bene fertus onus. Груз становится легким, когда несешь его с покорностью. Овидий, “Любовные элегии”. – С протяжным бульканьем водка заструилась по узкому горлышку, перетекая в рюмку. – In vino veritas. Истина в вине. – Удерживая наполненную до краев рюмку, работая свободной рукой, развернул каталку. Задрал голову, одним глотком опорожнил посуду, выдохнул, сжался весь и замер. Только грязные волосы на затылке подрагивали.

– Утоли жажду сразу, – Егор налил, едва рюмка в дрожащей руке старика коснулась столешницы. Тот даже не успел откусить приготовленный для такого случая корнишон. Хазин, шумно втягивая носом воздух, подозрительно из-под щетки бровей посмотрел на Егора. Взял рюмку, отвернулся и все повторилось.

С кислой физиономией он развернулся и сразу закусил огурчиком. Аппетитный хруст заполнил тишину. Егор со скучающим видом осматривал грязную кухню. Когда старик вновь потянулся за бутылкой, спросил.

– Дочь фамилию мужа взяла?

– Под Мебиуса косишь? Я тебе, голубчик, уже указал, где истина. Не заставляй повторяться.

Егор секунду раздумывал, затем взялся за бутылку и уронил горлышко в рюмку.

– Вот, так вот, вот так, – приговаривал Хазин, не отрываясь взглядом от струи, жадно сглатывая, – Infelicissimum genus infortunii est fuisse felicem. Величайшее несчастье – быть счастливым в прошлом. – Хазин взял прозрачную стопку, – Nunc est bibendum – Теперь надо пить. Гораций.

– Она ведь замуж так и не вышла?

– За наше жито, нам же и набито.

– Мадест, хватит паясничать.

– У Фили были, у Фили пили, Филю же и побили.

– Ты от жалости к себе скоро в кисель превратишься.

– Я к ней оком, а она ко мне боком.

– Да ладно тебе, что трудно сказать?

Модест поднял голову и снова с подозрением посмотрел на Егора. Затем перевел взгляд на бутылку, снова на Егора, – выпьешь со мной, скажу.

– Да брось, вдруг понравится. А здесь и одному только лизнуть.

– Рюмка в шкапе.

Хазин твердой рукой взялся за бутылку.

– Ну, тогда лей полную, – сказал Егор, ставя рюмку на стол.

– Принципал не вздрючит?

– Не вздрючит. Лей.

Хазин с тихим стуком поставил бутылку. – И как теперь быть? Не отворачиваться?

– А то. Глаза в глаза.

– Боюсь не взглянется.

– Ты не бойся и болтай меньше, – Егор осторожно взял со стола стопку с «горкой». Прозрачная жидкость опасно дрожала, накатывая на края. Хазин тоже осторожно поднес рюмку к губам. Они посмотрели друг на друга. – Будем, – сказал Егор и быстро опрокинул тару. Хазин замешкался и начал пить, когда Егор одним большим глотком проглотил горькую и уже вытирал губы тылом ладони. Модест закинул голову, рот его исказился. Верхняя губа задрожала, оскаливая гнилые зубы, показались воспаленные вздутые, словно под ними нарыв десна. Они были серого цвета, усеченные, наползали на зубы. Виднелись кровоточащие язвочки. Челюсти разомкнулись, и водка пропала в дыре. Старик выдохнул, по телу пробежала дрожь, затем он весь сдулся, голова упала на грудь. Он замер.

– Гингивит, – проговорил он, не поднимая головы, – острый некротизирующий язвенный гингивит. – Хазин выпрямился в кресле-каталке, улыбнулся и поставил рюмку на стол, – начальная форма, ничего страшного. Просто, малость запущено. Я лечусь, полощу «фурацилином», что мне тебе рассказывать. Ты ведь сам мне приносишь лекарства. Как огурчик? – Он взял с края блюдца остаток корнишона и закинул в рот.

– Гут, – Егор хрустел угощением.

– Заразиться не боишься?

– Нет. Думаю, ты про свои болячки все досконально знаешь и будь она опасна, не предложил бы с тобой квасить.

– Верно. «Пародонтозом» обычно называют группу заболеваний пародонта. Гингивиты, в той же обойме. Считается, что причиной болячки является недостаточность кровоснабжения тканей десны, которое в запущенных случаях приводит к ее атрофии и, как следствие, к потере зубов. У меня уже парочка шатается. Не желаешь глянуть?

– Ты мне не зубы не того, отвечай давай.

– Фамилию тебе надо? Хазина Светлана Модестовна. Доволен? Может еще контроверза есть? Валяй, я сегодня предобрый, токма за это рюмочку сбрызни.

Егор смотрел на сметливого старика с хитрым прищуром и минуту думал. – Да, пожалуй, еще. Одну.

– Годится. Я обычно не мешаю мух с котлетами, но сегодня особый случай. Хорошо идет… Давай табачком пыхнем. Пусть меня расплющит.

– Пыхнем, – Егор достал пачку сигарет, выбил одну, угостил Модеста. Следующую – себе. Кухня наполнилась белесым дымом. Захмелевший хозяин разглагольствовал на тему жизни и смерти, коверкал язык, сыпал латынью, цитатами из писаний. Из сказанного Егор мало чего понял, вынес одно – жизнь это только до тридцати трех лет, остальное – наказание, и чем быстрее оно закончится, тем скорее кончатся муки.

Они докурили. Хазин вопросительно посмотрел на Егора. Тот понял намек и наполнил рюмки. – И на кой тебе это надо? Ведь вижу, давишься. – Модест мотнул головой и выпил не отворачиваясь. Егор не стал в этот раз рассматривать жуткую болезнь и опрокинул стопку, закатив глаза к потолку. Обожгло пищевод. Он шумно выдохнул, взял с блюдца огурчик. В голове зашумело, в тело пробралась слабость, мысли потеряли остроту.

– Все, Модест, баста. Мне хватит. Червяков убьет. Я только обход начал.

– Не начал, а зачал. Не то же самое, что забеременеть. – Хазин поднял палец и пьяно хихикнул. Его физиономия сплющилась и поплыла. Таким пьяным старика Егор никогда раньше не видел. Тот, скрючившись в каталке, опустил голову, прищурил левый глаз, как бы прицеливаясь, рукой-крюком наполнил стопку. – Вот, так, – крякнул он, опуская бутылку на стол и выпрямляясь.

– Модест, а где кошара твой?

– Черт его знает. Сбег вроде. В форточку фр.

– Что, прямо из окна? У тебя же второй этаж.

– Фр, – пьяный старик сделал рукой неопределенный жест, показывая, как все происходило. – Лично созерцал.

– Что ему не жилось у тебя? И кормежка, и тепло.

– Индивидуальная имманентность, видите ли. Сижу, хлебаю щи, нечаянно заносится Тесло, весь вздыбившийся, глаза на выкате. Херак, херак на подоконник и в форточку. Даже не задумывался, фр и в низ. Думал, ушибся. Куда там. Хвост пистолетом через улицу и в подворотню. – Старик помолчал. – Да, что-то все от меня бегут. Жена на тот свет, дочь к тунеядцу, кот в подворотню. Знать, стою того. – Хазин печально вздохнул, – дай, что ли закурить. – Он поднял покачивающуюся на тонкой морщинистой шее голову. Посмотрел на Егора мутными тоскливыми глазами, сдвинул брови, казалось, не мог поймать его в фокус. – Сегодня я в разнос.

Егор протянул старику сигарету, дал прикурить. – Как со сном у тебя Модест?

– Это второй вопрос?

– Нет к слову. Осень, перемена погоды, многие старики на бессонницу жалуются.

– Раньше было, теперь нет. Только сомкну веки и в пропасть. Abyssus abyssum invocat, – язык старика сильно заплетался.

– Модест, хорош выпендриваться. Что сказал то?

– Бездна взывает к бездне.

– Во как.

– Кесарево Кесарю, – промямлил Хазин и стукнулся лбом о столешницу.

– Модест, Модест не отрубайся. Ты мне еще не ответил, – Егор затряс старика за костлявое плечо.

– Да!? – встрепенулся Хазин и в непонимании завертел головой.

– Куда она уехала?

– Дочка то? В Пыхтино.

– Это совсем, рядом. Рукой подать.

– Глупый ты, Егорка, – и он снова бахнулся на стол.

– Эй, эй. – Егор осторожно тронул старика за плечо. Тот не реагировал. Егор постоял еще с минуту возле, затем достал из кармана очки и натянул резинку на голову. Подождал пока глаз привыкнет к диоптриям и медленно обвел взглядом кухню. Он не мог определиться, то ли тонкий запах животного действительно витает в воздухе, то ли кажется. Слишком много было сильных посторонних запахов. Мало того, что хозяин держал настоящее животное, часто забывал очищать лоток и вместо наполнителя рвал газету.

Егор обошел мирно сопевшего старика, заглянул в просвет между холодильником и стеной. По очереди распахнул все шкафы, посмотрел под мойкой. Не обнаружив паскудника, бесшумно ступая, прошел в комнату. План работал. Он остановился у двери. Она была нараспашку. Заваленная журналами, книгами, газетами комната старика представляла собой свалку макулатуры. Егор опустился на колени и заглянул под кровать. В полумраке поблескивала стальными прутьями клеть. Он подполз ближе и вытянул руку. Пальцы коснулись холодного металла. Егор подцепил и вытащил на свет решетку. Обычная решетка из железной проволоки с фанерным дном, с квадратной гнутой ручкой, с дверцей. Поднес к лицу и несколько раз втянул ноздрями воздух. Пахло собачатиной. Егор поставил ее рядом и припал к полу, просматривая через линзу пространство между поверхностью пыльного выцветшего ковра и низом кровати.

– Timeo Danaos et dona ferentes. Бойтесь данайцев дары приносящих, – послышался за спиной развязный голос Хазина.

– Что это у вас за нахлобучина, абаим коварный?

– А?! – от неожиданности Егор вздрогнул. Он не слышал, как подкатился старик. Порывистым движением сдернул с головы устройство и обернулся. Его лицо было обескуражено и выглядело глупым.

– Марочки ищем? – прищурив по ухарски правый глаз, развалившись в кресле – каталке вещал Модест. – Может, объяснитесь, милейший?

– Модест, – промямлил Егор, пряча очки в карман куртки, – мне марки твои не нужны. Ты вряд ли поймешь… Если не знаешь, то… и объяснять нечего.

– Чего это я не знаю? – с наигранным любопытством старик подался вперед. – Ась?

– Я пойду, – под прожигающим взглядом Модеста Егор поднялся, протиснулся между каталкой и косяком, быстрым шагом прошел по коридору. Хозяин его не провожал. Егор взял пакет с продуктами для Богдана, захлопнул дверь и сконфуженный, заподозренный в воровстве сбежал по лестнице. От стыда горели уши. В слепой злобе нащупал в кармане устройство и с силой сжал кулак, намереваясь раздавить. Не вышло. Украдкой он поднял глаза вверх. Рыбы не было, лишь рваные лохмотья вымоченной в луже ваты плыли по небу. Солнце белым пятном мерцало за белесой поволокой.

По расквасившейся тропинке Егор спустился в овраг. Перепрыгнул через мутный ручей. От хмеля не осталось и следа. Прохладный влажный воздух бодрил. Цепляясь за сухие стебли коневника, он взобрался на склон. Специально пошел короткой дорогой, чтобы до обеда успеть к одноногому таксисту.

Вышел на асфальт и застучал ногами, отбивая с ботинок шматы рыжей глины. Обтер подошву о траву, отцепил от брючины репейник, окинул себя придирчивым взглядом. – Чертова осень, – процедил сквозь зубы, еще потопал и направился вдоль дороги, оставляя за собой на мокром асфальте ржавые отпечатки. Машины обгоняли, обдавая шлейфом водяной пыли. Егор отворачивался и ругал погоду, лужи, водителей.

Дверь была приоткрыта. Егор толкнул ее и вошел в дом.

– Богдан, ты здесь?

До слуха доносился разговор. У таксиста явно были гости. Егор пошел на голоса и оказался на кухне. Он замер у порога, не решаясь войти. Богдан сидел на своем месте спиной к окну под отремонтированным трамвайным держателем. Правая рука лежала на столе, трость с рукояткой от коробки передач облокотилась на его широкое бедро. Рядом сидела Нина. Она накрыла руку отца своей и внимательно слушала. Богдан, потупив взгляд, о чем-то говорил. Девушка кивала и временами сильнее сжимала руку отца, глаза ее блестели.

От умиления по лицу Егора растеклась улыбка. Осторожно, стараясь не шуметь, он попятился. Незамеченный вышел на террасу, оставил пакет с продуктами и покинул дом инвалида. У калитки встретил мальчика лет четырех, который спрыгнул с трехколесного велосипеда с седлом перемотанным изолентой и, зажав коленями колесо, пытался выровнять руль. Егор помог ему. Легкая улыбка блуждала на его губах, когда шел по песчаной укатанной проселочной дороге. День преобразился. Он шел и думал о том, что теперь у Богдана будет все хорошо. Радовался за Нину, за ее сына.

Телефон зазвонил, когда он подходил к автобусной остановке:

– Алло, Егор?

– Да, привет.

– Привет, Татьяна Михайловна сказала, что ты спрашивал меня.

– Да, да. Спрашивал. Варь, мне с тобой поговорить очень надо. Где сможем пересечься?

– Подходи на Пушкинскую семнадцать. Я там через полчаса буду.

– Хорошо.

В трубке послышались гудки. Бодро подбросив телефон и поймав его, Егор свернул с тротуара и зашагал через двор перекопанный коммунальщиками, пытающимися перед зимой залатать дыры. Облезлый «Белорусь» натужно фырчал, выплевывая из трубы копоть и резко дергался, повинуясь командам машиниста в оранжевой жилетке поверх синей телогрейки, уверенно орудующего рычагами. Егор обошел по большой дуге вывороченные кучи глины, пересек детскую площадку. Около желтого барака с трубами и высокой поленницей свернул в проулок. Пахло горелым углем. Егор сразу вспомнил поезда дальнего следования. Как они проносятся в ночи мимо, обдавая потоком воздуха, стуком колес и ароматом вагонных печек. Из труб вьется дымок и срываются искры.

Он пришел на семь минут раньше и пока дожидался девушку, почистил о траву ботинки.

– Постой здесь, я мигом, поднимусь и вниз. Только справку из ЖЭКа отдам. – Варвара быстрым шагом прошла мимо и пропала в темноте дверного проема кирпичной трехэтажке.

– О чем хотел поговорить? – спросила Варвара, через пять минут, вновь оказавшись на улице.

– Может, не здесь.

– Так, понимаю это не быстро?

– Да, давай по дороге все расскажу.

– Ты пил? – Варвара отстранилась и грозно посмотрела на Егора.

– Я? – Егор искренне удивился, потом вспомнил.

– Да, Хазин меня заставил, так разнылся… Две рюмки и все. Клянусь.

Варвара строго сказала:

– Егор, ты же знаешь, нам нельзя.

– Да, забудь, ты, – вспылил Егор, – я тебе хочу рассказать нечто важное. Надо чтобы ты внимательно послушала.

– Куда мы идем? – морщинки на ее лице разгладились, голос смягчился.

– К Сивкову.

– К Сивкову? – Варя удивилась, – он же умер.

– Да, умер, но мы не к самому Сивкову, а в его квартиру. Сейчас расскажу, зачем.

С самого начала, со странного разговора с живым Сивковым, где он впервые услышал о паскудниках, Егор начал свой длинный рассказ. Он говорил и временами заглядывал Варе в глаза. По ее серьезному лицу было трудно что – либо распознать. Но Егору было достаточно, что его слушают. Казалось, такая невероятная история. Другой уже давно бы повертел пальцем у виска и поспешил уйти. А она внимательно слушает. «Интересно, она знает о визите Алексеева и тестах?». Варвара не перебивала, шла рядом, сосредоточенно смотрела перед собой и слушала. Егор надеялся, что она ему верит, ее серьезное лицо, задумчивый взгляд давали повод так думать. Приободренный этим наблюдением он рассыпался в красноречии, заново переживая обстоятельства, опутавшие его крепкой паутиной.

– Почему я? – Спросила Варвара, не поднимая головы, когда он закончил.

– Ну… – Егор не знал, что ответить. Его избирательность работала на каком-то интуитивном уровне.

– Ну, – после некоторой заминки продолжил Егор. – Мне кажется, ты одна в конторе не веришь, что я чокнутый. Алексеев… Врач, что приходил он всем внушил эту мысль. Кроме того, как и я, ты общаешься со стариками, знаешь, каково это и ты, … ты добрая. Ты умеешь слушать и веришь людям.

Егор остановился, показывая Варе на подъезд, с крашеной в серый цвет дверью.

– Пришли.

– И что ты хочешь от меня? – Варя в упор посмотрела на Егора.

– Чтобы ты это тоже увидела. Мало ли что со мной случится. Помнишь, про мальчишку рассказывал, который вырвал у меня клетку? Это организация. Нам ведь так еще не дали заключение о смерти Сивкова. Я вот подумал, может, вместе придумаем, как с ними бороться, вернее не бороться, а собрать информацию, чтобы нам поверили.

С каждым словом Егор сильнее убеждался, как все нелепо звучит. А под этим строгим, испытующим взглядом девушки он и вовсе почувствовал себя школьником, плетущим небылицу – почему пропустил контрольную. Варя молчала. Надежда Егора таяла с каждой секундой и уже скукожилась до макового зернышка. Наконец, она сказала:

– Мне кажется, ты сюда меня притащил, чтобы я подтвердила, что ты не сдвинулся и тебе эти твои страшилки не кажутся. Я тебе в этом помогу. Пошли, – девушка уверенным шагом направилась к подъезду.

– Стой, – Егор быстро догнал ее. – Там не все так гладко. Дверь опечатана и соседка очень пронырливая. Все надо делать тихо, без разговоров.

– Хорошо. Давай, ты первый.

Егор приоткрыл тяжелую дверь в подъезд и прислушался. – Пошли, – шепнул он и скользнул в прохладный полумрак с запахами сырой известки. Опробованным способом Егор проник в квартиру Сивкова и провел следом Варвару. Девушка не пугалась и не задавала вопросы. Она приняла игру. Оказавшись уже на кухне в окружении чужих вещей, озираясь, она спросила:

– Егор, нам ничего за это не будет? Дверь опечатана, и человека убили…

– Мы же ничего не тырим. – Егор закрыл за ней дверь на кухню и достал из кармана очки. В сосредоточенном молчании расправил ремешок и натянул приспособление на голову, чем немало удивил Варвару:

– Что это?

– Это? – Егор повернулся к девушке, указывая пальцем на линзу перед глазом.

– А, это, как тебе сказать, короче, через них можно видеть паскудников. Сейчас покажу. Только их надо обнаружить. Они, гады, осторожные и шустрые. Егор завертел головой. С накладкой на глаз, ремнем перетянувшим голову и взъерошившим волосы он походил на чокнутого доктора, добавить к этому плавные повороты головы из стороны в сторону, напряженную позу, жуткую враждебную тишину, чужие запахи, и у Варвары по коже побежали мурашки. Впервые за все время знакомства она подумала о Егоре, как о сумасшедшем. Его поведение казалось более чем странным. Чувство сожаления, крепло. Но она не спешила принимать решения.

Егор направился к окну. Остановился напротив тумбы, наклонился и резким движением одновременно распахнул обе створки. Его голова завертелась, задергалась, он хотел как можно больше осмотреть пространства за короткое время, чтобы не упустить шуструю тварь. Ничего не обнаружив, он сдвинулся левее и повторил операцию со следующим шкафом. Ничего. Он повернулся к девушке и натужно улыбнулся.

– Он здесь. Я носом чую. Ты нет? – Егор шумно втянул воздух. – Пахнет сабачатиной. Нет? Не чувствуешь? – он снова вдохнул приподнимая голову. Варвара, словно опасаясь ощутить сногсшибательную вонь, осторожно потянула воздух. Что-то было такое…возможно это запах чужого жилища. Пахло крупами, мусорным ведром и еще чем-то грязно-мыльным. Егор смотрел на нее в тревожном ожидании. Девушка подняла брови.

– Что-то такое есть, но я не уверена, что это именно тот запах, о котором ты говоришь.

– Ну как же, – Егор шагнул к девушке. Глаза его горели. Варвара ощутила легкий испуг.

– Вот, он здесь, вокруг нас. – Подобно парфюмеру, он закрыл глаза, поднял подбородок и шумно потянул воздух.

– Вот, абсолютно точно.

Он снова посмотрел на девушку.

– Егор, давай уйдем. Что-то мне жутковато. – Она уловила иной запах, нежели тот, о котором говорил Егор. Она чувствовала смешанный с его дыханием запах спиртного. И это ей было отвратительно.

– Уйдем, только покажу тебе эту тварюгу и сразу уйдем, – что-то демоническое блеснуло в его глазах, Егор развернулся и открыл дверцу под мойкой. Наклонился, выставил ведро и по пояс залез в шкаф, заглядывая в дальний левый угол, где был выпилен кусок ДСП под трубой.

– Кажется она там, – послышался его приглушенный голос.

Егор выбрался из-под раковины. Его лицо стало красным, на лбу выступила испарина. Он схватил соседнюю тумбу и отодвинул ее от стены. Затем резко лег на нее животом и, плюща щеку о холодный кафель, заглянул в образовавшийся проем.

– Вот она, – вскрикнул Егор, дернулся и запустил руку в щель. На лице Варвары отобразился страх. Она не знала, что ее пугает, то ли перспектива увидеть нечто ужасное за кем охотится Егор, то ли сам охотник. Егор дергался и все глубже залезал за шкаф. Через линзу в полумраке он видел спину крысоподобной твари. Она как будто застряла, странно взбрыкивала, пытаясь протиснуть волосатое тело в щель.

От грохота Варвара вскрикнула и прикрыла рот руками. В следующее мгновение она бежала прочь из квартиры. А за ее спиной, чертыхался на перевернутой тумбе Егор, нелепо взмахивал руками и задирал ноги.

Он догнал девушку на углу дома.

– Варь, подожди, – Егор замедлил шаг и пошел рядом. Холодный осенний воздух раздирал горло. – Я ее уже почти схватил. Она гадина царапнула меня. Вот, смотри, – он показывал царапинку на тыльной стороне ладони возле большого пальца. Девушка едва взглянула и снова устремила упрямый взгляд себе под ноги.

– Чего ты испугалась? Еще чуть – чуть и она была бы у меня в руках. Лохматая мерзкая тварь, вот с такими присосками. – Егор растопырил пальцы. – Из-за тебя я ее упустил.

– Знаешь, Егор, ты меня прости, но мне кажется, тебе правда надо обратиться к врачу.

Егор остановился, словно налетел на столб. А девушка шла дальше, то ли не заметив этого, то ли делала вид, что не заметила. Егор стоял долго, мимо проходили люди. Один угрюмый мужик специально задел его плечом.

– С дороги, – пробурчал он не оборачиваясь. Из-за поднятого воротника выглядывала вязаная черная шапка. Широкой спиной он закрыл маленькую Варвару. А когда он свернул и перешел через дорогу, девушка уже была далеко.

Егор стоял пораженный без мыслей, только обида, черной копотью вилась внутри. Наконец, он сдвинулся с места, развернулся и побрел. Его словно оглушили. Он не знал, что делать. В голове все звучали слова Варвары.

Краем глаза замечал в небе волнообразное движение плавников. Вспомнил Рашида из соседней палаты, вернее не его самого, а крики, которыми он по ночам пугал и полошил весь детдом. Егору казалось, что сейчас в его голове орет этот самый Рашид, а онвскочил в темноте и вертит головой. Вой через стенку. Мысли путаются, коверкаются, страх волнами расходится по телу. Только вместо страха была жуткая обида. Ему словно в спину нож по самую рукоятку вогнали. Варя – добрейший, отзывчивый человек… Он ей верил. Ее слова гудели в голове гулом остывающего колокола: «Тебе надо обратиться к врачу…обратиться к врачу…к врачу…к врачу…чу…чу». А вверху плыла рыба.

Он очнулся, когда дорога закончилась. Перед ним простирался пустырь. Подмерзшая трава стелилась вялыми нитями. Желтыми космами топорщились кочки. Сухие облезлые зонтики репейника высились серыми островками. Он обернулся. Сгоревший дом «выпирал» из земли, посреди облетевшего сада гнилым зубом. Что-то шевельнулось в памяти. Егор завертел головой. Места казались знакомыми. Точно, крайний дом по улице. Вот эта калитка… С неба крупными хлопьями посыпал серый снег. Он становился все гуще, ложился на траву, землю, ветки, на ботинки, куртку, плечи. Егор подставил ладонь. Несколько серых хлопьев легли на пальцы. Он их растер. Пальцы стали серыми. Пепел. Он покрывал все. Егор поднял лицо и посмотрел ввысь. Пепел скрыл рыбу. Но он знал, что она здесь. Где-то в вышине шевелит плавниками. Несколько парящих серых стружек с легким щекотанием коснулись щек, глаз. Егор обтер лицо, оставляя за пальцами серую пашню. Кругом гробовая тишина. Казалось, в этой тишине он слышит мягкий шорох пепла.

Егор шагнул вперед, оставляя черный след, толкнул калитку. С тонким скрежетом петель она распахнулась. Скрип распространялся пронзительно, как в морозный день. Улавливались самые тонкие ноты. Казалось, в целом мире кроме этого звука и пепла ничего нет. Егору стало не по себе. Нереальность происходящего одновременно пугала и манила.

Под глухие удары каблуков о доски он подошел к сгоревшему дому. Прибитая к черному бревну висела покоробленная огнем табличка. Из-под гари выползали последние буквы: «…рская». «Мещерская» вспомнил Егор…

Вспыхнул пожар. Закрываясь рукой, щурясь, вдыхая едкий дым, он вбежал по крыльцу, пересек террасу и когда уже занес ногу, чтобы шагнуть через порог, прямо перед ним с потолка рухнули горящие доски. Лицо обдало жаром, искры злыми осами осыпали куртку. Егор отпрянул назад. Послышался какой-то писк, словно где-то совсем рядом надрывался котенок. Егор пристальнее вгляделся в пламя. Из боковой комнаты на руках, еле живая ползла по полу, усыпанному раскаленными углями, большая, толстая старуха. Халат на ее спине горел, дымились волосы. Она увидела его и громко заверещала. Оперлась на одну руку, а другой потянулась к нему. Жуткая маска боли и страха исказило ее лицо. Она уже не была похожа на человека. Егор остолбенел и долгих несколько секунд сквозь раскаленный плывущий воздух, всполохи огня и снопы искр заворожено смотрел на сгорающую заживо женщину. Волосы на ее голове вспыхнули. Она зашлась воплем и стала кататься по полу, сбивая руками пламя. В каком-то неистовстве стала хлестать по голове, лицу, ушам. Егор почувствовал запах горелых волос. Наверное, он вскрикнул, потому, что услышал свой голос и вынырнул из наваждения. Пепла больше не было. Егор моргал, словно промывал стекло, через которое взирал на обгоревший дом и запустелый голый сад.

– Какого черта? – прошептал он, развернулся и быстро пошел проч. Оставалось пара шагов, когда он снова за спиной услышал писк.

– Господи, – Егор рванул на себя калитку. Он вовсе не хотел оборачиваться, но какая-то сила заставила его это сделать. По доскам, оставляя черные точки – следы между его отпечатков-островов за ним трусил котенок. Серый, словно вылепленный из пепла. «Знак? К черту». Он захлопнул калитку, «Народу навалом, кто-нибудь подберет. Умереть не дадут. Так орет… Вон сколько домов. Ага. Мне ни к чему». Но что-то мешало ему сделать следующий шаг. Может, та едва уловимая хромота… Котенок припадал на переднюю левую лапу. Скорее всего, так оно и было. С сожалением, что попался на эту удочку, Егор отпустил руку и шагнул навстречу пушистому комочку, вытаращившемуся на него большими желтыми глазами. Он остановился и трясся то ли от страха, то ли от холода. Страх и растерянность бились в его глазах. Когда Егор был уже рядом, котенок драпанул. В три прыжка Егор оказался рядом и схватил его. Котенок поместился в ладонь. Егор кожей чувствовал тонкие ребрышки, крохотные лапки. Он был теплым и вовсе не из пепла, а плоти и крови. Егор прижал его к груди и заглянул в глаза.

– Только в ветеренарку. Усек? – расстегнул молнию и сунул трясущийся пушистый комок под куртку.

Он шел по пустой улице, среди серых домов. Размытым пятном отражался в рябых лужах. Крепкий ветер подталкивал в спину. Противная изморозь щекотала щеки, шею. Егор прошел вдоль голой аллеи по Комсомольской, свернул на Свердлова и через двести метров оказался под вывеской «Ветлечебница». В зарешеченном окне горел желтый свет. С шиферной крыши капало. Несколько крупных капель попало за шиворот и на лоб. Ежась, Егор нырнул под низкий козырек, обтерся и толкнул обитую дерматином дверь. В тесном помещении было пусто и грязно. Егор осмотрелся: обшарпанные стены, потрескавшийся, стертый до дыр линолеум, стул с распоротой спинкой, из которой торчал клок ваты. Под потолком горела тусклая пыльная лампа без абажура. Пахло животными. Егор скривился. Рука потянулась в карман, где лежали очки.

Открылась белая дверь из-за нее вышел низкорослый с лысиной седенький старичок в белом грязном халате. Он поднял голову и посмотрел на Егора. С минуту его рассматривал, а затем спросил:

– Вы ко мне?

– Да. Вот, – Егор расстегнул молнию и извлек на свет котенка. – Я его подобрал. У него что-то с ногой. Лапой, – поправился он.

– Заходите. Сейчас посмотрим.

Пожилой мужчина пропустил Егора за дверь и зашел следом.

– Давайте его сюда, – он указал рукой на стол, обитый оцинкованным железом. Включил нависающий над столом торшер, примотанный черной изолентой к капельнице. – Держите его, я посмотрю лапу.

Егор сделал страдальческую мину и придавил пушистое тельце к холодному железу. Ветеринар несколько минут, не обращая внимания на истошные вопли котенка, ощупывал лапу. – Перелома нет, – пробубнил он. – Это воспаление. Возможно, где-то наколол. Сейчас сделаю укол и дам «левомецитин». Он замолчал и посмотрел поверх очков на скривившегося Егора.

– Мазать будите?

Егор помотал головой.

– Понятно, – выдохнул старичок. – Оставляйте. Я проколю и обработаю. Еще подержите. – Он отвернулся к столику из нержавейки и забренчал инструментом. Через минуту повернулся, в его руках был шприц. Под пальцами Егора дрожало, словно от жуткого холода, хрупкое тельце. Котенок истошно вопил, и норовил вырваться.

– Хорошей крысоловкой будет, – сказал доктор, выбрасывая использованный шприц в урну. «Мне все равно», – подумал Егор, ослабляя хватку.

– Положите…, как его звать?

– Не знаю.

– В ту коробку Незнайку положите.

– Сколько с меня? – спросил Егор, опуская все еще продолжающего трястись, но уже не мяукающего котенка.

– Нисколько. Он ведь не ваш. Вы просто проявили милосердие. Дальше о нем позабочусь я.

После этих слов Егор испытал облегчение. Сам того не подозревая ветеринар избавил его от множества проблем. Тащиться обратно к сгоревшему дому не хотелось, а бросать на улице опасался накликать возмущение горожан. Кто ему поверит, что котенок не его. Пускай старик позаботится о нем.

Он попрощался с ветеринаром и вышел из «операционной». Еще раз обвел взглядом убогую приемную с драным стулом и вышел. «А, плевать, его дело. Пусть дышит дерьмом, если хочет. Трудно полы помыть. Типа у него здесь очередь. Время навалом, схватил швабру и в путь. Конечно, кто в такую помойку пойдет?». Как Егор не старался настроить себя против бедного ветеринара, выходило только наоборот. Все короче становился шаг, все сильнее в ушах слышался писк котенка, все отчетливее пальцы ощущали хрупкое теплое тельце. Он остановился, некоторое время колебался. На весах качались свобода действий, забота только о себе любимом, минимум проблем, а на другой чаше – кошачьи «радости», писк по ночам, рваные занавески, шерсть на диване, котята. Господи, чего только стоят одни КОТЯТА. Что с ними делать? А вопли котов под окном. И, наконец, его, вернее ее надо кормить, поить, по ветеринаркам таскать. «Зачем мне это надо?». Но все перевесили испуганные желтые, почти человеческие глаза. Он развернулся и быстро пошел назад.

– Я знал, что вы вернетесь, – довольно улыбался старик в грязном халате. – У кого хватает сердца принести бедное животное в лечебницу, у того его не хватит, чтобы снова бросить. Там шприцы и мазь. Я уже набрал в них лекарства. Колоть в холку раз в день. Мазать тоже один раз в день. Денег я с вас не возьму.

Егору пришлось настоять, чтобы ветеринар взял положенную плату, мотивируя тем, что теперь у Незнайки есть хозяин. Приняв решение, и забрав бедное животное, он шел довольный, прижимая котенка к животу. Торопился домой, чтобы побыстрее покормить, дать приют, покой и семью.

Лежа на животе, на холодном полу в кухне, подперев подбородок руками, Егор с умилением наблюдал, как Незнайка розовым языком с хлюпаньем лакает молоко. Слушал, как он урчит, и ему становилось хорошо, спокойно. Потом, забравшись на диван и, замерев, чтобы не спугнуть, с теплым любопытством смотрел, как котенок, трясясь всем телом, поджав хвостик, с опаской обнюхивал углы и вещи. А потом Егор взял его и положил себе под бок. С каким-то непонятным удовольствием и умиротворением ощущал теплоту маленького тельца. Он знал, когда у него такое настроение и отрадно на душе рыба не появится.

Вечером он взял тетрадь и стал писать. Закончив, запечатал письмо в конверт и положил на кухонный стол, чтобы не забыть утром.

Глава 13. Рассадник

Сегодня он встал с каким-то особым чувством. Прежде чем по обыкновению выкурить сигарету и позавтракать, Егор покормил котенка. Стоял над ним и с умилением смотрел, как тот жадно поедает вареную колбасу.

Остальное утро прошло по расписанию если не считать, что Егор постоянно останавливался, то игрался с котенком, то наблюдал за ним, то начинал с ним разговаривать. На работу он пришел не первым. Дверь была открыта, и Изотова уже пила чай.

– Нагибин, звонила Жанна Евгеньевна, сказала, чтобы ты сразу к ней шел. Сразу. Сказала, ты знаешь зачем. Она ждать будет, – вещала Изотова, при этом изгибала губы, словно слова которые она говорила, были горькими. Егор обвел взглядом пустую комнату. Остальные тетки еще не пришли.

– Кто еще на сегодня есть? – спросил он.

– Жанна Евгеньевна отпросила тебя у Червякова, сказала ты ей зачем-то нужен на весь день.

Егор покинул кантору и направился к вдове. В вышине сквозь дыры в серой дерюге подглядывало солнце. Размытые бледно – желтые пятна растекались по сухому асфальту. Ночью дождя не было и тротуары с дорогами подсохли. Проходя мимо почтового ящика, он остановился, выудил из внутреннего кармана куртки конверт и опустил в прорезь.

В девять пятнадцать он стоял под козырьком с кованными подпорками и давил на кнопку домофона.

– Слушаю.

– Жанна Евгеньевна, здравствуйте, мне передали, что у вас ко мне дело.

– Да, Егор, заходите. – Щелкнул магнитный замок. Егор открыл дверь и шагнул в чистый, блестящий кафелем подъезд. Поднялся по ступеням. Дверь открылась прежде, чем он постучал.

– Здравствуй, Егор. – На пороге стояла все та же Жанна Евгеньевна в своем траурном платье с тугим пучком волос на затылке, с канадкой на правой руке. Строгое лицо не смягчила ни одна морщинка, лишь в глазах что-то поменялось. Они уже не «препарировала скальпелем мерзких людишек», а теплилась в них доброта и человечность. И голос… В нем слышалась мягкость. Только едва, но это были перемены.

– Здравствуйте, Жанна Евгеньевна, – Егор улыбнулся. Сухие губы пожилой женщины едва дернулись, словно оживающие после долгого анабиоза. Она попыталась снова. В этот раз у нее получилась улыбка. Смутившись, она опустила глаза, развернулась и зашагала по блестящему паркету, стуча костылем. Егор закрыл дверь и шел следом.

– Я бы вам сама позвонила, – не оборачиваясь, говорила вдова, – но у меня нет вашего телефона. – Егор вглядывался в углы, под двери и шкафы. Рука зудела и тянулась к очкам, лежащим в правом кармане куртки. – Надеюсь, вы не обиделись на такой официоз.

– Вовсе нет. – Он все-таки улучил момент, когда вдова оставила его в холле, а сама ушла в соседнюю комнату за документами. Воровато, суетно достал устройство и приложил к глазу. Он быстро вертел головой, стараясь охватить как можно больше пространства. Едва успел спрятать самоделку в карман, когда вновь появилась хозяйка с пластиковой папкой в руке.

По ее взгляду Егор понял, что она что-то заподозрила. Его щеки и уши побагровели, словно он нагло врал под присягой. Казалось, что лишь чувство такта и величайшее достоинство не позволяют вдове спросить в лоб о своих подозрениях.

Жанна Евгеньевна вела себя вполне естественно и даже если заметила некую несуразность, не придала этому значения.

– Если помните, Егор, мы обсуждали один вопрос, связанный с домом престарелых. Я подготовила документы. Они здесь, – она положила синюю папку на стол, – деньги внутри в конверте. – Она властно и нервно подняла руку, словно любые возражения ее раздражают.

– Специально попросила вас прийти пораньше, чтобы успели на автобус. Вам надо будет подняться к главврачу Ермолаеву и передать ему документы. Думаю, они будут довольны. Мне все это, – она обвела взглядом комнату, – скоро станет ни к чему. Хорошую вы мне идею подали. А сейчас вам, мой друг, надо спешить. Через сорок минут отправляется автобус.

– Жанна Евгеньевна, зря вы с деньгами…

– Я вас больше не задерживаю, – вдова отвернулась к окну. Ее голос снова был сухим. Егор испытал сожаление, по поводу своей бестактности. Не говоря ни слова, он покинул апартаменты.

Скоро ощущения причастности к великому делу развеяло тягостные мысли. Он бодро шагал к остановке, крепко сжимая в руке синюю папку. Посмел открыть и посмотреть, сколько вдова отсчитала командировочных, только когда автобус свернул с бетонки на грунтовую дорогу. Две тысячи.

Он ехал в пустом автобусе, не считая еще одного пассажира. Поддатый мужик с приспущенными штанами, в задравшейся до ушей куртке, сползший во сне с сиденья на пол, не в счет. Егор сомневался, что он едет навещать родителя. Скорее всего, он – работяга, может даже из цеха, где гнут и нарезают решетку на клетки. Мужик неожиданно проснулся и матерно потребовал, чтобы ему остановили немедленно. Он вскочил и рыскал выпученными глазами по окнам.

Размахивая руками, широко расставляя ноги, он подбежал к задней двери и вцепился в поручни, словно готовился к удару гигантской штормовой волны. Автобус, шипя пневматикой, резко затормозил. Забулдыгу мотнуло, одна рука отцепилась и его развернуло. Матюкаясь, орудуя руками, как баграми, он вновь обрел устойчивость и выкатился через распахнутые дверца. Падая и подставляя под себя ноги, раскачиваясь, как матрос на палубе в шторм, он побрел к мыловаренным цехам.

Егора удивило, каким невероятным образом, пьяный мужчина смог проснуться в нужный момент. Автобус удалялся. Раскачивающаяся фигура терялась на фоне серых зданий. Егор смотрел вслед, и на него накатила печаль. Он представил, какой жизнью живет этот еще нестарый мужчина и, какая судьба ждет его в будущем.

Тяжело переваливаясь на ухабах, автобус неуклонно двигался по извилистой распаханной грунтовке к бывшей валяльной фабрике. Рессоры скрипели. Под днищем что-то колотилось и сопровождалось металлическим лязгом. Старая машина ползла по пустоши к пункту назначения и кряхтела, как подпруженная кляча.

Егор мотался из стороны в сторону, подобно часовому маятнику, смотрел сквозь грязное стекло на унылые окрестности, напоминающие мокрую продрогшую дворнягу. С прошлого посещения дома престарелых в нем жило муторное ощущение какой-то неправильности, обреченности, непролазной дремучей безнадеги. Что-то нехорошее довлело над этим местом и портило все вокруге.

Он смотрел сквозь лобовое стекло автобуса на приближающуюся фабрику, выступающую на фоне сплошного строя деревьев несуразной громадиной и внутренне сжался. Дурное предчувствие заворочалось голодной медведицей.

Дверь была заперта. Егор нажал на кнопку звонка. Старшая сестра не заставила себя долго ждать. Ее шаги он услышал задолго прежде, чем она отперла дверь.

– У нас сегодня неприемный день, – пояснила она, вытаскивая ключ из замочной скважины. Непроницаемое пластиковое лицо манекена с красными напомаженными губами ничего не выражало. Ее спокойствие настораживало. Казалось, она не испытывает неловкости по поводу напряженного молчания или вовсе его не замечает. Она проводила Егора на второй этаж и оставила возле белой двери с табличкой «Главный врач Ермолаев Рудольф Кайшма».

Главврач сам чем-то напоминал психа. Пронзительные, глубоко утопленные глаза, смотрели из глазниц, словно из нор. Что-то в них было хищное. Плотоядная, коварная улыбка играла на его сомкнутых губах. Он смотрел на Егора, как на жертву и что-то старался разглядеть. Егор сразу почувствовал себя под пристальным взглядом прозрачным. Поневоле вспомнил о своей рыбе и был уверен, что врач ее видит и если сейчас Егор не признается сам, то он ему подскажет, а затем предложит обследоваться. Предложит задержаться на неопределенное время в их учреждении под чутким присмотром персонала. Мутные волны памяти, вынесли на поверхность белые халаты, чутких воспитателей, забытые ощущения бездомности и безличности.

– Давайте сюда бумаги, – Ермолаев говорил, едва размыкая губы. Он протянул худую длинную руку. Казалось, она выдвинулась через всю комнату и тянется не к папке, а к горлу.

– Пожалуйста, – промямлил Егор, ощущая себя в логове людоеда, и подал синюю папку.

– Кем приходитесь Жанне Евгеньевне?

– Я работник социальной службы.

– Фамилия, – главврач расстегнул замочек и вытащил бумаги.

– Если это так важно – Нагибин. Егор Нагибин.

Суставчатые пальцы доктора, напоминающие пауков, замерли. Он из-под бровей смотрел на Егора. – А, тот самый. Наслышаны. Ефим Дмитриевич о вас рассказывал. Консультировался, – губы врача неопределенного возраста почти не шевелились. Он походил на чревовещателя. Отчего становилось еще жутче.

«Наслышанны», явно было сказано с подтекстом. Что-то во взгляде доктора промелькнуло недоброе и веки на мгновение дрогнули, сузились. У Егора внутри все похолодело. Крепло ощущение, что он отсюда больше не выйдет. Сейчас по сигналу доктора зайдут крепкие санитары, отволокут его в кафельную комнату с узким зарешеченным окном, разденут догола и будут поливать холодной водой, пока у него не посинеют губы. Затем натянут пижаму, нашыряют «хренью» и пристегнут к каталке тугими кожаными ремнями. Он прямо ощутил, как они врезаются в запястья и намертво притягивают их к холодным поручням. По спине прошелся мороз. Показалось, что комната наполняется дымом. Он подбирается со всех сторон: из-под плинтусов, сочится из-под половых досок, из стола доктора, из щели меду дверей шкафа, из стыка створ оконных рам. Окружает, бродит кругами, облизывает его. Егор втянул воздух, рассчитывая уловить запах гари. «Господи, что я делаю!». Егор не мог больше выносить присосок черных глаз и поднял руку, как бы почесать лоб, а на самом деле разрывая невидимую связь. Рука весила тонну.

– Очень хорошо, – доктор пошевелился в кресле. Егор догадался по шуршанию и скрипу. Он опустил руку. Вернее уронил. Не мог больше ее удерживать поднятой. Она ухнула вниз, словно тяжеленный швеллер и заколыхалась. Егор в ужасе покосился на главврача. Заметил ли тот превращение руки в стальную балку? Тот просматривал документы.

– Очень хорошо, – повторил доктор и положил бумаги рядом на стол.

– Как вам наша больница? Не кажется, очень спокойное, тихое местечко?

Ермолаев опустил руки на стол и сомкнул пальцы в замок. Тонкие узловатые, они то сжимались, то разжимались, то подергивались. Казалось, они жили собственной жизнью. Егор смотрел на них не в силах отвести взгляд.

– Как вы себя чувствуете? – Егора словно током прошило, он вскинул голову.

– А?

– Имею в виду межсезонье. Осень не лучшее время для нашего организма, в частности для психики. Просыпаются дремлющие недуги. В том числе и бессонница. Много людей осенью страдают бессонницей. Опять же апатия, различные депрессии, уныние, упадок сил, нервишки начинают шалить. – Главврач смотрел на Егора не моргая, глаза его еще сильнее потемнели.

– Нет, – Егору не понравилась натужная поспешность с которой он ответил. – Ничего подобного со мной не случается, – уже спокойнее сказал он.

– Ну да, ну да. Вы еще молодой, вам рано, – а глаза говорили совсем другое. В кабинете повисло тяжелое, неприятное молчание.

Глаза врача мерцали. Он словно «перебирал» ими Егора по косточкам. Не торопился, обмусоливал каждую. Молчание уже затягивалось до неприличия. А главврач все рассматривал Егора. Пальцы его в замке медленно шевелились. Воздух в кабинете словно затвердевал, сдавливал грудь. Дышать становилось все труднее.

– Видите ли, Егор Владимирович, – наконец, доктор расколол молчание. Егор почувствовал, что ему дышится легче, как будто сдавливающий глиняный панцирь осыпался. – Валентина Георгиевна, моя помощница, уехала в город за медикаментами и забрала печать. А вы собственно из-за нее, из-за печати здесь. Ожидаю с минуты на минуту. Если вас не затруднит, подождите внизу. Мне необходимо произвести плановый обход. Порядок знаете ли. Больные ждут. Старшая сестра спусти вам документы. – Доктор позволил себе улыбнуться. Егор ожидал увидеть хищный оскал, вампирскые клыки, но никак не сточенные почти до корней зубы. Он решил, что ему это показалось. Тень, свет, страх, жуть…

– Конечно, – быстро проговорил Егор, радуясь, что разговор, наконец-то закончился. – Хотя, – главврач вскинул руку и посмотрел на часы. – У меня есть минутки три, я бы мог угостить вас кофе. Хотите кофе?

– Нет, – Егор уже открывал дверь, и последнее слово произнес, повернувшись спиной к главврачу. Он прямо видел, как тот бесшумно, но юрко, как ящерица, влез на стол и готовится к прыжку. Егор поспешно закрыл за собой дверь. Захлопнул и выдохнул. Кровь отлила от лица. Ступая почти бесшумно, он быстро пошел по коридору к лестнице.

На первом этаже ощутил себя куда лучше. Он заглянул в коридор психиатрического отделения. Коридор был пуст, как и сестринский пост. Матовые светильники – шары ульями свисали с беленого потолка. Было тихо, как будто никого нет вовсе. Егору стало жутковато. На мгновение он и правда поверил, что один. Снова прислушался. Ведь должен же слышаться хоть какой-то звук. Он прочистил пальцем ухо. Безрезультатно. Приподнял голову и втянул воздух. Ощутил среди прочих грязный животный запах, который он чувствовал у Сивкова, у Коптевых, у Хазина.

В дальнем конце коридора скрипнула дверь, через мгновение появилась сухощавая фигура доктора в белом халате. Он сделал несколько шагов и остановился возле двери в палату. Распахнул ее, шагнул внутрь.

Егор повернулся и посмотрел вдоль светлой рекреации, ведущей в отделение для престарелых. Во всем здании по-прежнему сохранялась гробовая тишина. Слыша, как под подошвой скрипит песок, Егор прошел по длинному коридору с выкрашенными в холодный голубой цвет стенами, вдоль ряда высоких арочных окон и оказался в соседнем отделении. Та же самая картина. Голый центряк поблескивал начищенными полами, тени от решеток расчертили крашеные доски на квадраты. Егор постоял с минуту, пронзая пустоту взглядом. Обернулся на рекреацию, затем неуверенно воровато пошел по коридору. Доска под ногой скрипнула и тонкий писк, словно наступили на мелкого грызуна, разлетелся по зданию. Егор втянул голову в плечи и медленно убрал ногу с предательской половицы. Дождался, пока короткое эхо смолкнет и пошел дальше. Что-то было пугающее во всем этом, в той же самой тишине, в полумраке, кажущемся текучим у плинтусов и сгущающимся в глубине коридора, в холодных крашеных стенах, в печальных окнах поделенных решеткой на квадраты, в беленом больничном потолке. Егору все меньше верилось, что за дверями в палаты кто-то есть, но сознание твердило, что за ними люди, те, кого он с Варварой видел в прошлый раз. Но тогда почему тишина, почему молчат? На прогулке? Но тогда почему в психиатрическом отделении тоже тихо? В палатах должны находиться больные, иначе кого пошел осматривать доктор? Тем более там сумасшедшие. «Господи, почему так тихо? А персонал, повара, те два санитара, что помогали разгружать ГАЗель, где они?».

«Может, я сам схожу с ума?». Эта мысль показалось жутковатой, и по телу прошел неприятный озноб. Окружающая обстановка и атмосфера настойчиво навевали эту мысль. И доктор намекнул, не задержаться ли Егору в учреждении, как бы и основания имеются…

Желая избавиться от наваждения, он остановился напротив двери в палату и приоткрыл ее. В расширяющемся просвете он увидел сидящего на кровати человека. Егор ощутил, как напряжение уходит из тела, с облегчением вздохнул, но в следующий момент представшая картина заставила его вновь обеспокоиться. Шесть стариков: по три справа и слева от двери, каждый на своей койке, под высоким больничным потолком, неподвижно сидели в густом полумраке. Окна были задернуты. Лишь тонкая щель разделяла плотные гардины. Белки глаз, устремленные на Егора, поблескивали живым подрагивающим светом. Они смотрели на него и, казалось, ждали. Именно его они и ждали. Давно сидят на кроватях, словно их предупредили и они увидят нечто такое, что на всю жизнь запомнят.

Егор пристальней вгляделся в ближнего старика слева, ровно сидевшего на краю кровати, вцепившегося, словно птица, пальцами в перекладину. Его высушенное лицо с острым выпирающим подбородком было вогнутым. В полумраке Егор не сразу разобрал выражение мимики и глаз, но теперь он был уверен, что тот напуган. Одного за другим без стеснения он обвел взглядом, словно рассматривал экспонаты в музее. Все они были объяты страхом, встревожены и, словно чего-то ждали. Такие лица можно встретить возле кабинета стоматолога, из-за двери которого доносятся крики пациента.

Глаза постепенно привыкали к полумраку. Серые лица казались мертвыми, высушенными, насаженными на манекены. Если бы не дрожащий блеск в глазах, их вполне можно было бы принять за куклы. На столе, на полу, на тумбочках стояли клетки. Увидев их, Егор сразу ощутил острый собачий запах. В клетках кто-то был. Присмотревшись, он увидел чучелки птиц, сделанные из перьев и бусин. Подобные китайские подделки продаются на рынке.

Медленно, словно опасаясь спугнуть, Егор вытащил из кармана линзу и приставил к глазу. Сначала в полумраке он ничего подозрительного не обнаружил, но приглядевшись, оцепенел: по палате шныряли темными тушками безротые крысы с кожистыми шеями и головами. Их было так много, что разбегались глаза. Они бегали по полу, лазали по подоконнику, по столу среди продуктов, по кроватям, под кроватями, карабкались по стенам, занавескам, спинам, рукам, ногам стариков, сидели у них на плечах, на коленях, на головах. И были они в основном мелкие, не те здоровые, которых Егор наблюдал у Сивкова и Коптевых. – Господи, – прошептал Егор побледневшими губами.

– Заберите меня, – услышал он картавый тонкий голосок. Егор опустил руку с очками и посмотрел на старика с вогнутым лицом. Глаза того налились слезами, набухшие капли дрожали на краю век. Остальные мумиями продолжали смотреть на Егора в тревожном ожидании.

– Да, да, конечно, – шептал Егор, пятясь и закрывая за собой дверь. – Что же это такое выдохнул он, не зная, что делать и что думать. Сердце рвалось из груди, ненормальность происходящего превращалась в безумие. Он сам начинал путаться. Либо себя считать за сумасшедшего, либо происходящее чем-то невообразимым, яслями для подрастающих тварей, а стариков их кормом.

Желая убедиться, он подбежал к следующей двери, приложил очки к глазу и приоткрыл буквально на сантиметр. Старушка с зализанными назад редкими седыми волосами, завернутая в байковый халат, попавшая в сектор обзора, сидела в полумраке, неподвижно на краешке кровати и смотрела, не моргая, прямо на него. На ее груди черным медальоном висел, вцепившись в ткань халата паскудник, а его присоски тянулись к ее лицу. Егор опустил руку и осторожно прикрыл дверь. Он стоял опустошенный, не зная, что делать. В голове, словно в щитовой от высокой нагрузки «искрило» и «коротило». Рука сама подтянулась к лицу, линза неаккуратно обмотанная по краю пластырем со свисающей резинкой от плавательных очков остановилась напротив глаза.

Они были везде. Бегали по коридору, по стенам, некоторые забирались даже на потолок. Они играли, дрались, сцеплялись в клубок, рассыпались, догоняли, подпрыгивали. Один паскудник впритирочку пролетел с ботинком Егора. Они его не боялись. Другой серой тенью отскочил от плинтуса, убегая от своего крупного сородича, устремился к Егору. Егор поднял и топнул ногой. Под подошвой чвакнуло. В страхе и каком-то омерзительном ожидании увидеть под ботинком месиво из шерсти и плоти, он поднял ногу. Ничего подобного он не увидел. Лишь россыпь серого пепла. Точно такого же крупного и жирного, какой валил на сгоревший дом и сад. Егор не верил своим глазам. Рука, удерживающая линзу тряслась, стала неимоверно тяжелой. Он не замечал, что губы его дрожат, а на лбу выступила испарина. Глаза вылизали из орбит. – Что же…что же… это такое? – шептал, опускаясь на колено. Трясущимися пальцами взял щепотку пепла и растер на пальцах. Кожа окрасилась в темно – серый цвет с черными прожилками. – Боже мой.

Егор выпрямился и обвел взглядом коридор. Существа мельтешили, перебегали от стены к стене, карабкались по батареям. Он поднял голову. Одна тварь сидела на потолке прямо над ним, неестественно, как-то хищно вывернула голову на лысой морщинистой шее и глядела на него своими большими сферическими глазами. Короткие отростки по краям морды выдвинулись и пульсировали. Егор снова перевел взгляд вниз. Поднял вторую руку, и натянул резинку на затылок, не замечая боли от наматывающихся и рвущихся волос. Некоторое время стоял неподвижно, смотрел, затем резко поднял ногу и с силой опустил. Послышался удар каблука о деревянные доски и чваканье. Другую поднял ногу и опустил. Чваканье. Они превращались в пепел и вились в завихрение за ботинком. Егор наращивал темп. Их было так много, что он почти не промахивался. Постепенно он вошел в раж и уже ничего кругом не замечал. На его лице проступил звериный оскал, глаза горели безумным огнем. Он плясал в диком танце на середине коридора, в круговороте пепла, вращая головой и с силой ударяя подошвой по деревянному полу.

Он не слышал шагов, не замечал двух человек, остановившихся в дальнем конце коридора и, наблюдавших за ним.

– С вами все в порядке? – Егор не расслышал слов главврача, – Егор Владимирович! – громче окликнул Ермолаев, остановился в двух метрах от Егора, сложил руки на груди и озабоченно наклонил голову. Теперь Егор услышал. Вздрогнул и несколько секунд стоял неподвижно. Он смотрел в пол, осознавая свое поведение, и в каком нелепом положении его застали. На мгновение представил, как это выглядит со стороны тем более в психиатрической больнице и ему показалось вполне нормально, если не считать маленькой детали: он еще не пациент.

– Егор Владимирович, – вновь послышался в воцарившейся тишине голос главврача. – У вас все хорошо?

Егор неспеша выпрямился, все еще не глядя на доктора. Он судорожно соображал, что ответить? Сказать, «да», или «все хорошо» будет как-то слишком неправдой для психлечебницы. Здесь, пожалуй, все так отвечают на подобные вопросы. Но ничего другого он придумать не мог. Какая причина могла побудить вести себя, подобным образом нормального человека? Не мог же он признаться, что сейчас по полу бегают десятки, если не сотни паскудников. Выигрывая время, он медленно стянул с головы свое приспособление. Собирая его пальцами в ладонь, стараясь заграбастать, как можно больше и тем самым сделать его незаметнее. Волосы, высвобождались из-под резинки, лохматились, топорщились соломой в разные стороны. Прижимая руку к телу, воровато спрятал очки в карман куртки.

– В общем-то да, – проговорил Егор, – видите ли я представил, что у меня под ногами бегают крысы, большие жирные крысы. У меня сильно развито воображение.

Егор нащупал логическую и правдоподобную нить и с осторожностью тянул ее, опасаясь порвать.

– У вас здесь такая тишина во время обхода, в коридорах пусто, ну я и решил размяться, так сказать, вспомнить детство. Кто в детстве не воевал с монстрами? У кого они большие у кого маленькие. У меня вот крысы. Вы разве доктор никого не представляли, когда были маленькие? – Егор пригладил непослушные волосы. – Ни с кем не воевали? – довольный оправданием Егор улыбнулся. Уверенность вновь возвращалась к нему.

– Бывало, бывало, – сухо сказал главврач, продолжая глазами подозревать Егора в чем-то большем, чем в поведении, не соответствующем для нормального взрослого человека.

– Дурачусь я, – уже совсем оправившись от шока, говорил Егор, укладывая топорщащиеся волосы на затылке и растягивая губы в наивной детской улыбке. – Мрачно здесь у вас, – он обвел взглядом полутемный коридор. – Свет что ли включили бы.

– Да, вы правы. Все мы можем себе позволить некоторые дурачества, только лицо у вас было, как будто вы совсем не дурачились. – Он «насаживал» Егора на холодные спицы своих глаз, стараясь проткнуть до самой сердцевины. Повисло неловкое молчание. Стало слышно, как тихо в здании. Егора опять посетило ощущение, что за дверью никого нет. Даже испытал зудящее желание открыть ближайшую и убедиться.

– Экономия. Электричество много сжирает нашего и без того худого бюджета, – снова заговорил доктор. – Валентина Георгиевна, привезла печать. Надежда Викторовна, – не сводя взгляда с Егора, врач немного повернул голову к стоящей позади старшей сестре, словно боялся выпустить его из поля зрения и потерять контроль над ситуацией, – передаст сейчас вам документы. Ваш автобус отправляется через двадцать минут. Можете идти на остановку. Советую успеть на этот рейс, другой будет только завтра. – Помедлил и добавил. – А то вдруг не отпустим, – главврач криво и недобро усмехнулся, показывая свои стертые зубы. – В шестой палате свободная койка имеется. – Он то ли подмигнул, то ли моргнул одним глазом, развернулся и, не оборачиваясь быстро зашагал по коридору. Сестра торопливо подошла к Егору, окатила холодом серых глаз, сунула в руки папку, развернулась и поспешила за доктором. Она догнала его и шла немного позади. «Начальник и вертухай», – мелькнуло в голове у Егора. Ее шаги – метрономы путались с поступью доктора и уже не имели ту четкую, размеренную силу. «Как я мог их не услышать?» – подумал Егор, глядя им вслед.

Они свернули за угол, и Егор остался один в полутемном коридоре с притихшими, окоченевшими от страха стариками в палатах, с шныряющими повсюду паскудниками. Ему стало жутко. Показалось, еще немного задержится и что-то случится страшное. Тени у плинтусов, во впадинах дверных проемах, в дальнем конца коридора начали сгущаться. Он уже не видел торцевой стены. Она скрылась в темноте. Что-то шевелилось в этом мраке, ползло, прижимаясь брюхом к полу.

Егор не заметил, как звук шагов смолк, и бывшая валяльная фабрика погрузилось в тревожную тишину. По спине и рукам у Егора побежали мурашки. Он еще раз вгляделся в напирающую темноту и потом уже не медлил. Развернулся и быстро пошел к выходу. Он несколько раз обернулся. Темень остановилась на границе света, проливающегося из зарешеченного окна на посту дежурной сестры, и как ему показалось, с сожалением смотрела в след.

Он словно вынырнул из глубины, выбрался из топи. Свежий воздух, здесь он был прохладным, чистым легко вдыхался, струился по легким, как горный ручей по камешкам. Хищная темень казалась неприятным наваждением. Егор обернулся и посмотрел на захлопнувшуюся за ним дверь – тяжелую дубовую с вставками, резьбой и переплетами. Она так плотно сидела в пазах, что казалось, на самом деле обманка. Выпустила его, но обратно уже не пустит, накрепко пригнела к косякам и в петлях.

Егор отвернулся и поискал глазами автобус. Серое небо низко нависало над землей. Всклокоченные тучи снизу были ровными, словно обтекали невидимый стеклянный колпак, заключивший в себя землю. Вокруг ни души. Холодный ветер гнул высокую траву. За кованной с наконечниками оградой в пожухлом поле на распаханном колесами пятаке одиноко стоял автобус. Егор вытащил из кармана мобильник и посмотрел время: в запасе оставалось пятнадцать минут. Он сбежал с лестнице. Под подошвой хрустела кирпичная крошка. Казалось, крыльцо не подметали давно. Да и в целом здание выглядело брошенным. Некошеная трава по обе стороны от асфальтированной дороги, криво уложенный бордюрный камень, наросты мха и «тимофеевки» в трещинах придавали месту необитаемости.

Он свернул за угол и сразу увидел приземистое кирпичное одноэтажное строение с шиферной крышей и узкими зарешеченными оконцами под самым карнизом. Оно находилось в метрах тридцати от дороги. В поникшей траве, слипшейся от дождя, нельзя было разглядеть тропинки. Никого кругом не было. Егор сомневался, что здесь работает цех по производству клеток. По растрескавшейся отмостке он обогнул угол фабрики, прошел вдоль стены из красного, местами черного пережженного кирпича, с неаккуратными цементными швами в кладке и через сорок шагов оказался у запасного входа с разгрузочной площадкой, где в прошлый раз шофер – узбек припарковал ГАЗель с гуманитаркой.

Ощущая на себе десятки взглядов, Егор обернулся. Все окна первого и второго этажа были плотно задернуты шторами. Это не успокоило. Егор отвернулся и пошел дальше по направлению одноэтажного строения. Тропинки так и не нашел, пришлось идти по расквашенной автомобильными покрышками глине. Ступая, как цапля, выискивая более – менее сухие островки, он, наконец, подобрался к деревянным воротам из серых выгоревших досок скрепленных ржавыми железными полосами. Строение выглядело старым и мрачным под стать фабрике. Егор попытался заглянуть в щель между досок – темень. Потянуло неприятным сальным запашком. Продвигаясь между кирпичной стеной и высокой мокрой травой, стараясь не испачкаться, он прошел по едва заметной тропинке к другому концу вытянутого здания. За стенами слышался какой-то гул и временами скрежет. Обогнув цех, Егор увидел дверь, обитую оцинкованным листом. Взялся за железную ручку и потянул на себя. Дверь с тонким скрежетом отворилась. За ней была темнота. В нос пахнуло густым запахом псины.

Осторожно ступая, Егор погрузился в полумрак коридора.

– …да. Понял, – услышал он прорывающийся сквозь гул мужской голос и в следующую секунду из-за угла вынырнул рабочий в комбинезоне. Он на ходу убирал в нагрудный карман мобильник.

От неожиданности Егор вздрогнул. Страх парализующей волной прошелся по телу и затих в области затылка. Волосы на голове зашевелились. Свет бил из распахнутой двери в лицо незнакомцу. Егор сразу обратил внимание на его глаза. Они были бесцветные точ в точ, как у старика Коптева, когда от них отвалилась тварь. Сначала они показались Егору совсем белыми, как теннисные шарики, но по мере того, как тот приближался, они прояснялись. По краю радужки прорисовывался тонкий кантик, расширялся и приобретал серый оттенок. Черная точка зрачка увеличивалась и скоро стала размером с бисерину.

– Какого рожна, – прохрипел пожилой мужчина. Его голос был таким же бесцветным, как и глаза. Неожиданно из-за его спины возник еще один человек. Это был молодой парень лет двадцати пяти неопрятный, с длинными грязными волосами, бледный, худолиций с розовым приплюснутым мокрым носом и воспаленными веками. Его глаза, как и старика постепенно проявлялись. Он смотрел в упор на Егора и не моргал. Казалась, жуткая вонь, затопившая коридор исходит именно от него.

– Извините, – мямлил Егор пятясь. – Мы, вернее Жанна Евгеньевна попросила узнать, а она жертвователь вашей больницы, вернее вашего, нашего дома престарелых. Она просила узнать, – Егор в подтверждении слов потряс папкой с документами. Мужчины медленно шли вперед, словно выплывали из полумрака коридора и, не моргая, смотрели на него. Егору казалось, что они не понимают слов, они даже не двинули глазами, чтобы посмотреть на папку, а все пялились на него.

– Вот, – он снова потряс папкой, – она просила узнать. – Егора не покидало ощущение, замолчи он, и они набросятся и никто его здесь не услышит и не поможет. Хотелось развернуться и кинуться бежать, сломя голову.

Он коснулся правым плечом раскрытой двери. Резко с испугом обернулся, понял, что спасен, развернулся, выскочил из цеха и помчался напрямик к асфальтированной дороге через мокрую высокую траву, по рытвинам и скользкой земле. Обернулся тогда, когда оказался на асфальте и почувствовал себя в безопасности. Дверь уже была наглухо закрыта. Никакой погони он не обнаружил.

На ходу почистил ботинки об асфальт, оставляя жидкие ошметки. Не сбавляя темп, неуклюже, наклонившись вперед, крепко прижав левой рукой папку к боку, правой отряхнул брючины от налипшей мокрой травы. На повороте еще раз обернулся, посмотрел на застывший пейзаж. Искал глазами подтверждение жуткой сцены: приоткрытую дверь, привалившегося к стене мужика в комбинезоне, глядящего ему в след, притиснувшуюся к окну худую физиономию с розовым мокрым носом. Не единого намека.

Егор свернул за угол, быстрым шагом прошел вдоль кирпичной темной стены, кидая косые взгляды на панорамные окна коридора, соединяющего отделения. Он очень не хотел увидеть в одном из них главврача или сестру, наблюдающих за ним.

Автобус стоял на остановке. Завидев пассажира, шофер шевельнулся. Что-то внутри машины звякнуло, стукнуло, она вздрогнула и заурчала ровным рокотом.

– Спасибо, что дождались, – сказал Егор, поднимаясь в распахнутые двери. Толстый лысоватый шофер кивнул, взялся за большое рулевое колесо, вывернул влево. Автобус взревел и сдвинулся с места. Когда машина сделала круг по глиняному расквашенному кольцу и встала на обратный курс, двери с шипением закрылись. Егор прошел в конец салона и сел на заднее сидение. Закинул руку на спинку кресла и посмотрел через окно на удаляющееся и уменьшающееся в размерах мрачное здание с круглым кольцом циферблата на центральной башне. Фабрика постепенно серела, тускнела, приземлялась и сливалась с лесом, стоящим за ним сплошной стеной. Егора подбрасывало на кочках и рытвинах, мотало из стороны в сторону, а он все никак не мог отвести взгляд от бывшей валяльной фабрики. Ему казалось, здание тоже взирает на него черными квадратами своихзарешеченных окон, и было в этом угрюмом взгляде, что-то злопамятное.

Егор развернулся и сел ровно только тогда, когда лечебница скрылась за лесной грядой. Что-то было во всем этом нехорошее. Сильное впечатление от посещения довлело над ним мрачной тенью. Все от сестры – куклы с шагом метронома, проницательного доктора со стесанными зубами, затравленных стариков, рабочих с белыми глазами, отсутствие персонала и до старого пережженного кирпича, из которого были сложены стены фабрики, казалось «невсамомделешным», декорациями к какому-то фильму ужасов.

Не замечая того Егор теребил край куртки. Его сосредоточенный невидящий взгляд упирался в порезанную спинку впередистоящего сиденья с выколупанным поролоном, надписью шариковой ручкой на коричневом дерматине «ШАЙБА». Мысли вихрем носились в голове, рвались в лохмотья, вязались и закручивались в новую «пургу». «Надо же что-то делать. Что-то делать. Надо делать. Так нельзя… оставлять… «Они их подселяют», вновь в голове слышался голос покойного Сивкова. «Это все паскудники. …они мне все сны выпили, паразиты. По ночам спать не дают. Посмотри на мои глаза». В голове всплыл образ пенсионера с крошками в усах и выцветшие глаза, наполненные отчаянием. «А я-то дурень, думал, что у него крышу сносит. А он правду говорил…за что и поплатился». Как Егор не старался, но белое нависающее рыбье брюхо с вяло шевелящимся плавником, не замечать не мог. Она двигается всегда в одном ритме. Плавное движение по восьмерке полупрозрачной перепонке с косными лучами виделось где-то на краю зрения и раздражало. Особенно сейчас, когда он старался сосредоточиться, намереваясь прийти к важному решению.

Мешала и дорога. Мысли, словно дробь в банке, подпрыгивали и мотылялись вместе со скрипучим автобусом. «Надо выяснить, есть ли они у вдовы, хотя нет. Я перехватил клетку. У Богдана, у Хазина, черт бы его побрал со своими марками, ведь клетка есть и воняет псиной. У Кокушкина? Надо еще у Вариных посмотреть. Хотя нет. Она меня за психа держит. Ну и черт с ней. Видела бы она, что здесь творится…Нет, она сюда со мной не поедет. И надо же было Алксееву препереться со своими тестами прямо на работу. Специально, гад, чтобы меня опустить, чтобы все меня чокнутым считали. Все теперь знают, что я того. Он добился своего. Дурак я, надо было Варю сюда вести, а не к Сивкову. Чуть подождать и сюда. Тогда бы она точно убедилась. Хотел бы я посмотреть на ее лицо. Блин, а мы ведь были с ней здесь, ходили среди этого рассадника и я чувствовал запах, точно чувствовал, только не было капитанских очков. Вот черт, невезуха. Я бы ей показал. Вот она бы увидела. Черт, черт. Может попробовать ее позвать? Нет. Точно не поедет. Она так на меня посмотрела. И я себя вел как идиот. Какого дьявола полез за тумбу, только напугал ее. Женек меня сразу на фиг пошлет, заикнусь только о паскудниках. Ему нельзя. Никому нельзя. Они все, как Варя. Меня в дурку раньше посадят, чем я с ними покончу».

– Чертова рыба, да скройся ты уже.

Егор вздрогнул от собственного голоса. Он не сразу сообразил, что уже говорит, вернее, кричит. Он посмотрел в сторону шофера. Тот ехал, не оборачиваясь, и когда Егор уже уверился, что тот его не слышал, неожиданно увидел в зеркале заднего вида его глаза. Егор поспешил отвести взгляд. Постепенно неловкость прошла, и мысли вновь вернулись в прежнее русло.

Не заметил, как пролетело время, и он оказался в городе. Вроде всю дорогу просмотрел в окно и ничего не видел, кроме белого мясистого брюха с шевелящимися плавниками. Немногочисленные пассажиры выходили на конечной остановке. Салон пустел. Егор поднял глаза и поймал на себе взгляд водителя, напряженно всматривающийся в него через зеркало. Он поспешил встать и пристроиться в очередь на выход за подростком в синей болоньевой куртке.

Моросил дождь, холодный ветер накатывал волнами, отступал, словно гигант набирал воздух в легкие, затем набрасывался на выдохе с прежней силой. Егор отворачивал лицо от водяной пыли, жмурился и прижимался ближе к домам. Он понятия не имел, куда идет. Ноги двигались сами по себе по только им ведомому маршруту. Егор все прокручивал в голове будоражащие картины, глубоко засевшие в него. Бывшая валяльная фабрика уже не делилась на психиатрическое отделение и отделение для престарелых. Она стала одной целой лечебницей. Даже нет, он уже проговаривал в мыслях это слово. Жуткое, пробуждающее множество отвратительных образов, отнюдь не связанных с молодой порослью – «рассадник». По его мнению, это было самое подходящее слово. Очень созвучное и близкое по смыслу со словом «могильник». Абсолютно характеризующее ту вакханалию, которая творилась за мрачными стенами и зарешеченными окнами. Люди в палатах разделенные рекреацией в разных коридорах, не общающиеся друг с другом, принимающие пищу в отдельных столовых, с разной причиной пребывания, социальным уровнем были по сути одним кормом для мерзких тварей. Природу и суть которых Егор определил сразу – паразиты. Для него было второстепенным их невидимое существование, биологическое устройство, место в эволюционной, пищевой цепи и участие людей в их распространении. «Маленький, затерянный среди сопок городок населением в несколько тысяч, – с горечью размышлял Егор, – о существовании которого вспоминают лишь в окрестных поселениях и в областном центре перед выборами, с тупиковой железнодорожной веткой, окруженный тайгой, с драпающей молодежью в крупные города, со спивающимися мужиками, неаккуратными женщинами, где пожилые встречаются на улице чаще, чем дети, с разваливающимися домами, со шприцами у теплотрассы за баней, со школьниками, которые вместо газировки пью пиво, с жуткими дорогами и где до сих пор на Воздвиженье встряхивают в кадке соленые огурцы, а пустую яичную скорлупу давят – прям создан, чтобы в нем развилась какая-нибудь зараза».

Егор остановился и в недоумении обвел взглядом заброшенный, заросший бурьяном сад. За корявыми ветками яблонь виднелся почерневший остов дома. Несколько секунд он путался в мыслях, стараясь вспомнить, как сюда попал и какого черта делает на пепелище сгоревшего дома. «Блин, уже второй раз. Что меня сюда все тянет?». Он повернул голову и посмотрел вдоль улицы. Приземистые серые дома стояли за серыми заборами, как мокрые курицы. С крыш капала вода, ветер раскачивал голую сирень, гнул рябину. Егор провел рукой по волосам. Ладонь намокла, он встряхнул ее. Вдруг стало как-то неуютно, зябко. Захотелось в тепло, чашку горячего душистого кофе и много света, желтого, отдаленно напоминающего летнее солнце.

Вдоль заборов бежала рыжая с белыми пятнами дворняга. Ее вислые уши колыхались в такт голодной рыси. Со своего места Егор видел ее впалые бока, выпирающие ребра. Она бежала, низко припадая носом к земле. Он вспомнил про своего котенка, и больше в голове не возникало сомнений, в какую сторону идти. Он развернулся и поспешил домой, где его ждал маленький пушистый зверек с большими испуганными глазами.

У порога его встретила Незнайка. Не разуваясь, Егор насыпал корм в пустую миску. Котенок с жадностью набросился на еду. Егор стоял и смотрел, как тот набивает живот.

– Знаю, – через некоторое время сказал Егор, – что голодала, но если тебя не остановить – лопнешь. – Егор наклонился, запустил ладонь под набитое брюхо котенка и взял на руки.

– Вот какой у нас пузатый, – он потеребил котенка за ухом, погладить по мягкой шелковистой шерстке. Незнайка заурчала и в блаженстве прикрыла глаза. Созерцая и умиляясь, Егор просидел минут пять, наглаживая ее то по головке, то по спинке, то по шейке. Когда, раздувая бока и громко урча, Незнайка заснула, Егор осторожно положил ее на диван и прошел на кухню. Теперь пришла очередь подкрепиться самому.

За едой мысли вновь вернулись к делам насущным: «Надо Жанне Евгеньевне отвезти документ… Отвезти? Черт подери, точно, я забыл про свою «оку». Но мне нельзя, хотя…».

К вдове, разумеется, он ехать на машине не собирался, но открывающиеся возможности осознал в полной мере: машина это поедатель расстояний, это выигранное время и свободное место в багажнике. План постепенно начал приобретать очертания. «Ока» стала той отправной точкой, тем звеном, которое скрепило разрозненные элементы. ГИБДД его не смущало. Он не собирался гонять по дорогам, а сделать всего одну, максимум две поездки. Мозги с удвоенной силой стали работать над постижением задумки.

От нетерпения и распирающего ощущения грандиозности он вскочил, позабыв про недопитое молоко, закурил и большими шагами стал мерить кухню. Глаза его блестели, движения стали напружиненными. Он прямо рвался в бой и с трудом себя сдерживал.

– Черт, надо только решиться, – проговорил Егор, гася окурок в пепельнице. Он сомневался. Насколько все далеко зашло? Он еще надеялся найти себе союзника, помощника в осуществление прожекта и свидетеля, который может понадобиться в дальнейшем. Как не захлестывала горячка, старался не спешить, до конца продумать все тонкости. Но память его вновь возвращала в палату с перепуганными стариками. И тогда внутри в области живота разливалась теплая волна. Сознание суживалось до игольного ушка, и в голове пульсировала единственная мысль – освободить, избавить от мук, увести от грани, за которой начинается безумие. Всплывал образ капитана, овощем усаженный в кресло-качалку, которому на плечи гадят попугаи. Егор неожиданно пришел к выводу, что старики помещенные в палаты для престарелых со временем перемещаются в палаты для умалишенных. И они об этом знают. Чудовищность этой мысли поразила его. По телу прошелся озноб, кровь ударила в лицо. Он запустил пальцы в волосы, сжал крепко в кулак, словно намеревался вырвать клок. – Суки, – со злобой прошипел он и резко опустил руку.

– Так, папка, – Егор судорожно соображал, куда сунул. Наткнулся на нее, выходя из кухни. Синяя папка лежала на крышке обувной тумбочки. Егор схватил ее, расстегнул и извлек переданные главврачом документы. «Идиот, – с раздражением подумал о себе. – Надо было посмотреть, когда в психушку ехал». Он убрал запечатанный большой бумажный конверт обратно в папку.

Глава 14. Очищающий огонь

Егор оделся, закрыл квартиру и спустился по лестнице. Сырой неуютный вечер опустился на городок. Дождь прекратился, но воздух был пропитан влагой. Большие лужи растеклись по асфальту и почти не отбрасывали бликов, словно затаились специально и подстерегали зазевавшегося путника.

Нахмурив брови, сжимая в руке папку с документами Егор торопливо шел к дому с кованной оградой. Он решил не сообщать Жанне Евгеньевне о своем визите заранее, чтобы она не могла отказать в аудиенции. Ему было все равно, чем она занята и как себя чувствует. Было необходимо услышать ответы на несколько очень важных для него вопросов. Документы – хороший повод для встречи. Тем более он выполнял ее поручение. Занятый мыслями, он очнулся уже возле двери с антивандальным покрытием.

– Слушаю, – в переговорном устройстве раздался неприветливый голос. В нем слышалась усталость и какая-то болезненность.

– Жанна Евгеньевна, откройте. Это я – Егор.

Повисла долгая пауза.

– Я привез документы, которые вы просили подписать у главврача. У меня завтра с утра не получается, – врал Егор. – Подумал, может, сегодня передам их вам. А то когда теперь?

– Заходите. – Щелкнул магнитный замок, связь прервалась. Егор отворил дверь, проскользнул в щель боком и быстро, нетерпеливо вбежал по ступеням на площадку. Дверь в квартиру долго не открывали. Он уже поднял руку, чтобы постучать, как замок щелкнул и дверь приоткрылась. Послышались шаркающие шаги. Когда Егор вошел внутрь, Жанна Евгеньевна не встречала его с гордо поднятой головой и царственной осанкой. Она сидела на кушетке и казалась очень старой. Такой, словно долго и тяжело болела, и из нее вытекли все силы. Волосы с проседью небрежно, наспех уложены в пучок. Лицо приобрело землистый оттенок, осунулось. Глаза впали, скулы заострились.

– Не смотрите на меня так. Я вовсе не хотела вас принимать. Если бы не обстоятельства и на порог бы не пустила. Выкладывайте, с чем явились. – Она говорила прерывисто, было видно, что речь дается ей с трудом.

– С вами все в порядке? – обеспокоился Егор.

– В порядке на свои лета. Давайте же, – она передернула плечами, и в ее голосе появилось раздражение.

– Вот, – Егор протянул синюю папку, не находя смелости ни задать свои вопросы, ни уйти. – Я хотел у вас спросить, – робко начал он. – Это важно, – уже совсем тихо, почти мямлил.

– Ну, так задавайте. Она положила папку на кушетку. – И давайте побыстрее, молодой человек, – женщина сглотнула, при этом качнула голой и сморщилась, словно у нее болело горло.

– Жанна Евгеньевна, – начал Егор, голос на последнем слоге осип и он поперхнулся. Виновато взглянул на вдову, поспешно откашлялся. Затем выпрямился и уверенно произнес.

– Скажите, те документы, которые я возил к главврачу, это разовое пожертвование или завещание. Прошу прощения за любопытство.

– Вам какое до этого дело? – Ее голос стал сухим, улавливались нотки неприязни.

– Трудно…, долго объяснять, поверьте, мне это важно знать.

Пожилая женщина долго испытующе посмотрела на него. Егор выдержал этот взгляд, хотя это далось с усилием. – Ну ладно, – наконец произнесла она, взяла папку, вытащила из нее конверт и надорвала. Быстро пробежала внимательным взглядом по листкам, заполненным печатным текстом. – До моей смерти я жертвую ежемесячно энную сумму. После, – она многозначительно посмотрела на Егора, – все переходит на счет дома престарелых и лечебницы. Все?

– Еще минутку. Скажите, вам Паршин не продавал или не дарил клетку для птиц?

– Пытался, и продавать и дарить.

– И что вы?

– У меня есть своя клетка. Лишняя мне ни к чему. И давайте закончим на этом. Я плохо себя чувствую.

– Еще один последний вопрос, – взмолился Егор. И приняв за согласие ее молчание, спросил:

– Вы хорошо спите? Видите сны?

Жанна Евгеньевна, опираясь на канадку, второй рукой придерживаясь за спинку кушетки медленно, тяжело поднялась. Она хранила молчание, как бы раздумывая над чем-то. Женщина выпрямилась, но не до конца. Рука, сжимающая перекладину на костыле, от напряжения мелко тряслась. Она старалась прямо держать спину, было видно, что это дается ей с трудом. Приподняла подбородок, посмотрела искоса на Егора и произнесла.

– Сплю я хорошо и вижу сны. Теперь все?

Егор медлил. У него были вопросы и среди них самый важный – позволит она обследовать свое жилище при помощи приспособления, которое он сжимал в кулаке в кармане куртки. Он поглаживал большим пальцем гладкую поверхность стекла и все не решался задать главный вопрос.

– Нет. То есть все. Извините. Я пойду.

Жанна Евгеньевна стояла на месте и смотрела в сторону, показывая, что разговор окончен и назойливого гостя, задающего глупые вопросы, больше не задерживает.

– До свидания, проговорила она сухо, не поворачивая головы.

Смущенный, недовольный своей робостью Егор нажал на кнопку магнитного замка, услышал щелчок, открыл уличную дверь и вышел. Сразу заметил парнишку и узнал его. Тот стоял в куртке непонятного серо-зеленого цвета с ремнем, в серых коротких мешковатых штанах. Егору они показались какие-то дерюжные. В сочетании с грубыми черными ботинками на высокой подошве, в сдвинутой на глаза кепке и стриженный он напоминал типичного представителя дворовой шпаны. Подросток нагло рассматривал его. Егор остановился и тоже вглядывался в знакомца. В какой-то момент мальчишка приподнял голову так, чтобы густая тень от козырька сошла с лица. Егору показалось, что это он сделал намеренно. Хотя был вечер и расстояние в двадцать шагов, он увидел его глаза. Они словно светились изнутри. Белые с черной горошиной зрачком посредине выглядели жутко. Паренек опустил голову, повернулся и быстро зашагал вдоль улицы.

– Постой! – крикнул Егор и кинулся к калитке. Мальчишка не обернулся, продолжал быстро идти по тротуару. – Стой, тебе говорю! – Егор дернул калитку. Послышался лязг, и он чуть не врезался в кованую ограду. На засове в скважине для замка торчала толстая ветка. Когда Егор в нетерпение выдернул ее, отодвинул задвижку и выбежал за ограду, мальчишки след простыл. Егор кинулся через улицу к углу дома, за которым тот скрылся. Беглецу некуда было деваться. Дома, заборы тянулись вдоль улицы метров на триста сплошными шеренгами. Егор с недоумением смотрел вдоль домов, словно обманутый ловким фокусником. Он не верил мухлевщику, но глазам не верить не мог и все смотрел, угадывая, где подвох. Куда делся мальчишка? Запертая на ветку калитка задержала его секунд на десять. Вдруг он подумал, «А верно ли, что был мальчик? Еще в таком виде?». От этой мысли ему стало неприятно. Она потянула за собой образ мрачного здания со сломанными часами на башне, чернеющее на фоне не менее мрачного серого леса. Егор поспешил отмахнуться от нее и направился домой.

Он долго не мог уснуть. По сто раз возвращался к плану. Ощущал себя загнанным в угол, жертвой обстоятельств, которые, заставляли его действовать именно так, а не иначе. Эмоциональная подоплека лежала на поверхности и являлась главным локомотивом, тянущим за собой действия. Образы стариков, сидящих на краю кроватей, притихших, с напуганными глазами, словно перед казнью, заставляли его двигаться. Он уже ничего не мог поделать. Чувствовал, что крепко увяз и теперь уже не выбраться. Дух безысходности пронизывал все его мысли. Он знал, что лично для него это ничем хорошим не кончится. На подсознании ощущал мощь темных сил, бурлящую отрицательную энергию, стоящую за организацией. Видел жернова перемалывающие людские души. Что-то запредельное было во всем этом.

«Может позвонить Паршину?», – подумал Егор, но сразу отмахнулся от этой мысли. Стоило вспомнить клетки, спрятанные в дальней комнате его берлоги. Он подумал, что коллега, наверное, тоже в деле. Вспомнил ситуацию, когда зашел без стука в кабинет к Червякову, как они замолчали и переглянулись, словно их застукали за планированием заговора. Вспомнил прутья клетки, блеснувшие из темноты шкафа.

– Господи, – прошептал Егор, – они все за одно. Вся контора. Но Варя? «А что Варя?». Потрясенный догадкой, Егор вылез из постели и прошел на кухню. Выкинул пустую пачку сигарет и взял с навесного шкафа другую. Закурил. «А что Варя? – вернулся он к размышлениям. – Она может и не знать. Слепое оружие, так сказать. Разносит клетки и разносит, сердце радуется за доброе дело. Улыбается. А вот Изотова и Данилкина точно знают. У них на рожах это написано. Создали контору по уходу за стариками, слабыми и беспомощными, которые не смогут сопротивляться и подселяют к ним под видом помощи невидимых тварей. Блин. Да они и есть самые настоящие твари, а Червяков самая главная тварь. Или нет? Марковна. Как пить дать, Марковна, она, так лелеет своих дедков, словно пастух овец. Она главная. Точно, она. Вдова говорила, что деньги перечисляет в какой-то там ее фонд. Блин, а я дурак, сам направил Евгеньевну в их рассадник. Хотя, хотя, – Егор сбил пепел с кончика сигареты. – Может, это и не так плохо. Пока она жива, будет контролировать каждую копейку. Старикам, может, и правда станет лучше жить. Ха! – Егор подскочил со стула. – Вот почему они поспешили подселить к ней паскудника, – рассуждал Егор вслух. Он уже не мог успокоиться. Большими шагами мерил кухню, нервно курил. – Даю руку на отсечение, ей они от всего сердца дали самого здорового, самого ненасытного пожирателя снов и мозгов в том числе. Они хотят сделать из нее овоща и прибрать к рукам. Поселить в психушку и содержать ее там за ее же денежки. – Егор погасил в пепельнице окурок. – А с ее денежками они развернуться. Нет, надо с этим завязывать. Завтра же. А тот мальчишка? Он приставлен следить за ней? За мной? Он тоже с ними. У них цех, налажено производство. Не дурно и клетки штампуют для подселения, и денежки имеют.

На следующий день он встал, как и всегда за несколько минут до будильника. Первым делом достал из чайной коробочки, стоящей на подоконнике за шторой, ключи от «оки» и документы на машину. Потом поставил на плиту греться чайник. Ноги коснулось что-то пушистое и теплое. Через секунду послышался тонкий жалобный писк. Егор опустил голову, уже зная, кого увидит.

– Доброе утро…, – он забыл, как назвал котенка. Наклонился и погладил выгнувшуюся дугой спинку. – Сейчас, дорогуша, позавтракаем. После чего из шкафа достал пакетик и насыпал в блюдце корма. На секунду задумался и добавил еще, пока разноцветные звездочки не посыпались через край.

Предстоящее мероприятие пугало. И в то же время не терпелось скорее осуществить свой план. Как говорила врачиха в детдоме перед очередной прививкой: «Сделали и забыли». Легкая дрожь временами прокатывалась по телу. Егор чувствовал себя на пике, словно перед каким – то важным выступлением на публике.

Чтобы не привлекать внимание и не возбуждать ненужное любопытство, в контору пришел, как обычно, раньше всех и до появления Изотовой успел выкурить сигарету. Облокотившись, на затертые перила крыльца, всматривался в серый унылый день. Было прохладно. В сыром воздухе чувствовалось приближение зимы. Настоящие холода задерживались, и Егор уже мечтал о них. Надоели сырость, слякоть, уныние, затянувшееся умирание. В промозглую осень в нем просыпалась скверная старуха – хандра. Следом средняя брюзжащая сестра – апатия и младшая – квашня – меланхолия. И рыба. В это время года белое лоснящееся жирное брюхо появлялось чаще обычного.

Егор вспомнил холодные, окрашенные зеленой краской блестящие стены детдома. Воспитателей в белых накрахмаленных халатах. Вспоминал унылый лес, усадьбу, разрушенный и погруженный в забвение «графский» дом, затянутый облетевшей желтой листвой Князевский пруд. Почему-то память пробудила образ Санечки Лещинко, который спал на соседней койке и у него не до конца смыкались веки. Отчего казалось, что он подсматривает. Егора всегда пробирал страх, когда ночью вставал в туалет, шаркая тапочками, обнимая от холода себя за плечи, шел по длинному, выложенному плиткой коридору в уборную, а когда возвращался совершенно продрогший, ловил на себе из-под неплотно прикрытых век взгляд Санечки.

– Здрасте, – услышал за спиной Егор неприветливый голос Изотовой.

– А, здрасте. – Егор от неожиданности вздрогнул. Он не слышал, как женщина поднялась по ступеням. – Я не слышал вас.

Изотова не ответила и, казалось, не замечала Егора. «Скоро она со мной вовсе перестанет здороваться», – подумал он, выстреливая щелчком окурок. «Ничего, недолго осталось, змеиное отродье». А вслух сказал:

– Много у меня сегодня дел?

– Потерпите, Нагибин, сейчас скажу. Не заводите меня с утра. Если у вас паршивое настроение, не надо его портить другим.

– Я не собирался.

– Знаем, как вы не собираетесь, – она кинула на него злой взгляд. Егору показалось, что женщина боится его. От этой мысли он улыбнулся.

– Да, вы правы. Всю ночь жутко спал, а вроде и как бы и не спал даже. Утром встал, смотрю, а у меня руки по локоть в крови. Подумал, кровь что ли носом шла. Потрогал. Нет. Не шла.

Изотова как-то поспешно заскочила в кабинет, быстро прошла через комнату и остановилась у дальней стены возле окна. Повернулась лицом к Егору и не снимала куртку, словно собиралась в удобный момент выскользнуть из конторы. Он прочитал в ее взгляде страх, и это развеселило его еще больше. Он плотоядно цокнул, провел языком по зубам, словно выискивая остатки пищи и двинулся к Изотовой.

– Не подходите, – побледневшими губами проговорила женщина, – я закричу.

– Это вам не поможет, – Егор еще несколько секунд держал маску маньяка-убийцы, потом не выдержал и широко улыбнулся. – Чего вы меня так боитесь, Татьяна Михайловна? Что я вам сделал?

– Знаете, что, Нагибин… Со мной шутить не надо, – от злости щеки ее покраснели и она вся разрумянилась. – Лечиться вам надо.

– А-а-а, – протянул Егор, – вот вы о чем. Конечно надо. Знаете, какой я опасный? Я настолько опасный, что когда иду по городу, все собаки разбегаются по подворотням, а маленькие детки начинают плакать. Я настолько опасен, что от моего взгляда у людей по коже бежит мороз и потом долго по ночам мучают кошмары. И это вы еще не видели мою коллекцию ножей.

– Перестаньте, – взвизгнула Изотова, – я пожалуюсь на тебя Марковне, нет, товарищу Алексееву и тогда тебя вышибут с пожарки.

– Да жалуйтесь. Пускай меня вышибут и тогда я навечно пропишусь у вас, заговорщиков.

– Каких заговорщиков? – насторожилась женщина.

– Шучу, – после короткой паузы сказал Егор, пристально наблюдая за лицом Изотовой. От его взгляда не ускользнуло перемена в мимике, словно ее разоблачили, и она судорожно соображает, как бы поскладнее вывернуться. – Дайте мне задание что ли и я пойду.

– Дай раздеться, – бухгалтер оправилась от шока и уже говорила обычным тоном. Она принялась неспеша расстегивать куртку. «Храбрится, – подумал Егор, стыдно за свой испуг, теперь будет отыгрываться. Черт с ней. Время у меня есть». Он сунул руку в карман и проверил, на месте ли ключ от машины. Ощутив в пальцах рифленый металл, успокоился. Он терпеливо дождался, пока женщина с независимым выражением лица в тишине, нарочито не замечая его, разделась и включила чайник. Все эти действия она производила словно какой-то ритуал в полном молчании и тишине. Слышались шуршание ее одежд, глухие удары каблуков коротких сапожек, потрескивание донца электрочайника, шуршание перекладываемых ею бумаг.

К тому времени уже пришла разрумянившаяся толстая Данилкина, подчеркнуто строгая Тамара Сергеевна и Червяков. Крикнув из коридора: «Всем здрасте!» Он заперся у себя в кабинете. Егор сидел в «теточной». Из-под бровей вглядывался в «приспешников дьявола». Пытался угадать в их лицах те неуловимые черты, которые могли бы их выдать, сообщить об их тайной деятельности, о гнилой сущности. И казалось, что ему это удается. Как они не старались вести себя обыденно и непринужденно, он замечал в их взглядах какую-то объединяющую тайну. Они не ругались, смотрели друг другу в глаза, были добрыми и предупредительными, о чем-то едва заметно кивали и не договаривали. Начнут о чем-то говорить, а потом вдруг взглянут на Егора, замолчат. Егор стал вспоминать, что они вели так себя всегда, словно одна семья добрых христиан, вернее секта. Скрепленные, спаянные одной высшей идеей.

Женщины косились на Егора и разговор у них не клеился. Они явно его смущались. Вернее пристального взгляда, которым он их разглядывал. «Чувствуют, шельмы, что хвост горит», думал он, провожая немигающим взглядом исподлобья, оборачивающуюся то и дело обеспокоенную Изотову, словно за ней бежала маленькая собачка и тявкала, а она опасалась, что та ее цапнет.

Он хотел сразу поехать к старой фабрике, но посмотрел на список посещаемых и передумал. Сначала направился к Кокушкиным. Мать с сыном у него вызывали больше всего беспокойства. Тревожила племянница Софьи Петровны и ее мясник-сожитель. Стоило вспомнить последнюю встречу, как все внутри от негодования закипало. Он придумывал десятки планов, как избавить Кокушкиных от истязателей, но ничего действительно существенного в голову не приходило. В темном облаке из мрачных мыслей он дошел до известного адреса.

Егор поднимался по лестнице и уже миновал второй этаж, когда наверху хлопнула дверь, и кто-то стал спускаться. Он не всматривался в лицо, прижался к стене, пропуская прохожего. Предвкушение недоброй встречи с мясником поглотило его, он прорабатывал линию своего поведения и мысленно проговаривал слова, которые скажет амбалу.

– Надзиратель фигов, – услышал Егор за спиной. Не осмыслив сказанное до конца, уловив лишь презрительные интонации, он инстинктивно обернулся на голос. Ниже ступени на три стояла племянница Софьи Петровны. Из – под бежевой засаленной на манжетах куртки выпирал, словно под нее засунули подушку, живот. Егор молча смотрел на будущую мамашу и не знал, что ответить. Смысл слов постепенно доходил до него.

– Что, козлина, не узнаешь? К старперше спешишь? Черта с два ты ей поможешь, урод. А может, – глаза ее сузились, тонкие сухие губы растянулись в ехидной усмешке, – ты на Федечку запал? А? Соц-пидор-помощничек -хренов?

Егор смотрел в злое лицо девицы, и его собственное стало искажаться в какой-то ужасной гримасе. Злорадная улыбочка стекла с лица племянницы, она отступила на ступеньку ниже, развернулась и поспешно засеменила по лестнице вниз.

– Соц-пидор-помощничек, – услышал Егор уже этажом ниже и противный смешок. Он стоял, сжимал кулаки и боролся с нестерпимым желанием догнать мерзкую девчонку. В нем бурлила и рвалась наружу бешеная, необузданная злость, которой стоит дать лазейку и она выберется и наделает дел. В глазах потемнело. Егор очнулся и огляделся, словно только что пережил обморок на ногах. Он понятия не имел, сколько секунд или минут пребывал в таком состоянии. Он сглотнул. Горло судорожно сжалось. Облизал сухие губы и посмотрел вниз, между перилами. Было тихо. По-видимому, племянница уже вышла из подъезда. Стряхнув оцепенение, Егор развернулся и медленно стал переставлять отяжелевшие ноги, словно их притягивал мощный невидимый магнит, скрытый под бетонными ступенями.

С тяжелой одышкой он поднялся на пятый этаж. С минуту стоял возле двери, переводя дух, прежде, чем постучал. Ему открыл Федор. Он смотрел на Егора, задрав голову, огромными глазами, увеличенными большими толстыми линзами, похожими на донца от пивных бутылок. «Интересно, – подумал Егор, – через свои он видит паскудников?». А вслух сказал:

– Здорово, Федь. Как сам?

– Хорошо, – настороженно произнес Кокушкин, отступая и пропуская Егора в квартиру.

– Как чувствует себя Софья Петровна?

– Спасибо, хорошо, – Кокушкин продолжал настороженно вглядываться в Егора, предупредительно согнул руки в локтях и поднял вверх, намереваясь принять куртку гостя. Вся его поза выражала раболепее и трепет. Егору стало сразу жалко его.

– Этот дома? – он указал подбородком на захватанную дверь.

– Нет, – поспешил ответить Кокушкин, – и Лида тоже ушла. Буквально перед вами. Так что не волнуйтесь. Мама спит, но ей пора вставать, – отчитывался со старанием Кокушкин. – Я ее сейчас, это, быстро покормлю. Кашечка готова. Манная, она ее любит. Сегодня утром она была спокойная. – Торопливо говорил Федор. Настороженность в его взгляде прошла и теперь, когда понял, что от гостя плохого ждать нечего, по щенячье радовался. Бегал вокруг Егора и старался быть предупредительным. Он забежал вперед и открыл дверь в комнату. Егор шагнул через порог и сразу же уловил запах грязной собачатины.

– Мам…

– Тихо, – прервал Федора Егор и поднял руку. – Не буди пока. Зайди и закрой дверь.

В его голосе появились командирские нотки. Он не смотрел на удивленного Кокушкина, а всматривался в комнату:

– Где клетка? – не оборачиваясь, спросил он. Черты лица заострились, глаза ушли глубже, он стал похож на следопыта.

– Клетка? – робко переспросил Кокушкин.

– Да, птичья клетка, с железными прутьями такая.

– Там в углу за коробкой с книгами.

– Паршин принес? – негромко допрашивал Егор.

– Да. А что?

– Давно?

– С полгода, наверное.

– Я сейчас тут осмотрюсь, – Егор обернулся и посмотрел на притихшего, стоявшего у двери, как бедный родственник, Федора. -Ты не волнуйся, я быстро. Ничего страшного не произойдет. Я только посмотрю в это вот стекло.

При этих словах, Егор достал из кармана свое приспособление. И без того огромные, увеличенные очками глаза Кокушкина раскрылись еще шире. Он с минуту смотрел на очки, затем перевел взгляд на Егора. В нем сквозило недоверие, а в глубине искоркой мерцала смутная нехорошая догадка.

– Все в порядке, – Егор больше не утруждал себя успокоительными речами. Он отвернулся от изумленного Федора, хлопающего на него большими глазами. Натянул на затылок резинку, удобно посадил линзу и пригнувшись, как охотник, рассматривающий след, стал медленно вращать головой, заглядывая в каждый угол. Вытаращившись, Кокушкин прижался к стене спиной.

– Так, здесь нету, – между тем Егор бубнил себе под нос, пролезая под столом заваленным книгами и журналами. – И здесь тоже. Он совершенно забыл про наблюдателя. – Вот, здесь запах крепче. Где-то здесь, паскуда. Каждая паскуда знает свою посуду, – увлеченный поиском Егор говорил, не замечая ничего. Вдруг, что-то темное промелькнуло между коробками у стены. Егор замер. Через минуту из-за коробки показалась безротая крысиная морда. Большие перепончатые уши ходили, как локаторы. В тусклом свете, проникающем под стол, были видны полусферы глаз. От омерзения у Егора по спине прошла дрожь.

– Что там? – жалобно простонал Кокушкин. Егор не ответил, лишь отвел назад руку и поднял указательный палец, требуя тишины. Еще с минуту паскудник принюхивался, затем, вытягивая лысую шею, осторожно вышел из-за укрытия. Медленно, плавно Егор подобрал правую руку к груди. Тварь осмелела, может она и не боялась вовсе, так как с самого начала никто ее не беспокоил и тем более не пытался истребить. Она смело выползла на свободное пространство, показывая свое отвратительное тело. Одним движением, резким и точным Егор прихлопнул ее. Послышался хруст, под ладонью едва почувствовал мякоть. Когда поднял руку, останки существа дотлевали. «Вот дьявол, – думал Егор, – опять никаких доказательств».

– Что? – вновь послышался тихий, почти шепчущий стон.

– Все отлично, – пятясь, Егор выползал из-под стола. Довольный собой, с осознанием только что сделанного доброго дела поднялся на ноги. Взялся рукой за окуляр и уже собрался его стянуть, как неожиданно остановил руку и весь напрягся.

На грудь женщине, лежащей на матраце, карабкалась волосатая тварь. Егор наблюдал. Паскудник обнюхал подбородок, затем уперся передней когтистой лапкой в щеку больной и обнюхал сначала левый, потом правый глаз. Егор смотрел и думал, «Неужели она ничего не чувствует. Не чувствует когтей, жесткого топорщащегося меха, наконец, запаха». Существо замерло, свисающие складки на мордочке зашевелились и из-под них стали вытягиваться и расширятся мерзкие отростки. Сухие перепончатые присоски все увеличивались и увеличивались, пока не закрыли половину лица Софьи Петровны. Затем плотно прижались к глазным впадинам и вогнулись, так если бы присосались.

– На что вы смотрите? – с истерическими нотками пищал Кокушкин, маленькими шажочками продвигаясь к двери. – Хватит. Снимите эту штуку с головы. Пожалуйста, снимите.

– Умолкни, – прошептал Егор, не отрывая взгляда от сосущей твари. Он не верил, что они пьют людские сны, но что-то забирают, без сомнения. Медленным крадущимся шагом он стал приближаться к спящей женщине, приподнимая правую руку.

– Не смейте. Отойдите от нее, – за спиной задыхался Федор. Егор не обращал на него внимания. Чем ближе он приближался к больной, тем выше заносил руку. Был в паре метров от цели, и уже начал наклоняться, подгибать ноги, чтобы быть точнее, когда его сзади схватили за брючной ремень и потянули назад. Егор резко обернулся.

– Не надо. Прошу вас, не надо, – скулил неутешный сын.

– Отпусти. Я ей только хорошо сделаю, – он с силой отодрал руку Кокушкина. – Стой здесь и не мешай. У нее на лице паскудник.

С мольбой и страхом в глазах Федор отступил на шаг. Сосредоточившись на существе, содрогающемся от удовольствия кормления, Егор вновь превратился в охотника. Он приблизился еще на шаг. Плавно поднял руку и в следующее мгновение махнул по дуге, словно смахивал муху. Он чувствовал судорожное биение, остроту коготков, царапающие ладонь, ощущал пальцами обмякшие сухие кожистые присоски. Секунду смотрел на извивающегося паскудника, крепко сжимая в руке, рот перекосился от омерзения. Егор размахнулся и с силой швырнул тварь в стену. Тот рассыпался в прах и невесомым серым пеплом закружился, осыпаясь на пол. На краю сознания Егор расслышал хлопок. Обернулся. Федора в комнате не было.

– А это вы, Егор. – Егор повернул голову на голос женщины и резко, словно его застукали за каким-то предосудительным занятием, сорвал с головы нахлобучку. Он хотел было ответить, открыл рот, но не смог. Женщина смотрела на него белесыми глазами с черной точкой зрачка посередине. Радужка быстро темнела и приобретала естественный серо-голубой цвет. – Да, я сейчас, – онемевшими губами, наконец, после долгой паузы промямлил Егор, и неловко поднял руку, пальцем указывая на дверь. Он торопливо пошел из комнаты. Один раз быстро, как-то воровато обернулся, чтобы подглядеть за Софьей Петровной. Женщина повернулась на бок и приподнималась на локте.

– Алло! Алло! Это милиция?! – забившись в проходе между холодильником и раковиной, Кокушкин сидел на полу, прислонившись спиной к стене, порывисто шептал в трубку, прикрыв ее рукой.

– Отдай сюда, – зло процедил Егор и вырвал у Федора телефон. Нажал на клавишу сброс. Взгляд его высекал искры. – Дурак, – уже не так зло проговорил Егор. – Я матери твоей помогал, а ты… Если не понимаешь, так не лезь. Давно у нее белые глаза?

Кокушкин молчал и моргал на Егора большими глазами.

– Ну и черт с тобой. Сиди, моргай дальше, – бросил телефон на стол и вышел.

Кипя негодованием, Егор прошел в коридор, накинул куртку, натянул ботинки и, не завязывая шнурки, выбежал из квартиры. Немного прейдя в чувства, он остановился на площадке первого этажа, завязал трясущимися руками шнурки и закурил. «Фиг с ним, – вспомнил он о деле. – За полисом в следующий раз зайду. Или кто-нибудь другой его продлит и рецепт выпишет. С меня хватит. Надо же, чуть ментам не сдал, придурок. Блин, надо было дать ему посмотреть».

Егор вышел из подъезда и, попыхивая сигареткой, направился в магазин. Закупив продукты по списку, и прибавив из собственных на «забайкальскую» (все равно достанет), Егор пошагал к Хазину.

– Ай, Егорка! Ай, да сукин сын! – хриплыми возгласами встретил Егора Модест. Егор смотрел на радостную физиономию старика и гадал, чем вызвано такое проявление.

– Голубчик, сознайся, ведь это ты? – Хазин спешил выплеснуть на гостя пригоршни восторга. Не дождавшись ответа, затараторил. – Она мне написала. – Глаза старика увлажнились, – через столько лет написала. Егор Владимирович, – с чувством проговорил Модест, – спасибо, голубчик. Ты меня словно из болота вытащил, когда я уже и сам отчаялся. Ведь ты для этого меня пытал про адрес? Да?

– Да, ладно, – отмахнулся, польщенный благодарностью Егор, – всего-то накалякал пару писем в архив, да в справку, да и дочери вашей. Она тут, совсем рядом, – он неопределенно махнул рукой.

– Знаю, знаю, дорогой. Я бы и сам мог, но пойми, как-то рука не поднималась. Все эти проклятые обиды, как клещи… Столько лет, эй, – он с досадой мотнул головой, – коту под хвост. – Затем тылом ладони вытер покрасневшие глаза.

– Ты прости меня, я сегодня к чертям непотребный. Светланка, обещала приехать. Он замолчал и посмотрел своими влажными выцветшими глазами прямо на Егора.

– Модест, здорово. Я рад.

– Представляешь, какая у нее душа большая – ни слова о старых занозах. Пишет прости меня, папа. А за что мне ее прощать? За что? Я сам во всем…, – Модест не договорил, подавился словом. На глазах снова навернулись слезы. Старик шумно сглотнул, шмыгнул носом и обтерся маленькой морщинистой рукой. Отвернулся и пытался справиться с чувствами.

– Модест, я тут тебе поставлю, – тихо сказал Егор. Хазин кивнул. Чувствуя себя неловко, Егор выскользнул за дверь.

Довольный, словно сам переживал предстоящую встречу и понимал чувства старика, вновь обредшего надежду, бодро шел по мокрому асфальту. В груди клокотало что-то большое и не было ему места развернуться. Оно распирало и грозило взорваться. Легкая улыбка блуждала на его губах. Егор не замечал хмурого дня, прохожих, поднимающих воротники, облупившихся стен старых домов, не слышал гомон галок, круживших где-то за блестящими от утреннего дождя крышами.

Очнулся от резкого, бьющего по ушам звука клаксона. Вздрогнул и завертел головой. Он стоял посреди дороги, а в трех метрах перед ним из «фольксвагена» смотрела гневная физиономия. Егор примирительно поднял руку, пробежал к тротуару.

Мысли вернулись к плану. От благостного настроения не осталось и следа. Тяжелая плита необходимости навалилась с новой силой, побуждая к действию. Беспокойство неприятной волной разошлось по телу. Задавив слабые ростки сомнения, уверенным шагом Егор направился к своему дому.

Без раздумий открыл замок на «ракушке». Поднял створу. Из полумрака на него глянула грустными фарами «ока». Старенькая, маленькая, покрытая пылью, с трещиной на фонаре поворота, с отбитым правым зеркалом, со сколом на передней части капота, с проступающей на порогах ржавчиной, она показалась Егору родным существом, с которым не виделся сотню лет. Радостно заблестели глаза. Он подошел и любовно погладил ее по крылу. На бархатистой поверхности за рукой остался лакированный след. Егор осторожно, словно мог сломать, нажал на ручку двери и потянул на себя. Дверь бесшумно распахнулась. С благоговением Егор осмотрел салон, приборную панель, промятое водительское сиденье, черный круг руля и забрался внутрь. С тихим шелестом ключ вошел в замок зажигания. Егор выдвинул до конца рычаг дроссельной заслонки. Помедлил секунду, вспомнил, что не отсоединил клеммы от аккумулятора после того, как поставил «оку» на прикол. С недобрым предчувствием, повернул ключ.

С вязким, волнообразным звуком стартер провернул коленвал. Несколько секунд, плотно сжав губы, Егор отчаянно вслушивался в звуки, доносившиеся из-под капота. Вторая попытка тоже закончилась ничем. Только с четвертого раза на последних издыханиях аккумулятора мотор вздрогнул и затарахтел.

– Есть, – прошептал Егор и стукнул ладонью по рулю. Двигатель работал на полных оборотах. Пока машина прогревалась, он поставил в багажник две канистры с бензином, на заднее сиденье бросил пакет с ветошью. Мотор ревел, пространство под ракушкой наполнилось белесым дымом. Закончив приготовления, Егор сел на водительское сиденье, задвинул заслонку и тронулся.

Часть пути до грунтовой дороги он нервничал и вглядывался вдаль, в надежде заранее обнаружить патруль ГАИ. Хотя понятия не имел, что предпримет, когда увидит машину с мигалками. Развернется и поедет обратно? Свернет на обочину, притворится, что сломалась машина, и будет ковыряться под капотом, пока не уедут фискалы? Или, как ни в чем, ни бывало, «сделать физиономию тяпкой», постарается проехать мимо? Объехать? Промчаться на бешеной скорости? Бред. Егор разрывался между вариантами и по большей части надеялся, что такого не случится, иначе весь план пойдет прахом. Его обязательно сцапают. В какой-то момент Егор пожалел, что не взял деньги «заныканые» на черный день. На его взгляд это был самый надежный пропуск. Он ехал, согнув руки в локтях, крепко сжимая руль, припав клобовому стеклу, подобно подростку – самоучке, то и дело перебирал пальцами, вглядывался в даль, и все шептал:

– Господи, помоги. Господи, помоги.

Ему повезло. Выдохнув с облегчением, он свернул с асфальтированной дороги. По грунтовке ехал быстро, словно боялся, что не успеет или что-то случиться непредвиденное. «Оку» немилосердно трясло на колдобинах. Егора подбрасывало, кидало из стороны в сторону, в багажнике звякали канистры и слышался плеск бензина.

Он почти успокоился и немного скинул обороты, когда из-за деревьев показался мрачный профиль. Даже в такую погоду, когда солнце пробивалось сквозь тучи, и Егор видел тень своего автомобиля на обочине, здание фабрики было темным, словно оно поглощало свет подобно черной дыре. Казалось темнее леса за ним. Егор ехал, попеременно кидая взгляд то на дорогу, то на фабрику. Здание медленно, но неуклонно разрасталось, занимая все больше места на лобовом стекле. За всю дорогу он остановился лишь один раз, чтобы выломать из куста орешника мощную рогатину длиной около полутора метров.

Сомнения вновь начали одолевать его, и план уже не казался таким легким. В памяти воскресли лица рабочих с белесыми глазами, которые напугали его до смерти. Он подумал, что они с легкостью могли бы его скрутить, и тогда бы его судьба приобрела туманные очертания. Возможно, сейчас он сидел бы в кресле – каталке у зарешеченного окна, пускал слюни, бессмысленно взирал на пожухлую траву во дворе и ничего бы не понимал.

От предвиденья мрачного будущего он застонал. Но жребий был брошен, судьба неотвратимо катила на него свой вал, грозя расплющить. «Я не могу бросить стариков. Их надо избавить от этих уродских сосунков», – мысленно говорил Егор, крепче сжимая «баранку». Здание бывшей валяльной фабрики надвигалось и скоро закрыло все небо. Вместе с ним рос и страх. Но когда Егор заехал за кованые ворота, все сомнения ушли. Он был уверен в своей правоте и, что рука не дрогнет. Боялся только одного: вдруг что-то пойдет не так.

Вначале он хотел наведаться в дом престарелых ночью, но передумал. Старики и так мало чем отличаются от овощей, а спросонья и вовсе растеряются. Надо было все делать днем и быстро. От волнения он нервно перебрал пальцами руль и крепче сжал оплетку.

Проехал вдоль фасада по асфальтированной замусоренной дороге, оставляя за собой жирные комья грязи. Свернул налево, затем через сто метров крутанул руль вправо к сараю. Правое заднее колесо наскочило на бордюр. Егора подбросило. – Блин, – зло выругался он и метнул беспокойный взгляд в боковое зеркало. Машина скребанула днищем по камню и проскочила преграду. По подъездной расквашенной дороге он подрулил к зданию с шиферной крышей, из-за стен которой доносился монотонный гул.

Развернул «Оку» и остановил у ворот в десяти метрах. Из бокового кармана дверцы вытащил отвертку, с длинной шейкой и массивной рукояткой. Она вряд ли могла пригодиться для ремонта машины. По большей части Егор держал ее в целях самообороны. Кто возит биту, кто монтировку, а он – отвертку. Сунул инструмент в карман, взял лежащую на соседнем сиденье рогатину и вылез из машины. Несколько секунд стоял неподвижно, ощущая в теле дрожь, растекающуюся слабость с плеч к лопаткам. Исподлобья всматривался в вышину и выискивал рыбу. Повернулся влево, вправо. Белого брюха нигде не было. Сочтя это за добрый знак, как ни в чем не бывало, обошел малолитражку открыл заднюю дверь, поставил вертикально канистру и сдвинул замок. Крышка с шипением отскочила, пахнуло бензином. Из целлофанового пакета вынул лоскут ткани и постепенно весь, оставив лишь кончик для пальцев, просунул в горловину. Затем, пропитанную горючей смесью ткан, убрал обратно в пакет. Нервное напряжение выдавали подрагивающие руки. Егор надеялся, что с сорока метров, на его взгляд столько было до здания фабрики, разоблачающие мелочи не будут заметны. Он то и дело «стрелял» взглядом по зашторенным, зарешеченным окнам. Все казалось, что кромки плотной ткани шевелятся, и десятки глаз наблюдают за ним, фиксируют каждое движение.

Подошел к просевшим почерневшим воротам, подпер рогатиной, край подбил ботинком. Затем вернулся к машине, взял пакет с пропитанной ветошью, обошел цех, двинулся вдоль стены. Еще в прошлый раз он обратил внимание, что шифер положен не прямо на обрешетку, а на бруски, так чтобы оставалось пространство для вентиляции. Этим он и рассчитывал воспользоваться. Остановившись приблизительно на середине стены, он быстро вытащил из пакета сырую тряпку и сунул под шифер. Пальцы сильно дрожали. Как он ни старался не думать о последствиях, подспудная мысль все равно темными всплесками прорывалась наружу. Егора не заботила жизнь работников чертова цеха, его обуревала мысль о масштабах, о грандиозности, о гигантском пламени, о жаре, расходящемся на десятки метров, о писке издыхающих тварей.

Обтер руку о штаны, из кармана куртки вытащил зажигалку и запалил ткань. Бензин вспыхнул, но не сильно. Сдавленное обрешеткой и шифером пламя лизало поверхности, ища выхода. Легкий сквозняк подхватил языки и потянул вверх. Убедившись, что ткань разгорелась, Егор протолкнул ее дальше отверткой. Бензин засочился и, горящей дорожкой побежал по инструменту к руке. Он судорожно отдернул руку. Отвертка выскользнула и упала в сырую траву. Придавив ее ботинком, сбил пламя, наклонился и подобрал инструмент. Не теряя время, бегом преодолел оставшуюся половину цеха и выскочил из-за угла уже спокойным шагом, в надежде, что не возбудил подозрений.

Подошел к двери обитой оцинкованным листом. Быстро осмотрелся и, как ему казалось, незаметным движением выронил отвертку. Мыском ботинка развернул ее «жалом» по направлению щели под дверью и коротким ударом ноги загнал по самую рукоятку.

Поскальзываясь, пачкая черной грязью ботинки и брюки, он пробежал вдоль стены обратно к машине и уже не вглядывался в зашторенные окна. Вытащил из багажника канистру, схватил монтировку и побежал к главному зданию. А точнее к заднему входу, куда несколько дней назад подогнал на разгрузку ГАЗель с соцпомощью.

Егор не сомневался, что обрешетка, просушенная годами, обязательно воспламянится и поэтому, ему надо действовать быстро.

Бензин плескался и хлюпал в железном чреве. Канистра била по ноге и щелкала подобно мембране, прогибаясь упругим боком при ударе о бедро. Для равновесия Егор отклонился в противоположную сторону и отставил руку, в которой сжимал изогнутый инструмент. Сердце безбожно лупило в грудь – того и гляди выпрыгнет. Ноги стали ватными и подкашивались. Приоткрыв рот, Егор тяжело дышал. Он не устал. Только начал действовать, а казалось, что уже валится от изнеможения. Канистра вдруг стала неподъемной, а все тело пробивала дрожь.

Он выбежал на асфальт. Как ему казалось, неимоверно медленно пересек пространство в тридцать шагов до двери заднего хода. Перед ней остановился, опустил канистру и дернул за ручку. Егор не сомневался, что дверь окажется запертой, но все же проверил. Поудобнее перехватил фомку и попытался просунуть в щель между полотном и косяком. Руки тряслись. Железный инструмент подпрыгивал и стучал по дереву, упорно не желая попадать в паз. Несколько драгоценных секунд Егор потерял, прежде, чем ему удалось засадить сплющенный край в щель. Зато грубой силы, подпитанной адреналином, было предостаточно. Он развернулся и рванул монтировку на себя. Дверь с треском поддалась. Не ожидая такой легкой победы, Егор попятился и упал. Но боли не почувствовал. Вскочил и распахнул дверь. На пороге его встретила темнота. В нос ударил противный запах сабачатины.

Егор взял канистру и шагнул внутрь. В полумраке прошел мимо каталок, отбрасывающих тусклые блики хромированными трубками, мимо мешков с удобрениями, штакетника из лопат, метел, граблей ко второй двери. С металлическим стуком опустил на кафельный пол канистру. Сквозь гулкий молот сердца расслышал скрип песка под ее днищем.

Просунуть монтировку в щель между косяком и дверью в этот раз у него получилось куда быстрее. Наученный опытом, Егор коротко взял плоский конец и сразу вставил в паз. Он уже налег на рычаг, когда остановился. Отложил монтировку и быстро осмотрелся. Неожиданно посетившая его мысль заставила поменять план.

Деревянный стул с высокой спинкой пришелся, как нельзя кстати. Он подпер им дверь, засунув спинку под дверную ручку. Теперь никто ему не сможет помешать, и потом некоторое время препятствовать распространению очищающего огня. Довольный удачным ходом, Егор вернулся к канистре. С шипением открыл крышку. Бензин плескался из металлического горлышка с какой-то жадностью, захлебываясь от предвкушения жирной трапезы.

Запах горючки щекотал ноздри. «Надо же, – в голове промелькнула отвлеченная мысль, – а ведь я пожарник. Призван бороться с огнем, а тут на тебе». Мысль не вызвала никаких эмоций. Лицо Егора оставалось осунувшимся, черты заостренными, он напоминал рыбака, сосредоточенного на подрагивающем поплавке.

На метлах, на древках лопат, на граблях, на носилках, мешках с удобрениями, на брикетах с хлором, на ведрах, на каталках, на носилках – везде куда попадал бензин, оставались темные пятна.

Пятясь назад, Егор проливал остатки топлива на кафельный пол, на свою длинную расплывчатую тень. Чем ближе подбирался к задней двери, тем ярче становился свет. Перешагнул порог, отбросил ненужную канистру. Прохладный воздух обдал влажное от пота лицо. Егор сунул руку в карман и достал зажигалку. Она выскользнула из трясущейся руки и проскакала по асфальту. Егор быстро со злобой сцапал ее, чирканув ногтем по шершавой поверхности. Кольнуло в указательном палец. Егор зашипел и взглянул на руку. Задрался сломанный ноготь, из-под него сочилась кровь. Не обращая внимания на рану, удобнее обхватил зажигалку и крутанул рифленый ролик. Выскочил сноп искр, вспыхнул газ. Еще медлил секунду, затем наклонился и поднес огонь к блестящей в свете серого дня бензиновой дорожке. Огонь быстро побежал, освещая неровным светом мрачную комнату. Через секунду подобно голодному хищнику он набросился на мешки с удобрениями, а потом заграбастал все причитающееся.

Некоторое время Егор стоял в дверях, завороженный безумной пляской оранжевых языков. В его глазах отражалось пламя. На лице метались блики. Повеяло жаром. Он смотрел не мигая, без мыслей, без движения, зачарованный, пока не занялась дверь, подпертая стулом. «Пора. Теперь к главному входу, выводить стариков». Шагом, затем все быстрее и вот он уже бежит по отмостке вдоль здания. Справа мелькает пережженный кирпич в кладке, цементные швы. Сердце все сильнее стучит в груди, страх разливается по телу. Дурацкая слабость подкашивает ноги. Ощущение непоправимого, безвозвратного чувствуется особенно остро. «Что я наделал!?» бьется в голове мысль. «Скорее. Надо успеть». Он старается бежать быстрее. Но куда там. Ноги заплетаются, словно тряпочные. Бух, бух – сердце колотит в ушах. Егор прислушивается. Не слышно криков, не слышно пожарной сигнализации. «Они все спят что ли?». Кидает взгляд на проплывающее мимо окно. Шторы плотно задернуты, ни черточки света. Мельтешат поржавевшие прутья решетки. «Время кормления…?! Сейчас вы у меня попляшите. Сейчас вы у меня покормитесь». Егор взбегает по короткой лестнице и кладет руку на дверную ручку, поворачивает вниз. За мгновение до того, как он собирается ее дернуть, она распахивается сама. Егор видит злое лицо санитара в белом халате. Из-за его спины выглядывает еще один. Чувствует тонкий запах дыма. Слышит крики. Он открывает рот, хочет сказать, чтобы всех выводили на улицу.

…Удар в голову, в лоб. Словно саданули деревянной колотушкой. Внутри раздается тупой короткий звук, как будто под водой. Под черепом что-то лопается звонко. В глазах темнеет. Он не чувствует, как падает на бетонное крыльцо, как в ребра несколько раз врезается нога санитара. Не видит, как низко склоняется над ним и орет второй смуглый с вьющимися волосами и хлещет по щекам коротко, жестко.

Глава 15. Свидетель

– Это не тот, кого вы видите. Это совсем другой человек, которого вы знали раньше. Правосудие решило изолировать его и выбрало гуманный способ. Согласитесь, Варвара Григорьевна, это несравненно лучше, чем томиться в тюрьме и глотать баланду. Вы не волнуйтесь, ему у нас будет хорошо.

– Я не могу поверить, – проговорила Варвара сухим, безжизненным голосом. Глаза ее блестели от накативших слезы. Они дрожали на ресницах. Девушка гладила руку Егора сжатую в кулак и смотрела ему в глаза. Он неподвижно сидел в продавленном кресле с засаленными подлокотниками. Смотрел в одну точку и, казалось, абсолютно не воспринимал мир, не чувствовал прикосновений девушки, игнорировал разговор, замкнулся в каком-то тесном, своем мирке и не собирался вылезать наружу.

Иначе и быть не могло. Сильные «успокаивающие» лекарства, которыми его напичкали, непременно приводят к одному результату: потухший неподвижный взгляд, болезненная бледность, приоткрытый рот. Между сухих губ виднеются поблескивающие матовым светом зубы. Сейчас капитан Коптев по сравнению с Егором выглядел академиком или мыслителем. Варвару не покидало ощущение, что Егор куда-то на время вышел из тела по какому-то важному делу и скоро вернется. Она не хотела уходить, пока не дождется его возвращения. Главврач, имя и отчество, которого она не запомнила, мешал и утомлял своими разговорами.

– Надо признать с Егором поступили очень гуманно. Да. Вы, наверное, знаете или быть может слышали, – доктор подошел к зарешеченному окну и со скучающим видом посмотрел на двор, на обгорелый остов здания с обвалившейся кровлей и торчащими рамами станков. – На его совести смерть вашего сотрудника Паршина Константина Сергеевича. В трюме той барже, где он его повесил, нашли зажигалку с отпечатками. Сивков Юрий Анатольевич, тоже его рук дело. И с какой извращенной жестокостью… – Доктор повернулся и посмотрел на Варвару. С минуту молчал, потом продолжил.

– В кармане куртки Егора нашли ключ от квартиры пенсионера, соседка подтвердила, что в тот вечер Нагибин навещал его, и они повздорили. А после еще не раз бывал там. Везде его отпечатки. Егора тянет на место преступления, как магнитом. А разговоры по поводу каких-то подселенцев, якобы сосущих у стариков сны и жизненные силы, – главврач усмехнулся, – простите, мне неловко повторять этот бред, на поверку оказалось обычным заселением в освободившиеся квартиры детей, выпускников Луховского детдома. Именно это имел ввиду Сивков, рассказывая Егору о каких-то там паскудниках. Чем невольно и воспалил его воображение. Реакция пошла, одержимый идеей спасать пенсионеров он погрузился в выдуманный мир, где определил для себя угнетателей и жертв.

Главврач покачал головой. Через минуту продолжил.

– Лида Махрец была на четвертом месяце беременности. Это вообще уму не постижимо. Девушку нашли со сломанной шеей под лестницей в подъезде, где проживает ее тетка, Кокушкина Софья Петровна с сыном. Егор навещал их в тот день.

– Нет, нет, – неслышно шептала Варвара, не переставая гладить холодную руку Егора.

– И, наконец, наша лечебница. Чувствуете, какой запах, – доктор шумно втянул воздух носом. – Благо, санитары вовремя заметили. Но все равно кладовка со всем инвентарем сгорела. Ну да Бог с ней. Главное люди не пострадали.

Доктор умолк, сложил на груди руки.

– А цех по производству птичьих клеток? Цех – то чем ему помешал? – продолжил он. – Пытаемся выживать, концы с концами сводить как-то. Хорошо, что рабочие ушли на обед. Полюбуйтесь, вон он, сгорел дотла. Входную дверь отверткой подпер, значит, чтобы никто из огня не выбрался. – Замолчал, потом продолжил. – Он ничего не помнит. Память в его случае девушка капризная и избирательная. Может, это и к лучшему для него, по крайней мере. В «сумеречный» период, я так называю обострение болезни, он соскальзывает и становится совершенно другим человеком. Творит страшные вещи, а потом приходит в себя и ничего не может вспомнить. Такой вот психический феномен. В нем уживаются две или несколько личностей. Каждая альтер-личность в подобном случае имеет собственные патеры восприятия и взаимодействие с окружающей средой. Основной диагноз в случае с Егором «диссоциативное расстройство идентичности». Наша главная задача избавить его от «нахребетника», сделать его целостной единицей. Это длинный и трудный путь.

Доктор тяжело вздохнул и заговорил снова.

– Он болен, и болен давно. Но умело скрывал это. Мы навели кое-какие справки. С четырех лет содержался в Читинском специализированном детском доме для детей с нервными и психическими расстройствами. Уже будучи воспитанником учреждения, он перенес клиническую смерть, едва не утонул в пруду. Длительная гипоксия отразилась на его здоровье. Фиксировалось органическое поражение головного мозга.

Главврач «пожевал» губы и замолчал. Он смотрел в окно, вдаль через серо-желтое поле, куда-то в сторону леса.

– Немного подлечив Нагибина, безответственные, я так считаю, именно безответственные доктора, выпустили будущего потенциального маньяка в мир нормальных людей. Чем это закончилось, вы знаете. Психиатр Алексеев Ефим Дмитриевич, который наблюдал вашего бывшего сотрудника, предоставил нам отчет о наблюдениях за больным и историю болезни. Здесь тоже картина удручающая. Ефим Дмитриевич не сразу распознал серьезное заболевание, а когда понял, уже было поздно. Вы, наверное, знаете, – главврач стоял к Варваре спиной, скрестив руки на груди, и все смотрел на темный дальний лес. – Колонка в тесте, где Егор должен был поставить напротив вопроса галочки, была пуста. Он сидел битых полчаса и не поставил ни одной закорючки.

Главврач опустил руки, обернулся и посмотрел на Варвару. – Насколько мне известно, вас вызывали в милицию? – Не дождавшись ответа, пожал плечами и продолжил.

– А вы ведь тоже могли стать его жертвой. В тот вечер, когда Егор по телефону набрал Константина Сергеевича, то бишь Паршина, чтобы договориться о встрече на барже, он ведь и вам звонил. Я, почему знаю некоторые тонкости, этого дела: видите ли, работа у меня такая, в виду направленности специфики. Следователи идут нам на встречу и посвящают в детали. Мы, доктора, должны знать все или как можно больше про больного, чтобы правильно поставить диагноз и успешно лечить.

Главврач снова замолчал, рассчитывая услышать реакцию девушки.

– Нет, – тихо едва слышно проговорила Варвара, – он меня никогда бы пальцем не тронул, – помолчала и добавила, – я это точно знаю.

– Зря, зря вы так думаете, Варвара Григорьевна, в тот раз вам просто повезло, что-то заставило Нагибина поменять свое решение. Знаете ли, психически больные люди непредсказуемы. Ходы их мыслей порой запутаны и противоречивы, не поддаются логике и пониманию. Сегодня, к примеру, он может подобрать больного котенка и выходить, а завтра человека убить. Множество факторов может влиять на их поведение: цвет, взгляд, слово или перемена погоды. А сейчас межсезонье – самое время для, так сказать, «пробуждения демонов». Их внутренних демонов. Беспокойство, агрессия, злость, апатия, депрессия все вылезает наружу. Это болезнь, дорогая Варвара Григорьевна, и никуда от этого не деться. Ее надо лечить.

Доктор подошел к девушке, продолжавшей вглядываться в мутный, как застоялая вода, взгляд Егора и положил руку ей на плечо. – Думаю вам пора.

Варвара обернулась и подняла на него глаза.

– Да, да, – главврач печально смотрел на девушку.

– Еще минутку.

– Ну, если только минутку.

– Можно я попрощаюсь с ним наедине?

Главврач помолчал, серьезно и настороженно вглядываясь в лицо Варвары. – Хорошо, – наконец, сказал он, – только не задерживайтесь. – Он развернулся и вышел из палаты, прикрыв за собой тяжелую дверь с глазком.

– Егор, прости, – прошептала девушка, слезинка сорвалась с реснички и покатилась по щеке. – Ты давай выздоравливай, пожалуйста, – шептала она, поглаживая его руку сжатую в кулак. – Я им не верю.

Она шмыгнуло носом, и вытерла тыльной стороной ладони мокрые глаза.

– Я еще приду. Выздоравливай. – Она поднялась со стула и остановилась, настороженно вглядываясь в лицо Егора. Уголки его губ дергались, словно он хотел что-то сказать, но не мог. Глаза медленно, тяжело, словно выточенные из камня, повернулись и посмотрели на нее. В них мерцал разум.

– Что? – прошептала Варвара. – Ты что-то хочешь мне сказать?

Уголки губ Егора продолжали дергаться, но сами губы не размыкались, словно были сшиты.

– Варвара Григорьевна, вы идете? – послышалось сзади. Девушка обернулась. В дверях торчала голова врача. Беспокойным, настороженным взглядом он всматривался в молодых людей.

– Да, уже иду, – она наклонилась и поцеловала Егора в лоб. – Выздоравливай.

Что-то с тихим стуком упало на мысок ее кроссовка. Девушка опустила взгляд. Кисть Егора была выпрямлена, а на линолеуме рядом с ее ногой лежал осколок стекла. Она быстро посмотрела на Егора. Тот весь напрягся, лицо покраснело, вены на шее вздулись, уголки губ дергались, словно их кто тянул за веревочки, а выкатившимися из орбит глазами он смотрел на осколок. Девушка наклонилась и, делая вид, будто поправляет бахилы, незаметно подобрала обломок. Он был небольшой с пятирублевую монету, теплый и влажный. Варвара выпрямилась, еще несколько секунд смотрела на Егора, затем, придерживая рукой накинутый на плечи белый халат, вышла из палаты.

– Не расстраивайтесь вы так, – доктор закрыл дверь и провернул ключ в скважине. Мягко взял Варвару под локоть, – я понимаю, вам трудно такое принять. Но факты… Вы знали его другим…, что поделать. Болезнь берет свое. Егор опасен. – В коридоре гарью пахло сильнее, чем в палате. Главврач шел рядом и тихо вкрадчиво говорил:

– Вы не волнуйтесь, уход у нас хороший, кормят прекрасно, персонал чуткий. И, пожалуйста, воздержитесь от визитов, хотя бы в первое время. Больному нужен покой. Необходимо, так сказать, нащупать почву под ногами. Ему нужна однородная эмоциональная среда для закрепления стабильности, а ваши появления могут его волновать, выбивать из колеи. И еще, учтите, если у нас не получится подлечить Егора, его заберут в областную психиатрическую больницу в специальное отделение для буйных. Тогда вы его вообще вряд ли увидите.

Варвара остановилась и с испугом посмотрела на доктора.

– Да, да, именно так и будет, – он мягко потянул ее за локоть к выходу.

– Подумайте о нем и воздержитесь от посещений. Помните, он не по доброй воле здесь находится. Частые посещения здесь строго по графику. Сегодня мы пошли вам навстречу, но в следующий раз будет по-другому.

Они остановились в главном вестибюле. Главврач отпустил локоть девушки. Они повернулись друг к другу.

– Спасибо вам…, извините, не запомнила имя отчество, – проговорила Варвара, в ее голосе дрожали слезы.

– Сергей Ефимович.

– Сергей Ефимович, – она нервно улыбнулась. – У вас есть туалетная комната для посетителей. Я немножко расквасилась.

– Конечно, конечно, – доктор предупредительно согнулся и рукой указал на дверь в конце вестибюля. – Если вы не возражаете, я с вами попрощаюсь. У меня сейчас обход, – он поднял руку и посмотрел на часы.

– А у вас через пятнадцать минут автобус отправляется. Не забывайте, что он ходит всего раз в день.

– Да, помню. Спасибо вам. Я думаю, Егору у вас будет хорошо, – она растянула губы в вымученной улыбке.

– Не сомневайтесь. До свиданья. Выход здесь.

– Я знаю. До свидания, – Варвара шмыгнула носом.

Главврач надул щеки, хлопнул себя по бедрам, развернулся и пошел в сторону психиатрического отделения. Девушка – в противоположную. Пересекая коридор вдоль которого тянулись двери палат, посмотрела в дальний конец. Дверной проем в подсобку был заколочен листом фанеры, косяк и потолок были черными от копоти.

Она стояла перед зеркалом с отслоившейся по углам амальгамой, склонившись над раковиной, и смотрелась. Потом вздрогнула, вспомнив про осколок в зажатой ладони. Медленно разжала пальцы, словно опасалась, что его там не окажется. На руке лежал в форме неправильного треугольника обломок стекла. С минуту Варвара смотрела на него, соображая, чем он так дорог и важен Егору, если он передал его с такими усилиями? Она взяла стекло двумя пальцами и повертела перед глазами. На ум ничего не приходило. Но интуитивно понимало, что это неспроста. Егор, что-то хотел этим сказать, что-то хотел от нее, чтобы она правильно распорядилась осколком. Но что она должна с ним сделать?

Девушка потрогала тонким пальчиком с коротким маникюром край, пробуя на остроту. Затем подняла вверх и посмотрела через него на тусклый плафон. Пространство немного увеличилось. Что-то в голове у Варвары промелькнуло, словно тень разыскиваемой подсказки. Она вцепилась в нее. «Линза». Она поднесла осколок близко к глазам и подробно рассмотрела. Неравномерная толщина, характерная выпуклость подтвердили ее догадку. «Точно, это линза». Варвара почувствовала, что она на правильном пути. «Очки», – следующее слово, которое посетило ее. «Егор, что-то подобное натягивал себе на голову», вспомнила она. В памяти быстро возник его образ в квартире Сивкова, когда они охотились на каких-то существ. Она не помнила, как Егор их называл. Он тогда натянул на голову штуковину с осколком стекла обмотанным пластырем. Он говорил, с его помощью, может разглядеть нечто, что остальным недоступно.

Варвара с опаской приблизила осколок капитанских очков к глазу и осмотрела комнату. Ничего замечательного не обнаружила. Казалось бы, правильное решение, но оно не привело ни к каким результатам. Все оставалось по-прежнему. Варвара с разочарованием опустила руку и рассеянно еще раз обвела взглядом комнату. «Может, смотрю не там?».

Девушка приоткрыла дверь и выглянула. Длинные коридоры из стен и дверей были пусты, стояла тишина, словно все вымерли.

Она приложила линзу к глазу и ойкнула. Прямо на нее мчалась здоровая облезлая крыса. Варвара отпрянула назад и с грохотом захлопнула дверь. Осколок с тонким звоном упал на кафельный пол, побренчал и стих. С вытаращенными глазами Варвара стояла и смотрела на белое полотно двери, не понимая, как такое может быть. От страха сердце забилось чаще, а тело поразил столбняк.

Из-за двери не доносилось ни звука. Варвара осторожно выглянула, готовая в любой момент ее снова захлопнуть. Коридор был сумрачен и пуст. Горело два плафона из шести. Косые лучи света, рассеченные рамой на квадраты падали на стену и крашенный деревянный пол. Варвару снова посетило беспокойное чувство, что она здесь единственная живая душа.

С дрожью в ногах она присела и подняла осколок. С опаской приблизила к глазу и посмотрела через него. Господи, они были повсюду. Бегали и резвились. Одна сидела в проеме между дверью и косяком и принюхивалась. Инстинктивно, в целях защиты, девушка с силой захлопнула дверь. Полотно пришлось по боку существа. В следующее мгновение на кафель осыпался пепел.

У Вари глаза выпрыгивали из орбит. Краем глаза заметила слева движение и резко повернула голову. Вдоль стены приподнимая на тонких лапках набухшее брюхо, переваливаясь, шла крыса. Вернее не совсем крыса. Теперь девушка могла ее рассмотреть. Жуткая голова на тощей лысой шее с большими, просвечивающими ушами, пронизанными ветками капилляров, с выпуклыми сферами глаз, безротая, со свисающими складками на морде, медленно поворачивалась из стороны в сторону, словно сканировала комнату. От увиденного Варвару передернуло. Приступ омерзения искривил ее лицо. С какой-то сумасшедшей отчаянностью она подскочила и ударила ногой по твари. Она не почувствовала соприкосновения с, казалось бы, тугим боком. Кроссовок врезался в стену, а существо распадалось на серые хлопья.

– Что здесь происходит? – прошептала Варвара побледневшими губами. Рука, удерживающая стекло перед глазом, дрожала. Снаружи раздался звук захлопывающейся двери. Варвара на носочках подбежала к двери и осторожно ее приоткрыла. В образовавшуюся щель она увидела женщину в которой сразу узнала Лидию Марковну. Руководствуясь неизвестно какими мотивами, Варвара посмотрела на нее через линзу. Вокруг женщины, у ее ног вились мерзкие существа, словно радостные щенки у ног доброго хозяина. По коридору к ней спешили другие. Их было много. Они подпрыгивали и извивались, катались на спинах и старались оттеснить друг друга. В какой-то момент Варваре показалось, что женщина как бы споткнулась и широко переступила, обернулась, а затем, о Боже, она погрозила пальцем и что-то сказала ласковое. Девушка подняла взгляд и присмотрелась. Вместо головы из плеч Лидии Марковны торчал сморщенный отросток, напоминающий засушенную грушу. Черные, толстые упругие волосы, похожие на конскую гривы, расходились на затылке пробором, оголяя темную, почти черную кожу головы. Волосы подгибались и тянулись вперед, прикрывая щеки и скулы, а в глазницах блестели два черных, словно выточенные из гранита, глаза. Они вращались независимо друг от друга. В отличии от крысоподобных тварей у нее был рот. Причем, не заметить его было нельзя. Между тонких натянутых на скулы складок кожи зияла дыра, обрамленная множеством тонких длинных зубов. Они торчали в разные стороны, так если бы в кучу иголок опустили магнит и подняли.

Женщина присела на корточки и опустила руки в кишащую массу. Выбрала одно существо, подняла на уровень глаз, и пристально вгляделась. Черные сферы замерли. Прошло более пяти минут, она все смотрела и смотрела.

От увиденного у Варвары по коже пошел мороз. Она убрала линзу и наваждение исчезло. Обычная Марковна с блондинистым начесом сидела на корточках посреди рекреации и держала перед собой пустые руки. Но держала так, если бы в них была та мерзкая тварь. Женщина пристально смотрела и что-то шептала. Ее губы едва шевелились.

В коридоре послышались гулкие четкие шаги. Они приближались, становились громче, и вот из-за угла вышла медсестра туго затянутая в халат. Ярко-красные губы горели на бледном ее лице. Она что-то тихо сказала Марковне и замерла в ожидании. Еще с минуту начальник социальной службы разглядывала тварь, затем сделала движение, словно опустила ее на пол и встала. Негромко ответила медсестре, и они направились в сторону психиатрического отделения.

Варвара порывисто приложила осколок к глазу. За мгновение до того как женщины свернули, она успела заметить конские тугие волосы вытекающие из-под белой шапочки медсестры и в проборе на затылке черную кожу.

Шаги удалялись. Варвара опустила руку с линзой и некоторое время прибывала в глубоком замешательстве. Еще некоторое время колебалась, затем решилась. Выскользнула из туалетной комнаты, костеря себя на чем свет за опрометчивый поступок, бесшумно последовала за женщинами. С выпрыгивающим из груди сердцем, на полусогнутых ногах пересекла вестибюль и остановилась возле угла, за которым те скрылись. Она старалась не думать о тварях снующих повсюду, но не могла. В осознании, что они мельтешат у ее ног, карабкаются по джинсам и она давит зазевавшихся, рот ее перекосило в брезгливой мине. Варвара прислушивалась и все ожидала услышать хруст тонких косточек. В воздухе витал стойкий запах сабочатины.

Прерывистое дыхание, вырывающееся из приоткрытых губ, казалось оглушительно громким. Сердце бешено колотилось и рвалось наружу. Варвара проводила взглядом спины женщин. Хотела посмотреть им вслед через осколок, но не хватило смелости. Слишком тяжелым был груз увиденного. Она не совсем верила в происходящее и пока даже не пыталась себе его объяснить. Просто определилась, что здесь творится что-то нечистое. Она сомневалась в невиновности Егора. Но и отступаться от него Варвара была не намерена. Жалела, что не дотерпела и не увидела того, что он хотел ей показать в квартире покойного. Тогда она подумала, что его место в дурдоме и даже сказала об этом ему в глаза. Сейчас же, осколок линзы, зажатый в ее кулаке, перевернул все с ног на голову. И все же, она отказывалась верить увиденному, тем более, маленький осколок не давал полной картины. Приходилось напрягать зрение, тряслась рука.

Марковна и медсестра свернули налево и скрылись за стеной. В мертвой тишине лечебницы послышалось шарканье подошв о каменные ступени. Варвара предположила, что женщины поднимаются по лестнице на второй этаж. Она подождала еще секунд десять и короткими маленькими шагами пробежала коридор. Ее снова поразила замогильная тишина в отделении, безлюдье и отсутствие персонала. Последнее обстоятельство ее даже очень устраивало. Она понятия не имела, как будет оправдываться, окажись на посту дежурная медсестра. Прямо видела удивленный взгляд, ползущие на лоб брови и под столом украдкой тянущуюся руку к тревожной кнопке. Варвара остановилась под маршем, когда негромко переговариваясь, женщины с лестничной площадки свернули в коридор рекреации второго этажа.

Не ожидая от себя такой прыти, она мигом взлетела на второй этаж. Сердце немилосердно лупило в ребра, кровь толчками шумела в ушах. Во рту пересохло, она нервно облизала губы. Такое напряженное состояние взведенной до упора часовой пружины, ощущение опасности, остроты ситуации, страха, она, пожалуй, не испытывала со студенческой поры, перед экзаменом по старославянскому языку, когда могла лишиться повышенной стипендии. Здесь же все было куда серьезнее.

Женщины прошли по деревянному крашенному в синий цвет с истертой дорожкой посередине коридору, остановились у белой двери с табличкой, распахнули и шагнули внутрь. Их встретил голос главврача. – Рад видеть, дорогая, Лидия Марковна, очень рад, – рассыпался доктор.

– Да уж э-э-э, – послышался другой мужской тихий низкий голосом, – здравствуйте, Лидия Марковна, рады, рады э-э-э, – казалось мужчина, не знал, что говорить.

Дверь закрылась. На цыпочках с расширившимися от страха глазами, Варвара подкралась к двери, из-за которой доносились голоса. Наклонилась и заглянула в замочную скважину.

Туго затянутая в халат медсестра двигала массивный стул с высокой спинкой, подставляя Марковне. Слева в черном кожаном кресле за длинным совещательным столом сидел главврач. В лилейной улыбке растягивал губы, оголяя сточенные зубы и говорил:

– Присаживайтесь, прошу вас, уважаемая Лидия Марковна. Если вам там неудобно, можете сесть в мое кресло, – выражая готовность он привстал в кресле. Марковна коротким жестом показала, чтобы он оставался на месте. Села на стул, склонилась и стала копаться в сумочке. Варвара заметила еще одного человека. Худощавый мужчина в тонких круглых очках, подобно Булгаковским докторам, с узким лицом, сложил руки на столе, как прилежный ученик и заискивающе заглядывал Марковне в глаза. Рукава его пиджака были коротки. Виднелись белые запястья, правое перетягивал кожаный ремешок с круглыми часами. За его спиной проливали свет два больших зарешеченных окна. Мощный поток света шел еще и слева. Кабинет был ярко освещен, чего не скажешь о покоях для больных.

Медсестра осталась неподвижно стоять слева от Марковны, словно верный оруженосец. В кабинете воцарилась тишина. Варваре показалось, что они чувствуют чье-то нежелательное присутствие. Сейчас все обернуться на нее. В паническом страхе, отпрянула от скважины и затравленно осмотрелась. Коридор был пуст. Все внутри у нее сжалось, не покидало ощущение беззащитности. В голове промелькнула картинка, где Егор сидит с приоткрытым ртом, с пустыми, подобно выключенным лампочкам глазами.

Из-за двери донесся голос Лидии Марковны.

– Один Илюша не напортачил. – Варвара приблизилась глазом к прорези в двери. Ей хотелось знать, к кому обращается ее начальница. Марковна смотрела куда-то вправо. Девушка проследила ее взгляд, но край скважины ограничивал видимость.

– Ефим Дмитриевич, – теперь Марковна смотрела перед собой на мужчину в очках. – А от вас я ожидала большего. Это ваша вина, что допустили, этого чертова пожарника к гнезду. Вы вовремя не выявили потенциальную для нас опасность.

На последнем слове женщина сделала ударение и замолчала. Судя по наклону ее головы, она смотрит на мужчину в очках. Тот зарделся, его уши вспыхнули огнем. Он опустил глаза, потупился на сложенные руки и тихо проговорил:

– Я старался, Лидия Марковна, э-э-э, заподозрил сразу и пытался выявить, но все произошло слишком э-э-э молниеносно, моментально. Тем более э-э-э, он не являлся на мои вызовы э-э-э, я ему пригрозил увольнением с работы э-э-э…

– Перестаньте э-кать, – в голосе Марковны слышались менторские нотки. – Четче выражайте мысли. Черт вас подери.

Уже тише и не ему, но так чтобы слышали все.

– Что за идиоты, – последовал тяжелый вдох.

– Спасибо э, прошу прощение, спасибо. Я постараюсь. У меня, когда волнуюсь…

– Продолжайте.

– Спасибо. Так вот, о чем бишь я, ах да.

Мужчина в очках сглотнул и продолжил, он уже больше не поднимал взгляда на Марковну.

– С самого начала он не вызывал подозрений. Только после вашего сигнала, то есть, после того, как ему Сивков разболтал, я сразу приступил к действию. Не дожидаясь э, прошу прощения, – он метнул на Марковну затравленный взгляд и быстро продолжил.

– Я пришел к нему прямо на работу с тестами. Чтобы появились основания для плотной работы с пациентом. Я хотел э, выяснить насколько он впечатлителен. После обработки теста я…

– Достаточно, – грубо прервала его женщина. У Варвары не возникало сомнений, кто в этой компании главный. – Вы, никчемный докторишка, – сухо, как приговор четко, проговорила она. – Я зря плачу вам. От вас никакого толка.

– Пожалуйста, – застонал мужчина в очках, по-прежнему не находя мужества взглянуть на Марковну, – он так умело скрывал, я даже понятия не имел э,…я ведь, вы ведь меня брали, чтобы я работал со стариками. А с ними у меня не было пробоев. Вы ведь, знаете, – мужчина чуть не плакал. – Я все разговоры пресекал, убеждал, что это старческое, что не стоит обращать внимания…

– Замолкните, – рявкнула Марковна. От неожиданности Варвара вздрогнула. Вздрогнул и мужчина напротив. Затем он порывистым движением трясущейся рукой сорвал с переносицы очки и суетно зашарил по карманам в поисках платка.

– Хватит с меня этого дерьма, товарищ, Алексеев,… – Марковна хлестала не стесняясь в выражениях, а Варвара удивлялась и поражалась, как эта Марковна не была похожа на ту Марковну, которая требовала трепетного обращения с подопечными, знала всех по именам и отчествам и прививала у подчиненных любовь и сострадание к старым и немощным.

– …все, это последний раз, когда вас прощаю. Не то повторите судьбу Паршина, – Марковна резко выдохнула.

– А что Паршин? – проблеял Алексеев, перестал протирать очки и, наконец, робко посмотрел на женщину.

– Паршин…, – она замолчала, словно раздумывая, стоит ли говорить дальше, – болтал, ваш Паршин много, наркоман гребаный. Совсем страх потерял, ворюга.

– Так это вы его? Не Нагибин?

– Идиот, конечно, не я. Для этого у нас есть Илюша.

– А племянница? – побледневшими губами промямлил психиатр, кровь отлила от его лица, – зачем племянницу?

– Затем. Импровизация. Я Илюше говорила, что это лишнее, пожарник и так под колпаком. Но в итоге с ним согласилась. Надо чтобы наверняка. Да и мешались они, климат портили.

– И что милиция? Неужели никаких подозрений?

– Не наделайте в штаны, доктор.

Слева послышался смешок. Варвара перевела туда взгляд. Главврач прыскал в кулак.

– Ну, хватит уже, Сергей Ефимович, – воскликнула Марковна, – давайте серьезно. – Доктор замолк. – Значит так, перво-наперво, надо восстановить цех. Перенесем производство в подвал главного корпуса. Оборудование, материал закупим на пожертвование нашего нового мецената Жанны Евгеньевны. Кстати, Илюша, позаботься, чтобы эта жилистая старуха в ближайшее время оказалась к нам поближе. Разрешаю взять черных доминатов. Второе, надо вернуть ворованные клетки из сарая Коптевых, которые туда прятал Паршин. Третье, судя по состоянию капитана, он созрел. Направим к нему вас, Ефим Дмитриевич. Вы освидетельствуете его и направите сюда. Старуху беру на себя…

Варвара слушала, и волосы на голове шевелились. Она не хотела верить услышанному, но и не верить не могла. Дрожащей рукой поднесла осколок линзы к глазу и посмотрела в скважину. Ей не померещилось. Две женщины в кабинете были не людьми, или не совсем людьми. Варвара видела между черными тугими космами, зачесанными вперед темную с коричневым отливом кожу проборов, похожую на кожу на груди горилл – самцов. Главврач и психиатр, пройдя сквозь стекло остались прежними.

– В – четвертых, – говорила Марковна, – необходимо найти распространителя на место Паршина. Этим займется Червяков. Но у меня уже есть на примете одна кандидатура. Речь идет о моей подчиненной – Варваре Григорьевне Деминой. Смышленая барышня.

Услышав свою фамилию, девушка остолбенела, ее прошиб холодный пот.

– Извините, перебью вас, Лидия Марковна, – такая брюнетка с короткой стрижкой, такая миловидная, худенькая?

– Да, по-видимому, мы говорим об одном и том же человеке. Вы должно быть с ней встречались, когда она с Нагибиным привозила социальную помощь.

– Отнюдь. Я с ней беседовал буквально перед вашим приходом. Она навещала Нагибина. Вы должны были с ней встретиться.

Варвара медленно встала. Предательски щелкнула коленка. На цыпочках, моля Господа и всех святых, которых могла вспомнить, Варвара, прислушиваясь к голосам и звукам за спиной, крадучись, придерживаясь рукой за стену пошла по коридору к лестнице.

– Нет. Я никого не видела, – слышала Варвара сзади. Едва она достигла лестницы, как пулей пустилась вниз. Сзади услышала щелчок опускающейся ручки. Она очнулась в туалетной комнате, не совсем понимая, как здесь оказалась. Из-за двери доносились голоса, среди которых сразу различила, властный голос Марковны:

– Куда она могла подеваться? Алексеев, посмотри на улице, обойди лечебницу, Сергей Ефимович, пройдитесь по отделениям и палатам. Катюша вы со мной, посмотрим в уборной.

Быстрые шаги приближались. Марковна уверенно положила руку на дверную ручку, повернула и потянула на себя. Дверь была заперта. В следующую секунду из-за нее послышался звук спускаемой воды в унитазе, затем шум воды в раковине, а через минуту на пороге появилась Варвару с покрасневшими глазами и потекшей тушью. – Ой, Лидия Марковна, – Варвара растянула губы в печальной улыбке. – Вы тоже пришли навестить Егора?

– Нет, то есть, да. – Женщина подозрительно смотрела на девушку. – А что это с вами Варвара Григорьевна, на вас прямо лица нет?

– Вы бы видели в кого превратился Егор. Он…он просто монстр, – нижняя губа девушки задрожала, а на глазах навернулись слезы. – Сивков, Константин Сергеевич, племянница Кокушкиной…, – Варвара всхлипнула. – Она была беременна. – Варвара закрыла глаза руками, сжатыми в кулаки и зарыдала.

– Ладно, деточка, – женщина притянула Варвару к себе иобняла, – все уже закончилось, виновные понесли наказание. Зверь заперт в клетке. Успокойтесь. Она переглянулась с медсестрой. Лицо той ничего не выражало.

Вытирая слезы, все еще всхлипывая, Варвара брела по коридору к выходу. Из психиатрического отделения вышел главврач, быстро взглянул на девушку, затем за ее спину на Лидию Марковну. Та коротко покачала ему головой. Он остановился. У самого выхода девушка еще раз обернулась на Лидию Марковну, жалостливо улыбнулась и потянулась к дверной рукоятке.

– Варвара Григорьевна, – как гончая жертву, девушку настиг голос Марковны, – а, что у вас в кулаке?

Варвара медленно повернулась, несколько долгих секунд смотрела на начальницу социальной службы. Доктор подобрался. Медсестра и Марковна смотрели напряженно. Их лица заострились и позы у них были такие, словно готовы были кинуться за ней. За их спинами появился мальчишка лет четырнадцати в кепке, в короткой куртке с ремнем, в серых широких брюках, в ботинках на толстой подошве. Он остановился и впился взглядом в девушку.

Варвара подняла руку с зажатым кулаком и разогнула пальцы. На ладони лежало поблескивая серебряное колечко. – У меня отекли пальцы. Еле стянула, – губы ее дрогнули в милой обезоруживающей улыбке. Она развернулась, открыла дверь и вышла.

Осколок капитанских очков остался лежать в туалетной комнате в сливном бочке. Варвара решила, что за ним придет позже и не одна. А в голове ураганом вертелись мысли. «Сергей Олегович он не последний человек в прокуратуре. Давняя дружба с моим отцом позволит мне попасть к нему на прием без очереди, и он меня выслушает». Девушка села в автобус, достала из кармана куртки кошелек и пересчитала деньги. «На билет до Читы хватит».

В оформлении использована картинка с https://pixabay.com/ru/фантазия-портрет-сюрреалистический-3146982/

Оглавление

Глава 1. Пожар

Глава 2. «Экспонаты»

Глава 3. Первый опыт

Глава 4. Почему приплывает рыба

Глава 5. В окружение призраков

Глава 6. Ссора

Глава 7. Смерть Сивкова

Глава 8. Лечебница – дом престарелых

Глава 9. Баржа за водокачкой

Глава 10. Капитанские очки

Глава 11. Охота

Глава 12. Потери и находки

Глава 13. Рассадник

Глава 14. Очищающий огонь

Глава 15. Свидетель