Золотые нашивки [Юрий Дмитриевич Клименченко] (fb2) читать онлайн

КЛИМЕНЧЕНКО ЮРИЙ ЗОЛОТЫЕ НАШИВКИ Повесть

В конце города, там, где река впадает в море, у пустынной набережной, нашли себе приют на зиму разные морские посудины, чья настоящая работа начинается весной. Команды списаны на берег. Зимние ветры заметают корабли снегом. День за днем он накапливается, ложится толстым теплым одеялом, и суда теряют свои очертания. Только узкие, протоптанные моряками дорожки ведут к трапам. Из какой-нибудь одинокой камбузной трубы вьется дымок, но не слышно и не видно людей, нет обычного оживления. Тихо и скучно вокруг.

Недалеко от этих замерзших судов стоят, прижавшись бортами друг к другу, две баркентины. На фоне вечернего неба, багрового зимнего солнца резко выделяются мачты и стоячий такелаж. В отличие от других судов, зимующих у набережной, на парусниках заметна жизнь. По утрам матросы сметают с палуб снег. Идет подготовка к летнему плаванию: надо починить паруса, сменить такелаж, смазать блоки.

Весной сюда придут юноши, может быть, впервые вступят они на судно и каждому из них покажется, что он уже моряк. Сколько книг прочитано о море, как много героев связано с ним! Теперь наступает момент, когда надо показать свою способность к морской службе. Как тягостно бывает разочарование, каким тяжелым и нелюбимым трудом иногда оборачивается юношеское влечение к романтике, к приключениям. И не все, вернувшиеся осенью из учебного плавания, захотят навсегда связать свою судьбу с морем. Так случается с теми, кто не смог преодолеть притяжения земли, кто ошибочно принял увлечение за любовь…

В морозные ночи потрескивает лед на реке да иногда упадет с реи пласт отяжелевшего снега. Затихает город. Реже раздается скрежет трамваев, реже проносятся по набережной машины. Гаснут квадраты освещенных окон, гаснут уличные фонари, и город погружается во тьму.

Спят парусники, запорошенные снегом.

Они с нетерпением ждут теплого солнца, весенних ветров, когда оденутся их мачты в белые паруса и по команде «Все наверх! По местам!» разбегутся по реям матросы.

Тихо на набережной. Редкие прохожие останавливаются, облокачиваются на решетку и долго смотрят на баркентины… И каким бы скептиком ни был прохожий, глядя на высокие мачты, вспомнит он что-то хорошее, может быть, несбывшееся. Романтика дальних странствий не оставляет никого равнодушным…

Называются баркентины «Алтаир» и «Ригель». Оба — звезды первой величины. По ним определяют суда свое место в море.

«Алтаир» и «Ригель» — учебные парусники. «Алтаир» принадлежит Среднему мореходному училищу, «Ригель» — Высшему. Они похожи друг на друга, как близнецы. Так оно и есть на самом деле. Построены суда на одном и том же заводе, почти одновременно, по одинаковым чертежам. Несведущему человеку легко спутать баркентины. Все на них одинаково, вплоть до посуды. На «Алтаире» капитаном Анатолий Иванович Шведов, на «Ригеле» — Владимир Васильевич Нардин.

ДИМКА РОГАНОВ

Димка считал, что у него все получилось удачно. Первый курс Мореходного училища закончен. Скоро он пойдет в плавание на учебном паруснике «Алтаир». Дома сначала не хотели, чтобы он стал моряком. Родители сердились. Димка бросил строительный институт. Ну а его потянуло в море., Поддержал Димку дед.

— Пусть идет в моряки. Что толку, если он станет строителем, как вы хотите, — сказал он на семейном совете. — Потом всю жизнь будет тяготиться работой. Пусть идет. Димка — потомственный моряк.

— Я считаю, — возразил отец, — что бросаться из одного учебного заведения в другое — скверно. Значит, человек не знает, чего он хочет. Кроме того, год потерян. И потом, почему Средняя мореходка? Надо получать высшее образование. Так ведь, Оля? — повернулся он к матери, ища поддержки.

Мать согласно кивнула головой. Она всегда соглашалась с отцом.

— Все это ерунда, — махнул рукой дед. — Важно иметь цель в жизни. Какая у тебя цель, Димка?

— Стать капитаном, — сказал Димка и почему-то глупо покраснел.

— Ясно, — довольно хмыкнул дед. — Пусть будет моряком. Хорошо! — он вздохнул, на минуту погрустнел. Видно, вспомнил молодость.

— Димка моря совсем не знает. Эпизодический рейс, в который ты брал его когда-то с собой, не может идти в счет, — возмутился отец. — Проучится год-два в Мореходке и опять сбежит.

— Не сбегу, — сказал Димка. — Можешь не беспокоиться.

Напрасно спорили. Димка все равно пошел бы в Мореходку, что бы они ни решили. Семья их «морская». Дед — капитан. С самого раннего детства Димка постоянно видел раскрытые, приготовленные к отъезду чемоданы и тревогу в доме, когда от деда долго не приходили вести. Димка помнил его еще не старым: высоким, загорелым, веселым, в форменной тужурке с золотыми нашивками на рукавах и значком капитана дальнего плавания на груди. Дед уходил из дома надолго. Изредка от него приходили письма в длинных шершавых конвертах, с интересными почтовыми марками, которые Димка аккуратно отклеивал и хвастал ими потом в школе. Дед — капитан дальнего плавания! Он мог привезти ему все, начиная от маленькой обезьянки и кончая настоящим индейским оперением на голову. Однажды Димка попросил деда подарить ему бумеранг. Димке был очень нужен бумеранг, тогда он предполагал охотиться на тигров. Почему-то ему казалось, что для этой цели лучше всего подойдет бумеранг, И дед привез.

Когда рейсы у деда затягивались, бабушка становилась молчаливой и грустной. В осенние ветреные ночи она часто сидела с книгой в кресле с закрытыми глазами, прислушиваясь к завыванию ветра за окном. Наконец приходила радиограмма. Едет! Бабушка молодела на глазах. Она металась от парикмахера к портнихе, от портнихи в магазины, накупала всякую снедь, готовила любимые блюда деда, без конца пылесосила комнаты и мебель, стирала, мыла окна. К приезду деда все принимало праздничный, нарядный вид. Бабушка становилась красавицей, так Димке во всяком случае казалось. Совсем нельзя было ее узнать — в модном платье, с чуть накрашенными губами. Появлялся дед. Счастливый, улыбающийся, немножко навеселе. Он целовал бабушку, подкидывал Димку к потолку, ласково хлопал отца по спине и задавал всегда один и тот же вопрос:

— Как тут без меня несут вахту? На семейном корабле все в порядке?

К Димкиной матери дед относился с особой нежностью, целовал у нее руки и тихо спрашивал:

— Дружно живете? Не обижает тебя Колька? Ты говори. Мы ему вправим шарики, если что.

С возвращением деда из плавания в доме все менялось. Обычно тихая квартира становилась шумной. Почти каждый вечер к деду приходили гости. Капитаны, штурманы, механики, соседи. У него было много друзей. Сверкало золото нашивок кителей и тужурок. Оно завораживало. Димка любил такие вечера. Он забирался в дальний угол комнаты — к столу его не приглашали — и слушал. Вот где было интересно! Говорили о штормах в Бискае, когда огромные валы обрушивались на палубы, сметая все на своем пути, о гибели кораблей, спорили о том, как лучше заходить в Геную или Марсель, кто из капитанов красивее швартует суда и надо ли брать буксиры в Гавре. Он переживал все вместе с ними.

Иногда дед присаживался к Димкиному столу, смотрел, как он строит модели.

— Как ты сделал кранец? Разве это кранец? — возмущался дед. — Дай-ка сюда.

Он брал веревочку и начинал плести маленький носовой кранец для буксира. Сделает, приладит и доволен.

— Вот так будет хорошо. Как у настоящего. Ты смотри лучше, Димка. А то делаешь каких-то уродов. Моряк должен все запоминать. Берега, мимо которых плывет, маяки, облака на небе — всё.

Он был твердо уверен, что Димка станет моряком. Разве есть специальность для мужчины более достойная, чем морская? Димка соглашался с дедом.

Когда Димке исполнилось четырнадцать лет, дед взял его в плавание.

— Оформим палубным учеником на время летних каникул. Пусть посмотрит, как достается морской хлеб. Может быть, раздумает быть капитаном, — сказал он.

Димка обиделся, а отец обрадовался.

— Пусть, пусть покачается. Узнает, что до капитанских нашивок путь трудный. А кое-кому и неподходящий вовсе.

Мама сразу же начала беспокоиться: «Как это мальчик будет работать, он еще мал, не привык», но мужские голоса заглушили ее неубедительные протесты.

И вот Димка на судне. Палубный ученик Дмитрий Николаевич Роганов на большом океанском теплоходе «Ковров». Три месяца он будет плавать между черноморскими портами. Дед как-то сразу отдалился от Димки. Вроде и не замечал совсем. Только когда Димка кончал работу и приходил в капитанскую каюту, дед становился прежним.

— Ну как? — спрашивал он. — Научился чему-нибудь новому?

Каждый вечер Димка должен был давать ему отчет.

— Научился. На руле стоял, кисти новые заделывал.

Дед оживлялся:

— Расскажи, как?

Димка рассказывал.

— А пробки в щетину вставил?

— Вставил, а то как же?

— Правильно, — удовлетворенно говорил дед. — Все требует знаний. Даже такая простая вещь, как кисточки.

Спустя месяц после Димкиного прихода на теплоход, произошла неприятность.

«Ковров» грузил самшит в Батуми. Камбузник Колька Будько, самый молодой из команды, позвал Димку прогуляться по берегу. Колька шел, засунув руки в карманы, вразвалочку, подражая старым морякам. Дойдя до погребка, где продавали вино в розлив, Колька небрежно бросил:

— Пойдем дернем по банке. Я плачу.

Отказаться Димка не мог. Надо было показать, что и он не лыком шит. Они выпили по стакану кислого вина, и Димку сразу же развезло.

Кое-как добрался он до судна, по дороге потеряв Кольку, хотел было юркнуть в каюту, но тут его заметил дед. Он сразу понял, в чем дело, и повел Димку к себе. Димка уселся в кресло. Дед молча глядел на него. Потом приказал:

— Встань.

Димка неуверенно поднялся. Дед подошел к нему, размахнулся и влепил сильную пощечину. Димка упал в кресло. Щека горела, он был оскорблен, хотел немедленно ехать домой, но опять услышал разъяренный голос деда:

— Встань! С кем пил, паршивец?

Димка молчал.

— С кем, спрашиваю, пил? — закричал дед.

— Не скажу, — прошептал Димка.

— Не скажешь? Я из тебя лепешку сделаю! Отвечай!

— Не скажу, не скажу, — сквозь слезы упрямо повторял Димка.

— Убирайся вон! — уже спокойнее сказал дед.

Димке даже показалось, что дед остался доволен, что он не назвал своего собутыльника. В каюте Димка принялся собирать свой чемоданчик, но вино сбило его с ног. Он повалился на койку. Утром Димка проснулся со страшной головной болью и противным вкусом во рту. Дед вызвал его к себе.

— Никогда не смей этого больше делать, — проговорил он спокойно, пристально разглядывая помятое Димкино лицо. — Запомни раз и навсегда. Судно не терпит пьяных. Их всегда подстерегает какая-нибудь неприятность. А ты, если когда-нибудь будешь еще плавать, больше всего бойся пьяных и дураков. Это самое страшное в море. Они могут всё — открыть кингстон, поджечь судно, не вовремя пустить машину или дать неверный ход. Всё. И не обижайся, — добавил он. — Ты еще мальчишка…

Димка не обижался. Ему было очень стыдно. Подходило время возвращения в школу. Что ж! Дед оказался прав. Димка проверил себя. В море ему нравилось. Он не укачивался. Работа не казалась тяжелой. Димка любил стоять на руле, красить, мыть надстройки. Правда, он работал всего четыре часа, но боцман не делал ему поблажек. Вероятно, так распорядился дед. В свободное время Димка находил себе удобное место, садился, любовался морем, звездным небом, слушал, как журчит вода у штевня, кормил чаек. В общем, чувствовал себя хорошо.

Возвратясь домой, Димка стал героем дня. Он поздоровел, окреп. На заработанные деньги купил матери чайный сервиз. Им она очень гордилась и показывала всем знакомым.

— Смотрите, это мне Дима привез в подарок. На свою зарплату.

А отец, одобрительно похлопывая его по плечу, говорил:

— Самостоятельно плавал палубным учеником. Деньги зарабатывал. Молодец. Все дед наш придумывает. Но все-таки надеюсь, моряком не станет.

А Димка твердо знал, что, как только сможет противопоставить свою волю родительской, уйдет в Мореходное училище. И вот наконец он решился. Теперь первый курс остался позади. Димка с удовольствием проучился зиму. Предметы были новыми, ему они нравились, и он, еще раз серьезно обдумав все, пришел к выводу, что училище выбрал правильно.

Настроение у него было отличное. А тут еще он познакомился с Маринкой. Такая хорошая встретилась девчонка! Совсем неожиданно познакомился. Пошел в универмаг покупать себе авторучку. Стоит за прилавком девушка. Глаза зеленые, ресницы длинные, волосы рыжие… Понравилась она ему сразу. Копался Димка, выбирал себе ручку долго. Выбирал и разговаривал с ней. Ничего, отвечала охотно. Он нес всякую белиберду, изощряясь в глупости. Выбрал он наконец ручку, пригласил девушку в кафе «Гном» — был уверен, что пойдет: все время смеялась его шуткам. А она вдруг заявляет:

— Спасибо. Не пойду. Скучный вы человек.

— Я скучный?!

— А то кто же? Вы.

— Почему?

— То, что вы мне рассказывали, я по десять раз в день слышу. Если не буквально, то примерно.

Тут уж Димке стало обидно.

— Знаете, Марина, забудем этот разговор. Все заново. Завтра я приду с вами знакомиться.

— Ладно, приходите. Переэкзаменовка, значит? Подготовиться хотите?

На следующий день Димка пришел к концу рабочего дня. И уже больше не кривлялся. Рассказал про себя. Про то, как плавал с дедом, как поступил в Мореходку. Слушала его Марина внимательно. Димке показалось, что она девчонка простая, без всяких фиглей-миглей, несмотря на то что вид у Марины наимоднейший. Да у них в универмаге все такие. Смешно было бы иначе. Проводил он ее до дома. Прощаются, а Марина вдруг говорит:

— Не могли бы вы, Дима, мне помочь в одном деле. Не знаю, как за него приняться. Наша сотрудница уходит на пенсию, и девчонки меня выбрали главным организатором. Понимаете? Надо все подготовить, комнату поуютнее обставить, цветы купить.

Димка охотно согласился. Два дня они занимались художественным оформлением комнаты, писали смешные лозунги, расставляли цветы, подружились. Иногда ходили в кино, иногда просто гуляли, и потом Димка провожал ее до дома. А теперь… Теперь он без нее, кажется, дня не может прожить. Есть свободное время — бежит к ней. Бывает, часами ждет ее. Когда не видит — скучает. Никто ему не нужен. Ни товарищи, ни книги, ничего. Если они поссорятся — Димке становится противно жить на свете. Готов сразу же бежать к ней мириться. Если у него какая-нибудь неприятность или радость, он идет к Марине, только к ней. Димка может рассказать ей все. Она поймет. Почему не к родителям? Возможно потому, что Марина его сверстница, ей все легче понять, она не подходит к жизни со старыми мерками. Хотя и родителей своих он считает современными людьми. Ему кажется, что они умные и уж наверняка хорошие. А идет он все-таки к Марине… Может быть, это и есть любовь, о которой все так много говорят и пишут? Может быть, Димка не знает…

Вот дома у Марины Димке не понравилось. Был он у нее один раз. Просто так зашли. Проводил до парадного, а она пригласила:

— Зайдем ко мне. Познакомлю со своими.

Зашли. Семья — отец, мать, младшая сестренка. Смотрят на Димкину форму во все глаза. Отец — не старый, представительный такой человек, с темными вьющимися волосами, глаза черные, колючие, нос тонкий, с горбинкой. Похож на румына или болгарина. Мать — миловидная молчаливая женщина, модно одетая, глядит на Димку как-то подозрительно… Но приняли радушно. Стол накрыли, стали угощать ужином. Отец достал из серванта начатую поллитровку.

— Давайте со знакомством, — сказал он, наливая рюмки. — Вы, моряки, народ известный… В военно-морском учитесь?

— В Среднем мореходном.

— Ах вот как, — разочарованно протянул он. — Ну, поехали.

Отец Марины вылил в рот содержимое рюмки. Выпил и Димка. Хозяин тотчас же налил по второй. Димка отказался.

— Плохо, товарищ адмирал. Какой же вы моряк, если и двух рюмок выпить не можете.

— Дед не разрешает, — отшутился Димка.

Видно было, что отцу Марины это понравилось. Он не настаивал, выпил еще рюмку и отодвинул бутылку. Марина и ее мать молчали.

— Скажите, товарищ адмирал, — спросил отец Марины, вытирая рот бумажной салфеткой, — сколько же вам еще учиться?

— Долго. Я заканчиваю первый курс.

— То-то и оно, что долго. Много воды утечет, пока до командных должностей доберетесь.

— Много…

Он кольнул Димку глазами.

— А живете где?

— Вообще с родителями, а сейчас в училище.

— Папа ваш, извините, чем занимается?

— Отец инженер-дизелист.

— Квартира у вас, наверное, большая?

— Нет. Две комнаты в коммунальной квартире.

— Понятно, понятно.

Он был явно разочарован.

Димка посидел еще с полчаса и собрался уходить. Марина пошла его провожать.

На улице Марина спросила:

— Не понравились мои, да?

Димка ничего не ответил. Врать не хотелось.

— Они ничего, не плохие, — печально сказала Марина. — Ведь мы не выбираем себе родителей. Папа какой-то странный. Ты заметил? Ему все не нравится, все осуждает. Какой-то уставший, по-моему, но честный…

Она заглянула Димке в глаза. Ей очень хотелось, чтобы он не думал плохо о ее отце.

— Конечно, честный. Кто же сомневается? — как можно искреннее сказал Димка. Надо было поддержать ее. Но в душе он сомневался. Почему-то Димка представил себе Андриана Модестовича в кабинете за огромным, покрытым сукном столом… Какой он тогда? Что он говорит людям, тем, кто обращается к нему? Неужели разговаривает так же, как с ним?

Наверное, Марина поняла и больше Димку к себе не звала. А может быть, родителям курсант не понравился и они намекнули ей, что он нежелательный гость. Димка не огорчился. Ведь ему Марина нужна, а не ее родители.

Недавно Димка ходил на «Алтаир». Посмотреть. Пробыл там часа три. Облазил все судно. Какое красивое! У него даже защемило сердце от нетерпения. Скоро ведь он будет на нем. Штатная команда уже готовит парусник к плаванию. Красят, шкрабят, меняют такелаж. Видел он, как приехал на судно капитан. Димке он очень понравился. Говорят, что Шведов замечательный знаток парусного дела, смелый и хороший человек. Димка рад, что придется плавать под его командованием. Только одно Димку сильно беспокоит и пугает. Высота мачт. Как он будет работать на такой высоте? Он уже несколько раз проверял себя — все-таки боится высоты. Кружится голова, появляется какой-то страх… Димка никому не признается в этом. Стыдно. Придется просить боцмана, чтобы не посылал его на реи. Пусть дает любую другую работу. Дед тоже не знает о Димкином «дефекте». Он его как-то в разговоре навел на эту тему, так дед сказал, что такой страх можно преодолеть постоянной тренировкой, постепенно увеличивая высоту. Попробует и он. Может быть, действительно пройдет? Во всяком случае — неприятно. Боцман на «Алтаире» молодой, живой чернявый парень. Кричит на всех, ругается, за все берется сам. Веселый такой тип. Кажется, они сплаваются. Все ничего, вот только мачты…

МАРИНА

Солнце заливает комнату. Как не хочется вставать! Но надо. Иначе Марина опоздает на работу. Ну, скорее. Собраться с силами и выскочить из кровати. Раз! Теперь несколько гимнастических упражнений, и сна как не бывало.

Марина живет в новом доме, в новом районе. Из окна видно далеко-далеко. Они недавно получили квартиру. До чего же хорошо жить в отдельной квартире, со всеми удобствами! Вот только телефона еще нет. Впрочем, может быть, это даже хорошо, не то мальчишки висели бы на проводе целыми вечерами и не давали бы никому покоя. А папа не очень-то их жалует. У Марины много знакомых. Да и как иначе? Марина продает авторучки в большом универмаге. Покупатели в основном студенты и школьники.

Марина смотрит на часы — через пятнадцать минут надо выскочить из дома — иначе опоздаешь.

Она наскоро проглатывает кофе, съедает бутерброд с сыром, целует мать.

— Спасибо. Я пошла. Приду, как всегда.

Хлопает дверь. Марина спускается с лестницы, выбегает на улицу. Звонко стучат каблуки по асфальту. Хорошо! Кругом тянутся зеленые газоны, под окнами клумбы с цветами. Желтые, красные, белые. Дома́ тоже веселые, пестренькие, похожие один на другой, как близнецы. Новый человек долго путается, пока найдет нужный дом. Но это ничего. Около года они живут здесь, и Марина каждый раз радуется, глядя на цветы, на дома и зеленые газоны.

Сзади шуршат шины автомобиля. Марина оборачивается. Вишневый «москвич». За рулем загорелый человек — сосед из дома напротив.

— На работу торопитесь? Я — в центр. Если по пути — могу подвезти, — говорит, улыбаясь, водитель. Ну что ж! Прекрасно. Марине везет. Ее магазин в центре.

— До Главного проспекта довезете?

— Садитесь.

Марина залезает в машину. Устраивается рядом с водителем.

— Спасибо большое. Опаздываю. Теперь успею.

Машина выезжает на главную магистраль, прибавляет скорость, катится по асфальту. Марина искоса смотрит на человека, сидящего за рулем. Интересно, кто он? Инженер, ученый, артист? Марина любит отгадывать профессии. Правда, это трудно, и она часто ошибается. На работника торговли он не похож. Папа почему-то считает, что машины имеют в большинстве случаев нечестные деляги. Поэтому он ненавидит автомобилистов-частников. Достаточно кому-нибудь из них подъехать под окна, отец начинает требовать, чтобы машину убрали, кричит, что воздух отравляется газами. Сколько раз Марина просила его не делать этого! Но отец упрям, продолжает ссориться с автолюбителями.

Но кто же все-таки ее сосед? Надо его спросить. Марина не успевает задать вопроса.

— Где вы работаете? — поворачивается к ней водитель.

— В магазине. Знаете самый большой универмаг в городе?

— Конечно. В каком отделе?

— Авторучки.

Машина летит по бульвару с густыми зелеными тополями.

— Так, так… Хочу задать вам один вопрос. Не обидитесь?

— Задавайте.

— Почему у вас все продавщицы такие нелюбезные, я бы даже сказал, грубые. Посмотришь, хорошенькая как картинка, а рот откроет — бежать хочется.

— Неправда, — вырывается у Марины. — Не все.

— Ну, большинство.

— И не большинство. Нас же учат обращаться с покупателями. А если жалоба, то раз-два и уволят. Вы еще не знаете, какие есть покупатели. В десять раз грубее и хуже продавцов. Всю душу вымотают. Накричат напрасно.

Марине нравится ее работа. Она любит свой магазин. Сколько благодарностей ей записано в книгу! Правда, к концу рабочего дня они устают от беспрерывного потока посетителей, глупых вопросов, но всегда стараются быть учтивыми, приветливыми. Бывает, конечно… Ну, а сказать, что все они грубиянки, — несправедливо. Может быть, этот человек требует чего-то особенного?

«Москвич» поворачивает на Главный проспект. Вот и магазин.

— Остановите, пожалуйста, здесь, — просит она. — Спасибо. До свидания.

Все-таки надо узнать, кто он.

— А вы где работаете? — спрашивает Марина, уже стоя на тротуаре.

— Я пе́нитель моря.

— Кто? — не понимает Марина.

Человек смеется:

— Моряк. Капитан учебно-парусного судна «Алтаир». Шведов Анатолий Иванович. Стоим у набережной. Прошу в гости.

— Спасибо.

Марина не оглядываясь бежит к служебному входу в магазин. Шведов смотрит вслед девушке. Он вздыхает, включает мотор. Был бы он лет на пятнадцать моложе…

В магазине, как всегда перед открытием, суета. Открывают прилавки, раскладывают товары. Варвара Сергеевна, заведующая отделом, придирчиво осматривает свои владения. Марина быстро надевает черный шелковый халат, вытаскивает из кармашка белый платок, так, чтобы чуть был виден, бросает взгляд в зеркало. Все в порядке. Она идет к своему застекленному прилавку, на ходу здоровается с девушками.

— Верка из трикотажного вчера такую кофточку достала — закачаешься. Огненно-красная. И дешевая. Вот повезло! — говорит соседка по прилавку Муся. Она продает писчебумажные товары.

Марину не интересует кофточка. Без пяти минут десять. Пора открывать магазин. За дверями уже волнуется толпа самых нетерпеливых покупателей, собравшихся здесь задолго до открытия, чтобы попасть первыми. Сейчас распахнутся двери, и люди растекутся по всем этажам. Девушки-продавщицы знают — среди утренних покупателей много приезжих.

Марина не любит утренние часы в магазине. Скоро в залах наступит относительная тишина, покупателей станет меньше, и тогда Марина даст волю привычке отгадывать человеческие судьбы. Это так интересно. Вот идет женщина. Она хорошо одета, причесана, видно, следит за собой. Кто она? Почему пришла в такое время? Не работает совсем или работает в вечернюю смену? Глаза у нее грустные. Что она хочет купить? Может быть, авторучку? Нет, остановилась рядом. Покупает конверты и бумагу. Коробку. Муся ставит на прилавок всё новые и новые. Женщина будет писать письма. Наверное, тому, кого любит. Уж очень долго она выбирает, требует подороже, покрасивее. Почему же она грустная? Живут в разлуке или он ее оставил? Тысячи вопросов. Если бы можно было спросить… Мысли Марины прерывает требовательный голос:

— Девушка, покажите мне поршневую ручку «Союз»…

Перед нею толстый краснолицый человек в мягкой фетровой шляпе. От него несет водочным перегаром. Какой противный!

Марина улыбается:

— Пожалуйста. Какую вы хотите? У нас есть черные, голубые и красные.

Покупатель пробует все ручки подряд.

Выписывает какие-то вензеля, неоднократно расписывается.

Марина терпеливо ждет.

— Чего-то они все плохо пишут. Как гвоздем царапаешь. Так у нас всё делают. А реклама тоже… — ворчит покупатель, нахлобучивает шляпу и хочет уйти. Но Марина не отпускает его:

— Подождите. Я покажу вам еще. Может быть, все-таки выберете? Как же вы уйдете от нас, если вам нужна ручка.

Марина вынимает несколько новых коробок. Улыбается, приветливо смотрит на покупателя. Он недоверчиво начинает пробовать ручки, подозрительно косится на продавщицу, — не привык к такому обхождению.

— Вот, по-моему, мягкое, хорошее перо, — протягивает ему Марина красивую черную ручку.

Покупатель расписывается раз, еще раз. Лицо его светлеет. Наверное, нашел то, что ему надо.

— Другое дело. Где платить?

— Вторая касса направо.

Никто еще никогда не жаловался на Марину за грубость или равнодушие. Так приятно, когда покупатели уходят довольными. Интересно, придет ли сегодня Димка? Придет. Куда он денется. После занятий бежит прямо в магазин. Неудобно даже.

Мимо течет людской поток, кажется, нет у него конца. «Пожалуйста. Вторая касса… Шариковые… Союзовские…» Улыбки… Так целый день. К вечеру Марина немного устает, и тут появляется Димка. Он в наглаженной форме. Блестит единственная «птичка» на рукаве. Воротник форменки синий, как море. А сам Димка высокий, стройный, в фуражке с золотым якорем. Моряк. Курсант Мореходного училища. Будущий штурман. Димка подходит, облокачивается на прилавок.

— Здравствуй, Мариночка, — тихо говорит он.

— Здравствуй. Сколько раз тебя просила, не трись у прилавка. Вон и Варвара Сергеевна замечание мне сделала. Скажи, говорит, своим знакомым, чтобы ждали тебя у входа. А то покупателям подойти нельзя, да и внимание отвлекают. А ты опять… — шепчет Марина, пугливо оглядываясь кругом, нет ли поблизости заведующей.

— Так я, Мариночка, — еле слышно говорит Димка, — тоже покупатель. Девушка, — повышает он голос, — дайте мне карандаш. Простой. Коммунар № 2.

— Пожалуйста, — фыркает Марина. Она не может удержаться от смеха. — У тебя этих «коммунаров» уже сотня скопилась. Придумал бы какой-нибудь другой.

— Я самый дешевый покупаю, — смеется Димка. — А то не хватит стипендии. Как сегодня? Подождать тебя?

— Как хочешь. Можешь не ждать, если надоело, — с деланным безразличием пожимает плечами Марина. — Пожалуйста. Есть с золотым пером, — оборачивается она к покупателю. — Я сейчас покажу.

Димка отходит от прилавка, грустно смотрит на Марину. Опять помешали. Так всегда бывает, когда он приходит в магазин. Наконец он выбирает момент, снова подходит к прилавку и быстро говорит:

— Я буду ждать тебя в скверике, где обычно. Поучу пока навигацию. Послезавтра зачет.

Марина наклоняет голову в знак согласия. Димка будет ждать ее. Она смотрит на часы. Еще сорок минут до закрытия.

Как медленно тянется время!

Наконец-то раздается звонок. Посетители выходят. Двери магазина закрываются. Марина наскоро моет руки, сбрасывает халат и бежит в сквер напротив. Устала она. Целый день простоять на ногах нелегко. На скамейке сидит Димка. Он делает вид, что не видит Марину, а на самом деле заметил ее сразу же, как только она появилась на аллейке.

— Пришла королева карандашей и ручек, — говорит Димка, когда Марина садится рядом. — Устала?

— Очень. А я сегодня на машине в магазин приехала. Какой-то ваш моряк подвез. Симпатичный.

Димка хмурится, но Марине хочется подразнить его.

— В кино приглашал, за город, — фантазирует она.

— А ты что?

— Я согласилась.

— Прекрасно. Можешь ехать. — Димка встает. — А мне что — уматывать?

Марина удерживает его:

— Да пошутила я. Ну, какой ты, все всерьез принимаешь. Моряк пожилой, в отцы мне годится. Подожду, когда ты меня на своей машине будешь возить.

Димка смеется.

— Долго тебе ждать придется, пока у штурмана Роганова появится собственная машина. Долго, предупреждаю. Подождешь?

— Подожду уж, ладно.

— Ну, молодец тогда. За это курсант Роганов приглашает тебя на выпускной бал в высшее мореходное училище. С трудом достал два билета. В профкоме распределяли. Пойдешь?

— Когда?

— В субботу.

— С удовольствием. А теперь надо домой. Проводи до трамвая.

Они встают и, взявшись за руки, идут по улице. Вот и остановка. Димка вопросительно смотрит на Марину.

— Может, еще остановочку пешком?

— Пойдем.

И они снова идут от одной остановки до другой. Им не хочется расставаться.

ШВЕДОВ

Шведов на своем вишневом «москвиче» подъезжает прямо к трапу «Алтаира». Он глушит мотор, громко хлопает дверцей, чтобы вахтенный знал, что приехал капитан, и легким, веселым шагом поднимается на палубу. Навстречу ему выходит вахтенный штурман — старпом Кравченко. Он прикладывает руку к козырьку:

— На судне всё в порядке, Анатолий Иванович.

Так заведено. Это ритуал. Шведов идет к себе в каюту, на ходу задает вопросы: не был ли кто-нибудь вчера из начальства, как прошла лекция о международном положении, получили ли обещанные белила, а главное, привезли ли новые паруса.

В маленькой каюте Шведов бросает на кресло свой шуршащий плащ, вытирает лоб, садится к столу.

— Боцмана ко мне! — коротко приказывает он помощнику.

Через несколько минут в дверь просовывается голова боцмана «Алтаира» Миши Бастанже.

— Здравствуйте, Анатолий Иванович. Звали?

Миша — ялтинский грек. Горбоносый, смуглый. Глаза круглые, карие. Похож на орла. Прирожденный моряк. «Сын русалки и Нептуна» — так говорит он о себе.

Сейчас на Мише ватник, высокие сапоги, в руках он держит замасленные рукавицы, но когда боцман сходит на берег, его не узнать. Короткое пальто, шляпа, французские туфли. Большой модник Миша.

— Входи, боцман. Садись, — приглашает Шведов. — Паруса получили?

— Полностью, товарищ капитан… — Миша как-то хитро улыбается и замолкает. Капитан настораживается.

— Ну, дальше.

— Тут неувязочка маленькая получилась, Анатолий Иванович. В мастерской перепутали, наверное, и выдали нам паруса «Ригеля». Они тоже комплект заказывали. Только на судне я обнаружил. А наши еще не готовы. Какие будут распоряжения?

Миша невинно смотрит на капитана, но глаза смеются. Капитан хохочет. Вот это боцман!

— На судне только обнаружил, говоришь? Знаю я тебя. Ладно. Оставь. Пусть мастерская сама разбирается, раз перепутала. «Ригель» получит наши. Немного позже. Ну Нардин посердится, поворчит, на том дело и кончится. Объясним, что не виноваты. Иди пока…

Шведов доволен. Можно начинать подвязывать паруса к реям, основывать фалы, шкоты и горденя. То, что капитан «Ригеля» будет в претензии, не так уж и важно. Шведов называет Нардина романтиком. Анатолий Иванович иронически относится к нему. Вообще-то Нардин неплохой парень. Поэт. Стихи пишет. Либерал. Всегда стоит у него на дороге. Если что-нибудь плохое случается на «Алтаире», обязательно ставят в пример «Ригель». Сравнивают вахтенные журналы, кто больше ходил под парусами в навигацию, у кого лучше дисциплина, успеваемость. Правда, «Ригель» находится в таком же положении, но все же это нервирует. Лучше бы не было «Ригеля» рядом. А тут еще общественные организации. Вызвали «Ригель» на соревнование. Все время надо держаться начеку. В прошлом году его «Алтаир» только на несколько десятых процента оказался впереди, да и то, говорят, случайно. На «Ригеле» было ЧП. А из курсантов выпирает неуемная энергия. Кипит дух соперничества. Во всем. Кто лучше, кто сильнее, кто дальше плавает, прыгает, ходит на шлюпке под парусами, у кого судно чище, капитан смелее. Подмечают каждый промах, каждое упущение, успех. Тут уж не зевай. Шведов сам любит быть всегда и во всем первым, но Нардин, хотя и молод, кораблем управляет умело. Ничего не скажешь. Слишком академичен, пожалуй. Конечно, Анатолию Ивановичу он не соперник, но черт его знает, всякое может случиться, если зазеваешься. Поэтому не так уж спокойно чувствует себя Шведов, когда суда плавают вместе или стоят рядом.

Капитану надоело плавать на «Алтаире». Надо перебираться на настоящее судно. Сам виноват — сам просился на парусник. Да и Зиночка уговаривала: «Принимай судно, Толя. Хоть поживем, как люди. Летом поплаваешь, а зиму дома. В пароходстве же ни зимы, ни лета. Переходи. По театрам походим, друзей будем навещать… Ну?»

Лет пять назад, оказавшись в резерве пароходства, Шведов услышал, что на учебное судно Среднего мореходного училища не могут найти капитана. Не осталось людей, знающих паруса. А Шведов знал их прекрасно. В детстве плавал с отцом на рыбачьих шаландах по Черному морю, в пятидесятых годах перегонял баркентину «рыбаков» из Либавы на Дальний Восток, попадал в штормы, терял стеньги и паруса, но привел судно благополучно.

Проводить зимы на берегу было заманчиво. Ни тебе жестоких штормов, снежных зарядов, ледяной пурги… И он согласился. Его долго не хотели отпускать из пароходства на «Алтаир», но в конце концов как опытного «парусника» назначили на баркентину.

Первые два года Шведов командовал «Алтаиром» с удовольствием, но теперь стал тяготиться им. То ли дело современный комфортабельный теплоход. Интересные заграничные рейсы. А тут что? Паруса! Анахронизм. Бесперспективное, умирающее дело. Приелись ему долгие стоянки. Спокойная жизнь с Зиночкой тоже поднадоела. Моряк должен плавать.

Анатолию Ивановичу пошел сорок первый год. Он начинал полнеть, лысеть, что его чрезвычайно огорчало и беспокоило. По утрам он внимательно рассматривал в зеркало свой живот, зачесывал волосы, делая «внутренний заем», изучал свое лицо. Оно всегда нравилось ему. Таким должно быть лицо у капитана. Загорелое, с твердыми линиями губ, светлыми, прохладными глазами. Анатолий Иванович отлично понимал, что внешность не главное, но в сочетании со славой хорошего моряка такая внешность производила на окружающих выгодное впечатление. Анатолий Иванович умел носить форму. Молодежь, приходящая впервые на «Алтаир», сразу же проникалась уважением к своему капитану и начинала ему подражать.

Шведов позвонил. Прибежал вахтенный матрос.

— Позовите подшкипера Сарацинского.

Капитан нетерпеливо постукивал пальцами по столу. Он сейчас задаст жару этому тюленю. Давно надо было, да времени не хватало. Всё мешали какие-то дела.

На трапе затопали сапоги, и в каюте появился высокий, рыхлый пожилой человек.

— Прибыл, Анатолий Иванович.

— Вижу, что прибыли. Вы вот что мне скажите, Сарацинский. Почему запасные блоки у вас поржавели? Мне старпом об этом доложил.

— Что вы, Анатолий Иванович! Помилуй бог. У меня все в порядке. Какие блоки?

— «Помилуй бог!» — передразнил Шведов. — В рапорте старпома все блоки указаны. Почему не смазали вовремя? — повысил голос капитан. — Заняты очень?

На красном, одутловатом лице подшкипера появилась виноватая улыбка. Он переминался с ноги на ногу.

— Константин Петрович ошибается. Всего два или три блока поржавели. Просмотрел я…

— Короче говоря, Сарацинский, получите на первый раз замечание. Все блоки немедленно привести в порядок. Лично проверю. Идите.

— Совсем забыл, Анатолий Иванович, — почему-то шепотом сказал подшкипер, принимаясь шарить в нагрудном кармане. — Я вам тут…

Сарацинский протянул Шведову белый конверт.

— Ну, что там еще? — недовольно спросил капитан и вытряхнул на стол большую желтую заштемпелеванную марку. Шведов схватил с полки лупу и жадно начал разглядывать марку. Подшкипер молча стоял в дверях.

— Замечательная марка. Йеменская, — наконец проговорил капитан, поворачиваясь к подшкиперу. — У меня такой нет. Сколько я вам должен, Сарацинский?

— Ничего, Анатолий Иванович, — заторопился подшкипер. — Это мне один парень прислал. По моей просьбе. Вы как-то говорили…

— Ну, ладно, спасибо… Сочтемся при случае. Но не думайте, что марка освобождает вас от обязанности привести блоки в порядок, — опять нахмурился Шведов. — Не следовало брать ее от вас. Но уж больно хороша.

— Помилуй бог, Анатолий Иванович. Разве я не понимаю? Блоки блоками, а марка маркой. Разрешите идти?

— Идите, фельдмаршал, — усмехнулся Шведов. — Помилуй бог! Еще один Суворов нашелся.

Подшкипер ушел, а капитан вытащил с полки объемистый альбом и принялся любовно перелистывать страницы.

Марки! Для Шведова (исключая, конечно, его судно) не существовало ничего более интересного. Он не любил читать, на его полке, до отказа набитой книгами, стояли только учебники. Астрономия, навигация, морская практика, всевозможные справочники и бюллетени, в общем все, связанное с работой. Беллетристика отсутствовала.

А вот за коллекцией марок он мог просиживать часами. Когда он оставался один и ему не надо было заниматься судовыми делами, он доставал альбомы и принимался рассматривать, сортировать, переклеивать марки. Дома у него было много альбомов, но наиболее ценные из них капитан брал с собой на судно.

Разноцветные марки со всех уголков мира напоминали ему о странах, где он побывал. За какой-нибудь редкой маркой он был готов ехать на край города, в любую погоду. Он неохотно ходил в театры, но заседания филателистического общества, членом которого он состоял, Шведов не пропускал никогда, если не оказывался в море.

Команда знала об этой слабости своего капитана, и марки не один раз спасали провинившихся от страшных разносов, на которые Шведов был большой мастер. Поэтому матросы с «Алтаира» старались всегда иметь про запас, или, как они говорили, в «загашнике», какую-нибудь интересную марку, надеясь в случае необходимости смягчить ею гнев капитана. Но все знали, что маркой можно лишь смягчить разнос. Избежать наказания никому не удавалось. Шведов был неподкупен.

▼

Капитан приехал домой поздно. Поднявшись на третий этаж, он открыл дверь своим ключом и тотчас же услышал голос жены:

— Толя, переодень туфли, а то грязи нанесешь.

Шведов послушно надел тапочки, вошел в комнату. Блестящий, намазанный лаком паркет, полированная до блеска мебель холодно отразили его фигуру.

— Есть будешь? — спросила из кухни жена.

— Нет, спасибо. Я обедал на судне.

Шведов уселся в кресло, взял телевизионную программу.

— У меня сегодня радость, Зинуля. Замечательную марку достал. Йеменская.

— Поздравляю тебя, — равнодушно отозвалась Зина. — Коварские звонили. Звали к себе. Пойдем?

Зина вошла в комнату.

— Опять «ящик» собираешься запускать, — сердито сказала она, увидев мужа с программой в руках. — Я его разобью когда-нибудь. Поговори хоть с женой.

Шведов бросил программу на столик.

— Алька где? — не отвечая на вопрос, спросил Анатолий Иванович.

— Алька с Геником ушла, — быстро сказала Зина. — Опять сегодня две пятерки из школы принесла. По математике и литературе. Умница.

Шведов взглянул на большой портрет, висевший на стене. Алька. Шестнадцатилетняя дочь Шведовых. Кумир в доме. Отличница в школе.

— Слушай, Зина. Что-то мне не нравится этот Геник. Уж очень часто Алька бегает с ним, — сказал Шведов. — Пореже было бы лучше…

Жена пожала плечами:

— Ты себя вспомни в ее возрасте.

— Так я же мужчина!

— Геник мальчик хороший, серьезный. Я не вижу ничего плохого в их дружбе.

— Смотри, мать, не прогляди дочку. Потакаешь ей во всем.

— Не беспокойся. Не прогляжу. Так пойдем к Коварским?

— Поздно уже, Зинуля, а?

Шведову очень не хотелось двигаться с места.

— Ну, как хочешь. Устал? У тебя все благополучно на судне?

— Как обычно. На днях уходим в плавание. Опять в залив. Туда — обратно, туда — обратно. Надоел мне «Алтаир». Необходимо перебираться.

— Это я тебе надоела. Не хочешь пожить дома как люди. Четвертую зиму сидишь на берегу, а куда мы ходим? Уткнешься в свои марки или в телевизор, вот и вся радость.

— Оставь, — раздраженно махнул рукой Шведов. — И охота тебе все одно и то же говорить? При чем здесь ты?

— А при том…

Шведов искоса взглянул на жену. Она все еще нравилась ему. Он любил пушок на ее верхней губе, коричневую родинку на щеке, длинные ресницы… В молодости она была очень красивой.

— Что ты так на меня смотришь? — смущенно спросила Зина, заметив взгляд мужа. — Постарела? Да?

Шведов встал с кресла, подошел к ней:

— Совсем нет. Ты почти такая же, как прежде. Вот только характер испортился.

Он притянул ее к себе, поцеловал в глаза.

Зина улыбнулась.

— Характер и у тебя не тот. Помнишь, что ты мне говорил в Одессе, когда мы познакомились? «Буду исполнять все твои желания, золотая рыбка». И что же получилось?

— Все так говорят, — усмехнулся Шведов. — Восемнадцать лет с тех пор прошло. Да и потом, я исполняю почти все твои желания.

— Я хочу, чтобы ты остался на «Алтаире».

— Слушай, Зина, — устало сказал Шведов. — Ты должна понять одно. Если я останусь на баркентине, то погибну, как капитан. Отстану от жизни. Все новое, что есть сейчас на флоте, пройдет мимо меня. А я буду сидеть на «Алтаире» и любоваться парусами. Глупо ведь? И потом материальная сторона…

— Я хочу, чтобы ты был дома, — упрямо проговорила Зина. — Денегхватит. В конце концов, я пойду работать.

— Вот что, — в голосе Шведова послышались недовольные нотки. — Я проплавал на «Алтаире» без малого пять лет. Работал с душой, отдавал все. Теперь хватит. Надо подумать и о себе. Я не хочу деквалифицироваться. Вот так. А ты не горюй. Будешь приезжать ко мне каждую стоянку. Ну, вспомни, как это бывало раньше.

— Знаю я. Приеду на три дня, из которых два с половиной ты будешь занят и не уделишь мне ни минуты внимания. Комиссии, осмотры, гости. Только на стол накрывай да посуду мой. Разве это жизнь?

— Зинуля, — нежно сказал Шведов, беря жену за руки. — Ну что же делать? Таков удел всех моряцких жен. Возьми наших знакомых — все живут так. Зато встречи станут радостнее. Будем как молодожены. Телевизор и марки тогда исключаются. Будешь только ты.

Зина вздохнула. Она вспомнила время, когда ее Толик плавал в пароходстве, а она моталась из одного порта в другой в погоне за его теплоходом. Он ждал ее, встречал с цветами, с подарками. Может быть, он прав?

Она грустно улыбнулась.

— Хитрый ты. Знаешь, чем меня можно успокоить. И все-таки…

— Я уже подал заявление о переводе, Зинуля. Но ты не бойся. Замену мне найти трудно. Не скоро это будет.

— Тогда зачем ты со мной говоришь, раз все уже решил сам? Ты всю жизнь делал то, что хотел, не считаясь с моими желаниями.

Шведов нахмурился.

— Снова старая песня. Тебя не убедишь никакими доводами. Давай лучше прекратим этот разговор.

Он уселся в кресло и включил телевизор.

БАЛ

К семи часам вечера вход в Мореходное училище осаждают девчонки, жаждущие попасть на бал. Билетов у них нет. Одна надежда, что у кого-нибудь из курсантов не окажется партнерши. Тогда можно рассчитывать на приглашение. А так в зал проникнуть трудно. В дверях стоят строгие контролеры — два вахтенных в белых перчатках.

В вестибюле толпятся курсанты со своими девушками. Каких только нет! Черноволосые, блондинки, рыженькие. Замысловатые прически, стриженые головки, высоко взбитые волосы, кудри, небрежно спадающие на плечи. И платья всех цветов и фасонов. Легкие газовые, шелковые, капроновые, блестящие, переливающиеся… Оживленные лица, сияющие глаза, улыбки, смех… Сегодня бал. Традиционный весенний бал. Не где-нибудь в клубе, а в Мореходном училище. У моряков. Через несколько дней курсанты уйдут в плавание. Предстоит разлука, а позже сладкая мечта о свидании, когда наконец можно будет прийти на набережную с цветами, встретить славного морехода…

Все необычно здесь. Через весь зал под потолком, крест накрест, тянутся гирлянды разноцветных сигнальных флажков. В углу — огромная модель маяка. Его фонарь вращается и освещает зал то красным, то желтым, то зеленым светом. Это сделано курсантами электромеханического факультета. По стенам развешены картины из морской жизни, барельефы великих русских мореплавателей. В зале почти не видно штатских костюмов. Золото нашивок, черные тужурки, синие воротники форменок. На эстраде музыканты разбирают инструменты. Они тоже в курсантской форме. Известный самодеятельный эстрадный оркестр училища «Баркентина». К сегодняшнему дню оркестр приготовил новую программу. Суетятся распорядители с красными повязками на рукавах. Кое-что надо подготовить за сценой. В перерывах между танцами будут выступления артистов. Коридоры наполняются публикой. Слышится непрерывный гул людских голосов, взрывы смеха.

Роганов ждет Марину у входа, поглядывая на часы. Не опоздать бы к началу. Вон, кажется, идет… Так и есть.

— Маринка! — кричит Роганов. — Что же ты? Уже началось.

— Ой, не могу! Бежала как сумасшедшая. Знаешь, автобус подвел. Долго не было. Ну, идем скорее.

Пока Марина раздевается, Димка смотрит на нее. Самая красивая девушка сегодня — Марина. Его Марина. Марина оглядывает себя в зеркале, поправляет платье.

Они поднимаются наверх. Зал уже полон. Кружатся пары. Оркестр играет вальс. Свет притушен. Причудливо бросает свои лучи маяк. Люди становятся розовыми, зелеными, желтыми.

— Какая прелесть, — шепчет Марина и кладет руку Димке на плечо. — Пошли?

Димка осторожно обнимает талию Марины. Он чувствует ее дыхание, ее губы, совсем близко, глаза затуманены, смотрят куда-то поверх его головы. О чем она сейчас думает? Может быть, о нем? А может быть, просто мечтает о чем-нибудь? Вальс… Димка любит его, а о Марине и говорить нечего. Она все танцует отлично. Как будто девчонки рождаются с уменьем танцевать. Кружатся пары, летят ленты серпантина, в волосах кружочки конфетти…

Марина с Димкой танцуют все подряд.

— Ох, устала, — не выдерживает Марина. — Отдохнем немного? — Она тащит Димку в коридор.

— Хочешь мороженого? — спрашивает Димка.

— Очень.

— Сию минуту.

Димка убегает и вскоре возвращается с двумя вафельными стаканчиками.

— Твое любимое. Крем-брюле.

Они садятся на диван. В коридоре неяркий свет. Так хорошо сидеть рядом с Мариной и смотреть на нее. В открытую дверь видны танцующие, слышна музыка.

— Нравится? — спрашивает Димка.

— Ужасно. Молодцы высшие мореходы, как все устроили. А оркестр у них — прима.

— У нас тоже такой есть, — обижается за свое училище Димка. — Вот придешь — посмотришь. Не хуже. Джаз «Парус»…

Димка не успел закончить. К ним подошел коренастый светловолосый курсант.

— Разрешите присесть рядышком с вами? — непринужденно улыбаясь, попросил он и, не дожидаясь согласия, опустился на диван. — Не против?

Роганов промолчал, Марина неопределенно пожала плечами.

— Как нравится наш вечер? Простите, бога ради. Правила этикета предписывают, прежде чем начинать разговор с незнакомыми людьми, — представиться. Я только что прочитал книжку «Умейте себя вести». Виктор Тронев. Так понравился вечер?

— Вечер как вечер, — неохотно отозвался Димка. Больше всего ему хотелось, чтобы их новый знакомый ушел и они снова остались с Мариной вдвоем. Но Виктор и не думал уходить.

— Нет, вы не правы. «Вечер как вечер!» А джаз чего стоит? Да знаете ли вы, что наши парни с успехом выступали на Кубе…

— На Кубе? — заинтересовалась Марина.

— Да, в Гаване. Они ходили в учебное плавание, и все музыканты оказались на одном судне. Вот они там и дали… Отлично играют, правда?

— Превосходно, — согласилась Марина.

Из зала донеслись звуки твиста. Виктор вскочил.

— Можно просить вашу даму? — галантно поклонился он Димке. — Разрешаете?

— Как она хочет, — буркнул Роганов, надеясь, что Марина сама откажет назойливому курсанту. И чего, спрашивается, прилип?

Но Марина встала.

— Я пойду, Дима, если ты разрешаешь.

Марина и Виктор скрылись в зале. Димка злился. Раз уж пришла с ним, то и танцевать должна только с ним. А то получается как-то оскорбительно. Он пошел в зал, устроился в углу, стал отыскивать глазами Марину. Твист танцевали все, кто как мог. Ритм был живой, веселый. Вот они наконец! В центре зала образовался кружок, внутри которого отплясывали Марина и Виктор. Димка вытягивал шею, стараясь не упустить их из виду. Видно, Виктор был мастером. Он выкидывал всякие коленца. Приседал, качался, размахивал руками. «Пижон, — неприязненно подумал Димка. — И чего выламывается?»

Когда Марина с Виктором вернулись, Димка сидел нахохлившись, как обиженный снегирь.

— Ух, и натанцевалась я, — задыхаясь сказала Марина. — Такой темп трудно выдержать. Видел, как мы плясали?

— Не видел, — соврал Димка.

— Жаль.

— Ты знаешь, я эти кривляния не люблю.

— Да я тоже не очень, — вмешался Тронев. Так просто, побалдить.

— Я бы на твоем месте не поддерживал такую пошлятину, — вызывающе сказал Димка. — Есть много других, по-настоящему красивых танцев.

В душе он совсем не был против твиста, но ему хотелось чем-нибудь задеть Тронева.

— Ты что, поклонник «Ай лю-ли»? Нет уж, уволь. Вот, Марина, наверное, со мною согласна. Так ведь? — засмеялся Тронев.

— Ничего не имею против, — сказала Марина. — Иногда…

Снова в коридор ворвались звуки музыки.

— Пошли, Дима.

Марина взяла Димку за руку.

— Я уж лучше посижу. Ты иди танцуй свой любимый твист или рок.

— Идем, идем.

Она потянула его в зал.

— Что ты дуешься? Глупо, Димка.

— Я не дуюсь, но не понимаю, почему ты прицепилась к первому встречному пижону?

— По-моему, он веселый, славный парень. Тебе не понравился?

— Нет. Испортил мне вечер. Я хотел быть только с тобой.

— Я всегда с тобой, — шепнула Марина. — Ты должен знать…

Димка благодарно коснулся носом щеки Марины и улыбнулся. Мир был восстановлен. Обида исчезла.

— Ты с ним больше не танцуй. Ладно?

— Как хочешь. Мне он не нужен.

После танго они вернулись в коридор, к дивану. Виктор куда-то ушел. Марину еще несколько раз приглашали незнакомые курсанты, но она всем отказывала. Димка был счастлив. Конец вечера подошел незаметно. Виктор появился, когда оркестр играл последний вальс.

— Извините. Меня тут задержала одна компания. Не скучали без меня?

— Без вас не скучали. За долгое отсутствие благодарим, — засмеялась Марина.

— Идете домой? И я с вами.

— Ты не беспокойся, мы дорогу и без тебя найдем, — грубо сказал Роганов.

Виктор улыбнулся.

— Экий ты все же невежливый. Сказал бы: «Пожалуйста, Витя, идем, очень рады».

— Мне твои оценки не нужны. Какой есть. Не твое дело.

— Дима, — строго сказала Марина. — Не груби. Что ты в самом деле? Он тебя ничем не обидел. Пусть Виктор идет, если собрался домой.

Они вышли на улицу.

— Вы в какую сторону? — спросил Виктор. — Я к набережной.

— Мы тоже. Пойдемте, мальчики, посмотрим на парусники. Ведь скоро вы уйдете на них в плавание. Согласны?

Они пошли по пустынной улице.

— Вы знаете, Марина, возможно, мы пойдем за границу. Ходят такие слухи. Ты что-нибудь слышал? — обернулся Тронев к Димке.

— Для меня это не имеет никакого значения.

— Ну не скажи. Одно дело здесь болтаться, другое заходить в иностранные порты. Никакого сравнения.

— Для таких, как ты, а мне все равно.

— Врешь. Не можешь успокоиться? — насмешливо спросил Виктор. — Придется потерпеть. Марина хочет, чтобы я шел с вами. Верно, Мариночка?

— Не ссорьтесь, мальчики.

Они дошли до причала, где стояли баркентины. Медленно текла гладкая потемневшая река. На небе, как на гравюре, выделялись силуэты парусников.

— Красиво как, — вздохнула Марина. — Счастливые вы…

— Не особенно, Мариночка. Посмотрите на самый верхний рей. Ведь там придется работать и в шторм, и в качку. Я уже сейчас дрожу от такой мысли… Брр… — поежился Виктор.

Они долго стояли у парапета, любуясь судами.

— Надо домой, — с сожалением проговорила Марина. — Вон мой трамвай идет. Узнаю по огонькам. Белый и зеленый. Не провожай меня, Димка. Я доеду одна.

— Почему же? Мне не трудно.

— Не надо. Не хочу.

— Как хочешь, — рассердился Димка.

Марина вскочила в трамвай.

— Прощайте, мальчики!

Она помахала им рукой.

Виктор поднял растопыренную ладонь, обернулся к Роганову:

— Пошли, что ли?

Димка стоял набычившись, опустив сжатые кулаки в карманы.

— Пошли, — угрожающе сказал он.

Виктор усмехнулся, уловив интонацию Димкиного голоса.

— Успокойся, парень. Драки не будет. Пойдем.

— А может, и будет, — проговорил Димка и пошел за Троневым.

— Не будет. Нет причины. Да и дуэли теперь не в моде. Особенно на кулаках. Дикарство.

— Чего ты к нам привязался, — вспылил Димка. — Не знаешь, наверное, что третий лишний.

— Знаю.

— Так чего тогда прилился, как заплата к брюкам?

— Девушка мне твоя понравилась, и ты тоже. Славная она у тебя.

— Без тебя знаю. Завел бы лучше свою и не лез к другим.

— Ладно, не сердись, — миролюбиво проговорил Тронев. — Право, нет причины. Есть у меня своя девушка. Не хуже твоей, да не пришла на вечер. Ждал, ждал ее у входа, а она не явилась. А вы мне действительно понравились. Вот я и решил провести с вами время.

Димка продолжал молчать. Он не верил Виктору, но все-таки помягчел. А может быть, и не врет.

— Пойдем в сквер, покурим, потравим, — предложил Тронев. — Рано еще.

— Ну давай.

Они зашли в сад, сели на скамейку. Виктор вытащил плоский портсигар, протянул Димке.

— Так, значит, на первом в Средней мореходке? — спросил Виктор, дотрагиваясь до золотой «птички» на Димкином рукаве.

— Угу.

— Товарищ по несчастью. Я на первом курсе в Высшем. Встретимся на практике.

— Почему по несчастью? — удивился Димка. — Что, не по призванию попал?

— Как тебе сказать? Что-то плавать не хочется. Скукота, по-моему. Море и море.

— Скукота? Ты раньше-то плавал? Не хочешь быть капитаном? — еще больше удивился Димка.

— Плавать не плавал, а капитаном быть не хочу. Избави меня бог. Знаешь анекдот? Один пацан подошел к гражданину и просит: «Дяденька капитан, дай рубль». Тот дал ему и спрашивает: «А как ты узнал, что я капитан?» — «У всех капитанов глаза красные от ветра, как у кроликов». Вот, брат. В этой сказке заложен глубокий смысл. Всю жизнь на мостике, в море. Не хочу всю жизнь стоять на мостике с красными от ветра глазами. Кончу училище, пойду в какой-нибудь научно-исследовательский институт.

— Так зачем же ты пошел в Мореходку? Шел бы сразу в технический вуз.

Тронев улыбнулся:

— Даже не могу тебе сказать точно почему. Много причин. Я два года электромонтером проработал, не понравилось. Конечно, море меня влечет романтикой. Хочется посмотреть мир. Но всю жизнь плавать? Нет, это не для меня. Потом еще есть причина. Захотелось самостоятельности. Тут кормят, поят, одевают. От родителей не завишу.

— Разве ты с ними плохо живешь?

— Нет, отчего же? Наоборот. Они у меня чудесные люди. И люблю я их очень. Но куда бы я ни поступил в другое место, везде неизбежная зависимость от родителей. Понимаешь? А так им не надо тратить на меня ни копейки. Тоже важно. Вот все вместе взятое и заставило меня надеть форму. Я не жалею. Все будет так, как я решил. До окончания еще далеко. А почему ты не пошел в Высшее?

— Без экзаменов. Взял переводку с первого курса строительного института. Получу диплом штурмана. Пойду в Высшую заочную. Такие планы.

— Ясно. Видимо, тебя привлекает эта бодяга?

— Какая бодяга? — не понял Димка.

— Корабли, море, штормы, качка и тому подобные прелести.

— Очень. Мечтал с детства. У нас моряки в роду.

— Ах, вот что. Потомственный моряк. Ну, давай, давай. Может быть, и я еще к тебе примкну. Я на распутье, так сказать. Я еще в море не бывал. Вдруг понравится?

— Понравится. Не может не понравиться, если ты мужчина. Я с детства к нему привык. А дед мой… Как начнет рассказывать, так я его сутками готов слушать. Сколько интересного видел человек, сколько пережил!

— Да… слушать — одно, самому все пережить — другое, — неопределенно протянул Виктор. — Скоро и мы поплывем.

Курсанты помолчали.

— Марина учится или работает? — спросил Виктор.

— Работает.

— Моя учится в университете. Недавно познакомился. Придет случай — покажу. Почему она сегодня не пришла? — Виктор нахмурился. — Пойдем, пожалуй. Тебе далеко ведь добираться до училища. Увидимся. «Алтаир» и «Ригель» стоят рядом и плавать, наверное, будут вместе. Ну, прощай. Не сердись за сегодняшний вечер.

— Да ладно уж…

Виктор протянул руку. Роганов ее крепко пожал и пошел в сторону трамвайной остановки.

НАРДИН

Только что окончилось общее собрание экипажа, и Нардин спустился к себе в каюту. Артельщика надо менять. Подобрать дельного, разворотливого парня, чтобы работал с интересом. А то этот Сидорчук уж очень вялый. На продбазе таких любят, подсовывают им всякую дрянь. Сегодня команда справедливо жаловалась на однообразие судового стола — кислые щи, сосиски, котлеты с кашей. И так почти ежедневно. Конечно, и они со старпомом виноваты. Мало обращали внимания на питание экипажа. Но главное все-таки в артельщике. От него зависит многое. Кого же назначить на место Сидорчука? Надо серьезно подумать.

Как обычно, весь день прошел в разных делах. Утром приходила молодая, красивая женщина, мать курсанта Пожеляцкого. Плакала. Нардин с трудом ее успокоил. Она просила, чтобы капитан повлиял на сына. Он связался с какой-то скверной компанией.

— Владимир Васильевич, я вас очень прошу, поговорите с Олегом. Он вас послушает, — всхлипывала Пожеляцкая. — Он так много рассказывал дома о вас. Пожалуйста…

Придется выяснить, что с парнем. На судне он ни в чем плохом не замечен.

Потом пришел старпом. Он долго, нудно жаловался на матроса Ветрова. Что-то тот ему нагрубил.

— Необходимо положить конец такому поведению, — возмущался старпом, — и наказать Ветрова построже, в пример другим.

Нардин сердито ответил, что перед тем, как наказывать, надо послушать объяснения Ветрова. Моргунов ушел обиженным.

Завтра же с утра капитан вызовет матроса и, если то, что говорил старпом, подтвердится, устроит ему «баню».

После обеда начались «визиты». Почему-то всем был нужен именно капитан. Говорят, что раньше к капитану шли только в крайнем, из ряда вон выходящем случае, а так все вопросы мог решить старпом. Теперь же все кому не лень по самому пустяковому поводу идут к капитану. Даже команда…

Пришел мальчишка лет шестнадцати из яхт-клуба. Хороший такой мальчишка. Глаза горят, красный от смущения, говорит еле слышно. Как ни усаживал его капитан — не сел. Пока они разговаривали, стоял навытяжку.

— Возьмите меня матросом на «Ригель», товарищ капитан. Я парусное дело хорошо знаю. Уже три года в яхт-клубе. Диплом яхтенного рулевого имею. Возьмите, правда…

Мальчишка учится в школе, в восьмом классе. Ну, куда его возьмешь? С трудом убедил его.

— Ладно, — говорит, — окончу школу, потом опять к вам приду.

Вслед за ним появился инженер с завода, куда предполагают поставить «Ригель» на ремонт. Проболтали целый час, пили кофе. Инженер предлагал обить днище оцинкованным железом. Но Нардин на это не пошел. Для подводной части нужна медная обшивка.

Матрос Субботин приглашал на свадьбу. Женится все же. Давно пора. Девушка у него прекрасная. Нардин познакомился с ней, когда весь экипаж «Ригеля» ходил в театр. Милая девушка, работает на швейной фабрике и, кажется, крепко держит в руках этого баламута Субботина. Капитан обязательно пойдет поздравить молодых.

А потом было общее собрание. Оно длилось два часа. Кого же все-таки назначить артельщиком?

Капитан присел на диван. Можно было отдохнуть. Команда уже разошлась, на борту остались лишь вахтенные. «Ригель» тихонько поскрипывал швартовыми. Нардин зажег настольную лампу, закурил. Он любил эти тихие часы после рабочего дня, когда можно обдумать все спокойно, не отвлекаясь.

Взгляд капитана упал на фотографию молодой женщины, стоящую на столе. Он взял ее в руки, подержал и поставил на место.

Нардин познакомился с Валерией Николаевной Ширяевой три года назад. «Ригель» только что вернулся из плавания. Все свободные от вахты убежали на берег. Он тоже был свободен. Приходную вахту стоял старпом. Ему захотелось побыть среди людей, послушать смех, посмотреть на женщин. Он сошел на набережную, окликнул проезжавшее мимо такси и через пятнадцать минут приехал в городской парк.

Нардин бродил по тенистым аллеям. Он останавливался у аттракционов, смеялся, наблюдая, как висят вниз головой смельчаки, рискнувшие прокатиться на фанерных самолетах, и так дошел до «американских гор». Ему пришла в голову мысль вновь испытать чудесное чувство скорости, страха и веселья, как это бывало в детстве, прокатиться в маленьком поезде, падать вниз, взмывать кверху и восторженно реветь вместе с остальными пассажирами. Нардин купил билет. Поезд уже отправлялся. Он вскочил в вагончик и сел на свободное место. Поезд медленно тронулся. Нардин повернул голову: рядом сидела женщина с золотисто-рыжими волосами, пухлыми губами, загорелая, с широким, слегка вздернутым носом и карими, полными страха глазами. Он хотел сказать ей что-нибудь шутливое, но не сказал ничего. Поезд уже забрался на вершину горы. Через секунду он ринется в пропасть. Соседка судорожно вцепилась в поручни.

— Ох, не могу, — прошептала женщина. Нардин обнял ее, прижал к своему плечу. Соседка молчала. Засвистел ветер. Они неслись вниз…

Наконец поезд замедлил ход, пошел на подъем.

— Вы с ума сошли! Сейчас же отпустите меня, — запоздало сказала женщина. Брови у нее сердито сдвинулись. Но Нардин не послушался.

— Вам же страшно, — прокричал он. — Сейчас опять будет спуск.

Поезд вновь падал в пропасть.

— А-а-ах! — вскрикнула соседка и прижалась к Нардину.

Он засмеялся:

— Я же говорил…

Рейс кончился. Они вышли вместе.

— Оказывается, вы трусиха, — пошутил Нардин.

— Да. Но с детства люблю такие горы. Боюсь и люблю.

— Мальчишкой я тоже приходил кататься. Они были в другом месте. Говорят, что в них попала бомба во время войны и горы сгорели.

Они провели вечер вместе. Ужинали на «поплавке», гуляли, катались на «чертовом колесе». Нардин рассказывал о море и парусниках. Старался быть интересным собеседником. Валерия нравилась ему. Ночью поехали на набережную, и Нардин показал ей «Ригель».

— Как романтично! — воскликнула Валерия. Вы капитан парусника. В двадцатом веке… Это про вас?

— Про меня. Правда, обычно я стою на мостике в тапочках. Легче. А лакированные ботфорты надеваю только в торжественных случаях, когда приезжает начальство.

Они постояли на набережной. «Ригель» темной аппликацией приклеился к синему ночному небу.

— А правда, что голландский капитан Ван-Хой-зен страстно влюбился в морскую принцессу Стеллу-Марис и тосковал по ней до тех пор, пока не ушел к ней в океан, правда?

— Правда. И зеленый луч правда, и огни святого Эльма, и Летучий Голландец — все правда. Я пил с ним однажды коньяк во французском порту Сетт, — таинственно проговорил Нардин, наклоняясь к Валерии. — Когда-нибудь расскажу.

Она погладила его руку.

— Вы хороший парень, Володя. Проводите меня, я что-то замерзла.

Он довез ее до дому и долго не отпускал, топчась у парадного.

— Наверное, вам хочется, чтобы я пригласила вас к себе пить чай. Так? — спросила Валерия, улыбаясь.

Он кивнул головой.

— Этого не будет. Прощайте. Бегите на свой корабль. Завтра надо поднимать паруса. Надевайте тапочки и идите на мостик.

— Завтра не надо. И послезавтра не надо. Пойдем куда-нибудь?

— Хорошо. Приходите сюда в семь. До свидания, Володя.

Нардин сунул руки в карманы и зашагал к Главному проспекту. На углу он обернулся. Валерии уже не было.

Капитан шел и думал о том, как все удивительно устроено в жизни. Вчера для него еще не существовало никакой Валерии, он никуда не стремился, был спокоен, а теперь появилась женщина, и его уже тянет к ней, и завтра он придет к ее дому задолго до семи, и с волнением будет ждать, когда она выйдет из парадного.

Он миновал опустевший проспект. Совсем светлое небо с оранжевой полосой на востоке не походило на ночное.

А Валерия Николаевна поднялась к себе на четвертый этаж, распахнула окно и долго смотрела на затихшую улицу, потемневшие дома, крыши. Этот моряк понравился ей. Он был чем-то не похож на тех людей, с которыми она встречалась. Чем? Она не могла объяснить. Но он был ей симпатичен, с его парусником, рассказами о море, какой-то мягкостью. О моряках она слышала другое. Валерия Николаевна вспомнила высокого, худощавого мужчину в очках с золотой оправой, с приятным, спокойным голосом. Когда-то он был ее мужем. Теперь она жила одна. Брак не принес ей счастья. И все же так хотелось, чтобы кто-то был рядом, кто-то близкий, очень родной, кто нетерпеливо будет ждать встречи с ней, с кем можно порадоваться и погоревать. Валерия вздохнула, посмотрела на свое отражение в оконном стекле, поправила волосы. Надо было идти спать.

На следующий день, как было условлено, она встретилась с Нардиным.

— Куда? — спросил он.

— Поедем за город?

Они приехали в Солнцегорск поздно, когда горожане уже начали разъезжаться, но море было прекрасным, очень тихим. Солнце садилось. Все кругом приняло розовато-золотистые тона. Сосны замерли в полном безветрии. На пляже еще прыгали с мячом загорелые юноши и девушки.

Нардин и Валерия Николаевна бродили по берегу. Она искала ракушки, что-то напевала, говорила мало. Уходили последние купальщики. Пляж пустел. На горизонте еще пылали красные отсветы солнца, а небо над головой стало лиловым. Они сидели на валунах, смотрели на море.

— Хорошо! — сказала Валерия и глубоко вздохнула. — Воздух какой!

На берегу уютно светился окнами похожий на большую белую голубятню ресторанчик «Дельфин».

— Будете что-нибудь есть? — спросил Нардин.

— Буду. Какое-нибудь мясо.

Они зашли в «Дельфин», но там мяса не оказалось. Подавались только рыбные блюда. В зале были развешены декоративные рыболовные сети с приклеенными к ним картонными медузами, кальмарами, морскими коньками.

— Вот мы и на дне моря, — засмеялся Нардин. — Придется вам есть судак по-польски.

Нардин все время смотрел на Валерию. Что это за женщина? Кто она? Что же будет дальше?

После ужина Валерия Николаевна сказала:

— Пойдем посмотрим еще раз на ночное море?

Они сели на скамейку под сосной. Нардин накинул свой плащ на плечи Валерии. Море потемнело, но оставалось таким же спокойным и сонным. Вдалеке ползли разноцветные огоньки проходящих судов. Валерия Николаевна достала сигарету. Капитан щелкнул зажигалкой, на секунду огонек осветил ее лицо. Она улыбалась Нардину.

— Расскажите о чем-нибудь. Я люблю слушать.

— О чем?

— Обо всем. Расскажите о себе.

С веранды «Дельфина» чуть слышно доносилась музыка. Там танцевали. Нардин помолчал.

— Нечего рассказывать. Учился в школе, в Мореходном училище, потом плавал на разных судах. Много бывал за границей, теперь вот на «Ригеле».

— Мне почему-то капитаны-моряки всегда представлялись мужественными людьми, в блестящей форме, веселыми и решительными. Вы какой-то не такой.

— Какой есть. Разные бывают. Я знал одного капитана, он больше походил на далекого от действительности ученого, чем на моряка. Бородка клинышком, очки, седая грива волос. На самом же деле это был морской волшебник. Со своим огромным неуклюжим судном он входил в такие узкости, которые старались обойти как можно дальше все его коллеги. Вообще, делал чудеса.

— Может быть, и вы такой?

— Нет. Я морской середняк.

— А почему вы сейчас не плаваете за границу, сидите на своей парусной крошке? Обстоятельства?

— Это трудно объяснить. Парусники… Вы когда-нибудь видели четырехмачтовый барк под полными парусами? Нет? Жаль. Вы только представьте себе: маленький, изящный корабль несет на себе гору белых парусов. Он летит по воде с такой скоростью, какая не снилась многим паровым судам. Только на паруснике вы почувствуете поэзию борьбы со стихией, сможете показать свое искусство моряка.

Однажды в Тихом океане я встретил необыкновенного капитана. Да-да, необыкновенного! Вероятно, это был последний из могикан. Представитель отживающего поколения парусных моряков. Он вел свой корабль под всеми парусами. Почти задевал ноками нижних реев за гребни волн. Вокруг судна поднимались облака водяной пыли. Ах, как это было красиво, если б вы знали! А какой был ветер — настоящий шторм! Барк догонял нас. Правда, пароход, на котором я шел тогда, был не очень быстроходным, но все равно… Я видел, как прогнулись от ветра стеньги. Ну, думаю, или сейчас все полетит к чертям, или капитан не выдержит и прикажет уменьшить парусность. Но он не сделал этого. И я его понял. Он хотел показать свое превосходство над нами…

Нардин швырнул окурок и вытащил из пачки новую сигарету.

— Продолжать? Или, может быть, вам скучно?

— Говорите. Все очень интересно.

— Так вот… Корабль пронесся мимо, и я увидел восторженные лица матросов, находившихся на палубе, и презрительную улыбку капитана. Да, капитан на этом судне был настоящим художником! Он сделал это для собственного удовольствия. Раньше мореплавание было искусством, а сейчас становится ремеслом. Вот так, — засмеялся Нардин. — Мне часто говорят, что я несовременен, что парусники отжили свой век и что надо плавать на большом судне. Вероятно, это правда. К парусникам возврата не будет, они имеют право на жизнь только как учебные. Но я не могу уйти. Люблю паруса!

— Ох, капитан, чувствую, что вы хотели бы быть таким же, как тот. Тщеславный вы человек.

— А вы разве не знали? Все моряки немного тщеславны, и я тоже, конечно… Но стать похожим на того старого морского волка трудно. Другие суда, другие времена, другие требования. Но я стараюсь.

— И вам удается?

— Иногда. О, это удивительное чувство. И потом… Все близко моей душе, моему характеру. И тишина, и поскрипывание снастей, и шум моря у самой каюты. Вот и сижу на своем стареньком «Ригеле», с маленькой зарплатой, неинтересными рейсами. Уйти не могу, хотя и сознаю, что такое сидение, как теперь говорят, бесперспективно. Наверное, я чудак все-таки. Правда?

— Нет, вы не чудак, — тихо сказала Валерия. — Дальше…

— Что дальше? Я счастлив, по-своему, конечно. Начинал я мальчишкой в яхт-клубе. На маленькой яхточке. Научился понимать ветер, чувствовать, как слушается тебя судно, как хочет оно исполнить твою волю, если ты относишься к нему с уважением, знаешь его характер. Потом пришли дальние плавания на теплоходах, но я все время мечтал попасть на парусник, и вот попал. Сначала старпомом, позже стал капитаном. Не хочу никуда уходить.

— Значит, так и будете сидеть на «Ригеле» всю жизнь?

— Не знаю. Может быть. Потом, мне нравится плавать на учебном судне. Где-то внутри меня, кроме капитана, сидит еще и педагог. Так мне кажется. Видеть, как мальчишки превращаются в моряков, очень приятно.

— Ну, а кроме вашего парусника и всего с ним связанного… — Валерия замялась, — есть у вас другие интересы, привязанности, желания?

Нардин усмехнулся:

— Есть. Люблю музыку, больших собак и стихи. А желания?.. Вот самое большое…

Нардин притянул и поцеловал ее в мягкие, теплые губы.

Валерия не ответила, отодвинулась и встала.

— Не надо, Владимир Васильевич. Поехали домой.

Они вернулись в город поздно, когда автобусы уже не ходили. Пришлось долго ожидать такси. Валерия Николаевна устала от воздуха и прогулки, была совсем сонная.

С тех пор они виделись всякий раз, когда удавалось. Валерия работала инженером-геологом. Она появлялась осенью, коричневая от солнца, с выгоревшими волосами, облупленным носом, неудержимо веселая и нежная. И исчезала весной так же внезапно, как и появлялась, — уезжала в какие-то свои геологические экспедиции. Как она жила там, Нардин не знал. Это беспокоило его, он ревновал, но никогда ни о чем не спрашивал. Когда они встречались, он забывал обо всем.

Он несколько раз просил Валерию стать его женой. Валерия Николаевна грустнела, целовала его и неизменно говорила:

— Не надо, капитан. Разве нам плохо сейчас? Я люблю вас. Вам этого мало?

Она была независимой, хорошо зарабатывала, привыкла жить одна, и замужество казалось ей ненужной обузой. Нардин же боялся ее потерять.

Валерия жила в отдельной квартирке в большом современном доме. Там они встречались, и Нардин нетерпеливо ждал этих встреч. На судно она никогда не приходила, понимая, что это неудобно для Нардина.

Последний раз перед отъездом Валерии Николаевны в очередную экспедицию она, как всегда шутливо, сказала:

— Мне бы хотелось уйти от вас, капитан, раньше, чем вы меня разлюбите. А ведь так скоро будет.

— Ты судишь по себе? — рассердился Нардин.

— Нет, мой капитан. Такова жизнь, — грустно сказала Валерия. — Я знаю, что так будет. В вечную любовь я не верю.

К чему она завела этот разговор? Полюбила другого? Очень редко от нее приходили маленькие, остроумные письма, написанные на обрывках бумаги неровными каракулями.

Сейчас Валерия Николаевна работала где-то в Тазовской губе. Нардин скучал по ней, несколько раз пытался написать, но экспедиция часто меняла места работы и писать было некуда. В каюте на столе стояла фотография Валерии Николаевны. Фотограф сделал ее более красивой, чем она была в действительности. Глядя на улыбающееся лицо Валерии, он думал: «Что же у нас дальше-то будет?»

Размышления Нардина прервал голос, раздавшийся у иллюминатора:

— Владимир Васильевич, можно к вам по личному делу?

Капитан узнал матроса Субботина.

— Заходи.

Через минуту матрос появился в каюте.

— Вы меня извините, Владимир Васильевич, — смущенно проговорил он. — Дайте мне немного денег авансом. Я знаю, что не полагается, но очень надо.

— Зачем?

— Подарок Верке сделать. У нее завтра день рождения. А у меня деньги кончились. Как-то не рассчитал…

— Аванс не могу, Субботин. А из своих дам. Сколько тебе?

— Да рублей десять.

Нардин достал из кармана деньги, протянул матросу.

— Спасибо. В получку отдам.

— Ладно, иди.

Нардин любил свою команду. Знал семейные дела каждого, планы, горести, мечты. Ему были известны даже мелочи: матрос Петухов купил холодильник, за ним он долго стоял в очереди, моторист Соколов выступал со своими стихами в Доме культуры и имел успех, а Кейнаст собирается в Эстонию навестить родичей… Он никогда не оставался равнодушным ко всем этим житейским мелочам. Капитан радовался вместе с людьми и горевал вместе с ними.

Курсанты менялись часто. Но и к ним Нардин присматривался, старался узнать их поближе. Так он познакомился и с Троневым. Парень вахтил у трапа. Увидев нового человека, Владимир Васильевич остановился.

— Как ваша фамилия?

— Тронев.

— Нравится море?

— Нет.

— Вот тебе на́! — искренне удивился Нардин. — Зачем же пошли в училище?

— А так… Посмотрю, может, и понравится.

— Плохо, Тронев. В море идут по призванию.

— Плохо, товарищ капитан. Но не все еще потеряно. Проба. Первое знакомство, так сказать. Посмотрю, решу.

Тронев стал охотно рассказывать о себе, почему и зачем пошел в Мореходку. Он понравился Нардину. Курсант говорил правду, не прикидывался энтузиастом. Многие ребята клялись ему, что любят море, а потом после первого плавания уходили на берег…

Нардин вспомнил, что обещал начальнику училища завтра подать подробный рапорт о готовности «Ригеля» к плаванию, и, хотя ему совсем не хотелось сейчас этим заниматься, он принялся писать.

СТАРПОМ

Юрий Викторович Моргунов, старпом «Ригеля», лежал на койке, курил и предавался невеселым размышлениям. Вчера у него был неприятный разговор с капитаном. Нардин сделал ему замечание, правда, в очень деликатной форме, но все-таки замечание. Ему — однокашнику. Капитан обходил судно и в продуктовом ящике обнаружил почерневшую капусту. Всего один мешок. Убытков на копейки. Мелочь! Стоит ли говорить!

Напрасно он согласился пойти на «Ригель» старпомом. Ведь знал еще по Мореходке, какой у Нардина характер. Ошибка, ошибка… Как же он так промахнулся? Моргунов сердито швырнул окурок в пепельницу. Окурок завертелся и упал на палубу. Старпом чертыхнулся, но не встал. Было лень.

…Три месяца назад Моргунов приехал в родной город. Он шел по улицам — знакомые дома, скверы, магазины. Но Юрий Викторович не испытал радости от встречи с городом, в котором когда-то жил, учился, начинал свою морскую службу. Если бы он прикатил в отпуск, скажем, как капитан-дальневосточник с хорошего судна, с деньгами, наверное, все воспринималось бы иначе. Да, черт возьми, не повезло ему. Он бы никогда не приехал сюда в таком положении, но эта проклятая, глупая история с таможней вынудила. В последний рейс на «Чарджуе» из Японии во Владивосток он переборщил. Купил вещей больше, чем положено по норме. Одному, второму, третьему обещал. Таможенники набросились на него. Конечно, немедленно сообщили в пароходство, и началось…

Он вспылил, наговорил грубостей начальству. Кончилось тем, что с судна его сняли, визу прикрыли. Пришлось уходить из пароходства, где он проработал около семи лет. Обидно. Командовал таким хорошим пароходом, все было — положение, деньги, судно. Идиот! Никогда не надо зарываться. Сколько раз он клялся себе, что будет всегда помнить об этом… Сунулся к «рыбникам», туда-сюда. Нигде не берут. Слишком уж нашумела его история. По всему Владивостоку раззвонили «доброжелатели». Надо было уезжать. Решил, что поедет в родной город. Может быть, кто-нибудь из знакомых остался. Вот приехал. В пароходство не пошел. Бесполезно. Оформляют долго, да и все равно характеристики запрашивать будут из Владивостока. А что оттуда пришлют — известно. Подал документы в Гидрометеослужбу, так, на всякий случай пусть лежат. Комплектовать суда они начинают весной, а сейчас декабрь. Поискал знакомых. Кое-кого нашел. Все разводят руками: «Зима, не сезон. Подожди до апреля, устроим куда-нибудь».

Случайно на набережной встретил Володьку Нардина. Кончали вместе Мореходку, практику на судах проходили. Ничего парень. С неба звезд не хватал, правда. Моргунов уже с год старпомом плавал на хорошем судне, а Нардин все еще вторым помощником на какой-то мелюзге пробавлялся.

Моргунов узнал его сразу. Стоит у решетки штатским таким пижончиком, любуется учебным парусником.

— Здоро́во, Володя! — хлопнул его по плечу Моргунов. — Наняться на «Ригель» хочешь?

— Моргунов? Какими судьбами? Где пропадал? Говорили, что ты капитаном на Дальнем Востоке?

— Правда, был там. Да вот захотел к родным берегам. Ну, если быть откровенным, не совсем так. Да что мы стоим? Пойдем в таверну, вспомним молодость.

— Согласен. Только вот, смотри, на «Ригеле» реи как-то некрасиво повернуты. Подравнять бы надо.

— Бог с ними. Пойдем. Тебе-то что?

— Как что? Мое судно.

— Капитан «Ригеля»?

— Да.

— Высший класс мореходства, значит.

— Высший.

— Тем более. Выпьем за последние паруса и со встречей.

Они зашли в уютный подвальчик, и Моргунов, как богатый дальневосточник, развернулся. Заказал хорошего вина, шашлыки и все прочее.

— Поднимем бокалы. Так говорил один мой приятель-дворник., Будь здоров!

Начались воспоминания. Где тот, где этот, на каких судах. Обычный разговор, когда встречаются люди, долго не видавшие друг друга.

— У меня был прекрасный «шип», — рассказывал Моргунов. — Рейсы делали мировые. Ходили в японские порты, в Шанхай, в Сингапур. Дернул меня черт таможенные нормы превысить. Ну, тут каша и заварилась. Знаешь, как это бывает? Вот такие мои дела. Сижу на мели, ищу работу. Не знаешь ли, куда можно податься? — спросил Моргунов, когда ужин подходил к концу.

Нардин почесал подбородок, потом как-то неуверенно сказал:

— У меня свободно место старпома. Да не знаю… Неудобно тебе его предлагать, ты капитан все же. И потом…

— Сколько это тянет в рублях?

Нардин назвал сумму. Катастрофически маленькую. Моргунов даже свистнул.

— По-нашему, дальневосточному, — только на папиросы.

— Ставки маленькие. Я и подумал, что тебе не подойдет.

Нардин начал рассказывать о своем паруснике. Моргунов его слушал внимательно, прикидывал, что даст ему такое место. Может быть, согласиться? Служба спокойная, перезимует, летнюю навигацию отплавает, а там пройдет время, дальневосточная история потеряет свою остроту, можно будет начать действовать: возвратиться на Дальний Восток или попытаться здесь попасть на хорошее судно. Вот только зарплата. Ну, кое-какие деньжата у него есть, будет жить экономнее. Пока он думал, Нардин плел какую-то чушь про прелести парусного плавания, про курсантов и о профессиональном удовлетворении. Наивная такая болтовня. Когда они прощались, Моргунов сказал:

— Пожалуй, я все же пойду к тебе на кораблик. Поплаваю, а там видно будет. Только учти — я паруса подзабыл.

Кажется, Нардин не очень обрадовался, когда он согласился, но все же сказал:

— Ладно. Паруса вспомнишь, я пока с ними сам управляюсь, а тебе с практикантами и командой придется работать.

— Ты, может, не хочешь плавать с соучеником? — спросил Моргунов. — Трудные отношения, а?

— Отношения будут зависеть от тебя. Ты должен понять мое положение. Приказывать человеку, с которым сидел за одним столом, не очень-то приятно и удобно. А придется…

— Не беспокойся. Я все прекрасно понимаю. Останешься доволен. И меня выручишь.

Через неделю Моргунов приступил к обязанностям старпома. «Ригель» ему не понравился. Правда, он другого и не ждал. Судно старое, паруса, главный двигатель больше похож на примус, чем на машину. Теснота. Ну да неважно. Пока сойдет.

Моргунов принял судно и, как положено по форме, отправился к капитану.

— Разрешите доложить, Владимир Васильевич, судно принял. Все в порядке.

Нардин посмотрел на него как-то благодарно.

— Что ж, Юрий Викторович, хорошо. Понравился «Ригель»?

— Прекрасное судно.

— Я так и думал. Моряку оно не может не понравиться.

Вот чудак! Как будто он на хороших судах не плавал.

— Разрешите идти?

— Если ко мне ничего нет, пожалуйста.

Ишь ты как серьезно! Смехота прямо. Ну, ладно, Моргунов доставит ему удовольствие. Никакой фамильярности. Только официальное обращение на «вы» и по имени и отчеству. Видно, капитану это приятно. Но все же как-то странно. Не пригласил сесть, поднять рюмку за приемку судна, не расспросил…

Никогда он с Нардиным особенно не дружил, но можно было эту нелепую официальность побоку? Тут как-то собрались у Нардина моряки кофе пить. Сидят, травят, смеются. Старпома он не позвал, как будто тот и не существует. Моргунову его приглашение не нужно, а все же обидно такое пренебрежение. Так и пошло у них: «Владимир Васильевич», «Юрий Викторович». Плавать с ним будет трудно. Общего языка, наверное, не найдут. Хотя Володька всегда вежлив и корректен. А Моргунова все это раздражает. Нет чтобы позвать попросту в каюту, сказать, мол, так-то и так-то, Юра, прошу тебя, сделай то-то и то-то. Дело от этого не пострадает. Должен ценить, что у него старпомом — капитан. Ладно, ему нетрудно называть Володьку по имени-отчеству. Он в его обществе не нуждается. Будет работать, делать, что положено старпому. Поводов для недовольства не даст. Пусть не жалеет о том, что взял соученика.

Вот уже три месяца он на «Ригеле». Работа — «не бей лежачего». Зима. Вахта, общее наблюдение. Большинство команды в отпуске. Копается на палубе один боцман, чухна какой-то. Слова из него не выдавишь. Воображает себя парусным богом.

Весной, когда придут курсанты, дело пойдетвеселее. А так уж очень скучно.

Капитан им доволен, если не принимать во внимание маленького эпизода. Он произошел на днях. Встретился Моргунов с приятелями, зашли к одному и просидели до утра. А ему с восьми на вахту. Пришел он на судно и напоролся на капитана. Нардин видел, что старпом под «банкой». Надо было, конечно, пойти к нему, извиниться, наплести что-нибудь про именины, свадьбу или день рождения, но Моргунову не захотелось. Пошел он к черту, в конце концов! Думал, что капитан вызовет его на раздолб, но Нардин сделал вид, что не заметил. Правильно, молодец. Моргунов в долгу не останется. Но после этого случая отношения их подпортились. Черная кошка пробежала. Внешне все осталось по-старому, но он чувствует, как Володька на него смотрит. Ну, больше этого не повторится. С ним надо держать ухо востро. Этот не защитит, не покроет. У него служба превыше всего: его судно, курсанты, команда.

А скольких людей выручил Моргунов в своей жизни! Даже с риском для себя. Потому что они были его товарищами.

Надо бы написать матери о своих неприятностях. Он ей давно не писал, не хотел огорчать. Ведь мать самый близкий друг, несмотря на то, что видятся они редко. Она всегда посоветует дельное. Мудрая женщина!

Моргунов выдвинул ящик стола, вынул последнее письмо матери, принялся перечитывать.

«…Юрка, милый, я очень рада, что ты так быстро продвигаешься по службе и уже стал капитаном. Как я хочу посмотреть на тебя в капитанской форме. Вероятно, ты очень эффектен. Пришли хоть фотографию. Но не сердись на меня, мой мальчик, я несколько обеспокоена. В твоем письме проглядывает какая-то самовлюбленность, зазнайство, «я капитан, и мне все можно», остерегайся такого…»

Ведь права мать. Это «мне все можно» и погубило его. Вот теперь и сиди на «Ригеле». Если бы он всегда следовал ее советам… Он снова сунул письмо в стол.

Юрий Викторович взглянул на часы, вскочил с койки. Вероятно, капитан уже пришел. Без десяти минут восемь. Противно, но надо идти. Старпом взял щетку, смахнул пыль с лацканов, посмотрел в зеркало и, поправив фуражку, пошел к Нардину.

— Так что будем делать с парусами, Владимир Васильевич? — спросил Моргунов, войдя в каюту капитана.

— Ничего. Паруса «Алтаира» возьмем. Они на днях будут готовы. Времени у нас впереди много. Всё успеем.

— Матросики смеяться станут, Владимир Васильевич. Скажут, снова Швед нашего капитана обманул… Верно ведь? — старпом улыбнулся полными губами.

— Что же вы предлагаете? Не драку же затевать — судно на судно? Тем более что нет необходимости.

— Я бы не стерпел…

— Ну, а я стерплю. Больше у вас ничего нет ко мне?

— Нет, — сказал старпом. — Могу идти?

— Можете.

Нардин задумчиво посмотрел вслед старпому. Бывает иногда так в жизни. Вроде бы хороший человек, а сердце у тебя к нему не лежит. И сам удивляешься — отчего?

КОМАНДИРОВКА

Нардин вернулся из города на судно расстроенным и хмурым. Он был у начальника училища, и тот, усадив его на диван, весело сказал:

— Собирайся в Москву, Владимир Васильевич. Послезавтра совещание. Съедутся со всех морей. Будут решать вопрос о наших парусниках. Стоит ли их использовать в дальнейшем. Может быть, хороший теплоход получим, если «Ригель» спишут. Так?

Для Нардина слова начальника явились неожиданностью. Он переспросил:

— Списать «Ригель»? Такое прекрасное судно. Да разве можно? А где же молодежь учить?

Начальник засмеялся.

— Не беспокойся. Новое судно получим. Будешь командовать теплоходом.

— Я считаю, что практика должна проходить на парусных судах…

— От нас ничего не зависит. Как в Москве решат, так и будет, — не желая спорить с Нардиным, примирительно сказал начальник училища. — Выписывай командировку, передай «Ригель» старпому и поезжай!.. С удовольствием послал бы кого-нибудь другого, так как знаю, что ты там будешь говорить, но требуют капитанов учебных судов.

— Буду защищать свою точку зрения.

— Давай, давай. Позвони из Москвы, если обнаружится что-нибудь важное.

Сейчас, стоя на палубе «Ригеля», Нардин вспомнил этот разговор и веселое лицо начальника. Очень хочет получить новое судно… Капитан повернулся к корме, собираясь пройти в свою каюту, но заметил Шведова. Он шел к нему. Нардин остановился. Шведов козырнул, потом протянул руку.

— Когда едешь? Получил распоряжение? — спросил Шведов.

Он улыбался. Весь его вид показывал, что он в хорошем настроении.

— Завтра.

— Может, вместе махнем? Веселее ехать будет. Кажется, взялись за ум наверху. Давно пора на свалку нашу рухлядь. Верно?

Нардин промолчал.

— Сколько можно заниматься парусами? Конец двадцатого века! И суда старые. По девятнадцать лет им. Гнилые деревяшки.

— Положим, суда крепкие. Небольшой ремонт — еще послужат. А паруса… От них отказываться не надо. Почему-то при получении диплома парусный стаж раньше засчитывался в двойном размере. Не зря ведь?

Шведов презрительно махнул рукой:

— Консерватизм.

— Не думаю.

— Увидишь. Впрочем, я забыл, ты ведь романтик. Придется тебе смириться и перебираться на современное судно. Так я за билетами пошлю?

Нардин кивнул:

— Посылайте.

Ему был неприятен разговор со Шведовым, пренебрежительный тон, каким он говорил о парусниках: «Рухлядь! Гнилушки!»

Неужели действительно приходит конец парусникам? Ведь должны же понимать, какой прекрасной школой они являются. Почти во всех странах есть учебные парусники. На свалку! Таких красавцев…

Было одиноко и потому бесконечно тоскливо. «Ригель» покачивался на мелкой речной волне. Капитан глубоко вдохнул крепкий запах смолы и свежей олифы, которыми все было пропитано на баркентине, и сердце у него заныло от предчувствия какой-то надвигающейся беды. Нардин поднял голову, взглянул на мачты и представил себе, как бежит «Ригель» по морю в лунные ночи, когда серебряно блестят паруса, тихонько поет ветер в снастях, рулевой застыл у штурвала, а кругом чернота, только светится лунная дорожка… Вахта затихла. Не слышно обычного смеха, шуток. Каждый думает о чем-то своем… «Рухлядь, гнилые деревяшки!» Не могут так жестоко расправиться с парусниками. Они еще послужат, с их палуб еще сойдут хорошие моряки. Нардин докажет в Москве, что списывать парусники преждевременно.

— Что зажурились, Владимир Васильевич?

Нардин обернулся и увидел подошедшего матроса Ивана Рядченко.

— Завтра едете, Владимир Васильевич? Говорят, наши парусники на слом идут? — спросил матрос.

— Кто сказал?

— На «Алтаире» травят. И вроде Анатолий Иванович будет на этом настаивать.

— Может быть, и будет. А вот насчет того, что парусники пойдут на слом, я ничего не слышал.

— Как можно, Владимир Васильевич, — заволновался Рядченко. — На слом! Бегали, хлопотали, парусов новых добились, белил две бочки достали. А мы сколько работали? Все судно ошкрабили, каждое пятнышко вылизывали, надраили «Ригель», как чертов глаз. Вон, с набережной посмотришь, душа радуется, как игрушечка стоит. А он хочет на слом! Вы что будете в Москве говорить?

— Я — за парусные суда.

— Вот правильно. Мы думали с вами посоветоваться. Ребята уверены, что вы «Ригель» в обиду не дадите, и хотели вас поддержать. Что если мы всей командой напишем в Москву? Ребята как услышали — гудят, а боцман через каждое слово матерится. У него, знаете сами, в привычке этого нет, а тут совсем расстроился. Что вы посоветуете с письмом?

— Не надо письма, Иван. Оно ничего не даст. Видимо, на совещании будет разбираться вопрос шире, не об одном «Ригеле». Так что, думаю, не надо.

— Смотрите, Владимир Васильевич, а то мы вас всегда поддержим. Раз, два и накатаем послание. Если надо и делегата от команды в Москву пошлем.

— Спасибо. Но пока ничего не предпринимайте. Послушаю, что на совещании будет. А так что же заранее говорить? Может быть, никто и не думает уничтожать наши парусники.

— Чтобы поздно не было. Обидно, если команду разгонят, а баркентину изрубят на дрова.

От наивного предложения Рядченко Нардин повеселел. Чувства одиночества и тоски, владевшие им, исчезли.

▼

Совещание проходило оживленно. Выступали капитаны и преподаватели. Говорили, как лучше организовать практику. Мнения разделились. Некоторые предлагали проводить ее на современных транспортных судах, другие были сторонниками учебно-производственных кораблей, третьи убеждали, что только на парусниках можно достичь хороших результатов. Старались доказать свою правоту примерами, цифрами. В зале то и дело возникали споры. Председатель часто призывал к порядку.

После окончания прений из-за стола президиума встал высокий седой человек в морской форме.

— Ну, что ж, товарищи. Мы выслушали различные мнения. Видимо, скоро вопрос решится. Конечно, мы будем строить новые современные учебные суда. Они необходимы. Но правы капитан Нардин и те, кто говорил о том, что парусники надо беречь. Я согласен — они еще послужат, и списывать их на слом рано. Предложение о постройке большого нового парусно-моторного судна — интересное. Может быть, со временем будет у нас такое судно. У руководства есть кое-какие соображения по поводу модернизации и перестройки барка «Русанов». Вас устроит такое судно, капитан Нардин?

— Вполне, — весело отозвался с места Нардин. «Русанов» был одним из самых больших парусников в мире. Он долго стоял на приколе. Не находилось хозяина такому огромному парусному судну. Все боялись больших расходов, связанных с ремонтом и переоборудованием барка.

На этом совещание закончилось.

Обратно капитаны снова ехали вместе. Шведов остался недоволен результатами совещания. Покачиваясь на мягком вагонном диване, он раздраженно говорил Нардину:

— Не довели дела до конца. Нашлись все же защитники паруса. Я не говорю о вас. Вы известный консерватор и, я бы сказал, вредный романтик. Да, да, вредный. Тут все ясно. Но вот как Ермолаев, капитан, инженер, передовой человек, встал на защиту парусников — не понимаю. Он и подобные вам нанесли величайший вред курсантам. Из-за вас они еще несколько лет будут заниматься никому не нужным изучением парусного плавания, вместо того чтобы проходить практику на настоящих судах. Ну, ничего. Найдутся умные люди в министерстве…

Нардин с улыбкой слушал Шведова.

— У меня такое впечатление, Анатолий Иванович, что вы больше думаете о себе, чем о курсантах и их практике. Вам самому хочется командовать учебно-производственным судном, правда? Сознайтесь честно. Интересные рейсы, комфорт, заграничные порты, а?

Шведов покраснел.

— Много на себя берете, уважаемый Владимир Васильевич. В ясновидящие вы не годитесь. Ошиблись. То, что я говорил на совещании, — говорил вполне искренне. Считаю на сегодня парус вредной затеей.

— Ну а все-таки, если честно? Предложат вам роскошный учебно-производственный теплоход. Откажетесь? — подтрунивал над Шведовым Нардин. — Ну, говорите, говорите…

— Что вы ко мне пристали? — рассердился Шведов. — Не откажусь. Довольны? Не откажусь, потому что давно говорил: собирался и собираюсь уходить с «Алтаира». И давайте прекратим разговор на эту тему. Можете сидеть на вашем «Ригеле» хоть до поседения волос, если нравится.

Шведов залез на вторую полку, завернулся в одеяло и замолчал.

▼

Нардин приехал на «Ригель» утром. Не успел он подняться на палубу, как его окружили моряки. Видно, что с нетерпением ждали приезда капитана.

— Как там решили, Владимир Васильевич? Что будет с «Ригелем»? Наверное, пришел нам конец? — неслось со всех сторон.

— Все в порядке, ребята, — успокоил их Нардин. — Будем плавать.

— Как же там дело было? — спросил боцман. — Шведов, наверное, против ветра шел? Расскажите, товарищ капитан.

— Ладно. Пошли в кубрик.

В кубрике Нардин уселся за стол, остальные расположились вокруг.

— Говорили там много, — начал капитан. — Анатолий Иванович выступал против парусников, доказывал, что они уже не нужны и практику надо проходить на современных теплоходах. Только это он разошелся — вдруг из зала вопрос: «На чем думаете курсантов учить, капитан? На лайнерах типа „Пушкин”?»

Нардин рассказал команде, как капитан теплохода «Кустанай» Перелещенко громил Шведова, доказывал, что первые судоводительские курсы обязательно должны проходить практику на парусниках, а не на больших современных судах, где курсанты могут пройти практику буквально не выходя на палубу, не познакомившись с морем по-настоящему…

— Правильно! Молодец! — воскликнул матрос Пачава. — Это не на баркентинах плавать. В хороший шторм на нашем «Ригеле» небо с овчинку покажется.

— Помолчи, Пачава. Рассказывайте дальше, Владимир Васильевич, — закричали со всех сторон.

— Ну, не обошлось и без курьеза. Кончил Перелещенко говорить, а один какой-то товарищ в форме с места иронически произносит: «Устаревшие взгляды. Такими темпами не успеем за развитием техники». Перелещенко к нему: «Простите, — говорит, — вы вот три нашивки носите, а тройной топовый узел сами завязать сумеете?» — Порылся в кармане и кусок веревки ему протягивает…

— Вот это капитан! — хлопнул ладонью по столу Рядченко. — Палец в рот не клади.

— Кончилось все тем, что парусники наши оставили в покое. Будут учить на них курсантов. До тех пор, пока баркентины уже совсем не состарятся. А еще, может быть, восстановят «Русанова». Вот так.

— Здорово! — восхищенно воскликнул механик. — «Русанов»! Такая громадина!

— Ну, это есть правильно, — удовлетворенно заметил Кейнаст. — Наши суденки крепкие. Поплавают. Только надо быть заботливый и не скупой хозяин. Смотреть все раньше. Можно уходить?

— Можно, — разрешил Нардин.

— Порядочек, — засмеялся, вставая, Рядченко. — Поплавает Анатоль на своем «Алтаире». Надо же такое придумать — на слом!

Моряки расходились довольные.

ПРАКТИКАНТЫ

Тридцать пять практикантов пришли на «Алтаир». С этого дня они будут жить на судне, нести вахту. Навстречу им вышел старпом.

— Идите в кубрики, — сказал он. — А потом капитан будет с вами беседовать. Васильев, покажи дорогу!

Но дорогу показывать было не надо. Практиканты сами прекрасно знали, где расположено их будущее жилье. Они уже по нескольку раз приходили на «Алтаир», все осматривали, залезали во все углы, выбирали себе койки.

…В кубриках шум, смех, суматоха. Бросают чемоданы на облюбованные койки, толкаются, кричат. Ну прямо как дети.

— Володька, я буду на верхней.

— Гуков, иди сюда, я для тебя занял нижнюю койку.

— Чей чемодан? Забирай! Здесь занято.

— Давай меняться. Мы хотели вместе с Вареником. Тебе же все равно?

Но веселью скоро приходит конец. В кубрике появляется старпом. Он сам выдает номера, по которым курсанты занимают койки.

Через несколько минут все успокаиваются. Места заняты, получили постельное белье. Скоро кубрики принимают парадный вид. Койки аккуратно заправлены, все по одному образцу. Сверкает полотно простыней и наволочек. Красиво сложены теплые одеяла.

— Как на военном корабле, — удовлетворенно замечает курсант Варенков, оглядывая кубрик. Он бредит военным флотом. Подавал документы в военно-морское училище, но не прошел по конкурсу.

— Нам только и не хватает здесь военных порядков, — возмущается Бибиков. — Хоть летом немного отдохнуть от муштры и дисциплины.

— Отдохнешь здесь. Потягаешь шкоты да фалы — будет тебе отдых. Думаешь, на курорт приехал?

— При чем тут курорт, ну при чем? — петушится Бибиков. — Никто и не думает, что на «Алтаире» курорт.

— А самостоятельно нам дадут стоять вахту?

— Сейчас же, сразу произведут в капитаны. Выйдет на мостик курсант Гуков и скомандует: «Поворот оверштаг!» Нет, брат, тут шваброй поелозишь по палубе, — смеется Кротов, один из лучших учеников курса. Еще до поступления в училище он плавал матросом на пассажирском речном теплоходе, поэтому к его замечаниям всегда прислушиваются.

— Ну уж со шваброй! Нас ведь не в матросы готовят, а в штурмана. Говорили, что сами прокладку будем вести.

— Увидишь.

— Нет, ребята. Конечно, мы будем стоять и штурманскую вахту. Мне рассказывал Полуянов, со второго курса. Они в прошлом году проходили практику на «Алтаире».

— А что если правда работой замучают? — тоскливо спрашивает щупленький курсант Домбровский. — Тогда неинтересно…

— Буфетчицу на «Ригеле» заметили, ребята, у камбуза стояла? Высший класс девочка, — подмигивает Кротов. — Скучно нам не будет, если, как говорят, суда станут плавать вместе.

— Она тебя давно ожидает. Смотри не опоздай, — хмурится Роганов. Ему не нравится Кротов. То ли оттого, что он относится свысока к другим, где надо и не надо показывает свою осведомленность в морском деле, то ли оттого, что всегда цинично говорит о женщинах, хвастает своими победами. Когда Димка слышит Кротова, то почему-то всегда вспоминает Марину…

— Все наверх! Построиться! — раздается громкий голос старпома.

Практиканты бегут на палубу, быстро строятся в две шеренги и замирают, с интересом ожидая, что будет дальше. Наверное, сейчас появится капитан. Капитан «Алтаира», о котором они так много слышали.

Из каюты выходит Шведов. Он в парадной тужурке и фуражке с большим блестящим козырьком. Капитан знает, что многое зависит от первого знакомства с курсантами. От первого разговора с ними. От первого впечатления.

— Здравствуйте, мореплаватели! — улыбаясь и щуря глаза, говорит Шведов. — Рассаживайтесь, кто куда может, курите.

Первая фраза произнесена обдуманно, и официальность пропадает. Курсанты усаживаются, Шведову подставляют табурет. Он тоже садится, вынимает пачку сигарет, неторопливо закуривает, как бы подчеркивая дружеский характер предстоящей беседы. Внимательно обводит глазами лица присутствующих.

— Так вот, ребята. Я хочу внести ясность в наши отношения и разъяснить вам те задачи, которые нам нужно будет решать вместе.

Шведов говорит отрывисто и веско.

— Я хочу, чтобы вы меня сразу поняли. Запомните, здесь не дом отдыха и не прогулочное судно. На первых порах ваш штурманский инструмент — швабра, щетка и кисть. На совещании в Москве выступал один капитан. Говорил, что курсанты после первой практики ничего не знают. Не умеют грести, красить, мыть. На «Алтаире» такого быть не может. Вы выйдете отсюда первоклассными матросами. Причем смелыми матросами, не будет среди вас таких, кто побоится выйти на шлюпке в сильное волнение, залезть на мачту в штормовую погоду, работать на палубе, когда ее заливает водой. Вы не должны бояться моря. Пока никаких штурманских обязанностей. В рубке можете находиться только в свободное время. Не огорчайтесь. Капитаны из вас получатся еще не скоро. А в матросе я прежде всего ценю морскую лихость. И мы, — Шведов обернулся и показал рукой на стоявший в отдалении комсостав «Алтаира», — будем воспитывать в вас эту морскую лихость. Вы должны покинуть «Алтаир» моряками. Это наша задача. По-моему, ясно?

— Ясно, ясно… — загудели практиканты.

— И еще одно. Дисциплина должна быть на высоте. Учебное судно предъявляет повышенные требования к дисциплине. Вы, наверное, об этом знаете. Я не прощаю разгильдяйства, лжи и неуважения к морской службе. Обо всем, что вызовет у вас сомнения или будет непонятным, не стесняйтесь, спрашивайте у кадровых… Вот, пожалуй, и все. Есть у кого-нибудь вопросы?

Шведов встал, показывая, что спросил это лишь из приличия, что он все сказал предельно ясно и вопросов быть не должно, но тут поднялся Кротов.

— У меня вопрос. Как будет происходить увольнение на берег? Как часто?

Шведов бросил иронический взгляд на курсанта.

— Не успели еще паруса поднять, а уже думаете о береге. Неважное начало. Увольнение только с разрешения старпома в установленные дни. Вахта и подвахта на судне. Третья вахта гуляет.

— Не часто, — присвистнул, садясь, Кротов.

— Есть еще вопросы? Все свободны.

Когда практиканты разошлись по палубе, Роганов сказал Гукову:

— Вот это капитан. Коротко, ясно и вообще здорово.

— Мне он тоже понравился, — согласился с Димкой Гуков. — Видно, моряк до мозга костей.

Шведов стоял в отдалении, облокотившись на кормовую балюстраду, курил. Все ли он сказал, что хотел? Как будто все. Мальчики приняли его слова как надо. Кажется, он сразу же завоевал их расположение. Ну, что ж, это хорошо.

— Поняли? — спросил Миша Бастанже, когда курсанты после беседы со Шведовым собрались на баке.

— Чего тут понимать? Все ясно. Будут нас драить, как медный колпак от компаса, — отозвался Кротов. — На берег — через два дня на третий! Где это видано?

— А ты думал каждый день с барышнями по набережной гулять? Нет, брат. Будем вам прививать морскую лихость. Вы вообще-то знаете, что это такое?

— Да знаем, знаем. Тоже мне профессор нашелся, — проворчал Кротов, однако так, чтобы боцман не услышал.

— Моряк — это человек особенный, — с видимым удовольствием продолжал Миша. — Фашисты никого так в войну не боялись, как моряков. Читали? А почему? Я вас спрашиваю, почему?

Курсанты улыбались, молчали.

— Да потому, что моряк всю жизнь с опасностью соприкасается. Вот, я наблюдал сам. Является на судно береговой человек. Увалень, в руках ничего не держится, всего боится, девушек стесняется. Проходит полгода. Альбатрос! Не узнать парня. И на мачту мигом, и на беседке под самым клотиком болтается, вид бравый, а уж девушкам травит — прямо артист, литературный театр.

— Насчет этого вы, боцман, не беспокойтесь. У нас тут травилы похлеще есть. Послушайте Крота, он вам расскажет, — хихикнул Бибиков. Кротов из-за спины боцмана показал ему кулак. — Что же касается остального, так это все ерунда. Морской, береговой. От характера зависит.

— Ты так думаешь? — сощурился Миша. — Плохо знаешь. Даже животные, которые плавают на судах, становятся другими. Возьми кошек. Судовой кот любого берегового кота забьет. Понял? Да что кошки. Птицы!

— Ну, вы и даете, боцман. Через трубу! — хлопнул себя по коленям Варенков. — Птицы! Сильно!

— Не верите? Тогда минуточку внимания. Маленький незапланированный перекур перед мытьем палубы. Прошу занять места согласно купленным билетам. Так-с. Сели? Делаю экскурс в прошлое… Был несколько лет назад в моей жизни такой случай. Предложили мне принять в командование старую парусную шхуну. Загнали ее в одну из безопасных крымских бухт и поставили на мертвые якоря.

Кинофильм «Человек-амфибия» видели? Так вот его там и снимали. Мне было положено следить за состоянием судна, закупать продукты, консультировать оснастку. Работы — кот наплакал. Но и зарплата маленькая. Правда, харч бесплатный. Я подумал-подумал и согласился. Артисты, а главное, артистки приедут, знаменитые режиссеры, общество — интересно.

— Значит, вы и с Настей Вертинской знакомы? — с завистью спросил Кротов.

— Запросто. Хорошая девушка. Ну вот. Закупил я им на берегу живых кур. Там они дешевые. Сделал клетку. Повар по три штуки в день к обеду варит. А чтобы перед смертью куры не скучали, — петуха прихватил. Да неудачно. Ледащенький такой петушонка попался. Некрасивый, обдрипанный, хвост вырван. Подружилась с этим петухом одна артисточка, балерина Леночка. Назвала его Кузькой, и вот забавляется. Чем он ей понравился — не пойму. Кормит его, на палубу гулять выпускает, в клетку загоняет.

«Бросьте вы, Елена Дмитриевна, с этой лахудрой заниматься. Упадет за борт. Лишимся одной единицы», — говорил ей я.

Но Кузька был осторожный и на планширь не взлетал. Скоро обнаружился его характер. Жулик, ворюга и трус оказался. Раз повар заходит на камбуз, у него там рыба жарилась, смотрит, а Кузька ногами на горячей плите перебирает, рыбу жрет. Увидал шефа и в иллюминатор, а рыбину в клюве держит, не выпускает. Вот людей боялся. Ни зерен из рук не клевал, ни погладить себя не давал. Чуть человек движение сделает, Кузька уже бежит к бухте троса, ныряет внутрь и прячется. Там было его излюбленное место.

Как-то Кузька все-таки взлетел на планширь, не удержался и сыграл за борт. Ну, все — пропал наш петух, утонет. Смотрим — нет, плывет, бродяга, кролем…

— Вот травило! Вы бы уж поскладнее врали, боцман, — сказал Кротов. — Петухи не плавают.

— Да будет вам известно, курсант, что боцман Бастанже, — строго сказал Миша, — никогда не врет. Запомните раз и навсегда. А если сомневаетесь, можете справиться на киностудии. Там этого Кузьку все помнят.

— Давай, давай дальше, боцман. Ты не перебивай, Крот, — закричали курсанты.

— Ну вот, сделал он рейс вокруг судна, подплыл к трапу. Его тут подняли на палубу, а Кузька как сиганет в свою бухту — спрятался, только голова торчит. Во как! Тут его все обступили: «Кузя, Кузя, герой, моряк». Так и укоренилась за ним кличка «Кузька-моряк». Стали его иногда нарочно в воду бросать. Ничего. Плавает. Проплывет вокруг судна и к трапу. Тут его поднимают. Но к людям так и не привык.

Время шло, кур всех съели. Остался один Кузька. Что с ним делать? Резать жалко. Забавный такой все же петушонка. Тем более наша кровь, морская. Решили его свезти на берег — отдать какому-нибудь хозяину. Определили мы с Леночкой Кузьку в один дом. Там много кур было и петух. Красавец, весь переливается красками, голос, как у Шаляпина, шпоры — во! Сантиметров пять не меньше, гребень, как бифштекс… Хозяин на Кузьку посмотрел и брать не хочет: «Куда мне вашу дохлятину бесхвостую? У меня видели какой павлин с курами ходит?»

Все же пустили Кузьку в стаю. Красавец его и не замечает с высоты своего величия. Клюет себе зерна. Потом увидел Кузьку, как заорет. Голову наклонил и к нему. Ну, думаем, забьет Кузьку. А Кузька шпоры почистил да, не дожидаясь, на красавца налетел. Видели бы вы что было! Как он его трепал! И за гребень, и шпорами. Налетает, отскакивает, снова налетает. Пух и перья! Тот петух большой, тяжелый, неповоротливый, а наш — юркий, ловкий, легонький. Со всех сторон Кузька к нему подлетал. Не успеет тот оглянуться — удар в голову. В кровь дрались. Хозяин глаза вытаращил. Смотрит — не верит. Леночка подпрыгивает, в ладошки хлопает, прямо как судья на ринге, кричит: «Лупи его, так его, Кузя, бей правой!»

Не скажешь, что и балерина. Ишь, думаю, кровожадные инстинкты проснулись. Любят женщины такие зрелища. В общем, этот красавец минут через десять с позором показал нам зад, побежал, юркнул под изгородь и был таков. А Кузька, весь ободранный, в крови, испустил победный клич и пошел к курам. Хозяин говорит: «Не петух это, а орел. Такого гиганта победил. Пусть живет. А того в суп».

Спустя месяц мы зашли проведать Кузьку. Что бы вы думали? Петуха нельзя было узнать. Он гордо ходил среди кур. Такой гладенький, пополневший, ухоженный, хвост у него отрос. Следа не осталось от того замухрышки. Голос окреп. Найдет что-нибудь: «Ко-ко-ко!», и все куры к нему бегут. А он стоит, как монумент.

Вот что делает морская лихость и женская любовь. Поняли? Конец.

Боцман встал:

— Поднимайсь! Швабры, щетки разобрать! С носу пойдем.

ЗОЙКА

Нардин вошел в кают-компанию. Зойка Барышева, буфетчица «Ригеля», стояла на перевернутом ящике из-под сгущенного молока и мыла подволок. От поднятых рук кофточка лезла наверх, тянула за собой и без того короткую юбку. Нардин искоса взглянул на круглые обтянутые чулками Зойкины колени и подумал: «Какая девчонка! Прямо смотреть страшно. Того и гляди в грех впадешь. А курсанты от нее не отходят. По-настоящему ее следовало бы убрать с судна. Было бы спокойнее. Да разве с ней расстанешься? Надо как-то сказать ей. А как? Черт…»

— Доброе утро, Зоя. Надо бы тебе форму одежды другую, — строго сказал он.

Зойка соскочила с ящика.

— Доброе утро, Владимир Васильевич. Не понимаю, о какой форме вы говорите.

Нардин подумал: «Кажется, неловко начал. Вопрос деликатный».

— Да… Нельзя ли немного удлинить твои юбки, Зоя? А то ведь тут молодежь…

— Ах, вот вы о чем. Нельзя, Владимир Васильевич. Мода теперь такая. У меня на один сантиметр длиннее, чем у других, поверьте.

— Верно, мода, — неуверенно проговорил Нардин, — да у нас судно…

— Не хотите ли, чтобы я на вашем судне выглядела как чучело?

— Не хочу, но…

— Кто боится, пусть на меня не смотрит. Вот и все. Ничего с вашими мальчишками не случится. Сами-то не боитесь?

Зойкины светлые глаза весело блеснули. Капитан укоризненно покачал головой.

— Не сердитесь, Владимир Васильевич. Знаете ведь, люблю пошутить. Все сделаю. С завтрашнего дня буду на работу брючки надевать. Годится? Или тоже что-нибудь найдете неподходящее для вашего судна? Прямо монастырь, да и только, а вы — настоятель.

Зойка прыснула. Засмеялся и Нардин.

— Ничего не поделаешь, Зоенька. Служба морская. Ладно, все это пустяки. Как настроение?

Зойка сразу погрустнела.

— Настроение плохое.

— Почему же?

— Есть причины, Владимир Васильевич.

— Тайна?

— Нет. А говорить не хочется.

— Ну ладно…

Нардин ушёл, а Зойка снова забралась на ящик, принялась за мытье. С подволока по переборкам текли, расползаясь по палубе, грязные струйки. Мыльная пена белыми хлопьями слетала с Зойкиных рук. Казалось, что работается ей легко. Да оно так и было на самом деле. Зойка все делала ловко и споро.

Через несколько дней Зойке исполнится двадцать лет. Вот уже два года она плавает на «Ригеле». «Наша кадра», — уважительно называет Зойку боцман. Зимой, когда на «Ригеле» перестают готовить обеды и ужины, Зойку, чтобы не увольнять, переводят в матросы. Она стоит вечерние и ночные вахты. Вот уж когда капитану не надо беспокоиться за своих курсантов! Зойка надевает ватные штаны, валенки, шапку, полушубок и сама становится похожей на мальчишку. Только длинные, густые, загнутые ресницы да розовый, очень нежный цвет щек выдают ее. Присмотреться — можно угадать, что это девушка.

Вахту Зойка стоит отлично. Она не отойдет от трапа, не пустит на судно постороннего. Даже благодарность получила за «бдительное несение вахты».

Приехал один работник министерства из Москвы, решил прогуляться по набережной, заодно посмотреть на учебные суда. Смело поднялся на трап, а тут Зойка.

— Вы к кому?

— Я — такой-то.

— Ваше удостоверение?

Оказалось, что москвич оставил удостоверение в другом пиджаке, в гостинице. Как ни доказывал, что он, мол, в форме, и его тут все знают, Зойка его не пустила до тех пор, пока на палубу не пришел вахтенный штурман. На следующий день Нардин объявил ей благодарность. Начальство осталось довольным.

Три раза в неделю Зойка работает в кочегарке в жилом доме. Котел на газе. Легко. Требуется только внимание. Конечно, трудно и там и здесь. Свободного времени совсем не остается. Но ничего не поделаешь. Надо зарабатывать побольше денег. А в жилконторе прилично платят.

У Зойки семья. Мать и братишка-первоклассник. Живут они далеко. Зойка видится с родными редко, посылает им деньги. Мать болезненная, зарплата у нее небольшая. Трудно ей живется.

Три года назад от них ушел отец. Последнее время он жил с матерью плохо. Родители часто ссорились. Уж кто там был виноват, трудно сказать. Наверное, все же отец. Не ночевал дома, иногда приходил пьяным, отначивал часть получки. А как-то пришел с работы и объявил:

— Ухожу я от вас, Маруся. Жить так не могу. Ты не беспокойся, на мальчишку с Зоей буду посылать.

Собрал два чемодана и ушел. Мать молчала, не уговаривала остаться, только Лешка плакал.

— Мамочка, как же мы теперь без папы? Пусть вернется. Возьмем его обратно.

Ночью Зойка слышала, как рыдает мать, уткнувшись в подушку. Зойка перебралась к ней на кровать, обняла и сквозь слезы шептала:

— Ничего, мамочка, ничего. Не бойся. Может быть, тебе без него легче станет. А может быть, поживет-поживет без нас и вернется. Не плачь.

В эту ночь Зойка узнала, что такое настоящее горе. Не то чтобы она была очень привязана к отцу, но он бросил их, оскорбил, значит совсем не любил ни мать, ни Лешку, ни ее, Зойку. Ушел, и все. Даже не поинтересовался, как они проживут без него. Отец посылал деньги регулярно. Потом переводы прекратились, и им сообщили, что отец погиб на стройке ГЭС, вернее, замерз, будучи сильно пьяным. Зойке надо было идти работать. Несмотря на все уговоры школьных товарищей и преподавателей, она оставила школу. Поехала искать работу. Ей казалось, что в большом городе легче устроиться. Ее приютила дальняя родственница. Предупредила, что всего на несколько дней, пока не приедет муж из командировки. Зойка сразу начала искать работу и вот тут случайно попала на «Ригель».

Шла Зойка по набережной. Снег скрипел под ногами. Изморозь покрывала деревья, пароходы, дома. Солнце как красный шар — ни лучей, ни тепла. На душе скверно. Специальности — никакой. Куда идти? Что делать? У причала ошвартован парусник. Тоже весь белый от инея. Зойка остановилась. Не видела она еще таких. Вспомнилась песенка «Бригантина». Девочки пели ее под гитару на школьных вечеринках.

На палубе у трапа стоял человек с шотландской круглой бородкой, в форменной фуражке, в короткой кожаной куртке, курил трубку. Увидев Зойку, он улыбнулся и спросил:

— Что смотрите, девушка? Понравилось судно?

— Понравилось. Красивое. Как в сказке из Грина…

— Читали? Мало их теперь осталось. Только вот учебные.

Зойка попросилась:

— Можно к вам, посмотреть?

Человек с трубкой нахмурился. Подумал.

— Заходите, — не очень охотно пригласил он.

— Вы кем здесь работаете? — спросила Зойка.

— Капитаном.

— А я думала, что все капитаны старые.

— Вы не ошиблись. Я старый. Мне тридцать лет.

На судне — тишина. У камбуза возится с голиком вахтенный матрос. Капитан поводил Зойку по кораблю. В кают-компании — тепло. Уютно бросала свет лампа, спускающаяся с подволока. Зойке стало жарко. Она приложила ладони к пылающим щекам.

— Можно сесть? Куда же он ходит, ваш «Ригель»?

— Тут, по заливу. Иногда и за границу.

— А женщины у вас есть?

— Была одна. Буфетчица. Да вот рассчиталась недавно.

— Возьмите меня, — вдруг неожиданно сказала Зойка.

Капитан перестал улыбаться. Он критически оглядел Зойку:

— Наверное, не подойдете. В море не бывали, конечно, укачиваетесь, работы не знаете… Потом, не так все просто…

— Что это вы меня так низко ставите? Подумаешь, работа. Я никакой работы не боюсь. А насчет укачивания надо проверить делом. Я бы пошла, если зарплата подходящая. Жить на судне можно?

Нардин долго еще разговаривал с девушкой. Она рассказала о себе, ничего не скрыла.

— Хорошо, Зоя. Попробуем, — наконец сказал Нардин. — Я дам вам записку в отдел кадров училища. Идите туда. Возможно, они вас оформят.

Так появилась Зойка на «Ригеле». Она не укачивалась. Старалась. Капитан был ею доволен.

В конце каждого месяца Зойка сидела у себя в каютенке и составляла листок своего бюджета. Ведь она кормилица, глава семьи. Квартира, питание, теплые ботинки Лешке, платок маме, туфли себе… Тут появлялся вопросительный знак. Не получалось. Наверное, можно обойтись старыми? Починить — и сойдет. Конечно, сойдет. Туфли вычеркивались. Записывалось что-нибудь необходимое. Развлечения в бюджет не входили. Эта статья расходов ложилась на курсантов.

Почти каждый из курсантов, впервые появившийся на «Ригеле», считал своим долгом влюбиться в Зойку. Покупали ей конфеты, водили в кино и на танцы. Зойка охотно принимала эти знаки внимания, но дальше невинных поцелуев, которых добивались редкие счастливчики, дело не шло. Она грубо обрывала намеки на дальнейшее сближение.

Сначала Зойке нравилось плавать на «Ригеле». Она с любопытством смотрела на море. Стоит, бывало, на палубе в своих огромных, сорок третьего размера резиновых сапогах — меньших на судне не оказалось — и ждет, когда прибежит с бака пенная волна, обовьется вокруг ног, зашипит и скатится обратно в море.

— Ох! Вот здорово! Красота! — кричит Зойка, стирая соленые брызги с лица. — А ну еще! — И волна прибегала снова.

Льстило внимание, которое ей оказывали курсанты, общее поклонение. Она впервые оказалась в таком большом обществе молодых мужчин и почувствовала, что перестала быть девочкой, выросла.

Зойка замечала взгляды, которые бросали на нее курсанты, матросы, помощники. Было приятно и почему-то стыдно. Иногда кто-нибудь говорил ей такое, от чего она вспыхивала и затыкала уши. А недавно Мишка Бастанже, боцман с «Алтаира», выбрал момент, когда они остались одни, обнял ее и, часто дыша, зашептал:

— Зоенька, ну что ты такая неприступная? Полюби меня. Чем я не парень?

Она оттолкнула Мишку, сказала насмешливо и зло:

— Отстань. Поищи кого-нибудь другого. По набережной девчонок много ходит.

— Мне тебя надо, — засмеялся Мишка.

Она старалась со всеми быть ровной, никому не оказывать предпочтения. Грубовато-иронический тон, каким Зойка разговаривала с курсантами, защищал ее от назойливости некоторых из них.

Зойка знала, что достаточно ей попросить, как всю тяжелую работу за нее сделают ребята. Сделают с радостью. Но она не пользовалась ничьими услугами. Не хотела оставаться в долгу. Нардин казался ей самым лучшим человеком на судне.

Нардин, конечно, замечал, какой белизной сверкают его выстиранные и выглаженные рубашки, как чисто убрана каюта, с какой любовью заправлена койка и почему в вазочке на столе всегда стоят цветы. Какой музыкой звучит Зойкин голос, когда она говорит ему совсем обыденные, прозаические слова: «Идите ужинать. Вы замерзли, а я такой чай приготовила…»

Нардин никогда не думал о Зойке всерьез, как о женщине. Он любил Валерию. А Зойка Валерию не любила. Из-за нее Нардин не обращает внимания на Зойку… Так она думала. И если в каюте капитана все блестело чистотой, то пыль с портрета Валерии Николаевны всегда стирал сам Нардин.

Прошел год, и Зойку уже стало утомлять однообразие плавания, одни и те же лица. Становилось очень тоскливо, когда в иллюминаторе часами торчал какой-нибудь маяк, мыс или остров.

— За двадцать четыре часа прошли тридцать пять миль вперед! — с гордостью сообщал штурман, сменившийся с вахты. — При ветре — прямо в лоб. Понимаете?

Зойка не понимала. Всегда вокруг нее расстилалось море. Бурное, тихое, серое или голубое, в зависимости от погоды. Но больше всего угнетала ее бесперспективность будущего. Часто по вечерам, когда на судне наступала тишина и все, кроме вахтенных, спали, Зойка забиралась в кают-компанию и, не зажигая света, включала приемник. Таинственно мерцал зеленый глазок. Она медленно поворачивала ручку настройки. Звучала симфоническая музыка, в Париже танцевали шейк, приятный баритон пел по-английски, Москва передавала репортаж о новом молодежном кафе «Снежинка», доярка рассказывала о своих успехах, где-то закончили постройку многоэтажного жилого дома, из Ленинграда передавали стихи современных поэтов… Вокруг лежал мир, от него Зойку отделяло море и тонкая обшивка корабля. Он был очень далек от нее, этот мир…

Зойка сидела, подперев голову руками, и думала о своей жизни. Неужели она навсегда останется буфетчицей? Ей уже двадцать лет. Изо дня в день одно и то же. Завтрак, обед, ужин, грязная посуда и уборка кают. А потом ей станет тридцать, сорок — и все та же тряпка в руках и жирные тарелки?

Вспоминалась Елена Павловна — буфетчица с «Алдана». Может быть, и для Зойки уготована такая же судьба? Без любви, без души, без радости. Один, второй, третий… От таких мыслей ей делалось страшно, тоскливо, хотелось забиться в каюту, никого не видеть и не слышать. Нардин был далек и недосягаем. И от этого становилось еще горше.

Когда «Ригель» приходил в порт, Зойка в своей модной стеганой черной курточке сходила на берег. Она гуляла одна по улицам, прислушиваясь к шуму города, рассматривала витрины, останавливалась у входов в театры, сидела в тенистых аллеях садов. Ей встречались огромные объявления с приглашением на работу. Она подолгу стояла перед ними, перечитывала по нескольку раз, старалась представить себе, как бы она работала там… Но никогда не заходила в отдел кадров для того, чтобы узнать обо всем подробнее. У Зойки не хватало решимости уйти из своего спокойного, сравнительно обеспеченного мирка, где всегда тепло, светло и надежно.

Сначала Зойка жила на «Ригеле», а через год получила комнатушку за городом. Комната была скверная: узкая, с окном, выходящим во двор, где стояли мусорные баки. В своей «квартире» Зойка бывала редко. Она не любила пригород. Ей становилось грустно и одиноко от тишины, шума ветра в ветвях деревьев, шуршания опавших листьев на дороге, когда она шла со станции домой. Идти было далеко.

В доме главным образом жили отставники. Они получали приличные пенсии и радовались чистому воздуху. Их жены, чтобы не скучать, работали в местных учреждениях. Вечером они ходили друг к другу в гости. Судачили, сплетничали или играли в карты. Зойку они не замечали. Здравствуйте и прощайте.

Во время стоянок на «Ригеле» становилось скучно. Все старались как можно больше времени провести вместе со своими близкими, знакомыми, даже иногородние курсанты убегали к своим девушкам. У Зойки же никого не было. К дальней тетке она не заходила. Там жили своей жизнью, не оставив в ней места для Зойки.

ЛЮКА

Тронев хотел повидать Люку до отхода парусника в плавание. Он дошел до ближайшего автомата, набрал номер.

— Люся, — сказал он, когда услышал в трубке знакомое «алло», — завтра мы уходим в море. Может, встретимся?

— Приходи. Я дома. Простудилась, — после некоторой паузы ответила девушка.

Тронев познакомился с Люкой прошлым летом. Познакомились они случайно. Сидели на одной скамейке в саду и разговорились. Вызывающе модно одетая, Люка выделялась среди окружающих девушек.

Длинноногая, с тонкой талией, с черными распущенными до плеч волосами, очками на остреньком носике, она понравилась Виктору.

Люка приехала из Магадана и училась в Институте холодильной промышленности. Она снимала комнату у бойкой, языкастой старушки. Хозяйка относилась к жиличке почтительно, потому что раз в месяц из Магадана от родителей Люке приходили переводы на солидные суммы. Старуха называла Люку Людмилой Сергеевной, а за глаза Люськой. Тронев ненавидел хозяйку. Ее двусмысленные улыбки, которыми она встречала курсанта, вызывали у него отвращение.

К Люке часто приходили товарищи по факультету. Хозяйка жаловалась соседке:

— К Люське что ни день, то новый является.

— Ночуют? — плотоядно щурилась соседка.

Старуха многозначительно поджимала губы, хотя у Люки позже двенадцати никто не засиживался.

— Входи, Витя, —сказала Люка, открывая Троневу дверь. — Не смотри на меня. Я совсем больна, и нос распаялся.

— Ты что же не пришла на вечер? Я тебя ждал-ждал, — сердито сказал Тронев, снимая пальто.

— Не смогла.

— Но ты же обещала.

— Мало ли что я обещала. Занята была.

— Надо держать свое слово.

— Вот и держи. Не могла прийти, и все. Как дела? — спросила Люка, когда Виктор расположился на диване. — Уходите в плавание?

— Ага. Завтра.

— Уже? Быстро вы собрались.

— Будешь мне писать?

— Нет. Я не люблю писать письма.

— Жаль. Зачеты сдала все?

— Ой и не говори. Кое-как перевалила.

Люка с восторгом принялась рассказывать о том, как сдавала зачеты, о ребятах и девчонках, которых он не знал. Говорила без умолку.

В дверь просунулась голова хозяйки.

— Людмила Сергеевна, чайничек ваш закипел.

— У… баба-яга, — прошептал Виктор.

Люка пошла в кухню и вернулась с алюминиевым чайником. Зазвонил телефон. Она выбежала в коридорчик. Голос ее зазвучал весело и непринужденно. Виктора кольнуло. С кем это она?

— Да, да… Заходи, пожалуйста… Можно сейчас… Буду рада… Нет, не одна… Моряк… Ну, приходи… Жду.

Она вернулась в комнату.

— Кто это? — ревниво спросил Тронев.

— Мишка Горлов. Он меня на зачете спас. Бросил шпаргалку.

— Ухаживает?

— Ага. Ухаживает. Так же, как и ты. Ухаживает!.. Какое слово старинное вытащил, чудак.

— Зачем же он к тебе в гости ходит?

— А ты зачем? Другим нельзя, разве? — вызывающе спросила Люка.

— Можно, но лучше бы ты его не приглашала.

— Забыла у тебя спросить. Тебе-то какое дело?

Назревала ссора. Они часто ссорились по всяким пустякам. Сейчас Виктору не хотелось этого, и он примирительно сказал:

— Ты права. Просто я думал посидеть сегодня с тобой вдвоем. Ведь расстаемся надолго.

Люка удивленно взглянула на Тронева.

— Что ж из этого? Мишка не помешает. Ты увидишь, какой он обаятельный парень.

— Очень он мне нужен.

— Когда придет, не забудь вызвать его на дуэль… — насмешливо сказала Люка.

— Я ему просто набью рожу, по-современному. Как ты на это смотришь?

— За что?

— Из ревности. Пусть не ходит к чужим дамам. Это не по-джентльменски, — скорчив зверскую физиономию, сказал Виктор. — Я убью его, и ты будешь приходить на его могилу с цветами.

— Отелло! Значит, ты влюбился в меня по-настоящему, раз хочешь убить ни в чем не повинного человека.

— Я не влюбился. Просто настоящий мужчина не терпит рядом себе подобных.

Раздался звонок.

— Это Горлов, — сказала Люка. — Пожалуйста, веди себя прилично, без всяких матросских штучек.

В комнату вошел высокий парень в больших роговых очках.

— Привет, Люсенька. Куксишься? Привет, — протянул он Виктору холодную ладонь.

Через минуту они с Люкой уже обсуждали свои институтские дела, совершенно забыв о Викторе. Горлов рассказывал про какие-то забавные случаи. Люка смеялась.

Виктор сидел нахохлившись, злился, его совсем не замечали. Наконец Горлов замолчал, вынул пачку сигарет.

— Будешь курить? — обернулся он к Троневу.

Виктор взял сигарету. Горлов щелкнул зажигалкой и со вкусом затянулся.

— Устал как черт за зиму, — вздохнув, сказал он. — Есть хороший вариант, Люська. Поехать на юг на машине. Хочешь? У меня есть друг, а у него «москвич» и жена. Он меня приглашает, а я могу взять тебя. Разобьем палатку на берегу, будем жить как дикари на лоне природы. Море, солнце, пляж. Настоящий отдых, правда? Хочешь?

— Заманчиво. Надо подумать, — сказала Люка. — Может быть.

— Я бы на ее месте не поехал, — желая доставить неприятность Горлову, проговорил Виктор.

— Это почему же?

— Опасно.

— Пустяки, — усмехнулся Горлов. — Володька водит машину как бог. У него за пять лет в шоферском талоне ни одного прокола. Ничего не случится. Я гарантирую.

— Куда же вы в плавание пойдете, Витя? За границу? — перебила его Люка.

— Нет. Будем плавать в каботаже. Первая практика. За границу пойдем на будущий год.

— Жаль, — разочарованно протянула Люка.

— Моряки народ счастливый, — сказал Горлов. — Много видят. В детстве я тоже мечтал стать моряком, да глаза подвели. Вот и пришлось идти в холодильный.

Горлов снял и протер очки.

— Но, если говорить честно, — продолжал он, — я не жалею. Теперь, когда детство позади и я могу трезво оценивать вещи, — моряком мне стать не хочется.

— Почему же? Только что ты хвалил морскую профессию.

— По разным причинам. Не обижайся. Но, по-моему, море делает человека несколько односторонним. Театры, кино, новые книги, общение с интересными людьми не для вас. У вас нет на это времени, вы всё получаете урывками, с большим опозданием. И я бы сказал, моряк лишен семейной жизни, — Горлов взглянул на Люку, как бы ища у нее поддержки.

— Абсурд, — возразил Тронев. — Так бывает в семьях, где нет настоящей любви. Жена моряка — особенная женщина, она должна быть готовой к длительным разлукам. Я не большой знаток этих вопросов, но кое-какие наблюдения имею.

Виктор все время глядел на Люку. Она слушала его со странной, рассеянной улыбкой.

— Подожди, — поднял руку Горлов. — Предположим, что ты женился и уходишь в плавание на четыре-пять месяцев. Стоянки, как мне говорили, короткие. Несколько суток. А потом снова в рейс. Один год так, второй, третий. Бедная жена! Бедный моряк! Что можно ожидать от такого брака, что получится в такой семье? Скажи-.

— Настоящее чувство окрепнет. Ты надоешь своей жене через два года, а для моей я всегда буду новым, желанным, не наскучившим.

— Хорошо, если так. А ты, Люся, как думаешь?

— Мне кажется, что ты прав, Миша. Долгая разлука разрушает семьи. Сначала люди тоскуют друг по другу, а потом начинают искать что-нибудь взамен. Обе стороны. Впрочем, я не знаю…

Люка бросила быстрый взгляд на Горлова. Он одобрительно кивнул ей. Виктор заметил, что между Люкой и Горловым происходит разговор без слов, понятный им одним.

Горлов отодвинул чашку и встал.

— Люся, проводи меня, пожалуйста, к телефону. Совсем забыл. Мне нужно позвонить одному парню. Ты извини, — обернулся Михаил к Троневу.

Горлов и Люка вышли в прихожую. Оттуда донесся тихий разговор. Виктор прислушался.

— Ты подумай о поездке. Володьку надо предупредить заблаговременно.

— Ладно. Звони, куда хотел. Вот, тут свет…

Люка вернулась в комнату.

— Ну что, Витюля, ты такой хмурый?

Виктор пожал плечами.

— На судно надо ехать.

— Торопишься?

— Да.

Тронев поднялся. В комнату вошел Горлов.

— Ты что, уже сматываешься? Ну, будь. — Он небрежно сунул Троневу руку.

В прихожей Виктор спросил Люку:

— Поедешь с ним на юг?

— Наверное. А что?

— Не понравился мне твой пижон. Разговоры, вид, манеры, все не понравилось.

— Да? — насмешливо сказала Люка. — Какое совпадение! И ты ему совсем не понравился.

— Мне наплевать. Я у тебя в последний раз и вряд ли когда-нибудь еще увижу его рожу.

— Прекрасно, умница, — вскинула голову Люка. — Я сама хотела просить тебя об этом. Неужели ты не почувствовал, что смертельно надоел мне? Я и на вечер в Мореходку не пошла из-за этого.

Тронев увидел Люкины глаза. Они сделались маленькими и злыми.

— Можешь не приходить, — повторила Люка. — До свиданья.

Виктор хлопнул дверью, сбежал с лестницы. Вот все и кончилось, не успев начаться.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Тронев пришел на «Ригель» с опозданием, когда все его соученики разместились в кубриках. Первой, кого он увидел на палубе, была Зойка. Она поднимала тяжелое ведро с помоями, намереваясь выплеснуть их за борт.

— Разрешите я вам помогу, молодая морячка, — сказал Виктор, ставя чемодан.

— Обойдемся, молодой моряк, — в тон ему ответила девушка, выливая воду.

— Ловко у вас получается. Тренировочка! — засмеялся Тронев. — Вы не скажете, куда я могу бросить свои кости?

— Обычно у нас их бросают в мусорное ведро.

— Вы не поняли. Я имею в виду свою персону.

— Ах, вот что. Свою персону, — язвительно сказала Зойка. — Идите к вахтенному помощнику. Он пристроит вашу персону где-нибудь в массах, в кубрике на верхней койке. Надеюсь, на отдельную каюту не рассчитывали?

— Нет, отчего же, — скромно заметил Тронев, — неплохо бы… А вы, значит, на «Ригеле» плаваете? Украшаете общество моряков? Давайте познакомимся — Виктор Тронев.

— Какой вы проницательный. Я действительно плаваю на «Ригеле». Познакомимся, — Зойка сделала книксен. — Княгиня Барышева, Зоя Александровна.

— О, в какое великосветское общество я попал. И много здесь титулованных особ?

— Я единственная.

— Видно сразу. Такое воспитание, манеры. Как вы терпите грубых моряков? Ведь здесь иногда прорывается крепкое слово?

— Ошибаетесь. Моряки очень галантны и умеют ценить дамское общество. Запомните — ругаться у нас не принято. Капитан не терпит.

— Что вы, разве я позволю! Может быть, пойдем сегодня вечером в кино на новый фильм?

Зойка презрительно сощурила глаза, отрицательно встряхнула «конским хвостом», в который были собраны ее волосы.

— Берете быка за рога? Во-первых, я никуда не хожу с незнакомыми людьми, во-вторых, все свободные вечера расписаны на два месяца вперед. А вы — «сегодня»! Наивный человек!

— Вот как? Тогда запишите меня в очередь. К тому времени мы познакомимся лучше. А пока, прощайте, княгиня.

Тронев отвесил Зойке поклон и отправился в кубрик. Дойдя до тамбура, он оглянулся. Зойка все еще стояла на прежнем месте.

«Хорошая девчонка», — подумал Виктор.

В кубрике, увидев своих, он радостно закричал:

— Здоро́во, толпа! Есть ли место на нижней койке для одного, отбившегося от стада?

— Греби сюда, Витек. Я для тебя занял лежбище. Помни — забота о людях. Потом сделаешь что-нибудь для меня, — сказал плотно сбитый курсант с большим ртом, приплюснутым носом и скуластым лицом. — Вот твой номер, бери. Старпом дал.

— Спасибо, капитан Врунгель. Я отдам тебе свою пшенную кашу, когда нам ее дадут.

— Почему Врунгель? Ты неблагодарен.

— Ладно, Батенин. Буду называть тебя Колумбом. Подойдет?

— Начинается жизнь в коллективе, ребята. Держитесь достойно, как подобает советским студентам. Чтобы штатная команда брала с нас пример, — еле сдерживая смех, строго сказал курсант Курейко. — Прозвища — отставить. Будьте внимательны и ласковы по отношению друг к другу. Недостойных завтра повесим на бом-брам-рее. Между прочим, когда ужин?

— Кому что, а Курейко главное в судовой жизни — время приема пищи. Интеллектуальный тип.

— В общем, завтра начинается новая жизнь. Кое для кого она уже началась. Под полубаком я видел одного из наших. Он страшно визжал. Его порол боцман линьком за то, что он умыкнул пирожок с камбуза.

— Что ж. Пусть неудачник плачет. Не умеешь — не берись.

— Разве сегодня к ужину дадут пирожки? — не удержался от вопроса Курейко.

— Ватрушки с творогом. Хочешь, я тебе отдам свою, если ты постираешь мою робу?

— Не слушай его, Курейко. Он тебя покупает. На ужин борщ и сардельки.

— Ну и моряки пошли. Только о жратве и думают. Нет чтобы вспомнить такелаж, терминологию. Посмотрю, как вы завтра на бом-брам-рей поползете.

— А ты куда поползешь?

— А я на камбуз. Завтра я там дежурю.

Все стараются показать свое пренебрежительное отношение к тому, что их ждет на «Ригеле». Подумаешь, лезть на реи! Подумаешь, сто сорок восемь снастей, которые надо находить даже в темноте? Стоять на руле тоже проще простого: право, лево, так держать! Компас не ахти какой сложный прибор. Они всё проходили в училище, отлично подготовлены… Но бравада показная — от желания скрыть волнение. У каждого в душе копошится неуверенность. Каким-то он окажется завтра? Не будет ли хуже других, неловким, смешным? Одно дело изучать вооружение парусных кораблей в классе, другое — работать с парусами на практике. Нельзя опозориться, показать свое незнание и неумение. Ребята засмеют. Прохода не будет от подначки.

…Закончился ужин. Согласно распорядку дня после него полагается отдых. Курсанты разбредаются по судну. Некоторые подходят к мачтам. Украдкой дергают за снасть, поднимают головы кверху, стараются заметить, где закреплен конец, шепчут:

— Дирик-фал, топенант, гордель, фока-брас. — Ничего не разобрать, все перепуталось. Наверху веревочная паутина…

— Петрусь, иди-ка сюда! Посмотри, что это? Фал?

— Сам ты фал. Фал поднимает парус за верхний угол. Ну-ка, подергай. Еще, еще. Так-с… Да, пожалуй, фал.

— Видишь, я говорил! Тоже мне адмирал Нельсон. Тебе шлюпкой командовать нельзя доверить.

— Если хочешь знать, я все вооружение на память помню. Перечислить?

— Нет, ты вот тут на мачте покажи мне, где какие снасти. Что? Не можешь? Трепач…

День проходит быстро. На судне все в новинку. Начинает темнеть. Палуба пустеет. Один за другим спускаются курсанты в кубрик. Сегодня никого не увольняют на берег. Предстоит провести первую ночь на паруснике. На три месяца он станет их домом.

— Знаете, братцы, что таких судов, как наш «Ригель», в Советском Союзе имелось около ста штук, — говорит худенький курсант, лежащий на верхней койке над Троневым. Он свешивает голову вниз и все время крутит ею в разные стороны. — После войны «рыбники» заказали их для перевозки грузов между мелкими дальневосточными портами. И шли они, альбатросы, через океаны своим ходом. Некоторые через Панаму, другие через Суэц.

— Все благополучно дошли?

— Все до одного. Вот какие мореходы, не смотри, что маленькие!

— Заходов, наверное, у них было!.. Валютки заработали на несколько лет вперед, — раздается чей-то голос из дальнего угла.

— Что же дальше с парусниками? — с любопытством спросил Батенин.

— Ничего. Хорошие рейсы делали. У меня там один знакомый матросом плавал на перегоне. Такую травлю разводил, уши развесишь. Рассказывал, как они стояли на якоре в Сингапуре или в Коломбо, уж не помню где. Представляете себе? Темная, тихая ночь. Духота. Вся команда расположилась на открытом воздухе. Кто где нашел место. Мой знакомый, его Валентином звали, лег у самого борта. Видит, из воды высовывается змея. Большая, в руку толщиной. Есть там, в южных широтах, такие водяные змеи, очень ядовитые.

— Смотрите, ребята. Змея плывет… — Валентин не успел закончить фразу, как раздался крик:

— Змея на палубе! — и повар, как был, нагишом, сиганул на мачту. — Вон, вон она! — кричит уже сверху.

Ну, тут паника. Все повскакали. Где, что? Смотрят, а змеища действительно лежит в районе мидель-шпангоута, протянулась через всю палубу, вздрагивает, извивается… Один парень схватил пожарный топор, как ахнет по змее. Она как подскочит. Он топор выпустил из рук и ходу. А тут вышел механик из машины.

— Вы что тут делаете? Мы из льял воду откачиваем мотопомпой, а вы по шлангу топором лупите, дураки.

Оказалось, что черный резиновый шланг был протянут в машину, а они его за змею приняли.

Курсанты захохотали.

— А что, ведь может быть такой случай, верно?

— По-моему, травля.

Затихают кубрики. Реже раздается смех, паузы становятся длиннее. Кое-кто уже уткнулся носом в переборку.

— Тушите свет. Спать! Хватит травить! — кричит курсант Орлов. Он поворачивает выключатель. Кубрик погружается в темноту. Через несколько минут наступает полная тишина. Слышно, как струится вода за бортом. Теперь курсанты будут слышать ее всегда. Ласковую и вкрадчивую, бурную и злую. Всегда.

Тронев дремлет. Медленно ворочаются в голове мысли. В памяти всплыло Зойкино лицо. Чего можно ждать от нее? Сходит с ней в кино, на танцы и, наверное, больше усилий не потребуется. Скучно, обычно…

За обшивкой плескалась вода.

ПОДЪЕМ ФЛАГА

В уши настойчиво врывается звонок громкого боя. Подъем! Так уютно лежать в койке под теплым одеялом. Хоть бы минуток десять еще. Но времени нет. Один за другим вскакивают ребята.

— Скорее, скорее!

Надо подниматься. Быстро умыться и позавтракать, чтобы не опоздать к подъему флага. На парусниках свято чтут традицию. Курсанты, обжигаясь горячим чаем, торопливо жуют хлеб с маслом и тревожно поглядывают на часы. Времени мало, надо торопиться.

«Ригель» и «Алтаир» стоят рядом. На судах все одинаково. Так же толпятся курсанты на «Алтаире» в ожидании подъема флага. Ровно без трех минут восемь на палубах появляются старпомы и почти одновременно командуют:

— На флаг!

Курсанты выстраиваются. Ряды ровные, подтянутые. Они под впечатлением торжественной минуты. К концу практики все будет выглядеть иначе. Ежедневный ритуал поднадоест, к нему привыкнут, курсанты перестанут так ровно держать строй, но сейчас на них любо посмотреть. Первый подъем флага!

— На флаг, смирно!

Бьют склянки. Вахтенный медленно, с достоинством, поднимает флаг. Курсанты застывают.

— Вольно! По работам — разойтись!

Теперь практиканты попадают в распоряжение боцманов. Вот они стоят у фок-мачт, торжественные и невозмутимые. Миша Бастанже надел мичманку с золотым «крабом». В обычные дни он ее не носит, предпочитает синий берет. Но сегодня первое занятие. Он должен выглядеть внушительно. На Кейнасте голубая, застиранная до белизны роба, на голове английская кепка. Важные фигуры. Пожалуй, самые важные при первых шагах практикантов на палубе. Боцмана парусных судов! Морские асы. У каждого из них имеется собственный гардаман — парусный наперсток, набор парусных иголок, они специалисты такелажного дела, они отлично работают пилой и топором, знают на своем судне каждый гвоздь и умеют по свисту ветра в снастях определить его силу.

— Так, значит, — неторопливо начинает Кейнаст, — садитесь вокруг меня. Я буду объяснять. Надо запомнить — для каждой снасти имеется свой собственный нагель. И тот есть очень плохой моряк, кто будет путать, крепить снасть не на свой нагель…

Миша приступает к занятиям иначе. Он ни в чем не хочет подражать старому Кейнасту.

— По очереди на ванты, до салинговой площадки и обратно. Буду замечать время. Вообще, надо бегать быстро. Но первый раз — осторожно.

Боцмана… Пройдет время и курсанты станут капитанами. Многое выветрится из памяти. Трудно будет вспомнить фамилии людей, с которыми придется плавать на разных судах, но своего первого боцмана вряд ли кто-нибудь забудет. Первый боцман… Безжалостный судья твоей морской хватки, ловкости и уменья.

Боцман «Ригеля» эстонец Арвид Кейнаст — полная противоположность Мише Бастанже. Если Миша взрывается по всякому пустяку, нещадно ругает практикантов, шумит, как шторм, носясь по палубе, то Кейнаст невозмутим и спокоен. Спокойствие он сохраняет в самых трудных и опасных положениях. Высокий, худой, как будто расплющенный двумя жерновами, жилистый и сильный, Кейнаст никогда не выходит из себя. Увидит, как курсант халтурит, стараясь поскорее отделаться от неинтересной работы, остановится, долго глядит на парня, потом возьмет из его рук швабру или свайку и сделает сам.

— Вот так надо. Понял, пуйка? Иди на корму, попробуй там, как я учил.

У него большие, изрезанные парусными нитками, руки. Он перепробовал все морские специальности — от кока до кочегара. В далекой молодости Арвид плавал на английских пароходах и любит рассказывать о мытарствах, какие пережил в разных странах. Курсанты слушают его с интересом и удивлением. Рассказы боцмана похожи на небылицы. Кейнаст не выпускает изо рта коротенькую обгорелую трубку. Он выкуривает огромное количество «капитанского табака».

Боцман женат на русской. На стоянке она частенько приходит на судно, приносит мужу кофе, которое старик очень любит. Кейнаст держится независимо. У него имеются кое-какие сбережения. Он скопил их за долгие годы плавания. Боцман решил, что, когда выйдет на пенсию, построит свой домик. Поэтому обычно Арвид не отличается щедростью. Но иногда на него накатывает волна расточительности. Тогда он тратит много, не задумываясь. Делает неожиданные подарки жене, дает в долг, покупает дорогие вина и закуски. В такие периоды Кейнаст молодеет, ходит гоголем — знай, мол, наших, мы моряки… Проходит несколько дней, и Арвид снова меняется. Становится таким, как прежде. Скупым и расчетливым.

Он любит парусные суда. Они напоминают ему молодость. Кейнаст все замечает своими зоркими голубыми глазами. Не так свернута бухта троса, болтается незакрепленный конец, скрипит блок или плохо выбран шкот — ничто не укроется от боцмана.

Каждый вечер Кейнаст приходит к старпому. Сидит, курит, молчит, делает какие-то пометки в своем блокноте. Старпом все говорит, дает указания, что и как, по его мнению, надо сделать. Наконец выдыхается. Кажется, все сказал. Арвид встает и спрашивает:

— Ну, все? Тогда я пойду.

Его можно не проверять на следующий день. Все будет сделано. Тихо, без шума и лишней суеты. И все-таки Моргунов недолюбливает боцмана. Он чувствует его превосходство. Кейнаст по-настоящему знает дело, и старпому трудно давать ему указания. Моргунов это прекрасно понимает.

Несмотря на разницу характеров и возраста Миша Бастанже и Арвид Кейнаст симпатизируют друг другу. Их можно частенько встретить вместе в каком-нибудь буфетике или пивной, за кружкой пива обсуждающих дела своих парусников. Если надо помочь «Ригелю» или «Алтаиру» краской, олифой, инструментом, тросами, то оба всегда стараются найти нужное в своих кладовках, выкроить из судовых запасов. Постоянное соперничество между командами парусников не влияет на отношения боцманов.

Тем не менее в присутствии практикантов оба не скупятся на веселую морскую «подначку».

— Эй, Арвид, тере^[1]! — кричит Миша, завидев на палубе «Ригеля» Кейнаста. — Все спишь? А я уже весь рангоут пошкрабил и отлакировал.

Кейнаст растягивает рот в улыбку:

— Плохо спал, пуйка. Твои ржавые блоки не дают спать. Скрипят и скрипят. Найди время, смажь. Пока ты лакировал рангоут, я вытащил на берег и проверил якорные цепи. Теперь спокоен. А ты?

Миша отделывается шуткой, но Кейнаст прав. Цепи надо проверить. Это важнее, чем лакированный рангоут. Как-то выпала из головы эта работа.

Закончено первое занятие. Курсанты свободны до обеда. Тронев перелезает через фальшборт на палубу «Алтаира», разыскивает Димку Роганова. Ага, вот он стоит у бизани, перебирает снасти. Наверное, хочет запомнить расположение нагелей.

— Привет, — подходит к нему Тронев. — Как оморячиваетесь?

— Привет, — пожимает ему руку Димка. — Начали понемногу. Боцман у нас молоток. Молодой, загонял совсем. Вверх, вниз, по секундомеру.

— За сколько секунд ты поднялся?

— Я сегодня не лазил, — смущенно отводит глаза Димка. — Колено зашиб на днях. Распухло.

— А нас какой-то судак учит. Плоский. Ты видел его? Сухой, как вяленая рыба. «Это не есть хорошо». Три часа объяснял, какой нагель для какой снасти служит. Кибернетика!

— Иначе нельзя, Витька. Вначале может быть и скучно, но необходимо. Я вот себе планчик нарисовал, где что расположено. Сделай себе, легче все запомнится.

— Вот еще. И так запомню. А как ваш кэп?

— О, мировой. А ваш?

— Я его мельком всего и видел. Кажется, ничего особенного не представляет. Какой-то он штатский. Пришел вчера на борт — пальтишко серое, шляпчонка, ботинки остроносые. Морского вида нет, вот только борода… Думали, капитан нас соберет, а он и не подумал. Видно, не очень интересуется курсантами.

— Ну, наш не такой. Сразу всех собрал, побеседовал, рассказал, что к чему. Моряк настоящий.

— Значит, тебе повезло, — беспечно рассмеялся Тронев, — а мне нет. Ничего, как-нибудь переживем. Вот, боюсь, учениями замучают. Скорее бы уж в плавание. Буфетчица у нас — сила. Видел?

— Видел, — равнодушно отозвался Роганов. — Тебе-то что? Кажется, вы на берегу кого-то оставили, сеньор? Ее зовут Люка, если не ошибаюсь?

— Одно другому не мешает, — нахмурился Тронев. — Ведь кто-то должен скрашивать однообразие плавания. Иначе с тоски подохнешь.

— Ты уверен, что именно для тебя приготовлен этот счастливый удел?

— Посмотрим. Как поживает Марина?

— Спасибо. Живет. Вероятно, завтра уйдем на острова. Там встанем на якорь, и две недели нас будут гонять по реям и мачтам. Бедные капитаны должны любоваться нашими задами, пока мы не научимся убирать и ставить паруса. Освоим, тогда — в море.

— Слыхал. С Дерхольма в город не приедешь. Далеко.

На баке пробили четыре двойных удара. Наступил полдень.

— Ладно, Витек, еще увидимся. Надо идти принимать пищу. Наши троглодиты уже гремят посудой. Салют! Заходи.

— Обязательно. Говорят, что мы, как Аяксы, будем вместе. Привет Марине. Будь.

Тронев перепрыгнул на свое судно.

ПАРАМОНОВ

В дверь каюты постучали.

— Да, да, входите! — Шведов обернулся.

На пороге стоял высокий худой человек в засаленной белой куртке.

— Прошу обедать, Анатолий Иванович.

Шведов брезгливо посмотрел на буфетчика.

— Слушайте, Парамонов, сколько раз я вам говорил, чтобы вы переодевались к столу, почему вы…

— Сейчас переоденусь, — послушно сказал буфетчик и закрыл дверь.

Григорий Алексеевич Парамонов пришел на «Алтаир» год назад. Раньше он никогда не плавал, попал на судно по распоряжению начальника училища без согласия капитана, по «блату», как говорил Шведов, за «кормой» имел какую-то историю, связанную «с бабой»; капитан что-то слышал, но деталями не интересовался. Он сразу невзлюбил Парамонова. За то, что он ставленник начальства. Кроме того, Шведов хотел, чтоб буфетчицей на судне была женщина. Его раздражали длинный нос Парамонова, виноватые глаза, вечно грязная куртка и неловкость. Парамонов часто ронял посуду, в качку двигался неуверенно, работу знал плохо, хотя и очень старался. Парамонов абсолютно не пил, и это вызывало подозрение капитана.

«Хитрован. Придуривается. Пьет, наверное, втихаря». Капитан никак не мог привыкнуть к своему буфетчику. За глаза Шведов называл его не иначе, как «деятель». Парамонов чувствовал неприязнь капитана, но из кожи лез, чтобы угодить ему. Шведов часто придирался к буфетчику. Приглашал его к себе, делал саркастические замечания, учил, как надо работать.

Парамонов на все отвечал:

— Есть. Учту. Переделаю.

Стоял вытянувшись, длинные руки висели по швам, он только нервно шевелил пальцами. Но однажды ночью, когда «Алтаир» шел в море и капитан спустился на палубу промять ноги, он услышал тихий разговор. Вероятно, Шведов прошел бы мимо, если бы говорившие не упомянули его имя. По голосу он узнал Парамонова и остановился.

— …Анатолий Иванович? Что ж… Моряк он хороший, но уж слишком ограничен. Моллюск. Широты у него нет, кругозора…

Это уж было слишком! Парамонов — недотепа, растяпа, чуждый на флоте человек, безвольная тряпка, обозвал его, Шведова, моллюском! Скоро капитан успокоился и решил, что в конце концов каждый имеет право на собственное мнение, а мнение Парамонова ему совсем неважно. Наплевать, пусть думает, что хочет! Но неприятный осадок остался, и теперь, когда Шведов видел буфетчика, он всегда вспоминал «моллюска». Он с удовольствием освободился бы от него, но формальных поводов к этому не находилось. И вдруг в последнюю стоянку «Алтаира» у набережной Парамонов трое суток не вышел на работу.

Как только Парамонов явился на судно, капитан пригласил его к себе. Лицо у буфетчика было желтое, под глазами лежали тени.

«С похмелья. Ну, ладно», — подумал Шведов. И сказал:

— Ну так что?

Григорий Алексеевич молчал.

— За трехдневный прогул без уважительных причин полагается увольнение, — продолжал Шведов. — Или причины уважительные?

Буфетчик пожал плечами.

— Я вас спрашиваю, — не повышая голоса, сказал капитан.

— Для меня уважительные.

— Для вас? А для судна, для закона?

Григорий Алексеевич тоскливо взглянул на Шведова: «Ну, не мучай меня. Чего уж тут говорить…»

Шведов начал терять терпение.

— Вот что, Парамонов. Хватит играть в молчанку. Я с вами серьезно говорю. В чем дело?

Парамонов беспомощно оглянулся на дверь.

— Жена ко мне приехала, — наконец выдавил он.

— Ну и что? Радостная встреча, гулянка на три дня, а судно как хочет. Так, что ли?

— Нет. Приехала сына отбирать. Вы поймите, сына… Зачем он ей? А для меня он все.

— Не вижу связи…

— Эх, товарищ капитан. Трагедия это. Документов на такое дело не представишь. Пока мы тут разбирались… Не мог мальчишку оставить одного.

— В общем, Парамонов, ваши личные дела не должны отражаться на внутреннем распорядке судна. Сдайте инвентарь боцману и получите расчет у старпома. Приказ будет сегодня. С завтрашнего дня вы свободны, — жестко сказал Шведов. — Можете идти.

Григорий Алексеевич не тронулся с места.

— Анатолий Иванович, — тихо, просительно проговорил он. — Оставьте меня на судне. Все отработаю с лихвой. Я понимаю, три дня прогула…

— Видите ли, Парамонов, человек, который наплевательски смотрит на судно, пьянствует…

Парамонов сделал протестующий жест.

— …три дня не является на работу, не заслуживает снисхождения. Какой пример для остальной команды? У нас учебное судно, не забывайте, и дисциплина здесь должна быть на высоте. Мы учим молодежь.

Все это Шведов сказал монотонно, назидательным тоном.

— Я вас очень прошу, товарищ капитан. Я не выпил ни грамма за эти три дня. Даю слово. Так случилось…

— Не будем терять драгоценное время, Парамонов. Идите, Можете обратиться в судком, но вряд ли он вас поддержит.

Буфетчик безнадежно махнул рукой. Что уж там, если капитан принял решение. Он вышел, забыв наклонить голову, ударившись лбом о крышку рубки.

«Вот растяпа», — подумал Шведов и облегченно вздохнул. Неприятный разговор окончен. Пусть себе идет, работает где-нибудь в другом месте, поищет себе начальника с более широким кругозором. Не морской он человек. А на «Алтаир» надо взять толковую, чистоплотную женщину. Жена приехала мальчишку забрать, трагедия… Вздумал обмануть капитана. По лицу видно, что «давил банку». А может быть, правду говорил? Да нет, очень смахивает на липу. И все-таки как-то жаль человека, что-то у него было в глазах такое… Какой-то он необычный, подавленный. Ведь уволят человека. Запишут в трудовую книжку… Потом трудно будет устроиться…

Шведов встал, открыл дверь:

— Вахтенный!

Через минуту на палубе появился курсант с повязкой вахтенного на рукаве.

— Позовите-ка Парамонова ко мне.

Буфетчик сейчас же явился. Он смотрел на капитана с надеждой. Может быть, капитан передумал?

— Вот что, Парамонов, я решил вам помочь. Правда, это противозаконно и против моих правил, но… Подайте заявление, что просите уволить вас по собственному желанию. Ну, в связи с семейными обстоятельствами. Понимаете?

— Понимаю, — безучастно сказал буфетчик. — Так, конечно, лучше, чем за прогул… Сейчас принесу.

Ну вот, теперь, кажется, все в порядке. Пусть себе идет, Шведов ему зла не желает. Устроится. Надо срочно заявить в кадры, чтобы прислали буфетчицу.

Но почему-то эти мысли не радовали Шведова. Ведь с Парамоновым ему давно хотелось расстаться. Вот и расстался. А удовлетворения нет. Вообще-то он не любил увольнять людей. Говорил о своем экипаже, что он самый лучший, что на судне порядок. Ну да ладно, дело сделано…

▼

Нардин встретил Парамонова на следующий день, когда тот с чемоданом в руках стоял на набережной и смотрел на парусник. Капитана поразил его печальный вид, чемодан и выходной костюм в рабочее время.

— Уезжаете куда-нибудь? — спросил Нардин, подходя к буфетчику.

— Уволили.

— Уволили? За что же?

— За прогул. Три дня не был на судне.

— Ого! — удивился Нардин. — Теперь за такие дела строго взыскивают. Да и правильно. Прогульщиков не жалуют.

— Не гулял я, — хмуро сказал буфетчик. — Понимаете, не гулял. Впрочем, никому не интересно, что я делал. Есть порядок, закон, а что там и как…

— Напрасно вы, ведь кругом люди. Всегда можно объяснить…

— В том-то и дело, что не всегда.

— Говорили Анатолию Ивановичу? Объяснили?

— Пытался.

— А он что? Не понял?

— Не захотел понять. Закон. Да он меня вообще не очень жаловал. Так что причина нашлась, личная антипатия…

— Бросьте болтать зря. Шведов справедливый человек.

— Как для кого.

— Что же у вас случилось?

— Длинная история. Длинная и не новая.

— Ну ладно. Желаю успеха. Счастливо вам. — Нардин протянул руку. — А все-таки что ж у вас произошло? Если не секрет, конечно.

— Какой там секрет.

— Пойдемте ко мне — расскажете. Может быть, сумею помочь чем-нибудь.

Буфетчик неуверенно двинулся за Нардиным.

В каюте стоял полумрак. Судно низко сидело в воде, высокая стенка закрывала иллюминаторы. Капитан включил свет, вынул из шкафчика две рюмки и глиняную бутылку.

— Мне, пожалуйста, не надо, — проговорил Парамонов.

— Что так?

— Не пью.

— Тогда не настаиваю.

Нардин убрал рюмки.

— Так что же произошло?

— Разрешите закурить?

Парамонов вытащил из пачки папиросу и зажег спичку.

— Вы только меня не перебивайте, Владимир Васильевич. Мне выговориться надо. Может быть, легче станет.

Нардин кивнул в знак согласия и тоже закурил.

— Так вот. Вчера меня уволил Шведов. Поступил, как с нашкодившим мальчишкой. В его глазах я увидел радость. Наконец-то нашелся повод, и он может со мною расстаться. Формально он был прав. Но как было бы плохо жить на свете, если б все люди поступали так, как предписано, не разобравшись в сущности дела. Верно? Я работал честно. Даже старпом не делал мне замечаний, а он у нас строгий. Знаете Константина Петровича Кравченко? Так вот…

Парамонов рассказал Нардину, как два года назад от него ушла жена, бросив сынишку; как не давала о себе знать, и вдруг на днях приехала. Сашка растет без матери. Ему уже шесть… Так вот, приехала Тамара и грозится отобрать мальчишку силой, через милицию. Она, мол, мать, и закон на ее стороне. Но сын ей совсем не нужен. По всему видно. Да и семья у нее сейчас другая. Он, Парамонов, умолял ее оставить их в покое, но Тамара не такая женщина. Говорила, что увезет сына тайком, когда Парамонова не будет дома. Вот он и не отходил от Сашки три дня. Прогул сделал, боялся, чтобы Тамара на самом деле чего-нибудь не выкинула. Но напрасно боялся. Походила она по магазинам, накупила всяких тряпок и уехала. Даже не простилась…

— Вот, собственно, и все, — закончил Парамонов и зажег потухшую папиросу.

— Да… — пробормотал Нардин. — Сложно. Неужели Шведов не понял? Или не поверил вам?

— Не знаю.

— Вот что, — решительно вдруг сказал Нардин. — Посидите у меня, а я схожу на «Алтаир», поговорю с капитаном.

— Стоит ли?

— Попробую.

Нардин перелез через фальшборты обоих судов и постучал в дверь капитанской каюты.

— А, Владимир Васильевич, прошу, — приветствовал Нардина Шведов. — Не часто вы меня навещаете. Каким ветром?

Нардин сел в кресло. Начинать разговор сразу о Парамонове было как-то неудобно. Он сказал:

— Просто так зашел. Может быть, новости какие-нибудь есть?

— Какие тут новости. На днях уходим на Дерхольм, вот и все новости. Хотите водочки? Замечательный омуль мне с севера прислали.

— Нет, благодарю. Вы Парамонова уволили?

Шведов недовольно взглянул на Нардина.

— Уволил. А что такое? Три дня прогулял.

— Вы меня извините, Анатолий Иванович, что я вмешиваюсь не в свои дела, но тут особый случай. Вы вот послушайте…

Шведов выпрямился, лицо его сделалось недовольным.

— Выступаете в роли адвоката, Владимир Васильевич? Либерализм не дает вам спокойно жить. Я думаю, что…

— Вы подождите, пожалуйста…

Но Шведов не желал слушать. Какой-то романтик смеет указывать ему, как следовало поступить с Парамоновым. И было бы за кого просить. Ну там первоклассный боцман, матрос, ценный человек для судна, а тут какой-то недотепа, буфетчик! Полное отсутствие морской этики! Разве он, Шведов, позволил бы себе поучать капитана, обвинять в нечуткости и несправедливости. Наглость, по меньшей мере.

— Вот такая история, Анатолий Иванович. Согласитесь, что человек был…

— Владимир Васильевич, я очень ценю ваши советы и отдаю должное вашей доброте, — вкрадчиво сказал Шведов. — Но лучше бы вы занимались вашим собственным экипажем. Мне кажется, что не очень тактично приходить на чужое судно и лезть в дела, которые вас совершенно не касаются. Вы меня извините за резкость.

В первый момент Нардин удивился тону, каким были произнесены эти слова, но тотчас же в нем начала подниматься злость. Подумаешь, непререкаемый авторитет, человек, никогда не совершавший ошибок.

— Это вы меня извините, — Нардин невежливо уставился на Шведова. — Я пришел не советовать, а рассказать вам о том, чего вы, вероятно, не знаете, иначе не поступили бы так.

— Оставьте, — прервал его Шведов. — Давайте поговорим о другом. О женщинах, хотя бы. И кто, позвольте вас спросить, может утверждать, что Парамонов говорит правду? Я вот, например, уверен, что он пропьянствовал эти три дня. Достаточно посмотреть на его рожу.

— Вы ошибаетесь. Парамонов не пьет.

Шведов захохотал:

— Посмотрите на него. Плевако! Да что Парамонов — ваш друг, которого вы давно знаете, живете с ним в одной квартире? Не пьет! Откуда вы знаете?

— Поверил ему.

— Поверили? Хорошо. Людям надо верить. Нас так учили, — назидательно сказал Шведов. — Но помимо веры есть еще личные наблюдения. Короче говоря, он мне на судне не нужен. Я давно хотел освободиться от него, но не было повода.

— Воспользовались моментом?

— Да, воспользовался. Воспользовался правом капитана подбирать себе команду. Вопросы еще есть? — насмешливо спросил Шведов.

— Вопросов нет. Жаль человека. Нехорошо как-то получилось. Случай не обычный…

— Вы считаете?

Нардин бросил быстрый взгляд на Шведова и твердо сказал:

— Да. Я бы, на вашем месте, оставил его.

— Так то вы, — усмехнулся Шведов. — А мне уже надоел разговор о Парамонове.

— А знаете, Анатолий Иванович, если Парамонов обратится в судком, вам придется отменить приказ.

— Пусть попробует, — высокомерно сказал Шведов. — Я уже все согласовал.

— Тем хуже. По-моему, прежде всего надо быть человеком. Позиция, которую вы занимаете, не достойна капитана. Что-то в ней, вы меня простите, есть мелочное.

Шведов побледнел, в глазах у него появились злые огоньки. Он очень тихо проговорил:

— Ну вот что, уважаемый Владимир Васильевич. Хватит читать мне лекции на морально-этические темы. У нас с вами разные точки зрения на вещи. Будьте здоровы.

Шведов встал, всем своим видом показывая, что беседа окончена. Нардин, не прощаясь, вышел. Он ругал себя за то, что так по-мальчишески неумело повел этот серьезный разговор, ничем не помог человеку, а может быть, даже ухудшил его положение. Надо было как-то подипломатичнее, поделикатнее.

Взбешенный Шведов топтался в своей маленькой каюте. Он не находил себе места. Наглец, мальчишка! Он-то уж знает, что правильно.

Парамонов тоже хорош. Объяснил бы все толком, попросил. Наверное, Шведов при всей своей антипатии к буфетчику оставил бы его, раз такой случай… А то явился, молча подал заявление и отбыл, не сказав ни слова. Как будто не он, а Шведов совершил прогул. А Нардину он этой лекции не забудет. «Недостойная позиция»? Ну, ладно, придет случай, Шведов постарается преподать ему несколько уроков морской этики. Запомнит на всю жизнь.

▼

Парамонов встал, когда в каюту вошел Нардин. По его виду буфетчик сразу определил, что попытка уговорить Шведова успеха не имела.

— Ничего не вышло, Григорий Алексеевич, — огорченно сказал Нардин.

— Я так и думал. Не стоило ходить. Спасибо вам, в общем. Так я пойду.

— Одну минуту, — проговорил Нардин. — Есть один вариант. С будущего рейса у меня уходит подшкипер. На его место я могу взять вас. Будете числиться подшкипером, а заниматься продовольствием и отвечать за все материальные ценности на судне. Считать умеете, человек вы аккуратный. Думаю, справитесь.

— Думаю, что да.

— Ну вот и выход из положения. Правда, «Ригель» придет обратно через месяц. Вам придется подождать.

— Хорошо. Спасибо вам, Владимир Васильевич, большое, — голос Парамонова дрогнул. — Мне уж не так место на «Алтаире» дорого, как престиж. Как мальчишку выгнал.

— Отчасти вы сами виноваты. Пошли бы в судком, и я уверен, что остались бы на судне.

— Не хотелось перед всеми душу открывать. По всякому люди могли принять. До свидания, Владимир Васильевич. Я вас буду ожидать.

ОСТРОВ ДЕРХОЛЬМ

Отражая солнечный свет в желтых лакированных мачтах, «Ригель» под мотором шел по каналу на остров Дерхольм. Курсанты высыпали на палубу. Началось долгожданное плавание. Тронев сидел на кнехте, с любопытством рассматривая суда под разными флагами, стоящие вдоль стенки. Вдруг он услышал:

— Здоро́во, Витька! Счастливого плавания! Привет ребятам!

С грязноватого портового буксира, притулившегося между двумя корпусами океанских судов, кричал парень, одетый в ватник и засаленную кепочку. Он улыбался, приветственно махая рукой.

Виктор сразу узнал Ростика Слонова. Тронев обрадовался, тоже замахал рукой, закричал:

— Здоро́во, Ростик! Вернешься осенью-ю?

«Ригель» уже миновал буксир.

— Не-е-ет! В военный флот иду-у-у! — донеслось оттуда. Из-за шума мотора уже нельзя было разобрать, что кричит парень в ватнике, а Тронев все махал и махал ему рукой, пока «Ригель» не повернул и буксир не скрылся из глаз.

— Витька, кто это был на «Буйном»? Неужели Слонов? Вот куда его занесло, оказывается, — сказал подошедший Батенин.

«Ригель» вышел из канала и очутился в открытом море. Он держал курс на Дерхольм. На палубе стало прохладно. Виктор спустился в кубрик.

▼

Восьмой день стоят баркентины в живописном месте у острова Дерхольм. Парусники отдали якоря в небольшой, удобной бухте, окруженной сосновым лесом. Выходишь из бухты и попадаешь в шхеры. Десятки островов на пути, между ними глубокие, узкие проливы. Острова покрыты густой, сочной зеленью. Когда светит солнце и нет ветра, они отражаются в воде, будто в зеркале. Тихо кругом, голоса слышатся отчетливо и разносятся далеко. Ночью на каждом острове мигает свой маячок. Плывут корабли, переходят из белого сектора в зеленый, в красный. Тут никогда не бывает большого волнения, можно укрыться от любого ветра. Лучшего места для парусных учений найти нельзя.

После разговора с Нардиным Шведов решил не вставать рядом с «Ригелем». Теперь «Алтаир» всегда находился от него в нескольких кабельтовых. Курсанты ужезаметили, что отношения между капитанами испортились. Строят всякие догадки.

Сразу же, как «Алтаир» отдал якорь у Дерхольма, смущенный Роганов подошел к боцману. Димке было очень неприятно начинать этот разговор, он долго колебался, раздумывал, но другого выхода не нашел.

— Ну, чего тебе? — спросил удивленный Миша, когда Димка отвел его в сторону.

— Я хотел просить, чтобы меня пока не посылали на мачту.

— Ты что, больной?

— Нет. Но, понимаете, у меня еще не выработалось чувство высоты…

— То есть как? — не понял Миша.

— Ну… как только я поднимаюсь, кружится голова.

— Ах, вот что. Дело поправимое. Нам такие ребята попадались. Я буду тебя тренировать. Подвязывать к беседке и поднимать на самый верх. Привыкнешь, и все будет в порядке.

Роганов отрицательно покачал головой:

— Перед ребятами неудобно. На беседке! Лучше разрешите мне самому тренироваться. По ночам. Постепенно буду набирать высоту, а пока можете мне давать любые работы.

— Самому тренироваться? — переспросил Миша. — А не упадешь?

— Ни в коем случае. Я постепенно.

— Ну давай. Имей в виду, лазить будешь со страховочным поясом. Если увижу, что ты его не надел, — считай, кончились твои индивидуальные тренировки.

— Есть. Обещаю. А вы, пожалуйста, никому не говорите про меня. Ладно?

— Не беспокойся, не скажу. Только все равно узнают, увидят.

— Нет. Я буду тренироваться на своей вахте. Мы с Гуковым стоим. Он мой корешок.

— Хорошо. Когда освоишься, скажешь мне. Привыкают быстро. Несколько раз поднимешься — и порядок.

Миша сдержал слово. Он никому не рассказал о просьбе Роганова, и, когда проводили парусные учения, курсант всегда оказывался занятым каким-нибудь другим делом. Как-то старпом спросил у боцмана, почему он никогда не видит Роганова на учениях. Миша небрежно ответил:

— Я его посылаю на ответственные работы.

Этим дело и кончилось. Боцман имел право выбирать курсантам работы по своему усмотрению. Зато Роганов стал преданным помощником Миши Бастанже. Димка был благодарен боцману за его доброжелательное отношение к нему и старался изо всех сил. Драил, мыл, чистил, красил. Ни от чего не отказывался. Все делал добросовестно, аккуратно, быстро. Роганову даже нравилось, что каждый раз боцман, выходя на палубу, искал его глазами и, найдя, говорил:

— А ты, Роганов, пойдешь в малярку. Вымоешь в керосине кисти, там в ведре стоят, возьмешь белила и загрунтуешь штурманскую рубку. Вот ключи.

Кротов считал такое доверие незаслуженным. Он самый опытный, бывалый моряк, а тут какой-то Роганов! Курсант совсем не стремился выполнять работы, которые делал Димка, но отношение боцмана к Роганову злило. Кротов даже как-то язвительно бросил:

— Замену себе готовишь, Миша?

Боцман блеснул глазами:

— Гальюны захотел чистить? Роганов, отдай ему швабру и ключи от кладовки. Давай, Кротов, дуй на бак.

— Нет, нет, боцман, — испугался Кротов. — Я совсем не к тому. Пошутил просто. Смотрю, Димка у тебя правой рукой стал. Не зазнался бы.

— Дурак ты, Крот, — засмеялся Роганов. — При чем тут зазнался? Можно подумать, что меня в должности повысили.

— Вот что я тебе скажу, Кротов, — серьезно сказал Бастанже. — Если бы ты так работал, как Роганов, было бы очень хорошо. А за тобой ходить сзади надо. Вчера красил фальшборт против камбуза?

— Ну, красил. А что?

— Иди посмотри, сколько там пропусков. Перекрашивать надо. Вот что.

— Не может быть.

Сконфуженный Кротов пошел смотреть на свою вчерашнюю работу.

▼

Роганов твердо решил освободиться от страха перед высотой. Он попросил, чтобы его перевели на вахту вместе с Гуковым с двенадцати ночи до четырех утра. В это время все спали. Он и Гуков находились на палубе, да в рубке подремывал штурман. Стояли светлые северные ночи. Роганову никто не мешал заниматься тренировкой. На случай вопроса вахтенного штурмана, что, мол, курсант делает на рее, всегда имелась тысяча правдоподобных объяснений.

Обычно Гуков садился где-нибудь у дверей в кубрик и, задрав голову, наблюдал за Рогановым.

Димка подходил к мачте, брался руками за ванты и, быстро перебирая ногами, поднимался до марсовой площадки. Отдохнув несколько секунд, он поднимался на фор-стень-ванты. Тут движения его становились скованнее. Роганов старался не смотреть вниз — кружилась голова.

Он ступал на перты марса-рея, лихорадочно торопился застегнуть карабин страховочного пояса за заспинник и наваливался животом на рей. Туловище перегибалось. Ноги начинали мерзко дрожать. В глазах плыли белые круги. Он ничего не соображал. О дальнейшем подъеме нечего было и думать. Даже на такой высоте работать он пока не мог. Как слепой, нащупывал Димка выбленки и медленно спускался по вантам.

— Как сегодня? Лучше? — участливо спрашивал Гуков, заглядывая Димке в глаза.

— Мне кажется, все так же. Как доберусь до нижнего марса-рея, так и стоп. Выше подняться не могу.

Прошло еще несколько тренировок, и после одной из них Гуков сказал:

— Сегодня ты подвинулся к самому ноку реи.

Он говорил правду. Роганов постепенно привыкал к высоте. Незаметно для самого себя, он свободнее передвигался по рею, до марса поднимался теперь очень легко, у него меньше кружилась голова, он мог уже смотреть вниз. Надо было еще несколько ночей таких тренировок, чтобы окончательно победить страх и работать на самом верху. Но случилось непредвиденное.

Однажды, когда курсанты тренировались, Шведов вышел на палубу. Он остановился, поднял голову, с удовольствием наблюдая, как быстро бегут вниз по вантам курсанты. У мачты стоял боцман с секундомером. Когда последний практикант спустился и встал в строй, капитан подозвал Мишу.

— Какие результаты, боцман?

— Нормально. Сорок пять секунд.

— Надо быстрее. Сорок секунд — не больше. Тогда с «Ригелем» можем потягаться. А почему я никогда не вижу Роганова на постановке и уборке парусов, на тренировках. Ты что его не посылаешь наверх?

Шведов посмотрел на Мишу. Боцман молчал.

— Так в чем дело?

— Он не может еще работать на реях, Анатолий Иванович, не привык к высоте, а так хороший, знающий и старательный курсант, — неохотно ответил Миша. — Разрешите идти?

Шведов недовольно покачал головой:

— Напрасно ты не сказал мне об этом раньше. Приучать надо, поднимать на беседке привязанным. Ведь сам прекрасно знаешь, что надо делать в таких случаях.

— Стесняется парень. Обещал сам привыкнуть.

— Стесняется… — Шведов пожал плечами. Он взглянул на строй практикантов. Они тихо переговаривались, ожидая, когда их отпустят. Учения закончились.

— Роганов! — позвал капитан.

Димка вышел из строя, подошел к Шведову, стал по стойке «смирно».

— Не надо бояться высоты. Моряк не должен ее бояться, — тихо, чтобы не слышали в строю, сказал Шведов. — Докажите, что вы не трус. С вами ничего плохого не случится. Вас страхует тросик с карабином. Идите на бом-брам-рей. Сразу.

— Товарищ капитан, — умоляюще проговорил Роганов. — Я еще не готов. Я пробовал, но пока еще… Очень прошу, не посылайте. Ведь смеяться будут.

— Не трусьте, Роганов. Только раз преодолеете страх — и навсегда. Идите, не бойтесь.

— Анатолий Иванович…

Видя, что Роганов не двигается, Шведов громко и жестко, будто отдавал команды в море, приказал:

— Курсант Роганов, на бом-брам-рей! Быстро!

Роганов повернулся и деревянным шагом подошел к вантам. Все головы повернулись к нему. Боцман неодобрительно смотрел на капитана.

— Не дрейфь, Димка! — крикнул Гуков из строя. — Не дрейфь!

Но Роганов не услышал этого дружеского голоса. Он смотрел на ванты и думал лишь о том, чтобы не опозориться, не оказаться смешным. Белые круги пошли перед глазами. Он подошел к вантам, ступил на первые выбленки и медленно, неуверенно переставляя ноги, полез наверх. До марсовой площадки Димка добрался сравнительно быстро. Помогли ночные тренировки. Он остановился, передохнул, посмотрел вниз. Там расплывчатыми пятнами качались задранные вверх головы курсантов. Белые круги в глазах замелькали быстрее, голова закружилась. Роганов стиснул зубы и, стараясь больше не смотреть вниз, полез дальше. Он ненавидел Шведова.

«Зачем послал на посмешище. Зачем? Сволочь, свинья — мелькало в Димкином затуманенном мозгу. — Просил ведь. Объяснял. Ну, ничего. Только бы долезть, только бы не опозориться перед всеми… Назад дороги нет. Я докажу им».

Он перебрался на брам-стень-ванты. Руки ослабели. Роганов опять непроизвольно посмотрел вниз. Палубы он не увидел. Внизу блестящее, холодное расстилалось море. Роганов закачался, судорожно вцепился в выбленки…

…Шведов стоял, засунув руки в карманы тужурки. Видя неуверенные движения Роганова, он уже сожалел о том, что послал его на мачту.

«Почему я это сделал? Парень не готов. Сумеет ли он преодолеть страх? Вот так, сразу… Неправильно, черт возьми, напрасно…»

Роганов замер на вантах.

— Вниз, Роганов! — крикнул капитан и, заметив, что курсант не двигается, повторил: — Немедленно вниз, Роганов!

Димка услышал, но приказание капитана подхлестнуло его. Вниз? Нет, только вверх. Он должен доказать капитану и ребятам, что он не трус. Курсант перелез на рей. Он шарил за спиной, пытаясь защелкнуть карабин на заспинке. Так. Кажется, зацепил. Ноги дрожали от напряжения. Он всем телом навалился на рей. Димка выполнил приказ. Отдохнуть, прийти в себя… Потом обратно. Спускаться страшнее, чем лезть наверх. Димка попытался передвинуться ближе к мачте. Он закачался и вдруг почувствовал, как задрожали перты, ноги ушли вперед… Как будто он садился в кресло и проваливался, проваливался в пустоту… Димка закрыл глаза.

Сильный рывок, боль от врезавшегося в тело пояса — Роганов понял, что он сорвался, повис в воздухе. Невыносимо резал сместившийся под мышки пояс… Димка болтался, как мешок на стропе. Позор! Упал с рея! Такого еще не бывало на «Алтаире».

…Роганов еще держался на рее, когда Шведов понял, что сейчас произойдет то, чего он боялся, не хотел. Только непоколебимая уверенность в том, что он всегда знает, как и что надо делать, толкнула его на такое легкомыслие. Страхующий тросик выдержит, он не сомневался, их проверяли неоднократно, а вот выдержит ли у парня сердце?

Стоящие на палубе молча наблюдали за товарищем. Сначала кое-кто пытался острить, но чем выше поднимался Роганов, тем серьезнее становился строй. Когда Димка достиг бом-брам-рея, курсанты замерли.

— Сорвался! — вдруг закричал боцман и бросился к вантам. Строй рассыпался. И тут раздался резкий голос Шведова:

— Штатная команда первой вахты. Наверх! Помочь курсанту спуститься! Быстро!

Матросы по вантам обоих бортов побежали к бом-брам-рею. Спуск Роганова произвели за несколько минут. Умелые руки обвязали его свободным фалом, отцепили карабин и бережно спустили на палубу. Смущенный Роганов стоял окруженный курсантами. Он виновато улыбался, как бы прося извинить его за причиненное беспокойство. К нему подошел Шведов.

— Как себя чувствуете, Роганов? — участливо спросил он. — Ничего с вами не случилось? Ну вот и хорошо. Не очень успешный подъем, зато в следующий раз смело пойдете наверх. Не у всякого курсанта такая практика. Правда?

Шведов посмотрел в глаза Роганову и увидел в них что-то такое, отчего ему не захотелось больше шутить.

— Идите, Роганов, к врачу. Пусть он вас осмотрит. Отдохните, успокойтесь. — Шведов повернулся и, провожаемый молчанием, пошел к себе в каюту.

В каюте капитан лег на диван, закинул руки за голову.

«Очень скверно получилось. Надо объяснить Роганову, почему я послал его на мачту. Он должен понять. Сейчас парень обозлен. Но это пройдет…» — так думал капитан, ворочаясь на коротком диване.

А в это время в курсантском кубрике кипели страсти.

— Ну и вид ты имел, когда болтался на тросике! Как препарированная лягушка, — хохотал Кротов.

— Как тебя угораздило, Димка? Говорят, что такого случая никогда не было на «Алтаире».

— А все-таки кэп напрасно послал его на мачту, — осторожно заметил Гуков. — Ты говорил ему?

— Охо-хо! Не тот пошел моряк, — не унимался Кротов. — С такими много не наработаешь. Особенно в шторм. Как начнут валиться горохом с мачт. Охо-хо!

— Выглядел ты действительно смешно, Димка, — улыбнулся Бибиков. — Висеть-то не страшно?

— Как же ты, Роганов, полезешь на рей в шторм? Тогда похуже будет. Качка, — насмешливо спрашивал Кротов.

— Швед правильно поступил. Надо воспитывать в себе чувство высоты. Верно, Роганов? — важно сказал Варенков. — В военном флоте как учат новичков плавать? Бросят в воду, а там как хочешь.

Димка почти не слышал, что говорили товарищи. Он лег на свою койку, повернулся к переборке. Он никак не мог прийти в себя. Только на одну секунду ему стало очень страшно — это когда он почувствовал, что перты уходят вперед… Потом уже, когда он висел на тросике, страх прошел, тросик выдержал. Осталось чувство стыда за свою неловкость. Особенно, когда матросы «Алтаира» спускали его вниз. Наверное, это выглядело смешно. Но тогда никто не смеялся. Перепугались или не хотели обидеть? Теперь же насмешкам не будет конца. Шведов… Лучше о нем не думать. Он казался ему человеком достойным подражания. Сегодня ореол, сиявший вокруг капитана, померк. Остался мелочный человек, желающий показать, что он может не считаться с самолюбием других, попирать его, выставить на посмешище… Лучше не думать. Разочарование слишком велико. Обида росла в Димкином сердце. Человек, которого он ставил выше других, оказался…

Роганов натянул на голову одеяло.

▼

Утром Шведов — выбритый, в легкой форменной курточке с погонами на плечах — вышел к подъему флага. Когда практикантов распустили, он подошел к Роганову.

— Здравствуйте, Роганов, — как ни в чем не бывало поздоровался капитан. — Надеюсь, чувствуете себя хорошо? Все прошло? Вид у вас отличный. Ровно в двенадцать прошу пожаловать ко мне.

— Есть явиться, — отчеканил Роганов.

«Зачем он меня зовет? — подумал Димка, принимаясь за работу. — Раздалбывать за вчерашнее падение?»

Без пяти двенадцать он помылся, переоделся в чистую робу и отправился к капитану.

— Вы, наверное, удивились, что я пригласил вас, — сказал Шведов, усаживая курсанта. — Я хотел объяснить, почему послал вас вчера на мачту.

Димка сидел в напряженной позе, немигающими глазами уставившись на капитана. Зачем еще эта, никому не нужная, дурацкая встреча? Все уже пережито, все ясно. Точки поставлены. Он боялся за себя. Боялся нагрубить.

— Так вот, Роганов, — начал Шведов, отпивая воду из стакана. Видно было, что он чувствует себя неловко. — Вчера я увидел, что вы обижены, наверное, считаете меня самодуром, мое решение неправильным и жестоким. Верно?

Димка молчал.

— Мне не хотелось, чтобы вы думали так. Я руководствовался только добрым отношением к вам. Поймите, что вам как моряку, будущему командиру флота, с кого будут брать пример подчиненные, надо показывать образцы, — Шведов отхлебнул воды.

«Ну что я говорю? Каким-то дубовым языком. Не так надо, не так», — мелькнуло в голове, когда он взглянул на неподвижное лицо Роганова.

— Да, вот так… Моряк должен быть смелым. В вашей жизни будет еще много случаев, когда придется преодолевать страх. Я могу привести десятки примеров: спасение людей на шлюпке в шторм, тушение пожара, да много их… Страшно, не хочется, но долг заставляет. И если человек начинает тренировать себя преодолевать страх смолоду, потом ему значительно легче… Мне казалось вчера, вы сумеете положить фундамент этому преодолению страха. Поэтому я считал, что своим приказом помогу вам, облегчу задачу. Вы понимаете меня, Роганов?

Димка кивнул головой. Шведов облегченно вздохнул. Кажется, парень понял.

— Конечно, очень неудачно получилось то, что вы сорвались с рея. Но ведь этого могло и не быть. Правда? Вы молодец, Роганов. В какой-то момент я уже начал сомневаться в вас, но оказывается напрасно. Рубикон перейден. Вы согласны со мной? — спросил капитан, обеспокоенный молчанием курсанта.

Димка так же напряженно смотрел на Шведова. Потом неестественно хриплым голосом проговорил:

— Я могу говорить откровенно?

— Безусловно. Наш разговор с глазу на глаз.

— Я думаю, что вы… Вы не тот человек, за которого я принимал вас. Самодур не должен быть капитаном учебного судна. Я могу идти?

Шведов не ожидал такого. Он покраснел, встал с кресла и, с трудом сдерживая гнев, сказал:

— Вы обидели меня, курсант Роганов. Причем обидели напрасно. Но вы можете думать, как вам угодно. Жаль, что вы ничего не поняли. Душевной беседы, на какую я надеялся, не получилось. Жаль. Можете идти, Роганов.

Роганов поднялся и, повернувшись на каблуках, вышел. Он шел по палубе и думал: «Хорошо, что я ему откровенно все сказал. Пусть знает».

НА «БУЙНОМ»

Тронев бесцельно шел по берегу. Товарищи отправились в поселок, в кино, а ему не захотелось. Он долго уговаривал Зойку поехать с ним, но девушка отказалась.

— Не пойду. У меня на судне дел полно. Стирка.

Виктор нагибался, поднимал камешки и бросал их в тихую воду бухты. «Блинчики» не получались. Он дошел до маленького деревянного пирса с пришвартованной к нему баржей. Когда-то ярко-желтый гусеничный кран, пыхтя и лязгая, перегружал на берег серые шлакоблоки. В поселке собирались строить дома.

Тронев присел на валун и принялся лениво наблюдать за работой крана. Он уже пожалел, что не пошел с ребятами в кино. Что ему делать? Пойти в поселок?

Солнце зашло за скалистый остров. На воду, на камни легли тени. Все сделалось серым, скучным. Из-за поворота показался буксир с двумя баржами за кормой.

«Шлакоблоки везет», — подумал Виктор, глядя на приближающийся буксир. Кран замолк. Из кабины выскочил чумазый машинист и тоже уставился на судно.

— «Буйный», — сказал он, оборачиваясь к Троневу, — блоки притащил. План выполняет. Я еще эти не выгрузил. Ну и дает!

— «Буйный»? — переспросил Тронев и тут же вспомнил, что именно с «Буйного» кричал ему Слонов, когда они несколько дней назад проходили по каналу. Слонов! Интересно узнать, как он живет? Порасспросить поподробнее.

В памяти всплыла нашумевшая история исключения Ростика из училища. И надо же ему было полезть в драку со старшиной. Дурак. Кулаками решил доказывать свою правоту. Правда, и старшина Рабизов зря придирался к парню на каждом шагу, не выносил независимого вида Ростика. Ни курсанты, ни он, комсорг Тронев, не придавали значения этой обоюдной неприязни. И только когда дело дошло до драки — вмешались. Но было уже поздно. Дисциплинарный совет постановил исключить Слонова из училища, а старшину Рабизова лишить старшинского звания.

Тем временем «Буйный» подходил к причалу. По мостику носился маленький человечек в форменном капитанском костюме и огромной фуражке. Он непрерывно дергал ручку телеграфа, менял хода, перегибался через борт и подавал команды на корму.

Первую баржу подтянули вплотную к буксиру. На нее спрыгнули два матроса. «Буйный» лихо развернулся и отдал буксирный трос. Баржи самостоятельно поплыли к причалу.

— Видал, как работает? Степаныч — мастер! — воскликнул крановщик. — На барже, давай конец!

Матросы не торопились. Они поглядывали на буксир. «Буйный» уперся носом в борт первой баржи и, работая малым ходом, прижал ее к причалу. Лишь тогда матросы сошли на берег и закрепили швартовы.

Капитан прозвонил телеграфом отбой и, увидя на пирсе крановщика, закричал:

— Что же ты, Иван, копаешься? Мне порожняк уводить надо.

Крановщик заулыбался, помахал рукой:

— Все равно ночь стоять, Николай Степаныч. Я работать буду. К утру всю тройку закончу. Не думал, что вы так быстро.

— Ну, добро, если так. Давай, Иван, жми. С рассветом уйду, — сказал капитан, спускаясь вниз.

Из рулевой рубки вышел Слонов с тряпкой в руке. Он по-хозяйски принялся протирать стекла.

— Ростик! — крикнул Тронев.

Слонов прекратил работу, удивленно посмотрел на берег, узнав Тронева, соскользнул по поручням на палубу.

— Давай заходи! Вы тут давно стоите?

Тронев перелез на баржи, оттуда на «Буйный».

— Здоро́во, Слон, — сказал он, пожимая руку товарищу. — Как жизнь?

— Лучше всех, — усмехнулся Слонов. — Пойдем ко мне в каюту. Вахта кончилась.

Они спустились в помещение. В маленькой каюте Слонова было неуютно. На одной койке, небрежно застеленной серым байковым одеялом, лежала грязноватая подушка и пыльный ватник. На другой, видимо, недавно спали. Одеяло, простыни, тоже какие-то серые, в желтых пятнах, сбились в неопрятный комок. Хозяин даже не потрудился застелить койку. Встал и ушел. Палуба, когда-то покрытая коричневым линолеумом, сейчас была неопределенного грязного цвета. Коврик, лежавший у двери, из зеленого превратился в черный. На столике валялись корки хлеба, стояла тарелка с алюминиевой ложкой и остатками засохшей каши. Вместо пепельницы — банка из-под мясных консервов, до краев наполненная окурками.

— Садись, — пригласил Слонов и, подтянув под себя одеяло, плюхнулся на койку.

— Да… — протянул Виктор, осматривая каюту. — Не лайнер. Может, за маленькой сбегать в магазин. Со встречей.

— Не надо. У меня тут что-то осталось.

Ростислав встал, открыл шкафчик, достал бутылку плодово-ягодного вина, поставил на стол.

— Плодовыгодное. Не тот нарзан. Бедно живете. — Тронев повертел бутылку в руках. — Четырнадцать градусов всего.

Слонов ничего не ответил. Из ящика стола он достал два мутных граненых стакана, посмотрел через них на свет:

— Сойдет. Закрой-ка дверь на ключ.

Тронев щелкнул замком.

— Так-с. Вот заесть нечем. Придется зефиром закусывать. Не возражаешь? На камбуз идти неохота.

Ростислав наполнил стаканы:

— Ну, давай со встречей.

Он поднял стакан, стукнул донышком о столик, почему-то сказал: «Кук открыл Северный полюс» — и опрокинул в рот содержимое. Тронев тоже выпил. Он взял розовый липкий зефир, пожевал, чтобы отбить противный вкус вина.

— Рассказывай, как живешь, — попросил он Слонова.

— Как видишь. Ничего, — хмуро ответил Ростислав и отвел глаза. — Живу. А как там наши прославленные мореходы? Орел, Курейко, Тихомиров?

— На месте. Изучают фалы, лазают на мачты, гребут. Замучили нас учениями совсем. Ты что же на военку не идешь?

— Иду. В ноябре призыв. Я уже и комиссию прошел.

— Неохота?

— Охота — неохота, а надо.

— А потом что?

Слонов с усмешкой взглянул на товарища:

— Потом? Отслужу, вернусь в училище. Назло всем. Всем моим «друзьям» — Клокову, Рабизову, Мазурову.

— Почему назло?

— Потому что сволочи они.

— Почему сволочи? — перебил Слонова Тронев. — Сам дураком был, так и пенять не на кого.

— Ладно. Дураком или умным, это как сказать. Я все помню… — Тронев поразился злости, которая зазвучала в голосе Слонова. — Сам-то что Рабизов делал? Ведь знаю я… Рассказывать только на совете не хотелось.

— Брось, брось, Ростик, не перегибай. Ты сам понимаешь, что виноват. Кулак — не решение вопроса. Не в каменном веке живем. Так?

— Так. Но помыкать собой каждому подонку вроде Рабизова я не позволю. Был бы кто! Ладно, черт с ним. Вспоминать не стоит. Давай за счастливое плавание.

Ростислав снова наполнил стаканы.

— А как ты попал на «Буйный»? — спросил Тронев.

— Так и попал. До призыва что-то надо делать. Дома родители запилили. Опротивело. Вот и пошел в портофлот. До ноября поработаю. Все же дело, — невесело закончил Слонов.

Снаружи кто-то подергал ручку двери, и мальчишеский голос спросил:

— Ты дома, Слон? В восемь часов собрание. Старик созывает насчет Григорьева.

— Ладно, приду, — отозвался Слонов.

— А как ваш старик?

— Кэп мировой.

— А мне он почему-то не понравился. Маломерок какой-то. Орет, бегает… Не звучит…

— Ты на внешность не смотри. Мал золотник, да дорог. Звучит как хороший рояль, — глаза у Слонова подобрели. — Мудрый старик, хороший. Тяжелую жизнь прожил, поэтому много понимает.

— Что же он на «Буйном» сидит в таком разе?

— А где же ему сидеть? Диплом у него короткий, годков много. Куда же ему теперь податься? На пенсию скоро. Тем более, что буксировщик он великолепный. Зарабатывает прилично.

— Понятно. Как у вас насчет этого дела? Разрешается? — Тронев щелкнул себя по горлу.

— Пьют понемножку, втихую. Но старик за пьянку строго наказывает. Премии лишает. Рублем, в общем, бьет. Боятся.

— Но ты, я смотрю, запас все-таки держишь, — кивнул Тронев на опорожненную бутылку.

— Нет. Это случайно. Вчера день рождения одного пацана праздновали. Вот и осталось. А так, я на судне не пью. — Слонов засмеялся. — Сегодня исключение ради встречи. Ты, вероятно, единственный из Мореходки, кого я уважаю.

— А я думаю, что ты все-таки к нам после службы не вернешься, — задумчиво сказал Тронев. — Не вернешься…

— Это еще почему?

— Не захочешь. Снова дисциплина, строй, старшины…

Слонов допил остатки из стакана, высунул голову в иллюминатор, посмотрел, нет ли кого на причале, выбросил бутылку и только после этого раздельно ответил:

— Запомни раз и навсегда. Я моряк по призванию. Мне нужен диплом штурмана. И никакой другой. Диплом врача или инженера меня не устраивает. Усвоил?

Слонов говорил громко, вызывающе.

— Значит, вперед до капитана? — усмехнулся Тронев.

— Только так, — без улыбки проговорил Слонов. — Буду капитаном — и хорошим.

Тронева почему-то рассердил самоуверенный тон Слонова, и он, иронически оглядев каюту, желая уколоть, сказал:

— Давай, давай. А вот живешь не по-капитански. Не каюта, а гадюшник какой-то. На других судах такого бы не потерпели.

Ростислав снисходительно посмотрел на Виктора:

— Ты прав — гадюшник. Некогда, Витек. Знаешь, как мы работаем. Вкалываем день и ночь. Подай буксир, крепи буксир, отдай буксир. Все руками. Не успели прийти, сейчас же и отход. Переходы тоже. Морские пасынки. Команда держится потому, что ребят понемногу забирают на большие суда. Нет времени за порядком следить. Вот так.

В каюту постучали.

— Открой-ка, Слонов.

— Старик, — испуганно прошептал Слонов. — Убери скорее стаканы.

Тронев сунул стаканы в стол, и Ростислав открыл дверь.

— Пожалуйста, Николай Степанович.

Вошел капитан. Сейчас Тронев рассмотрел его. Маленького роста, большеголовый, с морщинистым, похожим на печеное яблоко лицом, он не производил впечатление «мастера», как о нем с восхищением говорил крановщик. Кустистые седые брови и смешной нос Сирано де Бержерака дополняли портрет. Но маленькие, какие-то пестрые глаза смотрели остро и цепко.

— Чего закрылись? — недовольно сказал капитан, подозрительно оглядывая стол. — Каюту бы прибрал. Не совестно? Кавардак! Сколько раз я говорил… Встанешь на береговую вахту с восьми. Григорьева буду списывать. Не забудь, смотри…

Не обратив никакого внимания на курсанта, капитан вышел.

— Заметил? — вопросительно посмотрел Тронев на Ростислава.

— Не думаю. Заметил бы — разнес тут же.

— Хорошо тогда. А что с Григорьевым? — поинтересовался Тронев.

— С Григорьевым… Да воду мутит. Николай Степанович прихватил его с бутылкой. Отнял и выкинул за борт. Предупредил, что если еще заметит, то Григорьев вместе с водкой вылетит. А тут неделю назад Григорьев опять на судне банкет устроил. Да какой еще! А на следующий день у его напарника обнаружилась пропажа денег. Старик сам занялся расследованием. Григорьев сознался, просил деньги удержать из получки, отдать потерпевшему. Вот такое дело.

— Гнать подлюгу. Самое страшное, когда на судне заводится вор. Подозрение на всех падает, — с возмущением сказал Виктор. — Немедленно гнать.

— И выгоним. Были бы хоть смягчающие обстоятельства. А то на все деньги водки накупил и напарника еще угощал. И ходит как ни в чем не бывало. Ребята очень возмущены.

— Неприятно, — посочувствовал Тронев. — Ну, мне пора. Скоро шлюпка наша должна прийти. Поедем к нам на «Ригель», Ростик. Ребят повидаешь. Поехали?

— Не поеду. Времени нет. Да и было бы, не поехал, — жестко сказал Слонов. — Видеть не хочу эти рожи. Вернусь в училище — увидимся. Вы уж тогда на пятом курсе будете.

— Жаль все-таки, что тебя отчислили. Много времени потеряешь.

— Не стоит говорить про то, что было, Витька. Обидно, конечно. Но теперь поздно ахать. Но ты не сомневайся — я вернусь. Воли у меня хватит и упрямства тоже.

— Да уж с упрямством твоим мы знакомы. Не принесло бы оно вреда.

— Будет пущено по другим рельсам. Кое-что и я понял, когда сидел всеми вами покинутый. О тебе не говорю. Ты здорово выступал на совете. Остальные… Ну, ладно… Это пройденный этап. Пойдем, я провожу тебя немного.

Они спустились на берег. На фоне зеленого острова стояли баркентины.

— Красивые все-таки суденышки, — с грустью проговорил Слонов.

Виктор взглянул на него.

— Откровенно скажу, я полагал, что ты при помощи папаши поступишь в какой-нибудь вуз. Все равно в какой. Пойдешь по линии наименьшего сопротивления.

— Зря так думал. Ну, давай плавник. Вон ваша шлюпка идет.

— Будь. Счастливо тебе, Ростик!

Они попрощались. Виктор побежал на мысок, куда должна была пристать шлюпка с «Ригеля».

Слонов посмотрел на приближающуюся шлюпку, поднял приветственно руку и пошел на «Буйный».

«ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ»

Закончилась нудная стоянка у Дерхольма. Парусники уходили в море. Теперь практиканты не были похожи на слепых щенят, слоняющихся по палубе, не имеющих понятия, за какую снасть надо взяться, какую травить, а какую выбрать. Каждый имел свое определенное место, знал, что ему делать при поворотах, уборке и постановке парусов.

В день отхода от Дерхольма, после подъема флага, Нардин на несколько минут задержал курсантов в строю. Он сказал:

— Через час будем сниматься. Помните: вы не пассажиры и не ученики, а команда «Ригеля». И потому должны понять, что, какой бы ни был капитан, даже первоклассный знаток парусного дела, он один беспомощен. В этом особенность парусного плавания. Если, например, Хабибулин не выберет вовремя завал-тали или Ткачев замешкается с отдачей кливер-шкота — маневр не получится. Каждый из вас принимает участие в управлении судном. Твердо запомните это. От вашей слаженной работы зависит многое. А сейчас с якоря сниматься, паруса ставить!

Раздался свисток старпома. Курсанты разбежались по местам. Те, кто работал на фор-мачте, полезли наверх. «Ригель» одевался в паруса. Затарахтел брашпиль. Скоро с бака донеслось:

— Якорь чист!

Нардин звонким голосом скомандовал:

— Кливер и стаксель-шкоты раздернуть! Пошел левые брасы! Право на борт!

«Ригель» слегка накренился, прошел немного вперед, развернулся и лег на другой галс.

— Молодец наш Володя! — похвалил капитана спустившийся с мачты Орлов. — Под одними парусами снялся. Без машины. Шик!

— Лихо. Здесь тесно для парусных маневров, — согласился с ним Курейко. — Но мы тоже молодцы. Здорово работали. Интересно, за сколько минут поставили все паруса?

Начал накрапывать дождь. Баркентина выходила в открытую часть залива. Впереди лежало неприветливое серое море. Ого! Здесь не то, что в спокойных шхерах. Воду начало поддавать на палубу. Она белой пеной бурлила в проходах. Без сапог наверх не вылезешь. Курсанты оделись «по-штормовому»: черные зюйдвестки, непромокаемая роба, резиновые сапоги и широкие страхующие пояса с блестящими карабинами. Чувствуют себя настоящими моряками.

«Ригель» кланяется каждой волне. Он высоко поднимает острый нос, потом плюхается в воду. От бортов по обе стороны рассыпаются шипящие каскады. Но изнурительной бортовой качки, такой, какая бывает на пароходах, здесь нет.

Судно лежит, прижатое ветром к воде. Качка только килевая. Как удивительно тихо, непривычно на паруснике. Ничто не заглушает шума моря и ветра. Машина не работает. Внизу, в каютах, тихонько поскрипывают переборки да слышны удары волн в борта.

Курсанты сидят на палубе, стараясь укрыться от ветра. Тронев пристроился на ящике из-под картошки на самом носу. Здесь поддает сильнее, брызги попадают на лицо, но ему нравится сидеть тут. Настроение у него под стать погоде. Неважное. Виктор все еще вспоминает свое последнее свидание с Люкой. Жалеет, что поссорился с ней? Нет. Слишком коротким было их знакомство. Она так быстро отказалась от него, что жалеть не о чем. Открыла свое внутреннее «я», стало совершенно ясным, чем она дышит. И все-таки ему как-то обидно.

На палубе появляется Зойка. Она испуганно прячется за угол надстройки, ждет, когда пройдет волна. В руках у нее стопка тарелок. Плохое настроение Виктора мигом улетучивается.

— Зоенька! — кричит он. — Тебе помочь? Смотри, сыграешь за борт или тарелки раскокаешь.

Тронев ловко скользит по накренившейся палубе. Он берет у Зои половину тарелок.

— Куда прикажете?

— На камбуз. Смотри не разбей.

— Не бойся. Поехали.

Переждав, пока с палубы схлынула вода, они побежали к камбузу.

В последние дни Тронев стал часто проводить время с Зойкой. Когда стояли у Дерхольма, он ежедневно возил ее на шлюпке на берег, в поселок. Помогал выбивать диваны, выливать ведра с грязной водой, таскал тяжелые тюки с бельем. Курсанты уже начали посмеиваться.

— Охмуряет нашу Зойку, — сказал как-то Орлов. — Как бы чего не вышло.

Тронев почему-то рассердился. В другой раз он ответил бы шуткой, а тут взорвался:

— Не шлепай языком напрасно, Орел. Никого я не охмуряю.

— Юпитер, ты сердишься — значит, ты не прав, — усмехнулся Орлов. — Знаем мы…

В конце концов Виктору безразлично, что думают курсанты. Ничего плохого он не делает. Просто скучно, вот он и проводит время с Зойкой. Как ребята любят все искажать! А вот, кажется, сам Орлов по уши врезался в Зойку! Несколько раз приглашал ее на танцы, в кино, да она не пошла. Правда, и Виктор ее звал, но девушка тоже отказалась. Ходила с Курейко и боцманом. А когда он спросил, почему она не хочет идти с ним, Зойка ответила:

— Я же сказала, что все мои вечера расписаны на два месяца вперед. Потом я еще не решила, что ты за человек.

Вскоре они поссорились с Зойкой. Вся команда «Ригеля» уехала в поселок, на танцы. Остались вахтенные. Виктор только что отстоял у трапа и слонялся по судну, не зная, куда себя деть. Очень тоскливо сидеть на борту, когда никого нет. Заглянул в кают-компанию. Пусто. В рулевой рубке дремал над книгой третий помощник. Тронев походил по палубе, спустился вниз в жилые помещения. И здесь было тихо. Казалось, что все судно вымерло. Виктор толкнул дверь в Зойкину каюту. Плохо накинутый крючок соскочил, дверь открылась. Он услышал Зойкин крик. Девушка стояла перед ним почти раздетая.

— Уходи сейчас же, — испуганно сказала Зойка, видя, что курсант не двигается с места и не закрывает дверь.

— Уходи, — повторила она.

А Тронев смотрел на тоненькую Зойкину фигуру, на руки, прижимающие полотенце к маленькой груди, и думал, что вот сейчас произойдет то, что он последнее время часто представлял себе. Сильного отпора он не получит. Но произошло то, чего он совсем не ожидал. Зойка бросила полотенце, схватила стоявшую на столе вазу с полевыми цветами и со всей силы швырнула ее в Виктора. Он еле успел уклониться, захлопнув дверь. Ваза со звоном упала на палубу. Под ногами растекалась лужа, лежали осколки и сиреневые цветы. Из-за двери раздавался заливчатый Зойкин смех.

— Получил? Не будешь лезть, куда тебя не просят.

— Еще смеется, — прошептал Тронев. — Ведь могла поранить. Подумаешь, святая невинность.

Хорошо, что никто не видел его позора. Не то бы засмеяли. Вот тебе и судовая девчонка! Только бы она никому не рассказала.

— Собери черепки и выбрось за борт, — спокойно сказала Зойка из-за двери.

Ругаясь в душе, Тронев выбросил осколки, нашел в конце коридора тряпку, подтер лужу.

— Зойка, — позвал он.

— Ну, чего?

— Я тебе этого не прощу.

— Очень я боюсь. Мне безразлично, простишь ты мне или нет. Сам виноват. Тебя сюда никто не приглашал, — сказала Зойка. — И давай убирайся, не торчи под дверью.

— Очень ты уж из себя корчишь. Не поймешь кого. Можно подумать, что ты и парней не знала…

— Не твое дело. Тебя не касается.

Виктор ничего не ответил, поднялся на палубу. Он был зол. Попасть в такое глупое положение!

Встретившись с Зойкой, Виктор сделал вид, будто ничего не произошло. Но девушка смотрела холодно, на шутки не отвечала, избегала оставаться с ним наедине. Тронева задело. Ах, так! Не очень-то и хотелось. Он тоже не будет ее замечать. Прошло несколько дней, и без Зойки Виктору стало скучно. Чего-то не хватало. Подойти первому — не позволяла мужская гордость. Зойка тоже не думала мириться. Она поехала на берег с Орловым, и это особенно возмутило Виктора: «Нашла с кем. Лучше выбрать не могла». Кончилась их размолвка тем, что Виктор спрятал свое самолюбие в карман и подошел к Зойке:

— Зоя, ты на меня сердишься?

— А за что мне на тебя сердиться?

— За тот случай…

— Не сержусь. Просто не хочу иметь с тобой никакого дела. Показал, кто ты такой и за кого меня принимаешь. Вот и все.

Она хотела уйти, но Виктор схватил ее за руку:

— Извини меня. Правда, я не хотел тебя обидеть. Так получилось. Извини.

Зойка помолчала, потом кивнула головой и сердито сказала:

— Хорошо. Прощаю. Но смотри…

Мир был восстановлен. И почему-то это очень обрадовало Тронева.

Теперь у них установились дружески-шутливые отношения. Зойка, острая на язык, отбреет кого хочешь. Обращаться с ней надо осторожно. Необычная девушка. Таких он еще не встречал. Временами насмешливая, веселая, а иногда очень грустная. Тогда не подходи к ней. Спрячется, как еж под игластую шкурку.

Тронев проводил Зойку до камбуза и вернулся на свой ящик. Но сидеть тут уже стало нельзя. Заливало. Вода так и кипела на палубе. Ветер заметно усилился.

— Бом-брамсель, брамсель и кливера убирать! — раздалась команда Нардина.

Предстояло лезть на мачту и реи не на тихой, спокойной воде, а в штормовом море. Стеньга описывала дугу. Виктор посмотрел на качающийся клотик. Ему стало страшновато. Раньше он никогда не испытывал волнения. У Дерхгольма Виктор влезал на самый верхний рей одним из первых. Только маленький Курейко и юркий Ткачев были проворнее. Сейчас раздумывать не приходилось. Курсанты поднимались на мачту. Тронев смело пошел по вантам наверх. На бом-брам-рее, где было его место, он крепко уперся ногами в перты, защелкнул за спиной карабин и принялся подбирать парусину, скатывая ее в тугой валик. Рядом работал Ткачев. Здесь, на высоте тридцати метров, Виктор почувствовал, как сильно качает. Держаться трудно. Ветер свистит в ушах…

— Сезни бери! — услышал он голос Курейко и тотчас же схватил конец. Они закрепили собранный парус. Можно было спускаться вниз.

— Здорово, правда? — крикнул Курейко, приблизив к нему голову. — Смотри вниз.

Под ними пенилось серое море. На желтой палубе фигурки людей казались очень маленькими.

— «Все выше, и выше, и выше стремим мы полет наших птиц», — вдруг заорал Курейко. Он испытывал наслаждение от опасности, высоты и собственной силы. Троневу тоже сделалось весело, и он подхватил:

— «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью»… Пошли вниз!

Курсанты, осторожно нащупывая ногами выбленки, начали спускаться. На палубе стоял Кейнаст, зорко наблюдавший за их работой на мачте.

— Вы есть хорошие матросы. Быстро убирали парус.

«Ригель» шел только под марселями, сердито вспахивая черно-зеленые волны. Левый борт ушел в воду. На палубе стало трудно стоять не держась.

«Работенка, — подумал Тронев, взглянув на аккуратно свернутый бом-брамсель, — кажется, настоящая».

▼

К вечеру ветер утих. На «Ригеле» снова поставили все паруса. Тучи ушли на восток и еще виднелись там черными наковальнями, но над головой небо было чистым и синим. Закат предвещал на завтра хорошую погоду.

— Небо красно с вечера, моряку бояться нечего, — сказал Моргунов рулевому. — Знаешь такую примету?

— А я их много знаю, Юрий Викторович. И про облака, и про закаты, и про чаек.

Возбужденные курсанты не уходили с палубы. Первый день плавания прошел интересно. Даже попали в маленький штормик. Хотелось узнать, что думает капитан об их работе. Как только появился Нардин, его окружили.

— Хорошо мы себя показали сегодня, Владимир Васильевич? Морские орлы, правда? — спросил его Батенин.

— Неплохо. Но до орлов еще далеко, — усмехнулся Нардин.

— Так ведь первый выход в море, потом будет лучше.

— Я не сомневаюсь.

Нардин присел на ящик с пожарным песком.

— Посмотрите на облака! Как будто на нас несется «Летучий Голландец», — вскрикнул Курейко. — Нет, нет, не туда. По корме.

Все повернули головы в сторону протянутой руки курсанта.

Казалось, что кто-то огромными ножницами вырезал из облаков сиреневый парусник и опустил его на горизонт. Сходство с судном было необычайным. Оно держалось не больше минуты. Верхние паруса оторвались и поплыли темным облачком. Начали меняться контуры. Они рассеивались, расплющивались, вытягивались. Облака стали похожими на каких-то чудовищ, и впечатление пропало.

— Удивительно! — проговорил Батенин. — Природа!

— А вам не приходилось встречать «Летучего Голландца», Владимир Васильевич? — шутливо спросил Орлов.

Курсанты засмеялись.

— А вы не смейтесь. Встречал. Даже коньяк с ним пил, — серьезно сказал Нардин.

— Даже коньяк? — иронически посмотрел на капитана Орлов. — Может быть, расскажете?

— Расскажу, если не будете перебивать и лезть с вопросами. Согласны на такие условия?

— Согласны, согласны!

— Ну, ладно. Плавал я тогда на пароходе «Ржев», вторым помощником. Стояли мы во французском порту Сетт. Это недалеко от испанской границы. Торчали там долго. Ждали очереди на разгрузку угля.

В тот день была прескверная погода. Дождь, ветер, холодина, волны заплескивали на гранитную набережную. Я оказался свободным и решил сходить на берег.

Поднял воротник плаща, сошел с трапа, быстро пересек набережную и толкнул дверь в кабачок «Звенящая шпора». Нравится название?

Было в «Звенящей шпоре» что-то напоминающее пиратов и лихих капитанов чайных клиперов.

Камин, старинная мебель, закоптелые гравюры из морской жизни на стенах и огромный трехлапый якорь, стоявший в правом углу обычно пустого зала, — все это располагало к раздумью и воспоминаниям с прочитанных в детстве книгах.

Я частенько заходил в «Звенящую шпору» выпить стаканчик душистого марсельского вина и поболтать с миловидной хозяйкой кабачка мадам Жюльеттой.

Ну, заказал я себе винца, сижу у камина в полутьме, зальце освещают только тлеющие угли. Хозяйка в первой комнате с посудой возится. Уютно, тепло, ана улице черт знает что творится. Хорошо так сидеть! Вдруг дверь отворилась и вошел человек. Сначала я не обратил на него внимания, но когда он закричал: «Хозяйка, грогу погорячее!» — я взглянул на него и обомлел. Напротив сидел незнакомец в черном бархатном камзоле, в шляпе с пером, с длинной шпагой на поясе и в высоких лакированных ботфортах. Так одевались моряки в средние века. Лицо у него было бледное, красивое, с черными тонкими усиками над верхней губой.

— Вы испугались? — шепотом спросил Курейко.

— В общем нет. Очень удивился. Посмотрел на него, посмотрел, да и принялся за свое вино. Ну, а он грог попивает. Потом повернулся ко мне, спрашивает:

— Вы моряк?

— Не ошиблись. Моряк.

— Мимо мыса Доброй Надежды проходили когда-нибудь?

— Как-то раз пришлось.

— Проклятое место!

Незнакомец скрипнул зубами, и я увидел, как он изменился. Лицо перекосила гримаса, глаза загорелись мрачным огнем. Тут мне стало немного жутковато. Но через несколько секунд он успокоился и сказал:

— Вы никуда не торопитесь?

— Никуда.

— Тогда, если не возражаете, я расскажу одну печальную и необычную историю. Скоротаем время. Хотите?

— Пожалуйста. Я вас слушаю.

— Так хочется иногда поговорить с кем-нибудь из живых людей! Возможно, вам приходилось слышать историю несчастного капитана Вандердеккена? Мне осталось быть на берегу недолго. Корабль уже в порту. Я слышал грохот его ржавой якорной цепи. О, как хорошо знаю я этот звук.

Он наклонился и помешал в камине длинными черными щипцами. Угли разгорелись, комната и все предметы в ней приняли красноватый оттенок…

— «Летучий Голландец»! — прошептала сидящая на бухте троса Зойка. Она уже давно подошла и слушала рассказ капитана, который продолжал:

— Незнакомец рассказывал мне:

«Было это давным-давно, когда пароходы еще не застилали своим грязным дымом голубые небеса, а по благородной поверхности моря скользили белокрылые парусники. В Амстердаме проживал в то время капитан Вандердеккен. Был он смел и отважен, ходил под полными парусами в любую погоду, и ни один океан не мог похвастать тем, что видел опущенный бом-брамсель Вандердеккена.

Когда он входил в родной порт, возвращаясь из далеких плаваний на своем изящном, белом, как чайка, корабле, весь город приходил приветствовать его цветами и радостными криками.

Самые влиятельные горожане искали его дружбы, а прекрасные юные девушки видели его в мечтах своим женихом.

И, казалось, счастлив был капитан, но червь тщеславия потихоньку подтачивал его сердце.

Потому-то капитан Вандердеккен всегда был мрачен и задумчив.

В то время еще никому не удавалось благополучно обогнуть мыс Доброй Надежды. Несколько раз пытался смелый голландец выйти на траверз видневшегося вдали мыса, но встречные ветры и ураганы рвали паруса, ломали мачты и гнали корабль на многие сотни миль назад, на север.

Роптал экипаж, а старый боцман, горбун Торп, незаметно крестился и цедил сквозь зубы: «Эта дьявольская затея не кончится добром!»

Однажды во время длительного плавания, находясь у берегов Южной Африки, решил капитан Вандердеккен во что бы то ни стало пройти заколдованное место.

Снова были поставлены все паруса, и снова помрачнела команда, догадываясь, куда держит курс ее капитан.

Когда вдали показалась знакомая полоска земли, разыгралась невиданная доселе буря.

Как стрела несся фрегат, накренившись и черпая бортом воду.

Все ближе и ближе становился мыс… Но внезапно ветер перешел на зюйд и со страшной силой подул навстречу. Волны с ревом вкатывались на палубу, ломая и круша все на своем пути.

Уже брамселя улетели в море, а марселя болтались разорванные в клочья.

Вскоре с треском обрушилась фок-мачта, убив двух матросов. Команда в страхе столпилась на юте. Только капитан, вцепившись в поручни мостика, сжав зубы, как зачарованный, смотрел на близкий, но недосягаемый мыс.

Вдруг страшный удар потряс корпус корабля. Громадная волна со зловещим шипением вкатилась через борт на палубу и на секунду скрыла весь фрегат под собой.

Когда вода сошла, все увидели, что она унесла в океан трех человек.

Возмущение и ропот поднялись среди моряков. «Довольно! Назад! Мы хотим жить!» — раздались крики.

Тогда боцман Торп, маленький и горбатый, с горящими глазами, развевающимися космами седых волос, поднялся на разбитый мостик: «Капитан! Хватит испытывать судьбу! Корабль гибнет. Поворачивай назад! Не то… не то мы повернем сами», — и, видя, что капитан не отвечает, он оттолкнул рулевого и схватился за штурвал.

Тут Вандердеккен очнулся. Громовым голосом он крикнул:

«Клянусь, мы обойдем этот проклятый мыс! Даже если мне придется для этого продать душу дьяволу или плавать здесь до страшного суда! А ты, собачье отродье…» — он схватил Торпа железной рукой, поднял на воздух и швырнул в кипящую у бортов воду.

Ужасный крик вырвался у стоявших на палубе, и в тот же миг раздался леденящий душу хохот, заглушивший даже рев шторма.

Неожиданно ветер зашел в корму, горизонт побелел и прояснился; фрегат быстро побежал по странно утихающему морю на юг, к мысу Доброй Надежды.

«Рваные паруса сменить!» — приказал капитан.

И вот, когда корабль огибал недосягаемый мыс, вдруг над ним разверзлись небеса, ветер замер, океан притих, и громоподобный голос произнес: «Слушай, Вандердеккен! Ты исполнил свою честолюбивую мечту. Ты обошел вокруг мыса Доброй Надежды ценой своей клятвы. Ты будешь страшно наказан, Вандердеккен! Со своим экипажем безумцев будешь ты плавать по морям и океанам в течение веков. До страшного суда! Пройдут столетия, сменятся многие поколения людей, изменятся и суда, на которых они будут плавать, а твой фрегат-призрак все будет бороздить воду, не зная пристанища.

…Отныне люди, увидевшие твой корабль, будут обречены на смерть. Все будут бояться и проклинать тебя!

Один раз в семь лет ты и твой экипаж снова будете сходить на берег и начинать прежнюю жизнь, но ровно через двадцать один день, где бы ты ни находился, ты услышишь грохот подымаемого якоря и явишься на фрегат. И вы снова уйдете в семилетнее плавание…

Так будет до страшного суда… Помни, Вандердеккен!»

Небеса сомкнулись, сразу засвистел ветер в снастях, фрегат вновь помчался, а моряки стояли в оцепенении…

Голос рассказчика снизился до шепота… Угли в камине совсем прогорели, и в комнате стало почти темно.

— С тех пор прошло много лет, — вздохнул незнакомец, — а бедный Вандердеккен продолжает носиться по волнам. Когда бушует море и молнии пронизывают черное грозовое небо, Вандердеккен слышит призывы погибающих судов. И где бы он ни был, он ставит все паруса и летит на помощь.

Вот уже близка цель — разрушенное штормом полузатонувшее судно. Уже видит Вандердеккен столпившихся на палубе людей, видит женщин, в мольбе ломающих руки…

Но корабль-призрак не может приблизиться, не может оказать помощь…

Еще несколько минут, и на месте катастрофы плавают лишь обломки затонувшего корабля.

С годами страшная легенда о «Летучем Голландце» обошла моряков всего мира, и каждый капитан, увидевший фрегат Вандердеккена, знает, что ничто не может спасти его.

А Вандердеккен в ужасных мучениях и угрызениях совести поворачивает руль и плывет к следующей жертве моря..

Так платит несчастный за свою безумную клятву.

Незнакомец умолк. Лицо его было мрачно и сурово. Громче завыл ветер в трубе и сильнее забарабанил по окнам дождь.

— Один только раз попытался «Летучий Голландец» обмануть судьбу, — снова начал мой собеседник. — Во время своего трехнедельного пребывания на берегу Вандердеккен страстно влюбился в дочь богатого французского купца — Дорис де ля Круа. Она тоже полюбила его. Сыграли роскошную свадьбу, на которой присутствовал весь город.

Вандердеккен был счастлив и забыл о том, что это был двадцать первый день его пребывания на берегу.

Ровно в полночь, когда веселье было в самом разгаре и капитан танцевал с Дорис, за окном раздался шум отдаваемого якоря.

Капитан прислушался. По лестнице, ведущей в зал, кто-то поднимался. Ступени скрипели под тяжелыми шагами. Дверь отворилась, порыв холодного ветра ворвался в комнату и погасил свечи в канделябрах. Только две оставались зажженными и тускло освещали испуганных гостей.

На пороге стоял боцман Торп. Морская тина облепила его одежду. Глаза на синем распухшем лице были закрыты.

Он поднял руку, с трудом разжал рот и голосом, похожим на скрип ржавого железа, произнес: «Капитан, время истекло! Корабль стоит в порту. Экипаж ждет тебя. Слышишь стоны и крики? Это погибающие люди зовут на помощь! Пойдем…»

Вандердеккен выпустил руку своей невесты, медленно повернулся и, не говоря ни слова, пошел за боцманом…

Незнакомец поднялся.

— А Дорис? Что стало с ней? — прошептал я.

— Говорят, что она сошла с ума. Ну, мне пора. Я должен идти. Надеюсь, что мы не встретимся в море.

Мой собеседник надел плащ, запахнулся, и не успел я опомниться, как он, словно призрак, исчез за внезапно открывшимся окном.

Через несколько мгновений со стороны бухты послышался скрип выбираемого вручную якоря…

Я вздрогнул и посмотрел вокруг. Камин догорел. На столике, за которым сидел незнакомец, стоял недопитый бокал коньяка, а на белой скатерти возле него тускло поблескивал старинный золотой гульден…

Нардин умолк.

— Здорово! Вы настоящий сказочник, Владимир Васильевич, — закричали курсанты. — Надо же все так придумать.

— Я ничего не придумал. Все правда.

— Ну, уж тут мы вам не поверим.

— Вот и жаль, что вы такие маловеры, во всем сомневаетесь. Слушайте дальше. Это еще не конец истории. Дело в том, что недалеко от «Звенящей шпоры» производилась съемка кинокартины «Летучий Голландец». Погода, как я вам говорил, была отвратительная, холодная. Актер, игравший роль Вандердеккена, в перерыве между съемками захотел погреться и прямо в гриме и костюме зашел в «Звенящую шпору». Я сам долго не мог оправиться от удивления, когда увидел его в таком виде. Он оказался веселым и общительным парнем и талантливо, не выходя из роли страшного капитана, передал мне сюжет картины, в которой снимался. Кстати, артист был выходцем из русской семьи, и мне очень обрадовался. Вот и все.

— А гульден? — хитро улыбнулась Зойка.

— Вот гульден, вы уж меня простите, я придумал, чтобы вам было интереснее.

В МОРЕ

После десятидневного пребывания в море приподнятое настроение, охватившее курсантов в первые дни плавания, у большинства исчезло. Очень уж все оказалось прозаичным. «Ригель» не зашел ни в один порт. Поднимали и убирали паруса, лавировали, вставали на якорь в пустынных бухтах, на стоянке проводили шлюпочные учения. Гребли до одурения, до мозолей. Несли скучные дежурства на камбузе, драили медяшки, убирали, мыли палубу…

У многих представление о море создалось по прочитанным книгам. В них бурлили страсти, совершались героические поступки, моряков ожидали приключения. Все было красиво, легко, необычно. Привлекали блестящая штурманская форма и романтичные рассказы старшекурсников. Что знали они о море? И вот первая неделя плавания. Ничего похожего на прочитанное. Все иначе, буднично и однообразно.

Практиканты ждали другого. Свирепых штормов, борьбы со стихией, случаев, когда можно будет показать личную отвагу, портов, где их встретят незнакомые девушки, чего-то неизведанного, нового… А тут, как назло, стояла хорошая, тихая погода, проявить себя было негде. Какая же здесь романтика? Те же занятия в училище, перенесенные на палубу судна. И хотя они знали, что на паруснике вряд ли попадут за границу, мечталось об этом… На авралы выходили неохотно. Надоело. Капитан ни у кого не вызывал восторга. Всегда ровный, вежливый, приветливый, он не соответствовал тому образу «выжимателя ветра», который им хотелось видеть на мостике парусника. Его частенько сравнивали с капитаном «Алтаира». Тот был иным…

В свободное от вахт время курсанты валялись на койках, втихаря курили в кубриках, ворчали на скуку и старались избежать «мероприятий». Хабибулин решил уйти из училища.

— Поплаваю до осени и уйду. Не моя стихия. Чего тут интересного?

— А ты чего ждал? Хотел сразу командовать судном?

— Совсем не то. Понимаете, я хотел, чтобы меня что-то увлекло, захватило. А здесь… Море, судно и бесконечное однообразие.

— Зачем же ты выбрал Мореходку?

— Вообще-то совершил ошибку. Уж если идти туда, то надо было выбирать другое отделение — механическое, электромеханическое, радио… Прогрессивное дело. В наш век техники штурмана вымирающая специальность. Говорят, что скоро капитанов совсем не будет, останутся только инженеры-механики.

— Загнул! На наш век хватит.

— Ахан прав, — поддержал Хабибулина худенький Курейко. — Техника — вещь.

— Ну и притом хотелось посмотреть мир… — продолжал Хабибулин.

— Очень торопишься. Не всё сразу. Скоро у «Ригеля» будут заходы. Капитан говорил. Мы же выполняем учебную практику. В будущем году поплывем подальше на других судах.

— Нет, не то, не то, — упорствовал Хабибулин. — Море и все с ним связанное я представлял себе иначе.

— Просто ты укачиваешься, вот и недоволен всем.

— Я укачиваюсь? В качку у меня только легкая головная боль. Все говорят, что со временем это пройдет.

— Верно, Ахан. Не плавание, а тягомотина одна, — согласился практикант Орлов. — По правде, если бы в Мореходке не было военной кафедры, я никогда туда не пошел бы. А тут одним залпом убиваешь двух зайцев.

— А призвание, любовь к делу как же? — возмутился Батенин. — Выходит, что тебе все равно где учиться, в Мореходке или в педагогическом? Так?

— Примерно. Мне важно получить высшее образование, — подмигнул Орлов.

Такие разговоры возникали часто. Курсанты скучали по берегу, знакомым и развлечениям. Троневу, против ожидания, на паруснике понравилось. Он отличился, как хороший рулевой. «Ригель» послушно подчинялся его воле. Немного переложишь руля и сразу видишь, как изменился ход. Баркентина накренилась, запенилась вода под бортом, по-другому надулись паруса. Возьмешь круче к ветру, судно пойдет иначе. Когда Виктор стоял на руле, то чувствовал себя частью баркентины. Он привык к авралам, не уставал от гребных учений. Он ждал чего-то большего, верил, что ожидание его не обманет.

В споры с курсантами Тронев не вступал. Он еще сам не решил, останется ли на море. Пока нравилось, а что будет дальше — неизвестно.

Однажды «Ригель» целые сутки лавировал, пробираясь к порту. Курсантам хотелось скорее очутиться на твердой земле, пойти в кино, в парк, просто пошататься по городу. Оставалось пройти каких-нибудь десять миль, и тут ветер почти скис. Люди с ненавистью смотрели на гладкое море и обвисшие паруса. Парусник еле-еле двигался. За час он проходил не более полумили. Наверное, Нардин сейчас прикажет запустить двигатель, и «Ригель» быстро доберется до порта. Но ожидаемой команды: «Паруса долой! Пустить машину» — не поступило. Только время от времени слышался опротивевший голос капитана: «Поворот оверштаг! Пошел гико-шкоты! Завал-тали на левую! Правые брасы пошел». Настоящее издевательство!.. Порт в двух шагах, судно почти не имеет хода, и все-таки людей мучают безнадежной лавировкой. Практиканты, раздраженные и утомленные бесконечными поворотами, лежали на палубе, молча курили. Говорить никому не хотелось. Если кто-нибудь выскажется, обязательно начнется ругань. Лучше уж молчать.

Неожиданно на бак пришел Нардин. Он сразу заметил настроение курсантов.

— Как дела, ребята? Политико-моральное состояние? — шутливо спросил он, присаживаясь на свернутую бухту троса.

— Плохое, — ответил Курейко. — Неужели нельзя запустить машину и прийти поскорее в порт? Все жилы вытянули…

— Можно, — сказал капитан. Глаза у него повеселели. — Можно, но неинтересно. Всю жизнь вы будете плавать на кораблях с машинами. Вперед, назад, стоп! И вы уже ошвартовались. А попробуйте в такой ветер, почти безветрие, под парусами зайти в порт. Это искусство. Использовать каждое дуновение ветра, расположить паруса именно так, чтобы ваше судно двигалось вперед, чтобы ни один квадратный метр парусины не потерял ветра. Смотрите, сейчас мы идем только верхним ветром. Работают бом-брамсель и верхушки косых парусов…

Курсанты задрали головы кверху.

— …если ветер усилится, заработают марселя, и мы пойдем быстрее. Нам надо дойти до порта под парусами. Что бы вы делали без машины?

— Вызвали буксир, благо порт рядом, — буркнул Орлов.

— А если не рядом? Не попали бы в порт совсем, так? Думаю, что судовладелец не станет держать на паруснике такого капитана, который все время берет буксиры. Дороговато.

— Ох, и надоело же, — со вздохом проговорил Хабибулин. — Сил нет.

Нардин усмехнулся:

— Кроме всего, мы должны отработать повороты оверштаг. Таков смысл наших лавировок. Вообще же, ваше настроение закономерно. Когда-то я тоже многого не понимал, ругал однообразие и ограниченность морской жизни. Позднее все прошло.

— К повороту! Поворот оверштаг! — раздалась команда старпома с мостика.

— О, черт! — проворчал, вскакивая, Курейко.

Практиканты разбежались к шкотам и брасам. Нардин остался сидеть. Когда поворот сделали, все вернулись на свои прежние места.

— Вы начали рассказывать о себе. Продолжайте, пожалуйста, — попросил Курейко.

— Пожалуй, стоит. — Нардин закурил. — Сколько из вас уже подумывают об уходе из училища?

Курсанты неловко молчали.

— Ну, смелее.

Два человека подняли руки.

— Всё?

Неуверенно, колеблясь, поднял руку еще один.

— Так. Остальные преданы морю?

— Мы еще посмотрим, что дальше будет, — сказал Батенин. — Время есть.

— Ладно. Думаю, что все вы останетесь в училище. Ну, может быть, один уйдет, не больше. Вы не привыкли к морской жизни и работе. Вас еще очень притягивает к себе берег. Такое переживали все наши курсанты, впервые пришедшие на «Ригель». Да не только курсанты. Вероятно, большинство молодых моряков. Первые дни все кажется интересным, новым, потом наступает разочарование. Вот я вспоминаю себя. Пришел я на свой первый пароход уже закаленным матросом. Так мне казалось, во всяком случае. Яхтсмен, знал такелажные работы, сам командовал швертботом. Если не готовый капитан, так уж, наверное, старпом, — Нардин улыбнулся. — Пришел я на пассажирский теплоход и… стал выполнять самые грязные, неинтересные работы. Чистка льял, окраска канатных ящиков, уборка гальюнов — все мне. Ну, хорошо, рейс, два там, а тут прошло больше полугода, я все в грязи копаюсь. Ходил к боцману, а он и слушать не хочет. Ты, мол, новичок в море, вот и давай приучайся. Надоело до чертиков. Тогда я и подумал, что, кажется, ошибся в выборе специальности. Совсем не то, к чему я себя готовил. Но все же выдержал. Доплавал до отпуска и пошел на другое судно. Наконец я штурман. Все в порядке. На деле вышло другое.

Многого я не знал, делал ошибку за ошибкой, не хватало опыта, морских навыков, штурманского мышления. Да, да. Именно штурманского. Это — быстрая реакция на опасность, умение принять немедленно правильное решение и многое другое. Всего этого у меня не было. Сколько раз хотелось плюнуть и уйти на спокойный берег. Закроешься у себя в каюте после разноса или насмешливых, язвительных замечаний и думаешь: «Ну, виноват, не знаю, не умею, неуч… Шли бы все к черту, уйду». Может, и ушел бы…

Нардин улыбнулся, вспомнив что-то далекое.

— Плавал я третьим помощником с замечательным капитаном Михаилом Петровичем Гуцало. Судно было хорошо оснащено электронавигационными приборами. И, представьте себе, я до того обнаглел и обленился, что на главный мостик определять место судна не поднимался. Раз — по локатору, два — по радиопеленгатору — точка готова. Не выходя из рубки. Ну, а Михаил Петрович заставил меня каждую вахту, независимо от того, есть ли береговые знаки для определения места судна, нет ли — давать астрономическую точку. Как я ругался, если бы вы знали! Все современные приборы на борту, а тут устаревшая астрономия. Что будешь делать? Капитан приказал. Набил я себе руку здорово. За десять минут давал точку, но продолжал ворчать. А потом сколько раз меня выручала астрономия, как я благодарил Михаила Петровича. Прибор может отказать, а секстан всегда выручит, если вы не начали колоть им сахар.

Или вот, выгружались мы на Сахалине, на рейде. Это уже на другом судне. Все тихо, спокойно. Небо голубое, солнечно. Кунгасы с берега на судно и обратно груз возят. Вдруг капитан выходит и приказывает: «Кончай выгрузку!» — и зовет меня — я старпомом был:

«Видишь, — говорит, — на горизонте лиловое облачко? Так вот, через час сюда придет ураган. Снимайся с якоря и давай подальше от берега, в море. И запомни на будущее этот местный признак». Я не поверил, барометр стоял высоко, очень неохотно прекратил выгрузку, отослал кунгасы на берег и снялся. Сам думаю: «Ну, старик что-то перепутал».

А через два часа суда, которые не ушли, были выброшены на берег. Запомнил я этот признак на всю жизнь. Вот так меня учили, так помогали. Большое дело такая помощь.

— Значит, и вы любили сачкануть? Я имею в виду астрономию, — с невинным видом спросил Курейко.

— Нет. Но глупости иногда делал. Так я пережил трудный период неуверенности в себе. А потом уже пришло единение с морем и судном, если можно так выразиться. С каким волнением я проложил свой первый самостоятельный курс! Как ждал того буя, на который мы должны были выйти, и, когда вышли, как гордился. Первая удачная швартовка, постановка на якорь, отход от стенки… Я уже действовал сознательно. Знал, что мне делать. Как спустить шлюпку в штормовую погоду, как подать буксир или выгрузить тяжеловес. Пришел опыт, а с ним и чудесное чувство самостоятельности.

Курсанты молча слушали Нардина.

— …Плавал я на разных судах. Но парус не давал мне покоя. Очень хотелось на парусник.

— Неужели нравится, Владимир Васильевич? — искренне удивился Батенин.

Нардин с каким-то сожалением посмотрел на курсанта.

— Знаете, Батенин, я уверен, что вы станете капитаном большого современного теплохода. Там вы найдете все. Комфортабельную каюту, приборы, сильную, надежную машину. Все… Но не будет этой удивительной тишины, когда судно бесшумно скользит по водной глади. Послушайте… Вот оно струится по бортам — рядом. Да что там… Вы вспомните плавание на «Ригеле», как лучшее время своей жизни. С гордостью будете говорить: «Я плавал на паруснике». Мне не хочется рассказывать сейчас о пользе нашего плавания. Как-нибудь в другой раз. Почему поэты, писатели, художники даже в наш век обращают свой взор именно к парусам? Потому что это красиво, трудно, мужественно.

— Правду говорили, что вы романтик, Владимир Васильевич, — перебил капитана Орлов. — Все хорошо. У вас было так, у нас иначе. Как получится, никто не знает. А пока: «Пошел брасы!»

— Не будьте скептиком. Все, о чем говорил я, рано или поздно произойдет с вами.

— К повороту! — донеслось с мостика.

— «Курсанты весело вскочили и с невиданным энтузиазмом принялись брасопить реи!» — закричал Батенин, бросаясь к своему шкоту.

Нардин засмеялся. Неохотно заполоскали передние паруса, «Ригель» неуклюже, медленно ложился на другой галс.

— Буй по носу. Лоцманский катер идет, — доложил капитану Моргунов.

— Отлично. Паруса долой! Машину готовить!

Все-таки дошли.

Поднимая пенные усы под форштевнем, к «Ригелю» несся белый лоцманский катер. Через десять минут на палубу баркентины поднялся лоцман. В руках он держал небрежно свернутый черный дождевик. Лоцман казался совсем молодым, почти юношей. Но, появившись на судне, он властно скомандовал:

— Малый ход вперед! Держите на буй!

Только после этого он повернулся к Нардину.

— Здравствуйте, капитан. Со счастливым приходом вас. — Лицо его расплылось в улыбку. — Не помните меня, Владимир Васильевич?

Нардин неуверенно сказал, взглянув на лоцмана:

— Что-то знакомое…

— Я учился у вас несколько лет назад, плавал на «Ригеле» практикантом. Помните? Моя фамилия Ульев.

Нардин вспомнил, пожал лоцману руку.

— Значит, лоцманом стали?

— Да. Сегодня моя первая самостоятельная проводка после стажировки, — с нескрываемой гордостью ответил лоцман и тут же согнал улыбку с лица, строго приказав рулевому:

— Право немного! Еще право! Так держать.

Посмотрев на катящийся вправо нос судна, он снова повернулся к капитану:

— Надо же! Первая проводка — на «Ригеле». Фатально. Я часто вспоминал наше плавание…

Парусник, подчиняясь командам лоцмана, шел узким шхерным фарватером. Впереди уже виднелись порт с кранами, складами и дома города, вперемежку с зелеными деревьями садов.

В ПОРТУ

Красные черепичные крыши домов, узенькие мощенные камнем улицы, готические пики кирок и ратуши. Вверх, вниз, вверх, вниз. Город расположен на холмах. На самом высоком — старинная крепость. Заберешься на башню и перед тобою открывается весь город. Крошечные корабли стоят в игрушечных гаванях. По дорогам ползут жучки — автомобили. Зелень парков пересекают желтые ниточки песчаных дорожек. А дальше, куда только хватает глаз, расстилается голубое, сверкающее на солнце, совершенно спокойное море. Знойно в городе.

Вчера «Ригель» наконец вошел в порт. Кончились лавировки. Можно отдохнуть. Стоянка предполагается не менее пяти суток. Так объявил капитан. Все свободные курсанты ринулись на берег. Очень хочется походить по земле и посмотреть город. Многие в нем никогда не были.

Незнакомый город! Он всегда таинствен. Что ждет их здесь? Новые знакомства, приключения, необычные места? Все интересно. Можно пойти в кино, в музей, посидеть в кафе. Говорят, что в кондитерских вкусно готовят кофе и булочки с кремом. Надо попробовать.

Курсанты в парадной форме бродят по улицам. Нет-нет и бросят взгляд на них местные светловолосые девушки. Здесь многие семьи связаны с морем крепкими узами. Кто-то работает в порту, или ловит рыбу в Атлантике, или плавает на судах. В городе любят и уважают моряков. Поэтому курсанты чувствуют себя в нем уютно.

Наконец Тронев добился у Зойки согласия сходить с ним на берег. Он долго уговаривал ее, а она смеялась:

— Очередь не дошла, — но в конце концов согласилась. — Хорошо, сделаю для тебя исключение из правил. Переставлю в списке. За то, что помогал мне весь рейс.

Виктор очень обрадовался. Он даже не мог объяснить себе, почему он так обрадовался. Кто для него Зойка? А вот, поди же… Днем он не сходил с судна. Гладил свою форменку, брюки. Собирался, как на бал. Томительно ждал, когда Зойка кончит работу.

Они сошли на берег.

— Смотри, не обижай Зоеньку, — крикнул им вдогонку Орлов и в шутку поднял кулак.

— Пожалуй, такую обидишь, — махнул рукой Тронев. — Она сама любого обидит.

Зойка, в белых туфлях, с белой сумочкой и в белых перчатках, выглядела очень нарядной. А какую прическу придумала! Она любила сооружать себе разнообразные прически. То распускала волосы до плеч, то сворачивала их в тугие валики и укладывала короной, то воздвигала высокие башни или связывала волосы в пучок…

— Я парикмахер-художник, — шутила Зойка, когда кто-нибудь восклицал: «Опять новая прическа!»

Тронев и Зойка отошли от судна, и он спросил:

— Куда пойдем? Хочешь на английскую комедию? Ребята видели, говорят, очень смешно.

— Хочу.

— Какая ты сегодня необычная…

— Ты просто привык видеть меня на работе.

В кинозале было душно. Светились красные табло над дверями выходов. Тронев повернулся, посмотрел на Зойкино лицо. В полумраке оно казалось чужим, незнакомым. Он нерешительно положил руку на Зойкино колено. Она тотчас же отодвинулась и сердито прошипела:

— Убери руку. Опять за свое принимаешься? И не смей больше. А то уйду.

Комедия была веселой, и они от души смеялись. В зале зажегся свет. Тронев виновато посмотрел на Зойку.

— Рано еще. Пойдем пить лимонад. Очень жарко.

Она насмешливо сказала:

— Не умеешь себя вести. Запомни раз и навсегда. Я не фифочка. Для тебя, видно, нужна другая партнерша. Идем домой.

Тронев смутился. Вероятно, он выглядел законченным дураком. Какая-то девчонка читает ему нотации! Надо бы ответить ей что-нибудь в его обычной шутливой манере, но слов не находилось. Он тихо сказал:

— Не сердись. Я не потому… Больше не будет.

— «Не потому»… — передразнила Зойка. — Привыкли нас ни во что не ставить. Так просто, по-человечески, по-дружески, никак не можете? Девушка — ну и давай применять испытанные методы. Так? Идем домой.

— Не так. Я тебе обещал — больше не будет. Честное слово, — умоляюще сказал Тронев. Ему не хотелось расставаться с Зойкой.

Она почувствовала искренность его слов, сказала:

— Ладно. Не переношу неуважения к себе. Подумай сам. Кто ты мне? Пошли вместе в кино, и все. А ты… Ладно. Идем пить лимонад.

Тронев обрадовался. Не сердится. Они дошли до ярко освещенной площади и уселись за столик в кафе на открытом воздухе. Виктор заказал две маленькие бутылочки лимонада.

— Как пить хочется, — сказала Зойка. — Возьми еще.

Они смотрели на гуляющую публику. Тронев рассказывал Зойке какие-то веселые истории, но она сидела хмурая, безучастная к тому, что он ей говорил. Почему-то настроение у нее испортилось.

— Что с тобой, Зоенька? — спросил Виктор, заметив ее состояние.

— Не знаю. Пойдем отсюда.

Они дошли до центрального парка. Зойка опустилась на скамейку.

— Посидим немного.

Виктор послушно сел. Зойка молчала. Тронев чувствовал себя не в своей тарелке. Неужели он послужил причиной испорченного Зойкиного настроения? Вдруг она сказала:

— В детстве я очень любила петь и танцевать. Была совсем маленькая и выступала в самодеятельности. Потом подросла, и все говорили, что у меня способности. А теперь я не пою. Негде.

— Почему же? Пой себе на здоровье, — засмеялся Тронев.

— Где петь-то? На судне? Мне хотелось бы выступать…

— Артисткой собираешься быть?

— Не артисткой. Просто заниматься в каком-нибудь хорошем кружке. Да не в этом главное, — тоскливо сказала Зойка. — Вообще, все неправильно…

— Что неправильно?

— Понимаешь, не могу я так жить, — взволнованно заговорила Зойка, нервно теребя ручку сумочки. — За городом… Тишина, народу мало, один магазин… Мне говорят — дура, дыши воздухом. Здесь воздух кристальный. Не надо мне воздуха, не надо. Мне не шестьдесят лет. Хочу чтобы трамваи, троллейбусы, автобусы, чтобы магазины были кругом, люди, много людей… Стосковалась я по людям. Все одна и одна. Никого у меня нет.

— Как одна? Ведь ты в таком коллективе плаваешь!

— Нет, нет, это совсем не то, — с отчаянием проговорила Зойка. — Ничего ты не понял. Что же мне делать? Неужели всю жизнь посуду мыть, каюты убирать? Лучше умереть.

— С ума сошла.

— Да, да, лучше. Я даже иногда думаю, пусть какой-нибудь пароход разрежет «Ригель» пополам, ночью. И все, конец.

— Совсем больная, — с испугом посмотрел на нее Тронев. — Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?

— Отдаю. Пусть больная. Я хочу в туристский поход с рюкзаком, хочу на лыжах вместе со всеми, хочу в коллектив большой, в девичье общежитие. Чтобы вечером гости приходили. И в театр, и в кино, на стадион. Все вместе. Чтобы утром на работу ходить с удовольствием. Хочу, чтобы кто-то ждал меня настоящий, не такой, как ты, любил, цветы дарил…

— Кто же тебе мешает? Иди поступай! Везде сотни объявлений.

— Так у меня же специальности нет.

— Учись. Вот поступай в троллейбусный парк водителем. Форма красивая, работа чистая и, я бы сказал, довольно живая.

— Нет, нет. Не хочу. Это работа для индивидуалистов. Приехал, сдал машину сменщику и больше никого не видишь. А я к людям хочу.

— Я понял. Постараюсь помочь тебе. Попрошу одного знакомого. Он на радиозаводе. Завод огромный, новый, тысячи рабочих, работа чистая, в белых халатах. Понравится тебе. Вот увидишь — понравится.

— Я же ничего не умею делать.

— Научат. Там учеников берут. Три месяца — и будешь сборщицей. У них и радиотехникум есть. Подойдет?

— Хорошо бы, — неуверенно сказала Зойка. — А деньги там платят, пока учишься? Матери ведь надо помогать.

— Платят. Не очень много, но платят. Да и три месяца — не три года.

— Хорошо бы, — повторила Зойка.

— Ну, а цветы я тебе дарить стану, — опять улыбнулся Тронев.

— Твоих мне не надо.

— Почему же?

— Потому… Цветы пусть мне дарит тот, кто меня полюбит и кого я полюблю. Понял?

— А может быть, я уже начинаю любить тебя? — серьезно сказал Виктор.

— Что-то не видно. Да и второго условия нет. Ты для меня — никто.

— Будущее покажет.

— Трепач ты, Витька. Спасибо на добром слове. В общем, не придавай значения. На меня иногда находит. Все в порядке. Пошли?

Они поднялись. Теперь Зойка болтала без умолку. Говорила всякие глупости. Зачем она поделилась сокровенным с этим парнем? Кто он ей? Славный, правда. Но все-таки чужой.

Виктор же, наоборот, был задумчив. Отвечал Зойке односложно. Он не считал ее легкомысленной, но того, что она рассказала ему сегодня, не ожидал. Вот как может быть. Внешне она всегда выглядела веселой, острой на язык, а в душе, оказывается, совсем не то. Серьезная, думающая девушка.

— Ну чего молчишь, как воды в рот набрал? — дернула его за рукав Зойка. — То был очень говорлив, нес всякую чушь…

— Все в порядке. Иду, тебя слушаю. Умных людей всегда приятно послушать.

— Ты смотри, Витька, о том, что я тебе говорила, ни слова, никому. Врагом будешь. Ерунда все.

— Не ерунда. Мне кажется, ты все верно… С «Ригеля» надо уходить. Девчонке на нем нечего делать. Вот, ты держишься, держишься — не тронь меня, а найдется какой-нибудь хлюст, под настроение… И пропала недотрога. А там пойдет.

— Ты за меня не беспокойся. Миссионер какой нашелся. За собой лучше смотри. Никуда я не уйду. Наболтала тебе, а ты и поверил. — У Зойки вырвался короткий смешок. — Идем.

Тронев опустил голову.

Они подходили к «Ригелю». У трапа с повязкой дежурного стоял Орлов. Он взял под козырек, шутливо доложил:

— На судне в ваше отсутствие ничего не произошло.

— Вольно! — сказал Тронев. — Спокойной ночи, Зоенька.

▼

Валерия Николаевна приехала неожиданно. Нардин вернулся из города за час до назначенного им отхода, спустился к себе в каюту и увидел ее сидящую на диване. Она даже не сняла пальто. Казалось, вот-вот встанет и уйдет.

— Лерочка? — обрадованно и удивленно вскрикнул Нардин. — Вот сюрприз! Какими судьбами? — он поцеловал ее.

— Простите, капитан, что я нарушила свои правила, — пришла на судно. Но другого выхода не было. Узнала в училище, что вы стоите здесь, и приехала. Вахтенный с трудом пустил меня к тебе в каюту.

— Какие глупости. Я очень рад. Раздевайся.

Он попытался снять с нее пальто. Валерия Николаевна задержала его руки:

— Нет. Я ненадолго. Приехала проститься.

— Проститься?

В ее голосе Нардин уловил что-то необычное. И сразу появилось беспокойство. Валерия Николаевна улыбалась, но глаза ее смотрели грустно.

— Уберите со стола фотографию этой женщины, капитан. Она предала вас…

— Оставь свои шутки, Лера.

— Я не шучу. Приехала проститься с тобой, Володя. — Она отвернулась к переборке, вынула из сумочки платок, вытерла щеку.

— Что же случилось? — одеревенело спросил Нардин. В голове билось слово «проститься». Валерия взяла его руку, приложила к своему лицу.

— Ты помнишь, Володя, я тебе как-то говорила, что хочу уйти от тебя раньше, чем ты меня бросишь? Помнишь? Вот этот момент наступил.

— Я не понимаю тебя.

— Сейчас… Вмешалась судьба, чтобы сделать все, как лучше и проще. Меня посылают на два года за границу…

— Ну и что?

— Мы взрослые люди, Володя. Не надо иллюзий…

На два года! Теперь Нардин понял все. То, чего он так боялся, случилось. Он привык к тому, что у него есть Валерия, думал о ней в море, терпеливо ждал встреч, зная, что они принесут радость. Он любил ее — насмешливую, независимую, иногда очень ласковую и нежную. Любил ее челку, спускающуюся к бровям, стройные длинные ноги, твердые маленькие ладони. Для Нардина не существовало других женщин. Он был верен Валерии и ждал только ее. Сейчас все рушилось. Она уходила из его жизни.

Нардин вскочил с кресла, неловко толкнул стол. Фотография Валерии Николаевны упала.

— Ты материалистка и никогда не любила меня по-настоящему. И все твои слова о любви — болтовня, ложь. Если бы ты любила меня, то разве согласилась бы на поездку?

— Зачем ты так, Володя? — с тоской сказала Валерия Николаевна. — Мне предлагают интересную экспедицию. Назначают начальником. Самостоятельно буду вести изыскания. Такой билет вытаскивают раз в жизни. Два года большой срок, очень большой для нашего стремительного времени. Все может случиться.

— Ты не поедешь, — сказал Нардин, беря ее руки в свои.

Валерия Николаевна покачала головой.

— Невозможно, Володя. Документы уже оформлены, паспорта готовы.

— Можно не ехать, — упрямо повторил Нардин.

— Странный человек. Понимаешь, я не могу. Допустим, тебе предложили бы отказаться от работы, от моря, от парусников? Что тогда?

— Это совсем другое дело.

Нардин глядел на Валерию Николаевну отчужденно, даже с неприязнью.

— Никуда ты не поедешь, — упрямо повторил Нардин. — Поняла?

— Не поняла.

— Так вот. Отход назначен через час. Все люди на борту. Я снимусь не через час, а сию минуту. Ты будешь плавать со мной до тех пор, пока не изменишь своего решения!

Нардин схватил со стола фуражку и выскочил из каюты. В дверях щелкнул ключ.

— Володя! — вскрикнула Валерия. — Володя, не надо…

Она принялась колотить кулаками в дверь.

«Сумасбродство, мальчишество? — мелькнуло у Нардина. — А черт с ним! Не отпущу. Может быть, одумается».

Он поднялся на мостик.

Через несколько минут Валерия услышала звонки громкого боя, топот ног по палубе, отрывистые команды. Затарахтел мотор.

«И правда, снимается со швартовов, сумасшедший, — подумала Валерия. — Кинофильм, да и только. Но чем же все это кончится? Билеты заказаны на завтра. Ах, как глупо. Я же не могу остаться».

Она опять встала, подошла к двери, постучала. Никто не отозвался. Все заглушало тарахтенье мотора. Прошло минут пятнадцать. Внезапно наступила тишина. Остановили машину. Валерия услышала шаги на трапе. В каюту вошел Нардин.

Не глядя на нее, спросил:

— Не передумала?

— Вы долго предполагаете держать меня здесь, капитан? Или прикажете бросаться за борт и плыть к берегу? Пират ты мой, пират… Я такая счастливая и такая несчастная. Но я все равно не могу остаться. Поцелуй меня и высади на берег.

Капитан не подошел к ней.

— Значит, не передумала.

Он вышел из каюты. На палубе стояла команда, готовая к постановке парусов.

— Пускайте машину. Лево руль, правьте к порту, Тронев, — скомандовал капитан рулевому.

— В чем дело? — удивленно спросил Моргунов. — Забыли что-нибудь?

Судно поворачивало.

— Моя знакомая не успела выйти. Надо ее высадить.

— Ах, вот что… Ну, понятно, — с улыбочкой пропел Моргунов. — Что же, опять швартоваться?

— На якорь встанем, — делая вид, что не заметил намека старпома, сказал Нардин. — Шлюпку правого борта к спуску!

— Есть шлюпку к спуску!

У самого волнолома «Ригель» отдал якорь. Спустили шлюпку и трап. Переглядывались ничего не понимающие курсанты.

— Валерия Николаевна, прошу вас. Все готово, — позвал Нардин, наклоняясь над рубкой своей каюты.

Валерия вышла на залитую солнцем палубу.

— Как же вы остались? — стараясь сдержать все еще кипевшее в нем бешенство и придать своему голосу шутливый оттенок, говорил Нардин, провожая ее к трапу. — Я, я виноват. Поторопился с отходом и в горячке совсем забыл про вас. Простите великодушно.

Он помог ей спуститься в шлюпку.

— До свидания. Передавайте привет вашим. Пишите, — деланно улыбался Нардин.

— Прощайте, капитан, — холодно ответила Валерия Николаевна. — Извините за беспокойство. Очень неудачно получилось. Надеюсь, что ваши моряки не будут сердиться на меня за то, что им придется немного погрести? Правда? — Она улыбнулась сидящим в шлюпке курсантам. — Прощайте.

— Доставите Валерию Николаевну на волнолом, ребята, и быстро обратно, — приказал Нардин.

Шлюпка отвалила от борта. Валерия обернулась, помахала рукой. Нардин не ответил. Зато оставшиеся на борту курсанты все подняли руки в прощальном приветствии. Нардин глядел вслед удаляющейся шлюпке.

Попрощались, называется. Зачем он ее обидел? Вел себя как мальчишка, затеял всю эту комедию? Знал же он Валерию. Что подумают курсанты, команда? В конце концов ему наплевать. Пусть думают, что хотят. А вот Валерию он потерял… От этой мысли стало нестерпимо тяжело.

Шлюпка уже подошла к волнолому. Валерия вышла. Вот она что-то говорит гребцам, прощается с ними и медленно идет к порту… Не обернулась даже. Увидит ли он ее когда-нибудь?

НАРДИН НЕ ХОЧЕТ РИСКОВАТЬ

„Ригель” стоял в бухте Ахья. Многие курсанты оставили в порту новых знакомых и потому неохотно расставались с гостеприимным берегом. Кое-кто ворчал:

— Опять утюжить море. Еще бы денька два постоять…

Но все делалось по программе, заранее намеченной капитаном. Здесь он намеревался произвести генеральную мойку и уборку всего судна, после чего продолжить учения. Правда, Нардин обещал еще раз в конце практики зайти в порт, и это немного утешило курсантов.

Спустя несколько часов после того как «Ригель» отдал якорь, в Ахья пришел «Алтаир». Для курсантов его появление было приятной неожиданностью. Вдвоем не так скучно стоять. После Дерхольма парусники не встречались. Шведов «ползал» по морю, тренировал команду.

Нардин, поеживаясь от свежего ветра, поднялся на палубу. Накрапывал дождь. Серое небо с низко плывущими штормовыми облаками не предвещало ничего хорошего. По бухте бежали волны, заворачивая на себя белые гребешки. «Ригель» покачивался на якоре. Постукивала в клюзе цепь. У мачты, одетый в штормовую робу, втянув голову в плечи, сидел вахтенный. Нардин оглядел горизонт.

«К обеду раздуется. Мойка судна сегодня отпадает, — подумал он, глядя на стоящий невдалеке «Алтаир», — самая погода, чтобы учить мальчиков. Пусть привыкают работать в свежий ветер, а то плавали почти все время по тихой воде».

Капитан спустился в каюту, надел под форменную курточку свитер, натянул резиновые сапоги и пошел в кают-компанию. Там завтракали.

— Доброе утро, — сказал Нардин, присаживаясь к краю стола. Зойка подвинула емучашку с кофе. — Сейчас пойдем. Кончите завтрак — свистите всех наверх.

Лица у сидевших за столом вытянулись, никому не хотелось качаться в море, мокнуть под дождем. Моргунов посмотрел на капитана.

— Стоит ли, Владимир Васильевич? Погода больно плохая. Куда пойдем?

— А как же с мытьем? — спросил второй помощник.

— Переменим якорную стоянку. Пойдем в Тага-лахт. Там помоемся, если исправится погода. Насчет того, стоит или не стоит, я думаю, двух мнений быть не может. Мы же учебное судно. А потому мы и должны тренировать практикантов, причем в любую погоду.

— Верно, конечно, — сказал, поднимаясь, второй помощник. — Но, честно говоря, в море вылезать нет никакого энтузиазма. Здорово неохота. Прав был тот, кто сказал: «Самая худая стоянка лучше самого хорошего плавания».

— Что поделаешь. Смотрите, вон военный флот в хорошую погоду стоит, а в шторм выходит в море. Вырабатывает морские качества у личного состава. По принципу: «В море — дома, на берегу — в гостях». Вот вам противоположная точка зрения.

— Кто же спорит, Владимир Васильевич, — улыбнулся второй помощник. — Я так просто, по-честному. Не хочется. То, что надо, я понимаю.

Через полчаса Нардин стоял на мостике и наблюдал, как вяло двигаются по палубе одетые в штормовки практиканты и штатная команда. Прав второй помощник, кому хочется вылезать из теплых кубриков на пронизывающий, холодный ветер? Никому. Появилось бы солнце, веселее стало работать. Ну, может быть, усилится ветер, разгонит облачность.

Мачты медленно одевались в паруса. Взятые на гитовы и топенанты, они оглушительно хлопали и «стреляли».

— Тренева на руль! — приказал Нардин вахтенному помощнику. Он часто ставил Тронева к штурвалу в особо серьезных случаях — при входе в порты, постановке на якорь или в узкостях.

Это противоречило обычаям — на руле должен был стоять кадровый матрос, но практикант проявил настоящий талант. Тронев чувствовал судно. Под его рукой оно шло быстрее, не так качалось, хорошо выдерживало курс.

Виктор как-то говорил капитану:

— Не могу сказать отчего, но «Ригель» представляется мне живым существом. Я знаю, чего он хочет, чего не хочет, что любит и чего не любит. Например, если мы идем на фордевинд, то надо держать чуть-чуть круче. А ведь все суда идут быстрее, чем больше ветра в парусах. Верно ведь?

— Так.

— А вот «Ригель» — нет.

Тронев пришел к штурвалу. Лицо у него, как и у всех, было сердитое, недовольное.

— Вы что, не выспались? — спросил Нардин.

— Погода плохая, — буркнул Тронев. — Смотрите-ка, Владимир Васильевич, — вдруг закричал он. — «Алтаир», кажется, тоже снимается?

Нардин оглянулся. На «Алтаире» — аврал. По палубе бегали люди, Шведов с мегафоном в руках стоял на мостике. На баркентине уже ставили передние паруса.

«Вот это хорошо, — обрадовался Нардин. — Шведов решил показать класс. Великолепно. Сейчас мои ребята оживут».

Он взял рупор и крикнул:

— Побыстрее на мачтах! «Алтаир» уходит в море.

Но команда уже заметила, что «Алтаир» снимается с якоря. Все изменилось на палубе в мгновение ока. Куда девались медлительность и вялость! Практиканты летали по палубе, резво разбегались по реям, улыбались, подбадривая друг друга шутливыми возгласами. Кейнаст, до сих пор спокойно наблюдавший за работой, откинув капюшон плаща, бросился к фор-мачте.

— Живо, пуйки! Живо! Посмотрим, кто есть быстрейший матрос! — закричал он, хватаясь своими огромными руками за снасть.

Нардин сохранял внешнюю невозмутимость, но внутри него уже поднимался возбуждающий спортивный азарт. Он с нетерпением ждал, когда можно будет подать команду: «Вира якорь!»

Наконец с палубы отрапортовали о готовности. Капитан закричал в мегафон:

— Пошел шпиль! — и тотчас же услышал, как застучал мотор и звенья якорной цепи начали падать в канатный ящик.

— Якорь чист! — донеслось с бака, и Нардин скомандовал:

— Поставить марселя! Лево на борт! Поставить кливера!

Нос начал уваливать. Тронев быстро завращал штурвал. Заполоскали передние паруса, заскрипели блоки. Команда изо всех сил тянула шкоты. «Ригель» красиво развернулся, лег на борт и, сердито пеня носом воду, с креном прошел мимо «Алтаира». Там еще выбирали якорь.

Практиканты на «Ригеле» испустили победный вопль:

— Ура! Банзай! Ху-хай!

Они срывали с голов зюйдвестки, махали ими. Ребята на «Алтаире» тоже что-то кричали, но «Ригель» уже шел к выходу из бухты, и разобрать, что именно они кричали, было трудно. «Алтаир» остался позади.

В море штормило по-настоящему. Волны стали крупнее. Берег перестал прикрывать баркентину. Ветер засвистел в вантах. «Ригель» еще больше накренился. По палубе стало трудно ходить, и люди передвигались, цепляясь за предусмотрительно натянутый боцманом штормовой леер. Подветренный борт опустился к самой воде. Море оказалось так близко, что его можно было достать рукой.

«Нельзя сравнивать современное судно с парусником, — удовлетворенно подумал Нардин. — Море прямо стучится в каюты. Вон первая вахта все время работает под водой — убирает и крепит снасти. С носа здорово дает. Не зевай, а то и за бортом недолго оказаться. Опять их накрыло волной… Ничего, отряхнулись и снова работают. Получатся из них моряки. Привыкнут видеть море рядом, перестанут его бояться… Хорошо, что мы не поставили верхние паруса. Парусности и без них хватает…»

— Отличный ход, Владимир Васильевич, — прервал его размышления Тронев. — Не догнать нас «Алтаиру». Упустили момент.

«Алтаир» нес такие же паруса, как и «Ригель», но из-за того, что опоздал сняться с якоря, шел не менее чем на милю позади него. Догнать «Ригель» теперь было трудно. Тронев прав — упустили момент.

На «Ригеле» объявили отбой авралу. Подвахту отпустили вниз. На палубе, устроившись поудобнее, осталась только первая вахта. Нардин уже успокоился, возбуждение его прошло. Они выиграли это маленькое соревнование, и капитан был доволен. Он хвалил себя за то, что вышел в море, не поддался лени, хотя и ему не очень хотелось бросать интересную книгу и «лезть на мостик». Хорошо, что не опозорились. Не дали Шведову возможности поиздеваться над «Ригелем». Владимир Васильевич повернулся к корме, балансируя, чтобы не соскользнуть к подветренному борту, достал зажигалку, собираясь закурить, но тут в поле его зрения снова попал идущий позади «Алтаир», и капитан, так и не прикурив, опустил зажигалку в карман.

Он увидел, как на «Алтаире» ставят бом-брамсель — верхний прямой парус. Черные фигурки практикантов копошились на бом-брам-рее. На палубе пузырилось какое-то серое полотнище.

«Бом-кливер поднимают», — понял Нардин. В первый момент он хотел вызвать команду наверх, чтобы не опоздать поставить дополнительные паруса, но, взглянув на небо, на крен, с которым шел «Ригель», на пенящуюся воду на палубе, отказался от этой мысли. В такой ветер дополнительные паруса были безумием. Вслух он недовольно процедил:

— Порвет паруса, лихач.

На «Алтаире» бом-брамсель уже заработал, бом-кливер «пузом» надулся на носу, и баркентина рванулась вперед. Как будто огромные острые шпоры вонзились в белые борта парусника.

Ни у кого, кто находился сейчас на палубе, не оставалось сомнений, что не пройдет и получаса, как «Алтаир» догонит «Ригель». Нардин с напряжением наблюдал за «Алтаиром». Нет, он прав. Так нельзя. Видно же, что для такой погоды парусов слишком много. Ненужное лихачество! Но в душе он не мог не отдать должного смелости Шведова. Старпом, стоявший рядом, насмешливо смотрел на Нардина. Взгляд его недвусмысленно говорил:

«Струсил, брат? Кишка тонка? Все ясно… Вот если бы я командовал…»

Капитан понял и отвернулся.

«Алтаир», как белое облако, опустившееся в море, в каскадах воды и пены, то зарываясь бушпритом в волну, то высоко поднимая его, стремительно несся вперед, с каждой минутой все приближаясь и приближаясь к «Ригелю».

— Какая красавица! Но он есть плохой хозяин своего судна. Ему не жаль парусов, — сердито сказал Кейнаст, когда «Алтаир» уже почти догнал «Ригель».

Видимо, Шведов решил обойти «Ригель» совсем близко. Ему хотелось увидеть лицо Нардина, насладиться своим триумфом. Да, это будет полный триумф. Победа воли, смелости, знания морского дела.

Свободные от вахты практиканты давно уже повылезали из кубриков, чтобы не упустить такого необычного состязания. Они уже ничего не кричали. На обоих судах властвовало напряженное молчание. Все понимали, что здесь не просто гонки одинаковых судов, а соревнование нервов и воли.

Шведов, торжествующе улыбаясь, стоял, небрежно облокотившись о балюстраду. Он был картинно красив в своем блестящем от воды черном дождевике, в фуражке с опущенным под подбородок ремешком, с прищуренными глазами и красноватым от ветра лицом.

Нардин опытным глазом моряка-парусника видел, как выгнулись на «Алтаире» стеньги. Все было на пределе.

На мостик во главе с Троневым — он уже сменился с руля — поднялась группа практикантов.

— Владимир Васильевич, вот мы пришли… — просительно начал он, но тут же заговорил горячо, волнуясь: — Неужели сдадимся? Может быть, поставим такие же паруса, как на «Алтаире»? Мы ведь не хуже ходим.

— Владимир Васильевич, очень просим, — загудели практиканты. — Разрешите. Мы их мигом поставим. Еще раз проверите, как мы работаем в такую погоду. Вы же сами говорили, что моряки должны быть смелыми.

У них горели глаза, видно было, что ребята готовы на все. Они ничего не боятся и пойдут куда угодно. На мачту, на рею, если надо — бросятся в воду. Нардину очень хотелось разрешить постановку дополнительных парусов, но он сердито сказал:

— Смелыми должны быть, когда требует дело. А тут… Не разрешаю ставить паруса.

— «Алтаир»-то идет. Ничего с ним не случилось, — недовольно заметил Хабибулин. — И мы смогли бы.

— Чего стоит командир, смело ринувшийся в бой, потерявший при этом всех своих людей и ничего не достигнувший? Вы поняли, Хабибулин?

Практиканты молчали.

— А мы, кроме всего, не на войне. Поэтому пойдем так, — закончил Нардин.

Практиканты спустились на палубу.

— Боится наш Володя. Вот и все. На войне, не на войне. Эх, засмеют нас средние мореходы, — с горечью проговорил Хабибулин.

— А может быть, и не боится, — вступился за капитана Тронев. — Много ты понимаешь. Только что снасти научился различать, салажонок. Владимир Васильевич на парусах собаку съел.

— Сам ты салажонок, — рассердился Хабибулин. — Тоже мне новоявленный Ушаков. Три месяца назад парусники только на картинках видел, а теперь… А насчет собаки, так наверное Шведов не хуже Володи дело знает. Он с детства на парусниках. Мне рассказывали их ребята. Замечательный мастер.

— Ничего не значит. Кранец всю жизнь плавает и дураком остается.

— Смотри, вон «Алтаир» уже впереди. Хотел бы я быть таким кранцем.

В самом деле, «Алтаир», пеня воду, обходил «Ригель». Скоро стало трудно различать лица. «Алтаир» вышел вперед.

Настроение на «Ригеле» упало. Нардину старались не смотреть в глаза. Все считали его виновником поражения «Ригеля».

Если бы он не побоялся и вовремя поставил дополнительные паруса, разве догнал бы их «Алтаир»? Никогда.

▼

Когда старший помощник доложил Шведову, что «Ригель» собирается уходить в море, капитан брился. Он быстро сунул бритву в коробку, обтер одеколоном лицо и распорядился:

— Всех наверх! Паруса ставить. Я сейчас иду.

По судну загремели звонки громкого боя:

— Аврал!

По палубе уже топали курсантские ботинки. Здорово отработаны у него авралы. Молодец, Кравченко! Не зря гонял курсантов. Они даже жаловались ему, что старпом замучил частыми учениями. Ничего, им полезно. Если хочешь быть капитаном, — терпи. Ну, надо идти на мостик.

Наверху слаженно работала команда. Практиканты разбежались по местам и ставили паруса.

— Ребята, — крикнул Шведов, поднимая голову кверху. — Честь «Алтаира» в опасности! Утрем нос «академикам». Покажем, на что мы способны!

Ему ответили дружным: «Покажем!»

На бизань-мачте заело дирик-фал. Задержка! Шведов сам бросился к снасти. К счастью, фал быстро раздернули. Парус легко пошел наверх.

— Нажмем, орлы! — подбадривал капитан работающих.

Шведов сыпал шутками, весело ругался, появлялся везде, где было трудно. Практиканты улыбались: «Вот он, наш Швед! Подает личный пример».

Капитан чувствовал необыкновенный подъем. Ему казалось, что вернулись те времена, когда он был таким же неумелым практикантом. Глаза горели юношеским задором, он ощущал легкость во всем теле. Скинуть лет пятнадцать, он сам полез бы на рею. Шведов был уверен, что «Алтаир» снимется раньше. Его команда лучше натренирована, чем у Нардина. От этой мысли ему стало весело. Еще раз утрет нос «романтику». Вон на «Ригеле» только принимаются ставить грот, а у него все паруса уже готовы.

Капитан вернулся на мостик и, приняв рапорт старпома о том, что судно может сниматься с якоря, подал команду:

— Вира якорь!

Мотор затарахтел, но тут же заглох.

— В чем дело? Вира якорь, черт возьми! — заревел Шведов в мегафон. — Механика ко мне!

Шведов пришел в бешенство. Испортить такой маневр! На «Ригеле» уже выбирали якорь, и он видел, как ползет в клюз якорная цепь.

— Что у вас там, инженеры? Может быть, прикажете якорную цепь обрубить или вручную выбирать?

— Не волнуйтесь, Анатолий Иванович, — виновато сказал механик. — Сальник пробило.

— Вечно у вас так — сальник, поршень, донка. Почему-то все выходит из строя в самые неподходящие моменты. Инженеры!

Но тут заработал мотор. Обиженный механик, вытирая замасленные руки, не сказав капитану ни слова, ушел. Шведов нетерпеливо прохаживался по мостику. Ну, скорее же, скорее, недотепы! «Ригель» уже сделал поворот и приближался к «Алтаиру». Ого! Здорово его положило. Даже здесь, в бухте, много ветра, а ведь он бом-брамсель не поставил.

На баке похоронно прозвонили три удара в колокол. Еще три смычка цепи осталось в воде! Выбирать целую вечность. Подвели инженеры! Шведов представил себе лицо Нардина, как он иронически, наверное, поглядывает сейчас на «Алтаир». Он слышал победные крики, доносившиеся с палубы «Ригеля». Сопляки! Чему радуются? Наконец-то пошла последняя смычка. Но было поздно, поздно! «Ригель» уже повернул к выходу из бухты.

Нет, уважаемый Владимир Васильевич, не выйдет. Полагаете, что победили Шведова? Напрасно! Мы так легко не сдаемся. Что подумают о нем практиканты? Он всегда говорил им, что морская лихость прежде всего. Шведов сейчас покажет, как выглядит эта лихость. Капитан прибавит парусности. Пусть риск, но иногда риск нужен. На карту поставлен его престиж. Нельзя поколебать веру в капитана у курсантов. Много ветра, ну ничего. Была не была…

— Бом-брамсель и бом-кливер ставить! — громко скомандовал Шведов.

Старпом удивленно посмотрел на него.

— Ветер крепчает, Анатолий Иванович. Как бы…

— Делайте, что вам приказано! — раздраженно повернулся к нему Шведов. — Поворот!

«Алтаир» лег курсом на выход. «Ригель» резво бежал впереди. Шведов выжидающе наблюдал за постановкой дополнительных парусов. Сейчас они встанут на место и будет видно… В крайнем случае, можно сразу их убрать. Ну, вот и ничего особенного. Стоят нормально. Правда, очень прогнулась стеньга и надраился такелаж, но зато ход! «Алтаир» летит как птица. Курсанты в восторге. Видно по лицам. Ку, что они теперь думают о своем капитане?

Роганов, закончив работу у грот-мачты, куда его недавно перевели, безучастно наблюдал за суетой на баркентине. После падения с реи что-то перевернулось в его душе. Надоели бесконечные авралы, штурманские вахты, болтовня товарищей, однообразное плавание. Что это за плавание? Бесцельное хождение по морю. Галсы, лавировки, галсы… Он с неприязнью смотрел на картинного Шведова. Ему казалось, что он раскусил капитана. «Все я понимаю, — думал Димка, мысленно обращаясь к Шведову, — и какой ты человек, и зачем нас гоняют на мачты с утра до вечера. Вниз, вверх, вниз, вверх. Лихость, тренировки, высокие показатели в ученье! А для чего? Да для того, чтобы о тебе говорили — вот у Шведова, вот Шведов… Нардина хочешь обскакать? Ведь все ясно. В общем, своеобразная показуха. Не так, что ли? Так. И отношения у нас с «Ригелем» какие-то идиотские. Сначала все шло, вроде, нормально, а теперь капитаны, видите ли, переругались, на якорь даже рядом не становятся. Скорее кончалась бы практика! Говорят, что «Алтаир» пойдет за границу, все ждут этого, а мне все равно».

«Алтаир» вышел из бухты, и Шведов сразу почувствовал, как усилился ветер. Казалось, что такелаж зазвенел от напряжения. Стеньга выгнулась индейским луком. Пожалуй, надо убрать бом-кливер и бом-брамсель, но «Ригель» так близко… Еще десяток минут, и «Алтаир» обгонит его. Убрать паруса… Команда будет недовольна. Мучились, ставили, не прошло и получаса, как снова убирать, опять лезть на самую верхотуру. А результат? Ну, еще немножко. Как только «Алтаир» обойдет «Ригель», Шведов сейчас же распорядится убрать дополнительные паруса. Сейчас же. Не стоит испытывать судьбу. Но пока еще судно позади, он не может, теперь уже не может, отступать. Практиканты жались к надстройке под рострами, стараясь укрыться от потоков воды, заливавших всю палубу. Вниз их не отпускали. Люди могли понадобиться каждую минуту, да и сами они не хотели уходить, прежде чем «Алтаир» не обойдет «Ригель».

— Ай да Швед! Вот это капитан, — в восхищении говорил товарищам Гуков. — Ничего не боится! Сейчас «Ригелю» кончик покажем.

Кротов презрительно сплюнул:

— Не боится! Смотри, худа бы не было. Полетит мачта тебе на башку, тогда другое запоешь.

— Брось ты, Крот, каркать. Не полетит. Идем, как торпедный катер.

— Я согласен с Гуковым. Анатолий Иванович настоящий моряк. У него есть чему поучиться. И в первую очередь — смелости, — поддержал Гукова Варенков. — Такие командиры нужны военному флоту. Они приносят ему славу.

— Опять он со своим военным флотом! Это уже делается несносным. О чем бы ни заговорили — Варенков лезет с военным флотом, — плачущим голосом сказал Бибиков. — Давайте выбросим его за борт, чтоб не надоедал?

— Нет, что ни говорите, а Шведов — молодец. Есть, конечно, у него элемент… ну, как бы сказать… Элемент «личного выпячивания», но это не беда, — улыбнулся Кротов. — Вьется за свою собственную славу, за честь судна и за нашу. Разве не хорошо?

Удар волны в надстройку прервал разговор. Курсантов окатило с ног до головы.

— Ух ты! Вот дало! — отряхиваясь, закричал Гуков. — Жизнь морская — красивая сказка! Поэта бы сюда…

— Не получится из тебя адмирала Макарова, Коля. Кость слабовата, воды боишься. Два-три шторма — и удерешь.

— Не беспокойся. Останусь для того, чтобы скрашивать тебе жизнь. «Ригель» на траверзе, ребята! Покричим им что-нибудь веселенькое? Ну, скажем… «Сла-ба-ки!» Все вместе. Раз, два, три!

Практиканты дружно скандировали это слово, но вряд ли их слышали на «Ригеле». Ветер свистел в снастях, с шипеньем и грохотом катилась вода по палубе. Ветер усиливался. Шведов нервничал. У него достаточно опыта, чтобы правильно оценить обстановку. Она становится опасной, и не надо зарываться. Собственно, «Алтаир» уже догнал «Ригель». Шведов победил, доказал, что Нардину еще далеко до настоящего капитана парусника. И напрасно он кичится своей преданностью и любовью к парусам. Этого еще мало. Надо знать дело. Ладно, уберем паруса. Шведов взял мегафон.

— Паруса надо убирать, Анатолий Иванович, — вдруг услышал он голос старпома. — Сейчас бом-брамсель полетит. Ветер крепчает.

Капитан опустил рупор.

— Знаю. Нервишки сдают, Константин Петрович? Вот обойдем совсем «Ригель» и уберем, — сам не понимая, почему он это говорит, насмешливо бросил Шведов. — Выдержку, выдержку надо иметь.

Сейчас же подать команду, сейчас же убрать… Но Шведов ничего не скомандовал. Он как завороженный смотрел на идущий справа «Ригель». Еще немного… обойти его…

«Алтаир» вырвался вперед. Паруса пока стояли, ничего не случилось. Шведов облегченно вздохнул и поднял мегафон.

— Бом-кливер долой! — раскатисто закричал он, но голос его заглушил громкий, похожий на пушечный выстрел, звук. Что-то угрожающе затрещало. Он увидел, как бом-брамсель расползается на узкие ленты. На палубе тревожно закричали:

— Берегись, полундра! — И фор-стеньга повисла на снастях.

— Все паруса долой! Готовить машину! — тут же скомандовал Шведов.

Капитан не растерялся. Он был подготовлен к этому и знал, что скомандует, если произойдет авария. Опоздал! Убавь он паруса пять минут назад — все сошло бы отлично. «Алтаир» повернул против ветра, сразу потерял ход. Теперь он беспомощно покачивался на волнах. У фор-мачты уже распоряжался Кравченко. Матросы полезли наверх, стараясь концом поймать раскачивающуюся стеньгу.

— Вот к чему приводит фанфаронство, — иронически глядя на Гукова, сказал Кротов. — Мотай на ус, если все же доплаваешься до капитана.

— Да… — разочарованно протянул Гуков. — Переборщил. А я думал, что Швед выйдет победителем. Был уверен. Не получилось.

— Так мы же и вышли победителями, братцы. Обогнали «Ригель». В военном флоте таких примеров много. Корабль сам погибает, но выполняет задачу…

— Снова затянул, — поморщился Бибиков. — Брось наконец ты. Какая уж тут победа. Слепому видно. Перехватили. А зачем?

— Ты не патриот своего судна, Бибиков, — возмутился Варенков. — Выиграли бой…

— Я-то патриот, а вот ты действительно осел. Ну, почему Нардин парусов не поставил? Могу объяснить. Не захотел глупо рисковать. В обстановке лучше разобрался…

Роганов издали смотрел на капитана. Шведов стоял, положив руки на планширь. Он был бледен. Краска сошла с его всегда обветренного лица. Интересно, что он сейчас думает? Знает ли, что большинство осуждает его и вся история выглядит глупой?

Это Шведов знал. Мысленно капитан обзывал себя всякими обидными словами. Ему нет оправдания. Как мальчишка, юнец решил побахвалиться, показать: «Вот, дескать, мы какие. Утрем нос». Если бы он был юнцом, ну тогда еще можно было бы найти какие-то объяснения. Молодость, там, неопытность… А тут ведь все понимал, предвидел, легко мог вовремя остановиться. И все же… Не хватило здравого смысла, поступил не как моряк, а как недотепа. Это его любимое слово. У него оно всегда обозначало высшую степень неуважения. А «Ригель» в порядке. Идет себе спокойно.

От этих мыслей у Шведова поднималось непреодолимое отвращение к Нардину. Не было бы его, остались целыми парус и стеньга. Конечно, не в нем дело. Шведов виноват, но если подумать, что двигало им, когда он приказал добавить парусов? Все-таки Нардин.

— Сигнал с «Ригеля», Анатолий Иванович. Спрашивают, нужна ли помощь? Что ответить? — спросил подходя третий штурман.

— Ничего, — буркнул Шведов. — Мы же помощи не просим. Они видят. Пусть идут, куда шли.

…Вот с курсантами дело не так просто. Ребята уже, наверное, сделали выводы. У них ведь все быстро. Тебя хвалят, превозносят, но достаточно сделать маленькую ошибку, и ты уже последний человек. Что ж, тут они правы. Он учил их одному, а на деле вышло другое. Практика опровергла теорию. Надо сказать им все честно. Тогда они поверят. Их трудно обмануть… Стеньгу и рваный парус спустили. Можно следовать дальше. Придется идти в Тага-лахт. Поблизости более удобного места нет. С каким бы удовольствием ушел он куда-нибудь подальше от «Ригеля»…

На «Алтаире» убрали порванный парус, закрепили перепутанные снасти, и только укороченная отсутствием стеньги фор-мачта напоминала о недавнем происшествии.

▼

На следующий день после ужина Шведов приказал собрать команду в столовой. В маленьком помещении набилось много народу. Никто не знал, чем вызвано это непредусмотренное собрание. Все с нетерпением ждали появления капитана. Он вышел нахмуренный, сел на оставленное для него место, обвел глазами присутствующих. Разговоры затихли.

— Удивлены, товарищи? Я собрал вас для того, чтобы сделать разбор нашего последнего перехода в Тага-лахт. Он стоит того, чтобы потратить на него время.

— И так все ясно, — сказал кто-то из курсантов, стоявших у двери.

— Сомневаюсь. Многое надо объяснить. Ну, прежде всего… Экипаж работал отлично, если не считать задержки с выборкой якоря. Механики подвели…

— Всего несколько минут меняли сальник. А вы — механики, механики… Привыкли все валить на механиков, — недовольно проговорил стармех и потянулся за сигаретой.

— Подождите, потом выскажетесь. Я повторяю. Если бы не якорь, «Алтаир» первым вышел бы в море. У нас все было готово раньше. Вы понимаете, что мы всегда должны сравнивать себя с «Ригелем». У них хорошо поставлено дело, а у нас должно быть лучше. В этом смысл соревнования. Постоянно следить за соперником. В каждой мелочи стараться быть впереди. Потому я и виню механиков. А дальше начинается вина капитана. — Шведов пошевелился на стуле. — Я, и только я, совершил непростительную ошибку. Прекрасно понимая, что не следует ставить паруса, что при усилении ветра это может кончиться плохо, я все же приказал увеличить парусность. Но вы должны понять меня, товарищи. Я тоже человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Я поддался чувству азарта. Мне хотелось показать, что на «Алтаире» плавают настоящие моряки, что нас нелегко победить и мы даже в самых трудных условиях будем впереди. И все началось хорошо. Паруса стояли надежно. Но наступил момент, когда их надо было немедленно убрать, еще имелось время. Но я этого не сделал, видел, что надо, и не сделал. Тут моя главная ошибка…

В столовой было очень тихо.

— …Не остановился вовремя. Хороший капитан не должен так поступать. Учтите это, когда сами вступите в командование. Никаких компромиссов с ненужным риском. Только здравый смысл и предусмотрительность. Я предостерегаю вас от подобных ошибок. «Ригель» показал, что там знают, что такое выдержка и хладнокровие. Но это не значит, что он нас победил навсегда. Нет. Мы сделаем правильный вывод из сегодняшнего случая. По моей вине такого больше не повторится. Я не ищу себе оправдания. Мне придется объясняться с начальством, ну это уж мое дело. Я не скажу там того, что сказал сейчас вам. Но вы должны как следует продумать вчерашнее происшествие. Вот и все.

— О чем говорить, — поднялся Миша Бастанже. — Вот погода немного успокоится, поставим запасную стеньгу. Будет не хуже. Так? — он оглянулся на сидящих.

— Так, так, — зашумели в столовой.

— А все-таки мы их обошли, — вскочил с места Варенков. — Пусть с потерей, но обошли.

Шведов покачал головой:

— Вы не поняли меня, Варенков. Цена слишком велика для удовлетворения личного тщеславия.

Роганов с удивлением смотрел и слушал капитана. Что случилось со Шведовым? Лицемерит или говорит правду? Похоже, что он искренен. Не побоялся публично рассказать о своей ошибке. Не всякий так поступит. Может быть, он не такой уж плохой, как казалось ему?

Встал Кротов.

— То, о чем сказал нам Анатолий Иванович, ясно. Он прав. Такое лихачество ни к чему. Но пусть кто-нибудь из присутствующих здесь скажет… — он обернулся к сидящим, — что ему не хотелось, чтобы «Алтаир» обогнал «Ригель»? Таких нет. Все мы с замиранием сердца ждали этого момента, восхищались смелостью Анатолия Ивановича, и его чувства мне, например, понятны.

Роганов вспомнил, как Кротов осуждал капитана. Хамелеон. В глаза говорит одно — за глаза другое. Ему захотелось выступить самому.

— Разрешите, — попросил он слова, когда Кротов сел. — Мне кажется, что у нас вообще что-то неладно. На «Ригеле» плавают такие же ребята, чем они хуже нас? А мы стараемся высмеять их, как будто мы замшелые моряки, придумываем всякие прозвища — «академики», «аристократы» и тому подобные. Мы первые, мы лучшие, мы вам всегда нос утрем. Как будто кто-то сознательно старается разжечь антагонизм между судами…

— Зарапортовался Роганов, — с места сказал Кротов.

— Загадки задаешь? Говори прямо. Кто разжигает антагонизм? А то кто-то, что-то, — крикнул Миша Бастанже. — Может быть, я?

— Может, и вы…

— Я полагаю, что Роганов плохо представляет себе основу соревнования, — снисходительно проговорил Шведов. — Это — борьба.

— Возможно, — согласился Димка. — Но дух у нас все же не такой, какой должен быть. Не товарищеский. Отсюда вот такие происшествия, как вчера…

— Ты тут демагогию не разводи, Роганов. Наша задача быть победителями в соревновании, а уж «дух» зависит от вас самих, — недовольно проговорил старпом Кравченко. — Все, что ли, Анатолий Иванович?

— Все. Если ни у кого ничего больше нет, можно разойтись.

Шведов спустился к себе в каюту, закурил. Он сделал верный ход. Симпатии экипажа на его стороне. Он показал всем, что не трус и умеет признавать свои ошибки. В данном случае лучше было откровенно все сказать, чем промолчать и потом чувствовать на себе насмешливые взгляды людей — вот, мол, горе-капитан. Говорил, говорил и в конце концов потерял паруса. Нет, все сделано правильно.

А вот выступление Роганова ему не понравилось. Обвинял во всех смертных грехах. Антагонизм, нетоварищеское отношение к «Ригелю», зазнайство. Чувствовалось, что говорил искренне. А может быть, мстил за случай на Дерхольме? Ушел тогда обозленным… В общем-то, в его словах есть какая-то доля правды. Дружба у ребят с «Ригелем» не получается. А кто виноват? Плохо, конечно, что его личная антипатия к Нардину как-то отразилась на отношениях между курсантами. Антагонизм! Какая ерунда.

ИГРА «ВО МНЕНИЯ»

Простояв в бухте Тага-лахт четверо суток, «Ригель» вышел в море. Предстояло закрепить на практике весь комплекс управления судном под парусами. Их постановку и уборку на ходу, повороты, маневр «человек за бортом», лавировку. За полтора месяца пребывания на баркентине курсанты многому научились и многое поняли. Все стояли на руле, все помогали штурману в определении места судна. Некоторые уже с нетерпением ждали учений в море. Хотелось показать свою выучку. Хабибулин, скептически настроенный в первую неделю, переменил мнение о плавании на паруснике.

— Знаете, ребята, — говорил он, — в таких плаваниях есть своя прелесть. Даже хорошо, что наш «Ригель» маленький. И нас здесь не много. Старшекурсники мне рассказывали, что когда они плавали на большом учебном теплоходе, то по две недели ждали очереди отстоять штурманскую вахту. А у нас к штурманскому столу всегда можно подойти.

Нардин оказался прав. Курсанты привыкли, разочарование первых дней прошло. Одному старшему помощнику Моргунову все не нравилось. Сидя в кают-компании перед вступлением на дневную вахту и помешивая чай ложкой, он говорил третьему помощнику:

— Ну, невозможно скучно, когда вот так бесцельно утюжим море. Отрабатываем практику, выполняем учебную программу. Особенно ночью. Вся вахта дремлет по закоулкам и теплым местечкам. Рулевой, впередсмотрящий и я — бодрствуем. Иногда за всю вахту ни одного поворота, ни одного маневра. Тощища. То ли дело на транспортном судне! Море — порт, море — порт. Когда я плавал на Дальнем Востоке, ходил в Японию…

Он любил рассказывать о плаваниях на Дальнем Востоке и считал их лучшим временем своей жизни.

Раз ночью, когда «Ригель» спокойно шел с попутным ветром, Нардин услышал разговор курсантов. На баке сидели вахтенные, курили и вполголоса вели ленивую беседу. Огоньки сигарет то разгорались, то затухали. Говорил Орлов:

— Собрался он, значит, втихаря, никому не сказал, оделся во все лучшее, что у него было, и дал деру. На следующий день на судне паника. Капитан поехал на берег. Стали разыскивать, а он как в воду канул. Перед самым отходом из порта сообщили, что парень попросил политического убежища…

— Вот дурак. На что же он рассчитывал? — спросил кто-то. В темноте Нардин не узнал говорившего.

— Черт его знает. Наверное, надеялся, что повезет.

— Ну и что с ним дальше было? Известно?

— Известно. Приехал через две недели назад.

— Взяли?

— Взяли. Живет себе спокойно в Ростове.

— А из училища выставили?

— Не знаю. Надо думать, что да.

— Дурак все же, — сказал Тихомиров. — Я вот в чужой стране навсегда жить бы не остался. Никогда, хоть озолоти…

— Можно мне вмешаться, ребята, — проговорил Нардин, выдвигаясь из темноты. — Я слышал, что вы тут говорили, и вспомнил один эпизод.

— Садитесь, Владимир Васильевич, — вскочил с места Батенин. — Здесь удобно, за ветром.

Нардин сел.

— Так вот, к разговору. Было это на Гаваях, в Гонолулу. Мы заходили туда брать воду и продукты. Вечером доктор, третий помощник и я отправились погулять и зашли в бар на берегу моря. Замечательное место! Веранда висит прямо над водой, кругом цветы, океан, теплынь, звезды над головой, оркестр из гавайских гитар. Экзотика. Сами понимаете.

Заняли мы место в углу, заказали пива со льдом. Рядом за столиком шумела компания под предводительством какого-то низенького, краснорожего старика. Хохотали, громко чокались, орали.

Ну мы, конечно, говорили по-русски, те — по-английски. Старик, видимо, услышал наш разговор и к нам:

— Русские?

— Русские.

— О, гад дем! Как я рад. По этому поводу надо выпить. Эй, Дэвид, замороженного шампанского три бутылки!

Старик шпарит по-русски, как мы с вами. Мы его, конечно, спросили, кто он.

— Я, — говорит, — капитан теплохода «Блэк Пойнт», вон на рейде стоит. Десять тысяч тонн груза берет. Сам я латыш. Уроженец Виндавы. В Штатах живу сорок лет. Подданный США.

— Ну и как? — спрашиваем.

— Отлично, — говорит. — Во! — хлопает себя по карману. — Пленти долларз. Семья во Фриско. Жена, дочь, сын, внучка. Дом. А вы как?

— Ничего, — говорим, — хорошо.

— Ну, как там в Виндаве?

— Порядок, — говорим. — Не узнаете.

Выпили мы шампанского. Старик свою компанию бросил, к нам пересел, не знает, чем нас угостить. Сорит деньгами. Мы его уже и останавливали, а он ничего слушать не хочет. Разошелся капитан.

Посидели мы в баре, а потом решили пойти с ним к нам на судно.

Мы капитана хорошо приняли, кофе соорудили, достали черный хлеб, квашеную капусту, белые маринованные грибы, икру. Знали, в общем, что ему будет приятно. Но он погрустнел, нахохлился, смотрит на нас как-то странно. В кают-компании собралась почти вся команда.

Вдруг он говорит:

— Слушайте, братцы, а нельзя мне к вам, в Россию?

— Как в Россию? Вы же американец. Дом, жена, внучка, пленти долларз?

— Какой я американец? Латыш я. Не надо мне ничего. Мне бы в Виндаву, на Клаус иела, в маленький домик с геранью, с развешенными на заборе сетями, с запахом трески… Я из рыбаков. Походить бы по родной земле. Я, конечно, понимаю, что уже поздно, скоро отправляться туда, — он поднял палец кверху, — но вот сколько живу здесь, поверите, так бы и улетел домой в Латвию. Пивка бы выпил со старыми друзьями, поспорили, в скат поиграли… Как хочется, чтобы меня окружало все, к чему я привык в детстве. Вот так, ребята.

Он долго сидел у нас, все не хотел уходить. Мы ему уже стали говорить, что, дескать, поздно, а он ни в какую.

— Гад дем! Я капитан. Сколько хочу, столько и сижу.

Ушел он с огромным пакетом. Он у нас попросил черного хлеба и кислой капусты. Ну, а мы ему еще всякой всячины напихали. Веточку березы, которую из Союза привезли и хранили в воде, поцеловал и с собой унес. Я к чему это рассказал? Вот, как будто человек все имеет, а ведь главного-то и не хватает. Не хватает всю жизнь…

Курсанты затихли.

— Мне говорили, что большинство эмигрантов заболевают неизлечимой болезнью… Забыл, как она называется, — проговорил Батенин, прерывая молчание.

— Ностальгия. Тоска по родине.

— Вот-вот.

— Я читал письма Шаляпина. Как он тосковал последнее время. Имел, кажется, все. Деньги, славу, почет. А радости не было, — сказал Тронев.

— Мне жаль людей, оказавшихся без родины, — задумчиво сказал Нардин. Мне приходилось часто разговаривать с такими… Ну, ладно… Скоро будет поворот. Подходим к Ярвекалла.

Нардин поднялся, пошел на корму в рубку. Через сорок минут надо было менять курс.

▼

Умеренный ветер подгонял «Ригель». Светило солнце. Было жарко. Курсанты с удовольствием мыли судно, дурачились, окатывая себя прохладной водой из шланга, в свободное время лежали на палубе, загорали. Нардин решил устроить игру «во мнения». Он практиковал ее ежегодно, после того как курсанты побудут на «Ригеле» месяц-другой и лучше узнают друг друга.

Он считал, да и вся команда тоже, что эта игра приносит несомненную пользу.

«Ригель» подошел к южному берегу залива, встал на якорь. После обеда все курсанты, офицеры, штатная команда собрались и расселись на верхней палубе у грот-мачты. Курсанты заметно волновались. Ведь сейчас о них будут говорить помощники, механики, боцман и матросы все, что они захотят, все, что заметили за время пребывания практикантов на «Ригеле». Хорошее и плохое. Правила игры не разрешали курсантам высказываться. Они могли только выслушивать мнения о себе. Некоторые курсанты для того, чтобы скрыть свое беспокойство, подсмеивались над предстоящей игрой. То там, то здесь слышались шутливые замечания.

— Выдадут тебе, Иван, сегодня сполна. За то, что ешь много, мало работаешь.

— А я знаю, что скажет старпом про тебя. Дневник практики грязный, как у приготовишки. Кляксы на каждой странице.

— Тебе вспомнят опоздание на вахту, Орел…

Пришел Нардин. Наступила тишина.

— Итак, товарищи, — сказал капитан, — начинаем игру «во мнения». Условия вы знаете. Курсанты слушают, остальные высказываются. Говорить можно все. Первый по списку — курсант Шейкин.

Вскочил высокий худой курсант. Он улыбался, взгляд его говорил: «Ну, давайте, послушаем».

— Шейкин. Что я могу сказать о нем? — проговорил старпом — ему полагалось высказываться первому. — Ничего курсант. Средний. Особо вперед не лезет, дело свое делает. Конспект ведет. Достаточно дисциплинирован. Замечаний не имеет. Все.

— Мне можно? — встал Кейнаст. — А я заметил, что Шейкин любит показать свою работу, когда начальство близко. Тут он трет, трет, быстро, быстро. Начальство ушло — Шейкин перекур делает. Курит долго. Это не есть хорошо. Работать надо ровно.

Курсанты засмеялись. Шейкин покраснел, хотел что-то сказать, но, вспомнив правила игры, только покачал головой. Сзади кто-то сказал:

— Что, Сережа, макнул тебя боцман?

— Вообще, Шейкин должен работать поживее, — » сказал, вставая, матрос Боков. — А то пока он раскачается шкот или фал выбрать — другие уже сделают. Так ничего парень, неплохой.

— Есть еще мнения о курсанте Шейнине? — спросил Нардин. — Следующий — Курейко.

Курсант встал.

— Курейко курсант хороший, — сказал старпом, заглядывая в какой-то листок. — Старается. Работает быстро. Конспект ведет отлично…

Курейко расцвел в улыбке.

— Только есть у меня замечание.

Курейко сделал непонимающие глаза.

— Да, да. Есть. Уши плохо моет. Последний раз при увольнении пришлось вернуть от трапа, — обратился к сидящим старпом. — Как маленький.

Курейко покраснел.

— Один только раз и было! — выкрикнул он.

Нардин строго остановил его.

— У вас нет права голоса, курсант Курейко.

— Не один раз, Курейко, а несколько раз. Обратите внимание на уши, — назидательно сказал старпом.

— И потом он, — хихикнула Зойка, — два раза чужие порции съел. Поменьше надо едой увлекаться, стихи лучше читай.

— Ха-ха-ха, — засмеялись сидящие.

По очереди поднимались курсанты, все реже слышались шутки, все напряженнее, серьезнее становились лица.

Часто говорили неприятные вещи. Курсанту Гусарову — маленькому, толстому, флегматичному парню, не стесняясь, выложили мнение о нем.

— Как относится Гусаров к товарищам? Надменно, свысока, всех считает ниже себя. Почему? — возмущенно спрашивал матрос Рязанов. — Да потому, что у него отец заслуженный адмирал. Так ведь не он, Гусаров, адмирал, а отец. Нехорошо, пусть подумает. Он со мной на мачте работает, так там он не блещет…

Плохо пришлось и курсанту Торчинскому. О нем сказал старший механик:

— Я вот плаваю всю жизнь. Много видел людей. Разбираюсь в них. А такого, как Торчинский, вижу в первый раз. Что он за человек? Работает неохотно, норовит где можно сачкануть, дело знает плохо. Учиться не хочет. И все с таким ласковым лицом, вроде он самый послушный: «Есть, есть, есть». А на самом деле ничего нет. Ни с кем по-настоящему не дружит…

Вспоминали все недочеты. И неубранные койки, и незашнурованные ботинки на авралах, и курение в кубриках. Грязные ногти, неопрятный вид, засаленную одежду.

Хвалили Тронева, Батенина, Тихомирова. «Работяги. Порядочные парни. Уживчивые». Троневу было приятно слышать лестное мнение о себе. О нем высказался капитан: «Отличный рулевой. Серьезный курсант. Вот только жаль, если он не будет плавать в дальнейшем. Кажется, у него другие планы». Все смотрели на Виктора с любопытством. Он никому не говорил о том, что не хочет плавать. Напрасно вспомнил об этом капитан.

Когда закончили обсуждение всех курсантов, Нардин попросил слова:

— Следующую игру устроим в конце нашего плавания. Сделайте, ребята, правильные выводы. То, что вы сегодня услышали, только для вас. Дальше «Ригеля» наши мнения не пойдут. Кое с чем вы, вероятно, не согласны? Ну что же. Каждому из команды было предоставлено право говорить, что он хочет. Но, бесспорно, многое из того, что вы услышали, правда. Поэтому подумайте и постарайтесь исправить свои недостатки. На этом — конец игре. Пообедаем и будем сниматься с якоря.

Игра взбудоражила курсантов. С палубы уходить не хотели.

— Ну, здорово нас сегодня продраили, с песочком, — сказал Тихомиров. — Полезно.

— Тебя-то не драили, а лаком покрывали. Поэтому и понравилось.

Больше всех кипятился Курейко:

— Про уши зря старпом. Несерьезно. О работе и учебе надо говорить. Я у него тоже кое-что могу заметить…

— Разве адмирала прилепили не зря? — вконец разобиженный спрашивал курсант Гусаров. — Что им мой батя дался?

— Правильно с адмиралом. Поменьше бы тебе фанаберии, лучше будет.

— Бросьте вы! Какая фанаберия? Ваше больное воображение и излишняя амбициозность.

— У тебя самого амбициозность.

— Вот о Торчинском справедливо сказали. Любит сачкануть. Я с ним в паре работал, знаю.

— Сам ты сачок первоклассный. Кого боцман работу переделывать заставил? Что замолчал?

— Витьку Тронева не иначе в помощники скоро переведут. Какие дифирамбы Володя ему пел!

— Если только переведут, я уж вас тогда погоняю.

— Ладно, братцы, хватит. Все мы слышали. Мне игра понравилась. Если подходить объективно, неплохо послушать, что о тебе думают другие.

— Почему же нам высказаться не дали? Неверно это. Мы тоже должны…

Курсанты спорилидо тех пор, пока не раздался звонок на обед.

«Ригель» снялся с якоря. Баркентина, к неудовольствию Моргунова, снова пошла «утюжить» море, выполнять учебную программу. А ему так хотелось поскорее оказаться в порту. Но видно судьба сжалилась над старпомом. На второй день плавания Нардин получил радиограмму от начальника училища:

«Немедленно возвращайтесь подготовки заграничному походу».

Нардин не удивился. Начальник училища говорил ему, что такая возможность не исключается и «Ригель» должен быть готов к дальнему плаванию. Он принял известие равнодушно. После отъезда Валерии Николаевны свет стал ему не мил. Он заставлял себя заниматься судовыми делами. Меряя шагами палубу на ночных вахтах, Нардин думал только о Валерии, вспоминал их встречи, ее слова, улыбку…

Зато курсанты ликовали. Как только весть о заграничном походе достигла курсантских кубриков, все остальное было забыто. Без конца обсуждали предстоящее плавание. Когда пойдет «Ригель»? В какую страну? Пойдет ли с ними «Алтаир»? Все ли курсанты останутся на борту?

— Здо́рово, ребята. Вот неожиданность, — с восторгом говорил Хабибулин. — Интересно как! Куда только пойдем? Мне хотелось бы в Голландию. Я ее представляю по старинным картинкам. Ветряные мельницы, тюльпаны, плотины, деревянные башмаки…

— Да что ты, милый! Голландия теперь совсем не такая!

— А мне бы хотелось в Англию. Англия страна моряков. Мне рассказывали…

Тронев почему-то мечтал о Франции.

— Пошли бы в Гавр. Оттуда на экскурсию в Париж. Представляете, ребята? В Париж. Посмотрели бы Эйфелеву башню, Сену, Лувр…

— И конечно, «Мулен Руж», — добавил Орлов.

— Что это — «Мулен Руж»?

— Знаменитый мюзик-холл. Там такое показывают…

— Слушайте, братва. Важный вопрос. Нам дадут немного денег на расходы?

— Обязательно. Кто раньше ходил, получали.

Нет конца разговорам о загранпоходе. Скептиков, нытиков и маловеров не осталось. Не слышно жалоб на скуку и однообразие. «Ригель» идет в настоящее плавание! С хорошей, тренированной командой. Им есть что показать. Не напрасно мучили их учениями. У некоторых разыгрывается фантазия… Под полными парусами «Ригель» влетает в порт. Курсанты выстроены на палубе. Публика на берегу с замиранием сердца следит за смелыми маневрами советского парусника. Раздается команда: «Паруса долой!» Курсанты бросаются к мачтам. Через тридцать секунд, да что там тридцать, через двадцать пять, паруса убраны, и «Ригель» швартуется к причалу под одним кливером. Публика рукоплещет. А какие девушки стоят на берегу! Они восхищены лихостью курсантов… Вечером моряки сойдут с борта, и тогда…

«Ригель» приходит к набережной утром. Несмотря на ранний час, его встречает начальник училища. У него озабоченный вид. Надо срочно готовить парусник к загранпоходу. Дел много. Ничего не должно быть упущено. «Ригель» не простое торговое судно, несущее алый флаг за границу. Это школа моряков. По нему будут судить об их подготовке, воспитании, дисциплине и умении себя держать. Большая ответственность. Все это понимают. Вот почему на следующий день так дружно работают команда и курсанты. Никто и не думает о береге. Таскают на борт продукты, подкрашивают надстройки, кое-где меняют износившийся такелаж. В полдень раздается крик: «Алтаир» идет!

«Алтаир» под мотором швартуется позади «Ригеля». Разве можно удержаться от желания похвастать заграничным походом? Не успевают на «Алтаире» как следует закрепить швартовы, как курсанты «Ригеля» перескакивают на его палубу.

— За границу идем! Понятно, рахитики!

Но выясняется, что «Алтаир» получил такое же назначение. Суда идут вместе. На «Алтаире» даже знают больше. Парусники посетят Норвегию, Тронгейм. На судах ликование. Вдвоем плыть и стоять всегда веселее. Недоволен один Шведов. Когда он узнал, что должен плыть вместе с «Ригелем», настроение у него испортилось.

«Черт возьми, все время ходим, как пришитые. Зачем мне «Ригель»? Говорят, что разумнее ходить вдвоем, можно-де в трудную минуту оказать помощь. Ерунда. Кто-нибудь всегда поможет. Не везет, — думал Шведов, с неприязнью поглядывая на видневшиеся мачты впереди стоящего «Ригеля». — Ладно, хоть плавание будет интересным».

▼

На верхней палубе что-то загрохотало. Нардин вздрогнул, потер ладонью глаза. Пора ехать в училище. Дел еще много. Предстоящий рейс не радовал. Если бы Валерия была с ним… Он привез бы ей из Тронгейма какую-нибудь фигурку рыбака со смешной рожей в большой зюйдвестке, или старинный деревянный кораблик, или гипсового тролля… Да кому теперь нужны его тролли?..

В Норвегии Нардин был несколько раз. Нового он ничего не увидит. Только прибавится забот. Курсанты за границу попадут впервые. Все они хорошие ребята, но кто знает, что встретится им там. Какие люди? Доброжелательные или враждебно настроенные? Есть всякие. Надо уберечь мальчиков от необдуманных поступков… Хорошо, конечно, что они уже знают паруса. С такой командой не стыдно войти в любой порт, а вот как они поведут себя на берегу? Не будет ли срывов? Все не так просто…

Нардин вздохнул и решительно встал. В дверях он столкнулся с Парамоновым. За делами он совсем забыл о нем. Буфетчик смущенно улыбался, держа за руку мальчика лет пяти.

— Владимир Васильевич, — сказал Парамонов, — вы извините, я с сыном пришел. Хочу показать ему «Ригель». Можно? Познакомься, Саша, это капитан.

— Саша Парамонов, — чуть слышно прошептал мальчик. — А где здесь руль?

— Есть руль, — улыбнулся Нардин.

Черноглазый мальчишка в скла́дной кожаной курточке сразу отвлек капитана от забот.

— Есть руль. А пока возьми вот, — повторил Нардин, вытаскивая из ящика пистолет-ракетницу.

У мальчишки загорелись глаза.

— Настоящий?

— Безусловно. Как дела, Григорий Алексеевич? У меня подшкипер ушел. Место свободно.

— Я готов.

— Вот только… — Нардин поскреб подбородок. — «Ригель» идет в Норвегию, слышали, наверное? Как у вас с визой? Если нет, не успеем оформить.

Парамонов пожал плечами.

— Должно быть все в порядке. Когда оформляли на «Алтаир», визировали всю команду.

— Ну ладно. Это мы сегодня узнаем. Вечером я вам скажу. Тогда сразу же начнете принимать хозяйство у Кейнаста. Он временно ведает делами подшкипера. Продукты — у артельщика. Потом я подробно объясню вам, что вы должны делать. — Нардин взглянул на часы. — Извините, мне надо уходить.

— Пойдем, Саша, — заторопился Парамонов, беря из рук сына ракетницу.

Увидя глаза мальчика, Нардин сказал:

— Оставьте пока «оружие» у Сашки. Пусть походит по судну, как настоящий адмирал. Будете уходить — отдадите вахтенному. Итак, до ужина.

Историю списания Парамонова с «Алтаира» на «Ригеле» знали и не одобряли Шведова. Поэтому, когда Григорий Алексеевич сказал Кейнасту, что собирается занять место подшкипера, боцман весело хлопнул его по плечу:

— Это есть хорошо. Давай приходи. Я тебя сделаю моряком. Швед будет злиться, а?

Нардин выяснил, что у Парамонова все документы в порядке. Вечером буфетчик приступил к приемке дел.

Шведов увидел его на причале. Григорий Алексеевич с блокнотом в руках пересчитывал швартовные концы, сходни и кранцы.

— Привет. Вы что тут делаете, Парамонов? — удивленно спросил Шведов.

— Служу на «Ригеле».

— На «Ригеле»? — переспросил Шведов. — После увольнения с «Алтаира» капитан вас взял?

— Спасибо вам, Анатолий Иванович, уволили по собственному желанию.

— Все это для берега, — раздраженно махнул рукой капитан. — Нардин прекрасно знал, за что и как я вас уволил. И все-таки взял?

— Как видите.

— Вот так у нас все делается, — с возмущением проговорил Шведов. — Один увольняет за нарушение, другой берет на более высокую ставку. Подрывают капитанскую солидарность. Я бы вас никогда не взял, если бы знал, что вы уволены с «Ригеля». Никогда.

— Я был не очень виноват, Анатолий Иванович.

— Ладно, ладно, не будем возвращаться к старому. Могу только сказать, что такие действия не делают чести вашему капитану.

Парамонов встретился глазами со Шведовым.

— А может быть, делают. Он человек с душой…

— Для вас, конечно. Счастливо плавать.

Шведов повернулся и пошел к своему судну. Парамонов проводил его долгим взглядом.

«Ведь понимает, что неправ, но сознаться не хочет. Характер…» — подумал Григорий Алексеевич, принимаясь за прерванные подсчеты.

В ТРОНГЕЙМЕ

Семь суток плавания в Норвегию были тяжелыми. Почти всю дорогу дул сильный ветер. Баркентины шли с большим креном, поднимая вокруг себя тучи брызг.

Ходить по палубе трудно, скользко. Корма то взлетает вверх, то проваливается в водяную яму. Пенные потоки заливают подветренный борт, наполняют палубу до середины. Волны с громким шипеньем обрушиваются на судно. Кажется, вот сейчас все смоет, но корма уже снова взмывает кверху, а волна уходит под корпус. Бушприт глубоко ныряет в воду, сердитый бурун поднимается у штевня и падает обратно в море бурлящим каскадом.

По серому, низко нависшему небу несутся рваные клочья облаков. Море тоже серое, с бесконечной вереницей волн. Они бегут за кормой до самого горизонта. Солнце не показывается, как его ни ждут моряки.

Ребятам достается здорово. Вахтенные вымокли до нитки. Не спасает и штормовка. Но курсантов это не смущает. Все работают быстро, четко, весело. Никто не жалуется на трудности. Все как-то подтянулись. Правда, длительная качка сказывается. Кое-кто укачался, но и они не оставляют работу.

Ночью прошли Зунд — пролив между Данией и Швецией. Навстречу попадалось много судов. Их огни виднелись повсюду. Капитаны опасались столкновения и не сходили с мостика до тех пор, пока парусники не миновали Скаген. К большому удовольствию всех, погода здесь начала исправляться, а когда баркентины вышли в Северное море, появилось солнце. Все кругом засверкало, заискрилось. Ветер перешел на попутный. Под горячими лучами высыхала палуба. От нее поднимался пар. Курсанты вытаскивали свои постели и одежду для просушки.

Вскоре в дымке открылись синие скалистые берега Норвегии. До Тронгейма оставалось немного. На «Алтаире» прибавили парусов, и он стал обгонять «Ригель». Шведов хотел войти в порт первым. Нардин понял его замысел, усмехнулся и парусов не прибавил. Ну, придет «Алтаир» на какой-нибудь час раньше? Что из этого? А у него на «Ригеле» еще полно всякой работы: надо привести судно в порядок после штормовой недели.

Берег приближался, становился выше. Он менял окраску, из синего превращаясь в серый с зелеными пятнами лугов. Уже можно было разглядеть, как по дорогам катятся крошки-автомобили, стоят домики под красными крышами, обнесенные белыми квадратиками заборов, и полосатые, похожие на матросские тельняшки, маяки. Баркентины еще раз сменили галс и легли курсом на Тронгейм.

К «Ригелю» ошвартовался мореходный, увешанный толстыми кранцами, бот. На палубу поднялся норвежский лоцман — толстый, низенький, с обветренным, изборожденным мелкими морщинками лицом и короткой трубкой в зубах. Настоящий «морской волк».

— Приветствую вас, капитан. Лоцман Иверсен. Какую погоду встретили? — поздоровался он с Нардиным, подавая ему лоцманскую квитанцию. — Потом заполните. Так держать! Можно убирать паруса.

Впереди уже различались строения города, песчаная отмель слева с маячком-мигалкой на ее оконечности и черная полоска волнолома. Волнолом и причальная стенка образовывали ворота, узкие и длинные. Они вели в обширный закрытый бассейн. Владимир Васильевич в бинокль видел, как «Алтаир» спустил все паруса и под мотором проскользнул в гавань.

Вблизи от «Ригеля», купая палубы в воде, крутилось несколько спортивных яхт. Загорелые парни и девушки в темных очках, шортах и ярких свитерах приветственно поднимали руки. Сделав поворот под кормой баркентины, яхты неслись к воротам, как бы приглашая «Ригель» следовать за ними.

«А что, если… — мелькнула озорная мысль у капитана, — пусть мальчики поволнуются и почувствуют свою ответственность за все…»

Он посмотрел на тугие паруса, наполненные ветром. Снова взял бинокль. До порта оставалось не больше двух миль. Вход в гавань казался очень узким. Малейшее изменение ветра — и судно может нанести на одну из дамб. «Все должны быть наготове, — подумал он, — если увижу, что чисто не проходим — помогу машиной».

— Я хотел бы войти в порт под парусами, пайлот^[2]. — Нардин остановил лоцмана, прохаживавшегося по мостику.

— Под парусами? Рискованно, здесь узкий вход.

— Ничего. Ветер благоприятный. Войдем.

— Что ж, давайте. — Старик весело взглянул на Нардина. — Если уверены в успехе. Но прошу записать, что я советовал пустить машину. Вы понимаете, я обязан так говорить. В нашем деле риск исключается, если он не вызван необходимостью.

Нардин кивнул головой:

— Да, конечно, но мы войдем.

— Машину пускать? — подошел к нему третий помощник, видя, как уменьшается расстояние между судном и берегом.

— Подождите. Пойдем так. Все по местам! Скажите механикам, чтобы не было осечки. Телеграф на «товсь».

— Пожалуй, не пройдем, Владимир Васильевич, — с сомнением сказал третий помощник. — Узко.

— Пройдем.

Нардин взял мегафон. Команда стояла по местам, ожидая распоряжений.

— Будем входить под парусами! Все зависит от вашей работы. Действовать — быстро и точно.

Курсанты с восхищением смотрели на капитана. Заход в гавань под парусами. Об этом они мечтали. Шикарно! Они уж постараются.

— Я говорил, что Володя все может, — сказал Тронев Батенину. — Сейчас норвежцы увидят класс.

— Как бы в лужу не сесть. Опасно.

— И не думай. Войдем. Если Володя решил, значит, он все учел, рассчитал.

«Ригель» шел левым галсом, поднимая под штевнем невысокий бурун.

— Левые брасы подобрать! Правые гико-шкоты травить! — раздалась команда третьего помощника.

Нардин впился глазами в дамбы. Сейчас, кроме узкого пространства между ними, для него ничего не существовало. С проплывающей мимо яхты что-то кричали, показывали на паруса. Но капитану было не до них. Лишь бы не изменилось направление ветра, а он как нарочно начал заходить. Собьет все расчеты! Заполоскали передние паруса. Ого, это уже неприятно.

Лоцман молчал и тревожно поглядывал на капитана. Он знал — в такие минуты вмешиваться не следует. Обычно спокойное лицо Нардина посуровело, губы сжались.

Резко и отрывисто отдается команда. Тронев, Батенин, Курейко стремительно бросаются к шкотам. Матросы приготовились у брасов. Одно слово с мостика — и судно переменит галс. Неумолимо приближаются ворота. Ох, как узко!

«Ничего. Если начнет прижимать, пустим машину», — успокаивает себя Нардин.

Черт возьми! Судно медленно сносит на песчаную отмель. Течение, может быть? Капитан прикидывает расстояние и командует взять немного правее. Теперь рулевой держит прямо на маячок волнолома.

Лоцман нервно раскуривает свою трубку. Смелый парень, этот русский капитан. Давно в порт не входили такие большие суда под парусами. Надо быть уверенным в своей команде. Стоит замешкаться у снастей, и маневр не выйдет. Вот и ворота…

— У телеграфа. Товсь! — тихо говорит Нардин.

Третий помощник наклоняется вперед, кладет руку на телеграф. Внезапно усиливается ветер. «Ригель» резко уваливает вправо. Рядченко — он сейчас стоит на руле — старается удержать судно посередине прохода. Лоцман вынимает изо рта трубку, краска сбегает с его лица. Сейчас нос парусника ударится в волнолом…

— Врежемся, обязательно врежемся, — в ужасе шепчет Курейко, вцепившись в кливершкот. Он не знает, что делать. — Мы…

— Молчи ты, — раздраженно останавливает его Орлов. — Не каркай.

Тронев волнуется. Он весь там, на мостике, с Нардиным. Виктор представляет себя капитаном. Решился бы он на такое? Рискованно, но красиво! Если пройдут чисто, какое удовлетворение получит капитан! Наверное, когда все кончится, капитан спустится в каюту, бросит фуражку на диван и небрежно скажет лоцману: «Вот и все…» У лоцмана не найдется слов, чтобы выразить свое восхищение. Здорово! А Тронев будет командовать большим теплоходом. Он изучит все его повадки, характер, возможности. Он достигнет небывалого искусства в управлении кораблем. Швартоваться будет без буксиров, удивляя своим умением портовых лоцманов. Вот он поднимается на высокий мостик своего судна. Красивого, стремительного, огромного. На рукавах сверкают нашивки, костюм с иголочки, белая рубашка… Он подходит к телеграфу, берется за теплые черные ручки.

«Здравствуй, — говорит ему теплоход. — Не бойся. Я не подведу». Надо поставить его между двумя судами, стоящими у стенки. Места в обрез. Только-только втиснуться. Лоцман осторожно говорит: «Хорошо бы взять один буксир, капитан». — «Думаю, поставим и так». Он дает малый ход, командует рулевому и чувствует, как охотно подчиняется ему судно. Проходит двадцать минут, и швартовка окончена. Лоцман с уважением смотрит на него. Такой молодой и такой мастер. В этом порту даже очень опытные капитаны не отказываются от буксиров. А на берегу стоит восхищенная Зойка с цветами. Она-то ведь понимает в морском деле…

Размышления Тронева прерывает спокойный голос Нардина:

— Полборта лево, Рядченко! Бизань-шкоты втугую!

Он не успевает закончить команды, как шкоты бизани уже выбраны. Нос «Ригеля» начинает уклоняться влево. Баркентина входит в ворота. Секунды становятся долгими, как часы. По обоим бортам, совсем близко, проплывают каменные стенки… Они тянутся бесконечно. Люди на берегу замерли. Кажется, до них можно дотянуться рукой.

«Пройдем ли мы когда-нибудь?» — думает капитан, глядя на приближающуюся к волнолому корму. Она проходит чисто — всего в двух метрах. Впереди расстилается водная гладь бассейна. Прошли! — Нардин облегченно вздыхает, достает сигареты.

— Отлично! — кричит лоцман. — Вставайте вон там, позади «Алтаира». Видите свободное место? — Он показывает на стенку, где уже скопилась порядочная толпа. Любуются «Ригелем».

— Паруса долой, быстро! Оставить кливер! — командует в мегафон Нардин — и рулевому:

— Не зевай, Рядченко. Держи вдоль причала, поближе.

— Есть вдоль причала поближе, — хрипло отзывается матрос.

Рядченко ведет судно безукоризненно. Один за другим падают паруса. «Ригель» замедляет движение. Толпа на берегу приветствует баркентину криками, машет платками, шляпами. Норвежцы хорошие моряки. Они понимают, что значит войти в порт через узкие ворота под одними парусами.

— Кливер долой!

«Ригель» по инерции подходит к причалу.

— Подавай концы на берег!

Швартовщики на стенке подхватывают бросательные концы, тянут стальные швартовы, набрасывают их на чугунные «пушки».

— Задержать кормовой!

«Ригель» останавливается, мягко прижимается к причалу и так замирает. Прекрасно сделано! Лоцман подходит к Нардину, жмет руку.

— Великолепно, капитан. Я давно не получал такого удовольствия. Первоклассная команда. Сколько лет плавают ваши мальчики?

— Первый год.

— О, они хорошо натренированы. Очень хорошо. Я наблюдал за их работой.

Нардин доволен. Ему приятно услышать эту похвалу от старого, много повидавшего на своем веку моряка. Это не просто слова, желание польстить, нет, — оценка объективна. Ребята работали с «душой», быстро выполняли команды, угадывали, что хочет сделать капитан.

— Ну что ж, мистер пайлот, благодарю за комплименты. Прошу ко мне. Я угощу вас прекрасной русской водкой и заодно подпишу лоцманскую квитанцию.

Лоцман смеется:

— Это будет достойным завершением такого блестящего входа в порт. Мы выпьем за морское искусство. Так?

▼

На «Алтаире» сразу заметили намерение Нардина войти в гавань под парусами. Все прекратили работу, глядя на приближающийся «Ригель». Даже повар вышел из камбуза.

— Посмотрим, как он произведет маневр, — с видом знатока говорит Димка Роганов.

Сегодня курсанты не просто зрители. Они уже специалисты, моряки, судьи, от чьих глаз не должна укрыться плохая выучка команды. Так же внимательно наблюдает за «Ригелем» вышедший на палубу Шведов. Презрительно поджав губы, он поворачивается к старшему помощнику.

— Видите, что «академик» вытворяет? Навалит его на волнолом, тогда узнает, почем фунт лиха. Убрал бы заранее паруса, как мы сделали, запустил машину и спокойно зашел в порт. Конечно, под парусами эффектнее, но машина в таких случаях надежнее.

«Очень ты осторожным стал после Тага-лахт», — думает старпом, но вслух говорит:

— Верно, машина надежнее, но зато… — Кравченко умолкает.

Шведов недовольно морщится.

«Ригель» подходит к воротам.

— Не сдрейфовало бы ветром, — с опаской замечает Кротов.

Но его страхи напрасны. Баркентина благополучно минует опасное место. По рейду несется пронзительный свисток, слышатся отрывистые команды, и через минуту мачты «Ригеля» остаются без парусов.

— Быстро работают, — одобрительно восклицает Миша Бастанже. — Хорошо!

«Ригель» под одним кливером приближается к причалу. Шведов мрачнеет.

Капитан не может удержаться от критики.

— Я бы так не поступил. При наличии машины совершенно не нужная показуха. Чуть дырку в корме не сделал.

Он сердито сплевывает за борт и спускается к себе в каюту. Сегодня отдых. Завтра начнутся всякие дела.

После обычного оформления документов, связанного с приходом судна в иностранный порт, Нардин попросил Моргунова собрать экипаж.

— Построить? — спросил старпом.

— Нет, просто собрать.

Когда все расселись на палубе, Нардин сказал:

— Спасибо, ребята. Все работали отлично. Мы не ударили в грязь лицом и заслужили похвалу норвежцев. Вы сами убедились, что от каждого из вас зависело, удачно ли мы пройдем в порт. Замешкайся Алексеев и Рунге у бизань-шкота, Курейко с Троневым у шкотов кливеров или запоздали бы с уборкой парусов на фок-мачте, все выглядело бы иначе. Не получилось бы красивого захода. Вы недаром проплавали на «Ригеле». Особенно отмечаю Рядченко. Он виртуозно провел судно.

Матрос покраснел от удовольствия.

— Можно вопрос? — поднял руку невысокий курсант. — А что если бы в воротах изменился ветер?

— Пустили бы машину. Прошли бы благополучно, но это было бы совсем не то.

— Нет, у нас классно получилось, Владимир Васильевич, — потирая от удовольствия свой острый носик, сказал Курейко. — Даже самим приятно.

— А с другим ветром, скажем, в бейдевинд^[3] можно было бы входить?

— Да ты что? Понимать надо.

— Почему нет? По-моему, можно.

Курсанты заспорили. Некоторые доказывали, что подошел бы любой ветер, другие кричали, что только попутный годился. Хабибулин выхватил карандаш и на доске от ящика чертил план порта, направление ветра и расположение парусов.

Нардин с улыбкой наблюдал за ними.

«Будут моряками», — думал он.

— Ну кто из нас прав, Владимир Васильевич? — подбежал к капитану Курейко. — Скажите Орлову, что он ерунду порет. Разве в бейдевинд зайдешь?

— Спокойно, ребята. Заходить можно было только с попутным ветром, и то с некоторым риском. Вот такое мое мнение.

Нардин ушел с палубы, а курсанты еще долго обсуждали заход в гавань.

▼

На следующий день Димка пошел на «Ригель». Он был свободен и хотел позвать Тронева погулять по городу.

— Здорово, Рожок, — поздоровался с ним Орлов, когда Димка поднялся на палубу. — Ты к Виктору?

— Ага. Где он?

— Он? Где-нибудь с нашей княгиней. Как будто бы в кают-компании белье в стирку готовят.

— Белье?

— Ты удивляешься? В последнее время Витька от нее не отходит. В подручные записался в надежде на будущие милости.

В кают-компании Димка увидел Зойку, две короткие тугие косички торчали в разные стороны.

Она складывала белье в пачки. Виктор сидел за столом, что-то отмечая на бумаге. Увидев Роганова, вскочил:

— Димка! Молодец, что зашел. А я собирался к вам на «Алтаир». Как дела?

— В порядке. Пойдем на берег?

— Мы собирались после обеда. Ты не будешь против, если с нами пойдет Зоя?

Димка пожал плечами:

— Пожалуйста.

Зойка фыркнула:

— Подумаешь, какой! А если он будет против, тогда меня не возьмешь, что ли?

— Да что вы, Зоя. Я буду очень рад, если вы пойдете с нами, — искренне заверил Димка. — Не нападайте на Витьку, это он из вежливости спросил.

— Точно. Под ее влиянием все люди становятся более вежливыми. Так устраивает тебя после обеда?

— А сейчас?

— Да с бельем надо закончить, обед подать, убраться, и тогда пойдем.

— Да, — покачал головой Димка. — Много у тебя работы. Я по глупости думал, что это все буфетчица делает. У нас на «Алтаире» так.

— То у вас, а то у нас, — строго сказала Зойка. — Могу его освободить, если очень торопитесь.

— Не надо. Служба прежде всего, — отказался Виктор.

— Ты кем здесь числишься, Витек?

Тронев показал глазами на Зойку.

— Ее помощником. По-английски — младшим стюардом.

— Добровольная нагрузка, так сказать?

— Сам напросился, — засмеялась Зойка. — Ну ладно, не мешайте, а то мы и к ужину не кончим.

▼

В час дня Виктор подошел к «Алтаиру».

— Роганова позовите! — крикнул он, но Димка уже спускался по трапу.

— А где же Зоя?

— Сейчас придет. Подождем.

— Слушай, что ты к ней привязался, белье считаешь…

Тронев рассмеялся.

— Надо же помочь девушке.

— Может быть, награду надеешься получить?

Виктор нахмурился:

— Не болтай лишнего, Димка. Я за такие разговоры Орлу чуть по морде не съездил. Ну, зачем так шлепать языком? Ничего мне от нее не надо.

— Ладно, не буду. Я это просто так…

Подошла Зойка.

— Пошли, мальчики? Я свободна до ужина.

В городе уже знали о прибытии советских парусников. Газеты напечатали фотографии «Алтаира» у причала и «Ригеля», входящего в порт под парусами. Незнакомая форма привлекала внимание. Норвежцы останавливались, смотрели вслед курсантам.

Они прошли по короткому мостику и вышли на набережную неширокой речки Нид, сплошь заставленной рыбачьими судами. Чистенькие, пузатые боты стояли вдоль стенки. На некоторых были подняты паруса для просушки, на других скатывали палубы, смывая серебристую рыбную чешую. На одном из ботов молодой парень в толстом синем свитере сидел на рубке и читал газету. Увидя курсантов, он помахал им, развернул лист, показывая на помещенную там фотографию «Ригеля».

— Fine! — крикнул он, поднимая кверху большой палец.

— Знают, — с гордостью сказал Тронев. — Почему, интересно, ваш Швед упустил такой случай прославиться?

Димка пожал плечами:

— Побоялся, наверное. Он после потери стеньги стал более осторожным. На собрании клялся, что никогда не пойдет на ненужный риск. А вас могло навалить.

— Никогда. Володя все учел. И ветер, и возможности.

— Показуха все-таки, а?

— Нет. Искусство и вера в свою команду. Знал, что не подведем.

— Возможно. Сделано было красиво, надо отдать справедливость. Я сам любовался, когда «Ригель» на большом ходу вошел в гавань. Ты бы видел лицо Шведа! Как будто он касторку принял.

— Ему полезно, такому зазнавахе. А то еле здоровается с нами. Курсантов с «Ригеля» и не замечает совсем, — сказала Зойка. — Что у него там вышло с Владимиром Васильевичем, не знаете, мальчики?

— Поссорились, а почему — не знаю, — мотнул головой Роганов. — Швед вообще тяжелый человек, но моряк…

— Против нашего Володи — он никто, — безапелляционно сказала Зойка. — Моряк! Тоже сказал. Стеньгу у Тага-лахт потерял.

Димка вспыхнул:

— А все-таки «Алтаир» обогнал ваш «Ригель»? Показал вам корму. А как летел! Птица, распустившая крылья… Утер вам нос по всем правилам.

— А стеньга, бом-брамсель? — ехидно напомнил Тронев.

— Что стеньга? Все было бы в порядке, да Швед запоздал немного с уборкой парусов. Подумаешь. Но зато показал, что моряк может выжать из судна.

— Ладно. Дело прошлое, — примирительно сказал Тронев, видя, что Роганов начинает сердиться. — А на этом переходе мы здорово устали, многие укачались. Трудное было плавание, верно? Но мне понравилось.

— А мне так не понравилось. Стоять нельзя, сидеть тоже. В койке ездишь взад-вперед! Посуда со стола падает, супу не поешь, ноги разъезжаются. Чего тут хорошего? — поежилась Зойка и тут же звонко рассмеялась: — Я вам такую историю сейчас расскажу, умрете. Помните, когда мы прошли Скаген? Качало нас еще зверски, но солнышко печет, небо ясное, голубое. Выходит Владимир Васильевич и командует добавить парусов. Наш старпом надевает дождевик, натягивает капюшон на голову и идет к формачте. Капитан кричит ему: «Вы что, заболели, Юрий Викторович? Погода-то какая». — «А вы постойте под формантой в такую погоду», — отвечает тот. — «Что, дождик, что ли, начинается?» — смеется Володя. — «Не дождик, а травят сверху ваши курсанты. Укачиваются».

Димка засмеялся.

— И у нас такое бывает. Наверху розмахи сильнее, качка ощущается больше. Правда, старпом плащ не надевает.

— Наш старпом за конец взяться боится, — презрительно сказал Тронев. — Какой-то белоручка. Ложечка, вилочка. «Зоенька, принесите тарелочку супчика, кусочек хлебчика с маслишком». Терпеть не могу.

— Ко мне он ничего относится, не привязывается по пустякам, — сказала Зойка.

— Ну к тебе. Он на тебя сам смотрит как котишка на маслишко, — ревниво усмехнулся Тронев. — Думаешь, не вижу.

— Никак он на меня не смотрит. Не говори гадости, Витька, — рассердилась Зойка. — Ой, как красиво!

Они стояли у маленького естественного озера, в середине которого торчала покрытая зеленым мхом скала.

— Молодцы норвежцы. Смотрите, какой город построили на скалах. Земли-то почти нет. А какие моряки! Интересно в Осло побывать. Столица все же, — сказал Виктор.

— Во всей Норвегии народу живет меньше, чем у нас в Москве. А знаменитых людей у них много. Амундсен, Нансен, Григ, Хейердал, — заметил Димка.

— Мне почему-то Нансен больше симпатичен, чем Амундсен, хотя я и не отрицаю, что он великий человек, — сказал Тронев. — Доброты, по-моему, в нем было мало. Ну зачем он оставил записку Скотту на Южном полюсе: «Добро пожаловать!» А Скотт испытал невиданные мучения и трудности и в конце концов погиб. Зачем?

Они дошли до памятника погибшим во время войны.

— Крепкий народ, — сказал Димка. — Не поддались фрицам. Не захотели капитулировать. Защищались героически. Из китобоев создали целую боевую группу. Эти ребята здорово давали гитлеровцам по морде. Когда я услышал, что мы идем в Норвегию, я прочитал кое-что.

— Мальчики, а вы никогда не думаете о войне? — вдруг спросила Зойка.

— А что о ней думать? Войны не будет, — уверенно заявил Виктор.

— А я иногда думаю, — грустно сказала Зойка. — Не знаю ее, а думаю.

— Не будет войны. Иначе весь мир взлетит на воздух. Всем конец придет, — повторил Тронев.

Наступило молчание. Роганов вспомнил, как по утрам отец, почему-то виновато озираясь, засовывает в рукав пиджака протез на шарнирах и с ненавистью смотрит на скрюченную неживую кисть руки в натянутой черной перчатке…

И рассказы матери… В войну она работала медсестрой в госпитале.

Они завернули на улицу, мощенную крупным камнем. Над входом в маленькое кафе висел золотой крендель. У дверей стояла женщина. Она пристально смотрела на приближающихся курсантов. Когда они подошли к ней, женщина всплеснула руками и с мягким украинским акцентом сказала:

— Русские? Моряки с парусников? Да?

— Да, — коротко подтвердил Тронев и хотел пройти мимо, но женщина просительно сказала:

— Постойте, детки. Я ведь тоже русская.

Ее серые глаза смотрели ласково. Морщинки разбежались к вискам. Она приветливо улыбалась.

— Очень прошу, зайдите ко мне. Я угощу вас хорошим кофе. Посидим, поговорим… — и, видя, что молодые люди как-то смутились и собираются пройти мимо, умоляюще проговорила:

— Я от души. Платить не надо. Только бы посидеть с вами.

— Большое спасибо. Мы торопимся на корабль, — сухо поблагодарил Тронев. — Пошли, ребята.

Женщина схватила Зойку за руку:

— Барышня, ну хоть вы скажите им… На десять минут. Я вас больше не задержу.

— Зайдем, ребята?

— Опоздаем же, Зоя…

— Зайдем, — требовательно сказала Зойка, взглянув на женщину.

Больше Тронев не стал спорить. Они вошли в маленькую комнату с миниатюрной стойкой и четырьмя столами, покрытыми веселенькими клетчатыми скатертями. На каждом стояла глиняная вазочка с еловой веткой.

— Садитесь, милые, куда хотите, — засуетилась хозяйка. — Я принесу пирожные.

Посетителей в зальце не было.

— Попадешь ты, Зойка, в неприятность, — прошептал Тронев. — Лезешь очертя голову. Кто она, ты знаешь?

— Посмотри ей в глаза. Эх, ты… Деревяшка.

Появилась хозяйка. Она несла четыре огромных куска торта, политых шоколадной глазурью.

— Кушайте, милые, — сказала она, ставя тарелки на стол. — Сейчас кофе подам.

Женщина подошла к стойке, налила большие чашки кофе, положила сверху взбитые сливки.

— Ну вот, пожалуйста. — Хозяйка присела к столу. — Кушайте, не стесняйтесь.

Она не отрываясь смотрела на Зойку. Ребята чувствовали себя неловко. А женщина все смотрела и смотрела на девушку, пока слезы не показались у нее на глазах. Зойка совсем смутилась, начала размешивать кофе.

— Что это я? — очнулась хозяйка. — Пейте, пожалуйста. Ну как вас еще угощать?

Курсанты усердно стали размешивать кофе. Они никак не могли преодолеть свое смущение.

— Знаете, как я рада вас видеть? Русские, советские дети. Для меня вы дети, не обижайтесь. Я сама из-под Харькова. Немцы угнали в Германию, а потом сюда переслали. Много здесь русских было. Жили в лагерях. Умирали. Спасибо норвежцы помощь оказывали. Да вы сами читали, наверное? А как начали фрицев из Тронгейма выпирать, мы из лагерей повырывались. Оружие добыли. Я их, проклятых, несколько человек на тот свет отправила. — На какую-то секунду лицо женщины посуровело. — Да… меня Ниной зовут. Ниной Федоровной. Ну, а дальше… Был у меня хороший парень, норвежец Эрик… Кончилась война, я за него замуж вышла. Вот, живем…

— Он чем занимается, Нина Федоровна? — спросил Димка.

— Рыбачит. Сейчас в море.

— А дети у вас есть? — опять спросил Димка.

Зойка толкнула его под столом ногой.

— Детей, к сожалению, нет. Если бы были дети…

— Домой не тянет? — поинтересовался все время молчавший Тронев.

— Как не тянет? Тянет. Я бы уж сто раз уехала, если бы не Эрик…

— Что вы на меня так смотрите? Вспомнили кого-нибудь? — не удержалась от вопроса Зойка.

— Вспомнила. Харьков вспомнила, себя вспомнила… Такая же была, как и ты. Белокурая, тоненькая, боевая. Можно, я тебя на «ты» буду называть? Вот убежать от фрицев не сумела. Два раза с поезда уходила. Один раз даже стреляли в меня. Не удалось.

— Родные у вас остались в Союзе?

— Близких родных нет. Все погибли.

— Вам разве не интересно узнать, как мы живем? Ничего не спрашиваете.

— А я знаю, как вы живете, — с достоинством ответила хозяйка. — Мы «Правду» покупаем. Я книги выписываю. Симонова недавно прочла «Живые и мертвые». Хорошо написал.

— Да вы прямо молодец, Нина Федоровна.

— Молодец не молодец, а советская женщина. Как была, так и осталась. Это ничего, что тут живу. Я русская. Погодите минутку. — Хозяйка встала, скрылась в комнате и вскоре вернулась, держа в руках синюю коробочку. — Вот.

На красном бархате лежала медаль норвежского Сопротивления. На оборотной стороне было выгравировано: «Нине Гнатенко».

Нина Федоровна с гордостью глядела на курсантов, пока те разглядывали серебряный кружок.

— Зря их тут не давали. Вот поеду домой, надену.

— Поедете? Когда?

— Если все будет хорошо, на будущий год. Повезу Эрика на свою родину. Покажу ему, как у нас вишня цветет, какие домики белые… Пусть знает, о чем я тоскую. Мы поедем на Харьковщину. Да вы пейте, пейте.

— Спасибо, Нина Федоровна, — сказал Тронев, вставая. — Все было очень вкусно.

— Приходите к нам на «Ригель» с мужем. Посмотрите, что за парусник, как мы живем, — пригласила ее Зойка. — Как вы думаете, ребята, можно?

— Думаю, можно, — неуверенно сказал Тронев. — Только у капитана надо попросить разрешение.

— Мы капитану про вас расскажем, — сказала Зойка. — Обязательно приходите. Спасибо за кофе.

— Дай я тебя поцелую, Зоенька, — Нина Федоровна обняла Зойку, поцеловала.

— Интересная женщина, — проговорил Димка, когда они вышли из кафе. — Ну и судьба…

Они брели по улицам, останавливались перед витринами, с любопытством рассматривали публику. Мимо них пробегали девчонки в брючках и ярких спортивных курточках, проходили солидные норвежцы в добротных пальто, на углах стояли юноши с непокрытыми головами, в коротких плащах.

Часто встречались невысокие, опрятные кирпичные дома какого-то особенного вишневого цвета с белыми оконными рамами. Почти в каждом — лавочка.

На центральной площади, с верха высокой круглой колонны, викинг, закованный в латы, смотрел на шумный базарчик с чистыми лотками под полосатыми тентами.

Невысокие домики, черепичные крыши, ратуша, базар — все очень походило на театральную декорацию.

— Интересно, кому это? — спросила Зойка. — Посмотрим?

Они подошли к колонне, и Димка прочел:

— Улаф Первый Трюгвессен. Король, основатель города.

— Ты можешь быть гидом. Все знаешь. Сколько в Тронгейме жителей? — спросил Тронев.

— Около шестидесяти тысяч, если верить энциклопедии. Хочешь быть гидом — нужно побольше читать, поменьше бельем заниматься…

— Ладно, ладно. Каждому свое, — засмеялся Тронев.

Курсанты обогнули площадь и очутились у красивого готического собора.

— Господа, прошу обратить внимание, — подражая гиду, начал Димка. — Перед нами знаменитый Тронгеймский собор. Здесь короновались семь королей и три королевы. Редкая архитектура дает право норвежцам гордиться этим собором. Прошу вас зайти внутрь…

Они очутились под высоченными сводами. Гулко отдавались шаги на каменных плитах. Посетителей, кроме них, не было. К курсантам подошел служитель и что-то спросил по-норвежски. Димка вытащил из кармана маленькую книжечку и не очень уверенно, по складам прочел:

— Ви’ виль, бэс’э…^[4]

— Ну и парень! Уже по-норвежски научился, — восхитился Тронев.

Старик кивнул и повел их в центр собора. Там лежала «Книга павших». В нее были занесены десятки тысяч норвежцев, отдавших свою жизнь в борьбе с немецкими оккупантами.

Они стояли, опустив головы. Старик что-то говорил, объяснял.

— Уйдем отсюда, — попросила Зойка. — Грустно очень.

Они вышли на главную улицу.

— Понравился Тронгейм? — спросил Виктор.

— Миленький город. Мне бы в Париж попасть, посмотреть, — мечтательно сказала Зойка, и глаза ее затуманились. — Я с детства почему-то о нем думаю. Читала много. Кажется, каждую улицу знаю. Не потерялась бы.

— Попадешь когда-нибудь, если очень захочешь. Я верю, что если человек очень хочет, то он может. Приходи, Димка. Сходим еще раз, побродим.

— Ладно, зайду. Сколько мы стоять здесь будем? Наверное, нас еще на экскурсию по окрестностям повезут. Привет!

Димка попрощался и пошел к себе на «Алтаир».

▼

На «Ригеле» долго не спали. Многие курсанты побывали на берегу и делились впечатлениями. Первый заграничный порт! Все ново, все интересно.

— Я ожидал большего, — сказал Курейко, укладываясь на койку. — Ничего особенного. Меня поразила только чистота.

— А чего бы ты хотел? Маленький город. С чем сравниваешь? С Москвой?

— Да не с Москвой, а вообще… Думал, что увижу что-нибудь совсем непохожее. Те же люди…

— Совсем другие, — возразил Батенин. — И обычаи не те, и выглядят по-иному. Медлительные, молчаливые…

— Всякие встречаются.

— Ну, а как ты, Витька, погулял с нашей княгиней? — насмешливо спросил Орлов. Он уже разделся и собирался лечь.

— Нормально, — неохотно отозвался Тронев.

— Я все жду, когда же ты ее обкрутишь. Не скрывай. Отметим такое событие.

— Слушай, бросил бы ты трепаться, — проговорил Виктор, подходя к Орлову. — Нехорошо. Ну, чего ты привязался к девушке? Знаешь же, что Зойка девчонка порядочная. Сам пробовал, да получил по носу.

— И чего ты ее так идеализируешь? — вспыхнул Орлов. — Она такая, как все. Была у меня одна знакомая, плавала на «пассажире». Все они, судовые, одинаковы. Сегодня с одним, завтра с другим. А как может быть иначе? Судно в море, тридцать гавриков и одна баба?

В кубрике наступило неловкое молчание.

Тронев рванул Орлова за полосатую тельняшку так, что она затрещала.

— Ты что, спятил, дурак? — замахнулся на него Орлов. — По роже захотел?

— Прекратить сейчас же! — заорал Батенин, староста группы, видя, что ссора сейчас перейдет в драку. — Не подходи к нему, Витька!

Курсантов разняли.

— Расходись! — крикнул Батенин, становясь между противниками. — Расходись!

— Не бойтесь. Ничего не будет, — проговорил Тронев, тяжело дыша. — Только я хочу ему сказать. При всех. Если ты, козья морда, еще раз позволишь себе оскорбить Зойку, я тебя при случае выброшу за борт, сволочь. Я повторяю, она мне никто. Но мы ее все знаем…

— Правильно, Витька! Все для него одинаковые…

— Влюбленный Ланселот! За борт выкинет! Не много ли на себя берешь? — проговорил Орлов из другого конца кубрика, где стояли несколько курсантов, готовых его остановить, если он попытается начать драку. Но Орлов не жаждал продолжения.

— Ладно, — сказал Батенин. — Было и прошло. Вообще-то, Орел, ты свинья. Позволяешь себе много лишнего. Схлопочешь когда-нибудь по роже. И кто даст — прав будет. Не трогай Зойку. А теперь — давайте сменим пластинку. Видели, как «Ригель» в газете расписали?

— Видели. Мне одна норвежская фрёкен газету на память подарила. Буду дома показывать, — сказал Курейко.

— Мы сегодня с Гусаровым весь город обошли, — похвастался Торчинский. — А знаете, где фашисты подводные лодки прятали? У них здесь ангар железобетонный был. Мы на него случайно набрели. Толщина — во! А все равно разгромили. Не спаслись фашисты.

— Хороший народ норвежцы. К нам хорошо относятся. Какой-то рыбак увидел нас, схватил меня за руку, что-то начал рассказывать по-своему, я только одно слово понял: «Саша». Про какого-то Сашу все вспоминал. Пока мы с ним объяснялись — вокруг нас целая толпа собралась.

— На одной витрине я видел бутылку… — влез в разговор Курейко.

— Только и заметил что бутылку?

— Да вы подождите, послушайте. Бутылка, а в ней парусник с мачтами и парусами. Как его туда запихали — никак понять не могу! Горлышко-то узкое…

— Нашел чему удивляться. У нас тожетакие делают. Любители.

— Может, и делают, а все-таки как парусник туда засунули? Объясни мне, пожалуйста, если такой умный.

— Очень просто. Все мачты и реи просовывают в лежачем положении, а потом длинным пинцетом поднимают. Вот так.

— Не выйдет, пожалуй. Пинцетом! Ну, ты и даешь!

— На девчонок обратили внимание? — спросил: Орлов. — Все либо в брючках, либо в юбчонках до пупа. Наших далеко переплюнули. Прямо дикость какая-то.

Виктор не слушал, о чем говорили курсанты. Он закрыл глаза и представил себе Зойку, ее косички, вздернутый носик, чуть раскосые глаза. Подумал: «Ты сказала, что я для тебя никто. А кто ты для меня? Не знаю… Почему-то я хочу всегда сделать что-нибудь такое, чтобы тебе понравилось, чтобы ты сказала: «Молодец, Витька!» А ты молчишь»…

«ТРИНИТИ»

На второй день стоянки баркентин в Тронгейме на горизонте появилось маленькое белое облачко. Сначала на него никто не обратил внимания. Но вот, словно вынырнув из воды, возник парус. За ним второй, третий… Они громоздились в белую пирамиду. Наконец под этим высоким сооружением появилось черное пятно — корпус судна. Скоро можно было с уверенностью сказать, что в порт идет большой парусник. Вахтенный помощник на «Ригеле» даже определил, что это четырехмачтовый барк. Экипажи «Алтаира» и «Ригеля» высыпали на палубы своих судов.

Дул легкий встречный ветер, и корабль медленно двигался к входу в гавань. Навстречу ему из порта резво бежали два буксирчика. Видно было, как люди на паруснике быстро поднимались по вантам и вдруг, будто по велению волшебника, на всех мачтах исчезли паруса. Буксиры трудолюбивыми муравьями вертелись около огромного судна. Вот они впряглись в свои «вожжи» и потащили барк через ворота в гавань. Парусник провели мимо «Алтаира» и «Ригеля» на заранее приготовленное для него место у причала. На гафеле развевался английский флаг.

На «Ригеле» курсанты окружили Нардина.

— Владимир Васильевич, как плохо он вошел в порт, не то что мы, правда?

— Мы не сможем посмотреть их судно?

— Вы заметили? Барк называется «Тринити».

— Хорошо бы их пригласить к нам.

— Пригласи. Будешь объясняться с ними на птичьем языке или как людоед — на пальцах.

— Ну уж и сказал. Кое-что и мы умеем.

— Надо было получше учить язык, поменьше за девчонками бегать.

Нардин слушал разговоры курсантов и сожалел о том, что действительно его мальчики плохо знают язык. Ну, может быть, не так уж плохо, как представлял Орлов, но в общем недостаточно. Конечно, к концу пребывания в училище они будут знать его лучше, некоторые из них даже дипломы защитят на английском языке, но пока…

«Тринити» ошвартовали недалеко от советских парусников. Теперь, когда в гавани поднимались мачты трех судов, она становилась похожей на старинную картину времен парусного флота.

Нардин спустился в каюту, вызвал к себе старпома.

— Вот что, Юрий Викторович. Возможно, к нам придут гости. Поэтому проверьте все. Кубрики, каюты, гальюны, в общем, все помещения. Мы не должны ударить в грязь лицом.

— У нас все в порядке.

— Я не сомневаюсь, но проверьте еще раз. Не помешает.

Нардин не ошибся. Вечером на «Ригеле» появился молодой английский офицер. Он передал приглашение капитана барка прибыть на борт завтра к четырнадцати часам.

— Капитан Даусон будет рад принять у себя на борту капитанов русских учебных кораблей, — сказал он на прощание. — Наверное, у вас найдется о чем поговорить. Знаете, как приятно встретить в море корабль под парусами? Для нас это настоящий праздник. Наш старик, вдобавок, патриот парусного флота.

— Благодарите капитана Даусона, я буду ко времени. Откуда вы пришли?

— О, мы пахали Атлантику. Надоело страшно. Теперь отдых. Правда, я предпочел бы один из французских портов, там веселее, но и Тронгейм нас устраивает. До свидания, капитан. Я еще должен зайти на «Алтаир».

На следующий день точно в четырнадцать часов Нардин и Шведов, в парадной форме, блестя нашивками тужурок, подошли к трапу английского парусника. Сухо поздоровавшись с Нардиным, Шведов учтиво пропустил капитана «Ригеля» вперед.

На палубе их встретил вчерашний офицер и английский практикант. Он поднял руку к синей шапочке с коротенькими ленточками и, улыбаясь, не очень чисто произнес по-русски:

— Добро пожаловать.

Офицер повел их на корму. Там по правому борту были построены ученики. Вахтенный офицер что-то скомандовал. Строй повернул головы в сторону советских моряков. Капитан Даусон шел им навстречу.

— Я рад приветствовать вас на борту «Тринити», — произнес капитан, пожимая руки Нардину и Шведову. — Прошу ко мне в каюту. Надеюсь, вы не откажетесь пообедать со мной?

В большой капитанской каюте, отделанной мореным дубом, стол был накрыт на четыре персоны. Сверкала белизной накрахмаленная скатерть, солнечные лучи играли в рюмках, мельхиоровых ножах и вилках. Все выглядело очень торжественно.

— Вы не будете против, если я приглашу к обеду старшего офицера? Нет? — Даусон поднял телефонную трубку.

Нардин оглядел каюту. На переборках висело несколько картин, изображавших знаменитые чайные клипера. И, конечно, «Кати Сарк», несущуюся по морю под полными парусами. На полке с книгами, под стеклянным колпаком, стояла хорошо выполненная деревянная модель «Тринити».

В каюту вошел высокий, подтянутый человек с нашивками старшего офицера.

— Майкл Вудбайн. Старший помощник. Рад приветствовать вас, господа.

Старпом представлял полный контраст своему капитану. Даусон — маленький, круглый, краснолицый, красноносый, с кустиками седых волос, обрамляющих совершенно лысую голову, меньше всего походил на капитана парусника, «морского волка». Добрый дедушка, который нянчит внуков, когда мать уходит за покупками, а отец на работе. Вот какое первое впечатление производил капитан «Тринити». Но достаточно было встретиться взглядом с его узенькими заплывшими серыми глазами, как впечатление это исчезало бесследно. Сейчас его глаза искрились радушием и весельем.

— Прошу за стол, господа, — пригласил он, отодвигая стулья. — Сюда, сюда, пожалуйста. Майк, а вы садитесь напротив. Так, хорошо. Ну, а теперь, как у вас говорят: «На здоровье!» — смешно коверкая русские слова, произнес Даусон, поднимая наполненную рюмку. — Вы не можете себе представить, как я рад, что сижу за столом с моряками-парусниками.

— У вас, кажется, все судно говорит по-русски, — засмеялся Шведов. — Курсант у трапа тоже сказал нам русскую фразу.

— А что будешь делать? — комично развел руками англичанин. — Последнее время все больше и больше в обиход входит русский язык. Уже во многих странах можно встретить людей, говорящих по-русски. Понятно, конечно. Большая страна — большая торговля. Я, правда, знаю очень немного: «Пожалуйста», «До свидания», «Дай мне» и еще несколько крепких слов.

— Да, Россия торгует со многими странами. У вас очень вырос торговый флот. Мы часто встречаем советские суда. Великолепные, — сказал Вудбайн, прожевывая сэндвич.

— Да, да, прекрасные. Молодой флот, — подхватил Даусон. — Жаль, что парусное дело умирает. В Англии уже многие считают, что молодежь надо учить на современных судах. Но мы твердо держимся убеждения, что только парусное плавание выковывает настоящих моряков. Правда, Майк?

Старпом согласно кивнул головой.

— Мне кажется, что вы правы. Польза таких плаваний неоспорима, — сказал Нардин. — К сожалению, и у нас не все это понимают.

— Я не согласен с вами. Не хочется спорить и доказывать, но считайте меня противником вашей точки зрения, — улыбнулся Шведов.

— О, капитан «Алтаира» наш противник? Я хотел бы видеть в нем союзника. Почему же вы плаваете на баркентине? — спросил Даусон.

— Так пришлось. Но надеюсь скоро уйти на моторное учебное судно…

Обед проходил непринужденно. Когда подали кофе, все перешли к маленькому столу. Капитан «Тринити» предложил сигары.

Начались рассказы о плаваниях, воспоминания, интересные случаи, смешные истории. Наконец Шведов и Нардин собрались уходить, несмотря на возражения капитана Даусона. Они пробыли на «Тринити» более трех часов.

— Мы просим вас посетить наши парусники, — любезно пригласил Нардин. — Всех, кто захочет. Курсанты с удовольствием встретятся с вашими мальчиками. Я надеюсь, что вы, капитан, и мистер Вудбайн тоже будете нашими гостями.

— Непременно.

Попрощавшись, капитаны советских судов сошли на берег.

▼

Первая группа английских практикантов пришла на «Ригель» на следующий день. Их встретил Моргунов и принялся водить по судну. Скоро ему это занятие надоело, и он передал гостей курсантам. Тут исчезла всякая официальность. Кое-кто сел играть в домино, некоторые рассматривали книги и учебники, обменивались значками, сувенирами. Мешало слабое знание языка, но улыбки, жесты и желание во что бы то ни стало понять друг друга восполняли пробел. Героем дня стал Батенин. Оказалось, что он неплохо знает язык. Учился в средней английской школе. Его окружили практиканты.

— Спроси его, Сашка, ну спроси, — приставал к Батенину Курейко, похлопывая по плечу высокого светловолосого парня, — нравятся ему наши суда?

— Очень нравятся. Мне кажется, на маленьких плавать лучше. Нас на «Тринити» очень много и на руль или в рубку мы попадаем раз в две недели.

— Нет, ты лучше спроси его, что он читал из советской литературы.

— «Тихий Дон» читал. А Диккенса вы знаете?

— Ого! Еще бы. Скажи ему, что Теккерея, и Шекспира, и Оскара Уайльда. Как его зовут?

— Чарли Стенет.

— А футбол он любит?

Англичанин оживился:

— Да, да. Я был на матче, когда советская команда приезжала в Англию.

— Девушки у них красивые?

— Молодые девушки везде красивые.

— Какой спорт больше всего любят на «Тринити»?

— Греблю и пинг-понг. Мы часто устраиваем состязания. Возим с собою две лодки для академической гребли.

— А нам гребля осточертела. Очень много учений.

— Давайте устроим гонки на вельботах?

— Прекрасно. Мы все равно вас обгоним. У нас гребля — национальный спорт.

— Посмотрим. Последнее время мы столько тренировались, впору любому чемпиону. Скажи ему, Батенин, пусть присылают вызов.

Вечером перед сном в кубриках «Ригеля» обсуждали посещение англичан.

— Что я говорил? — смеялся Орлов. — Тхе офике. Так и получилось. Двух слов не могли связать. Иес, ноу, тенк-ю и пальцы вдобавок. Хорошо, Сашка Батенин выручал. Говорил, как лорд.

— Кончил Кембриджский университет с отличием, — поклонился Батенин.

— Слушайте, парни, — закричал Курейко, — давайте постановим: меньше четверки по языку не иметь. Между собой разговаривать только по-английски. Кто нарушит, с того штраф.

— Предложение дельное. Обсудим, когда вернемся в училище, — сказал Орлов. — Как мы сначала объясняться будем? Знаками?

В кубрике захохотали.

— Ладно. Обсудим. А пока надо набрать гребцов на вельбот.

— Хватит, хватит болтать. Завтра подберем. Гуд найт, слип вел, — проговорил Орлов, отворачиваясь к переборке. — Видите, я уже приступил к выполнению курейкиного предложения.

▼

Капитан Даусон со своим старпомом тоже посетили «Ригель» и «Алтаир». Они обедали на судне. Старику понравилась Зойка. Он с удовольствием смотрел на нее, когда девушка в своих черных брючках и белой кофточке ловко накрывала на стол.

— Похожа на мою дочь. Не боится плавать на таком маленьком судне? Спросите ее.

— Не боюсь, — смеялась Зойка. — Ничего не боюсь.

— Тут так много мужчин. Это не опасно? У меня на «Тринити» нет женщин. Я бы не хотел, чтобы моя дочь плавала. Женщине не место в море. Она должна сидеть дома.

— У вас устарелые взгляды, мистер Даусон.

— Нет, нет, я имею в виду только море и убежден, что в море женщине делать нечего.

— А какое у тебя мнение, Зоя? — спрашивал Нардин.

У Зойки на переносице появилась морщинка, улыбка исчезла.

— Не знаю, — хмуро сказала она. — Наверное, старик прав. Не место.

Команды на вельботы собрали на обеих баркентинах. Долго рядили и спорили, кто должен защищать честь судна. Выбрали сильнейших гребцов. Попали на шлюпки и Тронев с Рога новым. Англичане прислали официальный вызов. Гонки назначили на ближайшее воскресенье, если будет тихая погода.

Капитан Даусон, встретив Шведова на причале, сказал:

— Наши парни совсем подружились. Половина моей команды пропадает на ваших судах. Вы их там, случайно, не агитируете? — старик шутливо погрозил пальцем. — В воскресенье начнутся гонки вельботов. Придете?

— Как же иначе? Обязательно. Я очень надеюсь, что шлюпка с «Алтаира» займет первое место.

— Ошибаетесь. Вы еще не знаете, какие гребцы на «Тринити». Совсем недавно мы с блеском выиграли у клуба любителей во французском городе Сен-Мало.

— Не стоит гадать, капитан. В воскресенье все узнаем. Заходите, пожалуйста, ко мне.

До гонок оставалось три дня. На всех судах чувствовалось необычное волнение. Миша Бастанже и Кейнаст о чем-то совещались, прохаживаясь по набережной. После разговора боцманы распорядились: «Разгрузить вельботы от всего лишнего, перевернуть, очистить днища, покрыть их быстросохнущей, специально составленной краской, после чего натереть тавотом для лучшего скольжения».

У шлюпок толкались курсанты. Всем хотелось принять участие в работе. На «Ригеле» старшиной шлюпки выбрали Тронева. У него был громкий голос и слава лучшего рулевого. На «Алтаире» команду подбирал сам Шведов. Он внимательно просматривал списки практикантов, отмечая «птичками» кандидатов. Перечеркивал и снова ставил «птички». Наконец отобрал семь человек. Старшиной назначил Кротова. Курсант был очень горд и сразу принялся командовать гребцами. Сам наблюдал за подготовкой шлюпки, все свободное время проводил около нее, зачищал неровности, шпаклевал, подкрашивал.

▼

В воскресенье курсанты поднялись очень рано. Всем хотелось посмотреть, какая же выдалась погода. Первым выскочил на палубу Тронев.

— Ура, ребята! — закричал он. — Гонки состоятся!

Сияет спокойное, без рябинки море. На небе ни облачка. Утреннее солнце уже начинает припекать. К полудню станет очень тепло. Погода как раз для состязаний.

Наскоро позавтракав, на «Ригеле» спускают моторную шлюпку. Надо заехать на «Алтаир» и «Тринити» взять судей, поставить на трассе гонок стартовые и поворотные буйки с флажками. Гонки назначены на десять часов утра, но уже к девяти на стенке волнолома, откуда хорошо просматривается весь путь шлюпок, собираются зрители. О гонках знали портовые рабочие. Они пришли с семьями, с традиционными бутербродами и пивом, расположились на ящиках. Сидят, смеются, болтают.

В половине десятого на волнолом приходят моряки. Для капитанов построили из ящиков некое подобие маленькой трибуны. Вокруг вперемежку рассаживаются курсанты и офицеры кораблей. Повсюду слышатся взрывы смеха, русская, английская, норвежская речь. Курсанты уже подсели к девушкам и смешат их плохим произношением норвежских слов. Молодые возбужденные лица, синие воротники форменок, солнце, море, крики чаек, парящих над головами, — все создает праздничное, приподнятое настроение.

Капитан «Тринити», устроившись на своем ящике, довольно потирает руки:

— Сейчас, господа, вы увидите, на что способны мои парни. Ставлю бутылку шотландского виски, что шлюпка «Тринити» придет первой.

— Ой, не хвастайтесь, мистер Даусон, — улыбается Нардин. — У нас есть хорошая пословица: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь». Как бы это вам сказать по-английски? Черт, не могу перевести. Я уверен, что гонки выиграет шлюпка «Ригеля». Бутылка лучшего армянского коньяка против вашего виски, капитан.

— Можете говорить что угодно, — подмигивает Шведов. — Исход гонок предрешен. «Алтаир» не отдаст первенства.

Под смех окружающих капитаны ударяют по рукам.

На «Тринити» — он стоит от волнолома ближе других — бьют склянки — две двойных. Десять часов. Тотчас же от парусников отваливают вельботы. В сопровождении судейских катеров они направляются к волнолому. Внезапно воздух оглашается разноголосым писком и гуденьем. Англичане приветствуют свою шлюпку звуками шотландских рожков.

— Ну и какофония! — говорит Шведов, затыкая уши.

— Ничего, ничего. Это наша музыка. Я — шотландец, черт возьми! — кричит Даусон.

Он выхватывает из кармана маленький рожок и дует в него изо всех сил, направляя в ухо Шведову. Старик делается багровым. Кругом смеются. Шведов умоляюще прижимает руки к груди. Даусон бросает рожок и от души хохочет.

— Такая музыка вселяет в мою команду волю к победе. Шотландцы ходили в атаку под звуки рожков в последнюю войну, — говорит, успокаиваясь, Даусон.

Рожки замолкают. К капитанам подходят старшины шлюпок.

— Шлюпка «Ригеля» к гонкам готова! — лихо козырнув, рапортует Тронев.

— Шлюпка «Алтаира» готова!

— «Trinity»'s ready!

Ритуал выполнен. Шлюпки выходят на старт. Вот они выстраиваются в одну линию. Рядом — судейский катер. Главный судья готовится подать сигнал к началу гонок. На шлюпках замерли, держат весла параллельно воде, приготовились сделать первый гребок. Очень важен первый толчок вперед.

В море — десятки яхточек, катеров, лодок. Кажется, все жители Тронгейма, владеющие хоть самой маленькой посудиной, сегодня решили выйти из гавани. Всем хочется посмотреть на гонки поближе. Да и не мудрено. Бесплатные международные соревнования. Такого можно не увидеть всю жизнь.

Флаг в руке судьи поднялся и резко опустился. Шлюпки рванулись вперед. Рев пронесся по волнолому. Орут, как болельщики на стадионе. Чья же шлюпка идет первой? Шлюпка с «Тринити».

— Гип, гип! — орет Даусон. — Я говорил!

Шведов нервно сжимает кулаки. Его шлюпка пока отстает. Опять завыли рожки. Звуки нестерпимо режут уши, но их заглушает мощное скандирование курсантов «Ригеля» и «Алтаира»:

— Не под-ка-чай! Не под-ка-чай!

…Тронев наклоняется то вперед, то назад. Как будто он толкает шлюпку.

— И… раз! И… два! И… раз! И… два! Навались! И… раз, и… два!

Ребята гребут изо всех сил. Капельки пота сползают со лбов на носы. Шлюпка «Тринити» вырвалась немного вперед. Неистово машут веслами англичане. Рулевой там тоже раскачивается и кричит что-то непонятное. Чуть позади — шлюпка с «Алтаира». Кротов любой ценой хочет выйти вперед.

— Не подкачай, орлы! На вас смотрит вся Норвегия! И… раз, и… два! И… раз, и… два! Навались, навались!

Он старается подбодрить гребцов шутками.

Роганов сидит на передней банке, гребет правым баковым. Он вкладывает всю свою силу в весло. Лишь бы выдержать этот сумасшедший темп. Не сбиться. Собьешься — перепутаются все весла, тогда о победе нечего и думать. А надо обязательно победить. Честь судна поставлена на карту. Он знает, как люди волнуются у телевизоров, когда смотрят футбольные игры на первенство мира. Всем хочется, чтобы победила наша команда. Даже те, кто никогда не интересовался спортом, целыми вечерами просиживают перед экраном.

— И… раз, и… два! Навались!

Как удары бьют в уши команды Кротова. Роганов хороший гребец, но он начинает выдыхаться. Очень уж частые команды. Димка сосредоточивает внимание на своем весле. Противников он не видит. Ему нет времени оглядываться. Сильнее, сильнее!

Вот наконец и поворотный буй. Англичане огибают его первыми. Эх, не удалось обогнать их на повороте! Тронев резко кладет руль на борт. Его почти догоняет шлюпка «Алтаира». С берега доносятся крики болельщиков. Что они там кричат? Не разобрать.

— Навались!

Ребята на шлюпке стараются вовсю. Никогда они не гребли так. Ни на одном учении. Еще два-три сильных гребка, и шлюпка «Ригеля» выходит на траверз к англичанам. На берегу свистят, гудят в рожки, кричат.

— И… раз, и… два! Братцы, навались! Финиш виден, — умоляет гребцов Тронев.

Видно, что такой темп уже им не под силу, но и противники устали. Гребки становятся слабыми. Шлюпки пошли тише, ровнее. Финиш еще далеко. Остался еще один поворотный буй. Надо экономить силы для последних минут, нажать и первыми закончить гонки.

Кротов подгоняет своих гребцов:

— Навались! Противник выдохся! Навались!

Его шлюпка на сумасшедшем ходу обходит англичан и Тронева. Лишь вырвавшись вперед, она замедляет темп. Теперь шлюпка «Алтаира» на несколько метров идет в голове. Шведов довольно улыбается, победоносно оглядывает соседей. Нардин — весь внимание. Даусон бормочет какие-то проклятия. Вудбайн сорвал с себя галстук. Курсанты с «Алтаира» машут руками и неистово орут.

Последний поворот. Ну, теперь… До финиша остается не больше кабельтова.

— Финиш, ребята! Еще разочек, еще раз. Дайте последние удары! Раз!.. Раз!.. Раз!..

«Да, кажется, курсанты на обеих шлюпках начинают слабеть. Кротов пока еще впереди. Ладно, пусть Кротов. Не так уж важно, кто выиграет гонку, «Ригель» или «Алтаир», — лихорадочно думает Нардин, глядя на несущиеся шлюпки. — Сейчас это не имеет значения. Только бы кому-нибудь из наших прийти первыми».

Троневу так и хочется сильнее подтолкнуть шлюпку. Гребцы откидываются назад, почти ложатся на спины. На всех трех шлюпках снова убыстряется темп. Последняя сотня метров!

Кротов торжествует победу. Его шлюпка на корпус впереди остальных. Раздается треск. Загребной с «мясом» выворачивает уключину и падает назад. Замешательство среди гребцов. Темп сбит, весла перепутались. Теперь шлюпки «Алтаира» и «Тринити» рядом. Англичане догнали.

— Навались! — отчаянно кричит Кротов, но нос английской шлюпки проходит линию финиша. Взмах судейского флажка. Гонки окончены. Победил «Тринити». С волнолома несется раскатистое:

— Ура! Гип-гип ура!

Кричат курсанты с «Тринити», кричат норвежцы. Воют рожки. Даусон вскакивает, срывает фуражку, машет ею, приветствуя шлюпку. Машет фуражкой и Шведов. Хотя его команда проиграла, все же не надо показывать, что он огорчен. Если его шлюпка не пришла первой, то лишь из-за вырванной планки уключины. Это видели всё. Даусон бежит к своей команде.

— Я доволен вами, мальчики! Вы выиграли гонки, а я бутылку русского коньяку. Гип!

Он возвращается к Нардину и Шведову.

— Поздравляю вас, — говорит Нардин и пожимает руку Даусону. — Коньяк я принесу сам. А вы принесете вторую бутылку, капитан, — оборачивается он к Шведову. — Выпьем в честь победителя.

Очень медленно шлюпки идут к своим судам. Гребцы в изнеможении. Добраться бы до коек. И отдыхать, отдыхать. Вечером все приглашены на «Тринити». Завтра на рассвете барк уходит в море.

▼

Между высокими мачтами «Тринити» протянуты гирлянды разноцветных лампочек. Темпераментно играет джазовый квартет. Низенький белобрысый практикант-англичанин оглушительно бьет палочками в барабан. Он подпрыгивает, покачивается, выкрикивает слова песенки. Ноги отбивают такт. Ударнику вторят аккордеон, банджо и саксофон. Звучат веселые мелодии. Лихо отплясывают пары на желтой палубе «Тринити». Девушек мало. Они нарасхват. Курсанты стоят группками, ожидают своей очереди.

Лучше всех сегодня Зойка. Загнутые ресницы, вздернутый носик, сияющие глаза. Платье у Зойки черное, легкое, единственное для торжественных случаев. Сама шила. Танцует Зойка!.. Откинула голову назад, ни на кого не смотрит. «Покружиться бы так с Владимиром Васильевичем, — думает она… Где он? Видит ли ее? Заметил ли, какой она имеет успех? Разве она хуже Валерии? Нисколько. Даже моложе… А он ее никогда не замечает. Смотрит, как через стекло. Ну и пусть…»

Английские ребята глаз с нее не сводят: сразу видно, что она им нравится.

Зойка танцует с Троневым. Он бережно держит ее за талию, то отпускает, то снова притягивает к себе. Но вот музыка набирает темп. Зойка бросает Тронева и танцует одна. Что выделывает! Здорово! Девушки не отстают от Зойки. Англичане в восторге, бурно аплодируют. В круг протискивается английский практикант. Высокий, с длинным носом, светлыми глазами. У него очень самоуверенный вид. Наверное, «король танцев» на «Тринити». Он хочет пристроиться к Зойке в партнеры, но Тронев берет ее за руки и уже не отпускает от себя. Парень танцует один.

— Зоенька, — шепчет Тронев, — Зоенька…

Больше он не находит слов. Уж очень ослепительна сегодня Зойка. Как принцесса из сказки. Золушка на балу. Он никак не может привыкнуть к ее превращениям. От неуклюжих резиновых сапог и ватника к такому платью, прическе и лакированным туфлям. Зойка делает вид, что ничего не слышит и не замечает. Ей хорошо. Зойке всего двадцать лет. Молодость! Сколько внимания! Восхищенные взгляды, праздник.

Перерыв. Музыканты листают ноты.

— Тронев, иди-ка сюда! — зовет Виктора Роганов. Он стоит у борта и машет ему. Тронев отпускает Зойку.

— Я сейчас… Димка зовет.

Димка разговаривает с высокой норвежской девушкой.

— Потанцуй с ней, Витька, — просит он. — У меня рок плохо получается. Не хочется позориться. А ты класс покажешь.

Тронев польщен. Он приглашает норвежку, но куда ей до Зойки! Виктор оглядывает палубу. Зойки нет. Ушла? Обиделась? Надо ей объяснить, что Димка попросил его… Когда кончается танец, Тронев подводит девушку к Роганову.

— Получай обратно.

Виктор проталкивается сквозь толпу. Где же Зойка? Ага, вон она, танцует с этим носатым англичанином. Он увел ее в полутьму. Там светят только разноцветные фонари и никого нет. Виктор встает за мачту и наблюдает. Англичанин смеется, что-то говорит Зойке, пытается поцеловать. Зойка вырывается, толкает его руками в грудь, но парень держит ее крепко.

«Вот свинья», — думает Виктор. Он выходит из-за мачты. Англичанин отпускает Зойку. Он с усмешкой смотрит на Виктора. Они почти одного роста, светловолосые, чем-то даже похожи друг на друга.

— Витька! — испуганно кричит Зойка. — Не смей!

Виктор подходит к англичанину, делает короткий кивок головой, небрежно говорит:

— Excuse me! Извините!

Он берет Зойку за руку, и они уходят.

— Запиши в свой актив, — говорит Тронев. — Английский поклонник. Разве можно тебе оставаться на «Ригеле»? Думаешь, почему этот тип позволил так себя вести? Да потому, что ты «шипс-герл», судовая девчонка.

Зойка вскидывает голову:

— Пусть думает, что хочет. Я сама знаю, что мне делать.

— Так и знай. Не уйдешь с «Ригеля» — дружба врозь.

— Ультиматум?

— Да, ультиматум.

— Кто тебе на него дал право? — высокомерно произносит Зойка.

— Я хочу, как лучше. Мы же говорили с тобой… И ты почти согласилась.

В душе Зойка согласна с Треневым, но тон, которым он говорит с ней, вызывает протест.

— Захочу — останусь на паруснике, и никто мне не указ. Или уйду на большой транспорт. Пусть меня называют, как хотят. Мне все равно.

— А мне не все равно. И если ты дорожишь нашей дружбой, то уйдешь, — упрямо говорит Тронев.

— Останусь. Не приставай больше.

Тронев обижен, поворачивается и идет к Роганову. Тот все еще стоит с норвежкой. Зойка садится на фальшборт, задумывается… Хороший парень Витька. Но ведь всего ему не расскажешь. Сложно все… Уйти? Остаться? Как уйти от Владимира Васильевича, не видеть его, не слышать его голоса? Ему-то, конечно, она не нужна, а ей он необходим. Пусть он не замечает ее, любуется на свою Валерию. Зато Зойка видит его каждый день. Что делать? Как-то надо решать по-серьезному. Виктор для нее друг, а вот она для него, наверно, что-то большее. Она чувствует это. Как сказать ему, что она любит другого? Нет, не нужно его огорчать. Все равно из ее любви к капитану ничего не выйдет…

А вокруг смеются, хлопают друг друга по спинам, курят. Сквозь музыку прорываются обрывки разговоров.

— Пиши мне, вот адрес…

— Ты будешь вспоминать меня, Дагни?

Играет музыка. Танцует молодежь. Маяк на волноломе бросает свой луч в море. Длинная светлая дорога уходит в темноту и теряется вдали. Нардин и Даусон сидят на корме. Шведов о чем-то горячо спорит с Вудбайном. Даусон задумчив, на его лице нет обычной улыбки.

— Так лучше… Танцевать лучше, чем воевать, — ворчит старик. — Он отворачивается и долго молча смотрит в ночное море.

«К чему это он?» — удивленно думает Нардин, но ничего не спрашивает.

— Лучше… — продолжает Даусон. — Я потерял сына в последнюю войну. Осталась дочь. Мне так хотелось, чтобы Волт продолжил традиции. У нас в семье, начиная от прапрадеда, все мальчики — моряки. Больше не будет моряков Даусонов.

Он печально наклоняет голову. Маяк бесстрастно бросает луч в море.

— В войну он не светил… Я плавал тогда в конвоях…

— Смотрите, как здорово пляшет ваш парень. Прямо артист, — говорит Нардин, желая отвлечь Даусона от мрачных мыслей.

Старик оживляется.

— О, этот? Фильдинг, кажется. Ужасный заводила. Хорошие парни попали на «Тринити» в этом году. Что вы делали во время войны, капитан? — спрашивает Даусон. — Впрочем, вы совсем молодой.

— Когда кончилась война, мне было восемь. Но я хорошо все помню. Отец — военный.

— Остался жив?

— К счастью.

— Мне не хочется больше воевать, — сердито говорит Даусон. — Я тоже чуть было не отправился кормить рыб, здесь, на севере, недалеко от Тронгейма. Немец торпедировал мой пароход. Я плавал больше двух часов, держась за доску. Вытащили меня матросы с американского корвета. А какое было судно! Сердце обливалось кровью, когда я увидел его задранную к небу корму и нос, уходящий в воду. Оно было набито ценнейшим грузом. Какие убытки! Кому это нужно? Вот вы, коммунисты, можете положить конец войнам? Вас много, за вами идут миллионы.

— Положим рано или поздно, — уверенно отвечает Нардин.

— Ну что ж… Хорошо. Народы должны дружить и торговать, а не воевать. Вот основа моих взглядов. Я буду твердить это всегда.

— Нам нечего делить, капитан. Дружить и торговать мы умеем.

А на палубе бурно плещет веселье. Тут никто не думает о войне. Вот уже Хабибулин взял аккордеон. Он играет русскую. Пляшут все, кто во что горазд. Как умеют.

— Ахан, стой! Давайте споем, — кричит Курейко. — «Подмосковные вечера», ребята. Играй!

Хабибулин растягивает меха. Курсанты нестройно начинают петь. Англичане и норвежцы подтягивают. Получается неплохо. Льется знакомая мелодия.

— Приезжай, Толья…

— Ты приезжай к нам, Барт…

Улыбки. Дружеские слова, песня… Хорошо!

ДРАКА

Общество норвежско-советской дружбы устроило для моряков «Ригеля» и «Алтаира» прием. В маленьком зале суетились женщины-распорядительницы. Накрывали столы, приготавливали бутерброды, расставляли бутылки с пивом. Все делали сами. На вечер пришли целыми семьями, с детьми. Торжественную часть открыл председатель общества в Тронгейме, седой сухощавый человек. Он сказал много хорошего о Советском Союзе, о русских моряках и закончил свою речь словами:

— Сегодня у нас в гостях советские друзья. Мы хотим знать больше друг о друге и надеемся видеть землю без войны и оружия. В этом смысл наших встреч. Надеюсь, что никому не будет скучно…

Потом норвежские парни и девушки танцевали в национальных костюмах. Курсанты не остались в долгу. Они показали настоящее мастерство. Плясали, пели, читали стихи. Маленький оркестр, собранный из музыкантов обоих судов, играл танцы. Некоторые норвежцы знали русский язык, поэтому за столом не прекращалось веселое оживление. Крепкое черное пиво ударяло в головы.

После ужина начались игры. Очень веселые и смешные. Перетягивали канат, надували шары, набрасывали кольца на кегли… Роганову все очень нравилось.

«Какие славные люди. Есть у нас настоящие друзья», — думал он, поглядывая на Батенина, пытавшегося объяснить что-то золотоволосой норвежке. Оба весело хохотали. К Димке подсел молодой рабочий с судостроительного завода, Кнут Иенсен. Он неплохо говорил по-английски, знал несколько русских слов и очень этим гордился. Иенсен был слегка навеселе, все время подливал Роганову пива.

— Слушай, а сколько у вас зарабатывает рабочий, вот такой, как я? Судосборщик.

Его интересовали разные вопросы. Кнут, не дожидаясь ответов, задавал их десятки. Роганов еле успевал отвечать ему, с трудом подбирая английские слова.

— Ты хорошо говоришь по-английски, — сказал Димка, когда Иенсен наконец прервал поток своих вопросов и принялся с аппетитом уплетать бутерброды.

— Надо. У нас маленькая страна. Больше платят, если мы знаем какой-нибудь иностранный язык. Скоро я поступлю на курсы русского. Приезжай через два года, тогда поговорим. Знаешь, ты хороший парень. Пойдем, я хочу тебя угостить.

Иенсен потащил Димку в соседнюю, сейчас пустую библиотеку. Там он вынул из кармана плоскую бутылочку с алюминиевым колпачком-стаканчиком.

— Давай скорее. Крепкие напитки у нас здесь запрещены, — шепнул он, подавая Димке стаканчик с бренди.

— Да я не пью, Кнут, — отмахнулся Роганов. — Я и так, кажется, уже… Пиво очень крепкое…

— Ну что ты? — огорчился норвежец. — Выпьем за дружбу. Не обижай меня. Ты мне нравишься. Вот, возьми на память.

Иенсен выдернул из лацкана своего пиджака маленький норвежский флажок-булавку.

— Спасибо. А пить я не хочу. Поверь, я не пью.

— Не верю. Выпей хоть маленький стаканчик. Не обижай меня, — настойчиво повторил норвежец. — За дружбу.

Димка с неохотой глотнул обжигающий напиток и закашлялся.

— Экий ты, право. А еще моряк, — засмеялся Иенсен. — Смотри.

Он приложил бутылку к губам, сделал два больших глотка.

— Так надо. Ну, еще?

— Нет, спасибо.

— Приходи ко мне домой завтра. Вот мой адрес, — Кнут вырвал листок из блокнота и нацарапал на нем несколько слов. — Приходи. Мои старики будут рады познакомиться с русским моряком. Отец раньше плавал и бывал у вас. Теперь пойдем в зал.

Курсанты веселились. У Роганова кружилась голова.

«Пойду-ка я домой, — решил он. — Исчезну незаметно».

— Прощай, Кнут. Иду на судно. Ты остаешься?

— Да. Я еще побуду немного. Здесь моя девушка. Так приходи завтра.

Димка незаметно вышел в прихожую, толкнул дверь. На узенькой улочке было пустынно и тихо. Он глубоко вдохнул воздух. Идиот, не следовало пить. Стаканчик Иенсена все испортил. Ну, ничего. Порт рядом. Он доберется до судна за пятнадцать минут. Димка пошел по направлению к площади. За нею еще улочка и проходные ворота порта. Из переулка появилась темная фигура. Навстречу Роганову нетвердыми шагами шел человек. По походке было видно, что он сильно пьян. Поравнявшись с курсантом, человек остановился. Роганов сошел с тротуара, желая уступить встречному дорогу, но тот на чистом русском языке сказал:

— Советский курсант. Вижу по форме. Куда бежишь, парень? Поговори с соотечественником. Ничего с тобою не случится.

Роганов хотел было пройти, но незнакомец схватил его за локоть:

— Пренебрегаешь? Я тоже русский. Не хуже тебя, а может быть, и лучше. Подожди. Ты из какой местности?

— На вахту тороплюсь. Некогда мне, — сказал Роганов.

— Да брось ты. Вахта не волк, в лес не убежит. Запрещено разговаривать с нами, да?

— Сказал же, что на вахту опаздываю.

— Врешь ты все. Знаю я ваши порядки. Сыт ими по горло. А я вот свободный человек. Что угодно и с кем угодно могу говорить… Я тоже русский.

— Бывший русский, наверное. Ну, ладно, дайте пройти, — проговорил Роганов, видя, что человек загораживает ему дорогу.

— Значит, не желаешь? Погоди, я скажу тебе два слова. Ты, конечно, комсомолец? Прохвосты вы все. Жизнь мне испортили. Мало я вас в войну пострелял, мало, — скрипнул зубами незнакомец. Он вплотную надвинулся на Роганова и вдруг злобно, истерически выкрикнул:

— Сволочь! Дать тебе в рожу, чтобы запомнил на всю жизнь, как встретился с соотечественником. У, подлюга!

Он сунул кулак Димке в лицо. Роганов взглянул в мутные, полные ненависти глаза и, не раздумывая, боксерским приемом нанес человеку сильный удар в челюсть. Тот с матерщиной бросился на Димку. Где-то рядом заверещал свисток. Человек отскочил от Димки и нырнул в переулок. Слышно было, как стучат его подошвы. Он удирал. Роганов почувствовал солоноватый вкус на губах. Он вытащил платок, обтер лицо. Платок стал розовым… Рядом стоял полицейский. Он добродушно смотрел на курсанта и говорил что-то по-норвежски.

— Не понимаю, — сказал Роганов по-английски.

— О, русский моряк говорил английски, — обрадовался полицейский. — Надо платить маленький штраф. Норвегия нельзя… бам-бам на улице. — Полицейский помахал кулаком. — Пойдем.

Он взял Роганова под руку, и они, как добрые друзья, двинулись к порту.

Димка попытался освободить свою руку, но полицейский держал его крепко.

— Он первый на меня напал. Я защищался, — по-русски сказал Роганов.

Полицейский покачал головой.

— Полицей-президиум, — проговорил он уже по-немецки.

Полицейский участок помещался недалеко от проходной. У ворот стоял Шведов в шляпе и макинтоше. Увидев Димку под руку с полицейским, он испуганно спросил:

— Роганов? Что случилось?

— Идем, идем, — потянул Димку полицейский, не обращая внимания на Шведова.

— Капитан, — сказал Роганов.

— Капитан? — переспросил полицейский и, обернувшись к Шведову, притронувшись к козырьку фуражки, быстро заговорил, мешая английские и норвежские слова.

— Мальчик устроил на улице бокс. Надо платить маленький штраф, господин капитан. Ничего серьезного. Тот убежал.

Шведов понял, достал бумажник, вытащил из него пять крон, протянул их полицейскому.

— Только для вас, господин инспектор. Все в порядке.

Полицейский оглянулся по сторонам. На улице никого не было. Он сунул деньги в карман.

— Ничего серьезного. Благодарю вас, господин капитан. Счастливого плавания. — Он козырнул и медленно, с чувством исполненного долга пошел по направлению к участку.

Роганов остался вдвоем с капитаном.

— Идите на судно, — хмуро сказал Шведов. — Что вы натворили? О, да от вас несет, как от пивной бочки. Напились?

Димка не ответил.

— Все-таки что же вы натворили? Понимаете, чем эта история грозит вам?

— На меня напал какой-то русский тип. Я защищался. Шел на судно.

— Расскажите все, — строго сказал Шведов. — Все до мельчайших подробностей.

Роганов рассказал обо всем. Даже о том, что выпил с Иенсеном.

— Позорите честь советского моряка, Роганов, — проговорил Шведов, выслушав курсанта, — забыли, где находитесь?

— А что мне оставалось делать? Подставить свою физиономию или кричать «хайль Гитлер»?

Шведов промолчал.

«В самом деле, что же он должен был делать? Я, наверное, поступил бы так же», — подумал капитан и сказал:

— Не ввязываться в драку. А главное не пить столько и не уходить с вечера одному. Вы же знаете правила? Вас могут отчислить из училища.

— Я понимаю…

Они подходили к судну.

— Вот что, Роганов. О вашем поступке я доложу начальнику училища сам. Вы будете молчать и не скажете о том, что произошло, ни одной живой душе. Поняли? Не стоит сейчас будоражить курсантов.

Димка кивнул.

— А теперь идите, проспитесь, — насмешливо сказал капитан. — На будущее учтите, что пиво вместе с водкой пьют только оголтелые пьяницы.

У себя в каюте Шведов разделся и присел к столу. Какая неприятность, черт возьми! Надо же было этому дураку ввязаться в драку, угодить в руки к полицейскому. Хорошо, что еще так кончилось, мог попасть в участок. Там протокол, огласка, кое-кто наверняка бы воспользовался и очернил советские учебные суда… Но вообще-то молодец парень. Видно, что говорит правду. Встретился ему какой-то отщепенец, гитлеровский недобиток, пьяный к тому же. Трезвый не посмел бы напасть на курсанта. А так, видишь, распоясался, мерзавец. Если начальник узнает, вылетит парень из училища. А Роганов отличный курсант… Мальчишка, правда.

«Нет, не скажу ничего, — решил Шведов. — Пустяковый случай. Жаль парня».

НА МЕЛИ

Прошло около трех суток, как парусники покинули Тронгейм. Они шли домой. В день отхода их провожали норвежцы. Дарили на память разные безделушки, просили писать и обязательно на будущий год прийти снова. Из гавани вышли красиво, под парусами, благо дул попутный ветер.

После беспокойных, полных новых впечатлений дней, проведенных в порту, ритмичная судовая жизнь казалась тихой и спокойной. Ветер держался одного направления. На палубе было мало работы. В воздухе кружились чайки, слева по борту тянулись высокие норвежские берега, бесконечной вереницей за кормой бежали зеленоватые с белыми гребешками волны. Суда чуть покачивались, поскрипывали переборки, каждые четыре часа вахтенные отбивали склянки… Привычная, милая морскому сердцу обстановка. Только моряк может понять это чувство облегчения, отрешенности от всего, когда после долгой стоянки его судно наконец покидает порт. Правда, проходит некоторое время, и его начинает тянуть к себе земля. Постоял несколько дней, погулял на суше, навестил знакомых, сходил в театр… И вдруг заскучал. Чего-то не хватает. В море надо. А потом снова начинаются мечты о береге. И так всю жизнь.

«Ригель» сделал поворот. За кормой подмигивал выходной буй пролива, который только что миновал парусник. Трудная узкость осталась позади. Нардин, не оставлявший мостика больше десяти часов, продрогший от ветра, довольно потер руки. Сейчас он выпьет горячего чаю и ляжет спать.

Капитан зашел в рубку. Вахтенный штурман прокладывал пеленги последнего определения. Нардин подождал, пока второй помощник поставит точку. Он посмотрел на карту. Впереди целые сутки спокойного плавания. Нет необходимости менять курс, если не изменится ветер. Лишь через семь часов «Ригель» будет проходить опасное место, песчаную косу, далеко выдающуюся в море. Тут капитан должен быть сам на мостике. Ну, за семь часов он успеет выспаться. Нардин позвал второго помощника.

— Передадите старпому, чтобы разбудил меня, не доходя пяти миль до буя Грим-седра-уддэ. И пусть внимательно следит за дрейфом. Счастливой вахты. Я ушел спать.

Через три часа Моргунов заступил на вахту. Он зевнул «затяжным» зевком, как называли эту привычку старпома курсанты, огляделся кругом. Кромешная тьма. Недалеко покачивается зеленый огонек. Это идет «Алтаир». Чуть серебрится бом-брамсель, подсвеченный верхней лампочкой. По нему рулевой держал судно в «ветре».

— Точка есть? — осведомился старпом у второго штурмана, появляясь в рубке.

Моргунов раздвинул циркуль, проверил расстояние и время. Все сходилось. Второй передал ему распоряжение капитана.

— Ладно, разбужу. Записано в черновом журнале? Можете идти. А мне предстоит скучнейшая вахта, черт бы ее побрал.

Моргунов закурил, заглянул в компас, осветил паруса, проверил ходовые огни.

— Сколько держишь? — для порядка спросил он рулевого.

— Девяносто пять на румбе.

Курс правильный. Больше делать было нечего. Ну, хоть чем-нибудь заняться. Старпом принялся ходить взад ивперед по палубе. Он так и знал. Конечно, вся вахта спит, притулившись в укромных местах. Скомандовать бы сейчас поворот, сразу бы вскочили. Он почувствовал, что хочет есть. Моргунов посмотрел на часы. До завтрака можно умереть с голода. Он снова подошел к рулевому.

— Рядченко, я спущусь в каюту. Ты тут смотри лучше, — строго сказал старпом.

Матрос не ответил. Ему все равно ничего не видно. Горизонт закрывают паруса и мачты.

В каюте Моргунов открыл шкафчик, вытащил тарелку с подсохшими пирожками, оставшимися от ужина, и кружку с холодным чаем. Он любил запасти себе что-нибудь пожевать. Там же в шкафчике Моргунов увидел красивую черную бутылку, стыдливо прижавшуюся в самый угол. «Аква-вита». Чудесный напиток. Он купил несколько бутылок в Тронгейме, чтобы угостить друзей. Юрий Викторович взял бутылку в руки, любовно погладил ее. Вдруг решившись, он выплеснул чай в умывальник и налил четверть кружки из бутылки. Приятный тминный запах ударил в нос. Моргунов с удовольствием выпил, крякнул, запихнул в рот половину пирожка и пошел на палубу. На какую-то минуту в его сознании мелькнула мысль, что он делает преступление, пьет в море, но она тотчас же уступила место другой — все спокойно, ни одного встречного судна, ветер слабый, море чистое… Да и дозу он выпил комариную. Ерунда. От выпитой водки стало тепло, настроение поднялось.

— На румбе? — бодро спросил старпом.

— Девяносто пять, — сейчас же откликнулся рулевой.

Моргунов сходил на бак, проверил впередсмотрящего. Тот стоял на месте, напряженно вглядываясь в темноту. Все в порядке. Старпому опять сделалось невыносимо скучно. Никак не может он привыкнуть к такому плаванию. «Ригель» едва плетется, не слышно шума машины, все какое-то неживое. То ли дело на быстроходном судне. Успевай только определяться. Маяки так и мелькают. На главный мостик, вниз в рубку, взял пеленги, проложил, а тут новые надо брать. Смотришь — и вахта прошла. Много здесь всяких неудобств, на «Ригеле». Даже сушилки нет. Промокнешь до костей, а на следующую вахту опять надо все сырое надевать. И курсантики мучаются. Бедолаги…

— Ветер меняет направление, Юрий Викторович, — услышал он голос рулевого.

— На много?

— Румба на два зашел.

— Ладно. Так держать пока!

— Есть так держать!

…Хороший напиток «Аква-вита». Пьется легко, и голова всегда свежая.

Моргунов снова забежал в каюту, быстро выпил «Аква-виты» и снова поднялся наверх. Вот сейчас, кажется, хорошо. Он ощутил прилив бодрости. Мысли стали такими ясными. Что ж, все прекрасно. Они идут на зимнюю стоянку. Практика закончена. У него будет время подыскать более подходящую работу. Тут он не останется. Платят гроши, да и с Володькой плавать трудно. Какой-то он сухой, некомпанейский парень… Зазнается, что ли? Должен его, Моргунова, на руках носить. Кто ему еще так дело поставит, как он? Дисциплина, занятия вовремя, успеваемость, чистота на судне… Все он, Моргунов, делает. А капитан? Распоряжения отдает да с курсантиками либеральничает. Вместо того, чтобы зажать их в ежовые рукавицы, стихи читает, беседы на какие-то моральные темы проводит… Портит дело.

На горизонте появилась белая полоска зари. Посветлело. Надо взглянуть на карту. Буй Грим-седра-уддэ должен быть виден далеко справа. Это большой, хороший буй. Так-с. Проверим. Что передавал ему второй? Разбудить кэпа? Как будто он сам не сможет повернуть. До буя еще десять миль по его подсчетам.

Старпом взял бинокль, пошел на бак. Оттуда было лучше всего видно. Он пошарил по горизонту. Нет пока ничего. Все чисто.

Моргунов вернулся в рубку, присел на диванчик. Ноги устали. Всю вахту мотаешься взад и вперед. Чуток посидит, отдохнет и пойдет опять на бак искать буй. Скоро должен открыться. Голова старпома упала на грудь. Глаза закрылись. Он задремал.

▼

Моргунов очнулся от крика:

— Юрий Викторович, буй с левого борта!

Кричал впередсмотрящий, прибежавший с бака.

— Я вам свистел, свистел… Буй открылся! Буй слева!

В первое мгновение старпом не понял, о чем ему так настойчиво твердит практикант. Потом до его сознания дошло: «Буй открылся». Вот и хорошо. Лишь спустя несколько секунд он осознал остальное: «Буй с левого борта! А должен быть справа?»

Моргунов подбежал к столу, включил лампочку. Конечно, справа! Он выскочил на палубу. Впереди, совсем недалеко от курса «Ригеля», бело-красным поплавком виднелся буй. У Моргунова пересохло в горле. Он вытащил свисток и пронзительно засвистел.

— Поворот! Скорее поворот оверштаг! — закричал старпом.

Курсанты, не торопясь, поднимались со своих мест.

— Кливер-шкоты трави. Пошел брасы! Лево, лево на борт! — командовал Юрий Викторович, с ужасом наблюдая, как медленно двигаются люди.

«Ригель» не успел повернуть. Удар потряс все судно. Под килем зашуршал песок. Мачты задрожали. Сверху что-то упало и покатилось по палубе. Издав жалобный звук, лопнул фор-штаг.

Прыгая через ступеньки, в тапочках на босу ногу на мостик выбежал Нардин. Из всех кают и кубриков на палубу выскакивали испуганные курсанты, команда и офицеры. У камбуза, почему-то держа в руках туфли, стояла Зойка, с ничего не понимающими, полными страха глазами. Слева, в полукабельтове от севшего на мель парусника, издавая глухое негромкое хрюканье, укоризненно покачивался буй Грим-седра-уддэ. Слева!

— Старпом! Почему не разбудили вовремя?! — заорал Нардин, увидя стоящего в рубке Моргунова. — Почему, я вас спрашиваю, черт возьми?!

Старпом повернул голову — и капитан сразу все понял. В рубке чуть слышно пахло тмином.

— На вахте нажрался, — не имея силы больше себя сдерживать, тихо процедил Нардин. — Сволочь.

— Прошу вас со мною так не разговаривать? — надменно проговорил Моргунов, но тут же, схватив капитана за рукав, просительно зашептал: — Брось ты, Володя. Снесло нас… Не дрейфь, сейчас снимемся. В море всякое случается. Я в своей жизни…

— Идите вон с мостика. И не появляйтесь больше. Вы мне не нужны. Все разговоры потом.

— Ну, чего пузыришься, — странно растягивая слова, заговорил Моргунов. — Сейчас все сделаем, завезем якоря… Ничего ведь не случилось. Грунт здесь мягкий. Ну, виноват, конечно. Извини. Режь меня, пей мою кровь, повесь на рее.

Старпом пытался улыбнуться:

— Виноват.

— Идите вниз! Вон с мостика, я вам сказал.

Нардин чувствовал, что если Моргунов немедленно не выполнит его приказа, он ударит его. Старпом посмотрел на капитана, махнул рукой и нетвердыми шагами пошел по палубе, провожаемый удивленными взглядами команды.

— Паруса долой! — скомандовал Нардин.

Теперь они были бесполезны.

— Что, машину запускать? — спросил старший механик.

— Пока нет. Рабочую шлюпку на воду! — распорядился Нардин. — Прежде всего надо произвести промеры глубин вокруг судна. Потом уже начнем сниматься.

▼

Шведов с мостика заметил, что «Ригель» оставляет буй с левого борта и через некоторое время сядет на мель. Первой мыслью капитана была: «Доигрался. Фанаберии много! А еще поучать меня вздумал на Дерхольме». Но за много лет, проведенных на море, он безошибочно знал, что обязан предпринять в таких случаях. Он сказал стоявшему рядом старпому:

— Быстро. Выстрелите красную ракету и поднимите сигнал по международному своду: «Ваш курс ведет к опасности», не то «Ригель» сейчас сядет.

Но было уже поздно. Шведов увидел, как покачнулись мачты баркентины, обвисли паруса.

Что ж… Следовало ожидать. Такой урок будет на пользу капитану. «Алтаир» пойдет спокойно дальше. Помочь он Нардину не поможет, тут надо суденышко посильнее, а сторожить «Ригель» нет необходимости. Сейчас он вызовет Нардина по радио, предложит помощь, этика должна быть соблюдена, а потом сообщит свои соображения относительно слабости машины и бесполезности использования «Алтаира» как спасателя. Нардин, конечно, согласится с ним. Вот и все. Пусть докажет, что он опытный капитан, и снимет судно сам. Есть способы… Так подумал капитан Шведов, когда увидел замерший на песках «Ригель». Но сделал он совсем другое. Резким голосом, каким всегда отдавал команды, он приказал выбежавшему из рубки помощнику:

— Свистать всех наверх! Паруса убирать, на якорь становиться!

▼

«Ригель» плотно сидел на грунте. Не ощущалось ни малейшего движения. Хорошо, что ветер слабый, а то бы размолотило днище на волне. Нардин увидел, что идущий слева «Алтаир» вплотную подходит к бую, убирает паруса. Через несколько минут в воду полетел якорь. Команда «Алтаира» вся на палубе, смотрит на стоящий на мели «Ригель». Не очень приятно. Хорошо бы вообще сняться самому. Не пользоваться ничьей помощью. Сам сел — сам снялся. Но вряд ли это удастся. Кажется, «Ригель» далеко залез на песок. Но все же присутствие «Алтаира» радует. Не оставили в беде. Правда, вряд ли он сможет оказать действенную помощь. Слабовата машина. А Шведов молодец. У Нардина шевельнулось чувство благодарности. Если даже «Алтаир» ничем не поможет, капитану будет не так одиноко. Свое судно рядом. Только бы не поднялся ветер.

— Промеры, Владимир Васильевич, — протянул листок бумаги третий помощник. — Плохо дело.

Нардин внимательно принялся изучать чертежик. Судно сидело всем корпусом. Промеры по носу и бортам показывали малую глубину. Путь был один: сниматься назад, по тому направлению откуда пришел «Ригель». Через двадцать-тридцать метров начинались хорошие глубины. Эти метры нужно было протащиться по грунту. Уж больно далеко выскочила баркентина с полного хода.

Нардин вспомнил глаза Моргунова, его фамильярное «Володя» (старпом никогда раньше не называл его так), и снова злость охватила его: «Сволочь!» А он, Нардин, дурак — знал, что Моргунов слаб, жаден к водке и не списал его вовремя с судна…

— Будем завозить якорь с кормы, — сказал он подошедшему второму помощнику. — Объявите аврал. Как только справимся с якорем, потянем его шпилем, одновременно пустим машину. Попробуем слезть сами. Ясно?

Кейнаст не ждал команды. Он сразу оценил обстановку и знал, что предпримет капитан. Боцману не раз приходилось снимать суда с мели. Матросы уже подтаскивали запасной якорь, практиканты спускали большой спасательный бот. Работали молча, без обычных шуток.

— Мотористы и гребцы — по местам! — приказал боцман.

Спустили якорь за борт, набрали в шлюпку побольше троса, на котором он будет завезен, привязали якорь к корме шлюпки. Затарахтел мотор.

— Трави конец!

С борта «Ригеля» пополз в воду стальной трос, бот побежал к месту, где Нардин хотел положить якорь. Якорь завезли быстро. Его бросили в ста метрах от кормы «Ригеля». Шлюпка вернулась на судно. Можно было начинать работу.

— Пускайте машину, дед, — сказал Нардин стармеху и поставил ручку телеграфа на «полный ход назад». — Пошел шпиль!

Застучал шпиль, заработал главный двигатель, сизые кольца газа начали вылетать из выхлопной трубы. Находящиеся на палубе люди замерли.

…Трос понемногу надраивается, выходит из воды, дрожит. С него стекает вода. Ну… Трос как струна. Дрожит, звенит, вот-вот лопнет. Полным ходом работает машина, шпиль вытянул трос до отказа. Все смотрят за борт. Смотрят, нет ли движения. Тронев держит вертикально воткнутый в грунт футшток. Так легче заметить, сдвинулось ли судно. Но оно не сдвигается ни на миллиметр.

— Стоп шпиль! Стоп машина! — командует капитан. — Полный вперед! Руль попеременно на борт!

Он хочет раскачать судно на песчаном ложе — иногда такой метод помогает. Но и это не дает результатов.

— Полный назад! Пошел шпиль!

Снова надраивается трос. Крутится винт, поднимая у кормы грязновато-желтый взбудораженный песок. Дзинь! Высоко взвивается лопнувший трос. Работы прерваны. Останавливают машину. Надо поднимать и сращивать трос. Длинная история!

Только через три часа возобновляются работы.

— Полный назад! Пошел шпиль!

Никто не уходит с палубы. Все как завороженные смотрят за борт. Не сдвинулся ли? Но «Ригель» опять постигает неудача. Выхлопы главной машины прекращаются. Становится непривычно тихо. К Нардину подходит стармех:

— Владимир Васильевич, кингстон забился песком. Пока работать нельзя.

Нардин ждал и боялся этого. Придется объявить перерыв, пока механики не очистят кингстон. Но что делать, если дальнейшие попытки снять судно с мели не увенчаются успехом? Надо просить помощи. Нельзя ждать усиления ветра и волнения. Тогда оставаться в таком положении будет опасно. Хорошо еще, что ветер затихает и трехдневный прогноз погоды благоприятный. Но прогноз прогнозом, а море морем. Иногда оно не подчиняется прогнозам. Нардин вызывает радиста:

— Женя, есть где-нибудь поблизости наши суда?

— Я послушаю, доложу.

В открытую дверь штурманской рубки видно, как с «Алтаира» отваливает шлюпка. Идет к «Ригелю».

«Зачем? — устало думает Нардин. — Начнутся неизбежные советы. Сделайте так, попробуйте эдак… Впрочем, если Шведов возьмет на буксир, может быть, что-нибудь и получится».

Шлюпка «Алтаира» стукается носом в борт. Нардин выходит из рубки. На палубу поднимаются Шведов и его старпом Кравченко.

— Как же это вас угораздило? — не здороваясь, спрашивает Шведов. — Буй не заметили?

— Так вот и угораздило, — сердито отвечает Нардин. Не рассказывать же Шведову о Моргунове. Зачем приехал, спрашивается? Разговаривает, как морской инспектор.

— Работы почему прекратили? — продолжает свой допрос Шведов.

Говорит он отрывисто, как старший с младшим. Нардин еле сдерживается, чтобы не попросить его покинуть судно.

— Кингстоны забились, — коротко отвечает он. — Пойдемте ко мне.

В каюте они садятся за стол. Шведов молча рассматривает чертежик с глубинами. Молчит и Нардин.

— Да… положеньице. Не хватает силенок? Как ты думаешь, Константин Петрович, — обращается Шведов к Кравченко, — сумеем ли помочь, а?

— Попробовать можно. Но, полагаю, что ничего не выйдет. Зря будем людей мучить, да и сами можем сесть.

— Ох, и осторожник же ты, Константин Петрович, — смеется Шведов. — Попробуем. Сейчас возьму от вас буксир и потянем «Ригель». Ваша машина тоже должна работать.

— Хорошо, — говорит Нардин.

Теперь он не обижается на Шведова. Это уже не праздные вопросы. Шведов предлагает помощь. Он — спасатель и имеет право диктовать. Капитаны намечают план действий. Говорят два моряка. Они понимают друг друга с полуслова.

— Вот так и будем действовать.

Шведов поднимается с дивана. Нардин провожает его до шлюпки. Таков обычай.

Через полчаса «Алтаир» отдает якорь на новом месте. На «Ригеле» механики очистили кингстоны. Шлюпка завезла буксир. Первой начинает работать машина на «Алтаире». Трос натягивается.

— Полный назад! — командует Нардин стоящему у телеграфа третьему помощнику.

Под кормой бурлит желтая вода. На обоих судах машины работают полным ходом. Результатов никаких. Тогда Шведов пробует сдернуть «Ригель» рывками. Баркентина качается, но с мели не сходит. Рывки становятся все чаще, сильнее. Чувствуется, что Шведов теряет терпение. Бесплодные усилия раздражают. Кончается тем, что буксирный трос лопается. Надо его сращивать. Опять перерыв в работе на несколько часов. Начинает темнеть. Печально стоят притихшие суда. Ветер совсем скис. Полный штиль. Даже перестал хрюкать буй. Он только мигает зловещим красным светом каждые пять секунд.

— Завтра в полдень мимо нас пройдет «Мезень», — докладывает Нардину радист. — Передать на нее что-нибудь?

— Передай, чтобы прошел поближе к бую Грим-седра-уддэ. Вероятно, потребуется его помощь.

В каюту к Нардину входит Шведов. Опять приехал.

— Ничего у нас так не получится, — говорит он, садясь в кресло. — Сил мало, трос слабоват.

— Верно. Не стоит больше бесполезно гонять машины и утомлять людей, — соглашается с ним Нардин. — Завтра пройдет «Мезень». Она нас снимет. У нее машины посильнее. Спасибо за помощь, Анатолий Иванович.

— Есть еще один способ, — задумчиво произносит Шведов, не слушая Нардина. — Да не знаю, как выйдет.

План у капитана такой. «Алтаир» на буксире у «Ригеля» своим винтом, работая вперед, попробует промыть канал длиною сорок метров. Буксир будут подбирать и подтягивать «Алтаир» к сидящему на мели судну. Песок здесь очень мягкий, должен легко поддаваться размыву. Операция опасная. Если поднимется волнение, «Алтаир» может замыть песком, и тогда оба судна окажутся в ловушке.

Нардин молчит. Он понимает, чем рискует Шведов, предлагая такой план. Отказаться? Если подует ветер, «Ригелю» придется плохо. Надо использовать всякую возможность снять судно.

— Решать вам, Анатолий Иванович. Я не могу настаивать на таком варианте. Для меня ясно, какому риску подвергается «Алтаир».

— А я знаю, что станет с «Ригелем», если начнется волнение. Надо пробовать, — говорит Шведов.

Стало совсем темно. Еле заметно светятся огоньки «Алтаира». Они кажутся такими далекими. Курсанты устали и легли прямо на палубу. Хоть немного отдохнуть, пока капитаны не решили, что делать дальше.

— Владимир Васильевич, к телефону, — кричит из радиорубки радист.

— Подтягивайте меня к себе шпилем. Я начал работать. Поддается хорошо. Мы уже прошли метра три в вашем направлении, — хрипит в телефон Шведов. Голос у него обнадеживающий.

Нардин отдает распоряжение Кейнасту, а сам смотрит на огни «Алтаира». Пока они все так же далеко. Слышно, как стучит его машина.

Владимир Васильевич не сходит с палубы. Поскрипывает трос на шпиле.

— Метров десять уже выбрали, — говорит ему Кейнаст. — Значит, двигается «Алтаир».

Проходит несколько напряженных часов. Меняются курсанты у шпиля, ушел отдыхать Кейнаст, а капитан все не покидает палубы. Он видит, как приближаются огни «Алтаира». К рассвету кормы обоих судов сходятся вплотную. Шведов, перегибаясь через балюстраду, командует:

— Травите трос. Я отойду метров на пятьдесят и дерну вас.

«Алтаир» отходит, делает рывок. «Ригель», покачнувшись, соскальзывает в размытый канал. «Алтаир» сбавляет ход и осторожно вытягивает баркентину на глубину.

— Отдавай буксир! — кричит Шведов.

Обе команды — на палубах своих судов.

— Привет бесстрашным мореходам! — несется с «Ригеля». — Рассчитывайте на нас в будущем!

— Привет «академикам»! Присядете еще — пишите!

«Ригель» отдает якорь. Нардину надо ехать на «Алтаир», лично поблагодарить капитана за оказанную помощь. Нардин закуривает, садится в кресло. До чего не хочется ехать к Шведову!

«Ну помог, ну рисковал, — думает Нардин. — Теперь говорить о нем будут. Вот Шведов, мол, орел, не побоялся, моряк, понимает в деле… А в общем-то ничего такого особенного Шведов не сделал. Если бы, скажем, «Алтаир» оказался на месте «Ригеля», я поступил бы так же. Но все-таки Шведов — молодец. Не очень он мне нравится. Ну что ж… Это мое личное… Надо ехать».

Нардин на шлюпке отправляется на «Алтаир». Он входит в каюту Шведова. Капитан, старпом и боцман о чем-то говорят, жестикулируют, смеются. Наверное, обсуждают спасательную операцию.

— Благодарю за оказанную помощь, Анатолий Иванович, — говорит Нардин, пожимая всем руки. — Рад буду отплатить тем же.

Лицо у Шведова довольное, насмешливое. «Ну что? Понял, что такое настоящий опыт? Это тебе не стихи читать», — говорит его взгляд, но вслух он небрежно произносит:

— Пустяки. Не стоит благодарности. А старпома гоните в три шеи. И чем скорее, тем лучше. У меня на «Алтаире» такое немыслимо.

Нардин вспыхивает. Значит, уже кто-то рассказал Шведову о Моргунове.

— Да, с ним придется расстаться по приходе в порт. Еще раз благодарю вас, — сдержанно говорит Нардин и идет на свою шлюпку.

Пока капитан «Ригеля» ездил на «Алтаир», Кейнаст со вторым помощником облазили все судно.

— Никаких повреждений, Владимир Васильевич. Все в полном порядке, — докладывает боцман.

— Добро. Пошли.

По судну несется так долго ожидаемая команда:

— Все наверх! Паруса ставить, с якоря сниматься!

Не проходит и получаса, как «Ригель» уже скользит на гладкой поверхности моря. Впереди идет «Алтаир». Первая вахта устраивается поудобнее на палубе. Ей почти всегда выпадает честь сниматься с якоря. Курсанты закуривают.

— Здорово получилось. Я думал, что нам тут долго придется куковать. Все-таки Швед хороший моряк, — говорит, затягиваясь, Батенин.

— А наш-то чиф какой свиньей оказался. Нарезался на вахте. Второй рассказывал, что передал ему распоряжение кэпа и в журнал записал. Тот подтвердил, что разбудит…

— Да уж… Это не помощник. Я бы ему на месте Володи рожу набил. Хорошо, что так кончилось, а могло быть хуже, — возмущается Курейко. — Сил не хватило до берега подождать!

— Его, наверное, спишут?

— Сам виноват. Что ж ему, по-твоему, за такое дело букет цветов преподнести?

— Володя его взял, а он… Вы поймите, в море, на вахте — напился. Грешен, сам люблю иногда выпить рюмку — но в море… Настоящий моряк так не поступит! — не может успокоиться Орлов.

— В общем, ну его к черту. Пусть уходит с «Ригеля». Потеря небольшая. Чистоплюй. «Ботиночки, курсантики!» Мне он никогда не нравился, — заключает Хабибулин. — Может быть, новый придет, лучше будет.

— К повороту! — раздается команда с мостика. Курсанты вскакивают и разбегаются по своим местам.

▼

Объяснение с Моргуновым произошло на следующий день. Нардин успокоился и вызвал его к себе. Старпом вошел, пытаясь изобразить улыбку на лице.

— Сердишься, Володя?

Нардин не ответил.

— Ты, кажется, собирался уходить с «Ригеля» по приходе в порт? — спросил он.

— Да… Не сразу. Хотел подыскать место, а потом уже…

— Такой возможности у тебя не будет. Придем — подавай заявление. На вахту можешь не выходить. Довезу тебя пассажиром. Осталось два дня.

— Зачем же так позорить? — взволновался Моргунов. — Разреши до порта, чтобы все оставалось по-прежнему.

— Нет. Я тебе не доверяю.

— Больше такого не повторится. Даю тебе честное слово.

— Может быть. Но судно доверить тебе больше не могу. Объяснять тебе всю мерзость твоего поступка — не буду. Ты сам плавал капитаном. Не хочу вспоминать и те нарушения, которые ты совершал, служа старпомом на «Ригеле». Я виноват в том, что не предложил тебе уйти с баркентины раньше. Все понятно?

— Значит — пассажир, — вздохнул Моргунов и с презрением посмотрел на капитана. — Ладно. Но коль скоро ты перестал быть моим начальником, разреши мне на прощание сказать тебе несколько слов. Во-первых, у тебя нет ни на грош товарищества, во-вторых, — ты сухарь и, в-третьих, — ты не моряк, а пижон в морской форме. Вот, пожалуй, и все. Очень жалею, что встретил тебя тогда на набережной. Будь здоров.

Моргунов вышел из каюты. Капитан посмотрел ему вслед.

— Все правильно, — вслух сказал он. — Иди. Скажи спасибо, что так кончилось. Моряк!

После разговора с капитаном Моргунов заперся у себя и не выходил на палубу. Зойка таскала ему обед в каюту. Старпом пил «Аква-виту». По приходе в порт он собрал чемоданы, взял свои документы, благо они хранились у него, и, ни с кем не попрощавшись, покинул судно.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

„Алтаир” пришел в порт вечером. Лил дождь. На асфальте пузырились лужи. Несколько человек, прячась под зонтиками, встречали парусник. Курсанты в зюйдвестках и штормовой робе неуклюже двигались по палубе, вглядываясь в стоящих на берегу людей. Ветер и течение мешали швартовке. «Алтаир» несколько раз пытался подойти к причалу. Его относило. Капитан скучно командовал помощнику:

— Малый вперед! Стоп! Малый вперед! Стоп! Малый назад!

Надоедливо звякал телеграф. Наконец на берег полетели бросательные концы. Начали выбирать швартовы. Шведов сказал в мегафон:

— Так стоять! — и ушел в каюту.

Марина, подняв воротник плаща, больше получаса стояла на стенке. Она замерзла. Выходные туфли, которые она надела специально для такого случая, промокли, но она обязательно хотела встретить Димку в первый день прихода из плавания. Он будет рад.

Девушка старалась отыскать его среди практикантов, но широкополые зюйдвестки и роба делали их похожими один на другого.

— Марина! — вдруг услышала она негромкий голос.

Около нее стоял Роганов. Он спрыгнул на причал прямо с кормы, не дождавшись, когда подадут трап.

— Маринка! — повторил он, и Марина, увидя его глаза, сразу поняла, что у Димки что-то случилось.

— Димка, я так рада, что ты вернулся. Очень соскучилась. Очень. У тебя все хорошо?

— Все хорошо. Впрочем, нет. Скорее все плохо.

— Что же случилось? Ну, рассказывай немедленно.

— Долго. Подожди, если можешь. Я скоро освобожусь. Да и не мокни ты. Иди вон в ту парадную. Я приду туда.

— Постарайся поскорее. Я волнуюсь. Надеюсь, что ничего страшного не случилось?

— Страшного не случилось, — Димка виновато посмотрел на Марину. — Иди. Я сейчас.

Она перебежала улицу и нырнула в темную парадную. На лестнице было тепло и пахло кошками. Марина присела на подоконник. Почему Димка выглядел таким странным? Неужели произошло что-нибудь серьезное? Внизу хлопнула дверь.

«Димка», — подумала Марина, но по лестнице поднимался незнакомый мужчина в шляпе. Он оценивающе оглядел девушку, улыбнулся:

— Не меня ждете? Могу составить компанию.

— В вашем возрасте надо думать о боге, а не о компаниях, — грубо сказала Марина.

— А вы зубастая и невежливая, — хохотнул мужчина в шляпе. — Но я таких люблю.

Он подошел к Марине вплотную. От него пахнуло водочным перегаром.

— Зато я не люблю. Идите, пожалуйста.

— Ах, скажите.

Снова хлопнула входная дверь. По лестнице бежал Роганов.

— Димка! — крикнула Марина.

— Вот в чем дело. Извините, — сказал мужчина в шляпе и начал быстро подниматься наверх.

— Приставал? Дать ему, Мариша?

— Оставь. Пойдем лучше отсюда.

Они вышли на улицу. Дождь перестал. Блестящие лужи отражали городские огни.

— Куда пойдем?

— Мне все равно. Куда-нибудь поближе.

В «Кафе-мороженое» посетителей не было. Марина и Роганов заняли столик в углу. Тут им никто не мешал.

— Рассказывай скорее, что случилось, Дима.

— Понимаешь, Мариша… Наверное, меня выгонят из училища.

— Выгонят? За что?

— За нарушение правил поведения советского моряка.

— Что же ты сделал?

— Да ничего особенного. Дал в рожу какому-то подонку. Дело было так…

Димка подробно рассказал Марине о случае в Тронгейме. Марина с испугом глядела на него.

— И за это могут исключить из училища? Ты же был прав!

— Нет, я не был прав…

— Я не понимаю, почему капитан приказал тебе молчать?

— Очень понятно. Не хотел, чтобы волновались курсанты. Неприятное дело. Зачем заранее о нем говорить?

— Ты так мечтал стать моряком…

— Эх, Мариша… Всегда в жизни получается не так, как тебе хочется…

Вид у Димки был печальный, расстроенный.

— Стыдно перед родителями, перед дедом. Не выполнил я его наказ. Глупо получилось. И пить-то я не люблю. — Роганов тяжело вздохнул.

— Слушай, мне противно на тебя смотреть. Ты не мальчишка, а тюфяк какой-то. Пойди к капитану, наконец, объясни все начальнику училища. Не может быть, чтобы тебя никто не понял.

— К Шведову я не пойду, а к начальнику училища обращаться смешно, — махнул рукой Димка. — Ты на все смотришь очень легко.

— Я хочу, чтобы ты остался в училище, понял? Мне больно за тебя. Я же знаю, что ты пошел в Мореходку по призванию. Бросил институт, и везде в другом месте тебе будет плохо.

— Хватит причитать, Мариша. Будь что будет. Давай о другом. Не надо тебе вмешиваться в мои дела.

— Причитать? Я думала, что твои дела — мои дела. Я могу совсем не говорить с тобой, — глаза у Марины сузились. — Мне очень жаль, что я… что у меня такой друг. Тряпка безвольная. Можешь никуда не ходить и ничего не делать. Поступай к нам в магазин грузчиком. Ты парень здоровый. И не заходи больше за мной.

Марина всхлипнула и побежала к двери.

— Марина! — крикнул Роганов. — Подожди.

Но Марина выбежала из кафе, прыгнула на подножку остановившегося автобуса. Пассажиры с удивлением смотрели на нее. Она все еще плакала. В окно Марина видела понурую фигуру Роганова. Он стоял у двери, смотрел на автобус. Девушка забилась в угол, на заднее сиденье. Ехать ей было далеко. Она перестала плакать, вытерла слезы. Пусть, все кончено… Пусть. Но я должна ему помочь. Как, чем? Что я могу? Все отвернулись от него. И я тоже. В самый тяжелый момент.

Глаза опять набухли. Марина шмыгнула носом. Ей стало очень жаль Димку.

— Зеленая улица, — хрипло сказал водитель в микрофон. Марина вздрогнула. Ее остановка. Надо выходить.

▼

Роганов пришел в училище задолго до начала дисциплинарного совета. Он не мог оставаться дома. Неизвестность мучила. И Марина не выходила из головы. Предала… Никого у него нет. Остался один. В пустых коридорах гулко отдавались шаги. Везде было чисто убрано и необжито. Пахло хлоркой. Занятия начинались через две недели. Димка разыскал восемнадцатую аудиторию, где обычно проводили совет, заглянул в дверь. Никто еще не появлялся. Он походил по коридору, почитал старую первомайскую газету. Несколько незнакомых курсантов-старшекурсников, громко разговаривая, прошли в учебную часть. Время тянулось бесконечно долго. Скорей бы уже! Устало думалось об одном: «Не оставят. Зачем я пришел сюда?» Он взглянул на большие круглые часы в конце коридора. Стрелки подползали к десяти. В десять начинался совет. Роганов занял место в нише. Здесь его никто не заметит, а ему хорошо видна дверь в восемнадцатую аудиторию. Члены совета собирались. Мимо него, блестя золотом нашивок, прошел начальник училища. С папками под мышкой появился секретарь учебной части, по лестнице поднимался Шведов в штатском костюме. Димка неприязненно подумал:

«Пришел. Сейчас нарисует картинку».

Один за другим члены совета входили в аудиторию. Пробежал Варенков, представитель их курса. Вскоре изнутри закрыли дверь. Начиналось самое страшное. Теперь уже Димка не мог спокойно сидеть в своем укрытии. Он несколько раз подходил к двери, прислушивался к голосам выступавших, но разобрать ничего не мог. Все сливалось в какое-то невнятное гудение. Димка попробовал читать захваченную из дома книжку, но буквы прыгали перед глазами. Он никак не мог сосредоточиться. Все его мысли были там, за стеклянной дверью.

Наверное, Шведов еще вчера рассказал обо всем начальнику. Сегодня выступит на совете, и проголосуют — отчислить из училища. После такого в загранплавание не возьмут. И думать нечего. Что же ему делать? Как хорошо все началось и как глупо кончилось! Он не мог себе простить того, что случилось. Роганов тяжело вздохнул. Дома еще ничего не знают. Что дед скажет?

Когда же кончится эта пытка? Прошло уже два часа, как захлопнулась стеклянная дверь, а Роганов все ходил и ходил по коридору.

Совет закончился в час дня. Оживленно разговаривая, из аудитории выходили члены совета. Сейчас Димка все узнает. Вон Варенков о чем-то весело беседует со Шведовым. Смеется, кретин. Ему можно, у него все в порядке. Ну, чего они там растравились? Как будто век не виделись. Димке казалось, что все смотрят на него. Исключенный курсант!

Никто к нему не подошел. Продолжают разговаривать, как ни в чем не бывало. Наверное, о нем. Наконец Шведов протянул руку Варенкову. Кончили, слава богу! Сейчас…

— Вареник, пойди-ка сюда, — как можно спокойнее позвал товарища Димка.

— Димка? — удивился Варенков. — И ты здесь? Чего приплелся?

— Надо было в учебную часть. Ну, как совет?

— Как совет? Нормально. Хвалили нас за помощь «Ригелю», за переход в Норвегию.

— Никого не исключили?

— Ты в своем уме? За что? Наоборот, говорили, что дисциплина в эту навигацию была на высоте.

— Про меня Шведов не вспоминал?

— А ты что за фигура, что он тебя должен вспоминать?

— Ну так… Не знаю… Просто спросил…

Димка не верил своим ушам. Не сказал…

— Гуд бай. Мне тут еще кое-что необходимо провернуть. Пытаюсь перевестись в военно-морское училище, — сунул ему руку Варенков.

Димку охватило беспокойство. Почему Шведов промолчал, не свел с ним счеты? Нет, тут что-то не так. Капитан не из таких, кто прощает. Может быть, он еще скажет? Надо все выяснить точно. Роганов искал объяснений и не мог их найти. Поговорить со Шведовым? Он оглядел коридор. Капитана не было.

Роганов поднялся в третий этаж и спросил у секретаря начальника училища, не видела ли она Шведова.

— Машина повезла его на судно, — сказала женщина. — Он мне говорил, что поедет туда.

Димка вышел на улицу. Сейчас же на «Алтаир», застать там капитана и спросить… Он почти бежал.

Димка увидел Шведова на набережной у борта «Алтаира». Он отдавал боцману последние распоряжения и собирался уходить с судна. Роганов подождал, пока капитан закончит разговор, и догнал его.

— Анатолий Иванович, одну минуту, — дотронулся Димка до рукава капитанского пальто. Шведов удивленно обернулся. Узнав курсанта, он нахмурился.

— Роганов?

— Да. Пришел узнать, остаюсь ли я в училище.

— Остаетесь.

— Я не совсем понимаю. Я же виноват. Совершил проступок. За это полагается наказание.

Шведов взглянул на Димку:

— Я ничего не сказал на совете о Тронгейме. И знаете почему? Совсем не потому, что так хорошо отношусь к вам, Роганов. Далеко нет. Просто я объективен. Из вас получится моряк, если, конечно, вы где-нибудь опять не сорветесь. И не следовало ставить вашу дальнейшую судьбу под удар. Думаю, что поступил правильно. Вам необходимо научиться управлять своими поступками и словами.

— Прошу извинить меня за то, что я наговорил вам тогда у Дерхольма, — тихо проговорил Димка.

— Поняли, что были неправы или ваши извинения надо принимать как благодарность за мое молчание?

— Я понял, что вы лучше, чем я думал…

— Спасибо хоть за это, — сказал Шведов.

Роганов, не оборачиваясь, быстро зашагал вдоль моста. Шведов посмотрел ему вслед, усмехнулся и вспомнил вчерашний вечер…

▼

…Марина приехала на набережную, когда уже начало темнеть. Облокотясь на решетку, стояла, смотрела на «Алтаир». Идти или не идти? Неудобно как-то. Капитан обязательно спросит ее, кем приходится ей Димка. Что она скажет? Знакомый? Жених? А может быть, совсем не захочет с ней разговаривать? Мол, не ваше дело, милая. Помнит ли он ее? Наверное, нет. Всего один раз подвез на машине. Вот и все знакомство.

Марина прошла вдоль набережной и снова вернулась к судну. Ну, смелее. Вон на палубе появился вахтенный матрос. Марина подошла к трапу. Вахтенный с любопытством смотрел на нее.

— Скажите, пожалуйста, — смущенно спросила девушка, — капитан у себя?

— На борту.

— Можно его видеть?

— Сейчас доложу. Постойте тут.

Матрос спустился в капитанскую каюту.

— Анатолий Иванович, вас какая-то принцесса спрашивает. Пустить?

Шведов отложил дефектные ведомости в сторону, встал, посмотрел на себя в зеркало. Он вытащил гребенку, зачесал волосы так, чтобы не очень просвечивала лысина, и только после этого сказал:

— Проведи ее сюда.

Он с интересом посмотрел в иллюминатор. Кто бы это мог быть? Капитан никого не ждал. Ого, какая прелестная девушка!

— Осторожнее, — предупредил Шведов, когда ноги Марины появились на трапе. — Не ударьтесь.

— Здравствуйте, — сказала Марина, оглядывая маленькую каюту. Она никогда не бывала на парусниках.

— Здравствуйте. Чем могу служить? Садитесь, пожалуйста, сюда, — Шведов подвинул девушке кресло.

Марина села, одернула короткую юбку, заметив нескромный взгляд капитана. Она растерянно смотрела на Шведова. Что она ему скажет? Как решилась прийти сюда? Всю ночь Марина плохо спала, думала о Димке. И вот пришла… Все приготовленные заранее фразы куда-то исчезли. Осталось лишь невероятное смущение. Убежать? Капитан улыбался. «Ну, я жду», — говорил его взгляд.

— Вы меня не помните? — чуть покраснев, спросила Марина.

Шведов, все еще улыбаясь, пристально посмотрел на девушку:

— Извините, что-то не припоминаю.

Марина покраснела еще больше.

— Мы с вами соседи…

— О, я польщен. Жить рядом с такой очаровательной представительницей наших девушек… Как я не заметил вас раньше?

— Вы однажды довезли меня на своем «москвиче» на работу. Я опаздывала. Сказали, что служите капитаном на «Алтаире», а я продавщица из универмага. Вспомнили?

Шведов радостно закивал головой:

— Да, да. Конечно вспомнил. Вы простите, бога ради. Такая гостья! Сейчас я все устрою.

— Пожалуйста, не надо ничего устраивать. Я пришла к вам по делу. Очень прошу, не надо ничего…

Шведов строго сказал:

— У нас, моряков, есть свои обычаи, милая девушка. Мы гостеприимны. И уж если вы попали ко мне на борт, извольте подчиняться им. Вот так.

Марина испуганно замолчала. Еще рассердится, чего доброго, и выгонит.

Капитан открыл шкаф, вытащил оттуда коробку с печеньем, конфеты, бутылку коньяка и две рюмки на длинных ножках. Он, не торопясь, наполнил их, прищелкнул языком и сказал:

— Можем начинать деловой разговор. Прошу, — он поднял рюмку. — За успех вашего дела. Ну?

Марина выпила половину. Коньяк обжег горло. Она закашлялась.

— Вот и наказаны. Потому что не до дна, — засмеялся капитан. — Так что же привело вас ко мне?

— С вами плавал курсант Роганов?

Шведов с удивлением посмотрел на Марину:

— Плавал. Он чем-нибудь обидел вас?

— Нет, нет… Совсем не то, — заторопилась Марина. — Наоборот.

— Наоборот? Не понимаю.

Марина совсем смутилась, снова одернула юбку.

Капитан наполнил ее рюмку.

— Мне больше не надо, прошу вас, — остановила его Марина.

— Ну, ну, не бойтесь. Совсем немного. Курите? — Шведов протянул ей пачку заграничных сигарет.

«Надо закурить. Чувствовать себя свободнее, прогнать эту дурацкую робость. Пусть не считает меня совсем девчонкой», — подумала Марина, беря сигарету.

Шведов поднес ей зажигалку. Марина неумело затянулась.

— Так что с Рогановым?

— Понимаете… Я все знаю. Он все рассказал мне.

— Что именно? — глаза у Шведова похолодели.

— Ну, все… Про заграницу, как он там ударил какого-то типа. Он сказал, что вы доложите в училище об этом.

«Дурак, мальчишка, болтун. Сам себе наделает беды», — сердито подумал Шведов и спросил:

— Вы ему, собственно, кем приходитесь? Сестра?

Марина поперхнулась дымом, положила сигарету в пепельницу.

— Нет. Просто знакомая.

— Ах, просто знакомая. Так зачем же вы пришли, просто знакомая?

Марина была готова провалиться. Шведов явно насмехается над ней. Но она не отступится. В ногах будет у него валяться, просить за Димку.

— Вы его совсем не знаете, Анатолий Иванович. Он прекрасный парень. Для него уход из училища — трагедия. Он моряк, настоящий моряк…

Шведов иронически улыбался, слушал.

— Я не знаю, что с ним будет. Ведь это на всю жизнь. Его лишат плавания. Скажут, не умеет себя вести за границей, и все кончено. А он ведь никогда не пьет. Где бы мы с ним ни бывали, он никогда… Такой невероятный случай. И потом, он прав, совершенно прав. Нельзя было стерпеть. Он молодой еще, глупый. — Марина говорила не останавливаясь, боясь, что капитан прервет ее и попросит уйти. Она умоляюще сложила руки на груди. На глазах появились слезы. Ей казалось, что она все говорит в пустоту, что Шведов смотрит куда-то сквозь нее, думает совсем о другом. У нее не хватает силы убеждения. — Скажите, вы уже доложили в училище? Доложили? Ну говорите же… Может быть, нет?

Марина не заметила, как погрустнел Шведов. Плечи у него опустились. Она не ошиблась. Капитан думал о другом.

Он вспоминал время, когда Зина была такой же молодой, как Марина, почти девочкой, и себя, только что пришившего на рукава по одной золотой нашивке. Он плавал тогда на пароходе «Байкал». В жестокий шторм у мыса Саус-Кап, на Шпицбергене, случилось несчастье. Пароход выбросило на камни. Несколько суток команда работала в ледяной воде, пыталась спасти судно. Но усилия людей оказались безуспешными. Пароход погиб.

По возвращении в пароходство начался разбор аварии. В числе виновных оказался и третий помощник Шведов. В те дни ему так были нужны поддержка, доброе слово, ласка. Но Зина уехала отдыхать в Анапу. На его тревожное письмо она ответила: «Может быть, не стоит спешить, Толик? Ведь я тебе ничем не могу помочь. В этих делах я совсем не понимаю. А здесь так хорошо. Солнышко, море… Когда я еще попаду на юг… Не унывай. Все должно кончиться хорошо. Но если ты считаешь мой приезд необходимым — телеграфируй. Приеду немедленно. Целую тебя миллион раз».

Действительно, все кончилось хорошо. Комиссия детально разобралась в обстоятельствах и пришла к выводу, что случай «форс-мажорный», авария — следствие непреодолимой силы.

Шведов изнервничался, похудел, чувствовал себя разбитым. Зина приехала загорелая, веселая, счастливая тем, что у него все неприятности позади.

Он обрадовался ее приезду. Подробно рассказывал о шторме, об аварии, следствии и своих переживаниях. Но какой-то горький осадок остался в душе. Несколько лет спустя, когда они поссорились из-за какого-то пустяка, он упрекнул жену в нечуткости. Зина расплакалась. «Ты несправедлив. Сам мне разрешил. Напиши ты мне одно слово, я была бы у тебя через несколько часов. Как только не стыдно». Больше они об этом никогда не говорили. А вот теперь он снова вспомнил… Посмотрел на Марину и вспомнил… Она готова на все, чтобы защитить мальчишку. Вступилась бы за него, Шведова, так Зина, если бы пришлось трудно? Восемнадцать лет они прожили вместе, а он не знает… Девчонка плачет. Надо ее успокоить.

— Вы доложили или нет? Почему вы молчите? Анатолий Иванович? — уже почти кричала Марина. — Если нет, то не говорите ничего. Вы же хороший, незлопамятный.

«Ну что сказать ему еще, что сделать, чтобы он помог Димке?»

— Вы так много и быстро говорите, что я не имею возможности вставить двух слов, — прервал девушку Шведов. — Садитесь, успокойтесь, помолчите и слушайте.

Марина села, дрожащими руками принялась раскуривать потухшую сигарету.

— Положите сигарету на место. Не приучайтесь курить, если еще не научились. Вредно для здоровья. И не пейте коньяк. Это не для вас. Вы же девушка, — вдруг сердито сказал Шведов, отодвигая рюмку. — Ешьте конфеты.

— Я не пью… — удивленно прошептала Марина. — Я думала, что вы…

— «Думала, думала», — проворчал капитан. — Теперь о Роганове… Я ничего не собираюсь докладывать в училище. О случае в Тронгейме знают только двое — я и он. Вы третья. Если он, конечно, не разболтал еще кому-нибудь. Роганов отличный курсант, дисциплинированный, работяга. Любит дело. Из него выйдет моряк. Узнают в училище — будет иметь неприятности. Пусть сделает выводы сам. Моряк никогда не должен терять контроль над собой. Особенно за границей. Он представляеттам нашу страну. Я повторяю, Роганов деловой парень, но… — Шведов холодно скользнул взглядом по Марине, — склонен к скоропалительным заключениям, необдуманным словам и поступкам…

Марина против воли улыбалась. Димка останется в училище! Вот радость! Бежать к нему, сейчас же, все рассказать. Какое у него будет лицо? Он не поверит. Капитан совсем не такой плохой, как говорил о нем Димка. Совсем нет. Такой интересный, мужественный и добрый. Димка его сильно обидел, а он не вымещает на нем зла. Хороший человек.

— Вы, кажется, меня совсем не слушаете, Марина?

— Да что вы… Он склонен к необдуманным словам и поступкам и скоропалительным заключениям, — скороговоркой повторила Марина, показывая этим, что она слушает.

Шведов нахмурился.

— Ему ничего не надо передавать. Никто не должен знать, что вы просили за Роганова, были у меня. Особенно он. Вы понимаете? Парень очень самолюбивый. Он никогда не простит, если узнает, что вы пришли ко мне без его разрешения. Никогда. Он же мужчина, моряк. И вдруг девушка пришла просить за него. Мы, моряки, народ обидчивый, когда дело касается… Вы же не хуже меня знаете, какой он, ваш Димка?

Марина сидела, опустив голову, раскручивала и свертывала бумажку от конфеты.

— Вы правы, — сказала она, взглянув на Шведова. — Он не должен знать, что я была у вас. Никто не должен знать.

Она вскочила с кресла.

— Нет уж, нет, — остановил ее Шведов. — Съешьте еще конфетку, а я выпью за верность. С таким защитником можно выиграть любое дело. Итак, за верность!

Капитан залпом выпил свой коньяк.

— Я пойду, — повторила Марина. — Спасибо за Димку. Извините меня.

— О, ничего. Я был рад познакомиться с вами поближе… и очень завидую Роганову.

— Чему же?

— Тому, что у него есть настоящий друг.

— Разве у вас нет?

Шведов ничего не ответил, пожал плечами и, как это полагается на судах, первым поднялся по трапу на палубу.

— До свидания. Заходите. Буду всегда рад вас видеть, — на прощание помахал рукой Шведов, когда Марина сошла на набережную.

…Счастливый Димка шел по мосту. Он остается в училище. Все сомнения позади. Об этом сказал Шведов. Куда же теперь? К Марине. Обрадуется, когда узнает, что у него все в порядке. Что же, он готов принести извинения. Он попросит прощения. От мысли, что он сейчас увидит Марину, Димке стало легче. Он зашагал быстрее.

ПРОЩАЙ, «РИГЕЛЬ»!

Перед тем как встать окончательно в городе у своего штатного причала на набережной, Нардин зашел на бункерную базу в порт. Поэтому «Ригель» ошвартовался у набережной на десять часов позже, чем «Алтаир». Курсанты рвались на берег и проклинали все на свете. Но Нардин хотел иметь полный запас топлива на зиму. Взял — и голова не болит. Можно устраиваться фундаментально.

Спустя три дня после прихода «Ригеля» в город смущенная Зойка появилась у Нардина в каюте. Она присела на краешек стула, мяла в руках носовой платок и никак не могла начать разговор.

— Что у тебя, Зоя? — спросил Нардин, заметив ее необычное состояние.

— Я к вам, Владимир Васильевич…

— Вижу, что ко мне. В чем дело?

— Ухожу я…

— Как «ухожу»? Откуда уходишь? — не понял капитан.

— Ухожу совсем с «Ригеля».

— Ты что, нездорова? Почему же я ничего раньше не знал? Почему молчала? — Нардин нахмурился. — Ну, говори, говори.

— Не сердитесь, Владимир Васильевич. Вы только поймите меня. Я вам так благодарна. Вы для меня самый, ну… самый близкий человек, — бессвязно залепетала Зойка. — Вроде старшего брата.

— Допустим. Из-за этого нужно уходить с судна?

— Я у вас на «Ригеле» вот уже два года. А дальше что? Все та же посуда, тряпки, ведра? Ни специальности, ничего. Как жить дальше? Вы должны мне сказать, правильно ли я решила.

— Вот, оказывается, в чем дело. Что же ты решила?

— Хочу получить специальность. Берут меня на радиозавод ученицей. Через несколько месяцев стану радиосборщицей. А там учиться, наверное, пойду. Так решила. Правильно?

Зойка с волнением глядела на Нардина. А вдруг не одобрит? Может быть, надо было посоветоваться с ним раньше?

Капитан в раздумье барабанил пальцами по столу.

— Значит, радиосборщицей? — наконец сказал он, поймав взглядом Зойкины беспокойные глаза.

— Угу. Сборщицей. Потом обязательно учиться.

Ей очень хотелось, чтобы капитан поддержал ее, одобрил.

— Правильно решила, — проговорил Нардин. — Совершенно правильно. И хотя мне очень не хочется отпускать тебя, задерживать не буду и не имею права. Только надо было заявить мне о своих намерениях сразу.

— Ох, Владимир Васильевич, как я рада! Если бы вы сказали не ходить, я бы не пошла. Знаете, какой там завод? Огромный, цеха светлые, чистые. Все в белых халатах работают. Девчат много. Общежитие дают, деньги платят.

Глаза у Зойки горели. Чувствовалось, что ей так хочется очутиться в этих цехах, среди новых людей, жить вместе с ними! Нардин с грустью смотрел на Зойку. Он не любил, когда с «Ригеля» уходил кто-нибудь из команды. Как будто что-то отрывали от сердца. А тут Зойка. Он так привык к ней.

— Ну что ж, Зоя, — вздохнул Нардин. — Будем искать тебе замену. Когда ты начинаешь работать на заводе?

— Оформляюсь. Наверное, дней через десять. — И, заметив невеселый вид капитана, настойчиво спросила: — Вы прямо говорите, Владимир Васильевич. Может быть, что-нибудь не так делаю?

Нардин покачал головой:

— Все так. Жаль с тобою расставаться. Почему-то я раньше не додумался, что тебе хочется чего-то другого, чем плавать на «Ригеле». Сужу по себе, наверное, никуда не стремлюсь, считаю, что другие тоже…

— Мне на «Ригеле» было очень хорошо, — сказала Зойка, желая утешить Нардина. — Очень.

— Желаю тебе всего хорошего. Ты права. Тут должна работать пожилая женщина. Тебе на судне делать нечего. Там все шире. Возможности, перспективы… Смотри только, не сбейся с пути. С девушками такое случается.

— Вы что, меня не знаете, Владимир Васильевич? — засмеялась Зойка. — Уж если в вашем мужском монастыре не сбилась, так среди девчат не собьюсь… Вы прямо как пастор заговорили. Напутствие и отпущение грехов. Хороший вы человек…

— Ладно. В глаза хвалят только дураков.

— Я вас и за глаза всегда хвалю. А что, Валерия Николаевна не пишет?

— Какая Валерия Николаевна? Что ты плетешь?

— Вот эта, — Зойка скосила глаза на портрет, стоявший на столе.

— Не твое дело, — буркнул Нардин. — Откуда вы все знаете, удивляюсь?

— Знаем. Напишет. А если не напишет — стерва она. Вот кто, — с испугом и злостью сказала Зойка, вставая со стула. — Думаете, я не вижу, как вы переменились после ее отъезда? Пришла фифочка, топ-топ ножками и улетучилась. А человек… Так бы ее и разорвала на мелкие кусочки.

— Да ты что, спятила? Замолчи сейчас же! И не лезь не в свои дела, — рассердился Нардин.

Но Зойку уже ничто не могло остановить.

— Думаете, не вижу, как в портах на почтамтах в очередях до востребования стоите и с каким лицом выходите оттуда?

— Вот что. Хватит. Давай свое заявление и уматывай. Некогда мне с тобой тут болтовней заниматься. Давай заявление.

— Ненавижу я ее, вашу Валерию Николаевну. Из-за вас ненавижу. Она вам жизнь портит. Дура несчастная. Вы не такой женщины заслуживаете…

Зойка выбежала из каюты, забыв оставить заявление.

▼

Закончено учебное плавание. Курсанты возвратились в училище. Штатная команда разошлась по отпускам. Разоруженный «Ригель» стоит на своем: обычном месте у набережной. Нет парусов на реях, убран такелаж, не слышно звонких молодых голосов на палубе. Заведены дополнительные швартовы. Механики приступили к переборке машин. Баркентина приготовилась к зиме. Осенние штормы приносят с ближайших бульваров желтые кленовые листья. Они кружатся в воздухе, ложатся на асфальт набережной, падают на палубу «Ригеля». Все чаще хмурится небо, и ветер тоскливо гудит в вантах. Ночью черная вода реки холодно отражает огни проходящих судов. С утра идет дождь, блестит гранитный тротуар. Идет, идет, и, кажется, нет ему конца.

Не хочется вылезать из каюты в такую погоду. Тут тепло, светло, уютно потрескивает паровое отопление, занавески закрывают иллюминаторы, по которым ползут слезливые струйки дождя. У Владимира Васильевича Нардина настроение под стать погоде.

Октябрь… Обычно в октябре Валерия возвращалась из своих экспедиций… Нардин сидит в кресле, смотрит на фотографию Валерии. Хочется не думать о ней и вообще ни о чем не думать, но всякие мысли помимо его воли лезут в голову. Вспоминаются какие-то отдельные случаи.

…Однажды они ходили в театр и встретили там высокого, грузного человека с седыми волосами и моложавым лицом. Валерия представила его, назвала фамилию. Она звучала коротко. Борк или Корк. Нардин не запомнил, но, встретившись с ним глазами, понял, что человек этот не просто знакомый Валерии. Он глядел на капитана оценивающе и ревниво. Позже, когда возвращались домой, Нардин спросил у нее:

«Кто это?» — «Наш инженер. Начальник группы и мой непосредственный тоже, — и, помолчав, добавила с усмешкой: — Предлагал мне руку и сердце».

Где он сейчас, тот инженер? Может быть, с ней?

Прошло два месяца, как Валерия уехала в ОАР, но он не получил от нее ни одной строчки. Нардину сейчас очень одиноко. Он избегает встречаться с людьми, хотя свободного времени у капитана достаточно. Владимир Васильевич сутками не сходит с судна. Часто отпускает всех помощников. Сам стоит вахту. Слушает, как скрипят швартовы, плещется вода между бортом и стенкой, шумит ветер. Капли ударяют по палубе то очень часто — значит, дождь усилился, то совсем затихают — значит, дождь перестал… Как ему хочется услышать чуть насмешливое: «Мой капитан»…

Ушла Зойка, нет Валерии, несколько дней назад покинул «Алтаир» Шведов. Добился перевода на большой теплоход, который ходит в Канаду. Казалось бы, что ему Шведов? Особой симпатии он к Анатолию Ивановичу не питал. И все же жаль, что на «Алтаире» другой капитан.

В последнее время их отношения как-то изменились. То ли Нардин заметил у капитана «Алтаира» какие-то новые черточки характера, которые ему понравились, то ли Шведов стал относиться к Нардину лучше, без обычного чувства превосходства… Вот, жили люди рядом несколько лет, плавали вместе, интересы были у них общими, но не сходились, не хотели понять друг друга, каждый выискивал у другого плохое… Конечно, Шведов поступил с Парамоновым неправильно, но ошибаются все, и Нардин, наверное, не безгрешен… А теперь вот расстались, и вроде чего-то не хватает. Непонятно устроен человек. Почему он никогда не приглашал Шведова к себе в каюту, так просто, посидеть, поговорить, выпить рюмку? Он знал его как капитана «Алтаира», требовательного и заносчивого. А какой он человек? О чем он думает, чем живет, какая у него семья… Нардин не знает. И Шведов никогда не делал попыток к сближению. Недавно они встретились у трапа. Оба уходили в город. Шведов неожиданно, не глядя ему в глаза, предложил:

— Может быть, зайдем в «Золотой якорь», поужинаем? Чего-то домой не хочется идти. Я вам про одну девушку расскажу…

Нардин удивился и вежливо отказался, сославшись на занятость. А идти ему было некуда, он с удовольствием бы посидел в тепле, за дружеской беседой. Шведов сразу изменился, подтянулся и сказал своим обычным насмешливым тоном:

— Ну, ну… Не настаиваю. Вы, наверное, ужинали на судне? — И они разошлись.

Почему он не пошел? Ему так не хватало в тот вечер человеческого слова. Думал, что со Шведовым не о чем говорить или считал его своим недоброжелателем? Не пошел… А теперь вот жалеет об этом. Ни к чему такие отношения между людьми. Когда Шведов окончательно уходил с «Алтаира», он все же зашел на «Ригель» проститься.

— Ухожу от вас. Замену прислали. Знаете, кто принял «Алтаир»? Капитан Королев. Теперь с ним в паре плавать будете. Довольны?

Нардин пожал плечами:

— Нет.

— Почему же?

— Привык к вам.

Сказал это искренне.

Шведов полез в карман за сигаретами. Наступило короткое, неловкое молчание.

— Что ж, Владимир Васильевич, — заторопился Шведов. — Счастливого плавания. — Он протянул руку.

После его ухода Нардину стало как-то не по себе. Он действительно привык к Шведову.

Вот и сейчас. Наступил вечер. Нардин сидит в каюте. На столе остывший кофе и большая нетронутая стопка коньяку. Приготовил сам, а пить не хочется. На диване — открытая книга. Начал и бросил. Не читается.

Недавно приходила к нему Зойка. Работает на радиозаводе. Пришла, принесла несколько белых астр.

— Вам, Владимир Васильевич. Я посижу немного?

— Посиди. Поставь цветы в вазу. Как живется?

— Прекрасно. Знаете, Владимир Васильевич, — затараторила Зойка, — я сдала свою конуру жакту. Обещали скоро дать в городе. Взамен той, что отдала. А пока живу в общежитии с двумя девчонками, Тоськой и Муськой. Весело, вы себе представить не можете. Каждый вечер куда-нибудь ходим. На будущий год поступлю в техникум. Через месяц иду на курсы подготовки. В театральный кружок записалась. Знаете, кого буду играть? Элизу Дулитл из «Пигмалиона». Роль разучиваю. Специальность осваиваю. Во, какая жизнь началась! Скоро буду много зарабатывать.

— Рад за тебя.

— Вам надо спасибо сказать.

— Мне-то за что?

— За то, что пригрели. За то, что все время я чувствовала «Ригель» у себя за спиной. Знала: что бы ни случилось, обратно вы меня возьмете. Правда?

— Я же сказал. Не понравится — приходи.

— Спасибо, Владимир Васильевич, но я… не приду.

— Я знаю. И это хорошо. Кого-нибудь из курсантов видишь?

Зойка засмеялась:

— Хитрый вы, Владимир Васильевич. Все хотите знать. Вижу Тронева.

— Ну и как?

— Пока никак.

— Хороший он парень, Зоя. Серьезный.

— Сватаете? Не люблю я его, как надо. Пока только как товарища.

— Пока? — улыбнулся Нардин.

Зойка взглянула на Нардина, покраснела, но глаз не отвела.

— Я ведь вас… — она не закончила, отвернулась, у нее подозрительно задрожали губы.

Нардин понял.

— Совсем с ума сошла. Ну, зачем я тебе такой старик нужен? Болтаешь сама не знаешь что.

— Я знаю, — хмуро сказала Зойка. — И все понимаю. Это я вам не нужна. У вас есть эта… Вы о ней все думаете. А меня и не замечали никогда. А я и не надеялась. И говорить не хотела. Так вот, пришлось. Сами завели. Ничего, все пройдет, как с белых яблонь дым.

— Зойка ты, Зойка… — пробормотал Нардин.

— Можно, я вас поцелую и пойду? — попросила Зойка. — В щеку? За все.

— Можно.

Зойка обняла Нардина и крепко поцеловала в губы.

— Вот дуреха, — смущенно сказал капитан. — Ты же взрослая, и я не маленький…

— Для вас не опасно. Это за все. Увидимся еще.

На трапе Зойка остановилась:

— Не пишет?

Нардин нахмурился.

— Ну не буду, не буду. Напишет.

Она помахала рукой и убежала.

…Нардин выпил коньяк, запил его холодным кофе. Над головой раздались шаги. Кто-то шел к нему. В дверь постучали. На трапе показался третий помощник.

— Владимир Васильевич, простите меня. Не передал вам письмо. Днем почтальон принес. Я совсем забыл. Вот…

По конверту и маркам Нардин сразу понял, что оно из-за границы. От Валерии. Письмо белым прямоугольником лежало на столе. Долгожданное, первое. Нардин не торопился его вскрыть. Что она пишет ему? Может быть, сообщает о том, что нашла нефть или делится впечатлениями о Египте? Может быть, оно первое и последнее? Он подержал конверт в руках и, решившись, резко надорвал его. Знакомые каракули запрыгали в глазах.

Валерия Николаевна писала: «Мой капитан, я начинаю понемногу забывать вас. Когда я покидала «Ригель» и видела вас разгневанным, несправедливым и даже грубым, то подумала, что сделала правильно, положив конец нашим отношениям. Наверное, если бы мы остались вместе и дальше, у нас ничего не получилось. Мы оба одержимы — и вы, и я. Вы — своими кораблями, я — своей нефтью. А это чревато последствиями. Кроме того, у вас обнаружились черты характера, о которых я раньше не подозревала. Вы эгоист, вы думали только о себе и ни минуты обо мне. Вы не оставили за мной права даже любить свою работу, быть к чему-то привязанной. Нет, не таким я представляла вас, капитан.

Мы очень много работаем, так много, что мне некогда вспоминать о вас. Я прихожу усталая, валюсь на койку и сразу засыпаю. Без сновидений. Это хорошо. Пустыня, жара и работа, работа, работа.

Может быть, вы скажете, что я вас не любила. Любила, очень любила. Но такие связи не бывают долговечными. Нет, вам нужна жена молодая, неопытная, домашняя. Она будет ждать вас, когда вы вернетесь усталый, с моря, создаст уют, в котором вы так нуждаетесь. Моряк должен иметь свой угол, где он сможет приклонить голову после тяжелого плавания. А что я… Перелетная птица. Ну, вот, пожалуй, и все. Больше я писать не буду. Прости меня, все пройдет. Целую

Валерия».

А дальше, под подписью, уже совсем невозможными каракулями было написано:

«Все я наврала. Все, все. От первой до последней строчки. Хотела перебороть себя. Нет… Володя, прими меня обратно. Я собиралась отправить письмо, но ночью сделала эту приписку. Теперь уже все правда.

Я хочу быть снова счастливой. Пусть наша любовь продолжается так долго, как ей отпущено судьбой. Неделю, год, три… Что бы ты ни ответил мне — я люблю тебя. Время пройдет быстро, и я приеду только к тебе. Видишь, у меня нет гордости, я хочу возвратить то, что имела. Мне было так хорошо… Володя, если еще не поздно, напиши, что я смогу вернуться к тебе. Пусть, когда я приеду, все будет не так, но сейчас я должна знать, что ты любишь меня по-прежнему и хочешь, чтобы я была с тобой. Я по два раза в день буду ходить на почту. Целую тебя, мой дорогой, и плачу… Ведь ты можешь не позвать меня… И жду, жду… Мой адрес…»

Нардин сунул письмо в карман, сорвал с крючка плащ и, забыв о фуражке, выскочил на палубу. Увидев в открытую дверь камбуза прячущегося от дождя вахтенного, он крикнул:

— Скажите помощнику, я сейчас вернусь!

Капитан, попадая ногами в лужи, не обращая внимания на них, пересек улицу и побежал к дому, на фасаде которого светились неоновые буквы: «Телеграф».

▼

Сегодня город прекрасен. Улицы залиты солнцем, небо голубое, совсем тепло. Редко выпадают такие дни в октябре. Люди поснимали надоевшие за время дождей плащи, оставили дома зонтики и, как летом, вышли в одних костюмах. «Улыбка осени», — сказал кто-то из прохожих.

Тронев и Роганов шли по шумному Главному проспекту. Оба в хорошо пригнанной, наутюженной форме. Загорелые, рослые — моряки! Курсанты завернули за угол, остановились у маленького ресторанчика «Пингвин». Тронев вопросительно посмотрел на товарища.

— Зайдем?

— Давай зайдем, — согласился Роганов.

Они с трудом нашли себе место у окна. Кругом громко разговаривали, смеялись, звенели рюмками.

— Что будем пить? — спросил Тронев.

— Я — стакан сухого вина и больше ничего.

— Что так скромно? Надо отметить возвращение из плавания.

— Мне хватит и этого. Только ради традиции.

— Ну, как хочешь, а я возьму себе покрепче.

Когда курсанты выпили, Роганов спросил Тронева.

— Рассказывай, как плавалось?

— Отлично плавалось. Как тебе?

Димке очень хотелось рассказать Троневу про Шведова, про то, что с ним случилось в Тронгейме, про Марину, но он коротко ответил:

— Хорошо.

— Привык к высоте?

— Привык. Меня после падения перевели работать на грот, но я все время тренировался.

— А я последний месяц работал на бом-брамселе. Никакого впечатления. Совсем не ощущал высоты. Но больше всего люблю стоять на руле. Меня всегда в узкостях ставили. Капитан говорил, что я лучший рулевой на «Ригеле».

— Не хвастайся.

— Нет, правда. Знаешь, это такое наслаждение чувствовать судно. Чуть повернул штурвал, и оно слушается тебя. Причем, соображать надо, не вывести его из ветра.

— Да знаю я. Кому ты рассказываешь? Жаль только, что такой прекрасный матрос и рулевой в конце концов пропадет где-то в пыльных залах ЦКБ, — засмеялся Димка.

— Вот и ошибаетесь, товарищ Роганов. Вряд ли какое-нибудь ЦКБ увидит в своих стенах штурмана, нет, бери выше — инженера-судоводителя Виктора Тронева.

— Ого! Это что-то новое. Рассказывай.

— Решено окончательно. Буду капитаном. К черту всякие конструкторские бюро, научно-исследовательские институты и прочие фокусы. Кто может плавать — не должен ползать. Море мне нравится. Проверено практикой. Когда-нибудь получу четыре золотых, — Виктор шутливо приложил четыре пальца к своему рукаву, — поднимусь на мостик какого-нибудь красавца вроде «Краснокамска» и дам ход. Дзинь-дзинь! Капитан Тронев вышел в рейс. За будущее! — он поднял рюмку, но тут же поставил ее. — Но своего маленького «Ригеля» и Володю Нардина я никогда не забуду. Эх, и хороший парень Володя!

— Так же, как и я «Алтаир». Не все мне там нравилось, но научился на нем я многому, — сказал Роганов.

— Пусть как можно дольше наполняют ветры их паруса, пусть на их палубах учатся любить море такие же оболтусы, какими были мы с тобой. За «Ригель» и «Алтаир»! Встали, — проговорил Виктор.

Они поднялись и, звонко чокнувшись, выпили.

— Последние новости хочешь? — спросил Виктор, садясь. — Москва поручила Нардину разработать предложения по переоборудованию «Русанова». Я заходил на «Ригель». Володя возбужден, доволен. Обложился ватманом, карандашами. Чертит с утра до вечера. Все время что-то напевает. Я его никогда таким не видел. А главное, как только проект будет готов, Володю переводят капитаном «Русанова», и после ремонта они пойдут в кругосветное плавание с курсантами. Повторят путь Крузенштерна. Так задумано. Представляешь? Под парусами, на таком огромном красавце барке. Блеск! Володя мне сам рассказывал.

— Ты думаешь, пойдут?

— Пойдут. Интереснейшее плавание, богатая практика. Но в конце концов я пришел к выводу, что не имеет значения, где мы проходим практику. На каких судах. Важно отношение к делу, любишь ли ты его. Научиться матросской работе можно везде, если захочешь.

— А знаешь, что говорит один из величайших морских писателей Джозеф Конрад? Читал?

— Нет.

— Непременно прочитай. Так вот примерно что он сказал: плавание на паруснике создает ту близость с морем, которой никогда не может быть у современных моряков, какими бы славными ребятами они ни были. И еще: они никогда не познают такого триумфа победы над стихией, ибо победить ее на паруснике, являющемся игрушкой волн, во много раз труднее… В этом мы убедились сами.

— Согласен. Но основное все же — внутри тебя. Призвание. Нам придется плавать на новых судах, но и на них иногда бывает трудно. Известны случаи, когда огромные, построенные по последнему слову техники теплоходы попадали в безвыходное положение. Море есть море. Правда? Ну, ладно. Как у тебя с кэпом после того случая?

Димка насторожился:

— После какого случая?

— Ну, после падения. По-моему, дрянь.

Димка облегченно вздохнул. О Тронгейме Виктор не знает.

— Я тоже так сначала думал. А теперь понял — он неплохой человек.

— Вот как хочешь, а у меня к нему душа не лежит. Фанфарон.

— Есть немного, — Димка усмехнулся. — А в общем, он парень стоящий.

— Ну, как Марина?

— Марина? — с какой-то гордостью проговорил Димка. — Марина… Она будет ждать до тех пор, пока штурман Роганов повезет ее на своей машине.

— Куда?

— В сказочную страну. Понял, голова и два уха? Будет ждать.

— Долго ей придется ходить пешком.

— Я говорил ей об этом. Согласна подождать. А что твоя Люка?

— «Моей» Люки уже давно не существует. По последним сведениям, есть мадам Горлова. Жена подающего надежды студента, будущего инженера.

— Быстро она… Жалеешь?

— О, нет. Люка не для меня. Для меня другая…

Тронев перестал улыбаться.

— Кто?

— Не имеет значения, кто. Только бы она подождала, когда и я повезу ее на своей машине…

— Подождет?

Тронев погрустнел:

— Не знаю. Очень хочу и очень надеюсь.

— Что ты все загадки говоришь? Кто она? Зоя?

Виктор помолчал, потом испытующе взглянул на товарища:

— Ну, если она? Что тогда?

— Ничего. Хорошая девушка. Я так и думал…

— Хорошая? Не то слово.

— Почему?

— Долго рассказывать. Как-нибудь потом. Давай выпьем за наше счастье и за тех, кто хочет в море!

Ветер ворвался в открытое окно, парусом надул занавеску. Где-то далеко на реке пробили склянки. Завтра начинались занятия в училище. Впереди лежало море, новые корабли и океанские плавания.

▼

…Зима. В морозные ночи потрескивает лед на реке. Гаснут квадраты освещенных окон, выключаются уличные фонари, и город погружается во тьму. Спят баркентины, запорошенные снегом. И снова им снится море и голубое небо над клотиками их мачт, они слышат свист ветра в снастях и команду: «Все наверх! Паруса ставить!» Все это придет вместе с весенними ветрами…

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Тере (эстонск.) — здравствуйте.

(обратно)

2

Пайлот (англ.) — лоцман.

(обратно)

3

Бейдевинд — направление ветра, близкое к встречному.

(обратно)

4

Мы хотим осмотреть… — (норвежск.)

(обратно)

Оглавление

ДИМКА РОГАНОВ

МАРИНА

ШВЕДОВ

БАЛ

НАРДИН

СТАРПОМ

КОМАНДИРОВКА

ПРАКТИКАНТЫ

ЗОЙКА

ЛЮКА

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

ПОДЪЕМ ФЛАГА

ПАРАМОНОВ

ОСТРОВ ДЕРХОЛЬМ

НА «БУЙНОМ»

«ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ»

В МОРЕ

В ПОРТУ

НАРДИН НЕ ХОЧЕТ РИСКОВАТЬ

ИГРА «ВО МНЕНИЯ»

В ТРОНГЕЙМЕ

«ТРИНИТИ»

ДРАКА

НА МЕЛИ

ВОЗВРАЩЕНИЕ

ПРОЩАЙ, «РИГЕЛЬ»!

*** Примечания ***