Колыбель качается над бездной [Марина Алант] (fb2) читать онлайн

Марина Алант Колыбель качается над бездной

Моей нерожденной дочери

Колыбель качается над бездной. Заглушая шёпот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь – только щель слабого света между двумя идеально чёрными вечностями. Разницы в их черноте нет никакой, но в бездну преджизненную нам свойственно вглядываться с меньшим смятением, чем в ту, к которой летим со скоростью четырех тысяч пятисот ударов сердца в час.

В. Набоков. Другие берега

Душа, совершившая предательство, всякую неожиданность воспринимает как начало возмездия.

Фазиль А. Искандер

Ты предал меня. Но я буду жить дальше, зная, что я жив. Но сможешь ли ты жить дальше, зная, что ты жив?

Рон Ли

Зачем обманывать читателя? Зачем придумывать истории, которых никогда не было? Хорошо, если можно почерпнуть из них жизнеутверждающий пример о возможности счастливой любви, об исполнении самых изощренных желаний. И непременно при внушении полезного условия покончить с унылым проведением жизни и начать строить лестницу в небо, сокращая расстояние до солнца. Хотя я ли судья? Пусть пишут, пусть фантазируют, если это кому-то нужно. Да и у меня есть своя творческая мания – добывать такие истории из реальной жизни, в которые трудно поверить, и в момент неверия победоносно заявлять, что это самая что ни на есть правда.

Правду жизни, которая вызывает удивление, в прессе величают сенсацией. А для покорения праздного читателя достаточна сенсация вымышленная. Не ищи, не открывай – только плесни воображения (здорового или не очень…) Но теперь у вас есть я и моя история без вымысла. Она привлекла меня не только тем, чем привлекла бы журналистов, перевернувшихся с ног на голову в поисках разгадки случившегося чуда.

Эта пронзительная история любви – крик души, сумасшедший полет в бездну нетривиальных ощущений и чувств, где любовь отрицает любовь, где страсть настолько велика, что ничтожна, где незримо малое обладает сокрушительной силой, где триумф достается проигравшему. А шокирующий итог лишь подчеркивает силу и смысл взлелеянного веками постулата.

Я не вправе посвятить вас в то, каким способом проникла в чужую тайну. Верите вы или нет, что мне добровольно вручили сокровенное на условиях сокрытия истинных имен? Как знаете. Но я обещаю никого не потревожить. Удивляйтесь и любите жизнь!

Глава 1

Не первый раз машина пожарной службы несется по одному и тому же адресу, заставляя прижиматься транспорт к обочине. Выдвигается лестница, высыпают удальцы. Один ловко карабкается по растущим ступенькам на самый верх многоэтажки, остальные растягивают батут. На краю покатой крыши стоит ребенок лет пяти, с любопытством наблюдает за суетой внизу. Наконец, пожарный достигает вершины, и ребенок доверчиво идет к нему на руки. Лестница ползет вниз к спасительному для людей обетованию. Только не для этого ребенка. Ему на земле неинтересно. Об этом уже знает дежурный караул.

– Зачем же ты опять забралась на крышу? – спрашивает спасатель, прижимая девочку к себе.

– Я ждала, когда полечу.

– Вот как? Боюсь, я тебя огорчу, малышка. Люди не летают.

– Откуда вы знаете? У вас не получилось?

Мужчина с любопытством рассматривал девочку. С виду обычный ребенок. Только брови, немного сросшиеся на переносице, добавляют взгляду капельку взрослой мудрости. И еще одна странная особенность: на кончиках ушей – едва заметные светлые волосинки, напоминающие беличьи кисточки.

Чудно!

– Послушай, я – пожарный. А пожарных положено слушаться. На крыши лазить нельзя. Вот мы тебя спасаем, а где-нибудь пожар. И тушить его некому, потому что мы заняты пустяками. Поняла?

– Поняла. Теперь мама опять уволит няню.

– Почему?

– Не усмотрела за ребенком.

– Чудной ты ребенок! Прямо наказание какое-то! А на крышу больше не лазь. Тогда возьму тебя пожарным работать, когда подрастешь.

Восемь лет назад…

Очень не люблю кабинеты. Это отзвук моей подростковой робости и стыда за неё. Я с трудом заводила знакомства, неумело общалась. Отчасти потому, что медленно росла и запоздало по-девичьи округлялась. Видя, как отличаюсь от сверстниц, порой считала себя неполноценной. Тогда я сознательно избегала оказаться на фоне тех, кто выше (во всех смыслах). Вот одна тонкая нить веревочки будущих причин. Сейчас я чуть дальше от временной впадинки отроческих неполноценностей: мне тридцать шесть… Робость и “неумехость” позади, а боязнь кабинетов – слабый осадок памяти.

Тем не менее, на прием к высокому “чину” я записалась. В его власти было помочь мне, а в моей способности к документодобыче – отцу. Два года он тяжело болен. Ничего не знает о конечном исходе болезни и ждет выздоровления. Врачей удивляет небывало долгое пребывание больного на этом свете. А нас с мамой удивляет почти мистическое стечение обстоятельств: в тот самый момент, когда обреченный человек держится за жизнь вопреки прогнозам и статистике, медицина делает шаг вперед и бросает вызов страшной болезни. Это событие мы восприняли как знак свыше. Чудесное изобретение прошло все испытания, как положено, получило разрешение Минздрав(а), но в массовое производство еще не поступило. Достать его было почти невозможно. Но именно это “почти” и стало для нас обнадеживающей радостью.

После того, как мы получили в столичном институте миллион справок о стопроцентном соответствии болезни изобретенному препарату (не наоборот!), посетили и “мин”, и “здрав”, дорога привела к областному “надсмотрению” за средствами.

Забегая вперед, расскажу со скорбью, что лекарство мы достали, но два курса лечения, как полагалось, провести не успели. Оказалось, слишком поздно. Чудо осталось невостребованным. Отец умер.

Но эти трагические обстоятельства стали началом созидания самой главной ценности на земле!..

Я перед кабинетом, ухоженная, тщательно одетая, но с усталым отрешенным взглядом и опущенными уголками губ. Я давно так выгляжу. У меня депрессия. После череды стрессов вкус к жизни растаял. Семья, любовь, ощущение устойчивости однажды сменились на пьяные скандалы, ночи на полу, уходящую надежду и нарастающее отчаяние. Позже, оглянувшись вокруг, я поняла – банальность, которая оглушила меня вероломной возможностью в моей собственной жизни.

Я сняла квартиру, и мы с сыном “отселились” от проблемы. Жили среди старой мебели, в комнате, разделенной шкафом на двоих. На безбедный быт моего дохода хватало. Я арендовала магазин и еще подрабатывала внештатным корреспондентом в негромкой газете. Иногда случались деньги на дорогие салоны красоты, но мне подобные заведения перестали быть интересны, что объяснимо с позиции устойчивой затяжной депрессии. Словом, эти самые салоны я посещала лишь по мере острой надобности. Например, такой, как сегодня.

Объявили мою фамилию, и меня охватило волнение. Надо сказать, (Внимание! Увертюра!) наш самодержец – очень необычная личность. Ни одна знаменитость, смею сравнить, не вызывает такого количества эмоций и разговоров, причем как скандальных, так и восхищенных! Этого человека я видела только на экране телевизора. Он ошеломительно некрасив, что вызывает тягу к любованию. Невероятная схожесть с неким небывалым существом вроде тролля, добавляющая его неординарности еще и мистичность, поражает наотмашь и, что парадоксально, завораживает. Разговоры вызваны, разумеется, не только его внешностью, а и делами, и еще возможностями, связями, проникновенностью (в смысле умения проникать в недоступные места, а неприступные брать приступом). Кто-то хвалит его неподкупную строгость, кто-то ругает бесцеремонную манеру поведения. Доброту и готовность помочь перемешивают с высокомерием и жестокостью. Однако поток людей к нему не оскудевает.

В первом секторе проверили мои документы. За второй дверью секретарша записала мою фамилию и проводила к третьей двери. Пока несколько секунд церемонии держали меня перед главным входом, я услышала ЕГО голос. Вероятно, Глава говорил по телефону. Верьте – не верьте, в ту минуту мелкая дрожь пробежала по моему телу. В подсознании проявилось цветное ощущение, что за этой дверью – один из пазлов картинки моей личной жизни. Я вошла, увидела ЕГО, рассыпалась на флюиды и примагнитилась.

Почему примагнитилась, а не оттолкнулась – не понятно. Закинутые на рабочий стол ноги, дымящаяся сигарета и никакой реакции на моё появление – картина шарма излучать не могла. Но в этой нешармической обстановке мне было так уютно, будто меня усадили к камину. Он даже не взглянул в мою сторону, поглощенный чтением какого-то документа, а я, обычно гордая и вспыльчивая, наслаждалась его отсутствующим присутствием.

Впорхнула секретарша, заворковала с главой. Я сидела словно невидимая, но не обижалась, а любопытствовала про себя, какие ценности за замком его высокомерия.

Перед уходом секретарша заметила, словно зная его нрав:

– Вы бы девушкой занялись, Андрей Константинович.

– Девушкой? – задумчиво переспросил босс и первый раз взглянул на меня. Вот здесь и произошло что-то судьбоносное. Выражение его лица не изменилось, а я все же уловила тоненькую ниточку флюидов, которая протянулась ко мне и примагнитилась.

– Да девушка-то не первой свежести, – отпускает мужчина-монстр, но я чувствую, что чувствует он, и этим согреваюсь изнутри.

Тот день положил начало длительной разрушительной паранойе, которая привела меня … на самый пик счастья!

К следующей кабинетной встрече положительного исхода все еще не было. Однако этот заботливый, небезразличный к чужому горю человек (в обратном не было бы смысла) пообещал, что постарается мне помочь и добавил, что найти средства там, где их нет, почти невозможно…

Он уже знал обо мне все: кто я, где работаю, когда ушла от мужа (!) и почему. И, между прочим, знал не от меня. То ли хотел поразить своими возможностями, то ли на самом деле заинтересовался моей персоной. Ошеломить ему меня удалось.

Мы говорили не только о деле, но и по душам. При мне он больше не закидывал ноги на стол, не важничал, не сквернословил (как выяснилось, он не утруждал себя положенной его статусу вежливостью). От чрезмерного уважения к нему и набегающего чувства я ощущала жуткую неуверенность, но изо всех сил старалась этого не показать. Вела себя достойно.

Несколько дней прошло до нашей следующей встречи. Я не находила себе места, считая дни и часы, ведь каждая минута для отца и нас с мамой была бесценна! К тому же мысли о Нем не оставляли меня в покое. Здравствуй, непоседа-влюбленность!

Третья и обещающая быть заключительной аудиенция была им назначена на конец рабочего дня.

Что ж, он нашел нужные способы, чтобы найти для нас нужные средства. Всё получилось! Как не восхититься таким Главой? Единственная червоточинка досаждала мне: последние минуты встречи истекают…

И мне кажется, что и он как будто не спешит прощаться. Затягивает разговор, а что-то и вовсе сказать не осмеливается. Что же, что?

Я встаю, прощаюсь, благодарю. Он суетится и вдруг … предлагает подвезти домой. Если это сон, не будите меня, пожалуйста! Я соглашаюсь и не допускаю мысли, что нравлюсь ему.

Водитель открывает заднюю дверцу черного “Nissan Раtrol”. Я на ходу листаю в памяти правила этикета в отношении дополнительной ступеньки. Андрей Константинович галантно усаживает меня в салон. Садится рядом. Мы плавно катим по вечернему городу. Я вдыхаю приятный аромат дорогого парфюма попутчика. Я скромна, молчалива … Я счастлива!

Широкая, залитая светом улица, красиво смыкающая стройные линии частных домов в точку – даль, похожа на стаю великолепных птиц.

– А вот здесь я живу, – рассказывает мой попутчик. – Живу не один (ждет, что я насторожусь). Живу с мамой. Она очень плохо ходит. Вот сейчас приду и буду готовить ужин. Себе и маме (и я, конечно, оценю, какой он нежный сын). До свидания, Наталья Романовна. Вас отвезут.

И покидает меня. Наш автомобиль (интересно, чей это наш?) выпархивает с улицы “великолепных птиц” и мчится лайнером мимо сверкающего изобилия витрин и рекламных вывесок.

Глава 2

Прошло время, но я не забыла чудесной маленькой поездки. Ожила, заблестела и с любопытством стала относиться … к телевизору.

Однажды мне позвонила моя сотрудница и сообщила, что меня ждет мужчина. Я примчалась в свой магазин и сразу узнала водителя, знакомству с которым была обязана зеркалу заднего вида.

– Наталья Романовна, вы не могли бы поехать со мной?

“Да!” – хотела выкрикнуть я, но собралась с духом и спокойно ответила:

– Да.

Был вечер и за окошком высокого джипа он стелился с каким-то особенным упоением. Мы прикатили к знакомому роскошному дому, и водитель сделал безответный звонок. Ворота сами собой распахнулись (как в передаче “В гостях у сказки”), и мой “знакомый по зеркалу”, проводил меня внутрь двора, где стоял черный внедорожник. Без объяснений сопровождающий вернулся к “лайнеру” и тут же укатил.

Я послушно стояла не двигаясь. Вероятно, полминуты, не меньше. И тут фары внедорожника вспыхнули, ослепив меня в прямом и переносном смысле. Будь я менее наивной, раскусила бы с усмешкой напускную эффектность такого жеста, а точнее, хитрого эксперимента с целью выявить мою непрозорливость. Открылась черная, люто тонированная дверца, и передо мной предстал Сам. Уже не такой кабинетный, подавляющий торжеством, а в джинсах и короткой куртке.

– Здравствуйте, Наталья Романовна! – сказал мужчина с шутливой распевностью и даже слегка поклонился.

– Здравствуйте, Андрей Константинович. Вы хотели меня видеть?

– А разве вы не хотели видеть меня? Как вам идея прокатиться со мной?

И мы поехали. Кружили по городу, разговаривали о том, о сем, улыбались друг другу. В один прекрасный момент из-за пазухи его куртки явилась маленькая пушистая обезьянка (игрушечная).

– Это мне?

– Вам.

– Спасибо.

Он поинтересовался здоровьем моего отца, расспросил о ребенке, не забыл осведомиться об успехах в бизнесе. За городом остановил внедорожник и повернулся ко мне.

–Наташа, я знаю о ваших проблемах с мужем. Знаю, что переживаете. И могу сказать, что все это не есть хорошо для состояния женщины, как физического, так и психического.

Я молчала и заворожено слушала. И чуть не сошла с ума от следующих слов:

– Вы мне очень нравитесь. Я хочу предложить вам общение.

– Что это значит?

– Не пугайтесь. Флирт мне не нужен. В свою очередь, если вы любите флиртовать, лучше откажитесь сразу.

– Мне жаль, что я произвела впечатление женщины, согласной на легкомысленный флирт.

– Нет, нет. Я думаю о вас иначе. Мне нужны серьезные отношения на много лет.

Я вопросительно посмотрела на него.

– Я одинок, временные связи меня не устраивают, мне нужна только одна женщина. Сразу скажу, под одной крышей жить не буду, как бы этого не хотел. Мои дочери неспокойно пережили наш с женой развод. Это было пятнадцать лет назад, и до сих пор самыми дорогими людьми в моей жизни остаются дети, а теперь еще и внучка. Я живу для них.

Я поняла, что безоглядно влюблюсь в этого мужчину и пропаду, если вдруг однажды стану ему неинтересной. А кроме этого слухи о жизни странного человека долетали и до меня, и из данного зыбкого, а потому интригующего, источника мне было известно, что женщины толпами кидаются ему в ноги, и далеко не целомудренную жизнь ведет Глава. Да и кто бы на его месте устоял перед неубывающим соблазном?

– Андрей Константинович, меня очень тронули ваши слова. Но я хочу поступать так, чтобы потом уважать себя. Я всегда считала, что и мужчина, и любовь в жизни должны быть единственными. К сожалению, я обожглась. Мне было очень больно. Экспериментов мне не нужно. Я очень осторожна. А деньги и статус мужчины для меня никогда не будут являться первой причиной отношений. Я не хотела вас обидеть, просто очень желаю, чтобы вы поняли меня.

– Я понял. Значит, вы, то есть ты отказываешь мне?

– Да …

– Жаль. И зря. Мне кажется, что ты боишься лёгкого, поверхностного к себе отношения со стороны мужчины. Но я сам устал от таких отношений. Я не обижу тебя и хочу, чтобы мы были одним целым, поддерживали друг друга. Женщине трудно без мужского плеча. Подумай, пожалуйста.

– Хорошо, я подумаю.

Как хотелось крикнуть: “Согласна!”

Но я панически боялась, что будет больно потом. Его власть, его уверенность в себе и “отшлифованный” эпатаж всегда будут превалировать над моим нравом. А интересно равновесие.

– Сколько времени ты будешь думать?

– Дайте мне две недели.

– Хорошо.

Мне показалось, что его настроение ухудшилось. Легко и быстро мы пронеслись по свободным вечерним улицам и оказались у моего дома. Однако к подъезду Глава не поехал, остановился чуть раньше, где шансов у прохожих увидеть его было меньше всего.

Мужчина вышел и открыл дверцу с моей стороны.

– До свидания, Наташа, – грустно улыбнулся.

– До свидания, Андрей Константинович.

Все последующие дни я летала, я грустила …

Однажды в мой магазин принесли корзину цветов. А еще через три дня – букет прямо домой. В каждом из этих подарков лежала записка: “С надеждой. А.К.”

До этого момента я думала, что чудеса на свете случаются крайне редко и только не в моей жизни. А тут после затяжной депрессии такой фейерверк эмоций!

Обезьянка сидела на переднем сиденье моей машины и еще несколько дней хранила запах его парфюма. Я слушала музыку, которая в тот вечер звучала у него в салоне и вспоминала, как еще стоя за дверью, почувствовала, что этот мужчина мне понравится. Да, его статус не мог не сыграть определенную роль, ведь это показатель ума и силы личности. Но в моих внезапных чувствах роль статуса второстепенна. Сначала что-то тронуло меня в его голосе, а потом, в момент встречи наших взглядов, два сердца застучали в унисон. Такое в среднем и зрелом возрасте – редкая роскошь. Поклонник старше меня на тринадцать лет.

Я еще раздумывала над его предложением, всё больше склоняясь к убеждению в его принадлежности к числу настоящих мужчин (к тридцати шести я все еще не избавилась от потребности верить в такое). В нем чувствовалась надежность. Привычка властвовать была схожа с отцовской заботливостью и в нужный момент, наверное, плавно перетекала из первой во вторую. Я начала догадываться, что манера его поведения, близкая к эпатажной, может являться как стремлением привлечь внимание, так и защитой – этаким куражом с целью стряхнуть с себя массу чужих проблем, принятых за день. В любом случае это маска. Под ней он другой.

На первый взгляд все хорошо. Что же все-таки вызывает сомнение? Я сама. Это будет каждодневная борьба за интерес избалованного успехом и вниманием мужчины. Я не смогу позволить себе расслабиться, какой была при жизни с мужем в первые годы (не сомневаясь в его любви). Мужа не надо было снова и снова покорять, стало достаточным просто быть рядом. Теперь мужчина на порядок выше. Смогу ли я ему соответствовать? Отвержения я не перенесу (к сожалению или к счастью, я – максималист и ко всему в жизни отношусь завышено серьезно).

Я все прикидывала, каким образом мужчина даст о себе знать, но вариант не угадала. Глава оказался очень пунктуален. Ровно через две недели, когда мое волнение дошло до лихорадки, он появился в моем магазине именно в то время, в какое обычно я там бывала. Впрочем, ему ничего не стоило выяснить это. Буквально за пару минут до закрытия вошел один из обитателей черного джипа-сопроводителя, чтобы убедиться в отсутствии посетителей. А затем появился он – мой Монстр, моя выразительная личность. Продавщица растерялась и забыла поздороваться. Да и я сама чуть не выронила из рук кассовый журнал. Легкий намек security, однако, мы поняли обе: закрыли дверь на ключ. Гость с доброй важностью принялся рассматривать содержимое витрин, где красочным ковром расстилались многочисленные ряды дисков с фильмами, музыкой, компьютерными играми и всяческой другой интеллектуальной всячиной. Я создала свой магазин сама, любила и лелеяла его. Поэтому он дарил мне любовь покупателей и неплохой доход. Мне нравилось в какой-то мере иметь отношение к сфере культуры и искусства.

Обнаружив во внимании Главы заинтересованность, а не просто желание завуалировать повод прихода, я с удовольствием стала его экскурсоводом. Всё внимательно рассмотрев и расспросив, гость неожиданно направился к выходу. Несколько секунд я растерянно хлопала ресницами, но, чуть придя в себя, бросилась к порогу. Сотрудница за мной. Черный джип стоял неподалеку и не трогался с места. Я его узнала по номеру (сразу запоминаю знаки). Кстати, на личной машине Монстра красовались цифры такие же, как и на моей, только в другом порядке. Эти три цифры имели для меня судьбоносное значение на протяжении всей жизни. Вот они: единица, двойка, девятка. Судите сами. Я и мой ребенок появились на свет девятого числа. Замуж я вышла в двадцать один год (два, один) и даже двадцать первого числа. Календарный год моего замужества и следующий год рождения сына в сумме составляют числа двадцать один и двадцать два. Годы взросления, которые в числовом значении делились на девять – день моего рождения, оказывались судьбоносными или даже переломными: восемнадцатилетие и двадцатисемилетие. Стоп! Мне ведь сейчас тридцать шесть! Ничего себе!

Интересно, приезжал ли глава на другом автомобиле? Тогда почему security остались здесь? Не может ли он оказаться внутри черного джипа? Я жутко волновалась, спешила с закрытием, терялась с ответами на вопросы любопытной продавщицы. На улице мы с ней попрощались, разошлись в разные стороны. Черный “Patrol” стоял себе невозмутимо и торжественно на прежнем месте. Я шла не по направлению к нему, а скромно мимо. В момент моего “намагниченного” мимо, окошко в машине опустилось, и знакомый (до сердечного пощипывания) голос окликнул меня

Я забралась на заднее сиденье огромной машины, попала в ауру Всеуважаемого, и джип медленно покатил.

– Так что вы решили, Наталья Романовна? Что ты, Наташа, решила?

У меня почему-то перехватило дыхание, и голос пропал.

– Ты вообще что-нибудь решила? – настаивал мужчина.

– Да, решила.

– И что?

– Я скажу об этом только вам одному. При посторонних не буду.

Мой гордый каприз ему понравился, хотя несколько насторожил.

– Хорошо, – выдохнул он.

На улице “великолепных птиц” мы пересели в черный, остывший от ожидания внедорожник с судьбоносным номером и остались одни. Великолепный Монстр завел двигатель, чтобы прогреть салон. Расспрашивать не спешил. Мы сосредоточенно молчали. А мне в этот момент пришла в голову мысль, что встретились мы впервые двадцать второго ноября. Два, два, один, один! Какая привлекательная мистика!

– Ну что ты мне скажешь? – он улыбнулся, но как-то грустно, и опустил голову на руль. В таком положении он меня и слушал.

– Вы знаете, я долго думала, обнималась с вашей обезьянкой и приняла решение. Дело в том, что я не могу … Не могу оставить в жизни все как есть: депрессия, потеря интереса, ощущение, что жизнь подошла к концу и ничего уже не будет. Поэтому я говорю да.

Он поднял голову и, не взглянув на меня, нажал педаль газа. Ворота автоматически открылись, отозвавшись на намёк пульта, и мы всколыхнули ночь.

– Ты не боишься мне довериться? – загадочно спросил мужчина.

– Не боюсь, – прошептала я.

С трепетом в душе я рисовала себе картину нашего торжественного появления в каком-нибудь дорогом престижном ресторане и мучилась вопросом, достаточно ли прилично я одета, но мы оказались за городом, свернули на незнакомую дорогу, гладкую и беленькую, словно отшлифованную. Невысокие молодые елочки словно по команде “смирно” выстроились вдоль маршрута, сопровождая нас к особняку. Ковер футбольного поля “особил” жилище еще больше, это выяснится днем, а ночью виден корабль на открытой воде, прошу прощения, дом на открытых просторах. Выхоленный, оранжевокирпичный, окаймленный белой колоннадой и белыми декоративными камнями, корабль-дом встретил меня с чопорной вежливостью. С подобным недоверием – неодобрением, хотя и послушно, встречают гостей благородные псы, приструненные хозяином.

Дайте переведу дух, прежде чем опишу увиденное, а скорее невиданное. Уже только освещение способно кого угодно заворожить! Оно функционирует в нескольких вариантах на выбор: шикарная люстра под потолком; маленькие круглые светильники по периметру стен; светильники в потолочных нишах, вместе с которыми вспыхивает скрытая неоновая подсветка внутри стеклянного подиума. Это ж надо так красиво изощриться – построить в центре дома подиум со стеклянным полом! На нем величаво почивает мебель из белой кожи: диван, совмещенный с креслами и квадратный пуф. Никогда не понимала, для чего предназначена эта вещица: сидеть без спинки неудобно, лежать можно, только свернувшись калачиком, использовать в роли столика – мягко и низко. Жалко денег и занятого им места. А сейчас увидела и поняла: пуфик нужен для красоты! Он так уютно и безобидно устроился в просторном помещении, что вызывает умиление!

Больше всего меня растрогали синий камин и рассыпанные под стеклом подиума в качестве украшения морские ракушки и камушки на золотистом песке. Настоящая зона отдыха, навевающая мысли о море, спокойствии, благодати! Квадратная ниша в потолке геометрично повторяет стеклянный подиум, и по ее периметру, словно струи водопада, ниспадают светильники на длинных нитях.

– Садись вот сюда, – повелел Глава, указав на белокожанное кресло, а сам деловито принялся ухаживать. На столе появились фрукты, конфеты, бутылка вина.

– Это чилийское вино. Одно из самых дорогих и вкусных. Пробовала когда-нибудь такое?

Я покачала головой и виновато улыбнулась.

– Вот так-то, друг мой. Теперь будешь пить только такие вина и только из моих рук. Никаких дешевых ресторанов, всяких грязных танцев и так далее.

– Я не … – пыталась было возразить я.

– Шучу, шучу, моя хорошая. Расслабляйся.

Я следила за каждым своим движением, словом, взглядом, при этом тщетно старалась выглядеть естественно.

Вино было нежным, терпким и необычным. После первого бокала наступило состояние затягивающего счастья, а тело стало свободным, безмятежным, словно я им владеть больше не считала нужным.

Великолепный Монстр сидел у моих ног прямо на полу и при этом умудрялся оставаться в роли повелителя.

– А теперь пойдем, полежим.

От такого скоропостижного перехода я потеряла дар речи. Не дожидаясь ответа, хозяин взял из моих рук бокал, поднял меня за локоть и повел в спальню. Я превосходно знала, как нужно поступить, но ничего не смогло заставить меня поступить так, как нужно. Я будто проглотила язык, отключила голову, растеряла всю “воспитанность” и лишилась приобретенных взглядов на жизнь. Да и думала в тот миг нисколько ни об этом…

Я могла бы с восхищением описать приватную роскошь, но не в состоянии: слишком сосредоточена на грядущем событии.

Он был настойчив и нежен и, доведя меня блестящей техникой до головокружительного возбуждения, уверенно, безо всяких неуместных к данному вопросу томностей сказал:

– Ничего не бойся. У меня не может быть детей. Десять лет назад я перенес одну “разрисованную” детскую болезнь.

Глава 3

В общем, закрутился наш роман. Я настолько была охвачена счастьем, что с трудом сдерживала желание поделиться им с друзьями. Старалась всё же молчать на всякий случай. Правда, мама, навещая нас, не раз замечала в комнате цветы. Наличие поклонника стало очевидным, но его имя оставалось неизвестным.

Я изо всех сил старалась соответствовать моему герою. Ухаживала за собой день и ночь, тратила нелишние деньги на “экипировку” и особенно на красивое бельё.

Мы продолжали встречаться в загородном особняке. Теперь, когда я немного пришла в себя, испытываю непреодолимое желание погрузить вас в private сказку, где побывала я. В абсолютно стеклянной стене – абсолютно стеклянная дверь, ведущая к одру любви. На матовом стекле – ручная роспись: контурный пейзаж. Пол из светлого дуба контрастирует с черным глянцевым потолком и кроватью из темного дерева. Вы, несомненно, были бы околдованы изыском этого контраста! Но окончательно меня “нокаутировали” ярко-красное в отливах покрывало и многочисленные розы того же цвета в высоченной вазе под сенью черных (!) штор. У Главы странный, но прекрасный вкус и даже необычная для его манер и возраста щепетильная детальность.

Так на чем я остановилась?

Я была покорена его изобретательностью в постели и чувствовала себя хрупкой игрушкой в сильных бережных руках. И мне безумно это нравилось: к тому времени я устала быть сильной. Я боготворила его возраст, как дочь – надежность отца. Но было одно “но”, которое держало меня начеку: больше всего я боялась перестать быть ему интересной и решила, что должна, если не постоянно, то хотя бы время от времени его удивлять. Почему я настроила себя на роль должника вместо того, чтобы наслаждаться любовью, объяснить не могу и сейчас. Возможно, сама взрастила в себе паранойю.

Я справлялась с задачей, поставленной собственноручно, поначалу не слишком уверенно, зато потом – приобретая вкус и опыт авантюр. Что я только не придумывала, чтобы внести изюминку в наше общение и пощекотать нервы (во благо) моему избраннику!

А однажды проснувшись среди ночи, я поняла, что задыхаюсь от нахлынувших в мою голову слов и строк. Схватив ручку, я бросилась записывать вырывающиеся из меня слова, подчас не успевая. Так я стояла среди комнаты разутая, взлохмаченная, ошарашенная непониманием, что со мной происходит. Раньше, мечтая творить что-нибудь более прекрасное, чем статьи, я пыталась сочинить хотя бы одну поэтическую строчку. Но тщетно. Я только ерзала на стуле и грызла то ручку, то ногти.

На следующее утро я прочла в своем блокноте:

Зачем я колкость, а не лесть

Произношу, сама не чаю …

Такая маленькая месть

За то, что по тебе скучаю!

Я знаю, ты меня простишь

За безобидные сюрпризы.

Я – избалованный малыш,

И мне позволены капризы!

И таких высокоскоростных экспромтов случалось еще не мало. Волшебница, да и только! Дождавшись его похвалы во всех подобных случаях, я наслаждалась победой, словно школьница заслуженной оценкой. В ответ он блистал познаниями в области литературы и музыки. Цитировал классиков и современников. Приносил музыкальные диски, словно учебное пособие на урок, и мы под слёзный шансон пили вино, сладко пьянея, под возбуждающий блюз обливали вином друг друга, и я выласкивала губами его пупок до донышка, а потом занимались любовью под Моцарта.

Однажды, пока водитель вез меня к особняку, где объект моих желаний уже прибывал в ожидании, я набрала его номер.

– Вы меня ждёте? – страстно шептала.

– Да, – мне в ответ ласково вполголоса.

– А моё любимое вино уже в бокалах плещется?

– Да, сейчас будет.

– А на вас мои любимые плавки с далматинцами?

– Перестань, маленькая развратница!

– Ну, с далматинцами?

– Да.

– Тогда еду.

Водитель оставлял меня одну в пустынной тиши, разлитой вокруг роскоши. Я снова набирала заветный номер и с грустью лепетала:

– Мне так жаль! Я не смогу сегодня приехать. У меня появились важные дела.

– Что ж, дела так дела, – обречённо, но с должной стойкостью звучал ответ.

Тогда я скользила мимо камер и сторожа, всегда встречающего меня с доброй улыбкой, взлетала по ступенькам и нажимала кнопку звонка. Полагаю, с недоуменным раздражительным видом он шел к двери, ожидая увидеть кого-нибудь из фаворитов, ведь больше ни души не знает о том, что он здесь, а на пороге – я. Прыгаю, хлопаю в ладоши. От моих милых шалостей, неожиданно выпрыгивающих из далекого детства, он теряется, иногда для солидности сердится, но ничего не помогает охладить разыгравшееся во мне ребячество.

В другой раз несла в спальню вазу с фруктами и, завязав обмякшему после нежностей сибариту глаза, баловала его … игрой в “угадайку”. Если он отгадывал, кусочком какого фрукта я касаюсь его губ, то получал усладу на зубок. Как забавно, нарушая нестрогие правила, выглядывал кончик его языка, чтобы помочь отгадке вкусом! И тогда к разочарованию алчущего я съедала неугаданный кусочек сама. А потом, зажав губами половинку абрикоса, незаметно подкрадывалась близко-близко (не дыша) и скользила другой половинкой по его губам, зная точно, как он поступит. Он замирал (хищник, готовый к прыжку) и впивался в плод зубами, норовя обмануть. Наши губы встречались. Это был веселый и сладкий поцелуй.

Я танцевала танцы смелости, чтобы преодолеть неуверенность перед Монстром, и играла любовные спектакли, не подпуская скуку на порог его хрупкого интереса ко мне.

Я терзала его смс-ками, в которых указывала только заглавные буквы несказанных слов. Глубокой ночью отправляла: “Я Т Л.” Он притворно не догадывался и, предвкушая приятное, требовал полноценного звучания послания. Подразнив сонного правителя, я, наконец, выдавала: “Я только легла”.

И тогда Монстр исчезал на несколько дней, наказывая меня за покушение на его “королевскую” гордость, а я не находила себе места. Как только начинала думать, что это конец, ах, ах, внезапно на моем телефоне загорались одиннадцать магических цифр.

– Ты мне нужна сегодня как женщина! – загадочно вещал знакомый голос.

– Это как? – таяла я.

– А ты не знаешь? Ну же, догадайся! – голос становился еще более загадочным.

– Ах, я вас не понимаю. Говорите прямо.

– Хорошо. Иди в ресторан, закажи там на вынос что-нибудь съестное для поста (Монстр соблюдал посты) и принеси мне. Я очень голоден. Говорю же, нужна как женщина. А ты что подумала?

А я обижалась. Но шла, заказывала, хотя с помощью миллиона способов он мог это сделать сам, несла сумки к его кабинету. И вот здесь мне указывалось моё место.

– Подождите, – говорила секретарша, с недоумением уставившись на меня, и я, не успев еще войти, отступала за порог, путаясь в сумках. А потом сидела среди посетителей, поглядывающих на мою ношу и принимающих её, вероятно, за внушительную взятку. Сидела долго-долго и прятала увлажняющиеся от обиды глаза, абсолютно уверенная, что подобное содержание меня “в черном теле” было запланировано. Наконец, мне разрешалось войти. Я ставила сумки на стол и, гордо вскинув голову, спешила удалиться. И никакие реплики Главы, почувствовавшего себя виноватым, не способны были меня остановить.

Полденёчка оставляла его звонки без ответа, а дальше действовала его же методом: наконец, брала трубку и деловито заявляла:

– А теперь, дорогой Андрей Константинович, вы понадобитесь мне в качестве мужчины. На сей раз в прямом смысле. Долг платежом красен!

– Это как? – предвкушал и недоумевал одновременно.

– Уверена, вы в этих вопросах лучше осведомлены и более опытны. И, простите, стыдливость женская не позволяет подвергнуть сомнениям ваши обширные познания.

На этом я отключалась.

И вскоре моя гордость вознаграждалась. Помню, какой шок испытала продавщица, когда после закрытия магазина вслед за настойчивым стуком в дверь появился Сам (не можете себе представить) в валенках и с огромным букетом цветов. И цветы были темно-синие, как звездная ночь! Но это была ещё не вся программа на вечер. Я не приняла цветы (вот ещё!), и мой воздыхатель (даже не пытайтесь представить) улегся на полу и пообещал, что не встанет до утра.

У бедной девушки челюсть, расслабившись, отвисла. А я покраснела, тут же побледнела и взвизгнула:

– И зачем вы здесь разлеглись?

– На звезды любуюсь, разве не видишь?

Мы с дружком–продавщицей переглянулись, и уже обе стояли с открытыми ртами, хотя я была наслышана о его эпатажных чудачествах. Сопроводитель топтался в дверях и удивления не выражал. То ли привык к неадекватным выходкам хозяина, то ли выражать что-либо ему было не положено.

Отдохнув на полу, почетный гость накупил у меня целую гору дисков с фильмами. Продавщица бросилась закрывать дверцы шкафчиков – витрин после вторжения, попалась гостю под руку и получила от него подарок. Содержимое полки с мелодрамами перекочевало к ней под мышку. Подозреваю, после этого она бесповоротно его полюбила. Патриотической любовью. А валенки и звезды надолго останутся в нашей памяти.

Да, так было, так было.

Всё на первый взгляд, точнее на первый слог кажется сказочным и через край счастливым. Но на самом деле счастливому насыщению мешала тревога. Спокойно я не чувствовала себя никогда. Каждый день почему-то казалось, что ОН больше не позвонит. Я ждала слов любви, но постепенно привыкла к их неизменному отсутствию. Я испытывала болезненную тягу прижаться к своему мужчине, приласкаться. Но он заключал меня в объятия только в постели, а по окончании мужской страсти тут же вставал, одевался, и мы прощались. Я несостоятельно мечтала о целой ночи с ним, о нежности после близости и о подтверждении его чувств ко мне. И этих важных составляющих отношений не получала. Он уходил, я грустила. Хотя бы на минуту забыть о его высоком положении не представлялось возможным. Я хотела его безумно. Так я не хотела никого за всю свою жизнь.

Один раз я осторожно спросила, любил ли он когда-нибудь.

– Я не знаю, что такое любовь, – был ответ. – Я когда-то встречался с женщиной пятнадцать лет. Из-за неё с женой развелся. Думал, люблю, а потом остыл. Она долго еще ждала от меня предложения руки и сердца. Не дождалась. Слова я считаю иллюзией. Настоящее подтверждение хорошего отношения к женщине – это поступки. Я всем своим женщинам помогал. Хорошо помогал. Они до сих пор боготворят меня. А «люблю» я не говорил никому. Я не словоблуд. Вот так.

Я пускалась во всех подробностях описывать первые годы жизни с мужем: его нежность, ласку, бесконечные объятия и слова любви. Я не обманывала друга, все так и было. Но друга не тронули мои слова.

– Да что муж! – посмеивался он. – В чем заключается его любовь? Вы скитаетесь по съемным квартирам, а ему все равно. Сына не навещает, тебе не помогает. Разве так поступают мужчины? У него земля горит под ногами, а он продолжает пьянствовать. Нормальный мужик сам бы снял жилье и ушел, а жене и ребенку квартиру оставил. Переживает ли он за вас? Скажи. А слова, объятия – мусор.

Я опустила голову.

– Между прочим, твоему ребенку в скором времени будущее надо устраивать. Когда он закончит школу?

– Через два года.

– В какое заведение будет поступать, решили?

– Еще нет.

– Как же так? Я с женой развелся, а старшую дочь изо всех сил готовил в хороший институт. Все связи подключил, золотую медаль подстраховал. Знаешь, кто она у меня? Переводчик. Муж у нее умнейший. Никита. Люблю его как сына. Разведшколу заканчивает. Так ее туда на работу пригласили. Оценили превосходное знание языков. Давай-ка мы и твоим сыном займемся.

Благодетель, действительно, сделал несколько звонков, и репетиторы (не кто-нибудь, а профессора) ездили к нам на дом. Нужно было только успевать зарабатывать на оплату занятий. Пробивалась дорога в несколько институтов на выбор. Мое восхищение не знало границ. Но с ним росло чувство одиночества и тоска по этому человеку. Вопреки своим желаниям, я не всегда осмеливалась звонить ему первой. Он нередко бывал со мной и в то же время казался неуловимым. Преданность свободе превалировала над остальными его желаниями. Иногда страсть сменялась холодностью, внимание – высокомерием. Я думала только о нем, он обо мне вспоминал в паузах жизни. Я изводила себя постоянными думами о его местонахождении в свободное от работы время, жила ожиданием звонков и проявлений интереса ко мне. Он был непредсказуем и сложен как ребус.

Как-то после трехдневного молчания он как вихрь вечером ворвался в мой магазин (на этот раз без охраны), когда я уже отпустила продавщицу домой, и буквально набросился на меня. Неистово ласкал и целовал, одежду кидал прямо на пол. Поднял меня легкую и горячую, посадил на reception и одарил любовью на рабочей зоне.

– Вот как сильно я захотел тебя, – объяснился, спешно одеваясь.

А потом снова исчез, заставив мое тело гореть сутки напролет.

Однако Монстр зорко следил за моей жизнью и всегда точно знал, где я и с кем. На день рождения моего сына подарил мне как всегда роскошный букет (для мамы мальчика), вино (для бабушки) и открытку («С днем рождения сына!»). Кстати, он поинтересовался, а поздравил ли меня бывший муж. И на этом свидание скоропостижно закончилось.

Муж не поздравил…

Мне приходилось не раз выслушивать упреки, если вечеринки у друзей заканчивались позже одиннадцати, или если моя машина простаивала у подъезда мужа более пятнадцати минут. Мне нравилась его ревность, но совсем не нравилась ревность собственная. Причин как будто не было, однако моя голова испытывала потребность придумывать их сама. Монстр словно держал меня на поводке, то отпускал, то подтягивал ближе. От свиданий с ним веяло официальностью, подчас снисходительностью, а не семейной теплотой, которой мне недоставало. Было ощущение, что мужчина держит меня за порогом своей жизни: дверь откроет, но в дом не пускает. Меня стала тяготить свобода, разлучающая нас. До ноющей боли внизу живота не хотелось возвращаться из его объятий в свою холодную постель. После встреч я иногда плакала. Стала вспоминать первые годы жизни с мужем. Потянуло в прежнее жилище. Прошлая безмятежная жизнь (до жизни в смятении) ностальгически растеклась по уголкам души. Как могла она, запыленная “пьяными” мучительными годами, вдруг зазвучать в моей сегодняшней жизни, насыщенной эмоциональными аккордами?! Потому что от Монстра веет одиночеством, от его жизненных позиций – холодной чуждостью. С мужем пусть недолгий семейный уют я познала, а здесь лишь наболевшее состояние душевного голода.

Монстр продолжал властвовать и повелевать. Возвращаясь из столицы за полночь разбудил меня звонком, ласково но твердо попросил с ним поговорить (видите ли, ему скучно в дороге). Я нежно шептала в трубку, стараясь не разбудить сына. Через полчаса – та же бесцеремонная просьба, и еще, и еще, в самые сладкие минуты сна. А к четырем утра, а скорее, ночи бродила моя полуживая тень, шлепая босыми ногами, чтобы к приезду гостя был готов крепкий чай, который мужчина мог выпить по дороге на каждом шагу и сколько угодно. Так причем здесь чай? Конечно, он хочет меня.

Однако, порожка ниссана гость не переступил… Я несла термос к его машине, посматривая на темные окна соседей. Взял и уехал. Нет. Взял, поблагодарил и уехал. Вот так. Загадочный, загадочный мужчина! Но мне было не до выводов. Одна цель – доспать.

Глава 4

Восьмое марта. Илья (сынок) еще спит, а я сижу у окна с чашечкой кофе и с грустью наблюдаю, как других женщин мужчины с утра куда-то бегут. За цветами? Предполагаю и не ошибаюсь: с цветами и возвращаются. Грустить сегодня неуместно. Приходит в голову мысль: через час, когда Илюшка умылся и позавтракал, звонит на его телефон моя сотрудница Маша (номер, разумеется, выдала я). Илюшка и Маша о чем-то договариваются, и сын совершенно по-детски объясняет свойпредстоящий уход (вернее, сочиняет). В мой магазин уже спешит сменщица, чтобы дать возможность первой отлучиться и исполнить тайный заговор. Сын возвращается со счастливыми глазами, букетом роз и бархатной коробочкой. В коробочке – золотая подвеска в форме буквы Н. Вот так я приучаю будущего мужчину дорого ценить женщин.

О моих думах, дабы не докучать вам, молчу. А ведь сами знаете, жду… И пока это ожидание длится, праздничное настроение не появляется. Гоню щемящую грусть. Час, другой и третий… И вот звонок. Ура! Приехал сам. Один и никакого сопровождения. Что вы, конечно, не к подъезду! Припарковался у безлюдного детского центра, закрытого по случаю праздника. Предпочитает не вызывать разговоров о своей персоне. А уж моя конурка таких гостей не дождется точно.

Но зато как здорово! Приехал сам. Просто и по-человечески. Я панически спешила и глупо злилась на не снимающиеся с вешалки вещи. Не могла отделаться от какого-то нелогичного страха. Вдруг не дождется, уедет! Однако, тут же опомнилась, перевела дух. Стоп, так нельзя! Мужчины эгоистично воспринимают проявление женской преданности. Принимают как подарки, которые однажды перестают распечатывать.

Глава участливо справился о здоровье всех моих родных, об Илюшкиных занятиях, расспросил о работе и, наконец, перешел к делу. Вручил подарок. Ах! Золотая цепочка с подвеской в форме льва. Я – лев. По гороскопу, разумеется. Нет. Лучше так: Я – львица. Царица зверей, а может, и не только. А рядом – мой царь. И почему-то перед ним моя царская стать временно мне изменяет. А жаль. Я просто брежу мечтой о полном его покорении. Царь-Монстр застегнул золотой замочек на моей шее, полюбовался и остался доволен. И на этом… свидание подошло к концу.

– Бери Илью, советую, – советует, – и отправляйтесь к бабушке. Отметьте праздник в семейном кругу. Так будет правильно.

Я уже попрощалась, стала грустно выбираться из машины, как неожиданно грянули его слова, словно вдогонку, словно каким-то образом о них можно было забыть:

– Давай завтра встретимся, я свожу тебя в хороший ресторан. Часов в пять, думаю, буду свободен. Тебя устроит такое время?

И спрашивать незачем. Меня устроит даже двадцать пятый час суток!

На следующий день я только и думала о встрече. До обеда переделала все дела, вечерние планы перепланировала, долго выбирала, что из одежды лучше всего подходит “первой леди”. Илью отправила восвояси к отцу. Там он прямехонько усаживался к компьютеру. В лучшем случае гулял с другом-соседским мальчишкой. Иногда оставался и ночевать. С моей стороны было только одно условие: папа должен быть трезвым. Но сегодня я даже не убедилась в состоянии последнего (становлюсь плохой матерью?).

Пять часов. Тишина. Полшестого. Снова тишина. Шесть. Конечно, в жизни Главы случился форс-мажор. Решилась. Позвонила сама. Телефон отключен. Ещё через полчаса я запаниковала. Неужели он забыл про меня? Как бы там ни было, набрать мой номер труда не составляет. До вечера я жила с вулканом в душе. С трудом дожила. Сейчас лягу спать, и на сегодня грусть закончится. Запищала смс-ка:

“Привет. Как дела?”

Что значит “как дела?” Просто забыл про меня? Я сижу в четырех стенах с шикарной прической в невероятно дорогом платье, и у меня свидание с ним на первом месте в жизни, а он просто не вспомнил! Ничего не отвечу.

“Значит, спишь. Пойду спать и я”, – сделал вывод, думаю, зевнул и отправился в кровать, спокойный за прожитый день.

Я негодовала. Стояла под душем, смывая невостребованную красоту.

В понедельник загрузила себя делами, чтобы не думать о нем. Он в течение дня так и не позвонил. Во вторник истерзала себя донельзя. С одной стороны, было очевидно, что я в жизни Монстра – незначительное развлечение. А его подарки и помощь – лишь дань собственному положению. Так сказать, положение обязывает разбивать сердца с компенсацией. Это накаляло мою гордость, и я готова была встать на защиту репутации. Роль женщины, с которой лишь расслабляются, воспринималась мной в штыки. С другой стороны, я всю жизнь буду благодарна ему за спасение моего отца (а моя надежда безгранична). А с третьей – могли ли ничего не значить слова взрослого солидного мужчины о серьёзных отношениях? Но главное, какая же невыносимая тоска по этому человеку! Не думала, что влюбленность так болезненна! А что же тогда такое любовь? И что вообще со мной происходит?

Господи, пожалуйста, пусть он позвонит! Если сейчас он бросит меня, тонущую в тоске, во мне окончательно сломается женщина.

Все валится из рук. Ноги как будто ватные. Голову клонит к подушке. Жизнь что ли вытекает из тела? Какая ужасная погода! Серая, мрачная, скучная весна … Илюшка после школы делится успехами и ругает учителей за свои неудачи. А я плохо понимаю смысл его слов.

И тут звонок. О, да! Это он! О, нет! Не отвечу. Даже не просите. Еще звонок. И еще … Пусть сам догадается, почему не мчусь как раньше на его зов.

Какая прекрасная погода! Свежая, нежная, светлая весна!

Вечером заехала в квартиру мужа. Нужно взять одежду на весну. Квартира пустовала. Наверняка, хозяин заседал на работе с горькой “подругой”. А работа, скажу я вам, у него серьезная, звание тоже: ни дать, ни взять, подполковник милиции. Что-то сломалось в его взглядах на жизнь, если топит в спиртном репутацию и нас с Илюшкой.

Утрамбовав вещи в пакеты, я спустилась к машине и обомлела: рядом стоял внедорожник Монстра. Я случаем не ошиблась? Не ошиблась. Вот оно что! Караулит. Лестно, лестно. Я спешно закинула пакеты в свою машину, прыгнула за руль и умчалась. Монстр только меня и видел! Думаю, у него шок. Разве не должна я была растаять от его появления в обычном дворе с риском вызвать толки? Как бы не так! Я не прошу подарить мне “Porsche Cayenne” и произвести меня в герцогини, но на элементарное уважение имею право.

Не успела я поставить авто на стоянку, как элодей был уже и тут. Я гордо двинулась мимо. Он опустил окно и заголосил.

– Перестань валять дурака! Садись в машину!

– Здравствуйте, Андрей Константинович. Как поживаете?

Я была вежлива и равнодушна и шла невозмутимо дальше (надеюсь, не заметно, как трясутся колени).

Он катился следом.

– Садись, говорю!

Дверца распахнулась.

– Вы вспомнили о моем существовании? Какая честь!

– Ты сядешь или нет?

Я прибавила шагу.

Монстр нагнал меня, перегородил путь.

– Слушай, я взрослый мужчина, а веду себя с тобой как мальчишка!

– Можно подумать, вас кто-то заставляет.

И тут он выскочил, схватил меня в охапку и затолкал в салон. Я и пискнуть не успела. Но выбрасываться обратно не стала.

– Ну, ты даешь! – его удивлению не было предела. – Со мной еще никто так не поступал.

– Со мной тоже! – парировала я.

– Ну, забыл я, забыл. С кем не бывает? К тому же мама заболела, приходил врач ей капельницу ставить, еще и у внучки температура поднялась. У меня и возможности-то позвонить не было. Я разрывался между родственниками и сам, между прочим, падал от усталости. И я знаю, что ты ждала звонка, что обиделась. И знаю, что поймешь и поверишь, – со страстью в голосе закончил он, подъезжая прямо к моему подъезду (какой жест в темное время суток!).

– А я, Андрей Константинович, знаю, что вы мною просто манипулируете, – с этими словами я выскочила из салона, а машина Монстра с визгом сорвалась с места и укатила прочь.

Дома я наглоталась успокоительных таблеток и запила вином. Тяжело, когда поведение мужчины не поддается пониманию. Довольно скоро от Монстра пришло послание:

“Больше звонить и искать не буду. Если нужен, найдешь сама”.

Я молчала час. А когда изрядно захмелела, не выдержала и выдала все, что накипело. Я, мол, у него на последнем месте после всех, что он просто лгал про “одно целое”, что настоящий мужчина не позволил бы себе не извиниться за подобное недоразумение и все такое. На эту гневную тираду моментально пришел ответ:

“Наташа, успокойся, пожалуйста. У меня, действительно, все плохо в семье. Я и сам на пределе. И это правда, что я не мог тебя предупредить”.

А через несколько минут моего молчания – нетерпеливое:

“Что же ты молчишь? Неужели ничего не ответишь?”

Отвечу.

“Я пришлю вам моих секундантов”.

Но злиться дуэлянтка уже перестала.

Утром в среду первым делом включилась голова и самостоятельно начала думать. Пьяного мужа я терпела целых пять лет. Пять лет принципиально спала на полу и переживала из дня в день. Оказалось, что переживала без пользы. Ему было все равно. Теперь переживаю снова. Из-за другого мужчины. Нужно ли мне это? И вывод: лучше страдать по мужчине, который того стоит, чем по тому, кто сосредоточенно катится вниз и ничего вокруг не замечает. Придя к подобным мыслям, (не голова, а я вся) встала, позавтракала, привела себя в порядок. Вышла прогуляться по магазинам и увидела его. У мишки были грустные глаза, он мне понравился с первого взгляда. Еще понравилась открытка (с нарисованным медвежонком). На ней компьютерным пером было начертано:

“Хочу напомнить тебе о том, что ты в моих мыслях и сердце моем!”

Сама я, конечно, написала бы лучше, но и эти строки звучали подходяще. Душевно.

С мишкой мы смело поехали к главному дому. Несмотря на неискреннее гостеприимство секретарши от вручения подарка в руки Самому я отказалась. Доверила игрушку женщине. Открытка хранилась в мишкином кармашке. Для общей информации, дабы избежать не относящееся к сюжету любопытство, сообщаю, что секретарша – милая и подобающе важная женщина в возрасте моей мамы.

Продолжим. Каким он был счастливым в трубке моего телефона! Последний лучился и мажорно солировал его голосом!

– Мне очень понравился твой подарок! Не правда ли, он похож на меня?

– Правда.

– Спасибо. Но я хочу еще один подарок. Можно?

– Можно.

– Он будет обвязан ленточкой как настоящий?

– Что же вы хотите?

– Тебя и только тебя.

И искристый голос эффектно отключился.

Я прыгаю как девчонка по комнате и с удовольствием на диване (никому не выдавайте моего сумасбродства). Погоди, дружок, ты не раз еще удивишься!

Впервые я отправилась на зов царя – монстра на своем автомобиле. Официальность и церемонность в прошлом. К чему нам они? Мы стали более близки. Мы стали более близки?

И вот вместе готовим ужин. Итальянская паста с морепродуктами, конфеты, которые начинают исчезать еще до застолья, вино. Чилийское! Куражное! Ой-ля-ля! По очереди купаемся в ванне, непривычных для меня формы и размеров. После ванны сидим рядышком как голубки, нет, как целомудренные старички и смотрим фильм. На огромном экране. Грозный боевик. Вспышки взрывов отражаются в зрачках моего друга. А после маленькой ссоры – разные фильмы в разных комнатах. А потом опять – один на двоих. И снова фейерверк эмоций – веселья, грусти, обиды, нежности – за один вечер.

Желание, исходящее от него, витает в воздухе, но Глава выбирает сегодня другую тактику. И я знаю, почему. Он хочет убедить меня в том, что я нужна ему не только в роли ублажительницы. Это хорошо, что он считается с моими принципами. Интересно, а чувствует ли он мое желание. Я с трудом его скрываю. В течение полмиллиона кадров, несущихся мимо моего внимания, я – словно под электрическим током. Да, скажу я вам, вот такое желание, да еще неизведанное прежде и приправленное острыми чувствами – катастрофическая сила! Инстинкты на пределе!

Не самое ли время станцевать очередной танец смелости? Впервые начинаю раздевать его сама. Он немного удивлен. Он в предвкушении. Его рука гладит мои волосы, скользит на плечи и под одежду. Ах, нет. Ласково устраняю его ладонь. Не понимает, в чем дело. Привык руководить. Во всем.

Стаскиваю с него рубашку, брюки и пикантную деталь. А сама остаюсь в облачении и возвышаюсь над ним как амазонка. В одних носках Глава выглядит очень смешно. Я улыбаюсь от нежности. Он снова отправляется в путешествие по моей стати. И опять укладываю его ладони в замочек. Нет, дружок, подожди! Занавес еще не поднят. Его брови взмывают вверх. Ах, как удивлен! Я начинаю его ласкать. И как ласкать! Моя природная способность заработала в полную силу. Я владела им, наслаждалась им, вкушала его, подчиняла его!

Когда возбуждение мужчины достигло апогея, коварно предлагаю:

– Андрей Константинович, давайте поиграем в игру “маленькая сладкая …”, а третье слово отгадаете сами. Вы согласны?

Он согласен, согласен. Он готов на все.

– Маленькая сладкая моя девочка?

– Не-ет.

– Маленькая сладкая клубничка?

– Не-ет.

– Теперь закройте глаза, – шепчу ему в самое ушко. – Ну же…

Подчиняется (подыгрывает охотно). Спешно скидываю с себя одежду, он слышит шорох и заводится еще больше, скидываю бюстгальтер и трусики. Ножку повыше колена обвязываю розовой лентой (все еще помню ее цвет). А поверх такого “костюма” (берите на вооружение) набрасываю шубку и даже натягиваю перчатки, будто собираюсь уйти. Присаживаюсь рядом и сладко напеваю:

– А теперь, малыш, открой глазки.

Малыш открывает глаза и, кажется, перестает дышать.

– Что это? Ты уходишь? Как это понимать? – обида несется на всех парах.

– Маленькая сладкая месть, – вещаю я.– Это вам за безответственность и забывчивость, а еще за отсутствие хорошего качества – уважения к человеку.

Он порывается встать. Ловким жестом возвращаю его в прежнее положение.

– Это еще не все, дорогой друг. Теперь вторая часть спектакля.

Да дышит он или нет?

– Вы, кажется, просили подарок в лентах?

Молчит, хлопает ресницами. Его просто раздувает от обиды. И вот, маленькая коварница, едва заметным движением пальцев открываю застежки, и шубка эффектно летит долой. А там – подарок! Тот, который ты хотел, любимый! Я совсем нагая с ленточкой на бедре. Ой-ля-ля! Не знаю, как после этого номера я осталась не скушанной! Он вспомнил все, что было в арсенале его любовного опыта. А между поцелуями порывисто шептал:

– Ты останешься на всю ночь?

И я не в силах была ответить, задыхаясь от его объятий и своих чувств.

– Я никуда не отпущу тебя сегодня, – повелевал мой побежденный. – Где твой сын?

– У отца, – лгала я.

Мы оба уснули без сил. Как нежно он обнимал меня, как бережно прижимал к себе всю ночь напролет, как целовал, вдруг коснувшись моего тела губами, как, проснувшись среди ночи, снова загорался страстью, как шептал сквозь сон:

– Если ты меня бросишь или обманешь, это будет нонсенс.

Утром крепко обнял меня, на что я притворно с детским недовольством проурчала, встал, покурил и ушел. И оставил меня дремать в своей роскошной постели. Победа!

В девять утра я тихо вошла домой, прислушалась к тишине субботнего утра, вылавливая мирное сопение Илюшки, и мое сердце сжалось от вины. Он послушно вчера помыл посуду после ужина, наспех мной приготовленного перед уходом, накормил домашнего крысенка и даже ни разу не позвонил мне, чтобы упрекнуть в том, что я не с ним, не рядом. Раньше его удивляло и беспокоило мое отсутствие по вечерам, а теперь он к этому привык. Он доверяет мне, своей маме, и думает, что такая жизнь тоже возможна и правильна.

Через пару часов, когда я не успела еще соскучиться по моему Монстру, пришла смс-ка:

“Ты такая хорошая! Мы с тобой одно целое”.

Сердце мое ликовало от счастья. Значит, зацепила. Значит, получается быть интересной. Молодец! Так держать!

А за что же я борюсь? Чего хочу? Денег? Подобные мысли ни разу меня не посетили. Мужа? Я послушно приняла его слова о преданности детям и никогда не мечтала его взгляды нарушить. А потом, ведь и мне с мужем должно быть комфортно, спокойно и уютно. Мой же избранник как мотылек неуловим, его в ладонях не удержишь. А еще (сравнения так и просятся в мою вдохновленную от любви голову) я назвала бы его огнем, который вечно гореть не будет. За его тепло нужно неустанно бороться. Для любовных отношений это годится и даже интересно, но для семейной жизни – катастрофично.

Да я просто хочу любви! Мне не нужны его деньги и положение. Мне нужен он сам, даже если станет бедным и сверженным. Такой некрасивый и телонепривлекательный (новое слово) для Микеланжел(ов) всех столетий. Но самый любимый и желанный, и других не предлагайте!

Я боюсь сказать ему “люблю”, боюсь разом стать покоренной. Но мои чувства безудержно несутся к нему, превращенные в стихотворные строчки. Я стесняюсь читать их вслух и в качестве сюрприза отправляю телефонически (еще новое слово) или телефонно (посоветуйте, как литературней).

Я так хочу тебе поверить,

Оплакав прежние потери,

Без страха тайной наслаждаться,

Без осторожности отдаться,

В запрет бесстыдно окунуться,

Без покаяния проснуться,

Без дум упасть в объятия ночи,

Без сна дойти с тобой до точек,

Ожить, горячий яд испив,

Грешить, дыханье затаив!

Не поверите, позвонил уже на следующий день после свидания, и мы ехали с прогулки, и его рука сжимала мои пальцы. Я поднесла ладонь мужчины к губам и поцеловала. В этом поцелуе было все: нежность, благодарность, поклонение. А потом положила голову на его плечо. Вечером того же дня пришло послание, которое я хранила долго – долго:

“Хорошая моя, спасибо тебе за все. Целую нежно. Мне тебя постоянно не хватает”.

Андрей… Нет, не могу себе позволить так его называть. Никак не получается. Андрей Константинович стал всюду брать меня с собой, не боясь, а возможно, стараясь показать нашу связь. Видя это, я решила открыть маме имя своего поклонника. И хотя минуты на две она лишилась дара речи, речь все же не о ней. Мама к слову … Слово мамы позже пригодится. Я стараюсь шутить с Вами, читатель, чтобы смягчить свою боль, которой потом будет много.

Глава 5

О подарке ко дню его рождения я думала уже сейчас, в начале весны. Это должно быть нечто удивительное, нет, ошеломительное, чтобы никакая другая женщина не смогла мой сюрприз повторить! Просто не оказалась способна. И я ломала голову над данным вопросом. Впрочем, с вдохновением. Мне помог случай.

В мой магазин пришла покупательница и спросила фильм “Ритм танца”. Я обрадовалась: фильм стоял на полке. Отрадно, когда предложение способно удовлетворить спрос. Она обрадовалась тоже: нашла желаемое только у нас.

– Танго, поставленное специально для этого фильма, признано лучшим за всю историю танцевальных кинематографических сцен, – осведомила нас женщина.

Меня заинтересовали ее слова. Из ушедшего детства словно прорвавшимся потоком хлынула неосуществленная мечта научиться танцевать. Я вспомнила, как ребенком припадала к экрану телевизора, сходя с ума от феерической красоты человеческих движений.

С разрешения покупательницы я распечатала диск и поставила в видеопроигрыватель. Мы нашли нужную сцену. Важно сказать, что у нас и только у нас под потолком размещался проектор, нацеленный на экран в полстены. Эта маркетинговая роскошь здорово привлекала покупателей. Я как завороженная всматривалась в эффектные па и понимала, что желание с детством не прошло и сильно по-прежнему. В голове созрел план.

Я наняла инструктора по танцам для индивидуальных занятий. Выложила ей наличность и свою мечту, и она приступила к обдумыванию постановки. Дело оставалось за малым: найти партнера. Когда я озвучила сумму, обещанную таковому, таковой быстро нашелся.

Я никогда раньше не занималась данным видом искусства, а потому даже учительница мало верила в освоение мной сложного танца. Однако желание и рвения мои были настолько велики, что всего через пару занятий она изменила свое мнение. Я не только усердно повторяла движения десятки раз дома или в закрытом вечером магазине, но и прокручивала их в памяти жест за жестом, па за па, занимаясь при этом другими делами. И даже во сне я продолжала танцевать, перестав вскоре различать границу реальности.

На четвертом занятии я вдруг затанцевала так, словно всю жизнь посвятила только танго и ничему и никому больше. Потрясены были все, партнер, наставница и даже я сама. Меня словно вела и кружила какая-то неведомая сила, управляла мной и наполняла огненной энергией. Этот огонь бушевал во мне, расплескивая всю меня фейерверками молекул, едва не поднимая над полом. Я с сомнением отношусь к мистическим историям в реальности, но со мной случилось именно чудо. Волшебница, да и только! Как только я остановилась, у меня закружилась голова и кружилась до самой ночи. Я осторожно довела машину до дома, бросила ее прямо у подъезда и свалилась ниц.

В одном из ателье приняли заказ на платье. Ткань мы купили дорогую, струящуюся, черного цвета. Платье было длинное, с потайными застежками, а точнее отстежками, потому что в нужный момент юбка отстегивалась для придачи танцу большей страсти. Кроме платья сшили одну перчатку и бархатную маску на глаза для партнера. Ему предстояла роль соблазнителя – инкогнито. Пришлось купить также и туфельки для танца.

Приближался май. В конце мая и находился значимый день (прошу прощения, в сумме составляющий число ДЕВЯТЬ). Неожиданно в доме культуры произошел пожар, и пока здание реставрировали, мы танцевали в моем магазине, добавляя в танец все больше сложных па и даже акробатики. После закрытия сдвигали витрины, и да здравствуют ритм танца и любовь! После репетиции сдвигали все обратно. И так почти каждый день.       Какой драйв, какое бурление крови, какая вспышка жизни!

Стали мы думать, где организовать выступление. Посетили пару ресторанов, примеряя к их интерьеру эскиз следующего сценария: сидим, значит, с именинником за столиком. Музыка, вино… Появляется коварный соблазнитель, увлекает меня за собой (“Можно вашу даму пригласить?”), ну и мы выдаем наше детище. А потом в микрофон объявляют, что сие – подарок и поздравляют гостя с днем Рождения. Как будто сценарий ничего себе. Правда, что делать, если именинник обидится и сгинет в момент танца, одолеваемый ревностью? Или вообще не пойдет ни в какой ресторан, поскольку не испытывает желания пиариться по оным со мной?

И придумала я такое! Впрочем, в причудах собственной фантазии я не сомневалась.

Пригласила операторов с местного телевидения. Подумала о возможности возникновения у них желания заработать вне рабочего времени. И угадала. Наши желания совпали. Мы встретились. Двое мужчин и женщина отнеслись к моей идее с восторгом, что еще больше меня вдохновило. Сюжет фильма я придумала сама. Ровно сутки оставались до значимого дня. Медлить было нельзя. Начали с утра. До самого вечера снимали на природе, потом спешно я отправилась в парикмахерскую, а остальные участники принялись украшать холл во дворце культуры. Хозяйка заведения оказалась очень радушной и позволила работать до глубокой ночи. Я переоделась из милого сарафана в эффектное черное платье. В парикмахерской длинные волосы подкололи, придав им изящную лаконичность.

Съемки проходили очень весело и активно. Пришлось долго очищать от белого пуха черный костюм моего искусителя, потому что утром он носился по одуванчиковому полю и всех смешил неуместным позированием.

В общем, костюм был чист, в многочисленных канделябрах горели свечи, камеры были расставлены. Все затаили дыхание…

Полночь. Устали, но доброй результативной усталостью. Прическа моя рассыпалась на один бок. Болтая ногами, сижу на аппаратном столе, начитываю в микрофон свои стихи. Воспроизводим, слушаем. Получилось хорошо.

Все буквально попадали в машины. Пленка поехала к монтажистке. Женщина будет работать всю ночь над съемкой, накладывать музыку, изготавливать оформление. К полдню работа должна быть завершена.

Я всю ночь кружилась в танце, но проснулась отдохнувшей и воодушевленной. С благодарностью вспоминаю победоносный взгляд женщины, ее искреннюю нежность к результату творчества. Она вся светилась, когда извлекала диск из роскошного футляра.

Не буду больше вас дразнить. Садитесь поудобнее и …

Студия “Диез” (выстукивает по буквам) представляет. Звучит романтическая музыка. На одуванчиковом поле рисуется название фильма алыми буквами “Танго”. Среди бело-зеленой красоты гуляю я в легком полупрозрачном сарафанчике. Собираю цветы (какие-то желтенькие, майские), переплетаю их в венок. За кадром благозвучно льются мои новые стихи:

Я в ваш день Рожденья не с вами.

Я – тайна, что прячут от всех.

И в жизни, что вы созидали,

Я – хрупкий живой оберег.

В открытой ладони задорно

Зажгусь, но не стану ценней

Того, что трудами мощёно,

Длиною в судьбу и прочней.

Пусть так, мне достаточно снова

Ладони тепло ощутить.

Я ради той искры готова

Надолго о солнце забыть!

Солнце сверкает в моих волосах, а еще охотно ловится в объектив, улыбчиво расплывается в кадре, игрится (новое слово) в верхушках деревьев и голубизне неба (эффект перемещения объектива).

В следующем кадре – заросший пруд. Настоящий. Мы обнаружили его случайно в плотном кольце деревьев. Я как Аленушка преклонила колени на его бережок. Уголочек сарафана купается в темной водице. Сказочный вид! Рукой скольжу по уснувшей глади. Пленка нарочно замедляет бег кадров, когда “озерцо” высыпается из опрокинутой ладошки. Мутное зеркальце разбивается на осколки брызг. Поправляю венок, рассеиваю непослушно набегающие на плечи волосы, и камера ловит в воде моё отражение.

Лубочная картинка сменяется залитой солнцем рощицей, и я плыву по этой рощице, обнимая тонкие березки. У векового дерева останавливаюсь, любуюсь его высокой неохватной мудростью, прислонившись к стволу (ух ты, теплому как живому, наверное, прицелившимся солнышком нагретому). Закрываю глаза… Затаите дыхание. Объектив обещающе скользит вдоль Алёнушкиной руки, достигает пальчиков, и (ах!) неожиданно их накрывает мужская ладонь. Начинается сказка.

Дерево превращается в мраморную колонну, сарафан – в черное блестящее платье, венок – в диадему, роща – в бальную залу, освещённую десятками свеч. Открываю глаза, делаю изумленное лицо. Из полумрака, не охваченного призрачным светом, выходит таинственный незнакомец, ведет меня в центр зала. Звучит мелодия в ритме танго. Красавец ловко разворачивает меня к себе спиной, обнимая за талию. Мы на секунду замираем в точке, откуда начинается танец. Мистический соблазнитель

(что хорош, то хорош) плавно увлекает меня за собой, завораживая красотой движений, опрокидывает в манере танго, кружит по залу, отпускает, ловит. Камера ныряет в зеркала, где наши фигуры танцуют вместе с огнем свеч в канделябрах. Тяжелым золотом лоснятся держатели у подножия зеркал.

Прекрасный незнакомец (зовут его, кстати, Алексей) так правдоподобно охвачен страстью, что можно ненароком влюбиться, а виновника всей этой затеи оставить с носом. Вид сверху: искуситель расстегивает фрак (пусть пиджак назовется фраком) и красивым жестом откидывает прочь. Я ловким движением отстегиваю юбку, превращая в шлейф. Теперь мы оба слегка раздеты. Соблазнитель увлекает меня в свои объятия. И раз! Моя ножка обхватывает его бедра (па, присуще только танго). Держись, именинник! Красавец – инкогнито, устремляет ладонь под мою коленку, и я взмываю в его руках невесомая (в килограммах – в прямом смысле). Художественно кружимся (по проекту от счастья обладания), некасаемо касаясь друг друга губами. От наших движений плескаются огни синхронно со своими зеркальными собратьями. Шлейф моего платья черным шелком парит в воздухе, как крыло огромной сказочной птицы. Эффектные повороты тел в стремительных парных движениях! Партнер отпускает меня, и я скольжу по инерции прочь от него. И вдруг, опомнившись, он ловит меня за руку, словно страстно желая вернуть. Бесстрашно падаю в сильные руки наугад, потому что спиной. Долго училась этому бесстрашию. Мы обнимаемся еще раз (перед рискованным полетом). Алексей преклоняет одно колено, поддерживая меня за талию (страхует). И вот я прыгаю коленями на колено партнера, отталкиваюсь, и парю в небо. Итак, прыжок, поворот в воздухе, и я приземляюсь на одно колено в ту же позу, что и партнер. Приземление должно было состояться точно на последний аккорд, и я успеваю полетать в воздухе до этого аккорда. Мы склоняем головы на плечи друг друга и замираем.

Прежняя романтическая мелодия возвращается. Поднимаемся с колен, держась за руки. И вдруг … незнакомец исчезает, тают огни, колонны, зеркала… И снова роща, венок, сарафан… Я в том самом месте, где забывшись утонула в грезах. Открываю глаза, гадаю, сон это или явь? И вдруг вижу: на руке-то осталась перчатка! Я улыбаюсь, бережно укладывая тайну в голове. На экран набегает надпись: “С днем рождения, Андрей!” Конец.

Вечером я отправляю ребятам послание: “Спасибо. Мне было очень приятно с вами работать”.

Придет ответ: “Спасибо вам. Мы давно не были так увлечены”.

В пять мой небожитель закончил трудовой день. Я позвонила ему сама. Мы встретились, говоря современным языком, пересеклись (ждет мама, ждут дети поздравить именинника). Я вручила ему подарок. Он не стал задавать вопросов, только сказал спасибо. Я не спала всю ночь, волновалась утром следующего дня. Ответа не было. Долго я гадала, какое впечатление произвел мой подарок, ведь это был поступок ради НЕГО, да так и не узнала. Не знаю и по сей день. И никогда не спрашивала об этом.

Первый читатель моей рукописи, главный редактор газеты, в которой я работала, упрекнул героиню за чрезмерное преклонение перед мужчиной. Так, мол, не бывает, люди в наше время неромантичны, особенно имеющие свое дело. Ничего важнее прибыли и независимости для них нет.

Уважаемый мой, нет, дорогой мой редактор, вы, вероятно не любили. Не любили так, что земля уходит из-под ног, что никаким увлечением невозможно заменить, и никаким здравым смыслом нельзя остановить это чувство! И страшно долгое время требуется, чтобы избавить от него сердце, если разум его не приемлет! Такое отношение к любимому человеку в наше неромантичное время – не изъян, а чудо. А любовь – лишь в последнюю очередь выгода, а в первую – желание сделать дорогого человека счастливей всех других!

Смогла ли я (героиня) своим подарком сделать мужчину счастливей, не знаю, но я очень этого желала. Что ж, заверим себя, мужчины не щедры на похвалу и выражать чувства не спешат или даже не отваживаются.

Зато я заслужила целую ночь рядом с ним. Когда я прибыла в его обитель, он колдовал над мангалом, дразня ароматным запахом шашлыка. Стол в беседке хвастал фруктами, конфетами, игристым вином. У меня подпрыгнуло настроение, как всегда в момент встречи с объектом моих чувств. Может быть, когда оно зашкаливало, я испытывала страх перед его предстоящим падением с колоссальной высоты в одиночество. Но не нужно ли наслаждаться настоящим, в которое грустное будущее еще не заглянуло?

В этот вечер, казалось, между нами коренится новое чувство. Чувство родства. Мы проговорили полночи, словно не могли наговориться. А потом я увлекла его новой игрой с названием “две истории” (берите на вооружение). Условием игры было рассказать одну историю правдивую, а другую – выдуманную. И непременно – из собственной жизни. А собеседник должен был отличить правду от вымысла. Меня очень веселило, когда любимый попадался в ловушки. Правдивую историю я выбирала невероятную, подчас каверзную, чтобы трудно было в нее поверить. А выдумывала так колоритно, что захочешь, а изъяна не найдешь. Однако мой противник хоть и угождал в ловушки, но сдаваться был не намерен. Так живописал, будто сказку на ночь рассказывал: да с выходом, да с расстановкой! Я заслушалась историями про детство Андрюши. А потом никак не могла выбрать нужную. Оказалось, обе правдивы. Комедиант обвел меня вокруг пальца. Я капризно заегозила (осмелела от выпитого вина) и угодила в объятья развеселившегося “живописца”. Все загладил искупительный поцелуй.

За окном застыла строгая ночь, а на нашем ложе страсть все не угасала, и утоляющая жажду ожидаемого, и очерченная тайнами… Я не стану раскрывать их. Они мои.

От усталости у нас не хватило сил даже набросить скомканное в ногах одеяло.

– Послушай, я тебе сейчас кое-что скажу, – совершенно обессиленным голосом прошептал герой-любовник.

– Да, да, еще про маленького Андрюшу, пожалуйста, – не поднимая отяжелевших век, еле слышно просила я.

Он полусонно хохотнул и дошептал уже замирающими губами:

– Только не обольщайся, хорошо? Я позволяю тебе то, что никогда не позволял другим …

Вот такое, друзья, признание. А вы чего ждали?

Глава 6

Я только делала вид, что сладко сплю ранним утром, а сама чутко ловила каждое его движение. Вот он зашевелился, зевнул. Наклонился за сигаретами. Закурил. Я почти не дышу. Безумно хочется доказательств присутствия его чувств. Пусть погладит меня по волосам, пусть коснется тела губами, пусть хоть как-то проявит радость оттого, что я рядом. Затушил сигарету в пепельнице. Встал. Не помню, взглянул ли хоть однажды … Я бы почувствовала. После ванны бойко одевается: с его слов спешит к маме. Придется держать ответ, почему провел ночь не дома. После развода единственный сын угодил под строгий контроль матери. Для нее по-прежнему ближайшие родственники – сноха и внучки. Никаких последующих его женщин она не признавала, о личных планах слышать не хотела. С его слов…

Высвобожу ножку, будто во сне повернувшись. Может быть, это вызовет у него умиление? Неужели камертоны нашей недавней идиллии слышу только я? Уходит. Ушел.

А, по-моему, я придираюсь. Мое счастье и без его утренней нежности велико!

Нужно и мне собираться. Нет, я никуда не спешу. Сын – у мужа. Вообще-то мне не очень нравятся его многочасовые игры у экрана (я столько времени тратить на бездушную технику не позволяю), и я настойчиво рекомендую “электронному” мальчику книги. Ну что такое эти жалкие рекомендации без собственных примеров? Вчера ребенок, наверное, был приятно удивлен смене приоритетов. Я стала слаба и непоследовательна. Но с другой стороны, разве плохо, что всем хорошо?

Итак, мне некуда спешить, но оставаться в доме Монстра мне неловко: я чувствую себя только гостем. Грустно, что это не наш дом, не наша постель. Грустно и трогательно больно. Приникаю щекой к подушке, хранящей его запах, уютно нежусь в мечтах еще недолго и с неохотой покидаю ласковую купальню воспоминаний. Босыми ногами ступаю по мягкому натуральному меху. Интересно, достаточно ли хорош мой новенький комплект белья от Pierre Cardin? А вдруг для вкуса Монстра не так уж и хорош?

Послышалась знакомая трель. Но не моя, вернее, не моего телефона. Ах, незадача! Монстр забыл один из трех своих аппаратов. Я взяла его в руки. Пищал будильник. Нужной кнопкой угомонила. Вот он, маленький свидетель закрытой от меня жизни. Несколько секунд я маялась, борясь с соблазном проникнуть в лазейку. Наконец, с трудом справилась … с привитыми хорошими манерами. Лучше пожалеть о сделанном, чем о не сделанном. Народная мудрость.

Блуждаю по кнопкам. В кончиках пальцев поднялась температура. Кстати, а может быть такое? Или тут уместно выражение “горят руки” (народное?)? Вхожу в раздел сообщений. Исходящие: пусто. Входящие: несколько, и все почему-то от женщин. Вот какая-то Ледова Марина запечатлела свой визит. Открываю. Читаю: “Солнышко мое, я скучаю. Люблю и хочу”.

У меня остановилось сердце. Дрожащими пальцами срываюсь на следующее: “Как жаль, что теперь я далеко, но наши ночи храню в сердце!” И снова Ледова Марина: “Моя постель все еще хранит твой запах. Люблю!” И снова она: “Спокойной ночи, Солнышко!” И снова…И снова… Душа моя закричала. Громко, оглушая рассудок … Я откинула телефон на смятую постель. Мысли путались, сердце жгло. Через минуту прорвалась смутная догадка. Я вновь схватила телефон. Он был страшно горячий, будто уголек. Вернулась туда, откуда бежать хотелось со всех ног. Пыталась найти дату посланий. Пожалуйста, пусть эта папка окажется ларцом сохраненных писем до меня! И жестокий вердикт: с пятого по двадцатое мая. Я опустилась на кровать, ноги не держали. Ничего не хочу более писать. Вы и без слов чувствуете то же, что и я.

Я положила телефон на прежнее место, застелила кровать, вышла в хмурое утро. За моей машиной закрылись ворота. Этот день я не прожила, а с трудом отдышала. Мой шок прошел, наступила усталая печаль. Мне все было безразлично. К вечеру, казалось, сердце так отяжелело, что перестало умещаться в груди. Я не выдержала. Мое горе воскрылилось, и воспелось, и понеслось к идолу:

Я Вас услышала в ненастье,

Когда все боги замолчали.

Я шла куда-то мимо счастья

С обузой знаний за плечами.

Я знала, как бывает больно,

Как разбиваются иконы,

Как стала я рабой безвольной,

Когда остался шаг до трона,

Как жизнь взласкав наотмашь била,

Как без любви душа черствела.

Я знала, но о том забыла,

Я просто верить Вам хотела!

Он ответил не тотчас: “Как всегда хорошо, но отчего так грустно?”

Ничего я более писать не стала. А он и не настаивал. Пропал на две недели.

Немного успокоившись, я стала анализировать наши отношения. Со мной все более чем ясно. А вот что с ним? Неужели этот человек настолько непорядочен? С другой стороны, разве стал бы мужчина его возраста и статуса бросаться серьезными словами и был бы заинтересован помогать женщине, ему безразличной? И, наконец, насущный вопрос. Посвящал бы ночи (не такие редкие) той, которой не был бы увлечен? В то же время нельзя не признать, что слова “люблю”, “скучаю”, “хочу” красноречивы сами по себе. Еще одна загадка: весь период, в течение которого получены шокирующие меня константы, он находился со мной. Странный человек. Ускользающий мужчина.

В разговоре с мамой на злободневную тему я обронила:

– Он странный, мама.

Мама сказала:

– Он добрый человек.

И я возразила:

– Нет, он страшный человек!

Мама посмотрела на меня с подозрением. Я не смогла объяснить ей природу своего умозаключения. Оно пришло откуда-то из подсознания.

Совершенно не настроена думать о плохом (а напрасно). Чувства и вера оказались сильнее боли. Он не может обмануть меня, поскольку знает о моем горьком опыте. Было бы жестоко с его стороны подвергнуть женщину повторным испытаниям. И по мужским понятиям, и по человеческим.

А тем временем Монстр молчит. Что у него на уме, остается лишь гадать, а проникновение в его душу – монументальное табу. Это уж точно. Раньше столь долгих перерывов не было. Занят? Чем или кем? Но ведь сделать звонок – пара пустяков. Вообще, надо отдать ему должное: он звонит всегда первым и, не считая текущего молчания, не так уж и редко. Но все равно почему-то остается впечатление, что его звонков не дождешься.

Наступили выходные. Вместо того чтобы заниматься сыном и наслаждаться жизнью, я с утра до вечера погружена в тяжелые, ни к чему не приводящие мысли. Ломаю голову над вопросом, чем занят Монстр в свободные от работы дни. Почему ему не хочется вспомнить обо мне? Быть может, он потерял ко мне интерес. Быть может, время проводит с другой. Все внутри сжимается от ужасного предположения. Во мне развивается паранойя.

– Только не влюбляйся, дочка, я тебя прошу! – вспомнила я слова мамы.

Я старалась, мама! Но это оказалось сильнее меня. Прости …

Бегу к каждому зову телефона, сникая, если звонит не он. И снова бегу, боясь не успеть. Из памяти снова и снова выныривают злополучные смс-ки. Во мне слезится досада. А ведь я не могу потребовать объяснений, к которым не имею подхода, поскольку не могу признаться в знаниях, на которые не имею права.

Не буду вам описывать все мысли, страхи, чувства, которые всю следующую неделю устраивали охоту на мой душевный покой. Вы сочтете меня не иначе как параноиком. Самой тошно. От осознания, что мои чувства бесконтрольны, что я одержима…

Значит, вот что я поняла. Его интерес идет на убыль. И это в ближайшее время должно подтвердиться или быть опровергнутым. Сейчас заплачу. Ну, скажите, зачем себе отравляю жизнь? И где мой ребенок?

По дороге на стоянку заезжаю в прежнее жилище.

– Ужинать будешь? – бывший муж рад, гостеприимен. – Проходи, покормлю тебя.

Трезв.

– А где сын? Сын, ты где? – зову, стоя на пороге.

– Я у компьютера, мам. Не мешай. Завтра приду.

Чувствую, что нет сил спорить, хотя и одиночества сегодня не хочу. Прислонилась к косяку.

– Проходи, что же ты? – в глазах мужа подступающее разочарование. Рассеянно гляжу в эти глаза.

“Смотри лучше, – приказываю себе, – ты что-нибудь чувствуешь?”

Нет.

– Я пойду. Я устала и хочу спать.

Еду на стоянку. Ну почему молчит телефон? Как жаль, что существует мобильная связь. Раньше жилось спокойнее. Засыпая, я представляла, как хорошо мне было бы сейчас в ЕГО объятиях, чем еще больше изводила себя.

Наконец, в воскресение через всю меня проходит вереница одиннадцати знакомых цифр.

– Привет, – как ни в чем не бывало, – ты занята?

– Нет, – отвечаю в предвкушении. Забыты чужие “люблю” и “хочу”, и гнетущие мысли мгновенно испаряются в кипятке чувств.

– Я соскучился! Давай встретимся!

Вот так. Все хорошо. На любовном фронте перемирие. А что завтра? Это будет завтра.

Глава 7

А завтра разгорелось лето. Мы с любимым перемещались на природу, баловались шашлыком. Жаль, что вы, читатель, не имеете возможности оценить, как он готовит. Я так люблю его грибочки, выдержанные в секретном маринаде и зажаренные на углях! Не поверите, в них впиваешься зубками, а они истекают аппетитным соком! А его мясному блюду на гриле я придумала название “Жалко поделиться!” Потом новые порции грибочков и “Жалко поделиться!” отправлялись Илюшке в термосе.

По выходным мы купались и загорали вдвоем на островке, нахождение которого большей части населения было неизвестно. Когда на бережке мой избранник разделся, я прыснула со смеха. Новая причуда у бога озорства! Я знаю, это он нарочно! Пиар-акция для меня одной! Совсем простецкие семейные трусы! Этим Глава был близок к народу.

Наконец! Наконец, он пригласил меня … куда бы вы думали? На футбол! Здорово! Мы решили взять детей с собой и отправиться на моей машине (хотелось блеснуть виртуозным вождением). Однако, security или водителя, или… не знаю, кто он по штату, Глава прихватил с собой. И тот двигался за нами на высоком черном Ниссане. Чего Глава боялся? Или кого? Или это был симптом его высокоМЭРия?

Мы с Ильей уже ждали в машине, когда подъехал знакомый джип. Я немного волновалась: мне предстояло знакомство с младшей дочерью любимого мужчины. Первым вышел Монстр и кому-то подал руку. Осторожно, словно боясь упасть, на землю ступило…маленькое сгорбленное существо в старомодном мешковатом платье. Оно глядело исподлобья, но, скорее, не из-за враждебного отношения к миру, а по какой-то досадной ошибке природы, сильно наклонившей ее голову вниз. Коротко стриженая, будто после тифа, девочка-инвалид неуверенно семенила, держась за отца, холенного и парадно одетого. Это была странная картина. Я сглотнула комок, подступивший к горлу, и заставила себя улыбнуться. Краем глаза заметила, как сын опустил голову.

– Моя Катя, – сказал Глава.

Весь день я была спокойна за сына и горда им. Никакого любопытства к внешнему виду девочки, никакой отрицательной реакции или удивления. Он знал, как вести себя.

Нас проводили в специальную ложу на трибуне. Глава накупил нам всяческие элементыэкипировки болельщика: шарфики, дудки, флажки; экскурсировал по расположению трибун и фанатов на них. Вот здесь, в центре, утрамбовались воинственно настроенные самые фанатичные фанаты. С готовыми речевками, флагами, барабанами и прочими атрибутами своего шоу. По обе стороны от них – фанаты-дилетанты. Менее громкие и не все сметающие на своем пути. Напротив – фанаты-противники. Их шоу в том же жанре, только “другого цвета”. Мой спутник с увлечением комментировал происходящее. Было забавно, когда, увлекшись зрелищем, он принимался свистеть, дудеть, притопывать и прихлопывать, и превращался из солидного “мэна” в мальчишку.

Мы радовались победе наших игроков, как будто выиграли сами. А на выходе случилось невероятное. Глава скинул пиджак и галстук в руки сопроводителя и, как только тот отвлекся, внезапно скомандовал:

– А ну-ка, шантрапа, за мной!

Схватил дочку за руку и помчался на улицу. Мы с Ильей ничего не поняли, но почему-то бросились следом. Толпа изумленно смотрела на нашу странную четверку, и немедленно расступалась. Катя неуклюже семенила за отцом и заливалась смехом. Лишь на близлежащем рынке Монстр остановился, повернулся раскрасневшийся к нам и … показал язык. И наше недоумение перешло в понимание его неконтролируемой склонности к хулиганским выходкам. А пока security пытался напасть на след вверенной ему особы, мы отмечали радость победы несъедобными чебуреками. Приправленные счастьем, они казались нам вкуснейшим блюдом.

Вечером мы развезли сытых и уставших детей по домам, а сами помчались в обитель любви. Нетерпеливо скидывали с себя одежду, весело барабанили в дверь ванной комнаты, подгоняя друг друга. Чистая и свежая, я дурачась забаррикадировала дверь коробками от недавно купленной техники. Монстр одним махом сломал нагромождения, поднял меня и впервые понес на руках в кровать, где полночи закреплял моё неоспоримое счастье.

Как только он оторвался от меня, я немедленно начала задаваться вопросом, захочет ли он со мной проснуться утром. Не так важна была для меня финальная награда любовных состязаний, сколько возможность уснуть рядом с ним, прильнув щекой к его плечу. Я мучилась, пытаясь угадать сегодняшний его настрой.

Во втором часу ночи он проводил, точнее, выпроводил меня, побеспокоившись об одиноком моем ребенке. С чего вдруг вспомнил о нем сегодня? Чувствую, это предлог “слить меня”. А может быть нет? И не так все плохо?

Только когда любишь, “уходящее-приходящая” личная жизнь начинает изматывать, вызывая чувство неполноценной, даже униженной любви и мучительное желание ее восполнить. Я не хочу быть любовницей. Я хочу полноценного счастья.

– Что такое, по-твоему, счастье? – спросил однажды Монстр.

Я банально ответила: – Любить и быть любимой.

– А ты видела эту любовь? – принялся он разбавлять диссонансами мой душевный наигрыш. – Где она? В семье, в которой люди примелькались друг другу, постоянно находясь рядом? Или там, где вместо достойной помощи мужья приносят женам проблемы, в лучшем случае прибавляя забот о своей персоне? Женщинам не абстрактное понятие нужно, а помощь и качественный секс. И вопрос: может ли интим быть интересен с человеком, который за много лет примелькался? На мой взгляд, редкие встречи укрепляют отношения.

Мне стало грустно. Его убеждения так крепки, что нечего и пытаться возражать. Но я все равно возразила.

– Вы правы, Андрей Константинович, но лишь наполовину. Бывают и другие отношения, когда хочется, чтобы любимый человек был всегда рядом. Просто испытываешь необходимость в его присутствии. А еще ведь так важно с кем-то поделиться прожитым днем, приклонить голову на чье-то плечо.

– Я таких отношений не знаю, – бросил он.

– Потому что никогда не любили, – заключила я.

– Может быть.

– Тогда я желаю вам узнать, что это такое.

Вам, читатель, думаю, не придется долго гадать, какую женщину я пожелала ему для этой самой любви.

Монстр часто болел. К сожалению, не от ран Амура, а скорее, от приближающейся старости. Ишемия, давление, суставы … Кто бы поверил, что можно полюбить вот такого тролля, да еще с бородавками по всему телу (допущу откровенность с читателем) и не слишком привлекательными зубами. Ума не приложу, к чему с такими хорошими деньгами “дорожить” такими плохими зубами. Видимо, и так женщинам нравится. Ясное дело, нравится. И не мне одной. И даже я до сих пор не знаю, в чем причина его успеха и такого невероятного магнетизма.

Снова грустно.

А к чему я про старческие недуги? Вот к чему. Каждый раз после его просьб я мчалась в аптеку и накупала лекарств, а еще продуктов ему и его маме. И всегда отказывалась от денег. Неудобно было как-то… Он выходил ко мне хромая, или согнувшись, или вразвалочку. Садился в мою машину и долго жаловался на ломоту и изжогу. А я с нежностью слушала. Иногда он целовал мой живот и прямо на сидениях занимался со мной любовью. Однажды задрал мою юбку и усадил меня на свои колени, поверну спиной к себе. Одной рукой забрался под кофточку и ласкал грудь. Другой поддерживал и приподнимал ягодицы. Покачиваясь, целовал в затылок. Таким образом, открывал для меня очередной способ получения наслаждения. Я с замиранием внимала каждый раз его изобретательности, и уже через несколько секунд полноценно звучал наш канон.

Чем чаще были встречи, тем больше я их желала. Это начиналась привязанность. С его стороны холодности значительно поубавилось. Я формирую предложение, нарочно выбирая слово холодность. О какой-либо ощутимой душевной теплоте пока говорить не осмеливаюсь. Он по-прежнему не произносит ласковых слов, не обнимает за пределами любовного ложа, правда, все также задаривает мягкими игрушками и чаще нуждается в наших встречах, чем раньше. Один раз даже помчался мне навстречу, когда я возвращалась издалека. И знаете, я была не обрадована, а обескуражена, потому как не знала, что делать с непривычным для его поведения порывом. То молчит целых две недели, словно его ко мне и не тянет, то несется за двадцать километров, не в состоянии подождать каких-то нескольких минут. Я в тот момент все пыталась понять, чем вызвала повышенный интерес и даже боялась его незаслуженности. Так складываются комплексы неполноценности. Но ведь не в тридцать шесть, скажете вы. Сама стыжусь и удивляюсь. А если быть точной, мне скоро тридцать семь. Интересно, каким подарком побалует меня, нет, оценит меня, нет, выразит свое отношение ко мне Монстр.

Илья сейчас у бабушки. Помогает. Не очень любит мое чадо отрываться от компьютера и друзей, но его мужские обязанности не обсуждаются. Завтра день моего рождения. Сегодня, в момент разговора с вами, не припомню, как именно завтра этот день отметила. Кажется, ко мне пожаловали Илюша и мама, а может быть, наоборот, к ним отправилась я. Были ли завтра друзья, тоже не помню. Помню только одно. Самое важное.

Завтра утром (я только проснулась) раздался звонок в дверь. Непричесанная, неприкрашенная открываю. О, боже! Монстр Константинович! То есть… Не может быть! Прежде чем возрадоваться, паникую: кровать не убрана, на кухне сушатся мои трусики, домашний крысенок раскидал вокруг клетки опилки.

Но гостю, похоже, не важны ни опилки, ни трусики. Он насахарен и таинственен. Не спрашивая разрешения, разувается. Я быстренько сдергиваю с веревки белье, убираю чашку из-под кофе, утрене выпитого. И все никак не приду в себя после монстроизвержения в моей квартире. Лихорадит от счастья и волнения. Мужчина наполнен интригой, что-то прячет за спиной, и кажется, выглядит меня счастливей. Чтобы удержаться на плаву, мне просто необходимо причесаться и обменяться взглядом с зеркалом. Ну вот. Теперь мне легче: мордочка, хоть и без косметики бледна, но мила. Ангажируйте, Андрей Константинович!

За его спиной прячется большая ворсистая игрушка – кошка.

– Это тебе в машину.

– Спасибо (у меня уже целый зоопарк).

– С днем Рождения! (целует)

– Спасибо.

– И вот еще…

В его ладони бархатится алая коробочка. А в ней играют лучиками изящные серьги в виде лилий.

– Спасибо.

Это сон или явь? Не успев понять, взираю на… голубую коробочку, которая тут же забархатилась из другого его кармана. А в ней золотой браслет! Плетенья изумительного!

– Спасибо!

Конечно, сон. Всю эту роскошь примеряю. Дарящий помогает.

Кто, скажите, смог бы поспорить с тем, что это счастье! (Заметьте, читатель, я будто выпрашиваю подтверждения.)

Помню все, что было в последние дни лета. Помню, словно вчера, как он собственноручно мыл мою машину прямо во дворе своего дома. Он сам! Именно сам! Я сидела завороженная на заднем сиденье, уткнувшись носом в подголовник, и одними глазами следила за невероятностью происходящего. А Монстр орудовал шлангом и губкой, хитро посматривая на торчащую верхушку моей головы, и улыбался. И лучился удовольствием.

Помню, как наведывался в нашу неподобающую его статусу квартирку. Напевая что-то себе под нос, готовил предназначенное нас удивить и налакомить блюдо. И к плите не подпускал. А то вдруг принимался мыть полы за нашалившей Илюшкиной тапочкой, угодившей в грязную лужицу в коридоре. Мы с сыном были загнаны на диван, где тихо сидели, задрав ноги и переглядываясь. А машина порядочного мужчины (читай: любящего порядок) в это время стояла у подъезда, подверженная едким взглядам.

Какое чудесное муаровое лето!

Думаете, его внимание позволило мне немного расслабиться? Что вы? Сказать, что я боролась за этого мужчину – ничего не сказать. Правда, с кем боролась и с какой целью, не знала сама.

Блистала свалившимися на меня с неба литературными способностями. Для него. Накупила красивой одежды, разорив одним махом театральную сумочку, временно играющую роль копилки. Для него. Посещала исключительно лучшую парикмахерскую. Для него. Убирала квартиру каждый день, изучала книги с оригинальными рецептами блюд, заполняла холодильник постными продуктами, которые нам с ребенком были даром не нужны. Все для него. Нет, он не приходил каждый день, не часто у меня обедал и не все мои наряды перевидал. Но вдруг пришел бы в гости или на обед, а я не во всеоружии и не при параде! Я всегда была начеку и “загружалась” с радостью. Недовольными оставались только театральная сумочка, лишенная любимой роли, и холодильник, в котором от долгого ожидания за зря жухли продукты. Но это были маленькие жертвы ради большого чувства.

По секрету скажу, как другу, я усердно изучала эротический массаж.

Однако, должна признаться, что в любви ему я так и не призналась. Следует признать, что в “непризнании” был упорен и он. Мы, наверное, играли в игру “Кто кого?”. Мы были горды. Но какой в гордости толк, и что есть она на самом деле, ищу ответа до сих пор.

Думаете, он перестал быть неуловимым, а я больше не сидела по вечерам со своей тоской в обнимку? Вовсе нет. И снова его странность заводила, тревожила самые устойчивые выводы, необъяснимые молчания навевали холодные сквознячки, искажая самые трогательные грезы, а душевная теплота отпускалась порциями, не давая возможности ваятелю завершить скульптуру любви.

Все-таки дядя герой должен быть мне благодарен за литературные старания. Не ем, не пью, глаз не смыкаю, все нахожусь в поиске самых проникновенных слов для украшения его троллевой сущности. Впрочем, кажется мне, романтизма уже достаточно, и я могу нормально пообедать.

Его неуловимость выглядела примерно так:

– Приезжай вечером в гости, Наташка! Освобожусь, позвоню.

Где бы время скоротать, которое до вечера будет длиться как до весны?

Вечер. Не звонит. Не зовет. Расхотел что ли?

Незадолго до восьми отправляю смс: “Вы все еще в делах?”

Пишет: “Нет. Свободен”.

Я: “Приезжать или нет?”

Ответ: “Как хочешь, не знаю.”

Горькое разочарование, обида.

Сразу представляю, как ответила бы я: спать пока не хочу, жду.

Пишу ему, нервно вбивая кнопки: “Обидный ответ. Означает, что вам все равно”.

И что же! Нет ответа на ответ. Не поеду. Не поеду. Не поеду. И весь вечер схожу с ума одна одинешенька, тереблю телефон в надежде, что придет желанная смс-ка. Тщетно.

Или так:

Подвернула ногу. Больно давить на педали, а завтра предстоит важная поездка. Он об этом знает, уверяет, что проблему решим. И по-английски из ситуации сваливает. То ли забыл, то ли в тени отсиделся, раз не настаиваю, увильнув от лишних проблем. Ну, разве по-мужски? Так и не дождавшись помощи, металась, искала выхода. Выручили другие. Зато “надежда и опора” немедленно обо мне вспомнил, как только накатило природное желание!

А моя любовь маскировалась под “не так уж и люблю” примерно так:

Он: – У тебя сын где?

– У отца.

– Не хочешь сегодня стимульнуться?

А иногда:

– У тебя сын где?

– У отца.

– Зря. Ничего ему там делать. Переноси компьютер к себе.

Боится, что муж постепенно перетянет меня к себе за этот “хвостик”.

Итак, на чем я остановилась?

– Не хочешь стимульнуться?

Через полчаса нежусь в сфере его присутствия.

– Раздень меня, пожалуйста, как тогда.

Хорошо. Будет тебе как тогда. Раздеваю, и целую, и ласкаю. А в коготки не даюсь. Отстраняюсь. И снова жарко ласкаю. И снова отстраняюсь. На этот раз в “кошки-мышки” не играю. Просто коварно пользуюсь веской причиной.

Мы оба возбуждены, у обоих горят щеки и другие места. Но я виновато опускаю глаза и плавно стекаю с кровати.

– Ты меня не хочешь? – он не рассержен. Он нежно грустит. Я молчу. Тереблю пальцами уголок расстегнутой кофточки. Я – малыш, которого приятно жалеть.

– Ты впервые меня не хочешь? – вопрос насупился, словно собрался заплакать. Такой большой и важный дядька, а обидчив, как ребенок.

Я с тихой грустью начинаю собираться. Он тоже. Чувствует себя виноватым. Думает, наверное, что же сделал не так. Обул один ботинок. Стоит в нерешительности. Чего-то ждет, на что-то надеется. Вздыхая, обувает второй. Увидел, как я что-то пишу на клочке бумаги. Замирает. Но я сворачиваю письмецо, прячу в карман. Выходим тихие, грустные… Он везет меня домой. Тайна не раскрыта. Прощаемся. Тайна не раскрыта. Открываю дверцу, выхожу. Он смотрит с надеждой. Глаза как у грустной собаки. Ведь тайна так и не раскрыта. И тут протягиваю свернутый листочек и ухожу. А в письмеце написано: “Какой же вы недогадливый. Тоже мне герой-любовник! У меня ведь просто законное недомогание. Целую. Н.”

Глава 8

У меня, как и у многих, есть родные и друзья. Есть мама, которая бесконечно переживает за отца. Есть отец, который настолько слаб, что чаще живет в больнице, чем дома. Да и слово “живет” звучит в его ситуации слишком цветуще. О том, что он все еще жив, туго опутанный неизлечимым недугом, говорит его слабая улыбка, только его добрая светлая улыбка на сером изможденном лице. Когда мы навещаем его, он первым делом осведомляется о мамином самочувствии, потом о моих делах, жмет руку Илье, крепко обнимает его и спрашивает: – Как дела, мужичок?

А потом начинает остроумно шутить, как всегда в жизни, делая приятной атмосферу любого места и общества. Он такой.

Я никогда не забуду момент, когда он в очередной раз поинтересовался здоровьем мамы, а она махнула рукой, мол, да бог с ним, ее здоровьем, какой может быть вопрос о ее здоровье, главное здоровье и самочувствие папы. И тут он решил сострить. Улыбнулся и сказал: – Вот у нас мама! Умрет и не признается! – и слабой рукой нежно обнял ее за талию. Илья звонко засмеялся, так звонко, что заразил смехом всю палату. Я вспоминаю это и тихо улыбаюсь.

Еще в моей-нашей жизни есть коридоры больниц местных, коридоры больниц областных, коридоры станций переливания крови, коридоры, коридоры, коридоры… Есть поиски доноров нужной группы, истерзанные бумажки с бесконечными телефонными номерами.

Еще есть деятельность, мой магазин, еженедельные поездки за товаром, дороги на 300, а то и все 500 км в день, документы, налоги, ревизии.

Еще есть школьные собрания.

И конечно есть подруги. Конечно же, они есть. Где-то. Только сейчас я поняла, что в моем романе их нет, как и многого остального. Мой мир замкнулся. Он во внешнем восприятии стал очень узок, однобок, очастоколен, но внутри меня вздулся как болезненный шар обожженной кожи. Мой роман – это наваждение, это скитание до бессилия, это кружение по заколдованному кругу. Мой роман – это болезнь.

Ах да, я в своем странном счастье как-то забыла про мужа. А мама напомнила. Мол, может быть, вернуться, может быть получится, ведь взял себя в руки – не пьет.

А ведь, правда, уже месяц трезв. Событие, а я умолчала. Пригревая у себя сына, наводит порядок, стряпает. Каждый вечер спрашивает, придет ли Илья к нему или не придет. Я когда-то мечтала о том дне, когда муж вернется к нормальной жизни и каждый день будет рядом с нами, и я перестану спать на полу, переберусь в свою постель, прикорну на его плече. Пожалуйста, можно попробовать. Я послушала маму, попыталась оценить со стороны свой роман с Монстром (насколько смогла) и в конце концов заглянула без повода к трезвому мужу. Я добросовестно искала в себе нотки привязанности и хоть малейшее желание побыть с ним. Он обнял меня уже на пороге, но никакие нотки так и не прозвучали. Разлюбила? Отвыкла? Чувства иногда возвращаются. Такое бывает. Достаточно снова привыкнуть к голосу, улыбке, вкусам, запаху тела. И все будет как прежде в хорошие времена. Я это знаю. Но как тяжело мне это знать! Было бы легче, если … муж продолжал вести прежний образ жизни. Какая кощунственная правда и какая жестокая я. Мне нужно оправдание для нежелания возвращаться к законному мужу. Чего же я хочу?

Там могла бы сложиться семейная жизнь, муж был бы удобный и любящий. А что здесь? Здесь чувства, страсть и никакой надежности. Только дым, который я вдыхаю как наркотик.

Меня удерживает Монстр. Держит на бушующих чувствах, вот почему мысль о возвращении к мужу, не успев родиться, сгорает в них. И я понимаю, что не получится построить отношения с ним, да и ни с кем другим, пока в сердце Монстр. Туда он больше никого не пустит.

Отвечаю честно, мама. Я обязательно подумаю над твоим советом, только дай мне еще немного времени не думать.

Нет, не думать совсем я, конечно, не могла, но думала о всякой (для меня значительной) мелочи. Например, о том, что пора бы любимого называть по имени и переходить на “ты”. И в минуты беспокойства (очередное исчезновение Монстра) отправила ему стишки со своими мыслями:

Я скажу и пусть

Тайну распахну,

Но зато потом

С легкостью вздохну.

Я хочу уснуть

На груди твоей,

Я хочу тебя,

Называть Андрей!

А потом гадкий, гадкий персонаж явился ко мне в квартиру, бесцеремонно залез в мой холодильник и произнес вопиющие слова:

– Значит так. Ты никогда не будешь звать меня по имени, а всегда Андреем Константиновичем!

– Почему? – моя гордость ощетинилась, а сердце сжалось.

– Потому!

– Почему потому?

– Потому и все. Я так решил.

Мне теперь все равно, как тебя называть, но за что так со мной? Скверно на душе. Я сижу перед ним как жалкий воробышек, а он без спросу и зазрения совести пьет мой кефир и лопает мои печенья.

– Знаете, что? – я, раненая в правую руку, пытаюсь отстреливаться (или застрелиться) левой. – Наверное, я не вхожу в число ваших любовниц, которым позволительно называть вас и Андреем, и Андрюшей, и солнышком ясным. Но это не значит, что я согласна числиться в списках поклонниц второсортных. Лучше никем, чем кем попало. Я отсортировываюсь!

Он внимательно посмотрел на меня и вдруг смягчился. Кефирные усы зашевелились:

– Да что ты, в самом деле? Я пошутил. Называй меня как хочешь. И какое еще солнышко ты приплела?

– Называть вас я буду сугубо официально. А солнышко не я приплела, а, по всей видимости, любимая женщина. Ваш телефон просто напичкан любовными изречениями.

– Ты открывала мой телефон?

– А как бы еще я отключила будильник? В следующий раз такие компроматы не оставляйте.

Я смотрела на него сквозь слезы.

– Эй, дурашка. Что ты такое напридумывала? Эти смс-ки я храню по привычке. Знаешь, сколько им времени?

– Знаю. Пара месяцев.

– А вот и неправда. Ты год посмотрела? Они родом из прошлой жизни, когда не было тебя. Никого у меня больше нет. И разве похож я на полового гиганта? Старенький уже.

Какой год, какая ерунда, за кого он меня принимает? Хотя… Может быть… А ведь и то верно, на год я внимания не обратила. Я немного остыла, хотя на душе еще долго оставался неприятный осадок. Если быть честной, то это я сама себя остудила. Может быть, купить вина сегодня для разбавления вечернего одиночества (интересно, не с этого ли начинается путь в алкоголизм?)

Он ушел и будто унес с собой все мои силы. Я прилегла, свернувшись клубочком, и крепко-крепко обняла пушистую игрушку.

Вечером поднялся ветер. Он тревожно стучал заплатами старой крыши, гнал по земле сломанные ветки. Небо потемнело, залилось цветом грядущего урагана. Деревья у дома гнулись и стонали. Нужно было отогнать автомобиль в более безопасное место. Я накинула плащ, выскочила на улицу и … замерла с выражением ужаса на лице. Странный ГОРБУН, прячущий лицо под капюшон, хладнокровно калечил мою машину монтировкой. Искореженная, она обреченно жалась к земле на спущенных шинах. От ударов стекла превращались в сетку и сыпались в салон. Ничего кроме знакомого номера не осталось от ее прежней блестящей величавости.

– Что это?! Что вы делаете?! – я только открывала рот, а голоса не было.

И тогда горбун обернулся и посмотрел на меня злыми маленькими глазками. И я узнала в нем Монстра.

Мой крик оглушил меня … и разбудил. Это только сон! Только сон!

Я поглядела на часы. Семь вечера. Голова гудит, под подушкой телефон гудит тоже.

– Вот что, детка, сможешь собраться за десять минут? Со мной поедешь!

– Далеко?

– В Москву.

– Зачем?

– Некогда, некогда объяснять. Только десять минут.

Я всполоснула лицо холодной водой. Боже мой, что одеть? Вечернее платье? В ресторан? Или нет? Ах, зачем же думать? Ведь у меня есть очень красивый и дорогой сиреневый костюм! А повода надеть еще не было.

– Я хочу навестить старшую дочь, передать кое-какие документы и вещи. Решил взять тебя с собой, – объяснил, наконец, мой спутник.

Я загордилась. Этот поступок не может ничего не значить. Я дорога ему, поэтому ему незачем скрывать меня от родных.

Только я угнездилась в кресле, как увидела проплывающий мимо книжный магазин.

– Подождите! Стойте! Стойте, я вам говорю!

Он затормозил на обочине. Я выскочила из машины и услышала: – У тебя только две минуты!

Все еще пребывая в тягостном послевкусии сна, я заскользила по страничкам сонников.

“Не предпринимайте сегодня никаких поездок. Они могут закончиться трагически”, – предупреждали авторы все как один.

Сил верить не было. Желания тем более. Любовь укрывала теплом.

Это было прекрасное путешествие наедине. Я кормила водителя из своих рук крохотными пирожными, которые испекла сама и взяла в дорогу: мне так важно было показать, какая я заботливая и умелая хозяйка.

– А теперь высаживайся из машины, я скоро.

Я застыла в недоумении.

– Что?

– Подождешь меня здесь. С дочерью я встречусь один.

Шокированная, я вышла из машины. Чувство несправедливости захлестнуло мое сердце. Разве допустит нормальный мужчина подобную ситуацию? Оставить женщину одну на улице ночью… Да как он сам будет чувствовать себя после такого?

Он высадил меня недалеко от одного из столичных ночных клубов, но отъехал лишь на несколько метров и остановился. Я стояла в взвивающемся каскаде огней, и дрожала от холода, словно была раздета. Здание буквально сыпало светом, точно салютом. Казалось, ночной клуб хотел перещеголять всю Москву, утопающую в огнях. Люди входили туда и выходили с веселыми лицами. Мужчины были набриолиненные, как сказал бы Монстр, женщины украшали ночь яркими платьями и обнаженными ногами. На фоне чужого праздника вдруг четко прояснилась в моем сознании вся уродливость наших отношений. Она вылезла из-под пелены заношенных чувств, как прошлогодний мусор из-под талого снега. И впервые я задала себе вопрос: а надо ли мне это?

Машина Монстра все еще не двигалась с места. Он долго говорил с кем-то по телефону. А потом опустил пассажирское стекло и бросил мне:

– Садись в машину. Дочь закатила истерику. Каким-то образом увидела тебя.

– Вы уверены? Может быть, я все-таки останусь здесь?

– Нет уж. Теперь поедем вместе.

Я увидела невысокую молодую женщину в окружении человек трех интеллигентного вида мужчин. Пока муж дочери на службе, помочь вызвались его коллеги.

Как только Монстр вышел из машины, дверь с моей стороны внезапно распахнулась. Не успела я повернуть голову, как меня грубо схватили за волосы, пытаясь выкинуть из салона. По возмущенному, почти истерическому крику и недетской ругани, я поняла, что подверглась нападению со стороны отпрыска Монстра. Я держалась за сиденье одной рукой, боясь выпасть из высокой машины, другой схватилась за кулак нападавшей, чтобы та не делала резких движений. Монстр бегал вокруг, пытаясь пробиться сквозь горстку ребят, оттаскивающих истеричку. Но та крепко впилась в мои волосы и при всяком вмешательстве старалась дернуть сильнее. Боль, и ужас, и стыд были настолько невыносимыми, что сознание норовило от меня уплыть. Обрывки фраз едва касались моего слуха:

– Что же ты позоришь меня? – это Монстр.

– Ты ничтожество! Ты гад! Гад! – это дочь.

Воспользовавшись тем, что я не могла защититься, она принялась бить меня коленкой, рвать на мне одежду и с таким остервенением дергала за волосы, что я закричала, скрученная дикой болью. Моя левая рука затекла от напряжения, но если бы я ослабила ее, то немедленно рухнула бы на асфальт и разбила голову. А этого преступница и добивалась. Мой визг, наверное, слышал весь московский двор.

Когда я была уже на грани, ее пальцы силой разжали. Выскочив из машины, я бросилась в ночь. Лишь успела заметить злобное, трепыхающееся в крепких мужских руках существо с маленькими глазками.

Где-то в глубине незнакомого московского двора я подкосилась от шока прямо на влажную мостовую. Слезы лились градом, голова горела, сердце почти остановилось, содрогнувшись от ужаса. Телефон, выпав из сумочки, колко стукнулся о твердую поверхность и отключился. Сквозь шок проступило отчаяние, когда до меня дошло, что аппарату ожить не суждено, а денег с собой я не взяла даже малость. Пальцы скользнули в сеть рваных волос и стали липко влажными. Я с ужасом всматривалась в ладони, на которых лоскутами остались лежать отделившиеся пряди.

Сотрясаемая рыданиями как в лихорадке я пошла, не разбирая дороги и плохо соображая. Я не знаю, долго ли я бродила по дворам, только, в конце концов, вышла на освещенную, живую от движения дорогу. И сразу заметила растерянно моргающий внедорожник, ползущий по нейтральной полосе. Увидев меня, Монстр пересек полосу, остановился рядом и выскочил навстречу. Я плохо понимала его слова, рвалась прочь, вскрикивала от внезапных приступов страха. Тогда он слегка шлепнул меня по щеке. Я затихла, ведомая под локоть. На мне болтались лохмотья сиреневого костюма.

– Я напишу на нее заявление. Завтра. – прошептала я.

Он втолкнул меня в машину.

– Не напишешь.

Так, значит? А за меня некому заступиться! Некому! Мой отец слаб и тяжело болен. Забившись на заднее сиденье, я всю дорогу молчала, цепенея от роющих мозг воспоминаний.

У дома буквально выпрыгнула из машины, не дожидаясь полной остановки. Упала, разбила колено. Монстр бросил джип как попало и подался следом.

Достал из холодильника шампанское, молча налил неуместно искрящийся напиток в бокал. Я залпом опрокинула мнимое лекарство и встала. Но тут же была усажена снова.

– Я не хочу ее больше видеть. Я сказал ей об этом. Я умер для нее, – хрипло проронил Монстр.

– Зачем же так? Прощают даже детей-убийц. Она – ваша дочь, а я просто шлюха.

– Не надо, Наташа, не говори так. Я не ожидал…

– Вы ее породили. Вы вырастили монстра. Когда-нибудь она перешагнет и через вас.

– Теперь я это знаю.

Он был жалок. Но жалеть его в эту минуту – непозволительный подарок. Пора уже начинать жалеть себя.

Монстр стал собираться, и я неожиданно для себя колыхнулась в его сторону.

– Не уходите, останьтесь.

Он что-то пытался сказать, подбирая слова, но тут же повернулся и ушел.

Глава 9

Проснулась я разбитая. Голова тягуче ныла. Волосы скомкались и склеились. Сжав зубы, я принялась их расчесывать, извлекая запекшуюся кровь.

Монстр не звонил. Три дня я была на грани срыва, часами лежала, свернувшись клубком, ничего не ела, не интересовалась жизнью сына, отослав его к отцу. На четвертый день я повязала голову платком и вышла на улицу. Я бесцельно каталась по городу, направляя автомобиль в места возможного пребывания Монстра. Вечером я обнаружила его внедорожник у особняка, где мы проводили ночи. В окнах горел свет. Там же я увидела его и следующим вечером. Это показалось мне странным. Моя душа запаниковала. Ну как же так? Он подставил и унизил меня, пусть даже не нарочно. Неужели его сердце не плачет? Почему столько времени обидчик подло молчит? Разве стал бы мой мужчина отсиживаться в кустах, зная, как я страдаю? Странный человек. Странный и жалкий. Следить за ним было противно, и я убралась восвояси.

Все последующие дни я не жила, а выживала. Как могла. Забрала у мужа сына. Купила много сладкого. Илюшка беспрепятственно ел сладости на завтраки, обеды и ужины. На все завтраки, обеды и ужины всех дней моего одиночества.

Дни шли и шли, как солдаты, четко, быстро, равнодушно. И вот однажды Он позвонил. А я не взяла трубку. И мне стало еще хуже. Был поздний вечер. Ребенок, угомонившись, нырнул в кровать. Попросил разрешения недолго посмотреть телевизор. Я разрешила, а сама не в силах оставаться наедине с иссушенной душой, поплелась к мужу. Два бокала вина немного успокоят нервную систему.

– Привет, ты решила зайти? – муж принимает мое пальто, обрадованный, что раздеваюсь.

– Ты знаешь, я нечаянно пришла. Задумалась и перепутала дороги.

– Это правда?

– Да.

Зачем я соврала? Каждый украшает жизнь, как умеет. Я иногда безобидно вру.

– У меня есть вино и твои любимые конфеты. Хочешь чаю?

– Хочу. И вино. И конфеты тоже.

Я отключила телефон и улыбалась мертвой улыбкой. Кто-то из коллег по работе позвонил мужу. Видимо, спросил, чем он занят.

– Да вот, сидим с женой, чай пьем.

Это было сказано с такой гордостью, что я почувствовала вину перед ним.

В одиннадцать вечера возвращаюсь. Не верю своим глазам: машина Монстра у подъезда.

– Где ты была? С кем ты была? Почему телефон отключила? – гневно кричит чудовище из окна. Подумайте только!

– Не ваше дело!

– Узнаю, с кем проводишь время, дружка твоего сотру в порошок!

Я задохнулась от возмущения. Он будто забыл о страшном происшествии, будто случилось маленькое безобидное недоразумение, о котором и вспоминать незачем. Отсиделся, видимо, пока я страдала, пока раны заживали. Я – в подъезд и сталкиваюсь нос к носу с Илюшкой. Почему он не в постели и куда собрался, на ночь глядя?

– Мама, мы сейчас с дядей Андреем поедем в “Макдоналдс”. Хочешь с нами?

– Илья, давай-ка домой!

– Ну, мама!

– Садись, сынок, садись, – позвал Монстр. – Ведь ты хочешь поехать?

– Илья, пожалуйста, вернись!

Но ребенок уже запрыгнул в машину, а я поникла и ушла домой. Пусть едут, куда хотят. Пусть сам выпутывается из ситуации “не солоно хлебавши”. Однако входная дверь внезапно распахнулась. Монстр объявился на пороге, а через секунду – в комнате, куда демонстративно удалилась я. Он активно жестикулировал, что-то кричал, называл эту встречу последней. Таким я видела его впервые: скандальным, громогласным. Было немного страшно: поведение Главы выходило за пределы адекватности. Но нянькой разбушевавшемуся самодержцу я становиться не собиралась. С достоинством съязвила:

– Что за нужда в таком случае вламываться ко мне и сообщать о последней встрече?

В ответ – фонтан слов на высоких тонах, среди которых выделялись глаголы: игнорировать, не уважать, шататься (про меня), а также: переживать, страдать, стыдиться (про себя).

В общем, смысл, если не ошибаюсь, таков: я плохая (потому что не иду на контакт), он хороший (потому что без вины виноват), но он прекрасно понимает, что я хорошая (потому что пострадала ни за что, и обида меня оправдана), а он плохой (потому что не предотвратил ситуации, а после трусил и стыдился).

Я закрыла голову подушкой, предпочтя не слышать, как Глава лютует. Но Ярило от этого ярился еще больше и стал подушку вырывать. Я плюхнулась на кровать. Отвернулась и молчала. Он чуть успокоился и сел рядом. Тон его смягчился.

– Я знаю, ты обижена, Наташа, и понимаю тебя. Но мне, может быть гораздо хуже, чем тебе.

И потянулся ко мне. Я вскочила, как ошпаренная, и закричала.

– После того, что произошло, вы должны были бросить всю свою нежность, все свое сочувствие к моим ногам, чтобы облегчить мое состояние! Ведь это по вашей вине, прямой или косвенной, я подверглась опасности! Только глупый или черствый человек мог не понимать, каково мне было на следующий день!

Монстр затрясся всем телом и пошел на меня.

– Да понимал я все! Стыдно мне было, слышишь, стыдно в глаза тебе смотреть!

А я так и думала. Ему стыдно за свою дочь. Он унижен. За эти горькие три дня я перебирала в уме причины ее поступка. Разве идет речь о любви, если дочь так жестоко оскорбляет отца? Речь идет о ее непомерном эгоизме. Единственная наследница всего состояния, она не желает мириться со всеми вероятными претендентками. Мне стало жаль его…

И вот я один на один с моей страстью, моим страхом, моей надеждой, моим капканом! Уняв мои последние попытки с ним побороться, он заключил меня в объятия. И вдруг признался между поцелуями:

– Я боюсь своего состояния. Я словно мальчишка…

И умолк. Тщетно я ждала слова “влюблен”. Оно осталось несказанным.

– Прошу вас, не надо. Илья придет.

– Не придет. Я сказал ему: жди.

– Нет, потом…

– Нет, сейчас!

И я сорвалась в его жаркий плен со своей неустойчивой оборонительной позиции. Не судите меня за то, как сильна моя слабость!

– А теперь одевайся. Мы ждем в машине, – скомандовал герой, искренне радуясь победе.

Меня разбудил ночной звонок. То, что произнес Глава, не сразу уместилось в сонной голове.

– Ты не могла бы сейчас поехать со мной? Ты впереди, я следом. Боюсь, не доеду.

– Что случилось? (время два часа ночи)

– Зять погиб.

Я охнула. Илья шевельнулся.

– Как?

– Он разбился.

Мысли лихорадочно заметались.

В шесть тридцать будить ребенка в школу. Я могу не успеть вернуться. Но разве эта проблема сравнится с его оглушительной болью? И я бегу на стоянку, цокая каблуками в просторной тишине ночи. Андрей Константинович уже в пути, и я буду догонять его на “сонной” непрогретой машине. Наконец, его замечаю. Он беспомощен на ночной дороге: то и дело ныряет на встречную полосу. Джипа телохранителей нигде поблизости нет, нет никого и на пассажирском сидении его машины. Это очень странно. Странно, что он не обратился к security. Нет, не странно. Он хочет, чтобы рядом с ним была я и больше никто. В трудную минуту рядом с ним я и никто другой! Обгоняю внедорожник, пристраиваюсь впереди. Мы движемся небыстрым кортежем.

На въезде в часть расстаемся. Его встречают старшие офицеры. Я больше не нужна.

Долго заснуть не удается. Мозг не в состоянии принять страшную новость. Я видела Никиту всего пару раз. Этого оказалось достаточно, чтобы выделить его из остальных. Я тогда позавидовала дочери Главы. По-хорошему позавидовала. Ей судьба подарила лучшего представителя мужской половины. А теперь отняла. В самую пору цветения, медовые годы совместной жизни. Зачем так бывает?

В четверг я позвонила милому моему Андрею Константиновичу, скорбным голосом осведомилась о его состоянии, понимая, что вопрос излишний.

– Я очень плохо…плохо…душа болит. Я сам подарил ему эту машину. Выходит, я подарил ему смерть…

В пятницу мы с сотрудницей Машей отдыхали за чашечкой кофе в моей квартире. Объехали пол-Москвы, закупая товар. Всегда вместе. Она, как правило, выбирает, поскольку лучше знает спрос, а я советую, оплачиваю и путаюсь под ногами. В общем, работаем душа в душу. Уставшие, мы завернули ко мне подкрепиться. Зазвонил телефон, выплеснув на экран пронзительные числа. Номера Монстра я определяю по двум последним цифрам. Он никак не “заименован” в моей телефонной книжке, а заучен наизусть в “числовом выражении”. Стоит ли сообщать о том, что каждое из этих окончаний в сумме составляет девять. Честное слово.

Наверное, ему нужна помощь, наверное, плачет душа от горя. Но Глава жалобно попросил пригласить его на чай. Конечно, разумеется, несомненно! Только я его предупредила, что не одна. Тот к сведению информацию не принял и тут же появился. Моя Маша оттеснилась к краю стула, будто весь стул занимать было зазорно, и старалась не проявлять никаких признаков жизни. Монстр вошел, занимая большое пространство. Он не был ни высоким, ни крупным. Просто относился к тем немногим людям, заполняющим своим присутствием все пространство вокруг себя. Мощная энергетика лучилась от него всюду, где бы он ни появлялся (Ярило, ни дать, ни взять). В своем траурном наряде и черном лаке туфлей он божественно, нет, скорее, дьявольски хорош, как не кощунственно это замечать. Маша набиралась впечатлений, казалось, на одном нескончаемом вздохе, а Монстр будто не замечал присутствия Маши.

– Я выпью чая и пойду. Сейчас привезут Никиту.

И действительно, через пятнадцать минут удалился.

– Наташа, он тебя любит! – заключила Маша слегка охрипшим от шока голосом.

– Ты, правда, так думаешь? – я забыла о своей обязанности вовремя увести от истины.

– Да! Ведь в трудную минуту он стремится к тебе.

Глава 10

А потом я жила только его болью, только его душевным состоянием. И весь следующий день проходил приблизительно так:

Маша:

– Наташа, проставь, пожалуйста, на товарные чеки свою печать.

Я: – Здравствуйте, Андрей Константинович! Как вы? Держитесь, пожалуйста!

Маша: – Разница по накладным и торговым тетрадям такая-то. Нужно пересчитать еще раз.

Я: – Ну, как вы, Андрей Константинович? Никиту уже похоронили? Крепитесь, пожалуйста.

Маша: – Вот здесь у меня сошлось, а тут пошли скидки. Посмотри. Скидки считаем?

Я: – Прошу вас, Андрей Константинович, не расстраивайтесь. Я с вами. Если что нужно, просите.

Маша: – Что ты насчитала? Откуда взялось это число?

Сообщение: “Нельзя плакать за столом перед офицерским составом, я ведь мужчина. Но сдержаться не могу”.

Маша: – Почему складывая сто двадцать и пятьдесят, ты получаешь семьдесят?

Сообщение в ответ: “Плачьте. Вы имеете право”.

А он: “Cтрашно. Никиты больше нет. Он ведь был мне роднее сына”.

Маша косится на мой телефон. Косится и Мишка. Он висит уже целый час на ресепшене, мной любуется. Мишка – мой друг. Он влюблен в меня много лет. Недавно женился, а все равно влюблен. А я в него не влюблена, но все равно он – хороший друг, с ним легко и весело. К тому же Мишка работает в большом компьютерном магазине, пользуется правом на персональные скидки и оформляет всю технику для меня на свое имя. И благодаря ему я всегда обеспечена бесплатными листовками, визитками, марками и другими стимуляторами торговли. Мишка невероятно способен в компьютерном деле, настолько, что однажды получил условный срок за взлом базы данных в банке.

– Солнце мое, как ты сказала? Андрей Константинович? Мне не показалось?

– Ты, о чем?

Андреев Константиновичей, полагаю, на земле не в штучном количестве, даже в нашем городе.

– Кто он?

– Тебе не нужно это знать, Миша. Уж извини.

– Просто я знаю одного очень плохого Андрея Константиновича.

– Нет. Это точно не он. Ты даже не представляешь себе, о ком речь.

Уж точно не о твоем плохом знакомом.

– Он не мой знакомый. Он публичный человек.

Я испытала неприятное волнение. Мишка это почувствовал.

– Значит, все-таки он.

– Не гадай, ты его не знаешь. И закроем эту тему.

– Я только один вопрос задам. У тебя с ним далеко зашло?

– У меня с ним серьезно. Поверь мне. И давно.

– Дело плохо.

– Что это значит? Ты ревнуешь?

– Это значит, беги от него, пока не поздно. Как можно дальше беги.

Маша закончила со счетом и стала протирать стекла витрин.

– Это почему? – я старалась говорить на тон ниже.

– Несерьезно он с тобой.

– Ты просто ревнуешь, Мишка.

– Не в этом дело. Поиграет, попользуется и бросит.

– Точно ревнуешь.

– Просто знаю я кое-что про него. Тебя расстраивать не хотел.

Мы бросили взгляд на Машу. Та была занята и к нашему разговору не прислушивалась.

– Давай выйдем, – Мишка как-то резко посерьезнел и выглядел озабоченным.

Я помедлила. Что я хочу услышать? Или не хочу?

Мы сели в его машину.

– Я не знаю, как ты оказалась в его руках, хотя дело это нехитрое, но послушай моего совета: беги от него.

– Ты уже говорил это. Рассказывай, что тебе известно. И если ты будешь врать ради своих интересов, это будет на твоей совести.

– Тут не до моих интересов. В общем, так… У меня есть знакомые сестры-близнецы. С одной из них я когда-то дружил. Несерьезно, так, по-пионерски. Сейчас просто общаемся. Семья у них небогатая. Обе не замужем, хотя девчонки модельной внешности. Одна копается, ищет побогаче, другая родила ребенка от женатого человека. Они лет сто в очереди на квартиру стояли. Потом мать получила инсульт, ушла с завода. Очередь как-то сразу двигаться перестала.

Чем дольше было предисловие, тем сильнее меня терзали предчувствия.

– Так вот, недавно у них появилась новая квартира. А знаешь, кто помог им очередь подвинуть далеко вперед и за какие заслуги?

– Догадываюсь и серьезного криминала не вижу, – не выдержала я, предполагая в худшем случае взятку.

– Тогда, может быть, остановимся на этом месте, если не хочешь услышать жуткие вещи? Честно говоря, самому противно рассказывать о таком. Тем более раскрывать чужие тайны. Просто тебя жаль. Ты наивная, сущий ребенок.

– Нет уж. Завершай начатое. Потерплю как-нибудь.

– В общем, она сама к НЕМУ пошла. Ее этому научили. Пошла, когда положение сестры поставило всех перед фактом: скоро придется ютиться в одной комнате вчетвером. А женатик к тому времени благополучно уплыл. Твой небожитель увидел красивую девочку, сразу согласился помочь, только за это захотел, сама понимаешь, что.

– Что?

Мишка усмехнулся.

– То же, что и от тебя хочет. Еще и условие поставил. Сестры должны быть обе.

– Ну, это уж совсем бред.

– Не хочешь, не верь. Моя знакомая связываться не стала. Так тот ее одолел. И днем и ночью названивал, уточнял, какая планировка больше подойдет, какой этаж больше понравится. Искушал, сволочь. Она поддалась, стала сестру уговаривать. Та в истерику. И без того вся в страданиях ходила. А знаешь, что твой дядя ответил, когда узнал, что вторая беременна? Жестко настоял, или обе или квартиры не будет никогда. И что волноваться незачем, у него в таком деле опыт большой. Прикинь.

Мое сердце билось как колокол, на лбу выступилаиспарина. Я была, наверное, белая как мел.

Собеседник дружески обнял меня.

– Не переживай. Хочешь вина?

– Да…

Я еще не поставила на прикол машину, и спиртное никак не приветствовалось. Но мне было все равно. Мишка потянулся в бардачок, нарочно прильнув плечом к моим ногам, и почувствовал, как у меня дрожат колени. Я беззвучно падала в пропасть. Парень посмотрел на меня жалостливо, снова обнял, поднес наполненный стаканчик.

– Пей. И не переживай ради бога. Никто не умер. Ты жива, здорова, твой сын тоже. Это не твоя трагедия, что какой-то князек за годы красивой жизни обалдел от вседозволенности.

Я вглядывалась в сандаловую жидкость. Она полоскалась в моих холодных пальцах, как полоскалось мое сознание.

Вздрогнула от звонка. Звонил Монстр.

– Але, Наташа, ты можешь помочь? Ты меня слышишь? Что с тобой? Ты почему молчишь? Мне совсем плохо, совсем плохо.

– Я сейчас приеду, – опомнившись, соглашаюсь.

Не глядя, отдаю стаканчик Мишке. Он с осуждением и жалостью смотрит мне вслед. Я уже мчусь и почти не глядя на дорогу набираю номер сына.

– Родной, я буду поздно. Погуляй недолго, потом найди что-нибудь в холодильнике и разогрей.

Что за бред нес Мишка! Конечно, раздутые слухи. Конечно. Слишком важная персона, врагов не может не быть!

Котел работал исправно. Но нам казалось, что в комнате донимающий холод. Я сижу у его ног в расстегнутом пальто, растерянная и почему-то совсем без сил. Он в пятый раз заводит одну и ту же мелодию.

– Вот так он ехал к своей смерти…

Осушает очередной стакан коньяка.

– Это страшно. Страшно. Почему с моей дочерью?.. Почему со мной?..

Я безучастна, плохо вникаю в действительность.

Последние звуки обреченно затихают.

– И все…– дрожа, заключает мужчина. И начинает рыдать.

Я вздрогнула, очнулась. Сердце снова застонало от любви, целиком поглощенное миром только этого человека, настолько отстраненное от всего остального, что оказалось глухо к надвигающейся трагедии. А она уже медленно подползала и к моей жизни.

Совсем рядом, на соседней улице, четверо подростков уютно устроились на чердаке многоэтажного дома. Это был их уголок, где они прятали свои ценные секретные вещи. Сегодня Илье можно было задержаться дольше десяти вечера: никто не ждал, не беспокоился и потому не узнает о его отсутствии. К тому же вечер был интересным. Илья нашел у отца настоящий патрон, кобуру от табельного оружия, а еще газовый пистолет. Он знал о его существовании, но отыскал только сегодня. Ребята хватали с жадностью оружие, гладили его корпус, сравнивали с настоящим. Завтра Илья незаметно все вернет на место, отец не догадается.

Мальчишки засиделись допоздна, не услышав, как дворник закрыл чердак на замок. Пришлось выбираться на крышу: там рядом другая крыша, всего в двух метрах. Если разбежаться, запросто можно перепрыгнуть.

Вряд ли кому-то из прохожих была различима стайка подростков, блуждающих между звездами на крыше девятиэтажного дома.

Илья прыгал последний. Ему хорошенько надо было закрепить пистолет в кобуре. Было холодно, с неба кружась опускалась какая-то колкая зыбь. Ребята мерзли на соседней крыше и подгоняли мальчишку. Илья стал разбегаться и понял: кобура так велика, что все равно болтается. Он схватился за ношу, боясь ее выронить, тем самым на долю секунды уменьшив силу инерции. И тут же с ужасом осознал, что его ошибка сделает прыжок коротким. Остановиться было уже никак нельзя, и Илья изо всех сил сделал последний рывок. Ноги почти достигли поверхности, но наледь на крыше сделала свое скользкое дело: мальчишка сорвался. Душа его разлетелась на осколки.

От страшного крика ребят он зажмурился, тело готовилось к удару. А дальше он вдруг понял, что висит вниз головой над этажами на каком-то арматурном крюке. Ткань на джинсах оказалась крепкой. Немедленно хотелось начать активно двигаться, чтобы достать рукой или ногой край, но к безумному своему ужасу он понимал, что тогда джинсы не выдержат. Слишком хрупкой была его позиция над пропастью. Ребята перестали кричать, бросились к Илье на помощь. Кто смог, схватил за куртку, кто-то за ремень брюк, панически вырывая Илью у смерти. Наконец, ему самому удалось подтянуться, схватиться за край и оказаться в безопасном месте. Он в разодранных одеждах, мокрый, взъерошенный с безумными глазами пополз как четвероногое существо от края, пока не упал на спину, переводя дух.

В нагретой комнате на моих коленях плакал мужчина, так искренне, так горько и правдоподобно, что мне стало стыдно до боли. Стыдно поверить в услышанное от Мишки. От чужого Мишки.

– Вы не можете такое… Я не верю!

– Не уходи, – всхлипывает, сжимая в кулаках бортики моего пальто.

Мы одетые забираемся под одеяло. Прижимаемся друг к другу и обнимаемся так крепко, словно больше не увидимся никогда.

Вернулась я домой опять далеко за полночь все еще надорванная душой, но опустошенная, словно без мучительной тяжести на плечах, и поймала себя на мысли, что сегодня сына еще не видела. А он спит, как ни в чем ни бывало, такой милый, послушный и все понимающий.

Глава 11

Двадцать второго ноября в первом часу ночи пришло письмецо: “Ровно год как мы вместе. Целую. Ты мне нужна”.

Я долго хранила в памяти (своей и телефонной) этот гаснущий уголек.

Ошалело смотрела в Его ладонь, полную золотых перстней. Эту горсть драгоценностей Ярило вынес из ювелирного магазина (какое доверие народа!), чтобы показать мне. Ему надоело бегать к витринам и обратно и примерять на моих пальцах великие украшения (от слова “велико”). Все прекрасно, кроме одного. Он упорно не желает зайти в салон со мной вместе. Мне по вкусу пришлось кольцо с ажурным рисунком, а Монстру – с четырьмя бриллиантиками. За этой безумной роскошью последовал букет цветов и новая ваза (старая была нехороша для шикарных роз).

Ну что еще нужно женщине, чтобы чувствовать себя счастливой? Которая не мечтает о цветах и подарках? Пожалуйста. Секс с любимым и ко всему опытным мужчиной. Пожалуйста. Помощь в делах, где без связи не обойтись. Тоже, пожалуйста. Мне бы радоваться, а я никак не могла прогнать из сердца тревогу. Я тряслась над своим счастьем, как бедняк, нашедший монету. Отними – и снова отрепыш.

Ярило сначала звонил и писал каждый день, охотно заходил на обед, ради которого уже с утра начиналась суматоха и беготня по магазинам. Куда там собственные дела! Не до них! Потом, как и прежде, напоминать о себе стал реже или просто по телефону интересовался моим самочувствием и желал спокойной ночи. И на этом все. Иногда мы не виделись по нескольку дней, чего уже тысячу дней не случалось. Ну, объясните, как может быть нужен человек временно? Разве любовь можно отключить и включить снова, точно лампочку?

Непредсказуемость Монстра продолжалась:

– Скажи мне, где ты сегодня собираешься ночевать? Может быть, со мной?

От долгожданной радости я подпрыгнула. Ведь несколько дней он пытал меня своим отсутствием.

– Как тебе такая перспектива? Устраивает?

Готова крикнуть да, да и еще раз да! Но беру себя в руки и решаю осуществить задуманный ранее план. Меня извели короткие встречи на его территории. Так хочется стать близкой и родной для него.

И осторожной поступью:

– Я предлагаю эту перспективу переперспектировать.

– Как?

(Только не сердись!)

– Давайте поночуем… у меня. Илюшка у отца. Пожалуйста…Мне так хочется…

В ответ молчание.

– Ну, так как? – с надеждой вопрошаю.

– Я думаю, – строго отвечает Монстр. – Перезвоню.

Зачем, зачем я не согласилась? Душа уже собралась рухнуть.

Вечером соглашается. Пришел и сразу в кровать. Растянулся, закрыл глаза. Устал, наверное. Забираюсь к нему, копошусь, прикладываюсь поудобней на его плече, замираю. Но что это? Его сопение перерастает в храп. Даже мое присутствие не удерживает его ото сна. И чего он все время жалуется на бессонницу? Зато я уснуть не в состоянии. Обида. Понимаю – глупая, неоправданная (быть может, устал больше, чем соскучился), но ничего поделать с состоянием души и тела не могу. Обида нарастает, желание тоже. Я томлюсь в постели рядом со спящим субъектом вожделения. Подушка моя горяча, простыня сбита. А я бы не уснула, даже если бы очень устала. Значит, я так мало его волную? Плетусь в темноте с подушкой в руках на кровать ребенка. Не хочу спать с обидчиком. Пусть думает, что мне одной лучше. Долго ворочаюсь, злюсь на него за неуместно счастливый храп и на себя за то, что совсем незачем Монстру быть здесь. Завтра буду совсем разбитой.

А завтра не позвонил опять. Скверно на душе. Хочется что-нибудь сломать или разбить.

Не пойду домой. Пойду к мужу.

– Привет! Ужинать будешь?

Стою на пороге. Ничего не хочу.

– Проходи же.

– Нет, я на секунду. Пусть Илья побудет у тебя еще одну ночь. Ладно? Я выспаться хочу…

Его молчаливая грусть и разочарование меня добивают.

Тишина. Весь следующий день тишина. Невозможно! Вечером опять будут слезы. Или вино. Или и то, и другое сразу.

Все продолжалось, не меняясь. Все те же редкие звонки, не слишком охотные предложения встретиться. И каждый раз – ссылки на усталость или плохое самочувствие. А как только я от тоски начинала сходить с ума, напоминал о себе. Мог прийти под окошко и вызволить на улицу. Илюшка забирался под тюль и, приплюснувшись носом к стеклу, вглядывался в наши силуэты. Мы гуляли, держась за руки и мило беседуя, точно все в наших отношениях было определено и понятно. Редким вечером блудный Монстр мог явиться с продуктами, козырнуть своими кулинарными способностями. Мог, случайно встретив меня, подвезти до ближайшего укромного места и одарить не слишком убедительной любовью. А потом снова надолго исчезал, унося с собой тепло и оставляя с чувством какой-то украденной любви. И она таяла тут же, как игрушка изо льда в руках разочарованного ребенка. Одиночество было очевидней, чем присутствие в моей жизни мужчины и серьезных отношений.

Когда мне становилось совсем тоскливо, я забредала к мужу. Он кормил меня, угощая всякими лакомствами, купленными специально для такого случая. Он каждый день, каждый час не переставал ждать моего возвращения.

И странное дело! После подобных визитов неожиданно вторгался в мой телефон голос Монстра, требуя объяснений. И тогда мои оправдания рисовали натюрморт из зимних вещей, Илюшкиных учебников и прочих безобидных причин. Монстр удовлетворялся ответом и продолжал спокойно отсутствовать.

Муж впал в депрессию. Он страдал, чувствуя мое нежелание к нему возвращаться. А потом снова запил горькую. Пил несколько дней подряд. Однажды вечером позвонил и спросил:

– Скажи, ты ни к каким приворотам не прибегала?

– Что за чушь ты несешь? – разозлилась я.

– Почему ты занимаешь мои мысли? Почему я схожу без тебя с ума? Я положила трубку, не имея желания размышлять над его проблемами.

А ночью, напугав нас с Ильей, пришел на нашу территорию и принялся стучать в окна. В течение часа он перемещался от окна к двери и наоборот, тревожа покой дома. Я испугалась не на шутку: судя по походке, он находился в глубоком опьянении. Позвонила Андрею Константиновичу, рассчитывая, что он бросится на помощь. Но он остался невредехонек дома в своей теплой постели и лишь посоветовал не впускать шатуна.

– Если что, вызывай милицию, – наставил меня защитник и… зевнул.

Прикорнув к входной двери, я рассматривала качающуюся фигуру. Муж устал долбить по металлу и стоял, опустив голову. И тут я заметила на его лице слезы. Они покатились одна за другой, а губы что-то жалобно шептали. Сердце мое дрогнуло. Я отчетливо ощущала боль этого человека. Так стояли мы по разные стороны двери. Я один на один с ноющим сердцем, он – с тягостным одиночеством. Не такое ли одиночество последнее время изводило и меня? Не такая ли боль кусками съедала мою душу?

Он ушел, но вскоре позвонил и плача умолял открыть дверь. Поначалу я думала, он опять рвется к нам, а оказалось, он потерял ключи и не может войти в свою квартиру. Я побежала среди ночи к нему с ключами и нашла его съежившимся на лавке. С нахлынувшим чувством жалости к этому, когда-то родному человеку, повела его под руку домой, прижавшись к его поникшим плечам. Он переступил порог и долго смотрел мне, уходящей, вслед. Так смотрят одинокие голодные собаки на равнодушных прохожих.

Назавтра я с сарказмом бросила Монстру спасибо за самоотверженную защиту, на что тот спокойно ответил:

– Всегда пожалуйста.

Приближался Новый год. Все ждали его с нетерпением, потому что он многим сулил счастливое веселье и мешок подарков. А мне ничего не сулил, разве что мешок грусти. Люди одинокие… Странно, почему я считаю себя одинокой? У меня есть целых двое мужчин. Вся и печаль в том, что не целых, а только по частям. Что лучше? Двое по частям или один целый? Ответ очевиден. Раз у меня одного целого нет, то и чувствую я себя одинокой. Люди одинокие в праздники, особенно семейные, на фоне повышенной счастливости других заболевают воспалением одиночества. Поэтому такие дни в календарях не любят.

Незадолго до праздников я старалась намекнуть Монстру, что хотела бы отмечать праздник с ним. Но замысловатый наш с вами персонаж всячески “выкручивался” из этой темы. Две недели у него не было на меня времени, и я начала сходить с ума от ожидания встречи. Моя голова кипела от вопросов: не в том ли причина, что он остывает ко мне, и не слишком ли эта мысль эгоистична, если его одолевают дела и усталость.

Дней за пять до Новогодья Ярило позвонил и сообщил, что ждет меня у подъезда.

– У тебя две минуты.

– Какая форма одежды? – весело осведомилась я.

– Халат, – бросил он как-то жестко и отключился.

Я подошла к его машине, и Глава прямо из окна протянул мне очередную мягкую игрушку. Я стояла перед ним, прижимая игрушку к себе и понимая, что ни до праздника, ни в новогоднюю ночь мы не увидимся. А я завтра собиралась искать ему подарок.

– Счастливого Нового года, моя хорошая. Пока.

Вот и все, что досталось мне.

Как же мне все это надоело! Да, пусть он и не обещал мне совместной жизни, но уж слишком неубедительно выглядит его “серьезное” отношение ко мне.

Глава 12

Однако позволить себе оставить без подарка мужчину моих слез и грез я не могла. Мне, все еще наивной, деликатной к “невысоким” личностям, безмозглой и безгордостной дуре, не знающей ничего о мужчинах, казалось, что это неприлично, невежливо. Целый день мы бродили с подругой Ларисой по магазинам. А вот теперь знакомьтесь, в моей жизни как я и говорила, есть подруга Лариса. Это моя самая близкая подруга, ставшая мне почти родной. И прошу прощения, что в своей всепоглощающей страсти, я за все это время не вспомнила о ней. А ведь она не только всеми силами старательно отвлекала меня от моего добровольного недуга, но и вытянет меня однажды из него.

Мы ходили по магазинам, изучая витрины, пока, наконец, моя фантазия задумку не отшлифовала. Два хрустальных бокала с гравировкой: на одном – “За все наши ночи”, а на другом – “За все наши дни” – как вам? Подруга с укоризной наблюдала за этим процессом. После моих многодолгих страданий Лариса невзлюбила Монстра. К сожалению, пока ее убеждения были бессильны перед моим идолопоклонством. Она все время ворчала и в своей ненависти к летучему жениху дошла до совета, развеселив меня, несмотря на долгий застой грусти. Лариса посоветовала не тратить деньги без пользы, а нацарапать заветные слова прямо на машине Монстра у парадного подъезда. Гвоздем. С одной стороны – “За все эти ночи”, с другой – “За все эти дни”. Дешево и памятно.

– А рядом наклеить рекламу лакокрасочных материалов, – продолжила я со смехом.

– А с другой стороны написать: “Рекламное место сдается”, – не унималась подруга, распаляемая весельем.

Два отмеченных дорогих бокала (дешевый подарок не вписался бы в огранку моей любви) уютно разместились на шелковом наполнителе в золотистой коробке.

Числа тридцатого я позвонила Самому:

– Где вы?

– Не в городе.

– А где?

– Меня нет.

И тут я вдруг уловила шепот за его спиной. Намеренно приглушенный, и будто заговорческий голос явно принадлежал женщине. Я похолодела.

– Я могу подъехать? Лишь на минутку…Хочу отдать вам подарок…– пролепетала я.

– Ничего не надо. Меня все равно в городе нет. Я с друзьями.

– Мы не встречались уже несколько дней, и первый же свободный вечер вы предпочли мне друзей, – я уже готова была расплакаться.

– Я не могу говорить. Давай! Пока!

И отключился.

Я была уничтожена. И тут же бросилась писать ему сообщение: “В таком случае счастливого Нового года без меня!”

Мне пришел ответ:

“И тебе счастливого Нового года. И тоже без меня.”

Жуткой горечью пропиталась вся моя душа. Наверное, переломай мне все кости, не было бы так больно, как сейчас. Я ничего не понимала. Зачем звонить мне, зачем дарить подарки, зачем ревновать к мужу, если не нужна?!

– Собственник он, – заверила подруга. – Ему важно, чтобы все было под контролем. Все, что он имеет. И ты тоже.

Я согласна быть под его контролем, только пусть осуществляет контроль не за пределами “объекта”, а на его территории.

В центре города “взросла” огромная сверкающая ель, разряженная так, что щемило сердце. Пары прогуливались под ее огнями, фотографировали детей на сказочных фигурках, “хороводящих” вокруг могучего ствола. И казалось, что везде жизнь искрится, а рядом со мной остановилась.

Я помню другую ель. Такую же яркую и нарядную. Она стояла в фойе большого торгового центра, какие появились в конце первого десятилетия нового века. С фонтанами, кинотеатрами, игровыми залами, лифтами и мраморными лестницами. Вокруг ели собирали детей. Дед Мороз развлекал малюток и одаривал их подарками, купленными родителями здесь же. И помню в живом кольце хоровода ЕЕ, эмоционально реагирующую на происходящее, по-детски жадно ожидающую свой подарок, ответственно повторяющую движения танца за бородатым актером.

Отчетливо, вновь пропуская сквозь сердце, помню ее испуганные распахнутые глаза, и в то же время полные любви к близкому человеку. Я никогда раньше не встречала детей, способных на взрослое мудрое чувство.

И помню лифт, падающий вниз, ослепляя стеклянным великолепием… А потом случилось чудо. Одно из тех, которые не случаются, потому что вероятность их явления равна нулю. Но оно случилось.

Шок и внезапная тишина, будто отсекли время … Потрясенные люди окружили ЕЕ, перепуганную и обессиленную. Помню, как придя в себя она заплакала, и актер Мороз подарил ей большую куклу. Куклу купила не я …

Я пришла домой и со всей гордости грохнула бокалы о пол. А потом взяла Илью и поехала к маме, и мы отмечали праздник втроем. На моем лице играла улыбка, а на сердце кровила тоска. Отец поздравлял нас из больничной палаты.

Я должна была понимать, что такой финал тоже возможен. И на всей земле во всей жизни фиаско терпела не я одна. Но как же я боюсь точки! До жжения в животе, до слабости в коленях, до соленой ломоты в глазах! А она вот, вторгается уже в мой роман, в мой цветущий сад. Ломает, рубит налитые соком ветви. И к этому никак не готова моя природа. Не все происходит так, как мы хотим. Я никак не могла понять тогда, что этот сад лишь нарисованный. Мной самой.

Вдруг звонок… Я не сразу сообразила, что со мной, поскольку нашла себя на диване под пледом. В халате и тапочках. Мне снился номер Монстра.

– Прости меня, Наташенька. Прочитал смс и ужаснулся. Не знаю, что на меня нашло. Поздравляю и целую. И прости еще раз.

Кажется, поняла. Илью с бабушкой я отправила на улицу устраивать фейерверки, а сама осталась наблюдать из окна. И пока они салютовали, похоже, мы с тапочками уснули. Значит, номер Монстра не приснился! Точка плавно перешла в запятую.

Он звонил еще и еще! Всю ночь напролет. Как будто что-то в нем переключили, и он снова стал влюблен. Вы не думайте, я – гордая львица. Но, проанализировав ситуацию, поняла, что нужна ему, нужна. Просто где-то в нем отходят контакты. Сами посудите. Только проснулась утром. Звонит. Празднично завтракаем за вчерашним столом. Звонит. Едем из гостей. Звонит. Илюшку журю за раскиданные мягкие игрушки (устраивал крысенку бег с препятствиями). Звонит. Сын обиделся, ушел общаться с компьютером. Монстр тут как тут, счастливый, словно выиграл свидание с Анжелиной Джоли, и даже пригласил меня в ресторан. Вот это другое дело! Неплохо было бы его контакты починить, чтоб всегда работали так исправно. Пока я переодевалась, не вытерпел, сжал меня в объятиях, и этот порыв закончилась в постели.

Неужели он решил представить меня городу? Очень жаль, но снова нет. Мы вошли в ресторан “–” через дополнительный вход и зафутлярились в vip месте. В этот вечер он сделал мне предложение…отправиться вместе на лыжный курорт. Я счастливая хлопала в ладоши, обегала столик поцеловать кавалера. А на следующий день Монстр прокатил меня по магазинам, предупредив, что больше брюк не потерпит, а желает видеть на мне только платья. Мы шли по холлу торгового центра, и я краем глаза наблюдала за посетителями, пытаясь поймать восхищенные взгляды в нашу сторону. Но никто не приглядывался к моему кавалеру и не обретал шанса его узнать. Я перемерила лучшую часть моделей, покрасовалась в зеркалах в сочетании с Монстром (он заскакивал в примерочные пообниматься), и приобрела одобренную часть этой лучшей части. На деньги щедрого кавалера.

И уже следующим вечером (подозрительно щедро осыпает меня свиданиями) дефилировала перед любимым, устроив за шкафом гримерку. Судя по его глазам, выступала артистично, потому что они сверкали у него как у кошки, увидевшей мышь. А после делала ему массаж и в прихожей завязывала шнурки. И он сказал, что еще ни одна женщина не делала ему на свидании массаж и не завязывала шнурки.

А потом мы с подругой отправились покупать мне лыжный костюм. И купили самый красивый. И размер нашли подходящий, что в моем случае удача. Лариса, подшучивая, называет меня моделью нечеловеческих размеров. Не пугайтесь. Размер у меня не редкий пятьдесят восьмой, а очень редкий – сороковой. Костюм был цвета морской волны. Все заглядывались на него, а влезть смогла только я. Как Золушка. Мы и ботинки нашли под цвет. Теперь буду достойно соответствовать. Лара ругается:

– Ну почему ты должна соответствовать? И с чего решила, что тебе надо расти до него, а не наоборот? Что за идолопоклонство? Пусть он соответствует! Ты сама много встречала таких, как ты? Я лично нет. И считаю, что ты уникальна не только своим нечеловеческим размером.

– Нет?

– Нет. Ты у меня умная, способная, интересная.

– Да?

– Да.

Я плавлюсь от ее похвалы.

А потом мы купили и лыжи. Для поездки это было не нужно. А для общей комплектации логично. Они были пластиковые. Помню, продавец поинтересовался, практикую ли я коньковый бег. Я умею “водить” только по лыжне, но зачем-то соврала. Наверное, для солидности.

– Тогда подойдут, – успокоился продавец.

Счастливая от покупок, я не придала его вопросу значения. И напрасно.

– Послушай, – спохватилась Лариса, – у тебя ведь нет спортивной сумочки!

И то, правда. Непростительное было бы упущение. И мы бросились искать сумочку под цвет. А потом купили и сумочку. А потом костюм, ботинки и сумочка одиноко лежали в шкафу, так и не дождавшись своего часа. Монстр про предложение просто забыл. Он, как настоящий мужчина, слово дал – слово взял.

Какой раз уже отправляю Илюшу к отцу ради ночей, которых нет. Может быть, Монстр насытился, может, зверски устает на работе, может, решает семейные проблемы. Но все равно я жду его каждый вечер, освобождая квартиру к его возможному приходу. Освобождаю от Илюшки. Я предаю свою любовь к сыну, обманывая всех. Нужно остановиться.

Да что со мной такое? Ни о чем больше не могу думать. Только о нем. Куда улетучились мои интересы к творчеству, бизнесу, просто к жизни? Все затмили мысли о Монстре. Нет, не мысли – домыслы. Год нашим отношениям и никакой ясности, никакого спокойствия! Разве так бывает? Целый год, а я до сих пор мучаюсь от незнания, что творится в его голове и сердце. Я каждый час, каждую минуту на чеку, вылавливая фальшь или отсутствие интереса. В этом случае я предпочту удалиться из жизни мужчины, как бы больно не было. Мне не нужны снисходительные подачки. Я не хочу жить по принципу: лучше что-то, чем ничего. И гордо заявляю: лучше никак, чем как-нибудь! Только пока не могу определиться, какое у меня “как”. Как обычно, как положено, как-нибудь или как попало? И как только мои домыслы выворачивают положительный настрой наизнанку, монстр, словно чувствуя это, охотно приближает меня к себе, демонстрируя и страсть, и нежность. В такие минуты не устоит никакая гордость, а заблудшие на другой путь мысли возвращаются.

Скрывай – не скрывай, а правда такова, что я впервые страстно влюблена. Что в этом плохого? Жизнь, украшенная эмоциональным к ней отношением, из серой будничной превращается в яркую и нескучную. И хотя это хорошо, но мучительно. Я всегда считала, что страсть не может и не должна продолжаться слишком долго, так как в конечном исходе спалит дотла, а если без сравнительных оборотов, доведет до психического изнеможения. По моему мнению, сия стихия должна мирно обратиться в состояние привязанности, родства и душевной надежности. Одним словом – приятного спокойствия. Почему моя страсть целый год не утихает – интересный вопрос, развенчивающий мою собственную теорию. А голова молчит, советом не помогает. Вот и несет меня на волнах страсти в неизвестном направлении. Каким безумным, нестОящим и неуважительным к себе самой мне теперь кажется мое добровольное моральное рабство.

Так. Какие еще мысли пытаются прорваться сквозь цевье моего безумства? Ах, да. Илья. Он у отца. Звоню тому и другому. Не отвечает никто. Забегаю в квартиру мужа. Так я и думала. Спит в пьяном угаре “без задних ног”. Ребенка нет. На кухне “шаром покати”. Полчаса паники и беготни и, слава богу, ребенок нашелся. Решил прогуляться до ночного магазина, купить чипсов на мелочь (карманный наскребыш). Телефон с собой не взял. Я увела сына домой, накормила, уложила спать. Обняла его, щелкающего перед сном клавишами плеера, прижала к себе, словно извиняясь за скудное внимание. Только Илюшка не долго ютился под моим крылышком, нежно высвободился и аккуратно напомнил:

– Я не маленький, мама.

Время завернуло за полночь. Муж так и не хватился оставленного под его опеку ребенка. В моей жизни полный хаос! В душе – дискомфорт! Говорят, выход есть из любой ситуации, но я уже долго иду вдоль сплошной стены и вижу только ее бесконечность.

Глава 13

В подобное закрытое заведение я попала впервые. Оно впечатлило меня не только эротической направленностью программы и роскошным интерьером, вызывающим желание любоваться, но и отдельными комнатами… для интимных свиданий.

Вспыхнула эффектная музыка, и по телу разнеслось искрящееся тепло.

На сцене с освещением цвета томления появились смуглые девушки. В световой палитре их блестящие от масел полуобнаженные тела, казалось, сами распадаются на разноцветные огни. Танцуя, девушки легкими движениями ласкали друг дружку. На последние аккорды неожиданно и красиво в зал плеснул фейерверк, вызвав аплодисменты и возгласы восторга.

Закончив танец, танцовщицы присели на одно колено вдали сцены, образовав полукруг. В следующий момент на сцену вышел мужчина, укрытый свободной полупрозрачной тканью, точно греческий бог. Танцуя, он обнажался лишь на дразнящие мгновения. Танцор вовлек в танец одну из красоток, крепко прижал к себе и укрыл распахнутой туникой, а затем поднял напарницу за ягодицы. Под тканью было различимо, как та развела ноги, обхватив ими бедра партнера. Они стали покачиваться под аплодисменты зрителей в такт музыки. Одеяние одно на двоих, прикрывающее актеров, плавно аккомпанировало движениям, обтекая линии тел. Мужчина повернул женщину к себе спиной, скользя сквозь флер ладонью по ее животу. И снова ткань заиграла, заструилась по горячим телам, донося отголоски фрикций. Женщина то извивалась волной, то выгибалась пантерой, то, слабея от истомы, опадала на плечи мужчины. Истома обволакивала и зрителей. Действие под покровом ткани распаляло их воображение, возбуждало, восторгало. Я замерла в сладостном оцепенении и едва дышала, очарованная необычным зрелищем. И снова заключительный залп, и россыпь огней над сценой! “Вольтижирование” под софитами вызвало визг женщин и бравурные возгласы мужчин. Казалось, салютовала и моя любовь!

Монстр взял меня под локоть, повел куда-то вниз, в комнату, напоминающую бункер. А оттуда – в private помещение, освещенное красным бархатным светом. Не говоря ни слова, опрокинул на кровать, утопил в жарких объятиях. Мягко звучала пастельная музыка, воспевая наше единство.

После бурного интима Монстр неожиданно куда-то заспешил, отреагировав на телефонный звонок. Оделся и с загадочным видом удалился, оставив меня дожидаться его в подземной спальне.

Освещение замигало и внезапно погасло. Сквозь окошко над кроватью слабо пробивался свет уличного фонаря. Подождав несколько минут (прислушивалась к смыслу происходящего), я стала на ощупь одеваться. Тронула дверь. К моему изумлению она оказалась заперта. Еще секунды я постояла в оцепенении и почувствовала, как ковер под моими ногами стал влажным. Я отступила на шаг. Сыро было везде. Я ничего не могла понять. Еще через минуту вода поднялась до щиколоток. Я метнулась к окну, забравшись на подушки. Оно выходило на стоянку, вернее на платформу стоянки, так как находилось прямо над землей. Отодвинув занавеску, я увидела колеса машин. А тем временем вода с шипением прибывала. Меня охватила паника. Что за игру задумал Монстр? Я снова бросилась к двери и принялась колотить, что есть мочи. Напрасно я надеялась, что воды для злой игры окажется достаточно. От колен она поднялась к бедрам. В ужасе я вернулась к окну и застучала по стеклу кулаками. Однако на стоянке не было ни души, и никто меня услышать не мог. Вода затопила кровать. Подушки поплыли в темноту. Я прикидывала, через сколько времени окажусь под водой. Вдруг одна из машин моргнула фарами, реагируя на чип. К ней приблизились двое. Женщина и мужчи… Нет, не может быть! Монстр! Андрей Константинович! Не уезжайте, не бросайте меня! Но они уже открыли дверцы, улыбаясь друг другу и мило о чем-то беседуя. Женщина была высокая, светловолосая, с крупной родинкой на подбородке. Парочка находилась в двух шагах от окна и не могла меня не слышать. Я стучала так, что любое другое стекло тотчас разлетелось бы на осколки. А это было плотным и герметичным. Разбить его не представлялось возможным: в зоне осязания не было подходящих предметов, сапожки куда-то уплыли. Вода дошла уже до груди. Машина тронулась и медленно, словно издеваясь, поползла по стоянке. Не уезжайте! Не уезжайте! Не уезжайте!

Развеяв роковой момент сновидения, пробуждение уберегло меня от чудовищного конца!

Время покачивало мою лодку жизни в предрассветной заводи, унеся от свирепых порогов. Скоро зазвонит будильник. Илья будет собираться в школу. Лихорадит. Сердце не унять. Я знаю, сон предвещает плохое. Сны, сулящие радость или ничего не сулящие, мне никогда не снятся. Хотя мои видения случались крайне редко, все они до единого случая передавали негативную энергию будущих стрессов. Это с детства удивляло мою маму, а отец философски задумывался об обратной связи времен. Как бы там ни было, с момента моего пробуждения таймер начал отсчитывать минуты до взрыва.

Что взрывоопасного в том, что этим же днем Глава позвонил и стал интересоваться, где я нахожусь в данный момент и куда в ближайшее время направлюсь. Не чувствуя подвоха, я охотно ответила на вопрос и порадовалась его заинтересованности моими планами. Однако после этих вопросов не последовало больше ничего. Мой мужчина закончил разговор, объяснив, что всего лишь желал услышать мой голос.

Я продолжала пребывать под впечатлением еще какое-то время. В такой эйфории и застал меня Мишка.

– Привет, девчонка! Как дела? Я не слишком огорчил тебя в прошлый раз? – дружелюбно поинтересовался он по телефону.

– Даже не знаю, что тебе сказать.

– Скажи, как есть.

– Лучше дам совет. Не принимай все слухи за действительность.

– Это очень ценный совет, но звоню я вот по какому поводу. Только что наблюдал забавную картину в нашем магазине.

– И какую же?

– К нам являлся господин А.К. (Мишка помолчал, ожидая реакции). Да не один. С ним была женщина. А сам он вел за руку маленького ребенка.

– Девочку?

– Почему девочку?

– У него есть внучка.

– Нет. Мальчика.

– Странно…

– И мне так показалось. Насколько я знаю, А.К. не женат. Он так заботливо выбирал мальчику компьютер, ну прямо по-отцовски. А дама, где-то твоего возраста, на радостях целовала его. Марина – так он, кажется, ее называл.

У меня голова пошла кругом. Все это не поддавалось никакому здравому объяснению.

– Самое главное, Наташа, по указанному адресу компьютер будем доставлять мы. И устанавливать. В смысле, сотрудники магазина. Можешь похвалить меня за инициативу: вызвался я.

Слов для похвалы, конечно, не нашлось, хотя я понимала, что Мишка шутит. Мне стало так неловко, будто только что я совершила что-то постыдное. В моей жизни все было серьезнее, чем в его стороннем представлении.

– В общем, я позвоню тебе часа через три, – “обнадежил” меня друг, наверное, полагая, что оказывает мне услугу.

Все эти три часа я не находила себе места. За рулем теряла контроль. В таком состоянии повезла Илью в спортклуб. А когда ехала обратно, позвонил Мишка. Я полминуты думала, брать трубку или нет, боясь еще одного потрясения, но решила, наконец, что от правды не спрячешься. Мишка принялся докладывать.

– Мы с водителем приехали в какой-то двор. Поднялись, кажется, на третий этаж. Да, на третий. Номер квартиры – девять(!) в форме полумесяца, поэтому и запомнил.

– Где, где этот двор?

– Я забыл улицу. Завтра у водителя спрошу. Там, кажется, был магазин.

– Ну, вспомни, я прошу тебя! – взмолилась я.

– Ну не помню, клянусь. Открыла та женщина, которая была с НИМ. Молодая. Волосы светлые до плеч. Был там и мальчик. Что еще?.. Да! У нее на подбородке родинка.

Сквозь меня прошел колкий холодок.

– В общем, я компьютер установил. Мальчик все вокруг бегал, а женщина к его уху то и дело подносила телефон. Мальчик говорил, мол, такую игру купи, дядя Андрей, или лучше такую. Женщина тоже говорила ему спасибо, целую… И все такое.

Я была ни жива, ни мертва.

– Какая она, Миш?

– Ты знаешь, не могу понять, что он в ней нашел. Серая мышь в очках. Я бы с ней всего разок и больше не стал. Ой!

И поняв, что я не отреагировала на его откровенность, добавил:

– Ты, Наташа, во много раз лучше. С тобой бы я… А ведь я тебя предупреждал! Предупреждал ведь?

– Не надо, Миша, пожалуйста. И спасибо тебе, – упавшим голосом пролепетала я.

– За что?

Но я уже отключилась. В моей голове завьюжило. Снова позвонил Мишка:

– Я вспомнил. Там была парикмахерская “Наташа”. Я тогда еще о тебе подумал.

Как я себя чувствовала в холодных сугробах, вы, мой читатель, представляете. И описывать незачем. И сил нет. Я не хотела никого видеть, ни с кем общаться. Не хотела домой. И в тот момент, когда я ничего не хотела, в мою зиму вклинился Монстр.

– Ты где у меня находишься?

– Я у вас не нахожусь, – спокойно старалась отвечать я, – домой еду. А что?

– Ничего. Может быть, я соскучился.

Моя машина даже вильнула.

– А поедемте завтра в кино? – ехидничаю, ведь он никогда себе этого не позволял (а у самой глаза на мокром месте).

– С тобой, – говорит, – хоть на край света!

Он в прекрасном настроении. Натешился с Мариной, вот и ликует.

– А я видела вашу машину.

– Где?

– У парикмахерской.

Молчание.

– Я внучке челочку подстригал.

Слезы уже побежали по моим щекам. Говорить я больше не могла.

– Я перезвоню, – промямлила и отключилась. Чтобы никто не мешал плакать. А потом успокоилась, набралась злости, налилась силой и позвонила Монстру.

– Привет, – говорю весело и мило щебечу, усыпляя его бдительность, а после чего выдаю:

– А я забегала в эту парикмахерскую, решив посетить солярий. Очень хочется быть для вас красивой.

– Что ж, это здорово.

– Правда, сегодня там девочек не подстригали. И мальчиков тоже.

– Да ладно… – растерялся Монстр.

Я набрала побольше воздуха в легкие.

– Андрей Константинович, может быть, хватит ломать комедию! Я жду от вас правды, а вы юлите. Вы трус?

Чувствую, как мой хитроласковый голос вонзается в собеседника.

– Какой трус?.. Почему?.. Ой, не пойму, что ты говоришь. Ухо заложило. Але, Але…

Я горько смеюсь.

– Ну, так что? – продолжаю нападать. – Будете дальше ломать комедию? Извольте. Только смотрите не запутайтесь в собственной лжи.

– Не… не запутаюсь…

– Скажите честно. Будьте мужчиной, господин Глава. Вы с кем-нибудь еще встречаетесь?

– Нет, что ты!

– А вам хорошо слышно? Ухо отпустило?

– Да…

– Тогда поклянитесь.

– Клянусь … Ну что ты в самом деле?

– Нет, поклянитесь хорошенько.

– Ты словно ребенок. Клянусь всем, что у меня есть.

– А не боитесь потерять все, что у вас есть?

– Не … Что-то я чувствую себя неважно. Голова болит…

– Ну, идите с миром. Я верю вам. Иначе вы предали бы сразу двух женщин. Не правда ли?

Молчит.

– Пока, Андрей Константинович! Сладких снов!

Вот так. Получи, лгун и развратник! Наслаждайся.

На пару минут стало легче. А потом еще тяжелей на весь вечер, ночь, следующий день. Телефон молчал. Я нашла ту самую парикмахерскую. Машины у злополучной “Наташи” не было. Не было и на следующий день. На третий день телефон выдал ненавистные цифры. Я трубку не взяла. Через минуту звонок повторился. Сбрасываю и пишу:

“Не звоните мне больше”.

После этого наказа Монстр заработал в обратную сторону. Надо было, вероятно, написать “Звоните каждую минуту”. Может быть, тогда правильно соединились бы его контакты.

Звонки, звонки, звонки и мое нежелание их принять.

“Ты ведешь себя, как продажная девка! Объясни, в чем дело!” – бранилось сообщение.

Писать ответ я не стала, а телефон отключила совсем. Включила только утром и ужаснулась. Пропущенных звонков и посланий от Монстра набралось столько, сколько не было, наверное, за весь наш роман.

Глава 14

Прикатила Лариса и вытянула меня в соседний город в наше любимое летнее кафе. Я упорно сопротивлялась, потому что хотела остаться дома. Горькая тоска камнем висела на шее, и всплыть на поверхность жизни не представлялось возможным. Но Лара оказалась сильнее.

Я села в ее машину, и мы поехали. Она ругала меня за наивность, Монстра за отвратительное поведение. Ее голос, звонкий и эмоциональный, как ни странно меня успокаивал. В какой-то момент с нами поравнялся мотоциклист и заглянул в наш салон. Его мотоцикл был высокий, объемный, красиво сверкал на солнце алым металлом. Мотоциклист закружил вокруг нас. То обгонит, красиво качнув мотоциклом, то виртуозно поднырнет с другого бока, то поравняется, одаривая вежливой улыбкой из-под шлема, которая угадывалась лишь по уголкам глаз. Впрочем, эта защитная экипировка не мешала почувствовать необыкновенное обаяние, исходящее от незнакомца. Он был не наш, не нашего замеса, круга, стиля, всего чего хотите. И это четко ощутили мы обе. Все, от дорогого мотоцикла и одеяния, от манеры поведения, от его какой-то легкости восприятия ситуации и себя в ней, дышало, а не отдавало аристократичностью, той, которая погасла на страницах давно прочитанных нами подростковых книг и не найденной больше в нашей жизни. И даже его настойчивость казалась ненавязчивой. Лариса опустила стекло, кивнула с улыбкой, будто хорошему знакомому, и он тоже кивнул. Немного погодя на удобной обочине мы остановились. Это было так просто и закономерно, словно нас пригласили в гости, и мы пришли. Его звали Николаем, Колей. И это имя совсем не подходило ему на первый взгляд. Он одинаково вежливо обращался к нам обеим, улыбался и мне, и Ларисе. Но его искренняя аккуратная симпатия плыла к моей подруге. И Лариса цвела. Она цвела вообще на данном этапе жизни. В отличие от меня. Я знала, что на этой жизненной картинке рядом с ней я выгляжу персонажем затонированным, нет, заштрихованным депрессивным художником с давно угасшей фантазией в своем неудачном творческом периоде. Я бы тоже зачеркнула такого человечка на картинке. Опущенные уголки губ, глаз, угловатость, напряженность, сероватость, безликость. Не потому что некрасива. А потому что выцвели краски, погасла лучистость, исчезла вера и ощущение себя живой. Я предмет. А глаза Ларисы и Коли блестели, и была очевидность, что они увлечены беседой и друг другом. Но вскоре Николай взглянул на часы и распрощавшись с нами, поцеловал Ларе руку, потом из вежливости прикоснулся губами к моей.

Мы коротали вечер в кафе. Подруга со здоровым аппетитом поедала креветки, пытливо вникала в мое состояние, а я отрешенно отрывала креветкам в час по лапке и скулила:

– За что он так со мной? Как можно быть таким?

– Как можно? – подружкина стихия бушевала. – Я скажу тебе, как можно. Очень даже можно. Плохо ли, одна по понедельникам, другая по четвергам?

– Но мне это не нравится, на такие отношения я согласия не давала.

– А он так привык жить.

– Пусть найдет себе по четвергам другую. Я не такая.

– А зачем искать? Ему нужна ты. И плевать ему на твои принципы. Ты его привычный образ жизни нарушила, и он сделает все, чтобы прежнее равновесие вернуть. Он как паук плетет сети, где хочет. Ты дергаешь его паутину, рвешь. Какому пауку это понравится?

И тут паук позвонил.

– Ненавижу, – прошептала я, слушая неумолкающую трель.

Он звонил снова и снова. Потом перешел на смс-ки.

“Как ты со мной поступаешь?”

“Я не потерплю такого отношения!”

“Не смей игнорировать меня!”

“Я был у тебя дома. Где ты шатаешься?”

“Если не возьмешь трубку, тебе будет плохо. Обещаю!”

“Мы объедем весь город и все равно вычислим тебя!”

“Я предупредил. Держись!”

– Уходим отсюда! – я встала, сложила ладошки у груди, чтобы Лариса не возражала. Но у Ларисы всегда и на все было свое мнение и почему-то неизменно “супротивное”.

– Что же это такое? – возмутилась она. – Не хватало еще бояться! Это последнее дело! Никогда он не найдет тебя. Город большой.

– Он знает, где я бываю, и я боюсь, Ларочка, боюсь! Он страшный человек! Пожалуйста!

Лариса бросила прощальный взгляд на креветки и швырнула салфетку на стол. Я схватила ее за руку и поволокла за собой.

– Мои креветки! Я за них заплатила! – сокрушалась подруга, едва поспевая за мной, перескакивающую через две ступеньки.

Мы сели в машину и затерялись во дворах.

– Так нельзя, Наташа, – в спокойной обстановке принялась меня воспитывать подруга. – Что за террор в мирное время? По какому поводу?

– Ты видела сама, он неадекватен. А вдруг плеснул бы горячий кофе в лицо? Или опрокинул тарелки? Или …

Мое воображение рисовало страшные картины бесчинства Монстра.

– Ничегобы он не сделал! В тюрьме продолжил бы карьеру! – Лариса у меня храбрая.

Ярило тем временем продолжал атаковать мой телефон.

– Слушай, возьми трубку, – не выдержала подруга. – Объясни ему раз и навсегда, и чтоб было понятно. Хватит играть с ним в азартные игры.

Она права. Это единственный выход неадекватного Монстра хоть на время “адекватить”. Я нажала зеленую кнопку (манящую надеждой и взрывоопасную одновременно). Рвущийся с цепи Свирепрь даже опешил.

– Ало, ало, ты где?

– Сижу в машине. Что вы хотели?

– Ты где?

– Не скажу. Говорите, что хотели или отключу телефон.

– Ты за кого меня принимаешь? Я, по-твоему, мальчик?

– Я все знаю.

– Что ты знаешь? Объясни, наконец!

– Про Ледову Марину.

Пауза.

– Какая еще Ледова Марина?

– Не валяйте со мной дурака. Мне кажется, при вашем возрасте и статусе выкручиваться пошло и стыдно. Я избавлю вас от трудного выбора. Я сама уйду в сторону. А вы будьте, наконец, мужчиной, не предавайте хотя бы ее.

– Мне не нужны подобные советы, и я понял, откуда дует ветер. Михаилу привет!

Откуда он знает о нашей дружбе с Мишкой? Это невероятно. Я испугалась, что подставляю Мишку, и поспешила удивиться:

– Здесь еще замешан Михаил? Вдвойне гадко. Не буду больше с ним общаться!

Свирепрь утихомирился и напустил на себя усталую печаль, какая находит на людей, переживших внезапную трагедию и переставших ощущать единение с окружающим миром. Только те испытывают искреннее чувство, а хитрый правитель нацепил очередную маску из своей коллекции, которой умело пользовался, создавая выгодный ему образ.

– Ты ничего не знаешь, а делаешь неверные поспешные выводы.

– Да? А я думала, что знаю уже губительно много.

– Про Михаила я пошутил. Просто передал ему привет.

Прекрасно. Поверил в Мишкину непричастность. Но все-таки как он мог узнать про наше с Мишей общение?

– Наташа, послушай, что я тебе скажу (Лариса припала к телефону с другой стороны). Если ты захочешь расстаться, это твое право. Только эта женщина – моя прошлая жизнь. Сейчас она оказалась в сложной ситуации. Ей не на что жить. Она обратилась за помощью ко мне. Я помог снять ей квартиру и обещал найти работу. Ничего личного у меня с ней нет и не будет. Как ты могла такое подумать?

Внутри меня все еще клокотала ревность, но я схватилась за его оправдания, как за спасательный круг. Я не верила ему, но верить страшно хотела.

– Он твой, – заключила Лариса. – Но креветки я тебе еще не раз припомню!

А у Ларисы и Николая-Коли завязался роман. Она всегда ждала именно такого, только такого. Ждала Его, даже зная, что там, где она живет, его может не быть. Знала, что он будет. Поэтому и оказалась его достойна, красивого, ухоженного, высокосветского и по нашим меркам запредельно обеспеченного. Он молод, а материальное изобилие вот откуда: мама и папа смогли выстелить такую широкую скатерть-самобранку, что им одним она была велика. Хватило детям.

У Ларисы потекла счастливая жизнь, романтичные встречи под луной на Воробьевых горах, катания на квадроциклах, полеты на частных самолетах и вертолетах, закрытые вечеринки в честь каких-нибудь известных персонажей, поэтов или артистов, просмотры новых кинофильмов прямо в автомобиле перед огромным экраном уличного кинотеатра (по рассказам Ларисы за поцелуями они теряли сюжет). Кстати, этот самый кинотеатр был просто подарком одному из Колиных друзей от родителей.

И были в этой прекрасной любовной истории деньги, деньги, деньги, деньги, которые сыпались без счета. Лариса долго пересказывала мне новые приключения, именно приключения, потому что такое происходит не у каждой второй. И не у каждой третьей, и даже четвертой. У Ларисы была сказка. А ведь по сути – простая история без трудного доступа. Почему ей легко, а мне трудно?

– А потому что я всегда знала, что встречу именно такого мужчину, – говорила она, сверкая красивыми глазами, – я посылала в космос свои желания, и вот пожалуйста! И говорю тебе, перестань держаться за никчемного человека (она жестом останавливает мои возражения), никчемного, потому что он ничего положительного в твою жизнь не несет, а только разрушает твое спокойствие, комфорт, жизнь наконец. Все это допуская, ты сама расставляешь себе ловушки и добровольно в них попадаешь. Но я говорю тебе, со мной будет все по-другому. Я в ловушки не попаду.

Глава 15

Ярило воспылал ко мне с новой силой. Холил и лелеял, но слов любви по-прежнему не говорил. Сдружился с моим сыном, подарил ему гитару. Покупал моему отцу дорогие лекарства.

Однажды я открыла дверь Монстру и уставилась на гостя с изумлением. Дубленка застегнута враскос, шапка съехала на затылок, шнурки развязаны. В руках – бутылка спиртного. Я впервые видела его сильно пьяным. Хорошо, что Илюшка у отца.

– Впусти меня, пожалуйста. Мне только поговорить с тобой и выпить. На душе тошно.

Он скинул с себя верхнюю одежду, бросил у порога.

Он говорил, я слушала. Отпивала вино по глоточку.

– Все у меня в жизни не так. Все плохо. Все не ладится. Дочь меня не признает, внучку прячет. Я передаю ей деньги через чужие руки. Младшей запретила со мной общаться, и даже в отместку поставила на ее компьютер пароль. Та плачет, не понимает, за что ее наказывают. Ну что я сделал плохого?

– А деньги старшая дочь берет?

– Берет… Умереть хочу. Больше ничего.

– Все образуется, не переживайте.

– По внучке соскучился.

– А из-за чего с дочерью произошел разлад?

– Не знаю…

Но я поняла, говорить не хочет.

– Можно я посплю у тебя? Немного подремлю и пойду.

Я уложила Самого, изрядно охмелевшего, в кровать ребенка, бережно укрыла. Он сразу заснул.

А ночью пришел ко мне за шкаф, разбудил горячим объятием. И я охотно отдалась желанным ласкам. Только мы заснули, прижавшись друг к другу на тесной кровати, как открылась входная дверь. Я вскочила. Поняла, что забыла запереть ее за Монстром.

На пороге стоял муж. Трезвый.

– Привет, – сказал он ласково, – я соскучился.

Я ошеломленно застыла на месте. И тут муж направил взгляд в комнату и изменился в лице. Он увидел спящего мужчину. Дернувшись назад, выбежал за дверь, унося пронзительную боль. А я зарыдала, забилась в истерике, распластавшись у порога. Сон кончился.

Я проснулась в слезах. Монстра уже не было. Как он ушел, я не слышала. Я села на кровати, коснулась мокрого горячего лица и поняла, что не хочу причинять мужу страдания. И возвращаться к нему тоже не хочу: я сразу потеряю Андрея. А кроме того совершенно очевидно, к мужу я испытываю жалость.

Днем, когда муж был на службе, я пришла в прежнее жилище, походила по комнатам, посидела в кресле, полюбовалась из окна, и почувствовала, как все больше охватывает меня непреодолимая тоска. Тоска по женскому счастью, полноценному, единотканному, а не собранному по лоскутам, из которых и сшить-то нечего.

Я человек без фанатизма относящийся к потусторонним силам, всяким чарам, заговорам, гаданиям, только немного верю собственным снам, и то когда все плохое уже произойдет и их ребусы-намеки (снов) оказываются бесполезны. Но видимо совсем прижало мой здравый ум и сердце закатилось куда-то в темный угол, если я решила обратиться к старой гадалке.

Феклуша была личностью не простой. Хоть и возраста глубоко пожилого, а со счетов интересов местного общества все еще не сброшенная. Говорили, насквозь человека читала. Говорили, будущее видела как на ладони. Говорили, в давние времена в родильном доме работала, и новорожденных недоношенных каким-то чудом у смерти отнимала, когда образованные врачи руки опускали.

Своих детей у нее не было никогда. Родственники о ней забыли: и те, кто не так далеко от ее махонькой деревушки проживал, и тем более те, кто обосновался в других районах.

И поехала я за тридевять земель к той Феклуше. Тридевять земель собственно в нашей местности и находились, недалеко за городом, но путь туда лежал по нетронутой техническим прогрессом грунтовой дороге. Разбитой, разрытой, размызганной и еще много, много “раз”. Так что я потратила не меньше сорока минут, чтобы приковылять к нужной избушке. В избушке потолки низкие, пол покатый, ни газа, ни удобств. Печка и бабка. Господи, подумала я, вот до чего взрослая женщина с двумя высшими образованиями дошла. И о чем говорить и спрашивать, не ведаю. А бабулька так мне обрадовалась, будто родня далекая к ней приехала. И чаю согрела, и табуреточку рукой обмахнула. Села рядом, ручки сухонькие сложила и смотрит милыми глазками.

Ничего мне говорить не пришлось. Сама она и начала.

–Высохла вся, вижу, потемнела. Без горя, без печали. Сама горюешь, сама изводишься. А никто не заставляет.

Я рот открыла от интереса.

– Можешь от энтого извода уйти, а можешь остаться. Уйдешь, потеряешь много, но не то потеряешь, чего боишься потерять. А останешься – наплачешься досыта, почем зря. Все дым, дым, невидимость, ничего нет. И плакать не от чего.

– Бабушка, а можно узнать, любит или нет?

– Ой, дуры вы все бедные. Если кружит вокруг, так любит. То и знай. Не любил бы – не кружил.

Бабка мне понравилась.

– А другую? Вокруг другой тоже кружит? Вернее, не знаю, есть ли другая. Может быть, и нет. Может быть, и ошибаюсь.

– И другую любит.

– Да как так можно?

– Сама видишь, так и можно.

Перестала мне нравиться бабка. Я даже подумала, не выжила ли она из ума.

– А как же вы его видите?

– На тебе он весь и написан. Ты пей, пей чай, – говорит. – Меня-то не раз вспоминать будешь. Что хочешь услышать, не услышишь. Темный он. А ты светлая. Он к тебе потому и тянется. Ему в свете хорошо. А тебе во тьме плохо. Тьма и свет порознь. И вы порознь будете.

Я сникла.

– Вокруг тебя двое кружат. Только один тебе неинтересный, а другой весь свет застил. Поди, чин высокий носит?

Я чуть не поперхнулась. – Откуда, бабушка, знаете?

– А что тут знать. Ты видная. Может красотой не особливо, но ладная во всем. И воспитанная хорошо. Абы с кем, не пойдешь. Ну что, чин-то, высокий?

– Очень, бабушка, самый.

– Стало быть Прониных сын.

Меня аж в жар бросило.

– Ничего себе! Как же вы догадались?

– А что тут догадываться. Ты сама и сказала. Скажу я тебе, что зазря ты с ним связалась. Не такой он человек.

– Какой не такой?

– Может, и непотребный, а может, и врать не буду. Тогда тоже дело было… Да не доследовали…

– Вы чего-то боитесь сказать, бабушка? – насторожилась я.

–У-у, чего мне бояться. Многие о том знали.

– О чем? – я перешла почти на шепот.

– А ты местная? Чья будешь?

– Ульянова.

– Из городу?

Я кивнула.

– Погоди-ка, дед твой Алексей или Семен?

– Алексей. По маме.

– Как же. Помню Алексея Ивановича. Рано помер жалко. А человек хороший был.

– А правду говорят, что вы акушеркой были?

– Акушеркой не была, санитаркой только, но помогала в родовой комнате, когда трудные случаи были, и слушали меня. А потом всему без грамот выучилась. Роддом тогда на перекрестке был. Старый, дуло ото всюду. Мы в чем зимой придем, в тулупах там иль в чем еще, все закладывали на окна, где младенцы рождались. Чтоб не застудить.

– Как же вы стали судьбы предсказывать?

– Да по человеку видно все, милая. А я ведь столько насмотрелась за свою жизнь любви всякой разной и страданий от нее. Это вам ничего не видно, как на самом деле есть, а мне из-за возрасту сразу все ясным кажется.

Вот помню, взяли мы тогда девочку на роды. Махонькая такая, худосочная, молодая совсем. Мало того, что тяжело рожала, так еще младенец нехороший вышел. Перекошенный на один бок. Муж сразу и испарился, не нужна была дочка-уродец. А мать сильно ее любила, души не чаяла в дите своем, и растила одна. Назвала Машей, а кликала ласково Мучуней, мученицей, стало быть. Местная ребятня Чуней ту уродицу прозвали. Дите хоть была с горбом и головой вниз смотрела, а безобидная была и чего-то понимала. До тридцати годков не дожила.

– Померла?

– Убили горемычную, – бабка перекрестилась.

– За что же?

– Да разве дано кому хоть за что убивать живое-то сотворение? За околицей ее утром нашли истерзанную. Поиздевались, видать, над ней сильно, да и камнем прибили, знать, чтоб потом ни на кого не указала. Не один там изверг то был, много было. Следствие так ничего и не выяснило. Крутились, крутились, да и закрутили энто дело. Видели все, как за Чуней малолетние подростки бегали, дразнили, а то и палками травили. А они ли, не они, не узнать. Так то…

– Господи, неужели так и осталось такое тяжелое преступление нераскрытым?

– Мать как убивалась, никогда не поведать, слов не подберешь. Вот где-горе-то истинное. Она потом то ли умом тронулась, то ли чуяла что-то. Только стала она каждый день ходить к одним и тем же домам, падала на колени у каждого дома, вымазывала лицо пылью али грязью, грозила кулаками, кричала страшные проклятья. Долго ходила. Четыре этих дома было, к которым ходила. Люди, что в них жили, жаловались везде, пока женщину не увезли куда-то, где душевнобольных людей держат. Чего ей в голову эти дома взбрели, никто не знает, ведь искала она дочку вместе со всеми до глубокой ночи и только с утра нашла. Во всех этих четырех-то домах подростки жили, годков по пятнадцать-шестнадцать, ни в чем плохом до того не замеченные. Так вот в одном, самом крайнем, жил тогда этот самый Пронин сын, тоже моложавый. Так то…

– Так не доказано же…

– Я о том и говорю. Темное все это дело, темное. И он темный.

Я помолчала, ошарашенная услышанным, а потом тихо произнесла:

– Он отца моего спас, бабушка.

Только Феклуша ничего не ответила на это, глаза опустила.

Глава 16

Прошла неделя. Мне хотелось счастья, а лоскутков не хватало. Меня мучило незнание, где Ярило проводит выходные, чем занимается после работы. Даже нет. Я жаждала знать каждый шаг, каждое слово, сказанное не мне, причины улыбок, телефонные диалоги. Жаждала до умопомутнения. И тогда все мои мысли и вопросы слетелись на шабаш. Повившись, покружившись, сложились в стихи. И отправились к Яриле:

Зачем мне нужен ты?

Влиянья, связи, деньги?

Но рубль – мой фаворит,

А связи я куплю.

Бриллианты и цветы?

Они несут забвенье,

Как секса жаркий миг

Без фразы “Я люблю”.

Поверь, желанья нет

Быть целью уязвимой,

Понять венчавший нас

Без смысла ритуал.

Я лишь прошу ответ,

Мне так необходимый:

Когда последний раз

Меня ты обнимал?

Он тут же позвонил:

– Что делаешь?

– Готовлю отцу ужин, чтобы отнести в больницу.

– Ну ладно, передавай отцу привет. Пока.

Я топнула ногой. Ничего он не хочет. И написала:

“Вдруг очень, очень вас захотела”.

И пришел ответ!

“Ты вся в делах. Да и нет места для встреч. А я целый день буду писать. Много работы. “

Я сходила с ума от обиды. Что за нелепость про “место для встреч”? Ничего, ничего не понятно.

Вечером снова помчалась на злосчастную улицу, возненавидев себя за это. Опять паранойя, скажите вы, никакого повода для грусти нет. Посмотреть со стороны – домыслы озабоченной дивы. Да только я как никто ощущаю интуитивно, что под оболочкой ситуации – горечь. Лучше б умела не предчувствовать, а привораживать, не сны вещие видеть, а управлять реальностью. Жаль, недомастерили из меня волшебницу. Что ж, природа в совершенстве пока не владеет этим мастерством.

Я оставила машину и пошла пешком мимо “Наташи”. Окна в известной квартире горели, машины Монстра не было. Я почему-то натолкнулась на мысль, что если он сам за рулем, то ему невыгодно оставлять машину у подъезда злополучного дома. Он не мог не принять моих подозрений к сведению и наверняка бы “железного коня” спрятал. Где-нибудь, ну, скажем, за домом.

Силуэты припаркованных авто ничего подозрительного не излучали. Я шла мимо, отгоняя лишнюю мысль. И вдруг … знакомый номер за сумраком деревьев. Земля качнулась под моими ногами. Я не выдержала и разрыдалась. Вернулась в машину, мокрая от слез. Боль раздавила меня. Я долго сидела в салоне, не в силах тронуться. Минут через двадцать “черный паук” выкатился из двора, не заметив меня, и свернул на дорогу. Я набрала колючий номер.

– Вы все пишете?

– Вот только закончил. Сейчас буду спать. Устал ужасно.

– Неужели потратили весь свой выходной на дела и никуда не выезжали?

– Нет. Весь день машина стояла в гараже, а я из дома не выходил.

– Можно серьезный вопрос, Андрей Константинович?

– Конечно.

– Если вдруг так случится, что мы расстанемся, вы не откажете в помощи моему отцу?

– Нет, конечно.

– Обещаете?

– Да.

– Ну, тогда я хочу с вами расстаться.

Поднялся ветер. Разметал слезы. Порвал слова. Телефон выключил Монстра из моей жизни.

Он не может не понять, что я имею в виду. Если у него есть совесть и достоинство, с миром примет мое решение. На телефон рвется смс:

“Что за очередные сплетни?”

У подъезда я выкинула мобильник в снег. (На следующий день спохватилась, да было поздно. Аппарат приютили).

Я открыла дверь пустой квартиры, и на меня накинулось застоявшееся в темноте одиночество. Словно стая летучих мышей. Я порог не переступила. Развернулась и уверенно направилась к мужу. Илюшка играл с другом в компьютерную игру и собирался у отца ночевать. Подумав недолго, я осталась тоже. Но с условием, что муж не прикоснется ко мне. Ночью я часто просыпалась, ужасаясь, что нахожусь в другой постели. Все порывалась встать и уйти домой (домой?), и лишь усилием воли заставила себя остаться до утра, чтобы не причинять обиду мужу. Не открывая глаз, я слушала утром, как он суетится с завтраком ребенку, как любуется мной, ступая рядом на цыпочках.

Все ушли, и я встала. Умылась, позавтракала, позанималась на тренажерах. Часов в десять примчался муж и обрадовался, увидев меня дома. Схватил в охапку, зацеловал. Его глаза светились долгожданным счастьем. Как мне стало больно за нас двоих! Не нужно было ночевать. Какая я глупая. Я ведь не собиралась возвращаться к нему. Как теперь уйти? Я закрылась в ванной, долго смотрела в пытливые глаза зеркала. Мысль о том, чтобы остаться, казалась мне невыносимой.

И я ушла, окатив мужа пронзительной болью. Дома мне легче не стало. Там обосновалось холодное одиночество. Я никак не могла найти пристанище.

Пять дней я скрывалась от Монстра, избегая случайных встреч. Старалась нигде надолго не парковать машину, со стоянки возвращалась иным маршрутом. На шестой день купила новый телефон и восстановила сим-карту. Первым, кто посетил мой новый телефон, стал Мишка, и я искренне обрадовалась ему.

– Мишка, ты ведь мне друг? Отвези меня куда-нибудь. Я хочу вина.

– Только я пить с тобой не буду. Не возражаешь? Лучше борща поем. Жена его готовить не умеет.

– Не возражаю, Мишка. Приезжай скорее.

Но Мишка сопел в трубку, не позволяя его “выключить”.

– Я, конечно, друг, но ты всегда увлекала меня как женщина. Сегодня опять не позволишь до тебя дотронуться?

– Не рассчитывай, друг Мишка. Я твоя недотрога.

– Я так и знал. Что ж, сейчас приеду.

После Мишки стало хуже. Потому что он был не Любимый (или нелюбимый, смысл один).

Я рассказываю обо всем этом по истечении многих лет, а потому с отношением стороннего наблюдателя за прежней моей жизнью. Время вылечило душевные раны, и я помудрела, как и должно было быть. Но вдруг я вспомнила, как мучилась тогда ежечасно, как билась в истериках, как теряла силы, выуженные депрессией, как терзалась в отчаянии. Мне казалось, что я тону, барахтаюсь из последних сил, пытаясь всплыть. Зачем мне была дана эта единственная в жизни мучительная страсть? Ведь не в двадцать лет со мной такое случилось, а в том возрасте, когда разум и знание реальности куда выше эмоций.

Я узнала, что бывает неконтролируемое сумасшествие. Моя любовь при этом была чиста и возвышена. Только растрачена впустую. Горела тысячами свечей, достойными дворцового зала, но слишком ярко и неэкономно для убогой каморки. Любовь сжигала меня неистраченным жаром. Хорошо ли познать чувство-солнце ценой обожженных крыльев? Извечный вопрос. Только все гении во все времена посвящали искусство мощным волнам души, и покой не был нормой, не был настоящей эстетикой короткой, словно шантаж природы, жизни. Оставалось лишь ждать, когда истечет время боли. Но тянулось оно изводяще долго… А еще спустя годы я поняла, как мучала своим странным поведением мужа. Я и сейчас считаю его и только его разрушителем нашей семьи, но я не просто ушла, а сполна наказала его сильной болью. Получается, он испытывал то же, что и я. Те же дерганья за веревочки, привязанные к сломанным костям. Но я задумаюсь об этом много позже, а тогда я захлебывалась своей бесформенной любовью и ничего вокруг более не замечала.

И не понимала. Ведь Монстру, выходит, нужна другая. Вечер загруженного делами дня дарит ей. Меня оставляет за бортом, игнорируя даже мое желание, которое и без того я демонстрирую нечасто. Отпустил бы с миром. Зачем рвет сердце, втягивает в унизительные отношения, обманывая всех? Или под маской лицемера скрывается убежденный негодяй, или происходит что-то такое, чего я не знаю.

Звонки участились и буквально сделались неистовыми. Пришло угрожающее сообщение:

“Если ты не возьмешь трубку, я встану у подъезда и все равно поймаю тебя. Обещаю, будет плохо!”

Бессовестный Свирепрь. Впрочем, обладают ли совестью свирепри? Накалялась обстановка, накалялись мои нервы, накалялся воздух в городе. И вот однажды я попалась Монстру на глаза, когда после очередного курса лечения отвозила отца домой. По теории вероятности такое произойти практически не могло, но ведь я не отступаю от правды.

Увидев мой автомобиль, Монстр остановил эскорт из двух машин, пересел за руль и развернулся через две полосы, не обращая внимания на встречный транспорт. День сплошных невероятностей! Водители – бедолаги метнулись от “обезумевшего” джипа врассыпную. Вторая машина, вероятно, с партнерами, растерянными неадекватностью улизнувшего Главы, осталась стоять на обочине. Глава, наметив меня в мишени, бросился вдогонку, увеличив скорость до опасного предела. Я сначала, повинуясь стихийному страху, тоже вдавила педаль до отказа, но через пятьсот метров катастрофического полета вспомнила две вещи:

я не на самолете

и

у меня пассажир.

Стиснув зубы, я остановилась. Монстр ворвался в салон, не обращая внимания на моего пассажира, и был готов растерзать меня. Я прикинулась удивленной и даже пролепетала приветствие.

– Куда ты едешь? – рвался Монстр, дрожа от ярости.

– Домой, – дружелюбно ответила я, стараясь не стучать зубами. Тот – ноль внимания на отца. Никакого уважения, вот дикость-то.

– Я поеду за тобой, ты мне все объяснишь!

Мой отец, мой бедный папа, не привыкший нарушать вниманием чью бы то ни было личную жизнь, молча осмысливал политику вне телевизора. Двадцать километров служебный золотистый джип двигался следом, не упуская мою тойоту – бабочку из виду (у японских автомобилей фары вразлет, как крылья бабочки). Я высадила отца, и мама встретила его у подъезда. Только тут отец осторожно поинтересовался, все ли у меня в порядке.

Машина Монстра стояла неподалеку. Сопроводителей в поле зрения не было. Возможно, они получили приказ отдыхать. В рабочее время.

– В чем дело? – кричал Монстр, вскочив в салон моей машины. – Я тебе не мальчик. Если хочешь расстаться, так и скажи!

– Хочу, – вымолвила я, едва дыша.

Воцарилась, нет “вомонстрилась” тишина, пугающая куда больше криков Свирепря.

– Объясни, почему.

– Вы знаете сами. Для меня унижений достаточно.

– Что ты имеешь в виду? – каждое слово раздельно, с раздражением.

– Я видела вашу машину там… Вы спрятали ее за деревьями.

– Ах, вот оно что, – мягко слитно, с облегчением. – Там просто заболел мальчик. Я привозил лекарства. Находился в квартире не больше десяти минут. Ну, кто еще им поможет?

– Ясно, – тихо отозвалась я.

– Ну что тебе ясно? Ты меня с ума сведешь. Я же сказал, что там ничего личного нет и не будет. Пожалуйста, не делай больше так, запомни, у меня только одна женщина.

– Мне не нравятся эти игры в прятки и ложь. Вы словно кожу с меня сдираете живьем, – уголки моих глаз прокололи соленые льдинки.

– Прости. Мне самому все это не нравится. И я очень переживаю, когда переживаешь ты. Давай поставим твою машину и поговорим.

– Не надо, я хочу домой.

– Пожалуйста, не возражай. Я так соскучился. Езжай за мной.

– Послушайте, если все так и есть, зачем было прятать машину?

– А как иначе я мог поступить? Посмотри, как ты реагируешь. Я просто боялся тебя потерять.

Я промолчала.

– Ну же, поехали.

– А как же ваша работа?

– Забудь, как забыл я.

За рулем я прослезилась. От эмоционального всплеска и от… счастья. Я нужна!

Он подобрал меня на стоянке и, отъехав каких-нибудь двадцать метров, забрался ко мне, притихшей на заднем сиденье. Неистово начал целовать. В перерывах между поцелуями… ничего не говорил. С силой стянул с меня одежду, чудом ее не порвав. Жадно схватил мое хрупкое тело и втиснул между сиденьями, поставив коленями на раздвижной столик. Я утопила ладони в кожу подушек, чтобы удержать равновесие. Обжигая до ряби мою спину языком, правитель нетерпеливо вошел сзади. Ничего не говорил. Только мерно утолял свой голод.

Приостановился и, не отрываясь от меня, дотянулся до бутылки с газированной водой. Сделал несколько глотков. Остальное внезапно опрокинул на меня. Вода зашипела на моей спине, как на горячем камне, прохладным ручейком побежала вдоль позвоночника, стекая по ягодицам на лозу мужчины. Вздрогнув, я изогнулась, застонала, распаляя азарт игрока, и тот с неистовым желанием продолжил восхождение к вершине.

Потом он отвез меня домой, и я не говорила ни слова.

Вы, вероятно, думаете, что и настроение мое на вершине. Нет. Захлебываясь, оно тонет. А вместо ощущения счастья, меня продолжает остерегать тревога. Почему, откуда она берется? Не знаю. Даже в самые, казалось бы, счастливые минуты я носила неосознанное убеждение, что Монстр утянет меня за собой в бездну. Я словно нарисовала картину своего счастья под дождем. Краски и контуры плыли, а я продолжала их усердно подпитывать и рихтовать. Возможно, моя интуиция вынуждена была раскрыться в такой ситуации как второй парашют. Впрочем, внимала я навязанным интуицией знаниям не с большой благодарностью. Останутся ли чаши весов, на которых покачивались правда и слова Монстра, в равновесии, знают только высшие силы. А еще о том ведает, видно выпытав у них, дальнейший сюжет романа.

Глава 17

Несмотря на ветра и тучи, моя любовь продолжала цвести и приносить несчастья. Снаружи свежелистная, чисторосая, а внутри когтистая и ядовитая, как альдрованда. И надо было что-то делать с этой дикой любовью. И я стала делать. Записалась в тренажерный зал на занятия с инструктором, укрепляла сердце на беговых дорожках, подтягивала мышцы груди и ягодиц. На моем худом теле эти прелести стали быстро округляться. Это радовало. Я подрумянилась в солярии и приобрела персиковый цвет лица, затушевав морщинки. В занятия я втягивалась очень тяжело. Честно скажу, было лень. Но я заставила свое тело трудиться под лозунгом: искать и найти эндорфин!

Весна уже ощупывала ножкой землю, а я ни разу еще не ступала на лыжню. Да и зря ли покупала костюм и реквизиты для данного (вы)ступления? И мы с подругой решили совершить дебют. К нашей робости лыжня была от всех свободна. Мы покатили. Пластиковые лыжи оказались скользкими и быстрыми, как коньки. Я летела словно ветер, обгоняя Лару. Красивая, как морская звезда. А Лариса зеленая и тоже яркопрекрасная. Но радость моя длилась только в одну сторону, потому что сторона была с легким уклоном. Впереди нас ждала горка. Да с трамплином. Я категорически отказалась скатиться вниз, понимая, какую скорость разовьют мои новые кони. А Лариса отважилась. Чудом увернулась от трамплина и, шатаясь всей своей яркой зеленью, все же устояла на ногах. Она победоносно замахала палками снизу и крикнула:

– Иди через овраг! Там, по-моему, продолжается лыжня! Пересечемся!

Я полезла через валежник, скатилась в неглубокий овраг. Осмотрелась. Ни Лары, ни лыжни. С досадой повернула назад. И поняла, что никак не могу взобраться на безобидный склон. Лыжи всякий раз возвращали меня обратно, будто были намазаны маслом. Я встала на четвереньки и поползла к валежнику. Видно, также не обнаружив дороги, подруга поднялась прежним накатанным, вернее, скатанным путем. Я барахталась в кустах, цепляясь за сросшиеся ветки. Наконец, выбралась. Увидев меня, прекрасная Лара вдруг стала хохотать. Что вызвало ее смех, было непонятно. Она покатывалась, тыча в мою сторону лыжной палкой. Я стояла в недоумении. Оказалось, валежник обломался, забился в мой капюшон и торчал оттуда неровными антеннами. Я была похожа на голубого пришельца.

Дальше начались мои мучения. Лыжи отказывались ехать домой, скользили на одном месте, и очень скоро я выбилась из сил. Верная подруга пришла на помощь. Она протянула мне лыжную палку и тащила за собой как прицеп. Картина, скажу вам, комичная. И тут навстречу выехал лыжник. Он парил красивым коньковым бегом, весь спортивно упакованный, с номером на груди. Не иначе как чемпион местного значения. Прекрасная Лара засмотрелась на чемпиона и ненароком выпустила палку. Мои лыжи как охотничьи псы, радуясь свободе, покатились в обратном направлении. И так быстро набирали скорость, что горка с трамплином приготовились меня встречать. Лариса заохала, видя, как стремительно я удаляюсь от нее. Я с ее палкой, наверное, была похожа на фехтовальщика, делающего выпад. А чемпион во все глаза смотрел на предстоящий аттракцион и, наверное, завидовал моему невиданному мастерству. Катиться с горки через трамплин спиной вниз не силен был даже он. Я собрала весь страх, подразУмила и сиганула в сторону от лыжни. Все три палки отлетели в валежник, стряхнув с веток снежные рукава. Лыжник ухмыльнулся и поехал с горки привычным натренированным способом. Мое фиаско, видимо, его решимость поколебало. Подруга ощупала меня и оглядела, и с сожалением заметила:

– Надо было дождаться, чтобы тебя спас лыжник. Он симпатичный.

В общем, домой лыжи отправились у меня под мышкой. И всю “глубокую дорогу” я размышляла, что лучше: “пересесть” в следующий раз на лыжи деревянные или начать осваивать коньковый бег.

Весна уже резвилась вовсю. Резвились и люди. Мужчины заглядывались на меня из окон своих авто. Покупатели делали масленые глаза и флиртовали то со мной, то с продавщицей по очереди. Резвился и Монстр. Сделал мне предложение. Да такое, перед которым не устоишь!

– А ты не хочешь, – говорит,– построить дом?

Он знал о моем участке земли со старым обветшалым домишкой.

– Да разве я осилю? Это мужское дело.

– А я тебе о чем говорю? Я на что? У меня и по дереву есть человек, и газ подведем недорого, и кирпич достанем, и фундамент практически даром.

В моем воображении взметнулся в небо новый дом с зеленой крышей.

– Вы не шутите?

– Что ты, какие шутки?

Я обрадовалась и загордилась наличием у меня такого мужчины. Какой мужчина!

– Давай-ка, моя дорогая, уже начнем строить дом. Иди ко мне и немедленно займемся. И домом тоже.

Я бросилась к нему на шею, взвизгнув от радости, обхватила ногами его торс, точно ребенок, и мы рухнули на кровать. А вечером отправила ему стихи, которые кто-то зажег, чиркнув спичкой, внутри меня:

В моей душе то боль, то нежность,

То вдруг восторг, а то вопрос.

То укорю себя прилежно

За сладость беспричинных слез.

То радость голову вскружила,

И я смеюсь, печаль забыв!

Весна ль меня заворожила

Или вчерашний ваш порыв?

И он мне ответил: “Дело не в весне. Дальше будет еще лучше”.

И вот мы начали. Меня поразили его многочисленные связи и знакомства. Да что там! Я открыла рот от удивления. Люди слушали его, как первого человека, шли у него на поводу, охотно подчинялись, иной раз рискуя за его опасные капризы. Это были бывшие начальники крупных заводов и лесхозов, начальники настоящие, владельцы строительной техники и лесопилок, опытные несуны и авторитетные представители криминального мира.

Старый дом ломал Сам. Не веря происходящему, я наблюдала, как он выкорчевывал и носил трухлявые бревна наряду с видавшими виды чернотруженниками. Пару раз свалился в подвал, вывихнув руку, наступил на ржавый гвоздь, потерял очки. И ни разу при этом не посетовал на даровой труд. Все искали его очки, но нашла я, потому что очень хотела Главе угодить. Перед тем, как поджечь остов дома, Ярило под клоками старой соломы нашел икону с ликом Георгия Победоносца и величаво вынес ее, подняв над головой. Икона была, по всему, старинная, с помутневшим холстом и прогнившей рамкой. Теперь она висит в новом доме в достойной (починенной и покрашенной) оправе. Рухлядь, оставшуюся от прежнего жилища, подожгли. Она горела высоким пламенем под контролем “организованных” Самим пожарных машин.

Мы привезли строительные материалы на мой собранный капитал и стали ждать, когда можно будет “коренить” будущие хоромы.

Землю согревала весна, юная, наивная, открытая всему миру и уверенная, что время зимы ушло, и душа будет наливаться счастьем, а не болью.

У “Наташи” его машины я больше не видела. В особняк он приезжал только со мной. А вскоре я узнала, что в одной из его квартир (какой же мой Всемогущий всеимущий!) идет ремонт. А вдруг в качестве подарка ко дню моего рождения любимый “допропожалует” нас с Илюшей в хорошие условия, пусть даже временные, пока наши собственные будут возводиться? А вдруг? Какой же Ярило деятельный! Все у него спорится в хозяйстве.

Я тоже увлеклась новой деятельностью. Бойко оформляла документы, утверждала проект, сорила деньгами, приобретая тематические журналы. По ночам мне снились лестницы, камины, бассейны.

Несмотря на захлестнувшие меня идеи и дела, я думала о подарке ко дню ЕГО рождения уже сейчас, за месяц до значимой даты. Это должно быть нечто удивительное! Нет, ошеломительное! Чтобы никакая другая женщина никогда не смогла мой сюрприз повторить! Просто не оказалась способна! И я ломала голову над данным вопросом. Впрочем, с вдохновением. Думаю, вы уже не сомневаетесь в моих способностях изобретать выдумки. Именно изобретать, вылавливая их фантазией – сачком на не топтаном никем поле. Выдумать что-то интересное – хорошо, а выдумать невыдуманное – оригинально.

И вот однажды проснувшись среди ночи, я поняла, что задыхаюсь от нахлынувших в мою голову нот и звуков. Я стояла среди комнаты разутая, взлохмаченная, ошарашенная непониманием, что со мной происходит.

И уже на следующий день я купила пианино, потратив оставшийся на тот момент капитал, и с диким рвением, нет, даже с фанатизмом принялась изучать музыкальный инструмент. В детстве родственники мне подарили скрипку, как ставшую ненужной их выросшему ребенку. Менять инструмент на другой было невыгодно, и родители отдали меня в класс скрипки, хотя я всегда заглядывалась на фортепиано. Надо сказать, что я так и не доучилась, бросив школу уже в третьем классе и забросив скрипку высоко на антресоль. И вот теперь моя мечта сбылась.

Однако со мной явно что-то происходило нечеловеческое, и у меня волосы шевелились на голове, потому что уже через пару недель я играла наизусть Штрауса, Баха и Бетховена, а еще через неделю я “достигла” Шопена. По утрам я оттачивала звучание его сложнейшего вальса, требуя от пальцев достойной передачи шедевра. Днем строила дом. Вечером отключалась от мира и сочиняла свой шедевр. И я знала, моя музыка будет равносильной моему вулканическому вдохновению. Когда времени на увлечение не хватало (увлекаться хотелось сутки напролет), а глаза мозолили декларации и ревизионные тетради, я вставала еще раньше, чтобы все успеть.

За день до рождения Ярило родился и мой шедевр. Я любила вместе с мелодией, плакала вместе с арпеджио, меняла регистры, приглашая в сказку, ласкала и неистовствовала. И вдруг сникала в квартоквинтовый аккорд (прием для передачи пустоты и одиночества) и умиротворялась на добавленной третьей ступени, словно возвращала в бушон потерянный бриллиант.

Моя Лариса от сия творения пришла в восторг. А я в восторг от ее восторга. Для творческого человека это истинная награда.

У нас оставался всего один день. Нужно было позаботиться об осязательном виде подарка. И тогда мы отправились в музыкальную школу, отыскали директора, чтобы он нам отыскал музыканта Диму. Дима – мой стародавний, почти забытый сокурсник по скрипке. Дима нам дал номер Юрия Николаевича. Юрий Николаевич был на тот момент за границей, но мы его достали и там. Дружелюбный посредник посоветовал обратиться к такому-то Арсению по адресу: улица такая-то, дворец культуры “Прометей”. Ближе к вечеру мы отыскали этот дворец и Арсения в нем и складывали ладошки у груди, чтобы его рабочий день не истек, и объект наших поисков не отчалил. Мы стояли перед Арсением со сложенными ладошками, и он не отчалил.

У Арсения была маленькая студия. Но добротная и уютная. Правда, пианино было старым. Пришлось срочно приспосабливаться к тугой педали, западающим клавишам и размещенным в другом порядке регистрам. Я с детства была умницей и сыграла свой шедевр хорошо с первого раза. Звукорежиссер удивлялся, хвалил и закидывал вопросами. Я гордилась, краснела и давала интервью. Арсений, с нежеланием оторвавшись от моей персоны, погрузился в монитор, что-то прослушал, что-то подправил и протянул нам диск с записью. Вместо денег попросил мой номер телефона, но мы посчитали это недостойной наградой за его труд и наградили парой симпатичных купюр.

Следующим утром мы отыскали фотографа Сашу, тот – оформителя Костю, тот – достойный дизайн для оформления футляра под диск. На лицевой стороне – двое у моря на фоне заката, на обратной – указаны исполнитель, автор, звукорежиссер и оформитель. Прекрасная Лара выразила восхищение и нежелание передавать подарок по назначению. На ее взгляд, именинник для подарка был неподходящ. Но ее слова, влетев в одно мое ухо, незамедлительно вылетали из другого, а смутную правду я заботливо дочерчивала, как нравилось мне. Мир вокруг меня уменьшился до неразборчивости на фоне большой, шарообразной моей любви.

Подарок я вручила Яриле, обвязанный ленточкой. Ночью от него пришел ответ: “Слушал семь раз. Очень понравилось. Больше слушать не могу. Уже ночь. Извини. Пойду спать. Завтра еще послушаю”.

А потом был день моего Рождения, и любимый … о нем забыл. И даже не вспомнил. Никто больше не забыл. Даже Мишка, даже да-а-авние знакомые. Забыл только ОН, тот, кому я бесплатно отдала свой ум, свою душу, свои достоинства, ничего себе не оставив. Лишь мой упрек ему напомнил о значимом дне, который ничего не значил без его внимания. В ответ на упрек он упрекнул меня за то, что не уведомила его заранее. Вот и все… Но как говорят, неблагодарно не благодарить и благодарности ждать неблагодарно.

Глава 18

Как-то мы с Ларисой решили “культурнуться” на спектакль. Отправились на ее автомобиле. Мы смеялись, шутили, обсуждали будущий интерьер дома. Погода вторила нашему настроению, солнечно улыбаясь и освежая июньским ветерком через открытый люк. Но вдруг небо нахмурилось, накрыло нас синей тенью. И грянул ливень с градом. Дорогу словно закрыло стеной. Щетки не успевали бороться со стихией. Помню, мы свернули в какой-то двор, спрятались под аркой. Постояли минут пятнадцать. Ливень только усилился. Ветер рвал листву, гремел старой кровлей. Надо было ехать: мы могли опоздать к началу. И Лара рванула под небоизвержение. Свинцовые струи словно прошивали металл. Мы двигались быстрее всех, хотя это было опасно. Маленькая машинка лавировала между обломками веток, теряла силу трения в огромных лужах, качалась и юзила на градовом настиле. Наконец, пошла в гору, которая обрывалась на горизонте. А горизонт переместился на уровень передних фар. Зато здесь не было луж, волна скатывалась вниз. Мы выскочили на верхнюю точку и тут нас трясонуло так, как будто внезапно отлетели правые колеса. Мы ударились грудью о ремень, жестко зафиксированный от резкой остановки, и стали лихорадочно ловить воздух, а сделав, наконец, полноценный вздох, не смогли выдохнуть: оцепенели от испуга. Оказывается, мы висели днищем на обломке асфальта, и правые колеса смотрели в пропасть. Сообразив это, мы перестали шевелиться. Я процедила сквозь зубы, будто движение губ могло вызвать “эффект бабочки”.

– Давай выбираться через твою дверь.

Лариса осторожно отогнула ручку и с изводящей и в то же время решающей медленностью открыла дверь. В этот момент машина качнулась и поползла вниз. Мы захлебнулись криком… и я проснулась.

Звонил телефон. В три часа ночи пробивалась Лара. Что-то случилось!

– Алё, Але, Лариса! – закричала я в трубку, все еще находясь под действием сна.

– Наташа, помоги! Я попала в аварию! Меня хотят убить!

Я помчалась на стоянку так стремительно, что патрульная машина не догнала меня. Стражи с автоматами бросились мне наперерез, когда я уже выкатывалась со стоянки. Не останавливаясь, я высунула в окно паспорт, права, и страж как на поводке шел за моей машиной, вглядываясь в квадратики документов. За это время я успела объясниться и попросить вызвать на место аварии службу ГИБДД.

Когда я прилетела, как стрела, в нужную точку, не сразу поняла, проснулась ли или продолжаю пребывать в кошмаре.

Две разбитые машины и две бегающие женщины нарушали ночной покой неуместной “движухой”. Лара спасаясь убегала, а здоровая, бойцового вида тетка догоняла ее. Я спешно полезла в багажник, где хранила бейсбольную биту (отняла сию игрушку у ребенка), но воспользоваться ею не успела. Прикатили синеполосые машины и страшную игру в догонялки остановили. Тетка даже из-за могучей спины “гаишника” кидалась в Ларкину сторону. Ее глаза горели как у голодного волка. Я провела с подругой остаток ночи (экспертизы, заявления). Рассвет мы встретили в поисках круглосуточного шиномонтажа. Если заменить взорвавшееся от удара колесо, худо-бедно малыш Нисан мог добрести до дома.

Ну, как после этого не будешь бояться снов? В отношении подруги он оказался пророческим. А к рассвету стал таковым и для меня. Полусонные мы ехали по роковой улице, и у “Наташи” я по привычке повернула голову в нужненужную сторону. Меня словно окатило кипятком. Черный внедорожник заполнил стоянку, улицу, город, всю жизнь. Паук ночует у Марины…

Меня затрясло, голова упала на руль. Машина катилась сама по себе, медленно, бесцельно, пока не замерла на обочине. Лариса положила руку на мое плечо, погладила волосы.

– Теперь только тебе решать, подруга, – сказала она спокойно, но твердо.

– Я знаю, – силясь совладать с собой, отозвалась я.

– Тут уж ему соврать нечего. Что делать у бывшей подруги ночью? Ясно, как белым днем.

Как я могла ему верить? Он же предал всех, кто ему доверял. Жену, которая родила ему детей, ради любовницы; любовницу ради следующей любовницы; Марину ради меня; меня ради Марины. А теперь обманывает сразу обеих женщин, и это двойное предательство, нет, даже тройное, ведь он предает свою честь. Настоящий мужчина никогда бы не сделалплевок в собственную душу.

– Ничего он не оценил, ничего, – с таким сожалением произнесла Лара, что мои усилия совладать с собой пропали даром. Я заревела.

Дождавшись очередного свидания, я села к Монстру в машину и тронула его за руку.

– Поставьте ручку скорости на паркинг. Я должна вам кое-что сказать.

– Что случилось? – он, однако, повиновался.

– Я хочу вас поблагодарить за все, что вы для меня сделали, и пожелать вам счастья

– Не понял, – он в недоумении уставился на меня.

– Я ухожу в сторону. Меня больше не привлекают такие отношения. Более того, мне противно находиться рядом с вами.

– Ничего себе поворот! Ты что, шутишь? Это игра такая?

– Это такой финал вашего обмана. Что вы делали ночью у парикмахерской “Наташа”?

Он растерян. Его вина очевидна.

– Ты знаешь… Вернее, ты ничего не знаешь… Дело в том, что… – он исполнил увертюру из ничего не значащих слов, чтобы за это время набросать лживое либретто. Как ни как, я стала неплохим музыкантом.

– Ее там не было. Я ночевал с мальчиком. Она уезжала.

– Еще слово, Андрей Константинович, и я окончательно перестану вас уважать. И себя… За то, что вам верила.

– Она, правда, уезжала. Ребенок был один. Нельзя же его бросить! Ей некому помочь!

– Мне все это не нравится…

– И мне не нравится!

– Чужие мужчины не сидят с чужими детьми. Что у вас с ней?

– Ничего нет! Ничего!

– И ничего не будет?.. – закончила я его любимую фразу.

– И ничего не будет!

– До свидания, Андрей Константинович, – я открыла дверцу, собираясь уйти.

– Подожди, не уходи.

– Я больше не желаю вас слушать. С меня хватит обмана. Вы планируете изворачиваться всю жизнь?

Смелость берет города. И противник сдался.

– Хорошо. Я должен все тебе рассказать.

И вот вам, читатель, содержимое другой чаши весов.

– Понимаешь, с Мариной я встречаюсь уже пять лет. А тебя увидел и …– рассказывая, он старался на меня не смотреть. – Поверь, мое отношение к тебе шло от души. С тобой я спокоен и удовлетворен и не обращаю внимания на сложные отношения с Мариной. Она – тяжелый человек. Там в отношениях главную роль играет ребенок. Он очень ко мне привязан. Знаешь, что говорит? Андрюша, ты будешь с нами жить? Нет, отвечаю, я живу с больной мамой. А папкой моим будешь? Представляешь? Я ему внушаю, что у него другой папа. А он: нет, я его не люблю. Я люблю тебя. Всю душу мне вытряс.

Я сидела, оглушенная горькой правдой. Моя прекрасная, бережно хранимая сказка оказалась всего лишь корявым шаржем. Есть чувства высокопарные и даже пафосные, а есть другие, которые вызывают стыд, конфуз и отвращение. К таковым относится гнилостное чувство разочарования. Мне захотелось вырваться и бежать без оглядки. Монстр удержал меня за локоть.

– Постой, Наташа! Я не могу без тебя и, конечно, очень перед тобой виноват. Я просто свинья. Но поверь, там только обязанность. Я очень ответственный человек. Ну, как я брошу их? У нее кроме меня никого нет. Матери она не нужна. Муж бросил ее с грудным ребенком на руках. У меня с ней постель-то бывает крайне редко. А ты во всем меня устраиваешь.

Я очнулась:

– Правда, устраиваю?

Он обрадовался: – Правда.

– И нигде не жмет?

– Ну, зачем ты так? Я ведь душу тебе открываю, а ты… Не хотел говорить, но самое страшное для мужчины – сексуальная зависимость от женщины. Я зависим от тебя, и такого за всю жизнь не припомню. Хотелось бы и дальше с тобой общаться. Я сейчас должен… (мнется). Дело в том… Я, наверное, поселю их в свою квартиру… Думаю, мне придется с ними жить, хотя я этого не хочу.

У меня зашумело в ушах, словно от удара по голове. Вот для кого ремонт, и вот почему дочь бойкотирует.

– Повторяю, все это только из-за мальчика. Но ты подумай, не руби с плеча. Ты нужна мне. Я понимаю, тебе нелегко согласиться, поскольку придется прятаться от всех. Если Марина узнает, она тотчас уйдет, и мальчику будет нанесена травма. Я очень рискую, но готов рисковать ради тебя.

Надо же, какое благородство! Посмотрите на него!

– На минуточку не приходит вам в голову мысль, что это предательство? – мой голос звучит спокойно, а в фантазиях звенит звонкая пощечина.

– Нет. Я так не считаю. Можно иметь несколько женщин и всем помогать, а можно жить с одной и висеть на ее шее.

– Какой ужас!

– Ужас был с твоим мужем. Его слезы и слова любви подтверждения в поступках не находят. Он живет как барон, а вы ютитесь на пятнадцати метрах, да еще за немалые деньги. Ты подумай. Скажешь, что ничего между нами больше не будет, я не стану предпринимать никаких поползновений. Во всяком случае, постараюсь. С домом помогу. До определенного момента. Потом все. Просто так ничего не делается.

– Я подумаю, – сказала я.

– Вот и хорошо. Когда?

– Сейчас. Я подумала. Мой ответ нет.

– Это глупо. Ты пожалеешь. Без меня станет тяжело.

– Без чего станет тяжело? Без обмана, предательства или без вашего тела, к которому прикасается другая?

– Без моей помощи.

– Я не продаюсь. У вас все равно нет и не будет столько денег, сколько стоит человеческое достоинство.

Занавес.

Глава 19

Дальше начинаются последние конвульсии моей любви. Чисторосая манящая красота облетела. Осталась ядовитая сущность. Она засасывала меня как трясина, отравляя. Однажды вдруг почудится, что любовь оживет, “горячий яд испив”, потянется к солнцу, но лишь для того, чтобы рухнуть и разбиться.

Отцу стало лучше и, казалось, началось выздоровление. Это организм излил последние соки, обманывая боль и заглушая симптомы. Отец улыбался и радовался улучшению. Жизнь воспарила на раненых крыльях, чтобы однажды рухнуть и разбиться… Отца не стало.

А я заболела. Сказалась моя запредельная худоба и бесчисленные переживания. Давление резко упало, сердце дало серьезный сбой. Я загремела в больницу под капельницы. Неделю жизнь во мне слабо теплилась. Я почти бездыханно лежала на койке и неотчетливо ловила сознанием передвижения Монстра вокруг меня. Приходили врачи и еще врачи. Щупали, мерили, обменивались мнениями с ним и друг с другом. В дни его визита букеты цветов хрустели слюдой на моем одеяле. Я шла качаясь в туалет и по дороге оставляла цветы на столике дежурных медсестер. А когда те стали отказываться от предназначенных не им подарков, просто выбрасывала в урну.

Вдохнув впервые за две недели свежий воздух и простояв несколько минут под чистым небом на слабых ногах, я поняла, что моя проблема – не проблема вовсе. Главное, что двигаются руки и ноги, работает сердце, и я могу ходить, жить, видеть солнце. Я поняла, что просто быть здоровой – уже радость, и кощунственно подрывать свое здоровье собственноручно. И я стала стараться жить и радоваться себе живой и ненадолго стряхнула с себя заунывную, въедливую тоску. Монстр вылавливал меня, гуляющую около дома, и пел про свое внимание, рвение, старание. А я смотрела сквозь него, проскальзывала сквозь него, и его образ уменьшился до точки в моем огромном шаре жизни.

Я училась строить дом, училась жить без Ярило. Не очень получалось ни первое, ни второе, но я упорно рвалась вперед, даже когда буксовала на одном месте.

Фундамент получился шире, чем предполагалось, и я начертила более точный проект дома, высчитав новые размеры комнат. Это необходимо было для размещения окон. Они сразу вырезались при выкладке бруса. Я решила “мастерить” проект дома сама, чтобы сэкономить деньги.

Пока все понятно. А вот следующий этап для меня, как для первоклассника высшая математика. Я стала советоваться. Советчиков нашла немало, но и советов оказалось тоже немало. И каждый для его автора был единственно верным. А вот какой из них выбрать – решать опять же пришлось мне. С советчиками оказалось не легче, чем без них.

Что касается жизни без Солнца, вариантов было два: депрессировать или адаптироваться. Мама и Лариса предложили вариант третий. Вот мамин наказ:

– Как хорошо, что он будет жить с другой! Я так боялась, что он собирается покушаться на тебя. Не нужны нам такие мужья. Еще лучше, если женится на этой Марине. Да, да, не ухмыляйся. Любовником хочет быть – пожалуйста, помогать и подарки дарить – милости просим. А для жизни совместной, поверь мне, не годится. Попьет все соки. Ты, дочка, радуйся, что свободна и никому ничем не обязана. А от помощи отказываться глупо. Таких любовников сейчас мало.

Вот совет подруги:

– Решать, конечно, тебе. Видя, как ты страдаешь, я бы посоветовала вычеркнуть его и найти того, кто будет удовлетворять тебя душевно. Я лично никого не впускаю в сердце вот так глубоко. Я – потребитель. Мне не нужны стирки, готовки, всякая “обслужка” и постоянные мелькания перед глазами. Дайте хорошего секса и помощи, а какой я буду по счету, неважно. Да, Марина – его основное блюдо, а ты – десерт. Давай разберемся, что лучше. Ты понимаешь, какой муж получится из твоего А.К.? Настоящий ужас! Ложь, измены, неуважение, ненадежность и еще много ”не’’. Тебе это надо? Научись быть меркантильной, и у тебя будет дом, будет секс с желанным человеком, будет качественная помощь. По мне – жизнь в шоколаде! Но если твоя гордость перевешивает все это, то радости расчет не принесет. Выбирай меньшее из двух зол.

Я принимала их слова, и отвергала, и снова принимала. Утопала в ревности. Это была беспобедная борьба гордости с чувствами. Я подбросила было на чашу весов меркантильности, но она веса не добавила.

Лариса продолжала кататься в Москву на свидания, и ее слова про нежелание впускать глубоко мужчину в свое сердце как-то не вязались с ее горящими от любви глазами. Пару раз Николай приезжал в нашу провинцию, и Лариса была в восторге от такой чести, принимая полторы сотни километров за доказательства оформленных чувств и окончательной верности. Именно потому принимала, что эти самые доказательства были нисколько не лишними. Напротив. Дело в том, что была все же ложка дегтя в этой медовой сказке. В шикарной Колиной квартире угадывалось легкое присутствие женских следов. При выяснении подробностей оказалось, что у Коли есть девушка, которая в данный временной промежуток и медовый период Коли с Ларой находится где-то на учебе за границей. Девушка, а не жена. Не трагично в общем-то. Но его жизненный уровень, установленный с детства, как дирижер управлял им и вел за собой наряду с остальным стройным оркестром-хайобществом. И эта девушка была из данного оркестра. Сможет ли Коля играть партию против всего оркестра? Вопрос…

Но Лариса неподдельно ему нравилась и четко это видела. Ему было комфортно с ней, просто, интересно. А это не так уж и мало. А может быть даже много. Если у них все сложится, я поверю в любовь и в то, что счастье есть. Ведь зная, что оно есть, лично мне жить становится легче.

И я почти начала верить, когда Коля пригласил Ларису на юбилей к другу, представив ее всем своим друзьям и знакомым. В общем, широко ею козырнул. Это слово очень нравится Ларисе, и она употребляет его в истории с юбилеем, смакуя подробности вечера и собственного успеха.

А потом … Коля исчез. И тоже как-то вежливо. Трубку брал, мило отвечал на ненавязчивые вопросы Ларисы и ни одну из тем не развивал. Такой разговор как правило подытоживался ничего не выражающим “cозвонимся”. Тянулись дни. Больше не происходило ничего в отношениях Николая и Ларисы. Только фотография Коли, стройного и улыбающегося белозубой улыбкой, рядом со своим Харлеем, напоминала о его отсутствующем присутствии.

Когда сложно выбирать, рано или поздно все равно что-нибудь выбираешь. Была хайдевушка из родного и знакомого Коле хайобщества, не вызывающая в нем, скорее всего, ни восхищения ее положением, ни удивления какой-либо ее неординарностью. Это для других такая девушка, возможно, казалась бы космосом, а для Коли – привычная, такая же как все. И была провинциалка Лариса, прекрасная бесприданница. Немного или совсем даже другая, с глазами, в которых Коля отражался сияющими звездами на чистом сине-черном небе. Романтика.

Надо Коле отдать должное. Все же он ничего не обещал Ларисе, просто дарил ее себе, а себя ей. Искренне. А Лара несомненно строила воздушные замки. А как без них? Без них все чувственные ночи и дни бесперспективны. Видимо Коля побродил под звездным небом и вернулся под свою надежную крышу. И тут уже мне приходилось успокаивать подругу, отвлекать от всепоглощающих мыслей о Нем. Между прочим, еще неизвестно, что происходило в Колиной душе, а то и сердце. Может быть, мучился выбором. Может быть, не хотел обострять ради Ларисы их взаимные чувства.

А дни тянулись. И тянулись часы. Часы – это долгие томительные минуты. А это страшней. И я знала, какой у них горький вкус. Ее часы и мои часы слились в одну тугую снедающую тягучесть. Это было уже слишком, особенно для моей веры. Я не сомневалась, что сильная Лариса не слишком затруднительно расстанется с надеждой. Тем более их отношения длились не долго. Но все равно мне было искренне ее жаль.

Глава 20

Наконец, я поняла, что ни помощь, даже от мужчины с деньгами, статусом и связями, ни близость, ярче которой не было и, возможно, не будет, не стоят иссеченной плетками–стрессами души. Научиться воспринимать ситуацию иначе, насилуя свои убеждения, я не смогла тоже.

Монстр продолжал странную свою игру. Его сообщения я игнорировала. Отвечая на звонки, спокойно и серьезно просила больше не звонить. Кривлю душой, друг Читатель. Спокойствие было внешним. В душе я, конечно, все еще сходила с ума. Но не столько от поруганной любви (насильно мил не будешь), сколько от ненависти к мужчине, целенаправленно толкавшего мое достоинство к падению. Зная о моей безупречной репутации, о серьезном отношении к понятиям любви, верности, взаимоуважения и самому главному – чести, он оставил меня с клеймом очередной, проходящей без следа ублажительницы эдакого небожителя, которое останется шрамом в моем сердце на всю жизнь. Теперь его мытарства (наверняка, несравнимые с моими) служили мне некоторым утешением.

От не слушался, снова звонил, в красках описывал перспективы моей второплановой роли, пытался убедить, почему и насколько мне необходим. Я твердо отвечала, что не нуждаюсь в объедках с чужого стола.

Однажды я снова оказалась на ТОЙ улице. Да, я хотела его забыть, хотела забыть все, что с ним связано, и ЭТУ улицу тоже. И мучилась от того, что не могла. Черный паук стоял на облюбованном месте жгучим для зрения пятном, вызывающим мучительную потребность сморгнуть. Его невидимая паутина–радиация растекалась повсюду, откуда только был он виден. Я представила, как на его сиденьях, там, где мы сближались, усаживается теперь другая женщина, а еще ее ребенок, который с ногами, наверное, забирается на велюр и счастливым взглядом смотрит в заднее стекло. И тут я вспомнила Орнаста, оранжевого зайца. Как я могла не рассказать вам о нем.

То был февраль нашего начала, зовущий в новую весну, новую любовь. Сильная пурга застала нас с Машей в дороге. Движение в первопрестольной, казалось, застыло. Только к ночи мы протиснулись на кольцевую дорогу. Съели все недоеденные чипсы и сухарики, припрятанные моим ребенком в бардачке.

Окончательно потеряв терпение, я принялась изучать карту области в надежде найти другой путь. К счастью, рядом оказалась лазейка, и мы выскользнули в нее из пробки. Обрадованные долгожданной свободе, мчались по незнакомо трассе, как только позволяла погода. Чтобы не уснуть, Маша пела вместе с магнитолой. Она боялась отключиться и упустить меня из виду. Поэтому ее голова смотрела не прямо, а на меня и пела в мое правое ухо. Жертвуя сном, Маша контролировала и поддерживала во мне бодрствование. Через час “распевной” езды мы приблизились к первому же и, вероятно, единственному на всей пустынной, сопровождаемой лесами трассе, комплексу. Горячий кофе привел нас в чувства, а пирожные включили настроение. Дальнобойщики смотрели на нас, как на жителей тридевятого царства.

Кроме питания для людей и машин комплекс располагал всякой всячиной и мягкими игрушками. Всячина в изображении наших сонных зрачков не устоялась, а вот с игрушками, одинокими и беззащитными, мы подружились. Увидев широко улыбающегося зайца, я сразу поняла, для кого его куплю. Производители назвали игрушку “Оранжевое настроение”, а мы сократили название до Орнаста. Оранжевый заяц в ту ночь показался мне удивительной находкой, ведь Ярило любит оранжевый цвет. Не красный, или черный, или белый, как обычные люди, а на-поди, оранжевый.

Кругом шел лес, ночь господствовала, метель вытряхивала остатки снежных иголок, влекомая светом фар. А в моей душе оранжевилось солнце, там жил Ярило. Орнаст сидел у Маши на коленях и широко улыбался, а со следующего дня стал улыбаться в машине Монстра.

Теперь Орнаста, наверное, волтузил Маринин ребенок, дергал за плюшевые уши и радовался красивой игрушке.

Я вдруг осознала, что моя машина не двигается, а стоит у тротуара и двигатель что-то преданно нашептывает. Жгучее пятно не смаргивалось. Жгло…

И вдруг… Что это? Как? На моем телефоне номер Монстра. Странно, странно. Я подняла голову и увидела ЕГО на Маринином балконе. Нажала зеленую кнопку.

– Здравствуй, Наташа. Как твои дела? Тебе нужна помощь?

– Спасибо, нет. Я здесь просто потому… Потому… – я собрала все усилия и улыбнулась в трубку.

Я видела его. Он видел меня.

– Давай я подвезу тебя со стоянки, – продолжал предлагать Монстр. И вдруг я услышала в трубке детский голос:

– Андрюша, нарисуй мне домик.

И голос Монстра ему в ответ:

– Иди, иди, Данилка. Покурю сейчас и приду.

И снова мне:

– Наташа, позволь помочь тебе с домом. Пожалуйста. Ты ведь не справишься одна.

– Не надо. Справлюсь. И прошу вас, не звоните. Живите своей жизнью.

На этом я чужую жизнь отключила. Но она никак не выключалась в моей голове. Иногда я безудержно рыдала, омывая большую непоправимую трагедию – потерю отца и единственной, как я полагала, любви – и никак не могла все это оплакать.

Монстр украдкой наблюдал за моей жизнью. Крутился вокруг дома и магазина, навещал на стоянке мою машину. Потом снова пошли угрозы. Самозванец штурмовал мой телефон, день ото дня свирепея. Я перестала читать его донесения и немедленно удаляла, стараясь уберечь себя от паники. Правильно Лариса говорила: паук. Как могут быть нужны обе женщины сразу? Не мужчина, а ошибка природы.

Один случай меня просто озадачил. Да и мама, видимо, не предполагала, что солидные пятидесятилетние мужчины способны на такое. Как-то по одному важному делу мы с мамой пришли в главный дом на главный этаж и ждали у двери, которая находилась прямехонько напротив главной. Всем своим видом я демонстрировала пурпурной табличке на двери невозмутимое равнодушие, а взаправду вздрагивала при каждом ее колыхании.

Через какое-то время глава перестал принимать к нему стремящихся. Кто-то попытался выяснить причину задержки. В ответ секретарша вежливо попросила подождать. Прошло еще минуты три. Табличка не колыхнулась. Самый нетерпеливый отважился проникнуть в приемную без приглашения.

– Можно? – спрашивает.

Секретарша ничего не успевает ответить. Ее опережает гневный оклик главы из-за второй двери:

– Нельзя, я сказал!

Женщина с помощью улыбки и знаков пытается перевести посетителю нерадушный ответ. Из сосланных никто не саботирует, из страждущих тоже. Боятся.

Как я отважилась войти в клетку к хищнику, да еще и подружиться с ним? Этот человек так привлек меня своей жизнеяркостью, что захотелось проникнуть в самую сердцевину яриловой сути. И вот итог. Безрезультатно ищу противоядие.

Табличка качнулась (каким-то образом умудряюсь это замечать, не глядя в нужненужную сторону). Стремящиеся дрогнули, насторожились. Продолжили ждать. И опять обнадеживающее движение позолоченных букв, словно высеченных не на пластике, а на пласте жизни. Тут один из страждущих не выдержал, бросился на дверь, открыл ее и буквально столкнулся с главой, застав его в более чем странной позе: согнувшегося в три погибели с откляченным задом. Не трудно было догадаться, что эта поза была высокопоставленному удобна для … наблюдения через замочную щель. Ой-ля-ля! Я быстренько высчитала траекторию его пытливо-стыдливого взгляда.

Сам опешил, дернулся, воровато засерпантинил по приемной. Поправил галстук и ушел в кабинет. Мама легонько толкнула меня в плечо, подмигнула, сдерживаясь от смеха, а я гордо выпрямилась и захорошела.

Странная игра продолжалась. Чувствуя, как понизилась моя оценка по отношению к нему, Монстр поджато мерил шагами свою жизнь и спорил с гордостью. Выспорил. Смс-ки с угрозами прекратились. Пошли виноватые и тосковатые. Нет, чувства не выдавал. Сожалел о потери. Напрашивался помочь. Получал отказ и плелся восвояси, в жизнь без меня.

Чувства не должны быть сильнее разума! Не все страсти оправданы. И важность, равно как и нужность их оказывается подчас лишь иллюзией.

Так говорю я себе, а сама на грани срыва. Тоска зашкаливает. Боль от предательства давит как плита. Но больше всего угнетает нелепая, неисправимая аберрация моей судьбы, трещиной – шрамом зачеркнувшая два года жизни. Два года преданности, верности, поклонения любви! За что? За что? За что? Если бы раз и навсегда этот человек сказал, что он хочет, хоть раз сказал правду, я приняла бы его позицию, переболела и забыла о нем. Но он отпускал, приближал, дергал, заставляя путаться в противоречивых выводах. Месяц таких шатаний был бы невыносим, но два года – в пору панихиду заказывать.

Мишка спешит мне на помощь. Везет кальян. Мы балуемся ароматным дымком, играем в четыре руки на пианино.

– Ты опять сегодня не согласишься побыть моей любовницей? – смотрит исподлобья.

– Миш, ты мне и без этого нужен. Мало что ли?

– А всеми остальными достоинствами не пришелся ко двору?

– Ты самый красивый, самый лучший, самый плюшевый друг на свете!

– Ясно, – шутливо понуривается, – поедем купаться?

– А не холодно?

– Я тебя согрею. В смысле, у меня в машине теплое одеяло.

И мы поехали. Телефон я отключила, чтобы Монстр не мешал оживать.

Пока я осторожно ступала в предосеннюю рябь, привыкая к ее настуженности, Мишка разбежался и снес меня с безопасного места. Мое тело, взбодренное природным тоником, заискрилось. Мы плавали, плескались, играли в догонялки, брызгались, ссорились, мирились. А потом отогревались в Мишкиной машине и курили кальян. По дороге домой я включила телефон. Заклубились, заклубились звонки и сообщения. Я не знала, что обезумевший от догадок Свирепрь безответно колотит в мою дверь. Одинокий вид моей железной подруги, все это время мирно ожидавшей возвращения хозяйки, видимо окончательно вывел его из равновесия.

С безмятежным настроением мы подъехали к дому, договорились, что мой спутник подбросит меня домой от стоянки. Я вышла из его авто, пересела в свою тойоту, завела двигатель и … обомлела: в кустах, через дорогу спрятался знакомый внедорожник. Мне даже не пришло в голову задуматься, сколько времени Монстр ведет наблюдение из укрытия, что вполне было интересным. Нам с паникой было не до интересов. Я сделала быстрый звонок Мишке, чтобы он не ждал и не привлекал внимания. Он включил заднюю скорость, но из внимания убраться не успел. Монстр выкатился из укрытия, лоб в лоб прижался к Мишкиному фольксвагену и закричал из окна:

– Не надо спектаклей, не надо! Номер я запомнил!

Мишка выскользнул из лап Свирепря и пустился наутек. А пока Паук гнал противника, я улизнула тоже.

Глава 21

Меж тем первый этаж из бруса вырос. Необходимо было заняться перекрытиями. Сюда требовались хорошие, ровные по всей длине лаги, которые изготавливались из средней части дерева. Решить эту задачу оказалось мне не под силу. Торговля лесом в области приостановилась. Я объехала все лесопилки и склады и поняла, что строить дальше не из чего. Если дерево целиком предлагалось, то неровное и неподходящее по крепости для перекрытий. Я встала на распутье. Но у меня был выход. Туда подталкивала меня и мама. Она приводила миллион доводов, с которыми нельзя было не согласиться. Они заключали следующий смысл: любовь тает, измена забывается, а монументы жизни остаются на десятилетия. Моя природная гордость могла затопить не только всякий страх, но и здравый смысл. Под ее действием я была способна совершить, не подумав, вредные для себя “подвиги”. Я это знала. И думала. Я принимала мамины советы головой и отвергала сердцем. В одном полушарии мозга рисовался дом с зеленой крышей, а в другом – образ Марины за спиной общего благодетеля.

Только благодетель снова и снова тискал мой номер.

– У тебя как на душе? Хорошо?

– А почему вас заботит моя душа? Вы мне не муж и не отец.

– Потому что моя душа болит. Неужели твоя спокойна?

– А вот это не ваше дело. Позаботьтесь о душе и теле своей супруги.

– У меня нет супруги, ты ничего не знаешь. Она скоро уедет. Зимой.

– Ну и что? Это не меняет дело.

– Я живу с ней только из-за ребенка! У меня ничего с ней нет!

– Что вы говорите? Она что же, рябая, кривая или покрыта чешуей? Да и с ней рядом не мужик в гробу.

– К ней муж иногда приезжает.

– Вы нормальный мужчина или засомневаться? Значит, муж ее ублажает, а вы ее сон охраняете?

– Не язви, пожалуйста, ты ничего не знаешь.

–Опять! Вам самому не надоела эта фраза?

–Ничего ты не знаешь о моих чувствах к тебе. Да и я раньше не знал.

И он отключился (чтобы придать вес словам).

А потом прислал сообщение:

“Я сильно скучаю”

А потом опять позвонил.

– Я не могу без тебя, Наташа, не могу …

И снова отключился.

Держись, мое сердце, держись!

Следующий звонок отличался от вороватого предыдущего бойким, уверенным интонированием монстроголоса.

– Наташа, я узнал, что тебе нужны лаги для перекрытия. Я могу помочь.

– Нет, – говорю я, и мама, сидящая рядом, хмурит брови, жестами выказывая несогласие.

– Пожалуйста, позволь мне помочь. Я ничего не попрошу взамен.

– Ничего не надо. Справлюсь, – упирается моя гордость, заглушая разум. Мама хватается за голову.

– Ты леса не найдешь. Стройка встанет. Зима не за горами. А крышу к зиме по любому надо возводить.

Мама смотрит на меня умоляюще. Мне необходим этот взгляд, чтобы найти предлог ослабить свою гордость.

– Чем вы можете мне помочь?

– Сейчас же позвоню знакомому. Он достанет лес. Разумеется, нелегально. Вывозить будем ночью.

– Хорошо,– сдаюсь маме на радость.

К новострою приезжают незнакомые люди, думают, измеряют. Снова приезжают. Работа закипела.

Однажды в поисках развлечений мы с Ларисой решили устроить слежку на ее машине. Очень хотелось увидеть соперницу. Правда, дом, где предстояло новоселье молодых, находился под охраной, и въезд был перекрыт шлагбаумом. Но нужный подъезд просматривался хорошо. Минут пятнадцать мы простояли в засаде, потом терпение кончилось, и стоять надоело. Не столько мы надеялись что-либо выведать, сколько скуки ради. Лариса куражилась, плеская шутками, а моя наивная головушка прикидывала, как можно ее шутки “пригодить” в хозяйстве.

– Хочешь, одену сексуальный нарядец и заявлюсь в квартиру к голубкам? – предлагала подруга варианты проникновения во вражеский стан. – Добрый вечер, я, мол, по вызову. Так что тут надо покрасить? Я – Малярья -искусница.

При этом она делала взмахи ресницами и забавные флиртолеты.

Ненадолго мой негативный настрой развеивается. Лариса молодец, не ставит память на паузу, не расставляет себе ловушки последних печальных событий собственной жизни и не попадает в них.

Мы уже собираемся разъезжаться по домам, как вдруг появляется наша парочка. “Молодые” садятся в машину и куда-то направляются. Мы – за ними.

– Ты рассмотрела ее? – интересуюсь волнуясь.

– Не очень. Но издалека – посредственность. И что за ужасное пятно на подбородке?

– Зато она высокая, – сокрушаюсь с завистью.

– А я тебе говорила…

– Что говорила?

– Что большой ложкой щи хлебают, а маленькой – десерт едят.

Заворачиваем во двор за черным пауком. Я уже осведомлена, что здесь живут Маринины родители. Он идет родной походкой, все еще волнующей, но почему-то не имеющей ко мне никакого отношения. И рядом с ним не я, а она, высокая (выше его), надменная, чужая. Переживаю и ревную, что навещают маму с папой. Интересно, так ли Монстр называет людей, ненамного старше его? Сердце перекачивает кровь, захлебываясь… Проходит минуты три. Монстр выходит один. Родной, волнующей походкой… Подносит к уху телефон. Звонок и у меня. Как? Это он!

– Наташа, ты машину поставила?

– Что?.. – я в недоумении.

– Послушай, нужно ехать в область. Там достали лес.

– Сейчас, в ночное время?

– Да, сейчас.

– Не говорите глупостей.

– Повторяю, лес нелегальный. Вырубается ночью. Надо срочно отвезти деньги леснику.

– Хорошо. Поехали, – верю.

Мужчина испытывает огромное желание помочь своей женщине. Разве плох? При этом он выходит тепленьким от одной своей женщины и тут же звонит другой своей женщине. Разве не подлец?

Лариса катит меня на стоянку. Сторож удивлен: я совсем недавно поставила свою машину на прикол и снова на ночь глядя забираю ее.

Монстр ждет меня на обочине одинокий и пеший. Садится рядом, и от меня не ускользает выражение на его лице: удовольствие от предвкушения…

Он набирает чей-то номер и в ночи вещает:

– Мы едем, не волнуйся. Деньги везем.

А я – то самоуверенно решила, что эта поездка – повод увидеть меня. Оказывается, уставший человек жертвует сном ради моих интересов.

В дороге скромно нахваливает себя. Мол, вот как старается помочь, не жалеет сил, а благодарности никакой.

Приехали на место. Сонный, в пижаме встречающий стоит у ворот своего дома. Глава выныривает из машины и спешит за собой закрыть дверцу, но я успеваю услышать удивленный голос человека в пижаме:

– И что тебе не спится? Завтра бы приехал. Всех перебудил.

Я начинаю понимать. Никакой срочности нет. Монстр рвался ко мне. Пока Марина гостит у родителей… Привет ей большой и спокойной ночи. Благоверный останется в сохранности.

На обратном пути Ярило потянулся в мою сторону, осторожно погладил мою коленку. Я напряглась. Когда его пальцы пробрались под кофточку, не выдержала. Долой полетели чувство благодарности, мамин совет и меркантильность с чаши весов. Я ощетинилась волчонком, изловчилась и впилась зубами в его плечо. Он вскрикнул, отдернул руку и изменился в лице. Думала, взорвется от ярости. Молчал всю дорогу, но рукам воли больше не давал. Я себе понравилась и одновременно задалась вопросом, почему мужчин так обижает оборонительный укус. Глава обиделся не на шутку. Вышел, хлопнув дверью с такой силой, что тойота качнулась. Потом позвонил и объявил:

– Больше я тебе помогать не буду.

– Ну и не надо, – разумеется, ответила я.

– Как ненормальный бьюсь, помогая тебе, а ты вытираешь об меня ноги!

– Я об вас? А вы?

– Я очень хорошо отношусь к тебе и по моим поступкам это видно.

– Ах, по поступкам! Интересно было бы узнать, согласились бы вы сами встречаться с женщиной, которая вас предала?

– Если бы она так обо мне заботилась, то почему нет?

– Кривите душой, дорогой Андрей Константинович!

– Я не дорогой, – (хорошо, что он только в телефоне).

–Как вам угодно! Кривите душой, недорогой Андрей Константинович! А как же ваша честь, как же ваше человеческое достоинство?

Молчит. Сердито сопит.

В эту ночь мы еще долго разговаривали на тему нравственности. Ссорились ради примирения. Мирились ради новой войны. За свою мораль я стояла горой. Паук четко понял, одно неловкое движение в мою сторону, и я откажусь от помощи. Он мучился, задыхался от ярости, глубоко уязвленный отвержением, и мысль обо мне, наверное, нарастала как точечная боль. Понятное дело, мужчина, привыкший к восхищению, власти, популярности у женщин, мужчина, не терпящий участи быть не в центре внимания и не первым, вдруг покосился, как деревянный божок.

По словам других, он бесчинствовал во время приема, ходил из угла в угол, доводил секретаршу до слез. Я находилась в гармонии со своим чувством мести.

Переярившись, Ярило позвонил и был смиренен.

– Надо увидеться, обсудить, какой стройматериал понадобится, и я стану думать, кого подключать.

Я снова в центре его внимания. Это большое утешение и хотя бы временное облегчение незаживающей душевной ране.

Что ж, давай увидимся, если тебе надо. Главное, я ни о чем не прошу. Мы встретились у будущего дома. Бродили вдоль половинок его стен, мыслили. Вернее, мыслил Глава, а я следовала рядом. Монстр украдкой прикасался ко мне при любой возможности, боязливо, словно искал брода. Я отчетливо ощущала его тягу ко мне. И свою тоже. Но навстречу не шла, гордо сохраняла искусственное равнодушие, деловито вникала в строительные премудрости и… тихонько торжествовала. Как можно, желая одну, выбирать другую? Как можно, выбирая одну, желать другую?

– А теперь поехали, – скомандовал руководитель.

– Далеко?

– Считать и записывать размеры и количество. Эх ты, соломенная голова. Я просто не хотел соседям глаза мозолить.

Ладно. Я двинулась следом за черным пауком, послушно петляя в незаданном направлении. Когда джип свернул с дороги и устремился по бездорожью, остановилась и позвонила:

– Я никуда не поеду.

– Почему?

– Потому что я не овца, чтобы послушно идти за пастухом. Куда вы меня заманиваете?

– Здесь недалеко, не бойся, – он спешил уговорить. – Не на дороге же картиниться. Спокойно постоим, посчитаем.

Ладно.

Я тронулась. В пролеске он пересел в мою машину. Долго и прилежно (душка!) обмозговывал чертежи, делал звонки, договаривался. Старался изо всех сил (покупал мое расположение). В течение часа он договорился о строительных работах на три месяца вперед (материал и работы намечались почти даром). Потом положил теплую ладонь на мое плечо. У меня побежали мурашки от возбуждения. Но я выскользнула. Косо посмотрела на мужчину. Еще одна попытка, и снова я упорхнула из опасных объятий.

– Значит так? – спросил, строго глядя мне в глаза.

– Так… – тихо ответила я.

– Что ж, тогда уезжаем. Разворачивайся.

Я села спокойно за руль (о, нет, какое спокойствие?), на притоптанной траве развернулась. Паук сделал тот же маневр передо мной, но развернувшись остановился, преградив путь. Неожиданно выскочил из машины, ворвался в мой салон и набросился на меня. Я изогнулась, попытавшись повторить свой метод защиты.

– Ну, уж нет, – заверил самодержец, заломив мне руки и увернувшись от моих зубов. Схватил в охапку и выволок из-за руля. Я цеплялась за все, за что можно было зацепиться, как обезьянка. Сломала ноготь, процарапала обивку (кто мне теперь все это исправит?) и, в конце концов, оказалась извлеченной из укрытия с оторванным подголовником в объятиях. Я бесцельно трепыхалась в одной лапе Свирепря, колотя его изо всех сил подголовником, пока другой он рвал ручку задней двери. В считанные секунды я оказалась на сиденье, а Монстр – на мне. Сгорая от возбуждения, я отбивалась с силой, ему пропорциональной.

– Какой ужас! – язвито кричала, срывая его поцелуи. – Глава – лесной маньяк!

– С тобой станешь маньяком! – с горячностью отвечал самодержец, сжимая объятия крепче.

– Нет! – воскликнула я не столько ему, сколько себе. – Остановитесь! Не надо!

– Неужели ты не хочешь меня? – пылко удивлялся.

– Нет, и никогда не захочу. Вы сделали свой выбор. Теперь выбор за мной, – выдохнула я наперекор пылающему чувству.

Он мгновенно оторвался, метнулся вон, точно ошпаренный, швырнул мне в лицо какие-то деньги, кричал, пытаясь напугать. А потом запрыгнул в джип и рванул с места. Я не двигалась. Все мое тело сотрясала нервная лихорадка. Слезы затмили глаза. Целый комок переплетенных чувств сжал сердце. Это было облегчение, тут же страх, тут же окатившее с головы до ног возбуждение.

Немного придя в себя, я потихоньку двинулась к дороге, но вскоре с ужасом заметила, что черный паук возвращается. Меня обдало жаром. Наверное, моя любовь к нему всегда была соизмерима с боязнью, природа которой не была мне понятна. Я вынырнула с пролеска прямо в его сети. Разъехаться на узкой “бетонке” не представлялось возможным. Потому он подошел не спеша, смакуя мою безвыходность, и прошипел в открытое окно:

– Больше никаких встреч! Никакой помощи! Ты поняла? Поняла?

– Поняла, – тихо промолвила я огнедышащему Свирепрю, – ширинку застегните…

К пролеску приближался посторонний, и Монстр не успел растерзать меня. Только бросил:

– Езжай за мной!

Доехав до асфальтовой дороги, он махнул из окна рукой, повелевая двигаться в указанную сторону. Но я молниеносно повернула в другую и бросилась наутек. Монстр развернулся и пустился вдогонку. Звонки разрывали мой телефон, а я упрямо не брала трубку. Дома закрылась на два замка и стала отсчитывать удары сердца, накаляясь от непрекращающихся звонков. Все успокоилось само собой…

Глава 22

Голубки жили вместе. Да как жили! Он звонил мне, я не отвечала. Он писал по ночам послания, наверное, прячась в укромных уголках квартиры, я игнорировала их.

“Корреспонденция” приходила исправно.

“Зачем мы мучаем друг друга? Зачем? Я хочу быть с тобой!” – писал мне не мой мужчина.

Потом “плачь Ярославны” переходил в угрозы:

“Рабочих у тебя не будет. Дома тоже не будет”.

“Со мной так никто не поступал. Ты пожалеешь”.

А угрозы снова перетекали в жалостливый скулеж.

Мама, которую от последних событий я уберегла, настаивала на продолжение отношений с сильным миром сего (ненастойчиво). Лариса, солидарная со мной в ненависти к Монстру, не переставала удивляться дарам, которые навязывал отвергнутый мужчина. Не раз я терзалась выбором. Не один день, не один час. Может быть и правда то, что он испытывает ко мне сильные чувства. Его слова, поступки говорят, даже кричат об этом. Но его выбор в пользу другой женщины и тот факт, что он предался новому роману всего лишь через три года встреч с Мариной, переворачивают первую версию с ног на голову. Непонятный человек. И дальше размышляю. Этот мужчина жаждет меня, рвется помочь. Плюс я горю от неостывших чувств к нему и более никого рядом с собой не представляю. Что же еще? А серьезные отношения… Да разве создан он для них? Хочу ли я быть на месте Марины? О, нет. Никогда. Тогда зачем мучить себя и его? Продолжать встречаться с желанным мужчиной – вот и весь ответ. Логично? Да. Но мой ответ – нет. Человек живет с тем, чего он достоин. Разве достойна я предательства, лжи, нечистоплотности в отношениях? Женское достоинство нельзя ставить в один ряд с материальными ценностями. Если Марина приемлет жизнь с обманывающим ее человеком, пусть живет во лжи. Если Монстр приемлет жизнь в грязи собственных аморальных поступков, пусть живет в грязи. Я выбираю другую жизнь! И размениваться по мелочам, даже из-за боязни не найти лучшее, не стану.

А между тем, Монстр приезжает к моему дому, бродит под окнами, вылавливает с прогулки Илью, чтоб вместе с ним проникнуть в мою обитель, ведь ни на какие контакты я не иду. Только сын уже знает, что я Монстру дверь не открою, и вежливо с мужским пониманием отправляет незваного гостя домой. Я вижу в окно, как поникший Ярило плетется к машине, еще минутку чего-то ждет и, наконец, уезжает. И пока Илюшка слушает в комнате музыку, надев наушники, я безудержно реву в ванной.

А дом рос. Трехмесячный план Монстра осуществлялся. Люди работали под невидимым руководством и беспокоили меня лишь денежными вопросами. Как и обещал Монстр, цена этих вопросов была фантастически низкой.

Смс-ки продолжали стенать, разрывая и без того лоскутную мою жизнь. А по ночам потчевали телефон цитатами из песен о несчастной любви. Ну, что, друг Читатель, мы победили? Противник на пороге капитуляции.

“Я сильно скучаю”.

“Так тяжело мне было только тогда, когда я хоронил Никиту”.

“Я сделал ошибку. Во всем виноват сам. Я заслужил такое испытание”.

Ну, каков? Жаль, что ни в одной энциклопедии нет определения Монстрочеловеку? Что он хочет? Окружиться женщинами, которые нужны, и лавировать между ними? При этом не задаваясь вопросом, а устраивает ли их лоскутная личная жизнь.

Не хочу быть коллекционной бабочкой, пристегнутой булавкой. Не доставлю больше Монстру удовольствия время от времени открывать запыленную коробочку и любоваться принадлежащим ему засушенным экземпляром. Вот как сильна моя гордость!

Но могу ли я не думать о нем хотя бы полчаса? Как смеет изгнанник владеть моим сердцем? Я жила раньше без его тела, без его голоса, без одержимости его желать. Как мне снова научиться этому? Вот как сильны мои чувства! Делайте ставки, господа! Кому достанется триумф, гордости или чувствам?

Я внесла все номера Монстра в черный список и для него исчезла. Однако десятки раз в день получала оповещения о его безуспешных звонках.

Однажды (увертюра для неожиданных событий) мой телефон ближе к ночи с привычной незванностью посетило письмецо. С навязанной привычностью я представила один из вариантов предсказуемой непредсказуемости визитера. Либо письмонстр воспользуется своим мастерством хитрить, колдовать и обманывать; либо письмер напомнит о рычагах своей длиннорукой власти; либо письмачо предпримет попытку обольстить и улестить. С привычной непринужденностью открыла конвертик и не обнаружила привычных пробелов, заглавных букв и пунктуации. Все слова убористо слились в одно:

“Прошупридипоследняяпросьба”.

Пьян, что ли? И что за хныканья? Ага, догадалась: берет на понт (перехожу на язык, экипированный для возмущения). Делать мне больше нечего, как все бросить и ринуться в ночь!

Иду спать и вижу сон. Мы с ним в чужой стране где-то в тоннелях под городом. Он ищет выход, а я уже знаю, куда идти. Веду его растерянного за руку по ступенькам наверх. А там нас встречает залитая солнцем улица. На улице – праздник красок, и мы осыпаем друг друга разноцветным порошком.

Сон хороший. Восхождение во сне – жизнеутверждение наяву.

Утром я узнала, что ночью главу увезли в больницу. Врачи делают все возможное и невозможное, но его почки отказываются работать. Целый день меня сопровождало чувство вины за то, что не пришла, за то, что желала мести, за то, что гордость все затмила. К вечеру я вдруг вспомнила сон и совершенно четко знала, что больной к жизни вернется. Хотите, опишу, что я чувствовала внутри своей волшебности? Спокойная уверенность воцарилась в мыслях и душе, словно разлилась смирна…

И он выжил. Прилетела птичка с тоненьким голоском и постучала в мой экранчик:

“Я под капельницей. У меня есть моя жизнь, и есть ты. Больше мне ничего не нужно”.

И я облегченно вздохнула.

Прошло две недели. Монстр вернулся к своим обязанностям. Тирады больше не атакуют мой аппарат. Угловато просятся жалобы.

“Пожалуйста, включи телефон”.

“Дай мне только две минуты, я хочу услышать твой голос”.

“Включи, умоляю!”

Держись, мошенник, я знаю цену твоим словам и помню горький вкус любви, униженной и осмеянной! Не хочешь ли ты вкусить того же? И унижаю ответом:

“Стоимость услуги включения телефона – тысяча долларов”.

Тишина. Оноскорблен. Думаю, что это, наконец, конец. Я говорю “наконец”? Но это так больно – оторвать от живого сердца кусок!

Через полчаса заплескалось письмецо.

“Деньги под ковриком. Коврик украл у соседей”.

Я метнулась к двери. Правда, лежит соседский коврик. А под ним означенная сумма. Ничего себе! Что ж, деньги положу в конверт и передам секретарше. Пусть герой не обольщается, приняв унизительную шутку за каприз. Слезы высохли, и стало весело.

“Пожалуйста, включи телефон. Я выполнил твое требование”.

Не включу!.. Включу… Не включу!.. Включаю.

– Здравствуй, я так хотел услышать твой голос! Думал, сойду с ума.

– Не надо. Не с чего. Уверена, невыгодный выбор вы бы не сделали.

– Сколького ты не знаешь! Я совершил такую ошибку! Скажи, ты будешь со мной жить?

– Две минуты прошли.

– Подожди. Просто поговорим. Как дела с домом?

– Все хорошо.

– Помощь нужна?

– Нет. Вы и так помогли мне.

– Мне очень нужно увидеть тебя и сказать важные слова.

– Говорите сейчас.

– Я не сделаю ничего плохого. Обещаю. Я не смогу спокойно жить, если не скажу этого.

– Хорошо.

– Мы не могли бы увидеться завтра днем?

– Нет. Сегодня ночью.

Пусть попробует увильнуть от своей Марины.

– Хорошо. Ночью. Я согласен.

Он раскусил мою уловку с удовольствием. Большой привет Марине и спокойной ночи!

Я отключила телефон и крепко спала всю ночь. Утром, дрожа от нетерпения, вещатель включила. Думала услышать целое сонмище звуков оповещения. Но пробился всего один. Странно. Всего одно сообщение. Как не похоже на него.

“Я ждал в загородном доме всю ночь и жду до сих пор. Если не ответишь, не пойду на работу. Буду продолжать ждать”.

Спешу вмешаться во внутреннюю политику:

“Идите, пожалуйста, на работу. Я приеду вечером в шесть часов. Обещаю”.

“Спасибо. Буду спокойно работать. До встречи”.

Вот это любовь! Разве нет?

Ну, зачем я поеду? К чему купилась на жалость? Жалел ли он меня, когда прятал машину в кустах, а сам тешился с Мариной? Или когда обманом затаскивал в постель и, что еще хуже, в чудовищные отношения? Или когда выносил жестокий вердикт после двух лет моего доверия и проросшей привязанности? Конечно, мне не нужны такие отношения. Или нужны больше, чем не нужны? Что ж, значит, это будет очередной ход в новой игре с фарисеем.

И вот он стоит передо мной, робкий и растерянный. Боится шелохнуться, словно от этого я тотчас исчезну.

– Что же вы хотели сказать?

– Проходи, садись. Не бойся. Я не трону, как и обещал. Хочешь кофе или вина?

– Нет, не хочу.

Я присела в кресло. Знакомое, любимое. Теперь оно принадлежит другой.

– Я хотел сказать, что многое понял, потеряв тебя. Я сделал большую ошибку. У нас ничего с ней не получается. Я живу в отдельной комнате.

– Мне все равно.

– Хочешь, я скажу правду? Хочешь?

– А вы умеете говорить правду?

– Не надо, не издевайся. Понимаешь, когда я привел ее в квартиру, она сразу потребовала сделать ее собственницей. Не хозяйкой, не женой, а единственной собственницей. Я отказался, ведь у меня есть законные наследницы – мои дочери. После этого она объявила мне войну. Не готовит, игнорирует, постоянно выказывает свое раздражение, придирается. Такое ощущение, что изводит. За две недели мы парой слов не обмолвились. Друг друга выносим с трудом. Выгнать я не могу ее, мальчонку жалко. Да она и не уйдет. К матери мне дорога отрезана. Сюда тоже уйти не могу. Меня родственники не простят! Получается, отдал квартиру чужой женщине с ребенком за просто так, а сам остался за порогом. Позор. Я лгу матери, что все у нас хорошо. Сам себе готовлю, если есть время, но чаще голодаю.

– Вы же мужчина. И не бедный. Купите ей квартиру.

– Еще чего! Ей это только и нужно! Она хотела использовать меня! Ничего не получит!

– Значит, с Мариной не выходит, меня можно из запаса достать?

– Как ты не права! У меня была и есть к тебе патологическая тяга. Просто считал себя ответственным перед ней и мальчиком. А по вечерам так тяжело бывает, что хочется напиться и забыться. Я сделал неправильный выбор! Я доведен до отчаяния! Представляешь, иногда мечтаю умереть, чтобы с того света увидеть, как мои родственники будут ее из квартиры выталкивать.

– Ужас!

– Да, если уже о смерти мечтаю. Знай, у меня никого нет, кроме тебя.

– А я не хочу прежних отношений. Они не принесли мне удовольствия. С несвободным мужчиной мне связь не нужна.

– Если бы я только мог изменить ситуацию! Если бы только мог! Прости меня за все. Я думал, что смогу прижать тебя к себе, обнять крепко-крепко и отогреть.

Я молчу. Солнце за окном садится. Ярило опускается к моим ногам, обнимает за колени. Боже, как я его хочу! И как же ненавижу!

– Раздевайтесь, Андрей Константинович.

Смотрит с недоумением и надеждой.

– Я соскучилась по интиму.

Быстро начинает сбрасывать с себя одежду. Протягивает мне руку, чтобы вести за собой. Прикосновение обдает предвкушаемым таинством. Здравствуй, любимая черная кровать, слегка забытая, но такая волнующая. Он увлекает меня на постель, пытается поцеловать. Я ласково прикрываю его губы ладонью. Странная парочка: он гол, я одета. Скольжу пальчиками по такому родному телу! Касаюсь твердеющих сосков, опускаюсь ниже. Он вздрагивает, неотрывно смотрит мне в глаза. Доверчиво, как я когда-то…

– Перевернитесь на живот, Андрей Константинович. Я хочу кое в чем признаться.

– А зачем же на живот?

– Я признаваться буду письменно.

Он перекатывается, как довольный тюлень под редкими солнечными лучами.

Идея пришла мне в голову, когда на глаза попались фломастеры, раскиданные в углу комнаты. Значит, здесь вовсю хозяйничает Данилка. Больнее всего видеть игрушки. Я чувствовала бессилие перед самым крепким звеном в цепи чужой жизни.

Часть фломастеров лишилась колпачков, и, наверное, была мальчиком отвергнута. Другая лежала в бережной, лелеянной стройности. Я незаметно почерпнула пару долговязых предметиков из той и другой стайки и пронесла с собой.

– Я напишу на вашей спине один секрет. Отгадаете – он ваш.

– Только не спеши.

– Смотрите, у меня фломастер, который не пишет.

Я продемонстрировала несостоятельность высохшего язычка.

– Я понял, пиши.

Украдкой заменив бесшляпного писаку на его собрата, я старательно вывела на спине Монстра:

“Я тибя лублю нимагу”

Монстр задумался, целиком ли заявление шутливо или долей правды наделено. Но, так или иначе, ему было очень комфортно с этой надписью, потому что он ее пока не обнаружил.

– А теперь я хочу сделать вам сюрприз. Вы мне верите?

– Да!

Вытаскиваю поясок из своей туники, завязываю Яриле глаза.

– Ждите три минутки и не подсматривайте. Будет вам такой сюрприз, какого никогда еще не было. Обещаю. Верите?

– Да.

Сползаю с него, бесшумно удаляюсь из комнаты, подхватываю всю его одежду и выскальзываю за дверь.

До чего хорош вечерний воздух! Как легко дышится, когда достоинство и честь со мной! Выпархиваю за калитку, и немного подумав, развешиваю облачения Монстра на изящной ограде. Как очаровательно смотрятся его трусы в голубых сердечках на кованом ажуре! Досвидос, дорогой!

Глава 23

Теперь жди ответного хода. Я знаю, Монстру не свойственна быстрая капитуляция. Задиру сколько не оттаскивай – все лезет в драку. Жди и побаивайся. День побаиваюсь, два побаиваюсь. Ничего не происходит. Неужели ретировался?

Загадочный взгляд моей Маши, как правило, пресно настроенной на жизнь, сулил диковинку в череде событий моей жизни. Ага, вот оно. Маша полезла в ящик под reception и явила красную коробочку в форме сердечка и конверт с письмецом. Под тайнохранящим крохотным куполом блеснули сережки с нежно-зеленым камушком. А письмо содержало не полагающееся предисловие к подарку, а условия его обладания. “Попытаешься вернуть мой подарок, выброшу его в урну. Если он тебе не нужен или не нравится, выброси сама. Это хризолит – твой камень. Довольно редкий. Я долго выбирал”.

Потом придумаю, как красиво подарок не принять, а пока полюбуюсь цветом весны на мраморе мочек.

Наступила осень. Я занималась строительством, расплачивалась со всеми нанятыми Монстром рабочими. От знакомых узнала, как злился бывший муж, увидев возведенный дом. Монстр бесшумно полеживал себе в черном списке моего телефона. Меня немного успокаивала поведанная им история его “личной жизни” с Мариной. Так обида переносилась легче. К тому же я решила окончательно свести на нет абсурдный и крайне неромантичный роман.

И вот однажды…

Его машина появилась перед моим магазином, причем не на стоянке, а прямохонько на тротуаре. А вопрос, где должны ходить пешеходы, вероятно в голове Главы не возникал. На блестящем, тщательно отмытом капоте красовалась большая корзина цветов. Как неискренни люди! Боже правый! Это я о себе. Ведь меня так грела, так радовала увиденная картина, при этом я совершенно по-снобски изображала полнейшее равнодушие. В общем, я пошла мимо, к стоянке, где находилась моя тойота, а цветы на капоте медленно поехали за мной. Прямо по тротуару. Представляю, что подумали люди, увидев странную процессию. В какой-то момент окошко джипа опустилось, и послышалось жалобное мяуканье Монстра. Так вот ты какой, высокомерный, диктующий условия, мужчина! Не успела я открыть свою машину, как Глава, который уже не опасался ни слухов, не взоров общественных, выпрыгнув из салона, переставил корзину со своего капота на мой и схватил меня за руку.

– Пожалуйста, только поговорить!

Я не смогла не посмотреть не него с удивлением, потому что его губы дрожали, глаза блестели, словно он болел простудой, а ноги слегка подкосились, и весь он стал с меня ростом.

Я открыла рот, еще ничего не придумав в ответ, и Монстр, воспользовавшись моим замешательством, подобострастно распахнул передо мной дверь, а сам обежал вокруг моей машины и запрыгнул внутрь на пассажирское сидение.

Я спокойно села в салон, завела двигатель и будто его не слыша, тронулась с места. Удаляясь от своего транспорта, Монстр терпеливо сносил неудобство и мое поведение. Он что-то мямлил, млел, в чем-то признавался, что-то объяснял, предлагал, лгал. При этом трудно дышал, и вздыхал часто, и мучительно осматривал руки. Между тем я набрала скорость, и корзина улетела с капота. А потом Монстр протянул мне деньги. Те самые, которые я успела вернуть, в том же самом конверте. Бедная кочующая “взятка”. В ответ на мой отказ настойчиво пытался пристроить кучку в бардачок.

– Зря, – равнодушно сказала я.

– Почему? Ведь тебе нужны деньги.

– Нужны. Только вам это не понравится.

– А почему мне это должно не понравиться?

– А вдруг увидите меня с другим?

Любимый чуть было не поперхнулся сигаретой.

– Та-ак. Интересно. И кто он?

Как быстро его тон набрал ход!

– Я не намерена это с вами обсуждать. Вы мне не подруга.

– Ну, хотя бы достойный мужик? Не какой-нибудь альфонс?

Монстр скривился.

– У него строительный бизнес в Москве.

– Да-а! – протянул уязвленный женишок.

– А еще алкогольный, – разошлась я.

Женишок попытался улыбнуться, причем уголками вниз.

– Где же ты с ним познакомилась?

– В Роспатенте, – я вошла в кураж и не краснела. – Я запатентовала свой товарный знак.

– Ну, и как он в постели? – разумеется, подобный вопросец должен был прозвучать.

– Не знаю. Я пока мало с ним знакома. Он приезжал всего несколько раз. И несколько раз цветы присылал. Больши-и-ие корзины!

Мне стало весело, а буквально через пару секунд – страшно. Монстр вышел из себя без предупреждения. Схватился за руль, выдернул скорость, стал трясти меня за одежду. Удивляюсь, как я смогла вовремя остановить машину, не создав аварийной ситуации. Бесчинство Монстра вылилось в неадекватность.

– Прощайся с домом. Завтра ты его не увидишь. На этот раз я выполню свое обещание. Придешь на пепелище! И бизнес твой закрою. Веришь?

Он смял в кулаке рукав моего плаща. На секунду показалось, что сейчас ударит. И я закричала, сдавленная паучьими лапами, что все придумала и ни с кем не встречаюсь.

– Поклянись! – встряхнул меня Монстр.

– Клянусь! – взвизгнула я.

– Клянись жизнью!

– Клянусь жизнью!

И я заплакала. И тут Монстр опал… и заплакал тоже.

– Зачем ты так со мной? – всхлипывал себе под нос. – Я же никого и никогда не любил так, как люблю тебя.

Подумать только! Я как одержимая два года ждала этих слов. А теперь ничего не испытываю, кроме страха и ничего не желаю, кроме избавления. Я готова была выскочить из машины и убежать, но жалко было оставлять верную “подругу” на произвол слетевшего с катушек пассажира. С горем пополам привезла я злобножалкое существо назад и молила небо только об одном: поскорее бы удрать от него.

– Не бросай меня. Я много плохого могу тебе сделать. Веришь? – жалобно спросил зверокомок. Я молчала.

– Ну, так что? Кинешь меня или нет?

Я снова не смогла проронить ни слова. Страх страхом, а гордость у меня становится непробиваемой. Монстр опустил голову и выдал:

– Все-таки я тебя любил, люблю и буду любить.

Только мне уже не надо было его любви, мне хотелось спасения и свободы. Не успел он закрыть за собой дверцу, как я сорвалась с места и понеслась в укрытие. Закрылась на все замки. Стою – не разуваюсь. В голове – каток. Зазвонил телефон. Слава богу, это мама.

– Я сейчас зайду в гости, – говорит.

А я все стою, потеряв ощущение времени.

Открываю дверь маме (как быстро она дошла) и ошеломленно хлопаю ресницами. На пороге Монстр. Не успеваю ни сказать что-либо, ни даже подумать. В считанные секунды оказываюсь на кровати в верхней одежде и даже обуви. Иногда у человекомонстров в состоянии крайнего возбуждения человеческий потенциал преобразуется в зверосилу. А я-то думала, что всегда смогу дать отпор. И пятнадцати минут не прошло, как я лежала сломленная, “возлюбимая.” В плаще и с голыми ногами. Удовлетворенный Монстр покрывал их щедрой россыпью поцелуев и неистово шептал:

– Я люблю тебя, Наташка! Слышишь, люблю! Запомни мои слова. Я никому их не говорил.

И я видела в окно, как он, выскочив из подъезда, вздрогнул, встретившись с моей мамой, и промчался мимо, опустив голову.

Мой ригоризм пал как крепость. На следующий день меня ждала большая корзина цветов, еще больше, чем та, которую унесло ветром, а еще через день – два роскошных букета сразу.

Илья готовился к поступлению в институт. Для мужчин. Настоящих. Зубрил историю и обществознание, три раза в неделю посещал тренажерный зал. Двенадцать подтягиваний на перекладине – норматив для поступающих, и Илья выгрызал его зубами. В свободное время, когда маленький мужчина был на тренировках, мы с любимым встречались. Вытворяли невероятные круголя в постели, целовались между блюдами приготовленного им обеда, делали друг другу массаж, обливались вином и наперегонки бежали в ванную, в итоге умещаясь в ней вдвоем. Но старательнее всего берегли нашу любовь.

В те дни, когда Марина с ребенком уезжали (даже не вдаюсь в подробности причины и направления отъезда), любимый приводил меня в их квартиру. Кормил ужином и усаживал рядом с собой перед телевизором. Он словно репетировал нашу будущую жизнь. Ему доставляло удовольствие целый час сидеть со мной в обнимку и комментировать боевые сцены в мое ухо.

Я как полноправная хозяйка носилась за рулем его джипа. Еще и по причине того, что высокопоставленный начал частенько прибегать к спиртному. Это настораживало. Всякий раз его нетрезвость оказывалась небеспричинной и сопровождалась искренними причитаниями: будто жизнь с Мариной совсем ему в тягость, будто на вопрос “Как будем жить дальше?” она высокомерно смеется и советует ему убираться. Порцию яда на родителя выпустил и детеныш Монстра – его взрослая дочь. Чадо вдруг потребовало у отца особняк. И даже любящая бабушка опешила:

– Он ведь подарил тебе квартиру, внучка! Ты же одета, обута на его деньги. И новая машина тоже куплена им. Твое требование звучит, по меньшей мере, обидно. Некрасиво так поступать с отцом.

– Он уже старый, – отвечала та. – Ему ничего не нужно. Пусть идет в квартиру к этой… своей… и живет там.

Монстр отдал дочери документы на собственность и после этого страшно переживал вероломство отпрыска, запивая переживания спиртным. Удивился скорпион, что произвел на свет скорпиона. Однако ловлю себя на злорадстве. Стоп. Не уподоблюсь врагу. Бог с ней… А что со мной? Мне не нужны были большие надежды, как раньше. Я от них устала. Я просто доставляла себе удовольствие: тепло его тела, запах кожи, полноценный секс и ощутимая мужская помощь, которую он буквально навязывал мне, лез из кожи вон, смакуя роль благодетеля. И пока он говорил, что нужна ему я, а не она, что только меня он желает и любит, моя гордость держала нормальную температуру.

– Скоро мы будем вместе,– говорил любимый всякий раз, когда я лежала рядом с ним, в ответ на мой взгляд.

– Только немного нужно подождать. Скоро все решится.

Дом был достроен. Шла внутренняя отделка. ”Недобываемые” документы Илье для поступления в престижный университет были готовы. И все это благодаря Андрею Константиновичу.

Вечерами, слушая Илюшкин пересказ заученных тем, я тайком отсылала Яриле сообщения: “Включи первый канал. Там наша песня, любимый”.

На что прилетал ответ: “Включил, слушаю. И все-таки люблю тебя!”

И все продолжалось так счастливо и обещающе.

Без изменений.

Правда, один странный случай… Даже не знаю, нужно ли его вам рассказать… Когда я была в Москве, Андрей позвонил мне и сообщил, что они с Ильей собираются обедать. Впервые он пришел в нашу квартиру как к себе домой. Меня охватило такое счастье, что … содрогаюсь до сих пор.

Почему, узнаете ближе к финалу. А пока все прекрасно. Правда, войдя вечером домой, я оказалась в густой завесе дыма от сигарет, в обществе сильно пьяного Главы и под впечатлением от вида разлитого по всей кухне сладкого кофе.

– Что тут случилось и где Илья? – спросила я.

– О-о-о! Здравствуй, девочка моя любимая! У нас все хорошо. Мальчика накормил, напоил. Он у нас гуляет. Но на него не ругайся. Он нечаянно пролил. Бывает.

– Вообще-то, он не любит кофе.

– Да? А мне говорил, что любит. Люблю, говорит, кофе и все.

– Но он даже не убрал за собой. Это просто возмутительно.

Глава приложил палец к губам. Он едва держался на ногах. И вообще едва был похож на человеческого Главу.

– Я тебе ничего не говорил. А на мальчика не ругайся. Он проливать не хотел. Но пролил. Что ж поделать?

И что же мне оставалось делать, кроме как простить гостя. Правда, когда Илья пришел, я хорошенько отругала его за недопустимый беспорядок. Он ничего не сказал в свое оправдание, только странно и долго на меня посмотрел, не опуская взгляда.

Глава 24

Однажды Лара позвала меня в столицу на одну из своих сделок по работе. С последней встречи с Колей прошло много месяцев. Ее роман растаял. Надежда разумеется растаяла тоже.

Так вот, она приглашала меня на сделку, которая по странной случайности была назначена в том самом месте, где когда-то Лариса прошла по одному из вечеров Колиной жизни прекрасной козырной дамой. Почему она хотела меня взять с собой? Потому что на этот раз встреча с клиентом обещала быть интересной. Интересным был сам клиент. К тому же он собирался прибыть не один.

Я не поехала, ведь меня держал монстр, вернее ожидание встречи с ним. Как уговаривала меня Лариса, и как я уговаривала ее не уговаривать меня. Ведь я была счастлива, и никакие встречи с кем-то, а не с НИМ, мне были не нужны.

В общем, лишила себя вечера с приятными высокоинтеллектуальными и статусными мужчинами, и оба они достались Ларисе, один из них – всего на несколько часов интересной беседы, другой в будущем стал ее счастливой судьбой. Вернувшись из поездки, она поспешила рассказать мне историю этого вечера, от которой я потеряла дар речи.

Судьба резким маневром отвела ее от той точки, где она должна была оказаться по траектории движения жизни, но привела туда, где шансов появиться в нужное время, в нужном городе, да еще и в нужной точке теоретически не было ни одного.

В один из моментов там, в ресторане Лариса уловила на себе пытливый женский взгляд. Девушка с большими темными глазами, в которой угадывалось что-то неуловимо знакомое, продолжала проявлять странное любопытство и почти весь вечер не сводила взгляд с Ларисы. Знакомая незнакомка находилась в обществе молодых людей за соседним столиком. Они тихо разговаривали и пили спиртное, не чокаясь и не улыбаясь. Лариса с чувством необъяснимой неловкости удалилась в дамскую комнату. А буквально вслед за ней зашла та, что смолила ее весь вечер взглядом.

– Помнишь меня? – в голосе девушки звучал то ли вызов, то ли надрыв. Лариса слегка отступила, одновременно листая память и сосредоточенно думая, что ответить.

– Я – знакомая Коли, мы все вместе тусовались когда-то. Теперь вспомнила?

Действительно, эта девушка присутствовала на всех вечеринках, и Лариса часто замечала ее симпатию по отношению к Коле. Тогда она не придавала этому значения, ведь Коля был красавец и интересный собеседник.

– Да, я помню вас, – наконец вымолвила Лариса и поняла, что ей очень хочется что-нибудь услышать о Коле. Она и не догадывалась, какого рода информацию собиралась преподнести ей эта девушка.

–Ты ведь наверняка искала его взглядом среди нас. Так? А его нет здесь. И нигде нет. Его нет уже год.

Лариса похолодела.

– Смотри! – девушка неожиданно задрала длинную юбку, и Лариса отшатнулась.

Одной ноги под юбкой не было. Вместо нее темнела пугающая неестественной худобой металлическая штанга протеза. Лара закрыла рот рукой, словно заглушая немой крик.

– Мы тогда начали с Колей встречаться. Его девушка Алена, она рассталась с ним. Короче, нашла иностранца себе. Помню, как я тогда ликовала. Я ведь и заговор на Колю делала, и смс ему тайком писала, а тут еще ты взялась непонятно откуда. В общем, в один прекрасный момент думала я, что отвоевала Колю у всех для себя. Так вот, недолго наше счастье длилось. Мы с Колей попали в аварию. Дорога была сырая после дождя, а перед нами на высокой скорости пролетела правительственная машина. Коле пришлось резко тормозить, и он не удержал мотоцикл. На боку юзом нас протащило десятки метров. Мою ногу, которая была под тяжелым мотоциклом, переломало, а мягкие ткани содрало до костей. Я очнулась в машине реанимации. Там сказали, что мой Коля скончался. Он ударился головой о бордюр и получил перелом шейных позвонков. Смерть была мгновенной.

Девушка говорила все это с холодным спокойствием, разве только придав голосу несколько дерзкую интонацию, мол, ты хотела его заполучить, так не достался. Лариса стояла ошеломленная, сжимая в руках сумочку до белых пятен на пальцах.

Она выскочила из комнаты и ринулась прямо в гардероб ресторана. Потом опомнилась, вернулась к своему столику, извинилась и попрощалась с собеседниками, ничего не объяснив. Странным роковым образом она действительно избежала самой страшной ловушки судьбы, сдержав слово.

А в моей жизни был долгожданный душевный штиль. Две недели любимый находился в командировке, и мы с ним не виделись. Зато девятого числа следующего месяца возобновлено любили друг друга и сходили с ума от удовольствия и нежности. Он ушел, оставив меня счастливой и обессиленной. А ночью меня посетил отец. Он был крепок и здоров. И был лучезарен и весел. И держал за руку… маленькую девочку. Они помахали мне рукой, и я вышла в невидимую во сне дверь. Удивительный сон снился мне три ночи подряд с небольшими вариациями. Проснувшись, я счастливо улыбалась. У Ярилы не может быть детей, и десять прошедших лет с гарантией это доказали. Сон дарил мне символический плод любви!

Все мучились с ней, а я до безумия ее любила. И она платила мне такой же сильной любовью. Неправда, что девочка с отклонениями! Говорю вам, неправда! Она просто не такая как все. Она выше всех, моя девочка – индиго! Люди пугаются ее поступков, потому что не привыкли к ним. А я видела, как ее особенность изначально проявлялась. Откройте ее ящик для игрушек, и вы потеряете дар речи. Там шнурки, пояса, веревки… Сколько раз я металась по комнатам, опаздывая на работу, в поисках пропавшего пояса или, что еще хуже, хватала на бегу сумочку и не обнаруживала ручек. Они украдкой отрезались, если были достаточно длинны, и прятались в ящик с “игрушками”. Это потом я поняла, где искать пропажу, которую и находить-то иной раз было бессмысленно, как в случае с сумочкой.

Пришлось удовлетворить требования ребенка и во избежание коварных сюрпризов накупить обычных веревок. Она крепила их на наличниках дверей, на подоконниках, на всем остальном, что для этого подходило. Из невероятных незатягивающихся узлов плела крепления, напоминающие парашютные. Сначала в них болталась кукла, потом кошка. Крепления были сделаны таким образом, что позволяли “пассажиру” летать не только вперед-назад, но и вверх-вниз, загадочно успевая отпружинить от пола, даже не коснувшись его. Представляете, читатель, приходите вы домой, а ваш четырехлетний ребенок, не обращая внимания на обиженную няню, устраивает вам шоу из качающихся веревок? Я стояла, открыв рот, и долго вникала в странное явление. До сих пор не выведала тайну мастерства ее плетения.

Однажды я принеслась домой, отреагировав на беспокойный голос няни. Няня металась под каштаном, бранясь и плача одновременно, а Нимфа виновато выглядывала из-за веток, крохотная от высоты. Для меня это был первый и самый сильный материнский стресс. Еще дважды останавливалось мое сердце: когда я впервые увидела ее на крыше нашего дома и еще в тот роковой февральский вечер…

Девочку приходилось строжайше контролировать, оберегая от влечения к высоте. На этом настаивали все: серьезная мадам в парике из органов опеки, инспектор по делам несовершеннолетних и даже пожарная служба. Один маленький ребенок привел в движение все органы защиты. Никакие няни не задерживались, да и гарантии не давали ни на подконтрольную усидчивость девочки, ни на мое спокойствие вне дома. Проще было не тяготевшую к земле Нимфу каждый раз брать с собой. Однако меня одолевали сомнения по поводу чрезмерной строгости. Дело в том, что необычный ребенок превосходно держался на любых высоких точках, как натренированный пловец далеко от берега. Я знала, что девочка не сорвется. Я привыкла это знать. И если сейчас запретить ей “набирать высоту”, потеря или ослабление навыков могут однажды сыграть против нее. Необходимо что-то придумать, например, найти ей другое увлечение. Может быть, спорт? Да и самое время.

Помню, как ее всегда мучил вопрос, почему других не влечет и не очаровывает высота, и как же можно не хотеть научиться летать, если наверху столько пространства и свободы!

И помню лифт, зеркальный, щедро широкий, ослепляющий стеклянным великолепием. Такие были в больших торговых центрах, возведенных в конце первого десятилетия нового века. Мы прогуливались втроем вокруг фонтана, поднимались по мраморным лестницам, устремлялись ведомые (знамо, кем) к витринам, манящим роскошными куклами, цветными коробками с игрушками и плюшевыми диснеевскими персонажами. С верхних этажей любовались на наряженную сверкающую ель. По очереди несли большую коробку с куклой, не устоявшие перед капризами девочки, не устоявшей перед длинноресницым американским соблазном. Илья остался побродить по спортивным отделам, а мы спустились к елке. Весь день мы не пользовались лифтом, чтобы не терять время в очереди желающих, и это сыграло с нами злую (а может быть, удивительную) шутку. Детский праздник начинался, и девочка устремилась в хоровод. Она кружилась, топала ножками, хлопала в ладоши, и ее светлые локоны (плод моего утреннего труда) танцевали вместе с ней. По окончанию танца раскрасневшаяся малышка бросилась ко мне в объятия, довольная подарком деда мороза. А потом я привела ее к лифту и показала наверх. За стеклом лифта, приветливо помахивая нам рукой, парил Илья.

Отчетливо, вновь пропуская сквозь сердце, помню ее испуганные распахнутые глаза, и в то же время полные любви к близкому человеку. Она вдруг вся затряслась, вкинула ручки над головой, словно заслоняясь от невидимого врага, и впилась взглядом в летящую сверху машину. Я только потом поняла, что ее так испугало. Девочка никогда не видела летающих комнат. Она приняла техническое явление за надвигающуюся катастрофу, угрожающую ее брату, и восстала против беды. Сила ее желания и владение какой-то тайной высоты уменьшили скорость машины в несколько раз. И лифт остановился. Прямо посередине стеклянной шахты. Он висел над ее вскинутыми ладошками и обезумевшим от страха личиком. Шок и внезапная тишина будто отсекли время. Все заворожено уставились на издающий мистический скрип замеревший лифт.

Я опустилась перед ней и осторожно обняла. Пока свидетели чуда выходили из шока, людей освобождали из кабины. Помню, как, придя в себя, девочка заплакала, и дед Мороз подарил ей большую куклу. А ель продолжала сыпать огнями, словно аккомпанировала случившемуся чуду…

Глава 25

Через две недели у меня произошла задержка. Ради смеха я купила тест. И опешила … результат положительный. Я снова кинулась в аптеку и купила два разных теста. Я вглядывалась в белый экранчик с замиранием сердца. Появилась только одна полоска, что означало – я не беременна. Я поймала себя на внезапном разочаровании и закусила губу. И тут четко выступила вторая полоска. Я сумасшедшая или нет? Как можно радоваться ребенку в такой ситуации, как у меня? В старину говорили: ни девка, ни мужняя жена. Но ведь несомненно произошло чудо! Надо же было случиться такому! А ведь зачатие произошло девятого числа! (Вы помните? Я помню.)

– Привет! Проходи. Давай-ка за стол. Сейчас кормить буду, – Монстр радостно суетился вокруг меня. Он еще не знал нашу тайну, которой я про себя улыбалась. Ах, как он будет поражен сюрпризом и сойдет от радости с ума! Я с мечтательным видом уселась на просторной кухне, наблюдая за стараниями знакомого до первенства в памяти и такого родного мужчины.

– А вы не боитесь приводить меня сюда? – просто так спросила я. – Соседи могут увидеть, и не позволительно для статуса.

– Пусть знают все. Это моя квартира, и я приглашаю сюда не кого-нибудь, а любимую женщину.

Я жмурюсь от счастья.

Он бросает поварешку, подхватывает меня на руки и несет в комнату.

– Не могу больше ждать, соскучился!

Лежа на его плече, я отвлеченно ловила взглядом темные контуры предметов. И вдруг все четче оформились очертания новой мебели. Раньше ее здесь не было. Мои губы невольно задрожали. Я тихонько сползла с постели и ушла в ванную. Когда Монстр открыл дверь, застал меня в слезах. Он растерялся, а я, пряча покрасневшие глаза, начала собираться домой.

– Наташенька, что случилось? Что с тобой? Не уходи.

– Я не хочу вам больше мешать. У вас все хорошо, обставляетесь, обживаетесь, и ваши слова не соответствуют истине. Зачем вы так делаете? Всю жизнь лгать невозможно!

– Я тебе клянусь! Слово даю! Мебель покупала она. Целенаправленно, мне назло, чтобы крепе обосноваться в моей квартире. От нее муж стал откупаться немалыми деньгами. Она четко идет к цели выселить меня. Я не знаю, как буду объясняться с родными, но и с ней жить больше не могу. Видеть ее тошно! Я думаю только о тебе!

– Андрей Константинович, вы бы слышали себя! Во-первых, если вам с ней некомфортно до тошноты, да и она думает, как избавиться от вас, то отчего бы вам не уйти самому? Получается картина, на которой бездарным художником изображено, как она вас выселяет, а вы упираетесь. Зачем вы добровольно мучаетесь? В чем ваш резон? Не дать ей ничего? Ваша толкотня спинами стоит этой цели? И ради любви к мальчику разве трудно вам оставить им приличные условия? А во-вторых, если она хочет вас выселить, то не беспокоится, что ребенок останется без вас. Значит, ей это не так важно, как вам. Она что же, любит своего ребенка меньше вас? Глупо все у вас получается, если честно. А в-третьих, ответа на эти вопросы в качестве ваших новых глупых оправданий мне не требуется. На повестке дня есть другой вопрос. А вдруг я забеременею от вас? Что тогда будет?

– Это невозможно, ты же знаешь.

– А вдруг случится чудо?

– Тогда я по-другому посмотрю на жизнь. Это будет знак свыше! Я понял, что совершил ошибку, что мне нужна ты. И была нужна всегда.

– Правда?

– Да. Неужели я стал бы так бороться за женщину, за ее веру, если бы это было неправдой!

– Больше вам не нужно бороться за веру женщины. Представился шанс доказать это раз и навсегда. И мне кажется, такой шанс – единственный.

С этими словами я достала из сумочки листочек с ультразвуковым исследованием и протянула ему. Он вгляделся и … отшатнулся, а я уже выскользнула за дверь.

Первую неделю его молчания я перенесла стойко. Играла на пианино мечтательного Шопена, знакомила того, кто под сердцем, со своим творчеством, по-новому, словно со стороны, вслушиваясь в каждый звук.

Следующую неделю проплакала, как-то не нарочно поднимая лицо вверх. С удивлением заметила эту странность в себе – плакать в потолок. Как будто чего-то ждала от неба. Как будто спрашивала: в чем я провинилась? Я ни за кем не бегала, не навязывалась, не просила любить. И новая жизнь во мне появилась не от насилия, и я не соблазняла мужчину против его воли. Это плод любви, о которой мужчина кричал со всех подмостков, и на которую законно отозвалась природа! Что же он отмалчивается? За что унижает, заставляя женщину чувствовать себя бульварной девкой, забеременевшей от клиента? Бог тебе судья, мужчина! За что носишь такое звание?

Я перестала есть. По ночам меня грызли кошмары: грязные заброшенные помещения, заваленные выходы, заросшие паутиной подвалы. Болела грудь. Во всех смыслах. Однажды мне приснилась очаровательная чернобровая девочка в воздушном платьице. Будто я беру ее на руки, прижимаю к себе, и она обвивает пухлыми ручками мою шею. Вдруг входят незнакомые люди, окружая удушливой толпой, толкают меня, и я девочку роняю. Но успеваю поймать у самых ног. От страха просыпаюсь. Сердце колотится. Звонит мама.

– Когда пойдешь? – спрашивает бесцеремонно. Убивать любовь во плоти, что же еще… Я усматриваю в ее заботе безучастность и разговаривать не хочу. Звонит подруга. Сыплет гневными оскорблениями в адрес Главы, нет, главаря таких же утлых представителей мужской части населения. А ведь я все это знаю и знала, но гниющую руку не отрубала. Все ждала излечения. За свою доверчивость и расплачиваюсь. Теперь-то я понимаю, отчего Лариса все время упрямо твердила мне три слова: ты виновата сама.

Прошел месяц. Я похудела, осунулась, вяло передвигалась, не реагировала на окружающую жизнь. Монстр молчал. С ним что-то случилось? Нет. Живет и здравствует. Просто в его жизни невыгодно случились МЫ…

Меня постоянно преследовало чувство потери. Мужчины? Любви? Кажется, нет. Чего-то более ценного… Мои пробившиеся росточки материнского желания и округлившаяся не рождённая любовь пропитались горечью реквиема от отсутствия сопереживания и переизбытка наставлений. Но самый глубокий минор в моем сознании оплакивал трусливое отречение одного из владельцев от груза сокровищ.

Мама все больше и больше подталкивала меня к “эшафоту” для избавления от проблем. Мол, ни мужа, ни семьи, ни угла; отец будущего ребенка живет с другой; впереди предстоит дом достраивать, сына учить. И зачем нужна лишняя обуза?

Чувствуя, как мне плохо, Илья осторожно спросил:

– Мама, а где Андрей Константинович?

Я поняла. Он проверял, правильно ли предположил причину моей боли.

И я ответила ему:

– У него есть теперь другая женщина и другой мальчик.

– Не переживай, мама, ты, наверное, ошибаешься. ДРУЗЕЙ НЕ БРОСАЮТ.

– К сожалению, бросают, сынок. Даже взрослые люди.

Он помолчал и вдруг выдал:

– Помнишь пролитый кофе, мама?

Я удивилась, что он вспомнил такой давний и незначительный момент.

– Почему ты тогда подумала, что пролил я?

– Кажется, так сказал Андрей Константинович. А что?

– На самом деле кофе пролил он.

– Вот как? Почему же ты промолчал тогда, сынок? Ведь тебе досталось ни за что.

– Не знаю. Неудобно было, наверное, выдавать взрослого человека. Как ты думаешь, почему он прикрылся мной? И ты не скажешь ему об этом?

Пятьдесят шестая на Павелецкой набережной, окольцованная решетчатым забором как паутиной, хмурилась вместе с погодой серыми безучастными корпусами. По хорошему знакомству (московская тетушка) мою машину пропустили внутрь паутины, чтобы не стояла на пути уборочной техники. По хорошему знакомству положили в “чистую” палату, где держали беременных на сохранении. Возможно, и улыбалась мне Любовь Павловна, заведующая отделением, тоже по хорошему знакомству, готовясь оперировать меня собственноручно. Хорошее знакомство стоило некоторых денег, но для столицы формальных. Тоже по хорошему знакомству.

Я лежала, свернувшись клубком, и глядела в точку облупленной краски на больничной стене. Я старалась хоть толикой светлых мыслей разбавить горечь, прогрессирующую во мне. Страшным казалось заплакать и с заторможенным носом пойти под наркоз. Только старания мои пропали даром, когда будущие мамочки решили меня подкормить, такую расстроенную (на их взгляд, на почве хрупкости беременности), а я их в свою очередь расстроила угрюмо вежливым отказом (ну, как преподнести им вынужденный голод перед операцией?) В знак благодарности я повернулась и явила себя соседушкам, обведя глазами скромность больничной обстановки. И все же торжественность природного факта присутствовала и здесь: бесконечные угадывания пола будущих младенцев, разговоры об утробных неудобствах, по причине которых красавиц заточили, но самое слезно счастливое – букеты свежих цветов на столиках КЕМ-ТО любимых.

Я поняла, что все-таки заплачу, и переместилась в холодный белокафельный туалет. Сквозь собственные всхлипы вдруг услышала далекую трель своего телефона. Я наскоро сбрызнула глаза водой и поспешила назад. Если бы я точно знала, что звонит тетя, или мама, или продавец, я осталась бы всхлипывать дальше. Но я не знала и бросилась на зов, влекомая надеждой. Разумеется, звонила не надежда. Я сжала аппарат и в целях успокоения целый час бродила по коридору из угла в угол, точно одинокий волчонок, потерявший свободу. И решилась. Дрожащими пальцами набрала живущие в памяти цифры. Трубку долго не брали (может быть, раздумывали, глядя на мой номер). Казалось, вместе с гудками утекает жизнь …

– Але …

– Здравствуйте, Андрей Константинович …

– А, Наташа. Здравствуй. Как ты? – в натужно вежливом голосе улавливалось желание обойти случайно возникшее препятствие стороной.

– Спасибо, нормально (только бы не заплакать).

– Ну и хорошо. А я вот сейчас у матери. Давление у нее высокое. Пришлось отъехать с работы. Давай я чуть позже перезвоню, как только освобожусь. Хорошо?

– Хорошо…– выдохнула я и уткнулась лицом в ладони.

Как понять то, что понятно слишком хорошо? Терпения не было ждать даже полминуты. И терять было нечего. Моя пронзительная боль вбивалась в буквы на дисплее:

“Я в больнице. В Москве. Скоро может стать поздно”.

Минуты убегали. Телефон молчал. Слезы меня душили.

– Предатель! – шептала я. – Чужого ребенка любит, а родного приговорил!

Как побитая я вернулась в палату. Мамочек не было. Они выгуливали животики в посещаемой части коридора, совмещая прогулку с утренним свиданием. Я села на кровати и громко в пустоту сказала:

– Главное – себя не предать, Андрей Константинович! Предав любимую, как вы говорили собственным же языком, женщину и предав родного ребенка, вы предали себя. Как вы будете жить дальше? И зачем?

И все мое нутро всколыхнулось от собственной экспрессии.

Вошла медсестра, протянула оранжевый квадрат клеенки, попросила облачиться в ночную рубашку. Я запаниковала. В голове постоянно крутились строчки стишка, которые я прочла у кабинета гинеколога.

Остановись! Пусть он увидит солнце,

Услышит шум весеннего дождя,

Пусть по ночам, счастливым и бессонным,

Глядит на звезды, глаз не отводя.

Тебе легко не дать ему родиться,

Тебя не станут за руку держать.

А он не сможет даже защититься,

От палача не сможет убежать.

А может быть, никто другой, а этот,

Что, доверяя маме, мирно спит,

Вдруг станет президентом иль поэтом,

            И вся страна о нем заговорит.

Как заведенная я повторяла “усыновленные” в памяти строки снова и снова. От каждого звонка мое сердце екало, подпрыгивало, как зверек в клетке, ожидающий свободы. Я все еще не хотела верить, что письмо, дошедшее до адресата, обогнуло его сердце…

Глава 26

Белая операционная слепила стерильной холодной безжизненностью. Врачи уже надели маски и взирали на меня с нетерпением, ожидая, когда я заберусь на кресло. Я спустила с плеч халат и отрешенно продолжала стоять на месте.

– Вешайте халатик и ложитесь, – произнесли губы под белой маской.

Я обернулась назад. Как собака, потерявшая хозяина, вглядывалась через полуоткрытую дверь вдаль коридора. Мой жалобный взгляд поняли по-своему: поспешили дверь закрыть. Все.

Я поплелась к креслу. Хмурость за окном рассеялась, заголубилась. Навстречу мне по кафельному полу потекла дорожка оконного солнца, словно живая вода по белой пустыне. Она обогнула тень кресла, заслонившего левый угол окна и залучезарилась … девяткой, похожая на озерцо с притоком или на первую единошансовую стадию жизни. И это солнечное озерцо было так похоже на знак! Девять – колыбель жизни: девятого числа произошло зачатие моего ребенка, месяц будущего рождения – о, чудо! – тоже девятый. А самое важное – ровно за девять месяцев происходит сотворение настоящего чуда, истинной ценности человечества – новая жизнь.

А что значит числа один и два в моей судьбе? То же, что и в судьбе каждого человека и всего человечества в целом. Один – это жизнь. Она многолика и единственна, но сущность ее – в единичности, вспыхивающей однажды между двумя вечностями. Два – это единственное и неповторимое условие для возникновения жизни: два пола, между которыми однажды происходит соединение (что, кстати, означает два в одно) и реакция. Реакция носит название Любовь.

Что же я делаю? Разве я сама не отрекаюсь трусливо от груза сокровищ? Кому я мщу, убивая ребенка, которого так хотела? И от каких проблем избавляюсь с помощью убийства? Разве не мне дана возможность сотворить главное чудо? Разве не в этом смысл моей волшебности и просто женской сущности?

Прощай, паутина обстоятельств. Здравствуй, новая жизнь!

Я сообщила тетушке, тетушка – маме, что я совершила побег. Моя душа успокоилась, потому что я лишила себя выбора. Назад дороги не было.

Иногда я еще плакала, когда на сердце, в том месте, где раньше пульсировала любовь, воспалялась оставшаяся рана. Но изо всех сил все же старалась не разбавлять мирный сон младенца даже каплей горечи. А однажды я столкнулась с Монстром в банке. Он сделал вид, что незаметил меня и беспричинно потоптался на месте, чтобы не выйти одновременно со мной. Весь день я мучилась вопросом, как может мужчина дальше жить, завтракать, обедать, ужинать, читать газеты, смотреть телевизор, улыбаться, бросив беременную женщину, и быть в ладу с собой, подленько струсив? А потом ругала себя за то, что погружалась в бессмысленные раздумья. Но как бы я ни старалась уберечь НАС от стрессов, последние так и норовили пробраться в нашу жизнь.

Завтра позвонил муж и как-то опасно спокойно сообщил, что

            только что по рабочему телефону

            с ним связалась бывшая супруга

небезызвестного Андрея Константиновича

и поведала о том, что Наталья Романовна (то есть я) изволит спать с ее бывшим мужем.

Не буду передавать свое состояние. Ясно без слов. Я немедленно прикинулась до нельзя удивленной, выразила сто пятнадцать степеней возмущения, вспотела, продрогла, дышала с перерывами, уворачивалась от явного как могла. Зачем я это делала, если через пару месяцев все станет известным и доказанным, объяснить себе не могла. Видимо, по старой привычке несения долга и из-за желания не наживать врагов в теперешнем положении. Страх оказался сильнее разумного подхода. Муж сначала мне поверил, потому что верить хотел, но на следующий день его хрупкая вера рухнула. Бывшая супруга Монстра продолжала звонить и посвящать его в подробности нашей уже не тайной связи. Зачем пятидесятилетней женщине понадобилось изводить меня, если Монстр связал жизнь с другой, было непонятно, пока мои уши не поймали слух, вполне способный содержать долю правды. Вероятно, таким образом несчастная женщина, жаждущая мести за разоренную личную жизнь, хотела столкнуть лбами мужа-обидчика и уязвленного ревностью мужчину. Мужчину при погонах и имеющего доступ к оружию.

Меня затопило ощущение полного одиночества и беззащитности, словно я оказалась окруженной стаей волков. У моего будущего ребенка были уже три врага. Я сделала вывод, что отверженная женщина – супруга Главы – так же неразборчива в поступках, как и его дочь. Мне рисовались страшные картины гонений. Я, убегающая с коляской, спасаюсь от рукоприкладства; сыплются разбитые камнем стекла в моем доме; пьяный муж обезумело колотится в дверь, пугая малыша и так далее.

Муж замуровал мою жизнь в угрозы, травлю, вынужденность постоянно прятаться. Я подала заявление на развод. Он буянил и изводил меня еще долго, но больше я не прибегала ни к каким оправданиям и отрицаниям, поскольку стала свободным, никому не обязанным человеком. Я сделала свой выбоА через неделю…я стояла на крыше девятиэтажного дома. Было часов одиннадцать вечера. Как я сюда попала, почти не помню. Дорогой мой Читатель, друг мой, как донести до тебя невыносимое, непомерное чувство несправедливости, которое разрывало меня в тот вечер? Казалось, что оно не помещается ни в груди, ни в стенах квартиры, не рассеивается даже на улице.

Просто раздался звонок в мою квартиру, и я открыла. На пороге стояла Его секретарша. Я с немым вопросом уставилась на нее, а через полминуты спохватившись, пригласила войти. И она донесла до меня правду. Донесла из лучших побуждений, я в это верю, и эта правда запульсировала в моей голове, отозвавшись неизбавимой резью. А может быть, наоборот, спасала этой болью от боли другой.

– Простите, я должна с вами поговорить, – у нее был очень приятный голос, тихий и интеллигентный. Странно, что я заметила это только сейчас и вообще заметила в данной странной ситуации.

– Пройдите, пожалуйста, в комнату. Только у меня не убрано…

– Нет, нет, не стоит беспокоиться. Вы многого не знаете, и кто-то должен вас предупредить…остановить…

Она замешкалась.

– Прошу вас, продолжайте.

Мне казалось, все в прошлом, и ничего не выведет меня из равновесия.

– Я не смогла больше молчать об этом подлом поступке…

– О чем вы?

Женщина сильно волновалась.

– Я не знаю, как далеко у вас все зашло… но Он (она почти прошептала это местоимение) … дело в том, что к несчастью уже многие знают о способе возникновения вашего документа…

–Какого документа, – не поняла я.

–Простите, что говорю вам это… Просто я не могла больше выносить и слушать, как Он…открыто рассказывает всем…всему “Белому дому”, открыто… что вы сфальсифицировали справку о своей…беременности. Я считаю, он не имеет на это права, потому что это крайне подло…

Я уже почти не слышала ее голос. Я поняла, что Глава защитился от меня ложью и подлой откровенностью об интимном.

– Вы очень многого не знаете. Ведь вы изначально оказались в ловушке. Ведь для вас ее подстроили, и возможно, это привело к гибели вашего отца.

У меня перехватило дыханье. Перед глазами закачались и поплыли узкая прихожая, входная дверь, чужая женщина.

Я свалилась в обморок. А когда очнулась, моя голова лежала на коленях секретарши, лицо было мокрым. Она сидела передо мной прямо на полу с напуганным видом и обмахивала меня влажным полотенцем.

– Слава богу, вы пришли в себя. Только бы с ребенком все было хорошо. Да, я знаю, что у вас будет малыш.

Я с недоверием посмотрела в ее глаза.

– Пусть говорит, что хочет, – хрипло произнесла я, поднимаясь.

Секретарша несколько раз поинтересовалась моим самочувствием, никак не хотела оставлять меня одну. Но я убедила ее в том, что со мной все в порядке, и она, подержав мою руку на прощанье, вскоре ушла.

Я промучилась до вечера, а вечером оказалась здесь, под небом. Было больно дышать и больно плакать и хотелось только одного: сбросить тяжесть с души, даже если и душу, и тело она унесет с собой.

Подо мной искрился город. Он жил, он двигался, он веселился и грустил. Строился и увеличивался для этой жизни. Или для такой вот боли, как у меня. Зачем? Я смотрела на город и больше не хотела туда вернуться. К жестоким людям. Моя жизнь, казалось, превратилась в точку, раздавленная отяжелевшим одиночеством, будто весь мир отрекся от меня. И без того побитая, коленопреклоненная, она стала чахнуть и съеживаться.

А надо мной разлилось муаровое небо. Не темное со звездами, а именно муаровое. Оно было похоже на мою любовь, переходящую из одной яркой полосы в другую. А то, что возникло во мне, было продолжением этой любви, какой бессмысленной она не была бы.

Любовь есть на земле! Только заключается она не в сюжете течения связанных с ней событий, а в рождении новой энергии в человеке, самой мощной и подчас неугасимой среди остальных, преломляющей в своем яриловом свете бытие. Это преломление ждут и зовут счастьем! Оно дарит способность летать, но затмевая взор, делает невидимыми уготовленные ловушки, в которые ослепленному “Икару” легко сорваться.

И вдруг я четко ощутила, стоя на краю своей жизни, своей любви, своего отчаяния, как под сердцем что-то колыхнулось. Может быть, это мой ребенок заволновался во мне. Он не хотел умирать…

Однако по срокам плоду шевелиться было еще слишком рано. И тогда я поняла: природа приоткрыла мне тайну деления клеток и с созидательной целью позволила этот непостижимый процесс ощутить!

Прощай, ослепляющая, возвеличенная любовь! Здравствуй, любовь истинная, чистая!

Я отошла от опасного края.

Глава обезглавленная

– Галстук смотрится небрежно, – сказала секретарша, – затянуть надо.

– Петлю лучше затяни на моей шее, – он поежился от неприятного ощущения на коже под жестким воротом рубашки. – Или на своей.

– Не дождетесь, – секретарша протянула ему папку с речью.

Тот ухмыльнулся. Расслабил галстук. – Совсем меня не боишься?

– А что мне бояться в старости моей? Теперь уже нечего.

– Напрасно, напрасно…

Он откинул папку на стол, подошел к зеркалу, завернул ворот рубашки, осматривая кожу. Там шли вокруг шеи плотным смыкающимся кольцом многолетние бородавки. Какие на ножке, похожие на уродливые сосульки; какие крупные и словно трухлявые; бесчисленное множество сросшихся между собой с едва различимыми “пестиками” внутри.

– Что, галстук натирает “ожерелье”? – спросила секретарша, раскладывая бумаги на столе.

– Какое к черту ожерелье? – заворчал мужчина прокуренным голосом. – Это ошейник, ошейник и есть! Будь он проклят!

– А когда-то нравилось вам это слово. Когда-то вы млели от моих поцелуев (она все годы обращалась к нему только на “вы”) и Аленушкой меня называли, и невестушкой…

– Какие на фиг поцелуи? Что там у тебя шевелится-то еще? Дура старая.

На нее из стекла зловеще смотрели глазки в темных, почти черных как у вампира кругах. Некрасивое в густых морщинах лицо отдавало в синеву от раздражения.

“Да ты сам старый, как кощей, кобель проклятый. Страха он от меня ждет! Весь город уже страхом опутал “. Женщина молча поджала губы.

– Как я ненавижу галстуки!

– Господи, давно бы уже прооперировали эту свою поросль.

–Что, под нож? Смерти моей хочешь? Никогда!

Он кричал на женщину с подчеркнутой распущенностью.

– Боли боитесь? А боль других смакуете!

Женщина пошла восвояси и, пнув ногой дверь, захлопнула ее за собой.

– Уволю к чертовой матери! – раздалось вдогонку.

“Ну, и за что ей все это? Да не за что. Взобрался на трон с ее помощью, а теперь “таскает за чуб”. Как бы с разбитым корытом не остался”.

Женщина вспомнила, как однажды меткие выстрелы прошлись по ее машине низом. Как перехватило дыхание тогда, и она вжалась в баранку, одновременно неистово давя на педаль газа. От воспоминаний комок подкатил к горлу, тяжело на сердце легла обида.

Убивать не хотели, пугали только. За то, что сфальсифицировали сотни подписей за подставного кандидата. Сидели сутки взаперти, изучая базу фамилий, руки немели от “иероглифов”. Но несмотря ни на что, возглавляя “молодую гвардию”, она довела кампанию до конца. А зачем? Сама в принципе виновата. Ей нужно было место среди приближенных? Ничего подобного. Просто думала, что он женится, оценит наконец за 10 лет. Но надо отдать ему должное, жениться он не обещал.

Черные джип въехал на территорию больницы, за ними – машина с операторами телевидения. Пропустив кортеж, шлагбаум плавно опустился. Сотрудники телевидения спешно выскочили из машины и побежали к входу.

– Опаздывают, черти. Все уже должно быть готово у них, – к Голове, сидящему на заднем сиденье, повернулся Зам Замович. – Надо подождать.

Голова поежился, покрутив зудящей шеей. Казалось, что больше остального его беспокоит галстук.

В этот момент прогудев сиреной к шлагбауму подъехала “скорая’. Вместо того чтобы нажать на кнопку, приводящую в движение шлагбаум, сторож встал как вкопанный, растерянно глядя в сторону машины Головы. Он будто ждал разрешения для последующих действий.

Голова отрешенно наблюдал, как беззащитно мигают немые маячки на крыше спасательной машины.

“А если кто-то рожает”, – подумал он, слегка приподняв уголки губ. Губы у него были узкими, рот маленьким. От этого он казался всегда строгим или недовольным.

Он мог подать едва уловимый знак, и “скорую” бы пропустили. Но не подал. Он ничего не мог поделать с собой: послушность людей его умиротворяла. Умиротворяли немые маячки, которые продолжали маяться.

И тут неожиданно перед ними появилась женщина, вынырнувшая из легкового седана, все это время прячущегося за больничным минивеном. Секьюрити немедленно выскочили ей наперерез, и вышла контрастная картина: женщина была тоненькая, как веточка, что-то возмущенно говорила, активно жестикулировала, того и гляди переломится. А над ней как тучи со всех сторон нависли здоровенные увальни, пытаясь “отодвинуть” за шлагбаум. В ту же минуту из больничной машины показалась другая женщина. Она плакала и о чем-то просила, обращаясь то к сторожу, то к охране.

Как только Веточку отогнали на безопасное расстояние, Зам Замович вернулся в джип и доложил:

– Там у них смертельно больной.

Голова наклонился к нему, проронил:

– Узнай-ка мне все про нее. Узнай сейчас.

И громко приказал, наконец: – Все, выходим!

Его сопроводили в поликлинику, и только после этого сторож пропустил “скорую”.

Внутри нового помещения уже были расставлены камеры, оператор шел впереди Головы и снимал, и ловил хороший кадр. Как Голова, накинув добрую улыбку, двигался со своей делегацией по коридорам и осматривал новый ремонт. Как кивал, изображал добросовестное внимание. Потом говорил речь из папки, желал здоровья всем пациентам, которые войдут в эти новые стены (из старых временных стен), после его речи лилась на камеру речь главврача, и все такое там полагающееся. Но про Веточку Голова не забыл. И Зам Замович успел шепнуть ему имя и фамилию Веточки, а именно Ульянова Наталья Романовна. После церемонии он отозвал главврача и стал выведывать все, что хотел знать Голова.

– Она оформляет квоту на дорогостоящее лечение, – докладывал позже Зам Замович.

– Надо не дать, – сказал Голова.

– Уже Минздрав одобрил.

– Ну, надо как-то сроками поиграть, сказать, что денег на этот год нет.

– Там такая форма болезни, что ожидание может быть смертельно опасно.

– Во-от. И я о том же. Направишь ее ко мне за помощью.

Зам Замович смущенно почесал нос.

– Дело в том, – осторожно начал он, – что это к нам как бы отношения не имеет.

– Так будет иметь. Все должно иметь ко мне отношение. Люди не так умны, как ты думаешь. А трагедия еще больше их отупляет.

Глава 27

Я помню ее красное пальтишко с лилиями. Его принес незнакомый человек тридцать первого декабря. Объяснил, что это подарок, от кого – не знает, просто просили передать. Зато я догадалась сразу. Пальтишко я взяла, сопротивляться не стала. Дочке оно пригодится к весне. Да и жалок как-то “родитель-руководитель”, который потерял статус и выглядит далеко не элитно от количества потребляемого спиртного. И гордости нашей на него жалко. Только то пальтишко роковым стало.

Соседство двух высотных домов с уютным “произведением” моего строительного творчества озадачивало меня (думаю, догадываетесь, почему). Один из них имел плоскую крышу и бетонные бордюры по краю в половину роста взрослого человека. Эти моменты безопасности, помноженные на сопротивляемость моего ребенка к притяжению, вполне могли гарантировать мне спокойствие за его жизнь. Пару раз девочка взбудоражила город своим появлением на высотке, но потом выход на площадку обозрения закрыли, и службы защиты ненадолго успокоились. Время от времени, когда контроль несколько ослабевал, она волновала меня поднебесными “полетами” … на деревьях, причем перемещалась по этим ветвистым вертикалям так же легко и свободно, как по земле. Ее природную невесомую ловкость и “тригонометричную” координацию даже многолетняя профессиональная натренированность не смогла бы превзойти.

Второй же дом, взлетевший на девять этажей, словно нарочно обзавелся покатой крышей и без конца ловился в поле зрения маленькой Нимфы. Ее привлекали воздушная геометричность и коньковые выступы над опущенными крыльями сводов. Если оказаться на этом коньке, то как у канатоходца возникнет ощущение почти полной оторванности от земли. Иллюзия полета.

Меня обескураживает, что я размышляю размышлениями своего ребенка, и моя голова занята нездоровой темой для взрослого здорового человека. Однако время от времени я поднималась на девятый этаж новостройки, чтобы убедиться, что вход на крышу – под замком.

Так вот, возвращаясь к красному пальтишку с лилиями…

Была ранняя весна. На рассвете Нимфа поднялась. Предельно тихо ступая (маленькая хитрюга), надела штанишки и свитер прямо на пижаму, цапнула пальтишко с вешалки (Микки Маус – метр от пола, вместо носа крючок с усами) и юркнула за дверь. Сердобольная дочурка, чтобы не расстраивать маму и город, непременно вернется до пробуждения всех, не дав обнаружить своего отсутствия. Так и будет. Она умна и авантюрна.

Монстр уныло катался по городу на постукивающем, не видевшем давно ремонта внедорожнике. Медленно и тяжко приходил в себя после большого количества, выпитого за ночь. Он с трудом вспомнил имя женщины, на которую ушло не меньше половины спиртного и поморщился от всплывшего в памяти ее дешевого желтоватого белья. Раньше он никогда бы не вступил в связь с женщиной такого уровня. Все внутри болело, мешки под глазами провисли. На душе было смрадно.

Только одно место в городе виделось ему святым. Спать он не мог: неудовлетворенность собой пульсируя капала в висок. И тогда он не спеша покатил к тому островку в городе, по которому изнывало его сердце. Он не раз уже бывал здесь тайком. Приедет, постоит поодаль и ретируется. Сейчас только светает, и он сможет остаться незамеченным.

Монстр открыл окошко. Курил, слушая чистую новожизненную тишину, украшенную цимбалами капели. В этот момент рассветной безлюдности и увидел ее, красным пятнышком знакомого, с любовью выбранного им детского одеяния возвышающуюся на самой высокой и неустойчивой точке здания. Пунцовый укол догадки расколол его сердце. Через секунду он метнулся в пустоту малонаселенного подъезда, взлетающим лифтом рассек новостройку. Еще несколько ступенек – и выход на крышу. Свободный от замков.

Девочка стояла на прежнем месте спиной к нему. Его мысли панически роились, сталкиваясь друг с другом. Окликнуть – можно напугать ребенка, и тот неминуемо сорвется. Медлить – тянуть тонкогранное время риска. Но девочка сама услышала за спиной новые звуки и обернулась. И сделала она это так легко, будто находилась не на узком лезвии конька, а на устойчивой безопасной поверхности. Мужчина даже сморгнул ощущение нереальности.

– Эй, малышка, – осторожно позвал он, как можно мягче интонируя, – иди ко мне.

Она не двигалась. Во все глаза смотрела на гостя. Ей почудилось что-то знакомое, но не в нем самом, а в ощущениях, в тревожную настуженность которых когда-то доводилось ей погружаться. Она сморщила лобик, сосредоточенно пытаясь выудить камертон похожего диссонанса из детской памяти. Он никак не прояснялся в недолгом промежутке ясносознательности ее жизни, а будто слабо доносился откуда-то из пещерки нерожденного ее бытия.

Монстр начал рискованный поход навстречу “красному маячку”, осторожно ровняя шажки по лепесткам черепицы. Это оказалось возможным благодаря тому, что острие конька позволяло держаться за него руками. Преодолев несколько метров, бескрылый человек нащупал ногой талую, обманчиво затвердевшую льдину, заступенился за нее и выпрямился во весь рост. Девочка даже не качалась. Без труда держала равновесие.

– Иди потихонечку ко мне, – уговаривал Монстр. Но Нимфе хотелось идти от него, а не к нему. Между существами покачивался все тот же камертон знакомого ребенку чувства, вызывающий в нем недоверие. Бескрылый человек понял, что нужно как можно скорее доверие завоевать.

– Меня зовут дядя Андрей, – улыбнувшись, он протянул руку, надеясь после нескольких передвижений почерпнуть ладошку девочки, – а как зовут тебя?

На этом вопросе льдина, дарившая мнимую безопасность своим утвердившимся зимнележанием, вдруг тронулась с места и поползла по скату. Бескрылый попытался было дотянуться до конькового выступа, но шуга набрала скорость и понесла его с собой в свою законную участь. Монстр падал бесшумно. Звуком привычного глухого опада старых шапок с крыш.

Девочка подошла к краю, взглянула вниз и выдохнув произнесла:

– Анастасия…

Властью творчества я могла бы избавить мир от Монстра, но однажды пообещала, что донесу до вас только правду. А потому доношу, что Монстр выжил. Утратил свои чары, власть, яриловый свет, не вызывал больше любовь. Но самых важных костей не сломал. Теперь он безликий хромой старец, не излучающий даже стариковской доброты. Существует где-то в своем заброшенном мирке без окон, не привлекающем ни единой души человеческой… Что осталось от его прежней жизни? Все персонажи покинули ее. Я иногда вижу одиноко бредущую Катю, добродушную, живущую в себе, и почему-то долго смотрю ей вслед…

В тот год мы переехали в Москву. Я сделала то, что хотела и должна была сделать. Устроила дочку в спортивную школу. Ее приняли в секцию художественной гимнастики. Я очень сдружилась с первым тренером дочки, очаровавшим меня большими надеждами на ее потенциал. Чем дальше мы сплачивались на почве надежд и первых успешных шагов маленькой героини, тем отчетливей я предчувствовала впереди закрепляющий наши проникновенные отношения финал. Я была в том возрасте, когда могла позволить себе положиться на украшающие опыт выводы и принять за ценности то, что считать таковыми хотелось. Виктор (он как отец был шестилетней Настеньке) показался мне замечательным человеком, надежным другом и самым, что ни на есть, настоящим мужчиной.

К тому времени Илья окончил институт, обосновался рядом с нами и занимался поисками своей незаменимой роли в обществе.

День всех влюбленных мы хотели провести вчетвером. Раздумывать о месте, где четверке разновозрастных интересов будет уютно до солидарности, долго не понадобилось. Мы все любили “Планету” – самый большой в столице аквапарк, избалованные летом, по малейшему желанию возникающим среди зимы. Нельзя было не впечатлиться его нереально дорогим живописным пейзажем: полноростными деревьями со светящейся листвой, мостиками, ведущими на островки и оазисы, маленьким “морем” с настоящим прибоем (волновой бассейн), многокаскадным водопадом, глянцево ласкающим скалу, белым пляжем и пальмами. Мы предавались забавам, покоряя “Черную дыру”, кружась в “Циклоне” и планируя с двенадцатиметровой высоты по извилистому руслу “Дикой реки”. Семейная горка нас сплачивала и приглашала в лагуну с таинственными гротами. Маленькая Анастасия к моему спокойствию не соблазнялась на взрослый экстрим и наблюдала за нашими забавами из мелкого бассейна. Зато облюбованные ею детские горки и качели не успевали отдыхать от восторженной девочки.

В памяти всплывает неприятный момент, связанный с излюбленным развлечением. Как-то в метро Анастасия выудила из сумки розовые очки для подводного плавания и натянула прямо на шапочку. Бубон со смешной деликатностью вписался в необычный костюм. Мы переглянулись с Ильей и чуть не прыснули со смеха. А удивленным соседям “ныряльщица” объявила:

– Мы едем в аквапарк.

И тут поджатая другими пассажирами старушка интеллигентного вида произнесла:

– На костях праздник построили. Не ведают люди, что творят.

Все посмотрели на старушку в изношенном, но опрятном пальто и полинявшей, когда-то элегантной по форме, меховой шапке. В руках бабулька держала сумочку, наверняка отвечавшую моде в далекие запрошлые годы. Отдав должное ее возрасту и склонности к уводящим от действительности размышлениям, люди не придали значения странным словам, а бабулька тем временем решила свою мысль развить:

– На том месте в старину древнее кладбище покоилось. Его потом историки раскопали.

Все опять обернулись к вещательнице, а та для большей убедительности сняла очки, протерла подолом пальто и снова водрузила на нос.

– А в тридцатые годы в овраге проводили массовые расстрелы. Там же трупы и закапывали. При советской власти в этом месте ничего строить не решались. А теперь за большие деньги бояться перестали. Напрасно это…

И она замолчала, как-то обиженно покомкав замшелые ручки сумочки.

За стеклянной стеной свирепствовал ветер, клубя снежную пыль. Вечер завистливым одиночеством нависал над сугробами. А здесь, в раю под искусственным солнцем, ласково плескалось море, тепло белел пляж, веселым многоголосьем разливался праздник лета.

Молодая худенькая женщина с выдающимся животиком (месяца три-четыре беременности) щелкала на камеру, летящую с детской горки девочку…

В волновом бассейне, наигравшись друг с другом и с волной, мужчина и мальчик лет двенадцати собирались перебраться на аттракцион с серфингом, о чем спешили сообщить женщине, отдыхающей на шезлонге. Она услышала, обернулась и помахала мужу и сыну рукой. На ней прекрасно смотрелся ярко-красный купальник, интересной витиеватостью веревочек убегающий под черные локоны …

Необыкновенно милый малыш, повиснув в заботливых руках молодого родителя, погружал в глянец воды пухлые в “перевязочках” ножки. При этом он так забавно раздувал щеки и топырил пальчики, соблазнившись неизведанным, словно был на пороге небывалого открытия.

А где были мы? Нас я не видела. Видела только людей, отвлеченных от повседневных забот, ищущих единения в радости.

А потом вдруг потянуло тревогой. Она пробирала до мурашек, нарастала, вызывая в душе панику. Хотелось убежать, но меня не было. Где я? Раздался хлопок. Что-то лопнуло в налитом свинцовым гулом мозге. По куполу аквапарка поползли трещины, рваными ранами растекаясь по всей площади. Кусок бетонного неба словно крыло Армагеддона, с оглушающим грохотом упал в волновой бассейн. Нереальность явления взорвала человеческие эмоции, смешав безнадежность с тупиковым неверием. Люди в панике заметались. Глыбы бетона падали с сумасшедшей высоты, руша аттракционы, шезлонги, ломая пальмы, стирая с праздника жизнь, как нежную кожу. Острая слюда стекол смешалась с водой. Люди бросились врассыпную, уворачиваясь от огромных лезвий, и вода тут же становилась красной от крови. Мечась с детьми на руках, взрослые пытались найти выход в завесе водяного пара. А небо продолжало рушиться на землю.

Беременная женщина бросилась к дочери, но добежать так и не успела: каменная плита вдавила ее в дно бассейна. Еще несколько секунд страшно двигалась кисть ее руки, не выпуская ремешок камеры… Девочка, отделенная парой метров и мгновений от той же участи, истерично звала мать.

Черноволосая женщина в красном купальнике окоченевшим взглядом уставилась в то место, откуда недавно ей помахали рукой муж и сын, и видела груду замеревшего бетона… Через мгновенье сорвалась с места, кинулась к убиенным, но тут же опала, кроваво скользя по краю бассейна, рассеченная тяжелым лезвием стекла. Я увидела ее потом лежащей на снегу с раздробленной лодыжкой правой ноги и темной неанатомической пустотой ниже левого бедра.

Мужчина с малышом в руках, преодолевая сопротивление воды, устремился к большой синей горке, чтобы укрыться в арочном проеме, но не успел добежать всего пары шагов. Часть крыши с дикой скоростью настигла их. Отец уже нагнулся, закрывая торсом ребенка, а через секунду понял, что все еще жив. Плита зависла, зацепившись за горку именно тем концом, который неминуемо грозил размозжить взрослую и детскую головы.

Выход в раздевалку оказался полностью забаррикадирован кусками бетона и арматуры. Люди карабкались по обрушенным стенам, обрезая руки и ноги. Кто покрепче, прыгал вниз, бежал по снегу к центральному входу, чтобы добыть хоть что-то из одежды. Полотенца и вещи кидали наверх заледеневшим от мороза людям. Разбивали стекла припаркованных машин. Вырывая провода замков зажигания, заводили двигатели, чтобы согреться. А потом ревели “скорые”, отъезжая от главного входа каждую минуту.

Меня все дальше и дальше удаляла от страшной картины изуродованного “китового хвоста” удушливая боль.

Глава последняя

Пробуждение было тяжелым. Сердце сжали невидимые тиски, холодный пот прошил ознобом тело. Я сползла с кровати, качаясь, добрела до аптечки. Стрелки часов туманились в районе третьей и четвертой цифры. Накапав дрожащими пальцами сердечные капли, я сглотнула их и стала ждать, терпеливо снося мучительную тяжесть. Так неодолимо потянуло в комнату дочки, что защипало в глазах. Я припала к ее локотку и затихла, впитывая молочный запах ребенка. Чистое, почти неощутимое дыхание родного существа баюкало меня, уводя от щемящей боли. И боль отступила, не имея права нарушать самую преданную, самую великую любовь на земле!

– Доченька, – сказала я ей утром, – маме нездоровится. Давай поедем в аквапарк в другой раз.

Она выбралась из-под одеяла, свесила ножки в забавной пижаме, скривила губы, но сдержалась. А потом до обеда ходила сама не своя, грустно поглядывая на меня. Я знала, что ближе к вечеру позвонит Виктор. Знала и чувствовала, что он выбирает мне подарок ко дню влюбленных.

Настя безаппетитно семенила ложкой по тарелке, когда телефон заголосил. Увидев номер сына, я удалилась подальше от слуха девочки, предполагая, о чем пойдет разговор.

– Мама, что лучше купить Насте? Розовую сумочку с пушистым брелоком на замке или заколки с земляничками?

– Ей понравится и то, и другое. Купи что-нибудь на свой вкус, дорогой.

– Тогда у меня идея! Куплю и то, и другое и второе спрячу в первое.

Он отключился. Я вздохнула. И зачем-то посчитала: один плюс четыре плюс два плюс два плюс ноль плюс ноль плюс девять равно восемнадцать, а один плюс восемь равно ДЕВЯТЬ. Сегодня 14 февраля 2009 года. Я пошла излить пианино свою мистическую грусть …

Под печальное адажио забрела дочка. В одной тапочке и с оранжевым зайцем в руке (она таскала его за ухо, и лапы зайца вечно были затерты, полосясь по паркету). Однажды я увидела эту игрушку в магазине и удивилась, найдя точную копию Орнаста. Не купить его я не могла. Почему? Не знаю. Душа потянулась к нему, как к родному. Я взглянула на дочкины поднятые домиком бровки, так искренне вторившие настроению музыки, и рассмеялась. Ну как можно лишить такое существо ожидаемой радости? Поверив сну? Все просто. Сказания интеллигентной бабульки повлияли на мою чувствительную натуру. Моя дочка родилась под счастливыми знаками, и я выберегла ее хрупкую жизнь не для того, чтобы потерять снова. А значит, все будет хорошо! Я чувствую это.

Зайца она взяла с собой и любимое розовое полотенце под цвет купальника и сланцев. Счастливо прыгала по комнате, на скаку натягивая теплые брючки.

В машине Илюшкины “земляничные” заколки немедленно перекочевали из новой сумочки на ее головку. Все разом. А Виктор, одарив меня загадочным взглядом в зеркало заднего вида, достал из внутреннего кармана пальто бархатную коробочку и протянул мне. Илюшка повернулся, а Анастасия клюнула коробочку носом. Так прямо у нее под носом я подарок и вскрыла. А там… кольцо с камушком! Боже мой, судьба благодарностью увенчала шесть последних лет нашей жизни, которые, не смотря на трудности, я воспринимала как высокобальное счастье!

Анастасия возвышалась на горке, собираясь скатиться вместе с “игрушечным” водопадом. Я любовалась ею на берегу, пока мои мужчины осваивали серфинг. Любовалась и ловила себя на мысли, что она похожа на других детей и в то же время не такая. Что в ней было отличного, не улавливалось, но аурически ощущалось. С материнским эгоизмом я про себя отметила, какой она станет хорошенькой. Кисточки на кончиках ушей почти исчезли, а слегка сросшиеся брови придадут ее лику черты мифической красавицы.

Скатившись с горки, она поплыла в нарукавничках, старательно бултыхая ножками по поверхности воды, и вокруг ее розовых пяточек витали россыпью брызги. Потом в какой-то момент она вдруг выпрямилась, замерла среди подскакивающих детских головок, словно насторожилась, и как-то обиженно поплелась ко мне.

– Что случилось, доченька? – уповала я на безобидную причину внезапной смены ее настроения. Но она ничего не смогла мне сказать, только выгнула домиком свои красивые брови и грустно вздохнула. И опять через несколько минут резвого веселья странно насторожилась, потянулась в мою сторону.

– Мама… – грустный взмах бровушек–крыльев.

– Что с тобой, Настенька?

Я пощупала ее лоб (не горяч ли?) и нос (не замерз ли?) и с миром отпустила. Но когда в третий раз девочка была отвлечена невидимой причиной от беззаботного веселья, я заволновалась. Она стояла по пояс в воде и не двигалась. А потом … медленно подняла голову вверх. Меня хлестнуло жгучим предчувствием, разнося жар по всем клеточкам тела. Осторожно, словно боясь поколебать реальность, я оглянулась по сторонам. Точнее, что-то заставило меня охватить сосредоточенным взглядом пространство вокруг.

Молодая женщина с выдающимся животиком щелкала на камеру, летящую с детской горки девочку…

Сидящая на шезлонге женщина в красном купальнике обернулась, чтобы помахать мужу и сыну рукой…

Малыш в перевязочках, повиснув на руках молодого родителя, бороздил нетерпеливыми ножками гладкую поверхность…

Взрыв из памяти перевернул реальность. Откуда-то снизу поползла навязчивая тревога. Ноги подкосились. Все звуки слились в один угнетающий гул внутри меня. Настя как-то нехотя двинулась к детской горке, медленно и отрешенно стала подниматься по ступенькам. Она была наверху, когда послышался хлопок. Я вскрикнула. Люди обернулись на меня, прекратив веселое жужжание. В этот самый момент в куполе образовалась темная паутина трещин. Я рванулась вперед, обгоняя сумасшедшие удары сердца, и увидела, что мой ребенок с ужасом смотрит вверх, и, прогнувшись назад, как перетянутая струна, начинает кричать сквозь стиснутые зубы. И точно спасаясь от участи Помпеи, вскидывает руки над головой и начинает с усилием толкать ладонями невидимую стену. Стрелы Армагеддона, прошившие купол, внезапно замедляют свой бег и замирают, раскачивая бетонное небо. Только страшно гудят, угрожая обрушиться тяжелыми заплатами.

Люди хватали детей и бежали к выходу. Устремляя глаза к небу, гадали, сколько выпадет им спасительного времени. Испещрённый разрушительными язвами купол вопреки физическим законам все еще держался навесу, видимо, приближаясь к моменту своего низвержения. Я достигла пика, где была моя Анастасия и в последние мгновения остановилась, не посмев к ней прикоснуться. Такой я не видела ее никогда. Наэлектризованная колоссальным напряжением, она была словно не из плоти. Сдавленный детский плач с разрывающей сердце скудностью пробивался сквозь сжатые зубки протяжными тревожными звуками. Я припала к ее ногам и почувствовала на своих плечах руки Виктора. Он был рядом. Илюшка отчаянно скользил внизу, пытаясь забраться на горку. Кроме нас в потрескивающем электричеством здании не осталось никого.

– Наташа, уходите! – порывисто кричал мужчина. – Уходите с Ильей!

– Нет, нет! – я боялась расцепить пальцы.

И тут я вспомнила, что полминуты хватило силам зла завалить единственный выход, и все еще понимала, что путь свободен. И тогда я сверху закричала сыну, передав ему всю свою надежду на шанс:

– Сынок, беги скорее к выходу, уходи из здания. Мы будем там, за этой стеной.

Я указала на противоположную от выхода стену. Возвращаясь в сон, я отчетливо вспомнила, что первые секунды камнепада отрежут выход, а значит, спасаться нужно с другой стороны, где разрушенная стена будет зиять свободой.

Слава богу, он послушался. Застывшее от ужаса сердце слегка шевельнулось, когда мальчишка скрылся в дверях.

– Беги, Наташа! – цепенея от отчаяния, выдохнул Виктор.

– Нет!

Мы оба почувствовали, как девочка обмякла, стала медленно оседать. Мужчина подхватил ее на руки, устремился вниз. Следом, обдираясь о ступеньки, слетела я. И в этот момент глыба бетона обрушилась в волновой бассейн. Сейчас посыплются стекла! Надо выбираться из детской зоны. Я отчетливо помнила спасательную дорожку между капканами смерти и твердо следовала по ней, уводя дорогих мне людей от гибели. Горка, которую мы покинули, разрушилась как скорлупка. Целой останется только синяя … Широкая и устойчивая, она должна стать нашим убежищем. Правда, цвета уже не определить. Повсюду катастрофическая темнота, насыщенная водяным паром. Но я чувствую сердцем эту синеву. Последние мгновения последнего шанса приводят нас в спасительные объятия арки, когда рядом, обдав холодом смерти, опускается каменное лезвие гильотины.

Тишина и мрак встречают нас за порогом Армагеддона. Мы живы! Но страх не отпускает, пока мой ребенок не движется. Я хватаю ее лицо в ладони, выдыхаю ее имя, и мне в ответ – тихий жалобный голосок:

– Мама …

Мы тяжело дышим в гнетущей тишине и, поняв, что камнепад закончился, покидаем убежище. Обдирая руки и ноги, карабкаемся по висящим обломкам крыши в том месте, где, повторяя сон, образовался разлом. Виктор собирался было спрыгнуть в снег, усыпанный стеклом, но избежавшие трагедии люди кинулись в нашу сторону. Они снимали с себя верхнюю одежду и бросали нам.

Я прижала к себе дрожащую Анастасию, прильнув губами к ее обледенелым волосам. Виктор обнял нас обеих. Мы не чувствовали холода, не ощущали боли от впившейся в тело бетонной крошки. Сквозь возбужденные голоса людей пробивался сигнал “скорой”.

Илюшка, живой и невредимый, метался в толпе с нашей одеждой и оранжевым зайцем.

Спасибо, господи, что мои дети живы!

Спасибо, что живы дети другие!

Спасибо, господи, за то, что живы все!

Я медленно обернулась. Там, где был праздник, зияла темная рваная рана. Фрагменты мебели, пластиковые куски аттракционов, детские игрушки перемешались со стеклом и бетоном. А небо с мирным пугающим покоем осыпало этот хаос белыми хлопьями, словно продолжая бесповоротный путь из прошлого…

Эпилог

Я преодолела все: депрессию, жизнь с грудным младенцем в неотделанном доме, трудности в бизнесе, страх перед мужем и родственниками Монстра. Счастье материнства взяло реванш над всеми проблемами, и жизнь, когда-то потерявшая смысл, обрела его с новой силой. Я ужасалась, вспоминая операционную и людей в белых халатах. Я вздрагивала от мысли, что могла уничтожить такую хрупкую, такую беззащитную жизнь. Маленькое чудо, рожденное пусть не в оцененной, но чистой любви, теперь со мной, засыпает у моей груди с волнующим сердце доверием, и никто никогда не отнимет его у меня.

Вынашивать малыша я уехала к маме, спасаясь от травли и интриг. На всякий случай поменяла номер телефона. В городе появлялась очень редко. На учете стояла в другом городе. Илюшка сам добирался до школы и обратно. Иногда в целях экономии – автостопом, за что его серьезно, но без толку ругали. Летом он поступил в институт. С этого момента началась череда побед в нашей жизни. Мама контролировала бизнес, Лариса ездила в Москву, рабочие делали ремонт без моего участия и подошли к этому с такой любовью и уважением к моей ситуации, что я до сих пор храню в сердце благодарность им.

Новый человечек родился пятого сентября. Число, месяц и год его рождения в сумме составило… Посчитайте и убедитесь сами.

Дом сначала хотели продавать, но потом я перестала бояться врагов, почувствовав себя выше их, и решила не идти против своего желания. Довольно скоро, наперекор нашей бабушке-маме, мы переехали в новое жилище. Мне хотелось самой руководить расстановкой мебели и отделкой второго этажа. Жили мы в холе. Когда на выходные приезжал Илья, он располагался на кухне, чтобы подольше посидеть за компьютером, который пока обитал в компании микроволновки и посудомоечной машины. Это по ночам. А днем он буквально не отходил от малышки, возился с ней, гулял, и я могла спокойно понежиться в ванне, сделать омолаживающие маски, хотя и так стала выглядеть свежей и моложе, чем раньше. Потому что счастливей.

И лишь однажды я встретилась с Монстром. Выкатила коляску за ограду и сразу заметила его машину. Видимо, он стоял здесь давно и не случайно. Ничего не дрогнуло в моем сердце, как если бы мимо прошел чужой человек. Он вылез из салона, медленно, как-то угловато подошел к нам.

– Здравствуй…

– Здравствуйте.

– Растет?

– Растет.

– Наташа… – он замялся. – Я вот… От всего сердца… В общем, возьми, пожалуйста…

И достал большую пачку денег. Нет, даже огромную.

– Да, что вы, не надо! У нас всего хватает.

– Возьми, говорю, – и вложил деньги мне в руку. – Можно я взгляну?

Жалкий он был какой-то, старый, ненужный… Я пожала плечами. Он подошел к коляске, осторожно отогнул накидку. Там были длинные реснички, сопящий носик и пустышка в форме бабочки. Он долго любовался моим творением (да, именно моим). Достаточно, чтобы я успела спрятать деньги в бардачок его машины. Мне на руку сыграла оставленная им открытой дверца. Потом я с вежливой улыбкой сняла коляску с тормоза.

– А как назвала, скажешь?

Он согнулся и казался ниже меня ростом. Я обернулась:

– Анастасия Андреевна.

И покатила коляску дальше, в нашу светлую жизнь, где монстрам места никогда не будет!

__________________________

В оформлении обложки использована фотография с

https://pixabay.com/ по лицензии ССо.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава обезглавленная

Глава 27

Глава последняя

Эпилог