Амброзия [Дикий Носок] (fb2) читать онлайн

- Амброзия 451 Кб, 102с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Дикий Носок

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Дикий Носок Амброзия

Глава 1.

В половине четвертого утра в середине августа уже светает. Ни малейшее дуновение ветерка не нарушало сонный покой старого, запущенного парка. Тихо дремали давно не крашенные скамейки вдоль дорожек. Белели остатки разбитой вандалами скульптурной группы, изображавшей семейство благородных оленей. Ржавая металлическая ограда с выломанными прутьями не препятствовала проникновению в парк гуляющих самих по себе кошек, собак, бомжей, влюбленных парочек и прочих озабоченных личностей, коим по ночам в парке делать совершенно нечего. Ничуть не таившиеся от людей и превратившиеся в профессиональных попрошаек белки тихонько шуршали в листве деревьев. В небе были видны расчертившие его в разных направлениях следы метеоритов. Традиционный августовский звездопад – Персеиды был в самом разгаре. Обломки кометы Свифта-Туттля, орбитальный путь которой Земля пересекает ежегодно, то и дело врезались в верхние слои атмосферы планеты по большей части там и сгорая бесследно. Лишь самым крупным метеорам выпадал случай поразить землю и именоваться в этот краткий миг метеоритами.

По невероятному стечению обстоятельств сразу три из них, ярко прочертив небо с разных сторон, угодили в безмятежный парк. Удивительно было и то, что летели они вовсе не со стороны созвездия Персея, как прочие, и упали практически бесшумно, не оставив ни малейшей вмятины на влажной от росы земле. На мгновение лишь полыхнуло всеми цветам радуги и тут же погасло. Вспышка пробудила от ночного безмолвия птиц, дезориентировано встрепенувшихся, заклекотавших было, но тут же умолкших. По их расписанию еще была ночь.

Едва слышно ступая, по дорожке из выщербленного, растрескавшегося и местами разрушенного проросшей травой асфальта двигалась женщина. Ее свободные одежды, струящиеся вдоль тела и мягкой волной ниспадающие на землю, меняли цвет от грязно-серого оттенка асфальта под ногами до кремово-розового наверху. Длинные золотистые волосы крупными локонами ниспадали до талии и тоже словно меняли цвет вместе с платьем. Вся она, от аккуратных босых ступней, едва выглядывающих из-под края одеяния, до прозрачно-розовых ушных раковин, была какая-то светящаяся изнутри и нежно переливающаяся.

Женщина с любопытством оглядывала неухоженный, одичавший парк огромными, широко распахнутыми глазами, видя вокруг лишь красоту и гармонию. Окружающий ее мир был чарующе прекрасен: от буйно разросшейся и захламившей собой старые кусты черной смородины крапивы, до усыпанной измельчавшими красными ягодами вишни. Им суждено было быть ободранными и съеденными вечно голодными мальчишками задолго до того, как они окончательно поспеют. Все вокруг вызывало ее восторг: от неутомимо грызущего сердцевину еще совсем зеленого яблока червяка, до похрапывающего на лавочке мужичка. Во всем ей виделась красота и гармония, пусть остальные ее и не замечали.

Другие уже ждали ее, прогуливаясь по заасфальтированному пятачку в центре парка, где сходились дорожки и когда то, при прежней еще власти, работал фонтан. Сейчас же его чаша в форме раковины служила урной для тех, кто отчаялся найти ее в парке и была доверху забита смятыми банками из-под пива, сигаретными пачками, шуршащими упаковками от чипсов, мороженого, сухариков и прочей дребедени.

«Здравствуй, Сестра!» – сдержанно улыбнулся Разум. В то время как Хаос радостно заключил ее в неуклюжие объятия.

«Ах, какое чудное место! Безмятежное и немного таинственное.»

«Ты видишь красоту даже там, где её нет, Чувство. Словно некрасивых мест и не бывает вовсе.»

«Так и есть, Хаос. Все в этом мире прекрасно.»

«Ты не сказала бы такого, окажись в жерле действующего вулкана.»

«И в этом будет своя красота. Грозная, смертельная, но завораживающая.»

«Ты неисправима, Сестра.»

Все трое улыбнулись.

Они не виделись очень давно (несколько веков по местному летоисчислению), занятые своими делами. И вот вновь оказались на периферии облака разумной жизни, продолжая давний спор. Обитатели этой планеты были столь легковерны и так просто поддавались чужому влиянию, словно были железными опилками, несущимися вслед за магнитом. Грех было не воспользоваться этой их особенностью для проведения эксперимента.

Убежденные антагонисты Разум и Хаос были несхожи во всем. Разум – спокойный, сдержанный, строгий, с правильными чертам лица, ясным взглядом, неизменно доброжелательный, но скучный, как учебник по математическому анализу. И Хаос – несуразный, вечно лохматый, с разноцветными глазами (один – карий, другой – зеленый), смотрящими в разные стороны, безоглядно увлекающийся всем и вся, неисправимый оптимист, путаник и врунишка.

Что общего было у трех внеземных сущностей? Только задача, стоящая перед ними. Создать на этой планете такое мироустройство, чтобы её обитатели были счастливы. Только счастливое существо, как известно, способно к созиданию и саморазвитию.

«Должен сказать, Сестра, что наш последний эксперимент оказался более, чем удачным. Признаюсь, не ожидал,» – сказал Разум. – «Твои методы оказались весьма эффективны.»

«Все просто, Разум. Я дала людям то, чего они хотели. Затронула лучшее, что было в них и вытащила наружу.»

«Знаешь, как они назвали этот период?»

«Эпоха Возрождения. Согласитесь, название говорит само за себя.»

«Так может быть на этом и остановимся?»

«Мы договорились, что будем выявлять сущность этого мира и давать людям то, чего они хотят. Последний раз мы поощрили их тягу к прекрасному, перед тем – стремление навести порядок.»

«О да! Помню я твой порядок! Они маршировали стройными легионами в кожаных сандалиях всюду, куда смогли дойти или доплыть и подминали мир под себя, расширяя империю. Несли так называемую цивилизацию. Это не порядок, это – насилие.»

«Для кого как,» – философски заметил Разум. – «Не будем отклоняться от плана. Пришло время выяснить, что они такое сейчас и дать им желаемое. Условия прежние. У каждого из нас будет по одной попытке.»

Глава 2.

Утро добрым не бывает. Особенно если случается в пятницу тринадцатого, после бурно отмеченного накануне Мишаниного дня рождения. А что? Дата круглая – целый полтинник стукнул, как-никак. Даже до субботы откладывать не стали, вчера и организовались. Много ли им надо? Нинка сгоношила отменной закуски: картошечки там, окорочков пожарила, овощей, грибочков маринованных – все чин-чином. Именинник запасся 3-х литровой банкой самогона. Её, впрочем, не хватило. Бегали потом, добавляли. Но это Василий уже помнил смутно.

Проснулся он от того, что озяб, как цуцык. Приоткрыл мутные глаза и обнаружил себя скукожившимся на скамейке. Василий перевернулся и спустил ноги на землю, пытаясь сообразить, куда это его занесло. И понял только, когда нашарил глазами остатки скульптуры в конце аллеи. Страшный сушняк в его горле дал бы фору любой пустыне, а в голове гудел злой пчелиный рой. Сложно сказать, чего ему сейчас хотелось больше: приткнуть куда-нибудь гудящую голову и не шевелиться или опохмелиться. Уронив голову на колени, Василий вдруг обнаружил на асфальте прямо у своих ног яркую алюминиевую баночку. Это что ж такое будет?

Подхватив ее грязной лапой, он покрутил находку в руках. «Амброзия» гласила надпись, окруженная радужными разводами. «Бабская какая-то дрянь. Сладкая небось,» – подумал алкаш. – «Неужто мы вчера такое пили? Неудивительно, что у меня голова болит.» Но выбирать не приходилось. Мужик решительно вскрыл банку и вылакал ее до дна. Потом посидел немного, дожидаясь результата. Его не было. Совсем никакого. Василий тяжело вздохнул, поднялся и поплелся по аллее. Срочно нужно было опохмелиться. Сократив путь, он покинул парк через дыру в заборе и тут же напоролся на Витька-дальнобойщика.

«Какие люди!» – угрожающе обрадовался тот. – «Ты то мне и нужен, ханурик. Иди-ка сюда.»

«Ну ты чё, Витек? Че так сразу?» – стушевался Василий. – «Ну сглупил я. Так то ж по пьяни. С кем не бывает?»

«А трезвым ты и не бываешь никогда,» – отрезал Витек.

Сглупил Василий накануне утром не то чтобы по-крупному, но несомненно оскорбительно для дальнобойщика. Василий имел несчастье обоссать колесо раскорячившейся во дворе Витьковой фуры. Приспичило. А когда заметил, что тот наблюдает за происходящим с балкона, из озорства обоссал все, на что хватило мощности, пока источник не иссяк. Пустяк, по большому счету, но обидный.

Человеком Витек был серьезным, можно сказать суровым. Работал сам на себя, мотаясь по стране с грузами. Дома бывал наездами. И ласточку свою – кормилицу берег пуще глаза. Кощунственная выходка Васьки – балабола могла стоить ему и пары выбитых зубов. Но уж больно жалкий вид был у него сегодня утром. И бить страшно, вдруг помрет?

«Ну хочешь, я твою красавицу помою?» – заискивающе предложил Василий. – «Вот ей Богу помою.»

«Нет, дружок. Ты ее языком вылижешь. Самолично. Прямо сейчас и начнешь,» – с этими словами Витек схватил пропойцу за шкирку, что было нетрудно при его гренадерском росте и не без умысла выставляемых напоказ мускулов, и нежно подталкивая коленом под зад, повел узника во двор дома.

По случаю раннего утра позорное это шествие наблюдал лишь одинокий собачник с черно-рыжей овчаркой – военный пенсионер Громов Петр Альбертович. Убежденный сторонник порядка во всем, он приветствовал его наведение любыми методами. Допинав пленника до переднего, более всего пострадавшего колеса, Витек подтолкнул его под зад последний раз: «Давай, начинай.»

«Вить, ну ты чего, в самом деле?» – заныл Василий. – «Западло так. Нельзя что-ли по-человечески? Я твою дуру до блеска отмою, только водой.»

Витек, немного помедлив, сунулся в кабину, достал резиновое ведро, швырнул его пропойце и скомандовал: «Ладно уж. Пошли за водой.»

Василий, переведя дух, угодливо подхватил ведро и посеменил за дальнобойщиком в подъезд. Когда они вернулись назад несколько минут спустя, Васька выронил полное ведро себе под ноги, а Витек замер в полнейшем изумлении. Фура сияла и переливалась, словно елочная игрушка, только что покрытая свежим лаком. Выглядела машина будто игрушечная, едва вынутая из коробки, только в натуральную величину.

Мужики переглянулись. Пока Витек с некоторым опасением обходил свою ласточку, Василий счел за благо смыться. Дальнобойщику сейчас явно не до него, так чего глаза мозолить и нарываться на неприятности? День – два, и Витька свалит в рейс, а когда вернется, это происшествие и вовсе забудется. Странностью и необъяснимостью происшествия он не заморачивался. Улизнул, да и ладно. Повезло.

***

Добравшись, наконец, до дома Васька первым делом припал к крану и принялся хлебать воду. Налакавшись, точно бродячий пес из лужи, он присел на табурет и отер лоб мокрой рукой.

«Явился, не запылился!» – вплыла на кухню Людмила. – «Где всю ночь шлындал, ирод?»

Бывшую жену Василий знал, как облупленную, поэтому деланно-равнодушный тон супруги его нисколько не обманул. Попытки перевоспитать мужа Люся предпринимала всегда. И когда они сидели в школе за одной партой: она – Людка-бегемотиха, чуть ли не на голову выше него с круглыми щеками и сурово сдвинутыми бровями, и он Васька-баян – мозгляк и задохлик, вдохновенный враль и сочинялка. И когда заходила периодически проведывать его уже после окончания школы, все понукая идти куда-нибудь учиться.

Людка всегда была как любимая мозоль. Если не трогать – не болит, а если задеть ненароком – саднит до слез в глазах. Согрешили они по-пьяни, когда Ваську в армию провожали. Хотя он всегда подозревал, что пьяным был только он. Наутро пунцово-красная Людмила, стыдливо опуская глаза, поставила в известность, что ночью у них было по-всякому и ждать из армии она его будет верно. Пусть даже не сомневается. Не то, чтобы Василий очень уж настаивал. Ему вообще было пофигу, мало ли что за два года случится.

Людмила же на правах невесты зачастила к его родителям и начала писать обстоятельные письма, особо напирая на описание свадеб школьных подружек. Получилось, что по возвращении из армии Ваське и деваться то было особо некуда. Пришлось жениться. С тех пор и мыкались. Единственная их дочь давно выросла и, будучи замужем, жила отдельно.

С годами Люська еще больше закабанела и превратилась в классическую «бензопилу». Пилила она никудышного супруга каждую совместно проведенную минуту без устали. Поэтому Василий старался, чтобы минут этих оказывалось как можно меньше, зависая то в гаражах, то у друзей – приятелей. Да хоть у черта лысого, только не дома.

Когда Людмила решила развестись с ним после двадцати пяти лет совместной жизни, Василий сначала было воспрял духом. Но ненадолго. Развестись то они развелись, но квартиру – малогабаритную двушку, разменять на что-нибудь мало-мальски устраивающее Людмилу не удалось. Съезжать из отремонтированной и обустроенной под себя квартиры она не желала категорически. Уж лучше существовать вдвоем. Поэтому жили почти по-прежнему. Люся в большой комнате, Василий – в маленькой. Бывшая супруга самостоятельности и обретенной от нее независимости за Василием не признавала. И воспитательный процесс продолжала по-старому.

Она категорически не терпела беспорядка и, демонстративно зажав нос двумя пальцами, приоткрывала дверь во владения бывшего супруга и закидывала туда все, что нарушало порядок в квартире: немытые сапоги и нестиранные куртки, брошенные в коридоре, оставленные на балконе инструменты и прочее. Комната вскоре стала напоминать лавку старьевщика, заваленную кучей разного хлама. Однако, когда ей это было нужно, Людмила, невзирая на свое разведенное положение, гоняла супружника и в хвост, и в гриву. Речь шла, разумеется, сугубо о хозяйственных надобностях: прибить, починить, передвинуть. В качестве благодарности Люся щедрой рукой наливала оголодавшему без домашней пищи бывшему супругу борща, попутно выспрашивая досконально о его делишках. Василия такой натуральный обмен устраивал полностью. В общем, развод мало что изменил в их совместной жизни.

«Неужто по бабам шлялся, обольститель?» – съехидничала супруга. – «Или дрых где под забором спьяну?»

Последняя версия была куда ближе к истине. Лавочка в парке, считай, тот же забор. Он точно помнил, что шел домой. Помнил, как переходил дорогу, пытаясь взмахом рук остановить машины. Помнил, как споткнулся о брошенные на земле трубы и переполз их потом на четвереньках на всякий случай. Слава Богу, не свалился в разрытую для ремонта теплосетей яму и не свернул шею. А потом его, видать, совсем развезло. Вот и прикорнул где придется.

«Опять зенки залил с утра пораньше, алкаш чертов? Все мозги пропил. Когда ты уже допьешься до ящика?» – завела пилу Людмила. – «Ты, хрен моржовый, когда обещал стиралку починить? Третий день белье в тазике киснет. А ты все шляешься.»

Супруга красноречиво погрозила ему вынутой из холодильника палкой сырокопченой колбасы, поставила чайник и приступила к сооружению горки утренних бутербродов для себя любимой.

«Когда уж ты сдохнешь пиявка? Всю кровь у меня выпил,» – привычно ругалась бывшая супруга.

«Люся, не искушая меня,» – неожиданно и для самого себя в том числе шарахнул кулаком по столу Василий. – «Куплю я тебе новую стиралку, только заткнись сейчас.»

Уронившая было от мимолетного испуга чайную ложечку Людмила быстро пришла в себя и уперла руки в боки. У нее словно второе дыхание открылось: «Я тебе сейчас рявкну, сморчок. Ты у меня порявкаешь тут. Спущу с лестницы, как мешок с дерьмом. Ишь, разошелся, тунеядец.»

Не дожидаясь дальнейшего развития скандала, Василий счел за благо ретироваться от закипающей супруги и выпить где-нибудь пивка для поправки здоровья. Загвоздка была, как всегда, в деньгах. Точнее, в их отсутствии. Соображая, у кого бы можно было стрельнуть на опохмел, Василий спускался по лестнице, сунув руки в карманы. В правом приятно громыхнуло, и ладонь загребла тяжелую кучку. Не веря своим глазам, пьянчужка выгреб из кармана пригоршню новеньких, блестящих десятирублевых монет и лихорадочно пересчитал их. 180 рублей. Василий аж просиял от удовольствия. Откуда взялись монеты он не помнил, хоть убей. Но это было неважно. На пиво хватало с лихвой.

***

Люся с аппетитом, который ничто не могло испортить, умяла сложносочиненный бутерброд, состоящий из белого хлеба, колбаски, майонеза, сыра и порезанного тонкими ломтиками соленого огурчика, запила чаем из пол-литровой кружки и лакернула завтрак парой конфеток. Как же без сладенького?

Ругань с бывшим мужем Людмилу не расстроила ничуть, она была привычной ежедневной рутиной, вроде мытья унитаза. Настроение портила лишь предстоящая стирка, которую она откладывала уже три дня, понадеявшись на ненадежного супружника. Послышался звонок домофона.

«Кто там?» – спокойно осведомилась Люся.

«Доставка. «Арктика». Какой у Вас этаж?» – деловито пролаяли внизу.

«Третий,» -машинально ответила Людмила, но тут же спохватилась. – «Вы ошиблись, наверное.»

«Крупской 35, квартира 12?» – уточнил голос на том конце. – «Куприянова Людмила Марковна?»

«Да, но …»

«Дверь открывайте, а то во дворе выгрузим,» – убедительно припугнул голос.

По-прежнему пребывая в недоумении, Людмила нажала кнопку.

Через несколько минут два мужика в спец. комбинезонах с логотипом известного в городе магазина бытовой техники втащили в прихожую здоровенную коробку с надписью Bosch, сунули ей бумажку на подпись и, поинтересовавшись, где ванная комната, по хозяйски отправились туда. «Корзиночку убираем,» – распорядился один, осматривая старую машинку с водруженной на ней корзиной для грязного белья. После того, как сомлевшая под их деловитым натиском Людмила Марковна выполнила требуемое, они выдернули шнур из розетки, отсоединили шланги и шустро уволокли поломашку из квартиры. Оставшись на несколько минут одна, Людмила пробежала глазами по документам, будучи уверенной, что это какая-то ошибка и недоразумение сейчас прояснится. Технический паспорт, гарантия, товарный чек, заказ на доставку и установку. Все чин-чином, оплачено и оформлено на ее имя. Ошибки не было.

«Неужто это Васька?» – пришла в голову шальная мысль. – «Да не может быть!» Это было еще более невероятно, чем построение коммунизма в одном, отдельно взятом государстве. Но ничего другого в голову не приходило. Ведь он же обещал купить новую машинку, в конце концов. Неужто не набрехал в этот раз? Если припомнить все, что Васька ей за всю жизнь наобещал, то она уже была бы миллионершей и жила на Канарах. Треплом бывший муж был знатным.

Вернувшиеся мужики споро установили новенькую, матово поблескивающую белизной стиральную машинку и, оставив в коридоре пустую коробку и кучу упаковочного мусора, уехали.

Жизнь подарками Люсю не баловала. Всего приходилось добиваться своим горбом. Поэтому за такой сюрприз она готова была расцеловать Ваську в обе небритые щеки. Да, нет в хозяйстве вещи более полезной, чем провинившийся муж!

Однако червячок сомнения где-то глубоко ее все-таки грыз. На какие шиши, спрашивается, он делает такие покупки? Кредит ему, голодранцу, точно не дадут. Неужели есть что-то, чего она о нем не знает?

***

Рюмочная с задорным названием «Наливайка» располагалась на первом этаже обычной жилой многоэтажки по соседству с ремонтом обуви с одной стороны и аптекой с другой. Прежде здесь была обычная двухкомнатная квартира, теперь теснились узкие высокие столики, пить за которыми полагалось стоя. Что по замыслу хозяина к долгим посиделкам не располагало, а значит, выпимший клиент, нагрузившись, буянить пойдет в другое место, освободив столик для других. Работала в рюмочной только одна продавщица: Настюха или Раиса Петровна – по графику, а наливали только самое ходовое – водку и пиво. Закусь тоже была самая простецкая. Тем не менее, заведение не пустовало никогда. Клиентура была, в основном, не притязательна.

«Явился, не запылился!» – неласково встретила Василия Настюха. – «Выметайся, мы закрыты еще. Через полчаса приходи.»

«Настен, будь человеком. Подохну я за полчаса. Я тут в уголочке постою, мешать не буду. Плесни мне пивка, помираю.»

«Алкашня,» – скривилась Настя. Клиентов своих она не только не любила и не уважала, но даже относилась к ним с нескрываемым презрением, как к застуканным на кухонном столе тараканам. Безвредные, но противные. Но пива налила, смахнула в передник деньги и занялась своими делами.

Василий благоденствовал. Запотевшая литровая кружка пива – предел мечтаний любого страждущего была опустошена наполовину одним глотком.

«Эх, Настюха – звездюха, мужика тебе надо хорошего, чтоб не лаяла на всех с утра пораньше как собака,» – добродушно заметил Василий, полечившись.

«Хорошего?» – взъелась продавщица. – «Это какого же? Алкаша, бездельника, маменького сынка, халявщика? Других то ведь нет.»

«Ну зачем же сразу маменького сынка? Тебе вот военный подойдет, чтоб держал тебя в строгости или студентик какой, на крайний случай,» – разглагольствовал Васька. – «Ты только не ярись, как мегера. Нас мужиков надо ласкою брать, словно бродячих котов. И пожрать дать обязательно. Но это потом. А сначала – подманить. На вкусного червячка. Чтоб клюнул и не соскочил. Посексуальней надо быть. Кофточка в облипочку, юбочка-завлекалочка и сиськи чтоб торчали обязательно. Ты слушай, я плохого не посоветую.»

«Трепло ты пьяное, дядь Вась. Вали, давай, отсюда. Мне убраться надо,» – беззлобно сказала Настя, протирая столик у посетителя под носом. Василий одним глотком влил в горло остававшееся в кружке пиво, довольно рыгнул и подгоняемый мокрой тряпкой подался к дверям.

Настя закрыла за ним дверь на защелку, чтобы другие страждущие не ломились раньше времени, протерла стойку, плотно завязала мешок с мусором и поставила его на ход ноги. Потом вымыла руки и подошла к зеркалу прихорошиться. И как всегда огорчилась. Хороша Анастасия Рокотянская не была никогда. Жидкие волосы выглядели так, будто их маслом намазали, хотя вымыты были не далее, как вчера вечером. На подбородке упрямо алел огромный прыщ, избавиться от которого она пыталась уже два дня. Тональный крем, слегка замаскировавший его с утра, на жаре растекся и скатался катышками. Круглое лицо с модными, тщательно нарисованными утром и выглядевшими инородными телами бровями раскраснелось и блестело, точно масляный блин. Фигура ее, округлая совсем не в тех местах, где надо бы, в зеркало не помещалась, но Настя и так знала ее, как облупленную. Раздосадованная девушка со злостью зачесала волосы назад и собрала в хвост. Ну и пусть! Так им и надо! Не была красивой, нечего и начинать.

«Ой!» – появившаяся подмышками щекотка заставила Настю взвизгнуть и обхватить себя руками.

«Ой, мамочки!» – неудержимо хихикая и повизгивая, девушка чувствовала, как мурашки сначала расползлись по груди, а потом закололи иголками. Настя схватилась за грудь. Острые, твердые соски уперлись в ладони. Она не сразу поняла, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Груди той модели, что в народе обычно именуются «доска – два соска», вдруг набухли и престали помещаться в ладонях. В ту же секунду они выпрыгнули из лифчика и угрожающе натянули тонкую ткань розовой футболки с кошачьей мордой на груди. Кошачья морда стала неожиданно щекастой, больше похожей на нахомячившегося грызуна.

Отняв руки от груди, Настя в ужасе смотрела в зеркало на нежданно-негаданно обретенное богатство. Слегка очухавшись, она сунула руки за спину под футболку, расстегнула ставший ненужным бюстгальтер и бросила его на пол. Груди выпирали двумя идеально округлыми дыньками, угрожая порвать футболку. Прежде такие роскошные сиськи Настя видела только в порнофильмах.

«И это все мое? Они теперь мои?» – не могла поверить счастливица. – «Боженьки ты мой. Какого же они размера? Пятого? Шестого?»

На этом мысли кончались, оставался только чистый, не замутненный раздумьями восторг. Что это, как такое возможно, откуда и почему остались без ответов. Зато включилось и заработало вовсю воображение. В голове одна за другой выстреливали картинки: она в купальнике на пляже и у всех мужиков вокруг колосятся стояки; она в красном вечернем платье, уже поймавшая на свое декольте олигарха, вьющегося мухой вокруг. Впрочем, к черту олигарха! Она сама – миллионер, модель, модный блогер, телеведущая, актриса. Короче, звезда. У нее мерседес, нет порше, самолет, яхта и что там еще бывает? Воображалка временно забуксовала.

***

Василий далеко, конечно, не ушел. Тут же за углом напоролся на Мишаню – вчерашнего именинника в компании Коли Загоруйко и Севки конопатого – слесаря из ЖЭУ. Все трое страдали от известной болезни и шли в «Наливайку» опохмелиться. Новость о том, что до открытия еще минут двадцать встретили стоически и расположились в ожидании тут же, на ступенях заведения. Стойкость изменила мужикам уже через пару минут, когда Анастасия вместо того, чтобы гостеприимно распахнуть двери заведения, вылетела из них, словно фурия, звякнула ключами, скатилась со ступеней, едва не наступая почтенной компании на ноги и унеслась рысью прочь, не обращая ни малейшего внимания на возмущенные вопли страждущих. То, что с Настеной что-то не в порядке заметили все, а вот что именно с похмелья и не разобрали. Кроме Васьки. Тот в девушкино декольте уставился с явным удовольствием, удивляясь, как же он раньше умудрялся не замечать? Впрочем, обдумать эту приятную во всех отношениях мысль он позабыл, потому как именно в этот момент сунул руку в карман. Десятирублевые монетки приятной тяжестью легли в ладонь.

Василий вытащил их из кармана и пересчитал. Монеток снова оказалось восемнадцать. Как же так? Их ведь столько и было с утра, а потом он пивка хлебнул. Может, обсчитался? Да чего тут думать? На бутылку хватит: «Айда, ребята, в магазин. Гуляем.»

На кассе, пробивая бутылку, Василий снова сунул руку в карман и почти не удивился, вновь обнаружив там кучку монет.

«Дайте-ка нам, девушка, еще баночку селедки и хлебушка,» – скомандовал он и добавил, слазив в карман еще раз. – «И колбаски Докторской, и стаканчики одноразовые.»

Дружбаны встретили закусь одобрительным гулом.

По случаю хорошей, солнечной погоды расположились в парке, в уютном уголке за распушившимися кустами отцветшей сирени прямо на траве. По дорожкам чинно прогуливались заморенные молодые мамашки с колясками, шуршали колесами пролетающие мимо них велики, громыхали скейтборды. Но одичавшая сирень полностью скрывала компанию от случайных зрителей.

«Ну ты сегодня прямо Крез, Васька,» – восхитился, уминая нежно-розовый кусок Докторской Николай.

«Да я вообще! Все желания сегодня исполняю. Вот ты чего хочешь, Колян?» – хвастливо спросил Василий.

«Бабок, конечно. И чтобы Верка не пилила,» – пожал плечами тот.

«И сколько тебе для счастья надо?»

«Чтобы всегда выпить хватало, и дочке подарок купить, ну и Верке чего-нибудь.»

«А я б машину купил,» – размечтался вчерашний именинник. – «Мазду, или Инфинити, или эту, как ее там, Гелентваген»

Мужики дружно заржали. «А тебе, Севка, чего охота?»

«Мне то? От тещи дражайшей избавиться. Всю плешь проела, зараза.»

Ничего кровожадного Сева в виду не имел. Тещу он мечтал всего то сплавить в деревню на лето. Был у них с женой там неказистый домишко, который Сева кровь из носа обещал привести в мало-мальский порядок к нынешнему огородному сезону. Да руки так и не дошли. Вот и моталась Алевтина Ивановна все лето туда-сюда (сорок минут на электричке в один конец), вместо того, чтобы прожить все лето в деревне, становясь все злее день ото дня.

«Чего хотите, то все и будет,» – покровительственно взмахнул рукой со стаканчиком Василий. –«Ну, вздрогнем.»

«Кирюхин!» – раздался громкий женский вопль где-то в самом начале центральной аллеи. Тут же совсем рядом заплакал младенец.

«Нинка, кажись,» – неуверенно предположил Мишаня. После второго вопля он стал абсолютно в этом уверен.

«Гляди-ка, по следу идет, как собака.» По пьяному ржанию Нина их и обнаружила.

«Ну чего молчите, не откликаетесь?» – всплеснула руками Мишина супруга. – «Другого от Вас ждать и не приходится.»

«А ты давай, дуй домой,» – ласково пнула она мужа. – «К тебе менты приехали. Во дворе дожидаются.»

«На фига?» – струхнул именинник.

«Они тебе и скажут. Обалдеешь!» – пообещала Нина.

Компания распалась. Михаил поплелся домой вслед за супругой, Сева – на работу, и Николай и Василий шустро подожрали колбасу и тоже разошлись в разные стороны. В кармане штанов Василия уже привычно позвякивало.

***

Сева Конопатый (зловредная эта кличка прилипла к нему намертво еще в первом классе) на работу пришел с опозданием, конечно. Но ведь пришел же. А что важнее: прийти, пусть с опозданием, но в работоспособном состоянии, или проболеть до вечера, будучи ни на что не годным?

На кличку свою Всеволод уже давно не обижался. Сросся с ней, свыкся за столько лет. Что же поделать, если внешность такая колоритная? Все школьные годы одноклассники кричали ему вслед: «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой.»

Нагоняя от главного инженера, разумеется, было не миновать. Но так, дежурного, для проформы. Работать то все равно больше некому. Но главный инженер Григорий Федорович разговор повел очень странно.

«Ну ты, Всеволод, это – держись. И все, что в таких случаях полагается. Я не мастак речи говорить. А насчет выходного и материальной помощи иди к директору,» – сказал он, пожимая руку.

«Ты чего, Федорович, офонарел?» – изумился такому масштабному сочувствию своему похмелью Всеволод.

«Погоди, так ты не знаешь еще что-ли? В общем, теща твоя померла. Сегодня утром. Ты где сам то был? Супруга твоя звонила, сказала, что мама утром как ни в чем не бывало пекла блины. Потом села за стол завтракать, да и ткнулась носом в тарелку. Иди домой,» – похлопал его по плечу Григорий Федорович.

Сева послушно развернулся и пошел.

Тещу свою он не любил. Но считал злом неизбежным, как гололед зимой или поход к участковому терапевту за справкой с многочасовым ожиданием в очереди. Ныне покойная (с этой мыслью еще надо было свыкнуться) Алевтина Ивановна, как любая порядочная теща, считала зятя полным ничтожеством, недостойным своей дочери. И, надо сказать, с полным на то основанием. Всеволод по жизни был пофигистом. Малейшее честолюбие было чуждо ему, как аборигенам с острова Новая Гвинея придворный этикет. Есть какая-никакая работа, и ладно. Квартира от родителей досталась, и хорошо. Зарплаты на пожрать и выпить хватает. Чего еще человеку для счастья надо? Правильно, чтобы теща над ухом не жужжала. Так теперь она и не будет, как он утром и пожелал. Сева даже споткнулся, осознавая странность этого совпадения. И чего только в жизни не бывает!

***

За последние пару часов Михаил дошел от состояния веселого, даже какого-то озорного изумления, когда полицейские сообщили ему о находке его, числившейся до того в угоне машины, до полной эйфории, когда осматривал на полицейской стоянке почти новенькую черную Мазду. Он старательно подписывал бумаги, сверял номера на кузове и двигателе, и делал все, что велели, не особо вникая в смысл. Ведь он точно знал, что это розыгрыш и его, вероятно, снимает скрытая камера.

«Ну все,» – сообщил, наконец, занимавшийся им сотрудник. – «Распишитесь еще вот тут и можете ехать.

«Вот прям могу сесть и уехать?» – уточнил Михаил, понимая, что розыгрыш достиг своей кульминации, и вот сейчас выскочит съемочная группа и будет снимать крупным планом его лицо. Он оглянулся по сторонам. Ничего не происходило. Полицейский с папкой документов уже скрылся за углом. На стоянке тут и там сновали машины и люди, но никому до него не было дела.

Михаил взглянул на машину еще раз, уже серьезно. Она была грязной, исключая гос. номера, отмытые, вероятно, для идентификации. На пыльных стеклах оставили траурные каемки дворники. Но все это ничуть не мешало машине выглядеть дорого, словно породистому щенку в стае бродячих собак. Перестав озираться по сторонам, Мишаня достал телефон и набрал номер.

«Витек, мне тут машину перегнать надо. Со стоянки ГИБДД во двор. Мой двор, какой же еще? Да не могу я, принял с утра маленько. Сейчас подъедешь? Заметано. Жду. За мной не заржавеет.»

Машины у Михаила, окромя дедовского Запорожца в далекой юности, отродясь не было.

***

Вовремя вспомнив, что жена велела купить картошки, Николай завернул на рынок. «40 рублей за килограмм» дружно оповещали написанные от руки на картонках ценники.

«Совсем ополоумели,» – решил он – «За пять кило это двести рублей получается.» Николай решил попытать счастья в супермаркете. Увы, на сей раз продавцы оказались солидарны. Килограмм молодой картошки в супермаркете стоил столько же. Расплатившись карточкой, Николай приподнял пакет, прикидывая, не оторвутся ли ручки. Телефон тренькнул, через секунду еще раз. Первое сообщение оповещало, что с карточки списана сумма 200 рублей, второе – о том, что такая же точно сумма перечислена на счет.

«О как!» – удивился Коля. – «Мелочь, а приятно.»

Не заморачиваясь происхождением неожиданного прибытка, Николай тут же, вернувшись к кассе, спустил его на сигареты. Телефон вновь дважды тренькнул. Потраченная сумма списалась и тут же вновь была начислена на счет.

«Стойте, девушка,» – снова обернулся Коля к кассе, награжденный усталым взглядом исподлобья кассирши. – «Дайте мне еще пару «Сникерсов» для дочки.»

Пробив требуемое, кассирша осведомилась: «Это все или еще что-нибудь брать будете?» Николай не ответил. Он полностью был поглощен экспериментом. Телефон дважды тренькнул. Что за чертовщина творится? Николай радостно хмыкнул. Но раз уж такое происходит, то надо использовать халяву по полной, предприимчиво решил он. В результате домой он явился только через два часа с тремя пакетами всякой всячины. Помимо продуктов и пива, тут были сладости для дочери, несколько пар носков, электрическая сушилка для обуви, колода карт, пластмассовая хлебница, портмоне из кожи молодого дермантина, стопка школьных тетрадей в клеточку и еще сотня мелочей. Загоруйко мог бы разухабиться и купить много чего еще. Но потратить мог только то, что было на карточке, а было там немного.

***

Не имея никаких планов, Василий бесцельно слонялся по улице, опасаясь показываться на глаза бывшей супруге. Проходя мимо мусорных контейнеров, он заприметил торчащий из одного из них облезлый рыжий хвост. Созорничав, Василий подкрался на цыпочках и схватил безымянного рыжего бандита за неосторожно выставленный хвост. Кот, истошно мяукнув, пулей выпрыгнул наружу и притаился за баком, угрюмо поглядывая оттуда на шутника.

«Да ладно,» – миролюбиво заметил Василий. – «Иди, жри. Чего ты там жрал?»

Битый жизнью котяра на ласковые слова не купился, по-прежнему настороженно посматривая на человека. Человек выудил из кучи мусора куриную косточку и бросил рыжему. Кот опасливо покосился на нее, но из убежища не вылез.

«Ухожу, ухожу,» – шутливо поднял руки Васька. – «Надеюсь тебе подфартит, найдешь целую гору костей.»

Кот проводил человека недоверчивым взглядом и снова ловко запрыгнул в мусорный контейнер. До происшествия он рылся в нем уже с четверть часа и надыбал лишь одну обгрызенную куриную ножку. Сейчас же их там была целая россыпь. Куриные косточки, белея вкуснейшими хрящиками, усеивали разнокалиберный мусор. Рыжий жадно обозрел находку и, урча, принялся за еду.

Василий же, решив догнаться, отправился за пивом в киоск на остановке. В соседнем ларьке можно было приобрести и закусь: шаурму, беляши или сосиски в тесте. Волшебный карман с мелочью не подвел. Не отходя далеко, он присел тут же на остановке и глотнул холодного пива. Благодать! На другом конце лавочки неподвижно сидел понурый пацан лет семи и беззвучно плакал.

«Эй, парень, ты чего ревешь?» – поинтересовался Васька. На душе у него было так хорошо, будто ангел босичком пробежался.

«Проездной потерял,» – со вселенской скорбью в голосе шепотом сообщил пацан.

«Тю, ерунда какая!» – обрадовался Василий и полез в карман. – «На держи.»

«Бери, бери. Еще и мороженого себе купишь,» – высыпал он в протянутую ладошку горсть монет.

Вмиг повеселевший мальчишка проводил странного дядьку взглядом и деловито пересчитал мелочь. Он сидел на остановке уже целый час и замучился выдавливать из себя слезы. Три сердобольные тетеньки, пожалев мальца, снабдили его деньгами на проезд в вымышленную музыкальную школу. Хоть бы мозгами пошевелили, глупые курицы. Август ведь. Какая школа может быть, даже если она музыкальная? Общий улов к настоящему моменту составлял около сотни рублей. Прибавив то, что щедро отсыпал дядька с пивом, предприимчивый пацан решил на сегодня трудовую деятельность свернуть и податься, наконец, в «Бургер Кинг». Мать на такую, как она считала, ерунду денег не давала. Приходилось крутиться самому.

Василий же решил податься в гаражи. Там всегда полно народу, и потрепаться можно, и дело найдется. Большой гаражный кооператив располагался на отшибе, отделенный от ближайшего, застроенного пятиэтажками микрорайона чахлой березовой рощицей и железнодорожными путями. Доехать сюда можно было лишь нырнув под ближайший путепровод в полутора километрах. А вот дойти гораздо проще – перебраться утоптанной тропинкой через насыпь. Люди так и шныряли туда-сюда: возвращались коротким путем домой, поставив машину в гараж, волокли домой из гаражных подвалов банки с соленьями или картошку, а обратно – готовую снедь и выпивку, проставляясь по какому-либо поводу.

Сегодня в мужском гаражном клубе царило оживление. История о внезапно найденной, никогда не существовавшей прежде машине Мишани передавалась из уст в уста. Она мгновенно превратилась в анекдот. Виновник торжества уже побежал в магазин.

Гаражи – традиционно мужская вотчина. Здесь проходит солидная часть жизни каждого сознательного автовладельца, особенно если он является обладателем старого автохлама отечественного производства. И даже в том случае, если автохлам окончательно отдал душу автомобильному Богу, то гараж то – остался. Дел здесь у автовладельца всегда хватало: промыть карбюратор, продуть вентилятор, накачать в шины специальный воздух с клубничным ароматом. Да мало ли какую чепуху можно сказать жене. Слава Богу, это едва ли не единственная сфера жизни, в которой она ничего не понимает.

В каждом гаражном кооперативе есть условный дядя Ваня – кудесник, который с помощью нехитрых инструментов и мата способен устранить практически любую неполадку и не столько из-за денег, сколь из чисто спортивного интереса. Местного умельца и мастера на все руки звали Петрович. Сто двадцать килограмм живого веса, астма и сахарный диабет в анамнезе не мешали ему творить чудеса, оживляя практически безнадежный металлолом. Зачесанный на лысину с целью маскировки последней вялый клок волос поднимался легким летним ветерком наверх и парусил. Толстые, похожие на сосиски пальцы, ощупывали нутро машины ласково, точно женщину.

Мат – это магические заклинания, без которых вся жизнь (не только в гаражах) вообще бы остановилась. Не ездили бы машины, не летали самолеты, не пыхтели поезда. Прохудившиеся краны продолжали бы течь, скрипучие двери – действовать на нервы, а дети так и остались бы с невыученными уроками.

Если все женщины с рождения обладают талантом планировать семейный бюджет и воспитывать детей, то мужчины априори прирожденные автомеханики. Квест под названием «что стучит?» Петрович решал с утра. Помощников и советчиков было хоть отбавляй. Толку – чуть. Василий со знающим видом тоже присоединился к консилиуму.

«Распредвал?»

«Шаровые. Зуб даю.»

«Да карданный это.»

«А заведи, давай послушаем. Может оно уже само как-нибудь рассосалось,» – мужественно встретил неодобрительные взгляды Василий в ответ на свою реплику.

Владелец автомобиля, пожав плечами, послушно сел за руль и повернул ключ зажигания. Машина заурчала: мягко, ровно, точно ласковая кошка, и тронулась с места. Заинтересованная толпа сдвинулась и посеменила вслед за машиной. Проехав туда-обратно и напряженно вслушиваясь в звук работы автомобиля, владелец открыл дверцу и потрясенно заявил: «Не стучит.»

«О!» – обрадовался Василий. – «Я ж говорил! Ты, Петрович уже все починил и сам не заметил как.» Зрители одобрительно загудели. Петрович ошеломленно крутил в руках ключ зажигания. Дураком он не был. Но ведь и правда больше не стучало.

***

Пробуждение следующим утром было на редкость приятным. Первым, что увидел Василий, была 3-х литровая банка с рассолом и кружка, стоящие на табуретке около постели. Во рту было сухо, как в Сахаре. Недолго думая, он спустил ноги на пол и прильнул губами к банке (начисто проигнорировав наличие кружки). Вылакав почти половину и удовлетворенно крякнув, Васька призадумался. Рассолом поделилась, разумеется, Людка. С чего бы такая щедрость?

Помимо рассола были и другие подарки. Так, в кресле аккуратной стопкой была сложена явно выстиранная одежда. Под ложечкой неприятно засосало. Бывшая жена была сурова и авансов просто так не раздавала. Даже через закрытую дверь было слышно, как она грохочет кастрюлями на кухне. Мышкой прошмыгнув в туалет, Василий явился на кухню.

«Жрать хочешь, ханурик?» – ласково поздоровалась Людмила и, не слушая возражений, велела. – «Садись, налью.»

Борщ исходил чесночным духом на плите. Васька сглотнул слюну. А Люся уже щедро налила борща в эмалированную миску, отрезала толстый ломоть «Бородинского» и достала сметану из холодильника. Давно отвыкший от подобной обходительности Васька чувствовал себя мышью на пороге мышеловки. С одной стороны, хочется. Кусок сыра, т. е. женин борщ дразнил все органы чувств до одурения. С другой, непонятно, чем эта замануха обернется. Понадеявшись, как обычно, на авось, он шустро заработал ложкой. Людмила Марковна снисходительно смотрела на бывшего мужа свысока.

Как человек с 25-ти летним стажем семейной жизни и бывалый стратег семейных ссор она точно знала, что хорошо прирученный и приученный к семейной жизни мужик послушно ест из рук и стремится попасть в привычную обстановку домашних котлет и утренних склок.

Василий же, насытившись, лихорадочно пытался сообразить, с чего бы это случился такой аттракцион невиданной щедрости со стороны бывшей супруги. За последние дни он не сделал ровно ничего, за что Люся могла бы отблагодарить его тарелкой огнедышащего борща и стопкой постиранной одежды.

«Ну и где же ты на нее денег взял, проходимец?» – бывшая супруга явно пребывала в хорошем настроении.

«Каких денег?» – непритворно удивился Василий.

«Дураком не прикидывайся,» – ласково велела Людмила. – «Кредит ты взять не мог, взаймы тебе ни одна собака не даст. Спер что-ли? Или кинул кого? Если бандюков каких, то я тебя сама придушу.»

Ласковый тон Василия не обманывал. Придушит, и глазом не моргнет. Он по-прежнему не понимал, о чемречь.

«Почему сразу спер?» – оскорбился он. – «Может, заработал?»

«Ой, да не смеши меня. Тебе на нее полгода работать, если при этом не пить и не жрать.»

Василий совсем запутался, и чтобы не ляпнуть лишнего, прикусил язык.

«Ладно,» – после непродолжительного молчания зловеще молвила супруга и погрозила ему пухлым пальцем. – «Но учти, если что, то я не при делах. И машинку назад не отдам. Крутись сам, как хочешь.»

Поднявшись, Людмила Марковна удалилась из кухни с грацией маневрового тепловоза, бросив на прощание: «Помой тарелку.» Через полчаса Люся, нарисовав лицо, ушла на работу. Василий, погромыхивая непереводящейся в кармане мелочью, тоже вышел из дома. К хорошему быстро привыкаешь. Однако серьезно поправить его материальное положение волшебный карман не мог. Следовало решить проблему глобально – найти работу.

С начала лета Василий подвизался на рынке. Тут разгрузить, там погрузить, здесь поднести. Заработки были непостоянны и тут же уходили на сиюминутные нужды.

Рынок, словно отдельное государство в государстве, жил своей жизнью и был подобен бурлящему котлу, особенно по выходным. Хамоватые торговки отпугивали потенциальных покупателей автоматной очередью вопросов: «Что ищете? У нас все есть. А размер какой? На Вас есть чудные тунички. Мерить будем?» Клиенты пугались напора и разбегались, точно боязливая стайка рыбешек, мигрируя во вьетнамские ряды к юрким, маленьким, услужливым продавцам. Народ клубился у входа, где бабульки бойко распродавали привезенные с дач ягоды и огурцы, и обходил стороной сияющие белизной, но отчего-то все равно пованивающие тухлятиной прилавки с мясом. Василий чувствовал себя здесь, как рыба в воде.

«Здравствуйте девоньки!» – дурашливо поприветствовал он хмурых с утра теток – продавщиц во фруктово-овощном ряду.

«Здрасьте, забор покрасьте!» – ответила одна за всех, смахивающая на бочонок с квашеной капустой фигурой и цветом лица Антонина. – «Где вчера шлялся? Привоз большой был.»

«А что, Рустам меня искал?»

«Нужен ты ему больно, здесь такого добра, как ты, – завались.»

«Болел я,» – сокрушенно вздохнул Василий.

«Болел? Ой не могу,» – хором заржали бабы. – «Знаем мы твою болезнь.»

«Злые Вы, уйду я от Вас,» – огорчился Васька. – «А без меня какая торговля? Никакой не будет.»

Пока Василий шлялся по рынку, перебрасываясь парой слов то тут, то там, в овощном ряду происходило нечто странное. Аномалия затрагивала строго один проход, вокруг которого толпились овощные прилавки. Покупатели, до того косяками проходившие мимо прилавков и охотно бравшие перец и помидоры местного производства, как-то вдруг иссякли.

Собравшиеся в кучку торговки с удивлением наблюдали, как потенциальные покупатели, мазнув по ним невидящим взглядами, рекой обтекали их прилавки, а если какой-нибудь вдруг и забредал в овощной ряд, то тут же останавливался, непонимающе озирался по сторонам и рысью удалялся прочь. Не продавшие и пучка укропа за последний час торговки уже не знали, что и думать по поводу странного бойкота, поэтому на вернувшегося Ваську и внимания не обратили.

«Что у Вас тут за пикет?» – поинтересовался он, ввинтившись в толпу.

«Т-с-с,» – шикнули на него.

В этот самый момент солидный дядечка лет 50-ти завернул в овощной ряд и медленно шествовал мимо прилавков. Покупатель был лакомый. Такие денежные мужички не мелочатся и берут то, что им нравится, а не то, что подешевле. Бабы прыснули по рабочим местам. Дядечка, не торопясь, набрал в пакеты нектаринов, персиков, груш и только протянул их Антонине для взвешивания, как вдруг будто потерял интерес к покупкам и нахмурился, вроде как припоминая что-то важное. Но вспомнить не смог, развернулся и пошел прочь от прилавка.

«Мужчина, фрукты забыли,» – заголосила ему вслед Антонина. Тот даже не обернулся.

«Господи, да что же это такое делается!»

В этот самый момент и Василий покинул аномалию.

«Васька,» – закричала ему Антонина. – «Верни покупателя.» Тот немедленно кинулся к мужичку: «Вы пакетики забыли.»

«Какие? Где?»

«Да вон, в овощном.»

«Твою ж мать! И правда забыл. Словно затмение какое нашло,» – хлопнул себя по лбу мужчина, возвращаясь к прилавку.

«А ну стой!» – скомандовала Антонина Василию, потянувшемуся вслед за клиентом на выход. – «Стой тут, сказала. И никуда не отходи.»

Каким шестым чувством уловила Антонина невозможную взаимосвязь между покупателем и алкашом, она и сама объяснить не смогла бы. Но до трех часов дня просидел Васька на ящиках за прилавком, поедая сосиски в тесте и запивая их чаем за счет торговок. Покупатель валил лавиной, сметая даже увядшую вчера петрушку. Лишь один раз за день его отпустили пописать, да и то под конвоем немногословного Рустам, чтоб не сбег.

«Чтоб завтра с утра был здесь, как штык,» – проводила его Антонина. Работа нашла Ваську сама. В кармане (другом) приятно хрустело.

***

Ночной клуб «Star city» при своем открытии несколько лет назад был местечком пафосным. Дорогущие машины, поблескивая боками, плотным стадом теснились на стоянке перед входом, первосортные девицы, покачивая бедрами, высились пожарными каланчами, за ними, прикрывая тыл, плыли те, кто мнили себя хозяевами жизни.

Но, как это часто случается с подобными заведениями, со временем они теряют статусность, клиенты мельчают, длинноногие девицы вырождаются в нахрапистых ПТУшниц. Гламурные девахи с провинциальным колоритом: нарощенными когтями на манер медвежьих и приклеенными ресницами, способными отгонять мух, повинуясь модным феминистким веяниям повадились приходить в клуб чисто женскими компаниями, чтобы снимать мужиков уже на месте.

Мысль о посещении ночного клуба пришла в голову Василию спонтанно. Просто мимо проходил. Два амбала в костюмах: Стасик и Владик, стоявшие на входе, даже изумились наглости попытавшегося ввинтиться в клуб субъекта. Но невозмутимости, положенной им по должности, не утратили. Один из них просто взял Василия за шкирку и отставил в сторону, не тратя понапрасну слов. Однако настырный клиент тут же поднырнул под руку и принялся ныть, давя на жалость: «Ну Вы чего, ребята? Дайте хоть одним глазком глянуть как оно там внутри. Верите, никогда не бывал в ночных клубах.»

Ребята охотно верили. Василий явно был из тех, кого к подобным заведениям и на пушечный выстрел не подпускают. Разве ж такой тип в растянутых спортивных штанах, небритый и даже, похоже, нечесаный неделю как минимум мог пройти фейс – контроль? Если только в вытрезвитель. Туда – без проблем. И только Василию показалось, что на непроницаемых рожах появилась тень взаимопонимания, как один из мордоворотов молча сгреб его в охапку, отнес за угол и отвесил оскорбительный пендель. Не сильный, но обидный до слез.

«Да чтоб Вас черти взяли, бандюки! Чтоб несло без перерыва и девки любить перестали,» – ругался из-за безопасного угла Василий. Не обращая на него внимания Стасик пробрался сквозь толпу желающих попасть в клуб и гранитным монументом встал на рабочее место. Тут же во внутреннем кармане завибрировал телефон.


«Черт, Ритка,» – мысленно выругался Стасик, сделал напарнику знак, что вернется через пару минут и отошел в сторону.

Ритка была его давней занозой: любимой и саднящей, если неосторожно задеть. А задеть ее было легче легкого. Любое сказанное им слово, самое что ни на есть невинное, на его взгляд, могло вызвать у нее бурю негодования. Дарит коробку дорогущих конфет – бессердечный сухарь, она ведь на диете! Да откуда же он знал! Ах не знал? Это потому, что он – эгоист, думает только о себе, а ее потребности игнорирует. Ничего себе игнорирует. Да всю неделю только ее делами и занимался. То кота в ветеринарную лечебницу надо было везти, то старый телевизор бабушке в деревню переправить, то в кино ее сводить. А дала за неделю всего то разок, когда из бабкиной деревни возвращались. Еще и дулась, что в машине не хочет – неудобно (а раньше не жаловалась), а на природе не хочет, потому что комары за попу кусают. Сколько раз он зарекался иметь с ней дело? А все таскается по первому звонку, точно пацан. Хороша Ритка была, как картинка. Точнее, как картинка с Моникой Беллуччи – итальянской актрисой, на которую она и желала походить. И походила ведь, как две капли воды походила. Длинные, черные, немного вьющиеся волосы, фигурка – песочные часы и одевалась всегда ярко, эффектно, во что-нибудь красное, черное или кружевное. Стоило только представить ее, как Стасик готов был нестись по первому зову в надежде за свои услуги вставить ей хоть разочек.

«Привет, Ритусь, соскучилась?»

«Сколько раз говорила так меня не называть,» – немедленно взъярилась собеседница.

«Ну ладно, извини,» – примирительно заметил Стасик. Ведь и правда говорила.

«Ты это, Стас, не приходи больше.»

«Я сегодня и не собирался, работаю.»

«Да нет, не сегодня. Ты вообще больше не приходи. Я замуж выхожу. Мне предложение сделали.»

«Предложение? А как же я?» – глупо спросил Стасик.

«А что ты? Ты замуж не звал. Только потрахаться на халяву норовил.»

«На халяву?» – возмутился Стас. – «Да ты меня всю дорогу, как личного водителя использовала. То тебе сюда, то туда надо.»

«Ну вот и вали куда хочешь,» – подытожила Рита. – «А мне больше не звони.»

Стасик зло уставился на замолчавший телефон. Лицо его приобрело багровый цвет, лохматые брови взъерошились и скучковались на переносице. Первым желанием было разбить телефон о стену, вторым – поехать и навалять Ритке и ее новоявленному женишку по первое число. Потом в голове всплыла вполне разумная мысль сделать это завтра. Сегодня же – работа.

Пока Стасик выяснял отношения с подружкой, Владик стоял на посту один. И чувствовал неладное. Неладно было в животе. Внутри что-то резко крутило, урчало, ворочалось и вдруг, к ужасу Влада, с шумом вырвалось наружу, произведя залп, сравнимый по силе с выстрелом из автомата. Бедолага подхватился и помчался внутрь ночного клуба в сторону известного заведения, оставив на входе жаждущим приобщиться к ночной жизни облачко смрада.

Когда взбешенный Риткиным фортелем Стас вернулся на место все они, включая Ваську, не будь дураками, уже просочились внутрь и рассредоточились по территории.

***

Ночной клуб Василия по первости оглушил и ослепил. Так некомфортно он себя чувствовал последний раз в стоматологическом кресле. Точно также дребезжала в голове бормашина, заставляя подрагивать кончики пальцев, так же бил в глаза свет специальной лампы. К истеричному морганию света Василий приноровился быстро. Так оно даже ловчее. С этими хаотичными вспышками амбалы его нипочем не найдут. А вот музыка: смесь отбойного молотка, перфоратора и бензопилы изрядно действовала на нервы. Удивительно, но многие гости ночного клуба умудрялись под нее даже танцевать. Василий долго всматривался в остекленевшие глаза молодого парня, подрыгивающего телом так, точно через него проходил бесконечный разряд электрического тока. Он словно и не видел ничего вокруг.

А вот девицы, лениво и не в такт (хотя попробуй его тут найди этот такт) трясущие попами на возвышениях в разных концах зала ему очень даже понравились. Одну даже в клетку посадили навроде дикого зверя, нарядив в леопардовые трусы. На лицах у всех плясуний были маски. Видать, стеснялись своей работы или боялись, что мамка ненароком узнает. Остальным своим облачением, ничего почти от любознательного взгляда не скрывающим, девки радовали глаз. Васька попялился на них маленько, ну, сколько совесть позволяла, одобрительно крякнул и потянулся к бару.

Решив успокоить нервы старым добрым способом, он, шиканув, купил целую бутылку виски. А что? Сегодня мог себе позволить. Теперь нужна была компания. Не пить же в одиночку? Это уже алкоголизм. Неуловимую для непосвященных грань между веселой попойкой в хорошей компании и алкоголизмом Василий видел четко.

«Привет, девчонки!» – проорал он во все горло, пытаясь перекричать музыку и подсаживаясь к занятому столику, на котором одиноко грустила пустая бутылка шампанского. Три угрюмо-независимого вида, слегка пожилые девицы поначалу взглянули на него с неприязнью. Потом посмотрели на бутылку, переглянулись: «Привет, коли не шутишь.»

Девчонкам было грустно. А тут появились сразу два повода для веселья: бутылка виски и какой-никакой мужичок. Рассудили они верно. Новый знакомый развил бурную деятельность. Тормознув за длинный фартук официанта, он потребовал стаканы и лед. Потом сам наполнил их на два пальца как полагается и чокнулся с барышнями за знакомство. Через четверть часа поддатые девицы вовсю хихикали. Надя, Таня и Наташа оказались вполне милыми и компанейскими. А без бутылки разве ж можно было это разглядеть? Показную суровость они напускали на себя от безысходности. Если мужика нет и не предвидится, то приходится делать вид, что он и не нужен. Барышни оказались не тюнингованные, без надувных сисек, губ и задниц, а потому товарного вида не имели, хотя и очень старались. Но одно они знали точно. Если вокруг них будет кружиться хоть один мужичок, то и другие скоро неминуемо слетятся. Мужчины – они ведь как мухи. Где жужжит один, туда собираются и другие, заинтересовавшись.

Не прошло и часа, как гулянка была в самом разгаре. Стол был ощетинился бутылками, взрывы хохота заглушали дребезжание музыки. Компания пополнилась тремя парнями с толстыми шеями в непритязательно вида спортивных костюмах с оттопыривающимися карманами. Ванек, Санек и Суренчик уже по-хозяйски облапали девиц за ляжки к обоюдному удовольствию. Девчонки плавились и растекались, точно подтаявшие шоколадки. Василий чувствовал себя благодетелем. Считай, пристроил неликвид.

Культурная программа утомила Василия настолько, что домой он добрался на бровях и немедленно завалился спать.

***

Следующим утром на рынок он не пошел. Похороны – дело святое. Ради такого случая Василий выудил из кучи постиранных бывшей супругой вещей чистые джинсы и рубашку.

Севину тещу Алевтину Ивановну, взиравшую на мужиков с неизменно неодобрительным прищуром, он знал хорошо. Иначе как балаболом она его никогда не называла и полагала, что он оказывает дурное влияние на ее слабовольного зятя, будто они были школярами. Ей было простительно. Проработав всю жизнь учителем в школе, Алевтина Ивановна мыслила привычными категориями.

Василий успел вовремя. Покойницу как раз собирались выносить. Перед подъездом нетерпеливо попыхивал автобус ритуальной службы, торопясь отвезти покойную в последний путь. Соседи и прочие любопытствующие с четными числом гвоздичек в руках уже кучковались, негромко переговариваясь, во дворе, перемывая косточки не только почившей, но и ее чадам и домочадцам.

Смерть – она ведь всегда интересна. Что, как, почему, да отчего? Какая жалость, такой молодой или надо же сколько протянул. И всегда смерть оставляет послевкусие злорадства и облегчения: слава Богу, что не я. Я то еще о-го-го! Поживу еще, покопчу небо.

Всеволод дымил на лестничной площадке этажом выше своей квартиры, впуская в раскрытую форточку вездесущих мух и стряхивая пепел зажатой меж пальцев сигареты в приспособленную для этого консервную банку. Суета и беготня последних двух суток, неизбежная при организации похорон и поминок прежде не оставляли времени на размышления, а вот сегодня навалилось. Отчего то на душе у Севы скребли кошки. Так часто случается, чувствуя себя погано, человек не сразу понимает отчего. И только остановившись, и перебрав мысленно события последних дней, понимает – скверно ему от того, например, что завтра предстоит поход в школу на родительское собрание, на которое только вход бесплатный. А вот выход … . Школьные нужды всегда столь разнообразны, сколь и неотложны. Прощай мечта о новых удочках!

Всеволод тоже осторожненько попытался покопаться в душе и с удивлением обнаружил, что едва ли не винит себя в смерти тещи. И с какой же это стати, спрашивается? Пьяный разговор в парке не шел из головы.

«Слушай, Куприянов,» – наконец не выдержал он. – «Помнишь треп в тот день, ну когда она померла?»

«Ну.»

«Мы как раз об этом говорили, а она … того,» – излагать мысли связно Сева был не мастак, но собеседник суть уловил интуитивно, как собака улавливает настроение хозяина.

«Так то просто треп. Мало ли чего мы болтали. Мишаня вон о машине мечтал …» – Василий внезапно запнулся. Собеседники переглянулись.

«Он какую хотел? Инфинити что-ли?» – деловито осведомился он после оглушительного молчания.

«Или Мазду,» – почему-то шепотом добавил Сева.

«Ты к чему это ведешь, конопатый? Хочешь сказать, чего захотел, то и получилось? Это ж бред собачий.»

Теперь то, после этого здравого замечания, Всеволод тоже думал, что это бред, но как то неуверенно. Василий, между тем, продолжал разглагольствовать: «Думаешь, если скажешь: хочу, чтобы Алевтина Ивановна была жива, она и встанет?»

«Нет, конечно. Что ты?»

«Ну то-то. Сказочник блин.»

Дверь квартиры, открытая настежь соболезнующими, да так и оставленная, вжалась в стену и жалобно заскрипела. Выносили гроб. Теща, с сурово сдвинутыми бровями даже в смерти, блеклыми щеками и повязанным по-деревенски платком, которых сроду не носила, поплыла вниз по лестнице, величавая и монументальная. Мужики торопливо домусолили бычки и спустились следом.

Гроб уже стоял внизу у подъезда на двух табуретках, чтобы соседи и все прочие, не планирующие ехать на кладбище, могли попрощаться. Какие-то тетки, притворно сокрушаясь, по очереди подходили поглазеть на покойницу и сложить свои гвоздички в гроб. Одна из них, трагически вздыхая, как раз потянулась чмокнуть усопшую в лоб, как покойница вдруг громко чихнула. При этом вишневая косточка из варенья, которой Алевтина Ивановна и подавилась насмерть, поедая собственноручно приготовленные блинчики, вылетела изо рта и, с силой стукнув по лбу скорбящую, прыгнула в сторону. Покойница открыла глаза и в полном недоумении уставилась на нависшее над ней лицо.

Лицо отчего-то покрылось смертельной бледностью, местами с зеленцой, открыло напомаженный узкий рот, с жадностью хватая воздух, потом закатило глаза и повалилось куда вбок, шумно всхлипнув. Над Алевтиной Ивановной засияло небо, пока еще голубое и ясное, но с низко скользящими ласточками. «К дождю,» – подумала она и только чуть погодя сообразила. – «Я что, на улице лежу? Почему это, собственно?» Попытавшись встать, Алевтина Ивановна обнаружила, что локти упираются во что тесное и неудобное. Ухватившись за это что-то ладонями, она села в гробу и с недоумением обвела глазами собравшуюся вокруг толпу. Толпа, в свою очередь, ахнула и в едином порыве отпрянула назад со смесью ужаса и изумления на лицах. Скорбные гвоздики посыпались на асфальт. Алевтина Ивановна оглядела себя и вдруг все поняла.

«Это чего же? Чего же это такое делается? Вы что удумали, ироды? Живого человека хоронить?»

«Это ты, нехристь, закопать меня решил? Я вот тебе сейчас, собака,» – нащупав гневным взглядом обмершего зятя, грозно пообещала она и неловко принялась выбираться из гроба. Шаткая конструкция из ящика и двух табуретов, не рассчитанная на столь беспокойных покойников, повалилась на бок и мнимоусопшая вывалилась на лежащую без чувств на асфальте соболезнующую. Сверху ее накрыл, зловеще громыхнув, перевернувшийся гроб.

Толпа, истошно взвизгнув, начала стремительно растекаться в разные стороны.

«Мама?» – робко спросила Севина супруга, не решаясь подойти.

«Да вы очумели совсем?» – копошилась Алевтина Ивановна. – «Помоги мне, дура!»

Женщина послушно бросилась поднимать мать. Это совершенно точно была она, в здравом уме и твердой памяти.

Всеволод и Василий с места происшествия позорно бежали вместе с толпой.

***

Алевтина Ивановна негодовала уже битый час и не могла угомониться. Шутка ли, чуть не похоронили! Ну и родственнички, будь они не ладны!

«Как так можно было ошибиться? Уму непостижимо! Живого человека зарыть собирались,» – бушевала она. Воображение ее живо нарисовало в голове картину как приходит она в себя на двухметровой глубине в полной темноте и начинает колотить в забитую и насмерть присыпанную землей крышку гроба. Тут ее обуял такой ужас, что Алевтина Ивановна стремительно отогнала от себя жуткое видение и принялась ругаться с удвоенной силой.

«Но ведь врач сказал …,» – робко пыталась оправдаться дочь.

В этот момент позвонили в дверь.

«Где больная?» – устало осведомились приехавшие на скорой помощи медики, сторонкой обходя стоящий в коридоре гроб. Что с ним делать, еще предстояло решить.

«Какая больная? Это я больная?» – громко возмутилась воскресшая. – «Я Вас всех переживу.»

«Понимаете, мама немного не в себе. Мы ее сегодня хоронить должны были. А у нее давление и …,» – лепетала несчастная женщина.

«Про хоронить не понял. А Вы сами то себя хорошо чувствуете? Присядьте-ка на стул. Настя, измерьте давление,» – скомандовал фельдшер.

«Это мне надо давление мерить,» – оповестила врачей выпавшая на минутку из центра внимания недоусопшая. – «Это я тут пострадавшая. Чуть не похоронили заживо.»

«И Вы присаживайтесь,» – миролюбиво предложил фельдшер. – «Всем все измерим, всех похороним и дальше поедем.»

Последняя фраза явно была лишней. Алевтина Ивановна взорвалась: «Шуточки шутить изволите? Такой вот – юморист хренов меня мертвой и признал.»

«Николай Петрович, 180*140. Нитратиков?» – перебила ее мед. сестра. Фельдшер на секунду отвлекся: «Да, да, конечно.»

«Я с тобой разговариваю,» – взвыла воскресшая и вцепилась двумя руками в белый халат медика, мощным рывком отодрав пуговицу на груди.

Через полчаса от дома отъезжало уже две машины скорой помощи. Одна увозила Севину супругу с гипертоническим кризом, вторая – Алевтину Ивановну, накачанную успокоительным по самую макушку, с нервным срывом. Шутка ли, пережить воскрешение? Тут у любого крышу снесет.

***

Николай Петрович и Нина за полгода совместной работы начали понимать друг друга с полуслова.

Николай к своей работе относился философски, приобретя с годами свойственный медикам цинизм и специфическое чувство юмора. Отработав суточную смену (добросовестно, но без фанатизма), отправлялся в деревню в 20-ти километрах от города, где имел дом-развалюшку, доставшуюся от бабушки. Дом он ремонтировал своими руками уже третий год, получая от процесса превеликое удовольствие. Заодно доводил до ума старый сад и облагораживал участок. Многие яблони он помнил еще ребенком, поэтому срубить их рука не поднималась. Женат Николай Петрович в свои сорок лет никогда не был, а потому имел редкую для взрослого мужчины возможность своим свободным временем, как, впрочем, и финансами, располагать по собственному усмотрению. Сухощавый, жилистый, с отчетливой проплешиной на макушке, едкий в своей иронии, точно соляная кислота, если его задеть, и невозмутимый, будто стоячее болото, ежели не трогать, Николай никогда не был душой компании, скорее тем хозяйственным парнем, который озаботится закуской к столу.

Определенный уровень черствости и пофигизма для медика вообще предмет первой необходимости. Что-то вроде панциря для черепахи. Невозможно сопереживать и сочувствовать пациентам в режиме сутки через трое или по любому другому графику. Так и с ума сойти недолго. Цинизм – просто защитная реакция организма. После двенадцати лет работы на скорой ничего уже Николай Петровича не удивляло. Насмотрелся всякого. Упахавшихся на дачах до потери пульса пенсионеров, в любое другое время, кроме летнего сезона, мнящими себя глубокими инвалидами; безмятежно спящих на лавочках бомжей и алкашей, которым сердобольные прохожие вызвали скорую (матерятся они знатно, когда их пытаются разбудить и куда то уволочь); пулей выскакивающих на свет божий младенцев, если их мамаши припозднились с вызовом скорой; месиво из костей, мозгов и мяса, в которое превращаются головы и тела отчаянных мотоциклистов, попавших в дорожно-транспортные происшествия.

Работа Николая устраивала. Сутки через трое или двое и отпуск 45 дней оставляли время для жизни. С пациентами он предпочитал не спорить. Если скандальная бабулька, вызвавшая бригаду с температурой 37,5 и небольшим кашлем, требовала поставить какой-нибудь укол, то он и ставил. Какой-нибудь. Это было проще, чем отписываться и оправдываться после с азартом накатанной пациенткой жалобы.

«Ну что, Нина, успеем перекусить, пока вызовов нет?» – спросил он после успешной доставки то ли умершей, то ли воскресшей пациентки в больницу.

«Хорошо бы,» – вздохнула та. Последние восемь месяцев Нина пребывала в статусе разведенки с прицепом и на скорую подалась не от хорошей жизни. Мечтала она, когда дочка подрастет и перестанет болеть в режиме неделя через две, отправиться на заработки в Москву. Платили там на скорой в разы больше, а работа – та же самая. А что придется по два часа на электричке туда-сюда мотаться, так это ничего. Справится. Многие так работают. На сильное мужское плечо она уже не надеялась. Поначалу казалось, что бывший муж, скандальный развод с которым с дележом гнутых ложек и застиранных половичков, выработал у нее стойкую аллергию ко всему мужскому полу скопом. Но по мере того, как эйфория обретенной свободы улетучивалась, Нина грустнела. Ей почти тридцатник. Кому она нужна с ребенком на шее? Какие у нее перспективы, кроме как пахать, словно ломовая лошадь до пенсии? Да никаких, собственно. Хорошо хоть профессия есть.

«Твою ж мать!» – резко ударил по тормозам водитель Костик. «Соболь» нырнул носом вниз и остановился.

«Задавили?» – охнула Нина.

«Если нет, я его сейчас додавлю,» – сурово пообещал Костик, вываливаясь из машины. – «Будет знать, как под машины кидаться. Суицидник.»

«Нина, останься в машине. Чую, опять псих. Нам на них сегодня везет,» – предложил Николай Петрович. Последняя пациентка, в запале дравшая пуговицы халата, была свежа в памяти. Но она не усидела, выскочила следом.

На капоте машины, обнимая его двумя широко раскинутыми руками, заливался горючими слезами мужик. Второй, испуганный и растерянный, стоял рядом. Оба средних лет, побитые молью, ханурики, одним словом. Слова Николая, похоже, оказались пророческими. Рыдающий точно был не в себе, потому что нес сущую околесицу: «Я не хотел. У-у-у. Уйди, Васька. Я только подумал. Я совсем не думал. А она …, а я … . Заберите меня в психушку. Там мне и место.» Сивушный выхлоп от страдальца был таким, что сшибал с ног. Второй пытался стащить его с капота, но как-то нерешительно, словно раздумывая: «А стоит ли?»

Костик одним махом сдернул пьяницу с капота и швырнул в траву на обочине. После чего принялся деловито осматривать автомобиль. Николай Петрович потоптался в раздумьях, потом вздохнул и присел рядом со страдальцем: «Вы пострадали? Что болит?» Не оставлять же было бедолагу в таком состоянии. Он мог броситься под следующую машину и куда менее удачно.

«У него душа болит,» – пафосно пояснил второй мужик.

«Нина, давай успокоим товарища. Принеси-ка чемоданчик,» – скомандовал фельдшер.

Минут через пятнадцать клиент затих и сел на травке. Осмысленности в его взгляде было не больше, чем у стухшей селедки, но и суицидных порывов не наблюдалось.

«Где товарищ живет?» – спросил Николай Петрович у Василия. – «Ну надо же, опять этот дом. Грузитесь, подкинем.»

«Вот еще,» – недовольно бурчал Костик. – «Может этим алкашам еще цветомузыку включить? У нас, вон, следующий вызов. Семейный мордобой. Менты вызвали.»

«Ничего успеем. Это совсем рядом,» – примирительно заметил Николай Петрович. Больше всего обрадовался почему-то Василий: «Вот и хорошо, вот и славненько. А то я уже совсем испугался. Спасибочки Вам, товарищ доктор. Чтобы Вас жена дома не пилила. А Вам, девушка, мужа хорошего.»

Нина прыснула в кулак, Николай с силой захлопнул дверь за высадившимися пассажирами, Костик аккуратно выруливал с хорошо знакомого двора, усыпанного подавленными гвоздиками.

«Этот дом, как Бермудский треугольник,» – заметил Николай. – «Целый день вокруг кружим, выбраться не можем.»

«Какая у него улыбка красивая,» – неожиданно заметила Нина. – «И добрая. Сразу видно милый, интеллигентный человек. Такой подлянки не сделает и ложки делить не будет.» Опять вспомнился не к ночи будь упомянутым бывший муж.

«Почему я раньше не обращала на него внимания?» – присматривалась к напарнику девушка, точно видела его впервые. – «Он ведь не женат. И кажется, никогда не был. Вот же я лохушка! Не накрашена даже. И у волос корни давно отросли.»

Не переставая мысленно ругать себя, Нина предложила: «Может быть перекусим, пока едем? У меня сегодня пирожки домашние с яблоками. Попробуете?»

«С удовольствием.»

Глава 3.

Анастасия Рокотянская не высовывала нос из дома третий день. С тех самых пор, как принеслась домой с неожиданно свалившейся на нее красой, так и не отважилась больше выйти на улицу.

Злые! Какие же они все злые! Нет бы порадоваться, так нет, вылили на нее ушат помоев. У Анастасии все еще щекотало в животе при воспоминании о том, как обмирая от смешанного чувства ужаса и восторга, она впервые отняла от груди сложенные руки, шагая по улице, и выставила обтянутые розовой маечкой груди напоказ. Но злые и жестокие люди как всегда все испортили.

«Тьфу, бесстыжая!» – первыми прокомментировали ее дефиле две гнутые бабки, ковылявшие с палками по своим бабским делам, то ли в собес, то ли на почту за пенсией. – «Ни стыда, ни совести. Идет, трясет, точно корова выменем. Хоть бы лифчик надела. Ой, что творится, что творится!»

Бабкины причитания Настю скорее насмешили. Общеизвестно, если старухи говорят, что плохо, значит на самом деле – круто. Что они вообще понимают в жизни?

Потом ее внешний вид заценили две молодые мамашки, пасшие своих чад в песочнице: «Вот ведь корова! Ей бы килограмм десять скинуть, тогда была бы ничего. Я родила, и то худее. А эта словно роту младенцев выкормила.» Тем не менее злорадные молодухи не сводили с Насти завистливых глаз, пока она проходила мимо. Она независимо задрала голову. Очень хотелось сказать им какую-нибудь хитроумную гадость в ответ. Да сразу не сообразила, а потом поздно было.

Но хуже всех были азеры, что торговали арбузами. Эти пялились во все глаза, ничуть не смущаясь, скалились, шарили по ней масляными глазками, причмокивали и подмигивали. Настя почувствовала себя гадко и мерзко, будто оплеванная, слезы сами собой навернулись на глаза. Она скукожилась, прикрыла локтями красу как сумела и бросилась домой практически бегом. Там закуталась в старую безразмерную футболку и безвылазно осела на диване. Раисе Петровне соврала, что приболела. Та не поверила, конечно, но не возражала. Настя частенько выходила вместо нее, когда та хотела уехать на дачу на все выходные.

С матерью Настя поцапалась сегодня с самого утра. Почему не идет на работу?

Сколько Настя себя помнила, с матерью они лаялись всегда. Точнее, мать лаяла на нее, будто собака Баскервилей, а она вяло отбрехивалась. Талдычила вечно: учись, да учись, а то в институт не поступишь, хорошую работу не найдешь, замуж удачно не выйдешь (на дуре без образования, мол, ни один приличный мужчина не женится). По настоянию матери Настя пошла в десятый класс и маялась в школе лишние два года.

Учеба наводила на нее такую тоску, что плакать хотелось. А от мысли, что потом еще и в институте, может быть, 5 лет учиться, хотелось застрелиться. Ближе к концу 11-го класса даже матери стало ясно, что высшее образование дочке не по зубам. Но она не унималась. Не институт, так колледж. Но учиться надо обязательно. Кому надо? Зачем? Далась ей эта учеба? Какие от нее преимущества? Вот мать – закончила медицинское училище. Работает медицинской сестрой в детской поликлинике и всю жизнь копейки считает. Зачем парить мозги столько лет, если денег от этого больше не станет?

Окончив школу, Анастасия почувствовала себя, наконец, свободной. И взбунтовалась. Учиться дальше отказалась наотрез. Сразу после выпускного устроилась в сетевой супермаркет и зажила по-человечески: работа, зарплата, взрослая свободная жизнь. Рюмочная была ее вторым местом работы, пусть непритязательным, но вполне себе доходным. Мать поорала и успокоилась, лишь иногда взрываясь по пустякам. Отцу и вовсе было все равно.

Анастасия и сама не понимала, что с ней происходит. Казалось бы, самая ее заветная, несбыточная мечта сбылась. Да с такой грудью она же будет первой красоткой на районе. Что там на районе? Она такого мужика теперь захомутать может, что девки от зависти лопнут. А сама, между тем, третий день протирает попой диван, поедая овсяное печенье, запивая его сладкой газировкой из баночки с надписью «Амброзия» и бесцельно пялясь в телевизор. Сколько можно! Пусть все ею восхищаются! Настя решительно смяла пустую банку и, оставив на диване кучу крошек (мать снова будет орать), пошла одеваться. Она всем им покажет!

***

«Куприянова Людмила Марковна?» – рявкнула трубка домофона. – «Доставка. Какой этаж?»

Грубый голос сказал и что-то еще, но она не расслышала. Сердце ёкнуло и ушло в пятки в предчувствии недоброго. Два давешних работяги ввалились в дверь, и пока один из них задержался на минутку в прихожей, суя под нос Людмиле какие-то бумаги, второй по-хозяйски проследовал в ванную комнату.

«Вы меня слышите? Гражданка Куприянова?» – привлек к себе внимание первый. – «Ошибочная доставка, говорю, произошла. Где коробка от машинки?»

«На мусорке, разумеется,» – машинально ответила Люся, не сразу осознав смысл услышанного, и тут же всполошилась. – «Как это ошибочная? Позвольте, у меня и документы есть.» И ринулась к ящику в стенке, где хранила документы. В то время как мужики уже выдвинули машинку вперед и откручивали что-то сзади. Бумаги, как на грех, не находились. А ведь лежали сверху, в прозрачном файлике, точно помнила она. Ну что ты будешь делать? Как сквозь землю провалились!

Людмила Марковна металась между ящиком с документами и рабочими, решительно и беспощадно выволакивающими машинку в коридор, что-то заискивающе лепетала, хотя это было ей вовсе не свойственно. Люся вела бы себя иначе, будучи полностью уверенной в своей правоте. Но в том то и штука, что уверенности этой у нее не было. Она тащилась по пятам за рабочими, шлепая домашними тапочками по грязной подъездной лестнице, а потом и по заплеванному асфальту во дворе. Люся уже перестала хватать суровых, как усатые моржи, мужиков за руки, просто зло наблюдала за происходящим. Злилась Людмила Марковна, конечно, не на работяг. Дымилась паром она на непутевого мужа. Попадись ей в эту минуту Васька, свернула бы шею, как куренку, не задумываясь. Но мужа хранили неведомые боги.

Зато под руку попалась какая-то расфуфыренная с утра пораньше девица: в короткой, жесткой джинсовой юбчонке, черной маечке на двух тонких бретельках и на метровых каблучищах. Людмила Марковна глянула на нее с такой ненавистью, что вертихвостку тряхануло вбок будто от удара. Но она тут же вскинула нос и гордо процокала мимо, нарочито покачивая бедрами и шепча сквозь зубы: «Старая, жирная корова! Смотри не лопни от зависти!»

***

Анастасия Рокотянская купалась во внимании, как розовый поросенок в грязной луже. С вожделением, завистью или умилением взирали на нее все, кроме малых детей. Даже подслеповатые старухи спешно надевали очки, чтобы не пропустить этакое явление. Мужики масляно глазели все без исключения, независимо от возраста и степени кобелистости.

До работы Настя добралась почти без приключений и первым на кого напоролась, был Василий, ожидавший открытия любимого заведения на ступенях.

«Мое почтение, барышня,» – схохмил он, заглядывая с верхней ступеньки лестницы в легкомысленный вырез ее маечки и добавил. –«С прибытком что-ли тебя поздравить? Ей-богу, с прибытком. Откуда такое богатство? Раньше то где прятала?»

«Иди ты, балабол. Умываться по утрам надо, не то бы раньше заметил,» – довольно парировала Настя. – «Хватит пялиться. В стриптиз-клуб вон иди, баб разглядывать.»

«А вот скажи, Настюха, чего вы – женщины, тогда заголяетесь? Чтобы на вас потом никто не смотрел? В паранджах бы тогда и ходили, как в диких странах. А то нарядилась во как,» – красноречиво обвел руками в воздухе силуэт Васька. – «А потом – не пялься. Для мужской природы совершенно невозможно не пялиться, если показывают, да еще и бесплатно.»

Получив за последнее замечание сумочкой по спине, развернулся и правда пошел. И вскоре к огромному своему удивлению понял, что идет именно туда, куда и послали – в ночной клуб. Умом то он понимал, что делать там сейчас нечего. Ночные клубы по утрам не работают, на то они и ночные. Центральный вход для посетителей, разумеется, оказался закрыт. Василий, как человек бывалый, завернул за угол и обнаружил распахнутую дверь в кухню. В проеме покачивался толстый зад уборщицы, методично возившей шваброй по углам. Мусорные контейнеры, принадлежащие клубу и огороженные забором, дабы кто чужой не накидал своего мусора, уже были забиты под завязку плотными черными пакетами с пустыми бутылками и отходам кухни.

«Ой, Василий Ефимович!» – с неожиданным почтением проговорила уборщица, напоровшись задом на Ваську. – «Что й то Вы сегодня рано? Вы проходите, проходите. Я сейчас уберу.» И торопливо вытащила ведро с грязной водой наружу.

Подивившись ласковому приему, Васька вошел внутрь, беспрепятственно повилял по пустому лабиринту сверкающей металлом кухни и вышел в зал. При дневном свете он выглядел довольно прозаично и с оттенком легкого запустения: слегка потертые диванчики, танцпол с пустой клеткой, безлюдный бар. Однако бармен был на месте и, как ему по должности положено, натирал бокалы.

К бару Василий приближался с опаской. Денег у него не было ни гроша. Волшебный карман опустел. Сколько ни совал он туда руку – все без толку.

«Доброе утро, Василий Ефимович,» – с профессиональной вежливостью невозмутимо встретил его бармен. – «Чего желаете?»

«А давай виски. Того – с птичкой,» – обнаглел проходимец. Если уж выкинут отсюда взашей, как нищеброда безденежного, то хоть хлебнет напоследок чего получше, рассудил он.

Действуя ловко, точно фокусник, бармен достал квадратный толстостенный стакан, плеснул в него из бутылки на два пальца и громыхнул кубиками льда. Василий сглотнул.

«Может быть Вы желаете в своем кабинете … заняться бухгалтерией?» – предупредительно поинтересовался бармен. – «Я подам, как обычно.»

«Чего?» – переспросил обалдевший Васька и, изумляясь собственной наглости, продолжил. – «А, ну давай. Бери, что там надо и пошли.» Пропустив бармена первым, он, млея, поднялся за ним по узкой лесенке куда-то наверх.

«Вот это подфартило,» – радостно думал он, оглядывая так называемый «свой» кабинет. Бармен (предусмотрительный малый, далеко пойдет), оставив поднос на столике у диванчика, уже удалился. Василий храбро покрутился в кожаном вертящемся кресле, обшарил ящики письменного стола (денег не нашел, только кучу бумаг), облизнулся на запертый сейф, примерил мягкие, пижонского вида туфли, найденные под столом, и переместился на бархатистый вишневый диванчик. Тот стоял таким образом, что в небольшое затемненное окошко перед ним виден был весь зал. Вконец обнаглев, Василий развалился на диване, вылакал виски, загрыз лимончиком и незаметно для себя задремал.

Проснулся уже ближе к вечеру, в полной темноте. За целый день его никто не побеспокоил. Даже истинный хозяин кабинета.

***

Людмила Марковна весь день кружила по дому на манер не кормленного тигра в клетке, поджидая блудного мужа. Тот так и не показался. Люся уже успокоила нервы рюмочкой кагора, килограммом курабье и остатками краковской от завтрака. Слегка полегчало, но не отпустило. Она вымыла руки и уставилась на себя в зеркало. Надо же, даже осунулась от сегодняшнего происшествия. Лицо скорбное, будто у постящейся старухи за праздничным столом, под слегка жабьими глазами змейками разбегались морщинки. Людмила умылась, достала из шкафчика баночку крема и привычными движениями вбила его кончиками пальцев в кожу. Так-то лучше.

***

Настя всегда отчаянно хотела быть модной. Нет, даже не модной, а продвинутой, передовой. Вроде тех женщин, что отважились первыми в мире надеть бикини, или стать врачами, или полететь в космос. Собственная серость, никчемность и незначительность угнетали ее чрезвычайно. Но все значительное уже свершилось. Что сейчас можно сделать такого, чтобы все обалдели? Чтобы ахнули и потеряли дар речи? Умом Настя не блистала, красотой тоже до недавнего времени, да и талантами была обделена. К ее чести, надо сказать, что она полностью осознавала этот факт. Что уже немало.

Ответ нашелся в интернете. Девочка со злым лицом и нездоровыми, слегка выпученными глазами бросала в толпу слова, словно капли воды в раскаленное масло на сковороде. Толпа внимала шипящему яду с тупой готовностью броситься по знаку предводительницы под поезд. Глаза последователей горели фанатизмом, а лица становились похожими на девочкино – злыми и ограниченными. Правда не все. Отдельные граждане, обремененные жизненным опытом, седыми висками и деловыми костюмами, недоуменно переглядывались между собой. Мысль «что я делаю в этом дурдоме?» отчетливо читалась на их лицах. Но умники были в меньшинстве. Остальные смотрели на девочку, как на божество.

Это было тем удивительнее, что несла активистка сущую чепуху, вроде того, чтобы полностью прекратить выбросы углекислого газа в атмосферу и перестать добывать полезные ископаемые. Полезные ископаемые Настю не интересовали от слова совсем. Какое ей до них дело? А вот насчет выбросов углекислого газа, то она еще со школы помнила, что главный загрязнитель окружающей среды – автомобили. Получается, девочка призывает на машинах не ездить и на самолетах не летать? Глупость какая-то. Что же, людям передвигаться на осликах, а летать на воздушных шарах? С точки зрения экологии – безупречно, с точки зрения здравого смысла – полный бред.

Тем не менее, злая девочка была в тренде. Вот бы ей, Насте, стать такой популярной. Чтобы толпа фанатов ходила следом и заглядывала в рот. Черт с ними, с полезными ископаемыми, да и с выбросами углекислого газа тоже. Пусть ни тех, ни других не будет, неважно. Если бы только у нее была толпа готовых на все обожателей.

Настя плюхнула кружки с пивом на стойку перед двумя братками не из постоянных клиентов и дежурно поинтересовалась: «Что-нибудь еще?»

«Конечно,» – серьезно ответил один. – «Вашу улыбку, девушка.»

Настя осклабилась мерзко, словно на приеме у стоматолога: «Так хорошо?»

Парни увяли, взяли кружки и молча удалились за свободный столик.

«Надо же,» – отстраненно подумала девушка. – «Еще вчера я бы кипятком писала, если бы они обратили на меня внимание. Зажралась я, однако. Светленький вроде ничего.»

Оправив фартук, Настя подошла к столику и вполне дружелюбно спросила: «Пепельница не нужна, ребята?»

«Нет, мы спортсмены.»

«Правда? А чем занимаетесь?» – чуть пофлиртовала Настя. Получалось наудивление хорошо. Выпирающие полукружия грудей придавали девушке небывалую уверенность в себе. Она интуитивно чувствовала, что теперь ей и так можно. Все с рук сойдет. И потихоньку, сама удивляясь результату, пробовала свои силы. Братки заулыбались и охотно вступили в разговор. Их накачанные уши зарделись от удовольствия. Впрочем, разговоры явно не были их сильной стороной. То ли часто роняли друг друга головой вниз на татами, то ли такими уродились. Промышляли новые знакомые Санек и Ванек, похоже, чем-то не совсем законным. Тем, чем обычно подрабатывают физически крепкие парни в спортивных костюмах, не блещущие интеллектом.

«Настя, а Вы во сколько заканчиваете? Можно проводить вас домой вечером?»

«Конечно, Саня. Вот Вы и проводите,» – определилась с предпочтениями девушка. Ваня обиженным носорогом засопел в окно.

Своих послушных мальчиков (обоих, словно они – сиамские близнецы), она увидала задолго до конца рабочего дня. Санек и Ванек ждали ее, сидя в припаркованной прямо у «Наливайки» машине, пугая орущим музоном голубей.

Вечерело. Легкомысленный грибной дождь прибил дорожную пыль, скрутив ее грязными колтунами. За окном было необычно тихо. Шумная городская улица с гудящими троллейбусами, грохочущими автобусами и переваливающимися с боку на бок через лежачих полицейских автомобилями незаметно превратилась в по-деревенски тихую улочку. Даже музыка в машине парней умолкла. Настя как раз выставляла последних посетителей, когда в «Наливайке» погас свет. С уборкой пришлось управляться без него. Благо, летний день долог.

Полюбовавшись напоследок своим отображением в зеркале и поправив бретели маечки, начинающая кокетка заперла заведение и вышла вон. Мальчики чинили машину, тихонько матерясь и тупо заглядывая под открытый капот. Оставив угрюмого Ванька в одиночестве с многозначительным видом почесывать макушку, Санек с бегеможьей деликатностью ухватил Настю за талию и поволок вдоль по улице.

Истошный женский визг огласил окрестности. Парочка вздрогнула, точно от выстрела и закрутила головой. Санек напрягся. Наперерез им неслась Наташка. Та самая, с которой он потусовался пару дней назад, обещал позвонить, да так и не удосужился. Мутных объяснений Санек не любил, от высоких материй у него сводило скулы, а потому на неудачливую подружку смотрел хмуро. Но Наташка, против ожидания, на него и не взглянула. Не добежав десяти шагов, она остановилась. С умилением взирая на Настю, она сложила руки на бурно вздымающейся груди и замерла.

Слегка струхнувшая Анастасия уцепилась за локоток кавалера и обошла неадекватную девицу стороной. Наташа, проводив ее неотрывным, влажно-восторженным взглядом, хлюпнула носом и посеменила следом за божеством.

«Девушка, Вам чего?» – подозрительно оглянулась Анастасия, порадовавшись, что при ней в кои то веки кавалер.

Но преследовательница, судорожно сглатывая стоящий в горле ком, молчала.

«Больная что-ли?» – пренебрежительно бросила Настя и потащила кавалера дальше. Незнакомка не отставала, брела следом, словно голодная бродячая собака за сумкой с подтаявшим мясом.

«Слышь, ты, кончай за нами ходить,» – вспылила вскоре Настя. Хамство в данном случае оружием было незаменимым. – «Санек, сделай что-нибудь. Ну чего она пристала?»

«Наташ, ты это, иди домой,» – неуверенно предложил качок.

«Так ты ее знаешь?» – удивленно хмыкнула Настя.

«Встречались,» – туманно пояснил кавалер.

Но Наташа не ушла. Отстав еще на десять шагов, она тащилась вслед за парочкой, точно ослик за морковкой, прожигая им спины горящим взглядом.

Настя же, сочтя вопрос решенным, посчитала ниже своего достоинства крутиться то и дело назад, как белка. Поэтому небольшая толпа, которой обросла по дороге к Настиному дому преследовательница, стала для нее большим сюрпризом.

Позади Натальи топтались две школьницы в джинсовых шортах и резиновых шлепанцах на босу ногу, серьезный парень о очках с толстыми стеклами, всем своим видом наводящий на мысль об отличниках, зубрилках и бледной немощи, курьер в ярко-зеленом жилете и с такого же цвета объемной коробкой за спиной, моднобровая молодая мамаша с коляской из тех, кто воспитывает детей строго по книгам Бенджамина Спока и тетя Тоня с рынка, монументальная и суровая. Все они молчали и напоминали свору собак, готовую броситься на чужака по команде хозяина. Насте отчего-то стало страшно. Отступая спиной вперед к двери подъезда, она одновременно нащупывала в сумочке ключ от домофона. Нашла, приложила и тут же дернула дверь, не обратив внимания, что характерного писка не последовало. Только нажав кнопку лифта Настя сообразила, что электричества нет и здесь и потащила кавалера вверх по лестнице. И лишь дома отдышалась. И чего, спрашивается, испугалась? Ну люди собрались. Ничего плохого ведь не делали. Просто стояли и смотрели.

«Пиво будешь?» – выкинула она из головы дурь. – «А то света нет, все равно скоро теплое будет.» Кавалер не отказался ни от чего.

***

Следующим утром Анастасия проспала. Телефон за ночь, вместо того, чтобы зарядиться, благополучно сдох. Электричество так и не дали. Поэтому разбудил девушку не будильник и не отчетливо слышимый по утрам грохот работающего лифта, а птицы. Щебетание за приоткрытой фрамугой, обычно не слышимое за городским шумом, было жизнеутверждающим и оглушительным. Засоня попробовала было закрыть окно и задрыхнуть снова, но теперь мешали причитания матери с кухни: «Ой, потек холодильник. Да что же это такое делается со светом? Придется размораживать. Настя, Настя, ты встала?»

Анастасия скорчила недовольную рожу и пошла на зов: «Ну че ты орешь, мам?»

«Надо срочно спасти творог и сметану,» – сунула ей в руку ложку мать, усадив за стол. – «Пропадет все до вечера без холодильника.»

«А супу-то, супу трехлитровая кастрюля, только вчера наварила,» – простонала она. –«Кто ж это удумал отключать электричество в августе? Ироды проклятые!»

Послушно подавившись творогом и кое-как, морщась от ломоты в зубах, умывшись холодной водой Настя потопала открывать заведение. Но, едва выскочив из квартиры, попятилась назад. повсюду на лестнице сверху и снизу, стояли и сидели люди. Завидя ее, они поднимались и начинали радостно улыбаться, точно очередь к окошку кассира, когда зарплату, наконец, привезли. Настя бочком пробралась вниз, стараясь не отдавить никому ноги. Люди расступались и послушно тянулись за ней вслед, словно железные опилки за магнитом. Совершенно ошалев от происходящего, девушка выскочила на улицу, захлопнула за собой дверь подъезда и остановилась, как вкопанная, в испуге вжавшись в нее спиной.

Двор был полон народу. Кое-кого она даже узнала – давешних школьниц в резиновых шлепанцах, модную мамашу на сей раз с сумкой-кенгуру, нескольких соседей. Напугала Настю неестественная, никак не могущая быть в месте скопления такого количества людей тишина. На ее фоне явственно были слышны из-за угла дома монотонные чертыхание мужиков, пытающихся завести машины.

В этот момент дверь подъезда стремительно распахнулась, отбросив замешкавшуюся Настю вперед, и из нее хлынула подпираемая сзади толпа. Десятки ног окружили девушку, распластавшуюся плашмя на асфальте. Сев на попу и не обращая внимания на содранные при падении ладони и колени, она в ужасе сжалась, подобрав под себя ноги. Но ничего не происходило. Настя сидела, толпа стояла и смотрела, тишина звенела в ушах.

«Что вам всем надо?» – сорвалась на отчаянный крик Анастасия. – «Чего пристали? Отвяжитесь от меня.»

Затравленно озираясь, она поднялась и, морщась от боли в саднивших ладонях, продолжила: «Что вам надо? Пропустите меня.»

Ринувшаяся было сквозь толпу Настя едва снова не оказалась на асфальте. Та расступилась перед ней и плавно обтекла, словно косяк сардин хищного голубого марлина, сойдясь позади. Девушка снова оказалась как бы в вакууме. Она закрыла лицо руками и бросилась на таран, но даже ноги никому отдавить не сумела. Разрезав толпу пополам до самого конца, она остановилась, сдернула с ног босоножки на каблуках, подтянула вверх узкую джинсовую юбку и припустила что было духу, уже не оглядываясь и ни о чем не думая.

Сопя, пыхтя и толкаясь локтями, толпа устремилась за ней, словно была единым целым, и пребывая все в том же гробовом молчании. Шлепали по спинам рюкзачки, развевались неприбранные волосы, подпрыгивали мячиками груди, поднималась клубами в воздух дорожная пыль. Толпа преданных фанатов молча преследовала своего кумира, готовая растоптать любого на своем пути.

Срезая путь, Анастасия вильнула в сторону и стала огибать территорию детского сада по идущей вдоль забора хорошо утоптанной тропинке. Бег ее невольно замедлился, поскольку обочины народной тропы были в избытке завалены разнокалиберным мусором. Толпа преследователей, сгрудившись поначалу в кучу, стала вытягиваться разноцветной змеей вдоль забора детского сада из сетки-рабицы. Девушка, тем временем, немного оторвавшись, вырвалась на оперативный простор, нырнула в один двор, пронеслась наискось через второй, перемахнула через дорогу, увернувшись от клюнувшей носом маршрутки и, совсем уж, окончательно выдохшись, забралась по крутым ступеням «Наливайки». Анастасия ввалилась в рюмочную, заперлась изнутри и только тут, привалившись спиной к двери, перевела дух.

Толпа выпихнулась во двор, завалив таки угол забора. Вывернула во второй, утоптав насмерть четыре клумбы, две скамейки и одного пуделя. Её занесло на повороте, но, расплескавшись, словно полноводная река, она вновь вернулась в русло и набрала скорость. Стадо фанатов ступило на дорогу уверенно и не глядя по сторонам, точно кинозвезда на красную дорожку, начисто проигнорировав гневные гудки на редкость малочисленных автомобилей. Вильнув, те приткнулись к обочинам и замерли. Толпа же, запрудив все вокруг: дорогу, тротуары, чахлые палисадники под окнами многоэтажки, замерла, рассевшись по бордюрам, скамейкам, ступеням и прямо на земле.

Настя осторожно раздвинула жалюзи, выглянула в щелочку и похолодела. Она была в ловушке, в которую сама себя загнала.

***

Люся не верила своим глазам. Летнее платье, еще вчера ровно, без единой складочки, облегавшее ее монументальную фигуру, сегодня висело сиротским отрепьем. Полукруглый вырез, раньше едва ли не горизонтально возлежащий на ее груди, провис и пошел заломами. Грудь сдулась, будто воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Впрочем, то же самое произошло с животом, бедрами и даже щеками. Люся не знала, плакать ей или смеяться.

Худая корова, как известно, еще не газель. Что толку в этакой худобе, если кожа на животе сложилась складками, а лицо обвисло, как морда шарпея? Кожа щек складочками сползала на шею, придавая ей вид несчастный и обиженный, да еще и потрескалась вся, точно старая картина. На ощупь она стала, как пергаментная бумага – тонкая, ломкая, хрусткая. И что же это за напасть такая? Неужто она от нервов так схуднула? Сама себе Люся напоминала оплывшую свечу на именинном торте, такую, какие обычно рисуют на открытках. А ведь обычно с ней происходило наоборот – от нервов случался зверский аппетит, заставляющий сметать с полок холодильника все без разбору.

***

Пока Анастасия пряталась в подсобке, забаррикадировав дверь ящиками, десятки обеспокоенных граждан, в основном тех, кому повезло в страшной толчее втиснуться в переполненный и замерший теперь перед неожиданной преградой общественный транспорт, бомбардировали звонками экстренные службы. Надо заметить, что и без этого происшествия у экстренных служб со вчерашнего вечера попа была в мыле.

Бесследно исчезнувшее во всем городе и окрестностях электричество, которое, по заявлению городских энергетиков, должно было быть, но почему-то совершенно необъяснимым образом отсутствовало, оставило сотни людей запертыми в лифтах, прекратило движение троллейбусов, разморозило тысячи холодильников в магазинах и домах, остановило производство на большинстве предприятий и много чего еще натворило. Потухшие светофоры спровоцировали столпотворение в час пик, которое удалось разрулить лишь ближе к полуночи, зафиксировав несколько десятков аварий с битым железом и изувеченным человеческим мясом. На отстоящей от города в десяти километрах мегаферме возмущенно мычали две тысячи недоенных коров. Управляющий же, с красным, опухшим от постоянного давления телефоном ухом, готов был от отчаяния исполнить индейский национальный танец с бубнами. Но электричество кануло в Лету, туда же, куда и теплоэлектростанции, загрязняющие окружающую среду, а также легкомысленно отринутые вчера Настей полезные ископаемые, включая нефть, газ и уголь. Автовладельцы, не подозревая о том, какие они счастливчики, что заправились вчера, докатывали последний бензин и тоже переставали коптить небо.

Стихийно перекрывшая центральную магистраль крупного городского района, по которой шел весь поток общественного транспорта, толпа не могла остаться без внимания. Пока городские власти прятали голову в песок, гадая: дольщики? автомобилисты? пенсионеры? И окольными путями пытаясь выяснить суть требований митингующих, на разведку властным решением был послан депутат городской думы, избиравшийся по этому округу. Сопровождал его экипаж патрульно-постовой службы.

Виктор Федорович Козичкин героем не был. Экипаж ДПС Кондратюк и Слюсаренко тоже. Но положение обязывало. Страшный сон любого должностного лица – пронырливая корреспондентка из не прикормленных уже была на месте.

Жизнь депутата, вопреки распространенному мнению, не легка. Партийная дисциплина оставляла мало простора для маневров. Преданность партии должна была быть беспрекословной и молниеносной. Исповедуемый в ней принцип «кто не с нами, тот против нас» держал Виктора Федоровича в постоянном напряжении. Не то чтобы он сам хотел бы вильнуть в сторону, но ведь прошикнуться можно и по незнанию. Виктор Федорович изо всех сил старался быть полезным.

Партия – это пожизненная кормушка. Она своих не бросает. Главное – внедриться в систему, а уж она о тебе позаботится. Виктор Федорович встроился. Переизбрался уже на второй срок, рассчитывая в будущем на теплое, тихое, начальственное местечко где-нибудь в областном статистическом управлении, например. Что еще нужно человеку, чтобы встретить старость? Но до старости еще нужно было дожить. Порой партия требовала броситься грудью на баррикаду. Такие происшествия как сегодня, добавляют немало седых волос любому политику.

Ксения Шиловская – корреспондент маленького, но амбициозного местного телеканала, вечно стоящего на грани закрытия, фамилии своей соответствовала идеально. Шило у нее было с детства, как раз в том месте, о котором говорить не принято.

Запруженная людьми улица Ксюшу воодушевила. Вот это размах! Да тут целая революция намечается. Только бы конкуренты пронюхали об этом как можно позже. Сама Ксения оказалась на месте событий первой по той простой причине, что жила рядом. Вызвав истеричным звонком грозящего вот-вот отрубиться телефона оператора, она ринулась в гущу событий. И через четверть часа выпала из толпы совершенно обескураженной. Толпа была пассивна, амебообразна и на внешние раздражители не реагировала. Никак.

Ксении уже приходилось работать на подобных стихийных сборищах людей. Меньшего масштаба, конечно. Однажды это были возмущенные члены садоводческого товарищества, единственную дорогу в которое перекопал ушлый делец. В другой раз – разгневанные жильцы трех многоэтажек, в течении нескольких знойных летних дней вдыхавшие аромат переполненных мусорных контейнеров. Были и другие случаи. Все их объединяло одно – наперебой рвущиеся высказать свое негодование люди. В активистах недостатка не было. Но на этом сборище царил полный штиль. Никто ничего не хотел, не требовал, не брызгал слюной, наседая на телевизионщиков, не орал оглушительно в ухо, будто решение вопроса могло зависеть от количества децибел. Ксения покружила в толпе, словно назойливая муха, пытаясь пристроиться то здесь, то там, разговорить тех, кто по ее опыту, всегда охотно вступает в разговоры – скучающих всезнающих бабулек. Но все без толку.

Только когда появилась начальственного вида машина в сопровождении ДПС с сановного вида пузатым дядечкой за пятьдесят, Ксения махнула рукой оператору быть наготове. Чиновник выбрался из машины, поправил безупречный галстук, пригладил ежик на лысеющей макушке и в некоторой растерянности огляделся. Похоже, внутренне он был готов убеждать, успокаивать, улещевать бушующую толпу горожан и никак не ожидал очутиться посреди безмятежного болота.

Первыми в бой пошли Кондратюк и Слюсаренко.

«Уважаемые граждане! Депутат городской думы Виктор Федорович Козичкин выслушает Ваши требования. Он находится здесь по личному поручению городского главы. Просим всех организованно пройти к школе №66. Собрание состоится на школьном стадионе. Необходимо освободить проезжую часть, дать возможность следовать общественному транспорту. Люди же на работу опаздывают,» – напоследок воззвали они к совести недовольных, внеся в свои призывы нотку человечности.

Тишина. Лишь молодая мамочка, сидящая на асфальте на подсунутой под попу сумке-кенгуру, расстегнула пуговки трикотажной кофточки и приложила ребенка к груди. Виктор Федорович сконфузился и старательно отвел глаза в другую сторону. ДПСники крякнули и переглянулись.

Современные молодые мамочки, уверенные в себе и беспощадные к окружающим, могли вогнать в краску любого, выставляя напоказ самые интимные моменты своего бытия. Стыдливость? Приличия? Здравый смысл? В топку их. Потребности ребенка священны, как индийские коровы. Если дитятко орет, то срочно нужно сунуть ему немытую грудь прямо за столиком в кафе, например, испортив аппетит всем окружающим. Юные и неокрепшие души, ознакомленные с женской сексуальностью таким незамысловатым образом против своей воли, рисковали навсегда от нее отвратиться.

Начало получилось так себе. Виктору Федоровичу сделалось тоскливо. Ну вот что он должен делать в такой ситуации? Талант к импровизации отсутствовал у него начисто., а инструкций на подобный случай не предусмотрено. Ну не умеет он краснобайством завести, заболтать толпу и повести за собой. Не дано ему это. Он скорее педант, крючкотвор, юрист, одним словом. И уютно чувствует себя только в своем кабинете среди аккуратно разложенных на столе бумаг. Да еще эта язва с микрофоном ужом вьется вокруг, точно стервятник. Не пойми чего наплетет, наснимает, не расхлебаешь потом. Надо взять себя в руки.

«Товарищи, все Вы меня хорошо знаете,» – задушевно воззвал Виктор Федорович к сидящим на проезжей части. – «Я на Вашей стороне. Поверьте, я постараюсь максимально быстро решить Вашу проблему. Но для начала мне нужно о ней узнать. Вот Вас, молодой человек, что тревожит? Почему Вы здесь?»

Случайный визави депутата Козичкина – молодой человек с тощей кадыкастой шеей и длинными волосами, стянутыми в неформальный хвостик, взглянул на него с неприязнью, но ответить не пожелал.

«Каковы Ваши требования? Против чего Вы протестуете?» – теряя терпение, продолжал допытываться настырный депутат. – «Господа, давайте пройдем на стадион ближайшей школы, где Вы и изложите все свои претензии.»

Но товарищи, даже превратившись в господ, на призыв сановника не отреагировали. И тогда Виктор Федорович совершил роковую ошибку. Он ухватил хвостатого неформала за локоток, пытаясь сподвигнуть того подняться. Флегматичный молодой человек мгновенно озверел. Вскочив на ноги, он с неожиданной для такого субтильного субъекта силой оттолкнул депутата Козичкина так, что тот, не удержав равновесия, сделал шаг назад и сел задом на мощный загривок Антонины Антиповой, кувырнулся через ее голову назад и упал на вытянутые колоннообразные ноги гражданки.

Журналистка приглушенно ахнула: «Ты снял? Все снял? Это же эксклюзив!».

«Снять то я снял. Но кто тебе такое показать даст?» – флегматично отозвался оператор.

«Простите! Извините!» – залепетал ошалевший от кульбита Виктор Федорович, обшаривая ноги дамы в поисках слетевших очков. И был, очевидно, совершенно превратно понят, потому как она мало того, что гневно столкнула его на землю, так, поднявшись, еще и наподдала ногой по мягкому месту. Вследствие чего депутат врезался носом в чей-то живот. И понеслось. Виктора Федоровича Козичкина пинали как футбольный мяч, остервенело молотили руками и ногами. И происходило это в полной тишине. Молча и обыденно, без ненависти и злости, равнодушно, будто люди занимались каким-нибудь самым привычным, рутинным делом. Виктор Федорович тоже молчал, сжавшись в клубок и прикрывая голову руками.

Корреспондентка повизгивала от восторга, оператор держал камеру твердой рукой, Кондратюк и Слюсаренко смело ринулись в гущу событий с дубинками наперевес, выручать представителя власти.

После того, как в лице Виктора Федоровича что-то громко хрустнуло, он уже ничего не говорил, а лишь тихонько подвывал, по-прежнему зажимая лицо ладонями. Кондратюк и Слюсаренко добросовестно предприняли попытку до него добраться. И поначалу даже казалось, что они могут преуспеть. Все-таки дубинки – это сила. Но пассивная с виду толпа мгновенно превращалась в пчелиный рой, стоило только ее задеть, и действовала слаженно, будто единый механизм, – методично, размеренно и равнодушно. Кондратюку казалось, словно он попал в мясорубку, и его крутит, швыряет и рвет на части. Как-то вмиг пришло понимание, что если он сейчас, сию минуту, не выберется отсюда, то это – конец. Взревев в отчаянии, точно пароходный гудок, он вскочил на ноги и, бешено молотя дубинкой направо и налево, рванул к машине. Неизвестно почему, но толпа полицейского не преследовала. Стоило только вырваться за ее пределы, как его отпустили.

Кондратюк забрался в машину, сдал назад на всякий случай, остановился и уставился в лобовое стекло. Правый глаз его, залитый кровью, ничего не видел. Фуражка пропала. При каждом вздохе в левый бок вонзался острый обломок кости. Впереди, один чуть поближе, другой – немного в стороне, клубились два мотка человечины. Где-то там в глубине каждого из них сейчас умирал забитый до смерти человек. Кондратюк мог быть третьим. Удивительнее всего было то, что не участвующие в избиениях люди продолжали спокойно сидеть, как ни в чем не бывало.

Вокруг машины депутата, прижав телефон к уху, бегал водитель, то приседая за колесом, то опасливо выглядывая из-за багажника. Можно было не сомневаться, он уже в красках живописал происходящее и вызвал кавалерию. Там же, за багажником членовоза, прятались и журналистка с оператором. Держа камеру на плече, он продолжал снимать.

***

Кожа на лбу треснула как раз в тот момент, когда Людмила Марковна посмотрела в зеркало. Трещина пришлась туда, где пролегала одна из трех прорезавших лоб горизонтальных морщин. Были они, к Люсиному огорчению, глубоки и ветвисты как речные каньоны. Носогубные складки лопнули, видимо, еще ночью. Кровь измазала наволочку на подушке и уже запеклась. Тоненькая струйка крови сбежала по лбу, наткнулась на бровь, огибая ее, вильнула в сторону и закапала с виска. Лицо выглядело так, будто было изрезано ножом изощренного маньяка.

Люся охнула и потянулась к зеркальной дверце шкафчика, где держала лекарства. Тонкая, как пергаментная бумага, кожа на пальцах натянулась и лопнула между указательным и большим. Люся вскрикнула. Но дверцу все же открыла. Когда же она потянулась на верхнюю полку за пузырьком перекиси водорода, лопнул живот. Людмила закричала и сложилась пополам. Некогда нежно-голубой, а теперь застиранный домашний халат вмиг пропитался кровью. Когда-то давно, после родов, Люся боялась, что у нее разойдется шрам от кесарева сечения. Старый кошмар запоздало сбывался.

«Надо звонить в скорую. И скорее, пока я не истекла кровью,» – в страхе подумала Люся. Не разгибаясь, она побрела в спальню. Как и большинству людей, телефон заменял ей будильник, поэтому и лежал на прикроватной тумбочке. Людмила осторожно присела на кровать, кое-как вытерла руку о халат и выдернула шнур зарядки из аппарата. Кожа на подушечках пальцев – большого и указательного разошлась, и кровь залила кнопки телефона. Люся все же потыкала в них, но то ли нажала не туда, то ли в телефонный мозг попала кровь, соединения не произошло.

Позабыв об осторожности, Людмила потерла телефон о бедро, стирая кровь с кнопок. Кожа на бедре сошла лохмотьями, будто содранная об асфальт при падении и разошлась. Трещина змейкой поползла по ноге вниз, добралась до косточки на лодыжке и остановилась будто в нерешительности. Кровь хлынула как-то вся разом, словно открыли водопроводный кран. Люся судорожно пыталась зажать ее покрывалом. Ей стало дурно. Голова закружилась и упала на колени. Тут уже не выдержала кожа на пояснице. Лопнув, она обнажила позвоночник. Людмила Марковна потеряла сознание. Но ненадолго. Кровь продолжила хлестать и скоро вытекла вся.

***

Настя выла на одной ноте, монотонно и отчаянно, словно приговоренный к смерти при виде виселицы с покачивающейся на ветру петлей. Забаррикадировав дверь крохотной подсобки ящиками с пивом и водкой и зажав руками уши, она вжалась спиной в освободившийся угол, вздрагивая всем телом, как побитая собака при доносящихся с улицы звуках.

А на улице штормило. Крики, визг, шум накатывали волнами, точно суровый зимний шторм набрасывался на дикие прибрежные скалы, загаженные птицами. Сирены автомобилей слились в единый неумолчный гул, на фоне которого что-то периодически грохотало и взрывалось, точно запускали новогодние фейерверки.

Монотонное Настино вытье прервал удар в дверь, от которого хлипкий замок вылетел из двери пулей и отрекошетил от противоположной стены. Ящики с бутылками, стеклянно тренькнув, отъехали туда же. В комнатушку ввалился некто огромный, заполнивший собой все свободное пространство. Девушка завизжала. Вломившийся сначала поставил ее на ноги и легонько встряхнул за плечи. Потом, для окончательного приведения девушки в чувство, пару раз съездил по щекам своей бронированной пятерней. Настина голова мотнулась туда-сюда, щеки стремительно побагровели, она закрыла, наконец, рот и открыла глаза.

Перед ней стоял космонавт. Защитное стекло на округлом черном шлеме приподнялось, и он вполне дружелюбно спросил: «Ну чего орешь, дуреха? Все уже окончилось.»

Еще один сунулся было в подсобку, но за неимением свободного места развернулся прямо в дверях. На его спине крупными буквами было написано «ОМОН».

«Давно тут сидишь?» – поинтересовался первый.

«Не знаю,» – проблеяла Настя.

«Когда толпа собиралась видела?»

Девушка закивала в ответ.

«Вот и чудненько. Может в свидетели сгодишься,» – подытожил мужик. – «Тут пока побудь.»

Вопреки разумному совету Настя все же вылезла из укрытия и поняла, что в подсобке пряталась не зря. Металлическая дверь, внушающая уважение уже одним своим массивным видом и тяжестью криво висела на одной петле, прислоненная к стене. Одноногие столики словно смело в угол словно ураганом. Под ногами хрустели осколки посуды. Девушка подошла к окну и раздвинула каким-то чудом уцелевшие жалюзи.

Наверное, приблизительно так выглядело Куликово поле наутро после битвы. Все свободное пространство было усеяно обрывками одежды, соскочившими в пылу драки головными уборами, обувью и прочим неопознаваемым, хорошо затоптанным барахлом. Поломанные кусты напоминали расчески со сломанными зубьями. Голым копьем торчал ствол обломанной рябинки прямо перед окнами. Чуть поодаль лежала на крыше перевернутая легковушка. Тут и там на асфальте темнели кровавые пятна, уже оккупированные пировавшими мухами. Настя вздрогнула и отвела глаза.

Машины с мигалками перегораживали улицу со всех сторон. Вереница автобусов и автозаков цепочкой тянулась в сторону центра. Разъезжались и машины скорой помощи. Из переулка, словно стая бродячих собак на помойку мясокомбината, прорывалась к месту происшествия пресса, без труда оттесняемая широкими спинами в бронежилетах.

Ксении Шиловской там давно не было. Предприимчивая девица три часа назад вихрем промчалась по квартирам одного из близлежащих домов, скоренько договорилась за три тысячи рублей с одинокой пенсионеркой с седьмого этажа и, с относительным комфортом устроившись на ее маленьком захламленном балконе аккурат между плетеными детскими санками и коробкой с пустыми банками, сняла все произошедшее. Пенсионерка тоже торчала на балконе, горюя, что продешевила. Удачно миновав оцепление, корреспондентка и оператор уже неслись на всех парах в студию.

Кондратюк в это время трясся в машине скорой помощи. Как раз на полдороге, на углу у Центрального городского рынка, он обмяк и потерял сознание.

«Ну уж нет, ты это брось. Удумал тоже, отключиться,» – рванулся к нему Николай Петрович. – «Нина, давление.»

Его напарник Слюсаренко, Виктор Федорович Козичкин и еще десяток бедолаг были уже где-то далеко, вне досягаемости от омоновцев, полиции, начальства и даже партии. А бренные останки их перемещались в черных мешках в морг.

Скандал назревал прямо-таки чудовищный. Двенадцать жертв на нелегальном митинге! Уму непостижимо! Губернатору, наверняка, конец. Партия такого прокола с рук не спустит. Да и другие головы полетят. А главное, чего хотели протестовавшие, так никто и не понял.

***

Район будто вымер. Несмотря на духоту летнего вечера захлопнулись форточки, задернулись шторы, в темных квартирах уютно затеплились свечки. На опустевших детских площадках ветерок лениво гонял ускользнувшие из урн обертки от мороженого и прочий мусор. Бродячие собаки, обладающие отменным нюхом на неприятности, сховались на задах гаражного кооператива прямо в лопухах. Черноглазые торговцы арбузами шустро прикрыли свои лавочки по всему городу и разбежались по щелям. У них нюх на неприятности был еще более острым, выработанный десятилетиями нелегального существования. Угрожающе темнели кусты. Даже птицы перестали верещать и куда-то попрятались. Летний ветерок, и так робкий и нерешительный, окончательно струхнул от обилия мигалок, толчеи и шума и бесследно растворился в воздухе. Только вездесущие подростки шныряли вокруг оцепления до ночи, пытаясь издали рассмотреть работу следователей и экспертов. Когда они закончили, за дело принялись дворники в ярко оранжевых жилетах. Потом по улице пустили поливалки. Лунная дорожка весело побежала по мокрому асфальту среди угрюмых темных коробок многоэтажек с обеих сторон.

Погасшие экраны разряженных смартфонов поставили жизнь на паузу. В один миг оказавшись не у дел, их владельцы потерялись во времени и пространстве, словно выброшенные на берег рыбины, и потянулись от нечего делать друг к друг разговаривать разговоры.

С Настей наскоро поговорили прямо там, на ступеньках рюмочной, записали адрес и телефон и выпроводили за оцепление. Домой она пришла на ватных ногах, неся босоножки на шпильках в руке. Отмахнувшись от накинувшейся с вопросами матери, заперлась в ванной комнате и пустила холодную воду. Насквозь промокшая от пота одежда полетела на пол. Настя влезла под душ. Сначала кожу нестерпимо обожгло ледяной водой так, что она с трудом сдержала визг. Потом где-то глубоко внутри разгорелся огонь. Настя терла и терла кожу мочалкой, смывала пену и начинала сначала. И вышла из ванны раскрасневшаяся, будто побывала в парилке. Теперь у нее были силы говорить с матерью, слушать ее причитания об испортившихся продуктах и дурдоме на работе и поддакивать в ответ.

Пьяный треп, как известно, – бесценный источник информации для шпионов, предателей и профессиональных сплетников. Для обычного человека это тоже показатель. Если ты не пил с человеком – считай, что совсем его и не знаешь. Чего только не выболтаешь и не услышишь во время дружеской попойки. На стенах кухни плясали тени от огня свечи, а захмелевшая мать, пьяно щурясь, рассказывала историю своего поступления в медицинское училище (случайного и необдуманного, по сути). Надо же было куда-нибудь поступить, да и мать, Настина бабка то есть, поедом ела, бездельничать не давала. История повторялась.

«А че ты за папу замуж вышла?» – придвинулась поближе Настя, приобняв разомлевшую мать за плечи.

«Да дура была,» – бесхитростно заявила мать. – «Залетела. А то хрен бы пошла, поколбасилась бы еще на свободе.»

«Но ты меня не слушай,» – тут же махнула рукой она. – «Тебе замуж уже пора. Вот парень, что вчера заходил, он кто? Вроде ничего.»

«Ничего особенного,» – отрезала Настя, раздосадованная таким резким переходом на неё. – «Таких как он – пучок за пятачок.»

«А тебе прям особенный нужен? Обычный, нормальный никак не подойдет? Смотри, доразбрасываешься женихами. Королевична нашлась,» – свернула на привычную дорожку поучений мать. Вечер был безнадежно испорчен, словно волшебным ранним июльским утром вместо пения соловья взревел перфоратор.

Захмелевшая Настя (после такого сумасшедшего дня сам бог велел) зажгла еще одну свечу и ушла к себе в комнату. Внизу улица тонула в темноте, но в окошках соседних домов уютно теплились огоньки свечей или прыгал свет суматошных фонариков. Луна, круглая и желтая, точно хитрый кошачий глаз, с чувством собственного достоинства и даже немного высокомерно, как показалось Насте, зависла в небе.

«Может и правда замуж выйти?» – зевнула девушка. – «Теперь то точно смогу,» – подумала она, имея в виду новую грудь.

«Да ну, на фиг. Стирай потом, убирай, да жрать готовь круглые сутки,» – включился здравый смысл. Но призрак белоснежного платья с широкой, летящей, многослойной юбкой и корсетом, при виде которого самые разумные девушки отчего-то глупеют и впадают в мечтательный ступор, уже влез в Настину голову и даже мысленно украсил ее высокой прической с искусственными цветочками и жемчужными шпильками. Потом в мечтания плавно въехали лимузины: белый для нее с подружками и черный для жениха со товарищами; возник многоярусный свадебный торт, украшенный фигурками жениха и невеста; и, как апофеоз, зашуршал белоснежный песок Мальдивских островов – места свадебного путешествия.

Мальдивы Настя видела на картинках в интернете. Ряды домиков на сваях, соединенные деревянным настилом, у небольших, идиллического вида райских островков с пальмами и дивной фотогеничности пляжами. А в домиках еще и полы стеклянные, чтобы рыбок смотреть. Все это было чудесно. Дело стопорил лишь жених. Точнее, его отсутствие. Так, в мечтах о рыбках и жемчугах Настя и уснула.

***

Это была не девушка. Это была сказочная пэри. Она плыла по дороге, покачивая бедрами в цветастых шортах, затянутых на талии белым шнурком, растянутой домашней футболке и шлепая задниками резиновых тапочек. Её дивные локоны выбивались из высокой прически и ниспадали на шею. Гитарных изгибов фигура приковывала взгляд. Суренчик едва не закапал слюной на асфальт. Более красивой девушки он никогда не видел. Не обращая на него ни малейшего внимания пэри дошлепала до переполненных мусорных контейнеров и забросила туда черный, плотно завязанный пакет. При этом действе шортики так плотно облепили ее зад, что у Суренчика остановилось дыхание.

«Женюсь,» – сама собой возникла в голове дикая мысль. То, что мысль глупая, он прекрасно понимал. Жениться надо только на «своей» девушке – правильно воспитанной, послушной, той, что родители сосватают. Которая глаз лишний раз от пола не поднимет, рот не откроет и во всем будет стараться угодить. И само собой разумеется – невинной. И ничего страшного, что у правильных девушек иногда растут усы. Если девушка «не своя», то она – проститутка. Третьего не дано. «Не свои» – свободные, самостоятельные, гулящие. Они делают, что хотят, ходят, куда вздумается, не спрашивая разрешения и не отчитываясь, одеваются, точно шлюхи. Их совершенно невозможно контролировать, а мысль о послушании мужчине, мужу, как справедливо подозревал Сурен, вызывает у таких только истерический смех.

Пэри была чужой. Но неужели же нельзя хоть разок сделать исключение? Неужели, глядя на нее, родители не поймут? Уж отец то должен. А может и мать. Она так его любит, что даже неловко бывает от ее нежностей, хоть и высказанных наедине, в доме.

Суренчик очень охотно встречался с чужими девушками, предпочитая веселых и фигуристых, соглашающихся выпить и потусить. Они соглашались тем более охотно, когда дядя давал ему в свободный вечер свою машину. Сурен переехал в город два года назад к дяде под крыло учиться уму-разуму. И все это время был на подхвате, делая, что велят, в самом низу иерархической лестницы. Что поделать? Он был самым молодым, а авторитет старших непререкаем. Дядя устроил его в институт на заочный факультет. Платно, разумеется. Дядя отправил учиться на права. Уже по-настоящему, а не как в институт. Дядя учил вести дела, что куда важнее учебы. Но сильно гайки не закручивал, понимая, что такое молодость. Но женитьбу на «не своей» девушке он не поймет. Да и никто не поймет.

Почему он замыслил именно женитьбу, Сурен и сам объяснить не мог. Почему бы просто не пригласить её покататься, посидеть где-нибудь или съездить искупаться на речку как всех прочих? Впрочем, нужно было прекращать мечтать и что-то предпринять. Пэри, подтягивая спадающие тапочки, уже удалялась. Почти дойдя до подъезда, один шлепанец она все же потеряла, матюкнулась, подобрала босую ногу и запрыгала назад за беглецом.

В этот момент к ней и подкатил Сурен. Жаль, конечно, что он был без тачки. В дядиной тачке он производил на девушек большее впечатление. Сурен налетел на Настю так лихо, что она покачнулась, стоя на одной ноге, и едва не упала. Джигит подхватил ее под локоток, поддержал, пока она сунула ногу в шлепанец, но отпускать не торопился.

«Спасибо,» – буркнула девушка, отстранясь и даже не взглянув на добродетеля. Была она с утра не в духе. Оказалось, отсутствие электричества создает массу проблем. Мало того, что смартфон не зарядить, отчего у Насти складывалось впечатление, будто ее вырезали из жизни и забросили на необитаемый остров. Все где-то там далеко живут, переписываются, постят забавные фоточки, а она – одна-одинешенька. Так еще и горячей воды нет. Котел без электричества не работает. Мыть голову холодной водой было страшно неохота, и пока в кастрюле, самой большой из найденных дома, грелась вода, Настя неряшливо скрутила волосы на макушке резинкой и отправилась выносить ощутимо пованивающий пакет с мусором.

«Такую красивую девушку не только за руку, всю подержать хочется,» – задвинул первый неловкий комплимент Суренчик.

«Чего?» – не поняла Настя

«Может прокатимся куда-нибудь вечерком? У меня машина есть. Покушаем, музыку послушаем,» – торопился застолбить место джигит.

«Ага, щас,» – мигом превратилась пэри в злобную ведьму. – «Разбежался.» И вырвала локоток. «Такая красавица и так говоришь, нехорошо,» – обиделся Сурен, думая о том, что если бы он был на машине, то она заговорила бы совсем по-другому. Но упустить девушку было совершенно невозможно, поэтому он поплелся за ней в подъезд, как телок, привязанный за веревочку. Пэри поднималась по лестнице, кляня неработающий лифт. Цветастые шортики обтягивали то одну, то другую ягодицу попеременно. Сурен шел следом, не в силах отвести взгляда от этого зрелища, сопел и краснел. Слова, которыми он намеревался обольстить девушку, вылетели из головы начисто.

«Тебе чего надо?» – вдруг резко развернулась Настя. – «Чего за мной прешься?»

«Я это, познакомиться хочу,» – почему-то залепетал Сурен.

«А я – нет,» – отрезала хамоватая пэри. –«Отвали.»

«Ты не думай, я серьезно. Даже жениться хочу.»

Но девушка уже хлопнула дверью квартиры. Ну хоть понятно, где она живет. Сурен облокотился на перила лестницы и призадумался. С наскока обольстить пэри не получилось, а долгосрочное планирование – не его конек. Что же делать?

***

Цветочный киоск, на удивление, работал. Хотя электричества у них тоже не было третий день, как и везде. Поникшие цветы распродавались за полцены, лишь бы сбыть с рук стремительно увядающий товар. Санек не стал брать готовый букет. Знал по опыту, что туда ушлые цветочники пихают то, что завяло еще позавчера. Навыбирал роз, на вид более-менее свежих, из охапки, стоящей в красном пластмассовом ведре. Хотя с этими цветами никогда не угадаешь. Принесешь домой свежекупленный букет, а через пару часов все бутоны клонятся на полшестого. А ты и подарить то его еще не успел.

Тугой воротничок белой рубашки немилосердно давил шею, отчего та багровела, как азербайджанский помидор, опухала и ложилась на него массивной складкой. Галстук, синий в золотую крапинку, единственный, который у него был, и надеваемый лишь по особо торжественным случаям, как-то выпускной, свадьба или юбилей, был завязан до того топорно, будто это делал тюлень ластами. Костюм, в который Санек облачился с самого утра, одевался не чаще. Костюмы и галстуки он не любил, предпочитая всему джинсы или спортивные костюмы. Благо, занятия его этого и не требовали.

Сегодня случай был исключительный. Санек решил жениться. Решение было спонтанныи и пришло к нему ночью, во сне. Весь день накануне он маялся как бы повидать Настю. Беспорядки, менты, оцепление – все это никак не давало ему возможности проникнуть в рюмочную к любимой девушке. А мертвый телефон – позвонить. Целый день он пребывал в неизвестности и беспокойстве. А ночью проснулся, сел на постели и резко открыл глаза, ошеломленный пришедшей в голову простой мыслью. Надо жениться! Элементарно жениться на Насте, да и все дела! Тогда она всегда будет под рукой. Промаявшись до утра без сна, парень приступил к осуществлению идеи.

Оказалось, делать предложение та еще морока. Сначала предстояло влезть в костюм и удавиться галстуком. Рубашки, к счастью, были поглажены матерью раньше. Потом предстояло разыскать в шкафу коробку с туфлями и целые носки. Во дворе, пнув в досаде колесо заглохшей вчера машины (пришлось заплатить слоняющимся без дела подросткам, чтобы дотолкали до дома), двинулся пешком. Облом ждал его уже в первом пункте назначения – ювелирном магазине. На двери висело отпечатанное крупным шрифтом объявление «Закрыто по техническим причинам». «Блин,» – выругался жених и пнул основательную металлическую дверь магазина, способную выдержать ядерный взрыв. Другой ювелирный, до которого пришлось пилить пешком полчаса, тоже, но уже вполне ожидаемо, встретил его похожим объявлением. Плюнув на новомодную американскую традицию дарить помолвочное кольцо, Санек решил ограничиться русской – букетом цветов. И здесь ему повезло. Цветочные киоски, спешно пытающиеся избавиться от товара, работали.

Жить без машины оказалось невероятно утомительно. Выйдя из дома полтора часа назад, Санек давно обливался потом. Рубашка прилипла к стене, по бритым вискам стекали капли пота. Плохо разношенные туфли растерли пятки.Костюм, непривычно сковывающий движения, раздражал. Невзирая на трудности жених продвигался к цели.

Санек был прост, как сибирский валенок. И мир вокруг него был таким же, простым и понятным, где белое – это белое, а черное – это черное. А все, что сложнее, чем таблица умножения, просто не существовало. Точнее, Санек такие вещи игнорировал, пропускал, как сложный кроссворд в газете, переходя сразу к разделу анекдотов. «Не париться» – было его жизненным кредо.

После школы Санек немного чему-то поучился в ПТУ, прикидывающимся колледжем, сходил в армию, угодив за выдающиеся физические данные в воздушно-десантные войска, а потом был замечен и пристроен к делу одним деловым человеком. К счастью для парня, те времена, когда авторитетные люди в малиновых пиджаках мочили конкурентов направо и налево, словно траву косили, уже миновали. Теперь они действовали тоньше, изощреннее, и главной ударной силой стали армии юристов, хотя и грубая физическая сила порой тоже требовалась. Вот как раз ею – грубой физической силой, немногословной, не задающей лишних вопросов и производящей нужное впечатление одним своим видом Санек и его напарник Ванек и работали.

Букет, решительно сжатый в руке, колыхался, словно малиновое желе, пока он поднимался по лестнице к Настиной квартире. Снегопад из белых лепестков застал его на пятом этаже. Они медленно кружились в воздухе и устилали лестницу. Санек задумчиво наморщил лоб и двинулся дальше. И тут же услышал сопение и возню, доносящиеся сверху. Послышал звук удара, резкое «ох», будто выпустили воздух из камеры, и к ногам парня упал букет. Охапка белых роз выглядела так, словно ее в свое удовольствие объела коза – пожамканной и измочаленной. Новоявленный жених нахмурился, сунул свой букет подмышку для пущей сохранности и стал подниматься.

На лестничной площадке седьмого этажа, прямо у верхней ступеньки, на спине лежал Ванек. У него на животе устроился Сурен, красный, лохматый, с выпученными глазами, и с остервенением колотил напарника по голове. Вид у Сурена был дикий, точно у загнанного в угол зверя, которому больше нечего терять, и он в отчаянии, сам кидается на охотника. Хрипящий Ванек вяло заслонялся и отмахивался. Часть ударов все же приходилась вскользь.

Санек опешил. Два другана молотили друг друга, как тюки соломы, не обращая на него внимания.

«Э! Вы чего? Что не поделили?» – миротворец из парня был неважный. – «Ну ладно, мужики, кончайте.»

«Слышь, слезай с него, я говорю,» – потянул он за плечо Сурена. Тот дернулся, впечатал кулак в живот Саньку и продолжил свое дело. Санек непроизвольно согнулся, отступил на ступеньку вниз и разозлился. Приоритеты были расставлены. Теперь его симпатии были однозначно на стороне напарника. Но сгоряча в драку парень не кинулся. Сначала спустился вниз, аккуратно пристроил букет на площадке между этажами и рванул вверх.

«Ах ты, сука черномазая,» – снес он одним ударом Сурена.

Тот кувырнулся, но тут же подскочил, словно баскетбольный мяч, и с ревом дикого осла бросился на обидчика. Санек встретил его мощным ударом в корпус. Бешенство берсерка в бою вещь, конечно, незаменимая, но разницу в весовых категориях никто не отменял. Санек был крупнее раза в полтора. Да и многолетние занятия самбо не пропали даром.

Сурен скатился с лестничного пролета, как краб со скользкого волнореза. Безуспешно пытавшиеся зацепиться за перила руки и ноги мелькали в воздухе. Приземлился Сурен на аккуратно уложенный женихом букет. Стебли эквадорских красавиц жалобно хрустнули, в порядке самообороны воткнув шипы в спину обидчика. Лепестки взорвавшихся бутонов разлетелись малиновыми снежинками. Санек застонал в голос и разъярился. Он два часа таскался по жаре пешком за этим клятым букетом.

Несмотря на падение с лестницы, Сурен выглядел лучше, чем букет. Бушующий в крови адреналин сделал его временно нечувствительным к боли от сломанных костей. В очередной раз рванув на обидчика вверх по лестничному маршу (для атаки позиция самая невыгодная), он получил сокрушительный удар ногой в живот, согнулся пополам и только теперь угомонился. Отдышавшись, Сурен пополз вниз, вися на перилах и сыпя проклятиями на своем языке. Санек не прислушивался.

Приятель его Ванек к тому моменту оправился и уже сидел, опершись спиной о стену. Санек с удивлением заметил, что одет тот в голубую рубашку и серый с отливом костюм. Смутно он даже припомнил, как в этом костюмчике друган ходил еще на выпускной вечер в школе. И с тех пор, как подозревал парень, надевал не более пары раз. Сорванный в пылу борьбы галстук-бабочка валялся поодаль.

Санек спустился сначала вниз, осмотрел скорбные останки погибшего букета, плюнул на них от досады и вернулся.

«Ты чего так вырядился?» – хмуро поинтересовался он. Недоброе предчувствие кольнуло в сердце. – «А с этим что не поделили?»

«Ты прикинь, братан,» – любовно расправляя и отряхивая от пыли подобранную бабочку, ответил Ванек. – «Эта чурка на моей невесте жениться хочет.» Про невесту Санек слышал впервые. И готов был поклясться, что еще вчера никакой невесты и в помине не было. Подружки были – сегодня одна, завтра другая, а невесты не было.

«Какая невеста? Откуда у тебя невеста?»

«Да Настька. Из «Наливайки». Она тут живет,» – махнул головой на хорошо знакомую парню дверь приятель. Предчувствие оформилось и превратилось в реальность. У Санька аж дыхалку перехватило: «Чего ерунду несешь? Какая она тебе невеста? У нас с ней любовь. Я сам на ней женюсь.» Друган насупился и посмотрел на Санька волком: «Вот и Сурен так говорил. Да только хрен ему. И тебе тоже.» Он подтянул штаны, шумно высморкался в сторону и угрюмо уставился на дружбана. Один глаз у него заплыл, багровея на глазах, нос слегка своротило на бок, а из разбитой губы капала кровь, портя измочаленный в драке жемчужно-серый парадный пиджак. Обоим стало понятно, что добром это не кончится.

Из подъезда пользующейся необычайным спросом невесты Ванек выпал спиной вперед. Эту схватку он явно проигрывал, поэтому последние три этажа позорно бежал, уворачиваясь от ударов. Все же для него это была уже вторая драка подряд, а Санек ломил со свежими силами, как буйвол. Грохнувшись на асфальт, неудачливый жених шустро перевернулся на четвереньки и только намеревался вскочить и бежать, как получил солидный удар по мягкому месту, именуемый в народе «пендель», пролетел немного и ткнулся носом в землю.

Бывший друг намеревался наградить его еще парой пинков, но только замахнулся, как в ногу ему молча вцепилась невесть откуда взявшаяся черно-рыжая овчарка. «Что за безобразие?» – раздался командирский голос. Командирский голос, надо заметить, вещь уникальная. Единожды поставленный, он остается со своим обладателем навсегда, производя нужное впечатление на собеседников. – «Прекратить драку. Амур, ко мне. Сидеть. Молодец.» Хозяин пса – бодрый, подтянутый старикан спешил к месту происшествия.

***

Анастасия о драчливом сватовстве и не узнала, ее комната была далеко от входной двери, а в ящике стола нашлись батарейки для старого плеера. Просидев полдня дома и совершенно отупев от безделья, она решила прошвырнуться до работы. Трупики розовых и белых роз на лестнице ее удивили. «Надо же, какую красоту испортили,» – отвлеченно подумала она.

О вчерашнем происшествии на улице ничего не напоминало. На детских площадках галдели дети, у подъездов лаялись бабульки, без дела слонялись мужики. «Наливайка», уже оборудованная новой деревянной, явно временной дверью, была заперта на висячий замок. На ступенях ошивался дядя Вася.

«О, Настюха,» – завопил он. – «Тебя то мне и надо. Открываться будешь? Что тут вчера было?»

«Ну ты и ужрался вчера, если ничего не слышал,» – подивилась девушка.

«Ты не поверишь,» – с видом заговорщика начал объяснять Василий. – «Пошел я в ночной клуб. Позавчера еще. Так меня там приняли как родного: кормили, поили. Туфли смотри вон какие упер.» Прервавшись, Васька покрутил ступней в пижонской обувке.

«Так ты что два дня там зависал? Ну ты даешь!» – изумилась Настя. «А чего ж уходить, если все так хорошо складывается?» «И по шее не дали?» «Неа, только вопросами задолбали совсем. Света нет, продукты портятся. А они: куда мол Василий Ефимович их девать? Ну я и дал деру.»

«Повезло тебе, дядь Вась. А тут вчера такое светопреставление было.» Настино повествование Василий слушал, разинув рот, поражаясь, как же он прозевал такое грандиозное событие. «Так чего, чего хотели то?»

«Знаешь, дядь Вась, какое-то время я даже думала, что меня,» – задумчиво призналась девушка.

«Да ладно,» – отмахнулся от этой версии, как от сущей нелепости мужик. – «На кой ты им сдалась? Ты, конечно, та еще штучка, и многим очень даже нужна. Мне вот, например. Но толпе – на фиг?» Бездельник скосил шаловливый глаз в вырез Настиного сарафана.

«Старый ты хрен, дядь Вась,» – беззлобно огрызнулась девушка. – «У тебя жена есть?» «Есть,» – понуро признался мужик, вспомнив сурового нрава супружницу.

«Вот и иди к своей старой хрычовке. Она за два дня по тебе, небось, соскучилась.» Василий послушно поднялся и поплелся по дорожке вдоль дома. Поворачивая за угол обернулся и обомлел. Настюха, замотанная с головой в плотное покрывало, мычала и билась, суча длинными голыми ногами, которые в покрывало, видать, не влезли, лежа на плече у амбала.

С виду тот больше всего напоминал борца сумо. Под свободной белой футболкой модели размера «чехол для танка» колыхался необъятных размеров живот. Колоннообразные ноги были так толсты, что никак не могли сойтись вместе, а держались на ширине плеч друг от друга. Относительно маленькая голова была украшена размашистыми густыми кавказскими бровями. Вид у батыра был спокойный и невозмутимый, словно на плече у него не лежала брыкающаяся девушка. Настена для такого – не тяжелее пушинки. Еще два кавказца, бестолково суетливых, крутились у него под ногами. Тот же, не спеша, уже двигался по тротуару. Идти быстрее он не смог бы при всем желании. Вес не позволял.

«Придется Люське еще подождать,» – немедленно решил Василий и посеменил следом, прячась за кустами, как заправский шпион. Мысль позвонить в милицию ему даже в голову не пришла.

***

«Ахмат, брат, скорей. Ну пожалуйста, иди скорее,» – безуспешно торопил степенно вышагивающего батыра Сурен. Со стороны он сейчас напоминал крутящуюся под ногами у слона моську. Третий участник похищения – Руслан держался впереди, выглядывая, чтобы не попасться на глаза полиции. От предчувствия грандиозных неприятностей у него холодело в животе. Видано ли, похищать невесту здесь, в России? Ладно у себя дома. Там можно. Осторожно, конечно, но можно. Он изначально считал затею провальной. Тащить завернутую в покрывало девчонку по району? Пешком? Средь бела дня? Самоубийство. Отчасти потому он и держался подальше от обезумевшего Сурена и туповатого Ахмата. Если запахнет жареным, успеет смыться или сделать вид, что он не с ними. Дядя этого влюбленного придурка такой глупости не допустил бы. Но он ушел улаживать дела (пешком, ни одна из машин так и не завелась), а все телефоны давно сдохли. Руслан разрывался между желанием дать деру и чувством долга. Друзей бросать нельзя.

Девчонка, спеленатая, словно сосиска в тесте, поначалу отчаянно брыкалась. Слава Аллаху, кляп во рту не давал ей орать. Но в какой-то момент сопротивляться почти перестала. И этот факт Руслана беспокоил. Как бы не задохнулась. Вот тогда точно проблем не оберешься.

Пробежавшая было мимо процессии стайка девчонок лет десяти остановилась позади, разинув рты, и шумно зашепталась. Старая карга, бредущая по тротуару с напоминающей мочалку собачкой, увидев свисающие голые девичьи ноги, перекрестилась и тихонько забурчала: «Ох, что же это такое на белом свете делается? Понаехали тут и свои дикие порядки устанавливают.» Суть происходящего бабка уловила верно. Настя, видимо услыхавшая все-таки ее голос, вдруг резко и сильно взбрыкнула ногами, задергалась и замычала. Бабкина рука заходила быстрее, словно игла швейной машинки. Связываться с «чеченами», как именовала она всех представителей кавказских народностей, на русский взгляд неразличимых вовсе, старуха не собиралась. Но отчего бы не пойти следом и не поглядеть куда они волокут девку?

Толпа любопытствующих, к которой присоединился и Васька, прибывала в каждом дворе. И чем больше росла, тем смелее становилась. Вскоре из нее раздались гневные крики. Они становились все громче и громче. И даже до поутихшего в своем сумасбродстве Сурена стало доходить, что дело – швах. Только Ахмад с невозмутимостью трамвая продолжал идти.

«Брат,» – дернул его за свободную руку Сурен. – «Ахмад, брат. Бросай ее. Ноги уносить надо.» Руслана не было видно уже давно. Недоуменно оглянувшись, недалекий амбал скатил девушку с плеча прямо на землю, отчего толпа возмущенно охнула, и пошагал за Суреном, шустро юркнувшем за угол. Настя, из которой от удара о землю вылетел дух, а заодно и кляп, заорала благим матом. Налетевшие доброхоты раскрутили покрывало и увидели совершенно очумевшую девушку, перепачканную потекшей тушью и в одной босоножке.

Сватовство Сурена на кавказский манер снова не удалось.

Глава 4.

Свалка мусора – верный признак развитой человеческой цивилизации. Кто бы спорил. Мусорные контейнеры в каждом дворе – это быстро, просто, удобно. Но только в том случае, если мусор из них вывозят регулярно и бесперебойно. А вот этого последние три дня, по-летнему жарких, что немаловажно, как раз и не происходило.

Петр Альбертович Громов – военный пенсионер и ревнитель порядка во всем был обеспокоен не на шутку. Воняло. Воняло везде: в квартире, в подъезде, на улице. Аромат притягивал полчища жирных мух со скользкими спинками, наглых, бесцеремонных крыс, разомлевших на дневной жаре кошек. И даже порядочные домашние собаки робко тянули хозяйские поводки в сторону помоек.

С тех пор, как Петр Альбертович вышел в отставку, его раздражало вокруг все: расхлябанные юнцы с болтающимися шнурками кроссовок, разноцветными носками с дурашливыми рисунками и в коротких джинсах, оставляющих голыми щиколотки даже зимой (мода, видите ли, у них такая); девицы, круглосуточно торчащие в своих гаджетах; телевизор, где с трудом можно было найти передачу без голых грудей и трясущихся задниц. Раздражал его городской транспорт, ходивший как бог на душу положит безо всякого расписания. И местный почтальон – сухонькая язвительная женщина, доставляющая почту нерегулярно и неаккуратно и отбривавшая недовольных ставшей уже классикой с советских времен фразой «Вас много, я одна».

Порядка не было ни в чем. И полковник по мере сил старался его наводить. Все равно заняться было больше нечем. Супруга Петра Альбертовича, безропотно промотавшаяся с ним по гарнизонам полжизни через полгода после его выхода в отставку неожиданно потребовала развода. Привыкшая к постоянному мужниному отсутствию дома, когда весь его командирский пыл находил выход на службе, супруга оказалась совершенно измучена постоянными мелочными придирками. То яйца были недожарены, то зеркало в ванной комнате забрызгано, то банки для варенья недостаточно простерилизованы, то картошка в ведре под раковиной залежалась и проросла. Непорядок. Так совершенно неожиданно для себя на старости лет Петр Альбертович оказался один и никому не нужен. Теперь он мог жарить яйца, протирать зеркала и перебирать картошку, когда и как ему заблагорассудится. Дома у него теперь царил идеальный порядок, а в душе – полная растерянность и непривычная пустота.

По примеру многих одиноких людей он решил завести собаку. Решение оказалось идеальным. Щенок овчарки (разумеется овчарки, кого же еще?), получивший кличку Амур, воспитанию поддавался легко и охотно, глядя влажными карими глазами на растроганного полковника, словно на божество. Не считая вполне позволительный в детском возрасте шалостей, Амур был послушен и исполнителен, вопросов не задавал, приказов не обсуждал, не пререкался и не перечил. В общем, идеальный солдат.

Авторитет Петра Альбертовича среди соседок пенсионного и предпенсионного возраста был непререкаем, как у наевшегося мухоморами шамана в племени первобытных людей. В случае чрезвычайных происшествий, как-то спящий на лавочке у подъезда алкаш или гогочущая и плюющаяся семечками на лестнице компания подростков, они без раздумий устремлялись к нему за помощью.

Неизвестно, что производило большее впечатление на нарушителей порядка: военная выправка соседа, его командирский голос или все-таки сидящий у ног внушительный размеров пес. Главным был результат – тихонько, сквозь зубы матерящиеся подростки расходились, алкаш плелся домой на дрожащих ногах, соседки, преисполненные благодарности, угощали заступника самодельными пирожками и баночками с вареньем. Поэтому обнаружив у входной двери пузатую стеклянную бутылочку с самодельной пробкой полковник ничуть не удивился. В бутылке, в рубиновой жидкости, оседая на дно плавали ягоды малины и красной смородины. Холодный морс (или компот, все едино) был очень кстати, и половину бутыли Петр Альбертович осушил залпом.

***

Следующее утро началось с вони. Впрочем, она и не кончалась, заставляя спать в духоте при закрытых окнах. В который уже раз пожалел Петр Альбертович, что не имеет никаких рычагов управления царящим в городе хаосом. Хотя, почему же совсем не имеет? Активные общественники из числа неравнодушных граждан во все времена имели возможность попортить немало крови начальникам всех мастей. Всевозможные кляузы, жалобы и обращения в средства массовой информации – надежное оружие ревнителя общественного порядка.

Умывшись холодной водой и прицепив поводок к ошейнику уже ожидающего в дверях Амура, он вышел на лестничную площадку и постучал в соседнюю квартиру. Несмотря на раннее утро открыли ему сразу. Соседка Антонина Антипова – дама суровая и немногословная, работала на рынке и вставала рано.

«Доброе утро, Антонина Васильевна. Извините, что так рано. Я Вас надолго не задержу.»

«Да ладно, чего уж там,» – махнула рукой Антонина. – «Проходите.»

Вид у соседки был странный. Антонина прихрамывала, локоть ее правой руки был перебинтован, а содранная на предплечье кожа была густо залита йодом. Полковник счел своим долгом поинтересоваться: «Что это с Вами приключилось? Неужто в аварию попали?»

«Да какие нынче аварии?» – кряхтя присела на кресло Антонина. – «На митинг сходила позавчера.»

«На тот самый?» – поразился Петр Альбертович.

«На него,» – подтвердила соседка. – «Чего пошла? Зачем пошла? Верите ли, сама так и не поняла. Словно наваждение какое нашло. Хорошо хоть ноги унесла пока не убили.»

«Не ожидал я от Вас такой общественной активности. Ну если так, то не хотите мусором заняться? Его который день уж не вывозят,» – попытался завербовать союзника ранний визитер.

«Ой, нет! Пропади все пропадом,» – замахала руками Антонина. – «Домитинговалась уже. Хватит. А Вы чего хотели то?»

«Да вот у нас журналистка тут где-то рядом живет. Не знаете случайно где?»

«А-а. В тринадцатом доме, в первом подъезде. Номер квартиры не знаю. На третьем этаже угловая, двухкомнатная,» – охотно пояснила соседка.

«Спасибо за информацию. Выздоравливайте,» – потянул за поводок Амура Петр Альбертович.

Идти к незнакомой журналистке спозаранку было неудобно. Поэтому к радости Амура, ему дали вдосталь поноситься по пустырю за школой. Двух вчерашних драчунов полковник встретил там же. Они с упоением молотили ногами молодого кавказца. И на сей раз были на одной стороне.

***

Ксения Шиловская была не в духе. И это еще мягко сказано. Вчера она была в бешенстве, а позавчера и вовсе в ярости. Ее материал об убийстве депутата на несанкционированном митинге, как и предсказывал многоопытный оператор, зарубили на корню. В эфир пошли лишь несколько кадров собравшейся толпы, сопровождающиеся обтекаемой фразой ведущей о том, что дополнительная информация будет позже. И ни полсловечка о жестокой расправе на двумя (а позже выяснилось, что гораздо больше) людьми. Кто тот эфир видел еще вопрос? Света во всем городе до сих пор не было.

Старый мухомор с овчаркой, несший какую-то старорежимную чепуху о нуждах общества и неравнодушных гражданах Ксению поначалу насмешил. Даже злиться на него было глупо.

«Ксения, простите, не знаю Вашего отчества, неужели Вам не надоело творящееся вокруг безобразие? Повсеместная расхлябанность и безответственность? Напрягите свое журналисткое чутье. Здесь явно пахнет жареным. Давайте разберемся вместе.»

Ксения впервые посмотрела на старика заинтересованно.

Через четверть часа Петр Альбертович вышел из подъезда. Вербовка союзников проходила успешно.

***

Григорию Федоровичу не повезло дважды.

Во-первых, посреди коммунального хаоса на вверенном ЖЭУ участке главный инженер оказался главным. Начальник ЖЭУ принимал солнечные ванны на благодатном турецком берегу, и возвращение его ожидалось не ранее, чем через неделю.

Во-вторых, целыми днями ему приходилось уворачиваться от разгневанных граждан, осаждавших его кабинет. Он и так добросовестно делал все, что было в его силах. И родить отсутствующее электричество, а также бензин никак не мог. Но объяснить это плюющимся ядовитой слюной пенсионеркам было решительно невозможно. Поэтому Григорий Федорович находился где угодно, только не на рабочем месте. Тосковал он в основном в гараже, куря с мужиками. Григорий был не из тех, кто при кораблекрушении организует эвакуацию в шлюпках женщин и детей. А скорее тем, кто выглядывает из-за мощного плеча дюжего матроса, отсекающего толпу от шлюпок, не отваживаясь предпринять никаких решительных действий даже для спасения своей жизни. Главный инженер был робок, как девушка на первом свидании, и несмел, как впервые посетивший бордель юнец. Поэтому всегда инстинктивно находил широкую спину, за которую мог спрятаться. Будь то работа или личная жизнь.

Удивительно, но женат Григорий был уже дважды. Получалось все как-то само собой. Сначала дама просила о каком-нибудь небольшом одолжении. Починить розетку, скажем, или повесить люстру. Для рукастого, хозяйственного мужика – плевое дело. Потом в благодарность за услугу накрывала полянку. Что происходило дальше понятно. Люди все взрослые. Но заполучив сокровище и помудохавшись с ним немного дамы приходили к выводу, что этакое ни рыба, ни мясо им ни к чему. Видимо дамы Григорию Федоровичу попадались сплошь деловые и амбициозные. Сейчас он был разведен во второй раз и потихоньку приходил к выводу, что так-то оно спокойнее. Никто никуда не гонит, делать ничего не заставляет, мягкотелым слизнем не обзывает.

На работе главный инженер всегда держался на вторых ролях. Безынициативность никогда наказуема не была.

Спеленали его там же, на выходе из гаража. Быстро, тихо, профессионально.

«Гражданин Осьмушкин? Григорий Федорович?» – вежливо, но сурово осведомились нависшие над ним амбалы в костюмах и темных очках. Они отчаянно потели на жаре в своей сбруе, поминутно вытирая мокрые шеи сомнительной чистоты носовыми платками. Но марку держали, не расстегивая даже верхних пуговок рубашек. – «Пройдемте.»

И Григорий Федорович прошел. Понуро и растерянно, шаркая ногами по асфальту. Мысль вильнуть во дворы и убежать или хотя бы позвать мужиков из гаража на помощь почему-то не пришла ему в голову.

Санек и Ванек – ударная группа нового общественного движения «За порядок», учрежденного без лишних формальностей не далее как сегодня утром, были преисполнены важностью порученного им задания. Они сопровождали главного инженера ЖЭУ с таким видом, словно конвоировали как минимум маньяка Чикатило.

Идти было недалеко. Инициативная группа общественного движения расположилась на школьном стадионе школы №66 справедливо предполагая, что их деятельность привлечет множество зевак. А значит место было необходимо просторное и общедоступное. По футбольному полю в центре стадиона, горлопаня, носились за футбольным мячом мальчишки. По асфальтированной дорожке кружились велосипедисты. Мамочки с колясками и бабушки с внуками степенно нарезали круги.

Молчаливые и сосредоточенные мордовороты установили робко озирающегося Григория Федоровича на беговой дорожке прямо напротив небольшой трехъярусной трибуны, сделали шаг назад и замерли, сложив руки на груди. На ступенях трибуны сидели серьезный пожилой мужчина со взглядом бывалого кгбешника и девица с ядовито-мстительным прищуром темных глаз. Лежащая у их ног овчарка, судя по взгляду, тоже служила в КГБ.

Заседание началось.

«Товарищ Осьмушкин? Григорий Федорович?» – вполне дружелюбно осведомился побитый молью кгбешник. – «Ну, давайте начнем. Ксения, прошу Вас.»

Ядовитая девица поднялась как кобра из корзинки индийского факира, раскрыла красную кожаную папку и принялась зачитывать: «Осьмушкин Григорий Федорович. 1969 года рождения. Уроженец г.Тамбова. Закончил Рязанский сельскохозяйственный институт по специальности «механизация и автоматизация сельского хозяйства». Инженер. Дважды женат. Первая супруга – Макаркина Елена Степановна, 1969 года рождения, учительница начальных классов. Вторая – Кузявкина Наталья Михайловна, 1972 года рождения, бухгалтер. В настоящий момент в разводе. Детей нет. Работает главным инженером ЖЭУ № 17. Состоит в должности шесть лет. В настоящий момент исполняет обязанности начальника ЖЭУ.»

Доложившись, девица смерила Григория Федоровича таким подозрительным взглядом, словно все зачитанное было преступлением, и села.

«Так, так, Григорий Федорович,» – поднялся с места лидер свежеучрежденного движения, заложил руки за спину и задумчиво двинулся вокруг подследственного. – «Шесть лет занимаете должность главного инженера. Целых шесть лет.» Он многозначительно поднял палец, привлекая внимание к этому факту и продолжил: «И так плохо справляетесь со своими обязанностями. Ну, допустим, отсутствие электричества – это не Ваша недоработка. Поскольку оно отсутствует во всем городе. Но отсутствие на рабочих местах дворников, полный бардак на площадках для мусорных баков и не вывоз мусора в течении нескольких дней – Ваша и только Ваша вина.» Стальной палец уперся Григорию Федоровичу в грудь: «Также, как и полное игнорирование многочисленных жалоб граждан по этому поводу.»

«Во, во,» – неожиданно поддакнула привлеченная необычностью происходящего пенсионерка. В одной руке недавно воскресшая Алевтина Ивановна держала розовый трехколесный велосипед, а другой сжимала ладошку четырехлетней внучки Виктории. – «Он вообще на работе не показывается, ирод. И не достучишься в кабинет.»

Привлеченная назревающим скандалом, вокруг начала собираться публика. Григорий Федорович неожиданно будто очнулся. Что он тут делает? Зачем вообще пришел? Кто все эти люди? И на каком, спрашивается, основании? Собираясь задать все эти животрепещущие вопросы, он встрепенулся, расправил плечи и только набрал воздуха в легкие, как на плечи ему легли две тяжелые руки. Главный инженер немедленно стушевался и завял, как непроданный вовремя тюльпан. Про дюжих ребят то он совсем позабыл. Поэтому в свое оправдание только и смог проблеять: «Мусор вывозим тоже не мы. Это централизованно делается. Специальной организацией. А у них бензина нет, как и везде.»

«Вы на других не сваливайте, товарищ главный инженер,» – под одобрительный гул толпы парировал Петр Альбертович. – «Где дворники?»

«Так не вышли. Болеют, вроде.»

«Что, все разом?»

Григорий Федорович пожал плечами.

«Так если Вы не в состоянии организовать работу, то делайте ее сами. Да, да, товарищ Осьмушкин. Уборка мусора – дело несложное. Вот и ребята подтвердят. Правда же?» – обратился полковник к сгрудившимся футболистам в потных футболках. – «Школьники регулярно убирают территорию вокруг школы. Чем Вы хуже, товарищ Осьмушкин? Так что давайте, приступайте.»

И замолчал, выжидательно глядя на жертву. А до Григория никак не доходило, чего же от него хотят. Неужели?

«Что? Мусор что-ли собирать?» – недоверчиво спросил он, глупо озираясь вокруг. Толпа вокруг одобрительно загудела.

«Конечно,» – подтвердил Петр Альбертович. – «Приступайте, товарищ Осьмушкин.»

Григорий Федорович неловко сделал два шага вперед, у подножия трибуны подобрал смятую коробочку от сока и заозирался вокруг в поисках урны. На помощь ему пришел Петр Альбертович, протянув вынутый из кармана аккуратно сложенный, большой черный пакет для мусора: «Смелее, товарищ Осьмушкин. Смелее.»

«Товарищи, давайте подключимся и поможем Григорию Федоровичу. Один, как известно, в поле не воин,» – обратился он к собравшимся. И вроде говорил негромко, да и полномочиями не обладал, но толпа замерла. – «Ксения снабдит всех прочными пакетами для мусора. Активнее, товарищи. Активнее. Дело то общественное. И Вы, ребятки подключайтесь,» – поманил он футболистов.

Призыв полковника возымел на собравшихся неожиданное действие. Вместо того, чтобы сделать вид, будто их это не касается и шустро разбежаться по своим делам молодые мамочки с колясками, обремененные внуками бабушки и безалаберные школьники споро разобрали объемные пакеты у девушки и разбрелись вокруг школы.

Алевтина Ивановна, донельзя удивленная сама собой, оставила розовый велосипед на дорожке и начала шарить в кустах у окружающего школьный стадион забора, выуживая оттуда то фантик, то обертку от мороженого, то смятую пивную банку. Внучку Викторию она по-прежнему держала за руку. Как-то мгновенно позабылись и стали неважны планы пожарить картошку с луком на ужин и довязать розовые носочки для внучки, начатые еще до мнимой кончины на прошлой неделе. И так завязла она в этой работе, так увлеклась, что оторваться не могла до самой темноты, когда уж не только мусора, но и кустов видно не стало. Аккуратно завязанные тесемками мешки общим числом двенадцать альтруисты составили на ближайшей мусорной площадке. И выслушав в темноте уже напутственно-благодарственную речь своего предводителя (Алевтина Ивановна могла бы поклясться, что глаза у него при этом горели желтым, ровно у кота, а может это был отблеск от света загоревшихся вдруг фонарей) разошлись по домам с чувством глубокого удовлетворения.

***

В полиции Василий провел без малого сутки. Шутка ли, обвинение в убийстве жены. В таких случаях муж, как водится, первый подозреваемый. А если он еще и тело нашел, то совсем пиши пропало.

Нет, тело он нашел далеко не сразу. Когда явился позавчера домой темно уже было. Он позвал жену, та не откликнулся. И облегченно вздохнувший Василий, надеясь, что благоверная умотала на дачу, пошел к себе спать. Витающий по квартире запашок его не насторожил. Небось, Люська в воспитательных целях не стала выносить мусорное ведро, ему оставила, а то и завоняло. Лето ж – все тухнет.

Что стухла сама Люся, он понял только утром. Сначала увидел заржавевшие потеки крови в ванной комнате, потом услыхал гудение роя зеленых мух в комнате супружницы, а уж потом заглянул к ней сам. Лучше б не заглядывал. Чувствовал Василий, что этого зрелища ему не вытравить из памяти даже четвертью самогона.

Люся, сложившись пополам так, как люди вовсе не складываются, притулилась на кровати, покрытая заскорузлой коркой крови и суетливо копошащимися мухами. Белое с синеватым отливом ее лицо укоризненно смотрело на Васю тусклыми глазами снулой рыбины. Язык вывалился из раскрытого рта. Нарядное покрывало на кровати, впитавшее в себя большую часть крови, покорежилось и застыло ломкими волнами.

Склонностью к обморокам Василий никогда не отличался. Но, пожалуй, впервые в жизни ему стало дурно так, что он привалился к дверному косяку, а потом и сел прямо на пол в коридоре. Даже дверь не притворил. О том, чтобы подойти к жене и речи быть не могло. Василия отчего то обуял ужас. На четвереньках добравшись до входной двери (ноги не держали совсем), он вывалился на лестничную площадку и, не озаботившись закрыть входную дверь, пополз вниз.

До полиции бедолага добрался часа через полтора. Пешком. А почти через сутки. Довольно оперативно по нынешним временам. А все благодаря свидетельствам бармена и прочих работников ночного клуба. Вышел и растерялся. О том, чтобы пойти домой и речи быть не могло. Куда же податься? Правильно, к друзьям. Там и стресс снять можно. Надо заметить, что обычная его, повседневная дурашливость еще не вернулась к Василию. Сейчас он чувствовал себя фигурой трагической, сравнимой по масштабу с Гамлетом, не меньше.

Солнце на улице сияло также ослепительно, как и горящие почему-то средь бела дня фонари. Птицы оглушительно щебетали, точно буйнопомешанные. Троллейбусы радостно подскакивали на дорожных ухабах. Жизнь налаживалась. Василий отправился к Конопатому.

Но стоило лишь ему позвонить в дверь, как последняя тут же распахнулась, словно его только здесь и ждали.

«Ага! Вот он, голубчик! Попался. На ловца и зверь бежит,» – обрадованно заверещала Алевтина Ивановна и, цапнув Ваську за рубашку, втащила в прихожую. Внутри было тесно. Стандартная прихожая типовой «хрущевки» не рассчитана на одновременное нахождение там Севы, его переполненной злобой тещи, ничего не понимающего Василия, двух мордоворотов в костюмах и детского трехколесного розового велосипеда. Совсем уж не поместившаяся Севина супруга с ребенком на руках тревожно выглядывала с кухни: «Мам, что ты удумала? Что еще за общественный суд? Позориться только, да людей смешить!»

«Молчи, ничего ты не понимаешь,» – отмахнулась теща. – «Этих субчиков там так пропесочат, как ни один партком не смог бы. Еще спасибо потом скажешь.»

«Забирайте их. Обоих,» – скомандовала Алевтина Ивановна парням в костюмах.

***

За прошедшие сутки судилище приобрело размах. Выбранное место оказалось как нельзя более кстати. В ожидании представления (и как только люди умудряются обо всем узнавать так быстро?) народ толпился кучками по периметру стадиона. В центре на футбольном поле снова гоняли мяч мальчишки.

Ударная группа в составе Санька и Ванька отконвоировала подопечных к трибуне, от которой только что отошел потный, раскрасневшийся дядечка, гневно громыхающий связкой ключей, и подобно сфинксам застыла на шаг позади. Алевтина Ивановна, точно гордая хозяйка породистых псов, пристроилась рядом. Толпа притихла, втянула носом аромат нового скандала и подалась поближе. Василий огляделся. Выражение лиц в толпе было самым разнообразным: от скорбных, будто похоронных ликов, до ехидного злорадства. Главный инженер Осьмушкин тоже был здесь. Взгляд его скользил вокруг обвиняемых, словно одинокая маслина по пустой тарелке, никак не желающая попадать на вилку. Он бы многое мог порассказать, да скоро сами все узнают.

«Так, ну и кто же тут у нас?» – поднялся им навстречу подтянутый, не старый еще мужик. Овчарка у его ног приветливо вильнула хвостом и тоже сделала шаг вперед. – «Алевтина Ивановна, будьте добры.»

Теща набрала воздуха в легкие и тоном ярмарочного зазывалы решительно начала: «Зять мой – Анопкин Всеволод Семенович, не важно какого года рождения. Алкаш и тунеядец …

«Мама,» – гневно перебила ее дочь.

«А ты не встревай,» – отрубила Алевтина Ивановна. – «Так, о чем это я. Да. Алкаш и тунеядец. У него двое детей на шее, семья, а он …» И красноречиво взмахнула руками. «И это все вот этот – Васька-злодей. Сманивает его, как телка на веревочке, соблазняет. Ни достатка в семье, ни денег, ни уюта. Кабы не дача, так уже с голоду бы померли.»

Не ожидавший такого перевода стрелок Васька изумился. Сева же поглубже втянул голову в плечи.

«А работает товарищ кем?»

«Слесарем в ЖЭУ.»

«Исключительно нужная профессия!» – удовлетворенно воскликнул полковник. –«Как же так, товарищ Анопкин? Рабочий человек. Трудящийся. И вдруг тунеядец?»

Петр Альбертович заложил руки за спину и принялся расхаживать вокруг обвиняемых, точно дедушка Ленин в кино. Пес, сидя на месте, провожал хозяина глазами. С Севой происходило что-то странное. Все его конопушки разом поблекли и потерялись на запылавшем лице. Краснота залила шею, зажгла мясистые уши и двинулась куда-то в район макушки. Нежданное чувство вины перед женой, семьей и текущими смесителями затопило его с головы до ног. Изнемогая от собственной прошлой неправильности, Сева проблеял по-детски: «Я больше не буду.»«Что? Не слышу. Громче!»

«Я больше не буду,» – повторил друг к величайшему Васькиному изумлению. Ему же все происходящее напоминало цирк. Трибуна, зрители и клоуны наличествовали.

«Замечательно!» – воскликнул судья. – «Товарищи, гражданин Анопкин больше не будет.»

Толпа благожелательно загудела.

«Что не будете, гражданин Анопкин?» – продолжал допытываться Громов.

«Пить и тунеядничать,» – почти прошептал Всеволод.

«Отлично, товарищ Анопкин. Вливайтесь в трудовой коллектив. Заявки на вызов слесаря сегодня были? Товарищ Осьмушкин, Вы в курсе?»

Григорий Федорович, коротко переговорив по телефону с диспетчером, двинулся в центр. В руках у него была бумажка с адресом.

«Улица Пасечника, д. 17, кв. 39,» – громко зачитал Петр Альбертович и вручил бумажку Севе. – «Отправляйтесь на вызов, товарищ слесарь. Григорий Федорович составит вам компанию.»

И добавил уже в спину удаляющимся: «Инструменты взять не забудьте.»

Василий остался один на один с праведником. Тот не торопился. Заложив руки за спину, он кружил вокруг клиента голодной пираньей, решая, с какого бока вкуснее. Что-то Петра Альбертовича смущало. То ли нагловатый взгляд клиента, то ли демонстративно засунутые в карманы руки, то ли непринужденность позы. Но не в правилах полковника было отступать. За утро через его руки прошли:

– пятнадцатилетний гнусавый обдолбыш с наполовину бритой головой, приведенный матерью и бабкой. Он кривлялся и дергался под звучащую в наушниках музыку словно кукла, у которой руки и ноги крепятся на шарнирах. Серьга в одном ухе блестела, точно хорошо начищенная пуговица. Коротковатые, по моде, джинсы оголяли тощие цыплячьи щиколотки. Смотреть на него без отвращения было невозможно. А ушел человек человеком: чисто умытый, хмурый, серьезный. Серьгу вынули, отвороты штанов распустили;

– демонстративно дымящая ему в лицо сигареткой девица, с которой мать не могла найти никакого сладу. На уме у восемнадцатилетней особы были только наряды, гулянки, да новые гаджеты. Мать уже расплачивалась по двум взятым транжирой за полгода после совершеннолетия кредитам. Будущая мать и жена, по мнению Петра Альбертовича, должна была выглядеть совсем не так. И он потратил более получаса стыдя и по-отечески журя девицу. Та ушла в слезах;

– владелец громоздкого навороченного внедорожника упорно, изо дня в день, паркующий свое транспортное средство на газоне у подъезда. Стая активисток притащила упирающегося мужика силком, отчаявшись решить дело своими силами. Непрерывно бухтевший поначалу «некуда больше ставить» автовладелец вскоре сдался, сник и торжественно пообещал больше машину на газоне не оставлять.

«А Вы, товарищ, кто будете?» -наконец мирно поинтересовался он.

«А я Куприянов Василий Ефимович буду,» – задорно ответил собеседник. Хотя на языке у него вертелись куда более язвительные варианты ответа вроде «конь в пальто». «Злодей он, алкаш и трепло,» – авторитетно и емко охарактеризовала обвиняемого Алевтина Ивановна. – «Вечно от него одни неприятности. Это он Севку на пьянку подбивает, непутевый.»

«А трудитесь кем, позвольте узнать?» – продолжал задавать вопросы полковник.

«Да нашенский он, с рынка,» – откликнулась вдруг Антонина. Она прихромала сюда сегодня из чистого любопытства, прослышав про так называемый общественный суд, организованный соседом. – «Но работник он так себе, через пень-колоду. Подай, принеси, разгрузи.»

«Грузчик, т.е.,» – подытожил Громов. – «И это дело важное и нужное. А пьете Вы, гражданин, по идейным соображениям или от безделья?»

«Исключительно ради удовольствия и ухода в астрал,» – с серьезным видом заверил его Василий.

«От безделья, значит,» – резюмировал Петр Альбертович.

«Дело мы Вам найдем, конечно,» – продолжил он. – «Вот в ЖЭУ дворники на работу не вышли. Не желаете занять вакантную должность?»

«Не,» – хихикнул подсудимый. – «Я человек умственного труда. Ведь когда ящики с фруктами таскаешь соображать надо: чего, куда, кому. А дворы мести – это работа для дураков и таджиков.»

«Напрасно Вы так, товарищ Куприянов. У нас всякий труд в почете. И дворник может быть уважаемым человеком. Дворы мести – это куда лучше, чем ханку жрать, да лодырничать. Вот Вас, Василий Ефимович, люди уважают?»

Васька открыл было рот ответить что-то залихватское, бахвалистое, да так и остолбенел, запнувшись. Сбоку неожиданно раздался женский смех: «Ой, не смешите меня! Уважают? Ха-ха-ха!» – всплеснула руками Антонина. Другие бабы тут же дружно заулыбались и начали гоготать, сверкая коронками:

– «Да он в жизни гвоздя не вбил …»

– «Уж Люська с ним сколько лет маялась, сердешная …»

– «Прохиндей никчемный …»

– «Бездельник …»

– «Жену в могилу свел …»

Онемев от изумления, оглядывал Василий собравшихся женщин. И это они про него? Все? Единодушно? Да что же это они так, в самом деле? Он же не фашист какой, нормальный мужик. Чего они взъелись? Он же … А они … Эх! Мнение человека о себе редко совпадает с мнение окружающих. Мнящий себя рациональным и хозяйственным индивид прозывается соседями жмотом и сквалыгой, а душа компании – гулякой, бабником и пьяницей. Правда была неприглядна, как раздавленное сапогом собачье дерьмо. Ваське стало обидно. Так обидно, что глаза предательски заблестели. Отвернувшись от злых баб, он хмуро разглядывал свои кроссовки.

«Я Вам помогу,» – легла на плечо крепкая ладонь. Громов участливо заглянул в глаза и повторил. – «Я помогу Вам снова почувствовать себя уважаемым человеком. Слушайте меня, Василий Ефимович, и все будет хорошо.»

Подсудимый недоверчиво, но с надеждой взглянул на судью. Тот ободряюще улыбнулся.

До позднего вечера измученные родители волокли к полковнику юных игроманов, жены жаловались на распускающих руки мужей, свекрови – на языкастых снох. Последним жалобам, к слову, Петр Альбертович не сильно доверял. Свекровь и сноха, ровно как зять и теща – кошка с собакой. Всегда так было, есть и будет. Люди нигде больше не находили помощи и поддержки, оставаясь один на один со своими проблемами, потому и шли к полковнику, как к истине в последней инстанции. Здесь их не просто выслушивали, но, что совершенно удивительно, реально помогали. Петр Альбертович и сам толком не понимал каким образом его жгучее желание навести порядок во всем материализовалось и воплощалось в жизнь. Но результаты он видел своими глазами: развязные юнцы становились серьезными юношами, распущенные девицы – скромницами, домашние тираны – ласковыми урчащими котами, игроманы бросали ноутбуки и ехали на дачиокучивать картошку.

Наконец то в мире все становилось на свои места. Порядок торжествовал.

***

Девица выглядела так, как нынче выглядит большинство девушек. Была похожа на проститутку. Голые ноги с ярко-красными ногтями, вызывающе облегающая, явно маловатая, по мнению полковника, футболка, капризно надутые губы. Она непонимающе смотрела на Петра Альбертовича, сидя на диване. На столике рядом лежала огромная пачка чипсов. Похоже, Анастасия вполне успешно заедала стресс.

«Так Вы из полиции что-ли?»

Вопрос этот она задавала уже в третий раз, и Громов склонен был думать, что пострадавшая все же слишком сильно ударилась головой. Настя никак не могла уразуметь, какое до нее дело этому дядьке. Ванек и Санек уже разобрались с обидчиком. Она и впустила Петра Альбертовича только потому, что он пришел с ребятами.

О похищении девушки Громов узнал от Василия, из первых рук, так сказать. Собственно, девушка мало что могла добавить к его рассказу. Но встретиться с ней счел необходимым. Полковник был сосредоточен, когда покидал квартиру Анастасии. Он разрабатывал план.

Кавказцы совершенно распоясались. Ведут себя в России как дома. Похищают женщин средь бела дня прямо на улице. Этому необходимо положить конец. Нет, шовинистом Петр Альбертович себя не считал. При условии, что кавказцы знают свое место. Если живут по своим диким законам у себя в горах. Нельзя позволить этим дикарям носиться по улицам мирного цивилизованного города и творить безобразия.

Операция была разработана по всем правилам ведения боевых действий в городских условиях. Нехорошую квартиру, в которой обосновались трое, а днем толклись все шесть или восемь человек, обложили с раннего утра. Громова это не удивляло. Инородцы в чужом городе всегда предпочитают держаться вместе. Часто они и вовсе все друг другу приходятся родственниками, пусть и седьмая вода на киселе. Квартира была, разумеется, съемной.

Квартира этажом выше, любезно предоставленная хозяевами, служила штаб-квартирой. Оттуда прекрасно было слышно, что происходит внизу. Особенно из ванной комнаты.

Личная жизнь квартиросъемщиков вообще не тайна для любознательных соседей. Они всегда знают, когда Вы приходите домой с работы (прогромыхал лифт, звякнули ключи, хлопнула входная дверь). Через несколько минут забухтел, вываливая новости, телевизор. Потом загудели трубы и полилась вода в душе. Соседи знают о Вас все: в котором часу звонит Ваш будильник утром, какую песню напеваете в душе, что готовите на ужин, какими словами матюкаетесь в сердцах. Так и Петр Альбертович внимательно прислушивался к происходящему в квартире внизу. Дома были все трое. По оперативной информации, собранной Ксенией Шиловской, главным в этой компании был некий Рустам Мухаммадович Рамазанов, 55 лет от роду, занимающийся мелкооптовой и розничной торговлей овощами и фруктами и имеющий полтора десятка торговых точек по всему городу. Присутствовал также его племянник Сурен – оболтус лет двадцати, виновник всего произошедшего и человек-гора Ахмад, выполняющий обычно функции повара.

Ксения Шиловская полковнику определенно нравилась. Она оказалась толковой, быстро соображала и имела хорошо подвешенный язык. За последние дни девушка совершенно преобразилась. Деловитая, собранная и спокойная, она ничем не напоминала пронырливую, словно угорь, журналистку.

Языка взяли в половине девятого утра. Приехавший помощник хозяина Руслан, не на шутку струхнувший при виде подхвативших его под мышки Санька и Ванька, оказался словоохотлив и любезно поведал о воспитательной беседе, произошедшей между дядей и племянником, после которой Сурен ходил, точно в воду опущенный. Он же мамой поклялся, что огнестрельного оружия в доме нет. После чего был привязан к стулу, чтобы под ногами не путался. Мобильный телефон у водителя изъяли. Автомобиль отогнали за угол, чтобы из квартиры не было видно.

С ночи замаскированный под куст Василий маялся с биноклем в руках, проклиная общественно уважение и выпитое накануне пиво. Покинуть наблюдательный пост было нельзя. Клиенты (кроме Ахмада) как раз вышли на балкон выкурить первую утреннюю сигаретку. В приоткрытое кухонное окно тянуло запахом жареного бекона и кофе, рокотал переливами футбольный канал. Потом начались звонки. Рустам Мухаммадович начал беспокоиться о неявившемся вовремя помощнике.

Брать инородцев решено было на выходе из квартиры или подъезда. Конечно, хорошо было бы, если бы они выходили по одному. Помощники из числа добровольцев уже зачистили территорию вокруг дома. Будь чужаки повнимательнее, они удивились бы отсутствию прохожих, мамочек с колясками и гомонящих детей. Двор как будто вымер.

Петр Альбертович не счел возможным привлекать к активным действиям гражданских лиц. Обходиться приходилось своими силами: ударной группой в составе Ванька и Санька, Василием и Амуром, конечно. Показательный общественный суд над инородцами мнился полковнику вершиной его карьеры судии. Надевший военную форму после долгого перерыва Громов чувствовал в себе такое поднятие духа, что кончик носа дрожал, как у пса, почуявшего кровь, а ноздри раздувались. Санек и Ванек, попавшие под его влияние три дня назад окончательно и бесповоротно, были идеальными солдатами. Василию он не доверял, за ним все же нужен был глаз да глаз.

Проблема была в вооружении. Оно было представлено сплошь подручными средствами: резиновой полицейской дубинкой, русским народным универсальным оружием – бейсбольной битой и парой наручников, обшитой пушистым розовым мехом. Последние полковника – человека консервативного, сильно смущали. От наручников явственно попахивало сексуальными извращениями, садомазохизмом и даже, упаси Господи, гомосексуализмом. Найдены они были здесь же, в квартире. И Петр Альбертович долго гадал, кому из ее хозяев: корпулентной, похожей на табурет и стриженной под мальчика хозяйке, ее прыщавому сыну – подростку или глухому 87-ми летнему отцу – ветерану труда принадлежит сей артефакт. Тем не менее, в дело они годились.

Самостийной военизированной группировке повезло и не повезло одновременно. Из нехорошей квартиры вышел только один человек, что было идеально с точки зрения разработанного плана. А вот то, что им являлся Ахмад, как оказалось, было плохо. Сопя, словно дикий носорог, Ахмад прикрыл дверь, повернулся в тесном коридорчике и уткнулся животом в бейсбольную биту.

«Хенде хох,» – неожиданно для себя скомандовал Санек. Ахмад иностранными языками не владел, но по внешнему виду и суровым взглядам ударной группы, а в особенности по гладким бокам хорошо отполированной биты, уловил враждебный настрой незнакомцев. Уловил, но ничуть не испугался. И даже не удивился. До него вообще все туго доходило. Чуток поразмышляв, он нахмурился и толкнул животом направленное в живот орудие, точно сумоист, выталкивающий с татами соперника. Несмотря на кажущуюся мягкость и можно даже сказать некоторую уютность, его необъятный живот обладал немалой убойной силой.

Санек, Ванек, а за ними и бита вылетели из тесного коридорчика на лестничную площадку. Ахмад двинулся следом, продолжая выпихивать незнакомцев на лестницу. И, без сомнения, преуспел бы, если бы Санек сообразил не атаковать человека-гору с наскока, а ударить битой по колену. Ахмад дрогнул, надломился в колене и, будто Колосс Родосский, стал падать. Учитывая объемы, падение продолжалось долго. Сначала амбал опустился на колени, скривился от боли, а потом завалился набок, погнув металлические перила лестницы, за которые пытался уцепиться.

Ударная группа растерялась. Ну и что с ним теперь делать? Катить вниз по ступенькам? А если и катить, то едва ли они сумеют сдвинуть его с места, даже вдвоем.

«Вы чего? Вы кто?» – обиженно засопел носорог.

Между тем, грохот от его падения был такой, что не мог не привлечь внимания находившихся в квартире. Дверь открылась, из нее высунулось недоуменное лицо Сурена, и тут же захлопнулась. В квартире начался переполох, завершившийся через несколько минут зловещей тишиной.

Слоновья туша Ахмада лежала живым барьером между ударной группой и обитателями квартиры. Сложность была в том, что подойти к этой меже Санек и Ванек побаивались. Еще схватит за ногу, да шваркнет о стену. Ситуация зашла в тупик. Появившийся на верхней ступеньке полковник Громов спокойно скомандовал: «План Б». После чего остался на месте, а ударная группа унеслась наверх.

«Сдавайтесь! Выходите с поднятыми руками по одному!» – громогласно прокричал Петр Альбертович. Обращаясь к закрытой двери. Ахмад тоже открыл было рот, чтобы прокричать: «Не слушайте его. Он тут один». Вместо этого промычал лишь невразумительное «м-м-м», закрыв лицо руками. Резиновая полицейская дубинка с размаху вошла в его рот, снося на своем пути крупные белые зубы и вминая в глотку язык. Кровь потекла между пальцев, осколки зубов впились в десны. Колосс плакал безудержно как ребенок, крупными слезами.

Полковник был хладнокровен. Он всего лишь делал то, что должен. Без лишней жестокости. Ничто не могло помешать ему. «Не усугубляйте свое положение. Выходите добровольно,» – командным голосом велел он двери. За дверью, металлической и неприступной с виду, царила абсолютная тишина. Рустам с пистолетом в руке (соврал «язык», будь он неладен) занял позицию в узком коридоре между прихожей и кухней. Сурен жался за его спиной у холодильника.

От звона стекла где-то в глубине квартиры вздрогнули оба. Рустам отважно ринулся на звук. Сурен дернулся было следом, да поостерегся, вернулся под защиту холодильника. Рустам успел вовремя. Два человека, спустившихся с верхнего этажа на веревках, уже выбили окна на застекленном балконе. Их тяжелые ботинки на толстых подошвах добивали торчащие по краям острые осколки стекла. Рустам выпалил не целясь. Поля пробила остававшееся еще целым стекло и улетела в небо. Прошив насквозь летящую ворону, она упокоилась на крыше соседнего дома.

Налетчики замерли. Звук выстрела внезапно отрезвил их. А может отсутствие патрона рядом сказалось. Военная операция, еще секунду назад казавшаяся архиважной, уподобилась школьной игре «Зарница» – путаной, бестолковой, никому не нужной. Ведь их могли убить. Вот прямо сейчас, этой пулей или следующей. В том, что следующая пуля последует, сомнений не было. Пули никогда не летают по одной – верная примета. Не сговариваясь, члены ударной группы оставили план Б нереализованным (Петр Альбертович лишь отвлекал внимание от их действий) и начали спускаться вниз. До земли оставалось три этажа.

Видя бегущего противника Рустам взревел от восторга и в азарте бросился на балкон. Хотя налетчики были всего то в двух шагах внизу, две выпущенные им пули улетели в ближайшие кусты. На истошные вопли куста он не обратил внимания, потому что четвертая пуля в этот момент, наконец, нашла свою жертву. Прошив насквозь плечо Санька, она выбила кучку гравия из асфальта и успокоилась. Санек же, выпустивший из рук веревку, грохнулся сверху. Ванек проводил его полными ужаса глазами. Напарник шмякнулся об асфальт с таким звуком, как падает сочащийся кровью бифштекс на сковороду, хрустнул, выгнулся и затих.

Наверху кровожадно взревел стрелок. Он палил почти не целясь, да этого и не требуется, если мишень висит в полутора метрах внизу. Приобретя два новых, совсем не физиологических отверстия в теле, Ванек рухнул вниз безжизненной тушей.

Глядя на поверженных врагов сверху Рустам начал остывать. «Надо бежать,» – сформировалась в голове отчетливая мысль. Пронесясь по квартире, будто торнадо, он покидал в сумку деньги и документы, сунул в карман ключи от машины, велел Сурену отправляться домой к родителям и бесстрашно открыл входную дверь. Старика на площадке, замахнувшегося на него дубинкой, просто оттолкнул, через Ахмада перелез и ринулся вниз по ступеням.

Глава 5.

Последние лучи заходящего солнца позолотили макушки деревьев заброшенного парка и растворились в наступающих сумерках. Припозднившиеся гуляющие торопливо покидали парк, с наступлением ночи становившийся мрачным и таинственным. Темнота скрыла облезлые скамейки и замусоренные дорожки. Сюда еще не дотянулись длинные руки сторонников порядка во всем.

Когда из темноты появился, наконец, Разум, Чувство покачивалось на поскрипывающих качелях. Хаос слегка подталкивал ее в спину.

«Удивительно, почему твой порядок всегда, ну всегда заканчивается войной?» – воскликнуло Чувство. – «Ведь, если подумать, нет вещей более противоположных, чем война и порядок. Война – это хаос, сумятица, разруха.»

«Нет, нет. Не приписывай мне то, чего нет,» – шутливо возразил Хаос.

Разум и сам вновь и вновь задавался этим вопросом. Почему все происходит не так, как он задумывает? Неверно выбран объект? Нет, верно, возразил он сам себе. Твердый, сильный, с благими помыслами и стремлениями. И методы, используемые им, с широким привлечением общественности, Разум полностью одобрял. Поначалу. А получилась снова какая-то ерунда. Эксперимент без сожаления можно было списать в утиль.

«Ну, положим, и у тебя в этот раз не вышло, Сестра,» – спокойно возразил он Чувству.

«О, не напоминай!» – сокрушенно возразила та. Она до сих пор пребывала в расстроенных чувствах. – «Это просто катастрофа! Столько жертв! Столько жертв! Раньше эти существа обладали куда более возвышенным чувством прекрасного. А во что оно выродилось теперь? В стремление иметь нелепые выросты на теле? Чрезмерные и уродливые. В жажду добиться всеобщего обожания и поклонения любыми способами? Не искреннего восхищения, а пугающего слепого фанатизма. Я совершенно растеряна. Я больше ничего не понимаю в этих существах.»

«Да что тут понимать?» – удивился Хаос. – «Они просты и примитивны, как хвост загулявшей кометы. Лень, похоть и любопытство – их главные черты.» «Похоже, сейчас ты разбираешься в них лучше нас. Тебе и флаг в руки, как говорят аборигены,» – подытожил Разум. – «Ты нашел способ сделать их счастливыми.»

«Серьезно?» – изумился Хаос. – «Да я и не делал ничего. Просто позволил им плыть по течению.» В радостном предвкушении он потирал руки.

***

Подстреленное ухо ныло, трезвая голова с непривычки гудела, невнятная тоска грызла душу. Вчерашний день виделся страшным сном. Маскируясь вчера под куст, Василий лишился мочки уха, оторванной шальной пулей, а заодно оказался едва ли не единственным свидетелем происшествия. Инициатора штурма полковника Громова задержали на месте, а абрека, успевшего удрать на машине, поймали в соседней области.

Василий сполз с кровати, пошлепал на кухню и припал к водопроводному крану. Действие обезболивающих таблеток уже закончилось, и он заглотил еще парочку из тех, что щедро отсыпал врач со скорой. Таблетки, это, конечно, хорошо. Но Василию сейчас требовалось совсем другое лекарство. Утеревшись грязным кухонным полотенцем, он внезапно замер как громом пораженный. На подоконнике, заманчиво поблескивая округлыми боками, стояла четверть. Её содержимое, лишь чуть не доходившее до горлышка, насквозь пронизывали солнечные лучи. И в них жидкость сияла всеми цветами радуги.

Василий сглотнул и медленно, стараясь не моргнуть, подошел к подоконнику. Он боялся, что стоит ему закрыть глаза, как видение исчезнет. Но четверть была материальна и осязаема. Вынув пробку, Василий осторожно наклонил ее и отхлебнул прямо из бутыли. Райское блаженство разлилось в желудке, ударило в голову и растеклось по измученному организму.


Оглавление

  • Глава 1.
  • Глава 2.
  • Глава 3.
  • Глава 4.
  • Глава 5.