Лучинушка [Ольга Дмитриевна Конаева] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Ольга Конаева Лучинушка



Глава 1


Эта история началось с того, о чём неудобно не только писать, но и говорить вслух. Однако, как говорится, из песни слов не выкинешь. Примерно за пол часа до окончания дойки Стешу начали беспокоить приступы режущей боли в животе. Она допаивала последнего телёнка, когда терпеть стало невмоготу. Она наскоро переоделась и пулей выскочила из коровника наружу.

Объявлять всем, куда она так торопится, Стеша не стала. Она выросла при бабушке, воспитывавшей внучку так, как было принято во времена её молодости, когда считалось неудобным показывать коленки, замужним ходить простоволосыми и говорить с посторонними на интимные темы. И уж конечно, чтобы муж был первым и единственным мужчиной на всю жизнь.

Её родителей не стало, когда Стеше едва исполнилось пять лет. Они вместе переходили замерзшую реку, и оба разом ушли под лёд. Бабушка безумно любила свою кровиночку, но старалась особо её не баловать, с малого возраста приучала к послушанию, а по мере подрастания к домашним делам. Потому как знала, что век её недолог, а девочка должна быть готова в жизни ко всему. Взрослея, Стеша продолжала подчиняться установленным ею правилам – из школы сразу домой, всё остальное время рядом, на глазах. А если ходить к подружкам, то ненадолго и только к тем, которые живут неподалёку.

Подружки уже бегали на первые свидания, а они все вечера проводили вдвоём. Бабушка рассказывала удивительнейшие истории о прошлых временах. Стеша читали вслух старые романы, взятые в библиотеке, затем они обсуждали прочитанное. Бабушка хорошо знала историю России, а также весьма неплохо разговорный французский и немецкий языки, и Стешу учила им с малого возраста. На вопросы девочки, где она получила такое образование, всегда отвечала: – «добрые люди научили»…– и, каждый раз глядя на небольшую старинную иконку, висевшую в углу, осеняла себя троекратным крестом и добавляла, – «упокой господи их души».

Стеша пыталась допытаться, кто они, эти добрые люди, но бабуля в ответ сдвигала брови и скл адывала губы узелком, словно запирая рот на замок. Если же Стеша настаивала, отвечала:

– Время не пришло ещё, детонька, об этом говорить. Может быть, когда – нибудь потом…

Бабушка когда – то очень хорошо пела, но после того, как погибли сын с невесткой, перестала не только петь, но и разговаривала словно через силу. Только спустя долгое время, длинными зимними вечерами, похожими на сегодняшний, она тихонько, словно про себя, запевала «лучину». Стеша, тоже имевшая прекрасный голос, потихоньку ей подтягивала. Песня уводила в далёкое прошлое, скорее всего вымышленное или отложившееся в душе из прочитанных романов, но от этого не менее прекрасное. Стеша очень дорожила этими редкими минутами, оставшимися в её памяти на всю жизнь.

На улице пуржило так, что холодный коровник теперь казался уютным домом. Ветер играл дурной силой, со скрипом раскачивая жестяной фонарь над воротами, швырялся клубами снежной пыли и прижимал дверь уборной так, что Стеша едва в неё протиснулась. Когда вышла наружу, подруги уже скрылись в снежной круговерти. Их следы на глазах заметала позёмка. Стеша поспешила вслед за ними. Она бежала, подгоняемая ветром, согнувшись и кутаясь в шаль, и вспоминала приснившийся минувшей ночью сон.

Ей снилась бабушка. Сначала она сидела в горнице, в углу, где до сих пор висела принадлежавшая ей иконка, и смотрела на неё из – под тёмного, надвинутого на лоб платка. Взгляд её был печален, как у богородицы на иконе. Потом обе оказались в саду. Ветер трепал белоснежные простыни, развешанные на верёвке, протянутой между двумя яблонями. Между ними стояла бабушка и снова смотрела на Стешу, словно хотела ей что – то сказать, но не могла вспомнить что. Так часто бывало при её жизни, начнёт о чём – то говорить, а потом остановится на полуслове и позабудет, о чём шла речь.

Говорят, покойники снятся к плохой погоде. И правда, к ночи метель разбушевалась ещё пуще. Стеша бежала, вглядываясь под ноги, чтоб не сбиться с тропинки. Свет фонаря остался далеко позади. Поле накрыла тяжёлая, тревожная, белесая мгла. Слышалось только завывание ветра и едва доносившийся из деревни собачий лай. Она скорее почувствовала, чем увидела перед собой какой – то силуэт. Подняв глаза, остолбенела от ужаса. Перед нею сидел матёрый волк. Он присел на занесённой снегом тропе, по собачьи сместив туловище немного набок, словно поджидал её, зная, что она пойдёт этой дорогой одна.

Стеша замерла на месте, чувствуя, как немеют ноги и руки. Какой страшный конец ожидает её через несколько мгновений. В руках у неё нет даже палки. Бежать нет никакого смысла. Волк догонит её в три прыжка. Затем толчок в спину, перекушенная шея и… Какое – то время они смотрели друг другу в глаза. Сердце Стеши билось тяжело и гулко. Каждый удар отдавался в висках, словно метроном, отсчитывающий последние секунды её жизни. Говорят, в такие моменты вся жизнь пролетает перед глазами, как одно мгновение. Нет, она не помнила и не видела ничего, кроме ледяных волчьих глаз.

Волк продолжал сидеть в той же позе. Чего он ждёт, почему не прыгает? Со стороны оврага послышался вой. Волк поднял голову к небу и откликнулся. Два голоса переплелись в один тоскливый, жуткий, и такой долгий, что ему, казалось, не будет конца. Стеша поняла, что должна что – то делать, иначе её сердце разорвётся от страха. И она закричала, пытаясь заглушить этот бесконечный, рвущий сердце звук.

– Ну что? Что тебе от меня надо?

Волк замолчал. Затем встал и медленно пошел на неё. Стеша в ужасе попятилась. Её нога соскользнула с натоптанной дорожки в рыхлый снег, и она упала. Быстро перевернулась на живот, спрятала голову в шаль и поджала ноги под себя. Когда – то она слышала, что люди спасались от волков, притворяясь мёртвыми. Нет, на спасение она не надеялась. Это была чисто интуитивная попытка отдалить свой конец.

Стеша не помнила, сколько времени лежала, затаив дыхание и не шевелясь. Но ничего не происходило. Вместо этого она услышала возле своего уха рычание и лёгкий толчок в висок. Похоже, волк не поверил в скоропостижную смерть своей жертвы и решил её реанимировать. Стеша ещё сильнее сжалась в комок. Никакая сила не смогла бы заставить её подняться.

Волк лязгнул зубами, зарычал ещё злее, и несколько раз толкнул её носом в бок, словно хотел заставить подняться на ноги. Затем схватил зубами за шаль, и дёрнул. Судя по его поведению, есть её, по крайней мере сейчас, он не собирался. Стеша поняла, что, лёжа в снегу, замёрзнет раньше, чем её съедят. Нужно было двигаться.

Стеша осторожно отвернула краешек шали и посмотрела на волка. Он стоял рядом в выжидательной позе. Вдруг неподалёку снова послышался вой. Стеша опять уткнулась лицом в снег, сознавая, что теперь уж точно ей пришёл конец. Волк просто ожидал свою стаю. Наверное, он был не очень голоден, раз у него хватило выдержки дожидаться своих сородичей.

Заскрипел снег под лапами, и затеялась свара. Волк, стоявший рядом, злобно зарычал. Похоже, насчёт Стеши у него были свои планы. Она немного осмелела, приподняла голову и стала наблюдать за происходящим. Несколько волков в волнении перемещались с места на место, а тот, что находился рядом с нею, зорко следил за их манёврами. Он скалил огромные клыки и грозно рычал на каждого, кто пытался подступиться ближе, показывая, что делиться добычей он ни с кем не намерен. Но и они уходить тоже не собирались, а расселись в полукруг и стали наблюдать за его дальнейшими действиями.

Волк снова приблизился к Стеше и стал теребить её за шаль. Похоже, он приглашал её за собой. В данный момент ей нужно было выбирать из двух зол одно, или замёрзнуть или быть съеденной. Старый волк по непонятной причине решил стать её покровителем. А ей нужно было двигаться, чтобы не околеть от холода. Стеша решила ему подчиниться. Она медленно поднялась и встала возле него. Он обвёл взглядом стаю, словно стараясь внушить каждому – никто не смеет коснуться того, что принадлежит ему. Стеша сделала робкий шаг в сторону деревни, надеясь, что он пойдёт за нею. Волк тряхнул головой и повернул в другую сторону.

Стая тут же подступила ближе. Стеша поспешила за волком. Он ещё раз зарычал, словно накладывая вето на свою добычу, и пошел дальше. Ей не оставалось ничего, как следовать за своим неожиданным защитником. Убедившись в её покорности, волк пошел быстрее. Они шли бок о бок, время от времени оглядываясь на следующую по пятам стаю, и удалялись от деревни. Начался спуск в овраг. Внизу было затишнее, но сугробы намело по пояс, а местами и выше. Стеша то и дело спотыкалась и падала. Волк останавливался, проваливаясь по самое брюхо, и терпеливо ждал, когда она поднимется на ноги.

Опять раздался вой, теперь значительно ближе. Казалось, он был полон отчаянья и безнадежности. Волк, наверное, почувствовал тоже самое. Ответив, он побежал, то и дело оглядываясь на девушку. Стеша боялась отстать хотя бы на шаг, и ей пришлось бежать вслед за ним. Вскоре она окончательно выдохлась и остановилась. Было ясно, что от судьбы не уйдёшь. Кому суждено быть съеденным, в болоте не утонет. Волк вернулся, подошел ближе и зарычал, словно приказывал следовать за ним. Она осела на снег и закричала.

– Не могу, я больше не могу! У меня нет сил. Оставь меня, волк, слышишь, оставь… Ну зачем я тебе нужна? Куда ты меня тащишь, скажи мне?

Она уже не думала о том, что будет дальше. Хотелось одного, зарыться в сугроб, который теперь казался ей тёплым, и наконец – то обрести покой. Стеша уткнулась лицом в ладони и зарыдала в голос, причитая и подвывая, подобно раненой волчице.

Озадаченные звери стояли поотдаль и прислушивались к этим непонятным звукам. Стеша вдруг почувствовала на своём лице горячее дыхание и шершавый язык. Волк! Её волк облизывал ей лицо, и слегка поскуливал. Похоже, теперь он не требовал, а просил идти за ним. Стеша на долю секунды прижалась щекой к его лохматой голове. Чуток посидев, успокоилась и поднявшись на ноги, сказала:

– Ну что, волк, пойдём. Ты же привёл меня сюда не просто так…

Волк метнулся было вперёд. Но, вспомнив про идущую вслед за ними стаю, вернулся обратно и снова пошел в ногу с нею, как дрессированная овчарка, исполняющая команду «рядом». Метель прекратилась. Небо вызвездило и стало намного светлее. Они спустились на самое дно оврага, когда впереди раздался шорох. Под молодой ёлочкой лежала волчица. Волк бросился к ней и стал облизывать её шею. Потом повернулся к Стеше и посмотрел ей в глаза. Взгляд его зеленых глаз был тяжел и суров, но девушке показалось что между ними возникло взаимопонимание.

– Что, волк, это твоя подруга? – спросила Стеша. – Что с нею? Никак попала в капкан?

Она присела рядом с волчицей и стала её осматривать. На шее у неё была туго затянутая проволочная петля, привязанная к стволу. Похоже, волчица погналась за зайцем и попала в расставленные силки. Дышала она хрипло и прерывисто. Стеша нашарила в кармане гвоздь, служивший ей вместо ключа, вставила в петлю скрутки и стала вертеть. Пальцы мигом сковал мороз. Стеша отогревала их своим дыханием и продолжала крутить и расшатывать петлю до тех пор, пока она не отломилась. Удавка ослабла, и Стеша легко сняла её с волчьей шеи.

Волчица несколько секунд лежала неподвижно, приходя в себя. Волк стоял рядом, обнюхивал и подталкивал её носом, поглядывая на Стешу, словно хотел спросить, всё ли она сделала, что могла. Наконец волчица села и покрутила головой, не веря, что свободна. Потом, словно что – то вспомнив, вскочила на ноги и побежала. Волк припустил за нею.

– Эй, волки! – воскликнула Стеша, поспешая за позабывшей о ней парочкой, – А как же я? Вы хотите оставить меня на съедение стае? Мы так не договаривались…

Волк остановился и внимательно на неё посмотрел. Волчица побежала дальше, даже не оглянувшись. Стая остановилась на месте.

– Или теперь, когда я вам не нужна, меня можно и бросить, а ещё лучше, съесть? – ворчала Стеша, перебираясь через сугроб. – Нет, ребята, теперь я от вас не отстану, мне без вас нельзя. Уж больно у вас родня не надёжная. Как – нибудь потерпите меня до утра, а там как бог даст.

Волк неожиданно оскалился и зарычал.

– Вот тебе и раз, – растерялась Стеша, – только что, можно сказать, обнимались, а теперь дружба врозь? Волк, да ты, оказывается, хуже человека? Этого просто не может быть.

Волк отвернулся и неспешно потрусил вслед за волчицей. Теперь ему не было до неё никакого дела. А чего она от него ожидала? Что он, в благодарность, проводит её до дома? Сам не съел и другим не дал, и на том спасибо. Волк уходил, а Стеша брела за ним, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь. Стая отстала, растворилась в серой мгле. Может ушла искать новую добычу, может залегла где – то неподалёку, а она продолжала упорно преследовать волка.

След волчицы привёл их к поваленному толстому дереву. Под его вывернутым комлем, между растопыренными корнями скрывалось волчье логово. Волк остановился у темного провала и прислушался. Из ямы слышалась возня и довольное урчание.

– Волчата… – прошептала Стеша. – у тебя есть волчата. У тебя есть семья, ради которой ты нашёл меня, притащил в этот овраг, заставил помочь твоей волчице. А меня никто не ждёт и не ищет…

Волк запрыгнул на ствол дерева и завыл долго и жизнеутверждающе. Затем застыл, словно изваяние, успокоенный, и может быть, даже счастливый. Стеша присела на дерево рядом с ним, не зная, что делать дальше. Вскоре она почувствовала, что начинает остывать. Её стала бить мелкая дрожь. Ни сидеть, ни стоять на месте было невозможно. Идти некуда. Волки покидать своё логово пока не собирались. Бежать домой одной через овраг страшно, стая могла быть где – то рядом. Её начало клонить в сон.

– Извини, волк, – прошептала она, – я чуток прикорну тут, в уголке.

Она опустилась на землю, немного разгребла снег и вытянулась вдоль ствола, испытывая облегчение от того, что наконец – то смогла выпрямить спину и расслабиться.

*******

Зимой светает поздно. Деревенские, по привычке, ещё затемно уже на ногах. Пока солнце поднимется, у них уже и скотина накормлена, и печь натоплена, и обед приготовлен. Поэтому весть о том, что доярка Стеша Буренкова сгинула незнамо куда, облетела деревню Супруновку ещё до рассвета. Такого, чтобы кто – то из местных пропадал вот так, ни с того, ни с сего, в деревне не бывало. Ладно бы ещё мужик. С мужиками по пьяни случалось всякое, но чтоб женщина, да ещё такая тихоня, как Стеша…

Стеша рано осиротела. Растила её одна бабушка. Появилась она в деревне с сыном, которому в то время было лет семь. Прошел слух, будто она являлась внучкой каких – то декабристов. Правда это или нет, никто доподлинно не знал, хотя по тонкому складу её лица, рук и всей фигуры, а также по манере себя держать было понятно, что роду она не простого. О себе она толком ничего не рассказывала и чужими делами тоже не любопытствовала. Жила тихо, как все. Работы не боялась, растила сына, женила, помогала нянчить внучку, пока не грянула беда, и она не осталась одна с маленькой Стешей на руках. Девочка росла худенькой да бледненькой, но вытянулась высокая, стройная и светленькая, чисто берёзка. А голоском звонка, словно соловушка. В школьной самодеятельности выступала, так вся деревня собиралась её слушать. А когда пела «догорай, гори моя лучина, догорю с тобой и я», женщины не могли сдержать слёз.

Анна не чаяла дожить, пока она вырастет. Боялась ещё раз оставить девчонку сиротой. Когда Стеше исполнилось семнадцать, за ней стал ухаживать Митяй. Он как раз отслужил в армии, немного повидал белый свет и держался так, будто сам чёрт ему не брат. Тогда он ещё не потерял армейской выправки, привычки ежедневно бриться и вовремя стричься, звался непривычным для деревни именем Димка и был ничуть не похож на себя теперешнего – вечно обросшего, обрюзгшего и дышащего перегаром Митяя.

Доверчивая и неопытная Стеша безоглядно отдалась чувству первой любви. Бабка отнеслась к её ухажеру настороженно, однако препятствовать их роману не стала. Кто по молодости не куролесил… Время придёт, глядишь и поумнеет. К тому времени она уже была совсем плоха, и радовалась хотя бы тому, что, когда придёт её пора сложить руки, внучка будет не одна. У Митяя было ещё два брата, поэтому молодым пришлось жить у неё. Матвеевна приняла зятя в свой старый, осевший дом с открытой душой. Даже свадебку какую – никакую справила с помощью соседей. Только никчёмный оказался зятёк, лодырь и пустельга, да ещё и пьяница. Так с неспокойной душой вскорости и умерла.

– Я не знаю, почему она нас не дождалась. Вечером у них в окнах горел свет. Мы и подумали, что она прибежала домой вперёд нас. – всхлипывая, рассказывала Стешина подруга, маленькая пухлощёкая Надя Осипова. – Утром на работу идём, опять свет горит. Стали её кликать, тишина. Еле Митяя добудились. Он и сказал, что она, по всем приметам, дома не ночевала. Убью, говорит, сучку…

– Слышь, Митяй, по каким – таким приметам? – спросил участковый Яков Фомич.

– Так в избе холодно, значит печь со вчерашнего дня не топлена, – ответил Митяй.

– А на ферме заночевать она не могла? Может, ты погонял бабу, а она, разобидевшись, домой и не явилась?

– Да не, не было такого… – Митяй в задумчивости почесал лохматую голову, и, нахлобучив поглубже давно потерявшую форму шапку, повторил. – Я её давно уже не трогал.

– Знаю я твою подлую натуру. Как выпьешь, так герой хоть куда. А вот поработать тебя нет. Одна только Стешка и корячится.

– Так а куда идти – то? На ферму, навоз таскать?

– А хоть бы и навоз.

– Да нет уж, спасибо за такое предложение. Навоз я не таскал и таскать не буду. Я больше по строительству. Вот потеплеет, тогда и работа найдётся.

– Найдётся, да только толку от этой твоей работы никакого. Ты ж за одни только магарычи и работаешь.

– А что делать, когда у людей нету денег? Не буду же я у бабок последние копейки из рук вырывать… А насчёт того, когда она ушла – пришла, я не знаю. Я за нею не слежу.

– А когда тебе следить, ты сам от неё бегаешь. Всё боишься куда – то на стопку опоздать.

– Да ладно… – протянул Митяй, и, опять поправив шапку, поспешил перевести разговор на Стешу, – А чё за ней следить – то? Куда она денется?

– А вот вишь ты, делась. Может, ушла на ферму одна?

– Так ведь нет же нигде ни следочка, ни во дворе, ни за двором. – возразила Зина Евсеева, – Да и не ходим мы потемну по одиночке, боязно. Говорят, в овраге волки появились.

– Верно, – подтвердил местный охотник Кирюха, длинный и нескладный, словно верста коломенская, парень, живший через три дома от Буренковых, – сам – то я не видел, я больше на зайца хожу, а Ивантеевские мужики рассказывали, что им приходилось. Да и овцы у них стали пропадать.

– Ладно… – согласился Яков Фомич, – Савелий, сбегай – ка на всякий случай в контору, позвони на ферму. Ежели её там нет, пойдём искать. А то мало ли что, может человека уже и в живых нет.

При этих словах кто – то жалостливо вздохнул, кто – то всхлипнул. Кто – то начал вспоминать, какой Стеша была доброй, смирной и работящей, а этот «проклятый алкаш» сгубил всю её молодую жизнь.

Митяй протестующе передёрнул плечами. В то, что со Стешей могло случиться что – то страшное, он не верил. Да и что с ней может произойти? Она такая тихая, рассудительная. Всего боится, ни во что не встревает, как говорится, лишний раз не споткнётся и воды не замутит. Бабкино воспитание. Та тоже жила по принципу «не буди лихо, пока тихо», шептунья. И эта шептунья упёртая. Это она от вредности такая тонкая, звонкая да прозрачная. Из – за этой своей упёртости и получает. Меньше бы мужу перечила.

Как в тот раз, когда дитёнка скинула. Разве он этого хотел? Не хотел… А она давай воспитывать, примеры всякие про других приводить. А вот не надо. Другие они и есть другие. Им всё мало. И ей мало, иначе б не высчитывала, сколько надо на люльку, сколько на коляску, на памперсы и ещё черт знает на сколько всякой ерунды. Раньше ничего этого не было, и обходились, и все выросли, живые и здоровые.

А вот он не такой, он не жадный. Ему и так хорошо. И если выпьет чуток, так кому от этого плохо? Ей? А ты мне в душу не лезь, и всё будет хорошо. Нечего в неё лезть, душа она и есть душа. И нервы не железные. А она… Такая вся из себя правильная, прямо ангел небесный, а ты против неё словно последний дурак. И откуда только такие берутся? Вот и нарвалась на кулак. Зато после присмирела, стала как шёлковая. И молчаливая, бывало, за день слова не вытянешь. Кому чужому скажи, что раньше пела, словно соловушка, не поверит. Теперь не поёт. Иногда только затянет свою «лучинушку», опять же будто нарочно душу из тебя выматывает. А больше ничего.

– На ферме её нет. – крикнул Савелий ещё издалека.

– В общем так, Степаниду надо искать, – постановил Яков Фомич. – прямо сейчас и пойдём. Пока до фермы дойдём, как раз рассветёт. Кирюха, возьми – ка свою собачку. Хотя ночью такое мело, что следов не найти…

– А ничего, Яков Фомич, я всё равно возьму. Валет у меня пёс знатный, у него знаете какой нюх!

– Ну давай, бери. Мы пойдём потихоньку, а ты догоняй.

По деревне шли толпой. За околицей разошлись широким полукругом. Снег лежал почти в колено. Мороз наутро стал ещё крепчать. Парок, клубящийся изо ртов, тут же оседал на воротниках и платках пушистым инеем. По всему полю не было видно ни единого тёмного пятнышка, кроме стоявшей поотдаль фермы.

Там уже топилась в бытовке печь. Дым ровным столбом упирался прямо в небо.

Пока дошли до фермы, восток начал светлеть. Сторож Евсеич возился у ворот корпуса, расчищая снег широкозахватной фанерной лопатой и потягивая «приму». Когда подошли ближе, гулко откашлялся и спросил:

– Ну чего, не нашли?

– Не нашли. – ответил Фомич, – Куда она могла деваться?

– Да деваться – то вроде некуда. Заплутать не могла, весь бугор как на ладони почитай от оврага до самой деревни.

– Ну это в хорошую погоду как на ладони. А с вечера куролесило так, что за три шага ничего не видно. Могла и завернуть не туда, куда надо.

– Ну так она ж была не одна. Другие – то не потерялись?

– Выходит, одна. Никто не видел, когда она ушла и куда.

– Тогда дело плохо… – задумчиво сказал сторож.

– Почему плохо?

– Ночью тут неподалёку выли волки. И не раз.

По толпе волной пронёсся тяжелый вздох. Надя Осипова заголосила, как по покойнику. Кто – то сердито цыкнул, мол, нечего человека оплакивать раньше времени, авось обойдётся.

– Ну что, надо искать далее. – сказал Фомич. – Только вот куда идти?… Маловато нас, сюда бы в помощь роту солдатиков.

– Может, пройтись по оврагу? – предложила Надя.

– Тоже мне придумала, по оврагу. Там, если что, теперь и костей не сыщешь.

Надя пошлёпала варежками себя по губам и опять заплакала.

– Митяй, а ты чего молчишь? Чай, это твоя жена. Ты бы куда пошел её искать, в какую сторону?

– Я? – Митяй снял шапку и потёр темя. Голова сильно болела. Зря вчера они с Матюхой намешали чего не попадя. И пиво, и самогон, и «ландыш». Вот она теперь и не соображает.

– Ты – ты. Может есть мысли, куда б она могла податься?

– Да откуда ж я могу знать? У меня за пазухой нету этого, как его, Соломона.

– Мозгов у тебя нету…– сердито сказал Фомич, и, махнув рукой, предложил, – Ладно, давайте так. Ветер у нас дул откуда? От фермы, в сторону деревни. Пойти против ветра она не могла. Значит, хоть как, а всё равно должна была идти в сторону дома. Если б, не дай бог, волки, след какой – никакой всё равно бы остался. Значит, должна быть живая.

– А может следы занесло снегом…– вставил кто – то из толпы.

На него тут же зашикали

– А ты не каркай.

– Тьфу на тебя!

– А я что? Я просто так…

– Просто так за пятак…

Пока судили – рядили, солнце поднялось до половины, окрасив небо в кроваво – красный цвет. В морозном воздухе искрились мельчайшие снежные пылинки.

– Короче так, давайте сначала пройдём через поле, в сторону оврага. Вон до того ду…

Яков Фомич замер на полуслове с открытым ртом и поднятой рукой, указывающей на дуб. Все обернулись по направлению его взгляда и разом ахнули. От оврага шла женщина. Шла очень медленно, пошатываясь и спотыкаясь, волоча за собой шаль с таким трудом, будто весила она целую жизнь.

– Стеша… Это же Стеша, подруженька моя дорогая! – завизжала Надя, и бросилась к ней навстречу.

– Ах ты, мать твою… – рявкнул Митяй, швыряя шапку о снег, – Её тут вся деревня ищет, а она, сука…

– Ну ты, гнида!… – заскрежетал зубами Кирюха, хватая его за грудки.

Стеша нравилась ему ещё с ранней юности. Но худенький, нескладный паренёк не осмеливался признаться в своих чувствах, хотя, втайне ото всех, твёрдо решил жениться на ней сразу же, как только отслужит в армии. Однако случилось так, что Митяй опередил его, вернувшись со службы на полгода раньше. Кирилл знал о её неудавшемся браке, и продолжал жить надеждой, что рано или поздно они с Митяем расстанутся. И тогда уж он, не медля ни минуточки, придёт и расскажет ей о своей давней любви, и заживут они всем на зависть. И будет он её жалеть и беречь, потому что такая девушка, как Стеша, достойна самой лучшей судьбы. Зина Евсеева и соседка тётка Меланья тоже воспользовались случаем отомстить за Стешу, которую им не раз приходилось вызволять из его пьяных рук, и отвели душеньку, натолкав Митяя кулаками в спину. Подскочивший Валет закружил вокруг них, норовя цапнуть его за ногу.

Надя почти успела добежать до Стеши, когда та упала и больше не поднялась. Из больницы Стешу выписали через неделю. О случившемся с нею писали многие газеты, хотя она и старалась как могла избегать общения с настырными журналистами. Поэтому писать им приходилось больше по пересказам деревенских жителей, хотя это их нисколько не смущало.

Всё то, что произошло в ту зимнюю ночь, ей хотелось забыть, и как можно быстрее. Однако, чем дальше, тем чаще перед нею возникали всё новые и новые картины той страшной ночи. Толи услужливая память подсказывала то, что она видела, но не запомнила из – за стрессового состояния, толи разум сам домысливал то, чего на самом деле не было и быть не могло, но всё теперь виделось несколько иначе. Стоило закрыть глаза, как перед нею опять возникал старый волк. Он то сидел, глядя ей в глаза, то стоял на поваленном дереве и выл на луну, такую огромную и близкую, словно она находилась не высоко в небе, а висела, запутавшись в ветвях старого дуба, росшего на краю оврага.

Чем дальше, тем сильнее она верила в то, что преследовавшая их стая действовала заодно с защищавшим её вожаком. И не нападала она, а, наоборот, помогала ему направлять её в овраг, на помощь волчице. Ещё ей казалось, что в полусне она чувствовала тепло от лежавших рядом волков, согревавших её своими телами. Иначе как объяснить то, что, проспав на снегу несколько часов в лютый мороз, она не только не замёрзла, а даже не обморозилась. Когда она проснулась, рядом не было никого. А может, никаких волков не было вообще, а водила по её кругу какая – то тёмная нечисть… Стеша долго выбиралась из оврага, не раз забираясь по сухому сыпучему снегу до половины крутого склона и скатываясь обратно. И опять ей виделись серые тени, мелькавшие неподалёку до тех пор, пока она не вышла навстречу искавшим её людям. Все свои сомнения и догадки Стеша держала при себе. Как всё было на самом деле, теперь уже не узнаешь, а делиться своими фантазиями ей не хотелось ни с кем. Не хотелось, чтобы люди думали, будто она повредилась рассудком, и смотрели на неё, как на прокаженную.

Зима близилась к концу. Прошла февральская оттепель, побаловав недельку южными ветрами, заметно прибавившимся днём и ярким солнышком, а потом опять завьюжило. Однажды, в такую – же метельную ночь, ей не спалось. Она сидела перед телевизором в стареньком кресле, и бездумно щёлкала пультом управления, переключая каналы. Митяй, как всегда, опять где – то загулял. В последнее время он стал вести себя ещё хуже. Пил без просыху и откровенно над ней издевался. Не мог простить, что люди встали в её защиту. А главное, вся деревня теперь потешалась над тем, как бабы насовали ему толкунов.

За окном завывал ветер, навевая грусть и тоску. По одному из каналов шел концерт русской народной музыки. Стеша укутала плечи платком, уселась поудобней и стала слушать.

– Степь да степь кругом, путь далёк лежит…– слаженно пел хор.

Стеша любила русскую песню, и, сама того не замечая, начала потихоньку подпевать. Песня закончилась. Ведущая объявила «лучину». Струнный оркестр начал играть вступление. Мелодия лилась нежным, омывающим душу ручейком. Ветер за окном свистел в такт музыке, как будто кто – то наверху выдувал его по нотам. Так хорошо и умиротворённо Стеша не чувствовала себя с тех времён, когда была жива её бабушка. В это время на улице залаяли собаки. Их Шарик буквально выходил из себя. Всех соседей он знал хорошо, и лаял на них беззлобно, чисто для порядка. Значит, мимо двора прошел кто – то чужой.

Стеша не боялась оставаться дома одна. Воровать у них нечего, а обидеть её мог скорее свой собственный муж, чем кто – то из соседей. Она с самого детства жила спокойной, размеренной жизнью, и никак не могла привыкнуть к шебутному характеру своего мужа. Его шутки, поначалу казавшиеся весёлыми и остроумными, давно уже приелись и вместо веселья вызывали раздражение. А бесконечные рассказы о количестве выпитого, и о том, кто в какую историю после этого выпитого влип, казались ущербными. Попытки приобщить его к тому, что любила она сама – чтению книг и стихов, заканчивались ничем. Он либо тут же засыпал, либо снова переводил разговор на свою излюбленную тему.

Часто, рассказывая о своём очередном приключении, Митяй ловил на себе её недоумённый взгляд. Тогда он замолкал, и, сплюнув, выскакивал покурить, а то и вовсе уходил на всю ночь к своим дружкам – собутыльникам. Там его принимали и уважали таким, каким он был, и не собирались перевоспитывать. Поначалу Стеша его догоняла и пыталась помириться, но постепенно поняла, что чем больше его уговаривать, тем сильнее возрастает в нём желание покуражиться. Их разборки, зачастую сопровождавшиеся рукоприкладством, затягивались до самого утра. Потом Митяй укладывался спать, а измученная и опустошенная Стеша уходила на работу.

Теперь отсутствие мужа её уже не волновало. Она предпочитала коротать вечера в одиночестве, за книгой или перед телевизором. Стеша добавила звук, чтобы собачий брех не мешал слушать любимую песню, и включилась в неё сама.

– То не ветер в поле воет, не дубравушка шумит…

В сенях хлопнула дверь. Но она так увлеклась пением, что не обратила на стук никакого внимания.

– То моё, моё сердечко стонет, как осенний лист, дрожит…

Комнатная дверь широко распахнулась, и в неё ввалился Митяй, едва державшийся на ногах. Прямо с порога начал цеплять Стешу.

– Опять воешь… Как же ты достала со своим нытьём, сил моих больше нет. И что ж тебя волки – то не сожрали? А потому не сожрали, что не захотели. Слышь, Стешка, страхота ты моя писаная, на тебя даже волки не позарились. В тебе ведь и жрать – то нечего, как говорится, ни спереди, ни сзади, одни мослы и больше ничего.

Хорошего настроения как не бывало. Стеша молча встала и начала стелить постель.

– А разговаривать с простыми смертными нам не почину? – с издёвкой продолжил Митяй, швыряя на стол смятую газету, – ну да, куда нам до вас… О вас тут газеты пишут целые романы. А мы ни пляшем, ни поём, только хлеб сухой жуём. Ну, чего молчишь, звезда? Соизволь мужу хоть словечко молвить, осчастливь…

– Отстань ты от меня за ради бога… – отмахнулась Стеша.

– Что значит отстань? Я тебе муж или кто? А я знаю. Я тебе никто. Вот Кирюха, это да. Ишь как он за тебя рубаху – то рвал… Нет, ты мне скажи, почему он за тебя, чужую жену, меня, твоего мужа, за грудки таскал, а? И эти две суки тоже туда же… Почему?

– Откуда я знаю? Чего ты ко мне привязался? Ложись лучше спать, уже полночь, а ты все колотишься.

– Спать… Она посылает меня спать. А я не хочу спать. Я хочу знать – что, как, зачем и почему? Объясни мне, дураку, и чтоб всё по уму… Вот так!

Митяй стукнул кулаком по столу, потом схватил Стешу за плечо, резко развернул к себе лицом и ударил по щеке. Стеша закрыла лицо руками. Он ударил её ещё раз по голове. Она вырвалась, схватила висевший у двери тулуп, и, как была в комнатных тапочках, выскочила на крыльцо. В окно было видно, что Митяй обувается, собираясь в погоню. Стеша отбежала подальше в сад и встала за старую яблоню. Горькие слёзы застилали глаза. Она зажимала рукой себе рот, чтобы не зарыдать во весь голос.

Митяй вышел на крыльцо и стал оглядывать двор. Заметив на снегу оставленный ею след, усмехнулся и пошел по нему к дереву, за которым пряталась Стеша.

– Ау, женаа! Хочешь поиграть в прятки? Я не против, давай поиграем. Чур, я иду искать, а кто плохо спрятался, того будем убивать. Слышь, Стешка, убивааать! Сейчас отведу тебя к оврагу, придушу и оставлю на съедение волкам. И всё будет шито крыто. А ведь неплохая идея, правда? Так что, будем играть или сама пойдешь, по – хорошему?

Стеша бросилась бежать в глубь сада, но Митяй догнал её, и, схватив за воротник тулупа, стал толкать впереди себя к калитке.

– Оставь меня, – закричала Стеша, пытаясь вырваться из его цепких рук, – чего ты хочешь?

– Чего я хочу? Я тебе уже сказал, чего я хочу. Ты меня достала, унизила перед всей деревней, и за это поплатишься. Такие суки, как ты, жить не должны.

– Я ни в чём не виновата и ничего плохого не делала.

– Ничего она не делала… А глазки Кирюхе кто строил, я?

– Да с чего ты взял, что я строила глазки? Никаких глазок я никому не строила.

– А по – твоему, я совсем дурак,– всё больше распалялся Митяй, подгоняя её в сторону оврага,– ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю? Зря, что ли газетчики за тобой, как кобели за сучкой, бегают? Ишь ты, звезда… Будет тебе сейчас и звезда, и небо в алмазах.

– Хватит, Митя, мне холодно. У меня ноги промокли. Я тебя прошу, пойдём домой…

– Она меня просит! – гоготнул Митяй, – поздно, мать… Сейчас скормлю тебя волкам, тогда и пойду спать. А утром Кирюха опять пойдёт тебя искать. И я пойду, буду ему помогать. Буду очень стараться, потому как к утру не останется от тебя ни следочка. Вишь, как метёт?

– Да ты совсем сошел с ума… Почему это ты решил, что волки съедят именно меня, а не тебя?

– А тут арифметика очень даже простая. Ты баба, а я мужик. Кто из нас будет помягче и послаще? Конечно, ты. Вот то – то же.

В это время где – то неподалёку раздался волчий вой. Стеша невольно прижалась к мужу, ища защиты у того, кто вёл её на смерть. Да она и не верила в то, что он действительно этого хотел. Как обычно, ему захотелось покуражиться, показать, что и он чего – то стоит, но обида и пьяная удаль не позволяли остановиться. Митяй мигом протрезвел. Он попятился, таща Стешу за собой, и оглядываясь по сторонам в поисках опасности. Волки снова завыли в несколько голосов. Они были где – то рядом, но на глаза не показывались. Митяй некоторое время продолжал пятиться, потом схватил Стешу за руку и оба побежали что было сил. Волки завыли ещё раз, словно предупреждая людей о том, кто хозяин этой территории, и затихли. В крайнем дворе заскулила собака, робко и тоскливо. Ей ответила другая и, словно осмелев, чувствуя поддержку, обе остервенело залаяли. Им ответили другие, и лай покатился по деревне, переливаясь из края в край, словно вода в половодье.

Вернувшись домой, Митяй снова растопил погасшую печь и поставил на неё две кастрюли воды. Пока они грелись, оттирал Стешины ноги снегом, а потом долго отогревал горячей водой. Хорошенько распарив, бережно вытер махровым полотенцем, взял на руки, словно маленького ребёнка, и уложил в постель. Прибрав в комнате, лёг рядом и прижался к Стеше. Она лежала, сложив руки вдоль тела и вытянувшись в струнку, а он время от времени вздрагивал и обнимал её ещё сильней. За всё время они ни сказали друг другу ни слова.


Глава 2


С той поры всё в ней изменилось. Стеша работала на ферме, как и прежде, только стала ещё молчаливей, такой, какой была её бабушка. Дома старалась занять себя делом, однако её руки сами выполняли привычную работу, а мысли блуждали где – то далеко. В дурную погоду, поздними вечерами, она часто подходила к окну, долго вглядывалась в темноту и вслушивалась в завывания ветра, словно хотела услышать и понять что – то тайное и важное. Когда Митяй в такие минуты обращался к ней, она не слышала, или делала вид, что не слышит, а если он продолжал требовать ответа, смотрела на него тяжёлым взглядом, и казалось, что ещё немного , и она взвоет подобно раненой волчице. Однажды Митяй не выдержал и закричал:

– Чего ты туда засмотрелась? Что ты там увидела? А может кого – то ждёшь? Уж не Кирюху ли? Говори сейчас же…

Стеша стояла не оборачиваясь. Митяй решил посмотреть, что привлекает её взгляд, подошел к окну, и отдёрнув занавеску, посмотрел в темноту. Прямоугольник света падал на поленницу, сложенную напротив окна. На ней сидел огромный пёс, очень похожий на волка, и смотрел прямо на него. Митяй знал всех собак в округе наперечёт, но такого не было ни у кого, это он знал точно. Митяй постучал костяшками пальцев по стеклу и крикнул «а ну пошёл отсюда!».

Пёс ощетинился, и, оскалившись, резко подался вперёд, словно собирался прыгнуть. Видимо, тонкого оконного стекла он не замечал или преградой для себя не считал. Митяй ощутил пробежавший по спине холодок, отшатнулся от окна и задёрнул занавеску. Повернувшись к Стеше, увидел холодный, невозмутимый взгляд и слегка искривлённые в насмешливой полуулыбке губы. Точно так смотрел на него зверь, сидевший за окном.

– Ведьма!!!– закричал Митяй, пятясь от неё, – да ты же ведьма… Не зря тебя даже волки не тронули… Ничего, завтра мужики будут делать на них облаву. Повыбьют всех до единого.

В глазах Стеши блеснула тревога.

– Откуда ты знаешь? – спросила она.

– Мужики рассказывали. Кирюха с охотниками договорился, а их приглашал в загонщики. Ивантеевские тоже придут. И я пойду.

Стеша медленно сняла с гвоздя тулуп, накинула на плечи и открыла дверь.

– Ты куда это собралась? Вернись сейчас же, дура! – крикнул Митяй.

Стеша на его крик не обратила никакого внимания и молча вышла на улицу. Митяй бросился к двери, начал обуваться, но замешкался, не попадая в голенище. Плюнув, отшвырнул сапог в сторону и подбежал к окну. Зверь по – прежнему сидел на поленнице. Стеша стояла напротив него и что – то говорила. Казалось, ещё немного и эта дикая тварь начнет лизать ей руки.

Когда в окне появился силуэт Митяя, повернул голову и, глядя на него, снова ощетинился. Стеша тоже оглянулась. Не сводя с Митяя глаз, вспыхнувших зеленоватым светом, шагнула ближе к зверю и повела головой, словно приглашая мужа сделать то же самое. Пёс спрыгнул с поленницы, и встал рядом с нею. Митяй в сердцах задёрнул шторку, присел к столу, и, обхватив голову руками, задумался. Выходить из дома не стоит. Стешка в его заступничестве не нуждалась, это факт. С нею явно творится что – то непонятное. Похоже, она тронулась умом и потеряла страх, а бог блаженных любит и бережет. Иначе чем можно объяснить всё то, что произошло с нею за последнее время. А вот сам он сто раз подумает, прежде чем выйти на улицу с наступлением темноты теперь, когда вокруг творится эдакая чертовщина.

Вернулась Стеша минут через десять. Её лицо было спокойным, можно сказать, отрешенным, словно у лунатика. Молча раздевшись, легла в постель и отвернулась к стене.

Утром Митяй проснулся, когда солнце уже было высоко. Жена давно ушла на дойку. Первым делом выглянул в окно, на ярко освещённую поверхность поленницы, на которой ночью сидела собака. Конечно, увидеть её Митяй не ожидал. Понятно, что она давно убежала, но следы от её крупных лап должны были остаться. Однако, никаких следов на поленнице не было.

Не веря своим глазам, накинул на плечи куртку, сунул ноги в обрезанцы и поспешил к двери. Тщательно осмотрев весь двор, нашел только два следа. Один, припорошенный снегом, был его собственный, тот, что он протоптал ночью, возвращаясь домой. Второй, свежий и чёткий, оставлен Стешей, уходившей на работу. Он вёл прямо от порога на улицу, где смешался со следами её подруг.

Митяй долго стоял, разглядывая свежую порошу и вспоминая всё, что было ночью. Судя по следам, вернее по их отсутствию, никакой собаки на поленнице не было. Неужели всё это ему приснилось? Он поскрёб небритую щеку, кашлянул и, сплюнув, неожиданно для себя опасливо оглянулся. Опомнившись, сердито пробормотал: – «Да, с такой женушкой недолго и свихнуться»…

******

Пришла весна. Земля стремительно покрывалась зеленью, словно спешила поменять изношенное за зиму платье на яркий праздничный наряд. Да и пристало ли ей оставаться в старье в то время, когда на небесах творилось нечто невообразимое. Раньше Стеша могла подолгу наблюдать, как в вышине ежеминутно перекраивались и менялись удивительной красоты уборы для весны, с неутомимостью капризной невесты перебиравшей платья, которые ей без устали подбрасывал прислужник – ветер. Как перегонялись по небу стада облаков, перестраивались воздушные замки. Вслушиваться в ошалелый птичий щебет.

Теперь Стеша не замечала безудержного весеннего сумасшествия. На душе было пусто и холодно. Не было в ней чувства радостного обновления, которое наступало каждую весну, жажда жизни сменилась апатией и равнодушием. На ферме работы прибавилось, коровы телились ежедневно и требовали дополнительного внимания и сил. Но Стешу это только радовало возможностью оправдать задержки на работе занятостью, да и физическая усталость оставляла меньше времени на раздумье.

Однажды, в ясное весеннее утро, виляя по дороге, объезжая и ныряя в ухабы, по деревне проехала черная иномарка. Встречая редких прохожих, она останавливалась и трое молодых людей, сидевших в ней, расспрашивали, как проехать к дому Стеши Буренковой.

Митяй, отсыпавшийся после вчерашней попойки, как раз выскочил по нужде в семейных трусах и растянутой до колен майке непонятного цвета, когда машина притормозила возле их двора. Он едва успел юркнуть за старый, разросшийся куст сирени. Укрытие было весьма жиденьким, так как листва ещё толком не распустилась, но, если присесть пониже, никто тебя не заметит.

– Кого это чёрт принёс в такую рань?… – проворчал Митяй, вздрагивая от холода.

Яркое солнышко, пригревавшее сквозь окно, оказалось обманчивым. Пробежаться бодрячком до туалета и обратно было бы нормально, но сидеть на сквозняке, тянущем из – за угла, да ещё после тёплой постели было не очень то уютно.

Тем временем из машины вышли трое. Два парня, высокие, стройные и спортивные, в тёмных очках, чёрных кожаных косухах и джинсах. Первый с затейливой причёской в виде тщательно выстриженных зигзагов на висках и такой же фасонистой бородкой, в левом ухе серьга в виде креста, на шее серебряная цепочка с крупным медальоном в виде черепа. Второй с тёмными волнистыми волосами до плеч. Парни были примерно его возраста, хотя поверить в это было трудно. Пропитый, опустившийся Митяй выглядел старше них как минимум лет на десять, ато и больше.

Третьей была девушка в такой же куртке и рваных джинсах, с тонким бледным лицом и огненно – рыжими, стриженными под прямое каре волосами, делавшими её похожей на инопланетянку.

– Хозяева!!! – крикнул зычным голосом тот, который с бородкой.

Митяй наклонился ещё ниже и натянул майку на озябшие колени. Появляться перед этими щёголями в таком наряде и, как всегда, небритому и лохматому, ему почему – то не захотелось. А они неторопливо прохаживались вдоль забора, время от времени окликая хозяев, разглядывали их покосившуюся, вросшую в землю избушку, о чём – то переговаривались, размахивая руками, и улыбались. До Митяя долетали только некоторые непонятные слова – самобытность, ракурс, колоритность.

– Может это покупатели? – пронеслось в Митяином мозгу, воспалённом после выпитого вчера первача, и настойчиво требовавшем опохмелки, – сейчас многие олигархи любят селиться в глубинке… А я тут сижу, как дурак, и теряю покупателей… Только сначала надо подумать, сколько мне за это имение запросить, чтоб не прогадать… Тут всё – таки и сад, и погребок, и воздух не то что в городе, и вообще участок золотой. А у них, небось, денег куры не клюют, так что особо торговаться не станут. Голова Митяя пошла кругом от предчувствия удачной сделки, а главное, следовавшего при этом традиционного магарыча. Первач, естественно, эти господа употреблять не захотят, наверняка они привыкли к виски, джину или ещё к чему получше. Вполне возможно, в их машине всё это есть, или, на худой конец, хотя бы бутылочка пивка, которая прямо сейчас помогла бы ему привести организм в равновесие.

Эта мысль заставила Митяя забыть о своём неприглядном виде. Он решил выйти из укрытия, чтобы обговорить все вопросы с покупателями, и начал было с трудом подниматься, но в это время второй парень достал из машины видеокамеру, причём не маленькую, какие есть теперь у многих односельчан, а настоящую, большую. Такими, он не раз видел по ящику, снимают на телевидении. Парень привычным жестом поставил её на плечо и начал снимать их халупу.

– Это ещё зачем? – удивился Митяй, снова сворачиваясь в бублик и пряча голову между колен. Неровен час, попадёт сиреневый куст в кадр, сильный объектив наверняка просветит его, как рентген, насквозь, и покажет то, что за ним прячется. И хорош же он будет в своей засаде. Однако долго выдерживать такую позу было непросто. Голова гудела колокольным набатом, возражая против непривычного соседства с коленками. Давно не утруждавшаяся физическими упражнениями спина откровенно угрожала радикулитом, желудок тоже был возмущен оказываемым на него давлением и порывался исторгнуть содержимое прямо здесь и сейчас. Мочевой пузырь вообще держался из самых последних сил.

Помощь пришла в виде его заклятого врага Кирюхи. Заметив незнакомцев, топтавшихся у Стешиного двора, он подошел узнать, кто они такие и чего хотят.

– Добрый день! – доброжелательно встретил его парень с бородкой, – вы не подскажете, где живёт Стеша Буренкова?

– Здравствуйте! – ответил Кирилл. – Так вот здесь она и живёт, в этом самом домишке.

– Похоже, дома её нет. Не знаете, где она сейчас может быть?

– Должна быть на работе, на ферме. Это недалеко. Если хотите, можете туда проехать. Тут всего – то несколько минут езды. Правда, дорога не очень, но потихоньку проехать можно. А вы откуда будете, если не секрет?

– С телевидения. Спасибо, что подсказали.

Митяй, наконец – то осмелившийся поднять голову, увидел, как Кирилл обменялся с незнакомцами рукопожатиями, после чего все трое уселись в машину и укатили в сторону фермы, а он направился домой.

Теперь можно было вылезать из укрытия. Едва разогнув спину, Митяй сначала встал по собачьи на четвереньки, потом с трудом, придерживаясь за ветки, поднялся на ноги. Дрожа от холода, и проклиная Кирюху и в его лице весь белый свет за несостоявшуюся сделку, помочился на куст, забыв, что он только что спасал его от позора, и, охая от боли в потянутом позвоночнике, бочком – бочком поковылял в дом.

******

За деревней дорога стала взбираться на бугор, радующий взор изумрудной озимью, сливавшейся на горизонте с яркой синевой небосвода. Водитель приоткрыл окно и салон машины быстро заполнился пронзительной, бодрящей свежестью, заставлявшей лёгкие раскрываться как можно сильнее и дышать полной грудью, вытесняя изо всех уголков въевшиеся городские запах. Впереди показалась ферма, от которой отъехал грузовик, груженый молочными флягами. Разминаясь с ними, водитель окинул любопытным взглядом иномарку, и, как бы невзначай попав колесом в лужу, обдал её фонтаном грязной воды.

Вслед за грузовиком из ворот вышла небольшая группа женщин разных возрастов и комплекций. Поравнявшись с ними, водитель притормозил, и, приглушив музыку, поздоровался. Женщины ответили дружным хором и, понимая, что от них чего – то хотят, остановились и стали с деревенской непосредственностью разглядывать пассажиров.

– Скажите пожалуйста, нет ли среди вас Стефании Буренковой? – спросил водитель, в речи которого прослушивался небольшой акцент.

– Стефанию мы не знаем, у нас такой нет. Буренкова есть, только зовут её Степанида, Стеша…

– Ну да, извиняюсь, Степанида, то есть Стеша. Как раз она нам и нужна…

– Так её здесь нет…

– А не подскажете, где её можно найти?

– Она задержалась на ферме.

– Спасибо.

– А зачем она вам нужна? – поинтересовалась Надя Осипова.

Однако сидевший рядом с водителем парень с модной стрижкой и небольшой фасонистой бородкой, похожий на голливудского актёра, велел ехать дальше. Водитель, не ответив, закрыл окно, и машина тронулась с места.

– Наверное, опять журналюги пожаловали… – сказала Надя, глядя вслед, – никакого от них спасу.

– Ну, Стешка даёт, прославилась на весь край, до сих пор газеты про неё пишут. Мне бы так… – позавидовала самая молодая из них, Таня Симакова.

– Больно нужна ей эта слава. Она уже не знает, куда от неё деваться. – отмахнулась Надя.

Она дружила со Стешей с самого детства, хорошо её знала и понимала, что нежелание подруги быть на виду, в роли героини очередной, наполовину вымышленной истории, было искренним, а не показным кокетством.

– Да куда там, «не знает куда деваться»…– не поверила Таня, – Вы только посмотрите, какие красавцы её ищут!

– Ну и что с того, что красавцы? Они часок – другой тут покрутятся и поминай как звали, а Митяй опять будет беситься да из Стеши душу выматывать.

– Ещё бы ему не беситься… Посмотрите на него и на этих ребят. Кто он и кто они?

– А толку – то? Эти мальчики из желтых газетёнок наврут с три короба, денежки свои получат и забудут кто такая Стеша. Да они и сейчас – то её имени толком не знают. Думаешь, зря они на такой машине разъезжают?

– Всё равно я бы этого Митяя уже давно гнала в три шеи.

– Вот заимей своего, тогда и гони… – вздохнув, сказала самая старшая из них, тётя Рая Ващенкова, полная женщина с грустным выражением на красивом лице.

Три года назад она схоронила своего мужа Василия Никитича и до сих не могла свыкнуться с этой потерей. Пил он не меньше Митяя. И она тоже во времена его загулов не раз пыталась убедить себя в том, что без него ей жилось бы намного лучше и спокойней, только расстаться с непутёвым мужем не могла, не хватало сил. Да и тот аргумент, что она такая не одна, полдеревни, если не больше, живут так же, а то и хуже, тоже решимости не прибавлял.

Однако, после скоропостижной смерти мужа – его сердце в конце концов не выдержало ежедневных возлияний, оказалось, что есть на свете ещё более страшная вещь, чем усталость и духовное опустошение, вызванное неравной борьбой с зелёным змием, крепко державшем её супруга в своих когтистых лапах – это одиночество.

Их единственный сын Ванечка давно вырос и устроился в городе со своей женой и двумя детками. Сноха Марина, после смерти свёкра и первой же жалобы свекрови на тоску, сразу объяснила открытым текстом, что их квартира слишком мала для того, чтобы принять ещё одного члена семьи. На расширение жилплощади нужны большие деньги, продажа родительского дома погоды не сделает, а брать ипотеку она не согласится даже под дулом пистолета.

Тётя Рая была искренне благодарна невестке за то, что она без лишних обиняков объяснила, что рассчитывать ей нужно только на себя. Да и сама она уезжать из деревни, в которой прошла вся её жизнь, никогда бы не решилась. Тем более после возмутившего всю деревню случая, когда дети сманили своих престарелых родителей в город, а как только закончились деньги, вырученные за их проданную халупу, вернули обратно, подкинув какой – то дальней родне.

А одиночество повсюду следовало за нею по пятам, то и дело указывая на непорядки в хозяйстве. Ведь лишь теперь стало видно, что, хоть и крепко выпивал Василий Никитич, а всё держалось на нём. Нынче же рушится всё, на что ни глянь. И частокол вон как накренился, провиснув на подгнивших столбах, и калитка болтается на одной петле, и ступенька на крыльце того и гляди провалится. А она кругом одна. А уж длинными бессонными зимними ночами одиночество и вовсе сводило с ума, выглядывая из каждого тёмного угла.

Потому, не смотря на больные ноги, она до сих пор и работала на ферме, что длинная ночь значительно укорачивалась за счёт раннего подъёма и позднего возвращения домой. И, если бы бог дал возможность повернуть время вспять, она бы холила и лелеяла своего ненаглядного Васеньку со всей терпеливость и преданностью простой русской бабы до самого последнего своего вздоха, да только не бывать этому уже никогда.

– Ну а какой с этого Митяя толк? – не сдавалась Таня.

– Толк… Во всём то вы, молодые, ищете толк да выгоду. А об том, как жить человеку, у которого нет никогошеньки на всём белом свете, не думаете. Может, поэтому Митяй для неё и есть тот самый Пантелей, с которым, как говорится, душе веселей.

*****

Ворота корпуса, к которому подъехала чёрная машина, были открыты нараспашку. Внутри было пусто, не считая одной бурёнки, стоявшей в дальнем конце прохода, и сидевшей возле неё девушки в белой косынке и белом халате. Остальных коров после дойки выгнали на улицу, где они бродили по загону, жмурясь от яркого солнца и шалея от свободы и непривычно свежего воздуха.

В ближнем углу коровника было отгорожено небольшое, чисто выбеленное помещение, разделённое на две комнаты. БОльшая из них служила бытовкой, а меньшая кабинетом заведующей Варвары Васильевны. Она как раз сидела за столом у окна, и первая увидела незнакомый автомобиль.

– Кого это принесло? – спросила она сама себя, инстинктивно поправляя причёску и разглядывая выходивших из него людей, – на начальство не похоже, оно так не рядится. Коровами таких тоже вряд ли заинтересуешь. Тогда что им тут нужно?

Пассажиры, вышедшие из машины, не успели толком размяться и оглядеться, когда к ним подошла невысокая, полногрудая женщина лет сорока – срока пяти с вопросительным выражением на румяном круглом лице с тщательно подрисованными бровями, выщипанными в тоненькую ниточку.

– Здравствуйте! – опередил её Игорь, поняв, что эта женщина на данный момент является здесь главной, и улыбнулся самой обаятельной улыбкой, на которую был способен. – С кем имею честь говорить?

– Я заведующая фермой, – ответила Варвара Васильевна, стараясь сохранить начальственную строгость, – А вы кто?

– Мы из телевидения, канал «Дождь». – Игорь махнул перед её лицом удостоверением и, тут же убрав его в карман куртки, продолжил, – Хотим снять небольшой видеоролик о вашей ферме, о том, как вам удаётся выживать в наши нелёгкое время, о ваших успехах и трудностях. В районе нам сказали, что под руководством грамотной, деловой, и, что самое главное, очень даже симпатичной заведующей она занимает далеко не последнее место. Я надеюсь, вы и есть та самая очаровательная заведующая?

– Не знаю, очаровательная или нет, но заведующая здесь одна, и это пока ещё я.– ответила Варвара Васильевна, с трудом сдерживая довольную улыбку.

– На самом деле вы ещё более очаровательны, чем я вас себе представлял, и уже вижу вас в роли главной героини нашего фильма… – продолжал он, с удовольствием наблюдая, как под его взглядом пламенеют её и без того румяные щёки и теряется воля и желание противостоять его обаянию. – Кстати, меня зовут Игорь. А вас?

– Варвара Васильевна, можно Варя…

– Очень приятно! А это мои коллеги. Этого симпатичного молодого человека зовут Герман, он наш видео оператор. А это Ирочка, костюмер и визажист. Прошу любить и жаловать.

Игорь тут же начал знакомить её с планом съёмки, обильно украшая свою речь техническими терминами и выражениями из современного сленга. Варвара Васильевна, растерявшаяся от одного слова «кино» и обещанной в нём главной ролью, смутилась, и, хотя мало что поняла, безоговорочно согласилась способствовать их нелёгкому делу.

Игорь покривил душой, умолчав о том, что приехали они исключительно ради Стеши Буренковой. Его чрезвычайно заинтересовала история девушки, проведшей ночь наедине со стаей волков. Как только он её услышал, у него зародилась идея снять по ней видеоролик, а если получится, то в дальнейшем замахнуться и на художественный фильм, о котором он давно мечтал. Он увлекался психологией и эзотерикой, и был уверен, что из всех людей волки выбрали Стешу неспроста. С самого начала он почему – то решил, что сыграть главную роль в этом фильме, то – есть сыграть саму себя, должна только она и никто другой, и был убеждён, что именно этот факт плюс мистическое содержание поможет обеспечить ему невероятный успех. Однако он был наслышан от знакомых журналистов о том, что девушка избегает общения, категорически не желая даже разговаривать о страшной зимней ночи, проведённой вместе с волчьей стаей. Поэтому и решил пойти на авантюру и снять пробный материал с участием Стеши, не посвящая кого – либо в свои далеко идущие планы, в том числе и её.

Он прекрасно понимал, что быстрого перевоплощения из доярки в актрису от деревенской девушки, получившей чуть ли не средневековое воспитание, ожидать не приходится. Однако именно этот факт и являлся той самой притягательной силой, которая поддерживала в нём интерес к этой истории. Естественная скромность, угловатость и простота поведения девушки помогли бы привлечь внимание спонсоров, пресыщенных нынешней вседозволенностью в отношениях, и придать достоверности его фильму. Именно для этого, чтобы не попасть впросак, и замышлялась эта авантюра. Главное, чтобы в после всего этого сама Стеша не отказалась принимать участие в деле, ставшем для него навязчивой идеей.

– А знаменитая Стеша Буренкова случайно не у вас работает? – спросил он как бы между прочим.

– Есть такая… – ответила заведующая, и добавила с едва уловимым оттенком ревности, – Правда, она у нас девушка с большими странностями.

– А в чём заключаются эти странности?

– Уж больно она дикая и необщительная. Да и чего от неё ожидать. Воспитывала её бабка, по – своему, по старинке. Туда не ходи, этого не делай, порядочная девушка так вести себя не должна и всё в таком духе. Одним словом, прошлый век. Нынешняя молодёжь совсем другая, а она этого признавать не хотела, вот и вырастила из неё дикарку, такую, что ни до бога, ни до людей…

Позади послышалось чьё – то ворчание и надрывный кашель. Игорь оглянулся и увидел стоявшего поотдаль старика с дымящейся сигаретой, зажатой между скрюченными пальцами. Его лицо скрывала низко надвинутая на лоб шапка, насупленные косматые брови и клочковатая седая борода. Весь его вид, изрядно поношенная, хотя и чистая одежда говорили о том, что он давно махнул на себя рукой.

– Какая колоритная фигура! – воскликнул Игорь. – Кто это?

– Это наш сторож, Евсеич, – ответила Варвара, обрадовавшись тому, что Игорь забыл о Стеше, незаслуженная слава которой, как она считала, давно уже всем надоела. – Он у нас тут, можно сказать, живёт после того, как овдовел. А мы его не гоним. Вреда от него нет никакого, наоборот, присматривает за хозяйством. А мы молочка для него не жалеем, да и девчата подкармливают кто чем может. Так вот и живёт потихоньку, а дома, да один как перст, наверняка давно б загинул.

– Надо обязательно его отснять. Герман, начинай работать. Ирочка, а ты пока подготовь Варвару Васильевну. Где тут у вас можно расположиться? Можете приступать к делу, а я сейчас подойду.

– Можно в моём кабинете. А ты, Евсеич, не уходи, сейчас тебя будут снимать… – громко, как обращаются к глухим или подневольным людям, скомандовала Варвара, и, не дожидаясь ответа, повела Ирину в свой кабинет.

– Чего меня снимать… – буркнул старик, отмахиваясь от Германа, направившего на него камеру, – тоже мне, нашли артиста. Вы вон лучше Стешу снимите, она достойна вашего кина больше, чем я и эта кукла.

– Стешу? А где она? – спросил Игорь.

– Дак вот же она, корову спасает.

– Спасает? Отчего?

– Да так, что корова, как и баба, опосля отёлу нуждается в помощи. И подоить её надо лишний раз, и массаж сделать или ещё чего. А кто это сделает лучше, чем Стеша? Я тебе скажу – никто. У неё к любой животине, как и к людям, есть и подход, и ласка, и доброе слово. За мной, чужим ей стариком, приглядывает, чтоб всегда был в порядке. И обстирает, и нагладит, и проследит, чтобы не забыл переодеться. Вот ты мне скажи, много ли ты знаешь молодух, которые добровольно согласились бы стирать портки чужого старика?

– Да нет, не очень… – ответил Игорь, и, немного подумав, добавил, – честно сказать, не знаю ни одной, разве что за большие деньги.

– Во-во, за деньги… За деньги теперь можно всё. Только у меня – то их нету, ни больших, ни малых. Наоборот, она же ещё и меня подкармливает. Одним словом, золото, а не девка. Теперь таких днём с огнём не сыщешь. Бабкино воспитание. А бабка у неё, похоже, была непростых кровей, и по уму, и по образованию, и по сложению своему, и по осанке, всем отличалась от деревенских.

– Значит, она была не местной?

– Нет, не местная, пришлая… Явилась в такую же метельную ночь, какой недавно Стеша с волками повстречалась, небось слыхали?

– Слыхали.

– Ту историю мало кто помнит, а я знаю хорошо. Ну так вот… Постучалась она в крайнюю избу, вся заснеженная, промёрзшая, с мальчонкой на руках. Тут же оба в горячке и слегли. А кто такие, откуда – неизвестно, никаких бумаг, кроме небольшой иконки, спрятанной на ейной груди, при них не было. Только в бреду мальчик, будущий Стешин отец, всё твердил про волков и сбежавших лошадей. Скорее всего, кто – то подвозил их на санях, а когда появились волки, кони испугались, рванули, женщина с мальчонкой выпали, а остальные ускакали. Раньше случалось и такое.

Всё ждали, что кто – то будет их искать, ан нет. Наверное тот, кто их вёз, решил, что волки их задрали, и побоялся признаться, что оставил женщину с ребёнком без помощи.

А она и вовсе памяти лишилась, ничего, мол, не помню, документы потеряла, и весь сказ… Когда поправилась, решила остаться в наших краях. Власти помогли ей выправить документы и разрешили поселиться в бесхозном домишке, безродные хозяева которого поумирали.

В нём она и прожила, можно сказать, в нищете, однако держала себя всегда с достоинством. Смолоду – то многие мужики пытались за ней ухлёстывать, да всё без толку… – глаза старика затуманились, показывая, что и ему когда – то были не чужды человеческие страсти, – Вот и внучку вырастила и воспитала так, как раньше воспитывали барышень из богатых семей. И по – французски знает, и по – немецки, и поёт, и всякому другому обхождению обучена. Когда эта история с волками случилась, журналисты к ней ехали один за другим, а она от них скрывалась. Другая бы попользовалась энтим моментом чтобы прославиться, сколько их нынче таких, что только и умеет, что задом вертеть, а глядишь – уже звезда. Мы же все от заграницы пример берём, а получается, что и с ними не сравнялись и своё потеряли.

Старик сердито сплюнул, а его глаза, потеплевшие, пока речь шла о Стеше, опять посуровели и приобрели стальной оттенок.

– Интересная, очень интересная история… – задумчиво произнёс Игорь. – Ну – ка, пойдём поближе, посмотрим на эту удивительную девушку.

– Да – да, идите к ней, – сказал старик, указывая рукой в сторону Стеши, и глаза его опять засияли теплом, – только не пугайте её, сначала посмотрите, как она с коровой управляется. Я и то частенько любуюсь. Вот кого надо снимать, а не энтих ваших звёзд…

– Снимать, как доят коров? – удивился Герман, не понимая, что может быть интересного в таком обыденном занятии.

– А ты погляди, погляди, потом будешь рассуждать… – сказал старик, словно прочитав его мысли. – Дело ведь не в самой работе, а в том, как она делается. Хорошо б, если бы она для неё ещё и спела.

– Для кого «для неё»?

– Да для коровы, для кого ж ещё. Ты, наверное, слыхал, что теперь некоторые стали включать в коровниках музыку, мол, помогает повышать надои. А у Стеши голос такой, что даже коровы заслушиваются. Как она запоёт, так все уши насторожат и стоят не шевелятся. Жаль только поёт она всё реже и реже…

– А что так? – заинтересовался Герман.

– Да жизнь у неё такая, видать не до песен… – старик сморгнул слезу, и, понимая, что наговорил лишнего, махнул рукой и пошёл к выходу.

– Да, непрост этот забытый богом старик… – сказал Герман, шагая вслед за Игорем.

– Непрост, – согласился Игорь, – также, как и эта загадочная, повторяющаяся волчья история бабки и внучки.

Стеша, сидевшая возле коровьего брюха спиной ко входу, появления телевизионщиков не замечала. Первотёлка Красотка вела себя беспокойно, поэтому её отделили от стада и поручили заботам Стеши. Она давно уже никуда не спешила, поэтому беспрекословно задерживалась на ферме каждый раз, когда её об этом просили.

Красотка не желала никого к себе подпускать, переминалась с ноги на ногу, при каждом прикосновении вздрагивала и отступала в сторону.

– Стой, милая, ну постой ещё немного… – приговаривала Стеша ласковым, мелодичным голосом, то оглаживая крутые коровьи бока, то массируя набухшее вымя, – Потерпи, моя хорошая, тебе же будет лучше.

Игорь подошел ближе, стараясь держаться так, чтобы Стеша его не заметила, пригляделся к наполовину отвёрнутому профилю девушки, освещенному солнцем, попадавшим на неё из узкого продолговатого окна, и кивнул, подтверждая, что в особом гриме её лицо не нуждается и можно начинать съёмку.

Герман включил камеру на крупный план и начал снимать, стараясь не пропустить ни единого движения Стешиных тонких сильных рук, священнодействующих вокруг коровьего вымени, ни одного жеста, ни смены выражения на её лице. И то, с каким состраданием она прикусывала губу, когда Красотка вздрагивала от боли, и дрожащую трогательную прядку светлых волос, выбившуюся из – под косынки, и капельки пота, выступившие на лбу девушки.

Красотка постепенно прониклась доверием к её рукам, успокоилась и даже придвинулась ближе и застыла, словно прислушиваясь к голосу девушки, что – то напевающей в такт своим плавным движениям. Закончив массаж, Стеша замолчала, опустила руки к полу, закрыла глаза и выгнулась, снимая напряжение с усталой спины.

Отдохнув несколько секунд, сполоснула руки в стоявшем рядом ведре, вытерла чистым полотенцем, висевшем на плече, и, устроив белый металлический подойник между колен, осторожно потянула за коровьи соски. Звон белых упругих струек, ударявших о стенки ведра, был сначала нетороплив и протяжен. Так музыкант настраивает и пробует перед выступлением звучание своего инструмента. Затем они зазвенели быстрее и громче, а Стешины руки замелькали, словно исполняя на необычной арфе чудесную мелодию, менявшую свой тон по мере наполнения ведра и постепенно приглушавшуюся растущей белой пенистой шапкой.

Наблюдая за действиями Стеши, читая выражение эмоций на её тонком лице, которого он ещё толком и не разглядел, Герман восхищался тем, что из такого, казалось бы, простого и крайне неромантичного действа, как дойка коровы, может сложиться законченное и даже озвученное произведение.

Стеша уже заканчивала дойку, когда заметила боковым зрением движение и какой – то посторонний предмет. Повернув голову, она увидела рядом с собой видеокамеру, испуганно вздрогнула и вскочила на ноги, едва не опрокинув ведро с молоком.

– Что вы делаете? – воскликнула она, глядя на снимавшего её парня.

– Простите! – воскликнул Герман, не опуская камеру. – простите ради бога, я не хотел вас напугивать…

– Кто вам разрешил? Перестаньте сейчас же… – возмутилась Стеша, прикрывая лицо согнутым локтем.

Парень смотрел на неё добрыми, улыбчивыми глазами и говорил, говорил…

– Извините ради бога за то, что не испрошено разрешение, но вы были прекрасны, как мадонна…

– Какая ещё мадонна? Что вы такое говорите?

… Он нарочно коверкает язык, пронеслось в её голове, чтобы поиздеваться над нею, одетой в поношенное, хоть и прикрытое белым халатом платье, над её по бабьи повязанной косынкой, и тем, что от неё пахнет молоком и коровьим навозом…

– Я смотрел за вами, когда вы доили корову. Никогда не думал, что это так красиво…

– Красиво? Что красиво? – не понимала Стеша.

… О чём он говорит. В чём он увидел красоту и вообще, откуда он взялся? Разве место ему, такому чистому, свежему и нарядному, здесь, в этом коровнике? Ему, привыкшему вращаться среди звёзд, красивых, изящных, пахнущих дорогим парфюмом…

… Боже, какое у него мужественное лицо, похожее на лицо древнего викинга… И этот ласковый взгляд, проникающий прямо в сердце… Зачем?…

– Ваши руки, ваш голос…

Умом она понимала, что должна бежать без оглядки и навсегда забыть эти тёмные, волнистые волосы, достающие до плеч, строго очерченные, сросшиеся на переносице и приподнятые к вискам брови, и удивительные серые глаза, опушенные густыми ресницами, но не было никаких сил даже отвести от них взгляд…

– Я видеооператор, меня зовут Герман. – сказал он, глядя на неё с доброжелательной, располагающей улыбкой, – А как зовут Вас?

– Стеша, Степанида… – ответила она, теребя руками поясок халата.

– Весьма необычное, редкое имя. – Герман говорил тихо и спокойно, чтобы дать ей прийти в себя, – мою маму зовут Стефания. Немного похоже, не так ли?

– Стефааания… – повторила Стеша протяжно, словно прислушиваясь к звучанию имени, и, помолчав, сказала, – очень, очень красиво… Степанида намного грубее.

– Вы напоминаете мне её. Она так же красива, как и вы. Мне её не хватает, очень – очень.

– Мои родители умерли. – доверительно, как давнему знакомому, сообщила Стеша, почувствовав себя гораздо уверенней после его упоминания о своей матушке. – Мне их тоже не хватает. Но я их хорошо помню, хотя в то время была маленькой девочкой.

– У нас есть что – то общее. Как будто я знал вас много лет. У вас бывает так, что вы видите человека впервые, а вам кажется, что вы знали его очень давно?

Стеше очень хотела сказать, что именно сейчас она чувствует то, о чём он говорит, но, не решившись, тихо прошептала:

– Не знаю…

– Так бывает, когда встречаются родственные души. Они не должны терять связь. Я уверен, мы тоже должны встретиться ещё очень много раз…

– Не знаю… – повторила Стеша.

– Степанида! – окликнула Варвара, выглядывая из подсобки, – Где ты там копаешься? Неси сюда молоко и ставь варить молозиво. Будем угощать гостей.

Стеша подхватила ведро и заторопилась в бытовку. Герман широко шагал рядом с нею. Они уже почти дошли до двери, когда, словно гром среди ясного неба, раздался сердитый голос Митяя, возникшего в распахнутых воротах.

– Стешка! Вот скажи мне, чё ты тут делаешь? Все бабы давно уже по домам, а ты почему – то не торопишься… Совсем от рук отбилась, гулёна, твою мать…

– Ты чего тут шумишь? – спросил Евсеич, загораживая ему дорогу, – Ну задержалась молодуха, так не по своей же воле, а потому, что ей опять дали первотёлка.

– Да уж вижу, какой у неё первотёлок. Только он почему – то больше смахивает на бычка… – гоготнул Митяй, вскипая от злости при виде Германа, идущего рядом со Стешей.

Он не смог бы объяснить даже самому себе, что из увиденного его возмутило больше – то, что рядом с его женой идёт мужчина, от которого ему пришлось скрываться, сидя в унизительной позе под кустом сирени, или выражение Стешиного лица. Она не болтала, не улыбалась, как делала бы на её месте любая другая девушка, желающая привлечь внимание молодого человека. Это было бы нормально… Но она шла выпрямив спину, которая у неё в последнее время почему – то начала сутулиться, расправив плечи и чуть склонив на бок высоко поднятую голову с задумчивым, просветлённым взглядом, как будто увидела впереди что – то необычное и долгожданное.

Именно эта отрешенность удивила Митяя и даже встревожила неприятным, хотя и трудно объяснимым предчувствием.

– Причём тут это? – вступился за свою любимицу Евсеич, – Она делает свою работу, а человек свою, а ты скорей давай всех оскорблять. Некультурный ты человек, Митяй.

– Знаю я эту работу… Она и без того уже загордилась, прямо не подступись… Звезда, твою мать…

– Говорю тебе, она тут абсолютно не причём. Люди приехали снимать кино про ферму. И меня снимали, и Варвару как раз сейчас красят, чтобы снимать. Хочешь, и тебя снимут?

– Ещё чего… Больше мне делать нечего, кроме как сниматься в вашем кино. – ответил Митяй поводя плечами и оглядываясь по сторонам, словно вокруг стояла толпа и в один голос умоляла его бросить свои неотложные дела и сняться в главной роли.

Значит, они приехали снимать ферму… а он то думал, что они поехали искать Стешку, чтобы договориться о покупке их имения и примчался сюда, как последний дурак, боясь, как бы она не продешевила, а то и вовсе не отказалась от выгодной сделки.

Торопясь сюда, Митяй рисовал в уме шикарный дом – дворец, который построит на вырученные от продажи деньги. Дворец, обещанный им Стеше в тот самый день, когда он предложил ей пожениться. Сделал он это не особо раздумывая, после первых поцелуев, удивлённый её испугом и неопытностью, в надежде, что она станет уступчивей к его ласкам. Он до сих пор помнит восторг, вызванный его словами, нежность и восхищение, с которыми она смотрела на него, любимого, готового превратить её жизнь в сказку…

До сих пор он, пребывая после выпитого в благодушном настроении, частенько заводит эти разговоры. Но теперь в ответ она лишь сердито машет рукой и убегает, вспомнив о каком – нибудь срочном деле. Вот и раскрывай перед такой свою тонкую душу, строй жизненные планы, а она… Ничего она не понимает, не ценит.

– Стешка! Ну к давай домой! – крикнул он, едва справляясь с захлестнувшей обидой, – Уже скоро обед, а у тебя до сих пор печь не топлена.

Как назло, его голос, который должен был выражать повелительный, хозяйский тон, сорвался и дал визгливого петуха. Митяй закашлялся и разъярился ещё сильнее. Его глаза побелели, желваки на скулах заходили, руки сжались в кулаки. Он набросился бы на Стешу прямо здесь и сейчас, если бы не заметил, что удивление во взгляде незнакомца сменилось откровенным презрением.

Герман начал медленно снимать с плеча камеру, намереваясь отдать её Стеше и поставить зарвавшегося мужика на место. Но, взглянув на её окаменевшее лицо, спросил:

– Кто этот человек?

– Муж… – прошептала она, опустив глаза.

Тот перевёл недоумённый взгляд на Митяя, потом обратно на Стешу, не понимая, что может быть общего у этой девушки с её нежной, утончённой натурой и этого, судя по внешности и поведению, рано спившегося, и поэтому быстро деградировавшего мужчины.

Стеша почти физически ощутила, как стремительно опускается с небес на землю. Она ссутулилась, словно из неё неожиданно и резко вырвали стержень, помогавший держать спину прямо, а голову высоко, заставив почувствовать себя стоящей на обочине жизни, стремительно и равнодушно проносившейся мимо. Она молча вручила ведро Евсеичу и выбежала из корпуса без оглядки.


Глава3


– «Родственные души не должны терять связь»… – шептала Стеша, расчёсывая волосы и разглядывая своё отражение в потускневшем зеркале, висевшем в простенке между окнами. – Это просто слова, ничего не значащие и ни к чему не обязывающие, сказанные и тут же забытые… И ты забудь. ЗА-БУ-ДЬ… Ничего не было и быть не могло, это просто сон. Надо проснуться и понять, что всё осталось по – прежнему, и так и будет до конца дней.

Короткий рукав ночной сорочки сполз с поднятой руки, обнажив предплечье с зеленовато – жёлтым синяком недельной давности. Увидев его, Стеша уронила руки вдоль туловища и оглядела комнату. Умом она понимала, что права, но сердцем чувствовала – нет, по – прежнему уже не будет никогда. Она точно знала, что пришло время изменить свою жизнь, но не знала, что нужно делать, с чего начать, и почему она до сих пор находится здесь, в этом убогом домишке, в полузаброшенной деревне, где её не держит ничего, кроме бабушкиной могилки. Хотя, если бы кто – то спросил, как она себе представляет то место, где должна находиться, и что могла бы там делать, она не нашла бы на этот вопрос ни одного вразумительного ответа. И не было на белом свете ни одного человека, который помог бы ей разобраться в самой себе.

Стеша снова стала бездумно водить расчёской по волосам. Тень на противоположной стене двигалась вместе с нею, чуть наклонялась и взмахивала рукой, словно крестилась на висевшую в углу иконку.

Длинные, чисто вымытые волосы электризовались, потрескивая, поднимались, словно живые, вслед за скользившим по ним деревянным гребнем, и медленно опадали на белую рубашку.

За стеной зашумел резкий порыв ветра. Стеша посмотрела на окно и уловила всполох, осветивший двор. Начиналась гроза. Гром ударил как всегда неожиданно, заставив вздрогнуть, громко и раскатисто, словно совсем рядом взорвалось и прокатилось что – то огромное и тяжёлое.

Стеша с детства боялась грозы. Обычно при первом же ударе грома она бежала со всех ног прятаться под крышу. Сегодня же, неожиданно для самой себя, схватила шаль, и на ходу закутывая плечи, поспешила во двор.

Захлопнув дверь, она отбежала подальше от деревьев, повернулась лицом на запад, откуда шла гроза, и стала ждать, испытывая безрассудное желание встретиться со стихией лицом к лицу, смешаться и раствориться в ней без остатка.

Шквалистый ветер гнул и раскачивал ветви деревьев, кружил в воздухе сорванные листья, мусор и дорожную пыль, трепал за волосы и норовил сорвать с плеч шаль. Молнии сверкали одна за другой, раскаты грома гремели почти не утихая, а она смеялась, радуясь наконец – то обретённой свободе таившегося в ней мятежного духа.

*********

– Нет, это уже сверх всякой наглости!!! – кричала Варвара Васильевна, стоя в окружении своих подчинённых, – Вчера не вышла, пришлось доить её группу мне самой, сегодня опять не явилась. Интересно, что она о себе возомнила? Надежда, хоть бы ты зашла узнать, где Стешка, что там у неё опять стряслось?

– Я вчера три раза ходила,– ответила Надя, – дома её нет.

– А Митяй? Он что, не в курсе, где находится его жена?

– Митяй который день гуляет у Матюхи. – подсказала тётя Рая Ващенкова, – Они закончили делать сарайчик у Антиповны. Так она хвалилась, что отвалила им целый бутыль самогона. Ясное дело, пока они его весь до донышка не выхлещут, домой он не явится.

– Что для них бутыль? Они ведро вылакают и не заметят…

– Не скажи… У Антиповны самогон чистый спирт, меньше семидесяти градусов она не гонит. Таким и нутро спалить не долго. Вот они и пьют, пока не свалятся, затем чуток проспятся и опять по новой начинают. Избу провоняли, прости господи, так, что не можно зайти. Матюхина матушка в гробу перевернулась бы, кабы знала, в какой хлев сынок превратил её домишко.

– А ты – то откуда знаешь, пила с ними, что ли?

– Да мне ли не знать… своего не раз оттуда выгоняла, царствие ему небесное.

– Ну а куда ж она могла подеваться? – со злостью спросила Варвара, – И вечно у неё всё не как у людей, то она с Митяем воюет, то с волками по оврагам бродит. Просто монстр какой – то, а не баба.

– Волки тут не причём, их давно уже не слыхать, – вмешался Евсеич, не терпевший, когда его любимицу незаслуженно обвиняли в безответственности. – Тут что – то не то. Стеша человек дисциплинированный, просто так прогуливать не будет. А раз её нет, значит, что – то произошло. Надо Фомичу заявлять.

– Для этого у неё есть муж, пускай он и заявляет, – отрезала Варвара, – а нам надо работать. Сегодня делите её коров, как хотите, я их доить больше не намерена. Они мне молоко не припускают, вчера не надоила даже половины. Так же можно скотину угробить. Если она и завтра не явится, буду искать другую доярку. Желающих, слава богу, хоть отбавляй. Всё.

Варвара крутнулась на каблуках, и, не дожидаясь возражений, высоко подняла голову и поспешила в свой кабинет. Евсеич в сердцах сплюнул под ноги размокшую сигарету, растоптал её сапогом и полез в карман за другой. Женщины сбились в кружок и стали распределять между собой Стешиных осиротевших коров.

– Ох и Варвара, уже позабыла, сколько раз Стеша её выручала, почти всех тяжёлых первотёлок после своей группы раздаивала. И всё ведь за просто так, хоть бы раз копеечку какую ей за это накинула. – сердито проворчала Надя, переживавшая за подругу.

– Варвара больше о хозяйском кармане печётся, чем о нашем. – вздохнула тётя Рая, – боится, как бы её с должности не подвинули.

– Тут после своих коров пальцев не чуешь, а после Стешиных и вовсе без рук останешься. Они ж кроме неё молоко не отдают никому.

– А что делать? Петь им песни, как она, что ли?

– Да ты если запоёшь, то и остальные молоко придержат, не только Стешкины. Когда уже нам поставят доильный аппарат? Уже столько лет обещают, и до сих пор ни тпру, ни ну.

– Раньше мы все на пенсию поуходим, чем они на аппарат разорятся. Живём, как в прошлом веке, всё руками да вилами…

– Хозяева экономят на всём. Привыкли на бабах выезжать, так хоть бы платили как следует, куркули несчастные!…

– Ага, заплатят, держи карман шире. Ладно, бабоньки, хватит митинговать, айда работать. Думала, приду домой пораньше да хоть ведра два – три картошки в землю вброшу. Ростки скоро из – под кровати полезут, а тут опять не слава богу.


Местный участковый Яков Фомич корпел над отчётом, когда старый чёрный телефон, стоявший на тумбочке, задребезжал резко и требовательно, будто напоминая, что главным в этом кабинете является он, а не всякие там мобильники, которых толком даже из кулака не видно.

– Слушаю… – ответил Фомич, зажимая массивную эбонитовую трубку между щекой и плечом, и продолжая писать.

– Алё… Алё… – отозвалось в трубке.

– Да слышу я. Кто это?

– Это я, Евсеич.

– Не понял…

– Да Евсеич я, который с фермы.

– Ага, с фермы… Теперь узнал. Здорово, Евсеич.

– Здорово, Яков Фомич. Похоже, у нас опять беда.

– Что там у вас стряслось?

– Да Буренкова Стеша снова пропала.

– То есть как пропала, куда?

– Так никто не знает. Второй день на работу не является.

– Почему это сразу «пропала»? Может приболела, потому и не является. Сейчас вон грипп какой ходит.

– Подруга к ней заходила, и не раз. Говорит, дома нет никого…

– А, может, с Митяем не поладила, да и сбежала куда подальше, к какой – нибудь другой подруге? Митяй ведь поганец ещё тот. А женщины, они какие, терпят – терпят, а потом так взбрыкнут, что и нарочно не придумаешь.

– Они – то такие, – согласился Евсеич,– только вот Стеша не такая. Она изо всех самая что ни на есть ответственная, и так просто коровушек своих не бросила б. Они ж молоко кому попало не отдают. Пропадает скотина. В общем, ты меня услышал. Я побежал, а то Надежда идёт, сейчас ор поднимет.

– Да – да, беги, я всё понял… – сказал Фомич, и, кладя трубку, задумчиво добавил: – хотя, честно сказать, не понял абсолютно ничего.

Стеша выросла на его глазах. Он хорошо помнил её родителей, после гибели которых регулярно помогал местной общественности выбивать для осиротевшей девочки мизерные пособия.

Его жена, Клавдия Семёновна, работавшая в сельской библиотеке, всегда отзывалась о Стеше и о её бабушке с неизменным теплом, удивляясь тому, как на редкость хорошо она воспитывает внучку. А после каждого выступления местной самодеятельности восхищалась Стешиным голосом и сожалела о том, что, из – за бедности и болезни бабушки, такая умная и талантливая девочка не сможет получить достойного образования.

О том, что Митяй который день гульбанит у своего лучшего друга Михая, Фомич прекрасно знал. Жена бросила Михая года три – четыре назад, устав от безуспешных попыток отлучить его от спиртного. Мать умерла ещё раньше. Оставшись один, без женского присмотра и контроля, Михай пустился во все тяжкие, превратив свой дом в круглосуточный вертеп, где были рады любому, кто приносил с собой спиртное.

А вот Стеша, похоже, не решится оставить своего непутёвого Митяя до конца своих дней. Бабушка явно ошибалась, внушая ей, что муж должен быть одним единственным на всю жизнь. Несмотря на мужскую солидарность, Фомич в этом её никак не поддерживал. Конечно, если мужик раз – другой и споткнётся, без этого не бывает ни в одной семье, а в остальном ведёт себя нормально, то, безусловно, так оно и должно быть. Но это не про Митяя, потому как ничего хорошего, по мнению Фомича, из него уже не получится.

Вздохнув, он собрал незаконченный отчёт в папку, положил в сейф и пошел к своим стареньким жигулям. Вскоре участковый стоял, опершись на покосившийся частокол и оглядывал двор Буренковых. Древний, вросший в землю, домишко, кое как сбитый из досок сарайчик с пристроенным сбоку курятником, огороженным сеткой, нужник в глубине двора, вот и всё хозяйство. Стволы яблонь, растущих перед домом, аккуратно подбелены. Вдоль дорожки разливается алым цветом, радующим глаз, пышный бордюр из тюльпанов. Но, судя по навеянному ветром мусору на дорожке, после недавней бури никто здесь не убирался. Позади послышались шаги. Он оглянулся, и, увидев Кирилла, обрадовался.

– О, Кирюха, хорошо, что ты подошёл. Будешь понятым.

– Каким понятым? Уж не со Стешей ли чего стряслось? – заволновался Кирилл.

– Надеюсь, ничего худого с ней не случилось,– ответил Фомич, – мне недавно с фермы звонили, будто она второй день на работу не является, и дома её нет. Ты не в курсе, что тут произошло? Может, что – нибудь слышал или видел?

– Нет, не слышал. Вроде бы всё было тихо. Правда, Митяя не видать уже дня два – три, а Стешу видел у колодца, кажись, позавчера… Да – да, точно позавчера, незадолго перед бурей.

– Ну, пойдём во двор, оглядимся, – сказал Фомич, снимая проволочное кольцо, прижимавшее калитку к столбику, на котором держалась ограда.

Подойдя к двери, мужчины остановились. Судя по перевёрнутому навесному замку простейшей системы, накинутому на дверные петли, дома никого не было. Ключи от таких раритетов за давностью лет частенько бывают утеряны. Но замки зачастую ещё долго продолжают служить своим хозяевам, закрываясь одним щелчком дужки, прижатой к гнезду, а открываются обычным гвоздём, а то и вовсе не запираются и висят лишьдля видимости. Не зря же говорят в народе, что запоры придуманы не для того, чтобы в дом не забрались воры, поскольку брать у деревенских нечего, а для того, чтобы было понятно, что хозяева отсутствуют.

Так было и в данном случае. Фомич щёлкнул незапертым замком и пошел дальше, мимо цветущего сиреневого куста и сарайчика, собираясь взглянуть на огород. С десяток кур, копошившихся за сеткой, увидели людей и бросились к ним толпой, сбивая друг друга с ног.

– Давно не кормлены… – сказал Кирюха, открывая дверь сарая.

Неподалёку от двери стоял небольшой пластиковый бочонок, прикрытый крышкой от старой кастрюли. На ней сидела, свесив вниз длинный хвост, толстая серая крыса. Увидев человека, она повела носом и вопросительно посмотрела ему в глаза, шевеля усами, словно недоумевая, что тут понадобилось этому незнакомцу. Лишь когда Кирилл швырнул в неё подобранной у порога палкой, она тяжело шлёпнулась на утоптанный земляной пол и шмыгнула за стопку пустых деревянных ящиков из – под картошки, стоявшую в углу сарая.

Кирилл приподнял крышку. Как он и ожидал, бочонок был на треть заполнен зерном. На полу валялась помятая алюминиевая чашка. Кирилл набрал в неё корма, положил крышку на место и захлопнул дверь.

– В огороде тоже никого, – сказал Фомич, глядя, как Кирилл сыплет зерно в кормушку, – заглянем, что ли, в дом, раз уж мы тут?

– Так там же никого нет, дверь – то заперта…– удивился Кирилл.

– Да мало ли… Лучше проверить, а то чего в жизни не бывает.

В глазах Кирилла снова вспыхнула тревога. И что за судьба такая у этой Стеши, подумал Фомич, растаптывая ногой окурок. Всю жизнь прожил рядом такой замечательный парень, который сохнет по ней, можно сказать, с самой юности, а её угораздило выйти за этого, прости господи, Митяя.

Фомич открыл пронзительно скрипнувшую дверь и перешагнул через порог. Кирилл последовал следом за ним. В полумраке сеней виднелась ведущая на чердак лестница, на которой была раскинута тёплая шаль. Фомич отодвинул её в сторону, и, поднявшись на несколько ступеней, заглянул на чердак. Там было пусто, не считая развешанных под крышей веников из полыни и ещё каких – то трав, легонько раскачиваемых сквозняком в тусклом свете, пробивавшемся сквозь крошечное слуховое оконце.

В доме была единственная комната, разделённая печью на две половины. Первая, служившая кухней, была поменьше. В ней стояла узкая старомодная железная кровать с высокими синими спинками, аккуратно застеленная зелёным пикейным покрывалом, с двумя пышно взбитыми подушками. Напротив, перед окном с горшком цветущей розовой пеларгонии на подоконнике, самодельный кухонный стол, сколоченный из местами вздувшихся листов фанеры, и пара табуреток, окрашенных в тон кровати. У двери такого же цвета лавочка, на которой стояли два ведра, одно пустое, в другом воды чуть меньше половины. Сбоку двери синяя же примитивная вешалка, сооруженная из вбитых в доску гвоздей с висевшими на них немудрёными вещами. Полы застелены чистыми домоткаными половиками. Во всём чувствовалось стремление хозяйки к порядку и желанию создать хотя бы какой – то незатейливый уют.

Во второй половине дома стояла никелированная кровать – полуторка, со свежей, разобранной ко сну постелью. Рядом шкаф, изрядно потёртый диван и кресло в углу. На круглом столе, накрытом тщательно отутюженной льняной скатертью, завядший букет сирени в литровой стеклянной банке, вокруг три венских стула со стершейся полировкой, небольшой телевизор на тумбочке да потускневшее зеркало, висевшее в межоконном проёме, вот и вся обстановка.

Фомич заглянул в шкаф. На вешалках висело несколько платьев, пара мужских рубашек и военная форма, в которой Митяй вернулся со службы. На полках лежало аккуратно сложенное постельное бельё.

– Вроде вещи на месте, но все или чего – то не хватает, может определить только её муж, да и то вряд ли.

– Я тоже сильно сомневаюсь, чтобы он хоть немного интересовался её гардеробом. – хмыкнул Кирилл.

– Похоже, Стеша ушла из дома позавчера вечером. – сказал Фомич, плотно прижимая ладони к печному боку.

– Откуда вы знаете? – удивился Кирюха.

– Постель расстелена ко сну, но не смята. Покрывало аккуратно сложено, значит, в доме всё было спокойно. Похоже, Стеша собиралась ложиться спать, но что – то ей помешало. Опять же печь не топлена, как минимум, два дня, совсем остыла, да и воздух в доме сырой. Все люди ещё понемногу протапливают дома, ночи – то ещё прохладные, да и дождь был совсем недавно.

– Куда же она могла деться? – спросил Кирилл.

– Может, загостилась у какой – нибудь подруги?

– Вряд ли. Подруг у неё мало, самая близкая из них Надя и ни к кому, кроме неё, она пойти не могла. Родни вообще нет, так что идти ей некуда. Да и работа… Не могла она всё бросить, никому ничего не сказав, никого не предупредив… Не такой она человек, понимаете? Не – та -кой!!! – воскликнул Кирилл, тревожась всё сильней.

– Всё верно, – развёл руками Фомич, – но куда – то же она делась…

– Не знаю…

– Ладно, пойдём.

– Пойдём… – вздохнул Кирилл, но, уже поворачиваясь к выходу, вдруг резко остановился и, показывая рукой на божницу, сказал: – Иконы нет… Здесь висела иконка, старинная, ещё бабушки Матвеевны.

– Ты уверен?

– Точно… Стеша берегла её, как зеницу ока. Однажды я слышал, как Митяй возмущался из – за того, что какие – то приезжие хотели её купить, и цену давали неплохую, а она не захотела и слушать.

– А когда это было?

– Года два назад, точно не помню.

– Интересно…

Фомич тщательно осмотрел угол, но под белым вышитым полотенцем, развешанным на стене в форме домика, никаких следов, кроме тёмного пятна на месте висевшей ранее иконы, не было.

– Да, надо искать Митяя, – сказал он, пожимая плечами, – без него мы всё равно не разберёмся. Пойдём.

*****

Отшумевшая гроза ушла дальше на восток. Стеша стояла у окна, вытирая мокрые волосы и смотрела на разъяснившееся, словно умытое небо. Светила огромная, полная и необычайно красная луна. Было светло, как днём. Мириады звёзд призывно мерцали, словно приглашая в новую жизнь. Неожиданно для самой себя, словно поддавшись их сказочному очарованию, Стеша отбросила полотенце в сторону, и, перекрестившись, стала торопливо собирать нехитрые пожитки.

– Прости меня, бабулечка, – прошептала она, снимая со стены иконку.

Поцеловав её, бережно уложила в пакет между наспех сложенными вещами. Затем ей пришло в голову, что острые углы иконки прорвут пластик и единственная бесценная память о родном человеке может потеряться. Стеша вынула её из пакета и, завернув вместе с документами в тонкое полотенце, спрятала за пазуху. Поёживаясь от жесткого прикосновения, оглядела в последний раз комнату, в которой провела всю свою жизнь, словно прощаясь с нею навсегда, и повторила:

– Прости, бабулечка моя родная, я должна хотя бы попытаться. Так жить я больше не могу.

Идя по улице, Стеша боялась встретить случайного прохожего. В деревне знали друг друга все, от мала до велика. Она ещё толком не решила, куда и зачем идёт, но понимала, что одного единственного вопроса, куда это она направляется в такой поздний час, может оказаться достаточно для того, чтобы её решимость сошла на нет, позволив повернуть обратно.

На пути ей не встретилось ни одного человека, но редкие фонари она старательно обходила, прячась в тени заборов или деревьев. Деревня уже спала. Огонь светился только в трёх домах. В двух из них, она знала, были маленькие дети. А в окнах третьего, где жила семья Алексея Васильева, постоянного собутыльника Митяя, мелькали тревожные тени. Стеша остановилась напротив дома, чтобы передохнуть и понять, не случилось ли в их семье какой беды. Однако, услышав пьяные выкрики хозяина и плачь его жены Анны, живо напоминавшие картины из её собственной жизни, тяжело вздохнула и заторопилась дальше, оставив последние сомнения в верности принятого ею решения.

Просёлок вел сначала полями, серебрящимися росой, затем через редкий березняк, тонущий в тумане, и, наконец, пересёкся с трассой. Выйдя на широкую асфальтированную дорогу, Стеша порадовалась тому, что первая часть пути благополучно закончилась. Она повернула направо и широко зашагала по ровному, гладкому покрытию.

Размокшие туфли чавкали и хлюпали в такт каждому шагу, угрожая в любую минуту развалиться. Являться в город босиком было бы странно, поэтому Стеша сняла их, положила в пакет с вещами и пошла босиком, убеждая себя в том, что она, такая молодая и сильная, сможет пройти через всё и добиться очень многого.

Дорога спустилась в низину, и пошла сквозь густой еловый лес. Лунный свет растворился в набежавших тучах, тёмная зелень елей и серый асфальт смешались в один густой чёрный колер. На ум пришли строки из любимого стихотворения:

– Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка, Не проси об этом счастье, отравляющем миры, Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка, Что такое тёмный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял её однажды в повелительные руки, У того исчез навеки безмятежный свет очей. Духи ада любят слушать эти царственные звуки, Бродят бешеные волки по дороге скрипачей…

В райцентр Стеша всегда ездила в дневное время, иТеперь же темнота и некстати пришедшие на ум строки навеяли мистическое чувство страха. Стеша ступила на белую разделительную полосу и прибавила шагу. Собственное шумное дыхание и стук сердца чудились ей шелестом крыльев какой – то сущности, следовавшей за её спиной. Она побежала, стараясь поскорее выбраться из оврага.

Дорогу за её спиной осветили фары легкового автомобиля. Стеша немного пришла в себя и свернула на обочину. Машина притормозила и призывно посигналила. Стеша, не оглядываясь, отрицательно помахала рукой и продолжила идти вперёд. Машина медленно и настойчиво ехала позади. Садиться ночью в машину к незнакомому человеку было рискованно, однако сама мысль о том, что машина сейчас уедет, и она снова останется в этой глуши одна, приводила в ужас. Подумав о том, что вероятность встречи здесь, в такое время с односельчанами равна нулю, а незнакомцу, пожелавшему её подвезти, абсолютно всё равно, кто она, откуда и куда идёт, Стеша обулась и решительно шагнула к гостеприимно распахнутой двери. Заглянув в салон машины, чтобы поговорить с водителем, Стеша ощутила пахнувший в лицо резкий запах перегара и увидела внутри весёлую компанию из четверых мужчин.

– Привет, красотка! – воскликнул сидевший у распахнувшейся двери, – Куда гуляешь? Кто тебя высадил в такой глухомани?

Стеша отшатнулась назад, но мужчина успел поймать её за руку.

– Наверное, плохо отработала… – загоготали сзади, перебивая друг друга.

– Садись, не стесняйся, сейчас мы разберёмся в качестве оказываемых тобою услуг.…

– Да – да, – поддержал первый, – хорошо обслужишь – хорошо заплатим, а если плохо, тогда не взыщи. Как говорится, каждому по его способностям…

– И каждому по его потребностям… – поддержали остальные, захлёбываясь смехом.

– Отпустите меня, пожалуйста…– попросила она, пытаясь вырвать руку, зажатую словно в железные клещи.

– Да ладно тебе брыкаться, – хохотнул он, притягивая её к себе, – давай, садись по – хорошему.

– Посмотрите на неё, ещё ломается… Тащи уже её, Лёха.

– Помогите, людииии! – закричала Стеша, упираясь всем своим весом.

– Ой, не могу… – заржал кто – то сзади, – «Спасите – помогите»… до чего ж вся такая наивная…

Стеша упала на колени, и, изловчившись, изо всех сил укусила державшую её руку.

– Убью, сука придорожная…– зарычал Лёха, и, не ослабевая захвата, ударил свободной рукой по голове. Стеша упала, а он выскочил из машины и наклонился, пытаясь схватить её за косу.

– Мамаааа… – закричала Стеша изо всех сил.

В эту минуту откуда – то из кустов метнулась длинная серая тень и, прыгнув на Лёхину спину, вцепилась зубами в его загривок. Лес вздрогнул от дикого, протяжного вопля боли и ужаса, вырвавшегося из горла мужчины.

Стеша вырвалась из его ослабевшей руки, и на четвереньках попятилась назад, не отрывая взгляда от происходящего.

– Ни хрена себе … – воскликнул водитель, суетливо роясь в бардачке.

– Волк, берегись!!! – крикнула Стеша, увидев в его руке пистолет, направленный на животное.

Зверь сделал резкий скачок в сторону леса, а не успевший среагировать водитель нажал на курок. Выстрел пришелся вместо волка в спину его друга. Тот выгнулся дугой, пытаясь подняться, затем медленно осел на бок, перевернулся на спину и, несколько раз дернув ногами, затих. Животное прыгнуло с откоса и мгновенно исчезло в лесу.

Стеша поднялась на ноги и понеслась следом за ним.

Пассажиры в машине некоторое время сидели молча, замерев в оцепенении.

– Что это было? – наконец спросил один из друзей.

– Серёга, ттты убббил Лёху… – то ли спрашивая, то ли констатируя факт, сказал второй, заикаясь от волнения.

– Не знаю… Выйди посмотри, может, он ещё живой…

– А вдруг эта зверюга вернётся?

– Я её отпугну.

– Хватит, ты уже раз отпугнул…

– Я же не нарочно…

– Ясный пень, что не нарочно. Я думаю, Лёхе уже ничем не поможешь, поэтому надо делать отсюда ноги и как можно скорее.

– Бросить Лёху?

– А что делать? Вон позади идут машины. Сейчас они остановятся и вызовут кого надо, а нам лишние разборки ни к чему.

– А эта ведьма? Она может нас сдать…

– Прикажешь пойти поискать её в лесу?

– Да нет уж, в этот лес я больше ни ногой.

– Ну, тогда быстрее заводи и поехали.


********


На следующее утро Кирилл снова подошел ко двору Буренковых. Его метка – небольшая веточка, пристроенная им вчера на проволочном запоре калитки, лежала на месте. Замок на двери висел в том же положении, в каком его оставил Фомич. Значит, ни Стеша, ни Митяй дома не появлялись.

Услышав шаги, из – за сарая с лаем выбежал Шарик, вернувшийся домой, чтобы восстановить утраченные силы посредством теплого супчика, которым его обычно потчевала хозяйка. Узнав соседа, с которым дружил ещё со времён своего щенячьего детства, пёсик радостно затявкал и помчался к нему. Прошмыгнув в дыру под забором, затанцевал вокруг ног Кирилла в надежде, что тот угостит хотя бы сухой корочкой хлеба, которая, он знал, всегда имелась в его кармане для собак, кошек и птиц.

– Привет, Шарик! – сказал Кирилл.

Присев на корточки, он потрепал его за загривок и погладил по спине, увешанной тугими колотунами сбившейся шерсти. Шарик подпрыгнул и радостно лизнул его в нос.

– Хороший, хороший пёсик… Да ладно тебе лизаться, скажи лучше, где Стеша? Куда она делась?

Услышав знакомое имя, Шарик оглянулся, и не увидев хозяйки, заскулил.

– Эх ты, охрана… – вздохнул Кирилл, – всё бегаешь по деревне и знать не знаешь, что творится в твоём собственном дворе. Ну ладно, схожу – ка я к Якову Фомичу, может, у него есть какие новости. А ты видать, голодный… На вот тебе кусочек хлебушка и беги домой.


– Привет, Кирюха! – воскликнул Фомич, обрадовавшись раннему гостю, – Ну, рассказывай, что у нас новенького? Стеша дома не появлялась?

– Не появлялась. Митяя тоже нет.

– Да я знаю. Соседи Михея говорили, они до сих пор там гомонят. Похоже, их праздник затянется не меньше, чем на неделю.

– Пускай празднует, всё равно от него нет никакого толка… – махнул рукой Кирилл, – А ты насчёт Стеши не приценялся? Когда можно будет подавать в розыск?

– А как же, разговаривал со знакомым следаком. Говорит, и не надейся. У них там происшествие случилось какое – то необычное, весь следственный отдел на ушах стоит. Да и заявление они могут принять только от родственников.

Кирилл присел на стул, и, вздохнув, понурил голову.

– Да ты не переживай, найдётся твоя соседка. – успокоил Фомич, и пристально посмотрев на него, сказал, – я давно уже замечаю, что ты к ней неравнодушен. Жаль, что она выбрала не тебя, а этого… не знаю, как его и назвать.

– Не буду скрывать, – ответил Кирилл, краснея до корней волос, – Она мне нравится, и даже очень.

– А я и не удивлен. Таких, как она, сейчас одна на сотню.

– Да нет, не на сотню, а, скорее, на тысячу, да и то вряд ли. – возразил Кирилл, и, не в силах сдерживаться, воскликнул: – да я бы душу за неё отдал!!!

Оба мужчины замолчали, смутившись взрывом эмоций, вырвавшимся из глубины души. Фомич кашлянул и стал перекладывать лежавшие на столе бумаги. Кирилл достал из кармана носовой платок, вытер вспотевший лоб и, немного успокоившись, спросил:

– Рассказывай, Фомич, что такого необычного случилось в наших краях?

– Да… – спохватился участковый, – Я как раз перед твоим приходом разговаривал со своим знакомцем. В ту ночь, когда случилась буря, на трассе, на границе нашего и соседнего района, помнишь, где старый ельник, произошло загадочное убийство. Короче, там был обнаружен труп мужчины, лежавший на обочине дороги. И ты знаешь, что с ним произошло?

– Что?

– Он убит выстрелом из пистолета.

– А что тут необычного?

– Так дело – то не в том, что в него стреляли, а в том, что перед этим кто – то здорово погрыз ему загривок.

– Как погрыз? – заинтересовался Кирилл, – Кто?

– А кто ж его знает… Скорее всего, собака.

– Может, она погрызла уже мёртвого? Сейчас бродячих собак хватает, с голоду могли и погрызть.

– В том то и дело, что кусали живого.

– Действительно, необычная история, но меня она тоже почему – то не удивляет. Сейчас у каждого крутняка свои причуды. Одни с битами носятся, другие с оружием, а некоторые и с обученными собаками. Я таких понавидался. Приезжают вроде бы на охоту, а сами друг перед другом оружием или собаками, что стоят подороже автомобиля, выхваляются похлеще, чем бабы новыми тряпками.

– Что верно, то верно. Народ у нас такой, его мёдом не корми, а дай похвастаться. Да, забыл сказать, следак говорил, что рядом с убитым найден пакет с вещами.

– Какими вещами?

– Женскими.

– А женщина? – голос Кирилла дрогнул.

– Женщины не было. – успокоил Фомич. – По следам на обочине видно, покойник приехал туда на джипе, который укатил в неизвестном направлении.

– Так может, она на этом самом джипе и укатила? Например, хозяйкой собаки была женщина. Она же по какой – то причине натравила её на мужика, а потом, испугавшись того, что сделала, прыгнула за руль и сбежала вместе с машиной.

– Может и так. Но следователь сказал, в пакете было смена белья да пара платьев китайского ширпотреба, который любят деревенские за яркость и дешевизну. Те, которые ездят на джипах, китайскую дешевку не покупают, и вещи свои носят не в рублёвых пакетах, а в сумках. Чтоб заработать хотя бы на одну такую, нам с тобой нужно крепко постараться.

– Это верно. А может, его убили в каком – то в другом месте, а на дороге выбросили из машины и укатили?

– Нет. По следам крови было определено, что он умер именно там, где его нашли.

– Слушай, Фомич, а ты не желаешь туда прокатиться?

– Куда?

– На место происшествия. Хотелось бы посмотреть на всё собственными глазами.

– А что, давай съездим. Хотя не думаю, что мы найдём что – то новое. Там столько людей перебывало, да и машины идут одна за одной, скорее всего, уже не осталось никаких следов.

– А вдруг… Я на всякий случай возьму свою собачку.

– Хорошо, давай за нею съездим. Слушай, нам бы вместе с собачкой ещё какую – нибудь вещь, принадлежащую Стеше.

– Ты хочешь сказать, что к этому убийству причастна Стеша? Фомич, ты шутишь? Подумай сам, как она могла там оказаться, а, главное, зачем? От нас до ельника километров двенадцать, не меньше, и ещё пять до города. Не пешком же она туда собралась…

– А что, для молодой, здоровой женщины это не расстояние…

– Так – то оно так, но куда и зачем?

– Ну, знаешь, от такого мужа…

– Вот в этом я с тобой согласен. От такого мужа давно надо было бежать куда глядят глаза, но срываться пешком, в глухую ночь, забыв обо всех делах… Нет, Стеша на такие поступки не способна. И потом, собака… Стешин Шарик такого сделать не мог, это точно. К тому же, полчаса назад он был у себя дома, я сам видел. И вообще, обычная собака скорее вцепится человеку в ногу или руку, или, на худой конец, в зад, если он его подставит. А умудриться укусить за загривок может только пёс крупный и сильный, или же специально натасканный. Насколько я знаю, такой собаки не было не то что у Стеши, а вообще во всей нашей округе.

– Подожди, Кирилл, послушай меня. Я сам понимаю, что Стеша к этой истории не имеет никакого отношения. Но мы пока знаем одно – она исчезла вдруг и незнамо куда. Похоже, искать её никто, кроме нас с тобой, не собирается. А мы даже примерно не знаем, с чего эти поиски начинать. А вдруг каким – то боком… Хотя, может, пока мы тут сидим, она уже вернулась домой. Как раз сейчас мы это и проверим.

********

– Похоже, здесь это и произошло… – сказал Фомич, останавливаясь в нескольких метрах от куста, на котором трепетали обрывки полосатой ленты.

Оба вышли из машины и огляделись. Даже днём это место, расположенное неподалеку от мостика через ручей, протекавший по дну глубокой впадины, выглядело угрюмо и неприветливо. Широкие лапы тёмной столетней ели почти касались обочины, укрывая крутой откос, усыпанный толстым слоем сухой хвои. Ворон, сидевший на её верхушке, находившейся по отношению к стоявшим на дороге людям не так уж и высоко, каркал громко и монотонно, то ли демонстративно не замечая присутствующих рядом бескрылых двуногих, то ли, напротив, пытаясь рассказать им о произошедшей здесь трагедии. В свете произошедших на этом месте событий казалось, что в его угрюмом карканье явно прослушиваются вещие нотки, напоминающие о бренности жизни.

– Смотри – ка, какой смелый, – удивился Фомич, – вроде и недалеко сидит, а людей не боится…

– Видит, что мы без оружия, потому и не боится.

Выпустили Валета. Пёс выпрыгнул на дорогу и, подпрыгивая от возмущения, разразился свирепым лаем в сторону ворона. Тот замолчал, словно не считая нужным отвечать на выпады бестолкового животного. Некоторое время он, не теряя невозмутимости, которую вполне можно было бы принять за высокомерие, внимательно разглядывал пса и стоявших рядом людей, словно стараясь получше их запомнить, потом тяжело взлетел, и, поднявшись высоко в небо, стал медленно планировать, выписывая над ними широкие орлиные круги.

На обочине виднелся отчётливый, уже высохший след протектора. Рядом с ним на мелкой серой гальке темнело кровавое пятно. Ещё день – два и время скроет его под слоем пыли или смоет дождями, а затем и вовсе сотрёт из памяти. Других следов не было.

Кирилл достал из пакета косынку, прихваченную с вешалки в Стешином доме, и дал понюхать собаке. Пёс не сразу понял, чего от него хотят, и, вместо того, чтобы нюхать поднесённую к его носу тряпицу, схватил её зубами и стал играючи тянуть из рук хозяина.

– Видать, тоже понимает, раз хозяин без оружия, значит приехали не на охоту. – заметил Фомич.

– Ну да, своё дело он знает туго. – подтвердил Кирилл, – при виде ружья он ведет себя по другому. Да и натаскан он на зайцев да куропаток, а не на людей.

Кирилл поймал пса за ошейник, и, легонько шлёпнув по морде, прикрикнул: – «Фу, угомонись, оглашенный! Давай, нюхай!» – снова ткнул носом в платок. Взбучка подействовала на собаку отрезвляюще. Успокоившись, Валет обнюхал платок и, опустив нос к самой земле, стал кружить по обочине. Подойдя к краю, он неожиданно зарычал.

Кирилл бросился к нему и стал разыскивать след, привлекший внимание Валета, но ничего, кроме нескольких окурков не обнаружил. Валет же ощетинился и злобно лаял, словно чувствуя присутствие дикого зверя.

Кирилл пытался разглядеть меж ветвями то, что раздражало собаку, однако, внизу было спокойно, не шелохнулась ни одна травинка.

– Чего это он расходился? – спросил Фомич, вглядываясь в лес.

– А кто ж его знает, может белку почуял, а может ещё какую зверюшку. Похоже, Стешиных следов здесь нет, или их затоптали побывавшие тут люди. Ладно, Валет, гуляй…

Он потрепал собаку за загривок. Валет оглянулся и повилял хвостом, словно говоря: – «прости, но я сделал всё, что мог», однако поза его продолжала оставаться напряженной.

– Да, скорее всего эта тема у нас отпадает… – согласился Фомич, доставая из кармана сигареты. – и я опять склоняюсь к тому, что она гостит у кого – то из деревенских. Ладно, давай перекурим и поедем домой.

Кирилл ещё раз обвёл взглядом место происшествия и сказал: – «Какая всё – таки непредсказуемая штука человеческая жизнь… Ехал человек ехал по каким – то своим делам, ни о чём не думая, и вдруг посреди пути встретил такой страшный конец. Узнаем ли мы когда – нибудь, за что так наказала его судьба?».

– Да, загадочная история… – подтвердил Фомич, и, стряхнув пепел с сигареты, задумчиво проследил, куда он упадёт. Ветерок развеял его в едва видимое облачко и отнёс на еловую лапу, тянувшуюся к кромке обочины.

– Посмотри – ка сюда, Кирилл! – воскликнул он, заметив комок шерсти, застрявший в иголках, – уж не волчья ли это шерсть?

– Где? – встрепенулся Кирилл.

– А вон на той ветке…

– Точно, волчья!!! Потому Валет и бесился, что почуял волка. Но как она туда попала?

– Похоже, волка что – то испугало, скорее всего, выстрел, он со всего маху сиганул вниз и зацепился за ветку. Наверняка, этот самый волк мужика и загрыз. Вот тебе и разгадка.

– Скорее всего это очередная загадка, а не разгадка. – вздохнул Фомич, – Может, здесь и правда побывала Стеша?

– Это фантастика … Скажи мне, какая может быть связь между волком и Стешей?

– Не знаю какая, но есть.


Глава 4


Прыгая вслед за волком, Стеша не думала о том, какой опасности себя подвергает. Большего зла, чем от людей, она в тот момент не ожидала ни от кого. То, что откос окажется таким крутым и высоким, она поняла лишь тогда, когда покатилась вниз, скользя и кувыркаясь по усыпанной хвоей земле и выступающим из неё камням. Внизу она со всего маха ударилась о ствол дерева и на несколько секунд потеряла сознание.

Придя в себя, она услышала где – то наверху голоса и увидела отсвет фар, слабо просвечивавший сквозь еловые ветви. Надо было бежать, пока не началась погоня. Пытаясь приподняться, она оперлась на правую руку и едва снова не отключилась от резкой боли в побитом теле и особенно в локтевом суставе. Полежав несколько секунд, сцепила зубы, чтоб не закричать, осторожно перекатилась на левый бок, и, с трудом поднявшись на ноги, поковыляла вглубь леса. В темноте она то и дело натыкалась на кусты и ветви, падала через пни и поваленные деревья. Шелест травы и треск валежника под ногами пугали и подстёгивали, заставляя ускорять шаг из последних сил.

Солнце уже осветило верхушки деревьев, когда она, окончательно обессилев, остановилась и, вцепившись руками в ствол дерева, замерла. Вслушиваясь в звуки леса, она пыталась выделить среди птичьего гама гул проезжающих автомобилей, но ничего подобного не было. Похоже, трасса находилась уже далеко. Во всяком случае, преследователей слышно не было. Стеша села, опершись спиной о ствол, вытянула ноги и закрыла глаза, наслаждаясь покоем. О том, что делать дальше, куда идти, пока не хотелось даже думать. Незаметно для себя она задремала.

Разбудил её крик кукушки. Она уселась где-то неподалеку и усердно отсчитывала кому – то года. Стеша вспомнила о вчерашнем незнакомце и заплакала, невольно почувствовав себя виноватой в его страшной, нелепой гибели. Возможно, он дожил бы до глубокой старости, не попадись ему на ночной дороге она и волк. Похоже, волк был тот самый… но каким образом он её нашел? Неужели следовал за нею по пятам, словно взяв на себя ответственность за её жизнь? А что, если переселение душ действительно существует и её оберегала бабушка, дух которой после смерти переселился в этого зверя? Стеша потрогала рукой спрятанную на груди иконку. Нет, кого – кого, а свою бабушку в личине волка она себе не представляла.

В животе заурчало от голода. Желудок напоминал о том, что жизнь продолжается. Стеша вытерла слёзы и поднялась на ноги. Кружа в темноте между встававшими на её пути препятствиями, она окончательно потеряла все ориентиры, и теперь не понимала, в какую сторону податься, чтобы выйти к людям. Оставалось надеяться на то, что этот лес не такой уж и большой, и, рано или поздно, выход из него найдётся.

Первые шаги давались с большим трудом, потом мышцы размялись и стало немного легче. Сильно болел правый локоть. Стеша укутала его лопухом и, плотно прижав руку к себе, пошла дальше, внимательно оглядываясь по сторонам в надежде выйти на какую – нибудь тропинку. На пути встретилась небольшая полянка, поросшая земляникой. Стеша собрала горсточку полузелёных ягод, и присела, чтобы отдохнуть и позавтракать. Она бездумно бросала ягоды в рот по одной штучке и тщательно пережевывала. Рот наполнился кислотой, но ощущения сытости не приходило. Вздохнув, прикрыла глаза и снова затаила дыхание в надежде услышать хоть какие – то звуки, говорившие о присутствии людей, но вместо этого услышала кваканье лягушек.

– Лягушки – это хорошо… – прошептала Стеша. – где лягушки, там вода, речка или озеро, хотя, может быть и просто болото… Всё равно надо идти туда.

Метров через сто между деревьями показался широкий просвет. Стеша ускорила шаги и вышла к небольшому, живописному озерцу. Лес отступил, освободив место зарослям осоки и тальника. Она нашла меж кустами пологий песчаный спуск, разулась, и, спугнув сидевших у берега лягушек, зашла в воду умыться. Вздрагивая от холода, стала подбирать подол платья, чтобы не замочить, и только сейчас увидев, какое оно грязное, с сожалением вспомнила о пакете с вещами, оставшемся на дороге. Теперь ей не во что было даже переодеться.

Стеша вернулась на бережок, вынула из – за пазухи свёрток, в котором лежали завёрнутые в полотенце документы и икона, развернула и положила на траву, а полотенце повесила на куст. Затем разделась догола, и, поминутно оглядываясь, быстро, насколько позволял больной локоть, простирнула снятые с себя вещи. Отжав, хорошенько встряхнула и раскинула на кустарнике сушиться. Солнце начало пригревать, озноб прошёл и вода уже не казалась такой холодной. Стеша зашла поглубже и поплыла на середину озера. От ощущения чистоты и свежести на душе немного полегчало.

У противоположного берега раздалось громкое кряканье. Из зарослей вышла небольшая серая уточка, ведущая за собой выводок крошечных, недавно вылупившихся утят, покрытых желтым пушком с чёрными подпалинами. Войдя в воду, она стала призывно крякать, приглашая их за собой. Немного потоптавшись на месте, крохи стали шлёпаться друг за дружкой в воду и, собравшись в стайку, закружились вокруг своей мамы. Одобрительно покрякав, она стала собирать росшую вдоль берега ряску. Малыши послушно повторяли её действия.

– Летят ути, летят ути, и два гуся, Кого люблю, кого люблю, не дождуся… – потихоньку запела Стеша, плавно водя ладошками по поверхности воды.

Звуки свирели, вторящие её голосу, она восприняла поначалу как собственную фантазию, мелодию окружавшей её сказочно прекрасной природы, восприятие желаемого за действительность и закрыла глаза, полностью погружаясь в ощущение радости и счастья. Но что – то заставило её замолчать, а музыка продолжала звучать. Стеша оглянулась.

На берегу стоял коренастый, круглолицый парень лет тридцати пяти. У него были выпуклые, широко расставленные голубые глаза с бесцветными ресницами и широкий рот. Одет он был в старые растянутые трикотажные штаны и полинялую синюю футболку, на ногах заношенные кроссовки. На белесых, давно не стриженных, волосах нахлобучена потрёпанная соломенная шляпа. На плече у него висела домотканая сумка, из которой выглядывало горлышко пластиковой бутылки с молоком, и удочка, которую он придерживал локтем, играя на самодельной деревянной свирели. Если бы не современная, хотя и сильно поношенная одежда, его вполне можно было бы принять за пастушка, сошедшего с картины какого – то старинного художника.

Испугавшись, Стеша прикрыла руками голую грудь и присела поглубже в воду. Парень прекратил играть и смотрел на неё во все глаза, словно ожидая одобрения его музыкальных способностей. Улыбка и взгляд его были настолько добры и по – детски наивны, что Стеша поняла, парень немного не в себе и бояться его не стоит. Такие люди бесконечно искренни и преданны тем, кто хорошо к ним относится. Однако, был ли он здесь один, или где – то неподалёку скрываются его товарищи?

– Ты кто? – спросила Стеша, настороженно оглядываясь по сторонам.

– Родька… Я Родька. – радостно сообщил парень, улыбаясь во весь рот. – А это Машка.

Только сейчас Стеша заметила стоявшего чуть в стороне от него рослого щенка серой масти месяцев шести от роду. Машка стояла спокойно, опустив к земле прямой хвост и немного зауженную, как у лисы, морду и смотрела исподлобья равнодушными, чуть раскосыми жёлтыми глазами.

– Это же не собака, это волк… – воскликнула Стеша.

– Волк. – подтвердил Родька, часто – часто кивая головой, – мой волк. Правда, красивый?

– Правда.

– Я – Родька, – сказал парень, то хлопая себя по груди, то указывая пальцем на собаку, словно Стеша была иностранкой, не понимающей русского языка, – а это Машка. Родька – Машка, Родька – Машка… А ты кто?

– Русалка… – невольно вырвалось у Стеши, вынужденной стоять перед посторонним, пусть не совсем умным, но физически здоровым молодым мужчиной нагишом, едва скрываясь в воде.

– Русалка? – Родька сдвинул брови и отступил на шаг назад. – С хвостом?

– Да. Не подходи, не то защекочу и утоплю…УУУУУУУ…– Стеша закатила глаза под лоб, и, вытянув руки вперёд, пошевелила пальцами, словно когтями.

– Не надо… – закричал Родька плачущим голосом, – Родька добрый, Родька хороший…

– Не буду – не буду… – поспешила успокоить Стеша, поняв, что парень, остановившийся в развитии где – то в раннем детском возрасте, испугался не на шутку, – Не бойся меня, я тоже добрая. Я не русалка, и никакого хвоста у меня нет.

В доказательство она легла на живот и пошлёпала ногами по воде.

– Видел? Нет хвоста. Меня зовут Стеша.

– Теша! – повторил Родька.

– Не Теша, а Стеша.

– Теша! Теша! – настаивал Родька.

– Ну и ладно, пускай будет Теша, если тебе так удобней. Давай с тобой дружить.

– Родька, Машка, Теша… Родька, Машка, Теша…– обрадованно залопотал Родька.

Судя по всему, Машка являлась его единственным другом, и он был несказанно рад тому, что Стеша согласилась присоединиться к их компании.

– Бедный ты мой, бедный… – искренне пожалела Стеша.

Однако, её уже начал бить озноб. Надо было выходить из воды, но делать это при Родьке она не могла.

– Родечка, дружочек, – сказала она как можно ласковей,– мне очень холодно. Ты не мог бы развести костёр?

– Огонь? – заинтересовался Родька.

– Да – да, огонь. У тебя есть спички?

– Есть! – Родька пошарил в сумке и с гордостью показал ей помятый спичечный коробок.

– Вот и отлично! Принеси, пожалуйста, дров.

– Дружочек, дрова… дружочек, дрова… дружочек, дрова…– повторяя эти слова как заклинание, Родька бросил удочку и вприпрыжку помчался в лес. Машка потрусила вслед за ним.

Стеша выскочила на берег, и, не вытираясь, быстро натянула на себя сырую одежду и переплела косу. Только теперь, прикрыв свою наготу, она обрела способность мыслить и радоваться тому, что небесные силы прислали ей на помощь Родьку. Наверняка, этот вновь приобретённый товарищ поможет выйти к людям, а большего ей и надо.

Слева затрещали кусты. Стеша, опасаясь появления ещё какого – нибудь рыболова – любителя, на всякий случай спряталась за куст.

– Аууу, Теша! Дружочек пришёл!!! – позвал Родька, выбегая на берег.– Ты где? Теша… Родька дружочек здесь…

Не увидев Стешу в озере, он швырнул наземь охапку принесённого валежника, забежал в воду по пояс, и, горестно причитая, стал оглядываться в поисках только что найденной и тут же потерянной подружки. Судя по тому, сколько боли и разочарования звучало в его голосе, она, несмотря на столь краткий срок их знакомства, успела занять очень важное место в его сердце.

Слушая его стенания, Стеша сама едва не зарыдала от жалости к этому несчастному, невинному созданию.

– Родечка, я эдесь! – откликнулась она, выходя на открытое место.

– Спряталась… – воскликнул Родька, – хотела играть в прятки? Не надо… Родька, прятки… не надо… Надо Родька, Машка, Теша, дружочек… Прятки не надо…

– Прости меня, я больше не буду… – пообещала Стеша, подбирая брошенные им дрова.

Вскоре она шагала вслед за счастливым, то и дело оглядывавшимся Родькой, обсохшая, обогревшаяся и насытившаяся вкуснейшим козьим молоком.

Примерно через час перед ними открылось обширное болотистое пространство с небольшими островками, поросшими осокой и редкими чахлыми берёзками. Родька остановился и повернувшись к Стеше, предупредил:

– Болото… осторожно, а то буль – буль и всё…

– Мы не утонем? – спросила Стеша, оглядывая редкие островки с худосочной порослью.

– Не, не утонем. – ответил парень, доставая из кустов две большие палки. – на тебе слегу и иди следом за Родькой. Не бойся.

Ей пришлось идти за ним шаг в шаг. Мягкая пружинистая почва под ногами отзывалась на каждый шаг вздохами, чавканьем и бульканьем. Слега, на которую она опиралась, иногда проваливалась, соскользнув с тропы, и Стеше едва удавалось удержать равновесие и не свалиться в болотную топь.

Останавливаясь, чтобы перевести дух, она почти каждый раз видела располагавшихся на пеньках и кочках змей. Они грелись на солнышке, и никак не реагировали на проходящих мимо людей, словно чувствуя, что именно они и являются настоящими хозяевами этого гиблого места. Каждый раз, ловя взгляд их холодных немигающих глаз, Стеша чувствовала неимоверный страх. Родька, словно чувствуя спиной каждое её движение, оглядывался и подбадривал:

– Не бойся, Теша, не бойся, Родька здесь.

Машка следовала впереди них, легко перепрыгивая с кочки на кочку и, останавливаясь, каждый раз оглядывалась. Стеше иногда казалось, что в глазах молодой волчицы читался откровенный интерес – сможет ли она преодолеть привычный для них с Родькой путь. Похоже, ей не очень нравилось то, что в их маленькой компании появился ещё один товарищ. Возможно, она слопала бы соперницу с большим удовольствием, но, понимая, что сделать это ей не позволят, желала, чтобы та, сделав неверный шаг, провалилась в топь и, как выразился Родька, сделала «буль – буль».

Казалось, дороге этой не будет конца. Однако, незаметно в болото вклинилась узкая полоска сухой земли, поросшей редким сосновым лесом. Выбравшись на сушу, Стеша улыбнулась Родьке, притопнула по твёрдой земле и, окончательно осмелев, потрепала Машку по загривку. Волчица встряхнулась, и, как ей показалось, нарочито обрызгала её с головы до ног. Видимо, ей хотелось показать, что она не собирается заискивать перед это двуногой особью, невесть откуда явившейся и сразу же признанной и зачисленной хозяином в число их друзей. Демонстрируя свою независимость, Машка широко зевнула и, отойдя в сторону, прилегла возле сосны.

Стеша вылила из окончательно раскисших туфлей болотную жижу, отжала и отряхнула грязный подол и бодро зашагала босиком по сплошь усыпанной сосновыми иголками и шишками земле.

Вскоре она заметила впереди два каменных столба, стоявших в паре метров друг от друга. Судя по торчащим из них ржавым металлическим крючьям, на них когда – то держались ворота. Далее вековые лиственницы выстроились в ровные ряды, похожие на неухоженную аллею, ведущую к остаткам длинного полуразрушенного строения, одно крыло которого уходило в болото.

Стеша остановилась, с интересом разглядывая некогда белые стены с пустыми оконными проёмами, широкое крыльцо с осыпавшимися ступенями и массивные двустворчатые, чудом сохранившиеся, дубовые двери, над которыми был выбит вензель из двух переплетённых букв Г Т. Она знала, что видела нечто подобное, но не могла вспомнить где.

Она словно переместилась в прошлое. Всё это – полуобгоревшая крыша с широкими печными трубами, торчащими сквозь остатки проржавевшего железа, стены, поросшие молодой порослью, создавали притягивающую картину, взывающую к себе печальным напоминанием о давно минувших днях. Казалось, сейчас в чёрных глазницах окон пройдёт череда безмолвных силуэтов когда – то живших здесь людей, но вместо этого из крайнего окна взлетела огромная серая сова. Стеша невольно вздрогнула, когда она с шумом пролетела над её головой и уселась на сук векового дуба. Где – то заблеял козлёнок. Его плачущий голос был тонок и жалостлив. Ему в ответ послышался тяжёлый вздох.

Стеша оглянулась. Неподалёку стояла согнутая в три погибели старуха в чёрном монашеском одеянии. Она тяжело опиралась на клюку и внимательно разглядывала Стешу. Тёмное морщинистое лицо, крючковатый нос, провалившийся беззубый рот и кустистые, низко нависавшие над глазами брови делали её похожей на бабу Ягу.

– Здравствуйте, бабушка! – сказала Стеша, глядя на неё с нескрываемым удивлением и жалостью.

– Здравствуй… – скорее выдохнула, чем сказала старуха, разглядывая её лицо, – Анастасия, как есть, Анастасия… А я уже и не чаяла тебя дождаться.

Её скрипучий голос был слаб и безжизненен.

– Вы меня ждали? – удивилась Стеша, – Почему?

– Так было написано на роду… – ответила старуха.

– На чьём роду?

– На твоём, последней из рода Тумановых.

– Я не Туманова, я Буренкова, – ответила Стеша, не желая вводить старую, наверняка потерявшую память, женщину в заблуждение. – Степанида Буренкова.

– Твоего отца звали Никитой? – спросила старуха, не обращая внимания на её слова.

– Да, Никитой. А откуда вы знаете? – удивилась Стеша.

– Знаю. Где он сейчас?

– Он умер, когда я была совсем маленькой. Утонул в реке вместе с моей мамой. Меня растила бабушка. Она тоже умерла, три года назад.

– Муж есть?

– Нету. – ответила Стеша, но, не желая лгать, тут же исправилась – я от него ушла.

– Пошто так? – строго спросила старуха.

– Сильно пил.

– Небось и бивал?

– Бывало… – вздохнула Стеша.

– Ничего на Руси не меняется… – проскрипела старуха, качая головой. – Ну да бог с ним. Похоже, отец твой тоже умер не зная, кто он и откуда. Значит, Анна сдержала клятву, сохранила тайну до самой своей смерти.

– Тайну? Наверное, сохранила… – задумчиво произнесла Стеша, вспомнив бабушкины недомолвки и нежелание говорить о своём прошлом, – вижу, вы эту тайну знаете. Можете мне её рассказать?

– Не спеши, всё расскажу. Немного погодя. Устала. Ох, боюсь, не успею.

– Давайте, я вам помогу. Куда вас проводить?

Стеша взяла её под руку. Тут же рядом возник, словно вырос из – под земли, Родька, и приговаривая, – «мама, зачем поднялась, мама, нельзя, нельзя»… – стал ей помогать.

Вдвоём они провели едва передвигавшую ноги старуху в небольшую деревянную сторожку, стоявшую неподалёку, и уложили на деревянный топчан, накрытый ворохом давно нестиранного тряпья. Стеша с трудом высвободила из её рук клюку, поставила в угол и присела на второй топчан, видимо, служивший постельюдля Родьки. Старуха лежала, не шевелясь, и казалось, уже не дышала.

Стеша взяла холодную, словно восковую, руку в свои ладони и стала согревать, желая вдохнуть жизнь в немощное тело. При этом она оглядывала комнатушку с единственным запылённым, затянутым паутиной окошком. В едва пробивавшемся сквозь него свете была видна донельзя закопчённая печь с вмазанным в неё ведёрным чугуном, наполненным водой. Рядом с ним стоял закопчённый чайник, ещё один, пустой чугунок меньшего размера и помятая, тоже пустая, алюминиевая кастрюлька.

В углу стоял громоздкий сундук с кучей тряпья. Над ним висела примитивная деревянная полочка, на которой стояли небольшая стопка глиняных мисок с деревянными ложками, тройка выщербленных кружек, а так же несколько берёзовых туесков и стеклянных банок.

Надо было что – то предпринимать для того, чтобы вернуть к жизни единственного свидетеля, знавшего о её предках.

– Дружочек, – позвала Стеша, – ты где?

– Родька, Теша, Машка, дружочек… – защебетал Родька, появляясь в дверном проёме.

– Родечка, маму надо покормить. Нужен чай, какая – нибудь еда. У вас есть еда?

– Еда… – протянул Родька, мечтательно щурясь.

Видимо, никакой еды, кроме козьего молока да пойманной Родькой рыбы, судя по рыбьим чешуйкам, присохшим к столу, у них давно уже не бывало.

– Если еды нет, надо развести огонь, и я что – нибудь приготовлю.

– Огонь! Еда! Огонь! – запел Родька на разные голоса и вприпрыжку выскочил за порог, но тут же вернулся, и, заглядывая в Стешины глаза, строго сказал: – Теша, прятки нельзя. Прятки не- Нет – нет, мой дорогой. – ответила Стеша, – не бойся, никуда я не уйду. Разве я могу оставить вас одних?

– Дорогой, Теша, дружочек, огонь, еда… – обрадовался Родька.

Стеша поднялась и стала оглядывать полку в поисках хоть каких-нибудь продуктов. В туесках нашлось немного муки, сушеных грибов, горсточка риса, сбор сушеных трав, несколько чёрных сухарей и сухих просфорок.

Значит, связь с миром у них всё – таки есть, поняла Стеша. Судя по наличию просфорок, Родька (у старухи на это вряд ли хватило бы сил), ходит в церковь в ближайшее село, или их навещает какой – то человек. Это значит, у неё есть возможность выйти к людям. Однако, теперь она не могла себе позволить оставить этих беспомощных людей на произвол судьбы.

В ожидании Родьки Стеша нашла веник и какую – то тряпку, смахнула паутину, подмела пол и тщательно протёрла окно. В комнате немного посветлело. В углу она обнаружила толстый пень, на котором стояла кадка с водой и плавающим в ней деревянным ковшиком. Стеша зачерпнула воды, сделала пару глотков, и, повернувшись к старухе, заметила, что та наблюдает за нею из – под приспущенных век.

– Вам уже лучше? – спросила Стеша, склоняясь над нею, – Может, вы хотите пить? Давайте, я вас напою.

Старуха слабо шевельнулась. Стеша поставила ковшик на стол и, слегка приподняв ей голову, напоила из ложки, приговаривая:

– Сейчас Родька принесёт дрова и я сварю вам грибной супчик и кашу. Вы хотите супчик?

Из глаз старухи ручьями потекли слёзы. Вытирая их краешком её чёрного платка, Стеша вспомнила покойную бабушку, свой покинутый дом, трагедию, произошедшую прошлой ночью и тоже заплакала.

– Ничего – ничего, – сказала она, стараясь сдерживать всхлипы, – я вас не оставлю и всё у нас будет хорошо.

Съев по нескольку ложек ароматного грибного супа и рисовой каши на свеженадоенном Родькой козьем молоке, старуха заметно ожила. Дав ей немного отдохнуть, Стеша достала из – за пазухи свёрток с иконой. Развернув его, положила икону на стол, а край полотенца смочила тёплой водой, собираясь обтереть женщине лицо и руки.

Увидев икону, старуха заволновалась, протянула к ней руки и попыталась приподняться.

– Вы хотите на неё посмотреть? – спросила Стеша.

– Да… Дай мне её, дай… – потребовала старуха неожиданно твёрдым голосом.

– Лежите – лежите, я вам её подам. Это икона моей бабушки.

Старуха взяла образок в руки, трижды перекрестилась, поцеловала, и, повернув к себе тыльной стороной, стала медленно водить пальцами по гладкой металлической поверхности. Наконец, что – то нащупав, воскликнула:

– Да, это она. Гляди сюда…

Стеша посмотрела на место, где застыл её палец, и увидела выгравированный вензель, похожий на тот, что выбит над входом в графский дом.

– Эта Богородица, жалованная прадеду графа, Григорию Туманову императрицей Екатериной второй. – медленно, с придыханием и частыми длинными паузами, заговорила старуха, – Значит, Анна унесла её с собой, и, как и обещала, сохранила для их внука. Теперь уже нет никаких сомнений в том, что ты действительно наследница Тумановых, правнучка Арсения Туманова, внучка Владимира Арсеньевича, дочь графа Никиты Владимировича Туманова, молодая графинюшка Степанида Никитишна. Хотя, Анна воспитала тебя так, что уже по одной твоей стати видно, что рода ты отнюдь не простого.

– Ну какая из меня графиня… – усмехнулась Стеша, – я самая обыкновенная доярка.

– Доярка? Ты, графиня в седьмом поколении, доишь коров?

– Дою, – ответила Стеша,– и ничего зазорного в этом не вижу.

– Больше тебе делать это никогда не придётся. Но для этого тебе нужно сделать одно – после моей смерти не выбрасывать ни единой тряпки из тех, что лежат подо мной, пока ты не переберёшь всё до последней нитки. Запомни это как отче наш.

– Пожалуйста, расскажите мне о предках моего отца… – попросила Стеша, не обращая внимания на слова старухи.

– Прадедами твоими были граф Арсений Михайлович Туманов, и его жена, Анастасия Львовна. Как раз на неё ты похожа ровно как две капли воды. Было у них двое детей, дочка Аглая и сын Владимир, твой дед. Его жену, бабку твою, звали Варвара, ну а их сыночка, твоего отца, Никита, стало быть, Владимирович.

– А как же моя бабушка, Буренкова Анна? Кем была она?

– Анна служила гувернанткой маленького Никитушки. Была она родом из Питера, своих детей у неё не было. Хотя, может потом и были, могла же у неё быть своя семья, об этом я его не знаю.

– Нет, замуж она не выходила и никого, кроме моего отца и меня, у неё не было.

– Значит, не выходила… А ведь могла бы, от графьёв она не отличалась ни умом, ни образованием, ни воспитанием, ни манерами, а уж красавицей была – не описать. А как они пели вдвоём с Аглаей, как пели… – старуха покачала головой и на секунду замолчала, будто прислушиваясь к звучавшим в её памяти голосам, затем продолжила, – да и похожи были, как родные сёстры… Мне всегда казалось, что у неё тоже была какая – то своя семейная тайна, о которой теперь никто никогда не узнает. Не берусь ни утверждать, ни отрицать, но ходили слухи, будто она была побочной дочерью старого графа, которой он дал образование, а потом взял в дом под видом гувернантки. Раньше у господ такое случалось довольно часто.

Старый граф был человек просвещённый, много читал, хорошо знал историю, и в политике тоже неплохо разбирался. Он всегда говорил, что бунты и революции рано или поздно перевернут жизнь России с ног на голову. И наступит время, когда тот, кто был никем, вдруг станет всем, а разным господам, особенно графьям да князьям, придётся бежать, задрав полы, куда глядят глаза. Так всё и произошло. Но сам граф бежать из России никогда не собирался. Он говорил:

– Все мои деды и прадеды всегда служили России верой и правдой, и я, несмотря ни на что, останусь здесь и буду жить, уповая на судьбу и веру в то, что правда и справедливость рано или поздно восторжествует. Я не требую, чтобы мне зачлись подвиги и слава моих предков, однако память о них должна быть сохранена для истории. А история у каждого государства должна быть одна, и ни в коем случае не должна переписываться в угоду тех, кто приходит к власти тем или иным путём.

Раньше несколько деревень в округе, в том числе и этот лес, принадлежали ему. Он так и звался – Тумановский, только вряд ли кто теперь об этом помнит. В середине прошлого века граф построил вот это имение, а позже небольшой женский монастырь. Я думаю, в душе он надеялся на то, что смуты и революции со временем улягутся и жизнь пойдёт по – старому.

Однако и после революции в Росси ещё долгое время царила анархия. Погромы и расстрелы в Питере, да и не только в нём, происходили чуть ли не каждый день. И граф в конце концов решил спрятать в этом монастыре свою дочь Аглаю и невестку Варвару вместе с дитём и женской прислугой. В то время я служила у них горничной, и мы с Анной поехали вместе с ними. Варвара умоляла на коленях оставить её с мужем, уж больно они друг друга любили. Но старый граф приказал ехать, и очень просил нас всех сберечь хотя бы одного мужчину из их старинного рода, Никитушку.

Больше мы их не видели. Дошли слухи, будто всех их расстреляли вместе с оставшейся прислугой, которая пыталась их оборонить. За что – не знаю. Люди они были очень хорошие, только кто тогда с этим разбирался, всю знать старались истребить под самый корень…

Варвара Ивановна и Аглая не смогли пережить их смерти и умерли одна за другой в тот же год. Перед кончиной Варвара взяла с Анны клятву в случае чего выдать маленького Никитку за своего сына и беречь эту тайну до конца своих дней. Значит, Анна своё слово сдержала – посвятила свою жизнь Никитушке … Она ведь воспитывала его с трёх лет и любила пуще родного…

Старуха одобрительно покивала, затем, немного передохнув, опять погрузилась в прошлое.

– И остались мы с ней одни, с графским дитём на руках. Жили за счёт монастыря, пока была жива старая игуменья Исидора, царствие ей небесное…. А когда её не стало, кто – то проговорился, что при монастыре прячут наследника старого графа, переодетого девочкой.

Однажды зимой, когда болота замёрзли, сюда нагрянула толпа пьяных мужиков и начала всё громить. Пока они бесчинствовали, Анне с Никитушкой удалось сбежать. Скорее всего, кто – то им помог. Где они потом обитались и как, никто не знает. Да никто их и не искал, никому это не было нужно.

Усадьбу разграбили, всё, что было можно унести, вывезли, а что нельзя – побили и пожгли. Монастырь тоже не пожалели, сожгли. А ведь старый граф людей особо не притеснял, и жили в его деревнях всегда зажиточней и сытней, чем у других помещиков. После революции стали жить ещё хуже, и голод был, и нищета, и банды всякие гуляли, громили всё подряд, чтобы от господ не осталось и следа. Все кричали о свободе, а те, кто был против такой свободы и пытался людей вразумить, становился врагом народа. Анархия, вседозволенность и безнаказанность, вот к чему это привело.

Поскольку само имение находилось далеко от ближних деревень и эти постройки ни на что сгодиться не могли, все постепенно о нём забыли. Со временем дороги сюда позарастали, болота разрослись и остались мы, я и три монашки из нашего монастыря, жить в глухом лесу вместе с волками.

– С волками? – удивилась Стеша.

– Ну да… Иной раз с волками договориться проще, чем с людьми. Ещё при жизни Аглаи с Варварой наш сторож поймал в лесу подранка, волчонка с перебитой лапой. Посадил его в мешок и принёс домой, думал показать Никитке, а потом содрать с него шкуру. Только Аглая, добрая душа, убивать его не разрешила и стала выхаживать.

Скоро мы заметили, что рядом с имением поселилась волчья стая. И волчонок, как только лапа поджила, стал к ним убегать. Так и жил, словно на две семьи, то с нами, то с волками. За ним стали приходить и другие волчата, видать, его братья. Мы их не гоняли, иногда даже подкармливали молочком от наших коз. Постепенно вся стая прижилась рядом с имением, нас бояться перестала, а мы не боялись их.

С тех пор так и повелось. Стая то живёт тут, то уходит куда – то, скорее всего ищет, где есть больше живности для пропитания, потом возвращается обратно. Бывало и собак с собой приводили, и щенки общие у них нарождались. Ведь это природа управляет кому, как и где жить, а не человек. Так что волки наши теперь уже не совсем волки, но и не собаки. Хотя, не раз бывало, вели себя как собаки, отпугивали лихих людей, охотников искать клады.

– Лихих людей… – прошептала Стеша, вспомнив о погибшем незнакомце и спасшем её волке.

– Да. Ведь многие были уверенны в том, что граф спрятал где – то в имении своё золото, и, если бы не волки, от него, наверное, камня на камне не осталось бы, всё бы перевернули. Однако наша стая всех отвадила.

Но однажды всё – таки явились трое преступников, сбежавших из тюрьмы. К тому времени монахини, которые были постарше, поумирали, и мы с Аксиньей остались вдвоём. На нашу беду, волчья стая на тот момент куда – то ушла и они вошли в имение свободно и беспрепятственно. Облазив всё в поисках клада, наткнулись на нас с Аксиньей. Сначала попросили еды, а потом…

Они измывались над нами как хотели, пытали, требовали рассказать, где зарыты графские сокровища. Как они нас только не мучили, и били, и к деревьям привязывали, и распинали, и по очереди по – всякому насиловали… Наконец – то, словно почувствовав неладное, явились наши волки. Услышав крики, примчались и набросились на них всей стаей, порвали всех троих в клочья. Их остатки мы потом побросали в ближайшее болото.

Не знаю, как об этой истории прознали люди. Возможно, кто – то наблюдал за всем этим со стороны, а вмешаться побоялся или не захотел. Но с той поры монастырь назвали Волчьим логовом, а болото проклятым местом. Старуха надолго замолчала, судорожно сжимая руки, переживая заново страшное прошлое. Стеша подумала, что рассказ её уже закончен, однако она справилась с собой и продолжила:

– Казалось бы, такая страшная месть должна была облегчить душу, однако никакого облегчения не наступало. Аксинья сошла с ума. То начинала петь и хохотать без всякой причины, то вдруг пугалась малейшего шороха, бегала по имению, кричала и от кого – то пряталась. Однажды её поймали в соседнем селе и отправили в больницу. Жива ли она, не знаю…

А мне бог такой милости, чтобы всё забыть, не дал. Видать, я сподобилась ему для другого – почти в шестьдесят лет выносить и родить Родьку. Наверное, потому он и родился убогоньким.

Поначалу, поняв, что ношу в себе их плод, я хотела наложить на себя руки. Однако, зная, что это тяжкий грех, не смогла на него решиться, скиталась по лесу, била себя по голове, царапала щёки, выла словно старая волчица, грызла стволы деревьев. Наконец, решила – рожу и утоплю, как щенка, потом и себе камень на шею и вслед за ним. Когда начались схватки, пошла к болоту, в которое были сброшены насильники, приготовила камень и тряпку, чтобы утонул долго не мучаясь.

Когда родила, перерезала пуповину и подняла младенца перед собой, чтобы посмотреть на дьявольское отродье. Он был похож на лягушонка, такой же лупастенький. А он, словно прочитав мои мысли, вцепился ручонкой в мою кофту – не оторвать, и в глаза мне так посмотрел, словно спросил – за что?…

В общем, ни на что плохое рука моя не поднялась. Я его полюбила, и даже когда поняла, что он убогонький, всегда была готова отдать за него свою никчёмную жизнь. И тебя прошу, не оставляй Родечку, его и так бог наказал, а он ни в чём не виноват. Я ведь сразу поняла, что он уже успел прирасти к тебе всей душой, ласковый мой.

– Я его не брошу, можете быть спокойны… – пообещала Стеша.

– Спасибо тебе.

– И сколько же эта история продолжается, наверное, лет сто? – сказала Стеша, произведя в уме нехитрые подсчёты.

– Ну сто не сто, не знаю, не считала. Я ведь не знаю даже, который нынче год. Всё что было раньше, помню как сейчас, а то, что случилось вчера, забываю. Живу, не знаю зачем. Хотя, знаю. Прежде чем уйти, мне нужно было оставить на кого – то своего Родечку. Вот я тебя и дождалась, моя графинюшка. Вижу, ты его не бросишь, и никогда об этом не пожалеешь, я тебе обещаю.

Обессилев от долгого разговора, старуха закрыла глаза и задремала. Стеша осторожно, чтоб её не потревожить, поднялась и вышла на улицу. Ей хотелось побыть наедине с собой, ещё раз увидеть имение, когда – то принадлежавшее её далёким предкам, и обдумать то, что поведала бывшая горничная её родной бабушки.

Огорошенная неожиданным поворотом событий, она медленно прошлась вдоль особняка, проводя рукой по стенам, словно нащупывая невидимую ниточку, связующую с прошлым. Останавливалась, и, закрыв глаза, пыталась представить себе лица мужественных женщин, отправленных в лесную глушь, чтобы сохранить жизнь последнего из рода Тумановых, её отца.

На заднем дворе имения она обнаружила загон, огороженный высоким плетнём, оберегавшем от волков нескольких козочек. Дальше, на небольшой возвышенности, среди высоких, позолоченных солнцем сосен, расположился погост. Могильные холмики, присыпанные толстым слоем сухих иголок, были едва видны. Если бы не покосившиеся, полусгнившие кресты с едва видневшимися, вырезанными ножом именами, их можно было бы и не заметить. Земля приняла и сравняла всех, и господ, и их прислугу, и монахинь.

– Варвара… Аглая… Исидора…Ольга… Евлампия… Таисия… Елена… Алексей… Серафима… Авдей… Илья… – читала Стеша, кланяясь каждому.

Она вспомнила бабушку, носившую в душе тяжкий груз ответственности за то, что не смогла уберечь наследника славного старинного рода от нелепой, трагической смерти, и унёсшую тайну его рождения с собой. Наверное, она до самого конца не была уверенна в том, что, раскрыв её, сослужит хорошую службу ей, праправнучке Тумановых. Однако, кому – то или для чего – то было нужно, чтобы она её узнала. Не случайно же ей встретился человек, лучистые глаза которого лишили её покоя, заставили взглянуть на свою жизнь по-другому. И уж точно не случайно всё повернулось так, чтобы она, направляясь в город в поисках новой жизни, неожиданно погрузилась, вернее сказать, провалилась в прошлое глубиною в целый век, где встретила другую участницу давних событий, возможно, прожившую столь долгую жизнь именно для того, чтобы открыть ей всю правду.

Теперь уже ей самой придётся хранить эту тайну дальше. Разве она посмеет хоть кому – нибудь признаться в том, кто она есть на самом деле? Да и чем она может доказать свою правоту, если пока ещё и сама не до конца в ней уверенна. Мало ли что могла наговорить старая женщина, живущая в непонятно каком времени и измерении, приняв её случайное сходство с графиней Анастасией Тумановой за факт их родства. В конце концов, её просто могли подвести зрение и память. Конечно, фамильная икона могла бы послужить подтверждением её отношения к древнему роду, но вдруг она попала в их дом случайно? В общем, как была она Стешей Буренковой, так навсегда ею и останется. Однако, теперь она не сможет оставить этих людей на произвол судьбы не только потому, что дала им слово, а потому, что не может поступить иначе. Значит, поскольку она сама пока никак не устроена, ни жилья, ни работы у неё нет, ей придётся жить с ними как минимум столько, сколько ещё проживёт эта женщина. Перспектива довольно безрадостная, но ничего с этим не поделаешь.

Неожиданно рядом зазвучала свирель. Незамысловатая мелодия была нежна и чиста, как солнечный восход, как звон лесного ручейка. Оглянувшись, Стеша встретила Родькин взгляд, немного грустный, но вполне осмысленный. Он перестал играть и стоял молча, ожидая её одобрения.

– Играй, Родечка, играй. У тебя так хорошо получается… – попросила Стеша, ничуть не кривя душой, потому что исполненная им мелодия удивительно совпадала с её мыслями и настроением.

Так играть мог только по – настоящему талантливый человек. Словно по закону сообщающихся сосудов, господь с одной стороны многое отнял, ограничив его умственные особности и обрекая на полудикую жизнь в лесу, с другой наполнил недюжинным талантом.

Родькино лицо засияло, и он снова заиграл что – то непонятное, но очень красивое, похожее на чарующие звуки леса.

– Я никогда тебя не оставлю, Родечка, никогда… – прошептала Стеша.

Несомненно, он умел читать по губам, потому что после её слов неожиданно перестал играть, подбежал к Стеше, упал на колени и стал целовать ей руки. Похоже, таланты этого человека не ограничивались одной только музыкой.


Глава 5


Вернувшись в сторожку, Стеша сразу ощутила неестественно – глухую, тревожную тишину. Её нарушало, вернее, не нарушало, а подчёркивало только жужжание крупной зелёной мухи, бившейся в оконное стекло. Её подруга беспрепятственно ползала, исследуя каждый сантиметр на неподвижном лице старухи. Неестественная желтизна, заострившийся нос и приоткрытый рот наряду со спокойным, умиротворённым выражением, говорили о том, что едва теплившаяся в ней жизнь ушла легко и быстро.

Стеша согнала муху и замерла перед лицом смерти, обливаясь слезами. Эта женщина, за короткое время их общения ставшая ей близкой, когда – то знала её отца и бабушку и могла бы рассказать ещё о многом. Кроме горести и сожаления о неожиданной потере, она во второй раз за сутки почувствовала себя виновницей чужой смерти. Сначала мужчина, встретившийся ей на ночной дороге, теперь старуха, которая, возможно, прожила бы ещё какое – то время, если бы не эмоции, пережитые ею во время рассказа о прошлом и оказавшиеся для неё непосильными.

Выплакав первые слёзы, Стеша стала искать какой – нибудь платок, чтобы подвязать челюсть покойницы. И надо было позвать Родьку, оставшегося на улице, чтобы сообщить о кончине его матери.

Стеша открыла дверь и остановилась на пороге, не представляя, как ей это сделать. Родька, игравший с Машкой, оглянулся и, мгновенно поняв по выражению её лица, что случилось непоправимое, бросился в сторожку, едва не сбив её с ног.

– Мама, не молчи… Мама, не молчи… Мама, не молчи…– донеслось изнутри.

Она отошла подальше от двери, давая ему выплакаться. Сердце буквально разрывалось от его тоскливых, монотонных выкриков, и она тоже расплакалась навзрыд. Встревоженная Машка подошла к ней, и, став рядом, вдруг начала потихоньку подвывать. Вторя ей, из леса, уже пустившего длинные вечерние тени, донёсся заунывный волчий хор. Стешу захлестнул ужас, и она бросилась в избушку. Родька стоял на коленях у смертного одра, уткнувшись лицом в материнскую руку, и рыдал не переставая. Она обняла его за плечи и попыталась приподнять. Он передёрнул плечами, запрещая себя трогать.

– Родечка… Мой дорогой Родечка… – тихо сказала Стеша, гладя его по плечу, – твоя мама ушла на небо. Она святая, и её позвали туда. А мы с тобой пока останемся здесь и будем за неё молиться. У нас есть какая – нибудь свечка? Надо зажечь свечу, чтобы осветить ей дорогу.

Родькины рыдания постепенно становились всё глуше. Наконец он поднялся с колен, и, открыв крышку сундука, похлопал по его содержимому.

– Здесь. Мама. Здесь…

Видимо, мать, задумываясь о своей смерти, давно уже приготовила всё необходимое и не раз повторяла об этом ему, зная, что он, скорее всего, будет единственным, кто проводит её в последний путь. На дне сундука, под Родькиными вещами, которыми, скорее всего, его снабжала церковь, лежал большой свёрток, завёрнутый в пожелтевшую простыню. В нём было чистое бельё, платье и белый саван. Там же нашлась дюжина тонких восковых свечей. Очевидно, всё это было приготовлено много лет назад и давно уже успело пожелтеть и слежаться, но теперь пришлось как нельзя кстати.

Выпроводив Родьку на улицу, Стеша как смогла обмыла и обрядила его мать, укрыла саваном, и, поставив у изголовья свою иконку, зажгла рядом с нею свечу. Сама же надела чёрное монашеское облачение, найденное в том же сундуке. За окнами стемнело, когда она прибралась и пригласила сына к телу матери. Увидев на ней черное одеяние, Родька вздрогнул и отрицательно покачал головой, не желая воспринимать её в таком обличье.

– Ничего, Родечка, ничего, – сказала Стеша, – так надо. Иди, садись рядом с мамой. Я буду с тобой. Я тебя не брошу.

Они просидели рядом с покойницей всю самую длинную ночь в их жизни. Родька плакал, не переставая. Иногда, не в силах себя сдерживать, выходил в ночь, подальше от сторожки, и стенал во весь голос. Каждый раз его поддерживала волчья стая, подвывая вместе с ним на разные голоса. А Стеша задумывалась о том, что станется потом, когда это дитя природы будет вырвано из его привычной среды.

Когда наступил рассвет, Родька взял заступ и топор, и отправился рыть могилу.

В последний путь он отнёс мать на руках. Стеша шла позади, держа в руках букетик бессмертников и простыню, в которой ранее были завёрнуты погребальные вещи, чтобы прикрыть покойницу от земли, которая должна на неё упасть. Сначала Стеша хотела взять для этой цели лоскутное одеяло, на котором она лежала, но Родька неожиданно резко воспротивился:

– Нет… Мама, нет. Не надо… одеяло нет.

Возможно, ему не понравилось то, что оно было сыроватым. Обмывая усопшую, Стеша, как ни береглась, всё – таки немного его замочила. Согласившись с Родькой, она взяла простыню, а одеяло раскинула сушиться на кусте.

Могилу они сначала засыпали руками, тщательно выбирая из песка, нарытого из ямы, обрубленные сосновые корни. Родька поставил в изголовье тяжёлый крест, стоявший у сосны, под которой была вырыта могила. Стеша хорошо помнила, что вчера его здесь не было. Скорее всего, Родька притащил его утром из особняка, где он ожидал своего часа. На нём белело свежевырезанное имя – АНГЕЛИЯ. Вернувшись в сторожку, Родька сел к столу и застыл, уронив голову на руки. Стеша сидела рядом и молча гладила его по голове. Не было таких слов, которые могли бы облегчить его горе.

Проснувшись рано утром, Стеша обнаружила его постель пустой. На столе стоял ковш со свеженадоенным молоком, а он, скорее всего, ушел на могилу матери. Стеша решила его не трогать, пускай они побудут одни.

Теперь, когда Ангелия так неожиданно покинула этот мир, их ничто здесь не задерживало, можно было отправляться в путь. Стеша решила воспользоваться Родькиным отсутствием, чтобы собраться в дорогу. Из сундука она взяла его вещи и монашеское платье, в котором была на похоронах Ангелии, себе на память. Всё это связала в узел, а свою иконку опять спрятала себе за пазуху.

Сварив на завтрак кашу из последней горсточки риса, навела в избушке относительный порядок, застелив постель высушенным одеялом, и отправилась на поиски Родьки. Как она и думала, он стоял у свежего холмика на коленях и что – то тихо шептал.

– Родечка, мой дорогой Родечка… – сказала она, немного постояв рядом с ним. – Я тебе очень сочувствую. Мама самый родной и близкий человек, и нет большего горя, чем её потерять. Мои мама и папа тоже умерли, когда я была ещё совсем маленькой. Но у меня была бабушка, которая меня вырастила, и была рядом со мной, пока не умерла, как твоя мама. У тебя же не осталось никого. Если позволишь, рядом с тобой буду я. Но для этого нам нужно идти к людям. Люди должны жить рядом с людьми, а не животными. Там я смогу найти работу, чтобы у нас всегда была еда и всё остальное. Ты согласен пойти со мной или нет?

Родька молча взял её руку и прижал к своей щеке.

– Я понимаю, – продолжила Стеша, – тебе будет очень трудно привыкать к новой жизни, но ты не должен бояться. Я приложу все силы, чтобы тебе в этом помочь. Ты согласен?

– Теша, Родька, Машка, дружочек. – ответил он в знак согласия.

– Нет, Родечка, Машка нет. Люди могут её испугаться и убить. Ты же не хочешь, чтобы её убили?

Родька отрицательно покачал головой.

– Значит, мы должны идти вдвоём, а Машка останется здесь, со своей стаей. Здесь её мама и папа, с ними ей будет хорошо.

– А лялечки? – спросил Родька.

– Какие лялечки? – удивилась Стеша.

– Лялечки, молоко…

– Козы? – догадалась Стеша. По – видимому, лялечками он называл коз потому, что их блеяние походило на детские голоса.

– Да, лялечки – козы.

– Да, их здесь оставлять нельзя, об этом я не подумала. А давай – ка отведём их в деревню и подарим какой – нибудь бабушке. – сказала Стеша, подумав, что, посещая храм, он наверняка обзавёлся какими – то знакомствами. – у тебя нет знакомой бабушки?

– Есть, баба Маша.

– Баба Маша. Хорошо. А ещё?

– Отец Никита.

– Вот им мы их и подарим, а они уж сами решат, что с ними делать. Договорились?

– Да… – Родька печально склонил голову.

Стеша понимала, что разом отрывать его от всего, к чему он привык, равносильно что резать по живому, но выбора не было.

– Тогда давай прощаться с мамой. Мы будем её навещать, когда ты захочешь, а она будет смотреть на тебя с небес и радоваться тому, что ты не один.

– С неба видно всё. – согласился Родька, глядя на облака.

– Да, мой дорогой. Поднимайся, нам пора идти.

Родька шагал, держа на плече палку с узлом, в котором лежали его вещи и лоскутное одеяло, расставаться с которым он не захотел. Поход с небольшим козьим стадом, то и дело норовившим завернуть в сторону или забраться поглубже в кустарник, был непростым и завершился только к обеду.

У ворот крошечной деревянной церквушки, стоявшей на пригорке в центре деревни Демидовка, их встретил старенький, но ещё довольно энергичный отец Никита. Узнав о смерти Родькиной матери, он несколько раз перекрестился и пообещал в ближайшее же воскресенье отслужить молебен о новопреставленной Ангелии.

Услышав о том, что козье стадо хотят оставить на его усмотрение, он немного помолчал, жуя губами, затем поднял подол рясы и полез в карман серых холщовых штанов. Нашарив в нём тощую пачку денег, протянул Стеше.

– Ну что вы, батюшка, не нужно. – замахала руками Стеша, – Мы ведь привели их к вам не на продажу, а чтобы не оставлять на съедение волкам.

При упоминании о волках батюшка сплюнул, троекратно обмахнулся крестом, а деньги заставил взять, заявив:

– Нельзя брать животное задаром, нужно обязательно дать хоть копеечку, а то не пойдёт впрок. Возьми деньги, дочь моя. Богоугодное дело ты делаешь, приняв на попечение сироту. Конечно, сумма невелика, однако я вижу, что лишней она для вас не будет, хоть какое – то время продержитесь. Если надумаете остаться в нашей деревушке, я могу пособить с жильём.

– Нет, я думаю, в городе мне будет проще найти работу, а здесь что…

– Это верно, – согласился отец Никита, – здесь работников не держат, каждый сам выживает как может.

Суммы, полученной от отца Никиты, едва хватило на оплату комнаты в коммуналке за один месяц. Хозяйка Бронислава Максимовна, энергичная, яркая блондинка лет пятидесяти, пыталась вытребовать за полгода вперёд. Она долго и безуспешно повторялась, называя квартиру меблированной и оборудованной буквально всем. В это «всё» входили стол с табуретом и одним подвесным шкафчиком, а также маленький холодильник «Саратов» с насквозь проржавевшим дном на общей кухне, круглый стол и шкаф с отслоившимся шпоном, продавленный диван и телевизор в малюсенькой комнатке, плюс старая стиральная машинка в ванной. Однако, поняв, что взять с единственных клиентов, согласных за такую цену жить на первом этаже в коммуналке с облезлыми стенами, щелястым полом и протекавшей сантехникой больше нечего, махнула рукой и согласилась. Хотя, наверняка повела бы себя совсем по – другому, если бы знала, что после лесной сторожки даже эта убогая квартира для Стеши с Родькой казалась райским уголком. Стеша, готовая заплатить и больше, не уступила лишь потому, что на оставшиеся деньги ей нужно было купить раскладушку для Родьки и хотя бы по одной паре постельного белья.

Получив ключи, Стеша сразу же отправилась искать работу. Родьку она взяла с собой, опасаясь, что без неё он выйдет на улицу и потеряется, но на уговоры оставить лоскутное одеяло дома он не соглашался. Вид одеяла был так непригляден, что все прохожие обходили их стороной. Пришлось купить большой пакет и спрятать Родькино наследство в него.

Стеша довольно быстро устроилась посудомойкой в кафе – бистро. Оплата была такой, что едва хватало на дальнейшую оплату жилья. Зато хозяин кафе, главный девиз которого был «всё с пылу, с жару», кстати, обеспечивавший его детищу довольно неплохой успех, разрешал персоналу в конце дня забирать непроданные блюда себе. Так что пара булочек и котлет, а также понемногу гарнира и какого – нибудь салата у них были всегда. Конечно, для Родьки, съедавшего непривычную для него еду с завидным аппетитом и удовольствием, этого было маловато. Самой же Стеше частенько приходилось тайком доедать остатки с чужих тарелок.

Родька, узнав, что вода течёт по трубам прямо в доме, поначалу то и дело открывал краны и подолгу смотрел на струю, пытаясь понять, откуда она течёт и куда девается, если рядом нет ни реки, ни ручья, ни озера. Благо, их соседи работали на двух, а то и трёх работах и друг с другом почти не пересекались. Ванна ему понравилась сразу, а когда Стеша объяснила, для чего служит унитаз, пользоваться им согласился не сразу, во всяком случае, пока она была дома. К газовой плите он тоже не подходил довольно долго, да Стеша и не настаивала, опасаясь пожара.

Она сразу же постаралась внушить Родьке, что за собой нужно убирать и вообще, в квартире всегда должен быть порядок. Он с большим удовольствием, а может, просто потому, что ему, привыкшему к постоянному движению, было невмоготу сидеть без дела, каждый день мыл полы, включая коридор и кухню, а также посуду, свою и чужую, и, быстро научившись пользоваться стиральной машиной, то и дело перестирывал их немногочисленные вещи. В свободное время он смотрел телевизор, в основном мультфильмы и музыкальные программы.

Денег катастрофически не хватало, а впереди была зима. Надо было немного приодеться самой, да и Родьке купить хоть какую – нибудь куртку и ботинки. Поэтому, узнав от сотрудниц, что в местную музыкальную школу требуется уборщица, Стеша сразу же решила, что он вполне мог бы ей помогать. Тем более, во времени там никто никого не ограничивал, работай хоть до поздней ночи, лишь бы утром везде были чистота и порядок.

С этого момента, когда она решила отправиться в музыкальную школу, их жизнь совершила крутой поворот. Увидев старинный особняк, чем – то похожий на тот, рядом с которым он прожил всю жизнь, и в который они пришли устраиваться на работу, (Стеша не хотела скрывать, что собирается выполнять её с помощью брата), Родька застыл на месте, разглядывая здание и прислушиваясь к доносившимся из него звукам. Стеше с большим трудом удалось сдвинуть его с места.

Войдя во внутрь, где звуки были намного громче, он прислушался к звучащему сверху реквиему, остановился на мраморной лестнице, ведущей на второй этаж, и неожиданно стал молиться.

Как раз в это время сверху спускался высокий представительный мужчина лет пятидесяти с проседью в тёмных пышных волосах и аккуратной окладистой бородке. Увидев Родьку, накладывавшего на себя кресты, он тоже остановился и стал его внимательно рассматривать.

– Простите нас, – сказала Стеша, – мой брат ведёт себя немного странно… Он… просто он немного не такой, как все.

– Я это понял. – ответил мужчина.

– И он очень любит музыку, – добавила Стеша.

– И это я тоже понял – улыбнулся мужчина, – скажите пожалуйста, он играет на каком – нибудь инструменте?

– Понимаете, он вырос в глуши, и никакой возможности учиться у него не было. Но он умеет делать деревянные свирели и очень хорошо на них играет. Во всяком случае мне очень нравится.

– Я почему – то так и подумал! Разрешите представиться, меня зовут Игорь Станиславович Серов, профессор музыки. И я хотел бы послушать вашего брата, если это возможно. Скажите – ка мне, дружочек, ваша свирель сейчас при вас?

– Да! – воскликнул Родька, засиявший при слове дружочек, – при нас.

– Вот и отличненько! Тогда попрошу пройти со мной, и мы с вашей сестрой, кстати, как вас звать – величать?

– Стеша, Степанида..

– А по батюшке?

– Степанида Никитична.

– Прекрасное имя. А молодой человек?

– Родион.

– Стало быть, Родион Никитич. Верно?

– Да.

– Если вы, Родион Никитич, не возражаете, мы с удовольствием вас послушаем. – предложил профессор, но тут же неожиданно воскликнул, глядя мимо них. – Софья Николаевна, дорогая, вы ли это?

Стеша оглянулась и увидела пожилую, элегантную женщину, шедшую вслед за ними. Они с Родькой расступились в стороны и пропустили её вперёд.

– Я, мой дорогой Игорь Станиславович, я! – ответила она, сияя улыбкой, – как же я рада вас видеть!

– А я то как рад! – ответил он, целуя ей ручку.– Надолго ли к нам?

– А навсегда! – засмеялась женщина, задорно тряхнув головой.

– И вы не шутите?

– Нисколько. Понимаете, не могу я жить в этой Европе, не могу. Кажется, везде красота и порядок, до которого нам ещё расти да расти, только всё это чужое, искусственное, что ли. Там каждый живёт сам по себе и для себя. В общем, ничто не прилегает к душе и ничего с этим не поделаешь.

– Как я вас понимаю… А дети? Они тоже приехали?

– Нет. Знаете ли, молодые адаптируются к другой жизни гораздо легче. Так что дети пока остались там. Хотят заработать побольше денег. Но я очень надеюсь, что к когда – нибудь они всё – таки вернутся сюда, в родные пенаты.

– А что дом? В порядке?

– В порядке, Игорь Станиславович, в порядке. Соседка моя, Надежда Семёновна, следила за ним, как за своим.

– Вот и отлично. Не желаете ли пройти со мной, послушать этих молодых людей? Мне кажется, это вам будет интересно.

– С удовольствием. – ответила Софья Николаевна, окидывая странную пару внимательным взглядом.

– Тогда разрешите вас друг другу представить, – это Степанида Никитична и Родион Никитич. А это Софья Николаевна Криницкая, преподаватель вокала. Прошу всех за мной.

– Феноменально! – воскликнул Игорь Станиславович, внимательно прослушав Родькины опусы. – я полагаю, эти мелодии он сочинил сам?

– Да, сам.

– И ни о какой нотной грамоте говорить не приходится?

– Нет. Читать и писать он немного умеет, а нот не знает.

– Полагаю, учить его уже вряд ли получится. Переучивать этот редчайший самородок, обладающий идеальным музыкальным слухом и памятью, только портить. А скажите – ка, Родион Никитич, не могли бы вы сыграть нам какую – нибудь другую музыку, то есть, не ту, что вы придумали сами, а которую исполнял бы кто – то другой. Например, ту, что вы слышали по радио или по телевизору?

– Да, могли бы, – ответил Родька, обрадованный неожиданным вниманием.

– Прошу вас, играйте.

Родька кивнул и неожиданно заиграл «гори – гори моя звезда», который Стеша любила напевать, занимаясь домашними делами. Проиграв несколько тактов, он посмотрел на Стешу и неожиданно потребовал: – «Теша, пой «звезда», пой».

– Нет, Родечка, нет, играй сам. Мы не должны злоупотреблять временем профессора.

– Отчего же нет? – возразил Игорь Станиславович, – Пойте, мы с удовольствием послушаем.

Стеша начала петь, сначала робко, вполголоса, а когда ей подыграл Родька, неожиданно для самой себя раскрепостилась и запела во всю мощь своего голос.

– Феноменально!!!– воскликнул Игорь Станиславович своё любимое определение, аплодируя обоим. – Ну как, Софья Николаевна, возьмётесь за огранку этих самородков или нет?

– Возьмусь с большой радостью. Какое счастье, что они попали именно к вам. Попадись они в руки какому – нибудь ретивому продюсеру, он быстро выжал бы с них все соки и выбросил. Талант талантом, а умение правильно поставить дыхание, грамотно пользоваться голосовыми связками, не рискуя сорвать голос, ещё никому не помешали.

– Полностью с вами согласен.

– Ну, тогда решайте организационные вопросы, а я пойду поздороваюсь с девочками.

Софья Николаевна ушла, а профессор подошёл к шкафу, достал из него инструмент, похожий на детскую игрушку, и протянул Родьке.

– Пожалуй, для начала я дам вам вот эту маленькую окарину. И ещё вот эту бамбуковую свирель. Пожалуйста, молодой человек, возьмите инструменты и попытайтесь их освоить. А я постараюсь вам помочь. И прошу вас обоих на занятия, ежедневно, безо всяких отговорок и пропусков. Что такое? Почему вы так потухли? – удивился он, заметив упавшее настроение Стеши.

– Простите, профессор, мы с братом не можем позволить себе учиться.

– Почему? – удивился профессор.

– Потому, что нам нечем платить за обучение и тем более за инструменты. Я думаю, они стоят очень дорого. Ведь мы пришли сюда не для того, чтобы учиться петь, а затем, чтобы устроиться на работу уборщиками.

– Вы? Пришли работать уборщиками? Мы мотаемся по всему свету в поисках талантов, а они вот они, пришли устраиваться на работу уборщиками. Забудьте об этом даже думать. Вы просто не понимаете, что, подучившись, вы будете зарабатывать столько, что сможете нанимать прислугу для себя, а не мыть полы за другими.

– Я не знаю, сможем ли мы научиться зарабатывать большие деньги и когда это будет. А платить за квартиру и чем – то питаться нам надо сейчас, и, желательно, каждый день… – растерялась Стеша.

– Девочка моя, вы когда – нибудь слышали о Ломоносове или о…, кто там ещё, – профессор пощелкал пальцами, и махнув рукой, продолжил. – ладно, не буду перечислять всех, кто прошел через голод и лишения ради того, чтобы достигнуть великого мастерства. Поверьте мне на слово, таких людей всегда было, есть и будет великое множество. Вы, наверное, понимаете, что такие предложения делаются нечасто, так что ни в коем случае не теряйте этой возможности для себя и своего брата тоже. Ведь вы, если я правильно понял, за него в ответе, и только вы одна можете помочь ему, а также самой себе получить всё, чего вы заслуживаете. Кстати, об оплате за учёбу я как – нибудь договорюсь, а обо всём остальном – извините.

– Хорошо, я подумаю. – ответила Стеша, взглянув на Родьку, прижимавшего неожиданные подарки к груди с такой силой, что побелели кончики пальцев.

Распрощавшись с профессором, они прошли два квартала, когда Родька вдруг вспомнил, что пакет с одеялом остался в его кабинете. Он вскрикнул, и, сунув инструменты Стеше в руки, помчался обратно.

Стеша как раз думала над тем, как найти выход из создавшегося положения, и не сразу поняла, что случилось. Помедлив пару секунд, побежала вслед за ним. Родька нёсся с такой скоростью, что она догнала его уже на пороге школы, где он, встретившись с профессором, теребил его за лацканы пиджака, требуя отдать одеяло.

– Какое одеяло? О чём вы говорите? Я не брал никакого одеяла… – недоумевал тот, пытаясь вырваться из его рук.

– Родя, что ты делаешь? Сейчас же отпусти человека! – закричала Стеша, оттаскивая его в сторону.

– Одеяло, мама, одеяло… – почти хрипел Родька.

Поняв в чём дело, Стеша обняла его, и, поглаживая по спине, стала уговаривать:

– Тише, Родечка, тише. Никуда твоё одеяло не делось, сейчас его тебе отдадут. Простите нас, профессор, я вас очень прошу. Просто мы забыли в вашем кабинете пакет, в котором лежит память о его матери. Это очень, очень старое одеяло, с которым он никогда не расстаётся.

– Фу ты, господи, а я никак не пойму, чего он от меня хочет, какое такое одеяло… – рассмеялся профессор, поправляя на себе одежду.

– Я вас очень прошу его простить. Сама не знаю, почему он так к нему привязан. Наверное, теперь вы больше не захотите нам помогать…

– Да полно вам. Память о матери, это святое, тем более для такого человека. Пойдёмте же, вернём ему эту реликвию поскорее. И не забудьте, о чём мы с вами договорились. С завтрашнего же дня прошу вас на занятия.


Глава6


Игорь Станиславович, как и обещал, сам подобрал учителей, уговорил их заниматься с великовозрастными учениками в дополнительное время, а директора изыскать возможности доплачивать им за сверхурочную работу. Из кафе Стеше пришлось уйти. Хозяин был удивлён, узнав о том, что причиной её увольнения является желание учиться пению, и даже попросил её немного спеть. Послушав её мягкий, нежный голос, расчувствовался и, слегка прослезившись, выдал ей расчёт и премиальные, которыми она смогла оплатить квартиру ещё за один месяц.

Стеша всё – таки упросила директора школы принять её с Родькой на работу, чтобы зарабатывать хотя бы на скудное питание. Теперь они трудились по восемнадцать часов в сутки, занимаясь сначала дома, затем в школе до тех пор, пока не освобождались кабинеты и можно было начинать уборку.

Родька освоил окарину довольно быстро. Нотная грамота, как и предполагал профессор, ему не давалась, и он учился играть только на слух. Для этого школьные преподаватели, восхищавшиеся феноменальными способностями и трудолюбием этой пары, сложились и купили для них недорогой магнитофон, надарив к нему кучу дисков.

Софья Николаевна, узнав что Стеша любит романсы, внимательно прослушала сначала её, а потом Родьку, у которого тоже был очень красивый баритон, и посоветовала им петь дуэтом и всерьёз. Увидев в этой паре большой потенциал, она стала заниматься с ними, не жалея своего времени. Да и жалеть то ей, собственно говоря, было нечего. Она очень любила свою работу и людей, а в небольшом особняке на окраине города никто, кроме кота Гогена и подруги – соседки, её не ждал.

Дети часто звонили и просили её вернуться, но она, хоть и очень по ним скучала, возвращаться в Голландию не имела никакого желания. Она не могла сказать об этой сказочной стране ничего плохого. Её восхищали тамошняя чистота и порядок, изящные мосты и каналы Амстердама, зелёные луга и ветряные мельницы Фрисланда, яркие тюльпановые поля Кёкенхофа и ещё многое другое, но катастрофически не хватало русского простора, простого человеческого общения и широты русской души.

Осень уже вступила в свои права и заметно похолодало. Уходя из дома, Стеша взяла только самое необходимое, рассчитывая за лето заработать и немного приодеться, однако и это немногое было потеряно, когда ей пришлось столкнуться на ночной дороге с пьяной компанией. Для Родьки она взяла из старого сундука вещи, пожертвованные ему церковью. Для неё в нём не нашлось ничего, кроме древнего монашеского платья, которое она тоже взяла и хранила как бесценную реликвию.

Теперь же, когда она взяла содержание Родьки на себя, выкроить денег на покупку одежды никак не удавалось. Ночи стали холодными, и ей, чтобы окончательно не замёрзнуть, приходилось надевать поверх платья рабочий халат, в котором она мыла полы. Всё равно было очень холодно.

Стеша уже подумывала над тем, чтобы бросить учёбу и искать работу, когда простудилась и слегла с тяжелейшей ангиной. Родька, поняв, что она больна, не соглашался отойти от неё ни на шаг. Ей с большим трудом удалось уговорить его не пропускать занятия и отправить в школу одного. Потом она сходила с ума, боясь, что он попадёт в какую – нибудь историю или вообще заблудится и потеряется навсегда. Только теперь она поняла, что этот добрый, необычайно искренний и доверчивый человек стал для неё дорог, как родной брат.

Но Родька вернулся, и не один. Увидев вошедшую вслед за ним Софью Николаевну, Стеша почти физически ощутила, как с её плеч свалился огромный камень. Она попыталась подняться, чтобы встретить нежданную гостью, но та её остановила.

– Лежите – лежите, моя дорогая! Как вы себя чувствуете? Да вы вся горите… Скажите поскорее, что у вас болит, может быть, я ещё успею съездить в аптеку. Хотя нет, уже не успею. А знаете что, мы с вами поступим по – другому. Вы можете ходить?

– Да, могу… – прохрипела Стеша.

– Вот и отлично. Поднимайтесь и поедемте ко мне.

– К вам? Нет, к вам нельзя. Я могу вас заразить.

– Не волнуйтесь, у меня хороший иммунитет. Главное, у меня дома полная аптечка лекарств, а моя соседка, она же лучшая подруга, терапевт с сорокалетним стажем. Вдвоём с ней мы быстренько поставим вас на ноги.

– Спасибо, но нет.

– Вы можете объяснить, почему?

– Я не могу оставить Родьку одного.

– А кто вам сказал, что мы его оставим? Мы заберём его с собой. Не волнуйтесь, места хватит для всех. Собирайте ваши вещи и поедем.

Софья Николаевна не удивилась тому, что все их вещи уместились в два небольших пакета, в одном из которых находилось старое лоскутное одеяло. Приехав домой, она показала Родьке место на шкафу и сказала:

– Друг мой, давайте – ка положим ваше одеяло вот сюда. Уверяю вас, здесь никто его не тронет. Вы его будете постоянно видеть и носить за собой его не надо.

Обращение «друг» всегда действовало на Родьку обезоруживающе. Он безоговорочно положил пакет с одеялом на верх шкафа, а сам стал перемещаться по комнате, глядя на него. Убедившись, что пакет хорошо виден с любого угла комнаты, наконец – то успокоился.

Так хорошо и спокойно Стеша не чувствовала себя никогда. Небольшой особняк на окраине города, приютивший её и Родьку, был уютен и ухожен. Хозяйка и её соседка и подруга Надежда Семёновна, были невероятно заботливы. Они поминутно интересовались её самочувствием и угощали наперебой всяческими вкусностями. Даже кот Гоген принимал активное участи в её излечении. Просыпаясь, она каждый раз находила его лежащим рядом и ощущала исходившее от него тепло, которое, как ей казалось, очень ей помогало.

На первый взгляд подруги казались полными противоположностями. Софья Николаевна стройная, подтянутая и артистичная женщина с бледной тонкой кожей, красивым, аристократичным лицом и благородной сединой, была воспитана, очень добра, но, при необходимости, в меру строга.

Невысокая, довольно упитанная Надежда Семёновна с окрашенными в ярко рыжий цвет волосами и здоровым румянцем на всю щеку, напоминала собой сдобный, аппетитный и очень активный колобок с необычайно весёлым, порой на грани солдафонского юмора, нравом. В любом другом случае такое различие характеров могло бы сделать общение непереносимым, но между ними любые конфликты исчерпывались строгим замечанием Софьи Николаевны или весёлой шуткой и лёгким подтруниванием Надежды Семёновны.

Обе вдовствовали уже по многу лет. Дети и внуки разъехались, и подруги, лишенные возможности о ком – то заботиться, изнывали от тоски и одиночества. Теперь же материнский инстинкт, пробудившийся у обеих дам, получивших возможность опекать двух молодых людей, стал настолько активным, что Стеша, которую чуть ли не кормили с ложечки, чувствовала себя вернувшейся в раннее детство, когда были живы её родители и бабушка.

Дамы пришли в ужас, узнав, что надетое на ней платье единственное, которое она ежедневно стирала, и, хорошенько отжав через полотенце, снова одевала, благо, лёгкий китайский трикотаж не мялся, быстро высыхал и был чрезвычайно носким. Они быстренько перебрали свои шкафы, в которых оставалась масса вещей от их дочерей, и приодели её так, как она не одевалась никогда в жизни.

Родька тоже радовался счастливой перемене в своей жизни. Его восхищали светлые, уютные комнаты дома, мягкая мебель, а также картины и фарфоровые статуэтки, коллекцию которых Софья Николаевна собирала в течении всей своей жизни. Поначалу он подолгу стоял, застыв в восхищении перед какой – нибудь картиной или статуэткой, изучая их до малейших подробностей. При этом его пальцы шевелились, словно пытались представить каждое движение мастера, создававшего сей шедевр. По расстеленным по полу коврам он ходил только босиком, тщательно вымыв ноги.

Подруги были с ним ласковы и внимательны, и он готов был на них молиться. Здесь же он, привыкший общаться с животными и очень скучавший по своей волчице Машке, неожиданно обрёл нового друга в лице кота Гогена, который, тщательно его обнюхав, тут же принял за своего и теперь постоянно следовал за ним по пятам.

Родька, не обращая внимания на возражения Софьи Николаевны, взял на себя обязанности по уборке и весь дом сиял чистотой. Убравшись, он выходил в сад и первым делом собирал опавшие яблоки. Наверное, он не мог видеть спокойно, как эти замечательные плоды, кушать которые ему приходилось нечасто, валяются и гниют на земле. Поставив корзину с собранной падалицей на стол, он тщательно мыл руки, и, взяв флейту и окарину, шёл в дальний угол сада, примыкавший к заброшенному участку, напоминавшему своей неухоженностью лес, и часами играл на флейте, подаренной Игорем Станиславовичем. Гоген, следовавший за ним по пятам, усаживался на пень, оставшийся от спиленной яблони, и сладко подрёмывал под непонятные, но, по всей видимости, приятные для его слуха звуки, издаваемые новым другом.

Стеше стало значительно легче, и она начала выходить на прогулку в сад, чтобы подышать свежим, пропахшим яблоками, воздухом, послушать Родькину игру и полюбоваться цветущими астрами. Софья Николаевна обожала эти скромные, неприхотливые и в то же время по праздничному нарядные цветы. Постоянно покупая или выменивая новые сорта семян и рассады, она собрала богатейшую коллекцию, которая теперь украсила яркими пятнами весь двор и сад.

Стеша медленно шла, любуясь разнообразием цветов, слушала Родькину игру и чувствовала себя абсолютно счастливой. Разве могла она когда – нибудь мечтать о том, что ей доведётся встретить таких замечательных людей, как профессор Игорь Станиславович, Софья Николаевна и Надежда Семёновна, которых она полюбила всей душой. Они заставили её поверить в себя, и она приложит все силы для того, чтобы оправдать их ожидания. Возможно, когда – нибудь у неё тоже будет такой же красивый, уютный дом для неё и Родьки, которого она уже привыкла считать своим настоящим братом.

В памяти вновь возникло лицо и лучистые глаза человека, общение с которым, длившееся всего лишь несколько минут, произвело на неё впечатление, которое до сих пор оставалось таким же острым и волнующим, как будто всё было вчера. Не проходило дня, чтобы она о нем не вспоминала. Во многих романах, прочитанных ею, говорилось о любви с первого взгляда, но о том, что это могло случиться с нею, она запрещала себе даже думать. Наверное, он уже давно забыл о ней и живёт своей жизнью, даже не подозревая о том, что, благодаря ему она смогла так перевернуть свою жизнь.

Задумавшись, она не сразу обратила внимание на то, что флейта замолчала, а Родька, силуэт которого только что виднелся между ветвями деревьев, куда – то исчез.

Стеша обвела взглядом сад, и, заметив качнувшийся куст на соседнем, заброшенном участке, и подумала, что он зачем – то перебрался туда через хлипкий забор. Она окликнула его, однако Родька не отозвался, что было на него непохоже. Скорее всего, в кустах бродит чья – то собака, решила она, однако в груди возник тревожный холодок.

Она поспешила туда, где только что видела Родьку. Он лежал на куче опавших листьев, уткнувшись лицом в руки, а Гоген топтался у него на спине, тычась мордой в голову. Ей почему – то показалось, что он вгрызается в Родькин затылок. Стеша готова была закричать от ужаса, но, увидев, что Гоген не кусает, а совсем наоборот, вылизывает его тщательно, словно котёнка, зажала рот обеими руками, ругая себя за отвратительную фантазию. А кот, не обращая на неё внимания, продолжал свое дело – лизал и терся своей усатой мордой об одно то же место Родькиного затылка, разминал его лапами и снова лизал. Закончив этот своеобразный сеанс мануальной терапии, длившийся довольно долго, он прилёг рядом с Родькиной головой. Тот повернулся к нему спиной, а Гоген плотно, словно желая отдать своё тепло, обнял его лапами, и оба затихли.

Стеша решила не мешать их странному общению, и осторожно, стараясь не шуршать листьями, пошла обратно в дом. Минут через пятнадцать флейта зазвучала снова. Стеше показалось, что её звуки стали звучать ещё чище и отчётливее, но чувство тревоги не проходило.

Немного поправившись, Стеша решила, что пора возвращаться обратно в квартиру. Вечером, когда они ужинали в саду, наслаждаясь последним осенним теплом, она сказала:

– Дорогая Софья Николаевна. Не могу передать, как мы с Родькой благодарны вам и Надежде Семёновне за ваше гостеприимство, помощь и доброту, однако, нам пора возвращаться домой, в квартиру.

– Как домой? Голубушка, вы что удумали? – возмутилась Софья Николаевна, – Неужели вам с нами так плохо, что вы решили вернуться обратно в свои трущобы?

– Ну что вы, нам здесь очень хорошо, но пора же, как говорится, и честь знать.

– Помилуйте, какая же честь, если вы хотите оставить нас в одиночестве. Мы ведь успели привыкнуть к вам, как к родным. Живите здесь, сколько захотите, если, конечно, я не надоела вам настолько, что вы готовы хоть в омут головой, лишь бы от меня подальше.

– Софья Николаевна, нам здесь очень хорошо, но нельзя же пользоваться вашей добротой до бесконечности.

– Если не хотите жить у Софочки, можете перебираться ко мне. – робко вставила Надежда Семёновна.

– Надюша, не смей… – Софья Николаевна строго погрозила неожиданной конкурентке пальцем и продолжила, – Не только можно, но и нужно. Вы поймите, мои дети возвращаться домой пока не собираются. Ехать к ним в Голландию я тоже не хочу. Нужды в деньгах у нас нет, дети очень хорошо мне помогают. А вы заменили мне семью, и я даже не представляю, как опять останусь одна.

– Огромное вам спасибо, – ответила Стеша, смахивая слезу, – Честно признаться, я тоже привыкла к вам, как к родной, и не знаю, смогу ли когда – нибудь отблагодарить вас за всё, что вы для нас сделали.

– Высшая благодарность – это любовь, уважение и внимание к человеку. Поверьте, в этом нуждается каждый, а одинокие пожилые люди тем паче. А всё остальное чепуха. Так что, давайте к этому вопросу больше не возвращаться. Поправляйтесь и начнём заниматься дома, не ограничиваясь во времени. Кстати, Родечкина преподавательница Вероника Матвеевна, она живёт в двух кварталах отсюда, тоже говорила, что заниматься с ним ей было бы гораздо удобнее здесь, а не в школе, не приходилось бы ехать домой затемно через весь город.

– А вам не будет мешать шум?

– Ну что вы. Я настолько привыкла за годы работы в школе к музыкальной кокафонии, что в тишине чувствую себя не совсем комфортно. Так что, как видите, всё складывается просто замечательно. Между прочим, вы меня так расстроили, что я забыла передать вам от Игоря Станиславовича привет и подарок, ещё одну окарину для Роди. Вероника Матвеевна похвасталась его успехами, и он решил, что ему пора осваивать более сложный инструмент, с восемью отверстиями. Ещё он просил сообщить вам о том, что скоро в нашей школе состоится концерт. Будут выступать лучшие ученики и он приглашает вас обоих принять в нём участие. Пора вам потихонечку выходить в люди.

– Нет, я выступать не буду. – отказалась Стеша.

– Почему? – удивилась Софья Николаевна.

– Вдруг об этом концерте напишут в газете и случайно упомянут моё имя. В общем, я бы не хотела, чтобы мой муж узнал, где я нахожусь.

– Конечно, в этом есть свой резон, однако, я не думаю, что такой муж стоит того, чтобы из – за него портить своё будущее.

– Вот именно! – воскликнула Надежда Семёновна, – я уверенна, что это выступление послужит началом вашей карьеры.

– Карьеры… – вздохнула Стеша, – слышала бы вас моя бабушка.

– Именно, карьеры. – согласилась с подругой Софья Николаевна.

– Всё равно нет.

– О чём мы спорим, когда можно найти простой выход. Мы придумаем вам псевдоним.

– А это возможно?

– Почему нет? Какое бы вы хотели имя или фамилию?

– Туманова, – ответила Стеша, не раздумывая ни минуты, – если можно, брат и сестра Тумановы.

– Я думаю, можно. Завтра же поговорю об этом с Игорем Станиславовичем. Не хотите ли немного рассказать о себе?

– Конечно, вы имеете право знать обо мне всё. Пожалуй, я начну с самого начала…

И Стеша стала рассказывать о своих безвременно ушедших родителях, о жизни с бабушкой, и о непутёвом муже. Когда дело дошло до зимней ночи, проведённой с волками, обе дамы переглянулись и одновременно ахнули. Оказалось, что они читали об этом происшествии в старой, случайно завалявшейся газете буквально несколько дней назад. Тогда они не поверили ни единому напечатанному слову, решив, что это вымысел, придуманный жёлтой прессой для поднятия своего рейтинга.

Подтвердив правдивость той истории, Стеша рассказала её продолжение, о том, как, решив изменить свою жизнь, сбежала из дома и, подвергшись нападению на ночной дороге, была спасена волком, загрызшим её обидчика.

– Так это ты и есть та самая таинственная свидетельница невероятной трагедии, которую никак не могут найти? – воскликнула Надежда Семёновна.

– Наверное, я… А… А откуда вы об этом знаете?

– От Веры Максимовны, она живёт через два дома от нас. А она узнала от своего внука Владика, то есть Владислава Артёмовича. Он работает в следственном отделе и до сих пор ломает голову, расследуя это происшествие. Значит, это действительно был волк или волчица, которую ты спасла из ловушки? Невероятно!!!

– Как тесен мир… – произнесла Софья Николаевна, затем, глядя подруге в глаза, спросила строгим тоном, – Надюша, я надеюсь, ты не собираешься помогать этому Владику?

– Ну что ты, Софочка, конечно нет. – ответила Надежда Семёновна, однако её голос прозвучал не совсем убедительно.

– Смотри мне. Я ведь знаю про твою страсть ко всяким детективным историям, тебя же хлебом не корми, а дай поучаствовать в каком – нибудь расследовании. Не хватало ещё, чтобы этих бедных детей начали таскать по следственным отделам.

– Хорошо – хорошо, Софочка, я буду молчать как рыба.

– Вот и молчи. Стеша говорит, что в добавок ко всему, в погибшего ещё и стреляли. Однако, судя по словам Веры Максимовны, ни одного свидетеля его гибели до сих пор не найдено. Теперь представь себе, что в машине находились люди, которым не очень – то хочется признаваться в убийстве своего друга, возможно незаконном хранении оружия, и мало ли в чём ещё. Иначе они уже давно бы это сделали, верно?

– Ну да… – согласилась Надежда Семёновна.

– Именно поэтому им ничего не стоит обвинить в убийстве Стешу.

– Да как же можно её обвинять? В чём?

– У нас всё можно. Стеша, сколько мужчин было в машине?

– Кажется, четверо… Ну да, четверо, двое впереди и двое сзади. – ответила Стеша, которую уже начало трясти от страха.

– Вот видишь, четверо. Надюша, как по – твоему, что стоит слово одной – единственной женщины, не имеющей за душой ни гроша, против слова четверых мужчин, разъезжающих на крутом джипе?

– Не знаю…

– Она не знает… А я знаю, что они могут представить дело совсем по – другому. Например, сказать, будто Стеша дефилировала ночью по трассе, как сама знаешь кто… И кто будет в этом сомневаться, при нашей – то жизни?

В ответ Надежда Семёновна развела руками, а чайная чашка в Стешиных руках заплясала, пролив горячую жидкость ей на колени.

– Стешенька, пожалуйста, успокойся. Мы прекрасно знаем, что это не так. Я просто хочу изложить свою версию того, как может повернуться вся эта история. Итак, они могут сказать, что Стеша шла по дороге, а может и не просто шла, а голосовала в поисках клиентов. А пострадавший чисто случайно попросил остановить машину рядом с нею, чтобы пописать. Конечно же, она предложила ему свои услуги. Вполне естественно, что он, всегда слывший примерным семьянином, ей отказал. И тогда она, в отместку за высказанное им пренебрежение или случайно вырвавшееся грубое слово, сначала натравила на него своего знакомого волка, о её дружбе с которым, между прочим, в своё время уже писали газеты, а потом ещё и пристрелила из пистолета.

Далее, обнаружив в машине застывших в шоке свидетелей, пригрозила им этим же пистолетом и обещанием, что, если они немедленно не уберутся или посмеют обмолвиться о произошедшем хотя бы одним словом, они с волком непременно их всех разыщут и сделают с каждым то же самое, что сделали с их товарищем. И кто бы посомневался в её словах, зная, какого она имеет союзника?

А у них семьи, дети, и только ради них они жили в вечном страхе, не смея обо всей этой истории даже вспоминать. И только теперь, когда наша доблестная полиция сама нашла эту маньячку и заключила под надёжную стражу, они наконец – то могут спокойно вздохнуть и дать правдивые показания обо всём, что видели своими собственными глазами.

– Боже упаси! – воскликнула Надежда Семёновна – Софочка, какая ты умница! Посмотри, как закрутила, мне бы эдакое даже в голову не пришло.

– Надюша, это не я закрутила, а сама жизнь. Надеюсь, ты поняла, никому об этой истории ни слова, а то Стеша уже трясётся от страха, как осиновый лист.

– Конечно, что ж тут непонятного. Нет, но каков сюжет! А этот вездесущий волк… ну просто фантастика! Стеша, а что же было дальше?

– Дальше? Можно, я расскажу об этом в другой раз, сейчас у меня совершенно нет сил. – ответила Стеша, насмерть перепуганная возможным поворотом событий.

– Конечно, моя дорогая. Пожалуйста, прости, что я тебя напугала своей буйной фантазией. Ты должна знать главное – мы тебе верим и всегда будем на твоей стороне.

После затяжных дождей и лёгких заморозков наступила бабье лето с густыми утренними туманами, мягкой солнечной погодой и золотой листвой. Вся их небольшая компания сидела за столом под старой яблоней, наслаждаясь последним теплом, пила чай под тихий шорох листвы, облетающей с деревьев и обсуждала их выступление на концерте.

Перед его началом все боялись, что Родька, не привыкший к большой аудитории, может просто отказаться выходить на сцену. Возможно, он так бы и поступил. Однако, всё случилось с точностью до наоборот.

Стоя за кулисами, Стеша заглянула в щель между кулисами в зал и увидела человека в милицейской форме. Она едва не свалилась в обмороке, решив, что её тайна раскрыта, и прямо со цены её уведут в следственный изолятор. Софья Николаевна, всё время державшаяся рядом с ними, вовремя заметила её побледневшее лицо.

– Что случилось? – спросила она, увидев в её глазах ужас.

– Там… – прошептала Стеша, указывая дрожащим пальцем в сторону зрительного зала.

– Кто «там»? В каком ряду он сидит? – спросила Софья Николаевна, подумав, что она увидела кого – то из друзей человека, погибшего на дороге.

– В третьем…

– А в чём он одет?

– В форме.

– Как в форме, в какой форме?

– Милицейской.

– Не в милицейской, а полицейской, милиции у нас уже нет.… Значит, это был полицейский? Ты уверенна?

– В чём?

– Как в чём? Это же он был в той машине, на трассе?

– Ни в какой машине я его не видела. Он сидит в зале, в третьем ряду у прохода с левой стороны. Наверное, чтобы было удобнее меня арестовывать.

– С чего ты решила, что тебя собираются арестовывать? – удивилась Софья Николаевна, заглядывая в зал. – господи, да это же Иван Владимирович, отец Танечки Савельевой, нашей лучшей ученицы по классу фортепиано. Милейший человек, очень гордится успехами своей дочери и не пропускает ни одного её концерта. А ты думала, он пришел за тобой?

– Ну да…

– Глупости. Немедленно прекрати паниковать и настраивайся на работу. Скоро ваш выход, а ты сама никакая, да ещё и Родьку пугаешь. Дыши глубже… ещё глубже… улыбайся… Не сметь плакать! Я сказала, не сметь, не то выпорю… Кто – нибудь, принесите мне розги…

Стеша представила себе Софью Николаевну, стегающую её розгами, и рассмеялась.

– Вот так – то лучше. Ну что, мои дорогие, вы готовы?

– Готовы.

– С богом!

– «Теша, Родька, дружочек…», – шепнула Стеша, поправляя на Родьке тёмные очки, которые, по замыслу Софьи Николаевны, должны были скрывать его особенность. Он был в белоснежной рубашке, подаренной Надеждой Семёновной, и черном костюме, одолженном одной из преподавательниц, а она в чёрном бархатном платье в пол, тоже чужом. Оба выглядели вполне презентабельно. Стеша перекрестилась, взяла Родьку за руку и повела на сцену.

Родька стоял боком к залу, и, не замечая никого, кроме Стеши, исполнял соло на окарине. Она улыбалась ему, плавно покачиваясь в такт музыке, и время от времени подпевала, исполняя вокализ. Зал замер, вслушиваясь в необычную мелодию. Когда ведущий объявил, что музыкант исполнил произведение его собственного сочинения, зал взорвался аплодисментами. Романсы в Стешином исполнении в сопровождении окарины пришлось повторять на бис.

В тот же вечер они получили приглашение выступать на довольно престижном областном фестивале, из – за чего, сами того не ведая, приобрели тайного, но весьма могущественного врага в лице известной в городе бизнесвумен Маргариты Михайловой. Дело в том, что на это приглашение рассчитывал её сын, ученик четвёртого класса по классу флейты Сева Михайлов, вернее не так он, как его мама. Сева особыми способностями не блистал, но она была уверенна в обратном. Бизнес привил ей уверенность в том, что деньги могут всё, и талант её сына обязательно раскроется, если за те вложения, которые она делала в содержание школы, уделять ему особое внимание. Победу этой великовозрастной, непонятно откуда взявшейся пары, один из которой, по её мнению, был явным идиотом, она восприняла как пощёчину.

– Оказывается, я была права, когда говорила, что этот концерт может оказаться началом вашей карьеры, прямо как в воду глядела, – заметила Надежда Семёновна, смакуя вишнёвое варенье. – Фамилия Тумановых теперь мелькает в каждой газете.

– Твои предсказания всегда в руку. – согласилась Софья Николаевна. – я думаю, теперь предложения будут следовать одно за другим. Отказываться от них нельзя ни в коем случае. Чем больше вы будете выступать, тем быстрее приобретёте известность. Вы оба заслуживаете её как никто другой. А пока будем заниматься изо всех сил.

– Надо бы приобрести для них собственные костюмы. – вздохнула Надежда Семёновна. – негоже постоянно пользоваться чужими вещами. А Роде обязательно выступать в чёрном смокинге? Ведь это же очень дорого. Может, придумать чего попроще?

– Я думаю, обязательно. У них, можно сказать, уже сложился собственный имидж. К тому же, я считаю, что романсы – это классика и исполнять их в чём ни попадя не пристало. Ладно, отступать поздно, что – нибудь придумаем.

– Интересно, как? Уж не надумали ли вы выходить с волком на большую дорогу? – пошутила Надежда Семёновна.

– Смешно!…– фыркнула Софья Николаевна.

– Между прочим, волчья история началась не с меня, а намного раньше, – заявила Стеша, – Наверное, вы уже догадываетесь, что Родька мне не брат. Сейчас я вам расскажу всё по порядку.

Я не уверенна, что волк, спасший меня от насильников, был тем самым, волчицу которого я освободила от удавки. И почему он явился на мой крик, тоже не знаю. Когда он вцепился в шею мужчины, пытавшегося затащить меня в машину, его чуть не застрелили. Увидев в руках водителя пистолет, я закричала, и он убежал, прыгнув с насыпи вниз. Мне пришлось прыгать вслед за ним, едва не свернув при этом шею. Я очень боялась преследования и бежала незнамо куда, пока не выбилась из сил.

Ранним утром, блуждая по лесу, я наткнулась на лесное озеро, а Родька с Машкой – молодой волчицей, служившей ему вместо собаки, пришел туда порыбачить. Там мы и встретились. Он привёл меня к разрушенному графскому имению и монастырю, рядом с которыми прожил всю свою жизнь, и познакомил со своей матушкой.

– Мне это напоминает историю Агафьи Лыковой. – сказала Софья Николаевна, – Но та живёт где – то в глухой тайге, по – моему, в Саянах. А здесь можно сказать, центр России. Неужели о них до сих пор никто не знал?

– Почему? О их существовании знали многие. Им помогала церковь из соседнего села. Но Ангелия возвращаться к людям почему – то не хотела. Я думаю, она боялась за Родьку, понимая, что ему будет трудно адаптироваться в обществе из – за его особенности.

– А кто был его отцом?

– Кто – то из троих преступников, сбежавших из тюрьмы. К тому времени в имении их оставалось всего двое, она и ещё одна монашенка. Остальные умерли. Преступники издевались над беззащитными женщинами в течение нескольких дней. Это очень тяжелая история, я расскажу её в другой раз.

Ангелия, так звали Родькину мать, при первом же взгляде на меня сказала невероятную вещь, будто я как две капли воды похожа на жену графа Арсения Туманова Анастасию, которой она прислуживала, будучи ещё девочкой. Кроме того, она узнала икону, которую вы уже видели Она досталась мне от бабушки. На её обратной стороне выгравирован вензель графской семьи. Ангелия рассказала мне, что эту икону жаловала их прапрадеду Григорию Туманову сама Екатерина Великая. В общем, она утверждала, что я являюсь их правнучкой.

– Поэтому ты и взяла этот псевдоним?

– Да. Но всего лишь псевдоним. Присваивать себе имя и графский титул я не собираюсь.

– Интересно, почему?

– Я не уверенна в том, что действительно являюсь их наследницей. Внешнее сходство ещё ни о чём не говорит. Мало ли на свете двойников, к тому же Ангелия была уже в таком возрасте и состоянии, что могла и ошибиться.

– Конечно, это так. Но при нынешнем уровне развития генетики это легко проверить, нужно только найти могилу хотя бы одного из них.

– Искать не надо. В этом же имении, которое находится не так далеко отсюда, в глухом лесу среди болот, есть небольшое кладбище. На нём похоронены дочь графа Аглая и невестка Варвара, которая, предположительно, является моей родной бабушкой, а также несколько монахинь из монастыря и прислуга, которая не оставила графскую семью до конца своих дней. Ангелия была последней из тех, кто знал их историю.

– А как они оказались в этой глуши? – спросила Софья Николаевна.

– Граф сам отправил их в монастырь, выстроенный им же ещё в прошлом веке рядом с принадлежавшим ему имением, вместе с прислугой и маленьким внуком, который, возможно, и являлся моим отцом, чтобы спасти от революционного беспредела. Остальные члены семьи остались в Петербурге, где вскоре были расстреляны. Я не знаю, сохранились их могилы или нет.

– Какая романтическая история, – мечтательно протянула Надежда Семёновна. – графское имение, монастырь… По закону жанра где – то там в должен быть спрятан клад. Родькина матушка ничего такого тебе не рассказывала?

– Нет, не рассказывала.

– Жаль. Вот бы его найти! Некоторое количество драгоценностей нам бы сейчас не помешало.

– Желающие найти клад были, – ответила Стеша, – только некоторые из них лежат на дне болота.

– Драгоценности, клад… О чём ты говоришь, Надюша? – возмутилась Софья Николаевна, – Если бы Ангелия о них что – то знала, разве она жила бы в такой нищете? Стеша, ты лучше скажи, кем была бабушка, которая тебя воспитала. Кто она?

– По словам Ангелии, она была гувернанткой их внука, сбежавшей вместе с мальчиком во время погрома имения. Сама бабушка о своём прошлом никогда не рассказывала, а на все мои вопросы отвечала одно – «Ещё не время, детка. Я всё расскажу когда – нибудь потом». Но это «потом» так и не наступило.

– Разобраться в этой истории мог бы брат Игоря Станиславовича. – сказала Софья Николаевна, – Он историк, живёт в Петербурге и наверняка что – то знает об этой семье. Я думаю, мы сможем с ним встретиться.

– Это было бы замечательно. Ангелия умерла в тот же день, взяв с меня слово, что я позабочусь о её сыне. Поэтому, чтобы не выглядело странным то, что мы с ним живём под одной крышей, я и выдала его за своего брата. Но, даже если бы не это обещание, я всё равно не смогла бы оставить его на произвол судьбы, в глуши, наедине со зверьём. Кстати, волчья стая, предков которой приручила ещё молодая графиня Аглая, выходив раненного волчонка, охраняет остатки имения до сих пор. Правда, время от времени она куда – то исчезает, возможно, в брачный период или в поисках новых мест для охоты, но всегда возвращается обратно. Скорее всего, как раз в такой момент я и встретилась с ними в первый раз, рядом с деревней, в которой прожила всю свою жизнь.

– Потрясающая, невероятно – сказочная история.

– Да, невероятная. – согласилась Стеша.– И поэтому я вас очень прошу никому о ней не рассказывать. Фамилия Степаниды Тумановой никоим образом не должна быть связана с фамилией графа Туманова до тех пор, пока это родство не подтвердится генетической экспертизой и я не получу законного права называться членом этой семьи.


Глава7


Каждый год в конце октября Надежда Семёновна праздновала свой день рождения. Обычно гостей приглашалось немного, но готовилась она к этому дню долго и тщательно. Чтобы не ударить лицом в грязь, задолго начинала собирать и изучать рецепты приготовления новых изысканных блюд, искать какие – то редкостные специи. Затем придирчиво выбирала и закупала продукты, что – то квасила, мариновала, молола, фаршировала и пекла.

На этот раз в числе приглашенных, кроме Софьи Николаевны, Стеши и Родьки, были трое бывших коллег по работе, несколько ближайших соседок, и одна местная знаменитость – ювелир Адам Викентьевич Мицкевич, её старый друг, ради которого в основном все эти изыски и готовились. А если признаться честно, то даже не ради него, а ради его мамы, девяностопятилетней Сары Вульфовны, которая сама присутствовать на празднике не могла, но непременно должна была быть в курсе того, как принимали и чем угощали её чадо. Не сидел ли он на сквозняке, или наоборот, не было ли ему слишком жарко, потому что резкие перепады температуры плохо влияют на здоровье. А также не слишком ли было наперчено мясо для жаркого, чтобы упаси боже, не повредить нежные стенки его желудка. И, самое главное, хорошо ли было это жаркое прожарено. Эта ужасная мода на мясо с кровью её просто ужасала, ведь в нём могут сохраняться ужасные лямбрии.

Адам Викентьевич был сухощавый, хорошо сохранившийся мужчина лет семидесяти, небольшого росточка, с высоко поднятой головой, острым взглядом и желтоватой блестящей лысиной, обрамлённой, словно венцом, остатками некогда пышной седой шевелюры. Благодаря воспитанию и неусыпному вниманию своей матушки Адам Викентьевич сохранил одну замечательную особенность. Едва появившись, он везде, несмотря на свой маленький рост, заполнял собой всё пространство, словно раздвигая и вытесняя остальных присутствовавших своим авторитетом и значимостью, и становился центром внимания.

Адам Викентьевич, несмотря на свой солидный возраст, ещё ни разу не был официально женат, хотя претенденток на место в сердце и богатом доме знаменитого ювелира было более чем достаточно. Но каждый раз, как только бдительная Сара Вульфовна чувствовала своим любящим материнским сердцем, что очередной роман её ненаглядного сыночка близится к логическому завершению, то – есть к свадьбе, она устраивала для будущей невестки настоящий экзамен, выявляя в его присутствии её желание и способность обеспечить ему такую же любовь, заботу и уход, каким его обеспечивала она сама.

До конца этой изощрённой пытки не выдерживала ни одна потенциальная невеста. Почувствовав себя словно в объятиях спрута, готового вот – вот её заглотить, каждая внезапно вспоминала о каком – то неотложном деле, и, срочно вызвав такси, поспешно прощалась и уезжала с чувством счастливого, а, главное, своевременного освобождения.

Проводив очередную жертву, Сара Вульфовна гладила по голове старого мраморного дога Нерона, обожавшего свою хозяйку со всей преданностью собачьей души, подходила к позолоченной клетке, в которой сидел её любимый попугай Арик, и, удовлетворённо разводя руками, спрашивала:

– Арик, ты можешь представить себе хозяйку, которая протирала бы пыль в доме через день?

В ответ на каждый заданный вопрос Арик оглушительно крякал и поднимал крылья, показывая своё изумление.

– Я тоже удивлена. И при этом ещё думать о каких – то детях… Ну скажи мне, как может женщина не знать, при какой температуре надо включать увлажнитель воздуха? А яйца Фаберже? Не запомнить с первого раза порядок, в котором они должны стоять на полке? Ну я не знаю…

Беседуя с попугаем, Сара Вульфовна исподтишка поглядывала на сына, следя за цветом его ушей, а так же за амплитудой покачивания его правой ноги, возлежащей на левом колене. Если никаких изменений в этих чутких органах не происходило, она была вынуждена включать тяжёлую артиллерию.

– Арик, а ты тоже считаешь, что величина горки в ложке кофе, который варят для мужчины, обязанного иметь твёрдую руку, не имеет никакого значения? Вот видишь, даже ты понимаешь, что её размер может запросто погубить его карьеру и вообще всю жизнь. Поднявшееся давление, и, как следствие, хотя бы одна нарушенная грань бриллианта может привести к настоящей катастрофе, потому что доброе имя ювелира вернуть гораздо труднее, чем утерянную любовь и даже богатство.

Это вариант являлся самым беспроигрышным. Нога Адама Викентьевича начинала нервно подёргиваться, взлетая от пола всё выше и выше, а уши приобретали цвет морковно – свекольного сока.

Это означало, что костёр любви потушен, не успев как следует разгореться. Сара Вульфовна удовлетворённо кивала, исправляла нарушенный порядок в ряду шедевров Фаберже, проверяла градусники, висевшие в каждой комнате, и клала на стол перед сыном точную копию альбома с рисунками и фотографиями работ его прадедов, славной династии придворных ювелиров, начавшейся со времён Екатерины Великой. Оригинал альбома лежал под стеклянным колпаком, оснащённым датчиками температуры и влажности. Рассматривая работы своих прославленных предков, Адам успокаивался, приходя в себя после очередной потери, и воодушевлялся на изготовление нового произведения ювелирного искусства, которое должно было увековечить имя его очередной потерянной возлюбленной.

К Надежде Семёновне, (в далёком прошлом тоже проходившей тест его достопочтенной матушки, чтоб она была здорова), Адам Викентьевич явился с огромным букетом алых роз. Войдя в дом, он обвёл присутствующих пронзительным взглядом. Так дирижер оглядывает своих оркестрантов, призывая их собраться и сосредоточить своё внимание на нём. Он улыбнулся спешащей к нему имениннице и вручил свою тросточку с головой дракона, выточенной из слоновой кости, стоящему рядом с ним Родьке. Потом принял в свои объятия именинницу, расцеловал в обе щёчки, и, поздравив с днём ангела, вручил цветы и чёрную бархатную коробочку с золотыми серёжками. Затем стал неспешным шагом обходить всех остальных дам, выстроившихся перед ним в неширокий полукруг. Перед каждой он раскланивался, умудряясь при этом сохранять совершенно прямую осанку и целовал ручки, как настоящий джентльмен.

Когда подошла очередь Стеши, он едва на неё взглянув, поклонился и уже совсем было собрался приложиться к ручке, как вдруг, остановившись на полпути, на миг задумался, словно вспоминая, где мог видеть её раньше, и, не выпуская руки, пристально посмотрел ей в лицо. В его взгляде читалось откровенное изумление.

Стеша подумала, что он заметил на её руке грязь, так как раз перед его приходом помогала на кухне, и, покраснев, попыталась её отнять. Но он держал кончики её пальцев достаточно крепко. Стеша слегка отклонилась назад и вправо, чтобы взглянуть на свою руку со стороны, но Адам Викентьевич прикрыл её ладонью своей второй руки, и, сощурив глаза, продолжал рассматривать её хозяйку в упор, словно художник, задумавший написать с неё портрет. Поняв, что этот затянувшийся момент стал заметен для всех, Стеша окончательно стушевалась, и, извинившись, выдернула руку и убежала на кухню. Там она стала оглядывать себя в зеркало. Её сердце бешено колотилось от непонятной тревоги.

– Что с тобой? Ты не заболела? – спросила Софья Николаевна, накладывавшая в тарелку маринованные грибы.

– Да нет, всё в порядке… – ответила Стеша.

– Ты вся красная, как рак.

– Этот ювелир или кто он там… Он какой – то странный.

– Есть маленько. А что он сделал на сей раз?

– Рассматривал меня так, словно у меня что – то выросло на лбу.

– Не обращай на него внимания. Как и все творческие люди, он немного с приветом. Бери – ка вот это блюдо и неси на стол.

Весёлое застолье длилось почти до самого утра, один Родька ушёл домой сразу после того, как покушал. Именинница была в ударе. Адам Викентьевич произносил длинные тосты, восхвалявшие её цветущий вид, весёлый нрав и кулинарный талант, не забывая следить за тем, чтобы все рюмки исправно опустошались. Коллеги и соседки пели песни своей молодости. Стеша с Софьей Николаевной, позволив виновнице торжества сбросить фартук, взяли обязанность по обслуживанию гостей на себя. Каждый раз, хлопоча возле стола, Стеша ловила на себе испытующие взгляды Адама Викентьевича. Они смущали и усиливали тревожное предчувствие, не покидавшее её в последние дни.

Утром, с трудом поднявшись после бессонной хлопотливой ночи, Софья Николаевна со Стешей выпили чаю и стали собираться в город. Они ещё вчера договаривались пройтись по бутикам, чтобы присмотреть для Стеши концертное платье. Судя по звукам окарины, доносившимся из сада, Родька уже приступил к занятиям. В первом же магазине, увидев ценники с пятизначными числами, Стеша ужаснулась.

– Софья Николаевна, пойдёмте отсюда. Мне на такое платье не заработать и за год.

– Да, дороговато. – согласилась Софья Николаевна, – без спонсора тут не обойтись.

– Ни за что! – возмутилась Стеша, – ни о каком спонсоре не может быть и речи!

– Уж не думаешь ли ты, что я предлагаю тебе стать чьей – то любовницей?

– Нет, просто не хочу ни перед кем быть в долгу.

– Спасибо и за это. Конечно, в наше время этот вариант выбирают многие, но я такие вещи не одобряю, так же, как и ты. Слава богу, на белом свете ещё есть достаточно порядочных людей, готовых помочь ближнему ради искусства.

– Да где ж их найти?

– Да, находить их с каждым разом становится всё трудней. Может, стоит обратиться к Адаму Викентьевичу? Я думаю, претендовать на роль твоего любовника он не посмеет, а предложить ему стать меценатом для начинающих талантов вполне возможно. Денег у него предостаточно.

– Нет. Я найду себе ещё одну работу, возьму кредит и куплю всё сама.

– Ни на какую вторую работу устраиваться ты не будешь. Сейчас вы оба должны заниматься, заниматься и ещё раз заниматься. Ладно. Обсудим это дома. Похоже, шопинг на сегодня не удался. У меня побаливает голова, да и настроение не то. Может, ну его?

– Ну его… – согласилась Стеша. – Тем более, времени у нас ещё предостаточно.

– Тогда заедем на рынок, купим мочёных яблочек и домой. Думаю, после вчерашнего они пригодятся не только нам, а и Надюше.

Подъехав к гаражу, Софья Николаевна посигналила. Открывать ворота было обязанностью Родьки, которую он никому не доверял после того, как качнувшаяся от порыва ветра створка ударила по передней дверке машины. После этого он долго ходил вокруг неё, гладил едва заметную вмятину и что – нашептывал, словно жалея её, как живое существо. Услышав сигнал, он каждый раз спешил к гаражу, распахивал ворота настежь, и, даже еслине было ветра, держал их до тех пор, пока Софья Николаевна не въезжала вовнутрь и не глушила двигатель. Однако сегодня он не торопился.

– Наверное, он ещё не вернулся от Вероники Матвеевны… – сказала Стеша.

– Верно, как же я могла забыть…

– Я открою… – сказал Стеша, вылезая из машины.

Переступив порог дома, Стеша, шедшая впереди, остановилась так резко, что Софья Николаевна едва не ткнулась носом в её спину.

– Маамааа… – охнула Стеша.

– Что? – спросила Софья Николаевна, выглядывая через её плечо.

В доме царил настоящий хаос. Все ящики и шкатулки выдвинуты и опустошены, многие статуэтки разбиты, вещи и книги разбросаны, в кухне на полу было настоящее месиво из круп, макарон и сахара.

– Кто это сделал? Почему? Зачем? – воскликнула Стеша.

– Кто – то что – то искал… А кто, и главное, что? Все деньги у меня на карточке, у тебя их тоже не густо. Все мои драгоценности на мне. Бижутерия? Кому нужна бижутерия. Очень странно…

– Может вызвать милицию?

– Не знаю… По – моему, все наши вещи на месте. Что мы напишем в заявлении? Кроме разгрома, который кто – то нам устроил, писать больше не о чем. Нет, мне кажется, не стоит.

– А как же ваши статуэтки? Мне их очень жаль. – сказала Стеша, собирая осколки фарфора в коробок в надежде их склеить.

– Безусловно, мне их тоже жаль. Но сейчас я больше радуюсь тому, что на тот момент, когда явились грабители, никого из нас не оказалось дома, ведь всё могло бы закончиться гораздо печальнее. Однако, давай убираться, пока не пришёл Родька. Представляю, какой у него будет шок.

Они не успели убрать и половину комнаты, когда явилась Надежда Семёновна.

– Это что такое? – ахнула она, останавливаясь на пороге,– у вас было великое побоище?

– Да уж было… – ответила Софья Николаевна, собирая мусор в мешок, – Ты случайно не видела, кто побывал у нас в гостях, пока мы ездили на рынок?

– Не видела. Я до самого обеда лежала с больной головой, ожидая, что кто – нибудь придёт меня спасать, нальёт хотя бы чашку чая, но так никого и не дождалась…

– Сочувствую и даже местами понимаю, день рождения и всё такое, но зачем же нужно было пить на равных с этим чёртовым евреем? – спросила Софья Николаевна.

– Она сочувствует, – протянула Надежда Семёновна,– а сама пошла на базар. Я бы так не поступила. А главное, зачем вас туда понесло, когда у меня еды осталось ещё на один банкет?

– Между прочим, мы заезжали на рынок за мочёными яблоками.

– Да ладно!!!… Давай, угощай. Однако, кто бы это мог сделать?

– Не имею понятия.

– А я кажется знаю. Как раз вчера Вера Максимовна рассказывала мне, будто Владик предупреждал, что из какой – то тюрьмы опять сбежали трое заключённых, и очень просил её быть осторожней, не забывать закрывать двери и не впускать в дом посторонних. Что, если это они?

В это время зазвонил телефон. Трубку взяла Стеша, находившаяся рядом с аппаратом.

– Алло. Здравствуйте, Вера Максимовна. Да, это Стеша. Как это где? – воскликнула Стеша, – он должен был пойти к вам ещё утром.

– Что? Что опять случилось? – заволновалась Софья Николаевна.

– Вера Максимовна говорит, что сегодня Родя к ней не приходил. – ответила Стеша, едва не плача.

– Тихо – тихо, не спеши паниковать. – сказала Софья Николаевна, беря у неё трубку, – Сейчас позвоним в школу и узнаем, может, ему поменяли расписание, может кто – то из преподавателей попросил передвинуть свои часы, да мало ли что… Девочки, прошу вас потише. Игорь Станиславович, здравствуйте! Скажите пожалуйста, вы не в курсе сегодняшнего расписания нашего Родечки, у него ничего не менялось? Пожалуйста, узнайте. Всё по – старому? А Алла Валерьевна далеко? Рядом с вами… Она тоже не в курсе? А Наташа? И что она говорит? Никаких изменений… Спасибо. Да нет, ничего не случилось. Просто он у нас немножко потерялся. Извините. Всего вам доброго.

В дверь постучали.

– Наверное, Родя пришёл.– обрадовалась Стеша, распахивая дверь.

Но вместо Родьки перед нею стоял плечистый крепыш, одетый в форму полицейского, державший в одной руке форменную фуражку, в другой чёрную папку.

– Здравствуйте. Можно войти? – спросил он, улыбчиво глядя на безмолвно застывшую Стешу.

– Конечно, проходите, – сказала Софья Николаевна, отодвигая ногой мешок с мусором в угол.

– Разрешите представиться, – сказал крепыш, – Я ваш новый участковый, капитан Земянин, Степан Игнатьич. Можно просто Степан.

– Очень приятно. А где наш Михаил Сергеевич? – поинтересовалась Софья Николаевна.

– Его перевели в отдел, так сказать, на повышение.

– Понятно. А к нам какими судьбами?

– Обход с целью ознакомления. – ответил капитан, открывая папку, – итак, это у нас улица Земляничная, дом восемнадцать. Так?

– Так.

– Прописаны – один человек, Софья Николаевна Криницкая. И кто у нас Криницкая? – спросил он, оглядывая женщин.

– Я.

– Рад познакомиться. А ваши гостьи?

– Это моя подруга, Надежда Семёновна…

– Я живу рядом, дом номер двадцать. – вмешалась Надежда Семёновна, – Так что можете туда не заходить, считайте, что мы уже познакомились.

– Прекрасно. А девушка?

– Девушка моя ученица, – ответила Софья Николаевна, – зовут её Стеша.

– Ученица? – удивился капитан.

– Вас удивляет её возраст?

– В общем, удивляет.

– Понимаю. Вы считаете, что учениками могут быть только дети или подростки. Молодой человек, я преподаватель музыки и вокала. У Стеши несомненный талант, но возможности получить музыкальное образование у неё не было. А поскольку мы все знаем, что учиться никогда не поздно, я помогаю ей ставить голос. Надеюсь, это не возбраняется?

– Ну, если талант, тогда конечно не возбраняется. Ещё кто – нибудь в доме есть?

– Нет.

– Хорошо. Теперь о главном. Я должен предупредить вас о том, что в наших краях могут появиться трое опасных преступников, бежавших из колонии. Поэтому прошу вас проявлять осторожность и бдительность. Посмотрите повнимательнее на их фотографии. Если вам доведётся с ними встретиться, обязательно постарайтесь сообщить по этому телефону.

Участковый выложил на стол три фотографии и визитку. Стеша наклонилась, чтобы посмотреть на фото, и тут же, вздрогнув, резко выпрямилась.

– Вы кого – то из них узнали? – спросил наблюдавший за нею Степан.

– Нет… – Стеша отрицательно покачала головой и отошла от стола.

– Уверенны?

– Да. Просто мне показалось…

– Показалось что? – тон участкового сменился с добродушно – шутливого на официальный.

– Дайте – ка мне, я посмотрю, – попросила Софья Николаевна, надевая очки и незаметно оттесняя Стешу в сторону, так, чтобы она оказалась за её спиной.

– Посмотрите.

Взглянув на фотографии, Софья Николаевна посмотрела на участкового, потом на подруг, потом опять на участкового. Взгляд её стал строг и подозрителен.

– Вам тоже что – то показалось? – спросил капитан.

– Показалось. Скажите, а вы действительно наш новый участковый?

– А, по – вашему, кто?

– Не знаю. Если вот этот человек преступник, то вы тоже можете быть кем угодно.

– Как это? – опешил он.

– А вот так. Почему вы пришли один, без представителя? Ведь переодеться в форму и назваться участковым может любой, тем более, когда вокруг разгуливают преступники. Или я не права?

– В общем – то, правы… – рассмеялся участковый.

– Поэтому я попрошу вас покинуть мой дом и впредь без представителя не являться.

– Вы это серьёзно?

– Вполне! – ответила Софья Николаевна, беря в руки скалку.

– Я конечно уйду, тем более, что вы угрожаете мне холодным оружием. – ответил Степан, сдерживая смех, – но только после того, как вы, в целях вашей же безопасности, объясните мне, где и когда видели заключённого Синицына Ивана Матвеевича, бежавшего из колонии строгого режима несколько дней назад.

– Вот этого? – спросила Софья Николаевна, тыча пальцем в Родькино фото.

– Этого.

– Ни в какой колонии этот человек не был и быть не мог. Они со Стешей живут у меня уже три месяца. И зовут его не Иван, а Родя, Родион, кстати, тоже очень талантливый молодой человек.

– Что – то все у вас подозрительно талантливые.

– Наверное, потому, что у нас с вами разные жизненные приоритеты. Вы ищете среди людей преступников, а мы ищем таланты, помогаем им развиваться и становиться ещё лучше.

– Я был бы очень рад, если бы преступность искоренялась только таким путём, какой избрали вы. Однако, в жизни всё намного сложнее. Вы можете рассказать мне об этом вашем Родионе подробнее? Кто он, откуда взялся и когда?

– Мы знакомы довольно давно. Уверяю вас, это очень добрый, доверчивый и безмерно преданный молодой человек. И это подтвердит половина нашей улицы и почти вся музыкальная школа. А этот Синицын, по вашим же словам, сбежал из колонии всего неделю назад. Как такое может быть? Не кажется ли вам, что мы говорим о разных людях?

– А ведь это не Родя, – сказала Надежда Семёновна, изучавшая фото, пока длилась их перепалка. – Да, этот человек очень похож на него, но это не он. Форма головы, цвет волос и черты лица у них очень похожи, а глаза… Посмотрите на его глаза. У Роди они широко посаженные, немного выпуклые, но добрые и чистые, как у ребёнка. А у этого брови и переносица немного уже, и взгляд как у матёрого преступника.

– Действительно, это не Родя. – обрадовалась Стеша, рассмотрев фото повнимательнее. – хотя очень похож, на первый взгляд не отличить, поэтому я их и перепутала.

– А где он, этот ваш Родион? Я должен на него посмотреть.

– Да мы и сами не знаем, куда он ушел. Наверное, скоро вернётся.

– Может быть, у вас есть его фотография?

– Есть. Стеша принеси пожалуйста, там на комоде в рамочке.

– Её там нет… – ответила Стеша, которая незадолго до прихода участкового подобрала с пола пустую поломанную рамку и бросила в мешок с мусором. – Наверное, Родя её кому – то подарил.

– Очень жаль. Мне кажется, или у вас тут что – то произошло? – спросил участковый, обводя взглядом комнату, в которой ещё сохранялись следы недавнего беспорядка.

– Ничего не произошло. – ответила Софья Николаевна, – Просто мы затеяли генеральную уборку, а тут вы. Извините, Степан Игнатьич, но нам надо работать.

– Прошу прощения за то, что оторвал вас от дел. Однако, я должен обязательно увидеть этого вашего Родиона. Передайте ему, чтобы он зашел в отделение с документами.

– Зачем? – удивилась Софья Николаевна, – Разве вам мало нашего поручительства в том, что он не ваш сбежавший преступник, а очень порядочный человек.

– Я вам верю. Однако, вы сами перепутали его с Синицыным, настолько они похожи. А если это не случайное сходство, если он его родственник? Я вполне допускаю, что в таком случае Синицын может его искать, например, в надежде на помощь. А что, если этот убийца найдёт его в вашем доме?

– Мы вас уверяем в том, у нашего Роди нет никаких родственников, и вообще, нет никого, кроме нас. – вмешалась Стеша.

– Меня не надо уверять. – ответил участковый, поднимаясь со стула, – я должен во всём разобраться сам, а для этого мне нужно всего лишь проверить его документы. За несколько минут компьютер поможет найти даже тех родственников, о которых он может и не знать. Я пойду, а вы, в случае чего, звоните в любой время по телефону, который я вам оставил. До свидания.

– До свидания. Стешенька, проводи господина участкового.


*******


– Наконец – то … – с облегчением выдохнули дамы, падая на стулья.

– Я от волнения даже забыла о больной голове, – сказала Надежда Семёновна.

– Это хорошо. – кивнула Софья Николаевна. – Свежие головы нам сейчас нужны, как никогда. Девочки, давайте подумаем. Вас не удивляет то, что этот Синицын так похож на нашего Родечку?

– Удивляет. – согласилась Надежда Семёновна, – Интересно, сколько ему лет?

– Где – то под сорок, может чуть больше или меньше. Фото не очень хорошее. Однако, они действительно похожи, как родные братья.

– А что, если… – произнесла Надежда Семёновна, потирая пальцем правый висок.

– Что? Опять голова? Может, ещё яблочко или аспиринчику? – предложила Софья Николаевна.

– Нет, я думаю. А вдруг он действительно Родькин брат. Хотя, нет, этого просто не может быть…

– Надюша, мы уже неоднократно убеждались в том, что в жизни часто случается такое, чего вообще не должно быть.

– Братом он не может быть никак, – возразила Стеша, – потому что тот, кто стал Родиным отцом, погиб в имении после участия в изнасиловании Ангелии.

– Но мы же не знаем, где были и что делали эти бандиты до того, как попали в имение. Надо было разузнать у участкового побольше подробностей.

– Я думаю, что связываться с полицией нам не желательно.

– Да нет, Софочка, по – моему, ты перегибаешь палку, – возразила Надежда Семёновна, – мне этот мальчик показался вполне порядочным человеком.

– Ладно. Сейчас главное не кто кому доверяет, – махнула рукой Софья Николаевна, – а то, куда делся наш Родя. Дело близится к вечеру, а его всё нет.

– Мне кажется, с ним случилась беда… – охнула Стеша.

– Вот только не надо себя накручивать, – остановила её Софья Николаевна, – с чего ты взяла, что с ним может что – то случиться?

– Не знаю. – ответила Стеша, едва не плача, – почему он не явился на занятия к Вере Максимовне? Такого с ним ещё не бывало. А тут этот разгром… Здесь явно что – то искали. А что, если он в это время был дома и его убрали, как свидетеля?

– И куда его могли деть? Трупа, как мы видим, здесь нет. Унесли с собой?

– А если унесли? – упрямо настаивала Стеша.

– Каким образом? В сумке?

– Подождите, – остановила Софья Николаевна, – надо посмотреть в саду.

– Как же я не подумала, – воскликнула Стеша, бросаясь к двери, – вдруг он где – то там лежит раненный и ему нужна помощь!

Все трое быстро обследовали весь участок, но ничего подозрительного не нашли. Они возвращались в дом, когда от калитки раздался пронзительный голос Марьи Ивановны, жившей напротив, в крошечном деревянном домике, который до боли в сердце напоминал Стеше покинутый родимый дом, при каждом взгляде на который ей вспоминалась бабуля.

– Здравствуйте, девочки! У вас всё в порядке?

– Спасибо, в порядке… – ответила Софья Николаевна, собираясь проскользнуть мимо.

– Вот ещё заноза… – пробормотала Надежда Семёновна.

Марья Ивановна была чрезвычайно любопытная особа небольшого росточка, худенькая и болезненная на первый взгляд, однако, энергии, имевшейся в её тщедушном теле, хватило бы на троих.

По сути своей она являлась очень добрым человеком, всегда готовым прийти на помощь. Однако её неукротимое желание вникать в чужие дела и давать ненужные советы заставляли каждого при встрече с нею делать занятой вид, и, на ходу поздоровавшись, спешить мимо, пока она не успела завести длинный и пространный разговор, прервать который было непросто.

– Слава богу. – радостно сказала Марья Ивановна, – а то я увидела, как из вашего двора вышел милиционер, и подумала, уж не случилось ли чего?

– Надо бы с нею поговорить, – сказала Софья Николаевна, останавливаясь, – может, она что – то видела.

Все трое развернулись, как по команде, и поспешили к калитке.

– А я думаю, с чего бы это к вам пожаловала милиция… – повторила Марья Ивановна, не веря такому неожиданному повороту событий.

– Наверное, вы имеете в виду нашего нового участкового, – сказала Софья Николаевна, – а к вам он разве не заходил?

– Ко мне? – удивилась Марья Ивановна, – Нет, не заходил. А ко мне – то ему зачем?

– Ну как же. Он должен был зайти в каждый дом, чтобы познакомиться с жителями своего района.

– Жаль, что не зашёл. Я бы рассказала ему про огоньки… – в предвкушении долгого разговора остренькое, чем – то похожее на лисье, личико Марии Ивановны приняло загадочное выражение.

– Какие огоньки? – спросила Софья Николаевна, начиная сожалеть о том, что так опрометчиво попалась на удочку этой любопытной особы, фантазии которой теперь придётся выслушивать до бесконечности.

– Я опять видела огоньки в развалинах, которые рядом с вашим домом. Маленькие, словно светлячки. Похоже, опять Дарьина душа мается…

– Дарьина? Кто такая Дарья? – Софью Николаевну в данный момент меньше всего интересовала чья – то мятущаяся душа, однако прерывать едва начавшийся разговор не позволяло воспитание.

– А разве вы о ней не слышали? – удивилась Марья Ивановна, вытирая уголки морщинистого рта скомканным платочком, – Дарья это убиенная хозяйка сгоревшего дома, того, что рядом с вашим участком. Это произошло давно, тогда на месте нашего района ещё была деревня. И участки наши были раз в десять больше, чем теперь, одной картошки да репы выкапывали полные погреба, и капусты с огурцами квасили вооот такие бочки, так что хватало до самой весны …

– И всё было натуральное и полезное, не то, что сейчас… – подключилась Надежда Семёновна, чувствуя, что самой подруге выпутаться из хитросплетения разговора, завязанного Марьей Ивановной, удастся нескоро. – так что же случилось с Дарьей?

– И ещё по полоске какого – нибудь зерна сеяли для курочек, а теперь обрезали всё по самую задницу …– не сдавалась Марья Ивановна, однако, почувствовав, что дамы, попавшиеся на крючок интересующей их темы, могут с него сорваться, вернулась к Дарьиной душе, – про Дарью уже все позабыли, а я помню, как сейчас. Красавица была, глаз не отвести. Высокая, статная, лицо белое, словно луна, брови как нарисованные, коса чуть не до колен. Сколько мужиков по ней сохло, не перечесть. А она нашла себе черноглазого красавца, похожего на цыгана. Откуда он такой явился, не знаю, но пара была на загляденье. Только в нашей деревне он не прижился, видать, сельский труд был ему не по нраву. Потому постоянно и уезжал куда – то на заработки. Так они и жили, наездами, то ли муж с женой, то ли любовники, и не разберёшь. Зато одевал её как куклу, платья из шелка и бархата, шуба лисья, вся в золоте, в общем, ходила она как королевна. Хотя люди его не очень уважали. Деревенские таких не любят. Наверное, от зависти.

А потом он исчез и не появлялся года полтора. Думали, он её бросил, но Дарья говорила, мол попалась ему работа, такая хорошая, что жалко терять, хотя слух прошел, что он сидит под следствием. Детей у них не было, а тут, покуда он пропадал, она родила. Людям говорила, будто сама ездила к нему на побывку и на радостях понесла, только это всё неправда. Бабы, которые младенца этого видели, удивлялись, мол, как у такой красивой пары мог народиться такой лягушонок, ни капли на них не похожий.

Уж и не знаю, как она собиралась перед ним оправдываться. А в скором времени он объявился. Раньше – то огороды были большие и дома стояли редко, не то что сейчас. А мой был ближе всех, и я первая услыхала их крики. В окошко было хорошо видно, что это был он. Видать, только пришел, и как увидал дитя в колыске, сразу озверел и давай её бить смертным боем. Как она кричала, как кричала, мне её крики слышатся до сих пор: – «Не виноватая я, не виноватая. Этот твой богом проклятый друг явился не один, что я могла поделать одна против троих»… А он ей – «врёшь, сука, вы вместе решили меня кинуть… всех порешу, а заодно и тебя с твоим отродьем»… Потом что – то загрохотало и всё стихло, только дитя кричало как резанное.

Гляжу, он наружу выскочил и дверь подпёр. Потом дом керосином облил, поджег вместе с ней и младенцем, а сам убёг. У меня от страха ноги отнялись, стою и двинуться не могу, и закричать боюсь, вдруг он вернётся и меня порешит. Пока люди сбежались, она скончалась, то ли угорела, то ли он прибил её до смерти, не знаю. А младенца спасли. Милиция забрала его и отправила в детдом.

С тех самых пор участок пустует, и стали на нём иногда мелькать огоньки. Люди говорили, будто это Дарьина душа бродит, ребёночка ищет. Со временем деревню примкнули к городу, вокруг понастроили новые дома, а участок с развалинами Дарьиного дома так и остался пустовать. Вокруг поселились новые люди и всё забылось. И я хотела бы забыть, да не могу, потому как всё произошло на моих глазах. А недавно ночью у меня прихватило живот. Пришлось идти в нужник, вот тут я заметила огоньки и опять вспомнила ту историю.

– И где они светились, эти огоньки?– спросила Софья николаевна.

– Сначала вышли откуда – то от вашего дома, исчезли, и тут же опять замигали, словно поплыли к развалинам.

– А потом?

– А что потом? Особо – то разглядывать мне было некогда, а когда я освободилась, их уже не стало.

– А когда это было?

– С неделю назад, или меньше.

– Может, вам это показалось?

– Может и показалось… – согласилась Марья Ивановна, и тут же, боясь потерять неожиданных слушателей, продолжила, – Значит, это был наш новый участковый. А я подумала, что он приходил к вам по поводу Родиных друзей.

– Каких друзей? – удивилась Софья Николаевна.

– А вы не знаете?

– Не знаю. Какие друзья, откуда?

– Вот и я думаю, откуда? До этого я ни с кем его не видела, никто к нему не ходил, а тут смотрю – ведут вашего Родю под белы рученьки, и так торопятся, что он едва успевает ножки переставлять. А один из них на Родю так похож, так похож… Неужто, думаю, брат Родин нашелся, только почему ж они уходят, не повидавши вас?

Услышав про брата, дамы испуганно переглянулись.

– А сколько их было, этих друзей? – спросила Софья Николаевна

– Сначала двое. А потом ещё один подъехал, на серой машине. На ней все и уехали.

– И Родя?

– И Родя тоже.

– Похоже, это были беглые преступники, о которых говорил участковый, – сказала Софья Николаевна, когда они вернулись в дом, – Но каким образом они нас нашли и что им нужно от Роди? Опять случайность? Нет, вы как хотите, а я уже ни в какие такие случайности не верю.

– Я тоже. – поддержала Стеша. – А главное, куда они могли его увезти? На улице темнеет, а его всё нет. Может позвонить участковому?

– И что это даст? – спросила Софья Николаевна, – Он сам приходили затем, чтобы что – то от нас узнать.

– Давайте – ка не будем никого тревожить на ночь глядя, а утром будет видно, может и Родя вернётся… – ответила Софья Николаевна, – Меня заинтересовали огоньки, которые видела Марья Ивановна. Чтобы это могло быть?

– Да какие огоньки… – поморщилась Надежда Семёновна, – Это всё фантазии одинокой женщины. Я живу здесь уже больше двадцати лет, каждый день ходила по домам, работая участковым врачом, и всегда знала все новости, а о таком никогда не слышала.

– А ты не знаешь, почему это участок пустует уже столько лет? Земля нынче дорогая, а здесь вырос целый лес и никому это не надо.

– Что – то я о нём такое слышала очень давно, но не вспомню что. Дай – ка подумать… По – моему, участок должен был быть унаследован ребёнком этой самой убиенной. Правда, её имя давно уже всеми, кроме Марьи Ивановны, забыто, но в документах наверняка существует.

– Ну и где он, этот таинственный наследник? Ведь он уже стал взрослым дядькой, пора бы ему и объявиться.

– Вот этого я не знаю.

– А мне жаль эту несчастную Дарью с её ребёнком – лягушонком… – сказала Софья Николаевна

– Конечно, жаль, но всё равно ни в какие огоньки я не верю, и мистика меня никогда не интересовала. – ответила Надежда Семёновна, и тут же взмолилась – Софочка, Стеша, пойдёмте ко мне ужинать. У меня живот подвело от голода, а дома столько всякой вкуснятины.

– Ребёнком – лягушонком, – задумчиво повторила Стеша. Это сочетание слов она уже где – то слышала. – Да – да! Точно так же выразилась Ангелина, когда рассказывала о рождении Роди – «похож на лягушонка, такой же лупастенький»…

– А что, если это действительно Родин брат? Возможно, у них был общий отец, беглый убийца и насильник. А красавицу Дарью постигла та же участь, что и Ангелию. Ведь Марья Ивановна рассказывала о том, что несчастная кричала убивавшему её любимому о его троих друзьях, с которыми она не смогла справиться. Значит, всё произошло до того, как эти бандиты отправились на поиски графских сокровищ. А Дарьин «любимый», скорее всего, тоже был вором, раз у него водились подобные друзья и было столько денег, чтобы наряжать её как куклу. И наряжал он её наверняка в ворованное и жил с нею наездами, когда ему нужно было где – то отсидеться.

– Зачем же он её убил, если она ему нужна была только для того, чтобы отсидеться?

– Наверное, всё – таки любил. Ведь одно другого не исключает. А любовь и ревность способны на всё.

– А если огоньки действительно были? Если этот самый наследник всё – таки явился и прячется в развалинах?

– Зачем же ему прятаться, если он имеет на этот участок полное право?

– Участковый говорил о беглых убийцах. А что, если отцовские гены взяли своё и он пошел по его стопам? Родьку воспитывала мама. Конечно, прекрасной его жизнь не назовёшь, но он вырос в любви, и это главное. А Дарьиному сыну выпала незавидная судьба – жизнь в детдоме, возможно плохая подростковая компания и пошло – поехало…

– А случайно увидев похожего на себя Родю, который любил играть в углу сада, как раз рядом с его участком, он заинтересовался, и, возможно, стал за нами наблюдать и подслушал разговоры о графских развалинах и о кладе…

– А где же Родя? Вдруг они, не найдя в доме ничего ценного, захватили его в заложники? Может как раз сейчас они вернулись в свои развалины и пытают его, чтобы узнать, где находится этот проклятый клад. А что он, бедненький, может им сказать, если и сам ничего не знает… – зарыдала Стеша.

– Девочка моя, не плачь, а то и я заплачу, а слезами горю не поможешь, тут надо действовать. – Надежда Семёновна привлекла Стешу к себе, и, смахнув слезу, сказала, – А знаете что, давайте мы накроем их логово, поразгоняем всех этих уголовников к чёртовой матери и пойдём ужинать.

– Опять она о еде… – возмутилась Софья Николаевна, – Лучше скажи, как ты себе это представляешь? Придут три бабы, вооруженные скалками, погрозят им, и они разбегутся?

– А мы никому грозить не будем. Мы потихонечку их окружим и поднимем такой шум, что всем чертям будет тошно! Я уверенна, что шума они побоятся гораздо больше, чем оружия.

– Я согласна. – поддержала Стеша. Ради спасения Родьки, к которому прикипела всей душой, она была готова на всё.

– Вы обе сошли с ума. – констатировала Софья Николаевна, и, пытаясь охладить их пыл, добавила. – А что подумают люди, услышав наши вопли? Что эти бабки окончательно впали в старческий маразм?

– Ну, не такие уж мы и бабки. – обиделась Надежда Семёновна, – к тому же, участковый сам говорил, чтобы мы были повнимательней.

– Да, но он не просил нас проявлять инициативу и самим ловить преступников, он просил всего лишь позвонить.

– А мы скажем, что нам показалось, будто там кто – то есть, и мы пошли посмотреть. И про огоньки расскажем. Если что, Марья Ивановна подтвердит. В конце концов, мы будем спасать Родю или оставим его на съедение этим упырям? – воскликнула Надежда Семёновна, голодный желудок которой был готов подтолкнуть хозяйку на любые бунтарские поступки, лишь бы приблизить время ужина.

– Будем! – Стеша, тоже не терпевшая бездействия, вскочила с места и бросилась на кухню в поисках оружия.

– Стеша, ножи не бери, это холодное оружие, за применение которого можно получить срок. – подсказала Софья Николаевна, заражаясь их боевым духом, – а я пока поищу фонарик.

– А мне дайте скалку, которая подлинней. Кстати, как мы туда попадём? Надеюсь, лезть через забор нам не придётся?

– Там есть дыра, которую проделали собаки. Идёмте, я покажу.

На улице стояла темень. Уличные фонари уже зажглись, но до дыры в заборе их свет не достигал. Пришлось подсвечивать путь фонариком, который Софья Николаевна периодически включала, показывая дорогу, и тут же выключала, боясь спугнуть преступников.

– А всё этот барин Гоген, не может найти общего языка ни с одной собакой. А нам бы собачка не помешала, была бы своя охрана и никто бы по нашему саду не шастал как у себя дома. – бормотала Софья Николаевна, наощупь убирая ветки, которыми сама же затыкала дыру в заборе.

Стеша пролезла сквозь неё первой, за нею Софья Николаевна, а для Надежды Семёновны проход пришлось немного расширить.

Вскоре исцарапанные, но не потерявшие боевого духа дамы, успешно проникшие на территорию врага, присели в кружок, носом к носу, чтобы посовещаться.

– Ну что, куда теперь?

– Не знаю. Ты заварила эту кашу, ты и веди.

– Хорошо, тогда отдай мне фонарик. Надо посветить, а то тут везде кусты.

– Надо было дождаться, пока взойдёт луна.

– Не шумите, а то нас вычислят прежде, чем мы разберёмся куда нам идти.

– Главное, не потерять дорогу обратно.

– Помолчите, дайте прислушаться.

– Ой, кто – то рычит.

– Это урчит у меня в животе.

– А нельзя ли урчать потише?

– Очень хочется кушать.

– Кто про что, а голый про баню…

– А я сто раз говорила, давайте сначала поедим.

В это время слева затрещали кусты. Дамы пригнулись чуть ли не до земли, слившись в небольшую пирамиду, и затаили дыхание так, что каждая слышала, как бьётся сердце её соседки. Треск приближался, а пирамида тряслась от страха мелкой дрожью, когда послышался громкий шепот:

– Девочки, вы где?

– Мария Ивановна, это вы?

– А кто же ещё?

– Слава богу, – вздохнули дамы, с трудом выпрямляя спины, – а мы думали…

– Ну что, все в сборе или подождём ещё кого – нибудь? – вежливо спросил мужской голос. – Ой, зачем же драться?

Тут вспыхнул яркий фонарь, ослепивший всех так, что в течении нескольких секунд никто никого не видел. Другой голос спокойным и даже ласковым тоном, желая избежать возможных инфарктов и инсультов, скомандовал:

– Руки вверх, вы окружены! Сдать оружие!

Дамы покорно подняли руки, теряя вооружение в виде двух скалок, одного половника ( большого) и одной сковородки(чугунной).

– Да что ж вы делаете… – охнул невидимка, по ноге которого срикошетила сковорода Марьи Ивановны.


Часть 8


Вскоре в доме Надежды Семёновны собралась компания из четырех дам и двух участковых. Почтенные дамы, едва придя в себя от пережитого стресса, накрывали на стол. Стеша прикладывала холодный компресс к медленно лиловеющему плечу нового участкового, а бывший, прихрамывая, топтался возле стола, тщетно пытаясь добиться от участниц недавних событий ответа на простейший вопрос – за каким лешим им понадобилось лезть в чужой огород, в котором они со Степаном устроили засаду на беглых преступников.

Дамы ловко уходили от ответа, плавно перемещаясь вокруг стола с чрезвычайно занятым видом, так, что заданный вопрос зависал в воздухе, однако угощать его наперебой всяческими разносолами не забывали.

– Мишенька, как тебе рыжики? Правда, вкусные? Сама мариновала.

– А огурчики, огурчики! Слышишь какой запах? Это смородиновый лист. Попробуй, как хрустят…

Женская тактика оказалась вполне успешной, потому как отказаться от ароматнейшей вкуснятины не было сил, и он не успевал пережевывать то, что подсовывали заботливые руки, а с полным ртом особо не поговоришь. Поэтому план пришлось поменять, то есть отложить допрос до того момента, когда дамы немножко выпьют.

Степан в это время возлежал в кресле, легонько постанывал, требуя неотступного внимания приглянувшейся ему Стеши, и что – то нашептывал ей на ушко, сглатывая слюнки при виде проплывающих мимо блюд с дымящимися голубцами, огромными кусками жаркого и румяными пирогами. Стеша, чувствовавшая себя виноватой в том, что лишила блюстителя порядка боеспособности, меняла компрессы на его подбитом крыле, и, слушая шепот, заливалась ярким румянцем под многозначительными взглядами присутствующих.

– Прошу всех к столу! – пригласила Надежда Семёновна, доставая из холодильника запотевшие хрустальные графинчики с водкой и домашними наливками. – мужчины, кто будет наливать?

Наливал Михаил. Первый тост был за вчерашнюю именинницу. Выслушав многочисленные пожелания соседке, Марья Ивановна добавила к сказанному пару добрых слов и, лихо опрокинув стопочку сладкой яблочной наливки золотистого цвета, зажмурилась от удовольствия. Остальные дамы её поддержали, хотя и без особого энтузиазма, поскольку воспоминания об утреннем похмелье были ещё достаточно свежи.

Михаил подмигнул коллеге и, едва закусив, тут же налил себе и ему водки, а дамам наливочки, в надежде заставить их расслабиться и выложить всё, как на духу. Обоим не терпелось узнать, что толкнуло таких почтенных дам на такой безрассудный поступок. Дамы возражать не стали, потому что тот, кто когда – то говорил – «от чего заболел, тем и лечись» несомненно был прав, и дружно взялись за свои рюмки.

Оба участковых перемигнулись, и, тоже быстренько выпив, приготовились к допросу. Однако наливка подействовала на почтенных дам не совсем так, как рассчитывали правоохранители. Они быстренько взяли инициативу в свои руки и стали наливать сами, себе янтарной наливочки, а мужчинам, как и положено, беленькой, а, чокаясь, подзадоривать их восклицаниями типа «Выпьем, мой капитан» либо « выпьем, мой герой» ! Капитаны, естественно, опрокидывали « за прекрасных дам» одну за другой, как и положено настоящим героям – гусарам, а выпив, отдавали им честь.

Графинчики стремительно опустошались, но тут же откуда – то появлялись полные. Вконец охмелевшие дамы вместо показаний стали выдавать не совсем приличные анекдоты, а Надежда Семёновна спела «укуси меня за талию, укуси меня за грудь, укуси меня пожалуйста, укуси куда нибудь», после чего Марья Ивановна залихватски свистнула, Софья Николаевна схватилась за голову, а Стеша покраснела как рак.

После этого оба участковых возомнили себя капитанами корабля и даже попытались подняться на капитанский мостик, растоптав при этом пару тарелок. Однако к тому времени начался сильный шторм, и качка стал такой, что наши капитаны едва добрались до соседней каюты, где попадали валетом на предварительно раздвинутый диван и тут же захрапели.

Дамы полюбовались поверженными героями, заботливо сняли с них обувь, подложили под их горячие головы по подушке, и плотно прикрыв дверь, сели за стол.

– Наконец – то мы поедим! – сказала Надежда Семёновна. – Марья Ивановна, хотите наливочки?

– Не откажусь, а то от вашего компота у меня уже зашкаливает сахар. Кстати, из чего вы варили такую вкуснятину?

– Из айвы, моя дорогая, из айвы. Девочки, а вам налить?

– Раве что чуть – чуть, как лекарство от шока. – ответила Софья Николаевна. – Надюша, скажи мне, где ты научилась эдакой похабщине?

– Это ты о чём? – спросила та, делая невинный вид.

– А вот об этом самом «укуси меня за грудь». Что эти мальчики о нас подумают, ведь они нам годятся во внуки?

– А что такого? Надо же было как – то их расслабить. А то собрались нас колоть, мальчишки.

– Вот так и портят молодёжь. А Марья Ивановна, настоящий соловей – разбойник! Кстати, Марья Ивановна, скажите пожалуйста, моя дорогая, как вы не побоялись огоньков и пришли к нам на помощь?

– А я как только про них вам рассказала, так сразу и поняла, что вы непременно туда пойдёте. Гляжу, и правда пошли в сад со скалками в руках. Ну, думаю, не дай бог что с ними случись, никогда себе не прощу. Вот и пошла.

– Из – за этих мальчишек нам так и не удалось выяснить, есть ли кто в развалинах или нет…

– Хочешь повторить наш рейд ещё раз?

– Да нет, не хочу, но что – то делать надо.

– Успокойся. Если кто – то там и был, то после всего, что произошло, наверняка уже сбежал. – ответила Софья Николаевна, – чего мы, собственно говоря, и хотели.

– Никого там не было… – сказала Стеша.

– Откуда знаешь?

– Степан рассказал. Они с Михаилом были там ещё засветло и всё осмотрели. По следам видно, в подвале под развалинами действительно кто – то жил, но сегодня там было пусто.

– Умница,– похвалила Софья Николаевна, – зря времени не теряла.

– А я смотрела, как ты с ним шепчешься, и думала, флиртуешь, решила завести роман.

– Это у тебя, Надюша, на уме одни романы, а Стеша девушка серьёзная.

– А что такого? Степан парень положительный, и к Стеше, мне кажется, очень даже неравнодушен. Степан и Степанида – это было бы здорово!

– Нет, Надежда Семёновна, вам это просто показалось. Конечно, Стёпа парень хороший, но ему нужна другая. А я должна искать Родьку. Я очень боюсь, как бы с ним чего не случилось.

– А где же его теперь искать?

– Кажется, я знаю, где.

– И где же?

– Думаю, в имении. С утра пораньше сяду на автобус и поеду в Демидовку.

– Посмотрите ка на неё, «я поеду» – возмутилась Софья Николаевна,– то есть, ты уже всё решила сама, и нас с собой брать не собираешься?

– Да, я поеду сама. Раньше через болота меня провожал Родя, а без него я дорогу помню плохо и провести вас туда не смогу.

– Не те ли болота, которые в Тумановском лесу? – спросила молчавшая до сих пор Марья Ивановна.

– Да, в Тумановском. А откуда вы о них знаете?

– Так я же сама родом из Демидовки. Мой брат живёт там до сих пор. Леса там глухие, болотистые, очень богатые грибами да ягодами, однако люди туда не ходят, боятся.

– Понятно, болота вещь коварная.

– Дело не только в болотах. Места там страшные, проклятые.

– Чем же они проклятые? – спросила Стеша, надеясь услышать что – то новое из истории графской семьи.

– Люди рассказывают, что когда – то давно посреди этого леса стояло имение и женский монастырь, а мужики его пограбили и сожгли, совершив большой грех перед божьими людьми. И за это господь наказал их тем, что все люди, попадавшие в этот лес, стали превращаться в волков. За несколько десятков лет собралась их целая стая.

Но это ещё не всё. Жил в нашей деревне один мужик, Матвей Пупыркин. Мужичок он был незавидный, шибко пьющий и до работы не больно охоч, зато собирать грибы да ягоды любил так, что хоть хлебом не корми и ни в какие страшилки про людей – волков не верил. Пошел он однажды в этот лес да и забрёл в самую глушь. Насобирал грибов полную корзину и уже хотел возвращаться домой, когда услышал женские крики. А выпил он перед этим немало, и потому решил, что ему это послышалось. Однако крики и плачь не прекращались, да такие жалобные, что впору заплакать самому. Матвей подумал, что кто – то тонет в болоте и поспешил на голоса.

Шел он шел, нигде никого не видно. Только вместо женских голосов стали слышны мужские вопли и волчье рычание. Тут – то он перепугался не на шутку, корзину свою бросил и поскорей забрался на дерево. И видит сверху небольшую полянку, по которой бегут трое мужиков, а вслед за ними гонится волчья стая. Гонит их по кругу, и ни в какую сторону уходить не даёт. Так и гоняли до тех пор, пока все трое не попадали, а потом давай их и грызть, и рвать с такой лютой злобой, что только клочья летели во все стороны. Когда всё закончилось, есть человечину не стали, а все как один завыли страшным воем и ушли. Матвей долго сидел на дереве, боялся, что они вернутся, а когда слез, побежал, забывши по грибы, так, что едва потом отдышался.

Сначала ему не поверила даже собственная жена.

–« Ты, – говорит,– алкаш проклятый, не за грибами ходил, а опять где – то весь день пропьянствовал, так что голову мне своими сказками не морочь».

Да и как в такое можно было поверить? Ведь каждый знает, что волки просто так ни на кого не нападают, а только когда голодные, и добычу свою не бросают, а едят. А на людей вообще нападают редко, тем более летом, когда еды хватает и так. Только Пупыркин больше в лес ни ногой, занялся хозяйством, а главное, бросил пить и стал ходить а церковь. Вот тогда – то ему все и поверили. С тех самых пор этот лес и стали звать Проклятым.

– А кто – то из деревенских знает дорогу к этому монастырю?

– Наверное, знает, об этом надо спросить у моего брата.

– А вы не могли бы нас с ним познакомить?

– Могла б, отчего ж не познакомить. Погодите, а Родя… Он – то откуда знает туда дорогу?

– Знает, – коротко ответила Стеша, – он тоже родился и вырос в ваших краях.

– А чей же он будет, я вроде знаю там всех, людей – то там осталось всего ничего… Батюшки светы, а не он ли и есть Лешачихин сын?

– Какой ещё Лешачихи? – спросила Стеша.

– В том же лесу, при разрушенном монастыре, издавна жила одинокая женщина. Как она там оказалась и почему не хотела оттуда уходить, никто не знал. Больше всего удивляло то, что все, кто пропадал в том лесу, превращались в волков, а она одна оставалась человеком. Вот за это её и прозвали Лешачихой.

– Господи, какая дикость! – проворчала Софья Николаевна.

– Может и дикость. Только у нас ведь народ какой, когда ему что – то непонятно, он начинает выдумывать объяснение сам. А ещё непонятнее стало, когда она, живя одна как перст, вдруг родила, словно дева Мария от святого духа. Только вместо святого, народ прозвал этого непонятно откуда взявшегося младенца Волчьим сыном.

Так он и был Волчьим сыном, пока не подрос лет до восьми и не пришел к божьему храму сам, на колокольный звон. Вошел в храм, стал около певчих и заслушался. Люди хотели его прогнать, а батюшка заметил у него на лице такую благость, что никому его трогать не позволил. С тех пор мальчонка этот и стал приходить, чтобы послушать церковный хор, а потом и сам стал потихоньку подпевать. Я сама его не видела, а люди говорили, будто голосочек у него был как у ангелочка, хотя по всему было видно, что мальчишечка не такой как все, раньше таких звали блаженными. А батюшка стал ему помогать, то одежонку какую даст, то еду.

– Ну вот, а вы говорите – Волчий сын.

– Так это ж не мной придумано, а людьми. Люди – то у нас какие, тут тебя хвалят, тут и осудят, много для этого не надо.

– А про Дарьиного сына ваши люди что говорили?

– Ничего такого особенного не говорили. Хотя многие бабы и завидовали её красоте, но жила она у всех на виду, и какой – никакой мужик у неё был. В общем, жила, как все и никаких особых странностей за ней не водилось. А что родила непонятно от кого, так это её грех.

– Всё это очень интересно, однако завтра, хотя нет, уже сегодня, нам предстоит трудный день, – сказала Софья Николаевна, – пойдёмте отдыхать.


*******


Первыми проснулись капитаны. Поднявшись, посмотрели друг на друга, не совсем понимая, где они находятся и как тут оказались, молча взяли в руки свои ботинки и тихонечко открыли дверь.

Вчерашний стол был убран, за исключением банки с огуречным рассолом, в котором плавала пара огурчиков, графинчика с водкой и двух рюмок. Выпили из банки, потом опрокинули по одной из графинчика, и, выцедив рассол до дна, отправились восвояси, хрустя огурчиками и удовлетворённо покряхтывая.

День обещал быть солнечным и погожим. Оба шли не спеша, поёживаясь от утренней свежести, и время от времени крутили головами, повторяя одно и то же: «ну и бабки!»

До Мишиного дома оставалось метров тридцать, когда мимо пронеслась машина Софьи Николаевны с уже известным нам экипажем.

– Куда это они полетели? – спросил Степан, останавливаясь.

– Наверное, на базар.

– Так базар же в другой стороне.

– Точно, в другой…– ответил Михаил, оглядевшись по сторонам.– а куда ж их понесло в такую рань?

– По – моему, они опять что – то задумали. В машине были все трое и в придачу Марья Ивановна со своей боевой сковородой.

– Да что ж им не сидится… Стёпа, залезь на лавочку и проследи куда они повернут, а я побегу замашиной.

Машина завелась не сразу. Пока Михаил выехал из гаража, Степан приплясывал от нетерпения.

– Ну что, куда они поехали? – спросил Михаил, едва за ним захлопнулась дверь.

– Налево. Значит, в сторону Демидовки.

– И что им там понадобилось?

– В такую – то рань да после такой развесёлой ночки? У меня и то голова разваливается, а им хоть бы что, а ведь пили на равных.

– Пили то на равных, да только что? Сдаётся мне, что бабульки нас прокинули.

– То есть как это прокинули?

– А так. Нам наливали водку, а сами глушили компот.

– Да ладно! А после же чего они так зажигали «укуси меня за грудь»… – хохотнул Михаил.

– Думаю, это был их тактический ход.

– Значит, не всё так просто, им есть что скрывать. Ну, бабульки, держись.


В поисках знакомой машины исколесили всю деревню. Беглянки нашлись на окраине, у самого леса. Михаил остановил машину поотдаль, и оба стали за ними наблюдать .

Все четверо вели оживлённый разговор с каким – то пожилым мужчиной, то и дело показывая руками в сторону леса. Тот отрицательно крутил головой и разводил руками, видимо, не желая соглашаться с каким – то предложением.

Когда все доводы были исчерпаны, Софья Николаевна достала из машины сумочку, и, порывшись в ней, протянула мужчине купюру, но он отвёл её руку в сторону. Надежда Семёновна протянула вторую, но он продолжал отнекиваться, и лишь после третьей согласно кивнул, взял денежки, и, аккуратно сложив, сунул в карман. После этого все отправились в сторону леса.

– Куда они попёрлись, там же болота! – возмутился Михаил, – Я туда не пойду.

– Придётся идти, раз уж мы сюда приехали,– ответил Степан, тревожившийся о судьбе Стеши, которая ему очень нравилась.

– Нет уж, дудки. Я шастать по болотам за этими полоумными не подписывался.

– Ну как знаешь, а я пойду.

Степан торопливо пошагал за углублявшейся в лес группой, боясь потерять её из виду среди молодых пышных ёлочек, окаймлявших опушку. Позади послышались шаги. Оглянувшись, он увидел догонявшего его Михаила.

– Что, надумал – таки идти?

– А куда ж деваться. Да и мало ли что, об этих лесах ходит недобрая слава.

– Ты не думаешь, они могут иметь отношение к бежавшим преступникам?

– Всяко может быть. Меня смущает отсутствие этого Родьки, с которым они перепутали Синицына. А к Родьке они относятся, как к родному. Неспроста же они сунулись в соседние развалины, а потом полночи водили нас за нос, так и не ответив ни на один наш вопрос.

– Пошли быстрее, а то можем их потерять.

Примерно через час пути лес поредел, а земля под ногами стала пружинить. Женщины, шедшие за проводником, подобрали где – то длинные шесты, выстроились друг дружке в затылок и стали шагать след в след.

– Нам бы тоже надо найти слеги.– сказал Михаил оглядываясь по сторонам.

– Какие ещё слеги?

– Какие – нибудь палки, чтобы прощупывать дорогу. Смотри, может что – то попадется среди валежника.

Лес поредел, впереди появились бочаги, затянутые ряской.

– Может отзовёмся, пускай нас подождут, а то без проводника мы можем угодить в топь.– предложил Степан.

– Нет, обнаруживать себя не надо, будем придерживаться их следа. Внимательно смотрим за ними и повторяем их путь.

– Послушай, а тебе не кажется, что за нами кто – то следит? Я спиной чувствую на себе чей – то взгляд.

– А я думал, это мерещится только мне.


******


Войдя в лес, Стеша испытала двоякое чувство – грусть от навеянных им воспоминаний и радость от общения с природой. Правда, лес стал иным. Тогда, в конце мая, окутанный свежей листвой, он был тёмен и наполнен звоном птичьих голосов. Теперь же стал тихим и каким – то просветлённым. Облегчённые ветви ольхи и осины устремились вверх, к сосновым вершинам, расчерчивая ярко – синее небо легкой, графичной сетью, а берёзы задумчиво покачивали тоненькими, опущенными вниз ветвями, любуясь опавшими листьями, ещё не потерявшими своих ярких красок, и придававшими земле такой колоритной, праздничной нарядности, что захватывало дух.

Напрасно она думала, что не сможет вспомнить дорогу, по которой прошла с Родькой всего один раз. Она уже видела эту старую сосну с причудливо изогнутым стволом, и это толстое полусгнившее поваленное дерево. А где – то там, впереди, должен быть огромный валун, похожий на высокую односкатную крышу, покрытую ярким зелёным мхом. На него взбирались козы, чтобы полакомиться молодыми веточками ольхи. Интересно, как им живется, любимым Родькиным лялечкам.

Стеша шла позади всех, следя за тем, чтобы кто – то из спутниц не отстал и не потерялся. Дамы бодро шагали за проводником, чётко выполняя строгие инструкции – по сторонам не глазеть и шагать только по его следам. Она же чувствовала себя намного свободней, не боялась оглядываться вокруг в поисках знакомых примет и даже немного отстала от своей экспедиции, когда, услышав тревожное стрекотание сороки, заметила серую тень, мелькнувшую и тут же исчезнувшую за валуном. Сердце дрогнуло и скатилось куда – то вниз.

Они были здесь. Она ощутила их присутствие не только обострённым до предела слухом и зрением, а всей свое кожей. Теперь она замечала лёгкое волнение в кустах осоки, слышала нетерпеливое поскуливание молодняка, рвущегося вступить в схватку, словно в весёлую игру, со свойственной юности дерзостью, и краткое порыкивание вожака, усмирявшего их безрассудные порывы и предупреждавшего, что никто не смеет нарушить закон, позволяющий только ему принимать решение там, где нужно действовать решительно и наверняка.

Значит, Родька находится где – то здесь, иначе стая не кружила бы рядом, а ушла глубже в лес, временно уступив свои владения людям. Но допустит ли она незваных гостей туда, где её не раз тревожил тоскливый вой молодой волчицы, рассказывавший о потерянном друге?

До имения было уже недалеко. Оставалось миновать последнюю трясину и выйти на выступавшую в болото косу, с которой начиналась твёрдая земля. Проводник, видимо тоже почувствовавший близость стаи, ускорил шаг и повёл их вдоль вертикальной стороны валуна. Миновав камень, Стеша оглянулась и увидела волка, стоявшего его вершине. Он стоял, слегка подавшись вперёд, и ей вспомнилась зимняя ночь, глубокий овраг и волк на фоне полной луны, зависшей в вершине дерева.

Вожак и теперь прятаться не собирался. Напротив, он смотрел ей в глаза, словно спрашивая, зачем она привела свою стаю сюда, на его территорию. Стеша медленно, очень медленно повела головой из стороны в сторону и сделала шаг назад, давая понять, что ни ему, ни его стае никакая опасность от этих людей не грозит, и он может быть спокоен. Если бы ей задали вопрос, почему она была уверенна в том, что он её понимает, она не знала бы, как это объяснить. Просто она так чувствовала.

Вдруг волк оглянулся. Стеша видела, как он напрягся, а шерсть на загривке поднялась дыбом. Было очевидно, что он увидел ещё что – то, и, скорее всего, это тоже был человек. Волк повернулся и прыгнул вниз, а Стеша поспешила вслед за ним. Степан с Михаилом стояли рядом, прижавшись к стволу осины, и смотрели в сторону, где промелькнула серая тень. Бежавшая сзади Стеша успела заметить в руке Михаила пистолет и крикнуть:

– Волк, берегись!

От неё крика волк прыгнул в сторону, но вместо кочки угодил в бочаг, окно которого укрывал слой опавшей листвы. Он стал отчаянно барахтаться, пытаясь выплыть, и ему это почти удалось. До твёрдой земли оставалось совсем чуть – чуть, лапы уже скребли по песчаному краю островка, на котором стояла Стеша, однако трясина не собиралась его отпускать и, утробно чавкая, заглатывала быстро и жадно, словно проголодавшееся живое существо. На поверхности уже оставались только волчьи уши и глаза, смотрящие на Стешу с предсмертной тоской.

Этот взгляд заставил её забыть об опасности. Она схватила ветку, сунула волку, и, подождав, когда он вцепится в неё зубами, стала тащить к себе. Однако старый вожак был слишком для неё тяжелым. Когда друзья, опешившие от её действий, пришли в себя и бросились на помощь, он почти исчез в трясине, а её лицо едва не касалось болотной жижи.

Общими усилиями парни вытащили её, а вместе с нею и захлебнувшегося вожака. Стеша присела рядом со зверем и стала толкать его в грудь. Тот закашлялся как человек, обрызгав ей лицо, и с трудом открыл залепленные грязью глаза.

Михаил с огромным удовольствием спихнул бы его обратно в трясину, но Стешин взгляд говорил о том, что сделать это она никому не позволит. Поднявшись на ноги, волк оскалился, показывая, что никакое чувство благодарности служить им его не заставит, и метнулся в чащу, даже не отряхнувшись.

– Вот такая она, волчья благодарность… – сказал Михаил, помогая Стеше встать на ноги.

– Это у нас взаимное, – ответила она, стряхивая с себя грязь и мусор.

– А скажите, Стеша, за каким чёртом вам вздумалось спасать этого зверя?

– Я перед ним в долгу.

– Не хотите ли рассказать, за что вы ему так задолжали?

– Обязательно расскажу, но не сейчас. Мы должны поторопиться, потому что впереди нас ждут люди, которым грозит опасность.

Проводник Макар, не досчитавшийся в конце пути одной из клиенток, в сердцах шлёпнул кепкой о землю и стал материть на чём свет стоит Марьиного брата, уговорившего его провести этих заполошных баб через болота непонятно зачем, и проклятую жизнь, и нищету, заставившую его согласиться идти туда, куда все деревенские давно забыли дорогу.

Женщины растерянно топтались на месте, дожидаясь пока он выговорится, но, когда Макар добрался до власти, жирующей за счёт трудового народа, стало понятно, что ждать придётся долго, а лишнего времени на поиски у них нет.

– Хватит причитать! – решительно потребовала Софья Николаевна, – Надо поскорее идти обратно. Пока вы тут митингуете, Стеша может утонуть в болоте.

В ответ на её требование Макар разъярился ещё больше.

– Я вас предупреждал, что места здесь опасные, поэтому идти надо строго по моему следу, и по сторонам не глазеть?

– Предупреждал…

– Я вам говорил, что в случае чего отвечать за вас не собираюсь?

– Говорил…

– Так чего же вы от меня хотите, чтобы я за ваши несчастные три тысячи нырял за вами в болото?

– Мы вам доплатим ещё, только давайте же что – то делать.

– Они доплатят… Что вы заплатите? Да за ваши копейки никто…

– Проклятый куркуль! – вмешалась Марья Ивановна, – Хочешь поиметь побольше денег за невинную душу? Ты их получишь, но не обижайся, если твоя Валентина узнает на какую рыбалку ты ездишь каждый выходной и на какую удочку клюют те жирные караси, которые ты ей привозишь. Согласен?

– А ты откуда знаешь? – опешил Макар.

– Я давно всё знаю, а теперь узнает вся деревня.

– Да ладно тебе, я же не за деньги, я просто … – Макар поднял с земли кепку, и, отряхивая с неё сосновые иглы, сказал: – ладно, вы оставайтесь здесь, а я пойду её поищу.

– Как это оставайтесь? – возмутилась Софья Николаевна, – Нет, мы пойдём с вами, вдруг понадобится наша помощь….

– Помощь… Да с вас помощи одна только морока. Того и гляди ещё кто потеряется. Стойте здесь, а я быстренько найду её и вернусь.

Оставив свои подопечных, Макар пустился в обратный путь, размышляя над тем, как Марье удалось узнать про Лариску, разбитную молодайку, любовь с которой у него завязалась пару лет назад, и надолго ли у неё хватит терпения молчать.

Он шагал, ругая себя за то, что позарившись на лёгкий заработок, приобрёл врага, подобного мине замедленного действия, готовой в любую минуту взорваться и разнести в к пух и прах его семейное благополучие. К Валентине он привык и менять свой жизненный уклад не собирался, как не собирался заканчивать запоздалый роман с Лариской, общение с которой разнообразило жизнь, позволяя чувствовать себя настоящим мужиком.

Задумавшись, заметил идущих навстречу людей только когда едва с ними не столкнулся.

Увидев среди них Стешу, хотел излить на неё раздражение, кипевшее в нём после слов Марьи Ивановны, обматерив как следует за доставленные хлопоты. Но рассмотрев серьёзные лица чужаков, похоже, знакомых этой потеряшки, решил ограничиться коротким:

– Ты куда пропала, едрить твою…

– Я не пропала, я вот она.

– «Вот она я, радуйтесь»… – передразнил Макар, – а твои бабы едва меня не съели, решив, что ты утонула в болоте. Как будто я виноват в том, что вы ни хрена не слушаетесь…

– А где они? – спросила Стеша.

– Там, где я их оставил, на косе. Не тащить же всех за собой, они и так выдохлись.

– Пойдёмте быстрее к ним.

Скоро коса была видна как на ладони, но людей на ней не было.

– Где же они? – забеспокоилась Стеша.

– Откуда мне знать? Я велел им ждать меня здесь, а куда они делись, не знаю. Ну как с вами быть, если вам твердишь одно, а вы всё норовите сделать по – своему. Черт же меня дёрнул с вами связаться… – оправдывался Макар.

– И что теперь? – спросил Михаил, поняв, что Стеша перепугалась не на шутку – может, вы наконец расскажете, что вас привело в эти места или опять будете морочить голову?

– Я же сказала, что всё расскажу, только давайте сначала их найдём. Им может грозить опасность .

– Опасность от кого? От волков? Тогда зачем вы их сюда привели? Говорите же быстрее, мы должны знать от кого эту опасность ожидать.

– Мы пришли сюда искать Родьку. Его могли привезти сюда ваши беглые преступники.

– Значит, между ними всё – таки есть какая – то связь. А вы это скрывали.

– Никакой связи между ними нет и быть не могло. Здесь его родина. Он знает эти болота, а им, скорее всего, понадобился проводник.

– А куда он должен был их провожать?

– Среди болот стоит разрушенный монастырь и имение. Вы когда – нибудь о них слышали?

– Слыхали.

– Ну вот. Мы подумали, что они хотят там спрятаться.

– И вы решили сами их поймать? У вас с головами – то как, всё в порядке?

– Пожалуйста, давайте поговорим о наших головах попозже. Сейчас мы должны торопиться.

– Так. А вы их видели? – спросил он Матвея.

– Кого?

– Этого самого Родьку и с ним ещё троих.

– Никакого Родьки я не знаю, – ответил тот.

– Родька – Волчий сын, вы должны его знать.– подсказала Стеша.

– А, этот… – догадался Макар, – Да какой же он волчий, если пел в церковном хоре. Нет, не видел.

– А какую – нибудь чужую машину видели?

– Я не видел, а Василий, сосед мой, говорил, что за гумном уже второй день стоит чья – то серая пятерка.

– Значит, они где – то здесь. – сказал Михаил, доставая пистолет. – Стеша остаётся здесь, а мы пойдём.

– Я одна оставаться боюсь, лучше пойду с вами. – возразила Стеша.

– Ладно, идём, только держитесь сзади, на рожон не лезть. И чтоб тихо.

Крадучись, подошли к развалинам особняка. Где – то треснула ветка и опять, как в тот день, когда Стеша пришла сюда впервые, послышалось хлопанье крыльев, а из – за обгоревшей стены взлетела старая сова. Всё повторялось, как по писаному. Стеша невольно оглянулась, ожидая увидеть позади себя чёрный женский силуэт. Сова перелетела на какое – то дерево и всё стихло.

Бревенчатая сторожка, укрытая улёгшимися на её крышу ветвями старой ели, была похожа на древнюю старушку, накинувшую на себя тёплую шаль. В памяти Стеши вновь ожил образ Ангелии, её тихий голос, потерявший все жизненные краски и интонации – «не оставляй Родечку, он ни в чём не виноват».

Это подстегнуло её, и она рванулась к сторожке, обгоняя спутников. Михаил, взявший на себя руководство их группой, сердито шикнул, и постучав стволом пистолета по своему виску, показал за угол, приказывая спрятаться.

Они со Степаном встали у входа, прислушались и распахнули перекосившуюся дверь. Её протяжный скрип был похож на громкое, протяжное кряканье сустава, страдающего застарелым ревматизмом. Выждав пару секунд, парни шагнули через порог.

В густом полумраке, пропахшем хвоей и мышами, царила тишина.

– Ни черта не видно. Вроде пусто.

Сзади вспыхнул фонарик.

– Стеша, это ты?

– Я.

– Тебе же было сказано, спрячься и не лезь на рожон.

– Вы же только что сказали, что здесь пусто.

– Дай сюда фонарик, ты нас совсем ослепила. – Михаил обвёл фонариком все углы, заглянул под топчан и выпрямив спину, сказал – Никого здесь нет и, похоже, не было.

– Было. – возразила Стеша. – когда мы уходили, я здесь прибралась. А теперь всё перевёрнуто вверх дном.

– Мало ли, может тут побывал кто – то из местных .

– Местные сюда не ходят, волки отвадили. И я дальше косы не хожу, – сказал Макар, трогая рукой закопчённый бок чугунка, стоявшего на печи, – однако недавно тут всё – таки кто – то был. Вода ещё не совсем остыла.

– А куда они могли отсюда уйти? Может, есть ещё одна дорога?

– Чего не знаю, того не знаю. Все здешние тропы знает только Родька. Он один ладил со здешними волками, потому как среди них вырос.

– Прямо какой – то Маугли, этот ваш неуловимый Родька.

Пока они разговаривали, Стеша вышла на улицу и, отойдя в сторонку, стала смотреть на развалины, вспоминая события полугодичной давности. Полуразрушенные стены особняка снова вызвали состояние дежавю. Как и тогда, где – то в подсознании возникло ощущение, что она здесь уже бывала. Но теперь она твёрдо знала, что всё здесь действительно было ей знакомо ещё до того, как её привёл сюда Родька.

Обо всём этом она знала уже давно из рассказов своей бабушки – об умных, прекрасных людях, не побоявшихся пожертвовать своей жизнью ради того, чтобы остаться на родине. О небольшом замке и монастыре, стоявших в лесных дебрях, среди позолоченных солнцем сосен, о злом роке, заточившем в нём маленького принца и прекрасных фей. О том, как долго и безнадёжно они ожидали своего освобождения, и даже об охранявших их волках. Всё, что она когда – то слушала как увлекательную сказку, оказывается происходило здесь на самом деле. И вот её любимая, истерзанная, но пока ещё живая сказка перед нею.

Только теперь ей стало понятно, что бабушка, рассказывая разные истории, будто бы прочитанные в каких – то старинных романах, на самом деле знакомила её с историей своих предков, с реальными событиями, происходившими когда – то в их жизни. И старалась воспитать её так, чтобы она унаследовала если не их состояние, то хотя бы умение мыслить и вести себя достойно, соответственно своему положению. Звук, похожий на тихий вздох, заставил её очнуться. Стеша подошла к стене и стала прислушиваться, оглядываясь на мужчин, стоявших у дверей сторожки. Их присутствие придавало ей уверенности в своей безопасности.

Внутри особняка царила тишина. Стеша вспомнила, что за углом здания есть бугорок. Поднявшись на него, можно заглянуть в оконный проём, за которым должна быть комната с большим камином. Она видела его в прошлый раз, когда обходила особняк после разговора с Ангелией. Тогда, глядя в его закопчённое чрево, она пыталась представить себе жизненный уклад своих возможных предков. Размер очага наводил на мысль, что граф, строивший это имение, наверняка мечтал о псовой охоте и о том, как будет зажаривать в нём дичь.

Осторожно, стараясь не шуметь, она прошла за угол, приблизилась к окну, вернее, к оставшейся от него дыре, и, заглянув внутрь здания, опешила, увидев перед собой чьё – то лицо. Она не успела охнуть, как сильные руки схватили её за ворот и потащили вверх.

Стеша пыталась отбиваться, хватаясь за обламывающиеся кирпичи, но этим только усугубляла своё положение. Вскоре руки и ноги девушки безвольно повисли, и обмякшее тело упало к ногам двоих мужчин.

– Ещё одна… – прошептал тот, который был помоложе,– Откуда они только берутся?

– Да хрен их знает.

– Хорошо, что Длинный успел увести придурка. Надо было бежать всем разом, а ты – « давай проследим, давай посмотрим»… Вот и проследили.

– А если она решила этот клад забрать и привела эту компанию с собой, типа для охраны? Они бы всё забрали и ушли, а мы продолжали бы его искать до скончания века. Так что не паникуй. Отсюда их хорошо видно. Если они направятся к нам, уйдём через задние комнаты. А если пойдут ко входу, вылезем наружу и бежим через лес.

– Умный ты мужик, Дышло. А куда мы её денем? Потащим к остальным?

– Зачем к остальным. Припрячем где – нибудь здесь.

– Да чё её прятать. Сейчас надо быстрее уходить. Без неё они всё равно ничего не найдут.

– Дурак. Чем дольше её будут искать, тем дальше мы успеем уйти. Давай, бери за ноги.

– Ладно. А остальные бабы как?

– Никак, сейчас не до них. Найдутся – их счастье, а нет – подохнут сами.

– А что будем делать с придурком? Таскать этого борова за собой?

– А дорогу кто будет указывать, может, ты? Уйдём через болота, переждём в лесу, пока всё поутихнет, а потом вернёмся. Разберем всё по камешку, а клад найдём. Ты как хочешь, а я отсюда с пустыми руками не уйду.

– Слышь, Дышло, а если это всё лажа?

– Это ты о чём?

– Об этом чёртовом кладе.

– Братва сто лет одну и ту же сказку зря базлать не станет. Про эти развалины ты тоже не верил, а они вот, перед тобой. И придурок родом отсюда, знает все тропы. Это не просто совпадение, это знак. Слышь, Синица, а тебе не приходило в голову, что нам такая пруха потому, что этот блажной действительно твой брат? Дуракам же всегда везёт.

– Какая пруха? Какой брат? Я и отца – то своего в глаза не видел, рос в детдоме, а ты мне лепишь про какого – то брата.

– Вишь ты какой. А он к тебе – «братка, братка…».

– Дурак он и есть дурак, какой с него спрос.

– Дурак то дурак, а на дудке шпарит что твой Паганини.

– Паганини шпарил на скрипке.

– Неважно. Всё равно брат, чужие такими похожими не бывают. Видать, твой батя был ещё тот пострел, пошалил везде, куда поспел. А ты фартовый мужик, Синица. Куда не повернись, везде тебя ждёт удача и богатство.

– Какая удача, какая пруха… Может, эта молодуха давно уже всё нашла.

– Тогда за каким лешим она сюда явилась?

– Может, нашла и перепрятала до лучших времён. А раз в доме их нет, значит они где – то здесь, лучшего места, чем в этих развалинах, не найти. Думаю, за ними она и пришла. Теперь вся история начинается сызнова, только искать будем мы. Жаль, что она загнулась, а то мы б с ней поговорили, бабёнка – то была ничего… Надо было тащить её не за шиворот, а как – то поаккуратней.

– Поаккуратней… Чтобы она подняла ор на всю округу? Нет, это мне, дураку, надо было дотянуть свой срок и не рыпаться за журавлём в небе. Получил бы своё законное наследство, а там, глядишь, и нашёл бы то, из – за чего нас с маманькой спалили…

– Так ты ж искал, целую неделю искал, только чё – то ничего не нашёл. А тебе не приходило в голову, наследничек, что цацки эти давно уже тю – тю, а вас спалили нарочно, чтоб замести следы?

– Я чувствую, что они ещё там. И я бы их нашёл, кабы ты не жужжал – «надо вперёд графские цацки найти, а тут всегда успеем». Вот и успели.

– Если бы да кабы… даже если б ты эти камушки и нашёл, то рот на них разевать нечего. Братва тебе их просто так не отдала б.

– Не для того ли ты со мной и пошел, чтобы за этим проследить?

– А ты думал из – за особого к тебе уважения? Только знай, в общаковское рук лучше не совать, братва всё равно рано или поздно вычислит и укоротит по самые плечи. А вот то, что мы найдём здесь, будет только наше.

– Это «наше» тоже само в руки не придёт. Может, искать придётся годами.

– Ничего, поищем. Придурка как следует попрессуем, он быстро всё расскажет и покажет. Ну всё, лохи пошли в сторону входа, можно идти.


Глава 9


Макар заметил отсутствие Стеши первым.

– А куда она делась? – спросил он, вертя головой по сторонам.

– Кто?

– Да эта ваша мадам…

– Только что была здесь.

– Может, пойти поискать? – отозвался Степан.

– А если она отошла по нужде? И что с нею может случиться, когда мы рядом. Давайте пока осмотрим развалины. Если никого не найдём, придётся вызывать МЧС с вертолётом.

Сделав ещё одну безуспешную попытку открыть парадную дверь, полезли через высокий оконный проём. Везде царила пустота и разруха. В некоторых комнатах, где крыши не было совсем, успели вырасти кусты или даже деревья. В местах, где остатки кровли и потолка сохранились, ещё попадались островки деревянных полов, ступать на которые было рискованно, так как трухлявые доски тут же проваливались под ногами.

– Макарыч, ты случайно не знаешь, сколько здесь комнат? – спросил Михаил.

– Не знаю, меня графья в гости чё – то не приглашали.

– Это понятно. Тебя в то время ещё не было и в проекте. А просто так полазить, посмотреть никогда не хотелось?

– Конечно, хотелось. Да только тут жила Лешачиха. А вместо собак ей служила стая волков. Она их прикармливала, а они гоняли всех, кто сюда приходил.

– А где она теперь?

– Умерла нынешней весной, дожив почти до ста лет. Наш батюшка служил по ней панихиду.

– Панихиду по Лешачихе? Что – то тут у вас не складывается.

– В жизни много чего не складывается. Родьку, которого вы ищете, тоже называли Сыном волка, а он подрос и стал петь в церковном хоре. А Лешачиха – то как раз и была его матерью. Говорят, она же его к храму и привела, хотя сама заходить в него не стала. Видать, понимала, что без людей ему не выжить.

– Ты ж говорил, что она умерла в столетнем возрасте…

– Ну может и не совсем столетнем, документов её никто не видел. А если посчитать, что она служила ещё самому графу, то примерно так и получается.

– Во сколько же лет она родила?

– Лет в шестьдесят, не меньше.

– А разве в таком возрасте рожают?

– Как видишь, рожают. Ты лучше спроси, от кого?

– Ну и от кого же?

– Опять не скажу. Никто из наших мужиков её не посещал, это я знаю точно. А вот от кого – то из тех, которых загрызли её волки, вполне может быть.

– Загрызли волки? – не поверил Степан, – прямо на смерть?

– Точно. Один из наших видел своими глазами. Скорее всего, эти самые мужики над ними и поглумились. По времени между их гибелью и родами Лешачихи всё совпадает, деревенские бабы высчитывали.

– А как же они сюда прошли? Ты ж говорил, будто волки никого сюда не допускают?

– Кто ж его знает. Как – то допустили, а потом сами же их и уничтожили.

– Нас тоже допустили… а не получится так, что потом и нас…

. – Что, страшно?

– Да как – то не по себе. Ты сказал, «поглумились над ними». Выходит, она была не одна?

– Не одна. Жила с ней одна из бывших монашек. А после того случая сошла с ума. Я до сих пор помню, как она кого – то проклинала возле храма. Видать, крепко им досталось от этих бродяг, за что они и поплатились. Слышал, забрали её в психичку. Жива ли она, не знаю.

– А Стеша?

– Что Стеша?

– Разве она не из ваших?

– Нееее, это ваша знакомка. Из наших среди моих клиенток была только одна – Марья.

Лицо Макара, вспомнившего об угрозе землячки ославить его на всю деревню из – за романа с Лариской, перекосилось, словно от оскомины.

Быстро осмотрев целую анфиладу комнат, вошли в последнюю, угловую, в которой находился камин.

– Ого, какой каминище! – удивился Степан, втайне мечтавший о большой семье и доме, в котором обязательно присутствовал бы камин, возле которого все члены семьи собиралась бы длинными зимними вечерами и беседовали, глядя на огонь, – Такие большие я видел только в кино.

– Ну да, – ответил Михаил, разглядывая свежие обломки кирпичей, валявшиеся под оконным проёмом, – обычно в них жарят на вертеле целых баранов.

– Или оленей.

– Или оленей… Ты лучше посмотри сюда.

– Сейчас, только гляну, куда выходит труба. Да тут кто – то есть… Ёшкин кот, это же Стеша!

Вдвоём вытащили полуживую Стешу из очага, и, положив на землю, наскоро осмотрели.

– Её кто – то душил.– сказал Михаил, – Видишь на шее следы? Ещё горячая. Можешь делать искусственное дыхание?

– Когда – то учили, хотя на деле пока не приходилось ни разу.

– Тогда тренируйся, а я пока осмотрюсь. Тот, кто это сделал, далеко уйти не мог.

После несколько неловких попыток Степана сделать искусственное дыхание, Стеша пошевелилась и закашлялась.

– Слава богу, живая, – обрадовался Степан.

В этот момент откуда – то из – за задней стены особняка донеслись испуганные вопли.

– Макарыч, ты будь здесь. Возьми – ка на всякий случай вот эту палку. Степан, за мной… – скомандовал Михаил, выпрыгивая в оконный проём.

Обогнув угол здания, увидели вдалеке, на фоне каких – то крестов, три мужские фигуры, мечущиеся между сосен. За ними гонялась стая волков. Двоих они почти сразу повалили на землю и стали безжалостно рвать.

Третий пытался вскарабкаться на сосну, но, поднявшись метра на полтора – два, соскальзывал по гладкому стволу вниз. Пара волков отделилась от взбесившейся стаи, подошла к сосне и стала равнодушно наблюдать за его судорожными попытками, словно понимала, что сил у несчастного хватит ненадолго. Выждав момент, когда он в очередной раз соскользнул вниз, вожак схватил его за ногу, стащил на землю, и, наступив лапами на спину, вонзил клыки в шею.

Оторопев при виде этой жесточайшей расправы, длившейся считанные секунды, Михаил не сразу вспомнил про пистолет. Несколько выстрелов в воздух остановили волчий шабаш. Серые разбойники, как по команде, бросились врассыпную.

Когда они подбежали, жертвы волчьей мести были ещё живы, хотя и представляли собой ужасное зрелище.

– Где женщины? – закричал Степан, надеясь, что кто – то из них сможет ему ответить.

– Допрашивать их бесполезно, – сказал Михаил, – у них болевой шок. Надо искать самим, может ещё хоть кого – то удастся спасти.

Парень, похожий на Синицына, был привязан к сосне. Лицо его было разбито в кровь, во рту торчал кляп.

– Судя по всему, ты и есть Родька… – сказал Михаил, вытаскивая кляп.

Тот кивал головой, и жадно хватал ртом воздух. Отдышавшись, неожиданно закричал что было сил:

– Тешаааа!

В ответ ему донеслось хриплое, едва слышное: «Родькаааа!».

– Теша…Теша… – прошептал Родька, пытаясь вытереть о своё плечо кровь и слёзы, текущие по щекам.

– Теша это Стеша или кто – то другой? – спросил Степан, распутывая верёвку, которой он был привязан.

– Да. – покивал Родька.

– Ладно, разберёмся. А ты не знаешь, куда делись остальные?

– Остальные… – равнодушно повторил Родька, ещё не пришедший в себя после пережитого шока.

– Да, остальные. Здесь были женщины, Софья Николаевна и ваши соседки. Ты их не видел?

– Были? Софья Николаевна были? – услышав знакомое имя, он заметно оживился.

– Да, были и пропали. Куда они могли деться?

В ответ Родька покачал головой и попросил:

– Теша. Пойдём Теша.

– Думаю, он никого не видел. Скорее всего, их держали в разных местах. – сказал Михаил, вынимая из кармана сотовый телефон, – Блин, связи нет. Веди его к Стеше, а я попробую залезть на дерево и дозвониться в отдел, чтобы прислали опергруппу.

Увидев Стешу, лежавшую на земле, Родька бросился вперёд, и, упав перед нею на колени, стал гладить по лицу, приговаривая.

– Теша, живая… Теша, где больно?

– Всё хорошо, – ответила Стеша, держась за горло и кашляя, – Родечка, всё хорошо.Ты весь в крови…Тебя кто – то бил?

– Бил. Братка бил… – Родька снова заплакал при мысли, что неожиданно нашедшийся брат так же неожиданно потерян.

Брат нашел его вчерашним утром в саду, где он обычно занимался музыкой. Увлечённый игрой, Родька не заметил, откуда он появился. Услышав слова – «Здравствуй, брат! Наконец – то я тебя нашел!» – он поверил ему сразу, даже не подумав спросить, откуда он явился и как его нашел. Поверил даже не из – за того, что брат был очень на него похож, а потому, что ещё не знал, что, кроме любви и доброты, на свете существует ложь, зависть, жадность, ненависть и ещё великое множество разных вещей, с которыми ему придется столкнуться, живя среди людей. .

Брат попросил его поиграть. Родька играл так, как не играл ни разу в жизни. Ему очень хотелось, чтобы брат оценил его успехи и похвалил за старание, как делали все, кто его слушал. А тот всё время поглядывал в сторону дома, словно кого – то ждал. Услышав свист, он рассказал в двух словах, что был украден цыганами, когда был совсем маленьким и очень хочет увидеть место, где похоронена их мать.

О существовании цыган Родька знал с раннего детства. Матушка запрещала ему уходить далеко в лес, боясь, что он заблудится, и стращала его не волками и медведями, которыми обычно пугают других детей, а цыганами. Пугать ребенка зверьём, среди которого он вырос, было бессмысленно, а в цыган он поверил.

Переполненный счастьем, Родька сразу же согласился с просьбой брата. В лес ему хотелось уже давно. Несмотря на нынешние условия жизни, не шедшие ни в какое сравнение с теми, в которых он жил до этого, его до слёз тянуло туда, к могиле матери, в их тёмную покосившуюся сторожку, к закопчённому очагу потому, что там была его маленькая родина. Ещё он скучал по оставленной им Машке, которая выросла в его постели, и, наверное, тоже по нему тоскует.

Охваченный радостью, он не замечал угрюмой настороженности брата, его тревожных оглядок, и суетливой торопливости, с которой его тащили к машине он и приехавшие за ними друзья. И он поехал с ними, забыв, что и Стеша, и Софья Николаевна постоянно ему твердили, чтобы он никуда не уходил один, без предупреждения.

Придя к развалинам, брат сразу же изменился. Он забыл о том, зачем сюда пришел и потребовал показать им место, где спрятан клад. Родька повёл его к могиле матери, думая, что он обрадуется. За это его избили и стали требовать, чтобы он показал где спрятаны цацки. Когда он ответил, что не понимает, чего от него хотят, стали ругаться, чем окончательно ввели его в ступор. Они до темноты таскали его по развалинам, требуя показать то цацки, то клад, то золото. Знай он, что это такое и где оно лежит, отдал бы брату всё не задумываясь, лишь бы он стал хоть чуточку к нему добрее.

Ночевали они в сторожке. Трое друзей спали на топчанах. Родька коротал ночь на полу, привязанный к столбу, подпиравшему потолок, и размышлял о том, что он делает не так. Даже после всего, что с ним произошло, он не испытывал обиды. Волчата, выраставшие на его глазах, тоже иногда дрались, но всё равно продолжали оставаться одной семьёй, стаей. И Родька тоже думал, раз родной брат поднял на него руку, значит, так было нужно, значит он действительно в чём – то виноват.

Наутро всё началось сначала. Его снова мучили, таская на верёвке по развалинам, заглядывали во все закоулки, зачем – то копали и били. Били больно, жестоко до тех пор, пока один из них вдруг не воскликнул:

– Атас, сюда кто – то идет! Длинный, тащи придурка в лес, а мы с Синицей пока побудем тут. Да заткни ему рот, чтоб не заорал.

Родька шел за Длинным, постоянно оглядываясь. Он очень беспокоился за брата, который не подозревал, что где – то рядом бродит волчья стая, которая представляет собой смертельную опасность. Если бы его рот не был заткнут грязной тряпкой, он рассказал бы Длинному об этой опасности, спасти от которой может только он.

Оглянувшись в очередной раз, он вдруг увидел Стешу, выходившую из – за угла. Родька обрадовался и резко остановился, подумав, что сейчас она придёт и во всём разберётся, объяснит братке то, чего не смог объяснить он, и всё будет хорошо. Но она исчезла так же внезапно, как и появилась, словно кто – то силой втащил её вовнутрь развалин. Длинный попытался тянуть его за собой, а он рвался обратно. Никакая сила не могла бы сдвинуть его с места, когда дело касалось Стеши. Поняв, что одному ему с этим крепышом не справиться, Длинный сбил его с ног и накрепко привязал к сосне.

Через некоторое время брат и его друг наконец – то явились и сказали, что надо уходить через болота, подальше в лес. И Родька впервые ослушался, стал упираться, и трясти головой, надеясь, что тряпка выскочит из его рта и он расскажет, что где – то там Стеша, за которой надо вернуться и взять её с собой. За это его снова стали бить. Он и теперь простил бы брата, к которому уже успел прирасти всем сердцем, и всё бы забыл, если бы не одна фраза, полная презрения и ненависти: – «Ты чё, придурок, и в самом деле поверил, что ты мне родной брат? Да я бы повесился, имея такого родственника, как ты». Она ранила в сотни раз больнее, чем жестокие избиения, которым он подвергся.

Такое тяжелое состояние потери он испытал только когда матушка, единственный любивший его человек, всегда бывший рядом и оберегавший ото всех бед, вдруг ушла на небо. А теперь и родной брат, а он чувствовал сердцем, что это так и есть, отказывается от него, оставляя одного в этом большом мире, где он никак не может пустить свои корни. Эта невыносимая боль, не вмещающаяся в его груди, вырвалась наружу тяжёлым стоном. И Машка, кружившая поблизости вместе со стаей, восприняла этот звук, как сигнал к действию и набросилась на его обидчиков. Он и тогда готов был защитить брата, остановить стаю ценой своей жизни, если б не был привязан к сосне. Но он не мог даже крикнуть из – за того, что его рот был заткнут тряпкой, мешавшей ему дышать.

– Бедный мой бедный, сколько тебе пришлось пережить. – сказала Стеша, прижимая его ладонь к своей щеке, – Родечка, а ты не видел Софью Николаевну, Надежду Семёновну и Марью Ивановну?

– Не видел. Они были здесь?

– Были на косе, а теперь их нет. Мы искали тебя. А теперь надо искать их. Подумай, где они могут быть?

– Где они могут быть… – повторил Родька.

– Да – да, наверное, их поймали бандиты. Ты не знаешь, куда они могли их спрятать?

– Бандиты… спрятать…прятать…– монотонно твердил Родька, обирая со Стешиной головы грязную вековую паутину, наросшую в каминной трубе.

– Родечка, родной, – повторяла Стеша, стараясь сосредоточить его внимание до предела возможного, – подумай хорошенько. В лесу их нет, в сторожке тоже пусто. Куда ещё здесь можно спрятаться?

– Спрятаться. Прятки… Прятки…

Родька поднял голову к небу. Перед его глазами возник яркий солнечный день, маленький, звонко смеющийся он, бегущий по зелёной траве, широко распахнутая дверь и выщербленные каменные ступеньки, ведущие вниз. Дальше протяжный скрип, внезапная темнота, детский плач и долгий призывный зов матери, снова яркий свет, пара мягких шлепков по попе и приказ больше никогда туда не ходить.

Родька поднялся, и, ведомый этими воспоминаниями, мысленно пошел на материнский зов, на стук молотка, которым она забивала дверь туда, куда ходить ему было теперь запрещено раз и навсегда… Он напряг память изо всех сил, так что в голове что – то щелкнуло и стало больно, как будто нечто, завязанное в тонкий узелок и мешавшее ему быть таким, как все, спружинило, развязалось, и, резко выпрямившись, стало на своё место.

– Прятки… Подвал. – сказал Родька, сжимая рукой болевший затылок,– здесь, под домом, должен быть подвал.

– Спасибо тебе, мой дорогой.

Вход в подвал, скрывавшийся за густым кустарником, нашелся довольно быстро. Троих пленниц, простоявших около трёх часов в кромешной тьме по колено в холодной воде, подступавшей из болота, пришлось почти выносить, держа под руки. Увидев Стешу и Родьку, дамы прослезились и наконец – то обрели дар речи. Всех четверых кое – как отвели в сторожку.

– Макарыч, растопи пожалуйста печь. – попросил Михаил, – вы тут отогревайтесь, а мы со Степаном пойдём проведаем наших разбойничков.

– Так вам таки удалось поймать этих негодяев? – спросила Софья Николаевна.

– Удалось, хотя, если сказать честно, нашей заслуги в этом почти нет.

– А кто же это сделал, если не вы?

– Родькины друзья – волки.

– Боюсь даже спросить, что они с ними сделали…

– Да, этого вам лучше не знать.

– Я пойду с вами. – сказал Родька, направляясь к выходу, – Машка уйти не могла, она где – то рядом.

– А это ещё кто? Какая Машка? – спросил Степан, удивлённо глядя ему в спину.

– Машка молодая волчица, которая служила ему вместо собачки с самого её рождения. – объяснила Стеша.– так что для вашей безопасности будет лучше, если Родя будет рядом с вами.

– Резонно. Тогда пошли.

– Вам не кажется, что Родя очень сильно изменился? – спросила Софья Николаевна, когда мужчины ушли, – за последнее время он как – то повзрослел и возмужал.

– Кажется, – согласилась Стеша.– эти перемены начали происходить с того времени, когда мы стали жить у вас. Он начал читать, смотреть телевизор и вообще, впитывать любую информацию, словно навёрстывая упущенное за годы своей прошлой жизни. А ещё, хотя это возможно моя фантазия, но мне кажется, что в этом есть немалая заслуга вашего Гогена.

– Гогена? – удивилась Софья Николаевна.

– Именно. Мне приходилось наблюдать, как он вылизывал Родькин затылок. Лижет, словно котёнка, потопчет лапами и опять лижет. А после ложится и согревает его голову своим телом.

– А что, вполне возможно. По всей вероятности, у Роди есть ущемлённый нерв, который сдерживал его развитие. – согласилась Надежда Семёновна, – Кот инстинктивно нашел больное место и стал его по своему лечить. Скажу вам, что пережитый сегодня стресс, несмотря на все его ужасы, тоже мог повлиять на Родино состояние. Надо будет обязательно показать его специалистам. Кстати, тебе, Стешенька, тоже нужно обследоваться. Эти изверги могли нанести твоему шейному отделу серьёзную травму. Макарыч, подлей – ка пожалуйста кипяточку, а то очень хочется кушать.


Глава 10


Домой вернулись поздней ночью. Несмотря на усталость, спать не хотелось никому. У всех перед глазами стояли печальные картины развалин, бревенчатая избушка под ветвями старой ели, костры, разведённые для посадки вертолёта, его крутящиеся лопасти и чёрные мешки со страшным грузом.

Надежда Семёновна пригласила всех к себе на поздний ужин или скорее на ранний завтрак, доедать остатки именинных яств, что пришлось как нельзя кстати. Один Родька, до сих пор не пришедший в себя после пережитого, взял краюху хлеба и ушел домой спать.

Михаил нарочно подсел рядом со Стешей для того, чтобы по горячим следам, в неофициальной обстановке, узнать побольше об истории, в которой она вольно или невольно была замешана. Едва утолив голод, он спросил.

– Стеша. Надеюсь, вы не забыли своего обещания рассказать обо всём?

– О чём именно? – спросила Стеша, растерянно глядя на Софью Николаевну.

– Например, зачем вы все отправились в эти гиблые места?

– Мы поехали туда погулять в лесу, на свежем воздухе, а вы зачем? – вмешалась в разговор Софья Николаевна. – Разве законом это запрещено, или я ошибаюсь?

– Гулять вы можете где угодно, а вот морочить голову представителю закона, при всём уважении к вам, дорогая Софья Николаевна, я не советую. Вчерашний номер у вас больше не пройдёт.

– Какой вы, однако, злопамятный… – хмыкнула Софья Николаевна.

– Ну да, я такой. Уж слишком странные места вы выбираете для своих прогулок. Начнём с того, что ваша подопечная вытащила собственными руками из болота тонувшего волка.

– Стеша, это правда? – ужаснулась Софья Николаевна.

– Правда.

– Я не могу представить себе девушку, которая могла бы решиться на такой шаг.– строгий тон Михаила говорил о том, что он настроен на серьёзный лад и отговорками на сей раз им не отделаться . – Вы сказали, что перед этим волком в долгу. Не объясните, как можно задолжать дикому зверю?

– Он спас мне жизнь.

– Каким образом?

– Я не знаю, как вам объяснить…Это вышло совершенно случайно… – промямлила Стеша, которой хотелось быумолчать о некоторых подробностях своей жизни.

– Не вы ли и есть та самая девушка, которая зимой спасла волчицу.

– Та самая. – вздохнула Стеша.

– А таинственное происшествие на дороге с мужчиной, которому кто – то сначала перегрыз хребет, а потом пристрелил? Там тоже присутствовала неизвестная женщина. Не ваша ли это работа?

– Не совсем. Хребет пьяному мужчине, пытавшемуся затащить меня в машину, перегрыз этот самый волк, которого мы с вами вытащили из болота, а пристрелили его друзья. Правда, целились они в волка, а попали в него.

– А не скажите ли, почему вы оказались ночью одна на пустынной дороге?

– Сбежала от мужа… А откуда вам всё это известно?

– А вы разве не в курсе, где я служу?

– Верно. Как же я могла об этом забыть…

– Ну да, иначе ни за что не признались бы в преступной связи с диким зверем. А мне ещё долго пришлось бы ломать голову над вопросом – что за банда с участием волка разгуливает в наших краях.

– Почему вам? Вы же вроде участковый.

– Бывший участковый, а ныне следователь, которому и спихнули это самое безнадёжное дело.

– Что ж, можете гордиться тем, что вам удалось его раскрыть. Теперь нас с волком арестуют?

– Нет, если объясните, зачем сегодня вы все сунулись в эти болота.

– Не сегодня, а уже вчера. – подсказала Софья Николаевна.

– Хорошо, вчера. Вы зря пытаетесь меня сбить с толку, Софья Николаевна.

– Я вовсе не собиралась вас сбивать, я просто напомнила, что дело близится к утру, а мы все очень устали. А свой допрос вы могли бы отложить на завтра, на свежую голову.

– Я вас понял. Но несколько минут вы, надеюсь, всё – таки потерпите. Итак, зачем вы туда поехали? Родьки в вашей машине не было. Значит, он уехал туда раньше, с беглыми преступниками. А ведь вы клялись, что никакой связи между ними нет и быть не может.

– Вы ещё в этом сомневаетесь после того что они с ним сделали?

– Тогда зачем он им понадобился?

– Скорее всего, они каким – то образом узнали, что он родился и вырос в тех местах и решили использовать его как проводника. Наверное, хотели там отсидеться. Другого объяснения я не нахожу. А мы поехали его искать.

– Нам он сказал, что они требовали показать им место, где спрятан клад.

– Это вам сказал Родька?

– Ну да.

– И он им показал?

– Судя по тому, как его истязали, не показал.

– Вот видите, не показал. Потому что показывать было нечего. Этого мифического клада, который уже около сотни лет ищут разные любители приключений, скорее всего вообще не существует. Кстати, в числе таких охотников за кладами был и Родькин отец и два его дружка, с которыми он лежит на дне этого болота. Эта троица в течении нескольких дней издевалась над Родькиной матерью и её подругой монашенкой, требуя указать место, где спрятан этот злополучный клад.

– А в болоте они сами утонули, или?…

– Или… Отца и сына постигла одна и та же страшная участь. Волчья семья жила на территории имения в течение нескольких поколений. Эта свора, служившая для живших там людей единственной защитой, безжалостно расправлялась с каждым, кто пытался их обидеть.

– Я не понял, какого отца и какого сына? И вообще откуда вам это известно?

. – Об этом мне рассказала перед своей кончиной Родькина мать.

– А волки? Вы же говорили, что они были их защитой.

– На тот момент они куда – то отлучились. Время от времени стая куда – то ненадолго уходит. А когда она явилась, произошло то же самое, что вы видели вчера собственными глазами. Мы только недавно узнали, что преступники, один из которых являлся Родькиным отцом, незадолго перед своей гибелью проделали то же самое с ещё одной несчастной. В результате обе женщины родили сыновей, очень похожих друг на друга. Родькина матушка дожила до нынешней весны, а мать вашего Синицына была убита в собственном доме, когда её сын был ещё младенцем. Его развалины находятся рядом с домом Софьи Николаевны.

– Да, мы знаем, что наследником этих развалин является Синицын. Только непонятно, что его привело в своё родовое гнездо. И откуда он узнал о заброшенном графском имении.

– Скорее всего, о графском имении и о якобы спрятанных там сокровищах он услышал намного раньше, чем увидел Родьку. Я не знаю, откуда он мог узнать о том, что Родька родился и вырос в тех местах, куда стремился он и его друзья. Возможно, в лагере, где он отбывал срок, ему пришлось встретиться с кем – то из жителей соседней деревни, который, увидев, что ваш Синицын и его необычный земляк похожи, как два родных брата, и рассказал ему всю эту историю.

Не знаю, зачем он вернулся на родное пепелище, возможно, хотел что – то в нём найти, а может просто хотел увидеть своё наследство. То, что я привела осиротевшего Родьку в город и мы стали жить по соседству с этим участком, не более, чем простое совпадение. Я думаю, Синицын, прятавшийся в подвале под пепелищем, случайно обратил внимание на Родьку, услышав его игру. Догадавшись, что перед ним человек, выросший в графском имении, решил попытать счастья в поисках этого пресловутого клада, представившись его родным братом, хотя, вполне возможно, это действительно так и есть.

– Возможно. Это установит генетическая экспертиза.

– Родька не совсем такой, как все, но у него очень доброе сердце. Обрадовавшись неожиданно нашедшемуся брату, он готов был выполнить его любую просьбу и пойти за ним куда угодно. Вот и вся история. Я рассказала вам то, что знаю, и чем можно объяснить всё, что произошло с Родькой на наших с вами глазах. Я вас очень прошу только об одном – отнестись к нему более снисходительно. Не нужно давить его лишними вопросами. То, что ему пришлось пережить, было бы тяжёлым потрясением даже для здорового человека. Я боюсь, чтобы это не отразилось ещё больше на его психике. Больше мне сказать нечего.

– Спасибо вам, Стеша. Вы мне очень помогли. Если возникнут какие – то дополнительные вопросы, надеюсь, вы не откажетесь помочь.


Вернувшись домой, Стеша первым делом заглянула в Родькину комнату. Он спал на диване, поджав под себя ноги и крепко сжимая в объятиях лоскутное одеяло. Видимо, трагедия, произошедшая на его глазах, заставила его вновь вернуться в ту жизнь, от которой он так тяжело отвыкал. Стеша накинула на него плед, и, посмотрев на его лицо, сохранявшее горестное выражение даже во сне, легонько погладила по голове, и, вздохнув, отправилась спать.

Разбудил их стук в дверь. Софья Николаевна проснулась первой. Всё тело ломило. Видимо, время, проведённое в тёмном подвале, стоя по колено холодной воде, не прошло даром. За окном было сумрачно, шелестел дождь.

– Кого это принесло в такую погоду… – пробормотала она, с трудом поднимаясь с постели.

– Софья Николаевна, лежите, я открою… – откликнулась Стеша, выходя из своей комнаты.

На пороге стоял Адам Викентьевич в плаще, с чёрным зонтом в одной руке и большим плоским пакетом в другой.

– Доброе утро, – сказала Стеша, растерявшись при виде неожиданного гостя, заставшего её в домашнем халате..

– Скорее, добрый день, – ответил он, стряхивая зонт, – разрешите войти?

– Пожалуйста, проходите.

– Похоже, вы все спите под дождик? Уже первый час.

– Мы поздно легли. Не закрывайте зонт, я поставлю его сушиться. Пожалуйста, снимайте плащ и проходите в гостиную. Посидите минутку, я пойду переоденусь. Софья Николаевна тоже сейчас выйдет. Ей немного нездоровится.

– Хорошо, я подожду. У меня к вам долгий разговор.

– Собственно говоря, я пришел к вам, дорогая графинюшка. – сказал Адам Викентьевич, когда Стеша привела себя в порядок и вернулась.

– Графинюшка? – удивилась Стеша, – почему вы так меня назвали?

– Только не надо делать вид, что это явилось для вас неожиданностью. – ответил Адам Викентьевич, пристально глядя ей в глаза. – Я в курсе того, что вы побывали в графском имении. Думаю, Ангелия раскрыла вам тайну вашего происхождения.

– Да, раскрыла. – ответила Стеша, понимая, что отпираться бесполезно. – Только я не уверенна, что эта тайна принадлежит мне. Скажите пожалуйста, откуда вы о ней узнали?

– Откуда… – сказала Софья Николаевна, входя в комнату, – наверняка без Надюши здесь не обошлось. Какой у нас гость! Добрый день.

– Добрый день, дорогая Софья Николаевна, – сказал Адам Викентьевич, приподнимаясь со стула и церемонно кланяясь, – Вы ошибаетесь, Надюша здесь абсолютно ни при чём. Она хранит ваши девичьи тайны так же свято, как и вы.

– Пойду поставлю чайник, – сказала Стеша. Ей нужно было прийти в себя от неожиданного заявления, сделанного старым ювелиром. Неужели и ему нужен клад? Эта история с пресловутыми графскими сокровищами уже начинала надоедать.

– Не волнуйтесь, моя дорогая, мне не нужен никакой клад, – сказал Адам Викентьевич, дождавшись, когда она вернётся.

Стеша вздрогнула от неожиданности и, покраснев как рак от стыда за то, что её тайные мысли были разгаданы, довольно резко ответила:

– Никакого клада нет.

– Есть. Просто вы его ещё не нашли.

– А я и не искала.

– Я знаю, – согласился Адам Викентьевич. – Вы очень похожи на наследницу графа Туманова, но никак не на кладоискательницу. Я слышал, вы хотите сделать карьеру певицы?

– Не уверенна… – ответила Стеша.

– У Стеши настоящий, я бы сказала, редкостный талант,– начала объяснять Софья Николаевна.– её ожидает большой успех, если…

Но Адам Викентьевич не дал ей договорить.

– Я думаю, с её характером это будет очень трудно.

– Почему вы так думаете? – спросила Стеша.

Она понимала, что он тысячу раз прав, но его бесцеремонность задевала и вызывала невольное чувство противоречия.

– В шоу бизнесе, где все находятся на виду гораздо больше, чем в любом другом деле, важна сила характера и способность расталкивать локтями тех, кто рядом, – ответил ювелир, – иначе вас могут просто – напросто затоптать.

– Вы видите меня во второй раз в жизни, а говорите так, словно знаете меня лучше, чем я сама. – не сдавалась Стеша.

– Я ювелир, моя дорогая. И мне, как вы понимаете, часто приходится общаться с непростыми людьми. Покупая или заказывая дорогие вещи, человек невольно показывает своё истинное лицо. И чем дороже заказ, тем явственней на нём проступает самодовольство, то есть гордыня, говорящая о том, что этот человек способен на всё, что угодно. За шестьдесят лет своей работы я научился распознавать её при первом взгляде. В вас её нет. Скромность, честность и порядочность во всём, вот главные критерии, внушенные вам теми, кто вас воспитывал. Скорее всего, вас воспитывала бабушка. Или я не прав?

– Да… – подтвердила Стеша, – признайтесь, наконец, что об этом вы узнали от Надежды Семёновны.

– Отнюдь. Это понятно и так. Ваши взгляды на жизнь были бы намного проще, если бы вы росли с молодыми родителями и больше общались со своими сверстниками. А бабушка воспитала вас именно так, как воспитывали девушек во времена её молодости, когда им не нужна была та пробивная сила, которая так важна в современном мире. Хотя, признаюсь, мне искренне жаль, что те времена канули в лету. Нагловатость, бесцеремонность, вседозволенность и фальшь нынешнего поколения мне не по душе. А вы настоящая графиня до мозга костей, а не только по крови.

– Вы можете объяснить, откуда в вас уверенность, что я действительно имею отношение к этому старинному роду?

– Непременно. Сначала кратенько расскажу о себе. Повторюсь ещё раз, я ювелир. И отец мой был ювелиром, и дед, и прадед и так далее до придворного ювелира Екатерины Великой, современника вашего пращура Григория Туманова. – разговаривая, Адам Викентьевич достал из принесённого им пакета большой плоский свёрток, похожий на книгу, завёрнутую в пергаментную бумагу.– Сейчас вы всё поймёте. Где бы мы могли расположиться?

– Одну минуточку, я сейчас уберу стол.

Стеша быстро составила посуду на поднос, отнесла на кухню и тщательно вытерла стол. Адам Викентьевич придирчиво осмотрел его поверхность, ещё раз протёр белоснежным платком и только потом развернул бумагу и положил на стол старинный альбом.

– Этот альбом, вернее точная копия, оригинал которой хранится в особых условиях, своего рода история петербургской знати. Он является моей настольной книгой. В нём есть рисунки и фотографий самых оригинальных ювелирных изделий, изготовленных несколькими поколениями моих предков, а также имена, фотографии или написанные тушью портреты людей, для которых они предназначались. Начал его мой прапрадед, служивший, как я уже говорил, при дворе Екатерины Великой. Он изготавливал ювелирные украшения для всей петербургской знати, а также и для семьи графа Туманова. Сейчас вы можете увидеть изображения ваших предков. Только прошу вас быть аккуратней, вы же понимаете…

– Конечно… – Стешины руки дрожали, переворачивая лощённые листы, переложенные калькой. В груди возник тонкий холодок ощущения, что она переступает невидимую черту, разделяющую прошлое и настоящее. Взгляды людей, давно ушедших в небытие, казались живыми и вопрошающими – кто она, зачем вторгается в их историю, достойна ли того, чтобы войти в неё, как член их семьи.

Арсений – Анастасия… Владимир – Варвара… Аглая… Никита…

– Вот она, Анастасия… Ты действительно очень на неё похожа. Если тебя одеть и причесать как её, вас невозможно было бы различить. – сказала Софья Николаевна, разглядывая рисунки вместе со Стешей.

– Совершенно верно. – подтвердил Адам Викентьевич, – Увидев вас впервые, я сразу понял, что мне выпала честь встретить последнюю представительницу славного рода Тумановых.

– А если это не так? – возразила Стеша, – То, что я на них похожа ещё ничего не значит, мало ли на свете двойников…

– Я наблюдал за вами в течении всего вечера, чем приводил вас в смущение. Прошу меня простить. Есть такое понятие – порода. Её невозможно имитировать, она либо есть в человеке, либо её нет. В вас она чувствуется во всём. Ваша фигура, осанка, движение, речь, и, конечно же, соответствующее воспитание, – во всём проявляется ваша наследственность. Это говорит о том, что рода вы не простого.

– Всё равно нужны доказательства.

– Да. – согласился ювелир. – Нужна генетическая экспертиза. Она стоит довольно дорого, но я вам в этом помогу.

– А зачем это нужно? Меня же все засмеют, когда узнают, что простая доярка вдруг стала графиней.

– Это нужно для продолжения вашего рода ради памяти предков. Вы же не собираетесь от них отказываться?

– Конечно не собираюсь, если экспертиза подтвердит то, что я действительно к ним принадлежу.

– И правильно. Теперь главное, что я хотел сказать, это то, что касается клада… Софья Николаевна, я вас очень прошу, не надо смотреть на меня, как на мелкого шулера… Неужели вам до сих пор не ясно, что я не собираюсь никого обманывать?

– Тогда почему этот мифический клад не даёт вам покоя? – строго спросила Софья Николаевна,– и вообще, откуда такая уверенность в том, что он существует?

– Сейчас объясню. По содержанию этого альбома нетрудно понять, что граф Арсений Туманов был человеком умным и дальновидным. Он прекрасно понимал, что близится время больших перемен и деньги рано или поздно могут превратиться в прах. Поэтому он вкладывал их в то, что занимает мало места, может сохраняться веками и никогда не потеряет цену, то есть в золото и драгоценные камни. А мой дед ему в этом помогал, выполняя его заказы и подбирая для него лучшие коллекции драгоценных камней.

А теперь о главном. В этом альбоме есть рисунки четырёх золотых медальонов, украшенных россыпью бриллиантов. Внутри каждого портреты членов графской семьи, выполненные на эмали. Вот они. Арсений – Анастасия, Владимир – Варвара, Аглая, ваша незамужняя тётка, и маленький Никита, ваш будущий отец. Каждый медальон был изготовлен в четырёх экземплярах, то есть, по комплекту на каждого члена семьи, чтобы у каждого оставалась память о своих близких.

Когда началась экспроприация экспроприаторов, предполагавшая ежедневные обыски, грабежи и расстрелы, граф, уповая на защиту всевышнего, решил спрятать женщин вместе с малолетним внуком в известном вам женском монастыре, построенном им в конце прошлого века рядом со своим имением, изначально предназначавшемся для приёма гостей – любителей охоты. В Петербурге осталась только Анастасия, не пожелавшая даже слышать о расставании с мужем на склоне лет, и мужская половина их семьи. Дочь и молодая невестка вместе с внуком и прислугой были переправлены в монастырь.

Мне доподлинно известно, что однажды, при обыске в графском особняке, был обнаружен тайник с драгоценностями. Все члены его семьи, присутствовавшие при этом, были расстреляны за оказанное сопротивление. Я так же знаю, что в списке ювелирных изделий, найденных в нём, числился только один комплект этих медальонов. Это подтверждает гипотезу о том, что все они были поделены на части, по числу членов семьи, и спрятаны в разных местах. Наверняка, какая – то из них была отправлена в монастырь, в надежде сохранить хотя бы что – то для своего внука.

– А вы не допускаете, что в найденном тайнике были все четыре комплекта, а в список внесён только один? – возразила Софья Николаевна, – Остальные три могли быть присвоены теми, кто их нашел, ведь бывало и такое. Я думаю, ваш дед не особо распространялся о своём альбоме, иначе его у вас не было бы. А люди, нашедшие ценности и составлявшие их список, были уверенны в том, что о существовании остальных трёх комплектов никто никогда не узнает. И семья Тумановых могла быть расстреляна не из – за оказанного сопротивления, а как раз для того, чтобы эта тайна не была раскрыта.

– Такой вариант тоже не исключен, но я предпочитаю склоняться к моему. Слухи о монастырском тайнике каким – то образом просочились в свет, именно поэтому охота за кладом продолжается по сей день. Существует даже легенда о том, что не найден он только потому, что его охраняет волчья стая, хотя я в эту сказку не верю. Теперь вы мне верите?

– Возможно, вы правы, хотя история с кладом напоминает сказку больше, чем история об охраняющих его волках. – ответила Стеша, – Вы наверное удивитесь, если я скажу, что волчья стая действительно существует. Только охраняет она, вернее, охраняла, вовсе не клад, а живших в имении людей, приручивших её много лет назад.

– Вот как… Ну что ж, теперь мне всё понятно. И последнее, что я хочу сказать. Давайте заключим с вами сделку. Я буду оказывать вам всяческую помощь в признании вашего родства с Тумановыми, а также в исполнении вашей мечты, а вы поможете мне исполнить мою.

– Чем же я могу вам помочь? – удивилась Стеша.

– Можете. Когда вы найдёте свои сокровища, обещайте не продавать их посторонним людям. Я хочу купить изделия моих предков сам. Такова моя странная мечта.

– Откуда такая уверенность, что я найду эти сокровища, да ещё и захочу их продать?

– Продавать их вас заставит необходимость.

– Знаете что, – вспылила Стеша, – никаких сокровищ искать я не собираюсь. И вообще эта сделка напоминает делёж шкуры неубитого медведя.

– А я знаю, что найдёте. – в глазах ювелира заплясали озорные чёртики, – Признаюсь вам, за шестьдесят лет работы с драгоценностями у меня на них выработалась чуйка, которая меня ещё ни разу не подводила. Сейчас она мне подсказывает, что они где – то рядом, и вы очень скоро их найдёте.

– Подождите – подождите,– ахнула Софья Николаевна,– а не вы ли подослали к нам людей, перевернувших в поисках этого чёртова клада весь мой дом?

– Подобной глупости я ожидал от кого угодно, только не от вас, милейшая Софья Николаевна,– Адам Викентьевич был настолько возмущён, что остатки его некогда пышной шевелюры поднялись дыбом, – вы же прекрасно знаете, что я на такую глупость не способен.

– А слова о вашей чуйке разве не глупость? Зачем вы морочите девочке голову?

– Я говорю правду. Кстати, Степанида Никитична, вы можете признаться, что бы вы сделали в первую очередь, если бы вам удалось неожиданно разбогатеть?

– Ой, да бросьте…– отмахнулась Стеша.

– Нет – нет, не спешите отказываться. Я задаю чисто риторический, ни к чему не обязывающий вопрос, что вам стоит на него ответить?

– Честно?

– Разумеется.

– Я отвезла бы Родьку за границу и попыталась бы его вылечить.

– Вот в этом вся вы, графиня Туманова. Засим позвольте откланяться.

******


Беспокоясь о состоянии Родьки, Стеша то и дела заглядывала в его комнату.

– Всё ещё спит? – каждый раз спрашивала Софья Николаевна.

– Спит как убитый. Я уже начинаю волноваться, не стало ли ему хуже.

– В каком смысле?

– Что, если вся эта история повлияла на его психику… Он опять достал своё одеяло. Я пыталась его забрать, а он даже во сне вцепился в него так, что не оторвать. Наверное, опять будет носить его за собой. Надо бы его высушить. В пакете оно задохнулось, запах стоит на всю комнату.

– Да, хорошо бы прожарить его на солнышке, однако теперь оно будет не скоро.– ответила Софья Николаевна, глядя в окно, – Погода испортилась окончательно. Ничего, что – нибудь придумаем. На худой конец подсушим у камина.

В дверь снова постучали.

– Стеша, открой, если не трудно, у меня ноги разболелись не на шутку.

На крыльце стояла Марья Ивановна в зелёном брезентовом дождевике с накинутым на голову капюшоном.

– Здравствуй, Стешенька. Вот пришла узнать, как вы тут? С утра выглядываю – выглядываю, а вы всё не показываетесь. Думаю, никак занедужили, пойду – ка, глядишь, помогу, чем смогу.

– Здравствуйте, Марья Ивановна. Я – то ничего, только шея побаливает, а вот Софья Николаевна чувствует себя неважно. Похоже, простудилась. А как вы? Вам всем вчера здорово досталось.

– Да и я ничего… Ноги растёрла перед сном, так теперь полегчало. Нас, деревенских, жизнь закалила с самого детства, приучила ко всему.

– Это верно. Что ж вы стоите, заходите.

– Погодь, я повешу плащ вот здеся, на гвоздик.

– Не надо здесь раздеваться. – возразила Стеша. – Заходите в дом, там и снимете.

– Не – не – не, с него натечёт.– Марья Ивановна вынула из под плаща большой пакет и сунула в руки Стеши, приговаривая, – На – ко, подержи. Я и галоши тута сброшу, чего грязь в дом тащить. А оно льёт и льёт, льёт и льёт, ну прямо как из ведра. Повезло нам, что вчера успели вырваться из болот, а то застряли бы в них до морковкиных заговен. Здравствуйте, голубушка Софья Николаевна!

– Здравствуйте, Марья Ивановна, здравствуйте, дорогая ,– ответила Софья Николаевна, с трудом приподнимаясь навстречу.

Она была искренне рада видеть Марью Ивановну, которую, как и остальные соседи, раньше старалась обходить стороной. События, пережитые вместе за последние дни, показали, что она человек честный, искренний и добросердечный, а главное, надежный. А её излишнее любопытство объяснялось обычной крестьянской непосредственностью, привычкой к сопереживанию, то есть всем тем, что веками впитывалось у русского человека месте с материнским молоком, а теперь, к сожалению, уходит в прошлое.

– О, да вы, я вижу, совсем обезножили. – приветливый голос Софьи Николаевны воодушевлял, и Марья Ивановна, радуясь, что её принимают за свою, принялась быстро – быстро, словно опасаясь, что от неё вот – вот снова отвернутся, разгружать принесённый пакет, приговаривая:

– Ничего – ничего, сейчас я вам помогу. Тут вот у меня растирочка с пчелиным ядом, а это травяной сбор. Ещё мёд, малиновое варенье и настоечка домашняя, на травах, это от всяческой простуды, а в полотенце блиночки к чаю, тёпленькие, только – только напекла. Щас мы шею Стешеньке натрём, вам ножки напарим, чайком с малинкой напоим, так что к завтрему будете обе как новенькие. А как Родя? Где он?

– Родя всё ещё спит. – вздохнула Стеша. – Боюсь, не стало бы ему хуже, уж слишком близко к сердцу он принял внезапное появление и страшную гибель своего брата на его глазах.

– Аяяяй…– Марья Ивановна поднесла руку ко рту, пару секунд помолчала, горестно покачивая головой, потом сказала – Я думаю, надо свезти его в Демидовку, в храм. Он у нас древний, намоленный. И батюшка у нас хороший, и Родю знает с малых лет. Он с ним и поговорит, и помолится, и, даст бог, всё будет хорошо.

– А ведь это отличная идея. Так мы и поступим, как только встанем на ноги. – поддержала Софья Николаевна, – Мудрая вы женщина, Марья Ивановна. Я уж и не знаю, чтобы мы без вас делали.

– Да ладно… – Марья Ивановна махнула рукой, смущенно розовея, и стала наливать воду в чайник, приговаривая, – ничего – ничего, девоньки мои дорогие, всё у нас будет хорошо. А нет ли вас бака или кастрюли поболе, а не то я сбегаю за своим. Есть? Вот и славненько! Сидите – сидите. Я справлюсь сама.

Вскоре Стеша сидела с укутанной пуховым платком шеей, натёртой душистым снадобьем, напротив Софьи Николаевны, завёрнутой в одеяла заодно со стулом и большой кастрюлей с распаренным сеном, в которую были погружены её ноги. Марья Ивановна суетилась между ними, наблюдая, хорошо ли потеют её подопечные.

Далее к ним присоединилась Надежда Семёновна, с трудом добравшаяся их проведать. Едва на неё взглянув, Марья Ивановна взяла инициативу в свои руки, усадила её в кружок с подругами и принялась за дело. Такой нужной и полезной она не чувствовала себя уже давно.

Пока подруги парились, охая и постанывая, Марья Ивановна заварила чай и накрыла на стол. Они как раз рассаживались вокруг него, когда дверь Родькиной комнаты открылась, он вошел в комнату и остановился, сонно щурясь. Вид у него был ужасен, опухшее лицо было сплошь в ссадинах, багровых синяках и кровоподтёках.

– Родечка, голубчик мой, наконец – то проснулся, – заворковала Марья Ивановна –Аяяй, что они с тобой сделали, изверги проклятые.

Родька подошел к ней, и, прильнув лбом к её плечу, пожаловался: « мама, братка…»

Марья Ивановна прижала его к себе и ласково погладила по затылку.

– Ушел твой братка, как пришел, так и ушел… Наверное, больше не вернётся. А мы без него жили и дальше проживём, зато никто тебя больше бить не будет. Давай – ко пойдём, родной, я помогу тебе умыться и ранки твои полечу.

Марья Ивановна нарочито говорила о братке как о живом, и Родька ей поверил, потому что сам ни в одном из окровавленных трупов, изуродованных волками, его не признал. Значит, он действительно убежал, ведь тогда, в страшной суете, было трудно разобраться, сколько там было людей и кто из них остался в живых. Да и Марья Ивановна обмануть не могла.

А она осторожно обмыла ему лицо, легонько промокнула полотенцем, и, смазывая ушибы каким – то снадобьем, приговаривала ласковым, умиротворяющим голосом, похожим на воркование голубки: – «пусть твои раны заживут скорее, и камень тяжкий упадёт с твоей души»…

Двигалась она быстро, но без суеты, легко и спокойно, внушая присутствующим уверенность, надежду и веру в то, что все их испытания уже закончились, а впереди ожидает самое лучшее время в их жизни.

– Эта женщина просто волшебница, – сказала Софья Николаевна, пробуя приподняться.– Я час назад едва на ноги ступала, а теперь чувствую себя значительно лучше.

– Садись, я налью тебе чайку.– продолжала Марья Ивановна, усаживая Родьку за стол, – Вот варенье, медок… Кушай, родной, небось проголодался.

А сама, едва успев присесть, тут же подхватилась: – Ой, кажись, кто – то к нам стучится… Сиди, Стешенька, сиди, тебе нельзя на холод. Я открою сама.

Марья Ивановна заторопилась к двери. Стеша осторожно повернула голову вслед за ней, проверяя состояние своей шеи.

– Кажется, и мне стало лучше…

– Мне тоже.. – добавила Надежда Семёновна, шевеля плечами и выгибая поясницу, – Действительно золотые руки у нашей соседки. Подозреваю, были в её роду бабки, лечившие людей, которые передали ей свои секреты гомеопатии.

– Кто там был? – спросила Софья Николаевна, с обожанием глядя на вернувшуюся Марью Ивановну.

– Степа пригнал машину. Он поставил её в гараж, вот ключи.

– Что же он не зашел?

– Дела у него. Сказал, забежит как- нибудь в другой раз. Да и вам всем надо отдохнуть, а то всё допрашивают и допрашивают, а чего допрашивать, когда и так всё понятно…

Жизнь помаленьку налаживалась. Родька перенёс трагические события на болоте намного легче, чем предполагалось. Хотя их след в его памяти всё – таки остался. Он продолжал играть на флейте, но в его мелодиях стали всё чаще проскальзывать печальные нотки. Иногда он прерывал игру и сидел молча, глядя в окно. Стеша и Софья Николаевна оставаться в депрессии ему не позволяли. Они снова начали усиленно заниматься, разучивать новые романсы.

Солнце выглядывало редко и ненадолго, а частые затяжные дожди чередовались с туманами. Однажды утром Стеша, подойдя к окну, увидела густые крупные хлопья, падавшие медленно и плавно, как в замедленной съёмке. Земля белела на глазах, превращаясь в чистый лист, на котором должна быть написана новая история её жизни.

В это утро Адам Викентьевич застал свою матушку сидящей у стола перед шкатулкой, в которой были собраны все драгоценности, которые он дарил ей на дни рождения. Самый первый подарок, который он, десятилетний мальчик, сделал в первый год обучения у своего двоюродного дядьки, ювелирных дел мастера Григория Шпица, она носила не снимая.

Это было простенькое колечко, отлитое им из серебряного рубля, который учитель подарил ему за помощь в выполнении очень сложного и дорогого заказа. Это были первые в его жизни деньги, заработанные своим трудом.

Тогда он ссыпал в расплавленный металл алмазную пыль, которую тщательно смёл со стола, убираясь после того, как мастер занимался за ним огранкой бриллианта, и загадал, чтобы всевышний дал его маме много лет жизни и помогал ему, вразумляя и направляя его руку на изготовление шедевров, равных тем, которые делали его предки. Пылинки были такие мелкие, что их невозможно было рассмотреть невооруженным глазом, но мама называла это колечко бриллиантом, дороже которого нет во всём белом свете.

В декабре Саре Вульфовне должно исполниться девяносто шесть лет. Его юбилейный, шестидесятый подарок был давно готов и лежал в рабочем столе, ожидая своей очереди.

– Адамчик, кому я всё это оставлю? – спросила мама, почувствовав его присутствие.

Она всегда его чувствовала, как бы тихо он себя не вёл.

– Мама, вы что – то сказали?

– Ты всё прекрасно слышал. Ни невестки, ни внуков, никого у меня нет. Кому мы с тобой всё это оставим? Чужим людям?

– Какие странные мысли вдруг посетили вашу голову, мама… Почему?

– Не знаю. Посетили и всё.

Адам Викентьевич помолчал в раздумье. Конечно, он мог бы напомнить ей, что не кто иной, как она сама и была главной причиной того, что у него нет семьи. Но он был мужчиной и слишком хорошим сыном, чтобы в чём – то упрекать свою мать. А самое главное, после каждого разрушенного ею романа он оставался благодарным ей за то, что она удержала его от необдуманного, как он понимал чуть позже, шага. И теперь, имея возможность наблюдать за своими бывшими возлюбленными, ни разу не пожалел о том, что между ними не сложилось.

Адам Викентьевич потёр висок, который стала всё чаще пронизывать острая боль, и вздохнул. Мать на его ответе не настаивала, и больше они к этой теме не возвращались. После завтрака он стал одеваться, собираясь на ежедневную прогулку. Сара Вульфовна проводила его до двери, проследила, чтобы он как следует укутал горло, надел тёплые ботинки и не забыл взять зонт и перчатки. На улице шел снег.

Всё шло как обычно, по раз и навсегда установленному порядку, однако его решительный вид говорил о том, что сын задумал какой – то сюрприз. Сара Вульфовна подождала, когда дверь за ним закроется и поспешила к клетке с попугаем.

– И что ты обо всём этом думаешь, Арик?

Попугай покрутился на жердочке и хлопнул крыльями.

– Я и сама прекрасно вижу, наш мальчик что – то задумал, а что? Вот и я ничего не понимаю…

Стеша как раз стояла у окна, любуясь падающим снегом, когда у ворот остановилась машина. Увидев выходящего из неё Адама Викентьевича, она неожиданно для себя обрадовалась. После последней встречи он показался ей довольно таки интересным собеседником. Единственное, чего она боялась, что он снова заведёт разговор о кладе. Стеше казалось, что её уверения в том, что никаких надежд и иллюзий питать на этот счёт ему не стоит, выглядели неискренне, так, словно она знала о местонахождении сокровищ, но скрывала это и пыталась оправдаться. Вздохнув, она широко распахнула дверь и, весело улыбаясь, воскликнула.

– Доброе утро, Адам Викентьевич!

– Доброе утро, Степанида Никитишна! Прекрасная погода, не правда ли? – ответил ювелир.

– Прекрасная!

– Не хотите ли составить мне компанию прогуляться?

– Прогуляться? – удивилась Стеша,– Где?

Прогулки на виду у соседей с чужим мужчиной, хотя и годящимся ей в отцы, могли вызвать кривотолки. Но он понял её сомнения и предложил сам:

– Если вы не против, я пригласил бы вас в парк. Вы знаете, что у нас в городе есть прекрасный старый парк?

– Слышала, но никогда в нём не была. А Софью Николаевну и Родьку возьмём?

– А почему бы нет? Идите одевайтесь, а я пойду, придержу такси.

Парк оказался действительно прекрасным. Длинные аллеи из роскошных лип, елей и лиственниц с опущенными из-за налившегося снега ветвями, напомнили Родьке родной лес. Он то и дело убегал вперёд, гладил их стволы, поднимал голову к вершинам и счастливо улыбался. Адам Викентьевич отошел к стоящему неподалёку ларьку и вернулся с пакетом семечек и орешков. Любопытные белки сразу уловили запах угощения и стали спускаться вниз и брать его прямо из рук, чем приводили Родьку и Стешу в невероятный восторг.

Адам Викентьевич и Софья Николаевна стояли в сторонке и смотрели на них, как на расшалившихся детей. Такого душевного тепла и умиротворения старый ювелир не ощущал ещё никогда. Когда Стеша к ним вернулась, он откашлялся и сказал.

– Дорогие дамы, хочу вам сказать, что пригласил вас сюда не просто так. У меня есть к вам деловое, и, я бы сказал, довольно выгодное предложение.

– Какое? – насторожилась Стеша.

– Не пугайтесь, речь пойдёт не о кладе, – улыбнулся ювелир, – дело вот в чём. Через две недели у моей матушки будет день рождения. Девяносто шесть лет конечно дата не круглая, но кто его знает, удастся ли нам с нею до этой самой круглой даты дожить. Я хочу сделать ей подарок с вашей помощью, если вы мне в ней не откажете.

– Конечно, не откажем, – поспешила заверить Стеша.– Что мы должны сделать?

– Вы должны для неё спеть. И не просто спеть, а устроить настоящий концерт. Я слышал, вы с братом поёте романсы, а моя мама от них без ума. Думаю, такой сюрприз ей очень понравится. Софья Николаевна, я надеюсь, что вы не откажете в помощи организовать всё в лучшем виде. А я вам всем за это хорошо заплачу.

– Ну что вы, какое заплачу. – замахала руками Стеша.

– Никаких возражений я не принимаю. Я приглашаю вас не на простые посиделки, а на серьёзную работу. А хорошая работа должна хорошо оплачиваться.

– А вдруг мы вашей матушке не понравимся?

– Понравитесь. Я в этом уверен. А что думаете вы, Софья Николаевна?

– Я думаю, ваша матушка будет довольна.

– Вот и отлично. Только я прошу вас, чтобы всё было по – настоящему.

– Что вы имеете в виду?

– Например, ваши наряды… – сказал Адам Викентьевич, окидывая критическим взглядом тесноватую курточку, в которую была одета Стеша, – У вас есть соответствующие платья, костюм для Родиона?

– Найдём… – ответили дамы, переглянувшись.

– Искать не нужно. – голос Адама Викентьевича стал строг и непререкаем, – Прямо сейчас же едем в магазин и купим всё, что нужно. Нужно концертное платье – купим платье. Нужен хороший рояль – купим рояль. Моя мама должна видеть, что к ней явилась настоящая «звезда», а не абы кто. Поверьте мне, она это заслужила.

– Вы издеваетесь? – возмутилась Стеша, – какая «звезда»? Я никогда не пыталась выдавать себя за звезду, и не нужно надо мной насмехаться.

– Простите, я не хотел вас обидеть, я же не знал, что вы относитесь к этому слову с таким предубеждением.

– Я не воспринимаю его на свой счёт. И вообще не воспринимаю, потому что считаю это звание слишком амбициозным. Так называться имеют право только люди по – настоящему талантливые, заслужившие это имя долгим трудом, а у нас куда не глянь, кругом одни звёзды. И вообще, я не понимаю, зачем обманывать пожилую женщину, если вы можете позволить себе пригласить настоящих звёзд? – спросила Стеша.

– Я не собираюсь никого обманывать. Согласен, «звезда» понятие относительное и не всегда используется по праву, но я, как мне кажется, тоже имею право на собственное мнение и предпочтение, и могу назвать так любого, чьё исполнение тронет мою душу. Я же не собираюсь навязывать своего мнения другим. Конечно, я могу позволить себе пригласить кого угодно, но хочу пригласить именно вас.

– Хорошо, но…

– Не спешите возражать, выслушайте меня до конца. Я понимаю, вы хотите сказать и о своих правах. Безусловно, вы можете мне отказать, и я даже не стану обижаться. Но это не в ваших интересах. Я понимаю, вы опасаетесь, что из вас хотят сделать в игрушку для развлечения, но я не извращенец. Я просто хочу вам помочь, стать вашим, как это…

– Спонсором. – подсказала Софья Николаевна, одобрительно кивая.

– Вот именно. У меня есть средства, у вас способности, почему бы нам не объединить наши возможности? Что вы скажете?

– Я не знаю… – ответила Стеша, пожимая плечами.

Она инстинктивно чувствовала к этому человеку доверие, но ощущение того, что она становится соучастницей какой – то авантюры, настораживало и пугало. Кроме того, она ни в коем случае не хотела попадать в зависимость от кого бы то ни было. А старый ювелир, словно читая её мысли, продолжил.

– Поверьте, я не собираюсь предъявлять вам какие – то требования, поучать вас, а тем более ограничивать вашу свободу. Вы молодая женщина и имеете право на личную жизнь. Я буду только рад вашему счастью и никогда ни в чём вас не упрекну. Постараюсь объяснить проще. У меня никогда не было детей, но если бы у меня была дочь, я хотел бы, чтобы она была именно такой, как вы.

Недавно я понял, что моя жизнь подходит к концу, а позади ничего, только работа, работа и работа. Она увлекла меня с юных лет так, что я посвятил ей всего себя. За это время я достиг в своём деле совершенства, заработал имя и состояние, но только теперь понял, что потерял гораздо больше. Специфика моей работы, обязывающая к постоянному вниманию и сосредоточенности, принесла свои плоды. Я стал молчаливым и немногословным, не выношу пустых разговоров, если только они не касаются моей работы. Но зрение начало меня подводить, и я понял, что мне больше нечем заняться, без любимого дела моя жизнь становится никчёмной, мне некому её посвятить. Мне захотелось сделать что – то полезное, и я выбрал вас. Вы именно тот человек, характер и воспитание которого соответствует моим взглядам. Вы, как никто другой, достойны лучшей жизни, графиня Туманова не должна прозябать кое как. Вам нужна помощь, и я сделаю для вас всё, что будет нужно. Прошу вас, не отказывайтесь, и вы никогда об этом не пожалеете.

– Спасибо вам большое. – сказала Стеша, с трудом сдерживая подступавшие слёзы, – Я постараюсь приложить все силы для того, чтобы отблагодарить вас за ваше доброе отношение.

– Вот и славно. Едемте в магазин, у нас много дел.

В магазине Адам Викентьевич сразу взял инициативу в свои руки. Пока Стеша вместе с Софьей Николаевной меряли выбранные ими вечерние платья, он подозвал двух продавщиц и сказал:

– Подберите пожалуйста несколько платьев и костюмов, одним словом, всё, вплоть до белья и прочих мелочей, необходимых для этой молодой женщины, самое лучшее из того, что есть в вашем магазине. Не нужно ничего вычурного и слишком яркого, но всё должно быть изящным, модным и качественным. Цена роли не играет.

Затем они посетили отдел верхней одежды, где купили полушубок из пушистой рыжей лисы для Стеши и кашемировое пальто для Родьки, а в обувном несколько пар обуви. Стеша пыталась возражать, но ей не дали сказать и слова, приказав строгим тоном:

– Обо всём поговорим дома. Главное, чтобы мама была довольна.

Упоминание о маме действовало обезоруживающе.

Дом Адама Викентьевича, стоявший у озера, в глубине небольшого, разбитого с ювелирной точностью парка, поражал своими размерами и красотой. Очевидно, при его строительстве предполагалось, что в нём будет жить большая дружная семья, но этого не случилось, а статус знаменитого ювелира обязывал быть на высоте.

Адам Викентьевич встретил их на пороге. Он окинул оценивающим взглядом Стешу. Длинное платье из чёрного велюра, короткий лисий полушубок, чёрный зонт с кружевной отделкой, который она держала в левой руке, и букет алых роз в правой делали её образ лёгким и романтичным. Он одобрительно кивнул и проводил всех троих в комнату, где можно было раздеться. Подождав, пока они приведут себя в порядок, повёл к гостям.

Гостей было немного. В основном это были пожилые, солидные мужчины. Они стояли, разделившись на небольшие группы, и продолжали обсуждать свои важные дела. Их жены собрались возле именинницы, сидевшей в кресле напротив диванов, поставленных в каре, и вели оживлённую беседу.

Две дамы, возрастом слегка за сорок, уединились около белого рояля. Было видно, что они здесь не впервые и весьма озадачены появлением инструмента в доме, не имеющем к музыке ни малейшего отношения. Одна из них стояла, изящно облокотившись на рояль, и наблюдала за подругой. Вторая потихоньку нажимала наманикюренным пальчиком на клавиши, безуспешно пытаясь вспомнить простенькую мелодию, которую играла ещё в музыкальной школе, где училась вопреки своему желанию, исключительно ради родительских амбиций. Похоже, в данный момент она сожалела о том, что в своё время не проявляла должного усердия и теперь не может показать свои способности перед присутствующими. То, что их мнение играло для неё достаточно важную роль, было очевидно, поскольку, судя по количеству драгоценностей на дамах и важному виду их мужей, в их руках была сосредоточенна львиная доля капитала всего региона.

Сара Вульфовна первой увидела сына, направлявшегося к ней в сопровождении двух женщин и мужчины в тёмных очках. Она выпрямила спину и с интересом посмотрела на высокую стройную девушку, державшую в руках букет алых роз.

– Знакомьтесь, мама.– сказал Адам Викентьевич, – Это музыканты, Степанида Никитишна Туманова, её брат Родион Никитич и Софья Николаевна. А это моя мама, Сара Вульфовна.

Старушка была такой же маленькой и худенькой, как Родькина матушка. Если бы её одеть в чёрные одежды, сходство было бы поразительным. Стеша взглянула на Родьку и увидела, как засияли его глаза. Значит, он тоже это заметил. Боясь, что он бросится к Саре Вульфовне в объятья и этим её напугает, она легонько придержала его за руку и выступила вперёд.

– Здравствуйте, дорогая Сара Вульфовна. – сказала она, почтительно склоняясь к имениннице. Разрешите мне от лица нашего маленького коллектива поздравить вас с днём ангела, пожелать вам здоровья и всего самого доброго.

– Спасибо, дитя моё. Большое спасибо вам всем.

– Вы небудете возражать, если мы для вас споём?

– Не буду, – ответила Сара Вульфовна, незаметно вздохнув, – дорогой, проводи наших гостей к инструменту.

Поведение сына в последнее время частенько её настораживало. Его задумчивость, частые ответы невпопад, постоянные отлучки без объяснения причин, и, в конце концов неожиданная доставка рояля вместе с настройщиком и ещё одним молодым человеком, устанавливавшим микрофоны, могли бы выбить из колеи кого угодно.

Теперь всё стало понятно, её дорогой мальчик готовил для неё сюрприз, для того и пригласил этих звёзд. Выглядели они дорого и изысканно, но ни их имена, ни лица Саре Вульфовне ни о чём не говорили. Хотя лицо девушки с букетом ей было знакомо, но ни её голоса, ни одной песни из её репертуара она не помнит. Но, раз её лицо запомнилось, значит пела она не плохо.

Сейчас в её честь прозвучит какая – нибудь заздравная и пара цыганских напевов. По – видимому, Адамчик решил вернуть ей несколько мгновений молодости, о которой она ему рассказывала. Очень жаль, но этот сюрприз опоздал как минимум лет на сорок. Сегодняшний день она с огромным удовольствием провела бы вдвоём с ним, слушая тихую музыку, разглядывая старые фотографии и предаваясь воспоминаниям. Наверное, сын с радостью согласился бы с нею, но его положение не позволяло игнорировать общественное мнение. А общественность, она знала это наверняка, внимательно следит за их жизнью и давно уже обсуждает вопрос, кому в конце концов достанется их состояние, ради которого Адамчик работал всю жизнь как каторжный. Не зря же он долгое время считался одним из самых богатых и завидных женихов города. И даже теперь, когда ему стукнуло семьдесят, (господи помилуй, неужели правда семьдесят, а ведь ребёнок ещё и не жил…), Вера и Диана, пребывающие в поисках очередной выгодной партии, явно им заинтересованы.

Софья Николаевна села за рояль, а Стеша стала рядом с Родькой, сжала его руку и произнесла вполголоса слова, ставшие их заклинанием: – «Стеша, Родька, Софья Николаевна, дружочек». Он поднял её руку к своим губам и легонько поцеловал кончики пальцев. «Однако, он набирается лоска», – подумала Стеша, склоняя голову с лёгкой улыбкой.

Она очень волновалась. Выступать на праздниках и фестивалях перед многоликой аудиторией, где единственной платой служило благодарное внимание и аплодисменты зрителей, было намного проще, чем перед этой небольшой, солидной компанией. Стеша в душе кляла себя за то, что согласилась пойти на эту авантюру, опасаясь, что не сможет оправдать надежды и отработать баснословную по её меркам сумму, вложенную в них Адамом Викентьевичем.

Софья Николаевна села к роялю и пробежалась пальцами по клавиатуре. Инструмент звучал отлично. Родька достал из внутреннего кармана смокинга флейту.

– Господи, помоги нам… – прошептала Стеша.

Сегодня Сара Вульфовна чувствовала себя такой усталой, что её не смогли бы расшевелить даже огневые цыганские пляски. Хотя, какие могут быть пляски без гитар, многоголосного цыганского хора и звенящих монет на монистах и браслетах смуглых красавиц. Но она не должна гневить бога своими капризами, пусть всё будет так, как задумал её сын. Ведь он так старался, организовывая этот праздник. И эта девочка, подарившая ей букет, у неё такие добрые глаза и вся она так мила и изящна… Адамчик назвал её фамилию, но она не расслышала. С раннего утра её сердце работало с перебоями и сильно шумело в ушах. Надо будет потом переспросить…

Музыканты не стали требовать внимания и представляться, а просто начали играть тихую, ненавязчивую мелодию, словно делали это только для себя. Но она странным образом очаровывала и наполняла душу лёгкостью. Гости один за другим прекращали разговаривать, а когда Стеша запела вокализ, все замерли. Сара Вульфовна откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза.

– Мама, вам плохо?– встревожился Адам Викентьевич.

Сара Вульфовна молча приложила палец к губам. Она чувствовала, как её сердцебиение постепенно приходит в норму и затихает назойливый шум в голове. Незадолго до прихода гостей она выпила положенную порцию своих таблеток, но ожидаемого облегчения не наступило. А эта чудная, расслабляющая мелодия волшебным образом восстанавливала её сердечные ритмы и приводила в порядок мысли и чувства.

Музыка стихла. Если бы не гости, Сара Вульфовна попросила бы повторить её ещё и ещё. Ей не хотелось разрушать её благотворного влияния, но уважения к желанию окружающих ещё никто не отменял.

Софья Николаевна сыграла вступление, и Стеша запела:

– Лишь только вечер затеплится синий, Лишь только звёзды зажгут небеса….

– И черёмух серебряный иней жемчугами украсит роса… – поддержал Родька.

Сара Вульфовна посмотрела на сына, прижала руку к груди и медленно кивнула, выражая свою благодарность за удавшийся сюрприз.

Стеша, постоянно за нею наблюдавшая, заметила этот жест, и воспрянула духом. Ей захотелось немедленно подойти к этой хрупкой женщине и обнять в благодарность за то, что она их приняла и оценила. Родька запел:

– Что взгрустнулося тебе, то не томное мгновенье, все не так, не по тебе, даже пенье уж не в пенье…

Стеша медленно подошла к дивану, на котором сидела Сара Вульфовна, и, опустившись на колени, прижалась лицом к её маленьким сморщенным рукам. Та почувствовала, что они стали влажными от слёз, и подняв её голову, поцеловала в лоб. Стеша поднялась на ноги, и с благодарностью поклонившись пожилой женщине в пояс, так же медленно вернулась к роялю.

– Кто эта девушка, Адамчик? – спросила Сара Вульфовна у сына, когда все разошлись.

– Мама, вы не поверите, но перед вами стояла на коленях праправнучка графа Туманова.

– Господи боже мой, у меня совсем высохли мозги, как можно было забыть? Я же с первого взгляда поняла, что знаю эту девочку уже лет сто, ведь она вылитая Анастасия, а вспомнить, кого она мне напоминает, так и не смогла. Но почему мне о ней ничего неизвестно? И как могло случиться, что наследница Туманова зарабатывает на жизнь пением? Это же уму непостижимо…

– Пением… – усмехнулся Адам Викентьевич. – если бы только пением. Что вы скажете, если узнаете, что этой девочке приходилось доить коров?

– Скажу, что мир перевернулся. Хотя я знала об этом уже давно. Мне очень хотелось бы с нею пообщаться. Как ты думаешь, это возможно?

– Я думаю, да. Кстати, Каморин просил узнать, не смогут ли они выступить на его юбилее.

– А когда?

– Через две недели.


Глава 11


– Опять Адам Викентьевич. Не слишком ли он к нам зачастил? – подумала Софья Николаевна, увидев ювелира, идущего к их дому с букетом роз и пакетом в руках. – Конечно, он обещал, что не будет вмешиваться в личную жизнь Стеши, но его частые визиты и долгие, задумчивые взгляды в её сторону говорят о том, что он строит насчёт неё какие – то свои планы.

Однако, надо отдать ему должное, именно с его лёгкой руки их дела стремительно пошли в гору. После выступления на юбилее Сары Вульфовны приглашать их дуэт на праздники в богатые дома стало хорошим тоном. Платили им очень хорошо, опять же благодаря Адаму Викентьевичу, который преднамеренно обнародовал сумму уплаченного им гонорара, словно подзадоривая остальных на шаг «кто больше».

Игорь Станиславович, внимательно следивший за их успехами, посоветовал им взять в группу скрипача и гитариста, и рекомендовал бывших выпускников своей школы, Стешиных ровестников Антона Ерёмина и Гену Синицына, перебивавшихся случайными заработками на свадьбах.

Парни уже были наслышаны об успехах этой интригующей пары – таинственной певицы Тумановой и её странноватого брата, и приняли предложение с радостью, усмотрев в их совместном будущем хорошую перспективу. Познакомившись со Стешей, они единогласно признали её иконой женственности, а пообщавшись, полюбили, как сестру.

Родькины странности компенсировались его добротой и непосредственностью, а также редким музыкальным талантом, и они воспринимали его, как равного. Гена Синицын жил в двух кварталах от Софьи Николаевны. Парни стали ежедневно собираться у него и разучивать музыку, придуманную Родькой. Сегодня он опять ушёл к ним с самого утра.

Сама Софья Николаевна в силу своего возраста решила от дела отойти, хотя и продолжала принимать в становлении нового коллектива самое деятельное участие. Нужно было помочь ребятам сработаться, и можно было мечтать о выходе на большую сцену. Но Стеша восприняла её решение с ужасом. Софья Николаевна была для неё всем, и матерью, и подругой, и советницей, и заступницей, одним словом, каменной стеной, за которой ей было хорошо и спокойно. Оставаться без неё было очень страшно, особенно после случая, когда один из подвыпивших гостей перехватил её при выходе из туалета и стал делать недвусмысленные предложения. Оскорблённая до глубины души, Стеша через силу закончила выступление, а дома дала волю слезам. Софье Николаевне с большим трудом удалось её успокоить.

– Девочка моя, – говорила она, обнимая и гладя её по голове,– мир очень жесток, а шоу бизнес особенно. Всегда найдутся недалёкие люди, считающие, что, заплатив гонорар, купили тебя со всеми потрохами. Тебе придётся пережить ещё очень многое. Чтобы не сломаться, надо думать о хорошем, о том, что порядочных людей, которым ты даришь прекрасные минуты радости и счастья, всё – таки больше. Так что надо держаться.

Стеша никак не могла привыкнуть к статусу певицы, и чувствовала себя преступницей, надевшей чужую маску и присвоившей чужое имя. Она постоянно жила в страхе, что её прошлое откроется. То, что, благодаря Адаму Викентьевичу, это чопорное общество признало талант, допустило в свой круг, да ещё и платило немалые деньги самозванке, не так давно распевавшей вокализы коровам, казалось ей обманом с её стороны. Она старательно избегала общения с гостями, чтобы не отвечать на вопросы о своём прошлом, откуда так внезапно появилась, и почему раньше никто о ней не слышал. Выдумывать какую – то пикантную историю Стеша не хотела, а признаться в том, что попала из грязи в князи всего лишь по воле случая, не могла. Поэтому, закончив выступление, всегда старалась уехать как можно быстрее.

Но однажды всё – таки случилось то, чего она боялась больше всего на свете. Выступая на очередном юбилее очередного друга Адама Викентьевича, она обратила внимание на молодого мужчину, смотревшего на неё так, словно он знал о ней что – то такое, чего она не знала сама. Стеша была уверенна в том, что им уже приходилось встречаться, но никак не могла вспомнить где. Она уже начала понемногу запоминать лица людей, для которых ей приходилось петь, а это в основном была одна и та же компания, так называемые сливки городского общества, перетекавшие из одного места в другое, но этого человека она видела в другом месте и при других обстоятельствах. Её беспокоила двусмысленная усмешка, с которой он смотрел ей в глаза, и от этого ей было не по себе.

Софья Николаевна обратила внимание на её взволнованный вид и, сделав небольшой перерыв, отвела в сторонку и спросила:

– Стеша, что случилось?

– Ничего не случилось, всё в порядке.

– Неправда. Я вижу, что тебя что – то беспокоит. К тебе опять кто – то приставал?

– Никто не приставал, но…

– Что?

Стеша заметила приближавшегося к ним незнакомца, и повернувшись к нему спиной, тихо сказала.

– Видите этого человека, в сером костюме, который стоит за моей спиной?

– Вижу. Я уже заметила, что он не сводит с тебя глаз.

– Он какой – то мутный, и взгляд его нехороший, словно он хочет сделать мне гадость. У меня такое ощущение, что я его уже где – то видела, но не помню где.

– По – видимому, он хочет с тобой поговорить. Я на минутку отойду, а ты послушай, что он скажет.

– Я боюсь…

– Не бойся. Если он посмеет сказать или сделать что – то обидное, кивнёшь мне, и я тут же подойду. Похоже, Адам Викентьевич тоже обратил на него внимание, он уже идёт сюда. В общем, я пошла.

Оставшись одна, Стеша медленно повернулась и столкнулась со своим преследователем лицом к лицу.

– Привет, рад тебя видеть в полном здравии. – его голос был нагл и самоуверен.

– Мы с вами где – то встречались? – спросила Стеша.

– А ты не помнишь? Ну конечно, это же какую надо иметь память, чтобы запоминать каждого, кого приходилось обслуживать на трассе. А вот мне интересно, эти люди, для которых ты так сладко поёшь, в курсе, чем ты занималась раньше, звезда?

Гроза…. Ночь… Дорога… Наглые, насмешливые лица в полумраке автомобильного салона… Лёха, тянущий её в машину… Серая тень, метнувшаяся мимо… Дикий вопль… Пистолет в его руке… Выстрел и прыжок в пропасть…

События той страшной ночи, которые она так долго и безуспешно пыталась вычеркнуть из своей памяти, промелькнули перед глазами, словно вспышка молнии. Как ни странно, это позволило ей собраться и взять себя в руки. Стеша некоторое время помолчала, глядя ему в глаза, потом спросила.

– А как чувствует себя ваш друг, кажется его звали Лёха? Вы отвезли его в больницу, или оставили умирать на дороге?

– Ты… – он оглянулся, – да я тебя, сучка продажная…

– Что такое? Что же вы не отвечаете? Всё – таки хорошо, что мы с вами встретились. – Стеша встала рядом и взяла его под руку, – Давайте – ка мы с вами сфотографируемся, а то я уже устала ездить в полицию составлять ваши словесные портреты. Адам Викентьевич, вы, как всегда кстати. Не сфотографируете ли нас с молодым человеком на память? Куда же вы?

– Извините, меня ждут. Я сейчас вернусь…

– В чём дело? – спросил Адам Викентьевич, – куда он вдруг так заспешил?

– Он не успел представиться. Только начал говорить комплименты и вдруг вспомнил о каких – то срочных делах. – ответила Стеша, – бывает… А вы его знаете?

– Знаю. Это племянник районного прокурора. Недавно вернулся из Англии.

– Понятно…

– Мне показалось, или он вас чем – то обидел?

– Нет – нет, очень вежливый молодой человек. Хотел познакомиться, но, как вы понимаете, дела прежде всего.

– Вежливый… – хмыкнул Адам Викентьвич.– прокурор уже устал вытаскивать его из историй, в которые этот «вежливый» попадает с завидной регулярностью.

О случае, столкнувшем её с племянником прокурора, Стеша решила рассказать Адаму Викентьевичу на следующий же день. Ей не хотелось, чтобы между нею и этим человеком, принимавшим важное участие в её жизни и относившемся к ней, как к дочери, оставались какие – то недомолвки. Кроме того, она очень боялась, что молодой человек может её оговорить ради того, чтобы отомстить за гибель друга и испортить ей карьеру.

– Единственное, в чём я была виновата, это в том, что сбежала от своего мужа. – заканчивая свой рассказ, Стеша вздрагивала от пережитых заново эмоций, – Я сделала это потому, что устала терпеть его пьяные выходки, потому что поняла, что этот человек, не интересующийся ничем, кроме алкоголя и пьяных компаний, стал мне чужим, и решила начать новую жизнь. Конечно, я сделала большую глупость, рискнув уйти пешком, в ночь, но тот вечер, проведённый в одиночестве, дал мне время и возможность поразмыслить о своей жизни и принять решение. Я знала, если не уйду до утра, работа и повседневные заботы захватят меня снова и всё останется по – прежнему. А эти люди, встретившие меня одну среди ночи на трассе, приняли меня за… в общем, вы меня понимаете. Теперь я боюсь, что они меня оговорят, а больше всего боюсь, что вы им поверите.

– Напрасно вы думаете, что я мог бы поверить этим подонкам. Я знаю, что эти люди, избалованные властью и безнаказанностью, способны на всё, что угодно. Вы поступили правильно, сделав, вид, что не боитесь и даже готовы свидетельствовать против него и его друзей. Однако, вам надо быть настороже. Теперь они вас боятся, и могут пойти на любую крайность, чтобы избавиться от вас, как от опасного свидетеля. Я думаю, вам следует вашу концертную деятельность пока приостановить.

– Я явился с хорошей вестью… – доложил Адам Викентьевич, вручая Стеше огромный букет, а Софье Николаевне пакет с шампанским и фруктами

– Любопытно, с какой же? – спросила Софья Николаевна, освобождая пакет.

– Давайте – ка присядем.

– Раз вы пришли с шампанским, значит нужно доставать фужеры? – спросила Стеша.

– Конечно, моя дорогая, конечно. Вот видите, даже я выбит из колеи… Сегодня у нас есть замечательный повод выпить.

– Вы нас заинтриговали. Нельзя ли сказать вашу новость без лишнего пафоса, как – нибудь покороче и побыстрее…– заметила Софья Николаевна, выкладывая на блюдо вымытые яблоки и виноград.

– Ни в коем случае… – ответил Адам Викентьевич, вставая с наполненным фужером в руке, – говорить об этом походя, между прочим, было бы кощунством. Итак, прошу всех запомнить этот день. Сегодня вы, моя дорогая, наконец – то признаны в законном порядке и с документальным тому подтверждением наследной графиней Степанидой Никитишной Тумановой. Документы будут вручены лично вам немного позже, и, я надеюсь, в торжественной обстановке, подобающей случаю. Виват, ваша светлость Степанида Никитишна!!!

– Это правда? – опешила Стеша, – вы не шутите, я действительно их родная внучка? Каким образом это было доказано?

– Это доказано путём судебно – генетической экспертизы. После вашего похода в имение была проведена эксгумация Варвары и Аглаи Тумановых, могилы которых, как вы знаете, находятся на его территории . Я не стал вам об этом говорить, чтобы избежать разочарования в случае, если бы ваше родство не подтвердилось. Вы, наверное, забыли о том, что после вашего похода сдавали пробу на анализ ДНК? Так вот, сегодня я по своим источникам узнал, что ваше родство доказано, и вы имеете полное право носить титул графини Тумановой.

– Стешенька, я поздравляю тебя от всей души. – Софья Николаевна вытерла слезу и расцеловала виновницу торжества в обе щёчки.– Какая же ты умница, что решилась сбежать из своей деревни. Оставшись там, ты никогда бы не узнала, кто ты есть на самом деле и влачила бы жалкое существование до конца своих дней.

– Дамы! – привлёк их внимание Адам Викентьвич, – Я хочу пригласить вас к себе в гости. Моя матушка желает поздравить вас лично и вообще с вами повидаться, уж больно ей по душе пришлись и вы, и ваши замечательные романсы.

– Конечно, к вам мы приедем с большим удовольствием. – обрадовалась Стеша, – Я бы тоже хотела повидать вашу матушку. Она напоминает мне мою бабушку и Ангелию, Родькину маму. Эти люди мне были очень дороги. А что касается разных там торжеств скажу – нет. Конечно, я счастлива, что имею отношение к достойному роду Тумановых, но не думаю, что мне когда – нибудь придётся пользоваться графским титулом, и делать эту новость достоянием общественности не собираюсь. Пускай она останется между нами.

– Неужели вы хотите отказаться от своих предков?

– Конечно, нет. Но использовать их имя без крайней необходимости не хочу.

– Воля ваша, голубушка. – ответил Адам Викентьевич, болезненно морщась и потирая пальцами левый висок, – однако, я не советую вам торопиться с решением оставлять это в тайне. Пути господни неисповедимы. Не исключено, что этот титул когда – нибудь сможет сыграть в вашей жизни важную роль.

– Я думаю, сделать это никогда не поздно, тем более если у меня на руках будет подтверждающий документ. Жизнь сама подскажет, какие решения принимать в той или иной ситуации, а пока она мне подсказывает, что торопиться не нужно. Адам Викентьевич, вы хорошо себя чувствуете?

– Спасибо, хорошо.

– Вы в этом уверенны?

– Уверен. А почему вы спрашиваете?

– Вы очень бледны.

– Да нет, со мной всё в порядке. Итак, я вас жду в эти выходные. Не забудьте взять с собой Родиона.

Собираясь в гости, Стеша купила в подарок для Сары Вульфовны тёплую шаль. Ей казалось, что всем пожилым людям постоянно не хватает тепла.

Старушка встретила их сидя в коляске, ходить ей с каждым днём становилось труднее. У её ног лежал огромный мраморный дог. Увидев незнакомых людей, он поднялся, обошел вокруг них, обнюхивая каждого, и, доброжелательно помахав хвостом, вернулся к своей хозяйке.

– Он признал вас, а это происходит далеко не с каждым. – сказал Адам Викентьевич,– Например, Гришку Распутина он невзлюбил с первого взгляда. И, как бы тот не старался задобрить его всякими вкусностями, дальше кухни не пускает.

– Гришку Распутина? – удивилась Софья Николаевна, – это кто?

– Это наш новый повар, мы так зовём его между собой из – за его сходства с известным персонажем. Но, несмотря свой разбойничий вид, готовит он довольно таки неплохо. Мне рекомендовали его как бывшего моряка, служившего во флоте коком. У него случилась какая – то трагедия с семьёй, но я его об этом не расспрашивал. Ни к чему бередить душу человеку, если он сам говорить об этом не желает. Настоящее имя его Владимир Иванович Распутин, а Гришкой мы зовём его между собой.

При его словах пёс поднял уши, и, насторожившись, оглянулся на дверь.

– Вот видите, он не может даже слышать его имя. Похоже, нам придётся кого – то заменить, или повара, или собаку. Распутина было бы жаль, он готовит очень вкусно.

Словно поняв сказанное, пёс посмотрел на него долгим взглядом и спрятал морду в сложенные лапы. Стеше показалось, что его глаза были полны упрёка и обиды.

– Адамчик, не нужно так шутить. – сказала Сара Вульфовна, – Ты же знаешь, Нерон всё понимает. Теперь он будет обижаться весь вечер.

– Прости, дружище, я больше не буду. – извинился Адам Викентьевич, трепля собаку за загривок, – не обижайся, я пошутил. Я скорее разгоню всю прислугу и буду готовить и убираться сам, чем выгоню тебя из дома.

Однако пёс на уговоры не поддавался, и продолжал прикрываться лапами. Тогда Родька подсел рядом с ним, обнял за шею и стал что – то шептать на ухо. Нерон поднял голову, и, посмотрев на него, лизнул в щеку, потом поднялся и плотно прижался к ногам хозяйки.

– Слава богу, простил. – сказала Сара Вульфовна, гладя его по спине. – Молодец, Родечка, добрая у тебя душа.

– Сара Вульфовна, – сказала Стеша, – я принесла вам небольшой подарок. Не знаю, пригодится ли он вам.

– Спасибо вам, моя детка! – обрадовалась старушка, когда Стеша накинула шаль на её узенькие плечики. – Как же в ней тепло и уютно!

– Я рада, что она вам понравилась. – сказала Стеша с трудом сдерживая слёзы, – Моя бабушка всегда любила шали, наверное, потому, что постоянно мёрзла. Конечно, в вашем доме очень тепло, не то что в избушке, в которой мы с нею жили, но я думала, что вам тоже когда – нибудь захочется в неё укутаться.

– Уже хочется. – ответила Сара Вульфовна,– в нашем доме холодно не бывает, но я где – то слышала, что шаль, подаренная от всей души, несёт в себе её частичку. Хотите, я покажу вам наш дом?

– Конечно, – ответила Стеша.

Сара Вульфовна взяла свою палочку, и с трудом поднялась на ноги.

– Я вижу, вам тяжело ходить. – забеспокоилась Стеша, – Может быть, мы сделаем это как нибудь в другой раз?

– Ничего – ничего, торопиться нам некуда, а мне пройтись лишний раз не повредит. – ответила Сара Вульфовна, принимая Родькину руку, протянутую ей на помощь. – спасибо, родной.

– Мама… – тихо проговорил Родька, гладя её сухонькую ручку.

– Он назвал меня мамой, или мне послышалось? – удивилась Сара Вульфовна.

– Да. Его мама ушла от нас два года назад. Он до сих пор о ней тоскует, а вы очень на неё похожи. Простите, если вам это неприятно. Родя кажется немного странным, но на самом деле он очень добрый и хороший.

– Почему же неприятно, совсем наоборот. Пойдёмте.

– Вы идите, – сказал Адам Викентьевич, потирая висок, пронизываемый резкой болью, – а я задержусь, мне нужно сделать пару звонков.

– С вами точно всё в порядке? – спросила Стеша, подождав, пока Сара Вульфовна с Родькой и Софьей Николаевной отойдут подальше.

– Да, всё хорошо. Идите же, мама затеяла эту экскурсию ради вас. На второй этаж можно подняться на лифте. Я специально заказал его для мамы. Ходить по лестнице ей очень тяжело.

– Мы с Софьей Николаевной пройдёмся по лестнице, а вашу матушку проводит Родя. По – моему, они уже успели подружиться.

– Да, я это заметил. Я давно не видел её в таком приподнятом настроении.

Сегодня Стеша чувствовала себя в этом огромном доме легко и свободно. В прошлый раз, находясь под прицелом десятков пар оценивающих глаз, она держалась в таком напряжении, что к концу выступления устала так, словно весь вечер не пела, а косила сено.

Сара Вульфовна провела их по комнатам, с гордостью показывая великолепную коллекцию часов, статуэток и картин, многие из которых были подлинниками. Родька задерживался чуть ли не у каждой картины. Живопись, особенно те полотна, на которых были изображены пасторали, заинтересовала его не на шутку.

Когда вошли в комнату, где на высоком резном столике, под стеклянным колпаком хранился оригинал альбома с портретами её предков, копию которого ранее показывал Адам Викентьевич, у Стеши перехватило дух. Этот альбом держали в руках люди, которых давно нет, а может быть и её знаменитый прадед. Очень хотелось к нему прикоснуться. Возможно, ей не отказали бы в этой просьбе, но она не смела об этом даже думать, боясь, что стоит этот колпак снять, как альбом тут же превратится в прах.

В заключение Сара Вульфовна показала свою часть знаменитой коллекции яиц Фаберже.

– Эту пару Карл изготовил лично в подарок для моих родителей, – с гордостью рассказывала Сара Вульфовна, беря бесценные вещи поочерёдно в руки, чтобы дать возможность рассмотреть изделия знаменитого ювелира получше. Возвращая их на каминную полку, она нечаянно, (а может и не нечаянно), поменяла их местами.

– Подарок для ваших родителей? – удивилась Стеша, машинально исправляя нарушенный порядок, – я была убеждена, что Фаберже жил не меньше, чем пару веков назад.

– Ну что вы… Он умер совсем недавно, в одна тысяча девятьсот двадцатом году, и был похоронен в Каннах, куда вынужден был бежать от революции.

«Совсем недавно… – подумала Стеша, – она говорит о целом веке так, словно всё происходило буквально вчера. Пока мы молоды, даже одно десятилетие кажется нам огромным сроком, а для человека, прожившего долгую жизнь, целый век это «совсем недавно».

– Его коллекция, которую он создавал вместе с группой ювелиров, работавших в его цеху, была полностью разграблена. – продолжала Сара Вульфовна, – Говорят, при этом он потерял более пятисот миллионов. Думаю, всё это ускорило его кончину, хотя главной причиной называют историю с сигарой, выкуренной им при больном сердце. Насколько я знаю, участь ваших прадедов была ещё более трагичной. Вам об этом что – нибудь известно?

– Очень мало. Моя бабушка никогда мне о них не рассказывала. Вернее, рассказывала, но как сказку, или чужую историю, которая меня совершенно не касалась. Я поняла это уже потом, после того, как, случайно попав в имение Тумановых, познакомилась с Родиной мамой. К сожалению, она умерла буквально через пару часов после нашей встречи. То, что она успела поведать перед своей кончиной, оказалось для меня большим потрясением.

– Жаль. Думаю, со стороны вашей бабушки это было большой ошибкой. Каждый человек имеет право знать свою историю, а она, как я понимаю, была очевидицей многих событий последних лет их жизни, которые теперь так и останутся неизвестными. Да, очень жаль. Нам с вами надо поговорить об очень многих вещах.

– С удовольствием, мне очень интересно с вами общаться.

– Тогда обещайте приходить к нам как можно чаще, конечно, если вам не претит общество такой старухи, как я.

– Обещаю.

– Вот и договорились. Да, я не закончила о Фаберже. Вот эти две вещи, наверняка украденные раннее из его коллекции, нам с мужем удалось выкупить во время блокады Ленинграда. Нужда и голод осаждённого города заставляли многих продавать или выменивать за продукты подлинные шедевры. Часто редчайшие произведения искусства уходили за кулёк крупы или банку тушенки. Чтобы сохранить коллекцию, нам тоже не раз приходилось рисковать жизнью, потому что в городе действовали банды мародёров. Грабежи и убийства происходили чуть ли не каждый день.

Распрощавшись с гостями, Сара Вульфовна, несмотря на усталость, по давно заведённой привычке поспешила, если так можно назвать её короткие, неуверенные шажки, к Арику, который, как ей казалось, понимал её лучше всех. Нерон, вернувшийся от двери, до которой провожал понравившихся ему гостей, а такой чести он удостаивал немногих, последовал за нею.

– Арик, ты видел эту девочку? – спросила Сара Вульфовна,– Это она. Наконец – то я могу умереть спокойно. Она умна, воспитана, а к тому же ещё и красавица. Я уверенна, она сможет сделать моего сына счастливым.

В ответ Арик резко взмахнул крыльями и крякнул, а Нерон грозно зарычал.

– И не смейте мне возражать. – возмутилась старушка, хотя прекрасно понимала, что спорит не с ними, а сама с собой и своим здравым смыслом. – говорите, она слишком молода? Ерунда. Адамчику семьдесят, ей примерно двадцать пять – двадцать семь. Семьдесят минус двадцать пять всего лишь сорок пять. Покажите мне хотя бы одну девушку, которую остановила бы такая разница в возрасте, когда дело касается миллионов. Я уверенна, эта девочка никогда не пустит по ветру то, что заработано многолетним трудом моего сына. Нерон, прекрати пожалуйста рычать. Это для тебя счастье не в деньгах, а для молодой девушки счастье, и ещё какое.

Нерон снова зарычал и бросился к двери. Но она успела захлопнуться прежде, чем он успел до неё добежать, а старушка повернуться на шум.


Глава 12


Через несколько дней Адам Викентьевич снова оказался на пороге дома Софьи Николаевны с неизменным букетом роз в руках. Выглядел он бледнее обычного.

На этот раз его встречала сама хозяйка.

– Здравствуйте, Адам Викентьевич. Вы к ребятам?

– Здравствуйте, милейшая Софья Николаевна. Да, я к Степаниде Никитишне, если можно.

– Конечно можно, только её нет.

– Как нет? А где же она?

– Они с ребятами поехали в парк.

– В парк? Зачем? – удивился Адам Викентьевич.

– А зачем ездят в парк? Погулять.

– Вы сказали «с ребятами»…

– Ну да, с Родей и новыми музыкантами. Я их, можно сказать, выгнала. А то всё работают и работают, надо же иногда и отдыхать.

– Конечно, отдыхать нужно обязательно. – согласился Адам Викентьевич.

– Именно. Если хотите, можете подождать. Только я не знаю, когда они вернутся. Может быть надумают ещё сходить в кино. Заходите, посидим по – стариковски, попьём чайку.

Софья Николаевна с удивлением заметила, что при последних словах он слегка ссутулился. Задумчиво покрутив букет в руках, вздохнул и отдал ей в руки.

– Я не знаю, стоит ли ждать. Хотя… может быть это даже к лучшему. Пойдёмте пить чай.

– Вот и славненько. Заходите, располагайтесь, а я поставлю цветы в воду и включу чайник.

Когда Софья Николаевна вошла с полным подносом в руках, гость стоял, разглядывая Стешин портрет, висевший на стене. Кто – то из ребят сфотографировал её во время выступления. Случайное фото, на котором она выглядела естественно и вместе с тем очень эффектно всем так понравилось, что из него решили сделать портрет.

– Как вам наша красавица? – спросила Софья Николаевна, разливая чай.

– Замечательна. Как раз о ней я и хотел бы с вами поговорить. Только прошу вас меня не перебивать, выслушать до конца и попытаться понять, а потом уже выгонять из дома.

– Ничего себе … – опешив, Софья Николаевна едва не пролила кипяток мимо чашки, – с какой стати я должна вас выгонять?

– Сейчас я всё объясню. Пожалуйста, садитесь.

– Чувствую, разговор будет серьёзным…– сказала Софья Николаевна, присаживаясь на краешек стула.

– Очень. Я хочу просить у вас Стешиной руки.

– Просить чего? – брови Софьи Николаевны удивлённо приподнялись и вся она застыла, забыв закрыть рот.

– Руки.

– Не поняла… Вы что, хотите на ней жениться?

– Именно.

– Однако… Я не могу поверить… Вы это серьёзно?

– Более чем.

– Простите, а вы случайно не забыли сколько лет ей и сколько вам?

– Я помню. И вы прекрасно знаете, что такая разница в возрасте сейчас мало кого удивляет.

– Да уж конечно, особенно если жених настолько богат, что может купить себе всё, и общественное мнение, и молоденькую девочку. А я – то, старая наивная дура, поверила в то, что помощь, которую вы нам оказывали, действительно была бескорыстной. Знала же, что чудес не бывает, а поверила…

– Стоп. Вот этого не надо. Я же просил вас выслушать меня до конца. Дайте мне всё объяснить, и вы поймёте, что моё предложение не так уж глупо и безнравственно, как вам кажется.

– Да что тут объяснять…

– И всё – таки послушайте. Я сейчас скажу вам то, чего пока не знает никто, кроме людей, которые обязаны хранить мою тайну по долгу службы. – Адам Викентьевич немного помолчал, задумчиво глядя на коричневый бурунчик, раскрученный ложкой в чашке с чаем, затем, не поднимая глаз, словно чувствуя себя виноватым, сказал отрывисто и просто, словно шагнул в пропасть. – Я очень серьёзно болен. У меня обнаружилась опухоль головного мозга. Жить мне осталось считанные месяцы.

– Господи… – охнула Софья Николаевна, и, мгновенно забыв о своём возмущении, запричитала, – Адам Викентьевич, миленький, неужели это правда?

– К сожалению, правда. Иначе я никогда не посмел бы о подобном предложении даже думать.

– Но ведь сейчас медицина на таком уровне… Может, вам нужно поехать за границу, там делают настоящие чудеса.

– Нет, моя дорогая, время упущено. Но я ни о чём не сожалею. Самые лучшие годы остались позади, а доживать до дряхлого состояния мне не хочется. Вернёмся к главному. Я очень люблю Стешу, но люблю как дочь. Мне достаточно было наблюдать за нею со стороны, и я был счастлив уже тем, что смог ей помочь и ваши общие дела пошли на лад. Теперь же, узнав, что жизни моей осталось всего ничего, стал задумываться над тем, как правильно этим жалким остатком распорядиться. Ни детей, ни близких родственников у меня нет и оставлять своё имущество некому. Конечно, желающих прибрать его к рукам более чем достаточно, но мне претит в этих людях то, что ради достижения своих целей они не гнушаются ничем. Тем более, что действительно нуждающихся среди них нет. И, самое главное, на кого я оставлю свою матушку, если уйду первым? А скорее всего, так оно и будет. Я понял, что Стеша и её брат самые надёжные, искренние и благодарные, а главное, самые приятные для меня и моей матушки люди из всех, кого я знаю.

– Родя Стеше не брат, – сказала Софья Николаевна.

– Не брат? – удивился Адам Викентьевич, – А кто же?

– Он сын Ангелии, единственной оставшейся в живых свидетельницы, знавшей и помнившей самого графа Туманова и всех членов его семьи. Она служила Стешиной бабушке и доживала свой век вместе с сыном в сторожке рядом с разрушенным имением, пережив всех его обитателей. Это она первой признала в Стеше наследницу Тумановых. Перед смертью, а она умерла в тот же день, когда Стеша по воле провидения встретила Родьку, который и привёл её в имение прадеда, Ангелия попросила её позаботиться о своём сыне, и Стеша выполняет своё обещание очень достойно. Теперь эти осиротевшие дети стали по – настоящему родными.

– Понятно. То, что она, не имея ни пристанища, ни средств к существованию, взяла на себя такую ношу, ещё раз подтверждает то, что ей можно доверять. Я благодарен вам за то, что вы их приняли, дали кров и помогаете найти своё место в жизни.

– Ну что вы. Я приняла их потому, что мне было очень одиноко, и ни разу об этом не пожалела.

– Да, но если бы не вы, я никогда не узнал бы о их существовании. А теперь давайте поговорим о главном. Я хочу оставить им всё своё состояние. Для других Родион пускай по – прежнему остаётся её братом. Я хочу, чтобы они оба жили в моём доме, проводили меня в последний путь, а потом оставались с моей матушкой до конца её дней. Думаю, ждать им придётся недолго, если она вообще сможет пережить мой уход, а они, я уверен, постараются хотя бы немного скрасить её существование, заменив близких людей. Можно было бы просто оформить на Стешу дарственную, но как объяснить это окружающим, не вызвав пересудов, портящих её честное имя и репутацию? Поэтому я решил, что сочетаться браком для нас было бы самым лучшим выходом. Правда, при этом у меня возникает новое условие. Если раньше я говорил о том, что её личная жизнь меня не касается, то теперь хотел бы, чтобы всё было по – другому. Сам я, в силу своего возраста и физического состояния, ни на какие супружеские отношения не претендую, за это она может быть спокойна. Но хочу, чтобы, пока я жив, она воздержалась от связей с другими мужчинами. Лишние пересуды ни мне, ни ей ни к чему.

– Воздержалась? Почему вы думаете, у неё есть с кем – то какие – то отношения? Вам кто – то что – то про неё говорил?

– Нет, не говорил. Но она молодая, красивая девушка. Возможно, у неё есть какая – то личная жизнь, о которой я не знаю. Мне не хотелось бы её ломать.

– Вот с этого и надо было начинать, – строго сказала Софья Николаевна, – а потом уже делать предложение.

Но, заметив, как вытянулось его лицо, поспешила успокоить:

– Да никого у неё нет. Есть тут один парень, наш участковый. Он пытался за нею ухаживать, но она сразу дала понять, что ничего у них не получится. Так что не надо её обижать подобными условиями, она и сама всё прекрасно понимает.

– Очень хорошо. Так что вы на всё это скажете?

– Что я скажу… Она уже достаточно взрослая девочка и всё должна решать сама, а я ей в общем – то никто, просто чужая тётка.

– Я знаю, что это не так. Вы единственный близкий ей человек, с которым она советуется и делится своими мыслями и планами. Поэтому я хочу, чтобы сначала с нею поговорили вы.

– То есть, вы отводите мне роль свахи. А сами?

– Признаюсь честно, я трушу.

– Боитесь, что она вам откажет?

– Боюсь, что она не захочет меня выслушать, поэтому прошу вас объяснить ей все, о чём я вам рассказал. Если она даст согласие, я приглашу своего юриста. Он разберётся во всех нюансах и посоветует, что нужно сделать для того, чтобы у неё никогда не возникло никаких проблем. Ведь она молода, доверчива и неопытна, её легко обмануть. Так вы с нею поговорите?

– Поговорю, но ничего не обещаю и обнадёживать вас не буду. Стеша не из тех девушек, которые ради денег готовы на всё.

– Спасибо. Главное, чтобы она поняла суть дела, а в остальном мы разберёмся потом. Однако, мне пора идти. Пожалуйста, позвоните мне, как только ваш разговор состоится. Прошу помнить, с каждым днём времени остаётся всё меньше, а нам надо будет уладить очень много вопросов. Я очень на вас надеюсь.

Услышав о болезни Адама Викентьевича, Стеша расплакалась.

– Я знала, я чувствовала, что с ним что – то не так. Ну почему все, кто становится мне дорог, тут же уходят.

– Не надо плакать, моя девочка. Ты не даёшь мне сказать самого главного.

– Что может быть главнее человеческой жизни. Ведь это же несправедливо, Адам Викентьевич такой добрый.

– Ты ещё не знаешь, насколько он добрый. Он хочет оставить тебе всё своё состояние.

– Почему мне? – удивилась Стеша.

– Так он решил. Но для этого нужно сделать одну важную вещь.

– Зачем отдавать состояние, – продолжила Стеша, – я и так перед ним в долгу, и всё что нужно сделала бы и так.

– Дослушай же, что я хочу сказать. В общем, он просит твоей руки.

– Какой руки, зачем?

– Он хочет на тебе жениться.

– Жениться? На мне? Вы шутите…

– Вот и я поначалу возмутилась так же, как и ты, пока он не объяснил причину своего решения. Я постараюсь сделать это в трёх словах. Как я поняла, он предлагает тебе фиктивный брак. Условие такое – вы с Адамом регистрируете брак, и ты вместе с Родей переходишь жить в его дом на законных основаниях. Он сказал, что жить ему осталось всего несколько месяцев и он хочет, чтобы вы своим присутствием скрасили его последние дни. Если Сара Вульфовна его переживёт, вы должны о ней позаботиться. За это вы и получите всё, что он имеет. А это, насколько я знаю, миллионы. Да, и ещё одно условие – пока он жив, у тебя не должно быть никаких отношений с другими мужчинами. Теперь кажется всё. Подумай, готова ты пойти на такой шаг или нет.

– Я не представляю себе, что делать с миллионами и вообще для чего нам жениться. Я и так готова помогать и ему, и его матушке.

– Я знаю, что ты готова, но тогда ты не получишь даже ломаного гроша. Ты же понимаешь, его тело ещё не успеет остыть, как на его состояние найдётся куча претендентов.

– Ну и пусть, если они имеют на это право.

– Какое право, о чём ты говоришь? Родственников у их нет, а друзья… Ты видела его друзей? На честно заработанные деньги бриллиантов, которыми увешаны их жены, не купишь, и хоромы, в которых они живут, не построишь. Стоит им узнать, что он неизлечимо болен, как они тут же примутся действовать, и, я думаю, очень быстро найдут способ прибрать его состояние к своим рукам, возможно даже ещё при его жизни. А он не хочет отдавать этим упырям то, что было заработано трудом нескольких поколений.

– И что же мне делать?

– Принимать решение ты должна сама.

Адам Викентьевич сидел на берегу озера, любовался стайкой уточек, скользившей по зеркальной глади, и размышлял над жизнью, промчавшейся мимо со скоростью курьерского поезда, оставившего в памяти лишь медленно тающий дымный след, размывающий лица пассажиров, глядящих из его окон.

Он знал, что, исполняя невероятно дорогие причуды расточителей, проматывавших миллионы и плативших ему огромные суммы при условии – «чтобы такое было только у меня и больше ни у кого», стал великим Мастером. И, творя один шедевр за другим, жил надеждой, что именно то, что он делает в настоящий момент, станет вершиной, к которой он стремился всю свою жизнь. И наконец – то можно будет успокоиться и отдохнуть, делая простенькие и недорогие украшения для простых смертных, и жить такой же спокойной, размеренной жизнью, какой живут они.

Но удовлетворение, полученное при виде готовой работы, проходило быстро. Так сияние зари захватывает дух и очаровывает своими необычными красками, но за какие – то несколько минут они смешиваются, блекнут и наступает обычный день. Так и он, полюбовавшись делом своих рук, через некоторое время снова ощущал прилив желания искать и создавать то, чего ещё не делал никто. Мозг начинал напряженно работать в поисках новых форм, рука бралась за карандаш и чертила нечто ещё толком не осознанное, не имеющее определения до той поры, пока несколько десятков, а то и сотен фантастических каракулей и росчерков не складывались в картинку, достойную нового шедевра.

Он знал, что созданные им драгоценности будут жить вечно, передаваясь из поколения в поколение, но, испытывая гордость, часто спрашивал самого себя – а смогут ли они принести своим обладателям радость и счастье? Ведь блеск золота и бриллиантов почти всегда служат дьяволу, помогая ему околдовывать и ослеплять души смертных, наполняя их алчностью и заставляя забывать о главном – «желай, но соизмеряй свои желания со своею жизнью».

Только теперь, в конце своего жизненного пути, он понял, что таланта и признания для полногосчастья слишком мало, да и сама слава недолговечна, даётся с большим трудом, а сохраняется недолго. Стремясь достичь высочайшего мастерства, он слишком долго откладывал свою жизнь на потом, и не заметил, не почувствовал, как и когда дьявол овладел им самим и заставил служить своим целям. Хитрый и коварный, он лишил его главного – способности любить. Да, у него были женщины, страсть к которым он какое – то время принимал за любовь, но ни у одной из них не было сил перебороть его искусителя, а может им это просто не было нужно. Да и сам он не был готов ради них изменять свою жизнь, и поэтому всегда так легко с ними расставался и очень быстро забывал.

И вот наконец- то он нашел ту, которая словно ангел, наполненный сиянием, могла бы повести его за собой, чтобы показать жизнь во всей её красе, но уже поздно, слишком поздно. «Желай, но соизмеряй свои желания со своею жизнью»…

Принимая его предложение, Стеша поставила два условия – сохранить их брак в тайне, как и тот факт, что она является графиней Тумановой, а регистрацию и венчание, на котором настаивал Адам Викентьевич, провести в Демидовке, откуда более года назад начинался их с Родькой путь в новую жизнь.

Обряд венчания проводил отец Никита, которому Родька, уходя в мир, оставил своих коз. Священник узнал и его, и девушку, позаботившуюся о нём после смерти его матери, и был чрезвычайно рад тому, что их жизнь сложилась удачно. Его несколько смутила разница в возрасте жениха и невесты, но приехавшая с ними Марья Ивановна выбрала момент и вкратце поведала ему о причинах, по которым их брак должен состояться. А после того, как Адам Викентьевич пожертвовал на восстановление разрушавшейся церкви кругленькую сумму, все вопросы были закрыты, а сам процесс регистрации и венчания был проведён достаточно быстро. Регистрировала их брак племянница Никиты, работавшая в местном совете секретарём. Священник объяснил ей ситуацию, но она всё – таки попросила предъявить документ о Стешином разводе. Адвокат Адама Викентьевича, строжайше соблюдавший все буквы закона, сам ездил в Супруновку к бывшему Стешином мужу, чтобы получить от него согласие на их развод. Митяй долго не мог понять, чего от него хочет этот холёный господин, но, услышав, как в пакете позвякивают пара бутылок водки, подписал документ, особо не вчитываясь в его содержание.

Из гостей на обеих церемониях присутствовали только Родька, Софья Николаевна с Марьей Ивановной и несколько случайно оказавшихся церкви старушек. Подругами Стеша так и не обзавелась, а своих новых друзей – музыкантов решила пока в изменения своей жизни не посвящать, опасаясь того, что они её не поймут и попытаются повлиять на принятое ею решение.

Своё согласие сочетаться браком с человеком, годившемся ей в отцы, она не могла объяснить ничем, кроме желания скрасить последние месяцы его жизни потому, что искренне уважала за всё доброе, что он сделал для неё и Родьки. Обещанная награда в качестве огромного состояния её не только не прельщала, а наоборот, пугала предчувствием, что, как только она станет его хозяйкой, на её голову падут все кары небесные и чувствовать себя спокойно в этом огромном особняке она сможет только до тех пор, пока живы его настоящие хозяева.

Вернувшись домой, они устроили скромное застолье. Сара Вульфовна поначалу сожалела, что женитьба одного из самых завидных в недавнем прошлом женихов проходит в столь скромной обстановке и в строжайшей секретности. Однако тот факт, что его юная невеста оказалась не только умницей и красавицей, а ещё и настоящей графиней, а тайна их бракосочетания наполнена поистине гусарской романтичности, о которой мечтали многие девушки в её молодые годы, её успокоил и в конце концов она даже начала этим гордиться.

Когда Софья Николаевна и Марья Ивановна стали прощаться, собираясь уходить, Родька по привычке засобирался идти вместе с ними домой. Ему объяснили, что жить он и Стеша теперь будут здесь. Он огляделся и взволнованно спросил: «А одеяло? Где одеяло?»

– Оно здесь,– сказала Софья Николаевна,– сейчас ты его увидишь.

– Где одеяло? – продолжал настаивать Родька.

– Какое одеяло? – не поняла Сара Вульфовна.

– Родечка, успокойся, сейчас мы его найдём. – сказала Стеша, гладя его по плечу, – Среди наших вещей было старое лоскутное одеяло. Вы не знаете, куда его положили?

– Старое одеяло? – удивилась Сара Вульфовна, – разве у нас мало одеял?

– Это память о его покойной матушке. Он никогда с ним не расстаётся. Я надеюсь, его не выбросили?

– Конечно, нет. Никто не посмеет ничего выбрасывать без указания хозяев. Сейчас мы спросим у Зиночки.

Проводив Софью Николаевну, отправились на поиски одеяла. Сара Вульфовна, несмотря на усталость, тоже захотела посмотреть на Родькино наследство, которым он так дорожил. Нерон как обычно увязался за нею.

Их вещи лежали в комнате на втором этаже, отведённой для Родьки. Зиночка стала извиняться за то, что в связи с сегодняшними событиями не успела разложить содержимое пакетов по местам.

– Ничего, голубушка, займётесь этим завтра. – сказала Сара Вульфовна, – Можете идти убирать со стола, мы здесь разберёмся сами.

– А вот и Родечкино одеяло, – сказала Стеша, найдя нужный пакет.

Она достала одеяло и хотела раскинуть на диване, чтобы показать Саре Вульфовне из каких старинных тканей оно было сшито. Но тут случилось неожиданное. Похоже, многократные просушки и прожаривание на солнце не смогли полностью уничтожить въевшиеся в вату запахи леса, прокопчённой сторожки и молодой волчицы, которая часто валялась на нём вместе со своим другом и покровителем.

Эти запахи, непривычные для благородного нюха Нерона, родившегося и выросшего в домашней обстановке и гулявшего в основном по хозяйскому двору, насторожили его, и он с рычанием схватил зубами за край одеяла и стал трепать, пытаясь вырвать из Стешиных рук. Родька бросился спасать бесценную для него вещь, и, поймав одеяло за другой край, стал тянуть на себя. Одеяло затрещало и порвалось.

Сара Вульфовна замахнулась на Нерона палкой, Адам Викентьевич схватил за загривок и вытолкал вон из комнаты. Оскорблённый пёс уселся перед закрытой дверью и стал обиженно поскуливать. Родька молча уткнулся лицом в одеяло и стал вздрагивать от плача.

– Детонька моя дорогая, прости меня, это я виновата, не уследила за собакой. Я ведь знала, как Нерон реагирует на незнакомые запахи, но не подумала о том, что пускать сюда его не нужно… – причитала Сара Вульфовна, сама едва не плача от жалости к парню, очаровавшего её своей добротой.

– Родечка, не нужно расстраиваться. – сказала Стеша, обнимая его за плечи. – Видишь, мама тоже плачет, а ей нельзя, она может заболеть. Давай – ка одеяло мне, я посмотрю, что с ним можно сделать.

Родька выпустил одеяло из рук, и, встав на колени рядом с коляской, уткнулся лицом в плечо Сары Вульфовны и стал приговаривать.

– Мама, не надо. Мама, нельзя.

Стеша начала складывать рваные края одеяла вместе, придумывая, как лучше и аккуратней их заштопать.

– Родечка, посмотри сюда. Видишь, ничего страшного не случилось, я его заштопаю так, что от дыры не останется и следа.

Родька посмотрел на одеяло и заулыбался. Все облегчённо вздохнули, радуясь, что неловкий инцидент благополучно исчерпан. Под дверью снова заскулил Нерон, не терпевший одиночества, и Родька отправился его жалеть и успокаивать.

Стеша ещё раз пригладила рукой надорванное одеяло, потянула за торчавшую из дыры нить и неожиданно вытащила изнутри небольшой свёрток из некогда белой бязи.

Адам Викентьевич взял его и развернул. К изумлению присутствующих, в нём обнаружилось несколько пар золотых серёжек. Покопавшись в слежавшейся вате, Стеша нашла ещё один пакетик, в котором лежало десять золотых червонцев.

– Как они сюда попали? – удивилась Стеша.

– Судя по весу, это не единственный сюрприз, спрятанный в этом одеяле. – ответил Адам Викентьевич, приподняв его в руках. – но для того, чтобы всё это найти, придётся перебрать его до нитки.

– «Перебрать всё до нитки» – задумчиво произнесла Стеша, и тут же воскликнула, – я вспомнила! «Не выбрасывай ни одной тряпки, лежащей подо мной, пока не переберёшь всё до последней нитки» … Так сказала Ангелия незадолго до своей смерти, а я не придала этим словам никакого значения.

– Значит она была в курсе того, что в нём спрятано.

– Наверное. Не зря же она наказала Родьке никогда с ним не расставаться.

– И только благодаря его послушанию оно до сих пор сохранилось, иначе уже давно догнивало бы на какой – нибудь свалке. Но как нам убедить этого замечательного молодого человека в том, что его бесценная реликвия подлежит варварскому уничтожению?

– Не знаю. Боюсь, он с этим не согласится.

– А если сказать, что мы отдали его в ремонт и стирку, а потом подменить? – сказала молчавшая до сих пор Сара Вульфовна. – У меня есть немного похожее и тоже довольно старое одеяла, которое я храню как память о моих родителях.

Стеша покачала головой и сказала:

– А что будет, если Родька заметит подмену? Он не настолько глуп, как кажется. Давайте сделаем так, – сложим нашу находку обратно в одеяло, потом позовём Родю и вытащим её на его глазах. Надо будет как – то ему объяснить, что эти вещи его мама оставила для нас, но для того, чтобы найти всё, что в нём ещё может быть, нужно распороть всё одеяло. А из того, что от него останется, я сошью для него подушку. Мне кажется, так будет честнее.

– Пожалуй, это самый лучший выход. – согласился Адам Викентьевич.– зовите его сюда.

Родька чрезвычайно обрадовался находке. Найденные серьги он не разглядывая отдал Стеше, а червонцы зажал в согнутых ковшиком ладонях и стал потряхивать, вслушиваясь в их звон.

Как истинное дитя природы, имевшее чрезвычайно тонкий музыкальный слух, он всегда прислушивался к звукам. Свист ветра, шелест листвы или скрип качающегося дерева, птичье пение, треск сломанной ветки или звон посуды, журчание ручья или плеск воды, льющейся из – под крана, музыка или сигнал автомобиля, всё привлекало его внимание. Любой новый звук он пытался повторить с помощью голоса или произвести на музыкальных инструментах, которые у него имелись.

– Вы позволите мне посмотреть на серьги? – попросил Адам Викентьевич.

Внимательно рассмотрев серьги через лупу, он чрезвычайно разволновался.

– Посмотрите пожалуйста сюда! Вы видите этот знак? Это клеймо моего деда! Оно нарисовано в альбоме, который я вам показывал. Эти серьги делала он! Родя, ты видишь эти буковки? Их написал мой дед, который теперь находится там же, где и твоя мама. Это их привет нам всем.

– Привет? Мама? – обрадовался Родька.

– Да, привет. Они оба смотрят сейчас с неба и радуются, что у нас всё хорошо. Возможно, в этом одеяле есть ещё какой – то привет. Хочешь его увидеть?

– Хочу.

– Но ты должен знать, что для того, чтобы его найти, нам придётся изрезать всё одеяло.

– Но ты не расстраивайся, дружочек, я сошью из его остатков подушку,– поспешила успокоить Стеша, – она всегда будет лежать на твоей кровати. Таким образом одеяло всё равно останется рядом с тобой, только в другом виде. Ты согласен?

При словах, что одеяло надо будет порезать, Родька насторожился. Но услышав заверения Стеши, которой он очень доверял, что она сделает из него подушку, которую не нужно будет прятать на шкаф или ещё куда подальше, радостно заулыбался и закивал головой.

– Ну что ж, тогда можно начинать.

– Родечка, ты мне не поможешь добраться до моей комнаты, а то я уже едва держусь на ногах.– попросила Сара Вульфовна, решив его увести, чтобы ему не было больно смотреть, как будет уничтожаться дорогая его сердцу вещь.

– Да, Родечка, помоги маме, – поддержала Стеша, – а я пока пойду переоденусь.

После трёх часов кропотливой работы на месте одеяла осталась куча лоскутьев и распушенной ваты, которые Стеша аккуратно собрала в пакет, а шкатулка, принесённая Адамом Викентьевичем, была наполнена драгоценностями. Среди них были несколько пакетиков с бриллиантами и другими драгоценными камнями, а также прекрасные броши, серьги, браслеты и, кроме всего этого, сотня золотых монет. Но самой главной находкой оказались два комплекта, в каждом из которых было по четыре золотых кулона, сделанных в виде сердечек, украшенных бриллиантовой россыпью, на внутренней эмалевой поверхности которых были изображены портреты членов графской семьи.

Григорий – Анастасия.

Владимир – Варвара

Агата.

Никита.

– Теперь вы поняли, моя девочка, что это и есть тот самый клад, который разыскивался в течении чуть не ста лет? Возможно в таком виде он был перевезён в имение из Питера, а Ангелия была каким – то образом в эту тайну посвящена. А может она сама нашла тайник уже после того, как его законных хозяев и всех, кто им служил, не осталось в живых. Нашла и перепрятала таким умным, оригинальным способом, чтобы сохранить для того, кто позаботится о Родьке после её смерти. Теперь эту тайну не узнает никто.

– Да, вы правы, она о нём знала, – подтвердила Стеша, – поэтому и сказала – «позаботься о моём сыне, и ты никогда об этом не пожалеешь».

– Не зря же говорят – «хочешь что – то спрятать, положи на самое видное место». Ведь никому из многочисленных охотников за графскими сокровищами даже в голову не приходило искать их в старом лоскутном одеяле. И не зря Ангелия крепко – накрепко внушила своему сыну не расставаться с этим одеялом никогда. За вашу доброту, за то, что вы, даже не подозревая о существовании этого клада, переживая самые трудные минуты своей жизни, согласились взять заботу о Родьке на себя, провидению было угодно преподнести этот царский подарок от ваших предков вам, их достойнейшей наследнице в такой знаменательный день. Вы заслуживаете его более, чем кто – либо другой. И я счастлив за вас и за себя, потому что сбылась и моя давняя мечта – прикоснуться руками к работам моего прадеда. Почти на всех изделиях я нашел его клеймо. Теперь давайте положим всё в сейф, самый надёжный сейф в мире. Мой дом находится под надёжной охраной, но бережённого бог бережет.

– Мне кажется, вы скрываете какую – то тайну.

– Признаюсь вам, что не так давно я обнаружил в моём кабинете видеокамеру. Я сразу же поменял код, и теперь, открывая сейф, на всякий случай заслоняю его собой. Вы должны делать так же. И запомните на будущее – почаще оглядывайте комнаты на предмет видеокамер, особенно после того, как в доме побывают посторонние люди, пусть это будут даже ваши близкие друзья, и никогда не заводите никаких блокнотов, записок или шпаргалок. Вы можете где – то их забыть или потерять, в конце концов их могут просто выкрасть. Все коды, шифры и номера счетов должны храниться только в вашей голове.

– Прямо как в детективном романе.

– Этому меня научила жизнь. Мне постоянно приходилось работать с очень дорогими вещами. В случае их утраты никто бы меня не простил и не стал бы слушать никаких оправданий. Я не смог бы даже обратиться в органы для их розыска, потому что, стоило мне назвать имена людей, которые мне их дали, как я тут же лишился бы своей головы.

– Мне уже становится страшно… – сказала Стеша.

– Ничего не бойтесь моя дорогая. От дела я уже отошел, и теперь в сейфе лежит только то, что принадлежит мне, а теперь и вам.

– Но вы всё равно чего – то опасаетесь.

– Причины опасаться есть у каждого, потому что охотников за чужим добром хватало во все времена.

– А прислуга? В ней вы уверенны?

– Уверенным до конца нельзя быть ни в ком. Но что делать, если без неё не обойтись?

– Ну готовить я могла бы и сама, а убираться может Родя. Кстати, у Софьи Николаевны он делал это с большим удовольствием.

– О том, чтобы моя жена готовила, убирала, стирала и гладила не может быть и речи.

– А что в этом странного? – удивилась Стеша, – Приготовить на четверых нетрудно.

– Я сказал «нет». Ваше дело заниматься музыкой. Я знаю, что у вас талант и не позволю зарывать его в землю. То же самое скажу и о вашем брате. Человек должен заниматься тем, что доставляет ему радость. Я знаю, что впереди у вас счастливое будущее и иногда сожалею, что связал вам руки. Человек вообще существо эгоистичное, и я тоже не исключение, но это ненадолго. После моего ухода вы будете вольны жить так, как посчитаете нужным, а пока занимайтесь, развивайтесь и не отказывайте себе ни в чём. Так что экономить на прислуге мы не станем.

– А что вы скажете о Распутине? – спросила Стеша.

Этот огромный, сутулый человек, немногим моложе Адама Викентьевича, с некогда чёрными и кудрявыми, теперь поседевшими длинными волосами, завязанными в хвостик, и пронизывающим взглядом чёрных глаз, прячущихся под густыми нависшими бровями, почему – то навевал на неё ужас. Каждый раз, заходя на кухню и видя его с косынкой на голове, с огромным ножом в руках, рубящим мясо или капусту, она представляла его пиратом или членом разбойничьей шайки.

– О Распутине? Он вам чем – то не нравится? Одно ваше слово, и я его заменю.

– Нет – нет, я ни в коем случае не хочу, чтобы из – за меня кто – то пострадал. Просто у него такой суровый взгляд… И Нерон… Почему он так его не любит?

– Нерон? Нерон слишком любит мою матушку, чтобы допустить к ней такое чудо, как Распутин. Конечно, заменить его можно, но придёт кто – то другой, и мы снова будем сомневаться.

– Когда – то я думала, что богатство даёт человеку счастье и свободу, а теперь вижу, что это совсем не так. Тогда зачем оно нужно?

– Наверное, для уверенности в завтрашнем дне, а скорее всего для самоутверждения. Главное, чтобы оно не стало единственной самоцелью, иначе оно же тебя и проглотит.

Свой брак они продолжали хранить в тайне, так же, как и тот факт, что она является обладательницей графского титула.

– Вы напрасно стараетесь это скрывать, моя дорогая.– пытался уговаривать Адам Викентьевич, – Эти люди должен знать, кто вы есть на самом деле. За ваш титул они будут ценить вас гораздо больше, чем за все прекрасные человеческие качества, которыми вы обладаете. Они всегда завидуют тем, у кого есть что-то, чего они не смогут купить ни за какие деньги. Господь старался вложить в них душу такую же, как у каждого из нас, но дьявол, стоявший за его спиной, исхитрился добавить в неё гордыни и тщеславия, и ничего тут не попишешь.

– Не для того ли вы, мой друг, и придумали этот фарс с нашим браком, чтобы они вам завидовали? – возмутилась Стеша.

– Нет, моя милая, вы ошибаетесь. Хотя, в чём – то вы всё – таки правы. В некотором роде это является моей маленькой местью за то, что они принимали меня в своё общество не потому, что считали равным и уважали за мой талант и труд, а потому, что я мог сделать для них то, чего нет у других. Вы не представляете, как они мне надоели со своей спесью.

Но что поделать, с хорошими людьми мне приходилось общаться нечасто, потому что по причине бедности золото и бриллианты им недоступны, а я ничего другого делать не умел. Именно поэтому я и просил вашей руки, чтоб хотя бы последние дни своей жизни провести с человеком, который, подобно роднику с чистейшей водой, способен омыть мою душу, исковерканную общением с так называемым высшим обществом.

– Они будут думать, что вы купили меня как вещь, которой нет ни у кого.

– Пускай себе думают, что хотят, но мы – то с вами знаем, что это не так. Не я вас купил, а вы меня. Будь вы хоть трижды графиней, мне было бы глубоко безразлично, если бы вы не обладали теми качествами, которые я ценю больше всего на свете.

– И всё – таки нет. Давайте подождём.

Между тем его состояние ухудшалось с каждым днём. Он старался скрывать это от матери, делать бодрый вид, почаще шутить и улыбаться, но, возвращаясь в свою комнату, падал на кровать без сил. Однажды Стеша, глядя на его измученное лицо, сказала.

– Адам Викентьевич, вам очень тяжело ходить. Может быть, купим для вас коляску?

– Коляску? И как вы себе представляете меня в коляске? А главное, что скажет моя мама? Она же сразу догадается, что со мной не всё в порядке.

– А вы уверены в том, что она до сих пор ни о чём не догадывается?

– Надеюсь.

– Я думаю, это не так. Материнское сердце не обманешь.

– Нет, знай она о моей болезни, она вела бы себя совсем по – другому.

– Возможно, вы правы. А если мы скажем, что вы подвернули ногу и не можете ходить? Конечно, лгать не хорошо, но ведь мы делаем это постоянно, скрывая истинное положение дел. Зато мы могли бы гулять все вместе. Родька катал бы вашу маму, а я вас.

– Молодая жена с мужем инвалидом, хорошенькая была бы картина… – проворчал Адам Викентьевич.

– Кому какое до этого дело? Завтра же заказываю для вас коляску и не вздумайте мне возражать.


Глава 13


Их особняк стоял на склоне небольшого холма, на краю элитного посёлка, а участок, огороженный высоким забором, сразу же за ним переходил в лес. Со второго этажа были видны лишь крыши соседних домов. Встречаться с соседями приходилось довольно редко, их общение ограничивалось в основном краткими приветствиями. Каждый был занят своими делами.

Стеша большую часть времени проводила с Адамом Викентьевичем, за беседами или читая вслух. Родька скучал в этом огромном доме, подавлявшем непривычной для него роскошью. Единственным, что его спасало от тоски, были картины. Он подолгу их рассматривал, затем шел в свой любимый уголок, эркер на втором этаже, и, глядя на раскинувшееся внизу озеро и окружавший его лес, играл на флейте.

Раньше прогулки на свежем воздухе с Сарой Вульфовной входили в обязанность горничной Кати. В последнее время этим занимался Адам Викентьвич, и сам катал её коляску по дорожкам их небольшого парка, радуя матушку общением. В связи с ухудшением его состояния, которое они продолжали тщательно скрывать, Стеша, заметившая Родькину привязанность к старушке, предложила, под видом занятости сына, перепоручить это дело ему.

Довольный Родька сразу же расширил маршрут прогулок за пределы участка. Если позволяла погода, они с Сарой Вульфовной непременно отправлялись к озеру. Он катил коляску, а Нерон важно шагал рядом. Родька ставил коляску поближе к воде, проверял удобно ли его подопечная сидит и тепло ли укутана, чем доставлял ей огромное удовольствие. Такого внимания она не получала очень давно. Сын был постоянно занят работой, родственников и подруг уже не осталось, и большую часть времени она проводила в одиночестве. Родька же, впитавший от матери больше любви и нежности, чем обычные дети, был готов щедро делиться ими с каждым, кто удостаивал его своим вниманием. Устроив старушку, Родька играл на свирели, сделанной им самим ещё в имении. Ему очень нравились окарины и флейты, подаренные Игорем Станиславовичем, но у озера он предпочитал играть именно на ней. По – видимому, близость природы будила в нём какие – то дорогие его сердцу воспоминания.

Нерон ложился у ног Сары Вульфовны и подрёмывал, время от времени просыпаясь, чтобы клацнуть зубами на докучливых мух. Кроме него во дворе жили ещё три очень серьёзных черных добермана, Пинч, Мирон и Гурам. Они служили только для охраны и в дом не допускались, но с Нероном дружили. Днём они сидели на цепи, бегая по проволоке, натянутой по периметру забора, а если в доме находились гости, Петрович закрывал их в вольерах. На ночь их отпускали и они разгуливали по двору, беззлобно облаивая белок, свободно перемещавшихся из леса на их участок и обратно.

Родька, умевший найти общий язык с любыми животными, познакомился с доберманами буквально в первые же дни, как только они со Стешей переселились в дом Адама Викентьевича. Его пытались предупредить, что собаки очень злые и приближаться к ним не следует, но он в ответ только улыбался. Подойдя на расстояние, равное растянутой цепи, он разговаривал с ними на каком – то нечеловечьем, как уверял наблюдавший за ним садовник, языке. Собаки сначала настораживались, рычали, а потом сдавались, виляли обрубками хвостов, и через короткое время прданно лизали ему руки.

Услышав, что Адам Викеентьевич повредил ногу, Сара Вульфовна очень расстроилась, и безоговорочно поддержала Стешину идею приобрести вторую коляску. Когда её привезли, она долго, с весьма серьёзным и даже комичным видом объясняла сыну, как ею пользоваться. Стеша стояла рядом и улыбалась.

– Ты всё понял, Адамчик? – спросила Сара Вульфовна, закончив инструктаж.

– Кажется, да. В крайнем случае, мама, вы же будете рядом, и, надеюсь, мне поможете.

– Конечно, мой дорогой. Теперь мы сможем гулять вместе. Нужно только найти ещё одну прислугу, которая будет эту коляску катать, пока ты снова сможешь ходить.

– Зачем же прислугу? Это могу делать я, если, конечно, вы мне доверяете. – сказала Стеша.

– Ну что вы, дитя моё. Конечно же доверяю, лишь бы вы сами были не против.

– Вот и отлично.

С тех пор они стали гулять вчетвером. Родька сделал пару удочек и стал ловить рыбу. Поймав несколько рыбёшек, он разводил костёр и запекал пойманный улов, который они поедали тут же, у горящего костра вместе с приготовленными Стешей бутербродами, и запивали чаем из принесённого ею термоса.

Адам Викентьевич всегда считал рыбалку пустым делом. Зачем тратить время на ловлю нескольких мелких костлявых рыбёшек, если в магазине рыбы полно на любой вкус. Однако, посидев у озера разок – другой, он признался, что такое времяпровождение пришлось ему по душе, заказал несколько удочек и попросил Родьку обучить его рыбацким хитростям.

Теперь они ходили на берег каждый раз, как только позволяла погода. Им там было уютно и хорошо. Над ними носились белки, перелетая с сосны на сосну, где – то неподалёку стучал дятел. а из камышей выглядывал любопытный енот. Они бросали ему хлеб или пойманную рыбку. Поначалу он пугался и прятался. Однако запах еды был настолько притягателен, что пересиливал страх и он начинал её искать. Вскоре он уже не скрываясь сидел неподалеку на попе, похожий на забавного толстячка, таращил глаза и потирал лапками в предвкушении угощения. Стеша бросала ему кусочек хлеба. Он ловко пригибался, думая что в него запустили камнем, но тут же поднимался и начинал принюхиваться в поисках предмета, издававшего вкусный запах. Обнаружив хлеб, брал его в передние лапки, полоскал в воде и начинал быстро – быстро жевать. Родька издавал звук, похожий на урчащее воркование, имитируя его голос. Енот быстро оглядывался по сторонам, в надежде увидеть притаившуюся где – то рядом подругу, а потом продолжил следить за людьми. Они снова бросали ему хлеб и кусочки рыбы, а он съедал их, и, с каждым разом становясь смелее, подходил поближе.

– Каков Тетёха! – смеялся Адам Викентьевич.

Имя так подходило чудесному зверьку, что все долго и весело смеялись, а он смотрел на них и взгляд его казался добрым и осмысленным. Но однажды появившаяся неизвестно откуда моторная лодка спугнула зверька гулом мотора и он исчез в камышах. Лодка неслась вдоль берега, нагоняя волну и спутывая удочки. В ней сидела весёлая компания, две девушки и трое молодых мужчин. Один сидел за рулём, второй держал в руках бинокль и смотрел на людей, находившихся на берегу. Третий размахивал бутылкой и что – то кричал, широко раскрывая рот. Девушки весело хохотали.

Лодка пронеслась мимо, оставив за собой испорченное настроение и неприятный осадок на душе. Родька собрал запутавшиеся удочки, затушил костёр, и все отправились домой.

На следующий день дул сильный ветер, успокоившийся лишь к полудню. Адам Викентьевич, не на шутку заразившийся рыбной ловлей, предложил всем отправиться на вечернюю зорьку. Подойдя к озеру, они с ужасом увидели, что вся прибрежная полоса стала белой от мёртвой рыбы, прибитой к берегу волной.

– Почему рыба не плавает. Почему? – спросил Родька, едва не плача.

Забежав в воду, он стал хватать одну рыбёшку за другой и бросать подальше в воду в надежде, что она уплывёт, но она продолжала тихо покачиваться на волне.

– Рыба умерла… – догадался Родька и повернувшись к Адаму Викентьевичу, которому очень доверял, удивлённо спросил, – почему она умерла?

– По – видимому, её оглушили.– сказал Адам Викентьевич, – вчера, после того, как мы вернулись домой, я слышал пару взрывов.

– Как оглушили? – не понимал Родька, – кто, зачем?

– Тебе этого не понять, мой друг. Кому – то не захотелось стоять с удочкой и ждать, пока рыбка сама попадётся на крючок. Поэтому он бросил в воду особенные камни, они сделали большой «БАХ», который её и убил.

– Зачем? – не унимался Родька, – зачем убил столько рыбы? Кто – то сильно хотел есть?

– Наверное, хотел. Так хотел, что ради котелка ухи не пожалел целого косяка рыбы. Такова, брат мой, жизнь. Я знаю многих людей, которые ради удовлетворения своего безмерного аппетита готовы пойти на всё, что угодно. Ты по – своему счастлив, потому что мало знаешь о жизни. Пойдёмте – ка домой, здесь нам делать нечего. Сейчас я попрошу Петровича собрать всю рыбу и закопать.

Гнетущее настроение не покидало всех в течении нескольких дней. К тому же погода стояла дождливая и прохладная, и к озеру они не ходили.

В один из таких дней к ним явился Глеб Денисович Савченко, молодой человек, служивший при районной администрации на посылках. Глеб являлся двоюродным племянником мэра города Михаила Семёновича Рудько, принявшем высокий пост от сына старшей сестры, который унаследовал его от родного дяди, Семёна Валентиновича Рудько, после того, как тот, прочувствовав, что земля под ногами начинает потихоньку дымиться, посчитал нужным уйти на пенсию. Таким образом рокировка родственников на всех важных административных постах продолжалась уже не один десяток лет. Менялись лишь лица и фамилии братьев, сыновей, племянников и зятьёв, чтобы народные массы, не имевшие особого желания вникать в предвыборную суету, не разобрались, что голосуют за очередного члена одного и того же семейного клана, давно уже державшего район в своих руках.

В это время Адам Викентьевич вместе с семьёй находился на втором этаже. Погода к прогулкам не располагала, у Сары Вульфовны ломило суставы, а его мучила головная боль. Он не жаловался, но Стеша уже научилась понимать это по его глазам.

Она растёрла охавшую старушку мазью, которую ей дала Марья Ивановна, и укутала в тёплый плед. Через некоторое время Сара Вульфовна почувствовала небольшое облегчение и попросила помочь ей сесть в коляску и отвезти в комнату, где они с Родькой проводили музыкальные занятия. Ей казалось, что музыка отвлекает её, помогая забывать о боли.

Устроив Сару Вульфовну, Стеша прикатила туда же коляску с Адамом Викентьевичем. Он также отмечал благотворное влияние музыки на своё состояние, скромно умалчивая о том, что ещё большее значение для него имеет само присутствие Стеши. Каждый раз, слушая её голос, он переживал самые счастливые минуты в своей жизни.

Стешу жизнь никогда не баловала. Не забывая о пережитых трудностях и испытаниях, она, ничуть не сомневаясь, взяла на себя заботу об осиротевшем Родьке, и так же, не задумываясь, согласилась скрасить остаток жизни человека, помогавшего им обоим встать на ноги. Попав в новую семью, оба купались в море душевного тепла, внимания и благодарности, которые исходили от двоих больных пожилых людей, и не тяготились никакими трудностями ухода за ними. И если бы Стеша не знала наверняка, что жить её мужу остаётся совсем недолго, она, забыв о себе, всё равно оставалась бы рядом до самого его конца. Лишь иногда, поздними вечерами, уже лёжа в постели, она видела перед собой лучистые глаза сказочного принца, встреченного ею в коровнике, и слышала мягкий голос:

– У нас есть много общего, как будто я знал вас много лет. У вас бывает так, что вы видите человека впервые, а вам кажется, что вы знали его очень давно?

– Я не знаю…

– Так бывает, когда встречаются родственные души. Они не должны терять связь. Я уверен, мы тоже должны встретиться ещё очень много раз…

– Это был сон, всего лишь сон…– отвечала она сама себе, пытаясь избавиться от наваждения.

Это видение, преследовавшее её уже второй год, помогало ей оставаться равнодушной ко всем лицам мужского пола, пытавшимся завоевать её сердце. Стеша боялась признаться даже самой себе в том, что только уверенность в несбыточности их встречи заставила её согласиться на союз с Адамом Викентьевичем, о котором пока ещё ни разу не пожалела.

Стеша поставила обе коляски рядом, поправила плед Сары Вульфовны и начала делать лёгкий массаж шеи и плеч Адаму Викентьевичу. Родька играл на флейте, Сара Вульфовна сидела с полуприкрытыми глазами, погрузившись в воспоминания. Прислушиваясь к прикосновениям Стешиных рук, Адам Викентьевич прикрыл глаза, чувствуя как медленно погружается в ощущение нирваны. Резкий звонок мобильника буквально вытолкнул его из благостного состояния обратно в жизненную суету. Сердце стукнуло и на мгновенье куда-то провалилось, потом вернулось, но с засевшей в нем тупой иглой.

– Адам Викентьевич, к вам гость, – сообщил Петрович, исполнявший также и обязанности привратника.

– Кто?

– Говорит, Савченко из администрации.

– Приглашайте. Я сейчас спущусь. Дорогая, позвоните Кате, пусть встретит гостя, а я пока заверну в кабинет.

– Хорошо. Мне к вам выходить?

– Это не обязательно. Думаю, он ненадолго. Вы пока тут что – нибудь почитайте, а я быстренько вернусь, и мы продолжим.

В гостиную вошел высокий блондин лет тридцати пяти. Он быстро огляделся. При виде Адама Викентьевича, сидевшего с книгой в руках у окна в коляске, его белесые бровки удивлённо приподнялись, и он чуть ли не бегом поспешил к нему.

– Добрый день, дорогой Адам Викентьевич. – пожимая руку, он склонился над коляской, и спросил плачущим голосом. – Не могу поверить, что вижу вас в таком виде. Что случилось? Как ваше драгоценное здоровье?

– Спасибо, всё хорошо. – ответил Адам Викентьевич, стараясь держаться бодрячком, – Вот неудачно подпрыгнул и подвернул ногу, а в общем всё нормально.

– Ну и слава богу, слава богу, а то я уже испугался… – обрадовался Глеб Денисович, тряся его руку, и совсем уже счастливым тоном добавил, – А вы знаете, у Михаила Семёновича скоро юбилей. Пятьдесят лет, представляете?

– Неужели пятьдесят? Вроде недавно было сорок пять… Как быстро летит время.

– Летит, дорогой Адам Викентьевич, ещё как летит!

Глеб Денисович вздохнул, ещё раз обвёл комнату зорким взглядом, словно проверяя, не торчат ли из какой – нибудь стены уши. Ушей не обнаружилось, но он всё равно понизил голос, и, словно делясь важной государственной тайной, поведал о том, что работники администрации решили устроить уважаемому человеку сюрприз.

– Вы понимаете, сам он человек скромный, пышных празднеств не любит, но как же можно, ведь пятьдесят – это такая дата… В общем, МЫ, работники администрации, – пришепётывал Глеб Денисович, упирая на «МЫ» и испытывая гордость от самоощущения, что он является одним из важных винтиков сложнейшего механизма, – мы посовещались и решили организовать банкет своими силами. Все уважаемые люди города тоже пообещали нас поддержать. Короче, мы решили устроить для него настоящий праздник, а уж потом пускай ругается, ведь повинную голову и меч не сечёт, верно? Главное, не тратить бюджетных денег, потому что за это он по головке не погладит.

– Это точно… – хмыкнул Адам Викентьевич.

Об отношении Рудько к расходам бюджетных средств ему было известно более, чем кому – бы то ни было. Адаму Викентьевичу частенько приходилось грешить подпольной работой, выполняя заказы высокопоставленных лиц из золота и бриллиантов неизвестного происхождения. Поэтому он считался среди них своим человеком и знал многие тайны районного масштаба лучше, чем биографии собственной прислуги.

Михаил Семёнович являлся одним из его постоянных клиентов, любивших одаривать свою жену и двух взрослых дочерей безделушками, стоимость которых зачастую превышала его годовую зарплату. Кроме того, содержание огромного дома, поддержка и развитие бизнеса жены, необходимого для оправдания при составлении деклараций о доходах, да и многие другие, не чуждые ему человеческие слабости тоже вынуждали экономить каждую государственную копейку. Но если бы он был один… Львиную долю нужно было отдавать «наверх», да и в «низах» желающих вкусить от жирного пирога, отказать которым невозможно, тоже было хоть отбавляй.

Поэтому приходилось экономить на многих важных делах типа ремонта дорог, бюджетных предприятий и многого другого, а уж на разного рода праздничных мероприятиях – днях города, фестивалях и других праздников, служивших для народа утешительной конфеткой, тем паче. Для этого и существовали гонцы типа Глеба Денисовича. Они умело, где бичом, где калачом, собирали с предпринимателей и прочего торгового люда дань в виде денежных средств, не брезгуя и натурой в любом виде, будь то продукты, спиртное, цветы или пиротехника для салютов и иллюминаций.

– Сколько? – спросил он у Глеба.

– Ну что вы, что вы… Никаких условий, кто сколько может… – засуетился тот, оглядываясь на предмет скрытых камер и потея от страха перед случайными свидетелями.

– Вам выписать чек или на карточку? – спросил Адам Викентьевич, мстительно улыбаясь.

– Лучше бы наличкой, а то знаете ли…– шепнул Глеб Денисович склонившись к его уху.

– Ну да, ну да… – кашлянул Адам Викентьевич, разворачивая коляску по направлению к коридору, – извините, вы не против, если придётся несколько минут подождать?

– Конечно не против.

– Вот и отлично. Я быстренько сгоняю в свой кабинет, а вы пока можете выпить кофейку или чего покрепче. Я распоряжусь.

– Спасибо, кофейку я недавно попил, а покрепче не могу, за рулём. Лучше давайте я вас откачу.

– Спасибо. Вот видите, как бывает в жизни, один неверный шаг и ты сидишь в инвалидной коляске. Ничего, в моём случае это ненадолго. А знаете, оказывается это удобная штука, я уже успел разбаловаться и даже начинаю привыкать. Вы не пробовали?

– Нет, не приходилось… – Глеб Денисович суеверно поплевал через левое плечо, и, случайно попав в висевшую на стене копию Репинских «Бурлаков на волге», незаметно перекрестился, представив себя на их себя на их месте, и спросил – нам куда?

– По коридору направо.

Глеб Денисович катил коляску очень медленно и осторожно, опасаясь повредить больную ногу знаменитого ювелира, в доме которого был впервые. При этом он успевал оглядываться по сторонам, замечая богатую обстановку и дорогие картины, висевшие повсюду.

– Ещё я хотел спросить вот о чём, – вспомнил он, – Адам Викентьевич, ваша протеже….

– Протеже? Это вы о чём?

– Девушка, которая поёт романсы, по – моему, Тимянова.

– Туманова… – поправил Адам Викентьевич, – Вы имеете в виду графиню Туманову?

– Графиню? – Глеб едва не поперхнулся, – Она действительно графиня? Как это может быть?

– А что в этом удивительного? Да, она действительно потомственная графиня, и это доказано всеми возможными экспертизами.

– Впервые слышу. В наше время и вдруг «графиня», даже как – то странно…

– Ничего странного. Сейчас многие уважаемые люди изучают свои родословные и гордятся, если среди их предков обнаруживаются титулированные особы. Ведь раньше титулами жаловали не просто так, а за особые заслуги перед Отечеством.

– Но почему она поёт…

– А почему бы и нет? Это её хобби, ведь она обладает редкостным голосом и талантом. Именно за это ей и платят очень хорошие деньги. Ведь кроме титула у неё ничего нет, вы же знаете, какие были времена. Кто был ничем, тот стал вдруг всем, а наследники лучших людей России, не успевшие или не пожелавшие убежать из страны, вынуждены прозябать в нищете.

– Ну да, ну да… – согласился Глеб Денисович, и задумчиво повторил, – графиня Туманова, Туманова… Что – то мне эта фамилия напоминает…

– Что именно? – поинтересовался Адам Викентьевич, доставая из ящика и кладя на стол конверт с деньгами.

– Да так, ничего. Наверное, показалось. – Глеб привычно оглянулся и, подхватив конверт с быстротой и ловкостью балаганного фокусника, сунул в свой карман и спросил: – А нельзя ли попросить, чтобы она спела на банкете в честь Михаила Семёновича? Правда, насчёт оплаты, вы же понимаете…

– Хорошо, я поговорю. Но ничего обещать не могу.

*****

– Ну что скажете, милая? – спросил он у Стеши, объяснив ситуацию.

– А что я могу сказать? Петь или не петь?

– Да, получается почти как по Шекспиру, – «петь или не петь, вот в чём вопрос». Если вы откажетесь петь, перед вами закроются многие, если не все, двери. Для этого всегда найдётся тысяча причин.

– А если я спою и не возьму денег, всё будет хорошо?

– Вопрос о деньгах даже не обсуждается. Дело не в них.

– А в чём же?

– Я не смогу вас сопровождать. Явиться туда в коляске было бы смешно, а на ногах я долго не выдержу.

– А наша версия о больной ноге?

– Дело даже не в этом. Я видел, как этот прощелыга стрелял глазами по сторонам. Боюсь, моя болезнь уже не является тайной. А наше имение и коллекции для них давно уже лакомый кусок. Я думаю, нужно найти надёжного человека для вашей охраны.

– Для моей охраны? А причём здесь я?

– Именно для вашей. У вас есть какая – нибудь кандидатура?

– Откуда? У меня таких знакомых нет.

– Жаль. Ладно, этот вопрос я решу сам.


Глава 14


Охранника, нанятого Адамом Викентьевичем, звали Игнат. Это был смуглый, мускулистый, немногословный мужчина лет тридцати пяти с внимательным и в то же время бесстрастным, ничего не выражающим взглядом. Никаких слов кроме «когда», «куда» и «во сколько» Стеша от него не слышала. Он приезжал рано утром и тихо сидел в своей комнате у телевизора, а если они выходили гулять, тоже прогуливался где – то неподалёку. Стеша была категорически против того, что такой молодой, полный сил человек должен тратить своё время, охраняя её неизвестно от кого, но возражать Адаму Викентьевичу не смела. Однако в том, что присутствие Игната рядом может оказаться весьма полезным, ей пришлось убедиться в первые же дни его службы.

Всё произошло буквально на третий день после того, как он был принят на работу. Стеше, во всём слушавшей Адама Викентьевича, пришлось по его настоянию ехать по магазинам. Он был категорически не согласен с тем, что выступать на юбилее Рудько она может в любом платье, которых, как она считала, продолжая сохранять крестьянскую привычку к экономии, у неё уже более чем достаточно.

Не так давно она, так же по настоянию Адама Викентьевича, закончила водительские курсы, но чувствовала себя за рулём его мерседеса не совсем уверенно и вообще предпочитала ездить за покупками с Софьей Николаевной. Но в этот день она была занята и Стеша отправилась по магазинам вдвоём с Игнатом.

Выбор платья много времени не занял, и она освободилась довольно быстро. Игнат повсюду следовал за нею, близко не подходил, но, стоило ей оглянуться, тут же возникал рядом. Стешу смущало и раздражало излишнее внимание к своей скромной персоне, но она понимала, что человек просто выполняет свои обязанности и помалкивала.

Они ехали по объездной, возвращаясь домой, когда грузовик, стоявший на обочине,неожиданно резко тронулся с места и выехал на середину дороги прямо перед их машиной. Всё произошло так быстро, что Стеше запомнился только визг тормозов. Их машина резко вильнула влево, огибая грузовик, и, чудом удержавшись на краю обочины, так же резко пошла вправо и, повиляв по дороге, наконец – то остановилась. Стеша, сидевшая позади, успела вцепиться руками в спинку переднего сидения. Страшная сила инерции бросала её из стороны в сторону, но она не получила ни одного серьёзного ушиба.

Игнат оглянулся на Стешу, и убедившись, что она цела, выскочил из машины и побежал к грузовику. Открыв дверь, выволок водителя на дорогу и схватив его за грудки, стал трепать, что – то крича, затем сбил с ног сильным ударом кулака и вернулся обратно в машину.

– С вами всё в порядке? – спросил он, включая зажигание.

– Да. Спасибо вам огромное. – всхлипнула Стеша, – я бы с такой ситуацией не справилась. Теперь у меня окончательно пропало желание водить машину.

– У вас слишком мало опыта, но очень хорошая реакция. Другая на вашем месте вылетела бы в окно машины. Если хотите, я научу вас водить как следует.

– Не знаю, я очень боюсь…

– Со мной вы можете ничего не бояться.

– Хорошо, я подумаю. А этот водитель, он что, пьян? Почему он так сделал?

– Да, пьян в стельку.

– Может быть не будем рассказывать о произошедшем Адаму Викентьевичу? Не стоит его лишний раз волновать.

– Молчать я не имею права. В договоре есть пункт, по которому я обязан докладывать о любых, даже самых незначительных происшествиях. К тому же, у нас есть запись на видеорегистраторе, которую он, согласно этого же договора, должен просматривать сам.

После этого случая Стеша, да и не только она, а все члены семьи прониклись к охраннику доверием и уважением. Узнав о случившемся, Адам Викентьевич безоговорочно согласился с тем, что она должна пройти дополнительные уроки вождения. Каждый день они выезжали втроём за город. Игнат устраивал коляску с боссом, как он называл Адама Викентьевича, в тени какого – нибудь дерева, затем приглашал Стешу за руль, сам садился на пассажирское сидение и обучал её разным манёврам, возможным в экстремальных ситуациях.

Первые дни после пережитых недавно событий она заставляла себя садиться за руль через силу. Только настойчивость и спокойный, уверенный тон, с которым обращался с нею Игнат, помогли ей перебороть свой страх. Постепенно она перестала бояться и с каждым заездом держалась уверенней. Каждый раз, заканчивая тренировку, она спешила к Адаму Викентьевичу с вопросом:

– Ну как, Адам Викентьевич?

– Сегодня лучше, милая. Вы делаете успехи, но нужно ещё подучиться, и тогда я не побоюсь доверить вам свою жизнь.

– Я с вами согласен, – поддакивал Игнат.– нужно позаниматься ещё, а главное, как можно чаще ездить за рулём, отрабатывать реакцию и приобретать опыт.

Имение Рудько находилось на противоположном берегу озера. Трёхэтажная вилла с зелёной крышей и увитыми плющом стенами пряталась среди елей и сосен в окружающем её парке, размеры которого в несколько раз превышали довольно большой участок Адама Викентьвича, и для несведущих глаз была почти не заметна. Узкий канал, прорытый от озера к центру участка, неожиданно расширялся, превращаясь во второе, искусственное озерцо, выкопанное специально к празднику, и обсаженное пышными ивами, выращенными где – то в другом месте. Уровень воды в нём поддерживался за счёт притока воды из основного водоёма и протекавшего через участок ручья, для которого было проложено новое русло.

Оголённая и вытоптанная за время строительных работ земля вокруг них была спрятана под дорожками различной конфигурации, выложенными разноцветной плиткой или укрыта зелёным травяным покрытием. Небольшие кустики осоки у берега, золотистые форели и цветы лилии, плавающие на воде, невзирая на осень, придавали изящества композиции, созданной разными строительными и дизайнерскими фирмами в подарок к юбилею хозяина дома.

Кованный мостик с позеленевшими медными драконами на перилах доходил до центра озерца. Гости, разодетые в вечерние наряды и меховые накидки, чинно прохаживались вокруг водоёма с бокалами, которые предлагали сновавшие между ними официанты, сидели на лавочках, спрятанных под сенью ив или стояли на ведущей к дому длинной, широкой и пологой каменной лестнице, обсаженной цветущими розами.

У ворот их группу вместе с Игнатом, прошедшим в качестве музыканта, встречал Сергей Никольский, бывший ученик Софьи Николаевны, назначенный ведущим сегодняшнего праздника. Он провёл их к мостику и дал время немного осмотреться.

– Музыкальную программу начнёте вы. – сказал он, – Пускай народ на трезвую голову послушает классику, а попозже, когда все подвыпьют и начнут зажигать, подъедут другие ребята и будут их веселить, как говорится, до последнего клиента. Короче, дальше всё пойдёт по настроению Михаила Семёновича. Он выйдет попозже, сейчас у него пресса и всякое такое… В общем, вы понимаете. Если он вас отпустит, можете ехать домой, а нет – извините, желание юбиляра для нас закон. Как говорится, кто платит, тот и заказывает музыку. Да, ещё забыл сказать, в полночь будет праздничная иллюминация. Если захотите, можете остаться посмотреть. Вот такая у нас будет программа. Ну, вы тут потихонечку начинайте, а мне надо бежать. Удачи.

По давно заведённой традиции выступление их группы открывал Родька. Он начал играть свою любимую музыка леса, стоя вместе со всеми на берегу. Гости, находившиеся поблизости, стали замолкать, прислушиваясь к тихим, нежным звукам. Выждав некоторое время, Стеша взяла Родьку под руку и они медленно пошли по мостику. Стеша подняла микрофон и запела осенний вокализ. Дивная музыка как нельзя лучше подходила к окружающему ландшафту, позолоченному ярким предзакатным солнцем.

Игнат, стоявший в сторонке, слышал их впервые. Обучение Стеши экстремальному вождению занимало много свободного времени и выматывало у неё все силы, поэтому все репетиции пока поводились у ребят без её участия. Сам он привык к современным ритмам, но волшебные звуки флейты покорили его сразу. Он, как и остальные гости, подумал, что музыка звучит в записи, и тот, кто составлял программу, поступил очень разумно, включив в неё этот музыкальный сюжет. То, что его исполняют Стеша и Родька, он понял только после того, как они вышли на сцену.

Здесь была его малая родина, но жил он в Москве, устроившись охранником сразу же после службы в ВДВ и дома появлялся редко. Недавно умерла его мать, и он приехал для того, чтобы её похоронить и вернуться обратно в столицу. Но боль утраты заставила его почувствовать свою вину перед матерью и опустевшим родовым гнездом. Услышав от бывших сослуживцев о том, что какой – то богатый ювелир ищет охранника для своей молодой пассии, решил остаться здесь навсегда.

Устраиваясь на работу, он знал, что Стеша певица, но её имя ни о чём ему не говорило. То, что она жила с богатым стариком, его тоже не удивляло. Вращаясь по долгу службы среди московского бомонда, он повидал и не такое, и научился относиться ко всему равнодушно.

Увидев Стешу впервые, он воспринял её за смазливую, ничего как личность из себя не представлявшую девчонку, которой случайно повезло поймать золотую рыбку в лице Адама Викентьевича, исполнившего её каприз стать певичкой. Но, наблюдая за тем, как заботливо она относится к обоим старикам, он снова и снова вспоминал свою мать, посвятившую ему всю свою жизнь и закончившую её в одиночестве, и каждый раз переживал чувство вины. Если бы он не болтался по Москве, перебиваясь случайными связями и охраняя людей, которых иногда был готов убить собственными руками, а вернулся домой, у неё давно уже была бы невестка, похожая на Стешу, и куча внуков. Наверное, она была бы спокойна и счастлива, и, возможно, прожила бы ещё не один десяток лет.

Стеша с Родькой заканчивали петь третий романс, когда позади началась суета. Оглянувшись, Игнат увидел спускавшихся по лестнице людей с видеокамерами. Его это не касалось. Он отошел в сторонку и продолжал приглядывать за своей подопечной издалека.

Перед ним остановились двое мужчин. Высокий блондин с угодливым выражением на лице и плотный коренастый мужчина с высокомерным, нагловатым взглядом, какой бывает у людей, имеющих доступ к власть имущим и умело пользовавшихся своим положением и связями в личных целях.

– Ты не поверишь, – сказал блондин, отхлебнув из бокала, – но эта цыпа оказалась наследной графиней.

– Да ты гонишь… – не поверил сосед.

Игнат пропустил бы их слова мимо ушей, если бы не заметил, что оба пристально смотрят на Стешу. Он незаметно придвинулся ближе и напряг слух, делая вид, что внимательно следит за съёмкой.

– Я тебе говорю, – подтвердил блондин, – Мне об этом сказал сам еврей.

– А как её фамилия?

– Туманова.

– Да ладно… Та самая?

– Похоже, она, наследница Тумановских миллионов.

– Так они же ещё не найдены.

– Найдены или нет, никто толком не знает. Искать в имении опасно. Год назад стая опять задрала троих.

– Нужно подсказать шефу, чтобы он выдал разрешение на её отстрел.

– Да надо бы, только охотники говорят, что она при малейшей опасности уходит в болота и появляется неожиданно, словно дьяволы из предисподней. – говоря, блондин зябко передёрнул плечами, словно чувствуя присутствие волчьей стаи за своей спиной.

– Ты смотри, как всё складывается… А я думаю, с чего бы этот старый козёл ни с того, ни с сего взял её под своё крыло. Неужели она с ним спит?

– Какой спит. Он едва дышит на ладан. Ты видишь, он даже не пришёл к Семёнычу. Раньше он себе такого не позволял.

– И ничего не дал?

– Ни копейки.

– Неужели? – не поверил его товарищ, – Раньше он таким жадным не был. А откуда тебе известно, что он болен?

– Из верных источников… – ответил блондин, делая вид, что внимательно следит за музыкантами.

– От цыгана?

– И от него тоже.

– А что он узнал ещё?

– Пока ничего. Старик слишком хитёр и осторожен.

– Скажи цыгану, пусть поторопится, а то вернётся туда, откуда пришел. Время деньги.

Тем временем Стеша с Родькой закончили выступление и вернулись к своим товарищам. К ним подошли Никольский и режиссёр. Они отозвали Стешу в сторонку и стали давать какие – то указания. Выслушав, она кивнула, сняла меховую накидку, отдала Никольскому вместе с крошечной серебристой сумочкой, в которой лежала косметичка и всякие женские мелочи, и вернулась на мостик. Никольский отдал её вещи кому – то из стоявших рядом мужчин и побежал по своим делам.

Стеша остановилась на краю настила лицом к озеру, постояла, пока камера снимала её стройный силуэт и отражение на позолоченной солнцем воде, затем стала медленно поворачиваться. Игнат очень хорошо видел, как она скользнула взглядом по стоявшим вдоль берега зрителям и невольно вздрогнула, толи замёрзнув, вечер был достаточно прохладным, чтобы ходить в вечернем платье с оголёнными плечами, толи кого – то испугавшись, но тут же взяла себя в руки и начала петь.

– Ссссучка…– услышал Игнат, и удивлённо взглянув на своих соседей, увидел их удалявшиеся спины.

– Интересно, о ком они говорили? – размышлял Игнат, пробираясь между гостями к месту, куда должна была вернуться Стеша, – Похоже, речь шла о ней, но почему графиня, какая из неё графиня?… Обыкновенная скромняшка, хотя своей осанкой и манерами могла бы дать фору любой звезде. Кстати, поёт она прекрасно. Никогда не любил романсы, а тут вдруг взяло за живое. Но так заботиться сразу о двух стариками не смогла бы даже простая сиделка, не говоря уже о графине. Скорее всего, они говорили о ком – то другом, а на неё смотрели потому, что она как раз была в центре внимания.

Стеша немного постояла на мостике, глядя на воду, потом медленно повернулась лицом к камере. Режиссёр подал знак, что съёмка закончена. Оператор, видный мужчина лет тридцати с длинными тёмными волосами и выразительным взглядом серых глаз, оторвался от объектива, и, с улыбкой глядя на Стешу, помахал ей рукой, как своей давней знакомой.

Удивлённо – восторженное выражение, возникшее на её лице, исчезло так же быстро, как и появилось. Словно вспомнив о чём – то важном, она отвела взгляд и приняла равнодушно – спокойный вид, хотя было видно, что далось ей это непросто. Заметив, что оператор сделал шаг в её сторону, она оглянулась в поисках Игната. Он мгновенно оказался рядом, перехватил протянутые кем – то вещи и отдал ей. Надевая накидку, она повернулась к нему лицом и, улыбаясь, спросила который час. Оба мужчины поняли действия Стеши как знак того, что она не свободна. Игнат тоже улыбнулся, подыгрывая ей, и посмотрел в сторону соперника.

Их взгляды пересеклись, и улыбка на лице красавца медленно погасла. В это время к нему подошёл режиссёр, и стал что – то говорить, показывая на лестницу, на которой появился юбиляр в окружении своих близких. Он ещё раз оглянулся на Стешу и Игната, и поспешил туда, куда его приглашали.

– Половина седьмого… – сказал Игнат.

– Что? – непонимающе спросила Стеша, зябко кутаясь в накидку.

– Вы спрашивали время.

– Время? Ах да, время… – она вздохнула и потёрла пальцами лоб, словно освобождаясь от наваждения.

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросил Игнат.

– Спасибо, хорошо. Просто немного замёрзла.

– Вам нужно выпить, а не то вы простудитесь.

– Нет, спасибо, я не пью. Ребята, вы продолжайте, а я немножко отдохну.

Они с Игнатом отошли в сторону и стали наблюдать за тем, как юбиляр спускается вниз по лестнице, вдоль которой выстроились гости, пожимая руки и принимая букеты и поздравления. Но отдохнуть ей не пришлось. Опять прибежал запыхавшийся Никольский и передал просьбу режиссёра вернуться и что – нибудь спеть. Стеша кивнула и, теперь уже не снимая накидки, снова поднялась на мостик, немного постояла, опершись на перила и глядя на воду, запела:

– Лишь только вечер затеплится синий,

– Лишь только звёзды зажгут небеса, и черёмух серебряный иней…

Сначала вдоль дорожки, потом по всему участку вспыхнули фонари.

Дорога между нею и приближавшимся юбиляром освободилась. Он поднялся на мостик и предложил Стеше руку. Не переставая петь, она положила свою руку на его плечо и они стали медленно танцевать. Их примеру последовали многие из гостей.

Нет, старик, ты не прав, думал Игнат, на сельскую скромняшку она не похожа, хотя, по его сведениям, родилась и выросла в деревне. Но откуда у неё такая грация? Если бы его попросили найти графиню среди всех присутствовавших здесь женщин, он указал бы именно на неё. Он заметил, как рука юбиляра, обхватившая её тоненькую, скрытую накидкой талию, крепко сжала и привлекла к себе так сильно, что Игнату показалось, будто он услышал, как затрещали её кости.

Скрипка с гитарой надрывно зарыдали. А она с заметным усилием, но очень аккуратно освободилась из железных тисков, и, не вырывая своей руки, исполнила вокруг партнёра несколько танцевальных па. Он поцеловал ей руку. Стеша поблагодарила его улыбкой и кивком головы, поздравила с юбилеем и под последние аккорды вернулась к своим друзьям музыкантам.

Михаил Семёнович проводил её хищным взглядом, немного постоял, вцепившись руками в перила, затем обратился к гостям с небольшой речью, поблагодарив всех, кто оказал ему честь присутствовать на его празднике, и отдельно тех, кто помогал этот праздник организовать.

Закончив речь под аплодисменты зрителей, он посмотрел на Стешу. Она о чём – то разговаривала с крепким парнем, стоявшим рядом. Надо будет узнать, кто он такой.

Эта девчонка ясно дала понять, что уступать ему не намерена, а он к отказам не привык. И вообще сопротивление женщин его никогда не останавливало, чем труднее борьба, тем слаще победа. Ретивое взыграло и он готов был хоть сейчас послать всех и вся к чёртовой бабушке, и, оставшись наедине с этой девчонкой, доказать и наказать… Да, именно доказать и наказать, чтобы она знала, против кого смеет поднимать свои перья.

Ситуацию разрешил сверлящий взгляд его жены Бэллы, напоминавший о том, что в данный момент он сам себе не принадлежит, и Михаил Семёнович покорно пошел к ней. Он остерегался её брата Гурама, кавказского авторитета, услугами которого по решению острых проблем пользовался довольно часто. За любимую сестру он мог оторвать голову кому угодно. Она давно уже не обращала внимания на любовные интрижки своего мужа, но то, что он попытался затеять на глазах у сотни гостей, не вмещалось ни в какие рамки. Бэлла была женщиной серьёзной и непредсказуемой, и при желании могла доставить очень много неприятностей.

Михаил Семёнович отыскал глазами своего охранника Тимофея, выполнявшего самые щекотливые задания, и кивнул ему головой. Когда он подошел, строго спросил, показывая в сторону Стеши.

– Что это за хмырь? Каким образом он сюда просочился?

– Который? – не понял Тимофей.

– Который… Тот, что стоит возле этой звезды.

– А, этот… Приехал с музыкантами. Мы думали он тоже…

– Они думали… Вот думать у вас получается как – то не очень… Интересно, за что я вам плачу, если в мой дом может зайти любой встречный.

– Я разберусь.

– Вот и разберись, и как следует.

– Будет сделано.

Стеша стояла с трудом сдерживая слёзы. Само выступление её не утруждало, пела она всегда с удовольствием и могла бы петь до самого утра. Но обстановка, царившая почти на каждом из подобных мероприятий, повышенное внимание и оскорбительные предложения некоторых подвыпивших мужчин, и, как следствие, подозрительное отношение их женщин, видящих в ней потенциальную угрозу своему статусу и благополучию, действовали на нервы. Их нарочитое, высокомерное подчёркивание её зависимого положения выматывало силы хуже физической работы. Раньше, когда рядом с нею присутствовал Адам Викентьевич, она чувствовала себя более защищённой.

Сегодня она с самого начала поставила перед собой задачу держаться уверенно и независимо и ни на кого не обращать внимания, но это удавалось только до тех пор, пока на глаза не попался племянник прокурора, опять напомнив ту самую страшную, трагическую ночь, которую она никак не могла забыть. Она вспомнила о его угрозах представить её перед всеми, как бывшую проститутку, работавшую на трассе, но усилием воли взяла себя в руки.

Затем неожиданная встреча с человеком, ставшим её кумиром и мечтой, и, наконец, откровенный намёк юбиляра, который, как ей казалось, заметили все гости. Все эти события окончательно выбили её из колеи. Единственной опорой и защитой был Игнат, и она пыталась за ним прятаться. Хотя тот факт, что рядом с нею, в отсутствие её престарелого покровителя, в связи с которым уже никто не сомневался, постоянно находился незнакомый молодой человек, вызывал ещё большее подозрение.

Стеша ощущала себя так, словно все вокруг неё надели маски, и не было ни одного живого лица. Человек, затерявшийся в пустыне, наверное, чувствовал бы себя менее одиноким, чем она среди толпы людей. Родька, всегда чутко реагировавший на все перепады её настроения, подошел ближе и легонько погладив по плечу, сказал свои волшебные слова: – «Теша, Родька – дружочек»…

– Ты самая лучшая…– добавил Антон.

– Точно…– поддержал немногословный Гена.

– Всё хорошо, ребята, всё хорошо…


Глава 15


Наконец прибыла группа, которая должна была их подменить. Стеша остановила пробегавшего мимо них Никольского и попросила узнать у хозяина, могут ли они быть свободны.

– Конечно. Пусть отдыхают. – добродушно ответил Михаил Семёнович, зная, что Бэлла прислушивается к его словам, – Хотя, если захотят, могут оставаться. Впереди ещё будет много интересного.

– Я передам.

– Так и передай. – ответил Михаил Семёнович, и, тут же набрав номер Тимофея, стоявшего у ворот, напомнил, – ты не забыл о том, что я тебе говорил?

– Никак нет, шеф.

Дорога к дому юбиляра была заполнена автомобилями разных марок. Только небольшая площадка у ворот была свободна для выгрузки гостей из машин, которые потом отгонялись в сторону. Антон с Геной постояли возле Стеши и Родьки, пока Игнат подогнал её мерседес, и, распрощавшись, пошли пешком к принадлежавшим Гене жигулям, на которых они приехали. Игнат вышел из машины, чтобы открыть дверь перед Стешей. Родька, никогда не садившийся в салон раньше неё, ждал, когда она займёт своё место, когда к ним подошли двое охранников, и, встав на пути Игната, потребовали его документы.

– В чём дело? – спросил он, глядя на их равнодушные лица.

. – Ты находишься на частной территории и должен объяснить, кто ты и что здесь делаешь.

– Я водитель – охранник. Мне поручили обслуживание этих людей. Можете спросить у них или позвонить хозяину, у которого я работаю.

– Разберёмся. – ответил охранник, не обращая внимания на Стешу, подтверждавшую его слова, – Пойдём с нами, с тобой хочет поговорить начальник службы безопасности.

– Хорошо, пойдём, – согласился Игнат, понимая, что так просто отпускать его никто не собирается. – сейчас только возьму документы.

Открывая бардачок, Игнат незаметно положил между сидениями ключи от машины и шепнул Стеше – «быстро уезжайте».

– А как же вы?

– Обо мне не беспокойтесь.

Стеша откинулась на спинку сидения, собираясь ждать его возвращения, но как только все отошли, сделала вид, что что – то вспомнила, схватила ключи, быстро пересела за руль и включила зажигание. Один из охранников бросился к машине, но она уже отъехала. Он достал телефон и стал куда – то звонить.

– В чём дело? – спросил Игнат, догадываясь, что основной причиной конфликта является Стеша, и резко остановился.

– Шагай вперёд, там разберутся без тебя. – ответил оставшийся охранник.

– То есть как это разберутся? – возмутился Игнат,– вы не даёте мне возможности исполнять свои обязанности. Не боитесь, что хозяин уволит вас за то, что вы устраиваете разборки с его гостями?

– Волнуйся за себя.

Игнат увидел, что из ворот выходят трое в полицейской форме. Видать, заварушка была задумана на полном серьёзе. Он провёл руками по карманам пиджака. Как и ожидалось, в левом лежал небольшой пакетик. Он шагнул в сторону, уступая дорогу подъезжавшему мерседесу, мгновенно вынул пакет из кармана и зажал в кулаке. Водитель высадил пассажиров, и, уже трогаясь с места, приспустил стекла машины, чтобы выслушать указания хозяина. Игнат успел бросить пакетик в его окно и пошел вразвалочку вслед за охранниками.

Проезжая мимо длинной вереницы машин, припаркованных вдоль обочины, Стеша увидела, как джип, стоявший в самом её конце, начал разворачиваться и перекрыл неширокое полотно дороги. Она сбавила скорость, ожидая, что он закончит манёвр и освободит проезд, но вместо этого её ослепил яркий свет включенных фар, а из внедорожника вышли двое мужчин и сделали знак остановиться. Стеша послушно притормозила, но их лица показались ей подозрительными. Перед глазами вновь мелькнула полузабытая картина – ночное шоссе, остановившийся рядом джип, гогочущая компания в его салоне и Лёха, пытавшийся затащить её вовнутрь. Когда они стали подходить к её машине, она напряглась, и, скомандовав: – «Родечка, держись», резко рванула с места, обошла джип по обочине и, заложив на повороте крутой вираж, понеслась на предельной скорости в сторону дома, мысленно благодаря Игната за его уроки. Мужчины попрыгали в автомобиль и бросились вслед за ней. Они сделали несколько попыток обогнать её машину, но Стеша каждый раз мешала им, перекрывая дорогу манёвром, которому её научил Игнат.

Километра через три дорога делала крутой поворот, огибая огромный, размером с хороший дом, валун, который в народе прозвали Казачьим. Стеша успела заметить отразившийся на нём отблеск фар от встречной машины, и, сбавив скорость, на всякий случай свернула на обочину. Водитель джипа, раззадоренный гонками с участием хрупкой девушки, управлявшей машиной словно бывалый профессионал, пошел на обгон, торопясь перекрыть ей дорогу. Стеша видела, как оба мужчины смотрели в её сторону и что – то кричали. Она махнула рукой, пытаясь предупредить их об опасности, и остановилась.

Лесовоз, выехавший из – за поворота, срезал угол и перекрыл почти всё дорожное полотно. Джип завилял, визжа тормозами, но избежать столкновения ему не удалось. Когда стих грохот удара, а обломки обшивки перестали прыгать, разлетаясь по сторонам, Стеша медленно тронулась с места, стараясь не смотреть на искорёженный джип и водителя лесовоза, заглядывавшего в его салон и одновременно звонившего по телефону.

Откос напротив места столкновения был довольно крутым. Стеша притормозила, сомневаясь в том, что сможет по нему проехать, но боязнь того, что из машины кто – то выскочит и набросится на неё, переборола страх перед риском опрокинуться. Она сжала зубы, и медленно тронулась, направляясь вдоль склона. Машина накренилась, Стеша сжала зубы, и, вцепившись в руль изо всех сил, прибавила газу. Сильный двигатель заурчал, машина шаркнула днищем по гравию, выползла на дорогу и выровнялась.

Она смогла выдохнуть только после того, как заехала в свой гараж. Телефонный звонок заставил вздрогнуть. Её руки тряслись так, что она едва смогла открыть сумочку и достать трубку. Номер был неизвестен.

– Алло, Стеша, вы где?

– Игнат! – обрадовалась она, – Мы дома. А вы? С вами всё в порядке?

– Да, всё хорошо. Вы уже зашли в дом?

– Нет, мы только что заехали в гараж. Вы знаете, по дороге произошло такое…

– Потом, Стеша, всё потом. Сейчас достаньте из бардачка фонарик и очень внимательно осмотрите салон машины, нет ли в нём посторонних предметов. Это может быть какая – нибудь мелочь, например, небольшой пакетик с порошком. Если что – то обнаружите, немедленно уничтожьте. И ещё не забудьте заглянуть в свою сумочку.

– Хорошо.

Осмотрев машину, Стеша обнаружила между водительской дверью и сидением небольшой пакетик с белым порошком. Она выбежала из гаража, закопала его в землю под кустом и присыпала опавшими листьями. Ещё раз проверив машину, осмотрела свою сумочку и, на всякий случай карманы Родькиного смокинга. В одном из них нашелся ещё один такой же пакет. Стеша зарыла его туда же, и, не вставая с колен, разрыдалась.

– Теша, не плачь. Теша, не надо… – попросил Родька, помогая ей подняться.

Он отряхнул её платье, вытер руки своим носовым платком и попросил:

– Пойдем домой, Теша, мама ждёт.

– Да – да, Родечка, пойдём.

В гостиной царил полумрак. Стеша надеялась, что домашние уже спят и все разговоры о произошедшем удастся отложить до утра. Однако Адам Викентьевич ожидал их, сидя в своём кресле у горевшего камина. Из – за головных болей он избегал яркого света.

– Почему вы не спите? – спросила Стеша.

– Ждал вас.

В полумраке он выглядел таким усталым и обессиленным. Сердце сжалось от боли, оттого, что дни этого маленького человека с большой душой, за спиной которого она чувствовала себя, как за каменной стеной, сочтены. Что будет, когда его не станет?

Стеша сбросила накидку на диван, сходила на кухню помыть руки и вернувшись, встала позади кресла, и, обняв его за плечи, спросила.

– Как вы себя чувствуете? Может быть, вас откатить в спальню?

– Попозже. Сделайте – ка мне чаю.

– Хорошо. – Стеша включила чайник и стала доставать из горки чайные чашки. – Пожалуй, я тоже выпью с вами. Родя, ты будешь?

– Как всё прошло? – спросил Адам Викентьвич.

– Хорошо. – ответила Стеша, разливая чай, – Всё было просто замечательно.

– Замечательно? Дорогая, вы совершенно не умеете лгать. У вас дрожат руки.

– Они дрожат оттого, что я немного замёрзла.

– А где Игнат? Я видел в окно, что вы приехали без него. Почему?

– Я не знаю… – Стеша поставила поднос с чашками на стол, и, не сдержавшись, упала на стул и заплакала. – я вообще ничего не знаю и не понимаю. Вечер прошел нормально. Мы собирались уезжать домой. Уже садились в машину, когда к Игнату подошли охранники и потребовали его документы. Забирая их из бардачка, он бросил ключи между сидениями и шепнул мне, чтобы я уезжала. Его увели, а мы с Родей уехали. Потом за нами погнался джип, который разбился. Ещё в нашу машину подбросили какие – то пакетики, наверное, наркотики. И Родьке в карман тоже.

– Похоже, ящик пандоры открылся. – пробормотал Адам Викентьевич, отставляя чашку в сторону. – расскажите – ка всё ещё раз и с самого начала. Из – за чего к Игнату привязались охранники? Что он сделал?

– Ничего он не делал.

– Вы уверенны? Может быть, он с кем – то подрался?

– Нет, он вёл себя нормально.

– А может к вам кто – то приставал и ему пришлось вас защищать? Вы должны рассказать мне обо всём, что с вами произошло, чтобы я знал, чего и от кого ожидать.

– Нет, никто ко мне не приставал. Всё прошло спокойно.

– Хорошо. А каким образом в вашу машину попали наркотики? Кто их обнаружил?

– Я.

– Вы? – удивился Адам Викентьевич.

– Да, я. Только что, когда заехала в гараж. Мне позвонил Игнат и сказал, чтобы я на всякий случай хорошенько осмотрела машину, и я их нашла. Один пакетик между водительской дверью и сидением, второй в кармане у Родьки.

– Между сидением и дверью и в Родькином кармане… – задумчиво повторил Адам Викентьевич.– А у Игната? У него ничего не нашли?

– Не знаю, хотя вполне может быть. Возле него крутилось двое охранников. Я думаю, они нам их и подбросили, пока он доставал документы из бардачка.

– А полиция там была? Хотя, о чем я говорю, конечно была. Однако, если бы у Игната были найдены наркотики, он бы вам не звонил. Скорее всего он был чист и его отпустили. Значит, эта подстава была задумана против вас. Надеюсь, Игнат в ней не участвовал, иначе он бы вас не предупреждал. А где они?

– Кто?

– Наркотики, которые вы нашли.

– Игнат сказал, что в случае, если в машине найдётся что – то подозрительное, сразу же уничтожить.

– Так и сказал?

– Именно так. Я закопала их под кустом возле гаража.

– Умница. Родя, пожалуйста пойди отпусти собак и принеси мне то, что Стеша спрятала под кустом, чтобы они случайно не откопали.

Подождав, пока Родька уйдёт, спросил.

– Вы говорили о какой – то разбившейся машине. Где это произошло?

– На повороте, возле казачьего камня. Я вовремя заметила свет фар и затормозила. А гнавшийся за мной джип поспешил меня обогнать и попал под выехавший навстречу лесовоз.

– Сколько в нём было человек?

– Выходили из него двое, а был ли в нём кто – то ещё, не знаю.

– А как же Игнат.

– Что Игнат?

– Вы говорили, что они его увели.

– Да, но его забрали у ворот, а джип стоял в самом конце стоянки для машин гостей. Когда мы подъехали, он начал разворачиваться и перекрыл нам дорогу. Я остановила машину, а из джипа вышли двое и направились к нам. Но их лица показались мне подозрительными. Я испугалась и поехала, а они сели в машину и стали нас догонять.

– И не догнали?

– Не догнали…

– Значит, уроки Игната прошли не зря? – в глазах Адама Викентьевича заплясали искорки.

– Не зря… – кивнула Стеша.

– Я думаю, его увели нарочно, чтобы за руль машины сели вы. То, что вы окажетесь такой крутой гонщицей, для них оказалось неожиданным сюрпризом. За это вам и Игнату отдельный респект.

– Вот, я принёс – сказал вернувшийся с улицы Родька, протягивая Адаму Викентьевичу испачканную землёй ладонь, на которой лежали два маленьких пакетика.

– Спасибо, мой друг. Да, действительно, похоже на наркотики. – подтвердил Адам Викентьевич, посмотрев на пакеты. – Что ж, не будем искушать судьбу. Бросьте эту пакость в камин, хорошенько помойте руки и забудьте раз и навсегда о том, что вы её видели. А люди, находившиеся в джипе? Они живы?

– Не знаю. Я очень испугалась и проехала не останавливаясь.

– Бедная моя девочка… Я знал, что вокруг вас всегда будут происходить какие – то интриги, но не ожидал, что всё может быть так нагло и бесцеремонно… Подумайте ещё раз, кому вы могли наступить на больную мозоль?

– Никому я ни на какую мозоль не наступала… – упрямо ответила Стеша.

Родька бросил пакеты в огонь, и, задумчиво помешивая угли, сказал.

– Именинник.

– Что именинник? – поинтересовался Адам Викентьевич.

– Теша оттолкнула именинника. Я видел, как он на неё посмотрел. Он очень плохой.

– Он говорит правду?

– Да, такое было. – призналась Стеша, – но я не думала, что из – за такого пустяка можно устроить целую интригу.

– Девочка моя, для этих людей пустяков не существует. То, что вы принародно оттолкнули его царственную особу для него равносильно плевку в лицо, и он решил вас наказать, не брезгуя никакими методами.

– Но я сделала это очень аккуратно. Мне кажется, никто этого не заметил…

– Главное, что он сам заметил то, что его оттолкнули. Дорогая, вы напрасно оправдываетесь. Вы поступили правильно, но этот человечишко действительно большая дрянь, и я не удивлюсь, если эта история будет иметь продолжение.

– Что же делать?

– Ничего. Самое главное вы сделали, нашли и уничтожили всё, что было подброшено в вашу машину. Посмотрим, что будет дальше. А сейчас давайте отдыхать. Советую вам выпить снотворное.

– Зачем?

– Я думаю, без него вам не уснуть.


Глава 16


Позднее осеннее солнце только – только начало подниматься, когда в комнате Адама Викентьевича зазвонил телефон. Петрович сообщил, что его спрашивают какие – то люди.

– Спроси, что за люди? – строго спросил Адам Викентьевич, – что им надо?

– Говорят, из комитета, хотят с вами поговорить.

– Из какого ещё комитета в такую рань? Ладно, пускай подождут, я сейчас оденусь и выйду.

Одевался Адам Викентьевич долго и неторопливо, и так же неспешно усаживался в коляску.

У ворот стояли два полицейских с автоматами и двое в штатском, в одном из которых Адам Викентьевич узнал Матвейчука, следователя по особо важным делам.

– Ба, на ловца и зверь бежит! – воскликнул Адам Викентьевич, – Петрович сказал, что к нам явились господа из какого – то комитета. Я подумал из фонда помощи сиротам и малоимущим, а тут, оказывается, целый следственный комитет. А я как раз сегодня собирался к вам с жалобой.

– С жалобой? – удивился Матвейчук, пожимая протянутую руку.

– Вот именно, с вооот такой вот жалобой. – Адам Викентьевич широко развёл руки, показывая, какого размера жалобу он собирался писать. – Вы не скажете мне, что за дела творились вчера на празднике, посвящённом юбилею Михаила Семёновича? Боюсь, многим не поздоровится, когда он узнает обо всех подробностях.

– О чём именно?

– О том, что моего человека куда – то увели или арестовали, лишив мою жену разом и водителя, и охраны, и тем самым подвергнув её жизнь опасности. Далее её машину начали преследовать какие – то бандиты, напугавшие её до полусмерти. Из – за них она просто чудом не попала в катастрофу.

– Простите, я ничего не понял…– остановил его Матвейчук, – о какой жене идёт речь?

– То есть как это «о какой»? – обиделся Адам Викентьевич,– разве вы не в курсе, что певица Степанида Туманова является моей законной, венчаной женой?

– Не в курсе… А… Извините.

– Да ладно, – ответил Адам Викентьевич. – не в курсе ещё очень многие, не только вы. Дело в том, что я не вовремя повредил ногу, и даже, как видите, вынужден поменять средство передвижения, так что пышных свадебных торжеств не получилось. Но это не так важно, главное, быть счастливым, верно?

– Действительно, это важнее. – согласился Матвейчук, не зная, как себя вести. Одно дело расследовать ЧП, произошедшее с малоизвестной певичкой и совершенно другое с женой всеми уважаемого человека. – Поздравляю вас и желаю счастья. Извините, что с опозданием.

– Спасибо. А к нам вы по какому случаю?

– Именно по этому самому. Как выяснилось, и это подтверждаете вы сами, ваша жена является свидетелем или участником дорожно – транспортного происшествия. Нам надо с нею поговорить, осмотреть вашу машину…

– Осмотреть машину – пожалуйста, а насчёт поговорить извините, пока не получится.

– Почему? – голос Матвейчука заметно построжал, давая понять вздорному старику, что перед законом равны все, даже люди известные и заслуженные, в том числе и члены их семей.

– Понимаете, вчера произошло так много всего, – ответил Адам Викентьевич, не обращая внимание на изменившийся тон следователя, – выступление на празднике, съёмки, затем какие – то претензии к нашему водителю, из – за чего ей пришлось садиться за руль самой. Далее неизвестные, устроившие ночные гонки по лесной безлюдной дороге и в результате страшная авария, произошедшая на её глазах… Согласитесь, что для молодой женщины это невероятный стресс. Она приехала домой в состоянии полнейшего шока и никак не могла успокоиться и уснуть. Мне пришлось дать ей снотворное, так что боюсь, раньше обеда нам её не добудиться. Надеюсь, всё обошлось без жертв?

– К сожалению, не обошлось. Двое погибших, один в реанимации.

– Неужели? Ах, какое горе… Но кто эти люди и почему они преследовали мою жену?

– Как раз об этом мы и хотели с нею поговорить. – уклончиво ответил Матвейчук. – Судя по записи на их видеорегистраторе, она, уходя от преследования, показала мастерство опытного, я бы даже сказал, высококвалифицированного водителя, хотя, по нашим сведениям, водительские права она получила не так давно. Вы можете объяснить этот интересный факт?

– Конечно, могу. Действительно, после получения водительских прав ездила она, мягко говоря, не очень. Хочу подчеркнуть, что уровень обучения этому сложному и довольно опасному делу состоит у нас далеко не на должной высоте. Однако она увлеклась вождением, а у меня не было никакого желания подвергать наши жизни риску. Поэтому я попросил своего водителя, который как раз вчера был задержан во время исполнения служебных обязанностей по каким – то непонятным причинам, позаниматься с нею дополнительно, так сказать, для повышения мастерства. А поскольку он когда – то служил в ВДВ, а затем долгое время работал в охране, что тоже подразумевает всевозможные риски, то и учил её так, как учили его самого. Весь этот процесс шел под моим наблюдением, и могу сказать точно, дался ей непросто. Конечно, не обошлось без слёз и истерик, и я не раз предлагал ей это дело прекратить, но она оказалась человеком упрямым и целеустремлённым, и, поплакав, продолжала учиться дальше. И, как видите, эти уроки ей пригодились.

– Да уж, действительно пригодились. Так вы позволите осмотреть машину?

– Конечно.

Осмотр машины ничего не дал. На ней не было ни одной царапинки.

– Откройте машину, надо осмотреть её внутри. – попросил Матвейчук.

– Внутри? – удивился Адам Викентьевич, – а внутри зачем, разве не видно, что в аварии машина не была?

– Таковы правила… – твёрдо настаивал следователь.

– Ну если правила… – протянул Адам Викентьевич, задумчиво глядя на полицейского с автоматом в руках, направлявшегося к машине, – однако, вы меня извините, но я видел в кино, как при досмотре в машины подбрасывается всевозможный компромат. Поэтому я стал придерживаться своих правил – не допускать к своей собственности никаких посторонних лиц.

– Здесь посторонних нет. – строго сказал Матвейчук.

– Так здесь и преступников нет, а я вижу перед собой человека с автоматом.

– Адам Викентьевич, вы издеваетесь? – рыхлое лицо Матвейчука покраснело, – Перед вами стоит человек, находящийся при исполнении обязанностей. Насмотрелись фильмов, понимаешь…

– И тем не менее… Я думаю, мне нужно пригласить своего адвоката, пускай он ещё раз объяснит мне мои права, а то я в правовой юрисдикции не особо силён. – Адам Викентьенвич достал телефон и начал неторопливо искать нужный номер. – Извините, всем придётся немного подождать.

– Хорошо, я осмотрю машину сам. Люди после бессонной ночи, а вы заставляете их ждать…– сказал Матвейчук с плохо скрываемым раздражением, – Надеюсь, хоть мне – то вы доверяете?

– Вам доверяю. – согласился Адам Викентьевич.

Однако, разрешив осмотреть машину, он подкатился на коляске поближе и демонстративно следил за руками Матвейчука, не отводя взгляда. Тот замечал его пристальное внимание, но только молча крутил головой.

– Ну вот и всё, дорогой Адам Викентьевич, всё было не так страшно, как вы того боялись.– сказал он, закончив осмотр, – ничего противозаконного в вашей машине не обнаружено.

– А я в этом и не сомневался, – ответил Адам Викентьевич, и, продолжая играть роль наивного простачка, добавил, – однако в кино…

– Да бросьте вы смотреть эту киношную чушь, там же сплошное враньё для людей, страдающих от безделья.

– Это вы точно заметили. – неожиданно рассмеялся Адам Викентьевич, – это как раз про меня.

– Да. А вот ваш видеорегистратор я, с вашего разрешения, всё – таки изыму.

– А зачем?

– Таков порядок. Ваша жена является участником происшествия…

– Погодите – погодите… – возмутился Адам Викентьевич,– какой же она участник, если на нашей машине нет ни единой царапинки?

– Однако, на записи регистратора, изъятой из джипа, очень хорошо видно, что она совершала манёвры, препятствовавшие движению.

– Но ведь она делала это для того, чтобы уйти от преследования…

– А вот доказательств тому, что они преследовали именно её, нет. Да, они ехали с недозволенной скоростью, и это их не оправдывает, впрочем, как и её. А вот то, что она мешала им совершить обгон, очевидно.

– Хорошо… – сдался Адам Викентьевич, и, подрулив на своей коляске поближе, спросил, понизив голос.

– Сколько?

– Что «сколько»? – глаза Матвейчука забегали.

– Сколько я должен за то, чтобы эту запись никто никогда не увидел?

– Это невозможно…

– Ничего невозможного не бывает. Сколько?

Матвейчук оглянулся на сотрудников. Они стояли в сторонке и, позёвывая, о чём – то беседовали. Он достал ручку и написал в конце своего блокнота число. Прочитав его, Адам Викентьвич даже не поморщился.

– Хорошо. Вы получите их, если пообещаете, что к моей жене не возникнет больше никаких вопросов.

– Договорились… – ответил Матвейчук, радуясь удачной сделке.

Запись видеорегистратора, изъятого из джипа, он уже успел просмотреть на своём ноутбуке. На ней были хорошо слышны возгласы людей, требовавших от водителя как можно быстрее догнать и остановить эту грёбаную певичку. Даже его, повидавшее всякое, корёжило, когда он слушал пьяные голоса, выкрикивающее, что они сделают с нею, прежде чем передать хозяину. Эту флэшку он на всякий случай спрятал подальше, а в протоколе обозначил как утерянную.

– Но может вы мне всё – таки скажете по старой дружбе, что явилось причиной задержания моего водителя? – спросил Адам Викентьевич вполне миролюбивым тоном.

– Хорошо, скажу вам по секрету, нам поступил сигнал о том, что кто – то из присутствующих на празднике занимался распространением наркотиков. Естественно, проверка делалась выборочно и незаметно, в первую очередь среди людей молодых и малоизвестных. В их число и попал ваш водитель. Но, поскольку ничего подозрительного при нём не нашлось, его сразу же отпустили. Однако Степанида Никитишна почему – то не стала ждать его возвращения, и сразу же уехала. Сами понимаете, этонавело на мысль о том, что в машине могло быть не всё чисто.

– Но ей же ничего не объяснили, не сказали, что задерживают его ненадолго. Мало того, никто не стал даже слушать, когда она пыталась подтвердить, что он действительно работает на меня. А она очень устала, к тому же вспомнила, что должна дать мне лекарство. Сам я об этом постоянно забываю, а она очень строго следит за тем, чтобы я соблюдал режим.

– Вы счастливец.

– Да! – с удовольствием подтвердил Адам Викентьевич. – Подождите… Не хотите ли вы сказать, что преследовавшие её люди являлись вашими сотрудниками? Мне она говорила, что они были без формы.

– Нет – нет, нашими сотрудниками они не являлись.

– Но зачем же они за нею гнались?

– Вот об этом я и хотел с нею поговорить. Возможно, ей приходилось пересекаться с ними раньше, где – то в другом месте, при других обстоятельствах.

– Уверяю вас, нет. Этих двоих она видела впервые, и вообще была очень удивлена тем, что на празднике такого масштаба могли происходить подобные труднообъяснимые события.

– Поверьте, эти события, проверка вашего водителя и преследование вашей жены никоим образом не были взаимосвязаны. Скорее всего, причина погони была банальная – молодые люди выпили лишнего, а тут ваша жена, молодая, красивая, можно сказать, затмившая своим романтичным образом и ангельским голоском всех остальных женщин. Я знаю многих мужчин, которые, подвыпив, могли бы потерять голову и совершить ради неё любую глупость, не будь рядом с ними их бдительных жен.

– Вы хотите сказать, что все трое одновременно потеряли головы и понеслись преследовать женщину, не дававшую для этого никакого повода?

– Других идей в мою голову пока не приходит. – ответил Матвейчук, глядя на часы, -Сейчас мне пора, но я к вам ещё заеду. Мне непременно нужно поговорить с вашей женой.

– Буду рад.


Глава 17


Игнат, приехавший на работу пораньше, издалека увидел машину, разворачивавшуюся у хозяйских ворот, и притормозив, съехал на край дороги, чтобы освободить узкий проезд. При этом он заметил впереди прятавшегося за кустами мужчину, в котором узнал повара, работавшего у Адама Викентьевича. У берега, в зарослях ивняка покачивалась деревянная лодка, на которой он приплывал на работу откуда – то с другой стороны озера. Повар следил за отъезжавшей машиной, и выбрался из кустов лишь после того, как она проехала мимо него. Выходя на дорогу, он встретился взглядом с наблюдавшим за ним Игнатом и сделал вид, что застёгивает ширинку, словно сворачивал в кусты по нужде.

Игнат поставил машину у ворот и зашел во двор через небольшую калитку. Коляска с Адамом Викентьевичем стояла под соснами. Он сидел, подняв голову вверх, и смотрел на белок, суетливо скачущих по ветвям в ожидании угощения.

– Доброе утро, Игнат. Не завалялось ли в вашем кармане немного орехов или семечек?– спросил он, оглядываясь на его шаги, – эти бестии так привыкли к угощению, что скоро станут сами шарить по нашим карманам.

– Доброе утро! Есть немного орешков, вот, возьмите.

– Спасибо. Приветствую вас.

Адам Викентьевич взял орешки, попутно пожав ему руку, и разбросав их по дорожке, стал с улыбкой наблюдать, как зверьки, забыв об осторожности, наперегонки спрыгивали наземь, хватали угощение и суетились в поисках места, куда бы его спрятать.

– А у вас, Владимир Иванович?

– Что? – повар, собиравшийся пройти незамеченным, остановился и приветственно приподняв шляпу, застыл вопросительным знаком.

– Спрашиваю, нет ли у вас чего – нибудь для белок?

– Нет. Я их не кормлю.

– Они вам не нравятся?

– Не знаю… – повар пожал плечами и продолжал неуклюже топтаться на месте, теребя свою порыжевшую шляпу.

Игнат смотрел на его руки, покрытые татуировками, и думал о том, что в этом немногословном человеке с жёстким, угрюмым взглядом есть что – то мрачное, и настораживающее.

– Тогда идите, готовьте завтрак, а то мы уже проголодались.

Повар кивнул головой, и, не надевая шляпы, быстро, словно общение с людьми для него было в тягость, пошел к задней двери, ведущей прямо на кухню.

– Он не любит белок, а Нерон не любит его… – задумчиво произнёс Адам Викентьевич, провожая его взглядом, – но готовит он хорошо… Вам нравится?

– Готовит неплохо. – подтвердил Игнат, не улавливая связи между любовью к белкам и кулинарными способностями.

– А вот мне всегда казалось, что повар должен непременно быть добрым. Он никогда не бывает голодным, а сытый человек всегда склонен к доброте. Хотя, жизнь может любого перемолоть так, что не будешь рад сам себе, не то что белкам. Мне рассказывали, что он служил коком на торговом судне. Пока он был в плаванье, с его семьёй случилась какая – то трагедия. Сам он об этом не говорит, но видать по всему, она оставила свой след в его душе на всю жизнь.

– Видимо, да. Адам Викентьевич, я хотел бы поговорить о вчерашнем.

– Давайте поговорим. – ответил Адам Викентьевич, разворачивая коляску лицом к собеседнику. – Как могло случиться, что Степанида Никитишна осталась без охраны?

– Да, но это случилось не по моей вине. Мы собирались уезжать, уже садились в машину, когда подошли двое охранников и сказали, что меня требует к себе начальник охраны Рудько. Я знаю, что в подобных случаях отказываться, а тем более оказывать сопротивление бесполезно. Предполагая возможные сюрпризы, я посоветовал Степаниде Никитишне уехать, а сам пошел с ними.

– Ну да, ну да… И что же было дальше?

– По пути я обнаружил в своём кармане пакетик с наркотиком, но мне удалось от него избавиться. Со мной довольно вежливо поговорили, обыскали, и, извинившись, отпустили. Подозревая, что в машине тоже может оказаться подобный сюрприз, я одолжил у одного из гостей телефон, позвонил Степаниде Никитишне и попросил осмотреть салон. Вот собственно говоря и всё.

Адам Викентьевич помолчал, переваривая услышанное, затем продолжил его рассказ.

– А дальше за нею устроили погоню трое идиотов, умудрившихся разбиться, въехав в лесовоз. Ей, благодаря вашим урокам, удалось этой катастрофы избежать. Приехав домой, после вашего звонка она обнаружила в машине и в кармане своего брата парочку пакетов с белым порошком. Не кажется ли вам такое стечение обстоятельств странным?

– Кажется… – подтвердил Игнат.

– Вы постоянно находились рядом с нею, по крайней мере, так должно было быть…

– Так и было. Я всё время находился поблизости, за исключением тех моментов, кода она пела.

– И ничего подозрительного не заметили?

– Абсолютно. Лично она никаких поводов для каких – либо подозрений не давала.

– Однако, пакеты с наркотиками она нашла. Как вы думаете, для какой цели был разыгран этот спектакль? – Адам Викентьевич посмотрел Игнату в глаза, словно надеясь прочитать в них всю правду.

– Конечно, это была подстава, но против кого? – отвечая, Игнат смотрел на него, не отводя глаз, – лично я никакого интереса ни для кого не представляю. Думаю, кому – то нужно было меня убрать для того, чтобы Степанида Никитишна осталась без охраны.

– Я с вами согласен. Скорее всего, наркотики подбросили те самые люди, которые преследовали её машину. Но сами они сделать это не могли, их джип находился на другом конце стоянки. Значит, среди охранников Рудько был их человек.

– Похоже, всё так и было. Я понял это потому, что отсутствие наркотиков в моих карманах никого особенно не удивило, обыск был проведён чисто формально.

– Что ж, в том, что с ними произошло, никто, кроме них самих, не виноват. Не знаю, какую цель они имели, преследуя Степаниду Никитишну, но их подвела излишняя самоуверенность. Не подозревая, что она водит машину так лихо, они сами попали в свою собственную ловушку.


Всю оставшуюся ночь Стеше снился один и тот же кошмар. Она ехала на машине по бесконечному серпантину, с одной стороны которого была бездонная пропасть, с другой гладкая отвесная скала. Из – за каждого поворота перед нею возникали лица людей, прильнувших к ветровому стеклу автомобиля. Они шарили по нему руками и заглядывали в салон, пытаясь проникнуть вовнутрь. Лица были незнакомы, кроме одного, очень похожего на их повара. Она бросала машину из стороны в сторону, пытаясь их стряхнуть. Они исчезали, но стоило ей выровнять машину и приблизиться к скале, как они словно падали на неё откуда – то сверху и всё повторялось сначала.

Окончательно пробудившись, Стеша по давней привычке посмотрела в окно. Так её учила бабушка, когда она жаловалась на приснившиеся кошмары. – Посмотри в окно и скажи – «куда ночь, туда и сон», и никому его не рассказывай. И действительно, при виде яркого солнца на душе сразу становилось легче. Но не сегодня.

Ей сразу же вспомнились вчерашние гонки, грохот удара и разлетавшиеся по дороге обломки автомобиля. Её снова обуял ужас, как будто она сама побывала в месиве, в котором, скорее всего, никто не выжил, и чувство раскаяния. Если бы она не паниковала, а сразу же остановилась, ничего бы этого не случилось. Возможно, эти двое просто хотели проверить её документы, а она, как всегда, спорола горячку и стала убегать. Выходит, она опять является виновницей гибели совершенно незнакомых ей людей. Её вполне справедливо могут обвинить в убийстве и посадить в тюрьму. А что будет с Родькой и двумя немощными людьми, которые уже стали ей родными?

Конечно, они с их деньгами без присмотра не останутся. Но что будет, когда их не станет? Судя по состоянию их здоровья, конец обоих не заставит себя долго ждать. Тогда Родька останется на произвол судьбы. Из дома его, конечно, выселят и он скорее всего снова отправится в лес. Она давно чувствовала, что, чем больше он знакомится с нравами общества, тем меньше оно его привлекает. Стеша представила себе Родьку, сидящего в бревенчатой избушке под старой елью в окружении завывающей волчьей стаи, и разрыдалась, уткнувшись в подушку. Выплакавшись, решила, что слезами горю не поможешь. Надо брать себя в руки, и, пока она ещё на свободе, позаботиться о его существовании на то время, пока она будет отбывать срок. Нужно будет встретиться с Софьей Николаевной. Она может дать нужный совет.

Стеша встала и выглянула в окно. Солнце уже было достаточно высоко. Посреди двора стояла коляска Адама Викентьевича. Он кормил белок и о чём – то беседовал с Игнатом.

Она быстро умылась, оделась и заглянула в спальню Сары Вульфовны. Старушка тихо посапывала во сне. Судя по сбившейся простыне, она ворочалась всю ночь. Переменчивость осенней погоды отзывалась мучительной болью в каждом её суставе, словно требуя жесткую плату за каждый прожитый день. Стеша осторожно поправила свесившееся на пол одеяло и пошла на улицу.

– Доброе утро, – поприветствовала она обоих, потом легонько поцеловала Адама Викентьевич в висок, выражая свою признательность.

– Скорее, добрый день, моя дорогая. Как вы себя чувствуете?

– Хорошо. – ответила она, стараясь скрыть гнетущее настроение, – А вы? Не забыли ли выпить лекарство?

– Забыл.

– Ну что ж вы… Сейчас я принесу.

– Не стоит беспокоиться. Мы как раз собираемся идти завтракать. Пойдёмте в дом.

– Хорошо, вы идите в столовую, а я позову Родю и ещё раз наведаюсь к Саре Вульфовне. Похоже, она опять плохо спала. Я думаю, не пригласить ли к ней Марью Ивановну? Возможно, она сможет хоть немного облегчить её состояние.

– А что, и пригласите. – согласился Адам Викентьевич, – Матушке такое общение не повредит, да и вам тоже. Марья Ивановна хоть и не вылечит, но заговорит так, что позабудешь обо всех болячках и бедах.

О раннем визите следователя он рассказал после завтрака. Стеша слушала молча, с широко раскрытыми, полными ужаса глазами, а когда он замолчал, спросила:


– Они живы?


– Двое погибли, третий находится в реанимации.


– Это я виновата… – всхлипнула Стеша, – мне не надо было убегать, и ничего бы этого не случилось…


– Глупости. Ничего бы не случилось, если бы они не стали гоняться ночью, по безлюдной дороге за машиной, которой управляла испуганная женщина.


– Меня посадят… – продолжала твердить Стеша. – я виновата.


– Бросьте об этом даже думать, до этого дело не дойдёт. – успокаивал Адам Викентьевич.


– Я боюсь…


– Девочка моя, вам совершенно нечего бояться. Ваша непричастность к их гибели очевидна. Следователь просто поговорит с вами, чтобы узнать подробности случившегося, а может и вообще не приедет. Я рассказал вам о его визите для того, чтобы вы были готовы ко всему. И не нужно плакать, я вас очень прошу.


– Хорошо, я постараюсь.


Софья Николаевна с Марьей Ивановной приехали на следующий день. Распахнув двери перед гостями, дом словно ожил, наполнившись голосами и запахами лета, который исходил от мешочков с травами, принесёнными Марьей Ивановной. Обнимая Стешу, обе заметно обеспокоились, заметив на лице своей любимицы следы переживаний, но не подали виду. Адам Викентьевич поздоровался с ними и отъехал в свой кабинет. Излишний шум усиливал у него головную боль, а просить подруг выражать радостные эмоции немного тише он не мог.


Услышав знакомые голоса, Родька положил на место свирель, с которой собирался идти к озеру. После того, как Сара Вульфовна слегла, общие прогулки на берег прекратились. Но для Родьки они являлись жизненной необходимостью, и он стал гулять один. Он ежедневно бродил по берегу или по лесу, иногда уходя довольно далеко от дома, и играл на свирели, которую сделал собственноручно ещё при жизни в имении. К его прогулкам все относились снисходительно, кроме Петровича. Он не раз повторял, что доберманы почему – то не взлюбили Родькину свирель. Часто, услышав её звуки, они возбуждались и начинали лаять и рваться с цепей, словно слышали присутствие дикого зверя.


Родька быстро сбежал по лестнице вниз и бросился обнимать дорогих гостей.


– Родечка, здравствуй, милый? Какой же ты стал красавчик! – защебетали обе, одновременно обнимая, поглаживая и похлопывая его по спине.


– Здравствуй, Мама Ивановна… Здравствуй, Софья Николаевна! Почему вы так долго не приходили? – восклицал Родька, чувствуя исходящие от них радость, тепло и искренность, которых не ощущалось ни в одной из хвалебных речей, произнесённых в их честь на всех светских приёмах. – Я скучал.


– И мы тоже скучали… Ну, как вы тут поживаете?


– Хорошо. Садитесь, мои дорогие, как же мы рады вас видеть. – приговаривала Стеша, чувствуя, как с приходом старших подруг отлегло от души, словно с неё спала непомерная тяжесть.


Поздоровавшись, Родька уселся в стоявшее уголке кресло и затих, откинувшись на спинку с полуприкрытыми глазами. По выражению его лица было видно, что в смысл разговора он не вникал, а просто вслушивался в звуки их голосов. Певучий говорок Марьи Ивановны напоминал ему голос и интонации его мамы Ангелии.


– А как Сара Вульфовна? – спросила Марья Ивановна.


– Она сейчас больше лежит, у неё очень болят суставы.– вздохнула Стеша, – Переменчивость осенней погоды плохо влияет на её состояние. Марья Ивановна, может вы сможете ей чем – то помочь?


– А что, давайте попробуем. – с готовностью воскликнула Марья Ивановна, – Я думаю, большого вреда от того, что мы её немного попарим и разотрём, не будет. Она не спит?


– Нет. Катюша сказала, что она уже проснулась.


– Вы тут поговорите, а я пойду её проведаю и заодно узнаю, согласится ли она принять мою помощь.


Сара Вульфовна как раз заканчивала утренний туалет. Катя расчёсывала ей волосы, стараясь делать это с большой осторожностью.


– Здравствуйте, мои дорогая Марья Ивановна! – воскликнула Сара Вульфовна, увидев гостью. – как хорошо, что вы пришли. Прошу меня простить, через пару минут я буду готова и с огромным удовольствием с вами пообщаюсь.


Радостная улыбка сменилась гримасой боли, когда расчёска прошлась по сбившимся волосам. Марья Ивановна решительно, но аккуратно оттеснила девушку в сторону, взяла расчёску и стала расчёсывать старушку сама, перебирая волосы по маленьким прядкам.


– У вас поистине золотые руки, – расчувствовалась Сара Вульфовна, – за что бы вы не взялись, всё делаете с душой.


После ухода подруги Софья Николаевна подсела ближе к Стеше, и, приобняв её за плечи, спросила:


– Ну как ты, моя девочка? Я вижу, ты чем – то расстроена? Что – то случилось?


– Случилось…– Стешины губы задрожали, и на глаза навернулись слёзы.– вчера мы были на балу, посвященному юбилею нашего губернатора.


– Ну тогда всё понятно, тебе там опять кто – то нахамил… – предположила Софья Николаевна, – Стоит ли плакать из – за какого – то дурака?


– Никто мне не хамил… – всхлипнула Стеша.


– А что же?


– Ещё хуже… Из – за меня опять погибли люди.


– Как погибли? – ужаснулась Софья Николаевна, – Какие люди?


– Я их не знаю….


– Давай выкладывай всё по порядку. Как это произошло и почему ты решила, что они погибли из – за тебя?


Стеша стала вкратце рассказывать о погоне и последовавшей за нею катастрофе. Софья Николаевна слушала не перебивая, стараясь не пропустить не слова. Стеша как раз заканчивала свой рассказ, когда в гостиную вернулась Марья Ивановна.


– Давайте попьём чайку? – предложила Стеша.


– Нет, сначала надо сделать дело. – возразила Марья Ивановна, – Нужно вскипятить воду и заварить травы для Сары Вульфовны. А пока они будут настаиваться, мы можем почаёвничать. Мне нужна большая кастрюля.


– Сейчас Катюша вас проводит на кухню и попросит у повара подходящую посудину. У него там порядок как на корабле, каждой вещи своё место. Без его разрешения никто ничего трогать не смеет.


– Ишь ты… – удивилась Марья Ивановна, – Он что, и вправду моряк?


– Да, его рекомендовали Адаму Викентьевичу как бывшего моряка и отличного кока, – подтвердила Стеша, – Хотя сам он рассказывать о себе не охотник.


Едва Марья Ивановна с Катюшей ушли, тут же зазвонил телефон. Петрович сообщил о приезде Матвейчука. Адам Викентьевич встретил следователя сам, и, минуя гостиную, провёл в свой кабинет. Пока они беседовали, Стеша тряслась от страха. Софья Николаевна успокаивала, повторяя, что никакой её вины в произошедшем нет. Она согласно кивала головой, но по ней было видно, что смысл сказанного до неё не доходит.


Позвонил Адам Викентьевич и попросил Стешу зайти в кабинет. Софья Николаевна вскочила с дивана, собираясь идти вместе с нею, но её попросили остаться за дверью.


– Здравствуйте, Степанида Никитишна, – сказал Матвейчук, с любопытством разглядывая Стешу, остановившуюся на пороге. – пожалуйста проходите, садитесь.


Стеша посмотрела на Адама Викентьевича, как на своего единственного спасителя. Тот легонько кивнул головой, одновременно прикрыв глаза, показывая, что бояться ей нечего.

Она присела на краешек стула и, выпрямив спину, сложила руки на коленях.


– Как вы себя чувствуете? – спросил Матвейчук, отметив про себя грациозность её движений.


– Спасибо, хорошо.


– Мы можем с вами поговорить?


– Да. – ответила она, немного успокаиваясь.


«Везёт же некоторым, – думал Матвейчук, открывая папку, – сам похож на высохший пожелтевший стручок, и такая молодая жена. А как она волнуется… Неужели эти кретины гнались за нею не спроста? Пожалуй, я сглупил, надо было просить больше. За такую красавицу он не пожалел бы любых денег…».


Вздохнув, он вынул из папки три фотографии и разложил на столе. Адам Викентьевич скрипнул креслом, мельком взглянул на снимки и негромко откашлялся.


– Степанида Никитишна, посмотрите на эти фотографии. Нет ли среди них ваших знакомых?


Стеша наклонилась к столу и, едва взглянув на снимки, вздрогнула и откинулась на спинку стула.


– Вы кого – то узнали… – понял Матвейчук, – покажите, кого.


Стеша ткнула пальцем в фото мужчины, которого видела на балу.


– Вы с ним знакомы? – спросил Матвейчук, узнав на изображении племянника прокурора, – где и как вы с ним познакомились?


– Я с ним не знакомилась. Просто видела раньше, на каком – то юбилее. Он ко мне подходил, говорил обычные комплименты, вот и всё. И вчера видела мельком, но мы даже не разговаривали.


– А в преследовавшем вас джипе вы его видели?


– Нет… Видела двоих, вот этих, а его нет…


– Вы успели рассмотреть их на ходу, когда они вас обгоняли?


– Нет, раньше. Их джип стоял в конце стоянки. Они перекрыли им проезд и попытались меня остановить. Я испугалась и уехала.


– Что же вас так напугало?


– Не знаю. Было темно, людей вокруг не было и мне стало страшно.


– А как же вы проехали? Вы сказали, что они перекрыли проезд.


– Да, но я объехала их джип по обочине. Там она невысокая. Тогда они сели в него и стали меня догонять.


– А раньше вы их видели?


– Нет. Хотя, возможно, видела на каком – то мероприятии, но не запомнила.


– И вы не догадываетесь, почему они за вами гнались?


Стеша отрицательно покачала головой, потом спросила:


– Они живы?


– Двое погибли, а третий, вот этот, лежит в реанимации.


Стеша тяжело вздохнула, сожалея о нелепой гибели молодых, здоровых мужчин. В голове закружился вихрь вопросов. Это давний знакомый, кажется, племянник прокурора, застреливший своего друга… Каким образом он оказался в этой компании? Возможно, он преднамеренно скрывался в машине… Может, это была его идея, догнать её и остановить? Однажды он угрожал представить её перед всеми, как бывшую проститутку, и заметно испугался, когда она пригрозила рассказать всю правду о гибели Лёхи. Не это ли послужило причиной вчерашней погони? А те, которые погибли? Кто они? Возможно, все они были в этом самом джипе в ночь гибели Лёхи, просто она не успела их рассмотреть и запомнить. А теперь опять собрались вместе, чтобы отомстить за гибель своего друга и заодно избавиться от неё, как от опасной свидетельницы, возможно, даже убить…


Предчувствие подсказывало, что та давняя история ещё долго будет держать её в страхе. Ответы на все вопросы мог бы дать тот, кто выжил. Может, рассказать обо всём следователю и будь что будет? Стеша посмотрела на Адама Викентьевича. Кажется, он догадывался о чём она думает, и, пользуясь тем, что Матвейчук что – то писал, поймал её взгляд и отрицательно покачал головой, запрещая ворошить прошлое.


Софья Николаевна с сожалением постояла перед закрывшейся дверью, надеясь что – то услышать, но из кабинета не доносилось ни звука, и ей пришлось вернуться в гостиную.


Марья Ивановна сидела, уйдя в себя, и даже не заметила её возвращения.


– Интересно, о чём вы так задумались, Марья Ивановна?


– А?…Что?


– Я говорю, о чём вы так задумались? По – моему, вы совсем забыли о Стеше. Неужели вам всё равно, что с ней будет?


– Ну что вы… Конечно, не всё равно. Я думаю… Этот повар… Вы не знаете, откуда он тут взялся?


– Где взялся? Какой повар? – Софья Николаевна не была расположена обсуждать прислугу в то время, когда её любимицу допрашивают, как закоренелую преступницу.


– Этот человек, который у них работает поваром.


– Откуда же мне знать? Работает и работает.


– Мне кажется, я его знаю.


– Вполне может быть. Наверняка он из местных, и вам когда – то приходилось встречаться… – теперь Софья Николаевна, занятая мыслями о Стеше, пропускала слова Марьи Ивановны мимо ушей,– Интересно, что ему нужно от нашей девочки?


– Повару?


– Дался же вам этот повар,– раздраженно ответила Софья Николаевна, – я говорю о следователе.


Матвейчук закончил писать и стал неторопливо собирать фотографии со стола.


– Значит, никого из погибших вы не знали и никогда ранее с ними не встречались? – сказал он, глядя на Стешу.


– Нет. – коротко ответила она, уловив строгий взгляд Адама Викентьевича.

– И никакой причины преследовать вас у них не было. Возможно, вам показалось, что они гнались именно за вами? Молодые люди спешили по своим делам, и тот факт, что вы оказались на их пути, мог оказаться простым совпадением…


– Да, скорее всего так и было. – согласилась Стеша, – Была ночь, пустынная дорога и я испугалась.


– Ну да, а у страха, как известно, глаза велики, и вы решили что они преследуют именно вас… – поддакнул Матвейчук , – Ну что ж, теперь всё ясно. Если возникнут ещё вопросы, я вам сообщу. Не смею вас задерживать. Всего доброго.


– До свидания.– Стеша направилась к двери, не веря в то, что всё закончилось.


– Может, отобедаете с нами? – спросил Адам Викентьевич.


– Я бы с удовольствием, но дела.– ответил Матвейчук. – Сами понимаете, дело не простое, двое погибших и племянник самого прокурора в тяжелейшем состоянии.


– Конечно – конечно, я всё понимаю, контроль руководства, всевозможные проверки и прочее… – посочувствовал Адам Викентьвич, вручая ему конверт, – Я тут удвоил сумму. Надеюсь, имя Степаниды Никитишны в связи с этой историей упоминаться не будет. Вы же понимаете, что её вины в произошедшем нет и лишние разговоры нам ни к чему.


– Думаю, это нам удастся. Правда, есть ещё один нюанс – водитель лесовоза… Он видел её, и, возможно, сможет опознать.


– А нельзя ли узнать его имя?


– В интересах следствия…– начал оправдываться Матвейчук.


– Ну если в интересах, не буду настаивать. – пожал плечами Адам Викеентьевич, – тогда разрешите вас проводить.


Глава 18


Родька спустил коляску с Сарой Вульфовной в гостиную. Стеша и Софья Николаевна стали обмениваться с нею новостями, а Марья Ивановна удалилась на кухню заваривать травы. Опустив их в кипяток, она стояла у плиты, и, неспешно помешивая душистое варево, в упор разглядывала повара. Тот невозмутимо занимался своими делами, изредка поглядывая в её сторону, словно спрашивая, когда она освободит его пространство. Ловя на себе её неотрывный взгляд, он стал заметно нервничать и излишне суетиться.

Марья Ивановна завела пространный разговор о погоде, но он делал вид, что не слышит и упорно поворачивался к ней своей сутулой спиной. Возможно, он действительно был туговат на ухо, но Марья Ивановна всё больше утверждалась в мысли, что когда – то его знала. Когда варево было готово, она спросила:

– Мил человек, не поможете ли отнести кастрюлю в ванную?


Сегодня Сара Вульфовна хорошо выспалась и чувствовала себя неплохо. Окруженная вниманием, она пила чай, беседовала с Софьей Николаевной и была довольна ещё одним прекрасным солнечным днём, подаренным ей благосклонной судьбой

Стеша первая обратила внимание на затянувшееся отсутствие Марьи Ивановны. Она молча поднялась и отправилась на кухню узнать, как обстоят дела с её приготовлениями. Но там не было никого, кроме повара. Он стоял у плиты, склонившись над небольшой кастрюлькой с кипящим соусом так низко, что, казалось, ещё чуть – чуть, и его красный крючковатый нос окунётся в её содержимое. Выражение его лица при этом было таким сосредоточенным, словно важнее этого соуса ничего на свете не было и быть не могло, и на её появление не обратил никакого внимания.

Стеша поняла, что спрашивать его о Марье Ивановне не имеет смысла. Оскорблённый вторжением в его владения посторонней бабы, он скорее проследил бы за пробегавшим мимо тараканом, чем на нею. Постояв в раздумье, она отправилась в ванную. Посреди неё стоял табурет с кастрюлей, в которой дымилось душистое варево, но Марьи Ивановны не было. Стеша постучалась в туалет, и, не дождавшись ответа, открыла дверь. Там тоже было пусто, и она вернулась на кухню. Повар перебирал баночки со специями и на её возвращение не реагировал. Ждать ответа на заданный ему вопрос – «где Марья Ивановна?» – пришлось довольно долго.

– Где Марья Ивановна? – почти закричала Стеша, намереваясь добиться ответа во что бы то не стало.

– Что? – повар окинул взглядом плиту, словно испугавшись, что у него что – то подгорело, помешал соус, и, успокоенный, не спеша повернулся к Стеше.

– Я спрашиваю, где Марья Ивановна?

– Кто?

– Марья Ивановна. Которая заваривала травы для ванной.

– А, эта… Не знаю, наверное, ушла. Она попросила меня отнести кастрюлю в ванную. А когда я вернулся её уже не было.

– Как ушла? – удивилась Стеша, – она не могла никуда уйти. Может что – то случилось? Ей никто не звонил?

Повар невозмутимо пожал плечами и, считая разговор исчерпанным, отвернулся к своим баночкам и кастрюлькам. Стеша быстро пробежалась по всему дому, поспрашивала Катюшу и Зиночку, занимавшихся уборкой в дальних комнатах, и, не получив вразумительного ответа, вернулась в гостиную.

Софья Николаевна и Сара Вульфовна попивали чаёк и рассуждали о влиянии полнолуния на состояние человеческого организма. Увлёкшись разговором, они не обратили на взволнованный вид Стеши никакого внимания. А она, не обнаружив никаких следов Марьи Ивановны, не на шутку встревожилась и отправилась во двор.

Как оказалось, и там ухода Марья Ивановны никто не заметил. Собаки сидели в вольерах, Петрович занимался обрезкой роз, калитка по случаю гостей была не заперта, и она вполне могла покинуть усадьбу, никому не сообщив о своём уходе. Стеша предположила, что она увидела в окно какого – то хорошо знакомого ей человека, вышла к нему, и, узнав нечто такое, чем она не успела или не посчитала нужным ни с кем – то делиться, поспешно ушла или уехала вместе с ним.

Вернувшись в дом, она прервала беседу Сары Вульфовны с Софьей Николаевной и объявила:

– Уважаемые дамы, обещанные процедуры на сегодня отменяются. У Марьи Ивановны случился какой – то форс- мажор, и она вынуждена была срочно уйти. Сара Вульфовна, мы обе просим у вас прощения.

– Что – то произошло? – забеспокоились дамы.

– Не знаю. Об этом она потом расскажет сама, если сочтёт нужным. Так что наша сегодняшняя программа меняется. Какие будут предложения?

– Ну и ладно, – сказала Сара Вульфовна, – я даже рада, что всё отменяется. Сегодня я чувствую себя неплохо, а на улице стоит прекрасная погода и тратить время на всякие припарки просто грех. Софья Николаевна, как вы смотрите на то, чтобы прогуляться к озеру?

– Я бы с удовольствием, но меня удивляет вопрос – куда так неожиданно исчезла наша Марья Ивановна. Поеду – ка я домой, зайду к ней, узнаю, может ей нужна помощь?

– Да – да – да, узнайте и позвоните нам, – сказала Стеша, – меня тоже волнует причина её внезапного ухода.


Прогулка к озеру принесла всем море положительных эмоций. Вечерний клёв был неплохим. За час Родька, имевший самый большой рыболовный опыт, натаскал с полведра карасей величиной с ладошку. Адам Викентьевич и Игнат своим уловом в несколько рыбёшек были тоже весьма довольны.

Сара Вульфовна подрёмывала под тихий плеск воды и шум листвы. Стеша сидела рядом на скамье и бездумно смотрела на лёгкую волну и качавшиеся камыши.

Вытащив очередного карася, старый ювелир испытал настоящий восторг.

– На что я потратил свою жизнь? – воскликнул он, забыв о своей обычной сдержанности,– ведь я до сей поры не поймал ни единой рыбёшки, ни разу не разжёг костра. Я не знаю, как отличить белый гриб от поганки, а среди птичьих голосов распознаю только воронье карканье да кукование кукушки, да и то потому, что её слишком явное «ку – ку» не смог бы разобрать только круглый дурак. Я никогда не ночевал в лесу, в шалаше. Почему я так поздно понял, какое это удовольствие? Получается, что Родька, это дитя природы, выросшее в глухом лесу, гораздо счастливее, чем я, имевший всё, о чём он не мог даже мечтать.

– Сын, завидуя этому несчастному, ты гневишь бога, наделившего тебя редким талантом делать вещи, подобные которым способны сделать очень и очень немногие люди? – возмутилась Сара Вульфовна, разбуженная его возгласом.

– Немногие люди? Да, немногие люди могут похвастать тем, что прожили жизнь, постоянно угождая ворам и подлецам.

– Всё равно тебе грех обижаться. Посмотри, какой у нас дом…

– Ах, мама, оставьте. Разве мы с вами были бы менее счастливы, живя в доме, который был бы в несколько раз меньше этого? Зачем нам столько комнат, если в большинстве из них мы почти не бываем?

– Почему же не бываем? – не сдавалась Сара Вульфовна, – я бываю в них довольно часто.

– Бываете, мама, но лишь затем, чтобы проверить, хорошо ли работают горничные, нет ли там пыли.

– Сынок, ты становишься брюзгой, хотя всё должно бы быть совсем наоборот. Мне казалось, что твой брак сделает тебя счастливым.

– Я очень счастлив мама, очень. Именно поэтому я понял, что пропустил в своей жизни слишком много мелочей, из которых состоит обычное человеческое счастье.


Домой вернулись, когда солнце клонилось к горизонту. Адам Викентьевич попросил, чтобы пойманная ими рыба была непременно зажарена к ужину. Родька потащил ведро с уловом на кухню, остальные расселись вокруг стола и стали обмениваться впечатлениями.

Адам Викентьевич, обычно старавшийся уединяться из – за головных болей, на этот раз игнорировать компанию не стал. Он сам достал из буфета бутылку коньяка и две крошечные рюмки и, подкатив к столу, устроился рядом с Игнатом. Как оказалось, их суждения о жизни во многом сходились и им было о чём поговорить.

– Не зря кто – то очень умный сказал – хочешь помочь человеку, не давай ему рыбу, а научи её ловить. – сказал Адам Викентьевич, наливая коньяк в крошечные рюмочки, – я никогда не думал о том, что такое простое дело, как вытащить собственными руками обыкновенного карасика и отведать его, зажаренного в свежайшем виде, может доставить такое удовольствие.

– Вы правы, – подтвердил Игнат, аккуратно касаясь его рюмки своей, – кроме того, нигде не чувствуешь себя таким свободным и умиротворённым, как на лоне природы, а на рыбалке особенно.

Оба согласно кивнули и выпили. Адам Викентьевич тут же налил по второй. Стеша обеспокоенно спросила:

– Дорогой, вы не забыли, что вам скоро принимать лекарство? А оно, как известно, с алкоголем несовместимо.

– Душа моя, давайте забудем о лекарствах хотя бы на сегодня.

– Это невозможно. – возразила Стеша.

– Отчего же невозможно? Иногда рюмочка, выпитая с приятным тебе человеком, может быть гораздо полезней, чем лекарства.

– Что это с вами? – удивилась Стеша.

– Ничего. Могу же я позволить себе хотя бы в последние дни своей жизни делать то, что хочу?

Сара Вульфовна медленно повернулась и посмотрела на сына. Яркий свет безжалостно высветило его исхудавшее лицо, пожелтевшую кожу и тоскливое выражение глаз человека, приближавшегося к жизненному рубежу. В её глазах вспыхнула тревога, а Адам Викентьевич получил от Стеши ощутимый толчок в спину.

– Однако, где же рыбка? – спросил он, делая вид, что ничего не произошло, – По – моему, наш повар совсем отбился от рук.

– Да, что – то он не торопится, – сказала Стеша, – пойду узнаю, как там дела.

Родька был на кухне один. Он сам чистил рыбу и сам же её жарил.

– А где повар? – спросила Стеша, удивлённая тем, что он допустил Родьку к плите.

– Не знаю, – ответил Родька,– я его не видел.

– Странно…– сказала Стеша, открывая стоявшую на столе кастрюльку.

Кухня наполнилась ароматом грибного супа. Такой суп любят все члены семьи. Пожалуй, пока готовится рыба, от небольшой порции супчика никто не откажется. Она открыла шкаф, чтобы достать тарелки, когда зазвонил телефон. Стеша взяла трубку. Голос Софьи Николаевны был не на шутку встревожен.

– Стеша, скажи пожалуйста, Марья Ивановна не давала о себе знать?

– Нет. Вы её тоже не видели?

– Да никто её не видел. Дома она не появлялась.

– Я тут подумала, не случилось ли чего у её родных? Может, кто – то из них приехал и забрал её в Демидовку.

– Уехала, никому ничего не сказав? Нет, я в это не верю. Она очень ответственная женщина, и так поступить не могла бы ни при каких обстоятельствах.

– Тогда я не знаю, что и думать, – сказала Стеша, чувствуя, как сердце дрогнуло от дурного предчувствия.

– А когда ты видела её в последний раз?

– После того, как она ушла на кухню готовить ванную для Сары Вульфовны, никто её больше не видел…

– Я долго размышляла над тем, куда она могла исчезнуть и вспомнила вот что. Сходив на кухню в первый раз, она вернулась сама не своя. Ваш повар… Она несколько раз пыталась что – то о нём рассказать, а я так волновалась за тебя, что не стала её слушать. Где он?

– Кто?

– Повар.

– Не знаю. Когда мы вернулись с рыбалки, его уже не было. Чистит и жарит рыбу сам Родя.

– А он всегда уходит в такое время?

– Повар?

– Ну да…

– Нет. Обычно он уходит после ужина.

– Тебе не кажется всё это странным?

– Теперь кажется…

– Я уверенна, Марью Ивановну нужно искать где – то в вашем доме.

– Вы думаете?

– Да. Я тоже сейчас приеду.

Забыв о супе, Стеша поторопилась в гостиную. Увидев её пустые руки и испуганное лицо, все замолчали.

– Марья Ивановна пропала… – сказала Стеша.

– Ну это мы уже знаем. – ответил Адам Викентьевич, – Надеемся, она всё – таки вернётся, а вот мы все поумираем с голода, если вы нас немедленно не покормите.

– И наш повар пропал тоже…– выдохнула Стеша.

– То есть, он ушел, не дождавшись ужина? Странно, хотя может у него тоже случился какой – то форс – мажор. Он хоть что – то приготовил?

– Да. Грибной суп.

– Его кто – нибудь ел? – спросил Игнат.

– Нет. – ответила Стеша, – Кастрюля полная.

– Пускай никто его не трогает…

– Хорошо. Софья Николаевна говорит, что Марью Ивановну надо искать у нас в доме…

– Почему она так решила? – спросил Игнат.

– Она вспомнила, что, увидев повара, Марья Ивановна порывалась ей что – то о нём рассказать. Но Софья Николаевна была слишком взволнованна приходом следователя и слушать её не стала. А после того, как Марья Ивановна опять ушла на кухню, никто её больше не видел. В своём доме она тоже не появлялась.

– Надо осмотреть дом, – сказал Игнат, обращаясь к Адаму Викентьевичу, – вы не против?

– Вы думаете, её могли убить и спрятать в доме, в котором полно людей?

– Не обязательно убить, но проверить всё – таки надо. За то время, что мы провели на рыбалке, можно было сделать всё, что угодно.

– Ну что ж, осматривайте.


Глава 19


Никаких следов Марьи Ивановны в доме обнаружено не было, и все пришли к выводу, что из него она ушла сама. Однако Софья Николаевна в то, что она могла уйти, никому ничего не сказав, не верила. Приехав домой, первым делом отправилась к ней домой в надежде, что она уже вернулась. Но в чисто подметенном дворе Марьи Ивановны никого, кроме старого кривоногого кобелька по кличке Сержант, не было. Пёсик поднялся к ней навстречу, вопросительно тявкнул и опять вернулся к конуре. Улегшись возле неё, положил голову на лапы и стал следить за тем, как Софья Николаевна подошла к двери и зачем – то потрогала висевший на ней замок. Взгляд Сержанта был влажен и печален. Уходя, она погладила его по голове. Обычно отзывчивый на ласку, всегда встречавший и провожавший её до самой калитки, пёс продолжал лежать и тихонько поскуливать.

Вернувшись домой, Софья Николаевна занялась делами, но, выполняя привычную работу, то и дело замирала, прислушиваясь и поглядывая на дом Марьи Ивановны. После ужина она придвинула кресло к окну, и, устроившись в нём поудобней, включила телевизор. Не вникая в суть сериала, она то и дело отводила в сторону занавеску, чтобы взглянуть на её окна.

Около полуночи ей показалось, что в них мелькнул тусклый свет и произошло какое – то движение. Обрадовавшись, она накинула на плечи шаль и поспешила к соседке узнать, где она пропадала. На улице заметно похолодало. Не доходя до своей калитки, Софья Николаевна поняла, что ошиблась. Поднявшийся ветер быстро натягивал облака, а свет мелькавшей между ними луны и качающиеся ветви росшей напротив берёзы, отражавшиеся на стёклах окон, создавали иллюзию освещения и движения.

Где – то в стороне соседнего участка треснула ветка. Оглянувшись, Софья Николаевна заметила промелькнувший в кустах огонёк, напомнивший рассказы Марьи Ивановны о мятущейся душе Дарьи. Этот огонёк навёл на нехорошие мысли. В мистику она не верила, но вспомнила, как на этом участке год назад укрывались рецидивисты. Ей стало очень страшно. После того, как Стеша с Родькой переселились в дом Адама Викентьевича, Надюша уехала к дочери, чтобы помочь с новорожденной внучкой, а Марья Ивановна исчезла непонятно куда, она оказалось отрезанной от ближайших соседей. Софья Николаевна быстро вернулась в дом, заперла дверь на замок и задвижку, закрыла оконные шторы, но ей продолжало казаться, что за окнами мелькает чья – то тень и кто – то тихонько царапает по стеклу. Она легла в постель и укрылась с головой.

Утром, поднявшись ни свет, ни заря, Софья Николаевна поехала в Демидовку. Там она узнала, что Марья Ивановна после венчания Стеши с Адамом Викентьевичем в селе не появлялась, никаких происшествий в их семье не случалось и никто из родственников её не посещал. Вернувшись назад, Софья Николаевна опять поехала к Стеше и продолжила настаивать на том, что следы Марьи Ивановны затерялись в их доме.

Вдвоём они ещё раз обследовали весь особняк от прихожей до чердака, проверив каждую комнату, заглянув под каждую кровать и в каждый шкаф и сундук, которые в них находились. Марьи Ивановны в доме не было. Мысль о том, что она исчезла после того, как ушла на кухню, не шла из головы. Обе в который раз отправились туда и снова начали тщательное, планомерное обследование. Их поиски неожиданно увенчались успехом – за узкой дверью, которая имитировала вторую створку стоявшего рядом шкафа, обнаружилась небольшая кладовка, в конце которой был вход в подвал. Глухая, пахнувшая сыростью темнота, стоявшая внизу, пугала, и обе поспешно отступили назад.

– Где – то должен быть выключатель… – Софья Николаевна говорила шёпотом, словно боясь, что из темноты выскочит кто – то ужасный и утащит их вниз,– если Марья Ивановна в доме, то она может находиться только здесь… Стеша, ты когда – нибудь бывала в этом подвале?

– Никогда. Я вообще о нём не знала. – Стеша тоже отвечала шепотом,– Я и на кухню – то старалась лишний раз не ходить. Наш Распутин был не очень приветлив, так что особого желания посещать её без надобности не было ни у кого.

– Странно. В любом доме кухня является притягательным центром, в котором обычно собирается вся семья, а ваш повар словно нарочно отпугивал от неё всех домочадцев.

Стеша немного помолчала, обдумывая слова Софьи Николаевны. Она сама немного побаивалась повара, вернее, его сурового вида, но подозревать без каких бы то ни было доказательств вины человека, с которым жизнь и так обошлась слишком жестоко, считала не правильным.

– Как повар он всех устраивал. С делами справлялся сам, без помощников, да и готовил очень вкусно, а то, что он такой нелюдимый… – Стеша пожала плечами – Адам Викентьевич объяснял это его жизненной трагедией и очень ему сочувствовал.

– А об этом каземате он тебе не рассказывал? Для чего он его построил?

– Не рассказывал. Думаю, ни он, ни Сара Вульфовна не бывали в нём очень давно, поэтому они не придают ему никакого значения.

– А выход из подвала на улицу есть?

– Наверное, должен быть. Кажется, этот выключатель от него. Точно. Ну что, пойдём туда сами, иликого – нибудь позовём?

– Пойдём. Теперь, когда горит свет, он не так уж и страшен.

В обширном подвале стояли несколько ящиков с овощами, три пустых кадки для солений, два бочонка из – под вина, и длинный металлический стеллаж. На стеллаже выстроился ряд банок с различными маринадами и пара больших кастрюль из нержавейки, похожих на ту, в которой Марья Ивановна заваривала травы. В углу, отгороженном стеллажом и ящиками, стояла раскладушка. На ней лежал свернутый матрац с подушкой и узел с постельным бельём.

– Он здесь жил? – удивилась Софья Николаевна.

– Нет. Где он жил, я не знаю, но точно не здесь. Может быть, здесь он отдыхал, или ночевал, если заставала плохая погода, это мне неизвестно.

– Странно. Я думаю, Адам Викентьвич мог бы выделить ему какую – то комнатушку.

– Мог бы. Скорее всего, ему она была не нужна.

– Но он предпочёл устроить лёжку в подвале, в который хозяева по причине болезни никогда не заходили…

– Нужно спросить у Адама Викентьевича. Возможно, он в курсе того, что повар устроил здесь временное пристанище.

– Обязательно спросим. Если Распутин поселился здесь без его ведома, то это становится не только странным, а даже опасным. Пойдём узнаем.

Адама Викентьевича, они застали сидящим перед открытым сейфом. Стеша подошла к нему и тихо ойкнула. Сейф был пуст.

– Всё хорошо, моя дорогая, всё хорошо, не волнуйтесь, – голос Адама Викентьевича был совершенно спокоен.

– Как же хорошо, Адам Викентьевич… – всхлипнула Стеша, – Все ваши труды, память ваших предков, где они? Их кто – то украл?

– Успокойтесь, здесь ничего не было…

– Как не было? Я же видела… В сейфе было полно футляров.

– Было. Но после того, как на вас было так открыто и нагло совершено покушение, я понял, что не смогу вас защитить, а мой дом уже не может являться нашей крепостью и решил отвезти все ценности в банковскую ячейку, ключи и шифры от которой я вам сейчас отдам. А вот футлярами пришлось пожертвовать. Я нарочно оставил их в сейфе вместе с несколькими поддельными копиями со стразами, которые могут помочь в поимке преступника, когда он попытается их сбыть. Скорее всего, исчезли они вчера, как раз в то время, когда мы были на рыбалке. Тот, кто обчистил сейф, делал это в спешке, не подозревая, что содержимое футляров может находиться в другом месте.

– Не думаете ли вы, что это сделала Марья Ивановна?

– Ну что вы, конечно, нет.

– Куда же она делась?

– Этого я сказать не могу. Будем надеяться, что с нею всё в порядке, хотя, чует моё сердце, эти два происшествия совпали не случайно.

– А подвал… – напомнила Софья Николаевна.

– Что подвал? – удивился Адам Викентьевич.

– Вы в курсе о потайном входе в подвал из кухни?

– Конечно. Главный вход в подвал с улицы, чтобы не таскать овощи, которые раньше запасались на зиму в больших количествах, через дом. А ход из кухни был задуман для того, чтобы не бегать каждый раз вокруг дома. А что?

– А вы сами давно туда ходили?

– Да я уже и не помню.

– То есть, вы не знаете о том, что повар устроил в подвале комнату отдыха?

– Не понял …

– Он поставил в нём раскладушку с постелью. Вы не позволяли ему отдыхать в доме?

– Не позволял? Нет, как раз наоборот. Принимая на работу, я предлагал ему отдельную комнату, но он сказал, что у него есть своё жильё, которое его вполне устраивает. Меня предупреждали, что он избегает общества, и я не стал настаивать, тем более что он никогда не опаздывал и успевал всё делать вовремя. А почему вы спрашиваете? Вы нашли что – то подозрительное?

– Да нет, ничего подозрительного мы не нашли, но постель в сыром, холодном подвале… Мне кажется, это ненормально.

– Это для нас с вами ненормально, а для человека, ищущего полнейшего уединения, может и хорошо. Возможно, пережитая трагедия отставила в его душе такую рану, что он готов похоронить себя заживо. Дождёмся его возвращения и я с ним поговорю. Жить или даже отдыхать в подвале, когда в доме есть несколько комнат для прислуги, это как – то не по – людски.

– Вы надеетесь, что он ещё вернётся? – удивилась Софья Николаевна.

– Думаю, вернётся. Куда же ему ещё деваться? Разве ему здесь было плохо?

– Вы святой человек… – проворчала Софья Николаевна, пожимая плечами.

На утро следующего дня Сара Вульфовна не смогла подняться с постели. Приглашенный к ней доктор был краток и откровенен.

– Ваша матушка ни на что не жалуется, хотя у любого человека в её годы неизбежна куча возрастных заболеваний, о которых другие больные любят говорить долго и со всеми подробностями. У вашей матушки есть нечто, волнующее её гораздо сильнее, чем собственные недуги. На все вопросы о том, что у неё болит, она отвечает одно – душа. Я могу положить её в стационар, но это не выход, излечивать души наша медицина пока ещё не научилась, на это способны только самые близкие люди. Вырвав её из привычной среды, из семьи, мы можем только ухудшить её состояние. В её возрасте жизненные ресурсы иссякают очень быстро. Вам надо набраться терпения и постараться по возможности скрасить остаток её жизни заботой и вниманием. А каков он, этот остаток, знает только всевышний. Главное, избегать по возможности каких бы то ни было потрясений. Могу порекомендовать вам в помощь хорошую медсестру, которая будет работать сиделкой и наблюдать за её состоянием. В случае надобности я буду приезжать по первому вашему вызову.

Состояние Адама Викентьевича тоже резко ухудшилось. С утра он ещё смог кое – как собраться с силами, чтобы проведать мать, а к обеду и сам слёг с жесточайшими головными болями.

Его лечащий врач, вызванный на дом, тоже ничего утешительного не сказал.

– Я полагаю, диагноз больного вам известен? – спросил он, выйдя из спальни Адама Викентьевича.

– Да.

– В таком случае вы должны понимать, что это начало конца. Когда он наступит я точно сказать не берусь, но, понимая, что ухаживать за двумя больными очень тяжело, предлагаю вам отправить его в хоспис.

– Там смогут ему помочь?– спросила Стеша.

– Нет, надеяться на улучшение уже не стоит. Единственное, что можно сделать для такого больного, это облегчать его страдания с помощью обезболивающих средств.

– А нельзя ли делать это дома?

– Да. Такие уколы можно делать и в домашних условиях. Тем более для него это предпочтительнее. В нашем хосписе очень хороший уход, однако, дом есть дом. Но для вас это будет слишком утомительно, тем более, что в доме есть ещё одна больная. Боюсь, вам со всем этим не справиться.

– Неважно. Мне обещали прислать хорошую сиделку. Я оставляю дома обоих.

– Вы мужественная женщина.


Глава 20


Садовник Петрович своей работой был очень доволен. Конечно, участок при доме был не маленьким, но большая его часть, называемая лесопарком, ежедневного ухода не требовала. Срубить молодую поросль, собрать сухие ветки и сгрести опавшую листву, вот и все дела. Зато обожаемые хозяйкой розы требовали внимания, словно девки на выданье. Поливать их, подкармливать, пропалывать, обрезать и опрыскивать от вредителей надо было постоянно, но для деревенского мужика, привычного к труду с ранних лет, такая работа была не в тягость и делал он её с удовольствием.

В благодарность за его хлопоты розы в течение всего сезона радовали глаз пышным цветением, хозяева были довольны садовником, а он доволен ими. Ведь платили ему в разы больше мизерной пенсии, заработанной им за сорок лет труда на колхозной лесопилке. Опять же, кормили, правда, на кухне, вместе с горничными. Вот только повар у них был чистый басурманин, и обличье у него басурманское, и не по – нашему угрюм и неприветлив. Все попытки заговорить с ним, а тем более пошутить, просто и беззлобно, как любит каждый русский человек, тут же пресекались одним его мрачным взглядом. Так что за столом никто не засиживался, все старались побыстрее поесть и идти по своим делам.

Неожиданное появление в доме странной пары, Степаниды Никитишны и её брата, озадачило Петровича, а ещё больше его супругу Лизавету. Сейчас, когда у них наконец – то появилась возможность помогать сыну и даже откладывать понемногу на чёрный день, терять хлебное место из – за молодой жены хозяина, которая могла взять всё в свои руки и поменять прислугу, очень и очень не хотелось.

Теперь, возвращаясь с работы, Петрович подвергался со стороны Лизаветы ежедневным допросам – какие перемены происходят в доме ювелира, как ведёт себя молодая хозяйка, как одевается и о чём говорит. Его отговорки о том, что в доме он почти не бывает, хозяев видит только во время их прогулок, и наблюдать за ними, а тем более выслушивать их разговоры не имеет никакой возможности, вызывали резкое недовольство. А когда он, услышав через открытое окно, как хорошо Стеша с Родькой поют, рассказал об этом Лизавете, она и вовсе взбеленилась, и целую неделю пилила, мол, то что нужно он не видит и не слышит, а песенки их дурацкие слышит очень даже хорошо. И что, как пить дать, околдует эта стерва старого дурака своими песнями, да и бросит. И поделом, потому как нечего вам, старым кобелям, гоняться за молодыми.

Слушая её брюзжание, он вспоминал молодую, озорную Лизаньку и никак не мог понять, что стало причиной произошедших в ней перемен, то ли жизнь, прожитая в вечных трудах, ожесточила, то ли сожаление об ушедшей молодости, то ли церковь, к которой она вдруг пристрастилась не на шутку.

Сам он всегда жил согласно старой русской поговорке – «пока гром не грянет, мужик не перекрестится», и о боге вспоминал лишь в случае какой – нибудь беды. И Лизавета была такой же, как и он, до тех пор, пока в их деревне не построили новую церковь. Мода что ли теперь пошла такая, что храмы да часовни стали расти везде, как грибы, даже на территории больничного городка в центре и то уже сияет купол небольшой часовни. Хотя, по его мнению, народ нынче стал больше верить в золотого тельца, чем в бога, такой жадности и вседозволенности ради получения лёгких денег он не помнил за всю свою жизнь.

Поначалу Лизавета ходила в новый храм из любопытства, затем по праздникам. Оказывается, праздников у церкви столько, что если бы все их блюсти, то некогда было бы и работать. А потом её и вовсе затянуло, за каждым словом только и слышишь – «господь нас сохранит» да « господь нас защитит», как будто у господа никаких других дел нет, как следить за их благополучием.

Один раз ей таки удалось затащить его на богослужение. Петрович слушал густой бас молодого, мордастого батюшки и подпевавший ему хор, и наблюдал за юркой старушкой, обходившей толпу прихожан и довольно настойчиво подставлявшей каждому блюдо, на которое выкладывались пожертвования. Под конец он пришел к выводу, что такая фанатичная вера не могла появиться у его супруги ниоткуда, чтобы её внушить, надо было очень хорошо постараться. Вот и старается этот басовитый батюшка вместе со своими служками, и старается весьма неплохо, судя по двухэтажному особняку, выстроенному им одновременно с храмом, и дорогой иномарке, на которой они с матушкой гоняют поочерёдно мимо его дома с такой скоростью, что куры из – под колёс пОрхают, словно брызги из лужи.

С утра, явившись на работу, Петрович решил навести порядок за двором. Опавшая листва придавала усадьбе заброшенный вид, а ему не хотелось, чтобы соседи видели, что с болезнью хозяев всё стало приходить в упадок.

О Степаниде Никитишне ничего плохого не скажешь. Вежливая и со всеми одинаково обходительная, что с хозяевами, что с прислугой, а уж как заботится о ювелире с его матушкой, остаётся только позавидовать. Но то, что с появлением её и Родьки в доме стали происходить какие – то чудеса, было очевидно.

В деревне до сих пор судачили о ночной аварии у Казачьего камня и о том, что в ней якобы замешана молодая хозяйка. Доводам Лизаветы о том, что причиной катастрофы могло стать её вызывающее поведение, он не верил даже после того, как у ювелира побывал следователь, но дома говорить об этом не стал. Ни к чему, чтобы пересуды о хозяйской семье велись теми, к кому они так хорошо относятся.

Или взять эту историю с пропавшей гостьей, вызвавшую столько суеты. Никакой важной фигуры этот божий одуванчик из себя не представлял, но её таинственное исчезновение произвело переполох, словно из дома похитили какую – то принцессу. В том, что он не заметил как она ушла, его никто не винил, но как ей удалось ускользнуть незамеченной, не мог понять до сих пор.

Ладно бы он, но собаки… Даже сидя в вольерах, они всегда волновались при любом движении, происходившем во дворе, особенно если в доме находились посторонние. Услышав, как они мечутся, Петрович обстоятельно оглядывал весь двор, потому что ему за это платили, а он привык выполнять свою работу честно. В тот день, когда все ушли на рыбалку, а он закончил работу и прилёг в сторожке отдохнуть, собаки тоже всполошились. Он тут же поднялся и посмотрел в окно, но кроме Распутина, уходившего с большим мешком мусора на плече, во дворе не было никого.

Скорее всего, доберманы лаяли на белок, прикормленных хозяином. Эти пушистые бестии приводили их в неистовство, шастая по двору, как у себя дома. А вот на басурманина они не лаяли. Едва начав работать поваром, он стал ежедневно выносить им кости. Петрович не раз наблюдал из – за розовых кустов, как он подходил к псам по очереди, клал кость наземь рядом с собой, приседал на корточки почти у самой собачьей морды и молча глядел в глаза. Собаки, взбешенные его отчаянной смелостью, рвались с цепи, но, почуяв соблазнительный запах мяса, постепенно терялись между желанием разорвать его или получить желанную кость. Почувствовав их сомнение, он протягивал её, но отдавал не сразу, а некоторое время придерживал в руке, заставляя вырывать силой. Иногда, не выдержав собачьего напора, он падал на четвереньки с оскаленными зубами и сам становился похож на старого, не раз битого бродячего пса неизвестной породы, давно уже не дорожившего своей жизнью, но всегда готового за случайно перепавший кусок мяса перегрызть горло любому.

Следя за их странной игрой, Петрович ловил себя на мысли, что, в случае надобности, этот Распутин не моргнув глазом свернёт шею кому угодно. Похоже, возня с собаками взбадривала его, а риск быть разорванным, если цепь не выдержит и оборвётся, напоминал игру в рулетку. Но, как бы то ни было, все три добермана постепенно к нему привыкли и приняли за своего. Только Нерон не позволял по отношению к себе абсолютно никакого панибратства. Он обожал Сару Вульфовну, ко всем остальным относился ровно и беззлобно, кроме повара, которого почему – то с первого взгляда возненавидел лютой ненавистью.

Задумчиво шаркая метлой, Петрович не услышал, как подъехала чёрная иномарка. Вскинулся только увидев остановившиеся рядом ноги, обутые в дорогие коричневые туфли, на рантах которых были отчётливо видны потемневшие от времени опилки. Подняв голову, он увидел уже знакомого ему высокого блондина из администрации, приезжавшего к хозяину пару недель назад.

– Доброе утро! – здороваясь, гость по – гусиному вытянул шею, заглядывая на окна дома.

– Здравствуйте, вы к хозяину? – спросил Петрович.

– Ээээ…– промямлил гость – я, собственно, заехал узнать, на какое время…

– Что? – не понял Петрович.

– Я хотел узнать, когда…

– Если чего узнать, так это пожалуйте к хозяевам.

– К хозяевам? – посетитель вздрогнул и заметно встревожился. Его беспокойный взгляд засуетился, заметался вокруг, словно ожидая чего – то сверхъестественного, но не зная, с какого боку оно должно возникнуть, – с ними всё в порядке?

– Ну как в порядке… – Петрович, удивлённый реакцией гостя на ничего не значащие слова, стал тщательно подбирать выражения, чтобы случайно не сказать лишнего, – Конечно, они болеют, и уже давно, а в остальном всё как обычно. Давайте – ка я позвоню Степаниде Никитишне, она объяснит вам лучше.

– Степаниде Никитишне? – переспросил гость, бледнея, – Нет, не стоит… Значит, со всеми всё в порядке?

– Ну да, – подтвердил Петрович, – а чего с ними сделается?

– Хорошо… А скажи – ка мне, братец, ваш повар… сейчас он где?

– А вот повара нет.

– То есть как нет? Куда же он подевался?

– А кто его знает, уже который день, как не является. Может, заболел.

– А ты не в курсе, где он живёт?

– Чего не знаю, того не знаю. А он – то вам зачем?

– Да я хотел… Впрочем, неважно. Пожалуй, я заеду в другой раз.


Глава 21


Игнат, подъезжавший к имению, издалека увидел у ворот незнакомую машину и садовника, разговаривавшего с высоким мужчиной, одетым в джинсы и чёрную куртку с накинутым на голову капюшоном. Оба смотрели в сторону дома. Петрович стоял с непонимающим видом, то и дело пожимал плечами и разводил руками.

Игнат вышел из машины и направился к ним. Услышав шаги, незнакомец оглянулся и пошел к своей машине. Разворачиваясь, он отвернул лицо, следя за дорогой, но Игнат успел заметить, что где – то уже видел эти белесые брови и ресницы.

– Привет, Петрович. Кто это был?

– Да вроде как из администрации… – ответил Петрович, недоумённо почёсывая затылок.

– Из администрации? К тебе?

– Почему ко мне? К хозяевам.

– Если к хозяевам, то почему он разговаривал с тобой, а не с ними? Чего ему надо?

– Не знаю… Да он толком – то ничего не сказал, только расспрашивал, что да как, всё ли с ними в порядке. Вообще он какой – то мутный.

– Что значит «мутный»?

– Ему говоришь, хозяева болеют, а в остальном всё нормально, а он вроде как не верит, или удивляется. А чему тут удивляться, всё – таки люди они не молодые. Я предлагал позвонить Степаниде Никитишне, а он не захотел.

– Действительно, мутный…– согласился Игнат, глядя, как уезжавший незнакомец разминается со встречной машиной, направлявшейся в их сторону, – похоже, к нам опять гости.

– Может, это доктор…– сказал Петрович, щурясь на яркое солнце, отражавшееся на стекле автомобиля и мешавшее разглядеть водителя.

– Нет, у доктора «ауди», а это «камри».

– Я в иномарках не разбираюсь. Раньше были «жигули» да «москвичи, ну ещё «волга», и всё было понятно, а теперь их развелось, попробуй запомни…

– Кажется, я их знаю. А им – то что тут нужно? – сказал Игнат, разглядывая лица в остановившейся машине.

В ней было двое мужчин. В одном из них он узнал режиссёра, руководившего видеосъёмкой на губернаторском балу. За рулём сидел видео – оператор.

Появление телевизионщиков было совершенно некстати. То, что знаменитый ювелир доживает последние дни, ни в коем случае не должно стать предметом обсуждения прессы, а тем более на телешоу, обожавших пляски на костях, поэтому Игнат был готов на всё, чтобы их встреча со Стешей не состоялась. Череда событий, произошедших за последнюю неделю, не была похожа на цепочку случайных совпадений. Видимо, Адам Викентьевич был прав, когда говорил о неких людях, ожидавших, подобно стервятникам, его конца ради того, чтобы завладеть его имуществом. То, что этот конец близок, уже ни для кого не секрет, и что – то предпринимать для его ускорения не нужно. А вот Стеша является для них серьёзным препятствием, и они могут пойти на всё, чтобы это препятствие убрать.

– Добрый день! – поздоровался режиссёр, выходя из машины, – Я Игорь Скворцов, из телевидения.

– Здравствуйте.– ответил Игнат, не скрывая холодка в своём голосе. – что вам угодно?

– Певица Степанида Туманова. Она здесь живёт?

– Здесь.

– Нам надо с нею увидеться.

– Это невозможно.

– Почему?

– Она никого не принимает.

– Она не здорова?

– Здорова.

– Тогда попрошу вас сообщить ей о нашем приезде.

– Нет.

– Почему? У нас есть к ней очень интересное предложение, она должна его выслушать.

– Нет…– решительно отрезал Игнат, не замечая удивлённого взгляда Петровича.

Скворцов был именно тем человеком, который, услышав невероятную историю о девушке, спасшей зимней ночью волчицу, попавшую в силки, задумал снять об этом фильм. Это он приезжал на ферму, где она работала дояркой, чтобы познакомиться с нею, и, если получится, отснять небольшой пробный сюжет. Всё складывалось удачно, но как это бывает всегда, как только ты намечаешь какие – то свои далеко идущие планы, сразу же находится тысяча причин, чтобы помешать их исполнению. Их команде пришлось уехать в длительную командировку.

Вернувшись домой, он узнал, что девушка пропала без вести. С тех пор прошло более двух лет и он давно поставил на своей несбывшейся мечте большой крест. Но эта история вдруг получила неожиданное продолжение – в яркой, изысканно одетой певице, весьма и весьма неплохо выступавшей на губернаторском балу, он узнал ту самую, пропавшую без вести доярку.

Занятый делами, он не успел с нею поговорить, узнать её адрес или хотя бы телефон. Этой же ночью случилась трагедия у казачьего камня. Снимая на месте аварии сюжет для «криминальной хроники», он встретился со своим давним знакомым следователем Матвейчуком, у которого частенько подпитывался информацией для телепрограммы. Тот сообщил ему под большим секретом, будто к этой аварии каким – то образом причастна певица, выступавшая на вечере у губернатора, которая к тому же оказалась ещё и графиней.

Доярка, чудеснейшим образом перевоплотившаяся в певицу, а теперь ещё и в графиню… Кто же она, участница грандиозной, хитро запутанной аферы, или современная сказочная Золушка?

– Почему? – возмутился Игорь, смутить которого и остановить там, где можно было добыть какую – информацию, было непросто, – Вы уполномочены решать за неё?

– Нет, не уполномочен…

– Тогда объясните пожалуйста, в чём причина вашего отказа.

– Её муж очень болен, и ей не до гостей.

– Ах, вот в чём дело … муж… Извините, я не знал. – немного подумав, Игорь протянул ему небольшой пакет, – тогда я попрошу вот о чём. Если вас не затруднит, передайте пожалуйста госпоже Тумановой вот это, и скажите, что я приеду попозже, когда её муж поправится. До свидания.

Проводив гостей, Игнат достал из багажника пакеты с продуктами, покупка которых после исчезновения повара стала его обязанностью, и направился в дом. Стешу он нашел на кухне, где она готовила обед. До возвращения повара она решила заниматься готовкой сама, несмотря на то, что двое больных требовали постоянного внимания.

– Доброе утро, Степанида Никитишна! – поздоровался Игнат, выкладывая пакеты на стол, – как прошла ночь?

– Доброе утро, Игнат. – ответила она, – Спасибо, всё хорошо.

– У вас усталый вид. Опять всю ночь просидели возле Адама Викентьевича?

– Сидела. – ответила Стеша, грустно улыбаясь.

По ночам она вставала по нескольку раз и шла проведывать больных. Адам Викентьевич, спавший очень мало, узнавал её по шагам. Услышав их, он начинал шарить ладонью по постели. Она усаживалась в кресло, стоявшее рядом с кроватью, и брала его руку в свою. Он легонько сжимал её пальцы, при этом лицо его разглаживалось, и становилось спокойным и умиротворённым.

Игнат помолчал, глядя на ленточку картофельной кожуры, выползающую из-под её ножа. Он вспомнил руки матери. Конечно, у Стеши они гораздо изящней и нежнее, но картофелины в её тонких пальцах вращались так же быстро и ловко, и кожура выходила на удивление тонкой и длинной. Игнат проглотил вставший в горле комок и спросил:

– Может, стоит нанять другого повара? Я думаю, Адам Викентьевич будет не против.

– Не нужно. Он привык к Распутину. Может, он ещё вернётся. А мне легче, когда я чем – то занята. Так я не слышу часов.

– Часов? – удивился Игнат, – они вам мешают?

– Да. Они тикают… Тикают так громко, как будто спешат отсчитывать оставшееся время. Это так тяжело, сидеть без дела и ждать конца близких людей. Особенно по ночам. Сегодня мне послышалось, что по дому кто – то ходит.

– Это вам показалось, – успокоил Игнат.

– Нерон тоже вёл себя очень беспокойно.

– Наверное, ему что – то снилось. Никто чужой не сможет попасть не то что в дом, даже во двор, собаки не пустят.

– Чужой не сможет… – согласилась Стеша.

В её голосе прозвучала обречённость и вся она была такая хрупкая и потерянная, что Игнат почувствовал острое желание обнять и заслонить её собой от преследовавших бед. Но вместо этого он сказал:

– Конечно, собаки у вас хорошие, но этого мало. Я думаю, нужно нанять ещё пару охранников. Дом должен быть под постоянной охраной. Если вы согласны, я поищу людей, которым можно доверять.

– Пусть будет так, как решит Адам Викентьевич.

– Хорошо… – немного помявшись, он добавил – К вам приезжали люди из телевидения.

При этих словах он отвёл взгляд в сторону. Ему почему – то не хотелось видеть, как эта новость оживит её взгляд, а лицо засияет радостной улыбкой, как это было при встрече с видео – оператором на губернаторском балу. Игнат прекрасно понимал, что её брак с Адамом Викентьевичем был фиктивным, да и относился он к ней не как к жене, а как к дочери. Но возможность любовных интриг за спиной человека, который принял её, как родную, считал недопустимой. До этого Стеша не давала никаких оснований для подозрений, но, возможно, какой – то роман у неё когда – то всё – таки был.

Выдержав несколько мгновений, он посмотрел на неё и с удивлением заметил, что никакой реакции на его сообщение не последовало. Её лицо оставалось таким же грустным и озабоченным, а руки так же размеренно делали свою работу. Возможно, она не расслышала или, задумавшись, пропустила его слова мимо ушей? Он повторил ещё раз.

– Я сказал, к вам приезжали люди из телевидения. Режиссёр и оператор, которые вели съёмку на юбилее у губернатора.

– Я поняла. Чего они хотели?

Её голос оставался ровным, словно мысли были заняты чем – то настолько важным, что весть о приезде телевизионщиков была для неё пустым звуком.

– Они говорили, что у них есть к вам интересное предложение.

– Предложение? Какое?

– Не знаю. Об этом они хотели поговорить лично с вами. Сказали, приедут, когда ваш муж поправится.

– Когда поправится… – повторила Стеша,– ну, когда поправится, тогда и поговорим.

– Конечно. – согласился Игнат, – я им так и сказал.

– Вот и хорошо.

Она вздохнула глубоко – глубоко, словно слова посторонних людей подтвердили едва теплившуюся в ней веру в то, что ещё возможно чудо, медленно текущее время вдруг воспрянет и, поймав, словно голубя, ускользающую душу Адама Викентьевича, вернёт её обратно.

– Но это ещё не всё. Они просили передать вам вот это – добавил Игнат, протягивая пакет.

Стеша резко отстранилась, словно испугавшись, что её эфемерную надежду могут спугнуть или разрушить одним неловким движением или даже словом.

– Что это?

– Диск с какой – то видеозаписью.

– У меня грязные руки, и… мне некогда. Если хотите, посмотрите сами.

– Я? А вдруг там что – то личное…

– Какое личное? Никакого личного нет и быть не может.


Несмотря на то, что Стеша разрешила посмотреть запись на диске, оставленном Скворцовым лично для неё, Игнат долго сомневался, имеет ли он на это право. Хотя она и сказала, что ничего личного, чего нельзя было бы смотреть посторонним, на нём быть не может, но она могла и не знать, где, когда и при каких обстоятельствах эта запись была сделана. Поработав в Москве, он хорошо изучил современные нравы, и понимал, что в нынешние времена для достижения цели хороши все средства, особенно там, где на кону стоят большие деньги.

Решившись, он закрыл дверь в своей комнате поплотней, включил телевизор и приглушил звук. В первом кадре, под звуки русской песни в исполнении группы балалаечников, названия которой он, к своему стыду, не помнил, показалась высокая берёза, потом широкий деревенский двор и вросший в землю деревянный домишко с сиреневым кустом на углу. По едва распустившимся почкам было видно, что съёмка велась ранней весной. Затем ухабистая дорога провела через поле, радующее глаз яркой зеленью озимых, на невысокий холм к старой ферме.

Игнат уселся поудобнее, чувствуя, как оттаивает душа при виде картины, вернувшей его лет на двадцать назад. К сожалению, встречная машина залила стекло грязной водой. Заработали дворники, разгоняющие потёки грязи, и картинка остановилась. Похоже, оператор решил нарочно использовать этот случайный эпизод для того, чтобы показать контрасты, ожидавшие каждого в его жизни. После секундного затемнения камера повела вовнутрь коровника, где стоял, опершись на вилы, худой колоритный старик со строгим выражением лица и дымящейся сигаретой в зубах. Голос его был приглушен, но было очень хорошо видно, как потеплел его взгляд, когда он, зажав сигарету двумя пожелтевшими от табака пальцами, что – то сказал, указывая рукой, прочертившей белый дымный след, в полутёмную глубь коровника, где была привязана всего одна корова. Около неё, на низенькой скамеечке, сидела девушка, в белой косынке и белом халате с запахнутыми на спине полами, подвязанными узким пояском.

Камера подплыла ближе, развернулась от окна, и Игнат узнал Стешу. Она энергично и вместе с тем бережно работала руками, разминая коровье вымя и приговаривая что – то тихое и певучее. Её голос, едва пробивавшийся сквозь звуки приглушенной музыки, звучал словно молитва, а тонкий профиль со вздрагивающим завитком волос и капельками пота на лбу были трогательны и беззащитны. Камера показала коровьи ноги, переступавшие на месте, затем увеличила ухо, повёрнутое к Стеше и прислушивающееся к её голосу, и переместилась на тонкие руки, осторожно выдаивающие первые струйки молока. По спокойному лицу Стеши, по сосредоточенности, с которой она выполняла свою работу, было видно, что она не подозревала о том, что её снимают. Затихавшую музыку сменил звон молочных струек, бившихся об ведро. Сначала он усиливался и становился протяжнее и яснее, затем постепенно затих, словно утонул в выросшей шапке белоснежной молочной пены. Игнату почудилось, что комната наполнилась запахом парного молока, знакомого с раннего детства.

Он вздохнул, глядя на потемневший экран, но он неожиданно вспыхнул золотом закатного солнца, отражавшегося на озерной глади, на которой постепенно проявилась высокая тонкая фигурка, стоявшая на мостике с кованными перилами. Приближаясь, она медленно повернулась. Это была Стеша, но уже совершенно другая. В новом изысканном наряде она выглядела какой – то незнакомой и отстранённой, словно на мостике стояла прекрасная гостья, явившаяся то ли из далёкого прошлого, то ли наоборот из ближайшего будущего, а сама она стояла где – то за спинами зрителей и оценивала эту пришелицу со стороны.

Игнат добавил звук и откинулся на спинку кресла, приготовившись слушать чарующие звуки романса, который она исполняла. Несколько романсов прозвучали невероятно красиво. Когда всё закончилось, он захотел послушать их ещё раз, но в дверь постучали. Игнат подумал, что Стеша решила посмотреть свой видеоролик сама, и поспешил к двери. Но за нею стояла сиделка.

– А где Степанида Никитишна? – спросила она, удивлённо оглядывая его комнату.

– Степанида Никитишна? – переспросил Игнат, не понимая, почему её ищут здесь.

– Да. Разве сейчас пела не она?

– Ах, пела… Нет. То есть, пела она, но это была запись её концерта. Наверное, я включил её слишком громко. Простите, если помешал. А Степанида Никитишна на кухне, готовит обед. Может её позвать?

– Нет. Просто Адам Викентьевич … он уже почти не разговаривает. Но я заметила, как он разволновался, услышав её пение, и решила ей об этом сказать. Но, раз она занята, я поговорю с нею позже.

– А что, если… как вы думаете, ему не станет хуже, если он посмотрит эту видеозапись сам?

– А ведь это хорошая идея. Сама она не поёт, считая, что делать это в то время, когда в в доме двое больных, можно сказать, на пороге смерти, грешно и кощунственно, а мне кажется, что ему очень хочется её послушать. По – моему, не стоит лишать его этой возможности. Но прежде всё – таки надо посоветоваться с лечащим врачом. Сейчас у него приём. Я позвоню ему попозже.


Глава 22


В комнату Игната опять постучались.

– Извините, это снова я. – сказала сиделка, – Я поговорила с доктором. Он сказал, ролик можно показать больному только если в нём нет ничего, что могло бы его расстроить.

– Да нет, мне кажется, ничего такого в нём нет.

– А я могу при этом поприсутствовать, на всякий случай?

– Конечно.

– Хорошо, тогда можете приходить. Адам Викентьвич сейчас не спит.

– Спасибо. Пойду позову Степаниду Никитишну.

Поводив сиделку, Игнат взял диск и пошел на кухню. Стеша стояла к нему спиной у гудящего миксера, и его прихода не слышала. Он подождал пока она его выключит и кашлянул. Оглянувшись, она сказала:

– Пора кормить Адама Викентьевича и Сару Вульфовну.

Взяв поднос, стала собирать на него крошечные, словно кукольные, кастрюльки с едой и необходимую посуду.

– Я помогу отнести. – предложил Игнат.

– Хорошо. – ответила она, вручая ему поднос.– Спасибо вам, Игнат, как хорошо, что вы есть. Мне кажется, без вас я бы не справилась.

– Да не за что. Кстати, я просмотрел ваше видео…

– Да? И что же там?

– Очень хороший ролик с вашими песнями. Мы с сиделкой решили показать его Адаму Викентьевичу.

– Она тоже его смотрела? – удивилась Стеша.

– Нет, сама она не смотрела, но сказала, что слышала. Хотя мне казалось, звук был не очень громкий. И ещё она сказала, что Адам Викентьевич тоже слышал и очень волновался. Мне кажется, ему очень хотелось бы, чтобы вы для него спели.

– Я так не думаю. Он очень болезненно реагирует на каждый громкий звук. Да и петь в такое время … Нет, я не смогу.

– Тогда давайте всё – таки покажем ему ролик. Мне кажется, ему это будет очень приятно.

– А что скажет доктор?

– С ним уже всё согласованно.

– Ну хорошо. Только после того, как я их покормлю.

– Я подожду.

Оба больные ели не больше маленького котёнка. Накормив Адама Викентьевича, Стеша поспешила к Саре Вульфовне. Ни она, ни её сын не принимали пищу ни от кого, кроме неё. После еды Стеша стала осторожно вытирать лицо старушки влажной мягкой салфеткой. Та поймала её руку и, прижав к своей щеке, сказала:

– Спасибо вам, дитя моё. Нам с Адамчиком послал вас сам господь бог.

– Ну что вы, что вы… это я вас должна благодарить за то, что вы так добры ко мне и к Роде. Кстати, вы не знаете, где он?

– Он сказал, что хочет пройтись к озеру. Пускай погуляет. Мальчик не должен сидеть с нами взаперти, он к этому не привык.

– Да, вы правы. Родя привык к свободе. А когда он ушел?

– Недавно. Он сказал, что придёт через часок. Родечка всегда держит своё слово.

– Хорошо. Отдыхайте, а я пойду к Адаму Викентьевичу. Мы хотим показать ему ролик с моим выступлением.

– А Адамчик уже покушал?

– Покушал.

– Хорошо. Идите, дитя моё, а я подремлю.

Увидев на экране телевизора свой двор, берёзу, посаженную отцом в день её рождения, и крошечный домишко, в котором она родилась и выросла, Стеша замерла, боясь пропустить хотя бы одно мгновение чистого синего неба, дороги, ведущей через яркую зелень озимых и видневшегося вдалеке корпуса фермы.

Совершенно неожиданно из – под колёс встречного грузовика выплеснулся поток грязной воды. Дворники суетливо заметались по стеклу, размазывая грязь и не давая возможности рассмотреть идущую вслед за ним группу женщин, и камера выключилась, резко оборвав чувство охватившего её восторга. Стеша готова была зарыдать. Ей казалось, что это её саму окатили грязью, не дав увидеть всё, что для неё было так близко и дорого. Адам Викентьевич, которого она по привычке держала за руку, понял её состояние и легонько сжал пальцы, пытаясь успокоить.

Черное пятно на экране вновь осветилось, показав открытые ворота и Евсеича, стоявшего в глубине корпуса. Увидев его, Стеша почувствовала радость, словно увидела самого родного человека. А вот и она сама рядом с Красулей… Звон молочных струек зазвучал для неё лучше самой прекрасной музыки. Господи, как же ей этого всего не хватает! Еще не прошло и трёх лет после того, как она ушла в глухую ночь в поисках новой жизни, а кажется, будто минула целая вечность, но до сих пор всё, что она сейчас видела, остаётся таким родным и близким, что стало больно дышать.

Продолжение ролика, снятое на юбилее губернатора, её вообще не впечатлило. Всё, что она нашла в этой новой жизни, теперь, по сравнению с трудным и бедным прошлым, казалось чужим, и никто, кроме нескольких человек, приютивших её и Родьку, равной себе её не считал.

Вернувшись в свою комнату, Игнат случайно взглянул в окно и увидел огромный столб дыма. Горело где – то за озером. У ворот стоял садовник и тоже смотрел в ту сторону, пытаясь понять, где горит. Кажется, он жил где – то там, в районе пожарища. Игнат вышел к нему и спросил:

– Петрович, не в твоей ли стороне горит?

– Вроде у нас, отсюда точно не видать.

– Переживаешь за свой дом?

– Есть маленько. Осень стоит сухая, люди жгут траву да опавшую листву. Как бы чего не вышло. В Митино недавно сгорели три дома подряд.

– Может, поедешь домой?

– Да надо бы, а то на душе как – то неспокойно.

– Так поезжай. Если что, я хозяину объясню.

– А собаки?

– Собак я отпущу сам.

– Тогда я поехал. Спасибо тебе.

Проводив Петровича, Игнат решил обойти двор. Отпускать собак было ещё рано. Петрович обычно делал это перед тем, как уезжать домой. Уезжал он в пять, а сейчас не было трёх. Готовясь к зиме, садовник пообрезал кусты роз чуть ли не до основания и прикрыл каждый землёй. Теперь розарий, усеянный земляными холмиками, выглядел пустым и неприглядным, зато все его уголки хорошо просматривались.

Игнат заметил, что один из доберманов, кажется, Гурам (собаки были настолько похожи, что он путал их клички), лежал возле своей будки и с упоением грыз что – то белое. Игнат подошел ближе, чтобы посмотреть, какую добычу он смог урвать на пустом месте. В передних лапах пса была зажата довольно крупная сахарная кость. Игнат удивился. Недавно он купил целый мешок собачьего корма. Стеша, считавшая, что собакам, как и людям, тоже нужна жидкая пища, варила для них суп, для которого просила покупать куриные желудки и печёнку. То есть, никаких крупных костей в собачьем рационе на данный момент быть не должно и откуда она взялась у Гурама, было непонятно. Хотя, в холодильнике ещё могли заваляться кости из тех, которые Распутин покупал у какого – то своего знакомого, работавшего на мясокомбинате.

Игнату вспомнились слова Стеши о том, что ночью по дому ходил кто – то чужой. Тогда он всерьёз их не воспринял. По ночам всегда всё кажется нереально – страшным, а тут огромный дом, в котором нет никого, кроме беспомощных больных и Родьки, защитник из которого никакой, вот она и пугается каждого шороха, вплоть до тиканья часов.

А с другой стороны, бесследное исчезновение Марьи Ивановны, затем повара, о которых до сих пор нет никаких вестей. Похоже, в доме завелась какая – то чертовщинка. Как бы то ни было, нужно принять какие – то меры безопасности. Прежде всего нужно сменить все замки, и этим нужно заняться немедленно.


Глава 23


Приехав домой, Петрович узнал от жены, что сгорела старая лесопильня, на которой он когда – то работал.

– Хорошо, пожарники быстро приехали, а то было бы и у нас, как в Митино. Такой сухой осени я и не припомню. – рассказывала Лизавета.

– Наверное, мальчишки жгли в лесу костёр и прозевали.– предположил Петрович.

– Может, мальчишки, а может и нет… – посомневалась Лизавета, – Серафимовна слышала от кумы, будто там жил какой – то мужик. Может, он и поджёг?

– Жил на лесопильне? – удивился Петрович снимая с багажника сумку со своими вещами, – с чего она взяла?

– Ейная подруга ходит в ту сторону по грибы. Вот она – то его и видела.

– А где там жить – то? В самом цеху ветер да сквозняки, все окна давно повыбиты. Разве что в бытовке. Там раньше и печь была, так её, кажись, давно уже разобрали. И крыша протекала ещё когда лес пилили, а нынче поди и вовсе как решето. А главное, зачем жить в лесу, если в деревне стоит несколько заброшенных домов. Нет, наверное, ей показалось.

– Не показалось. Она ходит в те края по грибы и видела его не раз. Страшный говорит, похож на лешего.

– На лешего…– хмыкнул Петрович, – Вот же напридумывают. Так точно горела лесопильня?

– Ну да. Мужики туда бегали, боялись, чтоб огонь ветром не донесло до деревни, но господь отвёл, всё обошлось, да и пожарная вовремя подоспела.

– А мужики этого лешего видели?

– Нет, про него разговора не было.

– А полиция приезжала?

– Вроде нет. Да и что им тут делать? Пожар потушили и ладно.

– Ты ж говорила, что он там жил. А если сгорел?

– Так о том, что там кто – то жил, никто, кроме кумы да Серафимовны не знал.

– Ну да, кума да я, да вся деревня моя. Съезжу – ка и я туда, посмотрю.

– А тебе – то оно зачем? Дома столько делов накопилось, а ему понадобилась эта развалина… – проворчала Лизавета, но Петрович отмахнулся и оседлал велосипед.

Он и сам не знал, почему его так тянуло туда, где прошла большая часть его жизни. Лесопильня не работала уже несколько лет. Сначала прошел разговор, что её кто – то собирается выкупить, однако новый хозяин так и не объявился, видать передумал. Деревянные постройки постепенно догнивали, всё, что можно растащили люди.

Дорога вдоль озера, по которой он ездил столько лет, преобразилась до неузнаваемости. Раньше здесь ездили лесовозы, оббивая своими боками ветки деревьев. Теперь же они разрослись, стараясь занять свободное пространство, и сомкнулись кронами в живой коридор.

– Точно как люди, – думал Петрович, съезжая с дороги в редкий лес, чтобы немного спрямить путь и не прыгать по глубоким ухабинам, когда – то продавленными тяжёлой техникой, – каждый старается пробиться ближе к солнцу.

Колёса велосипеда приятно зашуршали по сухой листве, хотя настроение портил едкий запах пожарища, распространившийся по всей округе. Путь преградило упавшее трухлявое дерево. Чтобы не объезжать его по подлеску, Петрович спешился, перешагнул через ствол и, перетаскивая за собой велосипед, увидел под ногами почти новый коричневый туфель. Подняв находку, огляделся, пытаясь понять, что заставило хозяина переобуваться в лесу и выбрасывать такую хорошую обувь. Размер был как раз по его ноге. В надежде найти его пару, он на всякий случай положил туфель на багажник, подсунув под кусок велосипедной камеры, привязанный к нему вместо крепления, и дальше пошел пешком, внимательно оглядываясь по сторонам. Метрах в пяти валялся второй туфель, будто кто – то терял обувь на ходу, убегая от погони. Подобрав и его, Петрович постоял, оглядываясь в поисках хозяина. Вокруг было пусто и тихо, не слышно было даже сорочьего стрекотания. Пожар заставил разлететься и разбежаться всех птиц и животных.

Сквозь деревья уже проглядывали обугленные остатки лесопильни. И чёрный остов длинного сарая, в котором она находилась, и сама поляна тонули в дыму медленно остывающего пожарища, приобретя новые, таинственно – мистические формы. Ближайшее к Петровичу крыло, откуда, судя по всему, всё и началось, выгорело сильнее. Крыша рухнула и остатки хилого деревянного строения превратились в бесформенную кучу. Дальняя часть, в которой находилась бытовка, тоже сильнообгорела, но выстояла. Видимо, пожарная и вправду приехала вовремя.

Петрович прислонил велосипед к дереву и пошел вдоль обрушившейся стены. Едкий запах гари заглушил запах смолы, который лесопильня хранила до сей поры. Шагая по слежавшемуся холмику перегнивших опилок, неожиданно провалился одной ногой в рыхлую землю чуть ли не по колено. В щиколотке больно хряснуло. Петрович вытащил ногу из ямы, присел на бугорок и стал растирать больное место, разглядывая свой след. Оказывается, он угодил в продолговатую яму, уходившую под доски. Она была похожа на нору, прорытую довольно крупным зверем, скорее всего, енотом. Внутри неё что – то виднелось. Он наклонился пониже и немного в сторону, чтобы не заслонять свет, и увидел прямо перед своим носом босую человеческую ступню.

От неожиданности он вскочил и, быстро оглядевшись, похромал обратно к велосипеду. После страшной находки желание бродить по пожарищу пропало, да и время шло к вечеру, нужно было поторапливаться домой.

Налегая на педали, Петрович раздумывал над тем, как сообщить о страшной находке в полицию и что отвечать на вопросы, которые ему будут задавать. Не может ли случиться так, что его самого обвинят в поджоге, а может даже и в убийстве. Сделать вид, что он ничего не видел, тоже как – то не по – людски. Будет человек лежать, пока его не обглодает зверьё, а у него может быть семья, дети. Нет, такого конца он не пожелал бы ни себе, никому другому.

Обсуждать эту тему с Лизаветой ему не собирался. Дельного совета от неё не дождёшься, а выслушивать пустое брюзжание не хотелось. Приехав домой, он порылся в своей сумке, доставая пластиковый контейнер, в который Лизавета клала ему завтрак, и заодно прихватил мобильник, купленный Адамом Викентьвичем для связи. Отдав контейнер супруге, сделал вид, что спешит в нужник, и, отойдя за сарайчик, набрал номер МЧС.

Дождавшись ответа, быстро сказал :– «На сгоревшей лесопильне лежит труп…» – и тут же отключился в надежде, что никто не узнает о том, что звонил именно он. Вернувшись обратно, он увидел Лизавету, державшую в руках туфли, подобранные им в лесу.

– Это что за башмаки? – спросила она, строго глядя ему в глаза.

– А, башмаки… – растерялся Петрович, проклиная себя за забывчивость, – Это я нашел у озера. Видать, какой – то рыбак так нарыбачился, что уехал босой.

– Босой? Сейчас не лето, чтоб ходить босиком.

– А может и не босой, может он надел заброды, да в них и уехал. Откуда мне знать…

– Хорошие башмаки, кожаные… – сказала Лизавета, тщательно протирая их тряпкой, – Сгодятся тебе на выход, как раз твой размер.

– А может хозяин ещё найдётся… – ответил Петрович, отводя глаза в сторону.

После страшной находки на пожарище желание надевать на свои ноги чужую обувь у него пропало. К тому же ступня, которую он видел, была босой. Кто знает, может этот несчастный как раз и был хозяином этих злосчастных башмаков.


Глава 24


После бессонной ночи Петрович решил обратиться к Игнату. Ему необходимо было поделиться с кем – то тайной, лежавшей на душе тяжким грузом, а этот серьёзный, рассудительный парень мог дать дельный совет.

Подъехав к усадьбе, он увидел вышедшего из – за угла Игната, завершавшего утренний обход. Петрович прислонил велосипед к стене и негромко свистнул, привлекая его внимание.

Игнат услышал и направился к нему.

– Здорова, Петрович. Ну как дела? Дом твой цел, не сгорел?

– Здравствуй, Игнат. Дом, слава богу, цел, а вот лесопильня сгорела.

– Это которая? Новая или старая?

– Да старая. Новая совсем в другой стороне, а вот старая сгорела в труху.

– Кому понадобилось её поджигать? Скорее всего, пацаны похулиганили…

– Вот этого я не знаю.

– А ты вроде как о ней сожалеешь?

– Маленько есть. Как никак, провёл на ней больше чем полжизни.

– Жалко, конечно. А больше ничего не пострадало?

– Пострадало… – Петрович понизил голос и, оглянувшись, повторил, – ещё как пострадало. Я вот хотел спросить у тебя совета…

– Спрашивай… – Игнат насторожился, понимая, что случилось нечто необычное.

– Что нужно делать, если найдёшь убиенного?

– Убиенного? Какого убиенного?

– Понимаешь, вчера я ездил на пожарище, посмотреть, что там и как. Всё – таки сколько там проработал, жалко.

– Ну и?…

– Ну и случайно нашел сгоревшего человека.

– Ничего себе… А что за человек? Ты его знаешь?

– Не знаю. Я его толком и не видел. Он лежал под досками, видно было только одну ногу, и больше ничего.

– А ты уверен, что это была нога? Может, это был какой – нибудь кривой сук, а тебе померещилась нога…

– Да нет, точно нога, босая обгоревшая ступня.

– А как же пожарники, полиция? Как они могли его не заметить?

– Ну не знаю. Я бы тоже не заметил, если б не упал, провалившись ногой в нору.

– Ну и дела…

– Да. Так вот я думаю, как бы сообщить об этом погорельце в полицию…

– А ты ещё не сообщал?

– Да звонил. Сказал быстренько, что на лесопилке труп, и бросил трубку. Побоялся, как бы самого не записали в обвиняемые.

– Значит, они уже должны его найти.

– А если нет? Если они не поверили, а он там лежит… Всё ж таки человек. Может, позвонить ещё раз?

– А давай – ка мы с тобой туда съездим, посмотрим что да как. Вдруг там и правда лежит какая – то деревяшка, а тебе показалось семеро в санях.

– Давай съездим, – согласился Петрович, – лучше всё – таки проверить.

Машиной пришлось ехать по дороге, пересчитывая все кочки и ухабы. К лесопильне, вернее к тому, что от неё осталось, подъехали со стороны, противоположной той, куда Петрович добирался на велосипеде. На месте пожарища было тихо и пусто. Местами над ним ещё курился лёгкий дымок, смешиваясь с туманом, подступавшим со стороны озера.

– Никого нет. Я так и думал, что не поверят… – вздохнул Петрович.

– Ну, раз уже приехали, пошли, посмотрим твою находку, а потом будет видно.

Они успели отойти довольно далеко от машины и не слышали, когда к ней подъехал полицейский «уазик». Из него вышли следователь Матвейчук и с ним двое практикантов. Один был молодой, но довольно упитанный, второй высокий и очень худой, похожий на вытянувшегося подростка. По – видимому, свой юный вид он воспринимал как недостаток и для солидности отпустил жиденькие рыжеватые усики.

Матвейчук был в отвратительнейшем настроении. Вчерашнему звонку о трупе на сгоревшей лесопильне никто в отделе не поверил и реагировать на него не собирался. Все пришли к единодушному мнению, что нормальные граждане так быстро, не назвав своего имени и ничего толком не объяснив, трубок не бросают. Значит, звонил какой – то обиженный терпила, который, услышав о пожаре, решил над ними поглумиться, отправив на ночь глядя к чёрту на кулички.

Подшучивая над его неудачной попыткой, они не заметили, что в коридоре стоит зять Рудько, заехавший за своей любовницей, работавшей в их отделе секретарём. Он – то и рассказал о их разговоре «самому», за что начальник отдела получил среди ночи такой нагоняй, что едва дождался утренней планёрки, чтобы передать его часть своим подчинённым. После того, как все разошлись, он ещё долго сидел, ломая голову над вопросом, с чего вдруг Рудько принял так близко к сердцу пожар на этой богом забытой лесопильне, которая даже не значилась ни в одном из списков интересующих его объектов.

Заметив двоих мужчин, уходивших вдоль пожарища, Матвейчук сказал.

– А это что за деятели? Чего они тут ищут? А ну давай за ними.

Петрович с Игнатом шли, ни о чём не подозревая, и мирно беседовали.

– Вот на этом самом бугорке я и провалился. – сказал Петрович, останавливаясь – видать, здесь была нора, а тут ещё пожарные подлили водички, я в неё и ухнул, хорошо хоть не сломал ногу. Видишь, какая ямина? Вот под этой доской я его и увидел.

Игнат подобрал валявшийся неподалёку короткий толстый сук на случай, если из норы выскочит зверь, и опустился на колени. Петрович присел рядом. Догонявшие их опера решили, что неизвестные заметили погоню и хотят спрятаться. Матвейчук достал пистолет, и, крикнув – А ну стоять! – сделал предупредительный выстрел в воздух.

Услышав его зычный голос, Петрович выглянул из – за досок, но, увидев в руке Матвейчука пистолет, упал на землю и прикрыл голову руками. Игнат наоборот поднялся в полный рост, и, удивлённо глядя на приближавшуюся троицу, спросил:

– Мужики, вы чего?

– Я сказал, стоять!!! – скомандовал Матвейчук, показывая удостоверение, – Оружие на землю!!!

– Какое оружие? Это же просто палка.

– Я сказал, оружие на землю!!! – крикнул Матвейчук, направляя на него пистолет.

Игнат отшвырнул палку в сторону и показал пустые руки. Оба опера мгновенно подскочили и надели наручники на него и на Петровича.

– Ну и что это значит? – спросил Игнат.

– Молчать! – прикрикнул Матвейчук, – обыщите их.

Убедившись, что оба задержанных безоружны, спросил.

– Кто такие? Что здесь ищем?

– Да вот, хотели вам помочь, – ответил Игнат, пожимая плечами, – а теперь уж и не знаю…

– Помочь…– хмыкнул Матвейчук, – лучше скажи, что вы тут ищете, помощники?

– Вам вчера звонили, что на пожарище найден труп…

– Откуда знаешь?

– Оттуда, что звонил вам вот этот самый человек. То есть, попытался позвонить, но, побоявшись, что случится то, что как раз сейчас и происходит, передумал. Теперь понятно, что он был прав.

– Ему понятно… Ишь ты, умник.

– Да. После пожара Петрович обнаружил здесь труп, хотя, может и не труп. Мы для того и приехали, чтобы убедиться в том, что под этими досками лежит не кусок обгорелой деревяшки, которую он принял за человеческую ногу, а настоящий труп. Ну, раз вы уже тут, разбирайтесь сами, только сначала снимите с нас наручники.

– Успеется. – ответил Матвейчук, и, рассматривая след, скомандовал помощникам, – А ну – ка посмотрите, что там.

Тонкий достал из кармана зеркальце, встал на колени и, подсвечивая себе зеркальным лучом, стал заглядывать под доски.

– Ну, что там? – нетерпеливо спросил Матвейчук.

– Кажется, действительно труп.

– Я же говорил, нога… – обрадовался Петрович.

– «Нога» – передразнил Матвейчук, – лучше расскажи, что ты здесь искал, когда на неё наткнулся?

– Ничего я не искал. Просто шел и упал…

– Шел, упал, очнулся – гипс…– хохотнул толстый.

– Нет, не так, – поддержал шутку тонкий, – шел, упал, очнулся – наручники.

– Вот именно, наручники… – вздохнул Игнат, – может уже снимете свои оковы?

– Снимем. Только после выяснения ваших личностей.

– Петрович, – сказал Игнат, отворачиваясь в сторону, но старясь, чтобы его слышали все, – в следующий раз, когда найдёшь труп, никуда не звони, а бери ноги в руки и беги куда глядят глаза.

Матвейчук взглянул на него, затем на согласно кивавшего Петровича и сказал:

– Лучше посоветуй ему не лазать там, где не надо.

Игнат пожал плечами и, не скрывая сарказма, спросил.

– А вот мне интересно, если бы он здесь не лазал и случайно не упал, вы нашли бы этого человека, или он так и остался бы на съедение зверью?

– И откуда только берутся такие умники? – вздохнул Матвейчук, и, взяв у худого зеркальце, опустился на колени.

Тщательно осмотрев яму, поднялся, и, отряхивая брюки, сказал:

– Интересно, кто бы это мог быть?

Петрович переступил с ноги на ногу, и решив, что хуже уже не будет, решил поделиться известными ему сведениями.

– Моя жена слышала от соседки, что на лесопильне жил какой – то мужик. Может, это он?

– Какой мужик? Откуда эта соседка об этом знает? Она его видела?

– Нет, сама она его не видела. Об этом ей рассказывала кума, которая ходила куда – то сюда за грибами. Вот она его и видела, и не раз. Говорит, чёрный, страшный, похожий на лешего.

– Похожий на лешего… – повторил Матвейчук, – может, бомж?

– Может и бомж.

– Разберёмся. – ответил Матвейчук, и обращаясь к своим помощникам, сказал – Снимите с них наручники, и запишите фамилии и адреса, а также жены, соседки, кумы, словом, всех, кто мог видеть этого бомжа, а я вызываю опергруппу.

От погорельца осталась скрюченная головёшка, по которой узнать его личность не представлялось возможным. Со слов женщины, видевшей около лесопильни человека, похожего на бомжа, был составлен словесный портрет. Увидев его, Петрович, вызванный для дачи показаний, охнул.

– Так это же наш басурманин! А ведь он и правда похож на лешего.

– Какой ещё басурманин? – удивился Матвейчук.

– На самом деле он, конечно, не басурманин, но очень уж суровый и нелюдимый. Он работал у нашего хозяина поваром, а с неделю назад пропал. Выходит, это он сгорел?

– Возможно. А почему он жил на лесопильне?

– Где он жил никто толком не знает, может и на лесопильне. В гости он никого не звал и о себе ничего не рассказывал.

– Так говоришь, он работал у вашего хозяина. – сказал Матвейчук, записывая его показания, – А кто у нас хозяин?

– Адам Викентьевич Мицкевич, ювелир.

– Опять ювелир? – удивился Матвейчук, – Надо с ним побеседовать.

– Не знаю, получится ли. Он уже почти не разговаривает.

– Не понял…

– Болеет он, и очень сильно. – Петрович оглянулся и, понизив голос, сказал грозное слово, которого боится каждый из нас, – у него рак.

– Надо же, я не так давно его видел, выглядел довольно таки бодрым и ни на что, кроме вывихнутой ноги, не жаловался.

– Никакую ногу он не вывихивал. Он уже тогда еле ходил, а ногу они придумали для отговорки, чтоб не расстраивать его матушку. Они стараются от неё всё скрывать. А теперь он совсем слёг.

– Ну а что его молодая жена?– поинтересовался Матвейчук, стараясь не показывать очевидного интереса, но надеясь, что вечная неприязнь прислуги к хозяевам поможет найти связь между событиями, которые, он чувствовал, должна быть.

– Степанида Никитишна? Она ходит за обоими, сама кормит с ложечки, как малых детей. Они на неё просто молятся.

Матвейчук хмыкнул, откинулся на спинку стула, и, глядя ему в глаза, спросил.

– Сама кормит?

– Сама. Они не хотят никого, кроме неё.

– А вы часто бываете в доме?


– Да нет, не особо. Мне в доме делать нечего, я работаю по двору.

– Тогда откуда все эти подробности?

Петрович понял, что от него ожидали каких – то других слов, только не знал, каких. Стешу он уважал и оговаривать не собирался. Он помолчал, раздумывая, как бы это понятнее объяснить, но дверь распахнулась и в кабинет вошел запыхавшийся дежурный.

– Тебе чего? – спросил Матвейчук, чувствуя, что беседу придётся отложить.

– У нас опять труп.

– Да чтоб тебя… – плюнул Матвейчук, – ещё с одним не разобрались, а тут опять… И кто он?

– Утопленница. Рыбаки нашли недалеко от Казачьего камня. Прибило к берегу.

– Ладно, готовьте машину. Петрович, распишись и можешь быть свободен.


Глава 25


Дом Зои Семёновны, оставленный под её присмотром, Софья Николаевна посещала ежедневно. Она кормила её пса Фоку и заходила в дом посмотреть в порядке ли газовое оборудование, проветрить комнаты и полить цветы. После внезапного исчезновения Марьи Ивановны она взяла на своё попечение так же и её пёсика Сержанта. Таким образом ей пришлось хозяйничать сразу в трёх дворах.

Сегодня с утра задул сильный ветер, натягивавший тяжёлые тёмные тучи, и она, покормив обоих собак, решила до дождя прибраться в собственном дворе. Вырвала последние остатки поздних цветов, сгребла листья и, сложив всё на кусок полиэтиленовой плёнки, перенесла на компостную кучу в углу сада.

Разравнивая и утаптывая подросший холмик, остановилась передохнуть. Оглядывая сад, она заметила, что чужие собаки опять проделали в заборе лаз и протоптали дорожку к дому Надежды Семёновны. Весной надо будет поставить новый забор. Прикинув в уме, во что это обойдётся, Софья Николаевна тяжело вздохнула, и почувствовав запах дыма, вспомнила о недавних пожарах, произошедших в районе. , и стала внимательно оглядываться, ища его источник. Еле видимое дымное облачко двигалось со стороны заброшенного участка, но огня за зарослями видно не было. Успокоившись, она подобрала плёнку и вернулась во двор.

Софья Николаевна как раз закончила мести дорожку к воротам, когда пустился мелкий противный дождь, и, довольная тем, что успела вовремя закончить дела, пошла в дом. Из – за дождя в комнатах было сумрачно, словно наступил поздний вечер. После долгих лет работы в школе она не терпела тишины и одиночества, и до сих пор скучала по временам, когда у неё жили Стеша и Родька. Как они поживают… Оба больных совсем плохи и Стеше не до гостей, поэтому она навещала их не так часто, как хотелось бы.

Адам Викентьевич был несомненно прав, выбрав этих молодых людей для того, чтобы они были рядом до их последнего часа. Бремя ухода за ними, выпавшее на плечи Стеши и Родьки, было слишком тяжелым. Возможно, кто – то другой и согласился бы взять его на себя ради обещанного наследства, но вряд ли стал бы выполнять с такой самоотверженностью, как это делали они. Надо будет узнать, не нужна ли им помощь. С этими мыслями она пообедала, помыла посуду, прилегла на диван и задремала .

Разбудил её шум разыгравшейся бури. На улице совсем стемнело. В свете фонарей было видно, как усилившийся ветер раскачивал ветки росшей напротив берёзы с такой силой, словно задался целью непременно её сломать. Дождь перешел в настоящий тропический ливень. Он хлестал сплошными потоками по стёклам и выбивал бешенную дробь по жестяным отливам подоконников. Софья Николаевна включила телевизор, но его звук заглушил шум дождя. Впрочем, она к нему не особо и прислушивалась. Его бормотание создавало иллюзию присутствия собеседника, и тягучая медлительность времени, напоминавшая, что впереди ждёт долгая ночь, ощущалась не так тяжело. Постояв у окна, она отправилась на кухню, по пути включив свет на крыльце. Когда оно было освещено, было не так страшно.

Софья Николаевна заваривала чай, когда свет несколько раз помигал и погас. При свете газовой конфорки она подошла к буфету и открыла ящик, в котором хранились свечи для таких случаев, но рука нашарила в нём пустоту. Софья Николаевна чиркнула спичкой и осмотрела все ящики. Свечей не было нигде, да и стопка спичечных коробков тоже убавилась примерно на половину. Использовать их или переложить в другое место она не могла. Проблемы с электричеством бывали довольно часто, поэтому она тщательно следила за их наличием и пополняла запас не дожидаясь, когда он сойдёт на нет.

Разволновавшись, она присела в кресло, взяла на руки подошедшего Гогена, и, поглаживая его по спине, стала придумывать объяснения, куда они могла деться. Провалами в памяти она пока ещё не страдала. Соседей, которых можно было бы заподозрить в хищении, не было. А если допустить, что в её дом забрался какой – то случайный бомж?… Нет, на его месте она взяла бы что – то посущественней, например, то, что можно съесть, продать или обменять на спиртное, а не десяток свечей и несколько коробков спичек. Несмотря на испуг, она улыбнулась при мысли, что на старости лет в её характере вдруг обнаружились криминальные склонности.

Она сидела довольно долго в ожидании, что поломка на электролинии устранится и свет включат, как это бывало всегда. Но ливень не прекращался, словно разверзшиеся небеса решили разом вернуть на землю всё, что собрали с неё за необычайно сухую осень. Похоже, делать ремонт в такую погоду никто не рискнёт и электричества не будет до утра. А впереди долгая, бессонная ночь. Она вздохнула, и не выпуская из рук Гогена, в присутствии которого почему – то чувствовала себя уверенней, пошла в спальню.

Электричество дали после полуночи. Софья Николаевна, так и не уснув, поднялась, включила везде свет, вооружилась скалкой, и обошла весь дом, возвращаясь в каждую комнату по нескольку раз. Только потом, немного успокоившись, ещё раз проверила запоры и легла спать.

Серое туманное утро прошло в раздумьях. Поначалу, проснувшись после долгой тревожной ночи, Софья Николаевна твёрдо решила дождаться начала рабочего дня и позвонить участковому. Но, представив себе, с каким выражением лица он будет выслушивать её рассказ о пропаже нескольких коробков спичек и свечей, начала сомневаться, и в конце концов пришла к выводу, что вся эта история не стоит выеденного яйца.

День начался как обычно. Она прибралась в комнатах и сварила щи. Затем подогрела суп для собак и отправилась их покормить, а заодно и проведать дом Надежды Семёновны.

Сначала она зашла во двор Марьи Ивановны, лелея надежду, что она уже дома. Однако по первому взгляду на Сержанта можно было понять, что хозяйка не появлялась. Он сиротливо лежал в конуре, глядя на огромную лужу, залившую половину двора.

– Ну что, мой дорогой, мы с тобой остались совсем одни… – сказала Софья Николаевна, наливая в его миску суп из принесённой кастрюльки,– никто не знает, куда делась твоя хозяйка. От полиции толку нет. Мне нужно было сразу взять тебя и пустить по её следу, а я не догадалась. Как ты думаешь, смог бы ты найти Марью Ивановну или нет?

Пёсик жалобно поскуливал и пытался облизать её руки.

– Осторожно, прольёшь суп, а мне ещё нужно покормить Фоку. Его хозяйка обещает скоро вернуться, а вот твоя молчит. Ну ладно, ешь суп, пока он тёплый, и не скучай, а я пойду.

Фока, чёрный лохматый пёс неизвестной породы, подаренный Зое Семёновне каким – то давним поклонником, был уже не молод. Но каждый раз, увидев Софью Николаевну со знакомой кастрюлькой в руках, он начинал весело лаять и приплясывать на задних лапах.

– Привет, Фока! Ай, молодец! – улыбалась Софья Николаевна, – скоро, скоро вернётся твоя хозяйка. Поди, соскучился? Конечно, конечно же соскучился… Погоди – погоди, сейчас налью тебе супчика. Сержант оставил и тебе. Ешь, мой хороший.

Гладя пса, она невольно сравнивала поведение обеих собак, оставшихся без хозяек, и думала о том, как оно разнится. Эмоции Фоки выражали восторг, а взгляд Сержанта, несмотря на его попытки выразить благодарность за еду, был полон безмерной тоски.

Зайдя в дом подруги, она первым делом проверила газовый котёл и открыла все окна, чтобы сменился застоявшийся воздух. Во дворе залаял Фока. Наверное, мимо двора шёл какой – то прохожий. Она выглянула в окно. Улица была пуста, а пёс рвался куда – то за дом. Софья Николаевна перешла в спальню, окно которой выходило в сад. По нему неторопливо, не обращая внимания на неистовый лай Фоки, брёл чей – то рыжий кот. Снова пустился мелкий холодный дождь, забивавший в окно. Софья Николаевна закрыла его, и, зябко передёрнув плечами, пошла в ванную. Ей не хотелось чтобы дом выглядел чересчур запущенным, поэтому она иногда вытирала пыль с мебели и подоконников, и хотя бы раз в две недели протирала полы.

Софья Николаевна щелкнула выключателем и зашла в ванную. Обычно, заканчивая уборку, она тщательно мыла использованные тряпки и развешивала сушиться на горячей трубе. Сегодня она собиралась только вытереть пыль, но, беря нужные тряпки, случайно зацепила и уронила ту, которая предназначалась для пола. Поднимая её, ощутила в руках сырость. Бросив остальные тряпки в раковину, она тщательно её прощупала и замерла. Тряпка действительно была влажной. Софья Николаевна машинально повесила её на место и потрогала висевшее рядом полотенце. Оно тоже было сырым. Она насторожилась и огляделась повнимательней.

Кафельный пол в ванной сиял свежестью, словно был протёрт не далее, чем пару часов назад. Значит, в доме побывал кто – то посторонний. Ей стало не по себе, но она постаралась найти всему логическое объяснение. Возможно, к Зое приехал кто – то из её многочисленных родственников, но каким образом он смог попасть в дом без ключей, которые были только у неё? И где его или её вещи, например, сумка или чемодан? Софья Николаевна быстро прошлась по комнатам, оглядываясь и попутно закрывая окна, но ничего нового не обнаружила, и, забыв про уборку, заперла дверь и ушла.

Вернувшись домой, она снова обошла все комнаты, подозревая, что этот непонятный «кто – то», моющийся в чужих ваннах, захаживает и в её дом, похищая свечи и спички. Осмотревшись, взяла телефон и набрала номер участкового. Он не отвечал.

Софья Николаевна села на диван, и стала рассуждать. Да, в доме Надюши однозначно побывал кто – то чужой, но вряд ли это был вор. Насколько она успела заметить, все её вещи были на месте, а грабителя, зашедшего просто помыться, да ещё и оставившего за собой идеальный порядок, она себе как – то не представляла. Скорее всего, это действительно был кто – то из Надюшиных родственников или знакомых. Как он попал в дом? Да очень просто, она могла дать ключи кому угодно и так давно, что сама об этом позабыла. На неё это очень похоже. Отсутствие чужих вещей тоже ни о чём не говорит. Например, этот случайный гость знал о том, что она находится у дочери, но, оказавшись в городе по своим делам, забежал на минутку помыться, а вещи оставил в камере хранения.

Она как раз раздумывала над тем, стоит ли звонить участковому ещё раз, когда в дверь постучали. Вздрогнув от неожиданности, приподнялась и посмотрела в окошко, в которое было видно крыльцо. Там стоял участковый.

– Стёпушка, мой дорогой. Как же я вам рада! – воскликнула она, чуть ли не бросаясь ему на шею.

– Здравствуйте, Софья Николаевна. – сказал Степан, удивляясь порыву обычно сдержанной Софьи Николаевны.– Как ваши дела?

– Всё хорошо, Стёпа, всё хорошо…

– А почему вы звонили?

– Звонила? Да так, пустяки…

– Давайте – ка мы с вами присядем, и вы поделитесь со мной всеми своими пустяками.

– Да – да, заходите, я напою вас чаем. А ещё у меня есть прекрасные щи с говядиной. Не желаете ли тарелочку?

– Щец я бы поел… – согласился Степан, в желудке которого плескалось несколько чашек кофе, которым его угощали в каждом кабинете, и больше ничего.

– Тогда мойте руки и присаживайтесь, – пригласила Софья Николаевна, трогая рукой кастрюлю.

Щи были достаточно горячие. Она открыла крышку и ахнула. Кастрюля была наполовину пуста, а от приличного куска говядины остался один навар.

– Что – то случилось? – спросил Степан, вешая полотенце на крючок.

– Вот… – только и смогла сказать Софья Николаевна, тыча рукой в кастрюлю.

– Что «вот» – не понял Степан, заглядывая в неё и втягивая носом аппетитный запах.

– Щи кто – то съел. Я сварила их сегодня и ещё не обедала. Кастрюля была полна. И мясо тоже кто – то съел. И свечи, и спички…

– Свечи и спички… – не понял Степан, – их тоже кто – то съел?

Взглянув в его изумлённые глаза, Софья Николаевна поняла, что он подозревает её в старческом маразме.

– Я конечно волнуюсь,– она старалась говорить как можно спокойней, – но я не сумасшедшая. Разумеется, свечей и спичек никто не ел. Они просто исчезли.

– Исчезли? Когда?

– Я не знаю, когда это случилось. Но вчера вечером у нас погас свет…

– У нас тоже.

– Да, и у нас… – повторила Софья Николаевна,– такое бывает довольно часто, поэтому у меня вот в этом ящике всегда лежит запас свечей и спичек. А вчера я обнаружила, что нет ни одной свечи и половины спичек. Теперь кто – то съел щи. И ещё… кто – то мылся в Надюшиной ванной.

– Мылся в ванной? – спросил Степан, не скрывая любопытства,– и кто это был?

– Я не знаю.

– А кто вам сказал, что в ней кто – то мылся?

– Тряпка.

– Как «тряпка»?

– Сейчас я всё объясню. Понимаете, пока я была в Голландии, Надюша следила за моим домом. И делала это очень хорошо. Теперь, когда она уехала к дочери помочь с новорожденной внучкой, я делаю то же самое. Я каждый день кормлю Фоку, проверяю всё ли в доме в порядке, то есть газ, вода, окна и прочее. Затем поливаю цветы, иногда немного убираюсь, но после обязательно стираю все использованные тряпки и сушу их в ванной, на трубе. А вот сегодня половая тряпка оказалось сырой, хотя я пользовалась ею дней десять назад, а пол слишком чистым, словно в ванной кто – то недавно мылся. А теперь вот щи… И что прикажете обо всём этом думать? Могу ли я оставаться спокойной, зная, что кто – то шарит по нашим домам, моется в чужой ванной, ест щи и абсолютно ничего не боится… А если это убийца? А тут ещё и Марья Ивановна пропала…

– Марья Ивановна нашлась…

– Слава богу! – обрадовалась Софья Николаевна, – она уже дома?

– Боюсь, домой она уже не вернётся. Её недавно выловили из нашего озера. Я только что был на её опознании.

– Она утонула? – охнула Софья Николаевна,– как это могло произойти?

– Пока ещё ничего не понятно. А вы не можете сказать, когда вы видели её в последний раз?

– Могу, ведь она пропала на моих глазах.

– На ваших глазах? И как это случилось?

– Мы с нею были у Стеши, вернее у Адама Викентьевича.

При упоминании о Стеше лицо Степана вытянулось и посуровело. Он до сих пор не мог простить ей того, что, отвергнув его ухаживания, она неожиданно вышла замуж за старика. Если бы её избранник был молодым, здоровым мужчиной, он бы ничуть не обиделся, так как понимал, что сердцу не прикажешь. Но то, что она, вся такая скромная, порядочная и правильная, погналась за богатством, заставляло сомневаться в её искренности и говорило о её меркантильности, чего можно было ожидать от кого угодно, только не от неё.

– Пожалуйста, не осуждайте Стешу… – сказала Софья Николаевна, почувствовав его настроение, – вы не знаете всех причин её поступка. Когда – нибудь я всё вам объясню.

– Ладно, давайте продолжим о Марье Ивановне.

– Давайте. Сара Вульфовна чувствовала себя очень плохо, и мы с Марьей Ивановной поехали к ним, чтобы ей помочь. Марья Ивановна собиралась попарить её в травах. Она в них неплохо разбирается. То есть разбиралась, – поправилась Софья Николаевна, и, всхлипнув, продолжила, – эти травы нужно было сначала заварить, поэтому она пошла на кухню и вернулась оттуда сама не своя. Она увидела повара, работавшего у Адама Викентьевича, и пыталась рассказать о нём что – то такое, что её очень насторожило, я бы даже сказала, испугало. А я её не выслушала, потому что в это время Стешу допрашивал следователь по поводу аварии, помните, которая произошла у казачьего камня?

– Помню…

– Ну вот. Я так волновалась за Стешу, что не обратила на Марью Ивановну никакого внимания. Если бы я её выслушала… Потом она снова пошла на кухню и больше её уже никто не видел. Наверное, повар догадался, что она знает о нём какую – то тайну, и за это убил.

– Как он мог убить её в доме, в котором было полно людей? – не согласился Степан.– Хотя, свернуть шею слабой женщине дело одной секунды, но ведь на кухню в любую минуту мог кто – то зайти.

– У неё была свёрнута шея? – спросила Софья Николаевна, хватаясь рукой за грудь.

– Да. Софья Николаевна, вам нехорошо? Простите меня за то, что я подвергаю вас таким испытаниям. Может, вам вызвать скорую?

– Нет – нет, давайте продолжим о Марье Ивановне.

– Хорошо. А что говорил по поводу её исчезновения сам повар?

– Ничего не говорил, а потом и сам исчез, в тот же день.

– Хорошо. Итак, допустим, он её убил. Куда он мог спрятать тело, в шкаф?

– Конечно, нет. Мы обыскали весь дом, и не раз, и только потом узнали совершенно случайно, что под ним находится огромный подвал, в котором никто, кроме повара, не бывал. В нём есть два хода, один прямо из кухни, второй со двора.

– Ход из кухни? И вы не заметили, что на кухне присутствует лишняя дверь

– Не заметили. Она сделана как вторая половинка дверцы шкафа, которую мы открыли случайно, даже не надеясь кого – то там найти. Он мог держать её в подвале, а потом вынести и бросить в озеро.

– А хозяева? Они – то знали об этом подвале или нет?

– Конечно, знали. Но оба уже забыли, когда были в нем в последний раз. Но Марьи Ивановны не оказалось и там, и мы все продолжали надеяться на то, что она жива и ушла сама по каким – то срочным делам. – Софья Николаевна помолчала, с ужасом глядя на Степана, потом воскликнула, – Господи, я боюсь чтобы он не сделал то же самое со Стешей.

– Не бойтесь, ничего ни с кем он уже не сделает. Ваш повар сгорел при пожаре на лесопилке.

– Сгорел? Вы уверенны?

– Стопроцентной уверенности нет, но кто – то из деревенских подтвердил, что в последнее время на лесопилке жил мужчина, похожий на вашего повара. Его личность, установленная по словесному портрету, настолько приметна, что ошибиться невозможно. Кроме него сгореть там было некому.

– Вот! – воскликнула Софья Николаевна, поднимая вверх указующий перст, – это ещё раз подтверждает, что Марью Ивановну убил он. Иначе зачем бы ему уходить из тёплого, сытного места и жить на какой – то лесопилке, тем более, впереди зима.

– Ну, если это и так, то он за это уже наказан. Софья Николаевна, мне пора идти. Запирайтесь получше и ничего не бойтесь. Утречком я к вам обязательно забегу.


Глава26


Проводив участкового, Софья Николаевна заперла дверь, задвинула шторы на окнах и включила телевизор. Несмотря на то, что предыдущая ночь прошла почти без сна, спать совсем не хотелось. По стёклам снова застучал дождь и послышался протяжный, тоскливый вой. Это Сержант оплакивал свою хозяйку. Наверное, его маленькое, преданное сердце чувствовало с самого начала, что её нет в живых, поэтому он и был таким грустным. Софья Николаевна заплакала, думая о нелепой смерти Марьи Ивановны, но, почувствовав, как в груди начало жечь и покалывать, решила взять себя в руки. Выпив валерьянки, она подумала о том, что у Марьи Ивановны наверняка найдутся какие – то наследники. Если Сержант не будет им нужен, она попросит отдать собачку ей. Словно услышав её мысли, в комнату явился Гоген, и, неторопливо, по – хозяйски пройдясь по ковру, уселся посередине.

– Ну ты, Гоген, конечно, номер первый,– сказала Софья Николаевна, – но Сержанта я возьму всё равно, как бы ты не возражал. Уж он то не позволит, чтобы кто – то шарился по моему дому и поедал мои щи, а вот ты даже не муркнул, только и знаешь важничать, а больше ничего.

Гоген оглянулся на голос, и, словно подчёркивая нелепость её слов, звучно чихнул.

– Хочешь сказать, что охранять хозяйские щи не кошачье дело? Может ты и прав. Но как ты мог пустить в дом чужого? Никогда тебе этого не прощу. Меня тоже могли бы убить, и ты остался бы совсем один, тебе было бы хорошо?

Софья Николаевна говорила не думая, только для того, чтобы не позволять грустным мыслям завладевать разумом. Видимо, поняв по интонации, что хозяйку гнетёт тоска, Гоген подошел и запрыгнул к ней на колени. Софья Николаевна на секунду прижала его к себе так крепко, что ему стало больно, но он не вырывался, а, подождав, когда объятия хозяйки ослабнут, привольно развалился на её коленях и успокаивающе заурчал.

Продолжая его гладить, Софья Николаевна откинулась на спинку кресла, и, подняв лицо к потолку, увидела, как по нему прошелся луч света и тут же погас. Следом зазвонил телефон. Эти пляшущие огни и ночной звонок заставили сердце тревожно забиться. Софья Николаевна протянула руку к трубке и тут же отдёрнула назад, но звонки не прекращались. В конце концов она ответила. Знакомый голос словно возродил её из пепла.

– Софочка, это я!

– Наденька, моя дорогая!!! – воскликнула Софья Николаевна, давая волю слезам – Ты где?

– Я вот она, стою у запертых ворот! Встречай же, подружка!

– Бегу – бегууууу!!

– Почему ты не позвонила, я встретила бы тебя на вокзале. – спрашивала Софья Николаевна, помогая подруге тащить огромную сумку.

– Зачем я стала бы тревожить тебя в такое время и такую погоду. Я прекрасно доехала на такси. Ну как вы тут поживаете? Все ли живы – здоровы? – щебетала Надежда Семёновна.

– Не все…– ответила Софья Николаевна, останавливаясь передохнуть, – не все здоровы и не все живы… Об этом я расскажу потом, сначала скажи, как внучка?

– Внучка просто чудо. Между прочим, уже улыбается, а назвали её Софией, в честь тебя.

– Надеюсь, ты её сфотографировала?

– Обязательно…

Они просидели до полуночи, рассматривая фотографии маленькой Софочки, и, признав единогласно, что она похожа на бабушку как две капли воды, выпили за здоровье обеих по бокалу шампанского, которое она достала из своей объёмистой сумки. Затем попытались разгадать тайну исчезновения Марьи Ивановны, вместе оплакали её трагическую судьбу, пожелали сгоревшему повару гореть и дальше в аду и обсудили неизвестного, ворующего свечи и моющегося в чужих ваннах.

Вдвоём все эти события казались не такими уж и страшными, но, когда Надежда Семёновна засобиралась уходить, Софья Николаевна сделала робкое предложение:

– Зоечка, может сегодня переночуешь у меня?

– Моя дорогая, я так соскучилась по своему дому, что мне ничего не страшно…– призналась Надежда Семёновна, – Даже если какой – то бомж и помылся в моей ванной, да ещё и прибрался, значит, что – то хорошее в нём ещё осталось. Может, стоит с ним познакомиться? Подберём, обогреем, обмоем, приоденем, вдруг на что – нибудь сгодится. Ты не будешь возражать, если я заберу свою сумку утром? У меня нет никаких сил тащить её сейчас.

– Конечно. Жаль только, что я у тебя не прибралась из – за всей этой истории. А ведь собиралась. Ой, по – моему, твоё шампанское ударило в голову.

– Ничего, завтра наведём порядок в доме, в мыслях и вообще во всём. А сегодня возьмём бутылочку с собой. Ты меня проводишь, и мы выпьем ещё по чуть – чуть за здоровье Софочки у меня дома. Согласна?

– Обязательно. Пойдём.

Фока завизжал при виде хозяйки и стал прыгать, пытаясь до неё дотянуться. Растроганная Надежда Семёновна пошла к нему пообниматься, а Софья Николаевна открыла дверь и вошла в дом. Зайдя в гостиную, она остолбенела. В комнате мерцал голубоватым светом экран телевизора, а над спинкой кресла возвышалась чья – то голова.

Возможно потому, что она была не одна, а может причиной её смелости послужило выпитое шампанское, но, вместо того, чтобы сразу же выскочить из дома на улицу, она щелкнула выключателем и спросила:

– Кто здесь?

С кресла поднялся высокий, очень худой и совершенно голый мужчина. Из – за высокого лба с залысинами, длинных тёмных волос, прикрывающей шею бороды и мрачного взгляда он показался ей похожим на Мефистофеля. В следующий момент Софья Николаевна поняла, что перед нею стоит повар.

– Это вы?…– прошептала она, пятясь назад.

– А это ты, старая сука. Как же ты мне надоела, куда не пойдёшь, всюду ты, вечно куда – то заглядываешь, кого – то выслеживаешь, что – то ищешь … Даже ночью и то припёрлась. И что ж тебе не жилось… – проскрежетал он, и, сделав огромный шаг вперёд, схватил её за горло, и, повалив на стол, стал душить.

Надежда Семёновна, вошедшая следом, увидела, что её подругу пытаются убить, и размахнувшись из всех сил бутылкой с остатками шампанского, ударила его по голове.

Повар рухнул на свою жертву, как подкошенный.

– Софочка, ты жива? – спросила Надежда Семёновна, сталкивая его на пол.

– Жива. Оооох…

– Слава богу. Ах ты, гад …– Надежда Семёновна ещё раз пнула свою жертву ногой.

– Надеюсь, ты его не убила? – спросила Софья Николаевна, падая на диван.

– Как же, его убьёшь. Это тварь даже в огне не горит…

– Это точно… Надюша, надо его связать. Если он придёт в себя, нам с ним не справиться. У тебя есть верёвка?

– Есть, только я не помню где она лежит.

– Вспоминай, пока он не очнулся.

– Не могу. Давай действовать подручными средствами. Вот шарф, надеюсь он выдержит. Что ещё? Скатерть… Пойдёт… Нет, не пойдёт. Давай затащим его в кресло. Засранец, такой худой и такой тяжёлый. Ишь ты, искупался в моей ванне и расселся голышом, как у себя дома, да ещё и телевизор включил…

– Надечка, надо торопиться…

– Да – да… Вспомнила! У меня же есть скотч, в кино всех преступников связывают скотчем. Вот он. И упаковочная плёнка есть, тоже сгодится.

– Быстрее, Надечка, быстрее, мне кажется, он шевелится. Ты вяжи скотчем, а мне дай плёнку. Ты слева, я справа. Ноги надо привязать к ножкам кресла. Раздвигай их пошире. Тьфу, какая мерзость…

Очнувшись, повар не сразу понял, что накрепко привязан к креслу и начал дергаться, пытаясь освободиться. Надежда Семёновна стояла напротив, и, наблюдая за его тщетными попытками, потирала руки, что говорило о том, что в её голову пришла какая – то идея. Софья Николаевна пыталась набрать номер полиции, но никак не могла попасть дрожащими пальцами в нужные кнопки. Надежда Семёновна протянула руку за телефоном, и она покорно его отдала, подумав, что она хочет позвонить сама. Но та положила трубку на тумбочку, достала из ящика какой – то тяжелый, судя по стуку, предмет и сказала:

– Погоди звонить, Софочка, сначала мы его допросим.

– Как допросим? – удивилась Софья Николаевна.

– А как положено. – сказала Надежда Семёновна, поворачиваясь к пленнику и щёлкая огромными старинными портняжескими ножницами, – Эта сволочь убила нашу подругу, а мы будем с нею церемониться? Говори, это ты убил Марью Ивановну? Почему, что она тебе сделала?

В ответ повар презрительно сощурился и плюнул на пол.

– Ты посмотри, он ещё и плюётся… Да ты не понимаешь, куда попал… Ты знаешь, что с тобой будет, если ты не признаешься? Я тебя оскоплю… – пригрозила Надежда Семёновна, наклоняясь и щелкая ножницами возле его паха.

– Осторожно, дура… – проворчал он, пытаясь сдвинуть колени.

– А то что? Убьешь? Свернёшь шею, как Марье Ивановне? Ты ещё не понял, что теперь ты в наших руках. И вообще тебя уже нет. Ты сгорел и давно похоронен. Стоп… Тебя похоронили, а ты, оказывается, жив? А раз ты жив, значит вместо тебя сгорел кто – то другой… А кто?

– Откуда мне знать?

– Врёшь, ой врёшь. По глазам вижу, знаешь. Говори!!!

– А тебе это надо? Вы понимаете, дуры, куда вы лезете?

– Разберёмся после того, как ты нам расскажешь.

– Ага, жди. Лучше я промолчу, целее буду.

– Ты так думаешь? Напрасно. За Марью Ивановну мы можем тебя не только оскопить, а вообще порубить на куски и закопать в саду. И никто не будет тебя искать. Тебя же уже нет и ты никому не интересен, чудовище.

– Вы не сможете.

– Ещё как сможем. Ты знаешь, кто я? Я врач. В институте мы изрезали на лоскутки столько бомжей, что тебе и не снилось. Но там это делалось ради науки. А тебя я изрежу ради справедливости. Такие мрази не должны ходить по земле.

– Тварь, я всё равно до тебя доберусь, – повар начал дергаться изо всех сил, пытаясь освободиться.

– Можешь не стараться, ничего у тебя не получится. В твоих интересах быстрее отвечать на вопросы.

– Да пошла ты…

– Значит, говорить ты не хочешь. Ладно. Софочка, в ящике лежат медицинские перчатки. Дай мне и сама тоже надень. Сегодня ты будешь моим ассистентом.

– Ты что задумала? – прошептала Софья Николаевна, подавая перчатки.

– Сейчас мы будем делать ему обрезание, и ты мне будешь помогать.. – сказала Надежда Семёновна, натягивая перчатки на руки. – Надеюсь, ты крови не боишься?

– Боюсь. Ты говоришь это серьёзно?

– Ещё как.

– Но мы не можем так поступить, мы же люди.

– Можем, он это заслужил.

– Нет, Надечка, нет. Давай лучше вызовем полицию.

– Полицию мы вызовем только после того, как он признается, за что убил Марью Ивановну. Кстати, ты не забыла, что несколько минут назад он хотел убить и тебя?

– Развяжите меня, суки… – закричал пленник, – мне надо в туалет.

– Что, обосрался? Можешь дуть под себя, это кресло я всё равно выброшу.

– Я не могу…

– Ничего,сможешь. Софочка, давай начинать, пока он не обгадился. Бери пинцет и оттягивай его дурака за шкурку как можно сильней, не то я могу обрезать лишнее. Хотя, оно ему всё равно уже не пригодится. Оставлять в живых и отвечать за этот кусок дерьма я не намеренна. Жаль, ножницы тупые, в последний раз их точили ещё при моей бабушке. Ничего, как – нибудь отпилим.

– Надечка, ты действительно можешь убить человека?– не поверила Софья Николаевна.

– Человека не могу, а вот это животное, которое покушалось на твою жизнь, запросто. Давай уже начинать. Бери пинцет.

– Я не могу…– всхлипнула Софья Николаевна.

– А я говорю, можешь. Бери пинцет и не реви. Ну что ты копаешься, никогда не видела голого мужика?… О господи… Давай сюда пинцет, я сама его захвачу, а ты подержишь. Можешь потом закрыть глаза, только держи.

Надежда Семёновна наклонилась и стала водить пинцетом внизу живота своей жертвы.

– Отойди, ненормальная… – завопил повар.

– Не ори, ты мне мешаешь. Оброс, как обезьяна… Слушай, почему – то я ничего не нахожу. Куда он у тебя делся? Может ты вообще не мужик? Ага, вот оно. Ишь как он его втянул…

Поймав искомое, она изо всех сил зажала его пинцетом и дёрнула.

Повар закричал так, что у обеих заложило уши.

– Не надоооо… Я всё скажу, только не надо…

– Говори.

– Эта ваша Марья меня узнала. Когда – то давно…

– Когда – то давно ты убил и сжёг Дарью. – догадалась Надежда Семёновна, – Поэтому тебя и занесло в наши края. Наверное, ты тоже прятался в подвале под её домом?

– Да. Я знал, что меня считают сгоревшим и боялся появляться на люди. Но во время ливня подвал обрушился, я едва успел из него выскочить. Я давно заметил, что твой дом пустует, поэтому сюда и пришел.

– А как вы вошли в дом? Он же был заперт? – спросила Софья Николаевна, испугавшись, не забыла ли она закрыть замок.

– Ваши эти замки… – хмыкнул Повар.

– А в моём доме тоже были вы?

– Я.

– Значит, свечи со спичками и щи… Это ваша работа?

– Моя. В подвале было темно, как в могиле… А ты пожалела тарелку щей и несколько свечек? – упрекнул он, глядя на неё сквозь слёзы, которые непроизвольно текли по его щекам.

Его укоряющий взгляд прожигал насквозь. Софья Николаевна задала свой вопрос только для того, чтобы убедиться, что все её страхи закончилось, и она может жить в своём доме спокойно, не боясь собственной тени. Но слёзы боли и унижения, увиденные в глазах мужчины, заставили её забыть обо всём. Ей стало невыносимо стыдно за то, что они с ним делают и вообще за всё, словно в том, что жизнь загнала его в угол, была и её вина.

Взглянув на неё, Зоя Семёновна поняла, что её подруга, не обидевшая за свою жизнь даже мухи, пожалела и готова простить и просить прощения у убийцы, который едва не отправил на тот свет её саму. Поняла, потому что знала – всепрощение и вечная готовность к покаянию, желанию понять и оправдать того, кто приносит тебе боли и страданий больше всех, характерная черта всех русских женщин

Ей вспомнилась Вера Бесфамильная, хрупкая, худенькая женщина, которую ей пришлось наблюдать во время работы участковым врачом. Её муж Василий был беспробудным пьяницей, но это не мешало ей рожать от него каждый год по ребёнку. Вера работала как ломовая лошадь и беспрекословно тащила на своих плечах и дом, и детей, а он регулярно избивал её до полусмерти. Она пряталась вместе с детьми по сараям и соседям до тех пор, пока он, напившись вдосталь, не отсыпался и не шел её искать.

При виде его обрюзгшего и заросшего, но трезвого лица она с трудом скрывала радость, и, забыв всё, и оскорбления, и рукоприкладство, пыталась убедить себя и других в том, что во всём, что произошло, виновата только проклятая водка, а на самом деле он любящий и нежный, и не может прожить без неё ни минуты. А когда он бубнил несколько невнятных слов о раскаянии и о том, что всё было бы по другому, если бы она его не заводила, была готова с ним соглашаться и брать вину на себя.

Иногда соседи вызывали полицию. Под их давлением Вера писала заявление и его увозили, а рано утром она бежала в отделение, и, пряча синяки под тёмными очками, винила во всём себя и умоляла дежурного вернуть ей и заявление, и мужа. Они возвращались домой вдвоём, взявшись за руки, словно молодые, а назавтра все начиналось сначала.

Вера умерла не дожив до сорока. Надежда Семёновна хорошо помнила стайку детей мал мала меньше, стоявших у гроба матери, и лицо покойницы с навсегда застывшим выражением вины. Дети не плакали, а только растерянно озирались по сторонам. Василий бродил серой тень по двору и их не замечал.

Она слышала, как две женщины, стоявшие неподалёку, вполголоса жалели осиротевших детей, а ещё больше жалели Василия, который по сути их и осиротил, рассуждая о горькой участи отца – одиночки, оставшегося с такой оравой, и о том, что ему надо будет побыстрей жениться. Они по очереди приводили Василия и усаживали у гроба на заботливо подставленный табурет, но он долго не засиживался, и опять куда – то исчезал. Обе они были не замужем, и каждая из них, как ей казалось, уже была готова взять на себя заботу о детях и, естественно, о Василии. А она видела, что его глаза с каждой отлучкой блестят всё сильнее и становится он всё разговорчивей, и не могла понять, почему русские женщины, самые красивые женщины в мире, имеют такую низкую самооценку и такую великую готовность к самопожертвованию.

Сама Надежда Семёновна в браке была счастлива. Её муж Мишенька, добрейший, жизнерадостный человек, был известным гинекологом. Они прожили вместе тридцать три года, пролетевшие как одно мгновение. Он её любил, баловал и носил на руках, как ребёнка, почти до конца, несмотря на то, что вес обоих увеличивался с каждым прожитым годом.

– Хорошего человека должно быть много, – говорил он, когда она заводила речь о диетах, – глупенькая, ты даже не понимаешь, что от нашего веса зависит наше счастье, мешать которому мы не имеем права. Сев на диету, мы будем вечно голодными, нервными и раздражительными. А жизнь и так слишком коротка, зачем же усложнять её глупыми ссорами и раздорами?

Смерть Мишеньки была мгновенной. Инфаркт сразил его во время, когда он рассказывал что – то весёлое. Оплакивая его безвременную кончину, она успокаивала себя тем, что он умер счастливым. Наверное, потому, что ей не довелось испытать того, что пережила Вера и тысячи других женщин, проживавших подобную жизнь, она не могла понять, откуда у них берётся такая сила и воля, помогавшая всё выдерживать и прощать своих мужчин, у которых и от мужского – то оставалось только одно, то, что сейчас было в её руках.

Нахлынувшие воспоминания заставили её снова взяться за ножницы. Увидев её суровое лицо, повар поверил в серьёзность её намерений, и, всхлипнув, попросил.

– Не надо, пожалуйста…

– Не надо? – голос Надежды Семёновны был холоден и бесстрастен,– Чего не надо? Я ещё ничего не делала. Наверное, Марья Ивановна тоже говорила «не надо», а ты её не послушал, не пожалел… И того человека, который сгорел вместо тебя на лесопилке, тоже не пожалел…

– Ты их не ровняй. Если бы ты его знала, ты бы его тоже не пожалела.

– Знала бы что?

– Тебя это не касается. Поверь, он получил по заслугам. Больше я не скажу ни слова.

Надежда Семёновна посмотрела на его опущенную голову и устало выдохнула:

– Как хочешь…

– Надечка, давай вызовем полицию… – всхлипнула Софья Николаевна.

– Вызывай… – Надежда Семёновна, бросила ножницы на стол и упала на диван без сил, – Я больше не могу.

Софья Николаевна успела сделать к телефону всего один шаг, когда дверь отворилась и в комнату вошёл участковый и с ним ещё двое полицейских.

– Стёпа, вы откуда? – воскликнула она, падая на диван рядом с подругой.

– Да мы стояли под вашей дверью. Ну ты, брат, попал. Нашим дознавателям такие изощрённые методы и не снились. Надо попросить наших дам с ними поделиться.

– И нам бы не снились, – вздохнула Надежда Семёновна, – если бы он тут не расселся во всей красе. Не могли же мы его избивать.

– А как же насчёт угрозы порубить его на части?

– А, это… – Надежда Семёновна усмехнулась, и, обессиленно махнув рукой, сказала – это был всего лишь психологический приём.

– Ничего себе психологический приём. Вы же чуть не оторвали ему самое дорогое.

– Ну не оторвала же. Надеюсь, меня не отдадут за это под суд?

– Ни боже мой… Он же не станет жаловаться на то, что две пожилые женщины покушались на его пиписку, тем более, что никто этого не видел.

– Вот и хорошо. Скажите лучше, как вы сюда попали?

– Так вы же сами мне звонили. Вы не заметили, что у вас включён телефон?

– Нет, нам было не до него.

– Понятно. Ребята, развяжите его. Где твоё барахло, Аполлон?

– Сохнет в ванной. – проворчал повар, не поднимая головы, – я его постирал, а переодеться мне не во что. Мои вещи остались в обвалившемся погребе.

– Хочешь, иди так. Соседи по камере будут рады… Ладно – ладно, не зыркай.


Глава 27


– Мил человек, не поможете ли отнести кастрюлю в ванную… – вспоминал Повар, глядя сквозь решётку уазика.

Пристальные взгляды Марьи Ивановны, говорившие о том, что ей известно о нём что – то такое, что он и сам давно уже забыл, выбили его из колеи, именно поэтому он поспешил и взялся голыми руками за горячие ручки кастрюли. Обжегшись, он непроизвольно схватился рукой за мочку уха, в которой блеснула серебряная серьга.

– Цыган… -ахнула она, поняв, что перед нею стоит убийца Дарьи.

В его жизни не было ничего постоянного, даже имени. Да оно и не было ему нужно. Колеся по свету одиноким волком, он на каждом новом месте назывался по другому, выдумывал себе новую биографию, а Марья назвала его так, как его звали более тридцати лет назад. Увидев его злобный взгляд, она попятилась, но он навис над нею как коршун, и, схватив за голову, резко крутнул. Оттащив обмякшее тело в кладовку, вернулся на кухню, и, опершись руками о стол, задышал глубоко и размеренно.

Когда все обратили внимание на долгое отсутствие Марьи Ивановны, он уже оправился и вёл себя абсолютно спокойно. На плите кипел грибной суп. Попробовав, подсолил и приправил душистым перцем. Всё, что он готовит, непременно должно быть вкусным, тем более, что такой суп любят и едят с большим удовольствием все члены семьи. Попробовав ещё раз, посмаковал, и, достав из кармана баночку, похожую на те, что стояли рядком на полке, высыпал её содержимое в кастрюлю. Ещё раз помешав суп, вымыл ложку, тщательно вытер и положил в ящик. Теперь всё, пускай едят на здоровье, хотя оно им больше не понадобится…

В окно было видно, как уехала гостья, привёзшая Марью. Остальная компания отправилась на озеро. Дог вышагивал вместе с ними. Чёртов пёс не отходит от старухи ни на шаг, и его дальше кухни не пускает. Она из дома почти не выходит, за исключением редких прогулок к озеру, и присутствие собаки, чуявшей его за версту, постоянно мешало его планам. Он не раз делал попытки улестить пса, подсовывая лакомые кусочки в приоткрытую дверь. Но тот бросался к нему с такой злобой, что он едва успевал захлопнуть перед ним дверь, и к его угощению никогда не прикасался.

Блажной нёс удочки и ведро. Значит, они решили порыбачить и это хорошо. Новый охранник ушел вместе с ними, и это тоже очень хорошо. С его появлением всё усложнилось ещё больше. По его отношению к работе, вниманию к мелочам, пунктуальности и собранности было очевидно, что когда – то он служил в органах, а с такими ребятами шутки плохи. Теперь он успеет сделать всё, что так долго планировал, без суеты и спешки. Откладывать дальше уже нельзя.

Изначально заказ казался довольно простым. До этого он, принимая очередной заказ, никогда не сходился близко со своими будущими жертвами, в подробности их жизни не вникал и делал дело быстро и хладнокровно. Нынешняя же история была спланирована с долгосрочной перспективой. Он должен был некоторое время поработать в этом доме, осмотреться и решить вопрос так, чтобы смерть обоих стариков выглядела естественной.

Но вдруг появились эти двое, которых хозяину вздумалось взять под своё крыло. На вопрос изменится ли в связи с этим его гонорар, Рыжий ответил, что заказчик пообещал увеличить сумму вдвое. Его это устраивало, но исполнение опять пришлось отложить на неопределённый срок. А у него появилось время поразмыслить и стало ясно, что придать смерти всей семьи естественный вид не получится. В любом случае первым подозреваемым будет он, хотя, исполнив заказ, скорее всего будет приговорён так же, как и его жертвы. Интересно, кто будет исполнителем… Скорее всего, Рыжий постарается сделать это сам. Слишком уж он жаден до денег, чтобы отдать их кому – то другому. То, что он уже готов ради них на всё, читалось в его глазах при каждой встрече.

Всегда осторожный и подозрительный ювелир поверил в историю о трагической судьбе бывшего моряка, рассказанную кем – то из старых друзей. Возможно именно его угрюмый взгляд, пугающий и отталкивающий для всех остальных, вызвал в противоречивом характере ювелира сочувствие и доверие. Он проникся участием к его судьбе, решив, что между ними есть что – то общее и, не задавая лишних вопросов, взял на работу. Такое отношение к себе повар встретил впервые, и, скорее всего, именно поэтому постоянно находил причину отложить исполнение приговора.

Он постепенно навёл на кухне свой порядок и не терпел никакого вмешательства в свои дела. Никто особо ему и не возражал, поскольку готовил он хорошо, а больше от него ничего и не требовалось. Хозяин называл его Распутиным, все остальные просто Поваром, и его это устраивало. Оттягивая время, он неожиданно для себя прижился в этом доме, в котором его впервые признали мастером своего дела.

На старости лет в нём обнаружился талант кулинара. Готовить еду ему нравилось всегда. Каждый раз, когда у него появлялись деньги, он устраивал для себя праздник живота. Бывая в ресторанах, заказывал самые шикарные блюда, и не спеша их смакуя, запоминал или расспрашивал у официантов, как и из чего они готовились, а дома пробовал готовить их сам, и у него получалось.

Дома… Своего дома у него не было никогда. Кем были его родители, доподлинно он не знал. Одни говорили, что его матерью была молодая, незамужняя девушка, которая, едва родив, выбросила его в мусорный ящик, чтобы скрыть свой грех. Там его и подобрала нищенка Ульяна, рывшаяся в мусоре в поисках еды. Другие говорили, что Ульяна сама украла его из коляски, поставленной заболтавшейся нянькой в тени кустов, потому что тем, у кого на руках малыши, подают гораздо чаще. Вечно голодный, больной и сопливый, он долго выдавался за грудничка, и выжил, вопреки всему каким – то невероятным чудом. Своё первое имя «Лёпка синяя попка» он получил за то, что его седалище была вечно синим от щипков, которыми его потчевала «мамаша» чтобы он заплакал, когда надо было привлечь чьё – то внимание, либо, наоборот, замолчал.

Пинков, подзатыльников и колотушек, доставшихся на его долю, хватило бы на десятерых. Пороли его за всё, за то, что кусал нищенку за пустую грудь, которую она пыталась сунуть ему в рот, изображая кормящую мать. За то, что какая – то сердобольная тётенька, прежде чем подать милостыню, пыталась заглянуть в тряпьё, в которое он был завёрнут, а он, устав лежать в то время, когда ему хотелось бегать и прыгать, посылал её по известному адресу. В лучшем случае дело заканчивалось тем, что тётенька прятала кошелёк и убегала. В худшем она шла к ближайшему постовому милиционеру, и обоим, и «мамаше», и «грудничку», приходилось срочно удирать самим. А вечером его опять безжалостно пороли за утерянную выручку.

Лёвка не помнил, чтобы его кто – нибудь приласкал или пожалел, ни те, кто использовал его в своих целях, ни те, кто бросал для него монету мимоходом, не останавливаясь и отворачивая равнодушный взгляд в сторону. Жалость была слишком большой роскошью как для просящего, так и для подающего. Она, как и любое другое человеческое чувство, рождается в мышлении, а ненужные мысли мешают каждому делать своё дело.

Те, кто опустился на самое дно, ничего другого делать не умели, а может просто не хотели. Они существовали, довольствуясь копейками, остававшимися от кого – то неизвестного, сидевшего где – то на недосягаемой высоте и собиравшего с их унижения прибыль, словно обильный урожай с непаханого поля, только за то, что закрывал глаза на их промысел и прибыль эта стоила дороже жизни любого из тех, кто её приносил.

Прохожие тоже подавали не из жалости или желания облегчить чью – то участь, а в надежде, что им самим это зачтётся где – то наверху, и не задавались вопросом, как эти люди дошли до подобного состояния и почему бездействует тот, кто как раз и должен этим заниматься.

Когда Лёвка подрос и стал приносить больше вреда, чем пользы из – за своего строптивого, непоседливого характера, его продали домушникам. Его худоба и ловкость позволяли ему пролезать в любую форточку для того, чтобы открыть дверь изнутри и впустить в квартиру взрослых подельников. Это дело ему нравилось гораздо больше, чем сидеть на одном месте с побирушками. Теперь он мог свободно бегать по улице и дворам, изучая жизнь со всех доступных ему сторон, а не выглядывая сквозь щель в пеленках, прикрывавших его лицо.

Кормили его по чуть – чуть, чтобы не растолстел, лишь бы не умер с голода. Поэтому, залезая в окно квартиры, он сначала искал еду, а потом уже ценности, которые у него всё равно отбирались. Однажды он был настолько голоден, что, попав в квартиру и учуяв запах котлет, забыл о деле и поспешил на кухню, а его подельникам пришлось напоминать о себе стуком в дверь. Жившая напротив старушенция, проводившая большую часть дня у дверного глазка, заподозрила неладное и вызвала милицию. Услышав шум, он спрятался в мойке за мусорным ведром и сидел там, пока все разошлись, затем доел котлеты и ушел тем же путём, каким туда попал. За это его опять избили и не давали есть целых три дня.

Лёвка часто убегал в сквер, и, глядя на женщин, гулявших с детьми, пытался угадать, которая из них могла бы быть его матерью. В глубине души он мечтал, чтобы его тоже водили за руку, спешили к нему, когда он падал, стряхивали с него пыль, и, жалея, дули на ушибленное место. Однажды он нарочно упал, и, сбив колено в кровь, подошел к тётеньке, которая, как ему казалось, была похожа на его мать, в надежде, что, увидев его, она узнает в нём своего сына, обнимет и заплачет от счастья. Он долго стоял перед нею и смотрел сквозь слёзы в её глаза, а она отводила взгляд в сторону, делая вид, что его не замечает, а потом и вовсе поднялась, подозвала чистенького, толстощёкого мальчишку, и, пожаловавшись соседке по лавочке на то, что из – за этих грязных, вшивых нищих негде погулять с нормальным ребёнком, увела его домой.

Помощь пришла оттуда, откуда он её не ждал. Это была девочка примерно его возраста. Качаясь на качелях, она увидела его кровоточащую коленку и подбежала, чтобы ему помочь.

– Ранку надо срочно промыть, иначе может приключиться столбняк. – сказала она поучительным тоном, и, присев перед ним на корточки, стала вытирать кровь своим белоснежным платочком.

Лёвка слушал её и молчал, не понимая, чего хочет это рыженькое чудо с огромными белыми бантами. Она измазала весь платок, а кровь продолжала сочиться. Лёвка готов был истечь кровью и перетерпеть любую боль, лишь бы она не уходила. Девочка решительно взяла его за руку и повела за собой. Он покорно шел следом, не глядя по сторонам, боясь, что сейчас кто – то крикнет: «гоните этого вшивого нищего прочь», и она бросит его руку и убежит. К счастью, на них никто не обратил внимания.

Девочка привела его в соседний дом к высокой двери, оббитой коричневым дерматином, открыла её своим ключом, и провела в большую светлую и очень чистую комнату. Усадив его на диван, принесла аптечку, и, достав из неё марлевые салфетки, вату и пузырёк с зелёнкой, стала обрабатывать рану. Он смотрел на пушистую головку, склонившуюся над его коленом, вдыхал исходивший от неё запах душистого мыла, и невольно вздрагивал от переполнявшего его счастья, а она дула на раненное колено и бормотала «у кошки боли, у собачки боли, а у нашего мальчика не боли». И ему казалось, что он умер и попал в рай, а Ульяна, говорившая, что туда попадают только добрые люди, а всем ворам и бандитам вечно гореть в аду и лизать горячую сковороду, как всегда, бессовестно врала.

В нём зародилась крошечная надежда на то, что его мечта наконец – то сбылась и он обрёл свой дом, не зря же девочка назвала его «нашим мальчиком», но в коридоре хлопнула дверь, и женский голос окликнул:

– Сонечка, ты дома?

– Дома, бабушка, дома. – откликнулась девочка, и, приложив палец к губам, стала убирать аптечку.

– Слава богу! А то я уже испугалась. Терентьева сказала, что недавно видела в окно тебя с каким – то грязным нищим. Надо же такое придумать. Иди сюда, я купила тебе тульский пряник. Посмотри, какой чудесный.

– Иду, бабуля, иду… – ответила Сонечка, и, затолкав Лёвку за шкаф, вышла из комнаты.

Он стоял в углу, затаив дыхание и глядя на фикус в большой деревянной кадке и на чёрное пианино, застеленное белоснежной салфеткой. На ней стояли две статуэтки в виде танцующих балерин, а между ними позолоченная рамочка с фотографией мужчины в очках в тонкой оправе, одетого в белую шапочку и белый халат. Он держал у уха трубку, прислоненную к голой спине какого – то мальчика, и к чему – то прислушивался. Это был Сонечкин отец, работавший детским врачом.

Из кухни доносились весёлые голоса и звон посуды, а Сонечка всё не приходила. Лёвка наконец – то понял, что его выгонят вон сразу же, как только обнаружат. А добрую, чистую Сонечку накажут за то, что она привела его в дом, и, может быть даже выпорют так же больно, как пороли его. Он то к поркам привык, а Сонечка… Ему впервые не хотелось, чтобы кому – то было больно. Прислушиваясь к их смеху, он на цыпочках пробрался к двери, открыл её и стремглав помчался по лестнице вниз.

После этого Лёвка стал ходить в сквер каждый день. Он подолгу просиживал в кустах в надежде увидеть Сонечку, но она не появлялась. Лёвка думал, что она наказана, может быть её даже не кормят, и решил отнести ей какую – нибудь еду.

Он стащил в магазине сладкую булочку, спрятал её за пазуху и пошел в сквер, чтобы обдумать, как передать её голодной Сонечке. От теплого запаха сдобы кружилась голова. Он проглотил бы эту булку за одно мгновение, но сдерживал себя ради Сонечки. Увидев издалека знакомые белые банты, он побежал бегом к лавочке, у которой она стояла, и остановился напротив, умирая от счастья и не зная, что сказать. А она возилась с маленьким, желтым с большим белым пятном на боку щенком, бинтовала ему лапу своим белоснежным платочком и приговаривала что – то ласковое и успокаивающее точно так, как приговаривала ему, когда смазывала зелёнкой его разбитую коленку. Лёвка долго стоял в ожидании, что она увидит его, обрадуется, и спросит, почему он тогда убежал и, может быть, опять пригласит в свой дом, а она увлеклась своей новой игрушкой и не смотрела в его сторону. Тогда он молча положил булку на лавочку, рядом с нею. Сонечка взяла её, едва на него взглянув, сказала «спасибо» и стала кормить щенка. Щенок грыз булочку, слюнявя и рассыпая крошки, а Лёвка смотрел на него и глотал слюну. От голода у него громко заурчало в животе. Услышав этот звук, Сонечка сморщила носик, бросила на него недовольный взгляд, и, подхватив щенка, перешла на другую лавочку. Остаток недоеденной булки упал на землю. Левка хотел его поднять, но она нарочно наступила на него своей аккуратной ножкой, обутой в новый сандалий и белый носок, и растоптала, смешав с пылью. Больше Лёвка в этот сквер не ходил.

Подрастая, он прошел все ступени воровской жизни, приобретая ловкость, выносливость и жестокость. Постоянный риск оказаться в тюрьме или быть убитым членами своей же шайки, безжалостно расправлявшейся с каждым, кто проявлял непослушание, отучили улыбаться, и его взгляд приобрёл недетскую угрюмость. Первое убийство он совершил во время драки в шестнадцатилетнем возрасте, ударив своего врага ножом. Глядя в его стекленеющие глаза, он понял, как хрупка человеческая жизнь, если распорядиться ею так просто, и испытывал удовлетворение, какое чувствует насытившийся зверь. Он стал сознательно нарываться на драки, в которых выходил победителем не только потому, что был сильнее, а потому что его стали бояться из – за того, что он не дорожил ни своей, ни чужой жизнью и мог, не задумываясь, убить любого. Звериное чутьё и хладнокровие помогало ему чувствовать опасность и вовремя уходить. Ему не было двадцати лет, когда он впервые получил заказ на убийство.

Всё в его жизни было временно и скоротечно, кратковременные жёны, кратковременное жильё. Постоянно рискуя жизнью, он проживал каждый день как последний, не желая ни к чему и ни к кому привыкать и привязываться.

Только однажды, встретив Дарью и поняв, что она любит его таким, какой он есть, и готова идти за ним до конца, почувствовал себя в её домишке хозяином. Всё лучшее, что ему удавалось украсть, он отдавал ей. Они стали строить совместные планы на будущее. Но всё оборвалось неожиданно и нелепо. Плачь ребёнка, который он услышал, едва переступив порог после того, как более года провёл под следствием, дал понять, что Дарья, и всё, что было с нею связано, уже принадлежит кому – то другому, и это лишило его разума. Спавший в нём зверь мгновенно проснулся и потребовал крови, и он не смог с собой совладать. С тех пор прошло пол жизни, а её крики звучали в ушах по сей день.

Тогда он не поверил её клятвам в своей невиновности, но тем больнее было узнать от встреченного позднее сокамерника, что она его не обманывала. Именно те, кому он дал её координаты, чтобы они смогли пережить несколько дней после побега, кого он покрывал, перетерпев десятки жесточайших допросов, и всё – таки не сдал, именно они надругались над единственной в его жизни любовью и мечтой. Он навсегда вычеркнул из своей памяти понятие «дружба» и долгие годы жил одиноким волком. Месть стала главной целью его жизни, о которой он не забывал ни на минуту. Думая о ней, скрежетал зубами, начищая до блеска кастрюли и сковородки на кухне ювелира, из – за неё ворочался бессонными ночами, изобретая кары одну страшнее другой.

О том, что господь наказал его врагов самой лютой смертью, узнал только после того, как в доме появился блаженный. Родька был похож на одного из них так, что он, увидев его в первый раз, принял за своего обидчика, погубившего мечту его жизни, даже не подумав о том, что блажной был раза в два раза моложе него. Проснувшийся в нём зверь немедленно потребовал крови, и он убил бы и его, если бы случайно не услышал разговор этих двух куриц – горничных, обсуждавших под открытым кухонным окном историю Родькиного рождения. Он оказался сыном его кровного обидчика, как и байстрюк, из – за которого его жизнь пошла под откос.

Повар достал пустой мешок для мусора и зашел в кладовку. На кухне послышался шум выдвигаемого ящика. Чёрт, неужели вернулся кто – то из рыбаков… Он открыл дверь. Одна из горничных стояла у плиты и ковырялась в кастрюле с только что сваренным грибным супом, собираясь его попробовать. Одного его взгляда было достаточно для того, чтобы она бросила ложку и пробкой выскочила вон. Он проследил в окно, как за обеими захлопнулась калитка, как садовник подмёл дорожку и ушел в сторожку отдыхать.

Мешок с мусором он подтащил ближе к порогу. Оставалось сделать самое главное, очистить сейф. Свою работу он сделал, результат не заставит себя ждать. Рыжему он не верил, и на то, что ему заплатят, не рассчитывал. Скорее всего, вместо денег он получит перо в бок или пулю, если тот успеет его опередить. Вероятнее всего, жертвой станет сам Рыжий, но только после того, как скажет имя настоящего заказчика. С ним он разберётся позже и свою плату получит сполна и с процентами. А пока возьмёт её брюликами, в сейфе их столько, что ему хватит на всю оставшуюся жизнь.

Сейф открылся легко. Он был забит под завязку бархатными футлярами разного размера и формы. Повар взял тот, что лежал сверху, и открыл. В нём сверкнула золотая цепочка с крестиком, украшенным мелкими бриллиантами. Полюбовавшись, захлопнул футляр и бросил в рюкзак. Остальные коробки стал быстро укладывать туда же. Разбирать их и рассматривать он будет потом, не спеша, растягивая удовольствие.

Закрыв дверку опустошенного сейфа, вернулся на кухню, поднапрягшись. закинул на плечо увесистый мусорный мешок, бросил прощальный взгляд на сияющие кастрюли и сковородки, и вышел из дома. Лодка тяжело осела под грузом. Он направил её в сторону, противоположную той, куда ему было нужно. Выплыв на глубину, огляделся и перевалил мешок через борт. Брызги от упавшей тяжести плеснулись ему в лицо. Он вытерся тщательно и поспешно, словно от презрительного плевка, и некоторое время напряжённо следил за его погружением, за пузырьками воздуха и прислушивался бульканью, словно ожидал услышать из него крик о помощи или проклятие. Когда мешок скрылся в воде, лодка медленно развернулась и поплыла на другую сторону озера.

Старую заброшенную лесопилку он выбрал не зря. Пустынное место, которое никто не посещал годами, давало возможность поставить точку в этом деле не опасаясь случайных свидетелей. Всё было рассчитано до мелочей. Лодку он купил ещё с весны, немного переделал и перекрасил, чтобы, узнав её, хозяин не вспомнил покупателя. Под видом рыбака можно было плавать по озеру, не вызывая подозрений, сколько угодно. Здешние глухие места ему нравились. Купить небольшой домишко в какой – нибудь деревушке у озера, которых здесь полно, ловить рыбку и жить, никого не трогая, лишь бы не трогали его, вот и все его скромные желания. Все страсти уже перегорели, и много ему не надо. Даже в случае неудачи хозяйских брюликов должно хватить до конца его дней, надо только переждать время, а потом не спеша искать куда их сбыть.

Рыжий приехал один. С его стороны это было опрометчиво. Похоже, он собирался о чём – то договориться, однако машину остановил метрах в ста от лесопилки. Повар лежал за стволом поваленного дерева и наблюдал, как Рыжий тихонько прикрыл дверь машины и крадучись пошел к сараю. В его руках не было ничего, значит, рассчитываться он не собирался. Можно было отпустить его подальше, забрать из машины деньги и уйти, но в последний момент он передумал, решив узнать о его планах, поднялся на ноги и негромко свистнул. Рыжий вздрогнул и остановился.

– Принёс? – спросил Повар, глядя ему в глаза.

– Что принёс? – спросил Рыжий, демонстративно сунув руку в карман.

Он видел исходившую от него опасность и даже не собирался скрывать, что вооружен.

– Как что? Дело сделано, пора получать расчёт.

– Сделано? Ничего не сделано… Все живы. Кого ты хотел обмануть?

– Живы? Ты врёшь, врёёёшь…

Приближаясь к Рыжему, он лихорадочно соображал. Этого не может быть, он явно лжёт. Все любят грибной суп. Поганка действует безотказно, это проверено. В кармане Рыжего выпирает пистолет. Значит, он приехал, чтобы его прикончить и присвоить деньги себе.

– Я не вру, все живы. – зачастил Рыжий, и, отступая, упёрся в стену деревянного сарая, – Я только что оттуда. Ты не выполнил договор. Возвращайся назад и доведи дело до конца.

– Ты врёшь… – взревел Повар и изо всех сил ударил его палкой по голове.

Рыжий завалился набок. Повар схватил его за шею и сжал изо всех сил. Рыжий скрёб ногами по земле, пытаясь вырваться. Сначала снялся один туфель, потом второй. Дождавшись, пока он затихнет, очистил его карманы. Пистолет оказался обыкновенной зажигалкой, денег в кошельке было немного. Рыжий его боялся и поэтому блефовал.

Отступив назад, он споткнулся через его туфли, и подобрав оба, в сердцах пошвырял подальше в лес и побежал к машине. Денег в ней тоже не было. Неужели Рыжий не врал и грибной суп остался несъеденным? Возвращаться назад и начинать всё сначала не имело смысла. Заказчика он не знал, всё решалось через Рыжего. А вот заказчик наверняка знал и его, и о месте их нынешней встрече, так что надо быть настороже. Он сел за руль машины, отогнал её подальше от лесопилки, и направил в озеро. Выскочив на ходу, долго сидел на берегу, наблюдая, как она погружается в воду, булькая и пуская пузыри, и обдумывал дальнейшие действия.

Возвращаясь обратно к лесопилке, он придумал новый план. Закапывать труп Рыжего он не будет. Недавно он видел проходившую мимо женщину с корзиной для грибов, с любопытством смотревшую в его сторону. Наверняка, она запомнила его приметную внешность, и это может ему пригодиться. Он наскоро забросал труп сушняком и пошел в бытовку.

Рюкзак с драгоценностями лежал, присыпанный мусором, под топчаном. Трогать их он пока не собирался. Для того, чтобы определиться с жильём, должно было хватить денег, которые он рассчитывал получить за выполненный заказ. Теперь их не будет, поэтому надо выбрать несколько безделушек попроще, их легче продать, а остальное перепрятать до лучших времён.

Высыпав содержимое рюкзака на расстеленную куртку, присел на пенёк и стал любоваться солидной горкой изящных бархатных футляров. Здесь, среди грязи и разрухи, она выглядела королевским подарком, служившим пропуском в новую жизнь, спокойную и благополучную, о которой он мечтал уже давно.

Выбрав из кучи алых футляров самый большой, взвесил на ладони и легонько тряхнул, пытаясь угадать, что в нём лежит. Внутри глухо стукнуло. Судя по весу и продолговатой форме футляра, в нём должен быть массивный браслет. Денег, вырученных только за одну эту вещицу, должно хватить надолго. Ему приходилось иметь дело с перекупщиками, сбывая ворованные вещи. Он знал, что эти плуты норовят сбавить цену вдесятеро. Но с ним этот номер не проходит. Его угрюмого взгляда, не предвещавшего ничего хорошего, боятся все.

Он медленно открыл футляр и заранее прищурился, ожидая увидеть блеск золота и сияние бриллиантов, но вместо них увидел несколько кусочков щебня. Он выругался, и, отшвырнув его в сторону, быстро открыл второй. В нём оказалось то же самое. Он начал торопливо открывать футляры один за другим. Во всех лежали кусочки мелких веточек или щебня, кроме трёх незначительных безделушек. Выходит, еврей его переиграл. Почувствовав неладное, он перепрятал свои сокровища в другое место, а эти три оставил для приманки. А может, это работа парочки, которую он пригрел на своей груди? Как бы то ни было, он должен их найти.

Повар поджёг кучу сушняка, под которой скрывался труп, и сел в лодку. Отплыв на середину озера, долго сидел под видом рыбака, наблюдая за полыхавшим пожаром.


Глава 27


Стеша стояла в центре огромного зала с высокими серыми стенами, по которым двигались неясные тени разных форм и размеров, а вместо потолка чернело звёздное небо. В нём не было никакой мебели, только открытый белый рояль в центре и над ним зависшая в воздухе скрипка со смычком. И скрипка, и смычок, и клавиши на рояле двигались, словно на них нажимали чьи – то невидимые пальцы. Вместе они издавали прекрасные звуки реквиема. При каждом такте из – под клавишей взлетали мелкие, прозрачные шарики, похожие на мыльные пузыри. Смычок высекал из струн целые снопы искр. Всё вместе собиралось в сияющий вихрь. Он кружил по комнате, словно выполняя какой – то ритуальный танец, то возносился вверх, так высоко, что становился невидимым, то стремительно опадал, завиваясь в спираль, то снова вытягивался в ровный вращающийся столб, вершина которого постепенно расширялась, превращаясь в воронку.

В центре воронки медленно проявлялась фигура, одетая в длинную белую сорочку. Она парила в воздухе, слегка балансируя расставленными руками, но не предпринимала никаких попыток вернуться на землю. То, что эта игра становится опасной, Стеша поняла ещё до того, как узнала в фигуре Адама Викентьевича. Он смотрел на неё с печальной улыбкой, словно прощался навсегда, и она рванулась вперёд, чтобы его удержать. Проникнув в центр вихря, поймала подол сорочки, но ожидаемого сопротивления было не больше, чем если бы она схватилась за воздух, хотя отчётливо видела и даже ощущала тонкую ткань, медленно ускользающую из рук.

Она поняла сразу, что не сможет его удержать, и всё – таки не сдавалась, продолжая попытки воспрепятствовать этому безумному полёту, повиснув на нём всем своим весом, и вращалась вместе с ним всё быстрей и быстрей. Распущенные волосы окутывали её голову и шею всё плотнее, мешая не только смотреть, но и дышать. Внизу послышался громкий лай. Кто – то поймал её за подол платья и стал тянуть вниз. Не в силах больше удерживаться, она отпустила руки, и, падая, проснулась.

Она лежала поперёк постели, задыхаясь оттого, что её душила обвивавшая шею простыня, сбившаяся в жгут. Рядом суетился Нерон. Он громко лаял и дёргал её за платье, приглашая за собой. Она попыталась подняться, но, ощутив жесточайший прилив тошноты, едва успела повернуться набок, чтобы не захлебнуться в рвотных массах. Стало чуть – чуть легче, и Стеша попыталась освободиться от петли, но, путаясь в складках, затягивала её ещё сильней. Наконец распутав узел, отбросила простыню в сторону и некоторое время лежала, хватая воздух открытым ртом и испытывая состояние дежавю, как будто всё это происходило с нею не впервые.

Когда пульсирующие толчки в голове немного утихли, она услышала оглушительную, гремящую музыку, доносившуюся из комнаты Адама Викентьевича. Кое – как обтершись простынёй, с трудом поднялась на ноги и поспешила туда, хотя назвать спешкой её замедленные шаги, выполнявшиеся через величайшие усилия, можно было с большой натяжкой. Все предметы перед её глазами плыли, изгибаясь и меняя свои очертания, и она не могла понять, явь это или продолжение сна. Боковым зрением она заметила лицо сиделки с выражением ужаса в округлившихся глазах, как будто перед нею появилось привидение, и маленькую белую фигурку, распластанную по стене, но разбираться в том, что творится вокруг, не было ни времени, ни сил.

Распахнув дверь, она сначала увидела себя на экране телевизора, затем улыбающееся лицо Адама Викентьевича, опять включившего полюбившийся ему видеоролик с её участием. У него едва хватало сил справляться с телевизионным пультом, но этот ролик он включал каждый раз, как только просыпался. Обычно он приглушал звук до предела и слушал её пение с закрытыми глазами, время от времени поглядывая на экран. Сегодня же, несмотря на глубокую ночь, музыка гремела на весь дом. Стеша понимала, что она может разбудить Сару Вульфовну, и бросилась к Адаму Викентьевичу, чтобы забрать пульт. Но он зажал его в руке так крепко, что нужно было применять силу, а она не могла сделать ему больно.

– Адам Викентьевич, миленький, отпустите пожалуйста, что вы так в него вцепились… – бормотала Стеша, пытаясь справиться с его рукой, высушенной болезнью настолько, что она стала напоминать когтистую птичью лапу, а он всё улыбался и не отпускал, словно решил с нею поиграть.

Внезапно наступила тишина, но она боялась, что звук включится снова, и продолжала делать попытки отобрать пульт, пока не услышала голос:

– Оставьте его, Степанида Никитишна. Разве вы не видите, что он мёртв…

Стеша вздрогнула, словно от удара током, и оглянулась. Она скорее догадалась, чем узнала Игната, который стоял позади неё, держа в руке телевизионный шнур, выдернутый из розетки. В дверном проёме застыла, словно портрет в раме, сиделка Сары Вульфовны с неестественно длинным, вытянувшимся от испуга лицом. Стеша повернулась к Адаму Викентьевичу, поняв наконец, что его пальцы сжались на пульте в последних судорогах и улыбка на его неподвижном лице является посмертной маской.

Смерть всегда является неожиданно. Даже если вы знаете о неизбежном конце, ожидавшем близкого вам человека, вы никогда не будете к ней готовы, потому что она старательно выбирает момент для того, чтобы ей не мешали выполнить свою миссию достойно той жизни, которую прожил тот, кого она должна увести за собой.

Стеша уткнулась лицом в руку Адама Викентьевича и громко застонала от невыносимой боли и сожаления о том, что не смогла сказать последнее прости человеку, поверившему ей и доверившему себя и свою мать. Вспомнив о Саре Вульфовне, она подумала о том, что надо срочно вызвать врача и сообщить ей эту страшную весть в его присутствии, потому что её сердце может не выдержать. Она хотела сказать об этом сиделке, но новый приступ тошноты заставил желудок сжаться так, что она едва успела схватить лежавшее рядом полотенце и сползти на пол в сильнейших приступах рвоты.

Очнулась она на больничной койке с капельницей в руке. У постели стояли Софья Николаевна, Надежда Семёновна и Родька.

– Теша! – заметив, что она открыла глаза, он опустился возле постели на колени и, выражая бесконечную радость, взял её руку и прижал к своей щеке. – Проснулась, Теша! Почему ты так долго спала?

– Родечка… Где я? – спросила Стеша, едва слышно.

– В больнице, моя дорогая… – всхлипнула Софья Николаевна.

– Почему в больнице?

– Потому что тебе было очень плохо…

– А как же Адам Викентьевич? Он… или мне всё приснилось?

– Нет, к сожалению, не приснилось. Он умер. И Сара Вульфовна тоже.

– Как? – ужаснулась Стеша – и она тоже?

– Да… – сказала Надежда Семёновна, – она не смогла пережить его кончины. Ты – то сама как себя чувствуешь?

– Не знаю… У меня совсем нет сил.– ответила Стеша, даже не пытаясь сдерживать слёз, побежавших по вискам непрерывными ручейками.

– Стешенька, возьми себя в руки. – попросила Софья Николаевна, – Я понимаю, как они были тебе дороги, но их уже не вернуть, а ты подумай о себе и о Роде.

– Да – да, – поддержала Надежда Семёновна. – Ты едва выкарабкалась после тяжелой болезни и должна беречься.

– Тяжелой болезни? – удивилась Стеша, – Какой болезни?

– Какой болезни… Ты же чуть не отравилась снотворным.

– Снотворным? – удивилась Стеша, – Я не пила никакого снотворного, мне оно не было нужно, я и без него едва не засыпала на ходу. Я же знала, что жизнь Адама Викентьевича может оборваться в любую минуту и старалась как можно больше времени проводить рядом с ним. И пила я не снотворное, а совсем наоборот, крепкий чай или кофе.

– Значит, тебе его подсыпали. Похоже, тебя пытались отравить. Что ты пила в тот вечер?

– Я же говорю, ничего, кроме чая и кофе.

– Ты готовила их сама?

– Иногда сама, иногда просила кого – нибудь из горничных.

– А в самый последний раз?

– Я не помню. Надо подумать… А… А когда похороны Адама Викентьевича и Сары Вульфовны?

– Их уже похоронили.

– Как же так…– всхлипнула Стеша, – Я не смогла их проводить…

– Ты находилась в искусственной коме. Не волнуйся, Игнат позвонил Софочке, и мы присутствовали там от начала до конца. Всё прошло очень достойно.

В дверь постучали и вошел следователь Матвейчук. Увидев сразу троих посетителей, он хотел без особых церемоний выпроводить их, чтобы побеседовать с больной один на один, но, узнав среди них Надежду Семёновну, вовремя остановился. Ему был хорошо известен её скандальный характер и острыйязычок ещё со времён её активного участия в общественной жизни города в течение долгих лет. Он откашлялся и сказал.

– Добрый день, господа. Здравствуйте, Степанида ээээ…

– Никитишна. – подсказала Софья Николаевна, – Её зовут Степанида Никитишна.

– Помню – помню. Как вы себя чувствуете, Степанида Никитишна? Мы можем с вами поговорить?

– Она ещё очень слаба. – вмешалась Надежда Семёновна, вставая между ним и кроватью.

– А вы, простите, ей кто? – полюбопытствовал Матвейчук, притворившись, что видит её впервые.

– Я ей близкий человек, а вы? – переспросила Надежда Семёновна.

– А я ей следователь.

– Нельзя ли, господин следователь, отложить ваше «поговорить» хотя бы до завтра?

– А вы кто, доктор?

– Да, доктор, хотя и на пенсии, но за сорок лет врачебной практики научилась понимать, каково состояние больного после тяжелейшего отравления.

– Ах, на пенсии… Тогда позвольте мне проконсультироваться у лечащего врача, а не у тех, кто находится на заслуженном отдыхе.

– Так и консультируйтесь. Я не понимаю цели вашего прихода. Вы её в чём – то обвиняете?

– Пока нет. Но я думаю, вы со мною согласитесь, что два покойника одновременно в одном доме явление нечастое и, я бы сказал, подозрительное.

– У них были обнаружены признаки насильственной смерти?

– Нет. Но её можно было каким – то образом ускорить. Например, не дать вовремя лекарство…

– Ну что вы выдумываете? – возмутилась Надежда Семёновна, – Их дни и так были сочтены, ради чего надо было это делать? Если вы спросите врача, наблюдавшего ныне покойного Адама Викентьевича, он подтвердит, что давно уже предупреждал о том, что больной безнадёжен и каждый день может оказаться для него последним. Тем не менее, благодаря заботам и уходу Степаниды Никитишны, он прожил после этого ещё довольно долго. И что удивительного в том, что старушка девяноста шести лет, имевшая больное сердце, не смогла перенести смерти своего единственного сына? Почему же вы пытаетесь кого – то в этом обвинить?

– Я пока что никого и ни в чём не обвиняю.

– Неужели? Тогда почему вы явились допрашивать женщину, которая ещё толком не пришла в себя? Надеетесь, что в таком состоянии она скажет что – то такое, на чём вы сможете построить обвинение? Или боитесь, что она убежит?

– Вам не кажется, что вы забываетесь? – спросил Матвейчук, придавая голосу строгие нотки, подобающие его положению, но стараясь оставаться корректным, – Вопросы здесь задаю я, а вы мешаете мне работать.

– Конечно, вы… – согласилась Надежда Семёновна, и, не скрывая сарказма, спросила, – А вы хоть в курсе, что Стешу саму едва не отравили снотворным? Не хотите ли разобраться, кто это сделал?

– Отравили? Насколько я знаю, в то время, когда Адам Викентьевич умирал, она спала, а когда всё уже случилось, вдруг проснулась и пришла. Почему – то я не припоминаю ни единого случая, чтобы при отравлении снотворным человек мог проснуться и даже ходить. Не кажется ли вам, что её отравление больше похоже на имитацию, возможно, для алиби, чтобы уйти от ответственности.

– Да, если бы она выпила весь кофе, могла бы вообще не проснуться. И если бы не явился охранник, привлечённый шумом, и не вызвал скорую, в доме было бы не два, а три покойника! – возмутилась Надежда Семёновна, – И, как мне кажется, для кого – то это было бы самым лучшим решением всех вопросов сразу.

– Что вы хотите этим сказать? – вопросил Матвейчук, медленно багровея.

– Именно то, что сказала.

– Убить Тешу хотела Вера Ивановна.– сказал Родька монотонным бесстрастным голосом.

В палате наступила мёртвая тишина. Все повернулись к Родьке, а он стоял, упёршись взглядом в противоположную стену, словно на ней было написано что – то, видимое только ему.

– Какая такая Вера Ивановна? – спросил Матвейчук, вытирая вспотевший лоб.

– Сиделка, которая ухаживала за Сарой Вульфовной. Она была рекомендована её лечащим врачом. – ответила Стеша, – Родечка, а почему ты так решил?

– У неё странные глаза. Она всем улыбается, а когда отворачивается, они сразу делаются злыми.

– Ну это ещё ничего не значит. – сказал Матвейчук, отмахиваясь от неожиданного свидетеля, как от мухи.

– Кофе в тот вечер для Теши варила она… – добавил Родька тоном запрограммированного робота.

– Вот видите? – обрадовалась Надежда Семёновна. – А вы обвиняете Стешу даже не опросив всех, кто находился в доме во время смерти хозяев.

– Но почему?… – удивилась Стеша, – Мне казалось, что мы с нею прекрасно ладили.

– Девочка моя, не будь такой наивной. – Надежда Семёновна погладила Родьку по плечу и, глядя на Матвейчука, добавила, – Наверняка ей за это хорошо заплатили.

– Вы все прекрасно понимаете, что этот молодой человек не может быть свидетелем… – заявил он, отводя взгляд в сторону.

– Зато этот молодой человек, в отличие от остальных, совершенно не умеет врать, а вы ему почему – то не верите. – вмешалась молчавшая до сих пор Софья Николаевна.

– Такова наша работа. – ответил Матвейчук, – Вы не поверите, если я расскажу вам о случаях, когда на вид вполне благожелательные и преданные люди на деле оказывались изощрёнными убийцами.

– Мы с Софьей Николаевной знаем Стешу получше вас и в обиду не дадим. – вспылила Надежда Семёновна.

– Господа! Что за шум? – в дверь заглянул врач, проходивший мимо, – Что здесь происходит?

– Прощу прощения, дамы, мне пора… – сказал Матвейчук, глядя на часы и делая вид, что заканчивает разговор исключительно по причине занятости. – Поправляйтесь, Степанида Никитишна, я ещё приду.

– И запомните,– бросила вслед Надежда Семёновна, – без адвоката Стеша не скажет ни слова.

Матвейчук пожал плечами, и, не считая нужным отвечать на её выпады, вышел из палаты. Поручение главы строго разобраться в причинах двойной смерти в доме знаменитого ювелира, взбудоражившей весь город, он сам считал не вполне обоснованным. В высших кругах давно шли разговоры о том, что ювелир доживает последние дни и его матушка наверняка последует за ним. Их одновременный уход никого бы не удивил, если бы не вопрос – с чего вдруг семидесятилетнему старику, стоявшему на пороге смерти, понадобилось сочетаться браком с певицей, годившейся ему в дочери?

Сомнений в том, что причиной его скоропостижной женитьбы, на которой, по всеобщему мнению, настояла она, послужило его наследство, не было ни у кого. Но вряд ли эта певичка настолько глупа, чтобы рисковать миллионами ради того, чтобы его смерть наступила на несколько дней раньше. Для этого должна быть очень и очень веская причина. А тут ещё этот неожиданный свидетель… Конечно, его показания не признает ни один суд, но, если в дело вмешается Надежда Семёновна, которую во времена её активной деятельности называли «сержантом в юбке» за прямоту и цепкий характер, и привлечёт к нему внимание широкой общественности, дело рассыплется, не успев начаться, а сам он, вместо долгожданного повышения, будет иметь кучу неприятностей.

Услышав знакомый голос, врач пропустил Матвейчука и, войдя в палату, спросил.

– Надежда Семёновна, это вы?

– Конечно, я, Коленька, то есть… Простите, забыла, как вас по батюшке…

– Аркадьевич, но это не важно… – подсказал он, заходя в палату, – как же я рад вас видеть!

– Я тоже очень рада. Коленька проходил ординатуру в то время, когда я здесь работала.

– Да, – подтвердил Коленька, улыбаясь ей с высоты двухметрового роста, – и не раз устраивали нам нагоняй, заставая спящими в сестринской. Счастливые были времена…

– Молодость тем и хороша, что все времена в ней счастливые. С годами счастье понимается несколько по – иному. Коленька, вы можете охарактеризовать состояние нашей Стеши?

– Вашей Стеши? Конечно. Могу сказать с уверенностью, что опасность миновала. Её спасло то, что её разбудили, не дав толком уснуть, и заставили двигаться, что помогло вызвать рвоту и очистить желудок. Мы основательно промыли его и всё остальное, так что жить ваша Стеша будет долго и счастливо.

– И мы можем забрать её домой?

– Нет, домой пока рановато. Курс лечения ещё не закончен.

– А если я доведу его сама, в домашних условиях?

– Я не понимаю, зачем…

– Коленька, так надо. Вы поймите, что сама она отравиться не могла, ей кто – то помог. А здесь… Вы можете сказать с полной уверенностью, что этот «кто – то» не проникнет и сюда?

– Неужели всё так серьёзно?

– Даже более, чем вы думаете.

– Вообще – то сюда проникнуть проще, чем в ваш дом. Вы же видите, у нас тут проходной двор.

– Вот именно. В общем, этот вопрос не обсуждается. Скажите, как лучше поступить, чтобы снять с вас ответственность. Написать отказ? Или просто сбежать?

– Хорошо. Вот вам бумага и ручка, пишите отказ, а я пойду соберу вам необходимые медикаменты.

– Я всё – таки не понимаю, зачем кому – то понадобилось меня травить?– сказала Стеша после ухода следователя и врача.

– Вот в этом «кому» и должно было бы разбираться следствие, а не пытаться тебя же и обвинять. А «зачем» – понятно и так. Скорее всего, дело в твоём наследстве. Короче, я забираю вас с Родькой к себе домой. В доме Адама Викентьевича, то есть, теперь уже в твоём, наверняка есть засланный злодей.

– Не знаю… – Стеша задумалась. Ей казалось, что все в доме относятся к ней доброжелательно и обвинять кого – то в покушении на свою жизнь она не могла. – Родя, а ты не в курсе, где сейчас Вера Ивановна?

– Она ушла сразу, как Игнат позвонил в скорую. Мама была ещё жива.

– Оставила умирающую больную и ушла? – возмутилась Надежда Семёновна, – Конечно, это сделала она. Надо непременно сказать об этом Матвейчуку.

– Не нужно. – возразила Стеша.

– Почему?

– Я не совсем уверенна в её вине.

– Не уверенна? – удивилась Софья Николаевна, – Может быть ты подозреваешь кого – то другого?

– Нет, я никого не подозреваю.

– Ты считаешь, что снотворное попало в твою чашку случайно?

– Конечно же нет. Но, даже если это сделала Вера Ивановна, в нашем доме она больше не появится.

– То есть, ты хочешь её простить?

– Я помню её печальное лицо. Не знаю, что происходило в её жизни и очень сожалею, что не попыталась это выяснить и помочь, поэтому не хочу, чтобы она пострадала.

– Ты не перестаёшь меня удивлять… – Софья Николаевна вздохнула и, повернувшись к подруге, спросила, – Надюша, а ты уверенна, что нам удастся скрыть то, что Стеша находится у тебя?

– Конечно, нет, но неужели ты думаешь, что я допущу в мой дом посторонних? – голос Надежды Семёновны подтверждал, что сломить её боевой дух не так – то просто, – И вы с Родькой мне в этом поможете. Согласна?

– Конечно, помогать я согласна, но вспомни о поваре. Он хозяйничал в наших с тобой домах, как хотел.

– Да. Но он, слава богу, уже сидит в тюрьме.

– Всегда может найтись кто – то другой. Вспомни историю графских сокровищ, сколько людей отправилось из – за них на тот свет. И тот, кто охотится за наследством Адама Викентьевича, судя по всему, тоже готов ради них пойти на всё. И ещё неизвестно, где Стеша будет в большей опасности, здесь, среди людей, или в твоём доме. Вряд ли мы сможем помешать кому – то войти и пытать её, пока она им всё не отдаст. А потом всех нас сожгут вместе с домом под видом несчастного случая и всё.

– Действительно, могут, – согласилась Надежда Семёновна, немного сбавляя тон, – а что же делать?

– Надо всем уехать туда, где нас никто не будет искать. И прямо сейчас, пока ещё никто ничего не подозревает.

– И до каких пор мы все будем прятаться?

– Пока Стеша не встанет на ноги. Сейчас она уязвима со всех сторон. Здесь под видом лечения ей могут подсыпать или вколоть всё, что угодно. Побег вызовет ещё больше подозрений и её могут арестовать. Поэтому надо немедленно уехать туда, где её никто не найдёт.

– Может быть, мне поехать в Супруновку? – спросила Стеша, – там у меня есть верная подруга…

– Ни в коем случае. В первую очередь искать тебя будут там.

– Я знаю где нас никто не найдёт. Поедем в Полежаевку, к Асе. – сказала Надежда Семёновна.

– А что, мысль неплохая. И где находится эта Полежаевка?

– В соседней области.

– Пожалуй, далековато… – вздохнула Софья Николаевна.

– Да нет, не очень. Немногим больше ста километров. – успокоила Надежда Семёновна, – так что, едем?

– Ну, раз другого выхода нет, надо ехать. Сто километров не так уж много.

– Отлично! – обрадовалась Надежда Семёновна, и тут же добавила, – и поедем все вместе. Я не хочу, чтобы вас тут пытали, потому что никто не поверит, что вы не знаете куда мы исчезли. У Аси места хватит всем.

Ася была родной сестрой её покойного Мишеньки и лучшей подругой юности. Достав телефон, она стала искать её номер, приговаривая себе под нос:

– Сто лет ей не звонила, хотя бы номер сохранился… Вот он!

– Погоди, Надюша, не спеши. Звонить надо с другого номера.

– Ты права, моя дорогая. Не зря говорят, одна голова хорошо, а две лучше. Пойду попрошу телефон у какого – нибудь больного. А вы с Родей поезжайте домой и возьмите для всех нас понемногу сменных вещей. Софочка, помоги ему собрать вещи для Стеши, и для меня что – нибудь возьми тоже. И поторопитесь, погода портится.


Глава 28


Путь в Полежаевку был долгим и утомительным. Едва выехав за город, беглецы попали в сильный снегопад, продолжавшийся на протяжении всего пути. Дороги не успевали расчищать и машины двигались с черепашьей скоростью, то и дело собираясь в километровые колонны и пробки.

Стеша полулежала на ворохе подушек, захваченных предусмотрительной Софьей Николаевной, смотрела на крупные снежинки, которые бились белоснежным роем в окна машины, кружились в свете фар, словно заманивая в свой сказочный хоровод, и думала о том, что все значимые события в её жизни почему – то происходили именно в такую погоду.

Анна Буренкова, которую она по – прежнему считала своей родной бабушкой, пришла в такой же снегопад с её будущим отцом на руках в деревню, впоследствии ставшую её родиной. Затем ночная встреча с волчьей стаей, перевернувшая всю её жизнь, и, наконец, прогулка с Адамом Викентьевичем по заснеженному парку и его предложение стать её покровителем и меценатом.

Её не покидало предчувствие, что нынешняя ночь, которая, казалось, будет длиться вечно, тоже предвещает какие – то перемены. Надо признать честно, что высота положения, которого она смогла достичь с помощью Адама Викентьевича, оказалась ей не под силу. Без его поддержки она не сможет выстоять перед жестокой конкуренцией шоубизнеса, и теперь, когда его не стало, станет ещё более уязвимой и вряд ли сможет на ней удержаться. Не радовал и унаследованный ею дом, которого она боялась потому, что её постоянно преследовало ощущение, будто из каждого угла за нею следит кто – то чужой и страшный. Теперь, после смерти его хозяев, страхи усилятся ещё больше.

А драгоценности, за которыми на протяжении целого века постоянно кто – нибудь охотится и погибает… Для чего они нужны, если она никогда не осмелится их надеть? Адам Викентьевич дорожил ими как делом своих рук и памятью о предках, а она ради их мёртвой красоты будет постоянно рисковать своей жизнью и жизнью близких ей людей…

Может быть, стоит отказаться от карьеры певицы и от всей этой роскоши, так неожиданно свалившейся на её голову, уехать вместе с Родькой назад в деревню и продолжать доить коров? Тогда она не будет никому интересна, и опасность, подстерегающая на каждом шагу не только её, но и всех, кто находился рядом с нею и был ей дорог, исчезнет раз и навсегда. И Родька наверняка будет там гораздо счастливее.

Время близилось к полуночи и машин на дороге заметно поубавилось. Кто – то добрался до места назначения, кто – то решил не искушать судьбу и остановиться в попутных мотелях. Дорога пошла через лес. Впереди маячила снегоуборочная машина, сиявшая огнями, словно новогодняя ёлка.

– По – моему, где – то за этим лесом должен быть поворот на Полежаевку. – сказала Надежда Семёновна, – Софочка, не спеши, как бы нам его не проехать.

– Да тут даже если и захочешь не поторопишься. – проворчала Софья Николаевна, сбавляя скорость, – От поворота до Полежаевки далеко?

– Точно не помню, кажется километров двенадцать.

Догонявшая их машина осветила обочину, и Стеша успела заметить знак, предупреждающий о возможности появления диких животных.

– Ты посмотри, какой лихач, куда он так несётся?…– воскликнула Надежа Семёновна, провожая взглядом чёрную машину, едва не задевшую их при обгоне своим зеркалом.

Не успев догнать снегоуборщик, она резко затормозила и завиляла по дороге, словно встретив неожиданное препятствие, затем сделала несколько оборотов вокруг своей оси, и, не удержавшись на проезжей части, слетела с обочины. Там она ударилась о ствол дерева и остановилась, гудя клаксоном, мигая поворотниками и окутываясь паром от разбитого радиатора и осыпавшимся с веток снегом. Снегоуборщик медленно, словно завершая картину произошедшего, растворился в снежном мороке, прощально подмигивая угасающими огнями, словно корабль, уплывающий в неизвестность.

– Господи ты боже мой!… – воскликнула Софья Николаевна, останавливаясь рядом с местом аварии.

– Всем сидеть на своих местах… – приказала Надежда Семёновна. – я пойду сама, посмотрю и окажу помощь, если она кому – то нужна.

– Иди, а я пока позвоню в полицию… – сказала Софья Николаевна, роясь в сумке в поисках телефона.

– Не надо. Мы же договорились, никаких звонков, тем более в полицию. И вообще, задерживаться здесь нам не резон.

Захлопнув дверь, она поспешила к месту катастрофы. Водительская дверь в машине была широко распахнута. Внутри не было никого, кроме водителя, сидевшего неподвижно, склонив голову на стойку. Это была молодая, красивая девушка с чёрными волосами и чётко нарисованными, как сейчас делают в каждом салоне красоты, бровями. Из разбитого виска струилась кровь. Надежда Семёновна осмотрела её, пощупала пульс и развела руками. Под её ногами валялся телефон. Включив его, она увидела на заставке фото погибшей девушки и молодого мужчины. Она открыла исходящие номера и стала листать, раздумывая, на какой номер позвонить, но свет в нём медленно погас. Видимо, трубка была повреждена при ударе или закончилась зарядка.

– Наверное, она погибла… – прошептала Софья Николаевна, наблюдавшая за действиями Надежды Семёновны.

Вид искорёженной машины вызвал неприятные воспоминания об аварии у Казачьего камня. Стеша откинулась на подушки и закрыла глаза, вновь переживая невольное чувство вины и бессилия перед произошедшим. Софья Николаевна по – видимому испытывала то же самое. Она молча оперлась локтями на руль, сцепила руки в замок и уткнувшись в него лбом, тяжело вздохнула.

– Наверное, там есть ещё кто – то… – сказал Родька.

Обе быстро подняли головы. Надежда Семёновна дергала заднюю дверь машины, пытаясь открыть, но её заклинило, и она поспешила на другую сторону. Вторая дверь открылась сразу. Она наклонилась вовнутрь, немного там покопалась и поднялась, держа в руках вместительную плетёную корзину. Родька выскочил из машины, чтобы ей помочь.

– Ну и зачем ты это взяла? – спросила Софья Николаевна, дождавшись, когда она подойдёт ближе.

Вместо ответа из корзины послышался детский плач.

– Там ребёночек… Живой… – воскликнула Стеша.

Надежда Семёновна вручила Родьке свою ношу, села на его место, и, забрав корзину обратно, поставила себе на колени и скомандовала:

– Родя, садись назад. Софочка, ты видишь номер машины? Запиши его, чтобы мы могли по нему найти их родственников. Записала? Теперь поехали.

– Как это «поехали»? – удивилась Софья Николаевна, заглядывая в корзину, – а как же дитя? Мы же не можем его вот просто так взять и увезти? Надо звонить в полицию…

– Ты, наверное, забыла, что встреча с полицией нам ни к чему. Оставлять его в машине тоже нельзя. Пока сюда доберётся ДПС, он может замёрзнуть. Девушке уже ничем не поможешь, так что пускай их вызывает кто – нибудь другой.

– А если нас обвинят в его похищении?

– Пускай попробуют. Поехали уже. Дальнейшие действия будем обсуждать, когда приедем на место.

– А тот, кто его вёз… Что с ним?

– Наверное, это была его мама, но она мертва.

– Я думаю, надо посмотреть её документы, чтобы сообщить родным о том, что ребёнок у нас.

– Наверное, ты права, а я почему – то решила, что номера машины будет достаточно… Придется вернуться. Подержи. – сказала Надежда Семёновна, протягивая ей корзину и вздыхая при мысли, что опять придётся шагать через глубокий сугроб, а её сапоги и так полны медленно тающего снега.

– Машина новая, дорогая, а корзина прямо скажем, не очень… как – то странно… – сказала Софья Николаевна, разглядывая корзину из необработанной лозы, которыми сельчане пользуются в хозяйстве, и её содержимое. – Ребёнок не вылетел из своего гнездышка благодаря тому, что был обложен одеялами, как будто бы его мама чувствовала, что их ждёт. Он даже толком не проснулся. А вот и бутылочка с едой, ещё тёплая.

– Наверное, их последний путь был недолгим. – прошептала Стеша, вытягивая шею, чтобы посмотреть на ребёнка, притихшего в тепле. – Откуда и куда они спешили в такое время и такую погоду?…

– Боюсь, мы об этом уже не узнаем.

– Еле нашла документы. – сказала Надежда Семёновна, вернувшись, – Пока машину крутило, сумочка с ними вылетела из машины в снег. Ещё немного, и её занесло бы. Хорошо, что мне на глаза случайно попался ремень, торчавший из сугроба. А ещё там лежит мёртвый олень. Наверное, из – за него всё и произошло.

– Олень? – воскликнул Родька, распахивая дверь в надежде, что животное ещё можно спасти.

– Сиди! – прикрикнула Надежда Семёновна, – Ты ему уже ничем не поможешь, а нам надо ехать. Я сфотографировала машину, водительские права и паспорт. Кириченко Дарья Михайловна, украинка, прописана в Запорожье. Графа о детях пуста. Похоже, этот ребёнок не её.

– А чей же? – разволновалась Софья Николаевна, – Может, она его украла?

– Почему сразу украла? Может, это была его тётя, которая везла его к бабушке в соседнюю деревню.

– Всё равно у неё должны быть его документы, свидетельство о рождении или там медицинская карта. Ты хорошо посмотрела?

– Хорошо. Ничего такого в сумке нет. Может они ехали всего на день или два, зачем же им нужна медицинская карта?

– И как мы её теперь найдём?

– Кого её?

– Ну эту бабушку или родителей?

– В любом случае родители подадут заявление в полицию, а она уж как – нибудь разберётся. Наше дело сохранить дитя живым и здоровым. Или ты предлагаешь оставить его здесь?

– Конечно, нет…

– Тогда почему мы стоим? Поехали.

На место они приехали глухой ночью. Хозяйка не спала в ожидании гостей и выбежала на крыльцо сразу же, как только увидела в окне свет фар от их машины. Увидев в руках Надежды Семёновны корзину, засмеялась:

– Узнаю свою подружку. Как всегда, явилась с кучей гостинцев. Дай тебя обнять, моя дорогая!

– Ещё с каким гостинцем… – ответила Надежда Семёновна, вручая ей свою ношу. – Обниматься будем потом, а сейчас возьми вот это и быстрее неси в дом. Только осторожнее, здесь ребёнок. Родечка, проследи, чтобы она не поскользнулась. А я помогу Стеше…

После долгого сидения Стеша выбралась из машины с большим трудом, едва сдерживая накатывавшуюся тошноту. Софья Николаевна с Надеждой Семёновной завели её в комнату под руки. Хозяйка, разглядывавшая ребёнка, похожего на птенца, спящего в уютном гнездышке, охнула и поспешила подставить ей табурет.

– Наверное, вас укачало? Вы такая бледная…

– Укачало. И не только. – ответила Надежда Семёновна, снимая с вконец обессилевшей Стеши верхнюю одежду. – Я должна тебе признаться, что мы умыкнули её из больницы.

– Как умыкнули? – Асенька застыла, глядя на неё удивлёнными, по – детски широко раскрытыми голубыми глазами.

– Дело в том, что на неё было совершено покушение.

– Покушение? В больнице?

– Нет, дома. Стешу пытались отравить, поэтому она попала в реанимацию. Мы побоялись, что её найдут и там, поэтому решили спрятать до тех пор, пока она не окрепнет. Других близких, кроме меня и у Софочки, у неё нет, и искать её будут в первую очередь у нас. Поэтому мы все приехали к тебе. Прости нас за то, что мы своим вторжением нарушили ваш покой. Но это ненадолго, мы уедем, как только Стеша встанет на ноги.

– О чём ты говоришь, живите сколько хотите.

– А что скажет Егор?

– Егора нет. Он в командировке. А этот ребёнок, он Стешин? Это мальчик или девочка?

– Мы не знаем. – ответила Надежда Семёновна, – Мы даже не знаем, кому он принадлежит.

– Как не знаете? А где же вы его взяли?

– На дороге. Там, в районе леса, случилась авария. Машина обогнала нас на большой скорости, как будто от кого – то убегала, потом её понесло. А может, она столкнулась с оленем, точно не знаю.

– Я знаю это место. Такое там происходит довольно часто.

– В общем, она врезалась в дерево и женщина, которая её вела, погибла. Естественно, мы не могли оставить ребёнка рядом с трупом. ДПС решили не ждать. По такой погоде они явятся нескоро, а у нас на руках эта кроха и Стеша, состояние которой, как видишь, тоже не очень. Утром позвоним в полицию и всё расскажем. Ты пожалуйста нас прости, сами приехали незваные, да ещё и чужого ребёнка привезли.

– Ну что ты говоришь… Я очень рада, что смогу вам помочь. Можете поставить машину в гараж, дорогу к нему я расчистила. Родя, возьми ключи. Так мать этой крошки погибла?

– Не знаю. Похоже, погибшая девушка не была его мамой. Я посмотрела её документы. О ребёнке в них ничего не сказано. Возможно, это была какая – то родственница.

– Час от часу не легче… Ну ладно, пускай в этом разбирается полиция. Вы раздевайтесь, располагайтесь. А я пока устрою малыша и будем ужинать. Иди ко мне, мой хороший.

Радушно принявший их дом был как две капли воды похож на дом Надежды Семёновны, так как оба они строились по одному проекту одного архитектора, Асенькиного мужа Егора Ивановича. Все они познакомились ещё будучи студентами и с тех пор дружили семьями. Однако смерть Михаила, быстрое повышение по службе и постоянная занятость Егора, всегда стремившегося к карьере, послужили причиной тому, что их встречи стали происходить всё реже, сменившись телефонными звонками, которые тоже раз от разу становились реже.

– Ну как вы, мои девочки, устали? – спросила Надежда Семёновна, расстилая постель для Стеши, пока Софья Николаевна переодевала её в ночнушку, – Конечно, устали. Такая дорога не каждому молодому человеку по силам, а ты, Софочка, справилась на отлично. И Стеша продержалась, несмотря на то, что ещё такая слабенькая… Ну ничего, сейчас сделаем укольчик и тебе сразу полегчает.

– Ну что, уложили? – спросила Асенька, входя в комнату с дымящейся чашкой в руках, – наша лялька покушала и опять уснула. Это девочка, замечательная, красивая девочка. А я принесла бульон для Стеши.

– Спасибо большое, но мне совсем не хочется кушать. – ответила Стеша, с наслаждением вытягиваясь на постели.

– Надо, моя дорогая, тебе надо набираться сил. – сказала Софья Николаевна, расправляя на ней одеяло, – Сейчас Надюша сделает укол, а потом я тебя покормлю.

Сделав инъекцию, Надежда Семёновна оставила Стешу на попечение Софьи Николаевны и отправилась посмотреть на ребёнка. Девочка спала под наблюдением Родьки, не сводившего с неё глаз.

– Правда, она прелестна? – прошептала Асенька, – Это ты её нашла?

– Я… – ответила Надежда Семёновна, глядя на ребёнка, затем взяла её под руку, и, когда обе на цыпочках вышли на кухню, продолжила.– Она примерно одного возраста с моей внучкой. Страшно подумать, что было бы, если бы она не заплакала… Я не обратила на корзину никакого внимания. Подумав, что в машине нет никого, кроме погибшей девушки, которой уже ничем не помочь, собралась уходить, и вдруг услышала её плач. Как будто она поняла, что остаётся одна и решила подать голос.

– Представляю, как будут счастливы её родители, узнав, что она жива. Надюша, а ты не объяснишь, если конечно можно, кто и почему преследует эту бедную девушку Стешу?

– В том – то и дело, что Стеша далеко не бедная девушка. Она наследница богатого состояния, за которым кто – то охотится уже довольно долго. Дело в том, что её муж, у которого был рак последней стадии, скончался несколько дней назад, в ту самую ночь, когда её отравили. Его матушка, которой было девяносто шесть лет, и, как ты понимаешь, куча возрастных болячек плюс больное сердце, последовала за ним сразу же, как только услышала о его смерти. А едва выжившую после всего этого Стешу обвиняют в том, что их одновременная смерть не случайна, а её отравление не что иное, как инсценировка, попытка отвести от себя подозрение.

– Теперь всё понятно. И я почему – то не удивлена. Сейчас будем ужинать, хотя, наверное, уже завтракать. Я вчера пельмешков налепила с домашней свининкой, соседка угостила.

Тем временем Софья Николаевна закончила кормить Стешу, и, помогая ей укладываться поудобней, спросила:

– Ну как ты, моя дорогая?

– Намного лучше, – ответила Стеша, – Скажите, Адама Викентьевича и Сару Вульфовну тоже отравили?

– Нет. Они умерли сами, потому что пришло их время, и ты себя ни в чём не вини. Ты должна жить и выполнять всё, что обещала Адаму Викентьевичу.

– Единственное, что он просил – сохранить работы его и его предков, а также их дом с коллекциями, которые они собирали всю жизнь. Но я боюсь, что не смогу противостоять людям, которые готовы пойти на что угодно, чтобы их отобрать.

– Ничего не бойся. Твои права на его имущество не подлежат сомнению и никакой суд их не оспорит.

– Думаю, никакого суда не будет. Если раньше, зная о болезни Адама Викентьевича, они просто ожидали его конца, то теперь, узнав о том, что всё его состояние перешло ко мне, постараются расправиться со мною как можно быстрее. Мне хочется всё бросить, забрать Родьку и уехать обратно в деревню.

– Ты знаешь, Адам Викентьевич очень на тебя надеялся, поэтому ты не должна сдаваться.

– Я понимаю, что Адам Викентьевич рассчитывал только на меня, и старалась выполнять как могла всё, что от меня зависело, но теперь, когда его не стало, боюсь, что одной мне не справиться.

– В мире есть только один человек, способный опустить тебя на дно или вытянуть на верх – это ты сама. Давай – ка ты сначала поправишься, а потом уже будем решать, что делать дальше. Знаешь, о чём я подумала? Возможно, тебе и правда стоит пока уехать, только не в деревню, а куда – нибудь за границу.

– За границу? – удивилась Стеша,– я никогда об этом не думала.

– А что тебе мешает поехать, поправить своё здоровье и заодно посмотреть мир? Теперь тебя ничто не держит, средств у тебя достаточно.

– Но я нигде дальше нашего Зареченска не была…

– Ничего страшного. Теперь побываешь.

– А дом? А Родька?

– Дом никуда не денется, Игнат за ним присмотрит. А Родьку возьмёшь с собой.

– Хорошо, я об этом подумаю.

Через час дом затих. Укол, чашка бульона и тёплая мягкая постель подействовали благотворно и Стеша почувствовала себя значительно лучше. Однако воспоминания о трагических событиях, произошедших за последние дни, и мысли о дальнейшем будущем никак не давали уснуть. Электронные часы, стоявшие на комоде, показывали три, а сон не шел. Наконец она решила, что пора прекращать думать о грустном и принялась считать овечек.

Счёт перевалил за триста, когда в соседней комнате подал голос ребёнок. Стеша подождала, пока к нему кто – нибудь подойдёт, но все уже крепко спали. Она поднялась на ноги. Голова кружилась, ноги дрожали, но держали вполне уверенно. Малышка снова закряхтела, и она медленно, придерживаясь рукой за стену, пошла на голос. В свете ночника было видно, что ребёнок лежит в большом мягком кресле, беспокойно ворочая темноволосой головкой. Надежда Семёновна, спавшая рядом на диване, пошевелилась и снова уснула.

Стеша нашла лежавшую около малышки пустышку и дала ей, а сама отступила в тень и присела на стул в ожидании, что она уснёт. Девочка взяла соску, немного почмокала, озираясь по сторонам, словно пытаясь понять где она находится, и выплюнула. Похоже, спать она пока не собиралась. Её личико искривилось, и Стеша, поняв, что она сейчас заплачет, поспешила к ней и взяла на руки.

– Ну что, подружка, тебе тоже не спится? – прошептала она, держа малышку перед собой, -Пойдём – ка со мной, будем коротать ночь вместе.

Девочка гукнула и доверчиво улыбнулась. Стеша прижала её к груди, и, ощущая приятное живое тепло, вздохнула глубоко – глубоко, как будто вынырнула из темноты и тлена, в которые она была погружена в последнее время, и почувствовала, как её сердце наполняется нежностью, теплом и силой. Все её тревоги и опасения казались мелкими и незначительными по сравнению с тем, что произошло с этой крохой. Где её родители? По какой причине она оказался на безлюдной дороге вдали от человеческого жилья в старой корзинке для дров или сена? Кем была женщина, которая её везла? Куда она спешила, кого пыталась догнать, или наоборот, от кого убежать, пускаясь глухой ночью в такой опасный путь?

Стеша вышла с малышкой в свою комнату, прикрыла за собой дверь, и, присев на кровать, стала её укачивать, тихо напевая колыбельную. Девочка сначала разглядывала её лицо и прислушивалась к голосу, словно пытаясь его запомнить. Постепенно её глазки начали закрываться и она уснула, уютно посапывая на её груди. Стеша осторожно положила её на свою постель и прилегла рядом.


Глава 29


Проснувшись, Асенька открыла глаза и, глядя на окно, прислушалась. Уже наступило довольно позднее блёклое утро, в доме стояла тишина. Гости отсыпались после вчерашних мытарств, и она тоже решила позволить себе понежиться в постели, тем более что еды за вчерашний день было наготовлено на целую неделю. Она повернулась на бок и свернулась в уютный калачик, собираясь ещё вздремнуть, но, услышав за окном шарканье лопаты, вскочила на ноги, отдёрнула шторы и выглянула в окно. Ветер утих, но серая муть, затянувшая небо, продолжала осыпаться редкими сухими снежинками. Асенька сунула ноги в тапки, надела халат, и, стараясь не наступать на места, где паркет на каждый шаг отзывался скрипом, менявшим свою тональность в зависимости от настроения наступавшего, вышла на крыльцо.

Открыв дверь, увидела расчищенный от снега двор и разрумянившегося Родьку, стоявшего с лопатой в руках возле росшей у ворот рябины, любуясь алыми гроздьями. В снежных шапочках они выглядели особенно, по – праздничному яркими. Асенька хотела его окликнуть, но, услышав голос молочницы Катерины, доносившийся от соседей, вспомнила, что сегодня среда, день, когда она приносит им козье молоко, и поспешила на кухню за банкой.

Побоявшись, что Катерина разбудит гостей, Асенька вынесла банку на крыльцо, и негромко постучала по столбику. Родька оглянулся. Она призывно махнула рукой, и дождавшись, когда он подойдёт ближе, сказала.

– Родечка, ты уже расчистил двор, какой же ты молодец! Я хочу тебя попросить – постой, пожалуйста, у ворот, сейчас нам должны принести молоко. Ты его забери, а эту банку отдай! Хорошо?

– Хорошо! – согласился Родька, беря банку и широко улыбаясь.

– Ну вот и славненько! А я пока поставлю чайник.

– Хорошо! – повторил Родька.

Вернувшись в дом, Асенька набрала полный чайник воды, поставила на плиту и пошла умываться. Вода не успела закипеть, когда в доме началось движение. Первой вышла Софья Николаевна. Она тоже направилась в ванную и встретилась с Асенькой у двери. Они едва успели поздороваться, когда появилась Надежда Семёновна.

– Признавайтесь, кто забрал ребёнка? – спросила она, упирая руки в бока и переводя строгий взгляд с одной на другую.

– Забрал? – хором спросили обе, замирая на месте, – как забрал?

– Не знаю. Я спала, проснулась его нет. Стеша сделать это не могла, кроме вас некому. Хватит шутить, признавайтесь…

– Мы не брали…

За долю секунды все трое развернулись и, едва не сбивая друг друга с ног, понеслись в комнату, в которой она спала. Тщательно осмотрев кресло и пол вокруг него, заглянули даже под подушку и кровать, затем в комнату, в которой спал Родька(разволновавшись, Асенька забыла о том, что он стоит на улице в ожидании Катерины). Не найдя ни его, ни дитя и встревожившись ещё больше, открыли дверь в комнату Стеши. Увидев её спящей в обнимку с малышкой, облегчённо выдохнули и на цыпочках вернулись на кухню.

Там они стали накрывать на стол и делиться пережитыми впечатлениями.

– Как я могла проспать ребёнка, а ещё бабушка…– сокрушалась Надежда Семёновна.

– Наверное, девочка заплакала и Стеша её забрала к себе. – предположила Асенька.

– У меня едва не случился инфаркт, когда ты сказала, что малышка исчезла… – пожаловалась Софья Николаевна, – но как Стеша смогла её унести, ведь она едва держалась на ногах?

– Девочки, материнский инстинкт это такая сила… – откликнулась Асенька,– Вот какое лекарство поможет ей гораздо больше, чем всякие уколы и капельницы.

– Безусловно это так, но прошу вас не забывать, что это «лекарство» мы должны вернуть его родителям, которые в данный момент сходят с ума от неизвестности. – отрезвила их Надежда Семёновна, – Асенька, включи пожалуйста телевизор. Возможно, там уже показывают объявление о пропаже ребёнка.

Асенька нашла пульт, включила местный канал, и, взявшись за чашку с чаем, охнула.

– Девчонки, мы тут сидим, распиваем чаи, а Родю позвать забыли. А он, между прочим, уже очистил от снега весь двор. Представляю, как он проголодался. Пойду его позову.

На столе в веранде стояла банка с молоком. Видимо, Катерина уже ушла, но во дворе было пусто и тихо. Асенька прошлась вокруг дома, подумав, что Родька отправился знакомиться с их участком, но его не было нигде. Она вышла за ворота. Вокруг было пусто. Не считая нескольких ворон, бродивших по дороге в поисках съестного. Небо потихоньку разъяснялось. Облака растягивались, местами просвечивало голубоватое небо. Асенька собиралась возвращаться во двор, когда заметила на обочине двойной след, ведущий в поле. Она приложила руку козырьком ко лбу, и, присмотревшись, увидела державшуюся за руки пару, уходившую вдаль, оставляя за собой два параллельных следа, похожих на две аккуратно прошитые строчки.

Вернувшись в дом, Асенька в ответ на вопросительные взгляды развела руками и сказала.

– Нашего Родю увели…

– Как увели? Кто увёл? – спросила Софья Николаевна, опустив чашку с чаем на стол.

– Наша молочница.

– Молочница – это грибковая болезнь, если мне не изменяет память…– хохотнула Надежда Семёновна.

– Это у вас молочница грибковая болезнь, – почему – то обиделась Асенька, – а у нас это девушка Катя, которая приносит нам молоко.

– Девушка? – хором удивились подруги.

– Ну да, девушка. Не понимаю, почему вас так удивляет то, что молодой человек заинтересовался девушкой?

– Да в общем – то ничего… Просто, если ты не заметила, Родя у нас не совсем обычный молодой человек, хотя и очень хороший.

– И что же в нём такого необычного?

– Дело в том, что у него действительно необычная биография. Я расскажу её вкратце. Всю свою жизнь он прожил в глухом лесу среди болот вместе со своей матерью, пока к ним не попала Стеша, заблудившаяся в лесу. Так получилось, что его матушка, которой на то время было где – то около ста лет, в тот же день умерла. Естественно, Стеша не могла оставить Родьку одного и вывела к людям. Вернее, из леса вывел её он, а она привела его в город и стала о нём заботиться. Понятно, что такая жизнь не могла не отразиться на его характере. Родя очень добрый, искренний молодой человек, но у него есть некоторые странности, которые мешают ему привыкать к обществу людей, хотя он очень старается.

– Это понятно, но, насколько я знаю, небольшие странности в характере не обязательно должны влиять на физиологию, а зачастую даже наоборот. А ваш Родя здоровый, сильный мужчина, у которого вполне может быть естественное влечение к женскому полу.

– Вполне возможно. Но, как бы это объяснить… Дело в том, что они со Стешей поют.

– Поют? – удивилась Асенька.

– Да, поют, причём очень хорошо. И им не раз приходилось выступать в обществе, где бывало достаточно красавиц, но мы никогда не замечали, чтобы он проявлял к ним интерес.

– Я думаю, причина кроется в том, что он ещё не совсем не адаптирован к общественной жизни, поэтому её яркая мишура его не только не привлекает, а наоборот, пугает или даже отталкивает. Возможно, ему нужна девушка попроще, которая соответствовала бы его развитию и понятиям.

– И это ваша Катя?…

– А почему нет? Тем более, что у них есть много общего.

– Общего? Но что может быть общего у людей, которые никогда о друг друге даже не слышали?

– И тем не менее, общего у них очень много. Кате примерно лет двадцать пять. Живёт она вместе с матерью на отшибе деревни, в доме, построенном её дедом – пасечником. Живут тем, что продают дачникам мёд из пары ульев, оставшихся после деда, корзины, в плетении которых обе слывут знатными мастерицами, и козье молоко, а летом собирают грибы и ягоды.

Катина мать Лизавета воспитывалась отцом. Её мать, Катина бабушка, умерла, когда она была маленькой. Отсутствие женщины в доме дало свои плоды. Глуховатость отца приучила Лизу говорить очень громко, его грубоватость воспитала в ней мужиковатость и прямолинейность, то есть, привычку отстаивать своё мнение даже тогда, когда его не мешало бы оставить при себе. Естественно, это нравилась далеко не всем. За громогласный голос и неумение кривить душой её стали считать не то чтобы дурой, но бабой «с большим приветом».

Видимо, Катя слишком рано разобралась в истинном отношении людей к её матери, начала всех сторониться и стала молчаливой и необщительной. Постоянно опущенные глаза, светлые волосы и бледное, ничем не примечательное лицо делали её безликой и бесцветной, хотя это не совсем так. Начитавшись романтических историй, она, как и многие девочки её возраста, стала мечтать о сказочном принце, который когда – нибудь обязательно приедет и увезёт её с собой, и будут они жить долго и счастливо в красивом доме на берегу моря или большого озера. Естественно, по молодости лет она не знала одной известной мудрости, – «не рассказывайте о себе ни хорошего, ни плохого. В первом случае вам не поверят, а во втором – приврут и приукрасят». Катя поделилась своими мечтами с подружкой, которая рассказала о них ещё кому – то. Над нею начали подсмеиваться, и она стала закрываться ещё больше. Мнение, сложившееся о матери плюс её собственные странности привели к тому, что люди начали думать, будто и она тоже немного с приветом. Да и Лизавета, родившая её после недолгого романа со строителем, сбежавшем по окончанию сезона не оставив адреса, не желала ей такой же участи и всегда держала в ежовых рукавицах. Вот и получилось, что все её ровесники уже давно повыходили замуж и поженились, а она так и продолжает жить в иллюзорном мире, придуманном ею самой.

– Действительно, у них много общего. Но то, что Родька пошел за этой вашей Катей, ещё ни о чём не говорит, – посомневаласьНадежда Семёновна. – проводит её и вернётся.

– Конечно, вернётся, куда ж он денется. – подтвердила Софья Николаевна. – Девочки, начинаются криминальные новости. Давайте послушаем.

Все замолчали и повернулись к телевизору. Диктор долго рассказывал об аномальном снегопаде. Картинки с показом пробок, заторов и аварий сменяли одна другую. Среди них мелькнула и та, свидетелями которой им пришлось побывать. Разница была лишь в том, что на момент съёмки машина с трупом девушки была занесена довольно толстым слоем снега. О погибшей было сказано вскользь, без каких бы то ни было подробностей, о ребёнке не упоминалось вообще.

– Ну вот видите, мы были правы, что забрали девочку и уехали, не дожидаясь ДПС. Похоже, они действительно явились нескоро… – резюмировала Надежда Семёновна, – однако о том, что из машины пропал ребёнок, почему – то ничего не говорится.

– Да, это очень странно. А может о том, что он должен был находиться именно в этой машине, никто не знал? Иначе о его исчезновении уже били бы во все колокола. – согласилась Софья Николаевна, – девочки, вам не кажется, что пришло время звонить в полицию?

– Не надо никуда звонить… – сказала Стеша, входя в комнату с малышкой на руках.

– Почему? – удивилась Софья Николаевна.

Стеша пожала плечами и прижав девочку к себе, молча погладила её по головке.

– Ты что – то задумала? – голос Надежды Семёновны был строг и требователен.

Стеша обвела глазами присутствовавших, спросила:

– А где Родя?

– Скоро придёт. Так что ты скажешь о малышке? У тебя есть какие – то свои планы?

– Мне её жалко…

– Нам всем её жалко. А её родителям, я думаю, ещё больше. Тебе не кажется, что пришло время их успокоить?

– Кажется. Но я боюсь…

– Боишься чего?

– Я не знаю. Мне кажется, что ей угрожает опасность.

– Почему ты так решила?

Стеша подошла к окну, в которое вовсю светило солнце, и подставляя ребёнка под его яркие лучи, сказала:

– Посмотрите сюда.

Все три дамы одновременно надели очки, окружили Стешу и стали разглядывать личико, животик и спинку девочки, ожидая увидеть на её коже сыпь, ранки, или, того хуже, следы побоев.

– Не понимаю, что ты хочешь сказать. Нормальный здоровый ребёнок. – сказала Надежда Семёновна.

– Посмотрите на её бровки и реснички…

– Боже мой…– ахнула Софья Николаевна, сравнивая золотистые реснички и чёрные как смоль бровки и волосики на голове девочки, – кому пришло в голову красить волосы и брови такой крохе?

– А главное, зачем? – добавила Асенька.

– Я думаю, всем ясно, что в этом деле присутствует криминал. – заявила Надежда Семёновна, – Похоже, её похитили с целью выкупа, поэтому и везли в корзине.

– Надо сообщить в полицию.

– Нет – нет, – возразила Софья Николаевна, – я думаю, спешить с этим делом не стоит. Возможно, об исчезновении девочки пока никому, кроме её родных, не известно. Вы же знаете об обычных угрозах похитителей в случае обращения в полицию. Мы можем их подставить.

– Но как же нам быть?

– Для начала надо её покормить… – ответила Стеша.

– Конечно, – воскликнула Асенька, подхватываясь со стула – я сейчас, я быстренько…

– А я хочу спросить вот о чём, – сказала Софья Николаевна, – кто – нибудь из вас слышал, чтобы похищение совершалось одним человеком?

Все переглянулись и молча пожали плечами.

– Вот и я не слышала. – Софья Николаевна подняла руку и стала загибать пальцы, – во – первых, нужно помещение, где можно спрятать похищенного, далее за ним должен кто – то присматривать, ещё кто – то должен созваниваться с его близкими, отъезжая подальше от этого места, поскольку телефонные звонки могут отслеживаться. И я не думаю, что при таком раскладе само похищение могло быть совершено одной – единственной девушкой, скорее всего, в нём участвовал кто – то ещё. Хотя, есть ещё один нюанс…

– Какой?

– Волосы… Зачем ей покрасили волосы? Чтобы получить выкуп, красить их было не нужно. То есть, выкуп не самое страшное, что могло произойти с этой девочкой. Покрасили её для того, чтобы её труднее было узнать. А вдруг её украли для того, чтобы продать, например, на органы…

При этих словах Стеша вздрогнула, словно почувствовав холод, и прижала малышку к себе.

– Всё может быть, – согласилась Надежда Семёновна, – мне кажется, нам нужно попытаться найти её родителей самим.

– И как ты себе это представляешь? – спросила Асенька, – Расклеить объявления – «найден ребёнок, возраст такой – то, пол такой – то, обращаться по телефону такому – то…»? Нет, надо звонить в полицию.

– А вдруг у похитителей есть там свой человек? Узнав о нашем заявлении, они могут пойти на крайние меры.

– Какие крайние меры, если ребёнок находится вне опасности, то есть у нас? – возразила Софья Николаевна.

– Как вы не понимаете, – настаивала Надежда Семёновна, – вычислить нас по звонку очень просто. Через час сюда подъедут несколько дядек в масках и с автоматами, и заберут дитя, не объясняя кто забрал, куда и зачем. И это в лучшем случае, а в худшем… Короче, не буду вас пугать, но искать родителей надо самим.

Софья Николаевна поёжилась, представив себе автоматчиков в масках, выламывающих двери, и молча кивнула.

Асенька оглянулась на окно, словно боясь, что они уже здесь, и прошептала:

– По – моему, мы собираемся ввязаться в авантюру, за которую нас по головке не погладят.

– Девочки, я уже всё продумала. – успокоила Надежда Семёновна, – Мы начнём плясать от роддома.

– А причём здесь роддом? – удивилась Асенька.

– При том. Малышке примерно четыре – пять месяцев. Так?

– Так… – подтвердила Софья Николаевна, – и что дальше?

– Мы должны добыть списки новорожденных с адресами их родителей за пару месяцев, соответствующих примерной дате её рождения. Это дело мы поручим Асеньке.

– Мне? – удивилась Асенька, – А кто мне их даст? И как я объясню свой интерес?

– Ну ты же работала в детской клинике, тебя все знают. Ты можешь сказать, что НИИДПИФР проводит мониторинг детей – грудничков, связанный с исследованием их развития при использовании искусственного питания.

– А что означает этот НИИДПИ… ПИ… с первого раза и не запомнишь.

– Не имею понятия. Ты же знаешь, что чем сложнее название организации, тем больше к ней доверия.

– Но все в курсе, что я давно уже не работаю…

– Скажешь, что выполняешь их поручение по просьбе руководства на общественных началах.

– В принципе, это возможно…

– Далее дело техники – проехать по адресам под видом патронажной сестры, и, если кто – то не сможет предъявить ребёнка и поведёт себя неадекватно, тот и есть наш клиент. Что вы на это скажете?

– По – моему, идея неплохая, – поддержала Софья Николаевна, – только всё нужно хорошенько продумать, чтобы не попасть впросак.

– НИИДПИФР… – повторяла Асенька, записывая на бумажке, – надо выучить наизусть. А если спросят, что это значит?

– Я думаю не спросят, побоятся показывать свою неосведомлённость. Но давайте на всякий случай расшифруем, – ответила Надежда Семёновна, и подняв глаза к потолку, стала говорить, прихлопывая ладонью по столу, – научно исследовательский институт детского питания и… чего там ещё?

– Физического развития. – подсказала Софья Николаевна.

– Ну да, наверное, именно это я и имела в виду.

– Надюша, ты у нас всегда соображала быстрее всех, поэтому поедем вдвоём с тобой.


Глава 30


Родька стоял у ворот с пустой банкой в руках, и по привычке прислушивался к звукам. Где – то далеко прокукарекал петух, ему ответила собака. С рябины упал комок снега, оброненный снегирями, не поделившими приглянувшуюся рябиновую кисть. Из соседнего двора слышался разговор двух женщин. Голос одной был молодой и звонкий, второй, с заметной хрипотцой, принадлежал женщине постарше.

Услышав, как они распрощались, вышел на улицу. Вид приближавшейся к нему девушки, одетой в серый платок, старую коричневую куртку, и мешковатые брюки, заправленные в валенки, был довольно невзрачен, но его это не смущало.

Девушка несла две перекинутые через плечо сумки, связанные полотенцем, в которых виднелись банки и бутылки. Родька понял, что она и есть та, девушка, которую его просили подождать, и встал на её пути. Она шла, сосредоточенно глядя себе под ноги, боясь оступиться, и заметила его только когда подошла совсем близко.

Всех жителей деревни, и тех, которые прожили здесь всю свою жизнь, и потянувшихся из города «господ», понастроивших современные особняки почище барских хором, она знала. А этого молодого человека, улыбавшегося ей так, будто они были давно знакомы, видела впервые. Катя оглянулась на двор, надеясь увидеть в нём тётю Асю, которую очень уважала за то, что она, в отличие от остальных, обращалась с нею как с равной, ласково и приветливо, но вокруг никого, кроме этого улыбчивого парня, не было. Увидев в его руках банку, поняла, что это Асин гость, которому поручено её дождаться.

– Привет, – сказал он, не переставая улыбаться, – Я Родька.

– Привет. – коротко ответила девушка, и привычно опустив взгляд, начала снимать с плеча сумки.

Родька шагнул ей навстречу, положил свою банку на сугроб, и, помогая ей освобождаться от ноши, повторил:

– Я Родька. А ты?

– Я? – переспросила она, поставила сумку рядом, и, меняя банки, стала совать пустую на место полной. Ей мешали отсыревшие, не гревшие варежки, и она их сняла. Посиневшие от холода руки плохо слушались и банка никак не хотела становиться на место. Родька заметил это и стал ей помогать. Их руки столкнулись, и, почувствовав его тепло, она наконец – то посмотрела ему в глаза. В них было что – то невероятно доброе, подкупающее своей искренностью настолько, что не ответить ему было невозможно.

– Я Катя. – ответила она.

– Катя… – повторил Родька, по – детски прищёлкнув языком, и уловив от неё запах коз, спросил, – Лялечки?

– Что? – не поняла Катя.

– Молоко, лялечки, козы… – перечислил Родька, продолжая радостно улыбаться.

– А, лялечки значит козы. – догадалась Катя, – Вы любите козье молоко?

– Да, люблю. Я хочу на них посмотреть.

– На коз?

– Да, на лялечек. Можно?

– Конечно можно, – ответила Катя, – но они не здесь. Они далеко.

– Где далеко?

– Там… – сказала Катя, показывая рукой на поле и синеющую за ним кромку леса, и ловя себя на мысли, что будет очень жалко, если он не захочет идти в такую даль ради того, чтобы посмотреть на коз.

– Пойдём. – сказал Родька, вешая её сумки на своё плечо.

– А молоко? – спохватилась Катя, поднимая со снега и вручая ему полную банку, – сначала надо отнести молоко.

– Да. Надо отнести, – согласился Родька, забирая банку из её рук, но сумок не отдал, как будто боялся, что она сбежит, – Я сейчас, Катя, я быстро.

Перебираясь через сугроб, оставленный грейдером на обочине дороги, Родька взял её за руку и больше не отпускал. Катина рука слабо шевельнулась, пытаясь освободиться, но он очень мягко её придержал, и она осталась в уютных объятиях его тёплой ладони. Они шли молча, прислушиваясь к нежности, растущей от прикосновения рук, которые жили своей, отдельной от хозяев жизнью, сливаясь не только кожей, а каждым пульсирующим толчком крови, заглушавшим все звуки вселенной. Это новое, не испытанное до сих пор чувство пьянило своей необычностью, и они молчали, боясь ему помешать, просто время от времени придерживали шаг и смотрели друг другу в глаза, чтобы убедиться в том, что слышат и чувствуют одно и то же. При этом Родькины глаза сияли нескрываемым восхищением. Катя же быстро опускала взгляд и отворачивала лицо, чтобы он не понял, какой счастливой делают её его улыбка и эти прикосновения. Время, за которое они преодолели расстояние длиною около трёх километров, пролетело как одно мгновение.

Катин дом находился в конце длинной деревни, повторявшей подковообразной изгиб небольшой речки. Он стоял в стороне от дороги и соседей, в окружении елей. На единственной, выцветшей детской фотографии её матери, где ей было лет пять, она стояла между этими ёлочками, которые в ту пору были одинакового с нею роста, на фоне нового, сиявшего свежеструганным кругляком дома, который построил вернувшийся с войны дед. Дед давно умер, ели выросли в высокие роскошные деревья, а спрятавшийся за ними дом, казавшийся тогда таким огромным и красивым, потемнел и уменьшился, став похожим на насупленного, уставшего от мирской жизни старика, ищущего покоя в одиночестве.

Довольно большой участок, где когда – то размещалась дедова пасека, был обнесён высоким плетнём. И толстые прутья, из которых он был сплетён, и колья, на которых держался, добывались в зарослях ракитника у реки. Благо, для их роста не нужно было ждать долгие годы, как для ели или сосны, ибо чем чаще его ломали и обрезали, тем быстрее он разрастался. Некоторые колья, попадавшие в землю до того, как успели окончательно высохнуть, нашли в себе силы пустить корни и отрастить кудрявые кроны. И старый дом, и необычный плетень, и несколько сараюшек между сугробами снега, всё вместе было похоже лубочную картинку из русской сказки.

Откуда – то выскочила небольшая лохматая собачка и стала лаять, суетливо подпрыгивая, и оглядываясь на молодую хозяйку в ожидании её одобрения.

– Уймись, Дамка, – сказала Катя, – это свой.

Дамка ещё несколько раз тявкнула, но Катя замахнулась на неё сломанным на ходу прутиком и топнула ногой. Дамка прекрасно понимала, что бить её никто не собирается, но на всякий случай отскочила подальше и завиляла хвостом, словно извиняясь перед гостем, который должен понимать, что лает она не от злости, а для порядка.

Катя подвела Родьку к загону, в котором толпилось десяток коз. Общительные и по – человечески любопытные животные выстроились вдоль плетня, поднявшись передними ногами на плетень. Родька пошел вдоль плетня и, стараясь никого не пропустить, стал гладить, почёсывать за ушами, и что – то приговаривать, прижимаясь лбом к их головам. Козы согласно кивали, а их старый вожак Казбек, норовивший боднуть своими роскошными рогами любого, кто приближался к его гарему, долго и выразительно блеял, словно рассказывал о своём житье – бытье.

Окна дома были слишком малы, да и разросшиеся ели не пропускали солнечный свет, поэтому в нём было сумрачно даже в яркий полдень. Войдя вовнутрь, Катя щелкнула выключателем, но электричества не было, видно где – то опять оборвалась линия.

Родька, вошедший за нею, остановился, ослепнув от темноты и боясь на что – нибудь наткнуться. Первым, что он разглядел, немного привыкнув к полумраку, была печь с чёрным чугунком, как две капли воды похожая на ту, что стояла в их избушке. Ему показалось, что сейчас из – за неё выйдет его матушка и скажет:

– Ну здравствуй, Роденька. Что же ты так долго не приходил? А я тебя ждала…

Но вместо неё с печки спрыгнула большая чёрная кошка, и, сверкнув на него зелёными глазами, подошла к Кате и стала тереться о её ноги. Катя поставила сумки на лавку, сбросила туда же платок и куртку, погладила кошку и посмотрела на гостя. Ей показалось, что он ошарашен убогостью их жилища. Не зная, что сказать и чем занять руки, она подошла к плите и зачем – то открыла чугунок. Из него вырвалось облако пара, и, смешавшись с сумраком комнаты, превратило её силуэт в еле видимый бестелесный призрак. Катя положила крышку на место и медленно, словно проявляясь, выплыла в зыбкую полосу света. Родька посерьёзнел и напрягся, воспринимая её перевоплощение как знак, посланный его матушкой, о том, что эта девушка создана и предназначена богом именно для него.

Катя решила, что перемена в его настроении вызвана разочарованием и усталостью после проделанного пути.

– Не надо было его сюда приглашать, – думала она, но он сам хотел посмотреть на коз, которых почему – то называет лялечками, и он их увидел. Поиграл с ними и хватит, пускай идёт туда, откуда пришел, и возвращается туда, откуда приехал. Провожать его она не станет, обратную дорогу он найдёт сам, по следу, который не привёл ни к чему хорошему. А она останется здесь, сохраняя в душе горькое воспоминание о том, как сказочный принц из её детства ушел, едва появившись.

Родька шагнул к ней с серьёзнейшим видом, собираясь сообщить об очень важном решении, впервые в его жизни принятом самостоятельно.

Катя решила, что он собирается прощаться, считая всё, что они оба испытали и прочувствовали за время пути, незначительным эпизодом, ни к чему не обязывающей случайностью, словно и не было этих упоительных минут, которые она восприняла как великое счастье. Этот взгляд вернул её в состояние вечного изгоя, поэтому она гордо вскинула голову, словно видела его впервые, выставила перед собой руку, запрещая приближаться, и попятилась назад.

Родька остановился, не понимая причины её изменившегося настроения. Он не был искушен в тонкостях женской психологии. Никто ему не говорил, что эти прекрасные существа противоречат себе гораздо чаще, чем сами этого хотят, и никогда не признаются в том, чего от вас ожидают в тот или иной момент. Отчуждение, появившееся в Катином взгляде, говорило о том, что ему пора уходить, и он ушел.

Катя некоторое время смотрела на закрывшуюся за ним дверь, не веря, что её неожиданный роман закончился так же неожиданно и быстро, как и начался, затем сердито топнула ногой и сказала:

– Ну и уходи… Подумаешь, явился весь такой сам из себя, да откуда он вообще взялся? И пускай идёт, жили без него и ещё как – нибудь проживём. И не надо, не надо, не надооооо…

Она села на скамью и расплакалась, сетуя на свою судьбу и сожалея о том, что даже не попыталась его выслушать. Выплакавшись, подошла к рукомойнику, долго звякала им, выплёскивая на лицо полные горсти воды, затем тёрла его жестким полотенцем, словно старалась смыть напрочь из памяти человека, так неожиданно проникшего в её душу и так же неожиданно исчезнувшего. Повесив полотенце на гвоздь, подошла к висевшему на стене зеркалу и стала приглаживать волосы. Наконец, прекратив шмыгать носом, услышала тихую, нежную музыку, доносившуюся снаружи.

Катя выбежала на порог дома и стала прислушиваться, стараясь не смотреть на протоптанную ими тропку, разделившую поле напополам, как её жизнь, на до и после. Но желание взглянуть на сказочного принца ещё раз было сильнее неё, и она не выдержала и посмотрела, однако там было пусто, как будто он растворился в воздухе. Она всхлипнула, но тут же замолчала, снова услышав музыку, доносившуюся откуда – то со стороны козлятника. Катя выглянула из – за угла и ахнула. Родька стоял спиной к ней, глядя на выстроившееся у плетня стадо, и играл на свирели.

– Миленький… – прошептала Катя, не веря своим глазам, и уже не сдерживаясь, бросилась к нему, скользя и едва не падая, заглушая своим криком звук свирели, – пожалуйста, не уходиии!!!

Услышав его крик, Родька обернулся и подхватил её в свои объятия.

– Катя! Катя! Моя Катя! – повторял он.

– Миленький! Миленький! – бормотала Катя.

Родька отклонил её от себя и приподнял ладонь, требуя внимания. Катя молчала, боясь опять сделать что – то не так.

– Катя, я хочу, чтобы ты была моя. Навсегда. Ты со мной пойдёшь?

Он ещё не успел закончить эту самую важную в своей жизни речь, спеть которую ему было бы гораздо проще, если бы кто – то положил её на стихи, когда Катя ответила:

– Да!

– Тогда пойдём.

– Прямо сейчас?

– Да, прямо сейчас…

– Хорошо. Я мигом.


Глава 31


Лизавета, загостившаяся у кумы, вернулась домой вскоре после их ухода. Электричества ещё не было, но оно ей и не было нужно. Любую вещь в своем доме она могла найти с закрытыми глазами. Раздеваясь, заметила лежавший на столе листок размером с конверт. Ей никто никогда не писал, поэтому в груди что – то сжалось от непонятного предчувствия. Она взяла бумажку, вышла на крыльцо и, щурясь, прочитала:

«Мамочка родная, прости и прощай. Я ухожу с ним. Не ругай меня, он самый лучший. Твоя Катя.»

– Это ещё что такое? – не поняла Лизавета, и перечитав записку ещё раз, заголосила, – и куда это она собралась, с каким – таким «ним», и откуда он взялся на нашу головуууу? Дурааа, ай дура…

Она выскочила за двор и сразу же увидела следы на поле, и две фигуры на горизонте, в одной из которых узнала свою дочь.

– Катеринаааа! – закричала она, и, наскоро одевшись, бросилась вслед, – Ах ты, гулёна! Ну погоди, догоню тебя, подлую, и оттягаю за косу так, чтобы в другой раз было неповадно бежать за кем ни попадя… Ах ты, горе моё горькое, неразумное…

Спеша за дочерью, она вспоминала своего отца, его побелевшие от ярости глаза, широкий солдатский ремень в его руках, и себя, принимавшую свистящие удары, молча, лежа на кровати вниз лицом, чтобы уберечь выпуклый живот, в котором уже шевелился плод её короткой любви.

Отец не выгнал её из дома, как обещал сгоряча, но с того дня почти с нею не разговаривал. Рожать ей пришлось самой, спрятавшись в дальнем углу сеновала, где она заранее приготовила немного тряпья и воды. Её стоны волновали коз, они ходили по кругу и тревожно блеяли, а отец что – то пилил и строгал в соседнем сарайчике, наверное, ремонтировал свои ульи, но к ней так не поднялся. После родов она прожила там ещё три дня, спускаясь вниз только для того, чтобы сдоить и выпить немного молока. Благо, на улице стояла теплая погода. Когда она вернулась в дом, отца не было. Она положила дитя на свою кровать и стала наливать в таз воду, чтобы замочить заскорузлые от крови тряпки. Услышав тяжелые отцовские шаги, бросилась к ребёнку и закрыла собой, боясь, что он схватит его и выбросит вон из своего дома.

Отец распахнул дверь на всю ширину, занес новенькую, вкусно пахнущую свежим деревом колыбель, поставил рядом с её кроватью, бросил косой взгляд на свёрток, из которого выглядывало крошечное красное личико, и ушел. В тот же день он переселился на сеновал и жил там до поздней осени.

Такой горькой судьбы она своей дочери не желала и берегла её как могла. И вот откуда ни возьмись появился этот «он», который может поступить с нею так же, как поступили с нею.

Стеша никак не могла понять, куда ушел Родька, почему его нет так долго и вообще, куда можно пойти в деревне, в которой никогда раньше не был. Уверения Асеньки в том, что волноваться не стоит, потому что он ушел с какой – то замечательной девушкой Катей, её не успокаивали, а совсем наоборот пугали всевозможными «а вдруг, а если…», рисуя картины одна страшнее другой.

Софья Николаевна и Надежда Семёновна волновались не меньше неё, поэтому, увидев в распахнувшейся двери Родьку, державшего за руку незнакомую девушку, облегчённо выдохнули и разом закашлялись. Стеша, сидевшая спиной ко входу, оглянулась. Худенькая, похожая на подростка девушка стояла чуть позади Родьки, потупив взгляд. Заметив её напряжённую руку, сжимавшую небольшой пакет, сквозь который проглядывались какие – то вещи, Стеша увидела в ней себя.

– Это Катя, – представил Родька, – моя Катя.

– Твоя? – переспросила Надежда Семёновна.

– Да, моя. – Родькин голос выражал твёрдость и непререкаемость, которых от него раньше никто не слышал.

Стеша поняла, что переубедить его не получится, да и нужно ли это делать, и, поднимаясь к ним навстречу, сказала:

– Вот и хорошо… Здравствуйте, Катя, рада познакомиться. Я Стеша, Родина сестра.

– Спасибо, я тоже рада. – ответила Катя.

Она хотела пожать протянутую руку, но в одной находился пакет, а другую продолжал держать Родька, словно боялся, что стоит её отпустить, как Катя тут же исчезнет. Стеша улыбнулась и обняла обоих.

– Раздевайтесь и проходите к столу, сейчас будем обедать. – приветливый голос Асеньки разрядил напряжение и все разом засуетились.

Катя сняла куртку и валенки, и Стеша обратила внимание на мокрые следы на полу и сырые от растаявшего снега брюки.

– Катюша, ты вся промокла. Пойдём со мной, поищем во что тебя переодеть.

– У меня есть вот тут ещё одни штаны и … – Катя замолчала, постеснявшись перечислять то, что лежало в её наспех собранном пакете.

– Пойдём – пойдём, – сказала Стеша, увлекая её за собой.

Родька направился за ними, но в свою комнату Стеша его не пустила, и он остался стоять перед закрывшейся дверью, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Дамы некоторое время наблюдали за ним, переглядываясь и пожимая плечами. То, что между молодыми людьми вспыхнула искра, пробудившая яркие чувства, было видно невооруженным глазом, и ничего удивительного в этом не было бы, если бы всё не произошло так быстро. Пары часов знакомства для рождения высоких чувств было всё – таки маловато, а Родькина решительность говорила о том, что у него уже созрели насчёт Кати какие – то свои планы. Надо бы помочь молодой паре во всём этом разобраться, и постараться сделать это очень деликатно, не оскорбляя их достоинства, и, по возможности, помешать им наломать дров. Они испытывали к Кате симпатию и не хотели, чтобы это случайное увлечение испортило её жизнь. Кроме того, она должна была знать, что Родя имеет свои небольшие странности.

Подруги подталкивали друг друга локтями до тех пор, пока Софья Николаевна не решилась взять эту непростую миссию на себя. Она подошла к Родьке, усадила его на диван, и присела рядом. Некоторое время помолчала, собираясь с мыслями и теребя в руках платочек, потом спросила:

– Родечка, объясни пожалуйста, что означают твои слова «моя Катя».

– Да, это моя Катя, – ответил Родька, – она будет со мной.

Разговаривая, он повернулся, чтобы встретиться с нею взглядом. Смотреть в эти искренние, полные счастья, глаза и говорить о какой – то морали не поворачивался язык.

– Сегодня? – вздохнула Софья Николаевна.

Наверное, он почувствовал в её голосе сомнение, и, не желая его принимать, ответил коротко и твёрдо, словно поставив жирную точку.

– Нет, всегда.

– То есть, ты хочешь на ней жениться?

– Жениться? – удивился Родька.

– Ну ты же хочешь, чтобы она всегда была рядом с тобой?

– Хочу.

– А для того, чтобы всегда быть вместе, люди обычно женятся. А Катя согласна быть твоей женой?

– Согласна, – ответил Родька. Выражение его лица и спокойный, уверенный голос говорили о том, что он ничуть в этом не сомневался.

– А что об этом думает её мама?

– Ничего не думает.

– Как ничего? Ты вообще её видел?

– Нет, не видел…

– То есть, вы всё решили без неё?

– Без неё… – подтвердил Родька.

– А она хотя бы знает, куда делась её дочь? Она же будет её искать, волноваться, плакать…

– Плакать? – удивился Родька. Женские слёзы всегда выбивали его из колеи, – плакать не надо.

– Я думаю, вам с Катей надо пойти и сообщить ей о своём решении.

– Да, пойти и сообщить… – согласился Родька.

Софья Николаевна решила больше на него не давить и отправилась на кухню, где её ожидали подруги.

Тем временем Стеша порылась в своих вещах, выбрала светлое кашемировое платье и подала Кате.

– Думаю, вот это тебе подойдёт. Надевай, не стесняйся.

Катя взяла платье, и, потрогав мягкую ткань, посмотрела на Стешу.

– Надевать?

– Конечно. Ты же не хочешь простудиться?

– Зачем, это же ваше платье… – ответила Катя, протягивая его обратно, – заберите, я не простужусь.

– Надевай, оно не ношенное. Я тебе его дарю.

– Оно моё?

– Конечно, твоё. Одевай же, а то Родя заждался.

*****

– Девочки, – сказала Софья Николаевна,– кажется, наш Родя решил жениться. Что будем делать?

Её заявление никого особо не удивило.

– А что тут поделаешь? – сказала Надежда Семёновна, пожимая плечами, – Он взрослый парень, имеет право.

– Взрослый то он взрослый, но ты же понимаешь…

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но согласись, что, при всех его странностях, Родя здоровый мужчина и ему нужна пара. Мне кажется, Катя будет с ним счастлива, если, конечно, она согласна.

– Наверное, согласна. Вы же не думаете, что он привёл её сюда насильно?

– Конечно, не думаем. А что скажет её мама?

– А вот это вопрос. – сказала Асенька, – Лизавета настоящая гром – баба, и, если она воспротивится, а это скорее всего так и будет, нам всем мало не покажется. Представляете, каким это будет ударом для Роди?

– Ничего, мы выстоим и Родечку в обиду не дадим… – разгорячилась Надежда Семёновна.

– Надо будет ей объяснить, что их встреча была не случайной… – предложила Софья Николаевна, предпочитавшая решать все проблемы мирным путём, – они созданы друг для…

Зычный голос, донёсшийся с улицы, не дал ей договорить.

– Катерина, ты где? Выходи сейчас же!

– А вот и наша гром – баба… – сказала Асенька, выглядывая в окно.

– Ну что, подруги, идём держать оборону, – Надежда Семёновна поднялась, и решительно одёрнув блузку, выступила впереди всех.

Лизавета стояла, опершись на толстую палку и заглядывала во двор. Асенька и Надежда Семёновна пошли к калитке, Софья Николаевна осталась на крыльце.

– Катерина!!! – крикнула Лизавета, игнорируя приближавшихся дам.

– Добрый день, Елизавета, простите, не знаю, как вас по батюшке… – робко сказала Асенька.

– Катька у вас? – грозный вид Лизаветы подтверждал, что рассчитывать на компромисс с её стороны не приходится.

– Заходите пожалуйста в дом. – пригласила Асенька.

– Не надо мне в дом! – воспротивилась Лизавета, – я спрашиваю, Катька у тебя?

– И не надо так кричать… – поддержала Надежда Семёновна, становясь рядом с подругой.

– Катерина!!!… – крикнув, Лизавета пнула калитку ногой, зашла во двор, и, растолкав их в разные стороны одним движением плеча, направилась к крыльцу, продолжая кричать, – Катька, выходи сейчас же, чего прячешься.

Увидев, как легко эта мощная женщина гренадёрского роста устранила с пути её подруг, Софья Николаевна попятилась, и, задев стоявшую рядом корзину, в которой был обнаружен найдёныш, машинально её схватила и прикрыла свою грудь, как щитом. Это хрупкое средство защиты подействовало совершенно неожиданно. Лизавета остановилась и стала его рассматривать, как нечто давно утерянное, но очень важное и значительное.

Эта корзина была сделана её собственными руками, вот и тонкий синий проводок, который она вплела в неё сама не зная зачем. За свою жизнь она сплела их столько, что давно потеряла счёт, но эту запомнила хорошо.

В короткий летний сезон она любила выезжать на трассу, где находился придорожный рынок в два прилавка, наспех сколоченных из горбыля. Там жители окрестных деревень реализовывали плоды своих трудов. Лизавета тоже привязывала к багажнику велосипеда корзину, загружала в неё банки с молоком и туески с грибами и ягодами, и ехала туда как на праздник.

Торговля привлекала её не только возможностью немного пополнить свой скромный бюджет, но и радостью общения с незнакомыми людьми. Этот крошечный рынок был для неё своего рода окном в мир. Проезжие покупатели схожи с попутчиками вагонного купе, с которыми за время пути можно поделиться такими сокровенными мыслями, которых не расскажешь самым близким людям. Человек выслушал, посочувствовал или дал дельный совет и исчез, унося твою тайну за собой. Так и здесь, некоторые люди, остановившиеся на минутку передохнуть и что – то купить, в короткой беседе старались облегчить душу, делясь своей бедой или радостью, послужившей причиной или целью их поездки. Обычно эти беседы заканчивались обоюдными пожеланиями здоровья и всех благ. Они ложились бальзамом на душу Лизаветы и вселяли веру в то, что она ничем не хуже других.

Однажды около неё задержалась немолодая интеллигентная дама очень приятной наружности. Пока её муж, грузный мужчина в очках в тонкой золотой оправе, ходил в туалет, она увлечённо рассказывала о том, что они едут из Чебоксар на Чёрное море, что сейчас в Чебоксарах дождливо и прохладно, а в Анапе жара до тридцати пяти… Вернувшись домой, Лизавета отыскала на висевшей над столом карте Чебоксары и Черное море, и долго удивлялась – подумать только, где эти Чебоксары и где Черное море… А она считала, что такое, чтобы вот так просто сесть в машину и ехать в неизвестную даль, не думая ни о чём, кроме ожидавших тебя красот, возможно только в кино. Она часто, оставаясь наедине с собой, вспоминала эту женщину, её чёткую речь и пыталась ей подражать, говорить так же как она, негромко и спокойно, тщательно подбирая слова.

Софья Николаевна была чем – то на неё похожа. Поэтому Катерина сбавила тон, словно из неё вдруг выпустили воздух, и спросила тихим, усталым голосом:

– Где моя Катька?

– В доме, пожалуйста, заходите. – ответила подошедшая Асенька, и на всякий случай держась подальше, добавила, – у нас к вам очень серьёзный разговор.

– Какой разговор? – удивилась Лизавета, отставляя в сторону свою палку и отряхивая снег с валенок.

– Раздевайтесь, сейчас попьём чайку и поговорим.

– Где Катька? – снова спросила Лизавета, входя в гостиную, – почему она прячется?

– Она не прячется, – сказала Софья Николаевна, – вот она, ваша красавица.

Дверь, ведущая в соседнюю комнату, медленно отворилась и из неё вышла Катя. Серое облегающее платье, подчёркивающее её тоненькую фигуру, распущенные волосы пепельного цвета, подобранные на висках и заколотые серебряной заколкой, подаренной Стешей, преобразили её до неузнаваемости, превратив в настоящую красавицу.

Лизавета замерла, не видя вокруг никого и ничего, кроме своей дочери, а Катя обернулась, взяла стоявшего за её спиной Родьку за руку, и, поставив его рядом с собой, сказала:

– Мама, это он. Его зовут Родя. Он очень хороший, мама…

– Здравствуйте, мама. – сказал Родька.

В наступившей тишине было слышно, как за окном капает вода с оттаявших сосулек и тикает будильник в соседней комнате. Лизавета переводила взгляд с дочки на доверчиво улыбавшегося парня и молчала.

– Мамочка, не плачь… – воскликнула Катя, заметив слёзы, бежавшие ручьём по щекам матери, и бросилась ей на шею.

Лизавету словно прорвало, и она запричитала как по покойнику, в голос.

– И что же ты наделала, и как же так можноооо… -

– Лизонька, пожалуйста успокойтесь, – не выдержала Софья Николаевна, – ничего плохого ваша Катюша не сделала.

– Ничегоооо? – удивилась Лизавета.

– Ну конечно же ничего.

– А как же вот это? – спросила Лизавета, тыча пальцем в Родьку.

– Это вам не «вот это», – возмутилась Надежда Семёновна, – это наш Родя, он очень, очень хороший человек.

– Ну даа… – протянула Лизавета, вспомнив клятвы и обещания своего возлюбленного, который, сделав свои дела, сбежал, забыв попрощаться,– все они хорошие, пока девку не обрюхатят, а потом куда что деваетсяяя…

– А вот наш Родя не такой,– вмешалась Стеша, – мы вам обязательно расскажем о нём поподробнее, но знайте, что более доброго, порядочного и чистого человека вам не найти…

– Девочки, пожалуйста, давайте помолчим, – воскликнула Софья Николаевна, хлопая ладонью по столу, – начинаются криминальные новости.

Все разом замолчали и повернулись к телевизору. Лизавета смотрела на их сосредоточенные лица и не знала, что делать. С одной стороны, ей хотелось взять свою дочь за руку и волоком тащить домой. С другой, у неё возникло сомнение в своей правоте. Судя по внешности и поведению, покровительницы этого странного парня никакие не сводницы, а вполне порядочные женщины. Похоже, их уверения в том, какой этот Родька замечательный, не пустые звуки. А что, если эта встреча единственная возможность для её Кати стать счастливой… Ей не терпелось узнать о нём как можно больше, а тут эти криминальные новости.

Лизавета поёрзала на стуле, удивляясь, кому они нужны в то время, когда решается судьба её дочери. Вдруг на экране всплыло знакомое лицо, и она тоже замерла во внимании. Речь шла о происшествии в доме известного художника Панина, дочь которого погибла, упав с лестницы.

Она сразу вспомнила этого холёного, осанистого господина. Однажды купив у неё молока, он стал её постоянным покупателем. Лизавета привыкла к предвзятому отношению односельчан, к их грубым шуткам и плохо скрываемым насмешкам, а он был другой. Он всегда подходил к ней с неизменной улыбкой на лице, интересовался её драгоценным здоровьем, почему – то называл Данаей и обещал когда – нибудь написать её портрет. Конечно, все эти слова и обещания она воспринимала как шутку, но слушать их было приятно, и она всегда встречала его с радостью. Увидев его на экране телевизора, Лизавета вспомнила о корзине, которой прикрывалась Софья Николаевна. Раз она здесь, они должны быть с ним знакомы.

Это кратенькое, в несколько картинок, сообщение было показано в заключение передачи. Поскольку ни о каком ребёнке в нём не упоминалось, оно ничего, кроме сочувствия, не вызвало ни у кого, кроме Лизаветы, и она спросила:

– Этот художник… Он вам кто, родственник?

– Художник? Какой художник? – не поняла Асенька.

– Ну вот этот, у которого погибла дочь.

– Нет, не родственник и даже не знакомый. А почему вы спросили?

– Корзину, которая лежит на вашем крыльце, он купил у меня. Я и подумала, раз она у вас, может он вам родня?

– Ну – ка, ну – ка… – сказала Надежда Семёновна, придвигаясь поближе, – давайте – ка поговорим об этой корзине и о художнике поподробнее.

– Рассказывать особо нечего. – ответила Лизавета, не понимая, откуда такой интерес к обыкновенной корзине, – у нас на трассе есть небольшой базар. По теплу я ездила туда торговать, а этот художник был моим покупателем. Однажды он накупил много ягод, грибов и молоко. Побоявшись, что в пакетах всё помнётся, он попросил меня продать вот эту самую корзину, вот и всё. А как же она оказалась у вас, если вы не знакомы?

– Девочки, это он! – обрадовалась Софья Николаевна.

– Да, похоже загадка разгадана! – согласилась Надежда Семёновна, – Надо срочно узнать номер его телефона…

– А вдруг он не имеет к нашей девочке никакого отношения? – охладила их пыл Стеша, – в передаче говорится о том, что его дочь погибла в результате несчастного случая, а вот о том, что у неё остался ребёнок, не было сказано ни слова. Значит, никакой девочки у них не было. Сам он довольно пожилой человек, в таком возрасте детей не заводят.

– Нет, девочка должна быть, – возразила Лизавета, – укладывая покупки в корзину, он говорил, что у него скоро родится внучка и её маме нужно кушать как можно больше витаминов.

– Подумать только, что такая случайность может помочь в таком важном деле. – воскликнула Надежда Семёновна.

– Ещё Вольтер говорил, что случайностей не существует – все на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвестие. – сказала Софья Николаевна.

– Какой ещё Вольтер? – не поняла Лизавета.

– Да был когда – то такой умный человек…

В это время в соседней комнате заплакал ребёнок. Стеша поспешила к нему, Асенька пошла готовить питание, а Софья Николаевна с Надеждой Семёновной стали наперебой рассказывать Лизавете знакомую нам историю.

– Дело в том, что мы приехали сюда ночью, во время снегопада. По дороге произошла авария… – начала Софья Николаевна.

– Женщина, которая вела машину, погибла на месте. – продолжила Надежда Семёновна, – Кроме неё в машине не было никого, кроме маленькой девочки, спрятанной в старой, наполненной вещами корзине, которую вы только что опознали…

– Согласитесь, что всё это более чем странно – перевозка ребёнка в корзине, отсутствие каких – либо документов, а главное, крашеные волосы, – всё говорит о том, что его могли украсть. Опасаясь, что в деле может быть замешан кто – то из полицейских, мы решили искать её родных самостоятельно. Ваша корзина может послужить первой зацепкой.

Слушая их, Лизавета изумлённо покачивала головой, переживая эту трагедию вместе с ними. Эти отважные дамы нравились ей всё больше и больше. Она была очень рада тому, что встретилась с ними, и благодарна за то, что они приняли её дочь, и её саму как равных, не осуждая и не иронизируя. Кстати, спохватилась Лизавета, куда делась эта парочка?

– Катерина! – охнула она, – где Катька?

– Пожалуйста, потише… – попросила Софья Николаевна, – вы испугаете малышку.

– Слушайте! – шепнула Надежда Семёновна, показывая на дверь.

В наступившей тишине стали слышна музыка, доносившаяся из соседней комнаты. Все трое поднялись, и, ступая как можно тише, подошли к двери. Приоткрыв её, увидели стоявшего среди комнаты Родьку, игравшего на свирели так тихо и нежно, что казалось, будто музыка льётся откуда – то сверху, и кружившуюся в такт ей Катерину, похожую на лёгкую, прекрасную нимфу.

– Эта пара создана друг для друга! – прошептала Софья Николаевна, – давайте не будем им мешать.

Они потихоньку прикрыли дверь и опять сели за стол. К ним присоединилась Стеша с малышкой на руках. Лизавета смотрела на ребёнка и думала о художнике. Что, если эта девочка действительно его внучка… Он выглядел таким счастливым, когда говорил о её предстоящем рождении, о витаминах для неё и мамы, и вдруг всё обрушилось в один миг, не стало ни дочери, ни внучки… Что чувствовала бы она на его месте?

– Если нужна помощь, то я с радостью, чем смогу… – неуверенно сказала она, сомневаясь в том, что её предложение будет принято.

Ответ был неожиданным.

– Лизонька, вы наш человек! – воскликнула Надежда Семёновна, – думаю, ваша помощь нам очень пригодится. Давайте все вместе подумаем, как встретиться с этим художником, и, если эта девочка действительно его внучка, сообщить ему, что с нею всё в порядке. Но сделать это осторожно, не привлекая к себе внимания и не вызывая подозрения, потому что за ним могут следить.

– Я знаю, – воспрянула духом Лизавета, – надо поехать в город и потолкаться на рынке. Наверняка, там сейчас только об этом и говорят.

– Конечно, разговоры и слухи будут, но будут ли они достоверными? А времени на ошибки у нас нет, – посомневалась Надежда Семёновна, – боюсь, как бы в связи с этим похищением не произошла ещё какая – нибудь трагедия.

– А если позвонить в Союз Художников и попросить его телефон?– предложила Софья Николаевна.

– Я не думаю, что его личный номер раздают направо и налево. Нам могут дать телефон какой – нибудь секретарши, которая будет отвечать на звонки и принимать соболезнования.

– Зато она может дать сведения о времени похорон.

– Уже теплее…

– Ещё можно посмотреть в местной газете, – вспомнила Асенька, – в ней печатают некрологи.

– Где газета?

– Завтра к обеду принесут.

– В общем, завтра утром едем в город.

– Я возьму свой телефон и старый Егора Ивановича. Надо его подзарядить.

– Это очень хорошо, пусть будет для нашей личной связи, но в деле он фигурировать не должен.


Глава 32


Поиски художника Панина решили начать с рынка. В город отправились с утра пораньше, вчетвером – Софья Николаевна, Надежда Семёновна, Асенька и Лизавета. Молодёжь осталась дома. Надежда Семёновна, добровольно взявшая руководство их экспедицией на себя, по пути проводила инструктаж.

– Девочки, в разговорах о происшествии не должно быть никакой конкретики. Насчёт погибшей дочери художника ограничиваемся вопросом «а были ли у погибшей дети» и ведём себя так, словно интересуемся из простого женского любопытства.

Они довольно долго ходили гурьбой вдоль прилавков, выдавая себя залюбительниц поболтать, готовых обсуждать любые новости и происшествия. Останавливаясь возле очередной торговки, они снова и снова заводили разговоры на тему вчерашних криминальных новостей, охали и ахали, заостряя внимание на трагедии, случившейся в доме художника, задавали наводящие вопросы и старались вовлечь в беседу тех, кто находился рядом. Однако, большинство слушателей знали о ней в рамках телевизионной передачи, либо вообще слышали впервые. Расспрашивая, удивляясь и сочувственно охая, торговки не забывали предлагать попробовать и купить свою продукцию, и дамы отправлялись дальше ни с чем, не считая потяжелевших пакетов и похудевших кошельков.

Первой запросила пощады Надежда Семёновна.

– Девочки, я уже объелась этими соленьями – вареньями. Мне нужно срочно попить воды, но сначала сходить в туалет.

– Не понимаю, зачем нужно было покупать столько капусты и огурцов, когда у меня дома полным – полно всего? – спросила Асенька.

– Откуда мне было знать?

– Я же всё время толкала тебя в бок.

– Я думала, ты толкаешься для того, чтобы я больше говорила.

– Подталкивать тебя, чтобы ты больше говорила, не нужно, скорее наоборот…– усмехнулась Асенька.

– Ася, давай сначала туалет, потом дискуссии… – взмолилась Надежда Семёновна.

– Туалет прямо перед нами. Пошли.

– Вы идите, а я подожду здесь. – сказала Софья Николаевна. – давайте сюда свои пакеты.

В ожидании подруг она бесцельно оглядывалась по сторонам. Яркое солнце, показавшееся из – за верхушек деревьев, отразилось на церковных куполах, и, ослепив глаза, навело на мысль о том, что церковные служки могут знать о предстоящих похоронах гораздо больше, чем весь этот шумливый, торопливый базарный люд.

Видимо, облегчение тела способствовало просветлению мыслей, потому что, выйдя из туалета, Надежда Семёновна провозгласила:

– Девочки мои дорогие, мне кажется, на рынке нам делать нечего. Давайте думать, что делать дальше.

– По – моему, нам нужно идти туда, – сказала Софья Николаевна, показывая на купола, – время отпевания там знают лучше всех, и тайны из этого не делают.

– А что, идея неплохая. Не понимаю, почему она не пришла в наши головы раньше. – согласилась Надежда Семёновна, – идём в храм.

Она и Лизавета бодро пошагали вперёд, заставляя своим решительным видом расступаться всех встречных. Софья Николаевна и Асенька были сразу же затёрты толпой и немного приотстали.

Путь к церкви пролегал через небольшой сквер. Они шли по широкой, расчищенной от снега дорожке, и догонять своих быстроногих товарок не спешили, зная, что дальше храма они не уйдут.

– А я и не знала, что в парке есть ещё один базар… – сказала Асенька, указывая на боковую аллею, вдоль которой стояли люди, – на рынок мы всегда подъезжаем со стороны центрального входа.

Софья Николаевна остановилась.

– Давай – ка зайдём туда на минутку.

Они пошли между двумя рядами торговцев, разложивших на складных столиках товары народного промысла в виде кухонных досок, ступок, скалок, рыболовных принадлежностей и прочей мелочи. За ними выстроился ряд переносных деревянных подставок, на которых были расставлены картины местных художников. Их хозяева стояли небольшой кучкой и вели оживлённую беседу, поглядывая на редких зевак, бродивших по их выставке. Софья Николаевна с Асей подошли к ним поближе, и, делая вид, что разглядывают картины, стали прислушиваться. С первых слов стало ясно, что разговор касается интересующей их темы.

– Упала с лестницы и свернула шею? Что – то мне не верится. Так упасть можно разве что в пьяном виде или если кто – то придаст ускорение. А она была хорошей девочкой, я её знаю…

– А я говорю, всё дело в его зяте, он такое бабло крутит, что мама не горюй. А там, где большие деньги, может случиться всякое… За наши холсты таких денег не заработаешь.

– Ну и что, что член Союза Художников? Да хоть и выставки, чтоб наторговать денег на такие хоромы, надо работать лет сто, не меньше… Я тебя умоляю… Откуда в нашем городишке столько любителей живописи?

В это время на их территорию зашел толстый господин в длинном чёрном пальто с чёрным норковым воротником и таким же чёрном норковом кепи. Его сопровождал парень с фигурой боксёра, одетый в чёрную кожаную куртку, такую же бейсболку и тёмные очки. По его настороженным оглядкам и нарочитой демонстрации своей готовности к любому конфликту нетрудно было догадаться, что он является охранником толстого господина. Хотя возможность нападения в таком месте была маловероятна, он не отставал от хозяина ни на шаг. Всё говорило о том, что охранник является своего рода атрибутом, как дорогой автомобиль, швейцарские часы или массивный перстень на пальце, демонстрирующие важность и значимость его хозяина.

Разговор сразу же прекратился. Судя по тому, как художники один за другим рассеялись по своим местам, толстый являлся одним из местных любителей живописи и потенциальным покупателем. Софья Николаевна поняла, что продолжение разговора состоится не скоро, взяла Асеньку под локоть, и направила в сторону храма.

Войдя в церковный двор, они увидели Лизавету, стоявшую в стороне от входа с щуплым быстроглазым мужичком, сжимавшим в кулаке вытертую шапку. Они с Асенькой остановились и стали за ними наблюдать.

По поношенной одежде и потёртой джинсовой торбе, висевшей на плече Лизаветиного собеседника, было видно, что он относится к компании нищих, ходивших сюда как на работу. Разговаривая, он нетерпеливо поглядывал на шеренгу своих товарищей, встречавших каждого входящего в храм с протянутыми руками.

Во двор вошла небольшая группа, состоявшая из троих мужчин и двух женщин. По отрешенному выражению их лиц было видно, что их привело сюда общее горе. Увидев нищих, они пошарили по карманам, проверяя наличие денег, предназначенных для подаяния. Мужичок, стоявший с Лизаветой, слегка забеспокоился, сожалея об упущенном моменте, но не уходил. Похоже, разговор с Лизаветой интересовал его больше.

Зазвонил колокол. Вошедшие остановились напротив крыльца и стали креститься. Судя по скорости и неловкости, с которой они это делали, они относились к категории людей, вспоминавших дорогу в храм только в случае, когда на семью обрушивалась беда. Едва они вступили на первую ступеньку паперти, нищие дружно потянули к ним руки и каждый получил свою долю.

Софья Николаевна и Асенька тоже достали кошельки, выбрали всю мелочь, которая в них была, и переложили в карманы. Но заходить внутрь храма им не пришлось. Они не успели сделать и десяти шагов, когда из дверей появилась Надежда Семёновна. Она окинула взглядом двор, и увидев их, быстро спустилась со ступенек. По её виду можно было понять, что всё, что нужно, она уже разузнала. Лизавета тоже распрощалась со своим собеседником, предварительно вручив ему какую – то денежку, и присоединилась к их компании. Все вернулись назад в сквер.

– Ну, что ты узнала? – спросила Софья Николаевна, останавливаясь напротив аллеи, на которой расположились художники.

– Узнала, что похороны состоятся завтра. Отпевание в час дня. Правда, ради этого пришлось купить десяток свечей.

– Свечей? А где же они?

– Поставила за здравие и упокой.

– Это хорошо. А мы узнали, что народ очень сильно сомневается в том, что дочь художника погибла в результате несчастного случая. И живёт он в очень богатом доме, который, скорее всего, принадлежит его зятю, крупному бизнесмену. Возможно, всё дело кроется в его бизнесе.

– Откуда такие сведения? – удивилась Надежда Семёновна.

– Видишь вон там толпу? Это художники, они продают там свои картины. Мы подслушали их разговор.

– Отлично! – воскликнула Надежда Семёновна, – что ещё?

– Художник живёт в Приозёрном, – скромно поделилась Лиза, – это небольшой элитный посёлок. Надо ехать по трассе, миновать поворот на Полежаевку, через семь километров повернуть направо и проехать ещё километра четыре. Посёлок охраняется, так просто туда не попадёшь. Семья дружная, положительная. Муж погибшей сейчас за границей, бывает там довольно часто по каким – то серьёзным делам. Должен прилететь сегодня ночью. Ребёнок у них есть, скорее всего находится в доме, с нянькой. Следствие считает, что дочь художника погибла в результате несчастного случая. Похороны завтра.

– Ничего себе, какие у нас подробности, – удивилась Софья Николаевна, – неужели от нищего?

– От нищего, – кивнула Лиза, – его зовут Сенька. Я знаю его уже давно. Все считают его дурачком, а на самом деле он намного поумнее других. У него свой дом в Приозёрном, неподалеку от художника.

– А нельзя ли попросить у него телефон? Возможно, на правах соседа он вхож в его дом…

– Вот этого я не придумала.

– Жаль – воздохнула Надежда Семёновна, – ещё какие – нибудь новости есть?

Все молча пожали плечами.

– У меня появилась мысль. Ждите меня здесь. – Надежда Семёновна поднялась с лавочки и направилась к художникам.

Она подошла к их группе и спросила решительным тоном женщины, не привыкшей к отказам.

– Здравствуйте, господа. Могу я задать вам вопрос?

– Смотря какой. – ответил высокий худощавый мужчина с длинными волосами.

– Нет ли у кого – нибудь из вас телефона художника Панина?

– А зачем вам его телефон?

– Дело в том, что я заказала ему картину в подарок на юбилей моего лучшего друга. Она уже готова, и я должна была её забрать, и вдруг слышу, что у него случилось такое горе. Конечно, неудобно беспокоить человека в такую минуту, но хотелось бы этот вопрос как – то решить, а у меня, как нарочно, украли телефон. Номера я, естественно, не помню. Если не трудно, дайте мне его номерок.

– Пожалуйста, друг дело святое, – улыбнулся мужчина, доставая телефон. – можете позвонить с моего.

– Да нет, зачем же. Возможно, звонить придётся не раз. Сейчас я куплю новую трубку, с неё и позвоню. Если не трудно, запишите номер на бумажке, и я буду вам очень благодарна.

Возвращаясь назад, она прошла мимо подруг, и, не поворачивая к ним головы, сказала:

– Есть телефончик. Я пошла на рынок, а вы немного посидите и следуйте за мной.

На рынке она снова пожаловалась одной из торговок, что у неё только что украли телефон и, положив на весы сто рублей, попросила трубку сделать один звонок. Взяв Лизавету за локоть, отошла в сторонку, ввела номер, написанный на бумажке и включила вызов. Похоже, звонка ждали, потому что ответили сразу же.

– Я слушаю. – прозвучал мужской усталый голос.

Надежда Семёновна поднесла телефон к Лизаветиному уху, чтобы она смогла его опознать, но та пожала плечами. В этом безжизненном голосе трудно было узнать весёлый, жизнерадостный говорок её знакомого.

– Алло, я слушаю. – повторил мужчина.

– Это Панин? – спросила Надежда Семёновна.

– Да, Панин. С кем я говорю?

– Вы меня не знаете. Я звоню по поводу вашей внучки.

– По поводу моей…? Подождите минутку.

В трубке послышались шаги, хлопнула закрывшаяся дверь.

– Кто вы? – в приглушенном голосе послышалось едва сдерживаемое рыдание – Где моя девочка? Что вы с нею сделали?

– Пожалуйста, не волнуйтесь. С вашей малышкой всё в порядке.

– Чего вы хотите? Мы заплатим столько, сколько вы скажете, только не делайте ей ничего плохого.

– Послушайте меня внимательно. – ответила Надежда Семёновна, – Никто не собирается требовать с вас денег, а тем более делать вашей внучке что – то плохое. Дело в том, что мы нашли её при весьма странных обстоятельствах, и подозреваем, что это не простая случайность. Прежде всего мы с вами должны убедиться в том, что это действительно ваша внучка, а не чья – то другая. Вам удобно выехать на трассу, к маленькому рынку?

– Она будет с вами?

– Нет. Мы просто покажем друг другу фото. Если эта девочка ваша, вы сможете её забрать когда вам будет удобно. Только приезжайте один, разговаривать при посторонних я не буду.

– Хорошо, я приеду сам.

– Договорились, встречаемся через час. Скажите номер вашего автомобиля.

Вернув телефон хозяйке, Надежда Семёновна постояла в раздумье, глядя на киоск, оклеенный рекламными проспектами с моделями телефонов. Высвечивать свой номер ей по – прежнему не хотелось. Она заглянула в кошелёк, и, пересчитав наличность, быстрым шагом направилась к киоску.

– Чего желаете, уважаемая? – обратился к ней носатый кавказец в тёмных очках,– вам что – нибудь посовременнее?

– Мне нужно что – нибудь попроще, можно бэушное.

– Бэушное мы не держим. И зачем вам бэу? Такой представительной даме нужны только шикарные вещи. У нас есть все новейшие марки, и недорого. Для вас будет хорошая скидка.

– Не надо мне новейшие марки, мне нужен такой, чтоб не жалко было выбросить. И чтобы с симкой…

– Выбросить?… – удивился продавец.

– Да. Он мне нужен всего на пару звонков.

– Зачем?

– Хочу попугать любовницу мужа…

– Понимаю – понимаю…

Окинув вороватым взглядом прохожих, кавказец нырнул под прилавок, пошуршал там и обратно появился с ярко – красным телефоном в руке.

– Такой подойдёт? Вот симка, только здесь не включай.

– Не включай… – хмыкнула Надежда Семёновна, – а если он не рабочий?

– Я за свой товар отвечаю.

– Ну смотри, «дорогой».

По дороге она отдавала распоряжения.

– Софочка, вы с Асей высадите нас с Лизой на трассе, у базара, где она познакомилась с художником, и уедете. Потом созвонимся.

Однако планы пришлось менять на ходу. Подъезжая к месту встречи, они увидели два джипа, стоявших на обочине, и весёлую компанию, расположившуюся с бутылками и закусками на расчищенном от снега прилавке.

– Опа … – опешила Надежда Семёновна, – Софочка, не тормози, возможно это подстава. Едем дальше.

До поворота на Полежаевку оставалось совсем немного, когда далеко впереди показалась встречная машина.

– Лиза, не помнишь, какая машина у Панина?

– Черная.

– Возможно это он… Софочка, останавливайся! Лиза, высаживаемся! Софочка, отъезжай подальше с глаз и жди звонка!


Глава 33


Машина художника пронеслась мимо с такой скоростью, что Надежда Семёновна едва успела прочитать номер. Она стала отчаянно махать руками вслед, но она помчалась дальше.

– Наверное, он подумал, что мы голосуем, чтобы куда – то доехать… – сказала Лизавета, глядя ей вслед.

– Ну да. К тому же я говорила, что буду одна, а нас двое. – согласилась Надежда Семёновна, доставая из кармана телефон. – Алло, простите пожалуйста, обстоятельства немного изменились. Я не знала, что на месте встречи, которое я вам предложила, расположилась какая – то компания, поэтому его поменяла. Вернитесь немного назад. Вы только что проехали мимо нас… Да – да, это были мы.

Из машины выскочили двое – пожилой, приземистый мужчина с седыми волнистыми волосами, в котором обе узнали Панина, и высокий, стройный и очень красивый брюнет лет тридцати. У обоих были измученные лица с покрасневшими опухшими глазами. Они торопились к ожидавшим их женщинам так, словно боялись, что они бросятся наутёк.

– Даная, это вы? – удивился Панин, увидев Лизавету, – это вы звонили?

Она молча потрясла головой, и, оглянувшись на Надежду Семёновну, отступила назад.

– Вы говорили со мной. Меня зовут Надежда Семёновна. Но вы обещали, что будете один…

– У Павла Сергеевича больное сердце, я не мог отпустить его самого. – сказал брюнет.

– Павел Сергеевич это я,– представился Панин, – а это Андрей Брусницын, муж моей погибшей дочери и отец Галочки.

Лицо Андрея показалось ей знакомым, вполне возможно, она могла где – то с ним встречаться. Панина под видом родственника мог сопровождать кто угодно, а вот о том, какую роль этот человек сыграл в произошедшей трагедии, он мог и не подозревать. Надежда Семёновна покопалась в памяти, размышляя, где могла его видеть, и, не скрывая сомнения, сказала.

– А мы слышали, что ваш зять должен прилететь ночью.

– Мне удалось поменять билет на сутки раньше. – ответил Андрей, – Скажите пожалуйста, где моя дочь?

– Она у нас. Но для начала давайте убедимся, что речь идёт именно о вашей девочке. У вас есть её фото?

– Конечно, – Андрей достал из кармана телефон и показал несколько фотографий прелестного белокурого ребёнка.

На одном из фото он держал малышку над головой и оба заразительно смеялись. На следующем снимке их было трое, Андрей, девочка и очень милая молодая женщина. Удачное освещение, необычный ракурс съёмки и счастливые улыбки на лицах молодой пары говорили о высоком мастерстве фотографа.

– Какой удачный снимок, – сказала Надежда Семёновна, убеждаясь в том, что Андрей действительно тот, за кого себя выдаёт, – кто вас снимал?

– Наша нянька. Это было перед моим отъездом. Так у вас действительно наша девочка или нет? – нетерпеливо спросил Андрей.

В том, что на фото был ребёнок, которого они приютили, не было никаких сомнений. Но, продолжая любоваться прекрасным кадром, Надежда Семёновна чувствовала, что есть в этом представлении какой – то неуловимый нюанс, намекавший, что беда уже кружит где – то рядом, готовясь нанести сокрушительный удар по этому безмятежному оазису любви и счастья, подсказывавший, что кто – то её предчувствовал, но не предупредил, не остановил, отчего всё случившееся выглядела ещё нелепей и трагичней. Решив, что это ощущение вызвано нервной реакцией после пережитого напряжения, вернула телефон Андрею, и, открыв свой, сказала:

– Возможно. Посмотрите сами.

– То есть, как это «возможно»? Вы в этом не уверенны?

– Посмотрите сами. – повторила она, показывая снимок улыбающейся малышки, сделанный вчера. – вы сами точно уверенны, что это ваша девочка?

– Да, это она. – подтвердил Андрей, – Но почему у неё тёмные волосы? Вы их покрасили?

– Мы их не красили. В таком виде мы нашли её в машине, разбившейся прошлой ночью неподалёку отсюда.

– А Галочка? – охнул Панин, – скажите ради бога, с нею всё в порядке? Она не ушиблась?

– С девочкой всё в порядке. К счастью, она была хорошо упакована. Посмотрите эти снимки. Вот машина, в которой они ехали, а это девушка, которая её везла. Она погибла. Вы её знаете?

– Да. Это Лена, нянька нашей Галочки. – сказал Панин, заглядывая сбоку, – кстати, до недавнего времени она тоже была блондинкой.

– Извините, я не могу на это смотреть. Если вы не против, я закурю… – сказал Андрей, и, достав сигареты, отошел в сторону.

– Пожалуйста, – ответила Надежда Семёновна, показывая Панину следующее фото, – вот корзина, в которой лежала ваша девочка.

– Да, это моя корзина,-подтвердил художник, – я использовал её для своих работ, как реквизит.

– Вот собственно говоря и всё, что нам известно обо всей этой истории.

– Невероятно…– всхлипнул Панин, держась рукою за грудь. – наша девочка тоже побывала на краю гибели… Как она оказалась в такое время на дороге, куда её везли и зачем?

– Эти вопросы не к нам. Мы просто случайные свидетели аварии, произошедшей прямо на наших глазах. Естественно, мы остановились, и я, как врач, подошла к машине, чтобы оказать помощь, но девушка была мертва. Услышав плач ребёнка, мы были поражены, обнаружив его в корзине. Мы сами везли в своей машине больную, и долго задерживаться не могли, но и оставить дитя наедине с трупом тоже было не по – людски, поэтому забрали его с собой. То, что у девочки окрашены волосы, рассмотрели только на другой день. Это показалось нам подозрительным. Предполагая криминал и боясь подвести её родителей, мы решили никуда не обращаться и искать их самостоятельно. Вот тут и помогла ваша корзина. Лиза узнала её, так как делала своими руками. А увидев в криминальных вестях сообщение о гибели вашей дочери и ваш портрет, вспомнила что продала её именно вам. Таким образом мы поняли, кого нам надо искать. И это оказалось нетрудно. Вот и все дела. Павел Сергеевич, вам плохо? Вам нужно выпить лекарство. У вас оно есть?

– Да – да. Сейчас.

Нашарив в кармане пузырёк с таблетками, он тщетно пытался его открыть дрожащими руками. Надежда Семёновна взяла его, и открыв, вытряхнула таблетку ему в горсть и спросила.

– Но что случилось с вашей дочерью?

– Я не знаю. – Панин слизнул таблетку с ладони, и, с трудом проглотив, продолжил, – Андрей улетел в Германию за неделю до этого по делам фирмы. Я был у товарища на юбилее. Наташа оставалась дома с внучкой и нянькой. Вернувшись поздно ночью, я обнаружил мою дочь лежащей на полу около лестницы. Она была мертва. В доме не было никого. На столе лежало письмо с требованием выкупа за внучку и няньку, и угрозами в случае обращения в полицию. Полицию я конечно вызвал, но сообщать о их похищении побоялся, сказал, что Наташа находилась дома одна.

– У нас создалось впечатление, что вашу внучку собирались увезти куда – то далеко. А главное – корзина. Она находилась в доме?

– Нет, обычно она лежала в сарае, там, где хранятся дрова для камина. Я приносил её только когда она была нужна мне для работы.

– То есть, посторонние о ней знать не могли?

– Нет, не могли.

– Тогда кто мог её найти и упаковать в неё вашу внучку?

– Не знаю.

– В течение этих суток вам кто – нибудь звонил, требовал денег?

– Нет. Всё это время я ожидал звонка, но его так и не было.

– Может быть, звонка не было потому, что девушка, увёзшая вашу внучку, погибла?

– Вы хотите сказать, что всё это сделала Лена? Получается, что и Наташу тоже? Нет – нет, этого не может быть. Она была такой вежливой и предупредительной.

– Даже если это была она, господь уже её наказал. – добавил Андрей, выбрасывая недокуренную сигарету, – скажите, когда мы можем забрать Галочку?

– Хоть сейчас. Но для этого надо проехать в Полежаевку.

– Едем сейчас же.

*****

Стеша стояла у окна с малышкой на руках. На душе было пусто и тревожно. Катя гладила постиранные вещи девочки, Родька сидел рядом с ней. Ко двору подъехала незнакомая чёрная машина. Из неё вышла Надежда Семёновна, Лизавета и двое незнакомых мужчин. Следом подъехали Софья Николаевна и Асенька.

– Наверное, это родственники нашей найдёнушки, – Стеша сказала это полушёпотом, словно боясь, что они её услышат, – неужели они нашлись так быстро?

Мысль о том, что малышку сейчас заберут была невыносима. После того, как они её нашли, не прошло и двух суток, а она уже приросла к девочке всей душой.

– Катюша, поставь пожалуйста чайник… – попросила Стеша, с трудом сдерживая желание убежать и спрятаться вместе с ребёнком.

Все немного задержались во дворе, чтобы показать мужчинам корзину, которая помогла их найти. Лизавета, волновавшаяся за дочь, поспешила в дом.

– Это кто, родственники? – спросила её Стеша, страстно желая, чтобы произошла ошибка.

– Да, отец и дедушка. Малышку зовут Галочка.

– Галочка… Это точно? У них есть документы?

– Документов я не видела, – ответила Лизавета, удивляясь тому, что они не догадались их спросить, – но они показывали фотографии, где отец вдвоём с нашей малышкой, и ещё втроём с её мамой. Кроме того, с ним приехал её дедушка. Нет, ошибки быть не должно.

В дом первыми вошли Софья Николаевна и Асенька. Катя с Родькой удалились в соседнюю комнату, чтобы не создавать столпотворения. Стеша остановилась в центре с малышкой на руках.

– Доченька моя… – всхлипнул Андрей, протягивая к ней руки.

Стеша молча её отдала и отступила назад, став рядом с Софьей Николаевной, но малышка испугалась резких движений отца и стала тянуть ручку к Стеше, к которой успела привыкнуть.

Панин подошел ближе, и стал покрывать эту крошечную ручку поцелуями, приговаривая:

– Ну что ты, Галочка, что ты… Ты не узнала своего папу? А меня узнала? Я же твой дедушка… – однако она испугалась ещё сильней и залилась истошным криком.

– С нею всё в порядке? – спросил Андрей с плохо скрываемой ревностью, – почему она так напугана? Она нас забыла?

– Да нет. – сказала Надежда Семёновна, вошедшая последней, – просто в комнате собралось слишком много людей, а маленькие дети боятся излишней суеты. Ей нужно немного освоиться. Пока отдайте её Стеше, девочка успела к ней привыкнуть, потому что она постоянно с нею нянчится. Да вы не волнуйтесь, сейчас она успокоится, вспомнит вас и всё будет хорошо.

Андрей протянул ребёнка Стеше, и, взглянув на часы, сказал.

– Огромное спасибо вам всем за то, что вы для нас сделали. Мы обязательно вас отблагодарим, но сейчас у нас нет времени. К нам должны подъехать люди из похоронного бюро, нужно решить ещё какие – то вопросы. Кроме того, нам надо найти новую няньку…

– Новую няньку? У вас нет никого, кому бы вы могли её доверить? – спросила Стеша, прижимая девочку к груди. – Я думаю вот о чём – не проще ли пока оставить её у нас? Теперь, когда вы знаете, что она находится в безопасности и в надёжных руках, вы можете быть спокойны. Тем более, что вам пока не до неё…

– Как это не до неё? – возмутился Андрей, бросив на неё гневный взгляд.

– Извините, вы меня неправильно поняли. Понимаете, в вашем доме в связи с похоронами может быть множество людей, с которыми вы должны будете общаться, оказывать им какое – то внимание. Выносить ребёнка на всеобщее обозрение не желательно, вот и получается, что вам будет не до неё.

– Найти няньку не проблема, но события, произошедшие за последнее время, говорят о том, что к такому вопросу надо подходить очень осторожно и осмотрительно. – согласился Панин, и, внимательно посмотрев на Стешу, спросил, – Послушайте, а вы не могли бы поехать с нами и побыть с Галочкой хотя бы два – три дня? После похорон мы этот вопрос решим, а пока сами понимаете…

– Я конечно понимаю, но…

– Мы вам очень хорошо заплатим, можете не сомневаться. – сказал Андрей.

– Дело не в деньгах, – вмешалась Софья Николаевна, – а в том, что Стеша сама не совсем здорова. Она полюбила малышку всей душой, но одной ей не справиться.

– Совершенно верно. – подтвердила Надежда Семёновна, – кроме того, среди посетителей в вашем доме может оказаться и тот, кого вам следует опасаться, а вы этого даже не подозреваете. Вам действительно лучше оставить девочку здесь, и пока никому, понимаете, никому не говорить о том, где она находится. И тогда вы можете ни о чём не волноваться, с нею всё будет в порядке.

– Пожалуй, вы правы.– согласился Панин, – Что скажешь, Андрей?

Андрей хотел что – то добавить или возразить, но его перебил телефонный звонок. Извинившись, он вышел в соседнюю комнату, тщательно прикрыл дверь, и, отойдя подальше к окну, включил связь. Родька и Катя, сидевшие на маленьком диванчике, стоявшем под фикусом напротив камина, притихли, не желая ему мешать.

– Андрюшечкаа, – рыдающий женский голос, донёсшийся из трубки, заставил их прислушаться, – Дашенька погиблааа… Девочка моя роднаяяя… Только что позвонили, что она разбилась на машине где – то в ваших краях, и надо ехать на опознание. ООООХ… Ты же знаешь, я не смогу, не доедууу. Прошу тебя, пожалуйста, съезди сам, опознай.

– Мария Ивановна, вы меня простите, но я ничем не могу вам помочь, я сейчас в Германии, приеду дней через десять. Извините, я не могу говорить, у меня совещание. Я перезвоню, как только появится возможность.

Недослушав, он отключил телефон и вернулся назад, так и не заметив невольных свидетелей.

– Кто звонил, – спросил Панин, – не из похоронного?

– Да нет, с работы. Итак, к чему вы пришли, к какому решению?

– Я думаю, эти милые женщины правы, пока надо оставить Галочку у них.

– Ну что ж, я согласен. Простите, нам пора ехать.


Глава 34


Проводив гостей, Надежда Семёновна вернулась в дом и тяжело опустилась на стул.

– Почему – то я чувствую себя как выжатый лимон… – сказала она, глядя на Стешу, задумчиво покачивающую малышку, – а как ты? Мы с тобой опять пропустили укол.

– Не надо укол, у меня уже ничего не болит.

– Уверенна?

– Да.

– А вот мне так не кажется. По – моему, ты так привыкла к этому ребёнку, что забыла обо всём, в том числе и о себе. Это не есть хорошо. Будет очень тяжело отвыкать.

– Ничего, отвыкну.

– Отец – то у неё какой красавчик, настоящий Нарцисс.

– Да? – удивилась Стеша, – а я его толком и не рассмотрела.

– Да, красавчик… – вздохнула Надежда Семёновна, – а вот мне он почему – то не показался. У меня создалось впечатление, что в его поведении присутствовала какая – то странная нервозность, похожая на страх разоблачения. Хотя, вполне возможно, я сужу о нём предвзято. Мой жизненный опыт говорит о том, что слишком красивый муж очень часто является для любящей жены настоящим испытанием.

– Почему?

– Потому что на таких красавцев женщины липнут как мухи на мёд, не считаясь с их женами и детьми, а если он к тому же ещё и состоятелен, то и тем паче. Вот и получается для мужей море соблазнов, а для их жен сплошные стрессы и разочарования. Я вот думала, что не так на фотографии, которую он нам показывал? Ну там, где он вместе с покойной женой и дочкой, и только теперь поняла. Кадр выглядит как настоящая идиллия, где все такие счастливые, улыбающиеся. Он тоже улыбается, но его взгляд и улыбка, как мне показалось, предназначались не для тех, кто был рядом, а для своего визави, скорее всего для того, кто их фотографировал. А фотографировала их, как он сказал, как раз эта самая нянька, которая везла нашу девочку. Кажется, её звали Лена. Хотя, почему Лена? – спохватившись, Надежда Семёновна стала шарить по карманам – Ну-ка, где мой телефон, я же снимала её паспорт… Точно, никакая она не Лена, а Дарья Михайловна Кириченко из города Запорожье.

– А не об этой ли самой Дашеньке он говорил с её мамой? – сказала Катя.

– С её мамой? Как говорил, когда? – удивилась Надежда Семёновна, – Откуда ты знаешь?

– Отец девочки разговаривал с мамой Даши. Она ему звонила как раз перед их отъездом.

– Ну да, – вспомнила Софья Николаевна, – ему кто – то позвонил и он вышел в ту комнату.

– Да, в ту. А в ней сидели мы с Родечкой, у камина под фикусом, и он нас не заметил. Поэтому мы слышали весь их разговор. Её мама плакала, говорила, что Дашенька разбилась где – то в наших краях и просила, чтобы он сходил на её опознание. А он ответил, что не может ничем помочь, потому что в данный момент находится в Германии, и не может говорить, так как у него идёт совещание. Понимаете, он её даже толком не выслушал и выключил телефон, не дав ей договорить. Я не понимаю, как можно так вести себя с женщиной, у которой такое горе?

– Сказал, что он сейчас в Германии? – Софья Николаевна обвела всех изумлённым взглядом, – То есть как это в Германии? Почему?

– Вот видите, – обрадовалась Надежда Семёновна, – моё чутьё меня не подвело. Ему действительно есть что скрывать. Согласитесь, само его обращение в морг с просьбой об опознании трупа неизвестной девушки в то время, когда там находится тело его жены, может вызвать подозрение. Две смерти, произошедшие в одну и ту же ночь, которые до этого момента никак не связывались, могут быть объединены в одно дело и вызвать кучу нежелательных вопросов.

– Но не могла же мать девушки обращаться с такой просьбой к совершенно чужому человеку, значит она его хорошо знала?

– Конечно, знала. – подтвердила Катя, – Она плакала, называла его Андрюшечкой, говорила, ты же знаешь, что сама я приехать не смогу, сходи пожалуйста ты.

– Говоришь, называла Андрюшечкой? То есть, он был знаком не только с нянькой, а и с её семьёй, и довольно близко. Получается, у них были отношения, которые начались ещё до того, как она стала у них работать? Так может именно эта нянька и помогла Наташе свернуть шею? Столкнула её с лестницы, затем написала записку с угрозами, заставив Панина промолчать о похищении внучки, чтобы выиграть время и уехать как можно дальше.

– И потом получить выкуп за ребёнка…

– Или привязать с помощью ребёнка этого «Андрюшечку» к себе…

– Боже мой! – ахнула Софья Николаевна. – Девочки, да как же такое может быть?

– Конечно, это всё лишь наши предположения, – вздохнула Надежда Семёновна, – в них трудно поверить, а доказать и вовсе невозможно. Обе девушки погибли, а Андрюшечка конечно же будет всё отрицать. К тому же, в момент гибели Наташи он действительно был в Германии, его вина заключается только в том, что он привёл в свой дом любовницу.

– А может и не привёл. – сказала Асенька, молча слушавшая их разговор,– Может быть, она сама узнала его адрес, и, пока он ездил по командировкам, проникла в его дом под видом няньки. Выгнать её он не мог, это было бы подозрительно и могло развязать ей язык.

– А может и мог, но не очень – то хотел, судя по глазкам, которые он строил ей через объектив. Всё может быть. У него об этом не спросишь, а Панин, скорее всего, ничего не замечал.

– Странно. Как художник, не заметить на фотографии такой выразительный взгляд он не мог.

– Мог и не заметить. Я не думаю, что видя перед собой фото внучки, он вглядывался в лицо её отца.

– Не знаю, вот мне всё это почему – то сразу бросилось в глаза.

– А надо ли вообще заводить с ним разговор на эту тему?

– Может быть, рассказать ему о звонке, подслушанном ребятами, а дальнейшие выводы пускай делает следствие или он сам?

– Ни в коем случае. У человека больное сердце, и добивать его в такие тяжелые минуты такими мерзостями было бы бесчеловечно. Во всяком случае пока делать этого не стоит, а дальше будет видно. Всё зависит от того, придётся нам с ними общаться после того, как они заберут Галочку, или нет. Во всяком случае, предъявить этому Андрюшечке нечего, хотя, признаюсь честно, очень хочется.

– А может есть такая статья, как «унижение человеческого достоинства». – вздохнула Софья Николаевна.

– Может быть и есть, но я о такой не слышала.

– А как он после всего этого будет смотреть в глаза её несчастного отца, своей дочери, когда она подрастёт?

– Да так и будет. Такие люди на муки совести не способны.


Глава 35


Букеты роз цвета переспелой вишни на неряшливом, порыжевшем снегу, лежащем между протаявшими комьями суглинка, громкое воронье карканье, низкое серое небо и пронизывающий, холодящий спину ветер, сердито треплющий траурные ленты на венках и крестах, дополняли и без того печальную картину, напоминавшую о бренности жизни.

Стеша смотрела на портреты Адама Викентьевича и Сары Вульфовны, и, вытирая со стёкол редкие капли дождя, в который раз просила у обоих прощения за то, что не смогла проводить их в последний путь. Она посещала их каждое воскресенье. Ей казалось, что они радуются её приходу, а выразительные глаза Адама Викентьевича, глядящие на неё с портрета, следят за каждым её движением, словно живые. Ей вспомнился любимый бабушкин сонет Шекспира, который они часто читали по вечерам:

Лгут зеркала, – какой же я старик!


Я молодость твою делю с тобою.


Но если дни избороздят твои лик,


Я буду знать, что побежден судьбою.

Как в зеркало, глядясь в твои черты,


Я самому себе кажусь моложе.


Мне молодое сердце даришь ты,


И я тебе свое вручаю тоже.

Старайся же себя оберегать —


Не для себя: хранишь ты сердце друга.


А я готов, как любящая мать,


Беречь твое от горя и недуга.-

Одна судьба у наших двух сердец:


Замрёт мое – и твоему конец!…


«Замрёт моё и твоему конец»… – повторила Стеша. Зловещее карканье, раздавшееся прямо над головой, навеяло страх.

Место упокоения для своей матушки, а заодно и для себя, Адам Викентьевич выкупил несколько лет назад на довольно большом участке, отведенном для желающих заплатить за место ближе к храму или к богу около часовни, выстроенной на территории кладбища на пожертвования горожан. То, что заселившие его постояльцы были из числа городской элиты, было заметно по богатым и вычурным памятникам, многие из которых были придуманы, а некоторые даже заказаны ими самими ещё при жизни. Возможно, многие из них были знакомы и не раз, приняв на душу по хорошей порции горячительных напитков, шутили над своим будущим соседством и даже обещали захаживать к друг другу в гости. Конечно, в глубине этой самой души каждый из них побаивался своей показной удали, но нежелание потерять свой статус, оказавшись среди простых людей даже на погосте, было сильнее разума.

Оглянувшись, она увидела крупного ворона, усевшегося на памятнике, стоявшем за её спиной. Прищуренный взгляд и снисходительная улыбка мужчины, изображенного на чёрном мраморе в полный рост, говорили о его уверенности в своей значимости. Но белый потёк, оставленный птицей, хорошо заметный на чёрном фоне, перечеркнул разом и его самоуверенную улыбку, и насмешливый взгляд, словно показывая, что всё, на что он был готов пойти при жизни, не имело никакого смысла, потому что там, где заканчивается земной путь, все становятся равными и каждому воздаётся по делам его. Вздохнув, Стеша поклонилась в пояс могилкам и направилась к выходу.

Дом, назвать который своим Стеша так до сих пор и не смогла, встретил её настороженной тишиной, словно всё ещё сомневаясь, в том, что она достойна стать его полноправной хозяйкой. Войдя в комнату Адама Викентьевича, она долго стояла, глядя на прибранную постель, занавешенные зеркала и два подсвечника с оплывшими свечами на комоде, между которыми лежал пульт от телевизора. Стеша взяла его, зажала в ладонях и закрыла глаза, надеясь ощутить тепло рук его хозяина и пытаясь представить, как он, чувствуя, что умирает, из последних сил жал на кнопку звука, посылая ей сигнал о том, что она должна проснуться и выжить. Он не был её мужем в полном смысле этого слова, но стал преданным другом и учителем, который направлял и помогал с каждым шагом занимать в жизни место, соответствующее её званию и положению.

Войдя в комнату Сары Вульфовны она вспомнила про Нерона. Словно услышав её мысли, пес вышел из – за кровати, где теперь лежал постоянно и встал рядом, касаясь боком её бедра. Как она нуждалась в опоре и поддержке его хозяина, так и он искал опоры в ней, хотя сама она ощущала себя беспомощным слепцом, брошенным поводырём посреди дороги с интенсивным движением, и не понимавшем, в какую сторону ему идти. Шепотом, чтобы не нарушать тишину, Стеша позвала Нерона, вышла из комнаты и осторожно, как делала раньше, боясь разбудить уснувшую хозяйку, прикрыла дверь. Выйдя в коридор, Нерон насторожился и стал принюхиваться. Стеша погладила его по спине и сказала:

– Пойдём со мной, милый.

Нерон пошел следом, продолжая оглядываться назад в пустоту длинного коридора. Катя, Родька и Лизавета сидели в гостиной. С ними был Игнат, зашедший узнать какие нужны продукты. Теперь их покупкой он занимался только сам. За время отсутствия хозяев он уволил всю прислугу, кроме Петровича, и поменял в доме замки. Затем убрался на кухне, выбросил абсолютно все продукты и специи, тщательно вымыл ящики и шкафы, и только потом купил всё необходимое.

После их возвращения готовить еду стала Лизавета. Родька пришелся ей по душе своим ласковым характером и простодушием. О таком зяте можно было только мечтать, и она смирилась с тем, что Катя уедет с ними. Но при каждом упоминании о приближавшейся разлуке её вид становился таким грустным и потерянным, что Стеша решила забрать её с собой. Ей нравилась эта простая, сильная и прямолинейная женщина, и оставлять её в одиночестве, когда в доме Адама Викентьевича столько места, было бы неправильно.

Получив приглашение ехать с дочкой, Лизавета воспрянула духом. Она быстро уговорила свою куму пожить в её доме и присмотреть за хозяйством, пока она разберётся что к чему и решит, что делать дальше. Кума, не ладившая со своей невесткой, приняла её предложение с радостью.

Увидев впервые дом, в котором им придётся жить, мать и дочь растерялись и оробели. Родька водил их по комнатам, показывая свои любимые картины. Пока он и Катя их разглядывали и обсуждали, Лизавета щупала ткани, из которых были сшиты шторы, любовалась мебелью и расставленными повсюду вазами и статуэтками, но в руки, огрубевшие от тяжелого физического труда, ничего не брала из боязни разбить. Заходя в гостиную, она каждый раз заглядывала в камин. Это сооружение почему – то вызывало у неё одновременно и восторг, и чувство непонятной тревоги. Объяснить причину этого двоякого чувства она не могла.

За то, что Стеша отнеслась к ним как к родным и согласилась принять в свой дом, Лизавета готова была отдать за неё жизнь. Эта молодая, немногословная женщина, годившаяся ей в дочери, была для неё настоящей загадкой. Увидев её в фартуке возле кастрюль, Лизавета сразу поняла, чем может быть полезна. Жить приживалкой в чужом доме она не собиралась, поэтому сразу же взялась ей помогать, а, освоившись, и вовсе оттеснила от плиты. Стеша попыталась возражать.

– Я вас приглашала не затем, чтобы превратить в прислугу, а для того, чтобы не разлучать вас с Катенькой. Места в доме достаточно для всех, так что живите и ни о чём не думайте.

– Спасибо конечно, но сидеть без дела я не привыкла. Готовить я люблю, мне это дело не в тягость. А если вам что – то не понравится или захочется чего – то особого, вы только скажите, я научусь.

– Ну хорошо, давайте попробуем. А насчёт изысканности блюд можете не волноваться. Мы с Родей выросли в деревне и привыкли к простой еде.

Однако, чтобы не слишком её обременять, Стеша попросила Петровича найти среди деревенских женщину для работы на кухне, и он привёл ещё одну Лизавету, свою жену. Чтобы не путаться, между собой они шутливо нарекли Катину мать Елизаветой Первой, обнаружив некоторое сходство между ней и известным историческим персонажем, а жену Петровича Елизаветой Второй. По складу характера обе Лизаветы были полнейшими противоположностями, но изначально обе старались на себя сдерживать. Единственным показателем недовольства Лизаветы Первой, опасавшейся, что Вторая может вытеснить её из кухни, благодаря которой она почувствовала себя нужной, был вернувшийся к ней по – деревенски громкий говор. С привычкой к нему она долго и тщательно боролась, стараясь соответствовать новому обществу, которое ей очень нравилось, но при нынешних обстоятельствах ничего поделать с собой не могла.

Лизавета Вторая тоже затаила за пазухой камень после того, как Первая, постоянно слыша её привычное «с божьей помощью» и «господь нам поможет», с плохо скрываемой насмешкой объяснила, что господь не прислужник и рассчитывать надо только на себя, и упоминать его имя всуе не обязательно. Решающим фактором в этом инциденте, посеявшем зерно их скрытой вражды, был замеченный ею одобрительный взгляд, который совершенно случайно присутствовавший при этом разговоре Петрович бросил в сторону Лизаветы Первой.

Увидев Нерона, Родька вскочил и бросился его обнимать.

– Нерончик, мой дорогой Нерончик, где ты пропадал?

– Он почти не выходит из спальни Сары Вульфовны. – сказал Игнат, – только в туалет, чуть – чуть поест и скорее спешит обратно, как будто бы его там кто – то ждёт.

– Тоскует по хозяйке, – сказала Лизавета, – иногда животные бывают преданнее людей.

– Это правда, – согласился Игнат. – Адам Викентьевич говорил, что Сара Вульфовна вырастила его из крошечного щенка. Боюсь, её потерю он не переживёт.

– Нет – нет, – возразила Катя, гладя собаку, – мы этого не допустим, мы ещё поживём, правда, мой хороший?

Нерон лизнул её руку и завилялхвостом, словно соглашаясь с её словами. В это время раздался телефонный звонок. Петрович доложил о приезде Софьи Николаевны. Стеша обрадовалась и поспешила к ней навстречу. Появление подруги всегда оживляло дом, словно принося с собой струю свежего воздуха. Поздоровавшись и немного поговорив о погоде, Лизавета и Катя поспешили на кухню готовить чай. Софья Николаевна придвинулась поближе к Стеше и сказала:

– Моя дорогая, тебе не кажется, что пора уже прекращать грустить о том, чего не вернуть, и браться за дело. Конечно, наследство Адама Викентьевича позволяет тебе жить ни в чём себе не отказывая, но ты же не собираешься хоронить свой талант, да и Родин тоже? Это было бы неразумно.

– Я всё это прекрасно понимаю, но мне кажется, что музыка в доме, в котором ещё так свежа память о его хозяевах, будет звучать кощунственно.

– А мне кажется, Адам Викентьевич и Сара Вульфовна были бы только рады. Вспомни, с каким удовольствием они слушали ваше пение. Да и тебе было бы полезно отвлечься от грустных мыслей.

– Я всё понимаю, но не могу себя заставить.

– А что, если вы пока позанимаетесь у меня?

– А мы вам не помешаем?

– Ну что ты! Когда мне мешала музыка.

– Софья Николаевна, голубушка, вы не представляете, как я вам благодарна за ваше участие. Наверное, так мы и сделаем.

– Вот и хорошо. Я буду ждать.

В доме Софьи Николаевны Стеша чувствовала себя легко и радостно, словно проделав долгий путь, наконец – то вернулась домой. Возможно, причиной такого настроения был по весеннему яркий, солнечный день. Несмотря на переменчивость погоды, сильные ветра, приносившие морозы и снежные бури, сменявшиеся хлёсткими холодными дождями, весна вступала в свои права. Взглянув на Родьку, она поняла, что и он испытывает то же самое. Было видно, что, несмотря на то, что после встречи с Катей удивлённо – восторженное состояние его никогда не покидало, в их огромном доме он тоже ощущает себя как человек, одевший хорошую, очень дорогую, но совершенно не подходящую ему по размеру одежду.

Собираясь на занятия, она решила взять Катю с собой. Напоив их чаем, Софья Николаевна села за пианино. Сыграв несколько гамм и небольшую пьесу для разогрева рук, начала играть вступление к их любимой «Калитке». Родька подошел к окну и стал вторить ей на флейте. Стеша встала рядом, и запела. Катя замерла, глядя на неё широко раскрытыми глазами. Её пение она слышала впервые, а когда они с Родькой запели дуэтом, застыла в восхищении и смотрела на обоих, как на чудо. Она и без этого не переставала ими восхищаться, хотя не знала об этих людях практически ничего. Ни Стеша, ни Родька ничего о себе не рассказывали. Оба считали, что в их историях нет ничего заслуживавшего интереса, а доставшееся им наследство всего лишь воля случая, который свел их с Адамом Викентьевичем, и гордиться тут особенно нечем.

Стеша не раз замечала, как Катя танцует под звуки Родькиной свирели, оставаясь с ним наедине, и, поймав её взгляд, сделала рукой приглашающий жест. Катя поднялась и, ещё не совсем понимая, чего от неё хотят, подошла ближе. Не прекращая петь, Стеша покрутила кистью параллельно полу, показывая, чтобы она танцевала. Танцевать Катя любила с раннего детства. Но ввиду своей замкнутости, сложившейся из – за отношения односельчан к её маме, на людях свои способности никогда не показывала. Только дома, оставаясь одна, включала старенький проигрыватель и танцевала часами, представляя себя в образе героини какого – нибудь романа. Поняв Стешу, она сделала первое робкое па. Стеша улыбнулась и кивнула. Софья Николаевна, аккомпонировавшая им на пианино, тоже улыбнулась и прикрыла глаза, выражая своё одобрение, и Катя начала танцевать.

– Ребята, это замечательно! – воскликнула Софья Николаевна, когда их импровизация была закончена, – Я завтра же поговорю с Риммой Анатольевной. Она посоветует нам хорошего хореографа для индивидуальной работы с Катенькой. У девочки очень лёгкая, пластичная фигура и замечательно чувство ритма. С нею надо позаниматься, и вы сможете выступать втроём.

Стеша вновь почувствовала прилив воодушевления к работе и, радуясь его пробуждению, крепко прижала Катеньку к себе. К этой девочке она испытывала самые настоящие материнские чувства, хотя была старше неё всего лишь на несколько лет. То же самое она испытывала к маленькой Галочке. Её забрали через два дня после похорон Наташи. Новая няня, с которой её отец и дедушка приехали за малышкой, была для этой роли слишком молода и красива. Похоже, нанимая домашнюю прислугу, Андрей руководствовался теми же данными, как и при выборе секретарей в офис. Собирая девочку, дамы возмущенно переглядывались и пожимали плечами, указывая глазами на нянькины сапожки на высокой тонюсенькой шпильке, пальчики с длиннющим маникюром, унизанные кольцами, длинные волосы и шарф, которые явно мешали ей управляться с ребёнком, но вынуждены были молчать.

Единственным человеком, имевшим право голоса, был Панин, но, судя по его равнодушно – спокойному виду, возражений у него не было. В то, что эта красотка устраивала его так же, как и зятя, верилось с трудом. Скорее всего, оглушенный горем, он жил по инерции, ни во что не вникая и не вмешиваясь. А может, ещё того хуже, понимал, что считаться с его мнением никто не будет, и молчал, боясь лишиться возможности видеть внучку, которая была главным смыслом его жизни.

Надежда Семёновна горела желанием рассказать ему о подслушанном разговоре Андрея с мамой Даши, о их предполагаемой связи и вероятности её вины в гибели его дочери. Стеше удалось отговорить её с большим трудом, повторяя один и тот же аргумент – все их доводы недоказуемы, а Андрей всё – таки родной отец Галочки, которую очень любит, и пускай всё прошлое остаётся на его совести.

Похоже, он чувствовал их антипатию и недоверие, и очень спешил. Бросив несколько слов благодарности, взял дочь на руки и, быстро попрощавшись, пошел к машине. Нянька по сорочьи поскакала на своих тонких каблучках следом. Стеша стояла на крыльце, кутаясь в Асенькин пуховый платок, и с трудом сдерживала слёзы. Панин долго всех благодарил, ещё раз обменялся телефонами с Надеждой Семёновной, перецеловал руки всех присутствующих женщин, и, через силу улыбнувшись, медленно, словно нехотя, пошел к машине. Его потерянный вид, ссутулившиеся плечи и подрагивавшие руки говорили о том, что в этой крошечной девочке сосредоточилось всё, что его держит в этой жизни и ради того, чтобы быть рядом с нею, он готов вытерпеть всё.

Стеша постаралась отмахнуться от этих воспоминаний, не позволяя им затягивать себя в угнетённое состояние, в котором находилась уже достаточно долго. Жизнь продолжалась, и она сама должна стать её хозяйкой и вести за собой тех, кто ей доверился.


Глава36


Была весна, время цветения жасмина, чистого синего неба, безумно красивых облаков и ожидания перемен. Каждый год, в последнее воскресенье апреля, проводился праздник, посвящённый дню города. Игорь Станиславович заранее передал им через Софью Николаевну официальное приглашение на выступление на посвященном ему концерте. Стеша, до сих пор избегавшая появления на публике, попыталась было придумать отговорку, чтобы от него отказаться, но Софья Николаевна, передававшая ей приглашение, строго сдвинула брови, постучала ребром ладони по столу и сказала.

– Степанида, прекращай!…

Так строга она не была с нею ещё никогда. Стеша невольно подтянулась и развела руками, как делала всегда, признавая свою неправоту.

– Да – да. – продолжила старшая подруга, – не забывай, что ты теперь не одна. Жизнь продолжается, и хватит становиться в позу страуса, прячущего голову в песок. Пора брать себя в руки и начинать действовать.

Стеша и сама понимала, что, закрываясь в себе, лишает себя и своих близких многих радостей жизни. Но для того, чтобы идти вперёд, нужна огромная сила духа или хотя бы сильное плечо, на которое она могла бы опереться, а у неё не было ни того, ни другого.

– Стешенька, миленькая, пожалуйста, давай попробуем… – попросила Катя, гладя её по руке.

Стеша прекрасно понимала эту девочку, её желание испытать себя. Отказав, она может лишить её веры в свои силы и возможности быть счастливой. И она согласилась.

– Хорошо, Катюша, поедем, обязательно поедем.

Позанимавшись пару недель у Софьи Николаевны, Стеша наконец – то решилась перенести уроки домой, так всем было гораздо удобнее. Но прежде она съездила с Софьей Николаевной и Надеждой Семёновной в Демидовку, заказала службу по усопшим, долго молилась о их упокоении и только потом почувствовала себя вправе делать то, что считала необходимым. Заодно они договорились со священником о венчании Родьки и Кати. За это время отец Никита сильно сдал, но на венчание согласился с радостью и назначил его на середину лета.

Катя органично вписалась в их ансамбль, добавив ему ещё одну изюминку. Хореографа, тоненькую девушку с короткой стрижкой и задорно вздёрнутым носиком, приглашенную для занятий с нею, звали Анастасия Маркова. В школе искусств она работала недавно, но показала себя как увлечённый, энергичный преподаватель. Поприсутствовав на репетициях, она сразу же загорелась желанием работать в их коллективе и стала заниматься с Катей, не жалея собственного времени, придумывая к каждому номеру новую постановку, превращая его в мини спектакль.

И вот этот день настал. Стеша проснулась, когда солнце ещё только – только поднималось из – за горизонта. Поднявшись с постели, она первым делом выглянула в окно. По небу плыли яркие кроваво – красные облака, отражавшиеся в озере. В другое время эта картина вызвала бы у неё восхищение, а сегодня ничего, кроме состояния необъяснимой тревоги и готовности бежать куда подальше, чтобы никто её не трогал и не принуждал ехать ни на какие концерты, она не испытывала. Возможно, она так бы и сделала, но Катя и Настенька, её преподавательница, так старались и вложили столько души, готовясь к этому дню, что на бегство она не имела никакого морального права.

– Нет, это никуда не годится… – пробормотала Стеша, отходя от окна, – что ж я за такая трусиха… Почему – то раньше такого за мной не замечалось. Или может я такой и была, просто раньше рядом был Адам Викентьевич, одного его взгляда было достаточно для того, чтобы я приходила в себя и успокаивалась, а теперь… Наверное, пора уже обзаводиться личным психологом, иначе можно сойти с ума.

Долгие аплодисменты после их выступления подтверждали то, что, несмотря на смену модных жанров и направлений, русский романс продолжает пользоваться у народа неизменным успехом. А лиричные танцы Катюши покорили публику своей лёгкостью и изяществом.

Настенька сама придумала и заказала для них декорации – деревянный мостик размером чуть больше канцелярского стола с приставной лесенкой и заплетёнными ивовыми ветвями ограждениями, на котором стояли Родька, одетый в чёрный смокинг и белоснежную рубашку с галстуком – бабочкой и Стеша в чёрном бархатное платье в пол. Антон и Гена стояли внизу, у их ног, а Катюша в голубом шифоновом платье с длинным развевающимся подолом кружилась вокруг них подобно лёгкому мотыльку.

В конце их выступления под бурные овации у сцены выстроилась очередь поклонников с цветами. Стеша с Родькой сошли с мостика и встали у края сцены в один ряд с Катей и ребятами, кланяясь и принимая букеты. Одни подавали их снизу, а несколько человек поднялись на сцену. Один из них, изрядно подвыпивший мужчина лет сорока, был особенно настойчив. Протягивая Кате букет, он вцепился в её руку и, не спеша вручать цветы, долго её тряс и целовал, приговаривая что – то неразборчивое. Игнат стоял за кулисами и внимательно наблюдал за происходящим. Сбоку были хорошо видны лица и той и другой стороны. Он видел, что движения Катиного поклонника, на шее которого виднелась толстая золотая цепь, а на руках массивный золотой перстень и татуировки, говорившие о его криминальном прошлом, нарочито замедленны, и то, что, склоняясь к её ручке, он слишком уж пристально разглядывает надетый на ней браслет.

За два дня до концерта Стеша взяла с собой Катю с Родькой и отправилась с ними по магазинам. За рулём машины сидел Игнат. Они объехали несколько бутиков, но платья, подходящего для Катиного выступления, не попадалось. Очередной супермаркет находился рядом со зданием банка Империал. Стоянка возле супермаркета была заполнена, свободное место нашлось в самом её конце, ближе к банку, где Игнат и оставил их машину. Отдел женской одежды выходил окнами на серую стену банка. Перебирая платья, Стеша поглядывала в его сторону. Для Кати они набрали целую кучу платьев, для себя она выбрала костюм цвета розовой пудры с едва заметным рисунком. Зайдя в примерочную, Стеша первым делом открыла висевший на её шее массивный кулон с крупным янтарём, в котором застыло насекомое, похожее на скорпиона. Внутри него лежал ключ от банковского сейфа. Прищурившись, она прочитала выбитое на нём название – Банк Империал. Быстро примерив свой костюм, переоделась и, присев на банкетку, стала наблюдать за тем, как Катя меняя очередное платье, каждый раз выходит и обращается к ней, ожидая её одобрения. Машинально кивая и улыбаясь, Стеша размышляла над тем, что ничего страшного не случится, если она возьмёт из банковского хранилища какое-нибудь скромное украшение. Решившись, она шепнула Кате на ушко, что ей необходимо в туалет и, оставив её на попечение Родьки и Игната, предложила продолжать примерку без неё.

Выйдя через боковой вход, она почти бегом направилась в банк. Проходя мимо охранника в строгое прохладное помещение, почувствовала, что уверенности в ней заметно поубавилось и уже готова была повернуть назад, но её вежливо пригласили к освободившемуся оператору. С трудом собравшись, она высказала желание посетить ячейку в хранилище. Молоденькая приветливая девушка тщательно проверила её документы и пригласила пройти за собой.

Оставшись одна, Стеша открыла контейнер с драгоценностями и застыла перед блеском бриллиантов. Ей казалось, что кто – то держит её за руку, спрашивая, хорошо ли она подумала, прежде чем совершить этот необдуманный шаг. С трудом подавив желание закрыть сейф и выскочить вон, она всё – таки решилась взять браслет в виде тонкой змейки из белого золота с зелёными изумрудами вместо глаз, обвивающей руку почти до самого локтя, и изящную диадему. Они как нельзя лучше подходили для нынешней роли Кати. Для себя она выбрала серьги и цепочку с кулоном, содержавшем портреты графини Анастасии и её мужа Арсения, выполненные на эмали.

Теперь она тоже обратила внимание на затянувшиеся знаки внимания незнакомца к Кате, не знавшей, как избавиться от неожиданного поклонника, её раскрасневшееся лицо, и, поняв, что его заинтересовали надетые на ней украшения, пожалела о том, что поддалась искушению их взять. Родька сохранял безмятежную улыбку, но она заметила побелевшие кончики пальцев, в которых он сжимал флейту. Боясь, что он сломает инструмент, она дала знак всем участникам группы взяться за руки, и, аккуратно оттеснив незнакомца, сделать низкий поклон. Освободив сцену для других, они быстро вышли через боковой вход и сели в машину.

Они отъехали довольно далеко, когда в Стешиной сумочке зазвонил телефон.

– Здравствуйте, Степанида Никитишна! Это Серов.

– Здравствуйте, Игорь Станиславович! – ответила Стеша, искренне радуясь слышать человека, благодаря участию которого в её и Родькиной жизни произошел такой крутой поворот.

– Где вы, куда так быстро исчезли?

– Мы едем домой. Вы что – то хотели?

– Хотел поздравить вас с успешным выступлением.

– Большое спасибо!

– А ещё я хотел с вами пообщаться и познакомить вас с одним человеком.

– Каким человеком? – насторожилась Стеша.

– Дело в том, что ко мне приехал мой брат из Питера, когда – то я вам о нём рассказывал. Он хотел бы с вами познакомиться.

– Со мной? – удивилась Стеша, – не понимаю, чем я могла заинтересовать вашего брата.

– Он историк, интересуется историей рода Тумановых. Не могли бы вы уделить нам немного времени?

– Историк… – повторила Стеша, – конечно, это очень интересно, но вы же знаете, что между мной и историей славного рода Тумановых лежит огромная пропасть, и в моей личной жизни нет абсолютно ничего, что могло бы представлять для него хоть какой – то интерес.

– И всё – таки, я настоятельно прошу вас не отказываться от этой встречи. Она могла бы быть для вас очень полезна.

– Ну хорошо. Приглашаю вас к себе в гости завтра к часу дня, если вам это будет удобно.

– Спасибо, мы обязательно приедем.

Положив телефон в сумочку, Стеша откинулась на спинку сидения и вздохнула. Как всегда, при любом напоминании о её знаменитых предках она чувствовала себя самозванкой, обманом проникшей в чужую жизнь.

Посмотрев на неё, Игнат спросил:

– Есть проблемы?

– Да нет, никаких проблем нет, наоборот. Завтра у нас будут гости.

– Много гостей?

– Два человека. Я думаю, надо будет пригласить так же Софью Николаевну и Надежду Семёновну.

– Ну это не проблема.

– Да. Не проблема…– вздохнула Стеша, думая о том, что она может рассказать человеку, который знает о её предках гораздо больше, чем она сама.


Глава 37


Ночью Стеша почти не спала. Лёжа на спине, она смотрела в тёмный потолок и перебирала в памяти все значительные события, произошедшие с нею после того, как она ушла ночью из родного дома, от встречи с Родькой и вплоть до сегодняшнего дня. О многом, что произошло за это время, она предпочла бы забыть и это заставляло её чувствовать неуверенность, которую испытывает каждый человек, вынужденный что – то скрывать и опасавшийся, что его ложь может в любую минуту раскрыться и испортить ему имидж, которого он так долго добивался.

Софья Николаевна приехала одна.

– А где Надежда Семёновна, почему она не приехала? С нею всё в порядке? – спрашивала Стеша, забирая из её рук корзину с ранней клубникой и отдавая Родьке, выбежавшему поздороваться с Софьей Николаевной.

– Всё в порядке, не волнуйся. – ответила Софья Николаевна, – Здравствуй, милый! Неси клубнику на кухню, а мы со Стешей немного прогуляемся по двору. Надюша с утра позвонила и сказала, чтобы её не ждали, она приедет завтра с каким – то сюрпризом. С каким не сказала, объяснив, что тогда это уже будет не сюрприз. А как ты? Вид у тебя какой – то замученный.

– Плохо спала. А так всё в порядке.

– А как твои Лизаветы?

– Нормально. Соревнуются чьи пироги лучше, а меня к кухне не допускают,

– Ну и пускай соревнуются, главное, чтобы они держали перемирие. А вот и наши гости.

Увидев высокого, плечистого молодого человека, шагавшего рядом с Игорем Станиславовичем, Стеша вздрогнула от неожиданности, приняв его за почти уже забытого ею Германа, встреча с которым изменила всю её жизнь. Однако, когда они подошли ближе, поняла, что ошиблась. Они были очень похожи, два высоких представительных мужчины интеллигентного вида, оба в очках, с одинаково пышными волнистыми шевелюрами с разницей в том, что у Игоря Станиславовича она была наполовину седой, и кроме того у него присутствовала аккуратная бородка, а у его брата волосы были потемнее, а вместо бороды модная, аккуратно оформленная щетина. Она и Софья Николаевна направились к ним навстречу.

– Добрый день, дорогие дамы! Степанида Никитишна, разрешите представить – мой брат Олег Станиславович. – торжественно провозгласил Игорь Станиславович, подойдя к ним, – Олег, с Софьей Николаевной ты уже знаком, а теперь разреши представить тебе графиню Степаниду Никитишну Туманову.

Стеша повела головой, пытаясь возразить против возвеличивания своей особы, но Софья Николаевна дёрнула её за рукав, а Игорь Станиславович сказал:

– Степанида Никитишна, я вас попрошу, не нужно излишней скромности.

Смутившись, она протянула руку, и, желая сбавить градус торжественности, ответила:

– Очень приятно, Стеша.

– Добрый день, Олег! – поцеловав протянутую руку, он придержал её, и, глядя ей в глаза, сказал, – Очень рад с вами познакомиться. Вчера я видел ваше выступление, оно было замечательно, я вас поздравляю.

– Большое спасибо! – ответила Стеша, чувствуя, как краснеет под его пристальным взглядом.

– Вам когда – нибудь говорили о том, что вы очень похожи на вашу прапрабабку Анастасию?

– Говорили.

– А кто говорил? – спросил Олег, продолжая улыбаться.

Всё ясно, его интересует не она сама, как личность, а как наследная графиня. Интересно, посмотрел бы он в её сторону, когда она была простой дояркой Стешей Буренковой? Скорее всего нет. Почему – то испытывая разочарование, она отобрала руку и ответила очень коротко.

– Одна очень старая женщина.

– Нельзя ли с нею познакомиться?

– К сожалению, нельзя, она умерла.

– Очень жаль… – вздохнул Олег, и, обведя взглядом дом и сад, сказал – У вас прекрасный дом и чудесный парк.

– Всё это досталось мне в наследство от моего мужа. К сожалению, он тоже умер полгода назад. Пройдёмте в дом.

– Соболезную. – продолжил Олег, идя рядом с нею, – Очень печально овдоветь в столь раннем возрасте.

– Да, очень печально. – ответила Стеша, и, подумав, что история её брака наверняка ему известна, добавила, – муж был намного старше меня, но я его любила за то, что он был очень хорошим, умным и порядочным человеком.

– Я слышал, он был известным в городе ювелиром?

– Не только в городе. – ответила Стеша, поняв, что не ошиблась в том, что он многое о ней знает, и, посчитав, что память о Адаме Викентьевиче заслуживает особого внимания, сказала, – его предки были ювелирами в нескольких поколениях, служивших при императорском дворе. У меня есть альбом, доставшийся в наследство от них ему, а теперь и мне. В нём есть портреты многих представителей Петербургской знати, для которых они выполняли свои шедевры, в том числе и для членов семьи Тумановых.

– Неужели? – обрадовался Олег, – надеюсь, вы мне его покажете?

– Покажу… – Стеша остановилась посреди гостиной, и, увидев, что Игорь Станиславович с Родькой рассматривают новую окарину, а Софья Николаевна руководит Катей и Лизаветами, помогая им сервировать стол, сказала, – если хотите, прямо сейчас.

– Очень хочу.

– Что ж, пойдёмте со мной. – сказала Стеша, указывая на лестницу, ведущую на второй этаж.

– Какие замечательные картины, – заметил Олег, придерживая шаг, – у вас хороший вкус.

– Не у меня, а у моего мужа. Всё, что вы видите, приобретал он, а его матушка Сара Вульфовна следила за тем, чтобы всё содержалось в надлежащем порядке.

Стеша достала из шкафа альбом, осторожно положила его на журнальный столик и указала рукой на два стоявшие рядом кресла.

– Пожалуйста, садитесь.

– Спасибо.

Присев на краешек кресла, он нетерпеливо пододвинул его к себе, достал из кармана блокнот и ручку, и, положив их рядом, почти благоговейно открыл первую страницу альбома и углубился в его изучение. Стеша присела рядом и стала молча наблюдать за тем, как он внимательно рассматривает каждый рисунок, читает надписи и время от времени что – то записывает в свой блокнот.

Волнение, вызванное его сходством с Германом, постепенно улеглось. Поняв, что, увлёкшись, он забыл о её существовании, она осмелела и стала рассматривать его внешность. Его тонкое породистое лицо с высоким лбом и прямым носом было почти лишено загара, как и у всех жителей северной столицы. Пышные, немного недостающие до плеч волосы прикрывали часть щеки и маленькие уши, но время от времени он их открывал, привычно запуская тонкие длинные пальцы в шевелюру и откидывая её назад. Просмотрев несколько страниц, Олег поднял на неё изумлённый взгляд и спросил:

– Вы понимаете, что в ваших руках настоящее сокровище?

– Нет. Настоящий альбом, который создавался прадедами моего мужа, лежит под стеклянным колпаком, я боюсь к нему даже прикоснуться, а это его копия.

– И эта копия достойна места в историческом музее.

– Я знаю. – ответила Стеша, и, предупреждая дальнейшие вопросы, добавила, – но мой муж взял с меня слово, что я сохраню дом и всё то, что в нём есть, в таком виде, в каком оно находилось при его жизни.

– Но почему? Зачем хоронить то, что должны видеть все.

Ответ Стеши был краток и решителен:

– Слово моего мужа для меня закон.

– Ваше желание следовать его заветам мне понятно, – возразил он, – но скрывать этот исторический документ по меньшей мере кощунственно. Кроме того, Вы могли бы получить за него хорошие деньги.

– Оставим этот разговор.

– Вы не нуждаетесь в деньгах? – удивился Олег.

– Мой муж довольно хорошо меня обеспечил для того, чтобы у меня никогда не возникало желания приторговывать тем, что он мне завещал.

– Хорошо. Приторговывать не нужно, а сделать ещё одну копию?

– Каким образом?

– Я могу сфотографировать этот альбом, каждую его страницу, и заказать новую копию. Таким образом мы не нарушим наказа вашего мужа, а тысячи людей смогут ознакомиться с ещё одной страницей истории прошлого поколения.

– Ну если только так… – ответила Стеша, теряясь перед его настойчивостью.

– Значит, договорились?

– Хорошо. Но при одном условии, фотографировать альбом вы будете сами, здесь и в моём присутствии. Сможете?

– Конечно, смогу. Только для качественной съёмки нужно много времени. Вы позволите?

– Да. Но тогда вам придётся приехать к нам ещё раз.

– А можно я приеду завтра?

– Можно. Извините, нас уже зовут к столу.

– Одну минуту… – ответил он, машинально открывая следующую страницу, и, увидев на ней портрет Анастасии Тумановой, воскликнул: – Это же вы!

– Нет, это не я. Это графиня Анастасия Туманова.

– Верно, Анастасия. Я видел множество её портретов, а этот вижу впервые. Но какое сходство!…

– Сходство есть, но я боюсь, что мы с нею являемся обычными двойниками.

– Однако я слышал, что ваше родство подтверждено генетической экспертизой, так что сомнений быть не может.

– Я знаю, но…

– Знаете, но продолжаете сомневаться?

– Да. Мне, родившейся и выросшей в полузаброшенной деревушке поверить в это трудно.

– Глядя на вас, не скажешь, что вы родом из глубинки… – сказал Олег, окидывая её внимательным взглядом.

– Однако, нас уже зовут к столу, – ответила Стеша, поднимаясь.

За столом Олег сидел рядом с нею и продолжал расспрашивать о том, что ей ещё известно о семье Тумановых.

– Скажите пожалуйста, эта женщина, которая впервые сказала вам о вашем сходстве с Анастасией Тумановой… Где и как вы с ней познакомились, при каких обстоятельствах?

– Так получилось, что я заблудилась в лесу, где случайно встретила её сына. Он и проводил меня к ней. Они жили среди болот, в сторожке при небольшом имении Тумановых, построенном неподалёку от женского монастыря.

– А где он находится?

– В здешних лесах.

– Невероятно! Темой моей диссертации была история рода Тумановых. До сих пор считалось, что их дочь с невесткой и внуком были убиты и тайно захоронены где – то в Питере.

– Нет, это не так. – ответила Стеша, – вы пожалуйста кушайте, а потом я вам расскажу всё, что знаю.

– Степанида Никитишна, боюсь, сегодня вы останетесь голодной. – засмеялся Игорь Станиславович,– он от вас не отстанет. Мой брат увлечён историей, как говорят, с младых ногтей.

– Ваш брат историк, а вы музыкант. Как получилось, что ваши интересы столь противоположны? – спросила Софья Николаевна.

– Всё дело в наших родителях. Они поженились будучи студентами, когда им едва исполнилось по двадцать лет. Через год родился я. Наша мама была скрипачкой, училась в консерватории. Совмещая учёбу с родительскими обязанностями, вместо колыбельных играла мне фуги и концертины, и едва мне исполнилось пять лет, отдала в музыкальную школу. Олег родился когда мне исполнилось двенадцать лет. К тому времени отец успел защитить диссертацию. Повзрослев и проникшись родительской ответственностью, он занимался им гораздо больше, чем когда – то мной. Я помню до сих пор, как он вместо сказок рассказывал Олегу, который ещё не умел разговаривать, о Ледовом побоище, хане Батые и прочих исторических событиях и личностях.

– Вам невероятно повезло с родителями. – сказала Софья Николаевна, – они ещё живы?

– Мама жива, она живёт с Олегом, а отец умер от инсульта пять лет назад.

– Давайте выпьем за здоровье вашей матушки.

– Спасибо.

Немного поев, Олег подвинулся поближе, и, склонившись к Стешиному уху, сказал.

– Степанида Никитишна, бога ради простите меня за навязчивость, но я не могу не спросить…

– Спрашивайте.

– Дело в том, что Ваша история поможет восстановить последнюю ветвь в истории рода Тумановых. Могу я узнать точнее, где находится это имение?

– Километрах в тридцати отсюда.

– А как туда попасть?

– Попасть можно, но путь в него лежит через болота и очень опасен.

– А если найти хорошего проводника?

– Не нужно никого искать, проводить туда может Родя. Лучше него эти места не знает никто. Он там родился и вырос.

– То есть, это он и есть сын этой женщины?

– Да. История его рождения очень непроста. О ней я расскажу как – нибудь в другой раз.

– Хорошо. А когда туда можно сходить?

– Когда вам будет угодно.

– Нельзя ли завтра?

– Можно, но мне кажется, завтра вы собирались фотографировать альбом.

– Это можно сделать послезавтра, мне просто не терпится попасть в поместье. А как вы думаете, Родион согласится быть моим проводником? Я хорошо ему заплачу.

– Конечно, согласится, но дело не в деньгах. Там его родина, и он радуется любой возможности туда попасть.

– Значит, завтра.

– Хорошо. Главное, чтобы была хорошая погода.

– Погода обещает быть сухой и теплой. Я собирался завтра уезжать и смотрел прогноз. Однако теперь, когда появилась возможность узнать новые, ранее неизвестные страницы семьи Тумановых, я должен задержаться.

– А ваша матушка? Как она справляется одна без вас?

– Она не одна. В её возрасте оставаться одной нежелательно, но у нас есть помощница по хозяйству, она за ней присматривает.

– Хорошо. Значит, ваш поход в Тумановский лес состоится завтра. – Стеша посмотрела на него и, немного помолчав, добавила, – если вы не возражаете, я пойду с вами.

– Я буду только рад.

– Понимаете, мне хочется туда ничуть не меньше, чем Роде. Мне кажется, это сакральное место, оно имеет особую притягательную силу. Побывав там хотя бы раз, забыть его невозможно. Думаю, вы тоже это заметите.

– Я действительно рад. Однако, мне кажется, пора посвятить в наши дела Родиона. Вдруг у него есть какие – то свои планы.

– Конечно. Сейчас и посвятим. – Стеша помахала рукой, привлекая внимание Родьки, шептавшегося с Катей, и сказала, – Родечка, послушай меня. Мы с Олегом Станиславовичем собираемся идти в Тумановский лес. Ты нас проводишь?

– Лес? Когда? – оживился Родька.

– Завтра. Ты согласен?

– Да – да, согласен.

– А я, можно я тоже пойду с вами? – спросила Катя.

– Я не знаю… – Стеша немного растерялась и попыталась её отговорить, – Катенька, дорога туда очень непроста. Она проходит через болота.

– Ничего, я смогу, я пройду.

– Хорошо. Значит, идём вчетвером.

– Во сколько мне за вами заехать? – спросил Олег.

– Желательно пораньше. И одевайтесь соответственно.

– Конечно. На восходе я буду у вас.

Вечером Стеша легла пораньше, но сон долго не приходил. При воспоминании об Олеге её сердце билось так же томительно и сладко, как когда – то после встречи с Германом, образ которого долго занимал её мысли. Но, стоило ей подумать о том, что, судя по всему, сама она интересует этого историка не более, чем источник полезной информации и эта встреча тоже закончится ничем, стало очень грустно. Наверное, теперь всё так и будет продолжаться до тех пор, пока однажды ей не встретится человек, ничего не знающий ни о её титуле, ни о наследстве, короче, ровным счётом ничего, и он обратит на неё внимание просто потому, что поймёт – она и есть именно та, о которой он мечтал всю свою жизнь.

Словно подтверждая её мысли, со стороны забора, выходившего к лесу, раздался остервенелый собачий лай. На белок их псы лаяли как на надоедливых, но хорошо знакомых соседей. Сейчас же их злобный лай переходил в визг, и продолжался довольно долго. Игнат говорил, что видел в лесу лосиные следы. Похоже, один из них подошёл вплотную к участку. Сам Игнат отсутствовал. Вчера вечером ему позвонил какой – то сосед и сказал, что возле его дома крутились чужие подозрительные личности, после чего он уехал. Наконец всё затихло, и она уснула.


Глава 38


Олег приехал, когда солнце едва успело подняться. Лизавета Первая, приготовившая завтрак, пригласила всех к столу, но, ввиду раннего часа и волнения перед предстоящим путешествием, аппетита не было ни у кого. Кое – как проглотив по чашке кофе с бутербродом, погрузили в джип, на котором приехал Олег, рюкзаки со сменной одеждой, два термоса с кипятком и запас продуктов, собранный Лизаветой и которого, по словам Стеши, хватило бы на неделю, отправились в путь.

Провожали их Петрович и Лизавета с Нероном. Лизавета подождала пока они погрузятся, трижды перекрестила отъезжавшую машину, постояла, пока она скрылась с глаз и, окликнув Нерона пошла во двор.

Петрович взял метлу и начал выполнять свою обычную программу. Первым делом он всегда наводил порядок около двора, а потом уже шел работать на участок. Услышав шарканье метлы, Лизавета вернулась и спросила:

– Ты чего это творишь?

– Чего? – не понял он.

– Того. Дожил до старости, а ума не нажил. Не знаешь, что ли, что нельзя мести, когда люди отправляются в дорогу?

– Тьфу! – сплюнул Петрович, отставляя метлу в сторону.

– Он ещё и плюётся. – возмутилась Лизавета, – не понимает, что так можно замести людям дорогу домой.

– Ты бы сама поменьше каркала…– проворчал Петрович себе под нос и направился в сторожку.

Лизавета сердито тряхнула головой и пошла в дом. Нерон пошел за нею. К этой ворчливой женщине, главенствующей теперь на кухне, он относился вполне лояльно, как и она к нему, но всё же не так, как к остальным членам семейства, особенно к незабвенной Саре Вульфовне. Возвращение семьи помогло ему справиться с тоской, навалившейся после её ухода. Все дни он проводил с ними, но на ночь обязательно возвращался в её опустевшую спальню, ложился головой на её тапочки и так засыпал. Наткнувшись на тапки в первый раз, Лизавета взяла их в руки и тщательно осмотрела. Почти новые, тёплые, обшитые мехом тапки пришлись ей по душе. Следуя крестьянской привычке «чего зря добру пропадать, если оно может кому – то сгодиться», решила их померять. Но не успела она надеть их на ноги, как Нерон злобно зарычал. Не понимая с чего это он так разозлился, она испугалась и попятилась назад, а он начал на неё наступать, угрожающе скаля зубы. Лизавета попятилась ещё быстрее, при этом тапки снялись с ног и остались лежать на ковре. Нерон наступил на них лапами, ещё раз зарычал, словно накладывая своё табу, и успокоился. После этого тапочки трижды выбрасывались, но он каждый раз их находил, переносил обратно и прятал подальше под кровать. В третий раз, поднимаясь по лестнице с тапками в зубах, он наткнулся на Стешу. Остановившись, застыл, не выпуская их из пасти, глядя на Стешу виноватыми глазами, словно говоря, – « делайте со мной что хотите,но я никому их не отдам». Преданность животного была так трогательна, что на глазах Стеши навернулись слёзы. Она присела на ступеньку рядом с ним, обняла за шею и гладя по голове, сказала- «Не бойся, милый, они твои, больше никто их не тронет».

Вернувшись на кухню, Нерон насторожился, поднял уши и стал принюхиваться. Раньше доступа сюда он почти не имел из – за острой ненависти, испытываемой им к бывшему хозяину этой благословенной территории, теперь же приходил сюда каждый раз, когда семья уезжала по каким – то делам и в доме становилось тихо и пусто. Здесь было теплее, всегда вкусно пахло и то и дело перепадали всяческие вкусности.

Лизавета сразу же принялась убирать со стола и обратила внимание на его взъерошенный вид и стойку охотника перед дичью только когда закончила мыть посуду. Она решила, что пёс услышал мышь и кстати вспомнила о том, что дворовые собаки до сих пор не кормлены. Быстро собрав в кастрюльку пищевые отходы, добавила хлеба и супчика, и пошла во двор, привычно ворча по поводу привередливости членов семьи, оставлявших на тарелках слишком много еды. С их отговорками на то, что она нарезает хлеб слишком крупными кусками, отчего бутерброды получаются непомерно большими, она была категорически не согласна. Ничего подобного. Куски как куски, и бутерброды ровно такие, какие нужны каждому здоровому человеку и какие она съедала сама.

Все три собаки лежали в тенёчке вдоль забора, недалеко друг от друга, и вели себя довольно вяло, словно одолеваемые послеобеденной сонливостью. Похоже, Родька, добрая душа, обожавшая всякую живность, перед отъездом успел угостить их собачьим кормом. Ну ничего, проголодаются съедят и это, решила Лизавета, и, разложив принесённую еду по мискам, направилась в дом. Проходя мимо подвальной двери, заметила, что навесной замок с каким – то хитроумным кодом, который недавно расхваливал Игнат, открыт и висит на одной скобе. Она подёргала за дверную ручку, но тяжелая, окованная железом дверь не поддалась, видимо была закрыта изнутри. Лизавета покачала головой, и, зацепив дужку как положено, за обе проушины, крепко прижала. Замок защёлкнулся и она пошла дальше, думая как бы не забыть напомнить об этой оплошности Игнату. Ничего против этого серьёзного, уважительного парня она не имела, но прядок есть порядок.

Тем временем наша экспедиция приехала на место и остановилась поближе к опушке. Олег достал из багажника и раздал всем резиновые сапоги и рюкзаки. Переодевшись, осмотрели и поправив экипировку друг друга, двинулись в путь.

Углубляясь в лес, все вдыхали полной грудью воздух, насыщенный запахами цветущей липы и ландышей, любовались свежей густой зеленью, цветущими кустами шиповника, куртинами дикой сирени и небольшими лужайками колокольчиков. Постепенно деревья поредели и начались болота.

Родька выбрал среди валежника подходящие жерди и сделал для каждого по слеге. Весенние воды ещё переполняли землю, и кочки в болотной топи были едва видны. Первым шел Родька, нашаривая дорогу слегой, за ним шагали Катя с Олегом, а Стеша замыкала строй. Они уже приближались к косе, когда Катя заметила крупную змею, обвивающую пень, стоявший на их пути, невольно подалась в сторону, и, взвизгнув, соскользнула в топь. Оглянувшись на неё, Родька рванулся на помощь и потеряв равновесие, тоже провалился в бочаг.

– Не бойся, Катя, не бойся, – выкрикнула Стеша, суя слегу девушке, в ужасе колотившей руками по мутной жиже. – хватайся за палку! Вот так, держись крепче, я тебя вытащу! Олег, подавай слегу Родьке.

– Катя! Я сам, тащите Катю… – закричал Родька, и, опираясь о жердь, лежащую поперёк бочага, стал выползать на твёрдое место.

Катя тоже схватилась за поданную Стешей слегу. Она подтащила её ближе, где Олег достал её за воротник и вытащил на кочку. Стеша прижала мокрую, дрожащую девушку к себе.

– Всё – всё – всё, моя девочка, успокойся.

В это время среди взбаламученной болотной жижи надулся и лопнул огромный пузырь.

– Там кто – то есть, – всхлипнула Катя, – он тащил меня вниз…

– Никого там нет, – возразил Олег, – это газ.

– А Родечка, где Родечка? – не успокаивалась Катя.

– Да вот же он, твой Родечка, стоит позади Олега. С ним тоже всё в порядке.

– Катенька, Катюша, я здесь… – успокоил Родька.

– Ну вот, видишь, с ним всё хорошо. Пойдёмте дальше. Вам обоим надо побыстрее переодеться, чтобы не простудиться.

– Я боюсь, – всхлипнула Катя, – идёмте назад.

– Катенька, назад идти намного дальше, чем вперёд.

– А вперёд дддалеко?

– Нет, не далеко. Видишь вон те сосны?

– Вижу…

– Там уже твёрдая земля. Пойдём, не бойся.

Наконец болота были пройдены. Ступив на твёрдую землю узкой косы, на которой росли редкие стройные сосны, Родька схватил в объятия Катю, а Олег Стешу. Она не стала вырываться, и вдыхая исходящий от него запах душистого парфюма, с сожалением думала о том, что его порыв скорее всего вызван благополучным исходом событий, но всё равно ей было очень приятно.

– Ребята мокрые, им надо переодеться… – сказала она, и, осторожно освободившись из объятий, стала доставать из рюкзаков сменную одежду, – Катюша, Родечка, переодевайтесь, мы отвернёмся. Бросайте мокрую одежду мне, я сложу всё в пакет.

Пока Стеша отжимала и отряхивала грязную одежду, Олег взял камеру и начал снимать ландшафт, позолоченный ярким утренним солнцем, приговаривая:

– Вы только посмотрите, какая красота, а какой воздух! Всё – таки ваш прадед был умнейшим человеком и выбрал это место не зря. Конечно, в те времена не было столько машин, как сейчас, но дыма и копоти от печных и фабричных труб вполне хватало для того, чтобы люди понимали, что нужно бежать из города на лоно природы. Я бы тоже хотел, чтобы мои дети росли в таком месте.

– А сколько их у вас? – спросила Стеша.

– Сколько чего? – не понял он.

– Детей. Вы же сказали, что хотели бы, чтобы они росли здесь.

– Пока нисколько. Я имел в виду будущих детей. Ещё далеко идти?

– Нет. Осталось совсем немного.

Подойдя к развалинам, все замерли в молчании.

– Да. Здесь всё очень быстро приходит в упадок. – ответила Стеша, заглядывая в оконный проём, – Я вижу, везде всё перерыто, наверное, люди не теряют надежды найти графские сокровища. Пока была жива Родина мама, все боялись охранявшей её стаи и обходили это место стороной.

– Охранявшей стаи? – удивился Олег, – это что, такая легенда?

– Нет, не легенда. Ангелия рассказала мне о том, что ещё при жизни Аглаи Тумановой сторож принёс в имение раненного волчонка. Аглая его выходила и приручила. Всё это время стая находилась где – поблизости. Волчонок её посещал и приводил за собой своих братьев, а люди их прикармливали. Постепенно стая к ним привыкла и даже защищала от разбойников, являвшихся сюда в поисках клада.

– Невероятно! – воскликнул Олег, – что ещё рассказала вам эта чудесная женщина?

– К сожалению, не так много, как хотелось бы. Она умерла буквально через пару часов после нашего знакомства. В то время ей было около ста лет.

– Очень, очень жаль.

Они медленно шли за Олегом, наблюдая, как он снимает развалины здания с разных ракурсов и расстояний, пока не приблизились к оконному проёму, за которым находилась комната с камином.

– А вот эта комната стоит особого внимания, – сказала Стеша, – посмотрите пожалуйста сюда, вам будет очень интересно.

Родька, шедший впереди всех, услышал изнутри какой – то шорох, и, встав коленом на разрушенный подоконник, заглянул внутрь. Неожиданно из камина, скрытого разросшимся кустарником, вырвалась быстрая серая тень и бросилась на него. От неожиданности он упал навзничь, а Катя завизжала от страха. Олег схватил штатив и, подбежав ближе, замахнулся им изо всех сил.

– Не надо!!! – закричала Стеша, хватая его заруку.

Она узнала в волчице Машку, подросшую и заматеревшую, но не забывшую своего друга.

– Нееет! – закричал Родька, отбивая рукой ослабленный Стешей удар, нацеленный в спину Машки, облизывавшей его лицо.

– Не надо… – повторила Стеша, глядя на удивлённого Олега, – не надо её бить. Это Родечкина волчица. Катенька, пожалуйста успокойся.

– Родечкина? – не поверила Катя, – Как Родечкина?

– Да, Родечкина. Её зовут Машка. Он вырастил её из маленького щенка и она до сих пор его помнит.

Спохватившись, Олег включил камеру и начал щёлкать затвором, стараясь снять как можно больше редкостных кадров Родьки в объятиях волчицы. Когда он поднялся, Машка пару секунд постояла, прижавшись боком к его ноге и глядя на пришедших с ним людей, словно запоминая их лица, затем повернулась и прыгнула назад в окно.

– Жаль, что она убежала,.. – вздохнул Олег.

Стеша, успевшая разглядеть во время прыжка отвислое брюхо и увеличенные соски волчицы, сказала:

– У неё там щенки. Давайте не будем им мешать.

Катенька подбежала к Родьке, стала обнимать и вытирать его мокрое, облизанное Машкой, лицо. Стеша заметила, что он кривится от боли в затылке, ушибленном при падении о торчащий из земли корень и сказала.

– Пойдёмте в сторожку. Всем нужно немного отдохнуть. Олег, пойдёмте с нами. Оставаться одному здесь нежелательно. Где – то неподалёку может быть волчья стая.

Спрятавшаяся под елью избушка, почти незаметная для несведущего взгляда, осела и ещё сильнее уменьшилась, как уменьшаются старики, теряющие свои силы. Стеша с Олегом немного приотстали, давая Родьке возможность самому открыть дверь в своё детство. Прогнившие доски тяжело шаркнули по земле, загребая опавшие шишки и толстый слой хвои. Долгий протяжно – тоскливый дверной скрип был похож на старушечий голос, пожаловавшийся на одинокую старость.

Родька оглянулся на Катю, взял её за руку и пригласил за собой. Стеша включила фонарик и войдя вслед за ними, поставила на стол вместо лампы. Сгустившийся полумрак отступил от её голубоватого света, рассредоточился по углам и смешался с паутиной, давая возможность вошедшим ознакомиться с обстановкой. Стала видна печь с осыпавшейся штукатуркой, закопчённый чугунок, два деревянных, покрытых полуистлевшим тряпьём топчана. Родька присел и стал молча оглядывать пустой сундук с оторванной крышкой и усыпанные мышиным помётом стол и полочку, на которой когда – то стояли берёзовые туески с нехитрой снедью. Всё было так, как раньше, изменился только он сам. Но, если бы в данный момент кто – то спросил, что ему ближе и дороже – роскошный дом Адама Викентьевича или эта убогая избушка, он наверняка выбрал бы её, потому что в ней прошла почти вся его жизнь и всё здесь было родным и близким до слёз, до сжимающей боли в сердце.

– Вот здесь они и жили. – сказала Стеша, – Ангелия умерла три года назад здесь, на вот этом самом ложе. Хоронили её мы вдвоём, Родя и я.

– Мама… – прошептал Родька, – идём к маме.

– Да, – согласилась Стеша, сметая со стола пыль и мусор, – давайте оставим здесь рюкзаки и сходим на погост.

Могильные холмики почти сравнялись толстым слоем усыпавшей их хвои. Кое где уже начали подрастать маленькие сосенки. Только у троих из них были новые кресты и высокие холмики – у Аглаи и Варвары, могилы которых вскрывались для взятия проб для генетической экспертизы и сравнительно недавно похороненной Ангелии. Родя встал на колени у её могилы и, взяв Катю за руку, сказал:

– Здравствуй, мама. Я пришел. У меня всё хорошо, только сильно скучаю по тебе. А это моя Катя. Посмотри, какая она красивая, тебе же сверху всё видно.


Глава 39


После отъезда Олега прошло два дня. Стеша сидела в своей комнате и в который раз рассматривала фотографии, распечатанные и принесённые им на следующий день после их похода на болота. Как оказалось, снимая развалины, он успевал фотографировать и своих попутчиков. Вот она сама стоит у золотящейся сосны и трясёт Родькины мокрые брюки. Взлетевшие вверх штанины похожи на крылья. Особенно впечатляли фотографии Родьки и Машки. Вот он лежат на земле, а она стоит, наступив лапами ему на грудь и лижет его лицо. Несведущему человеку может показаться, что волчица собирается перегрызть ему горло. А здесь Родька стоит на одном колене, вторая нога тоже полусогнута. Смеясь, он обнимает волчицу за шею, а она опирается передними лапами на его плечи. На следующем фото они стоят рядом. На последнем снимке волчица запечатлена в эффектном полёте, прыгая обратно в окно. А вот Катюша в пол оборота к ним, с откинутой назад головой и изумлённым взглядом. Она ещё не до конца поверила в то, что её Родечка, такой чистый и ухоженный, родился и вырос здесь, среди болот и волков. Здесь они вчетвером стоят на фоне развалин, потом у огромной ели с прикорнувшей под нею сторожкой. Она и Катя с Родькой что – то говорят наперебой, размахивая руками, не подозревая, что их снимает камера, установленная на штативе.

Уезжая, он обещал звонить, но почему – то молчит. Наверное, суета городской жизни захватила его и стёрла из памяти их краткое знакомство насовсем. А она никак не может забыть те три дня, которые они провели вместе, особенно поездку в Супруновку, на могилу её родителей и бабушки. Туда они ездили вдвоём.

В тот день, закончив съёмку альбома, Олег сказал:

– Стеша, мы проделали с вами огромную работу, но не выполнили главного.

– Чего?

– Вы не показали мне могилу вашего отца. Она далеко отсюда?

– Да нет. Километрах в двадцати от города.

– А нельзя ли съездить туда сегодня? У меня больше нет времени, нужно срочно ехать домой.

– Не случилось ли чего с вашей мамой? – забеспокоилась Стеша, – она здорова?

– Нет, с мамой всё в порядке. Просто срочная работа.

– Конечно, съездить можно, – ответила Стеша, чувствуя, как сердце сжимается при мысли, что завтра она уже его не увидит, – только Роди с Катей нет. Они уехали с Игнатом к Софье Николаевне. Мы можем их подождать?

– Нет, у меня действительно очень мало времени. Вечером я должен уехать.

– Тогда едем. Я только нарежу роз для букетов.

Проезжая через впадину и глядя на ели, тёмные и угрюмые даже при солнечном свете, Стеша вновь вспомнила страшную ночь побега от самой себя и то, как едва не подверглась насилию. Чувство вины из – за того, что из – за неё погиб молодой мужчина, нахлынуло с новой остротой. Олег заметил упадок в её настроении и спросил:

– Всё в порядке?

– Да, всё хорошо. Просто воспоминания… Именно отсюда, можно сказать, и началась моя дорога в новую жизнь.

– Место довольно странное, в нём явно присутствует какая – то мистика.

– Возможно… Как раз недалеко отсюда и произошла наша встреча с Родей. Тогда он впервые привёл меня в имение и познакомил со своей матушкой, которая посвятила меня в историю семьи Тумановых.

– А как вы оказались в столь неприютном месте?

– Это уже моя личная и очень долгая история, вспоминать которую мне сейчас не хочется. Я расскажу её вам как – нибудь в другой раз. – ответила Стеша, не решаясь посвящать мало знакомого человека в подробности произошедшего той ночью, – Если, конечно, мы ещё когда – нибудь увидимся…

– Непременно увидимся.

Проезжая через безлюдную, словно вымершую деревню, она попросила остановиться около своего дома. Выйдя из машины, Стеша остановилась, взявшись руками за разрушенный частокол, похожий на беззубую старушечью челюсть, и застыла, оглядывая двор, за которым они с бабушкой когда – то ухаживали с такой любовью. Теперь его заполонили лопухи и крапива, из – за которых едва виднелся завалившийся набок сарай. Крошечные окошки в доме выглядели слепыми из –за выбитых стёкол и почерневших от пыли занавесок. Только куст сирени и яблони, посаженные вдвоём с бабушкой, немного оживляли эту печальную картину разрухи и забвения своим пышным цветом. Всё говорило о том, что Митяй бывает здесь очень редко, если вообще он ещё жив.

– Это твой дом? – тихо, словно боясь спугнуть её нахлынувшие воспоминания, – спросил Олег, впервые переходя на «ты».

– Да, в нём я родилась…– шепнула она, проглатывая подкативший к горлу ком.

– Твой отец тоже в нём жил?

– Да. О том, что он исчез вместе с гувернанткой во время погрома, устроенного в имении, я узнала от Родиной мамы. Спасаясь, она набрела на эту деревню, где и прожила, выдавая его за своего сына, до самой смерти.

– Получается, сама она ничего об этом не рассказывала?

– Не рассказывала. Я думаю, историю графской семьи и нашу к ней принадлежность она скрывала потому, что была уверенна в том, что ничего, кроме лишних проблем, она нам не принесёт. Бабушка посвятила всю свою жизнь отцу и мне, за что я ей благодарна и буду помнить до конца своих дней. А вот родителей я почти не помню, их не стало, когда я была совсем маленькой.

Кладбище, расположенное на невысоком холме, встречало их тишиной, едва нарушаемой задумчивым шелестом берёз. Три высоких ажурных металлических креста, стоявших в один ряд на могилах родителей и бабушки, находились на самом верху. Стеша заказала их год назад, по проекту Адама Викентьевича. Тогда они приезжали сюда втроём, месте с ним и Родькой. Кресты устанавливали рабочие из бюро похоронных услуг, приехавшие отдельно на старенькой Газели.

Отсюда была видна синеющая на горизонте полоса Тумановского леса. В отличие от остального кладбища, заросшего полынью и крапивой, трава на могилах родителей и бабушки была тщательно скошена. На Митяя это непохоже. Скорее всего, за порядком на них следит Кирилл. Он очень уважал бабушку и часто помогал им в хозяйственных делах до тех пор, пока она не вышла замуж за Митяя.

Стеша разложила цветы на могилы, погладила поочерёдно чёрные мраморные доски с портретами её молодых родителей и бабушки, привинченные к крестам, и, немного постояв молча, сказала:

– Родители на себя почти не похожи. Фотография, с которой были скопированы их портреты, была не очень хорошего качества, вдобавок сильно выцвела, и тот, кто делал эти портреты, слишком перестарался с ретушью.

– Эта фотография сохранилась? – спросил Олег.

– Да, конечно.

– Если можно, я заберу её с собой. У нас есть очень хорошие реставраторы. Они сделают из неё новую, замечательную копию.

– Хорошо.

– А пока я сниму всё как есть. Можно?

– Конечно.

Стеша отступила на пару шагов, чтобы не мешать съёмке, и попала каблуком в какую – то ямку или нору. Оступившись, она потеряла равновесие и упала бы, если бы не Олег. Он подхватил её в свои объятия, прижал к себе и неожиданно поцеловал в губы. Она не сдержалась и ответила на поцелуй, но суровый, укоризненный взгляд бабушки, портрет которой попался ей на глаза, мгновенно вернул её в действительность, словно спрашивая:

– Что ж ты грешишь в таком – то месте?…

Она уперлась руками в грудь Олега и вырвалась, оттолкнув его так резко, словно этот поцелуй был ей неприятен. Объяснять причину столь неожиданного отторжения она не стала, а он больше не пытался его повторить и вёл себя так, как будто бы между ними ничего не произошло. На обратном пути они почти не разговаривали. От приглашения на обед он отказался, заходить в дом тоже не стал, сославшись на то, что очень спешит, а ему нужно ещё собирать вещи.

Прощаясь, он обнялся с Родькой, чмокнул в щёку Лизавету, собравшую ему пакет с едой на дорожку, а им с Катей поцеловал ручки. Его подчёркнутое равнодушие лишь подтвердило то, что сама она никакого интереса, кроме сомнительной принадлежности к графскому роду, для него не представляет. Поэтому нужно постараться побыстрее о нём забыть, но как…

Проводив Олега, все собрались возвращаться во двор, когда увидели другую машину, ехавшую ему навстречу.

– К нам гости. Кто бы это мог быть? – подумала Стеша, придерживая шаг.

По правде сказать, сейчас ей хотелось одного, забиться в самую дальнюю комнату и дать волю слезам. Однако лицо мужчины, сидевшего за рулём, показалось ей знакомым.

– Это же Панин! – воскликнула она, узнав художника. – Павел Сергеевич, миленький, как же я рада вас видеть!

– Здравствуйте, мои дорогие, здравствуйте! – отвечал Панин, вылезая из машины и широко раскрывая всем свои объятия.

– Скажите поскорее, как Галочка? – спросила Стеша, целуя его в щеку.

– Галочка? А посмотрите сами… – ответил художник, распахивая заднюю дверь машины, за которой улыбались Надежда Семёновна и Софья Николаевна, державшая на руках Галочку.

– Девочка моя, солнышко моё золотое! – прошептала Стеша, протягивая руки к ребёнку.

Заметно подросшая девочка обвела незнакомую компанию серьёзным взглядом, и, решив, что тётенька, находившаяся рядом, заслуживает доверия больше, чем остальные, потянулась к ней. Стеша взяла её на руки и, целуя в щёчку и одновременно отступая назад, чтобы дать возможность Софье Николаевне выйти из машины, едва не попала под колёса подъехавшего джипа.

– Пожалуйста, простите, – сказал Олег, открывая дверь машины и удивлённо глядя на ребёнка, которого она прижимала к груди, – я вернулся потому, что вы забыли отдать мне фото.

– Фото? – спросила Стеша, – какое фото?

– Фото ваших родителей. Помните, я обещал забрать его на реставрацию?

– Ах да, я совсем забыла. Софья Николаевна, возьмите пожалуйста Галочку, я сбегаю в дом.

– И что это у нас за Галочка, и кто этот импозантный мужчина, появление которых в считанные минуты смогло превратить неприступную Несмеяну в счастливейшую из женщин? – думал Олег, глядя на новые лица и чувствуя, как крошечный червячок обиды, зародившийся после того, как он был так резко и недвусмысленно отторгнут Стешей, теперь, при виде её счастливого лица, сиявшего нежностью и любовью, начал стремительно подрастать.

– Вот фото… – сказала запыхавшаяся Стеша, протягивая конверт, – пожалуйста, не потеряйте. Это единственное, что осталось от моих родителей.

– Ни в коем случае… – ответил Олег, пряча фотографию в папку с документами..

– Позвоните, когда приедете… – прошептала Стеша, едва сдерживая слёзы.

– Обязательно… – сказал он, глядя сквозь неё – до свидания…

– Что это с ним? – спросила Софья Николаевна, глядя вслед машине, рванувшейся с места с такой скоростью, что из – под колёс взвился вихрь пыли, – он за кем – то гонится?

– Да нет, не гонится, скорее всего, убегает… – вздохнула Стеша, забирая ребёнка из её рук.

Глава 40


По пути к дому Стеша справилась с гнетущим настроением и войдя в гостиную, засыпала Панина вопросами:

– Как хорошо, что вы привезли Галочку. Я так за нею соскучилась. Как вы поживаете? Нянька с нею хорошо справляется?

– Нянька? – Панин вздохнул, и, тяжело усаживаясь в кресло, сказал, – няньку я прогнал.

– И я почему – то не удивлена… – отозвалась Надежда Семёновна.

– Я тоже. – добавила Стеша, – а ваш зять, кажется, его звали Андрей, он не возражал?

– Да, Андрей. Возможно, он и возражал бы, но его нету.

– То есть как нету? Куда же он делся?

– Его посадили.

– Как посадили? За что?

– За какую – то сомнительную сделку, подробностей я не знаю. В свои дела он никогда нас не посвящал. Сейчас он находится в заключении где – то в Германии. Возможно, здесь ему удалось бы выйти сухим из воды, а там законы посуровей, так что сидеть ему придётся долго. А нянька… Какая из неё нянька, вы видели сами. Скорее всего, в няньки она подалась не по призванию, а потому, что имела виды на Андрея так же, как и ныне покойная Лена. А как только его посадили, всё ухудшилось. Однажды, вернувшись домой во внеурочное время, я услышал шлепок, плач Галочки и грубый окрик – «давай уже ешь, маленькая дрянь», – при этих словах Панин непроизвольно всхлипнул и замолчал.

– Какая мерзавка! – не сдержалась Софья Николаевна.

Стеша молча прижала девочку к груди и погладила по головке.

– Выгнав няньку, я сначала хотел искать другую, но побоявшись, что и она окажется не лучше, решил заниматься с ребёнком самостоятельно. – продолжил Панин, – Поначалу вроде бы всё было хорошо, но всё пережитое не прошло даром – стало беспокоить сердчишко. И я подумал – что будет с Галочкой, если меня прихватит?… Родственников у меня нет, я детдомовский. Друзья, конечно, есть, но таких, которым можно было бы её доверить, нет. Я постоянно думал о Надежде Семёновне. Ещё при нашей первой встрече мне показалось, что мы с нею могли бы поладить. Потом я узнал всех вас, и, глядя на то, какое участие вы приняли в истории с Галочкой, мне показалось, что вы её полюбили и могли бы помочь в случае, если… В общем, я решил продать дом и переселиться поближе к вам.

– Продать дом? Разве он не принадлежит Андрею?

– Нет, при покупке Андрей оформил его на меня. Я думаю, занимаясь своим бизнесом, он предвидел подобный исход и хотел сохранить этот дом для семьи, тем более, что он у него не один. То, что я своих девочек никогда не обижу и мне можно доверять, он прекрасно понимал. И всё так и было бы, если бы не смерть Наташи. Теперь я не могу в нём находиться. Мне постоянно снится один и тот же сон, будто я снова и снова вижу мою дочь лежащей на полу, на том месте, где я её нашел, и, даже проснувшись, слышу её стоны. Я встаю, спускаюсь по лестнице вниз, и сижу там до утра. Понимаете, когда я овдовел, Наташе было около десяти лет. Больше я не женился, и мы жили вдвоём, пока она не познакомилась с Андреем. У нас с ней была очень крепкая связь, и после её смерти меня постоянно преследует ощущение, что она зовёт меня к себе. Поэтому я решил от это дома избавиться. То – есть, продать и купить здесь другой. Мы созвонились с Надеждой Семёновной и вот я приехал…

– С Надеждой Семёновной… Так это и есть ваш сюрприз, моя дорогая?

– Ну да… – подтвердила она, зарумянившись словно юная девушка.

– И как вы могли молчать так долго?

– Я хотела всё вам рассказать, но вы все эти дни были так заняты…

– Да уж, это точно.

В комнату вошла Лизавета с подносом в руках. Расставляя на стол блюда с едой, привычно проворчала:

– Опять кто – то шебаршит в подвале. Кажется, у нас завелись крысы. Шебаршат и стучат, то стучат, то шебаршат, прямо как человек. Постучишь по стене, затихают, а через время опять шебаршат.

– И давно они так шебаршат? – спросила Надежда Семёновна.

– Да дня два – три… Раньше их было не слыхать. Наверное, пока выводок подрастал, а теперь… Пока вас не было, Нерон прямо с ума сходил, так туда рвался. Пришлось его закрыть в своей комнате, чтобы не мешал готовить.

– А я и не заметила, что его нет. – сказала Стеша, – хорошо, Игнат явится, я попрошу, чтобы он поставил капканы.

– А где он? – спросила Лизавета.

– Я забыла сказать, он мне звонил. Хочет поселить в свой дом двоюродную сестру, чтобы не стоял без присмотра, и попросил дать денёк – другой на то, чтобы её перевезти и помочь обустроиться.

*****

– Кажется, малышка похожа на Стешу… – думал Олег, выехав на трассу, – получается, у неё есть внебрачный ребёнок, о котором никто не знает… Интересно, каков её возраст? В детях, особенно в маленьких, я совершенно не разбираюсь, но на вскидку Галочке не более чем год – полтора… Знал ли о её существовании ювелир? Скорее всего нет, это могло бы послужить помехой их мезальянсу и потерей огромного состояния. Тем более, что, судя по разговорам, при вступлении в брак она знала, что дни его сочтены.

Прибавив скорость, он помчался по холмистой прямой, рассеянно наблюдая за тем, как быстро темнеет небо и чёрная грозовая туча, клубящаяся на горизонте и стелющаяся почти по земле, стремительно поглощает дорожное полотно вместе с едущими впереди машинами.

– Странно, что нет ни одной встречной, словно всё, что попадает в эту тучу, тут же бесследно растворяется… – подумал Олег и снова переключился мыслями на события сегодняшнего дня. – И кто этот гость весьма почтенного возраста? Неужели ещё один перспективный муж? Интересно, бывший или будущий?

Машина окунулась темноту. Он едва успел сбавить скорость, и включить дальний свет, когда сплошной дождевой поток залил стекла так, что дворники не успевали разгребать воду. Крупные капли забарабанили по машине, заглушая абсолютно все звуки и создавая иллюзию, будто он попал в какой – то иной фантастический мир. Размытое сияние проблесковых маячков встречного реанимационного автомобиля он увидел, когда она оказалась прямо перед ним. Едва успев затормозить и отвернуть в сторону, чудом избежав столкновения, он съехал на обочину и остановился в нескольких сантиметрах от стоявшего впереди грузовика, едва не зацепившись крылом за отбойник. Внезапно расколовшая небо молния осветила отчерченную им пустоту, как будто сразу за ним начиналась сплошная чёрная бездна.

– Говорят, что чудес не бывает, однако это не так. Наверное, не зря говорят, что у каждого из нас есть свой ангел хранитель… – подумал Олег, глядя в зеркало заднего вида на тающие огни реанемобиля. – Лучше эту непогоду переждать, как правило, она продолжается недолго.

Оглушительный удар грома словно поставил точку над этим отрезком времени, длительность которого исчислялась долями секунд, показывая, как коротка и непредсказуема жизнь и что как раз сейчас самое время её переосмыслить. Олег некоторое время сидел, не имея сил оторвать дрожащие руки от руля, затем, немного успокоившись, откатился вместе с сидением назад, наполовину откинул спинку и с наслаждением вытянувшись, закрыл глаза и вернулся к своим мыслям.

– Нет, старик, ты не прав… Обвинять в меркантильности такую женщину, как Стеша, по меньшей мере не по – мужски. Конечно, общаясь с Ириной и ей подобными, трудно сохранять веру в то, что до сих пор ещё существуют женщины, обладающие врождённой скромностью, чистотой и порядочностью. Но та и не скрывает своих намерений укрепиться в Питере, а ещё лучше попасть за рубеж за счёт выгодной партии. Ради этого она чудесным образом проникала на все конференции и симпозиумы, записывая в свой актив всех перспективных научных работников (в число которых попал и он), не сумевших устоять перед её ослепительной красотой.

Здесь же всё дело в тебе самом, вернее, в твоей самоуверенности. Ты слишком много о себе возомнил, и, почему – то решив, что Стеша неравнодушна к твоей красоте, повёл себя по – хамски. А стоило получить отпор, сразу давай искать виноватых, испортивших невинного мальчика. Пойми, если ты сейчас же не вернёшься, то можешь её потерять.

Ирина, роман с которой давно пора завершить, отпускать тебя не собирается по крайней мере до тех пор, пока не узнает, в чью пользу решится вопрос о поездке в Стокгольм, твою или Герасимова. Твои доводы о том, что ты всё – равно не сможет уехать из – за матери, которая никак не оправится после падения, закончившегося переломом ноги, она не желает и слушать.

– Ты просто не понимаешь, что губишь свою карьеру… – кричала она незадолго перед его отъездом сюда, свято веря в то, что при свойственной ей прагматичности, она знает о том, что ему нужно гораздо лучше него, – твой брат такой же сын, как и ты… Вот и пускай возьмёт её к себе хотя бы на время твоей командировки. Какая ей разница, где жить, если она даже не выходит из комнаты…

Он уже почти был готов поговорить о матери с братом, но поначалу не мог собраться с духом, а познакомившись со Стешей, твёрдо решил – никакого Стокгольма ему не нужно, и в отношениях с Ириной пора ставить точку.


глава 41


– Родечка, если ты покушал, пожалуйста пойди выпусти Нерона из заточения, пускай прогуляется и поест. Погода портится… – сказала Стеша, задумчиво глядя в окно.

Родька быстро подхватился на ноги, за ним последовала Катя.

– Я вижу, у вас прекрасная коллекция картин… – сказал Панин, оглядывая стены гостиной.

– Да, если хотите, можете подняться с ребятами наверх, там тоже есть на что посмотреть.

– А можно?

– Конечно, можно. Пожалуйста, будьте как дома, – рассеянно ответила Стеша, и опять взглянув на окно, добавила, – Как там Олег… Не надо было ему отправляться в дорогу на ночь глядя.

– Какой – то он сегодня был странный… – сказала Софья Николаевна,– у него ничего не случилось? Почему он уехал так быстро?

– Не знаю. Он сказал, что у него возникли какие – то срочные дела.

– А вот мне показалось, будто между вами пробежала чёрная кошка. Или я не права?

– Да нет, это вам показалось. – ответила Стеша, не желая обсуждать то, в чём пока ещё не разобралась сама, – делить нам с ним нечего. Исследования по семье Тумановых он закончил, альбом переснял, в имении побывал, на могилу моих родителей съездил. Так что больше ничего его здесь не держит.

– Надо ехать домой. Кажется, я забыла закрыть окно… – голос Надежды Семёновны был непривычно тих и глубок, словно исходил изнутри, и все её движения были плавны и осторожны, как будто она боялась расплескать нечто необыкновенное, чем была переполнена её душа.

– Мне кажется или вы все сегодня какие – то не такие? – спросила Софья Николаевна, переводя взгляд с одной подруги на другую.

– Можете меня ругать, но мне кажется, я влюбилась. – ответила Надежда Семёновна покаянным тоном.

– Очень за тебя рада, только не понимаю, за что тебя ругать?

– А что скажут мои дети? Если ты не забыла, я уже бабушка.

– И что? Подумаешь, каких – то шестьдесят лет…

Нерон встретил своих освободителей у двери, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Увидев Панина, он быстро его обнюхал, радушно махнул хвостом, и, подстёгиваемый естественным желанием, поспешил к выходу. Обычно он старался сохранять субординацию и дожидался, пока его кто – то выпустит. Но сегодня сам нажал лапой на дверную ручку и направился к своей любимой кривой сосне, где надолго застыл с поднятой задней лапой. Рыжая белка, разгуливающая по дорожкам в надежде найти потерявшийся орешек, молнией взлетела на дерево и застыла в напряжённой позе над его головой. Справив нужду, Нерон облаял её беззлобно, скорее по привычке, и даже сделал вид, что хочет запрыгнуть на сосну. Белка прекрасно понимала, что ничего у него не получится, но на всякий случай перескочила на ветку повыше. Они знали друг друга уже не первый год, и могли бы даже подружиться, если бы не стремление Нерона сохранять статус охотника, поэтому их отношения ограничивались незамысловатой игрой в догонялки. Выполнив ежедневный ритуал, Нерон прошелся к вольерам, в которых были заперты по случаю гостей остальные собаки. Дружелюбно обнюхавшись с каждой, он не спеша направился в дом. Проходя мимо подвальной двери, остановился и начал что – то вынюхивать. Шерсть на его загривке поднялась дыбом. Он поднялся на задние лапы и, рыча, стал скрести дверь, пытаясь её открыть. Остальные псы тоже подняли бешенный лай.

Собачий переполох разбудил Петровича, прикорнувшего сидя на диване в сторожке. Он вышел на середину двора, внимательно огляделся, но ничего необычного, кроме Нерона, облаивающего подвальную дверь, не заметил. Он подошел к ней, подёргал запертый замок, обошел периметр дома, и, не заметив ничего подозрительного, решил, что собаки почуяли крысу или ещё какую – то мелкую зверюшку, забежавшую из лесу.

– Ну чего ты расходился, Нерон? Что тебе не так? Успокойся и беги в дом, вишь, дождь начинается… – сказал он, ощутив на лице первые крупные капли. – пойдём, я открою тебе дверь…

*****

Гроза ушла на восток, но ливень продолжал лить не переставая. Расслабившись за время вынужденной остановки, Олег почувствовал усталость, накопившуюся за последние три дня, и решил отказаться от мысли ехать дальше, пока не рассветёт. В машине стало прохладно. Он укрылся пледом, и, отключив внутренний таймер на время пробуждения, уснул глубоким сном. Длинный телефонный звонок разбудил его не сразу. Не открывая глаз, он нашарил трубку.

– Алло, милый, ты где? Ты скоро приедешь?

Голос Ирины, заглушаемый грохотом музыки, был явно нетрезв. Олег посмотрел на часы, было около трёх.

– Нет, я задерживаюсь. – ответил Олег,– А ты, как всегда, в клубе?

– А почему бы нет. У тебя опять твои вечные дела, неужели ты хочешь, чтобы я сидела у окошка и ждала, когда они закончатся, если ты даже сам не знаешь, когда это произойдёт?

– Да, сидеть у окошка, это не про тебя.

– Вот видишь, ты всё прекрасно понимаешь. А я, между прочим, соскучилась.

– Я вижу.

– Да, соскучилась. И ещё, хочу сказать, у меня билет на паром…

– На когда?

– На послезавтра…

– Прости, но до послезавтра я не приеду, это точно.

– Почему?

– Не успею закончить свои дела.

– Дела- дела – дела… Пока ты делаешь свои дела, другие получают гранты и едут в Европу.

– Ты всегда знала, что я не другие. К тому же, у меня мама.

– Мама… Мама у тебя всегда на первом месте.

– А разве это неправильно?

– Может и правильно… А почему не спросишь, с кем я еду?

– А зачем? Я всегда знал, кто у нас самый перспективный, а главное, изворотливый. Но я не в обиде, на мой век работы хватит и здесь.

– А ты уверен, что угадал?

– Знаешь, желания играть в «угадайки» в три часа ночи у меня почему – то нет. Так что счастливого вам пути и не обижайтесь, что не смогу вас проводить.

– Погоди, чуть не забыла о самом главном – пожалуйста, не сдавай квартиру. Мало ли что…

– Прости, но я договорился с Алевтиной Германовной о том, что продлять договор со следующего месяца не буду. Она уже ищет других квартиросъёмщиков.

– Как ты мог так поступить после всего, что между нами было?

– Вот именно – было… Если можно, ответь мне на один простой вопрос, ты пошла бы со мной на болота, если бы мне это было очень нужно?

– На болота? – слушая её мелодичный голос, Олег представлял, как тщательно нарисованные брови на кукольном лице удивленно ползут вверх, – Какие болота, зачем? Ты случайно головой не ударился?

– Нет. Как раз сейчас у меня с нею всё в порядке, как никогда. Прощай.

Положив трубку, он почувствовал облегчение оттого, что разговор, которого он боялся, состоялся именно теперь. Говорить всё это, глядя друг другу в глаза, было бы намного сложней. Следующий звонок длился целую вечность. Не выдержав, Олег отключил телефон и стал устраиваться поудобней. Дождь продолжался.


Глава 42


Игнат подъехал к воротам, когда солнце наполовину поднялось из – за горизонта. Услышав шум подъезжавшей машины, из сторожки вышел Петрович.

– Ну наконец – то! Я думал, уже не вернёшься.

– Куда ж я денусь? Прости, Петрович, я свой должок отработаю.

– Конечно отработаешь, иначе Лизавета совсем сгонит меня со двора. Весна, понимаешь, самое время сажать грядку, а я тут застрял. Ну как, управил свои дела?

– Управил. Перевёз к себе сестрёнку с племяшом. А то мается с ребёнком по квартирам, а дом пустует. Местные алкаши уже начали его приспосабливать под свой шалман, так что пришлось задержаться и объяснить некоторым, что к чему. Как вы тут? Всё в порядке?

– Вроде всё тихо. Лизавета жалилась, что крысы одолели, а в остальном всё нормально.

– С крысами разберёмся. Если хочешь, можешь ехать домой.

– Поеду. Правда, в огороде нынче сыро, всю ночь поливало как из ведра, но Лизавета без работы не оставит. Да и сам уже засиделся.

Петрович пошел в сторожку за сумкой, а Игнат остался у ворот, чтобы его проводить. Вдруг из дома послышался истошный крик. Игнат бросился к парадной двери, но она была заперта, а вопли, напоминавшие заунывный плач по покойнику, не прекращались. Пока он доставал из кармана ключи и открывал замок, подоспел запыхавшийся Петрович.

Крик доносился из кухни. На бегу он успел заметить, как сверху спешила по лестнице Стеша в развевающемся халате, накинутом поверх пижамы. Вслед за нею прыгал через две ступеньки Родька, одетый в одни трусы, позади него бежала Катя. Открыв кухонную дверь, увидел стенающую Лизавету, стоявшую со скалкой в руках над телом какого – то незнакомца.

– Тихо! – крикнул Игнат, и, наклонившись, стал проверять его пульс.

Услышав его командный голос, Лизавета наконец – то замолкла.

– Что случилось? Почему вы так кричали? – спросила испуганная Стеша.

– Никому сюда не входить! – приказал Игнат, загораживая проход.

– Почему? – не поняла Стеша, но увидев лежавшего на полу мужчину, охнула и, понизив голос до шепота, спросила, – Кто это? Он живой?

– Живой… – сказал Игнат, – если не считать разбитой головы. Рука у нашей Лизаветы дай бог каждому. Сейчас позвоним в полицию и скорую, а пока свяжем болезному ручки и ножки. Не понимаю, откуда он здесь взялся?

– Оттуда… – ответила Лизавета, указывая дрожащим пальцем на вход в подвал, – Я её открыла, чтобы набрать картошки, а он навстречу как выскочит! Я его скалкой…

– Интересно, – удивился Петрович, – как он мог попасть в подвал, если дверь со двора закрыта, я вот только недавно проверял замок.

– Третьего дня он был открыт, я сама его закрывала. – вспомнила Лизавета. – понесла собакам еды и увидела, что он висит на одной проушине. Я его и защёлкнула.

– Наверное, тогда он и залез в подвал, хотел через него пробраться в дом.

– Наверное. А эта дверь была всё время закрыта на засов. Я её всегда так запираю, как у себя в дому.

– И правильно, – согласился Петрович, – засов не замок, к нему ключа не подберёшь. А как же ему удалось пройти мимо собак?

– Не знаю. Наверное, он их чем – то угостил. Я насыпала им еды, а они какие – то вялые и вроде как не голодные.

– И он попался в капкан.

– Выходит, что так. Так это он в подвале то и гуркотел, а я думала крысы. Теперь меня посадят… – снова запричитала Лизавета.

– Успокойтесь, никто вас не посадит. Мне кажется, или я его уже где – то видел… – сказал Игнат, разглядывая окровавленное, отвёрнутое в сторону лицо и татуировку на руках незнакомца.

– Где? – спросила Стеша, запахивая халат.

– Вспомнил – на концерте. Точно, это он. Я ещё тогда обратил внимание, с каким интересом он, целуя Катину ручку, разглядывал надетый на ней браслет.

При этих словах Родька посмотрел на Катю и его лицо приобрело обиженное выражение. Заметив это, она взяла его руку в свою и успокаивающе погладила.

– Выходит, за бриллиантами явился, гадёныш… – проворчал Петрович.

– Бриллиантов в доме нет. – возразила Стеша, – их отвёз в банковское хранилище ещё сам Адам Викентьевич после случая с Марьей Ивановной. Я брала их для выступления, но на следующее же утро сдала обратно.

– И правильно, но он то этого не знал, вот и попался, – согласно кивнул Игнат, и, заметив, что платье на Кате надето наизнанку, добавил, – идите одевайтесь, сейчас приедет полиция и во всём разберётся.

*****

Ничего, кроме облегчения оттого, что разговор с Ириной, позволивший поставить точки в их отношениях наконец – то состоялся, Олег не испытывал, но мысли о будущем, которое он уже не представлял без Стеши, никак не давали уснуть. Немалое место в них занимала маленькая девочка Галочка, которую она прижимала к груди с такой любовью. Обида на Стешу, скрывшую от него тот факт, что у неё имеется дочка, постепенно прошла. Да и имел ли он право на неё обижаться? Разве он рассказывал ей о своей близости с Ириной, окончательный разрыв с которой произошел всего несколько минут назад? Жизнь на виду у всего города, с пристальным вниманием следившего за развитием её отношений со старым ювелиром, заставила Стешу сохранять своё прошлое в тайне. И кто сказал, что она должна была делиться с ним тем, что так тщательно скрывала от окружающих, после столь короткого знакомства. Тем более, что единственным выражением его чувств к ней был всего лишь один неловкий поцелуй, закончившийся тем, что она его оттолкнула, дав понять, что никаких планов по отношению к нему не строит. Поэтому, нужно дождаться утра, вернуться к ней, и, объяснившись, начать всё с чистого листа.

В конце концов, кому может помешать эта милая кроха, которой ничего, кроме тепла и внимания, не нужно? Половина его коллег воспитывает чужих детей по той простой причине, что женщины склонны к материнству намного сильнее, чем мужчины, и рожают, несмотря ни на что. Это они несут на своих плечах всю тяжесть воспитания детей, которых зачинали, между прочим, не без их участия. А пока эти самые мужчины взрослеют, строят карьеру и занимаются другими серьёзными мужскими делами, не забывая при этом порхать от одной женщины к другой, подобно мотылькам, опыляющим цветы, женщины плачут от одиночества, проводя бессонные ночи у детских кроваток, переживают вместе с малышами все их болезни и радуются первому прорезавшемуся зубику и первым шагам, сделанными ими.

Об этом же постоянно твердит и его мама. По её мнению, нынешняя свобода отношений, которой мы гордимся, как очередным завоеванием, ни к чему хорошему не привела. Тот факт, что результатом этого завоевания является чуть ли не половина женщин, среди которых огромное количество несовершеннолетних девчонок, имеющих статус матерей – одиночек, говорит не о победе, а о поражении хотя бы потому, что настоящих мужчин могут воспитать только мужчины. На его дурашливый вопрос, а нужны ли мужчины для воспитания девочек, она сердилась и каждый раз повторяла, что ему самому давно уже пора остепениться и подарить ей собственных внуков. Но, слушая её, он прекрасно понимал, что, несмотря на свои убеждения, собственных внуков она ожидает от кого угодно, только не от Ирины. А вот в том, что Стешу она восприняла бы как их мать с великой радостью, он не сомневался ни одной минуты. Воспоминания о маме всегда имели одно волшебное свойство – действовать успокаивающе и помогать в принятии верного решения. Так случилось и сейчас, и он наконец – то уснул под непрекращающийся шум дождя.

Разбудил его шум и запах выхлопных газов от прогревающегося двигателя грузовика, к которому он так удачно припарковался во время грозы. Олег вылез из машины, и огляделся. Солнце уже поднялось высоко, заливая землю ослепительным светом, отражающемся в каждой капельке росы. Далеко внизу виднелась извилистая река и пышные кусты ракитника, тонущие в густом тумане. Потянувшись до хруста в костях, он несколько раз присел и, дождавшись, пока грузовик уедет, вернулся в свою машину. Наскоро перекусил, мысленно благодаря Лизавету за вкусные пирожки, и в самом благоприятном расположении духа развернул машину в обратном направлении.

Речь, приготовленную по дороге, он забыл сразу же, как только увидел возле Стешиного дома машины «скорой» и полиции. Обеспокоенный, выскочил навстречу носилкам, которые выносили из ворот санитары в сопровождении двух вооруженных полицейских. На них лежал какой – то мужчина с перевязанной головой. Олег обвёл глазами двор, и, увидев стоявшую на крыльце группу, среди которой была Стеша, поспешил к ней.

– Вернулся… – прошептала она, и, облегчённо вздохнув, уткнулась лбом в его плечо.

– Вернулся… – ответил он, обнимая её и целуя в висок,– что у вас произошло?

– Елизавета Петровна поймала грабителя.

– Елизавета Петровна? – удивился Олег, – А где она?

– В доме. Её допрашивает следователь.

– Надеюсь, она не превысила средства обороны? Преступник жив?

– Жив, только немного контужен.

– Она в него стреляла? Из чего?

– Ну что ты, конечно не стреляла. Она ударила его скалкой.

– Да, есть женщины в русских селеньях…

– Есть… – подтвердила Стеша, – а ты, как ты здесь оказался?

– Я вернулся за вами.

– За кем, «за вами»? – не поняла Стеша,– Кого ты имеешь в виду, Родьку?

– Почему Родьку? Я имею в виду Галочку.

– Галочку? – удивилась Стеша, и, сделав шаг в сторону, спросила шепотом, – Не понимаю, причём здесь Галочка и кто нам её отдаст?

– Как кто? Разве она не твоя дочь?

– Не моя. А кто сказал, что она моя?

– Никто. Просто я видел, как ты её любишь и подумал…

– Конечно, люблю, как можно её не любить, но она не моя дочь, это внучка Павла Сергеевича. Мы с ним познакомились случайно, при трагических обстоятельствах, подробнее я расскажу потом. Он остался с нею совсем один и приехал к Надежде Семёновне и к нам за помощью. А ты что подумал?

– Что я подумал… Подумал, что я дурак, потому что оставил тебя здесь, и вот вернулся сказать, что люблю тебя и спросить, согласна ли ты поехать со мной? Нет, я опять сказал не то… Вернулся спросить, согласна ли ты стать моей женой?

– Согласна, – ответила Стеша, не раздумывая ни минуты, – но я не могу всё бросить и уехать после того, что здесь произошло.

– Конечно. Расскажите – ка мне обо всём поподробнее.

Олег терпеливо выслушал Игната, рассказавшего о дорогущем суперзамке с кодом, втюханом ему в Домострое. Петрович долго повторялся, пересказывая историю об усыплённых собаках и об этом самом хитром замке, который он проверяет по нескольку раз в день. Катя, всхлипывая и утирая платочком покрасневший нос, возмущалась тем, что следователь уже битый час обвиняет её маму в смертоубийстве за то, что она, испугавшись мужика, выскочившего из подвала, как чёрт из табакерки, огрела его скалкой по голове со всей своей недюжинной силы. Кое – как разобравшись в произошедшем, Олег сказал:

– Пойдёмте – ка в дом, послушаем, что говорит следствие.

Матвейчук сидел за кухонным столом с подчёркнуто суровым видом, обложившись бумагами и, глядя на поникшую голову Лизаветы, в который раз задавал одни и те же вопросы:

– Он вам угрожал?

– Нет.

– Он на вас нападал?

– Нет. Он выскочил, а я его ударила.

– Почему вы ни с того ни с сего ударили человека по голове и, что вполне возможно, нанесли ему увечье?

– Я испугалась… – монотонно твердила Лизавета, сморкаясь в полотенце.

– И от испуга раскроили голову человеку, не тронувшего вас даже пальцем? А если у него сотрясение или, не дай бог, трещина в черепе? Вы понимаете, что если он окажется по вашей милости в инвалидной коляске или, не дай бог, умрёт, вам придётся отвечать по всей строгости закона, возможно даже получить срок?

Матвейчук прекрасно знал, что закон о проникновении в чужое жильё предполагает возможность необходимой защиты, но понимал, что за расследование этого дела с него будет особый спрос, и старался дожать эту гром – бабу, уложившую мужика с одного удара, чтобы найти хоть какой – то мотив для обвинения. Кроме того, уйти ни с чем из этого богатого дома, в котором за последний год пришлось побывать не единожды, ему не позволяла обыкновенная человеческая жадность. Будь жив старый ювелир, плативший ему не из – за страха стать обвиняемым, а просто ради того, чтобы он побыстрее заканчивал волокиту и оставлял его домочадцев в покое, он давно бы уже получил мзду и уехал отдыхать. А эта его так называемая жена, прибравшая к рукам дом и всё остальное, то ли жадна, то ли глупа, то ли чересчур хитра, делая вид, что не понимает, что ему нужно.

Представительный вид и уверенный взгляд вошедшего на кухню незнакомца насторожили и выбили его из колеи.

– Кто вы такой и что вам надо? – спросил Матвейчук, пытаясь выдержать начальственный тон, – разве вы не видите, что я веду допрос? Кто вам разрешил входить без приглашения?

– Извините. Я зашел всего на одну минуту спросить, могу ли я пригласить для Лизаветы Петровны своего адвоката. Если да, то я позвоню в Питер и через несколько часов он будет здесь.

– Адвоката? Из Питера? – растерялся Матвейчук. – такой необходимости нет, зачем ей адвокат?

– Насколько я понимаю, вы пытаетесь обвинить её в покушении начужую жизнь, а каждому обвиняемому требуется защита, верно? А у меня есть возможность предоставить ей своего адвоката. Так мне звонить или как?

– Почему сразу обвиняемую, она пока ни в чём не обвиняется. Я просто уточняю факты и обстоятельства произошедшего… – ответил Матвейчук, складывая бумаги в папку.

– Странные у вас методы. Вы уже битый час задаёте ей один и тот же вопрос о том, почему и за что она ударила человека, возможно, грабителя или даже убийцу, незаконно проникшего на чужую территорию и даже в дом. По – вашему, обнаружив его, Елизавета Петровна должна была вежливо спросить не заблудился ли он, случайно оказавшись в запертом подвале чужого дома, или подождать, пока он убьёт сначала её, а потом всех остальных?

– Позвольте мне во всём разобраться самому. Прошу вас освободить помещение.

– Конечно – конечно, но вы мне так и не ответили насчёт адвоката. Стоит ему звонить или нет?

– Не стоит. Сейчас Елизавета Петровна подпишет протокол, и я уезжаю.

– Хорошо. Если можно, ещё один вопрос. Дело в том, что хозяйку дома, Степаниду Никитишну я забираю с собой.

– С собой? – удивился Матвейчук,– Куда? Зачем?

– В Питер. Нас ждут срочные дела.

– Но она не может никуда уезжать до окончания следствия.

– А вы можете сказать, когда оно закончится?

– Пока не могу.

– Не можете… Очень жаль, но дела Степаниды Никитишны ждать не могут. На днях в Питер должна приехать великая княгиня Мария Владимировна Романова. Она является представителем Русского Императорского Дома и занимается благотворительной деятельностью и общественными связами. Да что я вам рассказываю, наверняка вы знаете обо всём этом из прессы. В этой связи они со Степанидой Никитишной, которая, как вам известно, тоже является достойнейшей представительницей известного в Истории России рода Тумановых, должны непременно встретиться. Поэтому нам нужно ехать, но я обещаю, что мы постоянно будем на связи с её домашними и с вами, чтобы быть в курсе всего, что здесь происходит. Вот вам моя визитка. Да, если Елизавете Петровне вдруг всё – таки понадобится адвокат, вы мне тотчас сообщите. Уверяю вас, долго его ждать вам не придётся.

– А она вам кто? – не удержался от вопроса Матвейчук.

– Елизавета Петровна? Мне она просто очень хороший, честный и порядочный человек.

Услышав эти слова, Лизавета уткнулась лицом в полотенце и разрыдалась.

– Ну – ну – ну, не надо так расстраиваться, всё же хорошо. – улыбнулся Олег, и наклонившись к её уху, спросил в пол голоса, – Скажите, у вас есть ещё пирожки нам со Стешей на дорожку.

– Пирожки… – повторила Лизавета, всё ещё не веря, что её мучения закончились, затем, взглянув с обожанием на неожиданного спасителя, вскочила и, отбросив полотенце в сторону, заторопилась к своим кастрюлям, приговаривая, – я мигом… У меня же всё есть, и тесто, и начинка. Пока Стеша соберётся, пирожки будут готовы.

Дождавшись пока Матвейчук уедет и в доме останутся только свои, Стеша спросила:

– Скажи пожалуйста, Олег, зачем ты ему всё это наговорил?

– Кому? О чём?

– Следователю. О Великой княгине, Императорском доме…

– Что значит «наговорил»? Я сказал ему правду. Мария Владимировна действительно должна приехать буквально на днях. Я член организационной комиссии, подготавливающей программу этих событий, за этим меня так срочно отозвали в Питер. И то, что ты будешь ей представлена, как единственная представительница рода Тумановых, тоже чистая правда.

– Зачем? – воскликнула Стеша, – Не нужно меня никому представлять!

– Почему? – удивился Олег.

– Ну подумай, какая может быть графиня из доярки? Кому это нужно?

– Милая моя девочка, я знаю, твой жизненный путь был нелёгким. Наследство ювелира тоже большого счастья не принесло. Но ты должна знать, в жизни каждого человека есть своё предназначение. У тебя есть талант и положение, обязывающее работать и развиваться, а не сидеть здесь в постоянном страхе из – за того, что кто – то тебя ограбит или, ещё хуже, убьёт. Такую жизнь нормальной не назовёшь, так что пускай все знают, что любое движение в сторону тебя или твоих близких может вызвать такой скандал, что мало не покажется. Кстати о бриллиантах. Я считаю, нужно обсудить вопрос об организации музея, в котором они будут экспонироваться. Пускай память о талантливом ювелире Адаме Викентьевиче Мицкевиче живёт вечно. А вы, мои дорогие, – сказал он, поворачиваясь к Родьке и Кате, смотревших на него во все глаза, – тоже будьте готовы к тому, что вам придётся приехать в Питер для выступления на балу, который проводится по традиции каждый раз по приезде представителей Императорского Дома. Об этом я сообщу вам дополнительно. Ну что, моя милая Стеша, ты готова? Тогда давай со всеми прощаться и отправляться в новую жизнь.


01 . 2018 – 12. 2020