Полетим… и мы – полетели… [Кирилл Борисович Килунин] (fb2) читать онлайн

Вовка. Полог

Мы крадемся…., две тени… меж высоких деревьев, под ногами хрустят сухие сосновые иглы, разводя руками бархатную тьму, словно прибрежную речную воду… два отчаянных пловца ныряем в эту тьму – собравшись с духом, два сердца стучат в унисон, впереди старый деревянный забор, за ним то, что встречают отважные герои в страшных сказках. Мы дети, мы верим в сказки. Мы дети, мы верим, что страшное не может случиться с нами, оно всегда по ту сторону забора… за пределами сознания или осознанного мира. Мы, это я и Вовка. И это воспоминания моего детства…. Они похожи на корабли… бороздящие глубины времени, твоего или моего, они всегда внутри, но иногда выплескиваются наружу и становятся чем-то вполне материальным.

*

Я думаю, что некоторые люди похожи на корабли. Их прибытие в твой порт – важнейшее событие дарованное жизнью. Не всегда ты это осознаешь сразу. Иногда для этого нужны годы, чтобы повзрослеть, поумнеть, наконец – набраться жизненного опыта и понять – однажды…. что ты потерял когда–то… или приобрел, ведь такой человек – корабль навсегда оставляет в тебе след своего пребывания, отпечаток своего уникального мира, образ – настоящего человека, которого ты потом неосознанно ищешь остаток жизни.

Вовка был для меня таким человеком… Его образ – образ верного друга детства: веселого шалопая одиннадцати лет от роду, импульсивного, любящего всевозможные тайны, знающего и умеющего рассказывать такие истории, от которых ветер в волосах, мурашки по телу, и кажется, что черта между миром взрослых и детских фантазий безмерно тонка, стоит лишь набраться смелости, и сделать шаг…

Как сейчас помню – круглолицый и черноглазый – похожий на цыганенка, гуттаперчевый и подвижный как ртуть, улыбчивый, искренний и отважный, все это мой Вовка…

Мы вместе сосланные уставшими родителями в пионерский лагерь на все лето, осваивали эту неведанную территорию как чужую планету, или незнакомый мир, прозванный в нашей реальности – «Лесной поляной». «Лесная поляна» (типовой панельный корпус – отпечаток советского конструктивизма с палатами на четыре и десять человек, просторной светлой столовой и актовым залом, где проходили пионерские линейки под стук барабанов и пение горна) она уже порядком обветшалая и по современным меркам убогая имела огромное для детского восприятия преимущество, так как находилась посреди настоящего соснового леса – в самой его гуще, будучи гармоничной его частью, или единым целым.

Так, огороженное дырявым забором пространство, мало отличалось от того, что было за ним: все тот же лес с зарослями колючей малины, кустами черники и земляники, огромным пирамидальным муравейником, золотыми корабельными соснами поющими от касания ветра, потаенными ложбинками – заросшими слоноподобными лопухами и папоротником, и остатками старых – уже полусгнивших строений – одно из которых когда-то было открытым деревянным театром, а другое – складскими помещениями. В общем лес был, а поляны, по сути – не было, мы жили в плоском панельном двухэтажном каменном доме в лесу.

В нашем лесу, кипела настоящая жизнь. Здесь кроме нас пионеров, и приставленных для присмотра вожатых – воспитателей, водились обыденные – бесстыжие рыжие белки, достаточно упитанные – пугливые палевые зайцы, разношерстные и разнообразные в нелепом скрещении генов – безумно добрые бездомные собаки, которых мы регулярно подкармливали сквозь щели проломленного и обветшалого забора недоеденными котлетами и ворованным с кухни хлебом, смело трогая детскими розовыми ладошками их горячие носы, и свалявшийся от грязи собачячий мех.

Была здесь и своя – потаенная – скрытая от мира взрослых жизнь, вошедшая в местный детский фольклор и ночные кошмары тех, кто умудрился случайно или вполне преднамеренно встретиться с ней наяву.

Ты можешь в это не верить…. Я верил когда-то, а потом забыл, когда стал взрослым, или просто перестал верить, но так и никому не рассказал….

Не знаю почему, мы никогда не рассказывали взрослым: ни вожатым-воспитателям, не своим родителям, о «черном волке» и «человеке в сером плаще».

О черном волке знали немногие из нас, и никто и никогда его не видел, хватало простого ощущения присутствия этой темной сущности в пределах данной Эйкумены. «Черный волк», возможно по определению – рожденный детскими страхами темноты и неизвестности, он был сгустком прожорливой и опасной тьмы, первобытным кошмаром или просто – глупой страшной сказкой, придуманной кем-то – когда-то, если бы не те же прикормленные нами бездомные собаки… Иногда, когда, мы с Вовкой или другие ребята тайком гуляли вдоль забора перед отбоем или уже после отбоя – потихонечку выбравшись из окон своей палаты, пока взрослые спали, …. Иногда, мы неожиданно, чувствовали порыв холодного ветра в лицо, как удар мокрым полотенцем. И дружелюбные собаки, при встрече нас всегда искренне виляющие своими нелепыми хвостами, вдруг начинали жалобно поскуливать и лаять на темноту, мы тут же брали ноги в руки, и, давя в себе панический постыдный девчачий визг, бежали – крепко взявшись за руки, туда, где мир взрослых обещал защиту, туда где был свет фонарей, помогая друг – дружке карабкались в окно своей палаты, щелкали задвижкой, а на полу у самого окна рисовали кусочком специально припасенного белого мела прямую черту, за которую как мы искренне верили не должно и не может проникнуть никакое зло, в том числе «черный волк». Почему «черный волк», не знал ни кто из нас, это имя передавалось из уст в уста, из смены в смену, от отбывающих, к новичкам, по большому секрету. Нам передал этот секрет Егор, рыжий такой, вихрастый – серьезный пацаненок, примерно нашего возраста. Не знаю, почему из всех вновь прибывших он выбрал именно нас двоих, но эта тайна сплотила нас с Вовкой, заставив держаться вместе, прикрывая спину друг – друга, после того как назвавшийся Егором убежал и заскочил в отбывающий домой автобус под ругань вожатых-воспитателей и веселое улюлюканье других ребят.

Егор говорил, что «черного волка» можно было только ощутить…., но не увидеть. От этого он не менее, а может быть, еще более, казался по настоящему – опасным и страшным…, этот «черный волк», а вот «человека в сером плаще» видели с десяток наших ребят, его видел и Вовка, но больше всего «человек в сером плаще» любил показываться девочкам. Обычный на первый взгляд, среднего возраста и невысокого роста мужчина, с большой проплешиной на голове, с блеклыми какими – то – бесцветными волосами и белесыми рыбьими глазами. Он говорил низким ласковым голосом, и казалось, словно паук заманивает тебя в свою паутину, шевеля узкими бледно-розовыми губами. А в самый неожиданный момент, он распахивал свой плащ… Девчонки, говорили, что там у него лошадиные ноги, с копытами и хвост (они верили, что он черт, тот которого они сами вызывали на ночь, чтобы задать эти «важные женские вопросы» или загадать желание). Вовка уверял, что, под плащом «серого..» – просто тщедушное голое тело, как у обычного мужика в бане и ничего интересного или ужасного. Но все равно «человек в сером плаще» был злом, мы конечно не понимали этого, но чувствовали как «черного волка», он был существом той же природы, опасностью, что таится там за забором, то о чем не принято говорить со взрослыми… Почему? Потому что они все равно не поверят, будут смеяться над твоими «пустыми» страхами, а если вдруг на секунду поверят, то, наверное, испортят всю сказку… ведь жизнь в лагере была похожа на сказку, ту что иногда нам читали на ночь родители. А нам, так хотелось прикоснуться к этому самому сказочному инобытию, именно для этого мы строили тайные убежища в развалинах открытого театра из старых досок, фанеры и кусков полиэтилена, устраивали опасные экспедиции за забор до отбоя и после…, а еще… искали настоящий клад.

Клад… наши вожатые-воспитатели – две девчонки девятнадцати лет – казавшиеся тогда нам ужасно взрослыми – Лена: медлительная, молчаливая и временами угрюмая, белобрысая, худая с голубыми глазами, и множеством веснушек, безумно начитанная, и наверное от этого умная, и Настя: толстушка брюнетка, веселая стремительная в движениях и выдаваемой ей информации, крикливая, но чрезвычайно добрая с нами «вождями краснокожих» рассказывали как то перед отбоем, что когда-то, когда, наш лагерь был закрыт (точнее законсервирован) на зиму, здесь прятался ограбивший кассу местного завода преступник. А когда его задержала милиция, денег, по тем временам огромную сумму, в полмиллиона рублей при нем не нашли. Говорят, что он их спрятал, где – то здесь, правда деньги безуспешно искала милиция с собакой (настоящей немецкой овчаркой) и местный сторож – пьяница Семеныч, но безуспешно…, это самое безуспешно только добавило нам пылу.

Конечно эти полмиллиона мы тоже не нашли, но сколько было веселья, сколько азарта и трепетания детской души от возможности чуда во время специально организованных нами поисков. В одной из лесных ложбинок мы с Вовкой с помощью двух совков для мусора откопали древний чугунный сейф с имперскими орлами на дверце – совершенно пустой – непонятно каким образом оказавшийся здесь и ни кем, не обнаруженный до нас, а в другой лесной ложбине мы наткнулись на залежи настоящей белой глины, из которой потом лепили различные забавные фигурки (гномов, с неприличными частями тела, птиц, драконов, самоходки и танки) и даже пытались обжигать их для крепости на костре. Пока не были пойманы тем же сторожем Семенычем, и справедливо получили по ушам…, и свою долю отборного мата, от этого седого горбуна, вечно шлявшегося по территории лагеря в грязном бежевом дождевике, кирзовых сапогах и под шафе.

Семеныч – одна из живых легенд «Лесной поляны» – притча во языцех…, говорят, что когда то он был директором нашего пионерского лагеря, но начал спиваться и с директорской должности докатился до сторожа. Причин сей человеческой трагедии, по словам словоохотливой работницы кухни – тети Дуси, носившей забавное прозвище Дульсинея за любовь к трагическим и романтическим историям было две. Однажды, Семеныч вернулся к себе в частный дом, где жил вместе с женой и увидел, что то горит. Он бросился внутрь, чтобы спасти жену. Но у него ничего не вышло. Более того, с потолка сорвалась горящая балка и серьезно повредила ему спину. После чего Семеныч и стал горбуном. Доблестная пожарная команда вытащила Семеныча из горящего дома. А он, этого вовсе не хотел. Поэтому и запил…. По второй версии Дульсинеи, более экзистенциональной, конечно тогда я еще не знал смысл этого слова, Семеныч запил от простого человеческого страха, страха – все потерять: дом, жену, здоровье, или еще что – то важное… потерять вдруг все по воле случая без каких либо явных причин…

Мы никогда не злились на Семеныча, как бы он не кричал и не раздавал оплеухи, мы не считали его злым, это просто был человек пустоты, он всегда носил с собой свою пустоту, был частью ее, всегда появлялся как будто из пустоты и затем, сделав свое дело, исчезал в ней. Конечно, мы не знали и не понимали всей сути происходящего, просто чувствовали, что все происходит именно так, изредка глядя в его глаза……в которых погас солнечный свет…

*

Мой солнечный Вовка, регулярно искрился светом и всевозможными забавными идеями. О чем? Конечно о том, какую авантюру затеять в этот день, и как учудить. Но иногда он темнел и уходил глубоко в себя, словно проваливаясь в серое безмолвие осеннего неба, не позвав меня с собой и потом, забившись в какой-нибудь пыльный угол, плакал без слез, как это умеют делать взрослые битые жизнью мужики. Дело в том, что его родители собирались развестись. Хотя мне было одиннадцать лет, я рос довольно беззаботным, как сейчас понимаю – задержавшимся в раннем детстве ребенком, поэтому для меня слово – развод было чем – то непонятным, достаточно эфемерным. Это было не со мной, и с присущим многим детям эгоизмом, я не понимал всей Вовкиной трагедии, уверяя его, что они взрослые, поэтому – мудрые люди, и обязательно помирятся. Вовка мне в этом вопросе не доверял, видимо понимал и знал больше… чем я, был чуточку взрослее.

Конечно же, мы поклялись однажды, что будем как братья и даже разрезав кусочком бритвенного лезвия друг-дружке правые указательные пальцы, смешали свою кровь. Подтвердив сию клятву. Было больно. Но по настоящему больно было потом… Мы оба, уже без стеснения, ревели навзрыд, когда за Вовкой неожиданно – за три дня до окончания лагерной смены приехал на мотоцикле «Ява» отец – весь одетый в кожу черный человек в алом мотоциклетном шлеме, лицом очень похожий на Вовку только постаревшего на двадцать лет. Мы долго не могли разжать руки, протянутые для прощального рукопожатия. Потом мы обнялись крепко, на клочке разлинованного листа из блокнота я написал Вовке свой адрес (в г. Перми, это город в котором мы оба живем), он не мог дать мне свой адрес, потому, что должен был жить теперь только с отцом по новому неизвестному еще адресату. Только теперь, я понимаю, всю ненормальность этой ситуации. По суду Вовку бы никогда не оставили с отцом, скорее всего, отец его просто выкрал, без ведома матери. Но, это я понимаю только теперь. Тогда для меня вся эта история была непонятна. Я просто грустил, и ждал с нетерпением первого Вовкиного письма….. Но он так мне и не написал…, по крайней мере, я тогда так подумал, и даже долго обижался. Но быстро забыл о нашей дружбе, уже через год….

И только десять лет спустя, занимаясь ремонтом, за купленным еще моей бабушкой шкафом в прихожей я нашел обещанное Вовкой письмо…. Как оно оказалось там было непонятно, мама и сестра уверяли, что никогда его не видели, а мой отец и дед к тому времени умерли и не у кого было узнать правду. Мне стукнул двадцать один год, здоровый парень, но прочитав это письмо я по настоящему заплакал, не понимаю, возможно, от обиды, может быть от того, что вспомнил Вовку и понял, что за прошедшие десять лет у меня никогда не было такого настоящего друга и возможно уже не будет…..

Он написал немного:

«Здравствуй дорогой друг Кирюша. Живу хорошо, встречаюсь с Юшковым Серегой, он живет близко со мной. Напиши как дела, как живешь. Пиши письма я буду их ждать…

Твой друг Вова…»

Всего несколько строчек неровным детским почерком, но от этого письма веяло настоящим теплом, оно как будто искрило истинным солнцем. Читая его, я думал, что больше никогда не увижу своего настоящего друга…. Но все же, встретился с ним в одном из своих снов.

Сон 1

Во сне Вовка не был таким как в детстве, это был уже взрослый крепкий парень одного со мной возраста, то есть лет двадцати с небольшим, и мы были вместе, вместе шли по какому-то дурно пахнущему старому подземелью, в его правой руке был самодельный факел. Мне хотелось так много у него спросить, узнать как он жил все эти десять лет, и задать, как показалось тогда, важнейший вопрос: не обиделся ли он на меня за то, что я не ответил на его письмо. Я хотел объяснить ситуацию или прояснить ее. Но Вовка серьезно посмотрев в мои глаза, только обнял меня крепко по-мужски и шепнул на правое ухо: после Кирюша, сейчас любые разговоры могут быть опасны.

В этом подземелье мы были не одни, впереди также с факелом и автономным военным фонарем шли еще двое ребят, вернее парень и девчонка, все сосредоточенные, и серьезные как Вовка. Кажется, у всех у них была одна цель, о которой пока я ничего не знал….

Парень весь заросший черной бородой, одетый в типовую камуфлу и берцы, девчонка рыжая в нелепом для этого грязного подземелья ярко желтом резиновом плаще и зеленой вязанной шапочке. Не смотря на их внешние различия, я почему-то решил, что они брат с сестрой…. Было в них что-то позволяющее сделать такое заключение… возможно то как они двигались или изредка смотрели на друг друга.

Мы шли достаточно долго, возможно час или два, под землей сложно определить время, тем более, если по воле неведомого режиссера у вас нет ни телефона не часов привычных в обыденном мире.

Периодически бездушно благоухало канализацией, один раз мы вышли к небольшому озеру в каменную стену здесь была вмурована ржавая цепь, к концу которой была привязана заплесневевшая очень старая лодка с одним веслом. Парень с черной бородой отвязал цепь и помог взобраться в лодку предположительно сестре, а Вовка помог мне, рыжая девчонка подняла со дна лодки алюминиевый котелок и начала вычерпывать из нее медленно поднимающуюся снизу ледяную воду, ее предполагаемый брат греб единственным веслом, я и Вовка держали два факела, их нельзя было выключить так просто как автономный фонарь. Плыли мы около пулучаса, а затем, тем же манером как погрузились, сошли с чудом не затонувшей древней посудины: предполагаемый брат помог выбраться из лодки предполагаемой сестре, а Вовка мне, как неопытному путешественнику и никакому диггеру оказавшемуся впервые в подобной ситуации.

Мы шли еще какое-то время, пока внезапно, подчиняясь порыву невидимого ветра, с начало потухли оба факела, а секунду спустя и автономный фонарь. Зажечь их по новой так и не вышло, как мы не старались, единственная зажигалка тоже не давала искры, а фонарь просто отказывался работать.

– Что будем делать, – я не видел, но почувствовал как Вовка темноте пожимает плечами… Я уже собирался задать еще какой-нибудь вопрос, не смотря на предупреждения Вовки, но он сам наклонился к моему правому уху и шепнул: пошли… и мы пошли все четверо в полной темноте…. внезапно подземный ход закончился сводчатым туннелем, облицованным красным кирпичом. Я смог определить это благодаря чахлому лучу света, пробивающемуся откуда-то с высоты – возможно там за идущим вверху параллельным ходом был канализационный люк или другое техническое конструктивно необходимое функционально необходимо отверстие.

Между тем, видимый теперь туннель упирался в стену, выложенную заплесневелым бутовым камнем. В ней обнаружился небольшой пролом, а за ним открылась длинная галерея, похожая на еще более старый туннель. Камни там были покрыты каким-то белым налетом похожим на отложения соли или подземный мох, от этого белого налета исходило призрачное свечение, благодаря которому и можно было видеть все вокруг, не пользуясь внешними источниками света. Внутри этого туннеля царил странноватый, слегка кисловатый запах, что-то похожее я ощущал, когда мне в очередной раз в драке разбили нос. Галерея уходила вниз, превращаясь в просторный зал. В его центре мы заметили каменное возвышение, которое по форме напоминало алтарь. Стены подземного зала были покрыты вырезанными на камнях символами и рисунками. На одном из них был старец, держащий кривую палку в руках, его окружали вороны и муравьи, а также множество костей и черепов. Из подземного зала выходило еще несколько ходов. Из одного чувствовался сквозняк, по-видимому, рядом был еще один выход на поверхность.

Мы встали, подавленные звенящей тишиной, а потом внезапно раздался шорох тысячи крыл и странные скребущие звуки, похожие на цокот острейших когтей. Луч вдруг заработавшего фонаря идущего впереди предполагаемого брата рыжеволосой сестры осветил приближающийся к нам темный силуэт и два огромных широко расставленных желтых глаза.

Рыжая девчонка заверещала: «Волкодлак!». Ребята побросали свое снаряжение и бросились назад. Мы с Вовкой тоже побежали. Не смотря на то, что я уже давно не спортсмен, я мчался наравне с другими диггерами и в какой-то момент даже всех обогнал, именно в этот момент сзади послышался человеческий вскрик, так кричат от внезапной боли, а затем раздалось торжествующее рычание и замогильный вой. Я встал, рядом остановились рыжая девчонка и заросший черной бородой парень, тогда я понял, что от боли кричал Вовка и тоже заорал, так что сорвал голос. А мгновение спустя проснулся в холодном поту в своей постели и никак не мог заставить поверить себя, что это был обычный сон или необычный кошмар.

*

На настенных часах было три ночи, заснуть не получалось, я раскрыл ноутбук и решил сначала по адресу в Вовкином письме и пиратской базе определить его телефон, а затем разыскать все, что есть про пермские подземелья во всемирной сети Интернет, в этой общественной помойке и скопище истинно ложных знаний. За этими безумными занятиями я просидел остаток ночи до девяти утра, а в девять позвонил на Вовкин телефон, его определить с учетом возможностей интернет и некоторых моих навыков оказалось не так сложно. Минут пять были только длинные гудки, потом короткие, а затем кто – то нажал прием.

– Здравствуй Вова, – сказал я, глядя в свое окно, за ним шумели под шквалами осеннего ветра кроны тополей и дородная в красной шляпе тетка вела за собой стайку первоклашек куда-то на восток, возможно туда, куда уходили за знаниями и в поисках истины мудрецы прошлого.

В трубке мобильника молчали, а затем раздался мертвый женский голос:

– Кто это…? Что вам нужно… Вовы нет…. Он пропал год назад…. – А затем в мертвом женском голосе словно проснулась надежда, и он перестал быть похожим на лед: «Вы что-то знаете, не смейте молчать, Вы знаете, где находится Вова….!?» – теперь растаяв женский голос перешел на крик, который захлебнулся водопадом соленной воды именуемой материнскими слезами.

– Нет, ответил я проглотив снежный ком, и нажал кнопку отбоя…. Не глядя давя и давя пока телефон не отключился совсем.

Итак, Вовка пропал год назад, а теперь этот дурацкий сон…. Возможно случайность или мистическое совпадение, в любом случае меня не касается эта давняя история, – я думал так, вернее мой разум держался этого объяснения, а я сам сидел у своего ноутбука, и не отрываясь взахлеб читал и пытался усвоить все, что удалось накопать во всемирной сети про пермские подземелья.

*

Глаза болели, но я все читал:

«Звезда» за 2009 год:

Город Пермь частью своей расположен на бывших шахтах. По этой причине в районе Мотовилихи проваливались дома, а недавно просел трамвайный путь на ул. 1905 года. По разным оценкам, у нас в городе за время его существования и за столетие до этого накопано от полутора до двух тысяч шахт.

Под нынешней улицей Сибирской до берега Камы в районе речного вокзала в XIX веке был проложен подземный гужевой путь. Сделали это местные купцы для доставки товара в свои магазины. По этой удивительной подземной дороге товары возили не на лошадях, а менее низкорослых и не боящихся подземелий лошаках – метисов рожденных от ослов и кобылиц. Дорога эта имела ответвления в подвалы магазинов и могла использоваться, как свидетельствуют историки, хитроумными торговцами для доставки также контрабандного товара с реки Кама и волжских судоходных путей. А надежней секретного подземного хранилища иного просто не придумаешь. Вот откуда обилие глубоких подвалов в домах, прилегающих к Сибирской… Подземная дорога была построена еще потому, что ее устроители не хотели портить архитектурный вид города. Раньше мостовые были деревянные, и чтобы не разбивать их подводами, на которых возили товары с набережной, крупные пермские купцы строили вот такие подземные сооружения.

По одной из версий, эти ходы соединялись с более древними шахтами, где могли скрываться запасы того же контрабандного товара. К тому же это место, где можно было укрывать продовольствие, например, во время пожара. Гужевые ходы-ответвления от главного хода располагались на глубине 4-8 метров под землей и представляли собой коридор со сводчатым потолком длиной 3-4 метра и высотой 2,5 метра. Проезжая часть выкладывалась бутовым камнем. По краям были предусмотрены сточные канавы. Дорога имела минусовый уклон 2-3 градуса в сторону Камы.

По сохранившимся в архивах Горьковской библиотеки документам, основных гужевых ходов было 5-6. Главный шел под улицей Сибирской от бывшего пивзавода и пролегал под нынешним речным вокзалом.

Начинали строиться гужевые "подземки" в Перми с 1860 года и прекратили свое существование в советские, послереволюционные годы».

Нет то место, где мы были во сне выглядело гораздо старее 19 века, от того подземелья пахло настоящей древностью.

Потерев виски и налив стакан горячего чая с медом я продолжил свои изыскания…

«АиФ»

«В начале марта 2011 г. при прокладке теплотрассы во дворе старинного особняка купца Мешкова, в котором в настоящее время расположился Пермский краевой краеведческий музей, строители натолкнулись на необычное подземное сооружение. Куполообразный свод старинного подземелья был настолько прочным, что несколько десятилетий выдерживал тяжелую технику».

Вот это как мне показалось, может пригодиться…

Однажды родная тетка, которую все почему-то все величали Кока, а не по имени, что было записано в паспорте, показала мне такой фокус. Подвела меня в полутемном коридоре нашей коммуналки к огромной дыре, пробитой в стене под умывальником. Вел этот ход в недра подвала, где складывались фрукты и овощи от соседнего магазина. Тетка соорудила какой-то факел, подожгла его и высветила мрачный провал в стене, прибавив: "Смотри сейчас, что будет". Через какое-то время в глубине дыры показались очертания рыжеватого чудища. По всей вероятности, это был хомяк, только исполинских для хомяка размеров, величиной с собаку. Чудище медленно двигалось в сторону огня, как зачарованное. Тетка загасила огонь, и видение исчезло.

Я бы не стал вспоминать о подвалах моего детства в центре старой Перми, если бы не найденная сейчас информация.

Между тем, я все читаю, погружаясь в тайны пермских подземелий все дальше и дальше, вернее – глубже и вот достигнув нужной степени глубины, натыкаюсь на следующую информацию:

«АиФ» за 2008 г.

«Городские архивы содержат записи о том, что во время основания города в 1723 году, там, где сейчас находится речной вокзал, был монашеский скит, а неподалеку от него древний деревянный идол, двух метров высотой. Вероятно, это был символ Чернобога, культ которого на протяжении многих столетий существовал на территориях будущей Перми. Был там и подземный храм этого божества».

«АиФ» за 2010 г.

«Местный диггер и уфолог Суботин, говорит, что он и его друзья обнаружили древнее языческое капище на высоком камском берегу – как раз в том месте, где стоит здание художественной галереи, бывший кафедральный собор. Капище расположено глубоко под землей, ему около четырехсот, а возможно и тысяча лет. По мнению Н. Субботина, посвящено сооружение культу Чернобога. По одной из версий, кафедральный собор специально поставили на том месте, чтобы святым храмом перекрыть подземную энергию, исходящую от проклятого капища.

По официальной версии пермских властей и научного сообщества, нет ни капища, ни ходов. Представители кафедры археологии Пермского университета не отрицают только, что жизнь на Урале зародилась задолго до вторжения Ермака (впрочем, этого никто не отрицает, а краеведческий музей заполнен экспонатами и артефактами, которым 1-2 тысячи лет и больше)».

Похоже, это то, что я искал…

Между тем, глаза слипаются от бессонной ночи, я хлопаю крышкой ноутбука и, сделав четыре шага до своего дивана, отправляюсь в царство морфея, или просто снова проваливаясь в очередной сон.

Сон 2

В этом сне, я оказался все в тех же подземных лабиринтах, только теперь уже один, после блужданий в темноте на ощупь я вышел в зал со сводчатым туннелем, который был облицован красным кирпичом и белой светящейся плесенью. Сделать хотя бы шаг и выйти к святилищу Чернобога, в котором погиб Вовка не было сил, только холодный сковывающий любое движение страх, с запахом свежей могилы, белой плесни и ржавого железа.

И все же я сделал этот шаг…

Серая тень метнулась из под ног, и раздалось возмущенное шипение.

– Кто здесь, конечно я случайно выронил этот вопрос из своего рта, наверное с испугу, растерявшись.

Но серая тень удосужилась дать ответ:

– Я всего лишь кот, человек и как вполне разумный кот советую тебе закончить нашу беседу случайно заданным тобой вопросом, а иначе не будет дороги назад. Твой друг погиб, смирись, Черного здесь уже нет, но он может вернуться, поэтому – уходи….

Я замолчал, обдумывая слова существа представившегося котом.

Оно или он действительно очень был похож на кота, только очень большого, точно больше мэйкуна и наверняка крупнее рыси. Чрезвычайно пушистая серая шерсть мерцала в темноте и переливалась подобно горсти бериллов, на месте глаз у него похоже были два мутных изумруда, а голос подобен пению ангелов.

От звучания его ангельского мурлыкающего голоса одновременно хотелось уснуть и мчаться быстрее ветра, если бы вдруг не отказавшиеся слушаться ноги.

– Я могу что-нибудь для него сделать, – этот вопрос также помимо воли вырвался из моего рта.

– Ну, если ты попал сюда во второй раз и готов идти дальше, кот, кажется, задумался, опустив свою пушистую морду, буквально касаясь ею усыпанного каменной крошкой грязного пола подземелья, а потом, резко вскинув свою морду с серой шерстью мерцающей ограненными бериллами и глазами – горящими неведомым светом мутными изумрудами, продолжил свою мысль: ты можешь сделать для своего друга многое…. Например…. вернуть ему жизнь…..

– Как это сделать? – мой рассудок на пару с разумом наблюдали со стороны, как мой рот задает третий глупый вопрос волшебному коту.

– Ведающая мать должна знать…. – ответил большой серый кот с глазами похожими на два горящих мутных изумруда, с голосом подобным пению ангелов и шерстью мерцающей подобно горсть бериллов. – Я долго служил ей верой и правдой, пока не решился гулять сам по себе. Конечно, она какое-то время таила на меня зло, но что такое время перед лицом вечности, вот уже как лет сто она меня, кажется, простила, и зовет повидаться. Если ты скажешь, что пришел от меня, она должна помочь.

– Как мне ее найти?

– Это четвертый вопрос, – ответил кот. – По закону ты не имеешь права задать больше трех, – Он повернулся и поднял хвост трубой, собираясь уйти, но обернувшись, бросил, словно плюнул в душу: – Спроси у бездомных собак, ты забыл про них, а они помнят…. они всегда помнят, тех, кто их любил и насытил их жажду голода однажды, когда это было нужно больше всего…

– Зачем ты мне помогаешь, спросил я у кота с двумя мутными изумрудами вместо глаз, с голосом подобным пению ангелов.

Кот задрал заднюю правую лапу и немыслимо прогнувшись, почесал себя за левым ухом:

– Я долго был людоедом, крал малых детей, а потом служил при одном забавном царском дворе, исцеляя больных своими рассказами и сказками. Кот вернул правую лапу на место: Я давно не делал добра и если признаться, не знаю, является ли добром моя помощь тебе. Кот улыбнулся, заимствуя эту привилегию у своего Чеширского собрата, а затем, зевнув заразительно сладко и прогнувшись дугой потянув спинку, закончил нашу беседу следующими словами: А еще не терплю правил, поэтому обожаю их нарушать…

Я только кивнул, по простой человеческой привычке в благодарность я хотел нагнуться и почесать необычного кота за ушами, но он, сжавшись подобно пушистой серой мерцающей пружине, зашипел, так как сделал это, когда я чуть не наступил на его правую лапу.

Я отстранился. – Спасибо, кот, – я, и на секунду прикрыл глаза, пытаясь понять, можно ли делать это во сне, и как изменится в связи с этим сюжет моего сна.

– Если так хочется, можешь меня погладить, услышал я голос кота сквозь закрытые глаза. Протянув руку на ощупь я коснулся мягчайшего словно тополиный пух меха и почесал кота сначала за правым, а потом за левым ухом. Послышалось довольное мурчание, такое громкое как будто рядом вдруг кто-то попытался завести мотор своего автомобиля.

– А когда я открыл глаза, кота рядом уже не было, впрочем, как не было и подземелий. Я находился у себя дома – в кухне, в семейных трусах и со стаканом воды в правой руке. Выплеснув воду в раковину, я достал из кухонного шкафа бутылку десятилетнего коньяка «Букет Дагестана» налив стакан на половину и выпил залпом, закашлявшись, но, не проснувшись, иначе, почему я помнил и ощущал все, что было этой ночью как реальность. Громко шумел холодильник, а за окном шумел день, простой субботний день сентябрь 2017 года от рождества Христова. У меня болела права часть груди, там, где сердце, между тем, после нашей с котом беседы мне стало легче, все это…. похоже на серьезную степень помешательства и все же я получил ответы на мучившие меня вопросы и план действия на ближайшее время.

1. Съездить к Вовке и разузнать все подробности его «возможного» исчезновения.

2. Постараться забыть все как страшный сон и допить коньяк.

Все это правда, просто страшный сон и никаких чудес.

Я открыл свой ноутбук, там оказалось множество незакрытых страниц с информацией о пермских подземельях, по крайней мере, это мне не приснилось, в текстовом документе на рабочем столе был сохранен найденный мной номер телефона Вовки…

Визит 3

Мы устали идти вперед, а может быть нам осталось сделать всего лишь один шаг и там впереди, то, что мы искали, то, что хотели, то, что нужно или то, что окончательно разрушит всякую веру, но мы отряхнемся и все равно пойдем дальше пока есть хоть капля надежды.

В единственном письме, которое я получил от Вовки значился адресат у. Коломенская. Это одна из редких улиц нашего города, которая сохранила старое название.

По одной из версий, «коломище» означает «могилище», а как гласят городские легенды, место на котором воздвигли этот район представляет собой большой могильник, не самое удачное место для человеческого жилья, но в больших городах так заведено живые часто теснят мертвых не думая об их и своем покое, нехватка места, большие города растут, ширятся, захватывают новые территории и по праву захватчика сами решают судьбу завоеванного.

Я застыл на пороге Вовкиной квартиры и никак не мог заставить себя нажать на кнопку входного звонка…

Дверь открылась сама, на пороге стояла молодая еще женщина лет сорока пяти, но все равно она была похожа на приведение. Все движения замедленны, а в глазах все та же пустота, что я видел не однажды в глазах людей потерявших смысл жизни или очень близкого человека.

– Это вы звонили, – на ее лице промелькнула тень или возможно солнечный луч, такое бывает поздней осенью, когда небо становится отчаянно ледяного цвета и сквозь грязные дождевые тучи внезапно пробивается сгусток ушедшего кажется навсегда настоящего летнего тепла, оно не способно разбить лед и мало что способно изменить, но все равно дает надежду.

Я нес ей надежду, которую она не могла, но безумно желала обрести….

– Да, могу пройти? – я ответил и задал свой вопрос.

– Входи…, – она отошла в сторону.

В этой квартире были зашторены все окна, а свет горел только в одной комнате, там, где на полу валялся затертый футбольный мяч, на стенах фотографии парусных кораблей, в углу офисный рабочий уголок с неновым компом и коллекцией солдатиков в странных доспехах и невиданным мной ранее всевозможным холодным оружием. На диване прикрытым клетчатым пледом лежал раскрытый фотоальбом.

– Можно я посмотрю: Спросил я у пустоты за своей спиной.

– Да, – ответила пустота.

Это был он…. Мой Вовка таким, каким он был в детстве и уже взрослый – из моего сна: вот он улыбается, вот грустит, в компании друзей и совершенно один, на лоне природы и посреди местных каменных джунглей, где то на крыше высотки, видимо, пытается дотянуться до неба или быть ближе к солнцу….

Я закрываю альбом и вновь начинается наш скомканный разговор, состоящий из рубленых фраз, многозначных слов и замолчанных важных смыслов, заблудившихся среди ненужных вопросов.

– Я никогда не видела тебя…..

– Я очень старый друг…. Мы виделись в последний раз, когда за ним приехал отец…

– Да, тогда я потеряла его в первый раз…. Если бы его отец не разбился на своем проклятом мотоцикле, возможно я так никогда и не вернула Вову себе… Ты точно не знаешь, где он и что с ним случилось?......

– Нет, – вру я. Мне хочется расспросить ее о любимых занятиях Вовки, о том, как он стал диггером, зачем и куда он отправился в тот злополучный день, но малодушничаю, так и не могу набраться сил сделать это, а лишь шепчу сквозь сомкнутые зубы: Простите…, – и тороплюсь распрощаться, и уйти, но все же, задерживаюсь у выхода из квартиры, чувствуя спиной ее, молящий и одновременно обвиняющий – взгляд.

– Если ты что-то узнаешь про Вову, ты мне позвонишь, спрашивает его мать у моей спины.

– Да, я сделаю все что смогу, – отвечаю я осеннему лучу, возможно, последней надежде снова зажечь свет смысла в ее жизни.

Начало Пути… Ведающая Мать 4 и 5

Домой я решил добираться пешком, чтобы обдумать все происходящее и кажется, сделал это зря. Осень, солнечный день, но мгновение – хлопанья серых крыл и набегают тучи, закрывая все небо, идет холодный дождь стеной и невозможно укрыться от этого холода…. пронзающего тебя насквозь, я потыкался в пару ближайших подъездов чужих домов, словно стая мамонтов притаившихся и навечно застывших на этой незнакомой улице, месте ставшим их последним пристанищем, но везде стоят домофоны и кодовые замки, наконец мне посчастливилось найти временный приют в заброшенной трансформаторной будке. Я прислонился спиной к грязной кирпичной стене, и прикрыв глаза, выдохнул из себя накопившуюся за этот день серую муть, простую человеческую усталость. А когда открыл их, услышал чьи-то приближающиеся голоса:

– Лысый тащи ее сюда, хорошее место, тихое…

– Помогай Щегол, ты тоже хочешь сладкого, – ответил второй.

Я замер в тени сваленных в трансформаторной будке отсыревших картонных ящиков и наблюдал, как две живые тени затащили в мое убежище третью.

На первый взгляд – обычные гопники, да и на второй тоже: засаленные от постоянной носки спортивные костюмы, созданные в пределах китайского рынка трудолюбивыми азиатски мигрантами, раскисшие замурзанные кроссовки и такие же убогие лица как будто картинки из пособия доктора Ламброзо: с полным отсутствием интеллекта, но наполненные звериной хитростью, искрящие отмороженостью глаза, суетливые, угловатые то замедленные, то необычайно резкие движения, указывающие на чрезмерную агрессию.

Затаившись, я наблюдаю за происходящим из своего импровизированного укрытия, совершенно не желая быть обнаруженным и влипнуть в очередную историю.

И тут послышался протяжный болезненный стон, его издала третья тень, при внимательном взгляде оказавшаяся молоденькой темноволосой девушкой в красном плаще. Именно ее затащили в трансформаторную будку называющие друг – друга Лысый и Щегол. Приглядевшись еще лучше, отчетливее начиная различать происходящее в этом сумраке, я разглядел, что влага, стекающая по лбу девушки неестественно темного цвета, даже в потемках кровь мало похожа на дождевую воду… видимо девушку ударили по голове чем-то тяжелым, возможно подкравшись сзади….

Доблестный рыцарь во мне пожелал гордо выйти из тени со словами призванными пристыдить или напугать сих злодеев, но тут же заткнулся, когда услышал щелчок, с которым из руки Лысого появился кусок остро заточенной стали – нож выкидуха, такие я видел в кино про уличные банды. Этой самой выкидухой Лысый начал срезать с темноволосой девушки, так и не пришедшей в сознание ее одежду. А Щегол деловито из полосок когда-то модного красного плаща девушки мастерил веревки, ими он сначала связал ей запястья, а затем, раздвинув ей ноги, привязал каждую к торчащим из бетонного пола ржавым арматуринам.

А я все стоял и молчал, как будто происходящий кошмар меня не касался, это было как в кино, когда ты подсознательно пугаясь и даже сочувствуя героям сего действа, не веришь в реальность происходящего…. Я не верил, когда Лысый ублюдок запыхтев, полез на обнаженную уже темноволосую девушку сверху, только прикрыл глаза, я поверил, что все по правде, когда Щегол, позаимствовав выкидуху Лысого прошипел меж смердящих дешевым пивом щербатых зубов: сейчас ты будешь живее…. Крошечка, и полоснул заточенным лезвием по правой ноге девушки, лежащей еще без сознания,… раздался громкий женский визг…

Я присел…, нащупав левой рукой в окружающей меня грязи достаточно увесистый кусок битого кирпича, и с криком:

– Что ты делаешь, сука!!? – вышел из тени….

Лысого подбросило как кошку на раскаленной крыше, он вскочил, как был без штанов, его я первым ударил куском кирпича по голове, по ней сразу заструилась кровь, совсем как у лежащей под ним девушки, и Лысый рухнул – как стоял.

Однако рано было торжествовать победу, из-за спины Лысого мгновенно появился Щегол с ножом – выкидухой.

– Брось кирпичик козлина, – прошипел Щегол, видимо шипение было его излюбленной манерой общения, это все о чем я успел подумать, перед тем как бросить кирпич… ему в голову… однако промахнулся, это оказалась чрезвычайно увертливая тварь.

Криво ухмыляясь и облизывая свои белесые узкие губы, в моем видении мира как будто бы раздвоенным языком, Щегол медленно приближался ко мне, даже не поинтересовавшись самочувствием своего лежащего на полу товарища.

– Посмотри что с твои друганом, – спросил я, пытаясь отвлечь внимание этого отморозка, взглядом ища вблизи все, что может быть или стать оружием.

– Поххх, – прошипел Щегол и сделал еще один шаг вперед.

Вот теперь дурак, ты можешь доблестно умереть подумалось мне, я не сомневался, что Щегол намеревается загнать лезвие ножа-выкидухи мне в область живота, чтобы значица схватить кураж и отомстить лоху, внезапно помешавшему получать ему удовольствие на пару с корешом, обломавшему их кайф.

И в этой тишине предшествующей кровавой развязке со стороны входа в заброшенную трансформаторную будку послышался грозный рык. Этот звук заставил именуемого – Щеглом, повернуться назад…

На пороге трансформаторной будки стоял бездомный пес, остроносый, с грязной покрытой колтунами и шишабарами рыжей шерстью, размером чуть больше кошки….

Щегол дико заржал, и перекинув нож выкидуху из правой руки в левую сделал еще один шаг в мою сторону, готовый нанести молниеносный удар. Он не видел, как за его спиной появился еще один бездомный пес – совершенно белый, излишне тощий, но действительно крупный, пожалуй, я никогда не видел таких больших собак, действуя в отличие от своего собрата совершенно беззвучно он в два прыжка одолел расстояние, разделяющее нас с моим врагом, и уже на излете вцепился в горло Щегла, вырвав оное с одного укуса. Заливая багровой артериальной кровью своего дружка находящегося без сознания и связанную визжащую девушку с темными волосами Щегол выронив нож-выкидуху из своих внезапно ослабевших рук рухнул на грязный пол также как до этого его приятель.

Все закончено, большой белый пес подошел ко мне и уткнулся своим носом в мою ладонь, совсем так, как это было десять лет назад, когда я и Вовка жили в пионерском лагере и ходили к прогнившему дырявому забору кормить бездомныхсобак.

– Здравствуй друг, – прохрипел я. А пес промолчал, только завилял обрубком своего белого хвоста.

Ножом – выкидухой, запачканным кровью Щегла я разрезал самодельные веревки, стягивающие руки и держащие ноги темноволосой девушки. Медленно поднял ее с грязного бетона и завернув в свою кожаную куртку которая была ей ниже колен обнял и прижал к себе, ее трясло словно под током, глаза полны слез, а лицо все в крови, ее собственной и крови Щегла.

– У тебя есть телефон? – спрашиваю у темноволосой.

– Он у них, – шепчет темноволосая.

Нахожу сотовый с первой попытки в левом кармане спортивных штанов Щегла.

Я спрашиваю у нее адрес этого места, а затем вызываю скорую помощь, не сомневаясь, что после рассказанной мной истории диспетчер скорой помощи вышлет по этому адресу еще и наряд полиции.

Обрывками красного плаща связываю руки и ноги Лысого.

– Мне нужно идти, – говорю я темноволосой девушке, – ты теперь ничего не бойся, все будет хорошо, и намереваюсь покинуть это поле боя…

– Стой !!!, – кричит темноволосая девушка, кутаясь в мою кожаную куртку. – Мне будет страшно!!!!

Я на мгновение задумываюсь, а потом еще раз прошу ее не бояться, объяснив, что спрячусь рядом с трансформаторной будкой и буду охранять ее, пока не приедет скорая помощь.

– Не уходи…, – плачет темноволосая девушка.

Но я ухожу… дождь практически закончился, я занял позицию за углом ближайшего к заброшенной трансформаторной будке дома. Собаки: маленькая рыжая чуть больше кошки и огромная белая отправляются за мной и замирают в метре от моего нового убежища, молча виляя своими лохматыми нелепыми хвостами.

Быстро темнеет, практически уже поздний вечер, так быстро промелькнул этот осенний день.

Скорая помощь подъезжает минут через десять, через пару минут прибывает полицейский патруль на привычном, еще с советских времен, горбатом канареечно желтом газике.

Второе мое убежище, оказывается не таким надежным, как первое, вышедшие из газика ППСники тут же наметанным взглядом вычленяют мою фигуру в тени домов.

Двое направляются в сторону заброшенной трансформаторной будки вместе с врачами, а двое идут в моем направлении:

– Эй, парень, – кричат они.

И я бегу….. сам не зная куда….перепрыгивая лужи и низкие заборы дворовых палисадов, поскальзываясь, падаю в придорожную лужу, а поднявшись, чувствую, как кто то вцепился в правую штанину моих джинсов…. Это большая белая собака… она тащит меня куда-то между развалин гаражей, потом через скользкий практически намертво прогнивший мостик, перекинутый через совершенно черный ручей с масленой пузырящейся жижей вместо воды, запущенный сквер, в котором не горит не один фонарь и все дальше и дальше, крики моих преследователей и трель свистка за спиной становятся все тише, и наконец, мы оказываемся в каком-то уж совсем трущобном полуживом районе, раскинувшемся в большом логу среди древних деревянных и редких, кажется еще купеческой постройки кирпичных домов, здесь тоже нет фонарей и только некоторые из домов выглядят отчасти живыми. Уже настоящая ночь и в этом месте ее приход ощущается намного сильнее, как будто весь мир проглотила внезапно рухнувшая с небес тьма или это сделал большой черный волк.

Рыжая собака чуть больше кошки радостно тявкает у крохотного деревянного домика похожего на избушку, в ее окне тут же загорается свет, и на пороге появляется древняя старуха с керосиновым фонарем в трясущейся правой руке.

– Кого там принесло, Рыжик.

В тусклом свете керосинового фонаря я вижу, что это довольно уродливая старуха, с большим горбатым носом – крючком, кажется полуслепая и припадающая на правую – видимо больную ногу.

Большая белая собака стоит рядом со мной тыкаясь в правую ладонь своим жарким носом как будто хочет поддержать.

– Я…., вы Ведающая мать… меня послал к вам большой серый кот с глазами похожими на два горящих мутных изумруда, с голосом подобным пению ангелов и шерстью мерцающей как горсть бериллов, – шепчу я пытаясь справиться с абсурдностью происходящего. – Меня всего колотит, окружающий мир кружится и меня затягивает в эту воронку, я не могу сопротивляться происходящему – промерзший, уставший, и кажется потерявший рассудок человек…

Стоящая на крыльца древняя старуха с керосиновым фонарем смеется, а мне кажется, как будто это кудахчет скрипуче огромная наседка.

– Проходи, – произносит она, – Как же от тебя мерзко воняет….

Мне стыдно, я действительно чувствую запах болезненного пота и грязи, в которой я вывозился, упав в лужу, а еще я пахну человеческим страхом, кровью и смертью.

Внутри полусгнившая избушка выглядит неожиданно уютно: треть ее это большая беленая печь, в которой потрескивают березовые поленья, распространяя вокруг все проникающее тепло, пол устлан вязаными половиками в несколько слоев на них вместо привычной геометрии и полосок – коловороты, трезубцы, рыбы и еще какие-то неизвестные мне знаки и символы. У широкого окна с белой геранью на подоконнике стоит небольшой деревянный стол с привычными для деревни кухонными принадлежностями и широкая лавка, застланная медвежьей шкурой, справа от стола полки с чугунками и глиняными крынками, с лева ручной умывальник и большой медный таз под ним. Над печкой и у противоположной окну стены развешаны на шелковых алых нитках дурманящее пахнущие травы и корешки. В этой единственной комнатке: кухне, столовой и бабкиной спальне, судя по лоскутному матрасу на печке, безусловно чисто и видно, что эту чистоту поддерживают в порядке, ее лелеют не смотря на видимую немощь хозяйки.

Присев на лавку, прикрытую медвежьей шкурой с позволения бабки я кажется, на минуту прикрываю глаза, а очнувшись, слышу ее деловитее ворчание: мол, не пора ли мне, добру молодцу идти до затопленной ей баньке… смыть с себя поганый человечий дух…

Я хочу спросить, как мне ее найти, но горбоносая древняя старушенция отвечает вперед на еще на не заданный вопрос…

– Рыжий покажет… А ты Беляк ступай к ручью вымой свою морду, больно смердящая ржа осталась на ней.

Я медленно бреду за рыжим псом чуть больше кошки, вдыхая запахи незнакомых трав, сырой земли, леса, воды, древесной гнили и еще чего-то непонятного, но не вызывающего отторжение, я поднимаю свое чело, на небе стали видны одинокие холодные звезды, но вокруг все еще достаточно непроглядной тьмы. Банька больше похожа на вырытую в земле землянку, вход в большую нору, прикрыт сопревшей сосновой дранкой и корой, из маленькой каменной трубы идет невидимый практически, но ощущаемый в запахах ночи дымок. Внутри бани выложенное бутовым камнем крохотное помещение с лавкой, парой крючков для одежды, дубовой бочагой с ледяной водой и старым медным тазом с одной стороны и печкой-каменкой с другой, весь свет только от шипящих в печке березовых поленьев, окна здесь нет, дверка в баню чуть больше сажени, я проникаю туда, согнувшись буквально вдвое.

Смыв с себя всю грязь сегодняшнего дня, я с удивлением обнаруживаю, что моя грязная одежда уже чиста и отглажена, лежит на лавке рядом с медным тазом. Перед тем как покинуть баню, я опускаю свое лицо в древнюю дубовую бочагу и погружаюсь в прохладу чистейшей родниковой воды, которая катилась с вершин ледников, пронзала глубины земли, и струилась в лесистых оврагах насыщаясь силой гор, земли, трав, больших деревьев и отраженного в ней вечного неба.

Дорогу к избушке нахожу уже без мощи проводника.

В доме Ведающей матери пахнет наваристой мясной похлебкой, капустными пирогами и свежезаваренным чаем с листами смородины, земляники, сушеным шиповником, яблоками, диким медом и еще неразгаданными мной травами. Только теперь я осознаю на сколько голоден….

– Искушай сей пищи доблестный отрок, – пафосно заявляет крючконосая бабка.

– Благодарствую, – я пытаюсь соответствовать ее тону и манере общения, но прикоснувшись к вкуснейшей пище, тут же забываю о всяких приличиях, хлюпаю, чавкаю, роняю что то на пол. А ведающая мать только смеется, словно кудахчет огромная наседка.

Насытившись, я чувствую, как начинаю засыпать.

– Ложись здесь на медвежьей шкуре, и ничего не бойся, – слышу я голос древней бабки, успевая подумать, как там девушка с черными волосами и тут мое сознание гаснет как свеча на ветру.

В моем сне мы с Ведающей матерью вместе сидим за столом и ведем непростую беседу.

– Какой же ты дурачок, – произносит Ведающая мать, ощерилась в подобии улыбки на очередной мой вопрос, если бы не острые кривые клыки серого цвета со следами гниения, я бы честно мог назвать это – улыбкой, но видимо старая думает иначе, разрождаясь кудахтающим заливистым смехом, быстро переходящим в отчаянный кашель. Какая же она действительно древняя старушенция, решаю я и задаю свой главный вопрос.

– Бабушка, я могу спасти своего друга?

– Можешь дурачок, но стоит ли платить за то, что уже случилось тем что может и не произойти… вступая на этот путь….

– Да я знаю, – перебиваю я Ведающую мать, – Кот говорил, не будет дороги назад и все изменится…

– Да ты ничего не знаешь, – кричит бабка, если ты пойдешь этим путем, ты должен будешь пройти до конца…. или окончательно умереть….

– Знаю, – отвечаю я на ее крик, – Кот говорил…..

– А ты знаешь, что нужно пройти?

– Нет, я думал, об этом мне расскажешь ты…..

Бабка задумывается, опуская голову к земле, как это сделал в свое время кот с глазами похожими на два горящих мутных изумруда, с голосом подобным пению ангелов и шерстью мерцающей как горсть бериллов:

– Ты должен будешь найти мертвую и живую воду, мертвую стережет Черный волк, про живую ничего не могу сказать, это привилегия иной стороны, возможно, тебе придется сразиться с Бессмертным воителем, а для начала найти проводника в трижды девятое королевство, прибежище ушедших кудесников и мудрецов.

Я лишь киваю, совершенно не понимая то, о чем она говорит…. Видимо мне снится сказка…

– Скоро рассвет, – произносит древняя старуха с крючковатым носом, двумя омутами бездонных темных глаз – Ведающая мать, хранительница древних тайн. Ты увидишь все, что должен видеть, пойдешь к Стиксу и спросишь у Проклятой девочки, где вход в Подземные чертоги, Берегись Черного волка и его Хозяина, пока у тебя недостаточно сил, чтобы одолеть хотя бы одного из них, попробуй найти проводника, когда Герой вступает в Подземные чертоги, судьба посылает ему надежного спутника и смерть в конце пути, если не будешь следовать своему предначертанию, поэтому строго следи за нитями судьбы, не уходи когда нужно сделать предначертанное и ты разрушишь первоначальное заклятие конца возвернувшись к началу. Я честно пытался не пропустить не одного сказанного ей слова, но снова заснул и забыл половину.

*

Проснулся я с необычайной легкостью во всем теле и в голове, хотелось петь и танцевать, обнять и расцеловать весь мир, за окном светила звезда по имени солнце, паутинка лучей запуталась в белой герани, пахло свежезаваренным чаем и вчерашними пирогами.

Ведающая мать стояла по противоположную сторону стола и смотрела на меня с глубочайшей грустью и пониманием.

– Вставай Аника воин, тебе нужно идти, ты сделал свой выбор и не будет дороги назад. У ее ног поскуливал, ластясь и выпрашивая кусочек пирога Рыжик.

Я умылся ключевой водой и наскоро попил чая с пирогами.

Уже у порога оборачиваюсь, чтобы спросить:

– А где Беляк? Он не пришел меня проводить…

– Он убил человека … и теперь все стая будет его судить, – отвечает Ведающая мать.

– А что с ним могут сделать?

– Что – что…., – ворчит Ведающая. – За убийство двуного… один приговор – смерть. – Смирись парень, ты уже ни чем не сможешь ему помочь… скорее всего его уже казнили. У ног старухи обутых в потертые кожаные чуни скулит Рыжик. – Рыжик проводит тебя, уходи, я больше не желаю тебя видеть, – произносит, закашлявшись Ведающая мать, ее кашель похож на кудахтанье большой наседки.

Я выхожу за порог ее дома, Рыжик мчится впереди, показывая дорогу похожий на подпрыгивающий по кочкам шерстяной клубочек.

При свете дня окружающая местность не выглядит такой мертвой как прошедшей ночью, более того пройдя метров пятьсот я выхожу уже к вполне жилым домам, на протянутых во дворах бечевках сохнет ветхое но чистое белье, за одним из поваленных заборов я вижу теплицу сколоченную из старых оконных рам в ней гирлянды зеленых, желтых и алых шаров – поздних уральских томатов, меж изумрудных листов на грядках прячутся бледно белые и полосатые зеленые поросята – кабачки, за кривым посеревшим от времени, меж тем на солнце мерцающим серебром сараем лежит огромная оранжевая тыква, пять минут спустя я начинаю узнавать эту местность, это район находящийся всего в паре километров от моего родного дома, бывшая деревня, а теперь типовой пригород называемый в народе Костырево. Возможно, тебе это прозвание не скажет ничего…. Я знаю, что в исконной топонимике Костырева лежит прозвище Костырь – так называли в стародавние времена заядлых игроков в кости. До того как кости стали принадлежностью азартных игр, они были магическим инструментом, который использовался древними народами для предсказания судьбы. По всей видимости, родоначальник деревни Костырево был заядлым игроком в кости.

А еще я слышал, что до и после 1917 года в этих местах долго был воровской притон и все те же трущобы, и полицейские и даже доблестные чекисты и нквдешники боялись сунуть сюда свой нос, а к 1950 годам это уже была типичная деревня – пригород Перми.

А сто или двести тысяч лет назад здесь шумели вековечные леса и в самой глубине их подальше от человеческих глаз обустроила свое жилище Ведающая мать.

Так было, земля, на которой возник мой город, начала заселяться с глубокой древности, первые люди пришли сюда 250 – 300 тысяч лет назад. В то время Рифейские горы были выше на их вершинах стояли ледники, климат был – более тёплый и мягкий, повсюду по огромным лугам в долине Камы реки бродили древние быки, большерогие олени, пещерные медведи и последние стада мамонтов.

Задумавшись, я не заметил, как исчез мелькавший то у моих ног то в паре метров впереди Рыжик, между тем я стою у собственного дома, на часах семь утра, я еще успею переодеться и отправиться на работу….

Я ветер…6

Я чувствую необыкновенную легкость, шагая сквозь листопад, шурша палой листвой, подставив лицо ветру – касания коего невесомы как касания солнечных лучей сквозь бескрайнее ледяное такое синие и такое чистое сегодня небо несущее надежду всему живому.

Мне хорошо, и только окружающие люди видимо, как и я, опьяненные прелестью этого солнечного осеннего утра ведут себя немножечко странно. Они отвечают на улыбку улыбкой, но иногда случайно задевают своим плечом, наступая мне на ногу, как будто не замечая, а типичная трамвайная старушка с авоськой пивных бутылок садится на одно со мной трамвайное сидение прямо мне на колени, я смеюсь, встаю, пересаживаюсь на другое свободное место, а она тихо матерясь, собирает с пола вагона рассыпавшиеся пивные бутылки.

Мое настроение не портится даже тогда, когда охранник, сидящий в стеклянной будке у входа в наш офис местного еженедельника «Политком-Прикамье» не отвечает на мое приветствие, а коллега – журналист Семен как будто не замечает мою протянутую ему для дружеского рукопожатия руку. У каждого может быть плохое настроение, а вот у меня сегодня оно – хорошее.

На работе все как всегда, я сижу за компом и решаю поставленные передо мной еще три дня назад задачи, собираю во Всемирной паутине материалы на одного пермского депутата, желающего стать нашим новым губернатором, в основном ориентируясь на серьезный компромат. В столовую на обед решаю не идти, совершенно не хочется есть, в желудке еще трутся румяными бочками бабкины капустные пироги, а на губах и во рту вкус ароматного травяного чая.

Под конец рабочего дня в наш офис заглядывает Кэт, Катюша из соседнего офиса – они занимаются продажей внутренних туров. Я привстав с офисного стула весело машу ей и предлагаю вместе пойти поужинать в какой-нибудь милой кафешке. Кэт делает вид как будто меня не замечает. Мне немного обидно, у нас не было серьезного романа, так легкий флирт, один раз мы поцеловались, смешав коньяк и мартини на очередном корпоративе, но мне всегда казалось, что я ей нравлюсь, а теперь она демонстративно меня игнорирует.

В слегка расстроенных чувствах я решаю отправиться до своего дома пешком, благо это всего четыре остановки. Северную дамбу отремонтировали и мимо меня мчатся, дребезжа на поворотах старые пермские трамваи, эти большие красные звери.

Наш офис расположен в старом купеческом здании по улице Сибирская.

Когда-то еще до переворота 1917 года улица Сибирская вела на тракт с одноименным названием, потому как вел он из Москвы в Сибирь. Еще в XVIII веке по этому тракту наши купцы и другие торговые люди переправляли товары на Восток.

Есть у нас в Перми и улица Уральская. Те, кто проживают на ней, наверняка радуются близкому соседству с цирком и парком культуры. Однако ранее эта улица называлась Ново-Кладбищенская и вела к Мотовилихинскому кладбищу. В советское время на его месте построили парк им. Свердлова, церковь снесли, и теперь вместо нее стоит обычный жилой дом.

Во все времена имена улицам в нашем городе давались исходя из определённых логических принципов основания. Те улицы, что шли по направлению к Каме получили названия уездных городов Пермской губернии. Исключениями стали Дальняя, Брюхановская, Ермаковская, Биармская. Улицы, пересекающие их, должны были получить названия связанные с церковным бытованием, но это так и осталось намерением, церковные названия закрепились только за Монастырской, Петропавловской, Покровской, Вознесенской, Екатерининской, Спасской. Однако эти «старые» названия просуществовали не так уж долго. В 1920-ые им вместе с советской властью на смену пришли другие. Появились улицы Троцкого, Зиновьева, проспект Красной Армии и т.п. Советские переименования тоже имели свой закон основания. Города унифицировались, как и всё общество. В каждом населённом пункте человек находился в одной системе координат: Ленина, Крала Маркса, 25-го Октября и т.д. В 21 веке наши городские власти вознамерились вернуть пермским улицам старые названия и я вновь иду по Сибирской боле 70 лет прожившей как ул. Карла Маркса. Я понимаю, что история живая, но мне не нравится когда ее убивают, мне дороги все названия, все истории моего города, я хочу чтобы эти стены и камни заговорили, мне не нравится лишь посредственное молчание бетона типовых застроек и безвкусный шик модерн современных блоко-кирпичных уродцев, впрочем, я мало разбираюсь в архитектуре, и еще ничтожно мало знаю об истории своего города и окружающего мира, наполненного позабытыми тайнами и неразгаданными еще загадками…

Слушая истории, которые рассказывали мне чужие улицы я незаметно добрался до своей. У моей улицы короткая история. Улица Коммунистический интернационал молодёжи, а иначе КИМ до 1950-х годов именовалась то Пухарёвская, то Соколовская, когда то брала и сейчас берет свое начало от небольшой речки Ива, прозванной так от обилия разросшихся по ее берегам плакучих ив.

Вот и мой дом, птицей взвиваюсь на второй этаж и вставляю ключ в замочную скважину родной выкрашенной в изумрудный цвет входной двери, вернее пытаюсь вставить… почему – то он не подходит, я пытаюсь открыть второй замок – та же история… Стою у родного порога растерянный и потерянный, в голове не одной здравой мысли, вернее мысли сплошь какие то не здравые, например мама зачем-то сменила замки, причем оба сразу, нашу квартиру захватили аферисты. От непонимания происходящего, в надежде, что мама раньше срока вернулась с дачи и дома, я звоню в дверной звонок, а затем ногою с обиды пинаю родную дверь: почему ты не хочешь меня впустить.

Словно отвечая на мои возмущенные мысли, входная дверь неожиданно открывается, на пороге стоит здоровый рыжий детина, с седой бородой в растянутой черной майке и семейных трусах.

– Кто здесь хулиганит…!!!, – ревет этот оживший мамонт, добавляя к своему вопросу пару матерных слов, с достаточно резким и неопрятным для восприятия значением.

– Я, – отвечаю, я. Но он меня словно не слышит. Из-за спины рыжего мамонта с седой бородой выглядывает моя мать и также смотрит как будто сквозь меня. Этого я уже вытерпеть не могу и поэтому кричу в ответ: МАМА!!!!! А потом минут пятнадцать сижу на лестнице у внезапно захлопнувшейся двери родного дома, переживая, как кажется мне на тот момент, самое большое в моей жизни предательство и разочарование в людях.

Опустошенный я спускаюсь на этаж ниже и звоню в дверь своего давнишнего приятеля и соседа Славки. Славка открывает мгновенно, как будто все время стоял за своей дверью и ждал чего то.

– Привет, – говорю и пытаюсь улыбаться.

Славка смотрит на меня как сквозь стекло, мотает головой, бубня себе под нос что-то про придурков, которые звонят в дверь и убегают, захлопывает свою дверь прямо перед моим носом точно также как до этого поступили рыжий мамонт с седой бородой и моя мама…

И тут перед моими глазами пробегает весь сегодняшний день с несуразностью происходящего и странным поведением хорошо и мало знакомых людей, а также то, как меня не пустили за порог не родная мать, не почти что друг, делая вид, что не замечают. Меня пронзает острой болью от макушки до кончиков пальцев от ощущения чего-то страшного и непоправимого, как будто Щегол тогда в заброшенной трансформаторной будке все-таки достал меня своим ножом и все, что было потом – этого уже не было. Чтобы проверить свои догадки буквально скатываюсь вниз, выбегаю из своего подъезда, замираю на секунду, а затем, подойдя к словно дефилирующей по подиуму эффектной блондинке в бледно-розовом плаще целую ее прямо в полуприкрытые губы. Она останавливается, удивленно смотрит по сторонам, задумчиво улыбается и лишь ускоряет шаг, как будто не было ничего. То есть не было меня…. Теперь я подхожу к худощавому высокому парню и скидываю с его головы бейсболку. Парень ругается, поминая проклятый ветер, наклонившись и подняв, он возвращает свою бейсболку на ее законное место.

Значит, – я ветер…

В мой голове ветер, вернее уже бушует целый ураган…. Я не знаю, что делать и после здравого размышления нахожу лишь один выход – искать Стикс, Проклятую дочь и Подземные чертоги, о которых говорила во сне Ведающая мать, это предначертанный путь и уже нет дороги назад.

*

В центральной части города Перми протекает река Егошиха, впадающая в Каму с левой стороны, недалеко от Речного вокзала. Ее длина – всего около 9 км, на протяжении которых в нее стекают многочисленные родники и впадают три небольших притока. Один из этих притоков носит необычное для пермской речи наименование – Стикс, рожденное изначально в древнегреческой мифологии. Так назвали этот небольшой приток из-за географии его места расположения: исторически на самом мысу – между Егошихой и впадающим в нее Стиксом находилось самое старое в нашем городе кладбище, попасть на которое можно было, только перейдя через этот приток. Так он уже более двух столетий отделял и продолжает отделять мир живых от «царства мертвых», как в древней мифологии греков река Стикс, по которой мрачный старец Харон перевозил души умерших в Аид – подземное царство. В Перми название Стикс появилось где –то в XVIII в., есть легенда о том, что оно дано тогда еще будущим императором Александром I, посетившим однажды наш город с частным визитом.

Между тем, там, где течет Стикс и царство мертвых люди обитали уже в глубоком прошлом, о чем свидетельствуют наши археологи, обнаружившие на его левом берегу следы палеолитической стоянки, древних насчитывающей не менее 17 тысяч лет. А на высоком мысу правого берега Егошихи, в месте впадения ее в Каму, еще в конце 19 в. сохранялись остатки вала и рва древнего городища ломоватовской культуры существовавшей 8-9 вв. назад, на эту эпоху приходится золотой рассвет магического пермского звериного стиля, искусных творений из бронзы и меди, могущественнейших оберегов, украшений древних красавиц и орудия искусных шаманов – войнов. Они еще около восьми веков назад строили здесь глубокие шахты, чтобы извлекать таящиеся в глубине металлы и уже тогда они ведали и понимали, что не единственные хозяева рукотворных подземелий, до них были и другие народы, воспоминания о которых не сохранила не одна летопись.

Я прохожу мимо запущенного, заросшего травами выше пояса, со старыми деревьями и запутанными зигзагами тропинок, любимого мною парка на ул. Землячки, мимо здания Пермского цирка, и спускаюсь к Северной дамбе, в моей голове за эти минуты промелькнули века и тысячелетия, все они ушли в глубину и спят там где-то внизу под толщами земли, наслоениями сотен культурных слоев, а Стикс, и старое Егошихинское кладбище остались на своих местах, только Стикс частично закрыла Северная дамба, я иду туда, надеясь, что там – решится моя дальнейшая судьба. Порой кажется, что в сказке есть ответы на все вопросы. Возможно, так оно и есть.

Мир вокруг нас мало похож на сказку, но все же является ей, и я существую по законам этого бытия…

Так меняется мой взгляд на мир, а мир похоже никогда не меняется.

Три встречи… 7

Я иду по Северной дамбе, а мимо меня летят автомобили, троллейбусы, трамваи и …пара всадников одетых в кольчуги и звериные шкуры, вооруженных копьями и топорами на длинных рукоятях, они скачут на невысоких лохматых лошадях, за их спинами кожаные щиты со знаком крылатого божества попирающего извивающегося у него в ногах рогатого ящера. Они прут прямо на меня по проходу для пешеходов… Жмусь к бордюру, неосознанно протягиваю правую руку вперед ладонью, а левую прижимаю к месту, где находится сердце, всадники, молча повторяют воспроизведенный мною жест и следуют дальше как в ничем не бывало в сторону Цирка.

Я не успеваю освоиться в происходящем, когда слышу детское до зубовного скрежета отчаянное рыдание и крик:

– Куда ты тащишь меня, идалище поганое!!!

Худой высокий старик с костистым вытянутым лицом, похожим на оголенный череп, замотанный в черные лохмотья, когда то бывшие расшитым золотом плащом черного бархата, тащит за волосы упирающуюся и плюющуюся во все стороны, отчаянно вопящую конопатую девчушку лет шести-семи от роду одетую в рваный вылинявший, когда видимо ярко зеленый сарафан и красные калошки.

Кирпича нигде поблизости как назло нет, зато из земли торчит кусок ржавой арматурины, приспособленный чтобы не дать упасть и окончательно зачахнуть саженцу яблони.

Я вырываю прут арматуры из нежелающей расставаться с ним земли, и насупившись направляюсь в сторону худого лысого старика замотанного в черные лохмотья, когда то бывшие расшитым золотом плащом черного бархата и кричащей вырывающейся из его лап малышки.

– Неуважаемый престарелый педофил, не могли ли бы вы оставить эту девочку в покое, – спрашиваю я, выставив вперед себя прут арматуры на подобии меча или шпаги за не имением оных.

– Старик рычит, потом смеется тяжелым каркающим смехом, намотав на левую руку волосы вопящей девочки еще крепче, а правой выхватив из за пояса до этого сокрытый остатками бархатного плаща большой двуручный меч, совершенно не понимаю, как он мог там уместиться.

С истерическим смехом мысленно решаю, как отразить моим ржавым огрызком эту обоюдоострую покрытую черными рунами смерть в полторы сажени длинной, на ум приходят совсем уж идиотские – по дедушке Фрейду аналогии, указывающие на абсурдность происходящего, как будто мы два представителя мужеского пола меж коими при взгляде на лысого старика лет сто разницы, вдруг разойдясь во мнениях решили чем то помериться… в качестве аргумента…

Мой нервный смех вырывается наружу и вместо того, чтобы испугаться я стою и смеюсь, все так же выставив вперед себя прут арматуры на подобии меча или шпаги за не имением оных.

Худой высокий старик с костистым вытянутым лицом похожим на оголенный череп, замотанный в черные лохмотья, когда то бывшие расшитым золотом плащом черного бархата хмурится и делает очередной шаг в моем направлении, точно также как уже однажды, это сделал отправившийся по ту сторону Стикса Щегол…. Не то, чтобы я верю, что и эта история закончится появлением внезапного спасителя, но все же с облегчением выдыхаю как никогда близкий к потере того, что возможно уже потерял, влипнув в эту историю… Рядом с костлявой ногой лысого старика одетой в кожаный черный сапог усеянный металлическими заклепками впивается стрела с белоснежным оперением, такое же оперение на единственном крыле рыжеволосой девы держащей в своих руках небольшой костяной лук, по ее спине струится белый плащ, также сотканный из перьев. – Оставь девочку в покое, здесь наверху нет твоей власти, – произносит она уже готовая пустить вторую стрелу, теперь уже в голову худого высокого старика. – Я не смогу одолеть тебя Бессмертный, – продолжает она, не переставая метиться из лука в голову одетого в лохмотья, когда то бывшие расшитым золотом бархатным плащом. – Но ты еще пять лет не сможешь приходить в верхний мир, попробовав моей заклятой стрелы…!

Старик хмурится, затем плюет в сторону рыжей девы с луком так похожей на ангела и выпускает девочку из своих рук. Он отворачивается от рыжей девы с луком так похожей на ангела с одним крылом, лохмотья его плаща развевает невидимый ветер, и мгновение спустя на этом месте уже никого нет как будто и не было никогда, только вьется в небесах большой черный ворон.

– Спасибо, что решился встать на защиту Таисии, – произносит рыжеволосая дева, держащая в своих руках костяной лук, повернувшись своим курносым и скуластым лицом ко мне. – Тайка беги ко мне! – кричит она. И Девочка бывшая пленница злодейского старика, вприпрыжку, подтянув свой длинный сарафан до самых колен мчится в объятия рыжеволосой девы похожей на ангела, для того, чтобы обнять девочку та бросила боевой лук прямо на землю.

Я молча любуюсь рыжеволосой девой, как она хороша. – Что ищешь ты у врат в Подземные чертоги, вопрошает она, взяв Таю за правую руку, а левой, подняв и укладывая свой лук в заплечный колчан.

– Мне нужен проводник, чтобы пройти в Подземные чертоги, – отвечаю я, не задумываясь как научила Ведающая мать.

– Я проведу тебя, – говорит рыжеволосая дева похожая на ангела с одним крылом.

В Подземных чертогах 8

Таисия увязывается с нами, мы спускаемся к Егошихинскому кладбищу, а потом долго карабкаемся по холму, на котором возвышаются скелеты проржавевших лыжных трамплинов, между завалов из упавших деревьев, развалин неизвестных строений, заросших колючими кустами, и вот когда в очередной раз Тая, забежав вперед отодвигает ветки плакучей ивы, я вижу щель в теле холма в нее можно протиснуться, только встав на четвереньки, Тайка ныряет туда как бездомная кошка, в окошко подвала, я за ней, нашу процессию гордых четвероногих замыкает рыжеволосая дева похожая на ангела, с одним крылом. Ползем так неизвестно сколько, мне кажется, что прошло полчаса, а может быть час или пятнадцать минут, совершенно не могу ощутить в этом подземелье биение времени. И вот мы все трое оказываемся в большом гроте, в нем земляной пол на котором кое где валяются использованные факелы и пустые бутылки из под дешевой водки.

– Почему я вижу в темноте? – спрашиваю я у рыжеволосой девы похожей на ангела. Удивительно как она умудрилась не испачкать свой белый плащ из перьев и единственное крыло…

Если я закрою глаза, то мы все останемся без света, – отвечает она. А потом, замерев, как будто прислушиваясь к чему-то вдалеке, жестами требует от нас тишины.

И тут до моего слуха доносится пронзительный писк и скрежет когтей.

– Пока ты с нами, не бойся ее, – глядя на меня, говорит рыжеволосая дева похожая на ангела с одним крылом.

– А кто это? – спрашиваю я. Но она молчит, лишь берет меня за правую руку и ведет чередой подземных галерей. Периодически я вижу у стен подземелий сотлевшие ящики, в которых зеленеют болванки меди, в одном из подземных проходов я вижу целую гору костей, похоже, человеческих, кто-то сложил пирамиду из десятков черепов, а берцовые кости и грудные клетки в зазубринах, как будто их долго и со смаком – грызли, в неприметном ответвлении – закутке я вижу завернутое в прогнившую мешковину огнестрельное и холодное оружие прошлого или позапрошлого века: пищали, шпаги, сабли, обрезы, маузер в фанерном футляре, а затем мы проходим мимо чугунной пушки 18 века непонятно как сюда попавшей, а дальше сгнившие леса, когда то укрепленных шахт, под ногами утонувшие в пыли железные рельсы в углу застыла обросшая плесневыми грибами вагонетка, а мы все идем и идем – погружаясь глубже и глубже. Снова шахты, кажется более древние, чем предыдущие – их своды не разрушило время, пропитанные как будто чем-то золотистым дубовые плахи крепко держат стены и потолок создавая при этом призрачный свет похожий на свет звезд. – Здесь когда то мы добывали руду и самоцветы, печально вздохнув, говорит однокрылая дева и останавливается, глядя вокруг. – А потом мы ушли в нижний мир навсегда, спасаясь от вашего нашествия, – продолжает она.

– А простые люди могут сюда попасть? – спрашиваю я у рыжеволосой воительницы с одним крылом.

– Могли бы, некоторые способны почувствовать вход в Подземные чертоги, но за ними незваных гостей ждет большая Белая крыса, она намного крупнее самой крупной собаки и хотя совершенно слепа неплохо ориентируется на слух и еще она чувствует мир своим писком, не знаю, не могу объяснить…

– Понял, – говорю я, это как сканировать ультразвуком…

– Я совершенно не разбираюсь в этих вещах, – отвечает рыжеволосая воительница с одним крылом. Лет сто назад одному вашему разбойнику – Лбову как-то удалось приручить Белую крысу, но после его гибели это больше не удалось никому. Сейчас здесь можно найти подземные залы, выложенные коврами, в которых его шайка хранила свою добычу.

– А почему Белая крыса пропустила нас, я даже ее не видел, только тот страшный писк.

– Она знает мой запах и привыкла к Тае, один бы ты никогда не прошел, – отвечает однокрылая. А затем просит: расскажи мне свою историю.

Я смотрю в ее необычные чуточку раскосые зеленые глаза, а затем отвожу взгляд, встретив в ее глазах цветущий вереск на знойном степном ветру, глубины горных водопадов, полет птицы, искреннее любопытство и какую-то безмерную обволакивающую коконом шелкопряда осеннюю печаль.

*

Довольно скомкано и путаясь в деталях, – рассказываю все, что со мной произошло за последние двое суток.

– Дурак, – словно клеймит все рассказанное мной она.

– А ты почему оказалась здесь, кто этот худой высокий старик с костистым вытянутым лицом похожим на оголенный череп? – в свою очередь спрашиваю я.

– Он Бессмертный воитель иногда его называют Чернобогом, – говорит рыжеволосая дева похожая на однокрылого ангела. – Я думаю, что Бессмертный похитил моего старшего брата, но у меня нет никаких доказательств, а без них отец не желает объявлять войну…– вздыхает рыжеволосая девушка с одним крылом. – Я так и не смогла их добыть, но чувствую, что скоро случится, что-то нехорошее, всех нас ждет большая беда, и твой верхний и наш – нижний мир, – шепчет она, глядя в неосвещенную сторону подземного туннеля, залитую первозданной тьмой. – Хотя, – она холодно смотрит в моем направлении, – верхний мир уже не твой, ты проклят навеки – быть пленником нижнего мира, пока не исполнишь своего предназначения.

– Какого, – спрашиваю я, закрыв глаза.

– Ты должен знать сам! – холодно отвечает рыжая дева с одним крылом и снова отворачивается, чтобы смотреть на тьму.

– Даночка, помоги ему… – слышится детский голосок за моей спиной.

Я вижу, как откуда-то из стены туннеля появляется малышка одетая в рваный вылинявший, когда видимо ярко зеленый сарафан, в руках ее ржавая коробочка монпансье.

– Уйди Тая, не до тебя, – произносит названная Даной, а потом, вскочив, стремительная как ветер, нежно обнимает, и гладит по головке малышку.

Тая млеет от этой внезапной ласки, одновременно подмигивая мне правым глазом и протягивая свою коробочку с леденцами: Хочешь?

– Да, – я беру одну из закаменевших конфет, кладу ее в карман своей джинсовой куртки и говорю ребенку: – спаси тебя Бог.

Тая хмурится и начинает плакать. Названная Данной смотрит на меня осуждающе, вырвавшись из ее объятий, Тая убегает, скрывшись во тьме тоннеля, и уже оттуда доносится ее детский пронзительный голос: Ты не знал!!!

Ты не знал – ты не знал – ты не знал – мчится по подземным глубинам эхо ее голоса, пока не пропадает, затерявшись в одном из многочисленных туннелей нижнего мира.

Названная Даной садится прямо на земляной пол, и повернувшись ко мне спиной говорит, что: я не воин, я не готов для того чтобы закончить свое предназначение, что такие как я, это участь неприкаянного, каких сотни живут в глубинах земли, корм для Белой крысы, что из сотни прошедших обряд перехода из верхнего мира в нижний один или два достойных выживают вообще, а большинство попадают в рабство к Падшим, если не случится более худшего…

Я только киваю, соглашаясь с ее спиной, чувствуя, что не так представлял себе, то, что со мною будет потом….

– Я должна тебя бросить, ты обуза, у меня важное дело, от которого зависит многое, ты просто дурачок, ты умудрился обидеть Таю – Проклятое дитя, – продолжает мое бичевание рыжеволосая дева воительница с одним крылом, а потом, резко поднявшись на ноги, словно перетекая из одной формы в другую, она делает стремительный шаг вперед, чтобы уйти и уходит не остановившись, даже не повернув ко мне своего лица.

Я каменею, один в пустом черном туннеле, среди холода, грязи и неизвестных опасностей, никому не нужный кажется, уже и не человек…. пытаюсь встать, опираясь о невидимую мной стену тоннеля, покрытую какой-то дурно пахнущей слизью, меня подташнивает от внезапно накатившегося ужаса обреченности, вместо желудка ледяной ком, руки слабеют и я падаю вниз, кажется, проваливаясь в яму без дна и краев. Бум-бум, – стучит в ушах, возможно, это шаги удаляющейся, все дальше и дальше, по бесконечному черному туннелю, Даны, или только бред – игра моего болезненного сознания, кровь – пульсирующая в висках.

Интересно, почему я чувствую холод, голод и боль, ведь я, наверное, умер, или переход в нижний мир, это тоже некая форма жизни и вот я существую, поэтому мне холодно, больно и хочется есть.

А еще мне просто дико страшно, так как нет дороги назад, а впереди мрак неизвестного.

Один… и уже не один 9

Из стороны противоположной ушедшей Дане слышится медленно нарастающий скрежет когтей по камню. Кажется это ко мне, скоро я познакомлюсь с местной достопримечательностью – большой Белой крысой. Нужно встать, поискать, то, что может служить оружием, но у меня полная апатия, пусть все будет, как будет… и возможно тогда этот кошмар закончится.

– И долго ты будешь здесь валяться, – слышу я совсем рядом голос, по моим ощущениям, уже ушедшей далеко по тоннелю, Даны – рыжеволосой воительницы с одним крылом, так похожей на ангела. Она протягивает мне свою правую руку с коготками похожими на лепестки роз и поднимает меня с земли одним рывком.

В голове рвутся фейерверки, адреналин плещет буквально из ушей, я счастлив, только что мне вернули жизнь или надежду, что намного ценнее жизни. А еще мне стыдно за то, что оказался неважным героем…

– Возьми это, – рыжеволосая дева воительница с одним крылом протягивает мне короткий обоюдоострый меч акинак, им, наверное, очень удобно рубиться в ограниченном пространстве подземелий, только я этого не умею и поэтому хочу отказаться, говоря, что пусть он будет у того, кто умеет им отлично владеть. Дана, откидывает полу своего короткого плаща сотканного из белых перьев и показывает, что у нее на широком кожаном ремне, украшенном фигурками мифических зверей из бронзы висит второй точно такой же короткий меч – акинак, близнец подаренного мне.

Я благодарю деву воительницу и креплю короткий меч к своему ремню, подпоясывающему вытертые и по моде верхнего мира искусственно продырявленные в различных местах джинсы Лейвис. И мы идем….. чем дальше, тем обжитей выглядит окружающее нас пространство, мы проходим по пещере, стены которой вырублены из малахита, останавливаемся попить чистейшей ледяной воды из ручья, струящегося по ровному каменному руслу, тут же стоит каменная чаша из единого куска халцедона, в нее мы опускаем руки, а затем лица ощущая как их окутывают лопающиеся пузырьки, тут же мраморная скамья на которую мы присаживаемся передохнуть, с потолка изредка опускаются солнечные лучи, прошедшие сквозь толщу земли по искусно созданной системе слюдяных зеркал, лучи похожи на сотни порхающих во тьме солнечных бабочек.

– Расскажи мне про Таю, – говорю я, чтобы заполнить возникшее между нами и затянувшееся молчание.

– Тая – Проклятое дитя, – с неподдельной нежностью и болью в голосе произносит Дана – рыжеволосая воительница похожая на ангела с одним крылом. Там у вас наверху в окрестностях входа в Подземные чертоги в нескольких саженях от стен Новокладбищенской церкви на перекрестке старых тропинок лежит круглая гробовая плита черного чугуна, похожая больше на люк канализации, грубо высеченный змей, мёртвым кольцом охватывает плиту, кусая себя за хвост, а с плиты глядят вверх провалы круглых глаз, острый треугольный нос и оскаленные зубы страшной рожи. Надпись на ней гласит: «Пермского исправника Девеллия дочь Таисия от роду 6 лет 11 месяцев скончалась в январе 1807 года». Этот мерзавец – Александр Иванович Девеллий, начальник пермской полиции лично распорядился изготовить такое надгробие для собственной дочери и расположить могилу прямо посередине тропинки к церкви, таким образом, чтобы жители города топтали её своими ногами по пути на службу.

Змея, кусающая себя за хвост, обозначает бесконечность позорного греха высокопоставленного чиновника. Вся история началась, когда он, ещё будучи юношей, приехал в дом своей матери на каникулы из Москвы. Его мать красавица и еще молодая вдова Галина опоила и соблазнила собственного сына, так повзрослевший отрок напоминал ей её любимого покойного мужа, а потом – забеременела. Александр уехал после случившегося или просто бежал в Москву и продолжил свое обучение. А эта грешница выносила ребёнка втайне ото всех и через девять месяцев родила девочку. Она отдала её на воспитание семье своих ближних слуг и сама лично следила, чтобы та росла в достатке и получала лучшее образование и воспитание. Когда Галина умерла, Александр приехал на похороны матери и сразу же приметил прекрасную дочь служанки. Девушка ответила ему взаимностью, и вскоре они поженились. Через некоторое время та забеременела. Роды были очень тяжёлыми,через несколько часов после того, как на свет появилась дочка, женщина умерла. Новорождённую назвали Таисией. Безутешный отец обожал малышку, она напоминала ему любимую жену и ненавидимую мать. Так продолжалось чуть больше шести лет. Когда приёмная мать погибшей супруги серьёзно заболела, она позвала к себе Александра и всё ему рассказала. Исправник вернулся домой белее мела и выгнал девочку на мороз. Бедняжка Тая в одном сарафане побрела, куда глаза глядят, была зима и метель, она долго бродила неприкаянно промеж метели, пока её не подобрали добрые люди, они привели ребенка к себе домой, и попытались отогреть, но было уже поздно. Таисия умерла через несколько дней от тяжелейшего воспаления лёгких. Узнав об этом, злодей отец приказал местным мастерам соорудить два круглых надгробия. Одно на могилу проклятой дочери, а второе для себя. Вскоре после того, как была выполнена его воля и дочь похоронили именно так, как он велел, Александр Девеллий покончил с собой – пустил пулю в лоб. Он распорядился похоронить себя вместе с женой, а на могильной плите написать: «Здесь покоятся двое: муж с женой, брат с сестрой, отец с дочерью».

Я молчу, пытаясь переварить услышанную историю. Мысленно даю клятву, что когда вернусь, навещу Таю и также как Дана, нежно обниму и отдам хотя бы частичку тепла, неприкаянному никому ненужному ребенку.

– Посидели и хватит, – произносит однокрылая дева, поднявшись и поправив свой лук за спиной, так, чтобы его можно было выхватить в единый миг, она отвернулась, но я вижу, что в ее глазах злые слезы.

Станция, которой нет… 10

Мы снова идем вместе по нижнему миру между каменных и земляных стен многочисленных туннелей, по гротам, усыпанным светящимися грибами, светлячками и мерцающими то золотыми, то серебряным рудоносными жилами, один раз нам приходится идти по колено в прогорклой жиже, состоящей из отходов бытовой химии и человеческих фекалий, час или два. В этом обволакивающем и всепроникающем зловонии мимо нас один за другим проплывают лапками вверх трупики крыс, рваные целлофановые пакеты и пластиковые бутылки из под лимонада, один раз мне показалось, что я вижу в фекалиях полуразложившийся человеческий труп. – Прорыв из верхнего мира, – шепчет рыжая дева воительница похожая на ангела с одним крылом.

Выбравшись снова в сухие обжитые места, мы встречаем неизвестных низкорослых существ, замотанных в заношенное тряпье, с деревянными посохами или грязными мешками в похожих на человеческие руках, они жмутся к стенам и торопятся уйти с нашего пути.

– Куды и бывшие люди, отвергнутые верхним миром, – отвечает на мой незаданный вопрос Дана.

Некоторые встречные кланяются Дане в пояс и что-то бубнят себе под нос, лица их невозможно разглядеть настолько они заросли щетиной, грязью и покрыты гноящимися прыщами и язвами.

– Это ждет и меня….?, – спрашиваю я девушку похожую на ангела с одним крылом.

– Я не знаю… – произносит Дана. Мне кажется, что она пытается уйти от прямого ответа. – Иногда верхний мир отвергает кого-то, – говорит рыжая воительница с одним крылом. – Или кто-то совершает обряд перехода как ты, прибегнув к магии, как это сделали мы, и все они попадают сюда, некоторые приспосабливаются, другие – нет. – Вот смотри, – говорит она, указывая на обожженного, кажется всего с ног и до головы покрытого сажей оборванца, больше всего похожего на человека, – Он всем рассказывает … слушай…. Это его история. Это было там у вас наверху столетия два назад… большой пожар…город горел, он очень испугался – бежал, заблудился в тоннелях и выпал из верхнего мира.

Я слушаю, как внезапно появившийся из очередного ответвления подземных туннелей оборванный и обожженный человек декламирует, словно со сцены театра «У моста» замерев всего в метре от нас:

– Наступила ночь; страшное зарево заиграло на небе, и город Пермь весь потонул в огне… Тени бродили по пепелищам, тени тех, кто спасся, и тех, кому не удалось спасти. А уже глубокой ночью между бульваром и нашею фабрикою все пространство загорелось огнями костров, и, как днем, можно было видеть жителей, выехавших в поле из города с их имуществами. Было не до шуток и смеха… Сердце поворачивается, когда я вспомню то, что видел в эту ночь! Было не до церемоний, не до поддержания собственного достоинства – аристократы, перемешанные с плебеями, кого в чем застал пожар и что на ком уцелело во время общей суматохи, в беспорядке бродили между грудами спасенного в самом жалком виде имущества… Раздавался крик голодных и напуганных детей, стенания и вопли взрослых, из которых многие лишились последнего, бабы голосили на разные тоны… Все измученные, убитые горем, с мыслию о котором еще не успели свыкнуться… Не дай Бог быть свидетелем в другой раз подобной сцены!

Закончив свой монолог, обожженный оборванец кланяется нам.

Дана, пошарив в одном из многочисленных карманов на своей кожаной куртке усеянной металлическими заклепками, достает жевательную резинку без обертки и кидает ему.

Обожженный оборванец, ловко ловит столь ценный трофей и прячет его, где то в глубине своих лохмотьев. Снова кланяется нам и пропадает во тьме. Шур-шур, – шуршат его удаляющиеся шаги.

– Куда мы идем, – спрашиваю я у Даны, кажется, осмелев и почувствовав себя равноправным партнером, имеющим право задавать такие вопросы.

– Мы должны успеть на Ярмарку Блаженных монахов, – отвечает рыжая дева воительница с одним крылом. – Она бывает раз в году в день, когда луч Большой северной звезды, пройдя сквозь три нижних царства, отражается в священном пруду города Потерянных душ.

Я ничего не понимаю в произнесенной белиберде, и поэтому, просто кивнув, задаю еще только один кажущийся вполне логичным вопрос:

– Зачем?

– Будем покупать информацию или еще что ни будь чрезвычайно полезное для таких, как мы… какие ни будь волшебные талисманы или оружие. На Ярмарке Блаженных монахов все расы нижнего мира, отверженные и волшебные существа придерживаются мирного договора, нарушивший его будет казнен или изгнан наружу. Здесь можно купить все, что только можно вообразить, я думаю, отец простит меня за то, что я позаимствовала кое-что из фамильной сокровищницы. – Вдруг рыжеволосая дева воительница, похожая на ангела с одним крылом замирает и начинает чертыхаться.

– Что случилось? – я смотрю на нее и ничего не понимаю.

– Мы не успеем…. Ярмарка длится всего лишь одну ночь, черт, черт, черт, я забыла, что время в верхнем мире идет намного быстрее, чем в нашем, но я так хотела навестить бедную девочку, я обещала….

– Я думаю, ты найдешь выход из сложившегося положения…

– Да, нам нужен поезд Капитана-командора … он довезет нас до Долины забвения…. А от туда совсем недалеко до города Потерянных душ… конечно, это опасно – возможно придется перейти Калинов мост, слишком мало тех, кто может похвастаться что прошел его невредимым и остался в собственном уме, Тот – кто его стережет очень не любит незваных гостей….

Сдерживая свою улыбку внутри, я думаю, что чертыхающийся однокрылый ангел это чрезвычайно забавно и одновременно противоречит цвету оперения, которое она носит. Для меня все это все еще сказка, хотя от происходящего большее веет жутью, чем чудом…

Между тем Дана, далека от моих умствований и этических изысканий, она просто хватает меня за правую руку и приказывает: Бежим…, поезд отходит от «Станции, которой нет» ровно через час, мы можем успеть.

*

Пока мы стремительно движемся по туннелям нижнего мира, ставшими теперь просто безличными то земляными, то каменистыми проходами, я пытаюсь вспомнить все, что знаю о подземных поездах, которые могут быть или возможно были в нашем городе.

Как помнится где-то в прошлом веке в 1979 году в Перми было принято решение о строительстве метро, но так и его и не построили, в 21 веке в 2001 г. городские власти хотели повторить эту попытку, но и в этот раз у них ничего не вышло, а главная причина именно те подземелья, которыми мы с Даной идем, слишком непредсказуем этот подземный мир, с его древними шахтами, подземными реками и неизвестно куда ведущими пустотами.

Однако ходили слухи, что власти тайно построили первую станцию несанкционно потратив бюджетные средства и поэтому когда метро строить запретили, просто законсервировали ее до лучших времен. А еще я слышал легенду о том, что когда еще до октябрьского переворота 1917 года в нашем городе существовала тайная купеческая подземная железная дорога, всего одна или две ветки, по которым небольшой паровоз возил контрабандные грузы до купеческих складов от одного из речных портов, а возможно и под рекою на тот берег.

Больше я ничего не знаю…. и поэтому больше стараюсь смотреть под ноги, чтобы не упасть, а витать в облаках, тем более безумно хочется чего ни будь съесть, возможно, так мой организм реагирует на стресс, как назло в одном из отворотов я вижу накрытый всевозможными яствами и винами стол, посреди него большой серебряный канделябр с шестью зажженными свечами алого воска. Незаметно, потихонечку, отпускаю правую ладонь рыжей девы воительницы, с одним крылом, она устремлена вперед и телом и мыслями, а я делаю шаг в сторону, в направлении неожиданного чуда, в моем желудке кишки давно грызутся как голодные псы, протягивая руку, я хочу взять золотистый, истекающий соком ломоть жареного мяса, и уже приметил краюху белого хлеба.

– Стой!!! – кричит Дана, и бьет меня по рукам, схватив за шкирку как нашкодившего пса, она тянет меня обратно вглубь подземного коридора, которым мы идем.

– Почему? – обиженно спрашиваю я. – Я голоден, всего лишь минута, взять и идти, знаешь я совершенно неприхотлив – могу есть руками, стоя, и на ходу.

– Знаю я эти штучки…. Этот стол появляется обычно там, где идут новички подобные тебе, тот, кто угостится – тот потеряет память и никогда не вернется на белый свет, будет вечным рабом хозяина стола… станет ходячим мертвяком, таких у вас там наверху называют зомби…

– А кто его хозяин? – спрашиваю я, пыхтя как паровоз от усталости и излишнего слюновыделения.

– Тебе лучше не знать….

Я молчу, между тем впереди показалось освещенное по всему периметру странными какими то архаическими лампами – помещение, похожее на станцию метро: каменный пол, устланный мраморными пятиугольными плитами, полукруглая арка потолка, платформа для отбывающих и прибывающих пассажиров, нитка рельсов, ныряющая вглубь туннеля – «Станция, которой нет…». Тут уже стоят ожидающие, видимо по последней моде нижнего мира замотанные в ветхие лохмотья. Между тем у некоторых из них лохмотья раньше были дорогими кафтанами, богатыми плащами расшитыми куньим мехом, сюртуками и жилетами с брильянтовыми пуговицами, а у других их лохмотья всегда были таковыми. У первых лица и руки – тонкие – аристократические, у вторых: угловатые, округлые и грубые – плебейские. При виде нас и те и другие кланяются Дане, а женщины еще умудряются приседать, на подобии реверанса, поддерживая невидимые или не существующие уже воланы платьев.

Я не успеваю насладиться сим экзотическим зрелищем, что-то спросить у Даны или окружающей нас публики, когда неожиданно раздается пронзительный гудок и из за поворота туннеля появляется небольшой антрацитово-черный паровоз, он немного похож на тот, что возит детей в пермском парке Горького – только настоящий, вблизи я вижу, что он уже очень стар, краска во многих местах облупилась, он весь покрылся копотью и ржавчиной, за собой паровоз тащит три вагона. Один выкрашен в зеленый цвет на месте окон железные решетки посредине медный герб царской России – двуглавый орел со скипетром и державой, на его ступенях застыла фигура белого офицера, одетого во флотский бушлат, на правом боку его кортик на левом потертая кобура с револьвером. В глазах его синий лед, губы сжаты, он давно не брит, но довольно опрятен, по крайней мере, кожаные сапоги начищены до блеска.

Второй вагон когда то лакированного красного дерева украшен замысловатыми кованными цветами и горящими масляными фонарями из меди покрытой облезлой позолотой, вход в него украшен золотой короной, на лесенке из вагона вытертая красная дорожка.

Третий вагон больше похож на теплушку, сколочен грубо вместо окон пустые проемы, лесенка в него проржавела на столько, что некоторые ступеньки провалились и чтобы подняться в него нужно аккуратно цепляться за такие же ржавые металлические поручни.

В кабине машиниста никого нет, да он, наверное, и не особо нужен паровозу призраку, который Дана, почему-то именует поездом Капитан-командора.

Спрыгивая с подножки зеленого вагона к нам подходит белый офицер, одетый во флотский бушлат, он отдает честь и делает легкий наклон головы, обращаясь к нам:

– Рад приветствовать вас ваше величество Ро Данна дочь мудрейшего правителя трижды девятого королевства. Вот и на нас сошла Божья благодать…

Я удивленно гляжу на внезапно покрасневшую рыжеволосую деву воительницу, похожую на ангела с одним крылом.

Между тем из зеленого вагона выскакивают еще двое людей, одетых в армейские серые шинели с золотыми погонами, на плече каждого винтовка Мосина, на ремне кобура с револьвером, они подходят к желающим сесть на паровоз, предлагают представиться, спорят о плате за проезд и провоз багажа, а также сортируют пассажиров согласно занимаемому ими положению.

*

– Капитан-командор Филиппов, – представляется мне белый офицер, одетый во флотский бушлат, на правом боку его кортик на левом потертая кобура с револьвером. – Те двое солдаты-дезертиры, служили у Колчака, попали сюда при наступлении красных…

– Предназначенный пути война, – представляет меня Дана.

Теперь мне приходится краснеть в виду несоответствия формы и содержания…

Капитан-командор Филиппов отдает мне честь и протягивает правую руку, которую я тут же пожимаю, замечая, что он не желает снять перчатки.

– Пожалуйте в вагон для благородного сословия, – предлагает нам капитан-командор, указывая на лакированный вагон красного дерева с золотой короной над входом. – Или может быть, желаете составить компанию мне?

– К вам, – отвечает за нас двоих рыжеволосая дева воительница, так похожая на ангела с одним крылом. А я думаю, какие глупости могут разделять людей даже по ту сторону инобытия, и так мало различий в сущности существования кажется разумных существ.

Внутри вагон все также соответствуя принципам этого мира – разделен надвое: первое помещение видимо, занимают низшие чины – исполняющие роль кондукторов – солдаты, здесь стоят деревянные нары на двоих, печка – буржуйка, ручной умывальник, под которым видно отверстие сквозь пол вагона, сколоченный из грубых досок стол и два табурета, второе помещение напоминает каюту яхты миллионера, отделана лакированным деревом, здесь есть каменный камин, каким-то чудом вмонтированный в стену вагона, рядом с ним кресло качалка из ротанга и запас дров, в углу коричневый кожаный диван, над ним полки с книгами, некоторые в потертых корках и поблекшей позолоте – явно старинные фолианты, другие на первый взгляд современные – научные трактаты и биографии великих людей, тут же резной ореховый столик над которым на специальных крючках висит японская катана в ножнах из кожи ската, потертый, видимо побывавший в деле пулемет Дегтярева и потрет семьи последнего русского императора – вместе с женой и детьми, многочисленными кузенами и кузинами.

Капитан-командор Филиппов предлагает нам с Данной располагаться на кожаном диване, а сам занимает место в ротанговом кресле – качалке у камина, молча, разжигает камин и готовит кофе на алых углях в закопченной как его паровоз бронзовой турке. От потрескивания дров в камине и запаха свежесваренного кофе кружится голова. Я делаю первый глоток – обжигающий аромат с привкусом корицы, когда раздается трубный вой – пронзительный паровозный гудок как будто в глубине океана отчаянно кричит большой синий кит, атакованный стай касаток, паровоз резко трогается, и в вагон на ходу заскакивают один за другим оба солдата-дезертира, ныне выполняющие функции кондукторов на этом странном старом паровозе в не менее странном нижнем мире, тук-тук-тук, стучат колеса набирая ход. Мне хочется спать, но Капитан-командор Филиппов, кажется, хочет поговорить, это его право – наша плата за проезд.

Рассказ Капитан-командора Филиппова 11

– Вы служили у Колчака? – спрашиваю я.

– Да… – он на минуту замолкает, задумавшись о чем-то своем или вспоминая – упорядочивая мысли и события в своей голове. – Только я не пришел с его армией, чтобы прогнать большевиков и не бежал от них, я пришел раньше, чтобы спасти своего друга Мишу…. Но опоздал… – Капитан-командор Филиппов делает большой глоток из своей чашки и к аромату кофе из его фарфоровой чашки примешиваются пары яблочного коньяка – кальвадоса.

– Вы имеете в виду Романова?

– Да….

Дана, закрыла глаза, и, кажется, спит, а я готов выслушать историю этого человека.

– Вы, не против? – Капитан-командор Филиппов откручивает пробку возникшей в его руках армейской фляжки. Он, все также не снимает свои кожаные перчатки, и плещет пахнущую кальвадосом жидкость, сначала в мою, а затем в свою уже освобожденную от горячего кофе чашку. И снова замолкает, на минуту выпав из окружающей действительности, и продолжает, уже полуприкрыв свои пронзительно синие ледяные глаза: Миша ушел на фронт в 1914 году в те смутные времена противостояния Антанты и Тройственного союза, он в приличийствуйшем ему чине генерал-лейтенанта стал командовать непростой Кавказской туземной конной дивизией, получившей в армии название «Дикой». Она и была дикой, целиком сформирована исключительно из горцев-мусульман, в ней только офицеры были русскими, она состояла из шести полков: Черкесского, Ингушского, Кабардинского, Дагестанского, Чеченского, Татарского, Осетинской пешей бригады и 8-го Донского казачьего артиллерийского дивизиона, тоже те еще головорезы. Целью формирования такого уникального соединения стало стремление к изъятию с территории Кавказа наиболее горячих голов, в свое время Ричард Львиное сердце сделал тоже самое, уведя излишней буйных своих рыцарей в Великий крестовый поход, думая, что так избавляет свое королевство от постоянных междоусобных войн. У Миши, в Дикой дивизии воевали в основном разбойники-абреки. В боях дивизия отличалась невиданной храбростью и невыносимой жесткостью, горцы никого и никогда не брали в плен, а поступали с противником так, как еще недавно в Чечне или Дагестане: живым отрезали головы, вспарывали животы и творили тому подобные непотребства. Немцы и австрийцы тут же разбегались с поля боя, как только узнавали, что на них в наступление идет Мишина Дикая дивизия. Согласитесь, что управлять этими абреками мог только человек очень сильной воли, каким и был великий князь Михаил. Горцы очень уважали своего командира, были безгранично преданы ему и даже обращались с особым почтением на «ты»…. Им было лестно и импонировало то обстоятельство, что в бой их водит сам брат белого царя. Михаил же со своей стороны на полях сражений показал себя храбрым и мужественным командиром. Мы познакомились там, Миша лично спас мне жизнь, молоденькому офицеру, только поступившему во флот и посланному в ставку «Дикой дивизии» с особо важным поручением…. Меня взяли в плен австрийцы, готовились расстрелять, так как я не выдал цели своего секретного поручения, не назвал имени и номер части, а тут Миша со своими чеченами решился на очередной прорыв. Какое-то время я был его адъютантом, а потом снова вернулся во флот, а Миша в феврале 1916 года получил повышение – стал командиром 2-го кавалерийского корпуса, а потом уже в немилости – генерал-инспектором кавалерии. Февральские события 1917 года застали его в Гатчине. 27 февраля 1917 года председатель Госдумы М. Родзянко вызвал Мишу в Петроград. Он попросил его связаться с императором Николаем II, находившимся в Ставке, и уговорить брата сформировать «правительство народного доверия». Однако разговор его с царем не дал никакого результата. Меж тем, события развивались стремительно. 1 марта к нему явился посланец от дяди, великого князя Павла Александровича, и принес на подпись Манифест, в котором великие князья Павел Александрович и Кирилл Владимирович от имени императора поручали Думе сформировать такое правительство. Михаил долго колебался, но все же поставил свою подпись. На следующий день, 2 марта 1917 года, он узнал, что Николай II отрекся от престола за себя и своего сына в его пользу, назвав его Михаилом II. Но Миша никогда не хотел быть государем и поэтому уже 3 марта 1917 года без раздумий по требованию нового думского собрания отказался от престола и попросил граждан России довериться Временному правительству. Подписав отречение, Миша уехал в Гатчину к своей семье. Он там тихо жил с женой и двумя детьми, там мы встретились во второй раз, вместе совершали прогулки на его любимом «роллс-ройсе», ездили на пикники и рыбалку. 31 июля 1917 года ему было разрешено свидание с братом Николаем II, который содержался под арестом в Царском Селе. Встречу на 10 минут устроил Керенский, который и присутствовал при разговоре. Михаилу даже не разрешили увидеть племянников. Это была последняя встреча братьев. Больше они никогда не виделись. Я уехал на фронт там был настоящий хаос, регулярные мятежи, в том числе и у нас на флоте, меня ждал Колчак. 7 марта 1918 года Мишу арестовали пришедшие к власти большевики и выслали его в Пермь. С ним поехал и его секретарь, Жонсон. В Перми Михаила Александровича вместе с секретарем сначала посадили в местную тюрьму, а потом неожиданно выпустили и поселили в Королёвских номерах – гостинице, построенной пермским купцом Королёвым. Во дворе гостинцы был гараж, в котором стоял «роллс-ройс» Михаила. Никакого караула возле номеров не было. Миша мог свободно разъезжать по городу на своем лимузине, прогуливаться по набережным, кататься на лодке по Каме, встречаться с местными жителями и ходить к ним в гости, посещать театр (где публика устраивала ему овации) и церковь, где на него молились. Миша вел жизнь свободного человека за одним лишь исключением – с первых месяцев пребывания в Перми он должен был ежедневно отмечаться – сначала в милиции, а с мая 1918 года и в Губчека. К этому времени он заболел, и его морганическая супруга – Наталья Брасова в конце мая поехала хлопотать в Москву за него к Ульянову Ленину, речь шла о выезде на лечение за границу, на самом деле уже тогда она начала готовить его побег, обговорив детали с его секретарем и мной. В кругу друзей великий князь Михаил Александрович называл секретаря Джонни, вероятно, так и появилась история об английском происхождении и Буква Д впереди его настоящей фамилии Жонсон, его по рождению и по гражданству русского дворянина, большевики уже тогда объявили английским шпионом.

Простой народ и дворянство, часто приходили к местам, где вояжировал столь известный ссыльный, чтобы хоть одним глазком взглянуть на брата самого русского императора. Ходили слухи, что лучшие люди города готовят средства и условия для побега Миши, это не прошло мимо большевиков, местные большевистские власти опасались, что Михаил II может стать знаменем для всех т.н. контрреволюционных сил. Сильнее всех высказывал свои опасения некий Ганька – один из лидеров еще старых коммунаров – Гавриил Мясников. Не знаю что это…, знак от провидения, Бога или дьявольское проклятие – последних из царствующей фамилии Романовых, мистическое совпадение, до сели никем не замеченное. Только это прозвище главного палача подстрекателя на малоросском языке значит – «осуждение» в самой из пренебрежительных форм. В проклятой Ганиной яме, имеющей по сути те же исходные корни и смысл пренебрежительного осуждения нашли свой последний приют Николай 2, его жена и дети. Но этого я тогда даже предвидеть не мог.

А Миша отпустил бороду и решил, что побреется только тогда, когда выберется из Перми. Между тем над ним сгущались тучи. В управлении пермской милиции уже сидели и обсуждали детали предстоящего похищения и казни «злодея» Михаила Романова истинные злодеи: Ганька и товарищ Иванченко, который был комиссаром по охране города Перми, в подельники решили пригласить товарища Жужгова Николая, товарища Колпащикова Ивана. Все эти «герои» грезили о славе у потомков, как убийцы одного из последних русских тиранов – кровопийц, гонителей простого народа, жажду славы и благородного мщения подогревали потуги алчности, ходили слухи, что Мише именитые горожане собрали деньги и золото, необходимые для побега и ведения контрреволюционной деятельности… в дело посвятили и местного председателя губчека товарища Малкова. Поздним вечером 12 июня 1918 года к гостинице "Королевские номера" на пошарпанных фаэтонах подъехали палачи. Мише и его секретарю не дали толком одеться, я думаю, он предполагал – куда его везут, но не желал доставить удовольствие своим мучителям, показав свое знание. Умирал Миша страшно, знаете ли большевики совсем не умеют казнить, все у них получается через одно место, которым они обычно думают…две осечки, заклинило барабан нагана, промах, поверхностное ранение… В этом аду, раненый Миша молил только об одном, чтобы проститься с другом Жонсоном, но ему лишь повторно выстрелили из нагана в висок. А я ничего не знал, ждал его здесь под землей, готовил к отбытию найденный случайно хорошими людьми паровоз, тут раньше до того как стать частью нижнего мира была железнодорожная ветка идущая от центра города до пристани, принадлежащая одному местному купцу масону и ведущая под землей на другой берег р. Камы.

Официально пермскими властями было объявлено, что в ночь с 12 на 13 июня 1918 г. Михаил Александрович Романов был похищен из гостиницы "Королевские номера"; власти преподнесли это как побег. За участие в "побеге" были расстреляны, по сообщению газеты "Известия Пермского губисполкома", 79 заложников из дворян и духовенства.

Через месяц в Екатеринбурге была расстреляна царская семья: Николай 2 с супругой, детьми и ближайшим окружением, в Алапаевске – великие князья.

Уже позже я нашел тела Миши и Жонсона и похоронил их здесь на конечной станции до коей следует ставший теперь моей цитаделью, моим проклятием и моим последним прибежищем паровоз….

Скоро конечная станция….

– Что…? – я все никак не могу вынырнуть из мрачного повествования капитан-командора Филиппова, перед моими глазами стоят лица и события, я как будто прожил очень важный кусочек жизни этих людей, и вместе с ними подошел очень близко к смерти … я протягиваю капитан-командору Филиппову свою руку для прощального рукопожатия, он все так же не снимает перчаток, а я думаю как это быть – отверженным верхним миром отважным и верным своему слову, своей дружбе человеком, не выполнившим свой долг….

– Не грустите мой друг, ваш путь полный потерь и приобретений, предательства и любви еще впереди, – улыбается, глядя в мои глаза, капитан-командор Филиппов, – Вам следует приготовиться, будет уместно разбудить столь мило сопящую, прелестную леди Дану, моя история практически закончена, а ваша еще впереди. Мы прибываем в Долину забвения, конечная станция, стоянка пятнадцать минут….

*

Я бужу рыжеволосую воительницу похожую на ангела с одним крылом. Спросонья она долго не может понять, где она, и что происходит, а я любуюсь: какие же у нее прекрасные глаза – изумрудно зеленые – чистые как глубины моря, в которых отразился, пройдя сквозь толщу воды, живой солнечный луч.

Пока я слушал историю капитан-командора, трижды останавливался наш паровоз и трижды с него сходили пассажиры, на конечной станции выходим только мы с Даной. Перед тем как нам сойти капитан-командор что-то кладет в правый карман моей куртки, а на мой вопросительный взгляд лишь подносит палец ко своему рту, я решаю что посмотрю что там когда паровоз уйдет, но тут же забываю о своем намерении, впереди нас бескрайнее поле колышущихся словно волны – алых маков, над ними бескрайнее черное небо нижнего мира, за полем маков, в котором заблудился неизвестно откуда взявшийся здесь ветер высятся горы, так бывает, по крайней мере, в этом месте – Долине забвения.

– Если ты здесь уснешь, а ты очень сильно будешь этого желать, то уже никогда не проснешься, – снова отвечает на еще не заданный мной вопрос Дана – рыжеволосая дева воительница, похожая на ангела с одним крылом.

– Мы будем говорить, и идти, взявшись за руки…

– Да, – Дана кивает своей милой головкой увенчанный огненно рыжими локонами и берет мою правую ладонь в свою и держит так крепко, что если бы у ней было два крыла, а не одно, мы бы могли лететь вместе и я бы не страшился упасть….. вниз и разбиться…

Долина забвения 12

Я закрываю свои глаза…Ветер с Камы надрывно, дышит прямо в лицо, наклонившись грудью на чугунный парапет смотрю на воды реки, глотая искрящееся в утренних солнечных лучах течение темно синих вод вместе с вскриками чаек и проходящими мимо пароходами.

Я открываю глаза… Мы идем по бесконечному полю алых маков, над нами черное-черное небо, впереди горы, ветер развивает наши волосы. – Расскажи мне про себя и свое королевство, – прошу я деву, похожую на ангела с одним крылом.

Дана – кивает.

– Беловодье, Заповеданная Страна Справедливости, так и еще тысячью и одним именем называли наши земли… а нас назвали чудью, не знал раздоров и болезней, наш народ, а смерть приходила к нашим мудрым старикам только от пресыщения жизнью. Мы летали по воздуху, ступали по воде, и если на то была насущная надобность – шагом проходил сквозь огонь. Огню поклонялись наши великие предки, еще тогда, когда рожден был Заратуштра, там, где сливаются две уральские реки, называемые вами Камой – мы называли ее – Рангха и Чусовой – Рекой теснин. Здесь недалеко от места, где стоит город Пермь, этого места уже нет, там теперь плещутся волны Камского моря, прошли его детство и юность, здесь он получил Божественное откровение.

Заратуштра вернул нам учение о Добре и зле, он завещал нам быть противостоящей духу разрушения силой. Без нас Бессмертный воитель – одна из ипостасей Чернобога давно бы завоевал верхний мир, сея зло.

– Знаешь, Дана в нашем мире уже много зла и твой Чернобог, как мне видится, правит половиной мира, что-то не так делают ваши мудрецы, – говоря эти слова я крепче сжимаю ее ладонь.

– Ты не понимаешь, возмущается рыжеволосая дева воительница, похожая на ангела с одним крылом, и пытается вырвать свою руку из моей. – вы сами –сами, вы повернулись ко злу, мы теперь лишь хранители вашего последнего шанса остаться светом и не сойти во тьму! Нам пришлось уйти. У вас есть легенда.

– Я знаю …, вспоминаю я почитанное, когда-то, толи у Н. Рериха, толи у П. Бажова: «….жил некогда в здешних лесах народ с темным цветом кожи, высокий, статный, справедливый, знающий тайную науку земли, искусный в самых загадочных ремеслах, он звался чудью. Но вот стала в тех местах расти белая береза, что означало по древнему предсказанию скорый приход сюда белого народа и их царя, который установит свой порядок. И тогда люди чуди выкопали ямы, поставили стойки, навалили сверху камни-валуны. Зашли в те укрывища, вырвали стойки и камнями-валунами засыпались….».

– Так все и было… шепчет Дана, только мало кто знает, что чудь не закопалась, а ушла тайными каменными подземельями в неведомую подземную страну Шу, только не навсегда ушла чудь, когда вернется счастливое время, придут люди чуди из Шу и дадут всему народу великую науку, немеримую со всеми земными сокровищами современности.

– Какое оно ваше королевство, – снова задаю я свой вопрос.

Но Дана не отвечает, может, не хочет рассказывать, или ей просто нельзя этого делать.

– Расскажи мне про себя, – прошу я. Как это быть дочерью владетеля тридевятого королевства?…

– Балы, слуги, охота в нижних ярусах, богатства и власть, безмерная любовь подданных и родных…., – ты, наверное, думаешь так…, – Дана вздергивает своим курносым носиком, усыпанным трогательными веснушками, поджимает губы и смотрит на меня обиженно и возмущенно, совсем как обычный подросток.

А я думаю, сколько ей лет – двадцать, семнадцать, а может быть меньше…

Мы молчим, я физически ощущаю, как между нами растет ледяная стена обиды и непонимания, и не знаю, как ее преодолеть, а между тем мои глаза начинают слипаться: Спи – вечный сон – чист – мы научим тебя быть ничем, летать как тень – под черным небом и не нужно будет идти к далеким горам – ты будешь с нами вечно, – шепчут алые маки под ногами…мы свет и мы на закате сгоревшее солнце… Мои ноги заплетаются, я вижу, что с Данной творится то же самое, из последних сил, я притягиваю ее к себе и целую в такие горячие и нежные губы, и не отпускаю только сжимаю крепче правую руку моего однокрылого ангела, первую секунду Дана вместе со мной плывет погружаясь в сладкое ничто – над нами и яркие звезды и синее синее небо, а затем с разворота она резко бьет меня своей горячей ладошкой по щеке, хлопок одной ладони как взрыв сверхновой, вспышка света, ослепившая мои глаза и мы оба оказываемся на земле, только что упав с небес. – Извини, – говорит Дана, стараясь не смотреть в мои глаза. – Извини, – отвечаю я, любуясь прелестью ее зеленых глаз, она не отпускает мою правую руку, а я ее.

Мы снова молчим, но в этом молчании нет льда, разрушилась внезапно возникшая стена…

– Мой отец ненавидит меня…., – заявляет мой ангел с одним крылом. До моего рождения он был счастливейшим из жителей нижнего мира: красавица королева – его жена, наследник – опора будущности – мой старший брат, … но мама захотела родить девочку, чтобы наряжать свою дочь словно куклу, научить всему что умеет сама, и чтобы не боятся, что ее единственное дитя убьют в очередной великой битвой со злом,…..только вот когда она рожала меня, она умерла от родов, и ни отец, ни брат после этого не смогли простить… они, словно старались не замечать меня, отдав на попечение семерых нянек, все детство со мной общались лишь ближние слуги и учителя, я проклятие своей семьи, тем более родилась уродом, всего лишь одно крыло, и значит, мне не подняться в небо, мне не летать… подобно птицам….

Я слушаю, не отпуская ее руки, физически ощущая то, как вскипает и затем леденеет кровь, катящаяся по ее малахитовым венам, как бьется отчаянно ее сердце, подобно угодившей в силки – большой белой птицы.

С семи лет в своих снах она любила выходить на балкон несуществующей замковой башни, и ждать…. ее лицо ласкал ветер вечности, плечи гладили солнечные лучи звезды по имени солнце, большие синие птицы кричали бесшумно в ее розовые ушки, о том, что скоро на линии алого горизонта, тогда, когда солнце будет в цикле рассвета появится на белом-белом скакуне самый настоящий принц… шли годы в Дворце справедливости играли бал в честь ее совершеннолетия, ко двору прибыли первые женихи – девочка всем отказала, а в мире сна прошли века, мимо ее замковой башни пролетали только серые драконы, она подкармливала их, бросая им кусочки своего сердца, словно хлебные корки чайкам, большие синие птицы питались теплом ее души, отдавая в замену крики надежды, серые драконы хотели только ее плоти, а в ответ не пытались разрушить замок ее ожидания, верно их совсем не волновало то, чего она так ждет…

А потом, когда в очередном набеге Падших уже в житии нижнего мира пропал ее старший брат, Дана попыталась занять его место, стала искусной воительницей, но отец не был рад подобной замене и каждый раз старался отослать нелюбимую дочь с очередным важным заданием куда-нибудь далеко.

Конечно, она не сказала ничего из того, что я увидел в ее глазах.

Молча, беру в свою ладонь ее левую руку, пытаясь отогреть ее своим теплом. Дана отворачивается, жалея о внезапно вырвавшейся на белый свет исповеди, но уже не может остановиться, ей нужно закончить эту историю, выплеснув из себя все эти годы хранимую боль.

Я стараюсь забрать этой боли сколько могу….

– Когда мама умерла, – продолжает дева с одним крылом, – Мне часто снился один страшный сон – в нем я падала в бездну, которая не имела дна. Я летела в полной тишине и меня окружала абсолютно непроницаемая тьма. Знаешь чтобы упасть бывает достаточно и одного крыла… И страшно… И страшно мне было не от того, что я разобьюсь, – я знала, что дна нет, и я никогда его не достигну. Я буду падать вечно… У меня никогда не будет любящей матери, не будет той, что одна может объяснить девочке про то, что такое быть красивой, рассказать про первую любовь, про женственность, про предательство и как его пережить, про то как любить своих детей и все… все, что является истинно важным в этом и наверное в твоем верхнем мире.

Как….?

– Как сделать так, чтобы не было больно и прекратить вечное падение? – я пытаюсь ответить на ее недосказанный вопрос… – Если мы видим, что кому-то помогли, уменьшили чью-то боль, скорбь, то мы видим преодоление страдания в мире. Когда тебе плохо, помоги другому, кому может быть еще больнее и тебе будет легче…..

– Знаю…, много вас таких советчиков, Дана освобождает свою левую руку от моей. – Смотри! – указывает она на что-то возникшее за моей спиной.

Я поворачиваюсь… Впереди закрывая черное небо, высятся призрачные как будто бы сотканные из серого тумана горы нижнего мира, между тем они кажутся неприступными и опасными и есть для нас только один путь – узкий проход между призрачными серыми горами – пропасть, на дне которой клокочет огненная лавовая река, через нее перекинут мост красного как будто раскаленного камня, это единственный шанс пересечь линию гор и уйти туда за горизонт, где, по словам рыжеволосой воительницы, похожей на ангела с одним крылом находится город Потерянных душ….

Калинов мост 13

В прочитанных мной в детстве сказках Калинов мост разделят явь и навь, его охраняет Трехглавый Змей. И конечно, доблестный герой должен победить чудовище.

Текущая под мостом лава – есть огненная река Смородина в древнем наречии – «мор», «смерть» и «мрак» и ягода тут не причем.

Ступившему на Калинов мост некогда раздумывать, выбор между Добром и Злом уже предопределён всей предыдущей жизнью.

Я говорю все эта Дане, а она лишь решительно кивает и говорит, что: нужно идти. И мы идем.

Первым вступаю на мост, под ногами раскаленные до красна камни, между тем, от них веет могильным холодом, как только я делаю первый шаг по мосту, меня обволакивает удушливый грязный туман, а когда оборачиваюсь, чтобы спросить Дану, что делать дальше, вижу, что она застыла на границе тумана, и кажется, не может сделать, ни шагу, я тоже хочу повернуть назад, но между мной и Данной, застывшей на границе тумана, как будто прозрачная, но, тем не менее – непроницаемая стена. Тогда я разворачиваюсь и делаю второй шаг в туман, там, на Калиновом мосту ждет меня Трехглавый змей.

Кажется, что я плыву, так как не могу разглядеть своих ног. И тут с шипением подобным тому, с которым закрываются двери городской электрички, впереди появляется вход – кусок темноты в форме арки – за ним заброшенная трансформаторная будка, ……Щегол развязался, и кажется отыскал на грязном полу свой нож – выкидуху, на его разбитых губах кривая ухмылка, девушка с черными волосами забилась в самый дальний угол, и шепчет, словно молитву, способную защитить ее от всех бед: Он обещал, что, все будет хорошо… он обещал…

Я делаю третий шаг, проходя в заброшенную трансформаторную будку, не глядя под ноги, запинаюсь о пустую бутылку из под водки. Дзиньк, – бьется бутылочное стекло, ударяясь о кирпичную стену. Щегол разворачивается в мою сторону, его разбитые губы растягиваются в широкую улыбку, похожую на волчий оскал. – У нас гости, чикина, произносит Щегол. А я зачем-то опускаю свою руку в правый карман куртки, будто надеясь найти там свое спасение или поддержку, а вместо них нахожу тяжелый свинцовый кастет, положенный туда капитан-командором Филипповым при нашем прощании. Резко вынимая руку с кастетом из кармана, я делаю четвертый шаг навстречу парню с ножом и без замаха вложив в этот удар всю свою силу и ненависть к этому поддонку и ему подобным, бью прямо в голову, голова Щегла раскалывается подобно спелому арбузу, я не успеваю ужаснуться содеянному, как эта картина гаснет, а на ее месте все с тем же шипением появляется черный туннель: Помоги мне, Кирюша!!!!!! – кричит Вовка, в его правую ногу вцепился своей оскаленной пастью полной острейших клыков огромный черный волк с пылающими грязно-желтым светом глазами, от него пахнет гниением и смертью, из его зловонной пасти срывается желтая пена, когда она касается пола туннеля – земля и камни кипят, так как будто на них плеснули синильной кислотой. Запачканным в крови Щегла кастетом я бью по оскаленной морде зверя… Черный волк скулит и отпускает Вовкину ногу, а затем бросается на меня, я цепляюсь в его глотку, пытаясь не дать ему вцепиться мне в горло и кричу, насколько хватает сил: Вовка беги!!!!! – И вот когда Черный волк все-таки дотягивается до моего горла, и я уже чувствую его смрадное дыхание у своего лица, алая вспышка отбрасывает от меня большого зверя убийцу. Поднявшись я вижу застывшую у входа на Калинов мост Дану, рыжеволосую деву, похожую на ангела с одним крылом, у ног ее вьется крапчатой лентой большой змей, его голова чуть меньше лошадиной. Только тут по законам сна я вспоминаю о другом своем подарке и молча, вынимаю подаренный Даной меч – акинак, делаю еще три шага: пять, шесть, семь, и с размаху опускаю свой меч на голову шипящей крапчатой змеи, обоюдно заточенный меч, созданный кудами – ковалями нижнего мира проходит сквозь змею как нож сквозь масло, и у вот у ног Даны лежит отрубленная голова этого шипящего гада. Грязный туман тут же рассеивается. Дана падает – медленно как бывает в кино, поэтому я успеваю ее подхватить, выронив меч. Рыжеволосая дева с одним крылом, обнимает меня за шею, целует в правую щеку – горячо и нежно и шепчет в правое ухо: Подбери свое оружие воин… нам нужно спешить…

Город Потерянных душ. Неожиданная встреча 14 и 15

Перейдя Калинов мост, мы оказываемся в похожей на котлован подземной долине, на ее дне между одиноко торчащих из земли белых скал, похожих на зубы упокоенного в далекие времена здесь дракона, раскинулся небольшой городок – около двух сотен строений: серые каменные дома в псевдоготическом стиле: стрельчатые арки, крыши – устремленный ввысь, похожие на сталагмиты или каменные иглы, некоторые дома напоминают древние руины или просто являются ими. Не смотря на видимый хаос, улицы города Потерянных душ расположены в строгой гармонии носящей радиальный характер, центр города – небольшое озеро с водой переливающейся зеленой лазурью. По утверждению Даны, именно в нем должна отразится сегодня ночью Большая северная звезда, и тогда у площади Согласных соберутся все расы и волшебные существа нижнего мира,чтобы вести торг, основой соблюдения порядка и перемирия во время великого торга служит особый Договор, заключенный жителями города Потерянных душ с могущественным орденом лучших войнов нижнего мира – Безумными монахами. Многие из них прошли перерождение и в верхнем и в нижнем мире, достигнув высот владения: мечем, копьем, метательными ножами, молотами, топорами и секирами, а также луками, арбалетами, боевыми шестами, и всем тем, с помощью чего с сотворения мира разумные и неразумные существа убивают и калечат друг-друга. Орден в свою очередь берет десятину с того, что будет продано на ярмарке, названной в их честь.

– Почему безумны монахи?

– Они подобны берсеркерам, принимая бой монах – воин впадает в священное безумие, и остановить его может только смерть.

– А кто живет в городе Потерянных душ, – спрашиваю я у Даны, рыжеволосой девы воительницы, похожей на ангела с одним крылом.

– Здесь живут отверженные верхним миром, всевозможные аферисты, вездесущие куды, выгнанные из своих подземных общин, некоторые пришли в этот город, чтобы найти покой и равновесие, другие бежали от старых грехов, надеясь спрятаться.

Когда мы спускаемся в долину, город Потерянных душ начинает застилать серый туман.

– Не думал, что под землей так много туманов…..

– Это – просто туман, – слышу голос Даны за своей спиной. Она говорит, что этот туман оттого, что здесь стоят вечные холода, и вернувшись с серебряных рудников и угольных шахт на которых трудится половина местного населения, все начинают топить и готовить и серый туман, получается от этого дыма.

– Поберегись! – раздается откуда-то справа. Сначала рядом проезжает невидимая лошадь, а затем и невидимая повозка.

Через очередную сотню шагов из тумана появляются две огромные лохматые ноги, земля под нами сотрясается…

– Уходи ..ррр..!… – слышим мы где-то высоко над нашими головами.

– Это велет, – шепчет Дана, – Не знала, что они еще здесь водятся.

Так и идем, как будто плывем в густом молоке,… ты смотришь на туман, а от туда появляются то люди – одетые в грязные, часто усыпанные угольной пылью робы, то куды – больше всего похожие на приземистых карликов с непропорционально длинными носами, торчащими из под капюшонов их рваных плащей, иногда я чувствую резкий запах большого зверя, и тогда рыжеволосая дева воительница кладет на мое плечо свою правую руку и бесшумно вынимает меч из ножен, но ничего не происходит, только струйки холодного пота стекают по моей спине, так мы идем в тумане, неоднократно спотыкаясь обо что-то или о кого-то, очень долго для такого маленького города.

Наконец Дана, останавливает одного из кудов, присмотревшись к ней тот кланяется в пояс, а Дана спрашивает:

– Уважаемый, не подскажите, где здесь могут поужинать и остановиться на ночлег два уставших путника?

– Пойдешь на право сто шагов и увидишь нужное тебе светлая Ро Данна – дочь мудрейшего правителя трижды девятого королевства, слышим мы хриплый голос из под серого капюшона.

– Спасибо, – легким наклоном своей рыжеволосой головки благодарит дева воительница, похожая на ангела с одним крылом, тут же пропавшего в тумане куда.

К необходимому нам зданию мы выходим внезапно, уже решив, что будем плутать в этом тумане вечно, …. только что вокруг был сплошной грязный туман, похожий на густое молоко, и вот из него выплывает каменное крыльцо с множеством щербин, на нем сидит седой горбун и курит деревянную трубку. Над крыльцом двухэтажного, как и большинство в этом городе здания с острой шпилеобразной крышей, в которую вмонтировано круглое окно с переплетом в форме пантикля, висит на бронзовом копье, вбитом в стену, деревянная вывеска с надписью «Пристань».

Пристань – это образ изменений, это место, где встречаются, куда прибывают и откуда уходят люди…. – думаю я, вглядываясь в фигуру седого горбуна. Он кажется мне знакомым. Когда горбун печально вздыхает, насытив воздух на сажень вокруг запахом перегара…: Семеныч, – произношу я…. Горбун удивленно привстает, надолго остановив на мне свой замутненный взгляд, а затем удивляет и меня, сказав: Здравствую Кирюша, как занесло тебя в эту дыру, мальчик.

Седой горбун – Семеныч, приглашает нас в гости, кажется, решив нашу проблему с временным приютом, пиво, горячую грибную похлебку и неизвестное мясо куев, мы заказываем на нижнем этаже Пристани, где располагается местная харчевня или трактир. А Семеныч живет на крыше, почти как Карлсон, его жилище – чердачное помещение на крыше Пристани, прямо над залом, где едят и пьют, над гостиничными номерами, это рама его круглого окошка напоминает древний пантикль, а еще руну – Дагаз.

– Попав сюда, я начал жизнь с белого листа…. – начинает свой рассказ седой горбун. – Я как будто, поднялся выше…..

– Да теперь ты живешь на чердаке, куда уж выше, – пытаюсь я пошутить. Дана, при этом довольно болезненно засаживает свой острый локоточек в мой бок.

– Ой, прости… – пытаюсь я погасить неудачную шутку.

А Семеныч, кажется, ничего не замечает, так погружен он в мысли о случившихся с ним переменах. – Да раньше я жил намного ниже, в подвале одного жилого дома, там, в верхнем мире, я выпал из человеческой жизни…, из лагерных сторожей выгнали лет через десять после вашего отъезда. Ты дружил тогда с одним солнечным пареньком, кажется, его звали Вовка….

– Да, я утвердительно киваю.

Я хочу рассказать ему все, что случилось со мной за последнее время и про Вовку, но почему-то этого не делаю, а лишь задаю свой вопрос:

– А как ты попал сюда?

– Как я стал одной из потерянных душ…? – седой горбун опускает голову глядя в пол. – Кажется, меня сбила машина, такая большая черная, потом я долго лежал в канаве на обочине, фланируя меж жизнью и смертью, корчился от боли, замерзал, иногда пробовал звать на помощь, а ночью, когда было уже не больно и звезды в небе стали похожи на маленькие желтые окна далеких домов, … пришли большие белые крысы и притащили меня сюда.

Значит она не одна, думаю я, глядя в глаза седого горбуна, в них покой.

Может быть не вполне телесный, скорее духовный.

В комнате бывшего сторожа пионерского лагеря «Лесная поляна» тепло, топится старая печка-буржуйка, я сижу рядом с ней на трехногом табурете, хозяин сего жилища с дымящейся трубкой в скрученных артрозом пальцах сидит в кресле у окна с рамой в форме пантикля или руны – Дагаз, рыжеволосая дева воительница, похожая на ангела с одним крылом притаилась в дальнем в углу на грубо сколоченной и застеленной вытертым синим пледом тахте.

– А чем ты занят здесь? – я задаю этот вопрос, а сам смотрю на однокрылого ангела – Дану, она снова дремлет, закутавшись в свой плащ из белых перьев.

– Я главный фонарщик города Потерянных душ, впрочем,…. – единственный. Моя задача зажигать цветные фонари, когда туман густеет и по цвету фонаря у каждой улицы свой цвет, жители города могут легче найти дорогу домой.

– Тогда…

– Да мне нужно идти… ты можешь поспать, как это делает леди Ро Дана, вам здесь ничего не грозит, я вернусь, когда колокол на Башне бургомистра пробьет семь склянок. Тогда Кирюша, договорим, и я попытаюсь вам помочь, чем смогу….

Семеныч уходит скрипучей деревянной лестницей все ниже и ниже, а я присаживаюсь на тахту рядом с Данной, думая, что после пережитого, наверное, потерял способность спокойно засыпать, но отключаюсь тут – же как только закрываю глаза.

Во сне я вижу седого одинокого и горбатого старика, он говорит, что: любит, засыпав в печку вместо каменного угля древесной щепы, сидеть по ночам, укутавшись в синий клетчатый плед, и глядеть в свое окно с рамой в форме пантикля или руны – Дагаз. Он говорит, что, если смотреть в окно на улицу, то чувствуешь себя как на острове, так как вокруг больше ничего не видно….сплошной туман. А иногда он представляет, что он капитан, ведущий свой корабль к неведомой цели, скрытой там за туманом, он не знает, достигнет ли он когда-нибудь цели, но знает, что на самом деле, его цель – это путь и пока он капитан своего корабля, он идет верным курсом.

– Вставайте ребята….. вам нужно идти, – слышу я сквозь обрывки сна. Когда я открываю глаза, рядом с большим масляным фонарем с алыми слюдяными окошечками стоит Семеныч. – Вам нужно идти….

– Куда спрашиваю я, еще не вернувшись окончательно из своих сновидений.

– На ярмарку Безумных монахов…. – седой горбун ставит свой фонарь на стол, заливая всю комнату алым светом.

– Откуда ты знаешь, – спрашиваю я.

– Знаю, – отвечает Семеныч, и знал это всегда… Вам нужно спешить.

– Да, я оборачиваюсь, но Дана уже стоит у дверей ведущих вниз, не понимаю, секунду назад она мирно посапывала за моей спиной. – Ты нас проводишь?

– Для этого я здесь, отвечает седой горбун и берет со стола свой фонарь: Пойдем…. И мы идем.

Ярмарка безумных монахов. Предсказание 16 и 17

Мы снова идем по улицам города Потерянных душ, сквозь густой туман – похожий на грязное молоко, нас ведет старик горбун с длинными седыми волосами, в руках его масляная лампа с алыми слюдяными окошками.

– Приветствую вас горожане, – кричит старик. В эту ночь луч Большой северной звезды, пройдя сквозь три нижних царства, отражается в Священном пруду. Сегодня не будет смертей, краж и ссор, только великий торг, да пребудут с нами Безумные монахи – хранящие наш покой.

Пятьсот шагов спустя мы оказываемся на большой площади у Священного пруда, пространство над ним похоже на черный туннель, в глубине которого виден отраженный свет яркой звезды, причуда природы или обычное колдовство, но над озером туман рассеивается, чем пользуются прибывшие на Ярмарку Безумных монахов всевозможные торговцы, клоуны, циркачи, гадалки, предсказатели и гулящие женщины. Все озеро устлано плавучими понтонами из ржавых бочек с деревянными настилами, плотами и плотиками, между которыми перекинуты десятки сходен, и обычных досок, по которым движутся, не боясь свалиться в воду, переходя от одного плавучего прилавка к другому несколько сотен людей, и похожих и не похожих на людей существ из нижнего мира. Тут вездесущие куды – карлики, с длинными носами, закутанные в грязные плащи, высокие худые существа в алых плащах, под их капюшонами лица покрытые чешуей – они общаются с помощью звуков похожих на змеиное шипение, люди с головами лягушек и крыс, прекрасные мужчины и женщины с белейшей шелковой кожей, раскосыми зелеными глазами, тонкими руками и грациозными движениями, аристократическими чертами лица и манерами, они в одеждах, сплетенных из трав, за их спинами закреплены ремнями длинные луки, на широких поясах короткие мечи, подобные тому, что носим Дана и я. Дальше нам попадаются высокие люди с телами и лицами, полностью покрытыми пепельной шерстью, в руках их шипастые бронзовые палицы, за их спинами плетеные туеса из которых высовываются любопытные мордочки существ похожих на обезьян.

Семеныч – горбун с длинными седыми волосами рассказывает, что жители города Потерянных душ стремятся сюда не только за покупками, но и просто поглазеть на диковинные вещи из дальних мест, идут на выступления жонглеров, акробатов и дрессированных животных, фокусников, кудесников, пляски распутных дев, песни детей леса, театр живых уродов и теней, послушать истории, которые рассказывают торговцы и чтобы, рассказать свою историю, и быть услышанными. Тут много всякого сброда, так, что иногда случаются драки, кражи и беспорядки, но Безумные монахи строги и жестоки, любое нарушение порядка карается утвержденным договором наказаньем: за драку двадцать ударов палкой у Башни бургомистра при стечении зевак, за кражу – отрубание левой руки, за попытку убийства либо за оное – смерть на месте без суда и следствия, выбор оружия казни за монахом присутствующем при сим преступлении.

– Смотри, – шепчет наш проводник, – Безумный монах….

Перед нами застыл подобно греческой статуе невзрачный человек средних лет, острые черты лица, поджарая в меру покрытая мускулатурой фигура атлета, на нем короткий балахон из мешковины и простые кожаные сандалии, в правой руке боевой посох со стальным набалдашником в форме головы собаки, в левой небольшой арбалет с взведенной стрелой, похожей на серебряную иглу.

Мы проходим мимо, а он все также стоит, не пошевельнувшись, как будто бы и не живой.

– Погуляйте мальчики…., тут есть на что посмотреть, – произносит Дана, а мне нужно уйти….

Я удивленно смотрю в ее глаза, а она сначала хмурится, а затем, улыбнувшись, касается моего правого плеча свое раскрытой ладонью.

– Раз нужно, иди…

Она уходит, а мы с Семенычем бродим между прилавков, буквально усыпанных самыми прекрасными, отвратительными, и самыми никчемными вещами.

Вот несколько кудов в синих плащах продают булатные клинки, метательные ножи, доспехи различных размеров, куды в зеленых плащах торгуют искуснейшим образом созданными украшениями из золота и серебра, они как будто сотканы из тончайших нитей с вплетениями изумрудов, брильянтов, топазов, турмалинов и аквамаринов. Древняя старуха одетая в подобие заношенной белой ночной рубашки с голыми ногами, почерневшими от толстого слоя грязи предлагает приобрести у ней яблоки, требуя за каждое тройной вес золота, утверждая, что те кто их съест, омолодятся минимум лет на десять. Рядом с кадушкой яблок стоит задумчивая девушка шестнадцати лет, появившаяся из толпы покупателей и досужих гуляк пышнотелая матрона лет сорока щелкает девушку по уху и с криком: Что ты удумала дура, – утаскивает ее в противоположном направлении.

Лохматый похожий на йети человекообразный предлагает свежайших копченых крыс, сушеные грибы, с помощью которых возможно увидеть Бога, и горячие еще пирожки с земляными червями.

Прекрасная юная дева с зелеными волосами и сетчатом платье из тонких корешков неизвестного растения предлагает публике спеть любую из существующих, либо еще ненаписанных песен. Ее услуги оплачивает один из тех, кого я принимаю за эльфов, это у них белейшая шелковая кожа, раскосые зеленые глаза, тонкие руки и грациозные движения, аристократические черты лица и манеры, они ходят в одеждах, сплетенных из трав, за их спинами закреплены ремнями длинные луки, на широких поясах короткие мечи, подобные тому, что носит Дана и я.

Юная дева поет а стоящие вокруг невольные слушатели и зеваки начинают плакать, так прекрасен ее голос и от слов ее песни, не понятых, но принятых нашими сердцами, хочется одновременно умереть и взлететь, и жить вечно, лишь эльфы бесстрастны, только бездонная тоска хлынувшая из их глаз выдает присутствие каких либо эмоций у этих представителей древней расы.

Парочка бомжеватых зеленокожих карликов торгуют старыми сотовыми телефонами, чайными кружками с отломанными ручками, использованными пакетиками заварки, сломанными детскими погремушками и другим человеческим хламом, впрочем, и среди него попадаются интересные вещи… вот очень старая икона с изображением ангела, рубящего гигантское дерево, похожее на секвойю, вот антикварная черно-белая открытка, люди в старинных одеждах совершают променад, общаются, мимо с грохотом мчится конка, и если приблизить лицо поближе можно услышать, как лают собаки, ржут лошади и кому то свистит усатый городовой….на боку его сабля.

Я протягиваю к ней руку, но тут кто-то цепляется за штанину моих джинсов, я опускаю глаза, там на тележке с деревянными колесиками сидит безногий куд, лицо его изуродовано десятками шрамов, совершенно лысая голова похожа на страусинное яйцо.

– Хочешь ключ от любых дверей? – спрашивает он.

Я киваю, улыбаясь, в ответ на его беззубую улыбку, но прошу извинить, так как совершенно не располагаю средствами или тем, что могу поменять на его, несомненно, бесценный товар.

– Опусти руку в левый карман своего сюртука.

Я опускаю руку в левый карман своей джинсовой куртки, в нем лишь леденец – подарок Таи – Проклятой дочери. Вынимаю его, и даю безногому куду. Тот берет его бережно, как какую ни будь драгоценность, затем опускает ладонь с леденцом в ближайший просвет между понтоном и сходнями прямо в воду Священного озера, когда он вынимает свою руку из искрящейся перламутром воды, на его раскрытой ладони мерцает нестерпимо ярким светом довольно крупный берилл.

– Плата принята, – важно кивает безногий куд и протягивает мне маленький серебряный ключ. – Им можно воспользоваться лишь однажды, поэтому трижды подумай и дважды отмерь, прежде чем пустить его в дело.

Я благодарно киваю, снова улыбаясь в ответ, почему то уверенный, что меня вот сейчас обманули, но все же довольный удачным обменом.

Меж тем вокруг шумят, играют на гуслях, танцуют и смеются, договариваются о цене и отчаянно спорят. Мне немного не по себе, но не от того, что здесь я чужой, и не от этого шума: – Может, попытаемся отыскать Дану, мне неспокойно за нее, – сами собой произносят мои губы, получив импульс напрямую из сердца, минуя разум.

Седой горбун с длинными волосами кивает и поднимает руку со своим красным фонарем, его красный луч указывает нужное направление. Мы пробираемся сквозь толпу к цирковому шатру. От входа пахнет зверинцем, пудрой и человеческим потом, мы покупаем два входных билета на представление Летающих кошек у старого клоуна, но вместо того, чтобы отправится в зрительный зал, там, где ближе к арене слышен безумный хохот и слабые аплодисменты, мы проходим за кулисы, протискиваемся между клеток с большими хомяками и существами похожими на крошек-драконов, подходим к шторке, на которой почерком нерадивого ученика выведено гордо:

«Наша Енфырмация за ваши денешки. Мудрейшая магиня и пресказательница Кассандра»

Я готовлюсь отдернуть шторку и войти, но Семеныч кладет мне свою правую ладонь на плечо, и опустив фонарь прикладывает левую ко своему рту, показывая, что нужно молчать.

И тут я слышу, как плачет Дана, а достаточно молодой и звонкий голос вещает:

– Ты слишком долго была далека от своего дома девочка, ища оправдания в кажущейся высокой цели – вернуть сына отцу и надежду на продолжение правления мудрых своему королевству. За этот год случилось страшное, но предрешенное и предугаданное….. ваше войско разбито армией Падших под предводительством Бессмертного война или одной из главных его теней, на подступах к граду – столице Грааль, твой отец захвачен в плен и прилюдно казнен через сожжение на костре у крепостных стен, верховный шаман Род и Он еще держит осаду, но город падет, если не запустить Машину света – богов, а это могли сделать только верховные правители мужской линии: твой брат и отец….

– Что же мне делать…..?, – рыдает Ро Дана.

– Если дашь еще три горсти бериллов я дам ответ, только пусть стоящий за шторой и старик уйдут за пределы слышимости.

– Уйди Кирилл!!! – кричит рыжеволосая дева воительница, похожая на ангела с одним крылом. Я и Семеныч уходим.

– Не нравится мне все это Кирюша…. – шепчет седой горбун с длинными волосами в мое правое ухо.

– Мне тоже.

Дана выходит минут через пять, уже без слез, сосредоточенная и взведенная как стальная пружина, наполненная решимостью и знающая свою цель.

– Нам нужно спешить, – произносит она.

– Нет… у тебя остались еще те камни, которыми ты расплатилась с этой гадалкой.

Дана кивает.

– Мы должны вернуться и узнать, как добыть мертвую воду… я нахожусь здесь для этой цели!

– Я уже знаю, я заплатила… ты найдешь мертвую воду там, где погиб твой друг, источник с мертвой водой в капище Чернобога под речным вокзалом, чтобы добыть ее придется убить Черного волка.

Я вздыхаю, сердце сжимается и по венам катится лед вместо крови, две предыдущие встречи с этим монстром закончились случайным спасеньем, думаю, что третья, возможно, будет последней….: – А почему нам нужно спешить?

– Бессмертный объявил большую награду за мою и твою голову, охота уже идет, Кассандра сказала, что сотня Падших на подступах к городу Потерянных душ…. а охотники из тех, что оплату берут за голову жертвы уже где-то здесь….

– Что же мы будем делать?

– Вдвоем нам не прорваться…. Придется истратить последнее из добытого нечестным путем, да простит меня мой отец… мы наймем в охрану двух Безумных монахов, так сможем уйти, слава Огненной силе, что их кодекс разрешает наниматься в телохранители.

За последнюю горсть бериллов – украденных Данной из сокровищницы ее отца, мы нанимаем двух молчаливых монахов похожих на близнецов – братьев. Тайными закоулками, подвалами и ложбинами они выводят нас из города Потерянных душ. Я вспоминаю, как крепко обнял Семеныча при прощании, он единственный тут был для меня частицей того родного потерянного верхнего мира, и я не хотел, чтобы со стариком что-то случилось, поэтому молил его идти с нами, но седой горбун с длинными волосами сказал, что он нашел свой Дом и больше его не предаст…

Теперь мы уже вчетвером идем к Башне смерти, там под ее основанием – обитель Безумных монахов, единственное известное Дане место, где нам ничего не будет угрожать, а что впереди, не знает никто, только если Кассандра, но за это ей никто еще не заплатил.

Башня смерти 18

Башня смерти, это шестнадцатый аркан таро. Башня, пораженная молнией. Это карта падения человека, летящего с башни в низший мир иллюзорности материального – перерождение души. А еще, это – очень красивое здание в самом центре Перми – на Комсомольском проспекте, созданное в стиле сталинского ампира. Почему башня? Угол этого массивного здания, выходящий на площадь имени тех, кого уже нет, выложен в виде высокой трехъярусной башни: на восьмиэтажном квадратном основании покоится двухэтажный шестигранник, выше – одноэтажная башенка, увенчанная конусовидной крышей под высоким тонким шпилем. Проектные документы на это сооружение и акт приемки утрачены, известно достоверно только одно, что Башня построена в 1952 году и со дня постройки здесь неизменно размещается областное управление внутренних дел.

Считается, что свое страшное название башня получила в сталинские времена.

Меж тем существует несколько противоречащих друг другу легенд по этому поводу.

Первая – «Башня смерти» названа в народе так, потому что в ней тайно расстреливали людей.

По другой легенде, ее строили пленные немцы после войны. Где эти немцы, неизвестно. Говорят, что расстреляны тут же и захоронены в глубоких подвалах Башни…

Некоторые объясняют зловещее название Башни смерти тем, что она была построена в нехорошем месте, что и предопределило ее репутацию. Действительно на месте главного областного управления МВД когда-то было кладбище, на самой опушке леса.

Распространенный сюжет рассказов об этом здании, объясняющий ее название – самоубийство заключенного, бросившегося с Башни и разбившегося. Так в жаркий летний день на самом последнем этаже Башни следователь допрашивал преступника. Окно в комнате было открыто. Преступник взял да и выпрыгнул, следовать успел выстрелить, поэтому преступник упал на землю уже мертвым. Да он все равно бы разбился. Люди видели это и стали называть ее Башней смерти.

Я думаю, что Безумные монахи лишь рассмеялись, поведай я им все эти истории, ну если они вообще умеют смеяться.

На мой вопрос, почем Башню смерти называют так, они отвечали, что эта Башня для них символ Закона. А главнейший закон, есть Закон смерти.

– Мы служим Башне смерти, смерть для нас не зло каким ее видите вы – люди, она порядок, столп призванный сохранить равновесие, это закон бытия, кара для отступников, преступивших черту, конец и начало пути, великое таинство поглощения времени вечностью.

Дана говорит, что: – Башня смерти – древний зороастрийский символ. Давно, еще до того как они перешли в нижний мир, до прихода вогулов и татар, задолго до того как русские узнали об этих землях, живущие в Рифейских горах зороастрийцы, прежде всего, считали нечистым само тело человека, которое ни в коем случае не должно было после гибели своей портить землю. Даже к умирающему, они относились настороженно и отчуждённо. Как правило, рядом с ним сажали собаку, чтобы та силой своего взгляда отгоняла Падших, которые жаждут завладеть и телом и душой усопшего. Испытываемое к человеческому трупу отвращение исключало погребение в земле или сожжение на костре – оба метода не позволяли избавиться от останков быстро и чисто. По этой причине племена зороастрийцев поднимали тела усопших в специальные «башни молчания» – дакхмы, или Башни смерти. Они были похожи на большие полые трубы – без крыши и окон, однако с глубоким колодцем посредине. Вокруг колодца в три ряда шли «воздушные гробы», открытые всем ветрам и птицам. Первый ряд – для детей, второй – для женщин, третий – для мужчин. Эти круги назывались рядами «добрых поступков, нежных слов и чистых помыслов. Три великих добродетели соответствия….

Жившие рядом с нами местные уральские племена позаимствовали сей сакральный обычай, но делали все проще, просто хоронили своих мертвых в кронах высоких сосен.

Я думаю, что Башня – это путь, который побеждает боль, боль которая, возникает от того, что мы желаем стать тем, чем мы не можем быть, но просто молчу, понимая, что подобные мысли появляются лишь от усталости тела и падения духа, Путь не может быть сам по себе, он теряет смысл всяческий функционал, если по нему не идти….

Тяжел наш путь мы идем…. Перебираясь вброд по пояс через ледяные реки, спускаемся в заполненные тьмой ущелья, рвем остатки одежды, протискиваясь в каменном лесу между того, что две-три тысячи лет назад было деревьями и кустами, провалившимися вглубь земли и окаменевших.

Пророчества Кассандры начинают сбываться, сначала нас атакуют десяток змееголовых с кривыми серпами в когтистых перепончатых лапах. Первые из достигших нас убийц по найму. Кажущиеся братьями близнецами – Безумные монахи достают и надевают друг другу на голову кожаные повязки, закрывающие глаза, в их руках появляются парные мечи-акинаки, подобные носила Дана, пока не отдала один из них мне. Монахи и змееголовые бьются вслепую и молча. Рыжеволосая воительница похожая на ангела с одним крылом, говорит, что: – Змееголовые, способны зачаровать своим взглядом, поэтому так нужно… Меж тем, бой длится недолго, Безумные монахи, действуя в паре, словно одно четырехрукое существо, в танце смерти, перетекая из одной стойки в другую, так что не успеваешь это заметить или ощутить не более чем за пятнадцать ударов моего сердца положили всех из десяти напавших.

Затем, когда мы подошли к скалам, похожим на окаменевших велетов, к нашим ногам воткнувшись в каменистую почву, упали четыре стрелы с искусно выкованными в форме листьев наконечниками и белым оперением. Первое предупреждение, тех, кто слишком высокомерен, чтобы стрелять из засады в спину.

Дана скидывает свой плащ и выходит, раскинув единственное имеющееся у ней крыло.

Пара мгновений и раздается звук рога, не знаю почему, но я понимаю, что напавшие на нас эльфы решили уйти…..

Через пять часов тяжелейшего пути Безумные монахи, достав из за спин боевые посохи, отгоняют от нас грозно ревущего огромного зверя, больше всего похожего на древнего трицератопса, непонятно каким образом занесенного сюда.

Между тем, даже неуязвимые монахи начинают сдавать, и мы останавливаемся на ночлег в небольшой уютной пещере, путь в которую перекрывает струящийся сверху водопад и озеро внизу с хрустальной солоноватой на вкус водой цвета мурена.

Мы с Данной, падаем прямо на камни, а монахи разжигают костер.

Башня уже близко, мы дойдем туда утром.

Греем руки у костра, Безумные монахи пускают по кругу фляжку с чем-то похожим на терпкое пиво, уже после одного глотка усталость уходит, лишь легкое дрожание в руках и ногах.

Монахи молчат, а Дана рассказывает о кудах, поклоняющихся спящим неживым не мертвым. – Однажды, – вещает она, несколько кудов изгнанников живших в верхнем мире далеко на Западе, положили в волшебный хрустальный гроб свою отравленную злой ведьмой невесту, чтобы когда-нибудь попытаться вернуть ее к жизни. Год они молили Богов о ее воскрешении и стерегли покой спящей красавицы – невесты, но однажды перепились, а когда проснулись, увидели, что хрустальный гроб пуст…. Проезжавший мимо принц оживил ее с помощью обычного поцелуя и увез с собой в дальние земли, с тех пор куды ненавидят и проклинают всяческих принцев, – улыбается Дана.

– Я знаю эту сказку.

– Сказка, – грустно улыбается рыжеволосая дева воительница, похожая на ангела с одним крылом. – Для тебя это все еще сказка…?!…

– Не знаю, – отвечаю я. – Я знаю, что лет двадцать назад один мой преподаватель, серьезный, в общем-то дядька, рассказал нам историю, о том, что когда в Перми начали создавать зоопарк и осваивать территорию – ближе к порту, в открывшемся в земле склепе с ведущим неизвестно куда подземным ходом нашли стеклянный гроб. А в нем… красавица, наверное, купеческая дочь, причем как живая. Воздух в гробу как будто был полностью откачен, и неграмотные работяги решили его открыть… Красоты, как не бывало, тело, будто мгновенно подверглось разложению.

– Я знаю, – говорит Дана. – Куды тогда здорово разозлись, и рвались мстить… к вам наверх…. С большим трудом старейшим удалось их остановить. – И если тела твоего друга не будет в капище Чернобога у источника мертвой воды…. Черный волк никогда не ест мертвечины, лишь убивает…, то наверняка следует искать его у кудов. Я слышала там, в городе Потерянных душ, когда ушла от вас, про то, что у кудов поклоняющимся спящим неживым не мертвым появился новый фетиш – молодой темноволосый юноша, чья душа застряла между жизнью и смертью.

Ро Дана переводит свой взгляд от пламени костра к монахам застывшим у входа в пещеру, один из них, никак не могу их различить, кивает.

– Пойдем, наберем воды из озера и заварим чай из трав в котелке, – зовет меня рыжеволосая дева воительница с одним крылом, так похожая на ангела…

Я иду… и когда монахи оказываются за моей спиной, чувствую мгновенный удар чем-то тяжелым по своей голове, холодные звезды в глазах, и мир гаснет.

Очнулся во тьме, думаю, что умер, но так болит голова, что приходится согласится с обратным, все хуже, намного хуже, связанный по рукам и ногам прочнейшим шнуром из шелка я лежу в помещении похожем на келью монахов, это все что мне удается разглядеть в свете лучины под низким потолком, она тлеет в бронзовом держателе – голове оскалившегося пса, такой набалдашник я видел на боевом посохе одного из Безумных монахов, значит это Башня смерти и все что со мной происходит больше всего похоже на обычное предательство.

Гудение в ушах от полученного сотрясения мозга постепенно проходит, и я начинаю слышать голоса, там за деревянной дверью.

– Мне пришлось это сделать, отец настоятель, – голос Даны.

– Да девочка… мы все служим свету, и во имя памяти о твоем великом отце… о только не плачь… ему бы не понравилось это… я помогу тебе обменять сего пленника из верхнего мира на твоего кровного брата… таков Договор, что ты заключила с Бессмертным через Кассандру?… – звучный голос неизвестного мне человека.

– Да, отец настоятель и мне…..

– Тебе стыдно, но стыд удел слабых, будь сильнее…

– А справедливость?

– Да мы попираем ее, но великая цель спасения твоего народа, возможно последней надежды человечества, когда придет момент его окончательного заката, стоит того.

– Предательство ничего стоит, – отвечает рыжеволосая дева с одним крылом, так похожая на ангела.

Голос неизвестного мне – молчит…

Дверь в келью открывается. Я закрываю глаза, в них свет желтых свечей, которые держат в своих руках Ро Дана и древний старец с длинной белоснежной бородой, одетый в одну лишь набедренную повязку из мешковины и кожаные сандалии, зато он с ног до головы покрыт татуировками, тут и крылатый пес, и рыба – меч, драконы, тигры, кресты, солнце, и еще… множество человеческих глаз.

– Прости…., – произносит когда-то похожая на однокрылого ангела рыжеволосая дева – воительница.

Мне так хочется сказать многое о ней, ее родственниках до седьмого колена и мудрости тех мудрецов, к которым имеет принадлежность ее видимо проклятый род, но во рту моем кляп – кусок достаточно чистой холстины бережно примотанный шнуром к голове и поэтому я только мычу, возмущенно как это только возможно.

– Мы ничего не имеем лично против тебя Предназначенный пути война, просто сложилось так… Тебя накормят и дадут отдохнуть этим днем, хоть здесь и не бывает ни дня – ни ночи, только часы, которые призваны их обозначить в пространстве… Падшие, посланные Бессмертным придут в ночной час, мы обменяем тебя на мосту у ворот в обитель. – Они не посмеют напасть, это видимо относится уже к предавшей меня Дане.

После их ухода, два монаха как братья близнецы похожих на сопровождавших нас из города Потерянных душ, приносят мне миску грибной похлебки, лепешку и стакан чая в битой эмалированно кружке.

Я отказываюсь от еды, потому что, ничего не хочу, совершенно ничего. Закрываю глаза, пытаясь уснуть и к моему удивлению, решаю это сложную задачу.

Сплю и вижу стоящую на скале и окруженную бездонной пропастью обитель Безумных монахов, круглую – похожую на вытянутую трубу усыпанную множеством узких окон – бойниц – очень высокую башню, она совсем не похожа на ту Башню смерти, что высится над ней под слоями земли. Над пропастью реют десятки хищных птиц: соколы, коршуны, сапсаны и неведомые мне птахи, являясь еще одной линией обороны. Через пропасть к башне перекинут каменный арочный мост без перил, шириной в три локтя. На мосту стоят вооруженные кривыми мечами одетые во все черное существа, за спиной их черные крылья, вместо глаз красный огонь, почему-то я понимаю, что это Падшие, и они явились за мной. Один из них открывает свою пасть усыпанную тонкими острейшими иглами зубов, высунув змеиный язык: – Ты нашшшш, нашшшш…– слышу я в своей голове, и решив, что с меня хватит, теряю сознание, выпав из сна или страшной реальности. Бессознательно ощущаю, что лечу, только не вверх, а вниз… туда, куда бы никогда не хотел попасть.

Ключ от всех дверей. Черный волк и мертвая вода 19 и 20

Видимо это моя планида который раз открывая глаза, понимаю, что лучше бы я этого не делал… я снова пленник, вернее мое положение не изменилось, по форме, а вот его содержание вызывает панический приступ… и я кричу во все горло, до хрипоты и потери голоса, благо кляпа во рту уже нет, только тяжелые цепи на руках и ногах. Это уже не похоже на келью монахов, обычная тюремная камера, такая, какой ее описывают в историях про Торквемаду и Великую инквизицию: каменные стены заросшие плесенью, сырой пол и кучка сгнившей соломы, то на чем я лежу, мое воображение уже успело нарисовать, то, что находится за дверью, низкий и узкий коридор, с чадящими факелами через каждую сотню шагов, далее – большое помещение пыточной со стенами, в которые вбиты крюки, на них развешаны пилы, щипцы, плети и другие орудия пыток, в углу очаг для того, чтобы калить железные пруты, все, чтобы причинить боль и не дать просто так умереть.

Конечно, я помню про ключ….но это столь удачное приобретение, совершенное на ярмарке Безумных монахов в данных обстоятельствах является лишь дополнительной пыткой, насмешкой судьбы или того, кто отправил меня в это место… «Ты сам, сам виноват, – шепчет совесть… а я говорю, чтоб молчала…. Не верю я больше в случайность…»

С кандалами на руках и ногах я не уйду далеко… слишком они тяжелы, если снять кандалы, например на руках, вряд ли мне это поможет, я и с оружием не справлюсь с вооруженным Падшим ангелом. Осознавая не решаемость этой задачи, решаю начать с чего-то возможного – скрючившись в позе эмбриона, пытаюсь достать ключ скованными вместе руками из левого кармана собственной джинсовой куртки. Конечно, роняю этот маленький серебряный ключ и долго пытаюсь нащупать его на грязном полу в сгнившей соломе, чтобы не растерять остатки самообладания, и уже не думая о решении своей головоломной задачи, открываю ключом дверь камеры, без скрипа и лишнего шума, возможно с кандалами на руках и ногах этот фокус не прошел бы, просто потому, что они не являются дверью…, а серебряный ключ не является, ключом – от всех замков… его функция – двери…

А за порогом … меня уже ждут.

За дверью камеры меня ждет Тая на пару с котом, тем самым у которого глаза похожи на два горящих мутных изумруда, голос подобен пению ангелов и шерсть мерцает как горсть бериллов.

– И как ты собирался бежать со всем этим железом на руках и ногах…?

Я пожимаю плечами, и, бряцая цепями как последнее Кентерви́льское привидение», пытаюсь обнять их обоих… я счастлив по-детски…, кот, конечно, уклоняется – легко – по-кошачьи, а Тая просто тает в моих объятьях. – Дурачек, – обращается она ко мне как должно умудренному взрослому к неразумному ребенку и смотрит также строго…. на кота… Кот принимает независимый вид и отворачивается, как будто желая уйти. – Грызи…! – указывает Тая на мои цепи.

– Но они же, не вкусные! – искренне возмущается кот.

– Расскажу все бабуле….., – упирает руки в бока Таисия.

– Ладно… вот уже ем…, – большой серый кот с глазами похожими на два горящих мутных изумруда, с голосом подобным пению ангелов и шерстью мерцающей как горсть бериллов, раскусывает – разгрызает цепи на моих ногах и руках, оставив лишь браслеты к которым они крепились. – – Пойдемте за мной…, – мяукает кот. – Я чувствую, что Падшие, близко. И мы с Таей мчимся за шустрым пушистым злодеем, решившим снова сделать, что-то доброе, не понятно, зачем и от чего. Свернув из коридора с факелами и комнатой пыток в ответвление заканчивающееся тупиком, кот просит, чтобы я отодвинул плиту в полу, напрягаюсь, готовясь к неимоверному усилию, собрав волю в кулак, но плита скользит легко, как будто на смазанных маслом шарнирах, возможно, все именно так. Мы в полной темноте спускаемся по убегающим вглубь каменным ступеням до того момента, пока не начинаются светиться зеленым пламенем глаза кота и оставшиеся три последние ступеньки не растворяются под нашими ногами. Я смотрю вдаль, я смотрю вглубь и на все четыре стороны света, вокруг раскинулся призрачный город очень похожий на тот в котором я жил, там, в верхнем мире, только все вокруг такое же, как те три ступеньки, растворяется, встречаясь с моим взглядом, или вот-вот готово раствориться в этом призрачном месте.

И вот, мы втроем идем по пустому городу – призраку, где нет места живым. Хочу прочитать названия улиц, но все таблички на домах либо оторваны, либо такие старые и проржавевшие, что невозможно ничего разобрать.

Впереди мощеная бутовым камнем улица, убегающая куда-то вниз до самого горизонта, значит мы на холме, там вдалеке, где-то внизу купола монастыря и синяя-синяя полоса…, очень хочется помчаться туда без оглядки, как в детстве, когда еще был жив дед. И, кажется, что в этом месте нет ни прошлого, не будущего, не настоящего, только отголоски того, что было, будет или могло произойти.

– Где мы? – спрашиваю я, обращаясь одновременно к Тае и коту.

– Тише, – просит Тая, – не нужно будить Серебряного медведя, покровитель нашего города бывает излишне жесток и не любит непрошенных гостей, не зря он одно из воплощений великого Одина – асса, неистового война берсеркера, а также хранитель потаенных сокровищ – серебряных рудников.

А я думаю, что медведь не только наш…, в понятии "рус" слышится "урус" или "урс" – тоже медведь, все мы чуть-чуть медведи от рода или природы....

И кажется, не только мы… В преданьях прикамских народов, древний Бог мог принимать образ большого медведя, если хотел показаться людям. Плоскую и ровную степь предуралья он расцарапал своими когтями, и так появились горы и болота, позднее заросшие синим лесом.

У пермских народов коми медведь был сыном бога Ена, лишенным за малую провинность небесной благодати – права вернуться домой, с тех так и бродит среди нас….

В стародавние времена на Руси с медведем был кровником бог Нижнего мира Велес, хозяин Подземного царства славян.

Раньше я никогда не задумывался обо всем этом…

– Здравствуй медведь, я твой брат, – шепчу завороженный синей полоской вдали… В голове рождается очередной вопрос или близкое понимание… чего-то большего… Я хочу что-то спросить у этой благословенной парочки – кота и Таи.

– Ненужно вопросов, здесь все зыбко и изменчиво… просто мы в таком особом континууме… Отсюда можно попасть в любое место, существующее в Нижнем мире, главное думать о нем, представлять, как ты ищешь, а затем очень сильно захотеть попасть туда, куда ты идешь….., – откликается кот.

Я думаю о Вовке, и пытаюсь отыскать место, в которое мы шли той ночью, когда повстречали Черного волка, я представляю черную чашу из обсидиана, в которой пузырится черная вода – капище Чернобога под речным вокзалом и очень хочу туда попасть, так что в глазах темнеет, и уши закладывает, словно мы взлетаем или падаем вниз…. И там впереди за моими закрытыми глазами призрачный город начал принимать очертания сводчатого туннеля, облицованного красным кирпичом …. Дальше зал…. стены его покрыты вырезанными на камнях символами и рисунками. На одном из них старец, держащий кривую палку в руках, его окружают вороны и муравьи, а также множество костей и человеческих черепов.

Я делаю шаг.

– Стой! – просит Тая, – Я не смогу пойти за тобой… когда Черный волк смотрит в мои глаза, я вижу отца… я не хочу этого видеть…

– Прости….дитя…, я глажу ее по голове. – Можно я обниму тебя на прощанье?…

– Да…

– Прощай, – ухожу, не оборачиваясь назад, зная, что она плачет….

Моему взору, словно черная роза, раскрывается святилище Чернобога: куполообразное помещение, стены которого расписаны на подобии иконостаса, только рассказанные здесь истории, это истории тьмы и читая их можно сжечь душу, она станет чернее, чем уголь, поэтому я не вглядываюсь и не пытаюсь прочесть начертанное…. исключая обратную перспективу.

Посреди святилища Чернобога врос в землю гранитный жертвенный камень – расчерченный желобками для стока крови, за этим камнем та самая обсидиановая чаша, которую я представил…. в ней бурлит такая же черная вода, вернее назвать ее мертвой.

По сказкам, прочитанным в детстве, я помню, что мертвая вода сращивает ткани и кости, а живая – возвращает к жизни. Когда я стал взрослым, узнал, что вода – самый уникальный в мире кристалл, свойства которого в полном объёме познать нам не дано. Что хранит она в своей сути кроме жизни и смерти….? Сам человек состоит большей частью из воды, поэтому у них наверное столько общего и она и он это некие сверх формы, которые примут любое содержание и от этого изменятся их свойства, но не форма, та что с приставкой сверх, благодаря ей, человек останется человеком, а вода – водой, даже если это пар.

Мертвая – вода подземелий – в духовном осмыслении – противопоставление верха и низа, как жизни и смерти, ядовита, губительна, иодновременно, это – точка смерти, она есть – конец темного начала, концентрация внутреннего потенциала для борьбы с тьмой, восстановление целостности мироздания, ощущение себя и мира единым целым – в неразрывности сущего бытия.

Один из последователей З. Фрейда, толковал мертвую воду как символ коллективного бессознательного – под ее поверхностью скрыты бездонные пучины, и видел в воде живой – символ жизненной силы души.

Я склоняюсь над обсидиановой чашей, раздумывая над тем, чтобы самому сделать хотя бы глоток, так сильна моя жажда…. познанья.

– Не стоит этого делать…., – безжизненный вязкий голос за мой спиной. Мне не нужно оборачиваться, чтобы знать, там – Черный волк.

– Я знаю, кто ты… потерянный сын Локки, изгнанный из Асгарда, искусные темные альвы так и не смогли выковать цепь, способную тебя удержать, и лейпнир созданная из корней гор, кошачьих шагов, дыхания рыбы и медвежьих нервов могла оказаться бессильной, если бы не предательство Тюра, его правая рука, была вкусной?… твой единственный друг тебя предал…

А Черный волк лишь рычит, кажется, не вслушиваясь в мои слова. Только в желтых глазах его кипит безумная ярость…

– В «Прорицании Вёльвы» сказано, что ты придешь когда прозвучит Рагнарек, и проглотишь Луну и Солнце, Мир погрузив в вечную зиму.

– Бессметный, сделает так, что это прекрасное время настанет, осталось немного… но этого ты не увидишь, – Черный волк снизошел до ответа… с грозным рыком он бросается на меня, пытаясь вцепиться горло, я подставляю ему левую руку, всего лишь вспышка огненной боли, так что захлебываюсь собственным криком, а потом наступает ледяной холод, я как будто совсем не чувствую, что у меня все еще есть левая рука, на самом деле ее больше нет, откушенная острейшими клыками Черного волка она лежит на полу святилища Чернобога.

И вот новый взрык, эхом мчится, разрывая темное пространство подземных туннелей, Черному волку мало одной руки, чтобы забыть старую обиду.

В защите я выставляю правую руку, сжатую в кулак, думая, чем отличается славянский Вирый от норвежской Валгаллы и примут ли меня благородные войны….. мы сядем за стол и начнем пировать…

На самом деле все безразлично в последние мгновения существования.

Я вижу смерть в глазах волка и чувствую ее приближенье, читаю молитву, тем, кто услышит, когда из черноты туннеля появляется большая белая тень.

– Беляк…. Ты пришел, – шепчут губы, а разум мой подобно запутавшейся в силках птице, лишь бьется, пытаясь ослабить путы и вырваться из заточения.

Когда пелена обреченности уходит из моих глаз, я гляжу на верного пса…. Перегрызено горло и, кажется, сломаны все четыре лапы, большая рваная дыра в боку из которой торочит серая масса кишок. А я думаю только о том, что он пришел, чтоб помочь, даже после того как умер…

Для Черного волка, появление мертвой собаки так же неожиданно, как и для меня. Возможно, раньше у него не было подобных противников, и он смотрит на Беляка, настороженно поджав свой черный хвост.

Когда белый и черный сходятся, волк рычит громогласно, из его пасти льется желтая пена, в глазах желтый огонь, пес – Беляк, бьется молча, его движения холодны, а в глазах синий лед. И все же, даже мертвая собака не может противостоять тому чудовищу, в крови которого течет кровь древних богов. Беляк поранил левую лапу Черного волка и вцепился в его холку, но волк, словно черное пламя мечется по всему святилищу мощными скачками, ломая о стены и так уже поломанное тело бедного Беляка.

С шипением, откуда-то сверху, на голову Черного волка падает кот, тот, что с глазами похожими на два горящих мутных изумруда, с голосом подобным пению ангелов и шерстью мерцающей как горсть бериллов. В одно мгновение ему удается выцарапать правый глаз Черного волка до того, как он оказывается подмятым под двумя могучими передними лапами этого чудовища, а затем разорванным на две неравные половины…..

В глазах моих злые слезы и одновременно понимание того самого, что зовется предназначением: – Я знаю, как тебя победить, – кричу я. – Это тебе за моего друга и от капитана-командора Филиппова за его Мишу… Я иду, неотрывно глядя в безумные желтые глаза Черного волка. А когда подхожу, опускаю правую руку в карман и достаю кастет, а затем бью Черного волка кастетом прямо по оскаленной пасти, так уже было однажды, когда мы встретились с ним на Калиновом мосту. Тогда… морок или явь… Черный волк заскулил и отпрянул, в этот раз при соприкосновении с пастью Черного волка свинцовый кастет просто стек с моей правой руки и тут же начал растекаться по всей его морде. Волк завизжал, потом заскулил и попытался содрать с себя этот текучий металл, но тот лишь перекинулся на его лапы, а затем за какие-то пять – десять ударов сердца покрыл его целиком.

Теперь передо мной вместо Черного волка стоит большая свинцовая статуя, которая медленно тает, превращаясь в серую лужу, которая с шипением впитывается в каменный пол святилища Чернобога.

Обессиленный от потери крови, я прислоняюсь к холодной каменной стене, украшенной человеческими черепами и закрываю глаза.

– Ирод небесный, что же ты с моими лапушками натворил…..!!!....., – когда я открываю глаза, то вижу, что на пороге святилища Чернобога стоит Ведающая мать – старуха, с большим горбатым носом – крючком, кажется полуслепая и припадающая на правую больную ногу. На ней заношенная плащ палатка образца Великой отечественной и неуместные здесь щегольские красные сапоги из сафьяна.

– Они сами….– смущенно шепчу я себе под нос и мне стыдно, как будто я нашкодивший мальчишка, пойманный за битьем стекол во дворе дома из детства кем-то из взрослых в то время когда они еще хранили мудрость и учили, как быть настоящим человеком.

– Сами с усами…, – старушка бойко хекнув, закидывает на свое левое плечо с начала то, что осталось от Беляка, а затем в большую переметную суму складывает обе неравные половины отчаянно бившегося кота – злодея ставшего на путь исправления и благодеяния, туда же отправляется и моя откушенная Черным волком рука. Я смотрю на все это как будто со стороны изнутри, не пытаясь осмыслить, или принять происходящее.

Снимая с пояса под плащом, обмотанную брезентом старую армейскую фляжку, Ведающая мать, молча и деловито, заполняет ее из обсидиановой чаши Мертвой водой.

– Может, попробуем излечить их прямо здесь…. – указываю я на то, что было котом и верным псом – Беляком, оставшейся правой рукой.

– Потерпят до Дома, в следующий раз не будут своеволить….! …– ворчит Ведающая мать, подставляя мне свое правое плечо. Я понимаю, что она вовсе не злится, просто прячет от меня свою слабость – умение сочувствовать, любить кого-то и переживать. Из упрямства хочется отказаться от ее поддержки – такой мудрой и все понимающей, но от кровопотери ноги совсем перестают слушаться. Шаг и мы на поле алых маков в Долине забвения, еще, и мы стоим у границ города Потерянных душ, погруженного в туман, еще один шаг и мы на Станции, которой нет, еще, и мы у входа в Подземные чертоги….Я задумчиво смотрю на добротные сафьяновые сапоги, в которые обуты костлявые ноги бабки.

– Скороходы…. ? – Ведающая мать лишь кивает, не удостоив меня иным ответом.

– Это Тая тебя привела?

– Да, – отвечает Ведающая мать…..

Невенчанные невесты. Смерть в яйце 21 и 22

Еще один шаг и мы оказываемся в жилище Ведающей матери, здесь ничего не изменилось: все та же большая беленая печь, в которой потрескивают березовые поленья, распространяя вокруг все проникающее тепло и жар небесной благодати, пол устлан вязаными половиками в несколько слоев на них вместо привычной геометрии и полосок – коловороты, трезубцы, рыбы и еще какие-то неизвестные мне знаки и символы. У широкого окна с белой геранью на подоконнике, стоит небольшой деревянный стол и широкая лавка, застланная медвежьей шкурой, справа от стола полки с чугунками и глиняными крынками, с лева ручной умывальник и большой медный таз под ним.

Содрав с меня остатки джинсовой куртки и вымыв руки, Ведающая мать склоняется надо мной, лежащем на полу, придвинув поближе сполостнутый медный таз.

– Будем тебя врачевать….

– Может начать с Беляка и кота?

– Боишься..?

– Да…

– Пусть полежат…. Я зла на них за то, что люблю…. Кроме них у меня и нет никого, не считая, Таисии, та тоже своевольная девица, сплошные истории с привлечением высших сил…заблудших монахов и потерявшихся влюбленных. Глядя на мою страшную рану, бабка морщится и печально вздыхает: Я думаю, что когда Черный откусывал тебе левую руку, то испытал дежа вю – бедный мальчик…. Это все от плохого влияния, он был рожден когда-то благородным созданием, только слишком всем доверял, его проклятье – служение и отсутствие собственной воли… , а не ты новоявленный мститель, воплощение предавшего его друга…

– Я тоже бедный… и мне было больно! – искренне возмущаюсь я, глядя в ее такие мудрые зеленые глаза с желтыми искрами, похожими на веселье или свечи с которыми пляшут чертята.

– Молчи уж воитель…., – бабка, вымыв в тазу мою левую руку, и вымазав пахнущей хвоей мазью мою рану, складывает их вместе, щедро полив мертвой водой из фляжки. Рана с рукой срастаются тут же и безумно чешутся, словно, пытаясь довести меня до полупомрачения, а я думаю, как же придется Беляку и коту…. и решаю терпеть молча. Она одинока…, как же она одинока, – думаю я. Жить тысячи лет и видеть, как уходит в вечность, все, что ты любила…, – я с жалостью смотрю на Ведающую, а она, как будто прочтя мои мысли, насупилась, а потом улыбнулась:

– Отправляйся каа ты в баньку, Рыжик, веди – клубок-колобок, а я займусь врачеванием кота и бедной белой собаки.

Я слушаюсь бабку и иду в баню, надеясь смыть с себя всю подземную грязь, … и предательство Даны… «Только мститель его победит, с освященным оружием мести…», – я предназначен, рожден был, чтобы убить Черного волка, и когда осознал или вспомнил это, все получилось, может об этом твердила Ведающая мать, когда я заявился к ней в первый раз – несмышленый и наполненный глупыми представлениями и убеждениями. Все предначертано в этом мире, и тот, кто сможет прочесть предначертанное в вязи судьбы, тот, кто следует своему Пути, истинно свободен, это как с осознанной необходимостью…. у немецких философов.

Я не помню ни бани, ни того как вернулся в избушку Ведающей матери, я помню только свой сон. Во сне, я вижу, как ночью приходят куды в смешных разноцветных колпачках, с лицами мудрых младенцев, и приносят тело Вовки, завернутое почему-то в бардовый турецкий ковер. В узких сенях избушки моей хозяйки хрипит, дергаясь в корчах, Беляк, его раны закрылись, но он все еще мертвый или застрявший между жизнью и смертью, рядом жалобно поскуливает Рыжик, облизывая своим розовым языком закрытые глаза мучающегося собрата, а волшебный кот, склеенный из двух неравных половинок, существо иного порядка, поэтому наевшись домашней сметаны из стратегических запасов бабки, намеревается навестить местных подружек, чтобы проверить, все ли в порядке с его амурным достоинством, после столь героической гибели и последующего возвращения на данную грань потустороннего существования. Ведающая мать спит и видит те времена, когда она решила, что будет жить совершенно одна, здесь у теплого моря, через несколько сотен столетий ставшим – большою рекою….

Во сне я слышу голос моря. Оно в моей крови, памяти рода, в знаках и символах, запечатленных на стенах домов моего города.

В своем сне, я, словно чайка качаюсь на волнах, ныряю, погружаясь в благословенную изумрудную пустошь усеянную огнями – отблесков солнца отраженного в пузырьках кислорода, в тенях больших серебряных рыб, танцующих бархатных трав и белых кораллах.

*

Тук-тук – стучит небесный метроном, и кружится по спирали восьмерки – уходя из бесконечного в вечность маятник, пронзая все грани Великого кристалла….

А я внезапно просыпаюсь от стука в дверь, на той же самой медвежьей шкуре на лавке у окна под сенью белой герани, здесь я засыпал однажды, когда попал в этот дом в первый раз. За оконном – листопадит и холодное осеннее солнце похоже на раскаленный лед, а глубокое синее небо на океан, застывший в штиле, но ждущий скорую бурю.

И трепещет на сквозняке белая шторка. А по эту сторону – совершенный уют – пахнет парным молоком и свеженапечеными пирогами. Ведающая мать стоит, склонившись надо мной, в руках ее мои постиранные джинсы и длиннополая льняная рубаха расшитая алыми птицами, сгорающими в пламени и из него рождающимися.

– Там к тебе пришли, – кивает Ведающая на входную дверь.

– Никто ко мне не придет…, – уверяю я настырную старушку, подталкивающую мое бренное тело в направлении входа. Но произнесенное ей имя, заставляет в одно мгновение освоить обе штанины и натянуть на себя подаренную бабкой рубашку.

Ро Дана…

– Уходи… предательница! – рычу я, распахивая входную дверь, но тут же закрываю свой рот.

Это действительно Дана, ее красивые рыжие кудри сожжены и торчат неровными спекшимися клочьями, опалено и единственное крыло, ставшее из белого – серым, глаза замучены, одежда в грязи и пепле.

– Прости…

Я пропускаю деву воительницу с одним крылом в избу Ведающей, не спросив разрешения хозяйки. Но та сама, появившись из-за моей спины, предлагает:

– Садитесь, детишки, нам следует очень серьезно поговорить о важном….

И мы с Данной как два провинившихся чада перед горе очами грозной родительницы садимся за один стол и стараемся не смотреть друг –другу в глаза.

– Вы запустили Машину света – богов? – строго смотрит Ведающая мать на однокрылую деву.

Дана кивает: – Без помощи брата, яб не смогла…. – печально вздыхает.

– Войско Падших разбито…., – теперь бабка смотрит уже на меня: тобою повержен Черный волк – правая рука Чернобога….

Дана удивленно поднимает свои чуть раскосые зеленые глаза и смотрит на меня, так как еще никогда не смотрела, а я улыбаюсь и млею от этого взгляда.

– Цыц, мелюзга, – Ведающая изволит гневаться: – Бессмертный не прощает таких обид и даже я не смогу остановить его надолго, когда он пошлет против вас Ветер смерти… Остается одно, либо он, либо вы…

– Будем искать яйцо! – я все также с улыбкой разглядываю Ро Дану, простив….как дурак… и любуясь ей даже в подобном обличии…

– Будем.., – бабка, нагнувшись, вынимает из-под стола четверть самогона. Вот выпьем, еще отоспитесь, а к ночи пойдете за ним, что тут искать…. Я ведаю эту загадку….

Налив в третий раз по сто и заставив нас с данной выпить за прощение и очищение темных душ, Ведающая мать спрашивает меня, что я знаю о пермском купце-пароходчике Мешкове.

– О Николае?

– Да…

– Ну не так чтобы много…., он построил и подарил городу университет… и спас горожан от голода в трудные годы… Фамилия Мешкова гремела до революции по всей Каме, Волге, Вятке и Белой от истоков до самого устья. Его знали в обеих русских столицах и уважали в Сибири. В Соединенных штатах Америки и Париже ему выдавали кредиты под честное слово, настоящего миллионера, сотня барж, почти шестьдесят больших дебаркадеров, многочисленные пакгаузы-склады, пристани и железнодорожные вокзалы, десяток заводов, 27 почтово-пассажирских и 19 грузовых пароходов, он был богат, влиятелен и эксцентричен..

Да…, – мечтательно кивает бабка. – А еще он был страшный бабник и любил чудные подарки. Красавец, широкой души человек….

Мы с Данной, удивленно смотрим на слегка захмелевшую – Ведающую. А та вздыхает, грозит кому-то невидимому пальцем и прячет под стол бутыль с самогоном.

– Баста…, так вот, любил Николай дарить чудные подарки. Одной из своих полюбовниц он приобрел за сумасшедшую сумму и преподнес на пасху яйцо Фаберже. То было настоящее окаменевшее яйцо чуть больше гусиного, искусно украшенное золотой филигранью и мелкими изумрудами. Откуда сам Фаберже взял окаменевшую заготовку история темная, только вот, я знаю, что ЭТО ТО САМОЕ яйцо, где сокрыта смерть Бессмертного злодея.

– Хорошо, – киваю я, – А где мы теперь найдем эту самую купеческую полюбовницу, сто лет спустя?…

– Где-где, – хмурится бабка. – Ясно где…

– В доме Мешкова, там, где теперь находится краеведческий музей…. -задумчиво шепчу я себе под нос, вспоминая эту старую городскую легенду…

Еще в прошлом веке при Советской власти и большевиках местные обыватели рассказывали доверчивым приезжим гостям, что по ночам в бывшем доме купчины Мешкова слышен пронзительный детский плач, печальные женские стоны и вздохи. Старые пермяки утверждают, что это плачут души малышей и девушек, загубленных хозяином дома.

Детство Коли прошло в нужде и бедствовании: отец был мелким лавочником. А вот сын Николай стал миллионщиком, и что говориться гулять любил по-русски с бескрайней как уральские просторы душою. И дом он свой построил так, чтоб с размахом: высокие мраморные ступени, кованый ажурный козырек над крыльцом… Место Николай выбрал в центре города, на самом берегу Камы, чтоб и горожане, фланирующие по набережной и проходящие мимо речные суда с пассажирами могли лицезреть роскошь и богатство живущих здесь людей.

Цитадель купца миллионщика Мешкова, это не просто старый дом. Это философия мечты, воплощенная в архитектуре. Рассказ о том, как маленький человек стал грандиозно большим, и этой задаче служат не только величественность и красота этого здания, а сам принцип, на основании которого построен дом, это увеличение архитектурных компонентов снизу – вверх. Первый этаж дома украшает рельефная кирпичная кладка и полукруглые окна – толи храм, толи – замок владетельного сеньора. Второй этаж – это сочетание позднего классицизма со стилем модерн – массивные наличники на окнах, колоннада центрального фасада, чугунный балкон. Причудливый модерново-барочный фронтон дома логически завершает образ фасада. Так гармонично и многогранно выглядит изнутри человек – создавший себя сам и достигший больших высот. При всем этом Мешков был тщеславным и любвеобильным человеком. Ходили слухи о множестве красивейших женщин различных сословий, тайно посещающих этот дом по ночам и возвращающихся обратно с крупными купюрами в руках и усыпанными брильянтами украшениями на шеях, в ушках и на пальцах рук. Порой в результате этих «барских утех» рождались дети. Боясь быть опозоренными перед светом и своими родными, падшие матери ночью приносили малышей к дому Мешкова и оставляли их на крыльце. Большинство детей купец пристраивал в благотворительные приюты, помогал деньгами, участвовал в том, чтобы дать им хорошее образование и воспитание. Но некоторые из них не доживали и до утра – замерзали. Их души и рыдают по ночам в особняке. Так как и души раскаявшихся в своем грехе и покончивших жизнь самоубийством заблудших женщин, а так же неприкаянные души тех, что избавились от нагулянного более радикальными, осуждаемыми людьми и законом методами.

– Ну и…– вопросительно я смотрю на Ведающую мать.

– Ну и бал у них сегодня ночью, собираются раз в год в самую пронзительно-тоскливую пору в наших суровых местах – 3 октября и танцуют невенчанные невесты – самоубийцы, детоубицы – преднамеренные и случайные, – и пляшут под звуки оркестра в подземном купольном зале, что у дома купчины Мешкова, а сам хозяин сидит посреди зала на железном троне и выбирает лучшую из них, кого могут простить, там – на небесах, слушая их истории и сам – каясь в своем грехе блудолюбия.

*

В холодных сырых осенних сумерках мы вместе с Данной идем по набережной Камы, в полной тьме, после очередного ремонта здесь так и не удосужились установить фонари, лишь огни с противоположного берега широкой реки и одинокие звезды, пробившие толщу серых туч, освещают наш путь. Нам нужно добраться поближе к туннелю, в ста пятидесяти шагах от него, в сторону юга, в зарослях покрывших холм есть тайный лаз, ведущий к купольному подземному залу у дома Мешкова.

– Пока я не закрою свои глаза ты будешь видеть в любой темноте, помнишь..?

– Да, Ро Дана, я помню.

– Дай мне руку, так будет удобней и слушай, ты должен услышать прекрасную музыку, значит, мы выбрали правильный путь…

Я закрываю глаза и слушаю эту ночь: далекий гудок теплохода, пьяный смех и визг сжигаемых шин, ругань, и вот я слышу звон колокольцев, а потом пение скрипок, трамбон, флейта, фагот, они сплетаются в звуках вальсирующей мелодии, чарующей и заставляющей забыть обо всем и кружиться – кружиться пока не погаснут все звезды и ангелы не сойдут с небес, чтобы плакать о тех, кого должны были карать.

– Ты слышишь музыку? – жаркий шепот Ро Даны в мое правое ухо и мой утвердительный кивок.

Между торчащих корней деревьев и полуразвалившихся кирпичных стен туннеля мы пробираемся к источнику волшебного звука, под ногами шуршит битое стекло и еще какой-то невидимый мусор.

Тут все как говорила нам бабка:

Большой полусферический зал, освященный свечами и факелами на стенах в особых держателях в форме бронзового кулака – знак упорства и силы. Справа на грубо сколоченных ящиках, сидят оркестранты – скелеты в рассыпающихся тленом фраках, между тем это они исполняют столь дивные, волшебные мелодии… Слева стоят столы, покрытые золотой церковной парчой, на них шампанские вина в заплесневевших бутылках, столетний коньяк в потемневшем и пыльном стекле, серебряные вазы с фруктами, французский шоколад в жестянках, и множество хрустальных фужеров, играющих тысячами огненных бликов в свете свечей и чадящих факелов.

По залу кружатся в вальсе дюжина невообразимых красавиц: блондинки, брюнетки, огненно – рыжие, с глазами как небо, морская вода, темный миндаль, грациозных, словно дикие кошки и пышных как сдобные булки, одетых в кружева и шифоны, норку и соболя, китайский шелк и ивановский ситец.

У меня разбегаются глаза от всего этого великолепия, и я не сразу замечаю высокое кресло из стали в самом темном углу на нем полуприкрыв глаза с белоснежно белым платком в правой руке и бокалом алого вина в левой сидит сам хозяин – купец миллионщик – Николай Мешков. Величественный господин крепкого телосложения, коротко стриженный с темно-русым цветом волос с сильной проседью на голове с широким лбом философа, при окладистой бороде, в усах и бакенбардах, и жестких глазах с затаенной в глубине всепонимающей грустью – бывалого человека или мудреца. На нем костюм – тройка, зеленый шейный платок и бардовые лаковые штиблеты в каучуковых калошах.

Он смотрит в себя, и смотрит вдаль, сквозь танцующих и время… замирает только играет свои небесные мелодии оркестр мертвецов и кружатся в вечном вальсе невенчанные невесты – дюжина грешниц – красавиц.

– Скажи за меня слово, господин…, – подходит ко мне в шуршании шелка дева похожая на восточную принцессу, с тонким станом и глазами цвета гречишного меда.

– Что я могу…?

– Скажи, что достойна – прощенья, когда захочет спросить….

Я киваю, а она возвращается к тем, что кружатся в свете свечей и при факельном свете.

– Я вижу у нас незваные гости? – Николай Мешков очищает свой взгляд и смотрит на нас. – Представьтесь….

– Ро Дана дочь мудрейшего правителя трижды девятого королевства.

– Предназначенный пути война, – представляюсь я.

– Что Вы хотите незваные гости?

– Нам нужно яйцо Фаберже, подаренное однажды тобою одной из своих прекрасных любовниц, возможно, она находится здесь, среди танцующих дев, – голос Даны звучит как глас провиденья.

Купец миллионщик лишь морщится и отстраненно отвечает:

– Я не помню того, что было, слишком много печали и зла принесли мне люди за то, что я делал добро. Я прощен и сам могу дать прощенье, одной из танцующих грешниц раз в год на балу моих Невенчанных невест. Скажи, кто достоин прощенья, ты, предназначенный…. Я отдам ей белый платок, и она смоет своими слезами мой грех, та на кого ты укажешь…

Я растерянно смотрю на вдруг замерших невенчанных невест, не зная, что делать, когда чувствую как Дана кладет свою правую руку мне на плечо.

– Все случайное не случайно, – ее шепот в мое правое ухо.

– Она достойна прощения, – указываю я на деву одетую в шелка, похожую на восточную принцессу, с тонким станом и глазами цвета гречишного меда.

– Благодарю, – говорит купец миллионщик, поднявшись со своего стального кресла и вручая белый платок той, на кого я указал. – А теперь вы должны уходить. Лучше идти через мой дом и уходить со стороны города, у реки вас уже ждут Падшие.

– Но…, пробую я задать хотя бы еще один вопрос, но Ро Дана тащит меня в сторону противоположную той, что мы пришли, там тоже есть вход, или выход….

– Белый ангел на старом кладбище, я спрятала его там, – слышу я шепот прощенной сквозь шорох ее шелков и успеваю сказать ей: Спасибо…, – перед тем как уйти.

Пробравшись в дом Мешкова, невидимые сторожами, мы выбираемся через окно мансандры под звуки сработавшей сигнализации, несемся как две тени меж старых лип и кленов, ныряем в подворотни и укрываемся в арках домов. Уже выбравшись к спящим трамвайным путям, встречаем там Таю.

– Я их отвлеку, – шепчет она, глядя на нас с детской улыбкой.

– Не смей! – возмущается Дана, пытаясь схватить ее за правую руку.

А Тая смеется, и, подняв подол своего заношенного сарафана, мелким бесенком уносится прочь, в сторону камской набережной туда, где нас дожидаются Падшие.

– Нужно идти…. Я смотрю на Дану с улыбкой, – С ней ничего не случится… почему-то я знаю….

– Нужно, – соглашается Дана. – Но в следующий раз, ты должен ей запретить!…

– Ага…– мы идем.

На нашем старом Егошинском кладбище провинциальном и небогатом лишь один Белый ангел из тех надгробий, что остались с царских времен. Глядя на него я встаю на колени и точно также как во время своего побега из замка Падших отодвигаю плиту постамент, напрягаюсь, готовясь к неимоверному усилию, собрав волю в кулак, но плита скользит легко, как будто на смазанных маслом шарнирах, возможно, все именно так. Под плитой небольшая ниша, в ней нечто вытянутое сферическое завернуто в шелковый шарф с алыми маками, я разворачиваю шарф, в нем окаменевшее яйцо чуть больше гусиного, искусно украшенное золотой филигранью и мелкими изумрудами.

Через час прогулки быстрым шагом по замершему в ночи городу мы оказываемся в Костырево, а затем и в избе Ведающей матери.

– С Таей все будет в порядке, – спрашиваю я, только переступив порог ее дома.

– Да, – отвечает бабка. – Кто тронет правнучку – умрет…

И я верю.

Мы только присаживаемся выпить заваренного Ведающей чая с травами, как слышим стук в дверь – незваные гости….

– Я открою сама, – бабка вынимает из-за печи нечто похожее на стальную клюку, которую обвивают черненые змеи.

На пороге, не желая переступать разделяющее их естественное препятствие, стоит некто высокий в белых одеждах с золотым нимбом над головой, когда он склоняется в приветственном поклоне, я вижу торчащие из-за его спины два белых крыла.

– Он из твоих? – спрашиваю я вдруг нахмурившуюся Дану.

– Нет, разве ты не видишь, это просто ангел.

Действительно ангел, он очень похож на того, что высечен был на надгробии, том, где мы взяли яйцо.

– Зачем пожаловал светлый? – Ведающая мать прислонила свою клюку у порога, но не сделала шага назад, приглашая незваного гостя.

– В эту ночь хватает незваных гостей…. Вы должны вернуть мне яйцо…Бессмертный вас обманул, он сам возжелал получить свою смерть, чтобы никто не смог воспользоваться его маленькой тайной. Я хранитель его смерти и пока она у нас, он не посмеет выйти в белый свет. Вы можете уничтожить его, но тогда равновесие будет нарушено и грядет Большая война, которая снова сотрет человечество с этой земли и все начнется сначала…

Бабка кивает: Отдай….

Я достаю из кармана яйцо, освобождая его от шелкового платка с маками, яйцо со смертью вручаю Белому ангелу, а платок бросаю в печку, где он тут же сгорает.

Ангел поворачивается, чтобы уйти, молча, без прощального слова.

– И вы вот так просто уйдете, не оставив ничего взамен, хотя бы одно обещание…, – я смотрю на его крылатую спину.

– Добро не приемлет платы, оно делается просто так, от души…. Но, все же повернув к нам свое белое скуластое лицо увенчанное златыми кудрями и нимбом, ангел произносит в пол голоса:

– Святой грешник – сажатель деревьев, там ты найдешь живую воду. Когда произойдет, то, что ты желаешь, ни у света и не у тьмы не будет власти над твоей судьбою и все вернется на круги своя, я клянуся сансарой.

Он уходит… когда я выскакиваю за порог, чтобы спросить, что все это значит, там стоят трое Падших.

– У нас нет власти над вами, – произносит самый высокий черный крылатый демон, увенчанный толстой золотой цепью. – Но ты можешь вызвать любого из нас на поединок чести.

– Конечно, нет…, улыбаюсь я и делаю шаг назад.

– Хочешь узнать, как умирал один старый горбатый фонарщик из города Потерянных душ? – ухмыляется демон, увенчанный золотой цепью.

Я пытаюсь нащупать давно потерянный меч – акинак и тянусь к оставленной бабкой клюке.

– Стой! – произносит за моей спиной Ведающая мать, – Не стоит желать зла, тому, кто сам есть зло, и пал так низко, что разучился летать под истинным небом. Ты должен закончить свой путь, но не сейчас, спаси погибшего друга, не дай злу – победить… Вы убирайтесь, иначе я нарушу договор и выйду за свет, когда придет время последней битвы и ангелы вострубят конец света.

Падшие молча, разворачиваются и уходят, растворяясь в сумраке этой ночи, здесь им не дано летать, лишь там под землей, но и там не летят они, а падают вниз.

Я еще долго не могу успокоиться, пока бабка не произносит, что утро вечера мудренее, и тогда я засыпаю и совсем не вижу снов.

Святой грешник. Живая вода 23 и 24

Утром мы вчетвером: я, Ро Дана, бабка и кот держим совет, потребляя в немереном количестве блины с морошковым вареньем и чаем с чабрецом.

– Сколько ты знаешь местных святых? – спрашивает Дана. – Я совершенно не разбираюсь в ваших земных делах последние пятьсот лет, с тех пор как ушла вместе со своим племенем под землю.

Кот давится блинами, Ведающая крутит пальцем у виска, а Дана тут же краснеет и отворачивает лицо.

Я делаю вид, что ничего не замечаю: – Ну, у нас их не так много штук пять… Святой грешник….

– Могу вас уведомить, что все они были грешны, ухмыляется бабка, христианский бог их простил, но есть, то, что не могло простить – мироздание… некоторые из них серьезно нарушили его законы… и были излишне истовы в своей вере, не ведая ни добра ни зла.

– Я тоже об этом подумал… – сажатель деревьев… – сказал Белый ангел. Знаю я парочку святых, которые эти самые деревья и далеко не простые… сгубили ….может быть в этом был их грех…? Теперь вот сажает, хотя бы один из тех, кто осознал…

– О чем ты…, – спрашивает Дана.

– Расскажи, – просит Ведающая мать, – возможно я думаю о том же самом, что и ты…

Это может быть Стефан Великопермский. Как рассказывают отцы христианской церкви, Стефан странствовал по Уралу за Камнем как проповедник Божий где-то в 14 веке, ставя на своем пути часовни и крестя местных жителей, видя в этом свой крест и великое служение. И вот добрался он до Усть-Выме – главного в ту пору пермяцкого селища. Как следует отшельнику, срубил Стефан тесную келейку на горе, возможно там, где теперь стоит этот город, а тогда, в месте достаточно пустынном, неподалеку от зырянской кумирницы, где камлали древние шаманы и мечтал он и на этой земле построить церковь, чтобы отвернулись язычники от своей веры и пришли к Христу. А возле той кумирницы шелестела листьями на ветру необыкновенной величины и красоты береза в трижды три охвата выше самых высоких уральских гор, почитавшаяся зырянами как божество и презрительно званная христианами – Прокудливой.

Ты знаешь Ро Дана, что ваше прозванье березы – «bhe» – светлый или сверкающий. У нас у славян береза равна понятию – беречь, не зря мы исконно считали ее даром богов, оберегающим каждого светлого человека. А живущие на этих землях народы верили, что по случаю рождения первого дитя по покону следует посадить у дома березку, чтобы был свет над этим домом, и счастье, а также, чтоб оградить сей дом от всех злых напастей.

Пришлые новгородские укшуйники рассказывали, что среди бушующих волн сказочного моря-океана лежит райский остров Березань – там растет великая солнечная береза, вниз ветвями, вверх корнями, первообраз самого мирового дерева, я думаю, что оно было вовсе не огромным дубом, а светлой березой. Вы можете спорить… Не зря ей поклонились громовержец Тор, богиня красоты Фрейя, верховные боги-демиурги народов Сибири Нумиторума, Кылчина, и Земная Матерь – Нертус.

Но для Стефана – крестителя Прокудливая береза была лишь языческим фетишем, пристанищем бесов. И уже когда год спустя, построил он с помощью своих иноков и уверовавших зырян на нашей земле свою церкву и стали ходить в нее бывшие безбожники, Стефан лишь кручинился все больше, вместо великой радости и чувства удовлетворения от свершившейся мечты и великого служения Христу. Ибо даже те, кто крестился, по-прежнему ходили кланяться Прокудливой березе, вешая на ветки ее богатые дары. А о не носивших креста и говорить нечего. Великая береза для них подлинной богиней была: девушки выпрашивали возле нее жениха, женщины – детей, колдуны – о погоде справлялись… и просили защиты и благодати для всего рода. И не спал ночами Стефан, все ворочался и однажды ночью услышал голос: "Мужайся, Стефан, испепели кумирницу, искорени Прокудливую березу. Я, Господь Твой, буду тебе Помощником".

И взялся тогда Стефан за топор, и пошел, укрепленный откровением Божиим, к почитаемой березе – столь великой, что трижды трем могучим воинам не обнять. Ударил Стефан, размахнувшись в самое основание исполинского дерева. И вдруг услышал стон и плач. Но Стефан лишь заткнул свои уши сосновой смолой, до самого вечера трудился он, и наконец, крепко воткнув топор в недорубленный ствол, отправился в келью. Утром другого дня Стефан надеялся завершить дело. Но, подойдя к березе, лишь подивился увиденному. Топор его валялся на земле, а береза, каким-то неведомым образом избавилась от вчерашних ран. Лишь на третий день, читая молитвы и прося помощи у своего бога Стефан сумел повалить белое дерево. Загрохотала тогда земля, волна поднялась в реке – Вымь, это Прокудливая береза рухнула на землю, похоронив старых богов.

А когда настала тишина, Стефан сложил огромный костер.

Долго плясало на горе высокое пламя. Теплый пепел березы развеял ветер и смыл внезапно хлынувший дождь, – так заканчиваю я свой рассказ о Стефане Великопермском и Прокудливой березе. – Только вот про живую воду в истории о Стефане ничего нет…

*

– Ты любишь шляться по ночам, – вопрошает Ведающая мать, обращаясь к коту. – Может, видал, чудного старика, что сажает деревья…?

– Может и видал…, – отвечает задумчиво кот.

– А какие деревья он садит? – спрашиваю я.

– По-моему елки…

– Ну, если это не Дед Мороз, то точно наш святой – грешник, погубитель священной ели.

– А что и такой был когда-то? – удивляется Дана.

– Был, – подтверждаем мы с бабкой в один голос. – И звался он Трифон Вятский, жил он почти две сотни лет спустя после упокоившегося Стефана.

Расскажи бабушка, – просит кот.

– Вы слышали о Гляденовской горе? – спрашивает бабка.

Дана мотает головой, а кот с умным видом чешет задней левой лапой за правым ухом видимо указывая этим жестом, на то, что и он ничего не знает о какой то там вашей горе.

Я молчу.

– Гляденовская гора…, – вещает Ведающая мать, стоит на левом берегу небольшой реки, что течет по этим землям. Свое прозвание она получила от слова «глядеть». И не только потому, что с ее вершины виден весь окоем: селения, бескрайние дремучие леса, а с северо-запада видна река Кама и ее долина, бывшая когда-то обширным руслом, тогда воды Рангхи бороздили корабли о тридцати трех парусах, и исстари стояли на той горе дозорные вышки и малая крепостница. Просто, еще старые боги, велели глядеть на эту гору, каждому из здесь живущих, ибо исстари она священна и много связано с ней из того, что было здесь и еще будет…

С виду это совсем невеликая горка, поросшая лесом, ничем особенным не примечательна. От других холмов в окрестностях ее отличает найденные здесь сокровенные вещи, а также святой источник.

– Святой источник…, – шепчет Ро Дана. А может…?

Да, – подтверждаю я. – Может.

– Что ты знаешь об этом месте: – спрашивает меня Ведающая мать.

В одна тыща восемьсот девяносто шестом году одним археологом из бывших выкрестов здесь было найдено древнее святилище возрастом более 2-4 тысяч лет – жертвенное место, окруженное тремя валами, прокаленными глиняными площадками с канавками для стока крови, и жертвенниками выложенными из черепов пещерных медведей и лосей, а также более 25 тысяч стеклянных и каменных бус, бронзовых и железных наконечников стрел и копий, фигурки животных и людей. По легенде именно на этой горе росла огромная ель – священное дерево, которому поклонялись уральские манси, преодолевая большие расстояния, чтобы попасть в эти святые для них земли. Приезжал сюда и остяцкий князь Амбал, и вогульский Бебяк. В 16 веке сюда пришел креститель Трифон Вятский. А дело было так… Трифон был – смел, горяч и чрезмерно истов в своем служении. Поэтому часто его проповедь просто пугала непокорных язычников, а люди нечистые и корыстные пользовались детской непосредственностью и вспыльчивостью Трифона. Так некий Федор Сухоятин, промышлявший торговым делом с остяками и имевший на них большую обиду, за то, что не дали вести ему нечестный торг, рассказал Трифону о Великой священной ели, которой поклонялись местные жители, в том числе и русские. Говорил лукавый Сухоятин, что якобы да кабы дерево это страшное, все кто ему попытался причинить вред умирают страшно, мучинчески. И уговорил худой человек Трифона срубить и сжечь поганое дерево, для этого подарил крестителю особую стальную секиру.

Не смотря на свою горячность, Трифон подошел к этому делу с умом, для начала просто поселился в выкопанной им же в склоне Гляденовской горы пещере. А как незваного гостя оставили в покое, с фанатичным рвением поспешил исполнить глаголемое им как святое – темное дело. Трифон срубил и сжег священную ель. Меж тем, по преданию дерево было настолько мощным, что на его пне могли развернуться сани.

Только заступничество строгановских приказчиков, которым остяки пожаловались на самоуправство монаха, спасло его от справедливой расправы.

А пол столетия спустя, в память о «подвиге» Трифона православные назвали бьющий на склоне Гляденовской горы родник – святым источником Трифона Вятского.

– А может там быть живая вода? – спрашивает Дана.

– Может…, киваем мы на пару с бабкой.

– Но спустя более трех сотен лет там могло ничего не остаться, – задумчиво замечает кот.

– Вовсе не так, – возмущаюсь я. В 19 веке над источником построили деревянную часовню с купелью, рядом поставили православный крест.

И сейчас к тому святому источнику и остаткам пещеры Трифона ведет крутой спуск, преодолеть который можно по старинным сколоченным из топляков деревянным ступеням.

– А разве елка, даже такая большая может быть священной, чем так ценна она для этого вашего мироздания? – не унимается кот – баюн.

– Вечнозеленые – вечноживущие…, – словно впадая в транс, вещает Ведающая мать. И греки, и кельты, и ханты, вотяки, и славяне поклонялись им. В них изначально больше вечной божественной животворящей силы. Еще она – дерево предков, уходит своими корнями сквозь все три подземных царства. Ваши, указывает Ведающая мать на Ро Дану, считали, что ель есть мировая Ось – важнейший элементаль понимаемой ими картины мира: она, поддерживая небосвод, воплощает в себе силы Порядка, Блага и Жизни.

– Когда идем, – спрашиваю я.

– Завтра по – утру, – отвечает Ведающая мать. Но пойдешь ты один…. Ты один среди нас крещен, только с тобой он будет говорить.

– Кто он? – спрашиваю я.

– Трифон, он все еще живет, там в горе. Он осознал свой грех, а значит, способен помочь. Возможно истинный источник живой воды не с наружи, а тоже внутри самой горы.

– Почему он здесь? Я слышала у него иная судьба…. – спрашивает Ро Дана.

– Всю жизнь он искал уединения и безмолвия и после того как отказался отправиться на Небеса, считая себя недостойным… нашел их здесь в том самом месте где ему впервые удалось их ощутить, – отвечает Ведающая.

*

Весь день я маюсь перед возможно последним своим важным делом в этой истории, подошедшей к концу…. Чиню крыльцо в бабкину избу, заменив сгнившие доски, болтаю с котом, он рассказывает, о своих похождениях, нагло пересказывая общеизвестную сказку о Коте в сапогах Шарля Пьеро и ее американский вариант как вольное продолжение Шрэка.

Избушка Ведающей матери, отбившись от рук, неожиданно оказывается за нашей спиной, видимо заинтересовавшись историями кота, оставив поправленное крыльцо одиноко торчать посреди бабкиного двора, и когда Ведающая не ожидавшая подобного непотребства вываливается через порог, то долго ругает незнакомыми мне словами и нас и свою избушку, та лишь кудахчет в ответ, а мы с котом благоразумно молчим, потупив глаза и еле сдерживая свой смех. Дана отправилась по «важным» делам, я думаю, что хочет навестить Таю, или может еще кого, я просился отправиться с ней, но она сказала, что ей нужно побыть одной…., возможно я ее понимаю… или просто хочу понять.

Ведающая мать говорит, что мне нужно взять с собой тело Вовки, завернутое в ковер, его потащит в упряжке Беляк, нас с мертвым псом не увидит никто из живых, а путь предстоит долгий… Меж тем уже смеркается и мы поужинав щами и гречневой кашей со шкварками укладываемся спать, так и не дождавшись Ро Даны.

*

– Садишься на №42 автобус, идущий на Большое Савино, – разбудив меня в шесть утра и даже не покормив завтраком, объясняет Ведающая мать, к Трифону лучше идти натощак, старик еще тот схимник. Едешь до конечной остановки, а потом придется вернуться – километров пять пройти пешком, Беляк подскажет путь, там нужно будет повернуть направо – на Мураши и Петровку. Гора будет видна справа от дороги.

– А почему все направо, да направо, бубню я невыспавшийся и нежелающий выходить из хорошо протопленной избы под холодный осенний дождь, но посмотрев на отрешенно ожидающего меня большого белого пса и ковер, прислоненный у входной двери, сцепив зубы и попросив прощения у бабки, собираюсь минут за пять. – В путь, – глажу голову Беляка, там за ушами, даже если он не чувствует, я вижу, что ему тепло от этой моей ласки, он облизывает мою ладонь своим холодным языком. Закидываю на плечо ковер с телом друга, он оказывается не таким тяжелым, как я думал и мы выходим навстречу стихии…

Снова льет как из ведра, дорога под ногами хлюпает, она превратилась в грязную жижу, но ближе к автобусной остановке мы выбираемся на островок асфальта. Наостановке никакого, да если бы и кто-то здесь был, он нас бы не увидел, мы уже по ту сторону этого бытия.

Пока ждем автобус, я думаю о черноволосой девушке в красном плаще, как она там, как пережила, то, что так сложно пережить.

– С ней все будет хорошо, – слышу сзади голос кота. Забудет как страшный сон…

Когда я оборачиваюсь, там никого нет, Беляк свернулся у моих ног и закрыл глаза.

Забравшись в пошарпанный, но теплый и уютный внутри автобус, забившись со своим ковром и мертвой собакой на заднее сидение, я быстро засыпаю и просыпаюсь лишь, когда меня будит Беляк, положив свою большую голову мне на колени и жалобно заскулив.

Достаю переданную мне Ведающей матерью упряжь и кое-как вдеваю в нее большую белую собаку, пристегивая к ковру с Вовкой, Беляк совсем не сопротивляется, мне кажется ему все равно, но он смотрит на меня вполне разумно и даже пару раз машет своим хвостом. Я снова чешу его за ушами, и мы идем по обочине, разглядывая пролетающие мимо машины, мне кажется, что мы идем очень долго, может быть часа три, а может весь день, или возможно год или много-много лет, конечно, мне это только кажется, а может быть нет, я много не знаю… Ведающая говорит, что все ответы находятся внутри нас, просто нужно научится их видеть… но я пока этого не умею.

*

Когда я вижу гору, и сворачиваю к ней, то уже после первых ста метров пути понимаю, что после дождя тут пройти почти невозможно. Дорогу размыло, сплошное вязкое болото, но все же иду…, ориентируясь на маячащую впереди спину большой белой собаки. У подножия горы сотни, если не тысячи комаров, кажется, что сам воздух жужжит… Вся гора заросла еловым подлеском и огромными папоротниками. Спуск к источнику довольно крутой и идти приходится по узкой глиняной тропке, цепляясь за ветки, чтобы не упасть, но я несколько раз поскальзываюсь и падаю, испачкав подаренную бабкой одежду, рубаху с фениксами и вытертую кожаную куртку, очень похожие были у НКВДэшников, интересно, где ее взяла старушка…..вот бы узнать… Вокруг сплошной бурелом… и полутьма.

У источника Трифона Вятского стоит небольшая часовня, похожая на веранду в детском саду или половину гаража, сделанную из подручных материалов.

В ледяной воде из источника я умываю лицо, и, набрав воду в ладони пью жадно, зову Беляка и плещу ему в его белую собачью морду… ничего не меняется.

– Это очень хорошая, вода, если у тебя болит нутро или сердечная жаба, она может помочь, если веруешь истово, и чист своим сердцем.

Я оборачиваюсь. За моей спиной стоит невысокий сутулый старик, со славянским типом лица, тонкий, слега курносый нос, светлые и глубокие кажется – карие глаза, окладистая седая борода, одет как монах….

– Но это не та вода, которую ты ищешь…, – продолжает он.

– А где та?

– Сам знаешь, все главное внутри….. она внутри горы, там, где моя келья, там бьет из глубины источник с живой водой, он не мой, он был здесь всегда в корнях Великой священной ели….

– Которую, ты, погубил….

– Да… я признал свой грех и пробую его искупить….

– А зачем ты сажаешь другие елки, надеешься, что одна из них может стать ей…?

– Когда я срубил Великую священную Ель, я перестал видеть лицо своего отца. Я молил Христа, но так и не получил ответа….Пойдем, – говорит Трифон, и я иду за ним.

Выбравшись на проселочную дорогу, мы взбираемся на самую вершину, и перед нашими глазами раскрывается вся низинная округа от окоема до окоема, разноцветные поля: черные, серые, желтые, дороги – змеи и стрелы, домики, перелески в пурпуре и блеклом туманном золоте, поблескивающая в пяти километрах маковка церкви Иоанна-Предтечи в Култаево. А за всей этой пестротой как бы неспешно вспучивается новой хвойной темью Иван-гора – водораздел рек Мулянки и Юга. И вся округа между двумя этими живыми барьерами – сплошные волны, начало которым дают Субботинские горы на самой окраине Перми.

– Это моя неприступная крепость, ощетинившаяся еловыми остриями, – говорит Трифон. – Я вижу, как тает в людях истинная вера, заменяясь сладкой патокой глупых желаний, взять от этого мира все, вот все что вы хотите. Глупцы, не понимаете, что все у вас уже есть, его не нужно брать, это нужно просто понять…

– И ты это понял… давно?

– Нет, только после того как почил и решил, что не пойду на небеса, а останусь здесь. Я тешусь сохранить идеал той истинной веры и может быть, когда в том будет нужда и прок, хочу отдать его людям.

– Ты мне поможешь?

– Нет…, отвечает Трифон. – То, что ты творишь, язычество….

– Я всего лишь подчиняюсь законам мироздания, для них все живое свято.

Неужели жития врут…. Умение прощать и любить, было главной чертой многогранного, сложного характера преподобного Трифона Вятского.

– Я не знаю….

– А я всего лишь хочу спасти друга, и вернутся, стать тем, кем я был.

– Хорошо, пойдем.

Трифон Вятский поднимает правую руку ладонью вверх и перед нами открывается прямой полукруглый туннель, в конце которого его монашеская келья – деревянный топчан, устланный мешком набитым благоухающими луговыми травами, над ним полка с четырнадцатью ветхими фолиантами, грубо сколоченный стол и печка, сложенная из сланца, на полу сухая хвоя.

– А где источник живой воды…?

Старик в одеждах монаха, откидывает овечью шкуру, прикрывающую одну из стен его кельи, за шкурой небольшая каменная пещера в форме сферы, посреди нее из земли бьет ключ с дном из золотистого песка.

– Можно?

Да, – отвечает Трифон.

Я опускаю обе руки в ключ и чувствую, как по ним начинает бежать тепло, потом жар, и вот все мое тело словно охватывает огонь, мне кажется я горю и тогда я хочу закричать, но знаю, что это нельзя делать, терплю, молча, сцепив зубы. Трифон кладет мне свою правую руку на плечо: Терпи, сейчас все пройдет…. сыне…

И действительно, на место огня приходит холод, я дрожу, такое чувство, что раньше я был льдом, а теперь таю….

– А теперь окропим твоего друга…– Трифон разворачивает ковер, я хочу отвернуться, чтобы не видеть, то, что там внутри, но не отворачиваю свой взгляд. Вовка как живой, только как будто спит, на его теле нет ран, видимо это постаралась Ведающая мать….

Старик в монашеских одеждах набирает полные горсти воды из ключа с живой водой и плещет Вовке в лицо. А тот открывает глаза, смотрит удивленно и растерянно на старика, а потом на меня и тут его глаза начинают теплеть: Здравствуй Кирюша, – произносит он и пробует встать. Я протягиваю ему руку, поднимаю и пытаюсь усадить на хозяйский топчан. А Вовка закрывает глаза.

– Что с ним? – я дергаю Трифона за правую руку.

– Успокойся мальчик, отвечает Трифон, теперь он спит, просто спит как человек и когда проснется, будет им снова.

– Можно попросить еще об одном….

– О чем же…?

– Разве ты не читаешь мои мысли?…

– Я не могу дать живой воды для твоего пса. Собаки не чисты…

– Я не тащу его в храм… И не тебе ли не знать, что все живое в этом мире свято….

– Но он же мертв….

– Так сделай его живым!

Старик хмурится, а затем кивает в согласии.

Он снова набирает живую воду из ключа и плещет в морду Беляка.

Беляк подпрыгивает, как будто его пнули ногой, а затем бросается ко мне, виляя своим нелепым хвостом, и лижет ладони горячим розовым языком.

– Спасибо тебе Трифон, прости меня, если сможешь, я склоняюсь в истинном поклоне, а Трифон Вятский положив свою правую ладонь на мое чело, благословляет заплутавшую христианскую душу.

– Ты замерз отрок, нужно выпить горячего чая.

Я сажусь рядом со спящим Вовкой.

А Трифон кипятит в котелке на печке из сланца воду и бросает в нее травы из мешочков, висящих под потолком.

Только вода закипает, старик разливает ее по двум серебряным чашам, покрытым черной патиной:

– Выпей и влей в губы своего друга.

Я делаю глоток огненно горячего варева, пахнущего ветром, степью и почему-то сладкими маками, вливая второй глоток спящему Вовке….прямо в полураскрытые в улыбке спящие губы…. И вижу, как с противоположной стороны кельи Трифона появляется Ро Дана.

– Не пей! – кричит она. – Зачем ты сделал это старик!?.

– Эта вода из Долины забвения…. Там, в Верхнем мире им не нужно помнить, все, что с ними случилось здесь…

Я не успеваю понять, что происходит, просто засыпаю, улыбаясь, а потом иду по улицам своего города… осень… но небо девственно чистое, солнечно и тепло как будто вернулось летом…

Конец и начало пути 25

Иногда, когда я больше не хочу жаться в переполненном общественном транспорте по пути со службы домой, я иду пешком, мимо старых купеческих особняков и полуразвалившихся деревянных домов Разгуляя, разглядывая этот культурный слой, выхожу к Северной дамбе, где мчатся в гору красные звери – трамваи, грохоча и скрипя как живые лавины, тонкая покрытая асфальтом полоса под ногами убегает вверх в сторону небосвода, а внизу в забвении полузаброшенного кладбища и жалких лачуг течет Стикс, охраняя покой мертвых…. Мимо меня проходит древняя старуха с парой собак… огромным, но чрезмерно худым белым псом и пухлым рыжим колобком, покрытым короткой шерстью. Незнакомые собаки рвутся ко мне, но я не боюсь, смеюсь и протягиваю к ним свои открытые ладони, которые они лижут своими горячими розовыми языками… я помню, так было в детстве, только не помню когда и где…. Бабка цыкает на своих питомцев и они с неохотой отходят, я жалею до горечи во рту, что нет с собой чего то, чем бы их можно было угостить и просто отдаю им нехитрую человеческую ласку, чешу за ушами, перед тем как отправиться дальше, не видя как задумчиво смотрит на мою спину древняя старуха… и жалобно скулят оба пса…

Иногда, мне снятся странные сны… я, мо друг детства – Вовка и незнакомый бравый усатый офицер, одетый во флотский бушлат прошлого века, мчимся на старинном паровозе, который едет без рельсов, пересекая долину маков, лавовые реки и укрытые тьмой долины, над нами парят чернокрылые падшие ангелы, пуская вниз зеленые молнии и обычные стрелы из огромных луков, а мы отстреливаемся от них: усатый офицер во флотском бушлате, палит из пулемета Дегтярева, я из обычного охотничьего ружья, кажется заряженного серебром, а Вовка посылает лучи свет из своих протянутых к небу ладоней.

В похожем на викторианскую Англию городе, укрытом туманом, я сижу у могильной плиты и прошу прощения у старого фонарщика, за то, что сделал или не должен был делать…., во сне все размыто и я мало что понимаю.

– Все проходит и это пройдет, – говорит появившийся из туманного смога старик, в одеждах монаха.

Я мысленно с ним соглашаюсь.

Задрав подол своего сарафана до самых коленок с визгом и смехом ко мне подбегает девчушка лет семи, со счастливым лицом, покрытым рыжими канапушками: Ты вернулся!!! Я знала… – Она виснет на мне как маленькая обезьянка на пальме, а я улыбаюсь в ответ и нежно ее обнимаю: Конечно, вернулся, как ты могла подумать иначе…. О мои ноги трется огромный кот, с пушистой серой шерстью, мерцающей в темноте и переливающейся подобно драгоценным камням.

Я отвожу свой взгляд от этой детской непосредственности, чтобы встретить сдержанную улыбку рыжеволосой воительницы похожей на ангела с одним крылом.

Полетим? – спрашивает она.

Я обнимаю ее и мы летим…..

Во сне я помню надпись, выбитую на плите с изображением Белого ангела, и шепчу я ей на правое ушко:

"Каждый из нас ангел, но только с одним крылом. И мы можем летать, только обнявшись друг с другом".

Лучано де Кресченцо

Мы две тени в холодном осеннем небе… перелетные птицы в поисках вечного лета…

Оглавление

Вовка. Полог

Сон 1

Сон 2

Визит 3

Начало Пути… Ведающая Мать 4 и 5

Я ветер…6

Три встречи… 7

В Подземных чертогах 8

Один… и уже не один 9

Станция, которой нет… 10

Рассказ Капитан-командора Филиппова 11

Долина забвения 12

Калинов мост 13

Ярмарка безумных монахов. Предсказание 16 и 17

Башня смерти 18

Ключ от всех дверей. Черный волк и мертвая вода 19 и 20

Невенчанные невесты. Смерть в яйце 21 и 22

Святой грешник. Живая вода 23 и 24

Конец и начало пути 25