Одноклассницы [Дикий Носок] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Дикий Носок Одноклассницы

Глава 1. Школа. Ненависть.

События происходят сами собой, никого не спрашивая.

Они нанизываются, словно бусины на нитку, бегут дружной цепочкой железнодорожных вагонов, раскручиваются красной ковровой дорожкой. Радостные и печальные, забавные и скучные, внезапные и долгожданные, значительные и несущественные, – они порой переворачивают нашу жизнь с ног на голову.

Некоторые события важнее, чем другие. Такие часто зовут судьбоносными. Обычно к ним причисляют поступление в институт, вступление в брак, рождение детей. Но порой судьбоносной может стать любая мелочь, про которую и плохого не подумаешь.

Отец вел Марину записывать в новую школу. Школ было две. Они стояли стена к стене и были одинаковыми, точно близнецы-братья. Дойдя до развилки, отец нерешительно остановился. Асфальтовая дорожка, забиравшая направо, вела к одной школе, прямая дорога – к другой. По правой дорожке в обрамлении мокрых кустов катила темно-зеленая коляска. Ее толкала усталая, полная, молодая женщина. Отец, собиравшийся было уже ступить на нее, подумал, что разойтись с коляской, не нырнув в мокрые кусты, не удастся и пошел прямо. Марина поплелась за ним. Не окажись темно-зеленая коляска в том месте и в то время жизнь Марины, возможно, сложилась бы совсем по-другому. Но все случилось, как случилось.

Марина. 3-й класс.

«Ребята, знакомьтесь. Это Сорокина Марина. Она будет учиться в нашем классе. Надеюсь, Вы подружитесь,» – с этими словами новая учительница – старая, усатая, с дивно кривыми зубами, такими, что, когда она говорила, не смотреть ей зачарованно в рот было попросту невозможно, оставила ее стоять в кабинете у доски и вышла прочь.

Новые одноклассники с любопытством разглядывали новенькую. Марина испуганно молчала. С первого взгляда ребята показались ей такими злыми, что слезы уже почти навернулись на глаза. Но тут со всех сторон понеслось:

«Привет! А ты откуда приехала?»

«Тебя как зовут: Оля или Наташа?»

«Ты тупой? Раиса Михайловна сказала, что ее зовут Марина.»

«А ты «Тимура и его команду» читала?»

«Четкие у тебя косы. Сколько ты их отпускала? А у меня длиннее.»

«Садись со мной. Все равно Ясинская болеет.»

«Почему с тобой? Ясинская в понедельник уже придет. Пусть с Машковым садится на последнюю парту.»

«Он – дурак,» – безапелляционно заявила девочка с задорным тугим хвостиком и высокомерно задранным носом. – «Я попрошу Раису Михайловну посадить ее со мной и возьму над новенькой шефство. А ты, Свищева, пересядь к Машкову.»

Так у Марины появилась первая подруга в новом классе – Бодрова Оля.

«Итак, 3 «Г», познакомились с новенькой?» – спросила вернувшаяся Раиса Михайловна. – «Кстати, Марина – отличница.»

Марина. 5-й класс.

В пятом классе мальчишки превратились в неуправляемую стаю диких обезьян. Хватать девчонок за грудь стало их любимым развлечением. Не повезло больше всего разумеется тем, у кого она уже росла и двумя предательскими холмиками натягивала ткань форменного коричневого платья. Марина была в их числе.

Нападения происходили молниеносно. Идя навстречу, мальчишки нарочито загораживали дорогу, молниеносно проводили рукой по груди и как ни в чем не бывало шли дальше. Марина от этих мерзких выходок впадала в ступор, краснела и переставала соображать. Хотелось убежать и спрятаться от всех. Но ведь уроки пропускать нельзя. И тогда Марина завела привычку передвигаться по школе, сложив руки на груди и засунув ладони подмышки. Проводить в этой позе каждую перемену было утомительно, зато безопасно.

Еще одним популярным мальчишеским развлечением было выяснять, кто из девчонок уже носит лифчик, а кто еще нет. Это было не так унизительно, как хватание за грудь, но Марину все равно передергивало от гадливости. Мальчишки просто подбегали сзади и проводили рукой по спине. Если натыкались на бюстгальтер, то оттягивали лямку и щелкали ей по спине. Бывали случаи, что лифчики даже расстегивались. А может мальчишки к этому и стремились? Девчонкам ничего не оставалось, как обзывать их придурками.

Но больше всего Марину пугали попытки задрать юбку. Противостоять этому безобразию было очень сложно, юбку не прикроешь скрещенными на груди руками. И почему девочкам нельзя ходить в школу в брюках?

Марина. 5-й класс.

Марина все время боялась что-то упустить из виду, забыть, не успеть, плохо подготовиться. Жизнь состояла из постоянных цейтнотов. Как известно: кто везет, на том и везут. Обязанностей у нее было выше крыши: председатель Совета отряда, член редколлегии, проводит еженедельную политинформацию, готовит тематические классные часы к праздникам. Но нравилась ей только одна должность – барабанщицы. Только этому занятию она предавалась с удовольствием. Когда на всевозможных линейках выносили знамя Совета дружины Марина выбивала дробь и торжественные марши:

Бей барабанщик,


Бей барабанщик,


Бей барабанщик,


Раз, два, три.

Весь прочий ворох обязанностей тянула точно ослик – добросовестно и понуро. Все школьные мероприятия, как правило, были такой тухлой обязаловкой, что скулы сводило от скуки. Народ обычно тайком зевал и тоскливо смотрел в окно. Ну кому, скажите, интересно выслушивать официальные биографии пионеров-героев? Вот, например, Павлик Морозов, чье имя носил их отряд. Подвиг его состоял в том, что он выдал красноармейцам родителей-кулаков. Уже тогда, в школе, Марину терзали смутные сомнения, что подвиг этот скорее просто стукачество, к которому любой нормальный человек испытывает презрение и отвращение. Разве можно закладывать родителей? Они же родители. Если их раскулачат и сошлют в Сибирь, то куда денется сам Павлик? В детский дом? Надо быть круглым идиотом, чтобы своими руками отправить себя в детский дом. Но сомневаться было не велено. Герой так герой. Оттарабанила перед классом заученный текст и забыла, как и все прочие.

Среди всей школьной тягомотины, вроде сбора макулатуры и смотра строя и песни, было одно действительно интересное мероприятие – «Зарница». Проводили ее в самом конце учебного года – в мае. Участвовали пятые и шестые классы. Марина предвкушала веселую беготню по окрестным дворам и оврагам в поисках вражеского знамени. Тактику и стратегию ребята взахлеб обсуждали на переменах. Марина и не помнила, когда так волновалась последний раз, вскочив в день игры спозаранку, на полтора часа обогнав будильник. И не она одна. На школьном дворе уже бурлила возбужденная толпа. Даже новый классный руководитель – Галина Викторовна улыбалась, глядя на подопечных.

«Строимся на улице,» – скомандовала она. «Редколлегия, а вы куда?» – тормознула Галина Викторовна Марину. – «Вы должны к концу игры выпустить стенгазету. Сдадите в пионерскую комнату. Во вам ключ от кабинета, идите.»

Разочарованная донельзя Марина взяла ключ и совершенно убитая, в компании еще двух невезучих поплелась в школу рисовать газету. Надо ли говорить, что в следующем году «Зарницы» Марина тоже не увидела?

Марина

. 6-й класс.

Марине было двенадцать, когда родители развелись. Видимо она была не слишком наблюдательным ребенком, поэтому случившееся было для нее полной неожиданностью.

Они с отцом сидели в комнате и тот, мямля, пытался объяснить ей, почему теперь будет жить отдельно. Испуганная происходящим, притихшая Марина сжалась в комочек в кресле. Брат от выслушивания объяснений был освобожден по малолетству. Периодически дверь в комнату распахивалась, со всей силы шваркая о стену, так что дверная ручка обдирала розовые, в цветочек обои, и влетала разъяренная мать.

«Правду, правду говори! Чего стесняешься? И про проститутку свою расскажи. Ну давай, не стесняйся! Кобель поганый! Полжизни на него потратила! Три аборта от него сделала! Из грязи вытащила! Человеком сделала! Кашки его гребаные гастритные варила! Тварь неблагодарная!»

Каждый раз, когда дверь громыхала об стену, Марина дергалась, будто от удара током. Страшно было и то, что именно мать говорила, и то, как сильно она кричала. Мать была отвратительна в своей отчаянной истерике. Хотелось зажать уши и завизжать самой, чтобы всего этого не слышать.

«Машину еще захотел? Хрен тебе, а не машину. Уйдешь голым и босым, как пришел. Посмотрим тогда, нужен ли ты будешь этой прошмандовке. Я твоей лахудре все патлы повыдираю, Будет знать, как на чужое рот разевать.»

От одного материного захода до другого отец с трудом успевал собраться с мыслями. Потом совсем стушевался и замолчал. Марине было его жаль. В какой-то момент она сорвалась и заверещала на мать: «Прекрати, перестань, хватит орать. Ты психованная! Я с тобой не останусь. Я с папой жить буду.»

В ответ мать разразилась истеричным смехом: «Да нужна ты ему, как собаке пятая нога! Ой, насмешила! С отцом она жить будет! Спроси, спроси папашу-то, нужна ты ему?» Тон у матери был торжествующим. Она сложила руки на груди и застыла в дверях с победной гримасой на лице. Замолчала, наконец, выжидая, словно хищник, как будет выкручиваться отец.

«Ты психованная. Я с папой жить буду,» – упрямо заявила Марина.

«Марин, ну ты это. Давай не будем горячку пороть. Я пока и сам не знаю, где буду жить. Вот потом, как устроюсь, может быть,» – лепетал отец. По тому, как взгляд его при этом елозил по полу, не поднимаясь, Марина отчетливо поняла, что это потом не наступит никогда. И мать, как это ни чудовищно, права. Марина вскочила и убежала на улицу.

Отец исчез и больше не появлялся. Даже в дни рождения ее и брата. Пару раз мать заставляла Марину ходить к отцу за деньгами и подарками на дни рождения. Но Марине все это было так гадко и неприятно, что она всеми силами отбрехивалась. Брат, которому во время развода было два года, отца и вовсе не помнил, как будто того и не было.

И ведь он не умер, не переехал во Владивосток, не улетел на ПМЖ за границу. Жил в том же городе, работал. А Марину с братом просто вычеркнул из жизни, будто их и не существовало. Будто они какие-то неправильные, плохие, ущербные, не такие, какими должны быть нормальные дети – те, которых любят и о которых заботятся. Словно он их стыдится. Этого Марина долго понять и принять не могла, пока мать, жестко и прямолинейно, в своем духе не объяснила: «Все мужики – козлы. И твой папаша тоже.»

Марина

. 6-й класс.

В школьную библиотеку Марина не ходила. Никогда. Ей было стыдно.

Предыстория была такова. Однажды Наташка Гусева притащила в школу «Пионерскую правду». Марина тоже ее выписывала, чтобы проводить еженедельные политинформации. Номер был свежий, сегодняшний и на последней странице красовалась фотография группы «Ласковый май». Небольшая, черно-белая. Это было совершенно невероятно, как если бы в «Правде» напечатали фотографию инопланетянина. В газетах никогда не печатали ничего по-настоящему важного и интересного. Девчонки, обмирая от восторга, все шесть уроков рассматривали это чудо и завидовали Гусевой. Едва дождавшись конца уроков, Марина понеслась домой. Газеты в почтовом ящике не было. Сгорая от нетерпения, она бегала к почтовым ящикам каждые полчаса до позднего вечера. «Пионерку» так и не принесли. Утром ее тоже не оказалось. Марина была в отчаянии. Она поплелась в школу. Там счастливые обладательницы заветного экземпляра «Пионерской правды» без умолку хвастались друг другу.

«Может сегодня принесут. Просто на почте затерялась. Сегодня найдут и доставят,» – попыталась утешить Марину Оксана Смирнова.

«Не принесут,» – жестко заявила Бодрова Ольга. – «Всем вчера принесли. Наверное, спер кто-то. У тебя же в подъезде многодетные цыгане живут? Вряд ли они газеты выписывают. Они и сперли.»

Объяснение было логичным, но легче от того не стало.

«Пошли и тоже у кого-нибудь сопрем,» – взяла над неудачницей шефство Бодрова.

На дело пошли большой компанией после уроков. Но обыск почтовых ящиков сначала в Маринином доме, потом в тех, где жили ближайшие подружки, ничего не дал. «Пионерки» нигде не оказалось. То ли никто не выписывал, то ли бдительные граждане все как один опустошали почтовые ящики ежедневно.

«Я придумала,» – возбужденно заявила на следующее утро несчастной Марине Ольга. –«Знаешь, кто еще выписывает «Пионерку» и где она точно есть? В школьной библиотеке!»

Идея была потрясающей. На первой же переменке девчонки табунком сгоняли в библиотеку и убедились, что газета там и правда есть, и фотография оказалась на месте.

«Господи, да что же Вы всей школой бегаете на нее смотреть,» – ворчала библиотекарша.

«Вот, держи,» – сунула Ольга Марине в руку маникюрные ножницы. – «Я из дома взяла. После уроков пойдем в библиотеку, вырежешь фотку. Тырить всю газету опасно, сразу заметят. Да не ссы, я с тобой пойду, отвлеку библиотекаршу.»

У Марины сердце колотилось так, что она слышала только его удары и ничего более вокруг. Ничего столь противозаконного она не совершала никогда. Страх быть пойманной, стыд и совесть боролись с желанием обладать заветной фотографией. Желание победило.

Первой в библиотеку сунулась Бодрова: «Здрасьте, посмотрите пожалуйста, какие за мной книги числятся. А то я столько всего понабрала, что уже и забыла.» Кроме нее в библиотеке оказалось несколько старшеклассников, все как один требовавшие «Герой нашего времени» М.Ю.Лермонтова. Библиотекарша, положив рядом с собой стопку одинаковых книг, быстро заполняла формуляры. Старшеклассники толпились вокруг стола. Это было кстати.

Кража прошла на ура. Девчонки выскочили из библиотеки практически одновременно и рванули на классный час. В ранце у Марины, среди страниц дневника, лежала заветная фотография.

Гром грянул через двадцать минут. Сначала в класс вошла злобная библиотекарша, пошепталась с Галиной Викторовной. Потом та поманила пальцем Марину, и все вместе вышли из класса. Недавнее ликование у нее в душе сменилось ужасом перед неизбежной расплатой за преступление. На ватных ногах Марина вышла в коридор.

«Эта девица,» – ткнула в неё пальцем библиотекарша. – «Только что порезала газету в библиотеке. Выдрала фотографию. Днем заходила посмотреть, а после уроков украла, мерзавка. Думаю, если мы заглянем в ее портфель, то там и найдем.» Проницательная тетка знала все, будто видела своими глазами.

Классуха, не говоря ни слова, подозрительно смотрела на Марину. Потом открыла дверь и первой вошла в кабинет. Она взяла Маринин ранец, положила на первую парту и, поглядывая на Марину, сама стала вынимать из него один учебник за другим, перетрясывая содержимое. Фотографии не было. Нигде не было. Даже в дневнике. Марина ничего не понимала. Библиотекарша тоже. Потеряв терпение, она сама принялась рыться в Марининых пожитках. Потом раздраженно поджала губы и молча ушла. Класс, затаив дыхание и тоже ничего не понимая, наблюдал за происходящим. Очевидно, случилось явно что-то из ряда вон выходящее. Марина собрала вещи и села на место. Она была ни жива, ни мертва. И припомнить не могла, как пережила классный час до конца.

В раздевалке Бодрова дружески толкнула ее в бок: «Зассала? Выйдем на улицу, отдам.»

«Так это ты взяла фотографию у меня из рюкзака?»

«Конечно я. Как только увидела эту мымру библиотечную, так поняла, что тебя надо спасать.»

«Ну ты даешь!» – искренне восхитилась Марина. У нее была лучшая подружка на свете. И фотография «Ласкового мая» теперь тоже была.

Правда появиться в школьной библиотеке Марина больше не могла. Совесть не позволяла. Если на дом задавали доклад, идти приходилось в районную.

Марина. 7-й класс.

«Сорока, если бы я знала, что ты будешь так круто выглядеть, то пошла бы с тобой,» – резюмировала Бодрова, разглядывая подругу.

На Марине была узкая, короткая, красная юбка, одолженная Гусевой, мамины осенние ботильоны на каблуке (размер почти подошел, нога совсем немного болталась) и колготки в сеточку. Волосы были распущены. Одежду, чтобы выглядеть старше и взрослее, собирали с миру по нитке. Макияж всей компании сделала старшая Ольгина сестра. Задача предстояла не из легких – преобразиться из 14-ти летних малолеток в 16-ти летних девиц.

На «Маленькую Веру» пускали с 16-ти. Но паспорта в кинотеатрах не спрашивали, а значит был шанс просочиться. Просачиваться предполагали парами: Бодрова – Гусева, Сорокина – Свищева. Марина и сама пребывала в легком шоке, глядя на себя в зеркало. С килограммом «Ленинградской» туши на ресницах, из-за которой они, казалось, с трудом поднимались, кроваво-красной помадой на губах (одинаковой у всех) и густым слоем тонального крема на прыщах она выглядела взрослой и донельзя хорошенькой. Значит если ее лицо раскрасить поярче, она может быть вот такой – роскошной, вызывающей, притягивающей взгляды?

Выйти такой на улицу, на всеобщее обозрение, было страшно. Похоже подружки чувствовали тоже самое, потому жались друг к дружке с самоуверенными и независимыми лицами.

«Разделимся,» – скомандовала Бодрова, когда они вышли из троллейбуса. Билеты и одной паре, и второй продали без проблем. Оставалось пройти контроль перед входом в зрительный зал. Старшая Ольгина сестра, ставившая на то, что малолеток погонят из кинотеатра поганой метлой, прогадала. Фильм они посмотрели.

На «Маленькую Веру» уже сходила половина класса. И говорили о фильме все без исключения с придыханием. Там, мол, такое, такое! Ну это самое прямо вот так, как будто так и надо, показано. Будто это что-то совершенно обычное, вроде танцев или спортивных соревнований, а не сами знаете что. Поверить в такое, что это самое показывают в кино, несмотря на заверения очевидцев, было невозможно. Надо было проверить самим. Подружки сгорали от нетерпения, предвкушая.

Из кинотеатра девчонки вывалились притихшие, ошарашенные увиденным настолько, что стеснялись обсуждать фильм даже друг с дружкой. Молча протряслись в набитом троллейбусе обратно и разошлись по домам. Зато в понедельник в школе влились в ряды тех, кто мог гордо задрать нос. «Маленькая Вера»? Конечно ходили. Да так, ничего особенного. Разок глянуть можно.

После этого памятного похода в кино Марина стала подкрашивать глаза и губы, таская косметику у матери. В школу не красилась, конечно. Ни-ни. Только по вечерам на прогулку с подружками. Заветной мечтой стали туфли на каблуке. Ну хоть на маленьком, а лучше на большом.

Марина. 8-й класс.

«Ой, Марина, дорогая,

Я тебе советую:

Ты свои кривые ноги

Оберни газетою,» – язвительно пропела Наташка Гусева при ее приближении. Запас оскорбительных частушек у нее был неистощим. Может она их специально сочиняет и записывает, чтобы не забыть? Дразнила она не только Марину, но ее почему-то особенно зло.

Делая вид, что не обращает внимания на гадкую частушку, Марина шла по длинному школьному коридору. Как на грех, тот был совершенно пуст. Укрыться за чужими спинами было невозможно. Кроме нее и сидевшей на подоконнике в самом конце коридора напротив кабинета истории компании там никого не было. Вся компашка дружно уставилась на Марину и следила за каждым ее шагом. Подобные ситуации, когда все на нее пялились, она ненавидела больше всего на свете. Внешняя невозмутимость давалась ей тяжело.

Марина дошагала до подоконника, шлепнула на него сумку с плеча, выудила оттуда учебник истории и, не обращая ни на кого внимания, стала читать заданный к сегодняшнему уроку параграф. По истории у нее были всего две оценки, причем разные. Шанс, что сегодня спросят, был велик. Гусева хмыкнула.

«Сорока, ты таблицу по истории сделала? Дай списать,» – потребовала Бодрова.

Марина молча достала из сумки тетрадь по истории и протянула Ольге. Та открыла ее и пробежала глазами по таблице. Остальные в почтительном молчании стояли рядом.

«А пятый пункт ты откуда взяла?» – возмутилась Бодрова.

«Из параграфа,» – коротко ответила Марина.

«Там такого нет,» – в своей обычной, безапелляционной манере заявила Ольга, не возвращая, тем не менее, тетрадь назад. Вот ведь зараза! Наверняка и сама сделала таблицу. Зачем у нее спрашивает? Сравнить? И ткнуть носом в ошибки, как обоссанного щенка в лужу, если найдет?

«Есть. В последнем пункте. Про искусство и культуру.»

«Врешь. Покажи.»

Марина перевернула страницу, нашла глазами нужный абзац и ткнула в него пальцем. Вся компания сгрудилась вокруг нее, заглядывая в учебник, потом дружно полезла в сумку за ручками и тетрадями. Исправлять и дополнять таблицу. Никто, даже ехидная Наташка Гусева, и мысли не допустил, чтобы попенять Бодровой на неполную таблицу, списанную у нее чуть ранее. Ситуация была не нова. И симпатий Марине со стороны Ольги не добавляла. А остальные делали как она. Плохо быть умной. Хорошо, что она не по всем предметам такая. Математика и физика точно не ее стихия.

К тому времени, когда Бодрова, Гусева, Рудова Наташка и Свищева Сашка списали таблицу, коридор наводнился школьниками. А Марина успела дочитать параграф. Память у нее была хорошая. К тому же она читала параграф и вчера вечером. Если спросят, выкрутится.

Вторым и третьим уроками была физкультура. Зимой, в третьей четверти, уроки всегда были спаренными и проводились на лыжах.

Физкультуру Марина ненавидела люто. Ни быстро бегать, ни далеко прыгать, ни перемахнуть через коня, ни забраться по канату, ни, разумеется, кататься на лыжах она не умела. Вроде и толстушкой не была, но, как однажды презрительно выразилась тогдашняя физручка, глядя на ее напрасные потуги сделать «березку»: «Видно ничего тебе не дано.» Уроки физкультуры – мука мученическая, а уж на лыжах и подавно. На прошлой неделе она эту пытку заколола, соврав учителю, что «ей нельзя» (кодовое название для месячных). Сегодня придется идти.

Чтобы не таскать постоянно лыжи из дома, классный руководитель выгородила закуток в углу своего кабинета, где весь класс оставлял лыжи. Переодевшись, школьники шли в ближайший овраг циклопических размеров, по периметру которого школьные учителя физкультуры ежегодно прокладывали лыжню. Школа находилась на окраине спального района. Огромный овраг как раз отделял крайние многоэтажки от железнодорожной ветки, обсаженной лесополосой. Учителя с косогора имели прекрасный обзор за пыхтящими спортсменами. Не схалтуришь. Задача на урок обычно составляла 3-5 кругов по дну оврага. Счастливчики, владеющие коньковым ходом, шустро мчались вперед, остальные гуськом телепались в хвосте все больше и больше отставая. Марина плелась предпоследней, позади только Сашка Свищева. К тому моменту, когда она красная, взмокшая, растрепанная вылезла наверх из оврага, чемпионы уже заносили лыжи в кабинет классного руководителя.

До спортзала Марина добралась уже после звонка с урока. Надо было поторапливаться. Времени на то, чтобы переодеться, привести себя в порядок и отнесли лыжи оставалось впритык. В спортзале кучковалась, громко гогоча, компания пацанов-одноклассников.

«Какие люди!» – тут же перегородил ей дорогу Машков.

Марина ткнулась туда-сюда. Но ржущие пацаны обступили ее кругом, прижимая к выкрашенной в тухло-зеленый цвет стене спортзала. Бузалёв, Мамедов, Шматков и Машков – все двоечники и придурки как на подбор.

Марина выставила вперед распадающуюся на части охапку лыж и лыжных палок на манер тарана. Однако Машков тут же ухватился за них и с силой дернул на себя. Марина полетела вслед и едва не упала, уткнувшись Машкову в грудь. То словно этого и ждал, схватил ее, подставил подножку и под дружное мальчишеское ржание повалил на пол вместе с лыжами. Теперь то Марина и сама выпустила их из рук, пытаясь вырваться. Машков же уселся на нее сверху и плотно сжал ее бедра коленями. Это называлось «зажать». На шум и улюлюканье из своего учительского закутка показался наконец физрук. Пацанов из спортзала как ветром сдуло. Хохот разнесся по гулким школьным коридорам.

«Придурки!» – зло бросила им вслед Марина.

«Сорокина, иди переодевайся. Следующий урок скоро начнется,» – пробурчал физрук и вновь скрылся за дверью.

Марина, красная как рак уже не только от занятий спортом на свежем воздухе, юркнула в раздевалку. Чертовы придурки! Они что все по очереди решили ее зажать? У Мамедова это получилось три месяца назад. Подкараулил одну в подъезде, козел. С тех пор она была настороже, стараясь нигде не оказываться с пацанами наедине. И когда увидела в своем подъезде Бузолёвскую рожу, опрометью выскочила на улицу. А потом торчала у подъезда, дожидаясь кого-нибудь из соседей. Теперь снова будут подначивать и дразнить: «Сорока – проститутка».

Впервые так называемое «зажимание» Марина увидела прошлой зимой. Даже не поняла по наивности тогда, что именно происходит. Четверка классных отщепенцев в том же неизменном составе за углом школы повалила прямо в снег тихую школьную дурочку Наташку Нюшину и по очереди зажала ее. Наташка, конечно, брыкалась. Но не так чтобы очень сильно. После всего просто встала, отряхнула снег и пошла. Марина наблюдала эту мерзкую картину из окна кабинета, где они с Бодровой (тогдашней соседкой по парте) мыли полы во время дежурства.

«Вот дура!» – прокомментировала случившееся Ольга.

Нюшина и в самом деле была дурочкой, с диагнозом. И в обычной школе ей, по большому счету, делать было нечего. Для таких как она существовали специальные. Наташку держали в общеобразовательной потому как была она тихой, безвредной, с туповатой блуждающей улыбкой на лице. Из нее и двух слов клещами нельзя было вытянуть. Её даже жалко не было. Не человек, а так – мебель.

А вот когда отщепенцы неосмотрительно решили зажать Бодрову, то сильно об этом пожалели. Показания о том, было или все-таки не было, расходились. Свидетелей не случилось. Очевидно было одно: Бодрова впала в ярость и накинулась на обидчиков, невзирая на их превосходящее число. Мамедов вышел из схватки с расцарапанной рожей и пламенеющим ухом, Шматков с разорванной курткой, остальные отделались крупным испугом. В ярости Ольга краев не видела. Свирепела и набрасывалась как бешеная собака. Больше с психованной они не связывались. Себе дороже.

На литературу Марина опоздала. К счастью, не одна. Сашка Свищева закончила лыжню еще позже. Училка русского и литературы снова бегала ругаться к физруку, что как вторник, так у нее из-за какой-то физры урок практически сорван.

Литература Марине нравилась. На ней зачастую можно было повалять дурака. Марина обычно читала под партой захваченную из дома книжку. Что-нибудь совсем не программное, интересное, вроде «Анжелики – маркизы ангелов» Анн и Серж Голон. Она так увлеклась в этот раз, что не заметила зловещей тишины, возникшей как-то внезапно и вдруг.

«Сорокина, что там у тебя?» – училка стояла на одну парту впереди и буравила взглядом ее стол, точно рентгеном. – «Давай сюда.» Прятать книжку было уже поздно, пришлось подчиниться. Татьяна Михайловна поджала губы, укоризненно покачала головой, мол «уж от тебя то не ожидала такого», и утащила книгу к себе на стол. На последней парте злорадно хихикнула Гусева.

На перемене пришлось извиняться, давать лживые обещания больше так не делать. Марина точно знала, что будет. И по глазам училки видела, что та ей ни на йоту не верит. Это просто игра такая: извинись, притворись, соблюди необходимые формальности и делай дальше спокойно все, что хочешь.

У Татьяны Михайловны – немолодой, усталой, тридцатилетней женщины, недавно вышедшей из второго декрета, Марина была на хорошем счету. Её сочинения на любую тему были лучшими в параллели. Стопку тетрадей с сочинениями, которую нужно было раздать на перемене, Марина получила от Татьяны Михайловны бонусом к «Анжелике – маркизе ангелов». Следующим уроком был русский язык в том же кабинете. Скандал вспыхнул вместе со звонком на урок.

«Не поняла!» – шумно возмутилась Бодрова, заглянув в тетрадь соседки по парте и верного вассала Сашки Свищевой. – «Почему у меня 4/3, а у нее 4/4?» Она отобрала у подружки тетрадь и с азартом почуявшей кровь гончей начала сравнивать содержимое.

«Ага!» – радостно заорала она минуту спустя, явно рассчитывая привлечь всеобщее внимание. – «Это вводное слово, балда. Ты запятую не поставила. А тут вообще речевая ошибка. Кто так формулирует, корова косноязычная?»

Схватив обе тетради, она бросилась к учительскому столу, словно Александр Матросов на амбразуру: «Татьяна Михайловна, почему у меня три, а у нее четыре?»

Сашка покорно поплелась следом, тоскливо глядя в спину подруги. Четверка по русскому была для нее редкостью. И сейчас она чувствовала, что эта птица счастья ее скоро покинет.

«Ольга,» – устало спросила учительница. – «Чего ты от меня хочешь? У тебя три ошибки, я не могу поставить тебе четыре.»

«А мне и не надо. Вы ей двойку поставьте. Смотрите, тут речевая, тут вводное слово без запятых, а тут две основы в предложении и опять нет запятой. Если Вы здесь ошибок не видите, я и к директору могу сходить,» – заявила Бодрова.

В этом Татьяна Михайловна не сомневалась. Как пить дать сходит. Таким как Бодрова дорогу лучше не переходить. Спорить с ней у учительницы не было никаких сил, да и авторитета на хватало. Татьяна Михайловна покорно отметила красной ручкой ошибки, исправила оценку в Сашиной тетради и отдала ее хозяйке. У той на глаза навернулись слезы. Бодрова же победно вскинула голову и коронованной императрицей прошествовала к своей парте. Следом семенила Свищева.

Татьяна Михайловна была слабаком и противостоять жизненным невзгодам не умела. Характер, видимо, был не тот. Дети чуяли слабину, точно акулы каплю крови за несколько километров. Авторитет учительницы русского и литературы давно находился где-то в районе плинтуса. Она была не чета другой «русичке», бывшей до нее, с классическим учительским именем Марь Иванна и таким же классическим учительским пучком седых волос на голове. Та была строгой, справедливой, но без самодурства, свойственного многим пожилым учителям. Её Марина обожала и, по мнению одноклассников, ходила у нее в любимчиках. Мария Ивановна как-то сказала, что у Марины врожденная грамотность. В отличии от уроков физры, здесь ей определенно «было дано». Периодически та вместо урока сажала Марину на заднюю парту и поручала проверять тетради. Это было нереально круто! У Марины руки по первости тряслись, когда, подсчитав количество ошибок в домашней работе, она выводила красной ручкой «2» в тетради Шматкова.

«Сорока, ты нафига мне парашу влепила? Совсем офигела? Проверяй нормально, а то в следующий раз огребешь,» – подобные претензии сыпались как из ведра. Марина устала объяснять, что если она не поставит за пять ошибок двойку, то Мария Ивановна доверять ей перестанет и проверять тетради больше не посадит. А потерять ее доверие Марина боялась больше всего на свете. На мнение остальных учителей о себе ей было плевать. Но в конце прошлого учебного года обожаемая Мария Ивановна вышла на пенсию. Вместо нее появилась вечно замученная жизнью Татьяна Михайловна. Марина иногда небезосновательно подозревала, что та и сама порой точно не знает, где нужно поставить запятую. Мария Ивановна появлялась только изредка, на замену, когда у новой «русички» заболевал ребенок. В такие дни Марина была счастлива.

Последним уроком была химия. Звездой урока сегодня и всегда был Шматков. Этот хулиган и двоечник, по которому, по выражению классухи, «давно тюрьма плачет», был нежно любим учительницей химии за безусловный талант к предмету. Шматков отвечал ей полной взаимностью. Химию он не закалывал никогда. И имел по этому предмету единственную за все школьные годы пятерку. Директор школы не позволяла химичке послать Шматкова на городскую олимпиаду по химии сколько бы та не упрашивала. Действительно, ну как бы это выглядело со стороны, если бы школу представлял парень, стоящий на учете в детской комнате милиции? Таким индивидуумам уже в колониях для несовершеннолетних места уготованы.

Химию Марина не понимала от слова совсем и совершенно искренне молилась каждый урок «только бы не спросили». Когда-то в начале курса она то ли проболела, то ли прохлопала ушами тему «Валентность», как оказалось впоследствии самую что ни на есть ключевую в курсе химии. И теперь химические уравнения, когда одно вещество (или несколько) превращалось в другое представляли для нее тайну за семью печатями. Она могла вызубрить параграф, но это было бессмысленно, ни одного химического уравнения Марина решить не могла. Химию она списывала. По возможности.

Сегодня, к счастью, пронесло. У доски маялись Ясинская – мисс самые длинные ноги и самая короткая юбка в школе и Астахова – староста, стукачка и классухина любимица, до зубовного скрежета правильная и всегда приводимая в пример.

«Ну что, святые мученицы, справились?» – через положенное время поинтересовалась химичка. Вполне ожидаемо справилась только Астахова. Ясинская полученной параше ничуть не огорчилась и прошествовала за парту как манекенщица по подиуму. Училка проводила ее добродушным взглядом: «Да и зачем тебе напрягаться? С такими-то ногами не пропадешь.» Химичка была не единственной, кто делал Ясинской скидку на красоту. Вот классуха, например, боролась, боролась с ее короткой юбкой, да и махнула рукой. Никому другому она бы такого с рук не спустила. Какая жалость, что она – Марина – не красотка. Вселенское свинство.

«Леша Шматков, иди исправь все на доске,» – улыбнулась химичка своему любимчику.

Вместо седьмого урока был классный час – тоскливая муть и игра на нервах. Сначала Галина Викторовна втирала какую-то нудятину по теме классного часа: то ли про вред курения, то ли про Сталинградскую битву. Марина во время подобных мероприятий всегда отключала слух и мечтала о чем-то о своем. Главное было при этом не пялиться с отсутствующим видом в окно. Это сразу бросалось в глаза и вызывало язвительный отклик учителя. Вот и сегодня она тупо разглядывала плакат с календарем на стене. На нем маленькая девочка с синими-пресиними глазами собирала на зеленом-презеленом лугу букет белых-пребелых ромашек с ярко-желтыми серединками. Цвета на плакате были до того яркие, будто нарисованные. Он появился на стене после зимних каникул и еще не успел надоесть.

После протокольной обязательной части долго сдавали всем классом деньги на завтраки. Галина Викторовна вела столовскую бухгалтерию в отдельной разграфленной тетрадочке и яро ругала тех (а они находились всегда), кто забыл деньги дома.

Потом распределяли дежурства по классу на следующий месяц. Этот пункт программы всегда вызывал ропот и возмущение. Галина Викторовна, чьей целью было иметь чисто убранный кабинет каждый день, распределяла дежурства, назначая на один день двух ответственных товарищей и одного безответственного. Например: Рудова, Сорокина и Машков. Всем было очевидно, что Машков дежурство заколет, а исполнительные девочки вымоют полы в кабинете в любом случае. Все ответственные против такого распределения ролей бунтовали, всем безответственным график дежурств был до лампочки. Они на него откровенно забивали. Протесты были бессмысленны. Спорить с Галиной Викторовной было нельзя. Оставалось смириться и запомнить числа, когда предстояло елозить тряпкой по полу.

Взаимоотношения с классухой у Марины были натянутые. Они друг друга демонстративно игнорировали. Хотя некоторое время назад Марина считалась ее любимицей, потому что тогда была отличницей и председателем Совета отряда. На ее исполнительность, ответственность и обязательность всегда можно было положиться. Галина Викторовна без зазрения совести и полагалась, наваливая на нее, будто на покорного ослика, все больше скучных, бессмысленных и никому не нужных поручений, вроде еженедельной политинформации, подготовки тематических классных часов к праздникам, подтягивания отстающих и прочую чепуху. За два года Марина выдохлась и везла этот воз из последних сил, мечтая, но не решаясь самостоятельно от него избавиться.

В конце шестого класса перед собранием, на котором ее должны были снова переизбрать председателем Совета отряда, Марина предприняла хитрый, как ей казалось, маневр. Она подошла почти ко всем одноклассникам и по-человечески попросила, пообещав давать списывать весь год домашку, не голосовать за ее кандидатуру на собрании. Пообещали все. Не выполнил никто. Как только Галина Викторовна велела, над партами поднялся лес рук. Марина сидела как оплеванная. Как же так? Ведь они обещали.

Придя в себя после такого предательства, она поняла, что злиться на одноклассников бессмысленно. Не могли же они пойти против классухи. Злиться стоило только на Галину Викторовну. С замиранием сердца Марина впервые в жизни забастовала. Она не делала ничего. Сначала было страшно до дрожи в коленках. Потом привыкла.

Через месяц ее с гневными речами поперли со всех должностей. Она стала свободным и счастливым изгоем. К огорчению Галины Викторовны нисколько не раскаивающимся. Непосредственным поводом послужил открытый конфликт с классухой. Оставив Марину как-то после уроков, она снова стала грузить ее поручениями: подобрать стихи к классному часу на 7 ноября, выпустить стенгазету о вредных привычках и т. д.

«А также надо сделать …» – продолжала вещать Галина Викторовна.

В этот момент Марина совершенно неожиданно для себя буркнула: «Сама делай.» И замерла от ужаса.

«Сорокина, ты что, белены объелась?» – изумилась классная руководительница после минутного замешательства.

Марина молчала и смотрела в пол. И как у нее только вырвалось? Она не хотела ничего такого говорить, только про себя подумала. Молчание затянулось.

«Можешь идти, Сорокина,» – задумчиво молвила Галина Викторовна, всем своим видом демонстрируя оскорбленную невинность. – «Обдумай свое поведение.»

Матери рассказывать ничего не пришлось. Классная озаботилась этим сама. Неизвестно чего она наговорила, но мать была в панике и ярости одновременно.

«Сейчас же иди извиняйся,» – с порога рявкнула она.

«Не пойду,» – уперлась Марина.

«Пойдешь как миленькая.»

Глядя на насупленную дочь, она поняла, что подростковый возраст наступил резко и внезапно, как и большинство малоприятных вещей. Мать орала, ругалась и скандалила до вечера, заставив-таки Марину идти извиняться.

Галина Викторовна выслушала ее со скорбным лицом: «Хочешь добавить что-нибудь еще, Сорокина?»

«Нет,» – замешкалась Марина, лихорадочно соображая, чего еще хочет от нее училка.

«Хорошо, можешь идти,» – отпустила та.

Марина же шла тогда домой и думала: «Неужели классная не понимает, что ее извинения – полное вранье? И если бы мать не заставила, то по своей воле на никогда бы не пошла извиняться?»

Вакантное место заняла Астахова. И теперь из кожи вон лезла, метя хвостом перед классухой.

Марина. 8-й класс.

Вылазки, подобные походу в кино на «Маленькую Веру», стали постоянными. Уже с понедельника девчонки начинали думать куда прошвырнуться в выходные: в кино, на дискотеку в клуб з-да «Красное знамя» или еще куда. Если ничего в голову не приходило, а денег не было, просто ехали пошляться по центру города в поисках приключений. А уж если к ним в ходе прогулки кадрились какие-нибудь ребята, то разговоров хватало на неделю.

День города событием был новым. Может, конечно, день города и раньше отмечался, но так, больше для галочки в чиновничьих отчетах. А вот так, с размахом: с народными гуляньями, обжорными рядами, концертной площадкой в центральном парке и вечерней дискотекой со свободным входом там же, праздновали впервые. Пропустить такое событие было невозможно.

Девчонки долго наряжались, подкрашивали друг другу мордашки и начесывали челки. Наконец, изведя на всю компанию флакон лака для волос, двинулись. Марина, раздосадованная тем, что настоящих туфлей на каблуках у нее так и не было, завидовала Наташке Гусевой, гордо вышагивающей на шпильках. Она и так была самой рослой в компании, на полголовы выше любого мальчишки в классе, а на каблучищах и вовсе могла, при желании, плевать всем на макушки. Гусева плыла впереди королевским линкором, девчонки держались в кильватере.

В Центральном парке культуры и отдыха было столпотворение. Работали аттракционы, отовсюду гремела музыка, на площади перед концертной площадкой, где пока бодро топал каблуками народный ансамбль, яблоку негде было упасть. В некотором отдалении под кустами на травке расположились культурно отдыхающие компании горожан. Атмосфера была оживленно-радостной и расслабленной. А когда стемнело и началась обещанная городскими властями дискотека, стала еще и таинственной. Алкоголь в день города в парке не продавали, но у всех с собой было.

Подружки прошвырнулись по парку, потряслись на дискотеке, грубовато отшили липкую компанию подвыпивших парней, пококетничали с другой. Гусеву даже пригласил на медляк какой-то курсант из военного училища. Вот из-за нее то, еле ковылявшей на своих каблуках и стонавшей по этому поводу, все и случилось. Опасаясь, что автобусы скоро перестанут ходить, девчонки направились домой. Срезая путь, пошли через парк.

Неизвестно, сколько денег натырили городские небожители, прикрываясь празднествами, но на замену всех разбитых лампочек в фонарях не хватило. Чем дальше от центра парка удалялась компания подружек, тем тише становилась музыка и громче сверчки. Из темноты вынырнул и засиял слегка надкусанный с одного бока кругляшок Луны. Гусева ныла и шаркала по асфальтовой дорожке как усталая цирковая лошадь. Если бы не она, сильно замедляющая движение, подружки уже давно добрались бы до остановки и благополучно погрузились в автобус.

Шум и свет, как известно, пугают хищников. Они любят темные аллеи, разбитые фонари и ночную тишину. Парни появились неожиданно, с боковой тропинки и быстро окружили их, словно по заранее разработанному плану. Это были они – те самые липкие ребята, от которых подружки не без труда отвязались недавно.

«Привет девчонки! Какая встреча! Нехорошо так уходить, не попрощавшись. А? Мы вроде подружились с вами. А, дылда, мы ведь с тобой подружились?» – с этими словами заводила (мелкий, щуплый, с торчащей изо рта сигаретой) подошел вплотную к Гусевой с сунул руку ей между ног. Наташка с округлившимися глазами дернулась назад. Компания похабно заржала. Один демонстративно чпокнул, открывая банку пива. Хотя все они и так уже были хорошо подогретыми.

«Ну ка, Колян, дай отхлебнуть, а то меня аж в жар бросило от этой красотки,» – протянул руку за пивом заводила. Девчоки оцепенели, точно стая мартышек перед удавом Каа. Наташка, обхватив себя руками, словно защищаясь, стояла ни жива, ни мертва.

Парней было трое. Они были старше, лет восемнадцати, может быть. От них ощутимо веяло опасностью. От таких нельзя было ни отшутиться, ни отбрехаться. Их можно было только бояться. На то и был расчет. Они всегда приставали к малолеткам, не рассчитывая получить серьезный отпор.

«Колян, тебе какая нравится?» – продолжал изгаляться заводила. – «Вон та черненькая ничего вроде.» И ткнул пальцем внаправлении Бодровой.

«Не, я сисястых люблю и жопастых,» – оскалился Колян и погладил по заднице Сашку Свищеву. Та немедленно заалела так, что было видно и в темноте, но не шелохнулась.

«А ты, Щебень, каких предпочитаешь?»

«Ту, с косой. Весь вечер хочу ее на кулак намотать.»

И похабно осклабился.

«Да не боись, дылда. За щеку возьмешь и свободна,» – деловито сообщил мелкий главарь, схватил Гусеву, возвышающуюся над ним Эйфелевой башней, за руку и потащил в сторону. Наташка послушно сделала шаг, другой и тут словно очнулась. Она изо всех сил толкнула главаря, так что тот не устоял на ногах. Для девчонок будто прозвучал выстрел из стартового пистолета. Не сговариваясь, они бросились бежать по дорожке, к счастью, довольно широкой. Луна летела сбоку, освещая путь, лужи разбрызгивались чернильными кляксами, приближался шум дороги.

Марина не слышала в какой момент отстали преследователи. Да и гнались ли они за ними вообще? Она слышала только стук собственного сердца. Если бы учитель физкультуры видел этот спринт, поставил бы пятерки сразу за год. Вывернув из-за ограды парка, подружки к своему ужасу увидели, как трогается и медленно отъезжает от остановки автобус. Номер его был неважен. Сейчас нужно было убраться отсюда хоть куда-нибудь, а не торчать на остановке на всеобщем обозрении, как три тополя на Плющихе. Не сговариваясь, подружки бросились вслед за ним. Они неслись по тротуару с такой отчаянной решимостью, что испуганных собак вместе с хозяевами расшвыривало по сторонам. Автобус, конечно, не догнали. Но почти добежали до следующей остановки. Здесь было безопасно. Любительницы приключений дышали, как загнанные лошади, попадав на скамейку остановки.

«Капец! Мать меня убьет за туфли,» – рыдала Гусева. Она была босиком, ошметки черных колготок лохматились на ногах. Туфли остались где-то там, в парке.

Марина. 8-й класс.

Это называлось трудовой лагерь и на словах выглядело неплохо: трудовые смены (не более 4-х часов), трехразовое питание, проживание как в пионерском лагере и вечерние дискотеки. Три недели все восьмиклассники жили на окраине райцентра в обшарпанных корпусах то ли общаги, то ли пионерского лагеря. Три барака были заполнены всклянь. В комнате, где жила Марина, кровати были натыканы плотненько, точно ватные палочки в упаковке. Протиснуться между ними можно было только бочком. Одежда хранилась в сумках под кроватями. Мыться предлагалось в отдельно стоящем здании, где были раковины, в которых девчонки умудрялись помыть и головы, и ноги, и грохочущие тазики для мытья всего остального, что в раковину запихнуть было сложно, и только холодная вода. Туалет типа «сортир» располагался на задворках территории.

Ежедневно, кроме выходных, школьников сажали в автобусы и отвозили на бесконечные морковные поля. Морковь там тоже росла, чахлая и забитая сорняками, вымахавшими к июлю месяцу едва ли не по пояс. Их надлежало безжалостно выдирать. Борозда, начинавшаяся у ног, терялась из вида где-то на горизонте. Труд был бессмысленный (выжившая среди сорняков морковка по большей части вытаптывалась) и безвозмездный (заработанные деньги шли в фонд школы), а от того еще более бессмысленный. Главной задачей было – дойти до конца борозды. Если кто-то сильно отставал, то классуха громко корила их за леность и снаряжала уже закончивших им в помощь. Роптать было бесполезно. Отстающих ненавидели. С какой стати, честно пропахав свою борозду, помогать этим халявщикам? Самые сообразительные сразу смекнули, что лучше не высовываться и сильно вперед не лезть, а ползти себе потихоньку в общей массе.

В первую же ночь пацаны прокрались в комнату к девочкам и разрисовали зубной пастой кому ноги, а кому и лица. Классика жанра. Марине, спавшей прямо у двери, досталось едва ли не больше всех. Проснулась она от того, что раскрытые и извазюканные пастой ноги замерзли.

Скандал утром был страшный. Галина Викторовна орала так, что стены дрожали. Хотя, если по-честному, орать ей стоило на себя. Ведь она должна следить, чтобы мальчишки не лазили к девчонкам и наоборот. Постельное белье пришлось менять.

Обещанных дискотек, кроме первой и единственной, не случилось по причине массового наплыва на бесплатное развлечение местной пацанвы, справиться с которой училки не смогли. Поэтому дискотеки, не долго думая, просто отменили. Единственным развлечением стали страшилки. После того, как суровая Галина Викторовна выключала свет, все чинно и спокойно лежали минут пять в темноте под одеялами, а потом начиналась болтовня. Счастливицы, побывавшие в видеосалонах, пересказывали сюжеты иностранных фильмов. Нелегальные видеосалоны, прятавшиеся в наспех переоборудованных подвалах многоэтажек, показывали преимущественно ужастики про оборотней, вампиров и оживших мертвецов. Эти кошмарные твари тогда были в диковинку. Отечественных фильмов на такие низкопробные темы не снимали вовсе.

Для классухи уследить за классом в такой неформальной обстановке было практически невозможно. Она орала, не переставая, словно паровозный гудок. И уже на третий день посадила голос. Теперь Галина Викторовна сипела, хрипела и краснела от натуги, пытаясь призвать класс к порядку. Периодически она ловила за руку любителей посмолить сигаретку за туалетом, разнимала драки с местными ребятами и выгоняла их, неведомо как просочившихся на территорию, конфисковала булькающие емкости с подозрительным содержимым, караулила под окнами, когда девочки мылись. Машкова и Шматкова отправили домой через три дня, сдав на руки приехавшим родителям. Ясинскую забрали в первые же выходные. Шептались, что ее отпустили по блату. В любом случае, оставшиеся завидовали им отчаянно. Марина немедля перебралась на освободившуюся койку подальше от двери. Остальные отсидели срок до конца, возненавидев поля, морковь, сорняки и друг друга.

Марина. 9-й класс

Денег не было. Их не было никогда и ни на что. Сначала мать отнесла в комиссионку все мало-мальски ценное: детскую кроватку, коньки, миксер, старую швейную машинку. Потом нашла подработку на выходные: с напарницей клеила обои и белила потолки. Специальность штукатура-маляра, полученная в далекой молодости в техникуме, кормила сейчас всю семью. Для разведенной женщины с двумя детьми жизнь в 90-е была полным кошмаром. Цены скакали вверх, как ужаленные в попу кенгуру, инфляция множила нули на ценниках в геометрической прогрессии, в обществе царила полная растерянность. Как жить дальше было совершенно непонятно. Насобирать денег на новые зимние сапоги, например, не представлялось возможным, а старые уже не брали в ремонт, объясняя, что сделать ничего невозможно.

Летом Марина устроилась на работу на почту, заменяя ушедших в отпуск сотрудниц.

«Одну я тебя не возьму, не справишься,» – критически оглядев ее с ног до головы заявила заведующая почтовым отделением. – «Веди подружку. Будете вдвоем на одном месте работать.»

«А зарплата?» – глупо спросила Марина.

«Тоже одна на двоих, разумеется. Одну не возьму,» – повторила заведующая.

Пришлось схитрить. Марина уговорила Ленку Куракову недельку походить с ней на работу. Куракова продержалась три дня и слиняла. Марина осталась, втянувшись к тому времени в свои должностные обязанности, и работала два месяца. Она справлялась. Заведующая молчала. Даже в ранних подъемах в пять утра Марина начала находить своеобразную прелесть. Странно было выходить из дома в такую рань и знать, что большинство людей еще спит, а она уже идет по улице, зябко поеживаясь от предрассветной сырости. Заработанного хватило в аккурат на зимние сапоги.

В остальном выкручивались как могли. Выживали, как и все тогда: завели так называемую дачу, кукурузу воровали на колхозных полях, распродавали, что еще осталось из мало-мальски ценных вещей.

Марина запомнила 90-е как время рваных колготок. Колготки она берегла как зеницу ока. Но чертовы стулья в школе вечно оставляли на них зацепки, и в какой-то момент происходило неизбежное – по ноге змеилась предательская стрелка. Марина наловчилась аккуратненько заклеивать ее кончик бесцветным лаком и зашивать. Стрелка вовсе не была поводом выбрасывать колготки. Носить их приходилось пока они не рвались вдрызг, насмерть. Марина носила и ненавидела. Стеснялась ужасно. Денег на новые колготки, разумеется, не было. И почему девочкам нельзя было ходить в школу в брюках? Сколько пар колготок это сэкономило бы!

Много позже, став взрослой, Марина безжалостно и даже с каким-то садистским удовольствием выбрасывала колготки со стрелками и распечатывала новенькую пару в шуршащей целлофановой упаковке, словно пытаясь компенсировать себе те годы, что проходила в дырявых колготках.

Но еще больше 90-е запомнились, как время кровавых тряпок. Сначала не было прокладок, потом денег на них. Зато были старые простыни, рваные на одинаковые лоскуты. Стирать их было сущим наказанием. Почему-то именно эта кровь отстирывалась хуже любой другой, будто была какой-то особенной. Тряпки быстро покрывались не отстирывавшимися пятнами и вид имели премерзкий. Но вариантов не было. Они были бесплатными.

Марина. 9-й класс.

Марина сидела в кресле, разбирая мокрые волосы на прядки и заплетая их в тоненькие косички. Шевелюре, которая получалась на следующее утро после этих манипуляций, могла бы позавидовать Анжела Девис. Марине ужасно нравилось. Жаль, что в школу распущенные волосы носить было нельзя.

Сидя в кресле, одну ногу Марина поджала под себя, а второй катала по полу трехлитровую банку с деревенским молоком. Покупать сливочное масло было дорого. Поэтому мать приспособилась покупать молоко и сбивать масло самостоятельно. Процесс был долгим и нудным, но масло получалось вкусным. Вообще, дорого было все: масло, сыр, колбаса, мясо. Бесплатной была только своя картошка. Её в основном и ели.

Дачу, именовавшуюся тогда модным словом фазенда, Марина ненавидела всеми фибрами души. Но была уже достаточно взрослой, чтобы понимать – без дачи им не выжить. Время было такое: безденежное и неопределенное. Время добровольно-принудительного ковыряния на шести сотках пропитания ради. В образке плодовых деревьев, подкормке малины и пасынковании помидоров разбирались все.

Шесть соток, которые взяла мать, располагались в сорока минутах езды на электричке и дачей только назывались. Там не было ничего, кроме одуванчиков и колышков по периметру участка. В первое лето мать наняла забулдыг, те соорудили убогий сарайчик, в котором можно было укрыться от дождя и солнца и хранить инвентарь.

Мать ездила на дачу три раза в неделю: в субботу, воскресенье и вечером после работы по средам – поливать. Марина по необходимости, стараясь ограничиваться одним днем. И пыталась переделать в этот день все материны поручения: вскопать, полить, прополоть, проредить, собрать. Потом, нагрузившись сумками и ведрами, собранный урожай волокли домой. Перетаскать на своем горбу все было, конечно, невозможно. В начале сентября приходилось нанимать машину, чтобы перевезти мешки с картошкой.

«Вставай. Вставай, пошли,» – толкнула увлекшуюся по дороге на дачу в электричке книжкой Марину мать, уже взяв за руку младшего брата. Они стали быстро пробираться к тамбуру. На ходу Марина оглянулась. Так и есть. С противоположного конца в вагон вошел кондуктор. На следующей станции они выскочили на перрон, перебежали с толпой таких же поездных ловкачей в обилеченный уже кондуктором вагон и уселись на жесткую деревянную скамью. Эти перебежки были привычными. В самом деле, не покупать же шесть билетов на электричку: три туда и три обратно? Разориться можно. Весь урожай с дачи не будет столько стоить, сколько проезд за все лето.

Дача выработала у Марины стойкую неприязнь к сельскохозяйственным работам на всю оставшуюся жизнь.

Марина. 9-й класс.

«Да уж Смирнова – красотка,» – укоризненно протянула Галина Викторовна. – «Нашла время.»

«Галина Викторовна, я сегодня не буду фотографироваться,» – скороговоркой произнесла Оксана.

«Об этом не может быть и речи,» – отрезала классная. – «На выпускной фотографии за 9-й класс будут все.»

«Я даже белый фартук надевать не стала,» – растерянно протянула Оксана.

«Значит будешь в черном,» – невозмутимо парировала Галина Викторовна.

Ежегодное ритуальное фотографирование класса происходило на школьном крыльце. Это было удобно. Детей можно было расставить на ступенях друг за дружкой, по росту, чем классный руководитель сейчас и занималась. Оксану в черном фартуке она задвинула в уголок, велела встать бочком и ни в коем случае не поворачиваться лицом к фотографу. Вокруг правого глаза Смирновой расплывался фиолетовый синяк – результат близкого общения с ручкой швабры. Своим понурым видом она не должна была портить общую белофартучную и белобантовую картину. Сама Галина Викторовна встала в первом ряду по центру, придав лицу несвойственное ему обычно чуть удивленно-радостное выражение. Яркое майское солнце слепило глаза.

Марина белые банты проигнорировала. Ей давно хотелось сфотографироваться по-взрослому, красиво. Поэтому в последний момент, перед самым щелчком фотоаппарата, она повернулась вполоборота и чуть закинула голову назад. По ее расчетам именно так она должна была получиться хорошо.

Расчет оправдался на все сто. Она любовалась готовой фотографией каждый день. Ах, если бы только она была на фото одна, без одноклассников, и крупным планом!

«Слышь, Маринка, мой брат сказал, что ты самая пиздатая телка в классе,» – как-то сообщил ей во всеуслышание на перемене Шурик Бузалев.

Комплимент был сомнительным по форме, но бесспорным по содержанию. Она запомнила его на всю жизнь. После школы Шурик предложил ей сигаретку за углом соседней школы. Курить Марине не понравилось, но жест она оценила.

«Первый раз, что-ли?» – покровительственно спросил Шурик.

«Ага,» – закашлялась вновь Марина.

«Привыкай, скоро научишься.»

Марина. 10-й класс.

Вечное противостояние между «ашками», «бэшками», «вэшками» и «гэшками» закончилось. После окончания 9-го класса классы расформировали и сделали всего два: «А» и «Б». Первый гордо именовался физико-математическим, второй с оттенком пренебрежения обычным. Лучшие люди покинули школу налегке и подались в шараги, где учили жизни, а не теоремам. Дышать стало легче.

В физмат Марина, конечно, не пошла. Да и не взяли бы ее туда с тройкой по физике. Новый класс немедленно поделился на группировки по бывшей принадлежности к «ашкам», «бэшкам», «вэшкам» или «гэшкам», да так и существовал два года: взбалтываясь, но не смешиваясь, как любимый коктейль Джеймса Бонда. Новой классухой была биологичка – дама вполне адекватная, если не закалывать ее предмет.

Вот если бы еще от опостылевшей школьной формы избавиться. Надоело выглядеть как горничная в фильмах о дореволюционной жизни: скорбное платье, фартук, только крахмального чепца на голове не хватает. Каждую пятницу отпарывать белый воротничок, стирать его и пришивать обратно. Как же это осточертело! Почему эта дурацкая форма хотя бы не синяя или зеленая? У нее глаза зеленые, ей бы пошло.

Неизменным в 10-м классе оставалось только одно – кликуха. Марине в этом отношении повезло. Имея такую чисто конкретную фамилию, она могла быть только «сорокой» и никем больше. Не худший вариант. Гусева всегда была «гусыней», Астахова – «стахановцем» (прозвище подходило ей удивительно и не только из-за фамилии), больше всех не повезло Сашке Свищевой. С первого до последнего класса она была, разумеется, «свищём».

С другой стороны, если в классе шесть Оль и семь Наташ, их нужно как-то различать между собой. А фамилии – это слишком длинно, официально, по-учительски, будто к доске вызывают. Марина была рада, что ее родители проявили фантазию. Она была единственной Мариной в параллели. Единственными и неповторимыми были также: Саша, Оксана, Елена и Вероника.

Отношения с Бодровой у Марины всегда были сложными. В общем и целом, они как бы дружили. Но поскольку Ольга часто меняла приоритеты: когда, с кем и против кого дружить, то периодически они не дружили. Враждовать с Ольгой было утомительно. Ведь вся ее свита тоже как по команде отворачивалась от Марины, и она оказывалась в вакууме. Жизнь научила ее, что нужно просто подождать. Земля сделает несколько оборотов вокруг себя, максимум пару десятков, и все вернется на круги своя. Рано или поздно Ольге надоест дружить против нее, и она выберет другую мишень: Рудову, Гусеву или Свищеву. Кого-нибудь из ближнего круга. Ведь с тем, кто с тобой не дружит и враждовать не интересно.

В такие периоды Марина прибивалась к какой-нибудь нейтральной компании или одиночке. Например, к Кураковой. Она была новенькой и так и не смогла ни с кем в классе подружиться. Непонятно, правда, почему. Ленка Куракова была вполне нормальной, симпатичной, веселой. И почему только Марина не сошлась с ней на постоянной основе? Может потому, что та ходила в музыкалку и у нее тупо не было времени гулять?

Сейчас и Бодрова и Куракова оказались в другом классе. В 10-м классе Марина прибилась к бывшим одноклассницам. Их было всего четверо. В стае выжить легче.

Марина. 10-й класс.

Компания была опасной. Манила и пугала одновременно. У Марины дух захватывало от собственной крутизны. В нее входили два парня и одна девчонка из параллельного класса, слинявшие из школы после девятого класса: Сарычев Серега, Олешко Олег и Бочкова Танька, и они с Мамедовым. У Олешко и Бочковой была любовь, они «ходили» вместе, как тогда говорили. У Марины с Мамедом вроде как тоже.

Они либо слонялись компанией по улицам, либо торчали у кого-либо в подъезде. Потом Мамедов провожал ее домой, и они долго тискались в подъезде. Границы дозволенного Марина обозначила четко: ниже талии руки не совать. И блюла их жестко, несмотря на жаркий Мамедов шепот: «Ну давай разочек попробуем. Никто не узнает. Только разок.» Марина плыла от его крепких объятий, но головы не теряла. Разочек, как же! Тебе только дай, на следующий день вся школа знать будет. И вообще, не доверяла она Мамеду. А вдруг залетит? Слово «залет» вызывало у нее священный ужас и заставляло осторожничать.

Марине больше нравилась сама компашка, чем Мамедов. Правда раз на раз не приходился. Порой с ними было феерично весело, они дурачились, хулиганили по мелочам, ржали не переставая. А иногда сидели смурные и стухшие, почти не разговаривая друг с другом. И чего собирались?

Олешко Олег был первым красавчиком в параллели. Их дружба с Танькой Бочковой вызывала всеобщее недоумение. Они ходили вместе на удивление давно, еще с прошлого года. Танька сдувала с Олега пылинки. По всеобщему девчоночьему мнению, она даже симпатичной не была, так себе – простушка, Олегу явно не пара. Наверное, давала ему, заключили девчонки, поэтому он с ней и ходил. Спросить у Таньки так это или нет Марина не решалась, все-таки близкими подружками они не были, просто крутились в одной компании. На Олега Марина засматривалась сама. Все те два месяца, что тусовалась с ними, не сводила с него глаз.

Все закончилось в один день. Марина возвращалась из школы. В 10-м классе торчать там приходилось часов до трех. Мать сказала, что поступать она будет на экономический факультет. Туда нужны были математика, география и сочинение. Насчет сочинения Марина совершенно не волновалась. Учить географию было несложно, а порой и интересно. А вот математику, как истинный гуманитарий, Марина ненавидела. Но уроки не закалывала, пытаясь понять в меру своих способностей.

Толпа в торце девятиэтажки, мимо которой пролегал путь домой, уже начала расходиться. На глазах у Марины уехала бутылочно-зеленого, как все они почему-то, цвета «буханка» без опознавательных знаков и милицейский УАЗик. Марина ввинтилась в толпу и привстала на цыпочки. На снегу, утоптанном множеством ног, алели какие-то непонятные пятна.

«Что это? Что тут случилось?» – спросила она у каких-то теток. Теток она не знала, но в толпе люди всегда словоохотливы. Те оживились: «Ты ничего не знаешь?»

«Я только из школы.»

«Ой, деточка,» – хором взвыли обрадованные тетки и торопливо стали ее просвещать. – «Двое: парень и девка с крыши сбросились. Сами прыгнули. От несчастной любви, говорят. За руки держались. Парень то наш, вон из того дома. Олег. Да с тобой, наверное, в школе учился. Не в одном классе? Нет? А девка чужая, подружка его. Молодые то какие! Еще жить да жить! Только увезли. Чуть-чуть ты опоздала. А может и хорошо, что опоздала. Ни к чему такое видеть.»

Жалостливые тетки еще что-то там говорили вслед, но Марина, не дослушав, вывалилась из толпы и побрела к дому. В голове был полный сумбур. Сбросился с крыши? Олег? Сбросился с крыши? Олег? И Танька? Не может быть!

Правда оказалась еще ужаснее. На следующий день по школе распространился слух, что оба были под наркотой. Ширялись. Марина ходила как пришибленная. Знает ли кто-нибудь, что она с ними общалась? Она была единственной в компании, кто остался в школе после девятого класса, и сама точно никому не рассказывала. А кому растрепал Мамедов? Уж он наверняка растрепал. Пусть только появится, она все выпытает у этого придурка. Но тот исчез и больше на горизонте не появился.

«Оно и к лучшему,» – некоторое время спустя думала Марина. – «Будто не было ничего.» «Почему они это сделали? Зачем?» – спрашивала она себя много раз, не находя ответа. Никакой несчастной любви у них не было. Это чепуха. Никто не мешал Олегу и Татьяне быть вместе. С наркотой Марина доселе никогда не сталкивалась, и была девственно наивна в этом плане. Ничего странного в поведении друзей не замечала. Вот только перемены настроения: от отвязной бесшабашности, до беспросветной тоски. Но почему у человека просто не может быть плохого ли хорошего настроения? Дура! Чуть не влипла в такую историю!

Серега Сарычев повесился 1-го января, пока все его семейство отсыпалось после новогоднего празднования. По школе опять настойчиво циркулировали слухи о наркоте. Но кто знает, что там было на самом деле?

Марина. 11-й класс.

Подготовительные курсы в институте Марине ужасно нравились. Она добросовестно исписывала толстые тетради за лекторами, диктовавшими не как в школе, а по-взрослому, по-институтски быстро. Она балдела от огромных лекционных аудиторий, в которых скамьи поднимались амфитеатром, от тишины пустых гулких коридоров по вечерам, когда проходили занятия, от монотонно гудящих ламп под потолком, от раскорячившихся на подпорках в фойе монстер в громадных деревянных кадках, от ощущения своей собственной взрослости и солидности. В общем, в институте ей ужасно нравилось. Только бы поступить. Желание стать своей в этом месте подстегивало к учебе сильнее, чем угрозы и увещевания матери.

Но учебой занимались не все в 11-м классе. Кое-кто занимался сексом. Закономерный результат этих занятий стал очевиден самым наблюдательным в марте месяце. До Марины сей факт дошел только в апреле, когда живот Астаховой, туго обтянутый черным школьным фартуком, уже торчал вперед яичком. Если учителя и пребывали в шоке, то в легком. Беременные школьницы иногда случаются. От них стараются поскорее избавиться, сплавив в вечерние школы. Но поскольку до выпускных экзаменов оставалось всего ничего, то Астаховой позволили остаться и закончить школу.

Марину то и дело обуревал злорадный смех. Ну надо же, не везет Галине Викторовне с любимчиками. Они то и дело ее подводят. Ладно она, Марина. Но Астахова то какова! Спортсменка, комсомолка, умница, красавица, дура набитая, залевшая, небось, с первого раза и мозолящая теперь глаза классной своим пузом. Почему-то проститутками оказываются вовсе не те, кого порой за глаза называли так даже учителя за чересчур короткие юбки и яркую помаду.

Астахова не постеснялась прийти даже на выпускной, будучи уже на 8-м месяце беременности. В пышном розовом платье она напоминала торшер на тонкой ножке. К следующим новогодним праздникам еще две Марининых одноклассницы обзавелись младенцами. А значит на выпускном они тоже были уже беременны. Марину демографический взрыв, к счастью, миновал. Она поступила в институт, сдав сочинение и географию на «отлично», а математику на трояк. Этого хватило. И погрузилась с головой в новую, взрослую, студенческую жизнь. На курсе было 180 человек. С удивлением Марина обнаружила в числе сокурсниц Смирнову Оксанку и Куракову Ленку.

Марина. 11-й класс.

До того, как Марина с головой погрузилась в студенческую жизнь, в жизни теперь уже бывшего ее класса произошли два события.

Во-первых, Ясинская Наташка вышла замуж. Случилось сие знаменательное событие в начале сентября. Через десять лет Марина ловила себя на мысли, что лица Ясинской толком и не помнит. В памяти отложились только вытравленные добела локоны и бесконечной длины ноги. Поставленные на высоченные каблуки, они устремлялись в космос. Свое главное достоинство Наташка не преминула продемонстрировать даже в свадебном платье, сломав все каноны. Традиционным в платье был разве что цвет – белый. Все остальное любопытствующую публику шокировало. Впереди юбка была облегающей и короткой по самое не могу, как говорится. Позади она волочилась пушистым шлейфом по асфальту. На голове у Натальи была атласная шляпка, украшенная длинными перьями. Голые плечи и длинные перчатки дополняли картину. Выглядела она как голливудская звезда.

Никого из одноклассников Наташка на свадьбу не позвала. Хотя праздновалась она с размахом. Гостями были преимущественно братки, коллеги жениха по цеху. Жених был плечист, коротко стрижен и чисто конкретен. В честь женитьбы он сменил привычный спортивный костюм на двубортный. На его крепкой шее даже в день свадьбы тускло поблескивала золотая цепь в палец толщиной. Братки, взявшие в осаду дом невесты своими многочисленными «девятками», вели себя шумно, развязно, по-хозяйски. Из каждого открытого окна неслась музыка и, сливаясь вместе, превращалась в невыносимую какофонию.

Все балконы соседних многоэтажек были облеплены любопытными. Марина тоже торчала на своем, не в силах унять любопытство. Как выяснилось позже, брак случился даже не по залету, что было совсем уж удивительно. Повыпендривавшись, братки выкупили невесту и покинули двор. Дальнейшее веселье проходило в кабаке. Потом случилось и вовсе немыслимое, что только в кино и бывает – свадебное путешествие. На Канарские острова. Звучало также нереально, как на Луну. Завидовала Марина Ясинской (хотя после бракосочетания, наверное, уже и не Ясинской) страшно. Но недолго.

Браток – профессия опасная. Через четыре месяца Наташкиного мужа расстреляли в машине вместе с двумя подельниками и женой. Конкурирующая группировка подошла к вопросу расчистки территории добросовестно. Выживших не было. Хоронить Наташку выносили из того же подъезда, что четырьмя месяцами ранее выдавали замуж. Её мать не позволила хоронить единственную дочь рядом с супругом, справедливо полагая его виновным в смерти дочери. Поэтому упокоились они на разных кладбищах.

Похороны Марина тоже наблюдала с балкона. Хотя проводить покойного приглашения на требуется, пойти не решилась, побоялась. Было страшно увидеть такую красивую, цветущую Наташку холодной и неподвижной, точно сломанная кукла в мусорном контейнере.

Ну а во-вторых, двумя неделями раньше будто киношной свадьбы Ясинской Лешка Машков, отмечая день рождения, угнал вместе с дружками машину – покататься. По пьяни, разумеется. Машину они угнали вместе с водителем, так как управлять ей ни один их них не умел. Когда пьяная компания, накатавшись и насовав на прощание водителю в рыло, высадилась для продолжения банкета в гаражах, тот немедленно вызвал милицию. Там, в гаражах, компанию и повязали. Машкову дали пять лет. И уж о нем Марина ничуть не переживала. Туда ему и дорога, придурку.

Было удивительно, каким странным вдруг стал мир вокруг. Еще несколько месяцев назад они были школьниками в обрыдшей форме. Все одинаковые, будто горошины из одного стручка. Кто-то чуть умнее, кто-то чуть глупее. Один вредный, другой хитрый, третий простоватый. Вот и вся разница. Как же все переменилось. Машков сидит, Астахова нянчит младенца, Рудова, будучи почти что на сносях, торгует квашеной капустой на рынке. В отличии от родителей Астаховой, мать Рудовой выставила ее из дома, сняв комнату в общаге. Мужа тоже не наблюдалось. А Ясинская и вовсе мертва. Получается, что у нее, Сороки, жизнь складывалась совсем неплохо.

Глава 2. Институт. Так устроена жизнь.

Марина. 1-й курс.

В мечтах Марина неспешно вышагивала в развивающемся плаще и на каблуках по институтским коридорам. На деле в спортивных штанах и непромокаемой ветровке каждое утро в течении целого месяца тряслась в автобусе, который вез первокурсников «на яблоки». С одной стороны, хорошо, что не на картошку. С другой, пока их гоняют на сельхозработы, как подневольных негров, похолодает, и новый плащ обновить не удастся.

Поскольку человек – животное стадное, бывшие одноклассницы, в школе общавшиеся постольку-поскольку, в институте немедленно скорешились. Компания их: Смирнова, Куракова и Сорокина – была вполне самодостаточной. Группа оказалась не дружной. Всё спошь отличники-индивидуалисты. А может в институтах такой дружбы, как в школе просто не бывает? Вот с кем успеешь познакомиться и подружиться до окончания школы, с теми на всю жизнь и останешься? Так и случилось. За одним исключением.

Этим исключением была Рябушинская Ирина. Ирина была живым воплощением уже с большим скрипом, но работающих еще тогда социальных лифтов. Девушка из деревни, самой настоящей, находящейся где-то в медвежьем углу, умница, красавица, золотая медалистка, дочь очень простых родителей. Держалась она поначалу особняком. Но не из-за заносчивости, а, как выяснилось позже, вследствие природной стеснительности.

На первой же лабораторной работе, когда группе было велено разбиться на несколько подгрупп, Марина покрутила головой в поисках не вредных компаньонов и неожиданно для самой себя сказала: «Ирина, ты одна? Иди к нам. Четвертой будешь.» Ирина подсела, да так и осталась.

Жила Рябушинская в общаге с соседкой-третьекурсницей по фамилии Маслова и периодически пугала домашних девочек ужасами общежитских будней: бесцеремонными тараканами, пикирующими с потолка прямо в тарелку с супом; царящими там свободными, в сексуальном смысле, нравами; затяжными соседскими попойками и воровством варящихся сосисок.

Ирина. 1-й курс.

Однажды ночью Ирина проснулась от того, что кто-то шарил рукой по ее груди. Наглые мужские пальцы сначала помяли груди, как булки в магазине, которые пробуют на свежесть, а потом уцепились за один сосок и подергали туда-сюда.

«Гляди-ка, завелась что-ли, недотрога? А то давай с нами, веселее будет,» – предложил мужской голос из темноты.

Ирина спросонья испугалась так сильно, что не могла пошевелиться какое-то время. В комнате было абсолютно темно. Луны сегодня не было, а свет уличных фонарей до седьмого этажа не доставал. Она не видела даже силуэта незнакомца, сидящего на краешке ее кровати. Просто сгусток тьмы.

В это мгновение резко открылась дверь. Ирина взвизгнула и дернулась к стене. Рука шлепнулась на пустое место и отползла к хозяину. В комнату вошла Иринина соседка – Маслова. Вместе с ней проник и свет из коридора. Маслова была в домашнем халатике на голое тело и с полотенцем через плечо. Вернулась из душа, который был общим на блок из двух комнат.

«Ну-ну, не балуй,» – мгновенно оценила она обстановку. –«Она у нас еще девочка.»

«А ты не ори, ночь на дворе. Хочешь, чтобы комендантша прибежала?»

«Моя койка слева,» – скомандовала она кавалеру. – «Давай загородку из стульев соорудим. А, впрочем, зачем? Все равно ни черта не видно.»

Следующие полчаса Ирина, боясь пошевелиться и напомнить о себе, лежала в постели и слышала охи, ахи, стоны и ерзанье из другой половины комнаты. Долго это не продлилось Любовники были навеселе и вскоре уснули. Ирина же промаялась до рассвета без сна. Едва стало светать, так, чтобы можно было собраться, не зажигая свет, она так и сделала. И поплелась в институт.

Ирина. 1-й курс.

Сдержанной, деликатной и интеллигентной Ирине жить в общаге было вдвойне тяжелее, чем многим другим. Понятия «личных границ» в общаге не существовало. Вторжение в личное пространство характер носило постоянный, злостный и непреднамеренный. Просто так уж тут, в общаге, было заведено. А она ведь была домашней девочкой, как и ее новые подруги. И для нее местные порядки дикостью были несусветной.

Только на втором курсе Ирина поняла, что провела первый год учебы в институте в постоянном стрессе. И учеба была меньшей из проблем. Ломка жизненных установок произошла стремительно, как падение метеорита. А круги по воде расходились целый год. Почти каждые выходные она металась с баулами домой в деревню. И гнала ее туда, разумеется, любовь.

Максим – ее первая и единственная любовь, жил и учился в Москве. В деревню к бабушке наезжал летом и на зимних каникулах. Любовь на расстоянии быстро хиреет и гаснет, точно позабытый костер. В топку чувств постоянно нужно подбрасывать дрова. Но как это сделать, живя в разных городах? Ирина была готова на все. Пару раз она моталась по субботам в Москву на утренней шестичасовой электричке, чтобы провести день с любимым, погулять по городу, надышаться одним с ним воздухом и попилить домой с последней десятичасовой электричкой. Этого было мало. Она чувствовала. Чтобы удержать любимого, нужно было решиться. И она решилась. После первой сессии, случившейся практически одновременно, в январе, влюбленные встретились в деревне.

Грехопадение было не очень романтичным, но волнительным. Две недели пролетели незаметно. Ирина, как говорится, летала от счастья.

Но после окончания каникул жизнь снова развела их по разным городам. Душой Ирина рвалась к Максиму, но встретиться не получалось. Она собиралась несколько раз приехать в Москву, чтобы провести выходные вместе, но Максим постоянно был занят: то у него соревнования, то межвузовская олимпиада.

Сдав последний экзамен летней сессии, Ирина вихрем помчалась в деревню. Надеялась, что Максим уже там. Бросила дома сумку с вещами и, даже не переодевшись, рванула к нему домой. Дом у Максимовой бабки был добротным. Московская родня, проводящая здесь отпуск, озаботилась удобствами. По случаю жары дверь была открыта нараспашку, занавешенная только сеткой от мух. Ирина вошла.

«Здравствуйте! Есть кто-нибудь?» – скороговоркой проговорила она в пустоту, почти бегом проскочив до комнаты Максима. Максим действительно уже был здесь. Как и пышногрудая чернявая девица уже почти без лифчика. Ирина так торопилась, что любовники не успели вскочить и привести себя в порядок.

«Э … А,» – замялся Максим, застегивая рубашку. – «Ирина? Ты как тут?»

Ирина, будто налетевшая секунду назад на стену, никак не могла прийти в себя и глотала воздух, словно выброшенная на берег рыба. Увереннее всех чувствовала себя злодейка-разлучница. Спокойно застегнула бюстгальтер, оправила платье, пригладила волосы и поинтересовалась: «Познакомишь меня с деревенской девушкой, зайчик? Мне любопытно. Никогда не знакомилась с деревенскими жителями.»

Ирина выбежала прочь. В эти каникулы она почти не выходила со двора. Страдала молча, никому и слова не сказав. Новым подругам тоже.

Елена. 1-й курс.

Расцветающие Ленкины женственность и сексуальность требовали модной одежды, хорошей косметики, яркого лака для ногтей, чулок в сеточку и многого другого. Все это в магазинах уже было, не было только денег, чтобы купить. Стипендия была копеечной, только на студенческий проездной да пирожок на сдачу. Родители ее запросы удовлетворить не могли. Кураковы старшие были обычными преподавателями.

Первой Ленкиной мыслью было найти подработку. Но совместить что-то с учебой оказалось сложно. Институт располагал четырьмя корпусами, раскиданными по разным районам города. Занятия у первого курса проходили во всех. В день обычно было 4-5 пар, плюс время на переезд в другой корпус. Поэтому учебный день заканчивался зачастую в половине шестого, как рабочий. Закалывать пары не хотелось, ведь всё пропущенное приходилось отрабатывать. В чем тогда смысл? Уж проще отсидеть пару.

Наконец, подвернулся подходящий вариант. «Комки», т. е. коммерческие ларьки вырастали по городу как грибы после дождя. Торговали в них всякой, преимущественно съедобной, дрянью: иностранными шоколадками, жвачкой, сигаретами, газировкой, неизвестным на вкус алкоголем с диковинными этикетками «Сангрия» и «Амаретто» и просто паленой водкой. Комки заполонили остановки общественного транспорта и все пятачки, имевшие мало-мальски хорошую проходимость. Многие работали круглосуточно. Поскольку принадлежали они исключительно частным предпринимателям, то график работы был договорной. Можно было работать по ночам или выходить только по выходным.

В один такой Куракова и отправилась на собеседование, так сказать. До недавнего времени в комке работали два парня. Одного, бедолагу, только что призвали в армию. Настроенная по-боевому Елена сунулась в окошко: «Привет! Ты Антон? Мы договаривались о встрече в семь часов».

«Не,» – расплылся в улыбке парень. – «Я Леха. Антоха – это хозяин. Он ща придет. Проходи пока.»

Лена обошла комок, вошла внутрь и будущий напарник запер дверь изнутри. Внутри все было заставлено коробками с товаром. Кроме того, имелась небольшая импровизированная лежанка из ящиков, покрытых одеялом, прикорнуть в ночную смену, и табуретка, заменявшая, по необходимости, стол. Лене пришла в голову мысль о туалете. В комке его, разумеется, не было. Ребята, что, живут недалеко, домой бегают? Вопрос требовал уточнения.

Леха шустро отпускал товар, лукаво поглядывая на нее одним глазом: «Ты Антохина телка что-ли?»

«Нет. Почему ты так решил?»

«Да так. Ты клевая,» – ухмыльнулся парень.

Когда появился Антон, Ленке стало немного не по себе. Первым делом он ощупал ее плотоядным взглядом, потом расплылся в довольной улыбке. Хозяин комка был на пять-семь лет старше ее, носил кожаную куртку и новенький спортивный костюм и в пир, и в мир, в руках вертел дорогую игрушку – трубу сотового телефона. Антоха ей совсем не понравился, смахивал на тупого братка.

«Ой, ребята, я забыла. У меня в половине восьмого встреча. Я завтра забегу, договоримся обо всем,» – скороговоркой соврала Куракова и стала пробираться между коробок к выходу.

«Да ладно, ты чё? Ты ж уже здесь,» – изумился-возмутился хозяин комка, преградив ей путь. –«Щас и договоримся. Ты не боись, с деньгами не обижу. Лехе сменщик край нужен. Прям сегодня. Он тут уже двое суток днюет и ночует. Выручай. Платить буду как по часам. Леха, скажи,» – потребовал хозяин.

Леха с готовностью подтвердил: «Я тут уже заколебался. Выходи прям сегодня, а? Будь человеком. Я тебе сейчас покажу: что, где, почем.»

Лена заколебалась: «Мне утром в институт.»

«Не вопрос,» – заверил Антоха. – «Леха утром придет тебя сменить. Как раз 12-ти часовая смена получится.»

Это было чертовски соблазнительно. Заработать денег прямо сегодня. И Ленка согласилась. Леха добросовестно провел инструктаж, как и обещал, и быстро свалил. Хозяин остался понаблюдать, как она будет справляться. Управлялась она довольно ловко, сдачу считала верно и вечерний наплыв желающих выпить и покурить с некоторой помощью Антохи пережила более-менее спокойно.

«Ну че, все нормалек,» – резюмировал Антоха. – «Шуршишь. Давай отметим первый рабочий день.» С этими словами он откупорил одну из многочисленных бутылок и разлил содержимое в два пластиковых стаканчика.

Лена глотнула и закашлялась.

«Ты чего?» – похлопал ее по спине хозяин комка.

«Крепко очень. Не привыкла к такому,» – пояснила Куракова.

«А-а. На, заешь шоколадкой,» – великодушно протянул ей «Сникерс» Антоха.

Лена благодарно захрустела оберткой. В этот момент в окошко постучали поздние покупатели – пара смурных мужиков не рассчитала дозу и пришла за добавкой. Когда Лена обслужила их и повернулась, хозяин стоял с расстегнутыми штанами и полировал торчащий член.

«Пососи для начала,» – спокойно сказал он и, положив руку Елене на загривок, с силой пригнул вниз, так, что она упала на колени и ткнулась лицом как раз туда, куда направлял Антоха. Одной рукой он держал ее за голову, другой совал член в рот.

«Давай, сучка, соси. Не знаешь, что-ли, как жизнь устроена?»– ласково спросил он.

Теперь Ленка это знала точно. Давясь слезами и соплями она, подталкиваемая в затылок рукой хозяина, совершала требуемые движения головой, пытаясь абстрагироваться от происходящего.

«Бля!» – восторженно протянул Антоха, кончив, и застегнул штаны. Ленка так и осталась сидеть на полу, утираясь.

«Я утром заеду,» – деловито сообщил хозяин. – «Первый день, мало ли что. Часиков в семь. Может еще чего сообразим,» – сыто пообещал он. – «Закройся.»

Ленка послушно закрылась. Потом откупорила бутылку минералки и стала полоскать рот. Первым порывом было бежать отсюда без оглядки. Но если она убежит, то комок обворуют. Тогда Антоха ее найдет и просто убьет. Всю ночь она просидела на табуретке, обслуживая редких покупателей и складывая деньги в коробку. Соблазн вытряхнуть содержимое коробки в сумочку и сбежать был велик. Но здравый смысл возобладал. Найдет – убьет.

Около шести часов она поставила в окошко картонку с надписью: «Закрыто», плотно прикрыла дверь и спряталась за углом магазина, рядом с которым торчал комок. Антоха подъехал, как и обещал, около половины седьмого. Вошел внутрь, вышел, потоптался на улице, оглядываясь, снова вошел. Ленка развернулась и побрела домой. В институт в тот день не пошла.

Оксана. 1-й курс.

Сестра была ее проклятием. Сколько Оксана себя помнила, она только тем и занималась, что сидела с сестрой. Между ними была катастрофическая разница в возрасте 12 лет. В детский сад Кристину не отдавали. Якобы смысла не было, потому что слишком часто болеет. Когда после декретного отпуска мать вышла на работу, жизнь Оксаны превратилась в ад. Мать работала полный день, отец сменами. Когда отец не был на работе, то до обеда сидел с Кристиной, в противном случае это делала приезжающая из ближайшего пригорода бабка – его мать. Оксана же сидела с сестрой ежедневно с того момента как возвращалась из школы и до вечера. Хочешь зайти к подружке – бери с собой сестру, погулять – то же самое. И не забудь одеть как следует, а то получишь втык от матери и бабки. Ведь это им приходилось таскать Кристину по врачам в случае болезни. Сестра была Оксаниным хвостиком. И без хвостика ее никогда не видели. Надо ли говорить, что бесило это Оксану ужасно.

Поступление в институт немного развязало Оксане руки.Занятия порой продолжались до половины шестого, и в сиделки младшей сестре она уже не годилась. Отрабатывать полный день теперь приходилось то отцу, то бабке, которые хором стенали об отсутствии свободного времени. Мать от решения этого уравнения самоустранилась. Оксана втихушку злорадно хихикала. О закалывании пар ради сидения с ребенком и речи быть не могло. Причепурившись с утра, Оксана с важным и озабоченным видом уходила на занятия. А если пары заканчивались слишком рано, не торопилась домой. Ехала в торговый центр и бесцельно бродила по магазинам или заворачивала в общагу к Иринке Рябушинской просто посидеть, потрындеть, взглянуть на ее легендарную соседку по комнате Маслову. В общем, изображала тотальную занятость.

Главным событием недели была субботняя дискотека. Пропустить ее было нельзя ни при каких обстоятельствах. Обычно девчонки собирались на нее большой компанией. Для поднятия настроения и куража перед дискотекой обязательно следовало принять. Подружки вскладчину покупали в комке пару пузырей с непробованным ими еще суррогатом и выпивали их у кого-нибудь дома или, за неимением свободной от предков хаты, прямо в подъезде. Иной раз заваливались к Иринке в общагу и принимали там, в цивилизованных условиях: из чайных кружек и другой подвернувшейся посуды. Разнокалиберных бутылок в комках было много, девчонки пробовали все по очереди. В сумочке у Оксаны всегда был маленький складной нож, в котором, помимо прочего, присутствовал и штопор.

Оксана быстро уловила закономерность: чем крепче был употребленный алкоголь, тем быстрее и проще клеились к ней парни. Да и вечер проходил веселее.

Мишка начал пялиться на нее, когда Оксана дрыгала попой под «It’s My Life» Dr. Alban. Подкатил танцевать рядом под Богдана Титомира, подпевая как в песне: «Эй, подруга, посмотри на меня. Делай, как я. Делай, как я.» Девчонки, традиционно танцевавшие своим кружком, прыснули со смеху. Под медляк от Scorpions впервые пригласил танцевать.

В следующую субботу перед дискотекой они уже бухали вместе, потом он провожал ее с непременным упоительным тисканьем в подъезде. Поцапались они так же быстро, как и сошлись. Оксана даже толком не помнила из-за чего. Пьяным повод для ссоры долго выдумывать не надо. Сгодится любая чепуха. В какой-то момент Оксана обозвала кавалера козлом, он её – сукой и, засветив на прощание синяк под глазом, ушел. Целую неделю в институт пришлось ходить в темных очках, вызывая всеобщие недоуменные взгляды. Потом спасал тональный крем. Похоже синяки – ее карма.

Обмусолив происшествие с девчонками со всех сторон и упившись их сочувствием, Оксана выкинула неудачного кавалера из головы и подождав, пока сойдет синяк, вновь отправилась на дискотеку.

Потом были еще Саша, Андрей, Виталик, кажется и, конечно, Роман. Вот в него Оксана втюрилась не на шутку, так что дело зашло куда дальше поцелуев в подъезде. И даже на трезвую голову.

Марина. 1-й курс.

«Привет, Сорокина!» – на пороге стояла Ольга Бодрова.

Визит был неожиданным. Впрочем, как и все визиты, если у вас нет домашнего телефона. За прошедший год они виделись от силы пару раз. После окончания школы подружки отчалили друг от друга, словно два айсберга и дрейфовали в разные стороны. Ольга поступала в медицинский институт, но не прошла по конкурсу и чем занималась весь прошлый год, Марина не знала.

«Сорокина, я в медицинское училище поступаю. В понедельник сочинение. Сходи, напиши за меня,» – без обиняков перешла к делу Ольга.

«Ты обалдела? Как я могу вместо тебя пойти?» – изумилась Марина.

«Если не пойдешь, я не поступлю, потому что сама сочинение не напишу,» – заявила Ольга.

Вот в этом Бодрова была мастер – перекладывать ответственность за проблему на нее, Марину. А она об этой проблеме еще минуту назад ни сном, ни духом не ведала. Впору было ей поаплодировать. Не то чтобы просьба Марину шокировала. Вовсе нет. Она была наслышана о всяческих махинациях при поступлении. Но одно дело знать, а другое – участвовать самой. У нее кишка была тонка.

«Ты рехнулась! Я за год уже перезабыла, как главных героев всех произведений зовут. А понедельник послезавтра. Даже повторить ничего толком не успею.»

«Да ладно, на свободную тему напишешь. Она обязательно будет,» – пожала плечами Ольга.

«А если нас поймают?»

«Просто выгонят.»

«Но тогда ты точно не поступишь.»

«Я и так не поступлю. Так что ничего не потеряю.»

Но там же экзаменационный лист с фотографией,» – сделала последнюю робкую попытку отбиться от авантюры Марина. – «А мы с тобой не близнецы.»

«Да кто на нее смотреть будет? А мы с тобой, вообще-то, немного похожи: лица круглые, волосы темно-русые, никаких особых примет. Прокатит.»

Марина не была так уверена. Но Ольга оказалась права. Ее фотографию в экзаменационном листе рассматривали сразу двое, и оба не увидели ничего. Дело было в том, что во время переклички перед экзаменом выяснилось – фамилию Ольги в документах переврали. У экзаменаторов она числилась, как Боброва. Разборки заняли некоторое время, во время которых два сотрудника экзаменационной комиссии тщательно изучали и Ольгин паспорт, и экзаменационный лист, сравнивая с какими-то своими документами. Марина в эту четверть часа больше всего хотела провалиться сквозь землю. И сочинение писала, пребывая в постоянном волнении, ежеминутно ожидая, что сейчас все выяснится и ее со скандалом выгонят из аудитории. Но, как и сказала Ольга – прокатило.

За вымученно сочинение Марина получила пятерку, Ольга сдала второй предмет – биологию на трояк и поступила. Обмывали событие шампанским. Но было почему-то невесело. Ольга пила залпом, быстро пьянела, становилась злой и отчаянной.

«Поехали в кабак!» – вскочила она.

«Какой кабак, Оль, успокойся. У нас денег нет,» – схватила ее за руку Марина.

«Они нам и не нужны. Две красивые девушки могут сходить в кабак без денег. Там снимем кого-нибудь.»

«Совсем сдурела? Мы что – шлюхи?»

«Сорока, ты совсем от жизни отстала. Давно пора тебя в люди вывести.»

«Спасибо, я уж как-нибудь в своем закутке посижу.»

«Ну и дура!»

На сём и закончили. После этого не виделись полгода. Марину и не тянуло. В Бодровой чувствовался какой-то надлом. От нее ощутимо веяло неприятностями, а вернее бедой, как от тех парней, что они встретили несколько лет назад в центральном парке на праздновании Дня города.

Подруги. 1-й курс.

Это называлось производственная практика. Четыре недели теперь уже почти второкурсники жили в учебном хозяйстве и занимались традиционной для всяческих практик ерундой – чего-то там пололи. И если не считать этих сельхозработ, прекрасно проводили время. Вино в местном продовольственном магазине продавалось в трехлитровых банках, плодово-ягодное, под названием «Анапа». Подруги присвоили ему кодовое название «Анна Павловна» и за покупками ходили ежедневно. На вине и студентах в том месяце магазин традиционно делал кассу.

«Что за фигня?» – озадаченно рассматривала свою ладонь Оксана. Только что отмытая от земли рука была покрыта россыпью надувающихся на глазах волдырей.

«Ожоги?» – сгрудились вокруг девчонки.

«Ты ведь руку в костер не совала?»

«Нет, ясен перец.»

«Больно?»

«Да не особо.»

Волдыри обнаружились и у Марины, но на ногах.

«Девчонки, Вы чего сегодня делали?» – весело поинтересовался куратор, надзирающий, чтобы количество студентов, успешно прошедших практику, совпало с количеством первокурсников, на нее прибывших.

«То же, что и все: траву драли и на сене валялись.»

«На сене валяться вредно. Особенно в рабочее время. Во всех смыслах,» – назидательно поднял палец он. – «Это ожоги от борщевика. Слышали о таком, свистушки городские? Конечно, нет. О чем я спрашиваю?»

«И что с ними делать?»

«Да ничего, до свадьбы заживут.»

Бездействовать подруги не стали. Пока ужаленные борщевиком готовили ужин, Ирина была командирована за анестезией – «Анной Павловной.»

Проверку совместным бытом часто не проходят не только свежеиспеченные супруги, но и давние подруги. Студенческий ужин прост и незатейлив: пачка макарон и банка тушенки. На четверых в самый раз. Ленка Куракова впорхнула в комнату как раз в тот момент. Когда Оксана воткнула вилку в последнюю макаронину.

«Вкусно пахнет,» – довольно потянула она носом и тут же скорчила грустную рожицу. –«А мне не оставили?»

«Но ведь сегодня твоя очередь готовить ужин, вот и приготовишь,» – с поучительной интонацией кота Матроскина ответила Оксана.

Ленка сменила кроссовки на туфли и молча ускакала из комнаты. Её личная жизнь бурлила всегда и везде. Явилась она уже за полночь. С бутылкой вина и коробкой конфет. Наверное, ухажер подарил. Девчонки только что легли. Ленка тихонько скинула туфли у двери, шепотом выругавшись на ходу «чертовы каблуки», прошла к столу, плюхнула на него свои подношения и заныла: «Ну девчонки, ну хватит дуться. Я больше не буду. А у меня конфеты суперские. И если я съем их одна, то у меня одно место слипнется. Ну девчонки, я знаю, что вы не спите!»

Марина оторвала голову от подушки и беззлобно сказала: «Ну ты и зараза. Какие конфеты?»

Вереница пустых 3-х литровых банок от «Анны Павловны» сиротливо стояла вдоль стены, когда месяц спустя подруги покидали свою комнату.

Марина. 2-й курс.

В следующий раз с Бодровой они увиделись через полгода. В середине второго курса, прямо под Новый год. Марина возвращалась домой из института голодная как собака. Последняя пара закончилась в половине шестого. На улице было темно хоть глаз выколи. Марина, стараясь не торопиться, скользила мелкими шажками по обледенелому тротуару. На перекрестке дорогу ей перегородила иномарка. В иностранных машинах, которых с каждым днем на дорогах становилось все больше, Марина не разбиралась. Эта была длинной, серебристой, с плавными линиями и неожиданно хищной мордой. Из машины высунулась Бодрова: «Сорока, ты? Полчаса за тобой тащимся, а я в темноте никак не пойму: ты или не ты.»

Ольга была навеселе, сильно накрашена, в длинной норковой шубе. Выглядела дорого. Под стать машине.

«Садись,» – скомандовала она, распахнув дверцу. – «Гулять будем.»

«Нет, спасибо. У меня дела,» – быстро соврала Марина. – «Увидимся как-нибудь.» И попыталась обойти машину сзади.

Ольга тут же выскочила из машины, сверкнув голыми коленками: «Нет. Поехали с нами. Я тебя на день рождения приглашаю. Отказываться не имеешь права. Это в счет всех тех дней рождений, которые я пропустила в детстве. Наконец-то погулять можно. Бабка померла.»

Дни рождения Ольга не праздновала. Никогда. И в гости к себе подруг не приглашала. У нее была бабушка. Сумасшедшая.

Бабушка жила в одной из комнат их большой трехкомнатной квартиры. Точнее, ее там содержали. Дверь в комнату запиралась снаружи. Окно было заколочено фанерой, кроме узкой полоски сверху. В комнате царил вечный полумрак и непередаваемый запах. Бабушку Марина видела однажды, мельком. Её вели в ванную комнату. Та была облачена в длинную ночную рубашку в бурых разводах, ковырялась в носу и безмятежно улыбалась, вертя головой. Взгляд у нее был отсутствующий, потусторонний, она смотрела, но не видела. Коротко стриженные седые волосы торчали ежиком.

На вопрос о диагнозе Ольга тогда ответила: «Из ума выжила.» И больше об этом никогда не говорила. Много лет спустя Гусева нашептала Марине на ухо, что бабушка – это не бабушка вовсе, а первая жена Ольгиного отца. История, которая вполне могла оказаться враньем от первого до последнего слова, учитывая источник, звучала так.

Ольгин отец когда-то давно имел другую семью: жену и сына. Однако, будучи подростком, мальчик трагически погиб – утонул. Его мать этого удара не пережила и, как говорится в народе, тронулась умом. Ольгин отец через некоторое время женился вновь, на девушке моложе себя лет на пятнадцать, родились Ольга и ее сестра, но заботиться о бывшей супруге не перестал. Состояние той год от года ухудшалось и в какой-то момент она оказалась заперта в одной из комнат квартиры новой семьи бывшего мужа. Мотивы Ольгиного отца были понятны: оставшиеся чувства, жалость, память о былом, ответственность, чувство вины за то, что устроил свою жизнь после трагедии, в отличии от нее. Но почему на это согласилась Ольгина мать, Марина понять не могла. Неизвестно, что чувствовала так называемая бабушка, но новая семья пребывала в аду до того счастливого момента, пока она не умерла.

Ольга вцепилась в рукав Марининого пальто и тащила в машину, не слушая никаких возражений. Передняя дверца автомобиля распахнулась, из теплых кожаных внутренностей выкатился мужчина лет 35-ти: невысокий, плотный, начинающий лысеть, в дубленке нараспашку.

«Девушка, Вы нас не бойтесь. Мы люди приличные. Ольга подтвердит. Едем в кабак праздновать. Айда с нами. Хотите, на колени встану?»

Мужчина был навеселе, Бодрову по-хозяйски держал за талию. На бандита, несмотря на дорогую машину, был не похож.

«Я из института. Не одета для кабака,» – сделала последнюю неуверенную попытку отбрехаться Марина. Парочка тут же замахала на нее руками. Какие, мол, глупости и мелочи. Марина обреченно села в машину.

Ольгиного любовника звали Вячеслав. Братком он не был, но был частным предпринимателем на ниве оптовой торговли сладостями. Норковая шуба, полами которой Ольга подметала полы, была его подарком. Собственная лихая щедрость Вячеслава, похоже, изумляла. Но происходила она не из щедрости души, а из желания пустить пыль в глаза всем окружающим. Марина чувствовала себя неловко в своем пусть и не затрапезном, но скромном зимнем пальто с песцовым воротником. Неловко было и за зверский аппетит, который она, стесняясь, сдерживала из всех сил. Остальные гости больше налегали на алкоголь. Помимо именинницы и ее любовника присутствовала еще парочка: Эдик и Виктория примерно с той же разницей в возрасте, а также Павел – деловой партнер Вячеслава. Мутноватый Павел говорил мало и набирался также быстро, как и все остальные. Разумеется, после окончания мероприятия, именно он и повез Марину домой. Слава Богу не сам, а на машине с водителем.

«Ты где живешь?» – едва ворочал языком кавалер. Он положил руку Марине на плечо и, казалось, задремал. Марина молилась, чтобы не проснулся. Водитель вез по указанному маршруту. Марина шепотом указывала нужные повороты. Когда машина остановилась, Марина тихонько потянула за ручку двери. Та приоткрылась, но в тот же миг тяжелая рука схватила ее за голову и прижала к себе.

«Эт чё? Мы где? А? Ты куда?» – пьяно бормотал кавалер. Марина, извиваясь ужом, пыталась выскользнуть из захвата. Водитель смотрел вперед и ни во что не вмешивался. В какой-то момент ей удалось вырваться. В руках у делового партнера Павла осталась ее заколка и клок волос. На память. Марина опрометью кинулась в подъезд и взлетела на свой третий этаж.

Все. С Бодровой они больше не друзья. Хватит с нее приключений.

Елена. 2-й курс.

На втором курсе Куракову назначили старостой. Работка непыльная и у начальства на виду. Головной болью было только получение стипендии. Если в день стипухи (почему-то обязательно после трех часов) у группы были занятия в главном корпусе, то Лена получала ее на всех и тут же раздавала. Если пар у группы не было, то Ленке все равно приходилось ехать в главный корпус за стипендией, получать и раздавать одногруппникам на следующий день.

В один из таких дней Лена появилась в институте только ко второй паре, когда группа уже начала волноваться: неужели Куракова заболела? А как же стипуха? Лена выглядела так, что с первого взгляда было ясно – что-то произошло. Она была бледна, не накрашена, волосы неряшливо стянуты цветной резинкой в хвост, на затылке просвечивало пятно зеленки. Куракову ощутимо пошатывало.

«На меня вчера напали в подъезде,» – бесцветным голосом пояснила Лена. – «Ударили сзади по голове и выхватили сумку. Наверное, от института выследили. Я даже сознание потеряла. Сотрясение мозга.»

Девчонки, сочувственно ахая, окружили жертву преступления, разглядывая зеленое пятно на макушке.

«Ты вызвала милицию?»

«Зачем? Я же никого не видела,» – пожала плечами Елена. – «Да разве будут они такой ерундой заниматься?»

Сочувствие сочувствием, но в воздухе тут же повис вопрос: а как же стипендия? Второй ведь не дадут.

«У меня голова кружится,» – покачнулась Куракова.

«Ой, только не упади!» – закудахтали девчонки. – «Садись на подоконник.»

«Это сотрясение мозга,» – стонала Елена.

Вопрос развеялся сам собой. Ну в самом деле, у человека несчастье, а они о деньгах. Даже неловко как-то, неправильно. Ленка с видимым трудом досидела до конца второй пары и поковыляла домой. Дома подошла к книжному шкафу и вытащила томик «Проклятых королей» Мориса Дрюона. Купюры аккуратной стопочкой лежали в середине книги. Четырнадцать тысяч рублей – стипендия 20 человек по 700 рублей каждому.

Как просто! Все оказалось так просто. Почему она не сделала этого раньше? Жаль, еще раз этот фокус провернуть не удастся. Будет выглядеть слишком подозрительно. Эти дурехи – одногруппницы в милицию, конечно, не заявят, расчувствовались. Институт тоже. Украли ведь не у него. По документам стипендия группой получена. Какая жалость, что троечникам стипендию не платят. Сумма была бы больше.

Марина. 3-й курс.

Словно сладковатый липовый аромат дух влюбленности витал в институтских аудиториях, волнуя студентов, точно пчел в ульях. Особенно силен он был по весне. Подогретые весенним солнышком гормоны вскипали и бродили, словно домашнее яблочное вино в огромной бутыли. Брожение это охватывало всех без исключения. Но Марину оно омывало беспокойными волнами и отступало, не нанося значительного ущерба. Только мимолетные взгляды, улыбки, переглядки, пересмешки. Неизбежное произошло на третьем курсе – Марина влюбилась.

Ситуация была хуже некуда. Он был на десять лет старше, мужественен, чертовски обаятелен и … женат. А Марина теряла голову и совершенно переставала соображать, когда он обращал на нее смеющийся взгляд своих карих глаз с пушистыми, словно у девушки, ресницами.

Мужчина мечты подвизался на ниве частного предпринимательства и вполне успешно. Во всяком случае, деньги на рестораны и гостиницы, куда он приглашал Марину, у него водились. Познакомила их Куракова. У Ленки кавалеры менялись постоянно. Марина уже давно бросила попытки запоминать, который из них сейчас в игре. Вроде бы совсем недавно Ленка млела, рассказывая о знакомстве с неким Сергеем, а уже сегодня приглашает ее поехать на шашлыки (последние, сентябрьские, немного грустные, с летящей отовсюду паутиной и хрустящими, сухими листьями под ногами) с неким Николаем и его другом Владимиром.

«Ты сама-то их хорошо знаешь? Собралась на шашлыки,» – осаживала ее Марина.

«Не боись. Своего я знаю, как облупленного,» – успокаивала Ленка. – «С твоим выпивала пару раз – очень приятный мужчина. Тебе точно понравится.»

«Он не мой,» – решительно возражала Марина. – «Даже если я соглашусь, то только на шашлыки.»

«О!» – закатила глаза Елена. – «Тебя никто не схватит и не поволочет в кусты силой. Гарантирую. Мужики приличные. Ты собралась девственницей помереть что-ли? Или в монастырь поступаешь? Так нефиг время на институт тратить, туда и так берут.»

«Поехали,» – решительно заявила Куракова. – «Володя даже пить не будет. Он же нас повезет. Все, звоню мужикам и говорю, что мы согласны.»

Ленка оказалась права. Марина не пожалела. С первого мгновения знакомства Владимир не сводил с нее глаз, ухаживая ловко, внимательно, но не навязчиво. А на прощание только поцеловал руку, чем покорил окончательно и бесповоротно.

Куракова-сводня довольно хихикала: «Я же говорила.»

Встречались они с Володей не чаще раза в неделю. О его семье не говорили. Никогда. Когда Марина первый раз отказалась от предложенных любовником денег Володя искренне удивился: «Почему? Ты же студентка? Поддерживать любимую женщину материально – это совершенно естественно для любого нормального мужчины. По крайней мере для меня.» Марина заколебалась. Тогда Володя начал дарить подарки: сумочку, серьги, красивое белье. Когда он предложил деньги в следующий раз, Марина взяла. Почему нет, если для него это совершенно нормально?

Марина. 3-й курс.

«Ты все еще с ним встречаешься? Полгода? Ну ты даешь!» – потешалась Ленка Куракова. Ее возлюбленный Николай давно канул в лету. Сейчас в фаворе был некий Руслан, хотя на самом деле Ленке нравился его младший брат. Но Руслан тоже. К тому же он, в отличии от брата-студента, мог предложить ей поездки на красивой иномарке и походы в ночные клубы, после которых она регулярно пропускала первые пары. В общем, все было сложно, как всегда. Ленкина личная жизнь – бесконечно запутанная липкая паутина.

«Разводить его будешь?» – деловито поинтересовалась Ленка.

Тут же в их сторону повернулись две заинтересованные головы Ирины Рябушинской и Оксаны Смирновой. О личной жизни у девчонок тайн друг от друга не было. Самая насыщенная, безусловно, была у Ленки. Оксанкина тоже бурлила, но не как огромный ведьмовской котел с зельем, а как кастрюлька с молоком на плите. Ее мальчики встречались ей на субботних дискотеках, провожали домой и тискали в подъездах. На Ирину же даже Куракова уже не наезжала. Та была синим чулком. Хотя почему, непонятно. Она была красива, хотя и со штампом «интеллигент» на лбу. Интеллигентом было быть немодно, все равно, что носить бабушкину, травленную молью шубу. У парней котировались девушки яркие, даже несколько вульгарные, отвязные и бесшабашные. Гулять так гулять. Какое время, такие и девчонки.

«Мы об этом не говорили,» – призналась Марина.

«Эх ты, тютя. Решительнее надо быть. Думай о себе. Бери, что хочешь, и никого не спрашивай,» – дала совет подруга. – «А то так и останешься ни с чем. А Володька тот еще жук. Хорошо устроился. И тут, и там успевает.»

Ленка была права, конечно. Марина устала находиться в повешенном состоянии, но поднять болезненную тему развода духу не хватало.

В субботу любовник заехал за ней на такси: «Заскочим кое-куда и в ресторан, не возражаешь?» Она никогда не возражала. Такси попетляло по кварталу, не выезжая на дорогу и через несколько минут остановилось у знакомой пятиэтажки. У подъезда уже топталась Куракова, притворно-обиженно поджимая губки.

«Ну сколько Вас можно ждать?» – впорхнула она в салон автомобиля. Володя повернулся к девушкам и на недоуменный взгляд Марины пояснил: «Выяснилось, что Лена только что рассталась с другом. Хандрит, грустит, тоскует. Я решил ее немного морально поддержать, развлечь. Она ведь твоя подруга. Ты же не возражаешь? Втроем веселее.»

Марина возражала, да еще как. Что за нелепость? На свидании третий – лишний. Да и не грустит Ленка по своему бывшему кавалеру. Уже забыла его, как смятый фантик. Но смолчала, разумеется.

Вечер покатился, как первый блин – комом. Марина отчего-то нервничала и злилась и на себя, и на Володю, что не догадался спросить ее мнения, и на Ленку, что беззаботно щебетала и кокетничала, скаля белые зубы. В какой-то момент Марине показалось даже, что лишняя здесь она. Хотя Володя и держал ее за руку, и наполнял бокал, но взгляд его был обращен к беззаботно смеющейся Ленке. Марина цедила вино и чувствовала себя дурой. И как-то неожиданно от расстройства набралась, что случалось с ней редко. Даже покачнулась и схватилась за столик, когда встала, выходя в туалет. А вернувшись, никем не замеченная, замерла в дверях зала и взглянула на парочку за столом со стороны.

«Да ведь они же спят вместе,» – вдруг обрушилась на нее истина. Этот Володин взгляд: мягкий, ласкающий, обволакивающий, сытый. На нее он тоже так смотрел. Эта его манера двигаться: предупредительная, тягучая. Многозначительные, неторопливые поцелуи пальчиков – каждый по отдельности, горячий шепот в ухо (щекотно, интимно и волнительно, хотя шептать вовсе незачем). Вся его манера ухаживать: немного старомодная, церемонная, словно ты – фарфоровая статуэтка, но подкупающая – подать пальто, помочь выйти из машины, предложить руку. Какой бы старой клячей ты не была, немедленно начинаешь чувствовать себя принцессой. Той, которая мгновение назад была спящей, но пробудилась от поцелуя принца.

Марина пошатнулась и привалилась к дверному косяку. Это все не так. Это с ним она была спящей принцессой, а вот сейчас проснулась. Резко, точно от рева ненавистного будильника. Проснулась и свалилась с кровати.

«А, вот и ты!» – обрадовался Володя, вставая. – «Все нормально? Такси сейчас подъедет. Предлагаю выйти и подышать свежим воздухом пару минут.» Марина позволила ему накинуть ей на плечи пальто и вывести на улицу. «Когда это началось?» – гадала она. – «Как я могла не заметить?» Володя взял Маринину правую руку, Ленкину левую и засунул себе в карманы пальто, согревая. Маринину руку он ласкал, судя по довольной роже и Ленкину тоже.

«Ублюдок. Какой-же я была дурой!» – отстраненно думала она. Сейчас она словно смотрела на себя со стороны. Холодный мартовский воздух бодрил и прочищал мозги. Марина вытащила руку из кармана Володиного пальто, накинула на голову капюшон и пошла.

«Марина, ты куда? Такси сейчас придет,» – донеслось недоуменное Володино вслед.

И более проницательное Кураковское: «Сорокина, ты обиделась, что-ли?»

«Марина, не дури, сядь в машину,» – догнало ее через пять минут такси. – «Давай поговорим спокойно. Что случилось то? Можешь объяснить? Ты, похоже, перебрала сегодня,» – увещевал Володя.

«Наоборот. Я протрезвела,» – буркнула Марина и перебежала через дорогу перед самым носом автомобиля.

Когда выветрился хмель, улетучилась и решимость. А появилась боль. Стоило бы Володе только позвонить, и она переступила бы через свою гордость. Но он не появился. Ни на следующий день, ни через неделю, никогда. Похоже мужчины в ее жизни имеют тенденцию исчезать без объяснений, не прощаясь, по-английски.

Куракова ходила с самодовольной мордой. Марина игнорировала ее, словно пустое место, но та и не нарывалась на дружбу. До окончания института они делали вид, что друг друга не существует.

Оксана. Последний курс.

Первой замуж собралась Оксана. Скоропалительно. Вынужденно. Результат несчастного случая уже зрел в ее животе, заставляя бегать к унитазу каждое утро. Свадьбу играли в феврале на последнем курсе. По тщательным подсчетам диплом Оксана защитить успевала. Впритык. Свежеиспеченный муж – последний из череды кавалеров по имени Валерик – жениться не отказывался. Но на свадьбе вид у него был такой отчаянно-решительный, будто он выходил на арену с тиграми, а не надевал кольцо на палец. Но отступать ему было некуда. Оксана, а главное ее мама, приперли его к стенке надежно.

Ребенок благоразумно подождал пока мать защитит диплом (с легкостью. Кто же возьмет грех на душу валить студентку с таким-то пузом, наползающим на нос?). Но на этом его благоразумие кончилось. Сын получился оручим, нервным, капризным. Спускать себя с рук не позволял.

Никакого удовольствия от своего вынужденного раннего материнства Оксана не получала. От слова совсем. Душа рвалась к былой легкости бытия: дискотекам, бухлу, парням, коротким юбкам и мужским взглядам. В реальности были нескончаемые вопли, дерьмо в режиме «нон-стон», гудящая от натуги стиральная машинка и накачивание мускулов ежедневным заволакиванием детской коляски на пятый этаж без лифта. Оксане хотелось выть и кататься по полу от безысходности. Положение ее в народе называлось «выскочила замуж, не нагулявшись». К новоявленному папаше Валерику это тоже относилось в полной мере.

Как это часто происходит с мамочками, в один момент Оксана оказалась в социальной изоляции. Её нынешние интересы и образ жизни подруги разделить не могли. Они по-прежнему жили прошлой беззаботной, почти студенческой жизнью. Её единственной помощницей и соратницей неожиданно оказалась младшая сестра. Поначалу Кристине просто нравилось возиться с малышом, названным Димой, точно с живым Беби Боном. Потом Оксана, вошедшая во вкус, стала эксплуатировать сестру и в хвост, и в гриву, оставляя присмотреть за ребенком, пока она моет голову или бегает в магазин. Валерик, словно испуганный заяц, сбегал на работу рано утром и норовил свалить в какую-нибудь командировку, чтобы не показываться домой и в выходные. Добытчик. Кормилец.

Отсидев декрет от звонка до звонка и сдав ребенка, наконец, в детский садик, Оксана поклялась себе самыми страшными клятвами: больше никогда, ни за что на свете, никаких детей. Она хочет жить. Жить для себя так, как ей хочется и получать удовольствие. И плевать, кто и что об этом думает.

Глава 3. Жизнь. Рутина.

Марина. 23 года.

Это была редкая удача. Её – вчерашнюю студентку, человека с улицы, брали на работу без связей и знакомств. А все вокруг говорили, что так не бывает. Марина и сама была в этом уверена. Брали ее в бухгалтерию крупной областной больницы. Коллектив был большой, помимо главного бухгалтера и ее зама еще шесть человек.

Главный бухгалтер – женщина лет 45-ти – серьезного, строгого, но не стервозного вида, Марине очень понравилась. Она даже несколько благоговела перед ней. И было за что. Светлана Александровна голоса никогда не повышала, с подчиненными разговаривала вежливо и исключительно на «Вы». Марина долго не могла понять почему, когда главный бухгалтер входила в бухгалтерию, в кабинете повисает гнетущая тишина, будто туда вползла королевская кобра и выбирает жертву.

Как объяснила Марине Светлана Александровна в бухгалтерии случился форс-мажор. Сразу две сотрудницы уволились в один день, не отработав даже положенных по законодательству двух недель, чем всех очень подвели. Только потому, что сотрудник ей нужен был срочно прямо сейчас (а лучше вчера), она и берет на работу Марину – человека без должного опыта и рассчитывает на полную отдачу с ее стороны. Марина была так воодушевлена оказанным ей доверием, что готова была поклясться в верности, точно Энакин Скайокер своему новому господину. Похоже чувства были написаны у нее на лице. Светлана Александровна поощрительно улыбнулась: «Вы готовы приступить сегодня? Отлично. Людмила Ивановна Вам все объяснит.»

Людмила Ивановна была стервой. Без такой не обходится ни один коллектив, а уж женский и подавно. Стервы добавляют перчика в безвкусный бульон ежедневной рутины. Людмила Ивановна обладала талантом быть ненавидимой всем коллективом в целом и каждой сотрудницей бухгалтерии в отдельности. Марина молча глотала ее колкости, понимая, что сейчас не время выступать. Она была полна решимости перетерпеть, лишь бы быстрее разобраться в делах. Марина изводила Людмилу Ивановну вопросами, от которых та с замученным видом возводила глаза к потолку. Но, постонав, все же отвечала. Как и в любом деле, в бухгалтерии нюансов было вагон и маленькая тележка. В порыве рабочего энтузиазма первое время Марина просиживала на работе все вечера.

«Ты что тут ночевать собралась?» – язвила Людмила Ивановна. – «Сверхурочных не будет, ты в курсе?»

Марина не обращала внимания. Только досконально разобравшись во всем, она сможет чувствовать себя уверенно и не подведет Светлану Александровну. Как во всякой бухгалтерии крупной организации каждый сотрудник занимался своим участком работы: Марина «сидела» на поставщиках и покупателях, Людмила Ивановна – на зарплате. У нее, как и у главного бухгалтера, был свой отдельный кабинет. Такой роскошью – клетушкой с зарешеченным окном за железной дверью – обладал еще кассир.

Когда пять месяцев спустя Людмила Ивановна пригласила Марину в свой кабинет, та ожидала разноса за слишком уж вялотекущую сверку взаиморасчетов с поставщиками. Здесь всегда было к чему придраться. Процесс был муторным, как выковыривание косточек из ведра вишни, и продвигался так же неспешно. Но никак не того, что произошло.

Людмила Ивановна положила перед ней расходный ордер и снова уткнулась носом в компьютер: «Распишитесь».

«Что это?» – недоуменно спросила Марина, вертя в руках распечатку. Содержание его было понятно – заработная плата за февраль. Сумма обычная. Непонятно было только, зачем подписывать расходный ордер здесь и сейчас, а не в кассе. И ведь зарплата только завтра.

«Сорокина, Вы что, с Луны свалились?» – Людмила Ивановна отвернулась от компьютера, сняла очки и потерла переносицу. – «Неужели Вас еще никто не просветил? И это спустя почти полгода? Похоже Вы не очень-то ладите с коллегами.»

Без издевок, разумеется, обойтись не могло. Но ясности от этого больше не стало.

«Ваша очередь,» – пояснила, ничего не поясняя Людмила Ивановна. Марина вопросительно подняла брови, ожидая продолжения.

«За одну зарплату в год ты просто расписываешься. Поняла?»

«Нет,» – озадаченно ответила Марина.

«Просто расписываешься,» – продолжала Людмила Ивановна, глядя почему-то в окно. – «Получает она.» И подняла палец вверх. «Все по очереди. В этом месяце твоя.»

Марина ошарашенно молчала. Людмила Ивановна тоже молча пялилась в окно. Через пару минут она снова подтолкнула в Маринину сторону расходник: «Распишись.»

Марина молча расписалась и вышла. С того дня и до самого выхода в декрет стервой она считала Светлану Александровну.

Елена. 23 года.

В определенный период времени женщина оценивает мужчину преимущественно с точки зрения продолжения рода. Что он сможет дать моим детям: хорошее здоровье, светлый ум, приятную внешность, финансовое благополучие? Нужно все и сразу. Поэтому найти достойного кандидата нелегко. Один умен, как Григорий Перельман, но страдает тяжелой формой сахарного диабета. А больной ребенок – самый страшный кошмар любой матери. Не годится. Другой материально обеспечен и щедр, но внешне напоминает больного рахитом карлика. А если родится девочка, похожая на папу? Она никогда не будет счастлива с такой внешностью. И все блага этого мира ей уродства не компенсируют. Тоже не пойдет. Выбор отца своим будущим детям – та еще головоломка. Благоразумные девушки делают выбор взвешенно и обдуманно.

Ленка Куракова благоразумной не была. Ею всегда двигала любовь. На харизматичных, грубоватых парней она западала, как кошка на валерьянку. Влюблена Лена была всегда, сколько себя помнила, порой в двух-трех парней сразу. Наличие законных супруг у ее пассий Лену не смущало никогда. Большинство стоящих мужчин женаты. Ну и что, не выбрасывать же из-за этой мелочи на помойку такой ценный ресурс? К тому же с женатыми мужиками проще, они не такие собственники, как холостые. Можно крутить с двумя сразу. А еще они обычно щедры, и чем старше, тем больше. С сорокалетними старцами она дел иметь, конечно, не собиралась. Разве можно в них влюбиться? Никакие деньги не компенсируют морщинистую шею и висящее брюшко.

Порхала Елена после окончания института недолго. Залетела. Отцом ребенка был бизнесмен, в фирму которого сразу после окончания учебы она устроилась работать бухгалтером. К двадцати восьми годам у него уже была жена и две маленькие дочки. Лена родила сына. На радостях бизнесмен снял ей квартиру и начал отсыпать щедрое ежемесячное содержание. Сына назвали Андреем в честь отца. Ленка первым делом наняла нянек и стала порхать по салонам красоты. Все устроилось как нельзя лучше. Все козыри были у нее на руках.

Марина. 24 года.

В окошко стукнули. Марина, валявшаяся в кровати с книжкой, отложила ее, на цыпочках пробежала по холодному полу и отворила окно.

«Ты чего не спишь?» – насмешливо возмутился муж внизу. Этаж хотя был и первым, но высоким. Дотянуться до окна можно было только вытянутой рукой.

«А смысл? Ты все равно скоро придешь, разбудишь.»

«Еще не скоро. Еще целых сорок минут бродить. Дай бутербродик что-ли,» – попросил муж.

Марина быстро соорудила два и подала в окно: «Где твои напарницы?»

Напарницами мужа в охране их многоэтажки этой ночью были две дамы пенсионного возраста. Заполучив в свои побитые молью ряды мужчину в самом расцвете сил, они не переставая шутили, что теперь им никакие чеченские террористы не страшны. Дежурства продолжались по два часа. Сегодня мужу выпало дежурить с полуночи до двух часов ночи. Ночные бдения продолжались уже два месяца, с 20-х чисел сентября, после того, как террористы взорвали в Москве жилые дома. Но, несмотря на царящий повсеместно страх, Марина была уверена, что долго они не продлятся. Бродить зимой по ночам вокруг дома охотников не найдется. Все спишется на авось. Авось пронесет и чеченские террористы взорвут какой-нибудь другой дом, а не наш.

«Мои боевые подруги обойдут дом и подберут меня. Я уже знаю все народные способы лечения пяточных шпор, маринования огурцов и удаления застарелых пятен,» – похвастался муж. –«А если серьезно, то скоро взвою. Если бы не дернул стаканчик перед вахтой, то уже давно сбежал бы. Так что ты давай спи, пока я тебя доблестно охраняю.»

Марина, как и многие другие люди, точно могла сказать, когда в ней появилась неприязнь к «лицам кавказской национальности». В сентябре 1999 года. Одновременно появился и страх. «Лиц» по конкретным национальностям она не различала. На ее славянский взгляд все они выглядели одинаково: черные будто вороны, угрюмые, с затравленно-агрессивными взглядами поодиночке и агрессивно-высокомерными в толпе соотечественников. Поэтому опасалась Марина всех скопом. Перефразируя известное высказывание: «Не каждый кавказец террорист, но каждый террорист – кавказец.»

Как так вышло, что из-за группы ублюдков под раздачу попала огромная часть населения России? Но ведь у каждого кавказца на лбу не написано хороший он или плохой. Поэтому априори плохими считаются все. А ведь она в школе с одним «лицом кавказской национальности» даже встречалась. Интересно, кем конкретно он был? Даже в голову тогда не приходило спросить. Позволила бы она сейчас своей потенциальной дочери встречаться с кавказцем? Нет, нет и еще раз нет! Костьми легла бы, но не позволила и пушечный выстрел приблизиться. А ведь прошло всего каких-то десять лет! Как так вышло?

Оксана. 25 лет.

В первый день в детском саду Димка провел два часа. Оксана все это время бродила вокруг, опасаясь уходить далеко. И воспитателей предупредила, что она здесь, рядом, под окнами тусуется, если что прибежит мгновенно. Волнения оказались напрасными. Димке в детском саду понравилось настолько, что первые месяц-полтора он бежал туда по утрам чуть ли не вприпрыжку. Оксана облегченно выдохнула. Легендарные страшилки о «не садовских» детях и ежедневных утренних истериках до икоты оказались пустым вымыслом. Оказалось, рано радовалась.

Кризис грянул через два месяца. Резко и неожиданно. Димка заявил, что в детский сад больше не пойдет, надоело, разонравилось. Сделано это судьбоносное заявление было, как водится, в понедельник утром. Оксана, только что устроившаяся на работу, всплеснула руками. Опаздывать было нельзя, категорически.

Каждое утро буднего дня теперь превращалось в сущий кошмар. Сначала Оксана сажала сонного мальчишку на горшок, потом одевала, не будя, лежащего, раскинувшего руки и ноги в стороны. Пока она натягивала футболку, джинсы и носки Димка лежал спокойно, когда очередь доходила до ботиночек, начинал кривить рот и подхныкивать. А уж когда Оксана поднимала его в вертикальное положение, разевал рот и начинал лить слезы. Этот тоскливый, отчаянный, безнадежный вой выбивал Оксану из колеи на весь день. Внутри у нее все дрожало и трепетало, она никак не могла собрать мысли в кучу и сосредоточиться. Она – плохая мать, каждое утро пытающая своего ребенка самым зверским образом. Оксана пыталась подсластить пилюлю, затыкая сыну рот по дороге в детский сад сладостями и соком в маленьких коробочках с трубочками, придумывала дурацкие игры, вроде той, когда насчитавший больше красных машин утром вечером получит мороженое, разрешала пробежаться по луже. Это помогало на пару минут, но полностью выматывало. Она – плохая мать. Она должна сидеть с ребенком сама, заниматься им, раз ему так плохо в детском саду. При этой мысли удавиться хотелось уже самой.

Со временем ситуация чуть выправилась. Тяжко бывало только несколько дней после отпуска или больничного, т. е полного домашнего безрежимья. Оксана немного успокоилась. Приведя однажды утром Димку в группу, Оксана задержалась в дверях, наблюдая, как малышня репетирует с утра пораньше песню к новогоднему утреннику. Крыса проскользнула у нее между ног и юркнула под стоявшие рядком вдоль стены маленькие стульчики. Это произошло так быстро, что не опусти она в это мгновение глаза вниз, ничего бы и не заметила. Первым порывом было завизжать, вторым – схватить ребенка в охапку и бежать прочь. Она окаменела на мгновение и … ничего не сделала.

Оксана поднялась на второй этаж в кабинет заведующей и спокойно изложила ей ситуацию. Вечером заведующая также спокойно отчиталась ей, что крыс в подвале потравили, дыры в полу группы нашли и заделали. Оксану спешность отчета высокомерной заведующей перед рядовой мамашкой позабавила. Видимо та опасалась жалоб в вышестоящие органы или паники среди родителей. Но боялась она напрасно. Оксана – взрослый, здравомыслящий человек. Ей на работу каждый день ходить надо. Куда она денет ребенка, если детский сад закроют?

Марина. 25 лет.

«Когда, говорите, были последние месячные?» – еще раз переспросила гинекологиня после осмотра и вперилась взглядом в календарик на столе.

Марина ответила, сползла с кресла, оделась и присела на стул.

«Беременность примерно шесть недель,» – подтвердила гинекологиня ожидаемую новость и равнодушно спросила: «Оставлять будете?»

«Буду,» – обреченно сообщила Марина. Хотя беременность и была запланированной, известие о ней скорее пугало, чем радовало.

«Тогда заводим карту беременной,» – полезла в стол гинекологиня.

После вполне стандартных анкетных вопросов последовало: «Какая по счету беременность?»

«Первая.»

«Выкидыши, аборты были?»

«Нет.»

Гинекологиня и ее суровый Санчо Панса – медсестра недоверчиво уставились на нее в четыре глаза: «Точно не было?»

«Точно не было. Это первая беременность,» – Марина чувствовала себя двоечницей у доски и зачем-то добавила, надеясь, что ответила правильно. – «Запланированная.»

Медсестра недоверчиво хмыкнула.

«Вы у нас в группе риска. К делу нужно отнестись серьезно. Все мои рекомендации выполнять неукоснительно. И тогда мы с Вами родим здорового малыша,» – дежурно выговаривала гинекологиня.

«Какая группа риска? Почему? У меня нет никаких хронических заболеваний. Я же здорова,» – испугалась Марина.

Врач смотрела на нее жалобно и снисходительно, будто на умалишенную: «Голубушка, вам лет сколько? Вот именно, двадцать пять уже. Опомнились, рожать собрались. Раньше то о чем думали? Вы – старородящая унас.»

Марина вывалилась из кабинета в страшном волнении, как оплеванная верблюдом самоуверенная туристка, держа в руках ворох бумажек и бумаженций – направлений на анализы и к узким специалистам. Гинекологическая градация и попадание прямой наводкой в какую-то унизительную, предназначенную для древних пятидесятилетних (она слышала и такие иногда рожают) старух категорию «старородящих» вывела ее из душевного равновесия на много месяцев. Чувство, что ее окунают мордой в грязь, возникало при каждом посещении женской консультации.

Доверительных отношений с врачом не сложилось. Они скорее были как два сумоиста на татами. Откровенно морды друг другу не били, но кружили, выжидая удобный момент для броска. Ответы на постоянно возникающие вопросы приходилось искать у уже переживших пытку беременностью подружек.

Прикрываясь группой риска, гинекологиня постоянно пыталась уложить Марину на сохранение. Первый раз Марина на это даже купилась. При плановом посещении медсестра намерила у нее давление 140/90 и врач немедленно вывалила на Марину ворох пугающей информации о вреде ее высокого давления для ребенка, после чего вручила направление на госпитализацию. Чувствовавшая себя абсолютно здоровой еще полчаса назад Марина немедленно помчалась в роддом. Сердце колотилось как сумасшедшее. А вдруг не доедет, что-нибудь плохое случится с ребенком по дороге? За неделю, которую Марина провела на так называемом «сохранении» с ней не делали ровным счетом ничего, кроме ежедневного измерения веса, давления и температуры тела.

«Что я здесь делаю?» – наконец задала себе резонный вопрос она и сбежала из роддома под свою ответственность. Лежать на кровати можно и дома. Это гораздо комфортнее, чем в палате, в окружении еще пяти беременных женщин. Давление теперь Марина измеряла себе сама каждое утро. И оно всегда было нормальным, кроме тех случаев, когда измерялось в кабинете гинеколога. Марина перестала волноваться по этому поводу и на все предложения лечь «на сохранение» отвечала твердое нет.

Гинекологиня укоризненно качала головой и поджимала губы, удивительно напоминая в эти моменты классную руководительницу Галину Викторовну. Каждое ее назначение теперь Марина рассматривала под микроскопом и советовалась с бывалыми, прежде чем последовать ему. Но все равно еще раз лопухнулась.

«Это лучшее, что я в своей многолетней практике видела для беременных. В отличии от других препаратов, отсюда кальций лучше всего усваивается. Другие пилюли можно горстями глотать, а толку не будет. А на фоне приема этого препарата я всегда вижу эффект невооруженным глазом. Вам, с вашей группой риска, он нужен обязательно. Но продается только в одном месте. Съездите и купите без промедления,» – напутствовала ее гинекологиня, выдавая красивый бланк рецепта с логотипом какой-то фармацевтической фирмы и своей полной подписью.

Гранулы чудодейственного кальция были продолговатыми, округлыми, шершавыми на ощупь и такими большими, что Марина с трудом могла их проглотить.

«Тебя развели, как последнюю лохушку,» – безапелляционно заявила Оксана. Она была авторитетом в этой области. – «Все врачи сейчас так зарабатывают. Назначают пациентам всякие БАДы и получают определенный процент с продаж.» Мягко погромыхивающие волшебными гранулами баночки, купленные с запасом до конца беременности, Марина выбросила. Очень жаль было денег, но еще жальче себя, оказавшуюся в очередной раз дурой. Расслабиться и просто побыть ничем не заморачивающейся беременной не представлялось возможным. Всегда следовало быть начеку, чтобы отбить очередную атаку на себя и ребенка. Скидок и льгот на «интересное» положение жизнь не предоставляла.

Когда гинекологиня попыталась в следующий раз о править ее в ту же контору за чудодейственными пилюлями Марина внимательно выслушала наставления, взяла рецепт и с милой улыбкой поинтересовалась: «И какую копеечку Вам за это отвалят?» Врач молча захлопнула распухшую к тому времени медицинскую карту и отвернулась к окну. Аудиенция была окончена. Витамины для беременных Марина купила в аптеке.

Забегая вперед, к тому времени, когда Марина решилась на второго ребенка, у гинекологинь была уже другая градация беременных, не менее унизительная. Теперь тридцатилетняя Марина гордо именовалась «пожилой беременной», что вызывало у нее только смех, уже нисколько не раня чувств.

Оксана. 25 лет.

«Хм,» – хмыкнула Оксана, задумчиво глядя на жарящиеся котлеты. По ним сначала зазмеились трещины, быстро превратившиеся в глубокие овраги, а потом шедевры кулинарного искусства развалились на части. Это происходило раз за разом. Чего она только не делала! Яичко добавить – пожалуйста, положу даже два; ложку манки для сцепки – получите, еще и с горкой; вымесить фарш как следует – аж рука устала. Ну какого рожна этим котлетам еще надо? Разваливаются, как средневековые замки.

Димка, впрочем, употреблял их охотно, к внешнему виду не придираясь. Они с сыном снова сидели на больничном. Пятом за последние шесть месяцев, которые он ходил в детский садик. С работы Оксану еще не поперли только потому, что организация была бюджетной и работать за копейки охотников было немного. Оксана бы сроду сюда не пошла, но ситуация с больничными была прогнозируемой. С приличного места ее уже давно бы попросили. Надо было выждать, пока Димка подрастет.

«О, котлетки!» – сунулся на кухню Валерик и тут же заржал, глядя на содержимое сковородки. – «Мать, ты опять чего-то страшного нажарила? Жрать-то можно, не отравлюсь?»

«И с какого перепугу мне тебя кормить? Ты за картошкой съездил? За детский сад заплатил? На балконе свалку разобрал? У меня все ноги в синяках, белье развесить невозможно,» – закипая, поинтересовалась Оксана.

«Ну чего ты в самом деле опять начинаешь? Разберу. Просто некогда сейчас. Мужик сказал – мужик сделал.»

«Это ты то мужик? И в чем это выражается: в зарплате, работе по дому или в исполнении других каких мужских обязанностей? А то я что-то не заметила.»

Оставив поле боя за собой, Оксана демонстративно накрыла сковороду крышкой и вышла из кухни. Вернувшись назад с ворохом мокрого белья, сунула ноги в теплые тапочки и вышла на балкон, тщательно притворив за собой дверь. Пока супружница развешивала белье, Валерик, потеряв всякий стыд, накидал себе в тарелку расползающихся котлет и стал быстро-быстро, обжигаясь, пожирать их, словно бродячая собака, нашедшая в помойке лакомый кусочек и опасающаяся конкурентов. Наткнувшись на суровый женин взгляд из-за стекла он со страху не придумал ничего лучше, как опустить дверную ручку вниз.

Оксана аж обалдела от возмущения. «Открыл. Быстро,» – грозно скомандовала она. Валерик, подняв средний палец вверх и дергая левым глазом, торопливо дожирал котлеты. Диман, сидя за столом, ухохатывался, глядя на прыгающую за стеклом маму.

«Открывай, скотина! Я тебя урою!» – завопила Оксана. От ярости она даже холода не чувствовала. Оксана оперлась спиной на стенку узкого балкона и со всей дури долбанула ногой по стеклу балконной двери. И сама удивилась, когда пробила. Стекло не осыпалось на пол все, в нем образовалась шипастая, колючая дыра, и Оксана изрядно порезалась стеклом, пока вытаскивала ногу обратно. Когда она ворвалась, наконец, на кухню, то кровь струилась по ноге в пушистый тапочек, а муж ретировался из квартиры, едва успев схватить куртку. По опыту знал, с супружницей сейчас лучше не связываться, убьет. Димка истошно вопил.

Марина. 26 лет.

Семейные саги – это целые тома сочных сплетен о родственниках. Поэтому они так популярны. Сплетни любят все.

Марине с родственниками повезло. У нее их было всего два: мать и брат. У мужа – больше трех десятков. У свекрови, которая Марине никогда ничего плохого не делала, потому что жила на приличном расстоянии, было пятеро братьев и сестер, у каждого из которых были супруги, дети, супруги детей, внуки, супруги внуков и одинокие (по малолетству) правнуки. В таком обширном семействе все время кто-то умирал, рождался или женился, поэтому «клан Сопрано» пересекался довольно часто. Но даже спустя несколько лет брака в мужниной родне Марина путалась и переживала, что не узнает кого-то, встретив не в привычной обстановке семейного застолья, а на улице.

С мужем Марине повезло. Он был старше. Для него это был второй брак. И единственной его родственницей, которую Марина на дух не выносила, была дочь мужа от первого брака. Тут компромиссов быть не могло. У нее своя семья, чужие дети ей не нужны. Муж поначалу недоумевал и злился, но со временем смирился, встречаясь с дочерью от первого брака где-то на стороне. Угождать и пресмыкаться перед капризной девчонкой она не будет. И помыкать собой, погоняя чувством вины за то, что якобы оставила ребенка без отца не позволит. В конце концов, он взрослый человек, а не бычок на веревочке. Сам решил где и с кем ему жить. Не будь ее – Марины, подвернулась бы другая.

Теперь у них и своя дочка есть. И ту, другую, она и на пушечный выстрел не подпустит к своей Дашке из боязни, что та ей навредит.

Родственники, как известно, бывают полезными и бедными. Самым полезным, по наблюдениям Марины, в «клане Сопрано» был ее муж. Он все время кого-то куда-то пристраивал, будь то институт или хороший нарколог, о чем-то хлопотал, будь то отобранные за пьянку водительские права или машина навоза на дачу, порой просто платил, например, за похороны бедных родственников. В финансовые взаимоотношения мужа с родней Марина не вмешивалась. Берегла нервную систему. Он был вполне состоявшимся и состоятельным человеком. Хватало всем. Вот только интересно, если с мужем что-нибудь случится, скинется ли «клан Сопрано» хотя бы на похороны?

Елена. 26 лет.

«Леночка, Леночка, ну как же Андрюшенька?» – бабка Таня ходила за ней следом, будто приклеенная и нудела, не переставая.

«Ба, ну сколько можно объяснять?» – зло спросила Елена. – «Мне нужно выйти на работу уже завтра, а еще доехать до Москвы и устроиться. Посидишь с ним пару дней, а в пятницу мать его заберет».

Мать, правда, была не в курсе своего якобы обещания. Лена к ней даже соваться не стала. Знала – бесполезно. Во-первых, мать работает. Во-вторых, придерживается устаревших взглядов на жизнь. Это, мол, твой ребенок, ты должна заботиться о нем сама, а они с отцом лишь помогать по мере возможности.

А кто позаботится о ней самой? Ей уже двадцать шесть. Если Елена не устроит свою жизнь сейчас, то не устроит ее никогда. Такой шанс может больше не подвернуться. Не может она сейчас взять ребенка с собой. Ну куда она его денет? Потом, когда обустроится, зацепится, возьмет. Наверное. Родители вполне могли бы ей помочь, взять внука хотя бы на время. Но эти их принципы! Пропади они пропадом. Оставалась только бабушка Таня. Она, конечно, старенькая, но еще крепкая старушка.

3-х летний Андрюша, быстро освоившись в новой обстановке, носился по квартире и кричал: «Я спрятался. Ищи меня, ба!» Он был шустрым, активным, игривым. У Лены через четверть часа нахождения в его компании начинала болеть голова. В детский сад Елена Андрюшу не отдавала. Лень было собирать бумажки. Да и необходимости до недавнего времени не было, сыном занималась няня. Андрюшин отец исправно снабжал ее средствами к существованию и оплачивал съемную квартиру. Но бизнес – дело непредсказуемое. Этот неудачник разорился! Елена готова была скрежетать зубами от злости. Андрей-старший и дальше был готов помогать сыну, вот только предлагаемая сумма Елену никак не устраивала. А о квартире и вовсе не было речи. Ей с сыном предлагалось вернуться к родителям. Последней каплей, переполнившей чашу ее терпения, было предложение ей, Елене, поискать работу. Взгляд, которым она тогда смерила это ничтожество, должен был испепелить его на месте и кристаллизовать пепел в алмазы.

Работу искать и в самом деле пришлось. Чего ей стоило получить это предложение в Москве! Она не упустит его ни за что на свете.

«Баба Таня,» – просительно, как в детстве, заканючила Елена. – «Я знаю, что он невыносимый говнюк. Ну посиди с ним пару дней всего, я прошу.»

«Ну что ты, Леночка, разве можно так о мальчике? Да только как же я за ним услежу? Руки то, руки мои,» – и подняла кисти повыше к Лениным глазам. Смотреть на бабкины руки лишний раз Елене было противно. Скрюченные, с распухшими, покрасневшими суставами на пальцах, застывшие в своем болезненном уродстве. – «Я ведь даже пуговичку ему застегнуть не смогу или ноготочки подстричь. Да и сил у меня нет за ним бегать, уж больно шустер. Ну как не догляжу? Боязно мне, деточка.»

Сдерживая злость и нетерпение Лена принялась с новой силой убеждать бабку: «Баба Таня, ну кто, если не ты? За мной же доглядела, и с ним справишься. А пуговички застегивать не надо. У него футболок полно.» И пнула ногой объемную сумку с детскими вещами. Лена, как бывалая гиена, чувствовала, что бабка уже внутренне сдалась, оставалось дожать чуть-чуть.

Через четверть часа она выскочила из бабкиного подъезда и торопливо запрыгнула в поджидавшее такси. Все. Она свободна, как ветер. А тут родители и бабка сами пусть разбираются. Баба Таня стояла у окна и смотрела на стремительно убегающую внучку. Андрюша дергал ее за подол. В душе у бабы Тани шевелилось нехорошее предчувствие.

Марина. 26 лет.

На встречи выпускников Марина не ходила. Никогда. Не осталось у нее таких уж приятных воспоминаний о школе, что хотелось бы их освежить, увидев знакомые лица. Зато Оксана их обожала, как источник массы разнообразной информации. До сплетен она была большой охотницей. Они расположились в зале, попивая винцо в ожидании Ирины. На диване между ними сучила ногами трехмесячная Даша.

«Ну и зря! Интересно же посмотреть на все эти рожи,» – осуждающе сказала Оксана.

«Вот ни капельки не тянет. А самое интересное ты мне и так расскажешь.»

«А то,» – заверила подруга и приступила. – «Галину то нашу Викторовну совсем разнесло. Как бочонок на подставке на своих коротких ножках. Опухшая какая-то, раздутая, сопит при каждом вздохе, точно сломанный сифон. Болеет чем-то, наверное.»

«Так ей и надо,» – мстительно протянула Марина. Удивительно, насколько крепко врезаются в память детские обиды. Упоминание бывшего классного руководителя до сих пор заставляло её морщиться, словно застарелая мозоль, дающая о себе знать всякий раз, когда приходится надевать узкие туфли.

«Ты знала, что Шматков сидит за изнасилование и убийство?»

Марина поперхнулась: «Ну чего-то подобного от него и ждали. Недаром в школе все учителя говорили, что по нему тюрьма плачет. Теперь он на своем месте. А кого убил то?»

«Вот в этом то самый прикол и есть. Парня.»

«Мужика то есть?» – поперхнулась Марина, думая, что ослышалась. – «Он изнасиловал мужика? Не может быть. Он же меня в школе за сиськи хватал.»

«Видать, они ему не понравились. Вот он и переориентировался. А Машков уже вышел, кстати.»

«Он на встречу выпускников приходил?»

«Нет, слава Богу. Шурик Бузалев сказал.»

«А он не сидит?»

«И не думал. Он, кстати, вполне нормальный. Какой-то совместный бизнес у них с братом. То ли строят чего, то ли ремонтируют.»

«Надо же. А ведь ничего не предвещало. Был таким же дураком, как и все. С кем мы учились? Как мы выжили вообще? Давай за это выпьем.»

«Гусева оказывается замуж давно вышла,» – сообщила Оксанка, зажевывая маслинкой.

«Кто этот отчаянный смельчак? Не из наших?»

«Шутишь? Кто из наших женился бы на ней? Явно чужак. Но она ничего толком не рассказывает, темнит. Видно не слишком перспективный товарищ. Хотя выглядит она – просто отпад. Синди Кроуфорд, блин,» – завистливо вздохнула Оксана.

«Не переживай,» – успокоила ее Марина. – «Это ненадолго. Сейчас родит и все – Матрена Ивановна.» Лишний вес после рождения детей был проблемой для обеих.

«Да. Вот сейчас точно упадешь,» – анонсировала следующую новость подруга.

«Вряд ли. Я на диване сижу.»

«Нюшина замуж вышла, уже беременная. Моя мать во дворе с ней встретилась.»

«Бог ты мой! Какой дурак ей ребенка с делал? Ведь через пять минут общения понятно, что она дурочка, самая настоящая, со справкой.»

«Сие тайна, покрытая мраком.»

«У нее ведь и мать с придурью? Кого же она родит?»

«А у Рудовой девочка уже в школу ходит. Она сама в бизнесвумен подалась. ЧП открыла. Мороженой рыбой у нас на рынке торгует. Место у нее там арендовано. Я, кстати, тоже из своей богадельни уволилась. К частному предпринимателю пошла бухгалтером.»

«Главным?»

«И единственным.»

«Чем занимается?»

«Запчасти. Магазин на окружной.»

«Зарплата?»

«Официально – минималка. Остальное в конверте. Единственный минус – денег в руки не дает. Совсем. Хозяин даже канцтовары сам покупает. И тысчонку какую лишнюю не скоммуниздишь. А так ничего, жить можно.»

«А как он насчет детских больничных?»

«В этом смысле нормальный мужик, понимающий. Не можешь днем работать, приходи вечером, когда найдешь с кем ребенка оставить. Главное, чтобы все было сделано. С девяти до шести торчать не надо.»

«Да, это прогресс,» – согласилась Марина.

«Валерка алименты платит?»

«Да что там эти алименты? У него официально тоже минималка. А кроме них ни копейки не дает. Он уже другую бабу нашел, туда и инвестирует. А вот дед – отец его, помогает. То картошки привезет, то сапоги Димке купит. Он же у него единственный внук. Пока.»

Прервал их звонок в дверь.

«Ну наконец-то, Ирка пришла! С ее тремя работами и не выпьешь по-человечески.»

Оксана. 29 лет.

Оксана открыла один глаз и тут же зажмурилась. В голове полыхнул взрыв. Через минуту она открыла его снова, но осторожненько, с прищуром. На соседней подушке лежала короткостриженая русая макушка. Оксана приподняла голову. Теперь хорошо стало видно ухо. Ухо как ухо. Чистое. Словно почувствовав ее взгляд, парень повернулся и сонно зевнул.

«О, привет, подруга!»

Молодой, скуластый, с хорошими зубами. Оксана воззрилась на парня с недоумением и попыталась напрячь память. В памяти гремела музыка, позвякивали бокалы, в эпилептическом припадке бился свет. Больше ничего видно не было.

«Алексей?» – предположила Оксана.

«Не угадала,» – заржал парень. – «Еще попытка.»

«Да ну тебя. Сам скажи. Думать больно,» – попросила Оксана. – «И где это мы?»

Интерьер небольшой комнаты был аскетичен: две полуторных кровати, на одной из которых они и спали, два письменных стола, придвинутых друг к другу, встроенный шкаф, выкрашенный краской в цвет стен.

«Общага что-ли?» – высказала догадку Оксана.

«Она самая,» – подтвердил неизвестный любовник. – «Я Антон, кстати.»

Имя Оксане ничего не говорило. «А где Алексей?» – на всякий случай спросила она.

«Это мой сосед,» – кивнул головой на пустую кровать парень. – «Он домой на выходные уехал. Я же тебе вчера говорил, не помнишь?»

Ага. Ситуация начала проясняться. Значит это общага железнодорожного колледжа. Сегодня воскресенье. Осталось выяснить время. Оксана пошарила глазами по комнате. Её одежда была свалена на стуле, каблуки туфель торчали из-под кровати у противоположной стены, сумка лежала на полу посреди комнаты.

«Дай сумку, а? И водички попить,» – жалобно попросила она.

«Не вопрос,» – спрыгнул с кровати парень. Оксана бесцеремонно разглядывала его, и сама себе завидовала. Невысокий, но крепкий, ладный, хорошо сложенный. И какого черта она опять ничего не помнит? Обидно. Как выпьет, так память отшибает начисто.

«Антон, тебе сколько лет?» – поинтересовалась она.

«Двадцать один. А тебе?»

«Хам, кто же девушек о возрасте спрашивает?» – беззлобно отозвалась она и вздохнула. – «Туалет в конце коридора, разумеется? Отвернись.»

Оксана выпила любезно растворенный в стакане случайным любовником аспирин и начала собираться.

«Я тебе телефончик дам, позвони ближе к выходным,» – морщась влезала в узкие туфли Оксана.

«Ты уже дала,» – сообщил парень, ухмыляясь.

«Я много чего вчера дала, смотрю. Расщедрилась. Как хоть было то? Ничего?»

Антон лыбился.

«Значит ничего,» – сделала вывод Оксана. – «Ладно. Пока. Увидимся.»

Было уже за полдень. Нужно было забрать Димку от мамы, добраться до дома, выпить холодного пива и завалиться отмокать в ванну. Мать выносила ей мозг каждое воскресенье, называя гулящей и требуя угомониться наконец и перестать таскаться по клубам, но Димку брала. Что значит перестать? А зачем тогда жить? Она всю неделю ждет выходных, чтобы оттопыриться. Ну и что, что ей двадцать девять? Не полтинник же, в конце концов. А чем еще по выходным заниматься? Крестиком вышивать? Да и вообще, в семье непьющих не было. И где знакомиться с мужиками, если не на гулянках. Необходимость знакомства с приличным мужиком не отрицала даже мать. Правда критерии у них были совсем разные. Главное – имена запоминать. Впору было записывать их в начале вечера. С памятью творилось что-то неладное.

Марина. 30 лет.

Пользуясь последними погожими солнечными сентябрьскими деньками Марина старалась гулять с детьми больше, чем обычно. Четырехмесячный Даня безмятежно сопел в коляске, четырехлетняя Даша носилась вокруг вприпрыжку, разыскивая в траве под деревьями округлые, гладкие, матово-поблескивающие каштаны и набивая ими карманы. Когда место в карманах заканчивалось, что случалось довольно скоро, она ссыпала добычу в мамину сумку и продолжала собирательство. Марина, стараясь остаться незамеченной, потихоньку выбрасывала их обратно в траву.

Отвлечь Дашу от увлекательного занятия могли только кленовые листья. Нестерпимо желтые, ажурные они устилали землю сплошным ковром. Букетами из засохших и свернувшихся в трубочки кленовых листьев дома были уставлены все горизонтальные поверхности. Живописным дополнением к ним служили ярко-красные гроздья рябины. Забравшись на вкопанную в землю выкрашенную в синий цвет шину, служившую ограждением для увядающей клумбы, Даша дотянулась до ветвей рябины и отломила одну гроздь – тяжелую, глянцевую, с парой побуревших листьев и тут же выронила от испуга.

«Ай-ай-ай, как же тебе не стыдно деревья ломать? Хулиганка малолетняя,» – заголосила неслышно подкравшаяся сзади бабка. – «Зачем тебе эти ягоды? Поиграешь и выбросишь. А птицам зимой кушать нечего будет.»

Даша замерла на шине, точно испуганный заяц под кустом. А бабка, пригвоздив беззащитную жертву к месту, распалялась: «Совсем родители вас не воспитывают. Зачем только рожают? Все деньги, деньги гребут. Мало им. Вот вы и вырастаете наглыми и безответственными. Гневные рассуждения завели бабку, как водится, в такие дебри, которые к сорванной ветке отношение имели весьма отдаленное. Каждый раз, когда она тыкала в Дашу пальцем, та вздрагивала.

Марина взгромоздила коляску с Даней на тротуар, влезла между старухой и дочерью, загородив ее и спокойно, тихо, почти шепотом начала ругаться: «Старая ты кошелка, ты что себе позволяешь? Как ты смеешь пугать моего ребенка? Ползи под свой камень, гадюка, и сиди там молча, пока не придавили. Посмеешь еще раз открыть свой поганый рот на мою дочь, я натолкаю тебе в глотку земли вот с этой клумбы и буду смотреть, как ты сдохнешь, сука. Уяснила, убогая?»

В продолжении этой речи бабка начала пятиться к подъезду задом, словно рак, периодически разевая рот, дабы что-то сказать, но тут же его захлопывала. Едва ли ее пугали сказанные Мариной слова, скорее невозмутимый тон и тихий голос. Все сказанное звучало как список дел на предстоящий день, а не пустые угрозы, и бабка струхнула.

Она допятилась до двери и ввалилась в подъезд. Марина улыбнулась Даше, сняла коляску с тормоза и только они всей компанией двинулись вдоль дома, как где-то наверху открылось окно: «Я вот сейчас полицию вызову! Посмотрим тогда, кто гадюка.» Марина засмеялась и свернула за угол.

Хотела бы Марина сказать, что выкинула инцидент из головы и больше не вспоминала. Но это не так. И удивляла ее вовсе не злобная старуха. Они встречаются часто и неизбежны, как майские грозы. Поражала собственная хладнокровная жестокость. И, что было совсем уж удивительно, поражала приятно. Она, пожалуй, и глотку могла бы бабке перегрызть глазом не моргнув. Действительно, зачем существовать на свете этой гадине, гнобящей ее ребенка? Да и всех вокруг. На самом деле прижать ее к ногтю не сложнее, чем таракана раздавить. Неужели она, Марина, наконец повзрослела и приобрела необходимую для жизни стервозность? Это были хорошие новости.

Ольга. 30 лет.

«Оля, ну как же так?» – отец растерянно полировал стекла очков. – «Не по-человечески это.»

Бодрова смотрела на отца свысока, со смесью жалости и пренебрежения. Ему было уже за семьдесят. Седая шевелюра больше не прикрывала трогательно розовеющую в проплешине макушку, больные колени не давали спать по ночам, руки предательски дрожали, поднося ложку ко рту. И он еще смеет давать ей советы? За ним самим скоро ходить надо будет. И очевидно ей, потому как старшая сестра вышла замуж и уехала в Сочи. А она, Ольга, незамужняя и бездетная, застряла здесь, с родителями.

Больше всего ей сейчас хотелось прилечь. Чувствовала она себя как курица, попавшая на конвейер смерти птицефабрики, которую по ошибке сначала ощипали и выпотрошили, а только потом отрубили голову. Сил спорить и ругаться не было. Она все равно сделает как решила. А решила она мгновенно, не размышляя, не взвешивая «за» и «против», решила не сердцем, а голосом разума. Решила, едва услышав диагноз новорожденной дочери – ДЦП.

Разговаривали они с родителями на лестнице. Ольга привалилась к подоконнику и украдкой от пробегающих мимо медицинских сестер дымила сигареткой в приоткрытую форточку. Отец стоял напротив, мать молча глотала слезы, прижимая платочек ко рту. Иногда всхлипывала, но молчала. Овца! Ольга давно поняла, что мать кроме презрения ничего не заслуживает. Она никогда не смела и слова отцу поперек сказать. Даже когда тот поселил в квартире сумасшедшую бывшую жену и превратил их жизнь в ад. Ее она уж точно слушать не собиралась.

«Оля, ну как же так. Подумай. Ведь родная кровиночка. Разве можно свое, родное … . Я тебе запрещаю. Воспитаем все вместе, вырастим как-нибудь.»

«Засунь свои запреты себе в задницу,» – устало посоветовала Ольга.

Мать ахнула, прикрыв рот рукой и выпучив глаза: «Замолчи! Как ты с отцом разговариваешь!»

«Вы не представляете себе, что такое ребенок с ДЦП. Это пожизненная каторга, без всякой надежды на выздоровление. Ты миллионер? Можешь нанять круглосуточную сиделку с медицинским образованием? Оплачивать пожизненную реабилитацию? Тебе самому через пару лет сиделка понадобится. А ты хочешь повесить мне на шею этот хомут?

Все. Вопрос закрыт. И хватит сюда таскаться каждый день. Мне отлежаться надо.»

«Больная, здесь нельзя курить!» – рявкнула тетка, с грохотом вывозившая тележку с больничным обедом из поднявшегося лифта. Запахло вареной капустой. Ольга послушно выбросила окурок в форточку и, не глядя больше на родителей, ушла в палату. При ее появлении там ненадолго воцарилась тишина. Все товарки уже были в курсе, что Ольга отказывается от ребенка и не знали, как себя с ней вести. Сюсюкаться с младенцами под ее презрительным взглядом было как-то неудобно. Ольге такие мелочи на нервы не действовали. Она валялась на постели, много спала, злилась на глупых куриц – соседок по палате, что шумят и очень хотела выпить.

Из роддома Ольга уходила налегке. Ее никто не встречал.

Оксана. 30 лет.

Оксанкин юбилей отмечали скромно, на ее кухне, втроем. Как женщина свободная, ежедневной готовкой она себя не утруждала, заморачиваясь лишь изредка, по особым случаям, вот как сегодня. Непривередливый в еде сын Димка был приучен к супам из пакетиков и заказной пицце.

Оксана процветала, как лопух на куче компоста. Зарабатывала неплохо, настолько, что бросила мотать себе нервы и выбивать из бывшего мужа алименты. Мужики к ней шли косяками, как горбуша на нерест. Более-менее постоянных любовников насчитывалось 2-3 штуки в год. С кем-то из них или с подружкой она пару раз в год моталась на всероссийские египетские курорты. Завела маленькую симпатичную машинку пронзительного салатового цвета. И вообще, жила на полную катушку, стараясь отхватить все то, чего недобрала в молодости, преждевременно залетев.

«Замуж?» – с притворным ужасом вопрошала она, выкатив глаза. – «Ни за что на свете. Я там уже была. Ничего интересного.»

«А как насчет стабильности? Приличный муж – это надежность. Нельзя же всю жизнь скакать, будто стрекоза?»

«Хы,» – осклабилась Оксана. – «Можно и нужно. Нечего тухнуть с одним мужиком. Это скучно. Они поначалу ведут себя паиньками. А как только права качать начинают, так я их под зад коленкой, и до свидания. Вон их сколько вокруг.» Она смешно сморщила нос. «И вообще, я старых не люблю. Вот в прошлую субботу с молодым человеком познакомилась – курсантом из военного училища.»

«Господи, сколько ему лет?» – смеялись гостьи.

«Достаточно. В самый раз будет. Было,» – уточнила Оксана. Подружки валились от смеха.

«Тебя посадят за совращение несовершеннолетних. Где ты их только находишь, этих мальчиков? На меня никто моложе сороковника и не посматривает уже, кажется.»

«Места надо знать,» – таинственно пояснила именинница. – «А вот тебе, Ирка, обязательно надо разок замуж сходить. Ненадолго. Так, на пробу. Для профилактики нервно-психических расстройств. Знаешь, как укрепляет психику. После брака все нипочем.»

Чувство такта не было Оксанкиным коньком. Именно она всегда высказывала вслух то, о чем все думали, но сказать деликатничали.

«Сама не хочешь, а я должна? Обойдусь и без пробничка,» – отшутилась Ирина.

«Я недавно еще один источник надыбала – знакомства по интернету. Ржу, не могу. Концентрация придурков просто зашкаливает, как будто все клиенты психушки скопом там пасутся.»

«Может, так и есть.»

«Может,» – согласилась именинница. – «Я тут с одним кадром второй день переписывалась. Уже почти встретиться договорились. Да сорвалось.»

«Чего так?» – предвкушали очередную прикольную историю слушательницы.

«Наши сексуальные предпочтения не совпали,» – важно сообщила Оксана, еле сдерживая смех. – «Он считает, что минет обязательно надо делать голой, стоя перед ним на коленях. Я написала, что не вопрос, сделаю. А я предпочитаю лежать, раскинув ноги, когда мне отлизывают. И все. Исчез козел. Ни здрасьте, ни до свидания. А я уже настроилась,» – горестно всплеснула руками она.

Оксанка вся была, как глоток свежего воздуха – бодрящий, пьянящий, освежающий. Её жизнь била ключом, она вечно вляпывалась в какие-то истории и умела преподнести их в забавном ключе. Каждая встреча подруг превращалась в сеанс смехотерапии. Ирина особенно их ценила. В ее жизни не происходило ничего, кроме двух работ и множества подработок. У нее была цель. Цель требовала денег. Много денег.

Ирина. 33 года.

Мать умерла как-то вдруг. В последние августовские выходные как обычно копали в деревне картошку. Она была сухой, чистой. Поэтому сразу ссыпали в мешки и сгружали в подпол. Потом, опять же как обычно, жарили шашлыки. Было хорошо, как никогда: теплый денек, лениво парящая в воздухе паутина, тягучая усталость в мышцах, щекочущий аромат мяса с дымком, все семейство в сборе: мать, брат Володя с женой Леной и двумя маленькими племянницами 6-ти и 4-х лет.

Володя намеревался уехать нынче же вечером, Ирина – задержаться на пару дней, пожечь картофельную ботву с неубиваемыми колорадскими жуками в комплекте, выкопать морковь, снять летние яблоки и вернуться в город аккурат к 1-му сентября. Но никто никуда не уехал. Никем не потревоженные яблоки опадали и гнили в траве. Вернуться к началу учебного года Ирина все же успела. Мать похоронили как раз накануне и разъехались, попросив соседку заходить, присматривать за домом.

Иринина цель неожиданно, самым прискорбным образом стала ближе. Ни она, ни Вовка возвращаться жить в деревню не намеревались, поэтому решение продать дом было обоюдным и безальтернативным. Оставалось выждать положенные полгода до вступления в наследство. Но и после этого дело с мертвой точки не сдвинулось. На майские праздники Ирина приехала в деревню. Брат мотоблоком перекапывал огород, собираясь сажать картошку. Ирина была в полном недоумении: «Вов, мы же продавать договорились?»

Брат смутился и поглядел на дом, ища моральной поддержки. Тот стоял с распахнутыми окнами, дыша запахом свежей краски.

«Ну это, Ленка говорит: зачем продавать? Место хорошее, пусть и далековато немного. Девчонок на лето можно вывозить свежим воздухом подышать. Или на выходные приезжать, отдыхать, мясо пожарить. Картошку сажать опять же. Заместо дачи будет, типа.»

«Твоя Ленка здесь вообще права голоса не имеет,» – начала злиться Ирина.

«Она моя жена,» – сурово вставил брат.

«Вот именно. Жена – даже не родственник. Это решаем только мы с тобой. И мы давно договорились дом продать. Мне деньги нужны.»

«Да в том то и дело. Сколько мы за него выручим? Да еще пополам разделить придется. За эти деньги и шести соток с сараюшкой не купишь. А тут нормальный дом со всеми удобствами. Живи не хочу. Короче, Ленка говорит: продавать глупо.»

Вправившая брату мозги рачительная супруга Ленка тем временем возила кисточкой с белой краской по оконной раме, изо всех сил напрягая слух, и одновременно прикидывала, во сколько встанет поменять эту деревянную рухлядь на нормальные стеклопакеты.

«Ты не забыл, что половина дома принадлежит мне?»

«Не вопрос. Ты можешь приезжать к нам на выходные когда хочешь.»

«К вам?»

«Ну ладно, не придирайся к словам. Но если хочешь пару мешков картошки по осени, то оставайся, помогай сажать, а то Ленка вон мелкий ремонт затеяла, а я один тут мудохаюсь.»

Ночевать Ирина не осталась.

Наталья. 33 года.

«Ой, ты уже вернулся?» – притворно удивилась Гусева. Впрочем, последние двенадцать лет Серикова. – «А я как знала, мясо уже потушила. Ты голодный? Совсем тебя загоняли на работе. Еле ноги таскаешь. Раздевайся. Ноги не промочил? Сейчас поставлю твои ботинки сушить.» Наталья щебетала и кудахтала, не переставая, хотя с первого взгляда на мужа поняла – что-то не так.

Что-то не так было уже давно: постоянные задержки, командировки, телефон перестал оставлять на виду, даже в душ берет с собой. Она не слепая, все замечала, но признавать не хотела. Ведь пока ничего не сказано, то этого как бы и нет, даже если оно есть.

Сергей продолжал топтаться у входной двери. Каждый раз, когда он собирался поговорить с женой, та обрушивала на него лавину заботы. И решимость сразу таяла. Маялся он уже давно. И дотянул до последнего. Любимая женщина уже была на третьем месяце беременности и требовала свадьбы немедленно, пока пупок не полез на нос. Мать и вовсе всю плешь плешь: брось да брось эту яловую телку, она никогда не родит, какой в ней смысл? А Наташка словно чувствовала, не давала ни малейшего повода разбрехаться.

Двенадцать лет назад, когда они поженились, Наталья была совсем другой – высокомерной красоткой. Он тогда был горд до усрачки, что она выбрала его. И маму не слушал, что характер у невестки скверный. Свекрови с невестками всегда лаются, так уж заведено. Но мама оказалась права. Скверный характер никуда не делся, а от красоты за прошедшие годы ни осталось ни следа. Сейчас он к этой корове с поросячьими глазками и прикасаться брезговал. И не прикасался. Уже очень давно. Он мужчина, любит глазами, как известно. Разве он виноват, что ее так разнесло? Лечение гормональное, видите ли, без этого не обходится. Все поправляются. Да разожралась просто, как свинья, а лечением прикрывается. Чего же ему, теперь до конца жизни с этой коровой маяться? Её даже в люди вывести стыдно. Друзья засмеют.

Вот и сегодня он полчаса сидел в машине, собираясь с духом. А она снова заболтала, запутала.

«Блин. Заткнись уже наконец,» – рявкнул Сергей.

Наташка и правда заткнулась. От неожиданности. Сергей воодушевился: «Короче. Я встретил другую женщину. У нас будет ребенок. Мы с тобой должны развестись.»

Тишина была такой угрожающей, что Серега поежился. Жена смотрела на него в упор, исподлобья, не мигая, будто королевская кобра перед броском.

«Ну ты чего молчишь?» – осторожно открыл рот Сергей.

Вместо ответа Наталья размахнулась и запустила ботинок ему в лицо. У Сергея отлегло от сердца. Ну вот, слава Богу. Сейчас поругаются, поскандалят, потом разведутся, как все нормальные люди. Главное – процесс пошел. Летающие ботинки – это мелочи, проза жизни. «А вещи потом как-нибудь заберу,» – думал Серега, выскакивая в подъезд в одних носках.

Марина. 33 года.

Пройти медицинский осмотр с ребенком перед поступлением в детский сад – это почти как пробежаться по горячим углям семи кругов ада в миниатюре. Если конечно у вас нет денег сделать это в платной клинике. Добытую в боях медицинскую карту ребенка по форме 026/У, щедро усыпанную разнокалиберными сине-фиолетовыми штампушками, Марина берегла пуще глаза, храня в специальной пластиковой папочке с кнопочкой.

В детский сад Даню удалось отдать в три года, что было сравни чуду по тем временам. Из садика позвонили вчера, и уже сегодня Марина сидела в кабинете заведующей. Та лениво пролистала медицинскую карту, мимоходом осведомившись: «Манту сделали?». Потом ткнула гелевым ногтем в строчки договора, где Марине надлежало расписаться, а дальше началось самое интересное.

О таксе Марина уже была осведомлена. Интересно было, как все это происходит вживую, так сказать. Пять лет назад, когда в садик устраивали Дашу, взяток у Марины никто не вымогал. А сейчас любая мамаша в песочнице точно знала в какой садик сколько надо занести. И это им еще повезло. В спальном районе садиков было много. А вот в центре города, по слухам, ужас что творилось.

Вертя в руках простой карандаш с резинкой на конце и глядя в стол, заведующая монотонно вещала Марине о том, какой хороший у них детский сад: и логопед у них есть, и новое оборудование на кухне, и охранник у входа торчит, лает на нервно дергающихся родителей: «Наденьте бахилы». Почти усыпленная речью Марина не сразу и сообразила, что слушать то вовсе и не надо. Надо смотреть. На розовый листочек на столе, на котором заведующая уже написала карандашиком 5000 и обводила нолики, привлекая ее внимание. Поняв, что Марина сумму увидела, заведующая тут же листочек смяла и бросила в мусорную корзину под столом. А потом бодро закончила свою вводную речь фразой о добровольных пожертвованиях на нужды детского сада. Жертвовать следовало на расчетный счет.

Помимо этого вступительного взноса уже воспитательница выдала Марине список из 18-ти пунктов – всего, что надо было принести в группу помимо драгоценного чада: от туалетной бумаги и пемолюкса, до красок и цветной бумаги. Ну тут Марине все было знакомо. За прошедшие пять лет, с тех пор как Даша пошла в садик, в списке ничего не поменялось.

Елена. 33 года.

Десять с половиной часов в кресле самолета эконом-класса – удовольствие не для слабонервных. Так далеко и так долго Куракова еще никогда не летала. Собственно, дальше Турции и Египта с Кириллом, т.е. Кириллом Валерьевичем, она и не летала. Елена окучивала его уже больше года. Была идеальной любовницей: веселой, необременительной для мозга, легкой на подъем, готовой в любое время дня и ночи потакать всем его желаниям, ублажать, холить, лелеять. И, наконец, дождалась своего звездного часа.

Трансатлантический перелет оказался нестерпимой мукой. Тело затекло так, что, казалось, навечно останется в скрюченном состоянии. Жлоб несчастный, не мог раскошелиться на билет бизнес-класса. Хотя, если уж совсем по совести, билет она заказывала сама и платить за бизнес-класс ее задушила жаба. Решила, что не барыня, долетит и в экономе. Разницу в стоимости Елена положила себе в карман.

В тесном кресле, рассчитанном не иначе как на двенадцатилетнего ребенка, невозможно было даже поерзать. Сидишь плотненько, точно деталька пазла в ячейке. Дабы немного размяться, Елена уже шесть раз сходила в туалетную комнату. Пока проберешься бочком между креслами, пока постоишь в очереди, то да сё, кровь немного разойдется по венам. На пятом часу полета начала болеть поясница. Елена скомкала плед и сунула под спину. Стало легче, но не на много.

Кирилл Валерьевич, конечно, не был мужчиной ее мечты. С мечтами Лена давно завязала и стала реалисткой. Он был самым подходящим из того, что ей подвернулось. Хотя при виде его желтых, прокуренных зубов на Елену накатывала тошнота. Он с ней не полетел, чему Куракова была несказанно рада. Обещал быть позже, через пару месяцев. А Елене тянуть было уже никак нельзя. Но денег дал щедро, почти столько, сколько она и хотела.

Одной, без поддержки, поначалу будет, наверное, сложно. Но это ничего, она справится, были бы деньги. Через несколько лет, как окончательно обустроится, может быть даже заберет к себе Андрюшу. А то мать ей уже всю плешь проела, что она не мать, а кукушка, ребенка бросила, а бабку раньше времени в гроб загнала. Лена уже и ездить к ним перестала. Чего себе нервы трепать, в самом то деле? Андрюша сыт, одет, обут. Чай не у чужих людей живет, а у дедушки с бабушкой. Ничего плохого с ним не случится. В школу ходит. Нельзя же ребенка посреди учебного года срывать? К тому же у не есть одно обстоятельство, о котором матери пока знать не надо.

Первое, что надлежало сделать по прилету – купить жилье. А также медицинскую страховку. Времени у нее немного. Действовать придется быстро. Но Елена была преисполнена решимости. Её ждет новая жизнь. Разве может она быть старой в новой стране?

Самолет пошел на посадку.

Welcome to New York, Елена!

Куракова поглаживала восьмимесячный живот – источник своего благосостояния.

Ирина. 35 лет.

«Простите, а Вы не Вовки Рябушинского сестра?» – сунулся назад в кабинет с табличкой «Заведующая кафедрой Рябушинская И.А.» министр экономического развития области.

Ирина удивленно приподняла брови: «Да. А Вы … ?»

«Да я же с ним в футбол играл в школе. Он на пару лет младше был. А Вас я вообще очень смутно помню. Что-то мелкое, зеленоглазое, с хвостиком. Глаза по-прежнему зеленые. Не помните меня?»

«Нет. Совсем не помню. Но я знаю, что мы земляки. Читала вашу биографию на сайте правительства,» – ответила Ирина.

«Знаете и молчите?»

Ирина пожала плечами: «Ну и что с того?»

Пару минут назад она поставила совершенно незаслуженный зачет по своему предмету великовозрастному оболтусу – министерскому сынку. Отчего же не поставить, если папа такой хороший человек. Невзирая на чины и звания сам с просьбой пришел. Ручки испачкать не побоялся. Идеалисткой Ирина не была давно.

Министр был из молодых да ранних. Лет сорока всего то, подтянут, аккуратно подстрижен, собран и деловит. Времени терять попусту не привык.

«Ирина Александровна, Вы не поужинаете со мной сегодня вечером?» – неожиданно спросил он.

«Почему бы и нет,» – подумала Ирина,согласившись.

В тот вечер Сергея к себе домой она не пригласила. Не потому, что не понравился, а потому что накануне травили тараканов. Нужно было отмывать и проветривать квартиру. Эффект от потравок был весьма кратковременным. Тараканы, поколениями закаленные льющейся на них химической дрянью, адаптировались быстро, но тем не менее праздношатающиеся по всем поверхностям особи на время пропадали, оставались только прячущиеся по углам.

С ипотекой Ирина расквиталась совсем недавно. И сейчас находилась на стадии осознания своего счастья. Теперь у нее есть квартира. Своя собственная. Двухкомнатная. С почти девятиметровой кухней.

Через год после знакомства с Сергеем Ирина работала заместителем министра экономического развития. Вымученная когда-то кандидатская диссертация оказалась кстати. На людях любовники соблюдали субординацию. Встречались обычно у нее. Порой срывались на несколько дней вместе куда-нибудь в Питер или Сочи. Ирина относилась к Сергею спокойно, без фанатизма. Но привязалась, конечно, даже скучала без него порой. Но похоже перегоревшая в юности лампочка уже не могла вспыхнуть ярко, только тускло светить, разгоняя темноту. Сергей был женат.

Марина. 37 лет.

Преимущество жизни в большом городе состоит в том, что даже живя на соседних улицах, люди могут не встречаться годами. Волею случая Сорокина и Гусева проживали неподалеку друг от друга уже больше десяти лет, но встретились за это время всего дважды.

При первой встрече она Гусеву просто не узнала. Кто эта самоуверенная женщина с двумя подбородками и фигурой борца сумо? Почему она говорит таким знакомым голосом? Осознание прошло не сразу. Как человек воспитанный, Марина попыталась скрыть свое изумление. Она и сама, родив двух детей, выглядела не лучшим образом. Но Гусева, судя по виду, родила целую футбольную команду.

Последний раз Марина видела Гусеву на выпускном. Больше их пути не пересекались, слава Богу. Позже слышала, что та вышла замуж. На основании столь скудных сведений можно было спросить о детях. Она и спросила.

«О,» – закатила глаза одноклассница. – «Прямо больной вопрос у всех. Достали уже родственники и знакомые. Устала объяснять. Мы с мужем решили пожить пока для себя. Успеем еще спиногрызами обзавестись. Ты то как?»

«У меня два спиногрыза. В декрете сижу.»

«А,» – как-то сразу потеряла интерес к беседе Гусева, и потрепавшись пять минут ни о чем, бывшие одноклассницы разошлись.

Вторая встреча произошла лет через семь. Даня как раз пошел в первый класс, поэтому Марина и запомнила. Гусева не поразила ее своими размерами (габариты были те же), но изумила словоохотливостью. Болтали они часа полтора, по окончании которых Марина знала всю подноготную трех Наташкиных работодателей, подробности личной жизни всех ее многочисленных двоюродных сестер, количество клещей, пойманных ее шпицем этим летом и характер течения полудюжины страшных, мучительных и прямо-таки смертельных болезней, изнуряющих ее ежедневно. Ни слова не было сказано только о муже и детях.

Позже выяснилось, что ни того, ни другого нет и в помине. Марине стало ее жаль. Им было уже по тридцать семь. Шансы на создание семьи и рождение детей в таком возрасте (и с такой внешность, чего уж греха таить) стремятся к нулю. Тогда Марина впервые задумалась о том, что нездоровая Наташкина полнота может быть следствием лечения бесплодия.

Саша. 40 лет.

Саша Свищева ненавидела себя всю сознательную жизнь. Она ненавидела в себе все: лишний вес, крупные ступни мужского размера, бугристую прыщавую кожу, тощий хвостик волос мышиного цвета, свою неуклюжесть и косолапость. К тому же она была мямлей. Но больше всего – свою фамилию. Все школьные годы Саша отзывалась на кличку «Свищ» не смея и протестующе пикнуть.

Окончив школу, она вырвалась на свободу, в мир людей, которые ее не знали. А, значит, здесь можно было стать любой. Саша выкинула школу из головы, как страшный сон, и более никогда не переступала ее порог, обрубив все связи начисто. Она запаслась терпением и принялась за преображение. К моменту окончания медицинского училища Саша похудела на 18 килограммов, вытравила волосы до соломенного цвета и сделала татуаж глаз и губ. Теперь в ее гардеробе преобладали короткие юбки, лосины и туфли на умопомрачительных каблучищах. Результат Сашу радовал, но до намеченной цели было еще далеко.

Работать Саша уехала в Москву. Медикам там платили больше, чем в провинции, как, впрочем, и всем вообще. Цены, правда, тоже были ничего себе. Саша экономила на всем. Квартирку – однушку в хрущевке – снимала на пару с еще одной лимитчицей-провинциалкой (обе работали по сменам, которые, к счастью, не совпадали и давали возможность уединения дома), обедала «Дошираками», ходила на работу пешком, если погода не была совсем уж отвратной. Единственным, во что стоило вкладываться, по глубокому Сашиному убеждению, была внешность. Она и вкладывалась. Никто и никогда не видел ее без макияжа и каблуков. Мужское внимание вскоре стало для Саши привычным. Мужчин она оценивала по единственному критерию – платежеспособности. Но мужское внимание было лишь средством достижения цели – полного преображения в совершенство.

Первой операцией стала ринопластика – ее деревенский толстомясый нос превратился в изящную конструкцию, смотревшуюся на простоватом личике инородным телом. Саша идиоткой не была и прекрасно это осознавало. Предстояло еще много работы. Последовала блефаропластика нижних век, подбородок преобразился и уменьшился вдвое, скулы заострились, губы выперли вперед и распустились диковинным цветком. Единственным, что она не изменила в своем лице, оказался лоб. В едва заметные мимические морщинки она просто вкалывала ботокс. Новую грудь Саша подарила себе на 33-х летие. Старая уже никуда не годилась.

Мама смотрела на Сашу с немым изумлением. Она уже давно не находила в этой посторонней женщине ни одной знакомой черты.

На пути к мечте Саша дважды сходила замуж, обзаводясь тем самым на время постоянным источником доходов. Правда непродолжительное. Саша была прекрасной витриной благосостояния своих мужей: брендовую одежду, обувь и сумки носила с королевским апломбом. Всеобщее внимание привлекала всегда. Мужьям нравилось. Но потом они, словно сговорившись, начинали требовать детей.

Дети!? Господи, да зачем им нужны эти дети? Им что, плохо живется? В Сашины планы дети не входили никогда. Она столько в себя вложила, что впору было оформить страховки на отдельные части тела, как Джей Ло. И все это угробить? Чего ради? Какого-то ребенка? Нет, нет и еще раз нет. Саша поумнела и замуж больше не ходила. Поддерживала с мужчинами связи непродолжительные, необременительные, но материально выгодные. Поддержание красоты обходилось дорого. Из каждого брака Саша вынесла по квартире, из второго еще и новенькую машинку, но главным приобретением была фамилия.

В первом браке с фамилией ей не повезло. Козельская звучало лишь чуть лучше, чем Свищева. А вот Александра Малина звучало как творческий псевдоним. Саша была в восторге.

Подруги. 40 лет.

«Ну Вы, блин, даете!» – эта крылатая фраза из популярного фильма была первой, что пришла Марине в голову при виде подруг. Их дружно выпирающие животики были практически одного размера. Месяцев на шесть.

«Как вас угораздило на старости лет? Обеих?» – наконец выдохнула Марина.

«Что значит угораздило? Обижаешь, подруга. Все запланировано. Я, можно сказать, решила наконец остепениться, стать взрослой, ответственной женщиной. Нагулялась, короче. А ты – угораздило,» – возмутилась Оксана.

«А ответственный папа к этой неожиданности прилагается?»

«Ну как бы да.»

«И кто этот счастливчик?»

«Его зовут Андрей.»

«Андрей? А дальше? Кто? Что? С какого перепуга? Давно Вы с ним?»

«Уже больше года. Он из простых. Работает на хлебозаводе. Мы съехались недавно.»

«И почему он задержался у тебя так надолго? У него есть какие-то скрытые достоинства? Погоди,» – внезапно осенило Марину. – «Сколько ему лет?»

«Двадцать девять,» – невозмутимо ответила Оксана и тут же заржала. Ирина и Марина переглянулись. На лицах было написано одно и то же: мужчина на десять лет моложе – это не всерьез и надолго. На него нельзя положиться. Рано или поздно (а скорее рано, конечно) он ее бросит. Оксана их взгляды перехватила: «Да расслабьтесь. Я знаю, что жить долго и счастливо и умереть в один день не получится. Но пока просто кайфую.»

Ирину подружки пытать не стали. По их мнению, ей давно было пора.

Роман с Сергеем был на излете. Как подстреленная утка, он камнем падал вниз. Встречи становились все реже. Ирина упустила момент, когда стоило ребром поставить вопрос о разводе/женитьбе, а теперь, чувствовала, было уже поздно. Сергей успешно поднимался по карьерной лестнице. Последние два года у Ирины был новый босс – невыносимо стервозная красотка-карьеристка лет на пять ее моложе. В этом болоте с акулами она была своей до мозга костей и не смущалась, поднимаясь вверх по головам. Ирина из-за природной интеллигентности и деликатности так не смогла бы даже под угрозой расстрела. Да и не старалась. Напротив, чтобы жить спокойно, она изо всех сил пыталась убедить начальницу, что она ей не конкурент. Но пока не стал выпирать животик получалось плохо.

Беременность была давно обдуманным шагом. Финансовая подушка безопасности у Ирины имелась. На Сергея она не рассчитывала. Ну может самую малость. Захочет участвовать в жизни ребенка – пожалуйста, нет – до свидания. К своему здоровью в этот период она относилась максимально серьезно. Ни одного бокала вина, ни одной сигареты.

«Я была на встрече выпускников в январе, когда еще ничего не было видно,» – положила руку на живот Оксана. – «Ты слышала, Шматков вышел? Видела его потом Вконтакте. Он вообще не изменился, представляешь. Встретишь на улице – сразу узнаешь.»

«Надеюсь, не встречу.»

«Шурик Бузалев сказал, что Машков уже третий срок мотает.»

«Третий? А когда был второй? Он что без перерывов сидит?»

«С перерывами. Между первым и вторым сроками даже жениться успел на какой-то дурехе, ребенка ей заделал. Шурик его на работу к себе в фирму брал. Но видать не судьба. Выглядит отлично, кстати.»

«Машков?»

«Бузалев. Машинка дорогая, одет хорошо, зубы белоснежные, как у голливудского актера. Помнишь, как у него в школе зубы торчали в разные стороны веером? Похоже и прикус исправил, и виниры поставил. В общем, ничего так упакованный мужчинка получился.»

«Ты глаз положила?»

«Нет. С одноклассником – это как-то странно, вроде как с родственником. Противоестественно.»

«А Галина Викторовна наша в религию ударилась. Такая прям старушечка – божий одуванчик. «Господь» у нее через слово, перекрестила нас всех перед уходом, как на войну провожала. Свихнуться можно.»

«А Гусева была?»

«Нет.»

«Странно.»

«И не говори. Она всегда приходит. Это ж скольким людям кости перетереть можно было?»

Марина. 42 года.

Марине было 12 лет, когда отец их бросил и 42, когда он умер. Хотя жил он в том же городе, Марина узнала о случившемся спустя три недели после похорон. Новая жена и новый ребенок, который родился спустя шесть месяцев после ухода отца из семьи, не торопились сообщать старым родственникам новость. Та дошла окольными путями. Причиной смерти стал инсульт.

Марина долго прислушивалась к себе, пытаясь понять, какие эмоции вызывает у нее это известие. Оказалось, ровным счетом никаких. С отцом она виделась несколько раз после развода. Мать подсылала ее к отцу за деньгами или подарками на дни рождения Маринины или брата. Сама она эти походы ненавидела, чувствуя себя назойливой попрошайкой. Да и отец, мягко говоря, был не в восторге.

Мать же и подняла тему о наследстве. Надо подавать, мол, пока шесть месяцев не истекли. Марина была рада, что ей не пришлось хоронить отца и была бы рада никогда о нем больше не слышать. И никакое наследство ей было не нужно. Но дело было вовсе не в нем.

Тогда, во время развода, будучи двенадцатилетним ребенком, отца она жалела. Беснующаяся мать казалась ей злобной фурией. Сейчас, будучи взрослой женщиной, ситуацию она видела совсем в другом свете. И себя ассоциировала, конечно, с матерью. Классика жанра: отец семейства бросает жену с двумя детьми, заделав ребенка другой бабе. Он был козлом и никак иначе. Жаль, что он умер, его бы следовало проучить. Но ведь можно проучить тех, кому он, возможно, был дорог. И они с братом отправились к нотариусу.

Добыча оказалась невелика. У отца была двухкомнатная квартира, приобретенная в браке, и подержанный автомобиль. Получив свои огрызки долей в квартире, Марина с братом тут же перепродали их агентству. Марина примерно предполагала, что случится дальше. Новой папочкиной семье придется выкупить их за кругленькую сумму или иметь дело с «профессиональными соседями» и потерять жилье. В самом благоприятном случае в квартире окажется прописана сотня таджиков.

Угрызений совести Марина не чувствовала, но и ожидаемого удовлетворения от мести не получила.

Оксана. 44 года.

«Женщина, Вы с ума сошли? Мы ее не возьмем,» – категорично заявила врачиха в приемном покое.

«Как это не возьмете? Вы на неё только взгляните. Да она же еле ходит. Хромает на обе ноги. И температура прет вверх,» – возмутилась Оксана.

Выглядела Нюшина и в самом деле скверно. Одна ее нога была ровно вдвое толще другой. Из-за чего даже штаны натянуть на нее не получилось и Оксана, порывшись в Наташкином шкафу и не найдя ничего подходящего, кроме каких-то засаленных маек, привезла ее как есть – в домашнем халате. Наташка сидела квелая и безучастная ко всему, привалившись к стене и прикрыв глаза. Колено правой ноги, похожее на вилок краснокочанной капусты, выпирало из-под полы халата. Стопы тоже были не в порядке, причем на обеих ногах, – бесформенные, то ли опухшие, то ли отекшие.

«Нет, нет и нет. Не возьмем. Она же психическая. А если сейчас в палате занавески подожжет? Или на кого набросится? Кто будет отвечать? Нам охранника к ней приставить персонального, чтобы не зарезала кого? А на ночь связывать? Или Вы сами караулить будете?»

«Нет у вас никаких занавесок,» – мрачнела с каждым словом Оксана. – «Я ее с детства знаю. Она даже в школе обычной училась, не в специальной. Она и мухи не обидит.» По глазам врачихи было понятно – умолять бесполезно. Оставалось ругаться.

«Везите ее в дурку.»

«Да возила уже,» – разозлилась Оксана. – «Они не берут из-за ноги. Такое, говорят, мы не лечим. А если она тут у нас умрет без необходимой медицинской помощи? Я ее больше никуда не потащу. Не хотите брать, выкидывайте на снег. А я сейчас знакомым телевизионщикам позвоню. То-то будет сюжет для новостей, как вы, свои задницы прикрывая, человека умирать оставляете.»

Врачиха заколебалась.

«Подождите здесь,» – наконец бросила она и ушла наверх. Вернулась через четверть часа в сопровождении еще одного доктора – пожилого и лысого как чупа-чупс. Тот долго листал Наташкину карточку, распухшую до размеров двухтомника «Войны и мира», осматривал ее ногу и задумчиво почесывал подбородок. Оксана молчала, боясь спугнуть удачу.

«Привезите из дурки справку сегодняшним числом, что она не опасна для окружающих и пусть кто-нибудь из родственников постоянно находится с ней здесь,» – велел он.

Оксана приняла его слова за истину в последней инстанции, облегченно выдохнула и снова помчалась в дурку. Пристроив, наконец, Нюшину, она с чувством выполненного долга отправилась домой, из машины позвонив Наташкиной дочери. Девушку до того дня Оксана видела всего несколько раз. Та была общительной, смешливой, глуповатой, ничуть не похожей на тихую, застенчивую дурочку – мать. Ее отец сбежал от Наташки еще до рождения дочери. Но с радаров не пропал. Иногда помогал материально.

Ему же, бедолаге, пришлось хоронить и бывшую жену, которая, проведя в больнице две недели, умерла, и ее мать-пенсионерку – лежачую после инсульта, разбившего ее полгода назад.

«Она умерла от голода и жажды в куче собственного дерьма. Ты можешь себе это представить?» – чуть не рыдала в трубку Оксана. – «Эта дура – Наташкина дочка, в больницу к матери ездила каждый день. Я ведь звонила, проверяла. Была ли там от нее хоть какая-то польза – это другой вопрос. А у нее дома в это время лежала умирающая бабка, которая только мычать и могла. Она за ней не ухаживала, потому что обычно это делала мать. И на вонь внимания не обращала, пока соседи не пришли и полицию не вызвали. Ты можешь себе это представить? О, Господи! Я с ума сойду!»

«Оксанка, ты это брось. Уж тебе себя упрекнуть не в чем,» – пыталась успокоить ее Марина. – «Кто еще стал бы носиться с Нюшиной, как с писаной торбой, пристраивая ее в больницу? Иначе там было бы два трупа. А ее дочь, похоже, еще более придурочная, нежели мать. Вот кому точно в психушку надо.»

«Она уже там,» – мрачно сообщила Оксана. – «По ходу, если окажется, что она одна жить не может, то она там и останется. Или отцу придется что-то решать. Бедный мужик. Даже жалко его. Связался на свою голову с семейкой сумасшедших.»

«Вот уж счастье то ему привалит,» – согласилась Марина. – «А нормальная семья у него есть?»

«Есть. Жена и ребенок. И как я про бабку не подумала?» – снова начала сокрушаться Оксана. – «Ведь даже не екнуло нигде.»

«С чего тебе о ней думать? Все. Забудь и выброси из головы.»

Ирина. 45 лет.

«Я в любом конфликте на стороне евреев,» – с жаром воскликнул неизвестный демагог из-за забора. – «Евреи – цивилизованные люди! Если им не нравится политика соседнего мусульманского государства (а все они вокруг Израиля являются таковыми), то они не выходят громить магазины в Лондоне и жечь частные автомобили в Париже. А мусульмане, арабы то есть, – первым делом. Хотя и британцы, и французы здесь вообще ни при чем.

Евреев я не боюсь. Встретив на улице группу еврейских подростков ты что сделаешь? Правильно. Ничего. Ты не обратишь на них внимания и пойдешь дальше. А при встрече с группой арабов любой нормальный человек спешно переходит на другую сторону улицы. И это как минимум. В арабские кварталы любого европейского города даже полиция не рискует соваться.

Этим дикарям до цивилизации еще лет триста лесом, тогда они, может быть, будут способны к более конструктивному диалогу, чем резать глотки неверным. И не надо считать меня расистом, шовинистом или кем там еще сейчас быть нельзя. Это элементарный здравый смысл. И более ничего.»

Привалившаяся к забору с другой стороны Ирина мысленно поаплодировала болтуну, тот явно был подшофе, но мысли излагал пока ясно. Голос у демагога был незнакомый, хриплый, надтреснутый, будто перцем посыпанный. Его незримый собеседник был способен только на смешки и междометия. Ирина плотнее привалилась спиной к забору и вытянула ноги. Пока она прореживала морковь, колупаясь с мелкими, тщедушными, путающимися друг за дружку побегами, колени затекли.

Ездить в деревню, в родительский дом Ирина начала пару лет назад. Ведь половина дома все же принадлежала ей. После многих лет натянутых отношений с братом Володей налаживать их было тяжело. Ирине здесь были не рады и откровенно это показывали. Вовкина супруга Елена, до сего бывшая в доме полноправной хозяйкой, не переставая стенала по поводу тесноты и невозможности отдыхать от трудов праведных в таких условиях. Сам Вовка угрюмо молчал. Ирина не обращала внимания.

Они с Тимофеем заняли ее бывшую комнату. Ирина помогала по хозяйству, но в меру, без фанатизма. В основном же они с сыном проводили время на речке, частенько захватывая с собой вместо обеда бутерброды, чтобы лишний раз не мозолить глаза недружелюбным родственникам. На часть урожая Ирина не претендовала, в споры о ремонте дома не ввязывалась. Старалась беречь нервы и не конфликтовать.

Тимоше исполнилось пять. Он был похож на игривого щенка. Ирина делала все, чтобы сын был беззаботен и счастлив. Они учились кататься на велосипеде, плескались в речке до посинения, бросали шишки в ствол обожженной молнией сосны, кормили уток на пруду, знакомились с соседскими козами. Ему все было весело, все интересно. По большей части из-за Тимоши они сюда и ездили. Ребенку полезен свежий воздух и деревенская вольница.

Собеседники за забором надолго замолчали. Кто интересно там сейчас живет, в соседнем доме? Раньше жила колхозная ветеринарша Надежда Манюшкина с мужем. Сколько ей сейчас может быть лет? 80-90? Наверняка померла давно. Уехав из деревни поступать в институт Ирина мало интересовалась деревенской жизнью. Если только одноклассниками: кто, где, с кем? Сейчас, идя по улице в магазин, она не узнавала и половины встреченных. Кто все эти люди? Москвичи на лето понаехали? Или местные, просто выросли, постарели, изменились до неузнаваемости?

Словно подслушав ее мысли, разморенные жарой пьянчужки продолжили беседу.

«Ты как, в отпуск приехал? Или на выходные?» – подал голос второй, молчаливый собутыльник.

«Какой на х … отпуск! Хрен я до конца лета куда подамся.»

«Че, выперли что-ли?» – интерпретировал эти слова по-своему собеседник.

«Да этот козел вообще охренел. Я что ему – мальчик на побегушках? Я собой так помыкать не позволю. Я к нему на работу нанимался на пять дней в неделю с восьми до пяти, а не продался в рабство 24/7. Что он о себе думает? Мажор хренов. Папочка ему бизнес подогнал, а он теперь выпендривается. Сам ни хрена не смыслит, а туда же – командовать умными людьми пытается,» – распинался хриплый.

Ирина поморщилась. С такого рода типами она была хорошо знакома. Очередной пуп земли с претензией на гениальность и самомнением размером со стог сена. Слушать выпивох стало противно. Ирина поднялась. Забор, на который она оперлась, предательски скрипнул. Несколько мгновений спустя с другой стороны забора возникли две головы. Помятые, небритые лица с фиолетовыми прожилками на носах удивительно походили друг на друга. Только колер был разный. Одна голова была рыжеватой с лысиной, другая – темная с проседью.

«Оба-на, да это же Иринка Рябушинская – подружка моя задушевная!» – обрадовалась чернявая голова после секундного замешательства. –«Давненько не виделись.»

Ирину обдало запахом самогона, несвежего дыхания и незалеченного кариеса. Максим улыбался радостно и довольно, словно нашел завалившуюся невесть когда за подкладку сотню.

Максим повадился таскаться ежедневно. Причесавшись и надев чистую рубашку лыбился из-за забора, подлавливал их с Тимошей на речке, чуть ли не бросался под колеса, завидев ее машину на дороге. Отделаться от него не было никакой возможности. Ирина смотрела на бывшего возлюбленного со смесью гадливости, ужаса и недоумения, точно на таракана, упавшего в суповую тарелку с потолка. Что с ним произошло? Как он мог так опуститься? Неужели это существо когда-то разбило ей сердце? Как она могла, даже со скидкой на юный возраст, в него влюбиться? Страдать, мучиться от измены? Что за помутнение рассудка на нее тогда нашло?

С одной стороны, Ирина чувствовала облегчение, освободившись от груза давних тяжелых воспоминаний, словно птица, выпущенная из клетки. С другой, сейчас это ненавистное прошлое ходило за ней по пятам и не давало вздохнуть, считая себя вправе на основании тех давних полудетских отношений, рассчитывать на ее время, общество, внимание. Словно нечто само собой разумеющееся. А она не хотела тратить на него больше ни минуты. Она, наконец, перевернула эту страницу жизни.

«Жизнь – лучший учитель,» – проникновенно вещал Максим, приобняв ее за плечи. Ирина, брезгливо морщась, уворачивалась. – «Мне понадобилось полжизни, чтобы понять – единственная настоящая женщина в моей жизни – это ты. Все остальные просто меркантильные сучки. Им только деньги подавай. Бездушные куклы. Только ты меня всегда понимала. Если бы за меня взялась умная женщина, сделала бы человеком. Т-с-с, не говори, что я упустил свой шанс. Надежда умирает последней.»

Ирине хотелось взвыть и начать царапаться и кусаться. Какие шансы, какая надежда? Неужели он считает ее непроходимой дурой? Неужели он действительно считает себя центром вселенной? Или он всегда был таким идиотом? В какой-то момент она сдалась и улизнула из деревни по-тихому, на рассвете, строго-настрого запретив брату сообщать Максиму свой адрес или телефон.

Марина. 45 лет.

«Модная» болезнь подкралась незаметно. Началась как обычная простуда. Через пять дней амбулаторного лечения, не помогающего совсем и никак, компьютерная томография легких показала, что последние поражены на пятьдесят процентов. Марина оказалась в стационаре. Больше никто из домашних не заболел.

К прививке от «модной» болезни Марина относилась скептически. Не потому, что не верила в ее эффективность. Как любому советскому ребенку, ей в детстве были сделан был полный комплект полагающихся прививок. И вреда от них точно не было. Но с этой точно что-то было не так. Марина нутром чуяла. Уж слишком давили власть предержащие. И день ото дня все сильнее. Дело явно было нечисто. Как и многие, Марина решила выждать и посмотреть, чем дело кончится. Дождалась.

Уже после двух суток интенсивных вливаний лекарств через капельницы она чувствовала себя почти как новенькая. Покашливала, конечно, слегка задыхалась и аппетит не вернулся. Но в общем и целом была практически здорова.

Если вы чувствуете себя хорошо, то валяться в стационаре – скука смертная. Невозможно целый день крутиться с боку на бок на кровати, читать или пялиться в телефон. А «красная зона» налагает еще и свои ограничения – пошляться по коридорам моциона ради тоже нельзя. Марина мерила шагами палату/камеру (от окна до двери их было восемь) и изнывала от скуки. Медицинские обходы вносили в больничное существование некоторое разнообразие. Врачи каждый день были разные.

Когда в палату ввалилась фигура в мешковатом белом комбинезоне, Марина поздоровалась, села на кровать и привычно сунула палец в приборчик. Пока доктор измеряла ей содержание кислорода в крови и давление, Марина украдкой рассматривала ее. Сегодня это была женщина. Белый скафандр с капюшоном как у всего медицинского персонала в «красной зоне», прихваченный на лодыжках и запястьях широким прозрачным скотчем, дабы ни один коварный вирус не просочился; две пары перчаток; на лице подобие маски для подводного плавания; на груди маркером прямо на ткани написано «врач Телецкая». Со слов медицинских сестер Марина знала, что вся эта душная амуниция бесполезна. Ковидом переболели все врачи и мед. сестры отделения. Многие не по одному разу.

«Вы мой лечащий врач или дежурный?» Надо заметить, что лечащий врач – создание неуловимое. За почти три неполных дня болезни Марина не видела его ни разу.

«Сегодня и то, и другое,» – после некоторой заминки задумчиво ответила доктор.

«Температуру измеряли?»

«36,7,» – отчиталась Марина.

Врач черкнула что-то у себя в папочке.

«Слабость? Кашель?»

«И то, и другое понемногу.»

Доктор почему-то внимательно вслушивалась в ее слова.

«Сорокина, ты что-ли?» – внезапно нормальным голосом спросила она.

«Да,» – протянула недоумевающая Марина и вгляделась в лицо эскулапа. Разглядывать особо было нечего. Видны были только два глаза. Карих. Не накрашенных. Узнать кого-то по таким скудным исходным данным не представлялось возможным.

«Не узнаешь?» – верно поняла ее сомнения доктор. – «Астахова.»

«Не может быть! Со школы тебя не видела. И не слышала о тебе ничего, кажется,» – ахнула Марина.

«Да я не любитель по встречам выпускников таскаться.»

«Надо же, и я тоже.»

«Я сегодня на сутках. Загляну к тебе вечерком, после обхода, поболтаем.»

Обход – дело святое. День в больнице всегда проходит по строгому расписанию. В шесть утра в палату бодро влетала медицинская сестра, врубала свет, шлепала в живот укол гепарина (как и каждые шесть часов до и после) и уносилась дальше по коридору хлопать дверями. Уснуть вновь после такой шоковой побудки было невозможно. Потом, деловито поскрипывая, по коридору катили многочисленные капельницы, шуршали, совершая дежурный обход врачи и наступало затишье до вечерних активностей. Поход на другой этаж на компьютерную томография за день до выписки воспринимался как захватывающая экскурсия.

Астахова вернулась в половине одиннадцатого: «Не спишь еще? Хорошо.»

Она плюхнулась на стул и стащила с лица маску и очки: «Силов моих больше нет. И откуда такие придурки берутся? Не слышала, что через стенку творилось?»

Марина, конечно, слышала звуки, нехарактерные в это время для отделения: громыхание каталки по полу, спешный топот сразу нескольких ног, возбужденные голоса. В стационар Марина попала в удачное время – между двумя (бог знает какими по счету) волнами ковида. Пациентов было немного, поэтому обычно в коридорах было тихо. В двухместной палате она и вовсе находилась одна.

«Там одна дурища тюнингованная – больная на всю голову, таблеток для похудения нажралась.»

«Тюнингованная?»

«Ну такая знаешь, с надувными губами, острыми скулами, нарисованными бровями, сиськи тоже искусственные. В общем, инстаграмщица по полной программе. Они там все по одному лекалу сделаны. И без мозгов. Надо же было додуматься – лежа в «красной зоне» под капельницами жрать какую-то китайскую дрянь для похудения. Там на баночке одни иероглифы, ни слова по-русски. Хрен знает, что там за наркота. И врачам, разумеется, ни слова не сказала. А сегодня бац – сознание потеряла, попутно голову о железную кровать разбила, когда падала. Ягода малина, блин. Фамилия у нее такая – Малина.»

«Она жива?»

«Пока да. В реанимацию сволокли. Вся жопа в мыле. Присесть некогда. Одни идиоты вокруг,» – бушевала Астахова.

Марина смотрела на нее во все глаза и не узнавала. В этой усталой женщине с мешками под глазами, резкими носогубными складками, грубым голосом и циничным отношением к окружающим (не со зла, неизбежная профессиональная деформация медика со стажем) не осталось ничего от высокомерной зануды и аккуратистки Астаховой или от затравленной косыми взглядами выпускницы, прикрывающей фартуком выпирающий живот.

Что делает с нами жизнь? Куда деваются нежность и беззащитность, мечтательность и романтичность? Идут на растопку? Когда и как мы превращаемся в заморенных циничных теток? Можно ли соскочить с этого безумного поезда и остаться собой? Той, которой ты заканчивала школу, бегала на свидания, встречала рассветы?

Марина будто увидела себя со стороны, глядя на Астахову. Ведь и та ее не сразу узнала, значит и Марина стала совсем другим человеком. Незаметно, исподволь, словно та самая вода, которая камень точит, жизнь превращает романтиков в прагматиков, лириков в циников, робких в наглецов, а деликатных в хамов. Или все это изначально прячется где-то глубоко внутри каждого из нас, а потом просто просачивается наружу?

«А кого ты тогда родила?»

«Мальчика. Взрослый дядя уже. Тоже медик. Стоматолог.»

«Мы тогда помнится все гадали кто отец ребенка. Извини за нескромность, но не могу не спросить.»

«Да ладно, чего уж там. Дело давнее. Мамедов.»

«Мамедов? Не может быть!»

«Почему не может? Я знаю, что вы с ним в школе тоже это самое, еще до меня.»

«Да бог с тобой. По углам обжимались, тискались, но дальше ни-ни. Хотя он, конечно, уговаривал.»

«Не врешь? А меня то дуру уговорил. Лестно было, что он тебя бросил и ко мне переметнулся. Ты для меня в школе как заноза в заднице была. Завидовала тебе страшно. Смешно вспомнить.»

«Ты серьезно? Почему? Мы и не дружили то никогда. Так, постольку-поскольку,» – изумилась Марина.

«А черт его знает,» – пожала плечами Астахова.

Одноклассницы замолчали.

«Второй раз одноклассница ко мне в отделение попадает,» – задумчиво сообщила Астахова.

«Да? А кто была первой?»

«Бодрова. Это еще до ковида было. Она тут всего на сутки задержалась. Тяжелая была. Почти сразу в реанимацию отправили. А потом все. Черный мешок.»

«Она умерла???»

«Да. Ты не знала? Года два как. Печень отказала. Так-то. Ладно, пойду я, поспать надо, пока никто больше не скопытился.»

Утром, сразу после суток, Астахова вырулила со стояки и поехала собирать передачу на зону. Занятие было привычным. Сыну дали пять лет. Отсидел он уже почти два.

Оксана. 45 лет.

Температура у Леры спала только к утру. Оксана, спавшая урывками и бессчетное количество раз втыкавшая дочери подмышку градусник, чувствовала себя зомби. Она по-быстрому сварила куриный супчик выздоравливающему ребенку, растолкала Андрея, надавала инструкций по кормлению, лечению дочери и домашним делам и поплелась на работу. В такие дни, после бессонных ночей она особенно остро ощущала свой возраст. Да, очевидно, что она больше не юная козочка, прыгучая и заводная, а старая выдохшаяся кляча, везущая неподъемный воз. И сил у нее больше нет.

Хорошо хоть Андрей работает сутки через трое. Можно вывернуться и не брать больничный по уходу за ребенком, дорабатывая по вечерам. После работы Оксана добралась до дома, мечтая только о постели. Лера радостно выскочила ей навстречу: «А что ты мне купила?»

«Ничего зайка. Разве Вы не ходили с папой в магазин?»

Дочь отрицательно замотала с головой и упрямо полезла к ней в сумку. Оксана нахмурилась, повесила пуховик на крючок и, не снимая сапог, прошла на кухню. На плите стояла пустая кастрюлька из-под супа. Раковина была забита грязной посудой. Из переполненного мусорного ведра вываливалась сложенная коробка из-под пиццы. В холодильнике было пусто: ни йогуртов, ни молока, ни овощей. Ничего из того списка, что Андрею велено было отоварить. Оксана опустилась на табуретку и прислонилась затылком к стене. Дочь тут же влезла к ней на колени. Лобик у нее был прохладным на ощупь, и ей не терпелось поделиться с мамой подробностями своего скучного дня. Оксана немного послушала ее щебетание и пошла в комнату.

Андрей, напялив огромные наушники, играл в World of tank». Похоже он даже не слышал, что она вернулась. Или просто не счел нужным отвлекаться. Играл он каждый день, когда не работал, погружаясь в это занятие с головой, словно неоперившийся тинейджер. Собачиться по этому поводу Оксана с ним уже перестала. Это было бесполезно. Ну какими еще словами можно объяснить взрослому 34-х летнему человеку, мужу (пусть и гражданскому) и отцу, что ненормально играть целыми днями в танки в ущерб семье, ребенку и домашним делам? Взрослые, адекватные люди так не делают.

Да и других поводов пособачиться было предостаточно. Оксана не сразу это поняла, но Андрей оказался ленивым пофигистом. Она пыталась заставить его соблюдать элементарные правила общежития: мыть за собой унитаз, доносить грязные носки до корзины с бельем, не оставлять грязную посуду на всех горизонтальных поверхностях, а складывать ее в посудомойку. Потом поняла: если мужскую особь не выдрессировали должным образом в детстве, то во взрослом состоянии это уже невозможно. А уж заставить его вынести мусор или пропылесосить можно было только после грандиозного скандала. Стоил ли результат её потраченных нервов? Куда проще было сделать все самой. Все чаще и чаще задавалась Оксана вопросом: зачем ей этот великовозрастный оболтус, сидящий в бытовом плане на ее шее? Да и зарабатывает она не меньше него.

Несколько минут Оксанам стояла в дверях, потом вернулась в коридор, вынула из шкафа две Андреевы спортивные сумки, с которыми он перебрался к ней несколько лет назад, и пошла в спальню. Опустошая полки, она сваливала носки, трусы, футболки и прочее барахло в сумки в полном беспорядке, накидав сверху туалетных принадлежностей из ванны. Сумки она поставила у входной двери и направилась к Андрею.

Оксана успела захлопнуть ноутбук и выдернуть вилку из розетки, прежде чем Андрей взвыл дурным голосом: «Ты охренела, сука!» Вскочив со стула, он догнал направившуюся к двери с ноутбуком в руках Оксану, вырвал его и не задумываясь отвесил затрещину.

Ошеломленная Оксана повалилась на журнальный столик, а с него на пол. Правая половина лица горела, в ушах стоял звон. На мгновение она потерялась: кто, что происходит, где она? Но через полминуты паники мозги встали на место. Остался гул и мельтешение перед глазами. Такие выпадения из реальности происходили уже не первый раз. Андрей торопливо воткнул вилку в розетку. Лера с дрожащими губами стояла в дверях.

Оксана 45 лет.

Процедура избавления от Андрея напоминала выкорчевывание старого разлапистого пня. Разросшийся, опутавший своими щупальцами всю ее жизнь, прочно окопавшийся в ее квартире, он искренне не понимал: «А че такого-то? Че случилось? Так резко, вдруг. Все же было нормально. Он же извинился.» И уходить не хотел. Просто не воспринимал всерьез.

Оксана объявила «бывшему» (уже в ее понимании) бойкот. Она не скандалила, не ругалась, ни о чем не просила, боясь, чего уж греха таить, еще раз попасть под горячую руку. Просто перестала готовить ему еду (покупала каждый день для себя и дочки понемногу, что было, кстати, очень неудобно), стирать его одежду, будить на работу, отвечать на вопросы типа: «Где ножницы взять?» или «У нас есть запасные лезвия для станка?» Она Андрея просто игнорировала. Раздербаненные сумки с одеждой, из которых он выуживал то одно, то другое, по-прежнему валялись в коридоре.

Андрей питался покупными пельменями, освоил стиральную машину, пару раз даже загрузил посудомойку. И мрачнел с каждым днем. Похоже до него стало доходить. Во всяком случае, так понимала ситуацию Оксана. Обстановка становилась взрывоопасной и должна была разрешиться со дня на день. Памятуя о затрещине, от резких действий Оксана воздерживалась. Как ни противно было себе в этом признаваться – боялась.

Поздним субботним утром через две недели после начала бойкота Оксана, посадив Леру с тарелкой блинчиков перед телевизором с мультиками, пошла загружать стиральную машину. Швыряя на пол Андреево тряпье, она выбирала из корзины свои и дочкины вещички.

«Б …!» – сунулся в ванную комнату Андрей, глядя на гору своей грязной одежды на полу. – «Ты достала! Как ты меня достала!»

Оттолкнув Оксану вглубь, он решительно втиснулся в ванную комнату и захлопнул за собой дверь.

«Пошел вон отсюда,» – толкнула его в грудь двумя руками Оксана, чувствуя себя птичкой в клетке. Она не хотела пугать дочку, поэтому говорила громким свистящим шепотом. В ответ Андрей схватил ее за плечи и тряханул со всей силы так, что голова мотнулась туда-сюда, будто у тряпичной куклы: «Кончай выебываться! Кончай выебываться, сука! Ты поняла? Ты поняла меня?» Он тоже не кричал, а скорее шипел ей в лицо.

«Отпусти меня! Пошел вон, урод!»

«Б … ! Уймись, а то в…бу! Я за себя не отвечаю. Заткнись! Выведешь меня, получишь! Заткнись, дура!»

Оксана упустила момент, когда ситуация совсем вышла из-под контроля. Андрей тряс ее за плечи, сжимая их до синяков, шипел-орал в лицо, потом толкнул, и она почти упала в ванну, удержавшись лишь за почти оборванную шторку. Видимо в этот момент бывшему пришла в голову новая мысль. Рывком крутанув ее, он перегнул Оксану через бортик ванны. Услышав звук расстегиваемой молнии Оксана забилась, пытаясь вырваться.

За дверью шумел «Щенячий патруль». При каждом движении Андрея она больно ударялась об эмалированный бортик ванны. А думала только о том, чтобы дочь не сорвалась вдруг с места и не заглянула в ванную комнату. Благо продлился кошмар недолго. Кончив, Андрей оправился и молча вышел. Оксана сползла на пол, посидела, поднялась, привела себя в порядок, умылась холодной водой. Больше всего сейчас хотелось залезть под душ и смыть с себя, из себя эту гадость. Но это ничего, это подождет. Она большая девочка. Она это переживет. А вот ему больше не жить. Ублюдок! Чертов ублюдок! Теперь все. Теперь ей терять было нечего. Что-то сломалось в ней минуту назад, страх исчез бесследно. Вместо него появились ярость и бешенство.

Оксана вышла из ванной. Андрей сидел с Лерой, смотрел мультики и ржал. Оксана направилась в кухню и вынула из ящика большой нож для мяса. Потом взяла свой телефон и тихонько, стараясь не щелкнуть замком, открыла входную дверь. Выйдя на лестничную площадку, она позвонила во все квартиры и, не дожидаясь ответа, вернулась домой, оставив дверь распахнутой. Поскольку была суббота, можно было рассчитывать, что хоть кто-то из соседей окажется дома. Затем, уже не таясь, влетела в комнату, схватила Андреев ноутбук, выскочила на лестничную площадку и швырнула его вниз.

«Э! Б …!» – заревел пожарной сиреной Андрей, выбегая следом. Оксана уже стояла, одной рукой прижимая телефон к уху, а другую, с ножом, выставив перед собой. «Я звоню в полицию и заявляю об изнасиловании,» – спокойно оповестила она. В двух квартирах защелкали дверные замки. Из-за двери третьей надрывно допрашивали: «Кто там?» Дернувшийся было вниз по лестнице Андрей тормознул.

«Я твой муж, вообще-то.»

«Черта с два. Мы не расписаны, слава Богу. И я посажу тебя за изнасилование. Если не уберешься отсюда прямо сейчас».

«Что за спор, а драки нету?» – поинтересовался в приоткрытую дверь сосед.

«Кажись, сейчас и будет,» – прокомментировал другой. – «Ты, девка, с ножиком то поосторожней. Мало ли чего.»

«Эх, молодежь!» – укоризненно заметила бабка, вопрошавшая «кто там» и открывшая все же дверь.

Андрей струхнул. Не драться же с психованной бабой на лестнице? Тогда точно кто-нибудь из соседей полицию вызовет.

«Ладно. Давай поговорим. Но не здесь же.»

«Разговоры кончились,» – резко прервала его Оксана. – «Убирайся. Убирайся или я звоню в полицию.»

Андрей под бдительными взглядами соседей нерешительно сделал несколько шагов вниз по лестнице. Оксана молнией метнулась домой, захлопнула дверь и закрылась на задвижку. Только потом выдохнула. «Бывший» колотил кулаками в дверь. Но даже если он захватил ключи, то с той стороны дверь все равно сейчас не открыть. Лера с огромными испуганными глазами стояла в дверях комнаты.

«Папа переезжает,» – сообщила ей Оксана. – «Давай соберем ему вещи, чтобы ничего не забыл.»

Лера включилась в игру. Она носилась по квартире, отыскивала папины вещи и сносила маме на балкон. Оксана же, распахнув створки, выкидывала их вниз с четвертого этажа. Было весело. Закончив, отправила «бывшему» смс, а потом наблюдала в окно, как он, матерясь, собирает трусы по кустам. Затем Оксана позвонила Кристине и попросила ее мужа сегодня, срочно поменять ей дверные замки. И только потом пошла в душ.

Андрей таскался к ней еще какое-то время. Угрожал, орал, ругался, грозился. Но уже не было того, чем он мог её напугать. Кристинин муж ночевал у нее на диване целую неделю. Потом Андрей пропал, Оксана перекрестилась.

Его агрессию она понять могла. Идти ему было особо некуда. Своего жилья у Андрея не было. Его мать жила в райцентре. С Оксаной в свое время она знакомиться категорически отказалась, считая жутким мезальянсом связь своего драгоценного сыночка с какой-то старой бабой. Леры для нее тоже не существовало. Конечно Андрейбыстро найдет какую-нибудь бабу, которая будет готовить, стирать и пылинки с него сдувать. Все-таки мужчина в самом расцвете сил, неженатый, такого подберут быстро, не пропадет. Глядишь, устроится еще лучше, чем у нее. И хорошо бы, и поскорее бы. Лишь бы ей на глаза больше не показывался.

Ирина. 46 лет.

«Здравствуй, Сергей,» – спокойно сказала Ирина в трубку.

«Ирина? Здравствуй. Слушаю,» – он был как всегда деловит и собран. – «Что-нибудь случилось?»

«Да. Кое-что случилось,» – не стала ходить вокруг да около Ирина. – «Я никогда не беспокоила тебя по этому поводу, но сейчас я хочу познакомить тебя с сыном. Боюсь, это совершенно необходимо.»

«Ты уверена? Что ты ему обо мне говорила?» – после минутной паузы спросил Сергей.

«Что ты живешь в другом городе и не можешь приехать.»

«Погоди, а сколько ему уже?»

«Шесть лет.»

«Шесть, хороший возраст,» – чувствовалось, что Сергей колеблется.

«Сережа, пожалуйста. Я тебя никогда ни о чем не просила. Но сейчас я прошу тебя познакомиться с сыном.»

«Хорошо,» – наконец решился тот.

Елена. 46 лет.

Время – деньги. С этим американским подходом к жизни она уже свыклась. Бесплатно только птички поют.

«Мисс Куракова, вы можете выйти в воскресенье?» – хмуро глянул на нее старший менеджер.

«Конечно, мистер Горовец,» – очаровательно улыбнулась Елена.

Горовец удовлетворенно кивнул и сделал какую-то отметку у себя в бумагах. Очарование на него не действовало. Совсем. Этот вечно хмурый дундук не считал нужным быть милым с рядовыми сотрудниками, проявляя любезность только к покупателям. Чем больше была сумма в чеке, тем шире улыбка старшего менеджера.

С первого дня, как Елена попала на работу в огромный гипермаркет, торговавший товарами для дома и сада (от столовых приборов до строительных инструментов), она безуспешно пыталась охмурить своего непосредственного начальника. Это был единственный знакомый ей и всегда хорошо работавший способ получить некоторые блага этого мира вне очереди. Сейчас на кону были более удобные смены и возможность повышения. Но то ли мистер Горовец был импотентом, то ли у отпущенного Елене очарования истек срок годности.

Признать последнее было обиднее всего. Елена старалась изо всех сил: выпячивала грудь, внимала старшему менеджеру с видом восхищенным, будто слушала оперу, а не сообщение о бесплатной сверхурочной работе, смеялась колокольчиком. Раньше действовало на мужских особей безотказно. Теперь почему-то не помогало. Но она должна была удержаться на этой работе во что бы то ни стало. Она была лучшей за последние пять лет, несмотря на то, что приходилось ворочать мешки с садовым грунтом и банки с краской.

До этого Елена сидела кассиршей в супермаркете, откуда ее вышибли в пять секунд после конфликта с покупательницей – наглой негритянкой. Это научило её бояться и улыбаться. Клиент всегда прав, старший менеджер всегда прав, она всегда не права. Затем работала официанткой. И все бы ничего, если бы место было приличным. Можно было даже познакомиться с подходящим мужчиной. Но в приличные места с хорошими чаевыми, типа хипстеских кофеен ее не брали. А вот в закусочные для дальнобойщиков на окраине или в неблагополучных районах – охотно. Текучка здесь была страшной. К сальным шуточкам и хлопкам по заду Елена привыкла быстро. Иногда позволяла себе даже быстрый перепихон в машине (перерыв всего пятнадцать минут). От тяжеленных подносов ломило руки и спину. Но выбирать не приходилось.

Старый козел Кирилл Валерьевич умер пять лет назад. И в жизни Елены наступила черная полоса. Он и до этого то был куда менее щедр, чем она рассчитывала, но все же денег давал. Оплачивал сначала няню, потом школу сыну, квартиру, машину Елене. Считать он умел хорошо. Дураки и транжиры не сколачивают состояний. Единственным серьезным капиталовложением Кирилла Валерьевича в Елену и сына была покупка квартиры. Хорошо хоть она осталась у Елены после его смерти. Сын, которого назвали Алекс (вполне интернациональное имя, а по-домашнему Саня), официально его сыном не был и на наследство претендовать не мог. Да и как дотянуться до него, наследства этого, из Америки? В Россию Елена так ни разу и не выбралась. Да и не тянуло, честно говоря.

Снова приходилось полагаться только на саму себя. Она уже отвыкла от такого экстрима. Первым делом Елена сдала квартиру и сняла другую поменьше в районе попроще. На скандал, устроенный Алексом – переезжать он, видите ли не хочет, друзья у него, школа, – не обратила ни малейшего внимания. Кого интересует его мнение? Школу, кстати, тоже пришлось поменять. Платить умопомрачительные деньжищи за старую она не собиралась. Отношения с сыном, и так не очень близкие, с тех пор совсем разладились. С каждым днем он становился все более невыносимым, а сейчас, в 14-ть вообще мать ни в грош не ставил.

Елена добралась домой к полуночи. Расписанный граффити подъезд не спал никогда. Где-то наверху курили и гоготали. Сладковатый запах расползался по лестнице. А вот в квартире было пусто и тихо. Этот паршивец опять где-то пропадал. Вот и хорошо. Ей бы сейчас спокойно принять душ и выспаться. Завтра с утра снова на смену.

В шесть утра, когда зазвонил будильник, Алекса дома по-прежнему не было. Зевая, Елена заглянула на кухню, приоткрыла дверь в ванную комнату и вошла в комнату сына. И мгновенно проснулась. Их ограбили. Дверцы встроенного шкафа были распахнуты, на полу валялась куча одежды, но явно не вся, что там висела. На столе отсутствовал ноутбук, колонки и всякие прибамбасы для игр, в которых она плохо разбиралась. Со стены исчез телевизор.

Елена бросилась в свою спальню. Шкатулка с украшениями была пуста, кроме тех сережек, что торчали сейчас у нее в ушах. Елена побежала на кухню. Там, на дне красивой жестяной банки с надписью «Рис» по старой семейной советской традиции она хранила заначку. Небольшую. Её, разумеется, тоже не было. Только опустившись в шоке на стул, Елена заметила исписанный листок в блокноте. Блокнот обычно лежал где-нибудь на кухне и являлся средством общения между матерью и сыном. Елена составляла там список необходимых покупок или писала записки Алексу.

«Я ушел,» – коротко и непонятно гласила надпись. Записка, понятное дело, была от сына.

«Куда ушел?» – размышляла Елена. – «Зачем он мне это написал? Раньше никогда не писал.»

«Да он сбежал из дома!» – вдруг осенило Елену. Все встало на свои места. Этот паршивец обокрал ее и сбежал из дома! Бог мой, половина седьмого, она на работу опоздает!

Двенадцатичасовые смены были испытанием для ног, спины и лицевых мышц. Как всякий типично русский человек, круглосуточно дежурно улыбаться Елена не привыкла. А расплываться в лицемерной улыбке приходилось перед каждой старой перечницей, покупающей копеечный цветочный горшок, чтобы посадить траву для своих сорока кошек. К концу смены на лице Елены застывала гримаса дружелюбно-угрожающего оскала. Она избавлялась от нее, как только снимала униформу, и включала привычный режим «а не пошли бы вы все на х …». Но только не сегодня.

Елена расставляла на стеллажах пластиковые ведерки с краской. Мистер Горовец, несколько минут молча взиравший на нее, совершенно неожиданно подхватил пару ведерок и включился в процесс. Своим искушенным женским нутром Елена чувствовала, что происходит нечто необычное. Выглядеть сексуально в зеленой униформовской футболке не смогла бы и Ким Кардашьян, но приходилось выжимать максимум из того, что было. Елена выпрямила спину, выпятила грудь и со взглядом художника стала поправлять банки, и без того стоявшие ровно, точно по линеечке. Мистер Горовец сопел за спиной. Потом кашлянул. Елена, с вопросительной улыбкой на губах, немедленно обернулась.

Глядя куда-то мимо нее, в отдел, где кучковались ехидные садовые гномы, Мистер Горовец пробурчал: «Не хочешь пропустить стаканчик после смены?» Фамильярность была хорошим признаком.

«Конечно, с удовольствием,» – с улыбкой захлопнула мышеловку Елена.

Поздно ночью, куря в форточку, чтобы не сработала пожарная сигнализация, она самодовольно осматривала добычу в своей постели. Мистер Горовец или Энди, как он попросил называть его в неформальной обстановке, спал, широко раскинув руки и ноги. Его рыхлый, похожий на большой пельмень живот мерно вздымался. Во сне он храпел, сопел и пускал газы. Елена принесла из кухни и поставила на столик бутылку воды, стакан и упаковку быстрорастворимого аспирина и тихонько прилегла боссу под бочок.

Энди был дважды разведен. Чем черт не шутит?

Подруги. 47 лет.

Попик, одновременно тщедушный и неповоротливый своих длинных одеяниях, монотонно читал то, что полагается в таких случаях, стоя лицом к гробу с покойницей. Марина с трудом разбирала лишь отдельные слова в его бормотании. Второй поп (хотя скорее всего священнослужитель, помогающий вести службу назывался как-то иначе) ходил кругами, размахивая дымящимся горшком. Смутно припоминалось слово кадило. Марина впервые была в церкви с целями иными, кроме как экскурсионными. Действо было ей в диковинку.

Народ толпился чуть поодаль. У каждого в руках горела тоненькая свечка, сунутая в руки бабулькой в платочке из тех, что обычно лают при входе на женщин с непокрытыми головами. Она же бойко объяснила кому где встать и что делать. Сама пристроилась сбоку, готовая коршуном броситься на виновного в малейшем непорядке. Заупокойная служба (или отпевание?) шла своим чередом. В голове у Марины всплывали всякие церковные словечки, почерпнутые преимущественно из книг: литургия, аналой, епитимья, причастие, всенощная и прочее. Она не могла сосредоточиться ни на одном. Да она вообще ни на чем не могла сосредоточиться последние два дня, с того момента, как мужской голос по телефону сообщил ей о смерти подруги, а также о времени и месте похорон.

Марина изо всех сил старалась не смотреть туда, на гроб с пошло-красной обивкой и горой гвоздик. Но взгляд, поблуждав по церковным стенам, неизбежно возвращался к нему. Нечто, лежащее в гробу никак не могло быть ее подругой. Они виделись чуть больше месяца назад, прошвырнулись вместе по книжному магазину, выпили кофе. Она не выглядела больной. Может быть немного усталой. Нечто в гробу больше напоминало восковую куклу. Оно было желтым, с заострившимся длинным носом и запавшими щеками. Это никак не могла быть она. Ни капельки не похожа. Да, после смерти люди меняются. Но не настолько же?

Случайно Марина поймала укоризненный взгляд прицерковной бабули. Причина недовольства была очевидна – Марина не крестилась в определенные моменты, когда почти все остальные делали это. Ну что же поделать? Она не знала когда, да и не умела. С православием, впрочем, как и со всеми прочими религиями, они существовали в параллельных, никогда не пересекающихся вселенных. Говоря начистоту, если бы Марине пришлось выбирать себе религию, как отрез ткани в магазине, то она предпочла бы католичество. Католические службы в сопровождении органа казались ей завораживающими, торжественными и одухотворенными. Православные – тоскливыми и давящими. К тому же у католиков было существенное преимущество – скамейки в храмах. Куда проще думать о вечном, если у тебя не болят ноги.

Марина снова поймала себя на том, что мысли разбегаются, как тараканы, и путаются, где попало, потому что думать о главном – о смерти – было страшно.

Церковь, обманчиво маленькая снаружи, внутри оказалась просторной, гулкой, холодной, пустоватой. При дыхании изо рта вылетал пар. Отпевание продолжалось около получаса. Потом все присутствующие выстроились в очередь и гуськом потянулись к гробу, прощаться: целовали покойницу в лоб или просто замирали на мгновение рядом и шли дальше. Марина тоже пристроилась в очередь, раз уж так полагается. Хотя видеть подругу такой вовсе не хотела. Не желала помнить эту желтую остроносую маску, лучше помнить живую. Теперь боялась, уже не получится.

Прощание закончилось. Гроб закрыли. Люди потянулись на улицу, расселись по машинам и поехали на кладбище вслед за автобусом ритуальной службы. На кладбище для прощания места не было. Там вообще не было места. По узким, занесенным снегом дорожкам, к могиле, в которую опустили гроб, подходили тоже гуськом, по одному, бросали по три горсти мерзлой земли сверху и пробирались за кладбищенскую ограду, освобождая место другим. Оттуда, где оказалась Марина, видны были только мельтешащие черенки лопат и слышен гулкий грохот сыпящихся комьев мерзлой земли.

У могилы оставались стоять только двое: мальчик лет семи и мужчина, держащий его за руку. Оба были спокойны. Тимоша не понимал конечности происходящего в силу возраста. Сергей умел держать эмоции в узде.

Поминки – тихие, чинные, благопристойные, вполголоса – быстро переросли во встречу клубов по интересам: коллеги с одной работы, коллеги с другой, немногочисленные родственники, они с Оксаной и Сергей с ребенком, как неприкаянные. Они бы может и вовсе не пошли сюда, в компанию почти незнакомых людей, но поминки – то самое место, где можно узнать все, без исключения, подробности жизни и смерти усопшего. Информацией с трагическим лицом (непонятно, правда, почему, отношения у них всегда были натянутыми) поделилась Елена – супруга Иринкиного брата.

Все оказалось просто. Рак. Когда диагностировали, было уже поздно. Мучить себя бесполезным лечением Ирина не стала. Уволилась с работы за два месяца до смерти и проводила время сыном. И никому ничего не сказала. Ни родственникам, ни друзьям. Не хотела обременять, не хотела раньше времени быть похороненной сочувственными взглядами. Просто жила те крохи времени, что остались с сыном. Получилось так, что единственным посвященным оказался отец Тимоши. И видимо только потому, что она надеялась оставить ему ребенка. Как это было похоже на Ирину! Если подумать, то по-другому она поступить и не могла. Не в ее это было характере. Тем сильнее был шок для окружающих.

Вот и все. Была и нет.

***

На похоронах Оксана терялась дважды. Первый раз пришла в себя в церкви. Стала с испугом озираться на сумрачную толпу стоящих вокруг людей. Но тут обожгла пальцы едва не упавшей свечой и все вспомнила. Оглянулась, не заметил ли кто. Марина с отсутствующим взглядом ушла в себя. Все в порядке.

Второй раз отключилась, всего на мгновение, уже за поминальным столом. Очнулась – стопка в руке, шницель на тарелке, чинные шепотки кругом. Что это за пьянка? Не о ней ли говорят? С недоумением выслушала какую-то незнакомую женщину о том, какой отзывчивой и безотказной была Ирина Александровна и тут вспомнила, выпила, не чокаясь, включилась в беседу с соседкой по столу.

Она уже привыкла с таким отрубонам. И ощущала себя телевизором, на котором кто-то переключает каналы: один канал – темный экран – другой канал. Выпадения из реальности длились не дольше нескольких секунд. Но вот на то, чтобы вспомнить кто, где и с кем она сейчас требовалось все больше и больше времени.

Лера. 20 лет.

Лера вышла из ванной комнаты и в то же мгновение ей в висок врезалась тяжелая фаянсовая кружка. Ее любимая, с собачкой. Девушка инстинктивно закрылась рукой, но опоздала, разумеется. Массивная кружка скатилась с плеча, облив ее остатками чая, и грохнулась на пол. Лера даже не удивилась тому, что она не разбилась. Краем глаза девушка заметила метнувшуюся в спальню тень. Она подняла злосчастную кружку и отнесла ее на кухню, попутно глянув в зеркало. Черт! Стопудово, синяк будет.

«Мам, ты что, сдурела?» – возмущенно заорала Лера. Но едва ступила в прихожую, как ей на голову вновь обрушился удар. Труба от пылесоса со щеткой на конце, полая и легкая, вырубить Леру, конечно, была не способна, но зато запросто сковырнула со стены висевшее там зеркало. Оно сползло по стене громадной дождевой каплей, на мгновение задержалось вертикально, так что Лера успела выдохнуть: «Пронесло», шмякнулось плашмя на пол и разлетелось на осколки. Уворачиваясь от ударов пластиковой трубой, Лера пробежала босыми ногами по осколкам, нырнула в ванную комнату, заперлась и уже оттуда испуганно завопила: «Мам, ты чего? Совсем обалдела?» Испугали ее вовсе не удары невесомой палкой, а какая-то нечеловеческая отрешенность во взгляде матери. Словно это не она была вовсе, а посторонний, ко всему равнодушный человек. А главное, – мать не произнесла ни слова.

Из порезов на ногах понемногу сочилась кровь, оставляя неприглядные пятна на прорезиненном голубом коврике. Лера переминалась с ноги на ногу и прислушивалась к происходящему за дверью. Там было тихо. Девушка приоткрыла дверь и в щелочку обозрела прихожую. Матери видно не было. Но цепочка окровавленных следов вела в спальню. Она тоже порезала ноги об осколки зеркала. Лера на цыпочках двинулась в спальню. Мать с напряженным лицом стояла в дальнем углу, держа перед собой трубу от пылесоса со щеткой на конце.

«Снова потерялась,» – сообразила девушка. – «Сейчас очнется. Вот смеху то будет.»

Но минута шла за минутой, а мать никак не приходила в себя и стояла в углу с тем же испуганно-настороженным выражением лица. Надо было что-то делать и Лера шагнула вперед. В тот же миг мать истошно заверещала: «А, помогите! Убивают!» Лера опешила. Мать повторяла это раз за разом, размахивая своим оружием: «Не подходи! Полиция! Полиция! Помогите!» Потом, видимо сообразив, что в доме ее мало кто услышит, ринулась к окну и стала одергивать в сторону шторы, не переставая орать дуром. Оборванный тюль болтался на трех-четырех крючках к тому моменту, когда она добралась до окна и распахнула его настежь. Отбросив трубу от пылесоса, мать полезла на подоконник.

Растерявшаяся было Лера сообразила: «Да она же сейчас вывалится!» И бросилась к матери. Девушка накинула ей на голову прозрачную, но прочную штору, оборвав ее до конца, и ловко запутала ее вокруг тела, спеленав мать, точно гусеницу в коконе. Лера повалила мать на пол и села на нее сверху, стараясь связать концы шторы у нее за спиной. Оксана, в свою очередь, лягалась ногами и продолжала истошно верещать охрипшим голосом. Управившись, девушка вскочила и закрыла окно. Мать за это время успела привстать на колени. Лера вновь придавила ее к полу, потом быстро метнулась за телефоном и позвонила брату. Что делать дальше, она не представляла. Мать никогда не выпадала из реальности так надолго.

Звонок в дверь раздался минут через десять. Притихшая было мать начала вопить и брыкаться с новой силой. За дверью оказался вовсе не Димка.

«Здравствуйте, младший лейтенант Нюнин,» – представился ей короткостриженый, круглолицый молодой человек в форме, за спиной которого маячил второй полицейский. – «Вы хозяйка квартиры? От соседей поступил сигнал, что у вас тут шумно очень. Документики предъявите, пожалуйста.» Смотрел он при этом на ее окровавленные ступни, а прислушивался к звукам, раздающимся из спальни.

Лера растерялась и стояла столбом. Никогда раньше с полицией ей дел иметь не приходилось. И тут снизу по лестнице взбежал брат.

Марина. 62 года.

«Здравствуй, Лера. Это Марина Сергеевна. Как мама сегодня?»

Нельзя сказать, что Леру радовали ее звонки. Отвечала она порой раздраженно, но тем не менее трубку пока брала. В ее положении это было объяснимо. Марина не обижалась. Если у Оксаны был хороший день, то Лера давала ей телефон поболтать, если плохой, то отделывалась угрожающе-вежливой фразой «сейчас я не могу разговаривать». Марина все понимала и не надоедала звонками. Сегодня день был плохим. Возможно даже очень плохим.

«Послушайте,» – раздраженно выпалила девушка. – «Если вы так переживаете, то приходите и посидите с ней денек. Хватит названивать без толку. Господи, ну за что мне это наказание!»

«Тяжко сегодня?» – сочувственно спросила Маша после минутного молчания.

«Сегодня опять меня не узнала,» – всхлипнула Лера. – «Бегала от меня по квартире, верещала во весь голос, что я грабитель, чтобы не убивала ее. Швырялась в меня чем попало. Пришлось скорую вызывать. Представляете картину: она в ужасе носится по квартире, орет, вещами швыряется? А мы ее ловим, как дикого зверя, заваливаем и обкалываем чем-то. Еле успокоили. Сейчас сидит на кровати, качается, засыпает. Может сегодня хоть поспит спокойно.»

«А брат не помогает тебе?»

«Он оплачивает сиделку и на этом считает свою миссию выполненной. Остальное, мол, не мужское дело. Он не остается с ней по вечерам и в выходные.»

«Мне очень жаль, девочка. Но ты же понимаешь, что в этом нет ее вины?»

«Да что мне ваша жалость? На хлеб намазать? Вы же ее лучшая подружка, вот придите и посидите с ней денек,» – вновь разъярилась Лера.

«Прости, детка,» – положила трубку Марина. Прийти и посидеть она не могла. Не могла себя заставить. Это было эгоистично с ее стороны, она знала. Но у нее уже и так навсегда застряла в памяти желтая остроносая маска вместо интеллигентного лица Ирины. Марина не хотела и вместо живого, подвижного Оксаниного лица видеть безумный, отсутствующий взгляд. Пусть у нее останется хоть что-то, хоть воспоминание об умерших подругах, как о живых. А Оксана, несмотря на редкие просветления, по сути тоже была мертва, пусть она еще ходила, дышала и говорила. Но это только так, видимость, оболочка.

Марина чувствовала, что и от нее мало-помалу остается тоже только оболочка. Огромные, очень значимые куски ее жизни один за одним откалывались и уходили в свободное плавание, оставляя её в одиночестве. Сначала дети, потом подруги, затем муж.

Дети исчезли из дома в одно лето. Казалось, вот только вчера гомонили, требовали чистых носков, тефтелек на ужин и денег, денег, денег. А уже сегодня Даша закончила институт и решила попробовать пожить с парнем. Даня же в институт, напротив, поступил и отбыл в свою будущую альма-матер аж в Москву. Марина как-то мигом осталась не у дел. Для кого она, интересно, закатала 25 трехлитровых банок соленых огурцов? Кому они теперь нужны?

Внезапно она убедилась и в том, о чем давно подозревала. Компания мужа ее тяготит. Первое время они существовали вместе как-то по инерции. Вроде так и надо, вроде, как всегда. Понадобилось время понять, что их больше ничто не связывает. Они не развелись только потому, что лень было, наверное. Просто разъехались и вздохнули свободно.

Марина осталась одна в пустой квартире и растерялась. У нее ничего не осталось. Совсем ничего. Ну кроме двух огромных книжных шкафов, содержимое которых любовно собиралось на протяжении многих лет, и кота Кузи, породу которого ветеринары лукаво определяли как «метис».

Как известно, два самых распространенных выхода из одиночества: религия и пьянство. Первое традиционно предпочитают женщины, второе – мужчины. Живи Марина в Риме, возможно ударилась бы в религию. Исключительно из корыстного желания слушать орган во время католических богослужений. Православные службы умиротворения у нее не вызывали. Напротив, оставляли ощущение, будто на нее упала бетонная плита – давили, пластали, пригибали к земле. Другие варианты она и не рассматривала. У ислама была уж больно плохая репутация, буддизм в их регионе не водился. В общем, с религией не задалось.

С пьянством тоже не сложилось. Водку за всю жизнь Марина пить так и не научилась, но праздничный стол, как и большинство людей, без вина не мыслила. Но пить каждый день? Увольте. Похмелье никто не отменял. Чувствовать себя разбитой весь следующий день только ради того, чтобы забыться на несколько часов вечером? Да это просто глупо.

Но сильные духом не идут проторенными дорожками. Вот и Марина нашла свою. Нельзя сказать, что эта мысль пришла ей голову впервые. Она уже давно подспудно зрела в голове, ворочалась, будто медведь в берлоге и вот как-то по весне вылезла наружу.

Марина села в кресло, положила на колени толстую тетрадь с котиками на обложке, щелкнула авторучкой и … начала писать. Спонтанные художественные зарисовки обо всем и ни о чем: от арабо-израильского конфликта до кошачьих повадок (благо, материал для наблюдений был под рукой, так и норовя спихнуть тетрадь и забраться к ней на колени самому), вскоре превратились в структурированные повести с завязкой, эпилогом и несколькими сюжетными линиями.

Над жанрами Марина не заморачивалась. Писала все, что приходило в голову: детектив, так детектив; нашествие инопланетян – прикольно; попаданцы в другой мир – забавно; надгробная эпитафия любимому актеру – печально. Выдуманные миры были куда интереснее настоящего. Интернет предоставляет широкие возможности для графоманов. Свои нетленки можно выкладывать на всеобщее обозрение на полдюжине ресурсов. Марина выбрала один, и понеслось. Смысл жизни на время был найден.


Оглавление

  • Глава 1. Школа. Ненависть.
  •   Марина. 3-й класс.
  •   Марина. 5-й класс.
  •   Марина. 5-й класс.
  •   Марина
  •   Марина
  •   Марина. 7-й класс.
  •   Марина. 8-й класс.
  •   Марина. 8-й класс.
  •   Марина. 8-й класс.
  •   Марина. 9-й класс
  •   Марина. 9-й класс.
  •   Марина. 9-й класс.
  •   Марина. 10-й класс.
  •   Марина. 10-й класс.
  •   Марина. 11-й класс.
  •   Марина. 11-й класс.
  • Глава 2. Институт. Так устроена жизнь.
  •   Марина. 1-й курс.
  •   Ирина. 1-й курс.
  •   Ирина. 1-й курс.
  •   Елена. 1-й курс.
  •   Оксана. 1-й курс.
  •   Марина. 1-й курс.
  •   Подруги. 1-й курс.
  •   Марина. 2-й курс.
  •   Елена. 2-й курс.
  •   Марина. 3-й курс.
  •   Марина. 3-й курс.
  •   Оксана. Последний курс.
  • Глава 3. Жизнь. Рутина.
  •   Марина. 23 года.
  •   Елена. 23 года.
  •   Марина. 24 года.
  •   Оксана. 25 лет.
  •   Марина. 25 лет.
  •   Оксана. 25 лет.
  •   Марина. 26 лет.
  •   Елена. 26 лет.
  •   Марина. 26 лет.
  •   Оксана. 29 лет.
  •   Марина. 30 лет.
  •   Ольга. 30 лет.
  •   Оксана. 30 лет.
  •   Ирина. 33 года.
  •   Наталья. 33 года.
  •   Марина. 33 года.
  •   Елена. 33 года.
  •   Ирина. 35 лет.
  •   Марина. 37 лет.
  •   Саша. 40 лет.
  •   Подруги. 40 лет.
  •   Марина. 42 года.
  •   Оксана. 44 года.
  •   Ирина. 45 лет.
  •   Марина. 45 лет.
  •   Оксана. 45 лет.
  •   Оксана 45 лет.
  •   Ирина. 46 лет.
  •   Елена. 46 лет.
  •   Подруги. 47 лет.
  •   Лера. 20 лет.
  •   Марина. 62 года.