Чертова немощь [Алексей Юрьевич Ханыкин] (fb2) читать онлайн

Алексей Ханыкин Чертова немощь

Сколько помню, мы жили отдельно от остального мира, словно такова была наша судьба. Нашу небольшую, потерявшуюся во времени, деревушку окружал темный дубовый лес. Для городских мы были дикарями, что в страхе технологий спрятались в глуши, огородились высокими ветвями и мирно доживаем свой век. Но это не так.

Это был не просто лес. Когда я был ребенком, дедушка рассказывал многочисленные легенды о невиданных тварях, что обитают в тени широких крон, там, где даже солнца луч не достигает земли. Эти легенды передавались из поколения в поколение, и я стал очередным носителем древних сказок, нет, историй, которые на деле больше, чем сказки.

Как я и говорил, это был необычный лес. Но не каждый городской об этом знал. Или не хотел узнавать. Время от времени здесь исчезали люди – любители пощекотать нервы, простые отдыхающие или горе-охотники-любители. Иногда их тела находили группы спасателей, иногда оставались лишь клочки одежды. После этого, каждый раз к нам в деревушку приезжали всякие гости: репортеры, полиция. Послушают сказок про нечисть, что-то запишут на своих бумажках, да и отправятся восвояси. Как пить дать, все они думали, что мы сумасшедшие, и по результатам, очевидно, списывали на проделки диких зверей или какого-нибудь маньяка. Им не понять, ведь городские жили далеко от этих мест. Им не приходилось ночами слышать вой, словно из самых недр земли, от которого кровь стынет, как вода на морозе, они не видели, как ночами щенки от страха скулят в будках, словно само отчаяние поселилась в их душах без надежды на спасение. Им не приходилось встречать бегающие тени, что иногда позволяют себе подобраться поближе к деревушке и напугать молодежь, а потом, насладившись криками страха, уползти поглубже, словно насытившись людскими страданиями.

Раз уж на то пошло, мы не были полностью отрезаны от мира. Через густой лес была дорога, старая, как мир. Она петляла, пару раз выводила на маленькие полянки, уводила в глубины леса и лишь потом вела прочь. Длинный, тернистый, как говорят в книгах, путь, но единственный, благодаря которому мы окончательно не сошли с ума от страха.

Молодых мы очень боялись пускать по этой дороге в город, уж очень она была длинной и опасной. Лишь те, кому переступит, хотя бы, лет двадцать пять, вооружившись чем-нибудь острым отправляли к городским. Чаще, чтобы развеять дух, но иногда чтобы купить чего-нибудь необходимого. И каждый раз, когда мы покидали деревню, душу терзало неприятное чувство, как совесть гложет ребенка, что пошел против воли родителей. И каждый раз мы возвращались домой, в объятия черного дубового леса.

Когда еще не достиг возраста, чтобы покидать деревушку, к восемнадцати годам от роду я женился. Кажется, городские именно так говорят. Хотя для нас это не имело такого большого значения, мы старались проводить по такому случаю небольшие праздники, негромкие, чтобы лишний раз не тревожить порождений леса. В такие редкие моменты свадеб или дней рождений мы забывали обо всех ужасах, что происходили вокруг. Порождения, невиданные человеку, но так жаждущие выйти на свет переставали существовать, хоть на час, на несколько минут, но этого было достаточно, чтобы спокойно выдохнуть, закрыть глаза и насладиться смешавшимся в невиданный гул голосами соседей. Прекрасное время!

Через несколько лет, когда время отчертило малышке восьмую весну, из неведанных земель к нам пришел старик. Я до сих пор отчетливо помню этот день. В Дубовой чаще снег, хранимый могучими кронами, еще не сошел, а он, седовласый, небритый и израненный, босыми ногами вышел из очередного поворота единственной дороги. Одетый не по погоде, он был лишь в рваном балахоне, словно сшитом из старого тряпичного мешка и с котомкой за плечом. Этот гость медленно, словно наслаждаясь моментом ступил на территорию деревушки, сделал несколько глубоких вдохов, поклонился до земли и попросился к старосте.

Вышел из дому он на следующий день, и, как нам позже представился, был одним из кудесников-гадателей, что странствуют по миру.

«В мир, когда человек отказывается видеть нечистое под своим носом, только мы можем сохранить ему покойную жизнь, отослав это самое нечистое обратно, да подальше» – так говорил кудесник о себе. Странный он был.

Одним весенним утром, когда дочурка играла на улице, ей отчего-то захотелось поближе посмотреть на работу кудесника. Тот аккурат на краю деревни рисовал древние письмена, кажется, укреплял защиту нашего жита от лесных тварей. Сам я не был очевидцем, и их встречу могу знать лишь по сказам соседки, доброй души женщины, и не думаю, что она что-то слукавила.

Покорно дожидаясь, когда кудесник закончит таинство, она наблюдала, стараясь лишний раз шагнуть или чихнуть, словно опасаясь, что ее присутствие что-то нарушит и все пойдет крахом. Старец сам обратился к ней немного погодя. Она, по всей видимости, спрашивала о нем и о его делах, а он, в радостях интереса молодежи, не мог отказать поделиться знаниями с юным дарованием. Уж не знаю, как дошло, но сама дочурка его пригласила к нам в гости под вечер, чтобы он научил ее нескольким буквам на старом языке (уж очень интересно они писались). На том и порешили.

Вечером того же дня старец навестил наш дом.

– Милуйте, хозяева, да не судите. Не потревожу покой надолго.

– Доброму гостю всегда рады, – отвечала с теплой улыбкой жена. – Так и не серчайте за прием: что имеем, тем владеем.

Мы сели на кухне. Он показывал Весене (а именно так мы и назвали дочурку) вырезанные на дощечке буквы старого языка и называл их, а та неуклюже пыталась их повторять. Получалось забавно. Жена заварила чаю, и аромат вскоре пропитал воздух, казалось, словно даже за окном стало теплее и наступило лето.

– У вас прелестная дочь, – улыбнулся старец, – берегите ее. Особенно от тех тварей, что не дают покоя вашей земле.

– Уж вы-то, кудесник, можете знать, что за нечисть под дубами гнезда вьет? – Не удержалась жена.

– Не видывал их, но слыхивал. Имени не имеют, но тело и душу носят. – Старец дал дощечку Весене и предложил поиграть в сторонке. – Со старостой молвили об этом, и нет смысла не говорить другим, коли спросили. Нечистые твари здесь закрыты, и лес этот их тюрьма на веки вечные. Воют они в отчаянии, ибо не могут выбраться, и ищут-рыщут способ, да щелину, все выбраться хотят. А вы все на земле отчего-то держитесь с ними. Возможно, грехи предков на всех здесь, возможно, что еще – мне не ведомо. И помочь не в силах. Все что могу – дать немного защиты детям, коли разрешите.

Мы с женой одновременно кивнули. Старец снял с шею небольшой полукруглый деревянный амулет с какими-то символами и протянул нам.

– Если вера есть мне – пусть дитя ваше носит оберег. Он сильный, защиту даст ей, и пусть не снимает, тогда хворба любая слабее будет.

Мы поблагодарили за подарок, накормили гостя. После этого многое еще обсуждали, о цветах да саженцах, о птицах, что чудесным образом помнят в какую даль лететь и какими путями возвращаться с потеплением домой. Обо всем говорили, о разном.

Через пару дней старец ушел. Не прощаясь и не плача, тихо, с первыми лучами солнца. Тогда мы и отдали Весене его подарок.

И вновь зажили обычной, по нашим меркам, жизнью.

До того самого рокового дня.

Дочурка повзрослела, вытянулась, стала почти как мать. Любила петь и бегать по деревушке, играясь со щенками. День сменял день, после каждой ночи наступал рассвет. Было теплое лето. Лучи в нескончаемой любви дарили земле свое тепло, а мы растили на огороде овощи, чтобы продать их в городе и получить денег на прожить. Весеня бегала по деревне, радуя своим звонким голосом жителей, а затем, совершенно внезапно, к вечеру слегла.

Никто не мог утешить душу ответом, что стало причиной хвори. Она лежала бледная на кровати, не имея силы даже встать. Холодный пот пробирал горячее тело, подчеркивая неестественную бледность.

«На нашу семью пришел грех» – говорила женушка. Она сильно переживала немощь дочери и пыталась получить помощи от любой силы, что была за гранью нашего понимания. Если бы звери из чащи могли помочь, уверен, мы бы без раздумья пошли к ним. Но они не могли нам помочь.

– Послушай, – схватил я женушку за поникшие плечи. Казалось, они стали такими хрупкими и слабыми, что могут сломаться в моих руках. Я ослабил хват, – нам нужно привести лекаря из города.

Она молча смотрела куда-то сквозь меня, словно мои слова до нее не доходили. Я не сдавался:

– Он может нам помочь, он может знать, как нам помочь.

И вновь тишина. Я не решался сказать что-то еще. Отпустить меня дня нее будет тяжелым выбором – путь опасен, но лучше я рискну своей душой, чем буду ожидать, как душа дитя покидает тело. Женушка всё также молчала.

– Я пойду сейчас.

Медленно я отпускал ее, сделав полшага назад. В этот миг ее глаза налились страхом, криком отчаяния. Выступили слезы.

– Нет, – она упала на колени и громко зарыдала, – нет, нельзя так, нельзя. Опасно ведь, опасно.

– У нас нет выбора. С чистыми помыслами пойду, и не нагнать меня зверю.

– Опасно же, опасно! Старец ничего не смог сделать, вот как опасно!

– Тише, тише, – я вытер ее слезы, – все будет хорошо, слышишь? Всё будет хорошо. Я возьму с собой оружие. Нож, острый, помнишь, недавно заточил? Вот и будет мне подмастерье.

– Полдень пробивает. Ты… обещаешь мне вернуться?

Я кивнул.

– Обещай! Обещай обязательно вернуться, вернуться живым! Вернуться с лекарством!

– Обещаю.

Женушка помолчала недолго. Я покорно ждал, когда она соберется с силами и отпустит меня. Из комнаты Весени не доносилось ни звука.

– Ступай, – вздохнула женушка, – сдержи обещание. Ступай, и провожать не буду, потому как вернешься скоро.

Она встала, вытерла слезы и ушла в комнату дочери. Прощаться было некогда. И не следовало. Вооружившись небольшим ножом, я накинул старый плащ, и пошел прочь, к черте, где заканчивались владения деревни.

Там, за деревянной изгородью начинались страшные земли. Царство ужаса, вечный источник ночных кошмаров, потока отчаяния, в которым жили наши предки, и будут жить наши дети и внуки. Ни на секунду не забывал, что цель моя – привести лекаря для дочери, либо само лекарство. Вот моя цель, вот мои силы. И я сделал шаг.

Уверенность, смелость, вера – ничто, когда тебя окутывает могильный холод, а ноги тяжелеют, подобно двум сухим веткам. Из каждого кустика незримые очи наблюдали, с голодом, ненавистью и каплей интереса. Нескончаемый поток неслыханных звуков ринулся в мои уши, и я замер на месте. Мне было слышно, казалось, всё, и взмах крыла черного ворона – вон он – полетел доложить обо мне своему хозяину, и перебирание маленьких ножек ежа, что спасался от чего-то ужасного в самой глуши страшного леса. Я утопал в отчаянии, страх овладел и телом, и душой. Но, вспоминая, как больная дочерь всеми силами противится ярому недугу, просто не мог отступить. Я здесь ради нее, и не поверну назад, пока не получу лекарство. Если и удача, и все, что следит в сей час за мной явит свое благословение, то не попадется зверь, не придется мне торговать с ним душой и плотью, а потому, скоро к закату выйду прочь, и до города будет не ближе, но безопасней. Клетка, в которой мы были заперты, когда-нибудь должна дать брешь.

С каждым шагом, хоть и был он тяжелым, я продвигался вглубь. С каждым шагом я был ближе к выходу. С каждым шагом я всё четче видел выстраиваемую предо мной тропу.

Кроны деревьев медленно, почти незримо гнулись в поклоне невиданному существу. Натоптанная тропа, на которой не осмелилась взойти травинка, манила вперед. Звуки пропали, и только неуверенные шаги нарушали покой. Казалось, вот секунда, мгновенье и темные ветви потеряют власть, а тропа приведет аккурат к выходу. Но я ошибся.

Впереди показалась кирпичная кладка. Подойдя ближе, она стала павшей стеной маленького дома, кирпичного, нового, но разрушенного временем. Откуда он здесь взялся? Я коснулся рукой кладки, и она, словно от могучего удара крепкой руки, начала осыпаться. Сперва по кирпичику, а потом вовсе кусками, ударяясь о землю, охала, кричала, выла, призывая сюда все живое.

Я сделал шаг назад, другой, и уперся во что-то большое: из ниоткуда позади меня появился колодец, заколоченный, поросший мхом, хотя секунду назад его не было. Звуки вновь пропали.

Я стоял посреди небольшой поляны. Крупицы разума медленно исчезали, и оставалась лишь пустота. Стена, что от простого касания обратилась в руины, появившийся внезапно колодец и нечто. Ужасного вида тварь вышла из-за деревьев: четвероногое, в густой шерсти, местами слипшейся, черепом козла на голове и длинными рогами, белыми, как кость. Она ожидала меня на краю поляны. Я достал нож.

– Иди, иди, я не боюсь, я здесь чтобы положить конец! Подойди, и я вспорю тебе брюхо, избавлю лес от зверя, людей от страха, и мы сможем жить спокойно! – я сорвался на крик, – Убью тебя и вернусь домой!

– Неужели?

Голос, приятный и теплый, вырвал из смелого безумия. Он звучал из всех уголков леса, доносился не в уши, а в голову, чистый, яркий, добрый.

– Так что же дитя, что изливается в ужасе в сей час на одре? Не за тем ты идешь, дабы милость целебную найти?

Крик отчаяния вырвался из груди. Здесь мой путь подойдет к концу. Здесь я найду смерть в лапах зверя, оставив доченьку умирать, оставлю любимую женушку одну.

– Человек, взгляни же пред собой, – продолжал голос, – да узри, что вы легендами лжи избегаете. Доколе хотел бы он пиршества твоею плотью, сделал бы давно. Но стоит.

В подтверждение слов голоса, тварь продолжила стоять на месте, прожигая меня взглядом.

– Хочешь ли ты поднять больную деву на ноги?

– Хочу!

– Так оголи орудие, пролей кровь.

Я сделал так, как приказал голос. Достав нож, я покрепче сдал его в руке. Тварь сделала шаг.

– Не бойся. Пролей кровь. Робость отпусти.

Тварь подходила всё ближе. Медленно, чтобы не спугнуть меня. А я же, обвороженный голосом, стоял.

– Пролей кровь.

Голос не унимался. Когда между мной и тварью оставался шаг, не больше, она вскочила на задние лапы и всем телом упала на нож. Издав предсмертный хрип, тело сползло вниз.

– Брось жертву, брось. Брось жертву в колодец и познаешь путь излечения дочери.

Я не противился. Бросил окровавленный нож и навалил на спину тушу. Волочить ее к колодцу было несложно, словно нечто помогало, поддерживало, придавало сил. Перевернув тело, я сбросил его вниз, в бесконечною тьму.

– Где жертва землю кровью одарила, цвет растет. Сорви его. Пусть знахарь делает отвар, и дева пусть его испьет. Сие силы придает. А оберег, что носит дева та на шее, отними, гвоздём ты к дереву прильни его, и будет так. Ступай.

Голос пропал навсегда. Больше не было приятного гласа, что ласкал разум, он оставил меня наедине со своими думами. Но на это времени не было. Подняв нож, сорвал цвет, как и было велено, и направился назад.

Лес словно оживал. Изредка стали пробиваться смелые лучики солнечного света, и из становилось все больше. Кроны деревьев зеленели, трава зеленена. Гордость, что мной убит бич многих веков, перебивал гнев. Нечеловеческий, он осквернял сердце и разум, разливался прочь. Ненависть к старцу перерастала в желание отомстить. Найти, где бы он ни был, и собственными руками, как того зверя, пустить на мясо.

Из леса я вышел на удивление быстро, словно и не уходил вглубь. Солнце уже клонилось к горизонту. Неясно было, сколько времени я потерял в лесу. Но думать было некогда. Я поспешил домой. Оттолкнув жену, я ворвался в комнату, схватил старца знахаря, что смачивал ткань, за плечи, усадил и отдал цвет.

Весеня всё также лежала, бледная, едва слышно постанывая. Я сорвал с ее шеи оберег, и она взвизгнула, заворочалась. Ни сказав ни слова, я пошел прочь.

Не помню, откуда взял молоток, гвоздь, но вот, через секунду стоял у дерева. Прицелив гвоздь, одним ударом вбил его в дерево и еще парой ударов – для верности – закрепил.

Позади уже стояли местные. Кто-то с ужасом, кто-то с непониманием, они разглядывали меня, словно я чужак. Мне было, что и сказать:

– Возрадуйтесь! – закричал, – Нечто, что так все вы страшились, что не давало нам покоя, больше нет. Его встретил я, прикончил, воздал в дар и получил лекарство для девочки! Вот, – я ударил себя по груди, – вот, кто спас ваши грешные души!

И отправился прочь.

Как и говорил глас, Весеня быстро встала на ноги. Бледное тело вновь обрело цвет, а пустые глаза наполнились жизнью. С новыми силами, она ответила мне на рассвете следующего дня:

– Помяни прошлую деву, да не сожалей. Хранитель стар и слаб, а мне в сей миг видно звуки, слышно образы, и желает видеть мир, как явится новая эпоха. Не ищи девы, не найдешь, да не сожалей.

Я успел лишь проводить ее. Она ушла босая, через лес, светлый, теплый и яркий, что когда-то вселял в наши души ужас. Но не сейчас. И больше никогда мы не слышали криков, мрачных смертей в лесу. А я так и не смог еще раз выйти к той поляне с колодцем, руинами, и цветком, что растет, обрамленный кровью.