Труба [Андрей Дрожжин] (fb2) читать онлайн

– Костя, на «трубу».

Костя, худой, высокий, лобастый парень лет двадцати пяти, застыл в дверях, как вкопанный и, скорчив гримасу, опустил, практически уронил, на пол спортивную сумку.

– Виталий Витальевич!..

– Костя!

– Виталий Витальевич, почему я?

– Костя, на «трубу-у-у», – начальник, выпячивая нижнюю губу, чтобы было более отчетливо, растягивая ударное «у», но так и не поворачиваясь к двери, возле которой застыл пришедший, повторил указание. – Распоряжения руководства не обсуждаются. Слышал когда-нибудь такое?

– Приказы не обсуждаются, в армии слышал.

– А мы не в армии, поэтому тут распоряжения. Передевайся быстро и беги. Мне смену отпускать надо. Я даже автобус из-за тебя задержал. Дениска тебя довезет.

Костя за ремень поволок по полу сумку к своему ящику.

– Ну, почему я-то!?

Виталий Витальевич положил обгрызенную ручку на вахтенный журнал и повернулся.

– Ты сегодня последний, поэтому тебе и идти.

Костя не хотел ничего отвечать, типа: «обиделся, разговаривать больше не о чем», но не смог. Секунд через двадцать он сказал.

– Что, – что последний? Смена-то не моя. Мне на следующей неделе только…

– Я знаю, – кивнул головой начальник. – Но Савельев заболел, его нужно кому-то заменить…

– А на замену только я гожусь, да? Я его в прошлый раз заменял. А до этого Жека. Только вот за Жеку он отработал, а за мой тот раз нет. И теперь опять я. Уже два раза, – перебил Костя.

– Нет, – словно не замечая сказанного, также спокойно, как начал, продолжал Виталий Витальевич. – Годится любой. Но опоздал ты. У нас, если ты помнишь, режимный объект. И нарушать режим, это значит подставлять жопу своего начальника другому начальнику. Мне что, как думаешь, очень нравится, когда меня в жопу дерут? Поэтому за опоздание нужно получить наказание. Футболку задом наперед одеваешь.

Начальник отвернулся. Взял ручку и заложил за ухо. Она тут же упала и, несмотря на шлепки огромной ладони по журналу, успела укатиться под стол. Пришлось отодвигать стул и пытаться протиснуться между тумбочек, но не вышло. Чертыхаясь, Виталий Витальевич поднял свои метр девяносто пять, убрал стул в сторонку и на карачках полез в пыль и темноту.

«Так тебе и надо! – подумал, выворачивая на изнанку футболку, и глядя на торчащий из-под стола зад, Костя. – Да еще бы и пендаль дать, чтоб ты там и остался!».

– Ты странно, Костя, рассуждаешь, – словно оправдываясь, заговорил Виталий Витальевич. – Ты думал: опоздаешь на двадцать минут, а я тебя за это в столовую на раздачу поставлю?

Во втором ряду раздевалки за металлическими шкафчиками раздался смех. Костя сначала хотел ответить, но, узнав этот громкий, идиотский смех, решил, что лучше будет промолчать.

Лёха Беззубый – здоровый, «недалекий» дятина, которого все нормальные люди стараются обходить стороной. Какая-то неведомая, тонкая, тонюсенькая даже, грань отделяет его существование на воле от тюрьмы. Многие в городе знают этого парня и желают ему скорейшего попадания в нее, но никому не хочется стать этому причиной. На работе он ведет себя довольно мирно, иногда с ним можно даже поговорить, но на улице, чтобы не нарваться на неприятности, лучше с непредсказуемым Беззубым не встречаться. Авторитет им признан только один, – Виталий Витальевич.

Лёха, словно минуту назад не замер, подслушивая разговор, вышел из-за шкафчиков. В телогрейке и ватных штанах он по сравнению со щуплым Костей казался просто огромным.

– Что, Костян, опоздал в столовку? – он хлопнул Костю по плечу так, что тот чуть не упал, а сам заколыхался от смеха.

– Да пошел ты, – прошептал Костя, понимая, что Беззубый за своим хохотом его не услышит.

– Лёха, давай домой, – вмешался Виталий Витальевич.

– Да, да, иду, Виталий Витальевич. Вы его в следующий раз в женскую раздевалку за опоздание в наряд поставьте! – и снова заржал.

– Виталий Витальевич, он что придурок? – спросил Костя, когда Лёха хлопнул дверью.

– Нет… – поразмыслив, ответил начальник.

– А что ж тогда?..

Виталий Витальевич отвернулся к столу и стал чего-то писать в журнал. Потом остановился и повернулся обратно. Внимательно и грустно посмотрел на Костю, постукивая ручкой по зубам, и сказал:

– Не связывайся, Костя. Он не придурок. Он дурак. Я говорю: ты футболку задом наперед одевал!

– Ну, я ж вывернул!

– Костя, – Виталий Витальевич снова повернулся к журналу, – придурок – это ты!

– Тьфу, – дошло до Кости и он начал выворачивать футболку обратно.

Виталий Витальевич снова занялся журналом, а Костя перед тем, как снова обидеться на начальника, еще немного повспоминал, ушедшего.

Беззубым Лёха сделался несколько лет назад, решив попробовать себя в спорте.

Жил тогда еще в городе Клей. Звали его, как и Костю, Костей. А прозвище себе он придумал сам, в честь любимого боксера Мохаммеда Али.

С виду ничем не примечательный парень: среднего роста, поджарый, с коротко обритой головой. Квартиру делил вместе с Кенгуру – они были из одного детского дома и, достигнув совершеннолетия, получили на двоих эту квартиру и работу на предприятии. Одну комнату занимал один, а вторую другой. Так и жили. Все было у них общее, как и до этого, в детском доме. Они были лучшие друзья. Лучшие и единственные: другими друзьями никто из них так и не обзавелся.

Клей не видел в этом необходимости. Все свободное время он тренировался и дотренировался, в результате, до того, что уехал профессионально зарабатывать боксом.

На предприятии и Два Винта, и сам директор просили его остаться. Предлагали организовать боксерскую секцию, – учить ребятишек. Клей очень переживал, что отказал, но по-другому поступить не мог. Он был в самом начале своей карьеры профессионально бойца, на пике физической формы и ему самому не хватало толкового наставника. Воспитанником детского дома он занимался с хорошим тренером. Здесь же учиться было не у кого. Клей прекрасно понимал, что общую физическую подготовку он самостоятельно осилит, но боксерского опыта не наберет. А накопленный начинает терять и очень скоро от него не останется совсем ничего. Поэтому собрался и уехал.

Кенгуру остался совершенно один.

У него не получилось завести себе друзей по другой причине. Небольшой горб и недоразвитые руки, которые до конца не разгибались, с маленькими, словно детскими, пальчиками, хотя и были полностью функциональны, стали причиной инвалидности и появления такого безобразного прозвища.

Родители отказались от него сразу же, в роддоме. Но отпугнувшие мать и отца, прогнозы врачей об умственных способностях ребенка не оправдались. Мальчик имел физические недостатки, которые со временем становились все более очевидными, но рос очень смышленым, и окончил школу с хорошими оценками. Своими успехами в освоении школьной программы Клей, кстати, тоже обязан другу.

Кенгуру был тихий и скромный парень, старался не доставлять никому хлопот, сам обслуживал себя и никогда не уклонялся ни от какой работы. Он не стеснялся своих недостатков, хотел чувствовать себя полноценным, старался быть полезным и именно в этом чувствовал свое предназначение. Как мог, помогал нуждающимся в помощи. Но таких людей, принимающих его заботу, было мало. Поэтому опекал он в основном стариков. Остальные люди общались с ним неохотно, а многие вообще брезгливо сторонились. От умного, доброго парня отпугивал его внешний вид.

Но, не смотря на скромность, когда речь заходила о защите чести и достоинства, не важно, своей или кого-либо еще, Кенгуру был совсем не робкий. И в этом вопросе он не нуждался даже в физической поддержке Клея, хотя за ним был как за каменной стеной. Жизнь в детском доме научила постоять за себя.

В кое-какие боксерские «штучки» посвятил его друг. В основном это касалось защиты: смягчению и уклонению от ударов, ведь бить, как следует, Кенгуру не умел. Но мог ли он знать, что самый болезненный удар нанесет ему отъезд друга! Отсутствие именно моральной поддержки, стало сказываться все сильнее. Кенгуру только сейчас понял насколько он одинокий и ненужный. И хорошо, что, оставшись на остановке один, он не видел, как плачет в автобусе Клей, покинувший, не смотря на все их заверения о скорой встрече, город навсегда.

С тех пор Кенгуру домой не торопился. Причиной тому стал Лёха, а вернее, его новый дружбан, Лёлик Веселый, – воспитанник другого детдома, который в скором времени поселился в комнате, принадлежащей Клею.

К таким ударам судьбы Кенгуру не был готов и бросил сопротивляться обстоятельствам.

Лёлик был из шпаны и легко нашел себе подобных. Лёха со своими дружками хоть и жил в соседнем районе, но быстро оказался тут как тут. И познакомившись, стали они устраивать в этой квартире попойки и гулянки, да так, что жить сделалось невыносимо всем в округе. Полиция наведывалась к ним регулярно, но ничего не делала. «Писать» на дебоширов соседи побаивались, поэтому Лёху и всех «гостей» выпроваживали домой, а с Лёликом Веселым… чего с ним поделать? – он же, вроде как, дома. Но не это главное, а то, что заместителем начальника городского УВД «служит» майор Корнеев, – отец Корнета, – Лёхиного дружка, и «выпроваживание» гуляк заканчивается тем, что их, поющих песни, на полицейской машине просто развозят по домам.

Собственно говоря, майор Корнеев и стал зачинщиком травли Кенгуру. Всю жизнь ему не дает покоя, что в городе живут инвалиды, да еще и чувствуют себя полноценными гражданами: имеют работу, а с ней и весь «соцпакет», которым обеспечил их Два Винта, взяв к себе в охрану на предприятие. И вот через своего сынка, готового, как папа научил, подставить любого человека без разбора, даже друга, с помощью «пострадавшего» Лёхи Беззубого, начал действовать.

Кенгуру компания не била, – за подобное реально статью схлопотать, он же инвалид, и тут никакой папаша не «отмажет». Но и проходу парню не давали. Постоянно, вроде не нарочно, задевали, толкали; вламывались в его комнату; не давали спать; всячески глумились: брали вещи и словно нечаянно роняли на пол; включали свет, когда Кенгуру пытался уснуть; чего-нибудь бросали на него (чаще всего соседскую кошку, которую подбирали в подъезде). Да много чего. Эти дебилы давили его морально.

Кенгуру начал хиреть, но никому не жаловался.

Вмешался в эту гнусную историю только Два Винта, когда обратил внимание, что парень сам стал проситься на ночные дежурства на «трубу», место, с которого бежали все, кроме постоянно «прописанных» там Мухомора и Запотелина. Приезжал на смены гораздо раньше, а после не торопился уходить. С удовольствием выходил на подмены и, бывало, не возвращался домой по несколько дней. Два Винта поговорил с Кенгуру и с большим трудом выпытал в чем дело. На следующий день он нашел Корнеева, но тот не стал разговаривать, а пригрозил серьезными неприятностями. Они и вправду могли случиться.

– Не лезь не в свое дело, ВДВ! – отсек Корнеев, только услышав о чем пытается узнать Два Винта, и продолжил, каждый раз делая ударения на «ты» и «тебя». – Ты эксплуатируешь инвалидов, на сколько мне известно! А знаешь, что по закону у них должна быть «сокращенка»? А они работают у тебя целые смены, да еще в ночь ты их ставишь! Сказать тебе какая это статья и на сколько тебя по ней «закроют»?!

Корнеев говорил правду. Несоблюдение законодательства при работе с инвалидами могло обернуться проблемами. И если Кенгуру возможно снова перевести на дневные смены, то от Витька Запотелина, который по несколько часов не моргая смотрел на появившуюся недавно на предприятии «трубу», толк был только ночью, ведь сброс из отстойника в очиститель по инструкции производили после дневного заполнения.

– А если еще и «отягощающие»?! – засмеялся вслед уходящему ВДВ Корнеев. – Подумай, подумай! И о друзьях своих подумай тоже!

Но Два Винта пошел не думать, а к начальнику УВД. Они были знакомы с самого первого дня, но ВДВ никогда не обращался к нему с личными просьбами. В исключительных случаях хлопотал за кого-то. Данный случай Два Винта посчитал исключительным.

Поговорили. Оказалось, что начальник УВД знает о том, что комнату Клея занял другой детдомовец, но со слов Корнеева: «временно, пока не решится вопрос с его расселением, – в данный момент комнат нет. Уехавшего парня никто не «выписывал» и жилье за ним сохраняется». Это хорошая новость. Плохая в том, что Корнеев имеет очень серьезный козырь, который может пустить в игру. Доложит, скажем, мимо непосредственного начальника, в Москву о таком нарушении на предприятии, припишет бездействие своего руководителя, и тогда мало не покажется никому. На ВДВ и директора предприятия «заведут дело», а место начальника УВД займет сам инициатор разбирательства. Поэтому, в срочном порядке необходимо перевести инвалидов на режим работы с соблюдением всех норм законодательства, по крайней мере, до нейтрализации корнеевского информатора. И конечно, найти этого самого информатора.

С последним пунктом проблем не было. Два Винта сразу догадался, что Корнету «сливает» все Лёха Беззубый, ну а тот папе. Зачем это Лёхе, догадаться несложно, – он никак не мог пережить свою давнюю обиду на Клея, которую теперь вымещает на его друге.

А ведь сам же, идиот, виноват! Все вызывал Клея на бой. Знал, что Костя боксер, но не унимался. «Зальет глаза» со своими дружками, и давай подначивать. Клей долго терпел, но потом согласился: «Давай, завтра, если не передумаешь, побоксируем, когда протрезвеешь». Лёха по утру забыл всю эту историю, но провокатор Корнет напомнил.

Пошли на большой коллектор. Это такое городское «судное место». Все, от школьников до взрослых дядей, а иногда даже и тетей, разбирали там возникшие разногласия и спорные моменты.

Состоялся плохой бокс.

«Плохим», знатоки называют бокс, в котором не было бокса, а был, скажем, бег, или балет, или дворовая потасовка. Тем же, кто в этом спорте разбирается слабо, но готов заплатить за зрелище большие деньги, «плохо» становится, когда зрелище, не веря, что оно наступит так быстро, просто проморгал, отвлекшись, например, на падающую с бутерброда икру.

Клею под предлогом того, что это не драка, а «бокс», удалось все-таки убедить Лёху одеть боксерские перчатки, что у друзей вызвало сначала недоумение и разочарование в смелости Клея, а затем, когда Лёха с трудом втиснул в них свои огромные кулаки, истерический хохот.

Встали друг против друга. Клей, зная наперед исходы подобных поединков, по-честному, спросил:

– Ты не передумал?

– Давай, давай! – гримасничая, ответил Лёха.

– Руки подними к башке, – посоветовал Костя.

– Давай, давай, чего ты мне «шнуруешь»! – продолжал паясничать Лёха, делая движения руками, как греб веслами на лодке, приглашая противника атаковать. Дружки ржали без удержу.

Его зубам оставалось быть вместе еще каких-нибудь секунд пять.

– Блок поставь плотнее, – дал последнее напутствие Клей.

– Ну, на. И что теперь? – ответил Лёха и поднял руки.

Клей еще секунду подумал, но, поняв, что ничего с Лёхой не поделаешь, и спектакль затянулся, ударил первым.

В разрез плохо сведенных перчаток, новоиспеченный боксер получил жесточайший правый апперкот, очень, учитывая, что Клей ниже Лёхи почти на голову, правильный выбор удара, и оказался лежащим вниз лицом в нокауте.

Бокс потряс не только Лёху. Зрители мгновенно стихли и не в силах шелохнуться, будто под гипнозом, смотрели, как из-под головы неподвижного друга вытекает кровь. Они думали, что Клей, спокойно снимающий с себя перчатки, одним ударом разбил Лёхину голову. На самом же деле, Клей только убрал корпус, чтобы туша не придавила его самого. Если бы он знал, что от встречи головы с бетонными плитами коллектора Лёха останется с рассеченной губой и без пары зубов, может быть, и придержал бы его, но отскочил рефлекторно. И случилось то, что случилось, – к Лёхе прицепилась «погремуха».

Костя, неторопливо одеваясь, подумал, что, позабавив себя воспоминаниями о Лёхиной потере, снова наступило время пообижаться на начальника. И начал припоминать: за что бы? Оказалось, что кроме сегодняшнего «назначения» на «трубу», в котором он сам, по совести сказать, виноват, особенно и не за что.

Виталия Витальевича, по прозвищу ВДВ, «за глаза» называли еще Два Винта. ВДВ потому, что это сокращенно от «Виталий Два Винта», а еще потому что он действительно служил в десантуре. А вот почему Два Винта, – не понято. То ли из-за армейской татуировки на плече, где у самолета, по какому-то немыслимому замыслу кольщика, получились непропорционально большие пропеллеры. То ли из-за маленького Андрюшки, внука Мухомора, который, силясь назвать Виталия Витальевича по имени и отчеству, смог выговорить только «Винт Винталеч», или что-то такое. ВДВ он этим не очень смутил, а вот мужиков со смены очень позабавил.

Это было, когда Виталий Витальевич только устроился на предприятие. Стояли они все вместе, человек десять, у проходной, курили, ждали автобус. На автобусе старший сын Мухомора работал и брал всегда с собой после детского сада Андрюшку. Сажал рядом с собой на мотор в ПАЗике, и ехали они «на завод за дедушкой». Частенько опаздывали минут на десять-пятнадцать, как в тот раз. Да мужикам все равно торопиться некуда. Погода хорошая.

Когда автобус приезжал, открывалась передняя дверь, но никто не заходил, – ждали, когда выйдет Андрюшка и с каждым поздоровается за руку. Всех знал, всех по имени называл. Вот, наверное, благодаря ему и стали называть Виталия Витальевича сначала Винт-Винт, а потом просто Два Винта.

Привел и устроил его на должность начальника службы охраны лет пятнадцать назад бывший директор. Это был небывалый блат, – человека «со стороны», без опыта работы, только пришедшего из армии, устроить сразу начальником на «секретку». Но директор не сомневался в своем однокласснике. Они дружили с детства, но один пошел учиться и доучился до директора, а второй отправился служить на «срочную», да так и остался в десантуре, откуда вышел в запас, подполковником. Сейчас ему около полтинника, хотя про ВДВ такого не скажешь. Лет тридцать ему дашь. Ну, тридцать пять из-за появившейся седины. Как будто только что вышел на «гражданку» и не было этих последних полутора десятков лет.

О директоре тоже стоит рассказать, но несколько позже, а про Виталия Витальевича надо еще добавить, что странный он какой-то… Отдав армии пятнаху, он так и не стал военным. Голос некомандный; никого не «строит»; с чувством юмора дружит; к субординации относится спокойно, – с подчиненными старается договариваться, а не приказывать; никогда никому не напоминает, что подполковник, подполковник ВДВ; никогда никому не угрожает, что своим кулачищем, «если что», может не ударить, а просто опустить его сверху на голову оппоненту и получится от этого сотрясение мозга, если он есть, и т.п. Он вообще как будто стесняется своего армейского прошлого и считает себя гражданским.

Мужики говорят, что так не бывает. Половина из них тоже военные, остальные прошли «срочную» (охрана ж), но все сходятся в одном: Два Винта либо прошел какую-нибудь «компанию»: на Кавказе, а может и подальше где; либо «подписной» «секретчик». Что звание у него, ни фига, не подполковник; наверняка имеет боевые награды и возможно ранения.

Ну, а как так? Уволиться в запас в 35 лет подполковником?! И это, придя в армию по призыву! Да с такой стремительной карьерой он годам к сорока двум уже мог генералом стать! А он уходит в запас, чтобы работать в охране на заводе. Немыслимо! Но толком никто ничего не знает, поэтому приходится додумываться…

Вообще, этот рассказ нужно было бы начать совсем с другого. А именно с предыстории. Тогда стало бы понятно: о каком «предприятии» идет речь, и на какую такую «трубу» так не хочет идти Костя, но вот уже вышел из подъезда, закурил и пошел.

Таких городов много. Они вырастают вокруг огромных предприятий, названных градообразующими. Так получилось и здесь. Партия, в то время единственная – коммунистическая, дала приказ, комсомол, ныне мертвый, ответил «по форме» и на строительство завода выдвинулись толпы молодых. Строили они завод, который будет производить все равно что, главное, что стройка большая. Параллельно строился город. В результате появилось огромное предприятие (заводом местные называют его крайне редко), выпускающее совсем не, как комсомольцам-строителям, «все равно что», а секретную продукцию. Еще такие заводы называют «почтовыми ящиками», но здесь предпочитают говорить «предприятие».

Представьте себе такой «градообразующий» расклад. Примерно 3/5 всего работоспособного населения занято на производстве. По одной пятой работают на Базе и всем остальном, что только есть в городе. А есть в нем практически все: кинотеатры, парикмахерские, магазины, бассейны и прочее. Короче, пятая часть населения работает в сфере бытового обслуживания.

База – это тоже довольно крупная точка, на которую стекается все для нужд города. Тут находятся и промышленные рефрижераторы с пищей, и шмотки, и всякая бытовая химия, и техника, и электроника, ну, в общем, все, все, все.

Но самый главный объект – это, конечно, предприятие. На котором пару лет назад произошло крупное ЧП, а именно: утечка информации. Утечка в самом прямом смысле слова, так как «секрет», проделав заплыв по канализации, через какое-то довольно короткое время «всплыл» (уже в переносном смысле) в Болгарии!

Ситуация с его пропажей стала «темой номер один» у очень высоких чинов в самой Москве! Из Кремля попытались надавить на руководство суверенной республики, забывая при этом, что времена уже не те и Болгария нам не только неподконтрольна, как было прежде, но даже все реже «друг, товарищ и брат». Так и вышло. Неторопливые болгары ответили, в простом изложении, примерно так: «Вы, вероятно, что-то перепутали, товарищи!». Когда недальновидная, неприкрытая угроза не сработала, решили применить дипломатию. Но, испытывая Болгарию на прочность нервов первым способом, потеряли слишком много времени – секрет «утек» еще дальше и очутился в ЭфЭрГэ. И пока болгары вдумчиво (читай – долго) сочиняли примерно такой ответ: «Хорошо, товарищи, мы поищем…», стало ясно, что искать уже нечего. Тогда гнев Кремля обрушился на спецслужбы. И гнев праведный, ведь их прокол иначе как совершенно очевидным не назовешь. Как можно было сразу не понять, что Болгария, – потенциальный транзитчик не только российского газа, но и ворованных секретов, и наши документы им не пригодятся?! У страны просто нет технической возможности реализовать, придуманное нашими головастыми изобретателями. Нет ни предприятий, ни оборудования, а главное: им негде применить конечный продукт! Пока додумались, «секрет» пересек несколько условных европейских границ и очутился в точке назначения, – технически высокоразвитой стране, где его очень ждали. В наших спецслужбах начался звездопад, а страна Болгария в тот год, чуть ли не вся, оделась в халявный вьетнамо-немецкий Адидас.

Вместе с «секретом» «утек» и появившийся на предприятии несколько лет назад молодой, но очень талантливый инженер с простой русской фамилией Федотов. Последний раз его видели в Казани, когда он по поддельному паспорту на имя Моисея Шварца пересек в местном аэропорту линию, отделяющую эту жизнь от израильской.

И тут спохватились поздно!

У Кремлевских особистов от телефонного разговора с директором предприятия очень быстро расшаталась нервная система. Директор разговаривал спокойно, в своей манере: иронизируя над ситуацией и подшучивая над собеседниками. И, в конце-концов, его разумные ответы вывели их из равновесия.

На вопрос: «Как допустили выезд, он же «невыездной»?», ответ был совершенно очевидным: «А как его не отпустить на лечение к родственникам в Казань?». Особисты: «Какие родственники у Шварца могут быть в Татарии?». Ответ: «А почему у Шварца не может быть родственников в Татарии, тем более, что он тогда еще был Федотовым?». Разведчиков только раззадорили ответы вопросами и они, уже не скрывая эмоций, перешли практически на крик: «Вы отвечаете вопросом на вопрос! Вынуждены задать его еще раз: какие родственники у Федотова могут быть в Казани?! Кто-нибудь проверял информацию?!». И все в таком ключе.

Родственников Федотова никто, конечно, не «пробивал», так как они были ему не самые близкие и находились в другом городе. Да и сам Федотов, не будучи ведущим специалистом, доступа к самым «секретным секретам» не имел. Каким образом он ими завладел – это другой криминальный рассказ.

А сейчас, после разговора с Москвой, директор в преддверие надвигающейся со стороны столицы «бури», собрал экстренное совещание с инженерами и конструкторами. Чтобы минимизировать потери, решено было представить проверяющим отчет о пропаже документации не по последней разработке, «утекшей» в трубу, а по предыдущей модели. В отсутствии логики такого шага директора не упрекнешь! Предпоследняя модель была откровенно слабая, сильно, как говорят, «отставшая от времени», с множеством сомнительных новаций и недоработок. Даже дилетанту практически сразу станет понятно, что вреда от подобной потери не много. Преемница же избавилась от детских болезней, стала современнее и качественнее, но и она нуждалась в длительных испытаниях для подтверждения правильности выбранных решений. А вот до испытаний модель не дошла (ее теперь, вероятно, испытывали немцы). Поэтому, параллельно с «отмазками в центр», нужно было приложить максимум усилий на улучшение показателей пропавшей модели и как можно скорее вывести ее обновленную версию на испытания. Несколько идей конструкторы предложили сходу, и процесс пошел. Первое КБ принялось за доработку, а второму КБ поставили более сложную задачу: «разработать то, что не даст нормально функционировать тому, что немцы выпустят вместо нас». Благо и здесь уже были кое-какие наработки. Другими словами: необходимо запустить дезинформацию, которая уведет «коллег» из Германии с правильного пути, как Иван Сусанин поляков. Эта практика в шпионских играх не нова, и иногда срабатывает.

Отчет и «кризисный план» отправили в Москву и там, вроде бы, успокоились на время.

Не смотря на это, московская комиссия появилась довольно быстро. Сначала посвященные в тему (директор, Два Винта и еще несколько человек) думали, что прибудут «следаки» для проведения мероприятий и разбирательства с пропажей, но оказалось, что приехали спецы по другой части. Почему именно они и о том, как они работали немного ниже. Сейчас хочется особо упомянуть об одном чухонце, который запомнился всем больше других.

Как это часто бывает, был он в комиссии, самый «никто» – адъютант их старшего. Толстенький, лысый, потный, с высоким, сбивающимся голоском, переходящим в моменты исступления на истерический визг. На предприятии за манеру забегать то с одной, то с другой стороны, чтобы оказаться поближе к хозяину, его сразу окрестили Бобиком. Он симинил своими короткими ножками между статных членов комиссии и вправду производил впечатление собачонки. Но был настоящей собакой! Все вынюхивал, вынюхивал везде; все нашептывал, нашептывал чего-то; все тыкал во все стороны пальцами.

Комиссия постановила: отстранить директора от занимаемой должности (ему на смену должен был приехать какой-то черт из Москвы), уволить половину охраны, оборудовать пост контроля.

С увольнением директора, совершенно неоправданной и бестолковой мерой, тянуть не стали. Удивительно, что не сняли «до кучи» и главного инженера с начальником охраны. Но это, возможно, только до поры, когда они разберутся со своими кадрами. Тут, надо признать, разобраться уже давно назрел вопрос. Мягкость ВДВ расслабила коллектив. Демократичность порой граничила с анархией. Но ЧП произошло, конечно, не поэтому, – просто так совпало.

Комиссия через пять дней уехала, а лысого оставили доделать кое-какие дела, дособирать необходимые материалы. И началось! Бобик стал всемогущим, и начал «давать из себя» большого начальника. Шатался по территории предприятия и, брызгая слюной, визжал и покрикивал на всех, кого встречал на пути. Особенно доставалось охранникам, которых он, не стесняясь в выражениях, называл врагами и предателями, упустившими государственную тайну. Половине народу, включая работников столовой, грозил сроками, а над другой половиной куражился, что сможет переубедить свое руководство и с коллектора снимут крышу, загонят туда народ с лопатами и заставят гавно перекидывать в отстойник до пенсии без оплаты. К счастью за пару дней управился и отбыл.

Если бы Бобик поменьше «рамсил», а потихоньку доделал работу и свалил, то доехал бы до своей Москвы без приключений. Но Лёша Савельев, из-за которого Костя сегодня попал на «трубу», получивший от лысого свою долю «позитива» и с ней угрозу тюремного заключения, не мог оставить такого хамства без наказания, поэтому позвонил старшему брату и рассказал о гастролере.

Саша Савельев после второго своего тюремного срока сходняком был направлен в небольшой соседний с предприятием город для наведения там порядка. А после третьего срока, когда он был коронован, уже «официально» возглавил местный бандитизм. И хотя сам уже не участвовал в мелких разборках, чтобы по горячности характера не впутаться в очередной «дешевый отмороз», а выезжал только по необходимости на важные «терки», с радостью откликнулся на просьбу брата «побазарить за рабочий класс».

Кое-какие подробности об отъезде Бобика сообщил ему Два Винта и единственное, о чем очень просил: не трогать портфель с бумагами, дабы не «навести». А вот почистить, чтобы все сошло за обычный грабеж, и покуражиться, на что Савельев был с детства мастер, можно.

Ну, так и сделали. За пару часов на машине со своими пацанами Саша прекрасно добрался до «станции обслуживания» лысых толстячков.

Бобик ехал домой с комфортом, попивая «Арарат», крайне собой довольный. Но по пути, на первой от города станции, его купе, которое он занимал единолично, посетили три не слишком вежливых, зато молчаливых и в костюмах (спортивных) гражданина. Перевернув лысого вверх дном, также спокойно как вошли, покинули поезд во время десятиминутной остановки, сели в свой автомобиль Ауди 80 и умчались. Уходя из купе прикрыли за собой дверь, но не плотно, чтобы проводник обнаружил примотанное скотчем за ноги к верхним, а за руки к нижним полкам тело не через сутки, а пораньше.

Бобик висел голый; избитый и напуганный; с выпученными, от боли и страха открывающейся двери, глазами, так как натянутый скотч связывал его главный, такой же ничтожный, как он сам, посиневший прибор с дверной ручкой. На эту пятую точку крепления спортсмены скотча маленько сэкономили, поэтому толстячок несколько неестественно изогнулся. Если бы не побои и вытекающая от головокружения, вызванного непривычным состоянием тела в пространстве, коньячная блевотина, выглядело бы это все комично.

Лишившись зуба; Ролекса; золотых: браслета, цепочки и перстня; почти новых кроссовок Найк; ремня и джинсов Армани; налички; Айфона и Айпада, лысый сохранил две ценные вещи, на которые представители от спорта не посягали: честь и документацию.

Инсценировка ограбления прошла отменно! Кто бы сомневался – матерый рецидивист Мойша, он же Саша Савельев, свое дело знал!

Первый раз он попал за решетку за плохо подготовленную мелкую аферу, поэтому и стал на зоне нареченным Мойшей. И отсидел бы Саша потихоньку свою сухую короткую статью, если бы не юношеская страсть к приключениям. Полез он зачем-то в сомнительную разборку. Никто его об этом не просил, никто его в ней не ждал, дело его совсем не касалось. И все бы кончилось плохо, если бы фраера в пылу потасовки чуть не «расписали» местного авторитета, который случайно под руку подвернулся. Вот тут-то и сгодился Савельев со своей, вернее с отобранной у кого-то по пути, заточенной ложкой. Махнул пару раз… и в трюм. Благодарный авторитет от больших проблем его «отмазал», но отсидеть, в результате, все равно пришлось чуть не в два раза больше назначенного.

Савельев вернулся домой, но сверх быстро снова оказался за решеткой. Причиной, как не странно, стал отец. Работяга, принципиальный мужик старой закалки, с порога заявил, что не потерпит в своем доме уголовника. А идти Саше больше было некуда, ведь квартиру, в которой он жил с матерью после их с отцом развода, отобрали. Саша обвинил в этом отца. А потом, когда скандал запылал, как стог сена, и не только в этом.

– Это ты мне жизнь искалечил, падла, – орал он на весь подъезд, – а теперь признавать это боишься! Это из-за тебя я стал такой! И за решеткой в результате оказался тоже из-за тебя!

Родители развелись, когда Саше пошел десятый год. Но и до этого их совместной жизнью называлось только пребывание в одной квартире со скандалами и рукоприкладством. Кроме ребенка родителей не связывало ничего.

Алексея Петровича жена, с его слов, «окрутила». Он мужик правильный, толковый, смурной и грубоватый. Она: веселая, шустрая, легкая, всегда везде первая. Женился он только, чтобы не говорили, что обрюхатил девку и бросил. Поначалу все думал, что сможет выбить «ветер из задницы», как он говорил, и семейная жизнь наладится. Но не вышло, и довольно долго промучившись, они все-таки разошлись.

Саша с матерью ушли жить в ее квартиру, где одну комнату занимала вонючая, прикованная к постели бабка, а в другой разместились они. А Алексей Петрович сразу же привел в дом такую же мощную и властную, как он сам, лишенную чувства юмора, вкуса и женского обаяния правдорубку Людмилу. Они, не скрываясь, встречались уже давно, но жена терпела и из вредности развода не давала и согласилась лишь когда Людмила забеременела. После этого жизнь матери быстро покатилась в пропасть: она с горя начала «поддавать», да со временем все сильнее и сильнее, и «веселиться» пуще прежнего. Выносить полоумную старуху, которую смерть категорически не хотела забирать и «гулящую» мать, Саша не мог и хотел вернуться к отцу. Но Алексей Петрович, уже достаточно намучился с озорным и неуправляемым мальчишкой, таким же бойким и не погодам смекалистым, как мать; таким же егозой, и проходимцем. Никакие его усилия не могли изменить эти два одинаковых характера. И как ей, вертихвостке, не помогал его кулак, так и этому, стервецу, ремень был не указ. Ненависть к сыну усугублялась еще и тем, что Саша, как зеркальное отражение походил на мать. Поэтому новой семье «чужой» сын оказался не нужен и отец прогнал своего Сашу, употребляя при этом множество непечатных выражений. А потом там родился Лёша.

Саша и правда был очень не по возрасту самостоятельный, и если бы родители расстались, когда он был поменьше, трагедии с матерью, может быть, и не произошло бы.

Территория всего предприятия, как венами, пронизана железнодорожными путями. Чтобы грузовики и другая колесная техника могла свободно перемещаться между цехами, шпалы закатаны в асфальт, поэтому из него торчат только рельсы.

Нелепая, жуткая смерть произошла после смены прямо на глазах у двух десятков работников, идущих вместе с Савельевой к проходной. Мать попала под «маневровый». Как такое могло произойти, ведь они шли одной «кучей», никто не может ответить до сих пор.

Подробностей описывать не станем, – там была непередаваемая картина. По этой же причине даже не предлагаю вам представить себе, что происходит с телом, которое затащило под тепловоз. От Савельевой не осталось практически ничего. Ее растерло и раскатало на три десятка метров. Все свидетели трагедии оцепенели от увиденного. Нереальность медленно исчезающего под тепловозом тела дополняло отсутствие не то что крика Савельевой, а даже хоть какого-нибудь звука. Ужас был такой, что никто, несколько секунд тоже не мог произнести ничего, а заорали на все лады, лишь когда из-под многотонной машины полилась багровая кровяная жижа вперемежку с кишками, костями и ошметками одежды.

В тот день Корнеев первый и последний раз появился на предприятии. Это он заставил машиниста отмывать и тепловоз и пути, а потом потащил к себе в отделение, где сердце бедного старика не выдержало, и он умер прямо в клетке для задержанных.

Машинист второй смены говорил, что от тепловоза, как на живодерне, стало пахнуть кровью и свежим мясом. Этот запах преследовал его повсюду и, проработав всего пару дней, попросил перевести его слесарем в цех. Никому даже в голову не пришло посмеяться над ним или проверить его слова. К машине подходить боялись.

Тепловоз по договоренности с краевой администрацией хотели обменять в области на другой, но оттуда прислали нового машиниста, которому о страшном происшествии рассказали только после того, как он подметил, что в том самом месте, названном «Лида», по имени погибшей, машина издает какой-то странный звук, негромкий, но отчетливый, похожий то ли на стон, то ли на крик и, теряя тягу, притормаживает, словно спотыкается. Это длится, может быть, какую-то секунду, но провал мощности, похожий на толчок, подтверждают все приборы. К счастью, новичок оказался не слишком впечатлительным, да и повышенная, после происшествия, зарплата машиниста сделала свое дело. Он так и работает на предприятии до сих пор. Но удостовериться и в его словах желающих не нашлось.

А ночью на «Лиде» происходит странное мерцание. Ночная смена обходит этот участок дальней стороной, – за соседним цехом. Даже охране Два Винта рекомендовал по ночам не ходить здесь.

Причиной тому стал молдован Богдан Хава́й по прозвищу Обжора. Он, как и ВДВ ничего подозрительного ни в какое время суток здесь не видел, и шел через «Лиду» на четвертый пост. Увидев в ночной мгле его темный силуэт, одна из женщин-работниц подняла такой крик, что разбудила, наверное, весь город. Ответственный и лишенный навязчивых мыслей Обжора подумал, что женщину нужно спасать и бросился ей на помощь, но та, увидев бегущее к ней приведение, упала в обморок. Случай не вполне веселый, так как после этого работница стала заикаться.

Кроме них ничего подозрительного здесь не видит только один человек – Савельев-старший. Несколько раз они втроем ночью приходили на «Лиду» и смотрели, но ничего необъяснимого не увидели. Наблюдательный Обжора предположил, что мерцанием могут быть отблески света, который качающейся на ветру прожектор отбрасывает на стекла цеха, а те на пути.

И вот, после взаимных упреков и «посылов» случился громкий скандал. Он быстро перерос в драку, а затем, также быстро в поножовщину, в которой Мойша в ярости махнул отца ножом по руке и по брюху, как на зоне отточенным «веслом». Хорошо, что в обоих случаях не до смерти!

Подоспевший, живущий в соседнем подъезде Два Винта, к которому втихаря прибежал Лёша, – младший Савельев, когда огонь родственного непонимания только разгорался, вытащил взбешенного Мойшу с окровавленным тесаком в руке на лестничную площадку. Потом отволок к себе домой, притащил сумку водки и закрыл дебошира на пару дней. Сам же вызвал из больницы свою подругу, хирурга Ренату, которая прямо дома зашила старшему Савельеву ножевые. Потом отправил с ней Лёшу с наказом: не отпускать от себя до команды.

К тому времени женщины в семье Савельевых уже не было. С Людмилой Алексей Петрович прожил недолго. Вредное производство быстро свело ее в могилу. Не помогла даже сила характера.

Два Винта остался с Савельевым и два дня ухаживал за раненным, уговаривая не заводить на сына «дело». Водки тоже выпили немало и, в конце-концов отец, то ли замученный уговорами, то ли ослабленный количеством алкоголя, согласился, но с одним условием: «Чтобы я больше этого выродка никогда в жизни не видел! Пусть катится отсюда куда угодно. Не то сам зарежу!». А потом добавил: «И на моих похоронах тоже, Виталий, чтобы его не было. Ответишь!». Два Винта пообещал (в уме держа только похороны, так как умершему уже все равно, а за живого разве поручишься, тем более за бандита, – мало ли что ему в голову может прийти!) и на третий день отправил Мойшу в другой город под протекцию своего однополчанина.

Но Саша Савельев до новой жизни не доехал. В поезде он «обул» какого-то лоха, и почему-то решил, что можно и дальше продолжать ехать в том же вагоне вместе с потерпевшим. Конечно, его скрутили прямо на платформе на глазах у изумленного однополчанина Виталия Витальевича.

Это был очень глупый «заход» и, к счастью, на зоне Мойшу встретил сам Витя Таёжный, за которого Саша расписал на первом сроке фраера. А такая встреча говорит о многом! Поэтому второй срок стал тоже длиннее положенного, но теперь Мойшей Сашу Савельева стали называть без иронии, как в первой ходке, а с подобающим уважением. Главным уроком той отсидки стало понимание, что «садиться» надо, когда это надо, а не как фраер «по залету».

После этого заключения Саша Савельев последний раз вернулся в город. Это довольно длинная история, но рассказать о ней стоит хотя бы для того, чтобы не писать отдельную книгу.

Друзья Савельева не дождались его выхода с первого срока. Ковалев и Огородник женились, и второй вместе с женой и дочкой уехал из города.

С Ковалевым, по правде сказать, Савельева вообще связывало мало: он был больше другом Немоляева, и к нему, семейному человеку, Саша сам не пошел. А Немоляев сначала избегал встречи, но, случайно столкнувшись с Мойшей «нос к носу», торопливо, не поднимая глаз, сказал, что говорить им больше не о чем.

Эта «потеря» не удивила и не расстроила Савельева. Его лучшим другом был Сеньор Помидор – так он в шутку называл простого и необидчивого Лёшу Огородника, который не просто спокойно, а даже с интересом относился к лидерству Савельева. При этом сам Саша, являясь во всем ему примером, не позволял себе «перейти грань» и опуститься до оскорбления или унижения друга.

Сеньор Помидор, в отличие от более осторожных и осмотрительных Ковалева и Немоляева, поддерживал любые затеи Саши, накоторые он был просто мастер. Он участвовал во всех экспромтах Савельева, прекрасно исполняя отведенные ему роли, и благодарный Савельев никогда не пожинал лавры в одиночку, – весь успех, а затем и гонорар от своих выдумок он делил поровну. Зато когда настало время отвечать перед законом за ту авантюру, в которую втянул друга, Саша полностью взял вину на себя, иначе сроки получили бы оба.

В подобное благородство тесть Огородника не верил. Он «капал» дочке на мозги, что, вернувшись Савельев, за то, что «тянул» срок за двоих, либо поставит семью на счетчик, либо сразу сведет с ними счеты и не пожалеет даже ребенка. Жена Лёши не могла больше выносить отцовских страшилок и настояла на отъезде.

А в детстве все свободное время Савельев и Огородник проводили вместе. Чаще всего они тусовались в квартире Огородников, ведь его родители появлялись дома редко, а своего дома у Саши практически не было. Такая свобода «развязывала руки» и будоражила ум Саши на всякие подвиги и приключения. Был, правда, младший брат, но он не мешал. Он рос каким-то странным мальчиком: целыми днями смотрел по телеку исключительно криминальные новости и бандитские сериалы, а после просмотра, не стесняясь старших ребят, репетировал перед зеркалом сценки из увиденного. Ничего другое мальчика не интересовало. «Может, хочет стать актером?» – думали они. Но кем он хочет стать, Саша понял только, когда сам стал Мойшей.

Так и кто бы вы думали, с радостью, в отличие от теперь уже бывших друзей, встретил Савельева после второй ходки? Вот именно: подросший брат Сеньора Помидора – Огород и его дружки: Лёха Беззубый и Корнет.

Первые дни они не давали Саше прохода и «радость» встречи от такой «опеки» быстро прошла. Если «актера» Огородника Мойша мимоходом знал, то этих двух вообще первый раз видел, поэтому как-то не «догнал»: с чего они решили, что он будет сидеть с ними у подъезда на кортах, лузгать семки и учить их правильно базарить? А потом «в случае чего» «пыхтеть» за их хулиганство. Друзья же недоумевали: почему он их сторонится?

Савельев дал понять, что не ищет себе компании, и ничего общего у них нет и быть не может: он не собирается работать, как все на заводе, бухать после смены пиво, а выходные проводить в гаражах или на рыбалке. Короче жить, как все в городе. Беззубый и Корнет оказались более сообразительные, не с первого раза, конечно, но все-таки. А вот настырный Огород, который стал искать встречи с Савельевым уже в одиночку, получил в результате в «пятак». Он так впечатлился украшавшими запястья и пальцы Мойши настоящими, не фильмовскими наколками; так млел, когда немногословный Мойша употреблял настоящие, такие емкие, слова из «фени», причем по делу, а не как все попугаи-обыватели, порой не зная их настоящего смысла; так заглядывал в его ставшие глубокими, спокойными, с умудренным прищуром глаза и рот, с настоящей золотой фиксой, что вывел-таки Сашу из душевного равновесия.

Из воспоминаний детства всплыл тот, «распальцовывающий» перед зеркалом мальчишка и Мойша понял, для чего нужен был тот балаган. Бедняга, насмотревшись попсовых сериалов, начал грезить по зонной романтике, которой в натуре нет и близко, а есть только гнетущая атмосфера и жестокая борьба за выживание, в которой такие клоуны, как Огород ломаются первыми. Но «актер» не унимался и уже «задолбал» вопросами: как там то, как там се? Разумеется, ничего кроме совета не попадать туда, от мудрого Мойши он не добился, но продолжал вести себя в том же духе, все более напоминая шныря. И пока Огород не стал им, а обязательно станет, если попадет на зону, в морду, в качестве первого урока, дать ему просто необходимо. Что и было исполнено.

На следующий день домой к ВДВ, у которого после возвращения жил Мойша, пришла вся троица за сатисфакцией.

– Где Савельев? – с порога спросил Корнет.

– Ты кто такой? – смачно откусывая бутерброд, спокойно спросил Два Винта.

– Виталий Витальевич, это Корнет, – ответил за него Лёха Беззубый, – он на Базе работает.

– Лёха, – сказал Два Винта, выходя из квартиры и подвигая животом «гостей» к лестнице. – Мне все равно где он работает. Я его не знаю, и знать не хочу, а тебя знаю. Почему ко мне обращается «парень с Базы», а не ты? Привет, кстати.

– Здравствуйте, Виталий Витальевич. Извините. Это мы… Вот это Огород, – Лёха вытащил из-за своей спины с огромным синяком приятеля, тот буркнул: «Здрасте…», и продолжил. – Мы не к вам пришли. Извините, Корнет чего-то вперед полез… Савельев ведь у вас живет? Он дома?

Два Винта, не торопясь, жевал бутерброд.

– Савельев? Дома он. Только что его видел: из магазина в подъезд вошел. Зачем он вам?

– Да побазарить с ним хотели! Есть о чем! – опять попер Корнет.

– Только я не пойму: чего вы ко мне пришли? – не слушая реплики, продолжил Два Винта, обращаясь к Лёхе. – Он в соседнем подъезде, ты же знаешь.

– Не… Это мы… это я знаю… Но мы не к Алексею Петровичу. Сашка Савельев у вас ведь живет? – ответил Беззубый.

– Ну, что, Лёха, дадим теперь слово твоему другу? О чем ты, «парень с Базы», хотел побазарить, скажи?

Корнет клацнул зубами от злости. Глаза его налились.

– Да вы гляньте на эту морду! – Корнет подтолкнул Огорода еще ближе к ВДВ. – Он чо про себя думает? Это чо за ерунда? Так с друзьями не поступают…

– С друзьями, говоришь? – спокойно перебил Два Винта. – Может, было за что?

– Не, Виталий Витальевич, – вступился Беззубый, – правда беспредел…

Тут открылась дверь в квартиру. Два Винта, не оборачиваясь, отступил немного в сторону и все увидели на пороге Мойшу. К ужасу «друзей» он был в одних штанах и тапках. В руке держал такой же, как был на ВДВ, тельник. Все тело Савельева украшали тюремные наколки, от которых становилось жутко.

– Знакомый базар слышу, – показав фиксу процедил Саша и стал одевать тельняшку. – А базар в натуре птичий. Бакланы клювами защелкали.

Мойша так посмотрел на пришедших, что те попятились. Огород снова спрятался за широкую спину Беззубого, морда которого покраснела, словно зажглась, и на ней проступили капельки пота. Корнет раскрыл рот и часто-часто заморгал.

– Я, Виталий Витальевич, отойду на коллектор.

Два Винта положил в рот остатки бутерброда.

– Давай, Саш, только недолго. Мы же чай пить собирались. Я сейчас заварю.

– Мне там, Виталий Витальевич, в банку мою с кипятильником, как я показывал, заварите, пожалуйста. Я порожняка толкать не стану, быстро вернусь.

– Давай, – дожевывая, ответил ВДВ. – Папиросы иди возьми. На подоконнике лежат рядом с банкой.

– Теперь, Лёха, – сказал Два Винта, когда Саша скрылся за дверью, – самый подходящий момент вам «слиться» и больше никогда не попадать ему на глаза. Если ты и твой «парень с Базы» думаете, что он сейчас на коллекторе будет вам объяснять почему так произошло, а потом еще прощение попросит, то вы конченные идиоты! Это рецидивист Мойша и вы даже представления не имеете, по каким понятиям он живет. Вот этот, обоссанный, – Два Винта вытащил из-за Лёхиной спины до смерти напуганного Огорода и повернул его лицом к Беззубому, – уже понял, что сейчас кто-то из вас, самый такой смелый, останется лежащим с кишками наружу на пустыре. Понял и очень хочет уйти, а лучше убежать отсюда. И это, чтобы остаться живым, не очень даже стыдно. Мойша скоро уедет, и я сделаю так, чтобы он вас в эти дни не искал.

– Да чо за бредни! – снова выпендрился Корнет.

– Да заткнись ты! – зашипел на него Беззубый. Иногда на Лёху находило затмение, и он становился нормальным, здравомыслящим парнем. – Виталий Витальевич, я понял. Мы уходим. Только, пожалуйста, не говорите никому, что так вышло. И ему тоже ничего не говорите.

– Разумно рассуждаешь, – с улыбкой одобрительно покачал головой и хлопнул Лёху по плечу Два Винта.

Огород, споткнувшись о ногу Беззубого, и схватившись за перила, чтобы удержаться на ногах, не дожидаясь команды, рванул вниз. Лёха, видя, что Корнет «лезет в бутылку», взял его за локоть, но тот выдернул руку и остался стоять, сверля взглядом ВДВ. Беззубый махнул рукой и потопал вниз.

Два Винта, не спуская улыбку, проводил взглядом Лёху один марш и, вопросительно подняв брови, посмотрел на Корнета, словно только его увидел. Добродушное лицо ВДВ просто-таки светилось вопросом: «А-а-а, так это ты тот смельчак?».

Огород пробежал уже два этажа. Беззубый одолевал второй пролет, когда за дверью послышался шорох. До Корнета в этот миг дошло, что еще несколько секунд промедления и в его короткой безоблачной жизни произойдут серьезные и непоправимые перемены. Он повернулся и быстро зашагал по ступенькам.

На площадку вышел Мойша. В куртке, в ботинках, с папиросами в руке. Встал у перила, рядом с ВДВ, закурил беломорину, стал слушать шаги. С площадки последнего, пятого этажа, на котором жил Два Винта, хорошо видна вся лестница.

– Виталий Витальевич, почему подорвали? – медленно, тихо, в своей манере спросил Мойша.

– Ты чего вышел-то? Я думал ты чай завариваешь.

– Чай заварим. Чай нужно не спеша пить. Бакланы где?

– Улетели. Это перелетные. Сказали, что квартирой ошиблись.

– Бывает… – оскалился Мойша и густо плюнул в мелькнувшую несколькими пролетами ниже спину Корнета, и, увидев, что попал, сказал громко, на весь подъезд. – Там, Ермолай, один, я расслышал, на Базе потеет! Вам ничего с Базы не подогнать, Виталий Витальевич?

Услышав это, Корнет уже совсем не гордо, выскочил из подъезда быстрее Лёхи, столкнувшись с ним в дверях. На улице, у дальнего подъезда, стоял бледный и встревоженный Огород, готовый побыстрее уйти. Дождавшись друзей, он спросил:

– Ну, чо, куда? По домам?

– Вот сука, а! – начал мерить шагами расстояние от подъезда до клумбы и обратно Корнет. Он был в ярости. – Лёха, ты чо ушел-то?! Чо вы забздели-то?! А?!

Беззубый закурил. Вторую сигарету протянул Огороду. Тот тоже закурил.

– Вы чо молчите-то, а?!

Корнет плюнул и снова зашагал взад-вперед.

– Пошли, чего стоять-то? – сказал Огород.

– Тебя вообще никто не спрашивает! – выпалил Корнет. – Мы за тебя «вписались», а ты первый забздел!

Лёха Беззубый и Огород молча курили. Корнет подошел вплотную к Огороду и сказал:

– Молчите? Ладно. Раз так, то больше от меня помощи не жди. Даже не обращайся. А общий «косяк» на тебя повешу. Больше отец тебя отмазывать не станет.

– Ты чо, охренел что ли?! – чуть не поперхнулся сигаретным дымом Лёха.

Огород побледнел еще больше и дрожащим голосом сказал:

– Это такой ты друг оказывается?

– Да ссыкло ты, а не друг! Насмотрелся ящика и косил всю жизнь под блатягу, а на самом деле всегда был ссыкло. Чувствовал себя уверенно только рядом со мной, потому что знал, что отец отмажет, «если чо». А теперь пора ответить за аванс!

– Зря скалишься, Корнет, – ответил, бросая окурок ему под ноги, Огород. – Ты меня не подставишь, – я тебя больше не знаю. А вот Савельева пока он в городе ты будешь бояться. Это ты меня вынудил к нему идти, Лёха свидетель, я не хотел. Ты сам ввязался не в свое дело, тебя никто не просил. Ну, ничего, я завтра пойду и извинюсь за этот визит. Не все ж мне только перед тобой извиняться. А теперь, дай пройти! – и, оттолкнув не ожидавшего такой наглости Корнета, пошел по улице.

– Козел, – процедил, смотря вслед уходящему Огороду, сквозь зубы, чтобы он не услышал, Корнет.

– Ну и чего теперь делать? – выбрасывая окурок, спросил Лёха.

– Ничего. Сигарету дай. Ты про него что ли? – закуривая, ответил Корнет. – Да завтра сам придет.

– Не придет… А если услышал, как ты его обозвал, точно не придет. Ты же знаешь, что нельзя так обзывать, он же сто раз говорил, что это самое страшное оскорбление.

– Да ладно, мы ж не блатные, чего ты? Да он просто хотел свалить вот и ушел.

– Нам, кстати, тоже надо идти, чтобы не пришлось бежать, если Савельев выйдет.

– Пошли…

– Много ты лишнего наговорил, Корнет, – доро́гой, закуривая очередную, продолжил Беззубый. – На фига ссыклом его назвал? Когда он зассал-то, что-то я не припомню?

– Да никогда! Когда ему ссать-то было? Знал, что со мной, как за каменой стеной, потому и не ссал. А если бы не я…

– Я тоже ссыкло? – перебил Лёха и внимательно посмотрел на друга. И не дождавшись ответа, продолжил. – Мне чего теперь делать прикажешь?

– В смысле? Ничего…

– В смысле «ничего»? Один останешься? Огорода ты зря обидел. Он единственный кто пострадал, а ты ему еще наговорил такое.

– Единственный? А вот соплю Савельева на моей шее видишь? Это как? Я чего это должен просто так оставить?

– И чего будешь делать? На заточках вызовешь его биться?

– Не-е-е-т, – заблеял Корнет. – Мы с отцом кой чего получше придумали. За него брат его сводный ответит.

– Как? – чувствуя все большее отвращения к идеям Корнета и его папаши, спросил Лёха.

– Да очень просто. С завода на Базу в охрану его возьмем. Мы ему поможем перейти, а потом недостачу какую-нибудь крупную или порчу на него повесим. Барыш нам, а он поедет по зонам вслед за старшим братцем.

– Это без меня, Корнет! – твердо и без раздумий сказал Беззубый. – Я тебе даю слово, что ничего об этом не слышал «если что», но серьезно тебе говорю, что в этом не участвую, даже не смотри на меня так. Старший нас распишет сто пудово! Моргнуть не успеем, как червей кормить будем.

– Посмотрим, – сощурившись, продолжал сверлить Лёху взглядом Корнет. – Надо с отцом поговорить.

Они с отцом стоили друг друга. Это отец привил сынку любовь провоцировать и ставить людей в неловкое положение. А когда сосунок подрос, на этом стало можно и даже нужно зарабатывать. Поэтому и появился у них несколькими годами позже семейный бизнес.

Корнет с Лёликом Веселым и еще одним пацаном на «ухоженном», ворованном Мерседесе занялся по папиной наводке автоподставами. Конфискованную у «кинутого» местного интеллектуала машину с «кривыми» документами «подогнал», конечно, сам майор Корнеев.

Дело сразу пошло и набирало обороты: деньги «обутых» обывателей полились рекой, и вскоре группировка пополнилась «новой» «ушатанной» «бэхой» и еще более несвежим Лексусом. Обе машины без документов, с перебитыми VIN и другими косяками. На БМВ повесили номера, снятые с ржавеющей несколько лет во дворе УВД, брошенной Тойоты.

К сожалению Корнеева, расширяться банде было некуда: как сынок не старался аккуратно привлекать новые кадры, в городе для подобной работы их категорически не хватало. Даже Лёха Беззубый отказался ради быстрого и легкого заработка уходить из охраны предприятия, посчитав несправедливым расклад по дележке, – половину выручки Корнет отдавал папе, себе оставлял половину от оставшегося, а четверть возвращал пацанам. В сущности, каждому доставались копейки. Парни скоро стали проявлять недовольство, но Корнеев запретил сынку идти на уступки, предложив недовольным побольше работать. Кончилось тем, что на Лексусе «работать» вообще стало некому.

Тогда Корнет с папиного благословления отправился в командировку, – набирать состав в другом городе. Но по пути не смог отказать себе поживиться. И вот когда на обочине он с дружками «разводил» очередного «чайника», увидел, как два только что промчавшихся мимо них джипа метров через двести резко остановились. Корнет почувствовал неладное. И чутье его не обмануло.

Это был Мойша, который от такой наглости старого знакомого и радости предстоящей с ним встречи моментально отменил свои дела и остановил машины. Он к тому времени отбыл уже третье свое наказание и «держал» город, тот самый, о котором говорилось ранее. А тут у него под носом, на его дороге «бомбит» такой «полезный» человек!

Джипы начали разворачиваться, а Корнет с дружками, бросив «дойку», уже улепетывал, как мог, в сторону дома. А мог не очень здорово. Старый «очкастый» с двухлитровым двигателем по сравнению с новыми джипами Сашиной бригады тянул, мягко говоря, слабо. Мрачный финал этой неравной погони приближался быстрее, чем летели метры шоссе под колесами «мерина». Но надо ж было и здесь произойти чуду! Впереди из поворота на шоссе неторопливо выехал экипаж ВАИ. В «девятке» находились трое военных. Нужно было только успеть дотянуть до них…

На протяжении нескольких километров водители проезжавших мимо автомобилей наблюдали довольно комичную картину. За машиной военной автоинспекции на довольно близком расстоянии ехал раздолбанный темно-зеленый Мерседес в 210-м кузове, в котором три коротко стриженные головы постоянно оборачивались, чтобы видеть «висящий» на их заднем бампере отмытый до зеркального блеска черный джип. Периодически из-за его грозной морды показывалась фара такого же красавца.

Мойше вскоре наскучил этот цирк и джипы, развернувшись через сплошную, помчались в обратную сторону. Корнет же так до города и «тошнил» за своими спасителями по совершенно пустому шоссе, набранные военной машиной, семьдесят километров в час.

Бизнес пришлось свернуть. Бомбить в городе, где все знали кто такой Корнет, нельзя, а все прилегающие дороги еще пару-тройку месяцев после этого случая «пасли» машины Мойши.

На следующий день, подходя к своему дому, Два Винта на лавочке под деревьями заметил до боли знакомую и еще более болезненно неприятную фигуру заместителя начальника городского УВД майора Корнеева. «Как же этот сосунок Корнет похож на папашу!» – подумал ВДВ, вспомнив борзого, коротко стриженного, невысокого роста, с острыми чертами лица и злыми глазками отморозка.

В такое время на этой лавочке должны были сидеть старушки, но они стояли поодаль и наблюдали картину встречи. «Согнал, козел, – снова подумал Два Винта, – для проведения следственных мероприятий. Излюбленная, затертая до дыр фраза. Сашку что ли дожидается?».

– Здорово, ВДВ!

Два Винта хотел пройти мимо, не обращая внимания, но подумал, что этот визит не спроста и решил принять вызов.

– Здорово, Корнеев, – мрачно ответил он и закурил.

– А я вот сижу, воздух дышу.

– Глубоко не вдыхай только – ты не в своем районе.

– Выходной у меня сегодня, вот думаю с кем пива попить, – он потряс початой бутылкой и отпил из нее, повернувшись в сторону от старушек. – Вот бери, у меня в сумке еще три штуки.

– Что-то ты не там сидишь. Далековато от своего дома ты зашел собутыльников искать.

– Ну, ладно, ладно, чего ты кусаешься! Каких собутыльников? Это ж пиво. Я выходной, хотел тебя пивом угостить, поболтать.

– Так понимаю, что с пивом и тему принес для болтовни?

– Есть одна тема, да. Александр Савельев называется.

– И что с ним?

– Да так, ничего, – отпивая из бутылки, ответил Корнеев. – Думал, ты расскажешь. Бери пиво-то.

– Спасибо, обойдусь. А с ним самим беседовал?

– Нет. С отцом его говорил. Вот минут за десять до твоего появления. А с ним нет.

– Так поговори. Собираешься?

– Все зависит от тебя, – покачал головой Корнеев.

– А я здесь причем? Он взрослый уже. Говори с ним. Тут и с отцом говорить не стоит. От меня тебе чего надо?

– Да вот есть одна проблема – сын у него не живет.

– Может, на то причина есть какая? Отца не спрашивал?

– Почему? Спрашивал. Только он ничего нового мне не сказал. Сын – уголовник, рецидивист. Это я и сам знаю.

– И я знаю. От меня-то тебе чего?

– Ну, он же у тебя скрывается?

– Нет, – закуривая вторую спокойно ответил Два Винта.

– Как же нет, ВДВ, может, ты забыл? Так пойдем, посмотрим.

– Корнеев, ты последний человек, которого я пущу к себе в дом. Тем более, что у меня друг гостит, он не очень обрадуется твоему приходу.

– Слушай, ВДВ, – повысил голос Корнеев, – ты скрываешь у себя бандита…

– Да нет. У меня друг гостит, ни от кого не скрывается, потому что свободный человек. Я ему рад.

– Пока свободный, – отпивая в сторонку от бабушек, попытался поправить Корнеев.

– Ты, начальник, тоже «пока» свободный. Свобода – это такое состояние. Оно может продлиться долго – всю жизнь, например, а может, и нет.

– А если он у тебя чего прячет запрещенное? Ты же не в свидетели, а в сообщники пойдешь, понимаешь?

– Это что, например?

– Не знаю пока. Найдем.

– Ты чего хочешь, я последний раз спрашиваю?

– Чтобы он покинул город и в нем воцарился мир и спокойствие.

– В нем итак «царит мир и спокойствие» вне зависимости от того, в каком городе он находится. Я тебе ответственно заявляю. Сидит тихо, никого не трогает.

– Его внутренний мир, ВДВ, меня ничуть не «колышет». Я про городское спокойствие говорю, – произнес Корнеев, отворачиваясь от наблюдающих старушек и выпивая из бутылки.

– А какое беспокойствие Савельев доставляет городу, можно узнать?

– Беспокойствие в непонимании. В город вернулся рецидивист. В его планы, как я понимаю, посвящен только ты. И делиться информацией, судя по взятому тобой тону, не собираешься. А жаль. Потому, что я тоже должен знать о его намерениях, чтобы предотвратить преступление.

– Какие намерения? Какое преступление, Корнеев? Он совершенно безобиден.

– Даже в школе шалости бывают далеко не безобидные. А тут матерый бандит разгуливает.

– И часто ты видел его разгуливающим? Сидит дома, никого не трогает. Во дворе чего-то делать помогает. Вот лавочку эту, на которой ты сидишь, починил.

– И долго так просидит? Ведь что-то же серьезное должно случиться?

– Почему должно?

– Ну, потому, что началось же уже. С малого пока, но все начинается с малого, как известно.

– Ты что имеешь в виду под «малым»? Может, я чего не знаю?

– Ну, как… паренька одного избил.

– У тебя заявление от того паренька есть?

– Ха, – усмехнулся Корнеев. – Как же с тобой приятно разговаривать, ВДВ! Вот не зря я к тебе в такую даль пришел! Ничуть не жалею!

– Может только пока? Так что с заявлением?

– Нет, ВДВ, ты прав, заявления нет. А знаешь почему? Правильно. Боится пацан мести бандита. И так весь город может погрузиться в страх возмездия от уголовника. А мне нужно чтобы в городе был порядок и спокойствие. Это мой долг священный. Мне за это деньги государство платит. Сечешь?

– Заявления нет. Откуда вести? – дослушал патетику Два Винта.

– Получена оперативная информация.

– Не слишком «оперативная» для одного синяка? Это даже не хулиганка, так, шалость. Ты вон про школы мне рассказывал, так там в каждом классе кто-нибудь с синяком ходит.

– Во-о-о-т… так мы работаем! – торжественно произнес Корнеев. – Даже самая мелкая шалость у нас сразу на контроле!

– И кто ж тебе слил «оперативно»?

– Осведомитель, – после паузы придурковато заулыбался мент и опасливо отпил из бутылки.

– Знаю я твоего осведомителя! Что-то часто он стал время проводить в другом районе, вдалеке от дома. Ты бы поберег его, Корнеев. Чай не чужой, небось. Здесь у нас небезопасно. Сам знаешь – Савельев вернулся. Нарвется ведь твой осведомитель на заточку в бок…

– Не нарвется, ВДВ, не волнуйся. Я ему травмат дал, так что…

– И разрешение справил? – перебил Два Винта.

– Имеется, имеется разрешение.

– Как странно… – задумчиво произнес ВДВ, – а я слышал, что он на учете в психдиспансере состоит и его даже в армию поэтому не забрали.

– Мы, может, о разных людях говорим? – разозлился Корнеев. – У моего все нормально.

– Да мы разве о людях говорим? Мы про «кукушку» толкуем, а это не одно и тоже. Кстати, если все в порядке, чего боевое парню не выдал?

Корнеев весь покраснел и передернулся. Два Винта спокойно закурил третью.

– Ты чего, ВДВ, со мной так разговариваешь?! Я сегодня не при исполнении, отдыхаю…

– А когда я, Корнеев, с тобой по-другому разговаривал? – снова недослушал Два Винта.

– Вот и я не пойму: за что ты на меня взъелся?

– Нет, Корнеев, все ты знаешь прекрасно.

– Да, ладно! Все та история «с бородой» про машиниста, что ли?! Уж давно забыть пора! А-а-а, понимаю, – первое впечатление самое верное! Как тогда я тебе не понравился, так ты с этим и живешь. Ты ж тогда только-только на завод в охрану пришел, да? И сразу такое ЧП…

– Ты прав, – самое верное, и тому уж куча подтверждений была. А забыть, может, и пора, да не забывается.

– Это каких же подтверждений на меня ты насобирал? Я ж на твою «секретку» не вхож?

– Да у меня-то на объекте все в порядке. И как раз потому, что тебя там нет. А вот город один на всех – все на виду. Хочешь со стариком увидеться, кстати?

Корнеев содрогнулся и сделал такой большой глоток, что даже облился.

– С каким стариком?

– С тем самым.

– Чего ты мелешь? Как увидеться?

– Очень просто. Проведу тебя ночью на «Лиду» и повидаетесь. Он там с тех пор так и ходит по путям. Может чего интересного тебе расскажет.

– Ты одурел что ли, ВДВ?! – затрясся от страха и ярости мент.

– А что ты так испугался? Когда заставил старика отмывать пути и тепловоз, – не пугался, а сейчас сбледнул. Разве ты не знал, что он не виноват? Знал. Прекрасно знал, что это был несчастный случай.

– Я, между прочим, должен был до выяснения его под стражу взять!

– Так и взял бы сразу, может, он живой бы остался! А ты сначала поиздевался над невиновным, а потом посадил. И где он умер, не вспоминаешь? С удовольствием напомню – у тебя в обезьяннике.

– Я должен был так поступить…

– Как это «так»? У тебя были показания двух десятков очевидцев, с которыми Лида шла со смены, что старик не виноват.

– Ладно, хватит! Может я и погорячился, – молодой был, а машину все равно нужно было кому-то мыть…

– Ну, это уж не твоя забота была: кому ее мыть. На своей территории я бы как-нибудь сам разобрался: кому что делать…

– А ты не лезь в следственные мероприятия! Это моя территория, – перебил Корнеев. – Так что, квиты. Тем более я сказал, что погорячился, может быть, по молодости лет. И вообще, хватит нам с тобой собачится, ВДВ! Мы ж офицеры, однополчане, можно сказать…

Глаза ВДВ налились кровью, его затрясло. Он накинулся на Корнеева.

– Какой ты офицер! Мент ты поганый! Закрой «варежку» и не вякай! – ВДВ толкнул обратно на лавку, начавшего было подниматься, Корнеева. – Слушай сюда, вонючка ты пивная! Ты хоть раз друзей в бою терял, а?! Сядь, сука, я сказал! Ты, падаль, в окружении хоть раз отстреливался до последнего патрона?! Ты хоть раз раненного из-под минометного выносил?!

– Виталя, Виталя! – закричали бабушки и побежали к лавочке. – Отпусти его, Виталя, Бог с тобой, не связывайся!

Мойша услышал крики во дворе и выглянул из окна. Корнеев, спасенный старушками встал, а Два Винта наоборот сел на лавочку, держась за сердце. Мойша метнулся в комнату, напялил тельник и побежал вниз, забыв даже, что босяком.

– Вот что, – сказал, уходя, Корнеев, – разговора нормального не получилось. Беру тебя в разработку за укрывание преступника! Я найду способы очистить от него город. Обещаю вам! – торжественно заявил он, обращаясь почему-то к бабушкам.

– Ишь ты, обещает он, огурец в кобуре! – зашипели на него на все лады старушки. – Иди отсюдава, окаянный! Защитник тожа выискался! Глаза-то вон залил и драку устроил! Мы вот начальнику твоему скажем, как ты хулиганишь, бессовестный!

Корнеев схватил свою сумку с пивом и быстро зашагал прочь. Когда Мойша подбежал к лавочке, он был уже далеко. Савельев рванулся было догонять, но Два Винта успел схватить его за руку.

– Куда ты босяком!

Саша посмотрел на свои ноги в пыли и со свежим порезом от осколка бутылки, полученным прямо тут, у лавки.

– Это Корнета пахан?

– Да, Корнеев, – ответил ВДВ.

– Давно не видались…

Они смотрели на быстро удаляющегося мента. Вдруг он остановился, и из кустов к нему вышли две фигуры. Большая и маленькая. В опускающихся сумерках и на таком расстоянии было не разобрать кто эти люди, но Мойша и Два Винта поняли, что это Лёха Беззубый и Корнет, который получил от папы сумку с тремя бутылками пива и, судя по взмахам рук, какие-то инструкции. После этого группа разошлась в разные стороны. Корнеев пошагал дальше, а сынок с другом скрылись обратно в кусты.

– Виталий Витальевич, что за дед? – тихо спросил Мойша, закрывая за собой входную дверь. – Я, выходя из подъезда, его на лавке срисовал.

У окна на табурете перед, ставшей коричневой от заварки банки с кипятильником, сидел, чуть сгорбившись, невысокий старичок в выцветшей полосатой рубашке и кепке. На этом табурете всегда сидел Мойша – это было его любимое место.

Незнакомец, не обращая внимания на пришедшего, разминал пальцами просыпанный на подоконнике черный чай и нюхал его.

– Проходи в комнату, – кивнул Два Винта.

Мойша прошел короткий коридор, из которого увидел силуэт гостя и вошел в комнату.

– Отец, местечко мое ослобони. Я чай пить стану, – бросив мимоходом взгляд на старика, произнес Савельев.

– Не гоже так гостя встречать, – сказал мужчина и повернулся, – да и поздороваться ты забыл, входя. Или сейчас в кентовке таких понятий не втусовывают?

Это был Дядя Миша. В детстве Саша, как и многие в городе, испытывал страх от одного лишь упоминания этого имени. Но детство прошло, и вместе с ним ушел и страх. Его место заняло гораздо худшее чувство – отвращение. Очень уж Дядя Миша сомнительная фигура.

Савельев не знал как себя вести. Такого с ним не бывало уже давно. На зоне все понятно, но на воле?

С одной стороны, встретились два уголовника, два рецидивиста. С другой, Сашины «пляски с ложкой» не идут ни в какое сравнение с двумя хладнокровными убийствами Дяди Миши, который Савельеву по возрасту еще и в отцы годится. Один больше половины жизни с четырьмя подсидками провел «за забором», другой только освободился со второго срока. Первый авторитетный вор, другой… А что, собственно, другой? Про себя Саша уже все знал, но что подумает гость, да еще такой «мутный»? Беда, правда, не в том, что надумает себе Дядя Миша, а в том, что в отличие от братвы, Мойша не считал гостя «правильным». Некоторые противоречия в положении не давали покоя Савельеву с тех самых пор, как он окунулся и стал своим в криминальной среде. Может, как раз сейчас все выяснится? В том, что рядом с ним наседка он не сомневался. Но чтобы «выкупить» и отсечь все ложные мысли, сначала надо послушать, о чем базарить станет.

Подождем. Ситуация слишком неоднозначная, а встреча вряд ли случайная. Мойша решил сыграть на том, что растерян и даже смущен неожиданным появлением авторитета.

– Дядя Миша! – потупился он. – Как же, Дядя Миша, не признал, звиняйте! Учили люди, а то ж…

– Кто учитель? – также спокойно продолжил пожилой мужчина.

– Статья…

– Стой, стой, – перебил Дядя Миша, – ты уж совсем не в ту степь коней погнал! Я ж не вертухай, да и мы с тобой не в хате. За твои статьи мне все известно. Да и не только за них. Я вообще все про тебя знаю: и про паровоз, и про раскрутку… Только статья – не учитель. Мне Виталий сказал, что погоняло у тебя? Так вот за него и ответь. Кто нарек? Если правильные люди, то и я тебя так называть буду.

– Витя Таёжный на первом сроке.

– В ёлочку. Еще кого знаешь?

– Базарова, Иглу.

Повисла небольшая пауза. Дядя Миша не спеша разминал чай и смотрел на свои пальцы.

– Не прощаешься с пацаном, значит, не все знаешь. Отъехал Игла, упокой его душу.

– Когда?

– Два дня.

– Помог кто?

– Некс. Перебор по «черненькой».

Помолчали.

– Помянем? – нерешительно предложил Мойша.

– Я с ним не чалился и дружбу не водил. Но люди разное про него базарят. Много муток имел за собой. Так что, ты помяни, – он твой сиделец, а я не стану.

– Тогда, может, чаю заварим?

– Некс. Чай у меня попьем.

Дядя Миша замолчал. Неожиданная новость о смерти Иглы еще больше сбила Мойшу с толку. Он никак не мог понять: как же вести себя и продолжал играть лоха. Он стоял, как школьник, не смея вымолвить ни слова.

«Откуда он может знать о смерти Иглы? Прокладка? На понт берет? Этот еще «некс»… Уж никто на зоне давно так не говорит. Старая закваска. Ладно, не собьешь, поботаем, мне все равно, тоже кое-что из старого знаем!» – подумал Саша.

– Я, кстати, тебя ждал. Почему сразу не пришел, как откинулся?

– Малявой братва не подогрела, – в раздумье, ответил Савельев, – беспонтово порожняком килять…

– Ну, мне особых подгонов-то и не надо. По-босяцки, замутку бы взял, да пришел, – и по-доброму засмеялся. – Ты что ж, зря что ли Мойшей нареченный? Придумал бы что-нибудь. А теперь получается, что это я явился нефеля канючить.

Потом после паузы добавил, с прищуром глядя на собеседника, пытаясь уловить его реакцию на сказанное.

– Ладно, я знаю, почему не заглянул…

– Я Тальянку не ломал, сыскал кемарку скоро, – перебил Савельев.

– Это я не сомневаюсь. Не о том базар. Ты мозговал: как дальше жить, будешь, какой дорогой пойдешь. Словились бы сразу, – все, назад уже не поворотишь.

Снова помолчали.

– Да, это выбор… Мне так не проканало. За меня вопрос как дальше жить: по понятиям или по законам их сучьим, первый срок порешал. Десятка от звонка до звонка, и все, – сразу ясность полная. А вот с тобой непонятка…

Дядя Миша сощурился еще сильнее и пристально посмотрел на Сашу.

– Ты когда за Таёжного вписался и тебе срока накинули, неужели в тот момент не определился: кто ты есть по жизни?!

Дальше случилось удивительное. Пошел такой разговор, что Два Винта даже рот раскрыл. Слова каждого произнесенного предложения он понимал, но окончательного смысла всей фразы, как не пытался, уловить не мог. Непонимание усугубляло еще и полное отсутствие интонации говорящих, хотя что-то подсказывало ВДВ, что они выясняют отношения: такие четкие, резкие фразы они бросали друг другу, так зло сверкали глаза Мойши, и так все более издевательски кривился рот Дяди Миши. Но как при этом они говорили! Ровно, мерно, спокойно, без повышения голоса и остановок они беседовали буквально пару минут. Два винта первый раз слышал настоящую феню, которую не зря называют блатной музыкой. Не отдельные слова, укоренившиеся в современном лексиконе, которые использует практически каждый, а именно сам разговор. Слушал с восхищением, но в тоже время с горечью и досадой на эту странную, несправедливую жизнь. Жизнь, внутри которой, как в коконе, живет другая – мерзкая, отвратительная, отравляющая и без того сложную и неприглядную наружную оболочку, но где говорят на таком красивом языке. И еще Два Винта никак не мог понять и даже винил себя в том, что их встреча с Савельевым не произошла раньше, когда этот парень из рабочей семьи, про которого рассказывают каким смышленым, умным, веселым пацаном он рос, стал на равных, на одном языке, разговаривать с матерым рецидивистом, беспощадным убийцей, известным в уголовной среде как Дядя Миша.

Тридцать один год из своих шестидесяти трех Дядя Миша провел в тюрьме.

Он приехал сюда на стройку семнадцатилетним юношей сразу после школы. Предприятие уже функционировало, но продолжало достраиваться. Не было еще двенадцатого цеха, а четвертый, шестой и одиннадцатый только заложили. Кроме того, строился город, поэтому целый год до армии скучать бы не пришлось.

Миша учился хорошо, но решил, что поступать будет после службы. Она должна остудить характер, дисциплинировать его. Очень уж он был отчаянный, заводной парень. В этом Саша Савельев очень похож на него – такой же жиган!

И проявил Миша на новом месте себя практически сразу. Без лишних раздумий он «отбил» у другого работника, женщину. Именно женщину, – она была на девять лет старше молодого повесы. Да не просто «отбил», а еще и сделал ей предложение, которое та приняла, и в том же году они поженились.

По поводу свадьбы, в очередной призыв Миша не попал, и Советская армия вместе с Военно-морским флотом ждали его уже девятнадцатилетним. Но не дождались. И виной тому стали грибы.

Заметил как-то Миша, что жена полюбила с лукошком в лес ходить. Да вот только почему-то все без мужа. Возвращалась довольная, усталая, а грибов приносила – на одну жарку не хватит.

Решил тогда Миша, что должен жене сюрприз устроить, – неожиданную встречу в лесу, и «помочь разобраться с грибами». Взял ножик кухонный, самый большой, специально для большого гриба, и отправился вслед. Но опоздал маленько. «Нарисовался» в лесу у жены другой помощник – Коля слесарь. Как и Миша без лукошка, зато с прекрасным настроением и очевидными намерениями. Отошли Коля с Мишиной женой поглубже в лес, встали к дереву и давай миловаться. Миша нож из кармана достал и, не скрываясь, вот как есть, пошел к ним. Жена, увидев приближение супруга, закричала, вырвалась из объятий любовника и побежала. А Коля остался. Рассчитывал ли он отбиться брошенной корзинкой, или думал договориться с Мишей? Возможно, совершено спокойный внешний вид обманутого мужа, придал ему уверенности в благополучности исхода? – теперь уже никто не узнает. Получив три удара в живот, Коля перестал быть сантехником и отправился к праотцам, а Миша отправился искать жену.

Оказалось, что жена не только быстро бегает, но еще и знает куда бежать в таких случаях. У кромки леса Мишу уже ждала милиция.

Так, в девятнадцать лет вместо армии Дядя Миша впервые попал за решетку на долгие 10 лет. Могло быть и больше, но смягчающие обстоятельства: мотив убийства, сотрудничество со следствием, не оказание сопротивления при задержании, первая судимость, сделали свое дело.

В этой отсидке решилась Мишина судьба. К нормальной жизни пути он отрезал навсегда. Освободившись, он мог поехать куда угодно, – его приняли бы в любой «малине», в любом городе, но по воровским понятиям, чтобы стать настоящим авторитетом, Дядя Миша должен был завершить кое-какие дела по месту жительства. И он вернулся «за разводом».

Удивительно: как никто не подсказал ей, что нужно не только развестись с Мишей, но и до его возвращения раствориться на бескрайних просторах Союза? Неужели она думала, что за все эти годы, что она тут «гуляла-виляла» Миша ее простит? Тоже осталось тайной.

Приехавший на место преступления молодой оперативник, а ныне начальник городского УВД, увидел лежащее возле подъезда на боку тело женщины в луже крови. Рядом на лавочке, непринужденно сидел и попыхивал папиросой мужик в кепке и закатанной по локти рубашке, с синими от тюремных наколок руками. Это был Миша. Но не тот «горячий» восемнадцатилетний юноша, перед которым был распахнут весь мир, а настоящий урка. Он нарочно выволок жену на улицу и зарезал демонстративно, на глазах у всех соседей. Поэтому бежать, скрываться, оказывать сопротивление он не собирался, а с чувством выполненного долга спокойно дожидался, когда за ним приедут.

– Начальник, волыну спрячь, – оскалившись, сплюнул в сторону при виде, достающего из кобуры пистолет опера, Дядя Миша. – Я сюда ненадолго заехал. Развод получить. Но мне обратно надо. Так что, давай, звони «пожар». Банкуй, не тяни, – и встал, выставив вперед руки под браслеты.

Назначенные приговором 15 лет за умышленное убийство Дядя Миша не отсидел. К несчастью случилась амнистия 1994 года, под которую он попал, как «отзвонивший» 2/3 срока.

Он мог бы и не выходить, – свободен он был именно в тюрьме, – она стала его домом. Надо было только немного напортачить, чтобы накинули срока и остаться на отсидке, но шел самый разгар «лихих девяностых» и разбушевавшемуся беспределу требовался настоящий воровской контроль. Бывших на свободе авторитетов «валили» каждый день. Новые порядки стали устанавливать гопники, бакланы и фраера. И Дяде Мише, у которого из его «пятнахи» прошло не 2/3, а только 9 лет, как и многим другим ворам, не собиравшимся на волю, пришлось бросить дела и «откинуться» для наведения порядка в стране.

Та амнистия 1994 года хоть и называлась «политической и экономической», освободила множество матерых бандитов, в том числе и рецидивистов. И это в такой сложный, переломный для страны момент! Примерно такая же, правда с худшими последствиями, история произошла в 1953 году, когда амнистия Берии выпустила на волю банды отморозков, захвативших целые города. Но то ли история склонна к повторам, то ли потому, что страной руководил «кто ни попадя», а вернее, все подряд, – распоясавшийся бандитизм подкрепили новыми силами.

В общем, как и следовало ожидать, окунувшись в водоворот криминальных событий, очень скоро Дядя Миша получил свой очередной срок – семь лет.

Потом была еще одна ходка, за какую-то такую ерунду, что можно было и «условным» обойтись, но убийце-рецидивисту дали целых пять лет.

После этой подсидки вот уже почти десять лет Дядя Миша все время проводит в своей голубятне, что на окраине города, а в ту самую квартиру, где восемнадцатилетним парнем поселился с женой, ходит только спать, да и то не всегда.

Кроме Дяди Миши судимых здесь нет. Город, конечно, есть город, тем более довольно крупный, сосредоточенный вокруг производства. Поэтому чего только в нем не случалось. В том числе и суды, и статьи, и сроки. Но людей отсидевших в тюрьме не то что просили «покинуть территорию», а просто не пускали обратно. Их семьи, у кого они были, выселяли.

Особенно много конфликтов происходило во времена строительства, когда приехавшие шабашники выясняли отношения и делили сферы влияния (чащевсего на женщин). Тогда-то и появилось местное отделение милиции, ставшее впоследствии УВД с довольно большим штатом. Возглавил его майор Никитов, – пьяница, лентяй и ходок. А когда он в очередном загуле утонул в реке, Управление передали «в руки» молодого, толкового опера, который за год до этого «взял» на месте преступления убийцу-рецидивиста по кличке «Дядя Миша». И не просто «взял», но и «наладил контакт» (но об этом в городе кроме них двоих не знает больше никто). Каким образом ему удалось это сделать, тоже не ясно, ведь Дяде Мише от «воли» ничего не нужно, – он все имеет на зоне. Как бы то ни было, их «дружба» тянется с того самого знакомства у подъезда, то есть уже более 30 лет.

Именно благодаря начальнику УВД Дядя Миша возвращался в город трижды, после каждой своего срока и не потерял, как Мойша, квартиру. Благодаря ему же, Дядю Мишу не трогает самодур Корнеев, а все простые менты обходят стороной. А начальник через Дядю Мишу узнает такие вещи, которые бестолковый Корнеев со своими «следственными мероприятиями» узнал бы только через несколько месяцев, а может и совсем бы не узнал.

– Тебе, кстати, фартануло, что Корнеев твое возвращение прощелкал. Удивительно: как он тебя в город пустил? Может, планы какие имеет? – Дядя Миша, после паузы, прищурившись, снова посмотрел на Мойшу, в который раз наблюдая за его реакцией. – Не словились еще?

Саша от этого вопроса передернулся. Терпение его заканчивалось. Он все больше убеждался в своей правоте в отношении авторитета.

Дядя Миша находится в городе с личного разрешения начальника УВД. Подобное исключение в «закрытом» городе просто так не делается. Кроме того, Дядя Миша по воровской терминологии – химик, а УДО в блатном мире не приветствуется. В оправдание его досрочного освобождения можно поставить ситуацию, при которой он вышел на свободу, но все же. А главное, что терзало Мойшу больше всего, это предположение, что старик ссученный.

Авторитеты на зоне уже давно сменились, но новые про Дядю Мишу все знают и относятся к этим сведениям спокойно. Старик жил и живет по понятиям, химиком стал по решению того, почти двадцатилетней давности, сходняка, на воле сделал много, не портачил, своих никогда не «сливал». Не было случая, чтобы из-за его знакомства с начальником УВД у кого-нибудь из блатных случились неприятности. Наоборот, через него братва узнавала о ментовских «прихватах» и других делах. С его помощью удавалось вовремя избавится от ненужных «головняков» и сомнительных людей, и это «покрывало» некоторые противоречия.

Не смотря на это, Саше не нравился этот гнилой базар с заездами: сначала про то, как жить, а теперь о каких-то мутках с Корнеевым, который для Савельева стал чуть ли не кровником. Дядя Миша не был на зоне всего-то пару-тройку лет, но может, уже чего-то забыл? Не напомнить ли ему, что понятия там остались прежние: «икшаться» с ментами – западло!

– Не успели, – оскалился он в ответ, вспомнив вчерашний вечер, и хотел сплюнуть, но вспомнил, что находится в комнате.

– Не торопись…

– Я эту падаль после первой ходки марануть не успел.

– За это не режут. Ты же не беспредельщик.

– Я не за пожар звоню. Тут другое. Это же он устроил так, что возвращаться мне стало некуда. Мать под поезд прыгнула, пока я чалился, фатеру ее отобрали, а папаша так встретил, что неделя не прошла, как откинулся и тут же снова на кичман.

– Знаю эту историю, – посмотрел на ВДВ Дядя Миша. – Потому и здесь. Мента не трогай – не за то закроют. Да и не туда.

– Фатеру как вернуть?

– Как? – усмехнулся Дядя Миша. – Никак не вернешь. Да и на что она тебе?

– А раз никак, то мусора в расход.

– Со жмура, думаешь, воротится чего?

– Поквитаемся хоть.

– Вот мастак, Таёжный, погоняло прилепить, а нагрузить не научил! Еще раз говорю: мента не трогай, он нужен. А жилье мы тебе справим, не ссы. Не здесь, в другом городе, неподалеку будешь жить. Там и дело для тебя есть: пацаны без смотрящего сидят и уже ерундить начинают. Через пару дней туда снимешься, а пока у меня перекантуешься, – тут тебе нельзя больше…

– Спасибо, я здесь нормально! – Савельев устал слушать Дяди Мишины «загоны», и, зло оскалившись, по блатному подтянув штаны, не дотрагиваясь до них пальцами, демонстративно, широко расставив коленки, сел перед Дядей Мишей на корточки, выказывая этим жестом полное неуважение к его авторитету.

– Быка не врубай, бивень! – резко ответил Дядя Миша и пнул ногой Мойшу так, что тот сел на задницу. Потом спокойно продолжил. – Чего барагозишь? В отрицалово будешь с мусорами гонять, а со мной не надо. Тебе пока слова никто не давал и мнением твоим не интересовался. За тебя сходняк все порешал, вот малява, – и он достал из кармана маленькую, свернутую трубочкой бумажку. – Тебе Таёжный ничего для меня не подогнал потому, что я сам все знаю. Или ты все еще думаешь, что Мойша умнее других?

– Фуфло, – спокойно сказал Саша, поднимаясь. – Со мной никто не откидывался, – откуда весточка?

– Птичка принесла, – тоже спокойно ответил Дядя Миша.

«Так вот откуда Дядя Миша в курсе всех блатных дел! – осенило ВДВ. – Он уже два года не сидел, но знает все о всем и всех до мельчайших подробностей. Это ж его голуби работают!».

– Слушай сюда, парень. Ты пока еще не свояк даже, так только, фраер приблатненный, а уже считаешь, что можешь со мной на равных базарить, свое отношение ко мне показываешь. Я на тебя не в обидках: вы, молодые, много чего попутали в блатной среде. А я пацан старой закалки и твои авторитеты: Таёжный, Базаров, – для меня так, школота, хотя первый старается правил придерживаться. Игла, кореш твой, так вообще беспредельщик косячный был. Кто короновал-то его? Как можно короновать пацана без мозгов? Он же должен вопросы решать, а у него кастрюля с черненькой вместо башки. Вы за что, объясни мне, уважаете его? Что он всю зону подсадил? На вас ведь дело оставить нельзя!

Дядя Миша замолчал. Сидел разминая пальцами чай.

– Это не я их прошу, а они меня, запомни это.

Снова замолчал. Дядя Миша стряхнул с рук чаинки, наклонился к подоконнику и потихоньку подул на просыпанный чай.

– Врубись: за тебя ни я, ни братва не пострадает. Нам, что есть ты, что тебя нет… Ты нормальный пацан, из тебя выйдет толк, но будешь кипишить – пропадешь. И мне фаршмануться из-за тебя не в масть. И самое главное теперь. Есть только один человек, которому ты небезразличен. И этот человек сейчас висит, а мусор твой кружится рядом, как шакал, и только об одном и думает: как бы его зачалить и нагрузить по полной. А этот сидит в параше, молчит и помочь не просит, как будто чужой. Мне пенсионеру приходится самому в его головняки впрягаться. Смекаешь, пацан, про кого базар?

– Да, – покорно ответил Мойша после паузы и поднялся. – Виталий Витальевич, я рябчика заберу? На память. Все, хиляем.

Уже на пороге, когда попрощавшись, Дядя Миша стал спускаться вниз, Мойша повернулся к ВДВ, крепко пожал ему руку и сказал:

– Виталий Витальевич… Лёшка, мой братан сводный… Мы редко видимся, и не знаю, свидимся ли теперь вообще. Посмотрите за ним, пожалуйста… Что б нормальным человеком стал. Не как я… И еще… Где бы я ни был, вы всегда можете рассчитывать на меня.

Два Винта, едва сдерживая слезы, ответил.

– Саша, не мне тебя учить… но прошу тебя… я знаю… я видел… Мы не на войне… только она оправдывает убийство… даже месть не оправдывает… береги себя…

Они крепко обнялись. Савельев пошагал вниз, а Два Винта прошел в комнату и посмотрел на них в окно, на котором осталась Сашина банка с кипятильником и рассыпанная пачка чая. Так мало, чтобы не чувствовать себя одиноким, но так много, чтобы в груди защемило от одиночества.

Через три дня после этого Саша Савельев покинул город и больше в него не возвращался.

Что же произошло дальше? А дальше, как ни странно, нужно вернуться назад, к месту появления московской инспекции, то есть почти на пять лет вперед.

Комиссия не нуждалась ни в каких решениях, – она с ними уже приехала. Это стало понятно довольно быстро, когда с совещания удалили директора. Остался его заместитель, Два Винта, главный инженер, начальник «очистки» и сами проверяющие. Предшествовал выдворению такой разговор.

– Самое простое и надежное решение, – это поставить фекальный насос с режущим элементом. Вернее, поставить этот элемент на уже существующий насос, – предложил «гостям из центра» начальник «очистки».

– Нам не нужно простых решений! – парировал старший комиссии. – А по поводу надежности, то насос можно вывести из строя и история повторится.

– Почему она должна повториться? – спросил директор. – И именно таким образом? Как правило, дважды на одну и ту же уловку злоумышленники не идут…

– Да? – повысил голос старший и привстал, чтобы показать себя директору. – А мы утечку информации уже берем за правило? Вы хотите сказать, что это станет здесь нормой? Или вам известны наперед все мошеннические ухищрения, но вы нас в них не посвящаете?

Наступила тишина. Она могла стать гробовой, если бы не шуршание, которое издавал, ерзая на стуле, главный инженер.

– Если выйдет из строя насос, то ничего уже точно не «утечет», – робко продолжил начальник «очистки», разряжая «наэлектризованную» атмосферу. – Дело в том, что из коллектора вода поднимается вверх, в первичную обработку. А поднимает ее, как вы понимаете, не какое-то чудо, а насос. Его просто нужно дополнить режущим элементом.

– Вся процедура займет полдня, – добавил главный инженер.

– Виктор Семенович! – снова привстал старший, обращаясь почему-то к главному инженеру. – У вас на предприятии произошел, мягко говоря, серьезный прокол, по вашей части, кстати сказать, тоже не в последнюю очередь! Не понимаю, как можно было не предусмотреть на выходную трубу элементарную сетку, хотя бы!

Главный инженер перестал ерзать, окаменел и хотел что-то сказать, но, видя его состояние, директор пришел на помощь.

– Она есть на «очистных», поэтому дублировать ее на коллекторе никакого смысла не было. Мог бы произойти лишний засор.

– А вы и в правду считаете, что засор хуже произошедшего ЧП?

– Вы понимаете… – начал было главный инженер.

– Минуточку! – прервал старший. – Это еще не все! На предприятии такого уровня безопасность должна быть возведена в степень! Элементарная копеечная сетка могла бы предотвратить крупную утечку и возникший в связи с ней международный скандал! И что толку в уловителе на «очистных», если секрет до них не дошел, а был выловлен из коллектора? Коллектора, который находится ни в вашем ведении, Владимир Николаевич, – обратился он к директору, – ни в вашем! – и посмотрел на начальника «очитки». Затем продолжил.

– Как такое могло получиться, что коллектор находится между двумя заборами и по этой причине никем не охраняется?! И после этого вы позволяете себе разговаривать с комиссией о чудесах подъема воды на четырехметровую высоту! Я прошу вас, Анатолий Викторович, взять себя в руки и подобным образом разговаривать со своими внуками, а не со старшими по званию, как минимум!

Начальник «очистки» опустил глаза. По коже главного инженера пробежал холодок. До всех вдруг стало доходить, что приехали не такие уж дилетанты, как показалось сначала. Их старший подтвердил эту мысль, продолжив.

– Мы не хуже вас знаем устройство канализации и очистных сооружений, а, учитывая произошедшее здесь ЧП, могу сказать, что и лучше. Вы, Анатолий Викторович, в своем рассказе пропустили очень важный этап. Вода после коллектора собирается в отстойнике, и только из него насосом перегоняется в первичную обработку. Если бы все было устроено так, как вы нам описали, то «секрет» бы вряд ли всплыл в люк коллектора. Вы инженер и понимаете, что насос, создавая мощный поток, не дал бы всплыть пенопласту, а моментально затянул его…

– Я немного упростил… – попытался оправдаться бледный начальник «очистки», но старший не стал слушать его, и повысил тон.

– Еще раз повторяю! Теперь для всех! Упрощайте в рассказах детям, чтобы не перегружать их несформировавшееся сознание. А с нами, давайте договоримся: разговаривать вы будете, по меньшей мере, как с равными себе! Договорились?

Все кроме ВДВ кивнули. Последняя фраза была произнесена настолько убедительно и властно, что даже члены комиссии кивнули тоже.

– Поэтому, никаких уничтожающих элементов в системе быть не должно! Наоборот. В случае повторения произошедшего, нам необходимо понимать: какая именно информация «утекла». А это, в свою очередь, поможет найти того, кто ее «слил». Это понятно?

– Ваш режущий насос, кстати сказать, можно вывести из строя каким-нибудь тяжелым предметом, – после возникшей паузы вставил заместитель старшего комиссии.

Главный инженер повернулся к нему, готовясь что-то ответить, но его снова опередил директор.

– Каким образом? Ударив по нему?

– Владимир Николаевич, – язвительно и с нарастающей злостью переключился на директора заместитель старшего, – мы же уже дали вам понять, что разбираемся в устройстве очистных сооружений! Мы, к вашему удивлению, можем даже рассказать, как работают сортиры, но сейчас в этом нужды нет. Поэтому если вы решили продолжать разговор подобным образом, то сообщаем вам еще одну деталь, – узнать которую, судя по допущенной на вверенном вам предприятии оплошности, вам будет совсем не лишним. Насосы в системе стоят не погружные, а значит ударить по ним какой-нибудь железной трубой или арматурой действительно можно. Но вряд ли тогда будет повреждена режущая часть. Зато если эта арматура или труба окажется внутри отводной трубы…

– Прошу прощения, – улыбнулся директор, – но каким образом этот посторонний предмет будет перемещаться по канализационной трубе?

– Арматура было сказано в качестве примера, – спокойно сказал старший. – Это может быть любой тяжелый, твердый предмет.

– Кирпич, например… – задумчиво сказал директор, но, поняв, что у членов комиссии от его шуток портится настроение, попытался быстро перейти к делу. – Опять извиняюсь, но вы ведь знаете, что вода по канализации движется самотеком, без напора. Угол наклона в ней настолько мал, что никакой тяжелый предмет не сможет перемещаться тут самостоятельно.

Все замолчали.

– Он может быть привязан к чему-то легкому! – выдал торжественную догадку Бобик.

– К чему?.. Тяжелое к легкому?.. Зачем?.. – изумился до крайности главный инженер и нервно начал протирать очки.

– Повторяю, – обратился лично к Бобику, директор, – в ней нет… в ней практически нет потока.

– Хорошо, хорошо! Давайте оставим эти предположения, – заговорил заместитель старшего, понимая, что адъютант «ляпнул» полную чушь. – Самый простой пример: пусть это будет металлический шар, который по естественному уклону сам докатится до насоса и переломает все ножи. Шару уклона будет достаточно?

– Металлический шар?! – засмеялся директор. – Да вы что, господа?! Откуда ему взяться в канализации?

Члены комиссии недовольно переглянулись. Действительно, – они так хорошо начали, а теперь одна их глупость следовала за другой. Выход снова нашел Бобик.

– Вы что, – завизжал он в бешенстве, – серьезно решили, что в вашем положении можно еще и издеваться над московскими проверяющими?!

– Да, Владимир Николаевич, правда. Может, вы знаете все содержимое канализации? Или вам известны все приемы, на которые могут пойти террористы? Или начальник вашей охраны может поручиться, что ни при каких обстоятельствах металлический шар или другой предмет не попадет в слив? Виталий Витальевич, вы знаете, как будут действовать злоумышленники? – спокойно, но строго, привстав, чтобы лучше видеть собравшихся, сказал старший, обращаясь сначала к директору, а затем к ВДВ.

Два Винта сидел, понурив голову, и молчал. Он понимал, что вопросы риторические и не знал: зачем директор так заигрывается?

– Я, Владимир Николаевич, вижу вам смешно находиться с нами. Ну, что ж, мы вас позабавили немножко и больше не задерживаем. Вы вполне можете покинуть совещание, – закончил свою фразу старший и повернулся к молчавшему все это время четвертому члену комиссии. – Алексей Алексеевич.

– Просто вы делаете нелепые предположения, – снова «подлил масла в огонь» директор.

– Владимир Николаевич, – сказал старший, принимая, у Алексея Алексеевича какие-то бумаги, и не глядя на директора. – Нелепым можно назвать ваше поведение в сложившихся обстоятельствах. Мы пригласили вас на это совещание с тем, чтобы вы помогли нам с решением очень важных, судьбоносных даже, вопросов. Вместо этого вы позволяете себе посмеиваться над комиссией по предотвращению подобных ЧП, которая может сделать выводы совсем не в вашу пользу. Могут пострадать и ваши коллеги, находящиеся здесь. Вы, наверное, недопоняли, что судьбы всех собравшихся находятся в наших руках. Мы сейчас поможем вам немножко осознать: кто мы и кто вы.

– Директор я, – мрачно буркнул Владимир Николаевич, а Бобик на это, не скрываясь, усмехнулся.

– Поэтому, – продолжил, не обратив внимания на эту реплику старший, – ввиду вашего отказа от содействия, – он подписал и поставил дату на один из листов, – вы с сегодняшнего дня освобождаетесь от должности директора предприятия. Вот документ.

Старший взял у Алексея Алексеевича печать, дыхнул на нее и приложил к листу. Потом поднял взгляд на директора и протянул ему приказ.

Теперь уже бывший директор не стал читать написанное и встал.

– Я могу быть свободен? – спросил он.

– Можете, – ответил старший, подписывая второй лист.

Бывший директор закрыл свою папку, двинулся к двери и когда уже был возле нее, снова услышал голос старшего.

– Владимир Николаевич, еще секундочку.

Он повернулся к столу. Старший передал подписанный лист своему заму. Тот не читая, подписал его и отдал Алексею Алексеевичу. Остальные члены комиссии проделали ту же процедуру, и лист снова оказался у старшего. Он, дыхнув, поставил печать и на этот лист.

– Комиссия постановила: что вам надлежит проследовать в Москву вместе с нами. Так что «свободны» вы можете быть только «пока», – до завершения нашей работы. О билетах не беспокойтесь, идите собирайтесь, и ждите вызов. Только, пожалуйста, Владимир Николаевич, – чтобы мы вас не разыскивали! А то это будет нелепо, как вы выражаетесь.

Заместитель директора и главный инженер похолодели от ужаса. Два Винта сидел как обычно, – спокойный и мрачный, как скала. Члены комиссии смотрели строго, лишь Бобик блестел от удовольствия.

– Ну, что, продолжим? – дружелюбно улыбнувшись, обратился ко всем присутствующим старший.

– Вовка, ты чего с ума сошел?!

– Ты о совещании что ли? – спокойно спросил директор. – Расслабься, Виталь!

Два Винта достал из сумки бутылку водки, тушенку, хлеб, лук. Выложил все на стол. Полез в шкаф за стаканами.

– Да на фига ты? Все есть, – сказал директор. – Картошка вон на плите, только погреть надо.

– Вот все, «что есть» и будем есть, а бутылки одной все равно мало.

ВДВ сразу после смены пришел к другу. Предполагал худшее, но директор оказался трезвым и даже не шибко расстроенным.

Сели за стол, налили по пол стакана, выпили, закусили, закурили.

– На хрена ты с ними так? Ведь дядьки непростые. Все ж спокойно шло, без нажима. Нужно было признать недогляд и сотрудничать.

– Виталь, ну ты ж все видел, – у них на меня уже все заготовлено было. Только подмахнули и печать приделали. Всех дел-то…

– А может, не пустили бы в ход! Ну, накалякали заранее, но не подписали же.

– Подписали бы после возвращения, еще хуже было бы. А так, поедем вместе, разговоримся.

– Разговоришься! – оскалился ВДВ. – Ты понимаешь, что не вернешься уже?!

– Да ладно страху подпускать! Посотрудничаю и отпустят.

– Я не в том смысле про сотрудничество сказал. Ты им нужен был директором, когда они сюда приехали. Потому тебя и не сняли сразу после утечки. А ты шутить начал и играться с ними…

– Знаю. Наливай, я картошку греть поставлю.

Выпили еще. Накрыли по-человечески на стол.

– Ты понимаешь, что им нужно было кого-то виноватым сделать? Я подыграл немножко, – все равно бы с должности сняли. А если бы сидели все вместе героев из себя строили, то все бы и полетели. Я бы в Москву полетел, – это вопрос решенный у них заранее был, а вы с должностей.

– А теперь, думаешь, всех простят?

– Думаю да. А чего им? Мальчиша-плохиша нашли, так зачем всех-то рубать? Для производства может еще хуже стать.

Помолчали, выпили, закусили, закурили.

– Прокол-то мой, Вовк…

– Прокол, Виталь, мамы с папой того Федотова, которые его в этот мир оформили, – выпуская дым, ответил директор. – Всего не предвидишь: он мог «секрет» на воздушном шаре с территории запустить и живот бы не болел. Ну и чего теперь: от корпусов к забору сетку натянуть?

– Но ведь правы же эти черти московские, что нужно было на коллектор уловитель какой-нибудь поставить?

– Да толку-то с него?! «Секрет» бы в нем застрял, а искать его в гавне никто бы не додумался. Ну, может, нашли бы через два года, когда коллектор чистить стали. Он бы все равно уже в пропавших числился и меня по-любому бы в Москву этапировали. А то, что нашли… ну, да, нашли, только время-то не стоит, – он уже не актуальным бы стал. Расскажи лучше чего там порешали-то? Усилить охрану «очистки», на коллектор часового с собакой посадить, а на трубу контейнер из цеха с просверленными в дне дырками привязать?

Два Винта вздохнул.

– Хуже… – и осушив остатки стакана, грустно прибавил. – Это вообще! Давай, где там твоя? Наливай!

– Весь «очиститель» решили под наш забор загнать. Колючка, разумеется, прожектора, все дела по периметру. Сетка на трубе, конечно, тоже будет. Но где? И вот тут начинается самое интересное! Весь сток хотят поставить под визуальный контроль. Для этого, после отстойника сделают пункт наблюдения, – комната с дежурными, смотрящими как гавно плывет на «очистку». За пунктом уже сетка. Даже две, для надежности.

– Это трубец! – медленно и торжественно произнес директор и «засадил» пол стакана. – А ты говоришь! Да уж лучше я с ними поеду, чем такое видеть!

– Тебе бы лучше это видеть, чем сгинуть, – опустошая свой стакан ответил Два Винта.

– А контролировать они как предлагают? Трех бойцов в химзащите и противогазах в отстойник поставить? Одного с сачком, второго с граблями, а третьего с бубном?

– Нет, говорю же, – пункт наблюдения. Сложно сказать, кому из них в голову пришла идея прозрачной трубы (посадить бы эту сволочь перед ней!), но решили, что смена будет сидеть и смотреть на плывущие гавняшки.

– Прозрачная труба?!

– Да, пластиковая прозрачная труба двестипятидесятая.

– Поторопился я, – засмеялся директор, – трубец вот здесь начинается! Ну, так-так. И где же они возьмут такую трубу?

– Оказывается, есть такие. На винзаводе. Заказ из Крыма придет.

– Прекрасно! А они понимают, что в мутной воде ничего видно не будет?

– Да в том-то и печаль, Вовка, что понимают! Прекрасно все понимают! Привезли с собой уже готовый проект, всю документацию. Запросили чертежи коммуникаций чтобы…

Раздался звонок в дверь. Друзья переглянулись.

– Что-то очень уж скоро, – сказал директор. – Никак не ждал их сегодня. Неужели работу закончили?

– Нет, – ответил Два Винта. – Там дня на три. Они сами говорили.

– Значит, просто проверяют: не сбег ли я. Пойду открою. Ты иди в спальню, – вместе нас встретить им будет большой удачей; туда они не сунутся, а в комнату «гостей» мне пригласить придется…

Разошлись в разные стороны. Два Винта, чтобы не скрипеть половицами, пошаркал в спальню, а директор потопал к двери.

С той стороны стоял начальник «очистки».

– Толик, заходи.

– Не могу один… потряхивает что-то, – сказал он, входя в квартиру.

– Чего сразу не пришел?

– Семеныча домой провожал. Он только на улице порозовел немного. А так белый был, как полотно. Потом к ВДВ зашел, его дома нет. Он не у тебя?

– У меня. Виталь, это Толян!

– А-а-а, значит, все знаешь уже.

– Привет, Толян! – вышел из комнаты Два Винта.

– Снова-здорова! Сшухерился что ли от звонка? Правильно. Вас вместе они видеть не должны. Это плохо для всех. У вас водка есть?

– Есть, проходи.

Пошли на кухню. Начальник «очистки», увидев бутылку, набросился на нее, сам налил себе стакан и тут же выпил.

– С Семенычем не оформили что ли? – удивленный такой проворностью спросил Два Винта.

– Куда ему, – закусывая хлебом, ответил начальник и сел на стул. – Он на валидоле. Мне только, когда к нему пришли, стакан налил… Я выпил и ушел. У него дети, жена, все дела, не посидишь.

– Хорошо, что пришел.

– Да не очень… Пришел с пустыми руками, видишь, торопился… и всю водку у вас допил.

– Если б всю, мы бы уже тут лежали, – ответил директор, доставая целую бутылку и третий стакан.

Анатолий Викторович взял бутылку, открыл и уже без суеты разлил всю по стаканам.

– Как же этот Федотов, мразь, все рассчитал тонко, а! Забросил в отвод и выловил на коллекторе, когда всплыла. Причем, ты подумай, торопиться вылавливать, никакой нужды не было – пенопласт там мог сколько угодно долго плавать, – и выпил полстакана. Вместо закуски выпучил глаза, вздохнул и на выдохе произнес. – Пе-но-пласт…

– Господи, – сказал директор, глядя на начальника «очистки», – я уж думал ты захлебнулся! Что с тобой?

– Пенопласт… Откуда эти черти из комиссии, про пенопласт знают, ведь расследования не было? Откуда они вообще все знают?!

– Я рассказал, – спокойно ответил директор и, чокнувшись стаканами с ВДВ, выпил.

– А ты откуда знаешь?

– Ты чего так разволновался-то, Толя? Ты-то тут совсем не при делах – коллектор не твой.

– «Не мой»? Ага, «не мой»! Он не ваш – вот это точно, а на счет «не мой» – это погоди еще, большой вопрос! За очистные сооружения кто отвечает? Город. И за коллектора – и большой, городской, и ваш, тоже самое. Он просто между заборами: и не на моей территории и не на вашей, но ответственность-то одна – город.

– Они и должны быть на нейтральной территории, – сказал директор, – чтобы к ним был свободный доступ служб, если нужно будет. Старшой комиссии когда про его охрану и заборы говорил, может, не знал этого?

– Это уже в прошлом, – вставил Два Винта. – Теперь по их решению коллектор будет за забором. За нашим общим.

– И городской? – с улыбкой спросил директор.

– А городской нет, – не заметив иронии, ответил начальник «очистки». – Ты издеваешься что ли? Это еще километров пять забора! Хватит и того, что мы отныне на одной территории. Я, кстати, можешь меня поздравить, теперь в подчинении твоего зама!

– Тоже их решение?

– А чье же еще? Я сам что ли по-твоему к нему попросился?! Сука он! Всегда был сука, а теперь только подтвердил.

– Да, Вов, тот еще тип, – добавил ВДВ, – как ты с ним общий язык находишь…

– Чего случилось-то? Сболтнул чего не то?

– Да если бы! – в сердцах сказал начальник и допил стакан. – Сидел, молчал, головой кивал, как истукан, чего те не скажут. Мы втроем им втолковать пытаемся, доводы какие-то приводим, спорим, мнение отстаиваем, а этот сидит болванчиком…

– Забздел… – добавил ВДВ.

– Да, всегда такой был. Сам бы я такого не взял, а убрать не получилось. Вы же помните: мне его «подогнали». Вот теперь и понятно для чего. Удобный он для них, – подытожил директор и допил свой стакан. Два Винта посмотрел на него и допил свой.

– Ничего не пойму, – достав очередную бутылку, продолжил расспросы директор. – Ну, забор один, а «очистка» чья?

– Ничья, то есть городская, как и была, но под вашим наблюдением, – сказал Анатолий Викторович, наполняя стаканы. – Доступ «городских» через мои ворота, свободный, но с вашим конвоем.

– Ну, в принципе, не большая уж и беда, – подвел итог директор.

Чокнулись, выпили, закусили, закурили.

Начальник «очистки» продолжил.

– Пока беда небольшая, это точно. Но вот когда приедут следаки…

– Не приедут, не беспокойся. Чего им приезжать? – перебил Два Винта.

– Да, – подхватил директор, – расследования не будет. Я письмо получил, чтобы до приезда комиссии все обстоятельства были установлены в два дня. Так что мы его быстро провели и доложили, каким образом секрет «утек» и где его выловили.

– Но вы-то как все узнали? – удивился начальник.

Директор встал и ушел в комнату. Тут же вернулся со своей кожаной папкой и достал из нее лист. Протянул начальнику «очистки».

Это было письмо, написанное на бланке с гербовой печалью и подписанное каким-то «высоким» начальником, генералом, – Толик особо не вчитывался, ведь буквы в слова итак уже складывались с трудом. Обратил внимание только на гриф «Секретно».

«Приказываю.

Провести внутреннее расследование инцидента с пропажей секретных материалов без привлечения городских служб и организаций (в том числе местного УВД).

В состав группы по расследованию обязательно должны быть включены следующие сотрудники предприятия: директор, заместитель директора, главный инженер, начальник охраны, заместитель начальника охраны.

Привлечение к расследованию других сотрудников крайне нежелательно и может быть применено в исключительных случаях под личную ответственность начальника охраны предприятия.

Результаты расследования оформить в виде отчета, который подписывают все члены группы. Данные, приведенные в отчете, изложить подробно, в деталях, на основе достоверной (проверенной) информации. Отчет не должен содержать предположений и выводов. Расследование провести исключительно на территории предприятия. Предпринимать действия за его пределами и проводить опрос сотрудников запрещается.

Подписывая отчет о проведенном расследовании, все члены группы расписываются, в том числе, за неразглашение отчета в целом и частей его составляющих, а именно, этапов и деталей расследования.

Срок проведения расследования: до даты прибытия комиссии (2 дня).

Отчет директор предприятия передает лично в руки старшему комиссии или его заместителю».

– Ни хрена себе, – присвистнул начальник «очистки». – А чего же вы мне-то ничего не сказали?

– Ты же читал, – нельзя было. Тем более, что ты «городской».

– Да и сейчас-то нельзя! – строго добавил директор. – Так что, Толя, помалкивай, очень тебя просим!

– С кем болтать-то?! – обиделся начальник. – Все мои друзья-то здесь. Да вот еще Семеныч… так он с вами расследовал.

– Да, вот такие дела. Ведь ты смотри: даже «наших» ментов не подключили.

– Правильно сделали: ничего бы не нашли, а шухер бы подняли на весь город.

– Хорошо иногда на «секретке» работать! Даже Корнеев нос не сует, – засмеялся начальник «очистки». – Единственная моя выгода от общего забора.

– Все подробности, – продолжил Два Винта, – где, как бросил; где, как поднял, – комиссию больше не интересуют. Если бы этот проходимец пупок на люке не надорвал, то вообще ни черта бы не узнали.

– В смысле, – пупок? Ты же сам говорил, что им рассказал, – не понял начальник, путая все на свете, – про пенопласт там… Как вы догадались-то? Что за пупок?.. Чей пенопласт?..

– Это я говорил, – сказал директор. – Ты, Толян, уже пьяный совсем.

Все удивленно переглянулись.

– Короче, – начал Два Винта, – чтобы не было расследования, мы подумали, как бы поступили сами на месте Федотова и вот получилась такая история. Пенопластовую капсулу с «секретом» он забросил в сток у восьмого цеха…

Пришлось приостановить рассказ потому, что по взгляду Анатолия Викторовича стало понятно, что он не очень понимает, где это.

– У «Лиды», – уточнил директор. Это место по рассказам знали все, даже не работающие на предприятии. Начальник закивал.

– Там у люка отбит угол, – бросить очень легко. Сам люк практически у стены, никому не мешает, провалиться в него невозможно, поэтому не заменили. Зато очень удобно окурки бросать. Там всегда стоят-курят. Причем сам Федотов не курил и работал, заметь, во втором цеху…

– Этот цех знаю, – перебил начальник «очистки», – он справа от проходной, там самый длинный отвод.

– Ну, почти «самый», – переглянулись ВДВ и директор. – «Самый» от двенадцатого идет.

– Ясно, в самый короткий отвод бросил, что б поменьше приключений в плавании. Вот хитрый! И ведь знал же где колодец этого отвода, падла!

– Какая тут хитрость, Толь? Он, между прочим, толковый инженер был!

– Был… и секрет уплыл… а «толковый инженер» улетел.

– А дальше ты все знаешь. Через пару недель на коллекторе обнаружили незакрытый люк, и как пропала гостайна, всем стало понятно. Только вот Федотов с больным животом уже слинял к этому времени. Якобы на лечение в свою Татарию.

– Да. Если б он пупок не надорвал, открывая люк, и поставил его на место, то нам бы с тобой, Виталь, сейчас в СИЗО сидеть пришлось! – дополнил рассказ директор.

– Как же у него все срослось-то так! – с досадой сказал начальник. – Ведь перепутай он люки и все: второй бы не открыл, раз первый даже закрыть не смог! Блин, ведь две недели люка открытого никто не заметил! Он от этой оплошности весь бледный, небось, ходил?

– Он на «больняк» сел. Его никто не видел с тех пор. А потом, якобы, к родным полетел. Типа, там брат отца у него врач какой-то в «травме», – подвел итог Два Винта.

Посидели молча. Поели. Директор достал очередную бутылку, но к ней никто не притронулся, – выпили уже достаточно.

Пока всех не срубило, директор решил выяснить про идеи комиссии.

– Что еще после моего ухода было?

– Ты про комнату смеха рассказал уже? – еле-еле оторвав глаза от тарелки, спросил начальник «очистки» у ВДВ. Он как-то резко совершенно опьянел и с трудом выговаривал слова.

– Толь, ты иди в комнату, ложись, – сказал ему директор. – Сегодня у меня останешься.

Начальник очистки с трудом встал, взял пучок лука, откусил, бросил остатки на стол и, едва перебирая ногами, побрел в комнату.

– Да, я пойду… прилягу… что-то я сегодня… день тяжелый такой был…

Когда он ушел директор вопросительно посмотрел на ВДВ.

– Не зря мы ему рассказали?

– Нормально. Как Федотов мог все проделать Толян и сам понимает, – грамотный мужик. А мы ему только ответили: откуда комиссия знает. Кому другому, может, и не надо было рассказывать. Но не ему, ты же сам знаешь.

– Да, ты прав… Что еще было? Что за комната смеха?

– Придумали пост с дежурными… Круглосуточный… На трубу после отстойника…

– Прозрачная труба, – перебил директор, – это помню. Дальше.

– А чего ты так заторопился-то? Ты послушай. Дальше две сетки горизонтальные одна под другой, слив вниз в насосную, и как обычно, вверх в очиститель.

– А с сеток твои бойцы котят снимать будут, да? Тапки-тряпки всякие, ложки, – чего там еще в канализацию попадает? Так?

– Каких котят, Вов, ты охренел что ли?! Канализация не городская, а наша, производственная. И потом, ты так говоришь, будто это я придумал!

– Ладно, я шучу!

– А ты не шути! Они, кстати, идеей городскую точно также просматривать пугали. И городской коллектор под наш забор – это не сказки, такая мысль тоже была…

– Озверели что ли?! Это зачем?

– Вот не знаю! Со злости, видимо! Семеныч, Толян, я тоже, – все просили не вытворять такое. Один зам твой молчал. Ну, по поводу коллектора, вроде, отложили вопрос, а в остальном, старший их был непреклонен. А его зам твердил, что за подобный прокол полагается в тюрьму всех посадить, а они, дескать, в Кремле за нас очень попросили.

– Попросили они! Попросители! Они понимают, интересно, что если эту комнату зальет из отстойника, то шансов спастись у смены не будет?! Выходная труба на пятиметровой глубине. Они ж, я надеюсь, не сверху будут воду забирать в надежде на второй пенопласт?! Значит, чтобы она была перед глазами, низ комнаты должен быть ниже уровня дна отстойника еще примерно на полтора метра. Если это все заливает, бойцы будут похоронены на шестиметровой глубине гавна! В отстойнике несколько сотен тонн нечистот. Они затопят помещение за несколько секунд! А какое адское давление будет в этой их пластиковой пробирке, они понимают?!

– Вов, успокойся, – остановил друга Два Винта. – Ты прям как будто с заседания не уходил! Разложил всю их запуту, как они и напридумывали. Ты все правильно говоришь. Все эти доводы мы им тоже привели, но… я тебе уже говорил, – базарить с ними без толку. Они приехали уже с решением и наше мнение их не интересует. По поводу давления, – продолжил ВДВ после небольшой передышки. – Перед этой их прозрачной трубой поставят задвижку, регулирующую поток, – избыточного давления не будет. Гавно потечет медленно, чтобы его содержимое можно было рассмотреть в подробностях.

– Как рассмотреть его? В этой мути ничего не видно!

– Будет видно. За трубой монтируется прожектор ПЗС-35, такой же, как на мачтах.

– Да они в своем уме?! – заорал директор. – Там лампа пол киловатта с отражателем! Он же расплавит их чертову трубу!!!

– Не расплавит, – спокойно ответил Два Винта. – Сядь, чего ты вскочил? Поставят реостат, напряжение переменное, с выходом на максималку – киловатт. Кроме того, между трубой и прожектором вентилятор ВР-ка восьмидесятая для охлаждения. Вывод теплого воздуха вверх на улицу, зимой в комнату, для обогрева. Но это если он теплый будет, в чем я сомневаюсь. Пока не понятно… испытания покажут. Я же тебе говорю: совсем непростые ребята приехали! Продуманные.

– Зачем это все? – обреченно произнес директор и сел на стул. – Можно же просто сетку поставить и проверять каждый день в ожидании золотой рыбки.

– Зачем? Это, Вова, в наказание нам!

Первый вброс совершили сами представители принимающей трубу комиссии спустя два дня ее функционирования. Их старший в этот раз не приехал, его обязанности исполнял заместитель. Еще был Алексей Алексеевич и два каких-то технаря. Бобик, вероятно, остался при хозяине.

Проверку решили устроить, во-первых, для установления работоспособности всей задумки, на реализацию которой ушло несколько месяцев работы, а во-вторых, чтобы проверить внимательность дежурных. На посту были: Мухомор, Руки, то есть Рустам Киримов и за старшего смены, – заместитель ВДВ, – Обжора.

От единожды прошедшего «удачное испытание» пенопласта решили не отказываться. Его только положили в черный носок 29 размера, завязанный на узел, и отправили в путь по тому же маршруту: через, замененный на новый, люк у восьмого цеха до, собственно, «трубы».

Рабочее название капсулы – «субмарина», не прижилось. Кто-то из посвященных в эксперимент (вероятнее всего Два Винта) тут же окрестили ее по имени изобретателя – «какашка Федотова». Ее, бедолагу, мокрую и слегка потрепанную на следующий день представили членам комиссии с подробным описанием «инцидента».

Отчет, приложенный к «какашке Федотова», содержал следующую запись.

«В 20:00 по местному времени (пмв) был произведен запуск системы охлаждения прожектора, напряжением 380В, с переменной мощностью 700Вт. С интервалом в 15 секунд включен прожектор напряжением 220В, с переменной мощностью 300Вт. Температура на трубе с первоначальной 18°С увеличилась до 20°С и через 5 минут перестала расти. На основании этого, мощность системы вентиляции признана достаточной.

В 20:10 (пмв) произведено контрольное 20% открытие задвижки на выходном рукаве отстойника. Основной рукав по инструкции перекрыт два дня назад и будет использоваться в исключительных случаях в качестве резервного. Наполнение трубы составляет не более 25% от максимального. Жидкость в трубе мутная, имеет цвет от коричневого до серо-зеленого и в свете прожектора просматривается удовлетворительно. Появляются плохо видимые нетвердые части осадочных образований и ошметки ржавчины. Предметов не обнаруживается. Визуальный контроль не затруднен и подтверждает возможность увеличения пропускной способности заполнения трубы до 35-40%.

В 20:40 (пмв) уровень заполнения трубы увеличен до 35-40%. Визуальный контроль показывает, что при такой скорости потока и наполнения системы, жидкость становится светлее (по причине ухода донных отложений и образований) и просматривается удовлетворительно. Дежурные подтверждают, что увеличение скорости протока не оказывает негативного воздействия на способность объективного восприятия. Контролирующие не испытывают затруднений при оценке видимых составляющих наполнения, но отмечают, что увеличение заполнения системы затруднит визуальный контроль. Увеличение мощности прожектора не требуется. Температура на трубе в процессе перегонки снижается до 17°С.

В 2:37 (пмв) дежурным Грибовым С.И. в трубе замечен посторонний предмет, о чем тут же доложено старшему смены Хаваю Б.Р. Старший смены отдает приказ закрыть задвижку. Через 2 минуты скорость потока и наполнение в трубе составили 0%. Дежурные сорвали пломбу и открыли «шкаф протока». На верхней сетке обнаружен черный, матерчатый, продолговатый предмет, похожий на мешочек, длиной примерно 12-15 см и диаметром 6-7 см.Первоначальный визуальный контроль предмета не выявил его опасности и был извлечен из «шкафа протока». Внутри мешочка находится что-то твердое, но легкое. Верхняя сетка поставлена на прежнее место, «шкаф протока» закрыт и опечатан.

Все вышеперечисленные действия произведены согласно инструкции».

Дальше можно не продолжать. Главное, что «какашка Федотова» попалась сначала на глаза, а затем и в руки Мухомору.

Никогда вам не приходилось обратить внимание, что у человека либо нет никакого прозвища, либо их несколько? Дело в том, что если тебя зовут Николай или, скажем, Сергей, или еще как-то, то другого мнения на этот счет быть не может, – как родители назвали, так и проживешь всю жизнь. Зато если погоняло тебе кто-то придумал, то с этим вполне можно поспорить, – здесь кто как видит. Для одного ты похож на ежа, к примеру, а для другого на утюг. И ничего с этим не поделаешь.

Знаком я был с Сашей, у которого с юности на запястье прижилась самодельная татуировка «Бизон». Но называли Сашу все дружно Пельменем. Таким, каким я его помню, он действительно мало походил на бизона: добрый, рыхлый, с избыточным весом и геморроем. Геморрой и ограниченный интеллект, не исключаю, могут встретиться и у настоящего бизона, дело не в этом. А в том, что как бы Саше не хотелось называться грозным и мощным Бизоном, даже татуировка на очень видном месте, не помогала ему не быть по жизни Пельменем.

С прозвищем Грибова история вышла вот какая. Как и положено, всю жизнь он назывался Гриб. Это было правильно и бесспорно. Но несколько лет назад он очень серьезно заболел. Заболевание было признано «травмой, полученной в результате «вредного» производства». Как-то так. Что-то у него произошло с иммунной системой, вдаваться в подробности не станем, но более полутора лет Гриб провел в разных больницах, перенес три или четыре операции, потом долго восстанавливался, и очень за это время внешне изменился. В свои 55 выглядеть стал на все 70 если не больше, но чего уж точно, в отличие от внутренних органов, не потерял, так это чувство юмора. На радостные приветствия коллектива: «Гриб вернулся!» с наигранной досадой отвечал: «Да уж какой Гриб… Гриб теперь у нас Дениска. А я – Мухомор!».

Дениска – это его младший сын, который сейчас сидит в своем автобусе и дожидается Костю, чтобы отвезти его на «трубу».

Вот так «безболезненно» и без путаницы прозвище отца досталось сыну, который теперь просто Гриб без всяких там приставок «младший» или насмешливых «Грибок».

Есть, кстати, в семье Грибовых и еще одна преемственность поколений. Раньше на этом автобусе работал старший сын и ездил с Андрюшкой за дедушкой, а теперь работает младший.

Старший с семьей давно уже живет в Ялте. Дочке врачи рекомендовали морской климат, и они практически на все лето уезжали на море. Там Андрюшка впервые увидел настоящие корабли и сказал, что будет моряком. Так все и сложилось. Семья переехала, а тот маленький мальчик Андрюшка, что придумал прозвище Виталию Витальевичу, служит сейчас на флоте.

Возвращаться в цех к своей работе, а Иваныч работал не в охране, а на производстве, будучи инвалидом, медкомиссия ему конечно запретила. Жить на инвалидные деньги можно, только если имеешь еще какие-нибудь. И так как устроиться на работу в город, где в отличие от предприятия и Базы, работают практически только одни женщины некуда, то Мухомора взял к себе Два Винта.

Иваныч, в следствие потери былой подвижности, и в охране годился не на всякую работу, но на сидячую «тока так». Правда и тут не обошлось без конфуза. Скоро выяснилось, что он засыпает. Сначала думали, что из-за послеоперационной ослабленности, и терпели. Потом стали роптать, все чаще употребляя им самим придуманное прозвище, чего раньше никогда себе не позволяли. Потом начались уже открытые упреки. Доставалось и самому Мухомору и ВДВ, что он покрывает Грибова.

В разговоре, который состоялся у них, когда необходимость принятия какого-то решения, уже не могла быть отложена, выяснилась просто ужасная вещь. Грибов скрывал ее, как мог, но, понимая, что может остаться без работы, рассказал, со слезами на глазах, начальнику всю правду.

То, что Иваныч живет с незамужней дочкой, которая не работает из-за маленького ребенка, знают все.

А вот то, что по ночам… Мухомор играет с маленькой Варваркой, своей внучкой, теперь знают четверо. У малышки какое-то расстройство нервной системы, как говорят «сместились полюса» и она по ночам не спит. И вот чтобы в это время не началось «шоу» на весь дом, Мухомор играет с внучкой, читает ей книжки, а иногда даже выходит гулять.

Иваныч страшно переживает эту трагедию и винит во всем себя, дескать, все передается от дедов внукам, а иммунные отклонения, которые усугубились на работе, впервые обнаружились у него чуть ли не в армии. То ли он забыл, что Варварка родилась от алкоголика, с которым загуляла дочь, то ли просто не хочет думать о нем, теперь не важно.

Им, как может, помогает Дениска, но парень живет в другом месте со своей девушкой, и ему тоже надо устраивать свою жизнь. Уволить Грибова, значит оставить семью вообще без средств существования.

Мухомор очень просил подождать еще немного. Дочка с Варваркой должны были уехать то ли в Оренбург, то ли в Екатеринбург для лечения в какой-то крупный медицинский институт. Вот уже несколько месяцев они ждали оттуда вызов. И Два Винта, единственный посторонний человек, знающий трагедию Грибова, вынужден был сносить обоснованные претензии подчиненных и предложения избавиться от «сачка». Терпеть и ждать.

И тут, как нельзя кстати, появилась «труба», работать на которой с самого начала желающих не оказалось. Два Винта, не посвящая никого в подробности, перевел туда Грибова «пожизненно», сделав начальником «Поста Т», сначала в дневные смены, а когда дочка уехала, чтобы он никого не раздражал, перевел в ночные.

– С кем дежурить-то хоть? – обреченно спросил начальника Костя. – С Мухомором опять, небось?

– Грибов и Олег Попов. Аптека тебя дожидается. Давай дуй уже.

– Веселая компания. Как обычно… – мрачно подвел итог Костя. – Задушевник, ненормальный и специалист по гавну!

– Не по гавну, а по тому ЧТО в гавне! – спокойно, не отрываясь от журнала, поправил Два Винта.

– Знаем мы, как такими специалистами становятся… – пробурчал Костя, поднялся и вышел.

– А ты кого там увидеть хотел, Джулию Робертс? Скажите спасибо, что они практически всегда там! – не услышав последней реплики, сказал вслед Косте ВДВ.

Это правда. На «Посту Т» дежурят по очереди. Но чаще всего тут оказываются: Олег Попов, Аптека, Руки и Кенгуру.

«Т» в названии поста означает «труба». Так стал называться вырытый между отстойником и очисткой двухкомнатный бункер, с вмонтированной в стену прозрачной трубой. Народ, правда, расшифровывает букву не иначе, как «туалет», но называют пост просто «труба».

В дневные смены здесь находятся по одному дежурному. Делать тут действительно нечего. Мухомор, пока дочка не уехала, проспал тут месяца три-четыре. Заслонка открыта на 2% пропуска и нечистоты по трубе текут тоненькой струйкой. При таком протоке ничего через задвижку в трубу проскользнуть не может, и она даже не освещается прожектором. Дежурный больше времени должен проводить снаружи, контролируя вместе с охранниками «очистки» территорию.

С восьми часов вечера начинается сброс и тут на трубе дежурят уже три человека. Двое остаются до утренней смены, а третий покидает пост после сброса и доставляет журнал на вахту, туда, где раздевалка и дежурит начальник охраны.

А постоянно на трубе кроме Мухомора работает только Витёк Запотелин. Не на какую другую работу он больше не годится.

Витёк рос и воспитывался бабушкой. Трудно сказать: повезло ему или наоборот, что он не оказался в сиротском доме с рождения. Родители бросили сына, когда ему едва исполнился год, и смотались из города. Ребенок родился со слабо выраженным синдромом Дауна, но, к сожалению, поражение головного мозга оказались более серьезными, чем казалось сначала.

Бабушка умерла буквально через месяц после достижения Витьком совершеннолетия. К этому возрасту они с дедом смогли научить внука более-менее сносно обслуживать себя: мыться, бриться, одеваться… но и только. А еще Витёк умел немного разговаривать, и был необычайно подвижный, что вызывало у бабушки множество опасений. Он мог убежать в соседний двор или залезть на дерево, или вытворить еще чего-нибудь, а бабушка за ним уже не поспевала. Деда к тому времени уже не стало. К счастью, все обходилось: убегая, – возвращался; залезая, – слезал; поранившись, – не плакал, а только жалел огорченную бабушку: обнимал и гладил ее по седым волосам. Витёк был очень добрым, ласковым и в целом послушным ребенком.

Иногда, правда, он пропадал. Два Винта и познакомился с ним, когда Витёк пропал. Убежал из своего двора, прибежал в соседний, где живет ВДВ, и сел в кустах смотреть на муравьев. На способность мальчика сосредоточенно наблюдать Два Винта и обратил внимание. Запотелин мог часами сидеть и смотреть в одну точку. Но не просто смотреть, а еще и подмечать изменения, произошедшие за это время. Виталию Витальевичу он на своем примитивном языке объяснил, что пока он сидел в кустах и наблюдал за муравейником, домик муравьев вырос на один ноготок. А отсутствовал он, по словам бабушки, часа четыре не меньше.

После ее кончины ничего хорошего Запотелина в жизни не ожидало. Если такое существование вообще можно назвать жизнью. На работу его никуда бы не взяли, при этом, как и чем ему жить никого не интересовало. Никого кроме Корнеева. Он не единожды уговаривал бабушку избавиться от внука, но та твердо сказала, что ребенка уже однажды бросили родители, и второй раз, пока она жива, его никто не бросит.

Корнееву удалось разыскать родителей, когда умер дедушка Витька. Отца нашел через мать, они уже давно не жили вместе, в совершенно непотребном состоянии. Мать, по правде говоря, не сильно от него отстала, и к похоронам свекра не проявила вообще никакого внимания. Да что там свекор, – совершенно чужой ей человек. Она даже про Витька не спросила ни слова.

Опекунами Запотелина после смерти бабушки стали его соседи по лестничной площадке. Многодетная семья с радостью приняла к себе Витька, которого знала еще с детства. Они и до того жили практически вместе, а теперь все дети от мала до велика носились из одной квартиры в другую, во главе со счастливым Витьком.

Он очень мало спал, ему достаточно было трех-четырех часов, и, приходя со смены, после небольшого отдыха играл со своими братьями и сестрами до прихода с работы родителей. Да и зарплата его, которую всю до копейки ВДВ отдавал в семью, была совсем не лишней.

На бедного Корнеева в первые дни после оформления опеки смотреть было больно. От злости он искусал себе все губы и, наверное, даже стер зубы, но ничего поделать не мог. Его мечта избавиться от Запотелина не сбылась. И опять на пути к ней встал Два Винта, который лично попросил начальника УВД за Витька. И тот не отказал ни в опекунстве, ни в трудоустройстве.

«Вот интересно: чтобы он мне сказал, если бы услышал?» – подумал Костя, поднимаясь по лестнице с вахты.

«Нет, даже не что бы он мне сказал, а, чтобы я ему ответил на им сказанное? – продолжал мучить себя Костя. – Ну, а что, не правда что ли? Все знают, как Мухомор заделался начальником!».

Ну, что «все знают» это, конечно, громко сказано. Может быть, догадываются, что «специалистом по гавну» Мухомор стал не просто так, а по протекции ВДВ, но никому и в голову не придет упрекнуть в этом начальника охраны. Слишком многое на предприятии, да и вообще в городе, происходит благодаря ВДВ.

Его любят и уважают практически все. А его поступки для многих стали настоящим спасением. Если бы не звали его Два Винта и ВДВ, звался бы он Робин Гуд, это точно.

Только с Корнеевым, как не задалась у них дружба с первой встречи, так и продолжается всю жизнь. И именно от завистливого и глупого Корнеева, дававшего клятву служить народу, приходилось оберегать людей Виталию Витальевичу. Витёк Запотелин, Мухомор, Кенгуру и многие другие, за которых просил и брал на себя ответственность Два Винта, благодарны ему за работу, а значит и за нахождение в городе. Мойша, Рената, Савельев-старший, – обязаны ему своей жизнью. К счастью, Корнеев тут уже ни при чем.

ВДВ никогда и ни разу не раздумывал, когда речь шла о несправедливости в отношении кого-то. И никогда и ни разу не отказывал никому, обратившемуся к нему за помощью. Он помогал охотно и бескорыстно. Единственной наградой для себя желал видеть счастливых людей. В этом он был и остается настоящим кумиром для Кенгуру, который во всем старается подражать начальнику.

Костя и сам знал, что «перегибает палку», но очень уж разобиделся на начальника. Вот и Мухомора приплел сюда «до кучи».

Да, Грибов получил премии за бдительность. Да, и место в охране застолбил за собой тоже. Но место, положа руку на сердце, не очень-то завидное. Да, оно постоянное, но… старший на «Посту Т», это ж… считай «старший по туалету»! Желающих занять этот стул что-то не слишком много нашлось. Чего уж так злорадствовать? Тем более, оказанная Грибову от ВДВ услуга недоказуема, да и никто не собирается в этом разбираться.

«Это конечно да, но второй-то случай!» – продолжал диалог сам с собой Костя.

Повторение истории произошло через полгода, как под копирку. Только никакая комиссия уже не приезжала.

Новым директором предприятия стал, исполнявший пару месяцев обязанности Владимира Николаевича, его заместитель, а его замом, приехавший из Нижнего Новгорода через неделю после отбытия проверяющих, некий Апашкин Сергей Владиславович. Он возглавлял в Нижнем завод, переживший в недавнем времени тоже какую-то некрасивую историю, но благодаря выдающимся администраторским способностям Апашкина, быстро преодолевшим кризис. Подробностей никто не знал, кроме только того, что Сергей Владиславович родом из Москвы, и тамошние чины, оккупировавшие верхушку власти, бросают его по всей стране, как грамотного управленца, с одного ЧП на другое. В письме, которое он привез с собой, содержалось указание в обстановке строгой секретности, по прошествии 6 месяцев после первой, провести повторную контрольную проверку работоспособности системы визуального контроля.

Об этой проверке знало еще меньше людей. Директор, сам Апашкин и Два Винта. Это официально.

Парадокс заключается в том, что «какашку Федотова № 2» дежурные обнаружили бы в любом случае. И для этого даже не нужно сидеть и смотреть в «трубу», и в нее, кроме Витька Запотелина, которому делать больше нечего, никто никогда не смотрел и не смотрит. Только во время пуска сброса нечистот из отстойника удостоверяются, что наполнение пошло, выводят наполнение на расчетные 35-40% и все. По окончании сброса, дежурная смена открывает «шкаф протока» и чистит сетки от всякой нечисти.

По инструкции дежурные сначала достают верхнюю сетку и, очистив, возвращают ее на место. Потом таким же порядком поступают с нижней. Пропустить на этом этапе посторонний предмет просто невозможно.

Те, кто думает, что нечисть – это какашки в неизменном виде, лежащие на сетках, как сосиски на решетке, что жарятся на мангале, сильно заблуждается. В пути по канализационной трубе даже самые твердые и плотные из них, доставившие заднице столько хлопот и дискомфорта, разваливаются от механического соприкосновения с трубой и растворяются в воде. В канализации большого города даже от спущенных в унитаз ненужных, новорожденных котят не остается ничего. Не говоря уже о яблоках, гигиенических прокладках и подобном. Если они сразу не забили отводную трубу в квартире и попали в вертикальный домовой слив, считайте, что все кончено. Редко до очистных сооружений добираются вещи из материи. Те куски тряпок, что все же встречаются, представляют собой ветхие кусочки, которым не хватило буквально несколько сотен метров волочения по трубе до полного исчезновения. Чаще всего, в более-менее узнаваемом виде, попадаются шкуры и кости животных, а также легкие твердые предметы. Например, столовые. Но еще больше там косметических ножниц, которые красотки вместе с ногтями, кутикулами и прочими обрезками своей прекрасной плоти не глядя отправляют с глянцевой поверхности журналов прямо в унитаз. Кстати, ножи и ножницы после преодоления несколько километровой дистанции по трубе бывают очень острые. Если присмотрели себе что-нибудь из канализации, запомните это на всякий случай! Но это все о стоке «большого города».

Что? Шкуры животных? Хорошо, раз уж вы захотели узнать и про них, то вернемся к шкурам. Изначально шкуры представляют из себя полноценных животных. В канализацию они попадают тремя способами и в двух состояниях: мертвыми и нет. Самый распространенный способ, это когда хозяева таким образом утилизируют своих усопших любимцев. Не удивляйтесь! Именно, не закапывают, согласно христианским традициям, а бросают в канализационный люк.

Таким же образом поступают шаловливые дети. Творят они такое только с целью познания, так сказать, из детского любопытства. Даже когда бросают в люк живых голубей и кошек (насколько мне известно, над живыми собаками так не глумятся). Так что, простим им!

Третий, наименее распространенный, но самый жуткий способ попадания животных в сток, это когда бедняги проваливаются в него сами, без посторонней помощи.

Процессы гниения и волочения оставляют от братьев наших меньших лишь куски шкур и кости.

В нашем же случае «нечисть» – это в основном лягушки, попавшие непосредственно в отстойник.

На предприятии длина отводов, конечно, гораздо короче, чем в городе. Поэтому бросать в унитаз средства гигиены, а на пищеблоке всеразличные очистки, шкурки, кости и другие продуктовые останки, категорически запрещается. Исключение только туалетная бумага (газета ей не считается!). Окурки бросать тоже нельзя, но так как курить можно только в специально отведенных для этого местах за цехами, бычки попадали в канализацию только в одном месте. Да, именно у восьмого цеха в люк с отбитым углом. Но с этим покончено.

А вот теперь, извините, снова вернемся к Мухомору и всяких таких связанных с ним «нестыковочках».

И сразу вопрос про первую «какашку Федотова».

Как так получилось, что обнаружил ее именно Мухомор? И вот тут многие не без оснований склонны думать, что не спроста он, оставшийся единственным смотрящим перед трубой, когда Хавай изнуренный блевотой от вида каловых масс лежал в соседней комнате, отпустил Рустама в цех к любимой женщине. Рассчитать сколько в отстойнике осталось воды до заплыва «контрольного носка 29 размера», зная ее первоначальный объем и скорость потока при открытии заслонки на 40%, сам Грибов, вряд ли бы смог. Но кто-то с инженерным образованием все подсчитал, а кто-то (Два Винта, например!) подсказал Грибову, что именно в таком-то интервале времени наиболее вероятно попадание легкой «какашки Федотова» самотеком в трубу из опустевшего отстойника. Главное – не проспи! Чуть ли не будильник ему на это время поставил. И расчет оказался верным. Руки ушел, а через двадцать минут приплыла она! На те, берите меня!

Почему Мухомора не было на трубе первые две ночи, и оказался он там именно в эту ночь, а после снова дежурил днем? Тоже вопрос.

Теперь вопросы про «какашку Федотова № 2».

Как так получилось, что вечно спящий Мухомор вдруг снова не спал именно в тот момент, когда она, красивая, проплывала мимо?

Как так получилось, что Запотелина, который должен был дежурить в той смене, накануне перевели в дневную, а потом снова вернули «в ночь»? А ведь он бы не пропустил!

Как это так вышло, что той ночью и Апашкин, и Два Винта оказались на работе?

Все говорит за то, что кроме тех трех, еще как минимум пара человек знала о вбросе неофициально: опять же, главный инженер, рассчитавший время, и сам цепкий Мухомор.

Костя, раззадоренный своими домыслами, разозлился еще больше.

«Вдруг, все-таки он услышал, а я, когда вышел, уже не слышал, что он мне ответил? Теперь будет постоянно меня на трубу гонять! А все, в результате, из-за Савельева!».

– Костян, Костян! – услышал он голос. – Сколько тебя звать-то можно! Ты чего оглох что ли? Садись быстрее, поехали! Я же тебя жду!

Костя только что прошел мимо ПАЗика, даже не обратив на него внимания.

Уличную темноту поливал мелкий противный дождь и Дениска, увидев идущего мимо приятеля, чтобы не выходить из автобуса, перескочил через моторный отсек и выглянул в открытую переднюю дверь.

– Так дойду, – буркнул в ответ Костя и продолжил месить ногами тяжелую снежную жижу.

– Да ты чего?! Я же тебя жду стою! Я же специально за тобой приехал!

– Я пройтись хочу. Мне жарко. Не поеду.

– Да ты же за пятнадцать минут пока дойдешь весь мокрый будешь! Давай садись, поехали! Я же пока ты не дойдешь смену забрать не смогу, а мне уже ехать надо!

– Ну и ехай раз надо! Чего ты ко мне прицепился? Мне торопиться некуда. Приду и буду сохнуть до утра.

Дениска плюнул и побежал на вахту, откуда только что вышел Костя. Буквально через минуту он вернулся в автобус, завел мотор и газанул вперед. Проезжая мимо приятеля, специально дал руля чуть в сторону, чтобы хорошенько окатить того из лужи. Судя по крикам Кости, который сначала даже бросился догонять автобус, задуманное удалось. Радостный Дениска высунул голову из узенького окошка ПАЗика и крикнув в ответ: «Сам такой!», повернул за трансформаторной будкой в обратную сторону.

«Вот шакал! – подумал Костя. – Ему сюда и не нужно было. Его Два Винта отпустил, наверное, а он решил меня проучить! Конечно, вон к проходной поехал. Ну, ладно, поквитаемся еще!».

Через двадцать минут Костя был на «трубе». Первым его встретил недовольный Аптека, который уже не мог сидеть на месте и вышел на улицу.

– Костян, ты где ходишь-то?! Чего так долго?!

– Чо ты торопишься так? – огрызнулся Костя. – Все равно бы на вахте еще час сидел. Какая разница, где сидеть?

– Есть разница. Меня Жека спрашивал, я должен рассказать ему кое-что.

– В другой раз расскажешь. Я его там не видел. Там только Два Винта был, – ответил Костя и пошагал вниз по лестнице.

– А автобус где? – услышал он вслед. – Ты пешком, что ли?

– Да. Гриб смотался…

Аптекой Колю стали называть за его феноменальное знание лекарств. Он не был ни медиком, ни аптекарем, но разбирался в них получше любого провизора. К нему обращались за советом: какое лекарство принимать от той или иной хвори, все подряд. Он знал, наверное, все лекарства на свете. При каких заболеваниях они назначаются, их дозировки, формы выпуска, противопоказания, аналоги. Аптека читал латинские названия и знал даже составляющие компоненты лекарств. На любой поставленный или предположительный диагноз он давал подробную справку о курсе лечения.

Но были у его таланта и ярые противники. Аптека «лечил» только настоящими, как он говорил, лекарствами. Никаких трав, БАДов и подобной гомеопатии не признавал, поэтому любителей «чистого» лечения просто игнорировал. Правда, в последнее время его тоже «кидануло» куда-то не туда. Аптека стал утверждать, что распространившиеся в последнее время многочисленные вирусы, это плод трудов хакеров. Что вирусы компьютерные и вирусы, приводящие к заболеванию человека, пишутся одними и теми же людьми, на одних и тех же компьютерах! Из-за этого весьма спорного утверждения Аптека подрастерял некоторую часть своей публики, а с адептами лечения природными средствами начал вступать в яростные перепалки, упрямо защищая химическую отрасль, как единственно возможную альтернативу плодам умственного труда хакеров. Костя считал, что Аптеке не поможет уже никакое средство, кроме электричества, поэтому и назвал его в разговоре с ВДВ «ненормальным».

«Задушевником» он окрестил Романа Синькина, которого все называют Олег Попов.

Прозвище свое он получил не из-за клоунских способностей, а из-за рассказа о некоем таинственном, по-другому и не скажешь, городе. Он вообще довольно много болтал всякого разного о том, где бывал, чего видел, с кем был знаком. Говорил интересно, увлекательно, сам, упиваясь своими историями, и веруя в них. Но какие бы удивительные вещи не вспоминал Олег Попов из своих скитаний, наиболее впечатляющей историей была самая первая, которую он рассказал уже давно, только появившись на предприятии, о городе, в котором он жил, но благополучно чудесным образом покинул.

Попробуем воспроизвести ее от первого лица, как рассказывал сам автор.

«На автостраде, посреди многокилометрового леса стоит малоприметный указатель с тремя надписями одна под другой: «Питомник «Олень», Порт «Обь 18», Перегрузка». Среди своих он носит название «по попе». Давным-давно кто-то очень наблюдательный подметил, что если начальные буквы первых четырех слов сложить вместе и прибавить к ним «пе» из «Перегрузка», то на ум приходит множество приколов о том, где мы живем и работаем, и что за это получаем. Такие слова, как «Попоп» в качестве названия населенного пункта и «попопинец», в отношении проживающих в нем, передаются в городе из поколения в поколение.

В пятидесяти метрах за указателем поворот, и дорога уходит в глухой лес, а метров через сто она поворачивает еще раз и с шоссе ее уже не видно.

До этого поворота, примерно на двухкилометровом участке автомагистрали, расположены целые три стоянки для отдыха. Сделаны они специально и заранее анонсированы крупными, в отличие от «по попе» указателями, чтобы никому в голову не пришло не остановиться «мало ли зачем» здесь, а повернуть «куда не следует», – в лес, то есть. Все три площадки вечно пустые. И ясно почему. Ни одному нормальному водителю и в голову не придет остановиться в таком глухом месте для отдыха. Случается, на стоянках притормаживают дальнобои и, поссав в пластиковую бутылку, выбрасывают ее тут же, не вылезая из кабины. Эти стоянки – наша зона ответственности, поэтому убирать и сжигать эти «лимонады» приходится тоже нам. Раз в неделю выезжает бортовой УАЗик с двумя бойцами и наводит порядок.

Несмотря на кажущуюся заброшенность, поворот за указателем «рабочий». Правда, с тремя оговорками. Никакого «Питомника «Олень» не существует, «Порт «Обь 18» – порт только с одной стороны, поэтому вместо «Перегрузки» работает выгрузка.

Представьте, что вы все же свернули с шоссе в лес. Дорога петляет по нему, как змея. Если вы на груженой фуре, а в кармане накладная: «Порт «Обь 18». Перегрузка», то все нормально. Если нет, то километров через десять вы развернетесь на большой, сделанной специально для таких заблудших путешественников площадке, и вернетесь на автостраду, даже не заметив, что несколько видеокамер из леса следят за вашим отступлением. На этой площадке дорога делится на две. Одна упирается в ворота огороженного Питомника «Олень» с вывеской: «Охраняется. Нахождение на территории питомника запрещено», вторая перекрыта мощным шлагбаумом, у которого дежурят двое в камуфляже. Не сразу заметишь, что среди деревьев стоит сторожевой домик, зато вывеска: «Въезд на территорию порта строго по пропускам!» видна очень хорошо.

За шлагбаумом вас ожидает еще десяток километров дороги, и вы на своей фуре прибываете на «перегрузку». Огромное складское здание, за ним «порт». Туда вас никто не пустит, будьте уверены, но сбоку действительно видно реку, причал и пару речных судов. Все. У водилы полная уверенность, что он прибыл в порт «Обь 18» и товар из машины через терминал загрузят на суда, а те по реке доставят его куда следует. Вот это и называется «перегрузка».

На самом же деле, это единственный городской склад. Сюда завозится все для нужд города: от зубочисток до холодильников, от картошки до креветок, и не перегружается ни на какие корабли. Один из них, кстати, вообще списанный и стоит на берегу, но водители приехавших фур этого не видят. Второй, многофункциональный, с пожарным и спасательным оборудованием, иногда даже плавает. Пару раз ходил вверх по реке на тушение лесного пожара.

Если вы не водитель фуры, а капитан речного судна с предписанием: «выгрузка порт «Обь 18», то для вас порт, действительно, открыт. Пришвартовываешься, «встаешь под выгрузку» и порядок. Но с пароходов наоборот, – нельзя покидать территорию порта и выходить к складам.

С фурой, портом, товаром разобрались. Теперь Питомник «Олень».

За воротами «питомника» тоже полтора десятка километров дороги. Она также, как и дорога на порт, очень хорошего качества и тоже проходит через дремучий лес. Но приводит не к оленьим яслям и сараям лесников, а в город. Самый настоящий и довольно крупный город, назовем его, раз уж единожды упомянул – «Попоп», построенный так, что его не видно и не слышно ни с дороги, ни с реки. И если от реки до него по прямой километров пять, то до шоссе все тридцать.

В Попопе, несмотря на недоступность, кипит полноценная, с некоторыми оговорками, жизнь. Работают парикмахерские, магазины, кинотеатры, кафе, рестораны и все остальные городские сферы услуг. Есть даже театр и два бассейна.

Основные ограничения жителей связаны с запретом применения любой пиротехники: от петард до салютов, включая самодельные; проведение массовых мероприятий: от парадов и демонстраций до организованных собраний в общественных местах численностью более восьми человек. Разумеется, это не относится к детским площадкам, школьным и дошкольным дворам, прилегающим к кинотеатрам и театру территориям до и после спектакля, киносеанса или концерта. Коротко говоря, запрещено все, что может каким-либо образом выдать местонахождение города.

Запрещен выход к реке на любом удалении от города. Это ограничение не касается работающих в акватории порта. В лес можно выходить куда угодно, предварительно одев, специальный браслет. Этот браслет сигнализирует, что вы приблизились слишком близко к реке или, что ввиду удаленности менее вероятно, к шоссе. Также он поможет найти вас в случае, если вы заблудились. Чтобы было понятно: браслет считается спасательным средством и не ограничивает ваши права. Он помогает соблюдать общепринятые в городе правила, за которые каждый житель дал расписку и несет персональную ответственность. Поэтому ношение браслета в черте города не рекомендуется.

Но это все отличия, скажем так, невидимые, то есть такие, на которые едва ли обратишь внимание, если не знаешь о них заранее. Главное, что могло бы броситься в глаза туристу, – это отсутствие на улицах личного автотранспорта. Автотранспорта вообще мало, но личного нет совсем. И в связи с этим существуют некоторые интересные правила.

Преимущество в движении, а оно в городе есть, везде и всегда имеют пешеходы. За ними велосипедисты, которых подавляющее большинство, а самые «бесправные», – это водители. В городе по нескольким маршрутам курсируют автобусы, которые по желанию пассажиров останавливаются в любом месте маршрута. Плата за проезд не взимается. Водитель каждой без исключения машины не занятый на экстренном вызове и при наличии свободных мест обязан в черте города подвезти «голосующего» пассажира. Правда это не относится к ночному времени суток, когда в городе появляются такси. В них платить придется, так как ночь считается личным временем. Днем такие машины заняты на других работах, а когда автобусы уезжают в парк, работают как такси, но только по заказу. Езда по городу «в поисках «протянутой руки» тоже запрещена. Такси должно оставаться там, где произошла последняя выгрузка пассажира и ждать следующего вызова, не производя никакого шума, чтобы не мешать отдыху людей.

И последнее про автотранспорт. Все машины стоят на военном учете и зарегистрированы в ВАИ, но только совсем в другом регионе. Есть только два автобуса и две легковушки с «белыми» номерами. Они приписаны к порту и служат для выезда из Попопа в другие населенные пункты: на вокзал, в аэропорт или по другим делам. Да, и еще для отвода глаз дальнобойщиков тоже помогают, «если что».

Машины с «черными» номерами тоже могут покидать город, но при наличии соответствующего разрешения.

Теперь вернемся обратно к воротам Питомника «Олень».

В обе стороны от них в лес уходит глухой забор. Это муляж, который ничего не огораживает и построен всего метров на сто в каждую сторону. С дороги и площадки для разворота этого не увидеть, а проверить никому не удастся. Весь лес вдоль дорог утыкан хорошо замаскированными видеокамерами и датчиками, которые следят за передвижением автотранспорта и охрана, в случае необходимости, оперативно отреагирует. Тот неприметный сторожевой домик напичкан аппаратурой слежения и на посту под общим названием «Въезд» постоянно дежурят десять человек. Двое, как уже было сказано, «на шлагбауме»; двое отвечают за, казалось бы, забытые ворота «Оленя», но появятся около них при чрезвычайной необходимости за считанные секунды; двое «сидят на мониторах». Еще один занимается проверкой накладных прибывающих на «Перегрузку» грузовиков, остальные трое отдыхают, но в любой момент окажутся «на подхвате».

Все работает, как часы и устроено таким образом, что ни один водитель-дальнобойщик никогда не увидит выезжающий или въезжающий в ворота «питомника» машины. Полная видимость заброшенности, хотя ворота в прекрасном техническом состоянии, чего по внешнему виду и не скажешь. Открываются они, только если камеры слежения не показывают ни одного автомобиля на расстоянии трех километров.

К чему городу такая конспирация не ответит никто. Поговаривают, что на этом месте строили что-то сверхсекретное, но потом перепрофилировали на рядовой, если так вообще можно сказать, «почтовый ящик». Старожилы утверждают, что секретного осталось хоть отбавляй, а в случае необходимости производство за очень короткий срок можно переориентировать на выпуск совсем другой продукции. В пользу этого измышления говорит тот факт, что Попоп до сих пор остается закрытым, хотя ничего, на первый взгляд, секретного действительно тут не производят».

Олег Попов утверждает, что таких городов полно. «Почтовых ящиков», это все знают, действительно, достаточно много, но о подобных сверхсекретных городах, в которых, как Руки однажды съязвил: «без спасательного браслета не пукнешь», никто из охраны ничего не слышал. Поэтому к истории все относятся, как к сказке, а к рассказчику также несерьезно, как несерьезно люди воспринимают выдумки клоуна.

Костя прошел в комнату и плюхнулся на одно из трех, стоящих в ряд, кресел, не снимая мокрой телогрейки. На другое бросил сумку.

– Чего не здороваешься? – тут же упрекнул его, наливающий себе чай Мухомор.

– Здрасте… – буркнул в ответ Костя и отвернулся.

– И все?

– А чего еще-то?.. поклон? – снова повернулся на кресле к Грибову Костя.

– Ты на смену пришел. Сейчас запускать будем. Чего обычно говорят в таких случаях?

– Запускайте, мне-то что? Мое дело маленькое, – сиди, да сиди.

– Тьфу…

Вот уж почти два года, как у дежуривших в ночную смену было такое шутливое приветствие. Приходящий здоровался со сменой, а потом говорил: «Чего смотрите?». Ответом было: «Да гавно всякое. Садись. Сам, смотри!».

Костя от огорчения совсем забыл о приветствии. А может, просто не хотел шутить, ведь настроение его было совсем пакостное. Совершенно оно испортилось, когда он снова увидел эту ненавистную комнату.

«Пост Т» чем-то напоминает бывшие давным-давно то ли видеосалоны, то ли салоны с видеоиграми. Небольшая, метров двенадцать комната. Стены густо намазаны серой краской, как в бункере. Посередине три кресла, перед ними вдоль стены три стола. Крайний слева, с фонеркой, на которой, сделанная выжигательным аппаратом картинка, с кораблем и надписью: «Дедушке на день рождение от Андрюши», стол Мухомора. Его не перепутаешь с другими еще и по, подаренной Грибову коллективом табличке с надписью: «Слушай сюда! Я здесь главный!». А еще на столе чайник, кружка и другие личные вещи. На двух других столах кроме старых журналов и газет, да пары карандашей ничего нет.

В стене на уровне глаз вместо мониторов, как аквариум в дорогих интерьерах, вмонтирована прозрачная труба, по которой течет мутная жидкость, называемая дежурными в не зависимости от чистоты, содержания и наполнения не иначе, как гавно.

Пока не включен прожектор и вентилятор, а труба не заполнена на свои «рабочие» 40%, все выглядит довольно мирно. По ее дну, не спеша, течет грязный поток, на который даже не обращаешь особого внимания. Картина меняется при пуске вентилятора за стеной. Комната наполняется гулом, а когда включается прожектор и заслонку открывают «на сброс», шумом текущей жидкости, которая в соседней комнате через сетки падает вниз в насосную. Ощущение уюта немного портит вонь канализации, которая присутствует все время, но усиливается с началом сброса. А так, спать здесь одно удовольствие: светящаяся труба, шелест гавна в ней, шум вентилятора, гавнопад в насосную…

Из другой комнаты вышел Олег Попов.

– Привет, Костян! Ты чего это сегодня?

– Здоро́во. Да чего? Савельев заболел, вот меня Два Винта и направил сюда.

– Не заболел, а ушел, – занимаясь, чаем сказал Мухомор.

– Ушел? Как ушел?! – встрепенулся и снова повернулся к начальнику «Поста Т» Костя.

– Да вот так! – засмеялся тот. – Чего ему долго что ли собираться? Заявление написал, вещи из шкафчика забрал и с завтрашнего дня уже на Базе работает. Его туда какой-то парень помог устроить. Долго звал, а он, дурак, не соглашался. Но уговорил, видимо.

– А ВДВ сказал, что он заболел… – обреченно произнес Костя, понимая, что Савельев двух дежурств на «трубе» ему уже не вернет.

– Может, и заболел от этого, я не знаю, Виталию виднее.

Костя почувствовал вдруг отвращение ко всему и дикую усталость, которая до тошноты накрыла его, как волна. Он понял: насколько скучна, бессмысленна и беспросветна его жизнь.

– Слушай, давай мы тоже дернем отсюда… – с досадой обратился он к Олегу Попову. – Ну, сколько можно на это гавно смотреть?

– А где лучше-то? – спокойно ответил тот. – Думаешь, нас с тобой где-нибудь ждут, не дождутся? Будешь в другом месте на такое же гавно смотреть. А может и еще хуже. Я вот с девятнадцати лет ищу, да ничего, как-то, не нашлось. Восемь лет мотался, нигде больше трех-четырех месяцев не задерживался. Здесь вот только больше года уже сижу, потому что устал. Нету, нету перспектив…

– Ты хоть другие места видел … А я кроме армии нигде не был…

– Чего толку-то?! Везде одно и тоже, говорю тебе.

– Ну, есть же другая жизнь! – чуть не воскликнул Костя. – Ведь не только же она в телеке?

– Есть, есть, – вставил Мухомор, – только не про нашу честь. Кто мы с тобой такие? Тут даже с образованием людям делать нечего, а уж мы-то…

– Вот я и говорю: валить надо…

– Куда ты свалишь отсюда? Город закрытый, работаешь на «секретке». Ничего не получится…

– Да ладно! – встрепенулся Олег Попов. – Свалить отсюда, как два пальца обоссать! Ты чо! Я ж тебе говорю: я из Попопа выбрался, а это по сравнению с ним песочница детская!

– Да врешь ты все про Попоп свой! – разозлился Мухомор. – Придумал баланду какую-то и льешь ее всем подряд в уши! Вам с Аптекой на двоих надо сочинять уже!

– Да ты чо?! Откуда я здесь, по-твоему?

– Мне все равно, откуда, – мало ли на свете мест что ли? Я не пойму: зачем ты здесь? Вот самый главный вопрос! Ну, ответь: зачем? А откуда, это вообще всем по фигу!

Замолчали. Костя посмотрел на разозленного Мухомора, потом на Олега Попова, закрыл глаза и подумал: «Может, правда наврал? Как-то до этого я даже не задумывался. А ведь точно, история про затерянный город какая-то сказочная. Где он? Попов не говорит. Как он называется? Тоже. Говорит, что давал подписку о неразглашении, а столько наболтал всего… Пугает, что искать город не стоит, – пропадешь. А сам так легко из него выбрался. И никто его не ищет…».

– Может, в Москву махнем? – поразмыслив, обреченно спросил Костя. – Ты в Москве был?

– Был… – безразлично ответил Олег Попов.

– Долго?

– Долго. Целую неделю.

– И как там?

– Мне не понравилось… – пожал плечами Олег Попов. – Приезжих много…

– Ну, что, совсем плохо?

– Да нет… почему… Там есть интересные места…

Олег Попов задумался и, вспомнив какую-то историю, оживился. Глаза его зажглись.

– Останкинскую башню знаешь? – спросил он.

– Тьфу!.. – матернулся Мухомор. – Ну, сейчас опять свою балалайку начнет!

– Чего ты злишься, Иваныч? Я ж тебе не мешаю! Не нравится, не слушай. А вот человеку, может, интересно.

– Значит так! – строго сказал Грибов. – Через пятнадцать минут пуск. Через десять я приду, и постарайся все насвистеть за это время, – он взял свою кружку с чаем и, кашляя, пошел вверх по лестнице.

– Нервный какой стал, – усмехнулся ему вслед рассказчик. – Зря, кстати, не стал слушать! Такое нигде не узнаешь!

– Да хрен с ним, пускай идет, – ответил Костя. – Ну и чего там башня?

– Ну, ты про нее знаешь?

– Знаю, конечно, у меня дома значок даже есть с ней.

– Во-о-о-т… – протянул Олег Попов. – То, что это передающая антенна, и что она полкилометра высотой, это все знают. А вот то, что это… ракета, ты знаешь?

– Ракета? Что за ракета?

– А-а-а-а, во-о-о-т! Космическая ракета для отправки в космос на случай ядерной войны. Догадываешься, кто на ней полетит?

– Кто?

– Кто! – передразнил Олег Попов и, закатив глаза, кивнул вверх. – Теперь понял?

– Да откуда ты знаешь? – недоверчиво спросил Костя.

– Вот послушай! Приехал я там на ВДНХ. Знаешь? Выставкатакая… Ну, не важно. Огромная территория, зелени много, народу тоже. Ходил, гулял, погода прекрасная. И не заметил, как вышел за забор и оказался около какого-то пруда. Там народ загорает лежит. Никто, правда, не купается, – пруд так себе: берега в бетоне, вода грязная, мелко, бутылки плавают, покрышка автомобильная, уток несколько… А я уж так находился, что устал. Взял в палатке пивка себе пару бутылок, снял рубашку и тоже на землю сел. Сижу, а башня Останкинская прямо передо мной. Ну и силища, я тебе скажу! Огромная, худая. На солнце блестит. Смотрю на нее, взгляда оторвать не могу. Надо бы на девчонок в купальниках смотреть, познакомиться попробовать, а я башней любуюсь и только думаю: «если начнет в мою сторону падать, какой частью меня накроет?» Вдруг, я и не заметил как, близко со мной старичок какой-то нарисовался и присел почти рядом, немного у меня за спиной. «Красивая?» – спрашивает. «Еще какая! – отвечаю. – Это ж надо было построить такое!». «Да, – говорит, – много умных людей ее придумало. А строило сколько народу? У-у-у… Только почти всех сразу после строительства устранили… Мне вот повезло…». «Вы строили эту башню? – повернулся я к нему. – Да ну!». «А что ж такого? – отвечает. – Строил. И вот Бог уберег живым остался!». «А чего случилось-то? – спрашиваю. – Чего там такого секретного?». «У-у-у, – протянул дед. – Секретов там хоть отбавляй! Ты бы вот меня пивком угостил, а я тебе расскажу такое, чего ты никогда в жизни не узнаешь!». Я пива бутылку открыл и ему протягиваю. Он бутылку взял, поблагодарил, сидит, смотрит, как из горлышка пузыри вылезают и губами шевелит. Потом прицелился и как присосался к ней… треть, наверное, одним глотком выпил… Облизнулся, посмотрел на меня, как будто давно не видел, с удивлением даже, что я здесь рядом с ним сижу, и продолжает: «А ты знаешь, парень, что это… ракета?».

Олег Попов подумал, что в этот самый важный момент рассказа нужно увидеть Костину реакцию, и заглянул ему в глаза.

Костя, развалившись в кресле, спал.