1993
Город Эн
Хроника одного дня
В одно морозное бесснежное утро молодой человек интеллигентного вида оказался в городе Эн. На первый взгляд этот город ничем не отличался от других провинциальных городов: на окраинах ютились бок о бок с девятиэтажными домами-близнецами вросшие в землю по окна маленькие домики, рядом же пыжились двух– и трехэтажные дачи, а в центре преобладали девятиэтажки с бездействующим строительным краном среди них. Молодой человек мог присягнуть, что возле этих домов ничего, кроме грязи, нет, теперь примерзшей и портящей обувь любительницам каблуков «шпилек». Но молодой человек верил, что грязь – всего лишь каприз природы. Вообще, нужно заметить, что молодой человек был довольно странен. Странным казалось его несуетное и доброе лицо, наивный и мягкий взгляд голубых глаз; шаг у него был легким и свободным.
Молодой человек шагал по пустынным улицам города, шутник-ветер гнал за ним остекленевшие листья, и они царапали промерзший асфальт, создавая впечатление чего-то надеющегося и страждущего, так что молодой человек даже оглядывался, надеясь увидеть хотя бы бегущую за ним собаку. «Куда это люди девались?» – удивлялся молодой человек. – Они, вероятно, сидят дома у телевизора, смотрят 7591 серию какого-нибудь сериала. А может, и нет. Наверное, утром их не показывают». Но в центре города он увидел так много местных жителей, что сразу же понял – не показывают. Особенно много людей было на автобусных остановках. Люди мерзли, переносили свои тяжелые сумки с места на место, спрашивали друг у друга который час и с тоской глядели на пустынную дорогу. Вдруг из-за поворота вылез, как объевшийся таракан, дрожащий и накренившийся набок автобус. Он еле-еле дотащился до остановки, и тут его стошнило полусотней людей. Озверевшие люди не давали этой полсотни пройти: толкались, лезли, работая не только локтями, но и ногами, головой, туловищем, сумками и даже друг другом. Бедный автобус покраснел от напряжения, съел около десятка жителей, одиннадцатым подавился и умчался в страхе от обезумевшей и исступленно кричавшей толпы, теряя детали.
– Извините, пожалуйста, – обратился молодой человек к дамочке с маленькой головой и непомерно огромным задом, – сейчас показывают по телевизору какой-нибудь сериал?
Дамочка даже всплакнула.
– Как же, идэ. Токо электричества не дають. От мы рано и не можемо посатреть, токо вечером.
Перед глазами молодого человека вырос магазин. У него был такой же вид, как и у автобуса, – замученный. Из его дверей выглядывало плотоядное туловище огромной змеи. Хвоста змеи не было видно, головы тоже: она просунула голову в этот магазин и теперь никак не может вытащить ее обратно. Молодой человек подошел поближе и увидел, что это вовсе не змея, а гигантская очередь.
– Извините, а кто последний? – обратился молодой человек к пышной, красной и низенькой дамочке.
Она почему-то обиделась и отвернулась, показав выглядывающий из-под дорогой шапки бычий затылок.
– А что дают? – не унимался молодой человек.
Пожилая замученная женщина в вязаной приплюснутой шапочке и стареньком – ношеном и переношенном – пальто устало ответила:
– Ливерную колбасу.
На что быстрый мужчина затараторил:
– Ну что вы говорите? Вы сами не знаете, что говорите. Эта очередь за сахаром по талонам. Вот, – мужчина достал из внутреннего кармана неопределенного цвета бумажки и тыкал ими в стороны, метко попадая близ стоящим под нос.
– Ну уж нет, – возразила молоденькая женщина. – Я лично стою за молоком для ребенка.
– За каким молоком? – вскричал пропитый мужской голос справа (кричавшего не было видно). – Да за это морду бить надо.
– Ну-ну, ударь женщину, герой, – крикнула куда-то поверх голов обиженная молоденькая женщина.
– Милочка, – обратилась к ней дамочка с ехидным лицом и брезгливо искривленными губами, – вы не в ту очередь стали. За молоком очередь с другой стороны.
– Но ведь я спрашивала. Мне женщина в клетчатом пальто сказала, что эта очередь за молоком. Вот тут она стояла. Она теперь ушла, не помню за чем.
– А вы давно стоите? – вставил и свое слово молодой человек.
Женщина в стареньком пальто, та, которая стояла за ливерной колбасой, устало ответила:
– Да с четырех часов утра. Даже номерки на руках написали, – и показала ему желтую сухенькую ладонь, на которой синим карандашом было выведено: «8721».
– А кто первый, тот когда занимает очередь? – удивился молодой человек.
– Те еще с вечера занимают.
– Как? – вскричал молодой человек. – И вы со вчерашнего дня здесь стоите?
– Почему «со вчерашнего»? Мы здесь уже пятый день стоим, – невозмутимо ответила очередь.
Молодой человек в задумчивости отошел, но тут же наткнулся на какого-то человека. Тот прямо озверел.
– Ни один осел не пройдет мимо, чтобы не обтоптать ноги.
– Извините, – кротко ответил молодой человек, и тут же забыл про озверевшего мужчину. Он заметил возле большого дома столпившихся людей.
– Чего вы ждете? – обратился он к старику-калеке, у которого вместо одной ноги была деревяшка, уже почерневшая от времени.
– Откудова я знаю? Ждем – и всё тут, – ответил он беззубым ртом.
Молодой человек стал пробираться сквозь толпу…
В большом доме происходило следующее. В колонном зале молодой энергичный человек в сером костюме веселым голосом кричал:
– Лозунги не выбрасывать, только слово «коммунизм» заменять на «демократию».
Люди бегали, суетились и, что очень удивляло, все они были без лиц. Один человек выбежал и развернул перед серым костюмом лозунг: «Идем светлой дорогой к демократии».
– Что ты, олух, написал? – вскричал серый костюм. – У нас уже демократия.
– Что-то не видно, – пробормотал человек из-под лозунга. (У этого человека немного прорисовывалось лицо.)
– Так, ты уволен.
– А вы не имеете права. Ведь закон…
– Какой еще закон! Что такое закон? Ты уволен.
– Но ведь у меня трое детей…
– Если мы будем думать о чужих детях, то никогда не построим капитализм. Не ты один, у нас полстраны безработных и бездомных.
– Ты, – ткнул пальцем серый костюм в первого попавшегося человека, – исправишь этот лозунг.
– Но ведь я не художник…
– Вот взяли моду возражать, – возмутился серый костюм. – Переквалифицировать его.
Группа женщин застучала каблучками через зал.
– Вы куда? – рявкнул серый костюм.
– Ролик рекламы смотреть.
– Что рекламируем?
– Преступления, голод и разврат.
– Замечательно! – серый костюм даже подпрыгнул от удовольствия.
Дамочка с бегающими глазками подскочила к серому костюму и что-то шепнула ему на ухо.
– А, народ собрался? Никак наесться не может? Что-то у вас реклама плохо работает.
– Так народ теперь нищий, и телевизор купить не может…
Серый костюм, не слушая дамочкину болтовню, выхватил из ее рук коробку шоколадных конфет и помчался по лестнице вверх. В приемной сидела голоногая, выкрашенная во все цвета радуги секретарша. Серый костюм чмокнул ее в шейку и подсунул коробку с конфетами. Секретарша захихикала, что явилось согласием отворить дверь в покои шефа. Серый костюм приготовился, прилизался и стал на четвереньки, кивнув секретарше: «Давай!». Та отворила дверь, и серый костюм на четвереньках вполз в громадный кабинет. В глубине его стоял стол и кресло с высокой спинкой, в котором никого не было. Из пустоты послышался грозный голос:
– Чего тебе?
– Народ волнуется, – пропищал серый костюм, – есть просит.
– Дайте ему крохи от вчерашнего пирога.
– Слушаюсь.
– Выйдут новые деньги с изображением голода. Подготовься.
– Понял.
Он, всё еще стоя на четвереньках, попятился, у самой двери чуточку приподнялся, задом отворил дверь и исчез за нею.
В приемной серый костюм оправился, нырнул глазами в пышную душу секретарши и, соблазнительно улыбаясь, сладко пропел:
– Мне один подчиненный сказал, что у нас не видно демократии. Вот посмотрите на нашего шефа, – шептал он ей в маленькое благоухающее ушко. – Называет себя демократом, а замашки у него остались старые, застольные… эскюз ми, застойные, коммунистические, понимаете?
Через полчаса серый костюм кричал в зале:
– Крохи от вчерашнего пирога – народу!
Дамочка с бегающими глазками внесла крохи на подносе. То место, где должно быть у нее лицо, и были только бегающие глазки, стало кислым: «Но ведь их мало».
– Деточка, неужели вы не знаете что в таком случае делать? Придумайте игру, лотерею, чтобы эти крохи достались кому-нибудь одному, и народ успокоится, подумает, что наконец настала справедливость: умом и везением можно заработать крохи. Ну что вы стоите? Действуйте.
Дамочка накинула на плечи норковую шубку и выбежала на крыльцо.
– Уважаемый народ, эти крохи достанутся самому умному. Объявляется новая игра «Дурак на дураке». Участие можете принять все.
– Ура! – закричал народ, размазывая по лицам слезы радости.
«Это сумасшедший город!» – воскликнул в душе молодой человек.
Игра началась. Она чем-то напоминала чехарду. Суть была такова: люди прыгали друг через друга, и кто окажется ближе всех к подносу с крохами, тот и выиграл.
Выиграл какой-то мужчина с длинными поникшими усами.
– Ну вот и наш первый финалист, – весело вскрикнула дамочка с бегающими глазками. – Получите свои крохи.
Мужчина получил крохи, взглянул на них, залился слезами и исчез.
– Он растаял от счастья, – крикнула дамочка невидимым ртом и выпустила на волю окрашенную тушью для ресниц слезу.
– Ура! – закричал народ…
Молодой человек выбрался из толпы. Он не прошел и квартала, как был остановлен неожиданной сценой. Толстый мужчина средних лет со свежим, розовым месивом вместо лица и большим, словно надутым, брюхом презрительно и с некоторой брезгливостью обращался к маленькому, гнущемуся от ветра старику и говорил:
– А зачем вам пенсия? Ну что, если полгода не получали? Она так мала, что за нее ничего не купишь. Торгуйте лучше семечками, просите милостыню или чего там… И не приходите больше сюда. Я этим не ведаю и моя совесть чиста.
Розоволицый отвернулся от старика и вразвалочку пошел от него, напевая какой-то пошлый мотив. Старик растерянно смотрел ему вслед, но вдруг очнулся и быстро заковылял за ним, а, нагнав, вцепился в рукав его красивой дорогой шубы, безжалостно скомкав мех в кулаке. Розоволицый видимо испугался.
– Совесть чиста, говоришь? Это когда она, что ли, молчит? Не грызет? Не извивается, как червяк, прижатый палкой к земле? А если она молчит, может, ее и нет совсем, а? Нет ее! Нет!..
И старик заплакал навзрыд, обеими руками, как ребенок, утирая слезы. Розоволицый испарился, а старик стоял посреди улицы и жалко в голос плакал. Люди проходили мимо и никто не останавливался. Они смотрели на старика, кто с любопытством, кто с презрением, кто с осуждением, а кто и равнодушно (Господи! Что стало с людьми!), – и проходили мимо.
– Зачем я обещал, что не буду вмешиваться в дела людей! Разве я знал, что увижу здесь столько страданий и несправедливости!
– Осторожно, сейчас балкон обрушится! – крикнул кто-то мужским голосом и дернул его за руку так, что он отлетел на три шага в сторону.
– Спасибо…
– В нашем городе это обычное явление, – пробормотал мужчина и пошел прочь.
«Здесь еще, – подумал молодой человек, – и унижение человеческого достоинства – обычное явление».
Ближе к вечеру молодой человек забрел на какую-то стройку и тут наткнулся на раздавленную кошку.
– Странно, уже на третью натыкаюсь. Видно, в этом городе очень любят давить кошек.
– Простите, – обратился молодой человек к милиционеру, – как у вас с преступностью?
– За прошлый день совершено 1732 преступления, 873 из них убийства, – равнодушно ответил тот.
Молодому человеку стало страшно.
– И кто же преступники?
– Часто бывает, что и дети.
– Это те маленькие невинные создания? Что они могут со мной сделать?
– Убить, ограбить, поиздеваться, изнасиловать, заразить венерическими болезнями…
…– Если давят кошек, то какого милосердия можно ждать даже от детей?! – бормотал молодой человек, шагая по безлюдной улице с исковерканным асфальтом, изломанными деревьями и мусором, валявшимся везде.
И тут же вступил в какую-то вонючую жижу. Он проследил взглядом и увидел, что из перевернутого бака с мусором вытекает что-то коричневое и липкое. На баке сидела грязная, изъеденная лишаями кошка и хитрыми глазами следила за зазевавшимся голубем.
Молодой человек тщательно вытер подошву об асфальт и спросил у прохожего:
– Как у вас тут с культурной жизнью?
– Пошел ты…
Адрес молодой человек предпочел не расслышать.
На другой улице женщина с внешность интеллектуалки с гордостью заявила:
– У нас есть музей, театр, выпускается несколько политических и коммерческих газет и даже один журнал.
– Эх, молодой человек, – вставил пожилой мужчина, – в музее ничего нет, в театр никто не ходит, в книжных магазинах продают всякие тряпки.
– Что вы говорите, вы позорите наш город, – возразила женщина.
Молодой человек завернул в книжный магазин. Действительно, с одной стороны продавали одежду, сервизы и мебель, а с другой, на маленьком столике лежали книги кооперативного издания. Возле столика стоял продавец с усиками и в джинсовой куртке. На его физиономии было написано довольство и тупое нахальство.
Молодому человеку не понравились цены.
– Что это у вас цены длиннее самих книг?
– Это книги стоящие, их берут. Зарубежная фантастика, детективы, ужасы, эротика…
– Извините, а у вас бывают Достоевский, Гаршин, Толстой, Диккенс?
– Это наши-то? А кто их брать будет? Люди сейчас поумнели, выбрасывают такие книги (вон их в соседнем магазине за копейки продают) и покупают ужасы. Может, тебя эротика интересует? Есть маркиз де Сад.
– Как?! У вас есть маркиз де Сад? – в ужасе вскричал молодой человек.
– Свет дали, – крикнула какая-то продавщица и включила телевизор, стоящий в углу.
Красивая дикторша с навсегда вздернутыми вверх тонкими бровями читала с листочка, не забывая поглядывать на зрителя и не снимая улыбки со своего лица:
– Конец света переносится по техническим причинам с семнадцатого декабря на двадцать шестое декабря… Извините, на тридцатое декабря. Надеемся, что всё наладится и какие-то катастрофы к этому времени все-таки произойдут. Еще одно сообщение: на город Эс упал самолет. К сожалению, жертв и разрушений нет…
Молодой человек направился в соседний книжный магазин, но он был закрыт на ремонт. Какая-то девушка смотрела на закрытую дверь и огорчалась:
– Единственный нормальный книжный магазин в нашем городе, и тот закрыт на ремонт…
…Ночь овладела городом. Темнота скрыла всю его грязь и заботы. Кое-где зажглись фонари. Город стал красивым, задумчивым. На улицах не было ни одного человека: все сидели дома у телевизора и смотрели энную серию какого-то зарубежного сериала; но как только закончится очередная серия, люди снова побегут к магазину с подушками в руках, чтобы простоять под ним целую ночь, будут ревностно при свете уцелевших чудом фонарей сверять номерки на руках и отчаянно избивать чуть подозрительного человека. Странные люди.
………………………………………………………………………………………………
Утро. На мокрый грязный асфальт тихо и равнодушно сыпался снег. Пахло зимой и бензином. Откуда-то доносился рев автомобильного мотора. Потом тишина…
Молодой человек вступал в город Эр…
Декабрь 1993 г.
1995
Попраздновали
Александр Никитич не любил шумных обществ. Прямо терпеть их не мог. Выпить он любил, честно скажу и отпираться не буду. Но шумных сборищ не любил.
Ах, он любил… Да, он любил одевать свой неопределенного цвета пиджачок с вырванным вместе с подкладкой внутренним карманом, прорванными рукавами и скомканным воротником, любил идти крадучись на встречу с двумя ближайшими друзьями, которые ему в десять раз роднее, чем зажравшийся братан Борька (в скобках скажу, что Борька так себе, ничего, человеком был, но Нинка, жена его, Борьку испортила, духовно общаться с братом ему запретила, деньгами развратила, и погиб человек).
Но что, что хорошего в этих свадьбах, пирах, новосельях? Бедный Александр Никитич сидит весь красный от напряжения, слезы готовы вот-вот хлынуть целым водопадом из глаз, галстук, как петля, душит, воротник на рубашке уже взмок от пота, морда после бритья печет, а тут тебе не вздохнуть, не шевельнуться, ни духовно с людьми пообщаться, потому сидит рядом Любовь… Семеновна, видная дама, такая, что пять нужно Александров Никитичей, чтобы ее одну составить, жена его родная, и нежнейшим змеиным взглядом его буравит. Предмет духовного общения с человечеством стоит перед Александром Никитичем пустой и навевает печальные мысли в столь солнечный субботний день: «Вот! А говорят, духовность падает… Эх, Любовь Семеновна, Любушка-а-а, если бы вы, нежнейшая моя супруга, только могли внять моим духовным запросам. Ведь что есть важнее человеческой живой души!» Любовь Семеновна – дама вредная, в духовном общении себе не отказывает и даже общается больше, на глазах у всех, чем если может себе позволить чувствительный Александр Никитич втайне от Любушки-зайчика.
Нет, решительно Александр Никитич не любит шумных, многолюдных собраний, с детства к ним черной ненавистью пылает.
Другое дело Любовь Семеновна. Каких трудов ей только стоило выпросить это приглашение на свадьбу! И соседку, свою любимую подругу, последними помоями за глаза обливала, и миллион купонов, своих собственных, кровно накопленных, на свадьбу не пожалела, одолжила, и феном попользоваться не поскупилась, позволила, и почти целый килограмм сахара, привезенного дочкой из села, так уж и быть, отдала, и сыночка ихнего, подонка неописуемого, поллитрой наградила и закуску выставила. Одним словом, расход в хозяйстве, но приглашение того стоило.
Наконец настал долгожданный субботний день с ярким солнцем, с освежающим ветерком и с кучевыми облачками по небу. Весь подъезд от неходячих стариков до крошечных младенцев высыпал на улицу и усеял тротуары, газоны и скамейки.
По нынешним временам, сами знаете, какие свадьбы, когда за честно заработанную заработную плату можно в магазине получить двестиграммовый кусок колбасы и многоэтажное оскорбление; но тут к известному часу явилось пять расфуфыренных машин!.. Это уже что-то, а значит, и кормежка намечается.
Молодые, известно, укатили в ЗАГС, счастливые мамаши, как в молодости, жирными ножками ступеньки считают, глаза вытаращены, ничегошеньки не понимают от счастья и взволнованно кричат, о счастливых папашах и говорить не приходится, совсем спятили, а многолюдное собрание ножками на улице болтает. Потом и мамаши с папашами в ЗАГС укатили, оставив по себе надежных поверенных, а многолюдное собрание этот момент уловило и доподлинно узнало, что именно к столу ожидается, оставшиеся машины были скрупулезно осмотрены и ни одна царапинка на машиночках бурного обсуждения и кипения приятного, как щекотка, негодования не минула. Особенно из себя выходили неприглашенные, оно-то и приглашенные случая не упускали, но просто не так кричали, как неприглашенные. Оказалось, по мнению многолюдного собрания, что они-де, эти самые счастливые, обрядов совсем не знают, мотоциклистов не пригласили, паршивые цветы на машины налепили, блюд ожидается мало, всё плохо приготовлено и, наверное, пересолено, пересушено, пережарено, а самогон, это можно поклясться, имеет невероятно противный запах и, вообще, колеса у машин очень большие, что некрасиво, и стекла грязные.
Потом откуда-то позвонили и сообщили, чтоб все приглашенные ехали на квартиру к жениху. Александр Никитич был тут же впихнут в душную маленькую машину, рядом уселась Любовь Семеновна и совсем приплюснула его к двери. Бедный Александр Никитич всю дорогу молился, чтоб эта чертова женихова квартира оказалась как можно ближе, потому не было никаких сил так ехать: окно возле него не открывалось, от открытого водительского окна ему дуло прямо в глаз, а прохладно не становилось, и Любовь Семеновна наваливалась на него всею тяжестью своего могучего тела, когда машина на камешки наскакивала или колесо ее в ямку попадало.
Больной и изломанный вышел он из машины. Нет, не любил он свадеб!
Жених и невеста к этому времени приехали. Их стали осыпать конфетами, пытаясь вызвать этим естественную зависть к ближнему, но переусердствовали и одна конфета попала прямо в глаз жениху…
Наконец уселись. Александру Никитичу особенно было неудобно сидеть. Его, как лицо не боящееся в будущем не выйти замуж, посадили на углу. В довершение к этому, перед самым его носом поставили противный огромный торт и, для контраста, такую маленькую рюмку, что с нее и кот не напился б. Зато Любовь Семеновна себя не обидела: перед ней стоял бокал вместимостью с бутылку и жареная утка на блюде красовалась, на которую она уже многозначительно поглядывала.
Еще хорошо были видны Александру Никитичу жених с невестой. Подружка невесты привлекала к себе особое внимание, была выбрана специально и невесты никогда не знала. Выбрана же была за свою некрасивость, чтобы оттенить красоту невесты, хотя в невесте было красивое только платье. Жених был какой-то замученный, с соломенными волосами, скучными глазами, один из которых был к тому же украшен синяком. Жених и невеста так друг друга любили, что прямо дрожали от ненависти друг к другу. Делло, конечно, было ясное: деньги к деньгам липнут. Обе мамаши «подрабатывают спекулянтками», а папаши вообще черт знает что, и эта свадьба являлась делом коммерческим и выгодным; к тому же взаимная ненависть молодых по невесте была особенно заметна и месяца через три плод ее ожидался.
Александр Никитич дал себе слово во весь день на них больше не глядеть. Но глядеть в противоположную сторону, то есть на Любовь Семеновну, он тоже не мог… из боязни. Кстати, Александр Никитич в молодости был даже горд и образование имел неоконченное высшее, но Любови Семеновне удалось раздавить в нем всё, даже остатки самолюбия, и взять над ним полную несокрушимую власть, так что он и думать в ее присутствии боялся.
Разлили по первой. Тостов было – не переслушаешь. А напротив Александра Никитича сидит Даниил Митрофаныч, друг его и кум, и рюмку за рюмкой хлопает, общего собрания не дожидаясь и тостов не слушая. А тут ведь… Любовь Семеновна сидит!..
Стали деньги дарить. Невестина мамаша подносик прихватила, по-культурному вроде бы. Гости тоже от культуры не отделились, в каком-то иностранном кинофильме подсмотрели, что деньги в конвертиках дарят, и сообразили.
Александр Никитич, уже не зная куда смотреть, стал рассматривать свои колени. И тут ему показалось, что в карман, где деньги лежат, целый миллион, кто-то залез рукой. Огляделся – возле него сидит только друг жениха и потихонечку коньяк потягивает. Александр Никитич пощупал сквозь ткань: конверт на месте. И успокоился.
Деньги подарили, «горько» прокричали и выпили. Александр Никитич всего только малюсенькую рюмочку выпил да от страха перед Любовью Семеновной его и развезло. Тут надо заметить одну странность: Александр Никитич всегда к жене обращался на «вы», так как только он глоток выпьет, то не столько от водки, сколько от страха и охмелеет, и Любовь Семеновна ему сразу в трех лицах видеться начинает. Вот как «вы» взялось!
Любовь Семеновна выпила и повеселела. Соседку локтем бьет и через плечо на мужа пальцем показывает.
– Смотри, Манька, на мого алкаша. Я могу выпить цистерну и останусь трезвой, как стеклышко, а его так от рюмочки одной развезло, что хоть в вытрезвитель его вези, скотину!
Александр Никитич всё это слышал и крепился из последних сил.
Выпили и по второй, странно не заметив Александра Никитича. И по третьей. Всякие увеселительные мероприятия пошли. Решили мамаш с папашами искупать в реке, но так как вода в ней чернее нефти, то вместо этого подтибрили туфли невесты и где-то спрятали.
Невеста танцевать без туфлей не могла и поэтому нашла себе развлечение: сидит и конвертики рассматривает да деньги подаренные пересчитывает. И вдруг среди общего гулянья и веселья невеста в крик и слезы. Мамаша ее всполошилась, к ней бросилась. А та кривится, слова сказать не может, губы у нее дрожат, фата набок съехала. Только пальчиком в конверты тычет. Мамаша взглянула, а двадцать-то конвертов пустых! Мамаша в миг побледнела, потом покраснела и закричала:
– Какая сволочь конверт пустой умудрилась подсунуть?
Взяла их в одну руку веером и собранию показывает.
– Быстро признавайтесь… Это ж надо дойти умом до этого! Денег сколько на свадьбу ухлопано, знакомых сколько потревожено, сколько дней в очередях да за прилавком, сколько денег потрачено, чтобы подкупить эту капость, – указала она на жениха, – и вдруг пустые конверты?!
Некоторые к ней подскочили, упрашивают ее, стаканы с водой под нос ей тычут:
– Мамаша, успокойтесь, нехорошо ведь выходит, дочь свою позорите, так же может кто и не заметил бы…
– Кто, – орала она в полуобмороке, – кто, какая свинья это сделала?
Дочь тоже подключилась, фату в руках рвет и орет, забыв, что ей волноваться нельзя.
Александр Никитич присматривался к потрясаемым в воздухе конвертам и вдруг возьми да и честно пискни:
– А это наш, Любаша, конвертик-то! Вон с Чебурашкой…
Тут нашелся выход злобной энергии мамаши. Несмотря на то, что в руках ее еще девятнадцать конвертов оставалось, она решила, что Любовь Семеновна с Александром Никитичем всё это и затеяли, чтобы ей за доброту ее отомстить.
– Вон, – заорала она, – вишь, чего придумали. Я так и знала, что это она, а тут утка одна, которую она уже и сожрала, миллиона два стоит.
– Как?! – запищала Любовь Семеновна. – Я ей мильон позычила, мильон на свадьбу подарила, а она меня уткой своей пересушенной и костлявой попрекает?
– Да и не только утку, – кипятилась мамаша, обращаясь к собранию. – А поллитра самогону вылакала, а хлеба только сколько умяла и, кажется, две ложки картошечки взяла… Итого ровно на двадцать мильонов и наберется, которых и не хватает в этих конвертах.
Любовь Семеновна уже не знала что и ответить на подобную наглость. Минуту она стояла бледная, хватая воздух ртом. И сцепились обе глупые бабы. Ногами друг друга бьют, за волосы таскают, всё собрание их обступило, хихикает и драку разжигает.
Александр Никитич испугался за жену свою, почувствовал себя сиротой и стал орать, указывая на друга жениха:
– Это он, это он из конверта деньги вынул!
А друг жениха бесстыжие свои глаза прикрыл темными очками и стоит в сторонке ухмыляется.
Александр Никитич вдруг ощутил, что его под обе руки берут и выносят куда-то. И как-то очень уж быстро выносят. Вскоре и Любовь Семеновну из подъезда выперли, хотя она и сопротивлялась и за все двери руками хваталась, чтобы затруднить тем самым продвижение вперед.
Когда их оставили на тротуаре одних, Любовь Семеновна перестала вопить, осмотрелась и заметила Александра Никитича. Боевой огонь блеснул в ее глазах, она вскочила на ноги; Александра Никитича тоже словно что подбросило кверху и он кинулся от нее бежать. Нагнала она Александра Никитича в их квартире, вытащила его из гардероба, в который он успел заскочить от страха перед нежнейшей из супруг, крепко поколотила его и бросила его, побитого, на полу. Сама же отправилась в кухню, где и приняла немедленно успокоительное собственной выгонки. Спустя две минуты Любовь Семеновну можно было найти в объятьях ее любимой подруги, которую она вот уже три недели обливала помоями перед невестиной мамашей. Она рыдала на пухлом плече подруги, утирала грязным платочком сухие глаза и злобно ругалась.
А Александр Никитич пришел в сознание, приподнялся, отметив про себя, что правая рука онемела и какие-то неприятные иголочки ее покалывают, а затылок ныл, и осмотрелся. По всей комнате были разбросаны осколки вазы, которую Любовь Семеновна разбила о его голову. Вот тебе и попраздновали. Нет, положительно не любил Александр Никитич больших собраний.
15 -16 августа 1995 г.
Провал в памяти
Рассказ
интеллигента
Лицо. Причем знакомое. Где я мог его видеть? Я с ним учился. Не работал, а именно учился. Но вот вопрос где учился: в школе или в институте?
– Здоров.
– Здоров, – отвечаю.
Лицо сияет.
– Как жизнь? – спрашивает оно.
– Нормально. А как ты?
«Ему наплевать на меня, а спрашивает. Вообще-то, и мне на него наплевать. Жизнь-то моя ненормальная. Но вот где я его видел? А точно я с ним учился? А почему моя жизнь ненормальная? У меня в кармане двести тысяч купонов. Надо купить стирального порошка, хлеба, молока, мыла и еще принести домой триста тысяч купонов сдачи… Ой, оно что-то рассказывает».
– Да, да… – поддакиваю я.
– …Вот как всё хорошо у меня обернулось. Прекрасно живу, Саш.
«А-а, вот почему оно так сияет. Всё прекрасно… А тут всё безобразно. Счастливый человек! Неужели у кого-то в наше время еще может быть всё прекрасно? Ворует он, что ли? Тут работаешь, как вол, и живешь, как вол… Ручки-то у него беленькие… Стоп, он же имя мое помнит! А я бы себе медаль пришил, если бы вспомнил, где я его видел. И рожа какая-то асимметричная, глаза хитрые желтые, губы тонкие, даже чересчур тонкие, вероятно, противный тип… А друг он мне или враг? Может, он издевается надо мной?»
– А ты работаешь там же? – интересуется лицо.
– Там же, – машинально отвечаю я.
«Где «там же»? Вишь, про работу знает. Когда же я его видел? По разговору видно, что недавно. Ну это все равно. За последний месяц я сменил десять мест работы. Чем я только не занимался!.. Черт с ним, пусть будет «там же». Деньги-то «те же»: нигде не платят. Если жене на работе какую-то «помощь» дадут, или на огороде что-то из земли вылезет и его не утащат, – на то и живем».
Визг проезжающей машины проглотил похвальбу лица.
«Где? Ну где же? Тут хотя бы это вспомнить. А зовут его как?.. Петя?.. Дима?.. Саша?.. Маша?.. А, это женское имя… Ну где я его видел?»
– Как Наташа?
– Наташа? – переспрашиваю я. – К-к-какая Наташа?
– Жена твоя?
– Ах, моя жена… Хорошо!
«Ты смотри, даже имя моей жены помнит. Во память! Конечно, когда жрать есть чего, можно имена чужих жен помнить… А не любовник ли он ее? То-то он глаза хитро прищурил; издевается он, что ли, надо мной?.. Так, молоко, хлеб, порошок, мыло – получается двести тридцать тысяч. Черт, тридцать тысяч не хватает. Может, у него одолжить. А кому же я отдавать буду? Если я у него одолжу деньги, я же его, гада, так и не вспомню. Не отдам – стыдно будет».
– А Лена как?
– А это кто, твоя жена?
«Наверное, в школе. Черные волосы, круглое лицо… Нет, в институте…»
– Вот те раз! Это же дочка твоя!
– Надо же. Перепутал всё. (Смеюсь.) Хорошо, бегает.
– Уже? – удивляется лицо. – Вот это акселерация! Месяц, как родилась, а уже бегает!
– А что, только месяц прошел? У меня такое впечатление, как будто я уже два года не высыпаюсь.
«Ты смотри, как жизнь мою знает. Точно, любовник. И Ленка, наверное, от него. Вишь, как помнит!.. Одолжить у него тридцать тысяч или нет? Надо одолжить и не отдать: вот такая моя месть будет!»
– А Света всё там же?
«Точно, в институте. Это Петька, подлая его морда… Нет, Петька – блондин, а этот брюнет. Вот мука!»
– Света? Ну и как она? Там же работает?
Лицо вытягивается.
– Это я тебя спрашиваю. Света – твоя сестра.
– А я думал, это твоя жена…
«А как его жену зовут?.. Нет, все-таки откуда он обо мне так много знает. Досье, что ли, мое читал?.. Наверное, я с ним в детском садике учился… Тьфу, совсем не то. В садиках не учатся, а это… воспитываются. Это оттого я ничего вспомнить не могу, что у меня квартиры нет. Пятый год живем с Наташкиными родителями, и каждый день по двадцать раз на дню теща меня пилит, что я денег домой не приношу, и еще оттого у меня такая память, что я ничего со вчерашнего утра не ел. Яичницу хочу!»
– С сестрой всё в порядке: она убита… То есть совсем всё не в порядке… Словом, я спутался…
«Когда-то я слыл за хорошего оратора… Только и говорить красноречиво, когда продежуришь два дня ночи, то есть две ночи. Позор, высшее образование – и сторож… Я есть хочу и спать хочу!»
– Как?! – воскликнуло заинтересованно лицо. – Когда же это произошло? Кто ее убил?.. Да-а, наше время…
– Да, время никуда не годится, – продолжаю я. – Совсем убита. Нищетой. Безработная она.
– Что же ты меня путаешь. Так она жива? – огорчается оно. – Да-а, нищета, нищета, – сочувствует из вежливости лицо. – Не всем так повезло, как мне: выйти за… э-э, то есть жениться на дочери бизнесмена. Денежный папаша попался.
– Не всем, – вздыхаю я.
«Вот каким образом ты ожирел!»
– Ну передавай привет всем своим.
– И ты также всем своим, – на всякий случай говорю я.
Расходимся. Как одет! Всю жизнь мечтал так одеваться… Брр, осень, а так холодно… Где я его видел?.. Какие листья желтые… Где взять тридцать тысяч? Может, сесть на мост и протянуть руку, как эта старушка? Если б их найти… Красивая рябина. Какой грязный асфальт, заплеванный, бумажки валяются. А денег нигде не видно. О, вон обрывок десятитысячной купюры. Вот буржуи проклятые, деньги рвут. Много у них, видите ли… Да, нет у меня блата да и воровать я не умею, оттого у меня и денег нет… А этот магазин снова на ремонте, пять лет ремонтируют, никак не отремонтировать не могут.
– Вспомнил! – воскликнул я.
«Это же родной брат моей жены, Вовка. Мы его два года не видели. Теща всё к нему звонит, а он и на звонках экономит…»
5 октября 1995 г.
Гололед
Наш человек завсегда спешит и преграды ему нипочем. Впереди газон – прет через газон, бетонное заграждение – через бетонное заграждение! Железо – прекрасно, и это по зубам нашему человеку! Стена – ха-ха! Красный свет? А нам красный свет – тьфу! Хоть ослепи нас этим светом. Мы спешим! А куда? Остановите-ка иного на улице: «Ты спешишь?» – «Спешу» – «Куда?» – «А черт его знает…» – «Поговорим?» – «Давай» – «Но ты же спешишь?» – «Спешу, но с хорошим человеком чего ж не поговорить…»
Конечно, спешить, когда дорога ровная, птички на каждом шагу поют, машины изредка показываются, пустые автобусы вовремя ездят, милое дело. Но когда гололед…
Однажды в длиннейшей очереди, такой длинной, что пока до тебя дело дойдет можно очень просто забыть за чем стоял, заговорили о гололеде. Заговорили совсем мирно и даже лениво, и вдруг разносится по адресу этого самого гололеда святое русское словцо, не взирая на то, что в очереди в основном дамы. Дамы, конечно, не удивились (они и более святые слова слышали, даже сами подчас их употребляют, чтобы показать свою святость) и сочувственно поглядели на сказавшего. Сказавший – Василий Терентьевич Бесчасный, немолодой уже, сутуловатый, в рыжей старой ушастой шапке, из-под которой выглядывали его серые косматые брови, увидев сочувствие, решил горем поделиться:
– Главное, что обидно: у меня в тот день, понимаете, выходной был. То есть выходить надо только в магазины. А я, дурак, с напарником поменялся. Кто ж знал, что в тот день морозец ударит. Вчера был дождь, слякоть, а наутро мороз, и всё как есть закоченело и обледенело. А мне дорога на работу – с горы да на гору. Раньше, бывало, песочком дороги посыплют, а еще раньше – так даже соли не жалели, сыпали, чтобы труженик голову себе, не дай Бог, не проломил. А теперь кувыркайся, мол, дорогой и страстно любимый человек, вволю, заместо утренней зарядки, может, пока докатишься до работы и проснуться успеешь, если скорая помощь не подберет. Что делать? Я из дому поздновато вышел, времени в обрез. Тихонько идти – не поспею, а мне опаздывать на работу нельзя. Я очень ответственный работник: дверь решетчатую отворяю, людей на работу пропускаю. Оно, конечно, решетка там такая, что любой толстяк пролезет, а в двух шагах лаз имеется. Так через тот лаз вагон целый можно протащить.
Лечу, значится, я на работу (хотя зачем я туда лечу, когда мне пятый месяц зарплаты не плотят)… Ну не платят. Не перебивай, мальчик. Вот взял и сбил. О чем я? Ах да! Лечу я на работу, дорог не разбирая, по сторонам смотреть некогда да и невозможно. Вдруг что-то слева от меня мелькнуло. Глянул я – на дороге зеленая бумажка валяется. Я чуть не упал. Ну, думаю, он! Доллар, значит. Никогда в жизни его не видел. Слышал только, что зеленый.
Люди вокруг ходят, машины ездят, и всем как будто глаза залепило: никто не видит. Я, конечно, очень спешил на работу, но не до такой степени, чтобы валяющиеся на дорогах доллары не поднимать. А он, гад, лежит на проезжей части, и машины по нему катаются. Я хочу подойти и взять его, а боязно: лед, машины – еще упаду прямо под колеса. Остановился я, выжидаю, когда машин не будет. А они едут и едут. И тут моя бумажечка возьми да и приклейся к колесу. Меня в жар кинуло. Думаю, раз в жизни повезло: доллар нашел. Я кинулся бежать за машиной. Тут ощутил необычайную легкость, заглотнул холодного свежего воздуха, и мир вверх тормашками обернулся. Вижу – сижу я на скользком тротуаре, а вокруг меня крупа какая-то рассыпана.
Дамочка в вязаном берете ко мне подскакивает, сумку свою тормошит, а оттуда помадки всякие сыплются, пудру, кстати, на меня всю высыпала, дура. А потом хрясь меня пустой сумкой по голове.
– У тебя, у бессовестного, есть совесть? – кричит. – Нашел место, где падать. Тут по дешевке через знакомых гречневая крупа досталась в прорванном пакете, а он лапой своей, понимаешь, выбил сумочку из рук. Да таких, как ты, судить надо.
– Сама виновата, – кричу я ей. – Нечего, когда гололед, крупу по дешевке покупать.
И пытаюсь еще догнать машину. А дамочка приросла к моему рукаву и не пускает меня. Я опять кувырк – и сел на лед. Слышу – рукав треснул. Последнюю одёжу рвет!
– Плати, – взбесилась дамочка. – Не то в милицию отведу. Благо, она тут близко.
Чувствую, не отпустит, бестия. Больно цепкая попалась. Хоть пальто снимай да беги.
– Отпусти душу, – взмолился я. – Дай мне полететь за своей синей, то бишь по нынешним временам зеленой птицей счастья. Тогда я тебе сполна за всё заплачу. И за крупу, и за пудру, а то испугаешь без нее кого. Я не желаю морально людей травмировать.
Она опять шмяк меня по голове, и давай карманы мои на свет Божий выворачивать. Натурально, мышь сонная выпала. Батареи дома, понимаете, не греют, так она у меня в кармане, тварь Божья, примостилась. Ну, думаю, вот оно мое спасение: говорят, дамы мышей до ужаса боятся. Куда там! Она и за ухом не ведет, выворачивает дальше, как ни в чем не бывало. Если б знал, что такое со мной приключится, кобру нарочно себе в карман сунул бы. Э-э, у меня – выворачивай не выворачивай – карманы пустые. Увидела она, что с меня голыми руками ничего не возьмешь, взяла меня за шиворот и потащила в милицию. Я хочу упереться ногами, а скользко ведь. Еще получается помогаю – сам еду.
В милиции, слава Богу, разобрались, над дамочкой посмеялись:
– Нету состава преступления.
Дамочка раскрыла рот, выпустила меня из рук, и я смылся.
Выбежал на улицу и вспомнил: уехала моя бумажечка из-за этой чертовки. Иду, чуть не плачу. Вдруг вижу у поворота лежит она. Отлепилась, значит, от колеса. Радость полным потоком хлынула мне в грудь, голова закружилась. И машин, главное, нет. Подхожу (сердце замирает), хватаю бумажку. А там крупными буквами написано: «Три рубля», а внизу маленькими цифирками: «1961». Тьфу ты, несуществующие деньги. Вот когда я обругал Сидорчука, который мне очки разбил. Так бы еще издаля увидел, что три рубля. Главное, цвет меня смутил. Говорили: зеленый. А это такое ярко-зеленое, аж в глазах зарябило. Уж после мне показали тот доллар. Гм, зеленый… Он, скорее, желтый. Ну немного зеленоватый. Но не зеленый же!
Не подумайте только, что я до денег сильно охоч. Для меня деньги – тьфу. А тут – до чего я докатился – минута такая нашла. Вспомнить стыдно, как я за этим паршивым долларом гонялся. А всё оттого, что организму кушать надо.
Пришел я на работу, а меня сразу к директору вызывают. Директор осмотрел меня, ехидно усмехнулся и говорит: «Так и так, пока тебя не было на рабочем законном месте, два станка по частям вынесли. Плати теперь из своего кармана, иначе увольняйся». Я ему хотел сказать, что дыру в стене надо заделать, не то скоро самого с креслом вынесут, никто и не заметит. Да уж не стал масла в огонь лить. До сих пор жалею, что не сказал. Пять месяцев у них задаром проработал!
Прихожу домой, хочу жене душу излить, рассказать о своем несчастье. Она глядь – на мне пудра и щека в губной помаде. Слова в оправдание сказать не дала, хлоп меня по морде. Чуть не развелись. А с работы я все-таки уволился.
Вот что делает с людями гололед.
15 -16 ноября 1995 г.
1996
Гости
Заскучал пенсионер Агурчиков. Вспомнил былое: как он в гости ходил и к нему приходили. Весело было – ребятишки малые бегают, смеются, взрослые серьезные темы за столом обсуждают или «Вокруг смеха» по телевизору смотрят. Потом хозяева провожают гостей до автобусной остановки. Разговоры разговаривают, песни поют, фонари светят на каждом шагу. Хорошо! И красиво…
А нынче он забыл, как эти гости и выглядят. То есть совсем одичал наш Агурчиков. И когда в его однокомнатной квартире показалась круглая физиономия бывшего шофера, а, может, и не шофера, Ваньки, он чуть не лишился чувств и вообще всякого миропонимания. Но крепкие руки Ваньки этому факту свершиться не дали: они подхватили худосочное тельце:
– Знакомьсь, Огурец, первый человек в строительстве – Гаврилыч. Мой кум, сват, брат, отец родной и еще черт знает кто. Окончил три института, наплевал на образование и пришел с нами самогон пить.
Агурчиков разглядел в дверях огромную фигуру с явно бандитской мор… лицом, из которой и три класса образования сочинить затруднительно, болезненно сморщился и пропищал:
– Я – Агурчиков, а не Огурчиков…
Дело в том, что заскучавший Агурчиков, не видавший в своей квартире уже десять лет постороннего человека, встретив Ваньку из соседнего подъезда, который плел что-то о побитых мордах, что ему нельзя идти домой, и напрашивался в гости, возрадовался случаю общения.
Агурчиков, вспомнив о супе и желтеньком лимоне, купленном из декабрьской пенсии к новогоднему чаю, пригласил Ваньку поговорить-пообщаться в тепле. Тот же, видимо, не полагаясь на комтеплоуслуги, прихватил с собой бутылку согревающей жидкости, чем очень огорчил Агурчикова. Узнав, что Агурчиков не употребляет, Ванька засиял и обрадовался, что бутылка приходится на душу населения, немедленно этой душой припал к горлышку и, кувыркнувшись на пол, захрапел. Утром измученный Агурчиков обнаружил, что гость, не притронувшись к еде, исчез вместе с пустой бутылкой, и облегченно вздохнул… И вот на тебе!
– Огурец, сегодня 31-е. Спасибо Гаврилычу – напомнил. В жисть себе не простил бы, если б такой
праздник упустил.
Моментально столик покрылся какой-то газеткой, на которой оказались три стограммовых стаканчика и огромный соленый огурец, оставивший по себе на газете продолговатое темное пятно.
– Гаврилыч! – скомандовал Ванька, – а ну посей человеку. Я тебе какой-то каши в карманы насовал. Чтоб деньги водились.
– Ой! – воскликнул Агурчиков. Это Гаврилыч засыпал ему глаза какой-то мелкой крупой.
Вскоре гости охмелели. Ванька нахвалится не мог Гаврилычем, из любви к Гаврилычу расцеловал почему-то Агурчикова, выпил его рюмку и рассказал неприличнейший анекдот. Гаврилыч все время молчал, вероятно, под грузом тройного высшего образования.
– Помидорчиков, тьфу, как тебя… Я хотел сказать, помидоров неси, – вскричал Ванька.
– У меня нет помидоров, а я – Агурчиков, – пролепетал бедный хозяин.
– Во! – поднял кверху палец Ванька. – Даже помидоров нет. Вот тебе, Гаврилыч, и твои пять институтов. Огурец сорок лет на морозе и в дождь в строительстве проработал, а для пенсии размер получки главное, а не то, что ты горб гнул. То есть получается тогда не доедал на мелкую зарплату, и на пенсии голодай, а кто ветчину с икрой уплетал, тот и на пенсии питайся соответственно. А я за справедливость. Доставай, Гаврилыч.
Гаврилыч из плетеной сумки потянул трехлитровую банку. Да, видно, неаккуратно потянул. Она вдруг грохнулась на доски пола и со взрывом разлетелась на осколки. В комнате запахло пивной. Ванька позеленел.
– Ты, твою …, зачем за крышку?
Гаврилыч от потрясения обрел дар речи, ранее ему не доступный, и сказал почему-то тоненьким голоском:
– Я – гад…
И тут приключилась драка. Агурчиков крестился руками и ногами, до того жуткое было зрелище. В общем, от стульев, употребленных в качестве оружия, мало что интересного осталось; и неизвестно, что бы еще Ванька сделал с дорогим другом Гаврилычем, если бы не прозвучал звонок. Отворив дверь, Агурчиков увидел некое явление с круглым лицом, имевшим сходство с Ванькиным и украшенным разноцветным пятном, очертаниями своими напоминавшем Австралию на карте. Явление раздвоилось. Та половина, которая с Австралией, оказалась Ванькиной женой, а другая – низкого роста милиционером.
– Вон гляньте на того изверга. Морду мене побыв, палец осё зламав, из-за него другой палец поризала, когда винегрет варыла. Забирайте его! У людей праздник, а тут окно выбыв, дочке голову разбыв, зятя побыв, телевизор зламав – ще и бутыль первака спер, а за это его убить мало.
Все свои слова половина с Австралией подкрепляла хорошими тумаками.
– Да это не меня убить надо, а Гаврилыча, – орал Ванька, отбиваясь. – Ты еще не знаешь, что он с твоим родным бутлем сделал… Смотри, Огурец, до чего эти бабы доводят: сидели мирно, тихо, по душам по-мужски беседовали. Она пришла – скандал устроила.
И, когда Ваньку с Гаврилычем выводили, Агурчиков расслышал слова соседки с нижнего этажа:
– Зачем мне моя жизнь, если мне на морду будет водка капать?
На что Ванька успел выкрикнуть:
– Морду не подставляй, не будет капать.
Грустно стало Агурчикову. Жаль, что прошлого не вернуть. И пошел Агурчиков пить чай с желтеньким лимоном, купленным из декабрьской пенсии, в полном одиночестве.
10 -11 декабря 1996 г.
2007
Ничего страшного
Известно, у нас народ все сплошь философы. Но отдельно скажем о Василии Терентьевиче Бесчасном. Образования он особого не имеет: так кое-где учился, зато книжки и газеты читает день-деньской, и послушать его любопытно.
– Подходят ко мне двое, – начинает Василий Терентьевич. – «Почему мы так плохо живем?» – спрашивают. Тест, что ли, у них такой. Секта такая есть, американская, или организация – кто их разберет. Только этой секте уже более ста лет, а они всё с вопросом этим до сих пор в разных странах к людям пристают. Агитируют, вроде бы. Ясное дело, с фантазией плоховато, творческий потенциал подкачал.
А почему мы плохо живем? И когда нам жилось лучше-то? Мы ко всему привычные. Что бы не случилось, мы говорим: ничего страшного. То есть мы народ бесстрашный. Это у них там чуть что: пуговка на пиджаке оборвалась, они уже в суд бегут на ихнюю швейную фабрику жаловаться. Мол, гоните мне миллион долларов морального ущерба, потому я так переживал, так изнервничался, что всё перепутал – и хот-дог выпил, а кока-колу съел. И всё это без аппетита, так как я потерял сексуальную привлекательность, и мне жена по этой причине три дня отказывает. Был бы в том суде кто-нибудь из наших, вот примером я, я бы ему сказал по-хорошему: «Слушай, друг, ты не потерял эту самую привлекательность, а наоборот – приобрел вследствие потери пуговицы, так что с тебя еще причитается. И за креативное решение фабрики пришивать пуговки гнилыми нитками и как Бог на душу положит, и за привлекательность, и за то, что людям зря голову морочишь. Возьми нитку и пришей, если такой нервный». А суды исчезнут, куда они жаловаться пойдут? Ведь для них пророчество о том, что государства исчезнут, это, значит, что будет одно государство на всю землю со всеми судами, а не всемирное братство народов без судов. А без судов для них – это катастрофа вселенского масштаба, что-то вроде нашествия гигантских инопланетных пауков или гусениц. Всё! Нет ни судов, ни Земли, ни галактик, ни Вселенной. Все погибнут. Выживут только двое – Адам и Ева. Это у них во всех фильмах запрограммировано.
А у нас? Свет вырубили, водопровод лопнул, газ подорожал, в лютую стужу отопление отключили, цены в три раза возросли, два года зарплаты не платят, а квартплату требуют, пенсии – мизер, на улице побили, на базаре обокрали, колбасой отравился, в открытый люк кувыркнулся – а мы ничего. Так только тихонько с соседями обсудим, повозмущаемся маленько и разойдемся по домам. Ну и кто из нас более жизнеспособен? Кто из нас выживет? Уж какие беды у нас были, каких только планов против нас не разрабатывали! И Батый нас порабощал, и самодержавие издевалось, и войны, и голод, и Сталин пил кровь, и Гитлер нас уничтожал, и Геббельс с Далласом планы выдумывали, как духовно и физически нас истребить, доведя нас до полной деградации и вымирания – и ничего у них не вышло. Народ живет и культуру свою сохраняет и приумножает. Это у них там найдут в космосе какой-то осколок и сидят денно и нощно над компьютерами, вычисляя, через сколько миллиардов лет он долетит до Земли, чем это им лично грозит и как бы добраться до него своими «аполлонами» и взорвать его изнутри. А нам что? Метеорит на голову упал – встал, отряхнулся, пыль изо рта выплюнул и пошел себе домой рыться в пустом холодильнике.
Почему мы плохо живем? Менталитет у нас, значит, такой. Может, мы организм закаляем, не хотим приучать его к нежностям, а то избалуется. А так возьми нас! Нечем нас удивить. Как говорит наша православная вера: земля стоит на семи праведниках, которые не оскудевают. Поэтому никакие осколки в космосе нам не страшны, так что нечего нас компьютерами пугать.
20 – 21 апреля 2007 г.
2016
Звери
(
Основан
на
реальных
событиях
)
Надо сказать, коммуналка совсем озверела. Какую маленькую жилплощадь не имей, а зарплаты со всеми субсидиями все равно за нее не хватает. Отдай им, значит, полторы-две зарплаты в месяц, а у тебя всего одна, и ту с трудом достал. Сытый, известно, не поймет. Вон сытый Толстой, как и наши чиновники, мечтал – наверное, для блага населения, – что человеку для величайшего счастья в жизни двух метров земли за глаза хватит, на что Чехов, знавший по чем фунт дырок от бубликов, сказал, что такого счастья нужно только покойнику, а человеку весь, то есть, мир подавай. Мир не мир, а жить где-то надо: не в Африке живем.
Возмущенный Иван Сергеевич решил бороться с такими безобразиями по-своему. То есть страшно сказать: решил акцию содеять. Слышал про тех, кто керосином себя обливает. Но тут промашка вышла – денег на керосин нету, а бороться надо: совесть и пустой карман прямо вопиют.
Проходит он, значит, мимо зоопарка. «Дай, – думает Иван Сергеич, – на природу полюбуюсь на последние гривны». Заходит, смотрит. Лисицы, волки, тигры там всякие. И тут его осенило творческое вдохновение. «Зачем, – думает, – керосин. Залезу в клетку с тиграми, им жратвы не дают – по мордам видно. Пускай меня сожрут у всех на глазах в назидание бессовестной экономической системе».
Решил – сделал. В клетку вошел, где два тигра обитали. «Два, – думает, – даже лучше: в миг разорвут – и я уже на бесплатных небесах». Подходят тигры. Иван Сергеич приготовился, успел даже два политических лозунга выкрикнуть, мол, довели и всё такое, народ, конечно, собрался, волнуется, а тигры, глухо рыча, стали Иван Сергеича лапами к выходу подталкивать – мол, вали отсюда. Видит Иван Сергеич дело плохо: акция срывается – неправильные тигры попались. Где, как говорится, данный природой инстинкт, обещанный И.П. Павловым? И чтобы не опрокинуться в приотворенную дверцу, он ухватился руками за прутья клетки и давай свои лозунги орать дальше.
А тигры прямо совсем обалдели от такой наглости: «Мало, – думают, – нас тут, двух красавцев, на нашей жилплощади, где повернуться нельзя, еще этого балбеса принесло. Целых двадцать квадратных сантиметров оттяпал! Главное, еще и руками вцепился!» И стали они его лапами толкать, клыками за штанины и куртку от прутьев отрывать да носами под зад подталкивать.
Тут народ за оградой совсем разволновался, потому что тигры, не сообразив с испугу, что вожделенная жратва сама сдуру в клетку бессовестно влезла, всё толкали и толкали Иван Сергеича, уже не глухо, а возмущенно рыча: мол, нечего за чужую жилплощадь ручонками своими грязными хвататься. А то стоит тут, привыкает, а потом и взашей не вытолкнешь. Мы себе такого не позволяем – в чужие клетки влезать. А еще жрать захочет, не приведи Господи, – сами с голоду пухнем. Как же жить на свете с этакими неприятностями?!
Словом, тигры чуть не плачут от такой несправедливости. Наконец МЧС выцепила героя из клетки на радость тиграм.
Вот до чего не только людей, но и зверей довела коммуналка. Везде борьба за жизненное пространство. Вот какой, дорогой Антон Павлович, получается мир и для людей и для зверей.
20 мая 2016 г.
2018
Черная кошка
1
Не знаю, как для вас, – рассказывает Василий Терентьевич Бесчасный, – а для меня черная кошка – первейший друг, товарищ и брат.
Кошками я увлекаюсь давно, можно сказать, с материнской утробы. Всегда, знаете, у нас были в доме различные котики, кошечки и котята. И сейчас содержу несколько штук на свой скудный пенсионный фонд. Это, страшно сказать, до чего полезное домашнее животное. А, может, не животное. Тут я недавно информацию слышал, что один из восточных святых утверждает или утверждал, что коты – пришельцы из далеких звездных миров, прилетели к нам на своих звездолетах еще в глубокой нашей древности или как-то там через космос телепортировались – им виднее, и про то будто бы древние египтяне доподлинно знали, поэтому изображали всех своих основных богов с кошачьим лицом. Даже ученые говорят, что Сфинкс изображен не с львиным телом, а с кошачьим, так как лапы у него со втянутыми в подушечки когтями, чего у львов не наблюдается, а у кошек такая привычка встречается сплошь и рядом. Прилетели они, значит, для того, чтобы за людьми наблюдать и всячески им, то есть нам, помощь многоразличную оказывать. Последнее не раз на себе испытывал.
Пришельцы они не пришельцы, но что-то особенное у них есть. Многие замечали, что кошки между собой никаких посторонних звуков не произносят, как бы мысленно общаются друг с другом. Только слепым еще котятам мать-кошка говорит: «Ру-ру», а так мысленно. Сам видел: стоят два кота, в глаза друг другу смотрят. Глазки у них приятные, ласково жмурятся. Хорошо, эдак весело беседуют. И вдруг глаза у одного стали подозрительными и злыми. Наверное, другой чем-то оскорбил его. И при этом ни звука не произносят ни тот, ни другой. Позы у обоих стали напряженными, спинки дугой немного выгнулись, уши назад отвели, огромные глазки свои сузили, как дуэлянты, одну из передних лапок, у кого какая боевая, ударная, от полу чуть приподняли и как кинутся друг на друга. Тут и крик пошел. Сплошной клубок. Где один кот, где второй – не поймешь. Кошка, заметив такое безобразие (а тут котята, и всё это видят) кинулась между ними – и они разлетелись в разные стороны и о драке вмиг забыли: у них матриархат.
Один раз я сам сдуру бросился двух котов разнимать; мне в одну секунду по руке сильных ударов несчетно отсыпали. Правда, царапин не было. И вспомнил я кошку: это как же она им обоим в секунду наваляла, что они и о драке забыли. В единоборствах им равных нет. Недаром моя огромная собака маленькой кошки боится. Тренируются они с раннего детства по несколько часов в сутки: две тренировки днем по три часа каждая и одна тренировка ночью, чтобы владеть искусством в любых условиях. Серьезно подходят к делу еще с голубоглазого детства.
Но я увлекся. Я от них такого за всю жизнь повидал, что могу сутками про кошечек рассказывать.
А теперь конкретно. Мне надо было паспорт поменять. В том году (десять лет тому назад) еще бумажные паспорта выдавали; это теперь пластиковую дрянь норовят всунуть заместо паспорта. Люди плюются на этот пластик, говорят, совсем не годный: изображение и буковки не держатся и стираются да и предписано каждые десять лет его менять. Это как же я, например, в девяносто пять лет до паспортного стола доползу, если придется дожить? Оно и в шестьдесят пять накладно и неспособно. Одна мука с этими реформами. Что ни реформа, то хуже простому человеку жить. С бумажными паспортами только три раза в жизни мучайся: в 16 и 25 лет, когда силы цветут, как ромашки на лугу, и в 45 лет, когда силы еще есть, но уже на исходе. А тут каждые десять лет гарантировано всю жизнь мучайся, а сотрутся буквы – то и больше.
А тогда мне еще бумажный паспорт предстояло получить. Собрал я документы, на видное место положил, чтобы не забыть их, оделся и вышел. Оделся хорошо, тепло – зима была на улице. Лифта в пятиэтажном доме не полагается, поэтому смиренно спустился с пятого этажа по лестнице, за неимением другого пути передвижения. И осталось мне несколько ступеней вниз спуститься. Вижу – перед самым выходом из подъезда черная кошка мне дорогу перебегает. И не просто перебегает, а еще оглянулась и посмотрела на меня со значением. Сердце у меня екнуло.
По молодости я не верил ни в какие приметы, считая их пустым суеверием. Ну и время тогда было другое. А теперь думаю так, что приметы и суеверие – разные вещи. Суеверие – это суетная вера, пустая. Вера во всякую гадость, которую сам себе человек придумает. А приметы они выведены из опыта. Люди наблюдают да примечают. Вот, например, природные приметы. Люди заметили, что на Крещение или, скажем, на сорок святых всегда мороз, и ведь точно. Из интереса сам из года в год специально в эти дни наблюдал. Всегда мороз. Это примета, выведенная из коллективного человеческого опыта. А вот, что у кошек девять жизней, это пример суеверия. Не подтверждается оно жизнью. Они нежные и легко уязвимые, и с этажей разбиваются. Я о многих случаях слышал. А у кого не разбилась, то это редкий счастливый случай. Люди тоже, бывает, с шестого этажа падают, не разбиваются. Но это исключение. Так что, люди, берегите кошек!
Есть у меня и личная примета, выведенная из моего личного жизненного опыта: если кошка дорогу перебежит, значит, она, жалея меня, предупредила меня о том, что либо я что-то не так сделал, либо надо готовиться – впереди неприятный сюрприз.
На секунду остановился я на ступенях, подумал. Всё вроде пока в порядке. О чем же меня кошечка милая предупреждает? А где-то на заднем плане, как предчувствие, шевельнулась мысль, что надо бы вернуться домой. А на пятый этаж неинтересно без лифта подниматься. Махнул рукой и пошел.
До паспортного стола было далеко, денег у меня особо никогда не водилось, и пришлось в такую даль идти пешком. Через час добрался до паспортного стола, занял очередь. Вздумал документы проверить, подготовить. Заглядываю в пакет – и обмер. Документы за коммуналку тут, дополнительные перчатки, чтобы в руки не замерзнуть, в пакете есть, шарф на всякий случай тоже в пакет сунул, а документов на паспорт со всеми ксерокопиями нету. Папку я на столе забыл. И вспомнил я милую кошечку: ведь знала, что не всё взял и зря в такую даль шагаю. Знала и предупредила: перед самым выходом из подъезда пробежала, чтобы свернуть на другую дорогу не мог и далеко от дому не отошел. Вот она человеческая сущность самонадеянная. Нет, чтобы в подъезде документы проверить – всё ли взял? Пришлось бросить очередь: все равно моя очередь пройдет, пока бегать буду за документами, и пошел домой. Прихожу – вижу моя кошечка у дверей подъезда сидит, холодно ей и смотрит на меня, как бы говоря: «Что, для бешенного человека двадцать километров не круг? На пятый этаж лень было подняться? Знаки понимать надо». Конечно, в Библии сказано: род прелюбодейный знамений требует. Ну когда требует, это и вправду соблазн. Но если тебе дан знак без требований с твоей стороны, то его понимать и чувствовать, действительно, надо. Черная кошка мне мое время хотела сберечь, в сутках всего-то двадцать четыре часа и разбрасываться минутами налево и направо не резон, каждая секунда жизни дорога.
Взял я кошечку к себе в квартиру, пусть живет у меня, греется. Заметил, что приблудная. Так я обрел нового доброго друга Дарьюшку. Взял документы, теперь всё три раза проверил – и в тот же день перед самым закрытием стола благополучно сдал их.
2
Дату получения паспорта мне назначили при сдаче документов. Остались пустяки: пойди и получи. Но с человеческими учреждениями не так всё просто. Моя Дарья и про это знала. Мне выходить, а она легла у порога и мурлычет. «Дарьюшка, – говорю, – мне назначили. Нельзя не пойти. Будут неприятности». И пошел. Опять же зима на улице, только январь начался. Через час добрался до паспортного стола, занял очередь, а часа через три вхожу в кабинет.
– Паспорт получить.
– Фамилия, имя, – спрашивают.
Говорю.
– А бланков нет, не прислали. Зайдите через три недели.
Через три недели прихожу, снова такая же ерунда – бланков еще не прислали.
– Тогда телефон ваш дайте, – говорю, – скучно мне по десять раз за отказами ходить, я к ним с детства не привык.
Дали. Через две недели звоню. Отвечают, приходите, ваш паспорт готов, уже три дня вас ждет документ не дождется. Всё проверено и сверено.
В волнении одеваюсь, радуюсь, что вся эта волынка сегодня закончится. Насыпаю корм Дарье, а она на корм ноль внимания, что с ней никогда не случалось, и насмешливо на меня смотрит. Сидит на полу, а смотрит на меня сверху вниз – умеет она так смотреть – как на глупое создание. «Нет, – говорю, – это учреждение серьезное, всё проверено, сказали». И пошел. Уже февраль начался. Иду, а мне по дороге всякие личности с пустыми ведрами два раза попались. «Нет, – думаю, – проверено. Есть». Два квартала до паспортного стола осталось. Остановился я передохнуть, ведь дорога зимняя и всё время под гору. Вижу – сидит передо мной чей-то домашний огромный черный кот (что домашний, я сразу почувствовал, глаз у меня наметанный). «Этого еще не хватало», – в сердцах воскликнул я. Кот на мои слова строго мяукнул. Тут я на секунду отвернулся, потом гляжу – кот куда-то пропал. Я оглянулся: мистика какая-то. Кот огромный черный, вокруг белый снег и местность хорошо просматривается. За секунду он не мог куда-нибудь исчезнуть. И мне стало тревожно.
Прихожу в паспортный стол, отстоял в очереди. Захожу в кабинет, расписываюсь где-то и получаю свой документ. Я уже хотел идти домой, но решил, помня о предупреждениях, всё проверить. Сел тут же на стул и читаю свой новый документ. Фамилия в порядке, имя не перепутали, отчество грамотно написано, фотография на месте и хорошо приклеена, все печати как полагается и в своем месте… И вдруг меня бросило в жар. Если бы не моя Дарьюшка да не тот черный кот, мог бы я не присесть документ рассматривать, и так бы с ним и поперся домой. А потом не раз еще в паспортный стол побегал бы. Да и нервы уже, как говорится, на пределе, мог бы и расплакаться от огорчения. Все-таки: предупрежден – вооружен. Я, сохраняя спокойствие, снова вхожу в кабинет.
– Посмотрите, – говорю, – что вы мне в графе «пол» написали.
А там написано: «Женский». Это о чем надо было думать и мечтать во время работы, чтобы такое не просто написать, а старательно вывести?
Паспортистка растерялась, глаза прячет.
– Ой, девочка напутала. Не расстраивайтесь, приходите через три дня – получите.
Через три дня я все-таки получил паспорт. Правильно заполненный.
9 июля 2018 г.
Благие намерения
Алешка Шворнев был хорошим, исполнительным, честным парнем и служил он в новой, то есть вежливой, дорожной полиции. В то зимнее утро он был на посту. Алешка был молод, ему было всего двадцать один год, и по этой причине он не знал другого, так сказать, альтернативного, состояния дорог в зимнее время. Понимаете, он не жил тридцать пять – сорок лет тому назад по младости лет. Вот такой у него был недостаток. И поэтому он не знал, что тропинки и дороги, когда зима, мороз и, одним словом, гололед, посыпают обычно песком. Этим мелким делом уже тридцать лет некому заниматься. Уже тридцать лет все органы и организации заняты постоянным увольнением людей с работы, чтобы не платить им и минималку, за которую можно пропитаться ровно три дня, а не месяц, и тем самым обеспечить неуклонный рост безработицы, который (рост) несомненно увеличит рейтинг страны в глазах мировой общественности. А дороги и тропинки – это мелкое дело. Мировой общественности на них наплевать, они – эти дороги – не влияют на рейтинг. Это ничего, что пешеходы каждую зиму в мороз ломают себе руки, ноги и другие ценные для духовной жизни в быту конечности, а машины, которых сегодня стало гораздо больше, чем пешеходов, – поэтому, естественно, они теперь ездят и по тротуарам, – разбиваются, как хрустальные бокалы, а люди в них и вокруг них всячески калечатся. Это их личное дело. А в масштабах страны это так, мелкие, пустяковые делишки.
И для Алешки Шворнева, неопытного и молодого, дорога, покрытая блестящей, приятной для глаз, коркой льда была так же обычна, как дыхание.
В это морозное зимнее утро, кроме Алешки Шворнева, вышли на улицу и отправились по своим делам многие жители города. Вероятно, они спешили на работу. Имели такую вредную привычку, и гололед их не останавливал.
И вот в один из автобусов, водителем которого являлся немолодой грузный мужчина с усами, вошли несколько десятков пассажиров. Они не захотели нести ответственность за свою драгоценную жизнь в такой день, и возложили эту ответственность на опытного шофера автобуса. Автобус мягко тронулся с места и, набрав нужную безопасную скорость, ровно заскользил по дороге.
Вдруг автобус остановился посреди дороги. Через несколько секунд пассажиры автобуса ощутили сзади удар. Затем еще удар и еще. Водитель автобуса открыл автоматические двери для пассажиров и сам выскочил посмотреть, что творится сзади. «Ё-моё!» – послышалось водительское восклицание. Пассажиры автобуса выглянули: если сравнить автобус с паровозом, то сзади стояли три разбитые легковые машины, напоминая собой вагоны поезда…
Первые мгновения после ударов была тишина: каждый из тех, кто был в машинах, ощупывал себя, чтобы узнать, все ли детали организма на месте. Затем вышли из машин и стали мысленно прикидывать материальные убытки. Слава Богу, что никто из людей не пострадал, только вся техника была всмятку. Люди стоят, охают – кто за голову схватился, кто крестится, кто молится, что жив-цел остался. А один, видимо, временно помешался, кричит:
– Это сколько убытку, сколько денег! Лучше бы я сам разбился, чем машину раскурочил. Себя отремонтировать дешевле, чем машину!
Другой ему:
– Где ты, дядя, такого врача нашел, чтобы себя смонтировать дешевле стоило, чем машину починить? Скажи адресок, а то сейчас у медицины девиз: «Для здоровья ничего не жалко!»
И автобусу хорошо досталось: так пострадал, что из него что-то потекло и дальше на нем ехать было нельзя.
Водитель автобуса подскакивает к причине остановки, то есть к Алешке Шворневу, и говорит:
– Ты зачем меня остановил? Я нарушил что-то?
– Да нет, – отвечает вежливо, помня инструкции, Алешка Шворнев. – Всё в порядке. Я просто хотел предупредить, чтобы осторожно ехали. Гололед ведь!
21-22 декабря 2018 г.
Тайна
Когда получишь в дар ты
Два крыла,
Отбрось земные карты –
Ночь бела,
Лети поближе к звездам –
В облака,
Сей мир тобою создан –
На века.
Далеких звезд волненье –
О тебе,
То Ангелов раденье
О судьбе.
Затем на Землю снова
Ты спустись,
Не говори ни слова:
Тайна – высь.
На землю ты святую
Ниц ложись,
Целуй ее родную –
И молись.
И если льются слезы –
Пусть текут,
Цветами твои грезы
Расцветут.
2 сентября 2008 г.
Одностишия
***
Минута счастья длилась два часа…
***
Он потрясен до глубины кармана…
***
Разбито счастье. Кто-то крикнул: «К счастью!»…
***
Свалясь с луны, он снова лезет вверх…
***
Что может быть важнее пустяков!..
***
Где мало слов, там много выражений…
Ноябрь 2000 г.
Оглавление
1993
Город Эн
Хроника одного дня
1995
Попраздновали
Провал в памяти
Гололед
1996
Гости
2007
Ничего страшного
2016
Звери
2018
Черная кошка
Благие намерения
Тайна
Одностишия
Последние комментарии
1 день 13 часов назад
1 день 18 часов назад
1 день 19 часов назад
1 день 21 часов назад
1 день 22 часов назад
1 день 23 часов назад