Эффект безмолвия [Андрей Викторович Дробот] (fb2) читать онлайн

ВСТУПЛЕНИЕ

Каждый способен выжать максимум из своей жизни, обладай внутренней соковыжималкой, знающей – как, и самое главное – из чего. Сложности этого процесса заключаются в том, что житель маленького нефтяного города не односортный фрукт или овощ, он их сочетание, но, попадаясь в течение жизни в связи, сродные паутине, и зависая на этих связях, он вынужден жать из себя сок определенного свойства, вкуса и находить его приемлемым, чтобы угодить некоему пауку, который тихо бормочет:

– Пока ты вкусен, ты мне нужен…

Устрашающее бормотание заставляет улыбаться в нужный момент нужным людям, входить в нужный момент в нужные двери и расставаться в нужный момент с ненужным окружением…

Прозрения, наступающие иногда, заставляют чувствовать жадное жало паука, предугадывать его страшную морду и испытывать отвращение к собственной доле паучьей жертвы. У большинства жителей маленького нефтяного города они происходят в виде внезапных мигреней, печалей и прочих огорчительных ощущений. Тогда хочется разорвать паутину и вырваться. Но куда?

Что тут выгадывать в маленьком нефтяном городе, где высятся серые безликие облупившиеся дома, где под ногами лежат выщербленные и перекошенные тротуары и дороги, да вечная грязь в сырую погоду, где радуют только красивые мышеловки магазинов?

Счастье там – за границей маленького нефтяного города – думает каждый его житель. – Не на истоптанной дороге с работы и на работу, не в коллективе, где повадки каждого члена известны и не вызывают теплых чувств, и не дома, а где-то далеко и когда-то.

Деньги, получаемые привычными методами, обладают колдовской властью порабощения. Привычка порождает сокращение усилий, сокращение усилий порождает моральное ослабление, а изменения в жизни пугают страхом неизвестности, незнакомым в молодости. На изменения жителям маленького нефтяного города уже не достает того здоровья, которым они купили относительно спокойную и благополучную жизнь. Жажда денег и спокойствия, испускаемая обеспеченной частью населения, висит над маленьким нефтяным городом, словно заразные выдохи гриппозных больных.

Вот только тоска по событиям не исцеляется деньгами. И оказывается, что в маленьком нефтяном городе основные события происходят не на улицах, не в кабинетах, а где-то под прикрытием волосяного покрова, кожи, жира, мышечной ткани и костей. Что-то там теплится, не позволяя даже никчемному случаю кануть в таежной глуши без осмысливания, нервотрепетания или сердечных аритмий.

Поэт маленького нефтяного города Женя Рифмоплетов, побывав в Москве и опускаясь в направлении, где в местах его жительства обычно покоится нефть, внезапно и особенно остро ощутил эту, словно бы предсмертную, тоску:

Шаг за шагом, спина за спиной,

Исчезаем мы все под землей,

Чтобы стать под землею как все

– Пребывать в летаргическом сне.

Есть глаза, но не видят они,

Есть умы, но рассудка не жди.

Поворот, свой вагон, поворот

– Вот и все, что тревожит народ.

Да еще – не дай Бог – опоздать,

От толпы хоть чуть-чуть поотстать,

Без работы остаться сейчас

– Это гонит под землю всех нас…

Если бы не одна созданная цивилизацией привычка, жители маленького нефтяного города, возможно, отогнали бы от себя опасного паука, разорвали бы паутину. Возникло бы нечто важное – самое, самое, самое, но жители маленького нефтяного города, когда появляется час-другой для личного и сокровенного, ложатся на диваны и включают телевизионные или иные приемники картинок, чтобы унестись подальше от привычного и обыденного. Их сердца наполняются завороженным покоем. Глаза становятся похожи на стеклянные шарики, служащие исключительно для фокусирования экранного изображения. Взгляды сцепляются с экраном столь сильно, что редкая отвлекающая сила способна прервать контакт. Их мозг, словно флеш-карта, засасывает нечто из заэкранья, вызывая эмоциональные всплески и действия…

Возникает великая система слияния живого и мертвого в единую замкнутую на саму себя трансляционную систему. Ночные окна маленького нефтяного города и покрытые тьмой его пространства, начиная от уличных и кончая квартирными, наполняются незабвенным чарующим мерцанием, похожим на всполохи первобытного костра, – мерцанием экрана, установленного там, где раньше стояла икона, либо поближе к сердцу, потому как нет заманчивее движения, которое обретаешь, не двигаясь.

***

Телевидение и подобные ему средства коммуникации – это дверь в другой мир, откуда к зрителю устремляются образы, не всегда нужные ему. Много мух хочет влететь в дом, но никто не распахивает им окна. Вряд ли незнакомой собаке, бросающейся на дверь, кто-то откроет. Так почему мы легко распахиваем двери экранов? Потому что входящие притворяются добрыми приятелями, потому что взывают к состраданию, потому что…

ГНЕЗДО

«Чтобы быть понятым средь болотных лягушек, человеку надо научиться квакать».

Стас Куплин, приглашенный главой маленького нефтяного города Хамовским на должность главного редактора телерадиокомпании вместо уехавшего на повышение Вити Лесника, был высоким худосочным созданием, похожим на микрофон со стойкой, где головка микрофона и исполняла роль головы. Внешне вполне интеллигентный и блестящий, словно отполированный, он старался ради имиджа муниципалитета, и ответственные сотрудники, те, что дают деньги, были довольны. В этой ситуации до населения Куплину не было дела.

«Если люди, которые мне платят, довольны, а довольны эти люди, если на экране телевизора мелькают милые их сердцу образы и словеса, то зачем капусту искать в тайге, если водятся тут грибы и ягоды, – так рассуждал он. – В общем – всему свое место и не надо усердствовать в поисках правды, там, где ее быть не может».

Куплин испускал разговоры и картинки, заполнявшие головы населения маленького нефтяного города, легко, будто сеял траву. Особенности товара его не интересовали, потому что политика схожа с эстрадой – чем обворожительнее поешь, тем довольнее публика, а создавать привлекательные телепрограммы Куплин умел. Однако продажа и забвение собственного внутреннего мира всегда образует пустоты, в которые устремляются чужеродные идеи и, словно глисты, разъедают органы, ответственные за совесть, честь и праведную мысль. Куплин тоже подхватил этого малоприметного и плохоизводимого глиста.

Паразит вывелся во множестве властьхвалебных сюжетов и телефильмов, проник в голову главного редактора телерадиокомпании маленького нефтяного города и начал там пощелкивать хвостом, примерно так, как конюхи пощелкивают хлыстом, загоняя упрямых лошадей в стойла. От внутриголовных щелчков Куплин становился над собою не властен и делал все, что требовали ответственные лица администрации маленького нефтяного города, но, как плату за неприметную внешне болезнь, взял за правило пить винно-водочные напитки, которые успокаивали мозгового глиста, а самому Куплину приносили облегчение.

– Опять башка разваливается, – жаловался он, после исполнения очередной заявки муниципалитета. – Надо выпить. Кто бежит?.. Да ты и бежишь…

И первый попавшийся телеоператор стучал башмаками по лестнице…

***

Магазин «Мушка» располагался рядом с офисом телерадиокомпании, как говорится – бок к боку, как растут грибы небольшими группками, потягивая соки из одной разросшейся грибницы. Название этого магазина напоминало северянам о деревенском лете и об охоте, о красивых женщинах и мерцании в глазах, для возникновения которого на прилавках «Мушки» стояли: разносортная водка, коньяки, пиво и другие спиртные напитки. Причем деньги, что было крайне важно в случае вспышки нетерпеливой душевной потребности, требовались не сразу. Все необходимое выдавали под запись в силу традиции, оставшейся со времен, когда заработную плату и в маленьком нефтяном городе выплачивали с многомесячными задержками.

Покупки прибыли в съемочный павильон и легли на стол ведущего теленовостей: две бутылки коньяка «Белый аист», который своей ценой привлекал лишь отъявленных алкоголиков, уже не боявшихся отравления, рижские шпроты, напоминавшие измученных мальков, с которых заживо сняли шкуру, маринованные огурчики и другие разносолы длительного хранения.

Телевизионные камеры мертво блестели стеклами в направлении живой компании, расположившейся на черных офисных стульях. На потолке, стенах и полу замер свет двух фонарей подсветки, творя интимную атмосферу, так необходимую для непринужденной беседы.

– Ну, что, господа, давайте выпьем за,.. – предложил Куплин и внезапно понял, что не знает, что говорить дальше.

День был не праздничный, не именинный, без достижений и открытий, а в голове раздавались щелчки, разгоняющие мысли…

– …выпьем за нас, – завершил Куплин.

Со стола полетели огурчики и рыбки.

– Телевидение сходно со спиртным, чем больше потребляешь, тем меньше видишь. Ведь пашем, пашем. Эту усталость можно только водкой, – Куплин внезапно озвучил мысль, вылетевшую из обретшего тишину мозга. Но говорить о вещах, требующих раздумья, там, где это раздумье травят, все равно, что сеять зимой. Куплин и сам не понял, что сказал. Его ощупали непонимающие взгляды. Тишину разрядил Задрин.

– Стас, а премия будет? – спросил он, поскольку и рюмка, выпитая с начальником, уравнивает.

***

Не делясь знаниями, Жора Задрин был незаменим. Скоммутировав телеаппаратуру телерадиокомпании, он хранил схему подключений исключительно в своей голове, и поэтому только он и мог быстро устранить неисправности. Кроме того, он устанавливал на компьютеры программное обеспечение и опять же – только он знал – какое. Официально он числился инженером компьютерной графики. И опять же – кроме него – никто.

Но самое главное, что он умел из одного редакционного компьютера сделать два, причем второй – либо для дома, либо для знакомых, либо – на продажу.

– Жорик помоги, что-то компьютер глючит, – жаловались журналисты.

Современная техника с несущественными поломками была хлебом Задрина.

– Сейчас помогу, – отвечал он и уносил компьютер.

Он действительно помогал, но таким образом, что новый процессор заменял на старый, уменьшал количество памяти, и так происходило каждый раз. В итоге к моменту списания до Фазановой, завхоза телерадиокомпании маленького нефтяного города, доходили одни пустые корпуса, непонятно каким образом работавшие.

А сейчас Задрин ждал ответа на вопрос о премии.

***

– Жора, пока не знаю. Бумаги я подготовил, – ответил Куплин.

– Стас, что за люди у нас? – с деланным удивлением произнес Плоскосандров, заместитель Куплина по технике. – Лампочка в туалете перегорит, они сидят без света, жалуются, но сами пальцем о палец не стукнут. Ждут, пока я заменю.

– Успокойся, это твоя работа, – сказал Куплин, – ты, главное, разливать не забывай.

Выпили, закусили, а когда выпили и закусили уже достаточно для того, чтобы у каждого в голове заработал свой телевизор, принимающий трансляции не иначе как от сатанинской станции, то разговоры изменились…

– Недавно ездили снимать отчет начальника милиции. Захожу на пропускной пункт, а там – новенький сержант и не пропускает. Я говорю: «Открывай». А он: «Кто такие?» Я: «Телевидение, что не видишь?» А он: «По какому вопросу?» Я говорю: «Открывай, а то разжалуют…», – принялся рассказывать Павшин, ведущий «Новостей» телерадиокомпании, но внезапно упал на пол прямо с куском колбасы во рту. Его собутыльники еще допивали рюмки.

– Что же он так лицом в пол, положите его на бок, – участливо попросил Куплин.

Будучи дипломированным зооинженером, Павшин повадки животных знал интуитивно, и месячное обучение в московской школе «Интерньюс» не истребило в нем природных склонностей. На лице возникла довольная улыбка. Он встал по-собачьи на четвереньки и заорал:

– Идите все на йух, идите все на йух!

По устоявшейся традиции все нехорошие слова, произнесенные героями этой книги, мы будет писать наоборот, чтобы прямое их прочтение не коробило скромные души.

Далее началось невообразимое: Павшин засеменил по съемочному павильону на четвереньках и залаял. Телевизионщики смотрели на него с интересом, который не перерождался в беспокойство лишь потому, что они сами по своему состоянию готовы были поддержать забавный почин Павшина и создать стаю.

– Давайте выпьем за нашу дружбу, за коллектив, – не успел проговорить Куплин, как его перебил Задрин:

– Ты смотри, что он делает.

Павшин ухитрился снять брюки, задрал ногу по-собачьи и закричал:

– Я бывший майор Госбезопасности, а мы следов не оставляем!

– Держи его! – испуганно вскрикнул Куплин…

***

Все, что усваивает человек, становится его телом, мозгом, мыслью. Кровью сотрудников телерадиокомпании стали: водка с пивом, и вино – спиртное, приносящее радость, но лишающее разума, а возможен ли поиск истины без разума? Убийство разума, как убийство человеческого, убийство живого. Им оставалось лишь гулять по болотам вслед за проводниками администрации маленького нефтяного города. О, как это удобно, быть ведомым, словно ребенок, полагаться на чужой ум, не задумываясь о том, что умным человеком мы иногда называем того, кто красиво обставляет дурные поступки. А потом они сидели в домах, скованных ночной тьмой, не ощущая радости полета.

НОВОСТИ

«Сказка, которую безответно слушает пострадавший от обманщика, поднимает обманщика в собственных глазах, создавая иллюзию глупости пострадавшего, а значит – и поделом ему».

На следующее утро Нестор Павшин, ведущий новостей телерадиокомпании маленького нефтяного города, как ни в чем не бывало сидел за квадратным столом на крутящемся сиденье без спинки. Спинку давно убрали, чтобы ведущий не расслаблялся, и своей устремленной к зрителю позой вдохновлял того на искренние отношения.

Позади Павшина стояла рама, обтянутая синей тканью, с которой фигуру Нестора вместе со столом вырезали компьютерными методами и укладывали на виртуальную студию, прикрепляя чуть выше правого уха Павшина эмблему новостей.

Впереди Павшина блестел глубинной темнотой полупрозрачный монитор телевизионного суфлера, скрывая за собой объектив профессиональной телевизионной камеры.

По полупрозрачному монитору суфлера предстояло бежать тексту, который Павшин профессионально читал так, что создавалась видимость, будто он произносил текст по памяти, безотрывно смотря в глаза каждого телезрителя в отдельности.

– Сегодня, где бы человек ни был, качество телевизионной картинки, цвета, динамика, светосила в сумме превосходят любое природное явление, – запомнил он фразу из лекционных курсов повышения квалификации. – Искусственное стало притягательнее естественного в силу большей доступности. Любая хорошо смонтированная телепередача, снабженная хорошим голосом, при хорошем качестве картинки для народа настолько заворожительна, что почти не имеет значения, о чем она.

Павшин тщательно выпрямил спину, чтобы транслировать в мир уверенность, развернулся в три четверти. Операторы светильниками истребили тыловые тени и настройками телекамеры установили кадровые рамки, в которых телезрителю предстояло видеть ведущего новостей.

– Готовы!? – проверяя микрофон, крикнул Нестор монтажеру, перед которым на мониторе горел вырезанный по грудь его электронный образ.

– Можешь начинать! – крикнул худой, словно рыболовная удочка, Пискин и махнул рукой глухому для внешнего мира Павшину.

Нестор профессионально выдохнул, нажал на клавишу телесуфлера, и текст побежал, озвученный его голосом:

– Здравствуйте, уважаемые телезрители! В эфире программа «Новости», в студии Нестор Павшин. Сегодня в программе…

Озвучив вступление к «новостям», Павшин нажал на клавишу телесуфлера, текст остановился.

– Приписываем анонс, – крикнул он.

Анонс написал сам Павшин и согласовал с Куплиным. В анонс, естественно, вошел сюжет самого Павшина – кто сам себя обидит? Но главное редактирование оставалось за Куплиным, выделявшим события о положительном влиянии власти на жизнь маленького нефтяного города и события, будоражившие воображение жителя маленького нефтяного города, например, автомобильные аварии.

– Все должны впитать муниципальный подход, – твердил Куплин на каждой пьянке и на каждой планерке и добился желаемого.

Журналисты телерадиокомпании маленького нефтяного города, излучая приверженность режиму, повесили над своими столами портреты главы маленького нефтяного города Хамовского. И теперь любой входящий в корреспондентскую подвергался воздействию множества глаз главы города, излучавших добро и мудрость, подвергался его магической улыбке, производства местного фотоумельца Мышкова.

– Нестор, анонс готов, продолжаем! – крикнул Пискин и опять махнул рукой.

Павшин перевел взгляд на телевизионный суфлер, где белел текст первой подводки, и нажал на клавишу.

– Сегодня в городской администрации глава города встретился с,… – хорошо поставленным голосом проговорил он.

Хамовский распил пару бутылок дорогого коньяка с руководителями нефтяной компании, но телеоператоры понятливо отводили объективы телекамер от стола с закусками, монтажеры отыскали секунд десять более-менее осмысленных фраз – они и вошли в сюжет. Остальное видео представляло, как гости маленького нефтяного города посещают наиболее красивые и значимые для власти здания, памятники и территории.

– Наше нефтяное предприятие продолжает перевооружение производства и вводит новые объекты,… – зачитал Павшин подводку к следующему сюжету, как только Пискин дал привычную отмашку.

Речь шла о новой столовой. На кадрах рабочие бодро опустошали тарелки ложками и вилками, а повариха рассказывала об особенностях производственной кухни…

«Компания заботится о вас, компания заботится…», – говорил каждый кадр, каждый отрывок текста. Журналист, готовивший данный сюжет, не рассуждал о природе благотворительности заинтересованной в прибыли нефтяной компании, о качестве завозных продуктов Крайнего Севера, он не копал, а благоговел… Такова была молчаливая договоренность, за нарушение которой журналиста не пригласили бы впоследствии на подобные мероприятия. Это означало потерю темы и сложности с исполнением плана по строкам и кадрам…

– А вчера на выезде из города произошло крупное дорожно-транспортное происшествие…

На происшествия без трупов Павшин не выезжал. Бесконечная рутина автоаварий наскучила, и кадры покореженного железа, не подкрашенного кровью, перестали волновать. Но даже эти информации основывались на договоренности между милицией и журналистами. Милиция извещала, телевидение реагировало. В результате милиционеры отчитывались о вышедших на телевидении сюжетах и работе с населением, не имея критики в свой адрес, а телевидение выводило на экран хоть что-то интересное массовому зрителю…

– В городской больнице справляет день рождения отделение… – продолжил художественное чтение Нестор.

На мониторе замелькали кадры врачей, принимающих пациентов, пациентов, сидящих в коридорах поликлиники в ожидании приема. Руки Пискина летали над монтажным пультом, то устремлялись к ручкам регуляторов громкости, то к кассетам, то к принимающим отверстиям видеомагнитофонов. Записывался стандартный хвалебный сюжет, и тут на фоне текста о сложной работе регистратора в тот момент, когда журналист зачитывал имя, фамилию и отчество появилось безрадостное и даже изможденное лицо какого- то мужчины, заглядывавшего в окошко регистратуры. Это длилось секунду, две, три…

– А это что за рожа? – удивленно спросил Куплин. – Это и есть регистраторша?

Все журналисты, присутствовавшие возле монтажного пульта, дружно рассмеялись. Это была форма корпоративного развлечения, когда монтажеры иной раз вставляли в сюжеты некие каверзы из-за дефицита кадров или потехи ради.

– Хороша, хороша, – саркастически оценил Куплин.

– Регистраторша в этот момент отвернулась, и нечего было снимать, – начал оправдываться Антон Кузнечиков – один из трех телеоператоров.

– Ну, подождал бы, – размеренно выговорил Куплин.

– Так я откуда знаю, что будет в сюжете, – ответил Кузнечиков.

И это была чистая правда. Телевизионные сюжеты лепились на лету. Пришел, увидел и отснял. Журналист писал текст отдельно от видеоматериала. Телеоператор снимал отдельно от текста. А монтажер самостоятельно заполнял озвученный журналистский текст картинками на свой вкус. Так под маркой простоты и минимума движения создавались новости для народного внимания.

– Пойдет, – дал заключение Куплин. – Кто там разберет…

– И в заключение – новости спорта. Спортсмены маленького нефтяного города опять добились наград,… – прогремел голос Нестора, усиленный динамиками в монтажной.

Все это был спектакль из минителеспектаклей. Заявки на все минителеспектакли поступали из структур маленького нефтяного города. При изготовлении каждого из минителеспектаклей роль журналиста сводилась к позитивной обработке требуемого события. Но Куплина не огорчало рамочное творчество, не оформление телеэфира было главным для него…

Будучи иногородним, как и редактор газеты Квашняков, и приглашенным самим Хамовским, он испытывал здесь признательность только к одному человеку – главе маленького нефтяного города. Не обремененный моральными, связывающими сердце связями, он исполнял любой заказ и профессионально обыгрывал любое событие так, что власть оставалась на высоте, а то и покоряла новые вершины. А те события, где власть была не на высоте, не выходили на экраны: журналисты их игнорировали. Но опять же – это было не главным.

Зарплата и премии, получаемые Куплиным от Хамовского, быстро наскучили ему и стали казаться мелкими. Когда он получил ежемесячную доплату за оказание телевизионных услуг от департамента Ямальской столицы, это осчастливило его, но ненадолго. Основную долю своих побочных заработков он нашел в платных услугах, оказываемых населению телерадиокомпанией, сколотив вокруг себя финансовую банду…

***

Отчитав новости, Павшин встал, деловито пересек съемочный павильон и устремился к своему кабинету, где над столом рядом с фотографией Хамовского висела его фотография в фуражке и мундире гестаповского офицера, искусно приделанные в фоторедакторе.

О ПАУЧЬЕЙ ЖИЗНИ

«Если не хватает своего огня – надо греться у чужого».

Проведя границы Своего, любое существо жаждет получить полную власть над Своим. Этой чертой обладал и Хамовский, глава маленького нефтяного города, похожий на доброго плюшевого Вини-Пуха, набитого польскоукраинской ветошью.

Хамовский мыслил Свое дальше души, собственного тела и даже собственной четырехкомнатной жилплощади в маленьком нефтяном городе. Он не ограничивался даже квартирами, приобретенными в Хосте и Санкт-Петербурге.

Свое он распространял на весь маленький нефтяной город, на всех людей, работавших в подвластных ему учреждениях, отделах и отдельчиках, в управлениях и предприятиях.

Если для многих Свое имеет право на собственные капризы и безумства, то для Хамовского Свое следовало велениям его разума, который, как верил Хамовский, знал истину, поскольку именно он, ХАМОВСКИИ, а не кто-то другой забрался на трон главы города и держал его крепко в течение трех выборных сроков.

Причем Свое у Хамовского имело точно измеряемую ценность, во-первых, в рублях, которые Свое ему приносило, во-вторых, в идеях, которые он мог присвоить и обратить в те же рубли. Поэтому Хамовский не любил, когда в городских структурах воровали, а с ним не делились, подобных преступников он лишал должности. Однако, несмотря на то, что многие прошли через воровскую гильотину, срезавшую, правда, не голову, а погоны, мошенники-индивидуалы не изводились. Куплин был из их числа.

Иногда на место человека, ушедшего в отпуск, Куплин брал подставную фигуру с условием делиться полученными средствами, например, пятьдесят на пятьдесят, но это были сезонные заработки – мелочь. Он очень хотел получать мзду от закупок телевизионного оборудования, жаловался на его нехватку и старение, но Хамовский не давал денег, поскольку чувствовал в Куплине финансового хищника, способного покуситься на его Свое. И тогда Куплин втайне от Хамовского обрел свое Свое.

***

«Одиночным трудом большого богатства не обретешь. Крестьянин пашет, сеет… и только на жизнь. Разбогатеть можно, лишь присваивая чужое. Хам обсасывает выделенный городу бюджет, оставляя подчиненным руководителям только на зарплату, и доволен, – рассуждал на досуге Куплин. – Но обсасывая обсосанное сыт не будешь. Мой шанс в том, чтобы обсосать входящие в телерадиокомпанию внебюджетные деньги. В мире идей взлетают легкие фигуры, мученический труд крестьянина не по мне».

ПЛАТНЫЕ УСЛУГИ

«Даже в местах, где никто не ищет и считается, что ничего нет, можно найти то, что ищут все».

Платные услуги телерадиокомпании и стали для Куплина той легкой фигурой, которая без пота и мук самостоятельно вспахивала и засеивала эфирное телевизионное поле, наполняла его кошелек и исчезала в космических просторах Вселенной, унося с собой доказательства, а вместе с ними возможности учета и контроля.

Налоговые инспекторы не следили за реальной рекламой, вышедшей в эфир. Они пользовались не телевизионной картинкой, а отчетностью телерадиокомпании, а эту отчетность формировали его главная бухгалтерша, секретарша, принимавшая объявления, и сам главный редактор. И в этом таежном треугольнике сформировался тайный финансовый отсос бюджета в обход Хамовского, подведомственный только Куплину. Это позволяло ему чувствовать себя настоящим начальником, ничем не хуже других.

– Как наши доходы? – требовательно спрашивал он бухгалтершу в конце недели.

Разговор происходил, конечно, без посторонних в кабинете Куплина. Пупик тяжело подходила к начальственному столу и весьма деликатно, что не вязалось с ее опечаленным обликом, походившим на подчинение угрозе «Кошелек или жизнь?», говорила:

– На этой неделе народ шел плохо, но кое-что наторговали. Вот ваша доля.

***

Отчетной фразой, в которой звучала вежливость профессионального нищего перед благодетелем, Пупик умеряла денежные претензии начальника. Она не хотела остаться «без ничего», а Куплин забирал, что давали, потому что опасался конфликтовать с Пупик ввиду необразованности в бухгалтерском учете.

Финансовые документы он подписывал, почти не глядя. В их достоверности у него была единственная надежда, что Пупик постарается, а стараться она станет, и это понимал Куплин, если будет денежно заинтересована, не хуже дрессированных зверюшек, выделывающих на цирковой арене фокусы, поглядывая на руку, скрывающую вознаграждение.

***

Пупик положила на черный канцелярский коврик, лежавший на столе перед Куплиным, пачку тысячных купюр. Они всколыхнули воздух и донесли до ноздрей главного редактора запах дорогой типографской краски и бумаги.

– Хорошо, – похвалил Куплин, понимая, что, если пачка не полна, то он никогда не узнает насколько.

– Так работаем же, – подчеркнула свою значимость Пупик. – Клиентов, как крупу перебираем, чтобы камешек не попался или черная крупинка, которые донесут…

– Так и надо, – начальственно согласился Куплин, важно кивнув головой. – Нам слухи ни к чему. Тут все точно подсчитано?

Этот вопрос Куплин задал лишь для того, чтобы Пупик поняла, что он, главный редактор, следит за разделом денег, и в следующий раз не взяла себе больше.

– Обижаете! Я работала главным бухгалтером во многих управлениях и предприятиях и везде меня ценили, – уклончиво ответила Пупик. – Я как рысак неутомима, а рысак всадника не обидит, довезет куда надо и быстро.

– Ну, на рысака вы не похожи, – весело отметил Куплин, – но главное, не забудьте следить за клиентурой, тогда мы будем счастливы и при деньгах.

Он собрал со стола деньги и положил во внутренний карман пиджака. Тот легко проглотил добычу и выпятил левую грудь Куплина.

– Сердечный вы человек, – слегка уколола Пупик, развернулась и вышла, аккуратно затворив за собой дверь.

«Что мне твои крохи, – подумал Куплин, оставшись один в тиши кабинета, где принимались решения о том, чем потчевать телезрителей, – выгадывай, выгадывай копейки».

Куплина уже интересовали более крупные доходы, получавшиеся, например, от трансляции в новостных блоках рекламных сюжетов. Он встречался с директорами магазинов, договаривался о съемке, деньги за изготовление сюжета и его прокат он брал себе, а само изготовление и трансляцию осуществлял в приказном порядке. И доказать ничего нельзя, и свидетелей меньше, чем во взаимоотношениях с Пупик: только Куплин и директор магазина…

«Считает, что я его на две-три тысячи обманываю, не на ту нарвался… – в свою очередь думала Пупик, выходя из кабинета. – Ребенок против меня в финансовых-то вопросах».

Выходные дни телерадиокомпании Пупик давно сделала рабочими для себя. Нет, она не сошла с ума эта мощная женщина, тоже любившая отдохнуть: в выходные дни она индивидуально отлавливала рекламодателей и уже ни с кем не делилась. А на вопросы Куплина о причинах такой любви к труду, неизменно отвечала:

– Отчетов масса, рабочего времени не хватает…

***

– Рекламу на телевидении здесь принимают? – спрашивал очередной клиент выходного дня.

– Здесь, – деловито отвечала Пупик, – говорите, какой текст надо.

Клиент сообщал текст бегущей строки или заказывал поздравление близким. Но какое бы желание ни удовлетворяла Пупик, встреча ее и клиента заканчивалась одинаково.

– Деньги давайте сюда, – говорила она.

Клиент отдавал сумму и в свою очередь спрашивал:

– А чек?

– Сегодня выходной, если нужен чек, приходите в понедельник, – произносила Пупик волшебную фразу, и клиент исчезал.

Затем Пупик звонила на телецентр и диктовала дежурившему технику-специалисту текст объявления и требовала его выхода в эфир, что в телерадиокомпании было в порядке вещей и никого не настораживало. А если какой-нибудь посетитель потом и заходил за чеком, что случалось крайне редко, то у Пупик была приготовлена другая фраза:

– Этот заходил в выходные, только от работы отвлек. Выбейте ему чек.

Затем непослушными пальцами Пупик с пульсирующим криком в голове: «Вот жлоб!!!» – отсчитывала выбитую на чеке сумму и отдавала…

И все шло гладко, пока не пришел, наконец, клиент, в котором опытная, да что там – многоопытная Пупик не сумела разглядеть черного зерна…

ЧЕРНОЕ ЗЕРНО

«Даже мелкий червяк портит большое яблоко».

Настроение Пупик беспричинно страдало и страдало настолько, что попадись ей на глаза начальник, она сказала бы ему будто вынужденно и смиренно:

– Телевидение, Стас, у нас никакое. Стыдно говорить, что работаешь здесь. Все плюются.

Затем, видя огорченное лицо главного редактора, Пупик выразила бы внешнее сопереживание, а внутренне бы посмеялась и поправила настроение. Но день был выходным, не было не только начальника, пустовало все здание телерадиокомпании, молчала курилка, не звучала музыка в кабинете заместителя по техническим вопросам, и как назло ни одного объявления. Пупик, устав от бестолкового ожидания, направилась к одежному шкафу, как глухо стукнула входная дверь.

– Где тут объявления дают? – понеслась по телерадиокомпании сердитая, как ножовка, мужская фраза. – Куда все подевались?

Неуклюжим бегом старого перегруженного слона Пупик выбежала из бухгалтерии в коридор и увидела грузного просто одетого мужчину с коротким костылем в правой руке.

– Проходите сюда, – командно сказала она, и хромоногий, постукивая костылем о половое покрытие, пошел за ней.

– Я даже хромой и то быстрее. Понаели зады, – проворчал он спокойно, словно так разговаривать с людьми было для него обычным делом.

– Вы что хамите?! – оскорбилась Пупик.

– Ты, тетка, занимайся делом, никто тебе не хамит, – ответил хромоногий.

– Следите за языком, – не утерпела Пупик. – Если пришли ругаться, то уходите, если дать объявление, то пишите и платите деньги.

Хромоногий написал текст, Пупик подсчитала стоимость.

– Двести пятьдесят рублей и без сдачи, – сказала она, взяла требуемую сумму и замерла в ожидании ухода скандального посетителя.

– А чек где? – грозно спросил тот и, выслушав традиционное объяснение Пупик, добавил. – Ну, как не понаесть брюхо, если мимо кассы?..

– Не нравится, забирайте деньги, – злобно тявкнула Пупик, протягивая рубли. – Я в выходные корячусь, а он – чек.

– Деньги оставь, мне объявление нужно, – отступил назад хромоногий, опершись для устойчивости на костыль.

– Раз надо, так не хамите. За чеком зайдете, если такой правильный! – продолжила наступать Пупик.

– Ты что, не видишь костыль? – пригрозил хромоногий.

– Если нужен чек, то пробежишься! – прикрикнула Пупик.

Хромоногий ушел, но был он из тех, кто и с костылем обойдет вокруг света, лишь бы наказать того, кто заставил его прошагать лишние сто метров. Обида внутри него кипела и в ней, словно картошка в бульоне, всплывали и исчезали кассовые чеки. Именно в таком состоянии он пришел к Хамовскому на прием по личным вопросам.

***

Правдоискателей Хамовский вынужденно принимал, но не любил. От правдоискателей часто плохо пахло, их лица нервно горели, от них исходила зараза внутренних расстройств. Поэтому руку правдоискателям он старался не подавать, поскольку по глубокому убеждению Хамовского правдоискатель мог через физический контакт заразить его нищенством.

Хромоногий ничем не отличался от других правдоискателей. Хамовский почти не слушал его, подобных речей звучало в кабинете главы города уже столько, что казалось, стоит провести по стенам пальцами, как их чувствительные подушечки, как звукосниматели грампластинок, уловят заунывно-гневную мелодию жалоб. От Хамовского требовалось лишь исполнить ритуал приема, продемонстрировать внимание, а затем сказать:

– Я не готов решить вашу просьбу сиюминутно. Мы рассмотрим ее в обычном порядке. Обращайтесь к такому-то.

Этим обычно дело и заканчивалось, но внезапно Хамовский услышал в монотонном говоре правдоискателя слова, интересовавшие его лично.

–… я же и говорю, что деньги за объявления берут, а чеки не дают. Наверняка себе в карман.

– Что?! – возмущенно спросил Хамовский. – Крадут бюджетные деньги?

– Похоже, – ответил хромоногий. – По тридцать рублей за слово, получается сумма.

– Пишите заявление, – прервал Хамовский.

Пока хромоногий правдоискатель крутил ручкой по бумаге, Хамовский включил телевизор и канал с бегущей строкой, посчитал количество объявлений в минуту, принялся суммировать и умножать. Считать он умел, поскольку имел большой опыт в присваивании денег, знал приличествующие размахи воровства, но когда завершил расчеты, то испытал потрясение, какое испытывает при потерях свинья-копилка. Куплин брал слишком много для того, чтобы брать, не делясь с ним – с главой города.

– Не для того куплен, не для того, – зло проговорил Хамовский.

– Что, что? – переспросил хромоногий.

– Можете идти. Таких не покупаем, – отмахнулся Хамовский. – Заявление оставьте.

На следующее утро Хамовский пригласил к себе самых преданных своих соглядатаев и выдумщиков подлостей: своего заместителя по кадровой и прочей политике Лизадкова, пресс-секретаря Бредятина и редактора муниципальной газеты Квашнякова и поручил им собрать на Куплина компромат, чтобы при нужде расстаться с главным редактором телерадиокомпании, было чем принудить его уволиться по собственному желанию.

ПОДАРКИ

«Подарок – это часть дарящего, а не недостающее для одариваемого».

Лес, начинавшийся за кольцевой дорогой, освещался случайно и скупо. Темные лапы сосновых ветвей клонились к земле под тяжестью снега. Ветра не было совершенно, но мороз сполна возмещал его отсутствие. По многолетним наблюдениям Алика, журналиста из газеты маленького нефтяного города, его обмороженные уши мерзли при минус десяти, его обмороженный нос мерз при минус двадцати – сегодня, за четыре часа до Нового года мерзло все, даже пальцы в теплых овчинных рукавицах.

За кольцевой дорогой путь к лесу преграждал только заборчик, протянутый по приказу Хамовского. Этими заборчиками в маленьком нефтяном городе были обнесены все газоны и посадки деревьев. Их установка объяснялась жителям, как предохранительная – от вытаптывания и порчи насаждений. СМИ положили немало сил, расхваливая эту затею. Но суть этого заборчика была в ином: каждый грамм его списанных стальных труб, покрытых дешевой краской, стоил для бюджета не меньше грамма золота, большая часть которого осела в карманах Хамовского.

Ходили слухи, что горожане иногда напильником или пилками по металлу пробовали заборчик, в поисках золотого звена, проскользнувшего мимо Хамовского, ползли слухи о счастливчиках, которые находили золотишко, но Алик считал это пустыми россказнями. Он остановился перед заборчиком и бросил ищущий взгляд на ряд пятиэтажек, стоявших по другую сторону дороги, точно крепостная стена, отделяющая хантыйскую сказку от нефтяной были.

За самостийную рубку елок полагался штраф. Вдоль домов и у пристроенного к ним магазина спешащими перекатипольными тенями витала суета. За цельностью леса на беглый взгляд Алика никто не следил. Мимо проехала машина, обдав его обжигающим холодом. Алик, прикрыв рукавицей нос, перескочил препятствие и по колени утонул в снегу.

Снег вздымался волнами и замирал, он почти бесшумно сминался, и только когда подошва достигала почвы, издавал короткий сдавленный выдох, точно под ногой сминался неведомый науке подснежный жук. Позади Алика оставались две борозды на поверхности потревоженной им снежной целины: одна – от него самого, вторая – от пакета, в котором лежали короткая ножовка и топорик для разделки мяса.

***

Дома, после работы в последний день года сразу за входной дверью его встретили дети и Марина, его нынешняя жена, с которой они сошлись после долгой разлуки и забыли все плохое, что их разделило, но увидев, что он без елки, дети грустно исчезли в своей комнате, а Марина – на кухне.

Алик натянул дырявые, но плотные джинсы, крытый крепкой черной тканью овчинный полушубок, высокие ботинки, собачью шапку, которая иногда служила постелью для домашней кошки, взял инструмент и вышел за дверь.

***

Обычно воздух в тайге возле дороги наполнялся волшебным сумеречным сиянием. Чистый белый снег, устилавший весь лес, разносил свет придорожных фонарей так далеко, как удавалось углубиться взгляду. Но сейчас придорожные фонари молчали, темнота с каждым шагом усиливалась, и сосны, словно чувствуя припасенные в пакете опасные инструменты, располагали ветви на уровне глаз Алика. Иголки на ветках ощеривались, будто жадные острия вилок, и жаждали ослепить. Алик не раз уклонялся от них, отбивался, если ветки хватали за шапку, а иногда и благодарил господа за очки, в которые упирались иглы.

«Вот и люди как эти стволы – одни крепкие и создают обширную крону, другие худосочные и дают жалкие ветви, но и те, и другие в конце жизни не годятся ни на что иное, как на дрова, – размышлял Алик, углубляясь в тайгу. – Куда мы сами-то идем? Разве ради добычи денег и пропитания мы родились, разве ради облагораживания жилища и ублажения инстинктов? Ты чувствуешь, как этот северный лес чистит тебя от мыслей мира, оставшегося по ту сторону дороги, как все величие природы противится суетному? Зачем дается это противопоставление, не для того ли, чтобы увлечь, чтобы отвлечь от собственных обид и мелких стремлений, вроде температуры на экране телевизора и сломанного крана в ванной? Что хочет тот, кто нас сюда определил?»

Вопросы звучали в голове, как звук телевизора в пустой квартире, тьма впереди уплотнялась, заливая лес так, что отдельные деревья были уже не видны, они объединялись в стайки, тучи, а то и стену. Дальше идти было бессмысленно: ночь стирала разницу между слепцом и зрячим. Алик обошел ближайшую стайку деревьев, по высоте – не более чем сосновых детей, так, чтобы видеть их на просвет. Одинокий магазинный фонарь замелькал, разрезаемый сосновыми иглами и ветками, а то и вовсе гасимый сосновыми стволами, и в этом нетвердом свете Алик разглядел вполне приличную сосенку.

«Любая жизнь есть путь к смерти, – опять заговорил телевизор в голове Алика, когда тот принялся пилить сосенку. – Каждый живой организм инстинктивно исполняет свое предназначение. И беда человека в том, что он способен отказаться от предназначения, потерять к нему интерес, а затем заблудиться в поисках смысла жизни».

Последняя жила соснового ствола шумно разорвалась, надкушенная стальными зубьями, и дерево упало бы, если бы Алик не придерживал его за ствол. Ронять сосну на снег на таком морозе было равносильно тому, что оскоблить ветки ножом: оледеневшие иглы отлетели бы, как пух с одуванчиков.

Вот так он и пошел к дому, держа легкую юную сосенку, как сумасшедший букет в одной руке, в другой – все тот же пакет, а на примороженном лице его рождалась улыбка. Он был рад, что вышел в этот мороз из дома, что впервые полностью самостоятельно добыл сосенку и что самое главное – не смирился с обстоятельствами, и с каждым шагом настроение становилось все более праздничным.

«Потеря искренних желаний равносильна смерти, – продолжал говорить в его голове телевизор. – Если открываешь глаза и не знаешь, зачем открыл их, или, если идешь не для того, чтобы дойти куда-нибудь, а чтобы исполнить привычное то уже на пороге смерти. Если знал лучшее, то подобная жизнь – не жизнь вовсе, а царство небытия. Где та звезда, которая осветит и откроет путь, увлекающий и завораживающий? Где тот человек, который выскажет гипнотическую истину? Чем больше увидел и познал, тем меньшим можно удивить и увлечь, но состояние увлеченности необходимо как воздух, тем более в этом маленьком нефтяном городе, бедном на людей и впечатления, где так легко превратиться в болотную лягушку, мечтающую лишь о сытости».

На окраине леса и вблизи дороги милиции не было, только возле магазина продолжали витать запоздалые тени. Жизнь стихала в предвкушении. Он не был шумным, этот маленький нефтяной город, но сейчас словно обезлюдел, будто внезапно и массово сбылась мечта его жителей, уехать по прошествии определенного срока в теплые края с хорошими деньгами. Но нет – окна пятиэтажек еще только сияли этими новогодними надеждами, и к своему окну шел Алик.

«Кажется, что настоящая жизнь там, где много огней, домов, машин, людей, в общем – той мишуры, что называется цивилизация, – уже мысленно говорил он умолкшему телевизору в своей голове. – Мишура увлекает настолько сильно, что многие вспоминают о душе лишь перед тем, как проститьсяс жизнью, а душа все-таки богатеет не в суетности, а в тишине, в которой только и вероятно расслышать тихий голос истины…»

Поток сознания, напоминавший снегопад, а в данном случае – словопад, прервался скрипом подпружиненной подъездной двери, и Алик, стараясь не задеть сосной за дверные косяки, внес лесную красавицу в подъезд и только тут рассмотрел. Пушистой она не была. Худосочные ветви, кривоватый ствол, одна почти голая сторона которого выпирала как позвоночник…

«Ветви хоть и тонкие, но, похоже, удержат елочные игрушки, – погасил разочарование Алик, – голой стороной поставлю к стене, «дождь» скроет огрехи. Главное – она сиюминутно из тайги». Ноги нащупывали ступени подъездной лестницы привычно, не отвлекая мышление.

«Кончится нефть, и этого города не станет. Только отвод дороги от основной трассы, упирающийся в полуразрушенные постройки заставит предположить, что здесь было поселенье, – продолжил рассуждения Алик. – Потом исчезнет и отвод дороги, а вместе ним и предположение. Так и жизнь человеческая. Вместе с дорожками, ведущими к человеку, стирается память о нем. Заядлые археологи, фанатичные архивариусы или библиофилы, может и узнают, что жил такой-то и даже измерят параметры его черепа или строки. Вот и вся жизнь после смерти. Большинство дорог забывается со временем».

Блестящие нити новогоднего «дождя» и игрушки преобразили неказистую сосенку, она засияла, как корявая, но живая мысль, облаченная в красивую форму строк. И тут Алик понял, что не только сосенку нашел в тайге, он и себя приумножил. Собственные глубины нисколько не светлее, чем ночная тайга и так же богаты находками. Даже уходя в себя, не знаешь, каким вернешься.

Необычен процесс мышления – он не терпит проторенных троп. Грамм открытия на тонну труда и везения – вполне съедобный бутерброд. Если сегодня хорошая мысль пришла в бане, то это не значит, что найдено универсальное решение.

«Как ты можешь из ничтожного пустяка сделать отличный материал?!» – спрашивала когда-то Алика его знакомая журналистка Аида, намекая одновременно и на свое превосходство. Алик не ответил на этот вопрос, потому что пустяков для него не существовало.

Таежный лес и мороз для очень многих были не более, чем помехой на пути домой, обязательной принадлежностью хороших заработков, как кожура на картошке. Зимой жизни между помещениями почти не существовало. Люди почти бежали по улицам маленького нефтяного города, спеша к стульям, диванам и теплым батареям, не замечая маленьких чудес, открывавшихся по сторонам. Они вечерними тенями вились возле магазинов и возвращались за свои яркие окна, а в этот предновогодний вечер многие из них смотрели праздничную программу местного телевидения.

СКАЗКА МАЛЕНЬКОГО НЕФТЯНОГО ГОРОДА

«Чем лучше лесть приготовлена, тем легче она проглатывается».

Когда над маленьким нефтяным городом пролетают по направлению к югу сытые и жирные после летнего откорма стаи уток, оглашая болотно-озерный край скорбными прощальными криками, пожалуй, не один северянин провожает их уставшим от однообразия таежной жизни взором и вспоминает заветную мечту. И эта мечта совсем не связана с изучением достойных наук или с созданием блещущих талантом произведений, не связана она и с возвышенным полетом сердечных чувств. Она проста как осенняя песня откормленных уток и так же мимолетна. Такова быль маленького нефтяного города, куда каждый приехал на несколько лет, чтобы подзаработать и поднакопить но, не добившись ни того, ни другого, остался здесь жить на долгие годы. Какова же сказка?

***

Хвостокрутов работал пастухом, в самом что ни на есть убыточном крестьянском объединении, которое то называлось деревней, то – колхозом, то – опять деревней. Народ доверял ему коров, и каждое утро из калиток выходили рогатые и хвостатые, оглашая неасфальтированный безунитазный край мучительными стонами. Были пастухи, которые зарабатывали на этом промысле хорошие деньги, направляя племенного бычка куда надо и вовремя сообщая хозяевам о приближении коровьих родов, но не таков был Хвостокрутов. Водил он коров по местам, где травы не хватило бы и собакам для поправки здоровья. Коровы у него были поджарые и с каждым днем все более тощали, а племенному бычку было не до любовных инстинктов, поскольку, из-за недоедания, морда его была обращена не к филейным коровьим частям, прикрытым тонкими, как трусики стриптизерш, хвостами, а к земле, покрытой жухлой травой.

Лентяй на крестьянских угодьях накладен. Хвостокрутова уволили из пастухов, но он не расстроился, а, немного отдохнув дома, нашел работу. Работал он и слесарем, и плотником, и помощником тракториста, но нигде не прижился. Так бы и зачах Хвостокрутов как комнатное растение без полива, если бы не получил он как-то письмо от давно забытого товарища. Он поднес конверт к глазам и прочитал вслух скрипящим веселым голосом:

– От Свинтяева.

Воспоминания иногда схожи с рыбной ловлей в мутной воде деревенского пруда невооруженной снастями пятерней.

«Свинтяев? Э-э-э… Вроде, где-то пили мы с ним.э- э-э, – постепенно вспоминал он, потряхивая головой. – Еще на Север собирался, работу искать, обещал сообщить. Точно! Я же сам ему свой адресок написал…»

Хвостокрутов присел на покосившуюся лавку возле своего дома, нетерпеливо разорвал конверт и заскоблил взглядом по истерзанной мужскими каракулями бумаге.

«Привет, земляк! Извини, что долго не сообщал, но завертелся. Много писать не буду. Скажу только, что можешь приезжать. Работу найдешь легко. Помогу. Здесь всех берут. Здесь такие работают, что рядом с ними ты академиком будешь. Причем зарплаты хорошие, да и приработок есть. На первое время можешь остановиться у меня .......

***

Двухэтажный домик службы трудоустройства находился не как обычно бывает подальше от остановки, спрятанный в городских буераках, чтобы народ не сильно-то захаживал, а совсем наоборот. На нем призывно горела яркая неоновая вывеска, а одетый в темно-синюю ливрею привратник открывал дверь посетителям. Хвостокрутов удивленно присвистнул, поднялся по ступеням и зашел.

Очереди не было никакой, словно бы Хвостокрутов зашел в пункт приема пожертвований. На входе сидела приятной наружности секретарша, которая, мило улыбаясь, поинтересовалась:

– Вы по какому вопросу?

– Насчет работы, – ответил Хвостокрутов.

– Пожалуйста, вперед и налево, – удивленно ответила она и спросила. – Вы до сих пор не работаете?

– А что тут странного? – спросил Хвостокрутов.

– Мы ж давно победили безработицу, – ответила секретарша и вдруг облегченно добавила. – Вы, наверное, газету нашу не читаете и телевидение не смотрите. Недавно приехали?

– Вчера, – ответил Хвостокрутов и прошел по маршруту, изложенному секретаршей, провожаемый сопереживающим взглядом.

– Можно? – спросил Хвостокрутов, приоткрыв дверь кабинета.

– Конечно, конечно, – доброжелательно отозвалась не менее приятная, чем секретарша, женщина. – Заходите. Чайку, кофейку?

– Да мне бы работу, – нетерпеливо обрисовал свои претензии Хвостокрутов.

– Это само собой, – понятливо и душевно успокоила женщина. – А пока раздевайтесь и говорите, что будете чайку, кофейку, с печеньем или с конфетами?

– Давайте чай и печенье, – ответил Хвостокрутов, вешая куртку. – Но как же с работой?

– Присаживайтесь, – пригласила женщина и включила чайник. – Какую работу вы бы хотели?

– Мне нужна работа несложная. Ну, чтобы сиди да перекладывай бумажки с места на место, а если надо, то и печатью об стол. И главное, чтоб в тепле, а то у вас тут холодно, и зарплата чтоб приличная.

– О-о-о, это пустяки, таких должностей у нас много, – ответила женщина. – А куда вы хотите: к нефтяникам, в городскую администрацию, в милицию?..

– У вас такой выбор?! – удивился Хвостокрутов.

– Сейчас чайку выпьете и определитесь, – успокоила женщина, направляя кипяток в чашку, где уже лежал пакетик «Липтона» с яблочным вкусом.

– У нас многие, как и вы, теряются от изобилия должностей, – объяснила она. – Но все благодаря главе города. Предприятия извещают нас о вакансиях, даже о престижных, которые обычно по знакомым. А вы раньше кем работали?

– Руководителем, – незаметно для самого себя соврал Хвостокрутов, потягивая чай. – Под моим началом было около ста голов и сиденье под задом, потом пошел на повышение и стал гайки закручивать, затем пришлось постругать, а последнее место работы – в тепле и безо всяких скандалов.

– А трудовая? – спросила женщина.

– Сгорела, – просто ответил Хвостокрутов. – Не верите?

– Да что вы!? Как людям не верить? – обиделась женщина. – Вот вам направление, будете работать начальником отдела, и не смею задерживать.

Предприятия в маленьком нефтяном городе приветливо улыбались Хвостокрутову, но сердце его трепетало: направление имелось, но как там окажется в действительности? Он шел и думал по этому поводу, из задумчивости его вывела следующая картина.

Возле пешеходного перехода в два ряда выстроились автомобили – на той символической границе, где серая лента асфальта разрезается белыми полосами. На переходе никого, к нему только-только приближалась женщина. За лобовыми стеклами, и это было хорошо видно, водители помахивали руками, приглашая ее пройти на пешеходный переход.

Хвостокрутов замер, а нижняя челюсть, потеряв мышечный контроль, стала опускаться, когда один из автолюбителей, сидевший за рулем ближайшей машины, выскочил из нее, подбежал к этой женщине, взял ее за руку, сопроводил до середины дороги, а на прощанье поцеловал в щеку.

Хвостокрутов огляделся. Рядом с каждой пожилой женщиной шел младший школьник и нес ее тяжелые сумки, что-то весело рассказывая. Никто не курил, не плевал и не пил пиво на улице и ни одного мата… Тротуары поражали необыкновенной чистой, а жилые дома сияли красками, а не натурализмом строительного материала.

«Вот это город, вот это житуха», – подумал он и пошел на остановку, где народ, ожидая маршрутку, занимал очередь на посадку.

– Вы спешите? – участливо спросила его женщина, стоявшая в очереди.

– Спешу, мне на работу надо устроиться, – ответил Хвостокрутов.

– Тогда проходите вперед, – хором пригласила его очередь.

– Так, я ж не за водкой, – удивился Хвостокрутов.

– Не имеет значения, – ответила очередь.

Предприятие по добыче нефти Хвостокрутов нашел быстро. Зашел, а там его уже ждали на проходной.

– Уже наслышаны, наслышаны, Юрий, извините, не знаю отчества, – уважительно вытянулся в струну охранник. – Начальник вас ждет. Зовут Владимир Владимирович. Проходите наверх по лестнице.

Хвостокрутов вошел в приемную и мигом был принят.

– Какой контракт хотите? Называйте сумму не стесняйтесь, – радушно предложил Владимир Владимирович.

– Хотя бы,… – начал было Хвостокрутов.

– А бог с вами, дам вам оклад, как у меня, – недослушав, произнес Владимир Владимирович. – А сейчас быстрее на медосмотр и к главе города, он для вас уже квартирку приготовил.

Хвостокрутов от таких чудес будто бы опьянел, и вокруг него завертелись головы, возникавшие, словно из воздуха, и в воздухе же и исчезавшие:

– Сразу, как услышал, что вам жить негде, решил дать вам двухкомнатную, на вырост, ведь женитесь еще, – говорила голова Хамовского приветливо. – Я теперь не матерюсь

– это неприлично, а раньше мог. Грубоват бывал. Может еще чего надо? Рекомендую воспользоваться программой переселения, как захотите уехать.

– Да я отсюда никуда, – вмиг выстрелил Хвостокрутов…

– Хотите больничный бесплатно? – спрашивала его голова в белом врачебном колпаке. – Как устанете от работы, приходите. Любые обследования по вашему первому желанию. И смотрите, более трех лет здесь жить нельзя! Но вы и сами с радостью уедете, потому что денег заработаете прорву, и жилье на земле дадут. Здесь ко всем такое отношение.

– Спасибо, спасибо, – затараторил Хвостокрутов …

– Проходите, проходите, это теперь ваша квартира, – приглашала позвякивая ключами начальница управления коммунального заказа маленького нефтяного города Горилова. – Мы строим комфортное жилье, недостатков нет. Осторожнее с горячей водой, из крана течет кипяток, и к батареям зимой не прислоняйтесь – ожог будет. И что особо вас обрадует – мы каждый год понижаем квартплату.

Тут Хвостокрутов не выдержал и упал в обморок, а когда очнулся, то увидел перед собой по-отечески заботливое лицо врача скорой помощи Моргопланова.

– Пришел в себя дорогой, очнулся, – обрадовался он. – Это бывает с вновь прибывшими. У нас действительно райский город. Из деревни пожаловали?

Хвостокрутов кивнул.

– Я так и думал, – продолжил Моргопланов. – Ты еще во дворах не гулял. Увидишь, как у нас собак выгуливают, опять грохнешься. Все на поводках, в намордниках. Собаководы собирают экскременты за псинами в пакетики, а чтобы завести четвероногого друга, они ж по подъезду ходят, разрешения спрашивают. Так что, привыкай деревня к отлаженной жизни Крайнего Севера. Ну, ты в норме?

Хвостокрутов кивнул…

Он вышел в подъезд и этажом ниже встретил пацанов, которые на лестничной площадке наперебой читали Пушкина.

– Можно мы тут посидим? – спросил один из них у Хвостокрутова. – Мы не мусорим, а если надо пол в подъезде вымоем.

– Сидите, мне-то что, – сказал Хвостокрутов.

У подъезда он встретился с пенсионеркой, та сидела на лавочке и щурила глаза на солнце.

– Присаживайтесь, – пригласила она. – Вы наш новый жилец?

– Да, – признал факт Хвостокрутов.

– Чудесный город, чудесный, – поделилась пенсионерка. – Снег здесь убирают сразу, как выпадет. Чиновники каждую минуту наполняют служением людям. Вот моя дочурка не могла замуж выйти. Пришли на прием. Так Хамовский предложил хороших мужиков с зарплатой на выбор. И такое во всем. Чудесный город, чудесный…

Это была идеальная телевизионная программа Татьяны Валер, супруги Нестора Павшина, за которую она получила звание: журналист года маленького нефтяного города. Все остальные подобные звания за предыдущие и последующие годы забрал себе основатель конкурса «Человек года» – главный редактор газеты маленького нефтяного города – Квашняков.

***

В это же время в маленьком нефтяном городе создавалось иное произведение, да такое, что если бы о нем узнал кто-либо из начальства, то автор долго бы в маленьком нефтяном городе не прожил, а если бы и прожил, то времени не имел на подобное писательство, поскольку искал бы, чем прокормиться.

ЗАРОЖДЕНИЕ КНИГИ

«Отдавать другим можно тогда, когда, наполняя собственную чашу, не делаешь ее полнее, но и отдавая, не осушаешь».

Это было лучшее, что Алик писал когда-либо, и он это знал. Книга задумывалась, как дань памяти Сапы, его мудрого учителя, как долг судьбе, вынудившей Алика скрыть свое авторство на листовки, высмеивавшие Хамовского и Квашнякова, а по словам Сапы, его уволили из администрации маленького нефтяного города именно из-за них.

Книга, словно живой организм, пожирала все, что только казалось ей полезным и вкусным. Она втягивала в себя старые дневники, интересные газетные работы, наблюдения за людьми, опыт работы в журналистике и самих журналистов… и афоризмы, и мысли, которые Алик все сочинял и сочинял:

«И таракан может гулять по книжным страницам, но это не значит, что он понимает написанное».

«Чтобы получить урожай земледелец бросает зерна в определенное время года и в определенные дни. Так, видимо, и писательство, чтобы от сочиненного произрастали мысли, надо укладывать вызревшие семена идей в строки в благоприятное для их посева время».

«Кто ест непрерывно – может только заболеть»…

«Насколько будет занятна моя новая книга?» – задумывался иногда Алик…

Впервые он разложил листы рукописи, лежа на больничной койке тюменского кардиологического центра весной через три года после ухода Сапы. К этому времени в нем рассеялась горечь поражения в борьбе с Хамовским за свободу слова в маленьком нефтяном городе, и строки ложились легко без привкуса былых обид.

***

Было время, когда ему, желавшему остаться при работе в газете маленького нефтяного города, приходилось любезничать с ее главным редактором Квашняковым. Он даже напоминал Квашнякову о том, что тоже хохол по предкам, пытаясь расположить того к себе, заставить забыть то, что называл его ГовСаней в своей газете «Дробинка».

– Что, гроза чиновников, с шефом отношения налаживаешь? – смеялись сотрудники газеты.

Отчаяние темное и тяжелое, как многокилометровая толща воды над дном Марианской впадины, ложилось на Алика, когда он задумывался о своем положении.

Он писал тексты, прославлявшие городские структуры и самого Хамовского. В день печати, который администрация маленького нефтяного города символично отпраздновала в ресторане «Юность комсомола», он перед чиновниками, сознавая унизительность происходящего, спел песню на свои стихи, а потом под общие аплодисменты вызвал в центр зала первых редакторов газеты:

– Хамовский, Бредятин, Квашняков!!!

С ними, с кем он не только ругался, но и воевал, обличал, против которых выпускал свою газету «Дробинка» и даже листовки, он вынужденно демонстрировал радушие и дружелюбие. Более того, он даже сумел выхлопотать Квашнякову одну из высших наград российской журналистики.

АЛИК ДЕЛАЕТ НАГРАДУ КВАШНЯКОВУ

«Каждому кажется, что его чувства самые верные и уникальные, поскольку иных чувств человек и не знает».

Боязнь потерять работу в городской газете после того, как избиратели не проголосовали за него на довыборах в городскую Думу, заставила Алика пройти процедуру самоунижения. А что делать? Выбор невелик: гордое безработное одиночество или рамочное творчество.

«Что такое народ? – раздумывал в это время Алик. – Это безмозглый чугунный шар, который толкают с разных сторон и который подчиняется большей силе, или коллективный разум, выбирающий лучшего исполнителя собственной воли?»

Алик выбрал первый вариант, а раз так, он посчитал, что никаких долгов перед чугунком не имеет, и он волен зарабатывать на чем угодно. В пределах дозволений совести, конечно.

Успешная работа на благо администрации маленького нефтяного города, в отличие от работы на благо народа, вылилась для Алика в успех во внутриредакционном конкурсе, главным призом в нем была творческая командировка…

– Ну что, Александр Васильевич, отпустите меня в Египет? – спросил Алик, как только узнал, что Союз журналистов России организует такую поездку. – Обещали же.

– Куда, куда? – переспросил Квашняков, лицо-маска которого выдало, что он и сам не против заграничной поездки.

Алик прекрасно понимал состояние Квашнякова, который даже торт, подаренный редакции на юбилей, унес к себе домой, а ноутбук, подаренный ему Хамовским за победы в конкурсах, записал как имущество газеты.

– Организуется поездка журналистов в честь трехсотлетия российской прессы, – ответил Алик. – Я выиграл конкурс. Путевки недорогие.

– Хорошо, – согласился Квашняков. – Давай счет и мы оплатим.

За этим «хорошо» Квашнякова последовало столько препятствий, что только обращение Алика к главе города Хамовскому заставило Квашнякова оплатить счет, а перед отъездом в Египет он вызвал Алика к себе в кабинет.

– У меня к тебе большая просьба, – с улыбкой сказал Квашняков. – Союз журналистов выпустил почетный знак, которым награждает особо отличившихся. Я читал о нем в журнале «Журналист». Их всего тысяча на Россию. Делай, что хочешь, но этот знак для меня достань.

– Но как?! – удивился Алик, мысленно обругав начальника за очередное проявление жадности.

– Ты лауреат конкурса Союза журналистов. Ассоциация региональных СМИ тебе тоже дала диплом. В общем, ты примелькался. Постарайся и для меня. Без знака можешь не возвращаться.

Старческий голос Квашнякова озвучивал странные слова, его лицо-маска нервно подергивалось, но не выдавало, шутит он или нет. Алик понимал, что если бы он не выбивал из Квашнякова свою поездку, как выколачивают из сметаны масло, то ничего бы не получил. И сейчас Квашняков искал ягоды на пустой лужайке благодарностей.

– Александр Васильевич, тут нет гарантий. Они сами дают награды, – воззвал к разуму Алик. – Кто я такой, чтобы у них требовать?

– Я знаю, как дают награды, – заверил Квашняков. – Будь ты умнейшим из журналистов, самым человечным человеком, не попросишь, не напомнишь о себе, никто ничего не даст.

– О чем вы? – агрессивно удивился Алик. – Я свои дипломы заработал честно. Никого там не знаю, и меня не знают.

– У них есть квоты, можешь не сомневаться, – объяснил Квашняков. – Они не могут все дипломы оставить в Москве. Часть предназначена для провинций, а там тоже деление по регионам. А тут – как повезет. Если твоя работа хороша, а других работ из твоего региона нет, вот ключ к победе. В общем, кто успел, тот и съел. Это же касается и знаков. Красивые характеристики отдел кадров подготовит на меня и на тебя. Вылетай пораньше и выбивай знаки. И тебе будет хорошо, и мне. Я в долгу не останусь.

Обделенность журналистскими наградами вызвала в душе Квашнякова гнилостное порождение болотной тоски, готовой жалить и засасывать. Он написал книжку «Старый слон», которую считал талантливой, но опять ничего не получил. Жажда наград подтолкнула его к изготовлению через екатеринбургское издательство почетных орденов и памятных значков газеты маленького нефтяного города. Он вручал их и себе, и другим, но наградной онанизм не утешал, поэтому он зло глянул Алику вслед…

***

Человек всегда найдет, чему завидовать. Зависть – это желание иметь качества, создающие успех, и предметы, являющиеся его следствием, но без тех трудностей, какими успех и награды получаются. Однако медведь, получив голос соловья, и летать не сможет, и в поединках потеряет удачу. Водочная бутылка, наполненная самой хорошей минеральной водой, будет обругана. Каждая форма предназначена для своего содержания.

***

Надежда Козина – ее голос Алик узнал бы среди многих. Именно она помогла ему и другим лауреатам конкурса Союза журналистов России «Журналисты против коррупции» получить обещанную тысячу долларов от фонда Сороса. Примерно полгода длилась тяжба за деньги. Алик звонил в Союз регулярно и регулярно слышал успокаивающие слова Козиной. И сейчас, когда он бродил по протяженному коридору Союза журналистов, схожему с коридором общежитий и малосемейных домов, не зная к кому обратиться с просьбой Квашнякова, именно ее голос достиг ушей Алика, испускаясь из открытого кабинета, и Алик, предчувствуя удачу, зашел…

– Здравствуйте, – он тепло поздоровался с Козиной, хрупкой энергичной женщиной непонятного возраста. – Те, кто едет в Египет, тоже у вас отмечаются?

– Нет, у меня только билеты на Бал прессы, – сухо сообщила Козина. – Будете покупать? Три тысячи – билет.

– Скорее всего, – не отказался Алик, уже однако предполагая, что тратиться на Бал прессы в предвкушении Египта, не будет. – Кстати, спасибо, что из Сороса деньги выбили.

– Это наш долг, – ответила Козина. – А вы один из лауреатов?..

– Да, а сейчас приехал для получения почетных знаков Союза, выпущенных к 300-летию прессы, – зацепившись за удобную фразу Козиной, высказал главное Алик. – Все документы при мне. На главного редактора и на меня.

Козина взглянула обескуражено.

– Это не так просто, – попробовала отбиться она.

– Но я специально приехал, издалека, – приоткрыл часть правды Алик, лишь для того, чтобы взвалить на Козину груз своих командировочных расходов.

– Давайте ваши документы, я сейчас узнаю, но ничего не обещаю, – откликнулась Козина…

Минут через десять она вернулась с двумя красивыми знаками, похожими на ордена и удостоверениями к ним, заверенными Богданновым, председателем Союза журналистов.

***

Успех – это та волна, на гребне которой оказывается счастливчик и те, кто стоял рядом, поэтому надо держаться поближе к людям успешным и следить за теми, кто готовится взойти на волну, при этом, не забывая и о ловле собственных волн. Квашняков хотел получить часть его волны – это Алик отлично понимал, поэтому вплоть до возвращения в маленький нефтяной город у него мелькала мысль: «Может Квашняковский знак выбросить?»

Однако, после прекрасного отдыха на берегу Красного моря, зайдя в кабинет Квашнякова, Алик ощутил желание поделиться радостью.

– Вот ваш знак, Александр Васильевич! – благожелательно произнес он.

– Спасибо, спасибо, доброе дело сделал, – повеселел Квашняков и спустя короткое время вывесил в холле редакции газеты маленького нефтяного города свой портрет с желанным знаком на груди.

«Что говорить об обмане, исходящем от незнакомцев, если нет уверенности в истинности того, что создаешь сам», – именно так оценил Алик знаковый авантюризм.

ХОЛОДНЫЙ ПУТЬ К СТАРОСТИ

«Близкие люди уходят из жизни внезапно, как гаснет одна из лампочек на люстре: жизнь продолжается, но теряет яркость».

Каждый его материал о маленьком нефтяном городе подвергался строжайшей цензуре, поэтому Алик постепенно привык готовить приемлемые тексты, а свою любовь к истине

направил в написание рассказов, которые нашпигованные литературным вымыслом настолько отстранялись от реальности, что проскакивали мимо острого нюха ответственного секретаря. Иногда он помогал Хамовскому сочинять его книжки и не брезговал никакой работой, надеясь, что в настоящем есть скрытый от него иной смысл, кроме выживания. И этот смысл возник, когда он начал работать над книгой.

«К чему мы идем, – размышлял Алик. – К мудрости? Всякая мудрость относительна, и чем больше узнаешь, тем шире горизонт незнания. К богатству? Но и богатство относительно. К профессиональному росту? Профессия – лишь плата за существование. Одинаково верно одно – мы идем к старости. Этот путь может быть теплым и холодным, ярким и незримым, медленным и скорым… Быстро стареют на тернистом, сдобренном переживаниями пути, на холодном пути, именно – холодном».

Еще разложив листы рукописи в первый раз, Алик понял, что не сможет удержать книгу в рамках нейтральных для главных фигур маленького нефтяного города, а искренняя книга на тему взаимодействия власти и журналистики, могла стоить ему благополучия, а возможно и жизни. Поэтому он решил довериться случаю.

«Разошлю письма с просьбой о финансировании книги по организациям города, если соберу деньги, то буду дальше работать. Если нет, то – нет», – так он доверил случаю участь своего искреннего желания.

Что такое жребий? Подсказка свыше или примитивная материалистическая вероятность – у гадалок и математиков на сей вопрос ответы разнятся, но при всех вариантах ответов результат жребия лежит вне воли человека. Именно такой совет хотел получить Алик, совет независимый, необремененный суетными желаниями денег и благополучия, совет из вечности, потому что проблему он решал неординарную: тратить ли силы для сооружения собственной плахи, пусть красивой, но смертоносной, или придерживаться придворного этикета журналистики, обслуживающей многочисленные отделы и учреждения администрации маленького нефтяного города.

Для начала за ответом на судьбоносный вопрос он обратился к Гориловой, начальнице управления коммунального заказа, к Ховк, начальнице жилищного хозяйства, к Мякити- ну, начальнику управления отопления и канализации, и так далее, и все эти лица, приближенные к Хамовскому, согласились дать деньги на книгу, не запрашивая даже черновик для ознакомления. Что ж, Алик к этому времени зарекомендовал себя, как человек дружественный главе маленького нефтяного города.

«Воруй, не хочу, – оценил он такой жест. – Но не забывай, что тебя после выхода скандальной книги могут проверить до копейки. Финансирование книги, направленной против власти, за счет власти может разозлить Хамовского».

Поэтому Алик открыл счет в банке и все деньги принимал только перечислением. Никакой слабодоказуемой наличности. Деньги поступали на счет быстро. Еще до создания первого черновика будущей книги Алик получил примерно половину суммы, необходимой для ее выпуска.

«Придется писать дальше, теперь я обязан отчитаться за использование средств. Не возвращать же деньги», – мысленно сказал он сам себе.

***

Сбор денег на новую книгу, конечно, не укрылся от ведения Хамовского.

– О чем пишешь? – спрашивал он иногда.

– Основная линия – казнокрадство Ворованя, начальника налоговой полиции нашего города, – правдиво отвечал Алик.

– Ты думаешь, что вытянешь целую книгу на этом сюжете? – грамотно интересовался Хамовский.

– Думаю, да. У меня достаточно материала. Если не хватит, подключу другие моменты, – расплывчато и спокойно отвечал Алик, словно бы речь шла о художественном описании политически бесплодного чирикания воробьев.

Он никогда не врал, кроме тех случаев, когда это было жизненно необходимо. Меньше берешь на себя – легче летишь.

***

Вторую атаку на книгу Алик начал летом этого же года в отпуске перед поездкой на черноморское побережье в однокомнатной пустующей квартире поселка Чернь Тульской области. В нее он приводил себя, словно арестанта, запирал и насильно заставлял писать, понимая, что если не посвящать свободное время желанному, то жизнь поглотится обыденным.

Именно во время работы над книгой Алика стали посещать странные сны, связанные с властью маленького нефтяного города, чего прежде не бывало. Эти сны оставляли яркое впечатление интуитивного прозрения – взгляда в будущее и скрытое настоящее. В первый раз это произошло так.

СТРАННОЕ

«Когда бы правильно понимать все подсказки судьбы, то не было бы на лбу столько шишек».

Алик зашел на кухню родительской квартиры и в недоумении замер: мать чистила ссохшуюся голову мумии, снимая с нее грязные истлевшие тряпки, словно капустные листы, и этих грязных голов перед ней было не меньше десятка.

– Зачем ты это делаешь? – испуганно спросил Алик.

– Надо почистить, обложить глиной и выпечь маски, – ответила мать.

– Кто тебя просил тебя этим заниматься? – в голосе Алика появились интонации паники и ужаса.

– Бредятин, – ответила мать.

Бредятин занял в аппарате Хамовского место советника, на котором когда-то работал Сапы, и каким-то образом проник на личную территорию Алика, причем так, что даже его мать стала подвластна Бредятину…

***

Алик резко проснулся, сходил на кухню, выпил воды и опять лег, не размышляя над странным сном, поскольку его ждал новый день работы над книгой, к которому требовалось подойти свежим и полным сил…, но проснувшись, он решил прогуляться.

РАБОЧИЕ САДЫ

«Вначале человек живет радостями родителей, затем своими, потом – своих детей».

«С горы спуститься, да на гору подняться», – так говорят чернцы о пути на садовые участки. Примерно три километра, минут сорок ходьбы. Пологий спуск, частично застеленный изломанной железобетонной лестницей, упирается в плоскость истоптанного коровами заболоченного луга. Далее – шаткий от старости деревянный мосток. И, наконец, пологий подъем к садовым участкам.

В свое время садоводы отказались платить по десять рублей в сезон за централизованную подачу воды на свои земли. Эти небольшие деньги просил слесарь, время от времени включавший насос и следивший за его исправностью. Оставшись без дохода, он бросил свой пост, оборудование разворовали, а теперь за воду каждый платит почти стократ.

Муниципальная водовозка, уж непонятно по чьей инициативе, заезжает на гору. Стоит бочка воды от двухсот пятидесяти рублей, а в засушливый сезон надо три-четыре таких. Но зато вода прямо с очистных сооружений, хоть пей. Вот так и все вокруг – отказываемся от доброго старого, а потом тратим большие деньги, чтобы жить, как прежде.

Тетя Надя ходит на гору ежедневно. В шесть часов вечера, зажав в руке авоську, корзинку, или сумку, а то и ведро, спешит она в сад в свои шестьдесят лет с сахарным диабетом и прочими болячками, коих у нее немало. В ручной поклаже – еда, приготовленная на скорую руку после работы. Ей одной достаточно пенсии, но надо помогать дочке и внучке, худенькой, высокой девочке, которая и сопровождает ее.

Путь в ее сад пролегает меж других таких же участков. Вот здесь картошку выкопали, здесь – из теплиц все повытаскали. Глядя на несчастия других, она успокаивается, видя свое поле, где зеленеет хорошая, видная такая, ботва. Только на краю поля – небольшое разорение. Тоже пробовали, копали, да картошка не понравилась – мелковата, как горох.

«Нам хоть такая сойдет, – утешает себя тетя Надя. – Как же зимой без картошки?»

А вот и сад. Хороший сад по сравнению с сибирскими. Тут и слива черная и желтая, и груши, и черная малина, и помидоры сортов эдак десяти-двадцати, и виноград… и традиционные: огурцы и зелень. Добротный захламленный домик, в котором, чтобы воры не растащили имущество, почти каждую ночь кто-то дежурит: либо сама тетя Надя, утром устремляющаяся на службу, либо кто-то из родственников.

Сад – не отдых – вторая работа. Сколько леек и ведер с водой требуют иссушенные солнцем грядки?! Пожалуй, не меньше сотни-другой за вечер. Потом надо собрать созревший урожай: ведерко помидоров, ведерко груш и сумочку слив, немного огурцов и лука. Если не собрать самим, соберут другие. Вот и получилось четыре ручных поклажи…

Узкий серп нарождающейся луны проявился над рябиной, а от заходящего солнца остался разве что малиновый полукруг. Короткий отдых и домой. Этой ночью за дачей сосед приглядит. Что потяжелее – тетя Надя сама несет, что полегче – внучка.

И вот они идут домой по той же дороге, облачками легкой пыли отмечающей каждый их шаг. Мимо на мотоцикле проезжают молодые парни, у каждого за плечами небольшой рюкзак.

«Наверное, накрали, – подумала тетя Надя. – Что-то не помню я таких. Да сюда хоть «КамАЗ» загоняй, никакой охраны, милиция это воровство не расследует…»

Сумки оттягивают руки и тете Наде, и внучке, благо, что хоть вниз идти…

***

Там, в Черни, клавиатура подаренного Хамовским ноутбука была разбита настолько, что из строя вышли три буквы. Материал, собранный для книги, нанизывался на ось повествования сам собой без предварительного плана. Оценка была одной: притяжение строк, интерес от чтения и перечитывания…

Так перед оплаченной Хамовским поездкой Алика на черноморский курорт «Шексна» возник второй черновик книги с неизвестным пока названием. Знал бы Хамовский, от чего собирается отдохнуть журналист с его помощью, то, пожалуй, приехал бы лично и удавил, но Алик не раскрывал свои планы полностью, предлагая потенциальным противникам ограниченную правду.

Надо отметить, что такое доверие к Алику появилось у Хамовского в результате большой работы нашего героя на своего, по сути дела, врага, что произвело на последнего неотразимое впечатление полного примирения и даже полного исправления бывшего опального журналиста. Алик помогал Хамовскому писать книги, готовить интервью, делал хорошие с точки зрения чиновников статьи, но все это он делал, во-первых, за деньги, а, во-вторых, ничего не врал и не привирал, если кто-то этим и занимался, то его цензор в лице Квашнякова и его слуг.

СКАНДАЛ МЕЖДУ ТРЯПКОЙ И ХОЗЯИНОМ

«Крики радости и боли мешают спать одинаково».

В просторном зале, словно светлое домино на потемневшей от ударов плоскости, стояли столы с расставленными на них закусками и бутылками. Они ожидали гостей, приглашенных на празднование Дня города, в настоящее время томившихся в ожидании фуршета в зрительном зале Дворца культуры, где поднятая на ноги самодеятельность выдавала номер за номером.

Хамовский расхаживал мимо яств и был похож на старого дурного бульдога, гуляющего без ошейника вдоль подъездов жилых домов.

Он уже снял пробу со всех блюд, поэтому на его галстуке привычно повисла красная нить морковки по-корейски, в углах губ застыли крошки кулинарных формочек из-под салатов, в сосудах плыли хлопья склеившихся под действием водки кровяных телец, отчего отдельные сосуды в мозгу закупоривались, и Хамовский на ходу забывал то число приглашенных, то число тарелок на столах, а то и останавливался, ощущая себя в аэропорту, и вскрикивал:

– Когда взлетаем?

Подножки сознания раздражали Хамовского, поскольку память у него обычно работала не хуже компьютерной. В нездоровом поведении собственного организма он усматривал покушение на титул главы города, но, к сожалению, с разъевшейся сволочью, в которой томился его муниципальный мозг, вынужден был сосуществовать мирно.

Озлобляли Хамовского и разные личности, которые шмыгали мимо время от времени и могли стырить что-нибудь со стола.

– Ты кто такой?! – рявкал Хамовский на каждого подозрительного.

– Да я ж официант, Семен Петрович, – блеял человек и бежал дальше.

Хамовский провожал его налитыми кровью глазами, но придраться было не к чему, и поэтому он отпускал вослед праздничное ласковое ругательство, которое стоило понимать: коли ты по делу, так иди.

Подобное спокойствие давалось Хамовскому через силу, поскольку за его неловкое состояние кто-то обязательно должен был пострадать. И чем больше он отпускал смирявших его ласковых ругательств, тем все больше напоминал профессионального озверевшего от прохожих сторожевого пса, уже истомившегося в ожидании того, кого можно было бы искусать.

«Почему всегда везде я? – спрашивал сам себя Хамовский, подначивая внутреннюю собаку. – Сценарий праздника – я, организация – я, так я должен еще и жратву охранять. Почему никто не распорядился? Где Лизадков, где Сирова?»…

***

Первый день праздника завершался. Телевизионщики исполнили план съемок, спущенный им на факсимильный аппарат из городской администрации, и никаких посторонних кадров и мнений. В телерадиокомпании маленького нефтяного города работали люди достаточно умные, чтобы понять, как надо работать и что показывать на экране, чтобы получить премию. Часть отснятого материала уже вышла в эфир и все сотрудники собрались в корреспондентской, чтобы поговорить и просто отдохнуть.

– Завтра еще куча мероприятий, не забудьте, кто когда снимает и кто когда монтирует, – напомнил Куплин. – Сегодня отработали неплохо.

– Может, выпьем по маленькой? – предложил Павшин.

– Кто побежит? – спросил Куплин.

– Антон, сбегай, – распорядился Павшин телеоператору. – Ты у нас самый молодой.

– Что опять, Антон? – делано возмутился Кузнечиков, просяще поглядывая на Куплина.

– Слушайте, есть идея, – заинтриговал Куплин. – Жрать хочется. Вечером праздничный салют снимать. Что мы не четвертая власть? Хамовский нам обязан: мы тут изводим себя во славу его, мозги людям рихтуем, а во дворце фуршет – для всех подряд. Давайте-ка туда наведаемся. Не обеднеют. Заодно съемочную группу заберем.

Куплин был многоопытным бойцом тележурналистского фронта, он знал, что журналисты, любящиеся с властью, всегда получают сладкий кусок. Обычно каждое мероприятие, организованное властью, неизменно заканчивалось благодарным дармовым фуршетом, где журналисты наедались, напивались и откуда разбредались вдохновляемые надеждой, что такая встреча неизменно повторится, но чем громче кричит желудок, тем меньше слышна мораль.

– Сашка, заводи «Хундай», едем во Дворец, – распорядился Куплин. – Будем снимать пенки с фуршета.

Сашка, разбивший не одну редакционную машину из-за лихачества и привычного для телерадиокомпании пьянства, оставался при работе и деньгах благодаря исполнительности. Он мог отвезти куда угодно и когда угодно и даже, если Куплину посреди ночи хотелось ехать в соседний город в любимый ресторан или, чтобы побалагурить с тамошними телевизионщиками, он без пререканий собирался и садился за руль.

Маленький нефтяной город был велик только для ленивых пешеходов, поэтому падкие на бесплатное журналисты прибыли к Дворцу культуры быстро. Перед их веселой гурьбой беспрепятственно распахнулись все двери, и слава муниципальной телерадиокомпании, в числе наиболее твореспособных его сотрудников, направилась к столам со стремительностью голодной саранчи, не обращая внимания на Хамовского.

– Вы куда, мать вашу!!! – вскричал он, еле удерживая в груди, срывающуюся с цепи собаку.

– Мы со столов похватаем немного, Семен Петрович, да уйдем, – мирно попросил Куплин.

Хамовский имел относительно журналистов, работавших в телерадиокомпании, мнение, что тот, кто стелется, достоин того, чтобы об него вытирали ноги, и всегда должен оставаться на полу. Половая тряпка не должна мелькать перед глазами. Конечно, нормы этикета в общении власти с журналистами, предписывающие необходимость их бесплатного кормления, могли бы сдержать Хамовского, но при виде телевизионщиков, он вспомнил, что Куплин ворует его бюджетные деньги. Сила воспоминаний перекусила цепь, сдерживавшую внутреннюю собаку…

– Дома жрать будете, дармоеды! – вскричал Хамовский. – Не для вас корм, сучье. Говнюки. Заразы.

– Семен Петрович,… – хотел возразить Куплин.

– Заткнись! – заорал Хамовский, не контролируя себя. – Ваше дело задницу мне лизать и там корм находить! Я ж про вас все знаю. Алкашня. Сидите в своем телевидении и там делайте, что хотите, а здесь публичный дом не нужен. И без вас хватает.

Эмоциональная корреспондентка Крякина расплакалась от обиды, журналисты начали понемногу отступать от столов, а собака Хамовского лаяла уже неостановимо.

– Ну что вылупились, засранцы, идите отсюда по добру! Придурки! Тут нормальным людям еды не хватает, – Хамовский отер губы, – а тут еще холопы приперлись!

На шум вышли официанты, участники самодеятельности и те из приглашенных, кто покинул зрительный зал.

– Ну мы же снимаем,… – опять попробовал оправдаться Куплин.

– Снимайте в другом месте! – грозным басом выстрелил Хамовский. – Девок своих снимайте! Валите на хрен!

Такого провала телерадиокомпания маленького нефтяного города еще не знала. Команда журналистов с позором миновала двери Дворца культуры, только недавно пройденные с триумфом. «Хундай» принял их на борт, и телевизионщики поехали назад, на телестудию, наполняя салон микроавтобуса женскими рыданиями и мужской руганью, которая будучи неслышной Хамовскому, имела прямые указания на несовершенства главы, облекала его в физиологические формы животных и гонимых обществом людей, указывала путь куда идти, а также создавала словесные конструкции, не поддававшиеся никакому анализу, но свидетельствовавшие об адресате, как о крайне несуразном и ограниченном создании.

Корреспондентская опять наполнилась шумом. Спиртное взяли по пути, и оно со звонкими вздохами покидало бутыль, вливаясь в различную посуду, от рюмок до чайных чашек. Колбаса, порезанная ломтями, привлекала фальшивым мясным цветом, а огурчики,похожие на окаменевшие и позеленевшие беличьи хвосты, готовились тушить водочный огонь, уже стекавший по жадным стенкам пищеводов, под антиправительственный тост:

– Чтоб он сдох!!!

– Так оскорбить, да еще публично! – возмутился телеоператор Ступоров, когда закусил. – Если бы Хамовский не был главой города, я бы отвалил ему!

– Ну хам, просто хам! – не переставала всхлипывать Крякина, редактор информационных программ, худенькая светловолосая женщина, похожая на альбиноса. – Я больше не смогу на него работать. Столько труда – каждый сюжет выверяли. Вот неблагодарная скотина.

– Полный придурок дядя Сеня! Мероприятия отсняли, оттранслировали, что ему еще надо?! – задалась вопросом Валер, работавшая в телерадиокомпании заместителем Куплина. – Еды пожалел скотина!

– Даже разбираться не стал, облаял, обозвал, – напомнил Куплин. – Это нельзя оставить без ответа. Мы, конечно, под ним, но даже унитаз может расколоться от такого поноса. Наливай по следующей.

Разлил Павшин.

– Ну что повторим тост, – с лошадиным смехом сказал он, – чтоб Хам сдох!

В каждой отдельно взятой комнатушке маленького нефтяного города ругать главу города Хамовского, как и Президента России, было безопасно и приятно. Замахнувшись на глыбу, сам себе кажешься горой, пусть даже посторонним не заметной, но так ощутимой внутренне.

– Может его, дурака, задом-наперед прокатим по экрану, или сами озвучим его за кадром? – предложил монтажер. – Вот будет потеха!

– Достаточно его пьяных выступлений, которые в сюжеты не вставили, – сказала Валер. – Выпустим это в эфир, и конец его имиджу.

– Я предлагаю провести забастовку! – объявил Куплин. – Завтра множество мероприятий, но после того, что вытворил Хам, я не хочу вкалывать.

– Хорошая мысль, – согласились операторы. – А то выходных не видим. Пусть узнают, что такое праздник без телевидения. Это то же самое, что его не было.

Плоские покадровые прямоугольники жизни, составленные в единый движущийся ряд, давали о жизни представление столь же емкое, как взгляд через замочную скважину. Взгляды из разных скважин, под разными ракурсами, склеенные по науке, так, чтобы зритель, поддавшись гипнотическому действию экрана, смотрел, не отрываясь, все подряд, внимая хорошо поставленному голосу – это и был идеал телевидения.

– Народ видит нашими глазами, а думает – что своими, – продолжил Куплин, – а мы всегда смотрим на администрацию снизу-вверх, прививая народу эту привычку. Что Хаму не доставало? Обидно. Все! Завтра на работу не выходим…

Журналисты напились допьяна и разошлись по квартирам. Кто по своим, кто по чужим.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ГЛАВНОГО

«Побледневшие краски мира невозможно подстроить регуляторами телевизора».

Праздничные новости не вышли, телекамеры не следили за детьми, прыгавшими в мешках, за школьниками, согнанными на легкоатлетический кросс, за распродажей шашлыков и за лобзаниями Хамовского с гостями города,… – об этом Пупик знала уже к середине второго Дня города и почуяла недоброе. Она не желала революций и форс- мажоров, потому что понимала: снос головы осложняет пищеварение, а бухгалтерию она причисляла к желудку, без которого и голова мыслить не может, но в который без головы и кусок не упадет.

«Конечно, новую голову приделают, но возможно ли с ней договориться?» – опасалась она.

Терять ей было чего. Премии прилетали, как скворцы, даже зимой принося немного весны, а сфера платных услуг представляла собой индивидуальный золотой прииск, и вдруг из-за какой-то глупости главного редактора, ее благополучие и спокойная жизнь могли разрушиться!

Живо выхаживая по квартире, Пупик размышляла:

«Человек, что мыльный пузырь: оболочка, наполненная духом. Пока дух прибывает, человек и пузырь растут. Каждому удается блеснуть. Так надо дольше и ярче блестеть, а не лопаться по личной прихоти. Мне проблемы и страдания раньше времени не нужны…»

Длилась задумчивость Пупик недолго, поскольку в мире не создано более удобного средства, позволяющего быстро озадачить своими проблемами и узнать новости, чем телефон. Пупик набрала номер Куплина. Трубку подняла жена.

– Света, здравствуй, пригласи Стаса, – попросила Пупик.

– Его со вчерашнего дня нет, – ответила Света. – У вас же праздничные мероприятия. Звонил недавно, сказал, что опять интервью.

Пупик положила трубку и ругнулась:

– Вот кобелюка. Нормальный зверь, как война, в свою нору бежит, этот – все по чужим.

Это все телецентр, чтоб его! Одни проститутки!

***

Дежурства на телецентре, как и сторожение, квалификации не требовали. Сиди да смотри за экранами контрольных мониторов, на которых светилось все телевидение маленького нефтяного города. Да, собственно, необязательно было и смотреть, поскольку, если из эфира время от времени пропадал канал, то жители сами сообщали. Поэтому Куплин наполнял телецентр сотрудниками, которые, если проводить аналогию между персоналом телерадиокомпании и составом картежной колоды, относились к шестеркам.

Маленький нефтяной город изобиловал разведенными женщинами, мечтавшими о спокойной работе с хорошей зарплатой. Установив в телецентре два раскладных дивана, Куплин принимал туда только Светлан, чтобы исключить проблемы с супругой. Так он обзавелся двумя матерями-одиночками: грудастой и фигуристой. Дальше – по настроению. Произнося имя сиюминутной любимой, он всегда имел гарантию безревностного понимания и дома, и на работе.

Пупик знала, что шеф больше предпочитает грудастых, и набрала номер Косаченко. Трубка призывно гудела, но на том конце связи никто не откликнулся.

«Сегодня не дежурит, утро, наверняка дома, – размышляла Пупик. – Лежат и нежатся голубки, после ночи, может, и телефон отключили. Придется ехать».

Она заказала такси и вышла на улицу…

Дверь в квартиру Косаченко распахнулась, представив на обозрение Пупик ее начальника Куплина в домашнем халате.

«Уже как дома», – оценила бухгалтерша и спросила, оттесняя главного редактора вглубь коридора:

– Стас, ты забыл, что сегодня праздник? Где съемочные группы? Из администрации звонят.

– Анатольевна, успокойтесь, – вежливо и вкрадчиво проговорил Куплин. – Все под контролем. Кое-кого нужно проучить. Хамовский вчера нахамил.

– Хамит – значит, любит, – объяснила Пупик, по- прежнему наступая на Куплина и упорно отодвигая его дальше, к двери в спальню. – Потом разберетесь, кто кого обидел. Тебя, что… не материли никогда? Ты что… мальчик?

Лицом схожая с первым президентом России, неприкрашенная и не надухаренная Пупик имела осанку и вес разъевшегося начальника и вызывала у астеничного Куплина инстинктивное желание отчитаться в выполнении и спрятаться…

– Вы, Анатольевна, не слышали, какие эпитеты он в нас всаживал, – обелялся он, отступая. – Причем публично, публично!.. Я, конечно, могу перетерпеть, но с глазу на глаз, один на один. Но, когда при всех!

Тут Куплин уперся спиной в косяк межкомнатной двери. Пупик прошла мимо него и заглянула в спальню. На кровати бесстыдно и властно лежала Косаченко, едва прикрывшись одеялом. Она лениво взглянула на Пупик без почтения, которое бухгалтерша привыкла видеть на лицах сослуживцев. Более того – в ее взгляде читалась фраза: «Он сделает, что я скажу».

– Конечно, зачем тебе на работу идти, что тебе семья, если и тут стол накрыт, – съязвила Пупик. – Гляди, это долго не продлится. Турнут тебя, на что жить станешь? Думаешь, ей будешь нужен?

Пупик подернула головой в сторону спальни, где, не издавая ни звука, лежала Косаченко.

– Меня в любом месте с руками и ногами, – надменно произнес Куплин. – Я специалист, а специалисты нужны везде. Хам охамел. Бычье проклятое. Проучить его надо.

– Нельзя зверя сердить, когда голова в его пасти, – напомнила Пупик. – Отгрызет. Потом, может, пожалеет, но недолго – на твою должность претенденты найдутся.

– Анатольевна, не переживай, – торопливо сказал Куплин, бросив нетерпеливый взгляд на Косаченко. – Если у тебя все, то у меня дела.

– Стас, я неприятности чую, – предупредила Пупик. – Не хами Хаму.

– Нет. Все решено, – неожиданно твердо сказал Куплин, и Пупик поняла, что разговор окончен.

Она вышла из квартиры Косаченко, а в хлопке закрывшейся позади двери ей почудился самоубийственный выстрел.

УВОЛЬНЕНИЕ РЕВОЛЮЦИОНЕРА

«В мире есть много людей, с которых, кажется, сотри пыль, и они будут светиться естественным золотым светом, но вот беда – начинаешь тереть, и позолота облезает».

– Ну что, мальчиш-плохиш, все никак не напьетесь на телевидении? – строго спросил Хамовский, когда Куплин зашел в его кабинет. – Мочить тебя будем. Мало того, что водку жрешь, по бабам ходишь, подворовываешь на платных услугах, ты еще и городские мероприятия срывать, шантажировать меня!

Эту тираду Куплин выслушал пока шел к столу главы города, испытывая чувства, как от воя сирены противовоздушной обороны: беспокойство и желание юркнуть в первое же подходящее убежище, забиться в него подальше от тревожного звука.

– Семен Петрович, я честно работал на вас и хотел бы видеть больше благодарности, – выдавил из себя Куплин, – в противном случае…

– О каком случае ты хочешь сказать, мерзавец!? – прервал Хамовский. – Ты как посмел меня перед гостями унизить?! Хозяин в городе – один! Я! Мною сказанное должно исполняться. Я все ваше телевидение содержу, всю вашу бездарную команду. Ты либо как Лучина на коленях ко мне ползи и целуй туфли, либо пиши заявление.

– Но Семен Петрович,… – только и успел произнести Куплин.

– Никаких «но», мерзавец, – пресек объяснения Хамовский. – Ты мало получил? Квартиру тебе дал, командировки – пожалуйста: хочешь – в Кремль на новогодний концерт вместе с любовницей, хочешь – в Париж на так называемую учебу. Премий хочешь? Я все подписывал. Подворовываешь – я глаза закрыл. А ты забастовки объявлять! Я только скажу кому надо – и тебя посадят. Ты воевать хочешь?

– Нет, – угнетенно выдохнул Куплин, словно крепко загруженная лошадь, – но коллектив обижен оскорблениями…

– Ты, меня винить?! – повысил бас Хамовский. – Вначале дорасти до этого места, а потом учи… Увольняйся, а то – посадим.

***

Хамовский ожидал прихода Куплина, имея в уме собственные соображения и наушнические советы главного редактора муниципальной газеты маленького нефтяного города, который традиционно соперничал с главным редактором телерадиокомпании в борьбе за бюджет.

– Убирайте его, убирайте, – бубнил Квашняков, лаская вибрациями говорения слуховые ходы Хамовского. – Восстания надо истреблять, иначе – вольница, беспорядки. Если собака кусает хозяина, ее усыпляют…

Главные редакторы соперничали между собой и заискивали перед Хамовским не только из-за раздела бюджета. Огня добавляли слухи об объединении подконтрольных администрации телерадиокомпании и газеты в один информационный организм, наподобие индоутки, а такое слияние обрекало одну из голов на отсечение.

Квашняков организовывал конкурс красавиц, Куплин отвечал циклом исторических программ и так далее, но в целом Куплин проигрывал, поскольку Хамовский хотел стать великим писателем, а не кинодраматургом, и естественным поводырем на этом поприще выступил Квашняков.

***

Куплин ушел, оставив на столе Хамовского заявление об увольнении, с искренней верой в то, что легко найдет денежную работу, но ошибся, поэтому, растратив сбережения, он воспользовался старыми связями и уехал еще дальше на север – в столицу Ямала Салехард, – в город, где в свое время нашел прибежище и снятый с должности главного редактора телерадиокомпании маленького нефтяного города Лесник.

ТАЙНА КВАШНЯКОВА

«Для человека нет более естественного и приятного состояния, чем потеря человечности».

В вечер того дня, когда Куплин бросил заявление на стол Хамовскому, Квашняков, пребывая дома в одиночестве, пренебрег отвращением к спиртному и выпил фужер вина.

«А его приятно было убивать, – раздумывал он медленными глотками. – Но что-то не вяжется радость убийства с образом хорошего персонажа, каким я являюсь. Значит, я тоже зло, но зло для зла…»

Нежное потрескивание возникло в его голове, будто уши, собирая разнополярные заряды атмосферного электричества севера, а может и шептания северных душ, разряжались в глубинах мозга диковинной азбукой морзе. Так приходило к нему вдохновение. Он схватил ручку и вывел:

Как долго я ждал, мрачно маясь, -

Плоть незримая – тень от ночи.

И входили в меня, облегчаясь,

Кто захочет, кто захочет…

Он перечитал и усмехнулся: «неплохо, неплохо, но если бы не тот случай в юности, до сих пор бы пивом увлекался, а писать бы точно не мог, точно».

***

Сковорода

«Глубокое познание некоторых тем сродни генеральной уборке квартиры или даже очистке выгребных ям. Надо слишком любить чистоту, чтобы идти на такие подвиги».

Тетя Люда, яркая энергичная женщина проводила отпуск в собственной квартире, на первом этаже, у окна в сторону подъезда. Тамбур облюбовали неизвестные

для отправления естественных нужд. Они не вредили ни ее квартире, ни ее личному имуществу, но запах, если принюхаться, был, а лужи в тамбуре, которые она порой замечала, отравляли ее жизнь, будто неизвестные мочились не в тамбуре, а прямо на нее. Так иногда случается: общественное становится личным, по-прежнему оставаясь общественным – сердце болит, душа съеживается, а воздуха не хватает.

Она не знала, что сделает, увидев писуна, не знала, как угадать его тайные намерения, но она знала, что зло нужно покарать. И как-то на исходе летнего дня к ее подъезду перекрестным шагом направился незнаемый ею молодой человек со скоростью достойной пассажира, спешащего к отходящему поезду. Его, конечно, могли подгонять и жгучая весть, и разгоревшаяся страсть, но его повадки, схожие с повадками мужа, торопливо влетавшего в туалет, посеяли у тети Люды подозрения.

Уперев лоб в оконное стекло, она проводила неизвестного пытливым взглядом, затем оттолкнулась от подоконника, инстинктивно побежала на кухню и схватила неглубокую чугунную сковородку…

Квартирная дверь открылась тихо, без щелчка запорного механизма и скрипа несмазанных петель. Темная глотка подъезда не подрагивала от шагов, как это бывало при поглощении ею жильца или гостя.

Понятливо сжав губы в мстительную линию, тетя Люда в тихих тряпочных тапках скользнула на лестничную площадку и неслышно поплыла вниз по ступеням к тамбуру, по мере приближения все яснее улавливая звук бьющейся о твердь жидкости, отчего ее сердце колотилось все сильнее, пока, наконец, не ударило в голову.

В тамбур она выскочила рывком. Спиной к ней, прикрыв телом угол, стоял мужчина роста достаточного, чтобы тетя Люда могла дотянуться сковородкой до его затылка.

Краткий звук прерванного колокольного звона выскользнул из-под чугуна, смявшего жирные волосы чужака. Тетя Люда отдернула сковородку, как обычно снимала ее с конфорки, чувствуя, что блюдо пригорает, и замерла, готовая опустить посуду на место. Однако повторять не пришлось. Мужчина, не повернувшись и не поинтересовавшись случившимся, не сказав ни единого слова, словно птица, перед которой распахнули дверцу ее клетки, вылетел из подъезда мигом, оставив только неприличное воспоминание о себе на цементном полу.

Тетя Люда приблизилась к выходу на улицу и бросила осторожный взгляд на окрестности. Среди редких прохожих неприятного силуэта не наблюдалось. Сковородка словно маятник закачалась в расслабленной руке. Воодушевленная победой, она вернулась домой, закрыла дверь и, присев у окна, подумала, что если бы граждане не прятались в квартирах, а били сковородой, то исчезло бы хулиганство.

Отпуск миновал, и тетя Люда вышла на работу и сразу – к подруге, с сыном которой она мечтала свести свою дочку, а эта подруга взволнованно говорит:

– Слушай Людка, пока тебя не было, такое произошло с Солнышком моим…

– Что случилось? – забеспокоилась тетя Люда, потому что солнышком ее подруга называла сына.

– Народ с ума сошел! – сердито заговорила подруга. – Я своего не выгораживаю: выпил лишнего, ну приспичило ему в туалет. А где они в городе? Смотрит – подъезд открытый. Он туда. Плохо, конечно, но не настолько, чтобы железом по голове.

– Да ты что! – ахнула тетя Люда, узнавая ситуацию и волнуясь, как бы это узнавание не выдало ее.

– Когда он производил свое мокрое дело, кто-то сзади подкрался и стукнул, – продолжила рассказ подруга. – Он и не понял кто. Прибежал домой с расстегнутой ширинкой, приговаривая: «Выполним, Семен Петрович».

– Вот козлы! – поддакнула тетя Люда и участливо спросила. – И как он сейчас?

– Теперь нужду не может нормально справить, – пожаловалась подруга, – выскакивает из туалета, бегает по квартире, приговаривая: «Выполним, Семен Петрович».

– А кто такой Семен Петрович? – спросила тетя Люда.

– Не знаю, – словно бы опустела подруга. – Но самое главное: Солнышко и сам не знает.

– К психиатру обращались? – спросила тетя Люда огорченно.

– А как же?! – удивилась подруга. – Таблетки даем…

Тетя Люда шла домой и раздумывала: «Жалко, конечно, парня, но надо воспитывать лучше, тогда бы и жил, не зная Семен Петровича. Сковорода – она как лотерея…», и как вернулась домой, опять присела возле окна, выходящего в сторону подъезда, а сковородку положила возле руки, чтобы не пришлось на кухню бежать.

***

Об истинной подоплеке этой истории Квашняков, конечно, никогда не узнал. Солнышком его давно не называли. Но тот таинственный удар по голове, после которого и стало возникать потрескивание между ушами, провоцировавшее тягу к сложению стихов, он теперь оценивал не иначе, как божественный.

Женился он все-таки на дочке тети Люды, но жизнь не сложилась, потому что иногда обострялось психическое расстройство, он выскакивал из туалета с криком «Выполним, Семен Петрович!» и выводил физиологические причины, где придется, но тетя Люда, пока была жива, возвращала дочку к мужу, из чувства вины перед Квашняковым. А сейчас Квашняков, сидя в одиночестве, уже давно зная, кто такой Семен Петрович, вновь и вновь возвращался к новорожденному четверостишию, но, отчаявшись написать продолжение, включил ночной канал спутникового телевидения, а потом уснул, и снилось ему…

ТАЙНОЕ СОВЕЩАНИЕ

«Мастерство тирана состоит в воспитании людей таким образом, чтобы они, ощущая себя свободными, исполняли его волю».

Каждый умный – дурак по-своему – это Хамовский знал, поэтому при выборе кандидатуры на столь важную должность, как главный редактор телерадиокомпании маленького нефтяного города, собирался выслушать советников и отдать предпочтение тому из их предложений, в котором прозвучит имя человека, уже выбранного им. Таким образом, Хамовский избегал ответственности: в случае ошибки он получал виноватого, в случае успеха, вся слава доставалась ему.

В его кабинет прошли Квашняков, Бредятин, начальник отдела информации и общественных связей или проще – пресс-секретарь, а еще проще – советник, и Лизадков, заместитель по кадровой и прочей политике.

Лицо-маска Квашнякова излучало готовность действовать несмотря на усталость и предпенсионный возраст.

Седые спутанные волосы Бредятина, нависавшие на глаза, сорная борода и усы, скрывавшие органы, ответственные за служебно-плутовскую речь, делали его схожим со злой бездомной болонкой, готовой облаять и укусить.

Упитанный, розовощекий Лизадков олицетворял чиновничье благоденствие.

Все трое уселись перед Хамовским.

– Итак, господа, кто будет вливать в головы горожан нашу политику? – интригующе вопросил Хамовский и оглядел собравшихся, замерших в ожидании понуждения указующим дулом его перста. – Прошу, ваши предложения и советы. Начнем с вас, Бредятин.

– Что-то с варягами не получается. Тут нужен свой, городской – Бредятин едко глянул на Квашнякова, который, будучи приглашенным из другого города, возглавлял газету, первенство в создании которой Бредятин приписывал себе. – Я бы поставил главным редактором Валер – заместителя Куплина. Человек она проверенный, в коллективе ее уважают.

– Хорошо, – одобрил Хамовский. – У нее есть плюсы. Лизадков, что у вас на Валер?

– Стерва она недурная, – усмехнулся Лизадков. – Работая в районном телевидении, замуж вышла за инвалида. Не понравился. Бросила его с ребенком и переехала в наш город. Здесь нашла молодого телеведущего Павшина. Женила на себе. Нервная, невыдержанная особа. Она вас подставит.

– Хорошее замечание, – согласился Хамовский. – Что ответите Бредятин?

– Валер – человек по-муниципальному талантливый, – ответил Бредятин. – А до семейных дел – не знаю.

– Ваше мнение, Квашняков, по данной кандидатуре? – спросил Хамовский.

– Через год ваши перевыборы. Вам нужен человек уважаемый в городе, который, став главным редактором, усилит ваше влияние, – аргументировано изложил Квашняков. – Валер среди жителей не популярна. Считаю, надо назначить главным редактором Алика. У него техническое образование. С телевизионным оборудованием разберется. Он прекрасный журналист. Протестная часть населения его поддерживает.

– Только не Алика, – отмахнулся Бредятин. – Не надежный. Работая под моим началом, не подменил меня на период отпуска. Деньги ему надо…

– С деньгами на должности главного редактора у Алика проблем не будет, – напомнил Хамовский.

– Семен Петрович, он же против вас выступал, – встревожился Бредятин, чувствуя, что побеждает предложение Квашнякова.

– Это было давно и видно, что парень образумился, – успокоил прошлое Хамовский. – А огоньку нашей телерадиокомпании не хватает. Ваше мнение Лизадков.

– Нормальный парень, – ответил Лизадков. – Но есть еще один человек, способный претендовать на место руководителя телерадиокомпании – Вера Пальчинкова – редактор радио. Она – грамотный специалист, работает давно.

– Вспомните, как она коллектив радио объединила и своего начальника Лучину сожрала. Зачем нам профсоюзный крикун на посту главного редактора? Вам, что подавшейся в депутаты Матушки мало? – взъелся Квашняков.

***

Чиновники и обеспеченные жители маленького нефтяного города относились к инакомыслящим, как стайные хищники – к жертвам. Матушка, возглавлявшая в городской больнице профсоюзный комитет, была человеком, к которому шли обиженные властью и находили слова утешения. Она снискала славу народной защитницы, создавала общность жертв, что не давало власти пожрать их порознь. И эта общность на любых выборах откликалась значительным числом голосов, таким, что Квашняков боялся, как бы Матушка не выступила против Хамовского. Тогда Хамовский потерял бы работу, а вместе с ним и все его приближенные, в том числе – Квашняков.

Алик когда- то знался с Матушкой, выпускал газету и листовки против Хамовского и самого Квашнякова… Прошлое донимало Квашнякова, словно забытые на диване иглы. Уколы застрявших впечатлений от подлостей, которые он применил к Алику, а в подлостях Квашняков был, что профессор, возвращались к нему, как только Алик попадался на глаза.

«Любыми способами из организации, любыми», – мечтал он.

А куда выжить человека, угодного Хамовскому, как не на повышение?

– В Алике я сомневаюсь, – урезонил Бредятин. – Он может выкинуть фортель в самый неподходящий момент.

– Все может быть, но у нас есть страховка, – обнадежил Квашняков. – Через год вступают в силу поправки к закону о местном самоуправлении, где муниципалитеты не будут иметь права иметь собственное телевидение. И мы сможем его уволить. В конце концов, мы можем и договор заключить на год.

– Останавливаемся на Алике? – спросил Хамовский.

– Я согласен, – удовлетворенно выдохнул Лизадков, радуясь, что не получил ни заданий, ни ответственности.

– Тогда надо использовать его на полную, – вставил Бредятин обязательства Квашнякова. – Пусть делает с вами еженедельные интервью по аналогии, как на ТВЦ делают интервью с московским мэром. И надо внимательно следить за его работой.

– Итак, Александр Васильевич, ваше предложение принято, – завершил совещание Хамовский. – Теперь вы ответственны за Алика. Справитесь?

– Справлюсь, Семен Петрович, – ответил Квашняков. – Любой ларец открывается разными способами и без ключа, а Алик давно уже открыт.

– Тогда все свободны, – произнес Хамовский, хлопнул ладонями, потер их, откинулся на спинку кресла и задумался:

«Лижут всегда поверхностно, язык глубоко не проникает. Язык ласков и осторожен. Глубоко проникает скальпель, но его вторжение болезненно. Нашим СМИ не хватает остроты. Конечно, Алик – это риск, но он не дурак, и поймет, что эта должность – оплата неудобств, которые он терпел. Судя по его поведению, он способен к компромиссам, способен прощать, а отступники хороши забвением прошлого пути, страхом и подчинением…»

ВЫГОДНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

«Каждый сам порождает врага, от которого страдает и даже гибнет».

Новенький двухэтажный особняк редакции газеты маленького нефтяного города выделялся средь окружающих его деревянно-серых жилых домов, как башня феодального замка, средь обложенных изнуряющей данью деревень. Хлопнув тяжелой дверью, Квашняков вышел из него на следующий день в очень хорошем расположении духа, похожем на состояние влюбленности. На его лице-маске даже разгладились морщины, что придавало лицу-маске такую же аккуратность, как отглаженным затертым штанам.

У подъезда редакции опять стояла сине-зеленая «девяностодевятая» Алика, которую тот всегда, когда не было «Волги» Квашнякова, ставил на ее место как можно ближе к входу, а сейчас, приоткрыв дверцу, готовился сесть за руль.

«Опять протестует, показывает, кто тут главный, – оценил постановку машины Квашняков. – Распирающий пузырь гордости либо протыкают, либо выпускают».

– Алик, подвези меня до администрации, – дружелюбно и в то же время по-хозяйски попросил он. – У меня к тебе предложение.

– Хорошо, – мигом согласился Алик.

Добрые отношения с Квашняковым стали для него частью бытия, и хотя он называл его в своей газете «Дробинка» ГовСаней, добавив к имени шефа прямокишечную приставку, но прошлое внешне забылось, а о мстительности Алик старался не размышлять.

Квашняков сел в машину и начал без предисловий, поскольку в маленьком нефтяном городе все дороги коротки, а дорога от редакции до администрации и того короче.

– Алик, я смотрю, тебе скучно работать в редакции, – произнес Квашняков тоном, не допускавшим сомнений.

– Нет, иногда интересно, – ответил Алик, хотя в целом Квашняков был прав.

Сложно работать с интересом над повторяющейся из года в год информацией, где истории всех приятных для администрации героев очерков и зарисовок начинаются с фразы: «приехал на три года, а остался навсегда», а оканчиваются фразой: «и сегодня город не узнать».

Сложно бесконфликтно общаться с сотрудниками, которые предали, оклеветали его.

Если бы не книга, которую он втайне готовил…

– Я вижу, как ты работаешь, – укорил Квашняков. – На больничные ходишь…

– Никто не застрахован, – прервал Алик. – Но у меня достаточно наград.

– Вот я и предложил Хамовскому назначить тебя главным редактором телерадиокомпании, чтобы ты не заснул окончательно. Глава согласен, – сказал Квашняков. – Как тебе предложение?

– Хорошее, но надо подумать, – успокоил себя Алик, согласно тещиному изречению «нашел – не радуйся, потерял – не плачь». – Да и что думать? Пусть вначале глава сам предложит. Может, передумает.

– Нет, это решено, – объявил Квашняков. – Соглашайся. Сможешь купить лучшую машину. Спасибо, что подвез. Кстати, ты тоже выходи. Хамовский хочет тебя видеть.

***

В коротком разговоре с главой Алик выторговал пару недель на раздумье и ушел. Квашняков проводил его понимающим взглядом.

«Из людей, предавших свои мечты, получаются прекрасные уничтожители чужих грез, – это он знал по собственному опыту и по опыту коллег. – Алик деньги любит, он, конечно, ступит на путь, с которым боролся, разрушит свое прошлое собственными руками, и станет одним из нас…, а там я ему припомню старые обиды»

«Возможно ли, остаться человеком средь системного аппаратного мира, притвориться созвучным ему и сохранить себя? Возможно ли, много зарабатывать, но не продаться? Или – коль мне предложена властная должность, то я уже часть чиновничьего мира, а оценивая себя, просто не вижу, что идеалы мною уже утеряны? Где истина?» – на эти вопросы пытался ответить Алик в последующие дни.

РОДСТВЕННЫЙ СОВЕТ

«Счастья на всех не хватает, даже внутри одной семьи».

Один из опальных чиновников, снятых Хамовским с должности за эгоистическое воровство, состоял в близких знакомых Алика и звали его Глеб. Чрезмерно сытая и малоподвижная по-северному жизнь, запиваемая водкой и пивом, сделала из Глеба изрядного толстяка, внутри которого поживал умный и опытный чиновник, знакомый с нравами и этикетом властьимущих.

В бытность, когда Глеб был высоким начальником в маленьком нефтяном городе, его квартира регулярно наполнялась родственниками, местными высшими чинами и проходимцами-предпринимателями, с которыми Глеб иной раз делил бюджет своей организации. Живой и веселый нрав Глеба, его приветливость вытягивала из гостей любопытные разговоры, а московская академия государственной службы, оконченная им, придавала его советам основательность.

Именно к нему и направился Алик, чтобы рассказать о предложении Хамовского. Зная традиции приема гостей в квартире, куда он направлялся, Алик купил несколько бутылок пива…

– Мне странно это предложение, – искренне сознался Алик, сидя за кухонным столом. – Я их так утюжил в своей газете, когда был депутатом, а меня – на повышение. Кусок мяса, оказавшийся в ложке, тоже в какой-то момент принимает ее за эскалатор – за возносящее к небу крыло. Здесь есть недосказанность. Могут сожрать.

– Ты их давно не критикуешь, – напомнил Глеб. – Они это видят и хотят накануне перевыборов сделать тебя ручным.

– Но, если я соглашусь, то я попадаю в число сторонников Хамовского, – выдал сомнение Алик. – Цвет стаи распространится на меня.

– Ты и сейчас под ними. Сам рассказывал, как Квашняков твои материалы режет, – усмехнулся Глеб.

– И мне кажется, если я откажусь, долго в газете не проработаю, – предположил Алик.

– Скорее всего, – согласился Глеб. – Отказ воспримут, как вызов. Там ничего не забывают.

– Но с другой стороны, телевидение – не газета, а работа директором – не мое, – продолжил самокопание Алик. – Мне надо будет учиться.

– Можешь не сомневаться, – согласился Глеб. – Поэтому, когда Хам будет заключать с тобой договор, оговори учебу за счет казны.

– Хорошая мысль, – похвалил Алик. – Как говорил мой отец: «дворником всегда успеешь…»

– Я думаю, они берут тебя на время выборов, – прервал Алика Глеб. – Проси, чтобы контракт был заключен на несколько лет. Ладно, хватит о делах, а то пиво выдохнется.

Через две недели Алик согласился с предложением Хамовского и учел все советы Глеба.

ИНТЕРВЕНЦИЯ

«Чтобы избавиться от вредителей надо в контакты с ними добавить яда».

В просторный кабинет главного редактора телерадиокомпании Алик вошел вместе с Хамовским и Квашняковым. Он сам настоял на такой форме представления себя, по аналогии с тем как пять лет назад Хамовский ввел Квашнякова в противно революционно настроенный коллектив редакции газеты. Тогда фигура главы города, словно кинутая в костер глыба льда, погасила пламя борьбы против стороннего назначенца. В этот раз все прошло и того проще. Телевидение и радио оказались безгласыми. Сотрудники телерадиокомпании хмуро прошли в кабинет, созванные громкоголосой секретаршей, выстроились вдоль стены, молча выслушали слова Хамовского о назначении Алика их начальником, и так же молча разошлись по рабочим местам.

Когда Алик остался наедине с Хамовским, тот внезапно дал искренний совет:

– Ты, главное, не мешай им, они знают, как делать телевидение. Смотри и учись.

Хамовский ушел, Алик сел в кресло главного редактора и почувствовал себя неуютно. Он вспомнил слова Глеба, сказанные на прощанье:

«Даже несогласная шестеренка работает на общую идею движения. Тебе не удастся уйти от выражения идей системы, коль ты работаешь в системе.

Если ты, находясь в системе, захочешь построить новую систему, – это будет равносильно смене автобусного маршрута. Пассажиры не поймут отклонений от курса, даже, если новый маршрут – наилучший, потому что – он не тот, к которому привыкли. Он изменит планы и привнесет трудности. Он заставит нервничать. А те пассажиры, которым новый маршрут необходим, не сядут в этот автобус и не поверят ему, потому что на нем не тот номер».

***

Первое знакомство

«Если в жизни возникают беспокойства, значит, вы вошли в зону ее турбулентности».

В дверь осторожно постучали.

– Войдите, – крикнул Алик.

Заглянула секретарша телерадиокомпании Ольга Бухрим. Она, ярко улыбаясь, словно за нее сватался долгожданный жених, радушно произнесла полумужским прокуренным басом:

– Может, с нами чаю попьете? Заодно и познакомимся.

– Хорошо, – согласился Алик, примеряя на себе неудобную рубашку новых взаимоотношений. Подобное приглашение он слышал первый раз в своей жизни.

В небольшой кухонке, располагавшейся прямо напротив его кабинета, на столе уже стояла тарелка с обмазанными красной икрой тонкими шайбами батона, фрукты, нарезка копченого муксуна, а также кружки, через край которых перевешивались ниточки заварочных пакетиков. Возле стола, словно курицы у кормушки, в трепетном ожидании, выдаваемом и движениями, и взглядами, расположились Пупик, ее помощница по бухгалтерии Надежда Рыбий, завхоз Наталья Фазанова.

– О, какой у вас стол! – изумился Алик. – По сколько сбрасывались?

– Да, у нас кто что приносит, то и едим, – пустяково махнула рукой Фазанова, крепкая, наподобие танка, женщина.

– Ну, если будете сбрасываться, говорите, – попросил Алик, не видя ничего плохого в том, чтобы угоститься…

С журналистами сложились иные отношения.

– Извините, что прерываю ваше чаепитие, у нас проблема, – ехидно произнесла внезапно подошедшая Валер, та самая, что тоже была кандидатом на пост, занимаемый теперь Аликом. – Плоскосандров уволился, и на телевидении нет заместителя по технической части. Предлагаю Задрина. Он тут все знает.

– Возможно, вы правы, но мне надо познакомиться с делами, – ответил Алик, поглядывая на предательскую чайную кружку, заявлявшую о его праздных действиях, чуждых деятельному руководителю.

– Пока вы будете знакомиться, телевидение остановится, – парировала Валер, подминая Алика под себя.

– Хорошо, скажите ему, что я согласен, – вынужденно согласился Алик, и Валер радостно убежала.

– Жора, Жора, – зазвучал ее ищущий голос в коридорах телерадиокомпании.

– Правильно сделали, – похвалила Пупик, откусывая бутерброд. – Жора тут много лет, лучшего специалиста не найти…

Первые новости Алик решил снять с эфира, потому что напуганные увольнением Куплина журналисты в каждый сюжет вставили выступления Хамовского, превращая всю телепрограмму в единую хвалебную речь. Подобное даже в газете Квашнякова не допускалось. Он перезвонил Хамовскому.

– Считаешь, что перегнули палку? – спросил тот.

– Несомненно, – ответил Алик.

– Тогда снимай с эфира, – согласился Хамовский.

Алик вышел из кабинета, поднялся на второй этаж, где располагался съемочный павильон, и пошел на гул голосов.

– Новостей сегодня не будет, – громко озвучил он приказ среди журналистов.

– Проходите, угощайтесь, – предложила Валер и ехидно продолжила. – Отмечаем ваше назначение.

Бутылки вина и конька, бутерброды и нарезка из огурцов и помидоров, и вокруг весь цвет тележурналистики маленького нефтяного города: Валер, Павшин, Пухленко, Мышель, Задрина, жена новоиспеченного заместителя по технике, и телеоператоры: Ханов, Кузнечиков, Ступоров.

Алик не знал, что сказать. Хаос в поступках – хаос в головах. Хаос в головах – ошибки и просчеты. Он любил искренние редкие праздники, но о пьянстве в телерадиокомпании был наслышан. Водка лилась на экран через мозги журналистов. Зажравшуюся моль лучше выбрасывать вместе со всеми ее подругами и испорченной меховой шапкой, а это означало – менять коллектив полностью и быстро. Но как это сделать, не зная телевизионного производства? Расплата за прекращение трансляций – собственное увольнение.

«Я пришел работать сюда и не кем-то, а главным редактором, – подумал Алик. – Может мне удастся их изменить?»

– Застолья и пьянство надо прекращать, – сказал он.

Лицо Валер потемнело.

– Но ребятам иногда надо расслабиться, – прикрылась она маской народного защитника.

– Ходите в спортивные залы после работы, – предложил Алик.

– После того как с телекамерой и штативом по съемкам побегаешь, и руки, и ноги болят, – ворчливо произнес Ступоров. – Тут не до спорта.

– Это только кажется, попробуйте, а пьянство надо кончать, – сказал Алик и пошел прочь.

– Ничего, мы вас сделаем своим, – пьяно бросил вслед Павшин…

***

Спокойную ночь, словно выкрик из-за угла, вспорол телефонный звонок. Перья сна еще витали перед глазами Алика, а рука уже прижимала телефонную трубку к уху.

– Алло, – чужим голосом произнес он.

– Это вы, Алик? – донесся истеричный голос нового техника телецентра Оксаны Грязевой, дочки Фазановой, которую та попросила принять на освободившееся место.

– Да, – уже почти своим голосом ответил Алик.

– Тут на телецентр рвутся Павшин и Задрин, оба пьяные в стельку, требуют открыть, – нервозно затараторила Грязева. – Я тут одна и боюсь. Они могут меня попортить, а мне замуж. Угрожают, что если я не открою, то меня уволят.

Алик вспомнил лицо Грязевой, и ему стало плохо.

«Видно, они совсем перепились», – подумал он и уже своим голосом сказал:

– Передай им трубку.

Проход на телецентр преграждала решетчатая металлическая дверь, за которой Грязева сидела как желанный, но недоступный зверь. Телефон быстро оказался на другой стороне.

– Нам срочно нужно на телецентр, по работе, – в трубке раздался пьяно-веселый голос Павшина.

– Зачем? – спросил Алик.

– Я тут с Задриным. Надо передатчики проверить, – еле выговаривая слова, произнес Павшин.

– Вы пьяны и идите домой. Завтра проверите, если есть нужда, – ответил Алик.

– Мы не пьяны, – начал куражиться Павшин. – Врет она. Приехали по работе.

– Разговор закончен. Идите по домам, и передай трубку Оксане, – попросил Алик.

– Они пьяные, я их боюсь пускать, – повторила Грязева.

– И не пускай, – ответил Алик. – Иди в свою комнату…

***

Телерадиокомпания маленького нефтяного города оказалась настоящей стихией. Если не ломались передатчики, то ломались компьютеры, если сотрудники не выпивали, то не было творческого вдохновения даже на создание творений, не требовавших душевных усилий.

***

Еженедельно Алик собирал журналистов на так называемые планерки, раздавал задания и собирал личные планы. В заданиях он учитывал интересы администрации маленького нефтяного города и надеялся, что личные планы журналистов, будут связаны с их жизнью, проблемами, наблюдениями, хобби,… но ритм сердцам телевизионщиков задавала все та же администрация, ее подведомственные организации и пресс-служба нефтяной компании.

– Мне хотелось бы создать из телевидения подобие городской газеты, какой она была до Квашнякова, – говорил он. – Я бы хотел видеть на экране боль и чаяния простых людей, а не отчеты пресс-служб. Вы живете в этом городе, ходите в обычные магазины, занимаете типичные квартиры, лечитесь у рядовых врачей… Даже официальные сюжеты можно подавать с точки зрения пользы или не пользы для простого человека, а не в виде пустого отчета.

– Нас учили муниципальному подходу, – вставил слово Павшин.

– Хочу, чтобы мы изменили этот подход, – попросил Алик.

– А по шее не получим? – высказал опасение Пухленко.

– Вас уволить могу только я, – объяснил Алик. – Вам в какой-то степени повезло, что меня назначили начальником. Я не хочу ограничивать вашу свободу.

Журналисты выслушивали и продолжали работать, как привыкли.

***

Между прошлым и будущим

«Пока есть движение, есть шанс встретить рассвет».

Внутренняя твердость, и даже праведность – не обладают обязательным магнетизмом. Исходящая влекущая энергетика – вот чего не хватало Алику при общении с людьми, к которым он не испытывал интереса, а в силу природной честности подделывать этот интерес он не умел. Его взор как творца, был обращен на себя и собственные произведения. Он представлял собой не фонтанирующий животворящий источник, освежающие брызги которого легко доставались всем желающим, который бы заставлял вспоминать о себе и желать встреч с собой, а нечто сродни лампе Алладина, которую требовалось найти, осознать ее волшебность, да еще и догадаться потереть.

– В тебе нет любви, внимания к людям, вот твоя главная ошибка, – говорил ему его друг Александр, к которому мы еще вернемся в ходе повествования. – Чтобы вызвать ответное стремление, надо самому проявлять внимание…

Не желая делиться своей энергетикой, в которой нуждался сам, Алик остро ощущал себя чужим в коллективе телерадиокомпании, где с ним сближались вовсе не те, кого он хотел видеть возле себя, но служебные межличностные помехи меркли на фоне вспыхнувшего в нем влечения к новой для него стихии информации.

Он с упоением делал телепрограммы с участием Хамовского, представляя главу города и на месторождениях нефти, и на совещаниях,… выбирая из отснятого видео наиболее красивые кадры, эффектно монтируя их, сочиняя тексты и вкладывая в них все свои способности. С тем же упоением он создавал телефильмы из заседаний Думы. Он проводил долгие часы в поиске гармоничного стыка записанных фраз и смыслов, подтверждающих жестов и молчаливых игр взглядов, и получал от этого истинное наслаждение, ровно до того момента, пока он не вспомнил, что телевидение – тоже журналистика, как и газета.

Осознав, что телевидение такой же инструмент влияния, он постиг, что чрезмерное увлечение им, не более чем прыжки дрессированной собаки, попавшейся на приманки и инстинкты. Осознав это, он ощутил свою ничтожность.

«Ты что творишь? – упрекнула он себя тогда. – Следи за тем, что дают для лепки, не заменяй глину экскрементами, потому что слепок из последних, как бы красиво ни выглядел, дурно пахнет. О, этот ужасающий запах шедевров!»…

«А сколько творцов, мастеров, журналистов, очарованных искусствами не осознают порабощение собственного таланта собственной увлеченностью, а если осознают, то чтобысохранить комфортное состояние отстраняются от результатов, находят причины и оправдания! – подумал тогда Алик. – Забвения иногда возникающих прозрений жаждут они и добиваются их. Ведь, что стало бы с легким бегом быстрого скакуна, если бы он задумался о причинах, вдохновляющих его на бег: о всаднике, о желании того выиграть приз за счет его быстрых ног, о зрителях, ставящих на него ставки, о совершенно ненужной ему системе ценностей, включенный в которую он добивается результата, порой даже выдающегося, но ненужного ему с той долей необходимости, с какой он нужен организаторам соревнований, публике и всаднику? Система ценностей скакуна порабощена системой ценностей более развитых или сильных животных, также и система ценностей творца порабощена властью…»

Мы изучаем технологию творчества, чтобы порабощать! Чтобы удовлетворить стремление к власти. Если журналист или писатель овладевают технологией творчества, чтобы порабощать умы, то они идеальные скакуны для чиновников, начальников, бизнесменов… – для всех, организующих им стадион для бега и задающих направление.

Но самым удивительным становилось чувство исполненного долга, дарованное слепотой, поражавшей творца при полном увлечении узким предметом своего ремесла. Алик смотрел на вечно улыбчивого высокорослого Мышкова, местного фотоумельца. Он фотографировал Хамовского из года в год, делал шедевры коллажа и не чувствовал никакого отвращения к объекту творчества. Пожалуй, так же боготворили Гитлера или Сталина художники, писавшие их портреты. А Эйнштейн!? Ведь сколько вдохновения ему понадобилось для открытия, использованного для создания величайшего в истории человечества оружия разрушения и убийства!? Гений слеп, как ни парадоксально это звучит. Гений безумен. И как всякого безумца, его нужно отстранять от прямого влияния на реальность, изолировать от нее…

Однако, все эти мысли пришли к Алику позднее, намного позднее, а пока ему некогда было отдохнуть от новых впечатлений.

***

Начало борьбы за власть

«При мщении обычно не смущает перебор».

Валер зашла в кабинет Алика, как обычно начальственно и быстро, и произнесла без предисловий, нервно, как человек, доведенный до крайности:

– Прошу вас добавить зарплату Павшину за ведение «Новостей». По штатному расписанию – он редактор сайта и работу ведущего выполняет на энтузиазме. Так продолжаться не может.

При Куплине, многое делалось на дружеских отношениях. Должности раздавались как подарки, и только между Куплиным и Павшиным существовала некая договоренность, которая с уходом Куплина тоже уволилась. И сейчас Валер просила за своего мужа Павшина, который, если работал редактором сайта час в день, то хорошо, чтобы тот получал деньги еще и как ведущий «Новостей». Формально Валер была права, но, по сути, являясь первым заместителем Алика, она шантажировала его.

«Тебе деваться некуда, – читалось в ее взгляде. – Ты здесь получишь сполна».

Похожая на веселого чертика без рожек с короткими непокорными каштановыми волосами, естественный цвет которых, пожалуй, был уже забыт и ею самой, и окружающими, Валер сидела напротив Алика и снисходительно улыбалась.

Ее словно бы натянутые тонкие губы и волны мимических морщин выражали сдерживаемое ехидство. Стремление одеваться в темные мягкие одежды рабочего покроя выдавали психологию пролетариата, готового за рубль и на баррикады.

Она даже в обычную фразу: «Как у вас дела?» – умела вложить легко разгадываемый интонационный смысл: «Ну что, дурачок, пыжишься? Пыжься. Все равно дурачком останешься».

Павшин был единственным ведущим «Новостей» в телерадиокомпании маленького нефтяного города.

«У меня нет иного выхода, как подчиниться», – понял Алик, поднял телефонную трубку, набрал короткий внутренний номер и спросил:

– Анатольевна, сколько я могу доплачивать Павшину за совмещение?

– Тридцать процентов, – недовольно отчеканила Пупик.

– Сколько он хочет? – спросил Алик, положив телефонную трубку.

– Пятьдесят процентов к окладу, – не задумываясь, произнесла Валер.

– Больше тридцати не могу, – предложил Алик.

– Хорошо, – согласилась Валер и вышла с видом победителя.

Вечером на втором этаже она опять сидела в тесном кругу журналистов и, потягивая пиво, рассказывала истории, а Алик размышлял о том, что если не покажет себя хозяином положения, то на его горле всегда будет чужая рука, готовая стиснуть пальцы. Ему требовалось обновить коллектив, но пока идти на компромисс.

***

На следующий день к Алику подошла Пупик.

– Теперь Павшин получает больше меня, а я ваш заместитель, – обиженно произнесла она. – Мы тоже перерабатываем, пишем отчеты за вторую организацию телевидения, созданную, чтобы транслировать еще два телеканала. Она существует только на бумаге, но требует полной бухгалтерской работы, за которую ничего не получаем, хотя Куплин обещал.

«Вот тебе чай, вот тебе бутерброды, вот тебе муксун, и вот тебе нарушение финансового равновесия», – подумал Алик, но заботливо спросил:

– Кто в этой работе задействован?

– Не за себя прошу, – произнесла Пупик горько от обиды, что не может просить за себя. – Рыбий мучается с документацией. Бухрим печатает. Фазанова подшивает.

– Вы же понимаете, что главное на телевидении – не наша с вами работа, а работа журналистов, – напомнил Алик.

– Понимаю, но и бухгалтерия не последняя инстанция, – в свою очередь напомнила Пупик.

«Здесь на Севере все поверхностно. Поверхностен лишайник, неглубоки корни деревьев, но человеческие руки тянутся за нефтью через километры земли, они тянутся за деньгами через все преграды. Тут народ только и ждет, у кого бы чего попросить, – оценивал Алик свои первые знакомства в телерадиокомпании. – Стоило ли ожидать на телевидении и радио иных людей, кроме длинноруких и поверхностных? Но пока мне есть чему у них поучиться…»

Тем временем книга, которую писал Алик, потребовала новых территорий…

ЖИВОЕ КЛАДБИЩЕ БУМАГ

«Разоблачения обычно исходят от обиженного».

Если в самом скупом виде память о человеке остается на кладбищенской фотографии и табличке с надписью, когда он родился и умер, то в более удобном и полном виде сведения о прошлом хранятся в архиве. Там нет ни могильных крестов, ни пропитанной увяданием земли, ни скорбных родственников возле памятников и крестов, там нет ни мороза, ни жары, ни снега, ни дождя, поскольку архивное дело процветает в защищенном от капризов природы помещении, среди стеллажей, заполненных бумагами, и ведут его не дедки в телогрейках, предлагающие места для захоронений, а спокойные женщины, от которых впору ожидать чашку чая.

Много лет понадобилось Алику, чтобы понять, что интереснее архивных документов нет источника информации. Архив честен и не хитрит, представляя себя лучше, как это делает интервьюируемый, не скрывает компрометирующие тайны, как чиновник, не отвлекает мнениями, объяснениями и мишурой, сопровождающей любое событие. Он не назойлив и терпелив, он сух и скуп, но предоставляет возможность изведать экстракт истории, чтобы далее по вкусу добавить в него воду, и он лучше людей, предоставляющих обвиняющую информацию, поскольку не требует обязательств.

В архиве осталось все, что не проскользнуло бесследно сквозь сито бытия, что оживило интерес секретаря или протоколиста настолько, что заставило быстро шевелить ручкой, что не затерялось в урнах, стоящих возле столов руководителей, и не исчезло в огне пожаров.

Командовала в усыпальнице документов маленького нефтяного города средь сладковато-пыльного запаха старых полежавших бумаг улыбчивая и стройная Оксана Мракова. Поддавшись обаянию и журналистской славе Алика, она выдавала ему просимые документы, да и остальные архивные работники, неизбалованные вниманием прессы, были рады помочь и услужить. В результате этого производства газета маленького нефтяного города получила серию исторических очерков, а те находки, которые газета точно бы не опубликовала, Алик оставлял для книги.

***

Первое упоминание о Хамовском

«На формулах дерево не растет».

Александр Кильченко – увидев это имя Алик, остановил движение пожелтевших страниц. Этот человек и сейчас занимал пост председателя профкома нефтяной компании, а пятнадцать лет назад он управлял маленьким нефтяным городом, по сути дела занимая кресло Хамовского. Его доклад привлек внимание Алика:

«Приняв должность председателя исполкома без гроша на социальные нужды, не имея ничего, кроме громкого названия Советская власть, видел своей задачей создание элементарной финансовой базы исполкома.

С первого дня работы чувствовалось позерство, завоевание дешевого авторитета, при ничего не делании для блага жителей города и самого города, со стороны депутатов Гостюкова, Сапы, Селиванова, Пондаренко, депутата окружного и областного Совета Хамовского. Они методично втрамбовывали населению мысли о неспособности Совета и самого председателя руководить в городе, при этом забывали о своей ответственности за благо города, как посланники народа в вышестоящие органы власти.

При самом активном участии депутатов горсовета распространялись слухи обо мне, как о взяточнике при решении жилищных вопросов, члене мафии в городе и т.д.

Обилие грязи, вылитой в течение восьми месяцев, особенно четко выразилось на встрече с педагогами, где мои объяснения не принимались, поскольку в моем лице видели только взяточника и вора, съевшего все запасы города. Поэтому, считаю свое дальнейшее пребывание в руководящих органах Совета и исполкома нецелесообразным и информирую сессию муравленковского городского Совета о своем немедленном уходе.

Добавлю к заявлению: «Мы все боремся за власть, забывая о том, что мы депутаты и несем ответственность. Без прикрытия уже предлагаются взятки. Последняя капля, переполнившая рюмку моего терпения – это собрание в школе, где депутаты Селиванов, Сапа, Хамовский вели себя по-хамски…»

Вскоре Кильченко был освобожден от занимаемой должности председателя городского Совета.

***

«Смотри-ка Хамовский и Сапа изначально были друзьями. Вот уж – нет хуже врагов, чем бывшие друзья. И распространение сплетен было исконно политическим

приемом Хамовского. Мерзавец еще тот. Видимо, окружение имел соответствующее, а сидя в такой работающей мясорубке, сложно не превратиться в фарш. И получал он определения от Кильченко точно такие же, как давал мне, когда я боролся с ним, – изумлялся Алик открытиям. – Все повторяется».

***

В истории маленького нефтяного города только один раз строилось жилье за бюджетный счет в Московской области. Алик с удивлением узнал, что квартиры там получили и его политический учитель, и парадоксальный помощник в борьбе против власти Сапа, и нынешний заместитель председателя городской Думы, и тогдашний прокурор города, и заведующая юридическим отделом администрации, и заведующая отделом по учету и распределению жилой площади администрации города. Получила трехкомнатную и начальник налоговой инспекции Вельможнова, и тогдашний начальник милиции и нынешний начальник Парашин – в то время самый обычный следователь. Более того, нынешний начальник милиции вначале получил квартиру в Подмосковье, а на следующий год трехкомнатную в самом маленьком нефтяном городе. Получил подмосковную квартиру, естественно, и бывший глава города, и его заместитель, и непотопляемый Лизадков, работавший в то время на своем нынешнем месте. Почти тридцать квартир. Встречались и малоизвестные фамилии, но скорее как исключение, чем правило.

На пахнувших пылью полках хранилось множество распоряжений, постановлений, стенограмм,… подшитых в папки и разложенных по отдельным картонным коробкам. Они манили, как в детстве влекли секретные родительские ящички, припрятанные в кладовке, но едва Алик продвинулся по документам до года, когда на должность главы города вступил Хамовский, как его доступ к архиву усложнился.

***

Хамовский тоже читал газету и, когда понял, что вскоре стоит ожидать публикаций о периоде своего владычества над маленьким нефтяным городом, то вызвал Лизадкова. Несмотря на заверения Квашнякова сомнения в Алике у него остались, пусть журналист формально стал своим, но когда-то своим не был…

– Тут история города пишется – это хорошо. Но я не помню, чтобы разрешал пользоваться архивом, – осторожно высказался Хамовский. – Вы не давали такое разрешение?

– Нет, – ответил Лизадков. – А что, Алик залез в хранилище, минуя вас?

– Получается, так, – ответил Хамовский. – Я не против публикаций, но все должно быть по правилам. Ты разузнай и рассади всех по клеткам.

Чиновники любят спать, но когда просыпаются, то оказываются хуже саранчи по прожорливости, и проворнее мыши по умению ускользнуть.

Если бы Оксана Мракова не была женой начальника отдела экономики администрации маленького нефтяного города, то плакала бы она от слов Лизадкова. Но при условии, описанном выше, Лизадков был вежлив и корректен:

– Что ж ты, Оксана, даешь журналисту документы, как какому-нибудь главе?

– Но он же теперь возглавляет телерадиокомпанию и попросил их для работы, вот я и дала, – покручивая остреньким носиком, похожим на острие кнопки, отвечала Мракова, по привычке удерживая тонкими губами приветливую улыбку.

– Ты забыла, кто главный по истории города, кто книжки пишет? – спросил Лизадков и пренебрежительно усмехнулся. – Ты не читала Хамовского? Это его тема!

– Что же мне делать, когда Алик снова придет? – спросила Мракова.

– Скажи ему, чтобы заявление писал, – ответил Лизадков. – Сажи, что выдавать документы на руки не положено. Не забывай – архив не самостоятельная структура, а подразделение администрации города.

– Понятно, – тряхнула носиком Мракова. – Я могу идти?

– А полностью запретить доступ в архив, мы можем? – словно не услышав, спросил Лизадков. – Все ж архив достояние города, вдруг что пропадет…

– Я думаю, нет, – ответила Мракова.

– Думать, с мужем будете, – схамил на манер Хамовского Лизадков. – Посоветуйтесь с юристами.

– Хорошо, – согласилась Мракова. – Я могу идти?

– Да, но чтобы подобной самодеятельности больше не было, – напомнил Лизадков напоследок. – У нас вся самодеятельность во Дворце культуры, если хотите, идите туда танцевать.

– Хорошо, – опять согласилась Мракова и вышла из кабинета…

***

Алик написал Хамовскому письмо с предложением заключить договор на подготовку статей об истории маленького нефтяного города, но, не получив на него ответа, понял опасения Хамовского и границу его правления пересекать не стал. Книга этого не требовала, а портить отношения с главой города в начале пути главного редактора телерадиокомпании он не хотел.

НАЧАЛО ПРЕОБРАЗОВАНИЙ

«Чем мельче песок, тем дольше память о нем».

Уже в первый месяц работы главным редактором Алик уволил наркомана, поставил в туалете сушилку для рук, сделал замечание бухгалтеру и секретарю за то, что они передавали журналистам для повторного использования испорченные зарплатные ведомости, где был указан доход каждого сотрудника, в том числе и его зарплата.

– Бумагу надо экономить, – строго напомнила Пупик.

– Издеваетесь? – поразился Алик. – Вы раскрываете личную информацию…

И такова была телерадиокомпания во всем. Журналисты ссылались на мнения, а не на документы и законы, причем, даже определяя день рождения своей телерадиокомпании, хотя оно было написано в свидетельстве о регистрации.

– Нет, дата рождения другая, – упорствовала Валер. – Мне кто-то из руководителей сказал.

– Татьяна, смотрите в документы, а лишь потом заглядывайте в рот, – посоветовал Алик.

Но советы не помогали. Журналисты маленького нефтяного города почитали слово уважаемого ими начальника выше документа, а Интернет предпочитали газетам. Так было быстрее готовить информацию, чтобы скорее закурить, поговорить, попить кофе, поиграть в компьютерные карты и сделать домашние дела. Так отрабатывались легкие телевизионные деньги, где внешние важничанье и эмоциональность вполне заменяли разумность.

Проведение конкурса на замещение должности ведущего «Новостей» стало ответом Алика на шантаж Валер. Ему потребовалось не только ощутить независимость и самостоятельность, но и продемонстрировать эти качества.

Девчонок пришло множество, все они читали одинаковый текст с телесуфлера, а комиссия под руководством Валер, проводила отбор. Конкурс запомнился тем, что был украден сотовый телефон у тележурналистки Буковой, тихой и незаметной женщины, которой еще предстоит сыграть роль в этой истории, и тем, что выбор Валер пал на серую, как мышь претендентку. Но Алик, поговорив со своими знакомыми, выбрал другую.

Яркое лицо и четкая дикция, натренированная продажей продукции «Мэри Кей», вошли в экран гармонично и торжественно. Звали новую ведущую «Новостей» – Цветовникова, внешне она выглядела крепко сбитой высокорослой женщиной, но из всех ее прелестей Хамовский после встречи с ней отметил только одну.

– Тебе задастые нравятся? – спросил он Алика, пояснив тонкости отбора персонала администрации.

– При чем тут ее зад? – спросил в ответ Алик, на что Хамовский неделикатно улыбнулся и замял тему…

У мужчин в местах стыковки пар конечностей находятся два нароста: один ближе к небу, другой – к земле. То, что Хамовский иногда мыслил на работе тем наростом, что находился ближе к земле – это Алик знал, но не ожидал, что и его будут оценивать по этому признаку. Он набирал на телевидение журналистов, но приходили девушки и однажды…

В его кабинет вошла заплаканная Валер.

– Извините, что без разрешения, но мне нужно поговорить, – горько сказала она. – Зачем вы принимаете на телевидение молодых девушек?

– Как зачем? – удивленно переспросил Алик. – У нас не хватает журналистов. Ты сама знаешь.

– Но нам нужны мужские голоса, – обвинительно заявила Валер.

– Ты права, – согласился Алик. – Но, что я могу сделать? Даже на должность телеведущего, с хорошей зарплатой, не пришло ни одного парня.

– А я знаю, зачем вы их принимаете, – продолжила обвинение Валер.

От этих слов Алика обдало жаром, как от языка пламени, выскочившего из кострища. «Еще одна из школы Хамовского, может и сама ее проходила», – понял он и, уже понимая тайный смысл недосказанного, подначил:

– И зачем?

– А вот затем! – тявкнула Валер. – Затем! Тоже молодых девочек любите!

«Видимо, знает, что Павшин штурмует на телецентре новеньких», – понял Алик.

– Татьяна, это хорошо, когда на телевидении работают молодые и красивые, – ответил Алик. – Ты зря меня винишь.

– Ничего не зря! – звонко вскрикнула Валер и выскочила за дверь.

Резкая в суждениях Валер уже раздражала Алика. Исходивший от нее отрицательный эмоциональный фон, вздымал чувства, как статическое электричество – волосы.

«Эбонитовая палочка», – мысленно дал он ей прозвище.

***

– Здравствуйте, – хмуро прозвучал из телефонной трубки голос Светланы Косаченко бывшей любовницы Куплина. – Вы не могли бы прислать Нестора? Жора на телефонные звонки не отвечает.

Косаченко звонила из телецентра. Алик взглянул на часы – одиннадцатый час вечера или ночи.

После увольнения Куплина большие навыкат глаза Косаченко, пристойная фигура, заметный бюст и львиная грива ниспадающих на плечи обесцвеченных волос остались без поклонника. Она работала на телецентре по сменам, получала небольшие по северным меркам деньги, но получала регулярно. Работа спокойная, времени – хоть отбавляй, юности, задора и желания любить – тоже…

– Что случилось? – спокойно спросил Алик.

Он быстро привык к запоздалым телефонным вторжениям в свой дом.

– Электрики передали телефонограмму об отключении электричества, – бойко ответила Косаченко. – Я отключила аппаратуру, потом включила. Один передатчик не работает.

Павшин в передатчиках не разбирался – это Алик знал.

«Значит, Косаченко он нужен по другому делу, – рассудил он. – Жена у Павшина (а это была Валер) порядочная стерва, и сложно найти мужчину, который бы после скандалов, учиняемых ею, не стал бы искать любовницу».

Павшина он не обвинял и понимал Косаченко. Жена Павшина была не просто стервой, а умной стервой, если бы Косаченко позвонила Павшину сама, а к телефону подошла его жена, то не сносить Косаченко головы, а если не головы, то львиной шевелюры.

– Телефона Павшина у меня нет, – соврал Алик. – Поищи Жору и попытайся сама перезапустить передатчик. Если не получится – то до завтра…

Следующими приказами Алика стали приказ о прекращении пьянства в помещении телерадиокомпании и приказ об очистке телецентра от двуспальной кровати и прочего мусора. Вполне естественно, что подобные недипломатические ходы популярности ему не принесли, но жизнь стала спокойнее.

– Можно хоть на дни рождения выпивать? – выразила Валер желание коллектива.

– Хорошо, но только с моего разрешения, – согласился Алик и с этого момента его стали приглашать на все дни рождения, чтобы он произнес первый тост, а потом отваливал и не мешал развлекаться. А если он иногда задерживался, то к нему неизменно подходили Павшин с Пухленко. Павшин интересовался подъемом зарплаты, а Пухленко…

– Ну, зачем вы сюда пришли, зачем вам телевидение? – спрашивал он. – Зарплата?

– Скажу одно, – отвечал Алик. – Не из-за денег.

– А ради чего? – удивлялся Пухленко, но Алик так и не ответил ему на этот вопрос, потому что опасался грубых прикосновений к хрупким тайнам и мечтам.

***

Книга! Все было из-за книги, становление которой происходило не в гордом писательском одиночестве в деревенской избе, или хотя бы в отдельной квартире, или комнате, или маломальском изолированном от помех и суеты пространстве. Совсем нет. Алик жил жизнью, наполненной многими отвлекающими его силы делами. Тот, кто работал начальником и был при этом мужем и отцом, знает, а Алик работал не просто начальником – он работал в сфере, которую не знал. Он изучал должность, телевидение, множество новых людей, вившихся вокруг него…

ПЛАНЕРКА

«Пытаясь проникнуть в собачью конуру, надо сильно согнуться».

Хрипловатый бас Хамовского, звучавший в конференц-зале, словно бы утрамбовывал и сгущал спертый, замкнутый воздух, который втягивали, обедняли кислородом, и выпускали обратно чиновники, собравшиеся на планерку. Вдыхание выдыхаемого, как воздуха, так и мыслей – объединяющая атмосфера – основа общения зала с индивидуумом. Хамовский мастерски использовал ее, чтобы накачать ответственностью и идеями подчиненных, опасливо замерших под бледным светом потолочных ламп.

Начальственное кресло под Хамовским преувеличивало его размеры, герб города со скрещенными золотыми ключами на синем бархатном фоне и воткнутые в массивную мраморную шайбу официальные флаги города, Ямала и России, утяжеляли слова, но стоило вообразить Хамовского голым на унитазе, как гнет пропадал, и возникала веселая легкость.

«А еще лучше самим унитазом. Унитаз тоже блестит и иногда величественно шумит», – предложил сам себе Алик, сидевший на самом дальнем от Хамовского стуле, с которого было видно все, что происходило в конференц-зале.

Сипов, среднего роста худощавый мужчина, седые волосы которого лежали на голове, словно скошенная трава на полях, сидел на одном из стульев, ближайшем к главе города, как и положено его заместителю по экономике, и безмятежно смотрел в потолок поверх протокола планерки, который держал в руках.

Хамовский опять кого-то ругал, предлагал умножить и сложить цифры, вспомнить год рождения Наполеона и день взятия Бастилии, определял по фамилии национальность и родовые корни присутствующих…, поэтому Сипов и устремил взор в потолок, предполагая за этим потолком и перекрытиями, следующими за ним, чистое небо с истинным хозяином своей судьбы. Он молился, чтобы и эта планерка окончилась для него благополучно.

В тот момент, когда большинство предпочитало бросать взгляды в близкую незримость, сродни тому, как люди в переполненном метро смотрят горизонтально куда-то сквозь, что придает их лицам незадиристое выражение, вовнутренний уход, а может и животную покорность, Сипов являл новый тип чиновника – богообожающего старца, со взглядом, исполненным надежды.

– Слишком много мы получали в последние годы. Особенно те, кто воспринимает работу в бюджете, как своего рода бизнес,… – сказал Хамовский и глянул на Сипова.

***

Хамовскому нравилось доказывать ограниченность ума приближенных, при этом он энергично крутил руками, сводя указательный и большой палец правой руки так, будто они держали прищепом важный документ, помахивая которым Хамовский убеждал присутствующих в их абсолютной глупости и невежестве. Его недовольный хрипловатый бас вместе с летающей системой, собранной в правой руке, создавал мощную, внушающую ужас машину. А потом, потеряв интерес к партнеру по интеллектуальной порке, он клал руки на стол, одну на другую, как школьник, наваливался на них грудью и превращался, если бывал одет в черный костюм, в говорящую глыбу. И эта глыба исторгала речи на какую угодно тему и как угодно долго, едва нащупывала первую фразу:

– Проще матерям, сидящим дома с детьми доплачивать, чем содержать садики…

– Я не хочу, чтобы новогодние подарки разворовывались…

– Я сделаю вас убыточными. Вы наносите ущерб городу своей прибылью…

***

Бредятин, первый главный редактор Алика в маленьком нефтяном городе, а ныне начальник отдела информации и общественных связей, а по сути, – пресс-секретарь, скучал и даже не скрывал этого. Он занимал достаточно высокую должность, чтобы вести себя, как заблагорассудится. Он занимал кабинет, находившийся на одном этаже и даже в непосредственной близости от кабинета Хамовского, и потому на планерке сидел, понурив голову, чтобы не напрягать шейные мышцы.

Чиновники что-то бубнили, отвечая на вопросы. Бредятин иногда поднимал голову и всматривался в отвечающих, и тогда между ниспадавшими к носу длинными седыми волосами угадывались два темных шарика недобрых зрачков. Пальцы его рук принимались мять друг друга и ковырять под ногтями, а стопы без отрыва пяток, похлопывать об пол, как руки зрителя в ленивых овациях.

– Михаил Иудович, как вы оцениваете информацию по подъему цен? – спросил Безмер, еще один заместитель Хамовского, большой специалист по воровству бюджета на взаимозачетах. – Тягунова говорит, что рост цен произошел всего на один процент и он не велик.

Бредятин неспешно поднялся, как поднимается с сеновала ленивый конюх. Измятые брюки светло-серого костюма повисли на нем как заношенные шаровары, явив присутствующим вытянутые матерчатые пузыри на коленях.

– Я абсолютно не согласен. Один процент совсем не мало. Это целых шестнадцать рублей! – важно произнес он.

Тягунова относилась к отделу Сипова, поэтому Сипов освободился от божественных мыслей и ехидно на манер Хамовского громко спросил:

– Так если шестнадцать рублей это один процент, так по-вашему, Михаил Иудович, колбаса в магазине стоит одну тысячу шестьсот рублей за кило? Где вы такое видели?

Бредятин не ожидал, что кто-либо, кроме Хамовского, умеет мгновенно пересчитывать в уме, и, словно бы выплевывая слова хитросплетений, на которые так способны маститые журналисты, замахал языком, как виляет хвостом заискивающая шавка.

***

Хамовский следил за разговором подчиненных и думал о своем: «Чтобы властвовать над людьми, надо читать им молитвы. Надо услаждать их слух и разум и карать отступления от веры. Надо гипнотизировать и карать. Надо действовать как церковники».

Через знакомство со многими церковными служками и даже с архиепископом Тобольским и Тюменским Хамовский постиг, что основы успешной земной власти надо копировать с власти церковной. Приравнивая себя к Богу, снижаешь вероятность падения. Поэтому даже свою книжку, посвященную истории Сибири, он назвал «Дар Божий», то есть в каком-то смысле дар Семена Хамовского.

Он посмотрел на настенные коричнево-серые кварцевые часы с фальшивым маятником и такой же позолотой, подумал: «пора разнимать» – и сказал:

– Господа, скоро нас менять всех надо будет, стареем…

***

Понченко, для своих – Поня, начальник пожарной охраны маленького нефтяного города, сидел на первом ряду офисных стульев, уютно как старый дед в кресле качалке, и спал, точнее – дремал, закрыв глаза. С места, откуда глава города нес бред относительно государственных событий, представляя всех кроме себя, абсолютными дураками, не было видно открыты ли глаза Понченко или нет. Тем более, что Понченко опытно наклонил лоб, и его голова в этом состоянии напоминала полулысую головастую собаку, уснувшую на словно бы запыленном зеленом газоне – который при данной аналогии представляла его форменная одежда.

В вольности, которую позволял себе начальник пожарной охраны был большой символический смысл. Он делал широкий жест уже тем, что приходил на эту планерку, потому что от главы города он был совершенно независим – его организацию финансировал федеральный бюджет. Поэтому он мог позволить себе закрыть глаза и лишь иногда открывать их и лениво водить головой из стороны в сторону, в поисках отвечающего, всматриваться в него, отдавая дань этикету и чинопочитательству.

***

В конференц-зале строилась политика маленького нефтяного города. Шло обсуждение городских проблем, но куда больше проявлялась иная тема – регулярное доказательство Хамовским неслучайности своей власти. Каждый присутствующий получал не только задание, он и уносил частицу Хамовского, его мир, его религию.

«Человек несовершенен куда больше любого созданного им прибора – в нем нет кнопки отключения чувств, чтобы избегать ненужных волнений, информаций, затрат, – думал Алик в последнем ряду. – Он создан включенным постоянно и может быть застигнут врасплох, когда не способен сопротивляться. Любая власть использует постоянное включение для вживления идеологии, любой власти выгодно, чтобы в подвластных присутствовало как можно больше ее мировоззрения. И в каждой ветви власти работают свои художники.

Задача настоящего художника – одурачить человека так, чтобы он сам открылся для новых идей. Кто-то называет это околдовать творчеством, я бы скорее назвал это одурачиванием, поскольку используются природные механизмы доверия: особая череда звуков и слов, особенных звуков и слов, особая игра красок… Хамовский, несомненно, настоящий художник власти».

Алик вспоминал его в первые годы правления, когда он был грубым и невыдержанным, и сравнивал его с сегодняшним, умело улыбающимся и театрально радушным, и не мог не поразиться жажде власти, подтолкнувшей Хамовского на столь радикальную перемену себя внешнего.

Парадокс состоял в том, что Алик тайно писал книгу о власти, о журналистике маленького нефтяного города, о взаимодействии журналистики и власти, где определял Хамовского, как человека непорядочного, но сотрудничал с ним и даже уважал.

ПРЕМИИ

«Некоторые люди воздействуют на деньги и счастье, как сладкая бумага на мух».

С мыслью избавиться от витавших по маленькому нефтяному городу подозрений в хищении денег, поступающих в телерадиокомпанию от населения, Алик спокойно и по-деловому вошел в кабинет Хамовского. Власть гребет добро, отгребая у подвластных, поэтому он алкал избавиться от излишней власти, снять с шеи финансовую петлю, на которой его могли повесить при выходе книги, и защитить, если не должность, то репутацию.

– Семен Петрович, прошу помощи в одном деликатном деле, – осторожно начал Алик. – Я хотел бы, чтобы деньги от платных услуг, не могли оставаться в карманах моей бухгалтерии.

– Что, воруют все-таки? – с надеждой спросил Хамовский.

– Доказательств нет, Семен Петрович, но слухи ходят, и возможность есть, – ответил Алик. – Пусть ваша администрация эти деньги принимает, или введите мне в штат кассира.

Хамовский задумчиво замер.

– Пусть население в банки платит, – наконец, произнес он с сомнением.

– Там очереди, – напомнил Алик.

– Ничего, через банки идут разные платежи, будет еще один, – ответил Хамовский, не раздумывая – так, что стало понятно – его решение окончательное.

Он поднял телефонную трубку, набрал короткий внутренний номер:

– Надежда Викторовна, рассмотрите вопрос оплаты услуг телерадиокомпании через банки…

И тут же, бросая трубку на место, спросил уже Алика:

– Еще вопросы есть?

– Нет, – разочарованно ответил Алик.

– А у меня к тебе просьба. Надо сделать наши интервью живее, – попросил Хамовский. – Задай-ка мне вопрос о моей заработной плате.

– Но это не корректный вопрос, – напомнил о своей репутации Алик.

– Нормальный вопрос. Жителям интересный. Задай, – требовательно попросил Хамовский. – А сейчас зайди в делопроизводство, для тебя там бумага.

Людмила Нигудко, пенсионного возраста улыбчивая женщина, работавшая при всех главах маленького нефтяного города, что говорило о многих ее знаниях, угодливости и молчаливости, встретила Алика с улыбкой, возникающей у родителя, преподносящего подарок ребенку. Алик счел эту улыбку данью многим годам знакомства и также улыбнулся в ответ.

– Сейчас, я найду ваш документ, – радостно сказала Нигудко, перебирая на столе бумаги. – Вот и он.

Руки Алика приняли прозрачный файл, внутри которого лежал документ, текст которого был заботливо прикрыт пустым бумажным листом.

– А что тут? – спросил он.

– Это только для вас, – все так же радостно ответила Нигудко, глядя Алику прямо в глаза.

Спускаясь с третьего этажа администрации к выходу, Алик успел вытащить чистый белый лист, прикрывавший текст распоряжения, и глаза его выхватили самое главное: «…выплатить премию в размере фонда оплаты труда…». Вспыхнуло такое праздничное настроение, какое и бывает по праздникам, которые всегда случаются не по заслугам, а определению свыше.

***

В бухгалтерии телерадиокомпании установилась пасмурная погода. Пупик сидела низкой грозовой тучей, невероятным образом зацепившейся за стул, она неприязненно глянула на Алика, но тот не поспешил укрыться ни от молний, вспыхивавших в ее глазах, ни от дождя, который она предвещала, он пребывал под зонтиком хорошего настроения и, протянув денежное распоряжение, сказал:

– Это надо исполнить и как можно скорее…

Вдохновленный премиальным сюрпризом Алик зашел в свой кабинет, и его голова наполнилась мыслями:

«Мы применяем к жизни неверные единицы измерения. Мы ее меряем временем, делами и событиями, а ведь жизнь и сам человек есть впечатление природы. Человек есть эмоция природы. Жизнь должна измеряться впечатлениями, крупицами счастья…»

Возникшая в двери кабинета Пупик, прервала размышления.

– Можно? – спросила она.

– Конечно, проходите, – охотно пригласил Алик и показал рукой на кресло перед столом.

– Все о себе заботитесь, – проворчала Пупик. – А, между прочим, зарплата у меня должна быть всего на разряд меньше, чем у вас.

Зарплата у Алика по контракту с Хамовским действительно почти в два раза превышала зарплату главного бухгалтера.

– Это инициатива Хамовского, что мне отказываться? – спросил он.

– Нет, но и нас не забывайте, – проворчала Пупик и, прицелившись в Алика своими глазами-молниями, спросила: – А зачем вы сказали Хамовскому, что тут деньги крадут?

«Никто об этом разговоре не знает, кроме меня и Хамовского. Анатольевне могла рассказать только Пыляева из финансов. Хамовский ей звонил. Пупик может только предполагать и провоцирует», – оценил Алик и ответил:

– Разговор завел Хамовский. Теперь деньги за платные услуги пойдут через банки. Это его решение.

– Вы обманываете, – зло обвинила Пупик. – Я все знаю.

– Успокойтесь, я говорю правду, – Алик врал уже легко, словно рассказывал автобиографию.

– Мы тут работаем, здоровье тратим, готовя финансовые отчеты, – разразилась дождем Пупик…

Пупик ушла, а Алик с чувством вины перед нею откинулся на спинку кресла и задумался. Он вспомнил архивный документ, в котором перечислялись те, кто за бюджетный счет получил квартиры в Подмосковье, и сейчас переоценивал его с точки зрения нового знания, которое принесла ему Пупик. Оформители документов, тоже попали в список. Зависимость власти от исполнителей таинства, вынуждает подкупать этих исполнителей!

Алик находился в такой же зависимости от Пупик, как Куплин. Он обязан был делиться! Лишний рубль в его кармане должен был привлекать копейки и в карманы сотрудников бухгалтерии, иначе угрюмое настроение Пупик могло повредить финансовые отчеты, ответственность за которые лежала на нем. С этого момента так и повелось в телерадиокомпании: в числе тех, кому отписывались наибольшие премиальные, были Алик, Пупик, Рыбий, Бухрим и, по настоянию Пупик, сюда попала завхоз Фазанова.

Покой от восстановления административного мира надолго овладел Аликом, но он не знал главного: все премии, отписанные бухгалтерии, не перекрывали ущерба Пупик от лишения доходов от платных услуг, которые она с уходом Куплина полностью считала своими…

– Можно? – спросил Задрин, приоткрыв дверь.

– Что у тебя? – поинтересовался Алик.

– Счета на покупку нового оборудования, – ответил Задрин. – Все, как вы просили.

Хамовский для поддержки основательности утверждения нового главного редактора выделил телерадиокомпании три миллиона рублей на покупку оборудования, и Алик дал Задрину задание заключить необходимые договоры.

– Положи документы на стол, я посмотрю, – попросил Алик.

Задрин вытянул руку, обнажив наколку «Жора» из-под задравшегося рукава, мелькнул быстрой тенью, и кабинет опустел. Алик придвинул листы, всматриваясь в цены.

«Дороговато, хотя фирма, выставившая счета имеет давние связи с телерадиокомпанией», – оценил он, навел курсор на значок Интернета, затем впечатал адрес http:// www.ya.ru/ и провел сравнительный анализ цен по всему комплекту оборудования.

Оказалось, что цены в счетах, принесенных Задриным, даже без учета скидок, всегда действующих при покупке больших партий товаров, превышали процентов на двадцать цены на те же предметы оборудования в других фирмах.

«Вот гусь, молодой да ранний, – подумал Алик о своем новом заместителе по технике, – Наверняка, эти двадцать процентов с трех миллионов – его доля с поставщика, а это шестьсот тысяч рублей».

Но ругаться с немногими специалистами, оставшимися в телерадиокомпании, причем, не зная глубоко профессию, значило поставить под угрозу срыва трансляцию телепрограмм. Алик вызвал Задрина.

– Георгий, я сравнил цены. Они намного выше средних, – сказал он недовольно. – Ты заключай договор либо с другой фирмой, либо пусть наши постоянные поставщики скидывают цены. Все, можешь идти.

– Хоро-шо-о-о, – с трудом выговорил Задрин и вышел.

Следующие счета, принесенные Задриным, содержали цены обычные для рынка телевизионной техники, но без учета скидок. На этот факт Алик решил не обращать внимания, за что по прибытии партии телевизионной техники получил от Задрина портфель для ноутбука как подарок от фирмы, а скидки, видимо, Задрин забрал себе…

Вечером этого же дня у Алика состоялась еще одна встреча. Пришла молодая художница, мимика и манеры которой выдавали душевное неравновесие. Из нее, как и из Валер, рвалось незаземленное душевное электричество.

– Я вам принесла два рисунка для обложки книги, выбирайте любой, – предложила она.

На небольших листах ватмана акварельными красками были изображены лежащий на спине дракон, играющий с голубем в скупом луче света, и мост, чье отражение в реке напоминало о зеркальности всего сущего.

Золото, найденное впопыхах, может быть не узнано. Так и картины эти в первый момент Алик не оценил.

Девушка была одной из трех художниц, нанятых им для изготовления рисунков к книге. Идеи всех рисунков он сам придумал и изложил на бумаге, всем заплатил из собственного кармана, и поскольку книга, несмотря на участие спонсоров, обходилась дорого, он не желал более тратиться.

– Сколько вы хотите за эти картины? – спросил он, чтобы отказаться сразу, как будет названа сумма.

– Это бесплатно, – поразила художница…

***

Бесплатное всегда – либо бросовая вещь или бесценный дар. Бесплатно ему помогала только Марина – его нынешняя жена. Именно она стала первым корректором новой книги. Первым из трех. Ее невероятная требовательность удивляла Алика. Текст, порой дававшийся ему с трудом, она вычеркивала страницами. С ней невозможно было спорить, потому что ответ звучал только один:

– Мне не нравится. Будешь спорить, совсем читать не буду. Ты думаешь, мне хочется доставлять тебе боль?

Алик замолкал, понимая, что по-своему она права, а когда читал ее правку, то убеждался, что права с любой точки зрения, потому что сочинять литературно правильно могут многие, а в книгу должно идти только то, что нужно. «Бесплатное, – еще раз мысленно произнес Алик. – Кто знает, чем оплачено бесплатное?»

Он опять всмотрелся в акварельного дракона и внезапно понял, что именно он обязан разместиться на книге, которая в этот момент проходила последнюю корректуру в типографии его родного города Омска, что нет ничего ценнее мнений незаинтересованных людей, их суждения часто истинны.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА

«Тигр силен не потому, что у него есть должность, а потому что он хищник».

Пребывая в профилактории маленького нефтяного города, как и все начальники, да и многие из рядовых работников, – в рабочее время, Алик встретил Розу Хокамкину, высокую жилистую женщину, бывшую заведующую общежитием. Эта должность на Крайнем Севере в дикие времена освоения требовала сурового нрава. Народ проживал в общежитиях разный, и выживали заведующие с характером не иначе как медвежьим.

Алик с Хокамкиной присели на кушетку, как добрые знакомые, как родственные души, хотя до отъезда Хокамкиной из маленького нефтяного города меж ними близких отношений не водилось. Видимо, чем дольше живешь и чем больше теряешь, тем сильнее радует простое узнавание.

– Вы знаете, уже два года продаю двухкомнатную квартиру, – весело сказала Хокамкина. – Никто не берет. И цену- то не заламываю.

– Здесь все любят получать даром, – поддержал Алик. – Чтобы продать, должно повезти. Снизьте цену.

– Да и так недорого, – развела руками Хокамкина, будто рядом стоял покупатель.

– Вы сейчас где? – поинтересовался Алик.

– На земле давно. Приехала с квартирой дела завершить, – махнула рукой Хокамкина. – Пенсионерка! А вы?

– В телерадиокомпании, главный редактор, – будто о пустяковине проговорил Алик.

– Поздравляю, – лицо Хокамкиной приняло восхищенное выражение, но лишь на мгновенье. – Но сложно вамбудет.

– Уже чувствую, – ответил Алик.

– Там же Павшин и Валер работают, Пальчинкова, – вспомнила Хокамкина. – Ну, у вас и коллективчик!

– Ну и что? Веру Пальчинкову я давно знаю, – смягчающе ответил Алик.

– Я их тоже давно знаю, – грустно произнесла Хокамкина.. – Таких мерзавцев, как Валер и Павшин – это еще поискать. Да и Вера не лучше. Им кроме денег и власти ничего не нужно, подставят они вас.

В прошлом Хокамкина участвовала в выборах на пост депутата государственной Думы Ямала, ничего не достигла на этом поприще, поскольку не представляла интереса для народа, кроме того, что жил в подведомственном ей общежитии. Возможно, и в общежитии было не все хорошо, оттого и осталось у нее плохое впечатление от журналистов.

«А кто про меня скажет хорошее? – подумал Алик. – Все мы, журналисты, ради красного словца… Но разве может называться журналистом тот, у кого не было конфликтов с обиженными его материалами? Конформизм – это другая область – это бредятинское, это политкорректные связи с общественностью. А те, кто выживает на истинном журналистском поприще, познают, впитывают, пожинают черты своих антигероев».

К мнению Хокамкиной стоило прислушаться, она знала жизнь. Мерзлая, бывшая редакторша газеты маленького нефтяного города и бывшая начальница Алика, остерегалась Пальчинковой. Да и Куплин, по словам той же Пупик, дальше старшего редактора радио ее не пускал, но Алик, стремясь урезать власть Валер, уже возвысил Пальчинкову, назначив ее вторым своим заместителем – по радио. Пальчинкова была единственным человеком, с кем Алик раньше работал и на кого мог опереться.

Многие думают, что став начальником можно в два счета изменить подвластную организацию, что людей увольнять легко: пришел новый начальник, и все неугодные повылетают из его организации, как семечки из подсолнуха, обработанного маслобойной машиной. Нет. Любой начальник, несомненно, сталкивается с тем, что продукция, какой бы она ни была, должна выходить ежедневно, что машина, которую он получил в подчинение, должна работать бесперебойно. В этой ситуации революции невозможны. Кроме того, в России есть трудовой кодекс, защищающий трудящегося, так что уволить его почти невозможно, если тот не прогуливает наглым образом. Кроме того, чтобы увольнять, по характеру надо быть убийцей, а Алик таковым не был. Он увольнял только тех, кто уходил сам, а со старыми работниками пытался наладить отношения.

ВЕРА

«Привыкшие работать за деньги, не видят иной заинтересованности».

Уверенная, излучающая материнскую заботу и домовитость Вера Пальчинкова, заместитель по радиовещанию, распространяла в окружающих рефлекторный позыв подчинения. Так бывает, что иногда хочется повиноваться уборщице или продавщице, не из-за чего иного, как делового вида, напористости и качеств голоса. Нет, сравнивать Пальчинкову с уборщицами – это было бы слишком, но как часто люди, заслуживающие большего, получают значительно меньше, потому что на пути к большему теряют звериную хватку, с которой и начиналось человечество. С Пальчинковой этого не произошло, а если произошло, то в меньшей степени, чем со многими.

Ее пробивная сила была не таранной, а вазелинокислотной. Она точно знала, где смазать, а где капнуть. Даже будучи простым корреспондентом, в бытность работы в газете маленького нефтяного города, она добывала для сотрудников и дополнительные новогодние подарки, и даже мебель для редакции.

***

Работая в архиве маленького нефтяного города, Алик нашел приказ «О распределении жилой площади». Знакомые фамилии опять привлекли его внимание, и он прочитал:

«Утвердить выписки из протокола собрания коллектива телерадиокомпании и редакции газеты, согласно приложениям. Приложение: распределить трехкомнатную квартиру Леснику, главному редактору телерадиокомпании; двухкомнатную – Мерзлой, главному редактору газеты…»

Алик открыл выписки из протокола собрания коллектива. Под ними две подписи: Мерзлой и Пальчинковой, в то время председателя профсоюзного комитета редакции газеты. Судя по документу, в редакции прошло профсоюзное собрание, на котором все сотрудники редакции проголосовали за то, чтобы администрация города выделила Мерзлой квартиру.

Причем Мерзлой от государства выделялась вторая квартира, что по закону было невозможно, но это реально произошло.

«Красиво! – мысленно восхитился Алик. – Председатель профкома Пальчинкова оформляет липовый протокол общего собрания и выписки из него, о которых знают только два человека: Мерзлая и Пальчинкова. И все. То-то Мерзлая отодвинула от себя Пальчинкову, видимо та что-то просила за услугу! И главное Мерзлая-то получила квартиру от Бабия за полгода до выборов главы маленького нефтяного города, а помогала потом противнику Бабия – Хамовскому!»…

Документишко был интересный. Власть пыталась заткнуть рты главным редакторам, единственным в то время в маленьком нефтяном городе, чтобы те закрывали глаза на некоторые вещи и понимали, что рыльце-то и у них в пуху, пусть не таком пышном, как у главных чинов администрации маленького нефтяного города, но все-таки заметном при предательском освещении.

Впрочем, для истории маленького нефтяного города находка Алика представляла сущую мелочь. Подобных приказов в архивных папках была уйма.

***

На радио Пальчинкова обрела крылья, материалы ее – лоск. Одновременно наметился прогресс и в другой области. Она проявила изрядную волю к победе, в нужный момент сделала скрытую запись разговора со своим начальником Лучиной – главным редактором радио и, известив Хамовского о финансовых нарушениях на радио, в какой-то степени способствовала его увольнению.

Радио в маленьком нефтяном городе всегда было на отшибе и в прямом, и в переносном смысле. Ни Хамовский, ни другие чиновники не уделяли ему достаточно внимания, считая радио пустой говорильней, достойной внимания скучающих шоферов, да стимулирующих торговлю владельцев магазинов. Но это была ошибка. В эфире маленького нефтяного города летало два радиоканала и примерно восемь телевизионных, таким образом, на одно слово, сказанное по радио, приходилось значительно больше аудитории. Незаметная популярность Веры Пальчинковой в маленьком нефтяном городе была велика.

На дни рождения Пальчинковой, прямо на радиостудию, несмотря на удаленность ее от центра города, невзрачность помещения и скромность угощения, сходились крупные начальники маленького нефтяного города.

***

Только после назначения главным редактором телерадиокомпании Алик был удостоен приглашения на день рождения Пальчинковой. Поесть он любил, но на столе, кроме кусочков жареной курицы и стандартных для Крайнего Севера солений, то есть грибов, ничегошеньки не было. Он разочаровался, но вынужденно присел. Выпили, закусили, а затем подошли: председатель профкома нефтяников – лысоватый, пухлощекий и гладкоречивый Вракин, главный пожарник маленького нефтяного города – Понченко, главный врач больницы маленького нефтяного города…

– Любит Вера выпендриваться, – отозвалась по этому поводу Пупик, выглянув как обычно из-за монитора. – Вот к вам начальники приходят на день рождения?

– Нет, и не поздравляют, – ответил Алик. – Но я и не приглашаю.

– Вот то-то и оно, – намекнула на серьезные обстоятельства Пупик.

Назначение Пальчинковой вторым заместителем главного редактора телерадиокомпании лишило привычной устойчивости чашу весов, на которой сидела Валер, и заставило ее искать гирьки, которые можно было подложить против высоко взлетевшей чаши Пальчинковой, или того лучше – бросить их в самого Алика…

КОМНАТА ОТДЫХА

«Управлять отарой или стадом можно только с собаками и с кнутом, хотя для отдельной особи хватает и ласкового слова».

Небольшая комнатушка, где даже батареи отопления заметно крали площадь, вмещала в себя обычный письменный стол и несколько стульев, занятых телевизионщиками маленького нефтяного города. Через окно, направленное на южную сторону, влетал солнечный свет, лаская цветы, стоявшие на подоконнике, а дальше, порезанный на узкие полоски шторо-жалюзями, он падал на собравшихся и придавал им сходство с устаревшими матрасами и карикатурными заключенными. В комнатушке шел серьезный разговор.

– Назначить Пальчинкову заместителем телерадиокомпании мог только идиот, – едко произнесла Валер. – Она же в телевидении ничего…

– Она его старая знакомая по газете, – напомнил Павшин.

– С такими назначениями он недолго продержится, – спрогнозировала Валер и оглядела коллег, собравшихся вокруг стола.

Бывшая учительница русского языка и литературы Валер давно уже стала специалисткой по сплетням и созданию имиджа. Она знала, когда зарыдать, когда улыбнуться и в какое ухо и в какое время сказать нужное слово. Угнетенная подчиненным положением в телерадиокомпании, где она уже видела себя начальником, Валер жаждала сатисфакций.

– Из газетных корреспондентов – сразу в редакторы телерадиокомпании. Что он для Хама сделал? – откликнулась Букова, произнося слова с такой аккуратностью, что казалось само произношение дается ей с трудом.

Она так же, как Валер, пришла в журналистику из учителей и специализировалась на школьно-детсадовской тематике. Внешне спокойная, она несла внутри несчетное войско маленьких чертенят, сидевших в засаде и ждавших своего часа.

– Вылизал Хаму все, что можно, – словно бы засыпая, предположила Задрина, жена Задрина. – Вот только непонятно, зачем он ввел народную линию?

Она была спортивной журналисткой телерадиокомпании маленького нефтяного города, но если бы все спортсмены походили на Задрину, то засыпали бы еще на старте, а песчаную яму для прыжков в длину использовали лишь для того, чтобы поваляться в ней в жаркую погоду и позагорать, не утруждая себя дорогой к пляжу. Из любого спортивного сюжета свойствами своего голоса она создавала нечто похожее на «Спокойной ночи малыши».

– Вот уж дурь! – согласилась Валер. – Теперь отвечай на звонки проблемных дебилов. То им ремонт не делают, то горячей воды нет. Пусть обращаются в соответствующие инстанции, причем тут телевидение?

– Я ему сколько говорил, что мы – муниципальные – и должны соблюдать муниципальный подход ко всем сюжетам, – поддержал супругу Павшин. – А он – для людей, для людей. Да для нас важен только один зритель! Хамовский!!!

– Отлупить бы его разок, – размечтался самый крепкий из телеоператоров Ханов.

Телеоператор Ханов был специалистом по женским кадрам. Все новые симпатичные девчонки, попадая на телевидение, оказывались на некоторое время в его невестах.

– Его надо лупить не физически, а морально, – скорректировала Жанна Мордашко. – Надо сделать так, чтобы он сам ушел.

Мордашко снабжала телевидение сюжетами и программами из области культуры. Образования не имела никакого, кроме веселого нрава.

– Не забывайте, его Хам назначил, – напомнил Павшин.

– Вот он и старается, программы с ним делает, – сказала Задрина.

– Ребята, от Алика мы можем избавиться только коллективными усилиями, – вспыхнула Валер.

Взгляд ее сделался насмешливо диковатым с блеском, какой появляется у передутых мыльных пузырей.

– Надо, чтобы его программы выходили с плохим звуком, чтобы видеоряд был никчемный, чтобы сбоев в системе было побольше, – продолжила Валер. – А то работаем, паримся, а он пенки снимает.

– Со своей стороны сделаю все, что можно, – согласился монтажер Пискин. – Но в пределах разумного, так, чтобы в глаза не бросалось.

Работа монтажера в маленьком нефтяном городе Пискину давно наскучила. Его держали на телевидении регулярные зарплата и выходные. Он был большим любителем охоты и рыбалки и все, что становилось между его увлечением и ним, ненавидел. С приходом Алика Пискин лишился поездок на рыбалку на служебном автомобиле.

– Надо гореть по силам, – согласилась Валер. – Он же чуть что, так – замечание.

– Он всех достал с дисциплиной, – согласилась Задрина. – Того и гляди, проходную поставит.

– Жора, ты ему должен с передатчиками проблемы сделать, – напомнила Валер.

– Без проблем, – кивнул Задрин.

– И главное – действовать одной командой, – попросила Валер. – Один за всех и все за одного.

ПЕРВЫЕ ВЫБОРЫ

«Традиции и предметы, созданные людьми определенной национальности, приобретают столь сильные национальные черты, что сами начинают воспроизводить нацию».

Выборы в маленьком нефтяном городе проходили регулярно, если не Президента Российской Федерации и депутатов федерального собрания, то губернатора округа и депутатов окружной Думы, а если не их, то выборы главы города и выборы, а то и довыборы, депутатов городской Думы. Поэтому жители маленького нефтяного города .

держали паспорта наготове, чтобы, как только наступит день голосования, начистить обувь, нагладить одежду и, словно по сигналу воздушной тревоги, спуститься нет, не в бомбоубежище, а со своих этажей – к избирательным урнам и проголосовать за того, на кого укажет начальство.

– Голосовать надо за Владимирова, за Владимирова! Говорю по слогам: Вла-ди-ми-ро-ва! После выборов мы изучим списки пришедших, результаты голосования и вычислим тех, кто поставит галочку не у этой фамилии, – примерно так каждый раз кричали агитаторы при плотно закрытых дверях актовых залов. – Тот, кто хочет работать, должен голосовать за Вла-ди-ми-ро-ва. Остальные будут уволены. У-во-ле-ны! Потому что голосование – ваш гражданский долг! Помните грудь, что сосали в детстве? Так знайте, что это не материнская грудь, а государственная, поскольку на этой земле молоком напиталась, а долги надо возвращать…

Фамилии менялись, но основа агитации оставалась прежней: долг и страх.

Человечество придумало много игр, и все они основаны на победе над иллюзией гибели, с которой обычно связывается проигрыш, или, наоборот, – на ощущении иллюзии гибели. Хамовский тоже любил игры. Он баловался интригами, психологическими опытами над подчиненными, но так, чтобы разговоры об этом не выскочили из города, но более всего Хамовский любил особую разновидность живых шахмат – игру в выборы. И сейчас на выборах в государственную Думу округа в королевы рвалась недостойная на его взгляд пешка Матушкова, которую в народе прозвали Матушка. Ее требовалось срубить, пока она не перейдет все поле.

Матушка покусилась на заслуги перед маленьким нефтяным городом, которые Хамовский считал своими.

– Я выбила из округа деньги для нашего города,… – заявляла Матушка в каком-нибудь интервью раньше Хамовского.

Как писал Джек Лондон, на Клондайке богател на добыче золота не тот, кто первый нашел золотоносный участок, а кто первый официально его застолбил. Матушка столбила быстрее. От каждой подобной выходки Матушки – Хамовский плохо спал, а обиду носил незабвенно.

«Я хозяин в городе, я хозяин, я,… – мучили Хамовского бессонные мысли. – Поэтому, кто бы что ни сделал, это все с моего позволенья, с моего, с…»

Подчиняясь внезапно возникшему желанию, он побежал в туалет…

«Матушка! – истолковал знак Хамовский. – Она может вырваться из моей власти, уйти в вышестоящие органы, а оттуда также поливать меня, но уже с куда большим размахом!..»

***

Чтобы срубить Матушку Хамовский выставил на выборы в качестве главной фигуры Сирову, начальника управления образования маленького нефтяного города, женщину крепкую и дотошную, которая ради успехов своего управления издала негласный приказ о прибавлении к оценке знаний учеников двух баллов. Так она избавилась от «двоечников» и обрела любовь родителей, довольных успехами детей.

Фигурой, служащей для растаскивания голосов Матушки, он выбрал главного врача, ее непосредственного начальника. «Медики растеряются за кого голосовать», – рассуждал Хамовский. Чтобы разделить тех, кто ищет помощи, второй фигурой, служащей для растаскивания голосов он определил Скрипову, начальника управления социальной защиты маленького нефтяного города. И, наконец, чтобы разделить голоса жителей маленького нефтяного города, недовольных властью, Хамовский решил выставить на выборы Алика, которого он и вызвал к себе для решения столь щепетильного вопроса.

***

Принцип продажи честного журналиста

«Если за выступление платят, а песню позволяют выбрать самостоятельно, то почему бы не спеть?».

– Требуется твоя помощь на выборах, – прямо заявил Хамовский. – Нужно отобрать голоса у Матушки.

Только лежащее на земле, не падает, а Алик уже висел на дереве Хамовского: он получил первые премии, побывал в первых командировках, а начальственные привилегии – как наркотик. Какой фрукт захочет упасть с дерева, вдоволь не напившись его соков? Кроме того, Хамовский знал, что Алик поссорился с Матушкой и, возможно, рад будет отомстить.

Алик мстительным не был. Он воспринимал Матушку, как дубликат Хамовского, с таким же стремлением к власти, но сочувствовал ей, как борцу с системой власти маленького нефтяного города, но сегодня он сам находился в системе и впрямую отказать Хамовскому не мог.

– Хорошо, – быстро согласился он. – Но мне придется уйти в неоплачиваемый отпуск, да и на предвыборную кампанию нужны деньги.

Бесплатны только фанатики. Алик фанатиком в политике не был. Хамовский запустил руку в ящик начальственного стола и вытащил пачку тысячных купюр.

– Здесь сорок тысяч, – сказал он, протягивая деньги Алику. – Этого хватит?

– На предвыборную кампанию, да, – ответил Алик. – Но мне надо на что-то жить.

– За этим зайди к Лизадкову. Он тебе поможет во всем, – завершил разговор Хамовский.

«Случай, словно привередливая дворняга – может облаять и укусить, а может и, виляя хвостом, побежать рядом, следовательно, случай нельзя злить, его надо задабривать…», – мыслил Алик по пути в кабинет Лизадкова.

– Алик, если что надо – сразу ко мне, – по-дружески произнес Лизадков, увидев Алика в дверях.

– Хамовский сказал, что вы поможете деньгами, – начал с главного Алик.

– Ты сейчас у Хамовского получил? – встревожился Лизадков.

– Да, – нехотя ответил Алик.

– Ну, как кончатся, приходи, – повеселел Лизадков. – Главное результат, все награды потом…

«Здесь борьба идет за деньги, скрытые в ящиках столов, – рассудил Алик. – Но, чем меньше сеешь, тем меньше взрастает, на какую прибыль от меня вы надеетесь?..»

–…Если тебе нужны адреса, телефоны, имена избирателей, для адресных обращений, то вся информация здесь, – Лизадков открыл дверцу шкафа, за ней на полках лежали толстые пачки бумаг. – Тут все данные о жителях, отдельно по микрорайонам. Когда надо – бери.

– Что от меня требуется? – спросил Алик.

– Как обычно. Что мне тебя учить? – удивился Лизадков. – Выпусти свои газетки – «Дробинки».

– «Дробинки» умерли, вместе с верой в народ, – ответил Алик. – Я уже это говорил, когда Хамовский предлагал финансировать их выпуск.

– Ну, тогда выпусти несколько листовок, – разочаровался Лизадков…

***

Надо сказать, что в настоящее время ничто не сдерживало Алика, не ограничивало его свободу: его книга печаталась в омской типографии, а, значит, скоро появится в маленьком нефтяном городе. Когда только она появится, он будет уволен – в этом Алик не сомневался, поэтому ему не было дела ни до Матушки, ни до выборных фигур Хамовского: он и деньги взял, и в предвыборный отпуск сходил, и правду сказал. Алик выпустил листовки, радио- и телеобращения, в которых от него досталось всем действующим лицам:

– На Севере, похоже, появились жирафы. Сирова, наконец, поняла, что нельзя быть одновременно депутатом и начальником Управления образования. Закон о муниципальной службе не позволяет.

– Как Дуремар, торговавший аптекарскими пиявками, искал золотой ключик, так и господин главный врач, в распоряжении которого находится личная сеть аптек, ищет должности депутата государственной Думы.

– Говоря о Скриповой, начальнике Управления соцзащиты, я вспоминаю пенсионера Дедушкина, который, получив в подарок от соцзащиты куртку, не поленился, пошел в магазин и посмотрел, сколько она стоит. Оказалось, что в несколько раз дешевле, чем та сумма, за которую он расписался.

– Ты что же по своим лупишь? – спросил его Лизадков при встрече.

– Играю в оппозицию власти, – напомнил Алик.

– Смотри, доиграешься, – хмуро предупредил Лизадков…

Но о главной игре Алика никто не знал.

***

Говоря об итогах выборов, необходимо отметить безоговорочную победу Матушки над силами коалиции Хамовского и один веселый случай, произошедший, когда Понченко, также направленный Хамовским на выборы, на записи своего выступления, устал выговаривать слова и, кинув бумаги в телекамеру, нервно вскрикнул в адрес телезрителей:

– Да пошли вы все на йух, что бы я тут перед вами распинался! У меня и так хорошая должность!..

ПРЯМОЙ ЭФИР

«Вой – признак либо внутренней пустоты, либо опасности».

Слившись с тишиной кабинета, Алик вновь и вновь повторял вступление к прямому эфиру, в котором ему впервые предстояло исполнить роль ведущего. Он бросил

взгляд на часы – Хамовский ожидался меньше, чем через тридцать минут.

– Уважаемые телезрители, сегодня в прямом эфире нашей телерадиокомпании,… – произнес он в который раз, глядя в экран, расположенного впереди него телевизора, как в объектив телекамеры.

Неспособность творить речь в ходе выступления угнетала Алика. Он заучивал написанное, как школьники заучивают стихотворения, но волнение опустошало его память, истребляя самые привычные логические связи речи и даже слова, словно бы лангольеры Стивена Кинга переквалифицировались из пожирателей прошлого в пожирателей мыслимого. Плюс к тому, Алика преследовало сомнение в высказанных фразах, мешая составлению окончательного текста.

«Почему телезрители уважаемые? Ты всех уважаешь? Просто «телезрители» – сухо. Может просто – здравствуйте?» – спорил он сам с собой …

Вопросы к прямому эфиру были прочитаны и структурированы, но Алик продолжал переставлять их, выстраивая композицию, которой предстояло быть разрезанной звонками телезрителей.

– У нас звонок в студию,… – недопроизнес он с приглашающей к диалогу интонацией, как настойчивый стук в дверь прервал тренировку.

«Хамовский», – подумал Алик, но не успел он сказать: «Входите…» – как дверь открылась и в кабинет деловым непререкаемым шагом прошла Валер.

– У меня серьезный разговор, не терпящий отлагательства, – сказала она безаппеляционно.

– Татьяна, не сейчас, у меня прямой эфир, – попросил Алик.

– Ничего страшного, я постараюсь быть краткой, – не уважила Валер, присаживаясь на диван.

– Татьяна, ты мне сильно мешаешь, – начал сердиться Алик.

– Мне надо по работе! – возмутилась Валер.

– Татьяна, встань и выйди за дверь! – повысил голос Алик, чувствуя нарастающий холодок гнева.

– Почему вы повышаете на меня голос?! – грозно упрекнула Валер, но не двинулась с места.

– Татьяна, встань и выйди! – еще громче сказал Алик, не замечая, как гнев исказил его лицо.

– Да как вы смеете! – вскрикнула Валер и выскочила из кабинета, звучно захлопнув за собой дверь…

«Успокойся, успокойся…», – мысленно зашептал Алик, стараясь внутренней силой удержать гневные вибрации…

Тут дверь открылась без стука, и на пороге показался Хамовский. Энергия и деловитость исходили от него.

– Здравствуйте, Семен Петрович! – подскочил с кресла Алик. – Проходите. Сейчас распечатаю вопросы, и пойдем в студию.

Линии жизней журналистики и власти устремились друг к другу и скрестились, сдавленные пальцами. Алик вернулся к столу и включил принтер. Хамовский сел в кресло, напротив Алика, где обычно сидели все посетители, а только что сидела Валер, и, глядя на лист, выползающий из принтера, спросил:

– Много еще вопросов поступило?

– Есть еще, – ответил Алик. – Спрашивают…

Алик не успел рассказать о чем, как дверь в его кабинет опять распахнулась.

– Семен Петрович, можно к вам? – едва сдерживая рыдания, ломающимся голосом выговорила Валер.

– Что случилось? – Хамовский растерянно посмотрел на Валер, на Алика и опять на Валер.

– Семен Петрович, я больше так не могу, – запричитала Валер, пустив слезы. – Постоянные придирки, притеснения, унижения.

Она подтянула один из свободных стульев ближе к Хамовскому и села.

«Надо любым путем ее убирать из телерадиокомпании», – подумал Алик и вынужденно заоправдывался:

– Семен Петрович, я не понимаю о чем она.

– Перед вашим приходом он на меня накричал, выгнал из кабинета, а я ведь только по работе, по работе, – Валер рыдала.

– Семен Петрович, я готовлюсь к прямому эфиру, это у меня дебют, а она, словно бы специально…

Прямой эфир прошел без единой помарки, Алик чувствовал себя уверенно, словно всегда сидел в кресле ведущего. Валер создала ему переживание, стершее волнение перед телекамерой и публичным выступлением, и теперь она смотрела сквозь стекло, отделяющее монтажный пульт от телестудии, где Алик беседовал с Хамовским, и не могла понять…

После прямого эфира, когда Хамовский ушел, Алик успокоился, и мысль о Валер исчезла до следующего скандала. Он не любил портить жизнь, ни себе, ни окружающим и, считая нервную вспышку Валер верным признаком внутренней пустоты, записал свои впечатления:

***

Правила пустого бокала

«Удивительно то, что хотя внутренний мир человека всегда не полон, большинство стремится наполнить только карманы».

1. Каждый пустой бокал имеет жаждущий рот.

2. Каждый пустой бокал в момент наполнения становится нужен.

3. Стоит бокалу чокнуться, как он оказывается на пути к опустошению.

4. Пустой бокал успокаивается среди пустых.

5. Если один бокал из комплекта наполнен, пустые в расстройстве.

Пятый пункт Алик отнес к себе.

ПРОВЕРКА ИЗ ОКРУГА

«Как источникам и руслам рек нет дела до того, куда уходит поток воды, так и большинству людей нет дела до итогов своей деятельности».

Горькая скорбь, какая бывает только на похоронах или при неизлечимой болезни любимого родственника, застыла на лицах руководителей подразделений и предприятий маленького нефтяного города, заполнявших кабинет Хамовского. Горилова, Ховк, Лизадков, Бредятин… тут были все. Алик направился к единственному свободному стулу.

– К нам едет комиссия, по поводу критики в мой адрес, опубликованной в окружной газете, – мрачно произнес Хамовский, дребезжащим от огорчения голосом. – Как вы думаете защищать честь мэра?

– Ну, за мэра весь город…, – подпустил оптимизма Квашняков.

– Город меня не интересует, – растягивая звуки, прервал любимчика Хамовский. – Меня интересует честь мэра. Город никто не обкрапывает. Мэра обкрапывают. Честь мэра – главное.

– Юридические службы должны поработать, – осторожно предложила Горилова.

– Против администрации округа эти службы ни арех не действуют, – хрипло простонал Хамовский. – Смотрите. Вчера губернатор принимает решение. В норме оно пришло бы через две недели, а решение здесь уже с утра. Понятно? Они звонят и говорят: ребята, мы приедем через пять дней. Вы понимаете? Чем мне может помочь телерадиокомпания?

– Дадим опровержение недостоверной информации, указанной в критике и касающейся телерадиокомпании, – произнес Алик.

– Первый плюсик, но очень маленький, – проговорил Хамовский так, что Алик понял, глава маленького нефтяного города именно его подозревает в причастности к публикации критического письма. – Нужно так интенсивно выстроить концепцию, чтобы общественное мнение уверилось: критика – брехня. И начинать надо прямо завтра.

– Завтра у нас нет эфирного времени, – известил Алик.

– Мой хороший, найдете эфирное время, – выстрелил ненавистью Хамовский. – Когда вы просите на оборудование и премии, мы деньги находим, Дума находит. И вы поищите. Я по-доброму с вами разговариваю. Не я, а все мы.

Хамовский хозяйственно оглядел собравшихся, словно пред ним не люди сидели на стульях, а хищные псы с седалищ свесили задние лапы к полу, приняли услужливые вертикальные позы, готовые по первому приказу броситься на жертву и разорвать ее…

***

Руководители управлений и отделов заработали, как крысы в зернохранилище, перерабатывая информацию и делая из нее хотя и несъедобные, но вполне пригодные отчеты, и из архивов бухгалтерии администрации маленького нефтяного города внезапно исчезли документы за несколько лет предшествующей работы. И это было понятно. Наказание за пропавшие документы было пустяковым по сравнению с наказанием, которое можно было получить, если бы эти документы прочитали.

Узнал об этом Алик случайно в бухгалтерии телерадиокомпании.

***

Случайные свидетели

«Чем податливее берег и мощнее волны, тем быстрее исчезают следы».

Покрасневшее, словно от тяжелого похмелья, усталое лицо Пупик выглянуло из-за компьютерного монитора и излило полный ядовитого раздражения взгляд. На Алике этот взгляд задержался со вполне очевидным вопросом:

«Ну что, пришел? Опять новое задание?»

Алик мгновенно осознал, что Пупик напряжена, как работающий пылесос с забившимся фильтром.

«Опять будет жаловаться на жизнь и зарплату», – понял он и, придав своему голосу заботливый тон, спросил:

– Анатольевна, вы на обед-то идете?

Алик не переживал за Пупик, он вообще не думал о том, что нужно этой женщине. Любовь к посторонним и даже к сослуживцам не входила в число его достоинств. Надо было что-то спросить, чтобы разрядить неприятную тишину, и Алик спросил, ведь он всегда поступал как художник, направляя мазки на холст жизни по велению сердца.

Пупик внимательно посмотрела на Алика и возможно где-то в глубине своей бульдожьей души поняла суть вопроса, но грубостью на добрый тон не ответила:

– Из администрации требуют обновить наши финансовые отчеты за три последних года.

– А что случилось? – на этот раз искренне полюбопытствовал Алик.

– Их же комиссия из округа трясет, а у них все отчеты потерялись, – спокойно, как автоответчик пояснила Пупик.

– Как отчеты могли потеряться? – театрально удивился Алик, понимая, что их выбросили, чтобы комиссия не увидела.

– Как? – переспросила Пупик. – Да просто потерялись и все.

Показная недогадливость бухгалтерши подчас сильно раздражала Алика.

– Ну, как они могли потеряться? – вопросом, не требующим ответа, начал объяснение Алик и показал на соседнюю дверь. – В этой кладовочке лежат наши отчеты. Хоть один из них потерялся за все время существования телевидения?

– Нет, – ответила Пупик.

– Нет, – согласился Алик. – В администрации кладовочка наверняка лучше. На первом этаже сидит охрана. Там может что-то потеряться, если очень захотеть.

– Не знаю, – Пупик отмахнулась от неприятной темы, как от мошки, – Сказали, что потеряли, значит, потеряли. Как бы там ни было, мне надо восстанавливать.

– У меня еще до моего переезда на Север был знакомый главный врач. У него было что скрывать, – принялся рассказывать Алик. – Когда в его больницу пришла ревизия и стала изучать документы, он их сжег. Бухгалтерские бумаги сгорели в кабинете, закрытом ревизорами на ключ. Дверь не взломана. На окне – стальные решетки. Ключ мог быть

только у главного врача. Доказать поджог не смогли. Нет документов – нет проблем.

– Не знаю, как у кого, а у меня: нет документов – есть проблемы, – устало произнесла Пупик.

– Тогда закрывайте контору и пойдемте на обед, – сказал Алик и направился к двери…

***

Защищая Хамовского, телерадиокомпания маленького нефтяного города выпустила немало позитивных программ, и даже сам Алик встал на место телеоператора, когда у него не хватило сотрудников для съемки публичного обсуждения деятельности Хамовского. Ему удалось со своей точки съемки запечатлеть веселые лица организаторов коллективной жалобы в округ, и он красиво вставил их в программу…

В результате общей деятельности на благо Хамовского комиссия уехала ни с чем, а главный редактор главной газеты Ямала «Солнечный Север» Блошин был снят с должности за публикацию неподтвержденной жалобы из маленького нефтяного города.

КОНТРОЛЬНОЕ ПРОЩУПЫВАНИЕ

«Маленький человек может управлять большим, но выше от этого не станет».

Первый же рабочий день Алика после отпуска омрачил телефонный звонок Квашнякова, редактора газеты маленького нефтяного города. Его голос сиял любовью и добропорядочностью.

Сердечные интонации в голосе Квашнякова появлялись лишь тогда, когда он либо хотел от собеседника что-то получить, либо собирался сделать собеседнику немалую гадость, а, может, и уже сделал. А если прибавить к сказанному то, что и интересовался Квашняков такими вещами, которые ему и в голову никогда не приходили, тут и вовсе требовалось держаться настороже.

– Алик, здравствуй, как провел отпуск? – сопереживательно прожурчал Квашняков, и у Алика перехватило дыхание. Ему всегда казалось, что должны существовать границы изощренности, но нет…

– Хорошо, Александр Васильевич, вашими молитвами, в Турции, великолепно, – с иронией ответил Алик.

Но смог бы Алик так любезно ответить, если бы знал, что пока он был в отпуске, Квашняков снял его фотографию с редакционной Доски почета? – Это большой вопрос. К своему лику на Доске почета Алик относился ревностно, потому что в маленьком нефтяном городе он имел наибольшее количество журналистских наград и был горд, что завоевал их в условиях многочисленных провокаций со стороны Квашнякова.

– Приятно слышать, – удержал сопереживательный тон Квашняков. – У нас к тебе есть одно дельце. Зайди к Главе как-нибудь.

– На днях – обязательно, – ответил Алик.

***

Тайна управления

«В администрациях, как в церквях, чем усерднее прихожанин, тем больше ему воздается»

Тандем Хамовский-Квашняков прогрессировал год от года. Глава города и редактор газеты сошлись настолько, что порой было непонятно, кто управляет городом. Они демонстрировали совершенное вальсирование, где для посторонней публики, несомненно, Хамовский танцевал даму, в качестве которой выступал Квашняков, но мало кто видел, что крутил вальсовые круги Хамовский только в ту сторону, куда его увлекал редактор газеты.

– Семен Петрович, я с вами давно работаю, вроде хорошо, мне бы хотелось джип, – попросил как-то Квашняков, когда Хамовский пребывал в хорошем настроении. – Свою «Татру» я разбил под Тюменью, теперь – только продавать.

– Ты же две квартиры получил от бюджета, – напомнил Хамовский. – Премии имеешь.

– Одну квартиру жене отдал, а родные все деньги вытягивают, – жалобно посетовал на судьбу Квашняков.

Все заработки и накопления Квашняков вкладывал в строительство своего дома на Украине, здоровье напоминало о том, что скоро пора уходить на пенсию, а на пенсию много не купишь. Денежные бумаги, к обилию которых часто привыкает душа, настолько прирастают к ней, что душа превращается в мумию. Душа Квашнякова уже давно стала мумией, и даже поэтические приступы от удара сковородой все меньше его тревожили.

– Я не против джипа, – уклонился от прямого ответа Хамовский. – Но город не поймет, и депутаты побоятся поддержать.

– Этот вопрос я продумал, – облегченно выдохнул Квашняков. – Мы к Думе подготовим просьбу о выделении редакции газеты полутора миллионов на покупку новых компьютеров взамен устаревших. На заседании Думы я доложу о том, что журналистам не на чем работать. Если вы поможете убедить депутатов, то они проголосуют, вы же Думой рулите, как велосипедом. А когда нам выделят деньги, то вместо компьютеров мы приобретем джип, а через некоторое время – на списание.

– Хорошо, – согласился Хамовский. – Разговоры, конечно, пойдут…

– Поговорят, да перестанут, – рассмеялся Квашняков. – Важно, чтобы Алик не вынес в эфир.

В первый день выхода из отпуска Алик не знал об этом разговоре и не знал, что Квашняков уже катается на новеньком джипе, его волновало иное. Возвращаясь из отпуска на «Соболе» телерадиокомпании он привез в маленький нефтяной город тираж новой книги, той самой над которой он работал.

***

Обмен информацией

«Раздавая свое бесплатно, надо быть готовым к тому, что оставшееся отберут по привычке».

Каждая книга была равносильна собственному весу в тротиловом эквиваленте, подложенному под тело автора. Многие вполне живые держатели власти и властных должностей маленького нефтяного города, включая главу города, были показаны в ней забавно и нелепо в ряде нелицеприятных ситуаций, кроме того, они обрели фамилии, с явными указками на доминирующую черту характера или доминирующую привычку, что делало их и вовсе потешными.

Терзаемый на разрыв тягой к распространению книги в маленьком нефтяном городе и тягой к спокойной сытой жизни на должности главного редактора телерадиокомпании, Алик провел много дней в раздумьях. Он понимал, что многим его книга не понравится, многим он испортит репутацию и многих выставит на смех. Он раздумывал о том – имел ли он право калечить судьбы людей, все-таки людей, как бы он ни относился к своим героям.

Квашняков непременно сляжет в больницу, Хамовский изойдет нецензурной бранью, Бредятин от своей фамилии засочится тихим ядом и при случае укусит из-под кустов, а Лизадков – лучше не предполагать… Все-таки книга, хотя и была основана на реальных событиях, но содержала, как и положено художественной литературе, вымысел, однако в маленьком нефтяном городе ее могут воспринять как полностью реальную историю, как чистую журналистику.

Глядя сквозь дракона, замершего на обложке, Алик сидел в своем кабинете.

«Уничтожая врага, учишься его приемам. Победивший дракона, сам станет драконом, и я уже не тот,…» – размышлял он.

– Привет! Можно? – дружески-подчиненно произнесла Пальчинкова, остановившись на пороге кабинета.

– Конечно, Вера, заходи, – обрадовался Алик своему временному союзнику. Он подкармливал Веру кусочками власти и премий, понимал, что она будет вынуждена, отстаивая кусочки своей власти, бороться с Валер.

– Работы без тебя было невпроворот,… – Пальчинкова любила выпячивать заслуги. – Хотела раньше зайти, да девчонки на радио говорят, главный уехал на телецентр, не скоро будет, там сегодня Косаченко дежурит.

Последнее предложение слетело с губ Пальчинковой с заметной обидой.

– При чем тут Косаченко? – удивился Алик.

– Так она по всей телерадиокомпании разнесла, что вы любовники, – не менее удивленно ответила Пальчинкова.

– Вот дает! – восхитился Алик. – Ну, пусть будем любовниками.

– Так у вас ничего? – повеселела Пальчинкова.

– Нет, конечно, – ответил Алик.

– Ну, Косаченко дает! – восхитилась Пальчинкова. – А тут еще твой друг Квашняков отмочил. Дума ему деньги на джип выделила.

– А зачем ему джип? – огорчился Алик, которого депутаты не баловали подобными подарками. – Весь город можно пешком за полчаса. Да и две машины есть у него.

– Так поинтересуйся, – предложила Пальчинкова. – Что за книга?

– Моя. Только привез, – с легким пренебрежением, как о пустяковине, отозвался Алик.

– Так, подари и подпиши, – требовательно попросила Пальчинкова.

– Я хочу ее продавать, – отказал Алик, потому что еще не решил, что делать с книгой. – Дареные книги не читают. По своему опыту знаю.

– Другим будешь продавать, – будто в шутку сказала Пальчинкова. – Я прочитаю, не беспокойся.

– Хорошо, но позднее. Мне надо со спонсорами переговорить, – первое, что пришло в голову, высказал Алик.

Катастрофа безобидна, если происходит в отдаленном мире, на экране телевизора. Пальчинкова могла ее приблизить, преждевременно рассказав.

– Кстати, заходи как-нибудь ко мне домой, чаю попьем, на кофейной гуще погадаю, – внезапно предложила она.

Если хорошо прислушаться, то даже мысли зазвучат. Тут прислушиваться не требовалось. Алик с интересом взглянул на Пальчинкову. Предпенсионный возраст, подрисованные брови и астматический аэрозоль, который она вдыхала время от времени, не избавили ее от ощущения собственной соблазнительности.

– Я помню, как ты гадала на кофейной гуще в редакции газеты, – сказал Алик, чтобы свести излишне личное предложение Пальчинковой к воспоминаниям.

– У меня грудь тоже ничего, – пояснила она…

«Тех, кто не соблюдает общественный ритуал, считают нечистыми и порочными, – Алик это понимал. – Собаки отплясывают, когда голодны, и рефлекторно дают слюну. Человек, откликающийся на рефлексы, уподобляется собаке, но если не откликаешься, то неизвестно что могут подумать»…

***

Следующая игра в выборы

«Только животное работает за поесть».

Мухи на паутине – желанные и учтенные гости для паука. Встреча с Хамовским, о которой говорил Квашняков, произошла сама собой, после очередной планерки в администрации маленького нефтяного города.

– Главные редактора зайдите ко мне, – доброжелательно приказал Хамовский, но тон его ни о чем не говорил. Так же доброжелательно он мог и уничтожить.

– Впереди выборы депутатов городской Думы и главы города, то есть мои, – подчеркнуто вежливо обратился Хамовский к Алику. – Ты пойдешь?

«Боится, что опять буду шуметь. Трус, – подумал Алик. – Большое благо, что в человеческом обществе по наружности не определишь, кто заяц, а кто волк. Тут, чем умнее заяц, тем лучше он сыграет волка».

– Нет, – не стал хитрить Алик.

Он уже был депутатом и разочаровался в выведенной советской властью породе людей, живших в маленьком нефтяном городе. Народ не проголосовал за него на перевыборах, хотя он обещал критиковать власть и выполнил это в своей газете «Дробинка». Народ проголосовал за какого-то начальника, лишив Алика депутатской защиты

к радости Хамовского и Квашнякова, что и заставило Алика искать компромисс с ними.

Люди голосовали за обман, люди любили обман, они даже не стремились развернуть упаковку, в которой им обман преподносили агитаторы, люди сами были обманом. Алик не хотел перед ними унижаться и заискивать. У него дома лежала книга – это было все, к чему он стремился последние годы.

– Так, – неуверенно протянул Хамовский. – Значит, ты не собираешься идти на выборы.

На выборы можно идти, но не ради народа. Только своя цель. В прошлый раз Алик баллотировался за деньги Хамовского.

«Может, Хамовский опять раскошелится, – подумал он. – Книга проскочит как агитация. Она скандальная, но известно, если я иду на выборы, то без скандала не обойдется. Все произойдет естественно и как мне нравится: и слава, и деньги».

– Ну, а если мы попросим? – спросил Хамовский и хитро переглянулся с Квашняковым. – Если потребуется твое участие?

Не ожидая ответа, Хамовский обратился к Квашнякову:

– Мы тут с Александром Васильевичем, думали о тебе, пока ты был вотпуске. Даже уволить тебя хотели. Но потом передумали.

Квашняков простенько улыбаясь, согласно покачивал головой. Алик удовлетворенно вздохнул. Даже находясь за тысячи километров от маленького нефтяного города, он чувствовал неприятности, поэтому, несмотря на телефонные просьбы Пальчинковой, возвращаться из отпуска не торопился.

– Ну что, поможешь нам? – спросил Хамовский.

– Конечно, помогу, – согласился Алик…

Его взволновало распространение книги во время избирательной кампании. Подобная афера, свершенная еще и с соблаговоления Хамовского, могла стать вполне приличной точкой в его карьере. Представьте себе: распространять книгу, высмеивающую главу города с приказа его самого. Алик чуть не задохнулся от веселья, в предчувствии анекдотичной ситуации.

– Я буду баллотироваться, если вам это необходимо, – добавил он после короткой паузы. – Для предвыборной агитации у меня есть недавно изданная книга. Других наработок нет.

– Ты уже выпустил книгу?! – удивился Хамовский. – А мне не дал почитать.

Квашняков направил на Алика взгляд трясины, жаждущей засосанных жертв. От него потекли испарения ревности и тревоги. Книга «Старый слон» была его единственная. Алик тоже имел одну книгу – «Странный случай». Теперь ничья между редакторами нарушилась.

– Вам принести книгу? – спросил Алик так весело, будто заглядывая в пропасть, имел на себе не менее двух парашютов: и основной, и страховочный.

– Принеси, посмотрю, а там и определимся по выборам, – коротко ответил Хамовский.

На том и расстались.

В этот же день Алик передал книгу Хамовскому, и этот день назывался пятница. У него, как он думал, оставалось всего два дня спокойной жизни, а раз так, и первая книга ушла к потенциальным инквизиторам, то требовалось распространять ее и как можно быстрее. Пятница еще только начиналась…

Алик начал со спонсоров. Почти все состояли в команде Хамовского, но любили узнать о главе нечто «горяченькое». Алик придвинулся к телефону.

Первая сотня книг в один день разлетелась по спонсорам как стая почтовых голубей.

«А что делать с простыми читателями? Раздаривать книги не хочу. Это умысел. Пришьют намеренное расшатывание кресла главы города, – рассуждал Алик. – Только за деньги, только за деньги. В конце концов, триста рублей не настолько великие деньги, чтобы житель маленького нефтяного города не смог бы их выложить за книгу».

Последняя мысль вызвала искренний смех нашего героя.

«Зачем здешним людям книга? – спросил он сам себя. – После работы им надо расслабиться, а не водить взгляд по строчкам. Телевидение им надо, хороший стол, да посплетничать».

ПЕРВАЯ РЕАКЦИЯ

«Если сел в поезд с названием «жизнь», то сомневаться некогда – пункт назначения приближается безостановочно».

Закончились выходные, началась рабочая неделя, а Хамовский словно бы и забыл об Алике. Встреча состоялась только в следующую пятницу.

– Семен Петрович, прочитали книгу? – поинтересовался Алик.

– Ты знаешь, я ее отдал Квашнякову для ознакомления, – ответил Хамовский. – Тот сразу в больницу слег. Что ты там такое написал?

Большего подарка Квашнякову, своему наивернейшему слуге, Хамовский подсунуть не мог. Квашняков был самым мерзким и смешным персонажем книги.

«Тут и здоровое сердце не выдержит, – весело подумал Алик, – Все пасквили обо мне, опубликованные им в газете, я использовал в книге против него. Обидно, когда тебя бьет собственное детище…»

– Не знаю, Семен Петрович, что Квашнякова подкосило, про него там немного, – уклончиво ответил Алик. – Мне участвовать в выборах?

– Подождем, пока Квашняков выздоровеет, – сухо ответил Хамовский.

– Он что-нибудь сказал насчет книги? – спросил впрямую Алик.

– Ты, конечно, там перегнул, но кто не рискует, тот не пьет шампанское, – странно ответил Хамовский.

Философская реакция Хамовского на книгу с одной стороны успокоила Алика, с другой – насторожила. Он понимал, что Хамовский человек умный, знает, что Квашняков причинил Алику немало зла, и некоторый возврат и долгов, возможно, считает приемлемым, но злопамятность Хамовского, которую тот не раз демонстрировал, не даст книжной авантюре пройти безнаказанно для автора.

Камень, падающий в водосточную трубу, постучит да выскочит. Движение всегда конечно. Алик понял: его сейчас не уволят. Хамовский будет ждать, когда героический ореол вокруг него угаснет.

***

Распространение книги

«Люди привыкли заботиться о том, что заработали своим трудом, а даденное бесплатно с их точки зрения не стоит заботы, и инерция данного мышления настолько сильна, что распространяется даже на собственное здоровье».

Упрямый каток переедет и живого. Новая книга появилась и в книжном магазине, и в газетных киосках, как только Хамовский уехал из города. Ее приобрели не только заместители Хамовского, но и Клизмович, председатель городской Думы, и его заместитель, потом – рядовые депутаты. Книга распространялась, спонсоры паниковали.

– Ты видела, что он выпустил за наши деньги? – кричала в трубку Горилова.

– Сукин сын! – подвывала Ховк, руководительница всех дворников в маленьком нефтяном городе, ответственная за все мусорные баки, дворы и бани. – Так подставил! Получается, мы вскладчину по Хамовскому прошлись.

Формой своего тела Ховк походила на матрешку. Иногда хотелось одной рукой взяться за голову Ховк, другой за ее ягодицы, крутануть, потянуть и, когда Ховк распадется на две половинки, то заглянуть внутрь и убедиться – есть ли там Ховк поменьше.

– И по президенту, и вообще по власти. По самим себе! – огорченно вскрикнула Горилова.

– Что теперь делать? – спросила Ховк.

– Глава сказал: помогли выпустить грязь, сами и убирайте, – ответила Горилова.

– Надо скупить тираж, – предложила Ховк. – Лично я свою долю выкуплю, хоть на собственные деньги.

– Это шанс оправдаться, – согласилась Горилова…

***

Алик ежедневно обзванивал торговые точки, и внезапно со всех стала поступать одна и та же информация: вечером с прилавков исчезают все книги, и если судить по числу покупок, то подобного книжного ажиотажа не было в истории маленького нефтяного города.

«Не сошел же маленький нефтяной город с привычного ума, – раздумывал Алик по этому поводу. – Одна-две книги в неделю – это понятно. Но десять за вечер – это чересчур. Это же не водка перед праздниками. Скупают».

В кабинет заглянула секретарша Алика, розовощекая хохлушка Бухрим.

– Вас искала Надежда Ховк, чтобы закупить большую партию книг для подарков своим работникам, – сообщила она так, будто передавала желанную весть.

– Спасибо, я перезвоню, – сказал Алик и мгновенно понял, куда уходят книги.

На улице господствовала обычная плохо освещенная зима маленького нефтяного города и заснеженные, заледенелые тротуары, словно путь по жизни – темный и скользкий. Алик шел домой, переминая в кармане денежные бумажки, вырученные от продажи книг.

«Книга живет, когда к ней обращается читатель. Скупщики меня убивают», – печальная мысль сдавливала дыхание, но продлилось это состояние недолго.

Возможно, в этом и состояло главное счастье Алика, что в любой самой утопительной ситуации, он всегда находил положительное течение, окунался в него и выплывал

к свету.

«Почему я должен печалиться от того, что жители города мало покупают мою книгу и мало интересуются книгами вообще? Это не моя беда, а их. Это они остаются вечно пустыми бокалами, спокойными среди таких же пустых. О чем ты печалишься? Ты написал самую великую книгу маленького нефтяного города. Никто не достигнет этой вершины – ни одна овца из этого трусливого стада, ни один пустой бокал. Собственно, какие тут бокалы – одни простонародные стаканы! Овцам, кроме жратвы и завораживающего зрелища луга ничего не надо. О чем ты страдаешь? – примерно так вдруг стал рассуждать он. – То, что книгу скупают – возможно, это единственная моя удача. Если не слава – то деньги. Пусть скупают, а я буду еще подносить».

От такой мысли Алик опять повеселел и почти полетел домой, продолжая поглаживать тысячные купюры в кармане. Пока можешь создавать детей и сам остаешься ребенком – есть повод для оптимизма.

***

Утром следующего дня Алик сразу же позвонил Ховк.

– …все вымели? – услышал он окончание служебного разговора Ховк, предательски проскользнувшего в микрофон, пока телефонная трубка летела от телефона, к ее начальственному уху.

– Здравствуйте! – добродушно произнес Алик. – Не помешал?

– Нет, можете говорить, – недовольно ответила Ховк, раздумывая о том, не услышал ли Алик лишнего.

– Мне передали, что вы хотели купить книги на подарки, – поинтересовался Алик, имитируя простодушие.

– Да, – удивилась Ховк так, что в ее голосе вспыхнули нотки предвкушения.

«Мальчик ничего не подозревает», – подумала она.

«Клюет», – сообразил Алик и продолжил:

– Сколько экземпляров надо?

– Чем больше, тем лучше, – выстрелила Ховк.

«Вот дурачок, сам себя продает», – подумала она.

«Вот дура! Интересно, сколько возьмет?» – подумал он и спросил:

– Пятьдесят, достаточно?

– Хотелось не меньше ста, – притворно ласково, до того, что это притворство исказило ее привычные интонации, попросила Ховк. – У нас работников много и если кому-то достанется, а кому-то нет, то возникнут обиды. Сами знаете.

Последнюю фразу Ховк украсила искрами полусмеха, которые Алик отнес к довольству начальницы собственной находчивостью.

– Хорошо, будет сто, – согласился он. – Когда приедете?

– Прямо сейчас, – отозвалась Ховк. – Вы будете на месте?

– Буду ждать, – завершил разговор Алик.

Вскоре в кабинете Алика появились деловитые женщины, которые с радостью унесли все упаковки с книгами, какие он хранил в телерадиокомпании, оставив на столе легкие тысячные купюры.

«Неплохая премия за мои труды», – оценил Алик и неожиданно для себя вывел на чистом листе:

Тяжело тянется тетива –

Легко летит стрела.

Но, если уныл сей труд,

Стрелы мишень не найдут.

***

Неудачный отчет

«За свою жизнь человек произносит так много фраз, что хотя бы одна из них может оказаться пророческой».

Ховк мечтательно смотрела на книги Алика, лежавшие блоками упаковок, а в глазах ее сияли отблески пламени, в которых фанатики уничтожали неугодную литературу.

– Ш-ш-ш, – шикнула она в сторону книг, когда ей показалось, что одна из упаковок уже задымилась. – Не в кабинете же.

В дверь постучали. Зашла Горилова.

– О-о-о, – с восхищением оценила она. – Хороший уловчик. Пора сдавать.

– Ну, кто позвонит, ты или я? – спросила Ховк.

– Звони ты. Твоя заслуга, – произнесла опытная в политических делах Горилова.

Ховк набрала номер телефона Лизадкова и произнесла с самыми оптимистическими интонациями, какие смогла соорудить:

– Алексей Матерзанович, мы выкупили свою долю тиража и готовы продолжать, если дадите добро.

Работая в административной системе, Лизадков знал, что любая шестеренка должна вращаться от того, что ее вращает другая – более ведущая. Он не любил самостоятельное вращение снизу, заставлявшее ведущих напрягаться.

– Сколько скупили? – осторожно спросил он.

– Более ста экземпляров, – бойко ответила Ховк и еще раз добавила. – И готовы продолжать.

– Кто приказывал? – спросил он так же осторожно, но с той интонацией, по которой и ребенок сообразит, что получит наказание.

– Так Семен Петрович же сказал: сами дали деньги, сами и исправляйте? – испуганно вопросила Ховк.

– Он же не сказал: покупать, – съязвил Лизадков.

– Ну, так…, – неуверенно произнесла Ховк.

– Вы даете деньги на следующий тираж, – крикнул в трубку Лизадков. – Он вам и больше продаст, только попросите.

– Так покупать книги, или не надо? – уже всерьез испугалась Ховк, чувствуя, что совершила ошибку. – Люди же скупят.

– Кто их купит, кроме таких дур?! – не выдержал Лизадков. – Вы не знаете жителей, за которыми убирают ваши дворники и уборщики? От культуры здешнего населения подъезды уже не отмыть, а леса не очистить. Это рабочий город, а не библиотека.

***

Мысль в душе или мозге, как хотите, проходит ряд согласований по отдельным кабинетам, где находятся цензоры жизни, знатоки, и стоит одному из них отвлечься на бытовую неустроенность, конфликт и т.д., как мысль останется недоделанной или загубленной. Это и приводит к ошибкам. Не отвлекайте цензоров жизни суетой, а тем – не увольняйте.

КОЛДОВСТВО

«Я должен быть благодарен тем силам, которые подарили мне меня, но ввиду сложности выявления этих волшебников, мне приходится быть благодарным небу».

В квартиру, свет из которой уже высосала полутьма, разлившаяся на улице, пришел Квашняков. Шея его была перекручена, словно голова сделала несколько оборотов, да так и осталась. На лице застыло горе. Руки нервно сжимали книгу Алика.

– Ты зачем это написал? – в голосе Квашнякова звучал даже не упрек, а смертельная обида.

– Не огорчайтесь, – попросил Алик. – Возможно, книга не дойдет до читателя в этом городе, Хамовский скупит тираж. Если нет – то только тогда…

Спустя короткое время после этого разговора Алик, прогуливаясь по проспекту, заметил яркую ленту, какой ограждают места происшествия. За ней на корточках сидели милиционеры. Алик полюбопытствовал:

– Что произошло?

– Человеку сильно плохо, – ответили ему.

Этим человеком был Квашняков. Алик не разглядел его, лежащего на земле, страшился видеть его. Он чувствовал, что тот умирает, и душа вот-вот покинет тело и устремится искать того, кто виновен в его смерти…

Алик быстрым шагом пошел прочь, но чем дальше отходил от места печального возлежания Квашнякова, тем больше понимал, что не помер Квашняков и, скорее всего, не помрет, да и сам Алик не желал ему погибели, но притворился Квашняков. Он вымаливал смертельную для врагов жалость Хамовского.

Следующая встреча состоялась спустя две недели.

Квашняков почернел и иссох так, что костюм стал сильно велик, и голова смотрелась над этим костюмом, как тонкий почерневший фитиль на фоне воскового прута свечи, то есть миниатюрно, несуразно, глуповато, но устрашающе. Именно устрашающее воздействие хотела оказать на Алика эта головешка. Устрашить, и далее враг сам себя поест собственным страхом, а врагом Квашнякова был сейчас он – Алик. И Алик интуитивно понимал, что в устрашении и была суть визита Квашнякова.

– Я тебе все припомню, Алик, и отплачу. Ты получишь сполна за мою обиду, – прошептал Квашняков, как прошипел.

Кому хочется слышать такие слова от полуживого персонажа, похожего на вылезший из-под земли истлевший труп, каковым Квашняков вполне мог и быть, когда бы не избегнул клинической смерти? С другой стороны бояться трупа – то же самое, что бояться любого предмета, лишенного жизни, вроде палки или камня.

Алик брезгливо взял Квашнякова за плечи, мягко и любезно проводил до лестницы, ощущая через прикосновение к дорогому костюму его зловонную злобу, и как только Квашняков оказался перед открытой дверью, от порога которой открывалась лестница вниз со множеством, не менее десятка ступеней, дал тому крепкого пинка в задницу, всею подошвой ботинка, так что Квашняков покатился вниз…

Этот пинок в администрации маленького нефтяного города Алику не простили.

Уже на следующий день он почувствовал, как сгустились вокруг него силы тьмы. Борьба с ними походила на бессмысленное уговаривание северной природы сменить нрав.

Облики тьмы зеленоватыми расплывчатыми образами, похожими на зимние испарения из канализации, поднимались из-под земли и плыли над нею навстречу неотвратимо. Оставался только вопрос – кто их источник?

Встреча с Хамовским прояснила все. На месте, где обычно располагалась дверь в его кабинет, светилась и колыхалась прозрачная энергетическая мантия.

Хамовский, завидев Алика, встал с кресла и подошел, сменив сердитое выражение лица на заинтересованное и даже любезное.

– Видишь это свечение? – спросил он и, не дожидаясь ответа Алика, продолжил. – Сквозь него ты не проникнешь. Оно высасывает из тебя силы. Тебе недолго осталось…

***

В холле Дворца культуры маленького нефтяного города готовилось колдовство. Дети! Девочки, одетые в легкие полупрозрачные платьица, строились квадратами, один внутри другого. Они готовились к ритуалу привлечения темных сил. Алик увидел это и испугался. Он понял, что его хотят уничтожить куда быстрее, чем он ожидал. Те глупые ожидания, что Хамовский будет великодушен к выпуску книжки про него и возможно сочтет лучшим вариантом выкупить тираж, оказались глупыми. Алик устремился к девочкам.

– Подождите, не начинайте, я схожу к Хамовскому, – крикнул он, и маленькие колдуньи замерли в ожидании.

Имя шефа остановило их. Это единственное, что могло их остановить. Алик побежал к кабинету Хамовского. Посланница от колдуний опередила Алика, чтобы получить дополнительные указания в отношении ритуала. Когда Алик добрался до Хамовского, девочка уже побежала обратно.

Хамовский по-прежнему сидел в своем черном кресле. Он еще сильнее растолстел, более того – полысел. Его лицо покрылось жировыми складками, свинячьи глазки недобро поглядывали. Он ожидал приближения Алика, как паук ожидает приближения мухи, безо всякого движения, природно зная, что та никуда не денется.

Хамовский понимал, зачем пришел Алик – просить пощады и снисхождения. Но никакой пощады.

– Сожми кулачок, – сказал он Алику. – Там появится небольшое яичко. Передай его мне.

Что будет после этого, Хамовский не сказал. Можно было только догадываться.

«Простит или не простит?» – об этом думал Алик, сжал кулак, и там действительно появилось яичко, нематериальное, полупрозрачное, оно сияло золотым светом. Отдать его Хамовскому означало отдать свою суть, душу. И Алик понял: Хамовский рассчитывает, что он из желания сохранить свою жизнь, передаст это яичко. Тогда Хамовский его все равно уничтожит, но это уничтожение станет тем ужаснее, что Алик передаст собственными руками своему убийце самое дорогое, что у него есть…

Он развернулся и ушел от Хамовского. Прошел сквозь зал дворца культуры «Украины», где ритуал продолжился. Песнопения неслись к потолку, к небесам. Алик вышел на площадь перед Дворцом культуры. Небо стремительно темнело. Грозные тучи скрадывали голубизну и приближались к солнцу. Алик испугался, он оглянулся в поисках людей, способных ему помочь. Их было всего трое, этих возможных помощников, но они пребывали в растерянности. И тут Алик понял, что остался один на один в борьбе с тьмой. Он испугался и обратился к последней надежде, к Богу.

– Боже, помоги мне, – взмолился он, протягивая руки к солнцу, ожидая, что из ладоней вылетят искры, превратятся в пламень и этот пламень ударит во тьму и раскромсает, разгонит ее. Но мощные облака быстро затягивали и само солнце, и на границе туч осталась лишь узкая каемка тусклого малинового огня, похожего на прощальный поцелуй. А те искры, что действительно поначалу полетели из ладоней Алика, закручивая затейливые петли, потускнели и исчезли…

***

Алик проснулся. Солнце заглядывало в окно, зажигая шторы и плодя солнечных зайцев, навевая мысли о детстве и не столько мысли, сколько ощущения его. Ощущения оживают, стоит их подкормить тем, что они хорошо знают и помнят. Где-то в этом краю ощущений и прозрений живут подсказчики будущего, живут предупредители и хранители.

УГНЕТАЮЩАЯ ВЗАИМОСВЯЗЬ

«Чтобы подниматься наверх, надо и цепляться за предметы и людей, расположенные выше, а не спускаться на давно исхоженные низины».

Пока солнце за облаками, греются только облака, а что такое власть, как не облака. Стоит облакам пропустить лучи солнца, как жизнь обретает краски и настроение. Отсутствие дальнейших разговоров о его приказном участии в избирательной кампании и стало для Алика этим лучом солнца, который говорил, что его книга правильно понята, что он вышел из числа прислужников Хамовского, готовых на все. Он отстраненно наблюдал, как Хамовский, подстреленный его книгой, самоуверенно отказавшись от избирательной кампании и всего лишь на месяц исчезнув с газетных полос и экрана телевизора, едва не проиграл Тополеновой, редактору самиздатовской двустраничной газетки, внешне похожей на недоделанного Буратино. Он размышлял об этом, сидя в любимом домашнем кресле:

«Хамовский живет в тираже собственных ликов и слов, чтобы не разбежалась публика, сопровождающая его в ход идут новые книги, статьи, лики, встречи, речи, обеды… Но стоит исчезнуть приманкам и напоминаниям, как исчезает и сам Хамовский. Цена его власти – сиюминутность, как у журналиста, а это означает, что в его книгах, статьях, ликах, речах нет нетленной основы. Скоротечна религия господ, но она словно барабан, задающий тон и шаг».

Поначалу и Алика захватывало чувство исполненного долга от реализации приказов, сравнимое, пожалуй, с армейским чувством повиновения. Сомнения появляются при совестливом осмыслении, но они возникают позднее и далеко не у всех. Да и позднее – сложно сделать сиюминутный выбор между повиновением, необходимостью и служением истине.

– Почему у тебя бежит агитационная строка Тополеновой? – грозно спросил Лизадков по телефону.

Над Аликом уже висела вина перед Матушкой, которую Хамовский запретил показывать на экране, и он не хотел добавлять новую тяжесть на сердце. Для него честность оставалась вполне живым зверьком, еще не вытравленным ни Квашняковым, ни Лизадковым,… ни повышением в должности. Он, несмотря ни на что, оставался в первую очередь – журналистом, а не чиновником.

– Она имеет право на объявление бегущей строкой по договору, как и каждый из кандидатов, – ответил он. – В том числе и Хамовский.

– Право?! Какое право? – повысил голос Лизадков. – Убирай немедленно.

– Но она оплатила, у меня будут проблемы, – возразил Алик.

– У тебя будут проблемы, если не снимешь строку, – выкрикнул Лизадков, который только что имел разговор с Хамовским и прикрывал сам себя.

Просчет в избирательной кампании мог отразиться на его карьере и кошельке.

– Так на меня дело откроют, – напомнил Алик.

– Никто ничего не откроет, Супов все замнет, – ответил Лизадков. – Снимай немедленно.

***

Председатель избирательной комиссии маленького нефтяного города Супов был человеком скрытным. Он мог зарегистрировать нужного Хамовскому кандидата после определенного законом срока. Он хранил бюллетени так, что никому, никогда не удавалось их пересчитать.

Кухня выборов, как и в любом ресторане, оставалась вне внимания кушающей публики. Конечно, надо быть глупцом, чтобы обедать у известного отравителя. Но жители маленького нефтяного города, избиравшие власть, никогда не брезговали и не опасались.

Публике давали блюдо, а что там в этом блюде: плюнул ли кто в него, положены ли все ингредиенты и соблюдена ли пропорция и весовые соотношения – это вопрос темный, рассчитанный на вкусовое восприятие. Не сумел распознать, жуй, что дают, а сумел, так все равно ничего не докажешь или потеряешь столько времени, что и жить некогда будет. Вот такой фигурой был Супов.

***

Алик снял бегущую строку и получил два гражданских судебных дела и два штрафа. В преследовании его первейшую роль сыграл Супов, публично вставший на сторону Тополеновой. Алик позвонил Лизадкову.

– О-у? – весело отозвался Лизадков в трубке.

– Я был у Супова. На меня дело составляют, – демонстративно грустно сказал Алик, что, по его мнению, должно было вызвать сочувствие на той стороне телефонного соединения.

– Ну и пусть составляют, – чуть не рассмеялся Лизадков и еще веселей продолжил, как о несущественной пустяковине. – Алик! Че ты! Пусть составляют! Че ты?!

– Вы приказали, я исполнил. Сейчас вы меня бросили на съедение собственной структуре, – напомнил Алик.

– Ничего страшного, – произнес Лизадков так, словно пропел. – Ну, заплатишь штраф пятьсот или тысячу рублей. Че волнуешься?

– Вы знаете, мне эти подставы неприятны, – ответил Алик.

– Ну, че ты!? Выпиши себе премию. Хамовский подпишет, – ответил Лизадков.

***

Хамовский молча подписал распоряжение о премировании, в которое Алик для безопасности вписал весь коллектив телерадиокомпании, и кинул бумагу Алику. Деньги для него давно стали обоями, скрадывающими окружающий его негатив.

«На еду не обижаются», – говорила теща, и Алик распространил эту поговорку на деньги. Деньги глушили вину, отстраняли от содеянного, но не пленили ум.

Бойтесь лекарств чиновников, они укрепляют их стул и изводят беспокойства, а их беспокойство – не ты ли – тот, кто ищет путь? Но, не щупая, не найти; не пробуя – не узнать. Алик щупал, пробовал и ошибался.

ВЗАИМНЫЕ ОЦЕНКИ

«С близкими ругаются потому, что от них ждут большей помощи, чем получают».

Средства массовой информации маленького нефтяного города давно превратились из средства контроля над властью в средство укрепления властью своего положения. Телерадиокомпания выпускала программы и сюжеты, словно бы цех по выпуску кирпичей для дворцов власти, и каждый из этих кирпичей летел в голову телезрителя, автоматически вставая на отведенное ему архитекторами место. Но проще отучить собаку вилять хвостом, чем отвадить журналистов лебезить и заискивать перед чиновниками. Алик скоро понял, что коллектив телерадиокомпании маленького нефтяного города не изменить.

Все новые сотрудники, которых он принимал на работу, поначалу исполняли его требования, но спустя короткое время тематика их работ напитывалась муниципальным подходом старого состава телерадиокомпании. Коллектив телерадиокомпании оказался самовоспроизводящей машиной кадров с вживленной внутрь программой, заключавшейся в двух словах: «быстрее отделаться».

– Вера, я не знаю, что делать, – признался Алик в разговоре с Пальчинковой. – Прошу Букову сделать программу с творческими людьми города. Она проводит скучные интервью. Прошу Павшина, в прямых эфирах отстаивать права жителей, а он становится на сторону чиновников. Звучат общие фразы, ничего конкретного.

– А ты ничего не сделаешь, пока не разгонишь коллектив, – искренне ответила Пальчинкова.

– Но трудовой кодекс не позволяет увольнять за скучную программу, там либо пьянство, либо прогул, а остальное требует серьезных доказательств, – напомнил Алик. – И если это государство не рухнет от такого отношения людей к своим обязанностям, к своей профессии, к своей жизни, к своей родине, наконец, то это будет большим счастьем для этого государства.

– Знал бы ты, как тебя ненавидят за насаждение дисциплины, – поделилась Пальчинкова. – Когда оставалась вместо тебя, чего только не наслушалась.

– Если не умеют творить, то пусть хоть дисциплину соблюдают, – сказал Алик. – Сейчас же меньше пьянствуют?

– Намного меньше, – согласилась Пальчинкова.

– Замечание к замечанию, а там и увольнение, – напомнил Алик. – Может так коллектив и очистится…

***

На самом деле, Алик не был деспотом и никого не увольнял. Он просил и убеждал журналистов:

– У вас великолепная работа. Она позволяет зарабатывать деньги и при этом узнавать, создавать новое, и даже прославиться. Где перспективные проекты? Где искры любви, идеи? Задачи, которые я приношу из администрации – это рутина.

– А у вас есть перспективный проект? – внезапно спросила Букова.

– Есть, – ответил Алик. – Но я не люблю открывать планы раньше времени…

Спустя небольшое время он зашел в корреспондентскую, и увидел Букову в сладкой дреме возле компьютера.

– Татьяна, почему ты сегодня ставишь повтор старой программы, где новое? – сдерживая гнев, спросил Алик.

– Я как раз думаю над новым проектом, – ответила Букова, обеспокоено глянув на расклад пасьянса, висевший на экране монитора.

– Каким? – спросил Алик, жалея, что монитор отвернут от него.

– Мне не хотелось бы сейчас говорить о нем. Вы же говорили, что все прекрасное рождается в покое и молчании, – ответила Букова, щелкнула компьютерной мышкой, и пасьянс исчез.

Алик не знал, что ответить. Перед ним сидел страшный человек в образе худенькой, редко улыбающейся стареющей женщины, рано оставшейся без мужа по прихоти Бога, раздающего болезни. Что прихоронила она в душе? Что заставляло ее притворствовать, использовать выведанный рецепт лекарства для составления на его основе яда?

«Мыши должны знать слабости кота, иначе будут съедены. Лень должна быть умна, иначе умрет с голода, – размышлял Алик уже в кабинете. – Скрытность для творчества так же важна, как и для лени. Но как отличить? Только по результатам. Но лень, узнав внешние признаки труда, исполнит их при минимуме усилий. Задай лени количество, она сделает его при минимуме качества. Введи контроль качества, лень исполнит обязательства на той их грани, за которой начинается гниль».

Он научился монтировать сюжеты и программы, снимать на видеокамеру, учился телевидению, чтобы его тексты не могли испортить операторы и монтажеры. Он приглашал на телевидение маленького нефтяного города преподавателей из Москвы и других городов, но почти все его усилия, походили на вращение пустой мясорубки.

– Я все знаю, все слышал на месячных курсах, у нас сам Познер преподавал, – авторитетно заявлял Павшин.

– А я и так все знаю, – утверждал Задрин. – У меня хоть и нет высшего образования, но я любого специалиста за пояс заткну.

– Хамовского мы уже в разных видах снимали, что тут нового можно придумать? – вопрошали операторы.

– А мне Хамовский сказал: зачем вам учиться? – вспомнил Пухленко, полноватый крепыш, попавший в журналистику из спортивного института. – Как были слесарями третьего разряда, так и останетесь.

Блуждая в просветительских фантазиях, Алик набивал шишки на реальных косяках, он понял, что любой самый сладкий сон не заменит реальной еды, и решил больше внимания уделять собственным проектам, книге, нежели коллективу, начинка которого была ему неподвластна.

Между тем Валер в комнатушке отдыха на втором этаже телерадиокомпании продолжала собирать вокруг себя журналистов и вести провокационные разговоры.

– Прямо диктатор, скоро в туалет будем ходить по заявлению, – говорила она. – Компьютерные игры запретил. Я ему говорю: у наших ребят это единственное развлечение, и оно не мешает работе. А он: «Мы наполняем свою жизнь второстепенными делами, а потом жалуемся на нехватку времени для главного». Жанна, ты понимаешь?

– Гнет из себя, как бы хребет не сломался, – включилась в разговор Мордашко, озорно поблескивая зубами. – Заявляет, чтобы я лицом к нему поворачивалась, когда он со мной разговаривает. Да кто он такой, чтобы учить? Все говорят, что я сзади лучше.

– Книгу привез. Мог бы подарить. Так нет – только продает. Не уважает он нас, – напомнил Пухленко. – Татьяна, ты ее купила, о чем он пишет?

– Очередная «Дробинка», – веско сказала Букова. – Власть критикует, Хамовского. Но тут какой-то подвох. Хамовский его назначил главным редактором, а он выпустил книгу против власти и Хамовского.

– Избирательные технологии, – оценил Павшин. – Часть критически настроенного населения ушла за Аликом, а значит, в корзину Хамовского.

– Тут выгадывать нечего – все под Хамовским, – обобщила Валер. – Надо поссорить их. В этом наш шанс. Надо сказать Хамовскому, что доходы телерадиокомпании могут быть в десять раз выше. Тот заставит искать резервы. А что тут можно найти, если над доходами не такие, как Алик думали. Сядет главред в лужу. И здесь ему надо нервы делать…

НЕРВЫ

«Любой фрукт вкуснее всего перед падением».

В библиотеке маленького нефтяного города, за столами, выстроенными буквой «п», сидели молоденькие студенты, которым предстояло демонстрировать поэтические способности, и состоявшиеся поэты маленького нефтяного города.

Алик огляделся. Здесь была и милая поэтесса Примафеева, известная душевной мягкостью своих строк, и низенький дядька с бородкой, очень похожий на бомжа, Конепейкин, любитель закрученных смыслов, и передком пробивающая стихию жизни Твороп, которой просто нравилось рифмовать…

Бредятин, в стихах которого правили честные признания сумасшедших, пришел на мероприятие вместе с женой и, памятуя о появившейся в городе книге и прошлых конфликтах, присел подальше от Алика.

Поначалу мероприятие шло в спокойном размеренном темпе. Студенты, волнуясь и потея, читали свои произведения, а взрослые поэты пили чай вприкуску с печеньем.

Длилось все это достаточно долго, чтобы заскучать.

Затем слово перешло к гостям. Оно медленно и монотонно жужжало до тех пор, пока не наступила очередь Алика, пришедшего на поэтическое мероприятие только с целью раздачи своих книг детям.

Книга на детских руках полетела по букве «п». Бредятин, являясь одним из потешных героев этой книги, принялся подергивать скулой и бессмысленно наклоняться к столу, словно от резких кишечных болей. Его ведьмообразная жена, сидевшая от него по правую руку, воплощенная в миниатюрном эпизоде книги в злобном персонаже, ярко побледнела, ее глаза зажглись огнем крематория.

Алик не замечал происходившего с его коллегами по поэтическому творчеству, он радовался тому, как детские руки обнимают книгу, сказал несколько хороших слов о ней, и вернулся к теме заседания, посвященного Великой Отечественной войне:

– Сейчас часто пересматриваются итоги…

– Нет, я не хочу этого слушать! – вскрикнул Бредятин, кишечные боли которого достигли предела. – Я не хочу слушать этот бред!

– Вы о чем? Я еще ничего не сказал, – удивился Алик.

– Я не буду слушать эту оголтелую пропаганду, – понесло Бредятина, возжелавшего испортить впечатление детей об Алике и о книге, которую они еще не читали. – Сейчас о прошлом говорят черт те что. И он туда же.

– Михаил Иудович, я еще ничего не сказал, – еще раз напомнил Алик.

– Уже видно, куда клоните! – взорвался Бредятин, подпрыгнув с места.

– Вы, видно, начитались лишнего, вот и мерещится, – с мягкой язвительностью парировал Алик.

– Михаил Иудович, упокойтесь, успокойтесь, – вмешалась библиотекарша.

– Не буду я успокаиваться. Я ухожу, – Бредятин оделся и вышел за дверь.

«Я бы, наверное, и сам не выдержал, если бы на моих глазах распространялось парафинящее меня произведение», – подумал Алик и продолжил:

– Все сферы, куда может проникнуть народ, например, журналистика, депутатство, сразу облагаются этическими ограничениями. Но этические ограничения в сфере исследований всегда ведут к жульничеству. Спор о числе погибших в прошедшей войне будет вестись еще долго, но он не умаляет подвига солдат. А сейчас я хочу прочитать стихотворение своего друга Рифмоплетова, которое, правда, посвящено не войне, а жизни, но разве не ради жизни шла эта война?

Для истории жизнь – не святыня,

Как и кладбища тел в забытьи,

Сколько даренных судеб здесь стынет

В вечных поисках соли земли.

Но ни солнце, ни дальние звезды

Не оценят усилий людей.

Мы лишь – пыль, как и звезд этих гроздья,

Для безмерной галактики всей.

Дружные аплодисменты отхлестали жертву Бредятина и выгнали прочь. Алик взглянул на жену Бредятина и обомлел: ведьма, действительно ведьма. Ее распущенные поседевшие волосы, облизывавшие плечи, словно бы обладали собственной жизнью и гасили свет вокруг нее. Глаза блистали перестоявшимся гневом. Алик представил себя мужем этой женщины, и сердце наполнилось ужасом.

«Это она сделала Бредятина! – осознал он. – Как он живет с ней!?»

– Сейчас я проведу небольшой урок, – внезапно произнесла жена Бредятина и встала из-за стола с книжкой в руках.

Алик вспомнил, что она работает преподавателем в каком-то клубе и преподает детям, то ли литературу, то ли журналистику…

Ведьма подошла к одному из молодых поэтов, сидевшему неподалеку от Алика, положила книжку перед ним, открытой на определенной ею странице, и, отойдя на шаг-другой назад, произнесла, повелительно играя интонациями голоса:

– Посмотрите внимательно на эту картинку, что вы видите на ней!

Сказано было достаточно громко для небольшого зала библиотеки, сказано так, как говорят обычно злые колдуньи в сказках. Алику показалось, что волосы на жене Бре- дятина ожили.

Словно бы подтверждая мысли Алика о ведьме, жена Бредятина страшно заговорила о добром. От игры ее голоса сдавливало сердце. Причем, усиливая сливающиеся в слова звуки, она поворачивала рот, исторгающий их, в сторону Алика.

«Колдует, – уверенно понял тот. – Можно верить, можно не верить, но то, что она пытается колдовать – это точно. Мало она онкологией болела. Как таких допускают к детям? Она же всю душу высосет».

Выступлением жены Бредятина заседание и закончилось. Больше Алика на заседания поэтических клубов в маленьком нефтяном городе никогда не приглашали…

РАСПАД И СЛИЯНИЕ

«Как энергия невесомых солнечных лучей способствует произрастанию и развитию, так и любовь, пока не становится чрезмерной».

Публяшникова была самой красивой сотрудницей телерадиокомпании маленького нефтяного города: высокая, длинные светлые волосы, правильные черты лица – и все это богатство при Куплине транслировало на маленький нефтяной город только свой голос под надзором Пальчинковой. Внешность ее паранджой прикрывали стены радиостудии, и причина тому была в легком любовном нраве Публяшниковой, которая не сумев избавиться от случайной беременности и родив сына, превратилась в хищную до денежных мужчин мать-одиночку.

Цветок не может существовать без солнца и воды, без земли и питания, и без множества насекомых самых разных видов, опыляющих его одинаково приятно и равноценно, и как цветок, так и Публяшникова не понимала, почему лишь одна опыляющая пчела может называться ее мужем.

Эту отъявленную сексуальную революционерку опасался даже Куплин, но Алик ее не знал.

– У вас есть отличная ведущая! – восхитилась поверхностным одна из преподавательниц, приезжавших в телерадиокомпанию. – Перестаньте прятать такие кадры!

Алик доверился профессиональному взгляду, и Публяшникова заняла место ведущей телерадиокомпании, а по вечерам к ней в корреспондентскую приходил ее любовник: крепенький парень, работавший водителем во французской фирме, промышлявшей на Крайнем Севере гидроразрывом нефтяных пластов. Потом он внезапно исчез, Публяшникова осталась одна, и словно зверь, ищущий нового полового партнера, тут же сменила повадки.

Брюки на низкой талии, демонстрирующие верхнюю часть ягодиц, и короткая кофточка, открывающая взгляду живот, стали постоянными атрибутами ее внешности. Завершалось все лицом, на котором, кроме ленивой томности, высокомерия и нетерпения читалось:

«Возьми меня прямо сейчас, пока я свободна, но помни – мне нужны деньги».

Она ходила по телерадиокомпании и, разговаривая с мужчинами, покачивала бедрами, словно знаменем, привлекающим растерявшихся на поле битвы бойцов, а когда садилась на стул с открытой спинкой, укороченная талия ее брюк, сползала уже до середины ягодиц. Эти ягодицы, завернутые в тонкие полоски трусов, будучи повернутыми прямо ко входу в корреспондентскую, давали входящим дополнительный сигнал о молчаливом призыве Публяшниковой. Заходила она и к Алику, останавливалась возле стола, скрестив ноги, опускала маникюр на столешницу, гнула талию и говорила первое, что приходило в голову, например, о производстве.

– Юля, ты не на пляже, одевайся поприличнее, – отмахнулся Алик, понимая истинную природу сигналов Публяшниковой.

– А что в моей одежде не так? – надменно спросила Публяшникова.

– Все открыто, ты ходишь по студии, здесь все-таки и мужчины работают, – напомнил Алик.

Публяшникова поверх прежней одежды стала накидывать еще одну, более длинную кофточку, которую, впрочем, в корреспондентской снимала.

Павшин некоторое время сопротивлялся влечению, расползавшемуся по кабинетам телерадиокомпании, словно грибная пора по тайге, но, заскучав от стареющей и скандальной Валер, все чаще поглядывал на обширный бюст Публяшниковой. Затем он перешел к мысленному сравнению рюмкообразного низа Валер, имевшего слишком тонкую ножку для бокала наслаждения, с гармоничными попо- ногами Публяшниковой, и стал преступно задумываться о том, зачем он так долго живет со старухой.

Да, да. Он стал тихонечко называть Валер старухой, в спину, когда та отходила, и так, чтобы та не услышала, а сам ждал новой встречи с Публяшниковой, с каждым днем все более желанной.

Ощутив, что рыбка по фамилии Павшин клюнула на ее чары, Публяшникова задумалась о перспективах. Ее квартира требовала ремонта, требовались деньги и немалые. Павшин мог бы помочь, если бы ей, Публяшниковой, удалось развести его с Валер, а чтобы подобное произошло, требовалось дать Павшину слизнуть сладость ее любви…

Все получилось само собой. Прямо на работе.

ПРУЖИНА

«Смешон волк, благодарящий зайца, уступающего дорогу».

Журналистка смотрит на мир, фиксирует его, говорит, но не мир говорит ее устами, а говорит что-то внутреннее в ней, вроде урчания живота. Мышление человека настолько фантастично, что сложно найти литературу, посвященную реальному анализу реальности. В каждой книге, каждой газете, каждой телепередаче – субъективность и фантастика. И даже видимая и ощущаемая реальность порой напоминает диковинный фарс.

– Мы перечитывали твою книгу не один раз, а как смеялись,… – говорил Алику Лизадков, заместитель Хамовского, растягивая углы рта в улыбку, будто на его затылке, спрятавшись в волосах, сидел мускулистый гномик и со всей силы тянул невидимые канатики, привязанные за мимические мышцы. Смеха в его глазах не было, напротив, во всех движениях угадывалось желание плюхнуться животом на стол, отделяющий его от Алика, и схватить его, Алика, за горло и душить, душить, душить.

– …кое-кто обиделся, – продолжал Лизадков, – а я нет. Вот Бредятин на тебя сильное зло затаил за то, что ты его жену так… А по мне: ты нас всех обессмертил. Только прошу в следующей книге, дай мне другую фамилию.

– Тут каждый сам себя узнает. Не про вас это, – ответил Алик, понимая, что его могут записывать. – Вот в Хамовском как бы глава себя не признал.

– А что тут обижаться? Фамилия точно попала, – дружелюбно продолжал Лизадков. – Хамовский, он Хамовский и есть. Многим в администрации твоя книга понравилась. Они даже называют некоторых именами из твоей книжки.

Чрезмерно развеселился Лизадков, словно его отпустила большая незримая пиявка, что сосала и сосала где-то в районе сердца, да вдруг насосавшись отпала.

– Коли книга имеет успех, может Хамовскому купить ее для библиотек города? – спросил Алик, вкладывая в слова самые наивные интонации.

Лизадков на мгновенье остолбенел, и мускулистый гномик на его затылке отпустил невидимые канатики.

– Тыуже продал триста-четыреста книг и продавай дальше, – едко сказал он и зло взглянул.

«По моей реакции, хочет узнать объем продаж», – понял Алик…

Эта ситуация весело со стороны. На самом деле надеть на властьимущих маленького нефтяного города клоунские маски, раскрыть их маленькие тайны управления и самое главное – мотивы, причем сделать это не с иллюзорными героями, а с вполне конкретными, с которыми приходится работать, которым необходимо подчиняться – это предприятие для самоубийц.

Прощения не будет, расправу не угадаешь, а если клоунские маски еще и получились талантливо, так что даже купленный судья маленького нефтяного города не сможет навесить на автора судимость, например, за оскорбление чести и достоинства, то книга, которую уже не сожжешь и не выбросишь, которая стала частью истории маленького нефтяного города и даже всей России, всегда напомнит о прошлом.

«А что он хотел? – спросит читатель. – Власть критиковать и чтобы его не трогали?».

Конечно, хотел. Красиво выполненная работа, реальная жизнь, перерожденная в искусство, портрет общества маленького нефтяного города, портрет, выполненный искренне и натурально – разве это достойно наказания, а не высшей похвалы?

***

Через некоторое время Алик встретился с Лизадковым в кабинете Хамовского.

Он сел напротив Алика, исполненный спокойной услужливости и готовности к решению любых задач. Это умение Лизадкова всем своим обликом: всеми его складками и кусочками демонстрировать подчинение – поражало и восхищало Алика.

«Потому он и пережил трех глав города и остался при должности», – понял Алик.

– Вот Лизадкова ты обидел в книжке, – укорил Хамовский, как бы случайно.

Лизадков вывел подбородком фигуру, в которой читалось, что он – Лизадков – хотя и обижен, но пережил, и вновь полон достоинства и рвения исполнять приказы главы маленького нефтяного города.

Алик не стал отвечать, он глянул на Хамовского с немым вопросом: «Ну и что дальше? По отношению к взрослому мужику слово «обидел» звучит смешно, а, учитывая то, что вы делали со мной раньше, высмеивая в городской газете, называя на весь город Роботом, так и вовсе придурковато».

Хамовский демонстративно небрежно бросил Алику заявление с его просьбой о покупке книг и слова:

– Думаю это лишнее…

А еще чуть позднее в кабинете Хамовского состоялся другой разговор.

– Заварил твой ставленник кашу! – наседал Хамовский на Квашнякова. – Зачем ему это? С чего он храбрый стал?

– У него в Москве в Союзе журналистов России большая поддержка. Это я точно знаю, – уверенно произнес Квашняков.

– И насколько мощная? – спросил Хамовский.

– Он может добыть награды любого уровня, – ответил Квашняков. – Кто-то из секретарей Союза его большой друг. Никак не ниже. А может и сам председатель! Он потому и книжку выпустил, что там у него поддержка.

– Получается, его лучше не трогать? – огорченно спросил Хамовский.

– Надо пустить слух, что книга – ваш собственный заказ, а Алик – исполнитель, готовый высмеять любого из вашего окружения – ваш цепной пес, – ответил Квашняков.

– Но в книге он и на меня покусился, – напомнил Хамовский.

– Да это странный заказ, – согласился Квашняков. – Но вы снискали все почести, какие до вас не добывал никто в этом маленьком нефтяном городе. Вы писатель, лауреат писательских конкурсов, доктор наук – разве ваши замыслы можно постичь? Разве ваши пути могут быть исповедимы? Пусть люди строят догадки.

– Хорошо, – согласился Хамовский. – Пусть остается на должности.

– Вам даже не надо его ругать и напоминать о книге, – сказал Квашняков. – Всякий, видя Алика живым и здоровым, будет думать: «сплелся с главой, хитрец», а убрав его с должности, мы возвысим книгу. Его надо убирать, когда о книге забудут…

С этого момента по городу поползли слухи, что в книге Алика много ошибок, что она не правдива и не стоит внимания.

– Это все неправда, что ты написал, – сказал при встрече поэт, похожий на бомжа, Конепейкин, которого Алик уважал за искренность и увлекательность поэтической строки. – Я с Хамовским давно общаюсь, и многое у тебя не сходится.

Не поддержали Алика и другие поэты маленького нефтяного города, а бывший учитель литературы Фаллошаст, с которым Алик делал в свое время интервью, и вовсе плюнул:

– Если вы писали Алика с себя, то вы не очень хороший человек…

«Плодовые деревья, дающие вкусные плоды, сами по себе не вкусны, – раздумывал на эту тему Алик. – Так почему мы ожидаем от творцов, соответствия своим творениям?»

Книгу требовалось защищать, да и себя тоже, а путь защиты он видел один: приобрести какие-либо звания и регалии. Два диплома Союза журналистов России уже висели у Алика над столом, напоминая об успехах, но он всегда мечтал о «Золотом пере России». И книга, которую он создал, не поселяла в нем сомнений в том, что она достойна этой высокой награды.

Он послал завхоза, добродушную и услужливую Фазанову, отнести две бандероли на почту, чтобы отправить одну в Союз журналистов России, а другую в Ассоциацию региональных СМИ, где он тоже когда-то получил диплом. Алик не хотел отправлять посылку с мыслью о жажде славы – Фазанова тут выступила символом чистоты. Есть люди, которых сложнее заподозрить в плохих мыслях, чем самого себя.

После отправки книги, Алик на время забыл о ней. Его увлекли иные дела.

БЛАГОДАРНОСТЬ МИНИСТРА

«Мелкая удача тоже сильно гнет удилище».

Есть много вещей, которыми запасается предусмотрительный человек. К ближней предусмотрительности можно отнести покупку лишней пары носков или запасных трусов. К средней – создание запасов на всякий случай. К перспективной – сбор денег на похороны. Пальчинкова доросла до предпенсионного возраста и средней предусмотрительности и как-то в кабинете Алика сотворила следующий разговор:

– Все мы стареем, как жить на пенсию?.. – чувственно произнесла она.

– Брось, ты, – прервал Алик, не любивший нытье заместителя. – До пенсии еще далеко. Вспомни: «будет день – будет и пища».

– Брось, ты, – передразнила Пальчинкова, что позволяли их отношения, покоившиеся на том, что они оба работали в газете маленького нефтяного города. – Пока мы здесь, надо получить благодарность министра.

– На фиг она нужна, у меня нормальных наград достаточно, – рассердился Алик.

– Государственная награда нужна для получения пенсионных льгот, – принялась объяснять Пальчинкова. – В частности – по оплате квартиры.

– Вера, мне на эту пенсию,… – хотел прекратить разговор Алик.

– Не зарекайся, придет пенсия, копейку считать будешь, – отрезала Пальчинкова.

Каждый человек, приходя в этот мир, попадает в ловушку: вначале он приобретает значимые для себя ценности и находит в этом смысл, а потом осознает, что потеряет все, вместе с жизнью. Алик плохо осознавал будущую потерю, он все еще собирал.

– Хорошо, – согласился он, просто чтобы успокоить Пальчинкову…

Они описали былые заслуги, сочинили характеристики и послали их по электронной почте в окружной Департамент средств массовой информации, где пообещали переправить документы в Москву.

Алик вскоре и забыл о министре и о благодарности, но спустя пару месяцев вечно краснощекая Бухрим, заглянув в кабинет Алика, сообщила:

– Вам звонили из наградного отдела. Пришла благодарность министра, доставят ее где-то на неделе.

Все естественное идет и выходит кривым путем. Прямым путем ходят только чиновники, палачи и хирурги… Книга уже наделала в городе шума, документы отправлялись в тайне от Хамовского, поэтому благодарность требовалось быстрее забрать, чтобы та не потерялась.

Начальница наградного отдела похожая на постаревшего худого бульдожка Латаева встретила Алика без особой радости.

– Награды такого уровня Хамовский вручает лично, – глухо отчеканила она.

Кормление приближенных с руки во все времена воспитывало любовь и чинопочитание. Человек кормит собаку, кошку. Начальник кормит подчиненного. Хамовский вручал грамоты собственноручно регулярно. Каждая грамота порождала человека, ценящего эту бумагу, а значит укрепление власти. Но Алик сейчас был не в том положении, чтобы верить кому-либо в администрации маленького нефтяного города: тут, если сегодня нашел, бери, пока не пропало.

– Зачем мне лишняя помпа? – возразил он.

– Нет, – уперлась Латаева. – Мало того, что вы умудрились получить благодарность окольными путями, в обход администрации города, так еще хотите нарушить процедуру выдачи.

– Хамовский не будет против, – уверенно сказал Алик, понимая, что славить его на планерке не в интересах главы города.

– Если так, то благодарность отдам хоть сейчас, – заверила Латаева.

Алик поднялся в приемную Хамовского, находившуюся двумя этажами выше, и памятуя, что тот не любил пусто-порожние речи с длинными вступлениями, произнес:

– Семен Петрович, мне пришла благодарность от министра, а Латаева не отдает без вашего указания…

Высказавшись, Алик заметил, что Хамовский пьян, и нетерпеливо поглядывает на открытую дверь своей комнаты отдыха, из которой, улыбаясь, посматривал на Алика Квашняков. Глава резко схватил телефонную трубку.

– У тебя благодарность на Алика? – спросил он и, услышав ответ, добавил. – Занеси.

Латаева зашла тяжело дыша, и в руке ее дрожала грамота. Хамовский выхватил у нее лощеную бумагу и пафосно произнес, насыщая слова ядовитыми интонациями:

– Бла, бла, бла… Вручается за правду…

Вылетевшее из уст Хамовского «за правду» в совокупности с интонацией превратилось в: «за дерьмо». Квашняков обнажил желтые зубы. Алик окончательно понял, что компромисса не будет ни сейчас, ни в будущем.

–…вручает министр эС Соколов, – закончил Хамовский.

Его округлое лицо излучало милейшие эмоции. Кекс, да и только! Но глаза – словно твердые горошины вместо изюма – злющие-презлющие. На сладости лица Хамовского можно было сломать зубы.

Алик взял благодарность, обыденно поблагодарил, а возвратившись в свой кабинет, написал материал, про присуждение подобных наград, в котором объяснил, что получают их одни начальники или те, кого начальники отмечают, что без инициативы самих награждаемых, никто их никогда не заметит и не отметит.

Материал вышел и по телевидению, и по радио, и получился для администрации маленького нефтяного города невыгодный. Алик опять имел нравоучительный разговор с Лизадковым.

– Ну, зачем ты так? – волновался Лизадков, поскольку наградной отдел подчинялся именно ему.

– А разве неправда? – едко спросил Алик. – Если бы я сам себе не организовал благодарность, вы бы пошевелились? А множество других людей… Вы же не лучших отбираете, а тех, на кого пальцем покажут.

– Ты же руководитель, ты и выдвигай, кого хочешь, хоть себя, – ответил Лизадков.

– Вот об этом и речь, – согласился Алик. – Взвешивая человека не надо воздействовать на весы, а тут одна субъективность.

С этого момента, когда Алик слышал по телевизору, что «президент наградил», тут же внутренним словарем переводил эту фразу, и получалось – «у президента попросили».

***

Легко, будучи защищенным стенами московского кабинета, устраивать жизнь в маленьких городах России. Провинциальная жизнь, бесплотно просачиваясь в Москве в виде информаций, превращалась из реальной в строки на бумаге, заполнявшие многочисленные папки, а отвлеченные строки гнать так просто. Но, что самое удивительное: всем, кого вобрали в себя московские кабинеты, кажутся справедливыми их высокие зарплаты, оправданные, на взгляд вобранных, высоким служением устроению бедной жизни провинций.

ОЖИДАНИЕ

«Чтобы рассчитывать на удачу и провидение, надо заслужить их расположение».

Алик тщетно искал свою фамилию среди лауреатов «Золотого пера России». Он не верил глазам, но когда получил удар дубиной, радуйся рождению новых звезд и свободному времени, иначе не найдешь других ощущений, кроме головной боли.

«Жюри не читало книгу», – прорвалось откровение в его сердце.

– Они не читали, – высказал он Марине.

– Конечно, не читали, – согласилась она, – представь какое количество конкурсных материалов приходит туда, а ты послал толстенную книгу. Кто ее осилит? Кто захочет тратить на нее свое время? Они же в Москве люди занятые.

– Ты права, – согласился Алик.

– А может на почте потерялась? – предположила Марина.

– Нет, пришла квитанция о получении, – ответил Алик.

– Тогда, точно скажу, – уверенно произнесла Марина. – Не читали…

Набирая телефонный номер Союза журналистов России Алик почувствовал, как заволновалась его душа от того, что он своими мелкими проблемами собирался отвлечь больших людей от важных дел. Его огорчило чувство самопринижения маленького человека, свившее гнездо в его сердце, но разуму это свойственно: искать свое место и определять места других. Он звонил Надежде Козиной, а она была секретарем Союза журналистов, то есть привратником, определявшим достоинство гостя, способным захлопнуть дверь перед его носом.

– Такого письма не было, – ответила она после долгих поисков.

– Быть не может, – изумился Алик. – У меня есть квитанция о получении.

– Значит, посылка затерялась, но ничем помочь не могу, – ответила Козина. – Конкурсы завершились, направляйте работы на следующий год.

– Но я подобного больше не создам, – огорчился Алик.

– Примите извинения, – мягко ответила Козина и положила трубку.

Она явно жила по принципу: «если к вам громко стучат, это не повод отрывать дверь и даже не повод прислушаться».

Алик огорчился, будто потерял все. Когда клеишь обои на стены надежд, можно остаться ни с чем, поскольку надежды могут не сбыться, стены, обусловленные ими, исчезнут, обои опадут, и выстроенный дом исчезнет.

«С другой стороны, кто сможет прочитать такой труд за краткое время оценки конкурсных материалов?» – спросил он себя, недовольно глянув на книгу, но глянул, и сердце потянулось к ней. Случай – это все. Это незримая и немыслимая заповедь жизни. Закон противопоставляет случаю прогнозируемость и вероятность, но случай говорит и о случайности самого закона. Всегда есть другой путь.

***

Еще несколько лет назад Алик встречался с одним из секретарей Союза журналистов Игорем Диковенко, похожим на дерево, расщепленное грозой, дерево вполне живое, но неказистое, в ветвях которого поселились многочисленные животные и птицы.

Сомнений, что Диковенко его забыл, почти не было, но Алик не привык эксплуатировать чувства близких и дальних знакомцев, считая это последним человеческим делом. Однако кроме Диковенко и Козиной в Союзе журналистов России Алик ни с кем не был знаком лично.

Он встретился с Диковенко при первой же поездке в Москву, выпавшей после разговора с Козиной, кратко объяснил происшедшее и передал ему саму книгу. Диковенко выскочил за дверь.

– Вашу книгу помнят, – сказал он, вернувшись. – Но вряд ли ее прочитали при таком объеме. Если хотите, могу взять ее на конкурс по итогам этого года.

Алика, ощущавшего острую грань увольнения, интересовала лишь быстрая защита и себя, и книги от нападок внутри маленького нефтяного города.

– Нет, – ответил он. – У меня есть просьба: не могли бы вы прочитать эту книгу и дать на нее рецензию?

– Конечно, – слишком легко для столичного чиновника ответил Диковенко, что Алик счел добродушием дерева, привыкшего давать убежище разным тварям, вроде него.

– Через какое время перезвонить? – поинтересовался Алик.

– Недели через две, – ответил Диковенко.

Две недели пролетели в ожидании, и точно день в день Алик позвонил.

– Это Алик вас беспокоит. Помните книгу? Прочитали? – волнуясь, спросил Алик.

– Простите, совсем не было времени, – ответил Диковенко, в голосе которого прозвучали интонации, выдававшие его забывчивость. – Позвоните через неделю.

Алик с трудом добавил один день к предложенному сроку и набрал номер Диковенко.

– У нас очередной аврал, – ответил тот. – Я, конечно, обещал, но дайте мне еще немного времени.

– Давайте через две недели, – уже без оптимизма предложил Алик, узнавая знакомый ему фразеологический набор снабженца, где на каждой яблоне вместо яблок зреют лишь бумажки с надписью «завтра».

Еще через две недели.

– Не хочу вас обнадеживать, – ответил Диковенко. – Я не смогу прочитать вашу книгу и передал ее Павлу Дантову, он тоже секретарь Союза журналистов. Перезвоните ему.

Это был мягкий отказ. Алик перезвонил Дантову и договорился о телефонной встрече опять через волшебные две недели.

Ожидание прочтения книги было похоже на ожидание своей станции в сильно запаздывающем поезде. Пассажир уже собрал вещи, приготовился выйти, а его возвращают на место и говорят: через час. Он видит какие-то здания и подскакивает. А ему говорят: рано еще…

«Неужели, вся журналистика такая? – анализировал происшедшее Алик. – Неужели, мы всегда медленно отзываемся на событие, которое не входит в число приказных, а то и не отзываемся вовсе? Неужели, мы всегда жаждем покоя и, очумев от круговорота привычных дел, не замечаем замечательного».

Журналистика вместо того, чтобы гулять по лесам да горам нехожеными тропами, стала мощным локомотивом, летящим по наезженным рельсам. Скорость, замышлявшаяся как добро – для быстрого достижения цели, несла в себе зло неприятия иного мира, кроме мира цели. Линия, соединявшая точки, стиралась сама собой. Там, где не было путей, журналисты почти не ходили.

УВОЛЬНЕНИЕ ВАЛЕР

«Все новое, как поршень, выталкивающий старое из жизни».

Тем временем Валер принялась устраивать скандалы по любому поводу, а после каждого скандала призывать в свидетели коллег. Когда рядом пищит молодость, тогда и жизнь кажется не такой унылой, как если рядом вздыхает старость. Валер была немолода. Скандалы угнетали Алика настолько, что он всерьез начал подумывать о ее увольнении, точнее о том, как заставить ее уволиться. Подобный опыт у Алика был и получил он его на своей шкуре от Квашнякова, который при уходе в отпуск как-то оставил за старшего в газете не его, заведующего отделом, а начинающих корреспондентов.

«Нет хуже удара, чем удар по амбициям», – именно так рассуждал Квашняков, надеясь по выходу из отпуска, застать опустевшую от Алика редакцию газеты. Но потрясение Алика быстро сменилось смакованием выигрышей нового положения. Он не принимал никаких заданий от нижестоящих корреспонденток, а на планерках, проходивших в корреспондентской, сидел в наушниках, чтобы разговоры не мешали работе над текстами.

Валер слишком нервничала из-за того, что он возвысил Пальчинкову, и Алик придумал ей задание, через которое Валер, по мнению Алика, и должна была уйти из телерадиокомпании добровольно.

– Татьяна, у меня к тебе важное дело, – мирно сказал Алик, вызвав Валер к себе в кабинет. – Надо сделать хороший конкурсный материал.

– А на какую тему? – задиристо спросила Валер. – Это не так просто.

– Я уже все обдумал, – сказал Алик. – Радийный очерк Пальчинковой занял первое место по уральскому региону, то есть мысль и звук у нас есть. Твоя задача подобрать хорошее видео.

– Из радиопрограмм сложно сделать телевидение, – возмутилась Валер, разрываемая на части мыслью о том, что ей придется делать телеверсию из радиопрограммы соперницы.

– В мире такой опыт существует, я ознакомился. Ты человек талантливый, у тебя получится, – заверил Алик, понимая, что происходит у Валер в душе…

Она не доделала и половину программы, как ушла на больничный, и позвонила примерно через неделю.

– Не отрываю от важных государственных дел? – как всегда ехидно вопросила Валер, звонким, как звук работающей пилы, голосом.

– Мы сейчас новости готовим,. – устало выдохнул Алик, предвкушая неприятный разговор.

– Я ненадолго, пять секунд, – прервала Валер и начала стелить мягче. – Что там по поводу той программы, что вы мне говорили? По Пальчинковой.

– Лежит, – громко ответил Алик.

– Может не надо ее доделывать? – спросила Валер с надеждой.

– Надо, – не смягчился Алик.

– Завершить, да? – в голосе Валер читалось огорчение и угроза одновременно. Веселье и звон испарились из голоса. – А то я могла бы выйти раньше с больничного и сделать вместо этой программы…

– Ты лечись и ни о чем не беспокойся, – прервал Алик.

– У меня последняя неделя перед отпуском, – напомнила Валер.

– Ну, тогда отдыхай, – облегченно вздохнул Алик.

– Ну, то есть мне не выходить, – ослабленным голосом произнесла Валер.

«Расстроилась, что в ней не нуждаются», – сообразил Алик и ответил:

– Да, да. Можешь не выходить. Нет никаких проблем.

Через несколько дней Валер принесла заявление на отпуск с последующим увольнением. Алик был доволен, а чуть позднее, узнал, что она хорошо пристроилась у Гориловой и при прохождении медицинского осмотра, принятого на Крайнем Севере для всех вновь устраивающихся на работу, у нее нашли запущенную раковую опухоль. Вслед за Валер уволились Мордашко и жена Задрина.

Работу для Валер в ведомстве Гориловой подыскал Хамовский. Когда глава города хочет, то ставки в штатном расписании появляются мгновенно. Так и в Управлении коммунального заказа объявилась ставка пресс-секретаря, завуалированная под какого-то инженера. Горилова на работу ее приняла, но с этого момента Валер стала регулярно ездить в тюменский онкоцентр на лечение…

Наблюдая за оставшимися приемными работниками Куплина, Алик размышлял: «Я не люблю в себе то, что добр с людьми, которые не имеют ко мне подобных привязанностей. Я слушаю их голоса, привычно ловлюсь на их просьбы, а затем кляну себя за мягкотелость. Вот так и рыбка оказывается на крючке из-за червя, ненужного рыбаку, зато так нужного рыбке. Все ловятся на неуправляемые инстинкты. Вот они стенки гроба».

ЛЮБОВЬ ПО-ТЕЛЕВИЗИОННОМУ

«Капли – это лишь иногда слезы».

Едва Валер ушла из телерадиокомпании, как горящие любовными чувствами Павшин и Публяшникова, перестали себя сдерживать: они зацеловались и замиловась уже на глазах у всех, и Павшин вскоре переехал на квартиру Публяшниковой.

– Теперь ты обязан развестись, – каждую ночь твердила Публяшникова. – Я тебе отдаю молодость, а у меня балкон не застеклен, ремонта в квартире нет, да и мебели не хватает.

– Я уже готовлю документы на развод, не беспокойся, – отвечал Павшин.

– Так быстрее готовь, – напоминала Публяшникова. – Моя молодость не вечна, а я хочу, чтобы мы любили друг друга при хорошем ремонте. И я не потерплю, если ты будешь видеться с этой онкологичкой. Неизвестно, как эта зараза передается. Еще в дом принесешь, а я ремонта не видела…

– Хорошо, Юльчик, – соглашался Павшин…

Развод прошел тихо. Коллектив нервно зашушукался, передавая весть от одних ушей к другим. Алик узнал о происшедшем от своего водителя Василия.

– Слышали, что Павшин развелся? – спросил Василий.

– Нет, – поразился Алик. – Так у него жена раком больна.

– Вот то-то и оно, – воодушевился Василий. – Публяшниковых прелестей ему невтерпеж.

– Но как у него совести хватило бросить ее в этот момент? – упрекнул Алик.

– Так весь коллектив о том же говорит, – обрадовался солидарности Василий. – И я ему говорил, что Публяшниковой ты только на время нужен, она тебя обсосет и выплюнет.

– А Павшин что? – продолжил расспрашивать Алик.

– Да ничего, – отмахнулся Василий. – Он уже у Публяшниковой ремонт делает…

История дальнейшей любви Павшина и Публяшниковой была настолько пьяна, что вскоре по маленькому нефтяному городу поползли слухи о том, что в местной телерадиокомпании ведущими новостей работают исключительно алкоголики.

Всю свою зарплату Павшин оставлял Публяшниковой, и примерно за два года их любовной связи он успешно отремонтировал ее квартиру и даже балкон. Более того, он даже съездил с Публяшниковой на ее родину в Калининград, познакомился с ее родственниками, но дальше этого не пошло.

Публяшниковой он надоел, и хотя Павшин объяснял расставание с Публяшниковой тем, что у нее низ живота висит словно тряпка, что ноги в растяжках, а изо рта по утрам пахнет помойкой, но никто ему не поверил. Все знали, что это Павшин выброшен, а Публяшникова увлеклась своей новой жертвой: тестем начальника пожарной охраны Понченко – но это уже другая история.

***

На фоне ожидания рецензии на книгу, ухода вредных сотрудников и разных нервных происшествий, Алик выпустил несколько телепрограмм про городскую Думу, в которых публично упрекнул главу города Хамовского в управлении депутатами, чего с ним давно не случалось. Выпустил без какой-либо обиды и злого умысла. Он вспомнил, как раньше анализировал думские решения в своей газете «Дробинка»: весело и интересно. Ему захотелось вернуть себя прошлого, активного и не боящегося последствий.

После выхода книги оставшееся время его работы в телерадиокомпании таяло как сосулька на весеннем солнце, или чахло как цветок с приближением осени, выбирайте любое сравнение, но уйти с должности, где он мог бесцензурно общаться с населением маленького нефтяного города, выпустить любую информацию, и не сделать максимум честного – он не мог. Как жить потом? В этом мире, чаще всего, чтобы обрести право на публичное слово, надо получить должность.

ВЛАДЕЛЕЦ МУНИЦИПАЛЬНОЙ СОБСТВЕННОСТИ

«Плата деньгами подменяет другие обязательства».

Худоба и длиннота делала Лисберга схожим с сушеной ряпушкой, но в отличие от сей мелкой рыбки, искал он пропитание не по дну водоемов, а по несметным площадям муниципальной собственности, переданной в аренду за символическую плату собственной жене, которая в свою очередь передавала арендованные площади в субаренду обычным предпринимателям за хорошие деньги. Символическая плата шла в доход бюджета, а вот хорошие деньги шли в семейный бюджет четы Лисбергов и в один высокий карман, располагавшийся в правой штанине Хамовского. И все благодаря скучнейшему чиновничьему званию – председатель комитета по управлению муниципальной собственностью. Скука и вредность в каждом слове.

Мозг Лисберга переполняла справочная юридическая информация по предмету его ведения настолько, что вытеснила сведения о какой-либо совести. Казалось, толкни его ночью в плечо и спроси: «А , ну-ка, ответь-ка мне, главе города, доколь ничейные строения, прибыли с которых «ноль», будут чернить наш город, и обоснуй свой ответ» – ответ последует незамедлительно, причем в таких тонкостях и подробностях и такой длительности, что захочется сказать ему:

– Мил человек, заткнись, пожалуйста.

Но таковы особенности чиновничьей службы: «Не умей сделать, но умей доложить».

Многие люди женятся и, как показывает статистика, дольше живут. Скука одиночества оказывается слабее семейной половой машинки. Более того, «где двое вас, там и я меж вами» – сказал некто высший. И вот оказался меж мужа и жены по фамилии Лисберг глава города Хамовский, что и обеспечило семейному предприятию неподсудную устойчивость.

– Я за свою жену не отвечаю, – отбивался Лисберг, если спрашивали. – Аренда – это ее бизнес.

– Но ты же сам передал ей муниципальную собственность, – могли бы спросить работники прокуратуры маленького нефтяного города, если бы сами не мечтали подработать на Хамовского.

– Она выиграла право аренды на торгах, – ответил бы тогда Лисберг, не любивший, правда, вспоминать о том, что сам председательствовал в той самой комиссии, определявшей победителя.

С этой поры дни рождения у Лисберга и его жены стали проходить ничуть не тише, чем у Хамовского. Гостей приходило много – почти все предприниматели, их подарки окупали затраты четы Лисбергов на ресторан. А после… Лисберги внимательно перечитывали поздравительные открытки, и если бы кто-то из арендаторов не пришел и не принес подарок, арендная плата его возросла бы чувствительно, но подобных казусов не случалось. Вблизи полюса солнца гораздо меньше, чем вблизи экватора, и арендаторы ценили искусственное тепло искусственных солнц, коими стали для них Лисберги.

***

«Есть такое хобби у некоторых чиновников, имеющее название субаренда – то есть перепродажа права аренды, – говорил Алик в телепрограмме, посвященной рабо

те Думы. – Муниципальное имущество задешево арендует кто-то приближенный к администрации, а затем сдает его в аренду предпринимателям. Эта суперлегкая форма получения денег себе в карман, а не в городской бюджет, привлекает некоторых чиновников. Депутатам нашей городской Думы неплохо бы тщательно проверить, была ли, есть ли такая цепочка в нашем городе».

СЧАСТЬЕ КОММУНАЛЬНОГО ЗАКАЗА

«Дурак не тот, кто сочиняет и устанавливает несовершенные правила и законы, а тот, кто не умеет извлечь из них выгоду».

Депутат Горилова действовала на заседаниях городской Думы, как хороший пылесос, втягивая в подведомственную ей коммунальную организацию миллионы рублей, словно пыль. Депутаты на заседаниях едва успевали поднимать руки в знак согласия, причем делали это так быстро, что даже в самые жаркие дни вентилятор не требовался.

– Это все надо на строительство и благоустройство города, – коротко аргументировала она.

Депутаты, каждый из которых в своей предвыборной кампании, так или иначе, обещал и новые квартиры, и благоустройство города, не знали, что и спрашивать.

– Сколько потрачено денег на эти объекты? Приблизительно, – раздавался иногда стыдливый вопрос.

– Сейчас скажу…, – бойко отвечала Горилова.

Никто из присутствующих на заседании городской Думы не понимал сути происходящего, кроме трех человек: Хамовского, Клизмовича и Гориловой.

***

Более всего на свете беспокоила Хамовского мысль о том, как жить после того, как он потеряет должность главы маленького нефтяного города? Его семья привыкла к большим деньгам и хорошей жизни.

– Я хочу тратить миллион рублей в год, не меньше, – только такой будет моя пенсия, – говаривал он в близком кругу. – Считать копейки на заслуженном отдыхе – не по мне. Детям надо дать, иначе забудут. Внучкам – подарки. Сам еще хочу. Жить, как обычные пенсионеры – лучше сдохнуть. Навидался на приемах по личным вопросам. Они же за инвалидность порвут, а там было бы ради чего. Квартиры вымаливают и подачки…

Хамовский пришел на должность главы города не для того, чтобы жить на зарплату. Пусть его зарплата была высокая, пусть даже самой высокой в маленьком нефтяном городе, Хамовского это не успокаивало. Он стремился к побочным заработкам.

Сразу после избрания на пост главы маленького нефтяного города он брал мзду с жителей за выкуп администрацией города их квартир в ведомственное жилье, не брезговал и подношениями предпринимателей, и взятками за торговые места, и прописку…

Затем наступило время воровства бюджета во время газовых зачетов.

Идеи увода бюджетных денег посещали Хамовского, слово мысли о еде – крысу, забравшуюся в богатый ежегодно пополняемый амбар. Ешь – не хочу, главное не попасться. Но чем грамотнее становился Хамовский, тем большего размаха требовал его ум.

«Денежные припасы на черный день…», – нудно отстукивало ежедневный марш его сердце.

То, что остатки на бюджетных счетах в конце года можно превратить в премии, Хамовского давно не радовало. Остатки на счетах городской администрации в маленьком нефтяном городе были не велики по сравнению с суммарными остатками на бюджетных счетах других подвластных организаций.

«Жизнь неисчерпаема в своей мелочности. Мелочности предела нет, а в городе должна быть кубышка, в городе должен быть денежный концентратор, – рассуждал он. – При распылении средств по организациям, все высосут тамошние руководители – они как пиявки, от которых и хорошего подарка на дни рождения не дождешься». Поэтому идея объединения маленьких предприятий в большие привлекала его сильно.

***

«Жилищно-коммунальный комплекс и все городское строительство – под эгиду одной управляющей организации!» – эта мысль осенила его внезапно посреди ночи. Он прихрамывая забегал по квартире.

– Ты что, Сеня? – испуганно спросила его жена.

– Спи, придумал, как обсосать, – ответил Хамовский. – Переросток куклы Барби вполне подойдет на должность зиц-председателя.

– Ты о чем, Сеня? – опять спросила жена.

– Да ни о чем, спи, твоя задача, коли работаешь в суде, сдружиться со всеми, – ответил Хамовский и побежал на кухню, к своему любимому холодильнику. Из холодильника он достал кастрюлю с тушеной медвежатиной и бутылочку коньяка, присел на кухонный диван, достал из естественного тайника, между ложем дивана и его подлокотником, фотографию Квашнякова в рамочке и поставил перед собой.

Бросая тушеную медвежатину в рот кусок за куском и запивая ее коньяком, вперившись в фотолик Квашнякова, который, сливаясь с медвежатиной и коньяком, неведомым образом стимулировал мозговую деятельность, Хамовский задумался:

«Горилова, только Горилова, – ее надо ставить во главе коммуналки. На нее никто не подумает. Эффектная, кукольная женщина. А речь! Мягкая, слегка картавая, но очень разумная и убедительная…»

***

На следующее утро в кабинет Хамовского заглянула Горилова.

– Семен Петрович, вызывали? – спросила она.

– Проходите, – пригласил Хамовский. – У меня вопрос концептуальный. Нам нужно насыщать кубышку деньгами, пока чаяния народа позволяют.

– Не поняла, Семен Петрович, – удивилась Горилова.

– Я хотел бы сделать из вашего Управления мощную денежную структуру, чтобы мы могли возобновить строительство в городе и увеличить затраты на благоустройство, – точнее выразился Хамовский.

– Без окружных программ и поддержки депутатов не получится, – сказала Горилова.

– Наша задача привлечь в город как можно больше денег и направить в вашу структуру, – сказал Хамовский. – Депутатов я беру на себя. Лишнее беспокойство будет оплачено…

Вскоре в кабинете Хамовского состоялся еще один разговор.

– Ваше дело не только зарплату получать на моем уровне, но и помогать мне, как я вам помог стать председателем, – учил председателя Думы Хамовский.

Клизмович покраснел.

– Готов выполнить все, что пожелаете, – смирно сказал он.

– Мне надо, чтобы вы убеждали депутатов голосовать «за» по вопросам важного городского значения, – объяснил Хамовский. – Каким – я вам подскажу.

В понимании Хамовского «вопросы важного городского значения» – это были мероприятия, которые легко разрекламировать, как нужные жителям, но реализация которых требовала больших денег, которые частично могли остаться в его карманах.

– Это наш долг, Семен Петрович, – вздернул бородкой Клизмович. – Мы должны работать на людей.

– Хорошо, поработайте на людей, – Хамовский почесал шейную артерию, биение которой напомнило о финансовой энергии жизни. – Премию получите по итогам года.

– Буду стараться, но моего опыта убеждения может не хватить, – подстраховался Клизмович.

– Я вам помогу, – заверил Хамовский. – Собирайте депутатов после заседаний Думы в своем кабинете, обставляйте стол и там за рюмочкой я буду им разъяснять политику нашего города.

– Но у нас денег нет, чтобы столы организовывать, – напомнил Клизмович.

– Ресторан «Юность комсомола» не зря бюджетные деньги ест, – тут же распорядился Хамовский. – Они вам все организуют.

***

Алик не знал об этих разговорах, но с Гориловой один раз имел дело. Ему захотелось обшить свой балкон деревом, скрыть им безрадостный серый бетон, а на полу положить хорошую плитку. Маленький нефтяной город не изобиловал предложением подобных услуг, и Алик обратился к Гориловой.

– Конечно, поможем, – по-дружески согласилась она.

В скором времени квартиру Алика посетили мастера, произвели замеры, принесли материал и сделали красиво. Даже умевший обстряпывать дела и ремонты Глеб, посетив Алика, был удивлен:

– Это не дешево, не дешево, – завистливо сказал он.

Но вся беда состояла в том, что Алик не смог расплатиться за эту работу.

– Сколько я должен? – спросил он Горилову.

– Нисколько, – ответила она. – У нас есть статья на текущий ремонт. Вы платите квартплату, считайте, что это наши обязательства…

Этот ответ Алику не понравился. Его покупали зачем-то, но он не стал спорить, удовлетворившись пониманием, что в такую дыру в бюджетном заборе можно вынести что угодно.

Именно поэтому Алик в телепрограмме, посвященной заседанию Думы, где Гориловой депутаты передавали миллионы бюджетных рублей, сделал следующий комментарий: «Нельзя не восхититься ходом мысли депутата. Он может оспорить просьбу о тысячах рублей и с легкостью отдать миллионы. Это касается удовлетворения прошений «о выделении денежных средств» Гориловой».

После этих телевизионных программ Алика опять стали узнавать незнакомцы и благодарить, а депутаты затаили злобу. Клизмович теперь не торопился подать руку для рукопожатия.

Чиновник, как высшее существо в системе государственного управления, не любит протестного шепота толпы, как водитель не любит посторонние шумы в двигателе. Эти шепот и шумы вызывают беспокойство и стремление устранить причину, потому что можно не доехать…

БЛАГАЯ ВЕСТЬ

«Хорошее произведение как камень, сильно брошенный вверх, – он поднимается куда выше своего метателя».

За ухудшением отношений с партнерами по работе в маленьком нефтяном городе, последовало неприятное известие из Москвы.

– Вы знаете, у нас произошла некоторая неприятность, – осторожно произнес Дантов при следующем телефонном разговоре. – Мы не можем найти вашу книгу. Вы не могли бы передать еще один экземпляр?

– Конечно, могу, – ответил Алик, поняв, почему так долго читал его книгу Диковенко. – Я скоро буду в Москве и занесу.

Дантов оказался светлым, солнечным человеком. Он обещал прочитать, а Алик более ничего и не просил. Некоторые вещи надо делать, не размышляя о последствиях и результатах, упрямо добиваясь итогового ответа судьбы, превращая себя на время в безмозглый таран. И в один из прекрасных июньских дней…

– Достойная книга, хорошо написана, – деловито и с удовольствием произнес Дантов. – Отличная работа. Великолепный стиль.

– Достойна награды? – спросил Алик, почувствовав удобный момент.

– Достойна, вот только – результаты конкурса уже опубликованы, – ответил Дантов. – Но такую работу надо отметить.

– Если возможно, я хотел бы получить диплом Союза журналистов России, – попросил Алик.

– Что ж, почетный диплом возможен, – согласился Дантов.

– И я хотел бы приехать на его вручение, – высказал Алик последнюю просьбу.

– Приглашение отправим, – согласился Дантов. – Только привези с собой несколько книг.

* * *

На первую встречу с председателем Союза журналистов России Богданновым никаких надежд Алика не возлагал, он его воспринимал как руководителя системы, которая невнимательно отнеслась к книге, но то, что Алика пропустили вперед людей, ожидавших в приемной, смягчило его.

Заваленный книгами, просторный кабинет Богданнова нисколько не напоминал кабинет чиновника, это был прииск литературного кладоискателя. Сам Богданнов скорее походил на плюшевого медвежонка, того самого из сказки: доброго, а не злого, как Хамовский.

– Проходи, садись, – по-хозяйски проговорил он, – я тоже работал в молодости на Севере.

– Куда положить книги? – спросил Алик, желая освободиться от груза.

– Рядом с тобой тумбочка, туда и положи, – сказал Богданнов. – Я их буду дарить. Хорошая книга у тебя получилась.

– Старался, накипело, – высказал банальность Алик. – А где вы работали?

– В Магадане, в малотиражке, – ответил Богданнов и сменил тему разговора. – Ты знаешь, недавно прочитал интересный очерк. Его герой проходит мимо нищего и не знает: подавать милостыню или нет. Сердце требует сострадания, а разум обвиняет мошенников, изобретающих новые способы воздействия на его сердце. Истина скрылась под слоем грима, привнесенным в жизнь технологиями воздействия на человека. Останется ли у человека человечность?

В интонациях Богданнова проскользнуло ожидание отклика искренних отношений.

– Сложно сказать, – неопределенно ответил Алик.

Он более всего боялся собственного внутреннего обвинения в поиске дружбы с чиновником, а не с человеком.

– А ты знаешь, что самое ценное в твоей книге? – спросил Богданнов.

– Нет, – ответил Алик.

– Самое главное – это точно и красочно показанные взаимоотношения внутри коллектива газеты, – вот, что тебе удалось, – сказал Богданнов. – Я же тебе говорил: я сам работал на Севере в такой газете. Все именно так, как ты описал. Держи диплом.

Алик взял большую красную книжицу с золотым тиснением на титульном листе в виде колосьев, берущих в клещи надпись: «Союз журналистов России». Третий диплом в его коллекции.

– Спасибо, – сказал он.

– Это тебе спасибо, – вернул Богданнов. – Не теряйся, заходи. Хотя постой, у нас в сентябре планируется очередной съезд журналистов в Дагомысе. Ты обязательно приезжай.

***

Полученный диплом Алик показал Хамовскому.

– Семен Петрович, смотрите, что я привез, – радостно сказал Алик, зайдя в его кабинет. – Моя книга отмечена дипломом Союза журналистов.

«Каков наглец, неужели не понимает, что нельзя показывать награды книги тому, кто в ней высмеян?!» – подумает кто-то из читателей, примерно такая же мысль промелькнула у Хамовского.

Алик все понимал. Его книга торчала гвоздем в здании администрации маленького нефтяного города, в самом кресле главы города. Хамовскому надо было предъявить доказательство, что он прибит крепко, что присвоенное ему в книге имя живет уже за пределами маленького нефтяного города. Но и это не главное: Алику надо было показать главе города, что книга, оценена Союзом журналистов России, а значит, и он, Алик, взят в некотором роде под столичную защиту. Защиту, конечно, иллюзорную, но об этом никто догадаться не сможет.

Хамовский взял диплом, встал с кресла и подошел к Алику.

– Кто не рискует, тот не пьет шампанское, – сдержанно выговорил он и аккуратно, словно девушку, проводил Алика к выходу из кабинета. Улыбка на его лице мерцала, словно изношенная люминесцентная лампа.

ТОРМОЗ

«Только отстраняясь от света чужих успехов, удается сохранить комфортную полутьму».

Новенький наградной диплом Алик принес в телерадиокомпанию маленького нефтяного города, словно горящий факел, и сразу собрал тележурналистов на планерку.

– Моя книга получила высокую награду, и мне хотелось бы, чтобы каждый из вас тоже стремился к успеху, – вдохновлено произнес он. – Нам надо сделать фильм о городе, но без обычной хвалебной помпы в адрес власти и предприятий, а фильм, одинаково интересный везде, нечто вроде туристических заметок о крае, о регионе. Кто хотел бы заняться текстом?

Тележурналисты молчали, их слепые взгляды рыскали по столу, по лицамколлег. Никто не хотел добровольно исполнить то, что нельзя выполнить под гнетом.

– Я не буду вмешиваться, – заверил Алик, расценивая молчание по-своему. – Вся слава будет ваша.

– А премия будет? – спросил Павшин.

– Не знаю, – разочаровал Алик. – Я знаю, что есть четыре месяца, чтобы сделать хороший фильм ко Дню города, и его можно отправить на конкурс.

– Лучше вас никто текст не напишет, – подольстила Пальчинкова.

– Я хочу, чтобы совершенствовались вы, – ответил Алик и еще раз спросил: – Ну, так кто возглавит работу над фильмом и напишет текст?

Хороший руководитель похож на землепашца дикой целины – он втыкает лопату в поверхность земли, переплетенной корнями трав и кустарников, которой так комфортно в диком состоянии, дерн упирается, но в конце-концов при упрямстве и трудолюбии землепашца все поле оказывается вскопанным и впоследствии дает урожай. Алик предполагал, что люди не растения, но молчание и легкий шелест одежных листов, вызванный сменой поз, убеждал его в обратном.

– Тогда, Вера – ты готовишь текст, Букова оформляет сценарий, остальные – на подхвате. Букова, ты просила перенести отпуск. Переноса не будет, пока не будет сценария, – огорченно приказал Алик. – Все могут идти.

Разочарование телевизионным коллективом охватило его. Он считал, что чем масштабнее задача, тем большую славу можно получить, тем престижнее трофей, а работа в творческом предприятии должна привлекать не тех, кто ждет легкой жизни и легких денег, а именно тех, кто ищет, хотя бы в отдаленном будущем бессмертия. Пусть иллюзорного, но такого желанного.

Мысль не должна идти на поводке инстинктов тела, но она идет. Телу комфортно, пока рот жует и нигде не болит. Способность мыслить легко откликается на потребности тела вкусно питаться, или на желания тела отдыхать… Способность мыслить, вне повелений тела, мимолетна.

«Здешние журналисты не мыслят дальше забот о теле, заработках, наслаждениях и покое, а настоящее творчество начинается тогда, когда загораешься, словно костер, без расчета на прибыль и без огорчения, что потом на месте костра останется только пепел», – это Алик знал точно.

***

Правила костра

«Когда в голову не идет ни одной новой мысли, мне кажется, что смерть уже наступила или спрашивает: может, тебе пора?».

Человек зажигается как костер, но большинство не успевает вспыхнуть. Почему? Сооружение костра подчинено правилам:

1. Нужно желать воспламенения.

2. Нужны сухие дрова, то есть вылежавшиеся знания.

3. Знания должны обновляться, чтобы поддерживать пламя.

4. Костер любит покой, то есть место, огражденное от стихий, от быта, от скандалов и т.д.

5. Нужны тонкие, легковоспламеняющиеся способности.

6. Нужна спичка – искра божья для поджига.

Найти божью искру – сложная задача, требующая внимательного обращения с собой, сохранить эту искру до того момента, пока не будет собран большой костер – вторая задача. Поджечь костер не раньше, не позднее, а вовремя – третья задача. Костров может быть несколько, если сохранить искру.

ОБРАБОТКА

«Самое верное качество для продажи подделок – доверие».

Прокатиться по стране, а то и далее, и отвлечься от работы за служебный счет рады многие. Алик тоже любил поездки, сопряженные с комфортом и приятным времяпровождением, подальше от производственных и бытовых неурядиц. К таким поездкам относились выезды в санатории, зарубежные поездки, командировки на различные совещания, где предоставлялась хорошая гостиница, а иногда – подарки и бесплатная добротная еда.

Совещания руководителей средств массовой информации проходили раз в год, но в случае возникновения особых обстоятельств, например, приближения выборов в высшие органы власти, главных редакторов собирали вне всякого графика, невзирая на затраты. Так и в этот раз, все, а если не все, то большинство главных редакторов Ямала, слетелись по призыву чиновников Салехарда, потратили деньги на самолеты, гостиницы и еду…

На сцено-трибуну взошли Кукишевич и Муменко, руководители департамента СМИ, женщина, похожая на переросшую моль, и седовласый мужичок, обычно знакомивший редакторов с новыми социологическими опытами.

– Здравствуйте, уважаемые! – начал по-деревенски крепенько сложенный Кукишевич. – Когда меня мама спрашивает «Сынок, за кого мне голосовать?» Я всегда говорю: «За Единую Россию, мама». Она спрашивает: «Почему?» Я говорю «Оглянись вокруг. Это все она.

«А он с каждой речью прибавляет, – оценил Алик.

–… а сейчас слово представителю «Единой России» политологу Елене Стегуновой.

К микрофону подошла похожая на переросшую моль женщина и неожиданно резко, порывисто, словно с броневика перед революционными солдатами, заговорила:

– Политическая борьба, господа, требует змеиной изворотливости. Но закон нужно нарушать не всегда!!! Не спешите! Начнем с жеребьевки. Как ее провести, чтобы на полном законном основании часть партий отсеять? Очень просто. Для участия в жеребьевке обязательно нужны заявки от партий. Не проявляйте, пожалуйста, инициативы – не напоминайте!!! Если кто-то забыл подать заявку – молчите.

Редактора внимательно слушали. Стегунову пригласило руководство окружного Департамента, и ее предстояло не только слушать, но и исполнять ее рекомендации,

а жителям маленького нефтяного города, как и жителям всех остальных населенных пунктов Ямала, предстояло получить прививку «Единой России» от людей, призванных быть независимыми распространителями мнений.

Алик опять прислушался.

– Если все-таки кандидаты или партии успели подать заявки, и прошла жеребьевка, способов не пустить их материалы в СМИ очень много. Например, можно играть в дурочку или дурочка, как кому удобнее,… – продолжала Стегунова.

– Поговорка есть. Хотел дураком прикинуться, да ума не хватило, – вставил Кукишевич, свое мнение о ямальских редакторах.

Зал никак не отреагировал.

– Во-первых, принимайте все предвыборные материалы в своем кабинете без свидетелей и расписок. Мне один из кандидатов как-то отдал – один на один – а потом спрашивает: «Куда делся мой материал?». Я отвечаю: «Вы мне его не давали», – Стегунова взяла паузу, надеясь услышать овации от редакторов, но, не дождавшись, продолжила. – Он поражается: «Как не давал?» Я заявляю: «Не давали». Вот так надо работать.

Стегунова опять взяла паузу, надеясь услышать отклик редакторов, но опять – тишина.

«Система раскрывает секреты управления, которые сводятся к подлости, – мысленно оценил Алик. – Примерно вот так – свято веря в истину, одни крадут, другие – вешают. Правда становится лишь гранью многогранника, взглядом из одного-единственного окна:

– в маленьком нефтяном городе – из окна кабинета главы города,

– в Салехарде – из офиса Департамента, дома Правительства,

– в Москве – из Кремля.

Тот, кто смотрит из другого окна, должен быть незрим и неощутим, иначе почувствует острую грань многогранника. Человек с точки зрения власти должен забыть о виде из своего окна и полностью исправить свое зрение так, чтобы, глядя из своего окна, видеть из окна первого лица. И в этом смысле наша редакторская работа – сучья – мы это окно создаем и множим».

– Если все процедуры соблюдены, можно сказать, что диск не читается, – продолжала учить Стегунова. – Если материал принесен не только на диске, но и в бумажном виде, можно сказать, что перепечатывать некому. Мы с вами живем в той стране, где нет демократии. Когда задача Президентом ставится жестко, что выиграть должна «Единая Россия», она жестко и выполняется. Я вас уверяю…

Бумажная декларация конституционных прав оборачивалась глубокой внутренней работой системы власти по их ограничению. Публичный театр красивых масок предполагал закулисную бригаду, готовящую благодарного зрителя этого театра. Алику уже откровенно предлагалось стать частью этой бригады…

Недосказанность черной тенью витает над человечеством – недосказанность умерших свидетелей. Эта тень куда больше светлого пятна разворотов газет или телевизионного экрана. Никакое искусственное освещение не заменит естественного масштабами и ясностью.

«Только бы хватило сил об этом рассказать», – подумал Алик.

– Я вас правильно понял, что самый благородный способ – это не подавшего заявку,.. – начал было редактор Мерзасов, масляно поблескивая лысиной на высоте примерно метр шестьдесят.

Человеком он был учтивым, понимающим и знающим, но как часто и бывает в интеллигентной среде, вынужденным прислуживать. Если с чем-то не соглашался, то говорил обычно с долей язвительного юмора. Из редакторской среды он выделялся, как самый голосистый петух. Любил крепко выпить и, забывшись, подурачиться. Все качества в совокупности делали из него своеобразного потешника, к замечаниям которого можно было не прислушиваться и сводить их к шутке.

– Да, – недослушав, перебила его Стегунова, словно рубанула шашкой.

– …не жеребить, – мягко и вкрадчиво закончил Мерзасов.

– Да, да, – выкрикнула Стегунова. – Не проявлять инициативу.

– А если не пройдет жеребьевку та партия, о которой мы печемся? – спросил другой редактор. – Они же ничего не подают никогда. В этом случае надо звонить, беспокоиться?

– Да, – согласилась Стегунова и рассмеялась.

Свести явление, несущее ущерб внутренней самооценке, к шутке – суть процесса сглаживания внутренних противоречий. Душа приветствует смех и вместе

с ним проглатывает явление, так же как легко проглатывается хорошо сдобренное специями испорченное мясо. Стегунова это знала и мигом приметила, что редакторы ищут удобные специи, чтобы проглотить сказанное ею, и обрадовалась, что они сделали это сами.

– «Единая Россия» доминирует в информационном пространстве. И представители других партий имеют право сказать: вы товарищи редакторы не борзейте, а давайте и нам равные права, – продолжила она. – На эти наезды и жалобы у вас должен быть один ответ: если вы, другие партии, не даете новостных поводов, не проводите ни мероприятий, ни субботников,…. то, что мы будем освещать? Давайте нам новостные поводы.

– Вы, безусловно, правы, – согласился Мерзасов, предусмотрительно отказавшись от язвительного юмора. – Народ пойдет голосовать за силу, в которую верит, которую видит и понимает.

Вера, видение и понимание для явлений, не связанных с обыденной жизнью человека, несомненно, внушаемы. Это Мерзасов знал. Техника достигла таких вершин, что хорошо сделанный муляж не отличить от оригинала. Зрение сегодня самый опасный враг. Сегодня обмануть можно все чувства, и даже чувство возмущения тем, что тебя обманули. Сегодня с экрана, и с газеты, человек глотает любую инфекцию, а последующую болезнь считает своим неотъемлемым убеждением.

– Я говорю не о выборе, за кого голосовать, я говорю о явке, – поправила Стегунова. – В явке надо сыграть на «ура». Чем выше явка, тем больше избирателей, голосующих за «Единую Россию».

– Это понятно, – отмахнулся Мерзасов.

– В минус «Единой России» может сыграть отсутствие интриги, – напомнила Стегунова. – Есть опасность в доминировании одной партии. Ваша задача создать интригу. Другие партии рубить, но творчески! Создайте лицо врага, бездарных людей, стремящихся к власти. Пусть они будут глупыми, истеричными, авторитарными…

«Чтобы хороший стал хуже, оцените его недостатки. Чтобы плохой стал лучше, оцените достоинства. Где-то я это уже читал, – размышлял Алик. – В самой паршивой скотине всегда можно найти кусок съедобной мякоти. Но с другой стороны, кто созданное нами ест?

Непременное открывание двери по звонку свойство скорее автомата, чем человека. Не открывая дверь нежданным гостям можно избежать массы неприятностей. Редкий человек придет незвано, чтобы принести, большинство заходит забрать. Настойчивый стук в дверь говорит о том, что пришли забирать. Телевизор стучится настойчиво и привычно.

Включая телевизор, мы тоже открываем дверь, в которую лезут все подряд, занося ногу на нашу территорию так, что дверь невозможно закрыть. С каждым годом эта нога становится все настойчивее и крепче, она становится все реальнее. Более того, пока их гипнотические действия удерживают наше сознание, их незримые руки шарят по нашим карманам, по нашим знаниям, выбрасывая все им ненужное и вкладывая нужное им. Они, практически выворачивают нас наизнанку».

Словно услышав мысли Алика, политолог перешла к следующему объяснению:

– Не забывайте говорить о проблемах, иначе избиратель подумает, что власть живет отдельной от народа жизнью. Но прошу давать их технологично. Если проблемы не решаются, о них говорить не надо, а о тех, в которых мы видим продвижение – говорить надо обязательно.

«Стремление влезть в голову извне характерно для глистов, вирусов, оружия… и человеческой мысли, – оценил высказывания политолога Алик. – Человеческая мысль тоже средство разрушения. И политолог демонстрирует это со всей очевидностью».

– Не забывайте упоминать партийную принадлежность должностных лиц, выступающих в ваших СМИ и являющихся членами «Единой России». Особенно, если это авторитетные люди. Для вас – никаких последствий, а каждое упоминание – агитация…

Политолог говорила долго. Всем федеральным округам Президент России спустил план голосования. Территории, которые наберут наибольший процент проголосовавших за «Единую Россию», могли надеяться на президентскую благодать. Губернатор Ямала хотел близости с Президентом.

Любая система ограничивает свободу, но худшая та, которая не старается стать лучше. Алик мысленно пролистал свою жизнь в журналистике и вывел неприятную для себя закономерность: на фоне увеличения внешних свобод, шло ограничение свобод внутренних. На фоне увеличения сортов колбасы и власти, все меньше становилось понятным – из чего они сделаны. Но то, что мы не можем изменить, лучше оставить в покое, говорят философы, и Алик предпочел заняться тем делом, ради которого он привез несколько экземпляров своей книги.

***

В библиотеке на улице Зои Космодемьянской, непонятно каким образом соотносившейся с этими удаленными от ее подвига местами, Алик оставил несколько своих книг, как он это делал и в других городах России, и направился к Кукишевичу, создававшему вокруг себя образ праведного борца за справедливость, а в прошлом, возможно, таковым и бывшим.

ПРЕВРАТИВШИЙСЯ

«При щедром кормлении из любого милого поросенка вырастает жирная свинья».

Кукишевича хорошая зарплата и служебный джип быстро превратили из отъявленно рискового журналиста, каким он представился Алику в первый раз, в чиновника с инстинктами, идентичными инстинктам свиньи, безошибочно ищущей трюфеля.

У Кукишевича изменились даже взгляд и тон разговора спустя всего год после того, как Алик с ним впервые познакомился.

В первый раз он радушно принял Алика, и это радушие походило на радушие Богданнова.

– Ты знаешь, как я с начальником департамента – с Лесником – здесь управлялся, – хвастался тогда Кукишевич. – Я этого чиновника, как-то раз чуть не побил.

– Он достоин вашего кулака, – согласился тогда Алик. – Когда он работал в нашем городе главным редактором телерадиокомпании, то был пойман на плагиате.

– Вот, курва! – Кукишевич добродушно рассмеялся. – Давай-ка чайку с печеньем…

В этот раз Кукишевич был быстр и скор. Он сухо принял книгу, как и полагается чиновнику, которому докучают по пустякам, и скрылся в кабинете.

Разочарование встречей исчезло также быстро, как и возникло. Алик осмыслил увиденное и пришел к выводу, что преображение человека, помещенного в более питательную среду, приводит к прогрессирующей гипертрофии всех органов и чувств, позволяющих высасывать больше питательных веществ из питательной среды, и к дистрофии органов и чувств, отвечающих за общечеловеческие качества. Вот он механизм преображения Кукишевича.

А что произойдет, если Кукишевича удалить из этой питательной среды? – сам себя спросил Алик и тут же дал ответ – Личная катастрофа.

Он вообразил полный жизни насос, продолжающий качать и качать, умеющий делать только это, с развитыми для этой деятельности мышцами, с их мощными наростами в тех местах, где надо, готовый качать и желающий этого, но из-за исчезновения питательной среды, качающий пустоту, голую, бесцветную и абсолютно непитательную пустоту!

Какие спазмы, какие судороги у него начнутся! Свист воздуха в патрубках будет напоминать о прошлой наполненной жизни. Куда поместить жаждущую питательной среды всасывающую трубу? – только этот вопрос будет его одолевать…

КТО КОМУ МЕШАЕТ?

«Это не удивительно, что человек заблуждается, порождая определения, суждения и совершая действия в многообразном, многомерном, многозеркальном, многоопределенном мире, исходя из своего микро, милли… мироощущения, удивительно, что он в любом случае считает себя истинным».

Небольшое кафе окружной столицы полностью занимали журналисты и близкие к журналистике особы. Звон фужеров, наполненных клюквенным морсом, кисло напоминал о болотно-таежном крае. Бесплатные блюда быстро исчезали под традиционный стук вилок и ложек. Да еще стоит упомянуть медлительные, словно сомнамбульные, шаги официантов, и многоголосое неразборчивое говорение, сливающееся в разнозвучный гул, который так хорошо знаком тем, кто часто посещает железнодорожные вокзалы, аэропорты и базары.

За столиком, где Алик занял одно из двух оставшихся мест, уже расположились приятная молодая девушка в шерстяной кофте, неторопливо расправлявшаяся с салатом, и величавый манерный мужчина в костюме, явно не из числа убегавшихся в поисках информации корреспондентов. Что ж, воробей должен чирикать, курица нести яйца, а пингвин – обсиживать льды – у каждого особенное предназначение.

Между мужчиной и девушкой шел неторопливый разговор, в который Алик тут же включился на правах слушателя.

– … я работаю корреспондентом, – объясняла девушка, в перерыве между порциями бесплатного салата.

– И как ваши отношения с руководством. Редактор сильно давит? – высокомерно и одновременно иронично поинтересовался мужчина, предвкушая ответ.

– Конечно. Сами знаете – выходят только конъюнктурные материалы. Иногда даже работать неинтересно, – ответила девушка. – Все в редакции воют.

– Это обычная история, – снисходительно согласился мужчина.

Люди встраивают в свои головы привычные суждения, как в квартирах встраивают шкафы или технику – раз есть у других, значит, должно быть и у меня – а потом подчиняются установленному порядку. Высказанное в диалоге было из этого ряда. Это было интересно, и Алик прислушался внимательнее.

– Кто платит, тот и музыку заказывает, – продолжил мужчина, плавно и размеренно излагать мысль, с нотками понимания и участия, мол, в таком мире живем, знаю, знаю, а деваться некуда. – Вы под городом или частные?

– У нас городское телевидение, – ответила девушка.

– Тогда все понятно. Вызывают вашего редактора, дают задание и, не дай бог, лишнее слово – он без работы, – оценил мужчина. – Он вынужден вас прессовать. Люди уходят?

– Уходят. Но куда в маленьком городе? – ответила девушка. – Вот и штампуем. Не жизнь, а трущобы.

– Нет, нет, постойте, – вмешался Алик, уловив, что диалог переместился в зону его интересов и проблем, – а разве подача журналистского материала, его идея, мысль зависит целиком от редактора? Вы еще скажите, что на любом производстве качество создает руководитель, а не исполнитель. Лично у меня другой опыт. Я уже три года работаю редактором, и ни одного материала в корзину не выбросил. Я бы и рад увидеть ту грань, за которой у меня начнутся проблемы, чтобы журналисты создали такой материал. Я был бы рад, чтобы у меня на телевидении появлялось вообще больше критических материалов, материалов, интересных населению, но журналисты их дают крайне мало, и то, как правило, по моему заданию. Я им не запрещаю самим искать острые актуальные темы, но они не хотят, им проще славить чиновников, чем конфликтовать с ними. Нет такой должности – герой.

– Работу терять никто не хочет, – парировала девушка, обидевшись.

Она не сказала: «я создаю, а мои материалы уходят в корзину» – и Алик понял, что ее слова пусты, они не наполнены личным знанием – расхожее оправдание бездействия.

– Профессия у нас такая, что требует не прямого подчинения руководителю или довлеющей идеологии, а смелости подчиняться только Закону «О СМИ» и умения разобраться в клубке мнений, а порой и отстоять собственную позицию, – напомнил он. – Я по характеру не чиновник и хотел бы выступить прокладкой между властью и журналистами, но журналисты мне не дают этой возможности. Журналисты боятся писать остро, но слыть боязливыми не хотят, поэтому и обвиняют главного редактора.

– Это называется самоцензура. Каждый знает, где работает и на кого, и старается угодить, – с сознанием важности каждого своего слова произнес мужчина.

– А вы случайно не Лим? – спросил Алик, почувствовав, что перед ним не иначе как преподаватель по журналистике, о котором ему говорили в Департаменте.

– Лун, – поправил мужчина, явно огорченный, что некоторые не знают его фамилии.

– Извините, ошибся, – без тени сочувствия произнес Алик. – При чем тут – кто платит? В законе «О средствах массовой информации» нет таких ссылок. Журналист должен быть журналистом в любой газете и исполнять свой долг.

– Это из разряда сказок, – ответил Лун. – Позвольте, как вас…

– Алик.

По старинной традиции передачи личной инфекции и грязи мужчины обменялись рукопожатием. Девушка уже не вмешивалась в разговор, она отстраненно и тщательно доедала бесплатное.

– Если вы даете журналистам свободу творчества – это похвально, но как поверить в вашу искренность? – спросил Лун, – Может вы, вдохновляя на подвиги, ищете тех, кто согласится, чтобы потом их убрать, как это зачастую и делается. И каждый думает, а что будет завтра, если вас снимут с должности.

Алик вспомнил Квашнякова. Тот действительно любил призывать журналистов к написанию критических материалов, а затем выхолащивал заметки, интервью, очерки, статьи… или вовсе выбрасывал в урну.

– К сожалению, самые критические материалы на телевидении создаю я сам, что может быть большим доказательством искренности? А для снятия с должности нужна веская причина. Не глотайте легкую добычу, не попадетесь на крючок – это первое, – ответил Алик. – Второе – редактор обязан уметь защищаться.

– Не так все просто, – возразил Лун. – У меня знакомого редактора по прокуратурам затаскали, и он уволился по собственному желанию.

– Если он испугался прокуратуры, туда ему и дорога, извините, – ответил Алик.

– Но позвольте, есть же указания учредителя – того, кто платит. Если вы не будете их исполнять, то это прямой путь к увольнению, – напомнил Лун.

– А кто сказал, что все приказы учредителя абсурдны? – утвердительно спросил Алик. – Речь о другом. Представьте себе ситуацию, что главный врач больницы скажет: этих лечить, а этих – нет, как на телевидении – этих показывать, а этих – нет. Но дело гораздо хуже. Кого показывать – чаще решают сами журналисты из тех же предпочтений, что и редактор. Один включает в программу своих знакомых и родственников, как будто в городе нет более талантливых людей и более достойных. Другой приводит на интервью только тех людей, с кем ему комфортно и тех, кого он может разговорить, тех, кто умеет говорить красиво, а еще хуже – тех, кто сам жаждет высказаться из каких-то прозаических целей. И телевидение превращается приют для друзей, чиновников и говорунов. И чаще

– это одни и те же лица, которые с определенной периодичностью всплывают на экране.

– Это мировая проблема, – согласился Лун, – и вы ее в рамках своего телевидения не решите. На экране полно говорящих голов и выбор их зависит только от профессиональных амбиций журналиста. Если он профессионал – он будет искать особенного человека, если нет – максимально упростит задачу.

– В том-то и дело, что все зависит от конкретного человека, но в большей степени не от его профессионализма, а от воспитания. Людям можно давать полный простор для творчества и деятельности, но не иметь результата, и наоборот: можно создавать массу барьеров и человек, их преодолевая, побьет все рекорды, – сказал Алик. – Тут уж на кого нарвешься. Профессионал может так красиво хвалить казнокрадов, что слеза потечет от умиления. Так что сила журналистики не в профессионализме, позволяющем максимально эффектно подать материал, а в гражданской позиции, в совести… в тех вещах, которым не учат на факультетах.

– С этим можно частично согласиться, но все-таки любое дело должен делать профессионал. Конечно, сейчас превалирует повальное стремление больше заработать любыми средствами, а в журналистике работают не какие-то особенные люди, – согласился Лун. – Но не менее чем деньги стоит уважение зрителей и слушателей, а это уважение журналист может заслужить только эффектными профессиональными качествами. Да и оглянитесь вокруг: что такое гражданская позиция? Кто из аудитории отличит правду от вымысла, не зная их с другой стороны, как из программ телевидения и газетных материалов. Вы глашатаи правды. Чем профессиональнее сделан материал, тем он правдивее. Ведь подумайте, что такое правда, как не востребованный большинством вымысел, как не легенда, которой верят?

– Я о том и говорю, что все зависит от самого журналиста, от его нравственности. Профессиональные приемы для создания и отстаивания истины, полуправды и лжи примерно одни и те же, но нравственный посыл разный, – продолжил тему Алик. – Кодекс, клятва…? Врачи дают клятву Гиппократа, но среди врачей и среди журналистов достаточно тех, кто пройдет мимо чужой боли и убьет ребенка своей невнимательностью или стремлением заработать. При чем тут редактор или главный врач?

– А дисциплина? – возразил Лун. – Вы забыли о дисциплине. Кто мешает хорошему руководителю объединить людей в единый коллектив, ищущий истину? Даже собаку заставляют скакать на задних лапах, несмотря на то, что она этого не хочет. Любую, саму крепкую заготовку преобразуют в полезный предмет хорошим ударом.

Лун театрально ударил кулаком по столу.

– Но это же люди,…. – напомнил Алик.

– Да бросьте, вы, – усмехнулся Лун. – Человек почти не отличается от животного. Вы же знаете принцип кнута и пряника. Будьте смелее: снимайте с эфира материалы, если они вам не нравятся, на то вы и редактор. Требуйте истины, будьте арбитром. Сделайте так, чтобы ваша похвала для журналиста стала важнее его дружбы с чиновниками. Вы дали волю своему стаду, и оно ушло на удобные луга. Что в этом необычного? Чтобы овца пошла на проблемный луг, ее надо гнать или приманивать.

– Мы бюджетники, – напомнил Алик о финансовых ограничениях.

– Тогда вам и выбирать не из чего, – ответил Лун. – Только хлыст…

Именно с этого момента Алик всерьез задумался о хлысте.

КИНО

«Выстраивая в своей душе здание собственного величия, не удивляйтесь, когда любой прохожий проходит по вам, как по пустырю. Ваше величие не очевидно».

– Текст к фильму о городе готов? – спросил Алик Пальчинкову ровно через два месяца после того, как дал задание.

– Букова делала наброски, загляни в «Фабрику», – тяжко выдохнула Пальчинкова, и по этому тяжкому выдоху Алик понял, что задача не выполнена.

«Фабрикой» называлась компьютерная программа, объединяющая компьютеры корреспондентов в единую сеть, где и собирались все журналистские тексты. Алик открыл файл «Фильм о городе» и увидел несколько невнятных отрывков буковского производства.

– И это все!? – возмутился он.

– Букова говорит, что не получается, – сказала Пальчинкова.

– Но если не писать, то и не получится, – заверил Алик и набрал номер внутренней связи секретаря. – Ольга Николаевна, пригласите ко мне Букову.

– Они не хотят работать, не хотят, – затараторила Пальчинкова. – Нет у них интереса.

– Здравствуйте, – бодро произнесла Букова, входя в кабинет. – Вы знаете, я нашла еще одного покупателя для вашей книжки.

– Книга не главное, почему текст не написан? – спросил Алик.

– Тут нужен режиссер, сценарист,…. – начала было Букова, обычную песню про то, что большие проекты в телерадиокомпании маленького нефтяного города невозможны.

– Тут нужен просто журналист, Татьяна, – прервал Алик. – Ты журналист?

– Но тут нужен сценарист, – упрямо повторила Букова, формируя иконический страдающий облик.

– Выйди пока, – сказал Алик, и как только Букова исчезла, Пальчинкова прокомментировала:

– Они не хотят работать.

Доставшееся в «наследство» Алику телевидение маленького нефтяного города было телевидением веселой беззаботной жизни. Его сотрудники любили выпить водки, любили шашлыки и дни рождения, а работа лишь обеспечивала эти забавы. Расхожий рабский термин не жизнь для работы, а работа для жизни, превратил творчество в работу, которой надо сторониться.

– А что, тебе больше всех надо? – этой фразой незаметно для Алика осаживали в коллективе телерадиокомпании маленького нефтяного города всех, кто пытался. Телеоператоры шипели этой фразой на журналистов, журналисты упрекали ею телеоператоров, а монтажеры порой не знали, чем заняться, кроме как играть в компьютерные игры или смотреть телевизор. Время энтузиастов прошло даже в сфере, которая всегда развивалась только на энтузиастах, ее вытравила купеческая идеология России.

– Вера, я сам сделаю этот фильм, – решил Алик. – И текст напишу, и сценарий, загружу Павшина подбором архивных кадров. Видео понадобится много, а он давно работает и знает. Монтаж проведет Пискин. Может, это вдохновит коллектив.

– Это правильно, – облегченно вздохнула Пальчинкова, избавляясь от ответственности…

Работа над текстом и сценарием к более чем часовому фильму заняла у Алика месяц. Должность главного редактора, наполняя рабочее время административной суетой, вытеснила написание текста и сценария на свободное время и выходные дни. Но Алик увлекся и вскоре озадачил Павшина съемкой и поиском видеоряда к фильму и, что Алика удивило, Павшин тоже загорелся этой работой. Стонал только монтажер Пискин. Он то подставлял для чтения закадрового текста дефектный микрофон, то вставлял в фильм неподходящие кадры, а порой и портил их, включая обратное воспроизведение, так что машины и люди бежали задом наперед…

***

Приглашение в Дагомыс на международный фестиваль от Союза журналистов пришло по Интернету в тот момент, когда Алик, наконец, завершил работу над фильмом ко дню города, и это событие стало хорошим поводом попросить командировку. Хамовский принял его благосклонно и сказал:

– Квашняков посмотрел твой фильм и остался доволен. Он назвал его хорошей работой.

Это надо было понимать так: тебе надо дружить с Квашняковым, потому что только его мнение будет играть роль при оценке твоих деяний. Все твои действия измеряются только в этих относительных единицах: одна треть Квашнякова, одна вторая Квашнякова или сокращенно одна вторая «ква», тебе возможно в наших отношениях достичь одного ква, но превысить «ква» никогда не удастся.

– Спасибо за хорошую оценку, – поблагодарил Алик, следуя этикету.

Хамовский просмотрел прошение Алика о командировке, чиркнул на нем «согласовано» и размашистую каракулю, похожую на крючок, которая и была его подписью.

ЕЩЕ ОДНА СТУПЕНЬ

«Знамя подобно всполохам костра, привлекающим насекомых, оно собирает вокруг себя людей, готовых на многое во имя…»

Журналисты шумно заполняли черноморский гостиничный комплекс «Дагомыс», внешне схожий с пирамидой. Фойе гудело, словно воскресный базар. Алик прохаживался, надеясь увидеть знакомые лица. Промелькнуло и скрылось любезное только по делу лицо Лобзаевой, редактора журнала «Северяне» и по совместительству председателя отделения Союза журналистов на Ямале, которая как председатель, кроме оформления членских билетов и сбора взносов, ничем заметным и не занималась. Алик перебросился приветствиями с Маковой из Департамента, которая привезла на съезд и своего мужа с дочкой. Меж ними крутилась еще какая-то представительница Департамента. Встретился и редактор, один из тех с кем он встречался на ежегодных совещаниях руководителей СМИ…

«Если и в других делегациях такой же чиновничий состав, то с журналистикой в России ситуация прискорбная, – подумал Алик. – Нечего и время тратить на заседания».

Просторный пляж, открывавшийся по выходу из лифта, был воистину черноморским: непритязательный сервис, крупная галька и бесплатные деревянные лежаки без ножек.

Из магазинчиков и кафе, словно сытые рачки, безразлично выглядывали торговцы. Привычная для черноморского побережья грязь огорчала, но солнце и море напоминали, что пора перестать быть северным ежом, цепляющим на колючки эмоциональный мусор. Алик, перевоплощаясь, шел по пляжу и в конце него наткнулся на почти безлюдный платный участок с зонтиками и шезлонгами. Он отдал деньги, быстро скинул одежду и зашел в еще теплую, хотя и почти октябрьскую, воду…

– Ты куда исчез? – именно этими словами на следующий день агрессивно атаковала Алика веселая жизнерадостная толстушка с пышной грудью Макова. – Ты почему не был на открытии съезда?

– На море был, – бесхитростно ответил Алик, – не люблю я этот официоз. В помещениях мы и на Севере насидимся.

– Ну, ты даешь! – Макова переменилась в лице от неожиданности, словно выронила из рук дорогую посуду. Она даже слегка шарахнулась от Алика, как шарахнулись бы овцы, распознав в соседях замаскированного под овцу волка, или – как чиновники от протянувшего им руку оппозиционера.

«Неужели Департамент отслеживает поведение участников. Это будет катастрофа. Я же в командировке. Еще донесет…», – не успел додумать Алик, как Макова выпалила:

– Да тебя Богданнов так расхваливал перед всем съездом журналистов, что дальше некуда! Он даже вызывал тебя на сцену, – укорила Макова так эмоционально, что без дополнительных разъяснений стало понятно – она считает, что такие возможности надо использовать на все сто процентов, чтобы засветиться, зацепиться и войти в круг, приближенных к персоне.

«Войти в этот круг – мечта всех карьеристов, но я к этому не стремлюсь. Зря я сказал про официоз, поймет, что я не их человек», – подумал Алик, но сказал:

– И что он говорил?

В его душе быстро поднимались два ростка: неутоленное желание услышать вживую похвалу его книге, и радость от того, что избежал публичности – этой обработки сотнями глаз.

– Он зачитывал цитаты из твоей книги, даже стихотворение прочитал, – рассказывала Макова. – Ни о ком он столько не говорил. А потом сказал, что видимо ты не смог приехать, потому что тебя уволили из газеты за эту книгу. Тебя же не уволили…

– Перепутал. Я ему говорил, что ушел из газеты на телевидение. Да какая разница? – сказал Алик первое, что пришло в голову, которая словно бы отделилась от тела и витая в облаках начала с ними поигрывать.

– Ты обязательно встреться с Богданновым, – раздался словно бы издалека голос Маковой. – Обязательно.

– Хорошо, – бросил Алик, наблюдая за ангелами, устроившими на облаках полноценную театральную постановку о том, какую неоценимую помощь они оказали в подготовке книги.

– Ты еще скажи, что не видел, как Союз журналистов оформил фойе Дагомыса. Какой там плакат вывешен, – неуверенно, словно врач при постановке сложного диагноза, произнесла Макова.

– А что там? – вернулся на землю Алик.

– Нет, ну ты даешь, – уже возмутилась Макова. – Там все украшено только цитатами из твоей книги и стихотворениями, правда, ошибок много. Сходи, посмотри.

– Прямо сейчас и пойду, – сказал Алик и поспешил, да что поспешил – полетел ко входу в гостиницу…

А там всю площадь больших витринных стекол налево от входа в гостиницу «Дагомыс» действительно занимал огромный плакат, на котором размещалась фотография Богданнова и цитаты из книги Алика, написанные на большущих нарисованных стопах лежащих на пляже людей. Его стихи, словно бы татуировки, испещряли обнаженные спины. Под всем этим художеством располагались его имя и фамилия.

***

Капли счастья, словно золотые огоньки автомобильных фар, двигавшиеся по извилистой приморской трассе к Дагомысу, непрерывно проникали в сердце Алика, устроившего себе совсем нескучный одинокий праздник в теплой темноте сентябрьского вечера на высоком балконе гостиничного номера. Он наблюдал за движением огней и размышлял.

На пустом чиновничьем месте, где обычно витают лишь дорогие высасывающие души призраки, вдруг нашлись люди, которые, не зная всех перипетий в судьбе Алика, помогли ему в сложный момент. Его настигло то, что называют удачей. Трудовой, но – удачей. Она пришла, когда Алик перестал о ней настойчиво думать, мечтать и звать, перестал волноваться и тревожиться по ней, а стал ее упорно добиваться.

«Все может случиться совсем не так, как ты предполагаешь», – говорит судьба.

«Ты безнадежно упорен, так получи», – говорит судьба.

«Ты слишком жаждешь, слишком хочешь, а я тебе этого не дам», – она может сказать и так.

Иногда нужно отстраниться, чтобы приблизиться к истине. Уйти, чтобы стать ближе.

«Зачем и почему случайности выходят на мою дорогу, словно давно ждали меня?» – спросил он себя, потому что не верил в случайность, он более верил в мистику.

«Видимо, судьбе угодно», – последовал расхожий ответ, исходивший опять же от него самого.

«Как собака чует след, так надо чувствовать и веления судьбы, иначе не найти пути к цели, в погоню за которой нас выпустили на свет», – предложил Алик новую тему для внутреннего собеседника.

«Отказавшись от цели, не кляни судьбу, – последовал ответ, – но помни, что непредсказуемость – девиз жизни».

«Тогда, если мы не в силах понять систему взаимосвязей, в которой пребываем ежесекундно, нельзя ругать то, что доставляет неприятности, – продолжил свое странное общение Алик. – Каждая неприятность – в чем-то приятность одновременно. Всегда есть лучшая сторона. Важно ее разглядеть. Когда случается неприятность, надо благодарить судьбу, по крайней мере, за то, что она не случилась в более неподходящее время, а мой сегодняшний праздник может обернуться будущей трагедией…»

«Огонь горит лучше в месте, закрытом от причуд судьбы, в низинах, а ты поднимаешься наверх, где ветра…»

– Малинки, малинки… – загремело снизу.

Ритмичные удары музыки развеяли поток счастья и мыслей, движущийся свет далеких фар потерял очарование, и Алик ушел в номер.

***

Демонстрационный зал средств массовой информации пестрел и гудел. Над некоторыми стендами значимо сияло название партии «Единая Россия».

«Школа политолога», – узнал Алик.

В этом зале, где никого и не надо было убеждать, где были лишь представители убеждающей сферы, такой плакат смотрелся как прямой упрек, тем, кто проигнорировал «Единую Россию»:

«Смотрите, как мы выслужились, а вы-то не догадались. Все сливки достанутся нам. Нас могут заметить и доложить наверху, что мы первые».

Богданнов сидел в фойе Дагомыса в окружении многих незнакомцев.

– Здравствуйте, – поприветствовал Алик Богданнова, все еще смущаясь его громкого начальственного титула. Ему всегда было проще ругаться с чиновниками, чем входить с ними в близкие отношения.

– О! Привет, привет, – добросердечно отозвался Богданнов. – Присаживайся рядом. А мне сказали, что тебя нет.

– Нет, я приехал, – отозвался Алик.

– А почему не вышел на сцену? – спросил он.

– На море был. Разгильдяй, – показательно поругал себя Алик, считая, что если Богданнов – чиновник, то он вполне мог обидеться, за невнимание к организованному им мероприятию.

– Да понимаю, у вас, наверное, холодно, – неожиданно сказал Богданнов. – Хочешь, я предоставлю тебе слово на закрытии фестиваля?

– Нет, – поспешил ответить Алик. – Я слишком волнуюсь в таких случаях.

Этот отказ Алик вспоминал впоследствии не один раз. Мысли о себе отвлекли его от книги, которая, неспособная к самопрезентации, ждала его слова.

– А я по твоей книге хорошо проехался, – сказал Богданнов. – И еще проедусь.

– Спасибо, – поблагодарил Алик. – Мне рассказали.

– Ты хоть книгу-то с собой привез? – спросил Богданнов.

– Нет, – грустно ответил Алик, – я даже не подозревал, что будет такое.

Он предполагал, что о нем уже забыли, он всегда думал о себе хуже, чем есть на самом деле, – это была его фирменная воспитанная черта, позволявшая, однако, не терпеть больших разочарований.

– Было бы хорошо, если бы книги были здесь, – без тени огорчения произнес Богданнов, – Но давай договоримся. Ты высылаешь несколько экземпляров, чтобы я мог их раздавать в хорошие руки. Кроме того, я еще раз пройдусь по тебе на вручении «Золотого пера России». Только ты обязательно приезжай.

– Хорошо, – быстро согласился Алик, понимая, что судьба в виде Богданнова дает ему второй шанс.

Он готов был обнять Богданнова, но привычная сдержанность не позволила…

***

Это был тринадцатый международный съезд журналистов в Дагомысе и успех, который приобрела на нем ямальская журналистика благодаря Алику, по логике, по всем законам природы, словно свет, должен был привлечь, по крайней мере, ямальских журналистов, ищущих повод к информации. На съезде присутствовали как главные редакторы Ямала, так и официальные лица Департамента. Алик, как вы понимаете, не искал этой публичности, но то, что свои журналисты, знающие его в лицо, проходили мимо, как незрячие кроты на свету, изумило его сверх меры. Нет, поздравления звучали, но звучали вынужденно, словно сожаление, что подобное случилось не с ними, а с тем, кто на их взгляд не достоин, словно Алик своим именем испортил столь хорошее событие.

При мысли о кротах, работающих в журналистике, Алика слегка передернуло.

«Событием становится то, что укладывается в канву размышлений, идеологии, направленности работы, системы ценностей, а не все, пусть даже великие события. Самое корявое слово начальника куда ближе к золоту, чем золотая книга, от которой не озолотиться. Золото мысли относительно», – оценивал Алик вновь познанное…

ПОДАРОК ОТ ДЕПУТАТОВ

«Когда долго дразнишь собаку, мимо которой приходится ходить, то она найдет способ укусить».

Из-за жаркого северного лета, когда даже мошки и комары исчезли из маленького нефтяного города, а также в результате отключений электроэнергии на городских подстанциях, расхваленных в городских СМИ как самые стабильные, если не во всем мире, то уж в России, передатчики на телецентре стали выходить из строя один за другим. Теперь на ремонт этих передатчиков Алику предстояло просить деньги у ручных депутатов Хамовского, которыхон высмеял этой весной в своих телепрограммах. Это было равносильно добровольному походу на псарню, где его ждала не одна злая собака, а два десятка.

Алик, по-младенчески, в глубине души надеялся, что разумные доводы, которые, на его взгляд, нельзя оплевать беспричинно, образумят Думу. Кроме того, он не оставил депутатам выхода: либо деньги на оборудование, либо срыв трансляции избирательной кампании. В этой ситуации за неблагоприятный исход выборов «Единой России» на территории маленького нефтяного города перед губернатором пришлось бы отвечать депутатам и Хамовскому.

Однако когда тяжелая кавалерия, выстроенная свиньей, вроде клина тевтонских рыцарей или депутатского корпуса, набирает ход, его сложно остановить мгновенно.

– Давайте дадим ему публичный урок, при его же телеоператорах, которые будут все снимать, а потом заставим показать населению, – эта мрачная рекомендация Хамовского, сияла во всех парах депутатских глаз, устремленных на Алика, вышедшего для чтения доклада.

Сидящие депутаты смотрели на Алика снизу вверх, но взгляды их говорили, что смотрят они свысока. Верх и низ – счастье и несчастье крупиц, пригревшихся на маленькой планете, теряют смысл, если взглянуть на эти крупицы из космоса, из вечности. Но в маленьком нефтяном городе должностной верх и низ почитали свято.

Вы когда-нибудь купались в озерах Крайнего Севера, холодных даже в самые жаркие месяцы, где купаться в свое удовольствие могут только моржи или пьяные? Вы когда-нибудь готовили и вкушали шашлыки среди тайги Крайнего Севера под беспокойные уколы тамошней мошки и комаров, что в свое удовольствие может делать только человек крайне увлеченный или пьяный? Вы когда-нибудь садили картофель на Крайнем Севере, где и земли-то нет, где надо еще торфом запастись, чтобы создать почву, на которой этот картофель бы рос? Для этого надо быть фанатичным земледельцем или пьяным.

Крайний Север – идиотское место, почти в чистом виде ставящее выбор: деньги или жизнь.

«Заберите лет десять-двадцать моей жизни и дайте мне денег», – так говорят многие, даже не произнося слова, просто приезжая на Крайний Север навсегда. Но тут и не надо произносить слова, поскольку каждый думает, что на самом деле нет такого ужасного выбора, что денег на Крайнем Севере дают больше, чем на относительно комфортном юге, просто так.

На Крайнем Севере деньги ждут тех, кто готов работать и умереть за тех, кто владеет доильными агрегатами этой земли, дающей черную как беззвездная бездна космоса нефть и прозрачную как воздух субстанцию газа.

– Кому продаться подороже? – вопрошают души маленького нефтяного города.

– Кому продаться так, чтоб меньше работать и больше получать? – спрашивают мимо проходящие глаза.

– А я уже куплен, – говорят другие глаза.

– А я очень хорошо куплен! – кричат некоторые…

Этот взгляд хорошо купленного человека особенно ярок на фоне взгляда все потерявшего. Этот контраст Алик подглядел случайно…

***

Контраст

«Просящий хорош для власти обычно тогда, когда помогает укрепить власть, заработать или отчитаться».

В кабинете председателя городской Думы Клизмовича, по-женски жеманного мужичка с форменной седеющей бородкой, сидел крупный, но рыхлый бывший директор городского музея Маргаритов. Кучерявые седые волосы на его голове немыто топорщились. Он сидел спиной к Алику и энергично доказывал Клизмовичу свои истины.

– У меня два диплома, а меня так, – обиженно, но твердо говорил он. – Что ж я должен на низших должностях?..

До Алика долетали лишь обрывки непонятного ему разговора.

– У меня сын умер, я все для работы, а они в первый день после моего возвращения из отпуска с улыбочкой известили…, – продолжал директор музея. – Я, как узнал, так в чуме рыдал по вечерам

– А говорили, что вы на землю собрались, – холодно вспомнил Клизмович.

– Что в этом Казахстане делать? Меня там только кресты ждут, – горько проговорил Маргаритов, и Алику стало ясно, что речь идет об увольнении.

– Вам надо восстанавливаться на работе, – отстраненно посоветовал Клизмович. – …

Клизмович, получая зарплату на уровне главы города, вполне очевидно не собирался помогать человеку, неугодному властям. Он содействовал только тому, что поддерживало его на должности председателя, а в условиях, когда мнением депутатов управлял глава города Хамовский, который, видимо, и уволил Маргаритова, лишиться своей должности Клизмович при противном вмешательстве в городскую политику мог легко.

Внешнее Я Клизмовича было сходно с кукушкой, установленной в часах, оно было безэмоционально и мало говорило о внутренних свойствах, оно выдавало ритуальные звуки, аналогичные заложенным звукам «ку-ку», а просящий Маргаритов, вынесший внутреннее наружу, словно бы сдувался и корежился, скорее всего, понимая, что в кабинете председателя городской Думы он не найдет поддержки.

***

Сейчас, на заседании Думы Алик, читая доклад, ощущал на себе множество направленных на него сверху взглядов, будто бы у депутатов как у смешных морских рачков глаза на тонких прутиках расположились вне тела, в данном случае – где-то у потолка конференц-зала.

–…для стабильной работы телецентра необходим бесперебойный источник питания, по два передатчика на каждый канал, один из которых будет резервным, оборудование климат-контроля, чтобы температура в зале, где находятся передатчики, сохранялась постоянной… на эти цели требуется полтора миллиона рублей.

Алик дочитал доклад и перевел взгляд на депутатов. Депутатские глаза оказались на обычных местах.

– Получается, что пока мы все как шестеренки крутимся, что даже думать некогда, Алик ищет возможности бюджет обобрать, – начал обсуждение Клизмович. – Мы все деньги на прошлой Думе раздали на дела куда более важные, чем ваши!

Клизмович взглянул на Хамовского, как цирковые животные после удачного исполнения трюка всматриваются в дрессировщика в ожидании одобрительной ласки и подачки.

– Покупать можно до бесконечности и на три миллиона, и на десять, – величественно произнес Квашняков, подергивая лицом-маской и позируя для телекамеры.

Квашнякова народ избрал депутатом на последних выборах, в связи с чем Алику пришла мысль, что пока человек сидит дома – он вполне нормальный, но как становится избирателем, так сразу глупеет.

– Я прошу примерно ту сумму, какую на недавней Думе вы по-свойски отдали Квашнякову на покупку джипа для личного извоза, – напомнил Алик.

Примерно треть депутатского корпуса маленького нефтяного города были заведующие детскими садами и директора школ, легко проводившие агитацию, ловя избирателей крючками, на которых беспомощно суча ножками висели дети этих избирателей.

– Человек – это существо, стремящееся выжить за счет развития системы знаний, а он о деньгах, – возмущенно произнесла школьная директриса Болдован, похожая на пушистую откормленную собачку с короткими ногами, приятную, но злую. – Хватит на доверии бросаться деньгами, тут нужно создать комиссию.

Она словно бы и не заметила реплики Алика о джипе.

– Я категорически против того, чтобы необдуманно выделять средства. Надо создать комиссию, разобраться. То есть, мы не со слов Алика должны определить, что вот это нужно купить, – сказал начальник нефтедобывающего участка Ветров. – Тут специалисты должны разобраться и сказать: это надо, а это не надо.

Высота лба депутата Ветрова представляла большую проблему для парикмахеров, подстригая челку, они вечно подрезали Ветрову брови.

– Напомню, что я главный редактор телерадиокомпании и мое мнение является суммой мнений специалистов, – попробовал защититься Алик.

– Вот об этом и речь! – взвился Квашняков. – Специалисты у него поуходили! Почему он противопоставил себя городу? Почему он так относится к депутатскому корпусу, что некоторые из нас не появляются на телевидении годами? Вот о чем надо говорить. Тут надо провести проверку, создать депутатскую комиссию!..

– Но пока мы будем разбираться, к выборам все оборудование выйдет из строя, – напомнил о сути вопроса начальник транспортной компании Придорога.

– Он присвоил себе телерадиокомпанию! – опять вскричал Квашняков, раненый джипом. – Сделал из нее личную трибуну!

– Это вы выбрасываете неугодные мнения, а у меня на телевидении нет цензуры, – напомнил Алик.

– Здесь идет заседание Думы, а не базар! – вставил реплику Хамовский, обращаясь к Алику. – Сейчас мои депутаты выступают.

– Но ведь, действительно, впереди выборы, – напомнил начальник геологоразведочной службы Пластфуллин.

– Вы только посмотрите, во что он телерадиокомпанию превратил, ведь жители города только о его программах и говорят, хоть уже и полгода прошло! – опять вскричал Квашняков. – Надо разбираться с таким специалистом. Комиссию…

Только двое из двадцати депутатов маленького нефтяного города поняли, что Алик их шантажирует, остальные увлеклись его травлей настолько, что при составлении решения, видимо от перевозбуждения нарушили ряд российских законов. В итоге даже глава города Хамовский вынужден был публично встать на сторону Алика…

В итоге Алик опять выпустил телепрограмму, посвященную заседанию городской Думы, в которой сказал:

«Депутаты решили сделать избирателей и жителей нашего города заложниками своего ущемленного честолюбия и амбиций. Пусть в городе не будет телевидения – зато депутатам весело».

***

Письмо, составленное на основе этой телепрограммы, Алик отправил и губернатору Ямала, и в государственную Думу, и в Департамент СМИ.

Кроме того, он направил письмо в прокуратуру маленького нефтяного города и попросил проверить принятое депутатами решение на соответствие законам.

Примерно через месяц Алик получил письмо с резолюцией Хамовского: «переговорите со мной». Резолюция была написана на запросе из столицы округа, в котором Хамовскому приказывали отчитаться по работам, выполненным по телецентру.

«Хамовский сейчас злой, как собака», – сообразил Алик, положил цифровой диктофон в нагрудный карман пиджака, ближе к партнерам по предполагаемой беседе, и пошел на свидание.

НЕПРИЯТНЫЙ РАЗГОВОР – 1

«Как не подсказать ходы и не выдать планы, когда играешь сам с собой?»

– Ну, ты же ьдялб, ну ты же ьдялб, воюешь опять, – этими словами Хамовский встретил Алика в дверях и проводил до стола, за которым уже сидели председатель городской Думы Клизмович и редактор газеты маленького нефтяного города Квашняков.

– Не воюю, а работаю, – пояснил свою позицию Алик.

– Нет, ты не работаешь. Брось играть, – хрипло произнес Хамовский. – Можешь доиграться, понимаешь? Уйдешь на йух отсюда. Мы же тебе премии даем, ьдялб.

– Даете, – согласился Алик, всегда следовавший принципу, вычитанному им в журнале «Журналист»: «наш журналист и деньги возьмет, и правду скажет».

– Можем не давать, – напомнил Хамовский и с сомнением в голосе добавил. – Да?

– Можете, – спокойно согласился Алик.

Он понимал, что может потерять в зарплате, но потеря самоуважения для него была страшнее.

– Алик, ну что ты вые…ваешься? – не выдержал Хамовский и затараторил, захлебываясь словами. – Понимаешь. ты счас вот.Люди тебя с говном. Мы счас вот Думу спровоцируем. На тебя люди напишут, йух знает что.

И вдруг лицо Хамовского понимающе исказилось, и он вскрикнул, и в этом вскрике узнаваемо прозвучали и беспокойство, и гнев, и испуг, и злоба:

– Ты сейчас пишешь? Твой диктофон пишет?

«Долго же до него доходит», – оценил Алик, но непривыкши врать по пустякам, ответил вопросом.

– А зачем? – рассмеялся он с такой легкостью, что вселил в Хамовского сомнения.

– Не знаю, – начал отвечать Хамовский на вопрос Алика, но вернулся к первоначальной теме. – Ну, не надо воевать. Вы же средства массовой информации…

В голосе Хамовского проскользнули отеческие интонации.

– Почему всегда виноват я? – спросил Алик. – Вот пришли к вам Клизмович и Квашняков. Доносят. Стучат на меня. Вы их слушаете. Мне нервы треплете. Я не понимаю.

Здесь Алик, конечно, обманул. Все он понимал. Хамовский слушал тех, кто был полезен лично ему, город тут ни при чем. Против Алика работала и книга…

– Депутаты не любят, когда их критикуют. Они не прошли школу испытаний, – принялся объяснять Хамовский. – Ты их щипаешь, а у них накапливается отрицательная энергия против тебя. Они думают, что они такие грамотные, умные, а ты их немножко на место ставишь. За это, допустим, тебе большое спасибо. Но сейчас не то время, чтобы… Зачем ты идешь в бой? Тебе бой нужен?

Хамовский говорил здраво, как человек, понимающий журналиста и разделяющий его позицию. Но Алик знал по прошлым встречам с Хамовским, что такие диалогические подачки предшествуют атаке.

– Нет, – осторожно ответил он, а сам подумал: «Почему крыса, уносящая лишь то, что сожрет, повсеместно уничтожается, а чиновник, который мало того, что жрет, еще и уносит, повсеместно благолепствует?»

– Клизмович мне сказал, что ты обращался и к Матушке, – укорил Хамовский, потряхивая жирными щечками.

– Да-да, обращался, – почти неразборчиво прошипел Клизмович.

При упоминании о депутате государственной Думы Ямала Матушке, в дань былых конфликтов с нею, у Хамовского проявлялась устойчивая форма неисследованной эпилепсии.

– Обращался по оборудованию… – изобразил праведный гнев Алик.

– Ну, она дала тебе?! – тряся головой, прорычал Хамовский. – Она городу хоть копейкой помогла?!

– Если не поможет – я так и сообщу, – ответил Алик.

– Я понимаю, – внезапно успокоился Хамовский под нудное низкое хрипение Клизмовича, завершившееся словами:

– … и на радио…

Хамовский брезгливо взглянул на Клизмовича:

– Клизмович – человек мнительный. Имей ввиду. Не надо обижать людей. Я хочу договориться. Если раньше ты был свободным парнем, сейчас – начальник. Найди компромисс между журналистскими делами и этими задачами. Зачем город-то расшатывать?

Хамовский опять выглядел вполне разумно, если бы не фраза насчет «договориться». Какой договор должен быть между чиновником и журналистом? Чиновник платит, чтобы журналист не замечал. Журналист может не заметить, потому что ума не хватит, потому что трус или потому что заплачено. Суть одна. Это плохой журналист.

– Что от меня требуется? – спросил Алик, чтобы записать предложение Хамовского на диктофон.

– Я прошу по-хорошему, брось ты херней заниматься, – продолжил Хамовский. – Работай нормально, как раньше. Если мы начнем воевать – ты проиграешь.

«Раньше надо мной стоял Квашняков, чистивший мои материалы не хуже гайдаевской собаки, выедающей колбасу и оставляющей таблетки. Сейчас я сам себе хозяин, и вся неискренность ляжет на мою совесть», – раздумывал Алик под слова Хамовского.

– … Теперь давай так: Клизмович, что нам нужно?

– Нам надо, чтобы он публиковал депутатов, как и раньше, – хрипло пробурчал Клизмович.

– Нет, давайте составим положение, чтобы у каждого депутата были равные права на выступление. Примерно как у кандидатов в депутаты, – ответил Алик.

Хамовский поднял бумагу, лежавшую на столе.

– Прошу воздержаться от выступлений, чтобы не усугублять ситуацию…, – продекламировал он.

– Какую ситуацию? – возмущенно спросил Клизмович.

– Какая ситуация? – повторил Хамовский.

Хамовский зачитал цитату из письма Алика к Клизмовичу, в которой речь шла о равенстве депутатов на эфирное время. Равенство обеспечило бы присутствие разных мнений.

– Сейчас некоторые депутаты не выступают на телевидении. Квашняков прав, – твердо ответил Алик. – В этом меня можно обвинить. Можно сказать, что я их не допускаю, но это неправда. Чтобы такого не было, давайте составим положение, чтобы у всех были равные возможности.

– Нет… ты… слышь, – возмутился Хамовский. – Как ты разговариваешь с Думой в ультимативной форме!? Я с ними так не разговариваю. Я их в жопу иногда лижу, депутатов этих. Понимаешь? Ты их в жопу тоже… тоже должен полизывать.

Клизмович расплылся в улыбке, ощущая прикосновения множества языков.

– Они же могут дать, а могут не дать, – продолжал Хамовский. – У них-то прав-то до арех. Я с ними на равных работаю и средства массовой информации считаю за равных.

Клизмович нудно и мерзко повторил, чуть ли не козлом проблеял:

– За равных считаем.

– За равных, – подтвердил Хамовский эмоционально, будто с трибуны. – Не нужно выпячиваться. Ты сам – еще дурачок, администратор …уевенький. Народ твой что говорит: …уевенько иногда. Телеоператор после заседания Думы говорит, что ты должен был раньше вопросы по телецентру решить. Понимаешь? Поэтому, у каждого до арех ошибок. Почему же ты ищешь в других бревно, а своего бревна, на котором сидишь ьдялб, ты не видишь?

«Весь коллектив – стукачи. Где Куплин их нашел?» – горестно подумал Алик.

– Семен Петрович, вы меня укоряете, что я его рекомендовал, – начал оправдываться Квашняков, сидевший до этого молча.

– Ну, конечно же! – весело сказал Хамовский. – Ты тоже.

– Дело в том, что пока он ведет себя как профессионал, он работает нормально, – продолжил оправдываться Квашняков. – А как только в нем просыпаются желчные нотки, начинается эта ерунда…

«Профессиональное отношение к делу погубило немало людей. Профессионально стреляя в затылок, лишаешь жизни наверняка. Желчь тоже нужна, чтобы перерабатывать жир и истреблять глистов, в частности. Но дело в том, что каждый вкладывает в свои слова лишь известный ему самому смысл, – раздумывал Алик, пока ему дали передохнуть. – О чем они говорят? Сами-то понимают?»

– Ты как этот ьдялб – авантюрист-заводила. Понимаешь? – обратился к Алику Хамовский. – Они завелись ьдялб на тебя. Этот завелся, этот завелся, и пошла ьдялб и дали тебе повод ьдялб. И большой был повод?

– Прокуратура пишет,…. – опять испустил Клизмович нечто неразборчивое, когда Хамовский завершал надоевшую ему беседу.

– Да на яух это? Бе твою мать, – обратился Хамовский не иначе как к Богу. – Что там?

Клизмович заговорил так глухо, словно зашептал из канализации:

– Мы главе дали поручение создать комиссию для проверки телерадиокомпании. А он скорей в прокуратуру, что, дескать, не имеем права. Прокуратура давай нас.

Алик готов был уже встать и уйти, предварительно послав всю эту компанию ко всем чертям.

– А что, распоряжение есть по комиссии? – спросил Хамовский.

– Нету его. Вы ж его должны издать! – прикрикнул Клизмович.

– Давайте так! – рявкнул Хамовский. – Денег ему не давайте на йух. Не приглашайте его на Думу и весь вопрос ьдялб. Приглашаем с соседнего города телегруппу, готовим фильм и крутим на йух. Аккредитации лишите его и все цедзип ьдялб, и ты будешь йух сосать.

– Если дальше так будет, я думаю, мы найдем десять миллионов и организуем свое телевидение, – чрезмерно начальственно включился Квашняков.

– Конечно, – подтвердил Хамовский.      I

– А это не будем смотреть…, – вставил Квашняков.

– Конечно, – подтвердил Хамовский.

– ….и финансировать, – закончил фразу Квашняков и отвалился на спинку кресла.

– Конечно, – еще раз подтвердил Хамовский. – Это очень просто сделать. Видишь как тебя запугали.

– Если эта война продолжается,… – поставил условие Квашняков.

– А мы, как дураки, сидим, ждем, – о чем-то своем прошипел Клизмович.

***

Вполне естественно, что никто в столице Ямала не двинулся спасать телевидение маленького нефтяного города: ни депутаты окружной Думы, ни Матушка, ни Департамент, ни губернатор. Между чиновничьими инстанциями прошла бурная переписка, Департамент отчитался в исполнении, но деньги в маленький нефтяной город так и не поступили. Мол, спасайтесь сами, таков был ответ. Алик искал полтора миллиона, направленные ему округом, несколько месяцев, но так и не нашел.

С молчаливого согласия Хамовского Алик потратил деньги со статьи «зарплата» на оборудование телецентра, а в конце года депутаты городской Думы маленького нефтяного города вынужденно закрыли образовавшуюся прореху. Алику не пришлось даже их просить.

ТЕЛЕЦЕНТР

«Чрезмерно мстя комару за тот укус, который он наносит, можно приобрести хороший синяк».

Работа на телецентре была легкая и денежная, но после прихода Алика на должность главного редактора телерадиокомпании у техников-специалистов исчезли любовные оброки, и они не знали, куда себя деть.

Три комнаты. В одной – на стеллаже беспрерывно гудели передатчики. Вторая комната после того как Алик распорядился выбросить из нее двуспальный диван, превратилась в склад. В третьей комнате располагался стеллаж с ресиверами, мониторами, компьютерами и другим оборудованием, предназначенным для выпуска программ местного телевидения. Здесь располагался последний диван, на котором и проводили время работники телецентра в мечтах и надеждах.

Когда Алик размышлял о телецентре, он слегка завидовал подчиненным. Техники-специалисты получали деньги, какие он зарабатывал в городской газете у Квашнякова, а свободного времени имели столько, что могли написать не одну книгу и получить не одно высшее образование. Но техников-специалистов подобные цели не манили. Они мечтали о другом.

То немногое количество кнопок, которые надо было иногда нажимать, и регуляторы, которые надо было переводить из одного положения в другое, не требовали большого ума и времени. И техники-специалисты телецентра увлеклись подсчетом выгоды, которую можно еще приобрести…

***

Светлана Слоникова каждую смену искала вредность, исходящую от передатчиков. Она прислушивалась к их шумам, обнюхивала воздух, прогоняемый вентиляторами, пытаясь уловить тревожащие обоняние запахи, становилась рядом, надеясь зафиксировать электризацию волос. Но ничего!

«Найти вредность и скосить денег, найти и скосить, – размышляла она, нахаживая круги по комнатам телецентра. – Санитарные врачи могли ошибиться. Здесь нельзя долго находиться, иначе траванешься. Где эта дура, когда сменит?»

Под дурой Слоникова подразумевала Косаченко, в которой горькое переживание потери Куплина и злоба на Алика за невнимательность к ее добротной груди и фигуре, трансформировали жажду начальственной любви в жажду подмены коллег, ушедших в отпуск или заболевших. Порой она дневала и ночевала на дежурствах, но не допускала, чтобы лишние рубли ушли мимо ее кармана.      I

«Эта дура готова на все подработки. Получит онкологию от излучения. Не понимает, что надо искать вредность и доить деньги, а дура пашет – руководству того и надо, – все более озлоблялась Слоникова. – Ну, где же она? Мне тут лишняя минута – смерть».

Фамилия досталась Слониковой, словно мужнина насмешка. Слоникова была стройна и так не в слона невротична, что не помогали успокоительные лечения. Она подошла к окну, оперлась ладонями о подоконник и машинально принялась скрести ногтями краску, наблюдая за подъездами к телецентру.

«Моя смена кончается, если ее через пять минут не будет, я ухожу», – мысленно прорычала Слоникова.

Серебристый «Соболь» телерадиокомпании подъехал вовремя. Из него вышла Косаченко, съедаемая заоконным взглядом Слониковой. Едва Косаченко исчезла из вида, как Слоникова оторвалась от подоконника, оставив на нем еще несколько царапин, впрочем, не заметных на фоне множества других, и пошла к входу, поглядывая на часы.

«Ну минута в минуту, ну не дрянь ли она после этого», – только успела подумать Слоникова, как к ней навстречу вышла Косаченко.

– Уже ждешь, не терпится стартануть? – ехидно спросила она. – Рентгенов боишься?

– Это ты за деньги готова на все и в любую постель, – вернула Слоникова.

– И кто это говорит-то? – упершись руками в бока, произнесла Косаченко. – Мою подработку за Грязеву, которая сейчас на больничном, кто у начальства выпросил? Не ты ли?

Грязева в отличие от Слониковой и Косаченко брала свою выгоду временем. Она шла на больничный по любому поводу, поскольку даже те немногие кнопки и регуляторы, которые нужно было включать и поворачивать в определенное время, она никак не могла запомнить. Из-за этого в эфире то пропадал звук, то изображение, то исчезала архивная запись, то шли ошибки в бегущей строке…

– Не только тебе деньги стричь, – зло бросила Слоникова. – Сидишь тут по двое суток подряд. Думаешь, не знаю, что домой во время дежурств уходишь?

– Ты докажи вначале, – вызывающе рассмеялась Косаченко. – А я тебе вот что скажу: надо оформлять подработки на знакомых. Сейчас нам платят пятьдесят процентов к окладу за совмещение, а так – платили бы весь оклад.

– Тебе бы только мошенничать, – резанула Слоникова. – У тебя мозги излучением покорежило. Хочешь поправлю, чтобы приходила на работу пораньше?

Слоникова свернула аккуратный женский кулачок и пошла к Косаченко.

– Ты что, дура? – испуганно вскрикнула Косаченко, проигрывавшая Слониковой в бойцовских качествах. – Хочешь по уголовной статье – за угрозы?

– Ничего не докажешь. Я тебе влеплю разок и скажу, что поскользнулась, – объяснила Слоникова.

Телефон располагался рядом с мониторами. Косаченко подбежала к нему, набрала номер секретариата телевидения и под смертоносным взглядом Слониковой произнесла:

– Я бы хотела переговорить с главным редактором…

– Сейчас все доложу, – сказала она Слониковой и тут же в трубку. – Здравствуйте, я пришла на работу, а меня тут встретили с почестями.

Это была последняя фраза Косаченко. Слоникова одной рукой вцепилась ей в горло, другой – выхватила телефонную трубку и поднесла к щеке.

– Она все врет, – сказала Слоникова, удерживая Косаченко на безопасном расстоянии. – Пришла и устроила скандал.

***

Алик читал докладные.

«Считаю необходимым доложить вам о факте хулиганства на телецентре. Ночью кто-то разбросал в большом количестве окурки и скорлупу от семечек, а также бумагу. Чтобы выяснить, кто совершил этот хулиганский проступок – была просмотрена видеозапись системы видеонаблюдения. На ней зафиксирован момент, как Слоникова умышленно опрокинула мусорницу и разбросала мусор»…

Обычная жизнь телерадиокомпании маленького нефтяного города крутилась, словно собачья свадьба. Инженер телецентра Туз развелся со своей женой, а чтобы не платить алименты, уволился из телерадиокомпании. Алик, чтобы отдохнуть от скандалов и депутатов, поручил работу над всеми выпусками заседаний городской Думы Павшину. И главное, ради чего созданы СМИ, снова потекло мимо…

Алик анализировал происходящее с помощью приобретенных в аспирантуре знаний:

«Контролируемые СМИ представляют собой производства по изготовлению и распространению идейной отравы. Система СМИ, несмотря на «свободу слова», есть процесс, инициируемый и поддерживаемый властью для удержания власти, то есть процесс нейтрализации вредителя, конкурента власти на предметы обогащения, путем отравления его идеологическими средствами. Отравить саму власть через «свободу слова», нейтрализовать или ограничить ее претензии на предметы обогащения не удастся ни в одном обществе. Во-первых, силы атомизированного общества, схожего более с тараканьим миром, и власти, олицетворяющей структурированное единство, неравны. Во-вторых, инстинкты подавляющего большинства гонят это большинство не на борьбу с властью, а на борьбу за места во власти…»

ИЗ ИСТОРИИ МЕСТНОГО КЛАДБИЩА

«Отупение приходит тогда, когда безостановочно врезаешься в твердые предметы».

В скрипучей, затертой обувью, одеждой и шершавым от инея воздухом Севера, двухкомнатной квартире, где постоянно пахло сыростью и чем-то несвежим,

проживал Коля Пенкин оператор пятого разряда проржавевшего нефтяного промысла. Кроме него в квартире жили его жена Дарья и двое боевых мальчишек.

Располагалась квартира Пенкина на втором этаже деревянного дома, что представляло для Пенкина и его семьи серьезные неудобства, поскольку пола в туалете не было вовсе.

В туалет проходили, как канатоходцы – по водопроводной трубе, а когда садились, то ногами и руками упирались в стены, чтобы не брякнуться с унитаза в такой же клозет первого этажа.

Кроме того, квартира Пенкину досталась с краю дома и комната, две стены которой облизывала атмосфера Крайнего Севера, промерзала насквозь. Пацаны Пенкина, правда, находили в этом радость: превращали пол в каток и катались на коньках, а под Новый год сооружали снеговика, который не таял до самой весны. А чуть поодаль от деревянного дома Пенкина отчетливо и маняще стояли панельные пятиэтажки…

– Ничего, мать, потерпи, чем хуже, тем лучше, – говаривал Пенкин. – Не без глаз поди наверху. Увидят, что живем как бомжи, квартиру дадут. Никуда, падлюки, не денутся.

– Ты хоть бы ремонт сделал! – ругалась Дарья. – Жить-то невмоготу.

– Ремонт сделаешь, скажут, неплохо живете, – отвечал Пенкин. – Скажут, есть и похуже. И им квартиру в первую очередь отдадут, как более нуждающимся. А если так оставить, то мы на очереди первые. Гарантирую.

– Но сколько можно? Сколько лет так живем. Вселились, ты ж черноволосый был, – говорила жена. – Сейчас, если всю седину выщипать, так лысым останешься.

– Без дела не сижу, стараюсь. Наша квартира точно хуже, чем у других. Брось причитать, наступит время! – отрезал Пенкин.

Пенкин регулярно заходил к соседям то за сигареткой, то за сахарком, то по другой какой нужде, что приходила на ум, но на самом деле разглядывал, как живут. И бывало, видел, что есть еще хуже: то оконная рама с такими щелями, что сквозь них коты проскакивали с улицы и таскали жареную рыбу прямо со стола, то дыра в полу или в стене, через которую соседи рука за руку здоровались.

И вот Пенкин, найдя отличие, ставившее кого-либо в разряд живущих хуже него, прибегал домой, выбирал место и давай рвать его ножом, топором, до тех пор, пока его нога или рука не проваливалась в пустоту. А затем бежал он к двери, за которой стоял сосед с хорошим вопросом:

– Ты совсем спятил? В потолке дыру сделал.

– Пол прогнил, сам хотел отремонтировать, ведь городские власти не чешутся, – сочинял на ходу Пенкин.

– Да, дом ни к черту. И никому нет дела, – соглашался сосед.

Пенкин возвращался в квартиру и упирался в Дарью.

– Ты ж неплохо зарабатываешь, – говорила она. – Давай возьмем кредит, да купим квартиру. Сколько ж можно! Столько дыр наделал, а толку нет.

– Вода камень точит. Терпи, терпи мать, – успокаивал Пенкин.

Жалобы в жилищно-коммунальную контору и администрацию маленького нефтяного города Пенкин писал регулярно. В этом деле, несмотря на поверхностное образование, он так преуспел, что точно расставлял запятые и точки, не делал помарок и грамматических ошибок, а, кроме того, вызубрил много казенных штампов, которые так любят чиновники всех мастей.

Даже самое сердитое письмо начинал с «Уважаемый…», в случае переписки писал «на ваш исходящий № такой-то от такого-то числа отвечаю следующее», и обязательно приводил ссылки на законы.

Имя и отчество уважаемого постоянно менялись в зависимости от адресата, но дело с переселением не двигалось, если не считать визитов комиссий.

– Изношенность дома большая, – понимающе соглашались комиссионеры. – Строили-то эти дома как временное жилье, а городу-то уже двадцать с гаком!

– Вот и я говорю, – подхватывал тему Пенкин. – Разве можно так жить, дети, заходя в туалет, постоянно к соседям валятся…

– Многие так, не вы один, – отвечали комиссионеры. – А у нас очередь…

– У кого еще так? – возмущался Пенкин. – Хуже, чем у меня, ни у кого.

– Мы все видим, – говорили комиссионеры. – Вы в списке, ждите.

Комиссионеры уходили, а Пенкин оставался наедине с женой.

– Ничего у тебя не получится, – отрешенно грустила Дарья. – Они каждый раз обещают, а все без толку.

– Ошибаешься, толк будет, – убеждал Пенкин. – Смотри, какая переписка.

Он отрывал тумбочку, а там белела стопка бумаг по толщине ничуть не меньше годовой подписки местной газеты. Пенкин взял кипу, сколько сумел схватить одной ладонью и потряс шуршащей бумагой перед носом Дарьи.

– Это ж работа! – гордо сказал он. – Это ж не так просто. Тут и губернатору, и президенту. Я ж с самого основания города и все на нефти, а без нефти государство ничто. Будет отклик, не сомневайся.

Вот так и жил Пенкин, пытаясь выбить квартирку из фондов на переселение администрации маленького нефтяного города. Жена его постарела, дети выросли и разъехались, а Пенкин все ходил по администрации и жилищнокоммунальным конторам.

Смерть застигла его, когда он прикупил новую тумбочку для писем, поскольку в старой вся переписка уже не помещалась.

ПОДГОТОВКА К БАЛУ

«В мире много дорог, но какую бы ни выбрал, все равно выйдешь на ту, что предназначена судьбой».

Командировку в Москву на ежегодный Бал прессы, проходивший традиционно в феврале, Хамовский подписал без проволочек. Командировочные Алик получил быстро, купил билеты туда-обратно, оставалось только связаться с Союзом журналистов и договориться о доставке книги, которую Богданнов обещал похвалить еще раз.

Алик опять позвонил секретарю Союза журналистов Козиной.

– Я приглашен на Бал прессы и хотел бы подарить его участникам книгу, о которой говорил Богданнов в Дагомысе. Могу я рассчитывать на помощь Союза журналистов? – спросил он.

– Мы такими делами не занимаемся, – отбросилась словами Козина.

– А на Бале прессы будет презентация книг? – подошел с другой стороны Алик.

– Не знаю, – отштамповала Козина.

– Но я для того и еду, чтобы раздать книгу, – обескуражено сказал Алик.

– Это ваша проблема, – отрезала Козина.

Получалось, что презентации его книги не было в программе Бала прессы и слова, которые мог сказать Богданнов о его книге, опять уйдут мимо цели.

«Звонить Богданнову? Он и так много сделал, не забыл и приглашение прислать, как обещал, – пресек надежды на царя батюшку Алик. – Видимо, он передумал насчет слова о книге, иначе Козина бы была в курсе».

Оставалось только съездить в Москву, отдохнуть и готовиться к тому, что его окончательно кончат в маленьком нефтяном городе за эту самую книгу…

***

По Зубовскому бульвару до малозаметного подъезда Союза журналистов России Алик шел не торопясь. Воздух, перетравленный выхлопными газами, если сравнивать его с воздухом маленького нефтяного города, казался более свежим и поэтическим. Шум автомобилей радовал, поскольку в маленьком нефтяном городе это был символ наступающей весны.

Старый лифт с грязными, поломанными кнопками доставил его на четвертый этаж и впереди открылся протяженный коридор, на стенах которого висели фотографии лауреатов премии «Золотое перо России». Алик прошел вдоль множества фотографий и исчез в кабинетах Союза…

***

Вызов сердца

«Природное в человеке лучше понимает его выгоду, чем разумное, поскольку поселилось в человеке намного раньше»

В бухгалтерии Союза журналистов России что-то не ладилось с кассовым аппаратом. Кассирша нервничала, то вставляла, то вытаскивала кассовую ленту, включала-выключала аппарат, но тот упорно не хотел печатать чек.

Внезапно пуховик стал необычайно жарок. Алик захотел выйти из бухгалтерии, чтобы прогуляться до кабинета Богданнова, а там, если повезет встретиться с ним, а заодно и проветриться. Зачем? – непонятно, но зря что ли приехал? Этот поток мысли нахлынул, как хулиганский свет, разрывающий темноту сна. Вставать неохота, но надо.

– Пока вы печатаете документы, я выйду на минуту, – сказал Алик.

Едва он закрыл дверь в бухгалтерию, как увидел среднего роста средней полноты седоватого человека. Тот стоял к нему спиной и разговаривал с какими-то женщинами, судя по всему работницами Союза журналистов.

«Вроде Богданнов! – восхитился собственной удаче Алик.

В его сердце опять возникли теплые чувства к человеку – одному из немногих властьимущих, похваливших его книгу.

– Всеволод Леонидович? – полувопросительно произнес Алик.

Богданнов повернулся к Алику, на его лице появилась искренняя радость, и он притянул Алика к себе как доброго знакомого, друга.

Алик не любил такого обращения, но протест его не был сильным и, когда Богданнов крепко прижал его к себе, он ощутил его небритую щеку и вспомнил любимого им отца Марины. Тот тоже любил целоваться, любил теплые отношения, и в контакте с Богданновым было что-то родное…

– Ну, как ты? – спросил он Алика так, будто ждал и думал о нем.

– Да вроде нормально, – сказал Алик, не привыкший жаловаться на судьбу.

Он не любил разговоров о недостатке денег, о нехватке времени, которыми люди в основном пользуются для отказа от каких-либо предложений. Не любил он и жаловаться и просить, потому что воспринимал просящих, как собак, висящих на полах пальто тех, кто может что-то дать. Он добивался и брал то, что ему вынуждены были дать. Весь его опыт говорил о том, что дают только тогда, когда хотят, и лишь иногда это совпадает с просьбой.

– Ты смотри, осторожнее, – по-отечески предупредил Богданнов. – Не нарывайся на неприятности. Книгу твою я понемногу раздаю. Молодец, хорошо написал.

– Вот вы ее прочитали. Разве она не достойна «Золотого пера России»? – спросил Алик внезапно, даже не осознав, как эта фраза сформировалась и вырвалась наружу.

Это был вопрос, который он давно хотел задать, это был вопрос, а не прямая просьба, но все же просьба, но Алик внезапно на мгновенье почувствовал, что он сделал все правильно. Лауреаты уже известны, а вопрос этот задать требовалось, учитывая долгую борьбу за признание. Пауза затянулась.

– Это хорошая книга, – не ответил на вопрос Богданнов. – Ты на Бал собираешься?

– Да, – ответил Алик.

– Тогда вечером и поговорим, – ответил Богданнов, – а сейчас у меня дела.

Люди, облеченные властью, словно бы сидят в коконах из других людьми, составляющих систему и определяющих ее лицо, но пробравшись сквозь кокон, нет гарантии, что там найдешь человека. Чаще – неприятная личинка. Богданнов, как показалось Алику, оказался исключением из этого правила.

ЗОЛОТОЕ ПЕРО

«Если бы человек мог сразу иметь все, то разве б он смог почувствовать счастье пути и разве смог бы оценить, то, что имеет?».

На втором этаже центра международной торговли на Краснопресненской набережной под живую музыку камерного оркестра разлетались бутербродики, нанизанные на зубочистки, и пластмассовые стопки с армянским коньяком. Все быстро съедалось и выпивалось, подпитывая невнятный шум разговоров, зависший над праздничной

толпой, словно легкое летнее облако. И это облако продолжало оставаться летним, пока взгляду Алика не предстали покрытые синими скатертями столы, на которых лежали стопки чужой литературы.

Даже изображение на небольшом откидном экране видеокамеры, которой Алик собирал видеоряд, вскричало:

«Здесь хватило бы места и для твоих книг!»

Поэтому, увидев секретаря Союза Козину, он отвел взгляд от видеокамеры и недоброжелательно посмотрел в ее сторону, но, к своему удивлению, в ответ получил поощрительную улыбку.

«Делает вид, что ничего не произошло», – оценил Алик…

Распахнулись двери в огромный зал, до самой сцены заполненный столами с закусками, как в хорошем ресторане, и праздничная толпа рассыпалась по местам, обозначенным на входных билетах.

Соседи Алика по столу оказались похожи на откормленных буржуев, а не на журналистов, они принявшиеся тут же разливать вино и вкушать, ведя высокостатусные разговоры. Алик бросил на стул сумку из-под видеокамеры и забегал между столами в поисках хорошего кадра.

Траурная музыка ворвалась неожиданно. Зал встал.

«…не перекупленные пиарщики, а бесстрашные журналисты, не боясь угроз сильных мира сего, разоблачали зло. А прямо названное зло, разоблаченное перед миром, как правило, утрачивает свой дьявольский кураж», – неслось из динамиков, а на экране сменялись фотографии погибших журналистов.

«Если бы все происходило так, если бы, – раздумывал Алик. – Но разве эти сытые люди, исполняющие ритуал – и есть те самые журналисты, к которым обращены высокие слова, или это чиновники с их преступным благополучием, сохраняющие траурные лица, а в душе усмехающиеся над нелепыми борцами?»

Потребности журналистики, стремящейся к сытости, понятны. Спокойная журналистика – это для тех, кто не ведает, что творит, для тех, кто не задумывается над тем, что творит, для тех, кто знать не хочет, для чего творит, или для тех, кто деньгами лечится от стыда за то, что творит. Стыд лучше всего присыпать деньгами. Стыд менее всего заметен, когда присыпан деньгами. Стыд менее всего тревожит тогда…

Слова вступления и траурная музыка все звучали.

«Эта музыка, эти слова, произнесенные проникновенным голосом, я чувствую, как они входят в меня, – обдумывал происходящее Алик. – Но сколько иных чувств достигает сердец куда более массово. Наши чувства, что смазка, с помощью которой грубые руки политиков, журналистов и писателей, пролазят к самому сердцу, пощипывают и подавливают его так, что читатель, слушатель, зритель начинает искренне верить, что то, о чем просят его политики, журналисты и писатели – ему самому надо и эти сердечные муки есть его искренние чувства. А если человек постоянно подвергается действию этих рук, то он, разрываемый ими на части, привыкший к ним настолько, что считает своими, порой и забывает, каков он сам по себе. «Равняться на героев…» К кому в зале обращен этот призыв? Он лишь мизерная доля ответа, который можно дать культуре благополучия, проповедуемой телевидением, радио и прессой».

Начавшееся награждение привлекло его к сцене. На откидном экране видеокамеры одни известные лица российской журналистики сменялись другими, звучали фамилии награжденных, которых вызывали на сцену, как вдруг Алик услышал свою…

Услышал, как слышат журналисты, собирающие информацию, как – то, что относится к внеличному миру. Приглашение прозвучало еще раз…

Алик бросил видеокамеру на ближайший стол и выскочил на сцену. Он почти ничего не видел. Вокруг – какие- то лица, какие-то одежды. Ему вручили статуэтку, цветы, диплом в рамочке и небольшой пакетик. Он не успел испугаться микрофона, а, готовясь сделать информацию по Балу, уже мысленно спорил с некоторыми награжденными, поэтому сказал:

– Здесь высказали надежду на то, что журналистика когда-нибудь станет полноценной четвертой властью. Мое мнение другое. Дело в том, что, называя журналистику властью, мы непременно сеем в ней пороки, которые подчас имеет реальная власть, и с которыми мы призваны бороться: это казнокрадство, бюрократизм, карьеризм, пренебрежительное отношение к людям и так далее. Я всегда сравнивал журналистику со служением Отечеству, своему городу, своему району, улице, двору, в конце концов. Журналист – скорее солдат, милиционер, нежели чиновник.

Сказав это, Алик устремился к видеокамере. Она оказалась наместе…

– Можно посмотреть на статуэтку? – властно спросил один из мужчин, сидевший за его столом, но Алик от нахлынувшего счастья был благодушен ко всем.

Мужчина покачал на руке статуэтку, и выговорил:

– Тяжелая.

Каждый видит лишь то, что способен разглядеть, но даже легкое презрение к соседям по столу в этот миг не встревожило счастья Алика. Статуэтка прошла по рукам и вернулась.

Малахит основания, черный постамент, золотистая и черненая под старину богиня победы Ника с лавровым венком над головой. С точки зрения искусства – штамповка. С точки зрения затраченного труда – символ победы, своеобразное знамя, за которое Алик боролся и, наконец, получил.

Диплом «Золотое перо России» выглядел не так красиво. Алик заглянул в пакетик, там оказался конверт с деньгами и коробочка с нагрудным золотым значком в форме пера от перьевой чернильной ручки.

– Извините, это вас наградили? – спросила его женщина, сидевшая неподалеку.

– Да, – ответил Алик.

– Я редактор, нам нужны способные журналисты, – сказала она. – Возьмите, пожалуйста, визитку, как сочтете нужным, позвоните. Буду ждать.

Алик поблагодарил и принялся за ужин. Больше в этот вечер он ничего не снимал. Испытанное потрясение было столь велико, что вино, которым он гасил бушевавший внутри пожар, с трудом укрощало эмоциональные языки пламени.

– Алик, поздравляю тебя, – услышал он между бокалами.

Рядом стояла Лобзаева. Ее глаза светились добротой одураченного чиновника, схожей с отблесками стали, завернутой в яркую упаковку букета.

«Я не намерена поощрять партизан, которые в обход Департамента округа и ямальского филиала Союза журналистов, обладающих единственным правом по выдвижению соискателей престижных наград, пробираются к «Золотому перу России»», – читалось в надменной позе Лобзаевой.

«Большинство приглашенных – опять чиновники от журналистики», – мгновенно оценил Алик.

– Я здесь не одна, а с дочерью, – продолжила Лобзаева. – Пусть девчонка покрутится среди высших чинов журналистики, может зацепится.

«Молодец! А тут о героизме…», – подумал Алик, но сказал неопределенное:

– Наверное, ты права.

– Тебя Богданнов полюбил, – то ли укоризненно, то ли завистливо произнесла Лобзаева.

– В Дагомысе расхвалил, здесь награда. У вас близкие отношения?

– Книга ему понравилась, – только произнес Алик, как Лобзаева потеряла к нему интерес.

Она всегда резко стартовала в сердечных отношениях с людьми, в помощи которых сиюминутно нуждалась, и резко эти отношения прерывала, как исчезала необходимость, не обременяя общение вопросами на тему семьи и работы. Она демонстрировала идеал человеческих отношений, застывших на Крайнем севере: крайний обращается к другому крайнему, только если ему что-то нужно, и ровно на этот срок. Но свою долю учения Алик от Лобзаевой приобрел.

– Я раньше сильно волновалась при выступлениях, – сказала она когда-то Алику. – Но нашла рецепт. Мысленно представляю, что не я говорю, а – другой. Так легче.

Алик проводил ее взглядом, затем его вниманием завладел московский мюзик-холл, украсивший скромную сцену красками костюмов и танцев… а потом…

Он шел к станции метро и вспоминал Богданнова. Ему стало жаль этого человека, окруженного прихвостнями журналистики. Он был схвачен Союзом журналистов, словно клещами сытых колосьев, на которых счастливо зрели зернышки чиновников. Парадокс заключался в том, что Союз в первую очередь объединял не талантливых практиков, а номенклатуру.

Подобное произошло и с Аликом, после назначения его главным редактором. В столице Ямала в фойе какого-то Дворца на очередном ежегодном мероприятии почти забытая им журналистка сказала странную фразу:

– Вам не идет быть начальником. Это не ваше.

Только сейчас он понял эти слова и мог бы сказать их Богданнову.

С точки зрения обычного человека – равный не может управлять. Управлять может высший и неопределенный. Люди, обладающие властью, наделяются публичным ожиданием исходящей от них божественности и дьявольщины, тем, чего нет у обычного человека. И многие люди, получающие власть, вынуждены соответствовать образу. Кто-то это делает с удовольствием, кто-то – без, а тех, кто сохранил себя, молва все равно обряжает в шкуру властителя. В последнем случае рассогласование между шкурой и ее содержанием заметно.

Тело льва могло бы питаться травой, если вложить в него душу Пегаса. Но жизнь эта была бы коротка из-за неприспособленности тела льва к употреблению травы.

«Ты уж будь чиновником или уходи», – говорят зрители мысленно. Но это неверно. Хорошо, что есть такие люди, как Богданнов, может они изменят власть и отношение к ней.

***

Всю дорогу домой Алик думал лишь о том, что как самый крупный алмаз, вне внимания геологов и ювелиров останется ненужным камнем, так и книга, пусть самая талантливая, но написанная и изданная, за границей внимания людей, способных предложить ее широкой публике, останется лишь бумажным кирпичом. Кажется, что несколько лет кропотливого труда должны быть оценены автоматически. Но нет. Необходимо упорство в доказывании, поиск человека, книга должна звать на помощь голосом автора, ходить по коридору его ногами, жать его руками нужные руки, но еще недавно Алик не стал бы требовать внимания…

***

Подсказка

«Гоняясь за большим, заботься о малом, потому что большого можно и не достичь, или, перефразируя известную поговорку, собирай синиц, когда гонишься за журавлем, и всегда будешь сыт».

Награждения журналистов по итогам конкурсов проходили и на Ямале. После окончания одного из таких мероприятий, Алик опоздал с выходом. Автобусы уехали. Возле роскошного надымского Дворца культуры стояла единственная машина, в которой сидел Кукишевич. В эту же машину, кроме Алика, села и припозднившаяся редакторша сельского телевидения по имени Тамара – стареющая мечтательная женщина, с невыводящимся выражением интеллигентной грусти на полном внутреннего достоинства лице.

Едва она села в машину и увидела Кукишевича, образ ее треснул, и началось извержение, правда, без пепла, грома, лавы и падающих камней – извержение обычной женской истерики, что для многих мужчин хуже всего выше перечисленного.

Слезы потекли, оставляя грязевые подтеки на щечках ее вулкана, а в направлении Кукишевича понеслись грозовые разряды упреков:

– Сколько участвуем в конкурсах и ни одной награды! Все уходит вашим любимчикам, которые под боком…

Кукишевич поморщился от одной мысли, что до гостиницы всю дорогу, которую не сократить, придется слушать вопли Тамары.

–… нас, кто в провинции, как будто нет. Мне скоро на пенсию, я отдала полжизни этому телевидению, и хоть бы маломальское внимание Департамента…

Кукишевич покрутил пальцем в ухе, создавая впечатление, будто хочет прочистить его, но на самом деле, он его заткнул, потому что освободившаяся от внутреннего достоинства Тамара кричала столь громко, что даже Алик, сидевший подальше, почти оглох.

– Тамара Ивановна, будет на вашей улице праздник, – попробовал успокоить Тамару Кукишевич.

– Какой праздник?! – вскричала Тамара. – Работаем на износ, оборудование старое, зарплата мизерная. Привезли отличные работы и ничего. Победители одни и те же, одни и те же!..

Тамара была права. Телевидение столицы округа шиковало. В столице округа делились финансы, а чем ближе тащить, тем больше утащишь, но шикарное финансирование требовало подтверждения качества продукции. Кукишевич давал дипломы своим.

«Юра, никогда не становись бабочкой, исследующей уголья в горящем костре», – говорила ему в детстве мама.

Извержение Тамары напомнило ему о костре, на котором он мог обжечь крылышки, полет был высокий, а вес – приличный.

«Скандал надо гасить немедленно», – понял Кукишевич. По выходу из машины, он повел Тамару к гостинице, что-то объясняя…

Через год эта самая Тамара получила Гран-при фестиваля и вышла на сцену с победной улыбкой, обозначившей на лице несколько приятных бугорков и ямочек, которые так красят стареющих женщин.

«Надо просить, и дадут!» – кричали ее глаза прямо в зал, заполненный журналистами, но этот крик никто не услышал, кроме Кукишевича, а сегодня и Алика.

«Когда компаньон срезает грибы чаще и прямо на глазах, то становится грустно, – размышлял по аналогичному поводу Алик. – Нет тяжелее гнета, чем гнет удач коллег, соседей, знакомых и близких».

ДОМАШНИЙ ПОДАРОК

«Чтобы сдержать зло, мир стремится его превзойти и приумножить».

Вернувшись в маленький нефтяной город, Алик в самое ближайшее время явился к Хамовскому. Внезапно открыв дверь в кабинет главы маленького нефтяного города, он в первую очередь увидел Бредятина, который, глубокомысленно покусывая кончик авторучки, стоял рядом с Хамовским, что придавало ему интеллигентно-матерый вид ресторанного официанта, принимающего заказ.

– Могу предложить суп с гренками, сегодня наивкуснейший, – эта фраза, казалось, вот-вот слетит с его губ под гнетом легочных альвеол, но Бредятин молчал, а Хамовский весело рассказывал:

– У замглавного врача жена при смерти, а в это время его сотрудницы, делят его между собой – кому он достанется замуж. А жена взяла да выздоровела! Ну ьдялб!!!

Раскрасневшийся Лизадков, сидевший тут же, щурился и похохатывал.

Под изучающим взглядом трех пар глаз Алик подошел к главе маленького нефтяного города.

– Вот, Семен Петрович, книга награждена золотым пером России. Лично Богданнов вручил, – сказал Алик, пристально наблюдая за реакцией.

Возможно, читатель подумает в этот момент, что Алик обуреваем мелкими желаниями и слегка смешон. Пусть будет так, он был всего лишь человеком, кроме того, он желал сильнее укрепить гвоздь, вбитый им в администрацию маленького нефтяного города.

– Дай-ка посмотреть, – попросил Хамовский, изобразив на лице печальное подобие радости.

Алик протянул статуэтку. Хамовский посмотрел на победную фигуру, как на хороший кусок колбасы и произнес:

– А бумага где?

Алик протянул Хамовскому грамоту.

– А вот золотое перо, – произнес он и показал на лацкан пиджака, где блестел небольшой золотой значок высшей журналистской пробы.

– Хорошо, – согласился Хамовский, удостоверившись в доказательствах. – Надо бы на город об этом сказать. Сам покажешь?

В голосе Хамовского проскользнула надежда, что Алик сам сделает сюжет про свое награждение, но самому себя хвалить, как известно, не выгодно.

– Надо сделать интервью на полосу в городской газете, – мгновенно отреагировал Алик, воображая, как его злобный завистник и недруг, главный редактор газеты Квашняков будет нервничать.

– Хорошо, – еще раз согласился Хамовский и тут же потянулся к телефону.

– Александр Васильевич, как здоровье? – произнес он, как только линия соединилась.

Квашняков ответил неслышно для всех, кроме главы маленького нефтяного города.

– Тут Алик награду привез – «Золотое перо». Надо бы с ним интервью на полосу, – сказал Хамовский.

Телефонная трубка громко, но невнятно заскрежетала, Хамовский резко отнял ее от уха.

– …пусть поцелует в зад, – разнеслось на весь кабинет.

Лица Бредятина и Лизадкова расплылись в понимающих улыбках.

– Ну, хоть небольшое, Александр Васильевич, – басовито по-доброму, как просят начальственную ровню, сказал Хамовский, приблизив к себе только микрофон телефонной трубки.

Телефонная трубка притихла. Хамовский приложил ее к уху.

– Вот и договорились, – завершил телефонный разговор Хамовский и сказал Алику. – Небольшое интервью в газете.

– А рядом с интервью – фотографии мусорных контейнеров или грязная заметка в духе Квашнякова? – ехидно спросил Алик.

Лизадков с Бредятиным понимающе рассмеялись.

«Что это – укрепление власти Квашнякова над Хамовским? – раздумывал он на лету разговора. – Или Квашняков, зная отношение Хамовского ко мне, подыгрывает и говорит то, что ждет Хамовский?»

– Ну, это вы сами договоритесь, – сказал Хамовский. – Интервью можно, без проблем. Есть еще вопросы?

– Нет, – ответил Алик, собрал награды и ушел.

***

Стремление угодить истине – истина не оплачивает. Стремление угодить народу – народ оплачивает в зависимости от культуры и интересов. Есть только одно направление для угодничества, на котором угодника осыпают благами – это стремление угодить власти. Алик не угождал власти, но и не старался ее уничтожить, потому что власть будет всегда – не эта, так другая, но его возмущало искажение справедливой естественности мира.

Если вообразить мир человека, как аналогию миру животных, то свиньи, жаждущие нарастить свое сало, расплодились во власти, поскольку его хищники, такие как прокуратура, суд, милиция и журналисты, служили у этих свиней и сидели в клетках, на поводках, ограниченные в своих посягательствах, чего в животном мире не бывает.

У Алика, как журналиста, была своя функция, дарованная государством и законом, самой природой, ему были даны права и обязанности, и он хотел их использовать полностью. Это тоже была борьба за власть, но не та, которой опасался Хамовский – это была борьба не за его кресло, а за построение внутри маленького нефтяного города отдельной свободы, называемой журналистикой.

ВНУТРИ

«Плохая микрофлора выдает себя бурчанием, газами и плохо переработанными материалами».

На песнь соловья слетается не только та публика, к которой она обращена. Многие почитатели находятся за гранью знания и понимания. Соловья не благодарят, он делает то, что предначертано и ждет…, но не благодарности. Он хочет продолжить жизнь, он хочет своего продолжения.

Алик все меньше и меньше обращал внимание на коллектив телерадиокомпании. Он понял, что среди людей, имеющих противоположные ценности, не найдет союзников и поддержки. На внутриредакционной планерке он обмолвился, что его книга награждена «Золотым пером России», но получил только отзыв Павшина.

– Для телевидения – главная награда «Ника», – весомо произнес он.

К сожалению, журналисты телерадиокомпании маленького нефтяного города плохо различали форму и содержание. Содержание они подменяли позами, жестами, красивыми кадрами, отчего телепрограммы получались пустыми.

– Между телевидением и журналистикой большая разница, – ответил Алик. – «Золотое перо» – это высшая награда в области журналистики, а не в области электронных картинок.

Никто не поздравлял его, если не считать вынужденных слов главного бухгалтера Пупик, которой пришлось еще и объяснять, что такое «Золотое перо России».

«Да и что может увидеть в моей книге человек, не прошедший тот путь, который прошел я? – спрашивал он сам себя. – Легкое чтение, смешные эпизоды – но это только приправа…»

– Говорят, вам золотое перо вставили, – сострил телеоператор Ханов, выходя из курилки.

– Есть с чем летать, – безобидчиво ответил Алик.

На радио он тоже услышал вопрос.

– Что вас заставило написать эту книгу? – спросила лучшая радиожурналистка маленького нефтяного города Миллимедова. – Она же такая толстая…

– Обязательство перед человеком, – ответил Алик.

– Обязательство плохой советчик, – важно оценила Миллимедова.

– Ну, долг…, – подобрал другое слово Алик, чувствуя унизительность сей ситуации.

– Долг – это лучше, – приняла новый довод Миллимедова.

В это время в курилке телерадиокомпании шли разговоры проще.

– Развелось писателей! – смеялся Пискин. – Скоро плюнуть некуда будет.

– В верхах говорят, что вся его книга – одно вранье, – блеснул знакомствами Павшин. – Наш главред – Андерсен.

– Кто ему только «Золотое перо» дал?! – спросил телеоператор Ступоров, тоном в котором читалось: «знаю я их всех, покупают себе награды».

– У него в руководстве Союза знакомый, – проинформировал Павшин.

– Все у нас так и делается, через знакомых, – поставил оценку Ступоров. – Потому награды получают не достойные, а блатные. Мне, например, никогда не пробиться. Гаденыш он, а не сказочник.

Вечно хмурое лицо телеоператора Ступорова и постоянное недовольство жизнью привлекали на его голову то бутылки в ночном подъезде его двухэтажной деревяшки, то угрозы расправы, а это оптимизма не прибавляло.

– Нас из-за его книг Хамовский перестанет финансировать и будет прав, – напомнил о главном Пискин.

– Зато мы тут пашем, пашем и никаких наград, – горестно высказалась Публяшникова. – Только замечания.

– Он замучил придирками, – согласился Пискин…

***

Все живое испытывает тягу к себе подобным. Алик не был исключением. Его породой маленький нефтяной город не изобиловал. По логике ему надо было или полностью менять коллектив, или уходить с должности главного редактора. Смену коллектива не позволяли провести российские законы и человеческая жалость к людям, уходить с должности главного редактора Алик не торопился, чувствуя, что не сказал главного слова. На этом посту он обрел, хотя и шаткую, но свободу.

«Мне иногда кажется, что я плыву по течению, а окружающие меня люди – всего лишь волны, которые меня куда- то гонят, – размышлял наш герой на досуге. – Некоторые из них постепенно исчезают, и о них забываешь, и только о тех, на которых весело плескался, вспоминаешь с ностальгией. Но вся каверза заключается в том, что каждый в свое время становится исчезающей волной. Когда-то этой волной стану и я».

НА ПОСЛЕДНЕЙ ВОЛНЕ

«Слишком много ума надо в старости для того, чтобы понять то, до чего в молодости доходил инстинктами».

Если бы не Ирина Душик, преподаватель журналистики из Тюмени, которую Алик пригласил в маленький нефтяной город для повышения квалификации сотрудников телерадиокомпании, то он чувствовал бы себя куда более одиноким, чем был.

Благодаря своей любви к людям умным и тактичным Алик много общался с Душик. Они вели любопытные беседы в кафе маленького нефтяного города и даже после ее отъезда между ними остались дружеские отношения. А эти случайные взаимосвязи, проистекающие оттого, что людей одинаковых по духу и стремлениям так безнадежно мало, дают неоценимо много.

– Так вы едете в Тюмень на Бал прессы, организованный тюменским Союзом журналистов? – искусственно строго спросила Душик, в одном из телефонных разговоров.

– Нет, – ответил Алик.

– Бросайте все и обязательно приезжайте, – утвердительно порекомендовала Душик.

– Хорошо, попробую, – согласился Алик.

– Никаких попробую, приезжайте, – словно отрубила Душик.

Таких бесед бывает достаточно, чтобы появилась подходящая причина.

«А не получить ли мне грамоту тюменского губернатора? Будет еще одна справка для ЖЭКа на снижение квартплаты», – подумал Алик.

Он тут же перезвонил Маковой и узнал, что губернатор Тюменской области действительно дает грамоты, созвонился с организаторами Бала в Тюмени, переслал им документы и вскоре получил ответ, что его ждут на вручение благодарности губернатора. После награждения «Золотым пером России» другого результата Алик и не ждал…

За аналогичными наградами, каковую собирался получить Алик, внезапно приехали из Ямала все, кто стоял поближе к их получению. Чиновники Департамента вместе с Ириной Маковой, редакторы СМИ, в числе которых Алик узнал редактора «Северной вахты» Коленкова, отъявленного литератора, но неслышного журналиста, редактора информационного сайта, на котором проскочила единственная по Ямалу небольшая заметка про золотой успех Алика в Москве. Опять одни чиновники.

На одном из мероприятий он с удивлением увидел Богданнова. Подошел, поздоровался, Богданнов представил его редактору «Тюменских известий» Владимиру Пузнецову.

– Он знаешь, какую книгу написал! – опять похвалил Богданнов. – Возьми – почитай. Золотое перо получил.

Редкий человек свободен от ревности. Ответ Пузнецова можно было предугадать.

– А я свои золотые перья потерял. Надо новое получать, – сказал он и неприятно поглядел на памятный значок, закрепленный у Алика на отвороте пиджака, как смотрит на более лучшую машину знакомого тот, кто хотел бы сам похвастаться новым автомобилем.

Чиновники представляют жалкое зрелище при угрозе своему статусу, имиджу, положению в обществе. Они до ужаса боятся потерять этикетку, поскольку, оставшись без нее, лишатся взглядов, пожирающих их с желанием и почтением. Чем может быть наполнена бутылка без этикетки? Самогоном, самопалом! Они боятся попасть в ряд подобных напитков, боятся оказаться распитыми на маломерной кухне замусоренной хрущевки или на теплотрассе. Они забывают, что они в первую очередь люди, а не должности.

– Ты ему обязательно подари книгу. Привез, надеюсь? – спросил Богданнов.

– Привез. Обязательно подарю, – заверил Алик…

И в этот раз на вручении наград губернатора Богданнов расхвалил книгу Алика. Наш герой опять получил порцию счастья, а затем множество кратких поклонников.

***

Просьба не по адресу

«В погоне за красотой фразы можно не докапываться до истины, поскольку истина неуловима, а коли не поймать, то можно и не пытаться: все верно лишь в каком-то приближении и смысле».

В повышенном внимании Богданнова к произведению Алика увидела свой знак Лобзаева. Когда все подвыпили на очередном мероприятии Бала, которое проходило в тюменском автосалоне среди сверкающих лаком машин, она подошла к Алику и начала издалека:

– Ты знаешь, что у нас в Салехарде творится?

– А что там? – удивился Алик.

– Слушай, у нас же переворот, объединяют множество изданий в одну структуру, – затараторила Лобзаева. – И мой журнал тоже. Я его создавала, жизнь отдала, а теперь куда – уходить? Неужели не знал?

Люди стремятся объединиться только когда им плохо. Когда людям хорошо, им плевать на окружение. Они, словно ветер – воют только, когда попадают в трубу. Но ветер никогда не притормозит, чтобы помочь своему воющему собрату. Лобзаева была этого же свойства: она была ветром, но сейчас попала в трубу.

– Нет, – ответил ей Алик.

– У вас же с Богданновым хорошие отношения. Ты стал фигурой. Поговори с ним, – попросила Лобзаева.

– Я не настолько знаю его, чтобы обращаться с личными просьбами, – ответил Алик.

– Не прибедняйся, – укорила Лобзаева. – Вон он как тобою доволен.

Этот разговор Алик вспоминал потом не один раз: подарок Богданнова не исчерпывался дипломом, наградой, словами о книге, главный подарок состоял в том, что он подарил Алику толику своего имиджа, статуса, превратив его в того, кому есть куда обратиться за помощью: в человека, у которого есть высокий покровитель. Это не было правдой на самом-то деле. Алик знал, что никогда не посмеет без веского основания обратиться к Богданнову, и страдал изрядной долей самоограничения на близкие контакты, в которых он мог сам себя обвинить, как в подыгрывании себе нечестным способом. Представляете, такая дурь водилась у Алика в голове, при его-то опыте! Но кто мог заподозрить, что Алик – болван?! Люди молятся и истуканам, которых сами наделяют волшебными свойствами. И это околдованное состояние окружающих, даже Хамовского и Квашнякова, играло на Алика в полной мере, окружая его незримой, но твердой защитой еще долгое время, не позволяя его уволить и растоптать.

***

Хороший друг дарит не только себя, но и свой круг общения. В этот раз главное событие подарила Ирина Душик. Она свела Алика с тюменскими журналистами. Он впервые в своей жизни сказал слово на всю Тюменскую область вначале в прямом эфире, затем в интервью газете «Тюменские известия», свежий номер которой можно было бесплатно получить в любом почтовом отделении Ямала.

Интервью получилось скандальное, но Алик подумал, что если у Хамовского и появится еще один повод, чтобы уволить его, то один повод среди многих его положение не усложнит.

НЕПРИЯТНЫЙ РАЗГОВОР – 2

«Предназначение не изменить ни лакировкой, ни грязью, но отказ от предназначения равносилен смерти».

Алик понимал, что Хамовский прочтет его интервью «Тюменским известиям» и пригласит на неприятную беседу, но не ожидал, что произойдет это в первый же рабочий день после выхода интервью. В понедельник после обеда Алику позвонила секретарша Хамовского и сообщила голосом, не скрывающим неудовольствия шефа:

– Семен Петрович, хотел бы вас услышать.

– Хорошо, – ответил Алик.

Конечно, «хорошо» не было, но что-то надо было ответить, чтобы дать понять на том конце провода, что он понял сказанное и готов воспринимать. Можно было ответить:

– Да.

– Я готов.

– Жду пистона.

Но форма ответа не меняла ни настоящего, ни будущего. В трубке раздался сухой голос Хамовского.

– Алик, срочно зайди ко мне. У меня Иван Фрицевич, надо поговорить.

– Хорошо, – повторил дежурное слово Алик.

В трубке раздались гудки.

«Разговор опять пойдет об обидах депутатов», – понял Алик. Он положил проверенный диктофон в наружный карман пиджака, прямо напротив сердца и направился в администрацию маленького нефтяного города…

В кабинете сидели двое.

Хамовский располагался на своем обычном месте, за столом, по краю которого, словно оборонительные построения, стояли, отделяя его от посетителей, дорогие его сердцу сувениры, фотографии и канцелярские приборы. Слева от Хамовского, рядом с сувенирным шаром, похожим на око сатаны, сидел председатель Думы маленького нефтяного города Клизмович, по-ученически сложив руки на стол для посетителей, широким перпендикуляром отходивший от стола главы. Алику ничего не оставалось, как сесть справа от Хамовского, что было весьма кстати, поскольку приближало его сердце с диктофоном к главному интервьюируемому.

– Вы вызываете возмущение отдельных людей, – начал сразу Хамовский. – Поэтому нужно либо находить компромисс…

– Мы обычно находим, – прервал главу Алик, поскольку после получения «Золотого пера России» уже не чувствовал себя мальчиком для битья.

– Либо – уходить, – не обращая внимания на реплику, продолжил Хамовский.

– Куда? – спокойно в ответ на неприкрытую угрозу спросил Алик, предлагая главе более подробно изложить планы своего увольнения.

Хамовский поглядел за спину Алика, развел в стороны руки и поощрительно замахал ладонями, словно бы приглашая к овациям. За спиной Алика стоял ряд шкафов с литературой, среди которой почетно выделялись письменные работы Хамовского. Над этими шкафами висели фотографии Хамовского, на которых он был изображен, то в обнимку с именитыми гостями города, то пожимающим именитую руку, то – плечом к плечу… Алик почувствовал, как множество Хамовских уперлись ему в спину взглядами, как упираются в спину сучья отжившей сосны, если в густом таежном лесу неосторожно шагнуть назад.

– Куда-нибудь, куда-нибудь, куда-нибудь, – голос реального Хамовского становился все тише с каждым повторением, пока не превратился в басистый смешок. – Смех смехом, а вы подставляете меня. Я не хочу ни с кем в городе ссориться, тем более с Думой. Депутаты полагают, что я потакаю вашему давлению на Думу, что я чуть ли не подстрекатель ваших действий. Понимаете?

– Но это неправда, – ответил Алик, понимая, что слова Хамовского верны, и его действия многими: теми, кто приравнивает себя к собаке, руку хозяина не кусающую – воспринимаются как исполнение указания Хамовского – человека, назначившего его на должность, и распределяющего деньги.

– Оправдывайтесь, оправдывайтесь…, – протараторил Хамовский.

Тут Алик сообразил, что и его тоже могут писать на диктофон. Приглашение оправдываться прозвучало без конкретного вопроса, то есть Алик сам должен был определять, в чем он виновен, и докладывать. Такое предложение требовало осторожности в высказываниях.

– У меня все, – ответил он. – Разговор беспредметен.

– Вы вызвали резонанс в городе своим интервью, – медленно начал Хамовский. – Прокомментируйте вашу фразу: «прилагаю все усилия к тому, чтобы мое телевидение было честным и объективным».

– Прилагаю, да, – ответил Алик.

Его можно было обвинить только в отсутствии регулярного внимания к журналистским текстам, но с другой стороны даже его бездействие – это тоже стиль руководства, дававший журналистам больше свободы.

– Это ваше телевидение? – нетерпеливо спросил Хамовский.

«Обиделся, что не отметил его заслуг», – понял Алик и сказал:

– Мое – в плане художественного оформления, а насчет его имущественной принадлежности, в начале интервью все сказано.

– Вас можно обвинить в неточности, – обозначил свое право Хамовский. – Дальше: «меня вызывают на ковер, жалуются главе города». Что такое ковер?

– Под «ковром» в переносном смысле подразумевается «разбор полетов», – ответил Алик, уже понимая, что если и ведется скрытая запись со стороны Хамовского, то с целью послать опровержение в «Тюменские известия».

– Кто, кто, кто,… – зактокал Хамовский, подыскивая подходящее определение для того, кто мог бы вызвать Алика для разбора его действий, но такое, чтобы он под определение не попал.

– Как сейчас, допустим, – завершил размышления главы города Алик.

– Не-е-е-т. Это,… – попробовал выкрутиться глава, понимая, что и его могут писать.

Одновременно что-то неясное вякнул и Клизмович.

– Да это ковер – это прямой ковер, – завершил Алик раздумье двух главных властителей маленького нефтяного города. – Ну, зачем хитрить-то, лицемерить-то?

– В принципе, – да, – выдавил из себя Хамовский.

– Ты же, когда я тебя об этом же спрашивал, сказал, что ты так не говорил, – растерянно заблеял Клизмович. – Что, типа, это ошибка журналиста «Тюменских известий».

«Ах, вот в чем дело! Эта думская дрянь опять настучала главе. Они хотят, чтобы я лично обвинил «Тюменские известия» в некорректной работе с интервью, передать им собранный материал, и сделать из меня «Плохиша» – эти мысли пронеслись быстрее, чем Алик успел откинуться на спинку стула. – Да так обычно и поступают начальники, если какая-либо их фраза может стоить им места, – у них вечно виноваты журналисты. Нет, «друзья», не пойду я по такому пути, но и обман председателя Думы на себя не возьму».

– Я согласен эту фразу присвоить себе, – мягко выкрутился Алик.

Клизмович с Хамовским переглянулись, и Хамовский спросил:

– То есть вы считаете, что здесь целиком правы?

– Конечно, – чувствуя, что побеждает, скоро ответил Алик.

– И про то, что половина решений Думы не соответствует чаяниям жителей города? – почти взвизгнул Клизмович, по привычке жеманно раскинув в стороны ладони.

– Да, – твердо ответил Алик и перешел в нападение. – Я имею право на собственное мнение? Или вы это отрицаете?

За мнением журналиста всегда можно скрыть ошибки и промахи, как ошибки врача за индивидуальной реакцией организма. Клизмович замер, как трусливый стоматологический пациент.

– По количеству я с вами согласен, – подтвердил соображения Алика Хамовский, а далее продолжил с падающей оптимистичностью. – Но это разве не чаяния народа? Вы против Думы?..

У Хамовского, как и у Алика, была одна смешная для подобных людей слабость: он опасался возмездия высших сил.

***

– Я не хочу ставить под угрозу здоровье своих детей и внуков, – признался он когда-то Алику.

Хамовский опасался встревожить хороводы ангелов. Он слегка веровал и искал крепкий предлог, чтобы убить. Как убрать с должности честного человека, если он, сволочь, кругом чист? Только подлыми приемами. А честно подлыми приемами, считал Хамовский, человека можно убрать, если тот сам полезет в драку, если переоценит силы и крикнет: спорим, не победишь – тогда можно казнить, а потом оправдаться: напросился.

Алик это давно понял и заявление об увольнении писать не собирался, не собирался он даже угрожать. Зачем совать пальцы в мясорубку? Зачем просить войны у тех, кто многократно сильнее? Им нужно только оправдание убийства. Стоит прокричать вызов судьбе, он будет услышан и принят.

***

Потому Алик ответил твердо и понимающе:

– Э-э-э, нет. Это интервью, мне задали вопросы, я высказал мнение.

– Ваша позиция – позиция борца? – Хамовский зашел с другой стороны.

«Да, не облегчу я твое бремя, и не мечтай», – подумал Алик и внезапно сменил тему:

– Вы же высказываете мнения, не соответствующие политике администрации Ямала.

Поставить Хамовского в одно положение с собой – явилось сиюминутной находкой.

Хамовский действительно спорил с более высокими властями по распределению бюджетных денег между городами, по политике выкачивания нефти и газа, и по другим вопросам, отрабатывая не хуже хорошего журналиста и создавая себе имя на литературном поприще. Но критикуя других – помни, что и тебя могут… Угрожая другим – вспомни, что и тебе могут…

– За это я терплю очень большие неудобства, – ответил Хамовский.

Судя по сытому лицу Хамовского и заметно располневшему телу, расправившему все складки пиджака, образ страдальца никак с ним не вязался.

– Вас лишили должности, вы потеряли в заработной плате, вам не дают выпускать свои книги или статьи, у вас лишили работы жену, или детям в школе чинят препятствия или что-то другое в этом роде? – спросил Алик для напоминания о том, как Хамовский поступал по отношению к людям, выступавшим против него.

– Нет, – ответил Хамовский. – Но я испытываю такое давление сверху…

– Я тоже испытываю, – сказал Алик.

– То есть вы готовы терпеть? – упрямо вытягивал нужный ему ответ Хамовский.

– Пока терплю, – ответил Алик.

– И даже большее? – подначил Хамовский.

– Что означает большее? – спросил Алик.

Хамовский рассмеялся, как смеются взрослые над детьми, рассказывающими о своих первых жизненных испытаниях.

– Какие неудобства вы терпите? – спросил Клизмович ослабшим от долгого молчания голосом. – Ты просто…

– Вы даже сейчас на меня оказываете давление, – прервал председателя Думы Алик. – Вы, чиновники, вызвали меня сюда, чтобы судить меня за мои высказывания и предлагаете уходить с должности…

– Вы хотите воевать против Думы? – весело пригрозил Хамовский.

– Зачем? – ответил вопрос на вопрос Алик. – Вы усугубляете проблему.

– Я? – удивленно спросил Хамовский.

– Да, – подтвердил Алик. Он и действительно ни с кем не воевал. Он просто любил свою работу. И вот сейчас, впервые за много лет в журналистике он поднялся на ступень, на которой мог творить и говорить свободно, как в силу заслуг и повышающейся образованности, так и в силу неподцензурной должности. Это было то, чего он добивался, то, о чем только может мечтать настоящий журналист. Но любой критический анализ или обличительное высказывание продолжало восприниматься властью не как повод к работе над собой, а как повод к работе над тем, кто осмелился сказать.

– Твое последнее выступление на радио, – встрепенулся Клизмович. – Зачем так оскорбительно? Депутаты безграмотные. Ну не все же – безграмотные. Почему ты обозвал всех?

– По грамотности депутатов вопросы есть, – неуверенно сказал Алик, потому что он уже не помнил, что говорил в радиовыступлении.

В учебнике по социальной психологии он наткнулся на тезис об ошибках группового мышления. Убежденность в собственной нравственности, неуязвимости, представление всех оппонентов либо злонамеренными, либо смешными, отрешение от информации, которая может поставить под угрозу принятие нужного решения… – все это делало решения депутатов узколобыми, келейными, но все это реально происходило в Думе маленького нефтяного города.

При любом составе Думы только мнения зажиточных и властных жителей города ложились в основу политики маленького нефтяного города. Клизмович, как председатель, напоминал любительницу собак, которую Алик однажды видел на улице маленького нефтяного города. В руках у той было не менее десяти поводков, удерживавших свору. Но что бы ни вытворяла каждая собака в отдельности, маршрут, намеченный любительницей, не менялся.

Выход из этого положения был. В частности, – поощрение критики, которой Алик иногда и занимался. Однако в ответ на интервью звучала только агрессия…

– Сейчас депутаты собираются в прокуратуру. Я никогда в жизни ни с кем не судился, – почти истерично продолжал Клизмович. – Зачем ты рекомендовал депутатам читать больше? И снова все свел к тому, что мы не дали денег на передатчики. Ну, зачем эти передатчики?..

***

О как Клизмович умел лгать!!! Он лгал, честно глядя в глаза, тоном, не вызывающим сомнения в его честности, горделиво приподняв подбородок и слегка выпятив грудь вперед и даже временами нервно поводя плечами, выказывая свое возмущение тем, что есть люди, которым надо объяснять прописные истины. То, что эти прописные истины были прописаны исключительно где-то внутри клизмовичевского лба и прошли через невероятно искажающие механизмы сознания, похожие на сказочную мясорубку, превращающую хорошие куски мяса в соевый фарш, разбавленный хлебным мякишем, – то было для него не важно. Вся его мимика, все его позы, говорили о безусловной внутренней убежденности в своей правоте, которая хотя и оставалась истинной ложью, тем не менее, за счет всех телесных вывертов и экспрессии становилась большой правдой.

***

«Виват, председатель, ты же сам все организуешь, а прикрываешься депутатами!!!» – оценил Алик, но вслух восхищения не высказал:

– Я могу показать съемки того заседания, на котором мое обращение по поводу оборудования не только прозвучало, но и обсуждалось депутатами.

– Да я его,… – начал Клизмович, не зная, что сказать. – Я его не слышал.

Такого Алик не ожидал. Внутренняя мясорубка Клизмовича перестаралась.

– Вы были на том заседании, – укорил Алик. – Ну, зачем лицемерить-то, перекручивать?

– Что в твоем радиообращении я перекручиваю? – Клизмович резко сменил тему, поняв, что выгнанный его сознанием фарш не съедобен.

– Вы перекручиваете мою просьбу об оборудовании, – вернул председателя к теме Алик.

– Ну, это же неофициальное обращение, – возразил Клизмович.

– Как неофициальное? – возмутился Алик и повысил голос. – Обращаться в Думу можно хоть письменно, хоть устно. Вы же нарушаете закон, вы хоть это понимаете?

– Ну, это же анекдот, – вскрикнул Клизмович, – сам был депутатом, знаешь порядки.

***

Опыт депутатства Алик имел и знал, как на заседаниях Думы затираются неугодные мнения и пробиваются нужные. Клизмович по-своему был прав. Пока в маленьком нефтяном городе все решает Хамовский, закон не играет роли. В городе правила благосклонность главы города. Без соизволения Хамовского, ни один проект не проходил думского утверждения и денег не получал. Неугодный депутат в такой ситуации становится неугоден и народу, поскольку, кроме, крика от него ничего не исходило.

***

– И самое главное, уважаемый, вы на что деньги тратите? На заработную плату в основном, – напомнил Хамовский Алику. – Вам, как руководителю, будет неудобно, если люди станут меньше получать.

Страх – кнут самодисциплины, – считал Хамовский и любил угрожать, но коллектив телерадиокомпании для Алика уже не имел ценности.

– Это, конечно, будет плохо, – холодно подыграл Алик, чтобы не провоцировать главу.

– Это будет очень плохо, – со знанием дела подтвердил Хамовский. – Сегодня не в моей власти, а во власти Думы, не дать вам денег. И вы будете иметь заработную плату в полтора – два раза меньше. Здесь есть инструмент давления на вас со стороны Думы. Но Дума на меня тоже давит. Сегодня депутаты мне предлагают: увольте Алика. Вам хочется бороться и отстаивать свои права после увольнения?

Манеру сильных мира сего маскировать собственные интересы под мнения других лиц, депутатов или населения, Алик ненавидел. Он видел за ней едва прикрытую трусость. Разве слова – не одежда души?

«Ты же защищен должностью, чего юлишь?», – именно так и размышлял Алик, глядя на Хамовского.

– Комиссию не создали до сих пор, – вспомнил Клизмович. – Дума приняла решение.

– Какое? – в голосе Хамовского прозвучала тревога, словно бы он действительно боялся Клизмовича.

Речь шла о комиссии для проверки телерадиокомпании. Алик уже и забыл о ней. Комиссия всплыла, словно труп, освободившийся от плохо прикрепленного груза.

«Надо было опротестовывать решение Думы», – укорил себя Алик. Но в редакции телерадиокомпании маленького нефтяного города юриста не было, и все юридические дела выполнял сам Алик. А чем больше груз на одну лошадь, тем меньше движение.

– Давайте направим комиссию, – согласился Хамовский. – И потом вернемся к этому разговору.

Однако Клизмович жаждал радикальных действий, действий сиюминутных. На лице Алика не было ни тени раскаяния, в словах ни намека на будущую покорность.

«Его надо кончать», – мстительно мечтал Клизмович, а кончать он мог, только нудно капая в одно место.

– …мы все проглотили, – недосипел он.

– Сегодня вопрос другой, – возник Хамовский, продолжая ревностно рассматривать исчерканное фломастером интервью Алика. – Вот ты вот пишешь: «я добиваюсь…». Ты представляешь себя рубахой-парнем, что хочу, то и делаю. Смотри: «приходится аргументировать порой жестко все свои действия, в том числе с представителями городской власти… в итоге все решается в мою пользу».

– Ну, пока это так, – ответил Алик, выискивая ускользающие глазки Хамовского.

– Ты хамишь здесь, понимаешь? – выдохнул Хамовский и принялся перемешивать слова, набирая все больше уверенности по ходу короткой речи. – Мы,… нам,… мы не хотим, допустим, э-э-э… мешать работать. Но единственное, единственное, что мы оставляем,… у вас есть право обращаться в вышестоящие организации: суд, прокуратуру, но ни яух, ни копейки дополнительно в этом году не будет. На этом разговору цедзип!

– Мы не выживем, – без обиды резюмировал Алик.

– А нам ьтабеоп! – окончательно перешел на свой любимый лексикон Хамовский, и его речь сразу приобрела окрас и лоск. – Нам ьтабеоп!

– Хотя бы факты были стопроцентные, – уже озлобленно, как рычит затравленный пес, проговорил Клизмович, – но всех обвинил и продолжает бить.

– Чапай, ьдялб, – Хамовский ревностно заводил пальцем по интервью в «Тюменских известиях», как будто желал его стереть, – ьдялб, самый крутой тут…

***

Власть понимает объективность в журналистике, как угодничество. Угодил – объективен. Не угодил – плохо работаешь. Профессионал стал пониматься, как покупаемый специалист, исполняющий за деньги все, что требуется, без внимания – соответствует ли требуемое истине, морали, этике, всем нормам профессии.

***

– Итак, мы направляем комиссию для подготовки информации о кадровом составе телевидения и о состоянии материально-технической базы, – быстро сформулировал Хамовский и, обращаясь к Алику, едко спросил – Надо дождаться Квашнякова из отпуска, пусть возглавит комиссию?

– Мне все равно, – ответил Алик, понимая, что кто бы ни возглавлял комиссию, самые малые недостатки распишут подобно тому, как павлин из небольшого пучка хвостовыхперьев при небольшом усилии задних мышц разворачивает красивый, достойный созерцания, веер. Действия комиссии посеют подозрения, что его снимают с должности, а значит, некоторые сотрудники, если не все, воспримут приход комиссии, как старт к служению новому начальству. Все сплетни пойдут в копилку комиссии.

– Меняешь позицию? – издевательски спросил Хамовский, видя, что Алик уже понял, что его ждет.

***

«Но разве Иисус изменял себе, зная, что его ждет предательство и казнь? Нет. Конечно, я не Бог, но его путь показывает дорогу, жить надо по образу и подобию, – именно так, на первый взгляд смешно, думал Алик. – Убивая себя в себе, можно за всю последующую жизнь не обрести собственного прощения. Жизнь конечна: и богатая материальными благами, и богатая духовными. Так стоит ли из-за страха сходить с пути? Что тогда останется, кроме денег?»

Эксперимент по смене интересной работы на доходную Алик уже ставил, не выдержал тоски нелюбимого и ушел. Каждый человек – тонко настраиваемый инструмент. Он звучит талантливо и красиво только в особенных индивидуальных условиях, обрести которые – это и есть счастье.

***

– Я работаю достаточно честно, – отстраненно высказался Алик.

Он понимал, что Хамовский прочтет скрытый подтекст: если сейчас Алик работает честно, то значит, он, Хамовский, призывает его работать нечестно.

– Меньше шуми и меньше ошибайся, – порекомендовал Хамовский в ответ.

Понятие ошибки настолько субъективно, что, пожалуй, нет ни одной абсолютно верной мысли, закона и фразы – все они верны только в ограниченных условиях. Для Хамовского и Клизмовича ошибочность Алика заключалась в критике их интересов, которые они понимали, как абсолютно правильные.

– Я понимаю, – ответил Алик.

– Я и суды прошел и комиссии, – напомнил Хамовский. – Ни одной зацепки.

Алик вспомнил, как вся администрация маленького нефтяного города… Да, что администрация! Весь город под страхом увольнений защищал Хамовского, и даже он сам.

Хамовский с Клизмовичем смотрели на Алика и ждали ответа.

– Я вас понимаю, Семен Петрович, – повторил заклинание Алик, зная, что его, как Хамовского, защищать никто не будет, в его отношении все будет происходить с точностью до наоборот: его предадут и продадут все, кто сейчас с ним работает.

– Понятно, – эхом отозвался Хамовский. – Если бы у меня были большие ошибки, меня бы на йух посадили.

«Жена у тебя – работник суда и бывший адвокат. Городской суд прикормлен. Прокуратура тоже, – мигом пронеслись мысли в голове Алик. – В администрации работает юридический отдел. Лучшие юристы маленького нефтяного города в твоем распоряжении. Имея твои ресурсы надо быть кретином, чтобы красть противозаконно. В худшем случае – потеряешь или спалишь документы».

– Это какие ошибки должны быть, чтобы вас посадили? – с сомнением проговорил Алик.

– За большие ошибки, замочили бы или посадили. Аккуратнее, – резюмировал Хамовский и протянул руку для пожатия, словно для поцелуя. Это означало, что беседа окончена.

В скворечник с отверстием для птицы превратилось лицо Клизмовича, замершего с открытым ртом. На его языке, словно на грязном клюве, выглядывавшей из скворечника птицы, присохли недосказанные слова: «так он нас, и мы проглотили…»

Как смотрят на подопытных крыс в исследовательской лаборатории, Алик не знал, пока не ощутил на себе любопытный взгляд секретарши, сопроводивший его выход из кабинета Хамовского. Он покинул приемную и, уже спускаясь по лестнице, вытащил из кармана диктофон и включил его. Из миниатюрного динамика тихо, но вполне различимо, раздался голос Хамовского…

***

«Страх перед наказанием – вот главное достижение всех главных религий. Страх перед всевышним, страх страшного суда, страх перед неизвестностью подменяются в большинстве – в страх перед земной властью, – опять размышлял Алик, сидя в своем любимом домашнем кресле. – Причем страх, видимо, имеет и генетическую природу. Те, кто демонстрировал страх или тщательно скрывал свои истинные чувства – получали богатство и выживали куда чаще тех, кто не имел страха. Они давали больше потомства…»

ПРОЩУПЫВАНИЕ ВЕРЫ

«Наука – это умение сложно объяснить то, что и так ясно».

Алик вернулся в телерадиокомпанию в расстроенных чувствах. Все сходилось. Странность, о которой доложила несколько дней назад Пупик, теперь странностью не казалась…

Бухгалтерша тогда зашла в кабинет Алика без приглашения и сообщила:

– Во входящей документации прислали положение о ликвидации предприятия.

– Ну и что? – спросил Алик, хотя сразу понял, что подобная бумага случайно не могла попасть в разноску и, скорее всего, она подразумевала намек на прискорбные обстоятельства.

– Как, что? – переспросила удивленная Пупик. – Зачем нам его прислали? Я перезвонила – никто ничего не знает. Может, вы знаете?

– Нет, – ответил Алик.

– Странно, – озадаченно развела руки в стороны Пупик.

– Может, ошиблись? – предположил глупость Алик.

– Да нет, скорее, чтобы мы изучали, – ответила, нахмурившись, Пупик, которой не нравились неприязненные отношения Алика с депутатами. – А глава ничего не говорил по этому поводу?

Пупик, как и многие в городе, считала, что действия Алика поддерживаются главой, и в этом Хамовский был прав.

«Значит это хитрая игра, – рассуждала она. – Если глава поддерживает шефа, все остальное не важно».

– Хамовский доволен, – скупо и не давая повода для паники, ответил Алик…

***

Пуля, сменив копье, в процессе развития цивилизации, не изменила предназначения этих предметов и не сделала их более человечными. Прогресс средств не изменил задач человека и его инстинктов. Спустя тысячелетия в человеческом мире благополучно выживают только представители племени, помогающие выжить вождям, все остальное насильно используется для указанной цели выживания или уничтожается. Алик понял, что открытой войны с Хамовским не избежать, а значит надо незамедлительно действовать, потому что единственное оружие, имеющееся у противоборствующего Системе – это скорость и неожиданность…

– Хамовский с Клизмовичем хорошо потрепали меня за интервью на радио и интервью в «Тюменских известиях», – сказал Алик, войдя в кабинет Пальчинковой.

– И что они говорили? – требовательно поинтересовалась Пальчинкова.

Но Алик пришел не для того, чтобы облегчить душу, а для того, чтобы рассказать своему заместителю то, что ей следовало знать, исходя из его, Аликова замысла.

– Какая-то сука, из депутатов, по словам Клизмовича, сболтнула, что мое интервью «висит» на сайте «Тюменских известий», – сказал Алик, уже сидя на диване и под сукой, предполагая саму Пальчинкову. – Те, вроде как, прочитали и возмутились. Клизмович нажаловался главе, и началось…

Пальчинкова на «суку» никак не отреагировала, как при подходе хищника некоторые животные притворяются мертвыми.

«А может, и не она сообщила, – подумал Алик, оценивая ее реакцию.

– Ну, что говорили-то? – с нарастающим интересом спросила Пальчинкова.

– Разбирали мое интервью по косточкам, – преподнес Алик ту часть правды, которую Пальчинковой надо было знать. – Весь текст почеркали, выделяя фразы, до которых можно докопаться.

– Да ты что! – вполне реально изумилась Пальчинкова.

– И к нашему с тобой интервью претензии были, – Алик решил привязать Веру к камню, который тянул под воду его. Чем больше народа привязано к одному камню и пытается не утонуть, тем меньше у камня возможностей достичь грунта и выполнить миссию утопителя.

– А там-то что!? – огорченно возмутилась Пальчинкова.

– Клизмович воду мутит, – штампанул Алик, не вдаваясь в подробности.

– Вот старый козел, – определила Пальчинкова.

И тут Алик передал ей почтового голубя, с которым пришел:

– Но я весь разговор записал на диктофон.

Алик вытащил из наружного кармана пиджака серебристую сигару диктофона и покачал им перед Пальчинковой.

– Запись можно использовать, – сказал он. – Они же не думают, что я уйду безропотно, как мои предшественники.

– А что они говорили? – повторилась Пальчинкова, опасливо поглядывая на диктофон.

Алик включил запись, раздались знакомые голоса. Заметив, что Пальчинкова их узнала, Алик выключил запись.

– Угрожали, гадили, редакторская должность вредная. Станешь редактором – поймешь, – намекнул он, поднимаясь с дивана. – А теперь пойдем на студию, я хочу услышать, говорил ли я то, что в чем обвинил меня Клизмович…

Прослушивание записи подтвердило, что Клизмович в неприятном разговоре обманул Хамовского относительно слов Алика о грамотности депутатов.

Алик распрощавшись с Пальчинковой, помчался на телестудию, где быстрее набрал телефонный номер Клизмовича, набрал еще раз и еще…

Его уже начало раздражать, что телефон председателя занят, как неожиданно ему захотелось позвонить Пальчинковой. Телефон Пальчинковой тоже оказался занят. Алик набирал попеременно то тот, то другой номер до того времени, пока один не освободился. Алик положил трубку и тут же перезвонил на второй. Пальчинкова ответила.

Телефон Пальчинковой был занят ровно столько же времени, сколько был занят телефон Клизмовича. Это совпадение не столько огорчило Алика, сколько насмешило.

– Вера, ты еще не звонила Клизмовичу? – спросил он.

– Нет, – удивленно-испуганно ответила Вера. – А что случилось?

– Мне надо с ним переговорить, – сказал Алик и положил трубку.

«Вера быстра, – подумал Алик. – Чтобы окончательно определиться с ней, нужно узнать номер телефона, с которым она сейчас соединялась. Но сначала – Клизмович».

РАЗГОВОР С ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ.

«Пол протирают гораздо чаще, чем высокие полки шкафов, именно поэтому во властных верхах скапливается больше пыли и грязи».

«Клизмович, как обладатель интеллигентной внешности и не менее интеллигентной бородки, как бывший директор школы и детский учитель, должен сконфузиться, возможно – удостовериться в том, что звучало в интервью, и принести извинения, или хотя бы сказать Хамовскому, что он ошибся», – мечтал Алик. Поэтому, как только председатель устало просипел: «Да» – Алик прижал диктофон к телефонной трубке возле уха и произнес:

– Иван Фрицевич, я прослушал пленку с интервью, о котором шел разговор у главы.

– А я не слушал, – невероятно просто и спокойно ответила интеллигентная личность на том конце провода.

«Он лгал специально», – сообразил Алик.

– Вы меня оболгали, – заявил он, придав голосу твердость. – Я не говорил, что Дума…

– Безграмотная? – спокойно с придыханием напомнил Клизмович.

– Этого я не говорил, – продолжал атаку Алик. – Как будем разбираться?

– Ну, это ты разбирайся…, – ответил Клизмович. Голос его слегка дрогнул.

Ошибаются все. У журналистов в таких случаях принято извиняться перед читателями. Алик всегда так поступал, и от председателя Думы ожидал подобного.

– Нет, нет, нет, – скороговоркой остановил председателя Алик. – Вы же меня оболгали и главу обманули.

– Ты нас больше оболгал, – спокойно заявил Клизмович.

Уличное хулиганство невозможно удержать в рамках правил. Благородные действия одной стороны не гарантируют, что вторая сторона поступит так же… А во власти – те же люди с улицы.

– Я не лгал, – клюнул на провокацию председателя Алик.

– Ты начал, – подсек Клизмович и потащил разговор так, как опытный рыбак ведет рыбу, слегка ухватившую наживку. – Что нам надо читать, что депутаты не подготовлены…

– Я имел основания высказать это мнение, – ответил Алик, раздражаясь упрямством председателя. – А вы меня оболгали. И сделали это намеренно и нахально.

– О-о-х, нахально! – прохрипел Клизмович.

«О-о-х, молоко-то скисло», – вздыхал председатель дома и мигом избавлялся и от молока, и от пустого пакета. Но тут он разговаривал с главным редактором, которого нельзя было в одну минуту – в канализацию и в мусорное ведро. Его надо было терпеть, как горчичники на собственной спине, пока Хамовский не снимет. А пока снимет…

Душа Клизмовича противилась критике, высказываниям, оценкам пацана, каким он считал Алика. Он, бывший директор школы, подобного добра выпустил немало, и все покорялись ему. Птица не клюет небо, заготовка не формует пресс – таковы правила.

– Да – нахально, – опять возник Алик.

– Я не буду спорить, – ответил Клизмович. – С тобой бессмысленно.

Смысл для Клизмовича давно определился в хорошей заработной плате председателя Думы, равнявшейся заработной плате Хамовского и примерно десяти заработным платам хороших учителей маленького нефтяного городка. Но с увеличением доходов всегда растут расходы, а ведь еще дети и внуки, а возраст-то пенсионный.

«Держаться, держаться и еще раз держаться», – напутствовал себя Клизмович, выходя из квартиры на работу. Его кабинет располагался выше кабинета Хамовского, что иногда провоцировало в душе Клизмовича желания, возникающие у петуха, забравшегося на царственную курицу. Все что не служило радости хамокурицы и приумножению хамояиц, для Клизмовича потеряло смысл.

ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ВРЕДНОСТЬ

«К сожалению, человек должен давать жизнь детям, когда сам еще ребенок. Он сеет незрелые зерна и ждет хороший урожай».

Озадаченный Клизмовичем, Алик смотрел на картину, купленную им у художницы маленького нефтяного города и оставленную в рабочем кабинете.

Как призналась ему художница, картина была срисована с фотографии, но от ее красок исходило живое ощущение летнего леса настолько сильное, что Алик не смог его забыть даже спустя два года, после того, как увидел картину впервые. Она стала для него единственным окном в телерадиокомпании, в которое могла вылететь его душа, чтобы поискать ответы на сложные вопросы. Естественные окна открывали менее живые виды.

На картине, нанесенной маслом на толстый лист картона, каким обычно обивают тылы шкафов и прочей мебели, зеленел северный лес в период его бесснежного цветения.

Травы, кустарники и деревья наполняли пейзаж летней силой и теплом. И сейчас в тенях, прорисованных на картине, в тенях, притаившихся позади масляной зелени, Алик разглядел достойного собеседника.

«Что в учительской среде особенного, что создало Клизмовича? – завел он разговор с собеседником, который, конечно, был самим Аликом: – Дети?

– В этом есть особенность, – согласился собеседник.

– Учителя по долгу службы доносят родителям на детей. Доносы в учительской среде – норма. Донос содержит не истину, а ее частицу, пропущенную через личность учителя, а он, как и любой человек, может быть мстительным, амбициозным, подозрительным, эгоистичным, обидчивым…

– А вы, журналисты, не доносите публике на людей по долгу службы? – укорил собеседник. – Все ваши очерки, судебные репортажи и другую информацию можно трактовать, как донос. И разве исполнение этого долга не субъективно? Разве вы не мстите и не угодничаете героям ваших статей? Вспомни – главные интриганы города – Бредятин с Квашняковым – бывшие журналисты. В милиции, в прокуратуре, в суде донос вообще подкреплен законом. Чиновники везде работают по доносам и сами доносят. Донос – суть человеческого общения. Кто не доносит – остается вне общества. Главное в содержании доноса – его эффектность и неоспоримость. Поэтому идеальный доносчик не учитель, а человек, объединяющий в себе журналиста и юриста. Что еще скажешь про учителей?

– Учителя становятся глашатаями истины, то есть Богами для подопечных. В этом ловушка для самого учителя. Как через некоторое время не вознестись? Как говорящие учебники, учителя для власти выгодны, они оттранслируют любые идеи власти. Не понятные им идеи, исходящие от детей, их всегда будут раздражать, потому что учебники всегда сверху.

– Это свойство придает человеку власть, а не профессия. Вспомни Хамовского, депутатов… Вспомни своих журналистов, которые, выйдя в тираж, уже возносятся к небесам самолюбования. Они судят и несут истины.

Все мы порой излагаем суждения, которые отстаиваем с ревностью, основываясь лишь на внутренней уверенности, не обременяя себя широким взглядом на то, что уже сказано по предмету суждения. Это порождает легковесность и неточность суждений, вызванных к жизни не поиском истины, что само по себе сложно и требует большой работы, а стремлением защитить имеющееся решение, получить быстрый результат.

А как большинство отличает правду ото лжи, будучи угнетенным телом, его потребностями, реакциями и патологиями? Я не вижу иных критериев, как: выгода, провинциальные общественные убеждения и безопасность.

***

– Вам письмо, – сказала Бухрим, заглянув в кабинет.

– Давайте его сюда, – попросил Алик, оторвавшись от размышлений.

Тюмень, Душик – разглядел Алик на широком конверте город и фамилию отправителя, быстрее его вскрыл, и вытащил из него номер «Тюменских известий» с его скандальным интервью и свернутый пополам лист бумаги, на котором синела размашистая чернильная надпись: «А это – ложка дегтя! Не без этого же!? (Дали в редакции)».

Алик развернул лист и прочел:

«Видимо, уважаемые коллеги, вы денег Алику не давали – раз он правду вам не сказал. Как один из легко узнаваемых негативных героев его КНИГИ – а именно редактор газеты, принимавший его на временную работу, хочу уточнить:

Алик не самолично пришел в редакцию и предложил себя. Его устроил на работу известный в наших краях Сапа – бывший председатель городского Совета. То есть опора в структурах власти у независимого борца с властью была изначально. Каков первый краеугольный камень – таково и последующее сооружение, не сомневайтесь».

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

«Чем дальше по коридору жизни, тем больше позади комнат, в которые уже не зайти».

Почти не сгибая колен, чтобы не надорвать коленные связки, Пупик занесла в кабинет Алика заплывшее жиром тело.

Она с трудом поднималась по лестницам административных зданий и в служебный микроавтобус, но уходя с работы, прихватывала большой пакет продуктов из магазина «Мушка», а на работе перекусывала салом или сырно-колбасной пиццей. Платья на ней становились все шире и шире, и казалось, будто она для того и толстела, чтобы навесить на себя больше дорогих тканей и продемонстрировать достаток.

– Посмотрите, это я добыла по своим каналам, – сказала она и протянула бумагу. – Решение еще не подписано Хамовским, но скоро будет у нас. К нам направляют комиссию.

Состав комиссии сильно отличался от набора, предложенного депутатами, которые ввели в комиссию начальника коммунального управления маленького нефтяного города и начальника нефтедобывающего участка. Первый мог проверить работоспособность туалета телерадиокомпании, второй – взять анализы мочи у сотрудников телерадиокомпании для поиска в них следов нефти.

Набор Хамовского был серьезнее: начальник управления муниципальной собственности, главный специалист управления экономики, начальник юридического отдела, начальник отдела финансового контроля и аудита…

Последним в списке проверяющих значился самый первый враг, которым Алик обзавелся в маленьком нефтяном городе – Бредятин – пакостное письмо которого в «Тюменские известия» и прислала Алику его тюменская подруга Душик.

– Насколько это опасно? – спросил Алик у бухгалтерши.

– За свои документы я уверена, – ответила Пупик.

Угрозы, прозвучавшие в неприятном разговоре с Хамовским, стали обретать плоть.

– Спасибо, – поблагодарил Алик. – Можете идти.

Для принятия решения времени оставалось немного, и Алик ощущал его, как ощущает висящий над пропастью альпинист рвущуюся страховку. С понедельника он уходил в отпуск, оставалась только пятница. На субботу он уже купил билет до Москвы, а на понедельник у него был билет до Минеральных вод, где в этот же день его ждала заранее заказанная путевка.

Все учатся друг у друга. Хамовский разыгрывал внезапный штурм по сценарию округа…

ВЗГЛЯД ЧИНОВНИКА

«Хотя душа и умозрительна, но ее радость произрастает из материального».

Снос памятника редко завершается его реконструкцией. Прыгая над пропастью, можно и разбиться. Поэтому Алик решил посетить заместителя главы маленького нефтяного города Безмера, с которым сложились вполне приемлемые отношения, и послушать…

***

Безмер был такой же очкарик со слегка рябоватым лицом, не внушавшим ни уважения, ни трепета, как и Алик. Однако за моложавой маской скрывался матерый финансовый хищник, с помощью которого Хамовский во времена газовых зачетов увел из бюджета маленького нефтяного города не один миллион рублей.

Одевался хищник незамысловато и недорого, был внешне приятен и испорчен лишь говорливостью. Он деловито поблескивал очками и в отличие от грубых манер Хамовского имел манеры спокойные, компромиссные.

– Тигру не дают мяса, тигру не дают мяса, – весело подтрунивал он над Аликом, имея в виду ограничение на критику в маленьком нефтяном городе.

– Однобокая политика, как погоня за урожаем без ухода за землей, – ответил тогда Алик. – Навоз-то нужен…

– Вы тоже поймите. В столице округа уже подросли дочки и сынки начальников, многие из них уже выучились, и им нужны рабочие места, – высказал местные опасения Безмер. – Оттуда смотрят: куда бы пристроить детишек. А все хорошие должности разобраны. Что делать? Вот они и ищут внутренние конфликты на территории округа. Есть конфликт, они туда залазят, проводят проверки, цепляются за любую мелочь, снимают начальников и ставят своих. Вот сняли начальника нашего пенсионного фонда. Тот написал заявление в отпуск с последующим увольнением. Он бы не уволился, но значит, что-то накопали. Ведь лучше уйти с работы, чем – в тюрьму. А кого на его место? Жену прокурора округа. Вот и все. А вот другой случай. Сняли Сипова, зама по экономике, с должности председателя конкурсной комиссии. Пока я выполняю эту работу. А сняли почему? Стало много победителей конкурсных торгов, которые не исполняют обязательства…

– Я знаю пример. Одна фирма, образовавшаяся накануне торгов, парадоксально предложила вам цену бензина ниже его себестоимости. И выиграла, – ответил Алик. – Ей перечислили деньги за бензин, а она ни капли не поставила. Не Сипова ли дело?

– Поймите, сейчас нужно жить мирно и дружно, чтобы вышестоящие не искали здесь места для детей, – замял тему Безмер…

Страх потерять работу ощущался во всей России. Но Хамовского поразил не только страх, но и чрезмерная жадность. Его страхо-жадность была грандиозна. Он окружил себя финансовым махинатором Безмером, хозяйственным вором Тринькиным, продажными судьями, прокурорскими работниками, милиционерами. Мерзавец от журналистики Бредятин занял место великого Сапы. Квашняков создавал Хамовскому литературное величие. Алик в этой группе был чужим.

– Хорошую работу найти практически невозможно, – говорил Александр, московский друг Алика, о Москве. – Все работают кланами. В кланы включаются родственники, друзья, хорошие знакомые. Профессионалов принимают тогда, когда надо закрыть дыру, где надо пахать…

То о чем говорил Безмер, Алик перевел его слова в отношении журналистики:

«Дело власти – изначально свободное и хаотичное население загнать в клетки. Дело финансируемых властью журналистов хвалить эти клетки, но это полбеды.

Вторая ее половина заключается в том, что в случае злоупотреблений во власти журналисты становятся заложниками позитивной информационной политики. Страх потерять работу трансформирует саму работу в угодничество или формалистику.

Что делать? Каждый решает сам. Кто-то уходит, кто-то пьянствует, кто-то слепо зарабатывает, а кто-то пребывает в состоянии любви, как назвал это унизительное состояние директор тюменского телевидения на одном из съездов руководителей СМИ. Люди оттачивают инстинкты, позволяющие получать блага, до степени порабощения этими инстинктами. А дальше что? Где тот ребенок, который любил жизнь?»…

Абсолютное использование журналистики для потребностей власти, проповедуемое Безмером, не делало его менее интересным собеседником. Алик сел в редакционный «Соболь» и через короткое время был в администрации маленького нефтяного города.

– Говорят, к нам идет комиссия? – спросил Алик, как только зашел к Безмеру.

– Да, – бесхитростно ответил Безмер. – И эту комиссию возглавляю я.

Подобная неожиданность, не вынудила Алика обнаружить удивление.

– Жаль, – тут же спровоцировал он. – Квашняков мог бы больше накопать для моей последующей работы.

Безмер знал о враждебных отношениях между Аликом и Квашняковым, знал, что комиссии поставлена задача уволить Алика и то, что тот говорил о какой-то последующей работе, поставило его в тупик. Он с интересом взглянул на Алика и продолжил:

– Задачи комиссии пока не определены, но известно, что будут проведены собрания в коллективе.

– Но зачем? – спросил Алик.

– Алик, с вашим-то послужным списком вы найдете работу легко, – уклончиво ответил Безмер. – Вам нечего бояться.

– А если я устрою небольшую войну? – пригрозил Алик.

– Не забывайте, мы можем вам дать рекомендацию, – объяснил Безмер. – А может напротив…

«Если я и уйду, то туда, куда ваши руки не дотянутся», – хотел было сказать Алик, но вовремя остановился и просто спросил:

– То есть задача – накопать на увольнение?

– Ничего не могу сказать, – ответил Безмер, на лице которого образовалась деланная улыбка.

Человеческое общество имеет мало общего с человеческим организмом, где каждая часть тела выполняет определенную функцию, не зарится на функции других и беспрекословно служит авторитарным целям единого мозга. В человеческом мире мозгов много, организм этого мира изменчив и конфликтен. Сердце может переместиться в пятку, а ягодицы или загребущая рука – сместить голову, чтобы последнее не произошло, цивилизация придумала ряд доказательств интеллекта и порядочности.

Но, как изворотливые школьники во время экзаменов, так и ягодицы или загребущая рука, оказавшись на месте головы, стараются обойти систему доказательств, внушить обществу уверенность, что голова на месте. Все, что им мешает, либо очерняется, либо лишается голоса. Журналистика в условиях искажения доказательств становится невостребованной как специальность по объективному показу мира, она становится шулерской инстанцией подделки доказательств.

ПОТЕРПЕВШИЙ

«Добычу загоняет не охотник, а его собаки».

Промелькнувший за дверями открытого кабинета бывший преподаватель литературы тюменского университета напомнил Алику об удачном с ним интервью на тему русского языка. Тяга к прошлым знакомцам выгнала Алика из кресла, он выскочил в коридор к Фаллошасту и провел его к себе, ощущая в качестве непрошенного гостя запах тяжелого похмелья, пробивавшийся сквозь маскирующий аромат одеколона.

– Слышал про вашу награду. Поздравляю. Растем?! – казенно поприветствовал Фаллошаст.

– Как у вас дела? – прервал Алик, не любивший формальной словесности.

– Не очень, – поморщился Фаллошаст и будто нехотя принялся жаловать. – Я им провел выборы. Видели, какая явка? Думаете это так просто? Мне кое-что заплатили. Но мне нужна постоянная работа. Я же не могу ждать ее от выборов до выборов. И вот вызывает меня Хамовский. Спрашивает: «Какую должность хотел бы?». «Где больше платят, – отвечаю. – Вытяну все. Работы не боюсь». Он вызывает Лизадкова и дает ему указание. Тот в свою очередь вызывает кадровичку. Предлагают, знаете что? Заместителем завхоза в ресторане «Юность комсомола». Думаю, попробую, там видно будет. Вот месяц отработал. Знаете, сколько получил? Восемь тысяч с копейками. Как на это жить, не представляю. Но идти отказываться – подумают: работать не хочет. Там шептунов достаточно…

Жалости к Фаллошасту не было. На муниципальных концертах во Дворце культуры маленького нефтяного города он всегда садился ближе к первому ряду, который занимали чиновники Хамовского. Он стремился к власти, жаждал быть замеченным и привлеченным к бюджетной кормушке.

– Про меня тоже сплетничают, – согласился Алик, – но я не хочу связываться.

– Напрасно, – не согласился Фаллошаст. – Помогает. Я на выборах устроился в отдел к Бредятину. Все расписал, даже тексты телефонных переговоров с избирателями. И люди пачками пошли в «Единую Россию». Предлагали бесплатную помощь в ее популяризации. Образовывались ячейки…

– Ничего себе! – восхитился Алик больше своему мнению относительно услышанного, чем самому услышанному:

«Все беды от продажной интеллигенции. Она, отягощенная умными пороками, продается на омерзительные дела, такие как выборы черт знает кого и формирование имиджа черт знает кому».

–…и как-то раз Лизадков меня спрашивает: что опять пьяный на работу ходишь? – возмущенно произнес Фаллошаст, продолжая исторгать перегар. – Я спрашиваю:

«Почему вы так думаете?». «Тут все известно, – уклончиво ответил он. – Людей достаточно». Я сразу понял кто. «Бредятин?» – Спрашиваю. «Да, – отвечает Лизадков. – Зашел и говорит: от Фаллошаста опять пахнет. Видимо, хорошо на днях врезал». Я расстроился. Ведь не пил же…

Красное, как у температурящего больного, лицо Фаллошаста говорило: «Я вру».

– … пришел домой, рассказал жене, – замел внешнее впечатление язык Фаллошаста. – Она возмутилась и позвонила Бредятину, а того дома нет, трубку взяла жена. Моя ей все и высказала. А жена Бредятина тоже грубиянка. Нашу дочку обидела в своем кружке, совсем ни за что…

Алик вспомнил собрание поэтов и мурашки на своей коже, возникшие от обращения ведьмы Бредятина к детям.

– …потом моя звонит на работу Бредятину, – продолжил рассказ Фаллошаст. – А у того громкая связь включена. Моя: «Как вам не стыдно по администрации сплетни распускать, что мой муж ходит на работу пьяный». «Извините, извините», – сказал тот и быстрее трубку положил. Но весь его отдел эти слова слышал. С той поры Бредятин меня за пять метров обходит и с поклончиком здоровается.

Фаллошаст показал поклончик – легкий, как шепот наушника – и Алик узнал Бредятина. Алик вгляделся в Фаллошаста и узнал черты Тщеслава, работавшего в газете маленького нефтяного города журналистом, способнейшего человека, из-за тяги к пьянству вынужденного писать для высокопоставленных свиней прекрасные портреты. Та же худоба лица, тот же пьяный румянец на щеках, тот же живой взгляд, те же повадки…

А выборы…

Народ идет к избирательным урнам, подгоняемый долгом. Вот только, где даденное в долг? Народ бросается понятиями гражданин и государство, которые для него ничего не значат. Народ перебирает фамилии в избирательных списках. Но за этими фамилиями стоят либо люди Хамовского, либо – нефтяной компании. Распознать иных невозможно. Иные не обладают опытом или деньгами, или изранены системой…

***

Воспоминание о Фаллошасте промелькнуло, как облачко табачного дыма с соседнего балкона, оставив неприятный запах. Именно такие люди будут обрабатывать результаты комиссии, направленной против него. Они всегда сидели вблизи первых рядов, за спинами чиновников, незаметные, но готовые услужить. Их надо знать, потому что не сами первые лица, а именно угодливые исполнители будут его уничтожать. Алик задумался о возможных нарушениях.

ПОДГОТОВКА К КОМИССИИ

«Нервы звучат лишь тогда, когда хорошо натянуты, а их струны беспокоят, но именно это беспокойство иногда вызывает великие звучания».

Алик смотрел на небольшую картинку с бабочками, сделанными местной мастерицей из кусочков одежных пуговиц. Бабочек было ровно пять, разноцветных, с усиками из лески, украшенными бусинками. Это было его второе окно в чарующий мир раздумья в кабинете главного редактора телерадиокомпании.

Секретарша Бухрим зашла с бумагой и ручкой.

– Садитесь, пишите приказ, – сказал Алик. – Пункт первый. На время отпуска главного редактора запрещается проведение собраний на территории телевидения, ввиду отсутствия приспособленного под собрания помещения. Пункт второй. В рабочее время работникам телевидения, запрещается общаться с любыми представителями комиссии и предъявлять им любые документы, так как должностные обязанности сотрудников телевидения не предусматривают посторонние беседы. Пункт третий. Нарушение приказа будет считаться нарушением условий контракта. Санкции по моему возвращению последуют незамедлительно. Сейчас же его печатаете, я подписываю, и вы знакомите всех с этим документом…

Уже через полчаса Бухрим бегала по кабинетам телерадиокомпании, а Алик продолжил общаться с бабочками, застывшими в разных направлениях, словно бы предлагавшими и ему смотреть в разные стороны и с разных сторон.

«Вечер пятницы, завтра улетать в отпуск, а комиссия все равно придет. Что ей мой приказ? Слабовата защита, – раздумывал он. – А я люблю и позвонить по служебному телефону, и на служебной машине езжу по личным делам. Премии, подписанные Хамовским, чем не злоупотребление?..

Полтора месяца отсутствия на фоне работы недоброжелателей будут схожи с тем, как если бы рыбка подскочила над поверхностью воды в октябре, зависла и попыталась вернуться в реку в декабре. Глупо, глупо, глупо. Рыбка упадет на лед. Немного попрыгает, побьется, а затем замерзнет и сдохнет. Вот и вся сказка. А рыбка – это я. Комиссию нельзя пускать на телевидение. Пусть это по-детски, но попробуем воззвать к совести».

Алик опять вызвал секретаршу.

– Записывайте, – приказал он, едва Бухрим изготовилась. – Прошу перенести начало работы комиссии на более позднее время в связи с моим отъездом в отпуск. Свое участие в работе комиссии считаю обязательным, работу комиссии в мое отсутствие считаю некорректной, тем более, что я один из ее членов. Сейчас же печатайте, мне на подпись и – в администрацию.

Бухрим вышла, плотно закрыв дверь. Алик глянул в окно. Худосочные березы и сосны вяло махали ветвями, оповещая о ветре. С севера ползли тучи, похожие на души белых медведей. Гнутый кабель радиоантенны, протянутый самоучкой Задриным с крыши двухэтажного офиса телевидения к окну Алика, болтался вдоль стекла, словно безумная трещина…

«Убожество! – мысленно вскрикнул Алик. – Кривые заборчики, опутавшие город, железобетонные столбы с фонарями, мусорные контейнеры, напротив магазинов. Вдоль тротуаров, возле жилых домов – канализационные колодцы, испускающие ароматы домашних клозетов, разбитый асфальт, серые дома, телевизионные антенны на крышах, словно кладбищенские кресты… Люди, творящие это, сами же изнывают от собственных произведений. Таковы и журналисты, создающие произведения, которые во всей их совокупности, называемой журналистикой, телевидением или газетой…, сами же и поносят. Однако, пора».

Кабинет секретарши находился в трех шагах от кабинета Алика. Дойти быстрее, чем вызвать.

– Ольга Николаевна, письмо готово? – спросил он, глядя сверху вниз.

– Да, – ответила Бухрим, нервно суча ногами под столом, и положила на стол бумаги.

Подпись у Алика получалась то одной, то другой, она менялась от того, как лежала бумага, рука и от других невыясненных факторов. Не умея штамповать, производственником не станешь. Он стал подписываться полной фамилией и слегка завидовать владельцам витиеватых завитушек.

– Вряд ли их остановит ваше письмо, – по-дружески заметила Пупик, выглянув из-за компьютерного монитора.

– Надо использовать все возможности, – ответил Алик.

Пупик скептически ухмыльнулась и скрылась за монитором.

– Отправьте письмо в администрацию, – напомнил Алик и вернулся к себе.

Многоумную чиновничью машину сложно обмануть, невозможно разжалобить, ее можно отключить, на что прав у Алика не было, или создать ей препятствие, нарушить функционирование. Требовался честный совет умного человека, знающего власть. В маленьком нефтяном городе после ухода Сапы у Алика остался один советчик – Глеб.

СОВЕЩАНИЕ

«Поиск грибных мест идет во тьме неведения даже при ярком свете. Помогают ориентиры, приметы, советы, но часть урожая всегда остается в лесу, так и ответы на сложные вопросы».

Не дожидаясь окончания рабочего дня, Алик ушел по направлению к магазину «Мушка». Появляться у Глеба без бутылки – это равно как доить корову, не давая ей сена. Тут мелочиться не стоило, ведь именно Глеб, как бывший главный врач больницы маленького нефтяного города и человек, водивший близкую дружбу со всеми сильными этого маленького мира, мог дать дельный совет, поскольку имел обширный опыт увольнений и чужих, и собственных, и каждый раз находил новую денежную работу.

***

С трудом одолевая одышку, Глеб подошел к двери. Его тяготил огромный живот, одолевало внутрисосудистое давление, аритмии и другие недуги, мучающие человека, перешагнувшего пятидесятилетний рубеж и не придающего значения здоровью.

– Привет, есть небольшой разговор, – произнес Алик, едва дверь в квартиру открылась, и протянул бутылку проверенного прасковейского коньяка.

– Ну, раздевайся и проходи, – пригласил Глеб, – наверное, на кухню. Там и посидим.

Глеб ушел в коридорчик налево от прихожей. Алик, скинув ботинки и дубленку, устремился за ним.

– Как Марина? – спросил Глеб о сестре.

Он не любил стремительный разговор о делах, любил поговорить о личном, и ждал ответа, нарезая маринованные магазинные огурчики.

– Все нормально. Работает, – ответил Алик.

– Как сын? – продолжил сближающий души опрос Глеб, приступив к нарезке небольшого кусочка вареной колбасы.

– Тоже все нормально. Бегает, прыгает, – ответил Алик.

– Леонтьевна не звонила? – Глеб традиционно поинтересовался мамой Алика, а по пути открыл холодильник, что-то в нем посмотрел, как ищут многие, зная, что ничего нет.

– Мы регулярно созваниваемся. Вроде, не жалуется, – завершил вступительную часть Алик. – Я, вот что зашел. У меня проблемы с администрацией. Ты с ними больше дел имел. Я тебе расскажу, что происходит, а ты оцени.

– Давай, – согласился Глеб, – но вначале выпьем. Закусывай огурчиками, колбаской.

Он разлил коньяк в блестящие стальные рюмки фирмы «Цептер» с ободком под позолоту вдоль края. Коньяк приятно пробулькал.

– Ну, за здоровье, – словно в насмешку над собой предложил Глеб, поднимая свою рюмку над столом.

Изящные стальные формы соприкоснулись без усилия, с осторожностью, как обычно прикасаются к наэлектризованным предметам, вроде пластмассовых номерков в общественных гардеробах, и устремилась ко ртам. Коньяк полился по гортани, обжигая и разогревая ее.

– Недавно меня Хамовский вызывал. Угрожал увольнением. Сейчас он направляет ко мне комиссию. Насколько это серьезно? – спросил Алик.

– На тебя соберут компромат, а потом предложат уволиться, – ответил Глеб.

Его лицо в складках и рытвинах не излучало эмоций. Его губы двигались ровно настолько, насколько это было необходимо, чтобы произносить слова. Ни одного лишнего движения, способного вызвать приступ одышки. Толстые ладони рук то покачивались на столешнице, то невысоко и плавно взлетали над нею, чтобы немым словом отобразить сложность и неотвратимость происходящих процессов. Только на глаза не распространялось ограничение на движения и эмоции, они горели умом и интересом.

– Я больших нарушений не совершаю. Бухгалтерша говорит: с бумагами все в порядке, – пояснил Алик. – А если ничего не найдут?

– Тут больших нарушений и не надо, важен – факт, – ответил Глеб, аккуратно откинувшись на спинку скамьи. – А кто в комиссии?

Пока Алик перечислял, Глеб скептически рассматривал его, будто оценивал, достаточно ли в том веса на хорошее жаркое и долго ли он будет жариться.

– Нарушения найдут, – заверил Глеб и перевел взгляд на пустые рюмки.

– Но я не уйду с должности, если нарушения будут несущественны, – обозначил позицию Алик.

– Тогда будет вторая комиссия, – нетерпеливо произнес Глеб. – И так будет, пока не нащупают твое слабое место. Давай, наливай по второй.

Рюмки поднялись уже без тоста, столкнулись и вмиг опустели.

– Вторая комиссия не за горами. Осенью плановая финансовая проверка, – согласился Алик. – Но все-таки, если ничего не нащупают?

– Если поставлена задача, а, судя по твоим рассказам, именно она и поставлена, – сказал Глеб, взгляд которого быстрее упал на пустую рюмку, – то она будет выполнена. Лучший вариант – подойти к Хамовскому и договориться, что ты проработаешь какой-то период, чтобы подыскать новое место, и уйдешь…

Это предложение не входило в планы Алика. Ему было интересно узнать, какие меры чиновники предпримут к журналисту, главному редактору СМИ, который не пьянствует на работе, не прогуливает, исполняет свои обязанности, но может сказать свободное слово даже против учредителя. Слов он наговорил достаточно…

– У меня есть другая мысль, – прервал Алик. – Я думаю, что администрация не вправе проверять телевидение. Так написано в законах. Если это так, то мое увольнение по итогам работы этой комиссии будет незаконно. Я смогу восстановиться на работе, получить энное количество зарплат за время отдыха. Конечно, здесь я суд проиграю, проиграю его и на уровне округа, но то, что я выиграю его на уровне России, я почти не сомневаюсь, учитывая, что в этом году я награжден «Золотым пером России».

– Это может получиться, – согласился Глеб. – Давай наливай. Отдохнешь несколько месяцев, получишь деньги.

– Я бы за это время книгу новую написал, – размечтался Алик, заполняя рюмки. – Кроме того, угрозы Хамовского и Клизмовича записаны на диктофон, и я могу выпустить эффектную программу напоследок.

В этот раз коньяк из рюмок исчез, будто испарился, а блестящая цептеровская сталь, ценою не меньше серебра, словно и не поднималась над столом.

– Ты мог бы шуму наделать, – с деланным весельем согласился Глеб. – Но лучше придти к Хамовскому и между делом сказать, что если тебя прижмут, то есть хорошая запись, которая тебя не спасет, но им нервы потреплет.

Если связка Пальчинкова – Клизмович – Хамовский работает, то Хамовский знает о записи. Алик не стал рассказывать Глебу все подробности, но собственная мысль о незаконности комиссии показалась ему верной, словно и впрямь там, где двое, возникает некто третий, вполне различимый даже сквозь коньяк.

– Я знаю, что надо делать, – уверенно произнес Алик. – Надо предупредить Хамовского, что он действует незаконно, официальным письмом. Иначе комиссия придет, найдет все, что необходимо, а там неизвестно как суд отнесется к тезису о том, что доказательства собраны незаконно. Если сейчас он может не знать о противозаконности своих действий, то после извещения вынужден будет изучить вопрос. Поэтому билет на завтра надо менять на послезавтра. Отпуск у меня – с понедельника. Завтра – суббота и я могу подписать любое письмо и любой приказ…

Мысли заплодились, как кролики, так что язык неуспевал, но Глеб не любил долго слушать.

– Что-то ты разговорился, – прервал он Алика. – Наливай, а то напиток выдохнется.

В этот раз Алик уже не заметил, как наполнил рюмки, только почувствовал, как в пищеводе, а затем и в глубине живота опять потеплело.

– Ладно, я побегу. Завтра – на работу, – начал прощаться он. – Надо вызвать секретаршу, оформить письмо…

К концу дня Алик, сочиняя защитные бумаги, почувствовал разницу между ресурсами администрации маленького нефтяного города и своими, и без сил упал в постель.

МАЛЫШОК

«Чтобы разогнать тьму, нужно не только солнце, но и огонь сердца».

Прошлого не вернуть и в том глубоко личном смысле, что не вернуть даже самих себя. В детской кроватке лежал малышок, и Алик, как это часто бывает во сне, точно знал, что это он. Он был одновременно и малышком и взрослым. Его и маленького, и взрослого окружали нынешние возрастные коллеги. Однако время замерло только для него одного – того, который остался малышком, а может, – Алик вгляделся в себя, – и не во времени дело. Малышок-то, хотя и выглядел, как младенец, тоже был взрослый. Он страдал от преуменьшения. Страдал от слабости и зависимости, – страдал так, что порывался кричать.

Его крик обрывали, всовывая в рот изящную соску-пустышку с надгубником в форме бабочки. Но этот принятый в обществе обман увлекал малышка на какие-то секунды, он выплевывал соску и вновь кричал. Его передавали с рук на руки, старались увлечь погремушками, но малышок не думал сдаваться.

Обитатели дома желали, чтобы каждое живое существо, каждый блик солнца, каждый росток, цветок, все многообразие мира усиливало состояние их покоя, но вдруг появилось существо, собственноручно внесенное ими в этот оазис. Оно заставило изменить позы, движения, само устоявшееся понимание благополучия – на нечто противоположное, вызывающее обеспокоенность и даже страх пред тем, что малышок может опять закричать.

Взрослый человек становится взрослым оттого, что умеет учиться или оттого, что забывает? Алик посмотрел на малышка. Он сам был таким: взрослым, желающим покоя и бесконечных благ жизни, и ребенком, кричащим инстинктивно, если что-то не соответствовало его представлениям о назначении мира, о его красоте. Что стало бы с миром, не будь любви к детям? Как жить, если не любить ребенка в себе?

Вот он лежит и кричит, упрямо выплевывает соску, неприятен сам его вид, недовольный и скандальный…

На какое-то время Алик ушел из дома. Когда вернулся, то в комнате вновь царил покой и дружеское общение, не прерываемое криками. Он даже не поинтересовался, куда делся малышок – тот и ему порядком надоел.

– Ребенка в себе каждый вытравливает самостоятельно, либо ему помогают, – мертво сказала вошедшая в комнату внешне вполне милая девчушка. – Больше не будет дурдома.

– Какого дурдома? – спросили ее.

– Я его убила, – ответила девчушка.

«Ты шутишь», – подумал Алик с надеждой, внутри которой таилось понимание, что никакой надежды нет.

– На, смотри, – ответила девчушка его мыслям, и что-то кинула…

Алик проснулся, как от выстрела. В сознании угасал образ пойманных на лету ушек малышка. Жестоким убийцей оказалась милая девчушка, не выдержавшая криков.

ЗАХВАТ

«Для сибирской тайги не существовало космоса, пока не упал тунгусский метеорит».

Как только Алик исчезал в очередном отпуске или командировке Пальчинкова брала за правило обходить приближенных Хамовского и депутатов с вопросами, имевшими один приятный для тех смысл:

– Чем бы вам услужить?

Будучи высказанными, они могли выглядеть и так:

– У вас есть темы, требующие освещения?

– Не пора ли нам организовать прямой эфир?

Вопросы создавали впечатление поиска темы отчаявшимся от бестемья журналистом. Но при ловле рыбы всегда важен водоем, где ее ловишь, и Пальчинкова ловила лишь там, где гарантирован щедрый и благодарный улов. Это, – думала она, – при поиске нового главного редактора телерадиокомпании повысит ее шансы. Алик призывал журналистов не становиться пресс-служками управлений и структур администрации маленького нефтяного города и искать темы у жителей, но дни его были сочтены, а тонуть с ним Пальчинкова не собиралась.

– По полгода на работе не появляется. Устала за него отдуваться, – эти слова Пальчинкова осторожно распускала среди должностных знакомых, потому как устное слово, сказанное нужным тоном в нужное ухо, работало как личинка моли в меховой шапке. Оно порождало более заметные следы, нежели собрание или митинг, оставляя от вполне приличной вещи дырявую рухлядь, которую только – в мусорное ведро…

Опустевший кабинет главного редактора телерадиокомпании принял ее, мягко гася звуки шагов. Поочередно мигая, зажглись лампы дневного света.

Она бросила свою белую куртку, набитую синтепоном, на угловой кожаный диван, нажала пусковую кнопку компьютера и осмотрелась. Все было чужим, даже бабочки на синем холсте недоброжелательно блестели, и в тенях картинного леса пряталась противная ей тайна.

«Как сяду на постоянно, все изменю», – подумала Пальчинкова и глянула на монитор. Множество компьютерных папочек ждали ее желаний. Она щелкнула мышью и удивленно замерла пред пустотой. Она открыла электронную почту, но вся переписка исчезла.

«Козел!» – мысленно ругнулась Пальчинкова и, заподозрив худшее, выдвинула верхний ящик стола, где обычно лежали лицензии. На свет выкатились: пустая коробка от диктофона и инструкция к нему. Она проверила остальные ящики, но словно сняла крышки с пустых кастрюль, в которых ожидала обед, приготовленный мужем, но нашла лишь остатки присохшей к стенкам пищи.

«Даже посуду не помыл!!!», – захотелось вскрикнуть Пальчинковой, потому как кабинет походил на скорлупки от орехов. Ядро исчезло. Если комиссия увольняла Алика, руководить телерадиокомпанией было не с чем. Она схватила телефонную трубку, набрала короткий номер и с надеждой спросила:

– Вам Алик документы не оставлял?

– Нет, – удивилась Пупик. – Чего-то недостает?

– В кабинете ничего и в компьютере пусто, – сообщила Пальчинкова. – Ни лицензий, ни свидетельств о регистрации.

– Домой унес, комиссию шантажирует, – сообразила Пупик.

– Не ругался бы с властью, не было бы комиссии, – напомнила Пальчинкова. – Как премии порежут и финансирование прекратят, что будем делать? Сняли бы его, что ли?

– Вера, нам пришел ответ из телефонной компании, посмотри, – заинтриговала Пупик…

Бухрим вошла немедленно и положила на стол письмо, в котором после ссылок на законы, ограничивающих выдачу информации на входящие звонки, было написано:

«… с телефона установленного на радиостудии в обозначенное вами время были совершены звонки.», а далее следовали три телефонных номера, и один из них – Клизмовича.

«Вынюхивает», – поняла Пальчинкова, плавно повернулась на кресле к телефону, и как только в трубке раздался знакомый голос, ехидно, но в то же время уважительно, произнесла:

– Иван Фрицевич, опять наш друг учудил.

– Что случилось? – дружелюбно и снисходительно поинтересовался Клизмович, как спрашивают детей об их чудачествах.

– Я не знаю, как работать. Все лицензионные документы унес и компьютер очистил, – тяжело выдохнула Пальчинкова. – Приготовился к худшему для себя варианту, чтобы нам жизнь сладкой не показалась.

– И насколько эти документы важны? – глухо спросил Клизмович.

– Можно закрывать телевидение и радио, – ответила Пальчинкова, в голосе которой сквозила паника.

– Ты думаешь, он может забрать эти документы? – растерянно спросил Клизмович.

– Он и не на такое способен, – ответила Пальчинкова. – Вы же знаете. Он и в эфир может выпустить вашу запись, как вы его…

– Работай спокойно, я переговорю с главой, – устало ответил Клизмович.

Пальчинкова бессмысленно глянула в мутное от многолетней грязи окно. Голые веточки невысоких березок, высаженные самими журналистами, качались резко, словно хлысты для порки. Чуть далее, рядом с дорогой, отделявшей город от замусоренной тайги, на крепком колу, какие должно вбивать в грудь вампирам, висели дорожные знаки с изображением бегущих детей и цифрой 20. Поддав газу, мимо проскочила машина…

«Что за город, своим умом никто, только через порку, – подумала Пальчинкова. – Вот и Алик получит плетей».

Тень от дома легла на край дороги, а за этой тенью, за низким заборчиком начинался лес, живший здесь до прихода нефтяников и газовиков, видевший крушение своих собратьев, попавших в список вырубки. Ирония судеб погибших деревьев заключалась в том, что смерть выбрала не плохих или хороших, а исполнила прихоть незримой для леса параллельной жизни, именно ее персонажи вдруг задумали расчистить место, именно в этом районе и именно в это время. Как лес не видит человека, но страдает от его присутствия, так и человек не знает…

Возле леса Пальчинкова заметила выход канализации, похожий на сруб колодца.

«Здесь, если не уживешься с канализациями, помойками, хамами и казнокрадами, то долго не протянешь, – подумала Пальчинкова. – В чем-то Алик прав».

Она достала из сумочки лекарственную аэрозоль, вставила в рот и глубоко вдохнула.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

«Человек как начинает свою жизнь, выходя…, так и заканчивает».

Только-только покинув границы маленького нефтяного города, Алик испытал истинное освобождение, подобное тому о котором поет пружинная кровать, когда ее ложе покидает неуклюжий толстяк. Каждая пружинка в его теле расслаблялась, голова светлела, будто толстяк уносил не только свой вес, но и свойственные ему эмоции, запахи, подминающую энергетику свою.

– Если позволить всем думать, то много времени потребуется, – эта фраза Хамовского выскочила из Алика в числе первых.

– Где экономическая стеклянность? – лопнула простонародная мысль Матушки.

– Можно узаконить все, при условии нашей дружбы с кассационной и надзорной инстанциями, – рассыпалась под колесом фраза председателя суда маленького нефтяного города.

Сосны будто бы кружили, провожая Алика, а он опять размышлял, глядя из окна автомобиля и разговаривая уже сам с собой:

«– Увлекаясь формулами, перестаешь слышать природу.

– Хорошо, но не хватает точности и увлекательности.

– Полено не шелестит листьями.

– Уже лучше. В этой фразе ярче контраст между жизнью и смертью, поэзией и рационализмом…»

Крылья самолета колебались, как тонкие прутики на ветру. Следы, которые оставлял Алик, следуя в отпуск, все больше приобретали контуры случайных мыслей.

«За что мне дается жизнь? – спросил себя он, опасливо глядя из иллюминатора. – Что я должен делать, чтобы иметь право жить? Почему господь должен пощадить меня в этом полете, а не уронить где-нибудь? Это дань кому-то из летящих пассажиров, или мне?»

Это была лишь поверхность океана мыслей. Как золотые искры – блики на водной поверхности – никогда не станут золотом, так и поверхностные мысли. Надо погрузиться в океан раздумий, чтобы созерцать необычных рыб. Вылавливать их и готовить. Где та рыба, та самая мысль, за которую меня можно пощадить и наградить жизнью?

«Золотое перо – это лишь аванс. Я напишу продолжение!» – вспомнил он, чувствуя, как успокаивается.

Облака теснились внизу и бесконечным матрасом стелились до горизонта. Их податливая плоть не имела цены. Они исчезали и возрождались. Их гнал ветер, они истощались от дождя, но вновь возникали. Они были непобедимы. Но разве можно общаться с облаками, обращаясь к земле? Бога можно постичь, только стремясь к нему, почему же большинство смотрит под ноги?

В Минводах сияла весенняя жара.

«Как мал стал мир. Несколько часов полета – и из зимы – в лето. Просто, как закрыть дверцу морозилки, – думал Алик под уговоры таксиста, который все сбрасывал и сбрасывал цену.

– Деньги не играют роли, я хочу прогуляться, – втолковал, наконец, Алик, и таксист разочарованно отстал…

Санаторий «Виктория» привлекал низкими ценами, рядом расположенным медицинским центром и оазисом природной красоты, возле которого фотографировались ессентукские молодожены.

Минеральная вода, куда только можно, и грязь…

Вымазанный горячей грязью и завернутый, словно переросший ребенок, в плотную по-серо-зеленевшую от частого употребления ткань, Алик смотрел на гипсовых атлантов, в напряженных позах застывших у потолка. По его лицу тек пот, какой мог бы течь и по лицам атлантов, но атланты были гипсовыми, а лоб Алика обтирала салфеткой медсестра, которой он приплачивал по сто рублей за процедуру.

«Великая сила грязи состоит в том, что если не пускать ее внутрь, организм впитывает из нее только хорошее, обретая новую силу, – размышлял Алик о своем политическом окружении в маленьком нефтяном городе через аналогию с простым медицинским процессом. – Но главное – очищаться, только смыв грязь, испытываешь чувство обновления».

Как вы понимаете, последняя мысль возникла, когда после душа он вышел из кабинки грязелечебницы и устроился в кресле со стаканчиком горячего чая с шиповником.

Приятная расслабленность, прогулка по городку, солнце и шишки, словно мелкие ежики, лежавшие в траве дремучего городского парка Победы…

Как тут не рассуждать?

«Грязь отваливается только с движущихся объектов, – вывел Алик общую истину, соскребая остаток процедуры с руки, и далее принялся рассуждать сам с собой.

– Нужно короче и понятнее.

– Движущееся очищается, стоячее тускнеет.

– Уже лучше».

Работая с грязью, часть ее принимаешь на себя, – мимоходом вывел он свойство работы журналиста из мужчины, выбивавшего ковер, и тут же уточнил. – Очищая, отдаляйся.

«Но хуже, когда, находясь в грязи, грязь не замечают, – опять переключился Алик. – Грязь всепроникающа, она легко перелетает с замусоренных тротуаров в легкие, в сердце, с грязных сердец в чистое сердце, как легко проникает маринад в помидоры, уложенные в одну банку. Не передавайте свое сердце в банки. Сердца любой группы квасятся в одном рассоле. Комната, наполненная людьми, уже предполагает рассол для их сердец, вкус их общежития, своеобразие вкусовых добавок, запахов. Мечты засоленного помидора о свежести запоздалы. Каждый пропитывается вкусом ближнего».

Он любил приход мысленного собеседника…

– Молодой человек, который час? – спросила крепко сложенная женщина, похожая на цыганку.

Алик ответил.

Женщина внимательно поглядела на него.

– Над вами витает большая зависть, – произнесла она таким же бесцветным тоном, каким Алик назвал ей время, и пошла дальше.

«Неужели, и здесь я не расстался с окружением, – подумал он, глядя вслед уличной прорицательнице. – Неужели грязь настолько прилипчива, или это нечистые слова глупой женщины?»

Но что есть грязь и чистота, как не относительные понятия? Абсолютной чистоты нет. В операционной можно найти грязь и главная – пациент. Даже божественная чистота всегда видна сквозь тучи, туман, пыль и преломляющий свет воздух… Даже божественная чистота – не чиста.

Пешеходные дорожки огибали и приближали красоты сквера «Виктории». Они, то скрываясь под роскошными ветвями, то открываясь небу, подводили к беседкам и водопаду, к мосткам через искусственный водоем, но в обеденное время эти дорожки походили на разветвленные патрубки огромного пылесоса, вовлекающего отдыхающих в обеденный зал.

Алик прошел мимо диетсестры, которая после нескольких давних скандалов относительно качества питания, запомнила его настолько, что лицом своим продолжала доброжелательно излучать вполне различимую фразу:

– В этот раз все будет отлично.

За столом сидели новенькие.

«Люди уходят из жизни, как исчезают из-за столов в санаторском ресторане с окончанием срока путевки. Остается пустота, тут же заполняемая новыми люди, – отметил изменения Алик. – Новенькие ничем не хуже и не лучше – они просто другие для тех, кто помнил предыдущих, а для всех остальных – кто смотрел в другие стороны, а то и, лишенный любопытства, оставался для впечатлений пустым, словно стекло для света, – их и вовсе не существовало…»…

Алик, зайдя в номер, разделся и перед тем как лечь спать с улыбкой взглянул на пустующую кровать. Она предназначалась Марине, которая приезжала завтра…

ПРИЕЗД

«Любить живого сложно – живой имеет черты, не вызывающие симпатии».

Как ни спешил он, спускаясь с возвышенности, на которой располагался санаторий «Виктория», когда вышел на привокзальную площадь, поезд, скрипя тормозами, уже останавливался у перрона, а ближайшие таблички с номерами, выставленные в немытых окнах, бледно оповещали, что нужный вагон самый дальний. Добравшись до середины состава, он понял, что большинство пассажиров уже вышли, поэтому встал в центре людского потока, утекающего в единственный выход, и простреливал толпу взглядом в поисках единственного знакомого лица, какое здесь могло быть.

И только, когда перрон почти опустел, он узнал вдалеке знакомую манеру ходьбы, затем – очертания…

Словно упрямую собаку она тащила за собой чемодан на колесиках. На ней был неизвестный ему светлый пиджак и брюки. Впрочем, узнать Марину по одежде было невозможно. Она любила обновки.

Алик пошел навстречу, раздумывая об оправдании.

– А я думала, ты вовсе не придешь, – обиженно сказала она.

– Как ты могла подумать?! – встрепенулся Алик и принялся ее целовать.

– Других с цветами встречали, – продолжала Марина напоминать, когда ее губы освобождались. – Быстрее сумки выхватывали из рук. Ждали.

– Давай чемодан, – вспомнил Алик. – Немного проспал. Процедуры утомили. Скоро и тебя минералкой промоют, узнаешь. Как доехала?

Они пошли к такси под наполнявшийся оживлением голос Марины.

– Кошмар…

В санаторском номере от усталости Марина быстро уснула, а Алик присел рядом. Теплое одеяло укутывало ее от самых крайних кончиков ног, заканчивавшихся подкрашенными лаком ноготками и отскобленными самыми эффективными средствами пятками, до носа, но с тем расчетом, чтобы маленькие аккуратненькие дырочки беспрепятственно засасывали воздух. А за лепестками век кипела жизнь, и что немаловажно – без усилий.

***

Факир

«В отсутствии солнца даже мириады отдаленных звезд не могут осветить пути человека. Они появляются в надежде заявить о себе как о светилах, но с наступлением утра становится ясно, кто здесь царит».

Снисходя к сотворению чуда, как к подтверждению статуса человека, которого не стыдно слушать и учение которого не стыдно усваивать, учитель приподнял ногу, согнул ее в колене, изобразив подобие танцевального па, и оставляя за собой светящийся мерцающий след, плавно взлетел к верхнему краю сцены, откуда обычно ниспадают шторы.

Он выглядел странно для учителя: высокий, худой, жилистый хулиганский тип со скуластым лицом и коротко постриженными волосами, стоявшими как иголки у ежика. Его внешность вызывала инстинктивный ужас у публики, заполнявшей зрительный зал, вплоть мурашек, которые словно клопы шарили по телам. Впечатлительные прикрывали глаза, но страх преждевременного ухода удерживал зрителей в креслах.

– Если ваш магнетизм привлекает мелочи определенного качества, то вполне вероятно, что вы привлечете и крупное такого же сорта, – бросил он в публику, поправляя черный плащ. – Привлекая на себя мелкие камни, ждите крупного. Притяжение и нанесение удара – главные принципы общения во Вселенной. Поглощая атакующего, повышаешь свой вес, значимость.

– Мухлеж, там спрятана веревка, а он на ней висит! – не обращая внимания на сказанное, крикнул упитанный молодой человек с последних рядов.

Продолжая парить, учитель взглянул на крикуна.

«Они ждут чудесное за границами своих возможностей, видя чудесное, они не верят, а обращаются к науке, спрашивают себя низменных: что заставило бы их взлететь? – и свой ответ считают истиной, – грустно размышлял он. – Даже в подвиге – видят стремление к сутяжничеству, власти или недостаток ума. Человечество, рожденное земноводным, почти не способно к полету без материального основания».

Полет, которого учитель уже стыдился, воодушевил публику не более, как если бы демонстрировался перед мышами. Его принимали за фокусника.

«Что ж, любое познание перерабатывает природу в удобную для восприятия субстанцию», – подумал он, опустился на сцену и обратился к самой красивой девушке из аудитории:

– Я приглашаю вас на сцену, чтобы продемонстрировать ваши способности.

Пока она шла, он заставил зал увидеть ее полет. Ни один человек не может заставить взлететь другого, не изменив его. Массовое внушение – что может быть проще?

– Теперь вы верите, что полет возможен? – крикнул он в зал.

– Да! – выдохнул обманутый зал.

Девушка зарделась. Она не взлетала и решила, что слова учителя, и громогласное согласие зала, несомненно, относилось к ее красоте – «полет» – это, конечно, иносказательно ее красота. Спина распрямилась, шаг стал увереннее. Как часто мы принимаем явления, случайно происходящие одновременно с нашими действиями, как связанные с ними прочной мистической нитью, их одобрение или неодобрение. Учитель улыбнулся этой рефлексии, встретил девушку протянутой рукой, она протянула свою, и оба закружились в танце.

Музыка оборвалась внезапно, как только учитель узнал о незнакомке все.

– Правда, она красивая?! – крикнул он в зал.

– Да!! – ответила мужская часть зала.

– Но как многие ошибутся, приняв ее внешность за прекрасные авансы любви! – продолжил учитель. – Она не умеет любить, хоть воспитана в лучших традициях

культуры. По крайней мере, вашей культуры. Ее мама имеет докторскую степень, а папа очень богатый чиновник, он не жалеет денег ни на образование дочери, ни на так называемые «культурные запросы», то есть театры, концерты…

Девушка удивленно глянула на учителя, но это удивление быстро превратилось в понимающую улыбку: «папа постарался, вечно он что-нибудь придумает».

– …Ее сердце полно уловок и ухищрений, а внешность лишь прекрасная приманка, – продолжил учитель, мимолетно оценив мимику пойманной мышки. – Ловитесь глупцы и будьте вечно обмануты. Вся мораль, которую вы в ней найдете – это лишь усвоенные реакции на поддержание господства своей красоты и привычной власти.

Улыбка на лице девушки исчезала, словно макияж под струей воды.

«Что вы себе позволяете?» – хотела сказать она, но у нее пропал голос. Она остолбенела и почувствовала, что поднимается над залом. На самом деле над залом в ярком столбе света поднимались только ее глаза. Зал в ужасе затих.

– Вы хотите познать мир?! Посмотрите на себя в зеркало! Разве вы тот прибор?! – громогласно произнес учитель. – Вы хотите познать мир через два мутных шарика, с помощью жалких процессов, протекающих под лобной костью? Вы просто выживаете! И ваш инструмент направлен на составление картины мира, удобной для этой цели. Вы маленькая черная дыра. Трансформатор.

На сцену упал второй луч света и возник пляжный шезлонг. Девушка, глаза которой вернулись на привычные места, подошла к шезлонгу и легла на него. Она не желала того, но не в силах была противиться.

– Любой живущий может летать, но большинство – ровно столько – сколько длится падение, – едко сказал учитель, ненавидя аудиторию, перед которой он был вынужден выступать. – Пусть дама отдохнет и посмотрит на себя, что она есть на самом деле.

В руках девушки возник фотоаппарат. Она подняла его на вытянутых руках, сфотографировала себя и включила просмотр изображений. На экранчике появилось изображение могилы, в которой она лежит. Она осмотрелась по сторонам – ее окружали стенки гроба. Ужас наполнил сердце…

***

Марина открыла глаза. Рядом сидел Алик и смотрел на нее.

– Мне приснилось, будто мы приходим в эту жизнь, чтобы летать, а проводим ее в замкнутом пространстве, – сказала Марина. – И еще мне приснился факир. Я даже запомнила его слова: «есть ли в ней дух – или это одна плоть, замкнутая на плоти? Что она ищет здесь – молодость, вынашивающая в себе старость?»

– Ты прямо сонный писатель, – удивился Алик. – Вставай, пойдем лечиться…

Через две недели Алик с Мариной также исчезли из санатория, как и другие временные его обитатели.

ДРУЖЕСКАЯ БЕСЕДА

«Чтобы лучше узнать недоступное, надо изучить аналогичное».

Обычная деревня с обычными деревенскими дорогами и тротуарами, но с необычными для деревень домами, в которых жили избалованные деньгами москвичи, сбежавшие от московского воздуха и суеты, традиционная для деревень грязь, дополненная нетрадиционными мусорными свалками, традиционно злые собаки за заборами и нелюдимые хозяева – вот и вся пригородная станция Салтыковская, окруженная лесом и певчими птицами – ничего необычного для человека из маленького нефтяного города.

Номер тринадцать повис на двухэтажном доме Александра, как на квартире, в которой тот жил когда-то в Омске. Совпадение или суть – сложно сказать, но гости с радостью приезжали в этот дом. Александр умел сказать слово…

Встречаясь с Александром, волосы которого еще непокорно топорщились, но были уже редки и седы, Алик понимал, что встречается с человеком из иного мира, с человеком, отношения с которым поддерживаются благодаря чувствам, обычно возникающим при просмотре старых фотографий. Чтобы узнать, что думает в отношении него Хамовский, надо было переговорить с ним. И вот при прогулке к местному пруду, найдя удобный момент, Алик перешел к нужной ему теме:

– …ситуация сложилась – хуже не придумаешь. Приходится встречаться с главными персонажами моей книги, с главой города, которого я высмеял в книжке. Мои программы про Думу вызвали негодование депутатов и главы. Статья в «Тюменских известиях» тоже…

– Вообще так не делается, – оборвал Александр, который, став обеспеченным москвичом, не любил отождествлять себя с корзиной для бумаг, куда можно бросать и бросать слова. – Если ты работаешь на главу, значит, ты должен быть в системе.

– Но я не работаю на него – это не частная…, – начал было Алик.

– Подожди, ты просил объяснить, – строго прервал Александр. – Твой глава, судя по твоим рассказам, не самый плохой. Есть такие, что лишнего слова не скажешь. Тебя же не заставляют бегать в администрацию и согласовывать все материалы?

– Нет, – растерялся от атаки друга Алик.

– Значит, тебе оставляют некоторый простор для творчества? – еще раз спросил Александр.

– Да, – подтвердил Алик.

– Это очень хорошо, – сделал вывод Александр. – Чего же ты возмущаешься?

– Но меня интересует то, что происходит во власти. Это же машина для казнокрадства, – ответил Алик.

– Такая ситуация везде, – спокойно ответил Александр. – Ты должен быть с ними, или уходить. А если с тобой не делятся – ты должен работать так, чтобы делились.

– Ты о чем? – спросил Алик, уже понимая о чем.

– Чтобы получать хорошие бонусы от хозяина, надо ему служить, надо быть верным, – ответил Александр, который приобрел немалый капитал, имел большую квартиру в Москве, дом в Подмосковье, дом в Хорватии и ездил на дорогие курорты.

Каждый советует на основе индивидуального опыта и целей, но мышь, вдохновленная птицей, может взлететь только на ее спине, а птица, доверившаяся опыту мыши, станет легкой добычей. Дух, указывая на звезды, подталкивает в пропасть. Каждый создан для исполнения собственной миссии, которая ничем не хуже – она просто другая.

Воспользоваться советом, можно только став тем, кто этот совет дает. В ином случае – чужое платье может оказаться гробом. Втискиваясь в рекомендуемый трафарет, можно потерять голову, или, наоборот, получить на ее месте – пустоту. Александр не любил давать советы.

– Но если я не изменюсь, есть ли у меня шанс? – спросил главное Алик. – Я же не нарушаю закон. Работаю честно.

– Зайди на сайт «Компромат.ру» и почитай, – ответил Александр, будто отмахнулся от надоедливого комара. – Есть много способов тебя уничтожить.

– Ну, например? – заострил Алик неприятную для друга тему.

– Испортить твою репутацию и жизнь твоим близким, – это самое безобидное, – заверил Александр. – Ты что, не знаешь, что наркотики подбрасывают, затевают липовые дела, садят в тюрьмы, убивают, наконец? Открой глаза…

***

Алику можно было испортить репутацию и без наркотиков. Слишком много зависти и злобы окружало его. Слишком много он рассеял слов, из которых произрастают зависть и злоба. Подкрадывалась пора подводить итоги. В довершение служебной карьеры на посту главного редактора, как он считал, ему осталось взять лишь последний приз, делавший его должностную жизнь увлекательной.

УВЛЕКАЮЩЕЕ

«Земля с развитием авиаперевозок и телевидения стала неожиданно маленькой».

Телерадиокомпания маленького нефтяного города, хотя и находилась в таежной ямальской глуши, но ее слабомощные передатчики и незаметные из Москвы трансляционные антенны, состояли в передающей сети сразу двух общероссийских телекомпаний, и каждая из этих компаний имела правило: один раз в год собирать всех провинциальных главных редакторов на съезды.

Москва, Сочи, Шарм-эль-Шейх, Гоа, Турция, Кипр… – Алик любил каждую из этих удивительных поездок: новые впечатления иных земель, комфорт дорогих гостиничных номеров, изысканную кухню, удивлявшую и заставлявшую наслаждаться, головокружительные концертные программы, для участия в которых телекомпании приглашали известных российских исполнителей.

Его ежегодные праздники обходились бюджету маленького нефтяного города в стоимость авиационных билетов до Москвы и обратно и в суточные, а остальное оплачивали столичные телекомпании, но Алик не испытывал по поводу этих затрат никаких сожалений.

Вы когда-нибудь жили в гостиничном номере стоимостью одну месячную зарплату в сутки, вы когда-нибудь ужинали при свете факелов на подушках на берегу Средиземного моря, вы когда-нибудь сидели на концерте Агутина метрах в десяти от него с бокалом вина в руке и хорошей закуской?… Если – нет, тогда вам не понять счастья, испытываемого героем О. Генри, который целый год копил на один поход в ресторан, и счастья, какое испытывал Алик бесплатно. В поездках он заряжался, словно аккумулятор, и старался мощное чувство эйфории перенести на свои произведения. Его мини-ноутбук, который он носил с собой, наполнялся мыслями, заметками, впечатлениями, набросками. Если и был рай на этой земле, то Алик в него иногда захаживал.

Счастлив тот, кто никогда не работал, в смысле привычном для рабочего. Счастлив тот, кто не обречен добывать деньги…

– Как же это так, в стране бардак, многие зарплаты не видят или получают столь мало, что едва живут, а вы разъезжаете, как баре, тратите такие деньги? – как-то возмущенно спросил Алика один из его родственников.

– Это деньги центральных телекомпаний, транслирующих свои программы на всю Россию – сказал тогда Алик, не зная, что ответить.

– Да какая разница, – ответил родственник, пенсия которого равнялась суточной стоимости самого дешевого номера, в которых проживал Алик в таких поездках. – Это просто безумие.

Каждый лижет свою рану. Его родственник не мог себе позволить то, что позволял себе Алик, Алик не мог себе позволить то, что позволял себе его друг Александр или Хамовский. Но Алик не испытывал зависти. Любая работа предполагает обязанности и возможности.

– Центральные телекомпании этими поездками привлекают нас, провинциальных редакторов – ответил он. – Хочешь раз в году получить экзотический бонус, встретиться с коллегами, заключай с конкретной телекомпанией договор, оформляй лицензии и показывай своему городу их телепрограммы. В свою очередь мы нужны центральным телекомпаниям для увеличения стоимости их рекламного времени.

Насчет коллег Алик сильно соврал. Его утомляли коллеги, даже за обеденными столами говорившие лишь о кадрах, прибыли и оборудовании. Другие коллеги промывали мозги коньяком, виски, джином, вином – всем, что прихватывали в самолет в «Дьюти фри», всем, чем угощала телекомпания. Третьи искали легкие половые контакты. Алика увлекали впечатления вне межчеловеческого общения: луна, прибой, жаркий воздух, цветы.

– Получается, вы продаете без нашего ведома, то, что нам показывают в телевизоре, и делаете это основываясь не культурной ценности транслируемого, а на личных симпатиях и интересе? – огорчился родственник.

– Любые телепрограммы создаются без вашего ведома на личных симпатиях и интересе, – ответил Алик. – Множество людей зарабатывают деньги, разбавляя ваше одиночество. Самый безобидный критерий отбора транслируемого телеканала – это его рейтинг, но ты же понимаешь, что к культуре он не имеет отношения. Порноканал имел бы высокую популярность, но его трансляция пока противозаконна… Любая телекомпания учитывает, что удовлетворение инстинктивных потребностей человека первостепенно в акте создания из человека зрителя. Вы в любом случае получаете зрелище, воздействующее на инстинкты…

Одиночество хорошо до тех пор, пока в нем есть перерывы, когда есть с кем переброситься словом. Не случайно полное одиночество ищет собеседника и друга внутри себя. Именно одиночество заставляет создавать богов. Но большинство ищет не в себе, а вовне. А чем не бог – телевидение?

Алик любил свое одиночество отдавать морю, цветам, солнцу и комфорту, миру, наполненному жизнью. Он ощущал себя лишь поплавком на поверхности окружающего его мира, точнее – на поверхности того, что он выбирал в качестве окружающего его мира. Если не клюет и не затягивает – то это плохой мир.

***

Приглашения на съезды приходили по электронной почте, и Алик тщательно следил за этой корреспонденцией.

«Приглашаем вас принять участие…», – от этих слов у него мигом исчезала хандра, он передавал письмо Бухрим с просьбой:

– Ольга Николаевна, готовьте заявление на Хамовского с просьбой разрешить командировку.

Эти же слова он произнес и теперь, хотя после всех скандалов, надеяться на благосклонность Хамовского было сложно. Алика обнадеживало лишь то, что во время отпуска комиссия так и не пришла, а, значит, какая-то из задумок сработала. Если это так, то Хамовский должен чувствовать в нем силу и не стремиться к осложнению отношений, к которому неизменно привел бы отказ в командировке.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

«Молодость более рискованна, чем старость, потому что считает, что смерть еще далеко».

Командировки Алику согласовывал учредитель, то есть администрация маленького нефтяного города. Поэтому Алик подготовив просительное письмо и приколов к нему бумагу о приглашении на съезд, пошел на третий этаж единственного в городе здания, украшенного тремя флагами: российским, ямальским и городским.

– Здравствуйте Семен Петрович, – сказал Алик, приоткрыв главную дверь в амбары муниципалитета. – Можно?

– Проходите, – сказал Хамовский, неопределенно махнув рукой.

«Настроение вроде хорошее», – оценил Алик и приступил к делу.

– У меня съезд региональных партнеров, – сказал он и протянул бумаги Хамовскому.

– Ты опять, ьдялб, в командировку, – с театральным разочарованием пробасил Хамовский.

– Через месяц, – успокоил Алик.

– Сейчас Ивана Фрицевича позову, и будем тебя ьтабе, – произнес, словно внезапно вспомнил, Хамовский.

Пальцы главы маленького нефтяного города заскакали по кнопкам.

– Сколько уже можно? – подыграл Алик.

Победа жертвует второстепенными фигурами. Высокомерие Алик считал именно такой.

– Иван Фрицевич, у вас есть две минутки? – весело прикрикнул Хамовский, не поднимая телефонную трубку.

– Есть, а что случилось? – просипел искаженный громкоговорителем Клизмович.

– Алика мочить, – в том же тоне сказал Хамовский и празднично прихлопнул ладонью по столу.

– На это – всегда, – обрадовался Клизмович.

Председатель спустился быстро, словно бы подгоняемый нисходящим потоком.

– Он по-прежнему хулиганит? – Хамовский показал на Алика пальцем.

– Нет, стал исправляться, – просипел Клизмович.

– Смотри ьдялб за-за-ходит ко-ко мне Ли-ли-задков с Бре-бре-дятиным – испуская прерывистый смех, заговорил Хамовский. – Смотри ьдялб! Квашнякова не было ьдялб! Алика не было! Как хорошо, спокойно в городе! На йух они нужны?!!

– Мы неизбежное зло. Нужные люди, – ответил Алик.

Клизмович взглянул на Алика хмуро и настороженно. Он излучал болезненность и внутреннее расстройство, даже залысина поблескивала не так ярко как обычно, а на впавших щеках проступили следы от кулаков пенсионного возраста.

– Алик, мы живем одну жизнь, понимаешь? Ты уже мальчик большой, – отказался от веселья Хамовский, встревоженный недовольным видом Клизмовича. – Мы тоже уже дяденьки старенькие, ьдялб. На йух друг у друга на нервах играть? Понимаешь? Добрее будем, да, хорошо? Будешь это…, – Хамовский хотел прямо пригрозить, но вспомнил, что у Алика может быть диктофон, решил сказать обтекаемо. – Ты ж уехал в отпуск., ты тоже переживал? Ты понял, да?

«Если напомнил о комиссии, значит, я ему помешал», – понял Алик, а вслух протяжно, с сопереживанием, произнес:

– Ну, да.

Игра – суть любой борьбы. Чтобы выиграть – надо играть. Добычу надо гнать и караулить. Чтобы не стать добычей, надо защищаться и притворяться. Снисходя к людям, приходится подыгрывать их инстинктам. И главное – игра выигрывается живыми, а журналист, отстраненный от работы – мертвый журналист.

Не нужно разыгрывать героя. Когда на прицеле – надо не летать, а прятаться.

«Воин ли ты?» – спрашивал сам себя Алик, зная, что – нет.

«Тогда зачем ты лезешь на рожон? – спрашивал он себя опять.

«Потому что люблю игру, ощущение опасности, свободу, не люблю служить тому, что считаю злом», – отвечал он сам себе.

«Ты боишься страданий и вряд ли победишь сильного соперника, – напомнил он себе о прошлых поражениях. – Хамовский пользуется запретными средствами, на его стороне все продажные и верующие мозги. На твоей стороне никого, кроме тебя».

На это возражение Алик не находил ответа. Страх был. Он гнал его в стадо: страх оказаться в одиночестве и страх некоего высшего суда, действующего вне стада. Овечий страх перед волком. Овца, скептически относящаяся к стаду, но страшащаяся волка, все равно будет это стадо приумножать. И словно напоминая об этом, словно чувствуя сомнения Алика, Хамовский глухо бася и постепенно ускоряя темп речи, принялся угрожать:

– Тебя можно зажать в такие условия, что жизнь покажется в клеточку. Понимаешь? Будь, это… – немножко умнее. Тебя выгнать-то, ьдялб, пара пустяков. Дискредитировать тебя – пара пустяков. Понимаешь? Ты сейчас. У тебя денег нету ни яух. Вот ты пишешь., что ты все выигрываешь ьдялб. После этой статьи, я не знаю, как он стерпел, ьдялб. – Хамовский всплеснул рукой на бледного Клизмовича. – Я его сдерживал ьдялб, чтобы он тебя не… Я его сдерживал. Да, Иван Фрицевич?

– Депутаты не получают ни копейки, – громко и остервенело, прострелил воздух Клизмович, внезапно присоединившись к разговору…

Разговор был неприятным, но недолгим. Командировка – подписана. Алик в очередной раз выиграл факт, оставив чувства победителя противникам, но его радость бы поблекла, если он знал.

***

Тайная карта противников

«Любой круг близких людей не без угловатых личностей, об острые грани которых можно сильно пораниться».

Комиссия не пришла в телерадиокомпанию, потому что Хамовский приобрел козыри в борьбе против Алика и, как только журналист исчез из кабинета, он обратился к Клизмовичу:

– Иван Фрицевич, успокойтесь, для рожденного в клетке нет жилища надежнее клетки. Он думает, что крутой. Забыл, где живет. Мы скажем «фас», его же порвут: не помогут ни законы, ни связи. Он еще не знает, какие подонки работают в отделе по борьбе с экономическими преступлениями и в следственном комитете.

Не мигая, Клизмович смотрел на Хамовского.

– Семен Петрович, скучное надежнее интересного и любопытного. Скучное куда надежнее веселого, – сказал он, как только Хамовский перестал говорить. – Даже на ровном поле нет надежнее прохожего направления. Алик – это опасная новизна. Уберите его.

– Даем последний шанс, – произнес Хамовский. – Комиссия теперь, как вы понимаете, не нужна, компромат на Алика уже есть. Его командировки в Дагомыс и в Ессентуки, которые я ему подписал, можно интерпретировать, как мошенничество. Я уже проконсультировался.

– Если наглость второе счастье, то тупость, несомненно, – первое. Алик, хоть и умный, но дурак, – нервно рассмеялся Клизмович.

– То, что дурак – это верно, – ответил Хамовский. – Пришел ко мне и спрашивает: «Я хочу взять небольшой отпуск перед командировкой в Дагомыс так, чтобы выехать в командировку раньше на дни отпуска. Бюджет тут ничего не теряет, проезд тот же, гостиницу в отпуске я оплачиваю за свой счет. Единственное – суточные, но они невелики, при подготовке фильма ко Дню города я много работал в выходные. Всем своим в телерадиокомпании предоставил отгулы. Если вы согласитесь предоставить мне суточные, как премию за переработку, то я просил бы вас выписать мне командировку так, чтобы она захватывала и отпуск» Я говорю: «Пиши письмо»… Он написал, я подписал. Мне же пакостит и у меня черт-те-что просит! Сам лезет в капкан. Странный тип.

– Ну дурак! – рассмеялся Клизмович. – Садить будете?

– Не сейчас и не своими руками, – взглянув в телевизор, произнес Хамовский. – Надо, чтобы его свои же сожрали. Эта информация должна выйти из коллектива телерадиокомпании. Бредятин уже думает.

– Не нравится повозка – смени ее – не нравится страна – уезжай, – глубокомысленно произнес Клизмович. – Так нет же. Уходить не собирается. Хочет и деньги хорошие от нас получать и нас же бить.

– Доиграется, – пообещал Хамовский. – Я где-то читал: «муж – это тот человек, подарки которого женщина может брать, ничего не давая взамен». Так и он. Живет только ради себя. Его ждет одиночество…

***

Голод терзал его желудок, заставляя неутомимо бежать. Такие же, как он, – голодные и ищущие, то и дело встречались. Он, мелко семеня лапками, спешил от лавки к лавке, обыскивая убежища для пищи. На лавках сидели те, кто съедал за раз его дневной, а то и недельный рацион. Его гнала надежда, что эти обжоры хоть что-нибудь оставили после себя, кроме окурков и шелухи от семечек…

«Голубь похож на безработного, – размышлял Алик, сидя в Москве на лавочке, перед отлетом на съезд. – И ты хочешь стать таким же, как он?»

Работа честного журналиста – это холодный путь к старости, это одинокий путь к распятию. Кому нужен такой путь? Люди сторонятся изгоев, тех, кто пробирается сквозь тернии, когда рядом есть простой и комфортный путь к благам.

КРЕСТ

«Интерес к постороннему исходит из выгоды, нейтральной или разрушительной для постороннего, и очень-очень редко – благожелательной».

Дети и женыработников прокуратуры и суда в маленьком нефтяном городе при поиске работы никогда не обращались в службу занятости, они сразу шли к главе города Хамовскому. Они также напрямую обращались к Хамовскому, когда требовалась квартира, и также получали ее. Таков был не требующий объяснений сговор между хищниками и жирной добычей, какую представлял собой глава города.

Причинить ему беспокойство и посодействовать снятию с должности могли только милиция и прокуратура – это Хамовский понимал и не жадничал.

Проверка администрации маленького нефтяного города комиссией из столицы Ямала завершилась не безрезультатно. Несмотря на утерю бухгалтерской документации в администрации маленького нефтяного города нарушения были найдены в подведомственных ей структурах и нарушения серьезные, тянувшие на уголовное наказание. Но все документы попали в прокуратуру маленького нефтяного города, где на должности прокурора казнил и миловал похожий на растянутого головастика Лакеев, жена которого работала у Хамовского.

– Отчет финансовой проверки вашей администрации уже поступил к нам для рассмотрения на факты нарушений закона, – сообщил по телефону Лакеев, распространяя воскресный перегар и почесывая псориаз, высунувшийся из-под рукава пиджака. – Мы вынуждены им заняться, так что не поймите наши действия как личную неприязнь.

– Не беспокойтесь, я понимаю, вам тоже нужно отчитываться, – успокоил прокурора Хамовский. – У вашей жены не будет проблем. Мы ей премийку подкинем хорошую. А на меня там сильно?

– Будь на моем месте другой, вам пришлось бы возместить миллионы рублей и сидеть в колонии несколько лет, по крайней мере – условно, – повысил свою значимость Лакеев. – Но я постараюсь замять.

– В долгу не останусь, вы же знаете, – напомнил Хамовский. – Скажу Бредятину, чтобы составил докладную записку на повышение оклада вашей супруге.

– Со своей стороны я сделаю все, – выразил готовность Лакеев. – Но единственное: этим делом будет заниматься мой помощник по фамилии Крест. У него есть житейская проблемка. Надо помочь.

– Хорошо, пусть позвонит, – попросил Хамовский. – Дай Бог вам здоровья, и я обязательно о вас упомяну в своей новой книге об истории нашего города…

«Надо жить не для будущего, а для настоящего. Даже святое и великое использовать исключительно для хорошей жизни в настоящем, поскольку будущее у всех одно – смерть, а есть ли другое – никто не доказал…», – так размышлял Хамовский, сидя в своем служебном кресле.

Телефонный звонок разогнал мысли.

– Слушаю, – определил свое состояние Хамовский.

– Семен Петрович, вас беспокоит прокуратура, – раздалось в телефонной трубке. – Моя фамилия Крест.

***

Похожий на облитого жиром пингвинчика, который проскользнет в любую дырку, старший следователь следственного комитета Крест глядел на любое уголовное дело с точки зрения пользы для карьеры. Под его руководством трудились сотрудники под стать ему.

Психически больной после того, как ему на голову упала труба на нефтепромыслах в бытность заочной учебы, крепко сложенный язвенник следователь Дурманин испытывал волчий кураж не от поиска истины, а от вкуса мяса обвиняемых на зубах. Ему было все равно, кого садить, лишь бы больше премиальных и перспектив должностного роста.

Фанатично падкий на командировки хоккеист Зарываев, который ради любимой игры мог сочинить уголовное дело на любого, на кого укажет начальство, по одним косвенным уликам и показаниям, которые он сам и составлял, а потом подавал на подпись подходящим свидетелям. Он работал за свободное время.

Вместе Крест, Дурманин и Зарываев представляли собой силу непреодолимую, поскольку умели сочинять тома уголовных дел, против которых все адвокаты маленького нефтяного города могли сказать единственное: «Надо признавать и виниться, иначе посадят». Судьи маленького нефтяного города в случае получения обвинения через следственный комитет даже не читали дела, а пользовались приговорами, которые сами следователи и сочиняли.

***

– Что-то случилось? – весело спросил Хамовский, маскируя взволнованность.

– Не беспокойтесь, – поспешил успокоить Крест. – Ничего плохого. Моя жена окончила институт, помогите устроить.

– Какая специальность? – спросил Хамовский.

– Что-то связано с журналистикой, – ответил Крест.

– Телевидение устроит? – Хамовский вспомнил про Алика, который был ему должен за командировки и благополучную жизнь.

– Вполне, – согласился Крест.

– Пусть берет диплом и подходит ко мне, – дружелюбно предложил Хамовский. – А квартиркой-то обеспечены?

– Спасибо, вы же мне и подписали, – сказал Крест. – Живу в одном подъезде с Бредятиным. Он на первом этаже, я на четвертом.

– Ну хорошо. Жду вашу жену, пусть приходит, – завершил беседу Хамовский.

***

Распределение кадров

«Пока игроки благоволят мухлевщику, они всегда будут проигрывать».

Ольга Крест оказалась симпатичной худенькой девушкой, одной из тех, что приводили Хамовского в хорошее расположение чувств.

– Здравствуйте, можно к вам? – спросила Крест, занося ногу на порог кабинета Хамовского.

– Конечно, конечно, – дружелюбно откликнулся Хамовский. – Вы по вопросу трудоустройства?

– Да, мой муж звонил вам, – напомнила Крест.

– Помню, помню, по какой специальности? – спросил Хамовский.

– «Связи с общественностью», пиар, – ответила Крест.

– Мы вас устроим на телевидение, к Алику, – ответил Хамовский. – У него много хороших девчонок.

Хамовский набрал номер телевидения.

– Алик на месте? – спросил он у Бухрим…

***

Дверь отворилась, и в кабинет Алика вбежала испуганная секретарша:

– Хамовский, переводить?

– Переведите, конечно, – приказал Алик, довольный последней командировкой, и через секунды говорил в трубку:

– Здравствуйте, Семен Петрович.

– Здравствуй, Алик, у меня тут интересная барышня, разбирается в журналистике, – быстро заговорил Хамовский. – Она к тебе подойдет, поговори с ней, присмотри местечко.

– Хорошо, пусть подходит, – ответил Алик. – Но я не помню, есть ли у нас свободные ставки.

– Посмотрите внимательнее, – помрачневшим тоном завершил разговор Хамовский.

***

Доносы доходят до адресата куда быстрее, чем другие новости. Множество слуховых тоннелей уже окружали Алика и без протеже Хамовского. Брать на работу лишнего доносчика и добавлять лишний туннель не хотелось. С другой стороны, это была просьба Хамовского.

Крест появилась быстро и вошла как начальник. На лице ее читалось: «все уже решено, ваше дело – формальность: оформить приказ о приеме».

– Покажите диплом, – попросил Алик и пока читал бумагу, уже придумал форму отказа. – Вы знаете, у нас телевидение, журналистика, а у вас специальность – пиар…

***

Журналистики на телевидении маленького нефтяного города не было и без пиарщика.

Соревнования пожарных, треп чиновников и детские утренники, которые часто транслировала телерадиокомпания маленького нефтяного города, нужны были руководителям организаций для рейтингов, галочек и эфирных справок о контактах со СМИ.

Публика? Она словно не существовала в маленьком нефтяном городе. Это был огромный ноль. Нет, иногда люди звонили, но больше, чтобы решить свои проблемы. Деятельное участие публики в своей судьбе Алик видел всего два раза. Один раз, когда его выбрали депутатом, и один раз, когда мужчина, из числа тех, кому он помог получить зарплату, написал благодарность в газету, впрочем, Квашняков ее не опубликовал.

***

Перед Аликом сидела профессиональная пиарщица, желавшая работать в журналистике и профессионально красить и без того красочные сюжеты чиновников.

«Удивительная лиса – Хамовский – хочет и услугу оказать прокуратуре и с этой услуги получить еще выигрыш в виде веселых картинок на телевидении, которые будет профессионально творить Крест», – подумал Алик.

С приходом пиара на телевидении маленького нефтяного города могла начаться новая эпоха удовлетворения потребностей чиновников. Журналистский состав, впитавший формулу «муниципального подхода», а особенно Павшин, увидев соперницу, перехватывающую похвалы, начнет перенимать опыт…

– У меня нет ставки под вас, – решил Алик. – Если бы – журналист,… но у вас диплом не подходящий.

Сияющее надменное лицо Крест преобразилось в маску озлобленной собачки.

– Но Семен Петрович сказал,… – тявкнула она.

– Да, сказал, и я сам бы хотел вас принять, но штатное расписание не позволяет, – слицемерил Алик. – Возможно, что-то появится, звоните.

Крест окатила его взглядом, полным помоев, поднялась со стула и, не попрощавшись, вышла.

«Слепота, кругом слепота, каждый видит только себя», – подумал Алик и вспомнил историю, происшедшую с его знакомыми.

НИКОКОЙ

«По птенцу, выпавшему из гнезда, вначале плачут, затем скучают, потом забывают».

Кеша упорно не замечал жену. Почему? Уж так повелось. Да и как заметить, если пьян постоянно? Пил он самогонку, которую покупал в своей, так сказать, точке, и по мнению его дружков, самогонка была лучшая. Доза – проверена. Так что, Кеша хоть пил много и регулярно, но только после работы и ровно столько, чтобы к утру возвращались способности мыслить и действовать. А вечером – Кеша приходил домой пьяный, включал телевизор, поднимал громкость, так, чтобы убаюкивало, заваливался на постель и сразу засыпал.

Нина, жена Кеши, каждый вечер заставала одну и ту же картину: Кеша спал и иной раз похрюкивал.

«Снится, что в козла выиграл», – полагала Нина безрадостно, потому что два человека сходятся не для того, чтобы мысленно ощущать друг друга…

Она ужинала в одиночестве, и в таком же одиночестве шла спать в другую комнату, благо квартирные площади позволяли. Ранним утром Кеша просыпался и, не заходя к жене, убегал на работу, а вечером опять приходил пьяный.

Вот так и жили супруги, зная друг о друге, можно сказать, понаслышке…

Сочувствуя Нине и желая отвлечь ее от горького супружества, подруга, работавшая в туристическом агентстве, как-то позвонила ей и предложила:

– А не съездить ли тебе в Евпаторию? У нас путевки дешевые появились.

– Да как я своего-то оставлю? – спросила Нина.

– Что о нем беспокоиться, он же тебя не замечает? – ответила вопросом подруга.

– Может ты и права, – согласилась Нина. – Он даже дома не ест. Закусывает где-то. Проспиртовался.

– Вот и проучи его, – подначила подруга. – Пусть почувствует, как без тебя. Попрыгает. Ценить больше будет.

– Разлука чувства разжигает, – согласилась Нина. – Выписывай путевку.

С Ниной, кроме ее мужа, жили еще несколько живых существ: пугливый пуделек цвета топленого молока, такого же цвета старуха-кошка и попугайчик Кирюшка, названный так, чтобы не путать с Кешей. В отличие от мужа они всегда ее замечали и встречали с радостью у порога. Перед отъездом она передала их в хорошие руки.

Присмотр за попугайчиком Нина поручила племяннику Павлику, который должен был приходить к ним домой и кормить его.

Пуделька Нина передала подруге, предложившей путевку в Евпаторию.

Кошку взяла тетя Эля, сестра Кеши.

Все по чужим рукам, потому что свои, Кешины руки, уморили бы все живое.

Так Нина и уехала, не предупредив мужа об отъезде и даже не намекнув.

Она лежала на вагонной полке, с каждым часом приближаясь к заветной Евпатории, и размышляла о сердцах, чувствующих друг друга на расстоянии куда большем, чем несколько шагов по квартире.

Кеша, проходя мимо спальни, где обычно спала супруга, не ощущал одиночества, и сердце не подсказывало. Он по-прежнему возвращался пьяный, бесчувственно падал на постель, а утром убегал на работу.

Нина мечтала, что Кеша мучается, изнывает. Она не напоминала о себе, чтобы не прерывать тренировку чувств, но Кеша пребывал в обычном состоянии: в обществе товарищей и добротного самогона.

Его первая встреча с живым существом в собственном доме произошла спустя неделю после отъезда Нины, произошла случайно, поскольку суббота выдалась без подработки, которыми Кеша зарабатывал на пьянство…

***

Моральный кодекс – вот, что отличало Кешу от множества алкоголиков. Он не тратил на выпивку зарплату, полученную на основной работе.

– Это для семьи, – говорило его сердце.

– Это для семьи, – говорила Нина, которую он слегка побаивался, сам не зная почему.

Кеша находил подработки, деньги, полученные от них, пропивал, а на зарплату содержал семью, и втайне гордился собой и правильностью жизни.

***

Безработная суббота смутила Кешу, он без дела выглянул в коридор и впервые за неделю ощутил, что в квартире не хватает звуков, движения, нет чего-то такого.

– Каринка, Каринка, – позвал он, но пуделек, а именно так звали пуделька, не откликнулся.

Кеша заглянул в спальню, где обычно спала супруга. Постель аккуратно прибрана.

«Нинулька выгуливает Каринку», – успокоился он.

Тут распахнулась входная дверь, и в квартиру зашел Павлик. Зашел так, как заходят люди, не ожидающие кого- либо встретить.

– Павлик, привет, – дружелюбно сказал Кеша. – С чем пожаловал?

– Нина просила кормить попугайчика, – удивленно ответил Павлик.

– А что, она сама не может? – не меньше удивился Кеша.

– Так она ж уехала! – увеличил просвет глаз Павлик.

– Куда уехала? – поразился Кеша.

– Не знаю, – ответил Павлик, но поскольку был не чужой и знал о тех местах, куда Нина иногда уезжала, то резонно предположил. – К тетке кажется, в Чернь.

Поселок Чернь находился в трех часах езды от Косой горы, и съездить туда-обратно можно было в один день.

– А-а-а, – глубокомысленно протянул Кеша. – Ну, уехала, так уехала.

Павлик покормил попугайчика и ушел, а Кеша, памятуя, что Нина вернется с часу на час, занялся привычными делами, то есть пошел к друзьям, напился, а далее – в привычном для него обычае.

Возможно, Кеша так и остался бы при мнении, что его Нина уехала в Чернь, если бы у подруги, взявшей на содержание пуделька Каринку, не сломался вентиль в ванной.

Вентиль давно вздыхал, стучал, играя силой струи, подменяя горячую воду – холодной, а холодную – кипятком, а тут сломался так, что вода хлынула непрерывным потоком.

«Мужик, нужен мужик!» – мысленно вскрикнула подруга и поскольку личного мужика из-за жизненных неурядиц не нажила, не медля позвонила Кеше, а для того, чтобы не сразу о делах, начала издалека:

– Как Нина отдыхает, загорела поди, накупалась?

– Где накупалась и загорела? – удивился Кеша.

– Как где? Да в Евпатории же! – оживилась подруге.

– В какой Евпатории? – Кеша почувствовал, что сходит с ума.

– Да на юге же, на море! – безумно вскрикнула подруга.

– Когда она успела? – спросил Кеша первое, что пришло в голову. – Она ж в Чернь уезжала.

– Неужто, не предупредила? – догадалась подруга.

– Нет, – огорченно ответил Кеша. – Ты ж знаешь, я с утра до вечера на работе…

– Знаю, – пресекла дезинформацию подруга. – У меня тоже проблема, Кеша выручай…

Кеша починил кран, получил магарыч и, приканчивая его, все думал: «так нельзя, надо общаться, надо общаться с женой», а еще через несколько дней…

Когда Нина вернулась, в коридоре ее встретила бумага, прижатая к полу краем коврика. Большие черные буквы на белом контрастно охлаждали:

«Никокой!!!»

Ниже едва читалась подпись: «Кеша».

«Иногда надо умереть всем, чтобы один человек понял», – подумала Нина, и уселась на чемодан, внутри которого теснились вещи, еще дышащие солнцем и надеждами.

***

«Дом, дорогой только воспоминаниями, полон разочарований. Птенец, возвратившийся в дом, уже незнакомая птица. Что отделилось, не вернется прежним», – только и успел подумать Алик в довершение воспоминаний о Нине, как дверь его кабинета распахнулась и в дверном проеме опять возникла испуганная секретарша.

Манеры Бухрим были далеки от женственных, ее прокуренный басок пугал и огорчал тех, кто звонил в телерадиокомпанию маленького нефтяного города, а ее жестикуляция иногда напоминала движения боксера, готовящегося нанести удар. И сейчас Бухрим словно бы готовилась выкрикнуть: «Ты, что сидишь – у нас пожар! Пожар!»

– Хамовский! Переводить?! – выкрикнула она.

– Конечно, – ответил Алик, понимая, что звонок Хамовского связан с отказом Крест.

Голос в трубке зазвучал так, как звучит голос заботливого отца, обиженного своим дитем.

– Алик, моя девушка тебе совсем не подходит?

– Нет, Семен Петрович, у нее другая специализация, она не справится.

– Ну что ж, нет, так нет. Что-нибудь здесь подыщем, – ответил Хамовский и положил трубку.

ПРЕДЛОЖЕНИЕ ПРОДАТЬСЯ

«Когда мало видел, и высокая изба в деревне покажется небоскребом».

С этого момента на каждом еженедельном совещании руководителей Хамовский принялся методично поносить городской сайт, который содержала телерадиокомпания маленького нефтяного города.

– Ошибки, кругом ошибки!!! – восклицал он в присутствии всех руководителей.

Алик вставал, но поскольку не помнил всю информацию, размещенную на сайте, мог сказать только:

– Я обязательно проверю, если действительно есть ошибки, то исправим.

– Безграмотность выставляем на обозрение других городов. Сайт должен стать рекламной страничкой нашего города, а не демонстрацией его непрофессионализма! – хрипло рычал Хамовский.

– Семен Петрович, я обязательно рассмотрю ваши замечания, – успокаивал Хамовского Алик.

– Вот-вот, рассмотрите, – бросал в Алика Хамовский и переходил к другому вопросу…

В расстроенных чувствах Алик прибегал в редакцию телерадиокомпании, открывал сайт и не находил ошибок. Недоработками, о которых говорил Хамовский, оказывались вкусовые вариации текста и его расположение на странице, а вкусы Хамовского в отношении сайта теперь формировала та самая Крест, которой Алик отказал. С требованием разместить на сайте ту или иную информацию администрации маленького нефтяного города теперь уже звонила она.

– А вы кто такая, чтобы мне приказывать? – спрашивал Алик.

– Я действую по поручению Хамовского, – высокопарно произносила Крест. – Не исполните, будете иметь дело с ним.

– Мне с вами не о чем говорить, – завершал беседу Алик и клал трубку.

Личные беседы продолжил Хамовский.

Любой хищник реализует свою идеологию по отношению к жертве, а жертва – свою идеологию по отношению к хищнику. У них разные боги. Заяц никогда не бросится на волка для убийства. Алик зайцем не был, но возможностей пожрать Хамовского имел значительно меньше.

– Наш сайт занял на конкурсе первое место по России, – напоминал Алик, пытаясь остановить уничтожение престижа телерадиокомпании. – Какая еще оценка нужна?

– Я вижу в нем множество недоработок, поэтому сайт придется забрать в городскую администрацию, – в конце концов, высказал истинные планы Хамовский.

Передача сайта прошла с согласия Алика, видевшего в этом только уменьшение своих проблем. Участники передачи сайта получили хорошие премии, в том числе и Алик. От денег он не отказался, но отдавал себе отчет, что эту премию он впервые никак не заработал, как и остальные участники так называемой работы по передаче сайта: Лизадков, Хамовский и компьютерщик администрации Федоренко…

В работе над сайтом участвовали совсем другие люди: Задрин, Павшин… Как ни относись к ним, но это их проект, их творчество. Но приказ издал Хамовский и наградил тех, кого посчитал нужным.

Алик почувствовал, что теперь его откровенно покупают, и был не против того, что его покупали без обязательств. Конечно, по технике исполнения этой премии он мог бы предположить масштабы премирования в администрации маленького нефтяного города, но как часто бывает: предполагать можно, а подтвердить – никак.

– Найди повод, сделай что-нибудь, и беги к Хамовскому со списком премирования. Всем понемногу и себе месячный фонд оплаты, – этот совет Лизадков повторял регулярно.

Но опять же в то время, Алик не узрел в этом совете главного. Слепота иногда распространяется на вещи столь очевидные, что, когда их замечаешь, то диву даешься, как не видел ранее.

Галочки в списке выполненных дел – поводы премирования для руководителей и в первую очередь самих себя. Чем больше в маленьком нефтяном городе заборов – тем больше галочек и поводов для премий. Чем больше в маленьком нефтяном городе преобразований отделов в Управления, слияний и разъединений муниципальных предприятий – тем больше поводов для премий. Чем больше исполнений постановлений губернатора или Президента – тем больше поводов для премий. Любая новая урна в маленьком нефтяном городе или мероприятие никогда не исчерпывались только стоимостью этой урны или мероприятия – они дополнялись премиями руководителям, под надзором которых поставлена данная урна или проведено мероприятие. Причем премировалась обычно вся вертикаль власти, когда с учетом, когда – без учета непосредственных исполнителей, но всегда с одним обязательным условием: на тысячу рублей, отписываемых чиновнику, приходилась десятка – исполнителю. Самые большие деньги можно заработать не тяжелым трудом, а начальственным росчерком пера.

КОРРУПЦИОНЕРЫ ПРОТИВ КОРРУПЦИИ

«На мнимом процветают только лгуны и верующие».

На лестничных маршах администрации маленького нефтяного города пахло сильнейшим разложением. Алик брезгливо дышал и спешно поднимался в конференц-зал, расположенный на четвертом этаже, предполагая типичную канализационную аварию.

Впереди показался Квашняков. Он важно шевелил ногами, полы его пиджака слегка шевелились, выдавая движение воздуха…

«Нет, от человека так пахнуть не может», – отмахнулся от догадки Алик, но, только Квашняков остановился, пропустив Алика вперед, как запах исчез.

– Как дела, Алик? – доброжелательно спросил он, что в силу их отношений можно было понять как: «Жив еще, козел? Деньги-то дают?»

– Все нормально, Александр Васильевич, – ответил Алик, что в свою очередь означало: «пошел ты…».

Понимал его Квашняков или нет – Алик не знал, он и не размышлял об этом. Общаясь с Квашняковым, он подчинялся правилу посещения деревенских туалетов – только по необходимости и как можно быстрее. А тут к его вечному недругу прицепился еще и запах.

«Ассенизация бы не помешала. Насколько человек пахнет, настолько он и вреден», – подумал Алик, но распространять это правило на всех бы не стал, поскольку не многих обнюхивал.

Он прошел в конференц-зал, где уже собрался народ, вслед за ним прошествовал Квашняков.

«Все – конец собранию», – предположил Алик и выбрал место подальше от стула, который обычно занимал Квашняков.

Прошло совсем короткое время, как разложение опять достигло Алик. Не так сильно, как на лестнице, но ощутимо. Алик взглянул на окружение Квашнякова – никто не беспокоился. В маленьком нефтяном городе, ввиду близости между Хамовским и Квашняковым, чиновники уважали все, что Квашняков выпускал, в том числе и в газете. Народ покашливал и покхекивал, но сидел, как ни в чем не бывало.

Дышать выдыхаемым, всепроникновение, – Алик уже давно усвоил, – отличает церкви, концертные залы и чиновничьи мероприятия. Это культ. Идейный обмен сопряжен с вдыханием выдохов и запахов окружающих. Чем меньше таких мероприятий, тем лучше для здоровья, но сегодня на повестке дня стояло образование антикоррупционного комитета, а эту тему Алик не мог пропустить.

Алик огляделся. Зал был почти полон. Организатор подобных мероприятий, с приказа Хамовского естественно, – Бредятин – сидел на отдельном стуле и рассматривал полупрозрачную шариковую ручку. Судя по вниманию, которое он уделял этому процессу, его остро интересовал уровень чернил…

Незадолго до этого собрания Алик встречался с ним и просил включить себя в состав антикоррупционного совета, потому что составчик подобрался, хуже не придумаешь.

Председатель межведомственного Совета по борьбе с коррупцией – Хамовский. Далее следовали три заместителя Хамовского: Безмер, Лизадков, Сипов. Председатель Думы маленького нефтяного города – Клизмович. Бредятин – начальник отдела информации и общественных связей администрации города. Пыляева – начальник управления финансов администрации маленького нефтяного города. Дойко – руководитель отделения федерального казначейства по маленькому нефтяному городу. Еще три фигуры от администрации маленького нефтяного города и известный городской плут Пидушковский, пробравшийся в представители Общественной палаты России.

***

Россиянин

«Надо выбирать такие дела на всю жизнь, чтобы член, увлекающийся ими, деградировал последним».

Россиянин украинского происхождения Пидушковский, седой, мудрого вида мужчина, сидел рядом с Квашняковым. Он был одет в светлый костюм и черную рубашку. Сидел он глубокомысленно, к чему располагали: звание кандидата исторических наук и должности председателя организации ветеранов войны и члена общественной палаты России, которые он для себя выхлопотал. Несмотря на столь патриотический окрас Пидушковского, самой известной его фразой, сказанной им, правда, при ограниченном стечении ушей, стала следующая:

– Я пойду за любым знаменем, к древку которого будут привязаны женские трусы и использованные менструальные тампоны.

Человека, услышавшего ее, звали Петр Дайумов. Он вел спор с Пидушковским насчет патриотизма.

– Вот ты, хохол, председатель Совета ветеранов, пойдешь воевать за Россию, если будет война? – спросил он.

– На фиг Россия мне нужна?! – огрызнулся Пидушковский.

– А за свою Украину? – спросил Дайумов.

Вот тут и прозвучала знаменитая фраза, которую Дайумов оттранслировал всем в маленьком нефтяном городе. Он обратился и к Хамовскому с требованием убрать с поста председателя Совета ветеранов Пидушковского. На что получил от главы маленького нефтяного города, вполне российского по территориальности, еще одно любопытное высказывание:

– Этот человек – на своем месте. Русских надо уничтожать – они столько зла принесли миру.

* * *

Еще в состав антикоррупционного совета входили: начальник налоговой инспекции и начальник санитарной станции и лишь два человека, которых можно было назвать борцами с коррупцией, да и то лишь только формально, – Парашин, начальник милиции, и Срокошвеев – председатель суда.

А теперь вернемся к просьбе Алика, о включении его в состав совета по борьбе с коррупцией.

– Мы вашу просьбу рассмотрим, – пообещал Бредятин.

– Мне обязательно надо войти в этот Совет, – сказал Алик. – Все-таки я – лауреат всероссийского конкурса «Журналисты против коррупции». Кто, если не я?

– Конечно, даже не сомневайтесь, – неприятно улыбнувшись, согласился Бредятин, но впоследствии к этой теме не возвращался…

Откровенно наглый состав Совета не оставлял сомнений: чиновники, в среде которых коррупция и водилась, заняв ключевые посты в органе, служащем борьбе с коррупцией, не оставили настоящим борцам с коррупцией ни шанса объединиться и справиться с ними. Записавшись в Совет, они словно бы приобрели защитный окрас. Алик вообразил на мгновенье Хамовского одной рукой сметающего со стола взятки, а другой – помахивающего, словно веером, удостоверением в котором написано: председатель Совета по борьбе с коррупцией – и ему стало не по себе.

Рядом с Аликом сидела депутат Мохова, работавшая начальником лаборатории нефти. Она не подчинялась впрямую Хамовскому. Алик увидел в ней союзника и спросил:

– Как вам список?

– Это же смешно, – ответила Мохова. – Пчелы против меда. Против кого они собираются бороться? Против самих себя?

До Алика донеслись и другие разговоры, в которых чиновники тихо посмеивались над курьезностью происходящего, когда коррупционеры собственноручно вынуждены будут лишить себя излишних премий, использования служебного положения, что само по себе невозможно сделать, поскольку невозможно отличить служебное от личного после нескольких лет пребывания в чиновничьем кресле…

«Что ж не одни коррупционеры собрались, – успокоился Алик. – Но о чем думал Президент России? Неужели не предвидел подобные Советы? Как он собирался бороться с коррупцией, если, провозглашая борьбу, доверил ее потенциальным преступникам?»

И тут Алик опять перешел к мысленному разговору с самим собой:

«– Если это весь план, то Президент планировал лишь ограничение коррупции.

– Зачем?

– Если то, что можно украсть, растет темпами меньшими, чем потребности воров, то количество воров надо сокращать. Понимая это, властный коррупционер должен провозгласить борьбу с коррупцией для нижних уровней власти.

– Ты думаешь, он действовал в своих интересах?

– Если Президент действовал искренне и допустил такую ошибку, то он глупец. То есть – либо глупец, либо верховный коррупционер, с вариациями между…»

– Это мероприятие проходит в рамках исполнения национального плана противодействия коррупции, утвержденного Президентом, – прервал размышления Алика Безмер, поблескивая стеклами очков.

Голос звучал мягко, устремляя в зал речь размеренную, но ускользающую от внимания. Он перебирал бумаги, подготовленные для доклада, и читал. Черный костюм, светло-синяя рубашка, полосатый галстук в тон рубашке. Русые волосы на голове. Картинка завораживала. «В телевизор, да и только, – восхитился Алик. – Сильны в подготовке черти».

–… содействует устранению причин и условий, порождающих коррупцию, искоренению злоупотреблений и предупреждению преступлений с использованием должностного положения, – в этом месте Безмер поморщился, но без ущерба для речи.

***

Журналисты против коррупции

«Не проходя по ступеням, не подняться на этаж».

Примерно за месяц до этого совещания в столице Ямала Салехарде полномочный представитель Президента Российской Федерации в Уральском федеральном округе Лапышев и вице-губернатор Ямала Косарин собрали главных редакторов Ямала, Тюмени, Екатеринбурга… и журналистов и провели Медиа-форум Уральского федерального округа, на котором обсуждалась и тема: «СМИ, власть, гражданское общество: партнерство в борьбе с коррупцией».

Журналисты и редакторы высказывались горячо:

– Работники СМИ оказываются беззащитны перед коррупционерами, с которыми они начинают вести борьбу. Здесь необходимо, чтобы государство, провозглашая борьбу с коррупцией, предприняло меры для защиты тех, кто с ней борется…

– Я не понимаю, как бороться с коррупцией во власти, если коррупционеры станут во главе борьбы коррупцией. Тогда, несомненно, будут наказаны те, кто им мешает…

Говорилось о многом. В России принято выпускать пар. Алик слушал, но не высказал ни слова. Сплетение правильных слов образовывало верный узор и без его участия.

Он уже обращался к Лапышеву по коррупционному делу: по делу Ворованя, начальника налоговой инспекции маленького нефтяного города. Он направил представителю Президента письмо с материалами уголовных дел и собственным расследованием. Помощь Лапышева выразилась лишь в том, что его письмо отправили вниз по инстанциям, и дело затихло.

«Я думаю, что дальше этого Медиа-форума рекомендации не уйдут. Обсуждение проблем, проставление отметки «выполнено» напротив обсуждения, направление денег на мероприятия, схожие с установкой маскировочных сеток, над проблемами, и оставление самих проблем без решения – вот суть действий нынешней власти, а может и власти вообще, – примерно такие мысли ходили в голове Алика, пока журналисты исторгали голоса. – Потому что машину власти ничего не интересует, кроме потоков денег. Именно этот бумажный поток приводит в движение ее маховики и мясорубки, которые, взбивая воздух, изнашиваются и требуют все больше денег для движения».

На протяжении всего Медиа-форума Алик сдерживал в себе порыв напрямую обвинить Лапышева, но понимал, что это слово могло стать последним его словом в журналистике и словом весьма бестолковым. Участники Медиа-форума, вряд ли поняли бы его выступление, а если бы поняли, то, несомненно, вырезали бы из реальных телевизионных эфиров и газетных материалов. Подобный опыт у Алика был и его дал не только Квашняков, но и многие другие его учителя, понимавшие борьбу за справедливость, как борьбу за личное выживание и четкое исполнение директив власти.

***

– В законопроекте «О противодействии коррупции» дается определение коррупции. Это незаконное использование физическим лицом своего должностного положения, вопреки законным интересам общества и государства с целью получения выгоды в виде денег, ценных подарков или услуг для себя или для других, – говорил уже Таксимов, специалист юридического отдела администрации маленького нефтяного города…

В руках его сияла красная папка с зачитываемыми текстами. Одет он был подобно Безмеру. Голос бодрый, речь скороговоркой, как у человека, стремящегося быстрее отделаться.

«Нет еще лоска, нет», – определил Алик и опять приступил к слушанию идей, носившихся в его голове – на сантиметр-другой выше ушей.

***

Каждый поглощает, сколь может: и крыса, и волк, и человек. Так есть ли необычное в том, что кто-то более преуспевает в поглощении? Сильная сущность всегда поглотит больше. Коррупция – явление того же порядка. Силу придает должность. Чтобы бороться с коррупцией, должна быть выдвинута другая сила. И тут важно поглощаемое другой силой, ее идеология.

Если борьба с коррупцией сведется к борьбе за деньги, должности, власть или славу…, то есть материальное или приносящее материальное благополучие, коррупция останется – блага будут переделены между коррупционерами и более надежно защищены, и все сильные останутся довольны.

Остановить коррупцию могут только не честолюбивые внутренние порывы, такие как любовь к родине, гордость за нее, совесть и стыд – духовные ценности, ограничивающие в материальных стремлениях.

Не поддерживая эту противоположную силу, не развивая ее, унижая ее, подрывая ее авторитет, уничтожая глотаемое ею, ее культуру, власть, даже не сочувствующая коррупции, помогает ей достичь полного господства. Не случайно «критика» – стало словом очерняющим. Это следы воров, это след подрыва авторитета другой силы.

Возвеличивание «свободы слова» или других «воздушных», идейных человеческих ценностей – является главным в борьбе с коррупцией, но никак не развитие культа добытчика, культа обеспеченности и пресыщения богатствами, что происходит сейчас, – это создает одну направленность мышления – деньги.

***

Наконец, к месту выступлений вышел россиянин украинского происхождения Пидушковский. Наклонив голову, как кающийся грешник, и сведя руки галочкой в районе паха, он начал:

– Меня настораживает активная пропагандистская деятельность. Почему настораживает? Да потому что оно пойдет сейчас: город, округ, Москва. Но начнется с города. И мне будет грустно, когда воспитателя детского сада привлекут за коррупционную деятельность – за принятую в подарок коробку конфет…

Пока Алик задумался о своем, Пидушковского сменила Поленова, заведующая детским садом.

– …мы все видим и слышим, что творится в эшелонах, – вещала заведующая она, сцепив ладони, как Пидушковский, на уровне пупа, прятавшегося под ядовито зеленой кофточкой. – И если чиновник, используя служебное положение, подрывает авторитет власти – это несет недоверие в народ…

Она была и депутатом, и руководителем общественной организации «Женщины маленького нефтяного города». Говорила и делала только то, что нравилось Хамовскому, и, как результат, – добилась звания ветерана труда.

«Если в детском саду две картошки, то одна из них – у меня на столе» – хвастался как-то муж Поленовой. Алик запомнил это изречение и, когда ловил взгляд Поленовой, то не замечал ее зрачков, а видел картофельные глазки.

Поленова сказала что-то насчет «поддержать» и еще раз «поддержать» и иссякла…

– …пока закон не будет равен для всех, нам не побороть коррупцию, – напомнил Кривопузов, секретарь отделения партии «Единая Россия» в маленьком нефтяном городе…

Он увел коррупцию от простых людей и возвысил до начальства, и, словно из лотерейного барабана, из него стали выпадать выигрышные фразы: «мы должны», «мы должны быть»…

– …а почему бы не привлекать общественность, – завершил речь Кривопузов, подернув в сторону седой головой со смятым на бок носом.

Тут к месту произнесения антикоррупционных речей вышел Квашняков. Алик не поверил глазам. Он протер очки, но Квашняков не исчез, он не оказался жирным пятном на стеклах, или отпечатком пальца – Квашняков был реален. Более того – он говорил. Тот, кто только недавно переписал на себя редакционный джип, говорил о борьбе с коррупцией!

– …будут наказывать, как правильно сказали выступающие, тех, кто живет в таких городах, не будут наказывать в Москве, – лицо-маска Квашнякова выражало убежденность и обеспокоенность. – Мы для них, извините за выражение – подстилочный корм.

«Каков хамелеон! – размышлял Алик, глядя на своего врага. – Не публиковал мои материалы против Ворованя, поддерживает коррупцию в маленьком нефтяном городе, вычищая газету от критики власти. Получил за хорошую службу от Хамовского: деньги, квартиры, джип. А теперь – главный борец с коррупцией, как и эта начальственная дрянь! Если выступает Квашняков, значит, все происходящее – спектакль. Все присутствующие, сидя на местах, высмеивали Состав комитета по борьбе с коррупцией, но публично – совсем иные речи. Никто не собирается бороться с реальной коррупцией, которая у всех на глазах, ставила инсценировку борьбы сама с собой».

– …именно здесь будут развиваться антикоррупционные материалы. Уважаемые господа, будьте бдительны – завершил Квашняков выступление и, разнося запах гниения по залу, вернулся к стулу.

Ни один из выступавших не затронул ни одного бревнышка, что горели в костре коррупции маленького нефтяного города и даже то бревно, которое Хамовский подкладывал в этот костер у всех на глазах, – состав антикоррупционного совета – люди, так называемый цвет общества маленького нефтяного города – отказывались не то чтобы вытаскивать, а даже и замечать!

Нет, Алик не сомневался, что вернувшись в свои дома, на свои кухни, эти люди будут смеяться над тем, что происходило, и даже называть Хамовского – хамом, но к этому моменту состав Совета уже будет утвержден при их молчаливом пособничестве. Так кто же настоящая сволочь в этом обществе? Тот, кто ворует или тот, кто видит, догадывается, знает и своим бездействием помогает?

«Они такие же, они имеют кусок, долю или стоят в очереди за ней, надеются, что стоят, – понял Алик. – Куда подевалась нормальная зависть? Обида, что вам не достается?»

– Кто-то еще хочет выступить? – спросил Безмер.

Алик взглянул на Мохову. До начала заседания она смеялась над составом Совета, сейчас сидела без шороха. Живые люди, наполнявшие конференц-зал, застыли, словно новогодние ледовые фигуры.

«Опять я? – спросил себя Алик, пытаясь погасить внутренний огонь противления. – Почему я? У меня конфликт с Хамовским. Я тоже хочу денег. Почему нефтяники боятся, ведь они работают в другой системе? Боятся взаимосвязи между Хамовским и своим руководством? Хрен с ними. Не смогу жить, если промолчу».

Алик встал в тот момент, когда Безмер уже начал произносить:

– Если больше никто не хочет…

– У меня есть выступление, – сказал Алик и начал прямо с места:

– Есть два разрозненных фронта, выступавших против коррупции, других в принципе и не было. Это честные следователи и честные журналисты. Если говорить о потерях – наиболее заметны потери со стороны журналистов. Поэтому я думаю, надо начинать не с того, чтобы заставлять власть бороться с властью, а с того, чтобы облегчить жизнь тем людям, которые уже реально борются, теряют жизни и здоровье. Я предлагаю пересмотреть состав Совета по борьбе с коррупцией…

Выступление Алика поглотило безмолвие. Он выступил последним, когда уже выговорились и иссякли силы администрации маленького нефтяного города, кинутые на развешивание елочных украшений на колючем объекте, который представляла собой борьба с коррупцией.

Посмотрев на телевизионные камеры, Безмер поморщился.

«Телерадиокомпания – в руках Алика и он выпустит свое мнение в эфир. Нельзя оставлять его выступление без ответа, – быстро думал он и сказал:

– Я не соглашусь с тем, что прозвучало. Власть принимает немало хороших законов. Вспомните, схема безденежных взаимозачетов, способствовавших коррупции, отменена именно благодаря действиям государства…

Следом поднялся Лизадков.

Сюжет с критикой удобного для коррупционеров состава Совета по борьбе с коррупцией вышел на телевидении маленького нефтяного города. Алик участвовал и в еще одном подобном заседании, и опять высказал те же мысли, но уже в присутствии гостей из других городов округа, и опять выпустил сюжет. Он понимал, что перешел границу, указанную ему Хамовским, но не хотел сдерживаться. Совет по борьбе с коррупцией остался в прежнем составе. Население маленького нефтяного города представляло благоприятный перегной на огороде власти. Мало того, что молчало – так оно еще и подпитывало.

***

Юмор уходил от Алика. Он перестал видеть в шутке оружие. В отличие от времен Чехова высмеивание пороков в современном мире приносило публике лишь облегчение и еще большую терпимость. Многочисленные юмористы заполонили телевизионные экраны и девальвировали проблемы регулярно и настолько, что люди привыкли видеть в неприличных состояниях только повод для смеха, а не для противодействия. Смешные неприличные состояния размножились, стали естественными и незыблемыми. Мы сами отдаем ключи от собственных голов, а потом жалуемся на пропажи.

СТЫЧКА

«Любое дело упирается в личности».

Чиновничий мир совершенствовался. Он совершенствовался законодательно, субъективно и технически. Законодательно чиновничий мир окружал себя льготами, привилегиями и укреплял власть. Субъективно – он окружал себя субъектами по своему нравственному сложению соответствующими понятию российского чиновника, уже давно описанного классиками. Технические – он старался облегчить управление населением, за счет скорости составления документов, ответов и даже организации встреч. Так в маленький нефтяной город пришла система видеоконференций. В углу конференц-зала администрации маленького нефтяного города повисла пятидесятидюймовая плазменная панель с видеокамерой, направленной на участников конференции, а на столах появились микрофоны, подсоединенные к трансляционной сети.

Как только возникла новая система информационного обмена, как вновь возникла проблема стерильности идеологии теперь уже не в границах города, а в межгородском общении. А стерильность невозможна без контролера и чистильщика. Эту функцию при Хамовском уже давноисполнял Бредятин, поэтому и система видеоконференций тут же попала к нему в лапы…

– Только отборные люди и отборные мнения, – говорил он Хамовскому, потряхивая щеками, словно встревоженным холодцом. – Я разослал письма с просьбой предоставить и согласовать вопросы. Квашняков прислал, Алик – нет.

– Не прислал вопросы, никто не услышит, – решил Хамовский. – Миша оформи им видеоконференцию по первому разряду.

Бредятин сидел напротив Хамовского с открытым блокнотом и записывал: «… по первому разряду».

– Сделаем, Семен Петрович, – отвлекся Бредятин. – видеоконференция по проблемам местного самоуправления – штука серьезная. И на моей памяти – первый раз в ней -

участвуют одни журналисты.

– Наговорят, а потом расхлебывай, – согласился Хамовский. – Глава города – это флаг, город должен нести его гордо. Поэтому проследи.

– Все будет нормально, Семен Петрович, компьютерщики дверь в дверь сидят, напротив конференц-зала. Если что – сбегаю, – заверил Бредятин. – В пресс-службу Салехарда позвоню, чтобы наши вопросы не звучали.

***

Все живое пользуется чувствами для определения опасности, и Бредятин узрел в пренебрежении Алика его просьбой предоставить и согласовать вопросы – вызов и был прав. Алик хотел проверить на самом себе: возможно ли работать в рамках закона о СМИ, который не обязывает согласовывать вопросы, а наоборот отрицает цензуру, и не быть уволенным. Возможно, ли в России быть честным и остаться в системе?

«Возможно, редакторы излишне трусят, – предположил он, внезапно забыв, что живет в стране, имеющей огромный опыт политических репрессий. – Все-таки Трудовой кодекс распространяется на всех, в том числе и на меня».

Он не согласовал вопросы специально. Закон не требует – значит – не надо.

***

Когда Алик зашел в зал, где вот-вот должна была начаться видеоконференция, на плазменной панели уже горела картинка с какими-то людьми. Все немногочисленные журналисты маленького нефтяного города собрались: тут были представители газеты, телевидения и радио. Напротив одного из трех микрофонов уже сидел Павшин.

– Наши вопросы, которые мы передали в Салехард напрямую, минуя администрацию города, не примут участия, – сказал тот, как только Алик приблизился на расстояние общения.

– Как не примут? – удивился Алик.

– А так, передали список участников конференции, ни один из корреспондентов нашего города среди них не прозвучал, – ответил Павшин. – Сказали, что остальные вопросы не отвечают теме.

– Странно, – удивился Алик. – Тема – реформа местного самоуправления. Наши вопросы по закону о местном самоуправлении.

Но, завидев довольного Бредятина, по-хозяйски вошедшего в конференц-зал и плюхнувшегося на свободный стул возле последнего из микрофонов, Алик догадался: «Без него не обошлось».

Конференция началась как обычно – с доклада главного приглашенного лица – то есть вице-губернатора. Но звук оказался настолько плох, что даже журналистские микрофоны, лежавшие у монитора, не смогли его записать. Бредятин вглядывался в экран, изображал старательное слушание и мельком посматривал на журналистов.

Алик наклонился к Павшину:

– Я пойду, тут нечего делать. Вот вопросы. Задашь, если спросят.

Его проводил довольный взгляд Бредятина…, однако Алик ушел лишь затем, чтобы позвонить в пресс-службу губернатора и высказать неудовольствие отношением к маленькому нефтяному городу. Дальнейшее он узнал из опроса журналистов, присутствовавших на видеоконференции…

***

Фраза: «следующим будем включать маленький нефтяной город, готовьте вопросы», – прозвучала внезапно, когда Бредятин уже почти уснул. Он умел спать с открытыми глазами, производя впечатление бодрствующего, но быстро просыпался по первому требованию. Он встрепенулся и живо спросил:

– У кого есть вопросы?

Журналисты заговорили, Бредятин мигом оценивал:

– Вопрос несерьезный, не по теме.

– Это непонятно на слух, пошлем письменно.

– Осталось только телевидение. Ладно, пусть Павшин задает, – сказав последнюю фразу, Бредятин быстро поднялся, отодвинув распрямляющимися ногами стул, и выскочил из конференц-зала. Дверь, закрывшись, издала звук, похожий на удар топорика по чурке.

– А теперь вопросы задает маленький нефтяной город, – произнесла плохо различимая тень на плазменной панели.

Павшин начал говорить.

– Мы вас не слышим, – удивился экран.

Павшин пощелкал выключателем на микрофоне и опять заговорил.

– Мы вас не слышим…

В конференц-зал вернулся Бредятин.

– Ну что, что? – спросил он сочувственно.

– Не работает микрофон, – пожаловался Павшин.

– Бывает, техника, – сделал вывод Бредятин.

Виноватым выставили подсобного рабочего, да и то лишь по требованию Алика разобраться в происшедшем. Отписку составлял Лизадков, и по стилю отписки чувствовалось, что это сочинительство доставило ему удовольствие.

***

Жизнь идет так, что предоставляет человеку возможность познать все новые и новые впечатления, не возвращаясь к пройденному, а когда человек возвращается к пройденному – тогда поблизости конец пути. Жизнь баловала Алика новыми находками.

Враги есть у всех, они нас куда-то толкают, думая, что причиняют вред, надеясь на безмолвие, но на самом деле они нас выталкивают на особые тропинки, где тоже есть счастье, а насчет безмолвия – случается по-разному.

ПРЯМОЙ ЭФИР

«Если бы знать, где лучше применить собственные способности, то не пришлось бы думать о хлебе насущном».

Неделя выдалась нервной. Алика донимали все по очереди. Его секретарша Бухрим не передала вопросы, вынесенные на городскую Думу, и Алик только перед началом заседания узнал, что ему поручен доклад по заработной плате на телевидении. Продолжая начинание, главный бухгалтер Пупик предоставила заниженную цифру средней зарплаты по телекомпании, и Алик, произнеся ее на заседании, попался на том, что депутаты знали реальные доходы. И, наконец, Павшин тайком назначил прямой эфир с Квашняковым, депутатствовавшим в округе, где проживал Алик.

– Завтра на прямой эфир придет Квашняков – за него попросил Клизмович, – сказал безапелляционно Павшин, зайдя в кабинет к Алику.

– Ты насчет Квашнякова не говорил, – удивился Алик.

– Это только что всплыло, – ответил Павшин.

***

Накануне выборов, на которых Квашнякова избрали депутатом, Алик еще не выпустил свою книгу и Квашняков откровенно делился своими планами.

– Сейчас нужно ловить на живца, – говорил он Алику. – Ты уже примелькался, на тебя могут не пойти, а там, где ты живешь – мой участок. В этих домах живет большинство моих сотрудников и их родственники, они обеспечат мне выигрыш. Хорошо?

– Я еще не определился со своим участием в выборах, – уклонился от ответа Алик. – Думаю.

– Думай, но я уже пообещал своим, что они могут спокойно искать работу, если не обеспечат мне приход всех своих родственников на избирательные участки, – гордо поведал Квашняков.

– И поверили? – зная ответ, спросил Алик.

– Ну, Алик, ты же знаешь мою методу. Сам со мной работал, – рассмеялся Квашняков. – Тут бабы одни. Пригрозил им, что члены избирательной комиссии мне расскажут, кто приходил…

Квашняков добился своего, причем на том избирательном участке, где Алик несколько лет назад приложил максимум усилий, разъясняя: хуже сволочи, чем редактор газеты маленького нефтяного города, не найдешь.

«Не значит ли это, что слабее общественного мнения ничего в мире нет – нет ничего безвольнее воли толпы?» – размышлял по этому поводу наш герой.

***

Квашняков в своей депутатской вотчине ничего не делал, и собирался шельмовать.

«В прямом эфире ему позвонит масса «благодарных горожан», отметят его вклад в жизнь их округа, – в этом Алик нисколько не сомневался. – Он сейчас этим и занят: организацией благожелательного мнения. Все сотрудники редакции газеты и их родственники сядут на телефоны».

– Прямого эфира с Квашняковым не будет, – принял решение он.

– Уже два дня транслируется объявление, что пройдет прямой эфир с депутатом Квашняковым, – вставил обязательство Павшин.

Контролировать все Алику не удавалось. И этот факт стал для него новостью.

– Так ты же сказал, что Квашняков только всплыл, – напомнил он.

– Он только дал согласие, – сориентировался Павшин, который заручился дружбой Квашнякова и метил на место Алика.

– Скажем, что не работает радиорелейная линия, – ответил Алик и хотел закончить разговор, но внезапно пожалел Павшина, который должен исполнять его приказ – кончать собственный прямой эфир – так и не поняв причину.

– Ладно, смотри, – дружески сказал он. – Я давно знаю Квашнякова. Сволочь первостатейная. Меня не пустить в газету – для него обычное дело. Меня наградили «Золотым пером России», Хамовский ему звонил, но Квашняков не опубликовал. Ты и сам был на антикоррупционном комитете, видел мои выступления. Их выделили даже приезжие. Я реально боролся с коррупцией, Квашняков реально убирал мои антикоррупционные статьи из газеты. Однако в газетных отчетах об этих событиях нет даже моей фамилии. Главный борец с коррупцией – Квашняков. Там приводятся его цитаты. В этой ситуации, мы не можем давать ему прямой эфир.

Павшин, неопределенно отработав лицевыми мускулами, молча вышел из кабинета…

На следующий день Алик зашел в кабинет к Павшину и спросил:

– Ты отменил прямой эфир?

– Так все договорено, будет скандал, – излучая искренность, ответил Павшин.

Желание Алика увидеть в Павшине журналиста и человека, натолкнулось на стремление того выслужиться и страх.

«Зачем жаловаться на судьбу, если каждый, слушая извне, слышит внутри, – понял Алик. – Он не виноват. Каждый кормит своего паразита. Никто никогда не пребывает в одиночестве, его паразит всегда с ним. Только плеть».

– Отменяй, – приказал Алик, – и сделай это, не вызывая подозрений.

Алик развернулся и ушел к себе, но через несколько минут дверь в его кабинет распахнулась, и голос секретарши пробасил:

– Клизмович, перевести?

– Да! – крикнул Алик и, дождавшись телефонного звонка, поднял трубку.

– Почему не пускаешь Квашнякова на прямой эфир? – строго спросил Клизмович.

Алик мысленно обругал Павшина.

– Что вы?! – парировал Алик. – Квашняков – мой друг. Зачем мне препятствовать? Оборудование сломалось, ремонтируем.

– Он аж визжит, – сообщил Клизмович. – Кто-то из твоих сообщил.

– Я перезвоню и успокою, – ответил Алик.

Он тут же набрал номер Квашнякова и услышал заупокойный голос:

– Слушаю.

О, как приятна неприятность врага! О, как парадоксально стремление к человечности мыкается среди животных инстинктов!

– Александр Васильевич, я по поводу прямого эфира, – сердобольно обозначил тему Алик. – Он может сорваться. Мы ведем ремонтные работы, но гарантий нет.

– Мне надо точно знать, – могильно произнес Квашняков. – Я готовлюсь, а это большая работа.

«Знаю я твою подготовку», – подумал Алик и сказал:

– Вы готовьтесь, если восстановим оборудование, выступление состоится.

– Нет, я хочу знать сейчас, – прохрипел Квашняков, словно испускал последнее дыхание.

– Давайте подождем пару часов, если не будет сдвигов, то я вам сообщу, – предложил Алик, внутренне посмеиваясь.

– Но как же престиж Думы? – заупокойно напомнил Квашняков.

– Не беспокойтесь, – успокоил Алик. – Мы пустим бегущую строку, что прямой эфир отменяется по техническим причинам. Вы будете белыми как кролики.

– Хорошо, – грустно прохрипел Квашняков и положил трубку.

Скотобойня удалась на славу! Свинья, в образе которой Алик вообразил Квашнякова, с визгом проследовала по загону, не в силах изменить судьбу. Через пару часов он уже с предвкушением набрал номер своего недруга.

– Ну что там, Алик? – спросил главный редактор газеты.

На фоне голосового траура Квашнякова возникла злоба собаки, натянувшей сдерживающую ее цепь до предела, но все равно не способной укусить.

– Все по-прежнему, – имитируя искреннее соболезнование, ответил Алик. – Не огорчайтесь, проведем прямой эфир в другой раз.

– Знай, что я подаю документы в прокуратуру, – тявкнул Квашняков и, судя по посторонним шумам, начал убирать трубку от уха, несомненно, чтобы положить ее на телефон.

– Александр Васильевич,… – попытался успокоить разгорячившегося редактора газеты Алик, но в трубке засигналили короткие гудки.

Прокуратуру Алик не боялся, он расслабленно откинулся на спинку кресла и задумался:

«Граница, проведенная Хамовским и Клизмовичем, опять пройдена, но закон я не нарушил. Я отстранил зрителя от вредного, на мой взгляд, зрелища. Зрелища, навязываемого властью. Но бравада перед кошкой не сознающей опасности мыши заканчивается в кошачьем желудке. Надо внимательно следить за тем, что последует, и прислушиваться к инстинктам».

***

– У нас опять черный список? – продолжил спор Павшин на планерке.

– В моей книге изложено о Квашнякове все и я не хочу, чтобы он при наших слабых интервьюерах навязывал свои идеи, – ответил Алик. – Кто из вас способен изобличить политические ходы, а не поддакивать?

Молчание повисло в кабинете.

– Но разве это хорошо: ограничивать доступ к СМИ? – спросила Букова

– А разве вы, журналисты, не ограничиваете этот доступ в куда большей мере, чем я? – спросил Алик. – Неужели вы предоставляете трибуну каждому, кто хотел бы? А где же тогда Матушка? И не вы ли, Татьяна, в своей программе используете в качестве героя не наиболее достойного жителя города, а свою дочь? Разве это не есть ограничение доступа? Ладно, я не допускаю этого человека по идеологическим причинам, а вы это делаете по исключительно личным, родственным.

Журналисты поднялись с мест понурые и скучные…

***

Тем временем на голубых экранах, словно по-пляжному яркие воздушные змеи, взвились вести о мировом экономическом кризисе. Стоило открыть любое окно в мир, будь то газета или Интернет, как змей, разрисованный опытными журналистами и редакторами, тут же привлекал внимание. Жители маленького нефтяного города включали телевизионные приемники, вчитывались в страшные предсказания с тревогой, и каждый ощущал на шее новостную петлю.

«А что, если будущее определяется преобладающими в обществе мыслями? – опять обдумывал происходящее Алик. – Что, если судьба откликается на ожидания, если разрыв между реальностью и мыслью не настолько велик? Тогда есть доля правды в сказочных заклинаниях. А чем не заклинания несутся из телевизионных приемников? Заклинания, направленные на общество.

Чем уникальнее мышление человека, тем опаснее выводы, которые могут быть сделаны из его открытий. Выводы – как предметы использования. Заходя в мир знаний, каждый выносит из него сообразно своему мышлению: жаждущий просвещения – свет; жаждущий алчности – умение нажить богатство; жаждущий убийства – более совершенные способы убийства; желающий лечить – талант врачевателя; жаждущий власти – совершенные способы угнетения и обмана…

Слепота науки и культуры, раздающей знания, делает человека похожим на больного, у которого в крови постоянно борются вечно прогрессирующий вирус и антитела к нему.

Вот и знания о финансовом кризисе пришли в маленький нефтяной город, как странный сон, в который погрузился Алик…

ГВОЗДЬ В ГОЛОВУ

«Чем больше человек спит, тем больше радуются его инстинкты, тем меньше работы для разума».

Квашняков явился, словно из ниоткуда. Он остановился перед Аликом, торжественно и напыщенно в царственной позе, входившей в необъяснимый контраст с его клоунским лицом, измазанным то ли мукой, то ли чем-то белым, как мука. Эмоции на его лице-маске отсутствовали. Он явился, чтобы вымолвить одну единственную фразу:

– Сильное представление!

Восклицания в интонациях не было, но восклицательный знак напрашивался, поскольку Квашняков, заклятый враг Алика, решился на похвалу, стоя перед ним в смешном виде.

Тон Квашнякова выражал скорее усталость и затаенную тоску по настоящему интересным для людей произведениям. Все ж, Квашняков сам был поэтом, сам сочинял, но чиновничья работа делала его произведения выхолощенными и приземленными, проходящими мимо человеческой жизни, наполненной борьбы с такими, как он.

Но уже спустя две недели Алик знал – гвоздь в голову – именно такая казнь ему предстояла. Он не был первым в череде людей, подвергнутых этой казни. Он видел других, которых укладывали в какие-то стальные рамочные приспособления. Те ложились, и их жизнь завершалась. Такая же клетка с гвоздем для головы ждала и Алика.

«Уйти, только уйти, полностью исчезнуть, – эта мысль запульсировала в его голове. – Сменив фамилию, затеряться в городах России, чтобы рука Хамовского не достала. Другого пути нет».

Он шел по знакомому проспекту вместе с Мариной и своей матерью и боялся им сказать о будущем…

Алик проснулся из-за телефонного вызова.

– Извините, что ночью, – проговорила Слоникова. – Но только вспомнила: звонил Муфтий, возмущался, что в нашей бегущей строке – ошибка.

– Ты исправила? – спросил Алик.

– Да, – ответила Слоникова

– Чья ошибка? – спросил Алик, не понимая, зачем его разбудили, если ошибка исправлена.

– Строку набивала Косаченко, – заложила Слоникова. – Вы знаете, что они тут вытворяют?

– Нет, – сознался Алик. – Я редко бываю на телецентре.

– У Туза был день рожденья…, – принялась рассказывать Слоникова, и Алик понял, что именно за этим она и звонила. – Они все перепились. На следующий день Задрин звонил на телецентр и говорил, что если будут спрашивать, где Туз, скажи, что утром приходил, а затем ушел, где находится – не знаю. Он прогулял весь день, а тут бутылок мешок. Уборщица выносила. Часть в шкафу осталась недопитая, а сегодня и их уже нет. Я на работе никогда не пью. Они тут допили все вместе с Косаченко и строку переврали.

– Хорошо, я разберусь, – ответил Алик, положил трубку и опять уснул.

СНИЖЕНИЕ БЮДЖЕТОВ

«Тот, кто выше, неудобен низшим тем, что может наложить…»

Совещание по снижению бюджетов проходило напряженно. Хамовский силой своей власти, помноженной на силу большинства депутатов, снизил бюджеты отдельных организаций во имя сохранения бюджета администрации маленького нефтяного города. Да и какой человек полезет в свой кошелек, если можно безнаказанно рассчитаться из чужих? Но Алик на всю эту, как он считал, комедию с урезанием бюджетов смотрел с иронией, поскольку обычно в конце каждого года депутаты выделяли всем дополнительные деньги и закрывали финансовые дыры.

Телерадиокомпании маленького нефтяного города бюджет был сокращен значительно, но не смертельно. Более всех нервничал Супов, председатель избирательной комиссии маленького нефтяного города. Он краснел от гнева, подскакивал и кричал:

– Вы что же делаете!? Как на такие деньги жить? Треть от бюджета оставили! Лучше бы просто убили!

Супов не состоял в праведниках, и Алик с удивлением смотрел на демарш председателя избирательной комиссии, являвшейся для городской администрации мостом к власти через народную реку.

На самом деле, если бы Алик хорошенько подумал, то понял, что теперь победу на выборах мог определять не только народ у избирательных урн, а ограниченное партийное собрание, выдвигавшее состав избирательного списка «Единой России» – партии, за которую народ голосовал благодаря телевидению и прессе.

Выборы можно было провести на ограниченных партийных сходках, что гораздо удобнее, нежели среди всего населения. Супов терял престиж. Лицо его лишилось сока и свежести. Нервозность вшами бегала по коже, заставляя председателя неуклюже ежиться, дергаться, высказывать упреки, но он не вызывал сочувствия.

В маленьком нефтяном городе мало кто мыслил широко. Слишком много заборов, а чем меньше пространство для умещения мира, тем больше его приходится урезать. Климат загонял мышление людей в помещения, обрезанные шестью плоскостями, тайга и построенный наспех город обедняли образность, телевидение завораживало, отказ от книг вел к безграмотности, алкоголь притуплял, а мысли о заработках связывали и направляли.

– Этот уже наворовался – за него и надо голосовать, – говорили жители маленького нефтяного города перед выборами, работая своим обрезанным, обедненным, завороженным, безграмотным, притупленным, связаннонаправленным мышлением.

Или:

– Этот все равно не выиграет – зачем за него голосовать?

После выборов человек, отдавший голос за победителя, человек, давший кому-то возможность попользоваться бюджетом, радовался, будто сам получил доступ к благам. Выборы власти – это была увлекательная игра, поражавшая массовым сумасшествием людей, внезапно ощутивших любовь к незнакомцам.

Организация избирательного сумасшествия – работа СМИ – это Алик понимал, но законодательно был обязан содействовать избирательной комиссии во главе с Суповым. Власть создавала законы, чтобы сохранить власть.

***

Закон не есть средство поддержания равной для всех справедливости, а есть средство для поддержания справедливости, служащей удержанию власти, теми, кто пишет закон. Не случайно великие статьи Конституции обросли множеством ограничений. Не случайно в ограничении главного закона страны власть не видит противоестественности. Умение не замечать очевидное и доказывать несуществующее – это неотъемлемая способность власти. Именно закон позволяет системе власти богатеть за счет людей, не входящих в систему.

***

Совещание по сокращению бюджета закончилось, и Алик бы забыл о возмущении Супова, как о несущественном, малоприметном событии, если бы не звонок…

ЗВОНОК

«Недовольство людей действиями власти часто проистекает не от того, что действия эти порочны, а от того, что они сами лишены возможности поступить также».

Вечернюю тишину, словно разомлевшую в тепле кошку, спугнул обычный телефонный звонок. Алик прижал трубку и очень удивился, впервые услышав голос Супова дома и впервые услышав Супова, едва говорившего по-русски от глубокого опьянения.

– Пятьдесят восемь миллионов! – протяжно и восхищенно завыл без предисловий Супов. – Выписывают премии по двадцать, по тридцать зарплат. Я в нетрезвом состоянии, но я правду говорю. Лизадков мне хвалился: на одну премию купил за три миллиона иномарку на йух! Вот это икюдзип!!! Меня унизили, оскорбили и тебя тоже.

Алик сильнее прижал диктофон к концу телефонной трубки, откуда громыхал голос Супова и ответил, чтобы поддержать разговор:

– Ну да.

– Мы всех кончим на йух, – озлобленно продолжал Супов. – Мне тяжело, на меня трижды хотели открыть уголовное дело. И все…, а-а-а дялбская работа. Ты сам хотел меня посадить на йух.

Алик весело рассмеялся. Судя по всему, Хамовский подставлял Супова так же, как и его. Чиновники умеют превращать голубя мира в украденную курицу и наоборот.

Супов тоже рассмеялся и продолжил:

– Знаешь, за что я тебя уважаю? За книжку. Слушай, мы должны скинуть эту власть. Если не согласен, я другую компанию найду. Я не ужзип. Они не додали кровные мои деньги ьдялб. Кто там перед тобой сидели – атеух ьдялб. Просто основная денежная масса проплывает мимо вас. Миллионы, сотни миллионов. Вы же об этом ничего не знаете.

– Ну да, – вынужденно согласился Алик.

Он действительно не знал ничего. Ни публикуемые бюджеты организаций, ни средние доходы коллективов чиновников не делали понятным уровень реальных доходов конкретных лиц. Более того, Алик не верил цифрам, которые невозможно проверить.

– Я же все знаю, – повеселел Супов. – Я с ними пил и гулял, они ж все говорили и они хотят меня кинуть и остаться у власти! Вот йух им ьдялб. Я с тобой никого не допущу до власти.

– Ну да? – недоверчиво повторился Алик.

– Считай, что уже депутат, на йух. Гарантирую, – пообещал Супов. – Я от своих принципов никогда не отойду. Единственное прошу, со мной в прямой контакт не входи. Ты подвел Сапу в свое время. Каждое твое движение, каждое твое общение… Лизадков тебя вычислил. Этот еухплет, этот ьдялб бандит. Это самый большой хапуга в этом городе.

– Давайте не по телефону, – предложил Алик.

– Я не боюсь, – завелся Супов. – Пусть подслушивают, ьдялб…

«Странная реакция на фоне боязни личных встреч, – оценил Алик. – Может он сам – подставной. Может ему надо, чтобы о телефонном разговоре стало известно, чтобы к нему изменилось отношение со стороны Хамовского, и он получил свои деньги. Это более вероятно, чем предложение захвата власти».

– … пошли они на йух, – облегчал душу Супов. – Просто, когда людям делают добро, а тебя кидают ьдялб, это ьдялб неприлично. Просто, когда я узнал, что они тридцать семь миллионов ьдялб хапнули…

– Что за тридцать семь миллионов? – спросил Алик.

– Тридцать семь миллионов это то, что счетная комиссия выяснила, что в лице Лизадковых, разных еухплетов, получили и подставили уважаемую мною Горилову, – сказал Супов. – Они не только по десять-двадцать зарплат получали,… и таких идиотов, как я и ты. О-о-о-о!!!

Супов перешел не неестественный визг:

– Пятьдесят шесть миллионов. Пятьдесят шесть миллионов!!! Они положили себе в карман по тридцать, по сорок зарплат! Замы, помы, разная атеух. Ты ьдялб ни яух не знаешь?!

– Не знаю, – сознался Алик.

– Ну ты ьдялб – пацан, – заключил Супов. – Я хочу выиграть выборы, чтобы не было этих педерастов, бандитов, жуликов, этих еухплетов, как ты писал в своей книге, а ты правду писал. Спасибо тебе. Ты же ведь их боялся. Они меня тоже кинули. Но, Алик, ни один йух не должен знать об этом разговоре. Иначе нас раздолбают.

В трубке заплескался быстрый сигнал. Многие люди вспоминают о родных, друзьях и об истине, только, когда им плохо. Они не могут уснуть, слыша чавканье из-под соседнего одеяла.

СТЕБЛИ НЕРАВЕНСТВА

«Уравнение не будет уравновешено, если неизвестное не желает определения и наделено властью».

Неравенство естественно для всего и определяется предназначением и питанием. Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Дерево в теплом климате куда пышнее, чем на Крайнем Севере. В человеческом обществе возникает особенный компонент питания, формирующий неравенство: общество само дает право и силу отдельным личностям на то, чтобы у него отобрать и защищает эти права. Незыблемость власти низкого общества заключена в том, что, передав власть человеку, люди отдают этому человеку механизмы достижения и удержания власти. Умный человек это сразу сообразит, например, такой как глава маленького нефтяного города Хамовский.

Человеческие законы, в отличие от природных, не действуют, а применяются. Яблоко Ньютона в человеческих отношениях падает в зависимости от правосознания судьи, прокурора, чиновника в любом направлении и с любой скоростью. Это и определяет дефекты общества.

Если в природе яблоко падает с ускорением 10 метров в секунду за секундой, то по законам человеческим в одном кабинете оно может не падать вовсе, в другом – падать мощно, пробивая железобетонный пол, в третьем – улетать в небо, ломая не менее железобетонный потолок. Поэтому естественен страх перед властью человека, живущего в низком обществе. Уже за порогом дома его ждет неопределенность и непредсказуемость.

Всем понятно, что законы человеческие должны действовать неотвратимо и точно, как законы физические. Яблоко должно падать одинаково быстро. Но как это сделать? И опять же секрет известен.

День не может договориться с ночью. Силы не должны договариваться и пожирать друг друга – задача государства – поддерживать равновесие. Как в природе. Тепло уравновешивается холодом.

Следующий принцип жизни – все должно разрушаться. Постоянно только непрерывное движение. Вода не ищет смысла, она течет.

Житель маленького нефтяного города не уверен, напуган, потому что, столкнувшись с проблемой, он вынужден обращаться не к движению, а к искусственной договорной незыблемости – власти. Блаженна только здоровая молодость, не заходившая на территорию человеческих законов. Она не видит яблок, которые, оторвавшись от дерева, улетают в небо, а если и видит, то чтобы не сойти с ума, отворачивается, становится на голову или смеется над увиденным.

Алик совсем забыл об этой теме, ставшей главным мотивом расследования против начальника налоговой полиции. Деньги. Способы их законного хищения. Деньги – в них весь интерес власти. На фоне обогащения наверху, внизу шла возня и грызня за копейки. И эта грызня и возня, составлявшая огромную часть служебного быта, как ни удивительно не унижали людей и не поднимали их на активное сопротивление власти.

Напротив – эти самые люди, жаждущие лишней копейки, с чистым сердцем работали на власть, которая их обворовывала на миллионы и миллионы. Они любили власть, которая обворовывала их на миллионы и миллионы. Они поклонялись ей и боготворили, как Павшин, повесивший над своим столом фотографии Президента России и главы маленького нефтяного города Хамовского. И в то же время, эти же люди дрались за те смешные деньги, которые получали, за те надбавки, которые хотели бы получить. И более того, эти люди, жаждавшие лишней копейки, ненавидели тех, тут Алик имел в виду себя, кто боролся с этой властью, ворующей у людей, у них самих (!), миллионы и миллионы…

Удивление вызывало то, что за копейку люди выполняли самую дурную подработку, оставляя за гранью внимания тех, кто их обворовывает на миллионы. Это был парадокс внутри парадокса. Чертова матрешка, которую сколько ни открывай, а внутри все та же улыбающаяся физиономия. Алик глядел во вроде бы умные и всепонимающие людские глаза и не мог сообразить, что находится за ними, и есть ли там что-то.

Оправдывая поведение большинства, Алик предполагал, что там – внутри – было, скорее всего, незнание, как обойти эту систему законов, систему власти в целом, чтобы добраться до глотки вора и оставаться невредимым. Вырвать копейку реальнее возврата украденных миллионов, которые если вернуть, то опять – неизвестно в каком кармане они окажутся.

Система, созданная властью для удержания власти, позволявшая воровать на основе закона, направляла силы и знания граждан исключительно на то, чтобы создать инструмент, который бы помогал власти вознестись к тем райским местам, где можно воровать на основе закона. Таким образом, внутри голов большинства была забитая токсическими пробками мыслительная система, думавшая в итоге только одной толстой извилиной – пищеварительной.

ХОЧУ ДЕНЕГ

«Люди так привязаны к материальному, что даже после смерти близких, они ухаживают вначале за трупом, а затем за могилой куда лучше, чем за их идеями».

В телерадиокомпании маленького нефтяного города зарабатывали в прямом смысле ни на чем, поскольку картинки и звуки, исчезали мгновенье спустя после трансляции, оставляя лишь разрозненные впечатления в отдаленных головах. Это не газета, которую можно заново пролистать.

«Если бы телевизионные программы продавались в записи по аналогии с распространением газеты. Существовала бы подписка, – размышлял на эту тему Алик. – Человек мог бы посмотреть телепрограммы, когда ему удобно. Например, диски в почтовых ящиках…»

Осторожный стук в дверь после рабочего дня прервал размышления Алика, но он подчеркнуто дружелюбно выкрикнул, чтобы за дверью услышали:

– Заходите, заходите!

В кабинет нерешительно проник заместитель по техническим вопросам Задрин. Его глуповато-нахальное лицо выдавало сильную озабоченность и страх.

«Хочет денег для супруги, – мгновенно оценил Алик, – она рассказала, что я снизил ей зарплату за невыполнение плана. Собирается меня шантажировать».

Нарушение финансового равновесия между работниками приводит к необратимому процессу. Один – рассказывает, другой – завидует, третий – просит.

– Присаживайся, Георгий, – предложил Алик и приготовился к печальной исповеди.

– Я недавно узнал, что Павшин получает 50 процентов доплаты,… – начал Задрин.

«Интуиция на месте», – обрадовался Алик и, чтобы ограничить Задрина в претензиях, сообщил:

– Павшин получает доплату за ведение прямого эфира.

– Он не перетруждается, – заверил Задрин, – а я здесь и по вечерам работаю.

– Георгий, не сравнивай, кто сколько работает. Это моя задача, – Алик показал рамки обсуждения темы. – Я знаю, что ты стараешься. Молодец. Но ты же мой заместитель.

– Я перерабатываю, – уточнил Задрин. – Я занимаюсь техникой, поставкой оборудования, оформляю договоры по бензину и по всему, что нужно организации. Кроме того, на мне ведение смс-сервера, а там уйма работы.

Объявления, которые жители маленького нефтяного города давали прямо со своего сотового телефона на экран телевизора, приносили телерадиокомпании некоторую сумму денег, и Задрин был не тот человек, чтобы бесплатно работать. Фирма, предоставлявшая смс-услуги, давала бонусы для организаторов договоров – пять процентов от месячной выручки. Задрин эти деньги получал и думал, что никто не знает, но Алик знал.

– В твоих словах есть логика, – согласился он, уходя от спора. – Но я тебе дал большую премию в прошлом году. И выделял доплаты в течение года.

– Да, спасибо, – сказал Задрин и вежливо закивал.

– При этом я не наказал тебя за срыв договоров по бензину и за протекающую крышу телецентра, а все сделал сам, – напомнил Алик.

Задрин опять закивал головой, ссутулился как фонарь над дорогой, но в глазах его по-прежнему читался вопрос: «хочу денег, раз ты супругу обидел».

– И еще одно Георгий, я не хотел бы, чтобы твои отношения с женой как-то отражались на работе и на твоих отношениях со мной, – прямо сказал Алик. – Ты же пришел сюда, потому что жена пожаловалась?

– Не без этого, – согласился Задрин.

– По твоему вопросу я подумаю, а в мои отношения с журналистами ты не вмешивайся, – сказал Алик. – Твоя жена значительно не выполнила план работы на месяц, и я не могу дать ей зарплату, которую получает тот, кто выполняет план.

– Но она сможет получать как все? – спросил Задрин.

– Как только выполнит план, – заверил Алик.

– Ну ладно, тогда все, – сказал Задрин и вышел за дверь.

Уход просящего сродни утреннему облегчению. Алик не любил, когда проверяли его карман, просящим ли взглядом, протянутой ладошкой или откровенной просьбой. Подаешь одному – подай всем.

Несовершенство человека велико. Кто мы такие, чтобы судить и выбирать из просящих более достойного подаяния? Мир просящих велик. Личного счастья не хватит, чтобы осчастливить всех, можно только увеличить несправедливость. Личное счастье одного просящего обернется личным несчастием других, желающих подаяния и знающих, что одному уже подали.

Положительное к себе отношение, оправдание всех своих действий – как сложно от этого избавиться. И нужно ли это, если мир распадается на множество картин, равное множеству глаз? Имеет значение только то, чья картина мира симпатична аудитории. О какой истине мы спорим?

Алик откинулся на спинку старого кожаного начальственного кресла и задумался: «Несомненно, Задрин узнал о доплате Павшина от самого Павшина. Они же друзья и пьют вместе, даже семьями. Ну, и дурак этот Павшин. Знал, что не умен, но не настолько же. И, конечно, это произошло в «Юности комсомола», когда коллектив встречал Новый год, не приглашая главного редактора, то есть меня…»

***

Счастье тесного круга

«Муха бросается на экран телевизора не от любви к его образам, а от инстинктивного стремления к свету и теплу».

Прокуренный тамбур «Юности комсомола» весело принимал гостей. Его выложенные мраморной плиткой и скользкие от мороза полы заставляли посетителей танцевать в свете подслеповатой одинокой лампочки еще до первой рюмки. Старт танцам давала оледеневшая металлическая решетка, служившая летом очистке подошв. На ней посетители ресторана порой поскальзывались так, что ноги взлетали выше головы, но даже, когда природа сносит города, то не извиняется.

Дамы в норковых шубах со сломанными каблуками на зимних сапогах катились на спине иной раз прямо к гардеробу, покрикивая на ходу залихватское:

– О-о-ох!!!

Сотрудники телерадиокомпании заходили в «Юность комсомола» со стороны отдельного зала для небольших компаний. Там за безопасным входом горел красками закусок праздничный стол, зал освещала музыка, шум предновогодних бесед прерывался импозантными тостами.

– Сегодня, когда главвред не может запретить нам веселье, я хочу выпить бокал за всех нас, за талантливых ребят, составляющих основу информационного вещания города, – примерно так исполнил свой первый тост Павшин.

Талант журналистов маленького нефтяного города заключался в точном приготовлении информационных блюд по вкусам власти, о чем говорили благодарственные письма и почетные грамоты Хамовского, грамоты и дипломы от структур, репутация которых зависела от положительных сюжетов.

Журналисты соревновались не в совершенствовании мастерства в творческих направлениях, выгодных населению, а в направлениях, выгодных власти, которая объявляла конкурсы, загоняя журналистов в стойла освещения выгодных тематик, например: «Урал промышленный – Урал полярный», или «Моя милиция меня бережет»…

Приглушенный звон наполненного стекла возвестил о единодушии, а если не о единодушии, так о желании выпить. Работал принцип праздника: слово-алкоголь-слово. К этому коктейлю иногда добавляются танцы, драки, любовь.

Когда Задрин и Павшин решили поговорить по душам, разум большинства собравшихся за столом стал схож с ледовым катком, на котором катаются инстинкты. Мысли внутри голов покатились, как дамы на входе в «Юность комсомола».

– Никто не вечен за рулем! – громко сказал Павшин, резко мотнув головой, словно сбрасывая туман с глаз. – Увидишь, скоро я стану редактором.

– А кто сомневается? – хитро прищурился Задрин. – Алик уже задрал. Следит, вынюхивает, не доверяет. Я честно работаю, а он: где, да что делаю? Какое его дело?

– Он больной, – определил Павшин, налегая грудью на стол, – я точно знаю. В телевидении без году неделя, а все туда же – учить. Золотое перо! Пусть его в зад вставит и летит. Деньги только хапает.

– Денег он немало срывает, – согласился Задрин, смакуя каждый звук. – Интересно, какова у него зарплата?

– Не меньше ста тысяч, а то и больше, – предположил Павшин, откинувшись на спинку стула и разведя ладони в стороны примерно так, как это делают рыбаки, представляя богатый улов, – нашел злачное поле: с телевидения косить. Мы тут упираемся, от мониторов глаза слепнут, по ночам снятся отсмотренные в раскадровочной картинки, а он сливки снимает.

– Ты сколько получаешь? – вкрадчиво спросил Задрин…

Мозг схож с сетью, чем мельче ячея, тем быстрее заполняется невод, но его содержимое обычно не вызывает восхищения, чем крупнее ячея, тем меньше человек сосредотачивается на мелочах, тем крупнее его добыча. Мозговой невод Задрина собирал все до жучков и пиявок.

– Я надавил на шефа, и он полторы ставки мне платит, – властно-пренебрежительно сообщил Павшин. – Подошел, говорю, если не заплатишь, то ищи человека, все, что не входит в мои обязанности, делать не буду.

Авторитет, что серебро – не будешь начищать, скоро потускнеет. Без героизации прошлого Павшин не мог обойтись: реальность унижала его. То, что добавку к его зарплате выхлопотала его бывшая жена Валер, он старательно забыл, что, потому что, вспоминая действительность, ощущал себя слабее, чем о себе мыслил, поэтому корректировал не только тексты, но и свое прошлое.

– И получилось? – спросил Задрин.

– А куда ему деваться? – произнес Павшин, горделиво приподняв подбородок. – Ты тоже зайди и потребуй, а то они деньги между собой делят, а главные на телевидении – это не начальник с бухгалтерией, а мы: те, кто его делает. Ну, давай выпьем за это....

– Выпьем за то, чтобы ни одна власть не могла ухудшить нашу жизнь! – крикнул он в зал, залпом выпил полную рюмку водки и опять принялся громко рассказывать про то, как в недалеком прошлом он служил майором комитета государственной безопасности и разрабатывал план захвата Афганистана.

Это было обычное для Павшина явление, и никто не отвлекался, чтобы выслушать его пьяные байки про никогда не существовавшие подвиги. Такова натура отчаявшегося в поисках величия журналиста, взращенная на благодатной почве маленького нефтяного города.

Зов души жителя маленького нефтяного города требовал выхода из таежной глуши, и он несся, подгоняемый северными ветрами по улицам, кое-где превращался в вой, кое-где в трепетное шуршание, кое-где в собачий лай, но везде в нем слышался шепот самовозвеличивания, без которого жизнь в маленьком нефтяном городе казалась

медленно наступающей смертью. И эта мистификация событий и собственной значимости одолевала маленький нефтяной город, словно грипп. Ею заболевали все от мала до велика.

Дети, из-за высоких заработков родителей, безумно верили в собственную значимость и гордились списанными из Интернета научными работами.

Взрослые приписывали своим скромным деяниям эпитеты «значительный», «лучший в округе», «лучший в России».

До самого великого еще не доходило, но это был лишь вопрос времени, как понимал Алик. А в его коллективе, наиболее выдающимся специалистом по самовосхвалению и был, несомненно, Павшин и как лидер творческой группы, он сеял этот пример среди остальных. Задрина, жена Жоры Задрина, была ягода с того же волчьего куста.

ЗАДРИНА

«Для достижения благ совсем не обязательно быть трудоголиком или героем, достаточно просто отдаться…»

Женщины есть разные, но нет ни одной или почти ни одной, которая бы не почитала себя самой красивой и умной. И даже, если женщина родилась в поселке Яровое под малоизвестным городком Славгород Алтайского края и не имеет образования, она все равно не перестанет считать себя самой эффектной и умной. Такова уж природа женщин. Они могут менять фамилии с Коношонкиной на Тимохину, с Тимохиной на Задрину, но суть от этого не поменяется.

Меньше года Задрина работала санитаркой медсанчасти. После перерыва в несколько месяцев она стала санитаркой-уборщицей пищеблока. Через две недели – гардеробщицей, затем последовал резкий и парадоксальный профессиональный взлет в фотокорреспонденты местной газеты, следом состоялся переезд в районы Крайнего Севера, по причине перехода в стыдливую категорию матери-одиночки, и устройство на работу телеоператором в телевидение маленького нефтяного города.

Дочитав до этого места потертую трудовую книжку Задриной, Алик недоуменно откинулся в кресле.

«Что же я раньше ее трудовую не посмотрел?» – упрекнул он себя.

В то время, когда алтайская санитарка устраивалась на работу в телевидение маленького нефтяного города телеоператором, телекамеры были весомые. Килограмм по тринадцать. Дажесегодня с облегченными камерами работали исключительно мужики.

«И стала бы она таскать подобную тяжесть? – сам себя спросил Алик.

Некоторые ответы подобны руслу пересохших рек, стоит пройти дождю, и вода устремляется по единственному пути. Куплин, принявший Задрину телеоператором, был известным бабником, а Задрина – незамужней женщиной с ребенком, которой привередничать не приходилось.

«И через четыре месяца уволена, по причине истечения срока контракта», – прочитал Алик и тут же сделал вывод: надоела.

Задрина ушла на радио, где правил Лучина, а через полгода, из-за соединения радио с телевидением, она вернулась переводом к Куплину.

«Опытная», – понял Алик.

***

Возвращенка

«Когда ушедшее зло возвращается с доброй улыбкой, никогда не отвечайте на эту улыбку – улыбкой, а берите хворостину и гоните улыбающееся зло прочь».

В маленьком нефтяном городе среди руководителей существовал негласный принцип: «не возвращать на работу уволившихся». И вот Задрина, ушедшая из телерадиокомпании в газету, которую содержала нефтяная компания, стояла перед Аликом, ожидая ответа на вопрос:

– Я хотела бы вернуться. У нефтяников невозможно работать.

Алик глядел на нее и думал. Более всего его смущало то, что в голосе просившейся назад Задриной не звучало и нотки сомнения, что ей могут отказать.

Власть над бессознательными предметами, вроде банки огурцов или пакета молока, куда легче для души, чем власть над людьми, всем своим видом, похожих по образу и подобию на тварей, которым должно содержать искру божью. И если Богу принято поклоняться, то можно ли угнетать, топтать его искры? Может их надо класть на ладонь, нести и восхищаться? Конечно, во многих случаях это, всего лишь, обманывающее зрение сходство между Богом и человеком, но жалость к себеподобным да и вообще ко всему живому посещала сердце Алика.

Поэтому он принял назад Задрину, надеясь, что она тоже имеет комплекс человеколюбия, а, значит, и способность к благодарности, которую она непременно проявит когда-нибудь. Ах, если бы он тогда сразу, перед тем, как принимать на работу, внимательно оценил ее трудовую книжку…

Задрина вошла неожиданно, так что Алик едва успел спрятать ее трудовую среди бумаг, лежавших на столе.

– Вот вам подарок от нефтяников, – самым милым тоном произнесла она, подошла и положила на стол каледарик на следующий год.

Подобной доброты и вежливости Задрина никогда себе не позволяла, поэтому Алик удивленно спросил:

– Спасибо, но в честь чего?

– Нефтяники пригласили на торжество по поводу рождения десятитысячного ребенка, – сказала Задрина, демонстрируя служебную озабоченность. – Только что со съемки. Сейчас пойду кадровать.

ДЕСЯТИТЫСЯЧНЫЙ

«Власть свободна при несвободе подвластных».

Если кто-то думает, что стоит родиться десятитысячным по точному божественному счету и этого будет достаточно, чтобы стать десятитысячным по счету человеческому, то он очень ошибается.

– Не каждый может стать десятитысячным! – объявила Сирова, заместитель Хамовского, главы маленького нефтяного города, на собрании узкого круга руководителей. – Мы не можем допустить, чтобы символом рождаемости и успешности стал ребенок какой-нибудь безработной или непутевой женщины, а если там муж,… а если там другие дети… Нет! Тут надо с умом.

– Большого ума тут не надо. Роженицы не сразу регистрируют детей. Пока соберутся, пока придут. Тут есть люфт, – подсказала Струганкова, заведующая ЗАГСом.

– А при чем тут регистрация? – спросила Сирова.

– Официальный подсчет новорожденных ведется не в родильном отделении, а в ЗАГСе. Тогда у новорожденных появляется имя, фамилия, отчество, и что самое главное – порядковый номер, – сообщила Струганкова.

– Сколько сейчас незарегистрированных? – поняла Сирова.

– Двадцать пять, – сообщила Струганкова, – десятитысячный уже родился, но еще не зарегистрировался. Надо быстрее решать, кого из состоявшихся матерей или тех, кто вот-вот должен родить, мы можем считать родительницей десятитысячного.

– Давайте обсудим кандидатуры, – удовлетворенно согласилась Сирова. – Как вы считаете, Галина Леопольдовна, какой должна быть семья десятитысячного?

Заведующая управлением социальной защиты населения маленького нефтяного города Скрипова, которая, исполняй она роль груши на дереве, давно бы сорвалась с ветки и разбила свою рыхлую мякоть в лепешку, держалась за должность цепко. Большие роговые очки на ее крупном лице поблескивали, словно вражеские бинокли. Строгая прическа в стиле крепкой помещицы не допускала вольнодумия. Ее монотонная и многословная речь усыпляла и раздражала даже Хамовского.

– Безусловно, десятитысячный должен быть не первым ребенком в семье, иначе глава не поймет – у него сами знаете – пятеро, – высказала пожелание Скрипова.

– Согласна, – кивнула головой Сирова и поощряющее улыбнулась. – Что еще? Вера Павловна.

Начальница отдела молодежной политики Вера Какова была невысокой полненькой женщиной, которую отличали любовь к просторным шерстяным кофтам, удачно скрадывавшим естественные жировые бугры, и засаленные волосы на голове, торчащие в разные стороны. Причем, волосы Каковой своенравно залезали ей в уши и щекотали их, так что хозяйке время от времени приходилось запускать кончик пальца в слуховой проход и работать им, словно бы отверткой в тонко настраиваемом механизме.

– Надо смотреть кто отец, а кто мать, – напомнила она, подкручивая пальцем в правом ухе, – кто-то из двух должен быть нефтяником, все-таки живем в нефтяном городе. Да и глава был нефтяником. Пара должна быть молодая, лет по двадцать пять каждому. Все-таки следующий год – год молодежи.

– Ваши предложения, Михаил Иудович, – Сирова передала слово Бредятину.

– Во-первых, те, кто уже родил, нам не подойдут, – сухо произнес Бредятин, подергивая бородкой, которая ему придавала исключительно умный и интеллигентный вид, полностью скрывая все недоброе и даже злое, что природа выразительно прописала на его лице. – Роды нужно показать по телевидению, а затем и выписку ребенка из родильного дома, где глава обязательно вручит родителям цветы и что-нибудь скажет. Не забывайте, что рождение десятитысячного должно укреплять авторитет главы города. Иначе, зачем деньги тратить и вообще – рожать?

– Тогда надо торопиться, если те, кто родил, придут регистрировать детей, то счет пойдет на одиннадцатую тысячу, – напомнила Струганкова.

– Будем ускоряться. Чтобы в десятитысячного не попала дурная кровь, главному врачу надо срочно приготовить списки всех рожениц, имеющихся в родильном отделении, у которых вот-вот…, а Скриповой простучать их семьи и прямо завтра определиться с кандидатурой, – заявил Бредятин.

– Что ж, совещание окончено, – подытожила Сирова. – Соберемся завтра…

Вот так и была определена в качестве семьи десятитысячного ребенка – семья Брех.

***

Чиновники не защищали истину. Они искали возможности для ее выгодного обхода. Каждый профессионально вносил свою лепту в формирование лжи. Каждый старался слепить ложь красивой, эффектной, достойной похвалы главы города. Такова была подготовка лишь одного из множества решений власти, изготовление которых было поставлено на конвейер, где каждый чиновник подкручивал и подстукивал, но не задавался вопросами морали и чести. Алик не понаслышке знал цену всем публичным праздникам и награждениям. Ничего случайного в мире власти не происходило, а журналисты сливали пропагандистские материалы в газету и на телевидение, не задумываясь о первопричинах. Сливали все специально подготовленные выступления, совещания, мероприятия…

ТРУДОВОЙ КОНФЛИКТ

«Когда взвешивается собственная состоятельность, не считается грехом тайком воздействовать на весы».

И вот один из тех корреспондентов, которые сливали в СМИ официальные мероприятия, – Задрина – с лицом, изменившимся после ознакомления с приказом о снижении заработной платы, опять стояла перед ним, чтобы сказать нечто важное, но Алик не хотел этого разговора:

– Юля, мне некогда с тобой разговаривать…

– Я намерена вернуть срезанную вами зарплату через суд, – кинула она вызов и гордо поглядела на Алика. – Я не позволю по мне топтаться.

В ее взгляде читалась гордость зяблика, осилившего очередной высотный порог.

– Юлия, я вас принял на эту работу из жалости к вашим проблемам, – откровенно объяснился Алик. – Вы попросили сократить испытательный срок. Я сократил. Вы не выполнили план работ. Я снизил вам зарплату. Все честно. Зачем суды?

– Потому что вы проиграете, – безапелляционно произнесла Задрина. – Договора у меня нет, и за выполнение плана работ я не расписывалась.

Это была ошибка секретаря Бухрим. Договора не было, и Задрина нигде не расписывалась. Она могла ничего не делать и требовать денег. Нечестно, но законно. Нечестный ход требовал аналогичного ответа.

– Юля, даже, если вы выиграете суд, у меня есть множество возможностей, изъять у вас те деньги, которые вы не заработали, – жестко сказал Алик и, вспомнив манеры Хамовского, добавил. – Я вас могу загнать в такие условия, каких вы не выдержите. Вам придется приходить и уходить строго по времени…

– Да я у вас тут дневать и ночевать буду, – почти выкрикнула Задрина.

«Это она загнула, – мгновенно сообразил Алик, – чтобы человек, привыкший к свободному графику, смог жить в жестком режиме и без душевной болезни… Дикий кабан в зоопарке быстро превращается в свинью».

– Желаю успехов, – покривил душой Алик. – Но строгая дисциплина – это не просто.

– Я справлюсь, – гордо заявила Задрина и вышла…

Первую объяснительную по поводу похода в рабочее время к адвокату Задриной пришлось писать уже на следующий день, а вслед появилось первое замечание, как первый след обреченного на казнь. Комиссия по соблюдению трудовой дисциплины в составе Фазановой, Бухрим, Рыбий или Пупик, всех тех, кто получал дополнительные премии, стала следить за каждым ее шагом. Кроме того, Алик сам заходил в кабинет Задриной время от времени, и Юля встречала каждый его приход затравленным взглядом, а на волнующийся лист строки не ложатся, а если ложатся – то криво…

На исходе следующего рабочего дня, когда многие сотрудники телевидения уже разошлись по домам, Алик вышел проверить Задрину. Он заглянул в корреспондентскую. Никого.

«Но, если дверь открыта, значит, кто-то есть», – решил он и, проходя мимо курилки, располагавшейся полуэтажом ниже, за прозрачной дверью, заметил ее. Глаза Задриной впивались в него и грели безумным весельем. Заметив Алика, она задиристо замахала ручкой и весело закричала:

– Я здесь, я никуда не ушла! Поймать меня не получится!

Она дразнящее наклонилась вбок, как частенько делают дети, приставляя к носу последовательно две ладони с дрожащими, будто крылья летучей мыши, пальцами, и застыла в ожидании. За стеклом чернели обувь и брюки телеоператора Ступорова, отличавшегося отъявленным правдоискательским нравом, который словно муху ловил в кулак каждую возможность поспорить.

«Работает на публику, – понял Алик, – готовится к собранию. Как бы с ума не сошла. Вот грех будет».

ИГРА В ПРОСТУПКИ

«Когда каждый идет своей дорогой, мир обретает широту и долготу».

Задрина обернула вокруг шеи серый шерстяной платок и, выхватив из одежного шкафа шубу, выскочила из корреспондентской.

– Я на тридцать минут уйду, – сказала она, как о давно решенном деле, – мне надо в банк забежать.

Вообще в телерадиокомпании было принято, что главный редактор отпускал всех и в любое время по тем делам, которые приводились в оправдание. И сам Алик не видел в этом ничего плохого. Лишь бы работа шла. Но игнорировать его, собираясь с ним бороться через суд и прокуратуру, – Алик посчитал верхом наглости или глупости.

– Вы спрашиваете разрешения или ставите в известность? – учтиво осведомился он.

– Конечно, спрашиваю разрешения, – мягко постелила Задрина. – На сегодня я все сделала.

– То, что вы отработали – это хорошо, но я не могу разрешить вам покинуть рабочее место, – сказал Алик и прошел мимо остолбеневшей Задриной в свой кабинет.

Не успел он сесть в кресло, как дверь распахнулась, выказав в свете коридорных ламп раскрасневшееся лицо Задриной, ниже темнела уже надетая шуба.

– Но мне надо банковскую карту продлить, я же все сделала, – почти прорычала она, словно песик, вцепившийся в хозяйский тапок.

– У вас наверняка есть и другая работа, которой надо уделить внимание, – отобрал тапок Алик.

– Ну, вы и засранец!!! – выкрикнула Задрина и, схватив безвинную начальственную дверь за черную безответную ручку, дернула ее на себя. Дверь залетела в косяк с таким звуком, с каким разлетается крепкий чурбан от хорошего удара топором…

Несмотря на то, что Задрина подписала распоряжение о времени перекуров, она попалась легко благодаря предательству прозрачной двери.

На известие о том, что в курилке замечена кофточка Задриной, группа по контролю трудовой дисциплины собралась мгновенно. Алик, секретарша и завхоз стояли, словно три богатыря, пропуская сквозь строй любителей табачного дыма.

– Это же детские забавы! Это же смешно! – укорила Задрина, тяжело выходя из курилки последней. – Я зашла туда по делам.

– Пишите объяснительную, – ответил Алик. – Смеяться будете на улице.

За первой объяснительной последовало первое замечание. За второй – второе. Алик не торопился. Осталось ждать. Проигрыша быть не могло. Задрина рисковала своими деньгами, он играл на деньги организации.

***

Заявление Задриной о выдаче копий документов для адвоката Алик выбросил в мусорное ведро. Эмоции как ветер, поднимающий волны. И для этих волн не имеет значения, бросаются ли они на беззащитную рыбацкую лодку или на крепкие утесы.

«Надо показать силу, – рассуждал Алик, одновременно готовя фразу в будущую книгу. – Власть без применения власти смешна. Коли что-то берешь – используй. Плохо. Неудачно. Человек в руках судьбы, высших сил и даже начальника подобен заготовке. Он запоет как надо и примет требуемые формы или будет выброшен. Это уже удачнее. Есть хорошая не прямая аналогия, обобщение стало шире. А может… Или изменяйся, или умри…»

***

Не дождавшись ответа на заявление, Задрина начала революционную деятельность. Алик это понял, когда зайдя в корреспондентскую, увидел вместе: Публяшникову, Пав- шина, Конилова и Задрину.

Эта компания представляла собой странное сочетание, исчерпывающе описывающее любые революционные компании. Павшин тайно претендовал на власть над

телевидением. Публяшникова была его прошедшей через многих мужчин подругой. Задрина – пострадавшей от действий властей. Конилов, монтажер телевидения маленького нефтяного города, – крепким мужиком, глазами навыкат напоминающим быка, готового броситься на баррикады.

***

Одетый в неизменный джинсовый костюм видеомонтажер Конилов стал еще одной проблемой. Он принес диплом инженера-электронщика, рассказал историю про низкие зарплаты в профтехучилище маленького нефтяного города, где он работал преподавателем, и Алик поверил в хорошее приобретение. В результате получил ленивого работника, который ни разу не помог в починке оборудования, как будто и не оканчивал институт по этой специальности. Но зато при распределении премии, когда получал меньше других, всегда возмущенно спрашивал:

– А на каком основании?…

***

– Подскажите, где мое заявление о предоставлении копий документов? – едко и твердо спросила Задрина, показывая себя лидером революции.

– О чем, Юля? – спросил Алик, вспоминая прошлые навыки публичной лжи: искренность, недоумение, возмущение.

– О том заявлении, которое я вам дала, – настаивала Задрина.

– Ничего не видел, – ответил Алик.

– У вас в отделе кадров бардак, документы не подшиваются, все пропадает, – зло обобщила Задрина.

– Это ложь, Юля, вам лечиться надо, – обманув, посоветовал Алик и тут же обратился к Конилову. – А вы что здесь делаете? У вас рабочее место на втором этаже. Возвращайтесь туда и занимайтесь делом.

Затем Алик еще раз оглядел всех собравшихся. Публяшникова и Конилов сидели лицом к Задриной, Павшин стоял спиной и делал вид, что происходящее его не

интересует. Он был почти незаметен в своем черном костюме, как кукловод за ширмой. Активных борцов всегда единицы, их окружают редкие сочувствующие, а большинству нет дела до борьбы, и всегда поодаль скрытно стоят те, кто хочет использовать. Они ждут случая, чтобы прыгнуть на волну…

***

После обеда в приемной телерадиокомпании возник нарастающий шум, какой создает разогревающий двигатели авиалайнер. Кричала Задрина, гремел бас Конилова, тараторила прокуренным голосом Бухрим, и в ее голосе сквозили необычные для нее неуверенность и даже обреченность.

«Враг пошел на штурм», – осознал Алик и выскочил из кабинета.

Приемная приняла все, что могла. Зажатый телевизионщиками испуганный рекламодатель пытался встать со стула и уйти, но каждый раз натыкался на локоть Задриной, которая трясла бумагами и кричала:

– Вы обязаны их зарегистрировать. Валентин, все снимай!!!

– Я готов, Юля, у меня включено, – нервно подпрыгивая, басил Конилов, и целил объективом любительской видеокамеры в Бухрим и документы.

– Выйдите из кабинета! – кричала секретарша на тонах, достойных истязаемой кошки.

***

На следующий день Задрина пришла на работу в черной овчиной шубе, отделанной революционным рыжим мехом. Ее сопровождала пестрая группа милиционеров.

– Что случилось? – спросил Алик обеспокоенно.

– У вашей сотрудницы пропал документ, – ответил один из милиционеров. – Она оставила его в сумочке, на своем рабочем месте. Будем выяснять.

«Задрина решила поиграть», – понял Алик и ушел.

В этот день экспертный ролик вращался без устали, очерняя руки поблекших телевизионщиков. Кипа листов с отпечатками пальцев росла, как и кипа показаний. И все это бумажное богатство, судя по энергии, излучаемой милиционерами, для них было равносильно листам денежных знаков, вылетающим из печатного станка.

Подобное происходило и в газете маленького нефтяного города несколько лет назад, когда милиция искала человека, распространившего по городу листовки, порочащие Квашнякова и Хамовского. Этим человеком был Алик. Милиция тогда действовала с ведома властьдержащих в маленьком нефтяном городе. И листовки действительно существовали, их видели многие, они были среди вещественных доказательств. А сейчас, на основе частного доноса о пропаже документа, которого по сути никогда не существовало, милиция перетряхивала телевидение маленького нефтяного города!

«Не иначе, как кто-то из окружения Хамовского или сам Хамовский за нее хлопочет, – раздумывал Алик в кабинете. – Но как подтвердить? Любая голова, как кочан капусты – пока дойдешь до истины, не один лист уйдет в мусорное ведро».

Он вышел в коридор. Дверь в корреспондентскую почернела от экспертного порошка.

– Надо новый дверной замок покупать, – равнодушно оповестила Фазанова.

– Зачем? – изумился Алик.

– Этот замок забрали в качестве вещественного доказательства, – ответила завхоз и обреченно махнула в сторону корреспондентской, как машут на разбитую машину.

***

Нервозная обстановка в коллективе телерадиокомпании маленького нефтяного города, отражалась на Алике, хотя он и сам себя уговаривал относиться к данной ситуации как к очередному жизненному уроку. Задрина вызывала восхищение. Алик вспоминал себя в прошлом, когда он так же, только не за деньги, а за высокие принципы свободы слова, боролся с Квашняковым, редактором газеты маленького нефтяного города, примерно такими же средствами. Вспоминал душевный подъем и свои отчаянные действия, которые совершал легко и весело. Он готов был страдать за правду. И вот оказалось, что биться насмерть можно не только за общественные идеалы, но и за собственную лень.

«СМИ – в первую очередь – лишь предприятие, такое как ЖЭК или цех по производству унитазов, – размышлял Алик, глубже осознавая мысли Сапы, высказанные много лет назад. – В нем есть прогульщики, тунеядцы, пьяницы, а людей, болеющих за истину, так же мало, как людей, болеющих за чистоту тротуаров или качество унитазов. Здесь болеют, как и везде, за отчетные цифры и личное благополучие. Похоже, меня будут уничтожать за наступление на права прогульщиков, тунеядцев, пьяниц, несмотря, на мое стремление к истине и служение журналистике. Журналисты не оценят служение журналистике, как ни парадоксально подобное звучит».

БЕСПОКОЙСТВО

«Куда микроб не перемещай, он, если не умрет, создаст привычную среду».

Стук почти всегда содержит в себе некое требование к удаленным, но причастным лицам и душам, некую обеспокоенность. Даже стук в грудной клетке. Под вспышки недовольства собственного сердца Алик понял, что чувствовал Квашняков в момент его, Алика, революционной деятельности: он тоже нервничал. Жалости к Квашнякову, переделавшему хорошую газету маленького нефтяного города, образец журналистики – в отчетный листок учредителя, Алик не испытывал ни тогда, ни сейчас, но он осознал последствия, раны, полученные им в борьбе.

Плохой сон и валокордин, неровное биение сердца, будто вражеские полки, отстукивая рваный барабанный бой, прорвались в его личную грудную клетку.

«Да успокойся, успокойся ты, – мысленно уговаривал он себя, – вспомни что-нибудь прекрасное, вроде отдыха на берегу Красного моря. Вспомни тот расслабляющий солнечный жар, те знойные вечера, ту прозрачную морскую воду, где разноцветные рыбы кружили вокруг остатков кораллов». Но вспоминались: начальственный кабинет, непроходимо безграмотная и рассеянная секретарша Бухрим и огромное количество документов и производственных тонкостей, требующих его внимания. И опереться не на кого, вокруг, словно пропасти, зияли открытые рты в ожидании подачек, а сверху не спускалось ни одной протянутой руки, – темными округлыми тучами зависли чиновничьи задницы.

Руководящие документы – это скелет любой организации, и желательно, чтобы ни одна косточка не мешала ни при движении. Это не макулатура, а обязательное меню, где за определенные действия предусмотрены и награды, и наказания. Задрина именно в эту точку устремила свой взор. Все боялись абстрактного наказания, и если наказание приходило, то его не оспаривали и принимали за должное. Задрина решила проверить, а есть ли реально законные основания для страха. Оказалось – очень мало. Все руководящие документы, созданные ранее, Бухрим напечатала с такими грубыми ошибками, что они ничего не значили. Скелет телевидения разваливался, но телевидение все еще работало, потому что большинство еще боялось или имело, так называемую, ответственность.

Сердце побаливало импульсивно, словно кто-то внутри пощипывал за мышцу, на темечке лежала тяжесть, мозги под этой тяжестью сминались и уплотнялись, теряя легкость, образность и вообще какую-либо способность к удовлетворительному мышлению. Сон пришел тогда, когда Алик отчаялся его ждать.

***

Поплавок лениво покачивался на осторожных волнах. возбужденных, несомненно, крупным крокодилом. Этот водоем вообще был полон крокодилов. Что они делали в сибирском пруду? Никто не знал. Но любопытные приходили посмотреть на диковинных животных и даже подкармливали их. Вот поплавок дернулся и устремился вслед проплывавшей спине.

«Попался», – обрадовался Алик. Леска натянулась, удилище согнулось дугой, но крокодил не остановился, и сердце Алика пронзило запоздало-примитивное осознание того, что снасти-то слабоваты. И подтверждая его мысли, глухо стукнуло распрямившееся удилище, леска на его конце вяло повисла…

«Так много не наловишь, – грустно подумал Алик, провожая взглядом уплывающий поплавок. – Чтобы поймать хоть одного крокодила, нужны не только крепкие снасти, но и помощники. У меня – ни того, ни другого».

Но вот что интересно. Алик жаждал поймать крокодила. Но зачем? Зачем ловить эту опасную тварь, когда есть добыча легче? Охотничий азарт и ощущение безопасности на берегу подстегивало его к продолжению безумной ловли.

Алик присел возле воды и принялся чинить удочку. Занятие полностью поглотило его, как вдруг он ощутил удар в спину тупой крокодильей мордой. Крокодил, воспользовавшись его занятостью, незаметно зашел сзади. Сердце у Алика не выскочило наружу только потому, что его не выпустили сомкнувшиеся зубы…

РЕШЕНИЕ ПРИХОДИТ САМО

«Кровососы тоже приносят пользу, если их правильно употреблять».

Спустя месяц Задрина имела пять замечаний и два выговора, достаточных для увольнения. «Но она обратится в суд, – размышлял Алик, – а законы применяют реальные люди. У меня с ними были конфликты, а память умирает с человеком. Они же живут и судят».

Иногда решение задачи похоже на попытку проникнуть в собственную квартиру через балкон, форточку, как угодно, но не через дверь. В результате – путь к истине становится долгим, нервным, часто безуспешным, а иногда и опасным. Все ж чурбан легче разрубить топором, чем кидать его об стену в надежде, что тот развалится от удара.

Задрину могли оправдать при любом количестве нарушений. Алик осознал, что зря потратил время и сам спровоцировал бунт. Осознание происшедшего остро пронзило его, он вспомнил… и тут же вызвал Бухрим:

– Ольга Николаевна, Задрина вроде принята на время отпуска по уходу за ребенком?

– Да, на время отпуска Гиматуллиной, – ответила Бухрим и вышла.

Алик сидел в кабинете, раздумывая на эту тему, как вдруг в коридоре услышал знакомый голос, ее самой – Гиматуллиной.

Судьба подсказывает верные шаги, надо только переставлять ноги. Как не поверить в эту мистическую истину? Алик выскочил в коридор, придав себе дружелюбно-милый облик. И точно рядом с секретаршей сидела она.

– Привет, – сказал Алик, – дома не сидится?

– Пришла справку взять, – уставшим голосом ответила Гиматуллина.

Выглядела она хорошо, если не считать излишней бледности на лице.

– Как дети? – осведомился Алик.

– Кошмар, – спокойно ответила Гиматуллина. – Не знаю куда деваться. Всех надо обслужить, накормить.

– На работу не думаешь выходить? – спросил Алик, посчитав, что расспросов о личном уже достаточно.

– Еще не думала, – ответила Гиматуллина, и в ее взгляде мелькнула радостная надежда.

Этот маячок далекого берега не остался незамеченным.

– Так выходи, заодно и на отпуск заработаешь, лето-то близко, – Алик опять вложил в свой интерес долю участия и понимания, но на этот раз настолько импульсивно, что сам удивился себе.

– Надо подумать, – попросила Гиматуллина, обрадовавшись, – я посовещаюсь с мужем.

– Хорошо, буду ждать, – согласился Алик и ушел к себе в кабинет, в значительно более приподнятом настроении, чем тогда, когда выходил…

Все, что правильно, происходит легко и непринужденно, словно смена времен года и погоды. Спустя короткое время в кабинет вошла секретарша и, не скрывая радости, сообщила:

– Оксана готова, будет просить маму последить за детьми.

Бухрим к этому времени была уже измучена отправкой и подготовкой документов по запросам прокуратуры, адвоката Задриной, по личным заявлениям Задриной, и даже по запросу заместителя губернатора. Ее радость была понятна.

Трудовой конфликт напоминал ядерную реакцию, где из-за микроскопических конфликтов разрушаются реальные строения и страдают живые люди.

«На имидж работает, чтобы напакостить, а не для того, чтобы вернуть деньги. Чтобы вернуть деньги, не нужны ни заместитель губернатора, ни прокуратура, достаточно только адвоката и судебного решения», – размышлял Алик, анализируя то, что делала Задрина.

Даже Вера Пальчинкова боялась говорить у него в кабинете, потому что муж Задриной работал на телевидении заместителем по техническим вопросам и вполне мог установить прослушивающую аппаратуру.

– Все копится, как снежный ком, – охала Пальчинкова, когда Алик заехал к ней на радио, – они поднимают внутри бучу, а снаружи многие руководители тебя не любят.

– Ну и что дальше? – спросил Алик. – Меня не надо любить, со мной требуется работать. Снимать с должности меня не за что, а сам я не уйду. В моих руках власть, и я выстрою организацию, как хочу. Пусть Задрина суетится, она бесплатно отрабатывает на меня, показывая слабые места. Что ты беспокоишься?

– Это же нервов стоит, – ответила Пальчинкова. – Я захожу к ним, а они меня спрашивают: ты с ним, или с нами? Задрина говорит: «смотрите, он телевидение в концлагерь превратил». Я говорю: «Юля, есть понятие дисциплины».

– Вера, забудь об этом, просто исполняй свои обязанности, – сказал Алик.

Пальчинкова могла только охать и ахать, просить денег, преувеличивать свои заслуги и рассказывать о происходящем Клизмовичу.

Пупик тоже посматривала на Алика с любопытством, выжидательно. Даже водитель Алика, худощавый украинец Василий, требовал очевидных действий против бунтовщицы:

– Правильно вы их зажимаете. Они не работали нигде, вот и кричат. Смотрите, молодые, которых вы приняли, спокойно трудятся, а выступают только старики, привыкшие при старом редакторе пить водку и приходить на работу, когда вздумается.

– Василий, не хотелось бы разгонять. Смотри, та же Задрина, ругается, но вынуждена работать, чтобы не получать замечаний, – оправдывался Алик. – Да и все остальные…

– Это все так. Но мой бывший начальник, когда при нем такое же началось, всех крикунов уволил. Каждое утро – комиссия из трех человек. Три опоздания – и на увольнение…

***

Шар, который надувают беспощадно, стремительно и без разумной дозировки, может лопнуть. Коллектив телерадиокомпании маленького нефтяного города вместо того, чтобы тратить энергию на поиски и ликвидацию городских проблем нашел благонадежный выход чувству справедливости, зажатому в тиски чинопочитания и боязни. Он уничтожал своего начальника, который занимался проблемной журналистикой, то есть – тем, чем и должны были заниматься журналисты маленького нефтяного города, хотя бы отчасти. Но Алик сохранял внешнее спокойствие и невозмутимость, считая такое поведение средством визуальной борьбы, когда противник, видя его спокойствие, мог подумать, что все удары ему нисколько не вредят.

***

Если в текущий момент им хорошо, люди порой не замечают признаков надвигающейся катастрофы, после которой могут потерять все. Отвлекающие действия Алика, связанные с накоплением замечаний и выговоров принесли успех: Задрина не заметила, как главная опасность в виде Гиматуллиной подошла вплотную.

Во второй половине пятницы Алик подписал заявление Гиматуллиной об отзыве из отпуска прямо со следующего понедельника, тут же издал приказ об увольнении Задриной и отправил секретаря знакомить ее с приказом.

– Только в присутствии моего адвоката! – раздался истеричный крик Задриной.

«Птица подстрелена, – потер ладони Алик, но тут же оборвал течение радостной мысли, поскольку верил, что все плохое созданное им, может вернуться к нему от кого- либо повыше должностью. – Радоваться убийству врага нельзя, хоть и враг этот плох, ведь все мы – люди и каждый по-своему прав…»

– Отказывается от подписания приказа, – сообщила Бухрим, прервав размышления.

– Составляем акт об отказе, – приказал Алик…

Когда Алик вышел в коридор в конце рабочего дня, мимо него прошествовала Задрина, не потерявшая гордости, но заплаканная и несчастная. За ней влачился шлейф ее несчастья, ощутимый, как запах горелой проводки.

Алик верил в шлейф. Он считал, что каждый человек живет в колпаке энергетики, мыслей о нем, действий потусторонних сил, душ умерших, ангелов и демонов.

«О тебе думают, – говорил Сапа, – и чем больше людей желает тебе успеха мысленно, тем лучше. Работай на окружение». Алик видел, что все меньшее число людей желает ему добра. Это его тревожило, он словно бы скатывался в глубокую энергетическую воронку.

***

«Вроде бы, все», – поставил точку Алик, но опять поспешил…

– Зайдите ко мне, – загадочно попросила Пупик, выглянув в коридор.

– Что случилось? – спросил Алик, подойдя к ее столу.

– Надо, чтобы в понедельник проигрыватель, который у вас дома, был здесь, – шепотом произнесла Пупик. – Прокуратура придет с проверкой. Кто-то сообщил, что вы используете этот проигрыватель для личных целей. Кроме того, будут проверять начисление премиальных, но за это я не боюсь. Сообщили также и о беговой дорожке, которую вы купили, как нецелевую, для занятий бегом. Там вообще спрашивают: что у нас тут творится?

Алик слегка пользовался положением руководителя, приобрел для телевидения проигрыватель нового поколения и унес его домой. Это было нехорошо, но интересно. Он не хотел тратиться на быстро устаревавшую технику. Поэтому наш герой был не чист, но он и не стремился к полной чистоте. Он не крал и не претендовал на многое и считал, что данного самоограничения в российском обществе достаточно, чтобы чувствовать себя честным.

– Хорошо, принесу, – согласился Алик, – а откуда вы знаете о проверке?

– Старые связи, – ответила Пупик, на лице которой промелькнуло, что она сообщает это, несмотря на то, что не так давно начальник ее сильно обидел.

– Спасибо, – сказал Алик. – Это Задрин написал.

– Почему вы так думаете? – спросила Пупик, нисколько не удивившись.

– Он был у меня дома, и я ему показывал возможности этого видеомагнитофона, – ответил Алик, – а затем он его видел на работе, когда проходила ревизия.

Пупик не возразила, что было на нее не похоже.

ДЕПУТАТСКИЙ ПРИЕМ

«Душа, допускающая духовную всеядность, безрассудно слепа так же, как слеп человек, поедающий все, без исключения».

Время от времени в маленький нефтяной город приезжал кто-нибудь из высших чинов и принимал посетителей, как это было в стародавние времена. Чиновники вселяли в обиженных жителей маленького нефтяного города надежду, солнечным зайчиком гулявшую по маленькому нефтяному городу, и жители, как куры, устремлялись кудахтать на солнечный зайчик, казавшийся им небесным посланием. Но зайчик был глух и нем, он немного согревал голову, когда житель маленького нефтяного города попадал под него, но потом наступало охлаждение вплоть до простуды.

На прием к Бабенковой, заезжей депутатше из окружной Думы, в которой работала теперь и Матушка, Задрина пришла во всеоружии.

Вооружившись диктофоном, она прошла в зал, где депутатша, внешне милейшее создание, исполняя обыденный ритуал повышения собственной популярности, принимала жителей маленького нефтяного города, разговаривала с каждым и утешала.

– Разберемся, разберемся, можете не сомневаться, – заверяла она, благожелательно семафоря глазками.

Задрина подобострастно тянула вперед диктофон, создавая однозначное впечатление, что она жаждет записать каждое слово депутата, которое не иначе как жемчужина вываливалось из депутатских губ и, несомненно, со звоном запрыгало бы по полу, если бы Задрина не протягивала вперед коробочку диктофона и не ловила каждую жемчужину в ненасытное диктофоново пузо.

О сладость угождения высокому лицу, о щедрость цветения души, порождаемая этим стремлением! Ради этого служения люди доносят и оговаривают, смиренно пригибают спины и подходят нежной крысиной походкой. Если бы они знали, что в глазах этих высоких лиц, они всего лишь детали стиральной машины, которая должна создавать им блеск и никак иначе, потому что в противном случае ее надо крутить отверткой и постукивать молотком…

Как только со стула, разогретого многочисленными жалобщиками, встал последний посетитель, Задрина привскочила с места, где в рядок, будто воробьи на проводе электропередач, сидели журналисты и, коротко перебрав ножками, упала в жалобное кресло, мигом преобразившись из журналиста в нежданного просителя.

– У меня тоже просьба, – сказала она, мгновенно поменяв подобострастную улыбку на рыдания. – Меня начальник гнобит, сил нету уже-е-е-е…

Слезы, внезапным дождем, полились из глаз Задриной так обильно, что если бы глаза и были теми маленькими тучками, испускавшими горькую влагу, то они исчезли бы в пять минут.

– Да успокойтесь, рассказывайте, – удивилась Бабенкова быстрой смене привычного ей угодничества на горестность.

– Сил уже нет! – провыла Задрина. – Работаю круглые сутки, все выходные подряд. Детей не вижу. На больничный ушла… Чуть что – выговор. Сами хапают, а мы как рабы…

Задрина затряслась, словно стиральная машина, включившаяся в режим отжима белья.

– Надо изучить вопрос, – обратилась Бабенкова к своему помощнику.

Долговязый и схожий с пугалом, одетым в просторный костюм, Цаплев поморщился, испытывая неприязнь к неучтенному посетителю, как к необходимости бежать в магазин за хлебом, когда все уже на столе и все уже за столом, но установил ручку над блокнотом.

– Расскажите подробнее, – попросила Бабенкова, заметив, что Цаплев готов записывать.

– Документы подписывает задним числом, другие, ненужные, меняет или выбрасывает из журнала, – начала перечислять Задрина, вытирая слезы, – на собрании рявкнул мне «заткнись» у меня и запись есть.

***

Столько бумаг, сколько пришлось отправить по ничтожному делу ленивой, примитивной, но по базарному скандальной журналистки Задриной прокурору, адвокату, Бабенковой и Хамовскому, Алик никогда не оформлял. Казалось, мир сдвинулся с ума, всем высокопоставленным лицам оказалась так необходима Задрина, никчемный продукт хитросплетений и уловок, что они готовы были ради ее процветания уничтожить его – такого хорошего и прекрасного, каким он себя объективно оценивал, глядя на свои профессиональные достижения.

Конечно, прокурор у него не значился в друзьях, как и Бабенкова, как и адвокат, образ которого он иронично использовал в своей книжке, но такой сумасшедшей атаки он не ожидал. А сумасшедшей она получалась потому, что все бумаги должна была составлять и отправлять простодушная секретарша Бухрим, которая легко могла сделать в одном предложении ровно столько ошибок, сколько раз годовалый ребенок делает в штаны в течение дня.

На плохом компьютере в хорошую игру не сыграешь. Старый коллектив с одной стороны – налаженная машина, с другой стороны – некоторые детали настолько изношены, что требовали замены, но все они находились под строгой защитой Трудового Кодекса.

– Ольга Николаевна, вы прокурору документы подготовили? – эта фраза стала для Алика главной фразой месяца, правда, с той разницей, что вместо «прокурора» могли прозвучать другие официальные лица.

Причем все чиновники ставили для исполнения требований такие короткие сроки, что даже в туалет некогда было… Какие уж тут творческие поиски и журналистика…, Алик успевал разве только планерки провести. Вся его работа свелась к оправданию своих действий против Задриной.

***

«Плохая пища требует много бумаги, – рассуждал на эту тему Алик. – Плохой мир тоже». Стихла эта история сама собой, унеся примерно три месяца жизни.

ПОСВЯЩАЕТСЯ НИЦШЕ

«Золото слов выбирают не в тазиках ушей, а в черепном лотке мозга».

Алик читал «Заратустру» Ницше и восхищался: Ницше через это произведение подарил не сюжет, не героев, а собственные размышления читающего. И Алик восхищался, казалось бы, своим находкам:

***

Голос

«В открытые двери заходят и воры – в открытое сердце проникнут невзгоды. Чтоб было комфортно следи за дверьми, у дома – снаружи, у дома – внутри».

«Чужой голос, в отличие от иных шумов, не дает слушать самого себя. Голос заставляет думать о том, о чем не хочешь. Он – острие ментальной армии властвующей особы, в маленьком нефтяном городе – Хамовского. Его голос входит и завоевывает. Его выгоняешь, он входит. Увлекает и загоняет собственное мышление в такой далекий угол сознания, что не сразу его и найдешь.

Вот собственное опять откликнулось. Но каким усилием воли! Собственное пришло, но говорит невнятно, почти неслышно на фоне внешнего голоса. А голос не ослабевает – он меняет интонации, он сбивает ход собственной мысли, он похож на ворон, налетающих на цыплят. Но так происходит, если есть собственное. Если я его настойчиво возвращаю. А если не противодействовать, если у человека нет собственного мнения, мысли?

Человек под воздействием властного голоса становится похож на тряпичную куклу, которую набивают соломой. Кукла обретает плоть голоса. И таких кукол – полный зал, а может и полный маленький нефтяной город, а может и вся Россия покорена технологичными голосами и образами телевидения. Общество потеряло разборчивость и запускает внутрь все, что настойчиво просится.

«Когда же ты заткнешься?!» – кричит душа. Нет кнопки. Кнопка внутри него: того властителя, который в зале говорит с несмеющей ему перечить аудиторией. Хамовский – это худший вариант телевизора».

***

Христианство

«От церковных слуг исходит ощущение, что они призваны для того, чтобы герой, подобный Иисусу, никогда не возник».

Обычно в легенде о Христе принято усматривать лишь святую индивидуальную жизнь человека, идущего к смерти за идею. Но не единство ли таких частных случаев, нанизанных на исторический путь человечества, должно давать общий результат? Так почему в христианском мире среди верующих христиан распространены при вере в Христа не Христы, а Иуды, чиновники, его казнившие, и народ, его предавший?

***

Мастерство

«Выбирая плоды, глупо спрашивать мнение породивших их растений».

Писать по писаному, подменяя слова, но не меняя смыслы, – не в этом ли умение многих? Они слизывают и мажут. Строят дом, начиная с крыши. Строят сначала мост, а затем устанавливают под ним сваи. Бросают самолет в воздух и на лету спешат, приделать ему крылья. И никто не замечает этих трагедий, потому что многие подобные сооружения никогда не падают – они замирают в безвременье на полках архивов: самолеты без крыльев, мосты без опор, крыши без стен… В них нет пассажиров, на них нет прохожих, под ними никто не живет. Все это создано для погон, для того, чтобы получить еще один ключ для дверей, открывающихся при произнесении заклинания, начинающегося со слов «кандидат, доктор, профессор…». Это часть волшебного мира иллюзий.

***

Про Ницше

«Сердечные чувства – самая лживая гирька при оценке добродетелей».

Говоря загадками и иносказаниями с позиции авторитетной можно обрести множество умных толкователей, которые, несомненно, найдут множество истин в том, что изначально лишено смысла, а несло только необычность и красоту. Если бы природа узнала, сколько смыслов извлекает человек из обычного заката солнца…

Плохо, когда больные органы начинают подсказывать голове, а то ируководить ею. А это легко получается, когда голова уверится в полной зависимости от больного органа. Тут может быть философия больного желудка, когда все плохое есть несварение, а все хорошее сводится к удачному обеду, без отрыжки и изжоги.

Мир с точки зрения пиявки грязен и мутен, наполнен кровью и жаден, поскольку носит массу крови и не делится. Вся ценность гостя, с точки зрения пиявки, заключена в том – сколько из него можно высосать. Убийца, с точки зрения пиявки, – это тот, кто отрывает ее от себя – вот философия казнокрада и любого иждивенца, пусть даже собственного ребенка. Их не переубедить. Их мир основан на конкретном питании. Если грязь не мешает питанию в широком смысле, то есть получению еды, денег, культуры, здоровья…, то грязь перестает быть грязью. Она включается в грязелечебницу, в политическое устройство. Мир грязи будет декларативно стремиться к свету, но всегда будет готов пожрать свое стремление, если это стремление вдруг обретет плоть и кровь.

Песня, ведущая к смерти, излишне оптимистична. Некоторые и до конца жизни думают, что главное в песне – это подчинение ей.

***

Жульничество

«Новое так часто уникально лишь отклонениями от норм и добавками, что кажется, и не надо ничего изобретать – достаточно переделать старое».

Ловля на ошибке и дальнейшее обвинение в ошибочности всего учения – подвох, указывающий на человека жаждущего власти, ценой уничтожения противной ему истины. Каплей грязи можно испачкать все лицо, а хороший жулик сделает гроб и из щепки.

Средства к достижению власти универсальны. Хочешь власти – учись убивать. Гробовщики редко становятся политиками, но политики обязательно становятся гробовщиками. Даже убивая таракана, мы проявляем свою власть к нему. С убийством человека все намного проще, потому что человек – это не тело, а дух, а за убийство духа нет наказания, убийство духа незримо для посторонних. Даже убийство таракана, куда материальнее убийства духа.

Маскировать личные интересы под высшими ценностями всегда было хорошим тоном среди пропагандистов.

Пользуясь тем или иным, не обязательно благодарить поставщика – он не может иначе. Мир жив благодаря сплетению тех, кто отдает и тех, кто забирает.

Вызов сострадания – удел хищников особого рода. Маскируются ли они под хищников или действительно – хищники – не имеет значения. Паук тоже ждет сострадания на своей паутине.

***

«Пропуская через себя чужое творчество, мы пропускаем через себя и психику автора, его болезни, – раздумывал Алик, завершая изучение Ницше. – Заражаясь чужими творениями, можно заразиться и болезнями их автора. Уже ближе. Вкушая приготовленное чужими руками, остается надеяться, что их хотя бы мыли. Это еще лучше, но надо бы обобщить первое и второе. Вкушая приготовленное, остается надеяться на чистоплотность автора».

ВНЕЗАПНОЕ ИЗВЕСТИЕ

«Человек в лучшем случае может только написать красиво. Об абсолютной истинности в человеческих сочинениях говорить нельзя».

Он знал, что в мире власти ничего не забывается, злоба здесь подобна свинцу, скапливающемуся в организме и приводящему рано или поздно к смерти, поэтому

понимал, что его книга, награжденная «Золотым пером России», но высмеивающая властьимущих маленького нефтяного города, приведет к его уничтожению в этом городе.

Первая печальная весть поступила от Пупик. Бюджет телерадиокомпании депутаты сократили еще раз и более, чем другим организациям маленького нефтяного города. Хамовский начал реализовывать высказанные угрозы.

Алик послал письмо губернатору, призывая к справедливому сокращению бюджетов, но получил отписку, что право сокращения бюджетов полностью принадлежит администрации маленького нефтяного города. Хамовский стал тем самым феодалом, о появлении которых в местном самоуправлении московские аналитики предупреждали еще в начале девяностых годов.

Начались заседания комитетов, куда Алика вызывали и предлагали снизить заработную плату на телевидении почти вдвое. Сирова, Сипов, Безмер, Клизмович и другие служки администрации маленького нефтяного города смотрели на Алика, как волки на кусок мяса. Даже председатель комитета финансов администрации маленького нефтяного города Пыляева, шустрая женщина с хитрющими глазами, с которой у Алика сложились добрые отношения, не выдержала и разрыдалась:

– Алик почти ничего у вас и не просит, а вот Квашняков получает денег гораздо больше, да еще и подал на списание джип, на который вы ему недавно деньги выделили. Теперь ему новую машину надо!!!

Служки Хамовского смущенно попереглядывались, но они знали, что Квашняков – доверенное лицо главы города. Обижая Квашнякова, каждый рисковал своим местом…

Надежды не было. Алик понимал, что его сомнут, как вдруг в один, как принято говорить, прекрасный день, хотя с точки зрения будущего, которое этот день повлек за собой, для Алика он был и не совсем прекрасный, к нему в кабинет вошла Вера Пальчинкова загадочная и таинственная.

– Ты не читал заметку на сайте «Ура.ру»? – спросила она тоном, не оставлявшим сомнений в важности информации.

– Нет, – сознался Алик.

– А следовало бы, – укоризненно сказала Пальчинкова.

– А что там? – спросил Алик.

– Я распечатаю и после обеда принесу, – ответила Пальчинкова.

***

Сотворение интриги

«Поклонение предмету или чину сродни поклонению мясорубке: предмет поклонения создает фарш, но за ваш же счет».

Новость не удержалась на языке, и Пальчинкова пожалела, что заинтриговала Алика до того, как посоветовалась с Клизмовичем. Она приехала на радиостудию и быстрее связалась с председателем.

– Как вы думаете, Иван Фрицевич, неужели Горилова могла незаконно премировать сотрудников администрации? – спросила Пальчинкова председателя городской Думы.

– Это все предвыборные дела, – ответил Клизмович. – Как затеяли расследование, так и закроют.

– Но ведь под уголовным делом депутат городской Думы, – напомнила Пальчинкова.

– Да мало ли что бывает. Прямо, воры тут кругом сидят, – рассмеялся Клизмович.

– Как думаете, надо это публиковать? – спросила Пальчинкова.

– Это же еще только расследование, – начал было Клизмович. – Хотя Алик, если узнает об этом деле, то непременно опубликует, а тут задействован Хамовский…

– Так да или нет? – требовательно спросила Пальчинкова.

– Пусть поступает, как хочет. Вы СМИ. Мы не можем вам указывать – сами же говорите, – отмахнулся Клизмович.

На самом деле Клизмович мигом понял выгодность ознакомления Алика с информацией об уголовном деле Гориловой. Алик, несомненно, купится. Он же правдоискатель. Информация достоверная, исходит от следственного комитета при прокуратуре округа. Но опубликованием этой информации Алик впрямую заденет финансовые интересы главы маленького нефтяного города. Хамовский разозлится на журналиста и перестанет чинить препятствия в том, чтобы кончить его.

***

Каждый дракон, чтобы не умерло то человеческое, что в нем осталось, заводит какое-либо животное в своем окружении, кошку, собаку, хомячка и начинает о нем заботиться, оберегать от недоброжелателей. Клизмович давно разнюхал учительским обонянием, что Алик попал именно в эту человеческую слабость дракона, которого в маленьком нефтяном городе олицетворял его глава. Тонкая симпатия связывала Хамовского и Алика, симпатия незримая, но ощутимая, потому что Хамовский дальше угроз в отношении Алика не продвигался, а подобные душевные нити, Клизмович точно знал, надо разрезать, аккуратно, как он это делал в школе, вначале, будучи учителем, затем – директором. Надо немало такта, чтобы столкнуть между собой друзей, чтобы людей близких друг другу сделать врагами. Но именно этот путь и был дорогой к власти. Если ты не сможешь сделать так, чтобы друг возненавидел друга, то ты ничего не стоишь. Как же ты тогда сможешь убедить людей, что ты их единственная надежда и опора?

Конечно, Хамовский и Алик не дружили между собой, не было даже намека на приятельское общение, но Клизмович чувствовал, что какая-то сила заставляла Хамовского терпеть выходки Алика и считать эти выходки чуть ли не посланием свыше.

От этого табу требовалось избавляться любым способом, как от зеркала, в котором отражался уже покойник, и Пальчинкова могла сыграть в этом немалую роль, она могла подтолкнуть Алика на определенно самоубийственный поступок.

***

После обеда Пальчинкова принесла обещанное и положила на стол перед Аликом бумагу со следующим текстом: «Следственным комитетом при прокуратуре возбуждено уголовное дело в отношении депутата Гориловой по признакам состава преступлений: присвоение или растрата в особо крупном размере, злоупотребление должностными полномочиями. Горилова, являясь начальником муниципального учреждения «Управление коммунального заказа» вопреки интересам службы, достоверно зная, что должностные лица администрации города не находятся с указанным учреждением в трудовых отношениях, незаконно выплачивала работникам администрации денежные премии. Общая сумма ущерба от этого составила 5 млн. 460 тысяч рублей…»

– Ничего себе! – восхитился Алик…

***

Выбор русла

«Не одна волна, возомнившая себя горой, разбилась о берег».

Даже на Крайнем Севере, среди жителей, избалованных деньгами, иногда порождается выбор: сказать ли правдивое слово или смолчать, не рискуя доходным местом? Серьезнейший это вопрос.

Человек на какое-то время раздваивается, так и в Алике возник некто Кила, то есть Алик наоборот.

Кила просил смолчать, напоминал, что при заработках Алика весь мир можно объехать, отучиться, где хочешь. Да, деньги многих заставляют смотреть на вещи, не распахнув глаза, а сквозь зев кошелька. Кила был из их числа. Умнейшие люди превращаются в накопительные мошны, для которых не имеет значения, что где-то становится хуже, оттого что им хорошо.

Алик напоминал себе, что человек всегда рождается для Чего-то. Судьба подводит к дорогам, ведущим к лучшему итогу пути, но человек имеет право выбора и способен отказываться от судьбы, из- за лени, заинтересованности в ином, неуверенности. Человек – раб собственной субъективной воли, загнанной внешними условиями в клетку и посаженной на цепь. Он не следит за знаками, за подсказками, а главные из них – легкость и радость. Путь должен стелиться под ноги. Как вода выбирает русло, так должен действовать и человек.

Человек, где бы он ни был и чем бы ни занимался и даже во сне находится под движущейся плоскостью пресса времени, который в определенный момент прихлопнет человека и вытеснит из него душу. Не публиковать информацию о деле Гориловой означало – спокойно доживать свой век. Публиковать – доживать свой век неспокойно, но интересно.

Прошлые события мгновенно связались в голове Алика в одну Картину. Он вспомнил свои телевизионные программы с критикой Думы, в которых говорилось, что депутаты много денег бесконтрольно направляют в «Управление коммунального заказа». Это было интуитивное попадание в десятку.

Стало понятным возмущение Гориловой и Клизмовича вмешательством Алика в дела Думы, опубликованное в газете маленького нефтяного города.

Стало понятным, почему через полгода после выхода этих программ депутатский состав в полном составе впервые в истории заседаний городской Думы маленького нефтяного города отклонился от вопроса, заявленного в повестке дня, и принялся критиковать самого Алика, настолько яростно, что даже Хамовский вынужден был усмирять депутатов, которых сам, несомненно, и натравил.

Стало понятным, почему депутаты отказались финансировать аварийный телецентр и жесткие разговоры с Хамовским, и угрозы увольнения…

Алик, не осознавая опасность, своим телевыступлением, а затем и выступлением в «Тюменских ведомостях» слегка наступил на шланг финансового отсоса бюджетных денег в карманы чиновников маленького нефтяного города…

А фраза, опубликованная Аликом в своей газете «Дробинка»:

«Мэр хорошо разбирается в экономических вопросах, финансах. Настолько хорошо, что сложно понять, где и что крадется, да и крадется ли вообще. Видно, что были и есть рычаги, с помощью которых финансы можно откачивать из бюджета, видно, что информация вокруг этих рычагов не разглашается»!

Хамовский любил повторять эту фразу в присутствии разных людей, гостей ли города или местных чиновников, но обязательно с той ехидной интонацией, в которой угадывалось, что автор строк недальновиден и достоин прощения, потому что – глуповат.

Хамовский потешался и над Аликом, и над всеми жителями маленького нефтяного города, которые, живя обыденной жизнью, не видели главного, не могли видеть главное и, даже предполагая, не могли доказать.

Даже отчаянно пьяный звонок Супова, не получившего долю награбленного, тоже входил в Картину, словно пазл…

***

Самые непрозрачные стены – это бумажные. Именно они создают здания-призраки, города-призраки и государства-призраки, внутри реальных. Школы готовят жильцов зданий-призраков. Чтобы видеть стены, которых не существует, требуется немалое воспитание и немалая вера учителя в реальность зданий-призраков. Но Система действует в миллиардах учеников: люди разбиваются о несуществующее в реальности и богатеют от нематериального. Банальное движение иной пишущей руки – еще как оригинально и еще как волшебно.

«Стоит сказать: «верую» – как появляются несуществующие стены, – сделал вывод Алик. – Но театр разоблачен, по крайней мере, для меня. Что дальше? Публикация

отчета следственного комитета вызовет сильнейший скандал в маленьком нефтяном городе. Я могу потерять работу быстрее, чем думаю».

Шаг, который собирался предпринять Алик, был беспрецедентным для маленького нефтяного города. Отрицательная информация о власти здесь встречалась, если не с недоверием, то с терпимостью, а распространение телевидением, финансируемым администрацией, отрицательной информации о крупнейшей, в финансовом смысле, организации, подведомственной Хамовскому…

«Люди с ума сойдут, – рассуждал Алик. – Родятся версии о политической игре. Депутатов пошлют в народ для трансляции опровержений через личные встречи. Единственный шанс в том, что чиновничья система инерционна и меня прибьют не сразу».

И тут родились Правила выживания мухи, которые впоследствии очень помогли Алику:

1. Прятаться в труднодоступных местах, там, где обычно не прячутся, и в отдалении.

2. Прятаться на поверхности ценных и хрупких предметов.

3. Быстро передвигаться и быть непредсказуемым.

4. Предощущать потоки воздуха от мухобойки.

5. Вовремя освобождать место, по которому наносится удар.

6. На время сбить увлечение охотой на себя, т.е. затаиться.

СХЕМА ЗАЩИТЫ ХАМОВСКОГО

«Тигра в мышеловку не поймаешь».

То, что Горилова попала в силки милицейского следствия за выплату премиальных сотрудникам городской администрации, где наибольшая сумма предназначалась главе города Хамовскому, внушало ему опасение, что он может оказаться главной фигурой скандала. Все-таки положение о премировании подписал именно он.

Прокуратура, привычная Хамовскому, разваливалась. Главного прокурора маленького нефтяного города Лакеева сняли с должности за торможение расследования по документам ревизии администрации маленького нефтяного города. Руководитель местного отделения следственного комитета Крест не сумел удержать дело в маленьком нефтяном городе, и оно ушло в прокуратуру уровнем выше. Страховки никакой.

«Задобрить, подкупить и на время уехать», – решил Хамовский и набрал телефонный номер Лакеева:

– Андрей Витаевич, я знаю, у вас неприятности, и хочу предложить вариант, – начал Хамовский. – Мне сейчас понадобится сильный юрист, и вы мне подходите.

– Начальником отдела не смогу, – мягко отрезал Лакеев. – Это для меня понижение.

– Предлагаю стать моим заместителем. Зарплата высокая, – успокоил Хамовский.

– Хорошо, – согласился Лакеев. – Когда приступать?

– Когда вам удобно, – сказал Хамовский. – Пишите заявление и сами укажите дату. Но у меня есть просьба. У меня скоро будет много проблем. Подберите среди прокурорских тех сотрудников, кто поумнее, порасторопнее, побеспринципнее, тех, кто поможет мне выпутаться. Пусть подойдут, я найду им рабочие места в бюджете, где они будут получать поболее, чем в прокуратуре.

– У меня есть несколько человек, которые вам пригодятся, – сказал Лакеев.

«Защита обеспечена, – оценил Хамовский итоги разговора. – Теперь надо на время исчезнуть из маленького нефтяного города, съездить в отпуск на Черное море в свою квартирку в Хосте, подальше от уголовного дела».

Глава маленького нефтяного города поднял телефонную трубку, набрал номер внутренней связи и произнес:

– Сергей Кульмич, я хочу уехать в отпуск, поработать над очередной книгой, – слегка приврал Хамовский. – Вы останетесь за меня.

– С доплатой разницы в окладах? – с надеждой спросил Сипов.

– Вы бы так работали, как денег ищете, – укорил Хамовский, но добавил: – С доплатой.

– Нет проблем, Семен Петрович, – согласился Сипов.

«И тут все хорошо. Теперь обеспечить тишину в городе, – последовательно мыслил Хамовский. – Надо задобрить Алика. Он – единственный, кто может опубликовать информацию об уголовном деле».

На столе Хамовского лежало приглашение в Москву на съезд российских писателей, с руководством которых он давно водил дружбу, приглашая их ежегодно за бюджетный счет в маленький нефтяной город на так называемую «Литературную осень».

«Подыграть самолюбию, – решил он. – Все ж немалый почет поехать делегатом от Ямала на съезд писателей, да и вместо меня, вместо – главы города! Это может его купить. Пусть раздуется как горделивый петушок, пусть попыхтит, может спокойнее будет».

Хамовский опять поднял трубку внутреннего телефона и деловито изрек:

– Инга, вызови ко мне Алика…

Предложение Хамовского прокатиться в Москву на съезд Союза писателей выглядело необычным на фоне давно охладевших отношений между главой города и Аликом. Теплые дни зимой всегда парадокс. Но погода – чудачества небесного разума, вовсе не схожего с профессорским интеллектом Хамовского. «Хочет убрать меня из города так, чтобы моя командировка плавно перешла в отпуск», – рассудил Алик сразу.

– Что мне на съезде делать, Семен Петрович? – спросил, однако, он, поскольку трата бюджета в кризисный год, требовала серьезной аргументации.

– Ничего, – удивил Хамовский. – Твоя задача обозначить присутствие и проголосовать на перевыборах за нынешнего председателя союза писателей Паничева. Все!

«Точно, подкупает», – мысленно оценил Алик, но бодро ответил:

– Хорошо!

Почему Хамовский захотел либо дружить, либо убрать его из города – Алик решил не уточнять. Когда ешь мороженое, зачем думать о возможной ангине? Все придет своим чередом.

По краю пропасти увольнения Алик ходил давно, он изучил Трудовой Кодекс и знал, что уволить человека непросто, даже если этот человек – главный редактор. Конечно, трусливый перекормленный заяц сам убежит, услышав похожий на выстрел хруст ветки, но Алик считал, что это не про него.

– Информацию мы дадим в сегодняшнем выпуске новостей, – напомнил он Пальчинковой перед отъездом. – И по телевидению, и на радио. Расследование верное. Я не хочу замалчивать. Не забудь завтра дать повтор.

– Могут быть проблемы, – напомнила Пальчинкова.

– Меня уже десять раз могли уволить, в особенности за мою книгу, – ответил Алик. – Но ты смотри, как они действуют. Хамовский, чувствуя, что информация о Гориловой и деньгах вот-вот просочится, направляет меня в Москву, в Союз российских писателей представителем от Ямала. Улетать мне сегодня вечером. Купить меня захотел за честь присутствия на съезде! Да плевать мне на них. Вера, ты остаешься за меня, смотри, чтобы все вышло.

– Хорошо, можешь на меня положиться, – ответила Пальчинкова…

Вполне естественно, Пальчинкова после этого разговора перезвонила Клизмовичу и доложила о решении Алика.

– Сказал выпускать, значит – выпускайте, – одобрил Клизмович, любовно погладив короткую бородку.

ЛИТЕРАТУРНОЕ ДАРОВАНИЕ

«Любовь не вечна и многие, отлюбив, стремятся получить должную цену за отданные чувства и молодость».

Накануне отъезда Алика в Москву у него состоялся еще один прелюбопытный разговор с председателем тюменского отделения Союза российских писателей Самшутрифмовым, прояснивший восхождение Хамовского к вершинам литературной славы.

Самшутрифмов написал немало сложнозакрученных стихов, оформленных во множество сборников, и почитал себя как поэтическую звезду. Его заманили в маленький нефтяной город чинными приемами, деньгами, угощениями и теплыми речами. Литературные цветы алчут материальное и расцветают в вазах с деньгами. Самшутрифмов расцвел. Он свел Хамовского и Квашнякова с более высокими литературными цветами, помог главе маленького нефтяного города и главному редактору его газеты вступить в союз писателей, помог Хамовскому с написанием книг… После этого, сообразно северному этикету, внимание к Самшутрифмову иссякло, как к опустевшей бутылке водки. Но использованный поэт хотел неусыпного внимания от маленького нефтяного города и жаждал нетленности своих заслуг.

Голос Самшутрифмова в телефонной трубке воскресил в памяти Алика его приезды и пьянки-гулянки. Как он мог забыть этого амбициозного брюзгу?

Речь Самшутрифмова и сейчас извергала столь яркие оттенки самолюбования, что Алик в первый момент разговора почувствовал стыд оттого, что скупо поприветствовал столь великую личность, сошедшую с небес на разговор с ним – жалким дождевым червем.

– Что-то вы, видимо, забыли, кто вас проводил в Союз писателей, – по-царски обвинил Самшутрифмов. – Когда я был на вашем телевидении, вы пробежали мимо меня, не удостоив внимания.

– Видимо были дела, не судите строго, – ответил Алик, не понимая о чем говорит его собеседник, и предупредительно напомнил. – Однако вы так трепетно к себе относитесь, настолько любите себя…

– Да, люблю, и у меня есть даже строки: «как можно не любить то единственное, что имеешь», – ответил Самшутрифмов с усмешкой, выдававшей пренебрежение к тем, кто не знал столь великих строк, которые, несмотря на банальность и общеизвестность, он присвоил себе. – А по вашему отношению тогда ощущалось, что вы не хотите встречаться со мной. Я был неприятно удивлен.

Голос Самшутрифмова звучал назидательно и сердито. Баня, принадлежавшая Управлению физической культуры и спорта в маленьком нефтяном городе, пиво и строганина из нельмы с солью и черным перцем, и трое: Самшутрифмов, Конепейкин, похожий на бомжа поэт маленького нефтяного города, и Алик. Квашняков не пил и не участвовал. Это счастье осталось в прошлом. Как кратко счастье, даруемое теми, кто кормит.

– Что вы, – попытался успокоить фигуру литературы Алик. – Меня оттирают от вас. Я еле ваш телефонный номер узнал. Да и звоню – ради вас. Союз писателей вас разыскивает. Съезд послезавтра.

– Я уже год как сменил телефон, а им надо бы знать, – проворчал Самшутрифмов.

– Кстати, не подскажете, как выйти на литературные премии? У меня книжка получила «Золотое перо России» по журналистике, но по сути – она – произведение литературы, – проявил свой интерес Алик.

– Что ж, похлопочу за вас на премию Мамина-Сибиряка, – размеренно произнося слова, согласился Самшутрифмов. – Но придется взнос внести, что-то заплатить. Ведь это коммерческая организация. Ваши-то: Хамовский и Квашняков – получили премию Мамина-Сибиряка. Но звание денег стоит. Примерно тридцать тысяч. За меня, например, администрация вашего города заплатила. Я первый эту премию получил. Хамовский и Квашняков сами же ее и учредили. Они хорошо писателей прикормили, тех, кто обладает решающим словом на литературных конкурсах! Кархамина та же. Что ж деньги многое решают. А можно вас и на Горьковскую премию, но там уже сто тысяч рублей. Примерно тридцать возвращают в конвертике. Плюс к тому – дешевенький дипломчик в дешевенькой рамочке и небольшой фуршетик за ваш счет… А я!!! Я им помог создать ячейку Союза российских писателей, а они меня побоку! К Хердаму перекинулись, председателю отделения Союза писателей России. Я теперь им не нужен, наш-то Союз российский писателей – всего лишь альтернативный.

– Ну что ж, спасибо на добром слове, – поблагодарил Алик. – Не забудьте позвонить в Союз.

– Только вы о нашем разговоре никому, – вспомнил Самшутрифмов. – Пусть это останется между нами.

– Конечно, – пообещал Алик, но он был всего лишь журналистом.

***

Из разговора с Самшутрифмовым получалось, что Хамовский с Квашняковым с какими-то литераторами учредили литературный конкурс Мамина-Сибиряка только для того, чтобы лично получить литературные дипломы о признании своих книг. Алик вспомнил, как на заседании городской Думы, Квашняков оговорился на эту тайную тему, оправдывая денежные затраты: поездка в деревню, где жил Мамин-Сибиряк, установка ему памятника, мероприятия, посвященные писателю, ничего не значащего для маленького нефтяного города…

«А ежегодные литературные осени маленького нефтяного города! – напомнил себе Алик. – Все бюджетные организации рассчитывались за желание Хамовского стать писателем, за его многотомные издания, написанные купленными профессионалами. Даже телерадиокомпания, перед тем, как я стал главным редактором, оплачивала по приказу Квашнякова проезд в маленький нефтяной город и обратно всем литературным гостям. Пупик боялась списывать эти деньги, но потеряла страх, когда Квашняков выписал ей хорошую премию…»

Через накрытые столы маленького нефтяного города прошли многие литературные чины, писатели и поэты, чтобы задарма потрапезничать, оказать литературную услугу Хамовскому и удалиться восвояси. И Кархамина, связанная с журналом «Литературная учеба», опубликовавшая потом немало бездарных стихов придворных поэтов маленького нефтяного города, и Хердам, покрасовавшийся на сцене местного Дворца культуры, и Гондол, известный телевизионный ведущий. В маленьком нефтяном городе побывали крупные и мелкие писатели и даже Евдушенко и Паничев, которого Алик ехал переизбирать…

«Как незаметно стремление к истине и любопытство переходят в жажду славы и вечности, – размышлял Алик, уже сидя в самолете. – Но, если обычный писатель полагается на талант, пробивную силу и случай в надежде, что читатель его заметит, то чиновник, желающий стать писателем, поступает, не полагаясь на случайности, он покупает таланты.

Литературные звания и награды для многих, а может и для большинства, возникают в ходе процессов, схожих с защитой кандидатских и докторских диссертаций. Критики, призванные оценить произведение по достоинству, по высшей мерке, сидят, скучая, и ждут старта в ресторан, где столы уже накрыты. Какая там наука? Принимается все подряд, особенно, если угощение недурственно манит».

Интеллектуальный фильтр начинающих ученых, литераторов отрекся от своего призвания и предался выгадыванию личных благ, размывая интеллектуальные устои общества и девальвируя его образовательную систему. Алик понимал это, но радовался, что такая ситуация существует, поскольку в ином случае он не стал бы аспирантом московского института. Он и сам был человеком системы, немного странным, но не более. И тут Алик вспомнил слова Пальчинковой, которой пересказал свой разговор с Самшутрифмовым:

– От нашего города за наградой Квашнякову ездила Посульская из городской газеты. Кажется, в Екатеринбург. Там такая профанация! Ей за этим дипломом пришлось побегать. Кинули его, как кость собаке, с недовольством на лице.

***

Чем дольше живешь и чем больше читаешь, тем больше понимаешь, что любая история, как толкование событий, сходна с религией, в которую можно верить, а можно не верить. В каждой истории многое придумано и приукрашено.

Выбирая определенную веру, мы имеем определенные последствия и вынуждены прибегать к необходимым ритуалам.

Для жителей маленького нефтяного города Хамовский все еще оставался умнейшим человеком эпохи, талантливым литератором, трудовым доктором наук, честным человеком. Для Алика он все больше становился авантюристом, пройдохой, талантливым обработчиком населения, двуличным мерзавцем, искусным вором.

ПЕРЕРЫВ

«Кто вечно бежит, тот мало видит, чтобы видеть, не надо спешить».

Москва встретила Алика пропахшим старостью Домом писателей, где писательские умы набились в душный зал так тесно, как в советское время набивали соломой красивых матерчатых игрушечных медведей. Паничев что-то говорил, но Алику он был не интересен. Когда в школьные годы он смотрел на портреты великих писателей, то явственно ощущал нечто неживое и даже устрашающе мертвое. Это чувство походило на впечатления, полученные в зоологическом музее от просмотра чучел медведей и прочего зверья, а также законсервированных в стеклянных банках внутренних органов.

Ужас охватывал его, а не почтение, как того ни желали создатели настенной галереи портретов. Люди, с потусторонним названием – писатели, грабили свою жизнь, тратя ее на сочинения! Чистейшее самоубийство, пахнущее пылью и тлением…

Алик отметил командировочное удостоверение и ушел в ресторан «Дурдин», который ему открыл его московский друг Александр, и где жизнь была куда интереснее, чем писательское отшельничество.

На деревянных столешницах, покрытых морилкой и лаком, лежали салфетки, вдетые в сушки, будто диковинные крылатые насекомые с блестящими загорелыми спинами присели отдохнуть. Одинокая граненая рюмка ощетинилась зубочистками. Черная крученая проволока придерживала тяжеловесные солонку, перечницу и зеленые салфетки. И краткое меню «Для дружных компаний».

Официанты, одетые в черные халаты из плотной ткани и рубашки в зеленую полоску, манерно ходили мимо под ритмы русскоязычной музыки, ставшей редкостью для кафе, магазинов и ресторанов на российской земле.

Вскоре на столе появились салат «под шубой» из подкопченной семги, жареная форель, начиненная фаршем из креветок и хорошее пиво – а это куда лучше, чем заседание писателей…

Потом Алик много гулял по Москве и, выйдя на Тверскую, посетил китайский ресторанчик, где блюда подавались на досточке и маленьких сковородочках.

Он гулял, дышал, глазел и ел, и испытал в командировке лишь одно огорчение – от разговора с Пальчинковой.

– Вера, как прошло сообщение о Гориловой? – спросил Алик по телефону.

– Вечером вышло нормально, но потом начались звонки из администрации и пришлось снять все повторы, – со вздохом хозяйки, у которой не получилось тесто, произнесла Пальчинкова. – Звонил Сипов, ты же знаешь – Хамовский сейчас в отпуске.

– Жаль, но этого стоило ждать, – завершил разговор Алик.

«Вера испугалась», – расценил он, но быстро забыл о случившемся, поскольку работал над новым рассказом.

ЛИШНИЕ ГЛАЗА

«Разум нужен в большей степени для того, чтобы предвидеть, а не затем, чтобы претерпевать то, чего можно избежать».

В одной трехкомнатной квартире, какой мало и одной-то семье конторского служащего или среднего бизнесмена, жили: две пары начинающих супругов, только-только награжденных первенцами, и дед с бабкой, видевшие время правления последнего российского царя. Каждая семья занимала одну комнату, и никто сильно не роптал, хотя каждое утро встречались.

Со стариками уходит память о нас, как о детях, вместе с детьми приходит память о нас, как о стариках. И память о стариках в этой квартире сложилась особенная. В комнате пенсионеров располагались два источника удовольствия: редкостный по тем временам малоэкранный телевизор и неиссякающая кладезь алкоголя, который гнала бабка Мария.

Бражка получалась мутная, болезненная для головы, но по создаваемому настроению опережала любую водку, а вишневка из сибирской вишни с добавлением рыночного чернослива претендовала на истинный деликатес.

Все алкогольные изделия бабка Мария сливала в десятилитровые бутыли и тайно хранила под высокой пружинной кроватью, прикрывая их широким покрывалом, приспущенным почти до пола…

Но как-то воскресным утром две тряпочные занавесочки, заменявшие бабке Марии двери, слегка задрожали и разошлись в стороны, выпустив наружу, словно бы куклу в кукольном театре красную и отечную со вчерашнего перепоя голову Кольки Южакова…

***

Колька был одним из проживавших в той квартире молодых отцов – среднего роста крепкий мужчина чем-то похожий на актера Леонова. Он уже с пятницы вместе со своей мамой, приехавшей погостить, отмечал выходные снарядами: крупными бутылками портвейна, которые, попадая на стол, валили с ног. Вот и свалили.

***

Инстинкт звал Кольку налево – под кровать, а бабка Мария лишь испуганно наблюдала за его хищным продвижением, боясь произнести слово.

Контуженный портвейном Колька медленно и страшно тянул в комнату свою раздетую тушу, истребляя сомнения относительно своих целей. Но внезапно его лицо приняло осмысленное выражение, он замер, свел руки вместе, сцепил пальцы, уткнулся в них лбом, словно крепко молящийся грешник, и прохрипел:

– Мария Федоровна, дева Мария, спасите, ради Бога, спасите!

– Бражки у меня нету, – неуверенно произнесла бабка Мария.

– Ну… вино-то… есть? – едва выговорил Колька, оставляя между словами наполненные тишиной дыры, так что вопрос походил на редкозубый рот.

Бабка Мария пристально посмотрела на Кольку, раздумывая, что ответить.

– Ну, я знаю же, что есть, – более связно сказал Колька.

Он молящее взглянул на бабку Марию.

– Есть, – смягчилась бабка, – но только под кроватью. Дед обычно достает, но деда нет…

Дед Алексей пенсионно скучал в четырех стенах и с удовольствием постораживал в одной из организаций.

– …У меня сил не хватит, – пояснила бабка Мария.

– Я достану, – с искренним смирением вымолвил Колька. – Я достану.

Чужих к тайным запасам бабка Мария не допускала. Лишний глаз – он как дыра в мешке.

– Ты, Коля, не знаешь, какую бутылку брать, – ласково ответила она.

– Какую скажете, – Колька сказал так угодливо, что бабка Мария рассмеялась. А где смех – там и облегчение.

– Принеси лучше ковшик с кухни, – попросила бабка Мария.

– Ецки пецки по-немецки, – весело вскрикнул Колька, обретя силы, встал на ноги и, едва не запутавшись в занавесках, двинулся на кухню, а пока он ходил, бабка Мария сама залезла под кровать и вытащила бутыль вина. Зачем нужны лишние глаза?

***

Возвращение Алика в телерадиокомпанию маленького нефтяного города было кратким: его ждал отпуск. Он вызвал Пальчинкову, чтобы дать последние указания.

– Одной информации по делу Гориловой, выпущенной в эфир, недостаточно, – Алик пресек стоны заместителя о сложностях работы в его отсутствие. – Надо узнать, кто из чиновников администрации получал премии.

– Будут такие фамилии, что закачаешься, – со вздохом отмахнулась Пальчинкова. – Сам понимаешь: Хамовский – среди первых.

– Предполагать можно все, – успокоил Пальчинкову Алик. – Надо знать точно. Пошлем информационный запрос.

– Так уж они и ответят!? – засомневалась Пальчинкова.

– Тут не все просто, Вера, – опять успокоил заместителя Алик. – Дело заведено на Горилову, но возьмет ли она на себя вину за премии чиновников? Она вынуждена защищаться. Есть вероятность, что она всех сдаст. И будет права.

– Может и получится, – согласилась Пальчинкова.

– Сегодня направляем информационный запрос, а ты, пока меня не будет, лови ответ, – попросил Алик…

ПОПУТНЫЕ МЫСЛИ

«Хорошая мысль, как редкая птица: стоит промедлить…, как она улетела».

Только уезжая из дома, узнаешь, что принадлежишь миру.

***

Где вы видели щепку, сопротивляющуюся велению волн? – только человек способен на подобное. Волны судьбы не властны над тем, кто не жалеет усилий, чтобы добраться до намеченного берега. Но большое благо, если волны судьбы несут в избранном направлении, тогда результаты усилий умножаются. Но многие ли из нас чувствуют эти волны судьбы, их направление, а сколькие из нас вовсе не стремятся войти в море?

***

Стремление к управлению, отличает человека от природы. Самое главное, что создал человек – это не колесо, а выключатель и регулятор. Петля на шею и пульт телевизора – звенья одной цепи управления. Если бы солнце создал человек, то на нем непременно был бы выключатель и регулятор.

***

Что значит жить достойно? Достоинство – это оценка, субъективный взгляд, а значит – иллюзия. Жизнь полна иллюзий и состоит только из них, а значит – любая реальность сказочна, и нет единой оценки достойной жизни, а значит – главное – личное ощущение. Но так можно оправдать все…

***

Обожествляя, частично слепнешь, так как, чтобы создать Бога, нужно смотреть в одну сторону. Глядя в разные стороны, можно потерять направление. Человек, желающий продвинуться вперед, должен поклоняться Богу, хотя бы временному.

***

В море купаются и трус, и герой, и умный, и дурак – любой. Море служит каждому. В этом и состоит универсальность великого. В нем каждый находит любимое…

***

Иногда и после одного сказанного слова хочется отдохнуть…

ОТЧЕТ

«Если бы карандаш ежедневно составлял отчет о своей работе, то он бы не успевал писать то, что нужно для отчета».

В святом колодце Сербского, то есть в маленьком нефтяном городе, Алика ждал любопытный отчет Пальчинковой.

– Ну и спектакль они мне тут устроили! – вздохнула она, предвосхищая рассказ.

– Не томи, рассказывай, – попросил Алик.

– Вызывает меня Сипов, а там уже Горилова, – начала Пальчинкова. – В руках у нее весь список премированных через ее предприятие. Она говорит, прямо при Сипове: «Я готова отдать этот список, хоть сейчас».

– Я ж говорил, не рискнет она всю ответственность брать на себя, – обрадовался Алик.

– Подожди, не радуйся, – остудила Пальчинкова. – Она положила список на стол, и я успела его прочитать. Хамовский шел первым с суммой более миллиона. Далее: Лизадков, Сипов, Безмер, Пыляева – в общем, вся верхушка администрации и даже старуха Скрипова – заведующая управлением соцзащиты.

– Ну и где этот список? – нетерпеливо спросил Алик.

– Его не дали, – Пальчинкова произвела типичный жест торговок, у которых кончился товар. – Сипов забрал список. На этом все закончилось.

– И ты не попыталась его как-то изъять? – огорчился Алик.

– Как? Что, из рук вырывать?! – справедливо возмутилась Пальчинкова.

«Пальчинкова отработала на себя: видела список, и ничего для эфира, – по-своему оценил Алик. – Играет на администрацию. Я требую и зарываюсь, получаю минусы, а она приглушила мою инициативу и зарабатывает плюсы».

– Как творчество, новый фильм о городе готовится? – спросил Алик, чтобы уйти от неудачной темы.

– Готовится, – с иронией произнесла Пальчинкова. – Никто ничего делать не хочет. Я давлю. На меня крысятся. Спрашивают: на чьей стороне? Вообще, я так устала от общения с журналистами…

Пальчинкова говорила искренне, но Алик отнесся к ее сообщению отстраненно, как к рисовым революциям в Тайланде…

Интерес, любопытство и чувство долга у окружающих, в том числе и у журналистов, не возбудить ни за какие деньги. Они либо есть, либо – нет. Алика уже не огорчало, что у остальных журналистов нет естественной тяги к искусству. Проходя мимо Публяшниковой, он подумал, что человек создал столько запахов, что прокуренным мужиком может пахнуть и от женщины. Его увлекло уже не вдохновение журналистов, а их изучение, как особенного животного вида.

«Одинокой фигурой партию не сыграешь», – опять поймал мысль Алик.

Исследуя небо, птенец вылезает из яйца и летает. Но цивилизация привела к тому, что часть птенцов не покидает яиц, а другая часть из тех, кому разрешено покинуть яйца, существует лишь для того, чтобы быть упакованной. Появление свободной птицы стало скорее исключением, чем правилом. Цивилизованное счастье состоит в определенности пути и наград. Инстинкт цивилизованности присутствовал в Алике, но на середине жизни он ощутил желание отклониться от пути, он не хотел нести чин до гроба.

МАТЕРИАЛИЗАЦИЯ НЕВИДИМОГО

«Хорошая мысль схожа с неходовой купюрой: цену имеет, а к оплате не принимают».

Телефонный звонок в следственный комитет принес ожидаемое известие. Дело Гориловой родило дело Хамовского, и оно выползало из узкой щели факса. Алик схватил бумагу, как только она высвободилась, живо ушел в кабинет и прочитал:

«Установлено, что глава маленького нефтяного города Хамовский незаконно издал распоряжение «Об утверждении положения о премировании» правами начальника «Управления коммунального заказа» депутата Гориловой работников администрации маленького нефтяного города, в том числе и самого Хамовского и его заместителей. В результате в течение почти четырех лет бюджетные средства, предусмотренные на благоустройство, подготовку к зиме и капитальный ремонт, выплачивались в виде премий указанным должностным лицам».

«Публиковать или нет?» – опять задумался Алик, пристально вдумываясь во вполне очевидный и еще более реальный, чем в случае с Гориловой, подтекст вопроса: «укладывать голову под гильотину или нет?»

Но, встав на лыжню, – выбираешь определенный путь.

Алик уже предощущал желчный вопрос Гориловой:

«Про меня можно писать, тут вы смелы, а про главу города – смелости не хватило?»

«Я покажу себя трусом, если не решусь», – напомнил себе Алик…

Информация про Хамовского вышла в телевизионном эфире маленького нефтяного города внешне тихо и спокойно. Алик специально выпустил ее в пятницу, потому что субботние повторы наиболее эффектны, и в субботу его домашний телефон разрывался от звонков Сипова. Алик знал, что звонит именно Сипов, поскольку только что получил сообщение с телецентра.

– Звонил Сипов, просил снять повтор, но я сказал, что мы действуем только по вашему приказу, и дал ваш телефон. Так что ждите…, – передал Виталий Ушлый, один из дежурных техников.

«Однако, одна телевизионная информация забудется, – размышлял Алик, глядя на нервирующий его телефон. – Весь риск, который я принял на себя, обернется мне более серьезными последствиями, чем те, которые я доставил Хамовскому. Тут надо действовать по-научному».

Приятно быть верным себе, своим идеям, родине. Стоит почувствовать вкус этой не приносящей денег верности, как без нее невозможно становится жить.

Информация об изменениях в деле Хамовского, а точнее о том, что оно не прекращено, как это обычно бывает с делами против высоких чиновников, стала выходить, как минимум раз в две недели. Администрация маленького нефтяного городапостепенно успокоилась и даже привыкла. Хамовский пребывал в отъездах. О достижении результата Алик узнал, когда на одном из домов маленького нефтяного города появилась надпись:

«Хамовский – вор. Он украл девять миллионов!»

В маршрутных такси маленького нефтяного города говорили только о воровстве среди городского руководства. Алик сумел пробить броню населения с помощью

простого геббельсовского правила: эффект запоминания дает повторение и только повторение.

***

Примерно в это же время, бегая после работы в спортивных целях по тайге, Алик находил белые грибы на выжженных пожаром местах. Грибы вырастали там, где их и быть не должно. Это вселило в сердце Алика уверенность, что удача подстерегает его именно на пути выжженном. И не надо бояться разрушения, если оно предопределено.

«Пусть враги беснуются и нападают», – легкомысленно думал он, а точнее – и вовсе не думал о врагах и их планах. Что ж свои долги каждый создает сам, иногда легкомысленно и незаметно для самого себя, и тогда узнать, что создал долг, можно лишь тогда, когда потребуют его уплату.

ВОРОВСТВО ПОД БОКОМ

«Каким бы честным ни был капитал корабля с бандитской командой, он рискует стать первым повешенным на корабельной рее».

Пока розовощекая секретарша Бухрим вкушала краткие отпускные радости, по устоявшейся традиции ее подменяла Пупик. Подменяла с жадностью, шустро управляясь и с приемом платных объявлений, и с оформлением денег, и со своими прямыми бухгалтерскими делами, управлялась так, будто этих дел и не существовало вовсе. За такое трудолюбие, не требовавшее дополнительной оплаты, Алик прощал Пупик все скандалы и стычки, случавшиеся меж ними.

Но внезапно Пупик принялась желтеть лицом. Затем и в ее глазах поселилась густая желтизна, напоминавшая ту, после которой листья еще некоторое время трепещут на осеннем ветру, а затем срываются с ветвей, падают и сливаются с землей, в едином порыве гниения живого.

Видя, что и силы стали покидать Пупик, Алик не выдержал ее желтеющего геройства и сказал, как можно душевнее:

– Анатольевна, мне кажется, вы больны. Бросайте работу и идите в больницу.

– Сделаю, сделаю… Схожу, схожу…, – говорила Пупик, но опять приходила на работу.

– Как муж не замечает!? – вопрошала Пальчинкова, вышедшая из отпуска.

– Он ее каждый день видит, – предполагал Алик. – Вот и привык.

За разговорами прошло еще некоторое время. Пожелтевшая Пупик ходила, пошатываясь, и подолгу бездумно смотрела в монитор, словно бы превращаясь в неживое. В итоге Алик зашел к ней в кабинет и твердо произнес:

– Если вы сейчас же не пойдете в больницу, то я вызываю скорую помощь.

– Послушайте меня, может это последнее, что я вам скажу, – еле ворочая языком, проговорила Пупик. – Если у жизни не брать все, что она предоставляет, то это заберет кто-то другой. Тогда в своей обездоленности можно винить только себя. Даже блюда с бесплатного стола сами в рот не запрыгивают, их надо взять и поднести.

– Вы это к чему? – удивился Алик.

– Вы вроде умный человек, – будто бы бредя, проговорила Пупик. – Но переход от ушей к мозгу у вас настолько сложен, что что бы ни заходило в ваши уши – к мозгу оно доходит изрядно потрепанным, едва узнаваемым, а бывает, что и вовсе не доходит. Слушайте не меня в себе, а меня… Ох, надо меньше есть, хотя бы из жалости к тем, кто меня понесет.

Пупик внезапно замолчала и так страшно взглянула на Алика мутными желтыми глазами, что тот немедля вышел из кабинета, но только он вышел, как услышал быстрый перестук шагов, дверь в бухгалтерию захлопнулась, и щелкнул замок.

Выручила Пальчинкова. До вечера этого же дня она убедила Пупик сходить к врачу.

Так главная бухгалтерша телерадиокомпании маленького нефтяного города попала на больничную койку, с которой уже и не вставала, если не принимать во внимание ее короткие выходы на работу между больничными, которые ей технологично обеспечивала главный терапевт маленького нефтяного города Яконец с малознакомой простому смертному, но довольно примитивной целью, – чтобы с одного больничного не выводить Пупик на инвалидность.

«Инвалидность надо заслужить, ее надо выносить, выстрадать, – эту фразу главного терапевта маленького нефтяного города знали все знакомые с Яконец его жители.

Поэтому ее инвалиды долго не жили, получая статус инвалида, как раз перед собственными похоронами. И даже в последние дни, с трудом преодолевая веления смерти, они занимались оформлением пенсии, денежными делами.

***

Находка

«Как яблоко, может думать о себе многое, но не может попробовать себя на вкус, так и человек».

Трагический уход одной Пупик опустошил две ключевые должности: бухгалтера и секретаря. Алик срочно вызвал из отпуска Рыбий, женщину боязливую, но трудолюбивую, и поручил ей работу главного бухгалтера. А на должность секретаря Алик посадил Галину Зябильник, худенькую черноволосую женщину, похожую на бывшую алкоголичку, но имевшую диплом по «делопроизводству» и безошибочно отработавшую в архиве телерадиокомпании весь испытательный срок. Ее Алик принял на работу, как говорится, с дальним прицелом, мечтая избавиться при удобном случае от Бухрим.

Уже во второй половине первого же рабочего дня перепуганная Зябильник вбежала в кабинет Алика.

– Я не знаю, что делать, – взволнованно заговорила она. – Подходят люди, чтобы дать объявления, и деньги предлагают мне на руки! Я их отравляю в банк. А они говорят, что всегда отдавали на руки, уже много лет. Я их опять отправляю в банк, а они ругают меня. Сегодня мне уже предложили в общей сумме тридцать тысяч рублей.

«Неплохо! – мигом сообразил Алик. – Все-таки воровали. Предложение Хамовского с платежами через банки не помогло. Штопать дыры в бюджетном мешке он не умеет. Он умеет их красиво прорезать».

Любовь Пупик к работе в выходные дни объяснялись совсем не страданиями ее по бюджетным отчетам, а страданиями по денежным знакам, которые граждане отнесли бы в банк, если бы Пупик не перехватывала их.

– Вы все делаете правильно, – похвалил Алик, на ходу думая, как выпутаться из сложной ситуации, в которую неожиданно угодил. – Об этом пока никому не говорите. Запишите всех, кто предлагает деньги. Если кто-то будет совать деньги, отправляйте его ко мне. Я запишу разговор на диктофон.

– Но многие звонят по телефону и требуют дать рекламу, а деньги, говорят, как обычно, занесут потом, – сказала Зябильник.

– У нас предоплата, – отрезал Алик. – Всех, кто договаривается по телефону о передаче денег, приглашайте, оговаривайте время. Мы их запишем на скрытую камеру.

– И последнее. В секретариате лежит много бланков принятых объявлений без корешков об оплате, – сказала Зябильник.

«Не успели уничтожить, то-то Пупик отказывалась от больницы, – сообразил Алик. – В отчеты шли только правильно оформленные объявления. Реальный выход объявлений у нас не учитывается. А кто его будет учитывать? Это сумасшедшая работа».

– Объявления без оплаты систематизируйте по фамилиям, – тут же приказал Алик. – Выявить тех, кто чаще пользовался этой услугой, посчитать суммы и результаты предоставьте мне.

Зябильник поняла, что происходит на телевидении маленького нефтяного города, – в этом Алик не сомневался, как и в том, что она хочет занять место Бухрим

и поэтому найдет весь компромат и все подсчитает. Алик беспокоился за себя. Он не хотел падать во внезапно открывшуюся пропасть, более того, – не имел права даже запачкаться…

С небес падают даже звезды, не то что – «Золотые перья России».

***

Откровение

«Хорошо посмеяться над собой можно только взглянув на себя чужими глазами».

– Да уж, да уж! – весело отреагировала Пальчинкова, поглядывая на Алика с интересом, в котором слышалось: «Ну, рассказывай, что ты тут ни причем». – Ведь самое обидное для тебя – это то, что они воровали, а со своим начальником не делились!

Пальчинкова рассмеялась, Алик подхватил этот смех, как подхватывают вирус, то есть легко и непринужденно, но с букетом неприятных болезненных переживаний.

– Ты абсолютно права, – согласился Алик с тем, что, если бы он участвовал в этом деле, то и не возмущался бы, а ликвидировал улики.

– Они тебя сильно подставили, – заметила Пальчинкова. – Никто не поверит, что они это делали по собственной инициативе, а не исполняли твою волю. И, конечно, делились.

– Хотя бы копейку, Вера, – уже не весело сказал Алик.

– Тебе их надо убирать, – оценила Пальчинкова.

– Я хотел заявить в милицию, но для начала пригласил юриста – Кошмарина. Ты его знаешь, – пояснил Алик. – Он предупредил, что милиция может найти совсем не то, для чего я их приглашу, и выставить виновным, допустим, меня. Тут все будет зависеть от того, какие задачи они получат от начальника милиции, то есть от Парашина. А Парашин, ты знаешь, связан напрямую с Хамовским. Хамовский сейчас на меня зол. У меня остается единственное: заставить их самих уйти с работы. Ты поможешь мне?

– Говори, что надо сделать? – спросила Пальчинкова.

– Надо обзвонить тех, кто отдавал деньги за объявления на руки, и записать их ответы, – сказал Алик.

Он понимал, что попал под сильнейший удар. Борец с коррупцией, не заметивший коррупцию в своей собственной организации!!! На что может претендовать такой человек, как не на порицание и уничтожение!?

«Я не брал и не знал» – мысленно оправдывался Алик, но сам понимал, что никто не поверит в подобное, скажут:

– Что-то не поделили.

Смотрящий вдаль всегда слеп вблизи. Алик во многом был слеп. Он словно собака, потерявшая нюх, мог долго ходить вокруг очевидного куска мяса, но попутные открытия настолько развлекали его, что он перестал бороться с личными проблемами поиска истины, а стал наслаждаться путем.

Еще в школе он решал учебные задачи по самому запутанному пути, ставившему в тупик преподавателя, потому что этот путь приводил к правильному ответу. Либо решал вовсе без решения, в уме, но с правильным ответом, что вызывало вполне резонное возмущение:

– Списал!

В институте на экзамене его спасли однокурсники:

– Да он же в математической олимпиаде за институт третье место по городу занял…

Подобным образом он ремонтировал радиоаппаратуру. Перебирая возможные неисправности, обнаруживал реальную в последнюю очередь, а когда анализировал свои действия, то выяснялось, что с места, которому он уделил внимание в последнюю очередь, и надо было начинать.

Его выигрышем в любом виде творчества был интересный и наиболее трудный путь. Он получал от него удовольствие и словно специально продлевал наслаждение. В общем, кривая была его привычной прямой.

Так же получилось и с раскрытием воровства денег за платные услуги…

– Я тебе помогу, – сказала Пальчинкова. – Собираюсь увольняться, может, премию подкинешь.

– Как увольняться? – удивился Алик.

– Поеду на родину, – ответила Пальчинкова. – Сам видишь, здоровье все хуже. Север все высосал. Сына устроила в военное училище. Надо присматривать.

– Плохо, – расстроился Алик. – И так специалистов нет. Без тебя хоть радио закрывай.

– А ты и закрывай, – сказала Пальчинкова. – Тебе бюджет надо экономить, а то посадят за перерасход.

Алик удивленно взглянул на Пальчинкову.

– Давно хотела рассказать, что Бухрим на работе выпивала и порой много, – продолжила Пальчинкова. – У нее в тумбочке обязательно стояла бутылочка коньяка, и как только ей удавалось урвать хорошую сумму от платных услуг, она тут же подзывала Пупик, и они обмывали украденное, да так, что потом едва досиживали до конца рабочего дня. Ты приходил после обеда на работу и жаловался на запах в коридоре. Они тебе отвечали, что опять – канализация. Врали они. Перегаром несло на весь коридор так, что стыдно перед посетителями. Рыбий задыхалась, еле терпела.

– Что раньше не сказала? – спросил Алик.

– Не знаю, – так расплывчато ответила Пальчинкова, что Алик понял: она подозревала его в организации воровства, и только сейчас изменила мнение.

***

Предложение на выбор

«Когда даже домашнюю собаку оттаскиваешь от привычного, пусть и ворованного, куска мяса, та может и укусить».

Бухрим вышла из отпуска яркая, словно роза, и пока она была полна сил, Алик решил высказать ей неприятные новости, для чего и пригласил к себе в кабинет, предусмотрительно закрыв дверь.

– Ольга Николаевна, я не стану кривить и лукавить, – как обычно без должной дипломатической подготовки начал Алик. – После того, как вы ушли в отпуск, а Пупик слегла в больницу, мы выявили множество желающих отдать деньги за услуги телевидения в руки нашему новому секретарю. Причем все они утверждали, что всегда рассчитывались с вами, под ваше обещание самостоятельно отнести эти деньги в банк.

– Так и было, – басанула Бухрим.

– Я позвонил в банк и попросил проверить, была ли хоть одна платежка от вас на счет телевидения, – продолжил Алик. – Такого не было. Я спросил, а могли ли вы заплатить от другого лица, например, от лица предпринимателя. Мне ответили, что нет, потому что обязательным элементом платежа являются паспортные данные плательщика.

– Вы что, обвиняете меня в воровстве!? – оскорблено вскрикнула Бухрим, внезапно покраснев.

– У меня есть несколько десятков объявлений принятых вами без оплаты через банк. Те, которые вы не успели уничтожить, как я подозреваю, – сказал Алик. – У меня есть диктофонные записи клиентов, свидетельствующие, что они передавали вам деньги за объявления на руки. Например, директор «Прусской ярмарки» уже пожаловался нам на ухудшение обслуживания, поскольку вы ездили к нему и забирали деньги за объявления прямо у него на работе. Он даже запомнил, как вы ему говорили: «мы обязаны ценить каждого клиента, и стараемся, чтобы вы не теряли время в банковских очередях. Мы сами за вас отстоим. Еще и скидку вам сделаем двадцать процентов». Он с нас теперь скидку требует. Я назову наиболее крупных клиентов, с которых вы брали деньги себе. Это директор сети магазинов «Класс» Псевдокимов и заведующая магазином «Хозяйка»…

По мере перечисления отпускной румянец на лице Бухрим превращался в серые пигментные пятна.

– Ваша деятельность компрометирует меня. Я предлагаю вам уволиться самостоятельно, – завершил разговор Алик. – В противном случае, я передам имеющиеся документы в милицию. Есть еще один вариант: вернуть ущерб в кассу телевидения. На раздумье даю неделю.

***

Время всегда проходит быстро, будь то неделя или год. Алику иной раз казалось, что понятия длительности времени и вовсе не существует, когда речь идет о прошлом. Бухрим в течение недели, данной на размышление, проявляла чрезвычайно любезную исполнительность, что Алик расценивал, как ее надежду на прощение, что огорчало его и делало предоставленную отсрочку бессмысленной.

Ровно по прошествии недели, прямо с утра, Алик напомнил секретарше об уговоре, потушив надежду в ее глазах, словно выключил. Напомнил и ушел в администрацию маленького нефтяного города на еженедельное совещание руководителей муниципальных учреждений и организаций или, проще говоря, – планерку, которую в моменты своего присутствия в маленьком нефтяном городе всегда проводил Хамовский.

***

Последняя угроза

«Хорошее убеждение делает из любого грамотного человека бездумного идиота, а когда убежденные мозги собираются в кучку, то начинает плохо пахнуть».

После планерки то ли судьба, то ли воля Хамовского свела Алика с ним на лестничном спуске администрации маленького нефтяного города один на один.

– Что-то вы сильно стараетесь на телевидении и много говорите по моему уголовному делу, – пряча недовольство за приветливой улыбкой, сказал Хамовский.

– Нет, Семен Петрович, – внутренне помрачнел Алик. – Мы передаем только информацию следственного комитета. Своего расследования не ведем. Горилова, кстати, не ответила нам ни на один из трех информационных запросов, касающихся списка лиц, получивших премии, но мы не увеличиваем давление. Молчать по данному делу мы не

можем, поскольку дело публичное, и зритель потеряет к нам всякий интерес.

– Вы что, думаете на вас нельзя уголовное дело повесить? – неожиданно злобно спросил Хамовский.

– С вашими способностями и вашим окружением я не могу исключить никакие варианты, – мягко согласился Алик.

На этом они и расстались.

***

Уход секретарши

«Наказывая своих, можно умножить количество чужих».

На столе в кабинете Алика ждало заявление на увольнение от Бухрим, причем секретарша не стала использовать положенные две недели, а уволилась прямо с текущего числа и забрала трудовую книжку в придачу. Алик вздохнул с облечением.

– Немедленно печатаем приказ об увольнении и сейчас же на подпись, – скомандовал он Зябильник, боясь, что Бухрим может передумать. – Немедленно!

Бухрим действительно вернулась, но через неделю. Вернулась она заплаканная, испитая, перегарная и полная того несчастья, которое наступает, когда, легко бросившись своим счастьем, сиюминутно считая, что такое же можно обрести везде, осознаешь, что такого счастья больше никогда не будет. Алик не испытал к бывшей секретарше никаких чувств, кроме опасения, что она может каким-то образом восстановиться, и поэтому отделался от нее расплывчатой фразой:

– Ваше место уже занято. Но я подумаю о вашем трудоустройстве, подойдите через неделю…

В дальнейшем Алик узнал, что Бухрим нашла работу, затем – у нее умер муж, и последний раз он ее видел на похоронах главного бухгалтера телерадиокомпании Пупик. И тогда у него возникла крамольная мысль, что зло, созданное ими, слишком жестоко покарало их. Но Алик прогнал эту мысль, потому что сам был не безгрешен.

НЕОЖИДАННАЯ ПОДДЕРЖКА

«Почему, когда работают ноги, потеет голова, а когда работает голова, устает зад? Вечно кто-то за кого-то отдувается».

Выход телепрограммы об уголовных премиях Хамовского по второму федеральному телевизионному каналу опять наполнил маленький нефтяной город множеством слухов. Саму программу Алик не видел, но радовался, что информация вышла за пределы города. При этом оказалось, что информация, выходившая регулярно по местному телевидению, проигрывала в воздействии на население, той же информации, переданной по всероссийскому каналу, при том, что видело ее меньшее число людей. Дело довершали слухи:

– На всю Россию передали про нашего главу…

– Вы видели? Что же теперь будет?..

– Мои звонили из Татарстана и говорили, какой позор…

Павшин среди коллег хвастался, что передал журналисту второго канала архивное видео. Однако, кто действительно стал тайным противником Хамовского – Алик узнал немного позднее. Им оказался предприниматель Псевдокимов, у которого Хамовский в свое время отобрал муниципальные площади, на которых располагались магазины Псевдокимова: «Людмила» и «Березка». Но в момент выхода телепрограммы про Хамовского по всероссийскому телеканалу, Алика интересовал не источник, а результат.

«Неужели никто не записал этот сюжет?» – спрашивал сам себя Алик, пребывая на работе. Все решил опять-таки – случай.

Знакомая их семьи Ольга Хватыш была полна разных стремлений и походила на лист, гонимый по земле волей ветров, как исходящих со всех сторон света, так и возникающих в ней. Именно в ее современно отремонтированной квартире стоял простенький, но надежный пишущий плеер. И Хватыш, надо отдать ей должное записывала все, что могло стать интересным. В этот раз в программе «Честный детектив» должен был выйти репортаж про ее родной город. Хватыш поставила аппарат на запись на определенное время, и китайский аппарат записал всю программу полностью, включая и сюжет про Хамовского.

– Слушай, Алик, ты видел, что передали про Хамовского по второму каналу? – спросила Хватыш по телефону уже вечером следующего дня.

– Слышал, но не видел, – ответил Алик.

– Так у меня есть запись, хочешь – сделай копию, – предложила Хватыш.

– Спасибо, – поблагодарил Алик и получил нужную ему запись, которую немедля выдал в эфир маленького нефтяного города. Общественный резонанс был колоссальный. На этот раз люди звонили и благодарили.

***

«Еще один шаг к плахе, – оценивал Алик свою очередную выходку, – но таков я. Ни одна птица не может выполнять работу тяглова мула. Она либо выскользнет из ярма, либо мало толку будет от ее работы. Я рад своему соучастию в распространении чужой программы, но людские благодарности не защитят, когда с меня будут общипывать перья».

ПРОВОДЫ ВЕРЫ

«Продать можно все – важно найти покупателя».

Перед отъездом Пальчинковой в кабинете Хамовского произошел еще один разговор, о котором Алик никогда не узнал.

Пальчинкова пришла в администрацию маленького нефтяного города просить квартиру для своей дочери: начинающего зубного врача. Зашла она к Хамовскому вместе с Клизмовичем.

– Вот, Семен Петрович, лишаемся еще одного специалиста, – начал Клизмович прямо с порога, направляя вперед себя Пальчинкову и ее дочь: небольшую девчушку с кукольно-неподвижными чертами лица. – Пальчинкова уезжает.

– Что, насовсем? – пусто спросил Хамовский, понимая, что его будут просить об услуге, а раздавать ненужным людям он не любил.

– Насовсем, Семен Петрович, – выдохнула Пальчинкова, усаживаясь напротив главы. – Вот с дочкой к вам пришла. Она хороший специалист, пациенты ее любят. Семья есть, дети, но жилья нет. Пришла квартирку просить двухкомнатную.

– Она еще недостаточно поработала, – возразил Хамовский.

– Зато ее мама на Севере ого-го и ничего не получила, – напомнила Пальчинкова, имея в виду себя.

– Знаю, как работаете, то у вас на радио информация о моей зарплате звучит, то сейчас уголовное дело мое раскручиваете, – в свою очередь напомнил Хамовский.

– Не с моей подачи, – испугалась Пальчинкова. – По вашей зарплате Псевдокимов позвонил в прямой эфир, но депутаты, присутствовавшие вместе со мной в студии, ему хорошо ответили, и я заретушировала вопрос. А насчет уголовного дела – это инициатива Алика. При мне – ничего не было. Когда он уезжал, я все повторы снимала.

– Это все Алик мутит, – вмешался в разговор Клизмович. – А с Верой мы хорошо работаем.

– Что с ним происходит? – Хамовский обратился к Пальчинковой. – Твое мнение.

– «Золотое перо России» ему спать не дает. Гордыня, – ответила Пальчинкова. – Возомнил из себя великого журналиста. Я удерживала его как могла. Если бы не я, то он про вас такое бы опубликовал.

– Что опубликовал…? – глазки Хамовского превратились в две злобные щелки.

– У него есть диктофонные записи, как вы с ним разговаривали, – ответила Пальчинкова.

– Я вам уже говорил, – напомнил Клизмович.

– Так записи действительно есть? – спросил Хамовский.

– Сама слышала, – ответила Пальчинкова. – Вам его надо обязательно убирать, но осторожно, чтобы он не успел выпустить. Он сам мне говорил: «За два месяца до увольнения предупредить обязаны. Тогда я это и выпущу в эфир».

– Вот сволочь, – откинулся на кресло Хамовский. – Я ж его на это место поставил. А ты точно собираешься увольняться?

– Семейные обстоятельства, да и сил больше нет работать в этом коллективе, – сказала Пальчинкова.

– А что коллектив? – спросил Хамовский.

– Не коллектив, а собачья свора. Аликом недовольны и жаждут его снятия, – ответила Пальчинкова. – Я у него, как буфер между ним и коллективом.

– Там действительно ситуация сложная, – подтвердил Клизмович.

– Тут не «Золотое перо»: Алик без денег ничего делать не будет, – сказал Хамовский. – Он роет под меня, а через год у меня перевыборы. Работает на кого-то. Ты не знаешь на кого?

– Нет, – ответила Пальчинкова. – Но он и сам может заявиться на пост главы.

– Может, – угрюмо согласился Хамовский. – А выход информации про мое уголовное дело на телеканале «Россия» – не он постарался?

– Про это он мне не говорил, – ответила Пальчинкова, – но вы же знаете: у него в Москве связи.

– Мы о том же думаем, – сказал Клизмович. – Ведь кому в той Москве наш маленький городишко нужен? Да никому. Но они приехали, отсняли и выпустили на всю Россию.

– Ладно, Иван Фрицевич, это наши дела, – прервал председателя Хамовский. – Ну, что ты хотела, Вера?

– Дадите квартиру для дочери? – напомнила Пальчинкова.

– Ты действительно заслужила, – согласился Хамовский. – Спустись к Штемпелю. Он все уладит. Я сейчас ему позвоню.

– Заслужила, заслужила, – одобрительно просипел Клизмович.

***

Получение квартиры от Хамовского Пальчинкова не скрывала. Она этим гордилась и сообщала каждому, кого относила к знакомым. Алик в свою очередь обсудил это событие с Мариной.

– Ты знаешь, многие врачи не имеют квартир и врачи получше дочки Пальчинковой, – сказала Марина. – Тут дело не в ее дочке, а в ней самой. Она чем-то шибко помогла Ха- мовскому и я тебе сразу скажу чем. Она слила ему немало информации о тебе. Да и материалы ее в отличие от твоих, конечно, более выгодны администрации города и самому Хамовскому.

Алик слушал Марину и понимал, что она права. Он вспоминал гадание на кофейной гуще, которое он попросил исполнить Пальчинкову для себя, не оттого, что сильно верил в предсказания, а потому, что Пальчинкова знала слухи из администрации маленького нефтяного города, в том числе и о его судьбе. Поэтому, дав ей внимательно рассмотреть чашку, с прилипшей к ней кофейной гущей, он спросил:

– Ну что там, сколько я проработаю на этой должности?

– Не больше года, – с сомнением сказала Пальчинкова.

Таков был приговор Хамовского. Алику оставалось только вывести в эфир тайные диктофонные записи и показать, что происходит реально во власти маленького нефтяного города. Другого пути он не видел.

СВЯТОЕ

«Стараясь угодить недоброжелателю можно стать блюдом на его столе».

Пашка Турков не интересовался властью и теми, кто боролся за его права, так как считал, что во власть попадают одни хапуги и дураки. Его не интересовали библии, иконы и философские категории, казавшиеся ему дьявольскими призраками в залитом канализацией подвале, он имел свои ценности и святости, которые хотя и носили бытовой характер, но зато не перенапрягали ум. И одной из самых главных пашкиных ценностей было соблюдение очередности.

Спина впередиидущего представлялась ему дверью в рай, за которой кончаются шум и гам, чих и писк, давка и хамство и наступает тихая беседа с глазу на глаз с волшебником, дарующим нужный плод. Эта ступенчатая ценность искренне волновала Туркова.

Конечно, впередиидущий мог быть не только натуральным, но и в виде фамилии на бумаге, и в виде электронного сигнала, но он всегда был.

Бородатого в черно-коричневой клетчатой рубашке и темных штанах шароварного типа, Турков приметил сразу, как гвоздя очереди, от которого уже не отцепишься. Этот гвоздь был третьим за ним. А впередиидущая спина была в кожаной жилетке с одутловатым нездоровым лицом, и заметным лишним весом. Сам Турков был одет бойко, как на праздник, но с маленькой не соответствующей отапливаемому помещению деталью – серой норковой кепкой на голове. Эту деталь Турков нацепил специально, чтобы и очередь не забыла о нем.

От безделья Турков блуждающим взглядом осматривал белое просторное помещение поликлиники, двери, пол, какие-то стекла, через которые люди, находящиеся на втором этаже, смотрели на них, находящихся на первом, как на домашних свинок в аквариуме.

Иногда взгляд цеплялся за белые халаты, исчезавшие за дверью туалета с надписью «ремонт», иногда устремлялся к гардеробу, в ответ на ругань относительно того, что не принимают шапки. Затем взгляд возвращался к очереди для проверки знакомых очередников, а иногда прыгал к открывающейся двери кабинета и тогда…

«Еще на одного меньше и еще на одного.», – мысленно радовался он.

На фоне обычного приема больных в поликлинике маленького нефтяного города шел профессиональный осмотр. Трудящиеся держали в руках амбулаторные карты и листы с перечнем специалистов, они бегали от кабинета к кабинету, везде занимая очереди, а потом уточняя их продвижение. А поскольку это действо свершалось одновременно на двух этажах поликлиники, то суета стояла неописуемая, и люди возникали в очереди и исчезали из нее примерно так, как это происходит в популярном автобусном маршруте. То там, то здесь возникали трагические утери впередиидущей спины, то там, то здесь одиночки, занявшие очередь на коллектив, искали коллег.

Иногда и в очереди Туркова впереди одного очередника вдруг появлялось еще несколько. Тогда Турков скрипел зубами, быстро моргал, укладывал ладони в карманы и нервно переминался с ноги на ногу, что по манерности было сходно с поведением дикого животного в зоопарке, когда кормили других в соседних клетках. Но Турков сдерживал себя, поскольку впередиидущая спина оставалась прежней, а впередиидущие спины, по его логике, помнили спины всех своих впередиидущих.

«Значит, занимали», – успокаивал он себя и ждал.

В эту очередь встал и Алик, вслед за бородатым. Он мог бы пройти медосмотр и без очереди, как руководитель, но, если договариваться о благе для себя, значит быть должным, а лишних долгов он не желал. Во-вторых, он знал, что только близость к народу может подарить любопытную тему, какую не найдешь, сидя в кабинете…

Проходя по врачам, он делал мысленные закладки. Дерматовенеролог и хирург поставили «годен» безо всякого осмотра. Алик вышел из кабинетов с таким

настроением, как если бы он в магазине заплатил деньги, а ему бы выдали справку вместо товара.

Лор-врач Отлупионова сделала то же самое, но с тем отличием, что поочередно вставила в уши и ноздри небольшую металлическую воронку, причем, совершенно не глядя на Алика, а затем попросила его открыть рот и, мечтательно глядя в окно, точно попала металлической ложечкой в разинутый зев Алика. Осознав, что она произвела все необходимые действия, она повернулась к нему и сказала:

– Вы абсолютно здоровы.

– Но вы же смотрели в другую сторону, – напомнил Алик.

– А мне и не надо смотреть на здорового, – ответила Отлупионова. – Знаете, вас тут сколько, и каждому загляни в нос, в ухо, в горло, а там все одно и то же…

«Если спрашивают не за дело, а за количество пациентов, то зачем работать? – понял Алик.

Его оранжевый свитер горел среди серых одежд, словно факел в пещере. Он отвлекся от мыслей и заметил впереди кожаную жилетку Виталия Ушлого, техника-специалиста телецентра. Алик подошел к нему, провожаемый взглядом Туркова.

Турков знал этого журналиста, который, по мнению многих, в свое время на словах был за народ, а сегодня работал начальником телерадиокомпании маленького нефтяного города.

«Продался с потрохами, падла, – оценил Турков. – Под оранжевую революцию рядится, но апельсины здесь не растут. В морду бы ему».

Но более всего встревожило Туркова то, что Алик беседовал с его впередиидущей спиной в кожаной жилетке, как со своим старым знакомцем, а это могло закончиться тем, что он мог пройти раньше.

Однако, дверь в кабинет врача открылась, впередистоящая спина Ушлого скрылась за ней, и теперь наступала его Туркова очередь. Это как локоток положить на полку кассы. Турков свободно вздохнул, поправил кепку и прислонился к дверному косяку, так, чтобы и открывающаяся дверь его не задела, и никто не смог прошмыгнуть мимо.

Алик отошел к своему бородатому и вдруг заметил, что за бородатым, не обращая на него внимания, пристраивается еще несколько мужиков.

– А вы куда? – спросил он. – Я тут стою.

– Ничего подобного, – ответил ближайший, одетый в светлую футболку и спортивные штаны. – Я за ним занимал. Просто мы отходили.

– Это, что все за вами? – спросил Алик бородатого.

– Да, – ответил тот. – Давненько, правда, занимали, но они здесь были.

Подобного Алик не ожидал. Его сдвинули, как когда-то во времена дефицита железнодорожных билетов, подошедшие к кассе мужики иногда отодвигали очередь от окошечка кассира запросто, словно дворник – собранный в кучку мусор. Но у кассы никто никого не знал, а здесь был маленький нефтяной город, а он в этом городе работал иной раз, как он считал, на этих самых мужиков, рискуя должностью и здоровьем. Алик растерялся и спросил:

– Так, а я сейчас где стою?

– А нам по барабану, – ответил мужик в футболке.

Алик окинул взглядом очередь, та молчала, как палка копченой колбасы, напоминая о своем сорте изгибами и крупными сальными вкраплениями лиц. Разрезать подобную кулинарию возможно только силой и хамством. Алик вспомнил Хамовского, но решил достать еще один козырь, ушедший в колоду врачебного кабинета.

– Тогда я тоже пойду за своим знакомым, который сейчас в кабинете, – сказал Алик и опасно сблизился с Турковым.

– Этот номер не пройдет, – тут же отреагировал Турков. – Сейчас пойду я.

– Слушай, ты же видел, что он мой знакомый, – призвал к рассудку Алик. – Нас разделяло три человека, не хотел вставать впереди без острой нужды. Но теперь она возникла. Видишь, за моим бородатым какая толпа встала?

– А хрен тебе с винтом, как у свиньи, – едко сказал Турков и крепче встал возле дверного косяка. – Это мое место.

Бородатый, мужчина в футболке и другие сделали вид, что ничего не слышат. Алик понял, что ему надо занимать очередь заново. Он отошел в сторону, внутри все кипело, как в кастрюле борща, и пузыри доставляли наверх то капусту огорчения, то картошку непонимания.

Турков проводил его мыслью: «Хоть что-то отобрал у власти. Пусть стоит, нечего в кабинете кресло отсиживать».

«Какая мелочность и неблагодарность», – раздумывал Алик, отходя от очереди.

Дверь в кабинет врача открылась, и из нее вышла кожаная жилетка. Но едва Турков направил в ногу в кабинет, как голос позади него строго произнес:

– Подождите, отойдите!

Турков на командные голоса реагировал, как звуковые включатели на хлопок. Он обернулся и увидел солидного мужчину в белом халате.

– Вам придется подождать, – коротко, но четко приказал тот. – Тут группа вне очереди.

За спиной белого халата стояло не меньше десятка человек, но против командного голоса власти Турков был бессилен. Он мог ненавидеть, ругать в глубине души, но внешне его внутреннее негодование выражалось в огорченном смирении.

Алик наблюдал эту сцену, находясь у гардероба.

Первый из пациентов, приведенных мужчиной в белом халате, вошел во врачебный кабинет, и дверь закрылась. Турков по-прежнему стоял рядом с входом, но уже не уверенно, а подавлено и разбито и только норковая кепка по-боевому блистала мехом.

Да что Турков! Вся очередь вместе с бородатым и мужиком в футболке растерянно замерла. Взгляды переместились на Алика, и он прочитал в них народный призыв: «Ну, что же ты?! Ты же журналист боевой, смотри, что вытворяют! Нас за людей не считают. Давай, помоги».

На мгновенье сердце Алика заколотилось в предвкушении,… но он вспомнил, как эта же очередь его отринула, отвернулся и протянул гардеробщице грушевидный зеленый номерок.

«Все они одинаковые, ни у кого помощи не допросишься, – подумал Турков, наблюдая за Аликом. – Вот только бы эту очередь выстоять, и тогда…».

***

Обида – это та почва, на которой деформируются чувства. Обида засасывает как болото и разъедает как кислота. Однако «Затмение проходит, если солнце продолжает гореть, а небесные тела движутся», – Алик опять вытачивал фразы, сидя в кресле, и тут же себя ругал. – Длинно и ничего необычного. «Затмение проходит, если движение продолжается». Главным при избавлении от затмения становится движение. Надо двигаться. Сумрак сменяется светом, если движение продолжается, возможно, потому человек хватается за движение как за последний шанс, но, к сожалению, это движение человек чаще воспринимает не как внутреннее изменение, а как физическое упражнение.

Большинство смиренно сидит перед мясорубкой и следит за падением жизненных показателей, так же спокойно, как палач. И, видимо, это не страшно, пока не осознаешь всей сердцем реальность приближения смерти».

Алик побежал в ванную и взглянул на себя в зеркало. Морщины, синяки под глазами, испорченные временем волосы. «Может, ты уже дошел до предела и можешь жить лишь в поддерживающей жизнь Системе и дружить с властями? Может «Золотое перо России» – это вершина твоего восхождения? – огорченно думал он. – А как же истина, люди? А ты видел от них благодарность?».

ВРЕМЕННОЕ ПОМУТНЕНИЕ

«С мышлением, как с хорошей погодой, – предсказать озарение невозможно».

Воздух словно бы сгустился до желеподобного состояния, когда Алик поднимался по ступеням городской администрации, заканчивавшимся на третьем этаже входом в приемную главы маленького нефтяного города. Каждый шаг давался с трудом, его руки сжимали четыре скупо заполненных текстом листа, на каждом из которых излагалось печальное для Алика объяснение его проступков в отношении Хамовского и просьба оставить его на работе.

Борьба за самостоятельность муниципальной телерадиокомпании слишком захватила Алика.

«Вся жизнь – это один эксперимент», – любил повторять он, когда шел на авантюры.

Он видел смерть родных. Нет – не умерших родных, а умирающих. Мысль о том, что это неизменно произойдет и с ним и в любой непредсказуемый момент, придавала ему силы.

Он вспоминал героев Белого отряда Конан Дойла, жаждавших красиво погибнуть. Красиво погибнуть!? Постепенная смерть в постели ужасна. Это судороги мухи, которой постепенно отщипывают крылья и лапки, чтобы потом оторвать ей голову или отщипнуть туловище, чтобы она еще помучилась напоследок.

«Уж лучше пусть судьба прихлопнет разом, чем медленно…», – строка, не родившись, затухла.

Смелые информации, которые он мог выдавать в эфир маленького нефтяного города, руководя телерадиокомпанией и не имея цензора над собой, весь ореол, сиявший над его головой – все это он шел уничтожать сейчас за сохранение должности и зарплаты. Правда, ореол, скорее всего, видел лишь он один.

Одни усмехались, говоря, что местное телевидение лишь подтверждает, то, что знает весь маленький нефтяной город.

Другие не понимая, как телевидение, финансируемое администрацией маленького нефтяного города, критикует саму администрацию, считали, что подобное – очередной политический ход Хамовского.

Алику было по-прежнему наплевать, что думает о его поступках публика, он не видел публику, он видел себя и понимал, чего стоят для него его простые действия. Они стоят Миски. Того, за что каждый член разрозненной публики удавится, предаст и продаст. Поэтому он презирал публику.

К сожалению, именно на презренной почве удовлетворенности примитивных желаний зреют высшие. Цветущее дерево, теряя почву, завянет. Цветок можно убить и лишив его пищи, и лишив его цвета.

Страх потерять основу произрастания таланта гнал его вверх по лестнице администрации маленького нефтяного города, но он понимал, что каждый его шаг к приемной Хамовского есть уничтожение самого себя в смысле незримом, но ощутимом, который называется утеря гордости, самоценности, того слабого огонька, который человек разумный старается сохранить несмотря ни на что. Именно это делало воздух таким тягучим, а движения тяжелыми.

Алик не был героем, он не хотел расставаться со сладкими обеспеченными днями, но и любил себя, понимал, что идеалы, за которые он боролся, существуют, он сердцем любил эти идеалы.

Незаметно он очутился на втором этаже, где за дверью, расположенной прямо, находилась теперь Сирова, когда-то руководившая Управлением образования и, будучи муниципальным служащим, незаконно получила депутатский мандат. Алик этот факт опубликовал в своей газете, но Сирова не покраснела от стыда и не ушла с должности депутата. И теперь она заместитель Хамовского.

***

Чужой дом навязывает чужие мысли. Что для мыши трагедия, для мышеловки – процесс. Сегодня человек свободен лишь на территории, не нужной ее владельцу.

Как стать свободным, если не отстраниться от общества? Любой общественный выбор предполагает обязательства. И даже осознание необходимости этих обязательств, согласие с ними, не дает свободы, а развивает только иллюзии в этом направлении. Причем, человек адаптируется в систему цивилизации настолько, что даже смерть не может принять без помощи цивилизации. В нынешнем мире свободным можно быть, только оставшись без работы, жены и детей, да и то при минимальных личных потребностях.

Мимо проходили служащие и с любопытством поглядывали на Алика, и их взгляды прилипали так, что хотелось стряхнуть их с пиджака, как пыль или грязь.

«Идет на поклон, как и говорил Хамовский», – понимающе говорили взгляды.

Если бы его уволили, то эти взгляды говорили бы:

«Конечно, местечко он себе приготовил. Когда у тебя за спиной сила – тогда можно. Он сейчас уедет и точно на хорошую зарплату, иначе, с чего он такой храбрый?»

Алик понимал эту многоликую массу, переводившую в фарс любую трагедию, потому что иначе стыдно, а так, когда герой погиб из соображений выгоды, тогда легче, гораздо легче. А если невозможно придумать подобное, то лучше забыть, забыть, как не было никогда человека. Герои Белого отряда теперь не в почете. За добычей шли. И в этом есть историческая правда. Но доблесть тигра мышам не понять.

Пойманный и завороженный взглядами, Алик коротко задержался на втором этаже, и пошел выше.

«А что останется мне, когда я предам себя, когда я убью себя, и таким образом, стану живым трупом? – задумался он. – Только забота о семье. Умерший живет только для потомков. Умерший не имеет права на себя. Прах должен служить удобрением и произрастать. Прах не имеет права даже на мечты. Какие мечты могут быть у умершего? Могу ли я жить так, как живет большинство?

Могут ли дети любить мертвецов? Лично я никогда не любил. Не любил ни кладбища, ни музеи. Меня всегда привлекала жизнь. Лучше смотреть в окно с хорошим видом, чем на самую красивую картину.

«Убого!» – осудит так называемая элита. Они любители кладбищ. Я – нет. Самое лучшее кладбище – это кино.

Что в мире есть живого, кроме незримой воли, кроме характера и инстинктов? Даже ласки тела воспринимаются душой. Укрощенный зверь видит свет через решетку или стекло. Так можно ли отказаться от себя, не убивая себя? И зачем убивать себя, если Убийца тысячелетиями бродит по Земле, не пропуская ни единой живой души? Зачем торопиться?»

Секретарша в приемной Хамовского заметила его и послала узнающий взгляд, примерно такой, каким узнают мебель, стоящую на привычном месте. И Алик понял, что его ждут, что сам Хамовский и распространил слух, и сделал он это непременно в такой манере:

«Герой хренов! Приползет, будет проситься, увидите. Он такой же, как все. Ему надо денег. Пусть ползет, я дам ему туфлю поцеловать, но прощать не буду».

Алик вспомнил, как Хамовскийуволил Сапу, как убирал других.

Возможно, они просили, оставить их на работе. Но, отвергая просящего, предавшего себя ради благополучия, можно наказать его еще сильнее. Лишить не только должности, места и дохода, но и чести – внутреннего осознания своей ценности. Сделать из врага пустышку, что может быть приятнее для Хамовского. Выпить сок и дать пинка упаковке, а еще лучше: надуть ее, прикрыть дырочки для воздуха и прихлопнуть так, чтобы вспыхнул устрашающий звук.

Алик, уже находясь на этаже прямо напротив кабинета Хамовского, пошел вдоль перил, не приближаясь к приемной. Его провожал взгляд секретарши. Какие-то придворные тени, появлялись и исчезали в кабинетах, проходили мимо: то ли души прихлопнутых обессоченных пакетов, то ли тени бестолковых воздушных змеев, то ли мухи в паутине Хамовского – химеры благополучной жизни. Алик замер возле ступеней, ведущих вниз. Падение не всегда упадок. Это просто путь. Полет за сердцем. Любой может попасть в болото, но не надо обожествлять кормящую жабу.

«Да пошел он, – подумал Алик, – все умирают». Мысль о смерти нисколько не обрадовала его. Это была та темнота за окном со вспыхивающими как звездочки блесками, которой он всегда боялся. Это был самый большой страх.

Иногда Алик задумывался о том, что его рождение имеет две стороны. С одной стороны, он испытывал благодарность к родителям за то счастье, которое он познал в этом мире. С другой – его преследовала мысль, что все миги человеческого счастья смерть перечеркивает настолько крепко, что их словно бы и не существовало никогда, так стоило ли рождаться, зная перспективу собственного уничтожения, порой и мучительного? Но никто нас не спрашивает, нас заставляют рождаться, учиться, соблюдать, работать и делать еще массу разных дел, которые неизменно заканчиваются смертельными муками и деревянной мусорницей. Итоговый подарок родителей – это смерть. Так стоит ли бояться потери благополучия?..

Путь вниз Алик преодолел легко. Стоило открыться дверям администрации маленького нефтяного города, выпуская его на улицу, как открылось множество дорог. Можешь идти, прямо, можешь – направо, можешь – налево. Мир – это не только болота и сосны Крайнего Севера и не только соты административных кабинетов, где копится и слизывается мед.

Потеряв размеренную сытую жизнь, можно, словно выпущенное из зверинца животное, умереть, не найдя пропитания. Можно…, но спешить не надо, надо – лучше искать. В конце концов, человек – это не только рот, пищевод и желудок и не только накопительная мошна – это собственный богатый мир, познакомиться с которым не хватит и множества жизней. Как попробовать все, если не отказаться от монопитания? Надо радоваться, что нечто заставляет нас двигаться, чтобы познать мир хоть немного лучше.

***

С окончательным решением пройти путь честного журналиста до конца Алик сел в служебный «Соболь», ожидавший его на площади перед администрацией маленького нефтяного города, и сказал своему водителю Василию:

– Поехали на базу.

ПОЖАР В ВЕДОМСТВЕ ГОРИЛОВОИ

«Самый теплый для проштрафившегося чиновника очаг – тот, в котором горят компрометирующие его документы».

Конфликт между Хамовским и Гориловой нарастал, словно борьба между сообщающимися, взаимосвязанными сосудами, если предположить, что данные сосуды обрели разум и силу, чтобы слить сопернику часть ненужной жидкости. А жидкость эта в реалиях маленького нефтяного города представляла собой вину за исчезнувшие в карманах чиновников миллионы, направленные на благоустройство города.

– Я вас назначил на эту должность, и вы мне обязаны своим благосостоянием! – закричал Хамовский, оставшись наедине с Гориловой. – Вы берете на себя часть вины по моему уголовному делу, а я с вами рассчитаюсь деньгами.

– Не пойдет, Семен Петрович, – спокойно ответила Горилова. – Тут могут и посадить. Что мне ваши деньги. Я не хочу в камеру.

– Никто вас не посадит. Суд будет здесь. Судьи наши, порешают как надо, – укротил эмоции Хамовский. – Мне нельзя под суд, я хочу на следующие выборы.

– Кто их, судей, знает. Я не буду подставляться за ваши деньги, – уперлась Горилова.

– Так подставитесь за свои! – пригрозил Хамовский. – У вас достаточно нарушений, за которые вас можно посадить.

– Какие?! – гневно вскрикнула Горилова. – У нас все проверки прошли хорошо.

– Проверки проходят хорошо, пока живете по понятиям! – заверил Хамовский. – У нас есть ревизоры, которые представят как нарушение даже сон в выходной. У нас есть следователи, сочиняющие уголовные дела, как литературу. У нас есть судьи, которые – по максимуму, не смотря в дело. А вас есть за что взять. Знаю я ваши ремонты в общежитиях, списания и премии. Что вы ерепенитесь?

– Я вас не понимаю, – отстранилась Горилова. – И в таком тоне с вами разговаривать не хочу. Я пока еще депутат и обладаю неприкосновенностью.

– Найдем нарушения, на Думе проголосуем, и не будет у вас неприкосновенности, – бросил Хамовский…

Горилова шла домой понурая. Она понимала, что финансовые ищейки Хамовского могут утопить кого угодно. Перед ее мысленным взором пролетали лица Болонских, Калкина, Мандосовой, Самхуян, Сирдиковой. По одиночке они покупались, но группой имели силу. Угрозы Хамовского не были пустыми бреднями. Разжиревший, потерявший мужскую силу глава маленького нефтяного города брал добычу чужими умами, когтями, зубами и другими членами и мог взять ее – Горилову, так, что она не узнала бы – кто…

Она пришла домой вечером, когда семья готовилась отдыхать. Горилов-старший, ее муж, ел котлеты из щуки под щебет телевизора, а сын, Горилов-младший, расстреливал обезумевших компьютерных солдат, подчинявшихся тени сумасшедшей девчонки.

– Выключаем все и идем на кухню! – крикнула Горилова прямо с порога квартиры, дрыгая ногами и отбрасывая от себя туфли. Декоративная собачка Джульбарс, выскочив из комнаты навстречу хозяйке, получила туфлей в морду и с визгом умчалась обратно. Вторая туфля улетела в зал, где сидел муж, и, попав в переключатель каналов, заблокировала его, превратив экран в смешение кадров.

– Дорогая, что случилось? – спросил обеспокоенно Горилов-старший.

– Мам, ты что? – выскочил на визг Джульбарса Горилов-младший.

– Все на кухню. Вы мужики или кто? – грозно проговорила Горилова. – Я семью кормлю, нужна ваша помощь.

Все трое Гориловых сели вокруг кухонного стола и Горилова произнесла:

– Меня могут посадить еще до Нового года. Хамовский хочет либо повесить свое уголовное дело на меня, либо провести в организации проверку и накопать на тюремную камеру. Я его дело брать на себя не хочу, а защищать наше житье-бытье наша общая обязанность.

– Я правильно понял, что твоя ахиллесова пята – документы организации? – спросил Горилов-старший.

– Да, – ответила Горилова. – Оформлено все правильно, но ручаться ни за что нельзя. Вон сынок таскает деньги из карманов. Вроде свой, но действие называется – кража. Через мою организацию столько денег прошло, сколько весь город не стоит, а на камеру надо всего ничего.

– Мама, а нельзя в документах циферки и подписи подтереть? – спросил Горилов-младший, привыкший подделывать подписи в дневнике.

– Такие фокусы только мы, твои родители, пропускаем, – грозно сказала Горилова. – А комиссии только того и надо, чтобы еще подделку документов пришить.

– Нужные документы надо украсть, а остальное – поджечь. Огонь все вычистит, а что не вычистит, пожарные смоют, – сказал Горилов-старший.

– Это и без тебя ясно, – сказала Горилова. – Но как?

Горилов-старший работал электриком в одной из организаций маленького нефтяного города и в особенностях случайных пожаров разбирался.

– Ты и сама знаешь, – ответил Горилов-старший. – Что, в твоем ведомстве не горели деревянные здания? Вспомни причины.

– Ну пьянство, не затушенные окурки, – нетерпеливо отмахнулась Горилова. – Замыкание электропроводки…

– Электричество и станет нашим спасителем, – сказал Горилов-старший.

– Если пожар произойдет из-за неисправной проводки, то меня же и накажут, – напомнила Горилова.

– Сынок, выйди из кухни в свою комнату и послушай музыку, – сказал Горилов-старший и Горилов-младший нехотя удалился.

Как только из комнаты Горилова младшего понеслись современные музыкальные ритмы, Горилов-старший сказал:

– Дорогая, ты и сама знаешь, сколько пожаров возникает из-за оставленных включенными чайников и лампочек.

– Мне надо, чтобы выгорел архивный кабинет. Если там оставить чайник, это вызовет подозрение, – напомнила Горилова.

– Лампочка-то там есть? – спросил Горилов-старший.

– Конечно, – удивилась глупости вопроса Горилова.

– Тогда слушай, у тебя два варианта, – сказал Горилов- старший. – Оставить на ночь включенной лампу освещения помещения, либо, что еще лучше, внести в архив настольную лампу с абажуром и пластиковым цоколем, и также оставить ее включенной.

– И что это даст? – удивилась Горилова. – У нас бывает, что свет забывают выключать, и ничего не происходит. Мне нужен обязательный пожар, а не возможный.

– Не торопись, – остановил супругу Горилов-старший. – Слушай дальше. Наша задача: сделать для нашей самовозгорающейся лампы еще один абажур – бумажный. Он должен быть достаточно широк, и быть полностью непроницаем для воздуха. Поближе к нашему абажуру располагаешь бумагу отдельными листами, как тонкие прутики для розжига костра, а далее уже свои пачки, рядом оставляешь кружку со спиртом – он сгорает полностью.

– А как же все вспыхнет? – спросила Горилова.

– Очень просто, – сказал Горилов-старший с напыщенностью профессионала разъясняющего прописные истины малышу. – Ты включаешь лампу, закрываешь архив и уходишь, как обычно, сдавая помещения под охрану. Через некоторое время: час, два, три, это всегда по-разному, воздух, разогреваемый лампой, устремляясь вверх, но, не имея выхода, раскалится под бумажным абажуром так, что начнет плавиться цоколь и тут либо пластмасса загорится, либо бумага, либо спирт, а дальше все твои бумаги, а у тебя алиби – ты ушла.

– Идеальное преступление! – выдохнула Горилова. – И никакого риска. И никакой прямой связи с нами.

– Пожарные оповестят тебя…, – продолжил Горилов-старший.

– А дальше можешь не говорить, – сказала Горилова. – Я организую паническую эвакуацию документов, тут всю неразбериху можно будет списать на желание спасти…

В течение недели Горилова унесла из архива все компрометирующие документы, вырывая их целыми листами из подшитых пачек, а когда архив был вычищен, сделала все, как говорил муж, и, оставив включенной лампу, покинула деревянное Управление коммунального заказа.

***

Конечно, обо всех этих событиях Алик не ведал. Он с нетерпением ждал съемочную группу, чтобы узнать подробности пожара, и как только начинающая корреспондентка Набобова вернулась, Алик тут же вызвал ее к себе.

– Ну, рассказывай, – попросил он.

– Да нечего рассказывать, – сказала Набобова, сильно гордившаяся собой после того, как один заезжий заместитель губернатора, ответив на ее вопросы в коротком интервью, пригласил ее в гостиничный номер, намекая на большие сердечные порывы, вплоть до женитьбы.

– Как, нечего? – удивился Алик.

– Внутрь нас не пустили, – объяснила Набобова. – Там все залито водой.

– Что пожарные говорят? – вытягивал слова Алик.

– Сгорело два кабинета.

– Архив? – нетерпеливо спросил Алик.

– Не сказали, – ответила Набобова. – Сказали, что подробности будут после расследования.

– Документы сгорели?

– Нет, все эвакуировано, но, видимо, впопыхах. Телеоператор снял официальные документы, валявшиеся на снегу. Потеряли.

И только на последнем слове лицо Набобовой приобрело задумчивое выражение.

– Немедленно найдите Горилову, – сказал Алик. – И в сюжете должен быть ответ: все ли документы целы…

Журналистского расследования не получилось. По словам Гориловой, ее сотрудники успели эвакуировать все документы, на видеокадры лежащих на снегу документов не отреагировали ни милиция, ни прокуратура, а результаты официального расследования замяли и схоронили.

Весь маленький нефтяной город приписывал поджог Гориловой, поскольку жители не видели иных заинтересованных лиц, но следствие ничего не доказало. Алик думал, что в поджоге поработали и Горилова, и Хамовский, но за другими делами вскоре забыл об Управлении коммунального заказа.

Практические выводы из дела Гориловой сделал только Хамовский, который решил более не затягивать переход от слов к делу и, если травить кого-либо из подчиненных комиссионно, то делать это внезапно, чтобы подобных пожаров более не происходило.

НАЧИНАЮЩИЙ ЧИНОВНИК

«Куда податься человеку, если работать не хочет, а мечтает о больших деньгах? Тут уж – либо в бандиты, либо в начальники».

Хитроватые глаза на одутловатом лице мастера Хайзуллина, были до того раскосы, что возникающие при раскрытии век щелки походили на узкое пространство, возникающее над кипящей кастрюлей при осторожном поднятии края крышки. И именно сквозь эти щелки, как из засады выглядывали глаза, экономно испаряя в мир внутреннее содержание мастера Хайзуллина.

Завоевывая расположение земляков, он назывался то башкиром, то татарином, потому что мать у него была башкирка, а отец – татарин.

Стремясь получать полную зарплату, он всегда уходил на больничный, если чувствовал, что не выполнит план по зубопротезированию, потому что зарплата на больничном рассчитывалась не по итогам данного месяца, а по среднему за несколько предыдущих.

Но самым удивительным было то, что несмотря на множественные разводы, в каждом из которых он оставлял по одному-два ребенка, он не платил алименты, а наоборот получал от всех покинутых им жен добровольную материальную помощь!

Его талант состоял не в профессиональной подготовке, а в умении запудрить собеседнику мозги так, что тот независимо от образования, возраста и привычек, начинал думать о мастере Хайзуллине в превосходных тонах.

Даже Хамовский, будучи в стоматологическом кресле, попал в сети обаяния мастера Хайзуллина после того, как тот сходу назвал температуру плавления материала зубных протезов и рассказал еще массу интересного, причем сделал все в приятном Хамовскому коленопреклонном стиле.

Да, что Хамовский! Коллеги мастера Хайзуллина поначалу дивились его образованности. Он находил на рентгеновских снимках то, чего они не замечали, произносил слова умные и малоизвестные. Но вот беда: подработать, или, как говорится, «скосить левачка», мастер Хайзуллин не мог на смех всем врачам стоматологической поликлиники маленького нефтяного города, потому что не умел ничего, кроме как рассуждать умно, на манер радиоприемника или телевизора.

***

Труд по-хайзуллински

«Если птица красиво поет и говорит, то это все равно не прибавляет ей ни капли интеллекта».

– Зубы надо выстрадать, выстрадать надо, – повторял он недовольным пациентам, стыдя и коря их за несдержанность. – Зубы портятся от нетерпения и скрежетания. Вот, что вы на меня сердитесь?

– Я вас уже час жду, – отвечал пациент.

– Каждый вынужден делать то, чего не должен, – отвечал мастер Хайзуллин. – Вот я на своей личной машине катаю нашу заведующую Чахлую по городу. Вы думаете, мне это надо?

Пациент замирал, не зная, что ответить. Он, милый, не знал, что мастер Хайзуллин обласкивал начальницу, потому что хотел возвыситься. Он рассчитывал, что, подставляя спину под начальственные стопы, приучит эти стопы к комфорту своей спины, а там, глядишь, его и расположат пролетом выше, но…

– Верчусь, кручусь, бьюсь, и ничего не получается. Никто в упор не видит, – жаловался он среди близких, но усилий не прекращал.

Пока мастер Хайзуллин ублажал инстинкт чинопочитания, пациенты ходили к нему месяцами, потому что не могли сменить врача: аванс за протезы внесен, да и врачей-то в маленьком нефтяном городе немного, чтобы перебирать их как черешню в южном саду.

– Я уже не первый раз, – напоминал пациент.

– Тогда сегодня у вас праздник, – радушно произносил мастер Хайзуллин, еще сильнее щуря глаза. – Заходите, присаживайтесь в кресло и открывайте рот.

Пациент исполнял, а мастер Хайзуллин включал бормашину и привычными движениями обтачивал все его зубы строгими треугольниками. Коронки всегда слетали с их гладких граней, но мастер Хайзуллин не менял устоявшихся привычек: так точить было быстрее, а пациент исхода не знал.

– Теперь посмотрите в зеркало, – предлагал он, скрытно улыбаясь.

Пациент открывал рот и, видя в своем рту зубы, похожие на акульи, ужасался…

– Отлично! – обнадеживающе вскрикивал мастер Хайзуллин. – Акулья пасть – основа крепкого прикуса.

Пациенты злились, но показная доброжелательность мастера Хайзуллина испаряла их страсти, как хорошо разогретый утюг, излишнюю влагу в белье.

Но как-то порог его врачебного кабинета перешагнула женщина, преодолевшая все приемы мастера Хайзуллина.

– Ваш протез готов, им вы сможете жевать даже сухари, – принялся нахваливать работу мастер Хайзуллин, но внезапно иссяк…

Его словесный сахар впервые не изменил лимонного выражения на лице пациентки, она брезгливо поглядела на него, оглядела кабинет, техников и поджала губы, с трудом удерживая вербальных собак в конуре рта. Техники напряглись в своих креслах и приготовились к самому худшему, а мастер Хайзуллин, оценив состояние клиентки, почувствовал вдохновение.

«От неприятностей надо загораживаться людьми», – пришло ему в голову правило, почерпнутое в газете маленького нефтяного города, где все проблемные участки прикрывали красивыми очерками об их работниках.

– Эту гениальную работу сделал простой парень, – пафосно произнес он. – Ваш техник. Федоров, привстаньте. Посмотрите на него. Один из лучших. Зовут – не отдаем.

Крупнотелый балбес Федоров привстал, озаряясь багрянцем стыда, потому что его работа была – полнейшее дерьмо. Но внешне, его покраснение выглядело, как смущение от излишней похвалы.

– Это ваш литейщик. Семеновна, поприветствуй клиента, – продолжал мастер Хайзуллин. – Талант! Зальет в любом виде и месте. Они для вас дневали и ночевали.

Семеновна отвела взгляд и посмотрела на носки своих тапок, словно проверяя правильность постановки стоп в третью балетную позицию.

– Скромные милые трудяги. Мало кто знает, – прокомментировал эту ситуацию мастер Хайзуллин. – Все держится на них, на их филигранном мастерстве, а вы общаетесь со мной. Как несправедливо!

Едва благодарность и даже жалость появились во взгляде женщины, как мастер Хайзуллин перешел к делу:

– Перед установкой протеза можете поблагодарить ваших благодетелей: часть их душ и сердец будет вам помогать пережевывать пищу.

– Спасибо вам, и дай Бог здоровья, – поблагодарила женщина и пошла за мастером Хайзуллиным крепить гениальную работу…

Гениальная работа слетела быстро, обнажив треугольники точеных зубов, но женщина, помня о сердцах и душах техника Федорова и литейщика Семеновны, пришла к мастеру Хайзуллину робкая и смиренная.

– То, что протезы слетели – так и должно быть, – радостно воскликнул он, едва узнав пациентку. – Я ждал, когда вы придете. Это в порядке вещей. Хуже было бы, если бы коронки продержались, хотя бы на неделю больше. Тогда вас пришлось бы разыскивать. Это все – мягкий цемент. Мы его ставим на притирку прикуса…

Женщина, очарованная речью мастера Хайзуллина, не сводила с него глаз.

– …теперь, так как мы люди жесткие, закрепим протезы на жесткий цемент, – заговорил прибаутками мастер Хайзуллин. – Откройте-ка рот.

И он опять посадил зубные протезы на место.

– Главное запомните, что хлеб теперь ваш самый большой враг, – строго предупредил он. – От него создается эффект вантуза. Вы думаете, почему в ресторанах его тонко режут? Администрация ресторана не хочет расплачиваться за содранные хлебным мякишем отличные зубные мосты. С мясом тоже осторожнее. Обязательно разрывайте его на волокна, чтобы избежать эффекта вантуза.

– Доктор, а что такое эффект вантуза? – испуганно спросила женщина.

– Природный эффект вакуума, возникающий при очистке ванных и кухонных раковин, с помощью удивительного сантехнического инструмента. Помните резиновую колбу с ручкой? Это и есть вантуз, – и тут мастер Хайзуллин так убедительно перешел к рассказу об атомных взаимодействиях между материалом зубных протезов и мясными волокнами, об активизации этих взаимодействий под напором солнечной активности, что если бы женщине пришлось удалять зубы, то она бы, будучи околдованной мастером Хайзуллиным, не ощутила бы ровным счетом никакой боли.

«Продаешь плохую начинку, надевай яркую упаковку», – любил вспоминать мастер Хайзуллин, где-то прочитанную им мысль. И его усилия не пропали. С благословения Хамовского, находившегося под впечатлением температуры плавления коронок, мастер Хайзуллин поднялся на общественном поприще маленького нефтяного города, получив вначале должность председателя городского родительского Комитета, а затем и руководителя страховой медицинской компании.

ВОРОВСКИЕ СЛЕДЫ

«Именно скучная запутанность цифр и создает лесную чащу, в которой чиновники прячут наворованное».

Алик пытался защитить бюджет телерадиокомпании маленького нефтяного города, сниженный более, чем другим организациям маленького нефтяного города, даже более, чем газете, но его обращения в вышестоящие органы вроде губернатора, окружной Думы и прокуратуры получили один единственный ответ: наделение организаций бюджетами полностью находится в ведении муниципалитета, то есть Хамовского.

«Абсолютный царек», – обозначил ситуацию Алик.

Сравнивая падение бюджета телерадиокомпании с падением бюджетов других организаций, он обратил внимание, что бюджет управления коммунального заказа упал еще ниже.

«Этот отсос денег перестал работать», – вывод напрашивался сам собой.

А у двух организаций маленького нефтяного города бюджет не только не сократился, но и увеличился.

«Новые доноры кармана Хамовского», – определил Алик.

Ими стали управление социальной защиты населения, на посту начальника которой пенсионерку Скрипову сменил Безмер, профессиональный вор, а также городская больница, в которой внезапно начались масштабные ремонты.

Новый главный врач Прислужков становился выгодным Хамовскому не менее Безмера. Об этом говорил бюджетный след. Стал понятен итоговый результат популистских программ про медицину, вышедших с помощью самого Алика в прошлом году: создание положительного образа для массированных денежных трат. Своеобразная новогодняя ледовая горка, с которой теперь можно было прокатить что угодно.

Результат действий, оплаченных заработком, стоит выше заработка. Человек не имеет права рассуждать категориями хлеба, он должен видеть, чему служит его труд, и любить конечные результаты труда, а не кусок хлеба, который ему дают за труд. Алик начал терять любовь к профессии, еще и потому, что не мог проследить использование самого себя. Он физически почувствовал, как из него уходит любовь к журналистике, прямо перед тем, как уснул.

НАВОДНЕНИЕ

«Разрушая основы человеческой морали и нравственности, надо понимать, что может рухнуть и крыша, которую они держат».

Наводнение скрыло проспект. Алик пробирался по нему, выбирая путь получше, но и путь получше губил его чистые спортивные туфли. Он оглянулся и поразился. Народ шел по грязи, порой доходившей до колен, не выбирая дороги, не выискивая удобный проход, чтобы испачкаться поменьше. Люди шли напрямик – и портили себе и обувь, и брюки, но нисколько не сожалели.

Жизнь такова, что грязи стесняться не надо – говорило их поведение. Главное – прямой путь к желаемому, а то, что грязь налипнет – неважно. Если уклоняться от грязи, то путь удлинится, лишнее время уйдет, а выигрыш невелик – чистые брюки и туфли.

Алик посмотрел на грязь. Она была нехороша и пахла канализацией.

«Слепые – они ведут себя, словно слепые, – понял Алик. – Поэтому и идут по грязи, словно ее нет. Их уверенность настолько крепка, что, пожалуй, если кто-то укажет им, что они в грязи, то они еще и спросят:

«Кто ты такой, чтобы утверждать, что на нас грязь? У тебя есть официальный акт?»

В нашу бытность, когда все продается и покупается, можно ходить грязным с ужасающим душком, но по документам быть абсолютно чистым, а чистому – можно всучить документы, что он грязен».

Алик еще раз огляделся: вся доступная взгляду местность напоминала болотину, по берегам которой обычно ходят коровы и откладывают свои лепешки. Он продолжил идти осторожно, оставаясь в относительной чистоте, по пути, известному ему с детства. Но дальше в углублении дороги было столько грязи и воды, что Алик понял: тут абсолютно чистым не останешься.

Он принялся оценивать глубину грязевого потока, наступая в него, и сравнивать ее с высотой подошвы туфель, чтобы понять насколько останется чистым, как навстречу вышел очередной прохожий и, нисколько не раздумывая, проскочил по болотине, скрывшей его ноги по щиколотку и, не обращая на этот факт внимания, побежал дальше.

Грязь была везде на прямом и относительно прямом пути, чтобы не запачкаться оставалось только стоять на месте. Этот парадокс движения смутил Алика настолько, что он в удивлении опять оглянулся и увидел Хамовского, по пояс скрытого грязью, но не изменившего начальственную позу. Сопровождающие успокаивали его:

– Не бойтесь, Семен Петрович, отмоем.

Сопровождающие несли моечные принадлежности: один – кипу законов, другой – печатную машинку, третий тянул за собой минитипографию.

«Квашняков! – узнал Алик и подумал. – А кто же отмоет вас?»

Алик проснулся немедленно и, повинуясь непредсказуемости собственного мышления, схватил лежащий возле дивана мини-ноутбук, раскрыл его и спустя короткое время напечатал:

Потомков носят на руках,

По предкам ходят нощно, денно,

И лишь, чтобы присыпать прах,

Им поклоняются почтенно....

«К чему это», – подумал он, когда оценил написанное и сравнил его со сном, но, так и не поняв «к чему», закрыл мини-ноутбук и опять уснул.

РОССИЯ, ВПЕРЕД

«Пока болезнь будет жизненной необходимостью, а не трагической случайностью, то здоровье человека и общества будет стремиться к ухудшению».

Телевизионная программа, посвященная обсуждению статьи Президента России – «Россия, вперед», вышла по инициативе председателя совета ветеранов, старой лисы маленького нефтяного города – Пидушковского. Благодаря ему, задание администрации маленького нефтяного города, брошенное Аликом в корзину для мусора, было исполнено… правда, не так, как хотелось чиновникам.

– Давайте проведем круглый стол на эту тему, – растягивая слова, предложил по телефону Пидушковский, поставив Алика в короткий тупик.

Отношение Пидушковского к России Алик знал: не служить, а выслуживаться. Пидушковский хотел помелькать на глазах телезрителей, так чтобы стать неизводимым световым пятном, а Алик после трех лет в аспирантуре, выхода книги и работы над следующей, чувствовал себя настолько сильным, что грех было бы не попробовать публично показать истинное лицо Пидушковского.

– Давайте, – согласился он. – Но надо еще кого-то.

– Пригласим Хайзуллина, – нашелся Пидушковский. – Он умеет говорить.

Алик знал, что Пидушковский дружит с Квашняковым, но подключение к поганому дуэту мастера Хайзуллина не предполагал. Хайзуллин был более скользким, чем Пидуш- ковский, с ним придется поработать, – понял Алик.

Не вызывало сомнений, что Пидушковский и мастер Хайзуллин будут хвалить статью Президента и «Единую Россию», поэтому статью требовалось прочитать. И Алик, не любивший подобные произведения, уделил ему время и был сильно удивлен.

Статья Президента России оказалась квинтэссенцией штампов, всегда приносивших успех ежегодным посланиям политических лидеров. Материал был хорош для

среднего журналиста, но от статьи Президента он ожидал большего, чем трансляция общеизвестных мнений и приятное впечатление. В статье отсутствовало уникальное президентское знание и сколько-нибудь глубокое понимание ситуации. Это были охи-вздохи старушки на лавочке, стремившейся угодить вкусам соседок, а рецепты лечения страны оказались настолько поверхностны, что Алик тут же родил:

«Козел может возвыситься только одним способом: топтать горделивые вершины».

В какой-то степени эта фраза относилась и к самому Алику, и к Хамовскому, и ко многим другим руководителям, но она пришла в голову Алика именно после прочтения статьи Президента России.

***

Запись

«Пепел не греет, чернота не светит».

Хриплый голос Пидушковского переплетался с гладкой скороговоркой мастера Хайзуллина, Алик, поддерживая разговор, сел между ними, олицетворяя шарнир, поскольку ему приходилось крутиться на поворотном стуле.

– Здравствуйте, сегодня в нашей студии,… – это стандартное приветствие, каких прозвучало несчетное множество, правильнее было бы продолжить: «…два прирожденных лицедея-карьериста» – но это был бы выход за рамки приличий, и Алик представил гостей, как положено, то есть фамилия, имя, отчество и должность.

Как донести собственное знание до неосведомлённой публики, видящей производящих хорошее внешнее впечатление людей? Публика – словно наивные, предназначенные для завоевания аборигены. Чиновники – словно красивые крейсеры не проявляющих намерения захватчиков. Каждый из них жаждет остаться на плаву, и только, если пробить броню, чиновник пойдет ко дну на глазах телезрителей…

***

– …я буду участвовать не только как ведущий, но и как участник обсуждения. Но вначале слово гостям, – выдал заготовку Алик.

– Статья глубокая и своевременная, – принялся вязать слова Пидушковский, аккуратно работая неповоротливым языком, словно толстой спицей. – Сложно переоценить ее ценность.

– Я полностью согласен с тем, что уже сказано, – осторожно произнес мастер Хайзуллин и добавил пару узоров на свитере телепрограммы, связанном языком Пидушковского.

Алик удовлетворенно осмотрел гостей и произнес:

– У меня иное впечатление от статьи Президента. Подобный материал можно похвалить только из стремления угодить. Лучший эффект от этой статьи может заключаться только в провокации общества на обсуждение проблем.

Пидушковский с мастером Хайзуллиным переглянулись, удивленно и испуганно.

Если тигр никого не ест, то его добыча может возомнить, что он перестал быть хищником. Поэтому для напоминания о своей хищной природе тигр должен публично задирать того или иного члена из круга добычи. Алик был тигром.

– Я не согласен с вами, – небрежно произнес Пидушковский.

– Я тоже не был бы столь категоричным, – с присущей ему осторожностью добавил мастер Хайзуллин.

– Чудесно, – оценил Алик. – Тогда обсуждение статьи Президента мы проведем по основным ее тезисам. Начнем с первого. Смотрите, Президент России пишет, что мы не

должны тащить дальше хроническую коррупцию, а на деле в нашем маленьком нефтяном городе потенциальные коррупционеры сочиняют антикоррупционное законодательство. Президент говорит о том, что надо искоренить застарелую привычку полагаться в решении проблем на государство, но не полагаются на государство только преступники. Для гражданина вполне естественно полагаться на государство в решении некоторых проблем. И кого президент призывает бороться с коррупцией – народ, победивший в войне? Но народ сам по себе победить коррупцию не может, поскольку коррупция – болезнь чиновников. Что ж – на вилы их что ли?..

И тут разгорелся спор. Этого Алик и добивался. Программа оказалась настолько зрелищной, что жители маленького нефтяного города даже на повторах звонили по телефону на студию, думая, что идет прямой эфир.

Пидушковский пытался высмеять Алика, называя его мнение «видением через форточку», но Алик попросил его закрыть свою форточку и выйти на улицу, мгновенно привязав форточное видение самому Пидушковскому. Вот только мастер Хайзуллин выскальзывал из когтей Алика, потому что отвечал столь витиевато по-восточному, что его и ухватить было не за что.

– Вы хвалите статью Президента, тогда покажите, где в ней приводится хоть один толковый рецепт развития России, – потребовал Алик у мастера Хайзуллина, поскольку понял, что пустоту этой матрешки, какой и являлся мастер Хайзулллин, можно показать, только снимая слой за слоем.

– Я могу высказаться за ту часть статьи, которая посвящена медицине, – ответил мастер Хайзуллин, и поскольку в статье Президента не было такой части, Алик понял, что его герои всю статью и не читали, а, если читали, то наспех, и пришли на телевидение только покрасоваться.

– Давайте, – подтолкнул он.

Мастер Хайзуллин начал читать:

«Чем умнее, интеллектуальнее, эффективнее будет наша экономика, тем выше будет уровень благосостояния граждан…»

– Ну, во-первых, где тут о медицине, а во-вторых, где тут рецепт? – прервал Алик. – Это лозунг, причем не самого высокого качества. К сожалению, ум и совесть, как показывают даже события в нашем городе, далеко не одно и то же. Что имел в виду президент под умной экономикой – можно только гадать. Я тут не вижу замысла шире, чем поиск красивой фразы. Связи между умом управленцев и благосостоянием граждан нет никакой. Весь ум сейчас работает на свой карман, и в этом проблема России, а не в недостатке ума. Проблема в идеологии, в настроении, а не в экономике в целом…

И в тот момент, когда мастер Хайзуллин уже не мог скрыться за витиеватостью своих ответов, как женщина за веером, Пидушковский с присущей ему хрипотцой высказал фразу, ставшую ключевой для будущего Алика:

– Сегодня на Думе я сидел и слушал главного врача. Он сказал, что мужчины живут в среднем в нашем городе пятьдесят лет, женщины – чуток больше. Меня это взволновало больше всего.

– А кто в этом виноват? – спросил Алик.

– Ну, наверное, коррупционеры, – в очередной раз съязвил Пидушковский.

– Вы знаете, вы во многом правы, – предпочел согласиться Алик. – Они есть не только в администрации нашего города, но и в больнице. В сокращении продолжительности жизни есть вина врачей.

– Я готов подписаться под этим выражением, – удивил Алика подобным словесным выстрелом мастер Хайзуллин, но тут же разочаровал, так как ушел на международные темы, взявшись обсуждать стоимость военных вертолетов.

***

Смерть Глеба

«Лечат иногда так медленно, что остается лишь быстро хоронить».

За месяц до смерти Глеб попал в больницу маленького нефтяного города под надзор врача Яконец и был выписан как здоровый при состоянии еще хуже, чем до больницы. В реанимацию он попал буквально на следующий день после выписки. И толку от этой реанимации оказалось немного, поскольку из-за ремонтов в больнице маленького нефтяного города она переместилась в приспособленное помещение.

Лечения почти никакого. На медсовете, посвященном лечению Глеба, от заведующих разило перегаром…

Глебу требовался аппарат искусственной почки, а главный врач Прислужков занимался тем, что производил ремонты и заменял старые окна на новые, как того требовал Хамовский.

В конце концов, Глеба отправили в соседний город, где запоздало подключили к аппарату искусственной почки, там он и умер, нисколько не испортив статистику смертности маленького нефтяного города.

Были похороны, где главный врач Прислужков сказал слово возле гроба, а Алик еле сдержался, чтобы не ударить его по лицу…

***

Чем запутаннее нить, тем меньше ее ценность. Блудливые слова мастера Хайзуллина уводили от сути.

– Хватит о вертолетах. Давайте о нашем здравоохранении, – прервал Алик,… а далее произошло то, что Ильф и Петров, когда-то назвали: «и тут Остапа понесло».

Человек иногда делает невероятное с точки зрения других, даже не осознавая, что он это делает исключительно для продления своей жизни.

– В стоматологии не работает рентген? Не работает много лет. И вы об этом знаете, – принялся перечислять Алик, загибая пальцы. – Аппарат искусственной почки есть в городской больнице? Есть. Не работает? Его просто надо отремонтировать. Есть у нас барокамера? Есть. Не работает? Не работает. У нас нет узких специалистов по многим областям. А вы говорите: Президент внедрит новые технологии на местах. На местах работают конкретные главные врачи и конкретные люди. Их надо менять, их надо модернизировать.

– Давайте, не будем трогать персоналии, во-первых, – беспомощно улыбаясь, попросил мастер Хайзуллин, нервно похватывая руку за руку и обминая кисти.

– Я буду трогать все персоналии. Должен быть предмет для разговора, – отмахнулся Алик под улыбчивое уже неразборчивое бурчание мастера Хайзуллина. – И чем занимается больница в первую очередь? Куда она деньги вкладывает? Она поставила только в одной поликлинике сорок евроокон. На фиг они там нужны? А сейчас люди умирают здесь из-за того, что нет аппарата искусственной почки, а он окна ставит! Вот я такому главному врачу щелбан бы поставил.

Презрительно скривив губы, Алик выдвинул вверх средний палец правой руки, и слегка оттянув его до пружинистого состояния, произвел выстрел в воздух, под которым фантазия с легкостью могла нарисовать голову главного врача…

***

Техника жизни

«Настоящая потеря благосостояния осознается только тогда, когда начинаешь искать мелочь по карманам».

«Скатываясь по склону лет, почему-то всегда смотришь назад», – в недалеком прошлом вывел Алик первую еще сырую формулу и тут же поправил себя. – Ну, во-первых, – не всегда, но часто.

«Катиться по склону лет безопаснее, глядя вперед и учитывая накатанный опыт», – предложил он сам себе новый вариант и сам же его раскритиковал. – Точно, но хочется добавить юмора:

«Некоторые катятся по склону жизни спиной вперед, трепетно разглядывая покинутую вершину».

И тут он мысленно восхитился сделанному для себя открытию:

«Тут и гипербола относительно постоянства смотрения назад, и юмористическая подача этого процесса, и насмешка над теми, кто этим увлечен, причем насмешка

точная, показывающая катастрофическую безрассудность этого процесса».

«А что у меня впереди? – спросил он сам себя. – Книга позади, «Золотое перо России» – позади, руководство телевидением – тоже достигнутая вершина. Сколько можно смотреть на них? А что впереди?..»

А впереди у него ничего не было, если не создавать…

***

Гости в студии потемнели. Хриплый голос Пидушковского стал еще хриплее, а мастер Хайзуллин продолжал держать улыбку.

– Мы бы хотели посмотреть программу после ее редактирования, – поглядывая исподлобья, попросил Пидушковский после записи программы.

– А чего вы боитесь? – спросил Алик.

– Ну, вырежете что-нибудь не то, – предположил Пидушковский.

– И я тоже настаиваю на предварительном просмотре, – заявил мастер Хайзуллин.

– Хорошо, – согласился Алик, но, когда его посетители ушли, он понял, что данная программа может и вовсе не выйти в эфир, если он будет ее сокращать и согласовывать.

«Надо выпустить без сокращений, – решил он. – Тогда я не обману и участников программы и уйду от вероятных претензий из администрации».

«Но тогда я сам могу попасть под удар, – напомнил он сам себе спустя мгновенье. – В программе есть моменты, в которых я не уверен: щелбан, например. Обвинения главного врача. Кое-что можно было и вырезать. Но вырежешь часть – обвинят, что вырезал суть. Пусть идет в эфир, программа хорошая, там посмотрим, я и так хожу по краю обрыва – это долго не продлится…»

Если кто-то, образно говоря, стоит или сидит на ком-то, то любое возражение снизу он будет воспринимать неприязненно – как попытку пошатнуть собственное положение. Если кто-то стоит или сидит на ком-то долго и привычно, то он будет воспринимать неприязненно даже просьбу снизу о том, чтобы стоять или сидеть поаккуратнее.

Журналисты маленького нефтяного города давно посеяли среди чиновников такую о себе славу, что на них можно стоять, сидеть и даже гадить на них. Все это журналисты должны сносить безропотно – поскольку их обязанностью считалось угодничество власти.

Неуважение журналистов властью – это первое с чем столкнулся Алик, придя в телерадиокомпанию маленького нефтяного города. Оно было оправданно, поскольку никто из журналистов не пользовался своими правами, обеспеченными Законом, все права проистекали исключительно из желаний тех, о ком делается программа, или из желаний заказчика. Журналистам отводилась роль, по сути, безмолвных тряпок. Алик пытался увлечь журналистов собственным примером, но эти попытки ни к чему не привели. Каждая из этих попыток заканчивалась скандалом – потому что чиновники не привыкли…

***

Алик сидел в домашнем кресле и размышлял о народе, к которому обращалась его телепрограмма:

«Здешние люди, как сибирские сосны – шевелятся только тогда, когда просыпается тревожащая их сила, и так же, как сосны они не сдвигаются с места. Они могут выглядеть грозными, могут размахивать лапами, но все равно не сдвигаются с места. Видимость их движения создает только скольжение теней возле них».

ПОДГОТОВКА ВОЗМЕЗДИЯ

«Мощная уверенная походка отличает слонов и чиновников».

Юридический отдел больницы маленького нефтяного города был набит сотрудниками до отказа, потому что основой медицинской деятельности давно стало не лечение, а хорошая отчетность, а значит, отсутствие выигранных больными исков.

– Подал иск, молодец, – похвалил Хамовский Прислужкова. – Я не люблю суды, но мы подберем тебе судью, который решит дело в твою пользу.

– Спасибо, Семен Петрович, – закивал головой главный врач. – Я посмотрел запись. Он же меня унизил и оскорбил. Надо смывать телепятно кровью этого журналиста. Оказался бы он на моем операционном столе в бытность моей работы хирургом, особенно после хорошего дня рождения, уж я бы его… И зашил бы ему внутрь не только грязные хирургические перчатки с пропитанными его нечистой кровью ватными тампонами, но и диск с его программой. Мерзавец. Он даже тявкал на меня, что я не первый врач на его счету. В коридоре – с глазу на глаз.

– Да ты что!? – восхитился Хамовский. – Вот поганец. Тогда его надо уничтожать, уничтожать.

– Тут суть не только в медицине, – напомнил Бредятин. – Алик словно с цепи сорвался. Прошелся по статье самого Президента России своими грязными лапами. На «Единую Россию» покусился, а в ее составе пойдет на выборы вся элита нашего города.

– Его надо кончать, надо кончать, – затараторил Хамовский. – Давайте объединять телевидение и газету. Давайте реализовывать этот план. Ты, Квашняков, станешь надобъединенной структурой, а Алику как лишнему главному редактору мы пинка под зад.

– Я уже устал Семен Петрович, – заканючил Квашняков. – С этими журналистами одни проблемы.

– Ладно тебе плакаться, – отрезал Хамовский. – Кто Алика в главные редакторы предложил? Ты. Тебе и расхлебывать.

– Но во главе слияния я не стану, хотите меня увольняйте прямо сразу, – изобразил жертвенность Квашняков.

– Ладно, тебя сделаем моим заместителем, будешь курировать СМИ, – согласился Хамовский. – А сами СМИ другому поручим. Да хоть твоему заместителю.

– Кстати, Алик в отпуске, по слухам в Египте, – проинформировал Бредятин. – Исполняет его обязанности Павшин. Надо реализовать этот план сейчас. Алик вернется, а все документы по слиянию уже подписаны.

– Инга, вызови ко мне Хиронову, – распорядился Хамовский в трубку.

Через несколько мгновений в кабинет Хамовского вошла миниатюрная женщина с вечно немытыми волосами.

– Присаживайтесь, – предложил Хамовский. – Тут у нас вопрос, можем ли мы в течение трех недель оформить все документы по слиянию телерадиокомпании и газеты, чтобы к Новому году у нас была новая структура СМИ?

– Я сейчас не готова ответить на этот вопрос, – проговорила Хиронова. – Надо изучить.

– Изучайте, но, чтобы к выходу Алика из отпуска основные мероприятия были выполнены, – приказал Хамовский. – А вы, Михаил Иудович, скомандуйте, чтобы на телевидении вышел сюжет, посвященный награждению меня службой судебных приставов за содействие правосудию на территории нашего города, а то при Алике там шла только информации о моем уголовном деле.

– Хорошо, Семен Петрович, – с поклончиком подчинился Бредятин. – Павшин – наш человек, сделает нормально. Пока Алика нет, надо провести компанию красивых мероприятий.

– Хорошо, исполняйте, – согласился Хамовский. – Но главное убрать Алика до выборов губернатора…

***

В это время Алик действительно отдыхал на берегу Красного моря, находясь в отпуске, тщательно записывал впечатления на мининоутбук Нокиа Е90. После

осложнения отношений с Хамовским он не ждал ничего, кроме увольнения, а до увольнения он хотел исполнить свое последнее желание: написать новую книгу, и по ночам его душа уходила в поиски…

ВОРОВСКОЕ ОБВИНЕНИЕ

«Чужие побеждают там, где свои порознь».

На заседании городской Думы слушалось дело Алика. Докладывала депутат Поленова:

– Наша проверка выяснила, что Аликом украдены: перекидной календарь, две записные книжки, несколько ручек…

Все собравшиеся в конференц-зале слушали доклад напряженно. Депутаты, чиновники администрации маленького нефтяного города, следователи прокуратуры и милиции прекрасно понимали, что перечисляются расходные материалы, которые везде идут на списание и которые они сами, не стесняясь, брали и уносили домой, но их лица выражали осуждение.

Хамовский хищно улыбался, глядя на спектакль, разыгрывавшийся перед его глазами.

О такой власти он не мог и мечтать, когда восходил на должность главы города, а сегодня страх, посеянный им в сердцах элиты маленького нефтяного города, делал из ее представителей услужливых актеров.

«Сегодня даже не надо обещать денег, – думал Хамовский. – Сегодня люди работают, чтобы угодить, надеясь на мое хорошее отношение. Эта надежда – сильнейший стимул. По моему, даже не приказу, а просьбе, они делают все, что не смогли бы сделать самостоятельно – совесть бы не позволила. Собака, слушаясь хозяина, тоже кусает не по своей воле, а откликаясь на «фас». Собаки, кругом собаки. А этот дурачок Алик на что надеялся?»

Хамовский перевел взгляд на Алика – тот сидел огорченный, но все еще не сдавшийся.

– …украден даже ежедневник, – продолжала Поленова. – Таким образом, выводы нашей комиссии однозначны – злоупотребление служебными полномочиями и мошенничество налицо.

– Уважаемые депутаты, высказывайтесь, – подтолкнул телегу обсуждения Клизмович.

Руку подняла школьная директриса Болдован:

– Конечно, это ужасно. Критикует всех, а сам-то…

Тут Алик не выдержал:

– Вы что цирк развели? Все используют служебное положение в той или иной степени. Невозможно провести четкую границу. Тут важна сумма и цель. Я же все для работы, а не в свой карман, как Хамовский…

Скандал произошел нешуточный. Алик пришел домой и лег спать. Ночью он поднялся внезапно. Интуиция или обостренные чувства? Сложно сказать, но есть какая- то сила, похлопывающая по плечу в нужный момент, когда мы успеваем наклониться, или увернуться или просто остановиться. Он подошел к входной двери. За дверью шел разговор, что-то неприятное было в нем, и слышен он был излишне громко. Дверь была приоткрыта!

«Опять забыл закрыть, – подумал Алик, – а эти могут проникнуть».

Он захлопнул дверь и быстро прокрутил замок. Но у тех – снаружи, видимо, был ключ или отмычка – ручка замка начала проворачиваться в обратную сторону. Алик схватился за нее и остановил вращение. Он явно выигрывал, но тут человеческая рука прошла сквозь дверь…

Алик опять проснулся – на этот раз – в египетской постели…

ВСЕ ВКЛЮЧЕНО

«Когда голоден, количество зубов не имеет значения».

Глядя на египетскую систему «все включено», можно поразиться множеству людей, выбирающих сытое наслажденье на оазисе. Комфорт, еда, солнце, море и зелень сада. Вот и весь человек. Поэзия ублажения – вот истинно человеческая поэзия. Лучшего опьянения, чем от вина, нет; лучшего озарения, чем от природы, нет; вкуснее хорошей еды нет ничего. Все интеллектуальные творения человека меркнут перед мясным грилем с вином.

Находясь внутри системы «все включено», кажется, что нет ни единого праведного дела, из-за которого стоило бы портить настоящее в борьбе за идеалы.

***

Хлеб

«Кровь и боль всегда напоминают о телесном».

Умные речи всегда отличают охотников на души. Язык и притворство – их оружие. И даже друзья, а, может, и с маской друзей, они проникают для утехи своей в самое сердце своих жертв. Поэтому – мой друг лишь одиночество, и в этом одиночестве горят звезды, а жизнь всегда может согнуться и поползти и не находит это унизительным.

***

Зрелища

«В переделке выживает только основа».

Сфинкс и пирамиды – зрелища – люди их с древности предпочитали книгам. Язык письменности изменчив и ограничен, язык образов универсален. Пирамида и сфинкс – это зрелище на века. Оно не требует ремейков и переделок. Хорошее зрелище – это то, даже за развалины или частицы которого люди готовы платить деньги. Хорошее зрелище люди раскрывают пласт за пластом. Зрелищность оживляет прошлое и дает вечную жизнь.

***

Гений болот

«Человечества не видно уже с высоты полета самолета».

Болото порождает завышенные самооценки. Сравнение с лягушками дает жителю болота возможность гордиться своими минимальными способностями. Это минус. Знание специфики болота – это плюс. Из лягушки может получиться большой специалист по болотам.

Чем сложнее отношения у одной лягушки с другими, тем больше она вынуждена думать, комбинировать и строить, чтобы выжить. Именно это и может быть двигателем в болоте, а если есть еще и внутренняя потребность в совершенствовании, то тогда возможно многое, но, к сожалению, только в лягушачьем сообществе, потому что слушать мнение лягушек за пределами болота как-то не принято.

ПРОВАЛ ВОЗМЕЗДИЯ

«Нет ни одного дела, которое состоялось бы без вмешательства судьбы».

Алик вернулся в маленький нефтяной город раньше запланированного, когда минула только половина отпуска, и сразу же направился в телерадиокомпанию. Как цветок пробивается сквозь землю, повинуясь геотропизму, направлению силы земного притяжения, так и человек должен больше доверять естественным инстинктам.

Коллектив встретил его настороженно. Павшин старался не попадаться на глаза. Все сотрудники на вопрос «как дела?» подсовывали ничего не значащие фразы. И лишь одна Эльвира, принятая на работу недавно, простодушно спросила:

– А вы знаете, что нас собираются объединять с газетой?

– Нет, – удивленно ответил Алик.

Тревога в душе, словно мелкая рябь на воде, первая – усложняет отлов мыслей, вторая – рыбалку. Известие, полученное от Эльвиры, на мгновенье очистило Алика от разума.

– Павшин собрание провел, сказал, что вы увольняетесь, потому что нашли новую работу и собираетесь уезжать, – все так же соблюдая законы простодушия, сказала Эльвира. – Он сказал, что нас объединят уже через месяц.

– Полный бред. Уезжать не собираюсь и новую работу не искал, – ответил Алик. – Спасибо за информацию.

– Только вы не говорите об этом разговоре, – попросила Эльвира.

– Хорошо, – сказал Алик и кинулся искать Павшина, но тот уже ретировался из студии на какие-то съемки.

«Сказки о новой работе и моем уходе – работа Бредятина и Квашнякова, – понял Алик. – За их спинами стоит Хамовский. То, что меня хотят убрать – это ясно, но они хотят все обстряпать по-тихому, чтобы выставить меня обычным человеком, жаждущим теплых доходных мест. Надо ехать к Квашнякову…»

Встреча с привратниками ада всегда волнительна, даже, если это всего-навсего редактор газеты.

– Александр Васильевич, что случилось? – придав голосу волнение, а себе покорности, как в бытность работы в газете, спросил Алик. – Неужели нас объединяют?

– Сходи к Хамовскому, поговори с ним. Он хочет объединить телевидение и газету. Когда я заходил к нему, от него выходила его главная юристка. Значит, они этот вопрос прорабатывают. Если нас объединят, то сократят все руководство вплоть до заместителей. Мне это не нужно. Я собирался весной уезжать, – соврал Квашняков.

На словах он увольнялся регулярно и много раз собирался уехать с Крайнего Севера, но каждый раз повторял эту жалобную байку в силу забывчивости и желания снять у соперника защитные реакции, притворившись обиженным и незаинтересованным. Умный враг всегда надевает маску доброго друга.

«Как он скучен и стар, – подумал Алик. – Уже не Учитель, не враг, а подобие комедианта. Если так пойдет, то с кем мне общаться?»

Предложение встретиться с Хамовским имело подтекст – просить о милости оставить себя на работе главным редактором телерадиокомпании, просить о милости найти иное использование для себя, если остаться на прежней должности невозможно…

«Власть использует мощь любого революционера или святого только для усиления своего могущества, – это Алик понимал, будучи по натуре революционером. – А святые лики – это лишь чередование флагов, без связи с истинными идеями обладателей ликов. Человек даже в небе устроил туалет. Из меня хотят сделать тряпку с золотым пером для протирки портрета Хамовского. Иного предложения быть не может».

– Конечно, надо обязательно встретиться с Хамовским, – согласился Алик, понимая, что отказываться – это ускорять приговор. – Но, как встретиться, если он не в духе, опять – скандал.

– Надо выбрать момент и пойти, – учил Квашняков. – И чем быстрее, тем лучше.

Близилась битва, и она должна была прояснить все.

Свет вспыхивает при контакте противоположностей, тогда и истина становится очевиднее.

Если бы земля была гладкой, то многие ее бы и не заметили, а другие никогда бы не поцеловали.

Алику предстояло узнать о себе и о других то, чего он не знал, и решение о новом обучении предстояло принять ему самому…

Вернувшись на работу, он вызвал к себе Павшина.

– Нестор, на тебя оказывается большое давление со стороны администрации, и мне не хочется тебя подставлять, – иносказательно принялся объяснять он. – Я принял решение вывести тебя из-под удара и освободить от исполнения обязанностей главного редактора.

Одновременно Павшин освобождался и от возмещения разницы в окладах, весьма существенной разницы.

– А кто же будет подписывать бумаги? – потухнув, спросил он.

– Бумаги подождут. Тебя могут заставить подписать документы о слиянии, – исказил истину Алик, поскольку не считал нужным говорить: «У тебя не получится провести реорганизацию телерадиокомпании и устранить меня от должности пока я в отпуске».

– А как же платежки, зарплата? – с надеждой в голосе спросил Павшин.

– Я не хочу, чтобы ты вынужденно подчинялся приказам, которым ты противишься всем сердцем, – не удержался от иронии Алик. – А насчет срочных бумаг – я буду в городе. Не беспокойся.

– А вы можете принять такое решение, если вы в отпуске? – опять загорелся Павшин.

– Я на один день отозвал себя из отпуска, – снова притушил Павшина Алик. – И после обеда я снова – в отпуске…

После обеда в квартире Алика раздался телефонный звонок.

– Они пришли, изъяли копии всех приказов, изданных вами. Это какой-то кошмар, – голос секретарши Зябильник притих от испуга так, что Алику приходилось вслушиваться.

– Кто пришел? – спросил Алик.

– Бредятин, Хиронова – начальник юридического отдела, и еще кто-то, – ответила секретарша.

– Зачем ты отдала приказы? – спросил Алик.

– А как же? – недоуменно ответила секретарша. – Они же учредители.

Самоубийственно сидеть в доме, у которого рушатся стены. Зябильник оказалась слабым назначением. Она отдала документы из-за страха и незнания прав.

– Они имеют право на бесплатное объявление и финансовые проверки, – ответил Алик. – И все.

«Мир людей выстроил систему воспроизводства объектов, призванных для угнетения. Похожая система выстроена в отношении людей, предназначенных для использования, – воспроизводство, воспитание рабов, – Алик подумал о себе и обобщил. – Собственно все мы – рожденные рабами».

– Ну, я не знаю, – после короткой паузы, подарившей Алику раздумье, смутилась Зябильник. – Они такие сердитые пришли.

– Ладно, я напишу в прокуратуру, – ответил Алик. – Продолжайте работать.

А сам задумался: «Итак. Я раскусил их замысел, коли поднялся такой шум и, скорее всего, сорвал их планы. А, если я их сорвал, то Хамовский разозлится и шире раскинет подвластные ему сети, сшитые из живых людей».

***

Сети не понимают цель их использования, они стонут и напрягаются, иногда они извиняются перед рыбой за доставленные неудобства, сетуют на судьбу, на то, что их вечно кидают, что работа грязная и нервная. Сети вечно находятся в процессе и не могут подняться над ним, как это делают рыболовы, которым известна цель использования сетей и куда пойдет рыба, пойманная ими. Рыба инстинктивно осознает опасность по степени утраты привычных свобод.

***

Противоборствующие замыслы

«Полет вдаль с драгоценностью напоминает полет вороны с зажатым в клюве сыром, стоит случайно зевнуть…»

Впервые за все годы существования телерадиокомпании маленького нефтяного города депутаты в конце года не дали ей ни копейки дополнительных денег. Ее бюджет был сокращен более, чем бюджеты других организаций маленького нефтяного города, но за счет штатной и финансовой дисциплины Алику удалось избежать перерасхода денег.

Обвинения в неисполнении утвержденного бюджета, он избежал. Скрытного объединения телерадиокомпании и газеты – тоже. Что дальше?

Пока Хамовский закидывал на него сети, составленные исключительно из ячей отделов администрации маленького нефтяного города. Но впереди Алика ждал суд с главным врачом.

***

– Надо наказать Алика, – вел беседу Хамовский, сидя в кухне напротив жены и кушая тушеную медвежатину, доставленную прямо к столу председателем национальной общины Борзылевым. – Пацан совсем зарвался. Наказать – не сильно, чтобы не вызывать большой резонанс в городе, он пока на виду, но так, чтобы почувствовал.

Жена Хамовского работала судьей в суде маленького нефтяного города, поэтому просьба главы города была направлена по адресу. В маленьком нефтяном городе многие вопросы решались в семейных кругах, поскольку супруги нередко занимали выгодные посты.

– Что с ним случилось, вроде стихи хорошие писал? Помнишь, как читал на юбилее нашей семейной жизни, – напомнила жена Хамовского. – Получше твоего Квашнякова поэт-то.

Она кушала жареного муксуна, доставленного все тем же Борзылевым. Отламывала бочки и аккуратно обсасывала нежное мясо с косточек.

– Испортился пацан, испортился. Лучше бы молчал вовсе, – со вздохом произнес Хамовский, брызгая жирной слюной. – Против меня кампанию разворачивают, а он в поддержку. Если мне уголовное дело впаяют, то потеряем все… – и муксуна с медвежатиной.

Хамовский отодвинул тарелку с недоеденным мясом и недовольно вытер губы рукавом рубашки.

– Когда ты, наконец, научишься салфетками пользоваться, – упрекнула жена.

– Да ладно, Бог с ней, с рубашкой, помоги пацана проучить, – попросил Хамовский. – Суд у него намечается с Прислужковым. Надо удовлетворить все требования врача, а Алика отшлепать. Пусть заплатит небольшой моральный ущерб, чтобы почувствовал наказание и тявкать не стал.

– Но сама я в этом участвовать не могу, ты же понимаешь, – напомнила жена Хамовскому.

– Об этом и речи нет, – успокоил Хамовский. – Поговори с сослуживцами. Кто у тебя в подругах? Эта часто в гости заходит, тоже муксуна любит. Как ее…

– Хулеш ее фамилия, – напомнила жена Хамовскому. – Хорошо я переговорю. Но надо, чтобы дело попало к ней.

– Не проблема, это мы порешаем. Ремонтик, то-се, мясца немножко, – небрежно бросил Хамовский.

***

Попытка защититься

«Есть такие приглашающие к общению люди, к которым сколько ни стучи в дверь, ответят только привратники, да и то – голосом автоответчика».

«Президент! – вспомнил Алик. – В нашей стране есть Президент! Он провозгласил борьбу с коррупцией. Он должен быть заинтересован в таких людях, как я».

Эта мысль возникла и сникла, поскольку печальный опыт обращения к структурам Президента у Алика был, когда он расследовал дело Ворованя, начальника налоговой полиции маленького нефтяного города. Представитель Президента России Лапышев отправил тогда его письмо вниз по инстанциям. И на этом дело кончилось.

Сейчас он затронул фигуру крупнее Ворованя – главу маленького нефтяного города. Требовался и адресат посерьезнее – Президент России. Федеральное телевидение разносило по России надежду, что этот высокий адресат полон рвения остановить коррупцию. Алик, будучи главным редактором телерадиокомпании, понимал, что телевизионный Президент России – это всего лишь образ, а его яркие выступления – лишь спектакль, только на более высоком уровне, по сравнению с маленьким нефтяным городом, но надежда на то, что ситуация в России за прошедшие годы изменилась, подвигла Алика на кляузное творчество. Вначале он кратко описал уже знакомую читателю ситуацию, а далее изложил душевные доводы:

«Я прошу помощи, потому что все, что я делал – делал бескорыстно и исключительно из чувства долга и справедливости.

Будет ли Президент поддерживать тех, кто помогает ему на местах в его направленных на благо общества действиях? На этот вопрос я хотел бы получить реальный ответ.

Для тех возможных читателей письма, которые считают, что и поделом ему, то есть мне, которые скажут: ты возглавляешь муниципальное телевидение и должен прославлять муниципалитет, – отвечу следующее: есть Закон «О СМИ», который пока никто не отменял, и есть права и обязанности журналиста, которые журналист обязан соблюдать вне зависимости от источника финансирования».

Письмо Алик распечатал в двух экземплярах и направил один экземпляр лично Президенту, а второй экземпляр – в его администрацию. Он не рассчитывал на помощь Президента, но надеялся. Он осознавал, что его действия походили на рыбную ловлю в пустом пруду, в надежде, что какая-нибудь живность самым невероятным образом там завелась.

ПОДГОТОВКА К СУДУ

«Судебный спор с властью похож на перетягивание каната, когда за один конец тянет один человек, а за другой его конец тянет коллектив чиновников, а иногда и сами судьи».

Справедливость – кто не хочет ее? Но от кого ее ждать и какова она? Словарные понятия, относящиеся к слову «справедливость», приводят не к Богу, не к Сатане, не к святости, а к конкретному человеку – к его мнению об этой справедливости. К телу, жаждущему сытости, любви и иных благ. К воспитанию и жизненному опыту, впитанному конкретным человеком.

Телевизионная правда – это индивидуальный набор текстов и картинок, салат из знаков. Истина не может отразиться в луже, а отражение истины в зеркале не каждый переносит, потому и имеют цену фотографы, художники и телеоператоры, знающие претензии публики к облику истины. Так формируется и справедливость.

Алик понимал, что суд – это производство приговоров, аналогичное производству сюжетов в телерадиокомпании, что суд похож на любое государственное предприятие, где редкий сотрудник беспокоится за качество, большинство сидит от «звонка до звонка» и ищет, как подзаработать. Он был уверен, что судебные правила соблюдаются не всеми судьями, что судьи – рабы субъективизма, слухов, приказов начальства, интересов и других влияний. В суде его будут обрабатывать. Но как? Его внезапно заинтересовала технология вынесения судебного решения. Если для телевизионщика жизнь – это кадр, то, что есть жизнь для судьи?

«Сколь бы долго волк ни рассматривал зайца, он не увидит в нем ничего, кроме пищи, – мелькнула мысль. – Не окажешься в шкуре, не узнаешь».

***

До начала судебного процесса Алик отправил в суд маленького нефтяного города письмо с просьбой разрешить телевизионную съемку:

«Судебное заседание касается публичного обсуждения статьи Президента. Считаю, что оно не может быть тайным, кулуарным, подверженным влиянию лиц, имеющих властные полномочия, прошу разрешить телевизионную съемку всего судебного заседания. Это будет соответствовать интересам всех участников процесса, как ответчика, так и истца, так и населения».

Судья Хулеш ответила также письмом: «С учетом существа спора, разрешается работа съемочной группы в судебном заседании при открытии судебного заседания – пять минут и при оглашении судебного постановления».

Причем, письмо она отправила ровно за два дня до начала судебного заседания, так, что жаловаться было некогда.

Алик открыл в компьютерной правовой системе «Гарант» статью закона, на которую ссылалась судья, и прочитал то, что касалось телевизионной съемки:

«Эти действия должны осуществляться на указанных судом местах в зале заседания и с учетом мнения лиц, участвующих в деле, могут быть ограничены судом во времени».

«Купили стерву! – мысленно воскликнул Алик, сопоставляя статью закона и ответ судьи. – Фразу-предположение «могут быть ограничены во времени» она истолковала, как обязательно ограничены во времени, и именно до несущественных для общего времени судебного заседания пяти минут, кроме того, сузила требование учета «мнения лиц, участвующих в деле» до себя любимой и единственной.

Столь наглых действий от суда Алик не ожидал. Отсюда возникли первые правила судебного этикета:

1. Игра процессуальными сроками, то есть направление судебных решений так, чтобы поставить получателя в невыгодные условия, ограничить в ответных действиях.

2. Игра на неконкретности, на диапазоне трактовок закона, то есть из всех возможностей, которые предоставляет прописанная фраза закона, выбирать наиболее выгодную для суда.

Алик срочно направил запрос о телевизионной съемке судебного заседания в вышестоящий суд, а чтобы выиграть время и дождаться ответа, он направился в больницу.

***

Липовый больничный

«Если всех жалеть, то недолго и умереть».

В маленьком нефтяном городе от врачей была только одна польза: больничные давали безотказно.

Елене Самойник, весьма разговорчивой молодой женщине, попытавшей счастья даже на выборах в городскую Думу, Алик позвонил уже по пути в больницу.

– Похоже, грипп подхватил, всю ночь не спал, температура, насморк, – вынужденно соврал он. – Можно сейчас?

– Подъезжайте, подъезжайте, – участливо произнесла Самойник…

Никакой температуры и насморка у Алика не было, но на осмотре он заявил, что наглотался таблеток, закапал в нос капли против насморка, и нужная бумага была ему выписана.

Когда в день суда Алик пришел к кабинету Самойник, чтобы продлить больничный, оказалось, что ее в кабинете нет.

– А где врач? – спросил Алик у больных, сидевших перед кабинетом.

– Милиция ее увела, не из-за вас ли? – ответила женщина, вполне, очевидно, узнавшая его. – Говорят, фиктивный лист нетрудоспособности выписала.

– Нет, не из-за меня, – успокоил женщину Алик. – Мне тоже к ней, кто последний?..

«Лихо работают, видно властям я совсем поперек горла, – оценил он, сидя на стальном больничном стуле. – Только перед приходом в больницу известил судебного секретаря о том, что болею, и уже милиция…

Прислужков, скорее всего, ждал начала судебного заседания, нервничал. Меня нет. Судебное заседание отменяют. Он приходит в ярость, что потратил зря время, летит в свой кабинет с резонным подозрением, что мой больничный липовый. Сам на милицию надавить не может, значит, позвонил Хамовскому, а тот – начальнику милиции. И все организовано за какой-то час. Раньше система власти работала намного медленнее».

Внутри Алика понемногу всплывало чувство вины перед Самойник, у которой могли быть неприятности, он перезвонил Марине и быстро рассказал о происшедшем.

– Не беспокойся. По карточке ты точно больной. Их не раз проверяли. Ничего не доказали. А липовые больничные, как давали, так и дают…

И точно, вернувшаяся в кабинет Самойник, не выглядела взволнованной, более того – она продлила Алику лист нетрудоспособности. От такой удачи Алик расхрабрился и заглянул к Хамовскому.

***

Собачья радость

«На больничном начальники не страшны».

Глава маленького нефтяного города сидел за столом для посетителей. Напротив него занимал стул Бредятин. Оба с ленивой недоброжелательностью посмотрели на Алика, застывшего в дверном проеме.

– Я сильно приближаться не буду, я приболел, – сказал он. – Меня сегодня не будет. Если какие-то вопросы есть.

– А что вы так? – спросил Хамовский и умолк, подбирая слова. – Что вы так заявительно?

– Нет, я не заявительно, – спокойно ответил Алик. – Я на больничном.

– Что такое? – еще раз спросил Хамовский.

– Грипп, – ответил Алик.

– Берегите себя, – злобно пожелал Хамовский.

– Да уж берегу, стараюсь, – вернул интонацию Алик.

– Старайтесь, спасибо, – пренебрежительно бросил слова Хамовский, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

***

Кухонная политика города

«Чтобы обсосать косточки, надо их вначале приготовить».

Вечером этого же дня в знакомой нам кухне Хамовского произошел еще один разговор на тему Алика.

– А оленина-то сегодня удалась, удалась, – хмуро оценил Хамовский и спросил. – Как на работе?

– Жители все какой-то правды ищут, а твой Алик учудил. Суд не состоялся из-за его болезни, – ответила жена, хлебая бульон.

– Знаю. Уже расследовали, – ответил Хамовский по привычке, выбивая мозг из кости о столешницу. – По бумагам все в порядке. Может, болеет, может – дуркует. Этих врачей не поймаешь. Сам приходил. Неприятный тип из него получился, а ведь был такой хороший.

– Зазнался, – выставила диагноз жена. – Ты его начальником поставил, человеком сделал, а он зазнался. Книжку про тебя выпустил, да еще и по телевидению уголовное дело раскручивает. Кстати, по его письму нас заставляют изменить решение о телевизионной съемке.

– Придется разрешить? – обеспокоенно спросил Хамовский. – Сейчас не время для конфликтов в телевизоре.

– Они будут снимать все заседание, если Прислужков согласится, – ответила жена.

– Если так, то он не согласится, – успокоился Хамовский.

– А ты уверен? – спросила жена.

– Завтра вызову и объясню, – ответил Хамовский. – Кстати, Прислужков просит, чтобы Алика наказали за фокус с болезнью.

– Как наказать? – спросила жена.

– Когда ты захотела, чтобы в твою честь памятник в городе появился, так я весь депутатский состав организовал и не спрашивал тебя: как? – зло произнес Хамовский. – Памятник женщине-матери в парке стоит, и даже батюшка его освятил.

– Мы, единственное, можем судебное заседание провести перед самым Новым годом, вручить решение 31 декабря, – предложила жена, – а там все десять дней, отведенные на кассационное обжалование, попадут на десять праздничных дней. Юристы отдыхают. И у твоего поэта останется лишь один день на подачу кассационной жалобы.

– Хор-р-рошая мысль, – согласился Хамовский и с наслаждением всосался в мозговую косточку. – Куда он против всего города лезет?

Хамовский любил символы. Суд, проигранный в канун Нового года, – верное средство для порчи настроения, а там и до болезни недалеко. А если сбудется примета: как встретишь Новый год, так его и проведешь, – то у революционера хватит времени, чтобы потосковать по прошлой беззаботной жизни.

***

Алик, конечно, не знал замыслов Хамовского, он читал ответ суда и радовался. Удалось добиться разрешения на видеосъемку, которую могло остановить только нежелание этой видеосъемки самим главным врачом. Это казалось маловероятным, поскольку именно Прислужков настаивал на опровержении фраз о медицине, прозвучавших в телепрограмме, посвященной обсуждению статьи Президента России «Россия вперед». По логике, главному врачу было выгодно, чтобы население увидело по телевидению, как он в суде обыграет телерадиокомпанию, покажет силу городской медицины. А с точки зрения телевидения: такой материал мог стать очень зрелищным. Алик впервые захотел отметить приближение Нового года в телерадиокомпании с ее коллективом.

ПРАЗДНИК

«Потерянная в стирке пуговица ничтожна перед обретенной чистотой».

Празднично оформленную корреспондентскую телерадиокомпании маленького нефтяного города заполняли бутерброды с маслом и шпротами, бутерброды с огурцами и шпротами, дешевая копченая колбаса, магазинные салаты, а также сотрудники, песни под гитарные аккорды, веселые разговоры, но веселые разговоры продолжались ровно до тех пор, пока спиртное окончательно не испортило способность мыслить.

Алик смотрел, как Букова играет на каком-то местном инструменте, зажатом в губах, и думал о своем:

«Алкоголь тормозит свежую мысль, отпугивает ее, словно «Дета» комара. Нет, неверно. Хорошая мысль комаром быть не может. Она – роза, белый гриб. Стимуляция мозга алкоголем схожа с поиском грибов на заасфальтированной площади. Чем больше пьешь, тем крепче асфальт. Можно найти много мусора, торговых лавок и скамеек для отдыха, но корзинка останется пуста…».

***

Пьяный бред

«Не успеешь насладиться пьянством, как приходят последствия».

– Я знаю все про всех в этом коллективе: кто чем дышит, кто с кем спит, кто кого любит, – прервал мыслеброжение Алика Павшин, бывший уже очевидно пьяным. – Мне все рассказывают.

– Мне тоже рассказывают, – ответил Алик, чтобы не отставать от конкурента. Он не культивировал доносы, выслушивал только то, что рассказывали, поэтому знал кое-что и лишь про некоторых.

– Я даже знаю, кто вам рассказывает, – ответил Павшин и окинул зал неопределенным взглядом. Павшин мог говорить, что хотел, и вести себя, как хотел, потому что его заявление на увольнение было уже подписано, и до самого факта увольнения оставалось всего три дня вместе с выходными.

– Я у вас заберу некоторых журналистов, – продолжил Павшин.

Павшин распространил известие, что уходит на редакторскую должность в другой город, где его ждут хорошая зарплата и квартира. Через это известие изменился и он сам, обретя спокойствие и горделивый колорит, его начальственные замашки дополнились царскими обещаниями.

По его словам, пригласила его нефтяная компания, для которой он должен был создать телевидение. Но прокладывать новую дорогу гораздо тяжелее, чем ездить по старой, и то, что Павшина оттуда вышибут, Алик не сомневался, поскольку сам имел подобный опыт и наблюдал подобный опыт у Пухленко, который тоже покинул телерадиокомпанию, уйдя на обещанные хорошие деньги и квартиру, а уже через полгода вернулся в маленький нефтяной город. Поэтому Алик слушал Павшина, внутренне посмеиваясь над своим неопытным недоброжелателем.

Это свойство многих людей предвосхищать несостоявшиеся события, наполнять их ожиданиями, которые могут никогда не осуществиться, всегда удивляло Алика. Он знал, насколько тяжел гнет разочарования в себе и предложил:

– Ты бы Задрина тоже забрал.

Задрин был последним революционером из команды бывшего главного редактора телерадиокомпании маленького нефтяного города Куплина.

– Задрин хороший работник, он все тут знает, – сменил тему Павшин.

«Хоть пьяный, а соображает, что надо посмотреть, как его примут на новом месте, а уж потом говорить определенности», – понял Алик, но продолжил:

– С тобой ему будет лучше. Ты же видишь, я никого не выгонял. Все ушли сами. Ушла Валер, ушла Пальчинкова, уходишь ты. Это игра, где проиграли все, кто хотел побороться со мной…

Тут Алик сам сказал то, что не любил говорить. Когда змея уползает, не надо ее дразнить, она может броситься. Но он тоже выпил лишнего.

– А зачем вам все это надо? – спросил Павшин, причем глаза его внезапно приобрели мягкий блеск, словно он собирался заплакать.

– Хочешь, скажу честно, – ответил Алик, внутренне понимая, что Павшин никогда не поверит. – Я пишу книгу.

– Ну и ушли бы куда-нибудь, да писали, – ответил Павшин.

– Нет, я не должен сдаваться, мне нужна борьба, нужен театр, за которым я могу наблюдать, нужны живые актеры. Осталось только написать финал. Я хочу видеть этот финал, – ответил Алик, на этот раз сознательно забегая вперед, чтобы наверху не обольщались, что ему могут помешать осуществить задуманное, если Павшин донесет об услышанном. Вся прелесть финала состоит в том, что его наступлению нельзя воспрепятствовать.

– И я там есть? – вдруг спросил Павшин. – В главной роли?

«У парня, точно, не порядок с головой», – понял Алик:

– Есть, но не в главной. В главной роли скорее – Хамовский.

Павшин промолчал.

– Поэтому я себя так и веду, – продолжил Алик. – И моя цель гораздо выше и денег, и должности.

– Почему вы тогда от суда с главным врачом бегаете, переносите его? – спросил Павшин, мнение которого о героике, видимо, сводилось к бараньим приемам.

– Это игра, Павшин. Как ты не поймешь? – удивился Алик. – Пусть понервничает, приходя в зал суда. С противником надо играть, а не тупо следовать правилам, по которым на тебя идет охота.

***

Над визитами почтальона к их входной двери Алик с Мариной смеялись нервно. Почтальон звонила в дверь и даже стучала, держа в руках судебное извещение. Марина рассматривала ее через дверной глазок и рассказывала Алику.

– Упорная какая, – тихо произносил Алик с претензией на шутку. – Не откроем…

А как он смеялся, когда находил в дверях приглашение зайти за телеграммой на почту! Они, наверху, думали, что он сам, на своих ногах, теряя личное время, пойдет в телеграф брать приглашение на суд, в котором его собирались нечестно осудить!!! Что ж, дураки, видимо, есть везде.

***

– Как уволят, приходите ко мне корреспондентом, – сказал Павшин, желая взять верх. – Мне нужна критическая среда на телевидении.

– Нет, Павшин, – ответил Алик высокомерно. – Я птица высокого полета. У меня есть, куда уйти, чтобы зарабатывать больше, чем сейчас.

Так лгут о успехах детей, регулярном сексе, достижениях и близких знакомствах… Пьяная ложь Алика обесценивала его поступок, делала его расчетливым и безопасным, как информации журналистов маленького нефтяного города, как жизнь большинства людей. Нет. Риск был. Даже откровенность с Павшиным могла уничтожить планы Алика, прервать его беременность новой книгой, а, значит, уничтожить стремления…

***

Майский ветер из бутылки

«Если захотелось ягодки на болоте, то надо быть готовым испачкать в грязи»

Едва Павшин отошел, как к Алику придвинулась его новая секретарша Зябильник. Худенькая, черноволосая, она, даже одетая в добротные вещи, всегда источала ощущение небрежности. Впервые увидев лицо Зябильник так близко, Алик окончательно понял, что опять взял на работу алкоголичку, которая каким-то образом продержалась испытательный срок.

– У меня с мужем постоянные конфликты. Не люблю я его, не люблю, – с гримасой отвращения на лице проговорила Зябильник, не обращая внимания на присутствие в компании телевизионщиков своего мужа.

– Ты о чем, Галина? – Алик не хотел брать на себя постороннюю грязь.

– С мужем мне не повезло, отвратителен он мне, – продолжила Зябильник пьяную исповедь. – Не могу я с ним жить.

– Успокойся, Галина, выпила лишнего, – попробовал прекратить неприятный разговор Алик.

– Ну не могу я терпеть его! – с оттенками истерики и чуть ли не плача отозвалась секретарша. – А вы свою жену любите?

В голосе секретарши прозвучала надежда на отрицательный ответ.

– Да, люблю, – ответил Алик. – А тебе надо успокоиться.

– Вы идейный, – утвердительно сказала Зябильник, ткнув пальцем в грудь Алика. – Я это сразу поняла…

Рациональная идея в любви после брака одна. Любящий схож с конем, тянущим повозку, на которой сидит любимый, любовь супруга для которого – всего лишь возможность облегчить свой путь. В лучшем случае, оба любящих тянут повозку попеременно.

Но есть любовь нерациональная, когда сердце радуется от вида любимого, и тогда все сделанное для любимого, превращается в сделанное для себя, поскольку счастье любимого становится твоим. Тяжело жить в браке тем, кто не испытывает этого счастья.

Кто-то включил музыку. Алик посмотрел в сторону, откуда исходил звук. Кабинет Павшина. Медленная мелодия возникла, словно сама собой. Алик почувствовал чужую ладонь на своей руке.

– Пойдемте танцевать, – предложила Зябильник и потянула его за собой в коридорчик к кабинету Павшина.

«Все повторяется», – Алик вспомнил пьяную Петровну, увлекающую его в пьяную любовь.

Зябильник повисла на нем, качаясь в такт музыке, и вдруг встрепенулась, словно вспомнила о важном деле.

– Пойдемте отсюда, пойдемте, – затараторила она и потянула Алика в темную раскадровочную.

Алик опять вспомнил Петровну.

«Все повторяется, – еще раз подумал он, трезвея. – А если это инсценировка? Музыка включается, когда надо. Она пристает ко мне в присутствии мужа. Пьяный скандал…»

– Галина, успокойся, – мягко попросил Алик, понимая, что многие глаза сейчас следят за его поведением.

Он силой вернул пьяную секретаршу в корреспондентскую и, оставив ее там, вышел и спустился к себе.

«Надо быстрее уходить из этого дурдома», – понял Алик, оделся и едва закрыл дверь в свой кабинет, как Зябильник опять достала его.

– Я его ненавижу, я ненавижу своего мужа, – запричитала она, прижимаясь к Алику. – Я его никогда не любила.

Ситуация складывалась неприятная. Никаких иных отношений с Зябильник, кроме, деловых, Алик не хотел, он нерационально любил Марину. Происходящее походило на провокацию. Вокруг сновало множество людей, способных испортить ему семейную жизнь одним звонком.

– Галина, поговорим о жизни потом, мне пора, – сказал Алик, резко повернулся и пошел к выходу, за ним понуро побрела Зябильник, и тут же из курилки навстречу вышли телевизионщики с ее мужем. Алик ушел к выходу, ни с кем не попрощавшись.

«Когда несчастье желает тебя, то для сохранения благополучия имей хотя бы силу не подчиняться ему», – мыслил Алик по пути домой, постепенно обретая хорошее настроение от морозного воздуха, от блеска чистого снега под фонарями.

***

Столь много людей теряет друг друга, расходится, что, кажется, зачем поддерживать угасающие отношения, портить друг другу настроение, делать жизнь непривлекательной? А ответ прост. В мире нет ничего превыше дружбы и любви. Эти чувства настолько противоречат неживой де, что она старается их смести и уничтожить, уничтожить всякое противостояние этому разрушению. Но будет ли человек человеком, если слепо подчинится энергии разрушения? Каждый из нас время от времени уподобляется животному, но понимание греховности уже частично смывает вину и освещает выход из царства разрушения. Что тебе не нравится? Ответь на этот простой вопрос точно, до предела точно и ты поймешь, что тебе не нравишься ты сам. Он изменился – это не может быть упреком. Мир меняется, все вокруг меняется, меняются наши отношения, чувства, но эти изменения не должны чертить между сердцами рубцы.

***

На предновогоднее судебное заседание Алик пришел в хорошем настроении с телеоператором и корреспондентом, вооруженным добротным радийным диктофоном, – на случай, если съемку запретят.

СУДЕБНОЕ ЗАСЕДАНИЕ

«Большую впасть имеет не тот, кто прав, а тот, кто выносит приговор».

Едва послышались цокающие звуки шагов, какие мог бы издавать подкованный чертик, марширующий на плацу, как молоденькая секретарша суда, принялась поправлять черную кофточку, обтягивающую грудь и уже заметные жировые складки на пояснице. Все ее внимание устремилось на открытую дверь зала судебного заседания.

– Прошу всех встать, суд идет, – сказала она, когда в дверном проеме, сопровождаемая милиционером, появилась та самая судья Хулеш, с которой Алик был знаком по переписке.

Похожая на мальчика своей короткой стрижкой, в черном балахоне и с белой подвязочкой на груди, схожей с галстуком, она уверенно и сердито прошла в зал судебного заседания к трем черным судейским стульям, держа в руках толстую кипу бумаг.

– Прошу садиться, судебное заседание объявляется открытым,… – затараторила Хулеш привычный текст, на ходу подтягивая под себя средний из трех стульев.

Внешне она излучала полную непричастность к происходящему и даже оторванность от него, от сидевшего в зале судебного заседания Алика, от Прислужкова, от телекамеры, направленной на нее и корреспондентки телерадиокомпании с диктофоном в руках, и от неизвестного Алику мужчины, сидевшего рядом с главным врачом.

Первым выступил Прислужков.

– Ваша честь, я ходатайствую о том, чтобы разрешить участвовать в процессе моему представителю Кротындра.

В голосе его чувствовалось волнение, руки нервно сцепились ниже самой нижней пуговицы мышиного костюма, а лицо приобрело неуверенность и красноту.

«Может, не все решено, – блеснула в Алике надежда, – или боится телекамеры?»

Многие теряют дар слова пред мертвой линзой объектива, воплощающей в перспективе взгляды тысяч, а то и миллионов людей.

– Я работаю начальником юридического отдела городской больницы, но в данный момент нахожусь в отпуске без сохранения заработной платы, прошу разрешить участие всудебном заседании, – заявил Кротындра, куда увереннее главного врача. В его тоне явно звучало недосказанное: «А куда вы денетесь, конечно, разрешите».

Алик мигом понял и волнение Прислужкова, тот боялся судиться один на один, и хитрость Прислужкова-Кротындра, заключавшуюся в выводе Кротындры из служебного подчинения, которая, конечно, имела под собой премиальную основу.

– Возражаю, – среагировал Алик. – В телерадиокомпании нет юриста, который мог бы уйти в неоплачиваемый отпуск и защищать нас. Нарушается соотношение сил в споре.

Юридические смыслы и смыслы житейские различаются, как разум и чувства. Поддержка Прислужкова знатоком судебного этикета, ухудшала положение Алика.

Даже в аспирантуре не было такого предмета, как борьба за интересы людей, защита от власти или защита себя в суде. Это делает журналистов беззащитными…

– Суд определил. На основании статьи… лица, участвующие в деле, вправе вести дела через своих представителей, – подтвердила Хулеш.

«Надо было нанимать юриста, а не только советоваться, – укорил себя Алик. – Теперь посмотрим, как судья обоснует невозможность телевизионной съемки».

– Я категорически возражаю! – Прислужков так быстро привстал, что полы его пиджака взвились, словно мелкие крылья птицы-переростка.

– Возражаю, – скрестив руки на животе, важно заявил Кротындра, сделав короткий генеральский кивок в сторону работавшей телекамеры, – поскольку считаю, что здесь будет затронута личная жизнь моего доверителя.

«Какую личную жизнь Прислужкова может затронуть обсуждение статьи Президента? – спросил сам у себя Алик и с удивлением посмотрел на Кротындру. – Дурака валяют».

– Суд удаляется на совещание для вынесения решения, – произнесла Хулеш, и зал судебного заседания очистился от представителей правосудия.

***

Вручая себя в руки Господа, мы парадоксально уверены, что в этих руках нам будет хорошо, но «хорошо», с точки зрения Господа, зачастую имеет совсем иной смысл, нежели человеческий.

– Почему вы отказываетесь от телевизионной съемки? – спросил Алик главного врача, когда совещание Хулеш настолько затянулось, что беззвучная пустота наполнила дискомфортом барабанные перепонки.

– Да потому что вы все исказите и вырежете, – злобно огрызнулся Прислужков.

– Но я же пообещал при судье, что без вашего разрешения мы материал не выпустим в эфир, – спокойно напомнил Алик.

– Знаем мы вас, – неопределенно обвинил Прислужков.

– Не разговаривайте с ним, – властно подсказал Кротындра.

Алик осмотрелся. Большая стальная клетка, скамеечки, стульчики, трибунка для выступлений судящихся… Чем-то похожий на комнату Барби, залик был наполнен злом, а истертый ногами линолеум указывал на множественность этого зла, и Хулеш контактировала с этим злом ежедневно…

«Интересно, как отмывается она?» – задался вопросом Алик.

***

Хулеш вошла в зал судебных заседаний под известные слова секретарши и, приняв позу церковной свечи с только что притушенным фитилем, принялась выстреливать слова решения с пулеметной скоростью. Эта привычка выработалась у Хулеш давно, чтобы быстрее закончить процесс. Только благодаря профессиональному навыку различать смысл слов на лету, Алику удалось понять несколько фраз.

– Ответчик заявил ходатайство о разрешении видеозаписи судебного заседания, поскольку считает необходимым соблюдение закона «О СМИ»…

Пока Алик раздумывал, откуда взялась эта глупость, поскольку Закон «О СМИ» не содержал требований к судебным съемкам, пока он относил ошибку на безграмотность секретарши суда, Хулеш уже зачитывала мнения Прислужкова и Кротындры. Алик прислушался. Мнения противников Хулеш привела дословно.

«Смотри-ка, тут глупостью не страдает, – оценил Алик. – Наигрывает».

Действительно, далее началось правовое оформление интересов Прислужкова без какого-либо содействия с его стороны. Хулеш приводила аргументы, которые ни Прислужков, ни его Кротындра не приводили, и выступила их доброхотным защитником.

– Ходатайство о видеозаписи заявлено ответчиком, имеющим технические возможности для видеозаписи с целью последующей трансляции по телевидению в то

время, как истец по делу такой возможности не имеет…

«А как насчет того, что ранее ты сочла несущественным, что главный врач располагает служебными возможностями для защиты с помощью начальника юридического отдела, а я такой возможности не имею», – мысленно оппонировал Алик.

– Конституция предусматривает, что осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц, – провозгласила Хулеш в защиту главного врача.

«Но и этот аргумент с точностью можно привести, чтобы отбить участие в судебном заседании Кротындры», – опять мысленно поспорил Алик.

– На основании изложенного, учитывая интересы обеих сторон, – произнесла Хулеш. – Суд счел необходимым отказать…

Алик насчитал пять интеллектуальных действий суда, и все они были направлены в пользу Прислужкова. Он проигрывал «5:0» и чувствовал, как внутри него закипает возмущение, похожее на то, какое он испытывал возле телевизора, видя нечестное судейство в футболе или хоккее. Такой наглости, какую позволяла себе Хулеш, не проявляли ни футбольные, ни хоккейный арбитры, – она и сама была не прочь уложить спортивный снаряд в его ворота и, не скрывая, делала это…

Позднее в телевизионной программе о деятельности суда Алик сказал: «Я не знаю, как действовать в подобных случаях и мне жалко тех, кто весит меньше на судебных весах, где взвешиваются должности и выгода. Искажение мнений и вполне очевидное подыгрывание должно осуждаться. Но оно вполне очевидно существует и хорошо существует. Поэтому, если вы услышите в судебном решении то, чего вы не говорили, не удивляйтесь. И, если суд по своей инициативе красиво обставляет противную вам версию, тоже не удивляйтесь. Судья, похоже, не ищет истину, – он, как поэт, воспевает определенную идею, которая сидит у него в голове, или исполняет определенную задачу. Ваше мнение, скорее всего, зазвучит иначе и будет переделано, чтобы красиво смотреться в судебном решении, чтобы стрела решения не имела заусенцев и летела в одном направлении.

Конечно, Алик суд проиграл, но он увидел, как делается суд, и вывел новые правила.

***

Судейские правила

«Когда человек с властных высот становится похож на футбольный мяч, то как удержаться от соблазна, и не дать ему хорошего пинка?».

1. Все аргументы, звучащие в ходе судебного заседания, как от истца, так и от ответчика, укладываются судьей в его концепцию.

2. В случае, если аргументы истца или ответчика, не соответствуют концепции судебного решения, то они не находят своего отражения в судебном решении.

3. В случае, если аргументы, нужные для развития судебной концепции, не были высказаны в ходе судебного заседания, то они привносятся и додумываются судьей.

Технология создания предвзятого журналистского материала или пиара – технология искажения действительности свила себе удобное гнездо на службе у правосудия. И в завершение судебного заседания Хулеш произнесла слова, которые окончательно вывели Алика из равновесия:

– Учитывая, что судебное решение вручается участникам дела 31 декабря, и срок кассационного обжалования десять дней полностью приходится на новогодние праздники, суд считает необходимым последним днем кассационного обжалования считать 11 января.

Если можно было бы безнаказанно приподнять мантию у судьи Хулеш, наклонить ее и отшлепать по голой заднице, то Алик, несомненно, так бы и поступил.

В нем словно проснулся пещерный человек, он мог смести на своем пути все построения цивилизации, кроме тех, которые можно использовать для разрушения. Этот пещерный человек был неукротим. Именно в таком настроении с бесчестным решением суда в руках он вернулся в телерадиокомпанию маленького нефтяного города примерно в одиннадцать часов дня 31 декабря. Праздник был почти испорчен.

ПРАЗДНИК ГЛАВНОГО ВРАЧА

«Счастье труса: выиграть драку, спрятавшись за спинами пособников».

Как у зверей в зоопарке портится шерсть, так и у человека от долгого сидения дома портится здоровье, а северянин второй волны по большей части – животное помещений, своеобразная разновидность крысы, такая же хищная до сала, но более крупная и очень запасливая. Ей надо не только на сегодня, но и для своих детей и внуков, и на всю жизнь. Она бегает из помещения в помещение, загнанная суровой природой, таскает добытое, жрет и мечтает о неисчерпаемых амбарах. Иногда, в минуты короткого отдыха или от опьянения она вдруг размечтается о климате, где можно перестать быть крысой, – но вспомнит, что такого амбара, как на Крайнем Севере, на юге не найти…

Предновогодним вечером ресторан «Юность комсомола» был заполнен медицинскими работниками и Хамовским вкупе с его близким окружением, всегда витавшим возле него, как мошкара, не упускавшая возможность отсосать от преследуемого тела.

Хамовский поднялся из-за стола и вышел к микрофону, стоявшему на небольшой ресторанной сцене. За годы правления в маленьком нефтяном городе он произнес уже много праздничных речей и до того к ним привык, что перестал думать о том, что говорит. Любая его речь заканчивалась, если не овациями, то без аплодисментов не оставалась, вне зависимости от того, выходил ли он на сцену пьяным или трезвым, вне зависимости от того, продумывал ли он основу речи заранее или говорил первое, что на ум придет…

– В молодости я с радостью расставался с больными зубами, воспринимая как благодать исчезновение боли, но с возрастом, стал расставаться с зубами, как с близкими людьми, – оттолкнулся от личных проблем Хамовский. – Ямки от зубов мне кажутся маленькими могилками молодости, и с каждым годом этих маленьких могилок становится все больше, и так будет до тех пор, пока само тело не успокоится на дне большой могилы. Поэтому не надо сильно волноваться за умерших в вашей больнице. Наша сила – в живых.

– Золотые слова, Семен Петрович, – подскочил со стула Блексеев, повышенный до начмеда с должности заведующего роддомом. – Я тоже самое говорю на планерках: умер ребеночек при родах – ничего страшного. Пусть родители приходят, забирают трупик и тихонечко уходят, хоронят и следующего быстрее делают, а не скандалят…

Следующим к микрофонной стойке вышел Прислужков.

– Я предлагаю выпить бокал за скромного трудягу больничных коек, защищающего главные показатели нашей больницы. За Кротындру! – воскликнул он. – Кротындра не оканчивал медицинскую академию, но своим умом он ограждает нас от тюрьмы и компенсаций родственникам умерших.

– За Кротындру! – воскликнули приближенные главного врача.

– За таких, как Кротындра! – воскликнул Хамовский. – На таких патриотах и держится власть Крайнего Севера.

– Предлагаю выпить этот бокал стоя! – пафосно воскликнул Прислужков.

Зазвенели столовые приборы, заскрипели стулья, когда врачи и медсестры, одетые в яркие новогодние наряды, поднимались из-за стола.

Главный врач осмотрелся, наблюдая, как его подчиненные вливают в себя жидкости, и, как только рюмки опустели, воскликнул:

– А теперь без перерыва выпьем за человека, научившего, как нашей больнице за счет чистки отчетных показателей выйти на уровень передовых клиник мира! Выпьем за Хамовского! За великого человека, позволяющего нам, оставаясь прежними, развивать нашу медицину инновационными методами очковтирательства!..

Веселье нарастало, вкушающие подходили к соседним столам, чтобы чокнуться и выпить за все хорошее, между столами ходил проштрафившийся убийством пациентов хирург Чахлый и что-то пел из украинского репертуара, когда раздался третий тост Прислужкова.

– За профессиональную зоркость!!! – воскликнул он. – Чтобы мы всегда могли разглядеть среди больных тех, кто вот-вот умрет, и вовремя их выписать из больницы или отправить на лечение в другие города. Именно эта черта наших лучших специалистов позволяет нам держать низкие показатели смертности!!!…

Примерно в это время Алик осознал следующее: «Чиновники, призывая СМИ к отражению фактов, создают активные системы сокрытия неприятных им информаций, не оставляя журналистам других фактов, кроме славящих их. Поэтому, чтобы уравновесить ситуацию журналистам необходимо привлекать больше частных мнений и даже слухов. Ведь сама жизнь – лишь мнение о ней, а слухами, как известно, земля полнится».

НОВОГОДНЕЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ

«Дичь может навредить охотникам, но чаще происходит обратное».

Алик перечитал решение суда и воспринял еще не вступившее в силу решение уже вступившим в силу. Это была ошибка его уставшего от переживаний мозга, но и не ошибка вовсе, потому что согласно закону «О СМИ» он должен был дать опровержение по первому требованию.

Он вызвал телеоператора и водителя и кинулся снимать видеоряд к будущему опровержению. Благо все сотрудники телерадиокомпании уже отдыхали. Затем Алик быстро написал текст и пошел на монтаж. Вся пятнадцатиминутная программа была сделана за три-четыре часа, но она стала самым громким телевизионным событием за последние годы.

Алик отправил в эфир всю боль и ярость от несправедливости, творившейся в зале суда, горечь того, что все замечания, высказанные им в адрес медицины маленького нефтяного города, даже не обсуждались руководством города. Наоборот, небольшие неточности – капля в море истины – использовались властью, чтобы наказать его.

Глаза его блестели невыплаканными слезами, под ними темнели синяки усталости, но голос был убедителен.

Опровержение не было классическим, оно не походило на заискивающее поведение нашкодившей собачонки, но не противоречило Закону. Он вставил в опровержение оспоренный главным врачом кусок программы, а далее высмеял как самого Прислужкова, так и судебное решение, точно приведя его аргументы, но снабдив соответствующими комментариями:

– Главный врач вынужденно согласился с тем, что врачи виноваты в сокращении продолжительности жизни, что в стоматологии много лет не работает рентген, что барокамера закуплена и не работает, что нет многих узких специалистов. Главный врач не согласился лишь с тем, что в городской больнице есть искусственная почка. И, судя по решению суда, ее действительно нет…

Так он начал программу. Еще получая ответы на информационные запросы, Алик заметил, что главный врач крайне невнимателен к терминам и цифрам, даже на суде он ошибся в названии телеканала, на котором выходили программы телерадиокомпании маленького нефтяного города.

– Подобный ум способен на многое, – кинул Алик в эфир. – И разве можно обвинять в чем-то суд, которым известно кто руководит и который известно на основании чего работает.

Последняя фраза прозвучала на фоне таблички, висевшей на входе в здание суда маленького нефтяного города, где были указаны фамилии судей, работавших в суде маленького нефтяного города, в том числе и Хамовской – жены главы города. Далее Алик запустил иронию в область трагическую, что должно было создать сумасшедший

резонанс в душах тех, кто действительно пострадал:

– Суд согласился с главным врачом в том, что люди здесь не умирают от отсутствия аппарата искусственной почки. Поэтому уважаемые горожане, если кто-то из ваших родственников умер по этой причине, то, по логике решения суда, он вовсе не умер, и вам надо сходить или съездить на кладбище и забрать оттуда здорового человека…

И тут же выразил понимание:

– К сожалению, люди, чьи родные умерли в городской больнице никогда или крайне редко обращаются в СМИ, не желая напоминать себе о постигшем их горе…

Рассказал Алик и о близко знакомом ему случае с Глебом, чтобы телезрители поняли, что он – с ними – понимает их и не только понимает, но и выстрадал.

В завершении опровержения Алик рассказал обо всех известных ему нарушениях закона Прислужковым, совершенных за истекший год, и пожелал судье Хулеш и ее близким крепкого здоровья и никогда не попадать в больницу.

***

Сотрудники телерадиокомпании поглядывали сквозь стекло, расположенное между монтажным пультом и студией, на работу Алика, следили за его действиями по мониторам. Программа удалась. Косаченко позвонила Алику из телецентра и сказала:

– Меня аж трясло всю, когда я смотрела!

«Крепкие эмоции действительно пробивают экран», – подумал тогда Алик.

В подъезде соседские мужики, встречая его, уважительно жали руку и говорили:

– Давай, дай этой медицине, а мы тебя поддержим, если что.

На улице его опять стали узнавать неизвестные люди. Они подходили и рассказывали трагические истории, многие обещали подойти в телерадиокомпанию и выступить в поддержку, но Алик не верил никому. Он знал цену народным обещаниям. Народ – это большое ничто, и в этом Алик не ошибся.

Программа-опровержение транслировалась пять праздничных дней, первые дни Нового года, каждый день по три раза. Многие ее посмотрели неоднократно. Звонок из администрации города прозвенел в квартире Алика на четвертый день трансляции. Звонила начальник юридического отдела администрации города Хиронова.

– Сколько вы еще собираетесь транслировать опровержение? – спросила она сухо.

– Завтра последний день, согласно решению суда, – ответил Алик и спросил. – А что такое?

– Люди звонят, спрашивают: местному телевидению показывать больше нечего? – ответила Хиронова.

Алик знал этих людей: Прислужков, не знавший, куда деваться от телевизионного экрана, Хамовский, не ведавший, как прекратить праздничный скандал, Клизмович, желающий быть в стае, Пидашковский, поспешивший доложить, Бредятин…

– Завтра последний раз покажем и все, – ответил он и положил трубку.

***

Не надо поднимать великие тяжести – перенапряжение… и мимолетная слабость может лишить способности сдвигать и малое. Алик понимал, что он не сможет долго работать в таком темпе.

«Скоро меня сомнут, – размышлял он. – Если я не напишу книгу, то все будет зря».

Он заставлял себя работать сверх силы и сверх меры. Актеры крутились вокруг него, не придуманные персонажи, а невероятно живые, наполненные ядом мщения и скоро, – понимал Алик, – этих ядовитых персонажей вокруг меня будет не меньше, чем мошек в летней тайге.

«Я во всем надеюсь на свою счастливую звезду, – размышлял он о себе. – Конечно, я стараюсь мыслить на всю мощность, но всегда что-то упустишь. Любой щит имеет границы, поэтому быстрая реакция, умение распознать удар до того, как он нанесен, умение уклоняться от удара, отбивать удар – вот необходимые мне сейчас качества. Тот, кто недвижно сидит за щитом, погибнет. Война, борьба, игра – это самое интересное, что можно познать при жизни. Все остальное – напрасное времяпровождение.

В жизнь после жизни я скорее верю, чем не верю, но не понимаю, в чем смысл телесного существования? Зачем духу испытывать ощущения плоти, ощущения, которые дух забудет, как только уйдет? Возможно – аттракцион? Жизнь всегда предлагает аттракционы, от которых нельзя отказаться, и в жизни обязательно найдется хотя бы один смертельный аттракцион. Ощущения родов я уже забыл, но меня ждут ощущения смерти, они мне не нравятся заочно, а если так, то скука – прочь, пока есть силы…»…

Внезапная, но ожидаемая смерть Валер потрясла ее бывших сослуживцев. Выбор смерти для большинства невелик: либо кардиология, либо онкология. Валер досталась онкология.

ПОМИНКИ

«Мы достигли совершенства в притворстве поклонения идеалам и в деятельном уничтожении тех, кто искренне следует идеалам, потому что идеалы представляют угрозу благополучию и требуют излишнего труда».

– Можно, я сегодня не буду делать свою программу, поставим повтор? – попросила Букова. – И я хотела бы уйти.

– Хорошо, – согласился Алик, хотя и понимал, что благодарности ему от Буковой за данное послабление не будет.

Весь коллектив телерадиокомпании маленького нефтяного города нес траур, хотя многие уже и не знали, кто такая Валер, и чем знамениты ее произведения, а знамениты они были тем, что не поднимали злободневных проблем, а красиво рисовали жизнь, что важно для художника, конечно, но не для журналиста. Поэтому Валер любили все чиновники, а это для журналистов маленького нефтяного города было высшим признанием таланта.

На прощание с умершей Алик не пошел, поскольку Валер не работала в телерадиокомпании уже много лет, расстались они плохо, но, самое главное, потому что он не считал Валер журналисткой, она была в лучшем случае пресс-служкой… И это решение было правильным, потому что коллектив телерадиокомпании использовал смерть Валер лишь для разжигания своей ненависти к нему.

К гробу пришли многие, потом последовали поминки, слова…

– Она была настоящей журналисткой, она жила этой работой и не могла без нее, – сказала со слезами на глазах Букова. – Я помню ее программы, ее живой голос – она все отдала служению. Она питала собой телеэфир. Она вибрировала от переизбытка энергии, так, что хватило бы на десяток энерговампиров, таких как наш главред.

– И кто изжил ее из редакции? Кто не дал ей дышать, ощущать себя полноценным человеком, женщиной, наконец. Его нет среди нас. Смотрите, даже сейчас он не пришел, чтобы хоть частично искупить вину перед человеком, искренне служившим городу, Хамовскому, России, – поддержала Публяшникова.

Каждое дерево считает свои плоды лучшими, потому что иные создавать не умеет. Публяшникова не понимала, что Валер потеряла интерес к жизни, потому что она, Публяшникова, увела у нее мужа, ее Павшина. Сама Публяшникова из-за потерь мужиков не страдала, соблюдая принцип, чем чаще теряешь, тем чаще находишь.

Так принято среди людей искать причины трагедий не внутри себя, а находить их вовне.

– Не повезло ей с редактором, – согласилась Мордашко, которая уже не работала в телерадиокомпании, но сохранила дружеские отношения со старыми сотрудниками. – Подлецом оказался. Никого не любил, как подобает начальникам. Вот Куплин, бывало, как выпьет, так всех обласкает, даже жену бросил, чтобы угодить коллективу. А тут – красишься, не красишься… Сочувствую я вам, что вы с ним работаете.

Чувства людей, сходны с дикой лошадью. Того, кто обуздает их, оседлает и укротит, они могут вынести и вывезти. Публяшникова стремилась на место главного редактора и чувствовала, что ей, как будущему лидеру коллектива, надо говорить еще и еще, сказать нечто зажигательное и волнующее, полностью использовать свое актерство, язык и способности к драматургии для достижения цели:

– Рядом с нами в эти дни нет многих. Все они были настоящими телевизионщиками и журналистами. Они, как профессионалы и сильные личности, и, конечно, глубокопорядочные люди, не стали работать под руководством Алика. Но самой горькой и невосполнимой утратой стала для всех телезрителей и коллег – журналист, заместитель главного редактора – Валер. Она и доли секунды не сомневалась в принятии решения об уходе из телерадиокомпании, столкнувшись лицом к лицу с непрофессионализмом, предвзятостью и просто человеческой подлостью со стороны нашего главного редактора. Его действия в адрес Валер походили на травлю. Те, кто сегодня пьет водку на поминках, – выстояли это нелегкое противостояние и каждой рюмкой подписываются против самодура…

Публяшникова достала из сумочки носовой платок и расплакалась. Плач поддержали и остальные сотрудники телерадиокомпании. Публяшникова осторожно оглядела собравшихся и горестно воскликнула:

– Пусть наши слезы обернутся теми литрами воды, что смоют Алика в канализацию! Мы объединяемся против него, мы мочим его!

– Мочить, мочить, мочить!!! – троекратно повторил похоронный зал.

ПОДВОДНОЕ ТЕЧЕНИЕ

«Чтобы свалить дерево, надо подружиться с инструментом для его убийства».

Приход делегации сотрудников телерадиокомпании застал главу маленького нефтяного города Хамовского врасплох.

– Семен Петрович, мы пришли к вам за помощью, нам осталось только увольняться, – стал жаловаться Задрин.

Публяшникова, Букова, Косаченко и остальные молча и скорбно блестели глазами, той тоскливой их мутью, что поражает во взглядах нищих. Хамовский оглядел просящих и вспомнил новогоднее поздравление Алика, прозвучавшее в эфире маленького нефтяного города:

«Желаю, чтобы коррупционеры никогда не возглавляли комитеты по борьбе с коррупцией».

Едкая ненависть к телевизионщикам загорелась в его сердце, словно топливо для гиперболоида, и тонкие лучики, фокусируемые двумя начальственными глазами, принялись ощупывать пришедших, готовые посрезать оклады.

– Павшин ушел, – продолжил Задрин. – Алик взял на себя роль лидера, а такой лидер нам не нужен. Весь город перебаламутил.

– Теперь наши репортажи об учителях, строителях и пожарных, смотрятся как полный отстой, – вмешалась Букова. – Город прикован к скандальным материалам, а мы против скандалов. Да и вы тоже.

– Скандалы – это плохо, – но что я могу сделать? – спросил Хамовский.

– Увольте его, – предложил Пискин. – Нет у нас с ним контакта. Он работает сам по себе. Подозрительный. Оборудование ломается, звука нет, а он меня обвиняет.

Хамовский посмотрел на Пискина, худого увлеченного охотой монтажера, на хитром лице которого было написано: «Не жизнь для работы, а работа для жизни».

«Этот парень не переработает. Вот оно, деревенское телевидение. Водки попить, покурить, а иногда выпустить в эфир, что заставят. Но конфликт налицо. Надо использовать», – подумал Хамовский и сказал:

– Зарвался ваш начальник, зарвался, надо останавливать. Хорошо, что пришли. Вы – та основа, на которой мы построим новую организацию, – сказал Хамовский. – Предложения есть?

– Есть, – мигом ответил Задрин. – После ухода Павшина освободилось место главного редактора телекомпании, организованной лишь для того, чтобы транслировать на город больше каналов. Я мог бы возглавить. Оборудование знаю, программы знаю. Журналистами займется Публяшникова.

Действительно телерадиокомпания маленького нефтяного города состояла из двух организаций. Одна была наделена бюджетом. Вторая служила исключительно для ретрансляции двух дополнительных федеральных каналов. Сделано это было для того, чтобы жители маленького нефтяного города могли видеть больше телепрограмм.

Хамовский взглянул на Задрина. На своем веку он видел немало мерзавцев, сам был мерзавцем, но в Задрине присутствовала сила, отличающая прирожденного мерзавца: услужливость, изворотливость и непреклонная глупость.

«Малообразованный человек, чтобы оказаться наравне с образованным или стать сильнее его, вынужден развивать в себе те качества, которые образованный оценил бы как низкие, и не стал бы использовать, боясь испачкать чистенькие ручки. Именно это делает малообразованного человека сильнее образованного. И, похоже, Задрин способен уничтожить Алика в кратчайшее время», – быстро оценил Хамовский:

– Ваше предложение интересно. Вы поддерживаете его? – спросил Хамовский у остальных сотрудников телерадиокомпании маленького нефтяного города.

Все согласно кивнули.

– Тогда, свободны, – выдохнул Хамовский. – Задрин останьтесь.

Хамовский нажал на кнопку громкой связи и сказал:

– Инга, вызовите ко мне Бредятина.

На зов главы города Бредятин явился быстро.

– Вот наш новый союзник, вместо Павшина. Настоящий человек. Будь у нас больше таких, никто бы табуретку власти не расшатал. Задрин – это, похоже, второй Лизадков – прошу любить и жаловать, – представил Хамовский.

Задрин зарделся девическим румянцем.

– Вы с ним обсудите все дела. Алика надо кончать и так, чтобы нигде на работу не взяли. Нужно ударить ему по психике. Он же поэт, чувствительный. Надо болотными сапогами пройтись по всем его нервным окончаниям. Главное, что сейчас, Задрин, от вас требуется – это помочь Прислужкову в судебных исках против Алика. Ваша задача, раздобыть копии всех критических материалов и принести их сюда. Мы пока подготовим документ о вашем назначении. Все идите. Михаил Иудович, объясни Задрину технику обработки членов коллектива.

Дверь в кабинет Хамовского закрылась, и он остался один.

«Человек в одно мгновенье может стать никому не нужным, если не обладает достаточным талантом, если не способен справиться с поражением и понижением в общественном статусе, если не готов начать все сначала, если надеется на помощь, – раздумывал Хамовский. – Посмотрим, кто есть наш герой. Выдернем Золотое перо России из крыльев телерадиокомпании и бросим в лужу, посмотрим, как отмоется. Еще бы уголовное дело на него повесить, как я обещал. Сволочь, конечно, он. Я его на эту должность поставил. Он же меня и долбит. Ничего, скоро узнает, чья долбилка круче».

***

Задрин стал главным редактором альтернативной телерадиокомпании, как только сумел выкрасть запись опровержения, по которому Прислужков собирался судиться.

– Ты, главное, располагай людей к себе, – посоветовал Хамовский напоследок. – Алик пусть ссорится, а ты располагай. Если справишься, то станешь единственным главным редактором. Я надеюсь, что ты оправдаешь мое доверие.

Задрин ушел, а Хамовский задумался:

«У Задрина на лице написано, что готов на любую подлость, это гарантирует Алику новые потрясения внутри коллектива и отвлечет нашего правдоискателя от поисков правды. Продолжится давление на его нервную систему. Может, заболеет, может с ума сойдет. Такое нельзя выносить бесконечно».

ИНТЕРВЬЮ С ДОРОЖЕНКО

«Пустыня удаляет воду из произведений природы, поэтому, если хочешь узнать кто ты есть, свою основу – не бойся палящих испытаний».

Среди положительных откликов на новогоднее опровержение Алика был и звонок врача-гинеколога Дороженко.

– Все ваши слова, сказанные в телепрограммах, справедливы, – сразу обозначил он сходство идей. – Вы правильно определили главного виновника упадничества медицины. Это наш главный врач. У меня есть масса интересного материала для интервью и, если вы согласитесь встретиться, то я подойду.

– Хорошо, а какая тема? – спросил Алик.

– Тема самая актуальная, – резво ответил Дороженко. – Младенческая смертность. Она в нашем городе превышает все мыслимые нормы.

– Я вас жду, – сказал Алик и положил телефонную трубку.

Радость от того, что проблему, заявленную им, поддержал профессиональный врач, заставила Алика позабыть о той горестной почве, на которой она развилась. В короткое время он собрал предварительную информацию.

Слух об акушере-гинекологе Дороженко ходил нелицеприятный, дескать он, выполняя кесарево сечение, порезал новорожденного, за что имел взыскание. Но Алик знал, что человек, ладящий с начальством, не станет рассказывать на телекамеру то, что станет проблемой в его отношениях с этим начальством. Слухи подчас само начальство создает и распускает, чтобы опорочить неугодного.

Предварительно Алик встретился с Дороженко в своем начальственном кабинете, чтобы поговорить и присмотреться.

Приятного вида седовласо-кудрявый пенсионер сидел напротив него и оживленно с долей детского озорства говорил. Сменил он немало мест работы, показал документы, согласно которым совместно с прокуратурой выяснял истинные причины смертности новорожденных.

«Внешность телегеничная и речь интеллектуальная, хорошо выстроена, доверие у аудитории к его словам будет высоким, а интервью – острым», – сразу оценил Алик…

Дороженко полностью подтвердил ожидания Алика, однако интервью пришлось резать так тщательно, как обрезают желанные, но подгнившие фрукты, и не потому, что слова Дороженко не соответствовали действительности, а потому что доказательств этой реальной действительности в наличной действительности не было.

Пришлось вырезать признание Дороженко о том, что Юрий Спиридонович Голубец, начальник акушерскогинекологической службы, пойманный на взятках и осужденный, но чудом восстановившийся на прежней должности, теперь уже не просто берет взятки, а публично требует плату за ведение беременности, равную по сумме минимальной стоимости нового автомобиля. Никто из беременных этому побору не сопротивляется, видя, что власть маленького нефтяного города поддерживает и возвеличивает подобных людей.

– Вы не сможете доказать это, – объяснял потом Алик.

– Да как же не смогу, когда весь коллектив это слышал на собрании, – эмоционально говорил Дороженко. – Я с ним еще спорил…

– Никто не подтвердит, – закончил спор Алик. – Ни один человек. Я знаю.

Вырезал Алик и фамилии конкретных врачей, на совести которых были смерти новорожденных, заменив это более спокойным объяснением Дороженко о том, во время дежурств каких врачей происходит наибольшее количество осложнений и смертей.

Вырезал Алик и рассказ Дороженко о том, как тот пытался образумить Прислужкова, какие разговоры с ним вел и какие ответы получал. Имея опыт общения с главным врачом городской больницы, Алик знал, что тот будет все отрицать.

Но и учитывая то, что Алик вырезал многое, интервью не избежало судебного иска, громкого скандала и имело далеко идущие последствия.

– Ни одного вывода из младенческой смертности главным врачом не было сделано: ни организационно-методического, ни административного, ни профессионального, ни экономического, я уже не говорю о юридическом, – заявил на экране Дороженко, умно щуря глазки за очками.

– Должно следовать наказание врачей, допустивших смерть или осложнение из-за незнания, недостаточной квалификации или по иным причинам, – предположил Алик.

– К сожалению, врачи скрывают причины смертности. Так удобнее, спокойнее. Например, у больной умирает ребенок. Блексеев, начмед, объясняет женщине, что ребенок ее умер от тромба в пуповине. Женщина понимает, что, если тромб, то ничего сделать нельзя, и никто не задается вопросом, почему возник этот тромб, следствием какого заболевания он является, и почему это заболевание прогрессировало, и почему женщине не была вовремя оказана помощь. Более того, эта же женщина потом с тяжелейшими осложнениями попала в нашу реанимацию, после улучшения состояния ее перевели в гинекологическое отделение и выписали с гемоглобином в два раза ниже нормы. И эта женщина через несколько дней попадает в реанимацию соседнего города…

– Смотрите, что получается, – подхватил Алик. – Правонарушения за стенами городской больницы становятся предметом рассмотрения милиции. Затеваются дела, многотомные дела, иной раз, по нестоящим обстоятельствам, а на то, что в больницах умирает ежегодно множество людей, и, возможно, происходят убийства, пусть непредумышленные, по халатности, но убийства, общество закрывает глаза. Да каждый случай должен тщательно расследоваться…

***

Семейное предприятие по сокрытию смертей

«Если есть вирусы телесные и программные, то, значит, есть и душевные, порой переходящие в эпидемии».

Заведующий родильным домом маленького нефтяного города Крысицкий был назначен на эту должность благодаря своей матери, занимавшей должность выгодную Прислужкову. Она работала одним из заместителей главного врача вышестоящей – окружной больницы. Любое расследование младенческой смертности в родильном отделении маленького нефтяного города, возглавляемом Крысицким-сыном, опиралось на экспертизу, проведенную в округе под патронажем Крысицкой-матери.

При необходимости корректировки экспертиз Прислужков вместе с Крысицким-сыном вылетал в округ в командировку. А мамаши, чьи дети умерли в родильном отделении маленького нефтяного города благодаря союзу Крысицких и Прислужкова, оставались при неутешительном результате: сами, мол, виноваты.

***

«Пассивность населения нашего города вредит сама себе», – эти слова Дороженко были созвучны мыслям Алика. В какой-то момент съемки телепрограммы он понял, что интервью лишено логического результата без приглашения в студию Прислужкова, и он произнес, обращаясь к телезрителям:

– Если главный врач сейчас смотрит нашу программу, то есть ряд вопросов, на которые ему лучше ответить, и лучше в прямом эфире. Это официальное приглашение…

Телепрограмму он завершил следующими словами:

– Я бы желал больше гласности нашему обществу, чтобы мы могли обсуждать все проблемы: и повышенную смертность, и взяточничество…, и говорить не в общих чертах, а касаясь конкретных лиц. Прямо и честно. Ведь этим мы не унижаем наше общество – оно такое – какое есть. Этим мы можем его только улучшить, потому что те люди, о которых мы будем говорить – будут стремиться стать лучше или уйдут из этого общества. И то и другое – хорошо.

После интервью Алик направил Прислужкову первое приглашение на прямой эфир.

Прислужков ответил отказом, указав в письме в качестве причины свою командировку.

Алик дождался возвращения Прислужкова и направил второе приглашение, причем за неделю до запланированного прямого эфира, так, чтобы его оппонент смог подготовиться…

За день до прямого эфира, когда в телерадиокомпанию поступило множество вопросов от телезрителей, Прислужков прислал ответ:

«Администрация больницы просит вас перенести прямой эфир на другую дату в связи с невозможностью нашего участия».

Тон письма говорил о том, что Прислужков посовещался с Хамовским.

«Категоричный отказ без указания какой-либо удобной даты, не дававший надежды на будущие отношения, может говорить только том, что мне осталось работать главным редактором совсем недолго», – понял Алик, но это понимание выдавало ему лишь часть правды. Другая ее часть, и, возможно наибольшая, состояла в том, что приказ о его уничтожении пришел из столицы округа, чиновникам которой были невыгодны телевизионные волнения перед выборами губернатора Ямала.

ПРИНЯТИЕ РЕШЕНИЯ

«Самое сложное в праведной жизни: найти компромисс между служением и честью».

Ненавидел ли он главного врача больницы маленького нефтяного города? Нет. Алика тревожил прогресс в сокрытии информации. Чиновник в лице Прислужкова плюнул на исконную территорию СМИ: право на информацию. Плюнул без реверансов, плюнул нагло.

Повторный отказ от участия в прямом эфире говорил, что люди в городской больнице будут умирать по халатности врачей, а медперсонал будет продолжать халтурить. И, что самое главное, ожидание прямого эфира с Прислужковым, которое, словно незримая эмоциональная волна, словно цунами, поднималось и нарастало, могло упасть теперь не на главного врача, а на него – Алика.

«Не организовал, не сумел, не выполнил…» – и все это в отношении серьезных вопросов общей смертности, детской смертности и оказания медицинской помощи в маленьком нефтяном городе.

Алик чувствовал напряжение, растущее в городе, его нервный пульс. Нет, жители города почти не звонили, они, как и в любом городе России, привычно переживали все внутри, но электризация сознания в их головах, похожих на шарики-разрядники электрической машины, уже чувствовалась.

«Люди стали активнее отстаивать свои права в городской больнице, возросло количество жалоб…» – эти мнения достигали Алика. До прямого эфира оставались считанные часы.

«Надо идти в гости и требовать объяснения», – решил Алик.

Опыт внезапных посещений чиновников у Алика был, и все эти посещения давали однозначно хороший результат. Обычно очень эффектное видео с непредсказуемыми ответами, как нельзя лучше характеризующими истинный характер чиновника. Все ж чиновник – он, как актер, – ему нужно натянуть дежурную улыбку, продумать речь, а что- то и заучить. Внезапность ломает театр, как телефонный звонок, разрезающий тишину спектакля. Но актер играет роль, и зрители понимают, что он играет, а превращать журналистику в театр, наподобие пиар-интервью, организованного его другом Александром в маленьком металлургическом городе, – это право Алик отдавать чиновникам уже не хотел.

Все СМИ заполонены разговорами с чиновниками, транслирующими факты, которые журналист в ходе интервью не может ни подтвердить и ни опровергнуть. Эти факты преподносятся, как истины. Журналист глотает чиновника, рассыпанного в словах, жестах и мимике, так же, как и зритель, – лениво и гипнотически, легко и обыденно, подыгрывая, где надо, кивая головой, словно болванчик.

Раскрыть театр чиновника – вот истинное призвание журналиста. Не трансляция фактов и цифр – это обыденность, а раскрытие театра. Это призвание требует глубокого знания, мудрости, отчаянной смелости и понимания того, что в настоящих российских условиях – это порой поход на эшафот. Отдача только одна – признательность публики.

ДРАКА В КАБИНЕТЕ ГЛАВНОГО ВРАЧА

«Сея гиблые зерна, хорошего урожая не жди».

Мозг сравним с ядерным зарядом, где в определенный момент все картины соединяются в единое целое, вызывая бурную реакцию, сметающую все на своем пути. Когда Алик вошел в приемную Прислужкова, то уже знал, что внутри него вот-вот шарахнет. Он оценил очередь, состоявшую из заместителя главного врача Крима, и спросил в никуда:

– Главный врач занят?

– Да, – ответила тусклая туберкулезного вида секретарша.

– Тогда подождем, – сказал Алик телеоператору.

Телеоператор Тимофей, был низкорослым, худеньким, но невероятно жилистым пареньком, почти бегом таскавшим телевизионную камеру и штатив.

В приемную улыбаясь проникла главная бухгалтерша городской больницы с почти птичьей фамилией – Лебледь – прожженная пьяница, регулярно после запоев чистившая кровь на плазмаферезе. Она сменила столько мужей, что Алик отчаялся бы точно назвать ее по фамилии, которую она в этот момент носила.

– Здравствуйте! – звонко с татарским акцентом поздоровалась она с Аликом и, получив ответ, внимательно оглядела Алика и телеоператора, сделала несколько неуклюжих движений и, источая впечатление внезапной нервозности и задумчивости, подошла к двери главного врача.

– Я на минуту, – сказала Лебледь и скрылась за дверью.

«Сейчас предупредит – и пропадай внезапность», – понял Алик и скомандовал Тимофею:

– Мы тоже идем, включай камеру…

Прислужков, расплывшись в надменной властной улыбке, устремил на них капризный потребительский взгляд, в котором читался язвительный вопрос: «Ну что, кролик, сам пришел?!».

– Почему вы отказываетесь от прямого эфира, – резко атаковал Алик и тут же выдал домашнюю заготовку. – Как людей гробить, так, пожалуйста, а как отчитываться, так – в кусты?

Человек часто поступает, как хорошо выдрессированное животное, приученное не переступать черту. Даже если запрет снят, то еще годы должны пройти, а, может, смениться поколения, чтобы ситуация изменилась. Это же касается и журналистики. Алик переступил черту почтительного обращения к чиновнику слишком внезапно.

Улыбка исчезла с лицаглавного врача.

– Я на провокационные вопросы не отвечаю, – сказал он, сглотнув воздушный ком, и принялся изучать бумаги, внезапно вызвавшие его интерес. Тут Алику бы уйти, этого ответа было достаточно, чтобы объяснить, почему главный врач отказывается от прямого эфира, но маленькая победа его толкнула на большое продолжение.

– Люди умирают в городской больнице? – спросил более точно Алик, подставляя микрофон ближе к главному врачу.

– Я не отвечаю на такие вопросы, – еще раз повторил главный врач и заводил ручкой над бумагой, словно бы в поисках места для своей рубящей подписи. – И я вас сегодня не приглашал.

Прислужков, бывший хирург, прошедший школу подделки медицинских карточек, судов с пациентами, потерявшими здоровье после лечения, стал новым типом чиновника маленького нефтяного города, который лгал не только горделиво, с чувством собственного достоинства, но и нагло и дерзко, с чувством поддержки юридического отдела.

– К вашему сожалению, СМИ могут приходить без приглашения, – парировал Алик и сел на стул рядом с главным врачом. – Мы – неконтролируемое вами явление, как смерть, например.

– Ну, вы меня, во-первых, оскорбили, только что, – перешел на начальственный тон Прислужков, глотая между словами возникавшие в горле комки. – Прошу покинуть мой кабинет.

– С какой стати? – спросил Алик. – Я работник СМИ.

– У нас рабочее совещание, – подсказала Лебледь.

– У нас совещание рабочее, а вы мешаете, – сердито ухватился Прислужков за подсказку. – Прошу вас оставить мой кабинет.

Увидев, что диалог подходит к концу, так и не начавшись, в тот момент, когда главный врач еще произносил тираду, Алик встал и обратился к телезрителям.

– Сегодня должен был состояться прямой эфир с этим человеком. Это главный врач, – сказал Алик и присел вплотную к своему собеседнику, чем воспользовался телеоператор и взял в кадр уже двоих.

Алик заметил свой удачный ход и уже говорил, глядя в камеру и придвинувшись к главному врачу, словно к близкому другу, с тем отличием, что сидел он к этому другу – спиной:

– Вы прислали много вопросов, но главный врач отказывается отвечать…

Прислужков остро ощутил, что превращается в задник для телепрограммы, и попытался вклиниться в этот монолог, выдавая осколки фраз, будто в его голове невидимая рука, подававшая слова на язык, внезапно стала хватать все без разбора, а потом резко выстрелил с дребезжанием в голосе:

– Такого наглого журналиста я еще не видел!

– В этом смысле есть журналисты куда лучше меня, – заверил Алик.

– Так, все, мы окончили разговор, – Прислужков закрутился в кресле, словно капля воды на раскаленной сковороде. Его голос потерял всякую уверенность.

– Нет, не окончили, – отбил Алик.

– Я прошу оставить меня, или я вызываю милицию, – с расстановкой, все чаще проглатывая комки, произнес Прислужков под регулярное аликовое «так».

– Милицию? Это было бы неплохо, – с улыбкой сказал Алик и повернулся к объективу. – Сейчас мы узнаем, как СМИ будут выводить из кабинета главного врача, чиновника, между прочим, обязанного отчитываться перед горожанами, но который отказывается участвовать в прямом эфире…

Во время этого монолога Прислужков нервно поглядывал на Алика и продолжал безудержно глотать. В его голове шли невообразимые процессы, напоминавшие уже вулканические. Он не любил публичности, он всегда любил по-тихому, и Хамовский обещал ему спокойную жизнь. Но тут… тут он выпалил первое, что пришло в голову:

– Ну, во-первых, вы меня не предупредили о проведении передачи, вы не прислали мне никакой информации…

В первое мгновенье Алик растерялся, потому что он даже и не предполагал, что можно в момент официальной фиксации произносимого откровенно врать о тех вещах, которые доказать проще простого. Но это было лишь секундное замешательство, на слове «передачи», которое уже без улыбки слетало с губ Прислужкова, он опять повернулся к камере и обратился к телезрителям:

– Сегодня в прямом эфире мы покажем и приглашение на прямой эфир, и официальный отказ главного врача от участия в прямом эфире.

И, забегая немного вперед, Алик исполнил это обещание, причем, назвав главного врача прямо в программе вруном.

– Показывайте все, что хотите, показывайте все, что хотите, – обреченно произнес Прислужков, но вдруг встрепенулся, состроил хищную физиономию так, что румянец на щеках проступил тонкими красными буковками: «Что ты рыпаешься? Мы тебя уделаем» – и продолжил:

– Я хочу сказать в эфир, что все претензии со стороны этого господина связаны с тем, что его жена нанесла вред больнице в размере 27 тысяч рублей. Это личная месть и

более ничего.

Это была правда, правда, не имевшая никакого отношения к делу и какой-либо мести. Марина действительно сваляла дурака в числе многих других врачей и даже заведующих отделениями городской больницы. Однако, пока эта правда была абсолютной неправдой, поскольку расследование еще велось, а дело даже не добралось до суда.

– Это вранье, – рассмеялся Алик над подлой правдой и обратился к телезрителям. – Вы же сами понимаете.

– Я могу предоставить документы, – совсем сошел с ума Прислужков в разглашении персональных данных.

– Прямо сейчас, – поддержала Лебледь.

– Сколько всего человек нанесли подобный ущерб? – спросил Алик, чтобы напомнить, что он знает, что Марина – одна из нескольких десятков сотрудников больницы, пойманных на мошенничестве.

– А остальные… это уже не ваше дело, – отмахнулся Прислужков. – Пожалуйста, показывайте это в эфире. Все.

Его руки разлетелись в стороны, как у судьи при окончании боксерского поединка, язык выскочил, окропляя слюной высохшие губы. Тут посреди этой сцены в кабинет главного врача вошел Кротындра, тот самый Кротындра, что защищал больницу во всех судах. Прислужков растерянно взглянул на него, на его белый свитер с узором, похожим на красный медицинский крест, и в глазах его вспыхнула надежда.

– Выйдите и прекратите съемку, – приказал Кротындра.

– Зачем нам выходить, мы работаем, – напомнил Алик.

– Все до свидания, – по-хамски распорядился Кротындра.

Он по-бандитски наложил свою ладонь на объектив, развернул его в сторону коридора, и вытолкнул Тимофея из кабинета.

– Снимай, снимай, – крикнул Алик.

Но Тимофей испуганно нажал на «стоп» и, только увидев, что Кротындра и Прислужков уже и Алика выталкивают из кабинета, он снова принялся снимать.

Алик уперся обеими руками в косяки, стараясь остаться в кабинете, и на его лице завитала улыбка, подчеркивавшая понимание трагикомизма ситуации. Он стоял, как пограничники на Даманском полуострове, спиной к врагу. Позади его больно щипали за нежные места рук и постукивали.

Сцена могла затянуться, но тут, стоявший в приемной заместитель главного врача Крим, бывший детский врач, внезапно подскочил к Тимофею и, схватив за выступавший, словно обрубок ветки, микрофон, дернул полумиллионную видеокамеру вниз, так что в кадре оказались только ноги.

С возгласом: «Иди отсюда!» – Алик отцепился от косяка, получив дополнительное ускорение от Прислужкова и Кротындры, бросился на Крима и толкнул его в плечо.

Мягкий диван принял на себя тело бывшего детского врача, но Крим тут же подскочил и, приняв боксерскую стойку, сзади по-женски, словно бы сковородкой, ударил Алика в затылок.

– Ничего себе, – раздался чей-то вскрик.

– Вы свидетель, – вскричал Кротындра.

– Тихо, тихо, – запричитала Лебледь.

– Удар снял? – спросил Алик.

Но Тимофей в растерянности снимал пол и ноги. Услышав призыв Алика, он начал поднимать камеру, но Крим опять бросился на него и схватился за микрофон.

– Камера много тысяч стоит, – уныло и испуганно произнес Тимофей.

– А я сейчас и тебя ударю, – заверил Крим.

– Уберите, уберите руки, – опасаясь за камеру, проговорил Алик Криму, но тот ничего не понимал.

– Без проблем ударю, – повторил он.

– Владимир Бабесович, – окликнул Кротындра, осознав опасность.

– Я свою работу делаю, – ответил тот. – На меня напали сзади. Я упал аж сюда.

Крим показал на диван и вдруг, словно бы схватившись внутренним цементом, он растопырил руки и принялся покачиваться из стороны в сторону.

Умственное расстройство Крима было его проклятием. Он иногда покидал действительность.

– Я просто делал свою работу, – невпопад отозвался он, продолжая покачиваться, как Ванька-встанька.

Оживленно жестикулировал только Прислужков.

– Здесь куча свидетелей, что вы напали на нашего сотрудника, – он уже вслух продумывал защиту, устремив ладонь с зажатой в ней ручкой по направлению к груди излучавшего праведность Крима, как обычно это делает преподаватель анатомии по отношению к скелету.

Алик внезапно уловил, что главный врач похож на старую ощипанную цаплю, но эта цапля нападала с задиристостью его домашнего попугая.

– Ваш сотрудник ударил меня, – ответил Алик.

– Никакого удара не было, – уверенно и привычно соврал главный врач, а Крим, отрицающее качая головой, осторожно отошел за спину Прислужкова.

– Он нанес мне удар, – по инерции повторил Алик, уже понимая, что в этом медицинском обществе все будут лгать куда правдивее, чем он будет доказывать свою правду, и вся его надежда была в видеопленке. – Я его только толкнул в плечо, и он упал на диван.

– Вы меня не толкнули, вы меня ударили сюда и сюда, – спрятав эпилепсию на дно рассудка, Крим вернулся и показал на челюсть и плечо. – Я упал вот сюда.

Подобного Алик еще не знал, врачи, призванные лечить, попирая все нормы права и морали, сверхпрофессионально врали.

– Да, Господи, ложь, ложь! – вскрикнул Алик и обратился к телеоператору. – Ты снимай, снимай.

– Закройте эту штуку, не надо снимать, – теперь схватился за камеру бородатый мужик в шубе и шапке, до этого спокойно смотревший сквозь узкие линзы очков на происходящее.

– Тихо, тихо, тихо, успокойтесь, – обеспокоено запричитал Тимофей.

– Я разрешения на съемку не давал, – демонстрируя знание законов, заявил мужик в шубе. – Ты убери ее.

«Вот бородатый козел», – подумал Алик и полез на рожон. Завязалась аккуратная борьба между ним и мужиком в шубе, завершившаяся тем, что тот отпустил камеру и отвернулся.

– Вы кто по должности? – Алик устремился за мужиком в шубе.

– Сотрудник горбольницы, – ответил мужик в шубе, стоя спиной к камере.

– А как вас зовут? – спросил Алик.

– Вы ударили человека так, что он упал на диван, – с плотоядной усмешкой произнес мужик в шубе. Золотые коронки весело поблескивали под его седыми усами, переходящими в благородную седую бороду. Глаза ехидно сверлили Алика.

«Какой великолепный типаж!» – мгновенно оценил Алик, глянул на камеру – она находилась на расстоянии крупного плана, – и прокомментировал происходящее для зрителей:

– Как вы, врач, можете врать?! Смотрите, какие честные глаза у этого врача, и как он нагло врет! Понимаете!?..

Тут в приемную заглянул милиционер в форменной телогрейке и зимней шапке с кокардой. Он оглядел собравшуюся публику, на краткий миг недоумения закусил губу, а потом расслабился…

Разговор состоялся сильнейший…

– Прямого эфира не будет, – оборвал Прислужков и попытался захлопнуть дверь в свой кабинет, где исчезли и Кротындра, и Лебледь, и Крим, но Алик подставил ногу, и дверь остановилась.

– Как это не будет прямого эфира? – полез он вперед.

– Выйдите, – обратился к Алику подошедший милиционер, оттесняя его от двери и главного врача.

– А на каком основании? – спросил Алик.

– Планерка здесь, – ответил милиционер.

– Это ложь, – ответил Алик, с сожалением глядя на дверь в кабинет главного врача, которая медленно закрывалась, скрывая за собой пожирающие его глаза Прислужкова и Кротындры.

Дверь закрылась, и Алик повернулся к ней спиной, чтобы сказать завершающее слово к телепрограмме.

– Уважаемые телезрители,… – начал было он говорить в телекамеру, как милиционер схватил его за руку и попытался оттолкнуть.

– Остановитесь, – потребовал Алик и отбросил руку милиционера от себя.

– Уважаемые телезрители,… – опять начал Алик.

– Выйдите, пожалуйста, – сказал милиционер и опять оттолкнул Алика от двери.

Алик устоял.

– Я не захожу на планерку, – он резко прикрикнул на милиционера и, как только милиционер отошел в сторону, начал:

– В этом кабинете находится, я не скажу, что преступник…

Осторожный подбор слов – как это важно в профессии журналиста. К сожалению, в телерадиокомпании маленького нефтяного города не было своего юриста. Его вообще не было в стандартных штатных расписаниях организаций СМИ. В больнице маленького нефтяного города был целый юридический отдел, как и в администрации маленького нефтяного города. Другие организации маленького нефтяного города также имели юристов.

«А может, государственные СМИ, изначально не задумывались в России как структура отдельная от власти, как структура, наделенная составом защиты, позволяющим вести нападение, – раздумывал Алик впоследствии над происшедшим. – А самостоятельным СМИ нападение не нужно, там легче деньги зарабатывать на похвале, а юристы – лишняя затратная статья. Поэтому каждый журналист выживает, нанимая юристов при необходимости, или изучая законы, но это путь для немногих. В целом, беззащитный журналист выгоден власти. Сложно представить себе любую спортивную игру без защиты, но в области взаимоотношений между властью и элементом ее контроля – беззащитными СМИ – такая игра существует и даже привлекает зрителя! Вот только все голы в этой игре идут в одни ворота – в уши, глаза, а, в конечном счете, – в мозги населения».

КОРРУМПИРОВАННОЕ СОГЛАСИЕ

«Нестандартное, как правило, не работает».

Скандал в приемной главного врача закончился в четвертом часу дня, а в шесть часов вечера Алик уже сидел напротив телесуфлера и читал текст телепрограммы, посвященной этому скандалу, которая уже через час должна была выйти в эфир. Внезапно дверь студии отворилась, и зашел молодой человек, прилично одетый во все черное.

– Вы должны пройти с нами и дать пояснения, – безапелляционно заявил он.

– Я сейчас работаю, у нас эфир через час, поэтому перенесите встречу, – сказал Алик, по наглым повадкам распознав в молодом человеке сотрудника милиции.

– Нет, нам необходимо поговорить сейчас, и нам нужна запись, которую вы произвели в городской больнице, – ответил молодой человек.

Сквозь стекла съемочного павильона были видны милиционеры, разглядывающие монтажное оборудование.

«Слава богу, телевизионщики не разошлись по домам, свидетелей много», – подумал Алик, подскочил с кресла и подгоняемый мыслью о том, что времени до эфира остается все меньше и меньше, выскочил в коридор, увлекая за собой милиционеров.

В коридоре скопилась целая армия: человека четыре в форме, двое из которых с автоматами, и еще двое понятых. Корреспондентки, бегали, словно обеспокоенные курицы. В маленьком нефтяном городе журналистика была не только беззащитной, но еще в основном и женской профессией.

– Тимофей, включай камеру! – крикнул Алик. – У нас гости в студии. Сейчас будем писать. Господа милиционеры, приготовьтесь отвечать на вопросы.

– Нет, нас нельзя снимать, – раздался встревоженный голос.

– Здесь все снимается, – парировал Алик. – Тимофей, ты скоро?

Тимофей вышел с камерой на плече. Милиционеры побежали вниз, оставив возле съемочного павильона одного замешкавшегося участкового с понятыми. С ними Алик и провел интервью, которое выпустил в эфир совместно с программой о скандале в приемной главного врача…

Для того, чтобы ощутить стыд, надо осознать всем сердцем причинение вреда, если таковое состоялось, тому, кто тебя любит, кто доверяет, а, затем, без уверток и излишних оправданий извиниться. Кто не способен на это простое деяние – не способен к служению обществу. В один вечер Алик открыл для себя целый мир властного бесстыдства.

Программа о скандале в кабинете главного врача больницы побила все рекорды популярности в маленьком нефтяном городе. Люди смотрели ее на разноширинных экранах стоя, если не хватало стульев. Те, кого весть о выходе программы застала в дороге, бежали домой, забегали в квартиры и с криком:

– Включайте телевизор! – сбрасывали ботинки.

При повторе на следующий день, служебные кабинеты организаций пустели, и наполнявшие их сотрудники собирались там, где были телевизоры.

ОТВЕТЫ ПРЕЗИДЕНТА

«Пока за голову отвечают задницы, толковых ответов ждать не приходится».

Конверты с необычным обратным адресом: «администрация Президента России» – Алик получил на почте с почтенным трепетом, с каким иной верующий просит благословение Божие. Он едва удержался, чтобы не вскрыть их прямо на почте, но выдержал испытание, принес в свой рабочий кабинет и, удобно расположившись в кресле, чтобы получить максимальное удовольствие от чтения писем первого лица России, вскрыл оба конверта. Из них выпали две одинаковые бумажки. Алик их развернул. Тексты оказались тоже одинаковыми:

«Сообщаем, что Ваше обращение, поступившее на имя Президента Российской Федерации, в соответствии с ч. 3 ст. 8 Федерального закона от 2 мая 2006 года № 59-ФЗ «О порядке рассмотрения обращений граждан Российской Федерации» направлено в Прокуратуру Ямало-Ненецкого автономного округа».

Подпись: консультант департамента письменных обращений граждан и организаций…

Алик сразу понял все. Президент России организовал отбивную контору ООО «Игра в демократию»…

Потом он получил ответы и из окружной прокуратуры, и от прокурора Шпендрикова, но все эти ответы выглядели так, словно ложку манной каши размазали по тарелке с целью придать этой тарелке вид полностью заполненной и сытной.

В ответ Алик послал еще два письма Президенту России…

РАЗГОВОР НИ О ЧЕМ

«Чтобы успокоить бычка перед скотобойней, его можно и приласкать».

Причину, по которой Алик захотел посетить редакцию газеты маленького нефтяного города, он и сам не понимал. Она возникла внезапно, как возникают множество странных желаний, после которых у мужчин принято спрашивать:

–Ты что, беременный?

Знакомая лестница и коридоры принесли ностальгические чувства, не все из которых были неприятными. Что ж – ностальгия – воспоминания по былому комфорту, а не по проблемам. Его узнавали, он здоровался и получал аналогичные пожелания, а когда заглянул в бухгалтерию, то встретил восторженный прием.

– Программа получилась великолепной, – излучая неподдельную радость, похвалила Алика бухгалтерша Квашнякова.

– Спасибо, спасибо, – поблагодарил Алик, желая скорее окончить разговор, который мог быть услышан неприятельскими ушами.

Алик уже давно боялся положительных высказываний в свой адрес от людей, находившихся в отрицательной среде. Их могли уволить только за одно слово, а он не мог их защитить.

Тут подошел Квашняков.

– Что-то располнели Александр Васильевич, – сказал Алик внешне очень дружелюбно и по-дружески похлопал Квашнякова по животу.

– Питаюсь сухомяткой, – рассмеялся Квашняков. – Пойдем, поговорим.

Алик с Квашняковым прошли в кабинет.

– Хорошая программа, хорошая. Резковата, конечно, но все по делу, – похвалил Квашняков.

Алик насторожился.

– Спасибо, Александр Васильевич, спасибо, – согласился на театр двоемыслия он.

– Вам надо помириться с Хамовским. Если какие-то деньги тебе недоплачены, то это не проблема, – сказал Квашняков. – Ты же отличный журналист. Когда меня Хамовский спрашивает о программах телевидения, я всегда говорю, что у нас хорошее вещание, что чувствуется умелая рука главного редактора.

***

Тайная инквизиция

«Если при переходе дороги взгляд устремлен внутрь – то можно попасть под машину».

Незадолго до этого разговора у Хамовского с Квашняковым состоялась встреча, в ходе которой он предложил Квашнякову повышение с главного редактора газеты маленького нефтяного города до заместителя главы города. И критерий соответствия должности был один: убрать Алика с должности так, чтобы его не взяли на работу ни в одной редакции.

– Надо обернуть всю его борьбу против него самого, – сказал Хамовский. – Приклейте ярлык сведения личных счетов. Просмотрите все его материалы подробно и докопайтесь до любой мелочи. Его не должно быть на месте главного редактора. Справитесь?

– Справимся, Семен Петрович, – мягко проговорил Квашняков и кивнул головой. – Ошибки есть и у классиков. Пришьем ему нарушение журналистской этики, профнепригодность и – с работы. Кто его возьмет?

Раздался стук в дверь.

– Кто там? – крикнул Хамовский.

Дверь открылась. Показался Бредятин.

– Ты-то нам и нужен, – энергично приманил рукой Хамовский. – Говори свои предложения по Алику. Продумал?

– Надо и в трудовую ему хорошую запись сделать, – заботливо подсказал Бредятин, присаживаясь к столу. – Но все должно быть законно.

– Закон мы обеспечим, – Хамовский стукнул ладонью по столу. – Суд он проиграет…

– Как в коллективе телерадиокомпании? Работа идет? Разлагаете? – спросил Хамовский.

– Алика уже никто не поддерживает, даже те, кого он принимал на работу и продвигал по службе. Даже те, кому он за квартиры у вас ходатайствовал. Вокруг него остались немногие, кого перещелкать как блох, – принялся энергично докладывать Бредятин. – Задрин оказался правильным назначением. Настоящий неформальный лидер.

– Что у нас получается, – принялся вслух размышлять Хамовский. – Все работники больницы против Алика. У нас есть письмо председателя их профкома. Но этого мало.

Хамовский набрал короткий телефонный номер, включил громкую связь и крикнул:

– Инга, соедини с Прислужковым.

А спустя короткое время в телефонную трубку отдал приказ:

– Слушай, Олег Морисович, надо подготовить обличительный текст против Алика и собрать под ним подписи всех медицинских работников. Это позволит нам вмешаться в дела телерадиокомпании. Такова ваша часть работы.

– Сделаем, Семен Петрович, – раздался искаженный телефоном голос Прислужкова. – Проведем агитацию, собрания в коллективах, многие возмущены деятельностью Алика. Я думаю, проблем не будет.

Хамовский отключил телефон и продолжил раздавать задания:

– Вы, Александр Васильевич, и вы, Михаил Иудович, организуете собрание коллектива телерадиокомпании. Нам необходимо собрать подписи для внесения изменений в Устав и проголосовать за снятие Алика с должности.

– Сделаем, – добродушно, словно детский сказочник, произнес Квашняков. – Заставим людей высказаться, пусть Алика забросают грязью так, чтобы сами не смогли отмыться. Эту технологию я уже применял. Грязь сплачивает людей.

– Тогда что мы имеем? – спросил сам у себя Хамовский и сам же ответил. – Медики, против которых он выступал – против. Сотрудники телерадиокомпании – против…

– Семен Петрович, извините, но надо, чтобы атаки и изнутри, и снаружи опирались на единую цель, – эмоционально вмешался Бредятин. – Мы должны бить в некомпетентность Алика, как журналиста. Все-таки мы дело имеем с «Золотым пером России». Вот что надо разрушить. И в Союз журналистов должно быть направлено серьезнейшее письмо с целью дискредитации, лишения звания и наград.

– Молодец, – похвалил Хамовский. – Но я думаю, что нам не нужен Союз журналистов. Это сложно. Надо дискредитировать его как руководителя – тут у него нет заслуг. И надо остановить его сейчас, до выборов губернатора Ямала. Мне пришел приказ из округа: прекратить скандал любыми средствами.

Хамовский опять включил громкую связь:

– Инга, вызови ко мне Хиронову.

Едва немытая голова Хироновой показалась в дверях, как Хамовский произнес:

– Проходите к нам. Вам надо подумать, как отстранить Алика от работы и сделать это в рамках закона.

– Отстраним по причине конфликта интересов, – ответила Хиронова.

– И сохраним ему заработную плату, – поддержал Квашняков. – Алик деньги любит. Эта формулировка успокоит его. Возможно, он даже не будет подавать протест. Будет заниматься своими делами, да деньги получать. Я бы и сам был не против.

– Здесь не все так просто, – обострил Хамовский. – Вы хорошо подумайте.

– Хорошо, – повторила Хиронова.

– И, наконец, надо отвлечь Алика на период подготовки наших мероприятий, – обобщил Хамовский. – Надо посылать ему побольше запросов, чтобы занять и внушить ему надежды на то, что все будет хорошо. Он же написал в своем интервью «Тюменским известиям», что всегда выходит победителем. Пусть получит. Жаль, что никто из нас не близок к нему, чтобы навешать лапши на уши…

И вот у Квашнякова появился шанс исполнить пожелания Хамовского насчет лапши и близости, а потом отчитаться в выполнении еще до назначения заместителем главы маленького нефтяного города.

***

Но Алик слишком хорошо знал своего бывшего газетного начальника.

Квашняков, не пускавший на полосы газеты маленького нефтяного города его лучшие материалы, за которые Алик впоследствии получал награды в Союзе журналистов,

Квашняков, публиковавший на страницах газеты оскорбительные материалы и анонимки, в которых он уничтожал имидж Алика,

Квашняков, снявший даже его портрет с Доски почета газеты маленького нефтяного города,

Квашняков, обладавший неистощимым запасом ненависти против него, не мог хвалить его без особой причины.

Алик внимательно смотрел на своего врага, корчившего перед ним маску друга, восхищенного и умиленного, предлагающего помириться с Хамовским.

– Было бы хорошо, – недоверчиво, но успокоительно согласился он.

– Ведь смотри, – продолжил Квашняков. – Ты самый лучший журналист в городе. Ты для этого города сделал больше всех. И тебя же и гнобят. Надо эту проблему решать. Надо мириться с Хамовским…

Квашняков принялся хвалить Алика настолько неправдоподобно, что Алик еще более укрепился в своих предположениях относительно крепкого заговора против него. Враг проявляет дружелюбие, лишь заманивая в западню.

СМЕРТЬ ГЛАВНОГО БУХГАЛТЕРА

«Если не можешь поддать газу, не суди себя понапрасну: любая машина изнашивается, требует ремонта, а то и вовсе мусорной свалки».

Ворох бухгалтерских бумаг, не получивших оценки и внимания главного бухгалтера, все рос и рос… и точно в день смерти Пупик в телерадиокомпанию маленького нефтяного города вошли две темные фигуры. Одна – одетая в серую норковую шубу, поверх которой смотрело в мир изъеденное морщинами лицо дьяволицы. Другая – прикрытая черной дубленкой, украшенная мужским лицом воскового цвета. Таковы были проверяющие контрольноревизионного управления, направленные Хамовским для поиска фактов на увольнение Алика.

Дьяволица имела изящную фамилию Болонских, и в ее едком взоре читалось, что и капли его достаточно, чтобы проделать дыру в любом отчете. Молодого начинающего ревизора звали Калкин, и он неоднократно проверял телерадиокомпанию маленького нефтяного города и почти ничего не находил, что, на первый взгляд, делало его безопасным.

– Распишитесь в приказе, что ознакомлены, – Болонских положила перед Аликом приказ о проверке.

– Хорошо, – сказал Алик. – Только оригинал я оставлю себе, потому что завтра мы его направим в прокуратуру.

Взойдя на пьедестал сложно отказаться от позы. Алик не мог допустить, чтобы враг счел его слабым. В прокуратуру можно не писать, но пригрозить надо.

Проверяющие ушли. Алик посопротивлялся, но проверку удалось только отсрочить, примерно на неделю.

«Стремление властвовать встречается в семьях, где считается, что все свои и стесняться нечего, – делал Алик очередные выводы. – Подлость – уже и не подлость вовсе, если привычна. Против меня собираются тяжести, которые, сродни тарану, бьют в душу, стоит упасть духом, как полчища хлынут внутрь и натворят там, что угодно. Надо укреплять ворота и никого не пускать».

В эти дни его опять навестил тревожный сон, навеянный реальными событиями, который словно бы предупреждал…

УНИЧТОЖЕНИЕ

«Когда рушится снаружи, рушится и внутри».

Алик был счастлив с Мариной даже на фоне скандала с Хамовским, пока не возникла озлобленная ревизорша Болонских, с плотоядной улыбкой поглядывавшая на Алика. Следом возник милиционер. Причем Алик чувствовал, что милиционер действительно умный и мог применить на нем все методы добычи доказательств, какие только возможны. Он поглядывал на Алика и убедительно говорил:

– Ну, что ты можешь? Вот смотри, что я могу сказать по твоему лицу.

Он провел указательным пальцем по вискам Алика.

– Тут многого не хватает. Ты что о себе возомнил? Ты не сможешь выиграть. Наша система легко ломает таких, как ты.

Болонских молча прожигала Алика взглядом.

– О, да ты можешь решиться на уничтожение документов! – восхитился милиционер. – Об этом говорят эти едва заметные морщинки на твоем лице.

Он опять коснулся его лица.

– Вам придется начать проверку прямо сейчас, – продолжил милиционер, обращаясь к Болонских.

Алик испугался. Этот тип с человеческим лицом, в котором не было ничего человеческого, похожий на разозленного Прислужкова, действительно видел его, как говорится, насквозь…

Когда Алик вернулся к себе домой – там царила разруха. Это был уже не его дом. Мебели почти не осталось. Марина будто ничего не чувствовала. Алику стало плохо. Сквозь дом, словно холодный ветер, пролетала потоком дьявольщина, вынося остатки тепла. Алик не выдержал и страшно крикнул в темноту ночи, как ему показалось, нанося смертельный колдовской удар Хамовскому…

– Марина, принеси валокордин, – попросил он внезапно, но не дожидаясь, открыл дверь квартиры и пошел к лестнице.

Возле лестницы он потерял сознание, упал и заскользил по ступеням вниз головой, совершенно не чувствуя ударов и видя происходящее сквозь бессознательную пленку.

***

Когда море волнуется – на берег выбрасывается мусор и разбитые корабли. Если сердце волнуется – надо чистить мысли. Любой ураган создает только мусор. Какие бы намерения ни были при вызове урагана, можно надеяться только на мусор и на возможность того, что ненужный предмет превратится в мусор. Вызывая ураган надо готовиться потерять самое дорогое.

***

Увольнение из телерадиокомпании приближалось – это Алик понимал и решил загладить старую вину.

ПОСЛЕДНЕЕ ИНТЕРВЬЮ

«Быков и людей увлекает на смерть всего лишь кусок цветной ткани».

В Интернете Алик нашел номер телефона прессслужбы государственной Думы округа, созвонился, добыл номер мобильного телефона опальной в маленьком нефтяном городе депутата Матушки и позвонил.

– Насколько я знаю, вы в городе, – с надеждой произнес Алик.

– Да, – удивленно ответила Матушка, поскольку знала о запрете для СМИ, исходящем от главы маленького нефтяного города, на контакты с нею.

– Я приглашаю вас в нашу телестудию на интервью. Вы давно у нас не были, поэтому отказа не приму, – так весело произнес Алик, будто готовился не к смерти, а к дню рождения.

– Спасибо, – никак не проявляя удивления, согласилась Матушка. – Я действительно давно не отчитывалась перед жителями.

– Вот и подходите, когда ждать? – спросил Алик.

– Через пятнадцать минут буду, – ответила Матушка.

Слегка прихрамывая, Матушка зашла в телерадиокомпанию маленького нефтяного города. Алик всмотрелся. Потеря веса не омолодила ее. Лицо мелко измяла старость. Но радость от возвращения на давно забытую трибуну светилась в ее глазах.

Прошлые конфликты во время оттепели всегда забываются. Она понимала, что Алик рискует должностью, пригласив ее на интервью, но ей это интервью было выгодно, и, зная Алика, она понимала, что в этом приглашении он имел и свой интерес.

Излишнее объяснение съедает предмет. Чем дольше крутишь карандаш в точилке, стараясь сделать его максимально острым, тем короче он становится, тем меньше он служит.

– Я приехала сюда, как член фракции,.. – начала излагать цели визита Матушка.

Алик поморщился.

– Прошу, все, что угодно, но никакой рекламы «Единой России», – отрезал он.

– Да, ладно, ладно, – начальственно с оттенками материнской любви согласилась Матушка, не принимая всерьез антипатии Алика к тиражируемой всеми редакторами политической партии…

Съемочный павильон уже сиял фонарями. Матушка и Алик не были новичками, деревенеющими перед стекляннокосмическими взглядами телевизионных камер.

Видя на мониторе, что он в кадре один, Алик без промедления открыл программу:

– Здравствуйте, уважаемые телезрители. Сегодня у нас в гостях человек, которого давно уже не было в этом съемочном павильоне, которого многие любят и на которого многие надеются. Это Матушкова…

Скачок с крупного плана на общий, словно бы распахнул занавес. Алик ощутил приятную неожиданность, которую испытал обычный зритель, и котлету, застрявшую в дыхательном горле главного телезрителя маленького нефтяного города – его главы – Хамовского. Это его развеселило, а затем порадовала сама Матушка.

– Если бы не Алик, то это интервью не состоялось бы. Он меня пригласил сюда. Я вообще считаю, что это самый достойный журналист этого города…

Алик сделал эту передачу так, будто в последний раз выступал в эфире местного телеканала. В ходе интервью он напомнил об уголовном деле Хамовского, о врачебных ошибках и о росте младенческой смертности, но все упоминания Матушки о фракции «Единая Россия», от которых та не удержалась, он вырезал при перезаписи программы.

После этого интервью жители города, встречая его на улицах, спрашивали телефон знаменитой депутатши, а сама Матушка позвонила из столицы округа ему лично домой и предложила помощь. Она щебетала, как птица в предчувствии весны, но Алик прекрасно знал цену ее весеннего щебета, он всегда исчезает, стоит подуть холодным ветрам, а в отношении политики – это просто дань вежливости:

– Я буду следить за ситуацией…

– Обязательно сообщайте мне обо всем…

– Свяжусь с губернатором…

Хорошая музыка лишь услаждает слух, а ее исполнители редко приходят на помощь, но искра надежды в сердце Алика возникла, как итог столкновения с высоким искусством весеннего щебета Матушки.

«Возможно, она и вмешается», – внезапно поверил даже Алик, с его-то опытом, но он был не единственным обманутым Матушкой в этом маленьком нефтяном городе, что его извиняет. Собственно, он тут же покуражился сам над собой:

«Иллюзии как пламя свечи, они живыми тенями бродят по стенам, но стоит задуть неустойчивый огонек, как окружающий мир погружается во мрак».

«Нет, – поправил он сам себя. – Свечу можно зажечь еще раз. Неверное сравнение.

Иллюзии, как свечи, горящие на елке, стоит погасить хотя бы одну и жизнь бледнеет. Уже ближе. Но нет определенности в безусловной смерти иллюзии, ведь опять же можно приобретать новые свечи. А если нет, а если иллюзии коренятся в детском сознании и воспитании – тогда они не восстанавливаются. Но ты ушел от ответа на этот вопрос – ты просто констатируешь факт – без иллюзий «жизнь бледнеет» – с этим не поспорить».

***

В это время коллектив телерадиокомпании маленького нефтяного города охватила революционная истерия. Задрин шел от одного рабочего места к другому, обрабатывая каждого отдельного сотрудника, как отдельный клубничный кустик. Фраза «мочить главного редактора!» – стала паролем, с которым встречались в курилке и с которым поодиночке выходили из курилки. Клубничные кустики не имели больших претензий, но мочить начальника плохого ли, хорошего ли на Руси испокон веков считалось делом богоугодным, а клубничные кустики, объединенные в толпу, уже и не имели иных инстинктов, как навалиться скопом на подранка и добить его подручными средствами.

Народ не искал в этом занятии привычного охотнику промыла мясца или шкуры, нет. Речь шла лишь о том, чтобы добить и потешиться, глядя, как жертва корчится в луже собственной крови.

ТЕЛЕВИЗИОННОЕ СТАДО И ОФИЦИАЛЬНЫЙ ПАСТУХ

«И микроб может управлять человеком».

Любая нация являет собой определенный набор постоянно нарождающихся тенденций и характеров. Этот набор можно принимать, а можно отвергать, но валять дурака не стоит: надо соответствовать образу. Алик не соответствовал и не стремился, но интуицией природа его наградила, и он видел за внешне прежними улыбками своих сотрудников, кинжалы спрятанных за спинами ножей.

«Надо провести собрание. Поговорить, объясниться», – запоздало подумал он и объявил о своем решении.

Все отреагировали беззвучно, кроме обычно спокойной Буковой. Она сидела перед монитором в наушниках, которые не сняла, хотя бы из мал-мальского уважения к главному редактору, и просматривала отснятый материал. Думая, что Букова не услышала объявление о собрании, сказанное спокойным тоном, Алик сказал чуть громче:

– Татьяна, завтра будет общее собрание. Ты слышишь?

Букова сняла наушники и истерично вскрикнула, не поворачиваясь к Алику:

– Если на собрании не будет присутствовать Хамовский, то я не приду.

Выпалив это в пулеметном стиле, она вновь надела наушники, показывая, что разговор окончен. Типичная антивежливость старого состава, с которой, как думал Алик, было покончено с уходом Валер, Мордашко, Задриной, воскресла. Звездность деревенского телевидения быстро создавала из людей самые обычные памятники под сосной, что-то вроде пеньков, обросших горящим по осени мхом.

– Татьяна, во-первых, с тобой разговаривает начальник. Ты хотя бы из вежливости сними наушники и повернись, – решил проявить нрав и Алик.

И тут в поведении Буковой возникла агрессия зайца, внезапно почувствовавшего себя сильнее льва. Она повернулась к Алику и злобно глянула.

«Ох, ты! – мысленно вскрикнул Алик. – Это может означать только одно: спиной этот буковский заяц ощущает незримую тень еще более свирепого хищника. Это мог быть только Хамовский. Он им пообещал, что меня снимут».

Алик продемонстрировал ожидание. Остатки подчиненности заставили Букову снять наушники.

– Татьяна, прошу присутствовать на собрании, завтра, в десять часов утра, – попросил Алик.

– Без присутствия Хамовского я отказываюсь, – опять выпалила она.

– Это приказ, вы не имеете права отказаться, – ответил Алик и вышел из кабинета.

Новости в маленьком нефтяном городе распространялись быстро. Вскоре Зябильник хмуро занесла бумагу, подписанную Хамовским:

«Предлагаю провести собрание в клубном кафе «Балалайка», о времени проведения прошу договориться предварительно».

«Хочет продемонстрировать контроль над ситуацией и проверить: стану ли я сам организовывать собрание для своего оплевывания», – оценил ход Хамовского Алик.

Выбор смерти – дело вкуса. Некоторые величественно восходят на эшафот, некоторых заносят или заводят. Алик предпочитал наслаждаться жизнью как можно дольше.

Он скомкал письмо Хамовского и отправил в урну. Это была ошибка.

Такую же бумагу получил и Задрин. Он согласился на собрание в клубном кафе «Балалайка» и прислал через Зябильник приглашение Алику, которое подписал: «коллектив телевидения».

«Анонимы, даже с поддержкой Хамовского», – огорчился Алик, дочитав приглашение, и отправил его вслед за бумагой главы города.

***

В съемочном павильоне телевидения маленького нефтяного города отстраненно сидело собрание. Вокруг торчало множество ушей и блестело такое же число глаз, но что происходило за этими датчиками внешнего мира – Алик не знал.

– Я рассчитывал своим примером привлечь вас к журналистике, – он искренне заговорил с коллегами, жаждавшими его смещения. – У меня это не получилось. Вам по- прежнему легче славить руководство организаций, чем работать на жителей нашего города…

Слова тревожили воздух, барабанные перепонки, мембраны микрофонов, отражались от стекол, гасились в звуконепроницаемых стенах и бесследно исчезали, словно забредшие в болото коровы.

«А может, послать их?..» – подумал Алик и продолжил:

– И вы за моей спиной, без какой-либо попытки организовать со мной переговоры, пишете кляузы про меня. Для индивидуальной борьбы – это нормальный способ, но почему вы не оставили мне шанса на диалог?

Молчание телекамер и телесуфлера было понятным, но молчание творческого коллектива, умеющего излагать, говорило о том, что умы волновали не публичные проблемы, а смена власти и получение доступа к распределению денег. Народ, зрители и информация были тут ни причем.

Тогда Алик решил обратиться к очевидному.

– Вы сами знаете, что произошло с нашим главным бухгалтером Пупик. Она то уходила на больничный, то ее выписывали на работу, и через полгода она умерла. Неужели никто не хочет разобраться в деятельности врачей? Я работаю в этом направлении, возможно немного резковато, но этого требует ситуация. Почему вы затеяли этот бунт в тот момент, когда мне наиболее сложно?

Опять ответом стало молчание. Коллектив телерадиокомпании жаждал вернуться к административной титьке.

***

Чтобы из камня сделать изделие надо отсечь все лишнее, чтобы из человека или из коллектива сделать нечто достойное, надо поступить аналогично, как бы ни было жаль осколков и стонущей заготовки. Алик отступил от истин мастеров, рассчитывая, что все само собой наладится, исходя из естественных стремлений журналистов к знаниям, информации.

О, как он ошибался! Хороший конь требует укрощения. Драгоценный камень не порадует глаз без огранки. Редкий человек обладает собственной волей к совершенству. Любое стадо без присмотра становится жертвой хищников или воров.

ТЕЛЕВИЗИОННОЕ СТАДО УХОДИТ К ИНОМУ ПАСТЫРЮ

«Пренебрегающий правом – от права и получит».

В помещении клубного кафе «Балалайка», где обычно заседали поэты, наговаривая стишки, среди которых иногда попадались душевные, собрались разгоряченные предчувствием снятия своего начальника сотрудники телерадиокомпании. За столом президиума важно восседали Квашняков, Бредятин и Солодов – юрист администрации маленького нефтяного города.

Пришла и съемочная группа в составе Павшина, вынужденного вернуться в маленький нефтяной город, и Ступорова. Оба работали в новом телевидении маленького нефтяного города, которое нефтяная компания создала для поддержки своих кандидатов на выборах в городскую Думу. Но Алик предусмотрительно отсутствовал.

Квашняков сидел в глубоком раздумье, вспоминая последний разговор с Хамовским.

***

– Ты его предложил в качестве главного редактора. Твоя ошибка. Если не снимешь сволочь любыми путями – заметь – любыми, то я уволю тебя. Понял? – сказал Хамовский.

– Понял, как не понять, – ответил Квашняков, пустив волну исполнительности по своему лицу-маске. – Уберем по высшему разряду.

***

И вот сейчас, глядя на сидевших перед ним телевизионщиков, Квашняков думал:

«Как это получилось у Алика, что при всей егозаботе об этом коллективе, чего даже я себе не позволял, у нас-то премии всегда делились только в узком кругу, – все жаждут его снятия?»

Пока Квашняков размышлял, завершились выборы председателя собрания, которым стал Задрин, и секретаря, которой стала журналистка Аказянова, занявшая место Павшина.

– Первой предоставляется слово Юлии Публяшниковой, – объявил Задрин.

Публяшникова важно поднялась с места.

***

Доклад по результатам сбора мнений

«Вкладывая деньги и мысли в своих врагов, нельзя надеяться на доход».

За годы работы Алик зарекомендовал себя, как человек, не умеющий работать с нашим коллективом. Он не считается с нашим мнением, разлагает наш привычный моральный облик, требует приходить вовремя на работу и работать, а если что – так репрессии! Здесь Крайний Север и надо повнимательнее. Здесь сопли текут. А то, что он неоднократно принуждал творческий коллектив к использованию способов добычи информации, противоречащим желаниям и убеждениям журналистов, – это выходит за все мыслимые границы. Если мы любим власть и Хамовского, то почему мы должны искать иное мнение?

В последнее время Алик совершает провокации в отношении городских служб. Он оскорбляет честь и достоинство уважаемых нами людей, а также пытается грубо манипулировать аудиторией, для передачи, так называемой правды или истины. Наша истина только одна – мы хотим работать! Мы хотим жить и кормить наши семьи! Любая истина должна соответствовать этому критерию.

Он прикрывается нами, как живым щитом! Его мнение воспринимается уважаемыми нами должностными лицами, как мнение коллектива телерадиокомпании, то есть как наше. Вышедшие в эфир скандальные программы Алика подорвали информационный авторитет нашей телерадиокомпании среди руководителей города. Руководители отказываются идти на контакт и давать комментарии и запрещают своим сотрудникам общаться с нами. Это приводит к большим трудностям при сборе информации, которую мы привыкли получать из уст властьимущих. Он ломает нашу системы работы, когда нам не надо было искать темы, руководители сами звонили, присылали планы…

Он чаще нас пользуется служебным автотранспортом в личных целях, что неоднократно приводило к тому, что некоторые из нас не успевали сделать маникюр. Не обеспечивает служебный транспорт в выходные дни, когда мы выходим на работу на час, чтобы получить отгул на весь день, а ведь именно в выходные дни проходят все массовые мероприятия, организуемые администрацией нашего города!

Алик неоднократно угрожал увольнением за пребывание на больничном более двух недель в году. Мы имеем право ходить на больничный столько раз, сколько нам его захочется взять. Это неотъемлемое право творческого работника. Отдых от суеты позволяет копить мысли.

Судебные разбирательства Алика приносят ущерб телерадиокомпании. Зачем он создает программы, приводящие к бессмысленным судебным искам? Всем понятно, что наш суд всегда будет на стороне власти.

Считаем, что наш главный редактор превышает полномочия и должен быть снят с должности. У меня все.

***

– Теперь надо голосовать, – сказал Задрин. – В докладе прозвучали наши обобщенные претензии. С каждым проведена работа. Осталось поднять руки. Кто – за?

В воздух всплеснулось восемнадцать правых рук из двадцати двух, имевших право голосовать.

– Так, так, – огорченно произнес Задрин. – Не единогласно. Ну, кто – против?

Ни одна рука не поднялась.

– Ну, тогда воздержавшиеся? – облегченно вздохнул Задрин.

Осторожно приподнялись четыре руки.

– Документ принят, – произнес Задрин.

– Мне хотелось бы услышать претензии от конкретных людей, – попросил Квашняков. – Кто хочет высказаться, не стесняйтесь.

– Он плюнул на телевидение, – презрительно произнес Задрин. – Все на мне, на заместителе по технической части, если бы не я, телевидение остановилось бы.

Зал одобрительно загудел.

– Я считаю, что журналистов нельзя так терроризировать, – подхватила слово Аказянова. – За каждое опоздание: объяснительная и замечание.

– А что тут неправильного? – спросил Солодов. – Трудовая дисциплина должна быть…

Чувствуя отклонение собрания от критического фарватера, Квашняков прервал юриста:

– Это же журналисты, конечно, должен быть свободный график работы.

– Так нельзя с северянами, – поддержал Ушлый, техник-специалист по выпуску программ на телецентре. – А он чуть что, так приказ – и все авторитарно. Вот нас заставил писать ежедневные отчеты о смене. К чему, зачем? Мы же сюда за деньгами приехали, а не бумажки писать.

– Запчасти не сразу покупают! – крикнул Быкяев, второй водитель телерадиокомпании…

– Курим в строго отведенное время, на минуту задержишься – замечание, – напомнила Публяшникова.

– А материалы его далеки от идеала. Золотое перо его купленное – это точно, – вставила свою фразу Лицедейко.

– Это надо особенно внимательно исследовать, – зацепился Квашняков. – У него в Москве мохнатая рука. Надо лишить его всех липовых дипломов и наград. Мы организуем комиссию, проверим и напишем. Кроты не должны видеть свет. В нашем маленьком нефтяном городе никто не может быть величественнее уважаемого всеми главы города – Хамовского.

***

Выводы творческих душ

«Душа незримое создание, быть может нет ее совсем, она не хлеб, она не званье… и потому чужая всем».

– Предлагаю главное. принять поправки в Устав, – напомнил Бредятин.

– Нет, есть еще предложение, – сказал Задрин. – Я считаю, что мы всем коллективом должны извиниться перед главным врачом за выступления Алика. Только так мы сможем вернуть уважение чиновников.

– Поддерживаю это предложение! – подскочила Публяшникова. – Кто за?

Все дружно подняли руки.

– Хочу добавить! – приподнялась со стула Букова. – Я человек верующий, сектант. Алика надо проклясть самым страшным проклятием…

– Все обобщаем протокол, – скомандовал Квашняков. – Публичное извинение сотрудников телерадиокомпании перед Прислужковым за выступления Алика, внесение изменений в Устав, и рассмотрение вопроса об отстранении Алика от должности. Кто «за»?

Помещение кафе «Балалайка» не знало такого единодушия. Руки взлетели так скоро, словно каждый из участников собрания, сорвавшись в пропасть, хватался за край обрыва.

ЭЛЬВИРА

«Каждый оценивает в меру знаний и стремлений»

Эльвира – крупная миловидная женщина, приехавшая в маленький нефтяной город из Уфы, где работала в местном ОГТРК, тенью проникла к Алику в кабинет и скорбно заговорила так, что в каждом ее слове слышался дождь из слез:

– Я больше не могу так работать, я, наверное, уволюсь.

– Успокойся, Эльвира, сядь, расскажи, что произошло, – обеспокоенно попросил Алик.

– Я хочу просто работать, заниматься журналистикой, а они только и делают, что о вас говорят, причем говорят всякие гадости, – ответила Эльвира. – Это невыносимо. И так целый день.

– Я подумаю, куда тебя пересадить, – ответил Алик. – Сядешь, в конце-концов, в моем кабинете. Здесь есть еще один стол. Поставим компьютер.

– Нет, вы просто не представляете себе, как это происходит, – продолжила Эльвира. – Они постоянно дергают меня, спрашивают, подписалась ли я против вас. Я в первый раз подписалась, о чем пожалела. А сейчас не хочу. И они меня достают, как могут. Ты, что против нас? – спрашивают. Ты его шестерка, – говорят. Я сижу, работаю, а им будто и заняться нечем. Только и ходят, и всякую грязь разносят. Я так больше не могу. И я вам скажу, что они всех в этом коллективе очень профессионально обрабатывают.

– Эльвира, ты же видишь, я ничем не могу помочь, только посадить в своем кабинете, – ответил Алик.

– Вы знаете, я долго работала в Уфе и видела разных редакторов, – разоткровенничалась Эльвира. – И все четверо – такие сволочи. Мне как-то нужен был отгул, так редактор пригласил меня и двух своих заместителей. Они включили телекамеры. И главный редактор мне сказал: «раздевайся догола, мы снимем с тобой порнушку, а потом я подпишу твое заявление» …

Под глазами Эльвиры показались дорожки слез.

– И вот только, когда я попала к вам в телерадиокомпанию, то поняла, что такое настоящий редактор, – продолжила исповедь Эльвира. – Я была невероятно счастлива, позвонила домой и сообщила маме: «Мне так повезло, так повезло».

– Почему у коллектива такая ненависть ко мне? – спросил Алик.

– Я не знаю, – ответила Эльвира. – Но с самого первого дня работы Букова настраивала меня против вас, говорила, что вы очень жесткий человек, что мне трудно будет здесь работать, что я долго не продержусь. Говорила, что вы не совсем нормальный, что даже мальчика в каком-то детском саду побили и много еще чего. Ну, я эти все истории не знаю, и знать не хочу, мне с вами нормально работается.

«Про мальчика – это работа Бредятина, – сразу понял Алик. – Я тогда был депутатом, и эта сволочь использовала тогда пустяковый бытовой случай, чтобы очернить меня. Бредятин рассказал Задрину. Задрин разнес всем. Тогда здесь должна витать бредятинская идея о моей жадности до денег».

– Эльвира, давайте сделаем так. Вы приходите на работу, когда у вас есть необходимость. Остальное – дома: текст, сценарный план, – ответил Алик. – Отсюда – только на съемки, на раскадровку и монтаж. Сейчас у вас все сделано?

– Да, – ответила Эльвира.

– Тогда идите домой, – разрешил Алик. – Иначе не выдержите.

О ЧЕЛОВЕЧНОСТИ

«Отстраняясь от земли, пусть даже по небесным надобностям, легко стать гонимым».

Алик быстро поднялся на второй этаж.

– Задрин, вы зачем доводите людей до увольнения? – спросил он прямо.

– Я? – придав своему дебильному лицу удивление, театрально возмутился Задрин. – Я никого не довожу до увольнения. Вы что-то путаете.

Алик едва сдерживал ярость. Он явно недооценил заместителя.

– Да, ты, – подтвердил Алик. – И твоя команда – что одно и то же.

Тихо подплыла Публяшникова.

– Вы нас оскорбляете? – спросила она, поблескивая диктофоном.

Публяшникова имела юридическое образование, а сейчас еще и очень яркий командный образ.

– Вы сами себя оскорбляете, – ответил Алик, сбавляя темп речи ввиду того, что все сотрудники телерадиокомпании подтягивались к месту словесной перепалки, и в их лицах не было доброты.

Ситуация уже походила на ночную встречу с бандитами в тихом укромном уголке.

Вокруг Алика собралось множество ненужных ушей и незваных глаз. Тут был и однорукий монтажер Кони

лов, и Пискин, и Букова, и все остальные, что у Алика воплощалось в одно единственное сравнение: публика напоминала громадных тараканов с ощипанными усами.

«Что мы тут создаем, коль привлекаем стольких насекомых?» – спросил сам себя Алик и, чтобы разрядить обстановку, скомандовал:

– Задрин и Публяшникова, спуститесь ко мне.

Он зашел к себе в кабинет, за ним вошли Задрин и Публяшникова, а следом проник весь тараканий коллектив.

«Кошмар!», – оценил Алик и попросил:

– Я звал только Задрина и Публяшникову, остальные могут идти.

Однако коллектив телерадиокомпании выразил полную глухоту. Алику показалось, что он обратился к череде ссохшихся молчаливых коряг.

– Вы что, забыли? Вы позвали меня с Задриным и весь коллектив, – нагло глядя ему в глаза, ответила Публяшникова.

Коллектив молчал, молчал угрюмо и агрессивно, как молчит забор, обнесенный колючей проволокой.

Подобного Алик не ожидал. Публяшникова выставляла его дураком, прямо у него на глазах. Его вызывали на агрессивное поведение, готовые записывать каждое его слово. Он чувствовал, что проигрывает.

– Меня интересуют только два человека: Задрин и Публяшникова. Остальных прошу выйти из кабинета, – еще раз спокойно попросил Алик.

Народ медленно среагировал, дверь закрылась.

– Я прошу вас не доводить Эльвиру, – сдерживаясь из последних сил, чтобы не ударить Задрина в лицо, сказал Алик.

– Ее никто не трогает, – состроив хитро-дебильную рожу ответил Задрин.

– Мы никого не трогаем, – подшакалила Публяшникова.

– Выйдите из кабинета, – приказал Алик, испытывавший уже отвращение к этим лицам.

***

Когда слепой поведет слепого, то оба упадут,… но как часто мудрость идет на поводу у неопытности, а неопытность приобретает способность поучать мудрость. Когда птенцы будут учить летать взрослых птиц, то они умрут с голоду. А у мудрости часто не хватает твердости укротить неопытность. И тогда неопытность получает свой опыт, который является лишь штрафным кругом возле трассы судьбы.

«Хамовский борется со мной через энергию неопытности и властолюбие, – рассуждал Алик. – Я никогда не видел мелких шавок, заставляющих танцевать больших псов, но вот клопы могут заставить нервничать человека».

***

– Да они и со мной так же поступают, – проинформировал первый водитель телерадиокомпании Василий, когда Алик рассказал ему об Эльвире. – Подходят и шпыняют всяко. Шестеркой называют. Но не на того напали. Я говорю, мне есть у кого учиться. Вы сами стучите, куда можете.

– Так они и тебя дергают? – удивился Алик.

– А вы как думали? – упрекнул Василий. – А я сел у Задрина в кабинете и говорю: а сам-то ты кто? Все докладываешь наверх, ты и есть первый стукач. Теперь он меня не трогает.

– Молодец, – похвалил Алик.

– И вот Зябильник, секретарша, еще держится, – напомнил Василий. – Ей тоже тяжело. Только потому, что вы рядом, они ее не так сильно давят.

Но Зябильник уже начала спускаться в курилку, где собирался революционный коллектив телерадиокомпании. Это было странно, ввиду того, что она бросила курить. Документы теперь она готовила дольше обычного. Алик не был уверен, отправлялись ли письма по инстанциям: в прокуратуру города, в прокуратуру округа, в департамент здравоохранения… Письма увозили, но достигали ли они цели.

Машина телерадиокомпании маленького нефтяного города стала стремительно разваливаться. Умение устроителей темноты искренне тосковать о свете, – всегда удивляло Алика.

КУХНЯ

«Чтобы лучше понять, что человек из себя представляет, желательно взглянуть на его кухню».

В кухне, где обычно попивали чай сам Алик как главный редактор телерадиокомпании маленького нефтяного города, главный бухгалтер и секретарь… – в общем, та административная верхушка любой организации, имеющая блага отличные от тех, которыми распоряжается большинство – теперь наслаждались чаепитием все сотрудники телерадиокомпании маленького нефтяного города. Алик сам дал подобную возможность, поскольку ликвидировал все мелкие очаги чаекофепития на рабочих местах, и творческая журналистика наслаждалась этим в полной мере, чтобы не только попить чаю, но и продемонстрировать пренебрежение начальнику.

Если раньше возле кухни пахло иногда алкогольным перегаром, исходившим от Бухрим и Пупик, то теперь запах дешевой пищи, которую нещадно потребляли телевизионщики, заполонил административный отсек. Смесь из запахов быстрозавариваемых супов, жареных в прогорклом масле пирожков, залежавшейся пиццы скрывала все посторонние душки и даже ароматы, как это обычно происходит в самой затрапезной забегаловке.

Понимая, что справиться с таким обилием шума, эмоций и запахов он не в силах, Алик прошел из кабинета к кухне и сказал:

– Дверь прошу закрывать, мимо ходят посетители и могут подумать, что тут только и делают, что едят и бездельничают.

– Так тут душно, – с пацанским вызовом произнес Тимофей, который еще недавно героически снимал Прислужкова. – Вытяжки-то нет.

Алик осмотрел кухонку. На ее не более чем шести квадратных метрах, находилось не меньше пяти журналистов, холодильник, кухонный шкаф, столик и мойка. Причем заполненность кухонки Алик оценил равноценно, у него даже и мысли не мелькнуло, что журналист маленького нефтяного города чем-то отличается от безжизненной мойки или кухонного шкафа. Да, его разочарование в сотрудниках было настолько велико, насколько велико бывает разочарование чувствительного ребенка при разоблачении цирковых фокусов или новогодних чудес.

«Вроде взрослый уже, – подумал он после, – а все еще открываю для себя то, что все нормальные люди знают естественно».

Под нормальными людьми Алик всегда понимал тех, чья инстинктивная воля не выделяла их из коллектива или делала их симпатичными коллективу. То есть тех, кто имел определенный статус полезности, вроде табурета. И тут Алик вспомнил слова, услышанные им от давно забытого попутчика в купе, попутчика, чем-то похожего на пастыря:

– Нет ничего хуже душевной темноты, возникающей от обиды за неполученное вами, но жданное, от обиды за неполученное, но принадлежащее по мнимому праву. Эта темнота скрывает многие радости. Не пускайте ее внутрь.

«Верно говорил, – рассудил Алик. – Эти люди, эти отношения – они проникают внутрь. От них не отгородиться. Эта трясина. Разговор с лягушками напоминает о болоте. Если звезда упала в болото, она пошипит да потухнет. Среди лягушек самая уважаемая та, которая громче квакает и привлекает внимание. Среди звезд самая уважаемая та, которая приносит свет и тепло. У лягушек и звезд разные жизненные цели, отсюда абсолютное непонимание друг друга. Взаимосвязь одна: лягушки всегда пользуются истинами солнца, солнце истинами лягушек – никогда».

– Если нечем дышать, значит, вдохните заранее, – грубо ответил Алик, но по ходу фразы понял, что откликается на грубость, и смягчился. – Это шутка, конечно. Но, если дверь не будет закрыта, то я ликвидирую кухню.

– Это у нас запросто. Только ликвидировать. Репрессии, – откликнулась ранее молчаливая Букова, подтверждая, что угроза увольнения над Аликом повисла вполне реальная, тяжелая как объемный мешок, в который безразличные жители города скидывали свои камни в поддержку тех, кто их же и подавляет – против кого и выступил Алик в поддержку этих самых безразличных жителей города. И этот мешок был настолько полон, что вот-вот должен был сорваться ему на голову. А те многие и многие люди, благодарившие его и по телефону, и на улицах, были так безнадежно далеки от него и разрознены, что некому было и приостановить падение этого мешка. И словно в ответ на эти мысли Публяшникова рассмеялась так, словно она работала не выпускающим редактором на телевидении, а хозяйкой публичного дома.

Алик закрыл дверь в кухню.

***

То, что работница телецентра Косаченко, поблескивая своими чрезмерно выпуклыми глазами, гуляла в свой выходной день по телерадиокомпании маленького нефтяного города, было не просто удивительно, а удивительно настолько, насколько удивителен дождь на Крайнем Севере в канун Нового года. Поэтому, заметив ее в конце рабочего дня в кухонке, Алик подошел и спросил:

– Что, Света, дома не сидится, весь день на работе?

– К празднику готовимся, к двадцать третьему февраля, – задорно ответила Косаченко, но внезапно просветлела, словно поэт, нашедший удивительно хорошую строку, и добавила. – У нас два праздника ожидается.

– Вы, наверное, мужской день будете справлять одновременно с женским, – высказал предположение Алик, прекрасно поняв, что Косаченко подразумевала его увольнение.

– Нет, тогда у нас будет три праздника, – кружа по маломерной кухне с кружкой, полной чая, и счастливо пританцовывая, ответила Косаченко.

«Что за люди! – восхитился Алик. – Даже палачи на эшафоте и то культурнее. Отрубил голову и – к семье. Этим надо еще и потоптаться на костях. Какая мразь! Что ж – самый умный поросенок не заговорит по-человечески, и даже самый умный философ не сумеет объяснить ему, что такое совесть».

В помещениях телерадиокомпании маленького нефтяного города повисла тишина. Алик выполнил все дела, запланированные на этот день. На столе лежали копии штатного расписания, трудовой договор на исполнение им обязанностей журналиста… Все – для будущих судов.

На подоконнике лежали все протоколы совещаний при главе города за пять долгих лет и папки с заданиями Хамовского для телерадиокомпании. Это были бумаги для продолжения борьбы в случае, если его уволят. А сейчас за окнами темнел вечер пятницы, начало шестого вечера, остались минуты до окончания рабочего дня, впереди ждали выходные, а за ними два праздничных дня – почти новогодние праздники: можно и выспаться, и восстановить силы после всех скандалов и нападок, а заодно поработать над книгой. Волшебство тишины поразило Алика.

ПОБЕГ ОТ КОМИССИИ

«Все карьерные беды вначале от незнания этапов пути, приводящего к успеху, потом – от их забвения».

– Что-то никто не поздравляет меня с наступающим праздником, – весело сказал Алик, заглянув в бухгалтерию. – Деньги никто не собирает…

Новенькая главная бухгалтерша Седлова и бухгалтер- экономист Рыбий мертво взглянули на него, растягивая искусственные улыбки. Раньше, при таких словах, все подскочили бы и, суетливо доставая скупые бумажки из кошельков, собрали бы минимально возможную сумму и отправили в магазин завхоза Фазанову. Сейчас они выжидательно выглядывали из-за мониторов, словно незнакомки на лестничной площадке в проемы дверей. Во взорах светилось непонимание.

Алик прошел к Фазановой и повторил предложение, но опять получил тот же непонимающе удивленный взгляд. Она невпопад рассмеялась, отдавая должное наступающему мужскому празднику, ее лицо засветилось, но сама она даже не привстала со стула. Это было похоже на то, как если бы в машине разрядился аккумулятор настолько, что при повороте ключа в замке зажигания она еще вспыхивала огнями панелей, трещала стартером, но не заводилась.

«Напугались-то как, – расценил Алик. – Надо их приободрить».

– Ну, пойдемте со мной, я денег дам на бутылочку. Только покупайте «Прасковейское» и фрукты, – сказал Алик завхозу, желая слегка пристыдить. – И ничего больше.

Фазанова пошла за Аликом, говоря на нее непохожее:

– Да в холодильнике есть вино и все остальное.

Едва Алик зашел в кабинет, как Фазанова нырнула на кухню и приоткрыла холодильник.

– Да вот же вино, – сказала она, показывая на открытую початую бутылку.

– Наталья Николаевна, я из открытых бутылок не пью и никому не советую, – ответил Алик. – Вино должно быть принесено в закрытой бутылке и открыто на столе, так что собирайтесь. Вот вам деньги.

Фазанова взяла деньги и удалилась, а Алик прошел по коридорам и кабинетам редакции телерадиокомпании, контролируя подготовку пятничного новостного выпуска. Все шло нормально. Революционные порывы коллектива исчезли, уступив отстраненно вежливым ответам, что Алик опять же отнес к предпраздничным заботам и скандальным отношениям. Со второго этажа, он спустился вниз, подошел к бухгалтерии и секретариату, и только глянул на утонувшие в мониторах женские головы, как услышал громкие коллективные шаги, как это бывало, когда приезжали высокие гости в сопровождении заместителей главы города, а иногда и самого Хамовского.

Захлопали двери, зарокотали веселые басы. Алик оглянулся. Неясные темные силуэты быстро приближались к слегка застекленной двери в административный

отсек телерадиокомпании, и с приближением они становились все отчетливее в просвете их узорчатых стекол.

Дверь открылась, и возник улыбающийся Квашняков. Он быстро пошел к Алику, за ним проник Бредятин, а далее потянулись толстомордый юрист Солодов, которого только пару месяцев назад Хамовский принял на работу в администрацию маленького нефтяного города из прокуратуры, худая, похожая на высокий декоративный цветок с пышной порослью, девушка из отдела кадров администрации по фамилии Плутьянова и еще кто-то, кого Алик не успел разглядеть. Завершал процессию праздничный, словно брачующийся петух, Задрин.

– Здравствуй, Алик. Нужно поговорить, – начальственно сказал Квашняков и протянул Алику руку для рукопожатия.

За тусклое мгновенье рукопожатия Алик понял все. Пришла комиссия, чтобы взять с него подпись под неким документом или засвидетельствовать отказ от подписания этого документа, что было равносильно. Это могло быть как увольнение, так и все, что угодно. Это была часть пути, на который ему предлагал встать Хамовский.

Но стоит встать на путь, выстроенный врагом, как вы потеряете свободу. Это будет бег по загону к определенному итогу, который проходит каждый дозревший до мясопереработки бычок. Что бы в жизни ни происходило, надо самому определять свой путь, пусть он будет ошибочный, но ничего нельзя брать от врага. Дар врага всегда ядовит. Этот закон Алик вывел из истории с подаренным Хамовским ноутбуком.

– Заходите в кабинет, – вежливо, насколько мог в данной ситуации, предложил Алик. – Я сейчас.

Ладонь Алика плавно, словно крыло, махнула в сторону освещенных люминесцентными лампами кожаного дивана, стульев и его начальственного стола. Вся группа административной инквизиции прошла в кабинет главного редактора и принялась размещаться. Выход из административного отсека освободился и Алик, напустив на себя глубокомысленный озабоченный вид, двинулся к выходу, а на ходу сделал рукой неопределенный жест незваным гостям, который можно было истолковать: «сейчас вернусь».

Слегка застекленная дверь неслышно распахнулась, отделив его от административного отсека, Алик подошел к комнате завхоза, где обычно сидел его водитель, и не обманулся.

– Василий, надо съездить, – приказал Алик.

Василий привычно подскочил и оба, сопровождаемые удивленным взглядом Фазановой, удалились к выходу на улицу, а потом и вовсе исчезли за белыми железными дверями.

Уверенность вернулась к Алику только в кресле автомобиля.

– Куда? – спросил Василий.

– В магазин, – произнес Алик, первое, что пришло в голову.

Сквозь ночь он взглянул в светлый прямоугольник окна своего кабинета, где виднелись комиссионные головы, монитор, а над ними словно виселица возвышался Задрин.

«Принимает бразды правления», – понял Алик.

Если укусил паук или змея, и яд начал оказывать свое действие, то любому герою незазорно отложить поход. После ядовитого укуса отдых не повредит.

Алик вспоминал улыбки бухгалтеров и завхоза и теперь понимал, что эти улыбки не были улыбками растерянности или испуга, а улыбками говорящими:

«Ты уже умер, тебя нет, а хочешь, чтобы тебе деньги собирали на праздник».

Справа проплывали темные вереницы гаражей, слева – горящие прорези окон в аккуратных домиках маленького нефтяного города.

Чем дольше живешь и ближе становишься к смерти, тем чаще замечаешь ее проявления и тем яснее понимаешь, что она всегда тебя окружала, но если раньше лишь мелькала где-то вдалеке почти незаметная, то теперь иногда и притрагивается и заглядывает в глаза. И возможно, уход человека из жизни определяется в первую очередь потерей интереса к жизни, а жизнь в ответ теряет интерес к человеку. Любая игра, в конечном счете, надоедает, а жизнь – это, в первую очередь, игра. Надо продолжать играть, бросивший карты, выбывает.

«Они пришли меня убить, – рассуждал Алик. – По традиции я должен смиренно сносить все умертвляющие действия. Выслушать вердикт, сдержать слезы и эмоции, подписаться, где надо, выйти из кабинета, под полные счастливой ненависти взгляды, и удалиться под грохот музыки бала, посвященного изгнанию главного редактора. Я затеял свою игру. Праздник я им испортил. А значит, у меня еще есть шансы. Но какие? Нужно подумать. Время я выиграл. Теперь необходимо его верно использовать».

Самое худшее в жизни, это даже не сама смерть, а постепенная потеря близких людей и понимание, что не вернуть те моменты жизни, которые можно было бы назвать лучшими. Это как медленное отрезание частей самого себя…

Человек смертен и ничто не может его избавить от этой прискорбной участи: ни деньги, ни дети, ни признание заслуг.

Его хотели сделать таким, как все. Сделать типичным человеком. Но Алик это уже проходил.

Когда предаешь свои убеждения, пусть даже и придерживаясь их скрытно, когда выбираешь другой путь, пусть даже и рассчитывая вернуться на свой путь когда-нибудь потом – при всех этих убаюкивающих оправданиях – убеждения и путь утрачивают ореол божественности.

«Будто погружаешься в канализацию», – так Алик охарактеризовал свои визиты в редакцию газеты маленького нефтяного города. Его коллега, женщина, писавшая на православные темы в газете маленького нефтяного города, признавалась ему в таких же ощущениях. Она не выдержала и уехала. Квашняков заставил творческий коллектив измениться, предать себя, разрушить сказку поиска истины. И сейчас, в это время, и совершенно незримо для Алика, Квашняков сделал то же самое с его коллективом через Задрина.

– Василий, вот гады! – вырвался у Алика душевный порыв. – Пришли, хотели меня убрать по-тихому. Не получится! Я их сам сделаю. Сейчас они остались среди моих

вещей. Обвиню их в пропаже телефона, например, пусть отмываются.

Василий удивленно посмотрел на Алика.

***

Еще одна продажа

«Человеческие лица в большинстве своем настолько изменчивы, продажны и трусливы, что можно быть откровенными только с их портретами или фотографиями».

Алик обычно полностью доверял Василию, но недавно, когда он выносил из кабинета пакет с лицензиями телерадиокомпании и свой ноутбук, Василий необычно подозрительно посмотрел на его вещи. Посмотрел взглядом, в котором читалось:

«А не выносишь ли ты мой, почти уволенный начальник, чего лишнего?».

«Может, он уже на той стороне?» – подумал Алик и тут же забыл об этой мысли. Он считал, что никакие доносы уже не могли ему повредить.

Однако, зря Алик так легкомысленно отнесся к Васиному взгляду. При первой же встрече с Задриным Василий сказал:

– Начальничек-то все телевизионные лицензии домой унес. Так просто его убрать не получится.

– Как унес? – огорчился Задрин.

– Да так, я в его пакете разглядел синюю папку, в которой он лицензии держит. Он ее домой увез. Вот так-то, – ответил Василий.

– Хорошо, Василий, я тебя оставлю на работе, будь ближе к нему, вози его везде, но докладывай о каждом его слове. Хорошо? – попросил Задрин.

– Ладно, – теряя краски лица, согласился Василий.

***

– А что, на войне – как на войне! – продолжил Алик, уже предполагая, что Василий может передать его слова. – Они поступают подло, почему они должны рассчитывать

на иное отношение от меня отношение? Поехали, покружим по городу, а потом отвезешь меня домой. Скажешь, что я собираюсь связаться с юристом. А как комиссия уйдет, ты мне перезвонишь, и я съезжу и вещи заберу.

Внутри Алика витали холодные ветра, а город мирно жил, схваченный необычно долгим даже для Крайнего Севера морозом. Холодные ветра и неотступный мороз несли тоску. И эта тоска была сравнима даже не с темнотой, темнота напоминает о сне, но не отключает мозг. Эта тоска была сравнима даже не с болотом, попав в болото, испытываешь желание вырваться из объятий трясины. Эта тоска была сравнима с непоборимой и отнимающей силы ворожбой незримой колдуньи, имя которой не иначе как – смерть.

Мест, где тоска охватывает крепко и непреодолимо, хочется избегать, но что делать, если в эти места приходишь снова и снова? И что делать, если эти места таскаешь за собой, если обители тоски появились внутри?

«Есть места, где лишаешься сил, а есть места, где наполняешься энергией. Если не хочешь разрядиться раньше времени, отключай от себя лишнее», – Алик вспомнил еще один совет.

Волнение, что на море, что в душе, лишает покоя и подбрасывает уютные корабли мысли так, что команда, находящаяся внутри, не находит себе места, скользя по палубе и испытывая рвотные позывы…

***

Вкусный пирог с семгой, приготовленный Мариной, и полфужера «Мартини» с четырьмя хорошими кусками льда принесли расслабление, но не избавили от тягостного ожидания звонка Василия. Алик посматривал на часы:

– Что-то долго они там заседают. Что делают? – спрашивал он Марину.

– Тебя ждут, а может собрание проводят, – отвечала Марина…

Наконец, телефон ожил.

– Все ушли, – сказал Василий.

– Тогда подъезжай, – попросил Алик.

Через считанные минуты Алик был у парадного входа в телерадиокомпанию маленького нефтяного города, в окне его начальственного кабинета ярко горел компьютерный монитор. Алик подошел к центральной двери, подергал – закрыто. Задняя дверь телевидения тоже оказалась закрытой. Василий взял сотовый телефон и набрал номер Задрина.

– Жора, вы где? Я тут с главным редактором, – сказал он. – Ему надо вещи забрать.

– Хорошо, – ответил Задрин. – Мы сейчас подъедем. Передавать вещи будем в присутствии понятых.

Алик взял телефон у Василия:

– Какие понятые, Задрин, ты белены объелся?

– Знаем мы вас, – злобно ответил Задрин. – Документы подделываете, скажете еще, что у вас что-то пропало в кабинете. Это вы можете. Мы вас знаем. Скажете, что телефон пропал или еще что…

Задрин еще не умел беречь осведомителей. Подозрение в доносительстве Василия оказалось правдой. Но, кроме него у Алика союзников не было. Пусть следит, но лишь за тем, что ему надо видеть.

– И какой выход? – спросил Алик.

– Я сейчас приглашаю участкового, а пока он не придет, я двери не открою, – ответил Задрин. – Будете ждать?

– Буду, – ответил Алик, отключил телефон и сказал Василию:

– Поехали домой к новой бухгалтерше, я ей связку ключей давал, там есть ключ и от входной двери.

Этой новой бухгалтерше ключ от входной двери в телерадиокомпанию так и не понадобился, а надоумила передать ключ человеку, только устроившемуся главным бухгалтером взамен Пупик, именно Рыбий – вторая бухгалтерша.

Никогда не слушайте никого, кроме себя. Никогда.

Вся истина внутри вас, и она тем выше, чем выше вы как человек, чем больше знаний вы сумеете постичь, чем больше жизненных ситуаций переживете. Но никогда не подчиняйтесь никому из страха или по привычке. Если есть хоть малое сомнение в совете, то отвергайте предлагаемое решение. Это говорит чувство самосохранения – его не обманешь. Жаль только, что его голос иногда так тих, так тих…

– Нет, вы не давали мне никакого ключа, – уверенно солгала Седлова.

Солгала так, что Алик опешил. Он понял, что опять принял на работу сволочь высшего разряда. Он понял бы отказ, испуг, страх, неприятие, но наглой откровенной лжи Алик не ожидал.

– Да как же, Лена, я вам отдал всю связку ключей, которая раньше была у Пупик, в первый же день, – по инерции повторял Алик до тех пор, пока не понял, что Седлова валяет дурака намеренно.

Седлова давно прошла школу Публяшниковой. Она суетливо открыла сумочку, чтобы доказать свою ложь, и принялась рыться в ней на глазах у Алика.

«А ведь Седлова и Публяшникова подружатся», – почему-то подумал Алик.

Учитывая, что Седлова была принята с испытательным сроком и так врала, не боясь, – опыт она имела приличный. Алик вспомнил совет новой секретарши – Зябильник:

– Возьмите ее по договору на два месяца, она мне уже угрожала судом, за то, что я не сразу ее оформила.

Зябильник ее верно разглядела. Алик вернулся в машину, где его ждал Василий.

– Позвони Рыбий, у нее есть ключ, – попросил Алик.

Василий позвонил и тут же сообщил:

– Рыбий ответила, что ключ у нее забрал Задрин.

«Сильно обложили, – подумал Алик, и тут его осенило. – Ключ от телевидения должен обязательно храниться в отделе вневедомственной охраны».

– Поехали в охрану, – приказал он.

Машина тронулась, и Алик увлекся созерцанием застекольных видов. Он внезапно ощутил себя мышью в клетке, которую хозяин везет, куда ему заблагорассудится.

«Что происходит с людьми? – раздумывал Алик. – Я им помогал, а в ответ нет даже «спасибо». Я рисковал своей должностью ради них, но подписи собираются не за меня, а против.

Внутри каждого рождающегося человека сокрыто великое стремление, на которое в последующей жизни идет безжалостная травля рационализмом, логикой, науками и что самое главное – научением к приспособленчеству. Но здесь в российском маленьком нефтяном городе сложилась ситуация еще хуже. Вот она селекция нашего времени, времени переходного от советской эпохи к эпохе колбасы. Люди потеряли высшие цели и идеалы, их будто бы очистили от человечности, с них словно бы сняли эту человечность, как кожу, да так, что почти никто и не заметил. Низкие инстинкты, как неведомая зараза, распространяются по маленькому нефтяному городу и находят добротные убежища в душах его жителей…»

ОСОЗНАНИЕ ХОРОШЕЙ ПОДГОТОВКИ

«Любая безошибочность временна»

Отдел вневедомственной охраны находился на первом этаже жилого дома, и к его входу вели обычные для маленького нефтяного города крутые цементные ступени, которые покрываясь льдом, представляли собой отличную карательную систему. Но Алик, благодаря, опыту и осторожности, вошел.

– Заходите, заходите, – добродушно и так, что в голосе чувствовалась сила, произнес начальник отдела охраны Патронов.

На лице Алика отразилось удивление.

– Не удивляйтесь, я вас жду с того времени, как Задрин принес бумагу о вашем отстранении. Мы уже и пароль сменили. Объявлено особое положение на случай беспорядков.

– Каких беспорядков? – уже испуганно-изумленно спросил Алик.

– Ну, вы же будете недовольны, может, начнете буйствовать, – ответил Патронов. – Вот и пришлось даже мне на работу выйти.

Тут Алик осознал масштабы борьбы властной системы маленького нефтяного города с одним человеком, с одним-единственным гражданином Российской Федерации, и едва не рассмеялся. Против него одного опять организованно вышли силы правопорядка, на этот раз вместо учителей города – медицинские работники, опять весь коллектив СМИ, в котором он работал, опять грязная статья в газете маленького нефтяного города, но на этот раз на полполосы…

Новым для Алика стали: атака контрольно-ревизионной группы, судебные дела, а также то, что действия самой администрации маленького нефтяного города проходили по грани закона или за ее гранью, что говорило о мощной прокурорской поддержке. Вся эта сила стремилась извести инакомыслие на территории маленького нефтяного города, точнее – его одного – всего лишь одного человека!

«За последние несколько лет ситуация сильно ухудшилась, – понял Алик. – Если в момент первого моего столкновения с Хамовским – он был главой города всего три года, то сейчас он на этом посту уже двенадцать лет. Все грязь власти уплотнилась и сцепилась неразрывно».

– Что там за бумага о моем отстранении? – спросил Алик.

– Вот посмотрите, а заодно распишитесь, – попросил начальник Патронов.

– Вы знаете, я хочу взглянуть на бумагу, а расписываться не буду, не бойтесь, я не приду к телерадиокомпании со средневековым тараном. Договорились? – предложил сделку Алик. – И, если можно – откопируйте мне ее.

Патронов, проделав несложные манипуляции, выдал Алику копию.

«Провести служебную проверку в отношении главного редактора телерадиокомпании по коллективным обращениям сотрудников больницы об использовании главным редактором служебного положения для сведения личных счетов, о профнепригодности и нарушении журналистской этики.

Создать комиссию в составе: Квашняков – заместитель главы маленького нефтяного города, Кускова – заместитель председателя городской Думы, Солодов – начальник юридического отдела, Лучина – и.о. главного редактора газеты маленького нефтяного города, Хиронова – начальник организационного отдела, Бредятин – начальник отдела информации и общественных связей.

На время служебной проверки Алика отстранить,… временно исполняющим обязанности главного редактора назначить Задрина…»

«Состав комиссии сильнейший, для того чтобы накопать на меня компромат, а учитывая работу ревизоров и мое отсутствие, возможно изготовление подложных документов, – расценил Алик, – увольнение по статье обеспечено. Тут вся надежда – на честность. Но честности не будет».

– Пусть останется так, будто эту бумагу я и не видел, – попросил Алик на всякий случай, если по какой-то случайности Патронов еще не успел влипнуть в конгломерат пылесборника маленького нефтяного города. – Но как мне забрать мои вещи, оставшиеся в кабинете, там ведь могут и наркотики подбросить?

– Мы сейчас пошлем туда участкового, – ответил Патронов.

– Хорошо, – сказал Алик неизвестно о чем, и направился к выходу.

ЖУРНАЛИСТЫ

«Если, не зная дороги, направляешся, куда машут, то радуйся хотя бы тому, что узнаешь окрестности, потому что искомого можно и не найти».

Его предали свои же. Вот что ранило Алика, и возможно бы и убило, если бы он не прошел школу главного редактора Квашнякова в газете маленького нефтяного города.

«Как предатели-журналисты будут жить дальше? – задумался Алик. – Стены души можно заклеить новыми обоями, закрасить, но грязь будет проявляться снова и снова. Стоит потревожить дом души, как красоты слетят с его стен. Встреча со мной будет для них, как напоминание…, поэтому они сделают все, чтобы стереть меня из памяти».

Алик вспомнил, как перед своим отстранением от должности, он просил журналистов телерадиокомпании сделать с ним интервью. Вызывал всех по очереди. И все письменно отказались. Они честно глядели на него своими ничего не выражающими глазами и отказывались. Причем делали этот так, будто свершали самый важный в своей жизни поступок, то есть: высоко подняв голову и без раздумий, что обычно происходит, когда дело касается самых искренних человеческих желаний и целей. Причем Алик предлагал журналистам подготовить самостоятельно самые каверзные вопросы, и бояться его подчиненным было нечего, потому, что висел он на волоске. Но…

– Не согласна,

– Отказываюсь,

– Отказываюсь на основании Закона «О СМИ».

Это было равносильно отказу врача лечить больного. Весь маленький нефтяной город ждал разъяснений Алика относительно его действий, происходивших за гранью понимания жителя маленького нефтяного города, каждый из которых приехал в этот город не для того, чтобы совершенствовать душу, не для того, чтобы открыть звезду, не для того, чтобы открыть новое философское направление, а затем, чтобы заработать денег.

А тут на глазах у всего города человек разрушал свое настоящее, сытое и привольное настоящее, за которое каждый нормальный житель маленького нефтяного города ползал бы на коленях, молил бы о пощаде, славил бы своего благодетеля, как это делали сейчас журналисты маленького нефтяного города…

Затем журналистам телерадиокомпании показалось мало скупых отказов, и они принесли объяснительные, в которых обвинили его – Алика, человека, за которого им надо было хвататься и подтягиваться вверх, в надежде превзойти, – в том, что он может передернуть факты, монтажно исказить материал, что он человек бесчестный и бесстыдный.

«Возможно, они тоже правы, – раздумывал Алик. – Можем ли мы что-нибудь вещать, если даже самый очевидный факт в устах любого человекаприобретает характер его мировоззрения и становится лишь мнением. Так СМИ и надо позиционировать, чтобы избежать заведомого обмана аудитории, но пропагандистам выгодно, чтобы СМИ по- прежнему воспринимались как «Правда», или «Новости», или «Известия», или «Время», а не «взгляды плохообученных детей на жизнь сквозь узкий сектор объектива и собственного мозга».

ДАЛЬНЕИШЕЕ ИЗУЧЕНИЕ СИТУАЦИИ

«Подмена эксплуатации тел эксплуатацией чувств, приносит куда более ощутимые результаты».

«Мартини» пьянило медленными прохладными глотками. Тишину за окном нарушали резкий скрип морозного снега, сминаемого неизвестными ботинками, и рокот внезапно возникающих и затихающих в отдалении моторов. Уныние заоконного вида разрушалось лишь тремя соснами, чудом уцелевшими во время строительства микрорайона.

Рядом с Аликом не было никого, кроме его жены Марины, исполнявшей одновременно роль подруги. Он был одинок. Очень одинок. Одинок настолько, что дни рождения отмечал, расставляя на столе фотографии своих родственников. И возможно, именно в одиночестве, в этом сумасшедшем одиночестве, он копал себя настолько глубоко, рвал себя настолько безжалостно в поисках умного собеседника, что иной раз наталкивался на интересные мысли. Так и сейчас простой, смывающий жизненную горечь, глоток «Мартини», проходил сквозь него, как поток воды сквозь сито золотоискателя, и вымывал золотинки.

«Чем меньше возможностей для применения мысли, тем скуднее сама мысль, тем меньше красок в ней, – раздумывал Алик, глядя на примитивные пятиэтажки,

созданные не для души, а для утоления потребностей тела, причем самых примитивных потребностей. – Мысль обогащается от применения. Чем больше мыслишь на разные темы, тем больше обогащаешь себя вытяжками из предметов размышления, которые, собираясь в единое целое, становятся платформой для дальнейшего развития. Мыслить глубоко, можно только мысля регулярно. Иначе шахта поиска обрушится, засыплется, исчезнет. Как пчелы собирают частицы нектара из цветов, а потом создают медовые соты, так и внимание человека переносит из внешнего мира в мир внутренний нектар от предметов размышления и если быть неутомимым, как пчела, то обязательно придет время снимать урожай…».

Алик открыл сотовый телефон «Nokia E90», который считал своим мининоутбуком и всегда держал под рукой, и наткнулся на фразу, которую он написал еще три года назад, загорая на диком лазаревском пляже:

«Свобода редактора от учредителя ограничена финансовыми ожиданиями коллектива. И даже, если редактор будет оправдывать ограничение финансирования борьбой за справедливость, закон и порядок, журналисты его вряд ли поддержат в этих вполне соответствующих чаяниям народа начинаниях».

«И ты это знал, – подумал Алик. – Но не только реальное ограничение доходов приводит к панике, к панике приводит даже мысль о потере доходов.».

***

В газете маленького нефтяного города вышла статья, обливающая Алика грязью, под названием: «Открытое письмо главе маленького нефтяного города Хамовскому». Все недостатки медицины маленького нефтяного города, показанные Аликом жителям города, авторы этого письма умело объяснили неадекватностью журналиста, его личной неприязнью к Прислужкову.

«По принципу – сам дурак», – оценил этот ход Алик.

Далее авторы открытого письма усмотрели в перечислении недостатков медицины оскорбление всех врачей, медсестер и санитарок.

«Увели внимание от реальных проблем и привлекли на свою сторону как можно больше сторонников», – мысленно прокомментировал Алик.

Ближе к середине письма его авторы недостатки медицины уже переквалифицировали в искажение фактов и предоставление заведомо ложной информации. А за серединой письма, реальные проблемы медицины переросли уже в умышленный обман телезрителей.

«Нагнетают истерию среди моих противников», – согласился Алик.

Последняя треть письма содержала оценку Алика, как журналиста: «хулиган», «оскорбил», «выгодно смонтировал материал, вырезав из него то, что ему выгодно».

«Да я ж вырезал только оскорбление своей жены Прислужковым – но все в контекст», – огорченно согласился Алик.

В продолжение оценки Алика, как журналиста, его узкая фраза, про «ложь, обман, подтасовку фактов, … подделку медицинских карточек, которые оформляет главный врач, чтобы доказать, что врачебных ошибок не было» была распространена на всех врачей.

«… – это единственное, что происходит в стенах городской больницы, по мнению автора скандальной программы», – таково было последнее предложение «Открытого письма…».

«Оценка внутри нас, – успокаивал себя Алик. – Человеку всегда нужно оправдание своего бездействия против несправедливости и это оправдание он чаще всего находит во внешних условиях, во мне, а не в собственной трусости, нерешительности. Разве сами медики не видят бардака, царящего в медицине на фоне президентской программы «Здоровье»? Конечно, видят… какое-то время. Причем очень небольшое время. Потому что, если бардак видишь постоянно, то его надо исправлять, надо бороться, надо подставляться под удар системы».

Благо, что любой факт можно рассматривать и как положительный, и как отрицательный. И эта привычка массово трансформировать отрицательное в положительное – поражала Алика в населении маленького нефтяного города, да и в населении всей России. В сфере сознания действовал не принцип адекватности или хотя бы случайности, аналогичный выпадению определенной стороны монеты, а принцип сознательной трансформации собственного сознания. По чиновничьей России, по сотрудникам, работникам и труженикам несся странный для этой страны гитлеровский девиз: «Зиг хайль!» – любым решениям власти.

Через какой прибор проходят наши мысли, что все то искреннее и доброе, что замышляется, превращается в нечто неудобоваримое?! Человек – словно бы чудовищный механизм для переработки природы в то, что природа с трудом может переварить или осмыслить.

УДАР

«Невозможно вернуться туда, откуда вышел»

Бессонной ночью, даже раскрыв форточку, Алик не мог надышаться. Тяжесть легла на сердце. Он вышел на улицу, морозный воздух отвлек его мысли, а ели вдоль улицы Ленина стояли сказочно, словно вдоль московского Кремля. Их украшенные снегом ветви напоминали о прошедших новогодних праздниках…

Алик вернулся домой, онемение переместилось в левую руку и пальцы ощутили уколы незримыми иглами, как это бывает, когда отлежишь…

– Марина, мне кажется надо вызвать скорую? – полуспросил Алик.

Марина взглянула на него, как глядят на мнительных детей.

– Тогда я сам вызову. Меня тут бьют из всех стволов. Еще не хватало умереть. Медики подписались под дерьмом в газете, так пусть едут, – сказал Алик и набрал номер скорой.

Бригада приехала быстро. Сняли кардиограмму, поставили укол.

– Приступ стенокардии, – сказал врач. – Требуется госпитализация.

– Нет, в вашу больницу я не поеду, – ответил Алик. – Ваше руководство уже угрожает мне плохим обслуживанием. Вколите, что надо, и хватит. Дома полежу…

На следующий вечер Алик опять вызвал скорую помощь, боли были менее выражены, но Алику захотелось напомнить о себе пишущим гадости медикам.

– У вас предынфарктное состояние. Появился зубец. Кардиограмма стала хуже. Собирайтесь, – твердо предложила ему толстоватая докторша, а еще более толстоватый фельдшер утвердительно кивнул.

«Дуэт толстяков – образец неправильного питания», – успел мысленно пошутить Алик и тут обратил внимание на Марину, ставшую невероятно бледной.

– Алик, надо ехать, – как-то тихо и в то же время испуганно сказала она.

– Да брось, ты. Бог троицу любит, если станет хуже, еще раз вызову скорую и тогда принимай больница мученика, – ответил Алик.

– Вот вы смеетесь, – ответила докторша. – А через час, возможно, своими ногами вы уже и не спуститесь.

– Спущусь, куда денусь, – отмахнулся Алик. – Ставьте укол…

– Мы через час заедем, – предупредила врачиха. – Сделаем контрольную кардиограмму.

Бригада толстяков исчезла за входными дверьми.

– Они все верно говорят, смотри, – сказала Марина, проводя пальцем по странице медицинского справочника. – Собирайся, нечего дурить.

– Ладно, звони, – согласился Алик, прочитав предупреждение о возможных последствиях.

***

На посту приема больных в стационаре сидела врач ультразвуковой диагностики Козарева, подписавшаяся под коллективной кляузой на Алика второй после председателя профсоюзного комитета городской больницы. Ее обесцвеченные волосы спускались к щекам с тем гладким загибом, который характерен прическе с военным названием каре. Взгляд ее жгуче вонзился в Алика.

– Ну, с чем пожаловали, рассказывайте? – спросила она тоном, говорящим: «ну вот, очередной симулянт».

– У меня было две скорых, читайте выводы, – ответил Алик устало.

– Нет, сами спойте песенку про тяжкие боли, – попросила Козарева, не стесняясь медсестер.

– Не хотите лечить, пишите отказ. Поеду в другой город, – ответил Алик…

Козарева заткнулась, заполнила необходимые бумаги, и Алик попал в палату, соседнюю с той, в которой несколько лет назад написал свои «Байки с больничной койки».

И тут на него снизошел покой. Вокруг лежали обычные люди. Он поздоровался со всеми, глянул на них, на себя, лег на кровать, и с белого больничного потолка на него снизошла мысль:

«Тело – часть окружающего душу внешнего мира, возможно – наибольшая его часть. Прежде чем увидеть мир надо преодолеть себя, но преодолеть себя полностью не удастся никому живому. Мир – за гранью смерти. Но мне еще рано…»

Ему поставили капельницу, и он уснул под трепетным контролем тоже сердечника – бывшего работника СИЗО милиции маленького нефтяного города Анатолия, приятного такого мужичка, которому бы по внешнему виду его заниматься сбором меда или кулинарией, а не охранять преступников.

ИСТОЧНИК ИСТОРИИ

«Иногда заглядываешь в себя, а вокруг – пустота и возникает Страх. Где тот маленький чертенок, придумывавший истории?»

Полуразрушенный дом, стоявший на окраине города, формами и тенями напоминал, что подобных мест надо сторониться, поскольку в них могут обитать люди, которым наплевать на человеческую жизнь.

Прохожие быстро проходили мимо, так же поступила и Марина. Она ускорила шаги, глядя, как проплывают мимо кирпичные стены и пустые проемы окон, но едва слышный детский плач привлек ее внимание. Она остановилась. Это был плач потерявшегося ребенка.

«Заигрался, наверное», – подумала Марина и подошла к двери.

Дверь распахнулась лишь от прикосновения, словно соскучилась по человеческим рукам, и тусклые, как свечные огарки, краски окутали Марину. Она осмотрелась: обрывки бумаг и неразличимые запыленные вещи… – все говорило о покинутости и безжизненности. Плач звал. Марина быстро прошла по коридору к комнате, откуда он раздавался.

Черноволосый мальчик семи-восьми лет стоял посреди комнаты, зажав в правой руке истрепанную колоду игральных карт. Он был одет в светлую хлопчатобумажную кофту, поверх которой был натянут серый джемпер в белую полоску. Его лицо выражало крайнюю растерянность, будто он потерялся в этом небольшом доме, как в дремучем лесу.

Приход Марины рассеял серую мглу на лице мальчика, в его глазах появилась надежда.

– Пойдем со мной, – предложила Марина.

Тот мгновенно ухватил протянутую руку и пошел за ней к выходу из дома, но тут Марина почувствовала, что плач ребенка это не все, что притянуло ее в этот дом. Здесь

не было надежды на то, что ребенок мог заулыбаться. Отсюда надо было бежать, не оглядываясь, но дом обладал странным магнетизмом для некоторых, как, например, фильмы ужасов…

«Почему он здесь, один, без друзей и родителей, без кого бы то ни было? – подумала Марина, остановившись.

– Ты как здесь оказался? – спросила она у мальчика.

– Не помню, – ответил он и испуганно сжал сильнее маринину ладонь.

Мгновенный страх холодным осенним ветром пронзил легкий вязаный свитер Марины. В доме действительно было нечто необычное и ужасное, отчего по коже пробегает дрожь и приходится себя уговаривать:

– Ничего не происходит, успокойся, все как обычно…

Осознание всегда внезапно, правда, иногда, когда уже ничего не исправить.

«Здесь все не случайно: и дом, обстановка комнат, и свет со всеми его тенями и полутенями…, и этот ребенок. Здесь есть зло и оно уже запомнило меня и будет искать, поскольку я вмешалась в его промысел, – эти мысли проносились быстро. – Надо осмотреть дом и либо убедиться, что я расфантазировалась, либо будь, что будет»…

Двери в эту комнату не было, вдоль стены стояла деревянная односпальная больничная кровать, на ней лежал матрас, на полу обычный мусор, будто после спешного отъезда бывших владельцев.

Есть вещи, в которые лучше не всматриваться. Марина не сразу увидела лежавшую на кровати женщину. Вначале она показалась ей тенью, затем полупрозрачной рисованной на стекле фигурой, которая, чем больше Марина в нее всматривалась, тем больше обретала реальные очертания, пока не стала обычной женщиной лет примерно сорока. Обычной, если не считать серых клыков, торчащих из уголков рта, и длинных ногтей, которые словно узкие и грязные картофельные очистки торчали из кончиков пальцев. Рыжеватые короткие волосы, светлые глаза, скорее – зеленые, были направлены на Марину.

«Вампирша! – мысленно вскрикнула Марина. – Вот оно зло, а еще говорят, что их не бывает».

Она преодолела испуг, сняла с шеи крест, потому что крест первое оружие против вампиров, это же все знают, и уверенно пошла к вампирше, чтобы покончить с ней раз и навсегда. На ходу она принялась читать молитву:

«Отче наш, иже еси на небеси…».

Вампирша нисколько не испугалась, а с интересом за ней наблюдала и вдруг продолжила читать слова этой молитвы:

«Да славится имя твое, да придет царствие твое.».

Это надо было понимать как:

«Слышала я такие слова и знаю их наизусть, если ты думала доставить мне этим неприятности, то глубоко ошибаешься».

Нетрадиционное поведение разозлило Марину, она схватила вампиршу за ногу.

«Красивые ноги», – оценила она. Единственное что их портило – восковый цвет и неживая прохлада.

Марина приложила к ноге вампирши крестик, в надежде, что как в фильмах, из-под крестика раздастся шипение, взовьется дымок и вампирша, охваченная пламенем, сгорит. Но этого не произошло. Вампирша оттолкнула Марину ногами, оставив на ее руке царапину, быстро наполнявшуюся кровью. Пальцы на ногах вампирши имели такие же длинные острые ногти, как и ее пальцы рук.

Вой заполнил комнату, с лица вампирши исчезло веселье – его сменила ненависть, гнев и даже испуг. Она корчилась в попытках подняться с постели, но не могла.

«Крестик действует, хоть и не так, как пишут», – Марина принялась ловить ноги вампирши и тыкать в них крестом, одновременно увертываясь от ногтей…

Вампирша двигалась все медленнее, вскоре она перестала реагировать на прикосновения креста и замерла, словно труп, в котором светились злой жизнью только глаза, неподвижно устремленные в потолок.

«Кол в сердце, только кол в сердце пока она не пришла в себя», – Марина вспомнила киношные уроки борьбы с вампирами и стала оглядываться в поисках подходящей деревяшки.

Лежащий на полу обломок деревянной оконной рамы со следами старой облупившейся краски, словно специально заостренный на одном конце, привлек ее внимание. Она схватила его и застыла над вампишей, готовая нанести удар, но вампирша внимательно посмотрела на нее. Взгляд ее излучал не ужас, он не парализовывал, а взывал к состраданию перед убийством беззащитного.

«Стерва! Не так – так эдак» – мысленно вскрикнула Марина и с силой направила кусок заостренной оконной рамы в грудь вампирше. Кол вошел в нее, как в полурастаявшее сливочное масло. Не торопясь и хлюпая, потекла темная венозная кровь.

Тело лежало спокойно, без агонии, словно для него это была обычная процедура, вроде легкого укола в ягодицу. Марина посмотрела на нанесенную рану, оказалось, что она промахнулась и попала не в сердце, а в правое легкое.

Кол с хлюпаньем выскочил наружу, когда Марина его потянула назад, и он тут же устремился к сердцу и вошел в него так же легко, как и в легкое.

Марина отскочила от кровати. Вампирша лежала неподвижно. Ее не охватил огонь, она не распалась на мириады мельчайших пепельных частичек, не сжалась, как бывает с футбольным мячом, когда из него выпускают воздух. Ни единого признака умирающего вампира.

В окровавленной груди торчал кусок оконной рамы, но глаза вампирши, устремленные в потолок, были живы и равнодушны.

«Надо отрезать голову», – вспомнила Марина.

Окинув взглядом комнату, она заметила, что рядом с мальчиком, который так и не двинулся с места, лежит большой тесак с деревянной ручкой. Такими тесаками осенью обычно рубят капусту под корешок при уборке урожая.

«Повезло, или все предметы для борьбы с вампирами специально разложены рядом…», – эта мимолетная мысль опять пронеслась в голове Марины…

Ей хватило нескольких ударов, чтобы перерубить вампирше шею. Опять потекла кровь. Марина подавила рвотный рефлекс и, схватив голову за волосы, собралась выйти из комнаты, как ее плечо пронзил ледяной холод. Она оглянулась и увидела на своем плече руку вампирши. Обезглавленное тело приподнялось на кровати и рукой дотронулось до ее плеча, будто говоря, что вампирша прекрасно видит и без головы, что голова – не самая нужная часть.

– Не глупи, не глупи,… – хлюпало из перерезанной глотки.

«Эту голову надо сжечь, сейчас же сжечь, иначе она никогда не умрет», – поняла Марина и, схватив мальчика за руку, выбежала в коридор.

– Подожди меня здесь! – крикнула она мальчику и побежала вдоль коридора в поисках кухни или кладовки, где могли быть спички. На ее пути возникла распахнутая дверь, где среди вещей и скарба виднелась канистра, в каких обычно держат бензин. Марина с надеждой устремилась к ней, дернула за ручку. Почти полная! Рядом с канистрой лежала тонкая полоска зажигалки. Живой огонек пламени вспыхнул, как только она крутанула колесико, высекающее искру…

Голова вампирши сгорела быстро, как горела бы вата, оставив на полу кучку невесомого пепла.

На сердце стало легко и спокойно, Марина взяла мальчика за руку и по коридору пошла к выходу из дома, напоследок она оглянулась назад и увидела у входа в комнату вампирши молодую девушку с черными волосами, красивыми выразительными глазами и густыми темными бровями.

– Меня нельзя убить. Я бессмертная, – сказала девушка.

На мгновенье Марина словно бы потеряла зрение, а когда прозрела, то там, где стояла девушка, была уже маленькая девочка лет семи с черными вьющимися волосами, спадавшими на плечи. Она игриво приблизилась к Марине взяла ее за руки и, смеясь, стала подпрыгивать, приглашая составить танцевальную пару, как самая обычная живая веселая девчушка, от которой ее отличали лишь маленькие клыки, торчавшие из углов рта. Зло в теле ребенка, что может быть страшнее? Марина поняла, что убить это существо она не в силах.

– Мы будем к тебе приходить, прямо сюда, – пообещала она, предполагая и надеясь, что именно одиночество сделало из ребенка чудовище.

– Приходите, – согласилась вампирша.

– А ты нас кусать не будешь? – опасливо поинтересовалась Марина.

– Нет, не буду, – заверила вампирша.

Верить и родным-то сложно, а вампирам и вовсе нельзя. Чтобы выжить, надо стать полезным.

– Мы будем приносить тебе упаковки с кровью со станции переливания, – сказала она, стараясь умилостивить вампиршу. – А ты давно живешь?

– Очень давно, – сказала вампирша.

– А ты нам будешь рассказывать истории из прошлой жизни?

– Конечно, буду, – ответила она. – Только в следующий раз осиновый кол принесите. Ни разу не пробовала…

ГЛАВРЕД НАПАДАЕТ НА РЕДАКЦИЮ

«Если человек начал сыпаться, значит его перевернули, словно песочные часы».

Его опечатанный кабинет в телерадиокомпании чрезвычайно беспокоил Алика, находившегося на излечении в стационаре маленького нефтяного города. Он был наслышан о случаях, когда подбрасывают наркотики, могло пропасть оборудование, числившееся на нем…, а попасть в тюрьму ни за что он не хотел. И в одно прекрасное утро Алик решился на провокацию…

Такси, старая модель «Жигулей», довезло его до телевидения маленького нефтяного города, старательно медленно, поскольку водитель оказался поклонником его программ и даже сочувствующим.

– Здесь вы правды не найдете, – говорил он. – Вам надо выходить из города. Звоните в судебные программы, пусть они займутся вашим делом.

– Спасибо за совет, – поблагодарил Алик, понимая, что каждый в любом контакте ищет свой выигрыш, и высшие силы, а в данном случае Алик имел ввиду не столько Бога, сколько вышестоящие власти, займутся им лишь в том случае, если он им будет выгоден.

– Здесь все друг с другом связаны, – говорил этот пожилой, явно умудренный опытом таксист. – Я знаю людей, кому помогли…

– Спасибо, – еще раз сказал Алик и, рассчитавшись, вышел из такси.

Пенсионного возраста уборщица телерадиокомпании, как обычно по утрам сбивала лед с лестницы. Она окинула Алика удивленным взглядом, поздоровалась. Алик быстро ей ответил и прошел в фойе. Никого. Дверь в кабинет завхоза была открыта.

«Фазанова на месте. Лишь бы не выглянула», – думал Алик на ходу, стараясь изменить ритм и приглушить звуки шагов.

Он свободно миновал и ту полустеклянную дверь, сквозь которую увидел приближающуюся комиссию.

Короткий административный коридорчик пустовал, завершаясь открытой дверью бухгалтерии, а также открытой дверью секретаря. Дверь в его кабинет была перед ним, скрепленная с дверным косяком длинной полоской бумаги, на которой словно татуировка, темнели печать и какие-то надписи.

Алик резко сорвал ее, вызвав к своему неудовольствию заметный звук рвущейся бумаги, бросил опечатанный обрывок на пол, и когда его взгляд опускался за планирующей вниз охранной полоской, заметил еще одну полоску бумаги, приклеенную ниже. Она была короче, также татуирована, но приклеена только одним концом, другой закручивался, словно кора березы.

«Заходили в кабинет и переклеивали», – сообразил Алик.

Слева раздались громогласные шаги, напоминающие поступь железного короля из сказки о Нильсе: это подоспела завхоз Фазанова, и глаза ее горели решимостью отстоять все, неважно что, но во что бы то ни стало.

– Это что вы делаете? – с гневным удивлением спросила Фазанова.

– Так и было, – профессионально соврал Алик во спасение.

– Как это – так и было?! – прорычала Фазанова и встала напротив двери, заслоняя телом поврежденные печати.

– Вот так и было, – ответил Алик, фотографируя поврежденную печать вместе с Фазановой.

– Да, как это, так и было?! – повысила голос до возмущенных тонов Фазанова и после короткой паузы закричала, ослепленная фотовспышками: – Так не было!

Чтобы сфотографировать дверь полностью, Алик взял Фазанову за ее толстое, пухлое предплечье и с силой отодвинул в сторону.

– Вы что, ерундой занимаетесь? – обиделась Фазанова, потирая излишне сильно сдавленную руку.

– Да не было тут ничего, – повторил Алик и сделал еще пару снимков.

– Ну, так вызывай тогда это самое,… – растерянно недосказала Рыбий, вышедшая в коридор.

– Сейчас опять начнется. Вы нас подставляете, – вскрикнула Фазанова.

– Я вас не подставляю, – попытался успокоить очумевшего завхоза Алик, одновременно оглядывая место действия. Он заметил лежащую на полу сорванную им татуированную бумажку, схватил ее и положил себе в карман.

– Вы смотрите, что делаете! Эта бумага должна здесь висеть, – прокомментировала Фазанова.

– Я тоже об этом же, – иронично согласился Алик и, видя, что дело сделано, направился к выходу из телерадиокомпании.

Тут Фазанова не выдержала. Она кинулась к полустеклянной двери и своим объемным телом, перегородила выход. Алик оценил оставшиеся щели и принялся оттирать Фазанову от выхода.

– Жора, иди сюда! – крикнула Фазанова, чувствуя, что Алика не удержать.

Задрин пребывал на своем любимом рабочем месте, то есть в курилке, располагавшейся на один лестничный пролет ниже описываемых событий. Услышав истеричный призыв Фазановой, он бросился по ступеням наверх, стуча подошвами, словно мухобойками. Выскочив на поле боя, он мигом оценил картину во всей ее совокупности и яростно вскрикнул, обращаясь к Алику:

– Ты сорвал бумагу!

– Я ничего не срывал, – не согласился Алик, уже с головой погрузившийся в эту игру.

– Жора! – воскликнула Фазанова, и в этом крике слышался призыв к мужской силе Задрина.

Задрин изо всех сил схватился за крепкую куртку Алика, так что Фазанова оказалась зажатой между ним и Аликом. Троица зашаталась под воздействием хаотических сил. Задрин притянул к себе Алика, так что их лица оказались напротив друг друга. Фазанова, словно бы расплющилась, и уже не произносила ни слова.

– Отстань! – бросил Алик Задрину тоном, в который вложил всю ненависть, какую только мог в себе раскочегарить, а выражение лица сделал таким, что Задрин в последующем заявлении в милицию написал:

«Его глаза стали настолько ужасны и безумны…».

«Солдат Питкин, сделайте зверскую рожу», – эту фразу Алик подслушал в старом комедийном кинофильме о войне и взял на вооружение. Манера Питкина часто помогала Алику избавиться от проблемных ситуаций.

Хватка Задрина ослабла.

– Жора, отстань! – прорычал Алик уже настолько убедительно, что Задрин отпустил его.

Алик, почувствовав свободу, удалился под бессильное восклицание Фазановой:

– Вы посмотрите только!..

Только вернувшись в стационар и уже сидя на больничной койке, Алик достал татуированную печатями и надписями бумагу и прочитал:

«Вскрыть по истечению ДОО «Скорпион». Опечатано УУМ ОВД, лейтенант милиции…»

Данную надпись удостоверяла печать общества с ограниченной ответственностью «Скорпион» и подписи сотрудников телерадиокомпании Задрина и Шакалкова, принятого по совместительству.

«И Шакалков на них работает. Мало того, что официальный сайт маленького нефтяного города завалил дерьмом на меня, так еще и пособничает, – оценил Алик. – Чем я ему-то навредил, вовсе не пойму? Работу дал легкую, жена его у меня работала без проблем…»

Тут Алик вгляделся в дату установки печати.

«Поставлена на два дня позднее, чем я ушел из кабинета, – продолжил анализ Алик. – Два дня кабинет пребывал на совести работников телерадиокомпании. Их можно обвинить в краже чего угодно».

– К вам посетители, – обвиняющее сказала Алику медсестра, заглянув в больничную палату.

Предположений относительно посетителей у Алика не было. Сотрудники телерадиокомпании его не навещали. Родные ждали его дома. Это могла быть только милиция. И действительно в больничную палату прошли два боеспособных мужика, явно не кабинетного сложения…

Алик прочитал обвинение: «Учинил скандал, размахивал руками, оскорблял…». Обычный теперь набор. Он написал объяснение и собирался уйти, как заведующая кардиологическим отделением Яконец пригласила его в свой кабинет, в котором сидел в ожидании начмед Блексеев.

Из стационара Алик несколько дней назад уже написал главному врачу Прислужкову жалобу на Яконец, что та не объясняет ни порядок лечения, ни то, как прописанные препараты воздействуют на него, и даже не говорит, что это за препараты. Блексеев же попал под критику интервью с Дороженко о подъеме младенческой смертности. От них ничего хорошего ждать не приходилось.

– Вы нарушили больничный режим, – начала Яконец. – Дневной стационар у вас отменяется.

– Может, вас психиатру показать, осмотрим, пропишем лечение? – мягко произнес Блексеев.

Но об этом коварном предложении Алик был предупрежден.

***

– Прислужков тебе точно предложит добровольно пройти психиатрическое обследование, – предупредила Марина, перед тем, как Алик отправился в больницу. – Затем тебя признают психом. Наколют препаратами так, что и после окончания лечения будешь ходить как зомби. Тебе, вообще, надо уходить из больницы, потому что, если тебя признают социально опасным, то психиатрическое обследование проведут принудительно…

***

– Нет, спасибо, – ответил Алик Блексееву с понимающей улыбкой. – Мне не требуется консультация психиатра.

– А то, смотрите, мы быстро, – еще раз предложил Блексеев.

– Нет, – повторил Алик и обратился к Яконец. – Но мне нужен дневной стационар.

– Вы сами его отменили, – ответила Яконец. – Есть обращение из милиции. Зачем нам неприятности?

– Но отпустите меня, хотя бы, в милицию и прокуратуру, меня туда вызывают, – попросил Алик. – Сами видите, какое дело.

– Ладно, но с двух дня до семи вечера, – ответила Яконец.

***

В милиции его появление приняли сухо и неприветливо. По тону и поведению было ясно, что все сотрудники милицейского аквариума извещены, как поступать с Аликом. Также приехал участковый, но на этот раз молодой парень с честными неопытными глазами. Он опросил Алика и предупредил:

– На вас уже оформлено административное дело, и оно будет направлено в мировой суд.

– А по моему заявлению на сотрудников телерадиокомпании не будет сделано то же самое: они тоже применяли ко мне силу? – спросил Алик.

Молодой милиционер пожал плечами.

– Единственное, что я могу для вас сделать – это приложить ваше объяснение к административному делу, да и то не уверен, что это получится, – сказал он. – Если хотите, пишите…

– Давайте, – согласился Алик.

***

Система власти – всего лишь монтажная схема, по которой собран действующий механизм управления людьми маленького нефтяного города, входящий в механизм управления всего государства российского, но эта схема начинена притертыми друг к другу исполнителями. Система выстраивалась против него. Система – это множество людей. И хотя любое множество распадается на единицы, но каждая из этих единиц проходит типичную обработку и потому обладает типичными качествами.

Жители маленького нефтяного города продолжали благодарить Алика за программы с критикой городской больницы маленького нефтяного города и его судебной системы. Такого количества положительных отзывов Алик не слышал, как ему казалось, никогда, или много лет назад в период распространения его газеты «Дробинка». Его благодарили и по телефону, и в такси, и на улицах, и на городских рынках, его благодарили даже сотрудники милиции. Но все эти благодарности разлетались, словно пыль по ветру, они сгорали, исчезали, только покидая гортани благодарящих, превращались в мелкий пепел и уносились в неизвестную сторону. Это были краткие вздохи оживших и очеловечевшихся на мгновенье элементов системы.

Все жители маленького нефтяного города – были пылью, разрозненной пылью, в которой появлялся цемент, только когда на эту пыль вываливалось обращение власти, той самой власти, которая и делала пыль из этих людей, из этих боящихся возмутиться и защитить свои права жителей маленького нефтяного города.

В каждой живой системе есть центральная фигура, на которой все держится. В маленьком нефтяном городе центром был Хамовский, создавший вокруг себя ряд самостоятельных центров: Сирова, Бредятин, Квашняков… – это была система вертолетов, поддерживающих определенный порядок жизни над ужасающей власть пропастью. Поэтому люди власти, в первую очередь, стремятся уничтожить объект своего беспокойства, и лишь некоторые из них разбираются потом в причинах. Поэтому, чтобы не быть уничтоженным, не надо становиться объектом беспокойства, но Алик давно перешел эту границу. Искать помощи можно было только вне системы, но система вобрала все.

ПРОКУРАТУРА ШПЕНДРИКОВА

«То, что правосудие слепо – это одна беда, вторая состоит в том, что слепо раздается и право творить правосудие».

Прокуратура маленького нефтяного города знала разных прокуроров. И несуразного, словно недогоревшее дерево, Коптилкина, и элегантно-властного Заматерских, и сухого, словно барабанная палочка, Лакеева.

Новый прокурор Шпендриков сразу не понравился Алику: его хулиганскую походку пацана, отбирающего мелочь у детей, не исправило ни образование, ни возраст, а тюремная сутулость, характеризовала Шпендикова, как человека, способного на серьезные нарушения закона, не привыкшего выделяться из толпы и привыкшего почитать власть. Руки в карманах усиливали образ человека, малокультурного, не желающего провоцировать тех, кто может дать по роже.

Все это Алик разглядел, поглядывая сверху на Шпендрикова, когда тот поднимался по лестнице на второй этаж прокуратуры, где и был его кабинет. Одет, однако, прокурор, был вполне добротно, а вместо типичной для мелких хулиганов кепки на нем была стилизованная под кепку норковая шапка.

«Тут хрен дождешься справедливости и защиты от репрессий властей», – сделал мысленный вывод Алик…

Следователь прокуратуры Пузовников никак не мог подобрать себе подходящий вращающийся стул. Его огромная тяжеловесная туша, обтянутая голубой форменной тканью, продавливала все пластиковые седалища так, что он остро ощущал штырь вращения. Оттого он нервно крутился на этом стуле, менял позы, но штырь вращения все равно тревожил. И это телесно-интерьерное неудобство, обусловленное прогрессирующим сахарным диабетом и нерасчетливыми конструкторами вращающихся кресел, отражалась и на всех решениях Пузовникова, делавших их быстрыми и скорыми, и словно бы продавленными мистическим стержнем, выносящим из них сердцевину.

Именно Пузовников пригласил Алика на беседу, ради которой тот и отпросился у врача Яконец. Еще до встречи Алик уже знал про Пузовникова, что тот в свое время лежал в городской больнице, и тоже строчил жалобы на врачей, и даже приглашал в больницу работников санэпидемстанции, старательно показывая им места, где таится грязь.

Грязные места больницы Пузовников выявил и описал дотошно, поэтому, несмотря на то, что медсестры старательно скрывали грязь за ведрами, швабрами,.. все недостатки были найдены и претворились в жалобу. За свое активное поведение больной следователь прокуратуры Пузовников получил от юристов городской больницы встречную жалобу, причем настолько искусную, что едва удержался на рабочем месте.

Судя по героическому прошлому Пузовникова, Алик мог ожидать от него сочувствия и – возможно – снисходительного отношения к своим заявлениям.

Однако последняя надежда испарилась с первой фразой Пузовникова.

– Я сейчас занят, подождите в коридоре, – небрежно сказал он, заметив Алика в дверном проеме и узнав его, что надо было понимать как:

«Сегодня ты уже не главный редактор и тебя приказано учить уму-разуму».

Алик не дал насладиться Пузовникову своим ожиданием перед дверью и вышел на улицу, а там, подышав морозным воздухом время, на его взгляд, достаточное, чтобы Пузовников освободился от дел, вернулся к его кабинету, который застал опустевшим…

Стоя в проеме двери в кабинет Пузовникова, Алик с удивлением оглядывал пустое помещение, раздумывал, куда тот мог запропаститься, как слева от себя услышал мощный разговор пола с подошвами и обернулся. Пузовников оказался похож не на свинью, нет, он походил на плотно наполненную селедкой огромную бочку, вдобавок ко всему и ходящую. Ходил он, переваливаясь с боку на бок, стремясь на каждой ноге удержать равновесие телесной бочки с селедкой, и делал он это быстро, что указывало на длительную выучку и завидную энергетику. Короткие брюки, из-под которых поверх черных носков выглядывали волосатые ноги, трепетали при каждом шаге, словно парадоксально голубые пиратские флаги.

– Я рассмотрел ваше заявление по выдворению съемочной группы из приемной главного врача, – начал Пузовников, отыскивая в кресле удобную позу. – Согласно гражданскому кодексу любой, кто не хочет, чтобы его снимали, может закрыть камеру ладонью и будет прав. То, что вас выпроводили… Я и сам поступил бы так же, если бы вошли ко мне в кабинет без предупреждения. Я так вам и отпишу, что не вижу состава преступления в действиях сотрудников городской больницы, а вот в отношении вас, даже в вашем заявлении, есть моменты, достойные прокурорского протеста. То, что в вашем заявлении написано про вашу жену, нас заинтересовало…

Аликом овладело сильнейшее желание ударить в это заплывшее жиром лицо, венчающее прокурорскую форму. Пузовникова интересовало только то, как его наказать. Видимо, он уже получил указания от своего начальника, который, безусловно, подружился с главой маленького нефтяного города Хамовским.

Тем временем, пока Алик переваривал сказанное, Пузовников шустро поглядывал на него и мыслил настолько быстро, что даже не верилось. Насчет претензий к открытому письму председателя профсоюзного комитета больницы маленького нефтяного города, опубликованному в городской газете и насыщенному терминами унижениями чести и достоинства, Пузовников высказался и того проще:

– Никаких оскорблений в этом письме я не вижу, я вам так и отпишу, но вы имеете право в судебном порядке защищать свою честь и достоинство. И вообще, прежде, чем что-то делать, вам следовало бы обращаться ко мне и консультироваться.

И вдруг Пузовников вальяжно откинулся на спинку стула и пафосно произнес:

– Впрочем, в том, что мы редко общаемся, есть и наша вина. Надо было больше идти на контакты.

Пузовников теперь напоминал сытого кота, балующегося в миске, полной сметаны. Сметана плескалась в разные стороны, а он, наблюдая за полетом белых капель, ради которых иные коты облизывали бы пол, радовался своей сытости, позволявшей ему разбрасываться чужими ожиданиями, как грязью.

***

Мысль материализуется только тогда, когда способна вызвать физическое движение мыслящего или внимающего. Мысли Алика уходили в болото маленького нефтяного города, они обсуждались, передавались, словно устные предания, но продолжали оставаться мыслями. Мысли Хамовского и даже Пузовникова вызывали мгновенное физическое движение – в данном случае – движения на ликвидацию мыслей Алика и других неугодных, а также на ликвидацию их самих, породивших неугодные мысли.

УХОД ИЗ БОЛЬНИЦЫ

«Большой организм всегда открыт для мелкого, даже в том пагубном случае, если мелкий поселяется в большом, чтобы его грызть».

– Я бы на твоем месте не возвращалась в больницу, – сказала Марина, когда Алик пришел домой. – Они, имея твой отказ от добровольного психиатрического обследования, могут собрать консилиум и разрешить принудительное психиатрическое лечение. Когда ты придешь, ляжешь на койку, тебя под любым предлогом выведут из палаты, например, на консультацию или на иной разговор в кабинет, например, заведующего кардиологическим отделением. Там тебя будут ждать два мощных санитара. Наденут смирительную рубашку, и операция… как ты сказал?

– ДОО «Скорпион», – напомнил Алик.

– Так вот – милицейская операция «Скорпион» будет закончена, как и твоя недописанная книга, – подвела итог Марина. – Оставайся дома.

И опять душа Алика откликнулась на новую жизненную ситуацию совершенно необычно и, на первый взгляд, оторвано от реальности.

«Почему-то жизнь устроена так, что всегда надо расставаться и уходить, – опять задумался Алик, сидя в своем любимом кожаном кресле. – Сначала нам радуются за то, что мы просто приходим, появляемся на свет, затем – за то, что мы с собой приносим, а напоследок – за то, что перестаем докучать. Поэтому, когда кого-то хоронишь, помни, что и тебя будут хоронить».

Он глянул в окно, в освещенную единственным фонарем полутьму, пойманную в коробку, ограниченную стенами корпусов пятиэтажных домов. Он привык к этому угрюмому виду и смотрел сквозь него:

«Даже самый прекрасный край иногда покидают птицы, даже самый прекрасный голос не может звучать вечно, но, если подобное происходит и, например, листья опадают – это совсем не повод готовиться к смерти».

Темнота неба вернула его к собственным переживаниям, к себе. Кто он в этой картине мира?

«Человек, откликающийся на каждое воздействие со стороны, подобен неразумной бактерии. Нельзя себя казнить, для этого есть другие».

Тут он обратил внимание на множество горящих за квартирными стеклами ограниченных миров:

«Когда слишком долго ищешь в пустоте, то начинаешь находить призраков. В этом смысле любой уход из пустоты, пустоты маленького нефтяного города, в том числе, – жизнеутверждающий».

Кто ищет на одном месте? – Только верующие:

«А разве верующие, считающиеся истинными, не похожи на людей, которых изнутри поедает невидимый червь? Сколько раз, глядя на них, я задумывался, откуда и почему эта сухая бледность лица и выжатая строгость взгляда? Отчего выхолощенная определенность мысли? Это душевное обрезание. Главным в религии является не предметное обрезание, а душевное. Они не могут уйти от обжитого, не опустев.

А разве вера во власть – не религия? Подчинение имеет в своей основе либо любовь, либо страх. Общественное мнение – это лишь блеяние отары овец, находящейся под присмотром пастуха. Стоит какой-либо овце увлечься одинокой прогулкой, как ее догонит плеть. Страх плети и хищников гонит шальную овцу в отару так сильно, что даже там, где нет пастуха, овцы все равно держатся вместе. Общественное мнение до того предвзято, что даже на открытом поле общественное мнение смеет ходить только по прохожей тропинке. И это добровольное самоограничение и самоуничтожение – что может быть достойно большей похвалы со стороны врага? Чем больше самоуничтожения в обществе, тем меньше сил требуется власти для управления этим обществом. Но достойно ли уважения власти подобное общество?..».

На следующее утро Алика в кардиологическом отделении ждала выписка: больничный лист, закрытый за нарушение больничного режима. Выходные прошли прекрасно. Отдых на писательском кресле принес понимание того, что: «Лидеры выигрывают не всегда, поскольку ставят поверхностные цели. Например, они ставят цель первыми зайти в самолет. Но не ставят вопрос: зачем? Алик всегда заходил в самолет последним, зато всегда первым занимал оставшиеся свободными ряды сидений. Первых много, но не все первые – выигрывают. Алик всегда с интересом смотрел и на людей, стоявших в проходе самолета, стремившихся быстрее покинуть его после приземления. Они спешили, в конечном счете, опаздывая. Только выходивший последним из самолета, заходил последним в автобус, отвозивший пассажиров в аэропорт, а, значит, оказывался первым у его двери и, соответственно, первым входил в аэропорт. Ошибка многих первых в том, что они стремились быть первыми на ограниченном отрезке жизни, не заглядывая вдаль. Они подчинялись инстинкту толпы. А, если заглянуть дальше, то оказывалось, что в некоторые моменты лучше быть последним, чтобыпотом обогнать всех».

ОТСТРАНЕНИЕ ОТ РАБОТЫ

«Даже небесные светила смертны, что говорить о человеке и его делах».

В первый же рабочий день, который Алик, ввиду отстранения от работы, планировал провести дома, как и все последующие дни отстранения, и заняться писательством, в его доме раздался провокационный звонок.

– Вас беспокоит, начальник отдела кадров, – сказала Плутьянова. – Вы должны подойти и написать объяснительную…

– Ничего писать не буду, я сейчас гражданин, – оборвал Алик.

– Тогда мы составим акт об отказе, – пригрозила Плутьянова.

– Составляйте, что хотите, – ответил Алик, желая прекратить отвлекающий разговор.

– Кстати, а почему вы дома? – спросила Плутьянова.

– Я отстранен от работы, потому и дома, – вернул Алик.

– Нет. Вы, несмотря на отстранение от работы, все равно должны присутствовать на рабочем месте. У вас же сохраняется заработная плата, – со знанием дела выдохнула Плутьянова.

Праздник, который Алик наметил себе, исчез, словно пух с одуванчика, от пустого дыхания какой-то Плутьяновой…

Алик перелистал весь Интернет и Трудовой Кодекс, но не нашел ни одного основания, по которому его мог бы отстранить от работы глава маленького нефтяного города Хамовский, который и являлся его работодателем. О сохранении заработной платы отстраненным руководителям, говорилось как о незаконной норме, а о том, чтобы отстраненный присутствовал при отстранении от работы на рабочем месте – ни единого слова. Но юристы маленького нефтяного города всегда имеют свои взгляды на российское законодательство, а отсуживать грязную запись в трудовой книжке сложнее, чем ее не получить. И Алик решил в течение десяти оставшихся дней отстранения просидеть в помещении телевидения, занимаясь написанием книги…

Он зашел в редакцию телевидения с небольшим опозданием, облегченно отметил отсутствие комиссии по выявлению нарушений трудовой дисциплины, которую против него могли выставить, и, найдя Задрина, сказал, протягивая повестку:

– Жора, мне нужно в милицию, по инциденту у моей двери.

– Хорошо, – деловито и с удовлетворением ответил Задрин, не имевший и школьной десятилетки, но занявший в телерадиокомпании маленького нефтяного города в награду кресло руководителя, вместо Алика…

Из милиции Алика отконвоировали на милицейском микроавтобусе в мировой суд, как преступника. При этом обоих его конвоиров перед выездом в суд пригласил к себе их командир и аккуратно прикрыл дверь так, чтобы Алик не слышал разговор.

«Дает инструкции», – понял Алик, а находясь в суде, он уединился с одним из охранников, вполне адекватным человеком, который, как выяснилось, тоже оказался под судом.

– Тут правды нет, приговоры выносятся по косвенным уликам – и ничего не докажешь, – объяснил он.

– А что вам сообщил командир? – поинтересовался Алик.

– Не поддавайтесь на провокации, – смущенно ответил милиционер.

– Какие провокации? – исполнил удивление Алик.

– Бывает, что люди наносят себе побои, – ответил молодой. – И все валят на нас. А в этой ситуации нам сложно доказать невиновность.

– Вот так, что ли? – спросил Алик, снял шапку и показал удары головой в направлении стены.

– Да, – подтвердили милиционеры, которых было уже двое.

– То есть меня считают способным на это, – выдохнул Алик, а милиционеры и не ответили…

Суд по поводу срыва печатей ДОО «Скорпион» в этот день не состоялся, а, забегая немного вперед, – суд вообще закончился ничем.

Алик вначале не хотел идти на него, так как справедливо полагал, что суды маленького нефтяного города, работая по заказу, вне зависимости от его присутствия, вынесут приготовленное решение. Надо беречь нервы и силы. Однако, потом передумал, но, как обычно, опоздал. Рядом с подъездом, где располагался мировой суд, стояла машина телерадиокомпании и темная группа его лжесвидетелей: Задрин, Фазанова, Зябильник. Радости на их лицах не было. Он в одиночестве проследовал к мировому судье и спустя некоторое время получил решение:

«Производство по делу об административном правонарушении прекратить за отсутствием состава преступления».

Это был первый маленький плюс в сторону Алика, но, едва ли, не единственный.

РАБОЧЕЕ МЕСТО

«Страх – это дорога, по которой едет властитель, кончается страх, кончается и дорога».

Кто захочет свободы, если за нее не платят? Даже тягловая лошадь вряд ли обрадуется свободе, если лишится хорошего и регулярного сена. Алик понимал инстинктивные страхи своих бывших подчиненных, и теперь новым взглядом разглядывал сотрудников телерадиокомпании, получивших новую власть – более того – власть над свергнутым начальником.

«Как все будет происходить, как сложатся новые отношения?» – заинтересовался он и опять обратился к Задрину:

– Мне бы рабочее место.

– Заходите в свой кабинет, – предложил Задрин.

– Нет, в опечатанный кабинет я не зайду, мало ли, что там могло пропасть, – ответил Алик. – Я ни за что теперь отвечать не хочу. Это теперь твоя проблема.

– Как хотите, – ответил Задрин. – Тогда есть рабочее место в корреспондентской…

Алик получил новое рабочее место, сел за стол, положил на него ноутбук, закрыл уши наушниками, включил классику французской музыки и мысленно ушел из этого мира, из этого коллектива. Строки побежали сами собой, по пищеварительно-мозговому принципу.

***

Правила миски,

написанные при наблюдении за обычной подъездной кошкой:

1. Миска – это то, из чего каждый живущий черпает силы.

2. Миска дается как право по рождению, как право по уму и приятному впечатлению, и как право по жалости.

3. Все блуждания ведут к миске.

4. Чрезмерно полная миска порождает покой, грезы и забвение, сладкие чувства и умиротворение.

5. Редко заполняемая миска порождает энергию поиска, изобретательность, хитрость.

6. Миска обычно оправдывает все способы ее достижения, пополнения и защиты.

7. Обладатель миски должен быть готов к зависти, ненависти, интригам и даже физическому насилию со стороны тех, кто миской не обладает.

8. Обладатель миски должен угождать покровителю, наполняющему миску, и ответственен за нанесение ему вреда.

9. Обладатель миски ответственен за передачу миски посторонним или за приобщение посторонних к своей миске.

10. Нельзя помышлять о миске хозяев в любом случае.

11. Обладатель миски вправе подать голос или иным безобидным способом привлечь к себе внимание покровителя при необходимости.

12. Обладатель миски в случае наказания его покровителем, наполняющем миску, должен иметь виноватый вид и не допускать аналогичного проступка в ближайшем будущем.

***

Дополнительные правила миски, написанные для человека.

«Человек, конечно, отличается от типичного животного, но только тем, что не типичное»

1. Нет недостижимой миски.

2. Каждый вправе бороться за право обладания любой миской.

3. Каждый обладающий миской должен понимать, что его душа и высшее призвание выше права обладания миской.

***

Пояснение к пункту 3.

«Незнание души и отсутствие веры в нее, не освобождает от ответственности»

Смотрите, что накладывают в миску. Не воспринимайте на веру. Будите обоняние, внимание и ум. Включайте чувства. По опыту Буратино длинный нос всегда позволит выяснить, не является ли воспринятая и согласованная со зрением реальность нарисованной. Обман всегда имеет повернутую к зрителю доверительную сторону.

«Надувая мыльные пузыри через свернутую в трубочку бумагу и запуская их в полет с балкона пятого этажа, полет, сверкающий и переливающийся цветами бензина, разлитого в луже, – раздумывал Алик о прошло-настоящем, – я никогда бы не подумал, что именно подобные пузыри будут окружать меня во взрослой жизни и мне так же придется надувать их и наблюдать за полетом и сверканием фальшивых красок. В каждой квартире есть кусок тела этого мыльного пузыря. Переливаясь красками, он услаждает взоры живущих в этих квартирах. Эти пузыри куда устойчивее мыльных. И они уже не летят, это мы летим, вглядываясь в них, наше сознание летит. Сносит крышу, как говорят…»

СОЗНАТЕЛЬНАЯ ПРОВОКАЦИЯ

«Большинство людей от гусениц отличаются только размерами: то же стремление сливаться со средой, то же желание создать безопасный кокон, кончающиеся для всех без исключения вылетом в неизвестность».

Сорванная печать на кабинете главного редактора спустя несколько дней так и не была восстановлена, – это Алик заметил, проходя в бухгалтерию. Вторая печать, которой он и не касался, висела надорванной.

«Это мой шанс, – понял Алик. – Если мне подброшены наркотики или пропало что-то из предметов в кабинете, или я сам решу обвинить своих недругов в каких-либо пропажах, – то надо зафиксировать, что кабинет три дня находится без присмотра»…

– Мне угрожают, провоцируют на драку, прошу оградить меня от нападок Задрина, – насочинял Алик в телефонную трубку, как только на другом конце соединения ему ответил дежурный милиционер.

Конечно, повода большого не было. Задрин что-то сказал, махая руками, затем в корреспондентскую пришла комиссия из администрации маленького нефтяного города, чтобы объявить Алику замечание – пустяки по нынешним временам… Но Алик не захотел оставлять нанесенные удары без ответа и решил использовать приемы борьбы с ним, какие применяли против него его бывшие подчиненные против них самих.

Алик встретил милицию на пороге телерадиокомпании и сразу принялся пояснять:

– Действия Задрина я воспринял, как агрессивные, а тут еще комиссия из администрации., я прошел к двери моего бывшего кабинета, а на нем до сих пор нет печатей.

Словно бы забыв о Задрине, он провел милицию к своему бывшему кабинету и принялся фотографировать разорванные печати, постоянно напоминая о том, что кабинет стоял открытым, и в него мог попасть любой, у кого есть ключ. А ключ был у Задрина.

– Обязательно зафиксируйте этот факт, – говорил он милиционерам, а сбежавшиеся сотрудники телерадиокомпании, не понимая сути, принялись обсуждать обвинение в адрес Задрина.

Публяшникова смеялась, словно пьяная проститутка перед посещением очередного богатого клиента.

– Да вас же привлекут за дачу ложных показаний, – повизгивала она. – Мы же подтвердим, что Задрин вам не угрожал.

– Ну, дурачок, – покрикивала Аказянова. – Мы же подтвердим, что угодно.

– Трус и сволочь, таких садить надо, – кричала Фазанова, вытаращив глаза. – Сам все сорвал, драку тут учинил. Тебе еще повезло, что я не зафиксировала синяки на руках, как ты меня хватал.

– Надо вообще действовать против него его же методами, подделывать доказательства, – крикнул кто-то…

Под общее улюлюкание и осмеивание Алик написал хорошее заявление в милицию, главным мотивом в котором, конечно, стал не Задрин, а печати на двери его кабинета. Теперь Алик почувствовал себя защищенным от наркотиков, и оставалось только решить, надо ли инкриминировать Задрину в отместку пропажу оборудования телерадиокомпании, лежавшего у него дома: компактной профессиональной видеокамеры, которой он в свободное время уже несколько месяцев самостоятельно снимал видеоряд для нового фильма о городе, и проигрывателя видеодисков высокой четкости…

Коллектив телерадиокомпании маленького нефтяного города еще продолжал обсуждать происшедшее и вынужденно строчил объяснительные для милиции, а Алик надел наушники и опять ушел в книгу. Общение с самим собой дает ряд преимуществ: оно возможно в любой момент одиночества, при этом не надо ни с кем договариваться, тратить красноречие и деньги. Проблема лишь в возможностях воображения, на которое Алик никогда не жаловался.

Он смотрел на окружающих, но никого не обвинял. Человек в обществе свободен, как капля воды в наполненной ванне – стоит хозяину открыть заглушку, как этот самый мыслящий человек и вполне нормальный, несмотря на любые собственные мнения, увлекается в сливное отверстие. А СМИ маленького нефтяного города – это вовсе особая территория. На ее официальных полянах, чтобы не остаться без урожая, принято так низко кланяться, как на полянах грибных и ягодных, а иногда и не только кланяться, но и ползать на коленях…

Но где-то перед обедом Алик вспомнил скандальную фразу Аказяновой:

«Мы же подтвердим, что угодно!»

Он вспомнил реакцию Публяшниковой и внезапно осознал, что беззащитен в коллективе, где все против него. Его легко обвинить в чем угодно. В корреспондентской он находился не один, а вместе с Публяшниковой и Мышель. Он тут же вообразил, как могут они выйти из кабинета, оставить личные вещи…

Затем раздастся истеричный крик:

– У меня пропала тысяча рублей. Нет. У меня пропало пять тысяч рублей. Кто? Кто? Да конечно – он!!!

И этот крик, несомненно, издаст Публяшникова, а палец ее, словно ветка сосны, очищенная от иголок, укажет на него – Алика. И Алик почувствует себя пронзенным этой веткой, как неудачно прыгнувшая белка. Его лапки жалко затрепещут, он задергает пышным хвостом, в который вплетено золотое перо, а из хребтины будет торчать пронзивший его насквозь окровавленный сук Публяшниковой.

Забежит Мышель, худенькая и ядовитая еврейка и жутко заверещит:

– Готова засвидетельствовать!

Заглянет Фазанова и закричит в сторону секретариата:

– Галя, вызывайте милицию, у нас появился вор!

А затем, обращаясь к Публяшниковой и Мышель скажет:

– Девчонки, меня не забывайте, я тоже буду свидетелем!

Для мнительного человека нет хуже гнета, чем гнет предчувствий. Алик был мнительным, а сейчас еще и загнанным в угол. Но как говаривал его покойный отец: «всегда лучше перебздеть, чем недобздеть».

Алик собрал свои вещи и вышел в коридор телерадиокомпании маленького нефтяного города, где возле выхода стояло оранжевое кресло для посетителей, а рядом с ним – имелась розетка. Напротив кресла влекла блесками чешуи аквариумная жизнь одомашненных рыбок. Алик снял цветок с небольшого стола, переставил его на другой стол, а освободившийся – пододвинул к себе. И только он устроился на своем новом месте, как послышался вскрик Фазановой:

– Это что вы хозяйничаете, идите в свой кабинет!

– Я туда не вернусь, а то вам еще придет в голову засвидетельствовать кражу, – ответил Алик.

На своего временно отстраненного начальника, у которого еще недавно просила и получала, Фазанова угрюмо посмотрела, как на собаку, нагадившую на ее домашнем коврике, и все дни рождения и праздники, отмечаемые тесным коллективом: главным бухгалтером, бухгалтером- экономистом, секретарем, завхозом и главным редактором в течение нескольких лет внезапно испарились, словно их и не было – этих приятных всем моментов.

– А ну-ка, отдавай стол! – гневно вскрикнула Фазанова и резво зашевелила своими мощными бедрами, производя впечатление быстроходного гусеничного трактора.

Она легко ухватила стол, отнесла к входной двери, где он и стоял, и вернула на него чахло зеленеющий в свете люминесцентных ламп цветок.

– А мне на чем работать? – удивленно спросил Алик.

– Идите к себе в кабинет, – махнула рукой Фазанова и ушла в хозяйственную комнату.

Алик не стал спорить, он положил ноутбук на колени и опять окунулся в книгу, благодаря отстранению от должности с сохранением заработной платы, подписанному Хамовским.

ТАРАКАН ИЗ ТЕЛЕВИЗОРА

«Жучок, уверенный в безопасности своего житья на дереве, вряд ли заметит дровосека, а если и заметит, то не сможет помешать».

По подоконнику из последних сил полз темнокоричневый таракан, уставший от борьбы с отравой, распыленной хозяевами квартиры по недоступным им закуткам кухни, где этот таракан обычно отдыхал после фуражных рейсов по хлебным местам. Луна освещала его последний путь. Шесть его малопослушных лапок то приподнимали хитиновое тельце и тащили его, словно гробик, к последнему пристанищу, то опускали и собирались с силами к следующему рывку. Так таракан выполз на середину подоконника. Три его ножки, державшие гробик его тела с одной стороны, судорожно распрямились, и таракан перевернулся на спину. Некоторое время он еще перебирал в воздухе лапками, выискивая, за что бы ухватиться, дергал крылышками, пытаясь отолкнуться, но затем замер и так в полной неподвижности предстал утром перед хозяевами.

Первым на кухню пришел Степан – средней молодости мужчина с уже заметным пузцом, выращенным на жаренных курицах, сале и поскрипывавшем от старости диване.

Напоминая о начале нового дня и подбадривая, через открытую форточку влетал монотонный городской гул, лай выгуливаемых собак, звук заводимых машин и много других неопределимых шумов. Хозяин поднял чайник, слегка потряс, определяя есть ли в нем заварка, тонкой струйкой слил остатки чая вместе с изможденными хлопьями мелких чаинок в стакан, соорудил добротный бутерброд, но едва он сел на жесткое сиденье угловой кухонной скамьи, как его внимание привлекло крупное коричневое пятно, темневшее на относительно белом подоконнике.

«Таракан, – спокойно и размеренно произнес внутренний голос Степана и оценивающе добавил, – дохлый».

В правила Степана не входило пить чай в соседстве с тараканами, но поскольку он просыпался так расчетливо, чтобы сходить по нужде, умыться, выпить чай, одеться и выскочить за дверь, имея в качестве форы только время на чистку зубов, которой можно было и пренебречь, то отвлекаться на такие пустяки, как уборку неприятного мусора, он никак не мог. Пока он уничтожал бутерброд, сплавляя его куски в пищевод глотками чая, в его голове яркими образами вспыхивали сцены из фильма.

Прошлым вечером Степан со своей женой Людмилой, которую в порыве нежности он называл то Русланой, то Черноморихой, и с семилетним сынишкой, белобрысым любителем черепашек ниндзя и телевизионного канала никкилодиум, смотрели китайский фильм-сказку. Главный герой этого фильма худой юркий китаец владел многочисленными приемами единоборств и успешно боролся с темными силами, при необходимости летая по воздуху. Но враги хитростью пленили героя и посадили в подземелье, где уже сидел один борец за справедливость, изрядно состарившийся в темнице, и, чтобы не умереть с голоду, ел этот борец тараканов, бегавших по подземелью. Герой, чтобы не умереть от голода, тоже откушал насекомых и вскоре обрел новую силу, освободился и победил неприятеля.

Мысли о китайской тюремной трапезе нисколько не повредили завтраку Степана. Время от времени он был брезглив, но не вживался в образ настолько, чтобы вообразить, что бутерброд этот уже и не бутерброд вовсе, а большой таракан. Тут каждому – свое…

Поэтому Степан спокойно позавтракал, вспоминая бабушку, которая бы не вытерпела соседства с насекомым, оделся и ушел на работу.

Второй на кухню зашла Людмила, с трудом раскрывая слипшиеся после сна глаза. Она тоже потрясла чайник и, поняв, что внутри пусто, поставила кипятить воду. Помыла посуду, оставленную в раковине после сытного ужина, который они практиковали по завету тещи говаривавшей:

«Голодным спать ложиться нельзя, а то цыган приснится».

Причем слово «цыган» она непременно произносила с ударением на первую гласную, достигая при этом устрашающего эффекта такого, что семья сметала со стола все.

Помыв посуду, Людмила повернулась к подоконнику и заметила там таракана.

«Действует отрава, – радостно подумала она, – надо убрать».

Затем ее мысли побежали по воспоминаниям, когда этих мертвых насекомых было так много, что их приходилось сметать веником, нахлынула приятная хозяйская нега от ощущения, что она постепенно очищает квартиру от тараканьей напасти, а затем она внезапно вспомнила китайский фильм, который смотрела вчера, потому что и сын, и муж вперились в него, а глаза более девать было некуда.

«Вот в этой китайской тюрьме были тараканы, так тараканы! Неужели такие бывают? – думала она в ванне, моясь под душем. – Нам еще повезло, что у нас такие мелкие».

Затем ее увлекли мелкие струи воды, вылетавшие из рассеивателя.

Вода вскипела. Людмила заварила чай и опять увидела таракана.

«Надо не забыть убрать», – напомнила она себе, но так и ушла на работу.

Последним проснулся ребенок, он был на каникулах и никуда не торопился. Он тоже зашел на кухню и тоже увидел таракана…

Вечером Людмила пришла первой домой, переоделась и сразу на кухню. Подоконник был чист.

«Надо же, сынишка выбросил. Молодец!», – подумала она, и ею овладело женское чувство служения дому. Она опять вымыла посуду, оставленную сыном в раковине, принялась готовить ужин, и пока электрическая плита извлекала пары из расставленных на ней посуд, глянула на пол.

«Стоило бы помыть», – не успела подумать она, как уже водила тряпкой по полу и тут на светлом линолеуме заметила тараканьи ножки. Ее глаз, привыкший к определенному мусору, состоявшему обычно из хлебных крошек, пыли, волос, кристалликов сахара,… сразу выхватил их.

Все тараканьи ножки лежали в одном месте. Их явно оторвали. Тревожное предчувствие заползло в ее сердце.

– Тимка, иди сюда! – крикнула Людмила.

Тимка зашел на кухню и глянул на маму честным вопрошающим взглядом.

– Ты что сделал с тараканом? – спросила Людмила.

– Съел, – виновато ответил Тимка.

Людмила на мгновенье задохнулась.

– Как, съел? – не веря в происшедшее, произнесла она.

– Как вчера в фильме, – ответил Тимка, – они же тоже их ели.

– Зачем? – спросила Людмила.

– Я тоже хочу быть сильным и летать, – ответил Тимка.

– Боже мой, это просто кино, – вскрикнула Людмила, – иди ко мне.

Тимка подошел к матери. Людмила изо всех сил прижала его к себе.

– Это просто кино, такого на самом деле не бывает, – повторяла она.

Тимка слышал ее, но не понимал.

– Тимка, не делай больше так, – обеспокоенно попросила Людмила, – они грязные, можно заболеть.

– Хорошо, мама, – ответил Тимка просто потому, что так отвечают родителям все дети, стремящиеся их успокоить.

И действительно, больше он впрямую тараканов не ел, потому что обещал, но место, откуда пришли тараканы, по-прежнему ежедневно собирало вокруг себя всю семью.

ОСОЗНАНИЕ

«Фильтруйте все, что хочет попасть внутрь, и избежите множества неприятностей».

Алик завершил рассказ и внезапно обрел слух.

– Трагическая история, – иронично произнесла Публяшникова, проходившая мимо по коридору за спиной Алика.

– Угу, – ехидно поддакнул монтажер Пискин, создание тусклое, но высокое, похожее на серую церковную свечу.

«Это обо мне», – понял Алик и развернул оранжевое кресло, на котором он сидел, так, чтобы видеть не только входную дверь в телерадиокомпанию, но и коридор телерадиокомпании, комнату завхоза, стеклянную дверь в административный отсек, лестницу на второй этаж телевидения и курилку, и в течение получаса был поражен открытием. Весь коллектив телерадиокомпании маленького нефтяного города маялся от безделья!

Публяшникова, работавшая и корреспоненткой и телеведущей, ходила по редакции туда-сюда, туда-сюда… Она ходила то медленно, создавая впечатление вдумчивости, и тогда шаг ее напоминал шаг старухи, то быстро, и тогда где-то в глубине телерадиокомпании раздавался ее голос, в котором звучали властные нотки. Именно это хождение и было главной деятельностью Публяшниковой, а не создание текстов или сценарных планов, потому что ходила она, почти не переставая…

Водитель Быкяев влюблено таскался по коридорам телерадиокомпании за развратно улыбавшейся корреспонденткой Аказяновой то в курилку, то из нее. Быкяев был женат и имел трех детей. Иногда он уходил к жене. Там происходил очередной скандал, и он бежал к Аказяновой.

Алик вспомнил его круглое лицо, украшенное безумными глазами, которое он увидел, откликнувшись поздно вечером на стук в дверь своего гостиничного номера, будучи в командировке в Ханты- Мансийске, куда его возил Быкяев.

– Займите, пожалуйста, денег на проститутку, – попросил Быкяев, с трудом выговаривая слова от опьянения.

– Ты что, с ума сошел? – резко спросил Алик.

– Извините, извините, – пробормотал Быкяев и зашатался прочь…

Аказянова до того, как стала любовницей Быкяева, была замужем, но развелась. И вот сейчас она в очередной раз томно поднималась по лестнице, а вслед за ней, словно на поводке для собак, неуверенно шел большой самец…

«Какая тут правда и истина?!» – спросил сам себя Алик.

***

Воспоминания

«Тучи не замечают создаваемой ими летней прохлады, так же как солнце не ощущает отдаваемого тепла, просто каждый исполняет свое предназначение».

Еще до отстранения Алик вызвал к себе Аказянову с исключительно лабораторным интересом.

– Света, я принял тебя на работу, после ухода Павшина повысил тебя до редактора новостей, деньгами не обижал, сюжеты не резал. Почему на собрании в «Балалайке» ты проголосовала за мое снятие?

Аказянова, словно покачиваемая кукла, захлопала ресницами:

– Я не хочу отвечать на этот вопрос.

– Я делал с тобой нечто недостойное, склонял тебя к сожительству, заставлял раздеваться перед телекамерами, – начал перечислять Алик то, что на его взгляд могло спровоцировать молчание.

– Ну, если бы еще и такое,… – вызывающе ответила Аказякова.

Аказянова по манере держаться и одеваться была готова на такое. Алик несколько раз делал ей замечание за вульгарное поведение в кадре. Она чем-то походила на Публяшникову.

– Тогда ответь, – попросил Алик. – Мне просто любопытно.

– Я не буду отвечать, – угрюмо сказала Аказянова, пряча глаза…

Точно также поступили и остальные корреспонденты, поставив Алика в тупик. Он вспомнил покойную главную бухгалтершу телерадиокомпании Пупик и ее слова:

– Вы какой-то сам в себе, не организуете шашлыков на природе, не создаете праздников, да еще и не курите. Вам надо быть ближе к коллективу. Добром это не кончится.

И действительно Алик, иногда проходя мимо курилки, чувствовал, как она бесновалась и ходила ходуном.

Громкий несдержанный хохот, схожий с хохотом пьяных вахтовиков или ресторанных гуляк, разносился по первому этажу телерадиокомпании маленького нефтяного города, так, что некоторые слабохарактерные посетители, пришедшие дать объявление или поздравление, проходя мимо курилки до секретаря, испуганно ежились, втягивали голову в плечи и ускоряли шаг, словно они проходили ночью мимо стайки бандитски настроенных пацанов, распивавших пиво возле их подъезда.

А из курилки неслась разноголосица:

– Да забодал он со своими распоряжениями, задницу бы лучше ими вытирал.

– А у него чуть что, так распоряжение. Скоро дышать будем по его распоряжению.

– Не любит проигрывать шеф, не любит. Вот на всех и отрывается.

***

К источнику радостей тянутся, проблемных мест избегают – и люди похожи на эти явления – одни, как источники, притягивают, другие – заставляют опасаться. Мудрость есть и среди проблем, но люди тянутся к источнику. Алик не стал источником…

***

Воспоминания покинули Алика, и он опять вернулся к созерцанию происходящего в телерадиокомпании.

Публяшникова спустилась по лестнице, поигрывая обшитым бисером кошельком.

Из курилки прошел на второй этаж ревизор Калкин.

– Здравствуйте! – вежливо поздоровался он с Аликом.

Алик подтянул рукав пиджака так, чтобы видеть часы, и принялся отмечать время.

Люди бегали курить через каждые пятнадцать минут. Еще через пятнадцать минут те же люди бежали пить кофе или чай. Вот то, к чему они стремились, и то, что нашло поддержку у Хамовского, когда потребовалось уничтожить его – Алика.

Журналистика как служение жителям маленького нефтяного города не увлекала большинство сотрудников телерадиокомпании. Они мстили ему за посягательство на их свободы. А свободы их заключались в приходе на работу, когда вздумается, в свободном времяпровождении, в кулуарных разговорах, прибавлявших им значимости, настолько, что иная значимость уже и не требовалась.

«Корова стихи не пишет. Стихи ей заменяет сено и чувство последующей сытости. Довольство – это предел развития», – мысленно обратился Алик к неведомому ему собеседнику.

***

Книга – создание сложное. Обычные буквицы – линии – ничего более, пустые безо всякого смысла, но стоит им объединиться в слово, как этот смысл возникает, пока одинокий, но предложение дает повод задуматься о множествах смыслов, витающих вокруг. А чем дальше, тем сложнее.

«Власть – чем не одежда, чтобы прикрыть собственное безобразие, чем не механизм для усиления своих действий и ублажения желаний? – опять задумался Алик. – Власть – это защита и богатство. Власть – это чудо коллективной помощи облеченному властью, но, восходя на живую пирамиду власти, хотя бы снимайте обувь… Все, хватит философствовать. Пора защищаться».

У Алика было готово письмо в газету маленького нефтяного города, опубликовавшую на него очередной пасквиль, наполненный типичными для пропаганистов голословными обвинениями, поданными как безусловная истина. Требовать опровержение он не хотел, поскольку знал, что опровержение могут состряпать куда хуже, чем сам пасквиль, но заставить редакцию доказать тезисы пасквиля, он желал, потому что все еще искал журналистику под фальшивими одноименными вывесками.

ИСПЫТАНИЕ ПРАВДОЙ

«Это естественно, что прекрасное вызывает интерес и привлекает внимание, хуже, когда прекрасное бегает в поисках новых обладателей и почитателей, поскольку тут оно становится на один уровень с уродливым».

Вручив письмо о несогласии с опубликованной информацией секретарю, Алик получил на своем экземпляре отметку о вручении этого письма и собрался было покинуть здание редакции газеты маленького нефтяного города, как столкнулся с ее главным редактором Квашняковым. Случайность была странной, оставалось лишь думать, что судьба властвует над человеком настолько, насколько магнит властвует над попавшим в сферу его притяжения железом.

– Александр Васильевич, можно с вами уединиться? – попросил Алик, подумав, что коли зверь бежит, то надо и пообщаться.

– Пойдем, – Квашняков завел Алика в свой пустующий кабинет.

Как только дверь закрылась, а сам Квашняков очутился в начальственном кресле, то первое, что он произнес, было:

– Эта пасквильная статья – не моя инициатива. Поверь. Это не я.

«Боится ответных действий, которых не выдержит его жалкое сердечко», – равнодушно оценил Алик:

– Бог с ней, со статьей, не первая и не последняя, пожалуй, – смягчая и намекая ответил Алик. – Скажите, как комиссия работает.

Тут Квашняков откинулся в кресло так, что скоробившийся воротник пиджака уперся в щеки и выпятил их настолько, что они стали похожи на вторую пару оттопыренных жирных ушей, появившихся немного ниже естественных.

– Тут, я считаю, вина обоюдная, – важно проговорил он, играя со своей совестью, словно с экспандером. – Так я и буду составлять отчет. Тему ты затронул важную, но говоря о ней, перегнул палку. Палку перегнула и медицина.

И тут Алик понял, зачем он встретился с Квашняковым.

– Вы знаете, мне эта история надоела. Я не смогу вернуться в этот коллектив, – настолько искренне сказал Алик, что загрустил, вообразив расставание со старым местом работы, что, несомненно, отразилось и на его лице. – Все против меня. Я бы хотел уйти с должности главного редактора телевидения. Уйти спокойно. Без больших потерь в зарплате, на должность какого-нибудь специального корреспондента с размытыми функциями.

Квашняков недоверчиво взглянул на Алика.

«Правду говорит или врет? – раздумывал он. – Может, испугался сердечного приступа, как и я в свое время? Деньги, его волнуют деньги».

– Хорошо, я поговорю с Хамовским о такой возможности, а ты пока возьми в бухгалтерии справку о доходах, полученных тобой в прошлом году, чтобы мы дали тебе соответствующую зарплату, – вполне серьезно произнес Квашняков.

– Спасибо, Александр Васильевич, – поблагодарил Алик. – На телевидение я точно возвращаться не хочу.

Любая ложь постыдна, но особенно та, которая не обязательна. Это Алик знал. Однако он и не лгал и лгал одновременно.

Ложь и истина – в чем разница? Кто-то утверждает, что истину создает воля большинства. Но ведь это только уступка большинству. Человек, создав множество понятий, условностей и жестов, вынужден эту истину определять, исходя из набора своих собственных убеждений, а порой – обыденных желаний.

Отсутствие однозначности – суть правдивого пророчества, а, может, и правды вообще. Истина, как сияющий кристалл с изменяющимся множеством граней – для каждого желающего ее познать открывается собственная грань, преломляющая истину особенным образом. Вот она – индивидуальная правда. Таковы же фразы правдивого произведения, они должны быть истинны в сокрытии абсолютной истины, но открывать каждому ту ее часть, которую каждый в силах понять, и так открывать, насколько каждый способен понять. Поэтому не удивляйтесь, если кто-то в танце видит искусство, а кто-то порочное безделье.

Одна из частей внутренней Вселенной Алика действительно не желала возвращаться в коллектив телевидения маленького нефтяного города, он не хотел видеть этих людей, скопище, на его взгляд, грязи, причинивших ему массу неприятностей, заставивших еще больше разувериться в человеке, отлучивших его от должности, но не как власти, а как вершинки неподвластной цензуре журналистики, с которой он мог сказать свободное слово. Поэтому то, что он говорил Квашнякову, было значительной правдой…

Обман же состоял в том, что как любой нормальный человек, Алик не хотел терять деньги и возможности.

На этом разговор Алика с Квашняковым завершился теплым рукопожатием, а если волк целуется с зайцем, значит, соскучился по зайчатине, но в данной ситуации, когда внешне заяц и волк внешне выглядели одинаково, хищником себя ощущал каждый из них.

***

Следующий визит Алик нанес председателю городской Думы Клизмовичу, при взгляде на которого он теперь вспоминал недавнее: как председатель в морозную погоду выскочил из служебного джипа и в одном костюме, по-женски виляя задом и малодушно сжавшись от холода, бежал к двери Сбербанка так, что полы пиджака болтались туда-сюда как хвост у дружественной суки.

***

Иногда случайно подмеченные детали дают настолько полное впечатление о человеке, что продолжать наблюдение и не нужно. Но это опять – очень относительный вывод. Ведь даже мысль – всего лишь один из бликов, оставляемых солнцем на волнующейся морской глади. Разве можно по блику составить полное впечатление о солнце?

Люди так похожи между собой, что внешне и не определишь волк перед тобой или заяц, птица или крот, акула или пескарь. Люди так умеют мимикрировать, что даже, если человек будет схож с зайцем, можно, отнесясь к нему, как к зайцу, быть съеденным волком.

***

Руку председателю Алик не подал, они сели по диаметрально противоположные стороны круглого стола.

– Может ли Дума оказать мне помощь в ситуации, когда я подвергся необоснованным с точки зрения пользы для города репрессиям властей, или депутаты могут только сплетни обо мне распространять? – спросил Алик излишне резко только потому, что пришел не помощь просить, а высказать мнение.

Бородка у председателя ощетинилась.

– Ты тоже нас ругал, – прохрипел обиженно Клизмович. – К благодетелю своему обращайся – к Хамовскому. Он тебя любит.

– Этот благодетель уже почти сожрал меня, – ответил Алик.

– Ну, это ваши дела, – завершил эту часть беседы Клизмович. – А как Задрин, на твой взгляд, как редактор?

«Вот наглец, еще и мнение мое спрашивает, кого вместо меня посадить», – подумал Алик и с удовольствием ответил честно:

– У него нет не только высшего образования, но и десятилетки, он техник, а не журналист и ни одной заметки не написал. Он безграмотный интриган. О чем вы говорите?

– Ну, а Публяшникова? – поморщившись спросил Клизмович.

– Она, конечно, журналистка, хотя и без образования, но очень ленивая, не имеет ни одного успеха ни в одном конкурсе, а в моральном смысле – типичная потаскуха, – опять честно признался Алик.

– На собрании предлагали в качестве главного редактора Пальчинкову, – сообщил Клизмович, следя за реакцией Алика. – Она и сама звонила, спрашивала про работу, но вся беда в том, что приехать – не может. Там у нее ребенок учится. Да и уехала она отсюда по состоянию здоровья.

– Ну, ищите редактора, – пожелал Алик и распрощался с председателем, а сам подумал:

«Я еще не уволен, да и буду ли увольняться – еще не решил, а они уже суетятся. Да и Веру я не зря подозревал. Она бы и оказалась на моей должности, если бы не случайности».

Алик перешел в соседний кабинет, где находилась заместитель Клизмовича – еще одна онкологическая больная Крайнего Севера – Наталья Кускова, правда, об этой ее болезни напоминал только вечно не меняющийся парик.

Взгляд Кусковой сквозь узкий разрез ее глаз не грел и не холодил, он не нес ничего, кроме безрадостного будущего.

– Вы член комиссии по моей проблеме, поэтому я к вам, – сообщил Алик. – Есть ли какие-то выводы?

– У меня никаких выводов, комиссия ни разу не собиралась, – мягко, но с трудом ответила Кускова, излучая кротость и объективность. – Я выскажу свое мнение только, когда сама все изучу.

В мире столько богов, божков и богоподобных созданий с кроткими, добродушными лицами, проповедующими истины, претендующие на объективность, что сложно удержаться, чтобы не поверить кому-то из них. Истина, как фрукт. Ешьте любой фрукт и будьте довольны. Каждый зрелый фрукт предназначен для счастья. Найди свой вкус среди многих, найди вкус на каждый день и под определенное настроение. Вот она цена истины человеческой – сиюминутность.

ВЫДВОРЕНИЕ

«Если ваши идеалы не вызывают у кого-то восхищения, не злословьте и не упрекайте, помните: если человек не видит вашего Солнца, он проживает в другой системе. В той системе тоже есть идеалы и свое Солнце, но для вас они такие же мелкие звездочки на небосводе, как и для постороннего ваше Солнце».

Размышляя, Алик пешком добрался до редакции телерадиокомпании и по привычке пошел к своему бывшему начальственному кабинету. Он был открыт! Что ж, открывая рот для поглощения, оглянись, может, ты сам находишься в чьем-то рту, готовом тебя поглотить.

В открытом кабинете главного редактора телерадиокомпании маленького нефтяного города сидели Публяшникова, монтажер Пискин, новый оператор Мухтареев, завхоз Фазанова. Задрин прохаживался, как Наполеон у французского бородинского штаба. Публяшникова составляла протокол изъятых вещей. Мухтареев лениво на все посматривал, как и сам Пискин. На полу стояла объемная коробка из-под компьютерного монитора.

«Враг перешел к активным действиям», – понял Алик и спросил:

– Где мои личные вещи?

– В этой коробке, – сказал Задрин и указал на коробку из-под компьютерного монитора.

– Но там же дубленка, шапка, – все помялось, – напомнил Алик.

– Ничего, – ответила Публяшникова. – Придете домой, разгладите.

– Как разглажу? – Алик поначалу не понял смысла слов, но спустя мгновенье сообразил: с ним рассчитывались за увольнение Задриной, вещи которой он приказал убрать с рабочего места и запаковать примерно таким же образом.

Он вышел в секретариат и вызвал милицию.

Через короткое время пришел участковый – крепкий, но заметно разъевшийся усатый татарин. Его круглое лицо выражало недовольство.

– Я хотел бы, чтобы изъятие моих личных вещей проходило в вашем присутствии, – сказал Алик. – Мои вещи побросали в коробку, неизвестно, что еще там лежит и все ли.

– А зачем вам мое присутствие? – спросил участковый. – Так всегда делается, когда человек умирает. Вещи умершего складывают в пакет или еще куда-нибудь, и передают близким.

– Но я еще жив, – возразил Алик. – Это мой кабинет, он был опечатан, потом печати исчезли. Могло что-то пропасть.

– Что-то пропало? – спросил участковый.

– Не знаю, – ответил Алик и внезапно понял, что не готов ложно обвинять Задрина в пропаже телекамеры и видеоплеера, не готов уподобляться своим обидчикам и притеснителям. Он мог сломать сам себя. Все это было как-то гадко и мелко. Он осознал, что взятые вещи не помогут ему в будущем. Это не тот конфликт, в котором надо размениваться на деньги. Кроме того, телекамера слишком велика и тяжела для использования в поездках, а видеоплеер уже устарел. Могло начаться следствие, а ему лишние суды сейчас ни к чему. Надо благодарить своих недоброжелателей, что наркотики, хотя бы, не подбросили.

Он забрал коробку с вещами, отвез ее домой, а в телерадиокомпанию маленького нефтяного города вернул телекамеру и видеоплеер. Привез все эти вещи в объемной клетчатой сумке, в каких обычно таскают товар на базаре, но не смог отказать себе в одном маленьком удовольствии.

На глазах Публяшниковой он вытащил из кармана, подаренную ею несколько лет назад визитницу из калининградского янтаря, и, слегка поиграв ею, чтобы Публяшникова успела зафиксировать взгляд на ценном предмете, небрежно бросил визитницу в клетчатую базарную сумку.

Визитница с заметным звоном ударилась о железо видеоплеера, а затем стукнулась сквозь тонкую ткань сумки о цементный пол.

– Как вы можете! – воскликнула Публяшникова. – Это же подарок!

– Мне он не нужен, – спокойно ответил Алик.

Публяшникова еще некоторое время твердила нечто обидное, но Алик ее не слушал. Его внимание было приковано к Фазановой, переписывавшей сданные вещи.

– Ну что, все в порядке? – спросил он, когда осмотр был завершен.

– А где лицензии на телеканалы, свидетельство о регистрации телерадиокомпании и другие документы? – спросила Фазанова.

– Не могу найти, – ответил Алик, потому что лицензии телевидения маленького нефтяного города возвращать он и не собирался. На выпад администрации в отношении него он решил лишить телевидение маленького нефтяного города истории, а возможно и основ трансляции.

– Как не можете?! – вскричала Фазанова. – Попробуйте не найти, мы на вас любительскую камеру повесим.

– Не понял? – спросил Алик. – Я же передал ее вам, а вы передали ее в ремонт.

– А у вас есть документы, что вы ее нам передали и то, что она в ремонте? – язвительно спросила Фазанова и сама же ответила. – Нет. Будете выплачивать…

Первым человеком, к которому Алик обратился на следующий день, стал ревизор Калкин.

– Я вчера все вещи принес, – сказал он.

– А зачем вам нужны были эти вещи дома? – спросил Калкин.

– Камерой я снимал видеоряд для своей программы «Город в рамках одного двора». Камера нужна мне была постоянно, – отчитался Алик, понимая, что сейчас дело могут сшить из всего. – А видеоплеер высокой четкости требовался для написания кандидатской. А подскажите, вам передали, что любительская камера в ремонте?

– Да, – ответил Калкин и Алику легче задышалось.

Этим же вечером, чтобы не подвергать себяопасности в случае обыска, он разрезал все лицензии телерадиокомпании на мелкие кусочки, скинул их в пакет, вынес из дома и бросил в мусорный бак, подальше от своего дома. Так не стало исторических документов телерадиокомпании маленького нефтяного города.

ТРАВЛЯ

«Отбиваясь от назойливой мухи, можно не заметить большей опасности».

Ежедневно Фазанова напоминала Алику о необходимости найти лицензии, но Алик жаловался на неразбериху, царившую в телерадиокомпании при его отстранении и на общее нездоровье.

– Лучше отдайте мне диск с моими файлами из сотового телефона, – попросил Алик.

На этом диске осталась информация к новой книге, которую Алик сбрасывал в компьютер время от времени, а также множество личных фотографий.

– Ничего мы не отдадим. Ваши данные будет изучать комиссия, – злобно ответила Фазанова.

– Но там же личные данные, – напомнил Алик.

– А мне плевать, – рявкнула Фазанова. – Меняю ваш жесткий диск на лицензии.

«В любом самом мирном доме, – под которым Алик сейчас подразумевал человека, – прячется цепная собака. Чем сдержаннее человек, тем короче и крепче цепь. Но бывают дома, где хозяина и вовсе нет, а только одна непривязанная собака».

Он проходил в корреспондентскую, затхлую и душную, из-за постоянно закрытой форточки, где сидели Публяшникова и Мышель и дышали чет-те-чем, и тут же эту форточку открывал.

Журналисток это нервировало, поскольку свои материалы они привыкли черпать из затхлости, а не из свежести. Они недовольно кривились, закрывали форточку, но Алик не ленился ее открывать. Алик добился того, что и Публяшникова, и Мышель убегали работать над сюжетами в другие комнаты. Особенно ему полюбилась безадресная фраза Публяшниковой и манера, с которой она произносилась:

– Опять форточка открыта. Кто открывает ее?

***

Форточка

«Пока крылья подминают воздух, полет продолжается».

Алик отсутствовал в кабинете всего минут двадцать, а как только вошел, то сразу устремился к форточке. Он вытянулся, чтобы поймать ручку, открывавшую форточку, но ручка исчезла. Точно пулевые отверстия, зияли пробоины, из-под шурупов, крепивших ее, а также отверстие, в которое входил квадратного сечения штифт, в свою очередь входивший в контакт с замком. Алик обомлел. Сотрудники телерадиокомпании теряли последний ум, чтобы настоять на своем.

– Где ручка от форточки? – спросил Алик у Публяшниковой, умно поглядывавшей в монитор.

– Не знаю, – ответила она и ехидно улыбнулась.

«Задрин по просьбе Публяшниковой открутил», – понял Алик и, решив продолжить игру на нервах, сказал:

– Я вызываю милицию.

– Пожалуйста, – ответила Публяшникова, и произнесла что-то ехидное об умственных качествах Алика…

Смысловые яды беспрерывно потекли из Публяшниковой, как из змеи при вторжении ее зубов в жертву, но яд этот оставался в ней, поскольку данной жертвой являлась она сама. Пошло внутреннее переваривание Публяшниковой, что выразилось в беспричинном смехе и неловких нервных движениях.

Милиция приехала быстро в составе все того же высушенного боевого инспектора по фамилии Малов, который посетил Алика в больнице, и круглолицего милиционера, фамилию которого Алик так и не узнал.

– Ручка от форточки пропала, – объяснил причину вызова Алик. – Не хочу, чтобы меня обвинили в ее исчезновении.

– Кто у вас материально ответственное лицо? – спросил Малов.

– Я, – откликнулась Фазанова, улыбаясь. – Эти ручки иногда изнашиваются, сломалась, мы ее и сняли.

– Она только что была целой, – сказал Алик, скорее по типичной для него мыслительной инерции, чем по недопониманию происходящего.

Подобные стальные ручки советского образца не ломаются. Фазанова лгала, но у милиционеров излом стальной ручки не вызвал сомнений, они с завхозом ушли, а Алик открыл страничку форума сайта администрации маленького нефтяного города, где чернел броский заголовок: «Беспредел на телевидении маленького нефтяного города».

По количеству обращений и реплик эта тема занимала второе место после темы «Интернет в городе».

Первая фраза относилась к 4 февраля еще до начала деятельных репрессий, когда Алик являлся директором и главным редактором телерадиокомпании маленького нефтяного города:

«Алик начал использовать наше телевидение в своих личных целях. На экране он представляется корреспондентом, однако является главным редактором телевидения маленького нефтяного города. Проиграв суд, он решил отыграться на главном враче Прислужкове и выставить его непристойным образом в глазах жителей города…».

Последняя фраза относилась к 28 февраля и содержала просьбу:

«К сожалению, пропустила телепрограмму о приходе Алика к главному врачу Прислужкову и скандале в кабинете главного врача. Не подскажете, где ее можно в Интернете посмотреть? Заранее спасибо».

«Люди запомнили меня, – успокоился Алик. – В этом истина. Никому не нужны развешанные на форуме сопли и самохвальство. Никому не нужно телевидение с его проблемами, всем нужно телевидение, заглядывающее туда, где глаз не видит. Контакт с телезрителем, это как действия, предшествующие беременности.

Чтобы получить беременность, надо войти в очень близкие отношения. Для того, чтобы родить хорошую идею, надо и отдаваться достойным партнерам…»

– Мне от вас тоже нужны пояснения, – прервал аликово раздумье вошедший пухленький милиционер вполне доброго вида, весьма похожего на одного из тех двоих мультипликационных ухарей из ларца – одинаковых с лица.

«Первые отрыжки ревизии», – оценил Алик, когда прочитал обвинение.

Его обвиняли в сдаче в аренду кабинета телерадиокомпании, находившегося в муниципальной собственности, юридической фирме. Нарушена статья закона. Все как положено.

– Я заключил договор с директором этой фирмы, как с частным лицом, на юридические консультации, – объяснял Алик. – Я должен был предоставить ему рабочее место…

На самом деле, в счет оплаты работы юриста, нужного Алику для юридической защиты от главного врача Прислужкова и прочих властьимущих, шла стоимость аренды помещения. Но это было в уме. Причем лишь в одном уме – в уме Алика. Следователь все записал и ушел опрашивать остальных…

– Не знаю никакого юриста, – услышал Алик обвиняющий голос Фазановой, проходя по коридору. – И секретарь не знает.

Алик постучался в дверь завхоза, открыл ее и, увидев, что Фазанова разговаривает с пухленьким, сказал:

– А вам и не следует знать о моих делах… С какой стати завхоз должен вмешиваться в должностные обязанности директора? То, что говорит завхоз не имеет отношения к делу…, вы еще дворников опросите.

Война набирала обороты. Его хотели оболгать на всех фронтах. Он поглядел на Фазанову и внезапно осознал:

«Некоторые люди схожи с жирными мухами – ничего не делают, назойливо жужжат и слизывают сладкое».

Эта жирная муха Фазанова, которую он сам раскормил, теперь пыталась пожрать его самого. О, не кормите мух! Убивайте их тут же.

***

Виртуальный удар

«Любой исследователь перерабатывает и искажает природу вокруг себя, как кисломолочная бактерия, попав в молоко».

Алика не радовала и ситуация в целом. Общество чиновников и казнокрадов перестало лично бороться с ним. Его обставили мелкими исполнителями, от которых он вынужден был отбиваться, чтобы выжить. На него натравили тот человеческий материал, который не жалко и которого в любом свинарнике – хоть отбавляй. И он, награжденный многими наградами, обласканный Богданновым и «Золотым пером России» был спущен в помойную яму маленького нефтяного города, где кроме вони, мрака, червей и агрессивных форменных тварей, никого не было.

***

«Как едко говорят в человеке обида! – размышлял в это время Алик. – Она тщательно выбирает в противнике слабое место, находит самые ранящие слова, объединяет их самым изощренным смыслом и запускает этого идейного червя в мозг жертве. Обида упивается той разрушительной силой, с которой этот червь будет прокладывать свой путь к сердцу неприятеля. Мишень для обиды всегда сердце.

Но кто вы есть – растящие идейных червей? Не надо обманываться, увидев в зеркале пышущую здоровьем улыбку и умный взгляд. За всем этим есть костяная банка с гнилой землей, которую так любят идейные черви в качестве пищи и теплой перины. Они растут и требуют выхода, они расползаются и если от них не избавляться, то они могут мелькнуть на поверхности умных глаз и проползти судорогой по пышущей здоровьем улыбке. Горе вам, если нет рядом тех, кто может принять ваших идейных червей и уйти с ними, не внося в вашу жизнь раздора, или жить с вами, насыщаясь вашими червями бесконечно и избавляя вас от них».

***

Он опять открыл официальный сайт администрации маленького нефтяного города, страницу, посвященную собственному уничтожению, и сделал небольшой анализ.

Для начала Алик перечислил анонимные имена авторов сообщений в порядке убывания числа поданных анонимок:

1. vodochkin (8 сообщений),

2. nafanja (7 сообщений),

3. НуЯэто (4 сообщения)

4. Рыжий (3 сообщения), …

НуЯэто опубликовал даже стишок:

«…У сказки счастливый конец: дракон умирает, убитый копьем, царевна идет под венец…»

Все сообщения НуЯэто были выполнены грамотно, что отличало во всем составе телерадиокомпании маленького нефтяного города лишь одного человека – Публяшни- кову.

«То есть она уже вообразила себя в кресле главного редактора. Дракон – это я, а она – царевна – и уже идет под венец», – вычислил одного анонима Алик, чувствуя, как закипает душа…

Конечно, Алик сошел с ума, ну не по-настоящему, конечно, а так, как это может произойти с любым эмоциональным человеком. Он чувствовал себя, словно зверь в клетке, сквозь прутья которой каждый мог его ткнуть палкой, а он в ответ мог только броситься на железо, пораниться и запачкать обидчика слюной. Так своей кровью Алик и писал эту книгу. Он приходил на свое рабочее место в телерадиокомпанию, где он не должен был работать, а отстраняться от обязанностей, и писал, писал…, а потом стал ходить в опостылевшее ему помещение реже.

«А зачем там сидеть весь день, – подумал он, – если этот лживый и вероломный коллектив журналистов всегда подпишется, что я вовсе не приходил?»

Повышение активности свойственно изнашивающимся системам. Любое превышение активности – вредно. Солнце, как утверждают ученые, горит сильнее перед взрывом или перед превращением в черную дыру. Мощно работающий двигатель изнашивается быстрее. Алик понимал, что в столь агрессивной среде долго не выдержит.

СОВЕЩАНИЕ

«Негодование против других – всего лишь следствие собственной слабости».

Тем временем в администрации маленького нефтяного города заседала одна комиссия за другой: то под председательством Бредятина, то под председательством Квашнякова, то под председательством Хамовского…

– Прислужков, заканчивай эти суды, ты так увлекся травлей Алика, что все больные передохнут. Народ на тебя и так злой, – деловито произнес Хамовский.

– Мы возьмем его с другой стороны. Как работает комиссия по использованию Аликом служебного положения для сведения счетов?

– Решение написать-то мы можем, но Алик говорит, что вопросы, поднятые в письме врачей, надуманные и тоже являются оскорблением чести и достоинства. Я не уверен, что через недовольство врачей мы можем убрать его, – доложил Квашняков.

– Все, что говорит Алик – чушь собачья. Главное – то, что говорим мы, – отрезал Хамовский.

– Да и статьи такой нет в Трудовом Кодексе, чтобы снимать с должности по решению комиссии, должна пройти аттестация,… – напомнила Хиронова.

– Это я и без вас знаю, – оборвал Хамовский. – Тогда будем валить его через ревизию, надо повесить на него воровство, коррупцию. Пусть он получит то, в чем обвинял нас, а остальное отменяется. Калкин отчитайтесь по найденным нарушениям.

– Там самое главное – это учебные отпуска, оформленные, как командировки. Алик жил в Москве и не только в общежитии, но и в Измайлово. Но все согласовано с вами, – напомнил Калкин.

– К черту мои согласования, может, я пьяный в этот момент был, и не понимал ничего, – сказал Хамовский. – На мне и так девять миллионов висит и уголовное дело. Копейкой больше, копейкой меньше, мне от этого хуже не станет. Собирайте на Алика все, все. Теперь, как дела в коллективе телерадиокомпании?

– Все нормально, Семен Петрович, программы выходят, Алика травят, как могут, создают ему невыносимые условия, но он не увольняется, – отчитался Бредятин.

– Кстати, он хочет ваше распоряжение по отстранению от должности опротестовать через прокуратуру, – напомнила Хиронова.

– Вы же знаете, что ему это не удастся. Такого хорошего прокурора, как этот Шпендриков, в нашем маленьком нефтяном городе еще не было, – весело завершил совещание Хамовский…

ДОКУМЕНТ

«Безумие становится нормой, если так распорядилась власть»

– У вас продолжается отстранение, – поприветствовала Алика Зябильник, в утро того дня, когда истек срок первого распоряжения об отстранении от работы.

Она протянула Алику бумагу, но без печати и подписи.

– Галя, это не документ, – заметил Алик. – По логике, я должен приступать к исполнению обязанностей.

– Это все, что передали, – ответила Зябильник.

Несмотря на то, что формально – документа об его отстранении не существовало, брать власть силой было опасно. Алик вообразил вмешательство милиции, психиатров и Хамовского, похохатывающего и помахивающего оригинальным документом, и понял, что активные действия могут обеспечить ему наказание.

Моду создавать официальные документы без подписи, но с печатью, глава маленького нефтяного города Хамовский завел потому, что такой документ с одной стороны официальным не являлся, и за него не было ответственности. С другой стороны, все чиновники маленького нефтяного города боялись не исполнять приказ главы города даже без его подписи и соглашались на печать.

***

«Но если я не получу оригинал, то у Хамовского будет формальный повод обвинить меня в неисполнении должностных обязанностей», – подумал Алик и поехал в администрацию маленького нефтяного города.

Там Алику также не хотели отдавать документ, подписанный Хамовским, и лишь, когда он подключил к этому делу и Квашнякова, и Бредятина, лишь тогда документ нашелся. При этом Квашняков разыгрывал из себя хорошего полицейского, а Бредятин – плохого. Из всей этой суеты Алику запомнилась лишь необычная фраза Бредятина:

– Алик, просьбы граждан мы исполняем быстро.

Смысл фразы был очевиден: Бредятин намекал Алику, что он более в маленьком нефтяном городе не фигура.

– Я просто поражен вашим усердием в этом отношении, – бросил в ответ Алик, но «граждан» в отношении себя запомнил, как и то, что Бредятин явно располнел.

Уединение с Квашняковым в кабинете, где раньше сидел Лизадков, Алику также принесло интересную находку.

– У Хамовского сейчас много проблем, он сильно болеет, – посетовал Квашняков, хотя по логике не должен был выдавать недуга начальника его врагу, каковым Алик в данный момент являлся. А далее Квашняков принялся предлагать Алику различные варианты работы на выбор, напоминал о секретности данной информации, что он работает ради Алика – в общем Квашняков нес ту околесицу, которую и должен нести самый злейший враг и подлец.

«Не всякий привлекательный звук исходит от соловья, любая наживка, как известно, должна быть привлекательна для жертвы», – раздумывал Алик, глядя на Квашнякова, но в конце его речей поблагодарил за заботу и вышел, а по пути на работу все думал, зачем Квашняков сообщил ему о тяжком недуге Хамовского. И внезапно его осенило.

ПОРЧА ХАМОВСКОГО

«Привыкший нести тяжесть всегда найдет новую ношу».

Алик любил гадания и разные их варианты: он раскладывал пасьянсы и карты Таро, бросал кубики и по выпавшим на них очкам определял ответ на желание, а иногда бросал монету и загадывал желание. В новогодние праздники он гадал на свечах, капая воск в воду и рассматривая получившуюся фигуру, прокалывал яйцо с двух сторон, выдувал его содержимое в воду и смотрел, что получилось. Он вчитывался в гороскопы, и у него даже была гадалка, к которой он регулярно обращался. Алик был человеком со множеством странностей, но разве может быть человек необычный без этого множества странностей?

Под впечатлением от вышеописанных событий Алик так рассердился на Хамовского за его подлости, что достал его книжку с фотографией, такой светлой и радостной, что не верилось, что за всем этим светом и радостью находится мерзавец и казнокрад и воткнул в фотоглазки Хамовского по иголке, воткнул их, покачивая, чтобы глубже вошли, а затем все это произведение шаманского искусства вынес на балкон. Постоял, посмотрел на то, что получилось, и добавил к шаманскому произведению полусгоревшую церковную свечу, которую положил ровнехонько между иголок.

Зачем? – Он сам не мог объяснить. Он не был колдуном и не знал обрядов, просто возникло внезапное желание поступить именно так, он его исполнил и почувствовал облегчение оттого, что убрал лик Хамовского из дома. Это было действие сравнимое с действиями рассерженных на начальника японцев, которым, чтобы снять раздражение на начальника выставляют где-то его чучело для сведения счетов: бей сколь угодно.

Но примерно за неделю до вышеприведенного разговора с Квашняковым, он внезапно решил избавиться от шаманской книги вовсе. Она полетела с балкона, как подстреленная птица, бессильно махая страницами, и упала прямо под его балконом на очищенную от снега площадку, где неизвестный сосед ставил свою машину.

Ночью Алика разбудил скрип снега, сминаемого автомобильными колесами. Хлопнули двери, а следом раздался смех. Алик подскочил в постели, шире приоткрыл окно и услышал:

– Смотри-ка, а глазки-то наколоты!

Голос был наполнен невероятной силой человека, знакомого с подобными проделками, человека, знающего, как это правильно делать, человека, удивленного глупостью и непрофессионализмом. Возможно Квашняков, говоря о болезни Хамовского, хотел подарить ему уверенность, что чары подействовали, тогда этот маленький нефтяной город настолько ужасен, что и плюнуть-то нельзя, любой неизвестный уже бежит, докладывает.

«Детский сад», – легкомысленно оценил Алик и вернулся на телерадиокомпанию, с мыслью поскорее уйти домой и отдохнуть. Его сильно утомляли разговоры с враждебно настроенными сотрудниками. Они будто силы высасывали.

«Будут мстить, – давно понял он. – И ловить на опозданиях и прогулах». Но погода была так хороша в этот день и так мягка, что неодолимо тянуло в сон, сон безмятежный и спокойный. Потеплело внезапно, пошел мягкий плавный снег, Алик, не дождавшись обеда, ушел с работы, а после обеда внезапно решил никуда не ходить, а лечь и выспаться, тем более, что глаза прямо-таки сами закрывались. Он провалился в забытье и впервые приснился ему Задрин.

ТЕНЬ

«Тьма превращает людей в тени».

Это была плотная черная объемная тень, с неявными человеческими чертами, но это был он – Задрин. Он ходил вокруг без явного дела, но Алик чувствовал, что все его хождения были связаны с ним. Словно бы Задрин наблюдал за ним, и в этом состояло его самое главное дело.

Тут к Алику пришли посетители, каждый со своими проблемами, требовавшими отражения на телевидении: женщина с ребенком, обиженным в детском саду, мужчина со связкой ключей от ограбленного склада… Но постепенно все отошли от него к другим журналистам. Их перенаправил Задрин. Алика это вывело из себя, и он произнес:

– Нельзя передавать темы, над которыми работает один журналист, другим. Это некорректно.

– Это ваша вещь – можете забрать, – предложил Задрин, не обращая внимания на слова, обращенные к нему, и показал на пол.

На полу валялся кожаный ремень, весь покрытый грязью.

– Если ты его оближешь, – отказался Алик, напрашиваясь на скандал.

Но скандала не состоялось. Задрин будто испарился. Алик сел за свой стол, чтобы продолжать работу, но телефон внезапно перестал работать, компьютер исчез, Алик обернулся и в открытом оконном проеме увидел того мужчину с ключами, которому он хотел помочь. Мужчина уходил. Стало настолько тоскливо, что Алик проснулся.

***

«Зафиксировали мое отсутствие», – мгновенно понял он. Его интуиция работала – как – он не знал, но был уверен, поэтому позвонил в секретариат телерадиокомпании.

– Из прокуратуры нет новых писем? – спросил он первое, что пришло в голову.

– Никаких, – сухо ответила Зябильник. – Вы завтра будете?

– Да, – ответил Алик и положил трубку и уже, когда клал трубку, понял, что вопрос, заданный секретаршей был необычным. Вопрос был утверждением того, что его не было сегодня. Он перезвонил.

– Галина, а почему ты спросила, буду ли я завтра?

– Составлен акт о вашем отсутствии на рабочем месте, – ответила Зябильник.

– Так я же отстранен, – напомнил Алик.

– Вы отстранены от должности, но на работе должны быть, – повторила Зябильник парадокс, вылетевший из администрации маленького нефтяного города…

Алик мигом собрался, вызвал такси и поехал в больницу, чтобы взять больничный, как делали многие проштрафившиеся жители маленького нефтяного города. Повод у него был. Он недолежал в больнице, могло быть сердечное обострение на потепление. Так он и объяснил врачу – молодой женщине. Она записала его жалобы, сняла кардиограмму, замерила давление.

– У вас нет показаний для выдачи больничного, – сказала она. – Мы можем дать только справку.

– Я уже с обеда не был на работе, – сочинял на ходу Алик. – Лекарств напился и дома лежал.

– Мы вам выдадим справку с момента выдачи вам талона, – ответила врач, – то есть с шести часов вечера.

– Но мне надо с двух, – попросил Алик.

– Я не могу. У меня четкое указание в отношении вас, – ответила врач, когда медсестра вышла из кабинета. – Я здесь недавно и мне не нужны неприятности.

– А чьи указания? – спросил Алик.

– Этого я сказать не могу, – ответила врач.

Схему Алик собрал тут же. Получается, что администрация города против него действовала в этот раз не просто быстро, но и системно. Задрин, несомненно, известил о составлении акта об его отсутствии на работе Бредятина или Квашнякова. Далее, те, понимая, что у Алика остается один шанс избежать прогула – взять больничный, тут же позвонили главному врачу Прислужкову, тот перезвонил своему заместителю по взрослой поликлинике. И вот результат – всего лишь справка, к которой придется еще прикладывать заявления соседей, что он действительно был болен.

Это Алик смог сообразить, но он не предвидел, что тут работала и вторая цепочка передачи информации. Врач, выдавшая ему справку, отчиталась перед заместителем по взрослой поликлинике, заместитель по взрослой поликлинике отчиталась перед Прислужковым, тот сообщил о случившемся Квашнякову или Бредятину, а кто-то из них перезвонил Задрину.

– Акт об отсутствии Алика на работе в течение одного дня может не сработать, он сегодня был в больнице и у него есть справка – сообщил Квашняков-Бредятин. – Ваша задача завтра же оформить акты на всю неделю, чтобы одной справкой он не отделался.

– Сделаем, как он – задним числом, – творчески принял к исполнению команду Задрин. – В комиссию войдет завхоз Фазанова, возненавидевшая Алика, и секретарша Зябильник, которая боится, что я ее заменю на Бухрим, которую уволил Алик – та опять просится на работу.

– Молодец, – похвалил Квашняков-Бредятин. – И тогда мы нашего гражданина попрем с работы за прогулы…

В этот момент Алик, не зная тонкостей всех административных интриг, внезапно почувствовал тягу к законам. Он забил «отстранение от исполнения обязанностей» в поисковик правовой системы «Гарант» и получил список правовых актов, относящихся к данной теме. Пересмотрел все подходящие статьи, но нигде не нашел ответа на вопрос: должен ли приходить на работу отстраненный от исполнения обязанностей.

«Так, обязанности, обязанности, – размышлял Алик. – Надо посмотреть должностные инструкции – именно там указаны мои обязанности».

В должностных инструкциях директора-главного редактора телерадиокомпании, не оказалось соблюдения правил трудовой дисциплины. Но как только он мысленно произнес «трудовая дисциплина», как тут же вспомнил, что все это оговаривается в его трудовом договоре, который он заключил с главой маленького нефтяного города. И точно: оказалось, что его обязанности как главного редактора в отношении соблюдения трудовой дисциплины были закреплены там. И подписан договор самим Хамовским, но раз труда нет, то нет и дисциплины.

«Отлично! – мысленно вскричал Алик. – Всех посылаю на три буквы, требую выплаты полной зарплаты без учета больничного, который мне дали в стационаре и который теперь можно выбросить, и у меня еще несколько дней отстранения для домашней работы над книгой»…

После обеда следующего дня Задрин, потряхивая несколькими листами бумаг, весело подбежал к Алику, который по каким-то надобностям заглянул в телерадиокомпанию. Озабоченно-дебильное лицо Задрина светилось изнутри, как у человека, искренне верящего в то, что он стал Наполеоном.

«Как мало им надо для счастья, – оценил Алик, – счастливыми их делает причинение несчастья другим и возможность использования для этого власти. То, что меня угнетало, перешло в руки человека, которого это восхищает. Как тут не вспомнить кольцо всевластия Толкиена?! Вот он, новый Горлум. Не надо сотен лет для превращения. Превращение происходит быстро».

– Ознакомьтесь, – сказал он Алику, – и подпишите.

Алик посмотрел бумаги, все оказалось, как он предполагал: его отсутствие на работе зафиксировано во все дни его отстранения от должности, так что можно было не приходить в телерадиокомпанию вовсе! Под актами подписались: Задрин, Фазанова, и Зябильник. Последнее удивило Алика, но уже не шокировало. Правильнее, если бы подписалась Публяшникова, все-таки Зябильник, по логике, должна быть благодарна за то, что он совсем недавно принял ее на работу на столь престижную должность секретарши.

Алик еще раз перечитал документ, чтобы понять не ошибся ли он. Нет все верно: по актам получалось так, что можно было и вовсе не приходить в телерадиокомпанию, все дни его присутствия в телерадиокомпании офорлены, как прогулы… Такой подлости, такого подлога, такого вранья в глаза Алик еще не видывал и ее совершали те, кто должен нести истину, правду в народ! Документ о профессиональной непригодности журналистов, как целого клана, целого общественного сословия, был наипревосходнейший.

Алик еще раз медленно осмотрел бумаги, поглядел на Задрина и не спеша, вкладывая в каждый звук все величие, какое еще только мог почерпнуть в своей израненной душе, произнес:

– Можете зайти в туалет, облегчиться и подтереться этими бумагами.

– Вы не будете подписывать? – суетливо спросил Задрин и сменил позу так, словно опасался, что получит в лицо.

Алик повторил волшебную фразу, и Задрин пошел к выходу из корреспондентской. В дверях он обернулся. Лицо приняло дебильно-собачье выражение, и он словно бы тявкнул, исторгая вполне человеческие слова:

– Сами идите в туалет и подотритесь.

Сказав это, Задрин исчез. Он уже не был похож на объемную тень – он уже стал ею…

После этого разговора Алик собрал свои вещи и покинул телерадиокомпанию, куда решил ни под каким предлогом не возвращаться вплоть до окончания срока отстранения.

Больше редакция телерадиокомпании ему не требовалась как объект творчества. Пришла пора оживлять воспоминания.

***

Власть властвует на безграмотности, страхе и безынициативности, поэтому стремитесь узнать действительные правила, а не следовать их правилам, не надо ничего бояться и надо действовать, предугадывая планы врага.

НАЧАЛО БОЛЬШОЙ ОХОТЫ

«Знание чужих трагедий, не гасит уверенности в крепости своих жилищ».

Прошел первый месяц с момента отстранения Алика от занимаемой должности. Никто больше не спрашивал его, почему он не появляется в телерадиокомпании. Комиссия, созданная для поиска доказательств использования Аликом служебного положения для сведения личных счетов, для выводов о профнепригодности, для поиска нарушений журналистской этики, ничего не нашла…

Продолжение пошло точь-в-точь по словам покойного уже Глеба:

«Вначале будет одна комиссия, если она ничего не найдет, придет другая комиссия…»

Сразу после окончания работы первой комиссии, за работу взялась вторая комиссия, Алик получил новое отстранение от занимаемой должности все также с сохранением заработной платы, но теперь у комиссии были иные цели. Ей вменялось найти недостатки в работе Алика как директора…

Квартира Алика наполнилась тревогами…

Только-только первые фразы будущей книги начинали оформляться в предложения:

«Потеря человечности происходит парадоксально. Человек сыт, одет, имеет жилье, но чернит имеющееся счастье, желает того, что не в силах сам себе дать, и исполнить желаемое остается возможным только за счет других…»

Раздался телефонный звонок…

Звонили обычно милиционеры и прокурорские работники. Их голоса сияли доброжелательностью, поскольку только на доброжелательный голос можно было выманить жертву из недоступного им логова, то есть квартиры, заманить в свой кабинет, а там снять показания, чтобы завершить дело, направленное против этой самой жертвы. Обычный охотничий принцип.

– Очень хотелось бы с вами встретиться по одному пустяковому вопросу, который не займет много времени…

– Уважаемый Алик, когда вам удобно подойти к нам для дачи объяснений…

– Мне надо срочно закрывать ваше дело и необходимо встретиться с вами…

Примерно так говорили они все, иногда мягче, иногда грубее, но всегда уничтожая легкое состояние созидания и оставляя лишь спутанный комок мыслей в голове, которые колючей, сковывающей движения проволокой, расползались по телу, оставляя холодок на кончиках пальцев от испуга за потерю нити повествования, от испуга за утерю всего повествования, которое могло прервать, как его задержание, так и вероятная теперь уже потеря свободы.

Постепенно Алик нашел противоядие к этим звонкам. Он перестал подходить к телефону, а Марина, если брала телефонную трубку, всегда вежливо отвечала:

– Перезвоните позднее, его нет дома.

– Он только что вышел.

– К сожалению, еще не вернулся.

Мимо почтового ящика, полного приглашений получить почтовые отправления из суда, прокуратуры и милиции, Алик давно уже проходил с опаской. Его враги хотели, чтобы он собственными руками, на своих собственных ногах, тратя свое собственное время, занес конвертированную беду к себе в дом. Они глубоко ошибались – эти служители далеко не закона, а служители начальника милиции Парашина или прокурора маленького нефтяного города – Шпендрикова. Седалища их мусорно-унитазных организаций упирались в грозную тучу задницы главы маленького нефтяного города Хамовского, с которой стекали на них первостепенные задачи.

Помогать врагам нельзя, как бы действия, на которые они подталкивали, не были похожи на исполнение гражданского долга или простого, обыденного дела. Именно на привычном и обычно безопасном ловятся жертвы. Рыба тратит энергию, плывет к червю, висящему на крючке. Утка легко выбирает фальшивую подругу…

Алик доставал из почтового ящика извещения и письма, рвал их и выбрасывал в подвал своего подъезда.

Делал он это потому, что закон давал одну надежную лазейку гонимому и давимому – официально не получать ничего и нигде не расписываться. Решение любого суда будет признано незаконным, если ответчик не будет должным образом извещен. Любое обращение к нему не может быть воспринято как обращение, если он его не видел. Поэтому почтовый ящик Алика был всегда открыт, предоставляя возможность свалить на хулиганов потерю посланий.

В конце концов, почтальоны стали ломиться в квартирную дверь. Они – эти посланники врага, по сути – посланники ада, достигли врат в аликову крепость, берлогу, заповедную зону – как хотите. Но все эти посланники упирались в закрытую дверь, безрезультатно исторгая из дверного звонка красивые мелодии, и даже стучали в поблескивающую коричневым лаком дверную сталь, возбуждая внутри квартиры глухие звуки, схожие с ударами по боксерской груше.

Жители аликовой крепости знали своих. Чужие, как ни улыбались они в дверной глазок, все равно оставались чужими.

Лечение от преступления отделяют только мотивы внедрения инструмента в человеческую плоть, например, скальпеля. Сам инструмент думать не может. Поэтому Алик видел в почтальонах, следователях и участковых – не людей, приходивших к его закрытой кратирной двери, чтобы исполнить свои высокие обязанности, а инструменты внедрения и убийства, которыми манипулировал преступник Хамовский, и эти инструменты будили зверя внутри него. Он так и записал в дневнике:

«Иногда я ощущаю, что какой-то зверь беснуется внутри моей головы, заставляя терять сосредоточенность, дергаться взгляд, мутиться разум и мысли, заставляя меня испытывать страх за свой разум от резких мысленных прыжков. И тут я понимаю, что не знаю сам себя. Кто там внутри, чего он хочет. Он просыпается лишь тогда, когда внешние обстоятельства затрагивают нечто дорогое ему или пугают его. И тогда он не дает покоя. Он заставляет меня беспокоиться понапрасну, он пожирает меня, и мне кажется, что если мне не удастся его победить, то погибну я сам. А он, этот таинственный Я, боится приближения инструментов…»

КОРОТКИЙ ОТДЫХ

«Многие люди вспоминают о родных и друзьях только тогда, когда им плохо, поэтому понять, кому плохо, несложно, достаточно оценить частоту обращений».

Алик, воспользовавшись отстранением от должности, уехал из маленького нефтяного города и редкие новости узнавал по телефону от Марины.

– Про тебя говорят, что ты избил всех в приемной больницы, затем поехал в стационар и избил врачей в стационаре, а затем избил своих коллег на телевидении. Но самое главное, люди говорят, что мы с тобой развелись.

– Ну, дают! – восхищался Алик. – Точно – Бредятина работа.

На официальном сайте маленького нефтяного города появились уже откровенные оскорбления. Алика называли и шизофреником, и даже шизопряником. Обсуждалось уголовное дело, которое организовали и против Марины. Вспыхивать по этому поводу не стоило. Отдавая себя по частям, не заметишь, как отберут все.

«Их отношение к противникам просто, – рассуждал Алик. – Они стремятся врага не просто убить, а заставить его вымаливать прощение. Чем громче визжит проштрафившаяся собака, тем приятнее ее лупить. Унизить важнее, чем убить. Униженный съест себя сам. Самые лучшие рабы получаются из людей, не имеющих ценностей. Растративший свои ценности не найдет в себе утешения, он зависим. Сознание собственной внутренней ценности – есть источник силы и цель, это правило и дисциплина. Берегите свои ценности и идеалы, и отбросьте смирение перед врагом, какие бы маски тот не примеривал. Ложные надежды на помилование заставляют даже приговоренных к смерти смиренно участвовать в ритуале собственной казни».

Алик снова всматривался в официальный сайт маленького нефтяного города, где появлялись новые сообщения относительно него. Делал он это не из простого любопытства и не из садомазохизма, его интересовал процесс. Он собирал все плоды на своем пути, иначе исследование, затеянное им, было бы неполным.

«Регенерат – это, точно, Бредятин, – по текстовым и стилистическим особенностям интернет-комментариев гадал Алик. – Недалеко же он ушел от псевдонима. И путь для моего уничтожения выбрал правильный. Любое искусство может быть уничтожено силой. Любую красоту можно испортить ударом в глаз, а картину порвать. Нет более приятного и легкого соперника для грубой силы, чем оставшееся беззащитным искусство. Пока автор точного и эффектного текста будет его создавать, его можно десятикратно облить помоями обычных ругательств»…

Но главным в отпуске для Алика стало, конечно, не изучение Интернета – это была лишь микроскопическая часть его отпускных интересов. Он, воспользовавшись покоем, писал и писал свою новую книгу. Он лечился, понимая, что борьба еще не закончилась. Он общался с матерью, понимая, что неизвестно, когда с ней увидится в следующий раз. И, наконец, впервые за многие годы, проведенные в маленьком нефтяном городе на Крайнем Севере, он отметил день рождения в родном городе, среди родных и близких.

Он вглядывался в постаревшие, повзрослевшие лица, и удивлялся тому, что осталась только любовь. Даже родной брат умершего отца, к которому у Алика была въедливая неприязнь, вызывал теперь только теплые чувства.

– У меня тоже было нечто похожее, – рассказывал тот, а Алик слушал. – Посчитали, что я украл в столовой десять килограмм мяса, а я его закопал в землю, потому что испортилось. А все началось с того, что я запретил бесплатно питаться в студенческом лагере всей преподавательской верхушке. Они затаили на меня зло, нашли повод и затеяли дело. Мне даже пришлось срочно уехать из города, благо, отпуск успел подписать. Вернулся, меня давай разбирать на собраниях. И пока судили внутри университета, так я был во всем виновен. Но мне удалось выйти на высшие инстанции. Там посмотрели – и закрыли дело…

Мир велик, и попробовать все не удастся. Если рука сама тянется, то это еще не повод брать то, что она выбрала. Выбор должен быть приятен сердцу и нести минимум осложнений. Выбор – он как вход на определенную территорию со множеством правил нахождения на этой территории. В случае удачного выбора многие из правил оказываются известными заранее. Это и позволяет думать, что вас «несет», «везет» и «катит».

ВОЗВРАЩЕНИЕ

«Российская чиновничья машина, рассуждая об улучшении жизни человека, так себя увлекает рассуждениями, что собьет его, проедет по нему, а потом, желая загладить вину, собьет еще десяток зевак, что окажутся на пути этой машины, спешащей на помощь к одному сбитому».

После двухнедельного отсутствия в маленьком нефтяном городе Алик возвращался назад в полностью заполненном плацкартном вагоне. Боковые полки занимали два мастера по наладке холодильников, на прямых нижних полках плацкарты отдыхали студент-заочник, работавший на Севере электриком, и сетевая распространительница лекарственных препаратов. Напротив Алика на верхней полке устроился молодой парень, работавший оператором нефтедобычи. Весь вагон был наполнен людьми, искавшими на Севере счастья.

– Чтобы съездить один раз на юг, надо два раза съездить на Север, – весомо произнесла распространительница лекарств. – Хочу в Испании отдохнуть…

Она могла говорить без умолка на самые разные темы. Говор деревенский, но именно эта простота, простота обсуждения сложных тем, делали из нее лидера разговоров. Это не понравилось оператору. Он слез с верхней полки, сел рядом с распространительницей и спросил:

– А вы уверены, что препараты, которыми вы торгуете, помогают, а не вредят?

– Конечно, помогают, – встрепенулась распространительница, видимо, не в первый раз получавшая подобный вопрос.

– А почему вы так считаете? – продолжил оператор.

– Там много полезных микроэлементов, – ответила распространительница.

– Откуда вы это знаете? – еще раз спросил оператор, и Алик понял, что этот молодой парень любит поспорить и знает, как это делать.

– Так написано же на упаковках…

– Написать можно все, что угодно, а вы лично откуда знаете, что препараты полезны? – уже трактором напирал оператор.

– Так у меня есть книжки от фирмы, где все написано.

«И ведь действительно, она не знает, что продает, – подумал Алик, прислушиваясь к разговору. – Цивилизация сейчас изготавливает такие сложные продукты, что потребитель не может знать, что он покупает. Составные части каждого продукта так сложно скомбинированы, настолько незримы и неощутимы, что по сути их можно приобретать только на доверии…»

– А вы уверены, что качество свитеров, которые вы продавали, соответствует? – напала распространительница на оператора, ранее признавшегося, что приторговывал.

– Конечно, – ответил оператор. – Хороший свитер сразу видно.

– И вы гарантируете, что он не растянется после первой стирки, что его состав соответствует написанному на этикетке, что вязка качественная? – набросилась еще пуще распространительница, мстя оператору за то, что он подорвал доверие к ее препаратам даже среди немногих пассажиров плацкарты, слышавших разговор…

«Один продает свитеры, другой лекарства… И все эти продукты, товары – невозможного для сиюминутной проверки качества. Так и журналисты, и следователи, и прокуроры, и главы городов, и президенты, и прочие учителя, и властители. Начитавшись литературы и насмотревшись фильмов сомнительного содержания, наслушавшись субъективных лекций и разговоров – они несут свои истины в общество. В некотором смысле они продают их. Люди рассчитываются и деньгами, и свободой. И почти все покупки основаны на слепом доверии. А доверие – это Ничто. Но Ничто великое, поскольку управляет обществом. Причем толща доверия, скрывающего истину, увеличивается с развитием общества, как толща ила на дне заболоченного

озера».

– Эта женщина за миллион может продать ведро мусора, – вот так про меня как-то сказали. У меня талант к торговле, – донеслась до Алика реплика распространительницы.

«Технология создания доверия как производства, слепого к конечному продукту, преступна сама по себе, но талантливые в коммуникации люди, усиливая эту технологию, зарабатывают деньги на продаже и передаче населению неосознанных ими «благ». Вот эта веселая, разговорчивая женщина всю себя посвящает продаже неизвестного…»

– Если не веришь – не бери, – донесся до Алика рецепт распространительницы.

«Не веришь – не смотри, не слушай, не читай, – перевел услышанное в журналистский контекст Алик. – Но почему все основано на вере, а не на истине? Потому что истину никто не знает. Как отличить барышного человека, от не барышного, как отличить искреннего человека – от неискреннего? И как понять: обманывается ли искренний человек в своих убеждениях или нет? Это вопросы без ответов. Объективность только в природе. Попадая в мозг человека, она тут же становится субъективностью».

– Я честная, честная сама по себе, – продолжала говорить распространительница. – Продавать плохое не буду. Я на такое не способна. И у меня покупают. Кому надо – тот и берет.

Алик вспомнил слова врача, кандидата медицинских наук, к которому ходил на прием, будучи в отпуске. Она сказала: «Многие пациенты чувствуют себя лучше уже от осознания, что их лечат, делают капельницы иуколы». И действительно, что мы знаем о препаратах, которые вливают в наши вены?

Общество преуспело в создании и доработке коммуникативных технологий настолько, что сегодня невозможно отличить правду от вымысла, потому что при создании и той и другого привлекаются все известные средства, направленные на создание коммуникативного контакта, захвата внимания и выработки убеждения…

Телезритель в данной схеме выглядит простым элементом использования, наподобие впитывающей прокладки. При этом все научные достижения, скорее, работают в пользу корыстного использования аудитории ввиду большей притягательности корысти и богатства по сравнению с моральными идеалами. А это означает простую вещь: все разработки в области журналистики, начиная от тонкостей формирования текста до прогрессивного использования невербальных средств, то есть жестов, мимики, поз… укрепляют лишь пропагандистскую элиту и ее финансистов. И отсюда следует законный вопрос: стоит ли вести научные изыскания в данной области, не являются ли они психологическим ядерным оружием, требующим принятия законов об их ограниченном использовании? И может ли порядочный человек заниматься журналистикой вообще…

***

Дома Алика ждала Марина, уставшая от телефонных и дверных звонков, от караулящих возле подъезда милиционеров, которые, на счастье, не знали ее в лицо, и множество судебных и милицейских повесток и писем в почтовом ящике.

Каждый из обычных людей, столкнувшихся с властью, думает о пощаде и милости. В мире власти нет пощады. Против журналиста Алика, который все силы отдал на работу ради простых людей, на поиск истины в маленьком нефтяном городе, вся правоохранительная система маленького нефтяного города работала, как против самого оголтелого преступника. Вдобавок к этому, его преследовала вся система городских чиновников, вооруженных газетой, телевидением и Интернетом. Это было для них развлечением, как у богатых прошлых веков – верховая охота на зайца с гончими псами.

Первым же вечером, когда Алик с Мариной праздновали встречу, забыв обо всем на свете, кроме себя любимых, квартиру опять пронзил мелодичный дверной

звонок, перечеркнувший настроение от звучавших в стенах квартиры видеоклипов группы «Смоки». Марина на цыпочках подбежала к входной двери, взглянула в дверной глазок, и так же на цыпочках отошла от двери к Алику.

– Давненько их не было, – сказала она.

И ее слова подтвердил требовательный стук в дверь.

– Кто там? – спросил Алик.

– Почтальонша с какими-то бумагами, – ответила Марина. – Словно почувствовали, что ты приехал.

– Знали, Марина, знали, – ответил Алик. – Кто-то предупредил. Мы и по телефону о моем приезде говорили. Но это не имеет значения. Мы же не откроем дверь.

Алик весело и громко рассмеялся.

– Конечно, не откроем, – рассмеялась в ответ Марина.

– Смотри, больше не звонит и не стучит, – прокомментировал Алик ситуацию на входе в квартиру.

– Так они привыкли уже, – ответила Марина.

И они опять рассмеялись.

УВОЛЬНЕНИЕ

«В мире кротов свет не нужен, как и те, кто его создает».

Увольнение прошло спокойно. Алик, пройдя лечение, временно освободился от помрачнения разума и, зайдя в администрацию маленького нефтяного города, не переживал в отличие от Квашнякова, лицо-маска которого при встрече с Аликом закоробилась в попытках изобразить доброжелательность.

– Продлять отстранение будете, или как? – сходу спросил Алик и пригрозил. – А то я сегодня на работе, приступил к должностным обязанностям и сейчас пойду управлять.

– Подожди, подожди, – мягко постелил слова Квашняков, получивший в отсутствие Алика повышение с должности главного редактора городской газеты до заметителя главы маленького нефтяного города. – Сейчас все узнаю…

Чиновники администрации маленького нефтяного города закопошились. Они на ходу в спешке и суете собирали причины увольнения. Взявшийся невесть откуда, Задрин неотступно следил за процессом, словно обиженная женщина, ожидающая, что муж вот-вот за нее заступится. Квашняков склонился над юристом и что-то подсказывал, Бредятин бегал по коридору и подносил юристу документы. Эту картину и застал Алик, когда зашел в юридический отдел.

– Ну, когда напишете-то? – спросил он. – Что, раньше не могли?

– Так вы письма наши не получаете, – возразил юрист.

– Ну и что? – спросил Алик и продолжил по-дружески грубо. – Бездельники хреновы, только бы деньги получать, а не работать…

– Алик, посиди у меня в кабинете, мы сейчас закончим, – попросил Квашняков, таким тоном, словно решался вопрос о награждении или премировании.

– Мы с гражданами – только по закону, а это требует вдумчивости, – вставил слово Бредятин, принеся очередную бумагу. – Для вас же стараемся, подождите чуток…

Алику надоело ждать, и он уехал в телерадиокомпанию, где зашел в свой бывший кабинет, кабинет главного редактора, сел в кресло и задумался:

«Любая религия, в том числе и религия власти, создает определенный человеческий сплав, приход, и дает методы его обработки, но ни одна религия не ставит целью сделать из человека идеальный проводник, потому что в этом случае человек будет способен к усвоению различных знаний, что разрушительно для конкретной религии и конкретного сплава. Вот он идеал сплава этой власти: хамовитый, бредовый, а когда надо обмануть – оборачивается квашней…»

Дверь в кабинет открылась, и в нее вошли, уже не спрашивая разрешения, Квашняков, Бредятин, юрист Солодов и Плутьянова из отдела кадров.

– Все сделано по первому классу, как просили, – ехидносладостно произнес Бредятин.

На стол перед Аликом легли документы.

– Вам надо расписаться, что ознакомлены, – потребовала Плутьянова.

Алик прочитал заглавие:

«Распоряжение об увольнении».

Он расписался.

– Теперь распишитесь в получении трудовой книжки, – попросила Плутьянова и протянула Алику документ.

Он опять расписался, открыл книжку.

«Уволен в связи с неоднократным неисполнением работником без уважительных причин трудовых обязанностей…»

Статья была плохая.

– А теперь мы с вами расстаемся, – сказал Бредятин, увидев, что все формальности соблюдены.

– Успехов в дальнейшей жизни, – с улыбкой пожелал Квашняков.

– Вы не будете писать на нас в суд? – с опаской спросил юрист Солодов.

– Я имею на это право? – задал глупый вопрос Алик.

– Имеете, – ответил Солодов.

– Раз имею, может, и напишу, – ответил Алик. – Это вас уже не касается.

Он сам удивлялся себе – своему спокойствию. Кипящее через край содержимое кастрюли всегда зальет огонь собственной жизни. Поэтому не позволяйте мозгам закипать. И, наоборот, всегда стремитесь перекипятить мозги своих врагов – тогда они уничтожат сами себя.

Похоронная команда администрации маленького нефтяного города покинула кабинет главного редактора телерадиокомпании маленького нефтяного города. Алик вышел вслед за ними, а дальше их пути разошлись в разные стороны.

***

Алик вернулся домой, и ему казалось, что кончается сама жизнь, потому что он любил журналистику, как саму жизнь, или жизнь он особенно полюбил тогда, когда

пришел в журналистику. Счастье кончалось, – понимал он, – и не потому, что он был уволен, а потому что понял место журналистики и заниматься ею более не хотел.

У порога его встретила Марина.

– У тебя появились морщины, – сказала она. – Особенно они заметны, когда ты улыбаешься.

– Ну и что? – спросил Алик. – Мы же стареем.

Только наука и отстраненное отношение к жизни позволяют не сойти с ума от осознания, что за кромкой смерти с любимыми уже не встретиться никогда.

– Я думала, что ты никогда не постареешь, – грустно ответила Марина.

«Я тоже думал», – загрустил Алик, глядя в любимые глаза, и внезапно вспомнил слова Рифмоплетова:

***

У тебя морщинки, милый друг,

У тебя седые волосы,

И откуда, и зачем, и как-то вдруг…

Остаешься прежним только голосом

И глазами – каплями росы –

Той, что на рожденье выпала,

Не гляди, родная, на часы…

***

Последнюю строку Алик забыл, и грусть еще сильнее овладела им. Он вспомнил, как проходя по рынку, услышал за своей спиной злую фразу:

– Вон он идет. Раньше «Дробинку» выпускал, а теперь главный помощник мэра!

Эта неправда тогда иглой вошла в сердце.

«Но как этим людям воспринимать меня? – спросил он тогда сам себя. – Они не читают газеты и мои книги, не смотрят мои программы и ориентируются лишь по внешним факторам. Раз Хамовский поставил на должность, то, значит, – я полностью принадлежу главе маленького нефтяного города. Типичная мозговая модель, почти мозоль».

ЭПИЛОГ

«Мечущийся в узком пространстве полетит дальше только при выходе».

На этом история не заканчивается, но закончился путь нашего героя от самой нижней должности в газете маленького нефтяного города к вершинам успеха и обыкновенному для честных главных редакторов концу.

Спустя всего три месяца после увольнения, проведя тщательный анализ претензий Хамовского, Алик даже через суд маленького нефтяного города восстановился на работе, снял дисциплинарные взыскания и получил деньги за вынужденные прогулы, но это не было победой.

Распоряжение о ликвидации телерадиокомпании, руководимой Аликом, Хамовский подписал точно в тот день, когда суд восстановил Алика на работе, но это была типичная его манера: не только делать зло, но и делать его показательно и демонстративно.

При этом обиженная судебным проигрышем администрация маленького нефтяного города, имея в подчинении Задрина, Публяшникову и других прохвостов, работавших в телерадиокомпании, сдала все бухгалтерские документы телерадиокомпании начальнику милиции маленького нефтяного города Парашину. Милиция нашла кое-какие нарушения и ошибки, нафантазировав на почве которых, Алика можно было посадить в тюрьму или колонию, а уголовное дело для окончательного решения передали в следственный комитет, в ведомство того самого следователя по фамилии Крест, жене которого Алик отказал в трудоустройстве…

Что ж, у каждого руководителя есть промахи и ошибки. Судить можно любого.

Была у Алика и последняя встреча с Хамовским. Хамовский, увидев Алика в дверях своего кабинета, широко улыбнулся, выскочил навстречу с блокнотом в руках, сел за стол, где обычно сидели посетители, и жестом пригласил Алика сесть напротив.

– Ну, говори, что тебе надо, чтобы ты вел себя тихо и помогал мне, – попросил Хамовский, приготовившись записывать желания Алика. – Не стесняйся: машину, квартиру, деньги. Давай.

Алик посмотрел на него, и Хамовский внезапно стал ему противен.

– Когда Квашняков уговаривал зайти к вам, то вначале я хотел сказать, что вы мерзавец, – сказал он.

Хамовский потерял улыбку.

– Но это грубо, – Алик поправил себя, понимая, что при скрытой записи, ему могут инкриминировать оскорбление. – А сейчас я вам скажу, что вы очень плохой человек, недостойный должности главы города.

– Это все? – поспешно спросил Хамовский.

– Все, – ответил Алик и вышел из кабинета.

Спускаясь по лестнице администрации маленького нефтяного города, он посмотрел наверх. На него, пряча за улыбкой потрясение, смотрел Хамовский.

– Что улыбаешься? – спросил Алик, но, не услышав ответа, пошел дальше…

На все пять писем Президенту России Алик так и не получил ни одного неформального ответа, который можно было расценивать, как то, что с его обращением поработали, по крайней мере, никто к нему по его обращениям не обращался и дополнительной информации не запрашивал.

Алик вынужден был уволиться на этот раз по ликвидации предприятия. Предоставим его судьбе, в конце концов, день смерти здесь всегда есть день рождения где-то, и посмотрим, что произошло с другими героями.

Дороженко, тот самый врач, что согласился на интервью о катастрофической перинатальной смертности в больнице маленького нефтяного города, был уволен по той же статье, что и Алик, напомню, что Хамовский любил символизм. Дороженко, не отстаивая свои права в суде, уехал из этого маленького нефтяного города и нашел себе работу в другом маленьком нефтяном городе, откуда слал письма в адрес губернатора, и благодаря коллективному письму женщин добился возбуждения уголовных дел по смертям младенцев.

Алик с ним иногда созванивался, и как-то Дороженко радостно ему сообщил, что общался со следователем прокуратуры маленького нефтяного города, который все-таки решился на возбуждение дела по младенческой смертности.

«И где вы раньше были? – спросил я, – возбужденной скороговоркой почти кричал Дороженко. – Когда я вам все материалы приносил, так у вас не было оснований для возбуждения дел, а сейчас, как пинка от начальства получили под зад, так основания сразу появились?

– В каком городе вы находитесь? – спросил следователь меня.

– А это не ваше дело, – ответил я. – Знаю я вашу контору. Я не дам вашим псам с вашим главным врачом Прислужковым сюда приехать и испортить мне жизнь».

Дороженко поступил правильно. Милиция особенно рьяно стала преследовать не преступность, а людей неугодных власти, обидевших власть или действительно совершивших преступления против власти. Парашин с компанией приближенных милиционеров теперь ходил в рестораны маленького нефтяного города с уголовниками, причем перед ними угодничал и заискивал.

В момент увольнения Алика на втором федеральном телеканале опять громко прозвучал маленький нефтяной город как место, где милиция прикрывала работу проституток, причем публичный дом находился прямо напротив опорного пункта участковой милиции. Дело было громкое, но все милиционеры, работавшие с проститутками, получили условные сроки наказания, а проститутки никуда не исчезли, а в качестве компенсации за полученные неудобства они подняли цены на свои услуги.

Но Парашин остался при должности.

Алик во время собственной травли побеседовал с одним из местных адвокатов и тот прямо сказал:

– В нашем маленьком нефтяном городе процентов восемьдесят судимы и даже пенсионеров привлекают и дают реальные сроки, потому что милиции нужны отчеты, а вы милиционеров в своем телевизоре выставляете красавцами, героями. И кого они садят к уголовникам? Предпринимателей и интеллигенцию. У них же финансовые преступления – их бы штрафами, но им – лишение свободы. С каким настроением эти люди выйдут, представляете? А ведь это – элита общества. И эту элиту не исправляют, а насильно отправляют на уголовное воспитание. То есть правосудие воспитывает умного преступника. Если кто-то из этой интеллигенции выйдет и по-умному убьет своего следователя – ведь он в чем-то будет прав. Правосудие, по сути, сейчас направлено именно на лишение жизни, а с теми, кто лишает жизни – какой с ними должен быть разговор? Я думаю, что многие следователи своими напрасными и чрезмерными обвинениями суммарно наработали на лишение собственной жизни. Ведь у них нивелировалось само понятие человечности. Ценность жизни испарилась. Они судят личным карьерным ростом и денежными премиями, а не справедливостью.

Хамовский к уголовному делу по девяти миллионам получил еще два, одно – за распределение квартир на свое усмотрение. Он покинул пост главы города, досидев, правда, на нем, до конца срока. Но не это главное. Именно в этот момент, в момент максимальной своей известности как казнокрада, Хамовский получил звание почетного гражданина маленького нефтяного города и должность представителя губернатора в маленьком нефтяном городе! Российская власть наглядно демонстрировала какие чины ей требуются.

Горилова удачно увернулась от следствия, спалив остатки архива, уцелевшего в огне первого пожара, сделав то, о чем лишь мечтал наш герой.

Лизадков, о котором мы забыли в ходе повествования и за что приносим извинения, был уволен за недостаток образования, а Квашняков занял как раз его место и благополучно остался на работе, как и Бредятин, предоставив читателю возможность оценить качества круга лиц, особо нужных власти.

Коллектив телерадиокомпании, в которой работал и которой руководил Алик, написал заявления о переходе в другую организацию, тоже телерадиокомпанию, во главе которой был поставлен безграмотный, но исполнительный Задрин.

Депутатша вышестоящей Думы, прослывшая народной защитницей, Матушка, несмотря на множественные к ней обращения, ничем не помогла Алику, если не считать типичных для хороших врачей слов утешений и поддержки.

Что касается жизни остальных героев книги, начиная от Клизмовича и до…, то их будущее пусть дорисует фантазия читателя вслед за этим многоточием…

Страна с помощью должностных бандитов, проституток и низких людей по-прежнему продолжала бороться с теми, кого на общем фоне можно было назвать благородными, поскольку Алик и более высокие люди, которым он был подобен, конечно, не были святыми и тоже любили деньги и блага.

Жители маленького нефтяного города так и остались телезрителями, слушателями и читателями, они продолжали смотреть, слушать, читать то, что подают, рассуждать на предлагаемые темы, оставаясь в стороне от событий, никак не влияя на происходящее и разражаясь криком, только когда сами попадали под нож, ну, словно куры на бройлерной фабрике.

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора Людмилы Беляковой, жительницы города Муравленко (ЯНАО). Данная художественная работа является подарком автору книги и использована также при подготовке печатного издания «Эффекта безмолвия», опубликованного в марте 2011 года.

Оглавление

ВСТУПЛЕНИЕ

ГНЕЗДО

НОВОСТИ

О ПАУЧЬЕЙ ЖИЗНИ

ПЛАТНЫЕ УСЛУГИ

ЧЕРНОЕ ЗЕРНО

ПОДАРКИ

СКАЗКА МАЛЕНЬКОГО НЕФТЯНОГО ГОРОДА

ЗАРОЖДЕНИЕ КНИГИ

АЛИК ДЕЛАЕТ НАГРАДУ КВАШНЯКОВУ

ХОЛОДНЫЙ ПУТЬ К СТАРОСТИ

СТРАННОЕ

РАБОЧИЕ САДЫ

СКАНДАЛ МЕЖДУ ТРЯПКОЙ И ХОЗЯИНОМ

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ГЛАВНОГО

УВОЛЬНЕНИЕ РЕВОЛЮЦИОНЕРА

ТАЙНА КВАШНЯКОВА

  Сковорода

ТАЙНОЕ СОВЕЩАНИЕ

ВЫГОДНОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

РОДСТВЕННЫЙ СОВЕТ

ИНТЕРВЕНЦИЯ

  Первое знакомство

  Между прошлым и будущим

  Начало борьбы за власть

ЖИВОЕ КЛАДБИЩЕ БУМАГ

  Первое упоминание о Хамовском

НАЧАЛО ПРЕОБРАЗОВАНИЙ

ПЛАНЕРКА

ПРЕМИИ

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА

ВЕРА

КОМНАТА ОТДЫХА

ПЕРВЫЕ ВЫБОРЫ

  Принцип продажи честного журналиста

ПРЯМОЙ ЭФИР

  Правила пустого бокала

ПРОВЕРКА ИЗ ОКРУГА

  Случайные свидетели

КОНТРОЛЬНОЕ ПРОЩУПЫВАНИЕ

  Тайна управления

  Обмен информацией

  Следующая игра в выборы

ПЕРВАЯ РЕАКЦИЯ

  Распространение книги

  Неудачный отчет

КОЛДОВСТВО

УГНЕТАЮЩАЯ ВЗАИМОСВЯЗЬ

ВЗАИМНЫЕ ОЦЕНКИ

НЕРВЫ

РАСПАД И СЛИЯНИЕ

ПРУЖИНА

БЛАГОДАРНОСТЬ МИНИСТРА

ОЖИДАНИЕ

УВОЛЬНЕНИЕ ВАЛЕР

ЛЮБОВЬ ПО-ТЕЛЕВИЗИОННОМУ

ВЛАДЕЛЕЦ МУНИЦИПАЛЬНОЙ СОБСТВЕННОСТИ

СЧАСТЬЕ КОММУНАЛЬНОГО ЗАКАЗА

БЛАГАЯ ВЕСТЬ

ТОРМОЗ

  Правила костра

ОБРАБОТКА

ПРЕВРАТИВШИЙСЯ

КТО КОМУ МЕШАЕТ?

КИНО

ЕЩЕ ОДНА СТУПЕНЬ

ПОДАРОК ОТ ДЕПУТАТОВ

  Контраст

НЕПРИЯТНЫЙ РАЗГОВОР – 1

ТЕЛЕЦЕНТР

ИЗ ИСТОРИИ МЕСТНОГО КЛАДБИЩА

ПОДГОТОВКА К БАЛУ

  Вызов сердца

ЗОЛОТОЕ ПЕРО

  Подсказка

ДОМАШНИЙ ПОДАРОК

ВНУТРИ

НА ПОСЛЕДНЕЙ ВОЛНЕ

  Просьба не по адресу

НЕПРИЯТНЫЙ РАЗГОВОР – 2

ПРОЩУПЫВАНИЕ ВЕРЫ

РАЗГОВОР С ПРЕДСЕДАТЕЛЕМ.

ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ ВРЕДНОСТЬ

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

ВЗГЛЯД ЧИНОВНИКА

ПОТЕРПЕВШИЙ

ПОДГОТОВКА К КОМИССИИ

СОВЕЩАНИЕ

МАЛЫШОК

ЗАХВАТ

ОСВОБОЖДЕНИЕ

ПРИЕЗД

  Факир

ДРУЖЕСКАЯ БЕСЕДА

УВЛЕКАЮЩЕЕ

ВОЗВРАЩЕНИЕ

  Тайная карта противников

КРЕСТ

  Распределение кадров

НИКОКОЙ

ПРЕДЛОЖЕНИЕ ПРОДАТЬСЯ

КОРРУПЦИОНЕРЫ ПРОТИВ КОРРУПЦИИ

  Россиянин

  Журналисты против коррупции

СТЫЧКА

ПРЯМОЙ ЭФИР

ГВОЗДЬ В ГОЛОВУ

СНИЖЕНИЕ БЮДЖЕТОВ

ЗВОНОК

СТЕБЛИ НЕРАВЕНСТВА

ХОЧУ ДЕНЕГ

  Счастье тесного круга

ЗАДРИНА

  Возвращенка

ДЕСЯТИТЫСЯЧНЫЙ

ТРУДОВОЙ КОНФЛИКТ

ИГРА В ПРОСТУПКИ

БЕСПОКОЙСТВО

РЕШЕНИЕ ПРИХОДИТ САМО

ДЕПУТАТСКИЙ ПРИЕМ

ПОСВЯЩАЕТСЯ НИЦШЕ

  Христианство

  Мастерство

  Про Ницше

  Жульничество

ВНЕЗАПНОЕ ИЗВЕСТИЕ

  Сотворение интриги

  Выбор русла

СХЕМА ЗАЩИТЫ ХАМОВСКОГО

ЛИТЕРАТУРНОЕ ДАРОВАНИЕ

ПЕРЕРЫВ

ЛИШНИЕ ГЛАЗА

ПОПУТНЫЕ МЫСЛИ

ОТЧЕТ

МАТЕРИАЛИЗАЦИЯ НЕВИДИМОГО

ВОРОВСТВО ПОД БОКОМ

  Находка

  Откровение

  Предложение на выбор

  Последняя угроза

  Уход секретарши

НЕОЖИДАННАЯ ПОДДЕРЖКА

ПРОВОДЫ ВЕРЫ

СВЯТОЕ

ВРЕМЕННОЕ ПОМУТНЕНИЕ

ПОЖАР В ВЕДОМСТВЕ ГОРИЛОВОИ

НАЧИНАЮЩИЙ ЧИНОВНИК

  Труд по-хайзуллински

ВОРОВСКИЕ СЛЕДЫ

НАВОДНЕНИЕ

РОССИЯ, ВПЕРЕД

  Запись

  Смерть Глеба

  Техника жизни

ПОДГОТОВКА ВОЗМЕЗДИЯ

ВОРОВСКОЕ ОБВИНЕНИЕ

ВСЕ ВКЛЮЧЕНО

  Хлеб

  Зрелища

  Гений болот

ПРОВАЛ ВОЗМЕЗДИЯ

  Противоборствующие замыслы

  Попытка защититься

ПОДГОТОВКА К СУДУ

  Липовый больничный

  Собачья радость

  Кухонная политика города

ПРАЗДНИК

  Пьяный бред

  Майский ветер из бутылки

СУДЕБНОЕ ЗАСЕДАНИЕ

  Судейские правила

ПРАЗДНИК ГЛАВНОГО ВРАЧА

НОВОГОДНЕЕ ПОЗДРАВЛЕНИЕ

ПОМИНКИ

ПОДВОДНОЕ ТЕЧЕНИЕ

ИНТЕРВЬЮ С ДОРОЖЕНКО

  Семейное предприятие по сокрытию смертей

ПРИНЯТИЕ РЕШЕНИЯ

ДРАКА В КАБИНЕТЕ ГЛАВНОГО ВРАЧА

КОРРУМПИРОВАННОЕ СОГЛАСИЕ

ОТВЕТЫ ПРЕЗИДЕНТА

РАЗГОВОР НИ О ЧЕМ

  Тайная инквизиция

СМЕРТЬ ГЛАВНОГО БУХГАЛТЕРА

УНИЧТОЖЕНИЕ

ПОСЛЕДНЕЕ ИНТЕРВЬЮ

ТЕЛЕВИЗИОННОЕ СТАДО И ОФИЦИАЛЬНЫЙ ПАСТУХ

ТЕЛЕВИЗИОННОЕ СТАДО УХОДИТ К ИНОМУ ПАСТЫРЮ

  Доклад по результатам сбора мнений

  Выводы творческих душ

ЭЛЬВИРА

О ЧЕЛОВЕЧНОСТИ

КУХНЯ

ПОБЕГ ОТ КОМИССИИ

  Еще одна продажа

ОСОЗНАНИЕ ХОРОШЕЙ ПОДГОТОВКИ

ЖУРНАЛИСТЫ

ДАЛЬНЕИШЕЕ ИЗУЧЕНИЕ СИТУАЦИИ

УДАР

ИСТОЧНИК ИСТОРИИ

ГЛАВРЕД НАПАДАЕТ НА РЕДАКЦИЮ

ПРОКУРАТУРА ШПЕНДРИКОВА

УХОД ИЗ БОЛЬНИЦЫ

ОТСТРАНЕНИЕ ОТ РАБОТЫ

РАБОЧЕЕ МЕСТО

СОЗНАТЕЛЬНАЯ ПРОВОКАЦИЯ

ТАРАКАН ИЗ ТЕЛЕВИЗОРА

ОСОЗНАНИЕ

  Воспоминания

ИСПЫТАНИЕ ПРАВДОЙ

ВЫДВОРЕНИЕ

ТРАВЛЯ

  Форточка

  Виртуальный удар

СОВЕЩАНИЕ

ДОКУМЕНТ

ПОРЧА ХАМОВСКОГО

ТЕНЬ

НАЧАЛО БОЛЬШОЙ ОХОТЫ

КОРОТКИЙ ОТДЫХ

ВОЗВРАЩЕНИЕ

УВОЛЬНЕНИЕ

ЭПИЛОГ