Увидеть весь мир в крупице песка… [Юрий Андреевич Бацуев] (fb2) читать онлайн

To see a World in a Grain of Sand

And a Heaven in a Wild Flower,

Hold infinity in the palm of your hand

And Eternity in an hour.

William Blake (1803 y.)

Увидеть весь мир в крупице песка,

В ладони держать бесконечность.

Узреть небеса в узоре цветка,

В мгновенье почувствовать вечность.

Вильям Блейк (1803 г.)

Житейские фрагменты полевой жизни геолога

05. 11. 1964г. Алма-АТА

Я пришёл в канцелярию университета. Волков был завален бумагами и окружен сотрудницами-методистками. Я сказал, что вот, мол, пришёл, как и уговаривались раньше, восстанавливаться в университете. Ему, понятно, было некогда. Этого я ожидал, и выходить из канцелярии не торопился.

– Приходите после праздника, – сказал он.

Но я не собирался уходить:

– Ну как же так, Игнат Павлович, я ведь уже четвёртый раз у вас.

– Видишь, некогда. Что я сделаю? Вот Валентина Васильевна (он указал на женщину в очках), пусть она тобой займётся.

На первый взгляд, эта В. В. была приятна, но, приглядевшись, увидишь, что она резка не по-женски и к тому же криклива.

– Вот ещё, буду я подниматься на четвёртый этаж, видите – некогда, приходите после праздника, – ответила она после моего обращения к ней. Я попросил её, чтобы она выдала мне задание на учебный год. Я не уходил по-прежнему, тогда она сказала, что не преклонена в своём решении.

Потом они начали стыдить меня за глупое, смешное упрямство, неуместное упрямство. Но уйти я не мог, так как знал, что таких людей только так и можно пронять. Ещё из армии я писал много писем с просьбой, чтобы они мне выслали выписку из приказа, что они меня отчислили в связи с уходом в армию. От них не было ответа.

Игнат Павлович сказал, что, небось, в армии мне бы сказали один раз, и я бы ушёл. На что я ответил, что там и мне бы пришлось уходить лишь один раз.

Таким образом, я простоял у стены один час и 15 минут в промежутках между диалогами. Они работали, перепирались со мной, нервничали, но не уступали. Их было четверо: три методистки и Игнат Павлович – их начальник. Мне казалось, что две методистки «за меня», но я ошибся и, когда они навалились на меня все, я медленно отступил и вышел, не попрощавшись. Последнее было бы и неуместно.

«Ну и солдат», «как же ты в семье?», «глупое упрямство» – я шёл и представлял, как они меня ругают. И было смешно и досадно, что я опять «на бобах».

Пока я стоял там, зашёл один лысый симпатичный сотрудник и рассказал самый последний анекдот.

– Как же мы теперь будем жить, – спрашивают, – по-прежнему?

Отвечают: – Да нет, по – Брежневу.

И ещё Валентина Ивановна очень смеялась, когда искали студента по фамилии, кажется, Тулебаев. Его жена прислала справку, что он умер. И его отчислили. Но на сессию он прибыл и был удивлён. С женой он разошёлся.

– Это же надо быть умной, чтобы придумать такую месть! – воскликнула В. В. и громко засмеялась. На её левой руке была выжжена кислотой татуировка. А так, внешне она выглядит довольно привлекательно: блондинка, очки в красивой оправе, кольцо – перстень, стройные ноги, высокий каблук.

…Так я начал свою гражданскую жизнь. Военный билет в кармане, с паспортом дело затянулось из-за справки-квитанции, которая у матушки в Иркутске.

Сейчас я свободен до конца праздников. Уж так получилось.

29.11. 1964г

Я уже работаю и, наконец, восстановлен в университете. Сейчас нахожусь в камералке, то есть в комнате, которую занимает наша гидрогеохимическая партия, куда я принят в качестве техника-гидрогеолога с окладом 90 рублей. Мой начальник – Николай Николаевич Маньков, с которым я начинал шесть лет тому назад (ещё до армии) производственную карьеру. В партии нас пять человек – четверо мужиков и одна дама. Как я понял, мы должны заниматься попутно с гидрогеологическими работам поиском различных полезных ископаемых. То есть, если в подземных водах будут обнаружены аномальные содержания микроэлементов, мы должны фиксировать это. И разбираться – откуда эта аномалия. Вполне возможно, что вода, омывая руду, обогатилась этими элементами. И теперь по определённым признакам может помочь найти месторождение. А это как раз то, что нам и надо.

…Сейчас я сижу и, как могу, обдумываю всё это. Начальники мои после обеда все разошлись кто куда. Мне даны конкретные указания на случай, если кого спросят, выяснить что надо и сообщить кто где. Сам я как раз нахожусь на стадии насыщения знаниями. Завёл себе блокнот и выписываю из разных книг гидрогеохимические критерии поисков месторождений полезных ископаемых. Занимаюсь я этим увлечённо, так как в армии «попав в обстрел команд докучливых старшин», я три года был лишён возможности полезно напрягать свои извилины.

Оказывается, по способности миграции того или иного элемента можно определить нахождение залежи его месторождения.

Например, повышенные содержания в воде вольфрама могут указывать на то, что его месторождение находится где-то на расстоянии двести-триста метров от места отбора пробы, а повышенные содержания в воде свинца, серебра, никеля, цинка определят нахождения месторождений в пределах пятисот-девятисот метров. Зная направление подземного потока воды, можно легко определить предполагаемые нахождения месторождений этих элементов.

Показателем нефтеносности является присутствие в воде нафтеновых кислот, так как они поступают в воду непосредственно из нефти.

По содержанию микроэлементов в воде, и зная допустимые их нормы, можно определить пригодна эта вода для питья или нет. Так, наличие фенолов более одного миллиграмма в литре воды делает её не пригодной для принятия внутрь.

Микроэлементы – это такие элементы, содержание которых в водах обычно составляет менее десяти миллиграммов на литр.

Я узнал, что при недостатке фтора в питьевой воде у человека появляется кариес зубов, а при избытке – флюороз. Подагра связана с повышенным содержанием в воде молибдена. А в районе никелевых месторождений скот слепнет от избытка никеля в воде. Повышенное содержание бора является результатом тяжёлых кишечных заболеваний у овец. Излишнее содержание селена в травах вызывает разрушение рогов и копыт.

…Всё это я вычитывал и записывал в свой блокнот так увлечённо, что не заметил, как за окном остановилась грузовая машина, вокруг которой засуетились какие-то мужики. А через некоторое мгновение распахивается дверь в нашу комнату и эти мужики вкатывают бочку, как оказалось с пивом.

– Сюда, сюда, закатывайте – ставьте. У Коль Колича можно,– шустро распорядился один из них. Тотчас бочка оказывается посреди комнаты. Тут же нашёлся насос. Не успел я отреагировать на всё это, как появились откуда-то пивные кружки и стали наполняться пенистой влагой. Первые две, налитые до краёв, предстали прямо перед моим носом на моём столе.

– Что это?– осведомился я.

– Как что – пиво. Пейте.

– А я не пью.

– Пиво, не пьёте?! – насмешливые изумлённые глаза смотрели на меня в упор. Это были глаза человека лет сорока, среднего роста с кучерявой русоволосой головой. Он был при галстуке и слегка возбуждён алкоголем. Другой, ростом чуть выше первого, довольно привлекательный тридцати с лишним лет мужчина – хозяин бочки – щедро угощал входящих одного за другим посетителей. Оказывается у него благополучно завершился полевой сезон и он решил это дело «обмыть». Это был старший геолог Иваненко Владимир. Помогал ему тот первый кучерявый инженер из химлаборатории, как выяснилось тут же – в прошлом морской офицер Леонид Петрович Кокарев.

…Я не знал, как мне себя вести.

– Всё это ничего,– наконец собрался с мыслями я,– ну а если сюда нагрянет начальство, тогда что?

– Какое начальство?– искренне изумился инженер из лаборатории.

– Как какое. Ну, например, начальник геологического отдела Шандыба.

– Шандыба? Анна Игнатьевна?– воскликнул экс-моряк и, стуча себя в грудь, добавил: – Шандыбу Анну Игнатьевну я беру на себя!

После этого мне уже нечего было сказать. Я сидел, наблюдая за происходящим, и молил бога, чтобы никто из руководства ненароком не заглянул к нам по служебным делам. В самом деле, не гнать же мне было своих коллег вон из комнаты.

На следующий день Леонид Петрович не появился на работе. А дня через два я совершенно случайно столкнулся с ним возле ЦУМа:– Леонид Петрович,– обратился к нему я,– как там Анна Игнатьевна Шандыба поживает? Вы взяли её на себя?– Тут он очень смутился, даже оробел, хотя, как оказалось, и жил с ней в одном доме, и на одной площадке. Но я его тут же успокоил.– Не волнуйтесь,– сказал я,– всё обошлось.

26. 03. 1965 г.

Количество языков современного мира превышает цифру 2500 (по данным 2010г более шести тысяч).

30. 03. 1965 г.

Лысел он (Лев Сергеевич) и с темени, и с затылка.

31. 03. 1965 г.

Бухгалтер и по двору, и в столовую, и в туалет ходил с нарукавниками, они «приросли» к нему, как большая круглая плешь на его сократовской голове.

Семиречье

07. 05. 1965 г.

Я впервые выкупался в реке Каратал, вернее вымылся, зайдя по колено в воду. Вчера ночевали в общежитии Талды-Курганской партии. С утра заехали в Уштобе прямо в церковь к дяде Ване, отцу Иоанну,– тестю Евгения Сергеевича. Батюшка нас встретил приветливо. После нескольких бутылок водки, глядя на образа, Виктор спросил его, есть ли здесь Николай – угодник, у меня с ним так много связано. Дядя Ваня увёл нас в другую комнату и указал на маленькую икону с бледным бородатым святым. Это был Николай – угодник.

Одна экспансивная верующая говорила нам: «Не молитесь, не креститесь, но в душе носите Господа». А потом, когда матушка вышла, она искушала отца Иоанна: «Пей, батюшка, пока матушка вышла». Она была пьяна, в неё вселился дьявол.

Батюшка хорошо простился с нами и даже признался: «Приезжайте, с вами я и отдохну, ведь закрыт я от всех здесь». На что Виктор заметил: «Мы – распахнём эти ворота. Будут они верить в Николая – угодника».

– Что вы, что вы, – говорил дядя Ваня, и затем добродушно – величественно наложил на нас крест один и другой. Попадья вышла за ворота и махала ручкой нам на прощание, и видно было, что она это делает с расчётом, чтоб и окружающие видели. Я помахал им на прощание, и мы поехали. Евгений Сергеевич был очень пьян и, выезжая из ворот, выругался. Виктор его одёрнул.

…Мы долго блудили по степи, пока, наконец, не остановились на берегу Каратала, в нескольких км от «заготскота», около вертолёта.

… Видел зайца и фазана. Сейчас все спят (17 – 00). Я читаю «Введение в языкознание».

* * *

…«Племянник-то мой, да ум свой», «За ваше здоровье водку, да в свою глотку»,– говорила беззубая 76-летняя бабка, которая в молодости очень хорошо разрисовывала пасхальные яйца.

09. 05. 1965 г.

Разбили лагерь, разумеется, у реки. Поставили пока две палатки. Вертолётчики дали нам мяса две ляжки. Вчера сварили и очень много ели. Виктор поймал два сазана и четыре маринки. Большие рыбины. Сейчас будем жарить. Оказывается, у маринки не едят икру. Шофёр Виталий пошинковал рыбу маринку, чтобы косточки не чувствовались при еде. Посмотрим, какова она на вкус. Птицы поют не смолкая. Кричат фазаны. И чувствуется, берега живут полной жизнью.

11. 05. 1965 г.

Остались вдвоём с Виктором (старшим гидрогеологом). Сделали лодку. Клёв хороший. Едим уху и жареную рыбу. Кроме сазана и маринки, поймали леща, засолили. Рыбным хозяйством занимается Виктор. Вчера перед заходом солнца я взял с собой Пальму, собаку похожую, на сеттера, и пошёл по лесу. Выйдя на поляну, увидел фазана. До него было далеко. Подбежали, след простыл. В лесу Пальма резвилась, путаясь в траве, носом прорезая путь. Я вышел к берегу. Мелкий ивняк был мокрый, видимо роса окутала его. Потом я снова углубился в заросли. Там я услышал соловья. Остановился. Посвистел (как мог), вторя ему. Соловей подлетел ближе. Минут пять мы пересвистывались, затем я решил ему продемонстрировать богатство человеческой песни. Я свистел старательно. Но соловей удалился от меня. Ему не понравились наши, человеческие «достижения». На обратном пути какая-то птица вспорхнула рядом. Я посмотрел на реку, в ней отражались последние лучи вечерней зари. Вода была на западе оранжевой, жёлтой, голубой, на востоке – серой. Закат затухал, отблески тускнели. Вода выравнивалась в цвете, и наконец, стала тёмно-серой.

12. 05. 1965 г.

Живём. Поймали судака. Красивый, прозрачный. Пасть костистая. Уже четыре сорта на счету. Виктор говорит, что осталось выловить осётра. И все виды рыб, которые водятся в этой реке, будут нами отловлены. Вода спала очень и соединила один остров (куда я собирался попасть) с нашим берегом. Выводили сегодня лодку. Виктор в шесть вечера со спиннингом поедет на ней охотиться за осётром. Мне не придётся сходить на остров – надо находиться в лагере. По плёсу бегает Пальма за синицами. Синицы играют с ней, дразнят. Пальма, дура, по ночам лает, а днём спит с храпом. Может быть, синицы заставят её войти в человеческий режим.

«Надо поставить в тенёк», – говорит Виктор.

…Надо уметь находить прекрасное и это прекрасное обогатит нас и мы сами будем излучать его и будем счастливыми. Радость жизни заражает окружающих. Ищи прекрасное.

14.05.1965 г.

Приехали 12 числа вечером все. Привезли и Валеру Лебедева, с которым мы служили в армии, и которого я вызвал из Ярославля на лето поработать с нами – геологами. Он учится в художественном училище.

На следующий день с Ник. Ник. Маньковым сложились натянутые отношения. Ему казалось, что я не загружал Лебедева работой. Он был пьян и всё не довольствовался. Я сказал вечером, что за этот день я на него в обиде. Когда-то я с ним работал. Это был первый мой начальник и учитель. Просто что-то на него нашло.

Вчера ночью ходили с Валерой на остров. Не дошли, так как вода отделяла всё-таки остров от нас. На обратном пути Валера чуть не сшиб с дерева палкой какую-то птицу. Шиповник изодрал мне кожу. Куртка не смогла защитить. А так было очень хорошо. Луна светилась очень ярко и, казалось, если бы был день – обжигала бы своими голубыми лучами, но ночь ей было преодолеть не в силу, она только освещала все здорово.

Мы поселились с Валерой в маленькой палатке, а в другой такой же расположили свои вещи. Загорели сильно. Я спантографировал и увеличил топооснову. Завтра, видимо, пойдём в маршрут.

Совсем рядом кричит фазан. Купаемся в основном мы с Валерой, остальные боятся холодной воды. Надо заниматься науками, готовиться к сессии. Начальники уехали все в Уштобе и, конечно, зайдут к попу дяде Ване, так как там наша повариха.

16. 05. 1965 г.

Первый день работали. Я буду самостоятельно вести маршруты. Сегодня Николай Николаевич стажировал меня. Работали втроём: Н. Н., я и Валера. В дальнейшем буду работать с Валеркой.

Здесь с нами теперь проживает Володя Попазов – журналист с пятого курса КазГу, работает рабочим по пятому разряду. Ничего парень, хорошо цитирует юморные местечки из «Солдата Швейка» Ярослава Гашека.

Баба Ира (наша повариха – тёща Евгения Сергеевича и сестра попа дяди Вани) утром вскричала: «Ну-ка, чего прохлаждаетесь, как красные девицы, несите воды!» – удивила рабочих своей бесцеремонностью.

У журналиста что-то не в порядке с ногой, поэтому, видимо, он и купается в стороне. Хромой Байрон.

Ходили с В. опять ночью теперь уже вниз по течению реки. Где-то на том берегу зашуршало – насторожились. Выждали. Оказывается, паслись лошади. Луна, как и все эти дни, околдовывала мир своим синим светом. Ночь была душная, хотя шли мы по степи.

Вчера сварили четырёх черепах и только двух обделали под пепельницы. Когда мы ехали на работу, фазан взлетел перед самыми кустами с распущенным хвостом и скрылся за ними.

…Валерка далеко бросает в воду большую палку, и наша маленькая Пальма подплывает к ней, берёт в зубы и, хрипя, дотаскивает до берега. При этом в воде никому не отдаёт её.

18. 05. 1965 г.

– Не зря, оказывается, ты приехал, – сказал я Валерке после того, как мы исползали кварцевую жилу в гранитах вдоль и поперёк, отбивая наиболее интересные камушки для пробы.

– А ты что, думаешь зря, – сказал он почему-то так, словно я против его приезда.

– Когда я думаю так, я хочу, чтобы ты как можно больше извлёк из этой поездки, – пояснил я.

– Вот и теперь, мы с тобой, кажется, нашли оруденение (То, что мы нашли, даже страшно назвать оруденением. Это были небольшие вкрапления в граните и кварце как раз на контакте этих пород. Потом, когда мы всё осмотрели, подметили ещё кое-какие детали: рядом с вкраплениями коричневого цвета были и зеленовато-голубые налёты и, кроме того, некоторые зёрна искрились золотистыми блёстками).

– А как же, мы ещё и не то найдём, – узнаю Валерку по подобным словам. Он уже в клочья сжёг нашим азиатским солнцем спину. Это был второй Валерин маршрут в жизни и мой первый самостоятельный, поэтому, когда мы сообщили о своей находке в лагере, на нас только мельком взглянули. Мы показали образчики, завернутые в бумагу, а потом и пробу из мешочка.

ЯЗЫК КАМНЕЙ

Язык камней загадочен

И ёмок…

У самых ног моих

Лежит в пыли

Ничем не примечательный

Обломок,

Но в нём сокрыты

Таинства

Земли.

Не трудно опуститься

На колени:

Я камушек беру

И удаляю пыль

С надеждой,

Что услышу

Гул борений –

Внутриземную,

Спрятанную временем,

Никем ещё

Не слыханную быль.

…Поехали на жилку. Сначала Виктор острил, но потом повеселел:

– Ну, вот можно и отчёт писать, – тихонько сказал он Евгению Сергеевичу – старшему геологу, когда мы стояли в машине, возвращаясь в лагерь…

…Валера нарисовал тушью Пальму в двух видах (он только глянул на неё, да раньше постоянно купался с ней – позировать не понуждал) фас и профиль на задних лапах, но был не доволен. И глядя на лес, освещенный солнцем, в сторону реки проговорил: «Разве только масло меня спасёт. Не могу. Сплошная гармония. Дико кругом, такие настроения» (у него была только акварель, а ею он не мог передать те ассоциации, которые в нём вызывали наши места). «Зарисовками не хочется заниматься, – их я и там, – продолжал он, – много делал». И тут Валера схватил лист ватмана, сбегал за водой, попросил меня, чтобы я ему не мешал на переднем плане: «Разве успеешь схватить, сейчас всё скроется». Я понял, что он уловил луч солнца на дереве и вид почему-то его взволновал, а потом, когда я напомнил, что луч этот уже исчез, он ответил: «Всё-равно», и начал водить кистью по бумаге. Бумагу он периодически смачивает здоровенной кистью, в первые дни я по этому поводу острил: «надо привезти метлу».

Вечерами мы с Валерой делаем прогулки (вчера заблудились), а днём почти вдвоём, не считая Пальму, купаемся в Каратале. Сегодняшний рабочий день нам не понравился – штурмовали: прошли 30 точек – три км таким темпом, при каком можно пропустить даже месторождение. Но не мы только с Валерой были в маршруте. Вёл нас Николай Николаевич. Завтра намечается то же.

…Нашли сегодня рога сайги и выкрасили черепаху в красный цвет.

* * *

Брат с сестрой катались на лодке, потом девушка плавала в воде. Вдруг она вскрикнула «Спаси, помоги!», но он не поверил. Её вытащили, но не смогли откачать. С тех пор его мучит совесть. А мать ходит по берегу реки, плачет и кричит:– Проклятый Каратал, верни мою Наталку.

* * *

17. 05. 1965 г.

Журналист, который числился когда-то «машинисткой» в штате районной газеты в пос. Талгар, проснулся неожиданно в четыре часа ночи и у входа в палатку увидел вдруг Виктора, тот что-то высматривал.

– Что случилось, Виктор, почему вы здесь? – спросонья выпалил будущий корреспондент.

– Пальму ищу, – пробормотал Виктор и стал заглядывать под раскладушку.

– Так вот она Пальма-то. – Пальма стояла у входа, повиливая хвостом.

– И, правда, – неловко спохватился Виктор, развернулся, но, зацепившись стволом ружья за край палатки, задержался, выпутываясь. Наконец, он высвободился и, выругавшись вслух своим крепким басом, исчез в тёмно-синей наружной мгле.

– Куда эта вы, Виктор? – крикнул вдогонку журналист и услышал в ответ насмешливое:

– На охоту!

Наутро всё выяснилось. И когда мы уже ехали в Алма-Ату, журналист, не без злорадства, осведомился:

– Ну как, Виктор, ходили на охоту?

– Ходил.

– Так ведь охота запрещена (раньше он просил у Виктора три патрона, но тот ему отказал, ссылаясь на то, что охота запрещена).

– А я так попугать фазанов ходил, – ответил Виктор.

А дело было так. Фляга с брагой стояла у начальников в палатке. Она и усыпила хозяев положения. Однако когда наступило раннее похмельное утро, браги во фляге не оказалось. Виктор решил выяснить, кто посмел её «потребить». Он, взяв ружьё якобы на охоту, стал искать Пальму (тире брагу) по палаткам. И только после того, как были пронюханы все кружки, начальство пришло к выводу, что во фляге была дырка, которая и явилась причиной создавшегося бедствия. Так с больной головой и поехали в столицу. Журналист только ликовал и уже на обратном пути шутил по этому поводу следующим образом:

– А дырку-то во фляге проделал я, ха-ха, гвоздиком; всё-равно, думаю, не дадут попробовать, а ведь я и ямку рыл для этого зелья. Виктор уже не обижался на журналиста. Обида была проявлена несколько раньше, когда перед тем как зайти в хлебный магазин журналист почти шутя, сказал: «Виктор, прекратите шуметь на меня и оставьте свой тон, пожалуйста, в конце концов, подерёмся мы из-за этого». На что Виктор уже в магазине в полтора тона выше, чем следует в подобных заведениях, ответил: «Пошёл вон отсюда, подлец!» – это он адресовал журналисту, а нам, видимо нам, остальным присутствующим, включая продавщицу и посторонних покупателей в количестве одного юноши, только, что окончившего девятый класс, да так прямо из школы зашедшего за батоном, Виктор сказал: «Ещё каждая б… будет тут (за сим следовало многоточие, а после многоточия последний схватил первого за шиворот, но шиворот у журналиста был не хилым)… И тут они оба оступились со ступенек, и булыжная земля подставила им свои бока. Дело кончилось возбуждённым перемирием – Виктор сопел, а журналист грустил рядом после дружеского рукопожатия.

Итак, Виктор уже не обижался на своего рабочего пятого разряда и на слова журналиста «А дырку-то во фляге проделал я, ха – ха, и т. д.» благодушно – насмешливо отвечал: «Ну, вот и хорошо, 10 кг сахара и 0,5 кг дрожжей запишем на тебя».

* * *

Уроду-горбуну смотреть вослед – не след.

* * *

В Алма-Ате приняли ещё двух рабочих: Мишу (школьника) и Гену (сына поварихи бабы Иры). В Талды-Кургане встретили Василия Сташкова, который «не сошёлся» с начальником экспедиции Мамедовым, пришлось и его забрать к нам в рабочие.

01. 06. 1965 г.

Я лежал на камнях вверх лицом. Я хотел, чтобы загорели мои глазницы, которые почти всегда прикрыты очками. Машина пришла из Уштобе только в половине пятого.

…Суслик бросился под колёса нашей машины, когда мы отъехали от лагеря совсем немного. Он подождал, а потом, когда машина совсем сравнялась с ним, кинулся под правое колесо. Очень было похоже на самоубийство. А потом мы все замерли стоя в кузове, когда вдруг увидели удирающего маленького птенца – машина мчалась на большой скорости и облегчённо вздохнули, когда он из-под самого баллона выскочил и побежал, что – то выкрикивая, к кустам. Дрофу красавку – матушку птенчика увидели уже после того, как журналист накрыл шляпой малыша. Хором решили отпустить – чем кормить?

Вечером, подъезжая к лагерю, опять увидели дрофёнка, удирающего со всех ног. Лисы сейчас жируют, недаром «рыжую» видели сегодня в этом же месте. Одним словом, лес и степь оживают (журналист с Валеркой утром поймали фазанёнка, но рыбачка Шура со слезами уговорила отпустить). А позавчера чуть не наехали на барсука. Бегает он неуклюже. Виктор застучал по кабине и шофёр притормозил, давая возможность тому скрыться.

На закидушку утром вытащили четыре судака. Судаки красивые, прозрачные.

03. 06. 1965 г.

Ирина Ивановна – женщина с классовым подходом к общей массе суп подает сначала начальникам. В полевых отрядах так не принято. Сразу видно – не бывалый человек.

…Художник разделывал черепаху, как вдруг уловил запах жареной дрофы, которую в 50-ти метрах от художника уплетал «удельный князь» Виктор. Сегодня он был в духе: кроме дрофы подстрелил ещё зайца. Правда, рассказывают, что это ему удалось не сразу, после двух выстрелов мелкашку пришлось заменить ружьём, заряженным картечью. Но, что ни говори, заяц был убит наповал удельным князем и поэтому князь сегодня был «в духе». О, а как он подъезжал и как въехал в лагерь, в этот-то момент и приросла к нему кличка «удельный князь», в этот-то момент она более всего и соответствовала этой властной, не терпящей чужого мнения натуре. Властная натура окинула лагерь взглядом и произнесла – Хм, что-то никто и не подходит?.. Вот тут-то мы и бросились к машине и снизу вверх кротко и наперебой заспрашивали: «А что такое? Надо помочь или ещё что?»

– Да, сегодня полная машина барахла, – и «князь» бросил мешок далеко на землю, в нём был обезглавленный заяц. И ещё он бросил дрофу. Больше бросать было нечего. И нам подали дрофёнка в чьём-то обгаженном птенцом накомарнике. Мы после этого, хотя и перемаргивались, но «трепетали». Нам казалось, князь сегодня, более чем когда-либо имеет право обижать нас с пристрастим, ведь у него удача. Но мы ошиблись и очень. У него было чудесное настроение потому что, когда шофёр во время ужина, заметив в рыбьей голове червя, выругался и хлопнул этой головой об стол, князь крякнул и сказал: «А я люблю червей, когда они свежие». Мы в этот момент опять переглянулись и подумали: «Ешьте, ещё не поздно». Потом рыбу выкинули, и воцарился мир. Повариха баба Ира приговаривала: – Не знаю, что это с ней – утром ели, в обед ели – хорошая была рыба, откуда черви, какие черви? Её можно было и завтра кушать, жаль, что я сама рыбу не люблю.

…Вскоре я уехал в Алма-Ату на сессию.

08. 07. 1965 г.

Лень жаркими зефирами распростёрлась над землей сразу после окончания сессии. Она подхватила и меня и понесла-понесла полусонного в объятья Морфея. А теперь я иду – сплю, сижу – сплю, живу – сплю. Бедный я!

* * *

В магазине стояла черноголовая бабушка с серебристого цвета макушкой.

* * *

Прошёл мужчина – «чёрные галифе» неуверенной бабьей походкой.

* * *

…А далее произошло событие, которое в корне изменило течение нашей полевой жизни в этом сезоне.

Приехали мы в лагерь из Алма-Аты 12 июля. Ехали, как всегда, не грустно. Н. Н. в кабине рядом с шофером. Все остальные в кузове на открытой машине. Остальные – это Виктор, Володя (журналист), Василий Иванович Сташков (рабочий) и я – после сессии. Где-то при подъезде к Николаевке Сташков начал жаловаться на воспаление в горле. Несмотря на жару, у него возбудилась ангина. Виктор громогласно заявил, что знает уникальное средство, которое тут же излечит Сташкова. Это керосин, которым надо смазать гланды. По пути вместе с вином раздобыли и керосин. Виктор обмакивал древесную щепку в керосине и затем запихивал её в рот Сташкову.

– Виктор, ну что вы делаете? – возмущался журналист, – это же ужас, а не метод лечения.

Таким образом, ехали и лечили Сташкова между приёмами вина и заездами в забегаловки.

Приехали 12 июля вечером. 13 числа готовились в маршрут. Но у Сташкова горло ещё сильнее возбудилось. Н. Н. Маньков принял решение направить его в Уштобе в больницу. Сопровождающим назначил меня. Я прихватил с собой Валеру-художника. Так как маршрут всё – равно не состоялся, Виктор и Володя-журналист решили прокатиться с нами до пос. Тюгульбай – это в четырёх км от лагеря по пути в Уштобе. На обратном пути мы должны были заехать за ними и все вместе вернуться в лагерь.

Сташкова довезли мы до Уштобе быстро, благополучно препроводили в больницу, где после осмотра ему назначили стационарное лечение там же.

Где-то к середине дня мы, возвращаясь в лагерь, подъезжали к Тюгульбаю. Перед самым въездом в посёлок вдруг заметили, что навстречу нам бегут две девушки и делают знаки, чтобы остановились. Тормознули. Девочки явно чем-то встревожены. Обращаются к нам с вопросом: «Это не ваш ли там человек утонул?» – Наши не тонут, – бравадно ответил я. Однако, подъезжая к берегу, издали вижу, лежит человек и на ноге у него спецчулок, обтягивающий голенную часть ноги. Вспомнил про больную ногу журналиста. Выскочил, подбежал, так и есть – Володя. Лежит в плавках с чулком на ноге. Ещё тёплый. Я положил его животом на своё колено, перегнул (как учили оказывать помощь утопающим), чтобы жидкость вышла горлом. Тут рядом оказалась медсестра, мать встретивших нам девочек. – Бесполезно, – проговорила она, – я уже делала ему искусственное дыхание «рот в рот».

Девочки рассказали, что Володя купался с ними в реке. Но потом они пошли домой обедать, а когда вернулись – застали его, лежащим на берегу, причём голова его и плечи погружены были в воду.

«Что делать? Виктора рядом не было, неизвестно, куда он подевался. Обычно в таких случаях люди не оставляют друг друга», – думалось мне. Тогда я принимаю решение – увезти его в Уштобе, может, он всё-таки жив, в больнице его откачают…

Так и сделали. Погрузили с Валерой журналиста в кузов и поехали в Уштобе. Привезли Володю в ту же больницу, куда сдали Сташкова. Врачи сразу же сделали укол, после чего констатировали смерть. Подсказали мне, чтобы я непременно сообщил об этом прокурору. Нашли прокурора. – Зачем вы его привезли? Надо было оставить труп на месте для расследования,– упрекнул он. – Мы думали, что он жив, – ответил я. – Тогда проведите опрос местных жителей. И письменные показания с их подписями привезите ко мне.

…Поехали назад. Немного не доезжая до лагеря (уже темнело), по пути увидели Виктора. Он брёл пьяный, отрешенный, прижав к себе бутылки с вином, завернутые в плащ. Про Попазова он ничего не знал.

В лагере, естественно, все всполошились. Наутро произвели опрос, как велел прокурор. И на следующий день сами предстали перед ним: начальник Н. Н. Маньков, Виктор, Евгений Сергеевич Егоренков – ст. геолог, Валера и я. Всю дорогу Виктора трясло, он пил валерьянку. Подозрение пало на него, ведь они были в плохих отношениях с журналистом. Странно было и то, почему они разлучились? Может, подрались и тот оказался в воде. Кто знает? Молчание было тяжёлым. И вдруг Виктор обращается ко мне – Ну ты – то, Юра, скажи, мог я это сделать?

И меня осенило: «Виктор, конечно, подлец, что оставил товарища на берегу реки. Но зная его пристрастие к алкоголю и то, что по натуре он всё-таки эгоист надменный, я представил, как он пьяный, забрав бутылки в охапку, удаляется в лагерь и где-нибудь на пути под кустом принимает «дозу» за «дозой» и засыпает. Купаться с девочками – подростками ему совсем не интересно. И потом, не настолько он жесток, чтобы по– настоящему драться и убивать кого-то. Он вспыльчив, с гонором, но на серьёзный конфликт не пойдёт».

– Нет, конечно, – после этих раздумий выдохнул я.

Прокурор на него тоже «наезжал». Тем более вид у него был растерянный, его трясло. Он даже писать самостоятельно объяснительную не мог. Но после того как мы все подтвердили, что отношения у них с покойным были нормальные, так сказать производственные, нам, наконец, удалось выйти от прокурора.

Заехали в морг. Холодильной установки там не было, поэтому труп почернел и был облеплен зелёными мухами. На улице стояла жара. Рядом находился ещё один покойник, совсем чёрный – условно назвали его «корейцем».

– Забирайте свои костомахи, – сказал служитель морга, до этого помогая нам завернуть останки в марлевый полог и уложить их во вкладыш от спального мешка.

…Начальник Н. Н., как всегда, ехал в кабине, а мы – остальные – в кузове, рядом с покойным. От него распространялся слабый душок. Когда заехали в Алма-Ату, я сообщил, что моя жена должна вот-вот родить ребёнка и мне надо выйти. Н. Н. не позволил мне оставлять их, и мы все повезли покойника в Талгар, где он проживал, будучи живым. Разыскали дом. Вышла женщина с ребёнком на руках. Это была его жена и трёхмесячный сынок, лишившийся отца. Конечно же, узнав о случившемся, она расстроилась и растерялась, не зная, что делать. «Везите в морг», – были её слова.

Когда подъехали к моргу, H. H., Виктор и мой друг Валера, зажав носы, не захотели прикасаться к покойнику. Пришлось нам с Евгением Сергеевичем заносить его. Мы положили останки на пол и собрались уходить. Однако служитель сказал, что надо его высвободить от того, во что он завёрнут. От спального мешка мы его избавили довольно просто, разрезав ткань. А когда стали переворачивать, чтобы освободить от марлевого полога, вдруг раздался такой стонущий звук, от которого у нас на головах зашевелились волосы. Это внутренности покойного, меняя положение, вытеснили скопившийся в организме воздух и он, выходя наружу, издал этот страшный звук.

…Выехав за посёлок, где-то у реки на безлюдье, мы остановились, чтобы освободить кузов от соломы и оставшегося «обёрточного материала». Тут мои начальники (Н. Н. и Виктор) и мой друг Валера вновь начали зажимать носы, плеваться и разбегаться в стороны. Тут уже меня прорвало: «Как вам не стыдно! – орал я. – Это же наш товарищ, который с нами за одним столом хлеб-соль ел, жил и работал с нами. И может даже, по нашей вине погиб. Мы не уберегли его, да и не берегли вовсе!»,– а дальше шёл мой беспредельный мат. Начальство безмолвствовало.

Опять же с Евгением Сергеевичем очистили мы злосчастный кузов, обдали водой и, наконец, поехали в сторону Алма-Аты.

С Валеркой мы добирались до дома молча, отношения были натянуты. Но как только узнали, что у меня 12 июля родилась дочь – неприязнь отодвинулась на задний план. Заботы поглотили нас.

…Похороны журналиста прошли без моего участия. Представлял нашу партию на них Евгений Сергеевич. Мать Володи чуть с ума не сошла. Она жила в Алма-Ате по соседству с Н. Н. и по её просьбе он взял на работу её сына. Она так обиделась на него за то, что не уберёг сына, что даже вскоре продала дом и уехала в другое место, чтобы только не встречаться с Н. Н. даже случайно.

Николая Николаевича после расследования несчастного случая освободили от занимаемой должности и перевели в тематическую партию, понизив до ст. гидрогеолога.

Виктора на три месяца по законодательству перевели в рядовые инженеры. Работы на том участке временно свернули.

Валерку, моего друга – художника передали в Алма-Атинскую экспедицию к друзьям – гидрогеологам. Дорабатывал этот сезон он в горах Заилийского Алатау, обутый в трикони и верхом на коне. Там проводились инженерно-геологические работы по изучению селей. Потом он вернулся в Ярославль на учёбу в художественное училище. А на следующий год снова, но уже с напарником, тоже художником, приехал к нам, в нашу партию. Жизнь продолжалась.

Володя Попазов погиб в возрасте 28 лет. Раньше, до работы в редакции районной газеты, на лето он выезжал на Памир, работал там, по его рассказам, в какой-то лаборатории. Это был человек красивой внешности.

Так неожиданно и нелепо закончилась жизнь молодого мужчины, с которым встретиться и общаться мне довелось.

Апрель 1966 г.

Прошёл год, и мы снова едем на Каратал. На этот раз нас едет три человека: старший гидрогеолог Виктор, шофёр Василий Иванович, тёзка Сташкова (дядя лет 50) и я – теперь уже старший техник – гидрогеолог. Хотя кабина свободна, ни Виктор, ни я не занимаем её, мы: то валяемся в кузове на спальных мешках, расстеленных вдоль него, то просто взираем по сторонам и любуемся бурыми гранитными скалами перевала Архарлы. Эта дорога нам хорошо знакома. Проезжая через перевал, я всегда смотрю на «шапку-гору», что находится по левую сторону дороги. Эта гора мне представляется готовым пьедесталом, на который когда-нибудь люди вознесут вдохновенного исследователя Казахстана, космонавта или шофёра, или чабана, в общем – непоседу, мечтателя, олицетворяющего дух грядущего времени. Каждый раз я возношу на пьедестал одного из этих героев.

…Но «шапка – гора» остаётся позади, и мы уже вырываемся из каменных ворот перевала. В последний раз я оглядываюсь назад и прощаюсь, прощаюсь ли? – Нет, я впервые после длинных конторских камеральных дней, здороваюсь с обелиском, который возвышается на утёсе при выезде с Архарлов. Ходит легенда, что барельеф этот установлен братом одного из пострадавших при столкновении автомашины с тягачом. Говорят, при катастрофе погибли все. Изображение на барельефе не имеет, однако, ничего общего с легендой. И, тем не менее, мне взгрустнулось. Я вспоминаю уже наше горе, которое произошло в отряде в прошлом сезоне. Мы давно уже оставили позади Талды – Курган, Уштобе и едем по песчаной степи, а я все перебираю в памяти эпизоды этой трагической и нелепой смерти. По сей день смерть Володи Попазова мне кажется до слёз глупой. Может быть, я думаю об этом потому лишь, что это был первый человек, которого я хорошо знал, с кем жил в палатке, работал плечом к плечу, и которому суждено было погибнуть почти на моих руках. Он не был моим другом, он скорее был моим коллегой и по работе, и по учёбе. С той лишь разницей, что я давно уже работал в геологии и только что поступил в КазГу на филфак, а он недавно попал к нам в партию, но лет пять уже числился в университете на том же факультете. И тем не менее сожаление о его преждевременной смерти не оставляло меня ни на миг, хотя прошёл вот уже целый год. Это был, выражаясь языком предков, порядочный повеса, весельчак и красавец – отец его был болгарин, мать не то русская, не то украинка. Он поступил к нам в надежде познать труд геологов. Но не успел даже познакомиться с бытом геологов. 0т избытка веселья он и погиб: его нашли на берегу Каратала, только голова и руки его были в воде. Я подъехал, когда уже ни искусственное дыхание, ни массаж в области сердца, который делала ему медсестра, не смогли спасти его.

…Прошёл год, мы снова едем на Каратал, снова на старое место. Нас срочно по рации вызвали на скважину, которая вскрыла молибденит. Это результат нашей работы, это то, чего нам сейчас не хватает для дальнейшего стимула. Новый гидрогеохимический метод поисков месторождений оказался результативным и обнадёживающим наши старания.

– А мы давно вас ждем, как назло и рация не работает. У нас большая удача – идёт какая-то руда, – встретил нас, видимо, совсем ещё не опытный сменный мастер.

– Какая-то руда, говоришь? – проговорил, скрывая волнение, Виктор и тотчас с молотком в руках отправился к скважине.

А через полчаса всё стало ясно: прогнозы оправдались. В интервале от трёх и до 39 метров в гранитах визуально наблюдались отдельные вкрапления и чуть заметные прожилки молибденита. Это был он: свинцово – серый, пластинчатый и мягкий, как графит, наш долгожданный молибденит.

– Держу пари с кем угодно, что содержание его здесь 0,5 – 0,7 процента, – сказал Виктор, разглядывая в руке кусок керна. Он был «в ударе». – Три года не прошли даром. Гидрохимия победила, ей теперь зелёную улицу подавай.

Его окружили буровики, их интересовало, а много ли это 0,7 процента, и месторождение ли это. А где ещё теперь бурить и будет ли им премия за первооткрывательство?..

Я стоял в стороне, и мне вдруг всё стало ясно. Я чувствовал, как тяжелое бремя сваливается с плеч моих, я нашёл вдруг ответ на мучавший меня вот уже целый год бессмысленный конец Володи. И готовая сентенция, тотчас сорвалась с моих губ «Умереть можно всяко, и даже очень глупо, но нельзя жить зря».

…Будучи весёлым и бесшабашным Володя был добрым ещё и потому, что никогда, ни на кого не имел серьёзных обид. И надо сказать, от избытка этого веселья и бесшабашности, от чрезмерной влюбчивости (незадолго до его смерти около него были симпатичные девушки) Володя и погиб. Его нашли на берегу реки, хмельная голова его была в воде.

15 октября 1968г

г. Алма-Ата

Встреча писателей – лауреатов Ленинского комсомола

со студентами в библиотеке им. А.С.Пушкина

Олжас Сулейменов оказался серьёзным и прямолинейным, мне подумалось, что таким же серьёзным был и Лермонтов. « У-у, какой сердитый»,– сказала моя соседка таким тоном, который не допускал всерьёз его сердитость.

Когда Сулейменов читал стихи, у него чуть заметно поднимался кончик нижней губы – признак воли. Глаза у него большие, чёрные.

Критик Николай Равенский говорил с раскрытой авторучкой в руке о какой-то, может быть, новой системе, открытой этими лауреатами в литературе. Эта «система» содержит в себе узел двух культур – русской и казахской.

Ануар Алимжанов (я видел его вторично) на этот раз говорил тихо и смущённо.

Удивительно то, что когда они вошли в зал, ни у кого не хватило такта зааплодировать им.

Сулейменов читал стихи, которые напечатаны в его сборнике «Год обезьяны».

В конце встречи у меня вдруг возникла мысль взять автографы у Сулейменова и Алимжанова, причём взять их на листок, где было отпечатано на машинке моё маленькое произведение «Заря-надежда».

– Это придаст мне сил и вдохновит меня,– сказал я им, подставляя свою «Зарю-надежду».

Олжас задержался на миг, потом, расписываясь, сказал:– Пожалуйста.

Ануар же воскликнул: – Ну что вы!– так что мне стало немного неудобно.

Почему я у них, у двоих взял автографы, потом я только смог объяснить: я хочу быть и поэтом, и прозаиком!

Психологический портрет

Поэта О.Сулейменова

На первый взгляд,

Он будто сердится,

А приглядишься не спеша:

За строгим взглядом -

Трепетное сердце,

Легкоранимая

И нежная душа.

Встреча на тропе

Если первый утренний луч солнца, подобно весёлым переливам колокольчика, вселяет в нас мажорные аккорды, то сумерки навевают недоумение и смутное беспокойство. С трепетом и волнением соприкасаются два антипода – день и ночь,– трепещем и содрогаемся и мы, наблюдая эту тихую, но судорожную борьбу двух естественных состояний. Что-то таинственное, непонятное скрывает в себе эта борьба, как и всё, что находится на грани двух взаимопереходных явлений. Но это продолжается только миг. Когда же, рассекая уже опустившийся на землю мрак, улетают на запад последние, запоздалые отблески дня, на душе становится более спокойно: умиротворение приносит с собой уже вступившая в свои права ночь.

…Каждый вечер с наступлением сумерек Волохов уходил из лагеря геологов в лесостепь. Он любил ночные прогулки. Нельзя сказать, чтобы Волохов совершенно не опасался бродить один в ночи, тем более, что места здесь были дикие: на пятьдесят и сто километров по обе стороны реки простиралась безлюдная бугристая песчаная поверхность, сквозь которую одинокая река, с трудом и, извиваясь, не спеша пробиралась к морю. Не смотря на то, что ландшафт был полупустынный и угрюмый, у самой реки по обе стороны её берегов всё цвело и благоухало. Громадные раскидистые вётлы могли укрыть любого зверя от дождя и ветра, а поросли житняка, осоки и солодки обещали травоядным животным хороший корм и мягкую лёжку. Попадались здесь нередко и такие заросли камыша и тальника, что, кроме фазанов и диких кабанов, сквозь них едва ли комуудавалось пробиться. И немудрено, что после знойного утомительного дня всё живое (хищное и другое) зверьё, обитающее в этих местах, устремлялось к реке, чтобы утолить жажду и насладиться, наконец, давно желаемой прохладой.

В редких случаях Волохов не совершал ночью прогулки и почти уверился в том, что ничто ему здесь не угрожает.

Бывало даже, что он выходил в ночь, вооружённый одной лишь палкой, и всё от того, что однажды пришло ему вдруг на ум, что любой зверь должен бояться человека и для этого вовсе ничего не надо делать, потому что об этом давно уже позаботились древние предки.

«Я совсем не уверен,– рассуждал он обычно в таких случаях,– что иду сейчас невидимый каким-нибудь свирепым кабаном или матёрым волком,– я даже, напротив, глубоко убеждён, что зверь давно уже почувствовал меня и скрывается где-нибудь вот здесь, затаившись в зарослях. Но любой зверь должен бояться меня – об этом хорошо позаботился мой далёкий храбрый предок, запугав хищников». Подобные рассуждения всякий раз в какой-то мере отстраняли опасения и придавали уверенности любителю ночных прогулок.

Волохов любил наблюдать ночь, любил далеко уходить от лагеря. Иногда углублялся даже в густые прибрежные заросли кустарника и камыша с тем, чтобы, выйдя неожиданно на поляну, остановиться и, затаив дыхание, вдруг окинуть всё окружение разом. « Должен же я хоть иногда узреть и почувствовать это тихое трепетное дыхание ночи,– сентиментально рассуждал он.– Ночь… Она живёт безмятежной гармоничной жизнью, жизнью лёгких колыханий, таинственного потрескивания и освещения».

…Сегодня всё кругом люминесцировало, словно не луна светила, а из самих предметов и растений истекал этот фосфорический свет. Было сказочно красиво. Деревья и кустарники казались более массивными, словно приобрели какие-то новые утяжелённые формы, будто оделись в покрывала и застыли, превратившись в драгоценные скалы, излучающие изумрудно-синий свет. Волохов остановился, зачарованный волшебством ночи…

…Зверь появился совершенно неожиданно прямо на тропе, приведшей к поляне. Он вырос вдруг тёмной огромной массой и замер. Казалось, он давно уже высматривал своего врага, но только теперь решил выступить открыто, и начать с ним схватку. Волохов оторопел: так это было неправдоподобно, не похоже на привычную действительность. Страх, или скорее неожиданность, парализовали человека.

Только опытный охотник, обладающий мгновенной реакцией и ищущий сам встречи со зверем, готов на подобное испытание. Волохов не был охотником. И хотя нож был на этот раз с собой – хороший охотничий нож, он вспомнил о нём только тогда, когда почувствовал резкую невыносимую боль в левом плече и когда что-то рычащее, тяжёлое, лохматое и зловонное придавило его к земле и стало со страшной силой трясти и рвать на части. Тогда-то в его затухающем сознании лишь на миг мелькнуло, что ему что-то надо очень срочно успеть сделать. Он судорожно выхватил из укреплённых на ремне ножен охотничий кинжал и несколько раз всадил его в рыхлый живот чудовища. И почувствовав, как что-то тёплое, терпкое и слизистое хлынуло на него, потерял сознание.

…Ночью в лагере никто его не хватился. Вместе со всеми в палатке он давно уже не спал, предпочитая свежий воздух под звёздами. Иногда, правда, он заносил свою раскладушку к рабочим, обычно это случалось посреди ночи, когда всё небо заволакивало беспросветными тучами, и мокнуть больше не имело смысла. Хотя по утрам, из-за того что рабочие курили в палатке, он обычно ворчал, словом, бывал не доволен.

А в этот день с утра, когда уже все умылись и, наконец, уселись за стол – намечался маршрут – начальник, взглянув на пустовавшее место, сказал:– Что-то долго Волохов сегодня бегает (только один он по утрам делал пробежку),– он что, не знает, что сегодня выезжаем?.. Однако прошло ещё полчаса, все уже позавтракали, а он всё не появлялся. Тогда все начали кричать, звать его. И затем, образовав две цепи, приступили к поискам. Одна цепочка людей пошла вверх по течению от лагеря, другая – вниз.

…Их нашли в пятистах метрах от лагеря вверх по течению. Тушу медведя, которая придавила левую часть пострадавшего, оттащили в сторону. Съездили в аул за медсестрой. Пульс пострадавшего еле прослушивался. Была большая потеря крови. Волохов был сильно помят, одежда была в крови и разодрана. Возможно, был переломлен позвоночник. На брюхе зверя было несколько ножевых ран. Окровавленный нож находился рядом с геологом. Срочно вызвали вертолёт. Через три часа Волохов был доставлен в хирургическое отделение ближайшей воинской части, где сообщили довольно лаконично, что «жить будет».

…И долго ещё потом недоумевали рыбаки и геологи – откуда в этих степных местах появился бурый пещерный медведь?..

Четверг. 14 июля 1972 г. Северный берег Капчагайского моря. Лагерь.

Второй день, как я нахожусь в лагере в одиночестве. Благо вчера часов до 3-х дня со мной находились чабан и его подростки. Теперь я говорю «благо», хотя вчера мне к обеду стало невмоготу от их общества – хотелось побыть одному. Но одному, оказывается, быть уже не так приятно, как было раньше. И этому причина, конечно, ветер, который до сегодняшнего утра дул со стороны моря, нагоняя на берег седые гребни волн и кучи песка в мою палатку. А затем резко подул в противоположную сторону.

Оказывается, когда ветер, у меня не спокойно на душе. С каждым скрипом балок в палатке – у меня скрип в душе. Не тоску нагоняет он, а просто надоедает и раздражает. Ветер здесь обязательно с песком, который лезет в рот, глаза и в постель. Края палаток постоянно хлопают и поднимают пыль. В вагончике тоже всё ходит ходуном, хотя днём я всё же спасаюсь в нём.

Вот и сейчас дует северный ветер, хотя уже прошёл небольшой дождь и ветер должен бы затихнуть. Но, увы, палатки по-прежнему продуваются насквозь. С чабаном вчера сыграл партий десять в шахматы. И ни одну из них он не смог выиграть. Виной тому и алкоголь, которого он употребил, благодаря Баскарме (нашему начальнику, которому мы такую дали кличку – Виктору Васильевичу Дурневу) – изрядное количество.

Чабан сказал, что умереть ему не страшно и что он давно к этому готов, потому что у него давно уже нет хозяйки, а дети уже взрослые. Вот оказывается, какую роль играла в его жизни хозяйка. Однако как часто мы бежим от них в «пампасы». Видно, это когда все нормально.

Опять накрапывает дождь. Ветер все-таки должен утихнуть.

Северный ветер успокоил море. Сейчас лишь мелкая сизая рябь на его поверхности.

19 час 20 мин. Как будто темнеет, хотя до сумерек далеко. Спасский выиграл у Фишера 1:0 (браво!). Я разыграл партию сам с собой. Получился интересный исход.

…Кажется, всё затихло, лишь редкие капли стучат по крыше вагончика. Завтра пятница, что принесёт она? Снова подул ветер, но это, по-моему, последние потуги. Да, прочёл «Актрису» братьев де Гонкур.

15.07.1972г

Неожиданно вспомнил, что много лет назад я уже был на северном побережье только не Капчагая (тогда ещё не было водохранилища), а реки Или. И было это значительно выше по течению реки. Вот что вспомнилось мне:

…Лунная, по-осеннему прохладная ночь. Правобережье реки Или. Гигантской тенью нависают над лагерем буровиков Чулакские горы, а по ту сторону реки мерцают огни редких селений, раскиданных на широкой прибрежной равнине. Впереди, в двадцати километрах, знаменитые «поющие пески». Побывать бы там… Но сейчас не до экзотики. На буровой авария. Вторые сутки не смолкает рокот бурового агрегата. Вся бригада, за исключением поварихи, собралась у скважины. В напяжённом молчании следят, как ликвидируют аварию. Скважина ответственная. Она должна вскрыть лечебные воды, аналогичные «аяк-калканским». На вахте два человека. Который уже раз они спускают снаряд в скважину с надеждой зацепить «оставленную» на забое колонну штанг. Надо спешить: стенки скважины того и гляди обрушатся и завалят оставшуюся на забое колонну. Тогда всё, что было сделано бригадой за месяц, пойдёт насмарку. Несмотря на операции, требующие большого физического напряжения, худощавый на вид паренёк, подтянутый солдатским ремнём, виртуозно справляется с обязанностями помбура. Он словно подстёгивает стоящего за рычагами бурильщика, своими действиями опережая цикл работ.

– Кто это?– спросил наблюдавший за ходом операций начальник партии Дмитрий Николаевич Гуков у стоящего рядом старшего мастера.

– Владимир Москалёв. Отслужил армию. В отряде выполняет обязанности радиста и помбура.

– Скажи ему, чтобы не спешил. Этак недолго и до греха – зашибёт себя штангой.

Опытный мастер Алексей Григорьевич Саблин, как показалось мне тогда, оценивающе взглянул на паренька и со свойственным ему спокойствием уверенно сказал:

– Не стоит. Москаль всегда так работает.

Свидетелем этой сценки мне довелось быть тринадцать лет назад, в самом начале трудовой биографии человека, который ступил на путь геологического поиска. Поиска, сопряжённого с постоянными неожиданностями, различного рода трудностями, бесконечными разлуками с близкими и радостями первопроходца.

Владимир Москалёв сейчас работает в Алма-Атинской гидрогеологической экспедиции. Он руководит буровой бригадой, которая перевыполняет планы и давно уже является победителем соцсоревнования.

… Я решил съездить к ним на буровую, познакомиться с ребятами, изучить их опыт и написать статью в газету.

…Статья о буровой бригаде Владимира Москалёва «Опережая время» была опубликована в ноябрьском номере газеты «Вечерняя Алма-Ата».

15августа 1972 года.

Мы снова на Каратале. Снова среди раскидистых прибрежных деревьев, которые называются вётлами. На широкой поляне разбросаны наши палатки, почти у каждого индивида – своя. С годами их накопилось достаточно – главное вовремя списывать и бережно относиться к полевому имуществу, тогда будешь жить не стеснённо и по-походному – роскошно. По крайней мере, в таком прекрасном месте, как здесь. Это не то, что выкидной лагерь, где нам чаще всего приходится обитать. Но мы всегда намечаем, хотя бы одну точку, где можно за сезон прийти в себя и привести в должное состояние полевые документы, чтобы представить их перед комиссией для защиты очередного этапа работы.

На участке Ушколь, где в своё время мы открыли молибдено-висмутовое рудопроявление, которое подтвердилось разведочной скважиной, в этом году мы проводим специфические работы. По определённой схеме отбираем, помимо проб грунта, в специальные мешочки стебли белоземельной полыни, которая доминирует на участке, чтобы после лабораторных анализов установить параллельную закономерность распространения микроэлементов в растениях и грунте. Такое научное исследование зародилось в голове Виктора Васильевича Дурнева – нашего нынешнего начальника партии. До этого, после нашумевшего ЧП, когда утонул Володя Попазов, а Манькова отстранили от должности, начальником Геохимической партии был назначен Эдуард Капитонович Ким. Он-то, хотя и перешёл год назад в Алма-Атинскую экспедицию, помог выбить благодаря связям в министерстве дополнительные ассигнования на эту научно-практическую тему. Таким образом, мы вновь оказались на Каратале…

На этот раз дежурным по лагерю был я. Остальные уехали с отчётом и за зарплатой в Алма-Ату. Мне дежурство не в тягость. Я с удовольствием пишу свой походный дневник и читаю литературу.

В этом году поварихой у нас числится рыбачка тётя Шура, она работает по совместительству. Через небольшую песчаную гряду от нашей поляны в палатке разместился рыбак Василий Тимофеевич Шишкин. У него-то и была помощницей тётя Шура по фамилии Кугеля, они оба летом по договору с местными властями занимаются промыслом рыбы. Дружба и сотрудничество наше с ними возникло хотя и стихийно, но закономерно, так как стоянки наши оказались рядом.

Теперь они питаются вместе с нами, хотя трудно определить, кто у кого на довольствии. Ведь мы с удовольствием едим рыбу, которую они нам выделяют. Тётя Шура оформлена у нас официально и даже живёт в отдельной палатке. А Василий Тимофеевич Шишкин каждый раз перед нашим отъездом в Алма-Ату с гордым достоинством вознаграждает нас маринкой, судаком и лещом. «А это тебе, начальник, – говорит он, протягивая самую крупную рыбину нашему баскарме. И добовляет: – Остальное распределяйте сами». А мы за это завозим часть улова к нему домой в Уштобе. В общем, отношения наши взаимовыгодны и доброжелательны.

Сейчас я полулежу на раскладушке с книгой в руках, тётя Шура суетится возле походной печки, а Шишкин отдыхает у себя в палатке – в жаркий полдень рыбалка бесполезна.

Где-то в кустах поют соловьи и покрикивают фазаны. То и дело залетают в дупло красавцы удоды, а когда я однажды прикрыл дупло, чтобы взять в руки пленника, то почувствовал такой запах, что внешняя привлекательность этой хохлатой птицы тотчас утратила заманчивую прелесть…

К вечеру, когда дело пошло к закату Светила, тётя Шура незаметненько прошмыгнула в лагерь Василия Тимофеевича, которого поутру, когда он появлялся из-за бархана на завтрак, неловко волоча нездоровую ногу, называла не иначе, как «Шишечкин».

После обеда следующего дня приехали наши из Алма-Аты, и не одни, а с друзьями – тоже гидрогеологами с Алма-атинской экспедиции. Дорога была длинной, и все, кроме водителя Ивана Филипповича, были навеселе. Уазик наш прекрасно оборудован. В кузове можно стоять, сидеть или просто лежать на кошме, безмятежно отдыхая. Долгое время мы мотались по полям в открытой машине, жарясь на солнце, обдуваемые встречным ветром и орошаемые дождевой непогодой, пока не появился в нашей партии старший геолог Николай Георгиевич Болгов. Он-то и соорудил великолепную будку с задвижной задней дверью и окном спереди. Когда дверь закрывалась, то встречного ветра не чувствовалось – зато воздушная подушка сохраняла свежий воздух, и в кузове было комфортно.

Приезд гостей был связан с успешной защитой отчёта по поискам минеральных вод в пределах северных склонов Заилийского Алатау. Автором отчёта был Вячеслав Пемуров, а одним из главных рецензентов – наш баскарма Виктор Дурнев.

Странным было то, что виновник торжества почти вывалился из кузова, цепко держа огромную охапку книг, это были учебники, которые на следующий день обнаруживались по всей территории лагеря. Дело в том, что Слава Пемуров всё ещё был студентом пятого курса института, хотя после окончания Новочеркасского геологоразведочного техникума давно уже был классным специалистом, числился начальником отряда, но когда-то допустил оплошность и поступил в ВЗПИ, который находился в Москве. А туда из-за постоянной занятости на работе было не просто вырваться. Если бы он сразу поступил или перевёлся в Казахский горно-металлургический институт, то давно завершилось бы его образование, а так, всё затянулось, и он оставался вечным студентом. Очевидно, в этот раз он рассчитывал серьёзно заняться освоением учебников, но, как оказалось, не совсем кстати.

Веселье началось на берегу реки у костра перед началом вечерней зари.

На отдых приехали друзья-коллеги в основном бывшие однокурсники. Анатолий Зубашев и Эдуард Ким учились в одной группе, Василий Малахов окончил институт годом раньше. А хозяин положения Виктор Дурнев успел поучиться и с Малаховым, и с ними, так как был отчислен на год за недостойное поведение – влепил пощечину старосте, который был намного старше его и не согласился на мировую. Игорь Кочергин хотя и учился в Харьковском университете, но производственная деятельность его начиналась здесь в Казахстане. В конце пятидесятых годов со всего Союза были направлены в республику специалисты-геологи. Вся территория была охвачена геологическими работами. И занимались этим молодые романтики, увлечённые любимым делом.

Теперь это были уже опытные специалисты-гидрогеологи, за плечами у которых более десяти лет работы. Сейчас они сидели у костра на берегу реки Каратал на 73-ем километре за походным столом и ели уху, приготовленную рыбачкой тётей Шурой, фамилия которой была Кугеля, а сама она каким-то чудом попала сюда из Прибалтики.

Друзья с удовольствием ели уху и щедро разбавляли её в своих желудках алкоголем.

Потом решили окунуться в Каратале. После купания стали разбредаться по поляне. Задержался на реке только Зубашев. Он пытался в воде встать на ноги, но тут же падал и начинал барахтаться. Хорошо, что это происходило недалеко от берега, и Игорь Кочергин оказался рядом. Недолго думая, он взвалил Толяна на плечо и вынес на сушу. Зубашев посинел и заметно трясся. У костра его привели в чувство глотком водки и горячим чаем. Трапеза продолжилась.

…С рассветом я умылся у реки, оделся, нырнул под марлевый полог с блокнотом, чтобы до завтрака записать вчерашние впечатления.

Все, кроме поварихи, ещё спали. Так думалось мне. Но в стороне замаячила фигура Толяна Зубашева. Он брёл от дерева к дереву с палкой в руке и разгребал траву. Завидев меня приблизился.

– Тут я вчера кое-что припрятал, вот ищу, – промолвил он, – но кроме Славкиных учебников, а они под каждым кустом, как грибы у лесной поляны, ничего не нахожу.

– Знаю я, что ты ищешь, – ответил я. – Пить надо меньше

– Пить можно, конечно, и меньше, но и больше тоже. Для того мы и прибыли сюда. Удивляюсь я тебе, Юра, как ты можешь так скучно жить. Ведь ты филолог, и должен знать пословицу «in vino veritas» – истина в вине. Древние лучше тебя знали, что делать и что говорить.

– Древние, конечно, знали, что говорить, а я знаю, где лежит то, что ты ищешь.

– Не может быть? – изумился Толян. – Юра, ты что, следил за мной? Я ведь сюрприз хотел сделать мужикам. Но если ты нашёл, то это будет лучшим сюрпризом уже и для меня!

– Как же я мог не найти, если бутылки оказались в моей палатке под днищем, да ещё у самого входа.

– Ну, Юрась, впервые не сожалею, что ты трезвенник.

И обрадованный Анатолий Иванович пошёл по палаткам сообщать благую весть. А я погрузился в воспоминания о недобром событии, которое случилось с ним когда-то.

…После окончания института Анатолий Зубашев и Эдуард Ким вначале карьеры оба попали на гидрогеологическую съёмку в Джунгарию, где в горах проводились работы верхом на лошадях. Однажды, поднимаясь по склону, случилось так, что лошадь, пытаясь удержаться на крутом косогоре, случайно ударила подкованным копытом Анатолия в лицо. Хорошо, что маршрут Эдуарда Кима проходил параллельно, и тот стал свидетелем ужасного происшествия. С невероятным трудом он со слезами на глазах, спасая товарища, препроводил его до лагеря. Там в срочном порядке пришлось вызвать вертолёт и отправить друга в военный госпиталь, а затем и в специальную клинику для лечения костно-лицевой травмы. В конце концов, на его лице была вставлена у левой глазницы пластинка, заменившая верхнюю часть левой скулы. Операция прошла успешно, к тому же была сделана изящно, без заметных следов, и к счастью, зрение не пострадало. Только зимой, когда погода морозная, верхняя часть левой скулы Зубашева резко бледнеет, выделяясь на лице. Так произошло крещение на производственном поприще двух товарищей, один из которых пострадал физически, а другой подвергся испытанию дружбой.

Вскоре их дороги на время разошлись. Анатолий Иванович продолжал работы по съёмке более крупного масштаба на юге Казахстана, а Эдуард Капитонович был направлен на полуостров Мангышлак, изучать и разведывать подземные воды песчаных массивов. После возвращения оттуда, шесть лет руководил нашей Геохимической партией. А сейчас они снова работают в одной экспедиции и даже порой на одном объекте, проводя исследования и подсчёт запасов подземных вод на разных месторождениях в предгорьях Заилийского Алатау.

Эдуард Капитонович не думал заниматься гидрогеохимией. Работая на полуострове, он с головой ушёл в проблему поисков подземных вод, необходимых для развития перспективного Мангышлак-Устюртского нефтегазоносного района. Здесь-то и проявил он себя в полной мере, углублённо вникая в процесс изучения условий формирования и распространения пресных подземных вод песчаных массивов в засушливых пустынных условиях. Особенно поразительным оказалось то, что внутри песков образовывались линзы пресной влаги, залегающей непосредственно на солёных подземных водах. Да ещё в таких количествах, что можно было поднимать на поверхность и использовать в хозяйственно-питьевых нуждах. Исследованием и подсчётом запасов пресных вод песчаных массивов Баскудук, Саускан, Тюесу, Сам и Мыс Песчаный и занимался Эдуард Капитонович в течение пяти лет, а вернувшись в столицу, намеревался продолжить работу по поискам месторождений подземных вод уже в иных условиях, параллельно трудясь над диссертацией по наработанным на Мангышлаке материалам. Но его определили в Геохимическую партию, где в тот момент произошло нашумевшее ЧП.

Самым профессионально толковым работником в партии тогда был, безусловно, Виктор Васильевич Дурнев, но он сам был косвенно замешан в инциденте, поэтому о его назначении на должность начальника тогда и думать было нельзя.

…А сейчас Виктор Васильевич Дурнев хлебосольно угощал коллег-товарищей за походным столом, сидя в трусах на пеньке во главе стола, обутый в кирзовые сапоги и в накинутой на голый торс энцефалитке, он уже произнёс тост в честь Вячеслава Владимировича Пемурова. До этого Игорь Кочергин и шофёр Иван Филиппович, по прозвищу «Никрол», «сгоняли» в Тюгульбай за «керосином», и в результате на двух сдвинутых раскладных столах выстроились в ряд бутылки – «огнетушители» портвейна «три семёрки», так как водки в магазине не оказалось, ещё не подвезли.

Шофёр Иван Филиппович вместо звука «Г» говорил «К», и когда произнёс фразу: «для смазки трансмиссии нужен ниКрол» вместо ниГрол, это было замечено, и с тех пор его стали звать «НИКРОЛОМ» (разумеется, только между собой, сам он об этом не знал).

Дурнев, держа в руке алюминиевую кружку, наполненную портвейном, очень хорошо отозвался об отчёте Пемурова. Он даже оценку по своей части в рецензии поставил «отлично», к тому же в отчёт входили минеральные источники, изучением которых до образования Геохимической партии он занимался сам, и даже задавал скважины при разведке подземных минеральных вод. Об этом он говорил сейчас за столом своим редким внушительным басом. Похвала растрогала Пемурова, но он, как всегда, был серьёзен. В этом плане, Вячеслав меня поражал: трудно было представить, чтобы он когда-либо залихватски вдруг засмеялся. А уж если разговор заходил на моральные темы, то он возбуждался и становился ещё серьёзней.

Однажды я наблюдал его беседу с поварихой Аней, которая попала к нам в отряд после того, как сбежала от мужа. Это было в Тургеньском ущелье, тогда мы устроили пикник в честь окончания полевого сезона, и друзья из Алма-Атинской экспедиции приехали к нам в лагерь. В большой палатке у поварихи горел яркий свет. Они сидели друг от друга на расстоянии, и Слава громко изливал свою душу, резко жестикулируя руками. Особенно выделялся звук эР, который был пронзителен, как звук пилы «Дружба» в безлюдном лесу. У Ани тоже горели возбуждённо глаза. Пемуров в чём-то обвинял свою домашнюю половинку, а Аня своего «сайгака», от которого с дочкой сбежала из соседнего города. Наверно, логично было бы в тот вечер им пожалеть друг друга и оказаться во взаимных объятьях. Но этого не произошло. Всё было предельно серьёзно.

…Вокруг трапезного стола собрались все, кто был в лагере. Тётя Шура Кугеля выставила на покрытый клеёнкой стол в большой сковороде жареную рыбу: маринку, судака и сазана. Маринка жарилась по-особому, чтобы не чувствовалось костей, бока её были мелко прошинкованы, но не достаточно глубоко, чтобы сохранилась целостность. Сазан и сам по себе был менее костист, а судак тем более. Шишкин преподнёс и вяленую рыбу. Вход пошла и брага – на любителя. Она созрела во фляге за время, пока начальство находилось в Алма-Ате.

Рыбак Василий Тимофеевич Шишкин не был горьким пьяницей, выпивал не часто и понемногу. Сейчас он раскраснелся и явно не собирался заплывать на рыбалку.

Эдуард Капитонович, воспользовашись случаем, испросил разрешения на то, чтобы Шишкин позволил нам сделать один заплыв. Тот не возражал. И пока все «отдыхали» за столом, мы с ним поплыли. Эдик грёб вёслами, а я закидывал сеть. И надо было так случиться, что то, о чём мы всё лето мечтали – произошло. Когда я тянул сеть, вытаскивая её с попавшими в плен маринкой и сазаном, вдруг почувствовал тяжесть и даже привстал, думая, что сеть зацепилась. Тут Эдуард Капитонович, неожиданно оставив вёсла, пришёл мне на помощь. В этот момент показалась большая рыбья голова, мы хорошо напряглись и вытащили каратальское чудо – большого осетра. А когда мы затащили рыбину в лодку, и я всем телом навалился на неё, Капитоныч от радости стал колотить меня по спине.

Надо же, мы поймали осетра, о чём мечтали. В нашем ассортименте теперь был весь комплекс рыб, обитающих в Каратале: маринка, судак, сазан, лещ, озёрный карась и осётр.Ура! Мы ликовали. А когда вышли на берег и он предстал пред взором гостей, радости не было конца. Снова поехали в Тюгульбай и на этот раз привезли напитка покрепче, чем портвейн.

Осетра замерили – 1 метр и 20 сантиметров. Тотчас сфотографировались с ним. Баскарма держал рыбу за жабры, приподняв над землёй, а мы с довольными улыбками располагались по бокам.

Теперь было чем серьёзно заняться. Голову и хвост пустили на уху. А фелейную часть порубили большими кусками и засолили крупной солью в целофановом мешке. Пир продолжался. Правда, Шишкина рядом не было – он отдыхал, «спя» у себя в палатке за барханом. И нашего ликования не видел.

…Виктор Васильевич Дурнев – безусловно яркая личность. Он был бы таковым даже и по тому, что обладал редким басом, на который не обратить внимание невозможно, не говоря уже о том, что был большим выдумщиком и наделён незаурядным умом. К тому же умел заразить своими причудами окружающих. С ним было интересно. Особенно нравился он студентам практикантам. Разве могли, например, они допустить, что с этим крупным, солидным, в представительных очках специалистом, можно запросто подъехать к бахчам и «натырить» арбузов? Или проделать ещё какую-нибудь озорную штуку. А когда он был сам студентом, то подбил однажды пирующих с ним сокурсников ночью катать по территории общежития огромный валун. «А почему бы нам сейчас не покатать этот гранитный исполин? – предложил он. – А зачем? – спросил кто-то. – А просто так», – ответил он. И все, смеясь, вышли катать огромную булыгу, возлежавшую здесь ещё со времени землетрясения начала века.

Когда я после армии определился на работу в Геохимическую партию, то тоже попал под обаяние этого человека. Случилось это осенью, когда в городе свирепствовал грипп. Мы получили набор стеклянных симпатичных пробирок, упакованных в красивой коробочке. У нас тогда в партии работала химичка, и, наверное, эти пробирки где-нибудь могли быть нужными. Они хорошо смотрелись и постоянно привлекали наше внимание. У каждой пробирки была изящная пробочка. Так и хотелось эти сосудики чем-то наполнить. И тут Виктора озарила идея, которой он поделился со мной. Мы заполнили пробирки водой из батареи и в каждую капнули йода, отчего вода порозовела. Так появилось «новое болгарское средство от гриппа». Вошёл Евгений Сергеевич Егоренков – наш старший геолог, мы ознакомили его с забавой. Он взял одну пробирку с жидкостью, вставил в нагрудный карман пиджака и зашёл в партию №1, где были сплошь женщины. Здесь он демонстративно вытащил из кармана пробирку, открыл пробочку и трижды понюхал содержимое.

– Что это Вы так усердно нюхаете? – спросила Мария Евлампиевна, которая тайно боготворила Евгения Сергеевича.

– Это новое болгарское средство от гриппа, – заявил он и, аккуратно возвращая пробирку в карман, добавил: – Нам рекомендовал его знакомый фармацевт из Центральной аптеки.

Затем мы принесли и показали заранее составленный мнимый список тех, кто внёс деньги по 32 копейки за пробирку. Список возглавляла начальник геологического отдела Анна Игнатьевна Шандыба, и дальше следовали фамилии других работников этого отдела.

После этого все, кто находился в комнате партии №1, стали вносить деньги, а мы им выдавать «антигриппин».

– А как же его принимать, нюхать что ли? – спросил кто-то.

– Да, – ответил Егоренков, – нюхать через каждые полчаса.

Мгновенно были расхвачены пробирки. Некоторые брали по нескольку штук.

В тот момент заскочил к нам Анатолий Зубашев, у которого недавно родился сын. И ничего не выясняя, схватил пробирку и умчался к сыну предостерегать его от гриппа.

Но этим дело не закончилось, хотя у нас уже набралось немало денег, собранных за лекарство. Дурнев тотчас предложил их обменять в ларьке на алкоголь, но я был категорически против, так как серьёзно думал, что мы только подшутили над соседями.

И хорошо, что не поддались на соблазн.

На следующий день Евлампиевна с утра ворвалась в нашу комнату и с возмущением сообщила, что обратилась в Центральную аптеку, чтобы уточнить, как быть ночью – ведь надо было через каждые полчаса нюхать «средство». И ей ответили, что никакого болгарского средства к ним не поступало. Тогда у неё зародилось сомнение, к тому же она знала, кто такие «геохимики».

Тут уж я, как человек для них новый, и пока ещё вне подозрений, признался, что это была шутка, говоря: «Да Вы не беспокойтесь, Ваши денежки вот они, и Вы можете получить их сейчас же». Однако слух уже пошёл по коридорам, как «геохимики разыграли геофизиков партии №1». Зубашев же, не ведая об этом, целую неделю проводил профилактику против гриппа новорожденному сыну, позволяя нюхать ему пробирку в дневное время.

И только Дурнев сожалел, что дело не довели до конца – не пропили «сделку».

…Виктор Васильевич Дурнев сразу же с момента образования Геохимической партии стал её ведущим специалистом. Потому что никто лучше него тогда из окружающих гидрогеологов не понимал, какой всеобъемлющий горизонт открылся для деятельности этого подразделения. До этого Дурнев занимался изучением минеральных вод, хорошо был осведомлён об особенностях их образования и возможного распространения. Знал, что именно химический состав, включая наличие микрокомпонентов в воде, определяет их использование в бальнеологических целях, не говоря о том, что они могут быть и термальными. Теперь же появилась возможность еще более широкого изучения подземных вод, выявление в них аномальных содержаний элементов для поисков самых разных месторождений, включая твердые полезные ископаемые.

О том, что он до этого увлекался минеральными водами, я понял, когда он показал мне всесоюзный журнал «Природа», где была опубликована его маленькая заметка о травертинах, которые он обнаружил на водоразделе правого склона реки Казачка в Большом Алма-атинском ущелье. Никто об этих травертинах до него не упоминал. А ведь это были явные признаки тектонических разломов. Пористые натёчные скопления углекислого кальция, называемого травертином, указывали на наличие минеральных подземных вод. Скважина, пробуренная на террасе реки Казачка, вскрыла самоизлив углекислых вод. А о травертинах, как о ценном декоративном материале, в настоящий момент сообщается в рекламном щите, установленном в ущелье.

Чтобы постичь закономерности поисков месторождений гидрогеохимическим методом, работники геохимической партии прежде всего занялись изучением литературных источников. После этого в голове Дурнева наметился план дальнейшей конкретной деятельности. Из просматриваемых отчётов по полевым работам, поступавшим в объединение, все аномалии микрокомпонентов, обнаруженные в пробах воды и грунтов, записывались в специально заведённый «Каталог». Затем наиболее перспективные из них уточнялись с выездом на места и отбором повторных проб. После этого намечались конкретные участки, где проводились поисковые работы в полевых условиях уже составом партии. Если аномалии подтверждались, то материалы передавались в специальные геологические организации. Таким образом, цикл замыкался. При этом совершался широкий охват геологических поисков. Работа стала цельной, предельно понятной и очень интересной. Курировал процесс и руководил работами, конечно же, Виктор Дурнев.

Когда произошло ЧП – утонул Попазов и был снят с должности Николай Николаевич Маньков, начальником партии мог стать Дурнев. Но он сам оказался косвенно причастен к происшествию, и даже был наказан – возможность его служебного повышения зависла. Как раз в то время завершил поиски подземных вод в песчаных массивах Мангышлака Эдуард Капитонович Ким. Его и назначили начальником Геохимической партии.

Прекрасный специалист с авантюрным уклоном Виктор Дурнев великолепно проявил себя именно под началом своего сокурсника Эдуарда Кима. Новый начальник был хотя и мягок по характеру, но очень ответствен в работе. Это редкое сочетание таких черт делали его идеальным начальником. Лично я не знал более гуманного и в тоже время более требовательного руководителя. Особенно это выразилось позднее, когда он возглавил очень сложный коллектив тематиков, где было много женщин, бывших полевичек, теперь уже озабоченных семейными проблемами.

С удивлением я узнал, что Ким на свой страх и риск выбрасывал в урну неоплачиваемые справки от врачей, выдаваемые женщинам по уходу за детьми, и ставил в табеле «восьмёрки». Это меня и поразило, и восхитило одновременно. Мне бы и в голову не пришло такое, ведь я считал, что начальник должен быть предельно честным, не задумываясь над тем, что надо порой и жалеть человека. Но Ким знал, что эти женщины всё равно выполнят работу в срок, что ответственность с них не снимается, и по-человечески помогал им.

Именно тогда я вспомнил момент, когда Ким и моего армейского друга, которого я вызвал из Ярославля, не оставил в беде, и даже помог ему перевестись в наше художественное училище, которое он благополучно и окончил. Я же тогда обиделся на друга за то, что он начал увлекаться алкоголем, и отвернулся от него. За что не могу себя простить теперь. Тогда я, чрезмерно занятый собой, не думал о том, что надо быть терпеливым и жалостливым, а не уподобляться роботу.

И Дурневу многое сходило с рук благодаря доброте Кима, который по-настоящему ценил незаурядный ум своего сокурсника.

Бывали такие моменты, когда Капитоныч усаживал Виктора в машину и отправлял на участок работы, зная, что сегодня с того не будет толку после «излишнего возлияния», зато он придёт в себя в дали от похмельного соблазна, и тогда уже по-настоящему подключится к работе

Уход в Алма-Атинскую экспедицию Эдуарда Капитоновича совпал с его защитой диссертации, которая бала подготовлена на материалах, полученных во время работы на Мангышлаке. После его ухода, именно по рекомендации Кима, начальником был назначен Виктор Дурнев.

У Дурнева, к сожалению, отсутствовало чувство коллективизма, и особой жалостью к ближним, в отличие от предшественника, он не обладал, зато было у него «шестое» чувство, которое нередко в сомнительных ситуациях помогало ему выходить сухим из воды.

У нас работал поваром Александр Фёдорович Ледак – «красный командир гражданской и Отечественной войн», который каждое лето приезжал к нам из «далёкой холодной Сибири», так как был заядлым рыбаком и любителем путешествий. Он так полюбил Каратал и нас, что ежегодно задолго до летнего сезона, уже готовился к встрече с нами. В тот год он всю зиму у себя на заводе в Киселёвске мастерил лодку для рыбалки, а ранней весной отправил её в Уштобе, где мы по договорённости встретили его с лодкой, названной «Геология», на которой тотчас же решили добраться по реке до лагеря. Радостно-возбуждённые, мы втроём: Дурнев, Ледак и я – взгромоздились в неё и поплыли. Виктор, который заранее запасся вином, с удовольствием пил его, и все втроём мы любовались надвигающимся вечерним закатом. Прошло часа полтора-два, но расстояние до лагеря, как нам казалось, почти не сокращалось. Река меандрировала с запада на восток, а север, к которому мы стремились, почти не приближался. Начало темнеть. Погода портилась, стал накрапывать дождь. Холодало. Одеты мы были почти по-зимнему, на нас были свитера, брезентовые спецовочные плащи, а на ногах кирзовые сапоги. Края бортов лодки то и дело прикасались поверхности воды, которая беспокойно колыхалась, того и гляди – опрокинемся. Стало темно. Виктор был уже изрядно пьян. И тут пробудилось в нём «шестое» чувство: «Причаливай к берегу!» – резко скомандовал он Александру Фёдоровичу, и как только мы приблизились к суше, тотчас вышел на берег, прихватив с собой бутылки с вином, и пошёл сквозь заросли в сторону дороги. Мы с дедом опешили, но потом решили плыть дальше. Однако через полчаса, когда дождь усилился, мы вынуждено пристали к берегу. Закрепили лодку и стали пробираться к дороге. Звёзд не было видно, воздух был насыщен моросящим туманом. Мы прилегли на склоне бархана, но условились не засыпать и не лежать на земле больше двух-трёх минут, чтобы не простыть. Поднимались и шли, не задумываясь, в какую сторону. Поэтому на миг перепутали юг и север. А в голове моей уже зарождались строки «Баллады» геологов, которые где-то, почти как мы – только по серьёзному – пробивались к цели.

Ты помнишь,

Как на ощупь шли:

Впотьмах без звёзд

Десятки вёрст

Сквозь дождь и снег

Руду несли?

Припав

К застуженной земле,

Борясь со сном,

Ты о былом

С тоской в глазах

Поведал мне.

А помнишь,

Как однажды вдруг

Я занемог в пути

И слёг,

Не ты ль тогда

Помог мне, друг?

Нам трудный путь

Пришлось пройти,

Но дым костров

И взлёт орлов

Всегда с геологом

В пути.

Когда с тобой

Мы заодно,

Пусть наш маршрут

Не лёгок – крут,

Его пройдём мы

Всё равно.

Но если стать спиной к прибрежным зарослям, то есть к реке, то север будет по левую сторону. Так и порешили, выйдя на дорогу. И уже ложились головой только в одну сторону, то есть к северу. Хотя река меандрировала, и если быть ближе к руслу без дороги, то можно всё перепутать. А здесь спасало то, что барханы находились с востока, если ты на открытой местности. Так мы шли, и ложились отдыхать только на две-три минуты. Хорошо, что мы были в полевых плащах с капюшонами, хотя они, постепенно намокая, тяжелели. Да, было бы ужасно, если бы лодка опрокинулась, не выбрались бы мы в такой одежде из воды, тем более, что течение в Каратале быстрое.

У Дурнева действительно было «шестое» чувство, только он с нами об этом даре не обмолвился и не потребовал выйти вместе с ним из лодки на берег, ведь он был на положении старшего по должности, а значит, ответственным и за нас. Теперь я вспомнил, что он и тогда бросил, покинул Володю Попазова, оставив на берегу, хотя тот был еще без опыта выживания в полевых условиях, где люди не должны разлучаться…

Наконец, восток посветлел – началось утро, погода угомонилась и выглянуло солнце. Показалась из-за бархана какая-то палка, напоминавшая весло, а за ней появился и Дурнев. Поравнявшись с нами, он сообщил, что заночевал в кошаре с чабанами. И теперь мы уже втроём пошли по дороге в лагерь, до которого оставалось ещё не менее семи-восьми километров.

После обеда машина съездила за лодкой, которая была пришвартована к берегу и укреплена верёвкой к дереву.

…На третий день в воскресенье намечался после обеда отъезд гостей в Алма-Ату.

Шофёр Иван Филиппович с утра занялся профилактикой машины: проверял состояние «никрола» в трансмиссии и вообще двигающихся частей автомобиля. Анатолий Зубашев напоследок заходил в воду и окунался, наслаждаясь тёплыми волнами Каратала. Игорь Кочергин совершал прогулку по берегу, следя за тем, как удод порхает по веткам у знакомого дупла, а дикие фазаны перекликаются в гуще прибрежных зарослей. Вячеслав Пемуров с удручённым видом собирал по территории свои злополучные учебники, которые не удалось даже полистать. После купания Зубашев пошёл через бархан к палатке Шишкина, тот обещал достать для гостей из ямы засолённых лещей.

Дурнев с Кимом вечером попытались, было, закоптить несколько маринок и судаков в специально приспособленной бочке, снизу которой было проделано поддувало для соломы, а сверху на поперечных колосьях висела рыба, которая коптилась всю ночь. Теперь они выясняли, что из этого вышло.

Наконец тётя Шура позвала всех к достархану. Водку не пили, надо было возвращаться домой к жёнам трезвыми, к тому же в понедельник идти в контору на работу.

Посреди стола на длинной скамье сидел Василий Дмитриевич Малахов – главный гидрогеолог Алма-Атинской экспедиции, где теперь работал Ким. Среди приехавших друзей Василий Дмитриевич был центральной фигурой, не потому что он чем-то внешне выделялся. Нет. Просто потому, что его уважали. Рядом с ним и напротив расположились остальные гости: Анатолий Зубашев, Игорь Кочергин, Вячеслав Пемуров, а также шофёр Иван Филиппович, рыбак Василий Тимофеевич Шишкин, повариха тётя Шура Кугеля и я.

С одного торца стола разместился Эдуард Капитонович, а с другого – Виктор Дурнев, который сейчас громогласно напутствовал шофёра, как проехать в Уштобе к священнику Ивану Яковлевичу, чтобы передать пару кусков осетрины, а затем заехать домой к Шишкину и доставить хозяйке посылку от рыбака. На «жол аяк», то есть на добрую дорожку, пищу запивали брагой, от которой у геологов только щёки краснели, а градусы не брали. Малахов, как всегда, был молчалив и, как показалось мне, грустно-задумчив. Почему-то захотелось «всколыхнуть» его.

– Василий Дмитриевич, – обратился я к нему, – говорят, что ты разыграл Сливку Андрееву насчёт вторжения китайцев на ледник Хантэнгри, это правда?

– Ну, было такое, только не на Хантэнгри, а на наши ледники под Алма-Атой, – и лицо его озарилось лукавой улыбкой.

– И она поверила?

– Сначала нет, она спросила, а почему они с керосинками зашли на ледники.

– А ты что?

– А я ответил, что они взяли с собой керосинки, чтобы растопить ледники, и затопить Алма-Ату. – Разве можно растопить ледники керосинками? – усомнилась она.

– Можно, – ответил я, – ведь китайцев очень много.– На том разговор и закончился, видимо, поверила.

Тут уж Зубашев не выдержал: – Если бы только поверила, а то прибежала домой и рассказала всё своему отчиму, который заведует кафедрой у горняков. А тот спрашивает: – Кто это тебе, Тамарочка (на самом деле её имя было Тамара, а студенты за соблазнительный вид звали Сливкой), такое наговорил? – Кто-кто, наш главный гидрогеолог экспедиции Василий Дмитриевич Малахов, – ответила Сливка.

– И что? – не удержался и полюбопытствовал я.

– Отчим покатился со смеху, чуть не упал со стула, – констатировал Зубашев.

Беседа оживилась…

Василий Дмитриевич Малахов

В нём с детских лет ума палата –

Он завсегда смышлёным слыл,

А в школе Васенька Малахов

Почти что вундеркиндомбыл.

Они жили в предгорьях Алма-Аты, в колхозе Горный Гигант, но учился он в городской школе. Учился очень хорошо, а в старших классах на занятия ходил с одной тетрадкой, прихватывая с собой лишь книжку для чтения, испытывая неподдельный интерес к художественной литературе. Память у него была уникальная. Он претендовал на медаль, и никто из школьников не сомневался, что он её получит, так как нередко обращались к нему за помощью. Однако на выпускном экзамене именно по литературе его «срезали», поставив «четвёрку». Кое для кого было крайне не допустимо, чтобы сын «власовца» получил эту медаль, хотя бы и за отличную учёбу.

А «власовцем» отец стал, когда попал в окружение и был захвачен в плен с группировкой, которой командовал предатель генерал Власов. Сообразив, в какой ситуации оказался, боец Дмитрий Малахов со своим земляком-казахом при транспортировке по железной дороге проломили пол в вагоне, сбежали и партизанили в Белоруссии. Затем пробрались в свою воинскую часть, где их тотчас же препроводили в спецподразделение для выяснения обстоятельств. Выяснение длилось три года, их выпустили на свободу только в1947 году.

Но неудачником Вася Малахов себя не считал, потому что с 15-ти лет занялся спортом. Начитавшись Дюма и насмотревшись фильмов о мушкетёрах, а так же о подвигах Жерара Филиппа в фильме «Фанфан Тюльпан», будучи романтической натурой, он, не задумываясь, записался в секцию фехтования. И уже через год выступал в юношеских, а затем и во взрослых соревнованиях, занимая призовые места. Причём не ограничился поединками на штыках, куда поначалу был определён, а стал всесторонне овладевать приёмами других видов фехтования.

Все студенческие годы и даже после окончания института, он занимался фехтованием. Трижды становился чемпионом Алма-Аты в соревнованиях по штыку и многократным призёром по рапире, штыку и эспадрону. Выезжали на соревнования даже в Крым и Прибалтику. Уже тогда у него появилось желание многостороннего проявления себя.

И всё-таки, после лишения его школьной медали, он заметно замкнулся и стал более молчаливым, заставил себя быть сдержанным и собранным, хотя это далось ему не просто. Его ожидала большая карьера, потому что, как говорили бывшие сокурсники, он был «самым умным». « Мы его самым первым заталкивали в аудиторию на экзамен, – рассказывал Владимир Колесников,– остальные боялись, знали, что Вася умный и всё знает, кому же идти первым, если не ему».

Смолоду его звали по имени-отчеству. Василием Дмитриевичем он стал почти сразу после окончания института. Ценили его, за скромность и ум, хотя и внешне он был привлекательным. Высокий, кареглазый с волнистыми тёмно-русыми волосами мужчина, он всегда был внутренне сдержан и не многословен.

Первое время работал рядовым гидрогеологом в Семипалатинской партии, занимался инженерно-геологическими изысканиями под строительство моста через Иртыш, но, видимо, нагрузка для него была недостаточной. Потому что сразу же поступил заочно в КазГу на филологический факультет и проучился два курса, а когда перевели в Талды-Курганскую партию на должность старшего гидрогеолога и сделали ответственным за серьёзный объект, то из-за производственной необходимости не отпустили на сессию. Тем не менее, любовь к литературе была у него хронической. С книгой он не расставался никогда. Любил не только русскую и зарубежную классику, но увлекался и фантастикой.

Интересовало его и живое слово. Он даже собрал в алфавитном порядке все прибаутки своей матери Александры Ефимовны. «Она родилась, – как он писал в предисловии, – в одной из казачьих станиц Семиречья, отец её был родом с Украины, а мать – семиреченская казачка, была женой младшего командира Красной Армии. Всю жизнь прожила в предгорьях Заилийского Алатау. Была доброй, но могла быть и язвительно-ироничной по отношению к людям, О чём свидетельствуют изречения, которые я назвал «Прибаутками бабы Шуры».

В Талды-Курганской партии он занимался гидрогеологическими исследованиями и детальной разведкой подземных вод с целью водоснабжения областного центра. Работал увлечённо. Однажды к ним приехал на совещание по обмену опытом работы из Алма-Аты начальник гидрогеологической партии Владимир Ричардович Конопницкий и, обратив внимание на перспективного молодого специалиста, буквально переманил его в столицу, предложив должность главного инженера партии и квартиру в Алма-Ате. Он разглядел в этом парне незаурядную личность, и не ошибся. Главный инженер Малахов окунулся в работу с головой. Он занимался не только техническими работами, но и специальными. Это было как раз то, что захватило его полностью. Об этом свидетельствовали не только официальные показатели успешного выполнения поставленных задач перед организацией, но и статьи в прессе и научных журналах, автором которых был Василий Малахов. Его интересовало всё. Как главный инженер, он занимался, прежде всего, вопросами внедрения научной организации труда. Достаточно напомнить об успешном применении ударно-механического и вращательного бурения гидрогеологических скважин в валунно-галечниках предгорных районов, об опыте применения электроразведки и каротажа при поисках подземных вод, о вопросах использования промывочных жидкостей при бурении скважин, о специальных устройствах для замера расхода воды, извлекаемой из высокодебитных отложений. А когда партия переросла в экспедицию и Малахова назначили главным гидрогеологом, он вплотную приступил к составлению схемы районирования предгорной равнины Заилийского Алатау для оптимального выбора методов разведки подземных вод. Им были определены огромные ресурсы подземных вод в Илийской системе артезианских бассейнов и намечены перспективы их использования. Его, как и раньше, увлекали вопросы по разработке методики разведки подземных вод. По этой теме он подготовил и защитил диссертацию кандидата геолого-минералогических наук.

Пытливый ум и зов полей –

Труд и стремленье в сочетаньи…

Учёной степенью своей

Определил он фронт познаний.

И в результате – дивный плод

Его стараний неустанных:

Моря подземных ценных вод

Стали богатством Казахстана.

И всё-таки странным было то, что Малахова при образовании экспедиции, назначили не главным инженером, а главным гидрогеологом. Это невольно напомнило времена послереволюционные, когда «недобитые буржуи» при острой необходимости использовались, как «главспецы».

Такова была участь и у Василия Ивановича Дмитровского, который был главным гидрогеологом объединения. Впоследствии я узнал, что его отец был священником, а у Малахова отец был, хотя и мнимым, но «власовцем». А должности начальника и главного инженера экспедиции должны были занимать члены партии, куда путь был им заказан…

Ещё студентом, будучи в душе романтиком, Малахов обратил внимание на «красу Востока» ненаглядную Зауре, которая училась в параллельной группе. Девушка была внешне чрезвычайно эффектна, к тому же обладала незаурядным запалом юмора. Сразу после окончания института они поженились. С годами образовалась семья, появились дети: сын Игорёк и дочь Алла. Любовь его к Зоё, так по-русски он называл жену, была неподражаемо нежной. «Однажды, – рассказывала мне Зауре, – я захожу домой, это было ещё в Семипалатинске, и вижу Васю, ползающего по полу с линейкой в руке, перед ним толстая книга «Домоводство», из которой он делает выкройку. А ко дню рождения сам сшил мне платье: ты, говорит, любишь носить кофты да юбки, а я вот тебе сшил платье

«цельно кроенное с рельефами от проймы» – носи, а то всё по-походному: кофты с юбками, да брюками».

Постскриптум

Василий Дмитриевич Малахов ушёл из жизни в 80 лет. При жизни, когда его приглашали на телевидение, то объявляли: « Сейчас перед Вами выступит кандидат геолого-минералогических наук главный гидрогеолог города Алматы Василий Дмитриевич Малахов». Он действительно был главным специалистом по подземным водам. Участвовал в открытии и разведке крупнейших месторождений подземных вод в Казахстане: Алма-Атинского, Талды-Курганского, Талгарского, Иссык-Тургенского, Каскеленского, Узун-Агачского, Чиликского, Карадалинского, а также других крупных месторождений для водоснабжения городов и райцентров Алматинской области, орошения земель, обводнения пастбищ, месторождений лечебных минеральных вод – всего 45 месторождений, большинство из которых успешно используются сейчас.

Подготовил и опубликовал более ста печатных работ о подземных водах Казахстана.

Автор 15-ти изобретений по решению задач геологоразведочного производства и использования подземных вод. Является «Лучшим рационализатором» среди геологов страны. Был награждён Орденом Октябрьской Революции, Орденом Трудового Красного Знамени и медалью «За заслуги в разведке недр».

Он помнил месторасположения каждой скважины, которую задавал лично, и знал где и на какой глубине можно вскрыть подземную воду, а затем использовать её в самых разных целях.

До последнего времени с ним искали встречи люди, которым нужна была вода. Чаще всего они усаживали его в машину и везли на участок, где он лично задавал скважину, и где можно было извлечь воду с минимальными затратами средств. Помощь его была, как правило, бескорыстной, чаще всего за «спасибо».

В последние дни я гулял с ним по берегу реки Большая Алматинка, он уже плохо слышал, указывая на обмелевшее русло, пояснял мне, куда в данный момент, и по каким конкретно каналам отведена вода. Он улыбался, созерцая склоны берегов, покрытые благодатной зеленью трав и расцветшими деревьями. Потом я подводил его к дому, где он жил и где его поджидала Зоя. Дом этот я называл не иначе как «ковчегом» в стихотворении, посвящённом хозяйке.

«Ковчег» библейский – не простой, -

Тобою добытая хата.

Когда она была пустой? –

Страстей в ней и умов – палата.

В ковчеге муж и дочь, и сын,

Сноха, и внук, и внучка.

Собаки три, да кот один,

Да голубь есть Петюшка.

В душе у каждого из Вас –

Мир утончён и светел.

Хотя в загашниках подчас

Гуляет только ветер.

Увы, что делать? – такова

Судьба в разведке недр:

Потребность в умных головах

Ушла сегодня в небыль.

Но кто сказал, что жить нельзя,

Что клан малаховский не стоек? –

Не пропадёт сия семья,

Когда главенствует в ней Зоя.

Невероятный чудодей –

Растений друг неугомонный:

Её цветы растут везде –

В земле, в воде и… на балконе.

А потом вспомнились стихи и о самом Малахове:

Не помню,

Чтобы ныл Малахов,

Хоть жизнь порой и не проста.

Душою дружен он с Аллахом,

Не отвергает и Христа.

Живи, как жил, и впредь –

С распахом,

Пусть с глаз твоих сойдёт печаль.

Желаю я,

Чтобы Малахов

С восторгом каждый день встречал.

И сгинет пусть

Печать унынья

С души, познавшей

Свет и тень,

Хочу желать тебе отныне,

Чтоб всякий день

Был светлый день.

Пусть ложными все будут страхи,

А путь расчищен от преград.

С днём Ангела тебя, Малахов,

Виват! Виват! Виват!

Г. Алма-Ата

28.10.1972г

Я нахожусь в редакции газеты «Вечерняя Алма-Ата», сижу в кабинете заведующего отделом литературы и искусства В.А. Бернадского и в сигнальном номере за сегодняшнее число вычитываю свою статью «Пегас бывает строптивым». Сам Бернадский в типографии, которая находится в подвале высотного здания, что стоит напротив Зелёного базара по улице Горького. Сегодня он ответственный дежурный за выходящий номер.

Привожу основные моменты статьи. Начинается она так:

«Воскресенье. Вы сидите у окна. У вас немножко грустное, элегическое настроение. Ну, конечно же, оно навеяно осенью. Осень всегда склоняет нас к тихому, немного печальному, но всегда светлому раздумью. Невольно вы тянетесь к карандашу, и рождаются строки:

За окном деревья

Желтизной горят,

В синем небе горы -

Вдалеке видать…

«Однако, позвольте, – прерывает вас будущий читатель,– «вдалеке видать» – это же никуда не годится!». Вы и сами, конечно, чувствуете, что не совсем годится, но после некоторой заминки, вас неожиданно осеняет: «Редакция!.. Ведь на то она и редакция, чтобы редактировать, выправлять!».

Аргумент, может, не вполне убедительный, зато своевременный. А по сему вы продолжаете:

Синие вершины,

Горные хребты,

В небе тёмно-синем

Вольные орлы.

Не останавливает вас и то, что напев стиха и даже отдельные слова удивительно напоминают с детства знакомые лермонтовские строки «Горные вершины спят во тьме ночной…». Вы в поэтическом ударе, вы пишите…

…Разумеется, всю эту сценку, кроме стихов – они принадлежат В. Ильину – я домыслил. На самом же деле такого не бывает. Хотя как знать… Кажущаяся лёгкость творить стихи (если учесть, что карандаш и бумага всегда под рукой) и большое почитание поэтов у нас в народе нередко зачаровывают случайно взявшихся за поэтическое перо людей, которые затем предлагают широкому кругу читателей поток наспех сделанных поэтических опусов».

…Заходит Бернадский и прерывает моё чтение словами:– Я тебе не успел сказать, что твою статью вчера на планёрке похвалили. Сам Эдуард Зор, от которого не дождёшься

доброго слова, отозвался о ней лестно. Радуйся. Делаешь успехи.

– Очень рад, Василий Анисимович, спасибо,– отвечаю я.– Тем более, что это мой первый обзор поэтической почты. И с Вашего позволения, надеюсь, не последний.

– Теперь, конечно, да, Не последний,– сказал Бернадский. И снова удалился в подвал.

А я продолжаю теперь уже «смаковать» свою статью: «…Случилось так, что мне, геологу по профессии, постоянному читателю «Вечерней Алма-Аты», редакция доверила сделать обзор поэтической почты. Я тоже люблю стихи, пишу сам, читаю их друзьям и печатаю в стенной газете.

И вот передо мной ровно двадцать поэтических писем. Двадцать человек разных профессий и возрастов делятся с редакцией своим, может быть, самым сокровенным в надежде услышать хорошее слово и добрый совет. А правильно ли это?

Может быть, всё-таки лучше было бы сначала прочесть свои стихи друзьям, напечатать их в стенной газете, выступить на вечере художественной самодеятельности, организовать, наконец, кружок любителей поэзии?.. Ведь всё-равно, если стихи получились, они будут поняты, взяты на вооружение, будут любимы, а значит, будут жить и доставлять людям радость. А для автора это хорошая проверка своих поэтических сил и возможностей. Говорю это из чисто товарищеских побуждений, ссылаясь на собственный опыт. Читать свои стихи мне приходилось и в узком кругу товарищей по работе, и в театре перед большим количеством казахстанских геологов, и на телестудии. Но всё начиналось со стенных газет и поэтических вечеров…». Далее я делаю детальный анализ ряда стихотворений с весьма типичными, на мой взгляд, поэтическими промахами, привожу конкретные примеры и продолжаю: «Общеизвестно, что контекст становится стихотворным только при условии его ритмической организованности. Это, так сказать, первое требование, предъявляемое к стихам. Правда, чаще всего в стихах наших авторов наблюдаются слышимые уже ранее ритмические интонации, то есть чужие, не свои интонации… Но самый главный, на мой взгляд, недостаток в прочитанных стихотворениях – это отсутствие поэтических образов. Именно поэтический образ – продукт самобытного восприятия окружающего мира, восприятия «по-своему», через призму своих чувств – является основой поэзии. Без образного мышления поэзия не может быть полнокровной и выразительной.

Стихи В. Ильина (они приводились в самом начале статьи) побуждают меня напомнить всем, кто пытается работать в литературе, о необходимости знания родного языка, его словарного фонда и правил грамматики. Например, если слесарь-сборщик перепутал детали механизма, собрал их не так, как того требует чертёж,– механизм бездействует. А неправильно употреблённое слово, особенно в поэзии, режет слух, отвлекает внимание и даже раздражает. И только единственно верное, точно поставленное на отведённое ему место, оно может в полной мере раскрыть и заставить заиграть всеми красками поэзию вашего сердца.

Внутренний голос души, пытливый разум и упорный труд ведут человека к открытиям.

Если наука заглядывает вдаль, то поэзия расширяет границы познания. Вот почему ни один поэтический талант не имеет права на забвение. И задача наших редакций, по моему мнению, не «учить писать», как этого хотелось бы В.Игнатовичу, который заведомо знает, что его стихи «плохие», а своевременно выявлять поэтические дарования и направлять их творчество в широкое русло поэзии».

…Следует заметить, что и в дальнейшем мне доводилось делать обзоры поэтических писем, приходящих в редакцию «Вечерней Алма-Аты». Так, в разное время выходили мои статьи: «Чувства, взволнованные событиями», «Я, оказавшийся поэтом…», «Где искать мне лиры звуки?..», «…Та же добыча радия» и другие.

05.12.1972г

…В тот день мы с поэтом Бернадским сидели у Кудериных за столом – прошло десять лет со дня смерти Сарыма Кудерина – мастера спорта по альпинизму. Сидели среди семьи погибшего и его друзей – альпинистов. Естественно, мы с Вас. Анис. Восхищались мужеством этих спортсменов и старались, как могли, вникнуть в ту психологическую обстановку, или вернее понять, те взаимоотношения, которые существуют там – наверху. Вдруг один из парней с бородкой, только что спустившийся с гор, проговорил: – – Отношения, такие же, как везде. Конечно, он (товарищ по команде) тебя не бросит, но сильный всегда будет подчеркивать, что он сильный, а ты «слабак». Будет задирать, и даже унижать. – Ты злой человек! – выпалил Вас. Анис. И, обратившись к соседке, спросил: – Ведь, правда, он злой человек? – Та пожала плечами, как-то по-новому посмотрела на парня с бородкой, и ответила: – Витька-то (может, и не Витька) – какой же он злой? Нет, не злой. Витьку, однако, этот диалог нисколько не смутил. Он спокойно поведал нам, как на недавней олимпиаде, международной причем, у нас в горах они оставили наверху трупы двух погибших товарищей по команде. Какая-то горечь была в его спокойном повествовании. Мы вспыхнули:

– И никто из команды не предложил спустить их?

– Там слушаются «старшего»,– сказал он.

– А «старший» что же?

– Видите ли, тут свои тонкие нити: надо было выйти «победителем» и тренер счёл целесообразным до поры не раскрывать «ЧП».

…Мы были страшно разочарованы. Вообще же вечер прошёл интересно и содержательно.

* * *

…Отправил в «Юность» пять стихотворений, в надежде, что хоть одно («Язык камней») пройдёт. Хотя совсем не уверен. Но под лежачий камень водичка не течёт.

…Пора что-то писать своё, не статейки о чужих находках, а самому искать их, зёрна искусства.

* * *

…С похмелья чувства обострённей, ты становишься чувствительней, хотя и боязливей. С похмелья надо начинать, а потом уже доводить до конца творения. Главное схватить идею.

* * *

Замысел к киносценарию «Геологи»

1 действие:

Где-то на берегу реки – моря. Лагерь геологов. Пьяный Баскарма в одних трусах идёт к реке, на руках несёт собаку, которая пытается его лизнуть в лицо, иногда это ей удаётся. Идёт навстречу кто-то, может, повариха.

Повариха: – Баскарма, собака только что жрала тухлую рыбу, а вы её на руках носите… Тьфу, срамота какая – ещё лижется (выразительно плюёт и отворачивается).

.

Баскарма: – Да? тухлую рыбу? (глупо улыбается). Это же фосфор и к тому же белки, а белки (обращается к собаке), Рыжик, как известно, строители организма. (Заходит по колено в воду, бормоча: «Ну, ну, давай, Рыжик, искупаемся». Потом отпускает собаку, и сам бросается в воду)…

Контора.

Евгений – карьерист:

– Нет, брат, хватит романтики, мне уже, слава богу, сорок пять лет – пора, наконец, подумать и о будущем.

Раечка – машинистка (его любовница):

– Женечка, дорогой мой, золотой, хороший, когда же мы теперь встретимся?

Евгений:

– Приходи в среду… (размышляет) нет, пожалуй, в четверг. Можешь в четверг? (Раечка пожимает плечами). Ну, так в четверг, часам к трём на старое место. – Смачно целует Раечку в губы, и хочет быстро уйти, но, словно спохватывается: – Да, вот что, Рая, захвати, пожалуйста, готовый, отпечатанный материал диссертации, ну и (заговорщически подмигивает) винца хорошенького, не забудь. – Евгений, уходя, в знак прощания помахивает кистью руки. Раечка неотрывно и с любовью смотрит ему в след.

* * *

Сцена у колодца.

К колодцу подъезжает машина. У колодца знакомый чабан поит овец.

Из машины выходит Коля – геолог, он же народный умелец, рыбак:– Здравствуй, салам, аксакал. Так вот ты, оказывается, где стоишь?

Чабан: – О, Коля, салам, джигит. Черви барма?

Коля: – На днях привезли много червей. Приезжай, порыбачим. Что-то давно, тебя не видно в наших краях.

Шофёр, он же по совместительству рабочий, достает из машины пустые бутылки и соски, которыми закупоривают бутылки, и подносит всё это к колодцу.

Чабан: – Пока некогда. – У нас стрижка.

Коля: – Вчера поймал жереха килограмма на два.

Чабан: – Люблю рыбачить. Скоро приеду, Коля. А вы что пробы воды будете отбирать?

Коля: – Да, затем и приехали.

Чабан: – А здесь уже отбирали. Сказали чистая, можно пить.

Коля: – Нет, аксакал, мы для других целей. Мы по воде руду ищем.

* * *

Расщелина на берегу моря. Берега обрывистые. Обрывы до 15 метров. В логу временная стоянка геологов. Костёр. Силуэты людей, автомобиля. Волны большие. Место таинственное. Разговор у костра.

– Да, братцы, (с пафосом) исчезла свежесть ощущений. Сейчас бы какого-нибудь городского корреспондента или поэта сюда. Наслушались бы «ахов восхищения».

– Что поделаешь, если мы сами составная часть этой поэзии.

– Колоритные фигуры самой матери – природы. Особенно цыган. (Цыган – толстый шофёр. Спит при первой возможности. И сейчас он спал. При слове «цыган» просыпается):

– Что такое? Кому помешал цыган?

Все смеются:– Цыган и во сне спит. Не мешайте ему…

( Использовать стихи «Баллада геологов»).

* * *

Город. Встреча начальника партии Арсения Николаевича Иванова с доктором филологических наук Арсением Михайловичем – Х. Х Махмудовым.

Х. Х.: – Здравствуй, тёзка Сеня. Долгонько же мы, однако, не виделись. Что новенького на геологических ступеньках познания мира. А ты, брат, я вижу, ещё сильнее раздобрел. Бери пример с меня, старика. Каждое утро физзарядка, больше движений и никакого обжорства.

– Раздобреть-то, может, и раздобрел, да вот дела мои не совсем важные, Арсений Михайлович.

– Что такое, голубчик?

– Нашу геологическую партию опять хотят разогнать. Это просто ужас какой-то – каждый год одно и то же. Подходит новый год – кому в радость, а нам хоть в траур рядись – не дают денег… (Иванов продолжает беседу, потом отходит к своим коллегам).

… – Кто этот старичок?

– Профессор, доктор филологических наук. Забавный тип, нравится он мне – ругательский такой. Всё тоже воюет и не без серьёзных оснований. В больнице мы познакомились с ним. Знаешь, его инициалы в научных работах X. Х. Но все зовут его Арсением Михайловичем. Он татарин. Но мы с ним, как видишь, тёзки…

– Кстати, как то говорил мне Х. Х.: – Помните стихотворение «Как хороши, как свежи были розы»?

– Ещё бы,– отвечаю, – Тургенев, Иван Сергеевич.

– Вот то-то и оно, что не Тургенев, а Мятлев. Читайте, говорит, мою работу за 1955 год в Филологическом сборнике Университета. Тургенев просто использовал несколько строк из стихотворения Мятлева.

– В русском языке и литературе,– продолжал он, – много парадоксов, я, говорит, имею в виду учёный мир этой отрасли. Лет пять назад защищал в АН один соискатель докторскую диссертацию, так у него само название работы было возмутительно:– « А. С. Пушкин – основоположник русского языка». Это ж абсурд. Я прямо так и заявил:– Что же это, господа хорошие, до Пушкина не существовало русского языка?– И вы знаете, что там было? Чуть не освистали меня!

Опять у костра.

Продолжение разговора.

– «Открылась бездна звёзд полна – звездам числа нет, бездне дна!»,– когда-то восхитился Ломоносов.

Не знаю, кого как, а меня, как представлю эту бездну – в дрожь бросает. Подумать только, вечная ночь, без конца и начала – жуть. По-моему, претендентов в космонавты с богатым воображением нельзя набирать. С ума сойдут…

Сценка у пляжа в лагере.

Подходит девушка. Может быть, её где-то обидели, и она пришла в лагерь геологов. А вернее всего её привёл в лагерь Гена – ловелас (он с бородкой и очень обходителен). Усадил гостью на раскладной стульчик у походного стола, стоявшего у потухшего ночного костра, налил девушке чаю.

– Девушка,– вежливо заговорил Гендос.– Я вижу, Вас кто-то очень обидел. Можете не говорить кто и за что. Всё это было у Вас до встречи со мной. А я сейчас, конечно, если позволите, загляну в вагончик, возьму гитару и постараюсь поднять Вам настроение песней. Предупреждаю, песни мои для Вас будут только о любви (удаляется в сторону вагончика).

Девушка, обращаясь к Василию Ивановичу Сташкову: – Скажите, пожалуйста, а кто этот, симпатичный молодой человек, как хотя бы его зовут?

– Его зовут Гендос.

Девушка: – Странное имя. А фамилия?

– Парадонтос. Он у нас эллинских, греческих кровей и девушки его любят.

– Вы шутите, он совсем не похож на грека. – Шучу, шучу. Его зовут Гена.

Вернулся Гендос с гитарой и, придвинув поближе к девушке чурбак, устроился на нём:– Я, пожалуй, начну свой «концерт» вот с этого романса (настраивает гитару, затем поёт):

Я нежно держал твои руки -

Никто так теперь их не нежит.

Ласкал, целовал твои груди,

Вселяя любовь и надежду.

Такого ты прежде не знала -

Ты кроткой была, нелюдимой.

От неги моей задыхалась -

Впервые была ты любимой.

Любимой была и счастливой,

Ты только о том и мечтала,

Но время необратимо -

Что было, увы, то пропало.

Но время необратимо -

Что было, увы, то пропало…

– Ну как?– спросил Гендос.

– Классно. Но только… всё было так здорово, а потом всё «пропало».

– Но это уж как водится. Особенно в песнях… А знаешь,– можно я тебя на «ты»?-

я сейчас для тебя лично от себя спою. ( Поёт):

Не упрощай себя, хорошая моя,

Ты звёздочка в миру неповторимая,

Твои глаза о многом говорят:

В них чувства добрые и негасимые.

Они чаруют полнотой любви,

Любви красивой, нежной,

нерастраченной…

Во мне они, как искорки зажгли

Костёр души. И пламенем охвачен я.

Таинственная девочка моя,

Любимая, застенчивая, сладкая,

Тоскую о тебе теперь украдкой я,

В душе от всех любовь свою тая.

…Девушки постоянно должны интересоваться Гендосом. И потом, когда он уже погибнет, в лагерь приходит, одна из девушек и диалог почти повторится.

Девушка: – Скажите, пожалуйста, а как зовут симпатичного молодого

человека, который у вас здесь работает?

Ответ (грустно): – Гендос, а фамилия Порадантос, он у нас эллинских кровей.

– (Изумлённо): Что вы говорите? Вот бы не подумала (отходит).

Ответ тихий для себя:

– Да, эллинских кровей. Но теперь его нет с нами…

Анархай

03. 04. 1973 г.

Дует южный, но почему-то холодный ветер. Я только что проводил Николая Георгиевича и прочих. Вымыл руки и лёг на своё очень удобное место, чтобы, наконец, осмыслить вчерашний, первый в этом году полевой день. Теперь я снова в поле. Ехать не

хотелось, потому что поездка для меня была неожиданной. Пока собирался очень злился на Баса. С таким настроением и сел в машину. Встреча с полем особого впечатления не произвела и всё от того, что пока ещё не ощущается наступление весны, хотя снега уже нет, но травка лишь кое-где и еле заметно охватила зеленью унылые суглинистые холмы. В обрывистых местах холмов у выдолбленных ячеек сидят угрюмые галки, безразлично провожая автомобили. Правда, грачи ведут себя более оживлённо: при приближении машин они поднимаются с асфальта и с граем устремляются к придорожным карагачам. Стволы у карагачей тёмные, ветки светлые, но нет на них даже признаков почек. Всё ждёт тепла. Уже стемнело, когда свернули на грунтовую дорогу, обогнув с востока Анархайскую гряду гор, и въехали на территорию партии № 35. Оттуда был виден одинокий огонёк метеостанции. Урочище Копылсай оказалось маловодным, проехали без труда. Перед самым подъездом к метеостанции увидели, как в свете электрических фонарей стремительно несётся девушка. Бежала она к площадке, где, видимо, надо было провести замеры.

– Почувствовала, наверно, что едет комиссия и решила срочно произвести замеры, – острили мы, направляясь к домику метеостанции. Около деревянных ступенек мы решили подождать её, в надежде порасспросить о месте стоянки наших буровиков. Первое удивление. Девушка пробегает мимо нас с таким видом, будто нас и нет совсем. Поднимаемся за ней. Сидит и лихорадочно заносит в журнал какие-то данные.

– Девушка, – обращаемся к ней, – а мы ведь к вам. – Ни какой реакции.

– Девушка, вы разве не видите, что к вам «приехал ревизор»?

Берёт со стола журнал и устремляется в соседнюю комнату к рации. Мы преспокойно разгуливаем в служебных комнатах, щупаем аппаратуру. Наконец с передачей в эфир «покончено» и мы можем вновь обратиться к ней. Мы, кажется, начинаем понимать, что ей срочно надо было передать сводку погоды.

– А можно ли у вас переночевать? – спросил кто-то из нас.

Девушка оторвалась от занятий, распахнула одну из дверей и сказала: «Не знаю». Больше в это странное свидание мы от неё ничего не услышали. Вошли в комнату. Чисто, уютно. Три кровати, над каждой– вырезки из цветных журналов, в основном красивых женщин. Исключение– Саша Масляков у микрофона, очевидно, перед телезрителями. Попутчики мои сели прямо на кровати – стульев не было. А я удалился следом за молчуньей в служебную комнату. Сел почти напротив и стал с нескрываемым откровением рассматривать её. Среднего роста. Шатенка. Красный в клеточку брючный костюм. Черты лица правильные, но нельзя сказать, чтобы очень привлекательные. Как-то очень уж чётко отстукивали часы, отчего становилось грустно и одиноко. Я огляделся, пытаясь отыскать эти жуткие часы, но обнаружил только «Молнию» (такие карманные часы у меня когда – то были). Они висели перед глазами девушки.

– Что это тикает? – удивился я.

– Баромер, – ответила она, по-прежнему не отрываясь от бумаг. Меня удивило, почему «баромер», а не «барометр»?

– Что ж, – оказал я на прощание, – спасибо за безмолвие. До свидания.

…Через полчаса мы уже были на буровой.

05. 04. 1973 г.

Третий день среди буровиков. Лежу на верхней полке в вагончике и разглядываю свои утратившие свежесть ногти. Приходилось помогать рыть зумпф, ставить антенну, в горах дергать сарымсак (лук) и, само собой, заниматься основной работой: наблюдать за прокачкой, искать скважины, чертить графики и главное – делить все неудачи, которые сейчас преследуют буровиков. Все намеченные планы рушатся неожиданно скоро и вынуждают принимать новые решения. Приготовили для геофизиков скважину, переехали на новую точку. Возникла проблема с машиной, которую необходимо отправить на техосмотр. Чтобы не терять времени, хотели заняться откачками скважин, оказалась, что они забросаны камнями. А тут подъехали геофизики. Сунулись в прежде пробуренную скважину, а её подвалило. Откачка оживила водоносные породы и они осыпаются, не дают возможности геофизикам дойти до забоя. Снова снаряд разрабатывает ствол скважины, уже десять часов вечера, а ребята не дошли до забоя. Подъехали и каротажники, тоже ждут результата. Народу собралось много. Повариха, обаятельная наша тётя Тоня, не вылезает из кухни.

А ведь ещё вчера после прокачки скважины мы ездили в горы за луком. Ваня, весьма остроумный сменный мастер, как древний грек гонялся с ружьём по горам за зайцами и кекликами. А мы втроём: я, молодой, но серьёзный коллектор Вова, и совсем не серьёзный помбур, тоже Вова, сделали восхождение на самую высокую гору, которая будто безголовый верблюд заблудилась среди холмов. В бутылке на горбу верблюда оставили свои автографы.

Иван подстрелил зайца и кеклика. Кеклик очень красивый. Красные клюв и лапки и удивительно приятная расцветка – чёрно-белая рябь – под крылышками. С гор возвращались в сумерках. Слегка волновался камыш, потрясая своей крашеной в жёлтое, седой гривой, превращая, в общем-то, обжитую долину Копылсай, в дикие степные

прерии.

При выезде из щели машина прибавила скорость и наверху заметно похолодало. Как – то сама собой пришла на помощь песня. Сначала запел кто-то один, потом дружно подхватили все. Особенно согревала песня «От зари, до зари». В промежутках Вова мурлыкал песни из бременских музыкантов. В отряде нас ждали гости.

…Работают они (буровики) играючи. И удивляешься, как после таких больших физических нагрузок они находят силы для баловства, которое также требует усилий. Например, после короткого сна и 12 – 13 часов работы, они, обутые в тяжёлые сапоги, начинают состязаться по прыжкам в длину.

Такой задор иногда обходится боком. Сегодня, например, выбивая шлам из трубы, три буровика чувствовали себя, как «молодые бычки». Они смеялись и били по трубе в три удара тяжёлыми кувалдами. После этого, при подъёме штанги неожиданно раскрылся элеватор и вместе с тросом полетел вниз с высоты десять метров. Случай оградил от несчастия. Элеватор упал как раз между людьми, не задев, к счастью, никого. И всё потому, что никто во-время не глянул наверх и не заметил неполадки.

…Влияние женщины, а именно тёти Тони, очень изменило жизнь буровиков. Во – первых, она при входе в вагончик всех обязала разуваться. В результате в вагоне чисто. Распивать алкоголь она категорически не позволяет на кухне. И они уходят в машину. При приезде на двухнедельную вахту буровики получают от неё чистую постель. Что касается кухни, то я не видел, что многим из нас дома преподносят такие блюда. Кормит тётя Тоня буровиков всегда мясными борщами, супами; пирожки с мясом и рисом не редкость, постоянно к чаю изделия наподобие ватрушек. Картофельное жаркое, пельмени, компоты – обычный рацион в этом отряде.

И сама она очень миловидная аккуратная женщина, одним словом – располагающая. Поражаешься, как у неё всё получается ловко и главное – когда она находит время. Постоянно чем – нибудь занятая, она многое делает параллельно. Мне кажется, это самая лучшая повариха, каких я когда – либо видел в геологии. Ребята при ней не ругаются, знают – она не выносит этого.

Каждый месяц на восемь дней буровики отпускают её домой на отдых. Сами же две недели работают круглые сутки двумя сменами, потом отдыхают, а в это время работает другая половина отряда. Всё это делается вопреки наших законодательств. Зато хорошие специалисты держатся в экспедиции. Они и при семье могут быть и работают с полной отдачей сил. Хотя сил у них, особенно у этих ребят не мало.

Руководит бригадой Вас. Петр. Коллар. Состав бригады:

Гусак Иван Сергеевич, сменный мастер, 27 лет,

Семенищев Владимир Васильевич, 26 лет, служил в армии.

Балдин Виктор Парамонович, 28 лет, служил в армии.

Никифоров Кирилл Эмануилович, 1922 г. р.

Балдин Михаил Петрович, 42 – 43 года.

Найдёнов Иван.

Бригада – одна из лучших в экспедиции. В комфортабельном вагончике, где они живут, есть телевизор, приёмник с проигрывателем, не говоря уже о рации – этой непреложной необходимости разведчиков недр. Ничто не проходит мимо этих людей. Любая информация доходит до них сразу.

В бригаде я пробыл чуть менее месяца и уезжал из неё с одной стороны с чувством досады, потому что приходится расставаться, и в то же время с чувством радости, что удалось встретиться с таким прекрасным коллективом. Вспомнились разговоры о литературе. Эренбург, Хемингуэй, Липатов, фантасты: Беляев, Лемм. Шахматы, книги. Состязания в остроумии – оставили глубокий след. И я решил, что непременно, напишу об этой бригаде статью в газету. Напечатают её в «Вечерней Алма-Ате», корреспондентом которой я являюсь.

…Мы расставались в раннее утро, когда малиновый диск солнца только выкатил из-за горизонта. Жаворонки заливались весенними трелями, купаясь в предрассветных ранних лучах. Буровики, теперь уже дорогие моему сердцу друзья, трогаются в новый путь, на новое место, чтобы дальше искать подземную воду, чтобы и там зазеленели поля, и зацвела земля.

На меня нахлынули воспоминания, которые не покидали на протяжении всего пути домой. Я заметил, что именно во время езды они надвигаются легко и незаметно, поглащая целиком твоё внимание, конечно, если не ты за рулём.

…Это было неподалёку от мест, где бурила бригада Коллара, только не осенью, как сейчас, а майской весной 1958года. Наш выездной лагерь остановился в степи. С утра старшие коллеги уехали на рекогносцировку, оставив меня за «дневального». И вот я лежу на «груди» у цветущей и благоухающей степи, сплошь покрытой алыми маками. В руках у меня «Физика». Мне надо поступать в институт. Я должен готовиться. Но… не могу. Совершенно безоблачное синее небо. Бархатная, нежная травка, на которой я лежу. И в небе жаворонок. Он повис высоко надо мной, трепеща крылышками, и поёт, захлёбываясь собственной песней. Я замер, хотя сердце моё колотилось сильно. Кругом маки, палатка и я, с задранной вверх головой. Какая Физика?! Большего ощущения счастья я ещё никогда не испытывал:

Песню жизни, жаворонок, пой:

Огласи лазоревую ширь.

И взвихрись,

Ведь оба мы с тобой

Рвёмся в светлый, лучезарный мир!

…К обеду вернулись наши и сообщили, что в два часа в степи будет «байга» и что там во всю гуляет народ. Сегодня праздник… Мы подъехали в тот самый момент, когда девушка на гнедом коне, догнав джигита и хлестнув его плёткой по спине, умчалась в широкие долы под крики ликующих очевидцев. Народу было много. Здесь же прямо в степи кипели котлы с мясом и с баурсаками. Выездные буфеты и промтоварные лавки вели торговлю своими товарами прямо с машин. Народ радовался встрече весны и лета, а главное чудесному расцвету степной природы.

… На следующий день мы выехали в маршрут. Остановились в точке наблюдения у колодца. Молодой инженер Володя Колесников, который был старше меня на три года, описывал маршрут, находясь в кабине машины, а я делал замеры у колодца, записывая их в специальный «Журнал водопунктов». Из юрты появились две девушки и подошли к колодцу. Разговорились. Я им рассказал о гидрогеологической съёмке, которую мы проводим. С помощью «хлопушки» замерил глубину колодца и уровень воды в нём. Ведром на верёвке отчерпал воду, определил дебит колодца и секундомером зафиксировал время восстановления уровня воды. Всё это сопровождалось беседой. Вспомнили о байге.

– А вы знаете, кто победил?– спросила одна из девушек.

– Знаю, девушка победила – отхлестала парня плёткой,– ответил я.

– Победительница здесь перед вами – вот она, её зовут Алмагуль Крыкпаева,– указала она на подругу.

Это была смуглая симпатичная девушка с длинными чёрными косами волос и весёлыми лукавыми глазками. Я поздравил её с удачной байгой, а в конце встречи она вынула из кармана халата круглое зеркальце и протянула его мне на память. Так мы расстались… Сцена благоухающей степи, покрытой маками, девушки, и вообще та радость жизни, которой в то время было заполнено моё сердце долго не оставляли меня в покое. По ассоциации в конце концов появилось стихотворение «Элегия»:

Синь-то какая

Звонкая!..

Степь задыхается

Злаками.

Помню -

Явилась девчонка

В зареве алом

Маков.

Дали лебяжьи

Светятся,

В мареве лёгком

Заливы…

Юная жрица

Соцветий

Больше не скажет

«мой дивный».

Струны звенят

Ковыльные,

Тают рассветные

Росы…

Нет теперь кос её

Длинных,

Нет больше глаз

Раскосых.

…Статья была напечатана в газете «Вечерняя Алма-Ата» о бригаде В. П. Коллара 10 мая 1973 г. под названием «Чтоб цвела степь». Она начиналась так:

«Раннее утро. Поднимается солнце в степи. В зелёной траве вспыхивают алые тюльпаны. Краски ярки, свежи. Но пройдёт месяц – другой, и, кроме серой полыни до седого ковыля, ничто уже не украсит степь. Солнце высушит влагу, и земля потрескается от зноя. Но на помощь природе приходят люди. В степи высятся вышки, это геологи бурят скважины, ищут подземные воды. Искать самое драгоценное ископаемое – их работа, повседневный труд».

* * *

…Всё произошло предельно просто.

«Проезжая участок трассы Топар – Колченгиль, между 71-м и 72-м километрами водитель потерял бдительность… из-за резкого поворота и имеющегося наклона дороги машина опрокинулась. Находившиеся в кабине начальник геологического отряда М.С. Тэн и водитель Н.С. Вдовин получили травмы».

(из Акта расследования группового несчастного случая).

Когда Моисей Семёнович очнулся, он не сразу сообразил, что лежит в степи, в стороне от дороги, под машиной, и что правая нога его придавлена передним колесом, а голова находится у заднего ската под явной угрозой при малейшем движении автомобиля быть

раздавленной. Тупая, неутихающая боль в области живота заглушала всякое желание сосредоточить на чём-либо внимание. Рядом тихо стонал шофёр Коля. Он сидел на обочине дороги бледный, потрясённый случившимся. Голова его была окровавлена. Тело ныло от ушибов. На душе было тяжко от сознания того, что всё это произошло по его вине, и так глупо: стрекоза, которую он пытался прихлопнуть в кабине на ходу, ускользнула от него и стала причиной этого ужасного инцидента. «Она, пожалуй, летает сейчас по пустынной степи, – с тоской думал он, – и трезвонит обо всём своим сородичам-стрекозам».

–Коля, Коля…– вывел из оцепенения зовущий на помощь голос Тэна.– Помоги высвободить ногу…

Но сделать это оказалось нелегко. Надо было как-то стронуть с места машину.

–Включи стартер и попробуй рывками,– посоветовал Тэн. Он был уже в полном сознании,

хотя и недвижим.

В конце концов нога была высвобождена.

– Теперь останавливай любую машину, – дал указания Тэн, – и проси оказать помощь.

Однако вид спокойно стоявшего у дороги уазика (кто мог подумать, что он перевернётся и снова станет на колёса) не вызывал у проезжих особой тревоги. Никто не предполагал также, что под машиной лежит пострадавший человек.

Прошло немало времени, прежде чем удалось остановить частный «Москвич», следовавший к озеру Балхаш. Двое парней попытались приподнять Тэна, но острая боль лишила его сознания. «Без врача не обойтись», – решили они. Остановили грузовик, державший путь в Бала-Топар (посёлок, находящийся в 70-ти километрах от места происшествия) и попросили сообщить о случившемся в медпункт. Однако прибывшие вскоре из посёлка капитан милиции и медсестра существенной помощи оказать не смогли.

Положение становилось критическим. Пострадавший по-прежнему лежал под машиной, истекая кровью. Везти по тряской дороге его в ближайшую больницу, которая находится в трёхстах километрах, было весьма рискованно. Оставалось одно – ждать из экпедиции вертолёт (капитан милиции сообщил в Алма-Ату о несчастии). Люди, сознавая свою беспомощность, не находили себе места.

…Садвакасов ехал вБала-Топар по вызову совсем к другому больному. От Акши, где он заведовал хирургическим отделением в районной больнице, до посёлка – 350 километров. Путь не близкий, безлюдный и пустынный. Было семь часов вечера, когда он заметил впереди на дороге скопление машин и людей…

При виде приближающейся «Скорой» все, кто находился у попавшей в аварию машины, облегчённо вздохнули. Уныние, царившее среди людей, с появлением доктора исчезло…

Молодой, высокий, подвижный и уверенный (таким он показался Моисею Семёновичу) Садвакасов предстал перед Тэном совершенно неожиданно, хотя, изнурённый страданиями, тот только и жил ожиданием врача. К счастью, это оказался тот человек, который знал, что в данной ситуации надо делать. Осмотрев больного, Садвакасов решил срочно транспортировать его к себе в больницу. У проезжих ленинградских геологов, также пришедших на помощь своим коллегам, нашлась раскладушка. Осторожно положили на неё Тэна и поместили в их машину. Из-за потери крови он сильно ослабел, ему срочно надо было поднять артериальное давление. Тут же в кузове газика к каркасным дугам Садвакасов приспособил одноразовую систему, предназначенную для внутривенного вливания. Медсестре и одному из ленинградцев он поручил во время движения в пути придерживать флаконы с кровезаменяющей жидкостью и строго следить за тем, чтобы процесс внутривенного вливания проходил беспрерывно. Только когда машина с пострадавшим тронулась в путь, Садвакасов поспешил к неотложке, которую, может быть, с не меньшим нетерпением ожидал тот, другой больной в Балык-Топаре. Хирург спешил. Он должен был сделать ещё многое.

…Везти изнемогающего Тэна было трудно, из-за плохой дороги. Малейшее увеличение скорости причиняло ему невыносимые муки. Процесс внутривенного вливания, как и требовал врач, шёл беспрерывно.

Где-то посреди пути, возвращаясь от больного по вызову, Садвакасов нагнал машину. Спросил, жив ли пострадавший, и, получив утвердительный ответ, пошёл на обгон. Надо было как можно скорее связаться по телефону с Алма-Атой – вызвать анастезиолога, и до прибытия больного подготовить операционную.

…На дворе уже стояла глухая ночь, а пострадавший всё ещё не был доставлен в больницу. Садвакасов нервничал. Наконец, решившись, он вскочил в «Скорую» и велел шофёру гнать навстречу как можно быстрее. В двадцати километрах от посёлка ночную тьму высветили встречные фары.

– Почему так медленно?– беспокойно спросил врач.

– Не велят быстрее,– виновато оправдывался шофёр.

– Тогда позволь мне!

И не успел шофёр подумать, уступить ли ему руль, как оказался в кабине на месте пассажира. Умение отлично водить машину пригодилось хирургу.

Через полчаса Тэн уже находился в операционной. Диагностические методы подтвердили предположение Садвакасова: у пострадавшего внутреннее кровотечение. А это значило, что операцию надо начинать незамедлительно. Пригласив сестру, хирург принялся за работу.

Диагноз больного: «Закрытая травма живота с многочисленными разрывами кишечника. Обширное внутрибрюшное кровотечение. Ушиб почек. Множественный перелом костей таза. Тяжёлый травматический шок».

… Только к утру Садвакасов, сняв после операции хирургические перчатки, уже сам, а не ассистирующая сестра, смог смахнуть испарину со лба. Но для того, чтобы вздохнуть свободно, надо было ещё раздобыть кровь и сделать больному переливание. Первой мыслью было кого-нибудь направить в Алма-Ату. Но вдруг вспомнил: сегодня суббота, могут не дать. «Поеду сам!» – твёрдо решил Садвакасов, направляясь к «Скорой».

…Десять дней находился Тэн между жизнью и смертью. Сознание не принадлежало ему: мучили кошмары. И невозможно было понять, где явь, а где провалы. Родные, озабоченные лица так же неожиданно уплывали, как и появлялись. Постоянно что-то напрягало и давило, тревожило и угрожало. Жизнь и смерть противоборствовали. И неизвестно ещё, «чья бы взяла», если бы на страже жизни не стояли внимательные глаза Садвакасова. Они с предельной зоркостью следили за малейшими изменениями в организме Тэна, чтобы, едва почувствовав чуть заметное приближение живительного начала, тут же помочь ему разрастись и наполнить теплом человеческое тело…

Рассказ М.С. Тэна: «Жакен Садвакасович Садвакасов удивительный человек. Я не знаю, чего бы я для него не сделал. Считаю себя обязанным ему жизнью. За два месяца, проведённые у него в больнице, я собственными глазами наблюдал, как легко исцеляются у него больные люди. Однажды я говорю ему:

– Жакен Садвакасович, а ведь вы волшебник, и честное слово, владеете каким-то своим секретом исцеления больных.

– Увы,– я пользуюсь прописными истинами: со скальпелем в руке продвигаюсь вглубь поражённого очага строго послойно, с минимальной травмой мягких тканей и с чётким представлением анатомии повреждённой области».

Постскриптум. Что же касается «капитана Тэнкиша» (так районный хирург с любовью называл Моисея Семёновича Тэна), то он уже стал забывать о перенесённых потрясениях и, как все выздоравливающие люди, начинает жить мирскими заботами…

– Как ты думаешь,– недавно исповедовался он мне,– может, отложить диссертацию и приложить максимум усилий для написания давно созревшей в душе монографии, оставить след после себя.

…Я лично не был знаком с Жакеном Садвакасовичем Садвакасовым. Но тешил себя тайной надеждой: не просто встретиться с одарённым хирургом, и вместе с друзьями-геологами порадоваться знакомству с прекрасным человеком, чей самоотверженный поступок можно смело приравнять к подвигу, не просто поблагодарить его за спасение нашего товарища, а сделать приятный сюрприз – поведать об этом человеке и его благородных делах людям и вовсеуслышанье сказать: «Спасибо тебе, Садвакасов, за повседневный исцеляющий труд!»

Статья моя под заглавием «Когда человек в беде…» была опубликована в газете «Огни Алатау». И ещё об этом событии была сделана радиопередача.

Павлодар

Ноябрь 1973 год.

Василий Иванович Дмитровский – главный гидрогеолог нашего управления, заслуженный геолог, кандидат геолого – минералогических наук. Очень прост в обращении.

В 1950 г. он задал скважину в песках Кызылкумы, которая впервые доказала, что в песках, диких раскалённых зноем песках, где многие исследователи погибали от жары, – есть вода, и какая вода?! Скважина вскрыла артезианские воды, и с той поры фонтаны чистой пресной воды стали менять лик песчаного безмолвия.

– Сейчас как-то мало используют геологи авиацию. Я ж в своё время очень много облетел на двухместном самолёте. И лётчики мне попадались отчаянные. Где только не производили посадку. Кстати, благодаря самолёту и воду я нашёл в Кызылкумах. Солёные воды с самолёта выглядят желтоватыми. Но однажды я обратил вниманием, что в одном месте небольшое озерцо голубовато – зелёного цвета. Сделали посадку. Попробовали воду – пресная, отобрали пробу. Я понял, что это зона выклинивания артезианских вод. И велел пробурить скважину рядом с озерцом. Так появился первый фонтан в Кызылкумах. – Об этом Василий Иванович мне рассказал, когда мы находились в гостинице «Речной Вокзал» в г. Павлодаре.

Рассказал он мне ещё и о том, что, например, в пустыне Бет Пакдала особые критерии поисков подземных вод.

– Обычно при поисках таких вод скважины задаются в низинах, там, как правило, наибольшее скопление грунтовых вод. В Бет Пакдале совсем наоборот. Вскрывают воду именно те скважины, которые задаются на возвышенных каменистых местах. Мне удалось установить эту закономерность. Атмосферные осадки поступают в обнажённые скальные породы и скапливаются на глубине в тектонических разломах и трещинах. Отсюда-то и надо извлекать эту воду.

…Василий Иванович не курит и я, чтобы не отравлять воздух, вышел покурить на балкон. Балкон оказался общим на две смежные комнаты. В соседней комнате горел совет, окно не было зашторенным. У самого окна я увидел девушку лет 20. Она сидела за столом, курила сигарету и гадала на картах. Рядом с картами лежало только что написанное письмо. Девушка гадала на бубновую даму и после того, как в её руках оказался веер пиковых мастей, покачала головой, затянулась покрепче сигаретой и тяжело опустила руки на стол.

Неудобно было оставаться вне видения её, и я постучал в окно.

Сначала она не среагировала, потом слегка вздрогнула и повернула лицо в мою сторону. «Так можно оставить заикой», – пробормотала она и задвинула одну половину штор. Затем вторую довольно плотно придвинула к первой. Примерно через час я снова вышел на балкон и заметил, что между шторами расстояние около метра. По-прежнему горел свет. Проходя мимо я, увидел, что девушка лежит в постели. Кровать её как раз напротив окон. Глаза её были закрыты, но пальцы левой руки шевелились. «Если бы она хотела спать, то непременно выключила бы свет, зная, что посторонний взгляд может её увидеть», – подумал я. По скрипу и стуку моей двери, она, вероятно, поняла, что я уже на балконе. Если она рассчитывала на это, то должна сейчас будто во сне как – то сбросить с себя одеяло. Так и случилось. Проходя ещё раз мимо образовавшейся ниши, я увидел, что ноги её сильно обнажены и, хотя глаза были по-прежнему закрыты, лицо пылало. Тут я сделал непоправимую ошибку – постучал в окно.

Она открыла глаза и прикрыла ноги, но не совсем. Загородив лицо руками, она стала наблюдать за мной, осознавая вдруг своё нелепое положение. Когда я возвращался в свою комнату, то услышал, как она соскочила с постели и вскоре выбежала из комнаты. Стыд за мгновенную страсть, свидетелем и виновником которой я оказался, её обозлила. И когда потом, много позднее, я сказал иронично «добрый вечер», она промчалась мимо, молчаливая и чужая.

…– Не знаю, – продолжал Василий Иванович – может, мне просто везло, что я не погиб. – Сколько пришлось мне работать в песках?! – Все казахстанские пески пришлось мне исколесить. Какой там исколесить – изъездить на лошадях и облететь на самолёте. И удивительно, ни разу я не попадал в пиковое положение.

Работали мы в песках Сарыишыкатрау, в междуречье рек Или и Каратал. Пески те особенные. Машины по ним не проходили. Буровую перевозили, подкладывая под колёса брусья. Если за день продвинемся километров 15 – хорошо. Так, от точки до точки и переезжали. О том, чтобы подъехать на машине к бригаде и речи не могло быть. Я приноровился сбрасывать продукты питания для буровиков с самолёта. Причем старался сбросить на край бархана, так они лучше сохранялись. Обычно хлеб долетает

благополучно, мешок рвётся, булки рассыпаются, но можно их употреблять в пищу. Однажды я сбросил мешок картошки – от него осталась каша.

Была глубокая осень, сильно похолодало. Буровики нуждались в тёплой одежде. Я загрузил тюки с одеждой в самолёт и полетел. Обычно маршрут самолета я делал вкрестпростирания песков. Потому что трудно порой отыскать точку. Лечу до пересечения дороги, которую пробили буровики, потом разворачиваю вдоль дороги и где-нибудь уже нахожу их. Так и в этот раз сделал. Выбросил благополучно груз. Вдруг замечаю, бортпроводник что-то руками машет и кричит. А ничего не слышно. Садись, говорю, лётчику. Сели нормально. Оказывается, одни ватные штаны зацепились где то сзади самолёта. Об этом и кричал бортмеханик. При посадке штаны могли здорово нам навредить. Но всё обошлось хорошо.

…Пески Сарыишыкатрау особенные пески. Если в голодной степи иногда можно встретить токыры, по которым в сухую погоду едешь, как по асфальту, то эти пески просто не проходимы. Очень сыпучи. Правда, осенью после дождя, когда барханы заледенеют, возьмутся морозом – хорошо по ним ехать. Но надо выбирать момент.

…– А слышал о том, как заблудились Валя Прокопова и Аня Мухоряпова в Голодной степи? – спросил меня Василий Иванович, когда мы ранним утром ехали на уазике в экспедицию. – Хотя сейчас уже не успею. Расскажу вечером.

И вот вечер в гостинице.

…Я вышел на балкон покурить. Шторы соседки были плотно занавешены. И я знал, что теперь будет так всегда. Внизу на площади два мужика – один высокий, другой, наоборот, – низенький крепыш, затеяли драку из-за денег, которые вместе пропили. Они решительно хватали друг друга за грудки и даже однажды грохнулись об асфальт головами. Снег медленно осыпал деревья, землю, площадь и дома. На балконе тоже образовался белый коврик с отпечатками моих следов…

– Это было в Голодной степи лет эдак 20 тому назад. Я работал техноруком партии. Михаил Михайлович Сорокин, который сейчас у «тематиков», был начальником. Удивительно спокойный человек. Однажды рабочего засыпало в шурфе, другой его напарник хотел ему помочь. Но из попытки откопать его ничего не вышло и тот погиб. Когда сообщили об этом Михаилу Михайловичу, я заметил, что у него только пот под носом выступил, больше никакой реакции происшествие у него не вызвало. Хотя в то время очень строго за это наказывали.

База наша стояла в Кызыл-Орде, и мне нужно было срочно туда лететь. Пролетая над буровой, я обратил внимание, что возле вышки нет девчат, которых я вчера ещё послал в маршрут. Чтобы удостовериться и заодно выяснить обстановку, я посадил самолёт и узнал от буровиков, что со вчерашнего дня девчата не возвращались. Снова полетел на подбазу, сбросил записку, чтоб высылали машину на поиски. Сам снова вернулся в место маршрута и начал облёт территории. Заблудиться, в общем-то, было сложно. С одной стороны проходило русло, с другой – дорога, которые должны вывести к населенным пунктам, но тревога моя не утихала. Долго мы летали над песками, уже и машина кружила в поисках. Но ничего утешительного не могли увидеть. И тут летчик заметил внизу что– то белое, промелькнувшее на жёлтом фоне песков. Произвели посадку. Но когда вышли из самолёта, то не знали, в какую сторону идти. Снова взлёт. Снова кружим, но теперь в определённом месте. Наконец, увидели и приземлились.

Девчата уже не пытались выйти. Они набросили на саксаул свои платьишки и лежали под ними. Жара была невероятная. Надо сказать, в тех краях воздух страшно сухой и жар беспощадный. Девчата были в плохом состоянии. Валя уже подумывала закопать партбилет. Всё это она восприняла по-фронтовому. Ты знаешь, что она была на войне? – обратился, между прочим, Василий Иванович ко мне. Да, я знал.

Посадили их в самолет. Мне и бортпроводнику пришлось дожидаться возвращения на их месте.

На буровой положили их в корыта, заполненные водой, и они дня три там отмокали.

…В полдень обычно над песками стоит марево и трудно различить предметы на земле. Миражи застилают её. Только движущие предметы можно заметить с самолёта. Валя, завидев самолет, подбросила вверх пикетажную книжку. Мы заметили, и это спасло их жизнь.

…Василий Иванович Дмитровский был уже заслуженным геологом Казахстана, когда в возрасте 50-ти лет защитил кандидатскую диссертацию по Приаральским Кызылкумам, в которых в своё время обнаружил огромные запасы пресных вод. Тогда это была настоящая сенсация – появилась возможность использовать целое подземное море пресной воды, которая может озеленить и облагородить пустынный край.

Этот уважаемый человек послужил примером, как надо работать и жить, для нового поколения специалистов-гидрогеологов. Со многими из них он совместно работал, курировал их деятельность и индивидуально беседовал, направляя в нужное русло. По его советам и личному примеру, они стали, параллельно с производственной деятельностью, собирать материалы и защищать диссертации без отрыва от производства, становясь гораздо сильнее тех, кто просто занимался научной работой. Его учениками могут считать себя кандидаты наук нового поколения такие, как Василий Дмитриевич Малахов, Эдуард Капитонович Ким, Виктор Васильевич Дурнев, Евгений Сергеевич Егоренков, Александр Алексеевич Свищёв, Виталий Игоревич Андрусевич, Августа Павловна Кобзарь и другие. Все они защитили диссертации по разным аспектам гидрогеологии и продолжили путь своего учителя.

…Спустя более двух десятков лет после открытия колоссальных скоплений артезианских вод, мне довелось по долгу службы побывать в Приаральских Кызылкумах и как раз в тех местах, где когда-то Дмитровский обнаружил воду. Признаюсь, я думал встретиться с обновлённым краем. Ведь если вода в пустыне – это уже не пустыня, – думалось мне. Но я ошибся. Громоздкие пески по-прежнему господствовали в царстве безмолвия. И каждый бархан был серьёзным препятствием на нашем пути. То и дело приходилось выпрыгивать из кузова и лезть с лопатой под осевшие в песок колёса. Редкие поросли саксаула были единственным вспомогательным средством в нашей борьбе с песком. А что, если автомобиль откажет, и каким-то образом я окажусь наедине с пустыней? Фантазии уводят меня дальше. Я еле бреду, измождённый жарой и безводьем. Помощи ждать неоткуда, а фляжка моя давно пуста. Миражи туманят сознание. Почти интуитивно продвигаюсь на юг, навстречу реки Кувандарьи. Река спасёт меня. Не голод, а жажда движет мной. Воспоминания о воде, мучительной агонией отдаются во мне, усиливая муки, и в то же время бросают на схватку со стихией…

Однако не надо фантазий. Мы у целого озера живительной влаги. И спасибо Василию Ивановичу Дмитровскому – таких озер, вытекающих из скважин в Кызылкумах, сейчас тысячи. А заслуженный геолог уже думает о том, как сохранить, уберечь эту воду, которая бесцельно орошает пески, образуя озера, в которых купаются верблюды, и которые являются рассадником москитов, мириадами витающими вблизи водоёмов.

Ассоциации.

…Он продвигался почти бессознательно. От мучительной жажды язык во рту распух, горло горело. Тяжело дыша, он шёл какой-то спотыкающейся походкой, так в обычной жизни ходят пьяные. Он двигался словно по инерции, заданной ранее ещё не помутившимся сознанием. Сейчас им руководило скорее подсознание, упрятанное где – то внутри раскалённого мозга. Он, казалось, не замечал окружающей его природы, но где– то глубоко внутри него ещё жили инстинкты. Они-то, вероятно, и побуждали его к действиям. Они, видимо, и возвращали его к жизни. В пустыне жизнь там, где есть вода. Что значит пища в пустыне? В ней почти не испытываешь потребности. Разве только ночью, когда невыносимая дневная жара сменяется прохладой и желудочные позывы заявляют о себе.

Была б вода, пусть даже чуть солёная, ещё лучше – соли заменяют пищу. Изнурённый зноем организм, как губка впитывает влагу, перерабатывает её в себе каплю за каплей.

Когда он все-таки увидел артезианский колодец, у него, как ни странно, не прибавилось радости, может, от того, что интуитивно он ещё сомневался, а есть ли в нём вода, а может, просто человек был до того измучен, что душой его завладело тупое опустошение. Одним словом, колодец не прибавил ему ни сил, ни ликования. И даже тогда, когда он обнаружил, что это не просто колодец, а искусно оборудованная скважина, из которой по отведённой от устья трубе вытекала тонкой струйкой вода прямо в водопойное корыто, он не бросился к воде. Он той же безнадёжной походкой подошёл к колодцу, зачем-то огляделся по сторонам, подставил руку под струйку воды, и только потом вдруг упал как-то весь сразу в водопойное корыто и потерял сознание.

Очнулся он, может быть, через пять минут, а может, через пять часов – неизвестно. Солнце ещё стояло высоко и исторгало своё пекло на землю. Но теперь это для него ничего не значило. Тонкая струйка воды омывала его лицо. И то, что он увидел сквозь брызги воды удивило его: прямо на него уставились два широко – поставленных змеиных глаза. Холодный блеск, презрение и высокомерие выражали они. Как только он приподнял веки, вдруг увидел аскетическую голову старца – йога, склонившуюся над ним. Широко-поставленные змеиные глаза смотрели на него с холодным презрением и высокомерием. На макушке лысого йога торчало всего несколько волосинок. Старец недовольно крутнул головой и фыркнул.

При этом губы его зубастой пасти почему-то далеко разлетались в стороны. «Губошлёп» – только и мелькнуло в больном сознании человека, бессильного как следует оценить обстановку. Едва ли он понял, что перед ним стоял верблюд – олицетворение хозяина пустыни.

…По-настоящему же он пришёл в себя только ночью, и сразу же ощутил ужасный холод. Он всё ещё лежал в водопойном корыте, и тело его вибрировало мелкой дрожью. В левом боку он почувствовал ноющую боль. Корыто было довольно узким и очевидно бок он ушиб, когда падал в него.

Ощущение холода, боли и голода сразу же обрушилось на него,

побудив тотчас подняться и выбраться из корыта.

Зной в пустыне

Белое солнце,

Жёлтый песок.

Смерть на землю

Клонится

С палящих высот.

Поле, поле, поле,

Полевая жизнь,

Гибель и раздолье

Нынче подружились.

Друг мой у бархана

Недвижный лежит -

Зной Казахстана

Сжёг его жизнь.

На бархане пекло,

А фляжка пуста -

Смерть и ко мне

Подъехала! -

Жжёт огнём уста.

Поле, поле, поле, -

О – ох, плавится мозг! -

И ни тревог, ни боли,

Ни забот, ни слёз. -

Дайте бездыханному,

Мне воды глоток!!!

Спят кругом барханы -

Зной жесток.

09. 04. 1974 г.

Павлодар. Со всех сторон высокие трубы с разного цвета дымом. Город раскинут широко, благо степь тоже широка и лыса. Зелени мало. Частые ветры с пылью. Говорят, город будущего, надо добавить и прошлого. Здесь останавливались декабристы и разные путешественники. К сожалению, в музее побывать не удалось. Почему Павлодар? – Кажется, какому-то наместнику подарил эту плоскую провинцию царь Павел. Удивительно, Павлодар и Петропавловск до сих пор не переименованы.

…На базе экспедиции в пос. Шокат грязь и лужи. База обширна, как и всё здесь. Чтобы добраться до конторы, приходилось обходить обширные лужи. Базовские постройки расположены по-дурацки. Не знаю, кто виновник этого. Сейчас строят новую камералку у входа на базу – это уже кое-что.

…Лежим втроём не в гостиничной комнате, куда намечали попасть. Петр Фёдорович Копылов – главный инженер экспедиции специально выделил нам с Игнатичем большой автобус, чтобы в Павлодаре устроились в гостиницу. Приехали в гостиницу «Иртыш», но там мест не оказалось. Не было их и в других гостиницах – какое-то совещание в городе. Мы со вздохом вспомнили аэропортовскую гостиницу, где провели прошедшую ночь.

Купили билеты на Алма-Ату и снова вернулись в Шокат. Сейчас в общежитии, в комнате на женской половине.

…Перед вылетом из А-Аты в аэропорту встретили парня (нам незнакомого ранее). Оказалось, он едет работать в Павлодарскую экспедицию. В гостинице познакомились – Анатолий Егорович. С тех пор мы почти всегда вместе. Будет работать техноруком экспедиции.

Главный инженер Копылов – для меня просто Петя – мы учились с ним в Иркутске в геологоразведочном техникуме в 55-м – 58-м годах – сильно поседел. Мы только вдвоем с ним остались в Казахстане. Я как коренной житель вернулся на родину, а Петя из Красноярского края. Нас человек пять направили работать в Казахстан. Мы с ним остались, остальные вернулись в Сибирь. Петр сразу хотел уехать, но ему предложили должность инженера и он соблазнился. Потом окончил заочно институт и продвинулся по работе.

…После ознакомления с материалом (отчетом) Игнатич – старший гидрогеолог нашей партии «заболел» золотой лихорадкой. Так захотелось ему найти золото. Но керн в экспедиции в ужасном состоянии. Еле-еле отыскали ящики с керном по пяти скважинам. Кроме золота, отличная аномалия свинца (1%) в скважине 69. Её керн мы не отыскали.

…Старшего геолога Головерова, ответственного за объект, сегодня не было. Решено, завтра как следует заняться керном. Два дня мы будем заниматься им.

…Как-то там мои дела, в Алма-Ате? Неожиданным будет мой уход из партии для Николая Игнатьевича, который планирует заняться «промышленными водами» со мной.

11. 04. 1974 г.

– Мне сейчас больше по душе скважина 69, где свинца 1%, и скважина 172 с молибденом, чем скважина с золотом, – очень часто говорит Игнатич, после того, как я выразил свои сомнения относительно анализов воды, которые показали наличие золота в скважинах.

И, тем не менее, мы девять скважин опробовали именно на золотометрию. Керн тех других, в которых много свинца и молибдена, мы так и не нашли. Хотя провели в кернохранилище безвылазно два дня…

Перед отъездом в Алма-Ату зашли к Петру Фёдоровичу попросить машину, которая отвезла бы нас в аэропорт. Интересно было наблюдать, как он в промежутке между нашим разговором принимал посетителей.

– Мне надо 20 рублей, – сказал человек с помятым лицом и протянул заявление на аванс.

– 20 рублей? – изумился Пётр. – Вы не с того начали. Вас мы будем разбирать на местном комитете и ставить вопрос об увольнении. Потом уже можно будет говорить о деньгах.

– Тогда я могу написать заявление на увольнение.

– Как это написать? Мы сами Вас уволим. Вы не выходили на работу и пьянствовали.

– Что я плохо работал? Отремонтировал машину, которая у вас валялась под забором.

– У нас машины не валяются под забором. Вы не выходили на работу. Не так начали своё знакомство с нами.

– Машину я отремонтировал хорошо. Для себя готовил, думал здесь работать, а сейчас.

– Как Вы отремонтировали, это мы узнаем у механика. Всё остальное Вы можете узнать у комендантши общежития, если сами не помните.

– Тогда увольте меня, только по-хорошему.

– Как это «по-хорошему»? Чтобы Вы в другом месте обманывали людей. – Уволим, конечно, только не «по-хорошему».

Глаза у Петра голубовато – стальные, пронзительные, чуть насмешливые.

Получили мы вместо автобуса или легковой машины, самосвал, те были

на ремонте. Вошёл наш шофёр:

– Пётр Фёдорович, сколько человек – двое?

– А что много? Поди, какую б…ь приглядел?

– Что Вы, – от души рассмеялся тот, – в пределах Павлодарской области не занимаемся этим. Когда он смеялся, у него сильно обнажалась верхняя десна.

…Головеров Анатолий Григорьевич страстный геолог. Каждая аномалия приводит его в положительный трепет. Но, несмотря на это, вчера и позавчера мы крестили его на все лады – знал, что мы приехали, и не появлялся до вчерашнего обеда в контору, а командировка наша скоротечна. Но при встрече обиды исчезли, так искренне он реагировал на наше желание разобраться в аномалиях. На таких можно опираться. Маленький, пухленький, моложавый, с лысинкой на макушке, нрава весёлого, с вечной улыбкой. У него интересный лоб: широкий и без того – выше висков он расширялся. Излишне подвижен. Говорят, он надоел всем с керном и аномалиями. Именно наш человек, близок нам по духу.

– Давай, Игнатич, поедем в аэропорт, сдадим вещи в камеру хранения и поедем в музей.

– А я бы лучше заехал на самосвале в магазин «Динамо», посмотрел там рыболовецкие крючки и сразу в аэропорт.

– Так у нас ещё останется в запасе шесть часов до отлёта.

– Ну и что?..

Узнаю неистребимого провинциала. Чтобы идти в театр – непременно являться за час, а уж лететь куда или ехать – за сутки раньше прибыть и сидеть на мешках. Сам еле избавился от этого.

– Что ж, ты езжай, а я буду сидеть и читать газеты.

– Бог с тобой, я тоже буду читать и кое – что запишу, – согласился я. Но когда самосвал скрылся из виду, я загрустил – столько свободного времени?! Однако сходил в туалет, смыл с ботинок пыль, и теперь сижу на террасе аэровокзала и записываю свои впечатления, Игнатич рядом читает газету «Звезда Прииртышья».

…Технорук Анатолий Егорович – моего возраста. Невысокого роста, слегка кривоног. Стоит на земле прочно, но ходит легко. Крепыш. Ему знаком бокс, самбо и штанга. Ест иногда почему-то раз в сутки, но капитально: борщ плюс пять котлет и прочее. Игнатич говорит, что его желудок может переваривать гвозди. Но велико было наше удивление, когда его прохватил понос. В тёплой куртке и неизменно коричневом берете (по-моему, он спит в нем), причём берет на нём держится как на поросёнке из сказки «Три поросёнка и серый волк». Говорлив. Но дело своё, видно, знает и располагает к себе. Жили мы хорошо, с юмором.

Семиречье

14. 04. 1974 г.

Наши в поле. Нам велено выезжать в понедельник, но в пятницу получить деньги не удалось и мы, видимо, выедем в ночь с понедельника на вторник. В конторе были Гендос (старший техник), Надя (инженер) и Августа Павловна (инженер). Сегодня в воскресенье погода дождливая и неизвестно, какая будет завтра. Сейчас буду собирать вещи.

…Вчера приезжал Прокопий (мой дядя) из Капчагая. Зону отдыха оставил, вернулся работать снова в трест старшим инженером, говорит: – Здесь что? Никакой материальной ответственности – одни бумажки. Страшно «мудрый» в житейских делах мой дядя. Тётю Гутю увёз к себе в гости.

…В пятницу я поговорил с Исмаилом Мухамеджановичем (будущим своим шефом). Пока штатное расписание не утвердили: министра нет, заместитель новый, некому подписать. Езжай в поле, если что получится – отзовём.

…В редакции изменения. Вениамина Ивановича Ларина назначили редактором журнала «Простор». Кто будет редактором «Вечерки»?– неизвестно. Встретил поэта Валентина Смирнова. «Почему не появляешься?» – спросил меня. «Еду в поле». Надо позвонить Анису (Василию Анисимовичу Бернадскому), вчера звонил – он оказался на банкете у Ларина.

Погода скверная, но птицы поют. Охота написать статью о Талдыкурганцах. Надо выбрать время – заехать в экспедицию.

16. 04. 1974 г.

Мы с Игнатичем в Уштобе, в скверике у железно-дорожного вокзала. Два часа дня, пока за нами никто не приехал. У каждого из нас по рюкзаку и спальному мешку. Местные алкоголики атаковывают: кому закурить, кому 10 копеек. И не дай бог, с кем заговорить – наплетёт невероятно что, но самое главное – он не такой как все остальные пьяницы. Как только в пять ночи вошли в вокзал, меня атаковал обвешанный медалями «бич», от него я узнал, что чемодан у него в Москве на Курском вокзале в камере хранения. В доказательство он показал жетон с клеймом Курского вокзала. Жил он в 73-м году в посёлке «Кировский» Талды – Курганской области. Три раза жена его садила на 15 суток, но старшина милиции посоветовал уйти от неё, он внял его совету. Жил в Уштобе, работал на мясокомбинате, но начальник каждый день подходил к нему и спрашивал: «Когда подашь заявление об уходе с работы, что ты тут заработаешь?» Он подал заявление. Пропил с другом расчёт, ждёт с моря погоды, в надежде уехать в Москву, получить чемодан и устроиться работать у друга, который сейчас начальник ОРСа, а когда – то они вместе «по девкам ходили».

После разговора он уже бесцеремонно у меня закуривал, показывал на карте, которая украшала вокзал, места, где бывал. Хорошо, что вмешался Игнатич и дал отповедь: «Я среди этих алкашей десять лет жил. Пока сам себе он не вдолбит, что пора бросить пить, ничто его не спасёт. Но обычно у него всё выходит наоборот – виноваты другие». Я в это время, конечно иронично, давал советы «медаленосцу» искать спасение в женщинах.

– Так не принимают же! – уставился он мне в глаза.

– А ты повкалывай, авторитет заработай.

– За восемь копеек 15 суток дала.

Спрашиваю: – Как за восемь копеек?

– Пришел я домой, попросил что-нибудь поесть. Она дала два яйца и говорит: «Каждое яйцо стоит рубль. Ты мне должен два рубля». Тогда я взял второе яйцо, первое-то уже съел, и запустил ей им прямо в лоб. Она выскочила, я думал, утирает лоб, а она позвала милицию, и меня посадили на 15 суток. Потом, правда, бегала меня выручать, пожалела, но судья не освободил…

…Ходил к тёте Любе (родственнице Э. К. Кима – нашего бывшего начальника) на дом, узнать, не заезжали, случаем, наши. Никого не было. Приехали за нами только в четыре часа дня. До этого времени пришлось довольствоваться зрелищами, в которых главная роль отведена бичам. Собственно, «бичом» я мысленно назвал только одного. Он был сравнительно молод, само собой, не брит. На нём какие-то полуватные штаны – замызганные – и такая же замызганная куртка. Пока мы сидели в сквере, он раз пять обходи мусорные урны, заглядывая в них тщательно, в надежде заполучить бутылку. Но бутылки не было, и он презрительно обводил нас взглядом. Белая хозяйственная сумка дополняла его. Как сейчас передо мной стоит и другая сцена. Казах, тоже «отпетый», ходит, как кобель за сучкой, за пьяной женщиной буквально попятам. Домогается: « Аня, я тебя никому не отдам, даже солдатам», – говорит он периодически, разыгрывая сцены ревности. Один раз он её так схватил за руку, что она упала и разбила левое колено.

Наконец, приехали наши, мы рассказали им о бичах. А потом произошло следующее. Когда мы находились возле заправочной, к Басу подошёл пожилой пьяный казах и, пытаясь погладить его чуб, пробормотал что-то вроде «эй, парень, здорово!» – Пшёл вон! – рявкнул Баскарма. – Мужик сначала опешил. Зато потом долго посылал проклятия вперемешку с матами на голову Баса. Так и они познакомились с достопочтенным сословием людей дня.

По дороге Николай Георгиевич изощрялся над нашей премией, которая, к сожалению, осталось «не обмытой». Мы были непоколебимы и отшучивались, как могли: «Коля, с каких пор Вы стали мыслить категориями алкашей?» «В последнее время в Вашем лексиконе часто фигурирует слово «бутылка»…

…В лесопосадках по обе стороны железной дороги много зайцев.

…Лагерь: – равнина, четыре палатки, ветер, колодец, жаворонки.

Утро – 8 часов. Николай Георгиевич умывается с эффектом, как, впрочем, и всё остальное делает. Несмотря на холодный ветер, разделся по пояс и умывается холодной водой. Заснул я поздно, думалось об ожидаемых переменах и о вечернем разговоре у радиоприемника. – Что-то за рубежом молчат о Солженицыне, – сказал кто – то.

– А что о нём говорить?

– Интересно, семья уехала?

– Уехала. Сын, наверное, захотел стать бизнесменом.

– Нашему брату там стать бизнесменом не просто. Обдерут как липку.

– Это ещё сообразил он поселиться в Швейцарии, а если бы в Америке так плакали бы его миллионы.

– Пришёл бы какой-нибудь гангстер и заявил: «Выдели такую-то сумму, а не то завтра в полночь будешь замурован в стене вон того здания. Живьём. Тогда пишите свои пасквили, и будьте уверены, никто вас не хватится».

– Короче – объегорят под орех. Как они пришли эти миллионы, так и уйдут. Злословили в таком духе. Особенно негодовал Игнатич.

До обеда вычерчивал карты для маршрутов (пантографировал). Потом подготавливал пикетажку и всё прочее, что необходимо для маршрутов. Вечером – бесбармак из головы телёнка. Николай Георгиевич – начфин – уже вторую голову привозит в отряд. Игнатич после обеда зафитилил в маршрут – накинулся на какую-то «зонку», потом возбуждённо рассказывал о ней, показывая образцы. Впрочем, он всегда что-нибудь находит, даже если и нет ничего. Но это его очень хорошая черта – страсть в работе и желание найти если не месторождение, то хотя бы рудопроявление. Гриша (старший геофизик) налаживал аппаратуру. Наладил. Коля дважды исчезал, но вскоре неожиданно появился – ходил в маршрут (так он ходит). Я не пошёл в маршрут из-за неподготовленности. Бас с шофёром Борей уехали на Лепсинский участок.

Ещё вчера к обеду погода разведрилась, было тепло и даже жарко. Но с заходом солнца подул опять северный ветер и дул всю ночь.

19. 04. 1974 г.

Почему о туристах много песен, а о геологах нет. Почему те веселы и беззаботны, а эти сдержанны в выражении восторгов? Потому что те отдыхают, а эти работают. Там ты свободен, а здесь в связи производственных отношений. Там вступают в силу элементарные категории вежливости, а здесь всё сложнее – здесь все нити человеческой нравственности. Борьба тоньше. Вчера за обедом разговор зашёл о деньгах, которые нам выдало управление на организационный период, но Бас всё отдал взаймы Эдику Киму, не посоветовавшись с нами. Эдуард Капитонович, конечно, хороший человек и, видимо, они ему очень были нужны. Но единолично это так не делается. Коля (Николай Георгиевич) тонко пытался оправдать Баса. Неизвестно, мол, на что и каким образом их дали Басу. – Их дали на котловые расходы, и я не думал, что всю сумму Бас мог отдать, – сказал Игнатич. До этого я причислил Колю к элите (любимчикам Баса) и подчеркивал это при удобном случае. Но всё это незначитетельные мелочи наших отношений. Главное то, что, когда тебе невыносимы сложившиеся отношения, и ты их считаешь ненормальными и протестуешь против них как можешь, тебя ждут нападки и обвинения, даже чисто личного характера. Так и случилось. Коля, до сих пор тонко лавируя между Басом и нами, в конце концов, выказал вчера себя, поскольку как бы он не крутил, постоянно пользуется его вниманием и слабостями, будучи хотя и умным, но пассивным человеком. Вчера он раскрылся: «Конечно, для вас деньги – всё, их вы ставите выше человека».

– Ну, если ты такой добрый, корми нас на «свои», – заметил я.

– А ты человек завистливый и только зависть руководит тобой, – неожиданно бросил он в мой адрес. Такого от Коли я не ожидал. Вот как он объясняет мой протест беспорядку. Признаюсь, меня это задело и обидело. И весь день я находился под впечатлением этой фразы. Гриша утешал меня, считал, что Коля не прав. Так встретило меня поле, где поют жаворонки и проклёвывает трава, где по вечерам костёр и транзистор, где бы жить и радоваться и не протестовать ни против чего. Это было вчера. А сейчас со всех сторон небосклон обложен тучами, то и дело громыхая, они пока миновали наш лагерь. Но вот – вот начнётся дождь, задул ветер. Чабаны согнали отары поближе к своим кошарам. Сверкнула молния, и вот он уже рядом дождь. Редкие капли. Сижу в машине, читаю киносценарий «Звезда пленительного счастья» и смотрю по сторонам.

…Езжу с Гришей на геофизических установках и считаю цифры. В основном всё умножаю на шесть.

Приехал Бас «в настроении» – весёлый, шутливый. Три дня ездили в Лепсы. Участок тот отпадает. Здесь задержимся на два месяца. Гром со всех сторон. Дождь. Ухожу в палатку.

20. 04. 1974 г.

До обеда разбивали профиля для проведения ВП (вызванной поляризации). После – не докончили даже первый профиль, хотя до самого вечера торчали в машине. Погода ветреная, но ясная. На душе тоже ясно. Ночью мучило удушье. Вчера вечером с Игнатичем ходили к казахам – чабанам сокманщикам. Разговор шёл вокруг нашего молибдена и их баранов. Узнал, что овцы здесь тонкорунные. За один КГ шерсти государство платит 5 – 7 руб. Так ценится эта шерсть. У жирных овец шерсть лучше и потомство крепкое.

Ночь опускается. Порывы ветра хотя и не очень сильные, но ощутимые. Небо ясное, только на западе растянутые ветром тучи. Наши хоккеисты 13-й раз стали чемпионами мира. Слушали последний репортаж матча СССР – Швеция.

22. 04. 1974 г.

Восемь часов утра. Зоя Ким – химичка предпочла спать в машине – подальше от непривычных шорохов и уступила мне свою раскладушку. Я поселился в большой 12-ти местной палатке, которая отведена под столовую.

Вот они картины Кастеева перед глазами – степной ландшафт, колодец, кашары, отары овец, чабаны и наши палатки с тремя автомобилями, двумя собачками-тузиками и нами. Недалеко пасутся худые ещё лошади с жеребятами. У одного, самого задиристого – грива светлая.

Дочитал наконец «Звезду пленительного счастья» – нахожусь под впечатлением. Вчера просидели в лагере. Я пересчитывал геофизические значения на логарифмической линейке дважды. Гриша копался в аппаратуре. Бас ездил на Каратал. Вечером привёз дрофу – сейчас в котле. Георгиевичу пришлось съездить в Уштобе, отвезти ребят в больницу на проверку.

Полевые будни. Вечером американцы опять вспомнили Солженицына и Сахарова. Игнатич с утра материт и того, и другого. «Нашёл Сахаров «гиганта» нашего трагического века. Предатели, подонки», – то и дело срывается с его языка.

Сделали один профиль и закончили прошлый. Опять неполадки. Григорий Павлович то и дело проверял ток, ковырялся в аппаратуре. Дул сильный ветер. Я заметил: ветер здесь перед дождём. Действительно после обеда пошёл дождь, а после него наступила тишина, спокойствие. После обеда построили графики. Бас с Колей ездили на озеро Ушколь, поймали несколько рыб. Николай Игнатьевич опять принёс кучу образцов с ликующим видом: – Смотри, блестит!– Мне показались блестящие налёты следами слюды мусковита, но он хотел верить, что это нечто другое. Игнатич всегда такой. Увлечённый. Это хорошо.

Решено. Упор делать на геофизику – почти вся поверхность покрыта «рыхлятиной» – и только потом уже отбирать в аномальных местах водные вытяжки и бить шурфы.

Василий Иванович (Ваха) сидел на телефоне сердитый: – Плевал я на эту геофизику, лучше шурф рыть, чем здесь на побегушках быть.

Сейчас тихо. Хорошо слышно блеяние овец и редкие перепевы птиц. Вечер.

…7 – 30 утра. Проснулся часа в четыре ночи после неприятного сна. Привиделось, что снова призвали в армию и я отстал в институте от своих однокурсников. Почему меня второй раз призвали, думалось мне во сне. Проснулся. Дышалось тяжело. В груди посвистывало. Встал, накинул тулуп. Дул холодный, пронзительный и сырой ветер. Птицы уже проснулись и распевались во все горло, встречая рассвет. Вернулся в спальный мешок, закурил. Мало-помалу свисты в груди утихли, дыхание восстановилось. Но теперь уже думы не дали заснуть до утра. Вскоре проснулись Игнатич и Гриша. Включили радио, заговорили о Египте, о ненадёжности арабов.

Бас и Коля уехали в Алма-Ату ещё 23 апреля, и я перебрался в их палатку, поближе к последним известиям, к транзистору. По вечерам слушаем разные «голоса». Китайцы по – прежнему передают белиберду. Каждый год одно и то же, только сейчас они предпочитают анализировать международные события и умалчивать о себе. Американцы вьют тонко свои тенета, но всё равно ясно, чего они хотят. А хочется им приоткрыть границы Союза и двинуть поток туристов, то бишь шпионов, к нам с альбомами порнографии, валютой и мракобесной религиозной литературой.

Геофизические профиля идут не гладко, аппаратура барахлит, ребята – шофера, они же рабочие, еле передвигают ноги: «Мы же не сдельщики!». Гриша прыгает с машины на машину, от электрода к электроду, устраняя неполадки. Я вырисовываю графики, которые существенного ничего пока не показывают. Дует ветер. В промежутках смотрю на умирающего ягнёнка. Сообщили об этом чабану. «Ничего, он больной, сдохнет – закопаем», – реагирует тот. Барашек вытянулся на травке, закрыл глаза и иногда подрыгивает ножками. Земля втягивает его в себя, сегодня он уже будет частью её.

Дочитал киносценарий «Открытие» Тополя.

26. 04. 1974 г.

Ветер. Слегка всхолмлённая с уклоном на юго-восток степь. Где-то далеко покатые отроги Джунгарского Алатау. Мы на профиле. Сделали последнюю забивку электродов на сегодня. Но работа застопорилась. Стрелка микроамперметра застряла, и Григорию Павловичу пришлось разбирать датчик. Василий Иванович в 250 метрах от нас изнывает от тоски у телефона. «Как жизнь? – спрашиваю. – «Надоело, хоть бы скорей закончить». – Иди пока к нам сюда, всё веселей. – Иду». Когда наладили, всё пошло быстро. Но аномалий, ожидаемых сегодня, не было. Участокбесперспективен. Молибден в воде, видимо, от загрязнения. Под слоем песков и супесей сплошной монолитный гранит. Очевидно. В обед об этом толковали. – Толку нету, – говорил Игнатич. – И зачем он (Бас) выбрал этот участок. В маршрут-то идти некуда – всё перекрыто, а потом и геологи здесь ковырялись. Единственная надежда на геофизику, но и она едва ли что здесь обнаружит. Геологи тоже проводили ВП. В общем, конфуз и с этим участком.

Ещё вчера большая палатка от сильного ветра сверху пошла по швам. С утра сняли её, вшили вверх её кольцо от плиты и взяли на растяжки. Входом повернули на юго-запад от ветра. Сразу внутри стало тихо и уютно. Поставили на кольях стол из фанеры, сделали традиционную лавку для сидения. Стало «якши». Я не замедлил переселиться в неё.

Ждём машину из Алма-Аты. Послезавтра должны выехать домой на праздники. Может статься, что это последние мои полевые деньки, если, конечно, меня переведут в отдел геолконтроля.

28. 04. 1974 г.

Я дома. Вчера в 10 вечера вернулся со всеми на праздники, но с вещами. Так было передано Басом – «с вещами». Григорий Павлович подчеркнул – «с вещами». Это опять ссылка или что-то другое. – Другое, – сказал Николай Георгиевич. И мы поняли, что приказ подписан, и я переведён в отдел геолконтроля. Для непосвященных это было как гром с ясного неба. Зоя была ошеломлена, Ваха тоже. Вчера до обеда обрабатывали профиль. После этого я устроил прощальный стол: бутылка водки и две – сухого вина. Гриша в свою очередь тоже выставил бутылку вина. Решили ехать в Алма-Ату сразу же. Всю дорогу беседовали с Гришей, но у меня страшно болела голова. Давно не пил. Она болела до самого утра.

В отряд приехали две студентки из Семипалатинска. Сегодня день рождения жены Раиды. В доме всё вверх дном – полы просыхают. Идёт ремонт.

29. 04. 1974 г.

Да, это был конфуз или злая шутка. С отделом, вернее с переводом, пока ничего не ясно. По-прежнему штатное расписание не утверждено. Поэтому я, должно быть, хорошо развеселил Баса – предполагаю. Потому что, как только Игнатич появился на работу, он сразу же вызвал Баса и рассказал, как восприняли мы с Гришей фразу «с вещами». Ма– насыпов меня утешил, пообещал довести дело до конца. В конце концов этот конфуз меня не очень обескуражил. Что было тайным – стало явным, только и всего. В открытую едва ли кто из них попытается напомнить мне об этом. А не всё ли равно мне, что кто думает и что говорится за моими плечами. Бас относится ко мне удивительно внимательно: – Если, Юра, нет у тебя здесь срочных дел, можешь уходить с работы. У вас отгул до пятого мая.

…Наивный я тогда был человек. Позднее я понял, что меня в любом случае не могли взять в отдел геологического контроля. Начальник Манасыпов, когда делал мне предложение совсем не подумал, что я активно сотрудничаю в газетах, и что может произойти утечка информации, что совсем не желательно для высшего начальства. Об этом они, видимо, и сказали начальнику отдела Манасыпову. И тот спохватился, но, как человек корректный, спустил всё на тормозах (этот комментарий я делаю сейчас в 2007 году, когда перепечатываю свои дневники).

Я поехал, было к Раиде, чтобы рассказать о своём парадоксе, но решил проехать дальше до редакции, где, наконец, встретился с поэтом Вас. Анисимовичем Бернадским. Застал его на дежурстве в типографии. Переговорили с редактором Чундеровым на счёт корреспондентского удостоверения.

– Вадимушка,– сказал Анис, – может быть, дадим этому человеку корочки, раз он так их любит?

– Что ж, мы ему их выдадим. Потом, выбрав момент, зашли к замше и Бернадский рекомендовал меня ей как геолога по профессии и дипломированного журналиста.

– Так вот, Юрий… (Андреевич, – подсказал я) Андреевич, на Ваше имя пришла грамота, мы должны вручить её Вам в торжественной обстановке, тем более что приближается день Печати. Договорились, чтобы я подошёл 4 мая в редакцию, где мне вручат её. – А насчет удостоверения, приносите фотографию и мы Вам его выдадим…

Сегодня я понесу фотографию. Это успех. Удостоверение даст мне право сотрудничать активнее и увереннее.

С переводом в отдел контроля тешу себя надеждой тоже уладится, хотя Бас может меня отправить на «промышленные воды» и лишить таким образом связи с Манасыповым.

Корреспондентский билет, как только я принёс фотографию, выписали сразу же.

– Выдавая его Вам, мы надеемся, что Вы не будете использовать его в корыстных целях.

– Как это?

– Ну, положим, не брать товары без очереди, – пошутила Нина Ефимовна.

В три часа на предпраздничной планёрке вручили и Юбилейную грамоту от журнала «Рабоче – крестьянский корреспондент». Так что теперь надо активней действовать.

Из редакции с Вас. Анис. заскочили на базар, было интересно смотреть, как шустро он закупает продукты. Поехали к нему домой. Галя – жена его – встретила нас благожелательно. К вечеру подъехали поэт Валентин Смирнов и Слава Мулюн – ретушер «Казахстанской правды». Пили вино, много курили и говорили. В. Смирнов от вина сразу краснеет.

Первого мая ходили на демонстрацию с заводом, где работает жена. После обеда приехала тёща – баба Диля. Скромно отметили праздник и поздравили Раиду (жену) с днём рождения. Вечером позвонил Василий Анисимович. Поболтали, хотел было приехать, но, видимо, дождь помешал.

04. 05. 1974 г.

Прошли праздники. Дни и ночи лил дождь. Дни прошли без пользы, если не считать, что дочитал киносценарий «Ласточке – летать», посмотрел кино «Итальянцы в России» и побелил туалет. Дома по-прежнему всё вверх дном. Краска для панелей оказалась неудачной, магазины закрыты. Ремонт остановился.

…Что было тайной, стало явью – всего лишь. Желание перейти в отдел укрепилось. Больше возможностей для сбора материалов и занятие журналистикой – это главное. Об этом и надо говорить, если придётся и с Шубиным (начальником управления). Корреспондентский билет на руках – надо работать. Наметились планы, но осуществить их при нынешних условиях, когда тебя могут послать, куда вздумается и изолировать от общения с людьми, почти невозможно. Писать о своих сотрудниках – не позволяет внутреннее чувство. Не написал же о нас Бернадский, хотя обещал? Не верю больше в то, что мы когда – нибудь откроем месторождение. Все серьёзные разговоры сводятся к рыбной ловле, в конце концов. Думаю, что завтра буду весел, благодаря дальнейшим своим прогнозам, хотя в настоящий момент в закулисных разговорах моя оплошность может служить предметом насмешек. Per aspera at astra!

06.05.1974г

«Пусть от бесцельных скитаний

Ноги в пыли,

Всё-таки вижу в тумане

Звёзды вдали.

Пусть я, как девкою блудной,

Осмеян толпой,-

Путь мой, высокий и трудный,

Увенчан мечтой».-

Р.М.Рильке

С 12 мая меня отправляют в командировку на 30 дней на Мангышлак. Собственно, отправляли в Гурьев, но я настоял на Мангистау. Командировка почти такая же, как и в прошлом году – опробование водопунктов без собственного транспорта, с рюкзаком за плечами. Но при тщательном обдумывании я всё-таки решил, что в этом году всё пойдёт по другому.

Очень обрадовала мысль о встрече с Мангистау. Я буду один вдали от вынужденного безделья и в стране фантазий. При одном воспоминании о г. Шевченко и о тех местах, где ландшафт удивительно схож с лунным, необычным, фантастичным, мне очень захотелось попасть туда снова. А главное – я надеюсь собрать материал и написать статью для

«Казахстанской правды». И это основное моё желание и цель.

…Бас будет защищать диссертацию на малом совете 8 мая. Хотел бы я быть свидетелем его перевоплощения. Куда денется, во что превратится апломб и нарочитый психоз перед учёным миром. Или сохранится он? Интересно.

– Могу я позволить себе эти три дня использовать в личных целях за все эти десять лет? – грамогласно заявил он сегодня в конторе, будучи, разумеется, в нетрезвом виде. Чем вызвал ничем не скрываемую улыбку на наших лицах.

– Так ли уж и три дня? – хохотали мы потом. Чёрт знает, откуда в человеке берётся такое самовосхваление. Видно, в душе этого человека какой – то безграничный запал этого чувства.

…Защитили отчёт по промышленным водам. Рецензент, бывший однокашник Августы Павловны, не без её влияния поставил «хорошо». Бас же после её усиленных переговоров заявил: – Не волнуйтесь, я договорился с ним, он оценит работу на «хорошо». Сам же при защите не присутствовал. Игнатич путался, не силясь даже подчеркнуть положительные стороны проделанной работы. Помог сам рецензент. Это и явилось основой для оценки.

Мангышлак.

15.05.74 г.

Когда много ездишь по командировкам, не кажется странным попасть неожиданно в новый город, как, скажем, человеку, занятому трудом, не требующим постоянных миграций, решившему, наконец, совершить вояж в качестве туриста.

Но город Шевченко для меня всегда свеж и притягателен! Не пойму даже, по какой причине. Может быть, из-за того, что обрамлён чистыми водами Каспия (не то что Баку), дыхание которого ощущаешь постоянно, а может от того, что сам по себе современен и молод, как молоды и его обитатели. Думается мне так же, что город импонирует своими небольшими размерами. Это, конечно, зов души, проведшей первые полтора десятка лет в небольшом провинциальном поселке. Не иначе. Город можно за полдня обойти пешком. Чистота, молодость, свежесть. Синтез провинциализма и урбанизма, то есть то, что объединилось во мне.

17.05.1974г. Пос. Шетпе. Мангышлакская ГГЭ.

Как только я растянулся на кровати в Шетпинской гостинице после утомительного следования на самолёте, автобусе и поезде, почувствовал вдруг, какая здесь удивительная тишина, до звона в ушах.

Клетки мозга, наконец, могут отдохнуть от бесконечных шумовых раздражителей. Потом наступил поздний вечер. Ветер затих, и ночная прохлада опустилась на степь. Просидели со Львом Васильевым (начальником партии) – старым знакомым до часу ночи. Такой чудесный воздух. Говорят, здесь не хватает кислорода. Не почувствовал. До утра не сомкнул глаз.

Шетпе, Шетпе…-

Средина Мангистау,-

Я на горушке

Маленькой сижу:

Рассвет молочный…

Утра предыханье

Я уловляю молча -

За селом слежу…

18. 05. 1974 г.

Василий Иванович Дмитровский (главный гидрогеолог управления), Михаил Александрович Савостьянов (начальник производственного отдела), Виталий Макарович (?), Юрий Наумович Раев (главный инженер Мангышлакской ГГЭ) и я – напросившийся в компанию – ездили на артезианский бассейн. Это район, о котором я решил написать статью для «Казахстанской правды». В ожидании перевода денег на автобазу, в которой я должен арендовать машину для объезда нефтепромыслов, я решил не терять времени и заняться подготовкой статьи. Наброски к статье:

…Плоская равнина с небольшим уклоном на юг. Редкие пучки чёрной полыни, большие желтые суглинистые прогалины. Несмотря на май месяц, степь выжжена и раскалена. Погода безветренная, тихая, столбы вихрей – «шайтанов» взмывают высоко вверх и подолгу стоят, не меняя местоположения. Кто мог думать, что на глубине 500 – 700 метров упрятаны огромные скопления «самого драгоценного ископаемого» – воды, которая может преобразить степь. Миллионы лет потребовалось, для того, чтобы скопиться ей, капля по капле на глубине и быть недоступной. Таковы парадоксы природы. Поверхность земли изнывает от нехватки влаги, а в 500-х метрах на глубине упрятаны колоссальные запасы её.

Первую струю воды, вытекающую из скважины, мы увидели, проехав километров сорок от базы Мангышлакской экспедиции. Ещё издали мы заметили озеро, обрамлённое ласкающей в этих местах зеленью и скоплением верблюдов. Кто сказал, что эти добрые животные неприхотливы к воде. Мы увидели, с каким удовольствием они наслаждались влагой, забредя прямо на средину озера. Трудно в это поверить. Вопреки всем установкам отдела охраны подземных вод, вода вытекала из скважины, образовав искусственный водоём.

– Как же так, – сказал наш шеф, – столько воды пропадает напрасно. Вода должна быть разумно использована и чем быстрее, тем лучше. Наличие воды даёт возможность преобразовать край.

…А я уже думаю о будущей статье:

И действительно, появились большие возможности реально сделать землю красивой и обетованной, а человека – творца богатым… Намечаю, что делать дальше:

– Прочесть проект – по чьему заданию ведутся работы.

– Как намереваются использовать воду?

– Сколько пробурено скважин, какой запас воды?

– Побеседовать в райкоме:

Недалеко люцерновое поле. Говорят, можно собрать за сезон несколько урожаев. Имена, фамилии и т. д.

… Уехало наше начальство. И я остался один, но не одинок. В предпоследний день их отъезда я, как указывалось выше, напросился на поездку с ними на артезианский бассейн. Покаялся, что не взял с собой посуду, можно было отобрать пробы воды из термальных скважин. Вода была теплая – сорок градусов. Мы окунулись, кто хотел. Юрий Наумович достал бутылку коньяку, но пить его (тёплый на солнце) было неприятно. Я сделал лишь глоток. Моя фляжка с чаем выручала. Шофёр (что очень странно) не взял ни молотка, ни монтировки. Заднее колесо сразу же лопнуло. Запаска спустила на обратном пути. Василий Иванович нервничал из-за «разгильдяйства» руководства. Шофёр внёс предложение идти пешком – 30 км. Насоса тоже не было. Всё-таки у встречных шофёров взяли монтировку и насос. Резины не было. Нашли монету «пятак» и согнули его на месте прокола камеры, зажав отверстие. Я признаться, не верил в благополучный исход этой затеи. С попутным мотоциклистом послали Юрия Наумовича в экспедицию за запасным колесом и автомобилем. Но, к моему удивлению, «пятак» хорошо справился со «своими обязанностями». Благодаря ему, мы доехали до самой экспедиции.

По дороге через горный перевал пошёл сильный ливень.

– Вот она зона питания – межгорные впадины!– Ручьи со всех сторон стекались в ложбины.

– Здесь надо делатъ «магазин», – сказал Василий Иванович, – чтобы скважины помогали проникнуть воде вглубь. («Магазин» – это ряд скважин с открытыми устьями).

К статье

…Жёлтая, выжженная зноем полупустыня безмолвна, как безмолвно солнце, которое медленно поднимается над плоской равниной, чтобы повторить свою вечную параболу движения. Жаворонки не радуются его восходу, их нет. Где-то далеко, как мираж, сутулятся древние горы, они потрескались от зноя и времени, а беспрерывные ветры сделали причудливыми их очертания. Каплю по капле вбирают влагу трещины гор. Они, словно пересохшие губы, ловят редкие капли дождя и росы. А затем эти капли, соединившись, превращаются в озера. Но не в привычные для нас озёра, а в подземные. Их вода находится на глубине. Она заполняет поры водовмещающих пород. Потребовалось более двухсот миллиардов лет, если судить по возрасту этих пород, чтобы затаённая в недрах вода завершила свой выход на поверхность. Помогли ей люди, профессия которых – гидрогеологи.

В 1973 году во время поисков подземных вод для оазисного орошения гидрогеологи Мангышлакской экспедиции на глубине 660 метров вскрыли скважинами напорные воды отличного качества для оазисного орошения земель. Сейчас гидрогеологи продолжают бурение с целью выяснения условий питания и границ распространения Актауского артезианского бассейна. По предварительным подсчетам площадь распространения относительно пресных вод порядка 80 кв. км. Но границы орошения можно расширить с помощью водопроводов. Вода термальная до 40 градусов. Её можно использовать для создания парников. Наступило время перевоплощения мангышлакской земли в цветущий оазис. И так далее…

Комментарий из 2007 года. Статья вышла в «Казахстанской правде» под заглавием «Чтоб зацвела пустыня». Статья оказалась актуальной. Юрий Павлович Кукушкин – заведующий отделом газеты отозвался о ней похвально и посоветовал её вариант отдать в казахскую газету «Социалистик Казахстан».

21.05.1974г

Ну и нравы. Сколько раз приходил к выводу, что хороши люди, пока их до конца не знаешь. Это всюду. Когда, наконец, от общения друг с другом люди будут получать только удовлетворение. Пока же это общение создает такой накал агрессивных страстей, что жизнь становится нервной, напряженной, невыносимой. В геологическом отделе экспедиции стал свидетелем взрыва страстей. Неприятно. Чтобы видеть людей хорошими, не надо смотреть на них изнутри. Не надо докапываться и выяснять, кто прав в том или ином частном случае. Надо видеть результаты их труда. И возвышать творца– человека, ибо благодаря этому его качеству он красив и славен. Что ты сделал, чтобы земля наша стала лучше? Если сделал много, то ты и сам не знаешь, как ты велик. Моя же задача показать тебе, какой ты славный и хороший творец человек. Ведь и объединяет людей по существу необходимость совместного труда.

30.05.1974г

Наконец Жетыбайское АТП получило из нашего управления деньги – аванс за автомобиль, который я должен использовать при опробовании подземных вод на Мангышлакских нефтепромыслах. В моё распоряжение был выделен ЗИЛ-130 с прицепом. Прицеп мне абсолютно не нужен, но руководство автотраспортного предприятия знало, что делало. Я должен буду закрывать наряды на перевозимые грузы в кузове машины и в прицепе. Не менее шести тонн в день. Иначе они не дадут мне машину. Я повозмущался внутри своей души, но всё-таки прикинул, что это для нашей партии будет всё равно выгодно, тем более что работаю здесь только я один за всю партию. Это мизерные затраты по сравнению с теми деньгами, которые нам выделены на «Промышленные воды». Ещё я подумал, в связи с таким раскладом, что и мой водитель (работник АТП) будет доволен. Есть разница: возить меня одного с ящиком бутылок по полуострову или тонны груза с прицепом. По крайней мере он отдохнёт от тяжёлых нагрузок и не будет лишний раз возмущаться. Так оно и получилось.

…Два дня мы уже ездим по Жетыбайскому нефтепромыслу. Я договорился с руководством нефтяников о том, чтобы меня беспрепятственно допускали к скважинам, тем более что у меня были все необходимые документы, в том числе и из первого отдела нашего Управления. За сегодняшний день я уже приноровился к тому, как практически отбирать необходимые мне пробы воды. Оказывается, всё просто: так как нефть легче воды, она находится выше рассола. А мне нужен рассол. Для этого в ведре снизу я пробил отверстие, которое затыкается пробкой. Вынимаешь пробку, рассол набираешь в бутылку, а нефть остаётся в ведре. В принципе всё отладилось. Осталось только охватить как можно больше скважин.

Шофёр мой оказался очень покладистым и услужливым молодым человеком. Жил он рядом с АТП. И поэтому мне предложил заночевать у него дома, чтобы не мотаться туда и обратно в экспедицию. И вот я – в четырёх километрах от поселка Жетыбай в домике с плоской крышей – в гостях у своего водителя Алимжана. Хозяйка дома, мать Алимжана-он был пока ещё холост – встретила меня приветливо. После вечерней трапезы мне положили постель прямо во дворе на кошме, где я мгновенно заснул.

Открыл глаза на рассвете, хотя и без него здесь всегда светло: факелы газовых выбросов из скважин светят здесь день и ночь. Почувствовал, как вчерашняя усталость улетучилась из меня. На душе лёгкость и умиротворение. Вышла хозяйка из домика, буднично загремела вёдрами. Наблюдаю, как большая верблюдица, словно малое дитя, не отстаёт от хозяйки, тычется своей лупоглазой головой подмышку, издавая какие-то нежные звуки, требуя внимания к себе и ласки, и, конечно же, какого-нибудь вкусненького пойла. Укрываюсь от факельного света одеялом и, потягиваясь, благодатно и благополучно продолжаю сон…

* * *

В 1976 г. в «Вечерней Алма-Ате» была опубликована моя статья о Василии Ивановиче Дмитровском – прекрасном человеке, первопроходце, кандидате геолого-минералогических наук, главном гидрогеологе Казахского гидрогеологического управления – «Чтоб напоить пустыни» (10.07.1976г).

Приаралье

Поиски и опробование скважин с солёными водами

01. 07. 1974 г.

Снова дорога и снова хорошо. Дорога – это раздумье, которого так не хватает нам в повседневной суете. Дорога – это осмысление пройденного, созерцание настоящего. Дорога – это грусть, близкая к провиденью. Грусть – потому что впереди не только радости и успехи, но и неудачи и вообще годы, которые, хотел бы ты этого или нет,

удаляют нас от нашей юности и приближают, как говорил Тургенев, к нашему вечному пределу.

Еду в Кызыл-Орду. Впервые.

14. 07. 1974 г.

Три дня добирались до места работы. Ехали по жаре на открытой машине. И вот теперь я почти в центре Кызылкумов. Песок не красный, а жёлтый. Барханы не перевиваются, а скреплены саксаульником, верблюжьей колючкой и ещё какими-то пустынными растениями, которые, как кочки в болоте, выступают, пятнами на барханах. Всюду в Приаральских Кызылкумах через каждые 15 – 20 км пути встречаются скважины с артезианскими почти пресными водами. Поблизости от них юрты казахов и почему-то хорошо откормленные бараны, верблюды и коровы. Травы вовсе нет, одни кустарники и колючки – где пасётся скот? Не будь воды, были бы люди здесь? Едва ли.

Рассказ гидрогеолога С. Г. Ткачева,

записанный мной в 1966 году.

Восточное Приаралье

Чтобы не перепутать в какую сторону идти, я лёг ногами в направлении Джусалов. Пустыня есть пустыня, ориентиров нет никаких кроме дороги, по которой мы шли.

Я не знаю, сколько я пролежал в полубреду, я только знаю, что из головы моей никак не выходили чьи – то слова о том, что по правую сторону шоссе при подходе к Джусалам есть речка. И мне всё виделось, как я вхожу в эту речку и пью, пью эту ненасытную изумрудную влагу, заглушая в конце концов огнём стоящую в горле жажду.

Потом я встал и пошёл. Шёл я в бреду, помню, что метров через четыреста я понял, что иду босиком. Ботинки я оставил, оказывается там, где лежал. Но возвращаться было нелепо, когда силы надо было экономить. Песок резал мои ступни и я разорвал сначала майку, а потом и рубаху, чтобы замотать их. Так я шёл долго. Через каждые пятьдесят, может, сто метров я падал, чтобы отдохнуть. Я шёл уже не человеком, а зверем, и почти ничего не соображал, кроме желания погасить огонь жажды. Я шёл, и это правда, передо мной синели моря, реки, полные утоляющей влаги. Но это были миражи. Во рту же всё пересохло, и трудно было разобрать, где язык, нёбо и где что.

К вечеру, вернее, когда звёзды засияли на небе, и прохлада опустилась на пустыню, я увидел огни Джусалов. Это придало мне сил. Я зашагал, если я вообще способен был шагать, увереннее. Я ещё не знал, как бесконечно далеки эти огни в пустыне. Я слышал уже собачий лай, но посёлок был ещё ужасно далеко. Я падал, полз, вставал на ноги, чтобы идти дальше. Всё это было в полусознательном состоянии. Когда, наконец, я зашёл в посёлок, у одного из дворов я увидел арык, к которому и припал тотчас же. Я пил долго, не знаю, сколько это длилось, а только я почувствовал как вода, которую я выпил, шатает меня из стороны в сторону. Я раздирал руками себе рот, очищая его от сухой слизи, и снова пил. Потом я увидел хозяйку дома и жестами попросил у неё пить. Говорить я не мог. Она вынесла мне пол-литровую банку воды. Я выпил, но что такое банка воды по сравнению с огнём, который я всё ещё ощущал в глотке. Я плёлся куда – то по селу, когда вдруг увидел колонку, я припал к ней и пил много – много воды. Здесь я огляделся и увидел, что нахожусь на железнодорожных путях. Потом я подошёл к какому-то вагону, спросил у пассажира, где здесь буфет. Он указал где. В буфет я зашёл, всё ещё ничего не смысля. Я ощутил лишь свет и в тумане увидел силуэт буфетчицы. Речь вернулась ко мне и я не своим голосом спросил, что у неё есть пить. Она предложила компот. И я, по пояс голый, с полевой сумкой и биноклем, исцарапанный полузверь– получеловек выпил этого компота должно быть очень много, помню только, что я оставлял в стакане косточки и ягоды, и пил только сок компотный. Выйдя из буфета, я ещё подошёл к колонке, попил воды и увидел по другую сторону путей снегозащитные деревянные щиты, приставленные один к одному в виде балагана. Я доплёлся до них и на откуда-то взявшуюся солому свалился и заснул крепким сном.

Я ужасно промёрз, отчего и проснулся ранним утром. Но силы уже вернулись ко мне. Я сел и начал обдумывать своё положение. Я был гол по пояс, ободран и бос. Мне надо было во что-то одеться. Денег у меня было много, их я заработал ещё там, в пустыне. Я поднялся и пошёл к центру в надежде купить в первую очередь ботинки, а потом и прочую одежду.

Справка:

Это было вначале Великой Отечественной войны. В Восточном Приаралье в пустыне засела в песках машина с геологами. В ней оказались: женщина с 3-х летним ребёнком, механик и двое гидрогеологов Русанов и Ткачёв. Сначала решили идти втроем за подмогой. Но механик оказался больным – его оставили. Ткачёв тоже задержался. Первым ушёл в направлении Джусалов Илья Сергеевич Русанов. Затем стал туда добираться Сергей Григорьевич Ткачев. Русанов, в конце концов, оказался в больнице, где, несмотря на запрет врачей, украдкой выпил всю воду из умывальников. Ткачев сначала, пил из арыка, потом у хозяйки, потом на вокзале из колонки и в буфете. Затем заснул у защитных щитов. Во рту ссохлось, говорить было невозможно. Ткачёв и Русанов встретились. Вообще все спаслись. Чтоб утолить жажду, кто-то из геологов выпил борную кислоту из аптечки.

20. 07. 1974 г.

Оказывается, я чувствую себя более-менее успокоенным только тогда, когда нахожусь в движущемся грузовике и еду по новым местам. Стоит ему остановиться, как через каких – нибудь полдня, беспокойство одолевает меня. Вперёд, только вперёд! – не всё ли равно куда. Что это? Предчувствие конца? Неуёмность характера?..

Вчера приехали, измученные десятидневными странствиями по Кызылкумам, а сегодня я не нахожу себе места в гостинице. Ехать домой, – закончив поскорее дела? Но ведь опять надо будет уезжать куда-то. Лучше постараться проехать по Кызылкумам, чтобы с одной стороны всё сделать важное для конторы, с другой иметь более широкое представление о Приаралье. С Сергеем Червонных легко было работать. Человек дела, он не назойлив и в то же время очень покладист. Наметили попасть на Аккыр? – пожалуйста! Что бы это не стоило. А ведь ехали километров сто по пескам и бездорожью практически из-за одной скважины. Другой бы хитрил и отговаривал. Нравится мне в нём смелость в ориентации на совершенно незнакомой местности. Общее направление и оптимизм – вот его побудители. Раз пятнадцать застревали в песках. Научились, в конце концов, без труда выбираться. Жара, ливни и (самое отвратительное) гнус изнуряли нас, но одержимость гнала вперёд. Нашли буровиков, которые, чёрт знает, где бурили скважину. Вместо окраины 27 листа, ну пусть 33, – забрались на 32 лист в самый его центр. И всё-таки мы нашли их. И даже помогли ободрать пять туш сайги и одного елика. Разумеется, отведали мяса и каурдака. Один из буровиков лихо сдирал шкуру с сайги, и я кое-что перенял от него…

Возвращаясь со скважины Аккыр, мы заехали в съёмочный отряд Южно-Казахстанской гидрогеологической экспедиции. Съёмку масштаба 1: 200 000 проводил хорошо знакомый мне старший гидрогеолог Владимир Андреевич Выломов. Стоял отряд в трёх километрах от посёлка Жана-Кала. То, что мы увидели у одной из скважин, послужило основой по ассоциации для стихотворения:

ТРИ ПЕРИ

В пустыне знойной,

Близ Арала –

Чуть-чуть южней

Горы Карак,-

В тот день палящая стояла

И нестерпимая жара.

И вдруг из-под земли

Ударил

Искристо-яростный фонтан.

А вместе с ним

Под дробь литавр

Три девушки явились там.

И зазвенели птичьи трели –

Забыли все о духоте,-

Очаровательные Пери

Кружились в танце на воде.

Тела их гибкие ласкала

Струя, как светлая роса,

И степь мужская трепетала –

Горели цепкие глаза…

Вот так и родилась легенда

О Пери трёх,

А быль проста:

Купались девушки-студентки

У водной скважины

В песках.

Студентки были из Одесского университета, они проходили преддипломную практику в отряде Выломова.

21.07.1974г.

Познакомился с интересным человеком – электриком Кызыл-ординской экспедиции Юрием Исмакаевым, ему лет 28-30; семья: он, жена и дочка. Я очень удивился, когда, рассматривая семейные фотографии, увидел на снимке совсем маленького (менее года) ребёнка, сидящего на постели в кровати и играющего со змеёй. – Это моя дочка Оксана,– пояснил Юрий. Выяснив все подробности, я понял, что это хороший материал для «Вечерки» и тут же составил текст:

«В Кызыл-Орде в посёлке Геологов встреча со змеями не редкость. Бывали случаи, когда геологи обнаруживали их даже… у себя в конторе на втором этаже. Недавно, например,

командированная из Алма-Аты Татьяна Истомина заметила в одной из комнат гостиницы змею, которая уползала в щель, образовавшуюся в верхней части оконного проёма. Чаще всего это неядовитые полозы. Они какими-то им одним ведомыми путями проникают на чердаки домов и охотятся за птенцами. Но что влечёт их к людям?.. На снимке вы видите, с каким вниманием играет со змеёй маленькая Оксана. Её отец Юрий Павлович Исмакаев обнаружил змею у себя в квартире. Убедившись, что это безобидный поперечнополосатый полоз, он позволил дочери поиграть с ним. Оксана, завидев змею, проявила к ней живой интерес. Тогда-то Юрий Павлович и сделал этот снимок».

14. 08. 1974 г.

Снова в Приаралье, только теперь на своей машине и вместе с сотрудниками нашей партии.

Северо-западное Приаралье напоминает Мангистау. Особенно когда виднеются вдали останцы некогда плоских равнин, сейчас – гор с разноцветными крутыми склонами. Сходство с Мангышлакским Каратау радует глаз, будто снова увидел неземные ландшафты. Купание в солёной Аральской воде благоприятно воздействует на здоровье. Кажется, после вчерашнего купания близ города Аральска, где остановились мы лагерем, я утром не задыхался – астма отступила. Спалось тоже хорошо, несмотря на постоянное урчание барж и работы очистителя. Лишь бы не было комаров, вчера их не было. Колесили много по побережью Аральского моря, но опробовали всего одну скважину. Казахи часто вводили нас в заблуждение, говоря, что недалеко есть солёные скважины. Но их не оказывалось. Посёлок, возле которого мы стоим (кажется, Акеспе), со всех сторон, кроме моря, окружён перевеваемыми барханами. Барханы чистые и гладкие, как женское тело. По берегу много лодок. Я лежу тоже на лодке.

Тургай

17. 08. 1974 г.

Челкар. Только позавчера еще мы были утром в Акеспе, где мальчишки-казахи скандировали хором «дай арбуз!», тогда же мы были на станции Саксаульская, откуда в поисках скважины сделали 100 – километровый вояж, а сегодня уже в Челкаре. Дела наши идут неважно. Кроме километража результатов почти нет. Скважин мало. Обычно скважины с солёными водами люди забрасывают камнями. А мы вдруг ищем их. Это удивляет местных. Часто казахи слабосолёные и сероводородные воды принимают за «сильно солёные». При случае берём проводников, как мы их называем «заложников». Сегодня день отдыха. Остановились в общежитии наших актюбинских буровиков. Петрович (Виктор Петрович Грушин)– старший мастер без ноги, на протезе. Личность с громким голосом.

…Кого постигла трагедия остаться на всю жизнь физически неполноценным, тот, на мой взгляд, обязательно переживает психологический барьер. В этот тяжелый момент приходит на помощь воля, если она есть. Люди сильной воли могут путём колоссальных усилий отвести мысли от своего увечья и найти место в жизненном строю. Взвесив свои возможности, они направляют свою жизнь, если это надо, по другим, непривычным каналам. И побеждают.

Я не буду напоминать о людях, чьи имена стали эталонами мужества. Хотя и о них нельзя забывать – на то они и эталоны, путеводители. Ведь, в конце концов, и они такие же люди, как все. Маресьев, Островский…

Я назову несколько товарищей, с которыми если и не был в близких отношениях, зато хорошо знаю, как и многие мои коллеги геологи.

Олег Богоявленский – старший геофизик ЮКГУ. Казахстанцы с ним должны быть знакомы. Почти каждый год на день Геолога они видят его на экранах своих телевизоров и слушают песни в его исполнении. Никто, правда, не подозревает, что у него нет кистей у обеих рук. Сейчас, задумываясь о трагедии человека, утратившего физическую полноценность, я представляю, как должно быть трудно было 17 – летнему юноше без рук пробить дорогу в геологию, где человек, по крайней мере в начале своего трудового пути, должен быть физически здоровым. Между прочим, я видел, как Богоявленский с помощью колец, надетых на запястья, великолепно вычерчивал « геологическую карту».

…В КАЗимсе работает старший инженер – петрограф без обеих ног. У Грушина Виктора Петровича старшего мастера по бурению Актюбинском ГГЭ – нет ноги. Художник Алма – Аты – нет обеих рук и правой ноги. Картины пишет левой ногой. О нём была статья

в «Огнях Алатау». Стал калекой, вытаскивая ребёнка из-под поезда.

…В ЮКГГЭ в Кызылкумах я встречал механика, вместо правой руки у него был протез, но машину любую он водил по бездорожью в полевых условиях «только так», причем устранял все неполадки самостоятельно.

Все эти люди сумели преодолеть психологический барьер, сумели не остаться в стороне от дел.

20. 08. 1974 г.

Иргиз показался вдали на возвышении. Проснулись рано до восхода солнца. Спали на токыре, мешали кочки. Но воздух был свеж. Игнатич заварил чай и постепенно всех поднял на ноги. В Иргиз въезжали не без помех. Засели в пойме, на плёсе. Залило мотор. Брызги окатили кабину и, само собой, нас. Руслан (шофёр) подключил передок, выехали без труда.

Стоим у отделения Бурводстроя. Выясняем возможности достать камеру, так как запаска полетела в Челкаре, а ехать в столь далёкий путь без запаски опасно. Теперь путь на юго – восток в район Таупа.

Заночевали на речке Тургай. Как только остановились на левом берегу, Игнатич пошагал по берегу с ружьем. Через полчаса принёс «нырка». Маленькая уточка с коричневым оперением и красным окоёмом клюва. Мы опасались, что будут комары. Но пока дул ветерок, комары не подавали признаков своего наличия. Заварив суп-лапшу (Ваха это сделал быстро и на сей раз с чувством – бросил всевозможные специи) и поужинав, пошли ставить сеть.

Подул сильный ветер с пылью. Видимо, где-то в песках это было ужасно, но до нас пыль почти не дошла. Руслан ликовал: «Это по моей просьбе подул ветер – больше всего я боюсь комаров». Но ветер утих и где-то в 12 ночи комары напомнили о себе. Потом шёл дождь. Я лежал как прежде на кошме в спальнике, заранее зная, что дождь будет кратковременным. Зато комаров не было. Ночь была тревожная, плохо спалось. На реке кричали гуси. Мы думали, что попались в нашу сеть. Утром в сети оказался один карась, но такой большой, каких, ни я, ни Игнатич, не видели до сих пор. В восьмом часу двинулись дальше. Теперь уже на юго-запад по пескам в сторону Аральска. Опробовано тридцать скважин – половина намеченных по плану.

21. 08. 1974 г.

В десятом часу вечера, не доезжая 25 км до Аральска, в песках нас захватила сильная песчаная буря. Молнии резвились в небе, но грома слышно не было из-за воя ветра. Мы продвигались по направлению ветра, и пыль из под колёс застилала нам путь. Сквозь тёмные очки мне все время казалось, что мы едем под гору, хотя на самом деле путь был относительно ровный. Песок бился о стекло и попадал в кабину, осыпая нас. Редкие капли дождя размазывали пыль по стеклу. Пробираться было трудно. Дважды у нас перегревался мотор, тогда мы разворачивали машину навстречу ветру и стояли, ожидая, когда остынет мотор.

В Аральске на дорогах были большие лужи. Я предложил ехать в гостиницу, так как и здесь дул ветер, – на море невозможно было бы привести себя в порядок. Сначала со мной все было согласились, но когда я договорился с местами в гостинице, шофера вдруг заартачились – «мы слишком грязные для гостиницы». Тогда я решил сам заночевать в гостинице. Валяться на кошме в спальном мешке на берегу моря в такую погоду, да ещё грязным до утра, по-моему, не разумно, когда рядом гостиница. Так и порешили. Они уехали на берег.

…Сегодня 22 августа, я уже чист, переодет, сижу в беседке и жду открытия столовой.

Опробовано 34 скважины.

23.08.1974 г.

Вчера был день отдыха в Аральске на берегу моря. Но отдых, можно сказать, не состоялся. Совершенно неожиданно пришёл денежный перевод Василию Ивановичу Сташкову на 150 руб. Вася загулял. И вот уже второй день нас чихвостит и в хвост, и в гриву. Обычно, когда трезвый, он боится воды. А тут решил переплыть залив. Я бросился за ним, но на все мои уговоры, он не возвращался и грёб на середину. Подходил катер, я ещё сделал попытку повернуть Ваху назад. Бесполезно. Пришлось плыть с ним на тот берег. Где – то на средине он перестал продвигаться вперёд и болтался на воде, как навоз в прорубе. Ребята бросились к нам. Окружили Ваху с трех сторон, побуждая продвигаться вперёд. Но он артачился и даже старался обдать нас брызгами. Подталкивая его за локти, все-таки переплыли залив. Игнатич в это время бежал по берегу к лодке, возле которой были молодые парни. Те поплыли к нам.

За такую проделку по выходу из воды я дал Вахе затрещину, но он не «вразумел» и кинулся на меня. Пришлось положить его на лопатки.

…А потом он, как обычно, стал безумолку говорить. «Заговорил» нас всех. Вот и сейчас, обругав нас еще и ещё раз (этим он занимался в течение полутора суток), сгрёб спальный мешок и свалился под кустом…

Сегодня удачный день. Несмотря на то что мы выехали из Аральска в полдень, опробовали четыре скважины. Находимся около совхоза Каракумский, в ста с лишним км от Аральска. Перед отъездом из города зашли в столовую. Ваха взял для нас мясо по-казахски и 20 пирожков с рисом. Мясо оказалось несъедобным, у меня в тарелке попалась даже муха. В конце концов, Ваха стал швырять пирожки на кухню, разламывая их пополам и убеждая поварих, что в пирожках нет риса…

…Расположились в песках. А затем ещё двое суток кружились по песчаной пустыне в поисках скважин с солёной водой. Вообще-то скважины, с настоящими самоизливающимися рассолами, находились значительно восточнее Арала, которые бурились на нефть, и потому вскрывали более глубинные воды, как правило, сопровождающие нефтяные скопления. Но до них было далеко, и решено было опробовать их в следующий этап. Здесь же, на севере Приаралья, скважины бурились с целью поисков питьевых вод не так глубоко, как на нефть. И потому зачастую были слабосолёными. Их-то мы пока и опробовали, по возможности. И вскоре вновь возвратились к Аралу.

…Сейчас предзакатный час. Все дневные хлопоты как-то сами собой отошли на задний план. Я и Игнатич сидим на ящике из-под проб и, молча, следим за лёгким колыханием волн. Плоский, со слабым уклоном, песчаный берег Аральского моря кое-где прикрыт мягкой морской травой, выброшенной когда-то штормовой волной. Дует приятный прохладный ветерок. Солнце с неожиданной быстротой погружается в море. Спускаются сумерки.

– Непонятны мне люди, покидающие свою страну в поисках лучшего куска хлеба,– нарушает тишину Игнатич.– Непонятны…– Он с удовольствием затягивается таджикской сигаретой «Лал» (за три недели беспрерывного поискового маршрута по Приаралью каких только сигарет нам не пришлось перекурить).– Может быть, потому что отец мой ещё с детства привил мне чувство любви к родному краю. Благодарен я отцу и за то, что постоянно нацеливал меня на учёбу. Сам он закончил один класс церковно-приходской школы. Погиб мой отец в Отечественную…

Николай Игнатьевич Остапенко – мой старший коллега, ответственный за этот продолжительный маршрут. Я знаю его давно (геологи обычно знают друг друга), хотя непосредственно работаю с ним всего два года. Сейчас я ловлю себя на мысли,– для чего здесь я, ведь Игнатич и без меня всё продумает и взвесит, учтёт все «за» и примет такое решение, которое в данной обстановке будет наиболее верным. Но он любит советоваться с теми, кто рядом. Поэтому пассивным и непричастным к делу с ним не будешь. Это меня в какой-то мере утешает.

…Глубоко запали в душу сына отцовские слова. Но война прервала учёбу. Воинский эшелон доставил его, новобранца, на Дальний Восток. Семь лет службы в армии выпали на долю призывников 1927 года рождения. В институт поступил только в 1954 году. Учился со студентами, которые на добрый десяток лет были моложе его, зато подготовлены гораздо лучше. Было трудно. Но упорство и сильное желание стать геологом помогли преодолеть пробелы в знаниях и успешно окончить вуз. Началась полевая жизнь в разных экспедициях. В нашу гидрогеохимическую партию Игнатич пришёл опытным специалистом, будучи уже кавалером «Знак Почёта». И всё-таки специфика работ требовала новых знаний. Помнится, в первый полевой сезон всякий раз, возвращаясь с маршрута и выкладывая образцы пород перед старшим геологом, Игнатич восторженно сообщал: «Что-то есть!» При этом в глазах его светилось торжество первооткрывателя. Но в лагере камни уже не сияли радужным блеском, который виделся на месте, а вызывали шутки товарищей-зубоскалов. Когда же Игнатич иногда задерживался в маршруте, ребята острили: «Наверное, опять Игнатич лупу с собой взял. Теперь пока всю гору молотком не переколет – не вернётся». Впрочем, как бы там ни было, но в конце сезона металл, до сих пор заявлявший о себе лишь в родниковой воде, «выскочил» именно в образцах, отобранных Игнатичем.

… «Игнатич»– упрощённое имя, в данном случае объединяющее анкетное – Николай Игнатьевич Остапенко, может быть, больше подходит к дремучему леснику или пасечнику, проживающему в затаённых сибирских дебрях. Но вот у меня со словом «Игнатич», благодаря встрече с Н.И.Остапенко, ассоциируются представления о человеке с геологической профессией, всегда беспокойном, удивительно целеустремлённом и упорном в осуществлении желаемых целей.

…24 декабря 1974 года была напечатана моя статья под заглавием «Игнатич» в газете «Вечерняя Алма-Ата».

Надо заметить, что три года назад наша партия также занималась поисками полезных ископаемых в Кызылкумах, о чём я дал информационную заметку в «Казправду». Она называлась «Искали воду…». А было это так. При проверке гидрогеологических скважин в юго-восточной части Кызылкумов мы обнаружили в воде повышенное содержание серебра. Заинтересовались грунтом. Оказалось, что пласты песка на глубинах 54 и 126 метров содержат серебро. Причём в процентном отношении запасы благородного металла вполне промышленные. Что позволило предполагать наличие в данном районе россыпных месторождений серебра и золота. Мы передали материалы по инстанции геологоразведчикам, которые должны определить, велика ли площадь серебряных песков.

* * *

Воздерживаться от алкоголя меня побуждала необходимость, которая проявилась, когда я учился без отрыва от производства в университете на филфаке. Я чётко распланировал «проходить» каждый предмет в течение двух недель. На больший период не хватало календарных дней в году. Расслабляться и выходить из заданногоритма – не получалось, да и не было желания, так как сложно было настраиваться на серьёзные занятия после «расслабухи». В партии привыкли к тому, что я «серьёзно» занимаюсь и не приставали. Я же использовал любую свободную минуту, особенно на работе, чтобы быть в учебном «напряжении». И мне шли навстречу, видя мою жажду к познаниям.

А «жажда знаний» действительно пробудилась во мне после трёхлетней службы в армии, где мозговые клетки превратились в губку, незаполненную разумным научным концентратом. На работе геологи привыкли ко мне такому, а вот в редакции «такое» не могло пройти, ведь там я появлялся редко и только с готовой статьёй или стихами, приурочивая такие визиты к получению гонораров, которые выдавались обычно в конце месяца. И я взял за правило, появляться туда с завёрнутым в газету букетом, в котором вместо цветов был аккуратно упакован «огнетушитель» – большая бутылка портвейна «777». Так свободно можно было пройти мимо постовой охраны при входе в редакцию.

В тот день мы сидели в кабинете «Литературы и искусства» и незаметно потягивали вино, дожидаясь послеобеденного открытия кассы. Меня здесь благодаря таким визитам считали своим парнем. К трезвенникам здесь относились подозрительно. Честно говоря, и мне это нравилось. Я заранее готовился к таким праздникам и с удовольствием общался с творческой богемой.

Я сидел за столом напротив Бернадского, когда распахнулась дверь, и появился Олжас Сулейменов. Сразу бросилась в глаза его шапка – пушистая, скроенная в национальном стиле, похоже, она была из песца. Наверное, это был малахай, но только выполненный изящно, как для выставки мод на подиуме.

Василий Анисимович радужно двинулся навстречу гостю:

– Олж, ты ли это? – проговорил он, – дорогой мой, как я рад тебя видеть! А шапка, шапка-то какая на тебе?!

– Дочка, дочка сшила, она работает на меховом комбинате, нравится?

– Не то слово! – воскликнул Бернадский.

– Вот бы сфотографироваться в ней, – вставил я.

– А ведь и правда, – подхватил Бернадский. – Давай, сфотографируемся?!

Позвали Малиновского – «вечёркинского» фотографа. Появились ещё люди. Перешли в другой кабинет – более просторный.

– В шапке, что ли фотографироваться-то? – спросил Олжас.

– Да нет, зачем же в шапке? – возразил кто-то.

– Да вот, он говорит, – указал на меня Сулейменов. Видимо, ему действительно понравилась эта идея сфотографироваться в шапке.

Но все уже начали окружать Олжаса.

– Юра, подходи ближе, ближе, становись рядом – это будет исторически-памятный снимок, – обратился ко мне Бернадский.

Я, было, двинулся, но сотрудники уже сгруппировались около поэта. И мне досталось место где-то с краю. Малиновский, как всегда, помпезно громко объявил команду, замереть всем, и, сняв крышку объектива, сделал снимок.

…Фотографии я не видел, так как редко появлялся в редакции, но знаю, что и моя физиономия запечатлена рядом со всеми уважаемым поэтом Олжасом Сулейменовым. Правда, на фотографии он был, к сожалению, без шапки.

Коллеги

(которые у костра)

Брага была на исходе. Полуторалитровая химлабораторская кружка – разводящий – при зачерпывании касалась дна и набиралась только на треть. Да и пить эту прогорклую, наполовину выдохнувшуюся жидкость не хотелось. Стаканы и пивные кружки подолгу стояли не тронутыми, забытыми. И не мудрено. Три дня лагерь ходил ходуном – обмывали премию. Пели, плясали, кричали, хохотали и много пили. Хотя до железнодорожного разъезда было всего пять км, уазик поработал на славу. За вином ездили и в одиночку, и всей компанией с гитарой, с песнями и с матом. Женщин в лагере не было, и никто не стеснялся в выражениях. Но всё это осталось позади. Наступило время раздумий и тихой беседы у костра. Резиновый автомобильный баллон догорал, и можно было спокойно отдаться воспоминаниям, удобно устроившись на чурке, то и дело, не отодвигаясь от огня. Слева дремало море, а вокруг затаилась степь. У костра находилось шесть человек. Пятеро из них – геологи. Шестой – высокий, сухопарый и седой – поэт. Он был в гостях у геологов. Все эти люди на свой лад были «легендарными» в своей среде.

В. И. Сташков

Человека, который сейчас больше всех находился в движении – следил за костром, черпал брагу и оказывал мелкие услуги, звали «Вахой». Иногда его, обычно при знакомствах, рекомендовали как «профессора из Ленинграда». На самом деле это был Василий Иванович Сташков. Фигура в нашем полевом мире довольно известная. Когда – то он был не плохим сменным мастером на самоходных буровых установках. В поле такой человек просто необходим. Он одинаково хорошо разбирался и в буровых и в автомобильных механизмах. Хорошо отмывал шлихи, подготавливал металлометрические пробы, разбирался не плохо в камнях, отбирая образцы, и при необходимости, умело рыл шурфы и канавы. В поле он был, как дома, отлично ориентировался на местности, и ничего ему кроме спального мешка не требовалось из комфорта. «Вахой» его прозвали за внешнюю схожесть с чеченцем. Подвёл горбатый нос, хотя от природы его нос был типично русским и даже курносым. Потомок последних семиреченских (илийских) купцов Сташков после каждой пьянки, а выпить при случае он был мастак, приходил с ободранным носом. Когда у него спрашивали, в чём дело. Он парировал непременно одним и тем же словом – «золотуха». При любых Васиных падениях больше всего почему-то страдал нос и поэтому с годами он приобрёл конфигурацию турецкой сабли, повёрнутой лезвием вверх.

Тем ещё ценен был этот человек для геологии, что был бобылём. Никогда у него не было ни жены, ни детей. Только старая мать была той утешительной пристанью, которая порой так необходима вечному скитальцу. Мать свою он до слёз любил, хотя часто обижал, разумеется, в нетрезвом виде. Деньги, если она заставала его при них, он охотно ей отдавал, хотя потом выуживал под разными предлогами ещё больше, чем давал. Удивительное отношение к деньгам было у этого человека. Они словно жгли его. Как только он получал положенную ему сумму, а были времена, когда сумма эта была не малой, Вася устраивал, как он любил выражаться, – «фестиваль». Любой проходимец в такие моменты мог быть обласкан этим честным не в меру щедрым, подгулявшим тружеником. Немало перепадало от него официантам, сторожам, таксистам (он непременно в такие дни являлся домой «на моторе») и всякого рода минутным друзьям. Настоящие друзья, близкие его товарищи пытались как-то проявить заботу о нём. Забирали у него часть получки, покупали одежду, передавали матери. Но всё это было бесполезным занятием. Новые брюки или пальто он тут же загонял первому попавшему барахольщику «за бутылку». «Бутылка» – вот та стандартная цена, за которую Василий Иванович мог продать с себя всё. В конце концов, он оставался в неизменном спортивном вылинявшем трико, залатанном и перелатанном заботливыми руками горемычной старушки.

К своей купеческой родословной, кроме происхождения, Василий Иванович никакого касательства не имел. Девяти месяцев от рождения он остался без отца. Мать его больше не выходила замуж, работала долгое время письмоносцем в почтовом агенстве и водилась с чужими детьми. Вышло, однако, так, что пенсию она получала мизерную (рублей 13), хотя всю жизнь была труженицей. Она-то и была в своё время дочерью богатых купцов Сташковых. Когда ещё не было Капчагайского моря, а на берегу реки Или стоял бойкий посёлок Илийск с двумя вокзалами – речным и железно-дорожным,– Вася указывал на почти единственный в посёлке двухэтажный с резными ставнями дом, в котором якобы жили его далёкие предки. Сообщал он это как-то очень просто, без тени какого – либо сожаления, восхищения или гордости, а как об этнографической достоверности.

Вася по натуре своей скорее всего был ближе к сибирским золотоискателям – старателям, типа Фильки-шкворня, чем к купцам, хотя гульнуть порой на широкую ногу и купцы русские были не «дураки». Но купеческого повседневного скопидомства в Васе не было.

И сейчас ещё геологи рассказывают, как однажды Василия Ивановича и ещё кого-то из его напарников застала ночь в каком-то посёлке (где-то в районе Антоновки или Андреевки). Дни «фестиваля» были в самом разгаре и друзья были на хорошем «веселее», однако магазины были закрыты и у сторожей «керосина» не оказалось, хочешь – не хочешь надо было думать о ночлеге. Вдруг откуда – то вывернулась повозка с большой копной сена. «Стой! – закричали приятели,– сколько стоит твоё сено?» Старик назвал цену. Не успел он, однако, сообразить в чём дело, как те вывалили сено прямо на улицу, сунули ему в руки деньги и тут же в самом центре посёлка на купленной копне сена завалились спать.

Василий Иванович Сташков в предвкушении «фестиваля» прибегал иногда к хитростям, порой нелепым и чреватым последствиями.

Будучи сменным мастером, как подотчётное лицо, он со склада набирал для выезда в поле много лишних продуктов и, когда деньги кончались, сдавал эти продукты по дешёвке в продовольственные магазины и ларьки. И фестиваль продолжался. Правда, потом в бухгалтерию сумму за полученные продукты он вносил сполна. Приходилось обычно расплачиваться зимой, когда лёгкие буровые станки находились без действия на базе, и Вася вынужден был отчитываться за все «продукты» и «железки», которые на нём числились. В таких случаях с колоссальным должком Василий Иванович шёл на глубокое бурение в этой же экпедиции и целую зиму работал «бесплатно», так сказать, отрабатывал долг.

Однажды, когда все уже продукты были пропиты, Вася, обычно заботливый о других и равнодушный к себе, ворвался в палатку, где спали все на земле, застеленной кошмой, и начал вытаскивать из под спальных мешков кошму. Подчинённые его (тоже «прохиндеи» ещё те) удивились: «Зачем тебе кошма, Ваха? – спросили они.– Покупателя нашёл вон в той юрте», – ответил Вася, продолжая своё дело. Тут уже прорвало всех: – А на чём спать будем, ты с ума сошёл?! – Ах, спать? – возмутился Сташков,– достал нож и тут же отхватил часть кошмы. – На этой части спал я, а теперь не буду». Отнёс свою кошму к казахам и реализовал за «бутылку».

В трезвые дни, ни о чём не сожалея, обычно Вася безотказно работал и читал беллетристику. Читал много и без разбора. А с каким вниманием буквально целый день он слушал стихи Павла Васильева, тогда ещё только вышедшие отдельным толстым изданием? Вася тихо присаживался рядом на каком-нибудь пеньке или прямо на траве и настороженно, не перебивая, лишь иногда удивлённо покачивая головой, слушал бесценные яркие строки, безвременно ушедшего земляка-поэта. Вася не знал тогда биографии Васильева, которая сама по себе могла привлечь подобного человека, но слушал хорошо. На лице его временами возникала полуулыбка, и сам он был весь внимание.

С годами у Сташкова появились странные привычки, с которыми мириться стало почти невыносимо. В пьяном виде у него вдруг появлялась бессонница и страсть к разговору. Причём, говорил бы он сам с собой, это куда бы ни шло. Нет, ему нужен был собеседник. И он шарахался по лагерю от одного к другому, выводя из себя бесконечным потоком речи любого, кто подворачивался под руку. Речь эта была бессвязная и совершенно не понятная, лишенная какой-либо логической нити. С тех пор, как он лишился двух передних зубов, его пьяное бормотание стало невыносимым. Старые воспоминания наплывали на него как-то сразу, единым планом и целиком захватывали его. Если же кто вступал с ним в беседу – оказывался вдвойне несчастным. Любое слово собеседника вызывает у Вахи целые ассоциации воспоминаний, о которых он сразу же начинает говорить непослушным «кирзовым» языком, вываливающимся в беззубый проём. В это время сигарету он обычно не курит, а жуёт. Она тухнет. Он просит и ищет спички. Прилипший на губах его табак усиливает неприятные чувства. Произнесёте вы слово «погода» – и Сташков припомнит какую-нибудь такую погоду, о которой и за ночь невозможно выговориться; произнесёте слово «дорога» – и снова поток неразборчивых звукосочетаний посыплется вам навстречу: – уж дорог-то у Василия Ивановича, слава богу, было не счесть. Тут он вас заведёт и в Манчжурию, где ему пришлось наступать с боями на япошек и где он даже собственноручно прикончил «японца-ростовщика в шёлковом халате», который чуть было не угрохал нашего солдата. Не говоря уже о геологических дорогах многолетних скитаний по Казахстану. И если вы даже умышленно попытаетесь выслушать Ваху до конца, то это окажется бесполезным, безнадёжным занятием, так как не будет видно никакого конца и тем более последовательности в его бормотании. В этой связи интересный эпизод мне (автору этих строк) пришлось однажды засвидетельствовать.

Не успели мы выехать из города, как вдруг в машине застучал мотор, шофёр не мог, вернее не имел возможности устранить неполадку и предложил вернуться в город с тем, чтобы достать необходимую деталь и потом уже трогаться в дальний путъ. Решено было всем остановиться у знакомых в пригороде и ждать, когда машина будет отремонтирована. Я, воспользовавшись случаем, уехал на ночь к своему родичу. Когда на следующий день я вернулся в назначенное место, то застал следующую картину:

В запыленном придорожном палисаднике прямо на земле сидит грустный Баскарма (наш начальник), кругом разбросаны пустые бутылки, рядом недопитая с вином, закусь – яблоко и луковица. Баскарма затыкает пальцами уши и страдальчески качает головой. Недалеко от него пьяный Василий Иванович. Он еле держится на ногах, что-то бормочет и жестикулирует руками. Увидев меня, Баскарма заметно повеселел. – Будь другом, – сказал он, – сходи в аптечный киоск за пластырем и заклей ему рот – сил моих нет. Вконец заговорил он меня… Баскарма смачно выругался и, почувствовав, что мучениям его пришёл конец, залпом уничтожил остатки вина. Сташков же удивлённо уставился оловянными глазами на Баскарму, потом резко спохватившись, продолжил свою нечленораздельную речь. Из всего, что он говорил тогда, только брань и была доступна человеческому восприятию.

…В повседневном же геологическом быту Василий Иванович был заботливым, услужливым товарищем. Свою работу не любил откладывать, старался выполнить её сразу же, хотя это и требовало иногда настойчивости и упорного труда. Но как бы там ни было «легендарным» он всё – таки стал за свои пьяные гастроли. Появилась даже песня, которая называется «Песня пьяных буровиков – Васьки Сташкова и деда Харьковского»:

Жизнь – рыба добрая, не зря её мы хвалим.

До гроба, эх, до гроба, нам пить и фестивалить.

Но водка чтой-т не крепкая, и кружки чтой-т пусты.

Зачем волкам жилетки, когда кругом кусты?

– Эй ты, корявый тёрка! глаза твои морожены, -

Укажи нам чёрта, где б всё с себя мы сложили.

Ведь жизнь – рыба добрая, не зря её мы хвалим.

До гроба, эх, до гроба, нам пить и фестивалить!

– Куда ты, шилом бритый? – Слушай, брат, сюда:

С нас хоть всё сними ты, но пузырь подай!

Холодно ли жарко – поймёшь, надеюсь, ты-

Волк всё – равно обшаркает жилетку об кусты.

А жизнь – рыба добрая, не зря её мы хвалим.

Да гроба, эх, до гроба, нам пить и фестивалить!

Сгинь с лица, морока, пусть хмурятся хмыри!

Шире, друг, ворота – горит душа внутри!

Мы нынче пьём – не бурим, у нас, брат, фестиваль!

А кто клянёт нас с дури, тот попросту «февраль»,

Ведь жизнь – рыба добрая, не зря её мы хвалим.

До гроба, эх, до гроба, нам пить и фестивалить!

Песня замечательна тем, что в ней использован лексикон Василия Ивановича и деда Харьковского – тоже по-своему удивительного буровика, которого теперь уже нет в живых. Будучи уже пенсионером, он уехал на Мангышлак и продолжал там работать. Однажды его нашли в наполовину сгоревшем полевом вагончике. Дед Харьковский лежал на полу, рядом с ним были разбросаны деньги. Но сам был уже мёртв.

Василий Сташков любил употреблять выражения «рыба добрая», «фестивалить», корявого человека он называл либо «тёркой», либо «шилом бритый». Любимая поговорка его: «Зачем волку жилетка, всё равно обдерёт об кусты». У деда Харьковского не сходило с уст слово «морока».

…В последнее время Сташков не выезжал в поле, тяжело уже ему было работать на буровой. В это время он подыскивал что-нибудь в городе, чаще всего работал на меховом комбинате, или уезжал к родичу в горы на пасеку. Но стоило только начать заявлять о себе весне, как Вася тяготился «камеральной» жизнью и его тянуло в поле. Тогда он шёл к своим многочисленным друзьям специалистам – геологам и выезжал с ними на полевые работы. До последнего месяца полевых работ Ваха жил интересами коллектива, был привычно услужлив, исполнителен, терпелив. Потом наступало время «капризов». Зная, что «поле» скоро кончится, он начинал откалывать номера: то вдруг ему вздумается вырваться в город, и пусть партия стоит в ста км от него, он постоянно будет порываться туда: хоть на машине, хоть пешком и без рубля в кармане. А то вдруг начинает дерзить. В общем, всячески показывать характер. Заканчивается обычно всё это тем, что когда нужно делать демонтаж лагеря (в это время, как никогда, нужны люди для погрузки имущества), Васи вдруг не оказывалось. Его вынуждены искать, переживать за него, как бы не наделал бед, о которых узнают в конторе и за которые несдобровать его друзьям– специалистам. Переживали за него и тогда, когда он бывал в городе, где милиция и вытрезвители могли оказаться на его пути. В такое время Василий Иванович был упрям и невыносим. Он как бы расплачивался за ту добрую заботу, которую оказывал товарищам. В такие моменты все клялись не брать его на следующий год (иногда и делали это), но в конце концов он всё равно оказывался рядом, опять такой же исполнительный, по – пьянке говорливый, по – трезвому услужливый и в конце сезона капризный.

Ранг «профессора из Ленинграда» он получил случайно. Как-то в поле мы встретились со своими коллегами. От серьёзного разговор перешёл на розыгрышный тон (в партии это был свой конёк). Василий Иванович недалеко в стороне рыл шурф, он вкопался уже настолько, что виднелась одна его белая панама от накомарника. Кто-то из гостей поинтересовался, кто там в шурфе. Баскарма, со свойственной ему в таких случаях находчивостью, незамедлительно выпалил: «Это профессор из Ленинграда – Василий Иванович – осматривает шурф. Приехал с проверкой». Те поняли это баз подвоха и как – то уж очень серьёзно. С тех пор «Ваха» стал и «профессором из Ленинграда».

…Человек, который неподвижно сидел у костра и задумчиво смотрел на огонь, тоже был незаурядной личностью.

И. М. Кочергин

Игорь Михайлович Кочергин после окончания Харьковского университета приехал в Казахстан по направлению. Широкоплечий, немного выше среднего роста, он обладал большой физической силой, удивительной честностью и чувством товарищества. Человек, с которым можно попадать в любые жизненные перипетии и быть уверенным, что рядом с ним, и полагаясь на него, ты можешь быть спокойным, уж во всяком случае, за себя. «Жаном Вальжаном» звали его за глаза те, кто хорошо его знал. В глаза же называли по имени отчеству. С лицом римлянина и внешностью преуспевающего современного американца, Игорь Михайлович не был ни тем, ни другим. Он постоянно грустил и страдал при виде несправедливости, и, мне кажется, часто её преувеличивал. Дело, в конце концов, дошло до того, что, он стал пить в одиночку и, когда изрядно набирался, молча сидел над очередным стаканом вина и слёзы, обильные слёзы, струились по его щекам. Когда надломился этот сильный телом человек – трудно сказать. Встречаясь с ударами судьбы, он никогда не пытался устраниться от них, как это частенько делаем все мы. Я помню Игоря Михайловича ещё молодым и весёлым, когда он был верховодом безвинных товарищеских пирушек. Гитара и песня – были спутниками его юности. Нравственная чистота чувствовалась в этом сильном человеке. Первую душевную рану он получил, по – моему, за границей – в Сирии, куда его послали вместе с женой. По дороге Игорь Михайлович, который имел обыкновение не нравившегося ему человека не любить открыто, не сошёлся с каким-то нашим чиновником и тот постарался устроить так, чтобы их с женой направили в разные места. Разумеется, это была какая-то нелепая прихоть чиновника, которую не трудно было разрешить. Но Игорь Михайлович счёл ниже своего достоинства добиваться своих законных прав. Чиновник уехал, а два года разлуки с верным другом – женой на чужбине, безусловно, оставили тяжкий след в душе легкоранимого Кочергина. Никому ненужная жертва. Игорь Михайлович же, по– видимому, считал, что он должен мужественно выстоять перед превратностями судьбы. На самом деле это был бой с мельницей. Там, за границей, он постепенно пристрастился к алкоголю. К тому же Кочергин читал очень много и увлекался западной литературой, в которой, как известно, герои не столько пьют, сколько говорят об этом. И если у нас на Руси с двух стаканов уже начинают, что называется «балдеть», то герои, например Ремарка, спокойно рассуждают, мыслят и даже действуют. Что само по себе не что иное, как ложь. Литературный приём. Количество поднятых бокалов в западных романах, талантливо написанных, не могло не вызвать в Кочергине чувства тайного соперничества, чувства невольного подражания что ли, а также не могло не заразить чувством пассивного отрицания несправедливости, к которой Игорь Михайлович был весьма чувствителен. По знанию иностранной литературы редко какой филолог мог сравниться с Кочергиным. Потому что читал он всегда, даже за бутылкой вина. Именно в какой – то мере тлетворное влияние оказала эта литература не только на Игоря Михайловича, но и на его жену – Жанну Кирилловну, которая уже будучи замужней женщиной, начала курить и не оставит, по – моему, этой страсти до конца дней своих, хотя в те времена наши девушки почти не баловались сигаретным дымком.

Странным, кажется и то, что из заграницы (а ведь они работали там вдвоём) Кочергины не привезли автомобиля, хотя это превратилось в своего рода закономерность. Нет, Игорь Михайлович считал это не нужным пижонством, он не такой мещанин как все. Он выше этого. И всякое обогащение ни во что не ставил.

Но больше всего его неприятно поразило то обстоятельство, что там некоторые наши работники следили за «своими» же и, может быть, следили неумело, грубо. «Такое недоверие ко мне – Кочергину, до конца преданному своей Родине – да как это может быть?!» Он не мог, видимо, понять, что если за его поведением ничего плохого не кроется, то и не стоит ему волноваться на этот счёт. Но сам факт слежки, а значит и недоверия – его убивал. Из зарубежья он приехал задумчивый и грустный. А тут ещё его назначили техноруком какой-то партии, хотя к «железкам» он любви не испытывал и хотел заниматься как прежде геологией. В конце концов, всё наладилось: образовалась новая партия, в ней собрался коллектив – все свои, старые знакомые. Работал Кочергин по специальности. Но геологи есть геологи. При случае, собравшись все вместе после полевых работ, с премии ли, или ещё по каким причинам, иногда устраивались «сабантуи». После таких дружеских попоек, само собой, наступают дни похмелья. Или опять же все вместе, или кто как может, в зависимости от обстоятельств, обычно незаметно и без лишнего шума собираются друзья – появляются и исчезают бутылки. Все стараются в такие дни как-нибудь, без лишних демонстраций прийти в себя с тем, чтобы хотя бы на следующий день уже начать обычную трудовую жизнь. Игорь Михайлович же считал такое незаметное, «подпольное» что ли похмелье, как проявление подлости. И если, положим, в конторе организовывалось такое мероприятие, и все опорожняли бутылки из – под стола, он ставил бутылку на стол и спокойно, на глазах у начальства, распивал её. Разумеется, продолжаться такое долго не могло. И удивительным просто кажется, как такой человек не понимал, что если все последуют его примеру, то контора превратится в самый настоящий кабак. Что дисциплина есть дисциплина. И если ты отступаешь от неё, то уж демонстрация здесь совершенно неуместна. Почему он мог быть честным, ставя на рабочий стол бутылку, не отказываясь вообще от неё в рабочее время? – Непонятно. Зато в руках его был мнимый козырь – «я такой же, как вы, только вы прячетесь, а я и не думал скрывать того, что здесь происходит». Опять Игорь Михайлович принимал удар прямо на себя, не ища обходных путей. Впрочем, здесь, видимо, снова сыграло свою роль влияние западной литературы, где в порядке вещей бутылка – спутник конторских боссов. И поразительно, как это они могли по-настоящему работать в пьяном-то состоянии? Книжная ложь.

Само собой разумеется, после нескольких разговоров с начальником Игорь Михайлович подал заявление об увольнении «по собственному желанию» и уехал в полевую партию за 250 км от города и семьи.

Жанна на этот раз не захотела покидать столичную квартиру, тем более сын учился в школе, и Кочергин, таким образом, опять остался оторванным от семьи. Раз в месяц, разумеется, он приезжал домой, но 25 дней оставался наедине с самим собой. В партии большинство работников были семейными. Игорь Михайлович поселился в общежитии, куда два раза в месяц за зарплатой приезжали буровики и устраивали «фестиваль». Не мог одинокий человек оставаться от таких мероприятий в стороне. Иногда он, как прежде, перебирал струны гитары. Кочергин любил стихи. Особенно Багрицкого, многое из которого знал наизусть. Но люди, которые постоянно его окружали, в большинстве своём были далеки от литературы. Они, в основном, в свободное от работы время либо пили самогон, которого было много в каждом дворе, либо занимались разведением уток и свиней. Были и такие, которые, зная слабость Кочергина к алкоголю, постоянно подбивали его на выпивку в надежде проехаться за его счёт. Если у него были деньги, он не пытался их придержать хотя бы на завтра. И спускал все. Многие знали это и пользовались, хотя на следующий день сами и давали ему взаймы на обед. Долги из месяца в месяц накапливались и получка почти вся уходила на их уплату. Домой он привозил далеко не всё что получал. На этой почве, видимо, тоже всё чаще стали возникать разговоры с женой, хотя Жанна Кирилловна была женщина деликатная, преданная мужу и очень скромная. Однако заботы о семье требовали своей доли в его заработке. И хотя никто не слышал от Жанны жалоб, чувствовалось, что отношения у Игоря Михайловича с семьёй далеко не блестящие. Всё чаще и чаще Кочергин появлялся на работе «подшофе» и если все настоящие виновники попоек оставались в тени, то Игорь Михайлович, верный себе, и не пытался скрывать своего пристрастия к спиртному.

Приехал в партию новый главный инженер и после некоторых предупреждений пригрозил Игорю Михайловичу, что его отправят на лечение. Другой бы, который похитрей, тут же уволился из партии, и, может быть, перебрался снова в город, и это было бы очень разумно. Но Кочергин опять подставил беззащитную грудь и принял на неё новый удар судьбы. Принял также открыто, без отклонений в сторону, как это делал и раньше. Он сказал главному: – Если вы считаете, что я для лечения созрел – отправляйте. Главный был новым человеком в экспедиции и, видимо, совсем не понимал, да и не хотел понять Кочергина. Из настоящих друзей, кто бы мог подсказать правильный выход, никого не оказалось. Оформили необходимые «бумаги» и Игорь Михайлович сам себе подписал приговор (нужна была личная подпись на согласие какого-то прокурорского решения, и Кочергин её поставил). Его арестовали и увезли в колонию-лечебницу,где сочетался режим больницы и лагеря для заключённых. Осудили его на год. Попав туда и насмотревшись на настоящих алкоголиков, Игорь Михайлович сообразил, наконец, что он не совсем тот, за кого его приняли. 3акралась обида на бывших товарищей и стала появляться неуверенность в самого себя. В лагере, конечно, его полюбили и даже отдавали свои порции пищи в основном за то, что он всегда брал на себя самую тяжёлую работу (там он стал грузчиком) и делал её за многих других.

Через несколько месяцев и до администрации партии дошло, что с Кочергиным поступили жёстко, стали писать различного рода гарантийные бумаги и просьбы, чтобы «скостили» срок лечения. Только Жанна Кирилловна по-настоящему знала, как тяжело переживал Игорь Михайлович это «лечение». Но женщина она по натуре своей скромная и очень скрытная. На вопрос, как себя чувствует Игорь Михайлович, она так смущенно и неопределённо отвечала, что в другой раз неудобно было обращаться с подобным вопросом. И никакие слова вежливости не могли развязать ей язык. Она всегда одна оставалась со своим горем. Более преданной своему мужу и терпеливей женщины я не встречал в жизни. Ни разу я не видел также, чтобы эта женщина улыбнулась другому мужчине кокетливо, а не так, как того требует лишь долг вежливости. Она будто раз и навсегда решилась быть верной только одному мужчине – Игорю Михайловичу Кочергину.

Извилин мозговых

Извивы

И душ

Распахнутую боль

Разит нещадно

Алкоголь,

Неся несчастия

Счастливым

И в близких вызывая

Боль.

Кочергина освободили досрочно. Месяцев восемь ему всё-таки пришлось провести в этой лечебной колонии. Друзья, которые были в Алма-Ате, стали настоятельно подсказывать ему, чтобы он устроился в городе и жил рядом с семьёй. Относительно алкоголя очень осторожно обходили вопрос, в основном полагаясь на его собственное отношение.

Вскоре он избавился от действия лекарств, так как в лечебнице, помимо официального лечения, старые алкоголики «преподавали» и «антилечение». От влияния антабуса, оказывается, легко можно освободиться, выпив несколько стаканов газированной чистой без сиропа воды. Друзья не считали Игоря Михайловича алкоголиком и относились как к обычному геологу, а «кто из геологов не пьёт». Но сам в себе Кочергин, видимо, порой сомневался. Восемь месяцев сделали своё дело. Они подорвали веру в свою полноценность и очевидно этот вопрос его иногда беспокоил. По настоянию и с помощью друзей он устроился в одну из многочисленных в городе контор, которые так или иначе связаны с геологией. Работа в профессиональном геологическом отношении была не серьёзная. И к тому же Кочергин попал теперь в другую атмосферу, где не было тех товарищей, которых объединяла общая гидрогеологическая структура по всему Казахстану. Взаимоотношения, которые теперь его окружали, казались ему чужими – не теми прежними, привычными. Чувствовал он себя каким-то инородным, временным. И действительно, не прошло и года, как он уволился и поступил уже в другую почти такую же организацию, где ожидала его точно такая же обстановка.

Вернуться в нашу систему ему можно было, только опять для начала надо было ехать куда – то к чёрту на кулички от семьи и от города. В самом же городе устроиться среди своих не представлялось возможным, так как прежние взаимоотношения с начальством были ещё свежи и слухи о том, что Игорь Михайлович был на «излечении» разумеется, дошли до высокопоставленных чиновников,

Отторгнутый от привычной среды и не имевший сил и желания влиться в новый коллектив, Кочергин остался в одиночестве, снова начал пить, пить с каким-то молчаливым отчаяньем. Жанна уже не могла удержать его. У него обострилось чувство противодействия и, когда кто-либо предостерегал его от алкоголя, он ещё ожесточённей, видимо, сказывалось также и природное упрямство украинцев, на почве которых он был вскормлен, воспитан и получил образование, бросался в пропасть навстречу трагическому исходу.

Единственными счастливыми днями он теперь считал время, когда находился в гостях у гидрогеохимиков. Здесь были друзья, которые его знали таким, каким он был: сильным телом, слабым духом, бескорыстным, готовым пожертвовать собой ради товарищей, отзывчивым, щедрым, любящим до слёз поэзию и постоянно дымящим сигаретой.

Г. И. Серебряков

Самым молодым у костра был 25-ти летний «Гендос». Он обычно аккомпанировал на гитаре и пел. Но когда пел, непременно гундосил. Сколько ему ни говорили, чтобы он пел естественным голосом – всё было бесполезно, поэтому его и прозвали (с учётом имени – его звали Гена – Гендосом). Он был второй год в поле (после армии работал в тематической партии), но уже привязался к нему и выезжал так же охотно, как и все здесь присутствующие. Чуть бледноватое интеллигентное лицо, чёрная бородка, джинсы или шорты, большой охотничий нож, какой-нибудь оригинальный свитер и на шее косынка – выделяли его из окружающих особей, поэтому в среде женщин он был на особом счету. Про него в партии говорили так: «Гендосу со всего побережья девки есть носят». И это было почти так. Стоило Гендосу остаться в лагере на дежурство одному, как с побережья подтягивались к вагончику красотки.

В поле Гендос всегда возил лекарства, под его матрасом можно было найти различные мази, пузырьки и даже бутылки с лечебными жидкостями. То он натирал голову какой– нибудь «ваксой», помогающей от перхоти, то поласкал дёсна, то посреди ночи с тазиком в руках уходил к морю и делал профилактику от потливости ног. С лекарствами он обращался как-то «по-женски» ловко и чувствовалась привычка к ним. Любил Гендос пожаловаться на больную почку, хотя все эту его болезнь не принимали всерьёз. Решили, что кто-то когда-то сказал Гендосу, что у него не в порядке почка, и он взял эту болезнь на вооружение.

Гендос был шустрым современным парнем: легко заводил знакомства, был вежлив (а это нынче очень ценится), изыскан, вернее даже оригинален, в одежде, подкупающе наивен, хотя, что касалось практической стороны жизни, далеко всем остальным было до него. На лету Гендос понял роль «бутылки» и выгодных знакомств. Что-то в нём было от бальзаковского Растеньяка. И казалось, что он найдет всё-таки своё место в жизни, хотя по образованию он был пока ещё техником и от серьёзных наук откровенно зевал. Трудно было назвать общественную работу, где бы Гендос не принимал участия (в самодеятельности, в стенной газете, в народной дружине, в спортивных мероприятиях и так далее), но всюду, кроме, может быть, народной дружины – это дело он любил, – его роль была второстепенной и скорее «показной». «Быть на виду – так скорее получишь квартиру», – говорил своим товарищам Гендос с наивной откровенностью. Гендос не был жадным, но каждая копейка у него была на счету. Он быстро перенимал увлечения и навыки других своих товарищей. Не успел он появиться в партии и побывать на охоте и рыбалке, как вскоре заимел ружьё (купил где-то за десятку), рыболовные снасти, охотничий нож и даже футляр от патефона (выменял за штурмовку) для снаряжений.

Многие типы, которые любят пыль в глаза пустить, обычно самовлюблённые и гордые, они любят очаровывать, но близко в душу не пускают, главная же особенность Гендоса – наивная откровенность. Она-то и мирит с ним людей, даже весьма принципиальных и целеустремлённых. Гендос не злой, но и не добрый, если смотреть по большому счёту. В порученных делах небрежен, хотя задание всегда выполнит, правда, частенько приходится переделывать это задание, но почему-то без особых обид и претензий к Гендосу.

Самой главной страстью, к которой Гендос относится отнюдь не небрежно, это интерес к вопросам пола. Здесь уже и память не изменяла ему – различные термины легко укладывались в его сознании и словесном обиходе. По этому вопросу у него накапливалась литература и разного рода иллюстрации.

Каждого человека в какой-то мере интересует данный аспект, особенно неискушённую в вопросах любви молодёжь. Гендос это хорошо чувствовал и использовал во взаимоотношениях. Причём делал это как-то душевно и опять же наивно. Например, девушке, только что очарованной его внешностью и песенкой «девять граммов в сердце – постой, погоди, – не везёт мне в смерти – повезёт в любви», он обычно говорил: «Знаешь, у меня есть интересные фотографии, – при этом непременно добавлял, что они из какого – нибудь зарубежного журнала, – я бы показал их тебе, но они «матершинные». И это робкое и детское слово «матершинные» оказывало своё непременное воздействие.

«Я, конечно, покажу их тебе, – продолжал он, – только ты просмотри их тайком, незаметно, чтобы не застал тебя за этим занятием вон тот товарищ» и Гендос указывал на кого-нибудь из присутствующих, придавая, интимность разговору. После просмотра молодое воображение возбуждалось, а душевная наивность Гендоса подталкивала на взаимность…

Сейчас он дефилирует вокруг костра с биноклем на шее, то и дело вскидывая его, в надежде засечь на берегу моря какую-нибудь очередную земную русалку. Затем уходит в вагончик и через некоторое время появляется с гитарой. Перебирает струны, настраивая гитару и мурлыча напевы, а затем поёт с цыганским надрывом:

Ах, ночка черноглазая,

Ах, звёзды-фонари,

Не бродил ни разу я

С любимой до зари.

Но от безумных ласк моих

И полных грёз речей,

До зари прекрасная

Не сомкнёт очей.

Н.Г. Болгов

…Так как брага была на исходе, а новая (в 36-ти литровой фляге) ещё не созрела, за вином на разъезд вызвался ехать с шофёром Гендос. А в это время за походным столиком колдовал Николай Георгиевич. Он нарезал маленькими квадратиками хлеб и делал «ювелирные» бутербродики с маслом и сыром: для закуси – само то. Рядом на костерке булькала уха, тройная, из разного ассортимента рыб.

Николай Георгиевич Болгов человек среднего роста, коренаст. Одет в энцефалитку, на голове – шляпа с накомарником, закинутым наверх. Обычно, когда палит солнце, в маршруте каждый одевается полегче, а новички, пытаясь ещё и загореть, едут к месту работы по пояс обнажёнными. Болгов на голое тело надевает энцефалитку, казалось бы и так жарко, а он утепляется. Но, как выяснилось, эффект отнюдь обратный. Под курткой тело всегда холодное, хотя слегка и увлажнённое. Своеобразный нательный кондиционер.

До появления в партии Николая Георгиевича в поле мы ездили на грузовиках с открытым кузовом. Уазик, отделанный по его замыслу, превратился в комфортабельное средство передвижения. Задняя дверца задвигалась (штырь в паз) и в переднее окно ветер не дул, создавалась воздушная подушка, хотя свежий воздух был гарантирован. Кузов был отделан фанерой и стальным листом, а сверху покрыт брезентом. Можно было стоять в полный рост, а если расстелить матрасы и спальные мешки, ехать и ночевать можно было с комфортом. И солнце, и дождь теперь были неопасны.

Сын профессора, преподававшего в Горном институте петрографию, Николай тоже учился там, правда, до второго курса. Потом почему-то перевёлся во Всесоюзный заочный политехнический институт в Москву и окончил его заочно за десять долгих лет. Всё время работал в золоторуднной экспедиции, начиная с коллектора. В Гидрогеохимическую партию пришёл уже старшим геологом. Карты, которые он составлял со свойственной ему аккуратностью, выглядели классно и изысканно, они были безупречны и красивы.

Говорят, что собака и её хозяин становятся похожи друг на друга. Но любитель птиц, Николай Георгиевич был схож (в профиль) с Сорокопутом. Птица по оперению и размерам схожа с воробьём. Но это для других. Болгов же все тонкости характера и повадки этой птички хорошо знал, внимательно наблюдал и ухаживал за ней. В квартире у него Сорокопут чувствовал себя вольготно…

А как он ловил рыбу?! Как тянул, сидя на резиновой лодке, сазана?! Нежно, не спеша, водил его из стороны в сторону: восторг был на его лице – улыбка и сияние глаз.

И рыба его чувствовала и тянулась к нему. Он всегда щедро её подкармливал. А как готовил снаряжение?! Какие красивые, с любовью отшлифованные были у него поплавки?.. Все принадлежности были аккуратно уложены в специальном ящике.

Как-то рыбачили на северном берегу реки Или у Чулакских гор. Расположились на определенном расстоянии друг от друга, чтоб не мешать. Закинули удочки, и… рыбка пошла только к нему – Болгову. Шофер Боря не выдержал: «Георгич, говорит, продай мне своё место за бутылку водки, у меня совсем не клюёт. Сижу без толку, а ты вон как мечешь». Долго канючил, и Георгиевич уступил. Поменялись местами. Но результат оказался тот же. Шофёр проспорил бутылку.

…Рыбалка рыбалкой, но поразило меня другое. Это было на Балхаше, в районе Чиганака. Николай Георгиевич, как всегда, вытаскивал окуней одного за другим. Наловил полный брезентовый мешок, предназначенный для шлиховых проб. А когда стали собираться домой, поделил всю свою рыбу на всех поровну. И так было всегда. Такой он был человек.

…Приехал с вином Гендос. Пока «банковали» с вином и закуской, Гендос неожиданно выпалил:

– А у меня есть отличная книга американского профессора Харриса «Сто способов секса». Могу дать для ознакомления. Там не только описание позиций, но есть иллюстрации их.

– Ну, кому что, а Гендосу бабы, – отреагировал кто-то. А Николай Георгиевич продолжил:

– Ты, Гена, случайно на подводке не служил?

– А причём здесь подводная лодка, тем более после неё вообще о женщинах думать не захочется.

– Не скажи. Когда я учился в ВЗПИ, – продолжил далее Георгиевич. – У нас был однокурсник студент, как только приезжал на сессию в Москву, только и думал о том, где подцепить «бабцу». Дело в том, что он служил на подводной лодке, слегка облучился и у него произошёл обратный эффект – ему постоянно нужна была баба, поэтому он частенько пропускал лекции, а потом у всех клянчил конспекты.

В.А.Бернадский

Мы вдвоём в моей палатке лежим на раскладушках, курим махру в самокрутках и беседуем. Края палатки задраны наверх и закреплены верёвками, чтобы не закрывали пространство. Вокруг царит тишина. Все, кто были у костра, разбрелись по палаткам на ночлег. Полярная звезда высоко в небе прямо над нашими изголовьями исторгает свой вечный серебристый свет. И вообще весь небосклон высвечен звёздами, а море и степь, словно зачарованные яркими брызгами звёзд, замерли в удивлении – стоит тишина.

– Когда я вырвался из Гулага,– заговорил Василий Анисимович Бернадский,– прежде всего я поехал в Москву к друзьям. А потом записался на приём к Александру Трифоновичу Твардовскому. Стихи мои ему передали раньше. Его заинтересовало стихотворение «Судили тройкой катапультой».

Я вошёл к нему в кабинет. Что бросилось в глаза? – это его жёлтое лицо. Среднего роста человек доброжелательно поздоровался со мной. Достал из сейфа коньяк, наполнил рюмки.

– Я ознакомился с Вашими стихами и готов принять участие в их публикации,– сказал он.– Но должен Вас предостеречь. Обязан это сделать. Готовы ли Вы после всех Ваших испытаний оказаться вновь там, откуда только что освободились? Подумайте…

– И ты знаешь,– сказал с некоторым сожалением Бернадский,– я не решился. А Солженицын решился, и стал в одночасье знаменитым. Не думалось мне тогда, что жизнь в стране повернётся так круто. А оказаться снова там, откуда еле вышел – не был готов, духом своим. Воздухом ещё не надышался.

…Я предпочёл слушать Бернадского и не задавать вопросов, тем более что тема быласерьёзная по своей жизненной драматичности. Я спросил только один раз:– Сколько Вы в общей сложности находились в заточении?

– Тринадцать лет,– ответил он.

Из сумбурных рассказов Василия Анисимовича я узнал следующее.

Началась его каторжная жизнь с ареста, когда он служил в армии… Из Печорского Гулага их небольшая группа устроила побег – цель была: попасть на фронт. Готовились тщательно. Пережаривали пшено с постным маслом – это была основная пища. По пути один из них умер от болезни. Схоронили в безлюдном лесу. При подходе к железно-дорожной станции нарвались на патруль – при обстреле ещё один беглец был убит. Бернадский тогда был ранен. Пуля застряла в паху. Извлекли её в тюремной санчасти.

Однажды его поместили к уголовным уркам. Но он, войдя в камеру, проявил смекалку – начал читать с пафосом стихотворение «Босяки» воровской романтики, – которое накануне сочинил. Произвёл благоприятное впечатление. Позднее Бернадский у себя в редакции газеты «Вечерняя Алма-Ата» с гордостью говорил: – Меня на каторге произвели в «почётного вора в законе» только без права голоса. Но о ворах, если серьёзно, отзывался очень некорректно: – это не люди, а звери, они беспощадно жестоки, не достойны уважения.

Однажды был свидетелем лагерного бунта, когда зеки убивали друг друга, тогда и ему «самому» пришлось «уложить» человека, но как он говорил: «это было ничтожнейшее существо».

Освободился Василий Анисимович в начале 60-х годов из Карлага. В Алма-Ате ему нельзя было проживать, поэтому поселился у знакомых в посёлке Фабричный. Вскоре ему «из тех мест» доставили мешок с его рукописями. Но многие стихи в заточении ему приходилось заучивать, не записывая. В Карлаге в последнее время он выступал на подмостках тюремной сцены. Сохранилась фотография.

В редакции газеты «Вечерняя Алма-Ата» он сотрудничал со дня её образования. Жить было негде, приходилось ночевать на работе, спать на столах. Бернадский единственный заведующий отделом – беспартийный.

– Потом я ещё раз ездил в Москву, повидался с друзьями.– Об одном из них рассказывает:

–Интересный человек, кандидат наук, а билетов в электричке принципиально не берёт.

Жена его говорит, что он на штрафах уже израсходовался больше чем стоят проездные билеты…

…Светает. Из другой палатки выходит Баскарма. Подошёл к затухшему костру. Развёл огонь. Погремел флягой. Подошёл к нашей палатке: – Василий Анисимович, вставайте, пойдёмте к костру, попробуем брагу – влияет или не влияет?

Так начался новый день для всех нас, а не только для «Аниса» Бернадского, – праздный день.

… С Бернадским я впервые увиделся в 1962 году, когда приехал из армии в отпуск, хотя заочно уже знал о нём. Тогда он читал нам с женой свои стихи в кафе «Шолпан». Дело в том, что его старенькая мать жила тогда у брата моей жены, она «водилась» с его дочкой Майей. Позднее жена выслала мне в часть одно из первых его стихотворений, опубликованных в газете. Оно называлось « Мажоры»:

«…Просто видится взору,

Просто верится мне-

Невесомые горы

Пики тянут к луне,

Отражаясь в заливах

Самых ласковых глаз…

Рядом город счастливых,

Ожидающий нас…»

Коллеги:

(разговоры у костра)

Тема: «Кто как приходит домой пьяный?»

Поэт Бернадский:

– Мой хороший приятель Павел Петрович Косенко – писатель,

у него есть повести о Достоевском, о Павле Васильеве, он работает в журнале «Простор» зам. редактора. Меня поражало всегда то, что он очень интеллигентно приходил домой. Соберёт всю свою волю: идёт ровно, не качаясь, доходит до жены и говорит: «Прости, дорогая». После чего падает и совершенно отключается.

Н. Г. Болгов:

– У нас один буровой мастер в золоторудной экспедиции рассказывал: «Я когда прихожу домой сильно пьяный – падаю с порога на колени перед женой и с чувством произношу: – Королева моя! Любимая… – И на коленях иду, иду за ней, тянусь руками и губами к подолу её. И знаешь, проходит».

Баскарма (Виктор Васильевич Дурнев):

– А я однажды, чтоб не ворчала жена, купил с премии два торта, несу в обеих руках по торту. И чтоб нажать на звонок, поставил торты на ступеньки лестницы. Открывается дверь – жена как глянула на меня, я и забыл про торты. А утром на ступеньках их не оказалось.

А Бянкин Георгий Михайлович – нач. химлаборатории, когда мы сидели у его друга-корейца в Манкенте, с театральным пафосом исповедовался:

– Я не только скверный муж, я к тому же и лицедей. Иногда я притворяюсь сердитым, когда вхожу домой пьяный: «Всё надоело! До каких пор всё будет продолжаться?!»– кричу, а сам устремляюсь к кровати.

Назавтра мы у него спрашиваем:

– Ну, как дела, Георгий Михайлович? Как вы на этот раз «рассердились»?..

Отвечает:– Не успел я вчера рассердиться, как дочь всё поняла.

…Георгий Михайлович в тот раз удивил нас, сказал, что у корейца мы ели цыплят, но нам показалось, что всё-таки ели мы собаку – уж очень мясо было жёстким. Да разве можно разобраться в мясе после такого количества выпитой водки?..

В. И. Сташков:

– Да что там перед женой. Однорукого Федю Князева помните – старшего бурового мастера? Когда он в Алма-Атинской экспедиции работал, буровики рассказывают. Запил он «по-чёрному». Его буровая стояла в каком-то посёлке напротив магазина. Вот он тяпнет вина, поспит – и в магазин, снова тяпнет, поспит – и в магазин. Ну а дальше, как в анекдоте. Надо было переезжать на новую точку, а Федя пьяный «в дугу». Буровики видят, он «готовый», загрузили его в вагончик и переехали на новую точку. Станок поставили, забурились. Федя проснулся, встаёт и идёт, как всегда, в магазин напротив. Глядь, а магазина нет. И как говорят буровики, повертел головой из стороны в сторону и… закукарекал. ( Все смеются):

– Ну, ты, Ваха, даёшь?!

– А я что? – За что купил, за то продал.

– А где сейчас Федя Князев?

– Сейчас он работает завхозом в театре Лермонтова, иногда даже на сцену выходит в качестве однорукого статиста. Ему там нравится, артист – не халам-балам.

…У Фёдора Васильевича Князева мне, автору этих строк, довелось работать на заре своей геологической деятельности. В его буровом отряде я работал целое лето – документировал скважины, пробуренные ударно-канатным способом. Тогда уже у него не было левой руки по самое плечо. Говорили, трамваем отрезало. Когда он заполнял наряды, то обычно на край листа ставил гирю, чтобы не сдвигался лист с места, и писал.

Как-то я спросил у него: – А кем Вы были в армии?

– Боцманом,– буркнул он как-то так, что мне больше не захотелось ему задавать вопросов.

Да и с какой стати он бы стал исповедоваться передо мной? Я тогда был юным романтиком. Начитавшись Чернышевского о Рахметове, я усиленно закалял себя: спал в палатке на кровати с металлической сеткой без матраса и даже простыни, хотя по ночам было холодновато. Князев, видимо, считал меня ещё пацаном, не серьёзным малым. Да и в самом деле, съезжаясь на базу экспедиции в конце каждого месяца, мы – молодёжь (а тогда нас молодых в экспедиции было много – начинались съёмочные работы по всему Казахстану, требовалось много специалистов) обычно собирались в привокзальном ресторане, сдвигали столы и начинали хлестать пиво под звуки гитары, ни о чём серьёзном не думая. Причём соревновались: кто больше выпьет. Я выпивал кружек пять-шесть. Побеждал, как правило, Игорь Кочергин, выпивая не меньше десяти кружек. Веселились дня три, а потом снова разъезжались по отрядам.

А с Князевым действительно казус был. На ударном бурении сначала шурф роют, потом туда колонну сажают. Так вот, однажды Федя подошёл к буровой, зачем-то начал заглядывать в шурф, и упал прямо головой вниз. Я его еле за ноги вытащил. Оказывается, равновесие подвело – у него же руки по самое плечо не было, вот и развернуло. Я даже увидел на дне отпечаток его черепа. А когда я уезжал на отгулы, он вдруг попросил меня, чтобы я об этом никому не рассказывал.

Фёдор Васильевич, конечно, тогда выпивал в отряде, но не в такой степени, как о том рассказывал Сташков у костра. Хотя, в связи с этим, упомяну о казусе, который произошёл по моей наивности.

Начальником Тау-Кумской группы партий, куда мы все тогда относились, был Дмитрий Николаевич Гуков. Очень оригинальный человек. Будучи постоянно в тюбетейке и рубашке, с засученными рукавами, он смотрел на всех голубовато-стальным взглядом и производил очень странное впечатление. Во-первых, не поймёшь, какой он был национальности. Тем более что женат был на казашке, у которой было трое дочерей – не его. Поговаривали, что он где-то на золотых приисках отбывал срок (правда, кто тогда из образованных людей не побывал в лагерях?). Во-вторых, на базе у него была отдельная пристройка к бане специально для него, так как он весь был в татуировках и скрывал их от любопытствующих взоров.

Я помню, как первый раз после окончания техникума зашёл к нему в кабинет с направлением в его группу партий. Он меня, «зелёного салагу», встретил как министра: назвал по имени-отчеству, вывел из кабинета – показывает кухню, где мне надлежит питаться, рассказывает, как пройти к общежитию, где мне надлежит жить. Да так помпезно и важно. Наверное, посмеивался про себя.

А потом, когда я уже побывал в поле у Феди Князева на буровой, он зазывает меня и спрашивает:– А как там старший мастер пьёт или нет?– Я опешил:– Ну, это, говорю, не ко мне вопрос. А он: – Ну, значит, пьёт!.. Так из меня «сделал» сексота. Потом Федя обиженно мне говорит:– Ты зачем сказал про меня, что я пью? Я возмутился:– Я вообще считаю ниже своего достоинства говорить про такие дела, это он на пушку Вас взял.

Интриган был Дмитрий Николаевич. Во всех отрядах у него были осведомители.

…Отработал я год и поехал к матушке в Чимкент в отпуск. А в партии нас тогда много было молодых техников. С некоторыми я хорошо сдружился. Помню, из Чимкента я отбил телеграмму ребятам такого содержания: «Рубите лес, приеду через неделю». А Гуков, видимо, всю почту просматривал. Вызывает Сашку Виприцкого (мы его Пиринским звали – сигареты были Пирин – болгарские, он их курил) тоже техника, спрашивает: – Какой лес рубить будете?.. А улица в посёлке называлась Казлесская, на ней и стояла наша партия. Виприцкий расхохотался:– Это, говорит, у нас поговорка такая – «Рубите лес, мы будем сплавлять его англичанам!».

Тема: О людях, которых нет у костра.

Рассказывает Игорь Михайлович Кочергин:

– Когда работали на съёмке полумиллионного масштаба на Джунгарском листе, был у нас шофёр Андрюха Тихонов. В любое время суток готов ехать куда угодно, хоть пьяный, хоть трезвый. И в машине разбирался хорошо. Помнишь ты Андрюху-то, Виктор?

– Как его не помнить. В Талды-Курганской экспедиции работал. Его все знают. Про них с Малишичем ещё анекдот ходит.

– Об этом-то я и хочу рассказать. Дело было так. Малишич по ночам храпел, как лев. Никто с ним в палатке спать не мог. Один Андрюха мог: тому всё равно – храпишь ты или спишь, как младенец, потому как Андрюха бывал часто «под мухой». Однажды поздней ночью проснулся Малишич от собственного храпа. Смотрит, а Андрюха сидит посреди палатки абсолютно голый, чиркает спички и поднимает горящие над головой.

– Что Ви тут делаете, Ёпи Вашу мать? – вытаращил глаза Малишич (он же со всеми на Вы). А Андрюха: – Чё – чё? – Шта – ны ищу.

…Малишич-то в партизанах был вместе с Тито. Такой эпизод рассказывал. Когда, говорит, попали мы к немцам в плен (конечно, без Тито). Большое скопление народу было. Немцы через решетку кидают куски хлеба, и люди бросаются за ними, как собаки. А немцы смеются. Жуткая картина.

– А как Малишич к нам-то попал?

– Да после войны, влюблённый в социализм, приехал в Москву и поступил на геофак. Окончил, женился, потом ещё раз женился на Анне Игнатьевне Шандыба. Она курировала всю нашу съемку в Казахстане. А Малишич был ответственный за Джунгарский лист.

– А где он сейчас?

– В тематической партии работает и всё сильнее разочаровывается уже в коммунизме, а не только в социализме. Мечтает о Югославии.

Рассказывает Баскарма (Виктор Васильевич Дурнев):

– Борис Ефимович наш коллега и друг из КазИМСА работал и жил праведно. Но однажды от всего этого устал и решил отдохнуть.

Будучи начальником партии, он получил на всех зарплату и вместо того, чтобы ехать в поле и раздать её рабочим, плюнул на всё и улетел на юг в Крым с красоткой. Долго был «положительным», скромным, а жизнь идёт и соблазнов много, а зарплата в КазИМСе мизерная. Вот и решил – будь что будет– стать «отрицательным».

– Ну и что дальше было?

– Всё нормально. Прокутил всё, отдохнул и явился снова в контору.

Гена: – Ну, молодец Ефимович, отродясь бы не подумал.

– Теперь он просто старший геолог. А умница, между прочим, особенно «асс» по меди.

Гена: – Ещё бы не «умница», а смелость какую надо иметь.

– Конечно, всё с него сдёрнули, но это уже не романтично. Тянули с его мизерной зарплаты по 25 процентов ежемесячно.

Гена: – Зато человек отдохнул, «оторвался» хоть раз в жизни.

– Слушай, Гена,– прервал его неожиданно Николай Георгиевич Болгов,– утешь геологов, спой песенку про «звёздочки». У тебя хорошо получается. Тем более, сейчас это будет кстати: ночь, костёр, звёзды…

Гена: – Костёр, звёзды, а девочки где? Песня-то о них…

Болгов:– Обязательно девочки? Вон повариха тётя Феня, да собака Пальма – это тебе не девочки? Ты пой, а там, глядишь, и девочки тебя услышат, и придут.

Гендос поёт песню – серенаду:

Ночь так ясна,

Светит луна,

В небе мерцают безмолвные звёзды,

Но на глазах у меня пелена:

Лишь о тебе мои грёзы.

Припев:

«Да» или «нет» -

Дай мне ответ:

Быть иль не быть мне с тобою.

Буду, как вечным огнём, я согрет

Только твоею любовью.

В милых глазах

Блики костра,

Сердце ж моё обливается кровью -

В сердце кипит неуёмная страсть

Та, что зовётся любовью.

Припев:

«Да» или «нет» -

Дай мне ответ:

Быть иль не быть мне с тобою.

Буду, как вечным огнём, я согрет

Только твоею любовью.

… Баскарма продолжает прерванный песней разговор:

– Кстати, о Борисе Ефимовиче Зауре Андашева вспоминает. Она, оказывается, училась с ним в одной группе в институте. Были они на учебной практике в Каратау. Стояли у водоёма, где, водилось много водяных змей. Но дело не в змеях. Купались всё равно, не боясь змей – они в воде не кусаются. Так вот, как-то Борис Ефимович выходит из палатки в плавках – трусах, а на них спереди написано: «Дорогому Боре от любящей Лили». А Боря был тихий такой. Все как увидели надпись – попадали со смеху. Это студентка – медичка ему сделала подарок. Боря смутился и потом уже не появлялся в этих трусах. Вот такой был Борис Ефимович.

–А вот ещё из серии Андашевой,– вспомнил Баскарма:– Вы же знаете Диму Лосева? Так вот какая хохма случилась с ним. У Василия Дмитриевича Малахова был день рождения. Дима Лосев был в числе приглошённых. Погуляли как надо, гости стали расходиться, засобирался и Дима. А ехать ему из второго микрорайона до самого аэропорта. Поздняя ночь, январь, холодрыга. Уговорили его остаться. Выделили место для сна. Улеглись все и заснули. А перед рассветом Зауре (жена Малахова) проснулась, ну и как хозяйка стала осматривать жилище – всё ли в порядке. Глядит, а место, где должен был спать Дима, пустует. Ищет его Зауре и не найдёт. На вешалке висят его пальто и пиджак. Встревожилась. Разбудила сестру Розу. Вдвоём вышли на улицу, обошли дом. Как-никак мороз, а он в рубашке. Ну, думают, если нет в округе, значит, всё-таки живой, кто-нибудь пригрел. Возвратились. Зауре легла, как всегда, рядом с мужем. И тут возьми да закинь на него ногу по-привычке, чувствует,– рядом с Васей под одеялом волейбольный мяч. С чего бы это ему оказаться на кровати? Встала, потихоньку приподнимает одеяло, а там голова Димы Лосева. У самых ног Василия Дмитриевича. Ночью он пошарахался в поисках своего ложа, замерз. И залез к Малахову «валетом» под одеяло.

Кочергин И.М.:– Сливка Андреева очень любит яйца. Однажды сидим в камералке и она вдруг вспомнила о своей «кулинарной» любви, запричитала вслух: «Ох, как я обожаю варёные яйца. Не знаю, сколько бы я их съела». А тут рядом сидел Феликс Соснин, которого прозвали «пасечником», спрашивает у неё:– Какие предпочитаешь: всмятку или вкрутую? – Вкрутую,– отвечает.

– Вкрутую десять яиц ни за что не съешь.

– Съем,– говорит она.

– Не съешь, спорим?– настаивает Феликс Иванович.

– Спорим,– сказала Слива.– Но учти, если я съем – поцелуешь осла, который каждое утро со своим хозяином проходит мимо этих окон.

Соснин, уверенный, что она не осилит такое количество, не раздумывая, подписался.

Через день Сливка у всех на глазах съела десять яиц, правда, последними чуть не подавилась.

Настал черёд Соснина:

– Слива, Томочка (её вообще-то звали Тамарой, а «Слива»– это была её студенческая кличка за привлекательный вид),– заскулил он,– можно я поцелую осла через платочек?

– Нет,– отвечает Слива,– видел, как я давилась яйцами? Вот и целуй ишака в губы без платочка.

На следующий день вся партия вышла посмотреть, как старший гидрогеолог Соснин будет лобызать осла.

– Ну и как же это произошло?– спросил нетерпеливый Гендос.

Кочергин, выдержав паузу, заговорил:– Три дня мы ждали этого момента. Но, ни осёл, ни его хозяин, словно подслушали разговор, больше никогда не проходили мимо наших окон по улице Вишневской.

От автора:

… «Пасечником» не зря прозвали Ф.И.Соснина. Мне довелось с ним работать в 1958 году. Тогда мы в горах Заилийского Алатау маршруты делали верхом на лошадях. Помню, у Соснина был рыжий иноходец, а у меня бурый конёк «Игнатка». Каждый раз мы из маршрута с ним возвращались ночью. Мне это не нравилось, но Феликс был большой любитель заглянуть по пути либо к чабанам в юрту – попить чайку с лепёшкой, либо на пасеку – отведать медку. А те в то время были очень рады геологам, сами зазывали – хотелось им пообщаться, поделиться новостями. Правда, Феликс тогда ещё не был «пасечником». Видно, и другие потом усекли его пристрастие к мёду.

Евгений Сергеевич Егоренков:

– Если уж вспоминаем незаурядных коллег-геологов и их друзей, то никак нельзя обойти стороной Крюкова Филиппа Алексеевича – оригинал, да ещё какой. Филипп, что значит по-гречески любитель лошадей, был самым странным и самым опасным человеком в нашем учреждении. Он один, можно сказать, «бдил» стоически дисциплину труда, всячески подчёркивая и делая упор на это при любом удобном случае. Это был человек, к которому, как анекдот, прирос случай из его жизни. Тогда он был молод и, надо полагать, был очень требовательным к себе и подчинённым. Однажды Филипп и шофёр ехали по пескам на машине. Ехали долго, а может, и не долго, наконец, остановились и перекусили. Шофёр достал спальный мешок и решил, видимо, капитально передохнуть, но так как Филипп был старшим, то потребовал от шофёра продолжить путь. Шофёр возразил, Филипп настаивал. И тут произошёл тот неожиданный инцидент, который теперь всплывает в буровой сфере, опережая знакомства и встречи с Филиппом.

…Шофёр хватает нож, которым только что довольно мирно вскрывал консервную банку и резал хлеб, и… бросается к Филиппу. Филипп – наутёк, шофёр за ним, Филипп ускоряет прыть, шофёр тоже. Так долго и быстро они бегают по барханам. Наконец, первый падает в изнеможении и пугливо прикрывает лицо руками. Шофёр подбегает к Филиппу, переводит дух и, протягивая нож, решительно восклицает: – На, на! Хоть зарежь, сказал не поеду, значит, не поеду!

…Сейчас Филипп уже занимает довольно солидный пост и зовётся Филиппом Алексеевичем. Он, как и прежде, пунктуален в выполнении своих обязанностей и очень обижается, если (не дай бог) его назовут не Филиппом Алексеевичем, а Алексеем Филипповичем.

Зимой каждый час его можно видеть прогуливающимся около наших окон. Он проходит туда и обратно, потом хватает с ящика белый чистый снег и ожесточённо трёт им лицо, затем быстро направляется к входной двери: « Пора, пора,– бормочет он,– уже прошло десять минут, полагающихся с каждого часа на перекур».

Филипп Алексеевич не курит, не пьёт. Холост и бодр, хотя ему уже за пятьдесят. Он любит, когда сослуживцы его приглашают на чай, и если выпьет рюмку вина, то на следующий день говорит так: «Мне понравилось Ваше вино, скажите, пожалуйста, его название, я запишу себе в книжечку» и добавляет: «И всё-таки вчера со мной было дурно».

Но женщины (ох, эти женщины!)… Одна из них говорит ему: «Филипп Алексеевич, Ваш метод подсчёта запасов подземных вод в системе нашего треста и даже шире является общепризнанным». И надо видеть, как он изгибается, как щурит глаза. А ведь, какой там «метод», какие «подсчёты запасов»?.. О, женщины! Он любит вашу лесть.

…Мы часто, сидя в конторе, проклинаем всё на свете, естественно, сильно и не очень сильно всё преувеличивая. Мы, например, говорим, что Джонсон и Голдуотер – одно и то же, и что гуманность врачей ни к чему, если у человека рак или сильный ожёг, что наши законы порой совсем не понятны. Возьмём, например, случай, когда тебе прямо при всех плюнут в лицо. Не схватишь же ты обидчика за рукав и не потащишь в милицию, когда следовало бы ему просто дать по роже. Однако тут же спохватываемся: « А вот Филипп, тот повёл бы в милицию». Стало быть, люди разные, разные есть человеки. Вот такой у нас Филипп.

28 сентября 1976г

Гурьев

Сегодня я в обиде на поэта Сергея Киселёва. Он отнял у меня вечер. Купил его сборник стихов «Возвращение» и прочёл до конца. На это ушёл вечер. Стихи определил как «вакуумные», ничего не дающие, а только отнимающие время. Ни одному слову не поверил – не берут, не трогают. Лучше не писать, чем так писать. Ещё называет себя «четырежды известным» поэтом. Белиберда. Скажу ему об этом. И «потребую» 22 копейки назад. Штрафовать надо за такие стихи – засоряют прессу. И аннотация – фальшь.

Может быть, я был в дурном настроении. Тогда надо перечитать. Чтобы не обидеть лично знакомого мне поэта.

29 сентября 1976г

Посёлк Тендык. Гурьевская ГГЭ

Я в экспедиционной гостинице. Один. Передо мной стол с закусью и начатая бутылка водки. Я уже выпил две рюмки – ни в одном глазу. Но тут меня озарила мысль: а что, если понаблюдать за собой, как действует на меня алкоголь?.. Сразу стало интересней. Наливаю третью. Через некоторое время понимаю, что наступает блаженство, да такое, когда уже и женщины отодвигаются на следующий план. « Следовательно, для женщин двух рюмок достаточно»,– решаю я.

После четвёртой я заметил, что «риска» содержимого бутылки ушла за половину. Следовательно, всего будет семь рюмок. Зато, закусывая, я налегал на рассол, и делал это, как казалось мне, более энергичнее, чем обычно. Видимо, потребность в кислотах наступила. Потянуло на сон. Расслабился. Хорошо. Но возвратились мысли о женщинах. Появился импульс кажущегося отрезвления. Захотелось «дерзать». В такой, видимо, момент появляется дерзкая решимость выйти на люди и совершить что-то невероятное, вопреки всему.

…Как будто наступило отрезвление, но это, наверное, самому так кажется.

Пошёл на пятую. Налегая на рассол, хотя и был сыт, я стал рассуждать «шопотом», и не только рассуждать, но и беседовать с воображаемым собеседником, однако зная, что собеседника нет и что сам я достаточно пьян. «Чем пьянь хороша,– подумал я,– это тем, что после неё легко отстранить старую и перейти на новую идею». Для холерика (т.е. меня) по крайней мере.

Хорошо работают дыхательные органы, появилась потребность сделать двигательные упражнения. С удовольствием поработал ногами лёжа на спине.

Потом я лежал и улыбался, вспоминая о любви. Это после пятой рюмки.

…У некоторых народов всё просто,– думалось мне,– вот многожёнство… Откуда оно и почему? Мужчины имеют старшую жену, потом младшую… и так далее. Наверное, это возростная потребность в обновлении мужских ощущений. И если это не запрещено законом, то ни к чему и скрытые измены. Вероятно, у древних людей это совершалось «на миру», открыто. И тайные акты были ни к чему…

…В голове туман. Но несёт на шестую рюмку. После которой я обычно засыпаю. Однако сейчас ещё раннее время. На улице светло и спать как будто бы нелепо. И я воздерживаюсь от шестой рюмки. Хотя ни кого из друзей видеть не хочу по-прежнему.

Обратил внимание, что почерк мой заметно изменился – стал размашистый,– но продолжаю письменно фиксировать свои наблюдения.

…Опять началось отрезвление, видимо, вызванное выходом «паров» первых рюмок, хотя с момента начала употребления прошло чуть более двух часов.

Поставил чаёк на плиту. Налил и выпил шестую. После шестой – приятное жжение в груди. Рассуждение вслух, с удовольствием провожу время у телевизора. Целеустремлённый почерк. Дерзновение. Самосознание. Смелость суждений на чистоту.

Начала появляться жестокость. Мысленное отмщение. Торжество своего духа (что-то доказать с целью утверждения себя). И… неожиданно резкая склонность к доброте, хорошему расположению к человеку. Пью седьмую рюмку.

Наутро читаю заключительную фразу, которая несколько удивила меня:

«Только в труде могут люди друг друга узнать и понять по-настоящему».

Мангышлак

18. 10. 1975 г.

Ценю одиночество. Как хорошо, что представилась возможность побыть одному.

г. Шевченко. Юрий Наумович Раев предоставил мне свою квартиру. И я один. Как только, я услышу шорох за дверью – вздрагиваю. Так не хочется вторжения другого мира. Бродил по городу. Был у моря. Оно неспокойно. Чайки у самого берега ловят червей с набегавших волн. У южного берега завтракали верблюды колючей травой…

НИМБ

ОДИНОЧЕСТВА

Порой неодолимо

Хочется

От всех забот

И всех сует

Уйти в глухое

Одиночество –

Спасенья нет.

И то, что кажется

Бессмыслицей,

О чём ты судишь

Впопыхах.

Вдруг неожиданно

Осмыслится

В твоих раздумьях

И стихах.

Не от того ли

В сонме почестей

И многолюдия

Пиров

Нас тянет жадно

В одиночество

Своих миров.

И кажется,

Вот так же гений,

Уединившись,

И не раз,

Подвергся силе

Озаренья -

Прозрил и нас.

…И в собственном

Моём пророчестве –

Пусть не далёк

Тот горизонт –

Мне помогает

Одиночество,

Как в ливень зонт.

…Вспомнил своё первое знакомство с Мангышлаком. В конце 60-х годов я в составе группы гидрогеологов был направлен в Мангышлакскую гидрогеологическую экспедицию на помощь для составления отчета по месторождению подземных вод песчаного массива «Сам». Возглавлял группу опытный специалист Э. К. Ким, ранее работавший на Мангышлаке. Перед самым отъездом в Алма-Ату мой давний друг, в тот момент работавший здесь, Володя Пак посадил меня в грузовик и повёз в маршрут, намереваясь по пути показать мне интересные места.

С нами была студентка из Киева синеглазая Люда. Действительно, тогда Мангистау покорил меня неземными пейзажами:

МАНГИСТАУ И ТЫ

До чего пейзаж был редкостный -

Останцы шли чередой,

Сотворённые, как крепости,

Ветром, солнцем и водой.

Растянулись вдаль конкреции -

Чудотворные шары,

Словно выражены фресками

Марсианские миры.

На гигантские те «ядрышки»

Я таращился в тот раз.

Ты сияла со мной рядышком

Бирюзовым цветом глаз.

Лучезарность предзакатная,

Алым холодом скользнув,

Осветила тебя статную -

Я к губам твоим прильнул.

Породила чувства странные -

В них и робость и мечта -

Та безмолвно – многогранная

Неземная красота.

Буду помнить неустанно

Тот волшебный регион,

Где тобой и Мангистау

Я сражён был и пленён.

…Пришла идея – отобрать пробы воды из Каспия, потом разбавить их при повышенной температуре с рассолами из Жетыбайских нефтяных скважин. Потом сравнить анализы и сделать выводы. Воду разбавлять 1:1 и 1:2.

…Вчера был в редакции газеты «Огни Мангышлака». Сдал три стихотворения из любовной лирики – обещали опубликовать.

* * *

…Вообще же в «Огнях Мангышлака» в течение 1975 года были напечатаны мои: поэма «Живи, товарищ!»– о разбившемся самолёте во время войны и оставшемся в живых единственном человеке – десантнике Петре Гайдучике; статья «Золотая долина» о работнике Мангышлакской экспедиции Жамбыре Битимове и стихотворение, посвящённое буровому мастеру экспедиции К.М.Калабугину.

Отдельные информации о целебных водах Мангышлака были опубликованы в газетах «Правда» и «Казправда». В последней, была напечатана также статья о Жетыбайском автотранспортном предприятии, где я арендовал автомобиль для работ на нефте– и газопромыслах.

* * *

Заместителю министра геологии Каз.ССР

тов. Шубину А.Н.

от гидрогеолога Гидрогеохимической

партии Бацуева Ю.А.

Д о к л а д н а я

Довожу до Вашего сведения, что в мае-июне месяцах с.г. мною проводилось опробование скважин на нефте– и газопромыслах Мангышлакской области с целью поисков редких элементов в подземных водах. Кроме отбора проб непосредственно из нефтяных и газовых скважин, были отобраны пробы воды на УКППН (Участок комплексной подготовки и перекачки нефти), т. е. на участке, где собирается жидкость, выкачиваемая со всех скважин нефтепромысла Жетыбай, и производится разделение нефти от воды. По данным химанализов, сделанных в Центральной лаборатории КазГГУ, в воде на УКППН обнаружены промышленные концентрации рубидия (3.7 мг/л), калия (1525 мг/л), брома (386 мг/л) и лития (10.2 мг/л). Что даёт возможность извлекать указанные элементы непосредственно на участке подготовки и перекачки нефти, не прибегая к добыче их из отдельных скважин. Однако в последнее время на нефтепромысле Жетыбай практикуется добыча нефти путём нагнетания в скважины морской воды, что может привести к разбавлению природных вод и затруднению извлечения редких элементов из воды.

20.08.1975г Подпись: Ю.Бацуев

…Через неделю после подачи Докладной меня вызывает начальник геологического отдела, показывает мою бумагу и говорит:– Заместитель Министра интересуется, что ты этим хотел сказать?

Я отвечаю:– Хочу, чтобы в ближайшее время начали добывать попутно с нефтью ценнейшие элементы, содержащиеся в рассолах, о которых указано в Докладной. Особое внимание необходимо обратить на литий, который является стратегическим сырьём.

– Ясно, можешь идти,– завершил беседу начальник.

…Так я объяснил через начальника геологического отдела цель моей докладной заместителю министра.

Что такое литий?

Литий – химический элемент первой группы периодической системы Менделеева. Порядковый номер 3, атомная масса 6.94.Щелочной одновалентный, очень лёгкий металл с температурой плавления 180 градусов Цельсия, серебристо-белого цвета, очень мягкий. Встречается в природе в составе многих минералов. При нагревании на воздухе загорается при температуре 200 градусов Цельсия. Состоит из природной смеси устойчивых изотопов: лития – 6 (7.52%) и лития – 7 (92.48%).

В ядерной физике определённую реакцию используют для получения альфа-частиц разных энергий. При облучении же лития нейтронами происходит реакция, в результате которой получается радиоактивный изотоп сверхтяжёлого водорода – тритий.

Гибрид лития -Li Н служит для получения водорода. Но если в этом соединении обычный водород заменить дейтерием, то полученный дейтерид лития -Li D может

служить в качестве ядерного взрывчатого вещества в водородной бомбе.

Смятение чувств

(кинопьеса)

1. Соблазн

В телефонной будке Чалов:

– Алло, алло, мне, пожалуйста, Наталью Измайловну… Наталья Измайловна? Здравствуйте… дорогуша. У Вас вот-вот обед? Обеденный перерыв, говорю?.. Через пять минут я подскочу на остановку «Киз». Да, да, на автомобиле. Так вот, я очень хочу видеть Вас. Непременно видеть Вас хочу. (Игриво) «Вас, и только Вас»– как поётся в песне. Прошу тебя, Наталья, подойди к остановке…(тихо, с придыханием) прелесть моя… Да, да, я сейчас подскочу, хочу видеть тебя, хочу…

Наталья Измайловна торопливо приближается к назначенному месту. Легковая останавливается прямо на автобусной остановке. Выходит Чалов, открывает перед Войтовой дверцу, приглашая сесть.

Н.И.: -Не боишься, что тебе представители ГАИ сделают прокол?

Чалов: – Я уже итак проколот… Вашими, Наталья Измайловна, бирюзовыми глазами. Насквозь проколот. ( Сходу набирает скорость и они едут по направлению к горам).

Н.И.:-Куда это ты меня похищаешь у рабочего времени, Виктор?

Чалов:– Сейчас увидишь. На днях приглядел подходящее место специально для нашего пылкого диалога.

Н.И.:– Непременно «пылкого»?

Чалов:– Конечно, с Вами разве можно иначе?

Н.И. (пожимает плечами):– Как проводишь свой отпуск… очередной и трудовой?

Чалов:– Да вот, как видите, заскучал по шефине Наталье свет Измайловне… Вот он, кажется, тот затаённый поворот направо.(Останавливая машину) – Наконец-то (облегчённо вздыхает), наконец-то мы наедине… Ну, здравствуй, Наташенька (резко запрокидывает Наталье Измайловне голову, страстно целует лицо, шею, грудь…).

Н.И.:– Ты что, Виктор?! Сумасшедший!.. (слабея) так неожиданно… я даже… не успела… к тебе… привыкнуть. Нельзя же так… вероломно.

Чалов:– Оч-чень даже можно, лапушка моя… и давно уже нужно (продолжает ласкать покорную Наталью Измайловну)…

2. Недоумение

Действие происходит там же, несколько позднее.

Чалов (с явным желанием досадить): – Вот так мы и развлекаемся в очередном трудовом отпуске, Наталья Измайловна.

Н.И.(вспыхнув): – Это ты называешь «развлечением»?!

Чалов: – А то, как же?

Н.И.: – И часто ты таким образом развлекаешься?

Чалов:- Да нередко.

Н.И.:- И ты это говоришь мне?

Чалов:- Не жене же мне всё это рассказывать. Видите ли, Наталья Измайловна, в семье не может быть подобного откровения, там всё строится на взаимном терпении и взаимных уступках. А здесь я, слава богу, могу быть самим собой, могу быть предельно искренним. А что может быть ценнее этого?

Н.И.:- Однако ты, я вижу, отъявленный мерзавец, Чалов. Не пойму только, что меня удерживает от желания дать тебе по физиономии?

Чалов:- Можете сделать это. Только будет ли легче?

Со стороны их беседа кажется довольно мирной: полуразвалившийся на заднем сидении

Виктор и сжавшаяся в комочек Наталья Измайловна – впереди).

Н.И.:- Странно. После всего, что произошло, я ещё сижу здесь, как дура набитая, и выслушиваю откровения пошляка.

Чалов:- Ну, зачем же так грубо, Наталья Измайловна?

Н.И.(беря себя в руки): – Да… Конечно… грубо. Однако, что же мы сидим? Отвези меня домой… и побыстрее.

Чалов:- Почему домой, может, на работу?

Н.И.:- Никаких работ. Хочу домой.

(едут)

: - Хотелось бы верить, что это была не я. Стыдно…

Чалов (с оттенком издёвки):- А что, собственно произошло?

Н.И.:- Произошло то, после чего мне понадобится немало времени, чтобы прийти в себя.

Чалов:- О чём Вы говорите, Наталья Измайловна?! Вы же сильная женщина, а толкуете чёрт знает что! Глядя на Вас, можно подумать, что произошла тягчайшая трагедия, хотя, как мне кажется, ровным счётом ничего не произошло.

Н.И.:- Потому что для тебя, к сожалению, это уже привычный образ жизни. Извини за прямолинейность, образ жизни пошляка.

Чалов:- Дался тебе этот «пошляк». Слишком, дорогая, утилитарно. Если уж говорить обо мне, то надлежит отметить следующее: во всех подобных ситуациях мне больше всего нравится противоборство духов. «Нравится», пожалуй, не то слово. Скажу точнее, меня искренне волнует, а порой, и забавляет именно это противоборство.

Н.И.(после паузы):- Я вот думаю, с нормальным человеком я сейчас разговариваю или нет? Ну какое тут может быть противоборство, если… если оно исчезло ещё в тот момент, как только я увидела тебя впервые…(тихо плачет).

Чалов (не замечая волнений Н.И., как бы продолжая свою мысль, с пафосом и не без гордости декламирует):

Когда огонь в моей крови -

Огнём страстей тебя встречаю,

И ты мне жаром отвечаешь

Досель застенчивой любви!

(Наталья Измайловна со слезами на глазах грустно покачивает в такт стихов головой).

Чалов (всё более распаляясь):

Когда пожар в моей крови -

Его в других я распаляю,

Я жгу сомнения и знаю,

Что факел светит нам любви!

Н.И.(с досадой):- Боже мой, какой «факел», какой «любви»?..

Чалов (не реагируя на реплику, самозабвенно):

Пускай огонь в моей крови

Тепло любимых излучает…

Судьба нам многое прощает,

Но не прощает нелюбви!..

3. Расставание

Длинный коридор, по обе стороны которого кабинеты. Это институт Геологии, где работают Войтова и Чалов. Приоткрыв снаружи дверь одного из кабинетов, Чалов жестами просит выйти Наталью Измайловну. «Меня?» – изумляется она. «Да, да»,-кивает тот. Наталья Измайловна выходит, тихо прикрывая за собой дверь.

Н.И.:- Зачем зовёшь? Противоборства захотел?– в голосе её насмешка и отчуждённость.

Чалов:- После того, как противоборство состоялось, отношения, я полагаю, должны протекать по более спокойному руслу.

Н.И.: - А я думаю, что они не должны никак протекать.

Чалов:- Это тоже верно. Иначе всё пойдёт как дома, а это уже не шибко интересно.

Н.И.(строго): – Что хотел? Зачем звал?

Чалов: - «Что хотел?» – это сложный вопрос. А позвал я Вас, Наталья Измайловна, чтобы вручить вот это (вынимает из кармана и протягивает сложенный лист бумаги).

Н.И.:- Что «это»?

Чалов (театрально):– Стихи, навеянные Вами, должны принадлежать Вам!

Н.И.(иронично):- Что с тобой, Чалов? Ты становишься рыцарем? Со словами «А что делать?» Чалов резко поварачивается и уходит). Наталья Измайловна разворачивает лист – голос Чалова проникновенно читает:

Н.И.Войтовой

Воспламенимая легко,

Любовью дышишь ты ответной -

И солнце светит над планетой,

И я взлетаю высоко.

Легкоранимая потом,

Ты вскидываешь гордо веки -

И грустный я плетусь пешком,

И нету солнца над планетой.

Невозмутимая, к чему

Во мне ты ищешь ложь и правду?

…Испить с тобой любви отраву

Хотелось сердцу моему.

(Это должна быть песня, которая будет звучать лейтмотивом на протяжении всего фильма).

Ниже приписка:

«ПРОЩАЙ, Я УЕЗЖАЮ.

В.Чалов».

4. Прошло полгода (ТИТР)

Зимний вечер. Наталья Измайловна у себя дома. В квартире предельно чисто, как у незамужних женщин. Хозяйка разбирает постель, включает торшер. Ложится. Привычными движениями берёт с журнального столика газеты, просматривает. Неожиданно взгляд её наталкивается на фамилию (Стоп-кадр) – В.Чалов.

Заглавие статьи – « Подземные тайны полуострова Сокровищ». Наталья Измайловна взволнована. Всплывают в памяти стихи, некогда подаренные ей Чаловым. Звучит мелодия, сопровождавшая их…

«…Невозмутимая, к чему

Во мне ты ищешь ложь и правду?

…Испить с тобой любви отраву

Хотелось сердцу моему».

Несколько успокоившись, Наталья Измайловна вчитывается в статью.

Выдержки из заметки Чалова:

«…Ещё несколько лет назад нам могли простить тот факт, что мы выбрасываем в открытую степь рассолы, с большим трудом извлекаемые вместе с нефтью из недр земли. Потому что никто не знал, какие богатства они несут в себе. Но сейчас, когда стало доподлинно известно, что мангистауские рассолы содержат в себе очень ценные и относительно легко извлекаемые полезные компоненты, не воспользоваться ценными природными дарами, на наш взгляд, в высшей степени не разумно и даже преступно. Однако вместо того, чтобы думать над добычей редких элементов из рассолов, нефтяники с лёгкой руки своих недальновидных горе-начальников в последнее время стали закачивать в земные недра огромное количество морской воды, которая, смешиваясь с природными рассолами, естественно разбавляет их, сводя содержание ценных компонентов на «нет». Это делается для того, чтобы создать пластовое давление, которое способствует подъёму нефти на поверхность. Но ведь существуют же и другие способы извлечения нефти. Например, так называемый «газлифтный» метод, который успешно применяется, к примеру, на нефтепромысле «Надёжный».

Кроме того, в случае, когда давление в пласте недостаточно для подъёма нефти, в скважину вводится в качестве рабочего агента энергия извне и в виде атмосферного воздуха (способ эксплуатации эрлифтом). В компрессорных скважинах для пластового давления могут быть применены природный газ, получаемый из чисто газовых залежей или же попутный газ, выделяемый из добываемой нефти.

…Нефтяников, разумеется, можно понять, они делают всё возможное, чтобы как можно больше добыть нефти. Однако обстоятельства изменились, и время настойчиво требует комплексного подхода к извлечению богатств страны. Анализы показывают, что мангистауские рассолы содержат промышленные концентрации редких элементов – и с этим необходимо считаться.

…Надо сделать так, чтобы народное хозяйство страны не лишалось дополнительного, ни с чем несравнимого по несущему в себе запалу энергии сырья, который при правильном, хозяйском подходе к делу можно сравнительно легко добывать попутно с нефтью».

5. Встреча

Небольшой современный приморский городок. Вечереет. Погода безветренная. Наталья

Измайловна медленно спускается к морю. Море, оно красиво в этот предзакатный час. Особенно здесь, где обрамляют его естественные награмождения известняков. Берег почти безлюден. Никто не купается. Осень. Лишь редкие пары прогуливаются по плоскому скалистому берегу, да где-то в стороне мальчишки жгут костёр. Наталья Измайловна задумчиво смотрит на волны, медленно набегающие на скалы. Она знает, что в этом городе теперь живёт Виктор. Поэтому мысли возвращаются к нему, тем более что все дела, приведшие её сюда, уже решены. Где он? Ведь завтра она улетает, до сих пор им не представился случай встретиться. Вспомнился момент, когда Чалов неожиданно уволился, подарив ей прощальные стихи. Грустно звучит музыка, впитавшая слова:

«Испить с тобой любви отраву хотелось сердцу моему».

Потом Наталья Измайловна идёт по вечернему городу. Она идёт со стороны моря. В окнах уже горят огни. Как обычно, в вечерние часы в этом городе прогуливается молодёжь. А в это время… (смена кадров).

Вечернее кафе. В кругу друзей Чалов. Веселье в разгаре. Здесь почти все знают друг друга. И чувствуется, что Виктор на особом счету. Изрядно захмелевший, он бравирует

этим.

– Тихо!- повелевает Чалов,- Хочу читать стихи. (Возгласы: «Режь, Витёк!», «Чеши, родной!» и т.п.)– Эй, ты там, который громко шумишь,– обращается он к кому-то,– замолкни на миг и внемли, что толкуют на Парнасе. А на Парнасе, друзья мои, толкуют вот что… (Читает сперва с затяжными паузами и резким выделением согласных звуков, как обычно читают стихи пьяные поэты, однако потом, всё более вдохновляясь, входит в роль – получается эффектно):

Надоела давно

Мне житейская мудрость

И пошлость.

Я хочу ощутить

Идеальный для памяти миг.

Ты меня не томи

Своим правильнопрожитым

Прошлым,

Только в синие дали,

Мечтанные дали

С собою возьми.

Моё сердце стучит

В жажде новых,

Неясных желаний,

Позови – и пойду

Я навстречу опасной

Любви.

Уведи меня в даль

Упоительно-нежных

Страданий,

И в дали той мечтанной

Ты меня

Озари, обнови.

(Неожиданно последние строки Виктор повторяет импровизированной песней. Поёт звонко, протяжно, со страстью):

У-ве-ди меня в да-а-аль

Упа-и-тель-но неж-ных

Стр-ра-да-ний

И в дали-и той мечта-анной

Ты меня а-за-ри,

Аб-на-ви.

Возгласы: «браво, Витька!», «Молодец» и т.п.

Чалов (вполне искренно): – Это не стихи, это песня моей истосковавшейся души и ты, Роберт (обращается к одному из друзей, вероятно, более всех склонному к музыке), должен переложить их на язык Орфея.

Роберт (настраивая гитару): – А не исполнить ли нам, Витя, «Прости, прости…»?

Чалов:- Полагаю, что можно. (Обращаясь в зал): – Внимание, друзья мои! Начинаем

по просьбе трудящихся речетатив раскаяния. Для несведущих напомню: петь всем только две последние строки каждого четверостишия. А чтобы упредить отвлекающие во время исполнения потягивания к рюмкам, объявляю тост: за самых любимых (все встают и, не чокаясь, выпивают).

Чалов: – Итак, «Прости, прости…». (Читает стихи сначала с трепетом, потом всё более распаляясь. Роберт ловко подыгрывает на гитаре):

«Прости, прости»,-

Шепчу с годами чаще я,

Вынашивая боль

Раскаянья в груди,

Слова любви,

Тебе принадлежащие,

Я так легко

Раздаривал другим.

Все:

Сла-ва люб-ви-и

Тебе-е при-над-ле-жащие-е

Я та-ак легко-о

Разда-а-ривал дру-у-гим.

(Кто-то, чрезмерно стараясь, под влиянием выпитого вина берёт высоко)

Чалов (усиливая интонации):

Не ты ль во мне -

То беспокойство совести,

Та коловерть души

И сердца пылкий стук,

Не ты ль одна

И в радости, и в горести

Мой самый верный,

Искренний мой друг.

Все:

Не ты ль адн-а и в ра-а-дасти

И в го-о-рести

Мо-ой са-а-мый ве-рный

И-искренний мо-ой друг.

Виктор (с трагической интонацией):

А годы бьют

Сквозь зори и ненастья,

Уж слышен впереди

Заката медный звон…

«Прости, прости»,-

Шепчу тебе всё чаще я,

«Прости, прости»,-

Без твоего участия

Я птица(!) в небесах

С прострелянным крылом.

Все:

Пра-а-сти, пра-а-сти

Без тва-а-его уча-сти-я

Я пти-ца в не-бе-са-ах

С пра-стре-е-ляным кры-лом.

(Тот же пьяный тенор тянет не в унисон высоко. Виктора это выводит из себя).

– Эй, ты,– вспыхивает он,– шилом бритый, или кто ты там! Как поёшь?! Ведомо ли тебе, что именно ты своим петушинным фальцетом осквернил всю глубину раскаяния моей мятежной души?! («Фальцет» вскакивает, как ошпаренный. Назревает скандал. « Я сразу заметил, что ты тут всеми пытаешься повелевать, мерзавец и вандал!– кричит он. Друзья удерживают «фальцета», готового броситься в драку, и, успокаивая, выводят под руки возмущённого Виктора. Чалов ворчит: «Как вы не поймёте, что эта корявая тёрка своим железо-бетонным фальцетом убила глубину раскаяния всех заблудших, всех погрязших в излишествах любви котов».

… У выхода стоит Наталья Измайловна. Оказывается, всё, что происходило в кафе, она наблюдала через окно.

Чалов (остолбенев): – Наталья?..

Н.И.:- Здравствуй, Чалов.

Чалов: - Друзья мои, оставьте меня с этой достойной уважения женщиной.

6. Исповедь

В комнате общежитского типа, где проживает Виктор Чалов, они проговорили почти всю ночь. Чалов отрезвел, он сейчас в порыве откровения. Много курит, нервно ходит по комнате.

Чалов:- Мне надо было покончить со всем этим разом. Постоянное сознание того, что я занимаюсь не тем чем надо, изнурило меня в конец. Я чувствовал, что и семью извёл бесконечными придирками. Причиной же всему была неудовлетворённость самим собой. Не так жил и не там, как мне казалось, работал. Однажды, переходя железно-дорожные пути, вспомнил случай, когда при переключении стрелки прохожему зажало ногу и он стал жертвой наезда поезда. Я вдруг подумал, что в общем-то было бы не плохо подобным образом посчитаться с жизнью. По крайней мере, никто не подумал бы о самоуничтожении. Словом, я стал мечтать о катастрофе, в которой можно оказаться невинной жертвой. Ты, конечно, понимаешь, почему я не пошёл по пути обычных самоубийц. Омрачить близких людей собственной беспомощностью перед жизнью, думалось мне,– в высшей степени негуманно.

Н.И.:- Но ведь ты был неплохим инженером, Виктор? Разве этого мало?

Чалов:- Правильно, был инженером! Но каким?– Бескрылым! Всю жизнь мне хотелось писать! И всю жизнь я только и знал, что собирался это делать, пока, наконец, не понял, что ещё немного и finita la commedia, – конец мечте, а значит, и конец Виктору Чалову. Ничто: ни тёплый житейский очаг и бесконечные путешествия, ни беспробудное пьянство и беспредельные увлечения любовью, равно как и не одухотворённый труд – не заменят человеку его главного назначения – творить. (С пафосом) Ибо творчество, уважаемая Наталья Измайловна, это и есть то, для чего создан человек – homo sapiens.

«Я есть я!»– говорит человек– творец, утверждая свой гений, то есть то самое красивое и самое ценное, что заложено в нём самой природой. Всё остальное лишь уход от жизни…

(Постепенно успокаивается. Затем вспоминает стихи. Читает, словно размышляет).

Года – они песчинки бытия -

Увы – их нам отпущена щепотка.

Ты только осознал, что путь короткий,

А сам уже полжизни растерял…

А если б не щепотку, а бархан

Тебе судьба отмерила песчинок,

Уверен ты, что жизнь бы получилась

И ты по ней бездумно не порхал?..

Молчишь…

– Так вот, Наталья Измайловна, я осознал, что полжизни потеряно, но, увы, ничего путного не сделано.

Н.И.:– Загибаешь, Чалов, что ничего не сделано. Благодаря твоим наблюдениям за редкими элементами в подземных водах, мы заварили таку-ую(!) кашу…

Чалов:– Вот именно, вы заварили, а опять же не я. Потому что для вас, Наталья Измайловна, это главное. Это, если хотите, ваше(!) горение.

Н.И.:- Ну знаешь ли… Уж не хочешь ли ты сказать, что извлечение редких элементов из воды для тебя ничего не значит? Для страны, стало быть, для общества – это большое дело, а для него, видите ли, ничего не значит.

Чалов:- Вы не так меня поняли. Для меня, конечно, приятно, что так дело оборачивается. Но ведь это просто результат моего всего лишь добросовестного отношения к некогда возложенным на меня обязанностям. Не больше. Это мог сделать любой. И я – здесь чистая случайность.

Н.И.:- И всегда-то ты, Чалов, норовишь быть оригинальным. Разве может добросовестное отношение к труду быть случайностью?

Чалов (раздражаясь): – Да пойми ты меня правильно. Одно дело добросовестно исполнять чью-то идею и совсем другое – свою. Разумеется, если она есть. Я творить хочу! Мне писать должно о таких вот людях, как ты, потому что чувствую к этому призвание. Вижу в этом своё назначение. Писать, пока не поздно!

Н.И.:- Извини, Виктор. Но мне тогда, после твоего неожиданного отъезда, показалось, что ты просто предал идею.

Чалов: - Это потому, что идея была не моей, а вашей.

Н.И.: - Возможно, хотя это не совсем так. Читала твои статьи. Бойко пишешь. Спасибо, помог выступлением и по поводу редких элементов: привлёк внимание специалистов и общественности.

Чалов: - Вот это для меня действительно важно. (С лёгкой иронией и в то же время с гордостью). Сейчас я рядовой корреспондент полуострова Сокровищ, и в свои 36 лет – начинающий писатель. Горжусь этим, не скрывая чувств.

Н.И.: - Однако вчера ты был хорош в кругу своих новых друзей. Нечего сказать.

Чалов (грустно): – Да, вчера я затосковал… трошки.

Н.И.: - С чего так, если не секрет?

Чалов: – Не секрет. (Серьёзно) О жене и дочке затосковал.

( Пауза.Наталья Измайловна заметно грустнеет. В её воображении знакомая мелодия и слова «Испить с тобой любви отраву хотелось сердцу моему»).

Н.И.(со скрытой надеждой): – А как с теми, которые по тебе сохнут?

Чалов (после паузы):

Когда б я мог не колебаться,

Не быть в плену слепых страстей,

Когда б я мог не спотыкаться

О ворох мелочных затей,

Когда б я мог самозабвенно

Одно любить, другое бить,

И свежих чувств ловить мгновенье,

Чтобы тотчас же их забыть!..

Но мир – сплошные парадоксы,

А я, увы, его мирок.

…Не от того ль любые ГОСТы

Мне режут горло поперёк?!..

Н.И.: - Неисправимый ловелас, самовлюблённый к тому же…

Чалов:- Нет, Наташенька, это старые вирши… Кстати, как у вас с Олегом?.. И где сын?

Н.И.: - С Олегом – никак. Говорят же, что я сильная женщина – решаю один раз. А… Андрюшка учится в институте, в Омске. (Несколько разочарованная) Ну я, пожалуй, пойду на свой самолёт. Когда будешь в наших краях, заходи в контору. Ребята будут рады встретиться с собкором полуострова Сокровищ.

Чалов (вставая): – Непременно зайду. ( Помогает Наталье Измайловне надеть плащ. И вот она у двери). Наталья Измайловна! Наташенька!

( Войтова резко оборачивается. Чалов стоит перед ней на коленях)

Прости меня… Наташа…

(Некоторое время растроганная Наталья Измайловна нежно перебирает волосы на голове Чалова. Затем, взяв себя в руки, отстраняется и со словами «Будь счастлив, Виктор» – удаляется).

Конец

Алма-ата

26.10.1976 г.

Вышли из редакции поэты Бернадский, Смирнов и с ними я. Не успели перейти проезжую часть асфальта, как увидели двух типов, которые выстроившись «в ряд» и воздев руки под козырёк, смотрели на нас, как на солнце. Поджидали. «Сельские мечтатели», – сказал Валентин Смирнов. Один увязался за нами. Звали его Миша. 52-х лет. «Самый главный его промах, – комментировал Смирнов,– это то, что он считает себя слишком умным. Работает в сельхозжурнале – «сельский мечтатель!». На нас напал смех. Валентин незаметно для Миши обхохатывал его, а когда тот встревал в разговор, Смирнов говорил: – Нет, нет, Миша, мы не о тебе». И в самом деле, Миша был смешон. Высокий, рыхлый, в очках, с каким-то странным разрезом глаз – от переносицы к бровям. «Чеховский герой». На базаре купили огурцов и, как оказалось, непросолённой капусты. Взошли в забегаловку наверх. Мы с Валентином не пили. Василий Анисимович поварчивал: «Не знаете, чем лечиться надо».

– Говорят, Миша, ты с двумя бутылками «Рубина» поднимался в редакцию и с каждым этажом твоя брань, всё сильней сотрясала стеклянные стены здания, – подзадоривал Смирнов. Дело в том, что Мишу на днях уволили из журнала «Сельское хозяйство». – Ложь это всё. Я никогда не пью «Рубин» и вообще паршивое дешевое вино, – оправдывался Миша, прихлёбывая дармовое «Белое крепкое». – А дело было так: ко мне домой пришёл сантехник и мы выпили бутылку водки. Потом я пошел в редакцию, по дороге ещё слегка приложился. Зашёл к редактору Ковалёву и говорю:– Почему ты меня не посылаешь в Целиноград, я привезу оттуда проблемную статью о механизации чеснока и лука?– Тот буркнул: «Посмотрим». Я вспылил: -Ты всё время говоришь «посмотрим», а не посылаешь. Собрались здесь бездари, сами ничего не делаете и другим не даёте, такие-растакие. Правда, выматерился крепко. Давление у меня поднялось… А на завтра– редакционная коллегия. И Лемберг, который не числится даже у нас в штате, выносит предложение: уволить меня с работы. Я стал просить, мол, так и так, товарищи, 30 лет работаю в печати – и вдруг выгнать. Я фронтовик, один из немногих оставшихся уже добровольцев, контуженный, наконец. Один раз сорвался – и вы меня увольняете по статье «за пьянку». Но они были непреклонны. Пришлось привлечь друзей и близких, чтобы удалиться с чистыми документами. Сейчас мне нашли работу – с завтрашнего дня приступаю – с окладом на 35 рублей больше чем здесь… А через некоторое время Миша разглагольствовал о рыбе: «В рыбе я понимаю толк, – говорил он, – 50 видов рыб знаю на память, могу сейчас перечислить». В это время мы со Смирновым, да и остальные тоже, уплетали рыбу, которую так никто и не смог определить какая – хек или судак. Миша явно испортил нам компанию.

…Узнал, что поэт Александр Скворцов лежит с опухшей печенью. Жена говорит: «Раньше выпивал пять бутылок в день, а теперь одну в пять дней».

10.12.1976 г.

Дня три назад умер поэт А. Скворцов. Об этом узнал из некролога в «Вечерке». Говорят, на поминках, слушали есенинские песни. Александр подражал Есенину и любил его. В. А. Бернадский, конечно же, был на похоронах и поминках.

Размышлизмы

В чём смысл жизни?..

Своё произведение – своё детище из собственной фантазии. Это ли не здорово? Это ли не творчество?..

Тщеславие – это хорошо до тех пор, пока не поймёшь, что это вздор. Нельзя всю жизнь стремиться только к славе. Тем более, если это желание незаслуженное.

Стремиться к изобилию? Значит в конечном итоге стать ненасытным скрягой, сутягой. Это тоже беспредельно. Да к тому же такое стремление отвлекает от других более ценных целей.

Наслаждение любовью – хорошо, здорово. Особенно в начальной стадии, когда есть противоборство духов и радость победы. Потом же всё, как всегда, как система,– суета с житейскими отвлечённостями. Постоянное наслаждение первоначальной стадией любви – бесконечно. Это просто уход от жизни. Как альпинизм, туризм – самообман, самообольщение.

Путешествия также скучны, если путешествуешь много. Притупляется внимание, как в картинной галерее. Путешествия хороши, когда изумляют. Но постоянное общение с природой, как и с людьми, стирает восторг изумления, и ты начинаешь «прикидываться», изображать искусственно изумление.

Так что же есть радость и цель жизни? Только творчество. Оно беспредельно. Но всегда заключает в себе трепет. А это вечный пламень твоей души.

Планы на 1977 год

1. По работе. Нас будет больше по составу. Больше творчества, даже делового – утилитарного (производственные сценарии, плакаты, альбомы – не отказываться от нагрузок, но выполнять их «по-своему» и с удовольствием). Статьи писать чаще. Но время всё это желательно использовать дома – так производительнее. Настоять на том, чтобы мне верили, когда я работаю дома. Потому что у меня нет целей иных, чем как можно больше сделать.

2. В стенгазете. Раскрепоститься. Писать свободнее, проще, с удовольствием. Искать юмор.

3. В худ. самодеятельности. Не отказываться от возможности сочинять стихи для песен. Хорошо бы сотворить какой-нибудь сценарий и «хохмить». Завлечь других и самому прогнать скованность. Тогда появятся по ходу новые мысли, а это путь к творчеству и самовыражению.

4. В редакции. Активизироваться. Не бояться с выводами – ведь я в полосе зрелости – уже кое-что познал в жизни (помнить об этом – Пушкина в мои годы уже не было). Быть смелее. Верить, что мои мысли кое-что значат (потому что это в какой-то мере так). Конкретно написать рецензию на сборник стихотворений, не ограничиваться обзорами поэтической почты, искать новые формы для обзоров. Это интересно, ближе к литературе.

5. В поэзии. Любые намёки на любовь – использовать для создания стихов. Как было раньше. Получается. Верить при этом в оригинальность собственного мнения – без этого трудно вначале. В словесном плане – действовать раскованнее. Не бояться резких контрастов, неожиданностей, доверять «языку». Доверять находкам ума. Не думать, что поэзия создается только чувствами. Она зависит от того, кто её создаёт. Целиком. При случае писать стихи по любому поводу, не ограничиваться позывами к серьёзному творчеству, ибо неведомо, с чего оно начинается. С каких побуждений.

6. Когда попросят что-то сделать, в смысле «сочинить», не спеши отказаться. Попробуй пойти «на поводу». Настройся на нужный лад. Потом только, если не выходит, откажись. Как знать, творческий импульс «мога быть» там и заключается, – а ты откажешься.

7. Чаще быть одному, т. е. наедине со своими мыслями, чувствами. Верить себе и своим находкам. Отстаивать их горячо, ибо часто люди «устоянные», воспитанные на принятых критериях, категориях, могут тебя разубедить в придуманном тобой. Помнить: новое не воспринимается сразу.

8. О том, что ты оригинал – знать и верить. Но не бахвалиться. Без веры в своё особое призвание творчества не бывает. Но оно гибнет, если ты будешь без конца этим хвастать и важничать. Важность в творчестве – начало гибели таланта.

9. Творить человек может, только хорошо отдохнувший. Хочешь спать – спи. Но постоянно думай о своём особом назначении и о текущих творческих делах. Тогда и спать будешь меньше.

10. Сценарий дописать в ближайшее время. И неважно – будет, он когда-либо опубликован, – отпечатать. Передумать, продумать снова, но первого варианта не уничтожать.

11. Найти для себя дома место для работы. Создать угол, отстоять удобства, умиротворённость.

12. Писать в любых ситуациях, поскольку склад твоего ума неожиданный. Завести снова удобную записную книжку. Целеустремить себя.

13. Воспринимать окружающих без зла. Разгадывать (придумывать даже) суть человека. Думать над характером. Особенно новых, свежих знакомых воспринимать с «ядром», пусть даже выдуманным тобою. Относиться терпимо. Если и зайдёшь в суждениях слишком резко, знать, что это произошло от твоих личных фантазий, или «для ради» изощрения в словах. Ведь не имеешь же ты зла «по-настоящему» на людей. Без людей – ты ничто. Они – это ты. Помни, даже кто любит только природу (пишет о ней) – олицетворяет её, одухотворяет, т. е. очеловечевает. (Например: ветерок «играет», вечер словно «замер» и т. д.). Очеловечивание – суть создания образов природы, приближение её к себе и осмысление её.

14. Помнить: твои страсти порой неожиданны, и не всегда потом приемлемы твоим разумом. Они иногда удивительны. И даже «страшны» для тебя. Может, в этом суть непостижимого творчества. Но творчество – всегда и от ума. Разумом надо тонко манипулировать, чтобы подметить в самом себе симптомы творчества и управлять ими. 15. Дома должно быть полное доверие моим творческим возможностям. Даже если они и не совсем соответствуют представлениям о них близких. Дома я должен вставать, когда хочу, уединяться, когда хочу. Никто не должен раздражаться от моего своеобразия. Только тогда будут надёжные тылы. Только тогда я смогу создать «нечто». Хватит жить суетой. Хотя и суету я порой люблю. Это отдых. Она должна быть отдыхом, но не основой моей жизни. Организовать творческую сообразность. Все должны друг в друга верить. И признавать оригинальность, своеобразность каждого. Если мне не творить, значит не жить, теперь это так ясно.

16. А что касается вина – не на угнетение же оно нам создано. Видимо, мы не достаточно сообразно умеем им насладиться. Аминь.

01.01.1977 г.

…Так я сам себе наметил программу на будущее.

Лирический апофеоз геологам

(Сценарий к кинофильму)

Небо. Мелкие облака, освещенные солнцем. Затем цветущая степь, много маков, палатки геологов.

Диктор: Когда солнце опускает на лучах своих красавицу – весну и когда она вспыхивает красными маками в степи и разливается ими, словно широкая река, словно безбрежное море – океан, походные палатки геологов непременно здесь – в благоухающей ароматами всех соцветий степи, – они растворяются, они тонут в этой всеобщей гармонии цветов и звуков.

Из палатки выходит геолог. Лицо его сосредоточено, он решительно двинулся было куда – то, да вдруг замер: его поразила красота.

Диктор: А эта дышащая полной грудью степь, эти улыбающиеся маки, этот нежно – лижущий лицо ветерок, это яркое солнце – не будоражат ли и не волнуют ли вольнолюбивое сердце твоё, геолог!

Музыка Глинки «Жаворонок» в обработке Балакирева. В синем небе повис трепещущийся жаворонок.

Диктор: Жаворонок, будто разгадав твои чувства и полностью разделяя их, с ещё большим старанием, с захлёбыванием, звенит свою полную жизни и блаженства песню, то опускаясь к самой земле, а то вдруг взвихриваясь высоко – высоко в небесную лазурь.

Снова геолог. Он расправляет плечи и с удовольствием вдыхает аромат степи.

Диктор: Дыхание степи – это бальзам от горечи, обид и душевных терзаний, это вдохновение, это радость и пробуждение свежих порывов, это вера в силы и необыкновенное назначение твоё, человек!

Та же степь, цветы. Геологи загружают автомобиль, снимают палатки.

Диктор: И всё же геологи покидают её: эту-то степь! – и продвигаются дальше – навстречу безмолвно – озлобленным и сиротливым пустыням – пескам.

Автомобиль везёт геологов по песчаной, выгоревшей степи, сначала машина в дальнем плане – необходимо подчеркнуть выгоревшую степь. Затем в крупном плане кузов, в котором лежат и сидят задумчивые геологи.

Диктор: Но не безмолвны и не сиротливы пустыни. Где как не здесь, оставшись наедине с природой, подумать вдруг о величии мироздания, прислушаться вдруг к движению Вселенной, представить это движение – развитие в его повседневной работе: в его шорохах и дуновениях, в его космическом вращении, в его внутренне – раскалённом клокоте. Да, только здесь можно подслушать и осознать, наконец, те вещие звуки, которые постоянно исторгает таинственная, божественная Природа.

Геологи в степи за работой. Вдали двое в маршруте. В ближнем плане рабочий роет канаву, затем он втыкает лопату в грунт, закуривает и смотрит в степь.

Диктор: Степь пустынная, не цветущая, весенняя, а выгоревшая, полынная, и ты дорога сердцу геолога. Он научился и в такой тебе находить неповторимую новизну и ощущать тончайшие оттенки и свежесть красок.

Контрастная степь: большие прогалины жёлтого песка, полынь.

Диктор: Лишь для случайного путника песчаная степь покажется бесцветной, пустынной и угрюмой. И надо хотя бы раз заглянуть в мольберт художника, любовно и щедро накладывающего яркие мазки на полотно, чтобы понять насколько богата в цвете эта просторная и поистине живописная степь!

Съёмки производятся с движущейся по степи автомашины. Музыка «Полюшко – поле».

Диктор: Степь полынная. Не ты ли бесцветная и утомлённая при полуденном ярком солнце, вдруг расцветаешь и преображаешься, чуть только скроется нестерпимо палящий луч за набежавшее неожиданно облачко. Тогда ты сама, полынная степь, начинаешь светиться внутренним изумрудно – бирюзовым светом.

И кажется, что до этого ты вбирала живительное тепло солнца лишь для того, чтобы обильно излучать его теперь.

На горизонте буровая вышка

Диктор: Сыпучие, вечно жаждущие пески, напоить вас и познать ваше затаённое безмолвие пришёл сюда геолог.

Раннее утро. Берег реки. Поляна. Вокруг большие раскидистые вётлы. Заросли камыша и тальника. На поляне палатки, рядом на походных кроватях спят геологи. В крупном плане один из геологов, опёршись на локоть, внимательно прислушивается к пробуждению дня.

Диктор: А кто из геологов не встречал утро вместе с тонким нежным перезвоном росы и чью душу не наполняли вдруг мажорными аккордами лучи раннего, ещё далёкого надгоризонтного солнца.

Утреннее пение птиц. Пробуждающаяся природа. В крупном плане стебли житняка, песчаного пырея и другие травы.

Диктор: Не потому ли и «утро вечера мудренее», что с первым лучом солнца сама природа нам кричит всеми струнами своего бытия вечно бодрое и неутомимое слово «жить!»

Струны её – это гибкие стебли песчаного костыря, это радостное пение пернатых пичуг, это лихорадочное движение муравья – ползуна, это всё, наконец, разом проснувшееся от прикосновения первого весёлого луча, брошенного могучим покровителем всего живого, этим древним и всевидящим богом Гелиосом.

Белоснежные, обагрённые рассветом вершины гор (вид снизу).

Диктор: Но нет зрелища более величественного, более прекрасного, чем рассвет в горах, когда долины гор ещё полны мглою ночи, а девственные снега могучих, ушедших в небо вершин, уже загораются торжественным пламенем – огнём.

И не найдётся, пожалуй, такого человека, который бы, глядя на горы, не подумал: не это ли и есть то самое прекрасное и возвышенное, то величественное и непоколебимое, что может служить предметом вечного восхищения!

Лагерь геологов в горах. Затем голо– каменные неприступные вершины.

Диктор: …Великолепнейшие плоды внутриземных борений, внутрипланетного буйства – горы… они притягивают геолога не только своими подземными тайнами. Он приходит сюда и для того, чтобы восхищаться этими могучими и смелыми очертаниями, этой гордой неприступностью, этим несгибаемым величием.

Геолог стоит на вершине, затем великолепная панорама сверху.

Диктор: Неописуемой гордостью наполняется сердце геолога, когда стоит он на освоенной им вершине, когда охватывает взглядом разбросанные внизу бескрайние сизые долы, по которым ходить ещё ему да ходить.

И верит в себя, и доволен собой, и по-настоящему счастлив тогда геолог!

Кури́т Алатау туманом,

Вуалью укутан рассвет –

Нас в дали загорные манит

Таинственно-радужный свет.

Зазывно сияние красок,

А розовость будит мечты.

Что было – не стало напрасным,

Что будет – поймёшь с высоты.

И в общей сумятице мира,

Дай Бог, чтоб совсем не угас

Зовущий от дел суетливых

Рассвет, исцеляющий нас.

Песня о геологах.

Конец

Оглавление

Житейские фрагменты полевой жизни геолога

Смятение чувств

Лирический апофеоз геологам