Воспоминания и рассказы [Владимир Иванович Шлома] (fb2) читать онлайн

Владимир Шлома Воспоминания и рассказы

Воспоминания

Пытаюсь понять, с какого времени я себя помню. В памяти всплывают отдельные события, но точно не помню, что было раньше, а что позже. Можно попытаться восстановить порядок следования этих событий по фотографиям. Мама каждый год нас фотографировала и подписывала эти фотографии. Для этого к нам домой приезжал фотограф с фотоаппаратом на треноге. Он устанавливал свою треногу, накручивал на нее фотоаппарат, накрывался черным покрывалом и наводил резкость на матовом стекле. Затем вынимал рамку с матовым стеклом, на ее место ставил рамку с фото-пластиной, говорил: «внимание, сейчас вылетит птичка», и нажимал на кнопку на тросике. Слышен был щелчок и изменялся цвет линзы в объективе. Мне разрешили посмотреть в этот фотоаппарат. Там было все вверх ногами!

На этом фото мне, скорее всего, полгода.

Помню старую хату под соломенной крышей, с высоким, по крайней мере для меня, крыльцом, которое было огорожено в виде перил жердями, чтобы случайно с него не упасть. Хата, как я потом узнал, обычная пятистенная, то есть четыре стены внешние и одна внутренняя, делит дом пополам. С порога попадаешь в сени, с них налево дверь в комнату, а прямо дверь в камору, то есть кладовку. Справа в сенях был небольшой деревянный подвал, где хранились овощи. Над ним стояли мешки с зерном и мукой, и скрыня, в которой хранилось все бельё и одежда. В каморе под потолком было небольшое окошко примерно 20×20 см, поэтому там всегда был полумрак. Там хранились банки с вареньем, дежа (кадка) с салом и бочки с квашенной капустой и солеными огурцами. Дежа – это деревянная круглая емкость диаметром примерно 70 см и высотой 50 см с крышкой. Таких емкостей было две, в одной хранилось сало, а в другой замешивали тесто для выпечки хлеба. Кстати, сало было вкусным только зимой, когда было свежим. Летом один его запах отбивал желание его съесть. В комнате, прежде всего, стояла большая печь и грубка с лежанкой, возле которой стояли полати (настил из досок вместо кровати). Была еще одна деревянная кровать, покрашенная под красное дерево, на которой спали родители. Дети с бабушкой спали на полатях. Вдоль двух стен стояли две длинные лавки, и в дальнем углу стол. В ближнем левом углу – небольшая лавка, на которой стояло ведро с водой. В комнате было три окна, которые могли изнутри закрываться деревянными ставнями. Полы везде кроме каморы были земляными, и мама раз в неделю мазала их для красоты желтой глиной. В углу, там, где обычно висят иконы, висела картина «Катерина» Т. Г Шевченко, которую мама сама нарисовала карандашами на обратной стороне обоев. Поскольку мама была учительницей, то держать в доме иконы было нельзя, и они хранились на чердаке. После того как она ушла на пенсию и в селе снова открыли церковь, она в нее ходила вместе с отцом, но тех икон в доме я не помню. Может за время долгого лежания на чердаке они пришли в негодность, или я просто забыл.

Слева от дома, от дороги, росла большая липа, а перед домом – две груши, посаженные отцом: «жнивка» и «лимонка», очень вкусные. Справа от дома был пристроен небольшой низенький сарайчик, в котором на входе занимала место корова, в дальнем конце были небольшие отсеки для поросенка и теленка, а в промежутке между ними был насест для курей. Сразу за сараем лежала куча навоза, возле которой, с одной стороны росла яблоня, а с другой шелковица. Было очень удобно доставать до шелковиц с этой навозной кучи. Двор был отгорожен от сада и огорода жердями, по несколько жердей на столбиках. Проход в огород отгораживался воротами из жердей и такой же калиткой рядом. После прихода с пастбища корова все время пыталась рогами открыть эту калитку и пролезть в огород. В тридцати метрах за воротами стояла клуня, в которой хранилось сено, а рядом летняя кошара для коровы. Клуня представляла собой сооружение с соломенной крышей, стены которого были сплетены из лозы, как обычно плели плетень. Все продувается. Для хранения сена в самый раз, но держать там скотину было нельзя.

Перед клуней росла, груша, которой было не меньше 100 лет, и которую только недавно спилили. Мама не помнила, кто и когда ее посадил. Груши назывались зимними. Эти груши заносили на чердак, где они и лежали всю зиму на морозе. Потом их приносили в дом, они оттаивали и только в таком виде становились съедобными. За клуней росла еще одна яблоня с темно-красными яблоками, «цыганка», еще одна шелковица и липа. Это все были старые деревья. Кроме них был еще молодой сад, посаженный отцом. В нем было полно всего: яблоки, груши, сливы, вишни, малина, крыжовник, черная и красная смородина. Особенно были вкусными груши «Лесная красавица», но только в недозрелом виде, потом по вкусу они превращались в картошку. А вот клубники не было совсем.

На фото крестная, мама с Аллой, и я, на руках у бабушки.

Помню бабушку Татьяну, когда она еще ходила. Мы с ней слушали радио. Это был детекторный радиоприемник «Комсомолец». На стене возле стола висела черная коробочка размером примерно 10×15 см, а под ней на гвоздике висели наушники. Радио смонтировал отец. На верхушках яблони возле сарая и на груше возле клуни были прибиты жерди, между которыми был натянут провод, примерно 30м длиной, служивший антенной. Я любил слушать передачи под названием «театр у микрофона», другое меня не интересовало. Скорее всего мне тогда было 2,5 года.

Позже, когда мы были с бабушкой дома вдвоем и по радио передали сообщение о смерти Сталина, бабушка сильно плакала, так как не знала, как мы теперь будем жить дальше. Почему-то не помню, где тогда была сестра Алла. Это мне уже точно было 4 года.

Нашими соседками на улице были две уже взрослые девушки, которые заканчивали школу, дочери двух родных братьев, Митрофана и Николая Василенко. Такие же разные, как и их отцы. Дед Митрофан и дед Николай отличались как небо и земля. Дед Митрофан – добродушный, отзывчивый, мастер на все руки, всегда готовый прийти к соседям на помощь. Брат был его противоположностью – закрытый, несколько нелюдимый, в свой дом старался никого не пускать, правда любил поговорить о политике.

Фото с Галей

Дочь деда Митрофана Галя была веселой, общительной, дочь деда Николая Люда – скованной, чрезмерно стеснительной, необщительной. Люда по ночам боялась спать без света, поэтому у них в доме всю ночь горела керосиновая лампа. На одном керосине можно было разориться. Сохранилась фотография, на которой я и Алла сфотографированы с Галей. Галя и Люда фотографировались во дворе у Люды, и мы с Аллой там бегали. Заодно и мы в кадр попали. Я помню это фотографирование, но не мог вспомнить, как мы там оказались. Мне там 3,5 года. Алла подсказала, что по рассказам мамы, нас оставляли на попечение Гали во время летних школьных каникул.

Возле двора деда Митрофана стояла длинная скамейка. По воскресеньям (раньше выходной был только один) на ней собирались девушки. К ним приезжали парни и начинались танцы под гармонь и бубен, песни. Нам с Аллой все это очень нравилось. Сейчас такого уже не увидишь. Потом Галя вышла замуж и уехала. Люда закончила институт и стала хорошим преподавателем математики, дети ее хвалили. Замуж она не вышла, и, после смерти родителей жила одна. В свои 80 лет, когда я приезжал к Талику в гости, она еще помогала им чистить свеклу. Именно тогда я от нее и узнал о своих предках-казаках. Она показала нам казацкое седло, с которым ее предки вместе с нашими пришли в Веркиевку из Запорожской Сечи после ее разорения Петром Первым. Кстати, еще один штрих к ее портрету. В этот год два придурка, которым захотелось выпить, без согласования с ней, выкосили у нее еще зеленым ячмень, который она выращивала на зерно, и потребовали плату за работу. И она им заплатила, вместо того, чтобы потребовать компенсацию за нанесенный ущерб.

Первое яркое воспоминание об Алле у меня, пожалуй, связано с одним знаменательным событием – нам пошили зимние пальто. В чем мы ходили до этого, я не помню. Пальто были классные, с воротниками из черного каракуля. На манжетах рукавов пальто Аллы были еще украшения из остатков каракуля, а на моем не было. Я просил и мне такие пришить, но каракуля больше не было и портной мне объяснил, что такие украшения пришивают только девочкам, мальчикам не пришивают. Мне очень хотелось такие украшения, но раз мальчикам нельзя, то пришлось смириться.

Пальтишки нам сшил соседский дедушка Осипенко, живший от нас через три дома. Пальтишки были сшиты со старого маминого пальто. Портной перевернул ткань наизнанку и получились абсолютно новенькие пальтишки, которые носились пока мы с них не выросли. А дедушка был замечательный. Кроме того, что он умел шить, у него еще были в сенях жернова, а за домом ножная ступа. Такого больше ни у кого не было. К нему мы с мамой ходили молоть муку и толочь в ступе просо, чтобы получить пшено. В то время мама сама раз в неделю пекла хлеб, магазинного не было. Какой от него шел запах! А какой он был вкусный! Такого вкусного хлеба я в своей жизни больше не ел. Хотя нет, ел, только не черный, а белый. Это было, когда я служил в поселке Бершеть, под Пермью. Там в солдатской пекарне пекли удивительно вкусный белый хлеб, который можно было кушать один, без ничего.

В связи с жерновами и ступой вспомнил еще одно старинное приспособление, которое было уже у нас дома – жлукто, применявшееся для отбеливания постельного белья. Выварок, применявшихся для этой цели позже, тогда еще не было. Жлукто, это большая бочка без дна и крышки, выдолбленная из колоды липы, высотой порядка 1,2 метра и диаметром порядка 60 сантиметров с толщиной стенок порядка пяти сантиметров. Оно ставилось на доски с настеленной на них соломой. В него мама закладывала самотканое постельное белье, пересыпая его древесной золой. Потом заливала в жлукто кипяток и накрывала крышкой. Вода снизу вся вытекала, но под воздействием пара и золы белье отбеливалось, это называлось золить белье.

С игрушками у меня было не густо, но они были. Были какие-то машинки, но я их плохо помню. Я их быстро ломал, пытаясь узнать, что у них внутри. Запомнился маленький трехколесный велосипед. Не помню откуда он взялся, но на нем я ездил долго, пока в колесах не поломались спицы. А еще, когда я катался на этом велосипеде, на меня налетел драчливый петух и начал меня клевать. Я очень испугался и, как результат, начал заикаться. Пришлось отцу везти меня к бабке-шептухе. Помогло. Заикание прошло. Было еще одно неприятное событие. Не помню только, до этого случая или после. Отец ехал в лес за хвойными иголками арбой, запряженной быками. Я сидел в этой арбе, а отец шел рядом. Водитель встречной автомашины посигналил, здороваясь с отцом, а быки испугались и понесли. Я даже не предполагал, что быки могут так быстро бегать. Отец остался далеко позади, а я ухватился за вертикальные палки арбы и со всех сил старался удержаться. Арба так переваливалась с боку на бок, что я боялся чтобы она не перевернулась. Быки успокоились и остановились довольно далеко, метров через 500. Тогда я испугался не очень сильно, обошлось без последствий.

А велосипед валялся сломанным, пока не приехал в гости брат отца дядя Миша. Он периодически приезжал к нам в Нежин за запчастями к экскаваторам. Приехавший вместе с ним водитель увидел этот велосипед, взял пассатижи, обычную проволоку, и поставил ее вместо утерянных спиц. Я был счастлив, велосипед снова ездил. Кроме того, д. Миша привез мне двуствольное курковое ружье, которое стреляло пистонами. Пистоны правда очень быстро кончились, но зато такого ружья ни у кого не было. Позже дядя Миша подарил мне еще одно двуствольное ружье. Это уже была бескурковка, стреляла шариками или, как я потом приспособился, корковыми пробками от бутылок. Ружье было большое, почти как настоящее. Чтобы его зарядить, нужно было переломить его пополам, как настоящее, а затем привести в исходное положение, вставить шарики или пробки прямо в стволы и можно стрелять. Шарики правда тоже скоро кончились, пришлось приспосабливать пробки, но они были великоваты и их нужно было обрезать. Это ружье также долго не протянуло, сломались пружины.

Следующее воспоминание, бабушка уже не встает с постели, как теперь знаю, упала с лестницы и сломала шейку бедра. Мы с Аллой играем в доме под ее присмотром пока родители на работе. Я что-то хулиганю, и бабушка мне говорит, что она все видит и грозится рассказать обо всем родителям. На что я ей заявил: «тогда я тебе глаза выколю, чтобы не видела». Одним из средств воспитания у нас была постановка в угол, на этот раз я его заслужил. У Аллы с углом было все менее болезненно. Немного постояв она говорила, что так делать больше не будет, и ее выпускали. Я же никогда не просился, и меня выпускали только перед сном.

Бабушка умерла. Я сначала не осознавал происшедшего, а потом спрятался в яслях кошары и там плакал. Там меня и нашли перед отъездом на кладбище, посадили вместе с Аллой на телегу к деду Митрофану, на которой везли веревки и лопаты. Шел дождь и нас накрыли каким-то брезентом или попоной.

В дальнейшем, пока родители на работе, нас оставляли дома одних, строго-настрого приказывая никому дверь не открывать. Так мы и сидели, выходя из дома только в туалет. Как-то пришел Витя Осипенко с ребятами, звали гулять, обещали дать леденцов, если выйду. Я не выдержал, вышел, и леденцы взял, но идти гулять отказался. Витя потребовал вернуть леденцы. Я разозлился, выбросил леденцы в траву ему под ноги и вернулся домой. Но леденцов было жалко, и когда вернулись родители, часть из них мы с Аллой нашли и съели.

Запомнилось еще лечение. Каждый день этот противный рыбий жир. Кто его только придумал? Даже дышать паром над горшком картошки при простуде было легче. Еще давали пить сок из листьев алое и натирали грудную клетку растопленным гусиным жиром при простуде. Помогало. А чай, заваренный на ветках смородины и малины, да еще с малиновым вареньем, это всегда с удовольствием.

Еда у нас была простой, но ее было достаточно. Голодными никогда не сидели. Поскольку холодильников не было, и родители работали, времени утром на готовку было очень мало, а приготовить нужно было завтрак, обед и ужин, все готовилось в печи сразу. На завтрак почти всегда был суп. На обед на первое борщ или фасольный суп с небольшой косточкой старого соленого мяса, которое предварительно вымачивали, но убрать из него соль было невозможно. Оно было настолько соленым, что есть его тоже было практически невозможно. На второе обычно тушеная картошка с салом или какая ни будь каша. Картошка готовилась очень просто – в чугунок закладывалась очищенная и порезанная на кусочки картошка, а сверху клался кусочек соленого сала граммов на двести, чугунок ставился в печь и вынимался в обед. Для заправки каши в небольшом горшочке хранилась специальная приправа – смалец с жаренным луком. Кто такую кашу не пробовал, не поверит насколько это вкусно. В ужин съедали то, что не съели в обед. Иногда зимними вечерами запекали в грубке картошку в мундирах, и ели ее, еще горячую и обжигающую, с мерзлым салом. Это тоже был деликатес.

Свежее мясо купить было негде, да и не на что. Мяса было вдоволь только зимой, когда резали поросенка. Тогда были и мясо, и колбасы, и начиненные требухой кишки, и ковбык (начиненный требухой желудок). Часть сала и мяса всегда раздавали соседям, а они, когда резали своего поросенка, поступали так же. Поэтому, когда соседи нам приносили кусочек свежего сала и мяса, у нас также был небольшой праздник и был вкусный борщ. Был еще один свиной деликатес. Толстые кишки хорошо промывали и солили. Потом, по мере надобности их вымачивали, начиняли мелко натертой картошкой и запекали. Вот это действительно вкуснятина. В России этого не делают, а жаль.

Утром по выходным делали оладьи из картошки, в России они называются драниками, вкуснейшее блюдо со сметаной или с постным маслом. По праздникам мама варила галушки и налистники. Это особые блюда, такие делали только на Украине, и то не везде. Раскрываю секретный рецепт. Сначала замешивают на молоке в соотношении 1/1 муку и крахмал, и жарят тонкие блины. Для галушек эти блины режут на полоски и варят в молоке с добавлением сахара. Для налистников блин режут на две части и в них заворачивают сладкий творог. Налистники складывают в кастрюльку и тушат с добавлением сливочного масла. Оба блюда – это вообще объедение.

Праздники еще были, когда отец возвращался из Нежина с базара, где что-то продавал, чтобы заработать немного денег. В колхозе ведь работали за трудодни, на которые только в конце года выдавали несколько мешков зерна и совсем немножко денег. Так вот с этих поездок отец всегда привозил порядка килограмма вареной колбасы. Колбаса имела удивительный запах и была очень вкусной. Жаль только, что съедалась она очень быстро, на второй день от нее уже ничего не оставалось.

Но это были праздники. А обычно был суп из фасоли, без мяса, немного заправленный соленым салом. Именно он мне запомнился больше всего. Отец шутил, что 40 кг фасоли заменяют килограмм мяса. Фасольный суп я терпеть не могу до сих пор, как и перловую кашу, которую я три года кушал почти каждый день, когда жил в казарме.

Итак, я уже почти большой, больше 4-х лет. Мы с Аллой одни оставались до обеда дома. Жизнь текла тихо и мирно, пока подвал в сенях, о котором я ранее упоминал, не сыграл со мной злую шутку. Над подвалом еще висела связка веток калины с ягодами. Они были ярко красные, и так притягивали, что мне захотелось их попробовать. Вот только висели они высоковато. Я несколько раз пытался до них допрыгнуть, но безуспешно. Собрав все силы я прыгнул еще раз, и почти достал. Но видимо я прыгнул слишком высоко. При приземлении прогнившая деревянная крыша подвала обвалилась, причем почти вся, осталась стоять только скрыня. Видимо сломались продольные балки, и я, вместе с крышей, рухнул в подвал. Сколько я там просидел до прихода родителей я не помню. Испуг был жутким. Я опять стал заикаться, да так, что вообще на мог разговаривать. Я помню это состояние – мысли улетают вперед, а язык за ними не поспевает, в итоге ничего на можешь сказать. Опять меня повезли к бабке-шептухе, на этот раз с соседской девочкой Олей Василенко, дочерью соседа Петра, которая была старше меня года на четыре и тоже заикалась. Ехали лошадью на санях. Была ранняя весна, уже везде были проталины. Проехали проезд под железной дорогой, выехали на поле, и тут лошадь куда-то провалилась, причем очень глубоко. Она барахталась в этой яме и не могла из нее выбраться. Мы с Олей опять испугались. Отец долго не мог вытащить лошадь из этой ямы, но все-таки с этой задачей справился, и мы поехали дальше. Процедура лечения у бабки была следующей. Бабка что-то шептала, крестила, выстригала на голове накрест немножко волос, в косяке двери сверлила буравчиком дырочку, закладывала туда волосы и забивала дырку деревянной пробочкой. Заикание стало меньше, но до конца не прошло, однако к бабке мы больше не ездили, говорили, что она умерла. Заикание продолжалось еще несколько лет, хотя понемногу уменьшалось. Может помогало то, что отец запомнил то, что шептала бабка и пытался лечить меня самостоятельно, а может и нет. Усиливалось оно, когда я начинал волноваться. Проявлялось это иногда даже в зрелом возрасте.

Несколько слов о сельских знахарях. После этой бабки я еще дважды убеждался в том, что они действительно помогают. Как-то случайно Алла разрезала мне ножом руку, задев при этом вену. Фонтанчик крови бил вверх сантиметров на пять. В местной больнице остановить кровь не смогли и отправили нас в нежинскую больницу, причем добираться нужно было обычным рейсовым автобусом, который ходил не очень часто. Когда мы сидели на автобусной остановке в ожидании автобуса, мама попросила кого-то из знакомых сходить к бабке, которая заговаривала кровь. Часа через два мы приехали в нежинскую больницу, и когда размотали окровавленные бинты, то оказалось, что рана абсолютно чистая, крови нет ни капли. Врач просто стянул рану лейкопластырем, который потом разошелся, и отправил нас домой, даже не зашив рану. Шрам остался довольно большой и широкий.

И второй случай, у меня очень сильно болел зуб, и мама посоветовала съездить к деду Билыму, который заговаривал зубную боль. Я поехал к нему велосипедом.

–Что, зуб болит? – спросил он, когда я зашел к нему во двор. – Езжай домой, скоро пройдет.

Я уехал в полном недоумении, даже имени не спросил. Как же он заговаривать будет? Решил, что зря съездил. Но пока я ехал домой, а это всего минут пятнадцать, зубная боль действительно прошла. Так-что в этом что-то есть, чего мы не знаем и не понимаем, оно существует вне нашего сознания.

Дальше помню детский садик, но называли его яслями. Меня водили в них два года, но только летом, возможно зимой он и не работал. Где в это время была Алла, я не помню. Алла говорит, что ее пару раз водили в садик, но ей там не понравилось, и она наотрез отказалась туда ходить. Первый год ясли размещались в обычном доме, как обычный частный, с маленьким двором, а на второй год – в большом колхозном доме с огромным двором. Потом в этом доме была контора колхоза «Заря коммунизма». Кстати, в селе тогда было четыре колхоза. В яслях мне нравилось, в основном игрались в песочнице, что-то лепили, строили. Дома песка на было, была только глина, которой мама мазала пол. Был мальчик со странным именем – Вячик. Только одно меня не устраивало в садике – дневной сон. Я ведь никогда на спал днем, а здесь днем меня пытались укладывать спать, чему я всячески сопротивлялся, наотрез отказываясь спать. Мои протесты были услышаны и меня оставили в покое. Пока другие спали, я спокойно игрался в песочнице, строил замки из песка.

Из ясельной жизни запомнились два случая. Как-то раз в ясли приехала какая-то учительница, спросила у воспитателей кто из детей самый послушный и вручила мне большой букет цветов. Воспитатели предлагали мне поставить букет в вазу, чтобы постоял там пока за мной не придут, но я свой букет никому не отдал. Положил только на пять минут на скамейку, когда захотелось поиграть с ребятами в мяч. Через пять минут от него ничего на осталось. Было очень жалко этот букет, ведь я хотел подарить его маме.

И второй случай. Детей разделили на две команды, нужно было мячом попадать в кольцо. Оставив нас соревноваться воспитательница ушла по своим делам. Я комментировал ход этих соревнований используя выражение, которое слышал от мужиков, когда у них что-то не получалось. При промахе я говорил: «Вот б-дь». Смысла этого выражения я конечно же не понимал, просто подражал старшим. Некоторые нехорошие дети побежали к воспитательнице и наябедничали, будто бы я матерюсь, хотя у меня такого и в мыслях не было, я ведь знал, что материться нельзя. Ни за что попал в «угол». Тоже очень обидно было.

И еще одно отрывочное воспоминание. Начало зимы. Я, Алла и внук деда, который нам с Аллой сшил пальтишки, Толя Осипенко, играем не далеко от нашего огорода, на сажалке (большого размера яма в диаметре порядка 30 метров и глубиной до двух метров, выкопанная в низине для того, чтобы туда стекала лишняя вода с ближайших огородов). Гнем план, то есть бегаем по очень тонкому первому льду, а он под нами прогибается, образуя своеобразные волны. Очень интересное, щекочущее нервы занятие. Толя уже взрослый, он на три года старше меня и ходит в школу. Лед, почему-то, провалился под самой легкой Аллой, и она ушла под воду. Хорошо, что Толя не растерялся, быстро подбежал к этому провалу, схватил Аллу за руку и вытащил на лед. Побежали домой, каждый к себе. Я рассказал маме о геройском поступке Толика, но она его не оценила, как и мое красноречие. Она как раз убиралось в доме, и в руках у нее была мокрая тряпка. Мокрая тряпка оказалась еще одним средством воспитательного воздействия. Она отходила меня этой тряпкой с ног до головы, обещала и до Толика добраться. Аллу натерли водкой, гусиным жиром и уложили спать, а маму отец отвел в роддом, и она родила братика Талика. Через два месяца мне исполнилось пять лет.

Алла подсказала, что с купанием было не совсем так, как я описал. Она не провалилась. Там недалеко была прорубь. Толик рукой попробовал воду в проруби. Алле также захотелось поболтать воду, но рукой она не хотела, поскольку вода холодная, решила поболтать ногой. В итоге оказалась в проруби.

После рождения Талика мама находилась дома, и мы начали учить буквы по азбуке, сделанной в виде игральных карт с картинками. Мне это занятие очень нравилось. Мама говорила, что когда я выучу все буквы, она достанет Букварь, и мы будем читать. Я не мог дождаться этого момента, очень хотелось увидеть этот загадочный Букварь и начать читать. И вот наступил долгожданный день. Мама достала Букварь, и мы начали читать. Дело оказалось очень трудным, и мне оно быстро разонравилось. Дальше я учился читать, как говорится, из-под палки. Каждый день я должен был прочитать вслух определенное количество сначала абзацев, а потом страниц. Пока не прочитаю, гулять мама на пускала, а все ребята давно уже гуляли. Одним словом, это было мучение. Мне больше нравилось считать. Я быстро научился считать до двадцати, и дальше десятками до ста. Легко складывал и вычитал числа в пределах двух десятков. А еще в это время, длинными зимними вечерами мы с Аллой и мамой сидели на печи и пели песни. В основном революционные: «По долинам и по взгорьям», про Щорса, про Кармелюка, песни на стихи Шевченко.

Через несколько месяцев маме нужно было выходить на работу, а Талика девать было некуда, так как ясли, которые находились в центре села, принимали только с полутора лет. У нас появилась бабка-нянька, которая жила у нас и смотрела за Таликом. Талик постоянно кричал и плакал, и бабка потребовала доплаты, потому, что ребенок очень вредный. Потом она на пару дней куда-то уезжала, и ребенок перестал кричать и плакать. С ее возвращением все возобновилось. Мама осмотрела Талика и обнаружила на его теле красные следы, как будто его специально больно щипали, чтобы он кричал. Бабку выгнали и взяли другую. Ребенок стал абсолютно спокойным.

Когда Талику исполнилось полтора года мама стала носить его в ясли. Но брат оказался хилым ребенком, за год посещения садика он семь раз болел воспалением легких, и мама лежала с ним в больнице. Хорошо, что в то время в Вертиевке было все свое: и больница, и поликлиника, и роддом. Сейчас, с развитием демократии, нет ничего, осталась только машина скорой помощи с одним водителем, без врачей, да и ту нужно заправлять своим бензином, чтобы тебя отвезли в больницу в Нежин. Дальше носить Талика в садик было опасно, и его начали оставлять на попечении двоюродной бабки Ганны. Мама рассказывала Алле, что кушать там Талик отказывался, ел только печенье, которое мама клала ему в карман. Он нигде не бегал и не играл. Как мама утром сажала его на лавку в доме бабы Ганны, так он и сидел до обеда, когда мама возвращалась из школы и его забирала.

Примерно в этот период я впервые попал в Нежин. Ехали на базар на телеге, запряженной лошадью, с дедом Митрофаном и отцом. Выехали затемно, было довольно прохладно, и меня накрывали тулупом, чтобы не замерз. Утром уже были на базаре. Не помню, чем торговали, но большой бублик мне отец купил.

Родная моя бабушка Татьяна умерла рано, но были еще две двоюродные: Ганна и Домаха. Бабушка Домаха жила одна, далеко, аж возле железнодорожной станции, и к нам практически не приходила. Ее муж и старший сын не вернулись с войны. Младший Коля ездил на работу в Нежин в рваных сапогах, осенью промочил ноги, заболел и умер. Дочь Галя жила в Чернигове. Позже, когда повзрослел, ездил к бабушке я, возил молоко и другие продукты, которые передавала мама.

Бабушка Ганна жила недалеко от нас вместе с невесткой Варварой и внучкой Верой. Муж ее к тому времени уже покоился на кладбище, старший сын, отец Веры, погиб на фронте, а младший Иван жил в Ичне, где работал лесничим. Бабушка к нам иногда заходила, и ее угощали селедкой. Говорили, что за селедкой она на край села в гости пойдет. Пару раз я с бабушкой Ганной ходил в церковь. Первый раз были на обычной службе. Кроме красивых икон ничего интересного я там не увидел. А второй раз были на пасху на всенощной. Какая красота, какая торжественность. Я простоял в церкви как завороженный целые полчаса. Потом все наскучило, и мы с другими мальчишками играли во дворе церкви в прятки. Ночью это очень интересно. Мальчишки учили меня как заработать в церкви на кино. Когда церковный староста будет обходить людей с подносом для пожертвований, нужно положить на поднос 5 копеек, а сдачи взять 15 копеек. Поучаствовав таким образом в благотворительности несколько раз, можно набрать нужную сумму на кино. Но я не стал этого делать, это как-то стыдно. Потом начался крестный ход, очень красивое зрелище. Мы тоже прошли со всеми вокруг церкви. Уже под утро народ выстроился вокруг церкви со своими корзинками с зажженными в них свечами, и священник все это освятил. Это было очень красиво. Стоило не поспать ночь чтобы увидеть всю эту красоту.

А потом бабушка взяла меня с собой при поездке в Ичню к сыну Ивану. Ехали сначала до Нежина, а потом маленьким автобусом, у которого дверь открывалась длинной ручкой с места водителя, ехали до Ични. В пути попали под сильный ливень, дорогу размыло, автобус таскало по дороге из стороны в сторону. По пути есть село с названием «Велыка дорога», оно наверно сильно заболочено, потому, что на всем протяжении примерно в 5 км вдоль дороги выкопаны глубокие рвы. В один из таких рвов и начало сносить наш автобус, который сильно накренился как раз в ту сторону, где мы сидели. Я думал, что мы перевернемся в этот ров, в воду, а я не умею плавать. Но все обошлось, водитель потихоньку сумел выехать.

Иван Ефимович жил в служебной трехкомнатной квартире, занимающей половину одноэтажного дома, на другой половине жила другая семья. Вместе с ним жили его жена Анна Алексеевна, дочь Люся и моя крестная, родная сестра моей мамы, тетя Тоня, которую Иван Ефимович по доброте душевной пустил жить в свою квартиру. Бабушка осмотрела эти три комнаты и осталась довольна тем, как живет сын. Потом подошла к огромному зеркалу, которое стояло в одной из комнат, и сказала: «четвертую я посмотрю завтра, сегодня уже сил нет». Люся была года на три старше меня и ми с ней быстро подружились, всюду бегали вместе. Крестная работала в пекарне и приходила домой только вечером. Мы с ней как-то ходили по магазинам, и я увидел что-то интересное, круглое в красной оболочке. Я попросить мне купить попробовать, но крестная сказала, что это голландский сыр, я его есть не буду. Домой с бабушкой вернулись без происшествий.

Детей нашего возраста на нашей улице было не очень много: мы с Аллой, соседские Оля и Нина Василенко, Нина Кучинская, и с соседней улицы Петя и Витя Осипенко. Но Витя с Петей к нам приходили редко. Еще были Коля и Толя, братья девочек Василенко (уличная кличка Царёвы), но они были еще маленькие. Игрались своей небольшой компанией. Игры были простые: классики, скакалка, мяч (выбивание из круга), игры в семью. Но мне больше всего нравилось играть возле отца Нины и Оли. Его звали Михаилом. Сначала он работал трактористом и часто приезжал домой трактором. У него были такие интересные штуки как магнето, которое давало искру, складывающаяся немецкая саперная лопатка и противогазы. Потом он вместе с родственниками своей жены Царёвыми разгружал вагоны с цементом, в результате чего заболел туберкулезом, и находясь дома, занимался столярным делом. В основном делал на заказ оконные рамы. Он разрешал мне брать в руки его инструмент и что-то им делать. Мне это очень нравилось, и я там пропадал постоянно, несмотря на строжайший запрет родителей к нему не ходить. Причину запрета я не понимал, а инструмент меня притягивал как магнит. Дома у нас были только тяжелющий тупой топор, ножовка и клещи. А там был маленький острый топорик, с которым я вполне справлялся. Первые навыки плотницкого дела я получил именно там.

А вот надевать новую одежду я не любил. Особенно после того, как мама увидела меня играющим в песке в новых штанах, и без объяснения причины поставила в угол. Это было, на мой взгляд, второе несправедливое наказание, после наказания в садике за мат. Ничего не объяснили, и сразу в угол. У меня сложилось твердое убеждение, что детям нужно сначала все по-человечески объяснить, и наказывать только тогда, когда ребенок слов не понимает.

Крестная вышла замуж. Мужа звали Иваном. Первый год они жили хорошо, а потом, как я понял из разговоров, он начал ее бить, и она от него ушла. Он с этим не смирился и начал ее преследовать, пытаясь вернуть обратно. Крестная была вынуждена уехать из Ични и некоторое время жила у нас в Вертиевке. Иван нашел ее и у нас и дважды к нам приезжал. Крестная разговаривала с ним только через закрытую дверь. Он скандалил, ночью стучал во все окна и двери, грозился все повыбивать. С неделю мы жили на осадном положении. На ночь отец клал топор под лавку и закрывал окна на внутренние ставни. Потом все нормализовалось.

Мирная жизнь улицы нарушалась только иногда, когда к деду Митрофану приезжал какой-то его родственник Гриша. Он работал шофером и приезжал на грузовой автомашине. Гриша был любителем подраться. С ним никто не хотел связываться, но он находил повод для драки на ровном месте и иногда гонялся за кем-нибудь с монтировкой. Он считал себя героем и думал, что его дети будут им гордиться.

–Дети, когда вырастут, скажут: «Вот это отец был! Всем чертей давал.» – говорил он.

Не знаю, что сказали дети, когда выросли, но его сбросили из поезда, когда дети были еще маленькими. Видно нарвался на кого-то не по зубам, может на такого же придурка, как и сам.

Когда мне было лет пять, к нам приезжал брат отца дядя Вася с женой и сыновьями Витей и Петей. Дядя Вася был военным и приезжал в форме. Старший Витя, на год младше меня. Дядя Вася учил его бороться, и предложил мне с ним побороться. Я несколько раз подряд уложил Витю на лопатки используя заднюю подножку. Отец был доволен, а дядя Вася заявил, что я использую не честный прием. Я не понимал, почему не честный. У нас так все боролись. К сожалению, больше я этих двоюродных братьев не видел.

Дядя Вася приезжал в Вертиевку еще раз, летом, когда я работал в сельхозтехнике. Он уже был на гражданке и работал врачом. Пробыл у нас с неделю, ходил по своим старым знакомым и постоянно был пьяным. Говорили, что он алкоголик. Всем своим знакомым, в том числе и маме, обещал достать дефицитные лекарства и набрал под этот заказ приличную сумму денег. Больше он не появлялся и, конечно, никаких лекарств не прислал.

Витя и Петя приезжали в Вертиевку, когда меня там уже не было, поэтому я их не видел. Знаю, что Витя подавал большие надежды, учился в физико-математической школе. Потом почему-то служил в армии офицером. Приезжал в Вертиевку с каким-то товарищем, с которым, по рассказам, выпили за ночь трехлитровую банку спирта, которую привезли с собой. Про Петю практически ничего на знаю. Говорят, что тоже много пил, на почве чего развелся с женой. Потом умер.

А еще запомнился приезд гостей летом к нам на храм. Поскольку в селе в свое время было две церкви, то было и два храмовых праздника. В одной половине села праздник был на Троицу, а у нас на летнего Николая. В этот день к нам обычно приезжало много родственников. Мне нравились эти праздники. Мы как-то с Аллой так же ездили в Дремайловку на такой храм вместо родителей. Оттуда привезли рецепт приготовления очень вкусной рисовой каши.

Храм в Вертиевке

Мне исполнилось семь лет, и отец отвел меня в школу. Она находилась в километре от дома, возле церкви, тогда еще действующей. Всех мальчиков посадили за парты вместе с девочками. В первый день учительница Галина Петровна всех опросила: кто, что умеет. Самым умным оказался Володя Свиридонов. Он умел считать до ста непрерывно, а не как я, по десяткам. Правда не умел складывать и вычитать. Но я был восхищен его знаниями. Вместе со мной в одном классе учились мои старые знакомые: Петя Осипенко, Володя Ювко, Коля Ювко, по кличке Грек, и Оля Василенко, жители нашей и ближайших улиц. Коля Грек получил свою кличку за то, что однажды, в нашем присутствии попросил бабушку сварить ему грецкую кашу, а не гречневую. Так и стал Греком.

Вскоре нас приняли в октябрята, и мама изготовила мне звездочку, вырезанную из картона и обтянутую красным материалом. Летом со школы домой можно было идти двумя путями: по дороге, и по канаве (руслу речки Крутоносовки, которая летом всегда пересыхала). В начале лета там еще оставались отдельные лужи, в которых в грязи можно было поймать вьюнов. Я ни разу не поймал, а ребята иногда ловили. В этой канаве я и научился курить. Со школы мы сначала шли к магазину возле церкви, собирали там окурки, потом по канаве шли домой. Канава была метра три глубиной, поэтому ее дно с выходящих к ней огородов не просматривалось. В канаве делали привал. Используя табак из собранных окурков, скручивало одну или две самокрутки, и по очереди курили. Если табака было мало, добавляли сухие листья лозы, которая в изобилии росла вдоль этой канавы.

Первый класс. Я сижу на первой парте.

Это помещение класса со сценой. Задняя стена класса состоит из пяти дверей, которые на праздники раскрывали и из двух помещений получался большой зал со сценой. А еще из одного бокового класса был выход на сцену. По-моему, замечательная была планировка.

Учиться было интересно. Особенно интересно было отвечать на вопросы, касающиеся истории поселка проживания, которые были во многих учебниках, типа: «сравните количество школ в вашем поселке до революции и сейчас». Сравнение было не в пользу советской власти. Село наше не маленькое, с дальней окраины до центра села более шести километров. Известно, что селение было основано казаком Веркием, и раньше называлось Веркиевка, и только после войны было переименовано в Вертиевку. С 16-го века село известно, как казацкий сотенный поселок, то есть при военном положение поселок должен был выставить отряд из 100 казаков. Власть в селе принадлежала выборному сотнику. В селе в то время были две церкви, два постоялых двора, винокуренный завод, четыре церковно-приходских школы, 13 лавок, 11 питейных заведений и еврейский молельный дом. Перед революцией в селе было уже восемь школ. После революции остались четыре школы. В настоящее время школа всего одна, и первоклашкам приходится в нее ходить за шесть километров. Нам рассказывали, что люди в селе были крепостными пана Терещенко. Я был уверен, что мои предки также были крепостными, а мой прапрадед был у пана свинопасом, так как сосед дед Николай, отец Люды, рассказывал, что мой прапрадед Мусий был очень сильным, и когда однажды на пастбище заболела свинья, он взвалил ее себе на плечи и принес домой. Уже в 2000 годы выяснилось, что это не совсем так. Крепостных в селе было не больше сотни, остальные – свободные казаки. Наши предки вместе с другими казаками пришли в Веркиевку с Запорожской Сечи, после первого ее разорения Петром Первым, образовав отдельную улицу, которая называлась Выгонь, порядка 25 дворов. У соседки Люды на чердаке хранилось казацкое седло, с которым ее предки пришли в Веркиевку. Оказывается, у моего прапрадеда было свое хозяйство, и тащил он свою свинью, а не панскую.

Сохранившийся остов казацкого седла

На школьные завтраки мне давали 1 рубль. На эти деньги можно было купить пирожок и стакан чая. Можно было сэкономить, купив пирожок и стакан молока. Экономия составляла 20 копеек. За три раза можно было сэкономить на билет в кино, который на детский сеанс стоил 50 копеек. Ученики старших классов оказывали помощь колхозу в уборке урожая, а за это колхоз поставлял в школьный буфет молоко по символической цене – 10 копеек за стакан, в то время, как стакан чая стоил 30 копеек. А еще я хотел собрать денег на покупку маленького кошелька, так как деньги, просто лежащие в карманах брюк иногда терялись, особенно при борьбе с другими мальчишками. А боролись почти каждый день. Но кошельки стоили очень дорого, и я сам сшил себе маленький кошелек с одним отделением, использовав кожу со старых маминых туфель и кнопку от своей старой вельветовой курточки.

Как и у всех детей, у меня начали выпадать молочные зубы. Их обычно выдергивали обвязав суровой ниткой, было не очень больно. Проблемы начались, когда не захотели выпадать два зуба на верхней челюсти, так называемые клыки. Новые зубы выросли уже наполовину, а старые выпадать и не собирались, даже не шатались. Новые зубы торчали вперед как настоящие клыки. Нужно было обращаться к зубному врачу, чего я очень боялся. Зубной кабинет находился за ширмой в кабинете терапевта, и я слышал, как там ужасно кричали люди. Но перспектива ходить с клыками пугала еще больше. Пришлось идти к зубному. Зубы он мне выдрал без всякого наркоза, сначала один, а через неделю и второй. Было очень больно. В отличие от обычных молочных, эти зубы оказались с длинными корнями. Потом я в течение полугода пытался возвратить выросшие неправильно новые зубы на место, периодически вдавливая их пальцем во внутрь рта. Позже мне пришлось еще походить к зубному врачу с коренными зубами. В результате у меня в одном коренном зубе стояли две пломбы, а в другом три. И эти пломбы простояли более десять лет. Зубной врач был дядей Вити и Пети Осипенко, и был знаменит тем, что был женат семь раз, но на него ни одна из бывших жен не обижалась. Он влюблялся, женился и строил жене новый дом. Через несколько лет влюблялся в другую, женился на ней, и ей тоже строил новый дом. И так семь раз. Всем бывшим женам помогал материально.

Один раз мы, все дети, вместе с мамой, ездили на поезде в Вересочь, в гости к нашей прабабушке Татьяне. Она жила вместе с какой-то бабушкой, которую приютила у себя, так как у той не было своего жилья. Было видно, что между собой они не очень ладили, у каждой были свои продукты и каждая готовила себе отдельно. Это была мать деда Карпа, маминого отца. Ее мужа, моего прадеда Йосыпа, зарубили в лесу, когда дед Карпо был еще совсем маленьким. Прапрадед Мусий пожалел ее молодость, оставил Карпа у себя, а ее выдал замуж в село Вересочь, где у нее образовалась новая семья и была дочь Мария, которая уже была замужем и жила отдельно. Вот к этой прабабушке мы и приехали в гости. Прабабушка испекла нам пирог с вишнями, которые в изобилии росли у нее в саду. Я впервые в жизни попробовал пирог и увидел, как его пекут. Мама пироги не пекла, только пирожки. Пирог был очень вкусным. На следующий день мама с Аллой и Таликом куда-то ходили, а я оставался с бабушками. Вечером мы уехали домой. Как потом выяснилось, это мы ездили крестить Аллу и Талика. Но тогда все это держалось в строжайшем секрете, так как мама была учительницей, и за это ее могли уволить с работы. ПрабабушкаТатьяна была самой долгожительницей из всех моих предков, по моим подсчетам, может не совсем верным, она прожила 96 лет.

По итогам года я стал отличником и меня наградили большой и очень красивой книгой, название которой в переводе на русский будет «Когда еще звери разговаривали». Правда одну оценку до «пятерки» мне, честно говоря, натянули. Это была Каллиграфия (чистописание). Почерк у меня всегда был отвратительным, и по чистописанию отличной оценки я никак не заслуживал.

Фото с доски отличников.

На второй год начались какие-то проблемы со здоровьем. При быстрой ходьбе мне не хватало воздуха, я задыхался и просил отца идти помедленней. Поставили диагноз «катар верхних дыхательных путей» и положили в больницу в Нежин, где я и пролежал полтора месяца. Почему-то мне никогда не снимали кардиограмму, даже при поступлении в военное училище. Первый раз мне сняли кардиограмму в 33 года при поступлении в академию, и оказалось, что нет проводимости какого-то пучка Гиса и мне нельзя бегать, поэтому мне нельзя поступать в академию. С большим трудом мне удалось убедить медицинскую комиссию, что со здоровьем у меня у меня все нормально, и я могу бегать, что в дальнейшем и подтвердил, пробегая все кроссы на отлично. Но это для них. А для себя я знаю, что бег мне давался тяжело. Скорее всего и в детстве у меня были проблемы с сердцем, а не с дыхательными путями.

Выписали меня без видимых улучшений. При выписке врачи порекомендовали отцу до конца года оставить меня дома, в школу не ходить, чтобы организм окреп. Так и было сделано. В результате второй раз во второй класс я пошел через год и оказался уже в другом классе, где учительницей была Наталья Федоровна. В этом классе был признанный лидер, Вася Ласый. Учился он в основном на четверки, но был отличным рассказчиком и фантазером. Придумывал и рассказывал интересные рассказы из жизни своего старшего брата и его одноклассников, выдавая это за чистую правду. Мы слушали его раскрыв рты. Было в классе два Толи Зоценко. Один был довольно хмурой личностью, как и его отец, который был чем-то недоволен Советской властью и подговаривал Толю задавать учительнице каверзные вопросы. Второй был веселым и общительным. Его отец работал в Кооперации, поставлявшей товары в магазины, поэтому у него единственного в классе была настоящая октябрятская металлическая звездочка с портретом мальчика-Ленина. Школьная форма была также только у него, остальные ходили в чем придется. Еще со мной учились сестра Оли Василенко – Нина, Коля Потапенко, Миша Костенецкий, Витя Осипенко и Коля Грек. Коля Грек остался на второй год из-за неуспеваемости. Дружил я с Мишей Костенецким, и Витей Осипенко. Вместе ходили в школу и вместе играли. Игры уже были другие. Весной, пока огороды еще не вспаханы, собирались большой компанией и играли в лапту, очень интересная и увлекательная коллективная игра. Зимой коньки и лыжи. Коньки делали сами. Вырезали деревяшку, размером по ноге, снизу в паз укладывали толстую проволоку, которую сверху загибали и забивали в деревяшку. Спереди и сзади просверливали в деревяшке сквозные отверстия, в которые продевали веревки. С помощью этих веревок такие коньки крепились к валенкам. На каток (замерзшую лужу на дне сажалки) приходил еще Сережа Шкурат. Он был обладателем детских фабричных коньков. От настоящих они отличались тем, что были низенькими, и вместо одного лезвия было два, то есть снизу стоял П-образный невысокий профиль. Эти коньки нас особенно не впечатляли. Только в четвертом классе родственник Царевых согласился продать мне один настоящий конек, и отец мне его купил. Я был несказанно счастлив. Конек крепился к валенку такими же веревками, но это был настоящий конек, таких больше ни у кого не было. Я одной ногой, без конька, несколько раз отталкивался, а потом на коньке ехал.

Лыжи у всех также были самодельными, но делали их уже не мы сами. Я свои купил у старшего соседского парня Володи Соловьева. Он на них катался лет десять с горок и трамплинов, задняя часть лыж потрескалась, и он их отпилил, поэтому задняя часть была укороченной. Они были толстыми и абсолютно не гнулись. Но снизу лыж была продольная канавка, как в настоящих лыжах, у других ребят лыжи были гораздо хуже. На этих лыжах я объездил все ближние и дальние горки, спустился со всех трамплинов и не сломал. На лыжах мы не ходили, просто катались с горок. Ходили, если так можно сказать, только до горки и обратно, никакой техники ходьбы, никакой скорости.

Один раз с осени было много воды и залило низ наших огородов. Этой зимой отец Толи Осипенко дядя Алеша сделал нам карусель из старого колеса от телеги и двух жердей. К длинной жерди привязывались санки, а с мощью короткой карусель раскручивалась. В общем зимой было не скучно. Ранней весной, втайне от родителей, устраивали плавание на льдинах, отталкиваясь шестами от дна. Иногда при этом купались, то есть проваливались ногами в холодную воду. Как-то раз плавали на льдине в сажалке возле дома Коли Грека. Детей на льдине набралось много и край льдины обломился, но никто не пострадал, все успели выскочить на берег. Но остался острый длинный кусок, на который кто-то мог встать и провалиться. В целях безопасности плавания попросили Ивана, сводного брата Коли Грека, принести топор и обрубить этот кусок льдины. Иван принес топор и вместо того чтобы отрубить этот кусок, ударил топором льдину посередине. Льдина раскололась на две части. Не промочив ног выскочить успели не все. Последняя льдина была испорчена, и навигация закрылась.

Летом особых игр не было. С соседскими женщинами я иногда ходил в лес за земляникой и грибами. В основном ходили в ближний сосновый лес, который начинался сразу за колхозными коровниками. Он небольшой, порядка 500 метров в длину и ширину, и заблудиться в нем было невозможно. В нем мы собирали в основном маслята и сыроежки. Иногда попадались рыжики и подберезовики. Белые встречались крайне редко, не больше десятка за весь сезон. Лес был весь исхоженный людьми вдоль и поперек, и собрать там много грибов было невозможно.

За этим лесом, сразу за дорогой на хутор Хомино, начинался большой лес, который назывался Бабкивський, по названию части села, называемой Бабкивка. Где он заканчивался я не знаю. Говорили, что по нему можно дойти аж до Чернигова. В этом лесу и грибов, и земляники было гораздо больше, но была, и реальная опасность заблудиться. Самостоятельно я начал ездить в него велосипедом только в шестом классе. Но и при этом существовала опасность забыть в каком месте оставил велосипед и потерять его. Пару раз я очень долго искал оставленный велосипед и с трудом находил его, проклиная все на свете.

Грибы обычно жарили, а маслята отваривали и заправляли мелко натертым чесноком. Из сыроежек варили грибной суп. Это было неплохое разнообразие к нашей пище. Соленые грибы я никогда не пробовал. Солил грибы только дед Семен, который жил возле Коли Грека. Он мне рассказывал, как нужно солить, но я ни разу не попробовал это делать. Один раз даже набрал для этого черных груздей, но потом их просто отварил и пожарил. Когда я уже учился в военном училище, мы с Аллой как-то купили в Нежине белых грибов, приехали домой в Вертиевку и пожарили их не отваривая. По вкусу получилась жаренная картошка. Мы не знали, что сначала их нужно отварить.

Летом ребята лазили в колхозный сад за яблоками, а иногда и в чужие огороды за дынями и арбузами. У меня дома были и яблоки, и дыни, и арбузы, но я лазил вместе с ними – за компанию, рискуя получить от сторожа заряд соли в задницу. Старшие товарищи рассказывали, как эту соль потом вымывать, если что. Правда в колхозном саду росли яблоки «заячьи мордочки», очень вкусные, таких у нас дома не было. Яблоки набирали за пазуху в майку, потом садились где-нибудь в укромном местечке и съедали. Однажды, на обратном пути из колхозного сада нас застал дождь с грозой, и мы спрятались под большой вербой, которая росла возле одного из домов недалеко от окраины села. Пережидали дождь мы довольно долго, съели все яблоки, и когда дождь начал утихать, решили бежать дальше домой. Успели отбежать метров на пятьдесят, когда грянул гром такой силы, что мы невольно присели. Верба, под которой мы стояли, вспыхнула как свечка. Видно родились мы если не в рубашках, то по крайней мере в майках.

Один раз сходили летом на рыбалку. Наша речка Крутоносовка летом пересыхает, но возле засол-завода она перекрыта дамбой и там летом сохраняется вода для нужд завода. Это далеко, больше 2-х км, но ближе водоема, где может быть рыба, нет. Я сделал крючок из иголки, раскалив ее над свечкой и согнув нужным образом. Поплавок вырезал из пенопласта, вместо лески использовал суровую нитку. Из сухого орешника сделал удилище. Взял с собой хлеба для наживки и толпой человек в пять мы пошли к водоему. Вопреки моему ожиданию, воды там оказалось не так уж и много. Закинули удочку и стали ждать. Рыбу не видно было, а вот головастики плавали в изобилии. Им почему-то понравился мой поплавок, и они стали его грызть. За два часа, которые мы там просидели, половину поплавка они съели. Но рыба так и не клюнула.

Еще очень популярной игрой была игра на деньги. В нее играли все время, кроме зимы. Ставка была 1 копейка. Монеты складывались стопкой друг на друга, определялась очередность игры, и с расстояния порядка 10 – 15 метров по очереди в эту стопку кидали биток, обычно это был старинный медный пятак. Задача была положить биток как можно ближе к кучке монет, а лучше всего ее задеть. При касании это был чистый выигрыш, все деньги переходили счастливчику. Если касания не было, то по очереди, в соответствии с дальностью остановки битка от стопки монет, били этим битком по монетам. Если хотя бы одна из монет переворачивалась, эту монету можно было забирать себе и бить дальше, и так до тех пор, пока монеты после удара переворачиваются. Если ни одна монета не перевернулась, то шел переход хода к следующему по очереди. Выигрыши или проигрыши были небольшими, а все монеты были жутко гнутыми, да и не жалко их было, уже шли разговоры о предстоящей Хрущевской денежной реформе в соотношении 10/1. Деньги потом действительно поменяли, но 1, 2 и 3 копейки старого образца остались в обиходе. Но самое странное, что мелкие товары, которые раньше стоили 1 копейку, как например коробок спичек, так и остались стоить 1 копейку. На базаре пучок укропа или петрушки как стоили 5 копеек на старые деньги, так и остались стоить 5 копеек на новые деньги, то есть цена выросла в 10 раз. В итоге расходы на покупки увеличились, и народ понял, что с реформой его обманули.

После окончания второго класса отец решил, что я уже достаточно взрослый, чтобы пасти скот. На этот раз мы должны были пасти по очереди скот (стадо из 30 коров) с дедом Митрофаном. Отец взял меня с собой на стажировку. Стадо выгоняли в пять часов утра, так как до пастбища больше 3‑х км, дорога занимала 1 ч 15 мин. Сразу за селом начинался песок и продолжался 2/3 пути, и идти по нему было очень тяжело. Дед Митрофан меня подбадривал: «Вот зайдем вон за ту Крощину гору, и там будет легче, дальше песка нет». В ботинках было бы легче, но в них нельзя, утром роса и все промокнет, а в сапогах очень тяжело. Вечером ноги буквально отваливались, их жутко выкручивало.

Второй раз меня нарядили пасти скот самостоятельно. В паре со мной пас Толя Осипенко, и был еще дед Николай, который впервые выгнал свою корову на пастбище после отела. Был заведен порядок, что первый день хозяин пасет свою корову сам, пока она привыкнет к стаду, а стадо к ней. В стаде у коров четкая иерархия, и они жутко бодаются между собой, пока не выяснят положение каждой коровы в этой иерархии. В походный строй они выстраиваются строго в соответствии с этой иерархией. Если какая-нибудь вздумает занять место выше своего положения, ей тут же на рогах объяснят, что она на права. Вот на время этой притирки хозяин и пасет свою корову сам. Все шло хорошо, пока на сели обедать. Поблизости было еще одно стадо, в котором пас Володя Костяр, одногодок Толика. Поскольку пасли в ольховом лесу, то развели небольшой костер. Мы втроем стали на костре на длинных палочках жарить сало, чтобы было вкуснее. И тут Володя начал надо мной издеваться, набирал полный рот слюны, и плевал на мое сало. Я просил Толика сказать ему, чтобы так не делал, но они вместе только смеялись. Я на них обиделся, обозвал их придурками и ушел. Хотел совсем уйти домой, но потом передумал, пообедал вдали от них и вернулся. Дед Николай, наблюдавший всю эту картину, вечером сказал отцу, что я еще не дорос, чтобы пасти самостоятельно. Больше в этом сезоне стадо я самостоятельно не пас. Но меня очень удивило, что дед оказался не на моей стороне, а на стороне этих придурков. Это было для меня полной неожиданностью. На следующий сезон я опять пас стадо, и уже не только за себя, но иногда и за соседей, зарабатывая за день 10 рублей. Для меня это были большие деньги.

На пастбище мне очень нравилось слушать, как поют жаворонки. Они поют не так, как остальные птицы. Жаворонок по утрам поднимается высоко в небо, превращаясь в маленькую точку. Там зависает на долгое время и оттуда далеко вокруг разносятся его радостные трели. Поет очень красиво, я бы отдал ему второе место после соловья. С песней он постепенно опускается вниз и уже недалеко от земли замолкает. Потом ввысь снова поднимается он или другой жаворонок, и так до тех пор, пока не станет жарко. Я любил наблюдать за ними лежа на спине. Мне жаль городских детей, которые ничего этого не видели и не слышали.

С собой на пастбище обычно брали торбу с провизией. К нижним углам этой торбы привязывали веревку, серединой этой веревки связывали верх торбы, и получалось нечто, похожее на солдатский вещмешок, который носили за спиной, как обычно носят рюкзак. Руки были свободны. В торбу брали хлеб, сало, пару яиц, луковицу, бутылку молока и бутылку воды. Когда поспевали огурцы и помидоры, то брали еще и их. Поскольку бутылки были стеклянные, то вес торбы был приличным. Воды обычно на день не хватало, но лишнюю бутылку воды с собой никто не брал, тяжело носить. На Тванях, где мы пасли стадо, источников воды было только два. Небольшое болото на входе и Куцый плав, сравнительно большое и глубокое болото в конце нашего пастбища возле дороги на Хомино (за дорогой уже начиналось Бабкивськое пастбище), отчасти с открытой водой без растительности, в котором даже пескари водились. Для скотины этого было достаточно, а людям приходилось туго. Чтобы как-то помочь людям, дед Митрофан каждый год в паре метров от малого болота копал колодец, яму, глубиной порядка метра. Эта яма постепенно заполнялась водой из болота, но поскольку она прошла через слой грунта, то была немного почище, чем в болоте. Правда оставался неприятный вкус болотной воды. Но когда заканчивалась взятая из дома вода, мы и такой воде были рады. Набирали ее в освободившуюся бутылку и пыли через ткань, в которую заворачивали хлеб, или через край рубашки, таким образом дополнительно ее фильтруя. Странно, что ни у кого не было расстройства желудка.

Текущее время на пастбище никого не волновало, но нужно было точно определять, когда стадо нужно гнать домой. Если пригонишь рано или поздно, то будут ругаться. Наручных или карманных часов ни у кого не было. Нужное время определяли по длине собственной тени. Длину тени определяли шагами. Оказывается, длина тени, измеренная шагами, не зависит от роста человека. Количество шагов при измерении тени будет одинаковым как у высокого человека, так и у маленького. В середине лета длина тени должна была составлять одиннадцать шагов, ближе к осени – двенадцать. Это соответствовало тому оптимальному времени, чтобы хозяйки могли спокойно подоить корову до наступления сумерек. Летом это было примерно восемь часов вечера, а ближе к осени – около семи.

Больше всего мне нравилось пасти стадо с дедом Митрофаном. Он умел делать практически все: точил ножи, ножницы и топоры, точил пилы и делал их разводку, ставил капканы, плел лапти, корзины и кнуты, делал деревянные грабли для сена. У него я научился почти всем этим премудростям, кроме капканов. Капкан он поставил, когда у него кто-то начал давить курей. В капкан попался хорек, и мы все ходили на него смотреть. За один день на пастбище дед сплетал корзину. Под его руководством я также сплел две корзины, но в один день я не укладывался, приходилось потом доплетать дома. Учил он меня и лапти плести, но сплел я только один лапоть, на второй терпения не хватило. Корзину я могу сплести и сейчас, а вот лапти нет. Сплел я еще под его руководством очень красивый и удобный кнут, с которым все время пас стадо. Коровы боялись его щелчков и бегать за ними приходилось гораздо меньше, чем с обычной палкой. С войны у деда под сердцем остался неоперабельный осколок, и врачи рекомендовали ему беречься, но он их не особенно слушался. Работал он в колхозе конюхом. Работа вполне спокойная, но дед курил жуткий самосад, запах которого надолго оставался в том помещении, в которое он заходил. И еще мне запомнились их отношения с бабой Софийкой. Ни одного грубого слова в адрес друг друга. Никто из соседей никогда не слышал, чтобы они ссорились. А еще при нем можно было открыто курить, он никогда не рассказывал об этом родителям.

Когда я был в 3-м классе, по селу провели проводное радио. У нас также появился громкоговоритель, можно было не отвлекаясь от дела слушать передачи. А через пару лет в колхозе установили дизель-генератор и провели электрическое освещение в дома. Столбы мужики ставили свои, от каждого дома по одному четырехметровому столбу. Два таких столба скручивали проволокой вместе, копали ямы и устанавливали столбы вдоль дороги. В каждом доме разрешалось иметь одну электрическую лампочку, розетки были запрещены. Электричество давали вечером с наступлением темноты и до 12 часов ночи, потом утром, с шести до восьми часов. Длинными зимними вечерами соседи собирались в одном из домов на посиделки. Лузгали предоставляемые хозяевами семечки, обсуждали сельские сплетни и политические новости. Иногда приходил Алексей Осипенко (отец Толика) с мандолиной, играл на ней и пел частушки. Иногда играли «в дурака» в карты. Позже, когда у наших соседей (Василенко Петра) появился телевизор, посиделки переместились к ним. Так как розетки были запрещены, для подключения телевизора покупалось специальное приспособление, которое вкручивалось в патрон, состоящее из розетки в верхней части, а в нижнюю снова вкручивалась лампочка. Такой патрон, с цоколем и розеткой. На день он выкручивался, и при проверке висела обычная лампочка.

В это время у нас появилась первая собака, вернее щенок. Алла по дороге со школы где-то подобрала рыжего щенка дворняги и принесла его домой. Уговорила отца оставить его жить у нас. Прожил он до холодов в небольшой будке, которую сделал для него отец. С наступлением холодов он начал на ночь забираться в хлев, где было сравнительно тепло. Сообразительный был. Как мы потом поняли, он ложился спать под бок к поросенку, чтобы было теплее, это его и сгубило. Поросенок уже был довольно большой, и переворачиваясь с боку на бок, во сне щенка задавил. У Аллы было море слез, но через некоторое время она успокоилась, и притащила нового, такого же рыжего. Этот вымахал в огромного пса. С тех пор собаки у нас не переводились. Я к собакам относился нейтрально, особого восторга и восхищения они у меня не вызывали. Не помню, чтобы я когда-нибудь подходил их погладить, если только сам подбежит и ластится. Мое участие в уходе за ними ограничивалось тем, что сделал для них нормальную большую будку и иногда кормил.

Другое дело кошки. Кошки мне больше нравились. Их у нас жило всегда не меньше двух. Особенно хороша была одна кошка, которая ловила больших крыс, размером почти с нее. Пойманную крысу она всегда притаскивала к дому и клала возле порога, чтобы показать свою работу. Только после того как все на нее посмотрели, она ее забирала и где-то съедала или котятам скармливала. Коты всегда были ленивыми, даже мышей не всегда ловили. Но с кошками была другая проблема, куда потом девать котят. Однажды отец решил избавиться от кошки, которая приносила большие приплоды, но плохо ловила мышей. Когда ехал в лес за дровами, он посадил ее в мешок, чтобы дорогу обратно не запомнила, и завез в лес, примерно за восемь километров от дома, и там выпустил. Отец вернулся с дровами под вечер, а кошка уже в обед была дома.

Еще одно воспоминание про умных животных. Через дом от нас жил дед Пылып Тыщенко. Жил очень бедно, в хатке-развалюшке под соломенной крышей, возле которой стоял такой же сарайчик, крыша которого светилась во многих местах. В колхоз он не вступил и жил безземельным единоличником, зарабатывая на жизнь единственной лошадкой, которую держал в этом сарае. Даже курей у него не было. Была у него только маленькая собачонка по кличке Чита. Чита была ласковая, никогда не сидела на привязи и свободно бегала по всем дворам. Как-то начали замечать, что она в зубах носит куриные яйца. Сама она до этого додумалась, или ее этому обучили, но она собирала на чужих подворьях яйца, приносила домой и складывала их возле порога. Я думаю деду Пылыпу в его бедной жизни была неплохая подмога.

Рудки. В то время, да и долго еще потом, пока в селе не проложили асфальт, рудки были достопримечательностью Вертиевки. Рудка – это огромная глубокая лужа, занимающая всю ширину дороги. Я думал, что это чисто Вертиевское название лужи, но как-то при поездке на автомашине с Серпухова на Украину проезжал через село с названием Черная рудка. Значит не только Вертиевское. Только на нашей улице им. Петровского, бывшей Выгонь, таких рудок было две, и обе непроходимые. Одна была возле хаты Коли Грека, а вторая возле бабы Чушанки. После дождей рудка заполнялась водой и была в некоторых, разбитых колесами автомашин и возов местах, глубиной до метра. Для прохода оставалась только узенькая полоска земли возле самого забора, шириной не более десяти сантиметров. Пройти по ней можно было только держась руками за верх гнилого забора, рискуя, что при этом какая то из досок обломится, и ты окажешься в луже. В этих рудках часто застревали и повозки, и автомашины. Люди также нередко оказывались в рудке. Как-то отец вез домой лошадью большой воз сена, и нужно было проехать через рудку возле Коли Грека. Самое безопасное место для проезда было посредине, но тогда нужно было идти рядом с возом по колена в воде. Справа была слишком узкая тропинка возле забора, и пройти по ней управляя лошадью было сложно. Отец выбрал, на его взгляд, самый оптимальный путь, проехать рудку слева, а самому перелезть через ограду из жердей и пройти по огороду, примыкающему к рудке. Посредине рудки переднее левое колесо воза попало в глубокую яму, и у лошади не хватило сил вытащить груженный воз из этой ямы. Безуспешно провозившись часа два, решили пригласить трактор, чтобы вытащить воз выпрягши предварительно лошадь. Но тракторист предложил другой вариант: он ковшом приподнимет воз и лошадь сама его вытащит. Идея была неплохая, но то ли тракторист был пьян, то ли плохой специалист, но он ничего не поднял, а только сломал колесо воза. Как говорится – приехали. Отцу пришлось ехать в колхоз за другим возом, и стоя по колено в воде до ночи перекладывать сено из одного воза на другой.

Другой случай был со мной позже в рудке возле Чушанки. Я ехал велосипедом с корзиной, висевшей слева на руле. Посредине рудки было две возвышенности, по которым ездили автомашины, покрытые водой всего сантиметров на десять. Справа и слева от них была довольно глубокая колея, в которую лучше не сваливаться. Я подъехал к рудке и поехал по одной из этих возвышенностей, а навстречу мне, по этой же возвышенности, поехал какой-то дед, не дожидаясь пока я проеду рудку. Разъехаться у нас не получилось, как я ни старался. Дед ударился рулем об мою корзину и полетел вместе с велосипедом в воду. Мне с трудом удалось удержаться на велосипеде, и я, под брань деда поспешил проехать рудку и скрыться, пока он не очухался.

Вот так и протекала моя детская жизнь. Еще три года я был отличником, потом справедливость восторжествовала, и с пятого класса по украинскому, русскому и английскому языкам у меня появились четверки.

После окончания четвертого класса нас повезли на экскурсию по Днепру. Сначала собирались в Канев, на могилу Т.Г. Шевченко, а потом переиграли на поездку до Киева. Ехали два класса: наш четвертый и пятый. Сначала поездом ехали до Чернигова, а оттуда на пароходе «Лысенко» до Киева. Мне в дорогу родители дали старенький мамин фанерный чемоданчик, обтянутый дерматином. На перегибах дерматин полопался, и через него выглядывала фанера. Я как мог попытался закрасить эти места чернилами, но это не очень помогло. Чемоданчик имел очень неприглядный вид.

Фото после окончания четвертого класса.

По Днепру мы плыли два дня, было очень интересно наблюдать за видами на берегах реки. Учительница зачем-то представляла нас капитану, называя наши фамилии. Он удивлялся звучанию некоторых фамилий, удивился услышав и мою.

–У вас в селе живут евреи? – удивился он.

–Какие евреи? – удивилась учительница –Это украинская фамилия.

Два дня мы пробыли в Киеве, живя на этом же теплоходе. Посетили Владимирскую горку, катались на фуникулере и на метро. На метро можно было кататься бесконечно, если не подниматься наверх. Посетили несколько музеев, особенно понравился краеведческий, где стояли скелеты древних ящеров и фигуры первобытных людей. За время путешествия я на еде сэкономил порядка пяти рублей, благо, что хлеб в столовых в то время был везде бесплатный, и купил себе новый чемодан. Старый поместился в новый, и его больше не было видно. Я был рад, теперь мне не будет стыдно при поездках на новые экскурсии. К сожалению, длительных экскурсий больше не было, и этот чемодан пригодился только после окончания школы, когда я ехал поступать в военное училище.

Крыша на нашем доме окончательно прохудилась и стала сильно протекать. Заплаты, которые ставил отец, уже на помогали. Дома посеяли рожь, чтобы получить солому для ремонта крыши. В колхозе все убиралось комбайнами, такая солома, вся перебитая, для ремонта крыши не годилась. Рожь аккуратно жали серпами, вязали в снопы, потом молотили цепами, а солому аккуратно складывали. Я впервые пытался жать и молотить. Жать серпом еще приноровился, а вот махать цепом не очень. Цеп состоит из двух палок, длинной и короткой, соединенных между собой ремнями таким образом, что обе палки свободно вращаются как вокруг своей оси, так и между собой, своеобразный шарнир. Нужно, держа в руках длинную палку, размахнуться, и короткую палку с силой опустить плашмя на колосья расстеленного на току (утрамбованная земля посредине клуни) снопа. Так вот эта короткая палка все время норовила вместо снопа попасть мне по голове. Молотить я научился гораздо позже, когда мне было лет двенадцать. Как-то раз даже молотили вместе с отцом двумя цепами. Это достаточно сложно, так как удары должны быть синхронными.

Мужик-кровельщик, которого наняли для этой работы был мастером своего дела, приятно было наблюдать за его работой. Перекрывали весь дом полностью. Кровельщик брал солому из больших снопов и вязал маленькие снопики, не больше 10 см в диаметре. Потом из соломы скручивал жгуты и этими жгутами привязывал снопики к жердям на крыше. Захватывал полосу сколько доставала рука и постепенно укладывал эти снопики двигаясь снизу-вверх. Укладку выравнивал с помощью правила, изготовленного из доски с набитыми в нее рядами гвоздей. Так постепенно ряд за рядом и накрывалась крыша. До этого я видел только старые соломенные крыши, в которых не было абсолютно ничего привлекательного. Новая соломенная крыша – это совершенно другое дело. По красоте с ней никакая металлическая не сравнится. Наверно многие видели аппликации из соломы? Так вот, новая соломенная крыша выглядит как большая аппликация из соломы. Она красиво переливается на солнце золотистым цветом. Я просто любовался этой крышей. Жаль, что эта красота существует не долго. К зиме золотистый цвет пропал, а к весне она потемнела, и вся красота исчезла.

Трудовую деятельность я начал по собственной инициативе в 3-м или 4-м классе со сбора колхозных огурцов. Соседские женщины попросили помочь в сборе колхозных огурцов, которых выросло очень много, а собирать было некому, и они перерастали. Оказывается, самые дорогие, это маленькие огурчики, так называемые корнишоны. Чем большим он потом вырастает, тем больше падает в цене. А желтяки вообще никому не нужны. Несколько дней я ходил собирать огурцы, заработал несколько трудодней и принес домой больших огурцов, которые разрешали брать, но дома они тоже были не нужны, и их отдали корове.

Потом отец стал бригадиром полеводческой бригады, которая выращивала помидоры, арбузы и еще какую-то зелень. Потом их еще обязали выращивать гусениц тутового шелкопряда. Пока они меленькие, то кушают мало, и справляться с этой работой легко, но потом для них листья шелковицы нужно приносить мешками. Правда при этом было облегчение в том, что листья можно было собирать не по отдельности, а срезать секатором с деревьев вместе с небольшими веточками. В этот период некоторые из гусениц погибают, и запах стоит жуткий, сильнее чем в свинарнике. В этот период отец и привлекал меня к этой работе. На трудодень нужно было нарезать два мешка листьев до обеда, и два после обеда. На мой взгляд, скотину пасти было легче.

Помню первый велосипед отца. Первый велосипед отцу достался очень тяжело. Купить его было не так просто. Нужно было сдать в местную кооперацию порядка сотни яиц, только после этого продали велосипед. Обычный дорожный мужской велосипед. Сначала учился ездить отец, мне велосипед не давал. Потом дошла очереди и до меня. Через раму до педалей я не доставал, поэтому ездил просунув правую ногу по раму, держась левой рукой за руль, в правой за раму. Так все пацаны ездили. Ездили на нем года два, потом велосипед испортился. Оказалось, что во все подшипники был заложен технический вазелин, а не солидол. Перебрали, смазали солидолом, и он еще поездил, пока не износился пятиугольник (основная деталь в заднем колесе). При покупке следующих велосипедов я сразу менял в них смазку на солидол.

Яиц мы больше никуда не сдавали, а вот молоко нужно было сдавать обязательно на маслобойню, по три литра каждый день. При сдаче проверяли жирность молока, и наше молоко им не нравилось, слишком низкая жирность. Как-то целая комиссия приехала к нам домой не контрольную дойку, чтобы поймать с поличным. Какое же было их удивление, когда получили ту же жирность, что и в молоке, которое я привозил для сдачи. Но еще больше их поразило количество надоенного молока, всего десять литров. «Зачем вообще такую корову держать» – сказал один из них.

Наш дом был стареньким, построенным еще прапрадедом Мусием. Стоял на дубовых сторчах, которые со временем сгнили, дом осел и сгнили два нижних венца бревен дома. Отец нанял бригаду плотников, почему-то белорусов, и начался ремонт дома. Родители в это время жили в клуне, а мы, дети, у соседки бабы Параски. Я уже учился в пятом классе и пытался помогать младшему из плотников Ивану выдалбливать долотом четверть в дубовых косяках дверей, за что Ивану влетело от бригадира. Оказывается, я мог ударить по долоту сильнее чем нужно и расколоть дубовое бревно, с сосной такого случиться не могло. Я этого тогда не знал. Плотники поднимали дом домкратами, чтобы заменить два нижних венца и сторчи. Вместо сторчей поставили кирпичные столбики, между которыми я позже сложил из кирпичей фундамент. В комнате поставили деревянную перегородку и получился зал и небольшая спальня для детей. Из каморы сделали кухню. Везде постелили полы. В доме сняли трам (очень толстую балку, которая находилась внутри дома и на которой держался потолок), и вместо него на чердаке положили аналогичную, но менее толстую балку. Стало гораздо красивее. Пристроили веранду. Все было замечательно. Позже пригласили печника, который сложил новую печь. Она находилась в кухне, в комнату выходила только лежанка. Места в комнате стало гораздо больше. Соломенную крышу заменили на металлическую, с двумя слуховыми окнами, в которые позже я сделал полукруглые рамы. Теперь и на чердаке стало светло.

Среди плотников был и молодой парень – Миша Рыльский. Ему понравилась внучка бабы Ганны – Вера, он на ней женился и остался жить в Вертиевке. С Белоруссии он привез деревянный сруб и поставил себе дом недалеко от клуба, чтобы ближе было на танцы ходить. Дом временно накрыли рубероидом. В дальнейшем я многому научился у Миши по столярному делу.

После работы плотников мне захотелось иметь свой столярный инструмент, и я начал потихоньку собирать на это деньги. Деньги накапливались очень медленно, в основном за счет экономии на тех же школьных завтраках, при новых деньгах по 2 копейки в день. Но однажды мне повезло. Какой-то мужчина, сидевший в автобусе, который должен был отправляться на Нежин, попросил меня купить ему сигареты. Я быстренько съездил в магазин и привез ему сигареты. Сдачу с рубля, огромную сумму, больше 60 копеек, он не взял и оставил мне. Я тут же заехал в магазин и купил себе небольшие пассатижи. Это был первый, приобретенный мной инструмент. Потом я постепенно приобрел рубанок, ножовку, топор и стамеску. Все наточил и привел в рабочее состояние. Теперь у меня был нормальный инструмент, которым уже можно было работать.

Я начал наводить порядок во дворе, везде вместо лат я поставил штакетник, и двор приобрел совершенно другой вид. Снятый трам распилили на доски, из которых я позже сделал очень красивые наличники на окна и на углы дома. Кстати, трам оказался из лиственницы, очень твердого и не поддающегося гниению дерева. Строгать такие доски ручным рубанком было ой как не просто. Пришлось дополнительно купить еще и полуфуганок, чтобы можно было ровно строгать длинные доски.

Жизнь шла своим чередом. Я втихаря курил, не всегда думая о последствиях, поэтому в углу стоял часто, но уже не на ногах, а на коленках, иногда под них подсыпали зерно, и даже не лущенную гречку с очень острыми краями. Все терпел, не просился, не жаловался. Все было справедливо, пенять можно было только на собственную глупость. А глупостей делал много. К примеру, нашел в скрыне портсигар отца (он раньше, не за моей памяти, курил) и решил пофорсить перед ребятами. Купил папирос, положил их в портсигар и носил его в кармане пиджака, хвастаясь перед ребятами. Когда мама решила погладить пиджак, портсигар выпал. Вторую глупость я совершил из-за лени. Один раз, когда делал домашние задания и дома никого не было, поленился выйти во двор покурить, и решил покурить в комнате, выпуская дым в форточку. Отец пришел домой часа через три, но как человек некурящий, унюхал запах табака моментально. В третий раз я крупно прокололся, когда пас стадо с дедом Николаем. На пастбище я курил открыто, так же, как делал это при деде Митрофане. Дед Николай мне никаких замечаний не делал, но вечером рассказал все родителям, и я загремел в угол на гречку. Здесь все было правильно, если слова не помогают, то нужно наказывать. Но в этот день отец купил огромный арбуз, на нашем огороде такие не росли. Даже издали было видно, какой он замечательный и вкусный, а мне даже попробовать не дали, сами весь съели. Это было обидно. Я ужасно злился на деда Николая. Подождал хотя-бы до следующего дня со своим рассказом. Обязательно было в этот же день рассказывать?

В очередной раз мы снова пасли стадо с дедом Николаем. При нем я больше уже не курил. Лето тогда было очень жарким, на Тванях, где мы пасли стадо, все источники воды пересохли, пересох даже Куцый плав, который раньше никогда на пересыхал. Попить было негде ни людям, ни скотине. Единственный источник воды оставался на дальнем краю села возле дома Петрушки, где был колодец с журавлем и длинное корыто, в которое наливали с колодца воду для скота. Это также был и край Бабкивського пастбища, то есть специально гнать стадо на водопой не нужно было, оно паслось и потихоньку двигалось по пастбищу к водопою. Незаметно проходили эти лишние три километра. В тот день мы также постепенно пришли к водопою, дождались своей очереди (стад было больше десятка), натаскали в корыто воды и напоили скотину. После водопоя уставшее стадо легло отдохнуть, и мы с дедом Николаем тоже. Немного даже вздремнули. Когда проснулись, то увидели, что надвигается огромная туча, чернющая. Стадо забеспокоилось, коровы не паслись, смотрели на эту тучу и мычали. Обычно им было все равно, идет дождь или нет, а тут такое странное поведение перед дождем. Начал подниматься ветер, резко потемнело, потом пошел дождь и град, началась буря. Град был с голубиное яйцо, некоторые градины достигали размера куриного яйца. Ветер был такой силы, что сбивал с ног. Стадо сорвалось с места и побежало по ветру. На мне был брезентовый плащ с капюшоном и рукавами. Ветер поддувал под этот плащ, меня поднимало в воздух и несколько метров несло над землей, потом я приземлялся, несколько метров бежал по земле, снова поднимался в воздух, и снова приземлялся. Таким образом мы вместе со стадом пробежали 6 км пастбища, и еще 3 км по колхозному полю, пока стадо не уперлось в Северинские сосны и наконец-то остановилось. Буря закончилась так же внезапно, как и началась, все это длилось не более одного часа. Мы развернули стадо и погнали его в обратном направлении, чтобы выйти к нашей дороге на село. Другую дорогу, более короткую, стадо не знает, и по ней не пойдет. Теперь стояла еще одна трудная задача, не дать коровам на колхозном поле нахвататься чего-нибудь типа клевера, от чего у них может вздуть животы. С этой задачей мы справились и вышли на нашу дорогу. Придорожные канавы глубиной больше метра были полностью заполнены водой. Деревья на опушке леса, которая была хорошо видна с дороги, были все поломаны. А деревья эти были не маленькими, сантиметров 30 – 40 в диаметре. Навстречу стаду уже бежали люди из села. В селе также была разруха. В некоторых домах побило стекла, крыши под рубероидом были как решето, крыши, которые были под шифером, стояли абсолютно голые, весь шифер побило. Побило рубероид и на доме Миши Рыльского. У нас с домом все было нормально, только в огороде все побило. Все запасы материалов для ремонта крыш в магазине раскупили в тот же день. Кто не успел, тот еще пару месяцев жил с протекающей крышей, пока в магазин не подвезли нужные материалы. Когда таких людей спрашивали, накрыли ли они крышу, они обычно отвечали: «покрыл, матом в три слоя». Больше я никогда в жизни не встречался с бурей такой силы.

Учеба шла нормально, больших усилий мне прикладывать не приходилось, все давалось легко. Хуже было дело с языками, мне не хотелось заучивать все эти правила правописания, писал по интуиции, получал четверки и это меня вполне устраивало. Больше всего мне нравились математика и физика, этим предметам я и уделял больше внимания. В шестом и седьмом классах у нас появился новый учитель математики. К сожалению, вообще не помню, как его звали. Он организовал математический кружок, в котором мы решали задачи повышенной сложности. Я и эти задачи легко решал, и он подбирал для меня отдельные задачи. Два года я участвовал в математических олимпиадах, призовых мест не завоевывал, но почти все задачи решал. На последней олимпиаде решил все задачи, кроме одной. В ней несколько раз разбавляли спирт водой, часть отливали, снова разбавляли и отливали, потом добавляли спирт. Требовалось определить процент спирта в полученной после этого жидкости. На решение этой задачи у меня не хватило времени, хотя путь решения был понятен. Первое место присудили парню, единственному, который решил, эту задачу. Он решил только эту задачу, но не решил ни одной из остальных.

Этот же преподаватель разыскал в кладовке школы кинопроектор и начал заказывать и показывать ученикам учебные фильмы. Этому делу научил он и меня. В дальнейшем я уже самостоятельно демонстрировал фильмы и имел ключ от учительской, где в шкафу хранился кинопроектор. В этом же шкафу я обнаружил фотоаппарат «Любитель-2», зеркальный, с двумя объективами и шахтой для наводки резкости. Я выпросил у директора школы этот фотоаппарат во временное личное пользование. Формат кадра был 45×45, что было насколько неудобно при печати снимков. Все необходимое для проявления пленки и снимков я купил, но купить фотоувеличитель я не мог, слишком дорого. Фотоувеличитель был только у Вити Осипенко, но под кадр 24×36. Я просил у Вити на вечер его увеличитель и приспосабливался как мог: вынимал штатную рамку для пленки, без рамки вставлял свою пленку и зажимал деревянными клиньями. Кое как получалось, но пленка лежала не совсем ровно, из-за чего была неравномерная резкость по площади кадра, и через щели, образовавшиеся из-за отсутствия рамки, проникал мешающий свет, который мог засветить фотобумагу. Ниже некоторые из моих снимков того периода.

На фотографиях видно, что в некоторых местах снимка нет резкости. Это как раз из-за того, что при фотопечати пленка не была зажата между двумя стеклами рамки, а висела в воздухе. Под действием тепла лампочки увеличителя она могла прогнуться в другую сторону, и резкость нужно было наводить снова, старался навести резкость хотя-бы в центре кадра. Использовать вместо рамки два обычных стекла я почему-то не догадался, скорее всего потому, что эти стекла мне нечем было вырезать. Несмотря на трудности, я научился фотографировать, проявлять пленку и печатать фотографии.

Первый мой авто-снимок, сделанный школьным фотоаппаратом.

Сзади видна изгородь из жердей.

Кроша Соня. Снимок на экскурсии в Чернигове.

Первая учительница Наталья Федоровна,

классный руководитель Алексей Ефимович

и пионервожатая Нина Петровна.

Ребята нашего класса, ездившие на экскурсию: Коля Вороченко, Володя Доценко, Алексей Ефимович, Вася Ласый, Толя Зоценко и Миша Зоц.

Были у меня в то время еще три увлечения: рисование, музыка и вырезание лобзиком изделий из фанеры. Рисунок с натуры у меня получался плохо, а вот копии картин с репродукций, с большим увеличением, у меня получались хорошо. Попытка рисовать маслом с первого раза не удалась. Краска впитывалась в холст, не желая засыхать на поверхности холста. В Вертиевке в то время жили три художника, и я обратился у ним за консультацией. Оказалось, что прежде чем рисовать на холсте или фанере, их нужно грунтовать раствором столярного клея с добавлением мела. Дело пошло. Сначала я нарисовал две небольшие картины на фанере, одну из них сдал на конкурс в школу, а затем подарил учительнице химии ЕвдокииПетровне, с которой я дружил. Потом был лес Шишкина с медведями, уже на холсте и большого формата. Для того, чтобы ее рисовать сделал мольберт в виде складной треноги, на которую и ставились картины. Следующей картиной были «Три богатыря» Васнецова, размером 1×1,5 м. Позже эту картину у меня выпросил дядя Миша, и я ее ему подарил, а себе нарисовал другую. Кстати, рамы для своих картин я также делал сам, причем не из готового багета, а из обычной доски.

Копия картины «Три богатыря»

С музыкой было сложнее. Мне очень нравилось, как играет на балалайке и мандолине отец Толи Осипенко, и я тоже хотел научиться, но нужен был свой инструмент. В магазине канцтоваров продавалась балалайка, но стоила она очень дорого, около пяти рублей на новые деньги, как новый костюм для школы. У отца просить такие деньги было бесполезно. Чтобы собрать нужную сумму, мы с Аллой весной копали корни хрена на огороде, и я сдавал их на засол-завод. Потом все лето резали листья хрена, и тоже сдавали на засол-завод. К осени нужная сумма была собрана, и я купил эту балалайку. Алексей Осипенко оценил ее как отличную, во-первых, у нее был тонкий гриф, и детская рука его легко обхватывала, во-вторых, в отличие от обычной балалайки, у нее были спаренные струны (было шесть струн), и она издавала более мелодичный звук. Научился я играть на балалайке, а позже и на мандолине, которую брал в школе. Даже играл на мандолине в школьном струнном оркестре, ездили с концертами по всем колхозам района. Дальнейшей мечтой была игра на гармошке, но на гармошку у родителей денег не было. И тут подарок судьбы – школа купила баян. Новый директор школы Смаль Петр Иванович тоже хотел научиться на нем играть и осваивал игру при помощи самоучителя. Организовал кружок из двух десятков, желающих научиться играть ребят, и мы приступили к занятиям. Он по самоучителю разучивал мелодию, потом показывал нам, и мы, по составленному графику, после занятий разучивали эту мелодию. Баян родители купили только Васе Ласому, а еще Вите Осипенко родители принесли колхозную гармошку, так что тренироваться дома могли только эти двое, остальные стояли в очереди к единственному школьному баяну. Сначала разучивали мелодию на правой стороне баяна, потом на левой, а потом нужно было играть сразу на двух сторонах. Я легко осваивал и правую, и левую сторону, а вот с игрой на двух сразу я не справился. Может одного 30-минутного занятия в неделю было недостаточно, может я вообще не могу делать несинхронную работу двумя руками. Промучившись два месяца я бросил кружок. Следуя моему дурному примеру кружок бросили и все остальные, кроме Васи Ласого, который освоил эту сложную науку и в дальнейшем прекрасно играл на баяне. Моих родителей директор вызывал в школу, обвинял меня в развале кружка и требовал, чтобы я вернулся в кружок, но я не вернулся, и кружок больше не работал. Потом мы с директором помирились. Я показывал в школе кинопроектором учебные фильмы, был ответственным за просмотр телепередач на школьном телевизоре (дома телевизоров ни у кого не было), и директор даже принародно обещал достать для меня путевку в Артек. То ли он плохо искал эту путевку, то ли вообще не искал, но ни в какие лагеря я никогда не ездил. С нашей школы в местный пионерский лагерь дважды ездил только Коля Ювко, по кличке Грек, как ребенок с неблагополучной семьи. Ему там очень нравилось, и он с восторгом рассказывал, как там хорошо, и я ему завидовал. Но однажды мама пригласила его с нам пообедать, когда у нас по какому-то поводу был праздничный обед. Помню, что был очень вкусный борщ с курицей и галушки из блинчиков, тоже вкуснейшее блюдо. После обеда Коля сказал, что если бы его хоть иногда так дома кормили, он бы ни в какие лагеря не ездил. И я понял, что в этом лагере не так уж и хорошо.

С вырезанием лобзиком было все хорошо, но не отлично. Вырезал я много различных изделий из фанеры и разукрашивал из масляными художественными красками. Многие из них раздарил. Но почти все изделия были с небольшими изъянами, в некоторых местах откалывался верхний слой фанеры и заделать этот скол так, чтобы не было заметно, не всегда удавалось. Причина была в плохом качестве используемой фанеры. Я использовал фанеру с ящиков из-под папирос, которые покупал в магазине. Другой фанеры у меня не было.

Позже появилось еще одно увлечение: изготовление шкатулок из рентгеновской пленки. Делать такие шкатулки меня научил второй муж крестной дядя Саша. Из картона вырезалась основа будущей шкатулки и на нее наклеивалась цветная однотонная бумага. На эту бумагу наклеивались вырезки из фотографий и открыток. С двух сторон каждой детали накладывалась вырезанная по контуру прозрачная (отмытая) рентгеновская пленка и все вместе по контуру сшивалось цветной ниткой специальным швом, подобным тому, который используется для обметывания петель, только с большим равномерным шагом. Для обеспечения равномерности шага изготавливалось специальное шило с двумя иголками. Каждая очередная дырка прокалывалась этим шилом. Потом все детали соединялись вместе такими же нитками, или ниткой другого цвета. Шкатулки получались очень красивыми, с выпуклыми стенками различной формы. Я сделал две такие шкатулки, после чего интерес к этому занятию у меня пропал.

В это же время я научился шить сапожным крючком. Соседка Оля Василенко, с которой нас возили к бабке-шептухе, вышла замуж, и ее муж Вася стал жить у них, то есть пришел в примы. Я увидел, как он крючком ремонтирует свою обувь и попросил у него этот крючок во временное пользование. Крючок он мне не дал, но объяснил, как его сделать из стальной пружины. Я сделал себе такой крючок и в дальнейшем так же сам производил мелкий ремонт своей обуви. Сейчас у меня есть три крючка различной толщины и мелкий ремонт семейной обуви я делаю сам. А сложный ремонт обуви сейчас уже никто не делает, ее просто выбрасывают.

А еще мне нравилась химия. Неорганическую химию у нас вела Евдокия Петровна. Она жила в небольшой комнатке при школе, так как вместо одной ноги у нее был протез, и ей было тяжело ходить в школу из дома. Мне нравилось ставить различные опыты, я их даже дома ставил. Евдокия Петровна разрешила мне взять домой пробирки, стеклянные трубочки, которые легко изгибались при нагреве, сухой спирт и некоторые химикаты. Она очень хорошо ко мне относилась, а я иногда по мелочам помогал ей по хозяйству и подарил одну из своих картин, написанную маслом, кажется это была копия с картины Т.Г. Шевченко «Гайдамаки».

Как и в стаде коров, в классе между ребятами постоянно шло соперничество за статус. До занятий, на переменах и после занятий кто-то с кем-то постоянно боролся. Боролся и я, со всеми, кроме Васи Ласого. Самым рослым в классе был Коля Потапенко, но самым сильным несомненно был Володя Доценко, но за счет ловкости в борьбе я его одолевал. Поэтому Вася ни с ним, ни со мной не боролся, как я понимаю, чтобы не уронить при проигрыше свой авторитет. Я тоже на борьбу с ним на навязывался. На класс ниже учился Сережа Шкурат, который был очень юрким и считался непобедимым в подобных схватках. Мне предложили посоревноваться с ним. Мы провели с ним после занятий при зрителях три схватки на траве. Все три схватки я выиграл броском противника через себя. Прием очень интересный. Держа противника за руки выше локтей падаешь на спину и при падении ногой перебрасываешь его через себя. Противник описывает в воздухе большую дугу и плашмя падает за твоей головой. Если не сгруппироваться, то удар о землю при этом получается довольно сильный, и противник не сразу приходит в себя. Дальше нужно быстро перевернуться, сесть на противника и прижать его лопатки к земле. Против этого приема у Сережи защиты не было.

Трудовая деятельность на летних каникулах после 6-го и 7-го классов продолжилась в нежинском плодосовхозе. Из ребят там работали я, Коля Грек и Коля Потапенко, а девушек работало много, примерно половина нашего класса. Работали разнорабочими. Косили и сгребали сено, провеивали зерно, собирали землянику, обрезали саженцы после прививки. Обрезка саженцев заключалась в том, что из четырех побегов, образовавшихся после прививки, нужно было оставить один, самый сильный, а остальные срезать секатором и места среза замазать варом. Дневная норма была 700 саженцев. С нами еще работал мой сосед дед Семен, которому было около 60 лет. Мы легко справились с такой нормой и решили подзаработать ее перевыполнив. В первый день мы обрезали порядка 2000 саженцев. Умудренный жизненным опытом дед Семен пытался нас вразумить и советовал не делать этого, а лучше полежать и отдохнуть. Но его никто не слушал. На второй день мы обрезали по 3000 саженцев, а на третий день норма уже стала 3000 саженцев, и нужно было вкалывать весь день не разгибаясь, чтобы ее выполнить. Вот такой был наш первый опыт социалистического соревнования. Потом, когда речь шла о выполнении планов, я все время вспоминал умного деда Семена и никогда не перевыполнял план больше чем на 10%.

На второй год меня определили прицепщиком к молодому трактористу Пете. Трактор был гусеничный, но в отличие от обычных, высокий и с узкими гусеницами, что позволяло использовать его при прополке междурядий. Сначала мы пахали поле огромным прицепным плугом, который гидравликой не поднимался. Я сидел на этом плуге в специальном железном кресле и с помощью колеса, похожего на руль, опускал плуги в начале поля и поднимал в конце поля. За неделю мы это поле вспахали. Потом обрабатывали его дисками, которые уже поднимались и опускались гидравликой. Мне нужно было только чистить диски, когда они забивались. Здесь Петя уже давал мне порулить, и я быстро научился управлять трактором. В благодарность за это я так отмыл его трактор, что он весь блестел. После этого были прополки междурядий различных посадок. Эта работа осложнялась тем, что трактор поднимал жуткую пыль, и долго дышать этой пылью было невозможно. Петя окончательно поверил в мои способности, и мы работали по очереди. Пока я делал прополку, Петя отдыхал в тенечке под кустами, и наоборот. Работать так было терпимо.

Будучи наверно в шестом классе я три дня вместо отца поработал помощником комбайнера. Перед тем как стать бригадиром, отец два сезона работал помощником комбайнера, с комбайнером Мишей Прищепой, очень веселым и жизнерадостным мужиком. Отцу нужно было накосить для коровы сена, и он договорился с Мишей, что я три дня поработаю за него, пока он будет косить. Сено тогда доставалось тяжело. Чтобы получить участок для сенокоса, нужно было сдать в колхоз теленка на мясо, по-другому сенокос не выделяли. Поэтому корова, которая не отелилась, была обречена, осенью ее также сдавали на мясо, так как зимой кормить ее будет нечем.

В мои обязанности входило к шести утра приехать в полевой табор, располагавшийся за селом, где поближе к месту работы стояли трактора и комбайны, с помощью специального шприца прошприцевать подшипники комбайна «Нива-3 «(загнать солидол в эти подшипники), а потом во время жатвы сидеть наверху комбайна возле соломокопнителя и нажимать на педаль для сброса этой соломы в нужных местах поля, чтобы образовывались ровные рады валков для удобства их дальнейшей уборки. Работа была не сложная, только очень пыльная, приходилось работать в марлевой повязке, но и она плохо спасала, нос был весь забит черной грязью. Обедать ездили на табор, где сторожа готовили обед на всю бригаду. Сторожей было двое, дед Митрофан, и дед моего товарища Володи Ювко, и работали они через сутки. Дед Митрофан всегда готовил полевую кашу, которая всем очень нравилась, и все деда Митрофана хвалили. Полевая каша, это изысканное блюдо из картошки, которое обязательно готовится в казане на костре. Картошка росла на соседнем поле, ее нужно было только накопать и почистить. Дальше ее варили в казане. Потом отдельно делали зажарку из лука на сале и бросали к картошке в казан. Минут за десять до готовности картошки в казан еще заливали пару литров молока. Потом эту жидкость, называемую юшкой, сливали в отдельную посудину, а картошку толкли как обычное пюре. Все необходимое для этого блюда, кроме картошки, собиралось из добровольных пожертвований трактористов и комбайнеров. Каждому в миску наливали юшку, а пюре ставилось в нескольких общих мисках. Пюре накладывается в юшку и блюдо употребляется с хлебом. Это очень вкусно. Потом дома мы полевую кашу часто варили.

Дед Ювко, как говорили, был очень ленивым, не хотел копать и чистить картошку, поэтому готовил только кулеш. Бросал в казан выделяемое колхозом пшено, добавлял немного нарезанного сала и варил кулеш. Он был очень невкусным, и все от него плевались. Мне повезло, я дважды кушал полевую кашу и один раз кулеш.

После этого я больше двадцати лет кулеш никогда не пробовал и считал его невкусным блюдом. Попробовал я его как-то случайно в Шелудьковке и был удивлен, оказалось, что это вкуснейшее блюдо, если его правильно приготовить. По-настоящему вкусные блюда мне иногда попадались, и я их до сих пор помню. Странно, что в основном они встречались в придорожных кафе. Вкуснейшую солянку я кушал в придорожном кафе под Воронежем, вкусный салат «Цезарь» в придорожном кафе под Нарофоминским. А вкуснейший украинский борщ с пампушками я ел не на Украине, а в маленьком кафе на въезде в Козельск. Потом я еще дважды заезжал в это кафе, специально, чтобы покушать этого борща, но борща больше не было. Позже узнал, что повариха была с Украины, но она уволилась. Еще запомнился очень вкусный капустняк, его я ел в Вертиевке на поминках мамы. Дома пытался такой приготовить, но ничего вкусного не получилось.

Три дня я отработал нормально, хотя работали с шести утра и до наступления темноты. На третий день под вечер меня сменил отец, и я пошел домой. И тут я почувствовал качку. Дорога, столбы, дома, все качалось у меня перед глазами. Видимо сказалась постоянная езда на комбайне по ухабам, комбайн все время идет по этим ухабам покачиваясь, как по волнам. Вот такое странное было явление.

Выпускное фото восьмого класса, фотографироваться пришли не все.

Восьмилетку я закончил с тремя четверками, по всем трем языкам, остальные пятерки. Кстати, за четыре года изучения английского языка у нас сменилось пять учительниц, какие там могли быть знания. Подал заявление в девятый класс средней школы и пошел работать плотником в отделение Сельхозтехники. Три месяца проработал вместе с Мишей Рыльским и многому у него научился. Делали в основном столярную работу: оконные рамы, филёнчатые двери, коробки для окон и дверей. К концу лета я самостоятельно работал на всех деревообрабатывающих станках и справлялся со всеми работами по 4-му столярному разряду. Через 25 лет после этого, когда мне понадобилось сделать оконные рамы для балкона и дачи, я без труда их сделал. Свою дачу я также построил своими руками, все приобретенные навыки пригодились.

После трудового дня ездили на шабашку. Ремонтировали дома, ставили окна и двери, стелили полы. Сложную работу, типа подгонки досок для пола, выполнял Миша Рыльский, а мы, с мужиком Мишиного возраста Василием, сгоняли их клиньями, чтобы не было щелей, и прибивали к лагам. С учетом шабашки набегала сумма больше 100 рублей. В это время у мамы был оклад 64 рубля, про отца я вообще молчу, он работал за трудодни. Прибавка к семейному бюджету была существенная. Все было замечательно, кроме одного: после шабашки каждый день мы ужинали у хозяев, и хотя я много не пил, домой приезжал всегда с запахом. Отец сказал, что так дело не пойдет, привел в пример своего брата дядю Мишу, который водку практически не пил, а пил в основном пиво. Предложил мне по воскресеньям съездить попить пива, на что он будет давать мне 1 рубль, а от водки вообще отказаться. Я так и сделал. Водку я больше не пил, пока не женился, зато пива пил много и с удовольствием, за один присест мог выпить 5 литров.

Заработанные деньги я отдавал маме, но с последней зарплаты зажал 21 рубль и купил себе к школе шерстяной костюм. Отец был очень недоволен, себе и мне он покупал только х/б костюмы, стоимостью не более 6 рублей, которых хватало только на один сезон. Перед этим я съездил в гости к тете Гале в Чернигов, где мы сходили в театр.

– А ты переодеваться не будешь? – спросила меня тетя Галя перед выходом в театр.

Переодеваться мне было не во что, кроме единственного потертого х/б костюма у меня ничего не было. Было очень неудобно. Вот я и принял решение купить себе шерстяной костюм. В магазине в Вертиевке в продаже был один единственный шерстяной костюм. И хотя он был немного тесноват, я его купил. В новую школу я пошел в новом костюме. В нашем классе оказался еще один бедолага Толя Суярко, которому родители купили шерстяной костюм, но на размер больше, и он висел на нем мешком. Толя предложим мне поменяться с ним костюмами. Я согласился, но предупредил, что доплачивать мне нечем, его костюм стоил на два рубля дороже. Он согласился на обмен без доплаты, и мы поменялись. Следующий костюм я купил себе уже перед свадьбой.

Учеба в 9-м классе новой школы началась с проверки моих математических способностей. На перемене ко мне подошли две девушки с 10-го или 11-го класса и попросили помочь решить им задачи. Я за 5 минут решил им эти задачи и объяснил решение, после чего они сказали, что до них дошли слухи о моих способностях, но никто в их классе не верил в то, что я решу эти задачи, поскольку из своего учебника они выбрали самые сложные. Больше меня уже не проверяли.

Новая средняя школа. Ее сдали к началу учебного года, когда я начал в ней учиться.

Я уже был в авторитете, и не только по знаниям. Как-то на субботнике ремонтировали теплицу и понадобился топор. Я послал Сашу Парного за топором в котельную, но тот вернулся ни с чем. Не дают. Пошел сам просить. В котельной дежурил абсолютно незнакомый мне мужик. Попросил топор.

–Это ты в Сельхозтехнике работал? – спросил мужик.

Сказал, что я.

–А забор дома ты поставил? Не похоже, чтобы отец такой забор поставил.

Сказал, что тоже я.

–Тебе дам, ты не испортишь – сказал мужик и дал мне топор.

Вот такой был авторитет.

На летних каникулах после 9-го класса я снова работал в столярной мастерской Сельхозтехники. Просился в так называемый «торф-отряд», где платили больше, но управляющий отделением не согласился.

–В столярке от тебя больше пользы будет – сказал он.

Этим летом, дополнительно к работе, я дома поставил новый туалет и привел в порядок внешний вид дома: сделал наличники на окна и углы дома, оформил фронтон веранды и сделал навес над входом в веранду, а также сделал навес, имитирующий летнюю кухню, под которым располагалась сложенная из кирпича-сырца плита. Для фронтона веранды я вырезал стилизованный цветок, две дубовые ветки и двух голубей, которые сидели на этих ветках. Угловые наличники и наличники для окон также были резными. Дом стал просто замечательным. Всё всем понравилось. Отцу правда не понравилось, что я на туалет хорошие доски потратил.

На фото видны и забор, и наличники на окнах и углах дома. Нет только голубей, которые сидели на фронтоне веранды на дубовых ветках.

Впоследствии все приобретенные навыки пригодились. Как-то мы с моим другом Валентином Аксеновым были в командировке в Харькове, и на три дня заехали в гости к теще и тестю в Шелудьковку. В первый день мы сходили в лес, набрали и нажарили грибов и всех накормили. В Шелудьковке почему-то грибы никто не собирал. На второй день выяснилось, что тесть со своим двоюродным братом дядей Мишей стелют пол в новой кухне, но дело движется очень медленно. За два дня положили две доски, подгоняя доски обычным рубанком. Мы решили им помочь. Я попросил достать для этой работы фуганок. Показал Валентину как правильно сгонять доски при помощи клиньев и прибивать, а сам стал фуганком подгонять доски друг к другу. К вечеру весь пол мы настелили, стоит до сих пор, нет ни одной щели. На третий день нас попросили отремонтировать магнитолу. Ее мы тоже отремонтировали, но уже перед самым отъездом, времени на сборку не хватило, и собирать ее в корпус пришлось хозяевам. При сборке не нашли ручек с передней панели, как в воду канули. Когда уезжали, почему-то не пришел рейсовый автобус, и мы рисковали опоздать на самолет. Местные мужики не могли допустить, чтобы военные на самолет опоздали, и подогнали нам сразу три легковые автомашины. На одной из них мы и уехали. Это украинское село, которое во время войны было под немцами. В России ради военных никто бы и пальцем не пошевелил.

В другой раз, когда я был в Шелудьковке в отпуске, меня попросили помочь деду Василию, тестю шурина Володи, поставить внутренние оконные рамы в доме у Володи. Дед Василий за неделю работы подогнал и поставил только одну раму. Шурин пообещал за работу поставить ящик пива.

–Вези – сказал я приступил к делу.

Восемь оставшихся окон я подогнал и установил за три часа. Невестка только ойкнула, когда увидела, что все рамы уже стоят.

–Ой, я ведь их еще не мыла. Я думала ты долго будешь делать.

–Теперь мыть уже поздно. Вынимать я ничего не буду. – ответил я.

Володи с пивом еще не было, и до его приезда я успел еще покрасить полы в двух комнатах жутко вонючей краской.

Среднюю школу, как и восьмилетку, я закончил с теми же тремя четверками, языки мне по-прежнему на отлично не давались. Запятые я то сих пор ставлю по интуиции, а не по правилам. Кстати, английский язык преподавала Юлия Тимофеевна Виноградова, отличный преподаватель. За два года я значительно подтянул английский. Если бы я все время у нее учился, я бы английский знал.

Выпускное фото двух десятых классов.

Интересный момент был на экзамене по русской литературе, на котором мне попался вопрос: «За что вы любите творчество Маяковского?». Я сказал, что стихи Маяковского я не люблю, потому, что они как изделие из дерева, вырубленное одним топором, без применения более тонких инструментов. Как говорят в народе – топорная работа. Мне предложили рассказать о творчестве поэта, которого я люблю, и я рассказывал о творчестве Есенина, творчество которого в школе не изучалось.

Ходил слух, что кому-то дали золотую медаль, но кому, никто не знал. Говорили, что Лине Смаль, дочери директора моей восьмилетней школы. Но было странно, что в институт она при этом не поступила. Правда раскрылась только через 40 лет после выпуска, когда на встрече выпускников ученица нашего класса Надя Коваленко сказала, что медаль тогда вручили ей. Очень странное дело. Открыто вручить не рискнули. Все учителя, в том числе и завуч школы говорили, что параллельный класс сильнее нашего, а в нашем классе, тоже по общему признанию, самым сильным учеником был я. Надя была сильнее меня только по органической химии и языкам. Кстати, на экзамене по химии учительница химии Нина Павловна даже не хотела ставить мне отличную оценку, считая, что на отлично химию знает только Надя Коваленко. Но я ответил и на билет, и на десяток дополнительных вопросов. Придраться было не к чему, и комиссии пришлось ставить мне отличную оценку.

Но Надя была активисткой, играла на баяне и хорошо пела. Выступала на всех школьных концертах. Наверно за это ей и дали медаль.

Кстати, вспомнился разговор, по пути на колхозное поле, куда мы шли небольшой группой вместе с Ниной Павловной для оказания помощи колхозу в уборке кукурузы. Я высказал мысль, что лет через десять Надя Коваленко, как активистка, соберет нас на встречу, и мы посмотрим, кто чего достиг в этой жизни.

–Надя никого собирать не будет. Если вас кто и соберет, то это будет Оксана Кривицкая – сказала Нина Павловна.

Она как в воду глядела. Первую встречу выпускников действительно организовала Оксана Кривицкая, через 35 лет после выпуска.

После окончания школы я поступил в Харьковское высшее командно-инженерное училище, сдав все вступительные экзамены на четверки, и началась новая, совершенно другая жизнь.

Неслыханная щедрость

Летний солнечный день начался с сообщения соседки, что в магазин в центре села привезли хлеб. Отец бросил все дела, посадил меня на раму велосипеда, и мы поехали в магазин за хлебом, так как купленный накануне хлеб уже заканчивался, а в магазины его привозили не каждый день. Зачем нужен был я? Для увеличения количества рук. Хлеб продавали только по две буханки в руки. Перебои с хлебом начались год назад. Мы покоряли космос, поднимали целину, выращивали небывалые урожаи кукурузы, семимильными шагами шли к коммунизму, а хлеб куда-то пропал. Сначала появился хлеб, в котором была половина кукурузной муки. Он отличался от обычного по внешнему виду, был ярко-желтого цвета. Народ сначала от него плевался, не хотел покупать, но потом и этого стало не хватать. Рады были любому хлебу, но часто в магазинах не было никакого. Маме иногда приходилось замешивать тесто и выпекать свой хлеб. Он конечно был намного вкуснее магазинного, но процесс его выпечки отнимал у мамы слишком много времени.

А в последнее время куда-то пропали и табачные изделия. В магазинах изредка появлялась только махорка. Купить папиросы или сигареты было невозможно, и окурки возле магазинов больше не валялись. Курильщики с ума сходили. Не страдал только дед Митрофан, который всегда курил только свой, собственноручно выращенный табак.

Толпа за хлебом была большая, но очередь двигалась быстро и вскоре мы купили четыре буханки хлеба. На всякий случай заглянули еще в один продовольственный магазинчик, но там ничего интересного не было. Поскольку уже находились в центре села за два километра от дома, отец решил зайти в парикмахерскую, которая находилась на втором этаже над этим же магазинчиком. Решил сам подстричься, и меня подстричь. Обычно меня мама стригла дома ножницами под расческу. У нее это получалось гораздо лучше, чем у других. Многие мальчишки после домашней стрижки ходили с прической, выстриженной клоками, так называемой лесенкой, пока волосы немного не отрастут и не выровняются. Ножницами для стрижки запрещалось что-либо резать, даже бумагу.

В парикмахерской в очереди сидело человек пять мужиков, которые обсуждали местные новости и на чем свет стоит ругали Хрущева, который скоро доведет людей до голода. Меня их разговоры мало интересовали, и я изучал прейскурант. Было всего четыре вида стрижки: бокс, полубокс, ёжик и канадка. Самой простой и дешевой был бокс. Машинкой волосы снимались снизу и до самой макушки, там оставалось немного волос. Никакой правки прически ножницами не было. Полубокс был немного сложнее, волосы машинкой снимались до середины головы, а потом прическа выравнивалась ножницами. Именно такую прическу и решил делать себе и мне отец. Ёжик при мне никто не заказывал. Самой сложной и самой дорогой прической была канадка. Машинкой снимались только волосы снизу, все остальное делалось ножницами, а в конце еще бритвой делалась скобка. Такая прическа стоила сорок копеек, ее только один человек сделал. Мужики в очереди ему удивлялись, пол-литровая кружка пива стоит двадцать четыре копейки, а он на стрижку шестьдесят копеек выбросил, сорок за стрижку и двадцать за одеколон. После стрижки парикмахерша предлагала всем освежиться. На выбор было три одеколона: тройной, Шипр и Красная Москва. Большинство от одеколона вообще отказывались, некоторые соглашались на тройной, реже на Шипр. Красную Москву никто не заказывал.

Очередь двигалась медленно. Мужики рассказывали, как народ обманывают с хлебом. Раньше, и я это тоже помню, буханка хлеба весила один килограмм, потом стала постепенно уменьшаться, но ее цена оставалась прежней. В то время вес буханки в очередной раз уменьшился до 650-ти граммов. Мужик утверждал, что в одну ночь по всему Советскому Союзу во всех пекарнях формы для выпечки хлеба меняют на другие, меньшего размера. Вспомнили и про курево. Кто-то рассказал, что в соседнем селе Бобрик, расположенном вдоль трассы Москва-Киев, один дед вышел на трассу и лег поперек дороги на асфальт. Когда машины остановились, начал кричать: «Ой, помогите! Ой, спасите! Умираю!» На вопрос, что с ним, ответил: «Умираю, три дня не курил. Дайте хоть докурить папироску». И ему дали целую пачку сигарет. В эту историю я конечно не поверил. Ну могли дать одну или две сигареты, но чтобы целую пачку, такого не могло быть.

Постепенно подошла и наша очередь. Отец подстригся и освежился тройным одеколоном. Пока парикмахерша подметала пол от волос, пришел еще один мужик и сообщил, что в магазине под парикмахерской выбросили очень вкусную малосольную селедку, но очередь очень большая и движется очень медленно, так как продают еще и клубнику, а продавщица всего одна. Услышав про клубнику я очень обрадовался. У меня было 60 копеек карманных денег, и я решил на эти деньги купить клубники. Дома у нас в саду росло практически все: яблоки, груши, сливы, вишни, малина, крыжовник, черная и красная смородина. А вот клубники не было. Я только один раз в жизни вдоволь наелся клубники, когда пас скот за Чепелу Варвару, сноху моей двоюродной бабы Ганны. Вечером, кроме того, что мне заплатили один рубль, меня еще и клубникой угостили. Поставили передо мной целую кастрюльку клубники, которую тетка Варвара принесла с работы, где она собирала эту клубнику. Я съел больше половины кастрюльки, не меньше килограмма.

– Ты не лопнешь? – спросила тетка Варька.

– Не трогай ребенка, пусть кушает сколько захочет. – заступилась за меня баба Ганна.

– Да я просто чтобы у него живот не заболел. – оправдывалась тетка Варька.

Но кушать клубнику дальше было уже не удобно, и так много съел. Хотел попросить немного домой для Аллы и Талика, но не решился, это уже было бы сверх наглости. А они видно тоже не догадались дать мне немного клубники с собой. И вот теперь я мог купить немного клубники и всех угостить.

Отец оставил мне денег на стрижку и еще дал три рубля.

– Постой в очереди и купи на все, а мне нужно домой ехать – сказал он.

Я подстригся и спустился в магазин. Очередь действительно была большая, я простоял часа два. Купил четыре килограмма вкусной селедки, а на оставшиеся двадцать копеек сдачи и свои сэкономленные 60 копеек купил полкило клубники. Домой пришел в приподнятом настроении и стал всех угощать клубникой. Селедку отдал отцу, и сказал, что 20 копеек сдачи я потратил на клубнику.

– И куда мы теперь будем девать эту селедку. Я тебе три рубля на клубнику давал – сказал отец. – Я же видел, как у тебя глаза загорелись, когда ты про клубнику услышал.

Я не поверил своим ушам. Три рубля на клубнику? Такого я даже предположить не мог. Как-то зимой в Нежине я увидел в магазине красивые красные яблоки по рублю за килограмм, и попросил отца купить мне одно.

– Летом будешь яблоки кушать, когда свои вырастут – ответил отец.

А тут целых три рубля на клубнику, это была неслыханная щедрость. И я так бездарно упустил возможность купить два килограмма клубники. Ну почему было не переспросить, что покупать. А с другой стороны, зачем переспрашивать, у меня не было никаких сомнений, что нужно покупать вкусную малосольную селедку.

Селедку мы конечно постепенно съели, и она действительно была очень вкусной, но горечь от упущенной по собственной глупости возможности оставалась еще долго.

Детские забавы

У мальчишек с детства проявляется тяга к различному оружию. Интересно, это у них в генах заложено или формируется под воздействием окружающих, когда им с раннего детства начинают дарить игрушечные пистолеты, ружья, мечи, сабли, постепенно приучая к оружию. Скорее всего второе. Я тоже помню свои детские ружья, двустволки, подаренные мне дядей Мишей, братом отца. Первая стреляла пистонами, а вторая была как настоящая и стреляла шариками, которые заряжались в стволы. Фильмы, которые я смотрел в детстве, по-моему, все были про шпионов или про войну, где всегда много стреляли. А еще мне нравилось, как в этих фильмах метали ножи. Класс! Я тоже так пробовал, но кухонный нож втыкался в дверь сарая крайне редко. Знающие товарищи мне подсказали, что в ноже для метания клинок должен быть тяжелее рукоятки, тогда он будет чаще втыкаться в цель. Купив в магазине напильник, сечение которого было в виде ромба с двумя острыми углами, и обточив его на наждаке, я получил настоящую обоюдоострую финку. Набрал ручку из разноцветного плексигласа и получил прекрасный нож для метания. Он действительно почти всегда втыкался в цель. Было только одно неудобство, из-за его обоюдоострости при метании можно было легко порезать руку.

Игры у нас также были в основном в войну, может потому, что родились мы всего через пять лет после ее окончания, причем немцами никто не хотел быть, все хотели быть нашими. Кто будет немцем определялось только по жребию. Для этой игры я вырезал себе деревянный пистолет. Мне почему-то нравился парабеллум, и я вырезал нечто, напоминающее этот пистолет. Все мальчишки завидовали. Но как-то отец наткнулся на мой тайник, где лежали этот пистолет и финка. Не раздумывая, он топором разбил и пистолет, и финку. Я не догадался отпустить закалку напильника, и он оставался очень хрупким, при ударе топора финка разлетелась на несколько кусков. Такой прекрасный нож перестал существовать.

Ребята постарше научили имитировать выстрелы. Все делалось очень просто, достаточно было коробка спичек, гвоздя и молотка. В каком ни будь достаточно твердом пне гвоздем пробивалось углубление, в него счищалась сера с десятка спичек и тщательно растиралась гвоздем, затем удар по этому гвоздю молотком, и звучал выстрел, очень громкий. Нам это нравилось, вот только таскать с собой молоток было не очень удобно.

Более удобными были самопалы, если не ошибаюсь, в литературе их еще называли пугачами, работающие по тому же принципу. Я себе тоже такой изготовил. Прежде всего выменял у ребят медную пулю от винтовочного патрона и выплавил из нее свинец. Пулю забил в деревяшку, затем аккуратно ее обрезал и обстрогал ножом, так, чтобы она помещалась в ладонь. Буквой «Г» изогнул гвоздь, вставил его в пулю и притянул его к низу деревяшки резинкой, вырезанной из велосипедной камеры. Сера со спичек засыпалась в пулю и растиралась гвоздем, затем на гроздь надевалась резинка и гвоздь наполовину вытаскивался из пули, таким образом, чтобы он стоял под наклоном и его острый конец упирался в стенку пули. Оружие теперь на взводе, остается только толкнуть шляпку гвоздя. Под действием резинки гвоздь ударит по сере и произойдет взрыв, сопровождаемый звуком, похожим на выстрел. Такой самопал можно было носить в кармане, в отличие от ношения молотка, не вызывая подозрения у окружающих.

Но еще круче были самодельные пистолеты. На их изготовление решались далеко не все, это уже было опасно, но я себе такой сделал. Взял медную трубку длиной сантиметром двадцать, внутрь которой пролезал карандаш. Один ее конец загнул и залил свинцом, сделал отверстие для запала и прикрутил к деревянной рукоятке. Пистолет был готов. Пробные выстрелы показали, что он бьет метров на десять, главное не переборщить с количеством засыпаемого пороха, чтобы не было как у одного моего знакомого. Он сделал себе подобный пистолет, но трубку загибать не стал, а забил в трубку болт, так было более красиво. Несколько раз он из него стрелял и было все нормально, но однажды этот болт вырвало, и он просвистел у него возле уха, хорошо, что только испугом отделался. Были проблемы и с такими пистолетами как у меня, их слабым местом было отверстие для поджога пороха. У нас не было сверл для сверления этого отверстия, и мы пропиливали его трехгранным напильником. Со временем это отверстие разрывало. Но я попытался избавиться от этого недостатка, пропилил напильником прорезь только до половины толщины стенки трубы, остальное проковырял шилом.

Проблем с порохом у нас не было. За селом, примерно в двух километрах от его окраины в сторону Нежина была Лысая гора. Лысой она называлась потому, что на ее вершине ничего не росло. Во время войны за эту гору шли ожесточенные бои, и там все было усыпано патронами, гильзами, снарядами и другими боеприпасами, из которых мы и добывали порох. В то время там случилась страшная трагедия. Неподалёку от этой горы находилась школа-интерната, куда после смерти ее отца отдали учиться мою соседку Нину Василенко, так как у матери осталось на руках четверо детей, и она не могла их всех прокормить. Семеро ребят из этого интерната нашли там гранату и решили ее вскрыть. В живых остался только один, да и тот остался инвалидом. Опасная была гора, не понимаю, почему власти не принимали никаких мер, чтобы все это оттуда убрать.

Как-то раз директора школ организовали соревнование между учениками первой и второй школ по стрельбе из мелкокалиберной винтовки. Кроме того, что я на этих соревнованиях занял второе место, за что получил грамоту, я собрал там все оставшиеся и никому не нужные отстрелянные гильзы. Потом на пастбище я засыпал порох в такую гильзу, забывал ее в торец какой ни будь палки и клал ее в костер. Через некоторое время звучал выстрел. Вот так и забавлялись. Стад в то время было много, поэтому и пастухов было много, и каждый придумывал что-нибудь свое. На нашем пастбище паслись стада из Выгоня, Чепеливки, Крошкивки, Мегерок и Мыгелёвки, как назывались отдельные части села. По другой дороге пригоняли еще пять или шесть стад из Бабкивки. В общем скучно не было.

Вася, немного странноватый парень с заторможенной реакцией, был из Мегерок или Мыгелёвки. Как-то он притащил на пастбище пять или шесть винтовочных патрона, которые нашел на Лысой горе, и предложил бросить их в костер. Предложение было несколько неожиданным, мы тоже находили там патроны, но просто извлекали из них порох, бросать их в костёр никому и в голову не приходило, ведь могло убить корову.

– А мы в ямке костер разведем – нашелся что сказать на наши возражения Вася.

Ямок, небольших заросших воронок от взорвавшихся во время войны снарядов, там действительно было достаточно. В одной из них мы и развели костер. Потом все спрятались метров за пятьдесят, возле костра остался только обладатель патронов Вася. Бросив патроны в костёр он прибежал к нам, и все стали ждать. Прошло минут пять, но патроны не стреляли.

– Вася, ты куда их бросил, нам долго еще здесь сидеть – поинтересовались мы. – Сходи посмотри, что там.

– А почему я – удивился Вася.

– Патроны ведь твои.

Это Васю вполне убедило, он встал, и даже не пригибаясь пошел к костру. И тут началась стрельба. Вася успел упасть на землю и все обошлось без жертв.

Как-то вечером ко мне приехали все мои друзья: Петя и Витя Осипенко, Коля Грек и Миша Костенецкий.

– Пойдем, что покажем, мы бомбу нашли.

Я не знаю, что это было. Для бомбы у нее было слишком маленькое хвостовое оперение, как у мины, но в диаметре она была порядка тридцати сантиметров и длиной порядка метра. Почти абсолютно новая, без каких-либо следов ржавчины, с прикрученным взрывателем. Нашли в болоте на Тванях, где мы пасем скот. Предлагалось открутить взрыватель, и, как делали партизаны, выплавить из нее тол.

– Вы что, сдурели – сказал я. – Если рванет, от нас мокрого места не останется. Давайте отвезем ее милиционеру, он разберутся, что с ней делать.

Через два дома от меня жил капитан милиции по фамилии Тыщенко, к нему мы и повезли эту бомбу. В том, что он был дома, нам конечно повезло, но, дальше пошло не по нашему плану. Он равнодушно осмотрел бомбу, которая лежала у нас на багажнике велосипеда, и сказал: «Отвезите ее туда, где взяли». Мы были в шоке, услышать такое от милиционера мы никак не ожидали. Опять встал вопрос куда ее девать. Везти ее на ночь глядя за три километра на Твани у нас не было никакого желания. Мы поехали на нашу речку Крутоносовку, в которой было еще полно воды, и сбросили бомбу в воду, подальше от домов, но все равно в пределах села. Что с ней стало потом, я не знаю, может и сейчас там лежит, затянутая илом.

Как вспоминаю все это сейчас, остатки волос на голове дыбом встают.

Трудовое воспитание

Наша восьмилетняя школа №2, бывшая церковно-приходская, как ей и положено находилась возле церкви, тогда еще действующей. На территории церкви, кроме самой церкви, находилась сторожка, а на довольно большой территории церковного двора росло много груш и несколько каштанов. Груши были толстые, старые и очень высокие, но плодоносили каждый год. Груши на них были несколько терпкими, но достаточно вкусными. Нижние ветки на грушах были очень высоко, и залезть на эти груши было невозможно. Поэтому мы сбивали спелые груши камнями и палками, за что церковный сторож прогонял нас с церковного двора. Груш ему было не жалко, собирайте сколько хотите, но зачем же ветки оббивать. Потом церковь закрыли, превратив ее помещение в продовольственный склад, и нас больше никто не прогонял от груш. Поэтому до зрелого состояния груши доживали крайне редко, их сбивали еще зелеными и попробовав тут же выбрасывали. Съесть вкусную грушу теперь редко кому удавалось. Но по дороге домой, сразу за мостом через речку Крутоносовку, которую мы называли канавой, жил дед Козёл. У него в саду росли очень вкусные груши, а трухлявый забор вокруг сада для нас особого препятствия не представлял, поэтому мы частенько после школы в него заглядывали. Скорее всего Козел, это была кличка, а не фамилия, дед был вредным, так как часто гонялся за нами с палкой, если заставал в своем саду. Еще были груши у Толи Шустера, правда не такие вкусные, как у деда. Забора у него практически не было, так, отдельные дощечки, чтобы коровы не заходили. Шустер – это тоже кличка, фамилия Ярошенко. Говорят, что кличку им дали немцы во время войны, так как отец Толи был сапожником, по-немецки шустер. Что-то я не о том, я ведь о школе хотел написать.

На территории школы находился большой кирпичный учебный корпус и длинный деревянный корпус, в котором с одного входа был школьный буфет и жила учительница Евдокия Петровна, а с другого входа жил директор школы Соколов Борис Макарович, вместе с женой Галиной Петровной, моей первой учительницей, и дочерью, которую я практически не помню. За этим корпусом был огороженный двор, в углу которого стоял сарай, а возле сарая стояла будка, в которой жила довольно симпатичная овчарка. Но мы туда не ходили, собака лаяла на каждого, кто заходил во двор. В сарае директор держал какую-то свою живность, в том числе и поросят. Возле двора стоял колодец с коловоротом, а левее школьный сад, в котором кроме растущих яблонь и вишен была еще застекленная отапливаемая теплица и площадка для метеонаблюдений, на которой, среди прочего оборудования, стоял и флюгер, высотой порядка двадцати метров. Между садом и двором шла тропинка к туалету, находящемуся за двором, и представляющему из себя сооружение из досок, разделенное дощаной перегородкой на две части,мужскую и женскую, в каждой из которых было по пять ничем не разделенных между собой прорезанных в полу дырок (очков). Рядом с ним стоял туалет на две кабинки для учителей. Туалет для учеников директору приходилось периодически ремонтировать, так как в перегородке между мужской и женской частью кто-то все время ножом проковыривал дырки.

По другую сторону церкви находились еще школьная мастерская, в которой проводились уроки труда, и спортивная площадка, на которой были волейбольная и баскетбольная площадки, беговые дорожки, места для прыжков в длину и высоту, а также специальное сооружение высотой порядка десяти метров, с вертикальной и наклонной лестницами, и крюком для подвешивания каната. За спортивной площадкой находились грядки. Два десятка маленьких грядок размером 70×150 сантиметров, для занятий по биологии, которую вел сам директор школы. Слева от грядок находился детский садик колхоза им. Ленина, а за ним школьный огород, размером порядка шести соток. Был еще один школьный огород, большой, больше 50^-ти соток, который находился вдали от школы.

В школе нас учили не преподаватели, а учителя, потому, что кроме обучения, они еще и воспитывали учеников. Среди всего прочего воспитания, они прививали нам еще и любовь к труду. Всем было известно, что труд облагораживает человека, и, что именно он превратил обезьяну в человека, хотя некоторые от этой стадии далеко так и не ушли. Любовь к труду нам прививали также и дома. В наши с сестрой Аллой обязанности по дому сначала входило по очереди подметать пол в хате и периодически кормить курей, а позже еще и пропалывать грядки в огороде. Любовь прививалась тяжеловато. Это было видно по тому, что мы периодически на могли поделить уборку в доме: каждый считал, что в этот день не его очередь подметать пол.

Уроки труда начались еще в первом классе. Нас учили шить мешочки, вышивать гладью и крестиком, вязать крючком. За четыре года я все эти премудрости освоил. Девочек еще учили готовить салаты. В четвертом классе нас уже выводили пропалывать картошку на огороде за детским садиком. Иногда ходили помогать колхозу в уборке помидоров, которые росли на междурядьях в колхозном саду. Это нам нравилось, там можно было вдоволь покушать вкусных яблок. Кроме того, за помощь колхозу, он поставлял в школьный буфет молоко по символической цене, одна копейка за стакан, в то время как стакан совсем не сладкого чая стоил три копейки.

До пятого класса уроки труда для девочек и мальчиков практически не отличались. С пятого класса уроки уже были раздельные, у девочек было домоводство, где они учились шить и готовить, причем готовить они ходили на кухню к директору школы, где имелась керосинка. У мальчиков занятия проходили в столярной и слесарной мастерских. Для девочек в этих мастерских было проведено только одно занятие, чтобы умели молоток в руках держать, наверно на тот случай, если кто-то из них не выйдет замуж. В мастерской было столярное и слесарное отделение. Столярное отделение было вполне приличным, шесть фабричных столярных верстаков, позволяющих закреплять доски для обработки в любом положении. Инструмент тоже был вполне приличным, хотя и несколько туповатым. Слесарное отделение было в более плачевном состоянии. В нем было всего трое тисков, правда больших, у которых на двух не было губок, и зажать в них деталь было крайне сложно. Полотна в ножовках по металлу были старые и тупые, ими за 45 минут урока гвоздь с трудом перепиливали. Директор школы, проводивший эти занятия, новые полотна выдавал только после их поломки, но за сломанное полотно кто-то должен был получить двойку. Поскольку рабочих мест было мало, часть ребят занималась в столярном отделении, а часть в слесарном. На следующее занятие менялись местами. Потихоньку чему-то учились.

В пятом классе мы изучали биологию, занятия проводил директор школы. Каждому ученику была выделена маленькая грядка на школьном участке, на которой по индивидуальному заданию каждый ученик должен был что-то вырастить. В конце года победителя ждал приз. Я очень хотел занять первое место, но мне досталась грядка, на которой уже рос ревень – растение, стебель которого используется для приготовления компота, ее нужно было только поддерживать в чистом состоянии, ни о каком урожае речь не шла, поэтому из претендентов на победу я автоматически выпадал.

Зоологию у нас проводила Евдокия Петровна. Она интересно проводила занятия и умела нас заинтересовать. Она ставила нам задачу взять шефство над каким ни будь колхозным животным: теленком, поросенком или жеребенком, и за ним ухаживать. Рассказывала, что пять лет назад у нее училась девочка Соня, которая ухаживала в колхозе за теленком, о ней даже в газетах писали. Нам тоже хотелось, чтобы о нас в газетах писали. Я ходил помогать соседу деду Митрофану ухаживать за колхозными лошадьми. Привозили им сено, поили, убирали навоз. Я спрашивал деда Митрофана, может их еще почистить, как я в кино видел.

– Да кто их чистит, – сказал дед – еще не дай бог лягнет тебя, горя не оберешься.

В специальной тетрадке я записывал проделанную работу, а дед Митрофан ставил оценку и расписывался.

В то время, когда я помогал деду Митрофану ухаживать за лошадьми, произошел один курьезный случай. Недалеко от конюшни стояла старенькая хата, которая использовалась как сторожка, и место где бригадир давал колхозникам наряды на работу. Раньше в этой хате кто-то жил, но потом все померли, наследников не было, и хата отошла колхозу. В хате стояла обычная печь с грубкой и лежанкой, стол и несколько стульев, а вдоль стен стояли обычные деревянные лавки. Середина хаты была абсолютно свободной, поэтому туда для просушки положили два десятка дубовых бревен, из которых планировали изготовить полозья для саней, как для конных, так и для тракторных. Сторожем здесь работал старый дед, которого звали Пантелей Матвеевич.

Пантелей Матвеевич был очень высокий и очень худой, выше его в селе был, пожалуй, только один человек, наш сосед Сергей Логвин, которого мама иногда просила повесить у нас в доме рушники на картины, и он вешал их прямо с пола, так как легко доставал руками до потолка. Дед всегда, и зимой и летом ходил в одном и том же брезентовом плаще с капюшоном, поэтому его сутулая фигура была узнаваема издали. Походка у него тоже была особенная: он наклонял корпус вперед, и только потом, чтобы не упасть, переставлял ногу. В глаза все называли деда уважительно, Пантелей Матвеевич, а за глаза – Пантюх. Тем, кто при ходьбе плохо переставлял ноги, обычно говорили: «Что ты ходишь как Пантюх».

Пантелей Матвеевич сторожевал один, каждый вечер с наступлением сумерек он приходил в сторожку, а утром уходил домой, ночью он должен был несколько раз проверять конюшню и воловник, в котором стояли тягловые быки. В тот вечер он, как всегда протопил грубку, постелил на лежанку свой плащ, сверху старенький овчинный тулупчик, и прилег отдохнуть. Вскоре запарился, слишком сильно натопил, спать на лежанке было невозможно. Выход из этого положения нашелся быстро, он перенес на лежащие на полу дубки свой плащ, на него снова расстелил тулупчик, лежать было немного жестковато, но вполне терпимо, и вскоре он уснул сном младенца. Проснулся он только утром, когда его растолкал пришедший на работу бригадир. Оказалось, что лежит он уже не на дубках, а на земляном полу у углу хаты, все дубки исчезли. Видимо ночью воры аккуратно перенесли сторожа на его плаще с дубков в угол хаты, а все дубки вывезли.

Еще Евдокия Петровна рассказывала нам о кроликах, какие они замечательные. Она умела увлечь, и мне захотелось завести кроликов. По моей просьбе отец купил крольчиху, но предупредил, что ухаживать буду я сам. Я сделал для нее клетку, кормил, поил и ухаживал. Потом пошли крольчата, я сделал еще несколько клеток, потом еще. Летом у нас было до 50-ти кроликов, на зиму оставляли двух крольчих и кроля. В доме появилось дополнительное мясо и немного денег за проданные шкурки. Правда мясо, опять же, как и раньше было зимой, летом кролики были слишком худые, чтобы их забивать, да и летнюю шкурку невозможно было продать.

В отличие от младших классов, в старших была обязательна трудовая отработка во время летних каникул. В пятом классе 10 дней, в шестом пятнадцать и в седьмом двадцать. Правда работали не полный день, а только до обеда. В пятом классе мы пропалывали и окучивали картошку на дальнем и ближнем огородах, а также пропалывали все посаженное на этих огородах. Кто все это сажает, я как-то не задумывался. Осенью мы на этих же огородах собирали урожай, грузили его на телегу и эту телегу отвозили ….., куда бы вы думали? В сарай к директору школы. Я был очень удивлен, если не сказать больше.

– Мы что, как панщину отрабатываем, – спросил я одну из учительниц.

– Тише ты, какая панщина. Это просто трудовое воспитание. Ну не выбрасывать же все это – ответила учительница.

При трудовой отработке в шестом классе Борис Макарович предложил мне вместе с ним ремонтировать и красить парты. Он видел, как я работаю на занятиях и решил, что с таким заданием я должен справиться. Я конечно согласился, эта работа была для меня более интересной, но поинтересовался, как ее будут засчитывать, день за день, или хотя бы день за полтора. Для меня это было немаловажно, так как я этим летом работал в нежинском плодосовхозе, и из-за этой отработки терял в заработке там. Директор пообещал засчитывать день за полтора. Мы с ним несколько дней ремонтировали и красили парты. Потом перешли на ремонт теплицы. Работа шла нормально, пока директор не притащил для ремонта посадочных ящиков в теплице доску с характерными круглыми вырезами. Эта доска была явно из школьного туалета. Я отказался браться за нее руками.

– Но я же берусь. – настаивал директор.

– Это Ваше дело, – отвечал я. – А я не буду.

– В таком случае я засчитаю тебе отработку день за день.

– Ну и засчитывайте. Тогда и парты ремонтировать я больше не буду.

Остаток отрабатываемых дней, я на зло директору, провел вместе со всеми с тяпкой в руках, пропалывая грядки.

После седьмого класса я положенные дни уже не отрабатывал. Борис Макарович ушел на пенсию как директор, и остался только преподавателем. К нам пришел новый директор, Смаль Петр Иванович. Всем, кто работал летом в колхозах и совхозах, он засчитал эту работу как трудовую отработку. Я тем летом работал в плодосовхозе прицепщиком.

Но Борис Макарович, в принципе, был хорошим директором, он всей душой болел за нашу школу. Много сил он потратил, чтобы открыть в школе музей нашего земляка, погибшего в войну при защите Киева, Героя Советского Союза генерал-полковника Кирпоноса М.П. Ему долго никто не разрешал, потом согласились на краеведческий музей, в котором будет отдел про Кирпоноса. Под этот музей Борис Макарович даже освободил самую большую из комнат, в занимаемой им при школе квартире. Для этого музея учитель рисования из первой школы Минько написал прекрасный портрет Кирпоноса, а скульптор из Ични сделал два бюста Кирпоноса, один из гипса для комнаты в музее, и второй, такой же, но отлил из бронзы. Сейчас в Вертиевке краеведческий музей, основанный Борисом Макаровичем, располагается в специально построенном здании, на входе в него стоит бронзовый бюст Кирпоноса М.П.

Может раньше школьное воспитание было и не совсем правильным, но оно было. Молодежь как-то воспитывали и большинство воспитывалось правильно. Теперь и этого нет. Как-то на одном из ежегодных телемостов В.В. Путина с народом его спросили: «Раньше у нас была коммунистическая идеология, а теперь нет никакой. Мы не занимаемся воспитанием молодежи. Может нужно выработать новую государственную идеологию». Ответ меня поразил: «Какая вам еще нужна идеология. Деньги зарабатывайте, пока есть возможность». А недавно по телевизору услышал, что издан новый указ правительства, в котором на школу кроме обучения возлагаются еще и воспитательные функции. Невольно напрашивается вопрос: «А куда же вы все это дели? Ведь все это уже было до вас».

Сверло

Директор школы объявил, что в субботу, в бору возле четвертой школы, состоятся соревнования по лыжам между учениками 8 – 11 классов. То есть, будут участвовать ученики 8 – 11 классов первой школы, и 8-е классы нашей, второй школы, и четвертой школы. Третья, начальная школа, в которой были только 1 – 4 классы, в этом мероприятии, естественно, участия не принимала. От нашей школы выставлялась команда ребят из пяти человек, в которую входил и я. Лыжи рекомендовали приносить свои, но свои лыжи были только у Васи Ласого и Толи Зоценка. У меня они тоже были, но только детские, очень короткие. Соревноваться на таких было невозможно. В школе был десяток пар лыж, на которых мы по очереди катались на уроках физкультуры, но у них скользящая поверхность была настолько ободрана об лед, что они практически не скользили.

Я поинтересовался у своего товарища Володи Ювко, с которым когда-то ходил в первый класс, кто в их команде от первой школы самый сильный, и получил ответ, что это ученик их класса Иван, и у него есть свои лыжи с ботинками, и, что он сильный соперник. Меня также интересовало, преподавали ли им технику ходьбы на лыжах, потому, что у нас физкультуру вела женщина лет тридцати Ольга Николаевна, по кличке Морква, из-за своей оранжевой шапочки, похожей на морковку, которая нас ничему не обучала, а только принимала зачеты. Оказалось, что их этому также не учили, но Иван ходит хорошо, и даже лыжи смазывает. Я даже не понял, чем и зачем он смазывает лыжи. Ясно было одно, чтобы не опозориться, к соревнованиям нужно готовиться серьёзно. Поинтересовался еще какую технику ходьбы лучше применять, чтобы хватило сил пройти 10 километров, на такие расстояния я никогда не ходил. В этом вопросе Володя мне помочь не мог.

Главным вопросом было – где взять нормальные лыжи. Мне подсказали, что в школе есть три пары новых лыж, которые никому не выдают. Одну пару новых лыж я у директора выпросил, но оказалось, что на них еще не установлены крепления. Это меня сильно не смущало, решил, что крепления я и сам установлю, я уже мог работать с деревом, и кое какой инструмент у меня дома был.

Лыжи и крепления к ним мне выдали в пятницу после занятий, времени на их подготовку оставалось в обрез, а еще желательно было проехать на них пару кругов по огородам, чтобы почувствовать их ход. Поэтому, не теряя времени, я помчался домой. Дома оказалось, что крепления предназначены под сапоги, такие обычно используются на солдатских лыжах. Сапоги у меня конечно были, во время распутицы мы все ходили в сапогах, но зимой все ходили в валенках, в сапогах ни один дурак не ходил, в них слишком холодно. Валенки были самые обычные, тканевые на вате, поэтому носить их можно было только с чунями. (Чуни – это изделия из резины, использовавшиеся вместо тяжелых галош, склеивались из старых автомобильных камер.) Эти валенки шил отец на ручной машинке «Зингер», которая была у нас дома. Он эти валенки иногда даже продавал в Нежине на базаре, зарабатывая таким образом немного денег на жизнь. У меня были большие сомнения, что чуни будут держаться в этих креплениях.

Но даваться было некуда, нужно было пробовать. Крепления должны были прикручиваться к лыже четырьмя шурупами диаметром 5-6 миллиметров, предварительно засверленных отверстий под шурупы на лыжах не было. Нужно было сверло диаметром 3-4 миллиметра. Таких сверл у меня не было. У меня была своя двухскоростная ручная дрель и два сверла: перо по дереву диаметром 19 миллиметров с концевиком квадратной формы для коловорота, которому я на точиле придал круглую форму, чтобы приспособить под дрель, и сверло по металлу диаметром 10 миллиметров, которое я приобрел, когда делал полукруглые рамы для слуховых окон на крыше дома. Других сверл у меня не было. Стало понятно, что эту работу нужно было делать в школьной мастерской, где могли быть нужные сверла.

Школьная мастерская у нас была неплохой, особенно столярное отделение, правда само здание мастерской, находящейся не на территории школы, а за церковным двором, было очень ветхим, и находилось в плачевном состоянии. Как-то Коля Потапенко строгал рубанком на верстаке доску, а она вылетела у него из крепления и насквозь пробила стену здания. Но сами столярные верстаки были замечательными, с двумя деревянными винтами, позволяющими закрепить обрабатываемые доски в каком угодно положении. Слесарное отделение было поскромнее, но, тем не менее, мы в нем изготавливали и навесы, и молотки, и дверные крючки. Нужные сверла там наверняка должны были быть, но школа уже была закрыта. Начал перебирать в голове возможные варианты.

Миша Костенецкий. Хвастался, что у него есть слесарный инструмент. В прошлом году он вызвался постановить мне кольцо на перочинный нож. У ребят появилась мода носить перочинные ножи на цепочке. Я купил себе перочинный нож и тоже хотел носить его на цепочке, пристегнутой к брюкам. Для этого нужно было просверлить в рукоятке ножа отверстие и вставить в него кольцо. Эту работу и взялся сделать Миша. Оказалось, что слесарный инструмент есть не у него, а у его соседа тракториста. Кроме того, ни дрели, ни сверл у соседа не оказалось, и Миша пробил дырку в рукоятке моего ножа пробойником. Вид ножа после этого стал ужасным, его стыдно было при людях вынимать из кармана. Следовательно, Миша отпадал. Помочь мне он не мог.

У соседей таких сверл отродясь не было. Оставался столяр Миша Рылький, муж моей троюродной сестры. До его дома далековато, но пришлось бежать. Опять неудача, сверл диаметром меньше 10 миллиметров у него не было.

– А чего ты переживаешь? – сказал Миша. – Мы на работе никогда не засверливаем, просто забивает шурупы молотком, как обычные гвозди. И продемонстрировал это, забив длинный шуруп в сосновую доску.

По дороге домой я зашел еще к одному столяру, Алексееву, отцу моей одноклассницы, но и у него нужных сверл не оказалось. Оставалось действительно забивать молотком, но страшно было расколоть лыжи, так как шурупы вкручивались на самом краю лыж. Дома попробовал проковырять отверстия под шурупы шилом. Лыжи оказались из бука, очень твердого дерева, не в пример сосне. Проковырять толком ничего не удалось, а при закручивании шурупов отверткой, на двух шурупах сорвал шлицы. Запасных шурупов у меня не было. Пришлось, по совету Миши, забивать шурупы молотком. Лыжи при этом, естественно дали трещины, причем на правой лыже трещины от двух шурупов соединились, и образовалась широкая и длинная трещина. Уже совсем стемнело, когда я вышел в огород проверить лыжи на ходу. Как я и предполагал, крепления мои валенки с чунями не держали. Пришлось на крепления дополнительно установить дужки из алюминиевой проволоки, чтобы валенки не выскакивал из крепления. Стало немного лучше, но нога в креплении все равно болталась, и ехать было неудобно.

Утром я с новыми лыжами был на старте. Нам сказали, что лыжня идет вдоль дороги на Барамыки, в конце лыжни стоит контролер, который будет записывать номера участников. Его нужно объехать и вернуться обратно. Если догоняющие будут требовать лыжню, то лыжню нужно уступать, сойдя вправо или влево с трассы. Со старта запускали по одному, с интервалом в одну минуту, засекая время по наручным часам. Я тоже стартовал. Быстро догнал впереди идущих, кричал «лыжню», но дорогу мне никто и не думал уступать. Лыжня в лесу была только одна. Попытался обогнать по снегу, но понял, что это бесполезная затея, я не только не обгонял, но даже отставал, выбиваясь из сил. Пришлось тащиться за ними до дороги на Барамыки, которая начиналась только через два километра. Там я съехал с лыжни на укатанную дорогу и до разворота обогнал трех человек. Надеялся, что время я немного наверстал. Обратно, по дороге, также шел быстро, пока не въехал в лес. Здесь оказалась другая проблема, встречный поток лыжников, лыжня была только одна, а они ведь тоже торопились. Никто никому не хотел уступать дорогу. К этому добавилась еще одна проблема: начало разбалтываться крепление на правой треснувшей лыже. Примерно за полкилометра до финиша оно окончательно отвалилось. Идти на одной лыже по глубокому снегу было очень тяжело, тем более, что идти по лыжне мне не дали, чтобы ногой без лыжи не портил лыжню. Но, чтобы не подвести команду, нужно было с лыжами прийти на финиш, не важно в каком виде. Хотя и совсем обессилевшим, но я пришел на финиш, команда заняла второе место.

А ведь если бы у меня было это несчастное сверло, все бы закончилось совсем по-другому.

Экскурсия в Чернигов

Классный руководитель, учитель русского языка и литературы, Алексей Ефимович Костырко, предложил нам, ученикам восьмого класса, съездить на однодневную экскурсию в Чернигов, где посетить исторический музей и музей писателя Михаила Коцюбинского, написавшего такие знаменитые произведения как «Ведьма», «Тени забытых предков», «Fata Morgana». Мы, естественно, согласились, лучше день походить по музеям в Чернигове, чем сидеть на занятиях в школе.

Наш классный руководитель нам нравился, он сам по себе был интересным человеком. Статный, интеллигентный человек выше среднего роста, в возрасте порядка 45 лет, он не был женат и жил вместе со своей матерью. Щетина на его лице росла очень интенсивно, щеки и подбородок имели синеватый оттенок, и бриться ему приходилось два раза в день. На своих занятиях он нам иногда рассказывал содержание некоторых произведений, в частности «Фаталист» и «Герой нашего времени». С увлечением он нам рассказывал о Печорине, как о настоящем герое, и какое же было наше удивление, когда в конце рассказа он подвел итог, в котором сказал, что это был лишний, не нужный для общества человек, который приносил несчастья везде, где бы ни появлялся. От такого вывода мы просто обалдели. Рассказчик он замечательный, и слушать его всегда очень интересно. Мы надеялись, что в поездке с ним также будет интересно. Кроме того, в селе ходили рукописные сатирические стихи с критикой существующей системы образования, в которых очень ярко высмеивались некоторые факты из жизни школ. Я читал эти стихи, и они мне очень нравились. Авторство этих стихов народная молва приписывала Алексею Ефимовичу. Под впечатлением этих стихов, и я также написал несколько стихотворений и дал ему почитать. Алексей Ефимович прочитал и сказал: «Нет, это не твое. Ты лучше рисуй, рисовать у тебя лучше получается».

С нами на экскурсию, кроме Алексея Ефимовича, поехали еще наша учительница младших классов Наталья Федоровна и пионервожатая Нина Петровна, наверно им тоже на хотелось в школе на уроках сидеть. А вот ученики поехали далеко не все, может у некоторых не было денег на поездку, но почему-то не поехали некоторые и из тех, у которых деньги заведомо были. Экскурсия была очень интересной, особенно в историческом музее. В музее Михаила Коцюбинского было поскучнее, но тоже интересно. Музей располагался в особняке, который Коцюбинский приобрел на свои средства и в котором прожил до самой смерти последние 15 лет своей жизни. В этом музее было всего четыре комнаты: спальня, столовая, гостиная и рабочий кабинет. Комнат, на самом деле, было намного больше, но для посетителей были открыты только четыре. В качестве экспонатов были выставлены рукописи, фото, журналы, семейные реликвии и личные вещи, в общем ничего особенного. Экскурсовод говорила, что, как видно из обстановки, писатель жил бедновато. Я перед этим прочитал одну революционную книжку, в которой описывался быт нашего советского инженера, который был просто счастлив, проживая в коммунальной квартире, и быт квалифицированного рабочего в царской России, который ютился в маленькой пятикомнатной квартире. Мне, почему-то, сразу вспомнилось это место из книги.

Михаил Коцюбинский был самым известным писателем, жившим в Чернигове, но, как мы узнали, некоторое время в Чернигове проживал даже Т.Г. Шевченко, который останавливался в гостинице «Царьград». В этой же гостинице в разное время проживали А. Пушкин, Л. Толстой, Н. Гоголь, М. Горький. А еще в Чернигове длительное время жила украинская писательница Марко Вовчок, пока не развелась со своим мужем и не уехала в Петербург. Но самой настоящей сенсацией для нас стало сообщение экскурсовода, что в Чернигове жил, работал преподавателем, и здесь же похоронен украинский баснописец Леонид Глибов. Это было для нас настоящим открытием. В школе мы изучали его творчество, но учительница украинской мовы и литературы Нина Федоровна, никогда нам не говорила, что Глибов жил в Чернигове. Не знаю, как других, а меня еще удивило и то обстоятельство, что Глибов кроме писательских дел еще и работал. Я думал, что такие великие писатели как Глибов только писали, и гонораров им вполне хватало на жизнь.

После музея посетили знаменитый Черниговский Вал, с расположенными на нем старинными пушками, и еще один музей на Валу. Я, фотоаппаратом «Любитель-2», который выпросил у директора школы во временное пользование еще в седьмом классе, фотографировал на Валу своих одноклассников и учителей, обещая всем сделать фотографии. Спустились в речной порт возле Вала, посмотрели на стоявшие там пароходы. Среди пароходов какой-то пацан ловил уклеек и складывал их в алюминиевый бидончик с водой. У него это получалось очень ловко, поклевки шли через каждые две минуты. Такому клеву можно было позавидовать. У нас в Вертиевке было только два места для рыбалки, болото на Роките, где клевали карасики с ладошку, но не чаще, чем один раз в час, и болото под названием «Куцый плав» на Тванях, где пескари клевали чаще, но были совсем мелкими, не больше пол ладошки. Был еще колхозный пруд на Роките, куда запустили карпа, но ловить там было запрещено, и он охранялся сторожем. Отец строго настрого запретил мне там ловить.

– Не дай бог попадешься, сын бригадира. – говорил он – Стыда не оберешься.

Домой поехали последним поездом. Нам достался плацкартный вагон с деревянными сидениями. Я сел на боковое сидение за столик возле окна. Неожиданно на сидение напротив, по другую сторону столика, села Соня, наша отличница, самая лучшая ученица в классе. Я тоже был не из последних, лучшим учеником среди мальчишек, но Соня была намного сильнее меня по языкам, я был сильнее ее, пожалуй, только по математике и физике. Несмотря на то, что она нравилась мне еще с начальных классов, отношения у нас как-то не складывались. Да и какие там отношения. В отличие от того, что писали про школьные отношения в книжках, у нас между девочками и мальчиками вообще не было никаких отношений. Дружить с девочкой считалось зазорным.

– Он с девчонкой дружит. И сам как девчонка – иногда можно было услышать.

Соня наверно нравилась всем мальчишкам в классе, но открыто об этом говорил только Коля Грек, не очень симпатичный парень и отпетый двоечник. Коля жил без матери, в неблагополучной семье, тонкие обвисшие уши, большой рот с желтыми от курения зубами, и тонкими, немного отвисающими губами, красоты ему не добавляли. Он собирался жениться на Соне, когда вырастет, но что с него можно было взять, он считался парнем без царя в голове. Первый раз он остался на второй год по неуспеваемости в первом классе, потом в пятом, и теперь учился в седьмом классе. Единственная четверка в табеле была у него по поведению, причем он был единственным учеником в школе с такой оценкой по поведению, у всех остальных, даже у хулиганов, были пятерки. Коля частенько развлекал нас на уроках, как он говорил – чудил, иногда по нашей просьбе. Особенно от него доставалось молоденькой учительнице по пению, которая называла нас скотами, и которую, по нашей просьбе Коля доводил до белого каления. Она пыталась силой вывести Колю из класса, но тот держался руками за парту и не выходил. Тогда она тащила Колю к двери вместе с партой, но вторая половинка двери не открывалась, и парта наружу не пролезала. Учительница бежала в учительскую к директору, но того не оказывалось на месте, и Коля, оставаясь победителем, гордо восседал на парте, стоящей возле двери, и до ушей улыбался, показывая нам свои прокуренные зубы.

Сейчас мы с Соней сидели напротив друг друга и увлеченно беседовали. До этого я пытался за ней ухаживать и несколько раз провожал ее из кино домой, но я тогда стеснялся и разговор не клеился. Скорее всего тогда она даже не понимала, что я ее провожаю, просто пошел домой по другому маршруту, проходящему через ее улицу. Мы говорили о прочитанных книгах, о планах на будущее. Сейчас у меня не было никакого стеснения, да и чувствовалось хорошее ко мне отношение Сони. Я был счастлив, Соня, наконец-то, обратила на меня внимание. Раньше я считал, что тоже ей нравлюсь, как и она мне, поскольку на 23 февраля, когда девушки дарили ребятам подарки, она дарила подарок мне, а я, соответственно, на 8-е марта дарил подарок ей. Обычно это были самоделки, изготовленные собственными руками. Так было каждый год, но в седьмом классе мое убеждение пошатнулось, Соня подарила подарок не только мне, но и Васе Ласому, красивому, в отличие от меня, парню, признанному лидеру класса, который играл на баяне и немного пел. Причем Васе она подарила покупной подарок, а не самодельный, на который нужно было собирать деньги, экономя на завтраках.

Сейчас Вася сидел за два купе от нас и, почему-то, нервничал. Он дважды подсылал к нам своего верного Санчо-Пансо, Мишу Зоц по кличке «Оверко», послушать, о чем мы разговариваем. Потом сам несколько раз прошелся мило, стараясь как бы нечаянно меня толкнуть, но мы спокойно разговаривали, не обращая на него внимания. Я толком не понимал причины его нервозности. Вася был единственным в классе, который, подражая своему старшему брату открыто встречался с девушками и рассказывал, что он с ними доже целовался. Он встречался со многими девушками, но отношения сильно не затягивал, наверно добившись поцелуя сразу и отчаливал, как победитель. В прошлом году он встречался с Тамарой, комсоргом тогдашнего восьмого класса, которая и меня в прошлом году принимала в комсомол и представляла в Нежинском райкоме комсомола, где принималось окончательное решение о моем приеме, так как я тогда вступал в комсомол только один из своего класса.

Мне хотелось пораньше вступить в комсомол отнюдь не по идейным соображениям, просто я терпеть не мог носить пионерский галстук, и чтобы окончательно от него избавиться, торопился вступить в комсомол. В школу я еще шел в галстуке, но после окончания занятий я сразу его снимал и прятал в карман. Он очень мешал, когда мы заходили на канаву покурить. Если кто-либо из взрослых заставал нас за этим занятием, то сразу кричал: «Курите, заразы. А еще пионеры». Чтобы не ронять честь пионеров, перед курением мы галстуки всегда снимали.

С Тамарой Вася встречался намного дольше, чем с другими, не знаю, то ли поцелуя долго не мог добиться, то ли поцелуи понравились, он об этом не рассказывал. Теперь Тамара училась в первой школе в девятом классе, и я думал, что они по-прежнему встречаются, но, судя по поведению Васи, это уже было не так. Но нам до этого никакого дела не было, мы были увлечены разговором. Этому наверно способствовал и вступившийся в вагон вечерний полумрак. Нам было хорошо вдвоем. У меня даже появилась слабая надежда на дальнейшее развитие наших отношений, но чуда не случилось, после этой поездки Соня опять меня не замечала. В наших отношениях ничего не изменилось, если сказать точнее, никаких отношений по-прежнему не было. Я нравился Лене, девушке из нашего класса, с низким голосом и несколько недоразвитой для ее лет фигурой. Она старалась мне понравиться, даже несколько раз помогала мне мыть полы в классе во время моего дежурства, но мне было стыдно пользоваться ее добротой, она ведь мне не нравилась. Мне по-прежнему нравилась Соня. Вася некоторое время встречался с Соней, а затем переключился на очередную девушку.

Вот такое получалось недоразумение: я нравился Лене, мне нравилась Соня, Соне – Вася, а Васе много девушек. Получалась цепочка отношений, и никаких тебе треугольников. Хотя это, пожалуй, была даже не цепочка, если эти отношения изобразить на бумаге, то получался цветок. Мы все составляли колена стебелька этого цветка, Вася основу цветка, а его девушки – лепестки.

Балл-маскарад

В школе объявили, что для учеников 8 – 11-х классов через две недели состоится балл-маскарад. Желательно подготовить карнавальные костюмы, в крайнем случае карнавальные маски, без них на вечер пускать не будут.

Для меня это была весьма неожиданная новость. За тот год, который я проучился в новой школе, только один раз, еще в начале учебы в девятом классе, официально проводился вечер танцев. Больше подобных мероприятий не было. На том вечере мне понравилось. Я весь вечер танцевал с Ниной Коновал и Люсей Петровской. К концу вечера уже чувствовалось, что у нас с Люсей появилась взаимная симпатия. Мы непременно начали бы встречаться, если бы вскоре после этого вечера Люся бесследно не исчезла. Сначала я думал, что она заболела, но потом выяснилось, что она с родителями куда-то срочно переехала. Даже ни с кем попрощаться не успела.

Вечеринки мы устраивали почти на каждый праздник, но это неофициально. Собирались сравнительно небольшой группой, не более двадцати человек из учеников двух десятых классов, у кого ни будь дома. Вечеринки проходили с застольем, с небольшим количеством хорошего вина, и, конечно же, с танцами и песнями. Всегда было очень весело и пьяных никогда не было. Сами пели и много танцевали под радиолу. Особенно всем нравилось наблюдать как танцуют самый высокий парень, сын директора школы Леня Корж, по кличке «ломик», и самая маленькая, но очень фигуристая девушка Шура Харицкая. Это было очень комично. Мы специально просили их потанцевать вместе, что они с удовольствием и выполняли.

И вдруг такое официальное мероприятие. Я решил подготовиться к нему как следует. После недолгих раздумий решил прийти на вечер в костюме мушкетера. Для этого нужны были шпага, плащ, шляпа и карнавальная маска. С карнавальной маской было проще всего. Я сшил ее за один вечер на маминой швейной машинке «Зингер» из черного материала, который нашел дома. Для меня это никаких проблем не составляло, так как я уже давно освоил эту машинку и ремонт всей своей одежды проводил на ней самостоятельно, в смысле ставил заплаты на дырки, которые периодически образовывались на моей одежде, поскольку носил я ее не очень аккуратно. Проще было самому поставить заплатку, чем получать нагоняй от родителей за порванные брюки или пиджак. Изготовить голубой мушкетерский плащ я конечно тоже мог, но где взять денег на такой материал. Денег у меня не было. Вполне мог подойти темно-синий матерчатый плащ отца. Если его до конца не застегивать, а так, чтобы снизу выглядывал кончик шпаги, а сверху ее эфес, то должно было получиться весьма эффектно. Шляпа. Отец носил шляпы, но они были светлые и с узкими полями, а мне, под темный плащ, нужна была темная шляпа и обязательно с широкими полями. Где взять такую шляпу я не знал, никто из соседей шляп не носил, да и учителей в шляпах я не видел. Отложил решение этого вопроса до лучших времен. Оставалось самое сложное – шпага. Тут я мог надеяться только на свои руки. Кроме рук нужны были еще материалы и инструмент. Миша Костенецкий подсказал, что в тракторной бригаде стоит моток сравнительно новой проволоки диметром порядка семи миллиметров. Это было то, что нужно. Я съездил туда и напильником отпилил себе прут, длиной порядка метра. Поискал еще какой ни будь кусок нержавейки для эфеса, но ничего не нашел. По крайней мере основа для изготовления шпаги у меня уже была. Я решил делать шпагу не с настоящим плоским клинком, а с круглым, как у рапиры, его все равно в ножнах не будет видно. Оставался инструмент. Кое какой инструмент дома у меня был, но для такой работы его было явно недостаточно. Решил обратиться за помощью к учителю по труду.

С учителем труда я до этого близко не сталкивался. Уроки труда в выпускных классах были несколько другие. На этих уроках мы изучали устройство тракторов. За неимением трактора в школе, практических занятий не было. Лично я практическую сторону вопроса осваивал посещая в поле двух своих школьных товарищей, ныне трактористов, Мишу Костенецкого и Колю Потапенко. Они с удовольствием разрешали мне поработать на тракторе, так как еще летом после окончания седьмого класса я работал в нежинском плодосовхозе прицепщиком, тогда и научился управлять трактором. Тогда мы с трактористом работали на этом тракторе попеременно. Они это знали и никогда в просьбе за них поработать не отказывали. В связи с таким положением, в школьной мастерской я никогда не был.

Нашел учителя труда и попросил его разрешить мне поработать в школьной мастерской, объяснил зачем мне это нужно и попросил никому не раскрывать мой секрет, чтобы никто заранее не узнал, что я готовлю.

– Это будет острый клинок? – поинтересовался учитель.

– Да нет. Круглый тупой клинок по типу рапиры – успокоил я его.

К тому времени у меня в школе, после двух сезонов работы в сельхозтехнике, уже был определенный авторитет. Все учителя знали, что руки у меня растут оттуда, откуда им и положено расти, и что я ничего не испорчу. Учителя труда долго уговаривать не пришлось, он провел меня в мастерские и показал, что и где включается. Мастерские находились не на территории школы, а возле магазинов, в доме, в котором раньше была квартира зубного врача, дяди моих друзей Пети и Вити Осипенко. Вот это была мастерская! Не в пример той, какая была у нас в восьмилетней школе. Я пожалел, что раньше мне не довелось поработать в этой мастерской. Все тиски и инструмент были новыми, им приятно было работать. Кроме этого в мастерской находились сверлильный, и небольшой токарный станок, электрическое точило с двумя кругами, а к нему еще и шлифовальный войлочный круг. Такого богатства я даже не ожидал увидеть, был просто поражен все этим изобилием. Вдобавок я получил еще и то, чего совсем не ожидал – запасные ключи от этой мастерской. Это действительно был подарок судьбы, я ведь думал, что мне придется уговаривать учителя открывать мастерскую каждый раз, когда мне нужно будет в ней поработать.

И я приступил к работе. Прежде всего закрепил заготовленный прутик в шпинделе токарного станка и нарезал резьбу на длину предполагаемой ручки. На токарном станке я научился работать в сельхозтехнике. Я там познакомился с одним токарем, который согласился научить меня работать на токарном станке. Он научил меня только самым элементарным вещам: делать проточку под нужный размер, протачивать конус, нарезать внешнюю и внутреннюю резьбу, отрезать резцом деталь. Но мне и этого было достаточно. Теперь все это пригодилось. Я переставил пруток в шпинделе другим концом, и используя для опоры заднюю бабку, с помощью наждачной шкурки очистил пруток от ржавчины и немного свел его на конус, уменьшив таким образом его диаметр на конце клинка, чтобы было больше похоже на рапиру. Деревянную ручку также решил выточить на станке, для чего заранее припас заготовку из бука. Здесь были определенные сомнения, резцов по дереву у меня не было, а в том, что получится проточить заготовку из дерева резцом по металлу, я не был уверен. Но все получилось. Я сначала проточил цилиндр, а затем аккуратно, плавно уменьшил диаметр к краям. Получилась ручка в виде бочонка, толще по середине, и тоньше по края. Дольше всего я провозился с эфесом, хотя сделал его самым простым, в виде облегающей руку дуги, как в обычной сабле. Поскольку нержавейки не было, сделал его из обычного листового железа, отполировал до блеска на шлифовальном круге и всю шпагу покрыл лаком. Ножны сделал из двух половинок тонкой доски, в которых внутри выбрал паз под клинок шпаги, а потом эти половинки соединил медной проволокой. Ножны также покрыл лаком. За три дня работы получилась замечательная, очень красивая шпага. Я был уверен, что удивлю, если и не всех, то хотя бы Лиду, девушку из нашего класса, с которой я недавно начал встречаться.

Вопрос со шляпой тоже решился, причем неожиданно. Я спросил у Толи Жука, нет ли у его отца такой шляпы, так, на всякий случай, совсем не надеясь на положительный ответ. Но тот ответил, что где-то такая шляпа валялась, и обещал ее поискать, хотя я и не сознался, зачем мне она нужна. Шляпу Толя действительно нашел и принес мне. Я ее отчистил и привел в божеский вид, чтобы не стыдно было одеть не балл.

На балл я явился во всей красе: в хромовых сапогах отца, в плаще и при шляпе, со шпагой на боку. Я действительно многих удивил, но удивить Лиду не получилось, она уехала к родителям и на балу ее не было. Балл проходил в спортивном зале. Все ребята хотели посмотреть мою шпагу и просили вынуть ее из ножен, но я сохранял интригу до первого перерыва в танцах, пока не вышли перекурить на улицу, утверждая, что мушкетеры без надобности шпагу из ножен не вынимают. Во время перекура я ее вынул и позволил всем ее рассмотреть. Шпага произвела впечатление, как я понял, всем понравилась.

На балу присутствовал также Петя из Хомино, выпускник прошлого года. Он был в красивой военной морской форме, на рукаве которой был вышит красный флажок. Учительница химии Нина Павловна спросила Петю, что означает этот флажок. Петя ответил, что такой флажок нашивают отличникам. Когда Нина Павловна ушла, я переспросил, Петю, действительно ли он стал отличником, я его немного знал, и мне в это не очень верилось.

– Да нет, это я чтобы позлить ее. Она на выпускном экзамене не захотела мне ставит отличную оценку по химии. Это у нас училище краснознаменное. – сознался Петя.

После перерыва мы опять танцевали, я рассматривал костюмы других и приходил к замечательному выводу – мой самый удачный и оригинальный, жаль только, что Лида его не увидела. Когда объявили второй перерыв, к нам с Толей подошел Петя Осипенко, высокий, красивый парень со спортивною фигурой, и сказал, что у него есть бутылка вина, и предложил выпить. Петя появился у нас только в десятом классе. Мы с ним когда-то вместе учились в первом классе, но потом я из-за болезни год пропустил, и Петя закончил восемь классов на год раньше меня, после чего родители определили его в техникум в Черновцах, где у него жили родственники, у которых в этом техникуме мыл какой-то блат. Там Петя и учился все это время. Но потом родственники попросили забрать Петю обратно, так как он не учится, а пьянствует и волочится за женщинами. Так Петя и оказался у нас в десятом классе.

Мы пригласили еще трех девушек из нашего класса, и тихонько поднялись на второй этаж в свой класс. Дверь класса сразу закрыли на стул. Петя достал бутылку вина, это было «Гратиешти», самое хорошее вино по нашим деньгам. Я предложил выключить свет, чтобы не привлекать внимания. Так и сделали. Оказалось, что Петя не подумал про рюмки, видно не рассчитывал, что в компании будут и девушки, но девушки тоже согласились пить из бутылки, и проблема была решена. Пили по очереди, по одному глотку, никуда неспеша и тихонько разговаривая. После нескольких глотков настроение у всех заметно улучшилось, языки развязались, и разговор стал погромче. В этот момент кто-то попытался открыть дверь и удивился, что она закрыта. Двери в классы никогда не закрывались. Мы прекратили разговоры и сидели тихо, как мыши. За дверью решили, что ее закрыли в связи с баллом, и пошли дальше. Видно это была такая же группа, как и мы, которая искала себе пристанище. В классе мы за разговорами и выпивкой провели минут двадцать, после чего опять спустились танцевать. Пустую бутылку забрали с собой и выбросили в урну на входе в школу. И опять танцевали до упаду.

Домой начали собираться после двенадцати. И только теперь я понял, как же мне повезло, что Лида уехала к родителям, в противном случае мне нужно было бы провожать ее домой, и я бы добрался домой не раньше трех часов. А тащиться в этом маскарадном костюме на другой конец села, в чужих сапогах, рискуя в кровь растереть ноги, было бы полным безумием.

Петя пошел провожать домой Соню, а мы небольшой группой в составе меня, Толи Жука, Нади Коваленко и Тони Замлелы, ученицы одиннадцатого класса, которая очень нравилась Толе, двинулись домой. Толя никак не решался объясниться с Тоней. Кроме всего прочего, его смущало то обстоятельство, что Тоня жила на той же улице, что и он, но немного дальше, и, чтобы проводить ее домой, нужно проходить мимо своего дома, а его мать может это увидеть и спросить куда он ходит. В общем проблема была жуткая, почти не разрешимая. А Надя жила дальше всех, возле самого бора. Но сейчас нам было весело, мы шли и всю дорогу пели песни, вернее пела Надя, а мы подпевали. Так дошли до церкви, дальше они шли прямо, а мне нужно было сворачивать направо, через мост, но мне не хотелось идти одному, и я пошел дальше вместе с ними. И снова пели песни. Дошли до конторы колхоза «Заря коммунизма», дальше мне с ними было уже совсем не по пути. Им нужно было идти налево, а мне как раз в противоположную сторону, направо. Немного постояли на развилке, попрощались и разошлись. Я был доволен как никогда, вечер удался.

Обман

Я не знал, чем себя занять в эти выходные. Школьные домашние задания я давно сделал. Выполнил и задание отца по прополке грядок в огороде. Была прекрасная майская погода, светило яркое солнышко, но жарко еще не было. В саду пели птички, состязаясь в красоте пения друг с другом. Все было прекрасно, но почему-то было немного грустно. Вечером можно было сходить в кино, но одному идти не хотелось. Предлагал Лиде сходить в кино, но она сказала, что уезжает на выходные к родителям и вернется только вечером в воскресенье. Можно было продолжить делать раму для недавно нарисованной картины, но сегодня не хотелось. Попытался читать книгу, но и чтение не шло, стало еще больше грустно.

Лида появилась в нашем классе примерно год назад, в середине учебы в девятом классе. Родители оставили ее жить в Вертиевке у бабушки, где жили они сами я не знаю, но от них она возвращалась черниговским поездом. Сначала я не обращал на нее никакого внимания. С самого начала учебы в девятом классе мне очень нравилась девушка Оля, на мой взгляд самая красивая в нашем классе. Но я ей не нравился, поскольку в красавцы не вышел. Набравшись смелости, я предложил ей свою дружбу, но она отказалась со мной встречаться. В десятый класс она не пришла, говорили, что вышла замуж.

Я немного погрустил и успокоился. Занялся изготовлением прибора для оценки знаний по химии, который попросила меня сделать учительница химии Нина Павловна. Она такой прибор где-то видела, и даже электрическую схему для него достала, но оказалось, что это лишь схема блока питания. Схему прибора пришлось разрабатывать самостоятельно. Все делал из подручных материалов, покупалось только то, что нельзя было сделать самому. Так вместо нескольких десятков индикаторных лампочек, я использовал пластмассовые пробки от бутылок, за которыми в самодельных патронах из жести крепил электрические лампочки. Все эти индикаторы и тумблеры, расположенные на лицевых панелях, нужно было красиво подписать, но с моим ужасным почерком сделать это было невозможно. В помощь мне дали Лиду.

Мы часто оставались в школе после уроков и вместе делали этот прибор. Лида оказалась интересным собеседником, мы много разговаривали на самые разные темы и постепенно стали друзьями, хотя влюбленным в нее как в Олю я не был. Как-то я пригласил ее сходить к кино, она согласилась. Потом стали ходить в кино вдвоем постоянно. После кино я провожал ее домой, на другой конец села. Днем она просила к ней не приезжать, чтобы не нервировать бабушку. За ней пытался ухаживать Ваня из одиннадцатого класса, но видя, что мы в кино ходим всегда вместе, вскоре отстал.

О любви мы никогда не говорили, чисто «пионерские» отношения. Я навещал ее в нежинской больнице, где она как-то лежала. Потом я попал в эту же больницу, перед поступлением в военное училище мне удаляли гланды. Ждал, когда она приедет меня навестить, но она не приехала и моим здоровьем не интересовалась. Было немного обидно, но потом прошло.

И вот теперь, в выходные, без нее было грустно, ничего не хотелось делать. И тут пришла мысль, что я ведь могу встретить ее с поезда, хотя никогда раньше этого не делал. Эта мысль меня как-то сразу успокоила, и я взялся за изготовление рамы к картине. Настроение опять было нормальное.

На следующий день я поехал ее встречать на железнодорожную станцию. Вечерних поездов с Чернигова было два, я поехал к первому, так как не знал, каким она приезжает. С первого поезда ее не было, а до второго было еще два часа. Тут возникла еще одна прекрасная мысль, подарить ей при встрече цветы. В мае месяце в лесу полно ландышей. И я поехал в лес за ландышами. В лесу красота была необыкновенная, повсюду поляны цветущих ландышей и изумительное пение птиц. В отличие от нашего сада, здесь пели еще и соловьи. Какие трели они наперебой выводили, подумал, что хорошо бы сюда привезти Лиду, чтобы увидела и услышала всю эту красоту. Уезжать оттуда не хотелось, но нужно было встречать следующий поезд, я нарвал букетик ландышей, красиво обставил его темно-зелеными листьями ландыша, и получился прекрасный букетик, который не стыдно было подарить девушке. В приподнятом настроении поехал на станцию.

Лиды не было и во втором поезде. Настроение резко упало. Уехал домой и ландыши подарил маме. Она очень удивилась, с какого перепуга я в лесу оказался. Сказал, что захотелось пение птиц послушать. На следующий день мне уже с утра рассказали, что Лида вчера ходила в кино с Васей, огромным детиной из одиннадцатого класса. Сказал Лиде, что ездил ее встречать с поезда, но толковых объяснений ее поведения не услышал. Я понял, что с этой поездкой она меня обманула, и, несмотря на то, что за время наших встреч мы всего один раз целовались, я посчитал это предательством. В следующее воскресенье после кино я последний раз проводил Лиду домой, пожелал всего наилучшего с Васей, попрощался, и мы перестали встречаться.

Выбор профессии

Как-то я смотрел художественный фильм, а котором простой инженер в своей квартире все автоматизировал, от заваривания утреннего кофе, до автоматической печати на доработанной пишущей машинке. Особенно мне понравилась идея с пишущей машинкой, которая сама печатала текст под диктовку его в микрофон. Было понятно, что это фантастика, но я загорелся этой идеей: разработать такую пишущую машинку. Решил поступать в Харьковский политехнический институт на факультет автоматики и телемеханики, чтобы получить нужные знания и в будущем осуществить свою мечту.

В десятом классе всех ребят вызвали в военкомат и поставили на военный учет. Предложили подумать о поступлении в военные училища. Меня это мало интересовало, так как я уже определился с будущей специальностью. Капитан, который проводил с нами беседу, предлагал подумать и о родителях, которым возможно будет трудно содержать студента, который будет пять лет учиться в институте, особенно если семья многодетная. А в военном училище, пять лет на всем готовом, какая будет помощь родителям. С этой точки зрения о своем будущем я почему-то еще не думал. А ведь он прав. Через год после меня будет заканчивать школу сестра Алла, ей тоже нужно будет куда-то поступать, и тогда учебу нас двоих родители точно не потянут. Алле нужно будет на что-то жить во время учебы, бесплатно не получится. Действительно, нужно было думать не только о себе, но и о родителях. Придется поступать в военное училище.

Но если уж поступать в военное училище, то конечно-же в летное, в Чернигове как раз было летное училище, близко и хорошо, можно будет часто домой ездить. Первая же медицинская комиссия показала, что в летное училище я не прохожу по здоровью, более того, я не прохожу ни в какое училище, пока не удалю гланды. Пришлось удалять гланды.

Необходимые для операции анализы я сдал в больнице в Вертиевке. Все анализы были в норме, за исключением анализа на свертываемость крови. Свертываемость была плохой, но лаборантка решила, что сойдет и так, и написала, что он в норме. На операцию мы поехали вместе с Ниной, ученицей одиннадцатого класса, которой предстояла такая же операция. Операцию нам сделали в один день, сначала ей, потом мне. Позже я слышал, что для военных медиков удаление гланд, это самая сложная операция, потому, что в армии все делается через задницу. Оказалось, что не только для военных, но и для гражданских. Мне сделали уколы в гланды, скальпелем сделали надрез вокруг гланд, а затем петлей вырвали гланды. У Нины было все нормально, а у меня, как потом оказалось, когда работали скальпелем, что-то повредили. Я чувствовал, что у меня в горле кровит, и чтобы не испачкать постель, я кровь проглатывал, чем делал только хуже. От накопившейся в желудке крови ночью меня стошнило и постель была безнадежно испорчена. Врачи ужаснулись, увидев сколько крови скопилось у меня в желудке, кровь не сворачивалась. Врачи ругались, какой идиот делал мне анализ на свертываемость крови, срочно вызвали из дома хирурга, сделали укол хлористого кальция, чтобы остановить кровотечение, после которого было очень жарко, все тело было как в огне. Переполох был жуткий, хирург всю ночь просидел в больнице, боясь оставить меня без присмотра. На следующий день все нормализовалось, но рана заживала плохо. В больнице я пролежал на неделю больше, чем Нина, а после выписки я еще полгода не мог пить воду с колонок, из которых брали воду, наклонив голову и хватая ртом воду прямо из струи, как мы обычно делали. При такой процедуре вода у меня сразу вытекала через нос. Нырять в воду я тоже больше не мог, так как через нос набиралась вода. Это очень сильно сказывалось при сдаче нормативов по плаванию, где нужно было нырять в воду с тумбы. Чтобы не захлебнуться, мне приходилось прыгать в воду вниз ногами, а потом догонять уплывших далеко вперед соперников.

Несмотря на все огрехи операции, поступать в военное училище я теперь мог. Поскольку в летное я не годился, решил поступать в Харьковское летно-техническое училище, но военком меня разубедил, объяснив, что с моими оценками нужно поступать в высшее училище, а не в среднее, иначе я зря потеряю три года, а потом все равно придется поступать в высшее. Он порекомендовал мне поступать в Харьковское высшее командно-инженерное училище. Я рассказал ему про свою мечту и спросил, есть ли в этом училище что-то похожее на факультет автоматики и телемеханики.

– Есть. – сказал он, – это пятый факультет, факультет радиоэлектроники.

На этот факультет я и решил поступать.

На медицинской комиссии в Нежине желающих поступать в различные училища набралось двадцать шесть человек. Предварительный отбор прошли восемь человек, в том числе и я. В составе этих восьми человек я и поехал на областную медицинскую комиссию в Чернигов. В поезде по дороге разговорились. Ребята оказались очень деловыми, многие уже что-то умели делать из того, что нужно будет в армии, один даже самостоятельно собрал себе карманный радиоприемник. Один я ничего такого не умел, ну был неплохим столяром, да картины умел рисовать, но ведь все это не для армии. Изготовил правда для школы прибор для оценки знаний по неорганической химии, для которого самостоятельно разработал принципиальную электрическую схему, но это все не то. Как сделать радиоприемник я точно не знал, и был этим очень огорчен. Областную медицинскую комиссию прошли только двое, я и Валера Печенкин из Нежина, причем оба поступали в ХВКИУ. Валера был старше меня, он уже закончил два курса института, но потом решил стать военным, как и его отец. Валера держался с видом бывалого человека, который все это уже проходил и все знает, он даже сочувствовал мне, так как моих знаний, полученных в сельской школе, для поступления в такое училище может не хватить. Он узнавал, там будет большой конкурс.

С Валеркой мы и поехали в Харьков, поступать в ХВКИУ, я на пятый факультет, а он на второй. Нас разместили в палатках на загородной базе училища в Сокольниках. В каждой палатке на двуярусных койках жили по 10 человек. Палатки не отапливались, поэтому ночью было холодновато. Среди поступающих выделялся Мусахранов, самовлюбленный молодой человек, который поступал уже второй раз, поэтому, в отличие от нас, все знал, и с упоением рассказывал, как ловко он отвечал на вопросы на экзаменах, и как обхитрил преподавателей. С его рассказов всем сразу становилось понятно, что он намного «умнее» преподавателей, которые его будут обучать, непонятно только было, зачем он в таком случае поступает.

Мы с Валеркой успешно сдали вступительные экзамены, я на все четверки, набрав 16 баллов, правда на устной математике чуть было не получил тройку, так как не мог понять вопрос, задаваемый преподавателем на русском языке, пока этот вопрос не перевели мне на украинский, а Валерка – на все тройки, набрав 12 баллов. На нашем факультете проходными были 14 баллов, поэтому я прошел с запасом, а вот Валерка не прошел, какой проходной балл был у них, я не знаю. Валерка со своими оценками уехал в Рижское училище, где его оценок хватило для поступления. Больше мы с ним не виделись.

С нашей палатки поступили в училище еще два человека: Володя Балашов и Сережка Ларин. Сережка закончил школу с золотой медалью, поэтому сочинение не писал, за него ему автоматически поставили отличную оценку, остальные экзамены сдал на тройки, в результате чего получил необходимые для прохождения 14 баллов. С Сережкой мы подружились. На курс набрали 120 человек, как оказалось, конкурс был небольшой, всего четыре человека на место.

Мой одноклассник и друг Толя Жук в этом году поступал в мореходку, но провалился. На следующий год он по моему совету поступал в наше училище, но ему, как и Валерке, не хватило проходных баллов, и он тоже уехал в Рижское училище, в которое его и приняли.

Несмотря на то, что в дальнейшем осуществить свою мечту мне так и не удалось, вместо меня это сделали другие, о сделанном выборе профессии я никогда не пожалел.

Кременчугское море

Я никогда не был на море, видел его только в кинофильмах. Съездить на море конечно очень хотелось, но такая поездка мне была не по средствам. Учился я на первом курсе военного училища и получал денежное содержание в размере шести рублей рублей и восьмидесяти копеек в месяц, да родители еще присылали по десять рублей в месяц, все, что они могли себе позволить из маминой зарплаты учительницы в шестьдесят рублей. Из получаемых денег мне удалось отложить пятьдесят рублей на поездку домой на зимние каникулы, но для моря этого было явно недостаточно. Примерно столько же я сэкономил и для летнего отпуска, а поскольку проезд домой во время летнего отпуска у меня был бесплатный, то появлялось немного свободных денег, и я решил воспользоваться приглашением дяди Миши, брата отца, приехать к нему в гости в поселок Святиловка, расположенный на самом берегу Кременчугского водохранилища. Дядя Миша говорил, что это настоящее море, будучи экскаваторщиком, он сам его копал. Приезжая в гости к нам в Вертиевку, он привозил в подарок огромных рыб, и мне очень хотелось половить рыбу в этом море, может и не такую большую, но хотя бы какую, какая клюнет.

В этом году в наше училище поступал мой друг и одноклассник Толя Жук. В прошлом году он поступал в мореходку, но завалил какой-то экзамен, и вот теперь поступал к нам. Чтобы самому себя стимулировать, дал себе зарок: не покупать себе сгущенное молоко, которое очень любил, до тех пор, пока не поступит. Но покушать сгущенку здесь ему было не суждено. Все экзамены он стал успешно, на этот раз ничего не завалил, но проходных баллов не набрал. Приехав в очередной раз на нашу базу в Сокольники, где в палатках жили абитуриенты, и узнав от Толи, что он не набрал нужное количество балов для поступления, я решил поговорить с их начальником курса, капитаном Стасевым, моим бывшим курсовым офицером, чтобы он взял Толю к себе на курс, обещая, что Толя будет прилежным учеником.

– Если он будет таким как ты, то я попробую его оставить, – сказал Стасев, – но ничего не обещаю, он не добрал целых два балла, а там полно таких, кому одного балла не хватило. Мандатная комиссия со мной может не согласиться.

Я обещал, что Толя будет и учиться хорошо, и с дисциплиной проблем не будет, но оставить Толю в училище не удалось, ему предложили написать заявление на поступление в Рижское училище, где, как всегда, был недобор, и он уехал в Ригу.

Сдав летнюю сессию я уехал в заслуженный отпуск домой. В Нежин я приехал ночью, и до утра просидел в вокзале, а первым автобусом я ехал с Нежина в Вертиевку. Уже рассвело, но солнце еще не поднялось, стояла приятная летняя прохлада. Выехали за город, начинались до боли знакомые места, вот и сады плодосовхоза, где я раньше работал, деревья стояли буквально усыпанные яблоками, отличный урожай в этом году. В груди что-то сжалось, до боли, потом сердце начало учащенно биться, радость от вида родных мест заполняла все тело, до самых кончиков пальцев. Это чувство мне уже было знакомо, впервые я испытал нечто подобное, когда приезжал на зимние каникулы, но тогда это чувство было еще более сильным, тогда у меня даже слезы на глаза навернулись. Вот и Прорабство, остановка на краю села, на трассе Москва-Киев, слева село Бобрик, откуда в нашем классе было много учеников, направо Борзна и Комаровка. В больнице в Комаровке когда-то лежал Талик, и мы с Аллой по очереди ездили его навещать. В лесах вдоль этой трассы было очень много белых грибов, мы видели, как их везли в автобусах огромными корзинами, но нам тогда было не до грибов. Воспоминания, воспоминания и воспоминания при виде родных мест, сердце опять защемило, радость переполняла душу. Я дома.

Поговорил с родителями о поездке к дяде Мише, они не возражали, только сказали, что так не делается, нужно было сначала написать письмо, и предупредить о своем приезде, но сейчас писать уже поздно, письмо дойти не успеет. Меня правда это не пугало, о том, что я могу оказаться, как говориться, не ко двору, в то время я еще не думал. Побыв недельку дома, я взял билет на поезд до Кременчуга и поехал. В Кременчуг я приехал утром, быстро нашел автовокзал, который находился недалеко от железнодорожного вокзала, сел в автобус до Святиловки, и поехали. Ехать оказалось довольно далеко, за окном ничего примечательного не было, небольшие поселки, в подавляющем большинстве состоящие из домов барачного типа, глаз не радовали, но возле некоторых домов низками висела вялившаяся рыба. Это придавало надежды, что и мне удастся что ни будь поймать. В Градижске, где была длительная остановка, увидел море, это действительно было море, а не водохранилище, противоположного берега вообще не было видно, зрелище дух захватывало, такого водного простора я еще никогда не видел. Сразу захотелось забросить удочку и порыбачить, ветра практически не было, и поверхность воды представляла практически ровную, бесконечную гладь. Вспомнились слова Н.В. Гоголя: «Чуден Днепр при тихой погоде», и «Редкая птица долетит до середины Днепра». Все было точно по Гоголю. Поехали дальше, вдоль дороги появились посадки абрикос, в которых деревья были буквально усыпаны плодами, земля под деревьями была толстым слоем усыпана абрикосами, было такое ощущение, что их здесь никто на собирает, и никому они не нужны. Я спросил у пассажиров автобуса, почему абрикосы никто не собирает.

– Это не абрикосы, это жердель, – ответили мне, – дикий абрикос, настоящий абрикос намного вкуснее, поэтому эти никто и не собирает, настоящих вокруг полно.

Перед обедом приехали в Святиловку. Поспрашивал у местных жителей как найти нужный дом, и мне показали, в каком направлении нужно идти. Оказалось, что дядю Мишу здесь все знают, так как он работал бригадиром экскаваторщиков, предупредили, что дома его сейчас нет. Дом я нашел быстро, это был типовой барак на два входа, возле дома, между двумя абрикосами, висело несколько низок вялившейся рыбы, ограды никакой не было, но недалеко от развешанной рыбы была деревянная, врытая в землю скамейка на двух столбиках. На каком входе живет дядя Миша я не знал, поэтому постучался в ближний от дороги. На стук никто не ответил, я дернул дверь, она оказалась не запертой и открылась. Я заглянул внутрь и позвал хозяев, но мне никто не ответил, дверь была не заперта, но дома никого не было. Такая же картина была и на другом входе. Я сел на скамейку, перекусил остатками имевшихся у меня колбасы и хлеба, для полного счастья заел все абрикосами, которых под деревьями было великое множество, и стал ждать хозяев. Дядя Миша приехал с работы после восемнадцати, а тетя Галя, его жена, пришла еще позже, так как заходила в садик за сыном Володей. Моему приезду они обрадовались, накрыли праздничный стол и позвали в гости соседей. За ужином я спросил, почему они двери на замок не закрывают. Они очень удивились моему вопросу, сказали, что у них никто на закрывает, так как у них не воруют. Потом все-таки вспомнили, что воровство было, лет пять назад у кого-то украли вялившуюся рыбу, но других случаев воровства припомнить не могли. Я им позавидовал, в Вертиевке такое было невозможно, у нас даже сарай и погреб на ночь закрывали, так как могли и соления в банках утащить, и кроликов унести. После ужина смотрели футбол, это был тот счастливый для Динамо-Киев 1968 год, когда они стали чемпионами СССР, тогда, наверное, все население Украины стало болельщиками и все вечера проводило перед телевизором за просмотром футбольных матчей, мы тоже не были исключением.

На следующий день хозяева пошли на работу, а мы с Володей на рыбалку. Удочки у меня с собой были, удилище, палка из орешника, у дяди Миши нашлось, червей по дороге накопали, взяли пакет под рыбу, и двинулись к морю. Море уже не было таким спокойным, как вчера, с моря дул сильный ветер и гнал к берегу волну, высотой порядка тридцати сантиметров. Стоило больших усилий забросить против ветра мою удочку с перьевым поплавком, а на такой волне этот поплавок периодически уходил под воду, у меня были большие сомнения, что я смогу при этом разглядеть поклевку. Но надеясь на авось, мы с Володей час на берегу просидели, клевать никто и не собирался. По пути к берегу я видел каскад каких-то прямоугольных прудиков, метров по двадцать в ширину, и порядка пятидесяти метров в длину, которые располагались в низине, и на которых такой большой волны не было. Я решил попробовать ловить там, но минут через десять к нам подошел мужик и сказал, что здесь ловить рыбу запрещено, на этом наша рыбалка и закончилась. Все последующие дни ветер не утихал, и ловить рыбу в море на мои удочки было невозможно. Дядя Миша предложил мне поучиться ездить на своем мотоцикле с коляской, на что я с радостью и согласился. Два дня мотоцикл был в моем распоряжении, я его более-менее освоил, по крайней мере он у меня перестал глохнуть в самых неподходящих местах, как делал это в первый день. Ну а дальше пора было и честь знать, собрался ехать домой. Как любителю пива, дядя Миша приготовил мне в подарок десяток вяленных рыбин, которые в живом виде весили не меньше двух килограмм, и еще низку мелких карасиков, с ладошку величиной, в общем весь мой чемодан был забит вяленной рыбой. Домой я добрался почти без приключений, не считая того, что мой поезд почему-то в Нежине не останавливался. Это было для меня неожиданностью, я думал, что в Нежине все поезда останавливаются, все-таки узловая станция, но нет, пришлось выходить в Бахмаче, и до Нежина уже добираться электричкой.

Дома меня уже ждал Толя Жук, который поступил в Рижское училище, и теперь приехал на десять дней домой. Чтобы отметить его поступление, мы велосипедами поехали в закусочную, чтобы попить пива. Я взял с собой низку мелких карасиков. Мы заняли свободный столик, купли по две бутылки пива, и начали праздновать, Толя рассказывал, как его встретили в Риге. В закусочной появились мои знакомые из Сельхозтехники, где я два сезона работал плотником до поступления в училище, интересовались как у меня дела и спрашивали, можно ли взять рыбки, низка которой лежала у меня на столе. Я, естественно, разрешил, а они в благодарность купили нам еще пива. Рыбу у меня всю разобрали, а на нашем столике я насчитал двенадцать бутылок пива, которые мы с Толей и выпили. Подозреваю, что я выпил гораздо больше Толи. Туалета возле закусочной не было, он был только возле автобусной остановки, поэтому нужно было срочно ехать в туалет, чтобы какой-либо аварии не произошло, ввиду непомерного количества выпитого пива. Толя купил еще для отца пятилитровую банку пива из-под болгарских огурцов, и мы поехали в туалет. Я был уже на пределе, поэтому в туалет побежал первым, потом пошел Толя, а меня попросил подкачать колесо на его велосипеде, которое спустило. Я прикрутил насос и начал качать это колесо, когда он вернулся, я его уже накачал, но он сказал, что маловато будет. Я снова прикрутил насос, и сделал несколько качков, пока Толя ходил смотреть расписание автобусов. Неожиданно раздался взрыв, это лопнуло колесо, которое я накачивал, подошедший Толя обнаружил, что я качал заднее колесо, вместо спущенного переднего, и пробовал он перед этим накачку переднего колеса, а не заднего, которое я качал. По пьяни мы друг друга не поняли. Теперь ехать на велосипеде Толя не мог, и мы пошли домой пешком. Но оказалось, что идти пешком я не могу, меня жутко водило из стороны в сторону, велосипед меня не слушался и все время норовил упасть и потянуть меня за собой. Не хватало еще на глазах у всего честного народа в пыли поваляться. Я оставил Толю одного добираться домой пешком, а сам сел на велосипед и поехал домой, ехать я мог нормально, достаточно ровно, по-моему, даже не заметно было, насколько я пьян. Дома я лег на раскладушку, стоящую в саду, и проспал до вечера. Вечером меня разбудил Толя, с которым мы собирались идти в кино. Толя был как огурчик, а у меня голова жутко раскалывалась, ни о каком кино и речи на могло быть, видно я все-таки намного больше Толи выпил, поэтому в кино Толя пошел один. Подвели меня эти карасики.

С собой в училище после отпуска я взял четыре больших рыбины, надеясь, что на весь предстоящий семестр мне их хватит, чтобы иногда в увольнении попить пива. После отпуска весь курс уехал в полевой лагерь в Померки, приобретать общевойсковые навыки, а меня и еще пять или шесть человек, в том числе Олега Быцюка и Виктора Овчарова, оставили жить в казарме, чтобы мы делали там ремонт. У меня было индивидуальное задание, изготовить специальные открытые шкафы, для хранения шинелей, головных уборов и противогазов, по два шкафа на каждое отделение, итого восемь шкафов я должен был изготовить. Старшина Мартынов предупредил меня об этом еще до отпуска, поэтому я привез с собой небольшой острый топорик. Остальные занимались побелкой и покраской. Виктор Овчаров, невысокий парень, примерно моего роста, но очень сильный, долбил шлямбуром дырки, чтобы поставить в них пробки и потом повесить описи имущества в рамках. Молоток ему дали маленький, и дело двигалось очень медленно, что его явно не устраивало, и для ускорения работы он попросил у меня топорик. С топориком дело пошло у него гораздо быстрее, но в обушке моего топора он сделал большую вмятину, силы то было немерено. С последней дыркой он вообще перестарался, ударил по шлямбуру настолько сильно, что с обратной стороны стены вывалился кусок штукатурки вместе с кирпичами, образовав большущую дырку, диаметром с полметра. Старшина пришел в ужас, и обещал объявить Виктору еще пять нарядов, если он все это не заделает. А пять нарядов у Виктора уже были. Мы с ним как-то ходили в кино, в кинотеатр «Украина», на поздний сеанс. Мы рассчитывали вовремя вернуться в казарму, но неожиданно перед кинофильмом показали несколько «фитилей», и окончание фильма затягивалось. Виктор предложил мне не дожидаться окончания и срочно бежать в казарму, чтобы успеть на вечернюю поверку. Но мы сидели в середине зала, и мне не хотелось вылезать оттуда до окончания сеанса, чтобы не мешать людям смотреть фильм, поэтому я отказался. Виктор немножко подергался в нерешительности, потом, все-таки, начал пробираться на выход, выслушивая в свой адрес кучу оскорблений, и побежал в казарму. Он опоздал с увольнения на две минуты, за что и получил от начальника курса пять нарядов вне очереди. Я досидел до окончания фильма, и опоздал с увольнения на полчаса. На вопрос начальника курса почему я опоздал, объяснил, что сеанс неожиданно затянулся, а выходить посредине сеанса было неудобно, так как сидел на середине ряда, и при выходе я бы всем мешал смотреть фильм. Как ни странно, мне Александр Васильевич сказал, чтобы на последний сеанс я больше не ходил, но никакого наказания не последовало. Меня это очень удивило, за опоздание на две минуты Виктор получил пять нарядов, а меня за опоздание на полчаса вообще не наказали. Позже старшина Мартынов растолковал мне этот парадокс, опоздание на две минуты – это чистейшее разгильдяйство, а в моем опоздании была уважительная причина, я думал не о себе, а о людях, которым буду мешать.

До вечера с нами был старшина, который и руководил всеми работами, а потом мы оставались одни, закрывали казарму на ключ, смотрели телевизор и ложились спать. Как-то я рассказал ребятам, что ездил на Кременчугское море и привез оттуда вяленную рыбу, они предложили ее погрызть, но я сказал, что рыба без пива – это браконьерство. Олег Быцюк предложил сбегать за пивом. В то время недалеко от казармы находился пивной киоск, Олег притащил две трех литровые банки пива, и несколько стаканов. Я принес две большие вяленные рыбины, и мы с удовольствием после рабочего дня попили холодненького пивка с рыбкой. Мне как-то и в голову не приходило, что это я организовал в казарме пьянку. Но у нас все обошлось хорошо, а вот в полевом лагере у наших ребят были крупные неприятности. Охрана лагеря задержала трех наших ребят, которые несли в лагерь сумку со спиртным: шесть бутылок водки, и бутылку вина. Как объяснял Сережа Куцин, который был среди этих троих, вино он взял для себя, так как водку он не пьет. Этих ребят чуть было не отчислили. Только после этого я осознал, что с пивом в казарме мы рисковали не меньше. Двух оставшихся рыбин мне вполне хватило для пива до конца семестра. С пивом я не злоупотреблял, выпивал одну кружку в начале увольнения, получал от этого удовольствие, и спокойно дальше гулял, к концу увольнения от выпитого пива не оставалось и следа.

Сорок пять лет выпуска из училища мы собрались отметить в Харькове. На встрече присутствовал и наш бывший курсовой офицер Ильин, уже старенький, но еще довольно шустрый. Начальника курса Гетманенко и курсового офицера Стасева уже не было в живых. Наш однокашник Витя Посохов, ныне помощник мэра Харькова, Кернеса, а по совместительству и его зять, организовал нам посещение главного учебного корпуса училища, ныне училища имени И.Н. Кожедуба, и казармы, где мы когда-то жили. В казарме мало-что изменилось, но больше всего я удивился, когда увидел там два шкафа для шинелей. Это были именно те шкафы, которые я изготовил 48 лет назад, два из восьми изготовленных тогда шкафов сохранились и служили до сих пор.

Ленинград

После окончания второго курса мы с Толей Винокуровым решили съездить на экскурсию в Ленинград, где мы с ним еще ни разу не были. Я правда и в Москве ни разу не был, в отличие от Толи, который срочную службу служил в Электростали, и в Москве иногда бывал. Поэтому пару дней решили побыть сначала в Москве, тем более, что наш товарищ, Володя Иванов, предложил нам эти пару дней пожить у него, на что мы с благодарностью и согласились. Но нужно было не просто съездить, хотелось, чтобы и память об этой поездке осталась, а для этого нужен был фотоаппарат.

Достать фотоаппарат, задача была не из простых, но казалась мне выполнимой, так как под Харьковом жили два моих двоюродных дяди: Моруга Петр Емельянович, работал директором школы в поселке Покотиловка, и Моруга Николай Емельянович, работал учителем в селе Сороковка. Обоим я нанес визит вежливости еще при поступлении в училище. Но село Сороковка оказалось очень далеко от Харькова, добрался я туда только после обеда, познакомились, покормили меня обедом и отправили обратно с соседом на мотоцикле, так как автобусов обратно больше не было. Еле успел вернуться к вечерней проверке, поэтому больше туда не ездил. К Петру Емельяновичу было порядка сорока минут езды на электричке, поэтому к нему я уже несколько раз ездил. Его жена, Валентина Николаевна, постоянно расспрашивала меня о родственниках, о которых я почти ничего не знал, а также о Пете Соловьеве, моем однокашнике, и ее соседе. Оказывается, это благодаря ей Петя поступил в училище. Она ездила на прием к начальнику училища, и упросила его взять Петю, который не добрал два балла для поступления. Но сначала я ничего этого не знал, и на ее вопрос как там Петя Соловьев, сказал, что разгильдяй, но не типичный, так как ест стаканы. А Петя действительно был оригинальным парнем, он устраивал в казарме представления. С желающих посмотреть собирал всего по 20 копеек, и на глазах у всех съедал граненный стакан, все кроме донышка. Откусывал кусок стакана, тщательно разжевывал стекло и с удовольствием проглатывал. Потом еще кусок, потом еще, и так до тех пор, пока в руках у него не оставалось только донышко. Свой гонорар Петя отрабатывал честно, с улыбкой на лице, под взглядами изумленной публики.

Так вот у Петра Емельяновича я и собирался выпросить фотоаппарат. А фотоаппарат у него я видел прекрасный, «Киев-4А», зеркальный, о таком можно было только мечтать. А я действительно мечтал купить себе такой фотоаппарат, жаль только денег на него у меня не было. В выходные я съездил в Покотиловку и попросил у Петра Емельяновича фотоаппарат, для поездки в Ленинград, обещая вернуть его в целости и сохранности. Петр Емельянович, с мастерством прирожденного педагога рассказывал мне какие в нем маленькие детальки и как с ним нужно нежно обращаться, чтобы не сломать. Я внимательно его слушал, думая, что это своеобразный инструктаж перед вручением мне такого ценного фотоаппарата. Через час оказалось, что это обоснование отказа.

Достать фотоаппарат в Харькове мне не удалось. Подошла летняя сессия и нужно было готовиться к экзаменам. Летнюю сессию сдавать гораздо легче, чем зимнюю, так как в летнюю можно готовиться к экзаменам на природе, а не в душном классе для самоподготовки, где галдеж никогда не прекращается и невозможно сосредоточиться на изучаемом материале. Летом к экзаменам мы с Толей в основном готовились в парке «Пионер», расположенном напротив нашей казармы. Находили свободную скамейку, садились на ней, раскладывали конспекты и учебники, так, чтобы больше никто не смог сесть, и готовились. Разрешение на занятие в парке Толя получал у начальника курса, как бывший старшина курса он был у начальников в авторитете. Готовиться вдвоем гораздо лучше, чем одному, всегда можно проконсультироваться, один вопрос лучше Толя знает, другой я, так общими усилиями и осваивали материал. Сессию сдали нормально, Толя все на «отлично», а я с одной четверкой.

Получив проездные документы мы втроем и поехали в Москву. Володя жил не в самой Москве, а под Москвой, если мне не изменяет память, платформа Сходня, где-то недалеко от аэропорта Шереметьево, куда мы и приехали электричкой. У Володиных родителей был добротный дом в частном секторе, с большим садом. Володины родители оказались простыми и очень гостеприимными людьми. Миф, который ходил в училище, о том, что они какие-то высокопоставленные чиновники, не подтвердился. Но миф родился не на пустом месте, Володя был единственным человеком на курсе, который ездил домой абсолютно на все праздники, даже если они длились всего два дня, даже ребята, отцы которых служили в Генеральном штабе домой так часто не ездили. Наверно у Володи был очень влиятельный родственник, или кто-то, находящийся возле влиятельного чиновника. Но перед каждым праздником кто-то звонил начальнику училища и просил отпустить Володю Иванова домой, и этот «кто-то» был настолько влиятельным, что ни первый, ни второй начальники училища не могли ему отказать.

На соседнем с Володиным домом участке стоял старый, почерневший от времени деревянный дом, на котором еще кое где сохранились элементы старинной резьбы по дереву. По сохранившимся, когда-то чудесным украшениям было видно, что это был добротный и очень красивый дом. Сад вокруг него вообще был огромный. На мой вопрос, что это за дом, Володя ответил, что в нем живет одинокая старая графиня, еще более старая, чем сам дом. Володя ее явно недолюбливал, говорил, что она очень вредная и злая. Но мы ее не видели. Володя притащил в сад воздушное ружье, и мы по очереди упражнялись в меткости стрельбы.

На следующий день Володя согласился показать нам Москву и предоставил в наше распоряжение на два дня свой фотоаппарат. Мы с Толей переоделись в гражданскую одежду, одели вошедшие тогда в моду красные носки. Володя, глядя на нас, тоже надел модные красные носки, но его мать его прикид не оценила.

– Ты чего так вырядился? – спросила она его. С ребятами понятно, им больше одеть нечего, но ты то куда в таком виде?

В чем-то она действительно была права, из гражданской одежды у нас с Толей были только брюки, рубашка, свитер и туфли, все в одном экземпляре. Но вот носков у нас было по две пары, были еще и ярко-желтого цвета. Но в молодежной моде она похоже не разбиралась, и заставила Володю надеть обычные серые носки. Нам оставалось Володе только посочувствовать. С Володей мы побывали на Красной площади и на ВДНХ, посетили павильоны космоса, пчеловодства, и даже свиноводства. Нам все нравилось. Потом посетили панорамное кино. Такого я еще никогда не видел. Большой круглый зал, и везде вокруг тебя идет кино. Но не это самое интересное. Когда показывают, что по дороге едет автомашина, то кажется, будто ты сидишь в этой автомашине, хотя на самом деле ты стоишь в этом зале, сидячих мест там не было. А вот когда автомашина резко тормозит, то все находящиеся в зале наклоняются вперед, как будто на них действительно действует сила инерции при торможении. Этот феномен я до сих пор не могу объяснить. Ведь на самом деле никакой инерции нет, а почему люди наклоняются и чуть на падают при торможении машины – загадка. Посетили еще смотровую площадку возле Московского университета. До чего же величественное здание, просто дух захватывает. Везде полно негров, но они нас не впечатлили, у нас в Харькове и своих полно. Помню, как-то раз в Харькове в троллейбусе ехал молодой майор с маленькой дочкой. Когда в троллейбус зашел негр, девочка громко закричала: «Папа, смотри, смотри, бибизянка!»

– Это не обезьянка, – сказал ей отец. – Это дядя.

– Да нет папа, ты посмотри, бибизянка, – не соглашалась девочка, указывая пальчиком на негра.

Бедный отец, весь красный от смущения, схватил девочку в охапку и пулей выскочил из троллейбуса. Так-что неграми нас не удивишь.

На второй день Володя тоже поехал вместе с нами, но по приезде в Москву сразу извинившись откололся, ссылаясь на неотложные дела. Мы с Толей посетили Кремль, магазины и сад «Эрмитаж». На летней площадке Эрмитажа как раз шло представление. В моей памяти осталось только выступление гимнастки. Молодая девушка была одета в одежду змеи и показывала чудеса гибкости своего тела. Тело девушки было настолько гибким, что казалось, будто костей в нем вообще нет, а костюм змеи еще больше подчеркивал это впечатление. Девушка делала шпагат в воздухе, складывалась пополам как вперед, так и назад, лежа на полу на груди, ставила ноги за головой, сидя на стуле пролезала под сидением стула не касаясь пола, в общем, чего она только не делала. А когда она лежа грудью на синении стула поставила ноги себе на голову, а затем большим пальцем ноги почесала себе за ухом, все зрители встали, и долго ей аплодировали стоя. Подобные выступления потом я видел много раз, но такой гибкой фигуры я больше не видел. За два дня с Москвой мы более-менее познакомились, и вечерним поездом выехали в Ленинград.

В Ленинграде мы, прежде всего, поехали искать моих знакомых, брата нашей соседки в Вертиевке, и моей учительницы украинского языка и литературы Нины Федоровны Пархотько, Андрея Федоровича. Предыдущим летом он со своей дочерью Леной приезжал в гости к Нине Федоровне, где мы с ними и познакомились. Они тогда приглашали к себе в гости, вот теперь я этим приглашением и воспользовался, но в отличие от поездку без предупреждения в Святиловку, я предупредил о нашей поездке через родителей Нину Федоровну, и просил ее предупредить Андрея Федоровича. А вот предупредили его или нет, мы не знали. По имеющемуся у нас адресу квартиру мы нашли быстро, до восьми утра мы уже были у них, поэтому застали всех до ухода на работу. На наше счастье сюрпризом для них это не было, о нашем приезде они знали, только не знали, когда точно мы приедем. Нас покормили завтраком, и все разъехались, хозяева на работу, мы с Толей смотреть Ленинград и искать гостиницу, а Лена к своей подруге, у которой собиралась достать для нас фотоаппарат.

Мы с Толей купили путеводитель с картой города, и начали знакомство с Невского проспекта. Чтобы зря не терять время, мы осматривали достопримечательности, а по пути заходили во все встречающиеся гостиницы и спрашивали свободные номера, но свободных номеров почему-то нигде не было. Мы посмотрели Памятник Петру и Исаакиевский собор. Когда стоишь перед Исаакиевским собором, то просто дух захватывает, настолько все грандиозно и монументально. В Исаакиевском соборе, построенном молодым французским архитектором Монферраном восхищало все. Прежде всего то, что собор строился сорок лет, и за это время молодой архитектор превратился в старика и умер через месяц после окончания его строительства. Впечатляли монолитные колонны, вытесанные вручную из цельных кусков гранита простымирусскими камнетесами. 32 колонны в четырех нижних портиках, высотой в 17 метров и весом 114 тонн, и 24 колонны в верхнем портике, весом по 84 тонны. Не верится, что все это было сделано в 19-м веке, при крайне низком уровне развития техники. Как можно было в то время с такой точностью обработать и отшлифовать эти монолиты, да притом так, чтобы все они были абсолютно одинаковы. Экскурсовод говорила, что все это делалось на земле и вручную, но я в это не верю, там ведь вдоль всей 17-ти метровой длины колонны точность не хуже 0,1 мм, без какого-то огромного станка, в котором вращались эти колонны, такую точность получить невозможно. А сама установка этих колонн. Они ведь ничем не крепятся, стоят под своим весом на идеально горизонтальной поверхности. Но для этого и торцевой срез колонны, на котором она стоит, должен быть строго перпендикулярен средней линии колонны, а это невозможно сделать без вращения колонны. Следовательно, все-таки был какой-то механизм, в котором колонны вращались при обработке. О том, что установка колонн также производилась вручную, можно было заранее предположить, другого способа тогда не было, но то, что установка одной колонны занимала всего 45 минуть, меня поразило, я думал, что на это не менее одного дня уходило. А вот один момент я до сих пор не понимаю, как им удавалось поднять такую махину в 114 тонн, без сколов острого основания колонны. Ведь во время подъема колонна обязательно становится на край основания, и при таком весе, на мой взгляд, этот край основания должен обязательно отколоться. Для предупреждения сколов можно конечно низ колонны обшить какими-то досками, но как их потом вынимать из-под колонны, ее ведь не поднимешь? В общем одни загадки, которые, тем не менее, строители 19-го века как-то решили. Про запас была изготовлена всего одна колонна, но и она не понадобилась, и была установлена Монферраном в качестве Александрийского столба. Вот это были строители, вот это было качество. И все это построено на болоте, где предыдущие три храма, стоявшие на этом месте под своей тяжестью уходили под землю. А этот собор по весу был не чета предыдущим, толщина его стен была от 2,5 до 5 метров. Под фундамент этого собора забили более 12-ти тысяч шестиметровых просмоленных еловых свай. Да, раньше люди не века строили, не то, что ныне. Возможно я не прав, но мне кажется, что при современном развитии науки и техники, современные строители такую колонну сделать не смогут, не говоря уже о том, чтобы такой собор построить.

Впечатлило также сообщение экскурсовода, что на позолоту купола ушло 100 кг червонного золота. Вот это размах. Сообщение о замечательном виде с колоннады второго этажа на Неву и на город также было очень привлекательным, но туда стояла такая очередь, что на ее посещение нужно было целый день потратить, поэтому мы ограничились осмотром первого этажа. В центральном зале собора нас привлек маятник Фуко, который, как нам объяснили, наглядно демонстрировал тот факт, что Земля вращается. Мы тоже в этом убедились, для чего запомнили в какой плоскости качался маятник в начале осмотра. В конце осмотра маятник качался уже в другой плоскости. А еще на меня произвела впечатления входная дверь в этот зал. Высоченная дубовая дверь порядка пяти метров высотой состояла из двух половинок, и каждая половинка, по словам экскурсовода, весила 2,5 тонны. Самым удивительным было то, что эта дверь легко открывалась рукой, никаких усилий для ее открывания и закрывания прикладывать не нужно было.

Пришло время обеда, желудок уже подсасывало, и мы пошли искать столовую. В районе Невского проспекта столовых было полно, но везде были жуткие очереди, часа на полтора или два. А нам не хотелось терять столько времени в очередях за едой, так на осмотр Ленинграда ничего не останется. Пошли искать место, где очередь поменьше, и в какой-то улочке нашли кафе, где очередь была в три раза меньше. Правда и цены здесь были немного выше, но если не брать первое, а только второе и компот или чай, то мы укладывались в цену обеда в столовой. Но зато какая экономия времени. В этом кафе мы и питались утром и в обед все дни, пока были в Ленинграде, а вечером позволяли себе зайти в более приличное место, где к ужину брали еще и кружку пива.

После обеда посмотрели Казанский собор, построенный крепостным архитектором. До чего же талантливые люди жили в России. С осмотром достопримечательностей у нас все складывалось хорошо, а вот с поисками гостиницы не очень. Ни в одной гостинице, расположенных в центре, свободных мест не было. Пришлось экскурсии прекратить, наменять двухкопеечных монет и с телефона-автомата обзванивать гостиницы. И везде нам отказывали, свободных мест нигде не было. Поздно вечером вернулись на квартиру к Андрею Федоровичу. Нас расспрашивали об увиденном, о впечатлениях. Как нам чистота города? И тут я их нечаянно обидел, сказав, что в центре очень чисто, а в дальних улочках все как обычно. Это их возмутило.

– Не может того быть, – сказала Лена, – наш город самый чистый в мире.

– А как называется улица, на которой вы видели мусор, – спросили ее родители.

Название улицы я не помнил, и было очень неудобно, как будто я наговариваю на их прекрасный город. Но вскоре страсти по поводу мусора улеглись, Лена вручила нам взятый у подруги фотоаппарат «ФЕД-2», нас покормили ужином и уложили спать. А по поводу гостиницы сказали, что сейчас самый разгар туристического сезона, и нам вряд ли нам удастся найти свободные места в гостиницах.

На следующий день мы позавтракали в нашем кафе и пошли в Эрмитаж. Это действительно музей музеев. Экскурсовод сказала, что если у каждого экспоната, выставленного в Эрмитаже, задерживаться всего на две минуты, то понадобиться два года для осмотра всех экспонатов. Мы останавливались далеко не у всех экспонатов, но с десяти часов утра и то пяти часов вечера мы даже первый этаж не весь посмотрели. Можно было бы еще часок посмотреть, но ноги нас больше не держали, да и желудки о себе напоминали, после завтрака у нас во рту больше и макового зернышка не было. Еле передвигая ноги поплелись в наше кафе, подкрепились, и немного отдохнули. Теперь опять нужно было обзванивать гостиницы, чем мы и занялись, но все безрезультатно. Оставалась одна единственная гостиница, в которую мы еще не звонили, «Южная», расположенная где-то на окраине города. И тут мне пришла в голову авантюрная идея, позвонить в нее от имени комендатуры. Толе моя идея не очень понравилась, но и сильных возражений не было. Я решил позвонить сам, поскольку у Толи очень узнаваемый голос, и по прибытию в гостиницу наша авантюра могла раскрыться. Я позвонил в гостиницу.

– Здравствуйте, – сказал я. – Это Вас из комендатуры беспокоят, помощник коменданта капитан Иванов. Вы нас не выручите? К нам в командировку два курсанта приехали, а разместить их негде. У Вас не найдется для них на пять дней пары коек. Будем Вам очень признательны.

– Два места у нас как раз остались, но только в шестиместном номере, – ответили из гостиницы.

– Подойдет, – сказал я, – по сравнению с казармой это для них рай будет. Да днем их у Вас и не будет, они только ночевать будут приходить.

– Тогда присылайте, устроим.

– Через пару часов приедут. Запишите, старшим у них старший сержант Винокуров, и с ним еще один курсант, – подытожил я разговор.

Это была победа, мы нашли места в гостинице. Быстренько съездили к Андрею Федоровичу, сказали, что нашли гостиницу, поблагодарили за теплый прием, переоделись в военную форму и поехали в гостиницу. Гостиница находилась в каком-то промышленном районе, жилых домов поблизости не было, да и автобусная остановка была далековато, но мы и этому были рады. Зашли в гостиницу.

– Здравствуйте, – сказал Толя. – Вам должны были звонить по поводу нас из комендатуры.

– Да, звонили, – сказала дежурная. – Давайте документы, будем оформлять.

В номере уже действительно жили четыре мужика, которые были в командировке на каком-то местном заводе. Мы с Толей тоже там поселились. Все было нормально, вот только никаких столовых или кафе поблизости не было, поэтому продолжали кушать в нашем кафе возле Невского проспекта.

Следующие два дня мы опять провели в Эрмитаже, и опять без обеда, ходили по залам до тех пор, пока держали ноги. Осмотрели еще два этажа. Меня особенно впечатлила небольшая картина, кажется называлась «Машенька и Дашенька», за нее художник получил звание академика. На картине были изображены две девочки с жемчужными ожерельями на шее. Девочки казались живыми, настолько объемными были их портреты, особенно объемными выглядели жемчужные ожерелья, настолько четко была выписана каждая бусинка и тень от нее. У меня девочки с этой картины как живые до сих пор перед глазами стоит. Фамилию художника я, к сожалению, не помню, но такой прекрасной работы я больше никогда не видел. Хотелось посмотреть еще экспозицию в подвале, говорили, что очень интересная, но времени не было, мы ведь еще практически нигде не были. Ночью побродили по набережной Невы и Невскому проспекту, наблюдая Ленинград в белую ночь, а на следующий день на небольшом катере поехали в Петергоф. Фонтаны один краше другого, многие были закрыты на реставрацию, но и то, что было открыто, очень впечатляло. Посетили скромный домик Петра и фонтаны-шутихи. Во дворец также не попали, он был на реконструкции, но зато Самсон, разрывающий пасть льву, был великолепен, и вид на дворец со стороны моря был очень красивым. Но больше всего нас удивил подземный туалет, куда мы зашли по нужде. Большой светлый холл, облицованный светло-голубой плиткой, на стенах зеркала. Посредине холла стол и два стула, на столе ваза с цветами. Несколько туалетных кабин, и во всех висит туалетная бумага. Везде изумительная чистота. Этот вид резко контрастировал с виденными нами до сих пор общественными туалетами, в которых всегда была несусветная грязь, и перемещаться можно было только на цыпочках. Мы решили, что это какой-то платный туалет, но спросить было не у кого. Когда вышли из кабин, в холле уже появилась женщина, у нее мы и спросили, сколько нужно платить, но она сказала, что туалет бесплатный. Вот теперь я вполне осознал, почему Ленинградцы так гордились чистотой своего города.

Побывали мы с Толей и на Пискаревском кладбище. Здесь обстановка очень грустная, большое количество огромных братских могил и скорбящая Родина-мать к веселью не располагают. А грусть, нахлынувшая после прочтения дневника Тани, не покидала нас весь день. Как же люди все это выдержали? Ведь от всего этого с ума можно было сойти. А люди не только жили, но еще и трудились, умирая прямо возле станка от голода. Это были настоящие герои. Вечная им память.

В последний тень мы с Толей разошлись, ему хотелось одно посмотреть, мне другое. Я посетил Аничков мост, полюбовался чугунными решетками и скульптурами юноши и великолепных лошадей, какая во всем этом грация, каждая мышца и юноши, и лошадей, как живые. В кунсткамеру я не попал, она была закрыта, дворец Меньшикова тоже не работал. На ходу поменял планы и поехал в Петропавловскую крепость, времени у меня оставалось мало, поэтому толком я там ничего не рассмотрел, но вот полуденный выстрел из пушки я увидел. Нужно было возвращаться в гостиницу, вечером мы уезжали в Москву, а еще нужно было заехать к Андрею Федоровичу, вернуть Лене фотоаппарат и еще раз за все поблагодарить.

В Москве мы с Толей расстались, он поехал к себе в Купянск, а я в Вертиевку. И тут в мою голову проникла еще одна «гениальная» идея, я решил ехать не поездом, а автобусом. Трасса Москва-Киев проходила через Вертиевку, и все автобусы у нас останавливались на длительное время, так как на этой остановке были аж два вполне приличных кафе. Я и взял билет до Вертиевки на автобус. Автобус был с улучшенными мягкими креслами, но не самолетными, спинки не откидывались. Багажника для чемоданов в автобусе тоже не было, но мой маленький чемоданчик вполне поместился на полку над головой. Выехали примерно в обед, и сразу же обнаружилась проблема с моим чемоданом, от тряски его ручка жутко пищала, раздражая всех пассажиров и водителя. Я попросил у пассажиров несколько спичек, и подпихнул их под ручку, писк на время прекратился, но вскоре спички от тряски выпали, и ручка опять запела свою противную мелодию.

– Да сделай же ты с ней что-нибудь, – взмолился водитель. – мочи нет это терпеть.

Было жутко неудобно, но я не знал, как заставить ее замолчать, хоть в окно чемодан выкидывай. В поездах она никогда не скрипела. Выход нашли пассажиры. Они дали мне длинный кусок шпагата, и я привязал ручку к чемодану, чтобы она не болталась. Писк наконец-то прекратился, и все стали дремать. Я тоже задремал, но проснулся от того, что мне было очень жарко, ведь ехал я в военной форме, так как в маленький чемоданчик она не помещалась. Что собой представляла эта форма? Хромовые сапоги, синего цвета бриджи, зеленого цвета китель на ватине, со стоячим воротником, и фуражка. Китель снять нельзя, поскольку под ним только майка, расстегнутые крючки воротника и расстегнутая верхняя пуговица от жары не спасали. Сапоги тоже не снимешь. Стало понятно, что я сделал большую глупость, поехав автобусом, в поезде я бы спокойно переоделся и ехал как нормальный человек, но жалеть было уже поздно. Ночью стало немного прохладней, так как днем пот с меня ручьем уже не лил, но появилась другая проблема: кресла оказались очень неудобными и начала ныть спина, боль все усиливалась, и к утру ныло уже все тело. Как ни крутился я в этом кресле, невозможно было найти такое положение, чтобы тело не болело. Облегченно вздохнул, когда наконец-то приехали в Вертиевку. Ноги так затекли, что вообще не слушались, пришлось минут десять разминая ноги потихоньку походить возле скамейки. Потом перешел на остановку местного автобуса, дождался автобус на Вертиевку, на котором доехал до центра, а там еще два километра пешком, и я дома. Отдохнув с дороги, на следующий день я велосипедом съездил в центр и купил себе три литра пива, как компенсацию за все трудности и лишения, перенесенные в этой поездке.

Галя-Аня

В конце второго курса, как раз накануне Нового Года, нас пригласили в Харьковский театр музыкальной комедии на оперетту «Цыганский барон», сказали, что нас пригласили наши шефы – медицинское училище. К сожалению, кто-то перепутал время начала представления, и мы прибыли в театр с опозданием, оперетта уже минут пятнадцать как шла. Мы тихонько расползлись по залу, занимая еще свободные места, и, изображая театралов, стали наблюдать за происходящим на сцене, тихонько обмениваясь своими комментариями.

В антракте мы с Борей Бобровским сходили в буфет, выпили по стакану красного вина и закусили бутербродами. Настроение сразу улучшилось, уже не было так жалко, что не видели начало представления. Вернувшись в зал сразу увидели двух симпатичных девушек, которые сидели сразу за нами, даже странно, что мы их раньше не заметили. Возле них даже были два свободных места, которые мы также раньше не заметили. Вот что значит поправили зрение в антракте. Мы вежливо спросили, не заняты ли возле них места, и можно ли сесть. Получив разрешение сели возле них. Боря сразу предъявил претензии, спросив, почему нам неправильно указали начало представления, чем чуть не испортил весь дальнейший разговор. Одна из девушек представилась Галей, как звали вторую я уже не помню. Галя оказалась очень разговорчивой девушкой, что мне и понравилось, для меня, не очень разговорчивого, для поддержания разговора оставалось только поддакивать и кивать головой, что меня вполне устраивало. Разговаривала в основном Галя, она рассказала, что они учатся на первом курсе, почему нас неправильно информировали она не знает, а до нашего прихода на сцене ничего интересного и не было. Вторая девушка в основном молчала. Я так прикинул, что Галя на два года моложе меня. Галя мне понравилась, и я решил проводить ее домой. Здесь правда возникала одна проблема, увольнительная у нас была одна на всех, и находилась у старшего нашей группы старшего сержанта Толи Винокурова, кстати моего друга. Провожая Галю без увольнительной, рассчитывать можно было только на то, что время уже было позднее, и нарваться на патруль было маловероятно, тем более, что я часто ходил в гарнизонный патруль и четко знал все маршруты, по которым они ходят. Я подошел к Толе и попытался отпроситься, пообещав патрулям не попадаться. Как ни странно, но Толя сразу разрешил проводить Галю, с одним лишь условием, чтобы я был возле проходной училища до того, как он приведет туда остальную группу, так как в казарму он должен привести всех вместе. Я согласился.

Проводил я Галю только до поворота с Сумской на ее улицу, дальше, как она сказала, ей уже близко, и она сама доберется. Сказала, что живет в Саммеровском переулке. Я тоже сказал ей свою фамилию и адрес. Ни бумаги, ни ручки, к сожалению, у нас не было, оставалось надеяться только на память. Договорились встретиться в одиннадцать или двенадцать часов первого января возле памятника Н.В. Гоголю, и я убежал на троллейбус. Добрался до училища вовремя и без происшествий.

Погода перед Новым годом была слякотная, шел дождь, снега, естественно, не было. В общем обычная харьковская новогодняя погода. Новый Год мы встречали в казарме, вместе с нашим начальником курса Гетманенко Александром Васильевичем. Он приказал, тащить на праздничный стол все спиртное, которое мы втихаря закупили, чтобы он сразу все видел, если потом у кого обнаружит, то виновника отправит на гауптвахту. Мы с Витей Панюковым, командиром третьего отделения, запасли только одну бутылку вина на двоих, поэтому сразу ее и выставили на стол. Остальные тоже принесли свои запасы. Водки и коньяка, по-моему, ни у кого не было. В одиннадцать часов проводили Старый год, в двенадцать, как и положено, встретили наступивший Новый год, посидели еще часик, как говорится все выпили, все съели, и разошлись спать.

В одиннадцать часов утра я уже стоял возле памятника Н.В. Гоголю. Увидеть там Галю я, честно говоря, сильно не надеялся, после новогодней ночи могла и проспать, но она опоздала всего минут на пятнадцать, я еще даже и уходить не собирался. Увидев ее я обрадовался, надо же, почти не опоздала. И мы пошли гулять по практически пустому городу. За ночь выпало немного снега, что придавало природе особую праздничность и торжественность. Снег был еще абсолютно белым и красивым, блестел искорками в утренних лучах солнца. Потом он конечно растает, но это будет потом, а сейчас нас окружала сказочная красота. Мы гуляли долго. Галя спела мне песенку:

Володенька, Володенька, ходи ко мне зимой.

Люби пока молоденька, хороший, милый мой.

В общем мне все понравилось, и песня и Галя, мы договорились встретиться в следующие субботу или воскресенье, когда меня точно отпустят в увольнение я не знал. Домой она попросила ее не провожать, чтобы не увидела хозяйка квартиры Степановна, в которой она снимала койку, и которую она явно побаивалась. Правда, судя по ее рассказу, там даже койки не было, живя в маленькой комнатушке, не более четырнадцати квадратных метров, Степановна умудрялась сдавать койки трем девушкам. в комнате были полуторная койка, на которой спали две девушки, и топчан, на котором спала Степановна, а Гале на ночь между кроватью и топчаном ставили раскладушку.

На следующие выходные меня отпустили в увольнение в субботу, и я пошел искать Саммеровский переулок, где находилась квартира Степановны. Я некоторое время побродил в окрестностях того места, где мы дважды расставались, но никакого Саммеровского переулка там не нашел, решил искать медицинское училище. С этим мне повезло больше, училище я сразу нашел. Студентки как раз небольшими группками шли с занятий. Я встал недалеко от входа и стал ждать, надеясь, что она также будет проходить мимо, хотя надежды было очень мало, ведь мы о такой встрече заранее не договаривались. Мне крупно повезло, я ее увидел. Она очень удивилась, увидев меня возле училища. На этот раз я проводил ее домой, Саммеровский оказался немного не в том месте, где я его искал. Так мы и начали встречаться. Я иногда встречал ее возле училища и провожал домой, потом подолгу сидели на подоконнике лестничной площадки между первым и вторым этажом и целовались в потемках, свет там почти никогда не горел, иногда гуляли по находящемуся почти рядом городскому парку им. Т.Г. Шевченко.

Через некоторое время с увольнениями у нас начали, как говорится, закручивать гайки. Раньше увольняемых строили в казарме, проверяли внешний вод, и отпускали в увольнение. Теперь же, сначала проверяли внешний вид в казарме, потом строем вели к дежурному по училищу, к которому таких строев приходило два десятка и процедура осмотра затягивалась часа на два. У дежурного по училищу, при малейшем замечании отбирали увольнительную. Мне расхотелось ходить в такие увольнения, все эти осмотры были для меня какими-то унизительными. Я приспособился ходить в самоволки. Я обнаружил две замечательные аудитории, 237-е, их было две, одна в главном учебном корпусе, а вторая – в корпусе «А», находящемся через дорогу от главного, но самое замечательное было в том, что обе они использовались как читальные залы при библиотеках. Этим я и пользовался. В аудитории, выделенной нашему учебному отделению для самоподготовки, на доске я записывал, что буду находиться в аудитории 237, и спокойно уходил в самоволку, так как проход через проходные у нас был по личным пропускам. Маршруты гарнизонных патрулей я знал прекрасно и никогда на них не нарывался, спокойно гуляли с Галей по Харькову, а к концу самоподготовки возвращался в нашу аудиторию. Если во время моего отсутствия была проверка и меня в 237-й аудитории не обнаруживали, я спрашивал, в каком корпусе меня искали, и, соответственно, говорил, что я был в другом корпусе, мне обычно верили, и мои самоволки всегда сходили мне с рук. Только один раз я чуть было не попался патрулю из авиационно-технического училища ХВАТУ-2, но они были далековато, и мы успели скрыться, зайдя в находящийся неподалеку кинотеатр. Во время одной из таких прогулок Галя вспомнила школу и рассказала какую-то историю, которая случилась в прошлом году, когда она училась в восьмом классе. Я не помню, что это была за история, я помню только то шоковое состояние, в которое я погрузился, услышав это сообщение.

– С малолеткой связался, – молнией промелькнуло в мозгу. – Она поступила в училище после восьмого класса, а не после десятого, как почему-то решил я.

Гале я ничего не сказал, но от шока я не мог отойти две недели, не ходил ни в увольнения, ни в самоволки.

А в нашем училище ввели еще одно нововведение: ходить можно было только строем, всякие одиночные передвижения должны были осуществляться либо бегом, либо строевым шагом. К такому идиотизму я не был готов и посчитал этот приказ издевательством над людьми. Я наконец-то понял, что такое армия, и в какой дурдом я попал. Мне очень не хотелось, чтобы надо мной издевались подобным образом все предстоящие 25 лет службы и написал рапорт на отчисление из училища, честно указав причину, что не желаю служить в таком дурдоме предстоящие 25 лет. Прочитав мой рапорт, начальник курса, которого, кстати, я уважал, и который был прекрасным командиром и человеком, тут же порвал его и сказал: «Да успокойся ты. Дурных приказов в твоей жизни еще будет очень много, не обращай на них внимания. Этот тоже скоро забудется, через месяц о нем никто и не вспомнит. А теперь иди отсюда».

Я вспомнил, что уже наблюдал исполнение подобного дурного приказа самого Министра обороны СССР. Это было во время моего поступления в училище. Какой-то иностранный атташе увидел наших офицеров в повседневной форме в рубашках, без кителей, и спросил министра обороны, что это за туристы. В итоге родился приказ, запрещающий появление офицеров на службе в повседневной форме. Предписывалось нахождение на службе только в сапогах, кителе и с портупеей, то есть в форме для строя. Я видел, как эти бедные офицеры парились в кителях на сорокаградусной жаре, но не имели права их снять, тоже дурдом был полный. Приказ никто не отменял, но через месяц о нем действительно все «забыли».

В течение недели передвижение слушателей (мы были слушатели, как в академии, а не курсанты, чем мы очень гордились) контролировал специально выделяемый училищный патруль, а потом об этом приказе, как и предсказывал начальник курса, все забыли, и все вернулось на круги своя.

Через две недели я отошел от шока, и мы с Галей снова начали встречаться. Я поинтересовался, сколько ей лет.

– Уже пятнадцать. – сказала она, явно считая себя уже взрослой.

Хорошо, что вовремя узнал. Оставалось ждать, когда она действительно станет взрослой. Ребята часто приглашали меня с собой в общежитие пединститута, где местные девушки устраивали праздники с богатым столом, выпивкой и поцелуями в темноте, для чего в комнате специально гасили свет. Я никогда на это не соглашался, считая, что это будет предательством по отношению к Гале. Встречались мы долго, два с половиной года. Частенько ссорились и после ссоры я зарекался больше с ней встречаться, но проходило две недели, и я соскучившись снова к ней приходил. Иногда в ссорах был виноват я, тогда при следующей встрече я извинялся и отношения налаживались, но в большинстве случаев я не считал себя виноватым, естественно не извинялся, и ссора затягивалась, иногда на месяц. Галя была удивительной девушкой, она находила повод для ссоры абсолютно на ровном месте. Это наверно у нее в генах от бабы Насти, которая, как она рассказывала, была очень вредной и постоянно ссорилась с матерью и отцом Гали, ее сыном, из-за чего в доме были постоянные скандалы. Из-за этого Галя и не любила ездить домой, чтобы не видеть всего этого.

Я познакомился с девушками, проживающими вместе с Галей у Степановны, Любой и Машей. Люба встречалась с парнем по фамилии Карась, с которым они были из одного села. Безобидные встречи и поцелуи закончились рождением Игорька, жениться Карась не собирался, и у Степановны на одного очень беспокойного жильца стало больше, чему она, естественно, не очень обрадовалась. Мы с Галей иногда гуляли с коляской, в которой спал Игорек, по парку им. Т.Г. Шевченко, привлекая взгляды прохожих, уж очень молодой была Галя для матери. Маша была полной противоположностью Любы, она ни с кем не встречалась и была вся в учебе. Но однажды съездила в колхоз на уборку картошки и там в кого-то влюбилась. Кратковременные отношения закончились неудачным абортом, после которого она больше не могла иметь детей. Вот такие два грустных примера были у Гали перед глазами. Но люди редко учатся на чужих ошибках, предпочитают учиться на своих. Галя мне рассказывала, что у нее в селе есть два поклонника: Вася-пожарник, который заканчивал пожарное училище и проходил у них в Шелудьковке практику, и Яша-рыжий ее одноклассник, которые, по ее словам, были в нее влюблены и собирались на ней жениться.

Через два года Галя стала и мне намекать на женитьбу, она уже училась на выпускном курсе и впереди было распределение. Я учился на четвертом курсе, впереди еще полтора года учебы, денежное довольствие всего 87 рублей, с трудом на одного хватало, поэтому жениться еще не собирался и этих намеков «не понимал». Кроме того, если мы и после свадьбы будем так же ругаться, как сейчас, то больше чем полгода мы вместе не проживем, такая перспектива пугала.

– Вот уеду я по распределению в какую ни будь деревню, – спрашивала меня Галя, – что потом делать будешь?

– Буду к тебе приезжать по выходным. – отвечал я. – Поженимся, когда закончу училище.

– Потом я не смогу поехать с тобой по твоему распределению пока три года не отработаю там, куда меня пошлют. – нагоняла на меня страху Галя.

– Ничего страшного, – успокаивал я ее, – подождем пока ты отработаешь.

– Мне не нужно, чтобы ты ко мне туда приезжал и меня компрометировал. – переходила в новое наступление Галя, или женись сейчас, чтобы мне выдали свободный диплом, или мы расстаемся.

Пришлось пообещать, что женюсь до окончания ею училища. Залез в кассу взаимопомощи и купил кольца, не по размеру, какие были в продаже, золото дорожало на глазах, и кольца раскупали моментально. Потом отдали их на переплавку для изготовления колец нужного размера. Купил также пригласительные открытки на свадьбу. Галя решила познакомить меня со своей теткой Дусей, и осенью мы поехали к ней в гости. Тетка была очень разговорчивой, выдавала информацию, нужную и ненужную, со скоростью сто слов в минуту. Через десять минут общения мы уже знали все и о ее жизни, и о жизни ее семьи, в том числе и то, что к ее дочери Наде ходит молодой человек, который у них ночует, и кто знает, чем они там по ночам занимаются. Поскольку свободной у нее была только одна кровать, то положила она нас спать вместе, хотя Галя и возражала. Но Галя была исключительно целомудренной девушкой, до свадьбы никаких постельных отношений.

О предстоящей свадьбе родители Гали ничего не знали, да и мои тоже. На зимние каникулы я уехал домой. Мама собралась постирать мои грязные вещи, залезла в мой чемодан и увидела пригласительные свадебные открытки. Галина мать также узнала о предстоящей свадьбе случайно, когда Галина двоюродная сестра привезла ей отрез гипюра на платье, и в отсутствие Гали вручила его матери. Заявление мы подали в феврале, но желающих пожениться было очень много, ближайшее свободное для росписи время было только 22 апреля, четверг, на этот день мы и записались. Нам выдали пригласительный билет в салон для новобрачных, мы в него несколько раз сходили, посмотрели на изобилие дефицитных товаров, которые мы теперь могли купить, но покупать было не на что, так как жених был гол как сокол. Купили только какую-то мелочевку, типа дамской сумочки, точно уже на помню.

В марте Галя пригласила меня к себе в село на день рождения, чтобы познакомить с родителями, ей исполнялось 18 лет. Заодно познакомился с ее двоюродной сестрой Галей и ее мужем Женей, которому в ближайшее время нужно было идти в армию служить срочную службу. Знакомство с родителями прошло нормально, только баба Настя сказала, что свадьбу нельзя играть, поскольку она попадает на пост. Я их успокоил, сказав, что ничего страшного, мы без них обойдемся, сыграем свадьбу в Харькове, как уже сыграли многие из моих товарищей. Бабка еще раз что-то посчитала, и сказала, что она ошиблась, поста нет, можно играть. Принципиально вопрос со свадьбой был решен. При получении паспорта выяснилось, что Галя вовсе не Галя, а Анна, раньше на это никто не обратил внимания, но в свидетельстве о рождении на украинском языке было записано Ганна, а не Галя, а на русском – Анна, поэтому паспорт, естественно, получила Анна.

22-го апреля, в четверг, мы расписались и чисто молодежной компанией поехали на квартиру к Степановне, где был накрыт скромный стол с шампанским, вином, салатами и бутербродами, основная свадьба была назначена на субботу и воскресенье в Шелудьковке, человек на сто, хотя с моей стороны должны были быть только отец с матерью, крестная, двое родственников и десяток ребят. В комнате у Степановны было очень тесно, стол поставили между кроватью и топчаном, прохода практически не было, девушкам пришлось сидеть на коленях у парней, так как мест всем не хватило, но они, по-моему, из-за этого не обиделись. Так и отметили роспись. Для первой брачной ночи сосед Степановны Асеев уступил нам свою комнату. Когда мы с Галей остались одни, видя, что я не знаю, как себя вести, она сказала: «Ты может хоть фату с меня снимешь?». Я снял фату и помог ей раздеться. Первая брачная ночь у нас действительно была первой.

Свадьба в Шелудьковке моим ребятам понравилась, они еще ни на одной свадьбе не видели такого изобилия выпивки и закусок. Гуляли два дня, а не один вечер, как на всех предыдущих свадьбах в училище.

Медовый месяц после свадьбы мы прожили врозь, встречаясь, как и раньше, в парке им. Т.Г Шевченко, или на подоконнике в подъезде у Степановны. Через месяц у сестры Асеева дети уехали на летние каникулы и на лето освободилась крошечная комната размером в шесть квадратных метров, эту комнату мы и сняли. В ней стоял раскладывающийся вперед диванчик, стол-книжка, который раскладывался только при сложенном диване, и один стул. Дверь комнаты открывалась вовнутрь и разложенный диванчик ее перекрывал, чтобы ночью выйти в туалет, нужно было сначала сложить диванчик. Но мы и этому были рады, у нас была отдельная комната и мы жили вместе. Галя закончила училище и работала в поликлинике. Как-то в пятницу она не пришла домой с работы. Я прождал ее до вечера, а потом поехал искать эту ее поликлинику, нашел быстро, но она была закрыта. Ночью глаз не сомкнул, а утром поехал туда опять, но там про Галю ничего не знали, дали только адрес врача, с которой она работала, и которая жила далеко в деревне под Харьковом. Сел в автобус и поехал в эту деревню, нашел дом, но там никого не было, соседи сказали, что хозяин ушел на озеро на рыбалку. Там я и нашел хозяина, ловившего прекрасных крупных карасей, весом не менее 300 грамм, я даже позавидовал такому улову. Изложил ему суть моей проблемы, он сказал, что жена ушла к подруге, быстренько свернулся, и мы пошли искать его жену, которая и была тем врачом, с которым Галя работала на приеме. Выяснилось, что вчера Галю отправили в пионерлагерь с группой диабетиков, которым никак нельзя оставаться без присмотра медицинского работника, где находится пионерлагерь и почему Галя мне ничего не сообщила, она не знала. Я был рад уже тому, что она жива и здорова, с остальным будем потом разбираться. Целую неделю от Гали не было никаких известий, и только вечером в следующую субботу она приехала домой. Я был страшно зол и набросился на нее с упреками. Оказалось, что она передавала мне записку с водителем, который их отвозил в пионерлагерь, но он не стал с ней заморачиваться, наверно просто выбросил. Ночью мы помирились, и утром я поехал провожать ее в пионерлагерь, куда она должна была срочно вернуться, теперь я уже узнал туда дорогу и мог ее там навещать. Домой она вернулась недели через три, лето к этому времени уже заканчивалось, скоро должны были вернуться дети хозяев, и нужно было искать новую квартиру.

Выход подсказал Толя Винокуров, который женился раньше меня и жил в коммунальной квартире на Павловом Поле, сказав, что в одной из таких комнат в соседнем доме не горит свет, следовательно, она не занята. Я обратился за помощью к начальнику политотдела училища полковнику Васильеву, который недавно принимал меня кандидатом в члены КПСС, рассказал, что женился в день рождения Ленина, а сейчас негде жить, начальник тыла, к которому я обращался, сказал, что свободных комнат нет, а я точно знаю, что по крайней мере одна свободная комната есть. Оказалось, что Васильев помнил меня по предыдущей встрече, и пообещал помочь. Через два дня мне выделили эту комнату, и я приступил к ее ремонту. Потолок и стены, по совету знающих товарищей, побелил разведенной эмульсионной краской, и это невозможно было отличить от обычной побелки. Покрасил пол, а когда он высох, притащил от Винокуровых односпальную тахту, которую они мне подарили, к тому времени они купили себе новую, двуспальную. Вопрос на чем спать был решен, оставалось решить вопрос на чем сидеть. Сходил в ближайший мебельный магазин за стульями. К сожалению, дешевых стульев не было, вообще-то их была всего два, два добротных дубовых стула, но немного поцарапанных, поэтому их еще и не продали, да и цена кусалась – 14 рублей за стул. Но деваться было некуда, выложив половину своей зарплаты, я купил эти стулья. Минимальные бытовые условия были созданы, можно было переезжать на новую квартиру.

С переездом вообще никаких проблем не возникло, мы с молодой женой и всеми вещами поместились в обычное, даже не грузовое такси, у меня был только чемодан, а у жены и чемодана не было. И стали мы жить поживать и добра наживать. В этой коммунальной квартире на пять семей, на кухне у нас было только место для столика, но столика еще не было, поэтому еду готовили на кухне, а кушали в комнате, где у нас была старенькая тахта и два стула, все наше богатство. Со следующей зарплаты купили стол-тумбу на кухню, и теперь, как все нормальные люди, кушали на кухне, куда на время приема пищи выносили свои стулья из комнаты. Быт потихоньку налаживался, я привез из Шелудьковки старенький обшарпанный ламповый радиоприемник «Днепр-52», который валялся у тестя на чердаке, естественно неисправный, как потом оказалось, со сгоревшим силовым трансформатором, и отремонтировал его, вручную перемотав трансформатор. Теперь по утрам мы слушали радиостанцию «Маяк», какие у них были замечательные передачи. Жизнь радовала, начали подумывать о замене узкой тахты, на которой переворачиваться ночью с боку на бок можно было только одновременно и только по команде, на что-то более широкое, но денег на это что-то пока не было, да и другая проблема обозначилась, уж больно неудобно мне было заниматься, сидя не тахте и разложив учебники и тетрадки на двух стульях. Со следующей зарплаты купили стол-книжку, на который переставили и радиоприемник с подоконника. Пока радиоприемник стоял за шторой на подоконнике, его обшарпанный вид в глаза не бросался, а на столе на него страшно было смотреть, пришлось приводить его в божеский вид, зачистил наждачной шкуркой корпус до дерева, обработал морилкой и несколько раз покрыл лаком, заменил декоративную ткань на лицевой панели. На столе красовался абсолютно новый радиоприемник, приятно было посмотреть, я был доволен собой, руки у меня, несомненно, росли с нужного места.

Потихоньку откладывали деньги на раскладной диван, но даже самый дешевый из них, стоил очень дорого – 114 рублей, половину этой суммы мы уже скопили, еще месяца три, и мы сможем его купить, закончатся наши мучения с односпальной тахтой. Мучения закончились раньше, тесть согласился оплатить половину стоимости дивана, видно Галя поговорила с ним по этому поводу, мы с Филиппом Ивановичем купили этот диван и на своих руках принесли его домой, благо, что нести было недалеко, каких-то полкилометра. Тахту мы подарили нашему новому соседу, Мишке Лукьянову, который только заселился, и у которого, как раньше и у нас, еще ничего не было. А нам, для полного счастья, пожалуй, больше ничего и не нужно было. Хотя нет, нужен был еще холодильник, и мы взяли его напрокат на двоих с Мишкой. Жизнь была прекрасна, мы с Галей любили друг друга и были счастливы.

С соседями жили дружно, никогда не ссорились, если оказывалось, что на ужин нет хлеба, то можно было взять в столе у соседа, разумеется с отдачей, на это никто не обижался. Особняком держалась только пожилая, с нашей точки зрения пара, капитан с женой, которые частенько из-за чего-то ссорились. У другой пары, адъюнкта Володи Попенко с женой Оксаной, настоящей украинской красавицей, было двое маленьких детей, младшая из которых Ира терпеть не могла ходить одетой и постоянно бегала по длинному коридору голышом. Не успевала Оксана надеть на нее платье, как она его тут же стаскивала и выбрасывала. Володя пытался подгуливать, и Оксана его частенько на этом ловила, но скандалов не было, она относилась к этому как-то снисходительно. Жена Мишки Лукьянова Ира, была модницей, и сама шила себе прекрасные платья и халаты, что задевало нашу «королеву кухни» Олю, жену прапорщика. Оля пыталась подражать Ире, и тоже сшила себе халатик, но у нее это плохо получилось. Детей у них не было, но был маленький котенок, которого они называли Мики, а все соседи звали Микикеша.

На летние каникулы мы съездили ко мне в Вертиевку, где родители собрали близких родственников и моих друзей, и накрыли в честь нашего приезда праздничный стол. Галя привыкала к местному диалекту. Мама угостила нас своим любимым блюдом – налистниками, но Галя не запомнила их название, потом говорила, что ее угощали то ли карнизами, то ли плинтусами, и наконец вспоминала – наличниками. Как-то отец попросил ее набрать корзину калачиков, как у нас называли початки кукурузы, чтобы сварить молодую кукурузу, Галя решила, что над ней издеваются, как над Золушкой, калачики, с мелкими кругленькими плодами в виде сложенных по кругу круглых плоских семян, в изобилии росли во дворе, но она и за месяц не наберет их целую корзину. Узнала Галя также, что рудка, это большая лужа на дороге, которую нельзя ни обойти, ни объехать, недалеко от нашего дома их было две.

Мы вернулись в Харьков, и счастливая жизнь продолжалась. На удивление мы никогда не ссорились, то чего я так боялся, не происходило, и я был рад, Галя изменилась в лучшую сторону. Но однажды Галя завелась на ровном месте, я ей что-то вяло возражал, под конец ругани она со злостью выпалила мне такое, что в пору было разводиться. Она явно старалась сделать мне больно, и ей это удалось. Я немного растерялся, в голове пронеслось: «Ну и змея. В кого я влюбился? На ком я женился?» Я не смог объяснить себе ее поведение. Насильно к венцу я ее не тащил, сама просила на ней жениться, а теперь с завидным усердием пыталась все разрушить. Разводиться мне не хотелось, поэтому придумал для себя оправдание ее поведению, и все спустил на тормозах.

К моему большому удивлению и радости, в течении следующих трех лет мы жили мирно, и как мне казалось, счастливо, у нас родилась дочь Лиля и все было прекрасно. Потом правда опять пошли ссоры, видно бабкины гены сказывались, чуть не дошло до развода, но это уже совсем другая история.

Экзамены

Говорят, что экзамены – это лотерея, кому как повезет. Элемент везения здесь действительно есть, но это не значит, что может повезти всем. Везет, почему-то, только некоторым, всем остальным обычно не везет. Помню еще в школе, моя одноклассница Оля выучила всего два билета из тридцати, и свято верила, что один из этих билетов ей и попадется. В такое везение никто кроме нее не верил, но на экзамене она вытащила именно один из этих двух билетов. Мне так никогда не везло, даже наоборот, стоило мне не выучить хотя бы один билет, как именно он мне и доставался, поэтому мне приходилось учит все. А в ВУЗах уже достать сами билеты было счастьем. В отличие от школы, билеты нам уже никто не выдавал, выдавались только темы, вопросы по которым могут быть в билетах. По ним готовиться сложно. С билетами нас выручал Саша Особливец, который начиная со второго семестра всегда доставал билеты на предстоящий экзамен. Так вот, во втором семестре мы сдавали экзамен по аналитической геометрии. Я выучил почти все билеты, хотя для этого пришлось сидеть в ленинской комнате до трех часов ночи. Оставался последний билет, в котором зачем-то собрали в кучу аж шесть, хотя и довольно простых, теорем. Чтобы их прочитать, нужно было посидеть еще часа два, но уже очень хотелось спать, а поскольку подъем был в шесть часов утра, то я бы поспал всего час, а идти на экзамен с чумной головой, тоже не вариант. Я решил, что мне лучше оставшиесятри часа поспать, ну не может же мне попасться этот единственный не выученный билет, когда остальные тридцать пять билетов я выучил. Но, по закону подлости, мне достался именно этот, единственный не выученный билет, и на этом экзамене я получил единственную в своей жизни удовлетворительную оценку. Пару слов следует сказать и системе оценки знаний, существовавшей в то время в училище. В отличие от школы, оценка за ответы на вопросы билета не ставилась, это считалось только допуском к экзамену, оценка ставилась за ответы на дополнительные вопросы. К счастью, на все дополнительные вопросы я тогда ответил, но поскольку не ответил на один из вопросов билета, то выше удовлетворительной общая оценка быть не могла.

Как-то мне пришла в голову мысль, что неплохо бы эти дополнительные вопросы самому себе готовить. Ведь это мечта любого студента, чтобы ему задавали те вопросы, на которые он знает ответы. Оставалось придумать, как заставить преподавателя задать именно эти вопросы. И я придумал. Все было предельно просто, отвечая на вопрос по билету, нужно преднамеренно умолчать о каком-либо нюансе этого вопроса. Если преподаватель хорошо знает материал, а большинство преподавателей материал знали прекрасно, он этот «промах» обязательно заметит, а чтобы убедиться, знаю я этот упущенный момент или нет, обязательно задаст по нему дополнительный вопрос. Задавать больше трех дополнительных вопросов преподавателям не рекомендовалось. Поэтому, если на три вопроса билета отвечать с умом, то три дополнительных вопроса уже подготовлены. Правда это не всегда срабатывало, некоторые преподаватели не очень хорошо знали материал, и не замечали неточностей в ответе, тогда приходилось отвечать на их дополнительные вопросы. Один раз я попал к такому преподавателю. В тот раз мы сдавали экзамен по элементарным электронным автоматам. Наше первое учебное отделение имело специализацию по автоматизированным системам управления, поэтому по этим автоматам нам давали материала в три раза больше, чем остальным трем отделениям. В одном из вопросов билета мне нужно было построить синхронный реверсивный сдвиговый регистр. Для меня это никаких трудностей не составляло, я мог построить десяток вариантов таких регистров, один из них я и нарисовал. А отвечать мне пришлось преподавателю, который проводил занятия в других трех отделениях, слушателям которых давали только азы этой науки. Он мне сразу сказал, что регистр я нарисовал не правильно.

– Почему не правильно? – спросил я.

– В учебнике другой нарисован. – ответил преподаватель.

– Ну и что? – возразил я, – Их можно нарисовать великое множество, и все будут правильными.

Начали разбираться с тем, который построил я. Я подробно рассказывал, что происходит с этим автоматом на каждом такте синхронизации. Уже дошли до пятого такта, преподаватель во всем со мной соглашался, но вдруг сказал: «А вот там, на втором такте, была ошибка». Вернулись к первому такту и стали все разбирать еще раз. Дошли уже до восьмого такта, когда преподаватель опять заявил, что в четвертом такте я допустил ошибку. Вернулись опять в начало. Мне это дело уже начало надоедать, и я предложил преподавателю такую схему ответа: он внимательно все слушает, и если не видит ошибок в ответе по данному такту, то мы цифру с номером этого такта зачеркиваем, и больше к нему не возвращаемся. В очередной раз мы разбирали работу схемы и дошли уже до десятого такта, когда преподаватель сказал, что в пятом такте была ошибка. Я показал ему на зачеркнутую цифру «5», и напомнил про уговор. На этот раз мы все-таки добрались до последнего, двенадцатого такта, схема была рабочей. Я получил заслуженную отличную оценку, но каких нервов мне это стоило.

Моим самым любимым преподавателем в училище был профессор математики Дринфелд Гершон Ихелевич. Преподавателя лучше его, я в своей жизни не встречал. Старый еврей, ему в то время было больше семидесяти лет, для нас это был глубокий старик, и я боялся, как бы он случайно не умер, не закончив с нами занятия по математике. Это был уникальный человек, он в двадцать восемь лет стал профессором, и только в сорок лет женился. Лекции он читал вообще превосходно, внимательно следил за аудиторией, и как только замечал, что слушатели устали, рассказывал какую-нибудь историю, или анекдот. Этого было достаточно, чтобы усталость ушла, и лекция продолжалась дальше. Он никогда не задерживал нас после звонка об окончании занятия, как обычно делали другие лекторы, которые говорили: «Подождите минутку, я сейчас закончу». Он заканчивал лекцию на середине не дописанной формулы, а следующую лекцию начинал именно с этого места. Как-то раз слушатель Мусахранов назвал его на русский манер Георгием Ивановичем. Он обиделся.

– Не смейте меня так называть, – сказал Гершон Ихелевич, – да, я еврей, и горжусь этим.

В училище таких преподавателей больше не было, близкими ему по мастерству были только два преподавателя в академии, профессор Ларин, и полковник Мартынов, который читал у нас «эффективность». Как-то Мартынов заболел, и две лекции вместо него читал подполковник Воробьев, из его лекций мы ничего не поняли. А когда Мартынов вернулся, мы пожаловались ему на прочитанные Воробьевым лекции. И вот сейчас о мастерстве этого лектора, Мартынов в течение двадцати минут объяснил нам суть прочитанных без него лекций, и всем все стало понятно, даже удивительно стало, как смог Воробьев такие простые вопросы завернуть в такую неузнаваемую оболочку.

Так вот, я сдавал Гершону Ихелевичу экзамен по математическому анализу. Одним из вопросов билета было доказательство какой-то очень сложной теоремы, сейчас уже не помню, какой именно. Я помнил сам вывод, помнил результат, а вот начальные условия никак вспомнить не мог. Ничего не оставалось, как начать записывать с того, что помнил, то есть с конца. Дойдя таким образом в начало, вспомнил и начальные условия, записал и их. Хотел было переписать все начисто в нужном порядке, но Гершон Ихелевич вызвал меня отвечать, так как предшествующий товарищ попросил дать ему еще десять минут на подготовку. Я ответил на все вопросы, в том числе и на дополнительные.

– Я одного не понял, – сказал Гершон Ихелевич, – почему доказательство снизу-вверх написано. Евреи пишут справа-налево, а Вы еще круче написали, снизу-вверх.

Пришлось сознаться, что не мог вспомнить начальные условия, поэтому пришлось начинать писать с конца. Но отличную оценку я получил.

Интересный случай произошел на экзамене у профессора Виглина, но не со мной, а со слушателем Ячиным. Ему достался вопрос о принципе работы магнетрона. Это такой генератор СВЧ колебаний, который сейчас применяется во всех микроволновках. Он состоит из медной болванки, помещенной в магнитное поле, с просверленным по центру большим отверстием, и более мелкими отверстиями, так называемыми лунками, по периметру. Поток электронов движется по кругу большого отверстия, пролетая мимо каждой из лунок электроны тормозятся, в результате чего часть энергии отдают в эти лунки, вроде бы все просто. Ячин рассказал профессору свой вариант этого процесса.

– Электрон летит, – объяснял Ячин, – долетает до лунки, отдает энергию в лунку, меняет знак на противоположный, и летит в обратную сторону.

– Товарищ Ячин, – сказал профессор, – если бы у меня был пистолет, я бы Вас застрелил.

На пятом курсе у нас было много свадеб. Свадьба Коли Багмета была в воскресенье, а на следующий день мы сдавали экзамен по специальности. Несмотря на то, что экзамен был секретным, Саша Особливец раздобыл билеты, и мы подготовили на этот экзамен так называемые «бомбы», готовые для ответа шпоры, тоже секретные. Заходящий на экзамен громко называл номер билета, а заходящий за ним заносил ему шпору на этот билет. Мне тоже принесли и передали такую шпору. Она была написана идеальным каллиграфическим почерком, что резко контрастировало с моим корявым. В принципе, шпора мне не нужна была, материал я и так знал, и я начал писать ответы на вопросы на чистом секретном листе. Но дописать мне не дали, подполковник Крутаков, принимавший экзамен, вызвал меня к доске, чтобы дальше я готовился возле доски, а затем отвечал на билет. Я спрятал недописанный лист, а со шпорой вышел к доске. На все вопросы я ответил, и получил отличную оценку, которую уже поставили в зачетку. После этого преподаватель почему-то обратил внимание на мой лист.

– Ну ка покажи лист, – попросил он меня.

Я показал.

– Да, – сказал он, – после свадьбы Багмета почерк у тебя неузнаваемо изменился. Ладно, иди.

И хотя я этой шпорой не пользовался, мне стало стыдно перед преподавателем. Всю нашу глубоко скрытую, как нам казалось, систему он понял, но шум поднимать не стал, и все спокойно сдали экзамен по той же системе. Кстати, вспомнил подобный провал, который случился у нас на втором курсе. Мы сдавали экзамен по математике Гершону Ихелевичу, но за неимением свободных аудиторий, сдавали его у нас в казарме, в ленкомнате. Все столы мы накрыли скатертями, в том числе и стол преподавателя, на который поставили минеральную воду и букет цветов. Скатерти нужны были, чтобы скрыть спрятанные в столах конспекты и учебники. Вовочка Иванов сдавал экзамен в первой пятерке, и после его сдачи на свою законную тройку, зашел обратно и спросил Гершона Ихелевича, можно ли ему забрать свой конспект.

– Какой конспект? – ничего не понимая спросил профессор.

– Вот этот. – сказал Вовочка, и вытащил из-под стола, за которым он сидел на экзамене, свой конспект.

Скатерти сняли со всех столов, и везде обнаружились конспекты и учебники. Гершон Ихелевич хотел вообще прекратить прием экзамена, начальнику курса, подполковнику Гетманенко, с большим трудом удалось уговорить его продолжить экзамен. Так из-за одного не очень далекого человека пострадало все отделение, несмотря на свой добрый характер, обиженный профессор принимал экзамен довольно жестко, несколько человек получили неудовлетворительные оценки.

И еще один случай произошел на экзамене по эксплуатации, который принимал добрейший человек, начальник кафедры, полковник Запорожченко. Один из наших товарищей не смог толком ответить ни на один вопрос, ни по билету, ни на наводящие дополнительные вопросы. Полковник с жалостью посмотрел на него и сказал: «Я не знаю, что мне с Вами делать. Вы же абсолютно ничего не знаете. Больше тройки я Вам поставить не могу».

Но не для всех слушателей экзамены заканчивались так безболезненно, некоторые получали двойки, а некоторые умудрялись и две двойки за сессию получить. Эти избранные, вместо поездки на каникулах домой, оставались в казарме готовиться к пересдаче, это был для них так называемый «освенцим». Некоторые, особо выдающиеся, из этого освенцима никогда не вылезали, оставались в нем после каждой сессии. Но, несмотря на все трудности, на нашем курсе по неуспеваемости не был отчислен ни один человек, с экзаменами в конечном счете все справились успешно. На первом курсе мы правда потеряли Юру Фаустова, весельчака и прекрасного исполнителя бардовских песен, но он не был тогда отчислен, за неуспеваемость его оставили на первом курсе на второй год, небывалый случай для училища, отчислили его только через год, когда он во второй раз не сумел перейти на второй курс. Но было бы неправильно считать, что те двоечники, которые не вылезали из освенцима, все были бестолковыми, хотя конечно же среди них были и такие. Одному из наших товарищей, не буду называть его фамилию, наука давалась очень тяжело, из освенцима он никогда не вылезал, но он старался, и несмотря ни на что, пользовался в отделении большим авторитетом, чем некоторые отличники. Из выпускников нашего курса до генеральских званий дослужились только два человека, и один из них, этот наш товарищ.

Саша Особливец

Высокий и худой парень, житель Харькова, ефрейтор Осибливец был командиром первого строевого отделения в первом же учебном отделении, которым командовал сержант Корнев. В этом же учебном отделении учился и я, только командиром моего строевого отделения был Коля Багмет. Саша уже год прослужил в армии, поэтому чувствовал себя практически взрослым и повидавшим виды. В отличие от Корнева он был веселым и жизнерадостным человеком. Легко находил подход к женщинам, чему мы были очень рады, так как через женщин из канцелярии факультета он доставал билеты для всех экзаменов. Кто сдавал экзамены, тот знает, насколько легче готовиться к экзамену по билетам, чем просто по конспекту, не зная конкретных вопросов. Так вот этими билетами Саша нас всегда и обеспечивал, за что мы были ему бесконечно благодарны. А еще он оказывал нам с Александром Уздемиром помощь на кроссах, на которых мы с Александром практически умирали, и всегда еле тащились последними. А время для отделения засекалось по последнему прибежавшему. Поэтому перед финишем, когда у нас уже совсем не оставалось сил, Особливец и в спины нас подталкивал, и за руки тащил, лишь бы мы быстрее прибежали. Хотя Саша был и худой, но сил у него было намного больше, чем у нас с Уздемиром. Так он нас таскал целый год, за что я ему очень благодарен. Только на втором курсе я научился нормально бегать, и помощь мне уже не была нужна.

Как местный житель Саша ходил в увольнения на сутки и ночевал дома, в результате чего у него родился сын Славик, и ему уже на втором курсе пришлось жениться. Он женился первым, кажется был счастлив, гордился тем, что у него растет сын, показывал нам его фотографии. Кстати, он сам фотографировал и делал прекрасные фотографии. Время шло, с третьего курса все, поступившие из армии, оставили казарму и жили или дома, или в общежитии. Саша жил дома и ездил на занятия с большим желтым кожаным портфелем, довольно тяжелым по весу. Как-то ребятам захотелось посмотреть, что же он там носит. Кроме конспектов в портфеле оказались ножницы, иголки с нитками, но самым поразившим нас предметом был большой электрический утюг. Было такое ощущение, что Саша не всегда ночует дома, иначе зачем носить с собой утюг. Шутники вынули этот утюг, а вместо него положили в портфель два кирпича. Подмену Саша обнаружил только дома, говорил, что чувствовал, что портфель стал немного тяжелее, но особого внимания этому не придал. С четвертого курса мы уже все жили вне казармы, многие, в том числе и я, женились. Моя жена, как медсестра, работала летом за городом в пионерлагере. Поскольку она работала с диабетиками, то выходных у нее не было, а я по выходным приезжал к ней в гости. Она рассказывала, что у ее здешней подруги есть жених Саша, тоже курсант. Они уже давно живут как муж и жена, но Саша еврей, и его мать не разрешает ему жениться на русской. Ситуация была практически безнадежной, но подруга все равно продолжала на что-то надеяться. В очередной мой приезд жена сказала, что Саша тоже приехал, и решила меня с ним познакомить. При знакомстве обалдели оба, и я, и Саша Особливец, это был он. Удивление на наших лицах было настолько явным, что и жена, и ее подруга сразу поняли, что мы знакомы. И тут жену осенило.

– Я не могла вспомнить, где тебя раньше видела. – сказала она Саше, – Ты же и у нас, и у Винокурова на свадьбе фотографировал.

Саше ничего не оставалось как сознаться, что это именно он фотографировал. Позже Саша отвел меня в сторонку и в духе лучших фильмов про шпионов шепотом попросил меня никому об этом не рассказывать, что я и пообещал. После отъезда Саши жена спросила, а какая у Саши фамилия, сказал, что Особливец.

– Это тот, у которого уже большой сын? – удивилась жена. Так он не еврей? Что же он девке голову морочит?

После моего отъезда жена, естественно, все выложила своей подруге. Продолжались у Саши отношения с этой подругой, или нет, я этого не знаю, с ним по этому поводу мы больше никогда не разговаривали.

После выпуска из училища мы с Сашей еще один раз случайно встретились в Харькове, Саша тогда сдавал экзамены в адъюнктуру в наше училище, а я просто приехал в отпуск. У Саши все было под контролем, он практически поступил, оставалась простая формальность, сдать вступительные экзамены. Мне тоже захотелось поступить в адъюнктуру, и я спросил Сашу, насколько сложно в нее поступить.

– Даже и не думай, – честно сказал мне Саша, – поступить можно только по блату. Если блата нет, то поступить невозможно. Все эти экзамены и конкурс чистая формальность, поступает всегда заранее запланированный человек. Позже о поступлении в адъюнктуру я еще поговорил с полковником Тереховым, заместителем начальника 54-й кафедры. Он подтвердил все сказанное ранее Особливцем. Больше о поступлении в адъюнктуру я даже не помышлял, только очень удивился, когда встретился с Сашей Волошиным, который учился в адъюнктуре, не думал, что у него тоже есть блат в училище.

После окончания академии я был назначен преподавателем в Серпуховское училище, и здесь снова встретился с Сашей Особливцем. Саша был преподавателем на 43-й кафедре, уже подполковник, на хорошем счету. Я был еще майором, и получил подполковника только через полгода, пока что ко мне присматривались. Задержка в звании и у меня, и у Володи Васильченко пошла еще при присвоении звания старшего лейтенанта, когда женщина-делопроизводитель обиделась на отдел кадров за сделанные ей замечания по поводу неправильного оформления наших представлений, забросила их в свой стол и не стала их исправлять и отправлять. Задержка получилась на три месяца, что в дальнейшем мне очень мешало. Я думал, что Саша кандидат наук, но оказалось, что в адъюнктуру он тогда не поступил, у кого-то другого блат оказался больше. Спросил Сашку про его сына Славку и жену, Саша неохотно ответил, что у него сейчас другая семья, вдаваться в подробности он явно не хотел. О Славке тоже ничего не хотел рассказывать, а может ничего и не знал.

Все свободное от занятий время Саша проводил за компьютером БК‑0010, которые в то время были на всех кафедрах. Нет, не к занятиям готовился, и не новые программы разрабатывал. Он играл в «Тетрис», разрабатывал моторную реакцию, как он говорил.

– Саша, а тебе не жаль на такую хрень столько времени тратить? – как-то спросил я его.

– Ты что? Какая хрень? Я уже до девятого уровня дошел, скоро буду лучшим. – ответил он.

– А ты то, хоть чем-то увлекаешься, кроме занятий? – спросил он меня.

Меня такие игры не привлекали, мне больше нравилось программировать самому. Тот же «Тетрис», или «Питон» были написаны на языке «Фокал», и загружались только с магнитофона, а я решил написать более простую из этих игр «Питон» на языке «Бэйсик». Мне это удалось, мой вариант этой игры теперь можно было загружать с дисковода, имевшегося в каждом учебном классе. Но в основном я писал программы для проведения занятий, моделирование процессов, происходящих в радиотехнических изделиях, на ЭВМ. С помощью моих программ можно было визуально наблюдать как изменятся характеристики изделия, при регулировке того или другого элемента схемы.

С Сашей мы общались редко, так как общих интересов было мало. Попросил как-то раз его поменяться со мной дежурствами по факультету, но он не согласился, ничем не мотивируя свой отказ. Но предлагал и дальше обращаться к нему за помощью, если нужно будет. Я поблагодарил, но больше к нему за помощью не обращался. А через некоторое время он сам предложил мне свою помощь. Я должен был вести свой подшефный взвод на вечер встречи в медицинское училище. Накануне этого похода к шефам Саша прибежал ко мне, шепотом рассказывал о том, какое это опасное дело, что курсанты могут напиться, и даже подраться из-за девок, в общем, что мне туда лучше не ходить. Он меня прикроет, и возьмет всю ответственность на себя, сходит вместо меня на этот вечер. Сам же и с начальником факультета договорится, только при этом скажет, будто бы это я попросил его об этом. От курсантов я краем уха слышал, что Саше очень нравятся молоденькие девушки из медицинского училища, и он старается почаще к ним ходить с курсантами. Большого желания идти в медучилище у меня не было, поэтому я согласился, пусть идет, если ему так хочется. Позже от курсантов узнал, что у Саши там есть постоянная пассия, какая-то рыжеволосая красавица, с которой он и провел весь вечер.

Потом пришла страшная весть о гибели Вани Урсты. Я пошел к Саше договариваться, чтобы вместе ехать на похороны. Договорись встретиться утром на Белорусском вокзале в Москве, так как Саша ехал вечером, с заездом к знакомым в Москве, а я утром, в день похорон. Куда и как ехать знал только Саша, мне рассказывать не стал, так как это очень сложно, да и зачем, от Белорусского мы ведь вместе поедем. На следующий день на Белорусский вокзал Саша не приехал, не зная куда ехать, я поехал в госпиталь в Одинцово, так как слышал, что после аварии Ваню туда отвезли. Нашел госпиталь, нашел морг. Там мне сказали, что тело еще не забирали. Я дождался автобуса, который приехал за покойником, и вместе с ними поехал в Перхушково, где и должны были состояться похороны. Там и встретился с остальными нашими ребятами. Коля Багмет даже с женой приехал. На вопрос где Особливец, я ответить не мог, сказал, что собирался по пути к знакомым в Москву заехать.

– Ну все понятно, – сказал кто-то из ребят, – у блядей застрял.

Ваню похоронили. На поминках длинную речь сказал его отец. Говорил он на западно-украинском наречии, и несмотря на то, что я украинец, я понимал только третью часть этой речи. Отец жаловался на Москву, она уже второго сына у него забрала. После поминок мы еще собрались на квартире у Андрея Рычкова, который организовывал эти похороны. Хотя повод был и скорбный, но я был рад видеть наших ребят, с которыми после выпуска из училища ни разу не встречался. На десять лет выпуска они встречались в Харькове, но меня мой начальник полковник Помогалов туда не отпустил, потребовав, чтобы я предоставил ему телеграмму, подписанную начальником Харьковского училища. Мы там еще хорошо посидели, рассказали кто где служил и чего достиг. На следующий день встретился в училище с Особливцем, глазки у него бегали, опять шепотом просил никому не рассказывать, что его не было на похоронах, нес какую-то хрень о том, что у него расстроился желудок, и он не смог приехать, но я ему не верил. Я не понимал, как можно вместо того, чтобы провести товарища в последний путь, провести это время с блядями. Совесть то где была при этом? Мое уважение к Саше сошло на нет.

Позже к нам на кафедру, как член комиссии по защите дипломов, приезжал мой старый друг Сережка Лорин. Мы были очень рады встрече, после выпуска тоже ни разу не виделись. За это время Сережка успел послужить и в Прибалтике, и в Чите, и в Белоруссии, но был майором, видно частая смена мест службы сказалась. Я предложил ему связаться с Колей Багметом, который уже был преподавателем в академии Дзержинского, чтобы обсудить с ним вопрос поступления Сережки в академию, но договориться о поездке в Москву автомобилем у меня не получилось, а на поездку электричкой у Сережи не было времени. Так этот вопрос решить и не удалось. Пообщавшись с Особливцем Сережка сказал: «Да он у вас какой-то секретный агент, разговаривает только шепотом, и все время оглядываясь, как будто страшную тайну тебе рассказывает. Даже спички у продавщицы шепотом спрашивал.»

В училище приехали еще два наших однокашника, сначала Александр Уздемир, а затем и Валерка Колодяжный, старый друг Особливца. Оба были у меня в гостях, Валерка был даже трижды, вместе с тремя своими прекрасными сыновьями. Один раз был в гостях у Уздемира и я, вернее два раза, первый раз я был у него в гостях еще в Кап-Яре, у Валерки правда я ни разу не был. А вот в гостях у Особливца не был никто, даже его лучший друг Колодяжный. Скорее всего это было не из-за негостеприимности Саши. Мне кажется, что он просто опасался, как бы в присутствии жены гость не ляпнул чего ни будь лишнего о его похождениях, оправдывайся потом. А так, нет гостей – нет проблем.

Саша уволился на год раньше меня, и на встрече выпускников в Москве уже был гражданским человеком. Рассказывал, что работает коммерческим директором в какой-то солидной фирме. Все были рады за него, и поздравили с таким успехом. А через некоторое время я узнал, что Сашу сильно избили, и он три месяца пролежал в госпитале. Оказалось, что Саша назанимал очень много денег, все их вложил во Властелину, и естественно, прогорел. Долги отдавать было нечем, поэтому отдавать их он и не собирался, считая, что с него взять нечего. Но кредиторы были другого мнения, поэтому они не только его избили, но и заставили переписать на них в счет долга свою квартиру.

Сашу я случайно встретил возле нашего магазина.

– Саша, привет! Ты как? Слышал, что ты долго лежал в госпитале. Как здоровье? – засыпал я его вопросами.

– Нормально, – сухо сказал Саша.

– А семья то твоя как? Где она сейчас? – снова спросил я.

– А тебе какое дело? – со злостью спросил он.

– Извини, Саша. – выдавил я, ошеломленный таким поворотом разговора.

Больше вопросов у меня не было. Мы разошлись и больше не встречались. От знакомых слышал, что Саша прибился к какой-то женщине, и живет у нее в Большевике, небольшом поселке, примыкающем к Серпухову. Куда девалась его семья никто не знал. Как-то, будучи в Большевике, я увидел вдалеке человека, по фигуре напоминающего Особливца. Этот человек привлек мое внимание тем, что как-то странно обходил лужу, он обходил ее боком, настороженно, все время держась лицом к луже, как будто оттуда в любой момент мог выпрыгнуть крокодил или что ни будь подобное. Может это был и не он. Один раз Валерка Колодяжный случайно встретил Сашу в автобусе, с трудом уговорил его поехать к себе домой. В то время Валерка уже давно уволился из армии, жил в четырехкомнатной квартире вместе со своим старшим сыном Олегом. Они слишком много внимания уделяли водке, поэтому жили очень бедно, денег на оплату квартиры не хватало, телефон отключили за долги, дверной звонок тоже не работал. Когда Валерка болел, я купил три литра пива, воблы, и пошел его навестить, но попасть к нему мне не удалось, и в дверь стучал, и под окном кричал, никто мне не открыл. Несмотря на такую тяжелую ситуацию, Валерка, как он мне рассказывал, купил две бутылки пива, которые они с Сашей и выпили, да еще и дал Саше 50 рублей на дорогу, у того денег совсем не было. Больше часа они сидели и разговаривали, листали выпускной альбом, вспоминали училище. Эту беседу Саша поддерживал, но как только Валерка начинал его спрашивать где он сейчас живет, где его семья и где Славка, Саша замолкал, и вывести его из этого состояния было очень тяжело. Так ничего про него и не узнав, Валерка проводил его на автобус, и они расстались. После этого Сашку больше уже никто не видел, как в воду канул. Где он теперь, и жив ли вообще, этого никто не знает. Вот такая трагическая судьба, результат шоковой терапии 90-х, хотел на той волне быстро подняться, и все потерял. Мне его очень жаль.

Бершеть,

или не состоявшийся перевод в Забайкалье

Бершеть – это небольшой поселок в сорока километрах от Перми, где в свое время располагался военный городок 52-й ракетной дивизии, который назывался «Звездным». Сам поселок состоял из пяти двухэтажных домиков, расположенных на бугорке за военным городком. С одной стороны городка протекала небольшая речушка, по колено глубиной, которую местные жители называли «Портянка», с остальных трех сторон стоял лес, который начинался буквально через двадцать метров от крайних домов. Дома все были пятиэтажные и стояли вдоль четырех компактно расположенных улиц. В городок вели две дороги: со станции «Юг», и с поселка «Юг», расположенного в противоположной стороне от станции. В какую сторону ни поедешь, все равно попадешь на «Юг». Грибов и малины в лесу было немерено. Вот только, как говорили местные, здесь до июня еще холодно, а после июня уже холодно. Зато в июне стояла такая жара, что на опушках леса выгорало абсолютно все, и деревья стояли желтыми.

Я получил назначение в Бершеть сразу после окончания Харьковского высшего командно-инженерного училища. Вернее, не совсем сразу. На мандатную комиссию по распределению мы заходили по абсолютно справедливой очередности: по среднему баллу оценок в приложении к диплому. Я заходил шестнадцатым из 120-ти человек. На этом справедливость и закончилась. Мне объявили, что я назначен в Уральский военный округ, и все, больше никакой информации. Ни должности, ни места службы, ничего. Сказали, что все остальное мы узнаем после отпуска. После отпуска выяснилось, что я назначен на должность начальника расчета регламентных работ в Отдельную эксплуатационно-регламентную группу (ОЭРГ) 52-й ракетной дивизии. Должность старшего лейтенанта. Как позже выяснилось, многие из тех, которые учились еле-еле на тройки, поехали на капитанские должности в Москву и Подмосковье. В Бершеть еще приехали Володя Балашов, Саша Мясоедов, Юра Гармаш, Виктор Овчаров, Володя Васильченко, Женя Терентьев, выпускник второго факультета, с которым я был знаком еще со времени поступления в училище. В общем одиноко не было.

А в ОЭРГ кроме меня приехало еще три лейтенанта: Володя Васильченко, Коля Богачев и Саша Вольф. Васильченко и Богачев – на такие же должности, как и я, а Вольф – на должность начальника расчета параметрического контроля. До нашего приезда в нашем отделении регламентных работ и параметрического контроля было всего два офицера: начальник отделения – капитан Василий Михайлович Саломатов, и начальник расчета параметрического контроля – старший лейтенант Витя Ефимов, который уже семь лет ходил в этом звании. Рассказывали, что лет пять назад его уличили во вредительстве, хорошо, что уже был не 37-й год, иначе бы расстреляли. Витю поймали на месте преступления, когда он шилом проделывал дырки в свинцовой оболочке кабелей связи. Все связные кабели содержатся под давлением воздуха, чтобы при небольшом повреждении вода не попадала в кабель, и он не замок. Так вот Витя делал так, чтобы все кабели замокли, и дивизия осталась без связи. Это было чистейшее вредительство. Судить его не стали, но начальник связи дивизии подполковник Котельников пообещал Вите, что пока он начальник связи, капитанской должности ему не видать, как своих ушей, и слово свое сдержал.

Начали дружно осваивать новые для нас специальности. Среди нас в лучшую сторону выделялся только Володя Васильченко, он еще в училище был «самоделкиным», изготавливал электрические гитары и усилители для курсового ВИА, а здесь изготавливал пульт для дежурного по ОЭРГ, остальные были примерно на одном уровне. С этого периода запомнился только один эпизод. Когда Саша Вольф вернулся со своего первого регламента, где он был в качестве стажера, командир ОЭРГ майор Транин спросил его: «Ну как товарищ Вольф, освоились?» Ответ Саши меня очень удивил: «Так точно, товарищ майор, сам делать еще не могу, но руководить уже могу». Как можно руководить если ни черта в этом не соображаешь?

Во время подготовки к самостоятельной работе я встретился еще с одним вредителем. Транин попросил меня сходить вместе с сержантом Фокиным со второго отделения на линию воздушной связи в деревню Кояново и проконтролировать его работу. Дивизия обеспечивала сельсовет Кояново телефонной связью, и вот последний месяц эта связь постоянно пропадала, а это был единственный телефон в поселке, при его отсутствии жители даже скорую помощь не могли из Перми вызвать. На устранение этих обрывов сержант ходил один, самостоятельно, но проходило день или два после ремонта линии, и связь опять пропадала. Мы с сержантом шли по проселочной дороге на Кояново и визуально осматривали столбы и провода этой линии, расположенной вдоль дороги. Дошли до места, где линия с помощью подземной кабельной вставки переходила через дорогу. На двух столбах, расположенных на противоположных сторонах дороги, находились кабельные коробочки с крышками, защищающими их от дождя, через которые кабель и соединялся с воздушной линией. Сержант проверил эти коробочки, и в одной из них обнаружил обрыв. Устранив обрыв он связался с помощью переносной телефонной трубки с номеронабирателем с дежурным по связи и доложил об устранении обрыва. Мне сказал, что все сделал и можно идти домой. Я поднялся на столб, чтобы проверить его работу, и увидел картину маслом: из двух проводов прикручен винтом был только один, второй был просто подведен под шайбу, за счет которой он, кое-как, и держался, под крышку коробочки была подставлена палочка, с таким расчетом, чтобы при первом же порыве ветра она вылетела и при падении сбила не закрепленный провод. Сержант был на хорошем счету, и зачем он это делал, я так и не понял, но это тоже было явное вредительство. После этого сержант закрепил провода как положено, и мы пошли домой, больше обрывов этой связи не было. Сержанту до дембеля оставалось служить две недели, и он умолял меня никому об этом не рассказывать, боялся, что замполит напишет об этом его родителям. Я его пожалел и не стал никому об этом рассказывать.

Жили мы дружно, женатые периодически ходили друг к другу в гости. Васильченко был холостой и в нашу компанию не входил, но к нам присоединился еще один лейтенант, наш сосед Генка Иванов. Через некоторое время заметили, что в гостях у Вольфов никто из нас не был, хотя они приходили к нам часто. Анализ их посещений показал, что они ходят к нам в гости строго в определенные дни: к нам в среду и субботу, к Богачевым во вторник и пятницу, а к Ивановым в четверг и воскресенье. Оказалось, что Вольфы завтракают и обедают в офицерской столовой, а ужинают в понедельник дома, консервами, которые им присылают из Питера, а все остальные дни по очереди у друзей, то есть у всех нас, дома они ничего не готовят. Его жена Жанна, еврейка с совиным носом, считающая себя красавицей и убедившая в этом Сашу, боялась испортить маникюр, поэтому к приготовлению пищи даже на притрагивалась. Один раз мы все-таки набились к ним в гости, но готовить ужин пришлось нам самим.

Я быстро изучил все средства связи, на которых нужно было проводить регламенты и устранять неисправности, при этом не стеснялся учиться у хорошо подготовленных солдат по тем работам, которые еще не освоил. Соответственно обучал солдат всему, что знал и умел сам. Со временем наш расчет начал выделяться в лучшую сторону. В тех полках, где мы проводили регламенты, в межрегламентные периоды неисправностей практически не было, а все неисправности мы устраняли с первого раза, в то время как у других расчетов и неисправностей было много, и на неисправности они по несколько раз выезжали, устранить неисправность с первого раза у них почему-то не получалось. Командиры полков это заметили и начали просить майора Транина присылать к ним в полк на регламенты и устранение неисправностей именно наш расчет. Транин им объяснял, что полки закреплены за расчетами и каждый расчет едет в закрепленный полк, если только не возникает какой-либо накладки. Кроме того, Шлома, то есть я, не в состоянии ездить один на все неисправности. Почему у других получается хуже, чем у нас, я, честно говоря, не понимал, вроде бы работали все одинаково, я часто брал с собой на неисправности солдат из других расчетов, и все было нормально. Картина прояснилась, когда к нам приехал начальник войск связи армии полковник Бури и собрал нас, лейтенантов, на совещание. Прежде всего он поинтересовался, с каким средним баллом мы закончили училище. У Вольфа, закончившего академию им. Можайского, средний балл был самым низким – 3,2. У Богачева, закончившего Киевское училище связи – 3,4. У Васильченко, с которым мы учились вместе, балл был 3,5, а у меня – 4,75. Вот теперь мне все стало понятно, знаний то у ребят нет, все на интуиции держится.

В ОЭРГ появился «стукач», очень неприятное явление. Транину кто-то докладывал обо всем, что происходило в подразделении. Под эту раздачу однажды попал и я. Возвращаясь с неисправности я заехал в одну из деревень, чтобы в магазине купить для жены грецкие орехи, сделав при этом крюк примерно в десять километров. На следующий день Транин выдрал меня как «сидорову козу», грозился вычесть из зарплаты деньги за перерасходованный бензин. В принципе я понимал командира, с бензином у нас была напряжёнка, каждый литр был на счету. В то время шла борьба за экономию горючего. В каждую машину, независимо от дальности поездки, заливали всего 20 литров бензина. Поэтому командиру приходилось записывать в наряд на выезд все автомашины, даже те, которые уже несколько лет стояли без двигателей, потом бензин ведрами переливали в те автомашины, которым действительно нужно было ехать на выезд. Вот так и выкручивались. Поэтому его гнев был понятен, непонятно только было, какая сволочь об этом донесла. Грешили на то, что это кто-то из солдат или сержантов. Не могли же этим заниматься прапорщики, и тем более офицеры. Стукач успешно «трудился» года полтора. Однажды утром перед ежедневным построением ко мне подошел наш автомеханик, прапорщик Валерка Тахтаманов, и сказал: «Я кажется знаю кто стучит. Ты не замечал, что если кто-то опаздывает на построение, то крик стоит до небес, а Вольф опаздывает почти каждый день, но Транин ему даже замечаний не делает. По-моему, это он стучит». Я с его мнением не согласился, где это видано, чтобы офицер стучал на своих товарищей.

– Да они оба еврея, – возразил Валерка, – вот и снюхались.

– Давай проверим, как придет Вольф, я вам двоим расскажу, что ночью не ночевал дома, жена устроила скандал, и собирается идти в политотдел. Посмотрим, что будет.

Так и сделали, мы с Валеркой знали, что информация ложная, а Саша не знал. Через полчаса Транин вызвал Валерку в кабинет и начал отчитывать за непотребное поведение. Стукачество подтвердилось. Для меня это был шок. Я вспомнил, о поездке за орехами я сам Сашке рассказывал, вот это «друг». После этого случая вся наша компания перестала приглашать Вольфов в гости. Они еще некоторое время ходили без приглашений, но хозяева делали вид, что сильно заняты и ужинать еще не собираются, даже попить чай не предлагали, и Вольфы перестали ходить по гостям.

Прошло два года. Василий Михайлович перешел на майорскую должность в другое подразделение, а меня назначили на его место. На моей прежней должности никого не было. Поэтому мне приходилось работать и за начальника отделения, и за начальника расчета, я по-прежнему ездил и на регламенты, и на устранение неисправностей. Так я проработал месяца три или четыре, когда пришла разнарядка на замену офицера с моей должности на Забайкалье. Вопрос замены решала специальная комиссия, в которую входило командование дивизии и все командиры полков. Перед этой комиссией я и предстал. Прежде всего меня спросили, есть ли у меня какие-либо уважительные причины, по которым я не могу ехать в Забайкалье? Я ответил, что таких причин у меня нет, жаль только бросать налаженную здесь работу. С этим меня и отпустили, сказав, что решение комиссии до меня доведут.

В Забайкалье я не поехал, вместо меня поехал Саша Вольф. К этому времени он был уже холостым. Накануне его Жанна стала себя плохо чувствовать, он взял в кассе взаимопомощи 1000 рублей и отправил ее на Юг подлечиться. Когда она вернулась, ей стало еще хуже. Саша залез в кассу еще на 1000 рублей и еще раз отправил Жанночку в санаторий. Обратно она уже не вернулась. Не подумайте плохого, она там вышла замуж, оставив Саше немаленькие по тем временам долги. В любом случае Саше крупно повезло, он поехал на повышение: с должности старшего лейтенанта на капитанскую, здесь на капитанскую должность Транин его вряд ли поставил бы, несмотря на все его «стукаческие» заслуги. Транин был умным мужиком и себе в ущерб никогда ничего не делал.

Командиры полков мне сказали, что это они не отпустили меня в Забайкалье. Все командиры полков проголосовали против моего перевода.

– Мы им прямо сказали, – говорили они, – Как можно отдать лучшего в дивизии специалиста по связи? А у нас кто будет ремонтировать?

– Что, будем как в поговорке: отдай жену дяде а сам иди к бл..ди?

Я до сих пор горжусь этим обстоятельством. По-моему, в нашей дивизии это был первый такой случай.

Позже я был назначен заместителем командира ОЭРГ по боевому управлению, а на мое место назначили Володю Васильченко, жизнь продолжалась. Уже будучи преподавателем Серпуховского военного командно-инженерного училища, я встретился с подполковником Власенко, заместителем командира полка из Бершети, который приезжал в училище к сыну.

– А ведь знаешь, – сказал он мне, – я прослужил там еще больше десяти лет, но специалиста по связи лучше тебя у нас не было. Мы тебя потом часто вспоминали.

Приятно было такое услышать. Значит я не зря там трудился, люди мою работу добрым словом вспоминают.

Дождь

Ну вот и пришло время очередного отпуска. В прошлом году отпуск был зимой, и мы с Галей и маленькой Лилей ездили в Вертиевку, а в этом Лиля уже подросла, два года исполнилось, да и отпуск летом, поэтому решили съездить и в Вертиевку, и в Шелудьковку. Галя сильно соскучилась по дому, поэтому сначала едем в Шелудьковку. Прямого поезда из Перми на Харьков нет, поэтому едем с пересадкой в Москве, самолетом решили не лететь, так как на Харьков летает АН‑24, с двумя промежуточными посадками, а у Лили при посадках сильно болят уши. Лиле в поезде нравилось, она всю дорогу пела песни, особенно «Катюшу». Наш дом в Бершети стоит возле части строителей, которые и утром и вечером поют эту песню, вот Лиля ее и выучила. Под вечер наш поезд остановился посреди поля, и мы простояли там часов шесть. Впереди произошла какая-то большая авария, но ничего конкретного мы не знали. Когда потом поехали дальше, мы видели перевернутые грузовые вагоны и цистерны, с оторванными колесными парами, которые валялись под откосом. Пассажирских вагонов там не было, может без жертв обошлось. Поскольку наш поезд выбился из графика, то нас в дальнейшем по долгу держали на каждой станции, пропуская те поезда, которые шли по расписанию. В итоге мы прибыли в Москву с опозданием часов на десять, наш поезд на Харьков давно ушел, а на другие билетов не было, летний сезон в разгаре. С большим трудом, через шоколадку, удалось закомпасировать билеты на поезд, который будет идти через двенадцать часов, в котором нашлось два места в вагоне СВ. Доплата за СВ составила больше стоимости самого билета, но деваться было некуда. В комнате матери и ребенка мест также не было, поэтому эти двенадцать часов промаялись с Лилей в общем зале ожидания вокзала. Лиля уже не пела, она жутко устала, да и нам с Галей было ненамного легче. Когда, наконец-то, дождались поезда и зашли в наше СВ-купе, где стояли два симпатичных диванчика, обитых красным бархатом, Лиля залезла на один из них, сказала «моя кроватка», и тут же уснула. Нам с Галей пришлось вдвоем спать на втором диванчике.

В Харьков приехали поздно вечером, троллейбусом добрались до Левады, вокзала, с которого шли электрички в направлении на Змиев. Намповезло, на последнюю электричку мы еще успели. Теперь уже было совсем близко, 45 минут электричкой до Занок, это третья станция после Змиева, а там еще двадцать минут автобусом до Шелудьковки. На станции Занки, кроме довольно просторного здания вокзала, был еще общественный туалет на улице, и элеватор, больше ни одного дома не было. Народ называл эту станцию Спортивной, и не без основания, уж очень любил этот народ здесь бегать. Автобусы привозили на эту станцию людей из трех сел: Гинеевка, Шелудьковка и Скрипаи. Равномерных рейсов у этих автобусов не было, они ходили только под электрички, сразу два или три автобуса, потом перерыв, до следующей электрички. Приезжающие на станцию Занки жадно вглядывались в стоянку автобусов, если стоят три автобуса, то это уже хорошо, по крайней мере стоячее место в одном из них может достаться, а вот если стоят только два, то мест всем не хватит, и кому-то придется часа два околачиваться на станции, дожидаясь следующего рейса. Поэтому, как только электричка останавливалась, народ высыпал из вагонов, прыгал с высокой платформы на пути, и со всех ног со спринтерской скоростью мчался к автобусам, не обращая внимания на рев сирены встречного поезда. Народ на беге был настолько натренированный, что некоторые старые бабки добегали до автобусов быстрее молодых. Занять сидячее место было счастьем, ведь потом в проход людей набивалось столько, что повернуться было невозможно. Естественно, сидячие места опоздавшим бабкам потом никто не уступал, ну не для того же он или она бежали стометровку и выиграли этот приз, чтобы уступить его какой-то бабке. Я как-то спрыгнул с этой платформы вместе с тяжелой сумкой, от рывка при приземлении обе ручки сумки оборвались, и пока я с сумкой без ручек добирался до автобуса, все автобусы ушли, ждать опоздавших здесь было не принято, два часа прождал, пока эти автобусы опять приехали. Вот так ненавязчиво здесь и воспитывали сильных и здоровых людей, способных преодолевать любые трудности, поэтому станция и называлась Спортивной.

Когда приехали на Спортивную, уже совсем стемнело, но из окна вагона было видно, что на автобусной остановке, где на столбе горела одинокая лампочка, автобусов нет. На станции вышли только мы, больше никого не было, значит этой электричкой никто из местных не ездил, и, следовательно, автобусы под нее не ходили. Это был сюрприз. Начинался дождь, который постепенно усиливался. Я предложил Гале переночевать в здании вокзала, а уже утром автобусом ехать в Шелудьковку. И тут я обнаружил, что хотя Галино тело еще и здесь, но душа ее уже давно дома, в Шелудьковке.

– Нет, – сказала она, – мы пойдем пешком. Здесь раньше автобусы вообще не ходили, и люди до электрички всегда пешком добирались. Мой отец каждый день на электричку пешком ходил, здесь напрямую всего семь километров.

– Но по дороге ведь все десять будут, – возразил я.

– Ну и что. Ты что, чемоданы не донесешь? – не сдавалась жена. – Я понесу сумку, а Лиля сама пойдет.

– Так дождь ведь усиливается, промокнем все, – пытался я урезонить жену. Я не пойду пешком.

– Ну и оставайся, а мы с Лилей пойдем, – сказала Галя, взяла Лилю за руку, схватила сумку, и пошла по дороге.

Переубедить в чем-то мою жену было невозможно, как тогда, так и сейчас. Обычно мы всегда оставались при своем мнении, и каждый делал так, как считал нужным. Но здесь я не мог остаться ночевать на вокзале, в то время, как жена будет ночью под дождем идти домой с маленьким ребенком. Пришлось брать в руки два довольно увесистых чемодана и идти за ними. Пройдя с полкилометра дошли до высоковольтной линии, проходящей над дорогой. Дождь еще больше усилился, вся спина у меня уже была мокрая. Зонтики у нас с собой были, но вот свободных рук, чтобы их держать, у нас не было. Не зря раньше люди в плащах ходили, и не мокнешь, и рук не занимают, но плащей у нас не было. А с высоковольтной линией творилось что-то невообразимое, наверно это и был тот коронный разряд, о котором я раньше слышал, но не представлял, как он реально выглядит. Вокруг проводов была светящаяся область диаметром около полуметра, такие висящие светящиеся столбы вместо проводов, и все это сопровождалось жутким треском электрических разрядов. Иногда проскакивали разряды между проводами. Под этими разрядами страшно было проходить, а вдруг на нас пробьет, когда мы будем проходить под ними. Сказал Гале, чтобы подождала меня, оставил чемоданы и пошел на разведку под провода. Непосредственно под проводами треск от электрических разрядов стоял жуткий, но самих разрядов я не чувствовал. Вернулся назад и мы вместе потихоньку прошли опасный участок. Еще через полкилометра я начал перекладывать чемоданы из руки в руку, так как один из них был немного полегче, и одна рука не так сильно уставала. Вскоре и это перестало помогать, пришлось ставить чемоданы на землю и давать рукам немного отдохнуть, Галя тоже все чаще и чаще ставила на землю свою сумку. У Лили заболели ножки, и она попросилась к маме на ручки.

– Ну что? – спросил я. – Еще не жалеешь, что пошли?

– Ничего страшного, дойдем, – был ответ упрямой жены.

Пошли дальше, миновали первый поворот дороги и вошли в Гинеевку, чемоданы становились все тяжелей и тяжелей, остановки становились все чаще, а продолжительность отдыха все больше. Поскольку интенсивность движения уменьшилась, у меня начала промерзать мокрая спина.

– Лиля, а тебе не холодно, – спросил я.

– Холодно, – сказала Лиля.

Из-за упрямства жены положение становилось опасным, мы могли простудить ребенка. А ведь мы были еще только в Гинеевке, до Шелудьковки еще идти и идти. Нужно было проситься к кому-то переночевать, но свет нигде в домах не горел, все давно уже спали. С трудом прошли еще с километр и дошли до следующего поворота, в одном из домов за поворотом в окошке горел свет. Это было наше спасение. Я и постучался в это окошко. Нам долго не открывали, не могли понять, что нам среди ночи нужно. Хозяйка открыла только тогда, когда мы показали ей в окно Лилю. Оказалось, что она живет одна, поэтому и боялась открывать. Попросились переночевать, но хозяйка сказала, что у нее только одна койка и диван, на всех места не хватит. Я ее успокоил, что на всех и не нужно, я просто посижу, главное Лилю переодеть и положить спать. Лилю переодели и положили на диване спать. Мы с Галей тоже выкрутили мокрую одежду, и верхнюю одежду повесили сушиться. Галя пристроилась на диване возле Лили, а я спал на кухне, сидя на стуле и положив голову на стол. Несмотря на неудобства, я тоже уснул. Проснулся, как только забрезжил рассвет. Майка на мне полностью высохла, рубашка и свитер тоже немного подсохли, брюки были еще мокроваты, но холод от них уже не ощущался. Дождя уже не было. Я быстренько оделся, предупредил хозяйку, что я ухожу один, для чего пришлось ее разбудить, и налегке пошел в Шелудьковку, до дома оставалось еще километров пять.

Дома уже все были на ногах, теща, баба Паша, даже корову успела подоить.

– А где Галя? – хором спросили меня.

Сказал, что она вместе с Лилей заночевала в Гинеевке, дойти домой сил не хватило. Описал дом, в котором они находятся. Дед Филипп побежал к двоюродному брату дяде Мише, чтобы съездить за Галей на мотоцикле с коляской, а мне теща предложила попить тепленького парного молочка. Молочко я конечно попил, но попросил еще и водки, так как озноб у меня уже чувствовался. Домой мою неразумную жену вместе с Лилей и чемоданами привезли без меня. Потом долго обмывали наш приезд, прилагая все усилия, чтобы мы не заболели. Самогон у тещи действительно был как чудодейственный бальзам, сама его гнала, поэтому все обошлось без последствий. Одна только Лиля лечилась исключительно молоком, без самогона, но и ей удалось не заболеть. В общем хорошо все то, что хорошо кончается, эта поездка, на наше счастье, закончилась для нас благополучно.

Косари

Мы с Галей и Лилей проводили очередной отпуск в Шелудьковке. Днем у меня рыбалка на озере, для чего сосед, дядя Митя, разрешает мне брать свою лодку. Лодка моего тестя, Филиппа Ивановича, уже сгнила окончательно, и хотя она еще стоит на озере, но плавать в ней уже нельзя, слишком много щелей образовалось. А раньше с нее Филипп Иванович ставил ятеря и приносил домой приличных карасей, иногда до двух килограммов весом. На удочку у меня такие никогда не ловились. На удочку клюют только мелкие карасики, с ладошку, или немного больше, и то, только с лодки. С ближнего берега подход к озеру нормальный, но здесь слишком мелко, и караси не клюют, а противоположный берег весь зарос камышом, к воде вообще пролезть невозможно. Но вот с лодки, под этим камышом, карасики клюют нормально, особенно если прикормить место макухой. Недавно я даже десяток красноперок в протоке поймал, причем все такие приличные, грамм по двести, караси такие большие редко ловятся. А еще на озере я увидел мужика, который меня буквально поразил. Он под камышом ставил сеть. Здесь многие так ловят рыбу, ставят сеть вдоль камыша, потом специальной глюкалкой, длинным шестом с металлическим конусом на конце, пугают рыбу, стоящую в камыше, та бросается наутек и попадает в сеть. Я подплыл к нему, хотя это было и не очень тактично, чтобы посмотреть, какая же рыба попадает в сеть. Он показал мне рыбу, она была такой же, как и на мою удочку клевала, и тут у меня глаза на лоб полезли, у него не было обеих кистей рук. Но своими култышками и с веслом, и с сетью он получше меня справлялся. Вообще не имея пальцев, он с удивительной ловкостью выбирал рыбу из сети. А как ловко, каким-то неуловимым движением, он перебрасывал весло с одного борта на другой, и лодка у него не петляла, как у меня, а четко шла в нужном направлении. Я просто залюбовался его работой, вот это мастерство, это был высший класс.

В общем у нас сейчас райская жизнь, теща, Прасковья Павловна, баба Паша, как мы ее зовем после рождения Лили, кормит нас деликатесами, тесть без рюмки кушать не садится, и нам наливает, ему одному теща наливать отказывается. Работать не заставляют, поэтому за время отпуска я килограмм пять веса набираю, правда потом на работе я этот лишний вес за две недели и сбрасываю. Самогон теща с тестем сами гонят, причем отличный самогон, чистый как слеза, и абсолютно без запаха. Потом этот самогон теща переливает в десяти литровую бутыль, и ставит в подпол на веранде. Люк в этот подпол довольно узкий, теща в него еще пролазит, а вот тесть, со своим животом, уже нет. Не рассчитал бедняга, когда дом строил, теперь теща этим пользуется, наливает ему в баночку норму на день, и больше не дает, а сам он добраться до водки не может. Другое дело, когда гости приезжают, тогда у тестя тоже праздник.

– Мать, ну неси гостям побольше, – говорит он, – что ты принесла, как украла.

И теща несет еще пол-литра. Если же теща ему в выпивке отказывала, он спрашивал, не нужно ли ей чего-нибудь купить в магазине. Садился на велосипед и ехал в центр к магазинам. Там заходил в «гандэлык», чайная, в которой вино на разлив продавали, выпивал стакан вина, потом покупал то, что требовалось, и довольный возвращался домой. На этот раз в гандэлык можно было не бегать, в гости кроме нас еще и москвичи приехали, родной брат тестя Николай Иванович с младшим сыном Витей. На этот раз они приехали на собственной легковой машине, чем удивили родственников. Хотя Николая Ивановича в селе и так уважали, подполковник, командир батальона связи, но тут его авторитет еще больше вырос. В гости шли бесконечным потоком родственники, теща только успевала столы накрывать, и за водкой в подпол лазить.

Пришел в гости, и дядя Миша, двоюродный брат тестя, да не с пустыми руками, принес новость, что ему и Филиппу Ивановичу на Военведе (на военном полигоне) выделили большие участки под сенокос. Пока стоит хорошая погода, нужно было срочно ехать, и косить. Увидев машину дядя Миша обрадовался.

– Коля, так может ты нас завтра на сенокос отвезешь? – спросил он.

– Да мы и косить поможем, – ответил Николай Иванович. – Давненько я косу в руках не держал.

Гости продолжили застолье, а Филипп Иванович пошел клепать косы. Я предложил ему свою помощь, но столь ответственное дело он мне не доверил, ведь с плохо наклепанной косой много не накосишь. На следующий день встали с петухами, помня поговорку: «коси коса, пока роса», быстренько позавтракали, притом без никакой водки, и поехали. В машину сели пять человек: Николай Иванович с сыном, Филипп Иванович, дядя Миша и я. Косы класть было некуда, их должен был привезти сын дяди Миши, Виталька, на своем мотоцикле с коляской, куда косы и погрузили. Виталька работал в сельской больнице фельдшером, но поскольку была суббота, то два дня у него было выходных. Ехать нужно было далеко, километров десять за Скрыпаи. Все поля вокруг были засеяны и засажены, любо дорого посмотреть. В поле была оборудована и заправочная станция, чтобы зря не гонять трактора и машины в село для заправки, все продумано. Увидев заправочную, Николай Иванович поинтересовался, есть ли у них 76-й бензин, на что дядя Миша ответил, что они не знают, так как никогда на ней не были.

Виталька с косами был уже на месте. Это был парень выше нас с Витей, довольно крепкого телосложения, моложе меня, но старше Вити, уже женатый. Парень был всем хорош, вот только очень высокого мнения о себе и своих способностях, очень заносчивый, в разговоре с нами все время пытался нас подколоть, насмешничая по поводу наших с Витей возможностей в предстоящей косьбе.

– Да что вы сможете тут помочь, – говорил он, – только под ногами будете путаться.

– Не говори гоп, пока не перескочишь, – отвечал я ему, еще посмотрим, какой из тебя косарь.

Не знаю, держал ли раньше косу в руках Витя, но я то дома косил по два дня наравне с отцом. Осрамиться не должен был. Заняли покосы. Первым встал Филипп Иванович, за ним дядя Миша, потом Николай Иванович, за ним хотел встать я, но Виталька меня оттеснил.

– Не лезь поперед мастера, – с гонором сказал он.

Я не стал спорить, и занял место за ним. Завершал этот строй Витя. Покосы были длинные, метров сто. Филипп Иванович и дядя Миша быстро ушли вперед, а наша четверка сильно отставала, всех тормозил Николай Иванович. Я предложил ему поменяться со мной местами, на что он с удовольствием и согласился, навыки косаря в Москве он явно подрастерял. После смены мест дело пошло шустрее. За двумя ведущими косарями я поспевал, Виталька от меня отставал значительно, а Николай Иванович еще больше. Витя идти в общем покосе вообще не успевал, хотя навыки косьбы у него оказывается были, его поставили в отдельное место, чтобы не мешал другим. Прошли еще несколько покосов, Виталька отставал все больше, теперь уже он тормозил Николая Ивановича, и дядя Миша предложил теперь им поменяться местами.

– Ну что, мастер, выдохся? – спросил я Витальку.

– Да нет, я силы берегу, – ответил Виталька. Мы с тобой еще в плаваньи посоревнуемся.

– В каком плаваньи? – не понял я.

– В обед поедем купаться, там и посмотришь.

До обеда косили в уже установившемся порядке, солнце поднялось уже высоко, было очень жарко, косы приходилось точить все чаще, и Филипп Иванович объявил перерыв на обед. Пообедали опять без водки, я просто не узнавал Филиппа Ивановича, оказывается может и не пить, когда захочет. После обеда дядя Миша и Николай Иванович легли отдохнуть, прикрыв головы от солнца рубашками, Филипп Иванович сел клепать косы, а нам с Витей, Виталька предложил съездить искупаться. Витя сел за руль машины, и мы поехали. Надо отметить, что водил он вполне прилично. До прудика было километра два. Это был небольшой выкопанный пруд, метров десять в ширину, и метров сорок в длину. Приятная прохлада сразу же сняла усталость с тела, я тихонько плавал по пруду, наслаждаясь прохладной, но не холодной водичкой.

– Давай теперь в плаваньи посоревнуемся, – сказал понаблюдав за мной Виталька. Здесь ты меня точно не обгонишь.

– Давай, – согласился я.

Витя дал старт, и мы поплыли. Кролем я плавал неплохо, и пока Виталька добрался до противоположного берега, я уже вернулся обратно, в точку старта.

– Ну что, мастер? – закричал я ему. – Обратно будешь плыть, или пешком по берегу пойдешь?

Виталик принял правильное решение, и обратно пошел по берегу. Теперь я мог рассмотреть тело Витальки. Никакого телосложения там и в помине не было, было большое грузное тело, гонору и наглости здесь было гораздо больше, чем мышц. После купания вернулись на сенокос, Филипп Иванович успел отбить все косы, и мы снова принялись за работу. Вечером усталые поехали домой. Проезжая мимо полевой заправки, Николай Иванович увидел, что там ходит заправщик.

– А давайте заправимся, – предложил он.

– Как? – не поняли дядя Миша и Филипп Иванович.

– Ну вы что, с ним не договоритесь? – в свою очередь удивился Николай Иванович.

– Да мы его вообще не знаем, – сказал дядя Миша.

– А вы попробуйте договориться, – предложил Николай Иванович.

Мужики нехотя пошли к заправщику, и через некоторое время вернулись.

– Он не хочет заправлять, говорит, что за это его с работы уволят, если узнают, – сообщили они Николаю Ивановичу.

– Да кто узнает? Суббота ведь, вокруг вообще никого нет. Ну предложите ему что-нибудь взамен, – не унимался Николай Иванович, видно уж очень ему хотелось на халяву заправиться.

Мужики опять пошли к заправщику. Было видно, что как они его уговаривают, а он не соглашается.

– Николай Иванович, а давайте завтра съездим в Змиев, и я Вас там заправлю, – предложил я.

Но Николай Иванович был непреклонен, ему хотелось взять «осажденную крепость», и заправиться именно на этой заправке. Минут через сорок заправщик не выдержал осаду и попросил о снисхождении.

– Ну что вы со мной делаете? Чего вы здесь столько времени торчите? Кто ни будь увидит и доложит председателю. Как я потом оправдаюсь, что вас не заправлял? – взмолился он. – Ладно подъезжайте, заправлю, только быстро.

Николай Иванович в этом противостоянии победил, ему удалось заправиться халявным бензином, вот только был ли он халявным для Филиппа Ивановича и дяди Миши, я не уверен, да и неприятный осадок в душе остался, по крайней мере у троих из нас.

На следующий день утром пришел дядя Миша и сказал, что Виталька больше не поедет, у него все тело болит, не собирались ехать и московские гости, поэтому на сенокос мы поехали втроем, Виталькиным мотоциклом с коляской. На второй день я тоже не отставал от ведущих косарей, в обед в одиночку съездил мотоциклом на пруд, искупался, согнал усталость, и без особого напряжения докосил до вечера. В понедельник дело осложнилось, Виталька поехал на работу, и забрал мотоцикл с коляской. Дядя Миша приехал к нам на маленьком двухколесном мотоцикле, забрал Филиппа Ивановича с косами, а мне велел пока идти пешком в сторону сенокоса, он отвезет Филиппа Ивановича, и вернется за мной. На середине пути в Скрипаи он меня и забрал. До обеда я еще пытался не отставать от ведущих косарей, но мне это уже давалось с напряжением, начал болеть левый бок. Купаться в обед я уже не поехал, а лег отдыхать. После обеда бок стал болеть еще сильнее, и я начал отставать. А к вечеру я уже ни рук, ни ног не чувствовал, да и боль в боку давала о себе знать. Домой добирались так же, как и на сенокос, то есть по очереди. Дядя Миша с Филиппом Ивановичем уехали, а я пошел пешком. Обратно дядя Миша очень долго не возвращался, уставший я еле плелся по дороге. Пытался останавливать попутные машины, но никто не остановился, и на меня смотрели как-то подозрительно. Я тоже посмотрел на себя, и все понял, у меня был вид бомжа. Старые рваные кеды, старые вылинявшие спортивные брюки без резинки, висевшие на мне мешком и подвязанные веревкой, чтобы не спадали, и старая мятая рубашка, все что мне нашли на сенокос из старой одежды Галиного брата Володи. Осознав всю трагичность ситуации, я перестал останавливать машины, и, смирившись с судьбой, потихоньку брел домой. Дядя Миша приехал, когда я уже входил в Скрипаи, оказывается, у него мотоцикл сломался. На четвертый день, уже и я не поехал на сенокос, ведущие косари докашивали участок вдвоем. Им было все ни почем, кажется у них ни руки, ни ноги не болели, и они еще столько могли бы выкосить. А может мне так только казалось, может и у них все болело, просто расслабляться времени не было.

Рыбачка

Рыбалка – это увлечение затягивающее. Тот, кто хотя бы раз поймал приличного размера рыбку, уже не может этого забыть. Его снова и снова тянет на рыбалку, и спасения от этого нет. Не зря же рыбаков называют легко помешанными. Но это все же лучше, чем охотник, тех называют буйно помешанными. К счастью, я отношусь к первой группе.

Поскольку сына у меня нет, на рыбалку я частенько ходил с дочерью Лилей. Сначала она просто игралась рядом и смотрела. В Оренбурге мы с ней ходили на озеро, расположенное недалеко от дома, на котором иногда клевали приличные карасики, но поклевки были редкими, две удочки приходилось ставить в разных местах, и Лиля наблюдала за поплавком одной из них. В случае поклевки она звала меня, и я вытаскивал карасика. Лиля от этого была в восторге, ведь это почти она сама поймала рыбу. Когда она училась в первом или во втором классе, находясь в отпуске в Вертиевке, я собрался съездить на рыбалку на небольшой лесной пруд в Барамыки. Лиля попросилась съездить со мной. Я взял две удочки, посадил Лилю на раму велосипеда, и мы поехали. На пруду никого кроме нас не было. Подход к берегу везде прекрасный, деревьев, за которые может зацепиться удочка, поблизости нет, растительности в пруду в меру, в общем идеальные условия для рыбалки. Лиля решила порыбачить сама. Я отдал ей одну удочку, нанизал червя на крючок, и Лиля стала ловить. Начинающим всегда везет, и первую рыбку поймала Лиля.

– Папа, клюет! – закричала она.

– Ну тащи, – ответил я.

Лиля рванула удочку на себя, карасик вылетел из воды, полетел далеко назад, потом вернулся вперед, и снова полетел назад. Наконец-то он остановился перед Лилей. Я помог снять с крючка этого, довольно приличного карасика, и снова нанизал червя. Поимка первой рыбки Лилю очень воодушевила.

– Молодец, – похвалил я, – только не нужно так резко дергать, плавненько подводи к краю пруда, а затем аккуратно вытаскивай.

Следующая поклевка случилась опять у Лили. Этого карасика Лиля вытащила хотя и не совсем аккуратно, но уже получше, чем первого.

– Попробуй сама снять, – сказал я ей.

С этой задачей Лиля справилась, и даже червяка сама надела. Рыбалка ей нравилась все больше. А от итогов рыбалки она вообще была в восторге, она поймала на четыре карасика больше, чем я, опытный рыбак. Этого было достаточно, чтобы Лилина душа уже не могла жить без рыбалки.

Когда она немного подросла, и уже могла сама ездить на велосипеде, она ездила со мной почти на все рыбалки. Рыбачили мы с ней и на канаве за Хомино, где ловили карасиков, размером с ладошку, и на находящемся неподалеку пруду, в который колхоз запустил карпов, и организовал платную рыбалку. Однажды я решил показать Лиле еще одно место, про которое я слышал, но где тоже ни разу не был. Есть в Вертиевке пастбище, которое называется «Вэлыка», то есть большая, а на нем большой пруд, где, по слухам, ловились большие караси. До него далеко, он аж за железнодорожной станцией. Но мы с Лилей решили туда съездить. На всякий случай я порекомендовал Лиле взять с собой альбом для рисования, чтобы зря не терять время, если клева не будет. А Лиле на каникулах нужно было нарисовать много рисунков, задание из художественной школы, где она училось. Пруд действительно оказался очень большим, а вот мест, пригодных для рыбалки практически не было. Почти весь берег зарос осокой, до воды метров десять, удочку туда не добросишь. Нашел только одно место, где можно было ловить, это узкая тропа, протоптанная коровами, по которой они заходили на водопой. Забросил вдоль этой тропы резинку с шестью крючками, и стал ждать поклевки, а Лиля села рисовать окружающий пейзаж. Через час первая поклевка, на крючке сидело что-то тяжелое, но вело себя спокойно. Я потихоньку вытаскивал эту рыбину, вот уже и спина ее показалась, карась, не меньше килограмма. Только бы не сошел. Вот он уже в трех метрах, еще чуть-чуть, и он мой. В это время он меня тоже увидел, шарахнулся в сторону, и какой-то из свободных крючков зацепился за осоку. Попытался отпустить леску, чтобы резинка утянула крючки назад, но сил на это у резинки не хватило. А карась лежал в трех метрах от меня и смотрел на меня бешенными глазами. Прыгать в воду в туфлях я не решился, начал лихорадочно снимать туфли и носки, и закатывать брюки. Но карасю видимо надоело меня ждать, он сделал кульбит и ушел под воду. Просидели еще часа два, но поклевок больше не было. Я предложил Лиле съездить за Хомино на платный пруд, где мы когда-то ловили карпов. Хотя туда было и очень далеко, порядка десяти километров, Лиля согласилась ехать. Дорога была трудной, так как часть пути пришлось ехать по песку, Лиля очень устала. А в довершение всего, еще и оказалось, что платной рыбалки там больше нет, остатки пруда сохранились, но рыбы в нем больше не было, все остатки давно бреднями вытаскали. Не солоно хлебавши вернулись домой, а это еще семь километров пути, правда по асфальту. В результате таких перегрузок Лиля два дня вообще ходить не могла, так ноги болели. За издевательство над дочерью мне влетело от всех.

Самой лучшей была рыбалка, которую нам организовал Володя, Галин брат и Лилин дядя. Нас бесплатно пустили на платный пруд, видимо не подозревая о нашей наглости. Поехали Володя, с женой и двумя детьми, я, с женой и Лилей, и Павлик, друг Володи. В шесть часов утра мы были уже на пруду. Пруд был огромный, на берегу растут деревья, а в тени деревьев даже мангал стоит. Удочки у нас самые обычные, без катушки, с двумя крючками, из наживки только черви. Под берегом не клюет, здесь очень мелко. Пришлось раздеваться и по пояс заходить в воду. Начали клевать карпики, от полкило и выше. Лиля тоже сняла брюки, но осталось в спортивной куртке, так как воздух был еще очень прохладным, заходила недалеко, чтобы не намочить куртку. Карпики клевали очень бойко, притом, чем дальше заброс, тем крупнее рыба клюет. Лиля усекла это сразу, и начала заходить глубже, нижняя часть куртки уже оказалась в воде. А тут у Павлика начались поклевки сразу на два крючка, причем довольно крупных рыбин, грамм по семьсот. Лиле тоже захотелось ловить по две рыбины, и она двинулась ближе к Павлику. Когда я это заметил, Лиля уже стояла по подмышки в воде и тоже таскала по два карпа сразу.

– Лиля, ты же не хотела куртку мочить, – напомнил я ей.

– Ну да, вы будете ловить, а я смотреть? Высохнет. – ответила Лиля.

Володя, я и Лиля ловили в общий садок, а Павлик в свой. Часа через три наш садок был полный, и Володя предложил заканчивать рыбалку, мол неудобно, люди нас сюда бесплатно на отдых пустили, а мы столько рыбы выловили. Я с ним в принципе был согласен, хотя и не хотелось прекращать рыбалку при таком клеве. Лиля же была категорически против, она что, зря куртку намочила, у нее только клевать нормально начало. Володя решил не портить настроение племяннице. Чтобы не светиться с наловленной рыбой, он отнес ее в машину, еле дотащив садок до машины, и принес другой садок. Теперь мы уже ловили с чувством и с толком, мелкую рыбу, то есть, все, что меньше килограмма, отпускали, брали только крупную. А на берегу Галя с Олей уже почистили рыбу, развели костер в мангале, и собирались ее жарить на углях. К обеду клев постепенно стал затихать, на каждом забросе уже не клевало, и все рыбаки, кроме Лили, пошли к мангалу на запах жареной рыбы. Через некоторое время и Лиле одной в воде стало скучно, клев почти совсем прекратился, и она тоже вышла на берег. На ее красную куртку страшно было смотреть, она вся была в зеленой тине.

Зажаренная на углях рыба была очень вкусной, особенно под коньячок, который захватил на рыбалку Володя. Пить нельзя было только детям и Павлику, который был за рулем, но он крепился, не показывая вида, что ему тоже хочется праздника. Отдохнули на славу. После обеда рыбачить уже не пошли, и так уже килограмм шестьдесят поймали, пора и совесть иметь. Отдыхали и загорали на берегу, но здесь тоже нужно было меру знать, первый садок рыбы ведь уже лежал в машине, она могла и протухнуть. Как ни хорошо было на природе, нужно было ехать домой.

Дома рыбу раздавали всем соседям. Бабушка Паша еще рыбы на сковородке нажарила и поставила на стол, праздник продолжался. Лиля отломила себе голову самого большого карпа.

– Лилечка, зачем ты ее берешь? – спросила баба Паша. Давай я ее выброшу курам.

– Вы что, бабушка? В жаренном карпе самое вкусное – это голова. – удивила всех Лиля.

Моя наука, я тоже все головы до последней косточки разбираю. Настоящая рыбачка выросла.

Володя еще несколько раз организовывал нам рыбалку на платных прудах, но уже на других, хозяин которых, как я понимаю, был его знакомым. Один раз я этого знакомого видел, это типичный русский, пардон, украинский медведь. У него было три, расположенных каскадом пруда. В два нижних он запускал карпа, а в верхнем жил дикий карась, но довольно крупный, от полкило до килограмма. Вот в этом верхнем пруду он и разрешал нам рыбачить. Первый раз я туда приехал вместе с Лилей и Павликом. Лиля была уже взрослая, она закончила школу, училась на вечернем отделении в институте и работала в военном училище. Клев был не шибко хороший, но килограмма по четыре мы наловили, у Лили клев был тоже не хуже, чем у нас с Павликом.

– А мы здесь уже были с дядей Володей и Майей, – сказала мне Лиля, – я здесь полбутылки коньяка на кукурузу поймала. Майя – это ее подруга.

– Как? – не понял я.

– У меня здесь хорошо клевали карасики, а у мужиков, которые сидели недалеко, ничего не клевало. Они подошли ко мне и спросили, на что я ловлю. Я пошутила, и сказала, что это будет очень дорого стоить. Тогда один из них сбегал к себе, и принес полбутылки коньяка. Я отдала его дяде Володе, а им отсыпала консервированной кукурузы из банки. И у них тоже стало клевать.

В этот раз рыбалку пришлось заканчивать досрочно, так как пошел дождь и дорогу быстро размывало. Павлику, на его Запорожце, с большим трудом с пятого или шестого раза удалось выехать на бугор из оврага, в котором были пруды.

Через недельку Павлик привез нас на этот же пруд, выгрузил, и уехал по своим делам, а мы с Лилей начали ловить рыбу. Клев был плохой, поэтому я перемещался вдоль берега в поисках клевого места. Неожиданно приехала милиция, с каким-то медведе подобным мужиком.

– А вы здесь что делаете, – неприязненно спросил он меня.

– Филенко по поводу нашей рыбалки с хозяином договорился, – сказал я.

– Я и есть хозяин. Что-то припоминаю, – буркнул он, и они пошли дальше.

Метров за тридцать от того места, где я ловил, милиционеры разделись и зашли в воду. Я подумал, что они приехали отдохнуть и покупаться, но они вытащили на берег сеть, а в сети запутавшегося утопленника. Вот это подарок для наших с Лилей глаз. А мы здесь ловили, и ничего не подозревали. Милиционеры забрали утопленника вместе с сетями, и уехали, а хозяин подошел к нам и пояснил, что к нему ловить рыбу сетями повадился местный алкаш, и больше всего хозяина возмущало то, что ловил он не для себя, а на продажу. И вот теперь, этот алкаш запутался в собственных сетях, и утонул. Я посмотрел на внушительную фигуру хозяина и подумал, что скорее всего этот алкаш не сам утонул, но это лишь мои догадки, абсолютно не обоснованные. Интерес к рыбалке у нас пропал, и как только приехал Павлик, мы уехали домой.

Теперь мы с Лилей и ее мужем Сергеем ходим на рыбалку на Оку, где неплохо ловим. Я на закидушки, а они на спиннинги. Я на спиннинг ловить не научился, старенькой стал, уже спина болит от спиннинга, а у Лили с Сережей неплохие уловы. У Лили полностью рыбацкая семья получилась, хотя моя жена и говорит, что два рыбака на одну семью, это слишком много.

Ява

В данном случае, Ява – это мотоцикл. Его мой брат Виктор купил после того, как отслужил в армии и вернулся домой бравым старшиной. После армии немножко отдохнул, погулял, пора уже было и о женитьбе подумать, но старшинского звания для этого было недостаточно. Для этого обязательно нужен был мотоцикл. Все парни с селе старались до женитьбы купить мотоцикл. Ну что это за жених, пусть даже в звании старшины, который приходит на свидание к девушке пешком? Другое дело лихо подкатить к ее дому на мотоцикле. Тогда и покатать девушку можно на мотоцикле. А ведь это так здорово, катать девушку на мотоцикле, она вроде бы и рядышком, но где-то там, за спиной, не нужно думать, о чем с ней разговаривать, сказал ей в ответ несколько слов, и достаточно. Ну а если прийти пешком? Тогда ломай голову, ищи темы для беседы, думай, о чем с ней разговаривать. Нет, мотоцикл – это вещь, его как будто специально для женихов придумали. Обязательно нужно было покупать, загвоздка была только в том, что у него денег на такую покупку еще не было, а у родителей таких денег вообще никогда не было. Но в этом деле главное, чтобы цель была поставлена, будет цель – будет и ее реализация, и через некоторое время мотоцикл был приобретен, красивый, красный, с никелированными накладками на баке. Красавец, как раз под стать жениху. Я на нем один раз прокатился до Хомино. Идет хорошо, скорость быстро набирает, в общем езда на нем мне понравилась. Заехал в Хомино и начал разворачиваться, улочка узкая, скорость маленькая, поэтому, чтобы не упасть, ноги опустил на землю. Даже при минимальном радиусе разворота развернуться не получалось, мотоцикл ехал на сложенные на улице бревна. Поскольку ноги были уже на земле, выжал сцепление и нажал на ручной тормоз. К моему удивлению, мотоцикл не остановился, а уткнулся передним колесом в эти бревна, я, по инерции, уткнулся шлемом в лобовое стекло. Послышался треск, и лобовое стекло отвалилось, на мое счастье это стекло было пластмассовым. Домой привез его на баке, чем очень расстроил Виктора. Брат пояснил мне, что на двухколесных мотоциклах ручной тормоз специально регулируется на минимальное торможение, чтобы при торможении им, не перелететь вместе с мотоциклом через переднее колесо. Я этого конечно не знал. Лобовое стекло Виктор установил на место, но оно стало ниже на пять сантиметров и не защищало глаза от мошек, езда на мотоцикле стала менее комфортной, чтобы защититься от мошек, теперь нужно было наклоняться ближе к рулю. Чувствуя свою вину я больше не пользовался мотоциклом брата.

Вскорости брат женился. Письмо, которым он пригласил меня на свадьбу, я получил только через месяц после свадьбы. Не получив ответа на письмо, он догадался прислать еще и телеграмму, но поздновато, в пятницу вечером, а свадьба на субботу назначена. В академии, где я тогда учился, получить отпускной билет уже было невозможно, а ехать без документов было очень рискованно. После смерти нашего дорогого Леонида Ильича генсеком стал Андропов, и в стране как раз наводили порядок. Люди в штатском проверяли законность нахождения населения в кинотеатре или ресторане в рабочее время, законность поездок в поездах в рабочие дни, причем проверяли всех, как гражданских, так и военных. Ехать без отпускного билета я не рискнул.

В субботу мы с Галей и Лилей поехали покупать свадебный подарок. Чтобы деньги не вытащили, пятьдесят рублей одной бумажкой, Галя положила в пистончик своих джинсовых брюк. В метро к нам подошла какая-то женщина.

– Девушка, – сказала она, обращаясь к Гале, – у вас пятьдесят рублей выпали, – и протянула Гале деньги.

– Это не мои, – ответила Галя, – мои не могут выпасть.

– Ну значит я ошиблась, – сказала женщина и ушла.

– Ты бы хоть проверила, прежде чем отказываться, – сказал я жене.

– Может она как раз и хотела посмотреть, где у меня деньги лежат, – резонно ответила Галя.

– Может все-таки проверишь? – продолжал я настаивать.

Галя проверила и побледнела, денег не было. Бросилась искать подходившую женщину, но уже было слишком поздно, этой доброй женщины уже нигде не было. Пришлось возвращаться домой без покупки, купить свадебный подарок теперь мы могли только со следующей зарплаты.

Позже Виктор в письме попросил меня купить для Явы цилиндры и поршня, так как у них запчастей к Яве не было. Я был рад хоть как-то реабилитироваться за снесенное мной лобовое стекло, поехал в автомагазин, располагавшийся недалеко от нашего дома, на проспекте Жукова.

– А Вам к старой Яве, или к новой? – спросил меня продавец.

Этого я не знал, в письме об этом ничего не было, а я даже не подозревал, что их две. Попытался проанализировать ситуацию. Мотоцикл брат купил недавно, но если уже нужно менять цилиндры и поршня, то у него большой пробег, следовательно, купил он его с рук, тогда, скорее всего, Ява старая. Купил запчасти для старой Яве и отправил посылкой в Вертиевку. Я не угадал, нужно было к новой.

В очередной раз мы с Лилей приехали в отпуск в Вертиевку, Галя с нами не поехала, сказала, что у нее, и свои родственники есть. Прежде всего, я решил велосипедом съездить на разведку, и посмотреть, где в этом сезоне можно ловить рыбу.

– А у тебя права с собой? – спросил брат.

– С собой, – ответил я.

– Подожди, я тебе мотоцикл настрою, – расщедрился Виктор. – Я правда на нем я давно не ездил, теперь все на УАЗике. Но у меня есть сухозаряженный новый аккумулятор, сейчас залью электролитом, и через пол часика он будет готов.

Чтобы не крутить педали два десятка километров, следовало подождать. Виктор теперь работал главным инженером совхоза, поэтому имел свою служебную машину и мотоцикл ему был без надобности, возможно и на рыбалку мы потом на нем будем ездить вместе с Лилей. Через пол часа мотоцикл был готов, и я поехал, взяв с собой одну телескопическую удочку.

Прежде всего, заехал на новый пруд на Тванях. Побродил с часик с удочкой по берегу, поклевок нигде не было. Съездил на небольшой заросший пруд на окраине Хомино, больше похожий на болото. Здесь когда-то ловились карасики до полкило весом, а рядам была ферма, где в старом навозе можно было накопать крупных красных червей, которых так любили эти карасики. Теперь воды здесь было совсем мало, одна грязь, даже удочку закинуть было некуда. Снова завел мотоцикл и поехал на канаву, за Хомино. Здесь всегда было порядка метра глубины, а вода была абсолютно прозрачной, поэтому прекрасно были видны небольшие стайки плавающих в ней карасиков. Интересно было наблюдать, как к наживке подплывает один карасик, несколько раз ее толкает, и уплывает, что-то ему не понравилось. Потом подплывает другой, тоже толкает наживку, и опять ее не берет. Наконец подплывает какой-то неосторожный карасик и сразу хватает наживку. Здесь на поправок можно было вообще не смотреть, и так все видно. На рыбалку на этой канаве, соединяющей нашу речку Крутоносовку с Десной, я больше всего и рассчитывал. Воды было даже больше, чем я ожидал, и была она абсолютно прозрачной, но вот стаек рыб я не видел. Прошел вдоль канавы с километр, но стаек рыб нигде не обнаружил. Очень странная ситуация, раньше рыба здесь всегда была. Вернулся обратно к мотоциклу. И на обратном пути ни одной стайки не увидел. Оставался только пруд, куда когда-то запускали карпов. Карпов там конечно не будет, но может утки икру карасиков занесли. Поехал на пруд.

С дороги воду не видно было, наверно сильно обмелел. Оставил на дороге мотоцикл, и пошел к пруду. Какой кошмар, в большущей чаше пруда не было ни капли воды. Побродил по дну пруда. Здесь уже небольшие березки выросли, видимо воды давно нет. На одном из берегов торчали трубы, наверно по ним раньше в пруд закачивалась вода. Подошел к ним ближе, и трубы, и стоящая рядом насосная еще целые, на двери насосной висит замок, через окошко видно, что насосы тоже целые, подходящая к насосной канава тоже полностью заполнена водой, вот только подходившие к насосной электрические провода уже сняли, пролетов пять, то ли совхоз снял, то ли неравнодушные к чужому добру люди. Грустно было на все это смотреть, ловить здесь больше нечего. Но поскольку уж я так далеко забрался, решил посмотреть, нет ли в лесу грибов. Завел мотоцикл, и поехал в лес. В этом лесу грибов не было, проехал еще в один, но грибов и там не было. Делать здесь больше было нечего, снова завел мотоцикл, и поехал домой. Еще можно было заехать на пруд бывшего колхоза им. Ленина, расположенный возле четвертой школы, но это уже в селе.

Вот уже, и окраина Хомино, за этим поворотом, где я когда-то сломал лобовое стекло мотоцикла, уже прямая асфальтированная дорога на Вертиевку. На повороте максимально сбросил скорость и убрал газ, тихонько повернул, и мотоцикл неожиданно заглох. Пришлось слезать и заводить по новой. Но мотоцикл не заводился. Скорее всего разрядился аккумулятор, ведь Виктор его не заряжал, а только залил электролитом. Нужно было заводить с толчка, но это не проблема, с толчка я запросто в одиночку заводил свой тяжелющий Урал с коляской, а тут всего лишь легкая Ява. На мое счастье, ближайший участок дороги был как раз с уклоном вниз, я включил вторую скорость, как делал на своем Урале, выжал сцепление, разогнал мотоцикл, и отпустил сцепление. К моему удивлению мотоцикл не завелся, а остановился, как вкопанный. Видимо на Яве нужно включать первую скорость, а не вторую, догадался я. К сожалению спуск закончился. Затащил мотоцикл на следующую горку, на этот раз включил уже первую скорость, разогнался с горки и отпустил сцепление, но мотоцикл снова не завелся. Наверно нужно бежать быстрее, решил я. Затащил мотоцикл еще на одну горку. Уже устал и весь вспотел. С этой горки я уже бежал на предельной скорости, но этот гад опять не завелся. А ведь свой мотоцикл я заводил даже на ровной дороге. Вот проклятые буржуи, даже мотоцикл не могут нормально сделать, насколько лучше наши Урал сделали. Хотя, какие буржуи? Это ведь наши братья, чехи, или словаки, такую уродину сделали. Пот с меня тек ручьями, а до дома было еще километров пять. И хотя бы одна машина проехала, чтобы передать Виктору, что я застрял на дороге. Затащил мотоцикл на очередную горку, и вот радость, навстречу шли два мужика, уж с их то помощью мы точно заведем мотоцикл. Не стал тратить силы и подождал, пока они подойдут, попросил подтолкнуть. Бежали мы вниз очень быстро, но мотоцикл не завелся, удалось уговорить мужиков попробовать еще с одной горки, бежали еще быстрее, но этот гад все равно не завелся. Мужики ушли, а я потащил мотоцикл дальше, не оставляя попыток завести его с очередной горки. Вот уже и Куцый плав, болото с открытой водой, куда мы в детстве пригоняли скот на водопой. Все возможности завести мотоцикл исчерпаны, так как впереди только бесконечный подъем, никаких спусков больше нет. Носовой платок от пота у меня уже давно был мокрый, последнее время вытирал пот с лица краем рубашки, но теперь и она вся была мокрая.

Протащил на горку мотоцикл еще километра два, и оказался в селе. Дальше уже должно было быть легче, подъем на горку закончился, но и сил уже совсем не осталось.У какого-то встречного мужика спросил, нет ли у кого здесь зарядного устройства. Мне повезло, мужик назвал номер дома, в котором есть зарядное устройство, но до него было еще полкилометра. Оставалось тащить мотоцикл дальше, и молиться, чтобы хозяин, проживающий по указанному адресу, оказался дома. И мне опять повезло, хозяин был дома. Пока мой аккумулятор заряжался, я отдыхал. Мужик интересовался, кто я, и откуда. Оказалось, что он знает моих одноклассников, сказал, что одна из моих одноклассниц, живет напротив его дома, Валя, но он не помнил ее девичью фамилию, а я не мог понять, о ком идет речь. Наконец он вспомнил ее прозвище, Черногуз. Это была Валя Легейда, она действительно была самой черненькой в классе, как цыганка. Пока едет зарядка аккумулятора, я решил сходить к ней в гости.

– Не вздумай, у нее муж очень ревнивый, – сказал мужик. – Он ее убьет, если узнает.

Визит пришлось отменить. Через час аккумулятор подзарядился, я завел мотоцикл, поблагодарил мужика за помощь, и поехал домой.

– Дядя Володя, а вы что, в одежде купались? – спросил племянник Саша, увидев меня.

Пришлось рассказать о своих приключениях. Виктор объяснил мне, бестолковому, что в отличие от Урала, на Яве стоит высоко оборотистый двигатель, чтобы завести ее с толчка, нужно бежать быстрее, чем на стометровке, поэтому с толчка ее никогда не заводят.

Бикус и Верзилов

Когда я приехал в Бершеть, в дивизии еще служили два участника Великой Отечественной войны, начальник тыла дивизии полковник Бикус и комендант гарнизона майор Верзилов. Оба заслуженные люди, орденоносцы. Оба неординарные личности.

Майор Верзилов представлял собой образец строевого офицера, опрятный, подтянутый, практически всегда в сапогах и при портупее. Весь его внешний вид казалось говорил: «Делай как я». Это был до мозга костей преданный службе офицер. В его подчинении находился комендантский взвод, солдаты которого несли службу на двух въездных контрольно-пропускных пунктах и в патрулях, и гауптвахта. В комендантский взвод он набирал исключительно выходцев из Средней Азии, считая, что они более добросовестные и более преданные, чем выходцы из других республик. И они всегда оправдывали его надежды, честно выполняли свои обязанности, по-моему, их даже не нужно было контролировать, они сами контролировали и друг друга, и назначаемых для руководства ими офицеров – начальников патрулей. Я убедился в этом на личном примере, когда первый раз был назначен начальником патруля на автомобиле. Патрулирование я закончил в дальней точке маршрута и немного не рассчитал со временем, если возвращаться в комендатуру по маршруту, то я опоздаю к установленному сроку, а автомобиль нужен для следующего патруля. Дал команду водителю возвращаться более коротким путем. Мои патрульные меня тут же предупредили: «Товарищ лейтенант, у Вас будут неприятности. Майор Верзилов не любит, когда патруль ездит не по маршруту». Пришлось возвращаться по маршруту. Я понял, что о всех моих действиях во время патрулирования будет подробно доложено коменданту гарнизона, рисковать не стоило, лучше опоздать.

Особой гордостью в нашем гарнизоне была гауптвахта, она была образцово-показательной. Все было организовано строго по уставу, от подъема до отбоя. Ни одно нарушение, даже самое маленькое не проходило мимо внимания коменданта, и за каждое нарушение сидельцам добавлялся срок, как минимум еще на трое суток. Редко кому, получившему трое суток ареста, удавалось выйти через пятнадцать суток, большинство выходило только через месяц. Майор Верзилов всеми доступными ему способами старался перевоспитать нарушителей дисциплины, чтобы запомнили и больше дисциплину не нарушали.

Приказом Министра Обороны СССР майору Верзилову, как участнику войны, было присвоено звание «подполковник», на один ранг выше занимаемой должности, но майор отказался надеть подполковничьи погоны.

– Я еще не навел должный порядок в гарнизоне, – сказал он командиру дивизии, – надену погоны подполковника, когда наведу порядок.

И начал исполнять свои служебные обязанности с еще большим рвением, меры воздействия на нарушителей дисциплины стали еще более строгими. Гауптвахты солдаты и сержанты боялись как огня. Только через год майор Верзилов надел погоны подполковника, видимо посчитав, что нужный порядок в гарнизоне наведен.

Еще через год на квартиру к подполковнику Верзилову приехала группа солдат-строителей. Дома была только жена, комендант уехал автобусом в Пермь по личным делам. Ей строители и сообщили, что у них дембельский аккорд, подполковник приказал им за один день перестелить пол в большой комнате. На ее возражения, что он ей ничего не говорил, ее успокоили, к его приезду они все закончат. За дело взялись очень дружно, быстро перетащили всю мебель в маленькую комнату, быстро сняли старые доски и лаги. Сделали все буквально за пару часов, обещали так же быстро и новый пол настелить. Погрузили весь старый хлам в грузовик и уехали, пообещав после обеда привезти новые доски и лаги. Больше они не приехали, так как после обеда они уехали домой на дембель. Это была их маленькая месть коменданту гарнизона за порядки на гауптвахте. Восстанавливать пол коменданту пришлось за свой счет.

Через некоторое время подполковник Верзилов тихо и незаметно уволился в запас. Несмотря на все кажущиеся странности, комендант был честным и добросовестным офицером, который искренне верил в справедливость того, что делал.

С начальником тыла я долгое время вообще не сталкивался. Впервые я побывал в его кабинете, когда он проводил инструктаж комиссии, в которую был назначен и я, по проверке продовольственной службы дивизии. Проверка прошла нормально, существенных нарушений выявлено не было, вскрыто было только странное списание двух с половиной тонн рыбы. В акте на списание было записано, что эта рыба протухла, в головах завелись черви, поэтому ее списали и скормили свиньям на подсобном хозяйстве. Чтобы сравнить вес полученной и списанной рыбы подняли накладную, в которой было записано: «рыба без голов». Вот такой небольшой казус. О результатах проверки доложили полковнику Бикусу и все об этом забыли. Второй раз я попал в его кабинет уже будучи старшим лейтенантом, начальником отделения регламентных работ и параметрического контроля, пытаясь решить вопрос нормального питания своих солдат и сержантов. А перед этим в пермской газете появился фельетон «Иван на вертолете», в котором описывался подвиг одного высокопоставленного полковника, который, будучи вооруженным только одним автоматом, с вертолета охотился на целое стадо лосей, и, благодаря своим высоким профессиональным навыкам легко с ними справился. Наши вертолетчики сказали, что этот фельетон про Бикуса, это он с вертолета на лосей охотился.

Наше отделение занималось проведением регламентов и устранением неисправностей на средствах связи во всех полках дивизии. Почти каждый день один или два расчета выезжали на устранение неисправностей, обычно выезжали после завтрака и возвращались к ужину, а обедали в том полку, в который выезжали. В полках кормили не только солдат, но и нас, офицеров. Потом вышел приказ Министра Обороны, запрещающий кормить тех, которые не стоят на довольствии в данной части, и в полках нас кормить перестали. Сначала я пытался брать с собой чай и бутерброды на ту группы, с которой выезжал, обычно это водитель и два специалиста, но скоро понял, что мой семейный бюджет такие расходы не потянет. Поскольку устранение неисправностей, это работа всегда не плановая, то планово поставить на довольствие нужное количество солдат в нужный полк было невозможно. В результате введения в действие этого приказа мои солдаты и сержанты в обед оставались голодными, некоторые были голодными каждый день. Терпеть такое я не мог, и обратился к своему непосредственному начальнику майору Транину, но тот не знал, что делать в этой ситуации. Я попросил разрешения обратиться с этим вопросом к полковнику Бикусу. И вот я опять в кабинете начальника тыла дивизии. Полковник тоже сказал, что он не может нарушать приказ Министра Обороны и никакого выхода их создавшейся ситуации не видит. Я попросил выдавать нам на выезды так называемый дополнительный паек, состоящий обычно из буханки хлеба и куска сала, но и на это получил отказ, ведь выдавать нужно будет каждый день и не одному расчету, это слишком большой расход. Тогда я предложил на выезжающих в столовой продукты в котел на обед не закладывать, а вместо них выдавать нам сухой паек. Предложение также не прошло, снимать солдат с довольствия можно только на сутки, только на обед нельзя, но если снимать на сутки, то некоторые из моих солдат вообще без горячей пищи останутся. Полковник Бикус меня понимал, и всячески сочувствовал, но помочь ничем не мог, ну не мог же он нарушить приказ Министра Обороны.

Бедным моим солдатам пришлось мучиться без обедов еще с полгода. Иногда мне удавалось уговорить командира дежурных сил полка покормить моих солдат хотя бы первым, но чаще приходилось делиться с ними своими бутербродами и чаем. Однажды у нас в дивизии проводил партийную конференцию Член военного совета армии генерал Зеленов, и я присутствовал на этой конференции как секретарь партийной организации. Я решил воспользоваться своим правом обращаться в вышестоящие партийные органы без разрешения на то командира, в отличие от обращения к вышестоящим командирам, к которым я мог обратиться только с разрешения командира. После конференции я подошел к генералу, попросил у него помощи, каким-либо образом решить вопрос, чтобы моих солдат в обед кормили на выездах. Присутствующий при разговоре наш начальник политотдела начал наступать мне на ногу, намекая, чтобы я замолчал.

– Он хотел сказать, что это офицеров не кормят на выездах, солдат у нас всегда кормят, – пытался он увести разговор в сторону.

– Да нет, товарищ генерал, – возразил я, – нам выезды я беру с собой чай с бутербродами, и мне этого достаточно. Не кормят именно моих солдат, и они каждый день в обед остаются голодными.

– Ну если речь идет о солдатах, то это полное безобразие, – сказал генерал начальнику политотдела, – немедленно найдите выход из этой ситуации и мне доложите.

Выход нашли уже на следующий день. Майор Транин стал каждый день снимать с довольствия четыре человека, и на них получать сухой паек. Эти сухие пайки и стали выдавать солдатам на выезды. Оказалось, что в подразделении, где питается 120 человек, можно запросто прокормить еще четверых, не стоящих на довольствии.

А тем временем полковнику Бикусу пришло время увольняться в запас, в честь этого события на плацу была построена вся дивизия. Все было очень торжественно, вынесли боевое знамя дивизии, полковник встал на колено и прощаясь со знаменем поцеловал его, потом попрощался и со всем личным составом. К отъезду он готовился тщательно. С контейнерами он не стал заморачиваться, на шестой площадке он загрузил два крытых железнодорожных вагона. В основном там были стройматериалы, личные вещи из квартиры и некоторые дефицитные вещи из военторга, типа ковров. Когда командиру дивизии генералу Друкареву доложили об этих двух вагонах, он сначала не поверил, и поехал на шестую площадку, чтобы самому в этом убедиться. Осмотрев груз, приказал выгрузить две двухсот литровые бочки спирта, не положено по мерам пожарной безопасности. На все остальное махнул рукой.

– Оно ему все боком вылезет, – сказал он с досадой.

И полковник Бикус уехал, куда-то под Харьков.

Через пару лет мы с женой встретили его в Харькове, странным для меня было то, что он не только узнал меня, но даже фамилию помнил, видно сильно я тогда достал его с вопросом обедов для солдат. Он поинтересовался делами в дивизии и моими лично, сказал, что у него тоже все хорошо, имеет трехкомнатную квартиру в Харькове.

А еще через пару лет в дивизии прошел слух, что полковника Бикуса посадили, дали семь лет с конфискацией имущества. Говорили, что он под Харьковом купил себе дачу за 75 тысяч рублей, и этой покупкой заинтересовалось КГБ, где подсчитали, что честным трудом они с женой даже за две жизни не смогли бы скопить такую сумму, в итоге семь лет за воровство в крупных размерах, от более строгого наказания полковника спасло только то, что он был ветераном войны. Генерал Друкарев оказался прав, все наворованное вылезло ему боком.

Идентичные разъемы

Я со своим расчетом проводил очередной регламент на командном пункте четвертого полка. На второй день регламента случилось одно неприятное событие – нарушение мер безопасности, которое могло привести к гибели двух солдат. Радиоприемники тогда были еще ламповые, и для обеспечения заданных для них параметров во время регламента нужно было контролировать параметры всех радиоламп, что мы и делали с помощью прибора Л1-3. Два солдата, одним из которых был очень опытный старослужащий солдат Янченко, с этим прибором расположились на небольшом деревянном помосте, который располагался в коридоре между труб сантехнических систем, перед входом в главный зал. Поскольку прибор также был ламповым и сильно грелся, нужно было во время работы открывать для проветривания две боковые крышки, что они и сделали. А вот с заземлением прибора они схалтурили, штатного провода заземления по длине не хватило, нужно было с помощью болта с гайкой соединить два таких провода заземления, но они пошли по пути наименьшего сопротивления и заземлили прибор двумя кроссировочными проводами небольшого диаметра. Во время работы с прибором в нем произошел пробой напряжения 220 В на корпус прибора. Такой пробой произошел единственный раз в моей практике, хотя теоретически о возможности такого пробоя я знал. Кроссировочные провода, приспособленные для заземления, сгорели моментально, одна из открытых боковых крышек, которая касалась трубы, к ней приварилась, после чего выбило автомат защиты и свет в коридоре погас. Нас всех спасла, меня от тюрьмы, а солдат от поражения током, эта приварившаяся к трубе крышка, которую потом пришлось отпиливать от трубы ножовкой.

Еще меня во время этого регламента напрягало то, что вместо моего штатного специалиста по ЗАС сержанта Зуева, который находился в краткосрочном отпуске, на регламенте был специалист из другого расчета сержант Филиппов, моральные устои которого были мне неизвестны. Все дело в том, что для промывки контактов аппаратуры я выдавал своим подчиненным спирт. Его расходование теми, кто работал в главном зале я мог контролировать, а вот расходование спирта специалистом ЗАС, который, кстати получал его больше всех вместе взятых, по 200 г на каждый комплект аппаратуры, контролировать я не мог, во-первых, он работал в соседнем с командным пунктом сооружении, а во-вторых, у меня не было допуска к этой аппаратуре, и я вообще не мог контролировать работу специалистов ЗАС. Я опасался, чтобы Филиппов не хлебнул во время работы этого спирта и в пьяном виде куда ни будь не влез под напряжение. Раньше я уже обращался к старшему помощнику начальника связи дивизии по ЗАС майору Семенову с просьбой разрешить мне контролировать работу специалистов ЗАС, но он мне в этом отказал, не положено. Он их сам лично инструктирует, поэтому я могу не волноваться, все будет нормально, сказал он мне.

Но не зря говорится, что беда одна не приходит, в последний день регламента сгорел второй комплект аппаратуры ЗАС. Как мне объяснил Филиппов, он перепутал разъемы. Как позже выяснилось, эта аппаратура запитывалась от двух напряжений, 220 В, и 24 В, два абсолютно одинаковых разъема располагались, рядом. Филиппов отстыковал их оба сразу и промыл спиртом, чего вообще не нужно было делать, разъемы силовых кабелей спиртом никогда не промывали, тем более под напряжением, как он сделал, могло ведь и убить. Вот и личный инструктаж майора Семенова. После того как разъемы высохли, Филиппов их пристыковал обратно, но при этом перепутал, напряжение 220 В попало туда, где должно было быть 24 В, в итоге после включения аппаратуры с нее пошел дым. Налицо было нарушение конструктивных требований к аппаратуре, допущенное еще на этапе ее проектирования, ведь запрещено ставить рядом идентичные разъемы, при перепутывании которых может случиться авария или выход аппаратуры со строя. Но нам от этого было не легче, аппаратуру нужно было ремонтировать.

На следующий день мы с Филипповым поехали в полк ремонтировать аппаратуру. Поскольку у меня не было допуска к аппаратуре ЗАС, то Филиппов вместе с таким же специалистом из полка пытались ее отремонтировать, а я весь день просидел в главном зале командного пункта, разговаривая со старым, как мне тогда казалось, подполковником, командиром дежурных сил полка, который поведал мне по секрету одну жуткую историю, которая случилась в ракетных войсках лет пять назад, как раз из-за подобного конструкторского нарушения. Но об этом чуть позже, а сейчас о ремонте. В первый день два крупных специалиста по ЗАС найти неисправность не смогли, о чем вечером и было доложено майору Семенову. Было понятно, что сами эти специалисты ничего не найдут, я предложил майору Семенову оформить на меня допуск к этой аппаратуре. Два дня мы никуда не ездили, а в понедельник Семенов вручил мне небольшой лист бумаги за подписью начальника штаба дивизии, на котором было написано, что я имею право входа в спецаппаратные ЗАС всех полков дивизии для ремонта аппаратуры и контроля за проведением регламента. Мы с Филипповым приступили к ремонту, прежде всего мне нужно было изучить эту аппаратуру, так как раньше я ее в глаза не видел, поэтому первый день ушел на ее изучение, и еще пять дней на ее ремонт. В итоге мы заменили порядка пятнадцати сгоревших модулей, находили один, заменяли на исправный, потом искали следующий и опять заменяли. Причем аппаратура оказалась устаревшей конструкции, модули не вставлялись в разъем, как в современной аппаратуре, а запаивались, причем на каждом модуле было около сорока контактов, которые сначала нужно было распаять, а потом запаять на новый модуль. Поэтому я искал неисправные модули, а Филиппов их перепаивал, вот так неделю и провозились, пока устраняли эту неисправность.

История, рассказанная старым подполковником

Пять лет назад в дивизии случилось ЧП, в одном из полков во время регламента запустились двигатели ракеты, и она на остатках топлива вышла из шахтной пусковой установки, поднялась метров на сто, завалилась на бок и упала возле ограждения пусковой установки. Головная часть ракеты перед регламентом была отстыкована, а топливо слито, слава богу никто не пострадал. ЧП случилось во время обеденного перерыва, поэтому в оголовке шахты никого не было, кроме одного сержанта, который случайно там задержался.

Для разбора ЧП в дивизию выехал сам Главнокомандующий РВСН маршал Советского Союза, Николай Иванович Крылов. Все командование дивизии на вертолете вылетело его встречать в аэропорт города Перми, но затянули с согласованием посадки вертолета в аэропорту, поэтому вылетели с небольшим опозданием. Приземлившись в аэропорту Перми, и видя, что его никто не встречает, маршал Крылов попросил машину у начальника аэропорта, и на его волге поехал в дивизию. На въездном КПП находились только два солдата-контролера, один из них уже спал, а второй был очень бдительным, но плохо говорил на русском. Он попросил маршала показать ему пропуск, которого у маршала естественно не было, и солдат маршала не пропустил.

– Я самый главный ваш начальник, – убеждал маршал солдата, – ты должен меня пропустить.

– Нэт, я тыбэ нэ знаю. – отвечал солдат, и доходчиво объяснил маршалу, что у него начальник майор Верзилов, который приказал без пропуска никого не пускать.

– А майору Верзилову ты можешь позвонить? – спросил маршал.

– Могу.

– Ну тогда позвони ему, а потом передай мне трубку, попросил маршал.

Так и сделали, после разговора с комендантом гарнизона маршала Крылова наконец-то пропустили через КПП. Командиру дивизии он сразу же объявил выговор, а солдату-контролеру пятнадцать суток отпуска. Начальник строевого отдела потом долго бегал по всем начальникам, пытаясь уточнить, как ему оформить такой отпуск, ведь солдату было положено только десять суток отпуска. Все начальники советовали ему съездить в Москву и задать этот вопрос тому, кто этот отпуск объявил.

Маршала поселили в гостинице, расположенной в жилом городке дивизии.

– Товарищ маршал Советского Союза, мы Вас поселили в лучший наш номер-люкс, – сообщил ему начальник политотдела.

Маршал огляделся и спросил его: «Ну и где телевизор, если это номер-люкс?»

– Сейчас будет, – ответил начальник политотдела.

С кабинета начальника политотдела телевизор перенесли в номер-люкс. Вечером маршал еще раз побеспокоил начальника политотдела.

– Что-то я не вижу в номере холодильника, – сказал он.

Холодильника в кабинете у начальника политотдела тоже не было, пришлось принести его из кабинета командира дивизии.

Расследование продвигалось туго. Хотя всем было понятно, что в произошедшем каким-то образом замешан находившийся в оголовке при запуске двигателей сержант, несмотря на все старания сотрудников КГБ, он ни в чем не сознавался.

– Я собирал ключи, когда услышал звук запускающихся двигателей, – говорил он, потом все заволокло дымом, и я еле успел надеть изолирующий противогаз.

Ему не верили, но доказать ничего не могли. Маршал Крылов решил лично побеседовать с этим сержантом.

– Сынок, – сказал он, – ты ничего не бойся. Даже если ты что-то сделал неправильно, тебя никто на накажет, я тебе это обещаю. Но могли погибнуть люди, ведь по чистой случайности все обошлось без жертв. Чтобы подобного не случилось в других частях, я должен знать, что случилось. Рассказав правду ты спасешь жизни многих людей.

И сержант сознался. Опаздывая на обед он отстыковал сразу два расположенных рядом разъема, чтобы сократить время их сушки после промывки спиртом, хотя должен был отстыковывать их по очереди. Сразу после их подстыковки пошел запуск двигателей, и он понял, что при подстыковке перепутал разъемы. При запуске ракеты он не пострадал, поэтому после всего случившегося перестыковал разъемы правильно и вылез из оголовка.

После этого по всем ракетным войскам была разослана директива, в которой описывалось данное ЧП и предписывалось эти злополучные разъемы покрасить в разные цвета, чтобы невозможно было их перепутать при стыковке. Кроме того, вводился новый порядок проведения регламента на ракетном вооружении, в каждом регламентном расчете должно быть три человека, один читает задание на выполнение операции, второй ее выполняет, и третий контролирует выполнение. Выполнение каждой операции записывается в специальный журнал, в котором за выполненную операцию расписываются все трое. Только после этого переходят к выполнению следующей операции. Казалось бы, предусмотрели все, и подобное больше не должно было повториться.

Не учли только, что в некоторых частях хотя и редко, но еще служат очень умные офицеры. Один такой очень умный старший лейтенант нашелся в Красноярской дивизии, где стояли на вооружении точно такие же ракеты. Он досконально изучил электрическую схему этой ракеты и пришел к выводу, что все изложенное в директиве Главкома полная ерунда. При перепутывании указанных разъемов двигатели запуститься не могут, и обещал всем это доказать.

Через год после событий в Перми, подобное ЧП произошло в Красноярске, но уже с более печальными последствиями. Во время регламента опять произошел запуск двигателей ракеты, но на этот раз остаток не слитого топлива оказался больше, чем в Перми. Вышедшая из шахты ракета упала на площадку возле шахты, на которой было много людей и техники, прибывшей на регламент, и взорвалась. Погибших было несколько десятков. Обгоревший труп умного старшего лейтенанта нашли в оголовке шахты возле злополучных разъемов, он их специально поменял местами, чтобы всем доказать свою правоту.

Передряги

Долго не мог подобрать название для этого рассказа о невеселых армейских событиях, имевших место в моей лейтенантской жизни. Назвать это приключениями как-то язык не поворачивается, поскольку ничего веселого в тех ситуациях, в которые мы периодически попадали, не было, а немного радости было только тогда, когда мы из них выбирались. Пожалуй, наиболее полно те неприятные ситуации, в которые мы попадали, отражает слово передряги. Действительно, это были далеко не приключения, это были передряги.

Мы, это расчет регламентных работ, который на автомашине ЗиЛ-157 специального назначения, с названием «Регламент», объездил половину Пермского края, проводя регламенты и устраняя неисправности на аппаратуре АСУ и связи полков. Наш водитель, Сережа Ефименко, рядовой срочной службы, русский парень, был уроженцем Алтайского края и даже не догадывался, что у него украинская фамилия, при моем знакомстве с ним сказал, что украинцев у них в роду никогда не было. Сережа был очень ответственным человеком, очень любил свою машину, всегда содержал ее в исправности и в опрятном внешнем виде, где-то у земляков доставал краску защитного цвета и периодически, исключительно по собственной инициативе, красил кабину автомашины, поэтому автомашина всегда выглядела как новая. Как водитель, Сережа был еще не очень опытный, впрочем, как и большинство водителей в ОЭРГ, что было особенно видно по тому, что он тормозил всегда после кочек, а не перед кочками, как это делал Гернергард, более опытный водитель из соседнего расчета. С нашими поездками, в основном, и были связаны все передряги.

Я пришел на должность начальника расчета ОЭРГ после лейтенанта-двухгодичника, который машиной в общем-то не занимался, поэтому оборудование кунга почти все было неисправно, в том числе бензиновая печка и вентиляция. С наступлением зимы стало понятно, что все нужно срочно ремонтировать, так как в холодном кунге, в сапогах солдаты замерзали. В нашем отделении было пять автомашин, три новые, с работающими печками, и две старые, с неработающими, у меня и у Коли Богачева. Я неделю каждый день ходил в автопарк, и мы вместе с Сережей и еще одним толковым парнем Николаем Хорьковым, привели оборудование кунга в порядок, в том числе отремонтировали печку и вентиляцию. Теперь и мои солдаты не мерзли на выездах, мерзли только солдаты Богачева.

Через месяц была проверка дивизии Главкомом, объявили тревогу и нас на десять суток вывели в полевой район, точнее в лес. Это был мой первый выход в полевой район, я волновался, и не всегда понимал насколько правильными были мои действия. Мороз, как для Перми, был не очень сильный, всего 25 градусов, поэтому днем, греясь у костров, мы чувствовали себя вполне комфортно, печку в кунге не включали, экономили бензин. Ночью мы с Сережей ночевали в кабине, а все остальные в кунге, для обогрева которого включили печку. Через два часа я проверил, как они себя там чувствуют, тепло ли в кунге, сказали, что не очень тепло, кунг еще не успел прогреться. Я их обнадежил, что скоро прогреется, и будет тепло. Часа через три я опять к ним заглянул, спросил тепло-ли, хотя можно было и не спрашивать, и так чувствовалось, что в кунге тепло. Но на мой вопрос никто не ответил, все спали, хотя я давал сержанту команду, чтобы один человек обязательно дежурил, и ни в коем случае не спал. Это мне не понравилось, и я попытался растолкать сержанта, но это мне не удалось. Теперь я почувствовал запах угарного газа, вентиляция была выключена, и я понял, что они им отравились. Вдвоем с водителем мы вытащили всех на свежий воздух, постепенно они приходили в себя. Выяснилось, что они специально отключили вентиляцию, чтобы побыстрее прогреть кунг. Не сразу, только через некоторое время мне стало страшно, ведь все могло закончиться трагедией, как бы я потом оправдывался перед их родителями, а может и оправдываться не пришлось бы, скорее всего меня сразу бы посадили. Так мое доброе дело с ремонтом печки чуть не закончилось трагедией, а вот солдатам Коли Богачева смерть не грозила, хотя им и было очень холодно. Никогда заранее не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

Следующая история не такая грустная. Уже ночью мы возвращались после устранения неисправности из седьмого полка, расположенного аж за Кунгуром. В этот полк я тогда поехал первый раз, поэтому мне объясняли, как туда проехать, и объясняли примерно так: «Не доезжая до Кунгура будет поворот направо, потом проедешь через мост, за ним будет перекресток, на котором сидит баба, там свернешь налево».

– Какая баба, – не понял я.

– Увидишь, она всегда там сидит, – был мне ответ.

На перекрестке за мостом в кресле сидела молодая девушка, но очень толстая, большое кресло было ей явно маловато. Позже я узнал, что ей всего восемнадцать лет, а весит она около трехсот килограмм. Сама ходить она не может, поэтому в теплое время года ее выносят на перекресток, где она весь день и сидит, наблюдая за проезжающими автомашинами.

Мы проехали уже половину пути домой, когда почувствовали, что машину ведет вправо. Остановились на обочине и осмотрелись, одно из задних правых колес было спущено, где-то пробили пока ехали по проселочной дороге, а вскоре и виновника обнаружили, это был большой ржавый гвоздь, торчавший в покрышке.

– Доставай домкрат, будем менять колесо, – сказал я водителю.

– А домкрата нет, – сказал Сережа, – я его одолжил земляку, и он мне его еще не вернул.

– Ну и что будем делать? – спросил я.

– Не знаю.

Радовало только одно, была теплая июльская ночь, с поля доносилось пение каких-то птиц, вроде-бы даже трели соловья слышались. А все остальное было плохо, так доехать мы не сможем, колесо уже стояло на ободе. А как без домкрата поменять колесо? Похоже никак, и помощь вызвать не можем, на ближайшие двадцать километров никаких деревень нет, а, соответственно, нет и телефона, с которого можно было бы позвонить. С грустью я посмотрел вокруг, и справа, и слева только поле, даже леса нет. И тут мой взгляд остановился на стоящих в поле телеграфных столбах, провода уже были оборваны, видно это была какая-то старая, уже недействующая телеграфная линия. Некоторые столбы уже практически упали, и держались на бетонных пасынках только на одной скрутке проволоки.

– Ну ка сбегай, посмотри, насколько эти столбы прочные, – сказал я водителю.

– Зачем это, – не понял он.

– Чтобы колесо заменить, потом объясню, – ответил я.

На наше счастье столбы оказались крепкими. Мы съехали с трассы на поле и подъехали к одному из таких, почти упавших столбов. Зубилом перерубили проволоку, соединявшую его с пасынком, теперь нам было под силу этот столб перетаскивать.

– А теперь копаем яму, примерно метр в ширину и полтора метра в длину, – скомандовал я, – потом на эту яму положим столб, и загоним на него машину задним ходом, чтобы задний мост с пробитым колесом лежал на столбе, а колесо висело в воздухе.

Лопата была всего одна, поэтому яму копали долго, хотя и периодически менялись, когда очередной копальщик уставал. Хорошо, что кроме водителя были еще два солдата. Пока один копал, остальные с удовольствием слушали пение птиц. Удивительным было еще и то, что было очень светло, ну прямо ленинградская белая ночь. В Перми я такого никак не ожидал. Я взял наш путевой лист и попробовал прочитать то, что там написано, но нет, прочитать было невозможно, но весь водительский инструмент было прекрасно видно. Выкопав яму, мы положили на нее столб, потихоньку загнали на него задним мостом машину и заменили колесо. В четыре часа утра поехали домой, солнце уже начало подниматься, и стало еще светлее. По дороге домой чуть было не попали в аварию, с трудом удалось разъехаться с двигавшимся навстречу трактором с прицепом, на котором ехала и пела песни пьяная компания, видимо после свадьбы. Тракторист видимо был совершенно пьян, так как трактор выписывал зигзаги по всей ширине трассы. Но, по сравнению с заменой колеса, это уже были мелочи.

Следующий неприятный случай произошел, когда мы всем расчетом возвращались после регламента, из пятого полка. Мы уже выехали на трассу, солнышко через стекло пригревало, и меня начало клонить в сон. Вдруг машину резко повело вправо, еще не поняв, что происходит, я закричал: «Стой!». Визг тормозов, и машина остановилась, сильно наклонившись на правую сторону. Оказывается, водитель тоже задремал за рулем, и чуть не съехал в кювет. Вернее, кювета с канавой, как такового не было, был уклон с трассы, порядка полутора метров высотой, а дальше шло ровное поле. Машина уже стояла на этом уклоне в очень опасном положении, в любой момент она могла лечь на правый бок. Попытка сдать назад показала, что эта затея бесперспективна, на влажной почве машина зарывалась все глубже, но назад не ехала, причем правые колеса зарывались больше левых, в результате чего крен еще больше увеличился. Двигаться вперед тоже нельзя было, наклон при этом также увеличится, и машина может опрокинуться. Оценив сложившуюся ситуацию, я принял решение подкапывать грунт под передним левым колесом, чтобы уменьшить крен машины, и потихоньку двигаться вперед. Так потихоньку и съехали на поле, а уже потом, поставив машину перпендикулярно трассе, выбрались на нее обратно. Слава богу, все опять обошлось благополучно, никто не пострадал, и машину не перевернули.

В следующую передрягу мы попали из-за неисправности автомашины. В тот раз мы проводили регламент в восьмом полку, это аж за Пермью, порядка 80-ти километров от городка. Регламент не задался с самого начала, спирт, который мне для проведения регламента выдал майор Транин, оказался разведенным. Контакты разъемов, прочищенные этим спиртом, долго не сохли, на них появлялся белый налет, а после установки, обработанных таким образом блоков в аппаратуру, она отказалась работать. Сначала я хотел позвонить Транину и доложить о некачественном спирте, но потом сообразил, что я ничего сейчас не смогу доказать, крайним окажусь я, именно меня обвинят в разбавлении спирта, и я не смогу оправдаться. Я попросил у ЗНШ по связи полка майора Полякова взаймы бутылку спирта, повторно провели чистку спиртом всех разъемов аппаратуры, и аппаратура заработала, никаких сбоев больше не было. В результате проделанной в первый день регламента двойной работы, мы немножко выбились из графика, и в день отъезда закончили регламент только поздно вечером, а ведь зимой темнеет очень быстро. К ужину мы явно опаздывали, и Сережа Ефименко, предложил ехать не по трассе через Пермь, а по проселочным дорогам напрямую на поселок Кояново, его земляки рассказывали ему про такую дорогу. Я о такой дороге ничего не знал, но чтобы не оставлять солдат без ужина, согласился ехать по этой дороге. Дорога действительно оказалась прочищенной и вполне нормальной для проезда. И все было бы прекрасно, если бы не закипел двигатель. Сережа осмотрел двигатель и сказал, что полетел ремень вентилятора, запасного ремня у нас не было, и сколько нам осталось еще ехать, мы также не знали, так как эта дорога была нам незнакомой. Вот это влипли! Зимой, ночью, одни на незнакомой дороге, вокруг ни машин, ни поселков, сплошное поле. Начали передвигаться мелкими перебежками: ждали, пока остынет двигатель, потом ехали, пока вода не закипит, потом опять ждали, пока двигатель остынет, и так далее.

К трем часам ночи мы, все-таки, добрались до татарской деревни Кояново, в которой, где-то жил и наш прапорщик Самоткан. Этот прапорщик в прошлом году отметился своей жестокостью по отношению к жене. На новогодней вечеринке русские жены научили ее, жену татарина, как противостоять грубости мужа. Оказывается, для этого и нужно то было, всего ничего, пожаловаться на мужа в политотдел, что эта бедная женщина и сделала. Начальник политотдела вызвал Самоткана «на ковер» и как следует пропесочил, прапорщик пообещал, что он все исправит, и жена больше жаловаться не будет. Придя домой, он как мог, доходчиво объяснил жене, что не нужно на мужа в политотдел жаловаться, после чего его жена неделю не могла встать с постели, и больше уже никогда не жаловалась, проклиная тех дур, которые ей такое посоветовали.

В деревне свет горел только в сельсовете, куда мы и заехали. Сторож оказался очень добрым мужиком, пустил нас в помещение погреться. С местного телефона я позвонил дежурному по ОЭРГ и попросил привезти нам ремень вентилятора. Хорошо, что этот телефон работал, не зря два года назад я заставил сержанта Фокина так отремонтировать эту линию связи, что отказов на ней больше не было. Моя качественная работа теперь мне же самому и пригодилась. А сторож был к нам так добр, что узнав, что мы голодные, решил сходить домой и принести нам чего ни будь покушать. Сторож ушел, а мы не дождавшись его обратно, улеглись спать прямо на полу в сельсовете. Часа через два пришла его жена, она тоже нам посочувствовала, и тоже захотела нас покормить, но у нее ничего с собой не было, кроме семечек. Она высыпала несколько горстей семечек на стол и ушла, чтобы тоже принести нам что-нибудь покушать. Больше мы ни ее, ни ее мужа не видели. Около семи часов утра наш автомеханик Валерка Тахтаманов привез нам ремень вентилятора, мы отремонтировали машину, и к концу завтрака мои бедные солдаты и сержанты наконец-то попали в столовую, чему были бесконечно рады, хотя бы завтрак от них не ушел.

Помня о разведенном спирте, при выезде на следующий регламент, я предложил майору Транину проверить качество спирта сразу же после того, как я его получил, как говорится не отходя от кассы, то есть от стола Транина. Лицо у майора Транина вытянулось и застыло. Он явно не ждал такой наглости от подчиненного, и некоторое время не мог ничего сказать.

– Как же мы это проверим, – наконец спросил он, – у нас же нет спиртометра.

– А он и не нужен, – успокоил я его.

Я налил немного спирта в алюминиевую крышку реле и поджог его. Когда спирт выгорел, в крышке осталось очень много воды, что я и показал Транину.

– С таким спиртом я на регламент не поеду, – категорически заявил я, – во время прошлого регламента мне пришлось занимать спирт у ЗНШ по связи полка, так как после промывки таким спиртом отказала вся аппаратура полка.

Выезд я задержал на полдня, но получил нормальный спирт. В дальнейшем необходимости в проверке качества спирта уже не было, после этого нам всегда выдавали уже только качественный спирт.

И последняя история из этой серии. Мы опять проводили регламент в восьмом полку, и в это же время меня поставили в дежурную техническую смену, которая должна была ездить на устранение неисправностей. Это в принципе было невозможно, это был полный абсурд, о чем я и доложил майору Транину.

– Ты только съезди на развод технической смены, а на неисправности будут ездить другие, – успокоил он меня, – не будут же из-за тебя изменять приказ командира дивизии о дежурной технической смене.

Тоже, конечно, не хилое решение, приехать на развод находясь за восемьдесят километров, постоять там полчаса, и вернуться обратно, да я на этой поездке полдня рабочего времени потеряю. А когда потом наверстывать упущенное время, по ночам? Да и выезжать придется не позже шести часов утра, люди останутся без завтрака. Но мое мнение по этому вопросу никого не интересовало.

На следующее утро я поднял расчет в пять часов утра и начали готовиться к выезду. Водитель залил воду в радиатор и прогревал двигатель, я тоже вышел к машине и ужаснулся, темень стояла несусветная, и мела жуткая метель, в десяти шагах ничего не было видно. Ехать в такую погоду было очень опасно, но ехать нужно, приказ есть приказ, его нужно выполнять. И тут видно ангел-хранитель подсказал мне правильное решение.

– Расчет возвращается в казарму, и можете спать до завтрака – дал я команду, – со мной поедет только сержант Хорьков.

Втроем мы и поехали на развод дежурной смены. Видимость была практически нулевая, фары освещали дорогу только метров на пять впереди, поэтому ехали очень медленно, практически ползли. Не доезжая Перми, внезапно поперек дороги возникла какая-то загородка из досок, водителю пришлось применять экстренное торможение, и вывернуть руль влево, чтобы не врезаться в нее. Под колесами оказался сплошной лед, машину развернуло на 180 градусов и сильно наклонило на левую сторону. Машина несколько секунд постояла на левых колесах, как бы раздумывая, падать, или не падать, а затем медленно и плавно легла на левый бок в достаточно глубокий, но полный снега кювет. Никакого удара не было, только из кунга послышался какой-то грохот. Я оказался с самого верха, подо мной Хорьков, и под ним водитель. Я открыл дверку и вылез наружу, за мной вылезли остальные. Осмотрелись. Машина лежала в глубоком кювете почти вверх колесами, хорошо, что она еще раз не кувыркнулась. Загородка из досок, на которой была нарисована стрелка, указывающая в левую сторону, и красовалась корявая надпись «Объезд», стояла в метре от вырытой поперек трассы глубокой и широкой траншеи, видимо шла замена каких-то коммуникаций. Я понял, что нам опять повезло, если бы мы влетели в эту яму, мы бы остались без двигателя, а так, можно сказать, отделались легким испугом. Вот только, как теперь машину поднимать из кювета, без крана здесь явно не обойтись, а где его взять? Что делать было не понятно. Остановилась какая-то проезжающая автомашина, посмотрели на нашу беду и сказали, что километра через два располагается автотранспортное предприятие, и у них есть кран, согласились подбросить меня до этого предприятия. На этом предприятии действительно был кран на базе КрАЗа, и крановщик согласился за литр спирта поднять нашу машину. Мы с ним приехали обратно, подвели троса под нашу машину и вытащили ее не трассу, и уже потом поставили ее на колеса. Осмотрев машину водитель сказал, что почти все нормально, бензин и вода с радиатора не вытекли, вытекло только масло с поддона двигателя. Двигатель завелся, и прекрасно работал, но без масла ехать было нельзя.

– А у вас маслом нельзя разжиться, – спросил я крановщика.

– Здесь у меня столько масла нет, – ответил он, – но давай съездим, привезем.

Мы с ним с съездили на предприятие и привезли десять литров масла, которое и залили в картер двигателя. За оказанную помощь я отдал ему весь спирт, который у меня был. Уже совсем рассвело, было начало десятого, развод дежурной технической смены уже шел, и ехать туда уже не было смысла. Открыли кунг, чтобы посмотреть, что же там так грохотало. В общем-то в кунге было почти все нормально, поскольку все штатное оборудование было закреплено. Не был закреплен только нештатный аккумулятор для питания радиостанции Р-105М, весом около сорока килограмм, он то при падении машины и пошел гулять по кунгу, оставив в стене и крыше кунга проломы – результаты своего путешествия. И опять я понял, что мне крупно повезло, если бы в кунге были люди, то их бы как минимумпокалечило. В полк мы приехали уже после десяти часов, и я доложил в ОЭРГ, что из-за метели мы не смогли приехать на развод, так как застряли в сугробе. Сережу Ефименко и Николая Хорькова я попросил никому не рассказывать об этом происшествии, поэтому в ОЭРГ о нем так никогда и не узнали. А для продолжения регламента мне опять пришлось занять бутылку спирта у майора Полякова.

Вот в такие передряги я попадал в начале моей службы в ОЭРГ, но в этом не было ничего странного или удивительного, это была обычная армейская служба.

Демонстрация власти

Заканчивалось перевооружение пятого полка. График ввода в эксплуатацию командного пункта полка был под угрозой срыва. Монтажники затянули с монтажом оборудования, и на пуско-наладочные работы оставалась всего неделя. Если бы все прошло без накладок, то этого времени было бы достаточно, но в таких делах без косяков не обходится, и, к сожалению, они всегда возникают не вовремя. Отладка аппаратуры АСУ не пошла с самого начала, прежде всего, из-за некомпетентности, прибывшей бригады наладчиков. Я не знаю, кто с этой фирмой заключал договор, но прибывшая для пуско-наладочных работ бригада эту аппаратуру никогда в глаза не видела, и не имела ни малейшего представления, как проводить ее наладку. Поэтому все работы выполняла представитель завода-изготовителя, Женя Рагуцкая, девушка молодая, но очень ответственная и уже достаточно опытная в своем деле. Обычно с этой аппаратурой никаких проблем не было, но здесь что-то не пошло. Сначала параметры питания не соответствовали норме, как выяснилось, из-за перекоса фаз, в результате чего два дня потеряли. Теперь обнаружились проблемы с ее функционированием.

Я заступил на плановое дежурство на командном пункте дивизии, и уже оттуда пытался контролировать ход наладки аппаратуры. А дела были плохи, за три дня поисков неисправности, бедная Женя не продвинулась ни на шаг. Оставалось три дня до постановки полка на боевое дежурство, а основная аппаратура боевого управления из-за неисправности не была введена в эксплуатацию. И меня в очередной раз бросили на прорыв. Генерал Друкарев дал команду подменить меня на боевом дежурстве, и поставил передо мной задачу за двое суток найти неисправность. Я взял с собой литр кофе, и на выделенной мне из ОЭРГ автомашине ЗиЛ-157 поехал в полк. Порадовало то, что пропуск на машину уже был выписан, и мне не пришлось тратить на это время. Обычно с выездом из городка была целая проблема. Для этого на руках, кроме путевого листа, нужно было иметь еще и пропуск на выезд, подписанный лично начальником автослужбы подполковником Свистуном, который подписывал эти пропуска строго с 8.30 до 9.00 утра. Позже найти его и подписать пропуск было уже не реально. Поэтому, при срочном выезде, эти пропуска пытались подделывать. Раньше, когда я служил в ОЭРГ, я тоже частенько пользовался поддельными пропусками. Мой подчиненный, Витя Линдт, прекрасно подделывал подпись Свистуна. Однажды с таким поддельным пропуском я попал под проверку, которую подполковник Свистун устроил на выездном КПП. Он лично проверял пропуска и многим кричал: «Я этот пропуск не подписывал. Это не моя подпись». Он прошелся вдоль очереди автомашин, во всех пропуска были поддельные, взял в руки мой пропуск, и пошел его всем показывать.

– Вот, смотрите! Вот моя подпись. – говорил он всем, показывая мой пропуск, который мне полчаса назад изготовил Витя Линдт.

Но сегодня я ехал с настоящими документами. Во-первых, как-то не солидно было бы старшему помощнику начальника связи дивизии ездить с поддельными документами, а во-вторых, ехал ведь я по личному распоряжению командира дивизии.

В полку меня встретила грустная Женя, она уже все перепробовала, но определить причину неисправности не смогла. Неисправность действительно была странной, аппаратура функционировала вроде бы нормально, но все сообщений уходили не дожидаясь нажатия кнопки «Передача». Начали с повторного измерения параметров попадающих под подозрение блоков, но все параметры были в норме. Нужно было найти какую-то закономерность, связанную с этой неисправностью. Начали по очереди проверять отправку всех стандартных сообщений, может не все отправляются без нажатия кнопки «Передача». Уже была глубокая ночь, кофе давно закончилось, голова гудела от перенапряжения, так как две предыдущие ночи я спал только по четыре часа, постепенно притупилась бдительность и начали работать с нарушением мер безопасности. До этого мы проверяли отправку сообщений только после приведения аппаратуры в исходное состояния, а теперь я набрал сообщение при поднятой столешнице пульта аппаратуры. Оно автоматически не отправилось, а отправилось, как и положено, только после нажатия кнопки «Передача».

– Этого еще не хватало, неисправность самоустранилась. Неужели плавающая неисправность? – с ужасом подумал я. – Для полного счастья нам только этого и не хватало. Ведь сейчас она исчезла, но в дальнейшем может появиться в любой момент.

Все специалисты знают, что нет ничего хуже самоустраняющейся неисправности. Найти причину такой неисправности очень сложно, ввиду ее непостоянства. Опустил столешницу и снова набрал то же сообщение, оно ушло автоматически. Опять набрал сообщение при поднятой столешнице, оно автоматически не ушло. От сердца немного отлегло, значит неисправность не самоустраняющаяся, уже легче. Значит неисправность где-то в столешнице: или в жгутах, или в кнопках. Искать неисправность в жгутах проводов с руку толщиной, это все равно, что искать иголку в стоге сена, поэтому решил сначала проверить кнопки. Попросил Женю проверить генерацию с кнопок при их нажатии, но ничего необычного не обнаружили, все кнопки работали нормально.

– Но ведь мы же проверили при открытой столешнице, – вдруг дошла до меня абсурдность проделанных измерений, у нас ведь неисправность при закрытой столешнице.

А с измерениями при закрытой столешнице была большая проблема, туда, к кнопкам, в этом положении попросту не было доступа, везде металлический короб. Ничего другого не оставалось, как провести измерения при не полностью закрытой столешнице, пытаясь пролезть щупами от осциллографа в небольшую щель, при этом грубо нарушая меры безопасности. Но риск себя оправдал, Женя обнаружила постоянную генерацию на кнопке «Передача». При приподнятой же столешнице генерация отсутствовала. Теперь все стало понятно, при опущенной столешнице кнопка всегда работала как нажатая, поэтому все сообщения и уходили автоматически.

Для специалистов поясняю суть неисправности. Поскольку эта аппаратура была построена на феррит-ферритовых ячейках, то и кнопка была соответствующей. При нажатии на кнопку, шток с приклеенным к нему ферритовым стержнем, опускался в ферритовое кольцо с обмотками, в результате чего и происходила генерация импульсов. Так вот, этот ферритовый стержень отвалился от штока и упал в кольцо, в результате чего кнопка и выдавала генерацию импульсов постоянно. При поднятии столешницы, а она при этом поворачивалась на 180 градусов и кнопки переворачивались «вверх ногами», ферритовый стержень выходил из ферритового кольца, и генерация импульсов прекращалась.

Я предложил заменить кнопку на исправную из ЗИП, но Женя не согласилась, кнопку нужно перепаивать, а после перепайки, поскольку аппаратура еще не принята в эксплуатацию, работу должен принять контролер ОТК, которого нужно вызывать из Минска, время устранения неисправности затянется на неделю. В условиях дефицита времени лучше заменить всю столешницу на новую, а неисправную отправить для ремонта на завод. Это действительно было правильное, хотя, на первый взгляд, и парадоксальное решение. Я съездил в городок, получил в секретной части совершенно секретную столешницу, получил пистолет для ее охраны, и привез ее в полк. Быстренько заменили столешницу на новую, потом восемь часов проверяли изделие на функционирование в полном объеме, после чего я и доложил командиру дивизии, что неисправность устранена, изделие введено в эксплуатацию, и полк можно ставить на боевое дежурство. Стоявшая передо мной задача была успешно выполнена, и я поехал домой.

Пока мы с водителем доехали до КПП, было уже порядка часа ночи. Дежуривший на КПП молодой прапорщик, дежурный по ВАИ, проверил наш путевой лист и сказал, что он просрочен, срок его действия истек час назад, а сейчас уже другое число. Я ему объяснил, что мы едем с устранения неисправности, не по своей воле задержались, выполняли приказ командира дивизии.

– Мне все равно, чей вы приказ выполняли, – заявил прапорщик, – у вас путевка просрочена.

– Но я ведь не выезжаю из городка, а возвращаюсь, – возразил я.

– Ничего не знаю, – с самодовольным видом заявил прапорщик, – я вашу машину арестовываю, поставьте ее на штрафную стоянку.

Было видно, что он наслаждается своей властью, ему явно хотелось поиздеваться над офицером.

– Послушайте, – сказал я, – у меня в машине совершенно секретный блок, я не могу его здесь оставить, видите, у меня с собой пистолет для его охраны.

– Так забирайте его с собой, – невозмутимо ответил прапорщик, – машину я не отпущу, она арестована.

– Как мы его потащим, – снова возразил я, – он весит больше пятидесяти килограмм, а идти больше трех километров по снегу.

– Ничего, вдвоем с водителем как ни будь и дотащите, – явно издевался надо мной прапорщик.

Такая перспектива не радовала. Идти ночью три километра с совершенно секретным блоком, по дороге, идущей по лесу, зимой, да на этой дороге еще и впадина, глубиной порядка ста метров, ее летом-то сложно пешком преодолевать. А если что случится? За утерю совершенно секретного блока можно получить семь лет тюрьмы. Прапорщик явно не ведал, что творил.

– Давай я позвоню командиру дежурных сил, или начальнику штаба, – предложил я, – и тебе дадут команду меня пропустить.

Но прапорщику явно понравилось издеваться над попавшим в затруднительную ситуацию старшим лейтенантом, и он продолжал.

– Я не разрешаю вам звонить с этого телефона, это служебный телефон, только для дежурных.

– Ну тогда сам позвони, и тебе дадут команду, – снова предложил я.

– Я никуда звонить не собираюсь, ставьте машину на штрафстоянку, – подвел итог разговора прапорщик.

– Товарищ прапорщик, – перешел я на официальный тон, – тогда я буду вынужден Вас арестовать.

– Ну и арестовывайте, если такой смелый, больше вообще никогда за КПП не выедете, – заявил мне прапорщик.

– Товарищ прапорщик, Вы арестованы, – объявил я ему, – садитесь в машину и поедете со мной, будете охранять арестованную Вами машину, я ее от Вас не забираю, доедем до ближайшего телефона, и я позвоню начальнику штаба дивизии, раз Вы не разрешаете мне позвонить с этого телефона.

Ближайший телефон был только в пожарной части на въезде в городок, расположенной за три километра от КПП. Поскольку начальник штаба дивизии полковник Котов разрешил мне по любым проблемам, возникающим при устранении этой неисправности, звонить ему в любое время дня и ночи, то я и разбудил его в два часа ночи. Доложил об устранении неисправности, и о том, что дежурный по ВАИ арестовал мою машину с совершенно секретным блоком за то, что путевой лист оказался просроченным на один час, и не разрешил позвонить по этому вопросу с КПП, поэтому мне пришлось этого прапорщика арестовать, и привезти сюда. Он стоит рядом. Спросил: «Что дальше делать ему, и что делать мне с арестованной машиной?»

– Везите блок в секретку, я сейчас дам команду, чтобы вызвали секретчиков, и передайте трубку этому долбоконю. – сказал начальник штаба.

Я передал трубку прапорщику, который слышал весь наш разговор, так как громкость в телефоне была для этого достаточной. Я еще немного постоял, чтобы тоже услышать, что ему скажет разбуженный среди ночи начальник штаба.

– Вы почему не разрешили ему позвонить с КПП? Что за самоуправство? Вы что, не видели, что он с пистолетом? – кричал на него начальник штаба, – А сейчас бегом обратно на пост, даю Вам двадцать минут времени, чтобы добежать обратно, и сразу же мне позвоните. Я засекаю время.

И прапорщик побежал к себе на КПП, по снегу, по которому он мне предлагал тащить блок. Надеюсь, что после этой пробежки у него надолго отпало желание поиздеваться над людьми, попавшими в затруднительное положение. Я был доволен, этот кретин, который упивался своей значимостью, демонстрируя передо мной свою власть, был примерно наказан. А мы с водителем поехали сдавать совершенно секретную столешницу. Главное, чего мне тогда хотелось – это выспаться.

Польза курения

Я в очередной раз вместе с женой и трехлетней дочерью ехал в отпуск в Вертиевку. Пока живы родители, мы с женой решили в санатории не ездить, а во время отпуска навещать родителей. Естественно, каждый хотел навестить своих родителей, которые жили далековато друг от друга. Поэтому ездили поочередно: один отпуск к моим родителям в Вертиевку, следующий отпуск к родителям жены в Шелудьковку. Один раз я поддался на уговоры жены навестить и ее и моих родителей за один отпуск, но ничего хорошего из этого не получилось. Это был не отпуск, а кошмар, только потратили кучу денег и ужасно устали от переездов с ребенком. Больше так не делали.

И вот мы в Нежине. Родителям я телеграмму не давал, не хотел, чтобы они беспокоились, думая, как нас встретить. Добираться с вокзала Нежина до Вертиевки нужно было двумя автобусами, а потом, с центра Вертиевки до дома, еще два километра пешком. Поэтому на вокзале в Нежине я взял такси, договорились за умеренную на мой взгляд плату. Однако доехать до самого дома не получилось. Доехали только до рудки возле бабы Чушанки, оставалось проехать каких ни будь триста метров, но ехать дальше водитель отказался.

Рудкой в Вертиевке называли большие лужи, занимающие всю ширину дороги. Обычно они были очень глубокими и в них часто застревали не только телеги и автомашины, но иногда и трактора. Такую рудку нельзя было ни обойти, ни объехать. Иногда вдоль забора оставалась узенькая полоска земли шириной не более десяти сантиметров. Если бы не было забора, то пройти по ней не составляло бы труда, но мешал забор, и пройти можно было только держась за верхний край досок гнилого забора. Это было довольно опасно, уже не один человек оказывался лежащим в луже, когда верх гнилой доски обламывался. Таких рудок на нашей улице было две, и находились они по разные стороны от дома, так, что объехать можно было и не пытаться, вторая рудка возле дома Коли Грека наверняка тоже была полна води.

Выгрузились возле рудки, два чемодана, сумка, Лиля, и мы с женой. Рудку конечно можно было обойти через расположенные справа сажалки, которые летом были без воды, крюк был всего двести метров, да и тропинка там была, но мы не ищем легких путей. Поскольку вдоль рудки нужно было пройти всего каких-то пять метров, то моя шустрая жена, держась двумя реками за верх забора, быстренько перебралась на другую сторону и сказала, что ничего страшного нет, можно переходить. Мне ничего не оставалось, как идти за ней, но мне нужно было еще переносить Лилю и вещи. Для пробы перенес сравнительно легкую сумку, держась одной рукой за забор. По очереди переставлял на небольшое расстояние ноги, перехватывался рукой, пока тело под силой инерции сохраняло вертикальное положение, снова переставлял ноги и снова перехватывался рукой. Получилось, сумку перенес. Потом перенес Лилю. С чемоданами было сложнее. Тяжелые чемоданы сильно тянули в рудку, время нахождения тела в вертикальном положении до начала его падения значительно сократилось, и при перехвате руки получался рывок, доски могли обломиться, несколько досок, кстати, уже были обломаны. Но все обошлось, и мы благополучно перебрались на другую сторону.

Дома во дворе кипела работа, отец с Таликом строгали доски на самодельном деревообрабатывающем станке. Извинились, что не приглашают гостей сразу за стол, так как торопятся, прострогать нужно много, а станок им дали только на один день. Раз такое дело, я быстренько переоделся и пришел им помогать. Прострогали очередную доску, я посмотрел на нее и ужаснулся, поверхность простроганной была не гладкой, какой она должна была быть, а напоминала рябь на поверхности воды, лезвия строгального станка оставляли приличные выбоины. Я попросил остановить станок и попробовал остроту ножей, они были тупые. Посмотрел ранее простроганные доски, все нужно было переделывать. Про тупые ножи отец мне не поверил, проверил сам.

– Ну почему тупые. Они же острые.

Я открутил и снял один нож, послюнявил волосы на руке и провел ножом по ним. Все волосы остались на месте.

– Это означает, что нож тупой – пояснил я.

На этот раз поверили. До военного училища я два сезона проработал плотником в сельхозтехнике, много столярных работ сделал в то время и по дому, поэтому в этом вопросе был для них авторитетом. Талик вспомнил, что мужик, у которого они взяли станок, дал им еще и запасные ножи. Принес их, но они тоже оказались тупыми. Я предложил Талику быстренько съездить в сельхозтехнику и наточит ножи. Талик уехал, а мы с отцом начали размечать доски, то есть, шнуром отбивать на них полосы, по которым их нужно будет опиливать, это так называемая отбивка. Отбили нужное количество досок, время уже шло к обеду, а Талика не было. Приступили к опиливанию. Уже все приготовленные доски опилили, а Талика не было, как в воду канул. Уже и за обед пора бы садиться, а Талика нет. С часик его подождали и сели обедать без него. Приехал он только к концу обеда, оказалось, что в сельхозтехнике были проблемы с электричеством, и ему пришлось ждать, пока все отремонтируют. Прострогать доски за оставшееся светлое время мы не успели. Вечером хозяин станка приехал за ним на телеге, запряженной лошадью, оставил телегу за воротами, а сам зашел во двор.

Петя, я сразу его узнал. Это был тот самый старший товарищ, который в первом классе учил меня курить в канаве, как мы называли нашу речку Крутоносовку. С тех пор прошло лет двадцать, но странное дело, мы оба узнали друг друга. Естественно обрадовались такой встрече. В связи с новыми обстоятельствами немедленный отъезд Пети откладывался, мама собрала закуску, и мы сели за стол. Выпили за встречу и начались воспоминания. Петя вспомнил как мы по дороге со школы сначала заходили к магазину возле церкви и собирали там окурки, потом, после моста через Крутоносовку, шли домой не по дороге, а по канаве, то есть по руслу Крутоносовки, которая летом всегда пересыхала, воды там в это время совсем не было. В том месте, где домов не было, а к канаве выходили только огороды, делали привал. Скручивали одну или две самокрутки, в зависимости от количества табака, добытого из собранных окурков. Иногда бывало, что собранного табака не хватало даже на одну самокрутку, тогда приходилось добавлять сухие листья лозы, которая в изобилии росла вдоль канавы. Петя вспоминал, с каким наслаждением мы по очереди курили эти самокрутки. Я правда особого наслаждения тогда на испытывал, но промолчал, чтобы не портить Пете хорошее настроение. Я тогда курил для того, чтобы быть как все, чтобы не быть белой вороной. Курили все, как же я мог не курить?

Выпили за то счастливое и беззаботное время. Я вспомнил, как отец ставил меня за курение в угол на гречку, как дед Николай рассказал отцу, что я курил на пастбище, и я, весь уставший, после трудного дня, проведенного на пастбище, вместо отдыха загремел в угол на гречку. Добрым словом вспомнил другого соседа, доброго деда Митрофана, при котором я всегда курил, но он меня никогда не закладывал. Выпили за здоровье деда Митрофана.

Я еще рассказал, как во время обучения в военном училище я решил отблагодарить деда Митрофана за все его хорошие дела и за то, что он меня многому научил, в том числе плести корзины. Дед не признавал ни махорку, ни покупные табачные изделия, а курил только крепкий, собственноручно выращенный табак. В Харькове в то время в продаже были очень крепкие сигареты с каким-то коротким импортным названием типа «Kent». Курить эти сигареты я не мог, они были настолько крепкими, что от них у меня драло горло. Я купил для деда пачку этих сигарет, а еще две кубинские сигары, которые продавались поштучно и которые я вообще не мог курить, сразу душил кашель. Все это добро я принес и подарил деду во время очередного отпуска. Дед поблагодарил меня за подарок и попробовал сначала сигареты, сказал, что это для детей. Попробовал сигары, сказал, что это получше, но для него слабовато будет. Я удивился, почему даже сигары слабовато?

– А ты мой табачок пробовал? – спросил дед.

Я сказал, что не попробовал.

– На, затянись разок.

Я затянулся. У меня моментально перехватило дыхание и из глаз потекли слезы. Откашливался я минут пять, не меньше. Вот такой табачок курил дед, конечно для него кубинские сигары были слабоваты.

Тут Петя сообщил, что курить то он бросил. Я к тому времени тоже почти бросил, курил только в компании по пьянке, так как еще неудобно было отказываться от предложенной сигареты. Сам я не покупал сигареты уже лет пять. Выпили за то, что бросили курить. Язык у Пети уже начал заплетаться, и я попросил его оставить нам станок еще на один день.

– Не могу, – сказал Петя. – Я пообещал одному мужику, что станок завтра будет у него.

Выпили еще по две рюмки. Теперь язык заплетался уже и у меня.

– Петя, ты мне друг? – спросил я его.

– Друг – ответил Петя.

– Так неужели не хочешь помочь другу, что, мужик денек не подождет? – задал я очередной вопрос.

– Да в принципе подождет, – решил Петя – он мне никто, а ты мне друг. Оставляю станок еще на два дня.

Вопрос был решен. Было уже далеко за полночь. Мы с Таликом погрузили почти невменяемого Петю на телегу, отвезли домой и вручили жене, помогли ей распрячь лошадь.

За два дня мы обрезали и прострогали не только доски, которые нужны были для срочной работы, а все, которые были во дворе. Причем рабочие ножи так и не затупились. Через два дня, как и обещал, Петя забрал свой станок и острые как бритва запасные ножи. Как я понял, таких острых ножей у него еще никогда не было, он все время работал тупыми.

– Ну вот и мое курение неожиданно помогло, – сказал я отцу. – Может Вы зря за курение меня в детстве на гречку ставили?

– Да нет, не зря, – не согласился отец – польза то ведь случайная, а не закономерная.

Рыбалка на Сылве

Рыбалка в Пермском крае отличная, мне об этом неоднократно рассказывали. Но мне лично попасть на хорошую рыбалку не удавалось. В Бершети, где я проживал в военном городке, на рыбалку можно было выйти только на небольшую речушку под названием «Портянка», протекающую рядом с городком, порядка десяти метров в ширину и не более метра глубиной в самом глубоком месте. Говорили, что в ней водится хариус. Мы с Сашей Мясоедовым дважды сходили туда на рыбалку, но ни одного хариуса не видели, у нас клевали только пескари, некоторые правда довольно приличного размера, на пару сковородок мы их налавливали. Но это была не та рыба, ради которой стоило ходить на рыбалку, поэтому больше мы туда не ходили. Личного транспорта у нас не было, а автобус из городка ходил только до Перми, и о поездке на рыбалку автобусом речь даже не шла.

Поэтому, когда майор Румянцев, заместитель начальника штаба по связи пятого полка, предложил мне съездить с ним на рыбалку на Сылву, я очень обрадовался. Я как раз проводил регламент у них в полку, поэтому нам ничего не мешало втихаря съездить на рыбалку на моем ЗиЛ-157. Удочек правда у меня с собой не было, но Румянцев сказал, что у него есть четыре длинные удочки. Рыбацкой одежды у меня тоже не было, я был в повседневной форме, которую не хотелось пачкать на рыбалке, поэтому взял синюю регламентную форму у своего сержанта. В восемнадцать часов, после окончания рабочего дня, мы поехали на Сылву, которая протекала недалеко от расположения полка. В какой-то деревне начали спускаться к реке, которая виднелась где-то глубоко внизу. Спуск был очень крутой, порядка двадцати градусов, и длиной метров пятьдесят. Накануне прошел дождик, поэтому спуск был очень скользким, машину с заторможенными колесами потихоньку снесло вниз. Я понял, что наверх мы по этому склону не поднимемся, тем более, что мой водитель Сережа Ефименко не имел достаточного опыта вождения, а справа вдоль всего этого спуска был глубокий обрыв, если машину снесет туда, то она не один раз перекувыркнется. Я сразу спросил у Румянцева, есть ли обратно другая дорога, поскольку по этой мы наверх не поднимемся.

– Ты что, трусишь наверх подниматься? – спросил меня Румянцев.

– Водитель молодой, неопытный, можем оказаться вон под тем обрывом. – пояснил я, – Где потом кран брать будем, чтобы машину вытащить? В прошлом году мы с Василием Михайловичем трактор еле нашли, чтобы машину вытащить.

А в прошлом году произошла следующая история. Возле нашей кабельной трассы строители траншеекопателем рыли траншею для прокладки нового кабеля, и вызвали нашего представителя для согласования этих работ. На согласование поехал сам заместитель командира ОЭРГ по линейно-кабельным сооружениям капитан Карнаухов, который прекрасно знал расположение всех наших кабелей, так как они прокладывались при его непосредственном участии. На месте он с помощью кабеле-искателя нашел место прохождения подземного кабеля, который шел вдоль лесной просеки, отмерил три метра влево, расстояние на которое следовало отступить от нашего кабеля, и подписал разрешение на производство работ. Не успел он вернуться обратно, как наш кабель порвали, причем сразу в двух местах. Позже он вспомнил, что много лет назад, при прокладке этого кабеля на просеке стоял сломанный бульдозер, и кабелеукладчик не смог по ней проехать, поэтому свернули влево, по полянке обогнули лесок, и через полкилометра опять вышли на просеку. Получилась такая петля, которую теперь в двух местах и порвали строители, причем их вины в этом не было. Поскольку работы по восстановлению этого кабеля нужно было вести в двух местах двумя расчетами, мой начальник, капитан Саломатов Василий Михайлович, предложил мне проехать вместе с ним, чтобы руководить вторым расчетом. Я пытался отказаться, так как никогда не занимался ремонтом кабелей, но он меня успокоил, мое дело будет смотреть за соблюдением мер безопасности, остальное без меня сделают, так как в этом расчете специалисты опытные. Поехали на автомашине ЗиЛ-157 лейтенанта Богачева. Почему не взяли мою машину, я уже не помню. За пару часов кабель восстановили, и поехали обратно. Поскольку обед мы уже пропустили, а до ужина было еще далеко, Василий Михайлович предложил заехать на рыбалку на Сылву, рядом с которой мы проезжали. Мы свернули к реке, водитель остановил машину на небольшом уклоне в тридцати метрах от берега реки, дальше был небольшой обрывчик, порядка метра высотой, и через десяток метров уже была вода. В общем подъехали удачно, не нужно было тащиться к реке за несколько километров. Василий Михайлович дал мне смонтированную леску с поплавком и крючком, в ближайшем орешнике вырезали удилища, накопали червей, и начали ловить хариуса. Вода в реке была прозрачная, и было видно, как эти рыбки перемещаются на быстром течении, но поклевок пока не было. Солдаты тоже все высыпали на берег и наблюдали за нашей ловлей.

За спиной послышался какой-то шум, я оглянулся и увидел, что машина, набирая скорость движется на нас. Она спрыгнула с обрыва, и проехав еще пару метров застряла в песке на берегу реки. На этом рыбалка и закончилась. Поскольку ехали с ремонта кабеля, то лопат в машине было много, за полчаса срыли обрыв и попытались выехать на бугор, но не тут то было. Колеса зарывались в песок, и машина самостоятельно на бугор подняться не смогла. Василий Михайлович отправил сержанта в ближайшую деревню за трактором, на котором тот вернулся через пару часов. Машину вытащили на бугор, и мы поехали домой. Поэтому сейчас я не хотел рисковать, поднимаясь по скользкому крутому спуску.

Подъехать к реке нам не удалось, так как был весенний разлив, и Сылва вышла из берегов на хороших полкилометра.

– Придется здесь ловить. – сказал Румянцев, и вытащил из мешка сети, – А вот и мои удочки. Будем закидывать.

Он одел костюм Л-1 и пошел ставить сети, четыре сети по 25 метров длиной, а я отогнал машину подальше от воды, чтобы не привлекала внимания, и вернулся. Больше до утра делать было нечего, поэтому развели костер и сели ужинать. Тут то и обнаружилось, что у нас нет воды. Есть трех литровая канистра спирта, есть закуска, но нет воды.

– Ничего страшного, – сказал бывалый охотник и рыбак майор Румянцев, этого добра и в речке полно.

Он набрал из реки полстакана воды, остальное долил спиртом, выпил, и стал закусывать, передав стакан мне. Мне как-то не хотелось разбавлять спирт водой из реки, мало ли что в ней плавает, кроме того, это была даже не река, а поле, на которое зашла вода из реки. Я налил себе в стакан на донышко спирта, выдохнул, и залпом выпил. Все внутри обожгло, в горле стало настолько сухо, что казалось, будто оно сжимается. Чуть не задохнулся, но вспомнил мудрость алкашей, занюхал хлебом, и немного полегчало, уже можно было закусывать.

– Ну ты алкаш, – удивился Румянцев, – никогда не видел, чтобы спирт пили не разбавляя.

– Я тоже никогда не пил не разбавляя, – уточнил я, – это первый раз попробовал.

Выпили еще по одному разу. Во второй раз, мне уже было легче. В третий раз я уже налил себе грамм пятьдесят, и выпил без проблем, что значит тренировка. Возле костра и легли спать. Утром Румянцев вынул сети. В первой сети вообще ничего не было, в двух других по одной маленькой щучке не более полкило весом, и в последней две такие же щучки. Таким образом общий улов составил порядка двух килограмм.

– Спирта на большую сумму выпили, чем рыбы поймали, – сказал Румянцев, – забирай их все себе, для себя я еще наловлю.

Домой мы поехали по объездной дороге, сделав крюк порядка пятнадцати километром, но для автомашины это не расстояние, и к завтраку мы были уже в полку. Хотя рыбалка по мнению Румянцева и была неудачной, но для меня она была самой удачной, ни до того, ни после, живя в Бершети, я не приносил домой с рыбалки столько рыбы.

Летчики

Летчики народ особый, от обычных людей они отличаются прежде всего отменным здоровьем. Если бы я хоть раз выпил столько, сколько выпивают летчики, я помер бы сразу. Летчиком был, и мой сосед в Оренбурге Витька Чемирисов, темноволосый симпатичный парень выше среднего роста, обладатель толстой, но очень пластичной фигуры. Черный летчик, который любит кушать белое куриное мясо, как его называли поварихи во всех столовых, где ему приходилось питаться. Через него я познакомился и с остальными летчиками нашей эскадрильи. Витька тогда был еще правым летчиком на ИЛ-14, а я только приехал в Оренбург в управление армии. Сначала познакомились наши жены, Аня и Лариса, так как у нас были дочери одинакового возраста, а потом и мы с Витей, так постепенно и подружились.

Первое мое знакомство с летчиками состоялось, когда меня отправили самолетом во Владимир за оборудованием для командного пункта, и первое, что меня поразило, было отношение летчиков к командиру самолета. Пока были на земле, они обращались друг к другу, в том числе и к командиру только по имени, но как только закрыли дверь самолета, все обращались к командиру только «командир». Получить оборудование в день прилета мне не удалось, пришлось заночевать в местной гостинице. С номерами, как всегда в советское время, в гостинице было туго, с трудом удалось получить один четырехместный номер, поэтому все поселились в одном номере. Всю ночь летчики играли в преферанс, и конечно же пили. Я играть в преферанс не умел, поэтому выпил вместе с ними пару рюмок и лег спать. Надо отдать им должное, вели они себя тихо, и мне спать не мешали. На следующий день мне удалось решить все свои проблемы, и к вечеру оборудование загрузили в самолет. Вылет был запланирован на восемь часов утра следующего дня. Мы остались еще на одну ночь в гостинице. Для этой ночи летчики кроме водки, зачем-то закупили еще и кефир, зачем я не понял, но расспрашивать не стал. В эту ночь летчики играли в преферанс до четырех часов утра, потом последовала команда командира: «Всем спать». Проснулись они в шесть часов утра, умылись, побрились, выпили по бутылке кефира, и абсолютно бодрыми пошли на предполетную медкомиссию, успешно ее прошли, и мы улетели домой.

Молодые летчики часто собирались у Вити, чтобы отметить какое ни будь событие, не обязательно праздник, главное, чтобы было что выпить. Компания была небольшая, сам Витя, еще один правый летчик Славик Удовицкий, и два молодых штурмана: Володя Седов, по кличке Слон большой, и Витя Самков, по кличке Слон маленький. Иногда к этой компании присоединялся командир эскадрильи Арсен Александров, и редко, когда не был в командировках, присоединялся к ним и я. Позже к этой компании начал присоединяться и новый доктор летчиков, Игорь Калючицкий. Что можно сказать об этой компании, все они были хорошими ребятами, добрыми, веселыми, хотя и несколько расторможенными. Попытаюсь кратко рассказать о каждом.

Витя Чемирисов был еще охотником и книголюбом. У него была огромная библиотека редких книг, которые он привозил с тех мест, куда летал, у него во всех книжных магазинах были знакомые, у которых он выменивал нужные книги на какие ни будь дефицитные товары типа растворимого кофе, которые он выменивал в других местах. Как сейчас говорят, у него была коммерческая жилка. Он не просто собирал книги, он знал какие книги, где и когда выпускались, и каким тиражом, поэтому подбирал серии самых редких книг, которые в будущем должны были стать очень дорогими. Что касается охоты, то я не помню, чтобы он что-то приносил с охоты, но на охоту всегда собирался очень бурно, всегда чего-то не мог найти, и на пол со шкафов летели все вещи, которые лежали на полках. Лариса, его жена, потом до самого его приезда с охоты раскладывала все по местам. Запомнилась мне только одна история, связанная с их охотой, которую он мне сам и рассказывал. Как-то вместе с ними на охоту поехал еще один мой знакомый, Гриша Тарарин, потомок терских казаков. Его сначала не хотели брать, но он подкупил тем, что пообещал с добытых на охоте уток приготовить на ужин вкусный суп. Поскольку возиться с ужином никому не хотелось, то его и взяли. Первых два чирка добыли очень быстро и отдали их Грише, который их ощипал и принялся готовить ужин. В одном казане он варил суп, а в другом чай. На заварке он решил не экономить, и высыпал в казан всю пачку чая, индийского, со слонами. Суп тоже сделал в лучшем виде, с картошечкой и пшеном, заправил поджаренным луком. Ну очень ароматный суп получился, на его запах вскоре и сбежались охотники. Гриша с гордостью разливал суп всем по мискам, нахваливал и приглашал отведать. Первому отведавшему суп в нем что-то не понравились.

– А чем это он пахнет? – спросил он.

Зачерпнул ложкой суп и вытащил, о ужас – кишки.

– Гриша! Ты что, их не выпотрошил? – спросил он Гришу.

– А разве нужно было? – удивился Гриша, я дома никогда не потрошил.

– Так дома у тебя наверно были магазинные, уже потрошенные. Нам теперь что, с говном суп кушать?

– Я сейчас все исправлю, – нашелся Гриша, – сейчас промою уток в чистой воде, не выбрасывать же мясо, а суп я быстро новый сварю.

Гриша вылил содержимое второго казана на землю и побежал к реке за водой. Давайте пока хоть чай попьем, решили охотники.

– Гриша, где чай? – спросили они прибежавшего Гришу.

– Ой, а я его вылил, – только сейчас осознал Гриша то, что сделал.

– Ну тогда по новой заваривай.

– Так заварки больше нет, – сознался Гриша.

Гришу спасли только ноги, если бы догнали, то могли бы и убить. Спать легли голодные, похлебав только кипяточка.

А вот Чемирисов готовил прекрасно, особенно первое, которое готовил только сам, приготовление первого жене он не доверял. Детям, Лене и Лиле, которые обычно ничего не хотели кушать, периодически готовил суп с домашней лапшой, придумывая ему какое ни будь экзотическое название, и дети с удовольствием уплетали его за обе щеки. Зимой, если он или я привозили из командировки мясо, в Оренбурге купить мясо в магазинах было невозможно, делали вместе пельмени, в больших количествах, и приглашали на пельмени соседей. К пельменям Витя делал свой фирменный соус: в томатную пасту добавлял тертый чеснок, немного уксуса, жидкость с кастрюли, в которой варились пельмени, все перемешивал, и соус готов. Я этот соус для пельменей до сих пор готовлю, и Витю вспоминаю. А летом Витя часто готовил окрошку из ничего, это примерно то же самое, что и суп из топора. В Оренбурге летом было очень жарко, до 45-ти градусов, поэтому желание покушать окрошку появлялось часто. Поскольку дома всех необходимых продуктов не было, он шел по соседям и собирал что у кого есть для окрошки. Готовил большую кастрюлю окрошки, литров на восемь, и приглашал на обед всех соседей.

Но, несмотря на все эти достоинства, примерным семьянином он не был, иногда не приходил домой по несколько дней, где-то играли в преферанс, и конечно-же пили. Домой часто возвращался на бровях и на следующий ничего не помнил из того, что было вчера. Сначала я думал, что он притворяется с потерей памяти, ведь язык у него никогда не заплетался, сколько бы он не выпил, в отличие от меня. У меня язык начинал заплетаться уже после второй рюмки. Потом летчики мне подсказали, что у Вити есть один индикатор, по которому точно можно определить, что он уже принял на грудь запредельную дозу, после которой назавтра ничего не будет помнить. Таким индикатором был его нос, который при принятии запредельной дозы спиртного заметно сворачивался в правую сторону. Я убедился, что это действительно так. Как-то летом он вернулся домой после очередного трехдневного загула в сопровождении еще одного летчика. Они сели на скамейке возле дома и продолжили играть в карты, было видно, что Витька мухлюет, но второй летчик этого не замечал, поскольку тоже был сильно пьяный. Витя выглядел абсолютно нормально, язык не заплетался, но нос был свернут, и я решил проверить верность того, что мне сообщили летчики. Я попросил у Вити взаймы три рубля, которые он мне тут-же и дал. На следующий день я принес ему его же трешку и поблагодарил за то, что он меня выручил. Оказалось, что он не помнит не только то, что давал мне деньги, но даже то, что вчера играл возле подъезда в карты. Это уже был очень опасный признак, но Витя не обращал на него никакого внимания, продолжал пить по-прежнему. Как-то, возвращаясь с очередной попойки, он не дошел до квартиры и уснул на лестничной площадке третьего этажа, наполовину перевесившись через перила вниз головой. В таком положении его и обнаружили утром, как он не упал вниз и не разбился, одному богу известно. Потом он говорил, что это его автопилот подвел, довел только до третьего этажа, где раньше у него была квартира, сведения о новой квартире на пятом этаже в автопилоте стерлись.

После полетов к Вите обычно проходили друзья-летчики, посидеть, поговорить, и выпить сэкономленный спирт. На самолетах нашей эскадрильи в системе анти-обледенения использовался 96-градусный спирт, порядка десяти литров. Этот спирт обычно сливали еще до взлета, оставляя спирта в системе что называется на два пшика, а после взлета докладывали, что у них обледенение самолета и включали систему, которая добросовестно фиксировала расходование спирта. Особой удачей считались полеты в Нижний Тагил, где на истребителях использовался 70-ти градусный спирт, который сливался местными летчиками примерно по такой же схеме, и которые меняли свой спирт на спирт наших летчиков в соотношении 2/1, то есть, за десять литров 96-ти градусного спирта наши летчики получали двадцать литров 70-ти градусного. Главное, что при этом обе стороны оставались довольными сделкой. В результате такой сделки нашим летчикам спирта хватало не на один день, а на два. Как-то на такое мероприятие попал какой-то знакомый Ларисы, Генка-футболист. Генка, молодой парень, лет двадцати пяти, раньше играл за местную футбольную команду и, по его словам отлично играл головой, а сейчас работал водителем на самосвале ЗиЛ‑130. На наш взгляд он был несколько странным, что следовало из его же рассказов, возможно это были последствия ударов футбольного мяча по голове. Вот, для примера, буквально пара эпизодов из его жизни. Подавать заявление в ЗАГС со своей невестой он поехал на своем ЗиЛе, который оставил на уклоне только на ручнике, а не на скорости, как обычно делается в таких случаях. Когда вернулись из ЗАГСА, то машину на месте не обнаружили, сначала подумали, что ее угнали, а потом увидели ее далеко внизу под горкой. То ли он плохо на ручник поставил, то ли ручник плохо держал, но машина сама покатилась с горки, проехала метров триста, повалила забор и врезалась в угол какого-то частного дома, хорошо еще, что никого не задавила и в другие машины не врезалась. Генке насчитали порядочную сумму выплат за разбитую машину и сломанный забор. Чтобы рассчитаться с возникшими долгами, Генка продал налево машину капусты, которую возил с поля на склад, но попался, и милиция завела на него дело за воровство. Так вот этот Генка уселся за один стол с летчиками, у которых в тот день была десяти литровая канистра спирта. Поскольку Генка пришел под вечер, то к его приходу половину спирта летчики уже уговорили. За столом Генка продержался не более часа, сполз под стол, да там и уснул. Проснулся рано утром, голова раскалывалась, попытался найти на столе что-нибудь опохмелиться, но ничего не нашел. Растолкав одного из спящих вповалку на полу летчиков, попросил: «Ребята, дайте чем ни будь опохмелиться, голова раскалывается».

– Гена, где я тебе возьму выпивку в шесть утра, еще ни один магазин не работает, – изумился такой наглости летчик.

– Так у вас же вчера было десять литров спирта, – в свою очередь удивился Генка.

– Так то ведь вчера было, – пояснил летчик, – на сегодня ничего не осталось.

Как-то раз, возвращаясь из командировки на самолете, генерал Плотников сделал летчикам царский подарок, по секрету сообщил им, что с понедельника армянский коньяк подорожает в два раза. Летчики кинули клич друзьям-товарищам, собрали денег, в субботу утром купили два ящика армянского коньяка и притащили их на квартиру к Витьке Чемирисову, так как наш дом стоял радом с магазином. Летчики радовались: «Теперь нам коньяка месяца на два хватит». Сели немножко выпить за удачную покупку, коньяк действительно был превосходным и всем понравился. Выпили еще немножко. Разошлись по домам вечером в воскресенье, когда весь коньяк закончился.

Славка Удовицкий был интеллигентным, высоким, красивым и, главное, холостым летчиком. По своим манерам он напоминал кота Леопольда из известного мультика. Вся его фигура говорила: «Ребята, давайте житьдружно». Но кличка у него не была связанная с этим котом, а была наверно производной от его фамилии – Удав. Подвыпив, они с Чемирисовым периодически спорили, кто из них лучший летчик, и кто быстрее станет командиром самолета. Не помню, кто из них стал командиром самолета первым, да это и не важно, со временем они оба стали хорошими командирами самолетов. Славка был единственным среди летчиков, купившим себе жигули, в общем был завидным женихом. Благодаря этому мы как-то и попали на дачу к начальнику штаба эскадрильи Гавриленко, у которого дочь была на выданье, и которую прочили Славке в невесты. Накануне летчики привезли из Казахстана две туши сайгаков, одну из них отдали начальнику штаба на шашлыки. Мангала на даче не было, поэтому соорудили импровизированный мангал прямо на земле, закопав два куска плоского шифера, вынутые из грядок, между ними и развели костер, чтобы потом класть шампура на этот шифер. Когда костер достаточно разгорелся, к нашему большому удивлению, шифер начал стрелять, вырывающиеся из шифера куски, под звуки, напоминающие выстрел из пистолета, разлетались метров на пять и били достаточно больно, если попадали в человека. С горем пополам шашлыки мы все-таки пожарили. Мы с женой до этого никогда не пробовали мясо сайгака, поэтому нам было особенно интересно, какой же шашлык получился, а попробовав его, были немного разочарованы, мясо сайгака по структуре напоминало печенку, в нем не было явно выраженных волокон, как в обычном мясе. Но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят, под коньячок мы успешно справились с показавшимся нам странным шашлыком.

Позже с участием Славки случилась еще одна история. Лариса была фармацевтом и работала на центральном аптечном складе, откуда она периодически приносила упаковки с 70-ти градусной настойкой боярышника, по 25 г в каждой бутылочке, которые мы называли фуриками. Эту настойку мы периодически и употребляли, разумеется чисто в лечебных целях, по два таких фурика на человека, для поднятия настроения. В тот день мы сидели у Вити вчетвером, кроме хозяина были еще я, Славка и Витя Самков. Чемирисов предложил выпить по фурику, так как в открытой упаковке как раз четыре фурика и оставались. Разлили их содержимое по рюмкам, а Витька ушел на кухню за колбаской.

– Ребята, я еще упаковку нашел, – закричал он оттуда, и принес еще четыре фурика.

Это уже была принятая у нас норма, единственное, что в этих фуриках пробки были не пластмассовые, как обычно, а резиновые, следовательно, в настойке будет присутствовать привкус резины, я с этим уже сталкивался. Самков выпил свою рюмку и сказал: «Какой-то странный вкус».

– Пейте, это от резиновой пробки, – пояснил я, и все спокойно выпили.

Я выпил последним и понял, что странный вкус не от резиновой пробки, кроме того, во рту была пена.

– Действительно странный вкус, – подтвердил я, – и это не от пробки, да и пена во рту.

Лица у всех присутствующих вытянулись. Начали более внимательно рассматривать фурики и прочитали: «Настойка эвкалипта». Витя высунулся в окно и прокричал страшным голосом Ларисе, гуляющей во дворе вместе с моей женой: «Лариса, иди быстрее домой, ты не то принесла!»

– Значит нашли эвкалипт, – сказала Ане Лариса, – меня люди попросили его им для бани принести.

Дома она всем объяснила, что от этого не умирают, ничего страшного не произошло. Витя Самков ушел к себе в общежитие, а Славка идти в общежитие побоялся, остался ночевать у Витьки, возле телефона, чтобы в случае чего можно было вызвать скорую.

Когда Славка был уже командиром самолета, я решил воспользоваться его добротой, и передал с ним для жены с Нижнего Тагила, где я был в командировке, упаковку стирального порошка, пачек десять или пятнадцать. Порошок в то время в Оренбурге был в дефиците, и стирать дома было нечем, поэтому я решил ускорить процесс, отправив домой порошок самолетом, так как я еще на две недели оставался в командировке. Летчики порошок в Оренбурге выгрузить забыли, и улетели с ним в другую дивизию, потом в третью. Я уже и сам вернулся из командировки, а порошок все летал на самолете. Привезли нам его месяца через полтора, когда уже и в Оренбурге порошок появился.

Витя Самков, симпатичный парень среднего роста, несколько толстоватый для своего роста, за что и получил кличку «Слон маленький», пьющий заметно меньше других летчиков, был еще холостым и большим любителем женщин, он менял их как перчатки, на долго не затягивая отношения и всем рассказывая о своих победах. Об одной из таких побед над медсестрой из нашей больницы он рассказывал в гостях у Чемирисова, где кроме летчиков присутствовала и моя жена, подробно описывая постельные сцены с этой медсестрой. И тут летчики испытали что-то близкое к шоку. Моя жена подошла к Вите, взяла его за грудки и начала трясти как грушу, ударяя спиной об стену и приговаривая: «Не смей девку позорить, не смей!». Позже Витя отметился еще и в санатории «Фрунзенское», в котором летчики отдыхали каждый год. Оттуда и Чемирисов однажды приехал стройный как кипарис, а на вопрос, как ему удалось столько веса сбросить, отвечал: «Весь отпуск Гальку на руках носил». Так вот, уборщица, которая пришла убирать номер и открыла его своим ключом, застала в постели абсолютно голых Витю и девку, которые занимались чем-то не совсем привычным для ее глаза. Весть об этом сразу же распространилась по всему санаторию, Витю и девушку все стали узнавать, и шептаться при их появлении. Для Вити это может быть и была бесплатная реклама, а девушке пришлось уехать домой раньше срока, такого пристального внимания к своей персоне она не выдержала. За свои похождения Витя получил еще одну кличку – Самец.

Седьмое ноября мы отмечали у Витьки, было много летчиков, в том числе и командир эскадрильи Арсен Александров, мужчина невысокого роста, но крепко сложенный, который, для того чтобы удивить женщин, пытался ходить на руках. Говорили, что он очень везучий, недавно при плановых прыжках с парашютом, которые, кстати, летчики очень не любили, у него не раскрылся основной парашют, перехлест стропы, нужно было обрезать стропы и раскрыть запасной парашют, но на обрезание строп времени уже не было, и он попытался открыть запасной парашют так, без обрезки основного. Все почти получилось, запасной парашют не затянуло в основной, чего следовало было ожидать, он благополучно раскрылся, но не успел наполниться воздухом, и Арсен только немного замедлив падение, рухнул на землю. Но ему крупно повезло, он упал на склон оврага и по склону скатился вниз, запутавшись в парашюте, в результате чего сломал только кости копчика, и через два месяца снова был в строю.

Праздник отмечали весело, летчики выпили в меру, много пели, рассказывали различные летные истории. Вечером мы с женой ушли домой, а летчики еще остались, впереди было еще два выходных дня, и торопиться им было некуда. На третий день к нам на первый этаж спустился Витя Самков, и спросил, нет ли у нас чего выпить, а то перед командиром неудобно, они все, что было выпили, а купить нельзя, так как в воскресенье спиртное не продают. Выпить у нас ничего не было, запасов мы не держали, покупали, когда нужно, и сколько нужно.

– А вы что, еще не расходились? – спросила жена.

– Нет, все здесь.

– А Лариса где?

– Не знаю.

– А Витька?

– Спит.

– Схожу ка я на пятый этаж, – сказала жена, – посмотрю, что там творится.

Витька пьяный спал на диване, Лариса закрылась с Леной в маленькой комнате и сидела там тихо, как мышка, в квартире хозяйничали летчики, искали, что можно взять на закусь, но уже ничего не могли найти, все было съедено.

– Ну-ка быстро все на выход, – скомандовала жена, – две минуты на сборы. Вас дома жены наверно уже давно потеряли. Это же надо, три дня беспробудно пьянствовать.

Никаких возражений от летчиков не последовало, и они быстро ушли, поскольку еще помнили, как она обошлась с Витей Самковым. Больше Арсен к Вите в гости не приходил.

– Там у тебя на первом этаже Тигра Львовна живет, не дай бог, опять придет наводить порядок, – говорил он.

А Витя Самков остепенился и женился, мы даже были в гостях у родителей его жены Ольги, куда он нас пригласил. Потом он перевелся на повышение на Дальний восток, на майорскую должность, и все складывалось хорошо, если бы не случилась трагедия. Возвращаясь из отпуска, Витя решил воспользоваться самолетом из своей части, который летел из аэродрома Пушкин на Дальний восток, на котором летело все командование Тихоокеанского флота после совещания у Министра Обороны. Самолет разбился при взлете. С началом набора высоты нос самолета резко задрался вверх, после чего он сделал кувырок типа сальто, и упал. В этой катастрофе не выжил никто, погибло все командование Тихоокеанского флота, погибли и Витя с женой. Мы все были в шоке от такой новости. Мне пришла в голову мысль, что наверно он не зря так торопился все взять от жизни в молодости, в том числе и любовь женщин, судьба не дала ему возможности наслаждаться этим в зрелом возрасте. Подробности этой катастрофы я узнал уже после увольнения из армии, когда лежал в госпитале. Вместе со мной лежал бывший диспетчер аэропорта Пушкин, который в тот злополучный день выпускал этот самолет, он мне и рассказал подробности этой катастрофы. Самолет был грузовой, скамейки для пассажиров располагались только вдоль бортов. А на средину салона загрузили два рулона бумаги, предназначенной для местной типографии, порядка тонны весом каждый. Поскольку груз был очень тяжелым, то его ничем не закрепили, и так никуда не денется, его то и сдвинуть невозможно. Но когда самолет начал набирать высоту и поднял вверх нос, груз по гладкому металлическому полу пополз в хвост, центровка самолета нарушилась, и он кувыркнулся через «спину». К такой страшной катастрофе привело обычное разгильдяйство – нарушение правил перевозки грузов.

Володя Седов, веселый здоровенный парень, весом 140 кг, за что и получил кличку «Слон большой», был женат, имел двоих детей, и в Витькиной компании появлялся не очень часто. Он был замечательным рассказчиком, с таким юмором рассказывал казалось бы обычные истории из жизни летчиков, что все слушатели держались за животы от хохота. Попробую передать одну из рассказанных им историй, правда не уверен, что у меня получится так же интересно.

С очередного полета летчики привезли мясо и спирт, ну что еще нужно для приготовления шашлыка, только костер и свободный день. В ближайшие выходные полетов не было, поэтому решили выехать всей компанией в Зауральную рощу, расположенную на другом берегу реки Урал, и там пожарить шашлык. Витя Чемирисов, как признанный повар, разделал и замариновал мясо, а остальные, как любители шашлыка, подготовили под него свои желудки, стараясь поменьше кушать вечером и утром. Арсен дал для этого свой служебный УАЗик, поэтому пять человек поехали с комфортом, а остальным пришлось добираться троллейбусом. На берегу Урала развели костер, пожарили первую партию шашлыка, выпили и закусили, жизнь была прекрасна и удивительна, ну что еще нужно было для полного счастья. Оказалось, что не хватало милиции, которая не заставила себя долго ждать, и вскорости приплыла к ним на катере в виде молодого лейтенанта и пожилого сержанта, которые еще с воды по мегафону предупредили, что все нарушители задержаны и должны оставаться на месте до составления протокола. Начали составлять протокол за разведение костра в лесу в неположенном месте, лейтенант начал вспоминать номера статей, которые они нарушили, но этому мешал запах шашлыка, несколько шампуров которого еще лежали над углями, и на которые милиционеры все время поглядывали, сглатывая слюни.

– Ребята, тут без рюмки не вспомнишь, – сказал Чемирисов, – давайте сначала по рюмашке, закусим шашлыком, а то сгорит, вы же небось голодные, а потом продолжим.

Незваные гости согласились, выпили и закусили, похвалили шашлык, который действительно был превосходным, Витька умел его готовить. Тогда предложили тост за вкусный шашлык и за мастера, который его приготовил. После третьей рюмки Витя Самков попросил прокатить его на катере, лейтенант согласился. Прокатились по Уралу, Витя стоял в катере с мегафоном в руках и напоминал купающимся о правилах поведения на воде, предупреждал чтобы не заплывали за буйки, которых на реке отродясь не было, чем насмешил лейтенанта. Лейтенант, находясь в приподнятом настроении, сделал лихой разворот, чтобы плыть обратно, и Витя выпал из катера в воду. Из воды он вынырнул уже без мегафона. Грустными они вернулись к остальной компании. Чтобы как-то компенсировать милиционерам хотя бы моральный ущерб, налили им еще, и еще пожарили шашлыка, все им от души сочувствовали и советовали не принимать это близко к сердцу, предлагали различные варианты отмазки, как объяснить начальникам потерю мегафона. Вскоре милиционеры успокоились, сняли кителя, и уже чувствовали себя как дома, среди друзей, о составлении протокола речи больше не шло. Но лейтенант все-таки высказывал Вите недовольство, что тот утопил мегафон, Витя не соглашался, уверял, что в этом виноват сам лейтенант, мегафон утопили из-за того, что он не умеет водить катер, слишком крутой разворот заложил, если хочет, то Витя может ему показать, как нужно правильно разворачиваться. Спор решили решить на практике. Два пьяных человека сели в катер и поплыли, Витя сел за руль. Разогнались до нужной скорости, и Витя, который раньше никогда не управлял катером, заложил разворот в непосредственной близости от берега, чуть было в него не врезавшись. Катер сильно наклонило на левый борт, и лейтенант, даже из положения «сидя» вывалился за борт, Витя удержался, поскольку держался за руль. Но в следующий момент катер накренился еще больше и перевернулся вверх дном, накрыв собой Витю. Повезло, что все произошло недалеко от берега, все бросились в воду, и пока катер еще держался на плаву за счет находившегося под ним воздуха, быстро выволокли его на берег. Если бы еще и катер утопили, это было бы уже слишком. Лейтенанта опять пришлось успокаивать. Но тут неожиданно обнаружили, что закончились мясо, а праздник был еще в самом разгаре. Слон большой сказал, что у него дома целая морозилка мяса, его за ним и отправили, дав в помощь еще и Слона маленького. Пожалели, что утром машину отпустили, теперь пришлось ехать домой троллейбусом.

Дома никого не было, повезло, иначе жена обратно могла бы и не отпустить. Попробовали вынуть мясо, но оно не вынималось, куски смёрзлись между собой и вылезать с морозилки никак не желали, хотя все вместе немножко и шевелилось. Напрягая окутанные алкогольным туманом мозги, два Слона начали вспоминать законы физики, которые когда-то учили в школе.

– Нужно разморозить, но быстро, – сказал Слон маленький.

– Точно, – согласился Слон большой, – сейчас вскипятим чайник.

Но залить кипяток в мясо на получилось, вода туда не затекала, а сразу стекала на пол.

– Так не пойдет, – сказал Слон большой, – давай просто раскачаем и выдернем.

Попытались раскачать и дернули, мясо осталось в холодильнике, а холодильник завалился на них.

– Что же делать? – сокрушался Слон маленький, – ребята ведь ждут.

– А давай ты будешь держать холодильник, а я попробую выдернуть, пришла гениальная мысль в пьяную голову Слона большого.

Так и сделали, Маленький слон держал холодильник, а Большой пытался выдернуть застрявшее мясо, оно немножко сдвинулось, но дальше не шло. Тогда Слон большой уперся ногой в холодильник и изо всех сил дернул мясо на себя, и, слава богу, мясо сдвинулось, еще один рывок, и оно уже в руках.

– Ты его с морозилкой выдернул, – заметил слон маленький.

– Действительно, – заметил этот недостаток и Слон большой, – зато друзей не подведем.

В троллейбусе люди с удивлением рассматривали двух пьяных мужиков, которые куда-то везли замороженное мясо прямо в раскуроченной морозилке.

Игорь Калючицкий был врачом и приехал в эскадрилью года через два после моего знакомства с летчиками. Он всячески старался подчеркнуть свою значимость и постоянно рассказывал о генералах, с которыми якобы был знаком лично, с каждым здоровался за руку и ко всем им был вхож. Так это было или нет, я не знаю, других историй у него почему-то не было. Летчикам слушать эти истории про генералов в третий или четвертый раз было не интересно, и его обычно прерывали. Через пару лет его перевели на повышение в Нижний Тагил, где мы с ним опять и встретились.

Перед этим я работал в составе комиссии по ликвидации одной из наших южных бригад. По пути туда мы побывали в Самарканде, более красивого города я не видел в своей жизни ни до того, ни после. Какие прекрасные мечети, какой великолепной мозаикой выложены их стены. С этого города даже уезжать не хотелось, так бы ходил целыми днями по этому городу, и все смотрел, смотрел, и смотрел. Выполнив стоящую перед нами задачу, перед отъездом домой мы посетили рынок и купили огромный арбуз, весом не меньше тридцати килограмм, его с трудом в сетке несли два человека. Несмотря на то, что наступил октябрь, было очень тепло, и мы с этим арбузом съездили на озеро, где весь день купались, и ели этот арбуз, но несмотря на то, что нас было десять человек, до конца мы его так и не съели, оставили местным рыбакам, которые там ловили карасей. Караси были огромные, порядка килограмма, и я этим рыбакам, честно говоря, позавидовал. И ловили они какой-то само подсекающей снастью на обычную закидушку. Это была небольшая металлическая снасть порядка двадцати сантиметров в длину, которая втыкалась в землю, и к ней крепилась леска закидушки, при поклевке рыбы, освобождался от фиксатора рычаг, который резко дергал леску, и рыба подсекалась, оставалось только ее вытащить.

Обратно нас забирали грузовым самолетом Ан-26, командиром на котором был Арсен. Мы расселись на лавки вдоль бортов, у каждого был ящичек с виноградом, который мы купили на рынке, а вся середина самолета была завалена арбузами, которые были огорожены сетками, чтобы не раскатывались. Осмотрев груз, Арсен сказал генералу Устинову, что с таким грузом он не взлетит, самолет перегружен. Генерал осмотрел всех нас, его взгляд остановился на двух незнакомых лицах, прапорщике и солдате.

– Вы кто такие, – спросил их генерал.

– Я должен доставить этого солдата в Оренбург, – ответил прапорщик.

– Поедете поездом, сказал ему генерал, – видите, самолет перегружен.

– Ну все, командир, – обратился генерал к Арсену, – больше выгрузить ничего не можем. Остальные все свои.

Кучу арбузов он как будто не видел, позже выяснилось, что это были его арбузы, а не летчиков, как я сначала подумал. Арсену пришлось слить половину топлива и лететь с промежуточной посадкой для дозаправки.

Дома меня ждал сюрприз – новое командировочное предписание, завтра мне предстояло вылететь нашим самолетом в Нижний Тагил, в шесть часов утра дежурная машина будет ждать меня у подъезда моего дома, она и отвезет меня на аэродром. Все, что нужно для поездки уже лежало в моем командировочном чемодане, поэтому сборы много времени не заняли, я только поддел майку, и сменил рубашку с коротким рукавов, на рубашку с длинным рукавом, лететь все‑таки предстояло на север. Летели на Ан-2, то есть на кукурузнике, на котором до сих пор я еще не летал. Путешествие было запоминающимся. Когда летели над Уральскими горами, самолет постоянно проваливался в воздушные ямы. Представьте себе, что самолет внезапно начинает падать вниз, метров на четыреста, при этом все содержимое желудка поднимется вверх и подходит к горлу. Потом самолет натужно гудя медленно карабкается на горку, желудок успокаивается, но тут самолет снова падает вниз, и желудок опять проявляет недовольство. Так мы болтались над горами порядка часа, незабываемые ощущения.

В Нижнем Тагиле я сразу понял, что с одеждой крупно просчитался, было весьма прохладно, хотя и терпимо. На следующий день похолодало еще больше, все офицеры надели осенние пальто, а я разгуливал в одной рубашке. Ну не то, чтобы разгуливал, перемещался мелкими перебежками, чтобы не замерзнуть. И тут мне повезло, в столовой я встретил Игоря Калючицкого и поинтересовался, нет ли у него старенького кителя, оказалось, что есть, только с капитанскими летными погонами. Моей радости уже не было границ, а Игорь дал мне еще и свое старое пальто. Я купил в военторге нужные мне майорские погоны и все перешил. Благодаря Игорю, проблема была решена. За две недели я не только решил все поставленные передо мной задачи, но еще набрал в лесу опят, и замариновал четыре трех литровые банки грибов. Домой я улетал с очередным нашим самолетом, поэтому перед отлетом вернул Игорю его китель и пальто. После этого мы с Игорем больше не встречались, услышал я о нем, только перед своим увольнением из армии, когда лежал «на горизонтали» в Одинцовском госпитале, оказалось, что Игорь здесь начмед. Я обрадовался, интересно было встретиться со старым знакомым и узнать о его жизни. Я раздобыл его телефон и позвонил ему, думал, что он тоже обрадуется, и ему будет интересно встретить старого знакомого. Но не тут то было, Игорь встретиться не захотел, видно его не зря тянуло к генералам, на хрена ему какой-то подполковник, знакомый из прошлого.

А пока-что мы дружно жили в Оренбурге, дети уже пошли в школу, Лиля с Леной дружили, Аня с Ларисой тоже. Детей всегда одевали одинаково, поэтому многие считали их близняшками, только одна беленькая, а другая черненькая, говорили они. И я и Аня ездили с ними в отпуск, сразу с двумя, или в Вертиевку, или в Шелудьковку, где дети могли нормально летом отдохнуть на свежем воздухе и попить домашнего парного молочка.

Как-то раз, мы все вместе с Чемирисовыми ехали в троллейбусе на пляж на Урал, и поддатый Витя очень громко рассказывал детям сказку про пиратов, что-то наподобие историй из «Острова сокровищ». Весь троллейбус внимательно слушал эту захватывающую сказку.

– И тут он как закричит: «Карамба, Карамба», – продолжал Витя.

– Дядя Витя, а что такое «Карамба»? – спросила Лиля.

– А когда кричат «Карамба», это значит, что полный атас, ответил, дядя Витя.

Весь троллейбус буквально лежал от хохота.

В другой раз от хохота лежали все мы. Аня и Лариса вместе с детьми возвращались из отпуска с Шелудьковки, где они провели целый месяц. Витя утром куда-то улетел, и их встречал я один. С дороги у нас перекусили тем, что я приготовил, и Лариса с Леной поднялись к себе на пятый этаж, но сразу же Лариса спустилась обратно.

– Пойдемте, посмотрите, что он мне приготовил, – сказала она, еле сдерживая смех.

Наверху нас ждала картина маслом: кухонный стол и раковина были забиты грязной посудой, в углу большой комнаты стояла целая батарея пустых бутылок из-под «Шипучего игристого», штук сорок, не меньше, но зато в вазе на столе, в том же самом игристом, стоял большой букет цветов. Вот так муж встречал любимую жену из отпуска. Мы хохотали до слез.

После увольнения из армии Витя работал в Газпроме менеджером по продаже масел, часто бывал в Москве, и даже как-то приезжал к нам вместе с Ларисой в Серпухов в гости. Мы сходили с ним на рыбалку на озеро Долгое, где поймали с десяток приличных плотвичек, а потом Витя готовил окрошку. Имевшиеся в хозяйстве мелкие кастрюли ему не подошли, пришлось купить большую, восьмилитровую. Все у него было хорошо, но пил он по-прежнему. На его примере я убедился, что нет такого здоровья, которое нельзя было-бы пропить. Как-то нам позвонила Лариса и сказала, что у Вити инсульт. Он в очередной раз пришел домой после многодневного преферанса с повернутым носом, признаком того, что он выпил запредельную дозу, и сразу лег спать. Проспал он больше суток, после чего его решили разбудить, он проснулся, но не вставал и не разговаривал, а только мычал что-то невнятное. Оказалось, что у него инсульт. Речь у него так и не восстановилась, и через два года он помер, прожив всего 50 лет. А ведь здоровья ему было отпущено лет на сто, не меньше.

ЧП

Зимы в Оренбурге суровые. Средняя температура воздуха зимой была порядка 35‑ти градусов мороза, иногда мороз доходил и до 55-ти градусов. Однако, благодаря низкой влажности воздуха, такая температура переносится легче, чем двадцать градусов мороза в европейской части. Это если ветра нет. При ветре ощущение совсем другое. Руки в перчатках замерзают почти так же быстро, как и без перчаток, спасают только варежки. Поэтому люди в перчатках старались держать руки в карманах, чтобы пальцы не отморозить. Но долго держать руки в карманах тоже нельзя, нужно еще нос и щеки периодически тереть руками, чтобы тоже не отморозить. И тереть нужно именно руками, а не перчатками, для этого перчатку нужно снять. Пока оттираешь нос и щеки, рука задубела. Одеваешь перчатку, прячешь руку в карман и непрерывно шевелишь пальцами, чтобы рука побыстрее согрелась. Через некоторое время чувствуешь, что нос опять замерз, нужно опять тереть нос и щеки, но та рука, которой ты их тер до этого, еще не согрелась, поэтому достаешь из кармана другую руку, снимаешь перчатку, и снова трешь. Еще хуже, если нужно идти против ветра. При этом, почему-то, быстрее всего замерзает лоб, и голову словно тисками сжимает. Растирание лба рукой практически не помогает. Поэтому, при встречном ветре, люди старались двигаться задом, изредка поворачивая назад голову, чтобы убедиться, что на ближайших десяти шагах никуда не впилишься.

Как-то раз наш друг Валентин Аксенов умудрился отморозить себе кончик носа. После встречи Нового Года, который как обычно встречали всем управлением армии в кафе, расположенном на территории части, мы возвращались домой. Было довольно холодно, и все усиленно терли щеки и носы, только подогретый выпитым спиртным Валентин, чувствовал себя прекрасно, и ничего не тер. От кафе до дома было всего пятьдесят метров, поэтому его только один раз спросили, не замерзает ли у него нос, и успокоились, когда он сказал, что ему тепло. Через два дня Валентин пришел на работу с отмороженным распухшим носом. В ту ночь было пятьдесят градусов мороза.

В другой раз мы зимой решили пожарить шашлыки, так как я привез из командировки заднюю ногу поросенка. Мы жили в 67-м городке, расположенном почти на выезде из Оренбурга, по дороге в аэропорт. За нами находился только еще строящийся 23-й микрорайон и наш командный пункт. Справа от дороги, напротив 23-го микрорайона строилась большая городская больница, а всю остальную территорию занимали колхозные поля, которые перемежались лесополосами, и на которых выращивали огурцы и помидоры. Если идти по проселочной дороге от городка к реке Урал, то уже через полкилометра начинались лесополосы, через полтора километра находились три заливных озера, до которых весной доходила вода из Урала, и в которых мы летом ловили прекрасных карасей и раков, и на берегу которых 9-го мая всегда жарили шашлыки. До Урала от этих прудов нужно было пройти еще с километр, но мы туда ходили редко, только иногда со Степаненковым на рыбалку. Теперь здесь уже все поля застроены, почти до самых озер, которые, оказывается, даже названия имеют, ближнее называется Макутка, а то, на берегу которого мы жарили шашлыки – Малый Киржач. Помнится, на этих полях в советское время вырастили небывалый урожай помидор, три дня студенты и преподаватели со всего Оренбурга собирали этот урожай. О небывалом урожае с гордостью сообщили по телевизору, благодаря чему и все жители Оренбурга начали гордиться такими достижениями. Собранные помидоры ссыпали на поле в огромные кучи, их бы отправить в магазины и продать, но ящики для них не привезли. Помидоры в этих кучах начали массово гнить. Через неделю бульдозером выкопали ямы, тоже большие, этим же бульдозером сгребли в них все помидоры, и засыпали землей. Об этой, очередной победе над помидорами, по телевизору почему-то не сообщали.

На этот раз мы в составе четырех семей: мы, Чемирисовы, Талалаевы и Тарарины, пошли во вторую лесополосу жарить шашлыки, чтобы и не очень далеко идти было, и чтобы с дороги нас не было видно. Была безветренная погода и светило солнышко, настроение было прекрасное, хотя мороз чувствовался. Мы насобирали сушняка и развели костер. Пока нагорали угли для шашлыка, выпили по рюмке и закусили колбаской под названием «Ветчина рубленная», другую колбасу в то время купить в Оренбурге было невозможно. Угли нагорали медленно, народ начал замерзать, поэтому выпили еще по рюмке. Костер от холода немного спасал, но не совсем. Пока стоишь к костру лицом, передняя часть тела чувствует себя прекрасно, а вот спина мерзнет, поворачиваешься к костру спиной, спина отогревается, но замерзает передняя часть тела, а нос и щеки приходится тереть руками, чтобы не отморозить.

Наконец-то угли нагорели, и мы пожарили шашлыки, которые, кстати, получились очень вкусными. Еще по три рюмки под шашлычок, и мы с ними успешно справились, но костер больше не горел, а остывающие угли уже так не грели, ноги стали замерзать, и мы двинулись домой. Ноги не хотели нагреваться даже при быстрой ходьбе, поэтому всех стал интересовать вопрос: «А сколько сегодня градусов мороза?» Когда дошли до первого дома, в котором жили Тарарины, Гриша побежал домой, чтобы посмотреть на градусник. Он высунулся из окна квартиры и крикнул нам: «Почти сорок градусов». Так вот почему было так холодно, оказывается шашлык мы жарили в сорока градусный мороз.

Но обычно нам везло, всю неделю в рабочие дни стоял жуткий холод, а к выходным у нас была оттепель, всего 20 – 25 градусов мороза. В такие дни начальник штаба армии выделял два автобуса, на которых все желающие могли поехать в Зауральную рощу кататься на лыжах. Если я в такие дни не был в командировке, то мы всей семьей ехали на эту прогулку. Жаль только, что полгода в году я проводил в командировках. Лиля тогда ходила в детский садик, где воспитательницы часто спрашивали детей, чей папа сможет сделать ту или иную вещь для садика. Дети наперебой поднимали руки, предлагая услуги своих пап, только Лиля руку никогда не поднимала.

– Лиля, а твой папа, что, ничего не умеет? – как-то спросила ее воспитательница

– Мой папа все умеет! – гордо ответила Лиля, и грустно добавила, – Только его дома никогда не бывает.

Но когда я был дома, мы всегда выезжали на лыжную прогулку. Зауральная роща, о чем говорит само ее название, находилась на другом берегу реки Урал, то есть уже в Азии, недалеко от нашего аэродрома. Нас возили в пионерлагерь, который в зимнее время, в выходные дни, использовался как турбаза. Там работал буфет, можно было попить чая или кофе, а также выдавали напрокат лыжи с ботинками, по-моему, за чисто символическую плату, или даже бесплатно, под залог какого-либо документа, мы этой услугой никогда не пользовались, так как имели свои лыжи. Вместе с нами всегда ездили Климины и Аксеновы, иногда к нам присоединялась и Лариса Чемирисова в Леной. Турбаза располагалась на берегу старицы реки Урал, на противоположном высоком берегу которой был полуостров в летнее и зимнее время, и остров при разливе. На полуострове рос густой лес, поэтому там никогда не было ветра, а, следовательно, были идеальные условия для лыжных прогулок. По надежному толстому льду старицы, всегда покрытому толстым, утоптанным слоем снега, мы переходили на полуостров, где можно было покататься с горок, и где также имелись две лыжные трассы, на 10 км, и на 3 км. Детям там, прежде всего нравилось кататься с горок, то есть с достаточно крутого берега реки спускаться на лед старицы. Лиля не боялась крутых спусков, и почти никогда не падала, в любом случае никогда не плакала. Но я хотел, чтобы она еще и ходить на лыжах научилась, поэтому обучал ее технике ходьбы на лыжах и заставлял до катания на горках пройти сначала трех километровую трассу. Для ребенка, которому было 3,5 года это возможно было и многовато, но она с этим прекрасно справлялась, так как очень хотела покататься с горок. Поэтому Галя с Лилей сначала шли по трех километровой трассе, а я пробегал десятку, после чего шел по трех километровой трассе им навстречу. Гале было холодновато идти с Лилиной скоростью, поэтому она периодически уходила вперед, а потом возвращалась к Лиле.

Лиля постепенно к этой трассе привыкла, и уже не боялась ходить по ней одна, поэтому Галя, со временем, перестала ходить кругами, а после прохождения трассы ждала нас возле горок. Я обычно встречал Лилю на середине этой короткой трассы, и мы вместе продолжали путь дальше. На этой трассе обычно никого не было, только раз Лиля мне сказала, что к ней собачки приходили. Я удивился, откуда здесь могли взяться собачки, по моему представлению здесь кроме нашей группы никого не должно было быть.

– Ты их не испугалась, – спросил я ее.

– Нет, ответила Лиля, – они были маленькие.

Меня это успокоило, и я не стал задумываться, откуда взялись эти собачки. Лиля, по-прежнему, проходила свою трассу одна, мне как-то и в голову не приходило, что ей могло быть страшно в лесу одной.

На фото Галя с Лилей в Зауральной роще

В очередной раз мы приехали на базу и пошли каждый по своей трассе. Была очень комфортная погода, светило солнышко, и пели лесные птички. Душа сливалась с этой природой, настроение было прекрасное, дышалось легко и свободно, как будто я и не прошел эти десять километров. Пошел навстречу Лиле, вот уже и место, где мы обычно встречались, но Лили не было.

– Может что-то с лыжами случилось, – забеспокоился я, – как бы не замерзла, если будет стоять.

Ускоренно пошел, дальше, но Лили нигде на было. На трассе вообще никого не было. Вышел на старицу и подъехал к горкам, где стояла Галя. Лили возле нее тоже не было, и где она, Галя не знала. Проехал на базу, вдруг Лилю кто-то туда увел, но ее и там не было.

Мне стало страшно, а вдруг она пошла по старице к Уралу, а там ведь лед тонкий, на прошлых выходных там один старший лейтенант провалился вместе с лыжами, рыбаки его еле спасли. Они его предупреждали, чтобы туда не шел, но он их не послушался, понадеялся, что на лыжах не провалится. А закончилась эта история вообще кошмарно. Придя домой, этот старший лейтенант чтобы не заболеть, выпил коньяка и лег в теплую ванну, чтобы как следует прогреться. Но ему показалось, что холодно в самой ванной комнате. Чтобы нагреть комнату, он включил обогреватель с открытой спиралью и поставил его на табуретку рядом с ванной. Потом, случайно задел его и опрокинул в ванную. Прямо фаталист какой‑то, как будто нарочно искал свою смерть.

Мы с Галей начали опрашивать знакомых, вдруг кто-то из низ видел Лилю, но ее никто не видел. Решили прочесывать лес вокруг трассы. Все вместе пошли на трассу и стали небольшими группками по 2 – 3 человека проверять лес по всем отходящим от трассы следам, как лыжным, так и пешим. Лилю удалось обнаружить Аксеновым, которые по таким следам через пару километров вышли на подобный нашему лагерь, в котором играла музыка и веселился народ. Лиля сидела за столом, и пила чай с пряником. Оказалось, что двое пенсионеров, бабка с дедкой, наслаждаясь прекрасными погодой и природой, гуляя по лесу забрели слишком далеко от лагеря, и там, среди леса увидели одинокого потерявшегося ребенка, который пытаясь выбраться из леса шел на лыжах совершенно в противоположную сторону, еще больше углубляясь в лес. Они убедили Лилю в том, что она заблудилась и забрали с собой, сказав, что папа с мамой уже ждут ее в лагере. В лагере по радио объявили о нашедшемся ребенке, но его родители не находились. Тут и подоспели Аксеновы, которые забрали Лилю на нашу турбазу. Это ЧП закончилось благополучно. Больше Лилю одну мы в лесу не оставляли. До молодых и бестолковых родителей наконец-то дошло, что дочь могут просто увести, и мы ее никогда больше не увидим. Такие события как похищение детей в то время были большой редкостью, но иногда они происходили.

На фото Лариса Чемирисова с Леной

Через пару лет, когда Лиля и Лена немного подросли, мы иногда рисковали оставлять их на этой трассе вдвоем, но чаще они проходили эти обязательные три километра вместе с мамами.

Рыбалка в Оренбурге и его окрестностях

Во время службы в Оренбурге мне удалось половить рыбу не только в реке Урал, но, благодаря частым командировкам, и в реках Ишим, Ахтуба, а также в небольшой речушке Кумак, впадающей в Кумакское водохранилище. Чаще всего конечно ловили карасей в небольшом озере Малый Киржач, находившемся буквально в двух километрах от нашего дома. Как называется это озеро мы тогда даже не знали, это было одно из трех озер, расположенных на колхозных полях. Возле этих озер проходила проселочная дорога, ведущая к реке Урал, до которой от озер было не больше километра, но туда на рыбалку мы ходили редко, дважды летом были там с моим начальником, Валерием Петровичем Степаненковым, и с ним же дважды зимой. Летом на поплавочные удочки мы там немножко рыбы поймали, но не понравилось то, что удочки нужно было очень часто перезабрасывать, так как поплавки сносило быстрым течением. Ловить рыбу на нашем озере было гораздо комфортнее, во-первых, ничего не нужно перезабрасывать, забросил удочку, и сиди, жди поклевку. А во-вторых, караси в озере ловились гораздо крупнее, чем плотвичка и окушки в Урале. Караси клевали не очень часто, но все они были больше ладошки, не менее 200 г, а если повезет, то и на полкило можно было вытащить. Поэтому пришли к выводу, что летом ходить на рыбалку на Урал нет смысла, в озере и рыба клюет крупнее, и идти ближе. А еще в озере ловились раки. Мы их ловили специальными раколовками, называемыми волокушей, изготовленными из П-образной ножки раскладушки, представляющей собой изогнутую алюминиевую трубу. В оба конца трубы забивали деревянные пробки, чтобы в трубе сохранился воздух, затем на концах этой П-образной трубы просверливали отверстия, в которые вставляли шести миллиметровую проволоку, соединяющую концы трубы, в результате чего получался замкнутый прямоугольник. При опускании в воду это сооружение, благодаря тяжелой проволоке, лежало на дне, а благодаря наличию воздуха в трубе, стояло вертикально. С одной стороны, к этому прямоугольнику привязывалась сшитая мешком сеть, а с другой – четыре метровые веревки, которые связывались вместе, и дальше привязывались к одной длинной веревке. При забросе в озеро такая волокуша устанавливалась всегда вертикально, и проволока находилась на дне. Теперь оставалось только тянуть за веревку и собирать раков со дна озера в волокушу. На каждом забросе вытаскивали 5 – 10 раков, полчаса ловли, и ведро раков есть.

Зимой караси в озере не ловились, а на Урале ловились только мелкие окушки и плотвички. Нас с Петровичем это сначала устраивало, пока я не побывал на зимней рыбалке на Ишиме, где ловились большие окуни и щуки. После этой рыбалки мне стало не интересно ловить такую мелочевку в Урале, и мы туда на рыбалку больше не ходили. А на Ишиме рыбалка мне понравилась. Во время очередной командировки в Державинск меня на рыбалку пригласили два местных рыбака: Славка Акимов и Николай Сергиенко. Удочки у меня с собой были, а мотылем меня обещали обеспечить. Выехали мы затемно на москвиче Николая, который мне сразу объяснил, что у них здесь свои традиции, которые нужно строго соблюдать, чтобы рыбалка была удачной. Перво-наперво, нужно было сразу после выезда из военного городка выпить за хорошую дорогу, что мы и исполнили. Для этого нужно было выйти из машины, и выпить и закусить на капоте, так как за рулем пить нельзя. По приезду к месту ловли сразу же выпили за счастливое прибытие. После этого пешней по очереди долбили себе лунки. Толщина льда была порядка 60-ти сантиметров, поэтому долбили долго. Мне, как гостю, пешню дали первому, поэтому я первым и начал ловить. Они еще не успели продолбить себе лунки, а я уже поймал приличного окуня, порядка 150-ти граммов. На Урале таких окуней при мне никто не ловил, поэтому я уже был счастлив. Рыбаки прекратили долбить свои лунки и сказали, что сейчас нужно срочно выпить за первую рыбку, чтобы успех от нас не отвернулся. Выпили за первую рыбку и продолжили, я ловить, а они дальше долбить свои лунки. Поклевки были не очень частыми, и кроме окуней больше ничего не ловилось, но зато окуни были, как для меня, громадными, до 250‑ти граммов весом. За два часа рыбалки я поймал их штук тридцать и был бесконечно рад, благодарил Николая и Славку за такую рыбалку.

– Да разве это рыба? – возразил Николай, – Мы таких селявок даже домой не берем, засмеют.

– Бери пешню и пошли со мной, – сказал Славка, – я тебе покажу, где ловится нормальная рыба.

– Долби здесь, – сказал он, подведя меня под куст, торчащий из воды под берегом.

– Да здесь же очень мелко, засомневался я.

– Долби и не сомневайся, – заверил меня Славка, – только долби лунку пошире, с полметра в диаметре, а то здесь монстры живут.

Через полчаса я нужную лунку продолбил, хотя и был весь мокрый от пота.

– Что, уже выдохся? – спросил меня Славка, – Так ты настоящую рыбу никогда не поймаешь, нужно ведь еще одну лунку продолбить. Ладно, давай я сам.

Он взял пешню и продолбил еще одну большую лунку под противоположным берегом реки.

– А теперь начинаем ловить, – сказал он, снимая бушлат и свитер, и закатывая рукава рубашки.

Ничего не понимая я наблюдал за его действиями. Он опустил руку в лунку и вытащил оттуда кусок бельевой веревки, к которому Николай привязал конец мотка другой веревки, который держал в руке. Потом Славка перешел в другую лунку, вытащил оттуда еще один конец веревки, и начал вытаскивать сеть. В сети было восемь щук, от полутора до двух с половиной килограмм весом, и несколько окуней. Окуней сразу выпустили, щук забрали, а сеть, с помощью привязанной перед этим веревки, вернули на исходное место. Оказывается, эта сеть у них стоит всю зиму, им остается только раз в неделю доставать улов. Исполнили последний элемент традиции, выпили за хороший улов, и поехали домой. В городке они завезли меня в гостиницу и предложили забирать весь улов, но хранить столько рыбы мне было негде, в морозилку, имеющегося в номере холодильника, поместилось только четыре самые маленькие щучки, ну и своих трудовых окуней я забрал, хотя мне еще на речке предлагали их выбросить. Окуней я сразу почистил и поместил в авоську, которую вывесил на улицу через форточку. Три дня я не ходил на ужин в столовую, питался окунями, которых жарил на имевшейся в этой гостинице кухне.

На трех дневную рыбалку на Урале я попал случайно. За полтора месяца до этого я уехал с пятилетней Лилей в отпуск в Вертиевку, но через неделю, начальник войск связи армии полковник Петухов Анатолий Дмитриевич, телеграммой вызвал меня на работу. Оказалось, что из Главного штаба пришла директива, в соответствии с которой требовалось для всех узлов связи разработать новый, довольно объемный документ: «Паспорт узла связи». Для руководства разработкой этих паспортов я и понадобился. Через месяц, после выполненияэтой задачи, Анатолий Дмитриевич сказал мне: «Теперь можешь догуливать отпуск. Только видишь-ли, вызывал я тебя неофициально, поэтому разрешить тебе догуливать его официально я не могу. Ты приходи на работу утром, после обеда, и вечером, а потом уходи и гуляй». То, что меня вызвали из отпуска неофициально, для меня было новостью, я думал, что официально, раз телеграмма была. Пришлось утром и после обеда показываться на работе, вечерние посещения я сразу проигнорировал. И вот во время такого догуливания отпуска ко мне зашел старший инженер телеграфного центра подполковник Жуколин, которому я и пожаловался на такой отпуск. У Толи Жуколина в этом году тоже как-то не сложился отпуск, а его душа рыбака рвалась на рыбалку. Он и предложил мне наплевать на все и на всех, и на три дня уехать на рыбалку на Урал, что мы и сделали. Поскольку рюкзака у меня не было, все необходимое я сложил в свой командировочный портфель, в который, кстати сказать, помещалось двадцать бутылок пива. Из самого необходимого взял топорик, килограмм колбасы, полкило сала, две буханки хлеба, три килограмма картошки, специи для ухи, три литра воды, фляжку спирта, ну и, на всякий случай, три поплавочные бамбуковые удочки. Поэтому, кроме портфеля, у меня еще были авоська и толстая связка удочек без чехла, удочки у меня были трех коленки. Уехали куда-то далеко автобусом, где Толя знал хорошие места. Я ничего не знал, кроме ближнего берега Урала, поэтому мне было все равно куда ехать.

Толино место действительно было красивым, хотя после автобуса до него пришлось топать пешком еще километров пять. Это был небольшой, расположенный в лесу заливчик, течения здесь практически не было, высота берега над водой не более полуметра, лучшего места даже придумать было сложно. Чистой воды вдоль берега было метров двадцать, а посередине на берегу росло дерево которое давало неплохую тень, справа и слева от чистой воды росли камыши, а перед камышами справа, еще и кувшинки. Перекусив с дороги, мы вырезали деревянные колышки для подставок, и развернули удочки. Прикормки у нас вообще не было, а из насадки только черви и перловка, можно было еще хлеб использовать, а в будущем и вареную картошку из ухи, которую мы планировали сварить. Небольшая плотвичка и окушки начали клевать сразу, под вечер я даже небольшую щучку поймал, с полкило весом. Поклевка была очень интересной, поплавок резко утонул, наверно окунек клюнул, на крючке что-то еле трепыхалось, потом резкий удар, и сразу почувствовался вес рыбы. В пасти щуки действительно был небольшой окушек, а крючок зацепился буквально за краешек ее губы. Мне просто повезло, что она не сошла, и леску не перекусила.

Когда я начал готовить уху, у нас уже было килограмма три мелкой рыбы, поэтому свою щуку на уху я не отдал. Поскольку рыбы было много, то решили сварить двойную уху. Сначала в Толином казане я сорок пять минут варил окуней, которых потом ложкой выловил и забросил туда картошку. Толя предлагал еще пшена добавить, как он обычно делал, но я категорически отказался, пшено в уху я никогда не добавлял. Когда картошка сварилась, вбросил мелкую плотвичку, которой было килограмма полтора. Минут через десять плотвичка всплыла наверх, глаза у нее побелели. Это свидетельствовало о том, что уха практически сварилась, осталось добавить молотый перец и свежий укропчик, после чего аромат ухи распространился по всему берегу, Толю к ужину даже звать не пришлось, сам на запах прибежал. Выпили за удачное начало рыбалки и стали закусывать ухой. Уха была настолько вкусная, что ни колбасу, ни сало мы даже не доставали. За ужином мы выпили половину фляжки спирта, и съели две третьих ухи. Чай мы планировали заварить в этом же казане, но выливать такую уху было жалко, решили обойтись без чая, ужин запили привезенной из дома водой. Незаметно стемнело, и мы возле костра легли спать. Ночью я проснулся от холода, костер давно погас, а сентябрьская ночь оказалась прохладной. Притащил валежника и снова разжег костер, потом попытался срубить небольшое сухое дерево, чтобы костер подольше горел, все это конечно нужно было сделать с вечера, но у нас ума на это не хватило. От шума проснулся и Толя, вдвоем мы срубили это дерево, разрубили на части, положили все в костер, и снова легли спать. Проснулись мы, когда солнце было уже высоко, позавтракали остатками ухи, в которой, кстати, оставленная там вчера ложка стояла, уха превратилась в студень. Голова после выпитого вчера спирта прилично побаливала, поэтому заварили крепкого чая и наслаждением попили. Голова потихоньку возвращалась на место, и мы пошли ловить рыбу.

Рыба почему-то клевала хуже, чем вчера. Я уж и перловку ставил, и картошку с ухи, даже на мякиш хлеба пробовал, но клев не улучшался. Толя с одной удочкой ушел вправо, искать более клевое место, а я остался на прежнем месте.

– Володя, я лодку нашел, – закричал он откуда-то из камышей.

Вскорости он выплыл оттуда на этой лодке. Лодкой эту посудину даже называть не хотелось, это было плоскодонное деревянное корыто, метра полтора в длину и полметра в ширину, с высотой бортов около тридцати сантиметров. При любом неаккуратном движении это корыто могло перевернуться, но Толя решил половить с него рыбу подальше от берега, за кувшинками справа. После нескольких забросов крючок его удочки за что-то наглухо зацепился, пришлось плыть к месту зацепа, чтобы освободить крючок.

– Володя, здесь сеть, – опять закричал Толя.

Аккуратно проверив сеть он вытащил из нее пяток неплохих подлещиков. Осмотрев кувшинки и камыши он обнаружил еще четыре сети, в которых тоже было немного рыбы. Из трех дальних сетей Толя рыбу выбрал, а из ближней не стал.

– А из этой почему не выбираешь? – поинтересовался я.

– Чтобы хозяина сетей не обидеть, он ведь все-таки трудился, хотя и занимался незаконным промыслом, – философски ответил мне Толя.

– Ну тогда хотя бы половину улова ему оставил, предложил я.

– Предлагаешь рыбу обратно в сети запихнуть? Это конфискация браконьерского промысла.

Добытую рыбу положили в садки. У Толи был настоящий садок, а у меня металлическая сетка с крышкой, которую дома я использовал для хранения картошки. Лодку Толя поставил на место, чтобы морду не набили, когда хозяин сетей приедет. Рыба клевала плохо, но рыбы у нас уже было достаточно, и это нас мало волновало, вот только жара доставала, ожидая поклевку приходилось в тени дерева прятаться. Насколько холодно было ночью, и насколько жарко сейчас, наверно не зря казахи все время ходят в теплых халатах и шапках. В обед обнаружили, что колбаса начала портиться, вода в моей канистрочке стала теплой, и жажду больше не утоляла. Надо было сразу поставить ее в воду, может не так бы нагрелась, но мы не догадались. Пообедали обжаренной на костре колбасой, выпив только по одной рюмке разведенного теплого спирта, пить его было настолько противно, что больше не хотелось. Только после двух кружек чая наше настроение немного улучшилось. После обеда я поймал очередную плотвичку и пошел положить ее в садок. Половина рыбы в садке плавала кверху брюхом, вот этого нам только и не хватало. Сказал об этой неприятности Толе, тот меня немного успокоил, сказав, что он взял с собой пачку соли. Всю рыбу, кроме свеже-пойманной, выпотрошили, посолили, а еще я предложил переложить ее крапивой, которой вокруг росло великое множество. Выкопали в тени под берегом небольшую ямку, и сложили туда эту рыбу, прикрыв сверху охапкой крапивы.

Вечером на велосипеде приехал какой-то мужик, поинтересовался клевом и уловом. Сказали, что клев очень плохой, поэтому поймали мало. Он посмотрел на наши садки и согласился, что действительно маловато поймали. Оказалось, что он и есть хозяин сетей. Он проверил сети и сказал, что у него тоже маловато, только в одной сети нормально, а в остальных только по две три рыбки. Мы ему тоже посочувствовали. Толя спросил его, можно ли завтра взять его лодку для рыбалки, он разрешил, с условием, что мы поставим ее на место. Браконьер оказался нормальным сговорчивым мужиком, мне даже жаль стало, что мы так бездарно его пограбили, и при этом даже рыбу не смогли нормально сохранить.

Вторая ночь прошла более комфортно. Мы заранее заготовили дров, поужинали колбасой и чаем, выпив почти весь оставшийся спирт. Всю ночь спали не просыпаясь. Утром проснулись опять не очень рано, позавтракали поджаренным на костре салом. Толя попросил налить ему немного выпить, но я не смог найти флажку. Куда она могла деваться, я так и не понял, но ее нигде не было, обшарил кусты вокруг нашего костра, но так ничего и не нашел. Запили чаем, и пошли ловить рыбу. С утра клев был не плохой, по килограмму плотвы мы поймали, но к обеду опять стало очень жарко, и клев совсем прекратился. Толя предложил собираться домой. Разделили посоленную рыбу, примерно килограмм по пять получилось. Мне показалось, что мой портфель стал еще тяжелее чем был, когда мы ехали сюда. Толе было хорошо, он надел рюкзак, и с крейсерской скоростью двинул на автобусную остановку, даже не оглядываясь назад, а я еле тащился далеко сзади, обливаясь потом. Было только одно желание, выпить пару глотков холодной воды. Наконец-то пришли в деревню и попросили попить воды. Какое же было мое удивление, когда мне ответили на украинском языке.

– А откуда вы украинский язык знаете? – спросил я.

– Какой украинский? – в свою очередь удивился мужик. – Мы здесь все так разговариваем, это русский язык.

В то, что это украинский язык, он мне не поверил. Наверно здесь жили люди, предки которых были переселенцами с Украины, поэтому в языке и осталось много украинских слов.

Рыбалка была успешной, рыбы было много, хотя почти вся она была с душком, как в прямом, так и в переносном смысле слова. А вот мой отпуск, так же хорошо, как рыбалка, не закончился. Когда пришло время забирать дочь, которую мне пришлось оставить в Вертиевке, откуда меня телеграммой вызвали на работу, Анатолий Дмитриевич, у которого я спросил разрешения на эту поездку, сказал, что это не в его компетенции, нужно обратиться к заместителю начальника штаба полковнику Шаморкину, к которому мне и пришлось обратиться.

– А какое отношение Вы имеете к дочери? – спросил меня полковник, – У нее что, матери нет? Дополнительный отпуск за свой счет Вы можете взять только в случае смерти близких родственников, и то, если будет заверенная телеграмма.

Жене пришлось брать отпуск за свой счет и ехать за дочерью. Вот такая армейская справедливость, и благодарность за испорченный отпуск.

Второй раз на Ишим я попал летом. В тот год я больше месяца находился в этой дивизии, контролировал реконструкцию узла связи. По выходным работы не велись, и в эти дни мне делать было совершенно нечего. Сходил в палатку, где местный казах торговал пивом, но пиво было отвратительное, теплое и сильно разбавленное. Сделав пару глотков я вернул кружку казаху, сказав, что таким пойлом только свиней поить. Поболтался по городку и вернулся в гостиницу. На рыбалку бы выехать, удочки у меня всегда с собой были, так не на чем. Начальнику связи дивизии и начальнику узла связи служебная машина по штату не положена, а старых моих знакомых Славки и Николая здесь уже не было, Славка уехал на должность начальника связи дивизии в Нижний Тагил, а Николай перевелся служить куда-то на Украину. Все следующие выходные я провалялся в гостинице читая книгу, и мне это окончательно надоело. Решил по поводу рыбалки поговорить с начальником узла связи, Сергеем Ивановичем Горбенко, моим старым знакомым еще по одной из южных бригад, где он тоже был начальником узла связи. При нашей первой встрече он мне, честно говоря, не понравился, показался высокомерным, барин, как про него говорил Анатолий Дмитриевич. Я тогда приехал к ним в бригаду чтобы помочь настроить аппаратуру каналообразования П-304, которую они самостоятельно не смогли настроить. Чтобы в дальнейшем обеспечить преемственность обучения, я предложил, чтобы на моих занятиях кроме специалистов, которые будут обслуживать аппаратуру, присутствовали еще начальник отделения, старший инженер и начальник узла связи, чтобы тоже имели представление об этой аппаратуре. Я в то время считал, да и сейчас считаю, что командир должен уметь делать все то, что должны делать его непосредственные подчиненные. Но у Горбенко на этот счет были свои представления, отличающиеся от моих.

– А зачем офицерам все это знать? Вот Вам два прапорщика, их и обучайте. – сказал он мне и ушел, и больше я его в тот приезд не видел, хотя пробыл там еще три дня.

На новом месте Сергей проявил недюжинные организаторские способности, заставив полноценно трудиться старых бесперспективных капитанов, которые при его предшественнике вообще ничего не хотели делать, считая, что дальше Державинки их уже не пошлют. Вникнув в жизнь местных офицеров, Сергей понял, что для них здесь золотое дно, осенью, за счет охоты на гусей и уток они запасались мясом на весь год, а зимой их холодильники не умещали пойманную рыбу, перевод отсюда был бы для них наказанием. Двум самым наглым капитанам о вручил их личные дела и предложил в течении недели найти себе новое место, иначе он их уволит по служебному несоответствию. Через неделю оба капитана слезно молили Сергея оставить их служить на узле связи, и обещали добросовестно исполнять свои обязанности. Таким образом вопрос с дисциплиной среди офицеров был решен. Зная эту историю я и решил, что может он и с рыбалкой что-нибудь придумает.

Для Сергея это не было проблемой. На следующие выходные меня вывезли на один законсервированный объект узла связи, расположенный на самом берегу Ишима, на котором постоянно находились только прапорщик и один солдат. Там мне дали лодку, подсачек, садок для рыбы, и палку для удилища, червей я накопал в кошаре жившего рядом казаха. Рыбачил я здесь же, буквально напротив этого домика. Клевало хорошо, но уж слишком много мелочи, в садок клал только то, было больше ладошки. Я наслаждался рыбалкой, такого клева у меня давно не было. Когда меня позвали на обед, от него я тоже отказался, не хотелось уходить от такого клева. Подсачек не пригодился, крупной рыбы не было, но к вечеру ведро рыбы я наловил. Прапорщик сказал, что нам столько не нужно, поэтому полведра более мелкой рыбы я отпустил, а с остальной он сварил тройную уху. Пол-литра спирта, которые Сергей выделил мне на рыбалку, оказались как нельзя кстати. На следующее утро я проснулся пораньше, чтобы не пропустить утреннюю зорьку. Правду говорят: «Кто рано встает, тому Бог дает». У меня сразу клюнул крупный линь. С большим трудом я дотащил его до лодки и подцепил подсаком, по моей оценке в нем было килограмма полтора. Потом клюнул мелкий окушек, а пока я его вытаскивал, его проглотила довольно крупная щука, примерно на килограмм. Пытаясь вырваться она сделала несколько кульбитов, но я все-таки дотащил ее до лодки. С первого раза взять ее подсаком не удалось, подтянул ее еще раз к борту лодки и хотел уже повторить попытку, но щука ударила хвостом о борт лодки и сбежала. Адреналин зашкаливал, уже то, что я подержал ее на крючке для меня было счастьем. А через час еще одна хорошая поклевка, тоже линь, примерно такой же, как и первый. Пять минут упорной борьбы, и он у меня в подсачке. Мелкую рыбу я теперь вообще не брал, а крупная больше не брала, поэтому, когда позвали на завтрак, я сразу поплыл к берегу. Позавтракали вчерашней ухой, которая казалась еще более вкусной, чем была вчера. После завтрака прапорщик предложил пожарить пойманных линей в газете, обещал, что это будет очень вкусно. Я такого блюда еще никогда не пробовал, поэтому сразу согласился.

Прапорщик приступил к приготовлению блюда. Пока солдат разжигал костер и поддерживал его чтобы нагорали угли, он выпотрошил линей, посолил их снаружи, без очистки чешуи, а внутрь заложил мелко нарезанный зеленый лук, петрушку и укроп, все перемешанное и подсоленное. Затем завернул каждого линя в три или четыре большие газеты, типа «Правды», и положил под нагоревшие угли костра. Я с интересом наблюдал за всеми этими действиями, мне казалось, что газеты сейчас сгорят, и рыба окажется в пепле, но ничего подобного не произошло. Обгорел только верхний слой бумаги, нижние слои бумаги пропитались жиром и слиплись в единое целое, образовав своеобразный панцирь. Через полчаса прапорщик сказал, что рыба готова, он достал ее из костра, разрезал газеты и развернул рыбу. Теперь я понял, почему не нужно было очищать ее от чешуи, шкура вместе с чешуей прилипла к газете, и перед нами лежала уже полностью очищенная и от чешуи, и от кожи рыба. Рыба действительно оказалась очень вкусной, такой вкусной рыбы я еще никогда не ел. А пара рюмок разведенного спирта сделали ее вообще шедевром кулинарного искусства. Пригласили на пир и солдата, конечно же для него без спиртного, и от этого деликатеса вскорости остались только косточки. Прапорщик рассказал мне о своей мечте, сделать электрическую удочку, чтобы не тратить много времени на рыбалку, а быстренько наловить сколько нужно рыбы, и уехать. Я сказал, что мне такая рыбалка была бы не интересна, ведь сам смысл рыбалки именно в том, чтобы сидеть и ждать поклевку, а затем, если клюнет приличная рыба, вываживать ее, здесь уже соревнование, кто кого победит. Если все это убрать, то что останется? Ничего. Как в магазине, только бесплатно. Нет, это не интересно.

Через пару месяцев после этого, когда я дежурил на командном пункте армии, к нам пришло сообщение, что в державинской дивизии погиб солдат, зашел по пояс в воду, стало плохо, и он утонул. Поскольку сообщение было довольно странным, начали разбираться подробнее. Оказалось, что солдат, который жил на законсервированном объекте, пошел на Ишим купаться и нырнул в воду с высокого берега вниз головой, но в месте ныряния оказалось очень мелко, он ударился головой об дно и сломал шейные позвонки. Я понял, что такую смерть нашел себе тот солдат, который помогал нам жарить линей, жаль парня, до дембеля ему оставалось служить пару месяцев.

Еще раз я попал на рыбалку на Ишиме в составе группы проверяющих, когда мы проверяли дивизию по частным вопросам. Нашу группу тогда возглавлял член военного совета армии генерал Устинов. В воскресенье у нас был выходной, и нам разрешили отдыхать по своему плану, а генерал собрал в доме офицеров всех прапорщиков дивизии, чтобы не пьянствовали в выходной день, и провел с ними двух часовую воспитательную беседу. Поздно вечером жены прапорщиков начали обрывая телефоны названивать командование дивизии и спрашивать, куда дели их мужей, почему они до сих пор домой не вернулись. Мероприятие у генерала оказалось крайне неудачным, после воспитательной беседы прапорщики весь день пропьянствовали, благо у жен теперь не нужно было отпрашиваться, их ведь на работу вызвали.

А нас пригласил на рыбалку наш старый знакомый Юра, бывший адъютант командующего армией, а ныне молодой командир полка. Юра не ударил в грязь лицом, обеспечил всех и удочками, и наживкой, а еще накрыл на берегу Ишима приличную поляну с шашлыками. Большинство от этой поляны так и не отходили, а мы с Сергеем Сергеевичем, офицером из отдела химзащиты, и Колей Заболотневым, офицером из нашего отдела ловили рыбу из лодки, но Коля вскоре попросился на берег, ему досталось место посредине лодки, а оттуда неудобно было ловить, его удочка все время путалась то с моей удочкой, то с удочкой Сергея Сергеевича. Он стал ловить с берега, а для нас двоих в лодке было полное раздолье. Как всегда, клевали окушки с ладошку и такая же плотва. У меня опять клюнул мелкий окушек, а его догнала небольшая, с полкило, щучка. Я подтянул ее к лодке и уже хотел вытащить из воды, но и она провернула свой знаменитый щучий финт, ударила хвостом о борт лодки и была такова. Наловив полведра рыбы на уху мы с Сергеем Сергеевичем тоже присели к поляне. Я рассказал Юре про щуку, которая ушла от меня, и вспомнил, что такой же финт щука проделала и в прошлом году, когда я рыбачил на Ишиме, вспомнил и про прапорщика, который тогда приготовил вкуснейших линей в газете. Так он же погиб, сказал Юра. Делал электрическую удочку, для чего перегородил Ишим двумя, находящимися на расстоянии десяти метров друг от друга сетками «рабица», и подключил их к напряжению 380 В. Но где-то был плохой контакт, и удочка не работала. Он крикнул солдату, чтобы тот отключил напряжение, полез в воду и поправил соединение провода с сеткой. Дал команду включить напряжение, но удочка снова не работала. Так продолжалось несколько раз. В очередной раз он полез в воду забыв дать команду на отключение напряжения. Вот так погиб второй мой знакомый по прошлогодней рыбалке.

Коля Заболотнев с рыбалки на поляну пришел последним. Ему сказали, чтобы сам себе наливал и закусывал тем, что видит, так как уха еще не готова. Коля налил себе в стакан из фляжки спирта, разбавил его водой из пол литровой банки и залпом выпил, глаза его округлились, лицо вытянулось, он схватил стоявшую рядом литровую банку и глотнул из нее, глаза его еще больше округлились, в них застыл ужас. Ми смотрели на него и ничего не могли понять. А Коля схватил трех литровую банку, сделал глоток из нее, и чуть ее не бросил, еле успели подхватить, побежал к реке и стал пригоршнями пить воду из реки. Мы начали догадываться, что произошло, во всех банках, из которых пытался запить Коля, был спирт. Вода стояла в десяти литровой канистре, но он об этом не знал, так как слишком поздно пришел к поляне и не слышал, когда объясняли, где и что стоит.

Потом пошли купаться. Здесь не повезло уже мне. В воде я напоролся на разбитую бутылку и сильно разрезал ногу. Рану промыли спиртом и замотали бинтом, который нашелся в автомобильной аптечке. После окончания пикника меня завезли в госпиталь, где мою рану обработали уже профессионально.

Еще одна замечательная рыбалка была на небольшой речушке Кумак, протекающей вблизи городка Ясный, где мы в составе целой комиссии, состоящей из представителей заводов-изготовителей, НИИ-4, меня, и возглавляющего эту группу полковника Долиненко, офицера начальника войск связи РВСН, искали причину не прохождения команд аппаратуры АСУ по каналам радиосвязи. По проводным каналам аппаратура работала прекрасно, а вот по каналам радиосвязи, организованным аппаратурой «Брелок», отказывалась работать напрочь. Три дня прошли безрезультатно. Поиском неисправности сначала пытались руководить промышленники, потом представители НИИ-4, но так ничего и не нашли, только переругались, и никаких светлых мыслей, на мой взгляд, в их умных головах не было. Крика было много, а толку никакого.

– Товарищ полковник, – сказал я Долиненко на четвертый день, – возьмите власть в свои руки и прекратите этот бардак.

– И что я буду делать с этой властью? – спросил меня Долиненко.

– Как что? Мне ее передадите, а я попробую еще один вариант, – ответил я.

– Ладно, попробуй еще и ты покомандовать, – согласился Долиненко, все равно никто не знает, что дальше делать.

– Внимание всем! – сказал он, – Умные головы, Вы все свои идеи уже исчерпали, пусть теперь армейский майор покомандует, говорит, что у него есть какая-то идея.

Я предложил пустить сигнал, предназначенный для радиоканала, по проводному каналу, изменив его регулировку под более низкий уровень сигнала. В таком виде сигнал прекрасно дошел до нижнего звена, значит дело было не в сигнале, ситуация немного прояснилась. После этого я взял у радистов наушники для прослушивания двух разных сигналов, и подключился ими к прямому и обратному каналам. Было четко слышно, как идет передача по прямому каналу, а затем по обратному каналу идет короткая квитанция. Теперь нужно было то же самое прослушать в радиоканале. Здесь картина отличалась, две короткие посылки шли одновременно по прямому и обратному каналу, и все пропадало. При этом сигнал до нижнего звена не доходил.

– А в каком виде у вас передается квитанция на сообщение? – спросил я представителей завода-изготовителя АСУ.

– Та же кодограмма возвращается, – ответили мне.

Картина для меня стала понятной, и я объяснил ее присутствующим. В аппаратуре «Брелок» затухание между передающим и приемным каскадами недостаточное, поэтому передаваемый сигнал проходит на прием и воспринимается как квитанция, после чего передача сразу же прекращается, а нижнее звено получить сообщение за это время еще не успевает. Поскольку быстро улучшить параметры аппаратуры «Брелок» не реально, то нужно что-то делать с квитанцией, чтобы она отличалась от передаваемого сигнала. Представители завода подумали, и предложили квитанцию передавать в виде инвертированного сигнала, тем более, что такая инвертированная комбинация в аппаратуре уже существовала, но не использовалась. На следующий день они съездили в полк и где-то в одном из блоков перепаяли два проводка к другим клеммам. Передача сообщений по радио пошла без проблем. В субботу мы писали акты с предложениями о доработке аппаратуры АСУ, а в воскресенье нам предложили выехать на рыбалку.

Речушка, на которую мы выехали, была метров двадцать шириной, и до двух метров глубиной. В одном месте по середине речки лежал огромный валун, примерно на метр торчащий над водой. Вода в речке была прозрачной, и было видно, что за этим валуном стоит стайка рыб. Несмотря на то, что был конец августа, было достаточно жарко, и умные головы предложили две бутылки водки, которые мы привезли с собой, поставить в воду, чтобы они не нагрелись, что и сделали. Местные товарищи достали бредень и спиннинг, а я раздал имевшиеся у меня удочки без удилищ. Удилища вырезали здесь же на берегу из верболоза, коротковатые конечно получились, но другого материала здесь не было. На червя рыба практически не клевала, а вот на скакавших вокруг кузнечиков, небольшие двухсот граммовые голавлики клевали с жадностью. За два часа на четыре удочки мы наловили ведро рыбы. На спиннинг была поймана только одна щучка, грамм на триста, а в бредень вообще ничего не поймали. Но всех удивил подполковник из НИИ-4, который ловил рыбу руками, такого я еще никогда не видел. Он взял в руки метровую веточку верболоза с листиками на конце, и пошел к валуну. Правую руку с веткой он аккуратно заводил за валун, стая рыбок смещалась от этой ветки в противоположную сторону, и когда она была достаточно близко от его левой руки, он хватал ею одну из рыбок и выбрасывал на берег. Так он поймал с десяток приличных рыбок. Это было настолько просто и непринужденно, что остальным тоже захотелось так половить, но увы, этот фокус больше ни и кого не получился.

В поисках рыбы мы отошли от того места, где оставили вещи и водку для охлаждения метров на двести, поэтому решили возвращаться назад и начинать варить уху, рыбы уже было предостаточно. Навстречу нам попались два мужика, которые глядя на нас как-то дурковато хихикали.

– Что за придурки? – сказал кто-то из наших.

Причина их хихиканья открылась, когда в воде мы не нашли свою водку. Больше спиртного у нас не было, поэтому предстояло попробовать уху без традиционной водки. Среди рыбаков существует поверье, что в уху обязательно нужно добавлять водку, поэтому ребята приуныли, как же теперь уху без водки будем готовить. В командировках в Капустин-Яр, меня научили готовить прекрасную двойную и тройную уху, поэтому я пообещал приготовить уху без водки, объяснив, что настоящие рыбаки водку в уху не добавляют, водка добавляется по вкусу прямо в горло, но поскольку ее уже нет, то попробуем обойтись без нее. И я приготовил вкуснейшую тройную уху, она была настолько вкусной, что о водке никто даже и не вспомнил, ведро ухи съели без остатка.

Капустин Яр

За время службы в Оренбурге я побывал в Кап-Яре пять раз. В то время я был членом государственной комиссии по приемке ракетных комплексов. Командировки были длительными, до сорока пяти суток. Вместе со мной все время ездили Боря Баранцев, со службы главного инженера, и Костя Павленко, с автослужбы. Председателем комиссии был полковник Петров, заместитель главного инженера армии. Жили мы в гостинице на второй площадке, чтобы было не очень далеко ездить к месту испытаний комплексов, а ездили на УаЗике, который на все время командировки предоставлялся председателю комиссии. Рабочий день длился с девяти до восемнадцати часов, после чего в течение часа шло подведение итогов работы, проделанной за день, и ехали на ужин на вторую площадку. Обедали в столовой на той же площадке, где проходили испытания, но в этой столовой кормили гораздо хуже, чем в столовой на второй площадке. Лучше всего, конечно, кормили в столовой на десятой площадке, то есть в жилом городке, но туда было далеко ездить, порядка тридцати километров. Туда можно было только в выходные на рейсовом автобусе съездить, что мы иногда и делали. В этой столовой всегда была свежая жареная рыба, особенно мне нравился сом, и я всегда, если была такая возможность, брал две порции сома. После блюд, которые можно было взять в столовых на площадках, это было просто объедение, да к тому же, здесь еще и пару кружек пива можно было взять.

На десятой площадке жило много моих однокашников. Прежде всего я разыскал Колю Микулу, который служил здесь на вычислительном центре, который пригласил меня к себе в гости. За обедом Коля рассказал мне, какая здесь замечательная рыбалка (а мы с ним еще в Харькове вместе на рыбалку ездили), что недалеко от того места, где мы жили, есть деревня Солянка, возле которой в проточных озерах очень много рыбы. Поведал мне также о том, что вместе с ним здесь служит Александр Уздемир, который все выходные проводит в библиотеке, так как готовится поступать в адъюнктуру, Володя Максименко стал замполитом, а Гена Мерзлов стал осведомителем у командира, Сережа Петров служит на той площадке, где мы проводим испытания, но после того, как попался на пьянке, стал замкнутым и держится от всех подальше. На второй площадке еще служит Коля Железняков, который до сих пор ходит старшим лейтенантом, так как женщины и водка ему нравятся больше, чем служба. На следующий день мне удалось встретиться с Уздемиром, и даже побывать у него в гостях. Позже встретился и с Петровым. Он сухо со мной поздоровался, не выражая никаких эмоций и всем своим видом показывая, что общаться со мной он не намерен.

О рыбалке на Солянке я рассказал Боре и Косте, хотел их этим удивить, но они удивили меня, сказали, что пока я отдыхал на десятке, как называли жилой городок, на Солянке они уже побывали, и все разведали. До деревни по полю шесть километров, в деревне есть продуктовый магазин, в котором продается и водка, и колбаса, до прудов еще километр, неподалеку есть лесок, в котором можно вырезать удилища. Оставалось только дождаться выходных. В следующую субботу мы пошли на Солянку. Идти конечно было далековато, но ведь впереди была долгожданная рыбалка, и это придавало сил. В магазине купили хлеба, колбасы, и две бутылки водки. Прошли метров двести к озеру, как Боря вдруг что-то вспомнил, сказал, что мы не все купили и побежал обратно в магазин. Вернулся он с еще одной бутылкой водки.

– А это еще на хрена? – спросили мы его.

– А вдруг двух не хватит, с озера то бежать дальше будет. – резонно ответил Боря.

В лесочке накопали червей и вырезали удилища. К нашему большому сожалению орешника, из которого получаются длинные и тонкие удилища, здесь не было, в основном рос корявый карагач, изредка встречались березки и осинки, но они были довольно толстыми. После долгих поисков нашли какие-то небольшие деревца типа черемухи, из них и вырезали сравнительно тонкие, хотя и не очень длинные удилища. Рыба клевала на червя очень бойко, ждать поклевку почти не приходилось. Клевали в основном небольшие плотвички и окушки, с ладошку размером, частенько попадался небольшой двухсот граммовый жерех. К нам присоединился еще один юный рыбак, местный пацаненок лет шести или семи, который пытался ловить на изогнутую иголку вместо крючка, привязанную к суровой нитке. Я вспомнил свое детство, именно на такую снасть, и я пытался ловить рыбу в его годы. Я подарил ему одну из своих удочек, пацан прямо засветился от радости, наловил целый пакет рыбы и счастливый убежал домой. Мы были на озере весь день, солнышко светило яркое, и мы даже позагорать попытались, но холодный ветер нам этого не позволил, пришлось одеваться. Съели всю колбасу и выпили две бутылки водки, третью не осилили, оказалось, что я пью в два раза меньше, чем они, так что зря Боря за третьей бутылкой бегал. Но теперь потребляемая норма была определена, и в дальнейшем можно будет четко определять нужное количество спиртного. Наловили мы много, поэтому более мелкую рыбу сразу выпустили, а более крупную здесь же почистили и выпотрошили, чтобы в гостинице пожарить, средненькую решили посолить и завялить для пива. Вечером у нас был шикарный ужин из жареной рыбы, здесь и пригодилась третья бутылка водки, не зря все-таки Боря за ней бегал. Засоленную рыбу повесили сушиться на балкончике, но через пару дней нас заставили ее снять, сказали, что своей рыбой мы всю гостиницу провоняли.

Работа по приемке комплекса шла к концу, и мы выехали на четыре дня на полевые испытания. Вот здесь я и познакомился с солончаками, о которых до этого никогда даже не слышал. Я ехал с командным пунктом полка, в состав которого входило пять машин на базе четырехосных МаЗ-543, вес которых был порядка сорока тонн. Была вторая половина апреля, снег уже везде растаял, но лужи стояли везде, в том числе и на полевой дороге, по которой мы ехали. В одной из таких луж первая машина и застряла, да не просто застряла, а села на брюхо, при этом все восемь колес беспомощно крутились в жиже, не доставая до твердого грунта.

– Солончаки, – сказали местные товарищи.

– Какие солончаки? – не понял я.

– Ну это как трясина, – пояснили мне, – сверху немного грунта, а ниже бездонное болото.

Подцепили застрявшую машину к другому МаЗу штатным четырехметровым тросом. Здесь обнаружилось, что трос на два метра ушел под первую машину, поскольку кунги у этих машин на два метра нависают над рамой МаЗа, на которой и находится прицепной крюк, поэтому кабина второй машины оказалась в двух метрах от кунга первой, одна ошибка водителя, и первая машина может врезаться в кабину второй, если ее колеса достигнут твердого грунта. Но этого не случилось. Вторая машина попыталась дернуть первую и тут же села сама, точно так же, как уже сидела первая. Решили третьей машиной объехать первые две и дернуть первую машину спереди, поставив машины кабинами друг к другу, чтобы трос не уходил под машину, а, следовательно, они находились бы на большем расстоянии друг от друга. Третья машина села на брюхо сразу же, как только съехала с наезженной на дороге колеи. По радио связались с базой и попросили привезти серьгу, с помощью которой соединяются два троса. Через час приехала автомашина Урал, которая и привезла такую серьгу. Соединили два троса вместе и подогнали четвертую машину к заду третьей, дернули, и посадили и четвертую машину. В кузове Урала нашлась четырехметровая палка, я взял ее и попытался замерить глубину этой трясины, до твердого грунта эта палка не достала. Стало совсем грустно. Вызвали с базы машину Ураган, такой же МаЗ, но с обычным кузовом вместо кунга, поэтому намного легче наших машин. Надеялись, что он сможет сдернуть наши машины, но и ему это не удалось, он тоже безнадежно застрял. А остальные машины тем временем медленно, но верно погружались в эту жижу все глубже, появилась угроза, что их совсем может засосать. Доложили об этом на базу, и нам прислали гусеничный тягач. На него была вся надежда, он то уж не должен был застрять. Подцепили к нему одну из застрявших машин, он пару раз провернул землю гусеницами, и погрузился в жижу по самую кабину. В отличие от застрявших машин, у которых оставалась не разрушенная полоска грунта между передними и задними колесами, гусеницами он все с боков у себя выгреб и стал быстро погружаться в жижу. Мне эта ситуация показалась критической, но водитель привязал к гусеницам имеющееся у него бревно и сам себя вытащил, бревно при этом он правда поломал. Поскольку другого бревна у него не было, участвовать дальше в спасательной операции он отказался. Все, оставалось только ждать, когда жижа засосет машины. И тут свою помощь предложил старый мужик, водитель Урала. К его предложению сначала отнеслись скептически, разве сможет легкий Урал сдвинуть лежащую на брюхе сорока тонную махину, но поскольку других вариантов уже не было, а Урал спокойно ездил вокруг застрявших машин и нигде не проваливался, решили попробовать. Подцепили самую легкую из застрявших машин – грузовой Ураган. Короткими рывками Урал начал сдвигать его с места, и вскоре вытащил, как я понимаю, по жидкой грязи тащить машину было легче, чем было бы по сухой земле. Появилась надежда, что сможем вытащить и остальные машины. К ближайшей застрявшей машине подцепили сначала Урал, а затем к нему вытащенный Ураган, мелкими рывками, без прокручивания колес, за полчаса они вдвоем эту машину вытащили. С тремя оставшимися пришлось повозиться гораздо дольше, поскольку вокруг них уже все было разрыто, но со временем и их вытащили. Не прошло и суток, как мы снова были готовы двигаться дальше. Вот такие здесь солончаки.

Перед отъездом домой решили еще рез сходить на рыбалку. Костя пригласил на рыбалку своих представителей завода по МаЗ, которые пообещали принести с собой ведро и картошку, чтобы сварить уху, а Боря пригласил своего непосредственного начальника, полковника Петрова. Мазисты, как называли представителей этого завода, пошли в нами на рыбалку с самого утра, поэтому ведро рыбы у нас было уже к двенадцати часам, приготовить тройную уху сам бог велел. Полковник Петров, вместе с полковником Трошиным, главным инженером тагильской дивизии, приехали, когда уха была уже практически готовой, и привезли с собой фляжку спирта. Трошин, пока уха доваривалась, тоже решил порыбачить, и вытащил на удочку огромного рака, которого решил тут же сварить в ухе. Но рак не хотел лезть в уху, он расставил клешни и уперся ими в края ведра, такого громадного рака я еще никогда не выдел, с трудом полковнику удалось запихнуть его в ведро. Тройная уха, да еще под рюмку, пошла великолепно, с удовольствием съели не только уху, но и ту рыбу, которая перед этим варилась для навара, и была потом вытащена в котелок. Ее специально оставляли, вдруг кто захочет еще и рыбки покушать. Особенно уха понравилась полковнику Петрову, он говорил, что такой вкусной ухи еще никогда не пробовал.

В следующую поездку в Кап-Яр я взял с собой пяти метровую телескопическую удочку, а Костя две легкие капроновые сети по двадцать пять метров. Теперь может что-то и крупненькое поймаем. На этот раз с нами от службы главного инженера кроме Баранцева ехал еще и майор Христенко. Поскольку на этот раз я взял с собой еще и рыбацкую одежду, то вещей у меня в руках было многовато, и он предложил понести мою удочку, самое «тяжелое», из того, что у меня было, но я и на это согласился. После того, как мы вышли из бюро пропусков, где оформляли документы, я заметил, сто моей удочки в руках у Христенко нет.

– А где удочка? – спросил я.

– В бюро пропусков забыл, – сказал Христенко.

– Так и потерять не долго. Помощничек! – сказал я пошел за удочкой.

Но в комнате ожидания удочки уже не было, хотя кроме нас туда больше никто не входил. Прапорщик, начальник бюро пропусков, вернуть нам ее отказался, заявив, что никакой удочки он не видел. Понятно было, что кроме него взять ее было некому, но на разборки времени не было, нас ждала машина, чтобы ехать на вторую площадку. Так, еще не доехав до озера, я лишился своей удочки. Косте тоже не повезло. В первую субботу они с Борей пошли на озеро, и, дождавшись темноты, поставили сети. Утром, ни свет, ни заря, побежали их снимать. Еще только чуть серело, а они были уже за Солянкой, но несмотря на это им навстречу уже ехал на велосипеде мужик, с мешком на багажнике. Костя говорил, что его сердце сразу почувствовало что-то неладное. Опасение подтвердилось, сетей уже не было. Видно кто-то видел, как они их ставили. Так, ни разу не половив, мы с Костей лишились основных своих снастей. А скоро я еще и спортивной шапочки лишился, которую надевал на рыбалку. Тот же Христенко попросил ее у меня поносить и потерял, от этого нового человека мне были одни убытки. Теперь на рыбалку я надевал рыбацкую одежду, а на голову приходилось надевать военную фуражку, вид был еще тот, но другого головного убора у меня больше не было.

Теперь пешком на рыбалку мы больше не ходили, полковник Петров утром отвозил нас туда на машине, вместе с ведром для ухи и картошкой. После обеда они с полковником Трошиным приезжали к нам на уху, привозя с собой водку или спирт, и хлеб. Через некоторое время полковник Петров поинтересовался у меня и у Кости, нужно ли нам быть на испытаниях по средам, может там Баранцев с Христенко без нас справятся. Мы с Костей подумали, и решили, что по средам на испытаниях нам присутствовать не обязательно. Поэтому с утра по средам нас с Костей вывозили на рыбалку, а ужинали мы в этот день всей командой ухой возле костра. Такая работа нам определенно нравилась, и Петров с Трошиным были довольны, а когда Петров получил из дома посылку, он отдал нам еще и три килограмма сала, теперь у нас кроме ухи были еще и бутерброды со вкусным салом.

В один из выходных мне удалось разыскать Колю Железнякова, который был холостяком и жил в общежитии, где я его и застал. Коля, по-прежнему, был старшим лейтенантом, и моему приходу, как мне показалось, не очень обрадовался. На мои вопросы о своей жизни отвечал односложно и неохотно, его настроение немного улучшилось только тогда, когда я поставил на стол бутылку водки. Коля стал немного разговорчивей, но о себе рассказывать ничего не хотел. Рассказал только о Генке Мерзлове, который со временем стал работать не только на своего командира, но и на его начальника, закладывая уже самого командира. В связи с этим командир отправил Генку учиться в академию, подальше, с глаз долой. А еще как-то на десятке случайно встретился с Володей Максименко. Он встрече обрадовался, приглашал в гости, но у меня уже не было времени, нужно было возвращаться на вторую площадку, поэтому пол часика поговорили и расстались.

С Генкой Мерзловым я встретился на следующий год, тоже случайно. Он мне сказал, что после окончания академии служит в том же подразделении, где служил и раньше, но на подподполковничьей должности, заместителем командира. То есть, он был заместителем того самого командира, который, чтобы от него избавиться, отправил его в академию. Я представляю, как этот командир обрадовался Генкиному возвращению. Все эти мысли Генке я конечно же не высказал, а поздравил его с успехом, и из вежливости спросил, как ему удалось попасть на такую высокую должность. На слово «попасть» Генка обиделся.

– Я не попал, я заслужил эту должность, – сказал он мне.

– Это вы все вучилище меня ни в грош не ставили, – высказал он мне видимо давно накопившиеся обиды, – считали, что Генка ни на что не способен, кроме как на гитаре играть, а я, между прочим, школу с золотой медалью закончил. Здесь я показал на что способен, и меня оценили.

Для меня это было полной неожиданностью. Оказывается, он затаил обиду на всех нас за то, что не увидели какой он умный. Вот это амбиции, что же ты так хреново учился, если такой умный, подумал я. Сережка Ларин тоже закончил школу с медалью, но он ведь без таких закидонов.

– Гена, успокойся, зря ты так, тебя все очень уважали, – сказал я ему.

Он немного успокоился, мы уже более нормально поговорили, а в конце разговора он пригласил меня вечером к себе в гости, у него намечалось какое-то мероприятие, как потом оказалось, день рождения жены. После всего им высказанного, идти к нему мне не хотелось, и я попытался отказаться, ссылаясь на то, что мне утром нужно быть на второй площадке, да и ночевать здесь мне негде.

– Опять хочешь меня обидеть? – спросил Генка, – В шесть утра идет автобус на твою площадку, а переночуешь у меня.

Пришлось согласиться. Гостей было немного: его младший брат Николай с женой, его подчиненный капитан с женой, и я. После пары рюмок Гену опять понесло, он опять высказывал свои обиды и ко всем предъявлял претензии. Во время перекура я поинтересовался у Николая, что с Генкой произошло и давно ли он такой, тот сказал, что к Генке уже давно прилепилась кличка «Мерзякин», а после академии он изменился еще больше, считает себя недооцененным. А Николай и присутствующий капитан мне понравились, нормальные, простые ребята, с которыми приятно было побеседовать. Уже, когда гости собрались уходить, Генка окончательно испортил всем настроение. Он попросил у капитана прикурить, и тот дал ему коробок спичек.

– Ты как даешь начальнику прикурить, – заорал он на бедного капитана и швырнул коробок на пол, – я просил прикурить, а не спички.

Мы все с недоумением смотрели на разъяренного Генку.

– Подними коробок и дай прикурить как положено. – не унимался Генка.

Капитан, как побитая собачонка, поднял коробок, зажег спичку, и поднес ее к сигарете начальника. Наблюдая эту картину мы все стояли как оплеванные. Да, бедные Генкины подчиненные, им не позавидуешь. Нынешний мой начальник, полковник Помогалов, тоже был не подарок, но до Генки ему было далеко. Жена Гены стояла чуть не плача, и мне было очень жаль ее. Как она живет с таким человеком? Ну дурак, подумал я про себя, ругая себя последними словами за то, что согласился прийти к Гене в гости. Ну зачем я сюда приперся, ведь сразу же было видно, что он не адекватный и обижается на всё и всех, в том числе и на меня. Утром Гена дал мне свой номер телефона и предлагал звонить, когда буду на десятке, но у меня больше не было желания с ним встречаться, мне и одного раза под завязку хватило.

А к нашей рыбацкой группе примкнул еще один человек, майор Игнатов, особист, прибывший вместе с полком. Пользуясь своим служебным положением он брал в полку санитарную машину, так называемую буханку, и мы теперь ездили на рыбалку на этой машине, в которой постоянно лежал бредень. На удочки мы больше практически не ловили, за один заброд бреднем мы вытаскивали не меньше ведра рыбы и двух ведер раков. Ездили рыбачить на мелкие речушки, впадающие в Ахтубу. На Ахтубу тоже один раз съездили, но наши прудовые удочки не были приспособлены для такой реки, наши легкие перьевые поплавки быстро сносило течением, ни одной поклевки мы так и не увидели. Бреднем ловить также нельзя было, слишком много любопытных глаз вокруг, запишут номер машины, потом большие неприятности будут. Один раз мы и так чуть не попались, когда начали ловить бреднем на какой-то маленькой речушке, метров десяти в ширину. На другом берегу колхозники убирали сено. Они нас заметили, и стали кричать нам, чтобы мы уезжали, но мы решили закончить заброд, а потом уехать. Видя, что мы на их замечания не реагируем, они отцепили прицеп от трактора, и на тракторе поехали нам на перехват. До ближайшего мостика, через который они могли перебраться на нашу сторону было километров пять, поэтому мы спокойно вытащили на берег тяжелющий бредень и, не выбирая рыбу забросили его в машину. Ну а дальше трактору соревноваться с машиной не было смысла, и поняв это колхозники вернулись назад. Отъехав подальше мы выбрали из бредня рыбу. В бредне оказалось два ведра крупной рыбы и мешок раков, причем очень много было крупных линей. Такого большого улова за один заброд у нас еще никогда не было. И уха с такой рыбы была еще более вкусная, но такого наслаждения как от ловли на обычную удочку, уже не было.

Последний наш приезд в Кап-Яр был опять в апреле. Уже имея большой опыт проведения испытаний, приемка прошла, как говорится, без сучка и задоринки. Весна была поздняя, поэтому на рыбалку ездили мало, по выходным сидели в гостинице и играли в преферанс. Меня тоже подключили к этой игре, хотя у меня на это не было ни малейшего желания. Играть я не умел, и играл очень плохо, но играть без меня они почему-то не могли. Я не мог отслеживать вышедшие карты, поэтому никогда не знал, что осталось у играющих на руках, в результате чего всегда был в проигрыше. Но ставка была маленькой, всего полкопейки за очко, поэтому и проигрыш составлял не больше рубля. Здесь же мне рассказали случай, когда один наш офицер в поезде сел играть с незнакомыми попутчиками. Играть предложили по пять. Это было дороговато, но чтобы не ударить в грязь лицом, офицер согласился, хотя между собой офицеры играли максимум по одной копейке, при этом проигрыш составлял не более четырех рублей, и проигравший обычно покупал бутылку водки, которую тут же и выпивали. По окончании игры подсчитали очки, оказалось, что офицер выиграл, и попутчики выложили ему две с половиной тысячи рублей выигрыша. У офицера чуть инфаркт не случился. Оказалось, что они играли не по пять копеек, как он думал, а по пять рублей. Страшно подумать, что было бы, если бы он проиграл, наверняка выбросили бы из поезда, так как рассчитаться с ними он бы не смог. Но на этом история не закончилась. Показать жене такие деньжищи он не мог, она наверняка бы его не поняла, поэтому спрятал их в свою старую рваную шапку и забросил ее на антресоли. Жена, делая очередную уборку, увидела эту шапку и выбросила ее на мусорку, а вечером выругала мужа, что тот такой хлам на антресоли держит. Муж, как угорелый, побежал на мусорку, перерыл там все баки, но шапку так и не нашел, наверно тот мусор уже вывезли на свалку. Как говорится – как пришло, так и ушло.

В этот приезд я еще встретился со своим двоюродным братом Витей Спицей, который был уже сержантом и служил в автобате на десятке. В казарме, куда я пришел, мне представился, как и положено, дежурный по роте, и спросил о цели моего прибытия. Я сказал, что ищу сержанта Спицу, но он не знал, где этот сержант находится.

– Как это Вы не знаете? – удивился я, – это же Ваша прямая обязанность, знать где находятся солдаты и сержанты. Что у вас тут за дисциплина? А кто тогда знает?

– Командир роты может знать, – ответил дежурный, – он сейчас в канцелярии.

Я представился командиру роты, сказал, что ищу своего брата, сержанта Спицу. Оказывается, Витя в каком-то классе рисовал стенгазету, его нашли и пригласили к командиру роты. Увидев меня Витя опешил, увидеть здесь меня он никак не ожидал, да и в форме он видел меня впервые, я не любил ездить в отпуск в форме, только один раз приезжал в Вертиевку лейтенантом, и один раз уже подполковником. Витю отпустили на весь день в увольнение, и мы гуляли с ним по городку, пообедали в столовой, где я взял и себе и Вите двойные порции моего любимого сома. Вите это блюдо так же понравилось.

К Первому Мая принять комплекс мы не успели, поэтому праздники провели на речке, с тройной ухой из жирных крупных линей, в этой ухе ложка стояла, настолько она была наваристой. К девятому мая планировали быть дома, чтобы попасть на наш традиционный майский шашлык. В это время очень красиво цвела степь. Вся она, сколько видно глазу, была покрыта разноцветными цветущими тюльпанами, какого только цвета тюльпанов там не было, красные, желтые, синие, бордовые, фиолетовые, со смешанными цветами. Такого разнообразия различных оттенков цветов, как весной в цветущей казахской степи, больше нигде нельзя увидеть. Мы нарвали в подарок женам большие букеты тюльпанов, стараясь, чтобы в букете было как можно больше тюльпанов различного цвета. Накануне вылета наша рыбацкая группа всю ночь играла в преферанс, и, соответственно, выпивала. Легли спать часа в четыре утра, а в семь уже встали. Но здоровье у нас было не как у летчиков, которые к такому режиму были привычными, мы все были изрядно помятыми и хотели спать.

В аэропорту Волгограда народа было полно, присесть было негде, но одна скамейка была свободной. Она располагалась в промежутке между двумя стеклянными стенами аэропорта, поэтому объявления здесь было плохо слышно. На ней мы и расположились, поскольку до вылета еще было два часа. Сквозь сон я услышал, что, вроде бы, объявили об окончании посадки на наш самолет. Вышли в зал ожидания, услышанная информация подтвердилась, прошедшие регистрацию на наш рейс еще стояли рядом за стеклянной дверью, но нас туда уже не пустили, посадка считалась законченной. Обратились за помощью к девушке‑регистраторше, объяснили, что были полтора месяца в командировке, а теперь прозевали регистрацию. Девушка вошла в наше положение и обещала помочь, попытается посадить нас на следующий рейс на Оренбург, который будет через два часа. Но билетов на него не было. С потерей двадцати пяти процентов стоимости мы сдали старые билеты и купили новые на завтрашний рейс, как рекомендовала нам девушка. Купили в буфете бутылку шампанского и коробку шоколадных конфет, и вместе с половиной тюльпанов, которые везли в подарок женам, подарили девушке. Теперь оставалось только ждать, сон как-то совсем прошел. Я с интересом слушал объявления. Вскоре объявили о начале регистрации на очередной рейс на Оренбург, через полчаса объявили об окончании регистрации, и оказалось, что четыре человека на этот рейс не зарегистрировались. Вместо них девушка нас зарегистрировала, и мы улетели. Теперь я понял, почему мы пропустили свой рейс, хотя это конечно была не главная причина, в аэропорту всего один раз объявляли о начале регистрации, и те, которые это объявление не услышали, уже не могли улететь, так как после следующего объявления об окончании регистрации, на посадку их уже не допускали.

Благодаря помощи девушки, мы успели на наши традиционные майские шашлыки, но эта последняя игра в преферанс обошлась нам очень дорого. Домой мы приехали без копейки денег в кармане, все остатки денег отдали за новые авиабилеты. Больше в преферанс я не играл.

Учения

Наш командующий армией, генерал-полковник Шевцов Иван Андреевич, был переведен в академию им. Ф.Э. Дзержинского, а на его место назначен генерал-лейтенант Герасимов. Под его руководством мы и проводили проверку Тагильской дивизии. В первый же день проверки начались десятидневные учения и все полки были выведены в полевые районы. Полевыми эти районы конечно назвать сложно, поскольку вокруг сплошной лес, только кое-где встречаются небольшие поляны. Я поехал в качестве проверяющего с одним из полков. Стояла чудесная июльская погода. Это лучшее время года в этих местах, хотя и немного жарковато, но в тени деревьев в самый раз. Быстро развернулись и вошли в связь с командным пунктом дивизии и двумя дивизионами, но с третьим дивизионом, самым ближним, нормальной связи не было. В открытом режиме связь периодически появлялась, но закрыть канал не удавалось, и аппаратура АСУ этот канал периодически браковала. Отсутствовала также и тропосферная связь с дивизией. Ночью мне было сложно разобраться в происходящем, а когда рассвело начал анализировать причины отсутствия связи. Прежде всего нужно было добиться устойчивой связи с дивизионом. Ситуация была парадоксальной. Между машиной связи полка и командным пунктом дивизиона была прямая видимость, обе машины стояли на одной и той же просеке в полутора километрах друг от друга. На просеке не было ни одного крупного дерева, рос только мелкий кустарник. С крыши машины связи был виден командный пункт дивизиона, а связи не было. Ситуация была из серии «чего вообще не может быть». Несколько раз поменяли рабочие частоты, но связи не было. Промучились еще часа два, все безрезультатно, как будто между машинами висел железный занавес. Ну почему на расстоянии полутора километров, при наличии прямой видимости мы не можем организовать связь? Стоя на крыше машины связи я пытался проанализировать прохождение радиосигнала. Мне казалось, что если бы у нас были направленные антенны, то никаких проблем бы не было, но у нас были штыри, то есть, антенны с круговой диаграммой направленности. Начал вспоминать, что в Харьковском училище нам что-то рассказывали об интерференции, то есть о наложении волн. На практике я еще ни разу с этим явлением не сталкивался и не знал толком признаков интерференции, но было похоже, что наш сигнал, многократно отражаясь от деревьев по краям просеки, в точке приема сильно ослабляется за счет сложения большинства радиоволн в противофазе. Я ни в чем не был уверен, это просто были догадки, но пользуясь положением проверяющего, порекомендовал командный пункт дивизиона сместить немного с просеки в лес. Начальник связи полка со мной был не согласен, считая, что это ничего не даст, но спорить не стал. Машину переставили глубже в лес, и устойчивая связь появилась. Так вот какая она – интерференция! Теперь и я был с ней знаком.

Полдела было сделано, оставалось наладить тропосферную связь. Ну здесь сразу все было ясно. Машину тропосферной связи в целях улучшения ее маскировки поставили в глубине леса, в то время, как перед ней в направлении на корреспондента должно быть открытое пространство, через обступившие ее деревья радиоволны явно не могли пробиться, от них все отражалось. Побродив в окрестностях я нашел прекрасную длинную поляну, метров триста в длину, и как раз длинной стороной в направлении на корреспондента. Лучшего места и пожелать сложно было. Установили тропосферку на самом краю поляны, таким образом, что вся машина стояла в лесу, и только задняя дверь кунга выходила на поляну. Никаких препятствий перед антенной больше не было. Связь установили очень быстро, каналы связи были чистейшими, никаких шумов и никаких помех. Каналы, как говорится, аж «звенели». Все проблемы были решены, чем мог я помог. Теперь можно было и поспать после бессонной ночи.

Немного поспав пошел проверять правильность развертывания технических систем охраны, в которых я не особенно сильно разбирался, но поскольку мне поручили этот вопрос проверить, то нужно было проверять. Обошли с прапорщиком, начальником караула, все посты. Технические системы охраны сигналы подавали своевременно, пройти на охраняемый объект незамеченным было невозможно, значит все развернуто правильно, и моя помощь здесь не требовалась. Уже на обратном пути обратил внимание на полевой кабель, который был проложен к посту у въездного шлагбаума и имел скрутку, то есть соединение двух кусков кабеля. Концы кабеля были зачищены буквально на два сантиметра длины и скручены вместе. Учитывая, что в полевом кабеле большинство жил стальные и очень плохо скручиваются, это было соединение, что называется «на соплях». Кто их так учил делать скрутку? При малейшем натяжении это соединение разрывалось, а оно должно выдерживать любое натяжение. При чрезмерном натяжении кабель должен рваться где угодно, но только не на месте скрутки.

– И часто рвут кабель? – спросил я прапорщика.

– Да уже раз пять ремонтировали, замучились, – ответил прапорщик.

Провел со свободными от дежурства караульными занятие, и показал, как правильно делать соединение двух кусков полевого кабеля: сначала глухим единым узлом связываются концы двух кабелей, примерно, как два конца нитки, вдетой в иголку, а потом уже скручиваются провода, причем медные жилы отдельно, а стальные отдельно, и скрутка изолируется. А вот тех, кто учил курсантов неправильно делать скрутку, я обнаружил гораздо позже, когда уже был преподавателем Серпуховского училища. Возможно так учили и в других училищах, я не знаю, но в Серпуховском, преподаватели, которые проводили такие полевые занятия, о том, что концы соединяемых кабелей нужно еще и единым не развязывающимся узлом связывать, даже не подозревали. Парадокс был в том, что другие преподаватели, которые полевые занятия не проводили, об этом прекрасно знали. Но ввиду большой загрузки преподавателей, на полевые занятия, как на самые простые, ставили наименее подготовленных преподавателей.

На следующий день, с утра, ко мне подошел начальник связи полка.

–Владимир Иваныч, спасибо тебе конечно за то, что вчера помог организовать связь, – сказал он.

– Надо же, хоть и с опозданием, но решил поблагодарить, – подумал я. – Только почему «конечно»?

– Только у нас теперь из-за этого проблемы, – продолжал начальник связи.

– Какие еще проблемы? – не понял я.

– На поляне лежит скошенная на сено трава, и мужики из соседней деревни приехали это сено переворачивать, – сообщил начальник связи. – Работают прямо в створе нашего излучения. Я пытался им объяснить, что сейчас проходят учения, и здесь нельзя работать, но они меня не послушались.

Дело было плохо, впоследствии нас могли обвинить в причинении вреда здоровью этим мужикам. А я ведь даже не посмотрел, что на этой поляне лежат покосы, видел только прекрасную поляну в направлении на корреспондента. Теперь возникшую проблему нужно было как-то решать.

Я договорился с командным пунктом дивизии о временном прекращении тропосферной связи, излучение аппаратуры выключили, и я пошел к мужикам. Как человек, выросший в селе, я их понимал. Сено нужно убирать вовремя, пока хорошая погода стоит, тем более, что сегодня была суббота, выходной. Если бы сегодня с утра сено в покосах они перевернули, то к вечеру оно бы уже высохло, и за завтрашний день они бы его сгребли и сложили в копны. А тут мы, со своими учениями. Подошел к мужикам, извинился за причиненные неудобства и объяснил, что здесь им нельзя находиться не из-за того, что они могут увидеть что-то секретное, а из-за мощного излучения тропосферной станции. Мужики меня внимательно выслушали, но уходить и не собирались, сено было гораздо важнее какого-то невидимого излучения. Пришлось пустить в ход устрашающий фактор.

– В принципе, дело ваше, запретить вам работать я не могу, – сказал я, – мое дело предупредить. Сейчас станцию выключили, излучения нет, но как только я вернусь обратно, ее снова включат. Излучение вы ощущать не будете, внешне будете вполне здоровыми, вот только на бабу больше не полезете. Так что решайте сами, сейчас работать, или в другой раз приехать.

Мужики приняли правильное решение, когда я дошел до тропосферки, на поляне их уже не было. Проблема была решена.

А на следующий день нашу позицию посетил командующий. Он внимательно осмотрел размещение техники, ее маскировку, поинтересовался у меня соблюдаются ли радиозапреты при пролете спутников. Я сказал, что все соблюдается. Состоянием командного пункта полка командующий остался доволен, командир полка аж светился от радости. Переехали в ближайший дивизион, и здесь все было организовано в лучшем виде. При таком раскладе полк имел все шансы получить отличную оценку за учения. Напоследок командующий проверил маскировку самих пусковых установок, и тоже остался доволен. И тут ему вздумалось проверить знание часовым, охранявшим эти пусковые установки, своих обязанностей.

– А дайка мне сынок твой автомат посмотреть, – обратился он к часовому, видимо надеясь, что часовой знает свои обязанности, и автомат не отдаст.

Но часовой спокойно протянул ему свой автомат и доложил: «Боевой, не заряжен, номер такой-то». Было видно, как изменился в лице командующий.

– Как не заряжен? – спросил он, обращаясь к командиру полка.

– Товарищ командующий, командир дивизии приказал боеприпасы караулам не выдавать, – доложил командир полка.

– Вы что, ракеты с ядерным боезарядом только штыками охраняете? – изумился командующий. – Это что-же получается, достаточно двух диверсантов, вооруженных только автоматами, чтобы угнать все ваши пусковые установки? У вас что, вообще ни у кого оружия нет?

– У секретчика, товарищ командующий, есть пистолет с двумя магазинами патронов, – доложил командир полка.

– Срочно отправляйте группу на десятку, и привезите полный боекомплект, – распорядился командующий.

Ни о какой отличной оценке за учения речь больше не шла. По итогам проверки дивизия получила только удовлетворительную оценку. Что получил лично командир дивизии, я не знаю.

Можешь же, когда захочешь

От начальника войск связи армии, полковника Помогалова, своего прямого начальника, я получил задание, подготовить для него доклад об организации связи в ракетной армии, с которым он должен будет выступать на сборах перед командующим армией и командирами дивизий. Ничего сложного в этом задании не было, если бы не одно специальное условие, доклад должен быть таким, чтобы начальник его прочитал, и ему не задали бы ни одного вопроса. Вопросов начальник боялся больше, чем огня.

Это был уже третий начальник войск связи армии, при которых я служил в Оренбурге. Вспоминается анекдот про казаха, которого спросили, сколько ему лет, на что казах ответил: «Долго живу, третий халат ношу». Вот и я, «третий халат носил».

Первый начальник войск связи, полковник Бури, был для меня чем-то вроде божества, высокого и недоступного, в приказах которого невозможно было сомневаться, их нужно было выполнять беспрекословно. Высокий, стройный, и абсолютно лысый, он был специалистом в области связи, непререкаемым авторитетом. Еще в то время, когда я служил в Бершети, было очень много пропусков сигналов по аппаратуре «Вьюга», много из них по причине не своевременной смены частот и ключей. Полковник Бури решил, что нужен электронный напоминатель, типа будильника, но на большое количество событий. Умельцев в армии было много, и по заданию полковника Бури несколько схем такого напоминателя было разработано, но все они были очень сложными, непригодными для изготовления в кустарных условиях. Задание разработать простую схему, поставил он и передо мной. Два дня я бился над решением этой задачи, но ничего не получалось, а не выполнить приказ я не мог, и вот появилась идея, использовать два шаговых искателя, один для отсчета часов, а второй для отсчета минут, а к выводам этих шаговых искателей подключать обычные реле, и реализовать на них схемы «И». Конструкция напоминателя получилась простейшей, два шаговых искателя, три десятка реле, по числу событий для напоминания, и табло отображения. Она полковнику Бури понравилась и была внедрена во всей армии. Оспаривать какие-либо его решения, или хотя бы сомневаться в них, никому бы и в голову не могло прийти.

Полковника Бури сменил полковник Петухов Анатолий Дмитриевич, тоже умнейший человек, но более демократичный. В вопросах связи он тоже был непререкаемым авторитетом, но при принятии важных решений и с нами, своими подчиненными, советовался. При нем был построен передающий центр и запасный командный пункт армии, чем он очень гордился. При нем мы начали оборудовать и пункт управления связью (ПУС), расположенный на командном пункте армии. На ПУС стояло огромное электрифицированное табло, на котором отображалась статическая схема связи армии, а нам с майором Аксеновым хотелось, чтобы на этой схеме в реальном времени отображалось состояние связи на всех пунктах управления армии, и мы решили его усовершенствовать. Как неликвид, нам за бесценок удалось купить логическую стойку, которую я и планировал приспособить для управления нашим табло, соответствующим образом ее перепаяв. Я разработал схему управления, и пока лежал с гастритом в госпитале, минимизировал ее, приведя к оптимальному виду. После обеда, если у нас не было срочных дел, мы с Валентином Аксеновым ходили в мастерскую связи, где находилась эта стойка, и потихоньку ее перепаивали. В это время было у меня еще одно неотложное дело, нужно было закончить разработку методики оценки качества эксплуатации средств АСУ и связи. Я был весьма беспокойным подчиненным, все время пытался что-то улучшить, не давал спокойно жить ни себе, ни начальникам. В то время в армии было очень много неисправных средств связи, и устранялись эти неисправности неоправданно долго. Проанализировав сложившуюся ситуацию, я пришел к выводу, что все это происходит потому, что за устранение этих неисправностей никто не отвечает. Устранением неисправностей занимаются БРСС, но при проверках они оцениваются только за состояние своей штатной техники, за качество выполнения той основной работы, для которой они и предназначены, они никак не оцениваются. Поэтому неисправности и устраняются по несколько месяцев. Я решил навести в этом деле порядок, для чего и начал разрабатывать такую методику оценки этих подразделений, чтобы качество выполняемой ими работы влияло на итоговую оценку. Анатолий Дмитриевич меня в этом поддержал, поэтому распоряжением начальника штаба армии я уже ввел ежедневный формализованный доклад по линии дежурных по связи о возникших и устраненных за сутки неисправностях. Эти формализованные телеграммы поступали на вычислительный центр, где велся учет неисправностей и выдавался ежемесячный анализ их устранения. Программу для обработки этих телеграмм и месячного анализа я написал самостоятельно. Нужно было еще проводить полугодовые и годовые анализы устранения неисправностей, но внедрить их у меня не получилось, во-первых, слишком большие машинные ресурсы забирала моя программа, а, во-вторых, методика оценки у меня еще не была до конца разработана. О разработке такой методики оценки я докладывал на сборах начальника войск связи РВСН, проходивших в Харькове, и получил одобрение. После этих сборов директивой начальника штаба РВСН мне было предписано закончить разработку методики, а вычислительному центру оптимизировать мою программу.

После перевода Анатолия Дмитриевича в Ставрополь, вместо него был назначен Геннадий Николаевич Помогалов, который очень сильно отличался от двух моих предыдущих начальников. Высокий, стройный, в сшитой на заказ фуражке с высокой тульей, закончивший академию и уверенный в своем превосходстве над подчиненными, он был начальником новой формации, из тех, которые жили по принципу «ты мне – я тебе» с равными себе, и ни в грош не ставившими своих подчиненных. С первых же дней он начал «закручивать гайки», но делал это своеобразно, с творческим подходом. Он выбирал себе в жертву одного из офицеров, пристально отслеживал его работу в течение месяца, находил в его работе какие-то недостатки и объявлял за них выговор, после чего переключался на следующего офицера. Дошла очередь и до нас с Аксеновым. Прежде всего, его заинтересовало, куда это мы с Аксеновым часто отлучаемся после обеда. Мы ему объяснили, что хотим усовершенствовать табло на ПУС, для чего перепаиваем логическую стойку. Новому начальнику наша деятельность не понравилась, не дело старших офицеров такой херней заниматься, для этого есть лейтенанты. По большому счету он конечно же был прав, я полгода в году был в командировках, кроме того кучу документов нужно было отрабатывать, и на эту доработку времени оставалось очень мало. Правда это была отдушина, когда надоедало заниматься бумагами. Помогалов категорически запретил нам самим заниматься перепайкой и выделил для этой работы лейтенанта с узла связи. Мы с Валентином этому сначала обрадовались, но выделенный лейтенант оказался алкоголиком, кто же хорошего выделит, через два месяца его отправили куда-то в войска, и наш проект по доработке ПУС бесславно закончился, так и не завершившись. Проверка деятельности Валентина закончилась для него выговором, а моя очередь пока отодвинулась, начальник переключился на Гену Климина.

Гена готовил для начальника карту, на которой нужно было показать организацию связи армии. Гена вообще был большим умницей, для него такая задача проблем не составляла. Во время очередного учения Гена и представил свою карту начальнику, как раз перед заслушиванием начальника командующим армией. Посмотрев карту Помогалов пришел в ужас, лицо его побледнело.

– Вы специально это сделали? – спросил он Климина, – Чтобы меня подставить?

– Что сделал? – не понял Климин.

– Где прямые кабели между РУС-1 и РУС-2? Почему Вы их не нарисовали? Подставить меня хотите? – орал на Генку начальник.

Я начал понимать, из-за чего весь этот шум, и не смог сдержать улыбку. Начальник мою улыбку заметил, и заорал уже на меня.

– Вам весело? С Вами я тоже разберусь.

– Сейчас же дорисуйте кабели, – орал он опять на Генку.

– Не буду я ничего дорисовывать, – спокойно ответил Климин, – нет там никаких кабелей.

– Как это нет? – кричал Помогалов, – Я семь лет был начальником связи дивизии. Я, что, по-вашему, не знаю какие кабели есть, а каких нет? Немедленно дорисовывайте! Я Вам приказываю!

– Если Вы так уверены, что есть, то дорисовывайте сами, я вместе с Вами позориться не буду. – повысил голос и Климин.

Из-за споров время было упущено, дорисовывать уже было некогда, начальник схватил карту и убежал на доклад в главный зал, пообещав строго наказать Генку за невыполнение приказа. После возвращения начальника с доклада я попытался объяснить ему, что прямых кабелей между РУС-1 и РУС‑2 нет, и никогда не было. Есть прямые телефонные каналы связи, организуемые с помощью аппаратуры уплотнения П-158, которые проходят транзитом через полки. Но начальник мне не только не поверил, но еще и обиделся.

– Вы что, за дурака меня держите? – спросил он меня.

Отвечать на этот вопрос честно, мне не хотелось, это было бы равносильно самоубийству, поэтому я порекомендовал Помогалову позвонить в ту дивизию, в которой он служил, и уточнить этот вопрос там, если нам не верит. А вообще то, уровнем знаний начальника я был шокирован, они были на уровне знаний лейтенанта, только-что выпустившегося из училища. И опять мне вспомнились слова лейтенанта Вольфа, который говорил: «Сам делать еще не могу, но руководить уже могу». Видно начальник был из людей этой же категории, которым все равно чем руководить, лишь бы руководить, для этого им знания не нужны, их главная задача держать подчиненных в напряжении, чтобы не расслаблялись и выполняли свою работу. Как говорил Аксенов, пока нет на месте Помогалова, служил бы и служил, но как только он появляется, хочется бежать подальше, куда глаза глядят.

Вот для такого начальника я и должен был подготовить такой доклад, чтобы он его прочитал, и ни одного вопроса ему не задали. Над докладом я трудился целую неделю, постарался все изложить как для дилетантов, которые о связи раньше вообще ничего не слышали. Вроде бы излагаемый материал никаких дополнительных вопросов не должен был вызвать. Отнес подготовленный доклад начальнику, тот его бегло просмотрел и начал меня отчитывать.

– Ты что за херню написал, это же никуда не годится. Ты что, не представляешь на каком уровне я буду докладывать? Это же сам командующий и командиры дивизий. Все переделать!

– Товарищ полковник, а что конкретно Вам не нравится? – спросил я, – Я не понял, что нужно переделывать.

– Ты что, совсем тупой? Я же сказал, ВСЕ переделать.

Мне вспомнился анекдот, в котором прапорщик рассказывал солдатам о радиостанции, имеющейся на танке, и один умник спросил: «Товарищ прапорщик, а радиостанция на лампах, или на транзисторах?», на что прапорщик ответил: «Повторяю для дебилов, радиостанция на танке».

– Да, и еще. – спохватился начальник, – Что вы там собираетесь на ПУСе переделывать? Составьте проект доработки и мне принесите, а то вы там напеределываете.

Что от меня хочет начальник с переделкой доклада я вообще не понимал, поэтому тетрадку с докладом я бросил в стол и забыл про нее, занялся проектом по доработке ПУС. Через две недели проект был готов, я начертил схему новой стойки управления, показал, как изменится отображение каналов связи на табло, и подготовил подробную пояснительную записку с указанием предстоящего объема работ. Представил проект начальнику, который полистав его, с грустным лицом спросил меня: «Ну и на хрена мне все это. Я что, в твоих схемах буду разбираться? Нарисуй мне внешний вид ПУСа, как он изменится после вашей доработки». Вдруг лицо начальника оживилось, наверно, что-то понял.

– Нарисуй три варианта доработки, – сказал он мне, – я же должен буду выбрать лучший вариант и утвердить его.

– Товарищ полковник, но у меня только один вариант доработки, – попытался возразить я, – других нет. Да и внешний вид ПУС мы изменять не собираемся, логическая стойка будет стоять за табло и ее не будет видно.

– Я сказал три варианта, значит три варианта, иди и делай. Да, кстати, а мой доклад ты переделал?

– Да, – сказал я, лихорадочно вспоминая, куда я его положил.

– Тогда неси, показывай, – распорядился начальник.

Я пришел в наш кабинет, порылся в столе, и довольно быстро нашел эту тетрадку, она лежала в верхнем ящике стола. Принес ее Помогалову. На этот раз он полистал доклад более внимательно.

– Ну что, уже получше, сказал он, – но все равно еще плохо, – давай еще дорабатывай.

– А в каких местах нужно доработать? – спросил я.

– Сам разбирайся, – ответил Помогалов.

Я опять спрятал тетрадку в стол и занялся тремя вариантами доработки ПУС. Поскольку в ПУС перед табло стояло три рабочих стола, и между ними два справочных информатора, чтобы удобно было ими пользоваться со всех трех рабочих мест, то что-либо там менять было просто не целесообразно. Можно было только телефонные аппараты на столах поменять. Идея с телефонными аппаратами мне понравилась. Я нарисовал внешний вид комнаты ПУС с телефонными аппаратами на столах, через дралоскоп сделал еще два экземпляра этой картинки, и раскрасил телефонные аппараты в разные цвета.

– Ты что, издеваешься? – спросил Помогалов, когда увидел эти мои рисунки.

– Нет, – ответил я, – но кроме телефонных аппаратов ничего менять нельзя, только хуже сделаем.

Как-то Помогалов зашел к нам в кабинет, когда я занимался разработкой своей методики, и поинтересовался, чем это я занимаюсь. Я объяснил, что разрабатываю новую методику, которую нужно будет представить в Главный штаб.

– А со мной почему этот вопрос никто не согласовал? – обиделся начальник. – Я запрещаю Вам заниматься этим в рабочее время. Если хотите, то занимайтесь этим дома.

– Дома нельзя, – пытался возражать я, – материал секретный.

– Я все сказал, еще раз увижу, что этим занимаетесь, накажу. – закончил разговор Помогалов.

От наказания на этот раз и мне уйти не удалось, хотя я и прекратил заниматься разработкой методики. За неделю до установленного срока представления методики в Главный штаб, мне позвонили от начальника войск связи РВСН и спросили, как дела с методикой. Я ответил, что никак, полковник Помогалов запретил мне ею заниматься. Колесо раскрутилось, взбешенный Помогалов прибежал ко мне и приказал срочно закончить разработку методики и все в срок отправить, но времени уже оставалось слишком мало, и я на неделю задержался с отправкой методики в Главный штаб, за что и получил от Помогалова строгий выговор. Вот так мое доброе дело вышло мне боком. Хотя, какая разница за что получать выговор, начальник нашел бы, за что наказать. Это был его стиль работы.

После очередной командировки Помогалов вызвал меня к себе и спросил, где его доклад. Я сказал, что доклад готов, сейчас принесу. До сборов, на которых он должен был делать доклад, оставалось несколько дней, поэтому на этот раз начальник прочитал «свой» доклад более внимательно.

– Совершенно другое дело. – сказал Помогалов, – Можешь же, когда захочешь.

С третьего раза доклад начальнику понравился, хотя это был все тот же доклад, в нем я ни одной буквы не исправил. Вот такой стиль руководства у начальников, у которых очень большие амбиции, и очень мало знаний.

PS.

Прошло лет сорок после этих событий. Я уже давно уволился из армии и работал старшим научным сотрудником в Институте инженерной физики г. Серпухова. По служебным делам мне довелось побывать в одной из дивизий РВСН, где знакомился с документами начальника связи дивизии. Каково же было мое удивление, когда среди прочих документов я обнаружил ежедневные формализованные доклады о возникших и устраненных за сутки неисправностях. Оказывается, та система контроля за устранением неисправностей, которую я в свое время внедрил в Оренбургской армии, и за представление материалов по которой в главный штаб получил строгий выговор от Помогалова, теперь была внедрена во всех РВСН. Было приятно, что мой труд не пропал напрасно, система работала.

Метод квазиминоров

В военную академию я поступал дважды, первый раз принудительно, а второй раз уже по собственному желанию.

На второй год после моего назначения в управление Оренбургской армии, в отдел кадров пришла разнарядка на отправку одного офицера для поступления в Академию связи им. С.М. Буденного. Для поступления в академию из всех офицеров отдела связи по возрасту подходил только я, мне и предложили ехать поступать. Несмотря на то, что я упорно отказывался, я был старшим лейтенантом на майорской должности и на ближайшее будущее служебный рост у меня был обеспечен, пришлось ехать, так как разнарядку нужно было выполнять. Ехать нужно было через месяц, с собой иметь повседневную, парадную и полевую форму одежды. Это все, что мне смогли сообщить в отделе кадров. Какие нужно будет сдавать экзамены, они понятия не имели, не говоря уже о программах по этим предметам.

– Съезди, отметься, и приезжай обратно. Большего от тебя не требуется. – сказали мне в отделе кадров.

Было понятно, что из экзаменов обязательно будет высшая математика письменно и устно, сочинение, возможно будет экзамен по физике. Чтобы совсем не опозориться, нужно было хотя бы немного подготовиться по этим предметам. Поэтому в две командировки, в которые я еще съездил в течение этого месяца, я брал справочник М.Я. Выгодского по высшей математике и по вечерам, просматривая его, пытался вспомнить хотя бы как брать интегралы и производные.

При укладке чемодана оказалось, что в него кроме нательного белья на месяц и книг, помещается только полевая форма, парадная не помещается. Зачем она там нужна, я вообще не представлял, поэтому решил ее не брать. Как потом оказалось, по традиции, которая сложилась в этой прославленной академии, на мандатную комиссию после сдачи всех экзаменов абитуриенты должны приходить в парадной форме. Кстати, о прославленной академии и о ее традициях нам там напоминали на каждом шагу.

Поселили абитуриентов в полевом лагере в казарме, переодев всех в полевую форму. Соответственно, передвижение по территории только строем, вечерняя поверка, утренняя физзарядка и утренний осмотр, наряд по роте в составе дежурного и трех дневальных, естественно с мытьем полов и уборкой туалета, уборка территории два раза в неделю. Короче, отношение к офицерам было как к солдатам-первогодкам. Офицеров-общевойсковиков это ничуть не смущало, но мне, офицеру управления ракетной армии, это жутко не понравилось, к такому отношению к себе я не привык. Терпеть такое отношение к себе в течение предстоящих двух лет учебы мне как-то не хотелось.

Прояснился вопрос с экзаменами, нужно было сдавать:

– высшую математика письменно и устно;

– специальность, средства связи общевойсковых подразделений, о которых я понятия не имел;

– военную географию. О такой науке я даже не слышал никогда.

Но это все были мелочи, на тройки все можно было бы сдать. Меня больше всего интересовал другой вопрос: присвоение очередного воинского звания капитан, срок на которое у меня выходил через два месяца. Дело в том, что всем лейтенантам, в том числе и мне, которые в свое время служили в ОЭРГ 52-й ракетной дивизии, звание старшего лейтенанта присвоили с задержкой на три месяца, по вине женщины-делопроизводителя, которая обиделась на отдел кадров, когда ей указали на недостатки в оформлении наших представлений, и она не стала их исправлять, оставив их у себя в столе и никуда не отправив. Это обнаружилось только тогда, когда мы увидели других лейтенантов в новом звании и не спросили командира, почему нам не присваивают очередное звание. В итоге задержка в присвоении званий получилась на три месяца. Если бы не эта «производительница», я бы уже ходил капитаном, и никаких проблем бы не было. Вопрос с квартирами я уже выяснил у начальника курса. Квартиры будут предоставлять только тем слушателям, чьи жёны согласятся работать уборщицами в академии. Поэтому на встрече с замполитом, на которой он нам рассказывал о традициях этой прославленной академии, я и задал только один интересующий меня вопрос.

– Скажите пожалуйста, – спросил я, – я уже три года стою на майорской должности. Через два месяца выходит срок на присвоение звания капитана. Как будет выглядеть присвоение мне звания капитана в случае моего успешного поступления в академию?

– В нашей прославленной академии существуют устоявшиеся традиции. Если вы первую сессию сдаете без троек, то мы отправляем представление на присвоение вам звания капитана, если будет хотя бы одна тройка, то представление не отправляется. – был ответ.

Перспектива вырисовывалась не радостная – при самом благоприятном раскладе присвоение звания капитана мне задержат еще на семь или восемь месяцев. Выясняю какие экзамены нужно будет сдавать на первой сессии. Среди прочего есть английский язык, на котором с большой вероятностью можно получить тройку, и тогда задержка в присвоении звания будет больше года. А вот если я не поступлю, то звание будет присвоено вовремя. Вот такой парадокс вырисовывался, как говорится, картина маслом.

Вопрос с поступлением был решен автоматически. Как говорится: «на счет бани договорился, бани не будет». Поступать в этом году не было никакого смысла. Чтобы уехать из прославленной академии без скандала, я на первом же экзамене сказал, что ничего не знаю, и попросил поставить мне двойку. Меня продержали еще десять дней, пытаясь уговорить поступать, но потом отпустили, и я уехал в Оренбург.

Через год увольнялся мой непосредственный начальник подполковник Березин Алексей Владимирович, и я планировался на его место, перспектива была отличная. Но через год все изменилось. Ликвидировались две южные бригады нашей армии, и встал вопрос куда девать начальника связи одной из этих бригад майораСтепаненкова. Он и стал моим новым начальником, решили, что я еще успею на подполковничью должность.

В отделе связи армии я прослужил семь лет, два года назад получил майора. Был на хорошем счету, разработал новую «Методику оценки качества технической эксплуатации средств боевого управления и связи» и программу для обработки поступающих по ней данных на ЭВМ, которая была введена в действие распоряжением начальника штаба Оренбургской армии, и, в результате введения которой, время устранения неисправностей сократилось в несколько раз. Методикой заинтересовался и Главный штаб, попросили выслать материалы и им, чтобы внедрить во всех Ракетных войсках, и часть этой методики ими действительно была внедрена. Служба шла нормально, но пора уже было подумать и о перспективе, через два года выходил срок на подполковника. Степаненков Валерий Петрович увольнялся только через пять лет, а ехать на должность начальника связи дивизии мне не хотелось. Решил поступать на командный факультет в Военную академию им. Ф.Э Дзержинского. Имея программы сдачи экзаменов, готовился к ним на этот раз капитально. Кроме высшей математики пришлось поднимать еще и элементарную, которую, как оказалось, я основательно подзабыл. Занимался даже находясь на отдыхе в санатории «Жемчужина», расположенном в непосредственной близости возле знаменитого «Ласточкиного гнезда», отвлекаясь от занятий только на утреннюю рыбалку и на экскурсии.

При сдаче экзаменов, в отличие от прославленной академии, нас поселили не в казарме, а в гостинице, расположенной недалеко от «Колхозной площади», на которой продавали вкуснейшие чебуреки. Таких вкусных чебуреков больше ни в одной из торговых точек Москвы не было. Отношение к поступающим здесь было абсолютно нормальное, человеческое достоинство никто не унижал. Конкурс на поступление был небольшой, всего два человека на место. Два вступительных экзамена я сдал на отлично, и два на четверки, это был самый высокий результат среди поступающих по специальности связи. По этой специальности набрали всего двенадцать человек. Ребята были очень дружные, несмотря на конкурс, даже на вступительных экзаменах шпоры другим заносили. У меня проблемы возникли с медкомиссией. На кардиограмме обнаружили отсутствие проводимости какого-то «пучка Гиса». Мне объясняли, что с такой болезнью сердца я не смогу заниматься в академии, поскольку на занятиях по физкультуре здесь очень большие нагрузки, из-за этого академию даже называют конно-спортивной. Я об этом уже слышал и убеждал комиссию, что у меня нет никаких проблем со спортом. Кардиолог собиралась отвезти меня на консультацию в госпиталь, но машину для этой цели ей не дали, а везти меня электричкой она не захотела, в итоге записала, что это вариант нормы. Проблема вроде бы разрешилась, но тут другой врач обнаружил, что у меня, оказывается, хронический гастрит, а с ним тоже нельзя поступать. Я возразил, что комиссия в Оренбурге меня с этим диагнозом не забраковала, на что мне сказали: «С момента работы той комиссии прошло уже два месяца, за это время был переиздан приказ о несовместимых болезнях, и с этой болезнью теперь поступать уже нельзя». С большим трудом мне удалось убедить комиссию, что гастрит был давно, а сейчас я абсолютно здоров. Вот с такими приключениями я поступил в академию.

Мне сразу предоставили для проживания комнату с подселением, размером в 18 м² в районе Серебряного бора, моим соседом был капитан Саша Петронавичус, который занимал комнату поменьше. Учеба шла хорошо, вот только самоподготовка до шести часов вечера здесь была обязательной, независимо от того, как ты сдал предыдущую сессию, в отличие от Харьковского военного училища, которое я закончил, где самоподготовка для слушателей, сдавших предыдущую сессию без троек, была не обязательной. Несмотря на это мы и после самоподготовки успевали иногда зайти в пив бар и выпить по паре кружек пива. Все дни рождения мы отмечали в ресторанах или кафе, поэтому за два года мы знали уже множество хороших кафе и ресторанов.

В начале второго курса нам дали курсовые работы по эффективности управления, каждому индивидуальную. Мне нужно было рассчитать вероятность доведения приказа методом квазиминоров, с подтверждением расчетов на ЭВМ. С расчетом я справился быстро, но результат расчета меня очень удивил: вероятность доведения получилась больше единицы, чего быть не могло. Нужно было перепроверить расчет каким-то другим способом. В это время умер наш дорогой Леонид Ильич, и нас на целый день поставили в оцепление возле магазина «Детский мир». Стоять было скучно, а мне не давала покоя нерешенная задача. Я купил школьную тетрадку и стоя на улице принялся ее решать другим способом. Результат получился таким-же. Напрашивался вывод, что где-то в формулах есть ошибка. Ошибку я искал две недели, но все-таки нашел. В одной из формул вместо обычной вероятности должна была стоять условная вероятность. С учетом исправленной формулы расчет значительно усложнялся. Появлялись множители с изменяющимся количеством сомножителей. Решить задачу вручную уже было невозможно. Я написал программу для решения этой задачи на ЭВМ и отдал для решения на СПЭМ-80, на машину, выполнявшую миллион операций в секунду. Машина трудилась без устали трое суток, после чего задачу сняли с обработки, я не единственный кому нужно решать задачи.

На защиту курсовой работы я вышел с нерешенной задачей. Рассказал, что по формулам из учебника вероятность доведения получилась больше единицы, чего быть не может, что нашел и исправил ошибку в одной из формул, но задачу на ЭВМ решить не удалось, так как время ее решения превышает трое суток и задачу сняли с обработки, поскольку она учебная. Полковника Румянцева полученный мною результат очень удивил, они уже пятнадцать лет давали слушателям эту задачу и ни у кого никаких проблем не было. Он перепроверил полученные мной результаты и убедился, что я прав. Оказалось, что метод квазиминоров разработали английские ученые, наши преподаватели позаимствовали его из переведенного на русский язык издания. Вот при этом переводе условная вероятность и превратилась просто в вероятность, такая незначительная техническая помарка. В английском издании ошибки не было. Несмотря на нерешенную задачу, отличную оценку за курсовую работу я получил.

Перед выпуском ко мне подошел полковник Румянцев, который был заместителем начальника кафедры, сказал, что у меня очень светлая голова и мне обязательно нужно идти в науку, и предложил после выпуска поступать к ним в адъюнктуру. Я ему честно объяснил, что у меня не очень хорошо с английским, с трудом получил четверку на экзамене, лучше им взять в адъюнктуру нашего отличника, Володю Баранова.

– Да знаю я какой он отличник, – сказал он, – за него все экзамены его дядя сдает, ходит ко всем преподавателям и выпрашивает для племянника отличную оценку.

Для меня это было новостью, хотя о том, что на командном факультете работает Володин дядя, я знал. Володя у нас славился своей феноменальной способностью списывать на экзаменах материал прямо из учебников, а не со шпор, как делали другие, и никто из преподавателей не замечал, что он списывает. Мы удивлялись этой его способности. Теперь стало понятно, почему преподаватели «не замечали», что он списывает.

Я согласился поступать и немедленно начал подтягивать свой английский, чтобы не опозориться на вступительном экзамене в адъюнктуру. Жена Коли Багмет, моего однокашника по Харьковскому училищу, Тамара, работавшая преподавателем английского языка в нашей академии, обещала мне в этом помочь. Я прошел собеседование сначала на командном факультете, потом на ученом совете академии, был включен с вписок слушателей, поступающих после окончания академии в адъюнктуру. Список отправили на утверждение Главнокомандующему Ракетными войсками. Через две недели утвержденный список вернулся, моя фамилия там была вычеркнута, и вместо нее вписана другая.

Полковник Румянцев извинился передо мной за произошедшее и в качестве моральной компенсации предложил мне выбрать любое место, куда я хочу поехать после окончания академии. Подсказал, что есть два хороших места: подполковничья должность преподавателя на кафедре связи в Серпуховском училище, и майорская должность в 4-м ЦНИИ в Болшево. А я буквально два дня назад в академии случайно встретился с Юрой Графовым, своим соседом по Бершети, где мы вместе служили. Сейчас он был начальником курса в Серпуховском училище и приехал в академию на курсы. Посоветовался с Юрой по поводу перевода к ним, он всячески расхваливал мне Серпухов и рекомендовал приезжать к ним.

Мне выдали на руки мое личное дело, и я поехал с ним в Серпухов, договариваться по поводу назначения к ним преподавателем. Начальник кафедры связи полковник Злобин Владимир Иванович посмотрел мое личное дело, средний балл за академию – 4.85, и согласился взять меня на кафедру, начальник отдела кадров, которому меня представил Юра, тоже ничего против не имел. Вопрос с местными властями был решен. О результатах своей поездки я доложил полковнику Румянцеву. В итоге приказом Министра обороны СССР для дальнейшего прохождения службы я был назначен на должность преподавателя в Серпуховское высшее военное командно-инженерное училище.

Вот так, благодаря методу квазиминоров, я, после многочисленных переездов, попал в славный город Серпухов, о котором раньше никогда даже не слышал, и задержался здесь, наверно до конца своих дней.

Войсковая стажировка

Перед окончанием академии, нас, выпускников командного факультета сразу после Нового года направили на месячную войсковую стажировку. Меня, вместе с еще полутора десятками слушателей, направили на стажировку в управление Владимирской армии. Лет восемь назад я здесь уже был, прилетал тогда с нашими летчиками из Оренбурга за оборудованием для пункта управления связью. С того времени многое уже забылось, но где находятся штаб армии, столовая и гостиница, я еще помнил. Разместились в гостинице, представились начальнику штаба армии и разошлись по тем службам, где будем стажироваться. Мы с Колей Добрыниным пошли в отдел начальника войск связи, как ни странно, где находится отдел, я тоже еще помнил. Познакомились с начальником войск связи и офицерами отдела. Прежде всего, нас предупредили, чтобы отзыв за свою стажировку писали себе сами. Ну это и понятно было, кому нужны лишние заботы. Узнав, что я из такого же отдела Оренбургской армии, сказали, что ничему новому, отличному от того, что я уже знаю, они меня научить не смогут.

– Да я сильно и не рассчитывал, – признался я. – Если есть какая-то срочная работа, то давайте помогу.

Срочной работы у них не было, и делать нам было нечего. Предложили нам с утра показываться в отделе, а после обеда вообще не приходить, чтобы не отвлекать их от работы. Я поинтересовался, как у них налажен контроль за устранением неисправностей. Оказалось, что никак. Тогда я рассказал им о той системе контроля, которую я внедрил в Оренбургской армии, но моя система их не впечатлила, слишком много мороки. Они не понимали, зачем искать себе дополнительную работу. А Коле Добрынину здесь все было интересно. Он до академии служил в дивизии, и в управлении армии раньше никогда не был. В дальнейшем Коля изучал какие-то документы, а я проводил время в полном безделье. Это я про то время, которое находился в отделе связи. В гостинице же у меня было полно работы. Мне предложили поступать в адъюнктуру, и я усиленно готовился к вступительному экзамену по английскому языку. Методику подготовки мне подсказала девушка Таня, которая приезжала к нам в гости в Москву. Таня была сестрой жены Толи Жука, закончила иняз и хорошо в этом вопросе разбиралась. Она же мне и отличные учебники выслала, написанные простым и доходчивым языком. Поскольку у меня был очень маленький словарный запас, мне нужно было учить слова. По совету Тани я нарезал из перфокарт карточки в виде полосок, на одной стороне написал английские слова, а на обороте перевод. Очень удобно учить. Перебираешь эти карточки, читаешь английское слово, и вспоминаешь перевод, если вспомнить не можешь, то переворачиваешь карточку и смотришь. Так постепенно слова и запоминаются. А еще по пути в штаб и обратно я в голове английские слова прокручивал.

Как-то шел утром в штаб, по привычке повторяя английские слова, когда услышал сзади чей-то окрик: «Товарищ майор. Остановитесь!». Мне даже в голову не пришло, что это мне адресовано, продолжал идти дальше.

– Я к Вам обращаюсь, товарищ майор! – раздался голос уже ближе.

Я оглянулся и увидел, что меня мелкой рысцой догоняет какой-то прапорщик.

– Вы меня? – удивился я.

– Да, Вас. – ответил переводя дух прапорщик. – Вы почему не сделали замечание капитану?

– Какому капитану? – не понял я.

– Который проходил мимо Вас и не отдал Вам честь. – пояснил прапорщик.

Честно говоря, я никакого капитана не заметил, так как перебирал в голове английские слова и на окружающих не обращал внимания. А если бы даже и видел, то замечания ему за не отдание чести я точно бы не сделал. Я сам не любил отдавать честь, и никогда этого не требовал от младших по званию. Помнится, еще лейтенантом, в Бершети я прошел мимо какого-то майора, не отдав ему честь.

– Лейтенант, в конец обнаглел? – обратился он ко мне. Уже командиру полка честь не отдаем?

Это оказался командир четвертого полка майор Уваров. Пришлось извиняться, и уверять, что я задумался и его не заметил.

Теперь же от меня что-то хотел какой-то прапорщик, и я толком не мог понять, что ему от меня нужно.

– А Вы кто? – спросил я прапорщика.

– Я помощник коменданта гарнизона, – ответил прапорщик.

– Как Ваша Фамилия? – спросил он меня.

Такой наглости от прапорщика по отношению к старшему офицеру, я не ожидал, это выходило за все допустимые рамки.

– Товарищ прапорщик, а Вы что, устав вообще никогда не читали? – спросил я его.

– Я знаю устав, – ответил прапорщик.

– Тогда обращайтесь к старшему по званию так, как положено по уставу, – сказал я ему.

Теперь уже прапорщик действовал строго по уставу, подошел ко мне строевым шагом, приложил руку к головному убору, представился, и только после этого спросил: «Товарищ майор, разрешите обратиться?» Совсем другое дело, любо дорого посмотреть, и вежливо, и по уставу. Но поздно, он меня уже разозлил.

– Не разрешаю, – сказал я. – Вы у меня и так уже массу времени отняли, не хватало еще на службу из-за Вас опоздать. Идите, и больше не наглейте.

На этом мы с ним и расстались, я пошел дальше в штаб, а он вернулся обратно.

Не считая этого небольшого инцидента, жизнь на стажировке протекала довольно скучно. Чтобы как-то ее разнообразить, выпросили у помощника начальника штаба автобус, для поездки в ближайшее воскресенье по Золотому Кольцу. Полковник не только дал нам автобус, но и выделил сопровождающего, офицера оперативного отдела, который хорошо знал этот маршрут, и в некотором плане в этой поездке был у нас гидом. Мы конечно не по всему Золотому Кольцу собирались проехать, а только в Суздаль съездить. В субботу мы познакомились с достопримечательностями самого Владимира, посмотрели Свято-Успенский собор и Золотые ворота.

В Воскресенье поехали в Суздаль. К моему удивлению, Суздаль оказался маленьким городишком, хотя и с большим количеством храмов и церквей. Дома в основном одноэтажные, много деревянных. Посетили Суздальский Кремль и какой-то монастырь. Помню, что ехали вдоль высокой серой, расположенной слева стены монастыря, и подъехали к въездным воротам, возле которых и оставили автобус. Дальше наняли экскурсовода, молодого парня, который и показывал нам этот монастырь и расположенный в нем огромный собор, в котором даже фрески Андрея Рублева сохранились. Как рассказывал экскурсовод, из-за чрезмерной заботы об этом храме он начал разрушаться. Чтобы в храме было теплее, современные умельцы провели туда водяное отопление. Во-первых, испортили внешний вид стен храма, а во-вторых, батареи не могут равномерно прогреть толстые стены храма на всю толщину, из-за перепадов температуры в стенах начали появляться трещины, и храм начал разрушаться. Осознав ошибку отопление убрали, но поздно, часть воздуховодов, выполненных древними мастерами в стенах монастыря, через которые обеспечивалась естественная вентиляция храма и поддержание его в сухом состоянии, оказались также поврежденными из-за разрушения стен. Где проходят эти воздуховоды и как их восстановить, никто не знает. Вот так, хотели, как лучше, а получилось, как всегда.

После посещения монастыря заехали на главную площадь города. Здесь, видя группу военных, местные торговцы наперебой зазывали нас к себе, расхваливая свою медовуху, и предлагая попробовать именно ее. Медовуху продавали буквально на каждом шагу, стояла она на полках и во всех магазинах. Медовухи здесь мы конечно напробовались, но покупать ее наш сопровождающий нам не рекомендовал, он знал место, где такую же медовуху продавали почти в два раза дешевле. Там мы и купили медовухи домой, я тоже купил себе две бутылки.

Прокантовались мы на этой стажировке еще неделю, итого две недели шатания из угла в угол. Всем это окончательно надоело, и мы пришли к общему мнению, что пора ехать домой, тем более, что местное командование ничего не имело против нашего досрочного отъезда. Было принято решение, отметить здесь Старый Новый год, для чего пригласить в нам в гостиницу офицеров управления армии, с которыми мы работали, а на следующий день уехать домой в Москву. Для прощального ужина мы закупили много спиртного, чтобы не ударить в грязь лицом перед местными офицерами, продукты для холодных закусок, и даже заказали горячее в местном кафе. Все делалось по высшему разряду. В самом большом из номеров поставили три стола, стулья принесли со всех свободных номеров, поставили на столы все, что приготовили, и к девятнадцати часам были готовы к приему гостей. Гости не заставили себя ждать. Первый тост сказал кто-то из наших, поблагодарил за хороший прием, и за те полезные знания, которые мы здесь приобрели. Вторым взял слово полковник, помощник начальника штаба. Он только начал говорить, как раздался вежливый стук в дверь.

– Входите, не заперто, – сказал кто-то из наших.

Дверь открылась, и вошел генерал, начальник нашего командного факультета. Все застыли с открытыми ртами. Что называется, явление Христа народу. Кого-кого, а нашего начальника увидеть здесь мы никак не ожидали.

– Во, как я вовремя, – сказал генерал, – прямо к накрытому столу попал. Что это у вас?

– Товарищ генерал, провожаем ваших слушателей, – за всех ответил говоривший тост полковник.

– Как провожаете? – не понял генерал, – У них еще две недели стажировки.

– Отмечаем Старый Новый год, товарищ генерал, – вмешался кто-то из наших, чтобы исправить жуткий промах полковника, – а завтра отправляем двоих домой за деньгами, у многих деньги кончились.

– Ну это ладно, – сказал генерал, – а то я уж было подумал, что вы все уже уезжаете. А я к вам с проверкой, посмотреть, как вы тут стажируетесь.

– Товарищ генерал, раздевайтесь, присаживайтесь с нами к столу, – продолжал наш находчивый товарищ.

Генерал сел к столу и праздник продолжился. Один тост сменялся другим. Местные товарищи всячески расхваливали нас перед генералом, но было похоже, что он во все это слабо верил, по крайней мере никаких эмоций не выражал. Мы срочно собрали билеты на завтрашний поезд и отправили одного из наших на вокзал, чтобы он сдал эти билеты, так как поездка домой теперь отменялась. Ближе к полуночи местные засобирались домой и начали прощаться. Уговоры остаться до наступления Старого Нового года не подействовали, сказали, что пора и честь знать, да и жены дома ждут. Слушатели еще немного посидели, выпили за наступивший Старый Новый год, и большая их часть, в том числе и я, ушли спать. За столом с генералом осталось человек пять или шесть самых стойких. Потом они и рассказывали о дальнейших событиях. Они просидели еще часа два, после чего число участников сократилось до трех. Все спиртное закончилось, молодые слушатели уже еле стояли на ногах, а старый генерал был как огурчик, по нему вообще не было видно, что он что-то пил. Поскольку генерал уходить еще не собирался, кто-то сбегал в свой номер и принес две купленные домой бутылки медовухи.

– Товарищ генерал, – сказали они ему, – извините, но более крепкого уже ничего нет. Медовуху будете?

– Давайте, попробуем. – согласился генерал.

Медовуха генералу понравилась, и он с удовольствием выпил обе бутылки, после чего сказал: «Я так понимаю, что у вас уже больше ничего нет».

– Да, – подтвердили слушатели, – больше ничего нет.

– Ну тогда я тоже пойду, немного отдохну с дороги, – сказал генерал и удалился.

Вот это закалка была у старых генералов. Я искренне восхищаюсь такими людьми, ведь у меня самого язык начинал заплетаться уже после третьей рюмки. В этой связи вспоминается история, которую я слышал, якобы произошедшая с маршалом Якубовским, командующим Западной группой войск в Германии. Рассказывают, что после проверки одной из дивизий ему вручили итоговый доклад по итогам проверки, который он должен был прочитать.

– А что Вас больше всего беспокоит в дивизии? – обратился он к командиру дивизии. – Надо бы мне и своими словами что-то сказать, а не только доклад прочитать.

– Молодые лейтенанты пьют много, товарищ маршал, – ответил командир дивизии.

– Спасибо, все понял, – остался доволен таким ответом маршал.

После прочтения доклада он от себя добавил: «Товарищи офицеры. Мне стало известно, что молодые лейтенанты пьют не в меру. Это не хорошо. Я этого не понимаю. Ну выпил бутылку, ну вторую, и остановись, хватит. Зачем же ужираться и терять человеческий облик?» Вот это были генералы!

На следующий день, когда мы прибыли на службу в управление армии, наш генерал был уже там и живо интересовался у командования как мы проходим стажировку. Результатами проверки он остался доволен, и вечером уехал в Москву, а на следующий день уехали домой и мы.

Ставрополь

В Ставрополь я попал на втором году службы в должности преподавателя в Серпуховского училища. Меня и еще одного преподавателя нашей 42-й кафедры, Смирнова Владлена Петровича, назначили в комиссию по защите дипломов в Ставропольское училище, меня председателем подкомиссии на факультет радиосвязи, а Владлена Петровича председателем подкомиссии на одну из кафедр факультета проводной связи. В день приезда мы представились генералу, председателю ГЭК, и пошли знакомиться со Ставрополем. В этом городе нас, прежде всего, поразило обилие роз. Такого количества цветущих роз я не видел ни в одном городе, в которых мне удалось побывать до этого, не видел и после. Клумбы с розами встречались буквально на каждом шагу, и с какими розами, они были всевозможных цветов и оттенков. Гораздо позже я побывал в Никитском ботаническом саду, в котором имеется превосходная коллекция роз, но в Ставрополе их было гораздо больше.

До обеда познакомились с другими членами комиссии, среди которых оказался и мой знакомый по Оренбургу, Саша Садковский, с которым мы вместе служили в отделе начальника войск связи. После обеда начали знакомиться с училищем. Начальником одной из кафедр оказался мой старый знакомый, сосед по коммунальной квартире в Харькове, Володя Попенко. Я очень обрадовался встрече, Володя тоже был рад, и сразу же пригласил меня вечером к себе в гости. Вечером купил розы и поехал к ним в гости. Оксана, его жена, была все такой же украинской красавицей, какой я ее знал в Харькове, дочери подросли, старшая уже заканчивала школу. После окончания адъюнктуры в Харькове, Володю сразу направили с Ставрополь, откуда он и поступал, и они все время прожили здесь. Сейчас у них была прекрасная трехкомнатная квартира. Я рассказал им о себе и о своей семье. В отличие от них мы уже много где побывали, и Пермь, и Оренбург, и Москва, и вот теперь Серпухов, в общем мне было что рассказать. Проговорили до полуночи, а потом меня на такси отправили в гостиницу. Владлен Петрович еще не ложился, ждал моего возвращения. У него здесь знакомых не было, поэтому остаток дня он провел в гостинице за чтением книги.

На следующий день началась работа. В мои обязанности входил контроль работы комиссий факультета, поэтому я посещал защиту дипломов на разных кафедрах, что давало мне некоторую свободу действий, мне не нужно было безвылазно сидеть на этих защитах. Ко мне подошел Саша Садковский, который представлялся здесь всем как помощник начальника войск связи по кадрам, хотя такой должности в штатном расписании никогда не было.

– Володя, дай мне какую ни будь формулу, чтобы по ней можно было задавать вопрос на любой защите, а то сижу как дурак, ни одного умного вопроса не могу задать, – попросил он.

– Почему как? – съязвил я.

– Ну не начинай, – скривился Саша.

– Ладно, не буду, – сказал я. – Я просто Державинск вспомнил, как ты Колю Заболотнева подставил.

Тогда мы проводили частную проверку дивизии по вопросам связи, Помогалов на эту проверку не поехал, и старшим группы был назначен Коля Заболотнев. Материалы по результатам проверки мы передали Заболотневу, а тот передал их Садковскому, чтобы тот написал доклад о результатах проверки. А вот как это поручение Саша выполнил, никто не проконтролировал. На совещании связистов дивизии Заболотнев стал читать этот доклад. В докладе шла речь о том, что в БРСС не ввели в эксплуатацию какой-то тренажер. Командир БРСС повернулся, и вопросительно посмотрел на меня. БРСС проверял я, но тех замечаний, которые я давал в доклад, в нем не было, а была какая-то хрень типа тренажера, которого в БРСС никогда не было. Я тихонько спросил у Саши, откуда он все это взял. Саша сказал, что из старого доклада. Я ничего не понял, но переспрашивать не стал. Когда речь дошла до узла связи, то вслух уже возмутился начальник узла связи, так как про узел связи тоже была написана полная хрень. Начался шум и гам, все возмущались написанными ложными сведениями, и Заболотневу пришлось прекратить чтение доклада.

– Откуда ты все это взял? – спросил он позже Садковского.

– Я переписал старый доклад Главкомовской комиссии, которая работала здесь полгода назад, – честно сознался Саша.

– А наши замечания куда дел? – спросил Заболотнев.

– Я не стал их включать, в докладе было полно более интересных замечаний.

Коля не поленился и посмотрел этот исходный доклад. Это оказался доклад по совершенно другой дивизии, который кто-то из комиссии Главкома использовал как образец при написании своего доклада.

– Ну ты совсем дурак, – сказал тогда Заболотнев Садковскому.

Теперь Саша просил универсальную формулу, такую, которая подходит для любого диплома. Это могла быть только формула для расчета надежности разрабатываемых изделий, то есть, вероятность безотказной работы изделий, ее я и написал Саше в его блокноте.

На одной из защит встретились с моим однокашником, Олегом Хакало, который мне и сообщил, что здесь еще служат Коля Микула, Толя Соколенко и Сережа Науменко. Рассказал также, что наш однокашник и золотой медалист Боря Студеникин, окончательно спился, и теперь бомжует, живя и питаясь на местном базаре. О себе сказал, что в автокатастрофе потерял жену, и теперь живет один. После этой защиты я отправился на поиски Коли Микулы. Коля сидел в преподавательской и что-то писал. Встрече Коля тоже очень обрадовался, поэтому этот вечер мы провели у него на квартире. Опять застолье и воспоминания. Коле каким-то чудом удалось перевестись из Кар Яра в Ставрополь, здесь он был на хорошем счету, но желания защищаться у него не было. Об Алике Уздемире, с которым они вместе служили на вычислительном центре в Кап Яре, он ничего не знал. Но зато все знал про Толю Соколенко, которому сюда помог перевестись его старший брат, который служил здесь же начальником НИЛ, в котором теперь служил и Толя. Коля рассказал мне и об Олеге Хакало. Оказывается, во время той автокатастрофы, в которой погибла жена Олега, за рулем был он сам, и вроде бы в нетрезвом состоянии. По крайней мере Коля утверждал, что он сам виноват в ее гибели.

Теперь я знал, где искать Толю Соколенко, и собирался на следующий день его найти, но это мне не удалось, было очень много работы. Приболел один из председателей комиссии на кафедре, и мне пришлось весь день просидеть на защите вместо него. Курсанты защищались нормально, в основном на четверки и пятерки, но были и откровенно слабые, один из таких мне и достался. Кое как он прочитал доклад, не отрывая голову от тетрадки. Наступило время вопросов. Первым начал задавать вопросы руководитель дипломного проекта, чего раньше никогда не случалось.

– Скажите, а сколько у Вас плакатов? – спросил он.

– Десять, – ответил курсант.

– А Вы можете перечислить их названия? – опять спросил руководитель.

– Могу, – сказал курсант и прочитал названия своих плакатов.

– Запишите, – обратился руководитель дипломного проекта к секретарю комиссии, – на два вопроса курсант ответил правильно.

Секретарь в недоумении посмотрел на меня.

– Запишите, – согласился я.

Дальше вопросы начали задавать члены комиссии, ни на один из вопросов курсант ответить не мог. Я решил ему помочь и задал совсем легкий вопрос.

– У Вас на плакате изображена схема радиоприемника. Какие каскады там изображены? – спросил я.

Этот вопрос для курсанта также оказался сложным.

– Вторым каскадом у Вас изображен усилитель. Какую функцию он выполняет? – еще больше упростил я вопрос.

– Он усиливает, – догадался курсант.

– А вот последним каскадом у Вас также изображен усилитель. Чем он отличается от первого? – снова спросил я.

Этот вопрос снова поставил курсанта в тупик.

– Ну прочитайте, что на нем написано, – посоветовал я.

– Усилитель низкочастотного сигнала, – прочитал курсант.

– Значит зачем он нужен? – пытался я выдавить из него ответ.

– Для усиления низкочастотного сигнала, – опять догадался курсант.

– Вот видите, все знает, – оживился руководитель дипломного проекта.

На этом с вопросами и закончили.

– А можно я приду на обсуждение оценок, – спросил меня руководитель дипломного проекта.

– Зачем? – не понял я.

– Это очень хороший курсант, он должен получить не меньше четверки, – был ответ.

– Если Вы понадобитесь, то Вас позовут, – сказал я. – Дай бог ему хотя бы тройку получить. В Харьковском училище за такие знания даже добрейший человек, полковник Запорожченко, никогда четверку не ставил.

При обсуждении оценок все члены комиссии единогласно проголосовали за тройку, пусть идет служит, может потом ума-разума наберется.

На следующий день я поприсутствовал на двух защитах и пошел искать Толю Соколенко. Дверь в лабораторию НИЛ, где должен был находиться Толя, мне открыл Генка Климин, с которым мы вместе служили в отделе начальника войск связи Оренбургской армии.

– Гена, ты? – Не поверил я своим глазам.

– Володя? А ты здесь откуда? – не меньше меня удивился Генка.

Вот такая неожиданная радостная встреча. С Генкой мы не виделись после моего отъезда с Оренбурга в академию, это уже больше трех лет. Оказывается, Генке также удалось перевестись в Ставрополь, и теперь он пишет диссертацию. Показал мне какую-то лазерную установку, на которой он изучает воздействие сигнала на человеческое ухо. Лазерный луч проходил через несколько линз и упирался в макет человеческого уха, и на этой установке Генка что-то исследовал. Что конкретно, я не понял. По поводу Толи Соколенко сказал, что он здесь редко появляется, хвалил его как изобретателя. Последним Толиным изобретением была армейская фуражка с вентиляцией. Толя распорол околыш своей фуражки, в картонке околыша прорезал множество больших круглых отверстий, и все зашил обратно. Получилась облегченная фуражка, в которой через проделанные в околыше отверстия к голове поступал воздух, и голова на жаре не потела. Я вспомнил, что Толя еще в Харькове купил себе пальто, но оно ему не понравилось, он его распорол, перекроил, и все сшил обратно с помощью обычной иголки, при этом все швы были ровными и красивыми, не хуже, чем на машинке. Пока с Генкой разговаривали, подошел Толя Соколенко. Моему появлению он совсем не удивился, поздоровался так, как будто мы только вчера с ним расстались, а не пятнадцать лет назад. Неохотно ответил на мой вопрос как у него дела, извинился, что не может уделить мне много внимания, так как очень торопится, и ушел, пообещав поговорить в другой раз. Но другого раза не случилось, застать его на рабочем месте мне больше не удалось. А Генка пригласил меня на вечер к себе в гости.

– Ты даже не представляешь, как Людмила обрадуется, – сказал он.

Вечером я купил розы и опять пошел в гости. Как же хорошо встречаться со старыми друзьями. При таких встречах душа отдыхает, как будто и не было этих трет лет разлуки, опять проболтали до полуночи. Генка рассказал, что Анатолий Дмитриевич, который был у нас в Оренбурге начальником войск связи, уже уволился в запас, и теперь работает начальником местного узла связи. Ми договорились в ближайшие выходные сходить к нему в гости, Анатолий Дмитриевич был прекрасным человеком, и грех было бы его не навестить. Потом я частенько заглядывал к Генке в его лабораторию, в отличие от Толи он всегда был на месте.

Защита дипломных проектов шла своим чередом. Как-то в коридоре учебного корпуса встретил Сережу Науменко. Говорили, что он уже защитился и был заместителем начальника кафедры. Сережа шел с секретным чемоданом в руках и был чем-то расстроен. Сказал, что сдает чемодан, и срочно уезжает в командировку, поговорить времени нет, иначе на поезд опоздает. С ним мы тоже больше не виделись. Позже встретился со своим однокашником по академии Толей Шевцовым. Толя был преподавателем, и у него все было прекрасно. К сожалению, о наших однокашниках по академии он ничего не знал. Вроде бы у нас было очень дружное отделение, но после выпуска почти все связи оборвались, я продолжал общаться только с Федей Шкуриным. Толя пожаловался, что испортил несколько фотографий в нашем выпускном альбоме, но тут я его обрадовал, сказав, что у меня сохранились негативы всех фотографий, и после возвращения домой выслал ему эти негативы.

Договорились с Геной в воскресенье сходить в гости к Анатолию Дмитриевичу. Поскольку он меня в гости не приглашал, то нужно было кроме цветов жене, с которой я тоже был знаком, купить еще хотя бы бутылку водки или коньяка. В субботу, побыв для приличия часик в училище, пошел в магазин за спиртным. Магазин увидел еще издали, так как к нему стояла очередь метров сто длиной. В это время по инициатива Горбачева по всей стране велась борьба с пьянством, и везде в магазины с алкоголем были очереди. Но чтобы такие? Увидеть такую очередь я никак не ожидал, в Серпухове тоже были очереди, но они редко выходили за пределы магазина, и то спиртного всем не хватало. Здесь же, купить что-либо из спиртного, надежды вообще не было. А куда деваться? Мне объяснили расположение только одного магазина, где еще есть магазины я не знал, да к тому же очереди в них наверно тоже не меньше, а пока буду искать, то только время потеряю. Спросил кто крайний, и стал в очередь. Поинтересовался, есть ли смысл стоять, при такой длинной очереди. Сказали, что вчера привезли всего очень много, поэтому, что-нибудь должно достаться. Прошла только половина очереди, когда стало известно, что водка закончилась. Народ начал разбирать вино. Вина видимо было тоже очень много, оно закончилось, когда я был уже в десяти метрах от двери магазина. Теперь начали разбирать шампанское и коньяк. В основном выносили шампанское, коньяк брали редко, и у меня начала теплиться надежда, что мне коньяка хватит. Вот я уже возле стойки магазина, две бутылки коньяка на полке еще стоят.

– Хотя бы не взяли, хотя бы не взяли, – крутится в голове навязчивая мысль.

Вот уже передо мной только один человек. Кажется, мне повезло, хотя бы одна бутылка мне должна достаться. Не тут то было, стоявший передо мной человек забирает обе бутылки коньяка. Если бы коньяк закончился раньше, не так бы обидно было, а так очень горько, ведь он почти у меня в руках был. Теперь выбора уже не было, купил две бутылки шампанского.

В воскресенье мы с Геной пошли в гости. Нас уже ждали, Гена предупредил Анатолия Дмитриевича о визите незваных гостей, поэтому нас встретили с уже накрытым столом. Я вручил жене цветы и передал хозяину две бутылки шампанского, извинился, что не смог купить ничего другого.

– Что за подполковники пошли? – искренне изумился Анатолий Дмитриевич. – даже бутылку водки купить не могут. Куда армия катится? Там ведь бабки каждый день с утра очередь занимают, чтобы потом эту очередь кому ни будь продать.

Для меня это было новостью, про этот бизнес мне никто не рассказал. Оказывается, можно было и не стоять четыре часа в очереди, а сначала купить место в очереди, и потом уже купить все, что нужно. Мы просидели весь день, и воспоминаний, и рассказов было очень много. А водки нам хватило той, которую поставил на стол хозяин.

А в училище я случайно встретился еще с одним своим знакомым, своим бывшим подчиненным в Бершети, Виталием Вышеславовым. Он очень обрадовался встрече и сразу пригласил меня в гости. Я тоже был рад встрече, но от гостей пришлось отказаться, и так почти каждый день пьянки, так и спиться недолго. Виталий перевелся в училище на должность курсового офицера и пока-что был доволен. У меня правда были сомнения в правильности сделанного им выбора, ведь он был толковым офицером, и в войсках мог бы нормально продвигаться по службе, а здесь, на должности курсового офицера, мог так и застрять.

Защита дипломных проектов почти закончилась и нам, членам комиссии, предложили на выходных съездить на экскурсию в Пятигорск. Мы с радостью согласились. Съездить вместе с нами на экскурсию изъявил желание и Владлен Петрович, на факультете у которого никаких мероприятий не планировалось, а ему было скучно проводить выходные в одиночестве в гостинице. Выехали с утра на двух легковых машинах. По пути еще заехали на какое-то озеро на рыбалку, организаторы даже несколько удочек для этого прихватили. На берегу накрыли поляну, с выпивкой и закусками, даже местный бальзам «Стрижамент» присутствовал. Заместитель начальника факультета этот бальзам всячески расхваливал, говорил, что он лучше рижского, и очень лечебный. Я об этом бальзаме раньше ничего не слышал, но поверил на слово и выпил несколько рюмок, разведя его пополам с водкой. Напиток действительно был очень приятным. Закусив ушел ловить карасей. Карасики клевали небольшие, с ладошку, и не очень часто, но тем не менее это была рыбалка, а на рыбалку я могу все поменять, и водку, и закуску, и даже шашлык. Ко мне подсел с удочкой заместитель начальника факультета.

– Владимир Иванович, а нельзя ли тому курсанту, который при Вас защитился на тройку, как-то изменить оценку на четверку? – спросил он меня.

– А почему к этому курсанту такое повышенное внимание? – в свою очередь спросил я.

– Его отец очень уважаемый человек, директор рынка. – был ответ. – Это он и экскурсию организовал, и всеми продуктами и выпивкой нас обеспечил. Как-то неудобно перед ним получается.

– К сожалению, я уже ничего изменить не могу, – сказал я. – Все протоколы уже переданы генералу, председателю ГЭК, теперь только он может что-то изменить, не утвердив оценки, выставленные членами комиссии, но для этого нужны очень веские аргументы. А мы этому курсанту и так оценку натянули, ему нужно было ставить двойку.

И тут у меня возникла идея.

– А Вы скажите этому уважаемому человеку, что спасли его сына от двойки, которая ему неминуемо грозила, и от повторного написания дипломного проекта с повторной его защитой, – предложил я.

– Действительно, – согласился полковник, – здесь даже придумывать ничего не нужно, ведь так оно и есть.

Мы посетили Пятигорск, попили минеральной воды, посетили место дуэли М.Ю. Лермонтова, посмотрели скульптуру орла и памятники Кисе Воробьянинову и Остапу Бендеру, осмотрели вход в знаменитый провал, но спускаться туда не стали, времени не было. Заночевали в какой-то гостинице, в которой была баня с парилкой. Помылись и попарились, хорошо посидели за столом, а утром поехали обратно, с заездом в Минводы. Что мы посещали в Минводах, я, честно говоря не помню, никаких ярких впечатлений о том посещении в памяти не осталось.

Работу в комиссиях закончили, и поехали домой. Саша Садковский попросил меня помочь ему донести вещи до автобуса, кроме чемодана, как у всех, у него были еще два больших ящика.

– И что в ящиках? – поинтересовался я.

– Да это так. Вино и продукты. – сказал Саша. – Курсанты отблагодарили.

– За что? – не понял я.

– Я пообещал их на армейский узел связи устроить после выпуска.

– Так это ты мзду собрал, а не благодарность? Только не борзыми щенками, а продуктами. И сразу два ящика.

– Второй ящик для Помогалова, – оправдывался Саша.

Какая трогательная забота подчиненного о начальнике. Даже странно, что он до сих пор майор, ведь желание угодить начальству всегда было его неотъемлемой чертой.

Нам с Владленом Петровичем в благодарность за работу дали по бутылке бальзама «Стрижамент», и мы были очень рады. Я потом целый год им «лечился», понемножку добавляя его в водку.

Ночь перед выпуском из училища

В советское время было принято проводить коммунистические субботники. Чаще всего их проводили весной, когда уже весь снег растает и из-под него вылезет весь накопившийся за зиму мусор, чтобы весь этот мусор убрать и потом было приятно смотреть на прорастающую чистенькую зеленую травку. Обычно этого мусора было немного, но под некоторыми окнами его были кучи, особенно много было окурков. Кому-то было лень выносить мусор на мусорку, и он выбрасывал его в окно. Мне было как-то странно наблюдать это явление, ведь во всех квартирах жили только офицеры и прапорщики. Я грешил на прапорщиков, не могли же офицеры выбрасывать мусор в окна, такое поведение офицера у меня просто в голове не укладывалось. Многие годы я оставался по этому вопросу в неведении. Картина прояснилась только когда я приехал в Серпухов. Оказалось, что курсанты старших курсов военного училища, проживающие в общежитии, выбрасывают мусор в окна. В казарме это в принципе невозможно, так как окна там не открываются, а фрамуги расположены очень высоко, и что-то в них выбросить очень сложно. А вот в общежитии для этого есть все условия, открывай окно и выбрасывай, это ведь гораздо быстрее, чем спускаться по лестнице с девятого этажа и нести мусор на мусорку. Поэтому здесь каждое утро выделялись уборщики территории, которые этот мусор вокруг общежития и собирали. Мусора собиралимного, два или три мусорных контейнера. Для меня все это было очень странно. Я заканчивал Харьковское училище, у нас мусор в окна никто и никогда не выбрасывал, никаких уборщиков территории на старших курсах и в помине не было. Один раз я правда наблюдал, как из открытого на четвертом этаже окна вылетел пустой треугольный пакет из-под молока, в которых тогда молоко продавалось. Но его не выбрасывали, он просто стоял на подоконнике и его сдуло порывом ветра. Легкий пакет немного покружился в воздухе, как бумажный самолетик, и очередным порывом ветра его занесло в открытое окно второго этажа. Я думаю хозяева очень удивились, когда потом обнаружили его в своей комнате. Был я и в Ставропольском училище. И там курсанты из окон ничего не выбрасывали, и, естественно, никаких уборщиков территории не было.

На очередном субботнике по уборке территории вокруг своего дома в Серпухове, под окнами одного из подъездов я обнаружил кучу окурков. Я попросил других офицеров, вышедших на субботник и живущих в этом подъезде, рассказать мне, чьи окна из курящих жильцов выходят на эту сторону дома. Оказалось, что курящий только один, подполковник, выпускник Серпуховского училища. До чего же живучи вредные привычки, дослужился до подполковника, воспитывает курсантов, а курсантская привычка выбрасывать мусор в окно осталась. Теперь понятно, кто выбрасывал мусор из окон в Бершети и Оренбурге, зря я грешил тогда на прапорщиков, это были офицеры, выпускники Серпуховского, а может и некоторых других училищ.

Я в очередной раз заступил в наряд, на этот раз дежурным по общежитию. Это был самый легкий из нарядов, в которые ходили преподаватели. Сложнее был наряд дежурным по факультету, и еще сложнее дежурным по училищу. Но дежурными по училищу мы ходили редко, только в период летних отпусков, когда полковников не хватало. В общежитии все было спокойно. Курсанты пятого курса готовились к завтрашнему выпуску из училища. В Харькове мы сразу выходили на построение в лейтенантской форме, потом было вручение дипломов и прохождение торжественным маршем. Здесь же была несколько другая традиция. Выпускники выходили на построение сначала в курсантской форме, проходили торжественным маршем и шли переодеваться в лейтенантскую форму. Уже в лейтенантской форме им вручали дипломы, шло прощание с училищем, в это время в воздух летели монеты, которые тут же бросались подбирать дети, и дальше последнее прохождение торжественным маршем. Все очень красиво, не считая шастанья детишек, подбирающих монеты, между стоящими на одном колене выпускниками. Это портило всю праздничную картину. В свое время в Харькове мы никаких монет не бросали, и церемония прощания с училищем проходила более торжественно. В некоторых других училищах монеты тоже бросают, но делают это при прохождении торжественным маршем, что, на мой взгляд более уместно. В общем работы у выпускников в этот вечер было полно, нужно было подготовить сразу две формы, и курсантскую, и лейтенантскую, а утюгов было мало, поэтому подготовка к празднику затягивалась.

После вечерней поверки я принял доклады от дежурных по курсам о наличии личного состава, почитал книгу, и уже собирался ложиться спать, когда снаружи за окном послышался жуткий грохот. Я вышел посмотреть, что же там так громыхнуло. Оказалось, что это телевизор, у которого при падении взорвался кинескоп. Поэтому и был такой громкий хлопок. А вот почему этот телевизор оказался здесь, я не понимал. Случайно он выпасть не мог, значит его выбросили специально. Но зачем? И тут рядом со мной упало еще что-то, явно тяжелое. На всякий случай отошел подальше, и тут понеслось. Мусор и вещи полетели со всех окон этажа, где жили выпускники. Я поднялся на этаж к выпускникам. Там веселье было в полном разгаре, выпускники отмечали окончание училища. Во всех комнатах были накрыты столы, курсанты с рюмками в руках ходили по коридору и поздравляли друг друга с окончанием училища. Между посадками за стол выбрасывали в окна все ненужное. Проводить с ними, находящимися в таком состоянии, воспитательную работу было бесполезно, но я все же спросил, зачем они мусор в окна выбрасывают.

– Это у нас традиция, – ответили мне. –Чтобы в новую жизнь вступить очищенными, без мусора.

– Дурная традиция, – сказал я, – никогда даже не слышал о такой дурости.

А меня действительно никто не предупредил об этой традиции и для меня это было полной неожиданностью. Для меня это было дико, и я смотрел на них как на полных идиотов. Я не узнавал давно знакомых мне курсантов, которых всегда считал вполне адекватными и нормальными людьми. Из любопытства решил посмотреть и на своих дипломников. Два из них мирно закусывали в своей комнате, окно было закрыто, телевизор на месте, похоже они эту традицию не поддерживали. Ну хоть два нормальных, обрадовался я.

– А вы почему ничего не выбрасываете? – поинтересовался я.

– А нам нечего выбрасывать, – ответили мне, – мы все продали.

– Что и кому продали? – не понял я.

– Все! – сказали курсанты, удивляясь моей наивности. – И комнату, и телевизор, и холодильник. Все продали.

– Кому? – опять не понял я.

– Курсантам, которые будут в эту комнату вселяться. Выбрасывают в окна только то, что отказались покупать, чтобы не досталось тем, кто будет въезжать, – пытались втолковать мне суть происходящего курсанты.

Теперь я начинал понимать суть происходящего. Накануне выпуска пятикурсников из училища, курсантам второго курса, которые будут после отпуска переселяться в общежитие, зачем-то заранее объявили, кто и в какой комнате будет жить. Эти курсанты и пошли к пятикурсникам выкупать комнаты, чтобы они в них ничего не испортили, и покупать некоторую бытовую технику, которую предыдущие жильцы не собирались забирать с собой. Так вот, в окна выбрасывали только ту технику, которую не купили, чтобы не досталась жадинам, отказавшимся покупать эту технику. На традицию, о которой мне толковали, это было мало похоже, уж с очень сильным душком она была, ведь выбрасывали не по традиции, а из жадности, чтобы бесплатно другим не досталось. Настроение у меня упало ниже некуда, с ним я и спустился в комнату дежурного. Здесь меня уже ждали четыре человека представителей промышленности, которые жили в свободной комнате на первом этаже.

– Что у вас здесь происходит? – спросили они меня. Мы еле зашли в общежитие, того и смотри, пришибут чем ни будь.

– Извините, – сказал я. – Я сам в шоке, говорят, что это у них такая традиция.

– Традиция? – удивились промышленники. – Кого вы выпускаете? Это же скоты, а не офицеры. И это наши будущие защитники?

Промышленники развернулись, и ушли к себе, больше говорить было не о чем. А мне было очень стыдно перед ними за наших курсантов. Уважение, которое я еще час назад испытывал к нашим выпускникам, куда-то бесследно исчезло. От всего увиденного у меня действительно был шок. Действительно, кого мы выпускаем? Позвонил начальнику курса и сообщил о происходящем на его курсе. Он рекомендовал мне не волноваться, такое перед выпуском всегда происходит. За окном периодически что-то грохотало, но я уже больше никуда не ходил. Курсанты успокоились и легли спать только под утро. Мне в это дежурство поспать так и не удалось. Утром, при докладе о дежурстве начальнику факультета, высказал свое мнение, что не нужно заранее распределять комнаты в общежитии, не нужно создавать прецедент с покупкой комнат, тогда может, и эта дурная традиция отомрет. Как-то, через несколько лет после этих событий, мои дипломники пригласили меня к себе в общежитие, чтобы отметить их выпуск. Я поблагодарил за приглашение, но отказался, мне хватило и одного раза присутствия на таком мероприятии. И слова, сказанные тогда мне промышленниками, надолго запомнилось, скорее всего на всю жизнь.

Ангел-хранитель

Говорят, что у каждого человека есть свой ангел-хранитель. Не знаю, как у кого, но у меня он точно есть. Я в этом не один раз убеждался. Думаю, что именно он неоднократно спасал меня в критических ситуациях, и именно благодаря ему я до сих пор жив.

Первый раз он спас меня еще в детстве. Как-то в третьем или четвертом классе мы с ребятами пошли в колхозный сад за яблоками. Сад находился на краю села возле колхозных камор. Он был небольшой, не больше одного гектара, и сравнительно старый. В нем росли только яблони, высокие деревья с широкими развесистыми кронами, которые ветвями уже соединились между собой. Яблоки там были разных сортов, но нам особенно нравились «заячьи мордочки», которые мы так называли, потому, что по форме они напоминали мордочку зайца или кролика. Такая яблоня в саду была всего одна и находилась всего в нескольких метрах от шалаша сторожа. Сторожем был старый дед, который поймать нас конечно-же не мог, но у него была берданка. Говорили, что она заряжена солью, и не очень хотелось получить заряд соли в задницу. Старшие товарищи говорили, что это конечно больно, но ничего страшного, нужно будет только некоторое время посидеть в воде, пока соль не вымоется. Чтобы не получить такой заряд нужно было прежде всего выяснить, где находится сторож. В саду мы его сразу видели, а вот если был в шалаше, то дело осложнялось, приходилось подолгу сидеть в засаде и наблюдать за шалашом. Но в шалаше ему было скучно одному, и он часто уходил к каморам поболтать с народом. Этим мы чаще всего и пользовались. На этот раз сторожа поблизости не было. Мы быстренько набрали за пазухи в майки вкусных яблок и пошли дальше, в колхозные шелковицы. До шелковиц было порядка полкилометра. Они занимали площадь около десяти гектаров и не охранялись. Там мы спокойно полакомились шелковицами и съели по несколько яблок. Небо начало затягиваться черными тучами, пришлось идти домой, чтобы не попасть под дождь.

Дойти домой до дождя мы не успели, он догнал нас, как только мы вошли в село, уже возле третьей хаты от края села. Спрятались под огромной вербой, в два обхвата взрослых мужчин, которая росла на обочине дороги. Дождь лил как из ведра, но под огромной кроной вербы было сухо. Сверкали молнии и гремел гром. Дождь шел долго, не меньше часа. Мы уже все яблоки съели, а он все не прекращался. Уже и крона вербы начала пропускать дождь, а он все шел. Наконец-то дождь начал стихать, уже было примерно одинаково, что под вербой мокнуть, что под дождем, и я предложил бежать домой.

Мы успели отбежать от вербы метров на пятьдесят, когда грянул гром такой силы, что все мы невольно присели. Оглянувшись назад увидели, что верба, под которой мы только-что стояли, вспыхнула как свечка. Видно мы родились если не в рубашках, то, по крайней мере, в майках.

Второй случай произошел много лет спустя, в Харькове. Я учился на пятом курсе военного училища, был уже женат и жил на Павловом поле. Вместе с женой и нашим соседом Мишей Лукъяненко, который также был с женой, мы возвращались домой из училища. Я только-что сдал очередной экзамен и мои мысли были все еще там, на экзамене, здесь, где мы находились, меня еще не было. Мы вышли из троллейбуса и подошли к пешеходному переходу. Горел зеленый свет, и я спокойно пошел по переходу, пошел один, остальные видели, что свет переключился на красный и остановились, а я нет, я был весь в своих мыслях. Они стояли раскрыв рты, и в ужасе смотрели на меня, никто даже крикнуть не смог. Машина прошла в пяти сантиметрах от моих ног, только руку немного задело, а так отделался просто испугом. Только теперь я наконец-то вернулся с экзамена.

Третий случай произошел года через четыре. Я уже был старшим лейтенантом, старшим помощником начальника связи дивизии по АСУ и ЭВМ. Однажды, когда я дежурил на командном пункте дивизии, ночью по АСУ был получен приказ «Боевой режим», который мог означать только одно – начало войны. Я даже не сразу понял, что получили. Как обычно, посмотрел на часы и с точностью до секунд записал время прихода команды. Поднял глаза на табло и обалдел, горел «Боевой режим». Первая мысль была почему-то не о выполнении этой команды, а о жене и дочери, которые сейчас мирно спали дома.

– Примерно через два часа начнется вывод из-под удара в полевой район. Нужно разбудить жену и предупредить, чтобы они успели подготовиться, – была первая мысль.

– Но если ракеты на нас уже летят, то они накроют городок уже через 45 минут, никого вывести не успеют. Если суждено им погибнуть, то пусть лучше погибнут во сне. Не нужно домой звонить. – такие мысли со скорость молнии пронеслись у меня в голове, и я вернулся к боевой работе.

Что-то меня смущало в этом приказе, через пару секунд понял – звук. Звук соответствовал приказу «Дежурный режим», а не «Боевой режим».

– Андрей Романыч, – сказал я дежурному по командному пункту, – звук не соответствует приказу. Узнайте, что полки получили.

Дежурный включил громкую связь с полками и спросил «Что получили?!»

– Не волнуйся, Андрей Романыч, – был ответ, – сейчас все подтвердим.

– Я спрашиваю какой приказ получили?

– Как какой? «Дежурный режим». Подтверждаем получение.

И сразу отлегло от сердца, значит наша аппаратура дала сбой. Это не война. Доложили о происшествии на вышестоящие командные пункты, и нам приказали отключить аппаратуру АСУ. Поскольку эта аппаратура входила в зону моей ответственности, то утром на боевом дежурстве меня заменили, и я приступил к поиску неисправности. Вот только поспал я после смены всего три часа, да и накопившаяся за предыдущие трое суток дежурства усталость сказывалась. Голова была немного чумная. Желательно было-бы еще немного поспать, но такой возможности у меня не было, устранение неисправности было на контроле у главного штаба.

Простой анализ ситуации показывал, что поскольку в полки приказ прошел правильно, то единственное место, где он мог исказиться, это блок преобразования команд для отображения на табло. Его я и начал осматривать. Все было нормально, никаких видимых повреждений не было. На всякий случай открыл заднюю крышку блока, чтобы посмотреть состояние ответных разъемов блока, вдруг где пайка нарушилась. Мое внимание сразу привлекла небольшая гетинаксовая плата, на которой навесным монтажом были припаяны несколько резисторов и конденсаторов. Два резистора были подгоревшими, один немножко, а другой довольно сильно. Скорее всего эта плата имела какое-то отношение к исследуемому блоку, поскольку была закреплена в непосредственной близости от него. Тогда следовало выяснить, резисторы недавно подгорели, или это случилось раньше, и к данному сбою они отношения не имеют. Если они горячие и сейчас – то имеют отношение, если нет – то не имеют, все очень просто. Я потрогал сильно подгоревший резистор пальцем, но не понял, горячий он или нет, так как получил сильный удар электрическим током. Вот что значит работать с чумной головой, я ведь даже изделие не выключил. Попросил дежурного выключить изделие и со спокойной совестью попробовал резистор еще раз. Получил еще один сильнейший удар током, абсолютно для меня неожиданный и не объяснимый, изделие ведь выключено. Параллельно этому сопротивлению был запаян конденсатор, на котором после выключения аппаратуры мог остаться электрический заряд, но конденсатор был небольшой емкости, и такого мощного разряда он не мог дать. Чтобы развеять сомнения, я решил его разрядить. Попросил начальника отделения АСУ принести пинцет. Приложил один конец пинцета к нижнему выводу конденсатора, затем второй конец пинцета приложил к верхнему выводу конденсатора и ……., едва успел закрыть глаза. Вспышка была как при сварке, половина верхнего конца пинцета сгорела, руку обожгло. Напрашивался неутешительный вывод: плата находится под напряжением. Но откуда? Изделие ведь отключено!

Попросил принести принципиальную схему пульта и начал с ней разбираться. Оказалось, эта плата является искрогасящей цепочкой контактора, включающего изделие. Напряжение с нее снимается только при отключении кабеля питания, причем там не просто напряжение, а 380 Вольт. Следовательно, с моей стороны только-что было три попытки самоубийства, и не погиб я только чудом. Меня спасло то, что я сначала прикоснулся к нижнему выводу конденсатора, где был корпус. Ведь стоило мне прикоснуться пинцетом сначала к верхнему выводу конденсатора, где были 380 Вольт, и последствия были бы жуткими. Почему конструкторы поставили такой опасный узел без всякой защиты от прикосновения, в далеко не безопасном месте, я не знаю. Я бы так никогда не поставил.

Я еще неделю искал причину сбоя в аппаратуре, но так ничего и не нашел. Заменил блок на новый из состава ЗИП, а старый отправил на завод. На заводе его еще месяц исследовали, но тоже ничего не нашли. Вот так закончилась эта история.

Следующая история произошла уже в Оренбурге, где я служил в должности инженера начальника войск связи армии. На командном пункте армии мы оборудовали пункт управления связью, и я, как ответственный за эту работу, заказал изготовление некоторых комплектующих для этого пункта в армейской мастерской связи. Выполнение этого заказа нужно было постоянно контролировать, так как начальник этой мастерской Василий Петрович постоянно снимал людей с этой работы и переводил их на более срочную, на его взгляд работу. Поэтому я каждый день ходил в мастерскую и проверял, что сделано за день. В тот день, разобравшись с поступившими документами, я оделся и в очередной раз пошел в мастерскую. Мастерская находилась достаточно близко: штаб, лазарет, с расположенной возле него строительной площадкой, учебный корпус, казарма узла связи с расположенным перед ней плацом, станция спутниковой связи «Корунд», и сразу за ней мастерская связи, порядка семи минут ходьбы. Впереди меня в том же направлении шла какая-то женщина. Я уже собрался ее обгонять, но тут мое внимание привлек солдат на строительной площадке, и я немного сбавил ход. Он стремительно спускался с едущего в нашу сторону башенного крана, перескакивая на лестнице крана через две ступеньки, явно рискуя сорваться при этом вниз. Находясь за три метра от земли он отпустил руки, спрыгнул вниз, упал, подхватился и бросился прочь от крана, который продолжал катиться в нашу сторону. Суть происходящего до меня еще не доходила, но мне все это показалось очень странным. Между тем кран докатился до конца рельсов, ударился о стопоры, и начал медленно наклоняться в нашу сторону. Мы с женщиной остановились и наблюдали за ним. Медленный наклон превратился в очень быстрое падение. Мы с женщиной как стояли, так и остались стоять на том же месте, не предприняв никаких попыток к спасению. Стрела крана, со шкивом на конце, рухнула в полутора метрах от женщины, я стоял в метре за ней. От гибели нас отделяло мизерное расстояние. В третий раз я был на волосок от гибели, но в третий раз все закончилось благополучно. Объяснить три случая спасения простой случайностью было уже невозможно, вероятность этого ничтожно мала. Здесь у меня впервые появилась мысль про ангела-хранителя, который, как говорили, есть у каждого человека. Я начал верить, что у меня есть ангел-хранитель, и, что именно он спасал меня во всех трех случаях.

На этом чудеса не закончились. Я все время пытался куда ни будь влезть, и только чудом все благополучно заканчивалось. Уже в Серпухове, когда я был преподавателем в военном училище, а дочь Лиля училась в школе, ее классный руководитель Галина Ивановна попросила меня повесить в классе несколько картин. Места где нужно просверлить отверстия и поставить пробки уже были отмечены. Сверлить нужно было со стремянки, что было не очень удобно, так как при более сильном нажатии на дрель стремянка отклонялась и пыталась опрокинуться. Поэтому усилие нажатия нужно было регулировать, чтобы не свалиться с высоты. Сверло с победитовым наконечником в бетон шло плохо, но тем не менее почти все отверстия я уже просверлил, оставалось последнее. Здесь сверло пошло в стену гораздо мягче, чему я очень обрадовался. Но радость было недолгой. Вдруг яркая вспышка, и я чуть не упал со стремянки. Конец сверла вместе с победитовым наконечником отгорел. Удара током я не почувствовал, так как корпус дрели был пластмассовым. Откуда в этом месте взялся электрический провод, я так и не понял, поблизости не было никаких потребителей электрической энергии, к которым он мог идти.

Еще один случай. Проживая в Серпухове я построил себе дачу. Правда назвать дачей то, что я построил, можно было только условно. Это была маленькая халупка с одним окошком, размером три на четыре метра. Тогда с большим трудом удалось купить один куб бруса 10×10 см, и четыре куба горбыля, из всего этого я и построил домик. Поскольку бруса было мало, а столбиков и стропил нужно было много, пришлось брус распиливать пополам на маленьком настольном деревообрабатывающем станочке. Пила на этом станочке была маленькая, делала пропил только до середины бруса, потом брус нужно было переворачивать и пилить с противоположной стороны. Так за два прохода брус и распиливался. Но для станка такой режим работы оказался недопустимым. Брус я распилил, но станок угробил, сгорел мотор. Мне удалось сдать его в перемотку, но там не оказалось проволоки нужного диаметра, и мне его перемотали немного другой проволокой, в результате чего он грелся, и нужно было не забывать контролировать степень его нагрева, чтобы он тоже на сгорел.

Я достраивал дачу, что-то опять распиливал на этом станочке. Периодически его отключал и рукой пробовал степень нагрева корпуса в районе пилы. Вот в очередной раз протянул руку к корпусу, чтобы проверить его температуру, и получил жуткий удар по руке. Спина моментально стала мокрой, я забыл выключить станок и положил ладонь на вращающуюся с бешенной скоростью пилу. Вся ладонь была синей, в некоторых местах содрана кожа, но рука была на месте. Опять дураку повезло. А ведь мог бы и без кисти остаться. Опять добрым словом вспомнил ангела-хранителя.

И еще одна, совсем короткая история. После увольнения из армии, на выходное пособие, я купил себе подержанный автомобиль ВАЗ 2103 в возрасте 15 лет. Но я был им доволен и несколько раз ездил на нем на Украину. Он меня никогда не подводил, никогда не ломался в дороге. Все поломки, как по заказу, происходили уже после возвращения из дальних поездок. Мы в очередной раз приехал из Украины, разгрузились возле дома, и я решил сразу отогнать машину в гараж, чтобы потом спокойно покушать и выпить пару рюмок коньяка, все-таки в дороге находились 16 часов, благодаря проезду через две таможни. Завел двигатель, и вдруг почувствовал запах бензина. Открыл капот и ужаснулся, весь двигатель был залит бензином, он буквально хлестал из-под входного патрубка карбюратора, в любой момент он мог вспыхнуть от искры распределителя зажигания. Выключив двигатель я осмотрелся. Патрубок от руки проворачивался, видно в дороге разболтался и сейчас окончательно его сцепление с корпусом карбюратора ослабло. Судя по всему, бензин начал вытекать только сейчас, иначе жена его запах сразу бы унюхала. Слава Богу, что этого не случилось в дороге, ведь мы могли сгореть вместе с машиной. Я не один раз наблюдал такие картины, это очень страшно. Спасибо и машине, она в очередной раз меня не подвела, и конечно-же ангелу-хранителю. Не знаю, как у других, а у меня он точно есть, и может быть даже самый лучший.

Стрессы

Военная служба сложна, опасна и непредсказуема, неприятные события происходят довольно часто, к ним со временем привыкаешь, и они воспринимаются как объективная неизбежность. Однако, иногда происходят из ряда вон выходящие события, которые даже таких закаленных на невзгодах людей как офицеры, могут привести к стрессу. За моей памяти, все такие события были связаны с секретными документами. Я тоже не избежал этой участи.

Впервые я испытал стресс на четвертом году своей службы, будучи старшим помощником начальника связи дивизии. Я, как обычно, работал с секретными документами, когда у меня начал болеть зуб. Небольшая вначале боль быстро усиливалась и вскоре стала невыносимой. Идти к зубному не хотелось, вспомнился Андрей Романович, который жутко боялся зубного кабинета, но которому недавно пришлось посетить зубного врача. Когда боль стала невыносимой, он набрался смелости, и пошел к зубному. Сел в кресло и даже позволил зубному врачу, молодой симпатичной женщине, осмотреть свой больной зуб.

– Будем сверлить, – сказала врач, отвернувшись от пациента, чтобы подобрать нужный бур.

Когда она к пациенту повернулась, того в кресле уже не было. Но боль усиливалась, терпеть ее уже не было сил, и Андрей Романович снова пошел к зубному, выпив предварительно для храбрости стакан коньяка.

– Я пришел, сверлите, – сказал он доктору, и сел в кресло.

– Да Вы пьяны, – унюхала запах спиртного доктор, – я не буду Вас лечить в таком виде. Уходите, и придете, когда будете трезвым.

– Никуда я не уйду, лечите сейчас, у меня зуб болит.

Слово за слово, разгорелся скандал, который закончился тем, что Андрея Романовича из кабинета увел вызванный для этого патруль.

Я зубного кабинета боялся в меньшей степени, но идти туда тоже не хотелось. А боль все усиливалась и стала нестерпимой, пришлось свернуть все дела и идти к зубному. В зубе обнаружилась дырка, которую врач рассверлила, и поставила временную пломбу с мышьяком. Тогда обезболивающие уколы не делали, зуб сверлили по живому, поэтому, когда бур доходил до нерва, пациент в кресле аж подпрыгивал, и громко кричал от боли. После такого сеанса лечения зуб у меня разболелся еще больше, о продолжении работы и речи не могло быть. С поликлиники я ушел домой, чтобы отлежаться, пока зубная боль немного утихнет. Я пролежал дома до пяти часов вечера, боль не утихала, но на работу нужно было идти, работы уже никакой не будет, но нужно хотя бы секретный чемодан сдать до восемнадцати часов. Заместитель начальника штаба подполковник Островский очень не любил, когда с секретными документами работали в нерабочее время, поэтому каждый день после восемнадцати часов интересовался у секретчиков, кто не сдал секретные чемоданы, и шел к нарушителю, чтобы узнать, что тот делает с секретными документами в нерабочее время. И тогда происходил примерно такой диалог.

– Товарищ капитан, Вы что здесь делаете в нерабочее время? – спрашивал Островский.

– Товарищ подполковник, да я вот не успел доделать, – далее капитан или майор пытался объяснить, что он не успел доделать.

– Пишите рапорт товарищ капитан, – советовал Островский, – что Вы в рабочее время не успеваете исполнять свои служебные обязанности, на Ваше место мы найдем офицера, который будет все успевать.

Поэтому все офицеры штаба старались секретные чемоданы сдавать вовремя. Мне тоже следовало поторопиться.

Я пришел в кабинет, открыл сейф, и пришел в ужас, пропал секретный чемодан, в сейфе его не было. У меня был шок. Если за каждый совершенно секретный документ мне дадут по семь лет, то из тюрьмы я выйду глубоким стариком. Куда же он мог деваться? Я не положил чемодан в сейф, или кто-то открыл его своим ключом и забрал чемодан? Сейфом этот ящик на четыре ячейки только назывался, я слышал, что ключи иногда подходили к другим сейфам. Но прежде всего нужно было проверить кабинет, вдруг я забыл положить чемодан в сейф. Осмотрел свой кабинет, осмотрел соседний, в который дверь вела из нашего кабинета, чемодана нигде не было. Спросил у солдата, делопроизводителя помощника по снабжению, не приходил ли кто в наш кабинет во время моего отсутствия. Солдат никого не видел.

Вспомнились рассказы офицеров о том, как иногда офицеров подставляли их лучшие друзья, чтобы занять должность, на которую планировался друг, и для этой цели прятали какой ни будь секретный документ друга. Я вроде бы никуда не выдвигался, меня можно было бы подставить только для того, чтобы занять мое место, но мое место всего лишь майорское, не очень завидное. Правда я, старший лейтенант, был на майорской должности, а два капитана в отделе связи, гораздо старше меня по возрасту, были на капитанских должностях, здесь могла быть и зависть. Я не знал, что и думать, кому мог понадобиться мой чемодан? Вспомнился недавно услышанный рассказ о происшествии в одной из южных бригад.

У полковника Мурашова, начальника штаба бригады, из настоящего сейфа, не чета моему, пропал совершенно секретный документ, приказ Министра Обороны, всего лишь один лист. Три дня поисков успеха не принесли, совершенно секретный лист как в воду канул. Назначили служебное расследование и полковника временно отстранили от должности, за утерю документа ему грозило семь лет тюрьмы. Стресс у полковника наверно был очень сильным, нервы не выдержали, и он застрелился. Полковника Мурашова похоронили, а на его место был назначен другой полковник, который решил навести порядок в кабинете, в том числе и из сейфа все лишнее выбросить. Солдатик, который влажной тряпкой протирал сейф, решил протереть и потолок сейфа, оттуда и упал пропавший совершенно секретный листок. Как позже пришла к выводу комиссия, порывом ветра, или воздуха при резком закрытии дверки сейфа, лист подбросило вверх и статическим электричеством притянуло к потолку, где он и находился все это время. Совершенно секретный документ был на месте, а человека уже не было.

Я не знал, что делать, до конца рабочего дня оставалось менее получаса, чемодана не было, в голове ни одной светлой мысли, да еще и зубная боль донимала. Сел на свой стул, подпер щеку рукой, чтобы зуб не так болел, и уставился в пол, думать уже ни о чем не хотелось. Через полчаса придется докладывать подполковнику Островскому о пропаже чемодана. Так я просидел минут десять, боль немного прошла, и я медленно стал поднимать голову. Взгляд уперся в мой секретный чемодан, который спокойно стоял в промежутке между глухой стенкой стола и стеной кабинета. Почему я его туда поставил, я до сих пор не знаю, обычно я всегда его ставил под столом у себя под ногами. Слава богу, чемодан нашелся, но от стресса, за эти сорок минут поисков я потерял лет пять жизни.

Через некоторое время об этом происшествии я и забыл. Дивизия проводила командно-штабные учения, во время которых я был посредником в восьмом полку. Учения прошли нормально. После их окончания, мы возвращались в городок на УаЗике командира полка, но, поскольку командир дежурил на командном пункте, старшим был начальник штаба полка, Николай Николаевич. Он и предложил мне ехать вместе с ним. Кроме водителя и нас с ним в машину набилось еще четыре человека, в том числе и секретчик с пистолетом и секретным чемоданом, который не захотел ехать автобусом, ему досталось одно из откидных мест за задними сидениями. Место в принципе нормальное, но туда забираться плохо, сначала нужно сложить спинку задних сидений, и только после этого туда можно залезть, перелезая через задние сидения. Но зато там сбоку никто не давит. Все были в возбужденном состоянии, обсуждали прошедшее учение. Когда въехали в Пермь, Николай Николаевич сказал, что здесь есть одно замечательное кафе, в котором готовят в горшочках вкуснейшую картошку со свининой и грибами.

– Так может заедем, – предложил кто-то из офицеров полка, – отметим успешное завершение учений.

– Да в принципе, можно, – согласился Николай Николаевич.

– Ты как на это смотришь, – спросил он у меня.

– Я за, – ответил я.

– Ну тогда заезжаем, – решил Николай Николаевич.

Подъехали к кафе, расположенному на перекрестке, образующем как бы небольшую площадь.

– А ты куда? – спросил он секретчика, когда тот вместе с остальными вылез из машины.

– Я тоже хочу, – ответил тот.

– А чемодан твой кто охранять будет? – спросил начальник штаба, – Или ты с ним в кафе попрешься?

– Да куда он денется из машины, – ответил секретчик, – водитель посмотрит.

– Ну смотри, – отвечать тебе, – сказал начальник штаба, и мы все пошли в кафе.

Кафе располагалось в небольшом, но очень миленьком подвальчике. Столики располагались в небольших нишах, поэтому мы видели только столик расположенной напротив нас ниши, соответственно и наш столик просматривался только с этой ниши, что всем понравилось. Играла тихая лирическая музыка и было очень уютно. Мы заказали по горшочку картошки с мясом и грибами, салат из огурцов и помидоров, и по стакану компота, от предложенного спиртного все отказались. Это фирменное блюдо в горшочках оказалось действительно обалденным, некоторые заказали еще по одному горшочку. Такой вкусной запеченной картошки я раньше никогда не кушал. Обычно в таких горшочках она была достаточно сухой, и кушать ее без салата было сложновато, здесь же, в горшочке был еще и какой-то очень вкусный бульон, вместе с которым эту картошку мы просто проглотили. Посидев с часик в кафе, мы вышли на улицу, и сели в машину, как говорится, согласно ранее купленным билетам.

– А где чемодан? – вдруг спросил бледный как мел секретчик, – Чемодана нет.

– Ты куда-то отходил? – спросил он водителя.

– Никуда, – ответил водитель, –. только на пару минут заходил в магазин за сигаретами.

– Ну вот, доигрались, – сказал Николай Николаевич, – хорошо еще, что в кафе спиртного не брали, хотя бы без отягчающих будет.

Все вылезли из машины. Сзади машины брезентовый верх был расстегнут, видимо через образовавшееся отверстие и вытащили чемодан, который стоял возле задних откидных сидений. Николай Николаевич подошел к двум мужикам, стоявшим возле кафе, и спросил: «Вы не видели, возле машины никто не отирался, пока нас не было?»

– Местный алкаш возле нее ошивался, – ответили мужики, – а потом побежал вон в ту улочку.

Мы бросились в эту улочку. Буквально за углом стоял вскрытый секретный чемодан. Алкашу бумаги были явно ни к чему. Николай Николаевич, несмотря на свой партийный статус, трижды перекрестился, а секретчик рухнул на колени перед чемоданом, и начал по описи проверять документы. Все документы были на месте, но самостоятельно встать с колен он не смог. Ему помогли подняться и отвели в машину. Кровь постепенно возвращалась к его лицу. Я вспомнил свое недавнее происшествие с секретным чемоданом. Интересно, а сколько лет жизни потерял сейчас он?

Позже я был переведен в управление армии, в отдел начальника войск связи. Штаб армии тогда еще размещался в центре Оренбурга, в старинном купеческом трех этажном особняке, расположенном в Матросском переулке. Это было уникальное здание. Высота потолков была 3,5 метра, толщина стен 1,5 метра, поэтому в кабинетах зимой всегда было тепло, а летом стояла приятная прохлада, несмотря на то, что за окнами стояла 45-ти градусная жара, и в обычных квартирах дышать было нечем. Кабинеты были светлые и просторные, на огромных окнах висели тяжелые, до самого пола шторы. Вот только мебель не соответствовала этой роскоши, столы были старенькие и невзрачные, под стать им были и стулья. В приличном состоянии были только два кабинета: командующего, и начальника штаба. В них стояли красивые столы, кресла на колесиках для начальников, и новые стулья для участников совещаний. Из-за этих колесиков недавно случилась жуткая трагедия. Прапорщику, коменданту здания, зачем-то понадобились колесики с кресла, и он решил их снять с кресла начальника штаба. Для этого он оставил открытым окно в кабинете начальника штаба, а ночью с чердака, через слуховое окно, по веревке спустил туда солдатика, одного из своих подчиненных. После того, как солдатик открутил колесики, прапорщик, с еще одним солдатом, попытались вытащить веревку с солдатиком наверх, но наверх она не шла, а для спуска вниз длины не хватало. Позвали еще двух солдат, чтобы вытащить бедолагу все-таки наверх. Несколько раз дернули посильнее, и веревка оборвалась. Солдатик упал на асфальт с высоты третьего этажа, а это порядка двенадцати метров, и сильно разбился. Прапорщика сразу же уволили, а солдатика, к сожалению, спасти не удалось, через два дня он умер в госпитале.

Шли очередные командно-штабные учения, и заместитель начальника войск связи полковник Петухов Анатолий Дмитриевич попросил меня, для его доклада командующему, получить в секретной части схему организации связи армии. Я получил эту схему и принес ее в конференц-зал, где шли заслушивания начальников служб. Анатолий Дмитриевич сказал мне, чтобы я здесь не светился, и ждал его звонка в своем кабинете, он позвонит, когда схема понадобиться. Схема была большой, полтора на два метра, поэтому ни в какой тубус не помещалась. Чтобы скрыть ее от посторонних глаз, я поставил ее, свернутую в рулон, за штору, еще и обернул ее этой шторой. Там ее вообще не было видно, если бы даже кто-то заглянул за штору. Схема Анатолию Дмитриевичу не понадобилась, мне он не позвонил, и я о ней забыл. Где-то через месяц, когда я получал секретный чемодан, секретчик спросил меня: «Товарищ старший лейтенант, а схема Вам еще нужна?»

– Какая схема? – не понял я.

– Которую Вы для учений брали, – напомнил солдат.

– Сейчас спрошу у начальника, – стараясь выглядеть спокойным ответил я, но почувствовал, как струйки холодного пота текут по спине.

Бегом, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся на второй этаж и забежал в кабинет. Схема стояла за шторой, там же, где я ее и поставил. Вздох облегчения вырвался из груди. В нашем кабинете сидели три офицера и одна женщина, но никому и в голову не могло прийти, что за шторой стоит секретная схема. Больше в такие дурацкие ситуации я не попадал, но однажды стал свидетелем скорее комичной, чем трагичной ситуации, в которую попал Федя Шкурин.

С Федей мы вместе учились в военной академии. Майор Шкурин был веселым и жизнерадостным человеком, с громким заразительным смехом и чувством юмора. Сразу после поступления в академию нас, слушателей, предупредили, что теперь главная наша задача, это не потерять секретные документы, и не связаться с иностранкой, тогда мы гарантированно закончим академию, не зависимо от успехов в учебе. И вот мы сдавали очередной экзамен по секретной дисциплине. Федя перед экзаменом переволновался, и у него немного прослабило живот, буквально перед его заходом на экзамен. Федя вместе со своим секретным портфелем убежал в туалет, тем самым пропустив свою очередь. После возвращения он еще полчаса простоял под дверью аудитории, ожидая, когда выйдет с экзамена очередной слушатель, и ему можно будет заходить. Федя очень волновался, и ему хотелось поскорее сдать этот экзамен и снять стресс парой кружек пива. Наконец-то он зашел в аудиторию, но тут же выскочил обратно.

– А где мой портфель? – растерянно спросил он присутствующих.

– А нам откуда знать? – ответили ему, – Ты стоял без портфеля.

– Куда же он делся, – не мог понять Федя, – я ведь его вместе с вами получал.

– Наверно в туалете оставил, – вдруг осенило Федю.

Федя со всех ног бросился в туалет. В крайней от окна кабинке, которую полчаса назад посетил Федя, на подоконнике стоял его секретный портфель. От радости Федю еще раз прослабило, и он пропустил еще одну очередь. В итоге Федя экзамен сдал успешно, но последним. После экзамена мы всем отделением посетили пив-бар, где отметили успешную сдачу экзамена. Все радовались, что сбросили очередной груз в виде экзамена, Федя также пытался улыбаться, но в этот день он почему-то не шутил, и не было слышно его заразительного смеха.

Первая дальняя поездка

Из дому мы выехали пораньше, в четыре часа утра. И дорога и нас дальняя, и водитель, то есть я, еще не очень опытный. Машину, старенький ВАЗ-2103, купили только три месяца назад на подъемное пособие, полученное при моем увольнении из армии. Для этого пришлось съездить в Минск, там машины дешевле. Опыта вождения у меня практически никакого, проехал километров двести за рулем, пока ехали из Минска, потом поездил немного на пустой улице за гаражами, в основном отрабатывая езду задним ходом, и несколько раз съездил на дачу. Вот и все навыки. Возле гаража мне нужно было проехать между двумя, стоявшими близко друг к другу машинами, но я не рискнул это делать и попросил убрать одну машину.

– Да и так проедешь, там зазор сантиметров по пять будет, – сказал мне тогда один из водителей.

– Можно конечно попробовать, – согласился я, – только я сегодня первый день за рулем.

– Нет, не нужно пробовать, я сейчас уберу машину, – испугался моих экспериментов водитель.

На следующий день я съездил еще и на заправку. Заправился я быстрее, чем впереди стоящая машина, которая заправлялась из другой колонки. Чтобы отъехать, мне нужно было немного сдать назад, но меня подпирала другая машина, и поскольку я не был уверен в своих навыках, то решил подождать, пока отъедет впереди стоящая машина. Водитель задней машины начал сигналить, требуя, чтобы я уезжал. Пришлось выйти из машины и подойти к нему.

– Извините, а Вы не посмотрите, чтобы я в Вас не въехал, пока буду сдавать назад, а то я только второй день за рулем. – попросил я этого водителя.

– Нет-нет, не нужно сдавать, лучше подождем, пока впереди машина отъедет, – принял правильное решение тот водитель.

Вот с такими навыками я теперь и ехал на Украину. По совету Сережи, соседа по гаражу, в дорогу я надел военную форму, а то, по его словам, из этой поездки я могу вернуться и без машины, и без прав. Он как в воду глядел.

В машине нас четверо: я, жена, дочь и попугай Гоша в клетке. В отличие от всех нас, попугай очень умный, он знает несколько десятков слов и разговаривает целыми предложениями, причем свои изречения выдает всегда к месту. Попугай разговаривает всю дорогу, не отстает от него и жена, а мы с дочерью Лилей в основном молчим. Жена у нас за штурмана, и едем мы по атласу автомобильных дорог СССР. За дорожными указателями я следить не успеваю, поэтому где и куда поворачивать отслеживает жена. Иногда поворачиваем не туда, куда нужно, и тогда начинаем ругаться, выясняем, кто из нас в этом виноват. Один раз уже проехали в ложном направлении километров двадцать и пришлось возвращаться. На незнакомой дороге все-таки сложно ориентироваться.

Подъехали к очередной, но какой-то очень странной треугольной развязке. Нам нужно поворачивать налево, но на этой дороге висит «кирпич», ехать нельзя. Другая дорога уходит куда-то вправо, и сколько видно глазу, налево с нее никто не поворачивает. А посередине этой треугольной развязки стоит гаишник. Придется у него спрашивать, как нам ехать дальше. Движение по дороге очень интенсивное в два ряда, поэтому, чтобы потом не пробираться к гаишнику через поток машин, я останавливаюсь недалеко от него на левой стороне дороги. Он меня увидел и уже идет к нам.

– Почему нарушаем? – спрашивает он меня.

– А что я нарушил? – не понял я. – Я только хотел спросить, как мне здесь налево повернуть?

– Вы на глазах у представителя ГАИ одним колесом уже пересекли линию «островка безопасности».

Я осмотрелся. Действительно, одно колесо моей машины уже стояло на зебре. Вот так влип. Минут тридцать гаишник читал мне лекцию о правилах вождения. Сокрушался о том, что взять штраф с меня он не может, апротокол нарушения составлять ему нет смысла, так как еще неизвестно, накажут меня за это нарушение или нет, а он кучу клиентов потеряет, пока будет его выписывать. Увидев очередного нарушителя он оставил меня в покое и бросился к нему.

– А налево мне все-таки как повернуть? – спросил я его вдогонку.

– Езжай направо, там метров через триста будет разворот, – наконец-то сообщил он мне нужную информацию.

Поехали дальше. Одни машины ехали по трассе очень быстро, другие еле тащились. Понаблюдав за ними я понял, что медленно едут местные жители, а быстро – те, которые едут на дальние расстояния. И они, в отличие от нас, наверняка знают дорогу, поэтому, если держаться за ними, то можно избежать ошибок при поворотах. Да и жена уже начала на меня наезжать, почему я плетусь со скоростью сто километров в час, так мы два дня будем ехать. Я пристроился за одной из таких машин, ехавшей со скоростью 120 км/час. Дорога хорошая, и скорость для меня уже приемлемая. Так мы проехали километров триста. Водитель этой машины явно хорошо знал дорогу, и я, следуя за ним теперь был уверен, что мы едем правильно. Однако все хорошее рано или поздно кончается. В каком-то населенном пункте обе машины за превышение скорости остановили гаишники. Водителя передней машины один из них увел в свою машину, а второй подошел ко мне.

– Куда торопимся, почему нарушаем? – задал он стандартный вопрос.

– Да никуда я не тороплюсь, просто дорогу не знаю. Вот приклеился к этому мужику, и тащусь за ним, чтобы не заблудиться, – объяснил я.

– Ничего себе тащусь, 120 км/час, – изумился гаишник.

И опять воспитательная беседа, пока не появился очередной нарушитель. Составлять протокол нарушения, и этот гаишник не стал.

Добрались до Курской области. Таких плохих дорог, как в этой области, я еще не видел. Во-первых, на всей трассе однорядное движение и практически сплошной поток машин, поэтому обогнать медленно едущую машину практически невозможно. А во-вторых, в асфальте на трассе глубокая колея, настолько глубокая что при выезде из нее даже руль дергает. То ли это расплавленный солнцем асфальт так продавился, то ли из-за низкого его качества колеса машин эту колею вырыли, но ехать по этой трассе было крайне неприятно. Уже несколько раз попадали под дождь. Сейчас же светит солнце и в машине несколько жарковато. Открытые фрамуги на окнах от жары не спасают, а открывать окна не рискуем, можно простудить попугая, да и самым можно простыть. Не хватало еще потом в отпуске с насморком ходить, лучше перетерпеть. Попугай уже устал от разговоров и замолчал, жена тоже молчит. Слушаем радиоприемник. Волна в нем периодически куда-то уходит, и жене время от времени приходится искать новую, нормально работающую радиостанцию. Иногда она ничего не может найти, и тогда включает магнитофон, он всегда работает. Впереди нас едет фура. Скорость у нее не маленькая, не меньше 80 км/час, но я то ведь уже почти асс, ехал со скоростью 120 км/час, пока гаишники не остановили, и теперь хочется ехать побыстрее, ну хотя бы 100 км/час. Но обогнать фуру никак не получается, на встречу идет сплошной поток машин. За этой фурой я уже тащусь километров тридцать, не меньше, и тут даже не в низкой скорости дело, за ней мне ничего не видно, она весь обзор перекрывает. Равнинная трасса закончилось, и начались затяжные спуски и подъемы. Километра три спускаемся в какую-то впадину, а потом столько же поднимаемся на горку. На одном из таких спусков фура неожиданно притормаживает. Я в очередной раз высовываю нос своей машины из-за фуры, чтобы посмотреть дорогу. И вот оно, счастье, на встречке нет ни одной машины. Сзади нас тоже никто не обгоняет. Я включаю левый поворот и наконец-то обгоняю эту осточертевшую фуру. Перед фурой также никого нет. Под горку машина быстро набирает скорость, и я накатом поднимаюсь аж до середины подъема, потом нажимаю на газ, и на приличной скорости выезжаю на горку. На верху меня уже ждет сюрприз в виде очередного гаишника в звании старшего сержанта.

– Так, двойное нарушение! – говорит он, подходя ко мне. – Запрещенный обгон и превышение скорости, дорого тебе это обойдется.

– Военный, что ли? – замечает он мою форму. – Ну почему мне так не везет? Такие бабки уходят. Надо же, двойное нарушение и военный. Вот невезуха. Ты что, знаки на спуске не видел?

– Не видел, – честно признался я, – за фурой ничего не видно было. Я за ней тридцать километров тащился, вот только сейчас удалось ее обогнать. А какие там знаки стояли?

– Ограничение 40 км/час и «обгон запрещен», – сообщил мне расстроенный сержант.

Так вот почему фура там притормозила, наконец-то понял я.

– Ну что, будем оформлять протокол, давай права. Или все-таки наличными заплатишь? – предложил мне гуманный выход сержант.

– Да нет у меня таких денег, – отверг я его предложение, – составляй протокол.

Протокол сержант составлял долго, периодически отвлекаясь на очередных нарушителей. Через час я подписал протокол, и мы поехали дальше. О судьбе этого протокола я больше ничего не слышал, но времени мы потеряли очень много. Сам по себе напрашивался вывод, что не нужно торопиться, если ездить по правилам, пусть с низкой, но разрешенной скоростью, то приедешь быстрее.

На Российскую таможню в районе города Глухов мы добрались уже после обеда. Впереди, примерно на километр, стояла очередь из машин, причем все машины, и фуры, и легковушки стояли в одну очередь. Пообедали. Очередь двигалась очень медленно, раз в 20-25 минут заводил двигатель и проезжал метров тридцать, потом опять долгая стоянка. После обеда всем в туалет захотелось, но вокруг чистое поле, нигде ни кустика. Я еще потихоньку сходил под колесо стоявшей впереди фуры, а женщинам сходить было некуда. Вдоль очереди прошелся какой-то прапорщик, предлагая проезд без очереди за двадцать долларов, а если заплатить сорок, то и на Украинской таможне пропустят без очереди. Некоторые водители решили этим воспользоваться и поехали в объезд очереди. Я решил этот бизнес не поощрять, ведь это они специально пустили и фуры, и легковые машины в одну очередь, чтобы на этом наживаться. А предложение заплатить здесь и за проезд через Украинскую таможню, показалось мне чистейшим надувательством, обратно ведь никто вернуться не сможет, и деньги обратно не потребует. Решил честно отстоять в очереди.

– Скажите пожалуйста, а на таможне туалеты есть, чтобы женщины могли сходить? – спросил я прапорщика.

– Есть, – сказал прапорщик, – но только для персонала.

Вот такой сервис на Российской таможне, прямо какое-то издевательство над людьми. В очереди мы простояли два часа, через саму таможню нас правда пропустили быстро. Расстояние между таможнями было небольшим, всего пара километров, но это уже было не открытое поле, там росли хоть и реденькие, но кустики, чем женщины и воспользовались. Вдоль обочины стояла низка машин, и в кустики бежали только женщины. Остановился там и я. Пока жена с дочерью бегали в кустики, я вылил в бак бензин из двух канистр. Через Украинскую таможню можно было провозить только одну канистру бензина.

В очереди на Украинской таможне мы простояли еще три часа. На этой таможне творилось такое же безобразие, как и на Российской, фуры и легковые машины проверялись в одну очередь, хотя проверка фуры занимает гораздо больше времени, чем проверка легковой машины, и не было туалетов для проезжающих, вот только проезд без очереди за деньги здесь не предлагали. На таможне проверили документы и содержание «СО» в выхлопных газах нашей машины. Предложили за двадцать гривен купить справку о содержании СО.

– Но у нас еще нет гривен, – сказал я контролировавшему выхлопные газы.

– Так в нашем обменном пункте вы можете поменять деньги на гривны, – посоветовали мне.

Формулировка ответа показалась мне несколько странной, не рубли на гривны, а деньги на гривны. Видно свои гривны за деньги они не считали. Отъехав от таможни, мы дружно сбегали в кустики и поехали дальше. Не успели проехать и километр, как нас остановил выскочивший из кустов даишник, ну все как у нас.

– Вы в два раза превысили скорость, – сказал он мне, – придется заплатить штраф.

– Какое превышение, я еду со скоростью 40 км/час, – не понял я.

– А на выезде из таможни висит знак ограничения скорости до 20 км/час, и отмены этого знака еще не было, – аргументировал свои претензии даишник.

– Так тот знак действовал только на территорию таможни, – возразил я.

– Ничего не знаю, знака отмены не было. Платите штраф.

– Сколько? – спросил я.

– Двадцать гривен, – ответил даишник.

Пришлось заплатить, чтобы опять не потерять кучу времени. Довольный даишник сунул деньги в карман и разрешил нам ехать дальше, ни о какой квитанции за штраф речь разумеется не шла. Каждый зарабатывал как мог.

В Вертиевку мы приехали, когда было уже совсем темно. Еще хорошо, что до дождя успели. Ночью прошел сильный дождь, а утром я обнаружил в машине, как раз перед водительским креслом лужу воды. Место протечки я обнаружил довольно быстро. Поскольку машине уже было пятнадцать лет, то уплотнитель лобового стекла уменьшился в размере и между его концами образовалась щель шириной в один сантиметр. Вот через эту щель дождевая вода и проникла в салон. А вытечь из салона она также не могла, так как все сливные пробки были удалены и это место изнутри салона было залито гудроном. Начали вылезать наружу скрытые дефекты автомобиля. Следующий дефект обнаружился после поездки в Ичню. В этой поездке я на большой скорости проехал участок дороги, недавно засыпанный колотым щебнем. Один камень с острыми краями пробил мне колесо и застрял в металлическом корде. Обнаружил я это только по дороге в Харьков, куда мы отправились после недельного пребывания в Вертиевке. В дороге хотел поменять колесо на запасное, но не тут то было. Имевшееся в машине запасное колесо оказалось абсолютно непригодным для использования, так как в металлическом корде этого колеса зияла огромная дыра с развороченными краями. Перед поездкой в дальнюю дорогу я даже запаску не проверил, понадеялся, что при покупке машины все проверил специалист, который помогал мне выбирать и покупать машину, и которому я заплатил за это триста долларов. Периодически подкачивая колесо доехали до Шелудьковки, где жили родители моей жены. Там при помощи вулканизатора и сырой резины я отремонтировал пробитую камеру. Но нужно было еще как-то защитить ее от разорванной камнем проволоки корда покрышки. Я вырезал медную пластину, изогнул ее по форме покрышки и закрыл ею порванный корд. Сверху положил еще кусок резины, и только потом поставил в покрышку камеру. С ремонтом я вроде бы справился, отошел дальше и полюбовался своей машиной. Все-таки красавица, пятнадцать лет, а выглядит как новая. Особый шик ей придают новые красные чехлы кресел, на фоне абсолютно белой машины они выглядят просто сказочно. Только переднее левое колесо как-то странно подогнулось внутрь, как у ненагруженной Татры. Открыл капот и обалдел. Левое крыло на пять сантиметров отошло от отсека двигателя. Было видно, что это крыло недавно заменили, но приварили только спереди и сзади, а вся остальная его дуга осталась не приваренной. И куда при покупке смотрел мой гребаный специалист? Как можно было такой дефект пропустить? Он ведь меня уверял, что машина не битая и не переваривалась, только покраска новая. За что я ему такие деньги отвалил? Но теперь страдать уже поздно, нужно это крыло как-то приваривать. Обратился к Павлику, знакомому специалисту из Змиева. Тот, осмотрев машину и запаску, обозвал меня наездником, но согласился помочь. Провозившись с моей машиной два дня, он выпрямил колесо и приварил крыло, добавив туда несколько элементов жесткости, а также отремонтировал мою запаску, подарив мне старенькую, но еще целую покрышку. Для него было загадкой, как можно с таким опытом и такими навыками вождения как у меня, отправляться в такую дальнюю дорогу. Сказал, что на такую аферу наверно только военные способны. Я был с ним полностью согласен, только военные, и то не все, а только такие дураки как я, которые еще не представляют себе всей сложности такой поездки.

Погостив недельку в Шелудьковке и половив карасиков и плотвичку в местном озере, поехали домой. Обе таможни под Харьковом мы проехали за двадцать минут. Никаких очередей здесь не было, так как очереди для фур и легковых автомашин были разделены, и легковые автомашины проезжали практически без задержки. На обратном пути мы опять попали в поток среди фур. Машины почему-то двигались по трассе со скоростью не более 40 км/час. Встречная полоса была не очень забита, и эту вереницу фур, среди которой ехали и мы, часто обгоняли легковые машины. Помня дорогу на Украину, я решил сильно не торопиться, при спешке возле гаишников больше времени потеряешь. Но жене такая скорость движения начала надоедать.

– Ты чего плетешься? Не видишь, что тебя все обгоняют? – не выдержала жена.

– Так впереди сплошной поток фур. А если не успею обогнать и встречная машина появится? Мне тогда что, под фуру пристраиваться? – попытался я обосновать свое нежелание обгонять фуры.

– Но другие то обгоняют, и еще никто обратно не вернулся, – гнула свою линию жена.

А может и в самом деле обогнать эти уже надоевшие и мне самому фуры? Показал обгон и попытался выехать на встречную полосу для обгона, но пришлось тут же вернуться обратно, впереди шла встречная машина. Сделал еще одну попытку, опять встречная. И еще несколько попыток начать обгон закончились неудачей. И, наконец-то, при очередной попытке встречная полоса оказалась свободной. Я нажал на газ и выехал на встречную полосу. И тут же сзади послышался оглушающий сигнал и визг тормозов. Я повернул руль вправо и заехал обратно на свое место в ряду. Буквально в пяти сантиметрах от моей машины на большой скорости пронесся джип. Я сделал большую и непростительную глупость, при выезде из ряда не посмотрел назад, а там уже на большой скорости ехал этот джип, и я неожиданно вылетел ему под колеса. Если бы он не притормозил, то раздавил бы мою машину в лепешку. Через некоторое время мы увидели этот джип стоящим на обочине, водитель, бледный как смерть, сидел на земле, прислонившись спиной к заднему колесу. Больше обгонять идущие впереди фуры я не пытался, но со временем они как-то сами рассосались, и мы опять поехали нормально.

На другой день после приезда домой, я взял бутылку водки, колбасы, и пошел в гараж. Нужно было поблагодарить соседа Сережу, ведь это именно благодаря его подсказке я вернулся домой и с машиной, и с правами.

Кошмарная поездка

Мы собирались ехать на дачу, чтобы завершить подготовку ее к зиме, когда раздался телефонный звонок. По длительности звонка было понятно, что это межгород. С тех пор, как моему отцу, и тестю, как участникам войны установили телефоны, общаться с ними стало гораздо проще. Уже можно было не писать письма, и не нужно было заранее заказывать с ними разговор по телефону. В любой момент можно поднять в квартире трубку и позвонить хоть отцу, хоть тестю. То же самое и от них. На этот раз звонили из Шелудьковки, и сообщили, что умер мой тесть, Филипп Иванович, похороны завтра, в одиннадцать часов. В принципе событие было ожидаемым, Филипп Иванович уже два года серьезно болел и никакой надежды на его выздоровление не было, но все равно это сообщение оказалось для нас неожиданным. Жена только неделю назад вернулась из Шелудьковки, где две недели провела у постели больного отца, но ему вроде бы стало лучше, и она вернулась домой. И вот через неделю этот звонок. Наверно правду говорят, что перед смертью человеку как бы лучше становится. А надеялись, что хотя бы с полгода он еще проживет.

Нужно собираться в дальнюю дорогу, главное все проверить, чтобы не наделать таких глупостей, какие были при моей первой дальней поездке. Жена позвонила брату отца, Николаю Ивановичу, и договорилась, что он поедет вместе с нами, вечером приедет к нам в Серпухов. Я договорился на работе о переносе моего дежурства на более поздний срок. Оставалось подготовить машину. Проверил уровень масла и охлаждающей жидкости, заправил полный бак бензина, и еще четыре двадцати литровые канистры в багажник. На Украине бензин дорогой, лучше своим запастись. Купил и траурный венок, так как купить его на месте мы явно не успеем. В четыре часа вечера Николай Иванович был уже у нас, и мы, не теряя времени поехали, впереди ведь теперь две таможни, и неизвестно, сколько мы на них простоим. Николая Ивановича посадили рядом со мной, чтобы ему удобнее было, а жена и Лиля разместились сзади, возле левой задней дверки поставили венок, чтобы не помялся. Было бы конечно удобнее, если бы жена сидела на переднем сидении, так как ей нужно выполнять обязанности штурмана, и вовремя подсказывать мне о предстоящих поворотах, а с заднего сидения ей плохо будет видно дорогу, но она сама так решила, уступив место своему крестному.

Помня первую поездку, когда я потерял очень много времени из-за того, что торопился, я ехал исключительно по правилам, по принципу, тише едешь – быстрее приедешь. Ночь наступила очень быстро. На трассе машин мало, надеюсь, что среди ночи и гаишников не будет. Дорогу мы теперь знаем, у жены на листике записан маршрут движения и все повороты. Внезапно в свете фар появляется фигура, которая машет нам жезлом. Странно, эта одинокая фигура стоит среди поля, от последнего населенного пункта мы уже отъехали километров на пятнадцать. Но делать нечего, останавливаемся. На обочине дороги стоит обычный легковой автомобиль, не милицейский, и возле него тренога с радаром. К нам подходит человек в светоотражающей накидке, под которой не то, что погон, а вообще не видно, в форме он, или нет.

– Вы превысили скорость, придется платить штраф, – говорит мне этот человек, даже не представившись.

– У Вас радар неисправен, – уверенно говорю я ему, – мы едем по трассе со скоростью меньше 80 км/час, при разрешенной 90 км/час.

– А вы видели знак ограничения скорости перед мостом, когда выезжали из населенного пункта? Там стояло ограничение скорости до 30 км/час, и отмены этого знака еще не было, – не скрывая своей радости сообщает нам этот человек.

– Но от этого знака мы уже на пятнадцать километров отъехали, наверняка какие-то перекрестки были, после которых этот знак отменяется, – не соглашаюсь я с ним.

– Никаких перекрестков не было, – уверенно говорит он, – я свой участок знаю.

– Выходит Вы специально не установили отменяющий знак, и теперь этим пользуетесь? – спрашиваю я его.

– Я за установку знаков не отвечаю, платите штраф, – раздражается человек в накидке.

– Я не буду Вам ничего платить, давайте доедем до ближайшего стационарного поста ГАИ, и там будем разбираться, – предлагаю я.

– Никуда я с вами не поеду, здесь платите, – не сдается человек.

– Да, кстати, а где Ваш напарник? Вы ведь не имеете права в одиночку замерять скорость, это незаконно, – вспоминаю я этот пункт из публиковавшихся в газете правил по измерению скорости гаишниками. – Ну, что? Едем до стационарного поста? Или мы поехали дальше?

– Ладно, езжайте дальше, – отпускает нас этот человек.

Я не знаю, кто это был, то ли гаишник, решивший подзаработать в свободное время, то ли вообще какой-то мошенник. Впрочем, разницы между ними никакой нет, человек явно хотел незаконно нажиться.

После этого долгое время ехали спокойно. Доехали до населенного пункта, в котором будет поворот направо. Нужный нам перекресток не освещен, но на нем стоит светофор. Горит красный, и несмотря на то, что сейчас три часа ночи и вокруг ни одной живой души, я дожидаюсь зеленого, и только тогда поворачиваю направо. На противоположной стороне дороги в свете наших фар видна какая-то фигура, успеваю заметить, что это гаишник, причем в форме. Хорошо, что я зеленого дождался, иначе влип бы на ровном месте. Прошу сидящих в машине посмотреть за его поведением, вдруг захочет нас остановить, самому мне на него смотреть некогда, нужно на дорогу смотреть. Мои пассажиры дружно заверяют, что гаишник стоит спокойно и ничего не показывает. Слава богу, хоть этот не будет нас тормозить. Отъехали на полкилометра, когда услышали сзади вой сирены и увидели сзади мигалку. Гаишник ехал явно за нами, но останавливаться сразу мне не хотелось, мы ведь ничего не нарушали. Гаишник обогнал нас, и повернув руль резко вправо перегородил нам дорогу. Теперь уже остановился и я. К нам подошел высокий и не очень худой молодой сержант.

– Вы почему не остановились по моему требованию? – спросил он.

– По какому требованию? – не понял я.

– Я Вам палкой показывал.

– Я ничего не видел, – сказал я. – Я Вас увидел только тогда, когда начал поворот, но Вы ничего не показывали. Просил даже пассажиров посмотреть, не будете ли нас останавливать, но Вы спокойно стояли и ничего не показывали.

– Я не обязан все время показывать, один раз показал, и достаточно. С первого раза должны выполнять требование гаишника. Я уже три года палкой машу, правила знаю.

– Но мы ничего не видели, – не сдаюсь я. – У меня в машине три свидетеля, и они подтвердят, что Вы ничего не показывали.

– А почему на запрещенный сигнал светофора проехали, тоже не заметили? – выдвинул новые претензии гаишник.

– Как на запрещенный? – не понял я. На красный сигнал я стоял, и тронулся только тогда, когда загорелся зеленый.

– А на этом светофоре для поворота направо есть дополнительная секция, Вы должны были дождаться, когда загорится она.

– Там есть боковая секция? – опять удивляюсь я. – Но ее ночью не было видно, у Вас ведь перекресток не освещен.

– За освещение я не отвечаю, – резонно отвечает гаишник. А вот у Вас серьезное нарушение: проезд на запрещающий сигнал светофора. Штраф будем платит, или как?

– Молодой человек, войдите в наше положение, мы на похороны едем. Видите, венок в машине стоит? – решает помочь мне Николай Иванович. – Мы ведь не нарочно нарушили, мы просто не видели ни Вашего сигнала, ни эту боковую секцию. А штрафовать нас нельзя, я полковник, а водитель подполковник.

Николай Иванович конечно лукавит, мы оба уже не служим, и штрафовать нас можно.

– А у Вас права есть? – спрашивает Николая Ивановича гаишник.

– Конечно же есть.

– С собой? – опять спрашивает гаишник.

– Да, с собой.

– Тогда Вы садитесь за руль, а у этого подполковника я права отбираю, пусть с ним начальники разбираются.

Писец! Приехали! Не хватало еще на ровном месте без прав остаться. Лучше бы Николай Иванович в это дело на вмешивался. Пользуясь тем, что гаишник высокого роста и ему не видно салон, толкаю Николая Ивановича кулаком в бок.

– Я не могу сейчас за руль сесть, в темноте я очень плохо вижу, – начинает соображать Николай Иванович.

– А какой штраф? – спрашиваю я.

– Четыреста пятьдесят рублей, – отвечает гаишник.

– Сколько? – изумляюсь я такой жадности. – Да это моя месячная зарплата.

Я тоже немного лукавлю, на самом деле это половина моей зарплаты, но с собой у меня только пятьсот рублей. За какие шиши я буду обратно ехать?

– Но нарушение очень серьезное, и Вы можете прав лишиться, – убеждает меня гаишник.

– Если бы были деньги, я бы Вам конечно заплатил, но у меня их нет. Денег у меня только на бензин на обратную дорогу, поэтому отдать их Вам я не могу. Отдать права первому встречному сержанту на дороге, я тоже не могу. Где я их потом искать буду? Я вижу только один выход. Нужно в Вашем сопровождении ехать на ближайший стационарный пункт ГАИ, и там будем разбираться, что я нарушил, а чего может быть и не нарушал. На похороны теперь мы конечно не попадем, благодаря Вашей принципиальности, но деваться нам некуда. Показывайте дорогу, мы едем за Вами.

–Я не могу оставлять пост, – возразил сержант.

Ему явно не хотелось ехать на стационарный пост. Похоже он стоял ночью на этом перекрестке по собственной инициативе, и я решил этим воспользоваться.

– Ну давайте мы сами туда съездим, – предложил я. – Вы только назовите свою фамилию, и скажите куда ехать.

Свою фамилию сержант тоже не хотел называть. Мы с ним еще с полчаса препирались, но видя, что получить от нас деньги не получится, он нас отпустил. Все закончилось благополучно, но час драгоценного времени мы при этом потеряли.

С таможней нам повезло, обе таможни проехали за тридцать минут. Насколько же Белгородская таможня отличается от Глуховской. Здесь полный порядок и легковые машины проезжают практически без задержки. Тем более, что ранним утром наша машина была там единственной. В Шелудьковку приехали в девять часов утра, до похорон еще два часа. Я вышел из машины и почувствовал, что ноги меня еле держат, усталость жуткая, ведь всю дорогу не вылезал из машины. Немного постояли у гроба Филиппа Ивановича, и я поехал к дому Володи, его сына. Там выпил рюмку коньяка, немного перекусил, прилег на диван и сразу же уснул. Разбудили меня через час, нужно было идти на похороны.

Народа на похороны пришло много, человек сорок, видно, что Филиппа Ивановича все очень уважали. И погода была прекрасная, стояли последние теплые деньки.

– Хорошего человека хороним, вот и погода стоит хорошая, – говорили люди.

Только тещу погода не радовала. Она с трудом держалась на ногах, и нам с женой приходилось поддерживать ее под руки. После похорон все пошли в колхозную столовую, которую Володя снял для поминок. Когда мы туда пришли, то увидели, что люди стоят возле столовой, и внутрь не заходят, видимо ждут родственников. Мне правда показалось, что возле столовой народа собралось раза в два больше, чем было на кладбище. Володя еще не подошел, и я зашел в столовую, чтобы осмотреться и понять, куда нам с тещей и женой садиться. То, что я увидел в столовой, меня не просто удивило, а ошарашило. В столовой уже было полно народа, и, несмотря не то, что она была рассчитана на шестьдесят человек, все места уже были заняты. Родственникам сесть уже негде было, и поминки шли полным ходом. Люди сами себе наливали спиртное, не чокаясь выпивали и закусывали. Теперь мне стало понятно, почему люди стоят возле столовой, они не родственников ждут, им просто места не хватило. Подошедший Володя этому не сильно удивился, он примерно на это и рассчитывал, но на всякий случай сходил к поварам и попросил их еще что ни будь приготовить, так как заказанного количества блюд может не хватить. Родственникам места в столовой достались только в третий заход. Таких поминок я больше никогда не видел.

На ночь жена осталась у матери, а мы с Лилей и Николаем Ивановичем пошли к Володе. Там Игорь, сын двоюродной сестры моей жены, подсказал мне, что на моей машине плохо накачаны колеса. Действительно приспущены. А я этого даже не заметил. Сразу подкачал, поскольку завтра утром нужно ехать домой. Жена остается здесь, чтобы поддержать мать, а мы с Лилей и Николаем Ивановичем уезжаем.

В восемь часов утра мы двинулись в обратный путь. Погода немного испортилась, похолодало, и солнышко с неба пропало. Я сильно не торопился, держал скорость 100 км/час. Лиля досыпала на заднем сидении. Когда выехали за Харьков, начал моросить небольшой дождь. Струйки дождя текли по лобовому стеклу, да оно еще и запотевать начало. Пришлось включить дворники, но они мало помогали, стекло запотевало еще и изнутри кабины. Видимо похолодало еще больше. Дорога впереди сужалась, а навстречу шла фура, поэтому я решил немного сбросить скорость. Притормозил, и почувствовал, что зад машины заносит. Повернул руль, и машина немного выправилась, но когда вернул руль в исходное положение, то есть для движения прямо, машину начало заносить в другую сторону. Снова попытался подрегулировать движение рулем, теперь машину начало сносить в кювет. Еще раз притормозил и повернул руль в другую сторону. Машина повернула, но теперь ее несло прямо под встречную фуру, которая неумолимо приближалась. Нервы у меня не выдержали, и я со всей силы нажал на тормоз. Машину начало разворачивать. Вот мы уже скользим навстречу фуре боком, потом нас разворачивает еще больше, и мы уже скользим задом наперед. От фуры нас уносит, и мы скользим в кювет, но скорость уже погашена. Еще метров тридцать мы движемся задом, потом машина левой стороной упирается в небольшой уступ на обочине дороги, встает на два левых колеса, наклонившись влево градусов на тридцать, стоит в таком положении несколько секунд, показавшихся нам вечностью, после чего опускается на все четыре колеса. Теперь можно выдохнуть, все обошлось. Выхожу из машины и осматриваюсь. Под ногами корка льда. Нам крупно повезло, недавно здесь, выравнивая обочину, прошел грейдер, и на краю обочины осталось углубление с резким бортиком. Наша машина и задержалась, уткнувшись колесами в этот бортик, иначе мы улетели бы в глубокий кювет и там пару раз кувыркнулись. Тогда от нашей машины осталась бы только груда железа, а, что осталось бы от нас, даже подумать страшно.

Развернулись, и поехали дальше. Я ведь видел, что асфальт как-то странно блестит, но мне и в голову не пришло, что это лед. Теперь нужно ехать более аккуратно, ведь у меня летняя резина, при этом старенькая, с сильно изношенным протектором. А зимней резины у меня вообще нет, зимой я практически не ездил. Дальше движемся со скоростью 60 км/час, думаю, что такая скорость должна быть безопасной. Половину пути проехали без происшествий, и я успокоился. Бензин уже на исходе, поэтому заехали на заправку, нужно заправить полный бак, чтобы до Серпухова хватило.

– Сейчас заправимся, и поедем дальше, – говорю я Лиле и Николаю Ивановичу, – а вы можете пока в туалет сходить.

– А давай я заправлю, – предлагает Николай Иванович, – а то ты и сюда меня вез бесплатно, и обратно опять бесплатно везешь.

– Давайте, – соглашаюсь я, – тогда я пока в туалет схожу.

На мой взгляд это будет справедливо. На эту поездку уходит четыре бака бензина, и будет нормально, если он оплатит четвертую часть расходов.

– Заправились, можем ехать, – говорит Николай Иванович, когда мы с Лилей возвращаемся.

Едем дальше. Смотрю на стрелку указателя уровня топлива, и ничего не понимаю. Указатель сломался, что ли?

– А сколько Вы бензина заправили? – на всякий случай спрашиваю у Николая Ивановича.

– На сто рублей, бодро отвечает Николай Иванович.

Значит указатель уровня топлива исправен, у нас просто бензина всего четверть бака. Вроде бы опытный водитель, в отличие от меня уже три машины сменил, неужели не понимает, что на четверти бака мы далеко не уедем. Нужно срочно дозаправляться на следующей же заправке. Нам повезло, километров через сто нашлась заправка с приемлемыми ценами. Заправился до полного бака, теперь уже за свой счет.

А низкая скорость движения начала сказываться, уже начали спускаться сумерки, а до Тулы нам еще больше двухсот километров ехать. Дождь начал переходить в снег, мела поземка. В кюветах, слева и справа от дороги начали появляться перевернутые машины. Какая-то «Волга» стояла далеко в поле, метрах в пятидесяти от дороги, причем след колес начинался только за придорожной канавой, до канавы следа не было. Видимо она вылетела с дороги, в воздухе перелетела аж за канаву, и там приземлилась. Еще легко отделались, стоит на колесах, только капот и багажник подняты вверх. И люди из нее выбираются, значит живы. Нашу тихоходную машину обгоняет крутая иномарка, но вернуться на свою полосу водителю не удается, и он улетает в левый кювет, где и ударяется в толстое дерево. Из-под открывшегося капота вырываются клубы пара. Водитель выбирается из машины. Теперь ему точно эвакуатор понадобиться. Нужно еще аккуратнее ехать.

Через десяток километров чувствую, что мою машину начинает водить. В чем дело я не понимаю, и не притормаживал, и рулем не крутил. Сбрасываю газ и пытаюсь подрегулировать движение рулем. Машина руля не слушается, и ее постепенно сносит на встречную полосу, хорошо, что там сейчас никого нет. Машина сбавляет ход, но ее сносит все дальше влево, еще немного, и мы будем в левом кювете. Руля машина по-прежнему не слушается. Нажимаю на тормоз и машину начинает разворачивать. Мои пассажиры сидят тихо, притаились и молчат. Может, когда будем двигаться боком, машина быстрее остановится? Я в этом далеко не уверен, но нажимаю на тормоз до конца. Машину разворачивает на 180 градусов, и мы останавливаемся на середине встречной полосы, развернувшись в противоположную движению сторону. Встречных машин по-прежнему нет. Выхожу из машины, под ногами сплошной каток, присыпанный свежим снегом. Аккуратно разворачиваюсь, и останавливаюсь на обочине. Нужно немного отойти и успокоиться, слишком много стрессов за сегодня. Сидим молча и отдыхаем, видимо своих пассажиров я сильно напугал. Что за погода такая? Когда же эта метель закончится? Уже больше пятисот километров проехали, а везде одно и то же. Когда ездили на Украину летом, то раз по пять под дождь попадали, а потом опять солнце светило. В разных местах погода была разная. А сейчас везде все одно и то же, как будто небо везде опустилось на землю и решило придавить ее всей своей мощью, смешать здесь все, и засыпать всю землю снегом за одну ночь.

– Лиля, может ты на мое место пересядешь? – говорит через некоторое время Николай Иванович.

– Зачем? – не понимаю я.

– Ну будет тебе дорогу подсказывать, – обосновывает свое предложение Николай Иванович, – я ведь в темноте плохо вижу.

– Не нужно мне ничего подсказывать! Если боитесь, то можете просто пересесть к Лиле на заднее сидение, – завершаю я этот разговор, видя, что Лиля действительно собирается пересесть на переднее сидение.

Пересесть на заднее сидение Николай Иванович постеснялся. Трогаться с места совсем не хочется, но делать нечего – поехали дальше. А метель все усиливается. В кюветах уже насчитали два десятка машин, и нигде ни одного гаишника, видимо такая погода для них не лётная. Наверно они любят сшибать деньги только в хорошую погоду. А погода все ухудшается, дорогу перемело, и вокруг кромешная тьма. Фары залепляет мокрым снегом, и очищать их бесполезно. В десяти метрах перед машиной ничего не видно. Мы еле движемся, скорость на более 20 км/час. След от проехавшей впереди машины заметает настолько быстро, что я его не вижу. Есть реальная опасность съехать в кювет и не заметить этого. Периодически останавливаюсь, выхожу из машины и проверяю, как далеко от меня кювет, и на дороге ли я нахожусь. Ничего этого из машины не видно. Часа в три ночи мы наконец-то добрались до Тулы, еще сто километров пути, и мы дома. В Туле мы немного поплутали, так как я свернул не на ту дорогу. Собирался ехать по объездной, а оказалось, что едем через город. С трудом выбрались из города на Симферопольскую трассу. Через город я никогда не ездил и дорогу не знал, а спросить дорогу ночью не у кого. В Серпухов мы приехали только в пять часов утра. Отдохнуть у нас дороги Николай Иванович отказался, и мы сразу отвезли его на вокзал, дальше в Москву он поедет электричкой. Приехав домой я оставил машину возле дома, что делал крайне редко, так как местные умельцы часто сливали бензин из баков оставленных возле домов машин. Но ставить машину в гараж у меня уже не было ни сил, ни желания. Чтобы снять стресс, я сразу выпил две рюмки водки, немного с Лилей перекусили, и легли спать. Я сразу уснул как убитый и проспал почти до вечера. Когда проснулся, пришла в голову мысль, что зря я колеса перед поездкой подкачал. Не нужно было этого делать. Или в дороге нужно было их приспустить, чтобы они не так скользили. Но мне это почему-то вовремя не пришло в голову. Не зря говорят, что умная мысля приходит опосля. Вечером поехал в магазин, и купил шипованную резину, хотя бы на задние колеса. На большее у меня денег не было, а ездить и дальше зимой на летней резине, мне уже не хотелось, того, что я видел и пережил в дороге, мне было достаточно. Спасибо богу, что живыми вернулись.

Розыгрыш

С тех пор, как после долгого перерыва я встретился в академии с Колей Багметом, моим командиром строевого отделения по Харьковскому училищу, мы больше не теряли связь и дружили семьями. Я тогда учился на первом курсе командного факультета, а Коля учился в адъюнктуре, и на мои вопросы как у него дела отвечал: «Лучше не спрашивай. На первом году адъюнкт считает, что попал в Рай, на втором начинает сомневаться, а Рай ли это, а на третьем не может дождаться, когда же закончиться этот Ад». В общем Коля сильно переживал по поводу своей учебы, в отличие от его жены Томы, в то время уже доктора филологических наук, которая была абсолютно уверена в Коле, что и подтвердилось. Коля блестяще защитился и получил звание кандидата военных наук. Дальше, как Тома его не толкала, двигаться по научной стезе Коля не захотел, и писать докторскую диссертацию наотрез отказался, оставив пальму первенства за Томой. Коля стал преподавателем первой кафедры в академии, а я, после окончания академии уехал преподавателем в Серпуховское училище.

Коля с Томой приезжали к нам в Серпухов, на природу и на шашлыки, а мы ездили к ним в Москву, на культурные мероприятия, которые организовывала Тома. В очередной раз нас пригласили на такое культурное мероприятие – концерт певца Карела Готта, как называли его, «чешского соловья». Его голос, как и голос Анны Герман, ни с кем нельзя было спутать. Мы очень обрадовались такому приглашению, и поехали в гости к Багметам всей семьей, да еще и с ночевкой. Днем погуляли по Москве, сходили на какой-то пруд, на котором Коля продемонстрировал нам свой радиоуправляемый катер, управление для которого он спаял лично. Мне это было интересно, поскольку я тоже был радиолюбителем.

Вечером пошли на концерт во Дворец Съездов. Запускали по пригласительным билетам, на которых места не были указаны. В партере уже было полно народа, поэтому мы решили сесть на балконе, где еще никого не было. Места выбрали самые комфортные, на середине первого рада балкона, с девятого по тринадцатое место. Народ постепенно прибывал и рассаживался на свободные места, а мы радовались, что успели занять лучшие. Неожиданно прибыла группа из трех мужчин и трех женщин, которая заявила, что мы сидим на их местах, и потребовала их освободить, причем свои требования они ничем не аргументировали, показать билеты именно на эти места они отказались. Но группа была очень настойчива в своих претензиях на эти места, заявляя, что они должны сидеть именно на этих местах. Мы с Колей уходить не хотели, агрессия группы нарастала и все могло закончиться дракой, поэтому Тома предложила уступить этим ненормальным, и пересесть на второй ряд, на котором за нами еще оставались свободные места, что мы и сделали. Концерт был великолепным, послушать Карела Готта вживую, это конечно же счастье, полученное благодаря Томе, которой удалось получить эти пригласительные билеты. Певец пел как на чешском, так и на русском языках, практически без перерывов. Его прекрасный голос завораживал. Перед окончанием первого отделения объявили, что сейчас будет разыгран автомобиль «Шкода». На сцену вынесли коробку, в которой, по словам конферансье, находятся таблички для каждого кресла в зале. Из зала на сцену пригласили маленькую девочку, которая вытащила одну из этих бумажек, которую и передала Карелу Готту. С трудом разбираясь в написанном он прочитал: «Первый рад, одиннадцатое место». Зал зааплодировал, какой-то мужчина поднялся с указанного места в партере и пошел на сцену. В это время из-за кулис на сцену вышел еще один мужчина и начал громко подсказывать Карелу Готту, что он пропустил слово «балкон», но Карел Готт его не понимал. Тогда этот мужчина подошел к Карелу Готту, взял у него листочек, и прочитал: «Балкон, первый ряд, одиннадцатое место». Зал снова зааплодировал. На этот раз поднялась молодая женщина, как раз из той группы, которая выгнала нас с первого ряда, не зря они готовы были драться за эти места. Мне вспомнился фильм, который я видел в детстве, «Праздник святого Иоргена», в котором примерно так же выбирали Христову невесту. Там на всех бумажках в ящичке было написано одно и то же имя, поэтому с выбором невозможно было ошибиться. Здесь наверно было то же самое, поэтому человек, который стоял за кулисами, и который заведомо не мог видеть, что написано в вытащенном листике, точно знал, что в нем написано. Это действительно был розыгрыш, только не автомобиля, победитель заранее был определен и знал, на какое место он должен сесть, а народа, который находился в концертном зале.

На экране показали фотографию разыгранной машины. Небольшая горбатая машинка красного цвета, чуть больше немецкого «Жука». Мне она не понравилась, я бы на такой ездить не стал. Правда у меня и такой не было.

Кара Божья

После окончания академии им. Ф.Э. Дзержинского я был назначен на должность преподавателя кафедры связи в один из ВУЗов РВСН. В день моего прибытия на месте был только один преподаватель, Данилкин Владимир Петрович, да и тот был в наряде дежурным по факультету. Все остальные находились в отпусках. Он и начал вводить меня в курс дела, прежде всего я написал два рапорта: на постановку в очередь на жилье, и на постановку в очередь на мебель, через семь лет жилье я все-таки получил, а вот по поводу мебели я больше так ничего и не слышал. Через пару недель все были в сборе и началась подготовка к занятиям. Приехавший из отпуска Володя Цымбалюк сразу же сделал мне замечание за неправильное обращение к товарищам. Я обращался ко всем по имени-отчеству, как было принято у нас в управлении армии, где я служил перед поступлением в академию, а в училище, оказывается, к равным по должности и званию было принято обращаться только по имени. Я, естественно, исправился, и стал к товарищам обращаться только по имени, ко всем, кроме Стерненко, его как-то язык не поворачивался называть Володей, поэтому я его всегда называл Маркович, без имени, вроде бы и не слишком официально, и с уважением.

Мне, как начинающему преподавателю, начальник кафедры Сердюкин Владимир Иванович порекомендовал сходить на занятия к опытному преподавателю Георгию Ивановичу, внимательно там все посмотреть и учиться на примере старших товарищей. Георгий Иванович мне сразу понравился, выше среднего роста, подтянутый, жизнерадостный, он был как-бы внештатным заместителем начальника кафедры, так как при любых проверках Владимир Иванович брал больничный, и Георгий Иванович всегда на время проверки оставался за начальника кафедры. На занятии, которое я посетил, Георгий Иванович требовал неукоснительного соблюдения устава, чувствовалось, что занятие проводит очень требовательный офицер. К курсантам он обращался не просто по фамилии, а как обычно делалось только на строевых занятиях: курсант Петров, курсант Сидоров. Названный курсант обязательно должен был ответить «Я», и отвечать на вопрос стоя по стойке «смирно», в противном случае сразу же следовало замечание «товарищ курсант, руки правильно возьмите». После команды «садитесь», курсант отвечал «есть», и толькопосле этого садился, в противном случае следовала команда «встать» и повторная команда «садитесь». Такой стиль проведения занятий раньше я наблюдал только на занятиях по строевой подготовке и на занятиях по изучению уставов, ни в харьковском училище, ни в академии, где я раньше учился, на обычных занятиях такой стиль не применялся, поэтому я этому очень удивился, преподаватель тратил порядка 25 процентов драгоценного учебного времени на привитие уставных навыков. А может так и нужно? – подумал я, ведь мы, преподаватели, практически не занимаемся воспитанием курсантов, на это, как всегда не хватает времени. А Георгий Иванович воспитанию уделял много времени, хотя и в ущерб обучению. Что касается обучения, то ничего для себя нового я с этого занятия не взял, объясняя новый материал преподаватель сделал несколько грубых теоретических ошибок, на возникшие вопросы курсантов не ответил, сказав, что все вопросы отпадут, когда они прочитают этот материал в учебнике. Поблагодарив Георгия Ивановича за полезный для меня опыт я ушел готовиться к своим занятиям, больше на его занятия я не ходил. Другие преподаватели тоже старались мне помочь. Миша Сергиев предложил мне рассказать про аппаратуру П-158, но я отказался, может поступив невежливо, сказав, что я ее три года в войсках не просто эксплуатировал, а занимался ее ремонтом.

На своих занятиях я старался использовать опыт Георгий Ивановича, но у меня это плохо получалось, за дисциплиной на занятиях я конечно следил, посторонними делами у меня никто не занимался, но при обращении к курсантам я периодически забывал добавлять перед фамилией слово «курсант», не обращал внимания на то, сказал ли курсант слово «есть» после команды «садитесь», и тем более, не заставлял курсантов при ответе стоять по стойке «смирно». Главное, считал я, что на моих занятиях курсантам интересно, и они меня внимательно слушают. Один раз мои занятия проверил кто-то из офицеров учебного отдела, особых замечаний к их проведению у него не было. Через полгода мне присвоили звание «подполковник», все было нормально.

Намечалось первое за время моего пребывания на кафедре организованное мероприятие, мы собирались отметить 23-е февраля, для чего сняли ресторан в санатории Шахтер. Накануне этого мероприятия меня отозвал в сторонку Владимир Иванович, и спросил, как у меня с выпивкой. Я ответил, что нормально, много я не пью. Тогда он попросил меня следить на вечеринке за офицерами нашей кафедры, а потом обо всем доложить ему. Это было очень неожиданное предложение, таких предложений мне еще никто не делал. Я думал он предложит следить чтобы никто не напился и не попал в какую ни будь историю, это еще можно было бы понять, а он предложил стучать на своих товарищей. Я, на мой взгляд вежливо, отказался.

– Извините Владимир Иванович, – сказал я, – я этого никогда не делал раньше, не буду делать и впредь.

Я не понимал, зачем ему еще и я для этого понадобился, у меня было подозрение, что Георгий Иванович делится с ним нужной информацией, а о том, что наш преподаватель Владилен Петрович все ему докладывает, знали все. Больше мы к этому разговору не возвращались и вскоре я о нем окончательно забыл.

Как-то раз Владимир Иванович поручил Георгию Ивановичу проверить мои занятия. Я уже чувствовал себя уверенно, так как посещал организованные в училище занятия для молодых преподавателей, на которых нам подробно объясняли методику проведения различных занятий, и старался следовать этим рекомендациям. После занятия я спросил Георгия Ивановича, какие есть замечания по проведенному занятию, на что он сказал, что в принципе все нормально, только за дисциплиной я плохо слежу, курсанты отвечают не по уставу, а я не делаю им замечаний. После обеда Владимир Иванович вызвал меня к себе в кабинет и объявил выговор за неудовлетворительно проведенное занятие, почему занятие оценено как «неудовлетворительное», он объяснять не стал. Я обратился за разъяснениями к Георгию Ивановичу.

– Жора, спросил я, – ты же мне говорил, что занятие нормальное, замечание только по дисциплине. Почему же оно стало неудовлетворительным? Что ты такого доложил Сердюкину, что он выговор мне объявил?

– Нужно было больше походить ко мне на занятия, – ответил Георгий Иванович, – за один раз ты ничему не научился.

– Да на твоих занятиях кроме «руки правильно возьмите» учиться нечему, – взорвался я. – У тебя же нет элементарных теоретических знаний. На своих занятиях ты такую херню несешь, что уши вянут, не дай бог, если курсанты запомнят то, что ты им рассказываешь, и кому-то это расскажут, их же засмеют.

В общем мы крупно поругались. Позже наши отношения выровнялись, но дружескими больше никогда уже не были. Сердюкин «пробил» для Георгия Ивановича полковничью должность заместителя начальника кафедры, для чего на нашу кафедру с других кафедр было переведено еще два преподавателя, так как численность преподавателей не нашей кафедре не позволяла ввести эту должность. Вскоре Георгий Иванович получил звание полковника, что мы дружно и отметили. Потом, после увольнения двух преподавателей в запас, должность зама снова закрыли, но Георгий Иванович уже был полковником и это его мало волновало. В принципе Георгий Иванович был неплохим мужиком, в компаниях, которые у нас довольно часто организовывались по различным поводам, вел себя просто, никогда не показывал, что он начальник. Несмотря на то, что не был красавцем, он всегда был любимцем женщин, не знаю, что они в нем находили, но их у него было много. С последней из его женщин познакомился и я. Это было на даче у Марковича, где мы отмечали какой-то очередной праздник, и Жора зачем-то ее туда привел. Это действительно была черноволосая красавица с подведенными голубыми тенями глазами, которую называли Синеглазкой. Жора вешал ей лапшу на уши, рассказывая, что его жена тяжело больна и не сегодня-завтра помрет, а еще очень хвалил свою дочь, которая, с его слов, знала о всех его похождениях, но матери ничего не рассказывала. Я знал Галину Михайловну, жену Георгия Ивановича, она была весела и жизнерадостна, ни о какой близкой своей смерти даже не предполагала.

А ко мне на занятия с неплановой проверкой пришел представитель учебного отдела подполковник Александриков. Занятие было по изучению радиостанции Р-149 и было очень плохо обеспечено материально, всего две радиостанции на 16 курсантов. Пришлось на ходу менять план занятия, добавив еще и отработку нормативов по ранее изученным радиостанциям Р-105 и Р-107. В принципе получилось не плохо, занятия были организованы на шести рабочих местах, на которых курсанты занимались посменно. Загруженность курсантов была достаточно высокой и замечаний не должно было быть. После занятия мне Александриков ничего не сказал, а сразу пошел докладывать начальнику кафедры, оценил занятие как неудовлетворительное, так как на нем была слишком большая нагрузка на курсантов, если все будут так проводить занятия, то курсанты такую нагрузку не выдержат. В итоге я получил еще один выговор, в сути проведенного занятия Владимир Иванович разбираться не стал. Офицеры лаборатории мне намекнули, что это рикошет за мою критику на партсобрании капитана Баланкина за то, что он не хочет изучать находящуюся в его отделении технику, а они с Александриковым оказывается свояки. На занятиях по методической подготовке, которые я посещал как молодой преподаватель, я подробно рассказал преподавателю о методике проведенного мной занятия и спросил его мнение по поводу этого занятия. Он сказал, что занятие отличное, ничего лучшего в данной ситуации придумать было нельзя. Я решил жаловаться на неправильную оценку занятия командованию училища, но для этого нужно было спросить разрешения начальника кафедры. За таким разрешением я и обратился к Георгию Ивановичу, который как раз оставался за начальника кафедры. Георгий Иванович посоветовал мне не поднимать шум, так как подставлю начальника кафедры, просто полгодика перетерпеть, а потом все это забудется и все опять будет нормально. Я подумал, и с ним согласился, наверно стоило перетерпеть.

Однако вскоре начальник училища прочитал доклад, в котором была отмечена и моя фамилия. В нем говорилось, что такие преподаватели как я, имеющие два выговора и не умеющие проводить занятия, не могут обучать и воспитывать курсантов. Чему они могут их научить? С такими офицерами нужно без жалости расставаться. Ну это было уже слишком. Узнал, кто писал этот доклад, оказалось, что Александриков. Стало понятно, что он будет под меня копать, пока не выживет из училища. С легкой руки Георгия Ивановича маховик раскручивался все больше и больше, отсиживаться и молчать смысла уже не было, нужно было что-то предпринимать. Впереди намечалась проверка училища Главкомом, и я решил подать жалобу во время строевого смотра, для этого не нужно было спрашивать разрешения начальника. Но немного подумав я осознал, что таким образом я подставлю начальника училища, и не факт, что после этого моя жизнь станет лучше. И тут мне пришла в голову простая мысль, нужно просто напугать этим начальника кафедры, чтобы он узнал, что я собираюсь подать такую жалобу. Идеальной фигурой для этого был Владилен Петрович, который обо всем докладывал Сердюкину, ему я «по секрету» и рассказал о моих планах. Через пару часов меня вызвал к себе начальник учебного отдела полковник Грибунин, которому Сердюкин уже сообщил эту страшную новость. С полковником Грибуниным мы почти час беседовали в спокойной обстановке, я объяснил ему суть происходящего, как я проводил занятие, какую оценку мне за это поставили, что потом написали в доклад начальнику училища, не рассказывал только о родственной связи Баланкина и Александрикова. Грибунин сказал, что если действительно занятие было проведено так как я рассказал, то это отличное занятие, извинился за Александрикова, объясняя это тем, что тот был начальником курса, и никогда не был преподавателем, поэтому с методиками проведения занятий знаком весьма поверхностно, поэтому и не смог правильно оценить занятие. Обещал его за это наказать и спросил, чего я хочу. Я сказал, что хочу только одного, чтобы организованная против меня травля прекратилась. Полковник пообещал, что больше по этому поводу моя фамилия нигде упоминаться не будет, и свое слово сдержал.

А у Георгия Ивановича все складывалось как нельзя лучше, он купил автомашину, не бог весть какую, всего лишь подержанный запорожец, но не очень старый, с маленьким пробегом, и стал посещать курсы автомобилистов. Он радовался своим успехам в вождении, как он классно проехал между двумя препятствиями, как отлично сдал задним ходом, и мы, слушая его рассказы, радовались вместе с ним. Его Синеглазка, которая была каким-то начальником, пробила ему место под гараж и выписала кирпич для его строительства, правда далековато от дома, аж на Лесной. Преподаватели нашей кафедры, как в свое время и мне, за один день построили ему гараж. Мишка Сергиев рассказывал кто и что там делал, как они дружно там работали, Петя Попов трудился каменщиком, а остальные обеспечивали ему фронт работ. Только Георгий Иванович в том списке почему-то не упоминался, и я спросил: «А Георгия Ивановича что, не было?»

– Был, – сказал Мишка.

– А он что делал? – спросил я.

– Он подносил.

– Что подносил, – не понял я.

– Водку, – был ответ, – ходил с бутылкой, и всем предлагал выпить.

И мне вспомнился аналогичный случай в моем селе, когда всей улицей помогали строить новый домишко одному пьянице по кличке Ку-миша, которую он получил из-за заикания. Ему было сложно выговорить кум Миша, и он говорил: «ку-ку-Миша». Так вот, в то время, когда все вкалывали на строительстве его дома, он тоже ходил с бутылкой водки в руках и всем предлагал выпить.

Потом в гости к Жоре приехала его сестра из Дальнего востока, его родины, и уговорила его креститься, пообещав помочь с покупкой жигулей, так как не престижно полковнику ездить на запорожце, и Жора крестился. Потом они с Марковичем съездили на Дальний восток, так сказать нанесли ответный визит, остались очень довольны поездкой и с упоением рассказывали, как их там хорошо принимали. Правда в первый вечер Маркович съел слишком много очень вкусных гребешков, и последующие три дня далеко от туалета не отходил, зато Георгий Иванович за это время навестил всех своих друзей.

На этом его везение закончилось. Сначала сломалась машина, и ее на буксире оттащили в автосервис, где обнаружили, что масла нет ни в двигателе, ни в коробке передач, где только на донышке была жидкость, напоминающая мазут. Наши автомобилисты сказали Георгию Ивановичу, что он не автомобилист, а наездник. Дальше хуже, как-то Георгий Иванович пришел на работу сильно хромая, нога в коленке не сгибалась, сказал, что это производственная травма, однако вскоре выяснилось, что это результат серьезного разговора с сыном Юрой, который откуда-то узнал про Синеглазку и решил вступиться за мать. Потом Георгий Иванович проявил смекалку и предложил своему тестю Леве, свекру его дочери Инны, жившему в частном секторе и державшему разную живность, поучаствовать в выращивании поросенка. Дал свату половину денег на покупку поросенка и кормов для его пропитания, и стал ждать мяса и сала, почему-то решив, что половина поросенка будет его. Сват на это дело смотрел несколько иначе, ведь чтобы вырастить этого поросенка, нужно еще и труда вложить немерено. В итоге они поссорились так, что больше вообще не общались. Вторым неудачным для него мероприятием было участие в девяностые годы в коммерческом мероприятии по торговле яйцами. Три наших преподавателя, его лучшие друзья, решили закупать оптом на птицефабрике яйца, а затем продавать их в розницу, это мероприятие должно было принести неплохую прибыль, Георгий Иванович решил также поучаствовать в этом деле. Сдал на мероприятие положенную сумму денег, но больше ни в чем не участвовал, ни в закупке, ни в доставке, ни в распродаже яиц. Когда же дело дошло до дележа прибыли, то потребовал себе наравне со всеми четвертую часть, в чем ему отказали, в итоге поссорился еще и с лучшими друзьями. Мы почему-то решили, что зря он крестился, до крещения у него таких проблем никогда не было, видно раньше Бог не обращал внимания на его выходки.

И еще один удар судьба, в лице начальника училища, нанесла Георгию Ивановичу в конце службы, когда генерал вдруг неожиданно пришел на плановое открытое занятие, которое Жора проводил. Сердюкин сразу же сказал генералу, что Георгий Иванович наш лучший преподаватель, у него есть чему поучиться, поэтому занятие должно быть интересным. Георгий Иванович, как всегда, проводил занятие в своей манере, больше внимания уделял соблюдению уставов, чем теме занятия. Объясняя новую тему сделал несколько грубейших теоретических ошибок, потом, рассказывая об оснащенности средствами АСУ и связи командного пункта полка, установил туда такую аппаратуру, которой там отродясь не было. Я видел, как при этом изменяется лицо начальника училища, было понятно, что от всего услышанного он близок к шоку, так как недавно прибыл к нам из войск и прекрасно знал, в отличие от Георгия Ивановича, какая аппаратура в полку стоит, а какой нет. До конца занятия он не досидел, ушел во время физпаузы, переспросив у Сердюкина, действительно ли это наш лучший преподаватель, и попросил Владимира Ивановича пригласить его на разбор этого занятия.

– Хочу послушать, что скажут другие преподаватели по поводу этого занятия, – сказал он прощаясь.

Поскольку лучший преподаватель нес на занятии такую ахинею, можно было себе представить, на каком уровне находятся знания у худших. На разбор занятия он действительно пришел и внимательно слушал выступающих. Все выступающие называли отдельные недостатки занятия, некоторые оценивали его как хорошее, но большинство, как удовлетворительное, понимали, что генерал не просто так пришел на разбор занятия. Когда дошла моя очередь выступать, я отметил, что преподаватель держится на занятии уверенно, много внимания уделяет привитию курсантам уставных требований, но имеются и отдельные недостатки. Перечисление недостатков и их анализ заняли у меня минут двадцать, так как я подробно анализировал, какая аппаратура стоит на командном пункте полка, а какой там нет, и почему названной преподавателем аппаратуры там в принципе не может быть. Жесткое выражение лица генерала постепенно смягчалось, похоже, что кафедра от полного разгрома была спасена. Я оценил занятие как удовлетворительное.

– Хорошо, что у вас не все такие, как ваш лучший преподаватель. – сказал генерал, выступая последним. Большинство хорошо разбирается в этих вопросах, а то я уж было испугался, чему вы тут курсантов учите. Подводя итог всему сказанному, оцениваю занятие ка неудовлетворительное, худшего занятия в своей жизни я еще не видел.

Георгий Иванович получил за это занятие выговор от начальника училища. Думаю, что после такого разгрома он перестал считать себя лучшим преподавателем и примером для подражания.

Через некоторое время мы проводили Георгия Ивановича на пенсию, за накрытым по этому поводу столом пожелали ему всяческих успехов в новой жизни на гражданке: новую машину, новую квартиру.

– А почему про новую жену не говорите? – спросил Георгий Иванович.

После увольнения он действительно перешел жить к Синеглазке, оставив жить на зарплату учителя жену Галину Михайловну с сыном Юрой и внуком Игорем, сыном его дочери Инны, которая к тому времени развелась с мужем. А Синеглазка устроила Георгия Ивановича к себе на предприятие в охрану, старшим смены, работа не пыльная, сутки-трое, и рядом с ее домом. Лучшего и пожелать было сложно. Пользуясь ее покровительством, Георгий Иванович жил в свое удовольствие, не стеснялся выпивать даже на работе. Как-то раз на работе его потеряли, хорошо выпивший он ушел проверять посты и не вернулся, ночь додежурили без него, решили, что он на все наплевал и ушел домой. Только вечером следующего дня охранник услышал стон, доносившийся из находящегося на отшибе канализационного колодца, в котором и обнаружили Георгия Ивановича, который видимо по пьяни сбился с маршрута, упал в этот колодец вниз головой и потерял сознание, в результате чего находился в таком положении больше суток. В итоге инсульт с почти полной потерей речи и памперсами. После выписки из больницы Синеглазка сначала забрала его к себе домой, но вскоре поняла, что в таком виде он ей не нужен, и отвезла его на свою недостроенную дачу, куда два раза в неделю привозила еду ему и собакам. Его гараж она также забрала себе, оказалось, что он оформлен на нее, а не на Георгия Ивановича.

Когда Галина Михайловна узнала, как с ним обошлась Синеглазка, она, на удивление всем, забрала его к себе домой, более того, она продала свою квартиру и купила какую-то лачужку в частном секторе, чтобы он мог выходить на свежий воздух. Я туда к ним приезжал, привозил находившийся у меня их самодельный сварочный аппарат. Увиденная мной картина была удручающей, Георгий Иванович был небритый и выглядел затравленным зверем, сидя на кровати, он злыми, полными ненависти глазами следил за каждым движением жены. Отвлекшись от этого наблюдения, он что-то у меня спросил, вопрос я не понял и спросил об этом у Галины Михайловны.

– Он спрашивает, принес ли ты водку, пояснила Галина Михайловна.

– А разве ему можно? – удивился я.

– Я ему на каждый день покупаю чекушку, но он требует больше, – ответила жена.

– У него страшный взгляд, ты не боишься с ним жить? – спросил я.

– Днем нет, а ночью боюсь. На ночь я наливаю ему водки и не ложусь спать, пока он не уснет. Вот такая жизнь.

Мне было ужасно жалко и Георгия Ивановича, и Галину Михайловну, но помочь я ничем не мог. Заехал я к ним еще только один раз, привез яблок со своего сада, но в дом больше не заходил, не хотелось видеть Георгия Ивановича в таком состоянии.

Как Галина Михайловна не старалась, удержать долго мужа на этом свете она не смогла. На кладбище, во время похорон, мы слушали траурные речи товарищей, которые рассказывали, каким прекрасным человеком был Георгий Иванович, как говорится, о покойнике или хорошо, или ничего. Ко мне наклонился Маркович и тихо сказал: «Это ему кара Божья за все его грехи». Я удивился.

– Брось ты, Маркович. Если бы за измену женам всех так Господь наказывал, то вокруг нас жили бы почти все инвалиды. – не согласился я.

– Я не о жене, – сказал Маркович, – из-за него его лучший друг застрелился.

– Как застрелился, – не понял я.

– Помнишь, мы с ним на Дальний восток ездили, так вот тогда он переспал с женой своего лучшего друга, а та дура, во время ссоры с мужем все ему выложила, чтобы укусить побольнее. Муж не вынес такого предательства друга и застрелился. – пояснил Маркович.

Говорить траурную речь, как я собирался, мне расхотелось, решил, что лучше я промолчу. А Галина Михайловна жива до сих пор, и прекрасно себя чувствует.

Камень

Суббота. Проснулся пораньше, сегодня нужно обязательно перепахать на зиму огород и посеять горчицу на удобрения. В этом году решил попробовать посеять вместо ржи горчицу, может земля помягче будет. Все это собирался сделать еще две недели назад, сразу после уборки картошки, но сорвал поясницу и работу пришлось отложить. Потом еще на работе не заметил, что кто-то открыл окно возле моего стола, при работающем кондиционере, в результате еще получил и ОРЗ. Сейчас уже немного оклемался, но поясница еще болит, самостоятельно сменить в мотоблоке колеса на фрезы я не смогу. Поэтому и нужно выехать на дачу пораньше, чтобы застать хотя бы одного из соседей, Сашку или Женьку, и попросить их помочь поменять в мотоблоке колеса на фрезы.

Коррективы в планы внесла жена. Сначала нужно зайти на квартиру к Лиле и помочь ей определиться с объемом планируемого ремонта, ненадолго, буквально на полчаса. До вечера с этим конечно никак нельзя было подождать, но спорить не стал, переубедить в чем-то мою жену крайне сложно, больше времени на споры уйдет, согласился перед отъездом зайти к дочери. В полчаса не уложились, осмотр затягивался, начали измерять комнаты, еще и расстановку мебели планировать. Время уже к часу дня приближалось, а мы все планировали. У меня уже начала ныть больная спина, но в два часа дня мы наконец-то осмотр закончили и пошли домой. Теперь ехать уже нужно было с ночевкой, но оказалось, что закупленных продуктов для этого нет, как всегда, прежде чем ехать, нужно еще сходить в магазин и закупить продукты. Все безнадежно затягивалось, ну как тут не заматериться? С другой стороны, и жену можно понять, ей тяжело одной таскать полные сумки на четвертый этаж, гораздо проще заранее взять машину и покупки загрузить сразу в нее. Но это всегда потеря драгоценного времени. Решил зайти домой за ключами от гаража и идти за машиной.

Дома прежде всего зашел в туалет и обалдел, моча была бордовой. Очень странно, никаких болей не было, только спина побаливала. Пришлось лечь немного отдохнуть. Боль внизу живота появилась минут через десять, и постепенно нарастала, потом начала болеть правая почка. Две таблетки но-шпы боль немного сняли, и к приезду скорой она уже была вполне терпимой, поэтому от госпитализации я отказался, тем более, что в больнице Семашко, куда меня собирались везти, некоторые врачи уже болели коронавирусом, как-то не хотелось еще одну болезнь подхватить. Мне сделали какой-то укол, который помог как мертвому припарка, и скорая уехала, порекомендовав вводить внутривенно баралгин, если приступ повториться. Он не заставил себя долго ждать, через полчаса повторился, но с еще большей болью. Хорошо, что жена медсестра, баралгин внутривенно снял приступ до вечера, потом еще укол, и так до вечера воскресенья.

В двадцать часов вечера позвонил заведующему урологического отделения военного госпиталя, где я уже трижды лежал в течение прошлого года. Я тогда выпросил у Дмитрия Юрьевича визитку, но обещал по пустякам не беспокоить, звонить только в крайнем случае. На мой взгляд сейчас был именно такой случай, в выходные я не стал его беспокоить, а сейчас уже можно было и позвонить. Он без разговоров согласился принять меня сразу в госпитале, минуя поликлинику. В восемь утра, в понедельник нужно было быть у него.

Утром поехали в госпиталь на такси вместе с женой, вдруг по дороге придется укол делать, но все обошлось. К двенадцати часам дня я сдал все анализы и прошел кучу обследований, но ничего обнаружено не было. Только на компьютерной томографии наконец-то обнаружили камень в мочеточнике, выписали направление на госпитализацию и к четырнадцати часам я оказался в палате.

Я опасался, что опять достанется самая неудобная койка возле окна, на которой днем жарко от солнца, а ночью очень холодно, так как дует со всех щелей. Но мне повезло, в палате лежал всего один больной, моя любимя койка возле умывальника была свободной, на ней я и поселился. Вот что значит коронавирус, во всем отделении лежало всего 12 человек. Сосед оказался человеком весьма необщительным, даже не сказал с чем он лежит. На следующий день его забрали на операцию, и в этот же день появился еще один человек, очень общительный старичок Николай Иванович, сразу стало гораздо веселее, несмотря на то, что особенно весело мне не было, боли продолжались, и мне два раза в сутки кололи обезболивающее. Кроме того, чтобы выгнать камень, мне до обеда кололи три укола, а между ними я должен был выпивать по литру воды, и так три дня.

Николай Иванович оказался очень интересным человеком, в свои 83 года очень живым и подвижным. Он лег на очередное ежегодное обследование, семь лет назад у него был рак мочевого пузыря, но операцию сделали вовремя, полностью сохранив мочевой пузырь, и сейчас он прекрасно себя чувствовал. За свою службу он много где послужил и у нас оказалась масса общих знакомых, десятка два, было даже удивительно, что сами мы при этом нигде не пересекались.

В детстве он с бабушкой и дедушкой жил в Белоруссии, на оккупированной территории, потом суворовское училище в Ленинграде, далее среднее танковое училище и служба танкистом. Будучи старшим лейтенантом был назначен адъютантом командира дивизии полковника Шевцова Ивана Андреевича, под командованием которого я также служил, когда он уже был генерал полковником и командующим оренбургской ракетной армией. Адъютантская служба Николаю Ивановичу не понравилась, прослужил на ней всего четыре месяца. Не нравилось таскать лыжи за командиром, когда тому хотелось покататься. Особенно доставала жена командира, за которой он таскал сумки по всем магазинам. То "куда ты так рванул?", то "где ты там плетешься?". Кроме того, командир строго настрого запретил сажать ее на место старшего машины, а она все время норовила сесть именно на это место, и согнать ее с него было невозможно. Короче говоря, достали, но уйти с этой должности было очень непросто. Чтобы не нажить врага в лице командира, ему посоветовали подать рапорт на поступление в академию, чем он и воспользовался. Поступил в артиллерийскую академию, после окончания которой, естественно, попал в артиллерию. Потом вызвали в политотдел и предложили перейти на работу замполитом, попытался отказаться от столь заманчивого предложения, ссылаясь на то, что он технарь, а не политработник. Фокус не прошел.

–А нам и нужен на эту работу именно технарь, чтобы мог разговаривать с людьми на одном с ними языке. Такая сейчас политика партии. Или вы имеете что-то против политики партии? – был ответ начальника политотдела.

Вот так, говорит, я и попал на политическую работу. По службе продвигался очень быстро. Сменил очень много должностей. Больше двух лет на одном месте нигде не служил, сплошные переезды и везде служебная мебель. Послужил даже замполитом одного из ракетных полков в оренбургской армии, потом в космических войсках. На этой стезе он дослужился до полковника, начальника политотдела. Говорит, что большую часть служебного времени занимался разбором дрязг и жалоб, то жена жалуется на мужа, то жены друг на дружку, то офицер своему лучшему другу подложил свинью, спрятав секретный документ. А со временем еще начал сомневаться в рекламируемых партией ценностях, пришло осознание того, "какую херню он несет, выступая с трибуны". Наступило перенасыщение, и дальше так служить не смог, попросился на преподавательскую работу. Направили в Харьковское училище, которое я в свое время закончил, на должность старшего преподавателя на кафедру философии, где и прослужил до развала Советского Союза. Когда начали заставлять изучать украинский язык и проводить на нем занятия, уволился, и уехал в Россию. Теперь живет в Тамбове в частном доме с одним гектаром огорода, раньше даже свиней держали, а сейчас только птицу. Сына и внука также определил в суворовские училища, сын стал офицером и служил начальником курса в Серпуховском училище, где, в свое время я также был преподавателем, а вот внук проявил характер и отказался идти по военной тропе, тем более, что его отец с должности начальника курса также досрочно уволился из армии. Военной династии у деда не получилось, но сын сейчас заведовал всем ЖКХ Подольска, и дед очень гордился и сыном, и внуком. Когда дед приехал из Тамбова в Москву, сын прислал за ним свою машину с водителем, который деда со всем комфортом доставил в госпиталь.

А вот о дочери и зяте дед отзывался нелестно. После окончания училища он устроил зятя в Евпаторию, но служба у зятя там не пошла, дочь обвинила отца, что он засунул их в дыру. Дед устроил зятю перевод в Москву, и даже через космонавта Германа Титова пробил им трехкомнатную квартиру в центре Москвы. Но и там служба у зятя не пошла, и опять виноватым оказался Николай Иванович, в плохое место перевел. В итоге зять уволился, продали квартиру в Москве и переехали с женой в Харьков, где занялись бизнесом, но прогорели, и теперь дочь просила отца помочь с переездом обратно в Москву. Николай Иванович сказал, что этим неблагодарным он больше помогать не будет, уже не маленькие, зятю – 65, а дочери – 60, пусть сами решают свои проблемы.

В госпитале дед отдыхал от жены и старался как можно больше накуриться. На каждой прогулке выкуривал по три сигареты. Каждую сигарету заедал мятной конфетой.

– А конфеты зачем? – спросил я.

– Дома заедаю, чтобы жена не унюхала, а то скандал устроит, а здесь чтобы не отвыкнуть заедать, а то не дай бог дома забуду заесть. Я курю только когда в магазин хожу, или что-то во дворе дома делаю, и жена не видит.

– А вы не пробовали спросить у жены кто в доме хозяин?

– Пробовал, сказала, что она, поскольку дома она генерал-майор, а я всего лишь полковник.

– А где вы сигареты держите?

– Они у меня в разных местах спрятаны: в гараже, в сарае, в бане, на улице в конце забора. Когда я иду в магазин, жена за мной из окна подсматривает, я потом возвращаюсь, достаю из тайника сигареты, две выкуриваю по дороге в магазин, и две на обратном пути.

– Николай Иванович, а не стыдно в звании полковника и в Вашем возрасте как пацану с куревом прятаться?

– Стыдно. А что поделаешь.

С Николаем Ивановичем было интересно, он не был похож на тех политработников, с которыми я раньше был знаком, и которых никогда не уважал. Он вызывал уважение.

Я вспомнил и рассказал ему один случай, который случился у нас в дивизии. Был у нас начальник передающего центра, очень толковый офицер капитан Б. Не допросившись материалов на ремонт казармы, он где-то их достал и отремонтировал казарму самостоятельно. В партком дивизии тут же поступила анонимка, что он разбазаривает государственное имущество, за приобретенные материалы для ремонта казармы рассчитался кроликами с подсобного хозяйства передающего центра.

– Анонимки мы конечно не должны рассматривать, – сказал начальник политотдела – но здесь особый случай. Вызываем на партийную комиссию.

Сказано – сделано, и капитан предстал перед парт комиссией.

– Вы заплатили кроликами за материалы? – спросили его.

– Нет, я только обещал заплатить, осенью, когда они подрастут.

– Значит заплатите, не принадлежащими вам кроликами, украв их у ваших солдат.

–Я не буду платить кроликами, поскольку на передающем центре их нет, и никогда не было.

– А как же вы собирались рассчитываться?

– Я скажу, что кролики содержались в яме, прорыли нору, и все разбежались.

– Так вы еще и мошенник!

В связи с тяжестью проступка объявили строгий выговор по партийной линии с занесением в учетную карточку, и отпустили. По лицу капитана было видно, что у него в мозгу крутится какая-то навязчивая мысль, то ли он не согласен с таким решением, то ли чего-то не понимает. Уже в дверях капитан обернулся и неожиданно спросил: "Скажите пожалуйста, а это ничего, что я беспартийный?"

Трехдневное лечение уколами мне не помогло, камень не вышел, боли не уменьшились. Мне дали отдых до понедельника, сказали, что будут думать, как лечить меня дальше. А у Николая Ивановича созрел грандиозный план, на выходные съездить к сыну и повидаться и с сыном, и с внуком, но сын быстро остудил его пыл.

– Во-первых, в связи с коронавирусом тебя на выходные не отпустят, а я по таким пустякам к начальнику госпиталя лезть не буду. – ответил сын. – А во-вторых, мы с женой на выходные уезжаем на дачу, к внуку приходит его девушка, и он попросил нас на два дня освободить квартиру.

Дед приуныл. Даже помыться под теплой водой не удалось, не то, что погостить у сына. В госпитале теплой воды не было. Я то мылся под холодной и спал раздетый, а деду было холодно, он спал в кальсонах, рубашке и свитере, а поверх одеяла еще и теплым госпитальным халатом накрывался. Ему было не до мытья под холодной водой. Навестить деда тоже никто не приехал, и дед загрустил. Чтобы как-то поднять ему настроение я начал делиться с ним помидорами и огурцами, которые мне привезла жена. Кормили нас хорошо, но иногда хотелось чем-то вроде огурца или помидора пропихнуть сухую кашу.

В понедельник лечащий врач сообщил, что меня поставили в план на операцию на четверг, оставалось ждать. Я только попросил его заранее свести меня с анестезиологами, так как у меня большие проблемы со спиной, а наркоз будут делать в спину, хотел показать им результаты последнего МРТ, чтобы посмотрели, в какие места позвоночника укол можно делать, а в какие нельзя. Я уже сейчас с трудом надевал носки, и очень не хотелось, чтобы в дальнейшем до конца жизни носки мне надевала жена.

Когда мне в прошлом году делали первую операцию, врач, делающий наркоз в позвоночник, загнал иглу в кость и давил на нее со всей дури, чуть не перевернул меня вместе с каталкой, пока женщина на закричала: "Ты что творишь? Вынимай, иглу сломаешь". Объяснила ему как делать укол, и, со второго раза он сделал его правильно. Оказалось, что это был стажер. Во время второй операции укол мне уже сделали правильно, но в то же самое место позвоночника. После этого у меня появились постоянные боли в спине, именно в том месте куда делали уколы. И вот теперь я опасался, что если мне в третий раз сделают укол в то же место, то я могу остаться инвалидом.

К нам в палату положили еще одного товарища, Володю, служившего в учебном отделе нашего училища, но уже после моего увольнения. Ему также запланировали операцию на четверг. А Николая Ивановича во вторник выписывали, у него все было в порядке. Дед собирался немного погостить у сына, и с внуком повидаться, по которому явно скучал. но здесь опять не срослось. Сын сообщил, что внука дома не будет, он со своей девушкой и будущим тестем, каким-то крупным предпринимателем Подольска, выезжают на три дня на природу на шашлыки. Их с женой также дома не будет до позднего вечера, а водитель за дедом приедет и отвезет на квартиру. Дед явно обиделся и совсем скис. Я подумал, что никому уже дед не нужен. Понял это и Николай Иванович, сказал сыну, чтобы его сразу отвезли на вокзал и посадили в поезд. Сын тоже понял, что отец на него сильно обиделся, с большим трудом ему удалось уговорить деда заехать к ним, пообещав, что на следующий день он покажет деду свой строящийся загородный дом.

После ухода деда стало как-то скучно, оставшиеся обитатели не очень разговорчивы, поэтому было такое ощущение, что в нашей палате постоянно "тихий час". Уже в среду к нам положили еще и Александра, у него обе почки забиты камнями.

Меня и Володю начали готовить к операции, в обед покормили только супчиком, а на ужин грозились вообще ничего не давать. Но у меня появились сомнения в необходимости операции, поскольку мне стало гораздо лучше, боль стала терпимой, и я уже две ночи спал без обезболивающего. Попросил лечащего врача отправить меня на КТ, чтобы посмотреть, где сейчас камень. Я уже четыре дня усиленно стучал пятками по ступенькам, спускаясь с седьмого этажа по лестнице, и надеялся, что камень или вышел, или скоро выйдет. Лечащий врач, старик в возрасте за восемьдесят, которому уже хочется только одного – чтобы его поменьше беспокоили, только отмахнулся: "Завтра Дмитрий Юрьевич залезет, и все посмотрит".

Перед ужином мне сообщили, что моя операция переносится на пятницу, вместо меня на операцию берут Александра, у которого обе почки остановились. Сообщение меня обрадовало, у меня появились еще сутки, чтобы попытаться вышибить этот чертов камень. Я опять усиленно пил воду, но-шпу, чтобы расслабить мускулатуру мочеточника, и усиленно стучал пятками по ступенькам лестницы. Если бы мне сразу объяснили назначение этих таблеток, то возможно камень давно бы уже вышел, но мне никто ничего не объяснил, и я, вместо регулярного их приема, принимал только по ночам, стараясь таким образом снять приступ, чтобы не будить ночью медсестру. С этого, правда, ничего ни разу не получилось, боль не снималась, и медсестру все равно приходилось будить. В четверг после обеда меня должны были вызвать к анестезиологам, но меня никто никуда не вызывал, и мне это как-то не понравилось, скорее всего лечащий врач никого ни о чем не предупредил, и мне сделают укол именно в то место, в которое делали уколы на предыдущих двух операциях, и в котором спина сейчас болит постоянно. Оставался последний шанс, перехватить лечащего врача утром до того, как меня положат на каталку, узнать у него, кто будет делать наркоз, и договориться с этим врачом. С восьми утра я уже дежурил у кабинета лечащего врача, а тот, как назло опаздывал. Уже и каталку для меня привезли, а его все не было. Появился он только в двадцать минут девятого. Кто делает наркоз он вообще не знал.

– Спроси у заведующего, – показал он на подходящего Дмитрия Юрьевича.

Я спросил, и объяснил, зачем мне это нужно.

Лечащий врач вмешался в разговор и пожаловался, что я не хочу делать операцию, считаю, сто камень наверно уже вышел, и уже два дня достаю его просьбами отправить меня на КТ.

– Ну и в чем проблема, почему не отправили? – спросил его заведующий, – Отправьте его на КТ сейчас.

Меня отправили сначала на рентген, но на снимке ничего не было видно. Потом на КТ, там камня не обнаружили. Это меня обрадовало. Дмитрий Юрьевич дал мне команду наполнить до отказа мочевой пузырь, и, как буду готов приходить к нему на УЗИ. На УЗИ у меня никакой надежды не было, поскольку при поступлении в госпиталь на этом обследовании камень обнаружен не был. Но произошло невероятное, может потому, что на этот раз Дмитрий Юрьевич делал УЗИ сам.

– Вот он, я его вижу, застрял на самом выходе из мочеточника. Вытряхивай его дальше, операция отменяется. Я не хочу туда лезть инструментом, на фоне двух предыдущих операций у тебя опять как минимум два месяца будет недержание мочи.

– А я то как этого не хочу – ответил я

– Ну тогда старайся его вышибить.

Вечером этого же дня камень выскочил. И сразу прошли все боли. Не смотря ни на что, я его победил, и даже, вопреки стараниям лечащего врача, обошелся без операции. Огромное спасибо, Дмитрию Юрьевичу. На этот раз, как говорится, мне удалось выйти сухим из воды.

Оглавление

Воспоминания

Неслыханная щедрость

Детские забавы

Трудовое воспитание

Сверло

Экскурсия в Чернигов

Балл-маскарад

Обман

Выбор профессии

Кременчугское море

Ленинград

Галя-Аня

Экзамены

Саша Особливец

Бершеть,

Дождь

Косари

Рыбачка

Ява

Бикус и Верзилов

Идентичные разъемы

Передряги

Демонстрация власти

Польза курения

Рыбалка на Сылве

Летчики

ЧП

Рыбалка в Оренбурге и его окрестностях

Капустин Яр

Учения

Можешь же, когда захочешь

Метод квазиминоров

Войсковая стажировка

Ставрополь

Ночь перед выпуском из училища

Ангел-хранитель

Стрессы

Первая дальняя поездка

Кошмарная поездка

Розыгрыш

Кара Божья

Камень