Концерт для Леночки. Сборник рассказов [Константин Валерьевич Леонтьев] (fb2) читать онлайн

Еще одна сказка

Разбирать детские письма работенка еще та! Сначала они идут сотнями, потом тысячами, а потом мы сидим, заваленные ими по самые уши без обеда и отдыха. Так что кому праздник, кому пахота. А шеф подгоняет! Он у нас только с детишками добрый, да ласковый, а здесь спуску не дает!

С самими письмами последние годы тоже морока. Насколько проще было раньше! И с прочтением, и с комплектацией. Мальчики просили мячи и велосипеды, девочки кукол и плюшевых мишек. Умиляли сердце бескорыстными пожеланиями мира во всем мире, да просьбами сделать космонавтами и врачами.

Нынче чаще всего просят мобильники и компьютеры, а в будущем видят себя директорами и артистками. Тоже неплохо, да только фонды не резиновые. Вот и крутимся, как можем, не без помощи родителей, конечно. Потому что раз не выполнишь детскую просьбу, другой, и все, одним не верящим юным циником стало больше!

И вот как-то, в разгар всей этой кутерьмы попадается мне одно письмо. Пришло оно не в праздничном конверте, как принято, а в обычном, чем сразу и привлекло мое внимание. На тетрадном листе кособокими детскими буквами было написано следующее: «Милый дедушка Мороз! Сделай, пожалуйста, так, чтобы наш папа больше не пил. Он хороший, но, когда пьяный – дерется. Бьет маму и меня с братом. Поэтому мы не любим выходные и праздники. И особенно Новый год. Потому что папа пьет тогда целую неделю, и нам некуда деваться. Прошлый раз на Новый год мы всю ночь прятались в бане. Маша»

Я показал письмо шефу.

– Бедные дети, – вздохнул старик. – Но что я сделаю? Это не наша компетенция. Так что иди, продолжай работать.

Иногда мне кажется, что шефу все осточертело, и он превратился в обычного формалиста.

Утром тридцать первого пришла последняя почта, а в обед лавочка закрылась. Мы поздравили друг друга с проделанной работой, перевели дух и торжественно проводили шефа на подвиги. Хлопнув на посошок своего зелья, он разлетелся многомиллионным тиражом на заявки по городам и селам.

Но, ни веселья, ни радости в этот раз у меня на душе не было. Не шло никак из головы это письмо! Ближе к полуночи я взял подарочный мешок, положил в него самую красивую куклу из резервного фонда, автомобиль с дистанционным пультом и два кулька конфет. Потом сверился по карте с правильным маршрутом и шагнул на кухню Машиного дома.

Подобная самодеятельность строжайше запрещалась, но мне было уже все равно. За время работы я впервые слышал, что дети боятся Нового года, и знал, если ничего не сделаю, для меня самого этот праздник потеряет всякий смысл.

Праздником, кстати, в доме и не пахло. Зато воняло пьянкой, причем в финальной стадии: двое собутыльников уже сложили, как на плаху, головы на стол, третий курил, осоловелым взглядом пялясь в телевизор.

В соседней комнате на неприбранной кровати сидели дети. С тревогой поглядывали на дверной проем. В углу одинокой гирляндой мигала тощая елка.

– Скорее бы мама пришла, – хныкнул мальчик, подтягивая на плечо лямку майки. – Сейчас опять позовет и воспитывать начнет!

– Тише! – шикнула на брата девочка. – Может он уснет!

«Спать!» – шепнул я им, и дети послушно легли. Я вернулся на кухню.

Честно говоря, у меня не было никакого плана. Мне ни разу не приходилось общаться с пьяницами. Особенно с агрессивными. Покопавшись в памяти, я вспомнил письмо одного мальчика в канун 1979 года, в котором он просил щенка овчарки. Сейчас этот мальчик сидел передо мной, пьяно щурился на экран и бормотал какую-то обиду на выступающих артистов. Пододвинув табурет, я сел напротив и задал вопрос.

– Петя, а что ты сделал с Рексом?

Он вскинул голову и огляделся. Я решил более не прятаться и сделался видимым.

– Ты убил его? Как? Бросил в колодец, закопал живьем, забросал камнями?

Взгляд Пети остекленел от ужаса и удивления. Возможно, я переборщил с эффектом появления и образом, но выглядеть добрым и мирным мне ничуть не хотелось.

– Какого Рекса? Я никого не убивал! – выдавил из себя Петя, и махнул рукой, точно отгонял от лица невидимую муху.

– Рекс, это твоя собака. Разве уже забыл? Тебе ее подарили на Новый год, когда ты учился в третьем классе.

– Ах, Рекс! – он глотнул, и его кадык прыгнул. – Как же я мог его убить? Я его любил. Он двенадцать лет прожил. Еще после армии встречал меня.

– Да, умная была собака, команд много знала, – кивнул я. – Сильно бил, чтоб научить?

– Да иди ты к черту! Я ее пальцем не трогал! – возмутился Петя. – Чем хочешь, поклянусь!

– Только не детьми и не своим здоровьем! – поморщился я.

– Это почему? – удивился он.

– Да потому, что к своей собаке ты относился намного лучше, чем сейчас к своим детям, а насчет здоровья…приплыл ты, Петя.

– Брось, – махнул он рукой и налил себе в стакан. – Здоровья у меня на десятерых еще. Но вот видений до сего момента, действительно, не было. Наверное, водка паленая. Вот и Серега с Витьком раньше времени рубанулись.

– Какого лешего детей бьешь, сволочь? – начал злиться я.

– Ругаешься? – усмехнулся Петя. – Ну что ж, ругайся. Ты, верно, совесть моя? Вот здесь говоришь? Воспитываешь? – он ткнул себя пальцем в лоб, и продолжил уже с вызовом. – А и наказываю если? Имею право! Меня батя тоже наказывал, ничего, человеком вырос. Сам накажу, сам пожалею.

– Да не человек ты уже, Петя. Так же, как и я не твоя совесть. Я, Петя, смерть твоя.

– Как же, – буркнул он и оскалился. – Смерть! А треп развел, как участковый. Вот сейчас врежу тебе, и поглядим, что выйдет!

Его кулак медленно пошел в мою сторону. Я поднялся, переставил табурет и снова сел.

– Знаешь, почему ты не бил собаку свою, Петя? Потому что отец бил тебя, и ты поклялся, что никогда не будешь таким, как он. Ты был хорошим мальчиком, добрым. Но слабым. Водка тебя сломала. Нельзя было тебе пить.

– Меня жизнь сломала, а не водка, – поднимаясь с пола после неудачного выпада, захныкал Петя.

– Водка, Петя. Водка! Грустная у тебя перспектива. Завтра встанешь – опохмелишься и продолжишь. И так пять дней. А на шестой умрешь. Знаешь, как все случится? Прихватит в сенях, пол поплывет, в глазах темно станет и пятна пойдут. И воздуха не будет. Захочешь глотнуть, а его нет. Как будто тонешь. Будешь осознавать, что умираешь, ужас испытаешь перед смертью страшный, но последнее, что будешь видеть, это тупые рожи Сереги и Витька, которые ничем тебе не помогут.

– Я не хочу, – заплакал он вдруг.

– Так завязывай тогда с бухлом! – раздался густой бас, и я увидел шефа при всех регалиях. От него исходил чудесный запах свежего снега, елки, апельсинов и шоколада. И совсем чуть-чуть коньяка. Все это имело резкий контраст с кислым воздухом прокуренной кухни, и я вспомнил, что все-таки нынче праздник – Новый год!

– Дедушка, – Петя упал на колени и пополз на них к шефу. – Помоги ты мне. Смерть же вот моя сидит. Оборони и дай шанс! Клянусь… – он со страхом обернулся в мою сторону, – Клянусь всем, что есть у меня светлого, руки больше не подниму, ни на детей, ни на стопку, чтобы выпить!

– Стишок читай, – скомандовал шеф. – Да куда, дубина, на стул полез? Стоя читай. Тебя и так хорошо видно!

– А можно Лермонтова? – спросил Петя. – Я его в школе на пятерку рассказал!

– Давай Лермонтова!

После того, как Петя с чувством и выражением отбарабанил «Парус», шеф смягчился.

– Ладно, вот тебе, Петя, конфета. Не простая, заговоренная. Поможет помнить о данном слове. Теперь мы пойдем елку нормальную детям поставим, да подарки под ней пристроим. А ты прибери-ка со стола, этих по домам отправь, да побрейся, да помойся и переоденься! Сейчас жена придет, а ты воняешь, как клетка с хомячками!

Через полчаса мы стояли с шефом на улице.

– Уволить тебя что ль? – проговорил он, разглядывая меня. – Что ты за самодеятельность развел? Думаешь всех умнее и сердобольнее?

– Ну как мог, так сыграл. Сочинять, конечно, пришлось. Смерть эту через пять дней. Ну а чем еще пронять можно?

– Утро, – ответил вдруг шеф. – До утра ему срок оставался, допей он всю эту водку. Клапанок отказал бы. А так, глядишь, выживет, да еще человеком пожить успеет. Ладно, у меня дела. Дуй на базу. С Новым годом!

Концерт для Леночки

Когда вам 21 год, вы живете на стипендию, случайный заработок и честное слово, а ваша девушка в преддверии международного женского шабаша, высказывает категоричные пожелания, есть от чего впасть в тоску! Особенно, если прошедший февраль основательно подсадил вас в финансовом плане сначала подношениями на день св. Валентина, а потом возлияниями в честь защитника Отечества.

После этих праздников я долго, как не выброшенные автобусные билеты, таскал по карманам валентинки, а в ванной у меня поселились сразу несколько гелей для бритья. Абсолютно ненужные вещи: бреюсь я раз в неделю, и то лишь ради самоутверждения, а валентинки мне бы и одной хватило, ибо люблю я только свою Леночку

Итак, все началось с вечера пятницы. Вернее, началось раньше, но в пятницу обрушилось. Как обычно, некстати. Я готовился к зачету и пытался провести дешифровку конспектов нашей старосты и отличницы Сутягиной, чтобы хоть чем-то набить свою голову, которую принципиально не носил на лекции по социологии, а Леночка изучала в местной газетенке-сплетнице раздел телепрограмм и рекламы.

– Вот бли-и-ин! – неожиданно плаксиво протянула она, и я насторожился. Мы прожили вместе еще не так много времени, но я крепко уяснил, что подобное начало не сулит ничего хорошего. Леночкин «блин» – это всегда какое-то желание, исполнение которого повышает мою репутацию, но наносит чувствительный удар по бюджету. Однако, каких, спрашивается, блинов ей надо сейчас, в десять вечера?

– Блин, – повторила Леночка, и подняла на меня от газетных страниц страдальческий взгляд. – Я совсем забыла! И ты не напомнил!!

Я испытал несколько секунд сосущего страха, от мысли, что речь идет о ее таблетках.

– Они же седьмого приезжают! – сказала Леночка.

Кто они? Ее родители? Мне вспомнился их предыдущий шумный, проникающий во все углы визит. Переживал я его, как заведующий складом тотальную ревизию, и не чаял уже, когда он закончится! Правда после этого визита остались объемистые сумки с продуктами, и сейчас, когда в холодильнике кроме света и льда ничего не было, это известие меня скорее обрадовало.

– Ты совсем не понимаешь, о чем речь? – продолжала Леночка, уже набирая в голос обиженные нотки. – Я еще две недели назад попросила билеты на концерт этот взять! Как подарок к 8 марта! А теперь, наверное, уже поздно! – она швырнула газету и ушла на кухню.

Я, конечно же, вспомнил. Мы тогда ехали из гостей, ждали, обмерзая на остановке, троллейбус, и пьяненькая Леночка, глядя на рекламную тумбу, принялась тискать мой рукав, притоптывать, и мурлыкать, что очень-очень-очень хочет сходить на ЭТОТ концерт.

Ну, еще бы! Я тоже благоговейно посмотрел на афишу. Легендарная группа! Душа моя тогда развернулась, я обнял Леночку и пообещал, что возьму билеты, чего бы это мне не стоило!

Утром я позвонил и узнал, что стоить мне это будет минимум тысячу с носа. В кармане стыдливо шуршала лишь половина требуемой суммы, а до следующего финансового вливания оставалось еще несколько дней. Поэтому, отложив покупку билетов, я переключился на другие насущные проблемы. Черт возьми! Эти проблемы тоже требовали денег! Когда я вновь вспомнил о концерте, сумма наличных вновь сократилась до минимума, и грозила переступить опасную черту, за которой были лишь «Ролтон» и отчаяние!

Разговор о концерте больше не заходил, и я затих, надеясь, что Леночка вовсе о нем забудет. Тем более билетов, наверняка уже не достать!

Да! Билетов не достать! Этот аргумент я и привел Леночке, зайдя на кухню.

– Но ты же обещал! – не оборачиваясь от окна, выдвинула Леночка свой контраргумент, и он неприятно лязгнул железом, обнулив в один миг все набранные ранее баллы.

В общем, мы не то чтобы поругались, но, когда легли спать, моя ползущая рука была дважды бита и сброшена.

***

Утром, оставив конспекты Сутягиной нерасшифрованными, я поехал к дяде Вове. Дядя Вова носил усы, погоны майора милиции, имел вес сто десять килограммов, любил пиво и футбол. Причем не сидя на диване, как большинство, а реально. Каждый вечер пятницы он гонял мяч в спортзале отдела, выкладываясь без остатка, зная, что побежденные ставят пиво.

Я тоже как-то принял участие в одном матче. Слава богу, в команде дяди Вовы. Впечатлений хватило. Все это напомнило мне боулинг, где дядя Вова выступал, собственно, в качестве шара. Потом мне рассказали, как однажды на первенстве райотдела команда второго взвод отказалась выходить на поле до тех пор, пока дядю Вову из нападения не поставили в ворота. Но все это к делу не относится.

Идея моя была проста и вместе с тем гениальна! Любое массовое мероприятие усиленно охраняется. Особенно в наше время. Дворец спорта находится на территории РОВД дяди Вовы. Следовательно, весь не покалеченный им на футболе личный состав будет нести усиленную службу по поддержанию порядка. Дядя Вова сам хвалился, что таким образом побывал на нескольких концертах совершенно бесплатно. Оставалось только решить проблему, под каким соусом проникнуть в ряды доблестной милиции, да еще протащить с собой на концерт Леночку.

– Буду ли я на этом концерте? – дядя Вова вытаращил на меня блекло-карие, чуть на выкате глаза. – Смеешься, племяш? Такой концерт бывает раз в жизни, а я его пропущу? Да я их еще на виниле втридорога покупал у фарцовщиков, когда ты пеленки пачкал! Всю стипендию, помню, за пласт отдал!

Минут пять я слушал про тяжелую меломанскую молодость дяди Вовы, а потом он сказал главное, что да, от отдела идут сорок человек в оцепление. Можно ли мне с ними? Ну, в принципе, да. Решаемо. Лишняя пара рук и глаз не помешает, а администрации и организаторам концерта можно сказать, что я еще не аттестованный стажер, и не ношу форму. От радости я чуть было не поддался желанию обнять этот обтянутый в китель баобаб. И тут же выложил второе пожелание насчет Леночки.

– Леночку твою в оцепление на входе не поставишь, – нахмурился дядя Вова. – Но в принципе иногда нам разрешают провести с собой человека. Как договоришься. Ничего пока ей не обещай, чтоб не расстроить. Завтра подтягивайся к Дворцу к пяти часам. Пройдешь вместе со всеми инструктаж, и будешь зарабатывать себе и подруге на зрелище!

Вечером мы с Леночкой помирились. Потом помирились еще раз, и я, еле сдерживаясь, чтобы не проболтаться, уснул. Сама Леночка о концерте больше не заговаривала. Бедняжка смирилась с неизбежным. Она еще просто не знала, какой светлый и изворотливый ум находится рядом с ней!

***

Я, конечно, опоздал. Есть у меня такая паршивая привычка. Телефон дяди Вовы не отвечал, и мне оставалось только нарезать вокруг Дворца круги, курить одну сигарету за другой, и проклинать свою несобранность.

В конце концов, дядя Вова позвонил сам, и суровым голосом велел подойти к служебному ходу. При виде меня, он постучал сначала по часам, потом себя по лбу, и сказал, что я опоздал на инструктаж. Это и так уже было понятно. Пока мы торопливо шли по коридорам, дядя Вова в живописных красках описывал мне неприятности, которые, с таким отношением ко времени, меня ждут, попади я в армию, или к нему в подразделение. Я виновато и покорно выслушал все нарекания и мысленно сделал для себя выбор в пользу армии.

– Единственное, что тебя оправдывает, это твоя любовь к подобной музыке! – сказал дядя Вова. – Косячь ты так, просясь на какую-нибудь попсу, я бы даже звонить не стал!

Этим сорокалетним ворчунам надо просто давать выговориться, не переча, и они быстро утихают.

Ментов в холле было как термитов, и я в своем красном пуховике почувствовал себя жуком на их территории. Разнообразие вносили лишь молодые парни в желтых футболках с надписью группы. Один задержал на мне вопросительный взгляд, и дядя Вова отрекомендовал меня как стажера. Парень удивленно посмотрел на мою серьгу в ухе, и космы, торчащие из-под шапки, но ничего не сказал.

– Когда ты гадость эту вынешь из лопуха своего? – снова заворчал дядя Вова. – Что, блин, за поколение?! Одни понты на ровном месте!

Я не огрызался. Хотя насчет понтов имел свое мнение. Рассказывал мне отец, как били дядю Вову на дискотеках в прошлом еще столетии, когда он перехватил в косичку свои отпущенные до плеч патлы. Но это уже дело прошлое

– Время! – крикнула, пробегая, одна из желтых футболок.

– Иди на Центральный вход! – подтолкнул меня дядя Вова.

Через стекла холла, я увидел, что вся площадь перед Дворцом уже наполняется людским морем. Пока еще спокойным. Но вот открылись двери, море колыхнулось и пошло на нас приливом.

Я запоздало подумал, что надо позвонить Леночке! Ей же еще собраться и ехать! Но куда там! В ближайшие полчаса ни то чтобы позвонить, почесаться было некогда! Народ, в основном молодежь, задубевший на холоде, лез в теплые двери, напирая и образовывая толчею. Клянусь, пару раз в этой суматохе я видел несколько знакомых лиц, которые вытягивались от удивления, как конфеты-тянучки при виде меня в милицейских рядах. Но я стерпел и это! Дядя Вова гудел иерихонской трубой, отдавая команды где-то слева от меня, и за время, пока мы сдерживали основной натиск, совершенно оглушил. Устал же я за эти полчаса, как после штыковой атаки, и приободрился лишь после того, как дядя Вова толкнул меня в бок и сказал, что все намази – я могу позвать и провести с собой на концерт одного человека.

Люди шли уже спокойно, солидные и важные, припарковавшие большие дорогие машины на дворцовой автостоянке. В самом Дворце гремела музыка, но это пока выступал разогрев – местная группа «Тепловые Сети». Я отошел в сторону, достал телефон и позвонил Леночке. Едва сдерживая дрожь в голосе, сообщил ей, что мы идем на концерт.

– Только быстро! Одевайся мухой, бери машину и приезжай! Я тебя встречу у центрального входа.

– У какого входа? – не поняла Леночка. Но потом, похоже, до нее начал доходить смысл сказанного, и мой слух был вознагражден ее радостным взвизгом.

– Ты, правда, взял билеты?

– Потом объясню! Ты поторопись главное!

– Да времени еще уйма! Успеем!

– Полчаса максимум! Иначе не попадем!

– Все. Поняла. Лечу! Люблю тебя!

Чувство, испытанное мной по окончании разговора, было схожим с радостью первобытного охотника, бросившего к ногам возлюбленной редкую добычу!

Дорога на такси от нашего дома займет максимум минут пятнадцать. Когда надо, Леночка умудряется собраться быстро, поэтому в принципе я не волновался.

Оцепление сняли. У входа дежурили лишь два милиционера. Остальные переместились в зал.

Дядя Вова показал меня одному из парней в желтой футболке, и тот наказал контролерам пропустить, когда подойдет девушка.

На улице смеркалось. Включили фонари. Приглушенными волнами шла музыка – «Тепловые Сети» старались вовсю. У меня немного замерзли ноги, и я начал ходить по крыльцу, ежеминутно поглядывая на часы.

– Где ты? – набрал я снова Леночку.

– Три минуты! Подъезжаю!

Спустя пять минут я снова позвонил.

– Ну, где ты?!!

– А ты где?

– Я у центрального входа, на крыльце!

– Да у какого центрального? Тут же один вход!

Мне сделалось как-то нехорошо. Стараясь не сорваться на крик, я спросил, куда Леночка приехала.

– Как куда? К «Филину»!

– А какого черта ты делаешь у «Филина», когда тебе надо было ехать к Дворцу спорта?

– А какого черта ты делаешь у Дворца спорта, когда концерт в «Филине»?

– Какой концерт? – глухие удары музыки слились с моим участившимся сердцебиением.

– Такой! На который ты позвал меня!

По Леночкиному голосу я понял, что до слез ровно десять секунд.

– Напомни мне, дорогая, кто там выступает, – в горле моем образовался нарыв отчаяния.

Она назвала каких-то инкубаторских оболтусов с очередного телепроекта.

– Тебе разве нравиться эта гадость?

– Да, нравиться! Только ты не интересуешься, что мне нравиться и не знаешь! Я, дура, подумала, что ты решил мне подарок сделать, сходить со мной на этот концерт, и не язвить при этом, не умничать!

Десять секунд истекли и слезы брызнули.

Несмотря на трагизм ситуации, я нашел в себе силы удивиться, как все-таки разно устроено наше зрение! Вероятно, пока я изучал интересующую меня афишу, Леночка впитывала информацию с попугайного листа, где улыбались напомаженные болваны.

– Молодой человек, мы закрываем двери. Вы будете заходить? – спросила меня одна из контролерш.

Не отнимая трубку от уха, я нырнул в теплый холл. Музыки больше не было. Видимо, «Сети» удалились, и все ждали появления легендарных шотландцев. Я кожей почувствовал, как там, в зале усиливается гул, растет напряжение перед взрывом.

– И что мне теперь делать? – хлюпала в трубку Леночка

– Езжай домой, я буду часа через три!

– Я плачу! – сообщила мне Леночка.

С лестницы, ведущей в 12 сектор, спустился дядя Вова. Он нашел меня глазами и махнул рукой.

– Иди быстро, я там пару мест держу!

– Ножкой топаю, – хныкнула Леночка.

Она представилась мне, одинокая и несчастная, под неоновыми огнями этого дурацкого «Филина», и мое сердце начало спотыкаться.

– Не плачь, я сейчас подъеду! И мы… пойдем с тобой в кино! Хочешь в кино?

– Хочу.

Я не стал ничего объяснять дяде Вове, и он, выразительно покрутив у виска пальцем, поспешил обратно в зал.

– Выпустите, пожалуйста, – попросил я контролершу.

Черт с этим концертом! Тысячу раз пожалею потом, но сейчас черт с ним! Не в удовольствие будет он сейчас. Мы пойдем на вечерний сеанс в кино, неважно на какое, а домой будем возвращаться пешком, обнимаясь под уличными фонарями. У Ленки будет холодный нос. И она будет его смешно морщить, подставляя под поцелуй. И уж эти поцелуи я буду помнить всю жизнь, потому что они стоили мне ТАКОГО концерта!!

Контролерша открыла дверь, и в этот момент за моей спиной начала подниматься волна тысячеголосого рева! Я услышал вступление на барабанах Дэрри Свита. Он провожал меня на свидание к Леночке.

Разговор с крысой

Комната, которую я снял неделю назад, больше напоминает кладовку. Что-то вроде домика кума Тыквы, только еще соседи в нагрузку! Хорошо, что я не обременен вещами. Весь мой скарб умещается в двух дорожных сумках и не надо таскать мебель, тратится на перевозку. Лишнего места здесь все равно нет!

Большую часть комнаты занимает хозяйский диван. Годы службы у него были не из легких, он основательно продавлен и неудобен. Его пружины терзают мои ребра, и, кажется, он, так же, как и я, мучается кошмарами, скрипит и стонет по ночам при каждом моем движении.

Рядом с диваном покачивается на расшатанных ножках журнальный столик с черным треугольным ожогом, от забытого невесть в каком году утюга. Имеется пара стульев, и шкаф с отслоенной, покрытой частыми трещинами полировкой. У шкафа не запирается дверь, но, если сложить вчетверо газету, проблема решается.

Не богато, а что делать? Судьба в очередной раз поиграла со мной – сняла с дистанции и дисквалифицировала. Ни работы, ни семьи. Тоскливое осеннее одиночество. И на удивление тихо. Неделю я в этом термитнике, и ни одна ночь еще не прошла без обмирающего пробуждения от чьих-нибудь воплей. Мужчины ревут, женщины визжат. Все это напоминает многоголосье стаи гиббонов на рассвете. Но сейчас тихо. Никто не орет, не топает по коридору, не выясняет отношения. Только крыса точит что-то твердое под шкафом. Ко всему прочему здесь есть еще и крысы, причем такое чувство, что не пуганные, несмотря на буйных местных обитателей.

Запрокинув руку, я нащупал шнур торшера и включил свет. Под шкафом сразу стихло.

– Голубушка, битый час я слушаю, как ты упражняешься! Не надоело возиться в пыли? Ночь долга, а сна нет, и, кажется, не предвидится. Может, покажешься, и мы поболтаем? Уверяю, я не стану обижать тебя.

Вот так сходят с ума. Как можно говорить с крысой, да еще в третьем часу ночи? Но, гляди-ка, показалась! Сначала нос с подвижными усами, потом голова; смотрит недоверчиво и принюхивается, точно баба, учуявшая в квартире запах дыма.

– Простите, это вы сейчас ко мне обращались?

– А разве там, под шкафом, ты не одна? Впрочем, судя по устроенному шуму, это можно предположить.

– Извините, – она заметно сконфузилась. – Наверное, я чрезмерно увлеклась найденным сухарем, и причинила вам беспокойство…

– Пустяки, голубушка. Настоящее беспокойство живет за стенкой и повторяется с удручающей регулярностью. Сначала они изводят меня отечественной эстрадой, усугубляя ужас собственным подпеванием, а далее, по распорядку следуют выяснения отношений, битье стекла, мебели…

– И Серафимы Николаевны, – в тон мне подхватила крыса. Оживившись и осмелев, она показалась теперь полностью и уселась на задние лапы. – Знаю, о ком вы говорите. Действительно, ущербная парочка, но лично для меня вполне симпатичная. Серафима Николаевна торгует семечками, за счет чего они с Петром Петровичем и штормят так лихо. Вы здесь новичок, и, наверное, еще не знаете, что в 10 комнате, в конце коридора, Марфа Ильинична фасует по бутылкам разбавленный спирт. И дешево, и сердито, и идти недалеко. При необходимости можно и по стенке. Но самое главное, Марфа Ильинична, чистая душа, постоянным клиентам дает в долг, без всяких там процентов, заметьте!

– А тебе то какая радость? И чем же, если не секрет, эта парочка может быть симпатична?

– Как чем?! – всплеснула крыса лапками. – Да ведь когда они от Марфиного зелья отключаются, я наведываюсь к ним за этими самыми семечками и ем от пуза, совсем не таясь! Раньше, правда, кот у них жил. Так и звали просто – Кот. Даже на имя себе не заработал. Впрочем, был непредсказуем и опасен, как и всякое ничтожество. Любил из засады бить. Слава богу, сгинул где-то этим мартом. А вы… – тут крыса заволновалась. – Вы, надеюсь, не собираетесь заводить кота? До вас тут одна божья старушка обитала (добрый сынок-рецидивист на время определил, пока квартиру ее продавал), так все соседкам на меня жаловалась, спрашивала, нет ли у них на примете кота-крысолова.

– Можешь не беспокоиться. Я не люблю кошек.

– Похвально! Значит вы – собачник? Люди либо кошатники, либо собачники. Однако и среди собак есть идиотские породы. Терьеры там всякие, эти убийцы слюнявые…

– Нет, я и к собакам равнодушен. Хлопотно с ними.

– Это уже любопытно. Кого же вы любите?

– Понимаешь, голубушка, мне, как тому ямщику из песни, похоже, некого больше любить.

Закрыв глаза, я снова мысленно прокрутил сцену нашего расставания. Красный халат, губы сжаты, лицо злое. Мои тряпки, включая несвежие носки, неуклюжими птицами слетаются в прихожую и оседают пестрым холмиком. Могильный холмик любви. Вот уж не думал, что его будут украшать грязные носки! Я спросил, не слишком ли возбудилась она от своего любимого шоу? Ответила, чтобы я умничал перед своими шлюхами, а ее оставил в покое. И так далее, и тому подобное, и понеслась по наезженной колее! Эта злость, это дрожащее бешенство, это укушенное самолюбие были так не привлекательны, что я, до последнего момента не исключающий очередное примирение, понял, что все, пора действительно уходить.

– Не депрессия ли у вас часом? – пропищала с пола крыса. Я с удивлением открыл глаза. Совсем забыл о своей собеседнице! Крыса подползла ближе, и уселась в полоске света.

– Приступы меланхолии лучше всего лечатся приятной беседой. О чем поговорим? Футбол? Политика? Деньги? Женщины?

– Футбол прошел – наши сдулись, политика осточертела, денег нет, и не предвидится, а женщины… что ты можешь о них знать, кроме того, что при встрече с вашим племенем они либо визжат, либо изображают обморок?

– Ну, допустим, не все. Серафима Николаевна, например, бросается гирькой от старых ходиков.

– Мне не хочется говорить о Серафиме Николаевне. Хватит того, что я весь вечер ее вопли слушал.

– Известное дело завопишь, когда об тебя этажерку ломают. Но вы правы, идут они к лешему. Может вас искусство интересует? Жил у нас тут на третьем этаже художник. Умер нынешней весной от «белочки»… Так я однажды сдуру наелась у него краски. Молодая была, глупая. Это было что-то! Из меня потом несколько дней какое-то драже цветное сыпалось!

После этих слов крыса вскарабкалась по занавескам на стол, где с удовольствием начала угощаться оставшимися с ужина колбасными очистками.

– Главное быть оптимистом, – сказала она, утирая усы. – Вот мы, крысы, – стопроцентные оптимисты. А что делать? Иначе в атмосфере сплошной опасности не выжить. Год назад старый дом, где обитало мое многочисленное семейство снесли, и мы вынуждены были холодными осенними ночами пробираться кто куда в поисках лучшей доли. Самые глупые подались в колбасный цех, и попали там под массовую травлю, прочие разбрелись по частным домам, а я вот облюбовала эту железобетонную коробку с очень удобными вентиляционными ходами. Познакомилась с местным обществом, отвоевала территорию, сделала с десяток продуктовых заначек. Жить можно!

– Да, – кивнул я. – Крысиное счастье не хитро.

– Что вы хотите этим сказать? – обиделась крыса. – Вы, люди, странные существа. Любите навешивать ярлыки! И агрессивны мы, по-вашему, и прожорливы и заразу распространяем! Еще и плодовитостью попрекаете! Да, я была замужем шесть раз. Трижды вдова, между прочим. У меня более пятидесяти детей. Внуков вообще не подсчитать. Но этим надо гордиться! А вы? Ваше-то счастье в чем?

– Не знаю, – ответил я, вздыхая. – Оно так зыбко это счастье и непостоянно, что, когда ты начинаешь осознавать его, оказывается, все уже давно прошло. А то еще хуже выходит. Одна девушка называла меня своим счастьем, а получилось все наоборот. То есть я хочу сказать, получилось, что не она мое счастье, а я горе ее. Словом, все запутано. Тем более во всем этом были замешаны сторонние лица, или просто их задницы. Уж не знаю, как сказать! Теперь при упоминании обо мне эта девушка в лучшем случае раздувает ноздри и отворачивается.

– Вот так? – крыса фыркнула и отвернулась.

– Очень, похоже, – кивнул я.

– И вы по этому пустяку страдаете?

– Страдание от счастья выгодно отличается тем, что им можно упиваться много дольше. Может потому оно так и популярно? Всего прочего-то у нас вечно в обрез!

– Ага. Страдание и неудовлетворенность. Всегда и всем. Это так похоже на вас!

– Я, вообще-то, тебя первый раз вижу!

– Я не конкретно вас имею в виду, хотя, несомненно, вы тоже должны попадать под эти определения. Я долго размышляла о справедливости, и решила, что ее нет! Люди безапелляционно выдвинули лозунг, что Человечество – вершина эволюции, ее соль! Кто же возразит? Некому слово против сказать! Есть в этом нечто от дома умалишенных, где больные любят объявлять себя кем-то великим, и не встречать возражений. Эволюция! Да она никудышная кухарка, эта ваша эволюция, раз так пересолила!

Крыса бесцеремонно опрокинула на бок стакан с остатками чая, и начала быстро лакать сладкий ручеек.

– Горло пересохло, – счищая с усов чаинки, пояснила она, озираясь по сторонам, и нацеливаясь на тарелку с крекером. – Так на чем я остановилась? Ага, на эволюции. Тогда вопрос – в чем ее смысл? Стоило ли проделывать такой путь, чтобы в результате получить существо основной проблемой которого является он сам и ему подобные?

– Вообще-то смешно слушать подобные рассуждения от создания, чьи мозги поместятся в наперстке, – заметил я, несколько обидевшись за свой вид.

– А вы вечно озабочены размерами! – тут же парировала крыса. – В 215 комнате живет индивидуум, охваченный маниакальной идеей поймать меня живой! Вероятно, чтобы убить изощренней. Он пытается сделать это уже третий месяц. Исправно ставит ловушку, исправно кладет в нее приманку, и исправно ругается одними и теми же матерными словами, когда убеждается, что она опять не сработала. Мозгов у него – кило пятьсот, но их хватает ему лишь на то, чтобы менять одну приманку на другую, более вкусную. Начинал он с черствой корки, а сейчас отрывает от собственного желудка то ломтик сыра, то кусочек колбаски. Этим он надеется соблазнить меня. Он уверен, что рано или поздно я не выдержу. Такие-то деликатесы, да при таких-то ценах! Он страшно злится, оттого что я не покупаюсь на приманку. Наблюдать за ним одно удовольствие! Если положительные эмоции действительно продляют жизнь, то благодаря нему, я продержусь на этом свете пару лишних месяцев! При этом заметьте, его здесь считают солидным умным человеком, ибо при небольших, но деньгах!

– Думаю, рано, или поздно он тебя поймает. Купит ловушку новой конструкции и гуд бай!

– У меня на ловушки нюх. Не забывайте, сколько мне лет. Почти три! В этом возрасте нас не проведешь! Это вы всю жизнь по граблям прыгаете.

– Неправда! Мы умеем учиться на ошибках!

– Вы? – крыса зафыркала самым неприличным образом. – Когда я сюда только вселилась, тут случилась одна прямо-таки душераздирающая история. В 320-й жил-пил дядя Кока, ветеран ЖЭКа. Жил он один, а пил, как и подобает настоящему мужику, с друзьями. В одну веселую пятницу дядя Кока получил пенсию, и стал счастливым обладателем пол-литровой банки спирта. Сапожник-азербайджанец целовал себе кончики пальцев, гарантируя качество продукта. Разумеется, к дяде Коке скоро подтянулись его корефульки Вася и Петя. Сидят – лучше не придумать. И вдруг Васе становится очень плохо, настолько, что приходится вызвать «скорую». Врач допытывается, что пили, но дядя Кока и Петя спирт не выдают, не потому что боятся, а потому что им то пока хорошо! И они валят все на жареные грибы. «Скорая» увозит Васю в инфекционное под капельницу. А через полчаса начинает синеть Петя. Его увозит другая бригада. Дядя Кока принципиально в больницу не едет, и не признается, что именно они пили. Он считает себя мужиком. Но после отъезда второй «скорой» все-таки начинает беспокоиться. И чем дальше, тем больше. Ему плохо. Его выворачивает. У него так трясутся руки, что он не может застегнуть пуговицы, и набрать 03. Он чрезвычайно озабочен таким своим состоянием. Он уже почти уверен, что виной всему спирт, и он достает эту злосчастную банку, а там влаги еще на два пальца плещется! Отрава, но пахнет то спиртом! Спиртом!! Да двум смертям не бывать! Собственно, двух и не было. Одна только. Дяде Коки же некому было вызвать врачей.

Крыса переползла от блюдца с печеньем к пепельнице, принюхалась к горке окурков и брезгливо фыркнула.

– Короче, ваши сравнения насчет наперстка не проходят. Вид существует, пока ищет способы выживания и находит их. Вы же, люди, заняты только поисками кайфа. Вся ваша хваленая эволюция – один сплошной поиск кайфа. И все бы ничего, но ваш кайф никогда не стоит на месте, а вы никогда не можете его догнать. Он как хитрый воробей заманивает вас, котов, все выше и выше на ветки, не упархивая сразу, дожидаясь, когда вы сами шлепнитесь вниз.

Тон крысы нравился мне все меньше. Некстати вспомнилась Алеся, чьи формы оказались убедительней предостережений друзей о возможном триппере. Я понадеялся на авось, и спустя три дня бежал за талоном к венерологу. Но нужно было как-то реабилитироваться.

– Довелось мне недавно читать об одном эксперименте. Лабораторную крысу законтачили на какой-то провод. При нажатии на кнопку, он раздражал в мозгу подопытной центр удовольствий. Уж не знаю, насколько силен у вас кайф, но крыса, спустя несколько дней, сдохла от жажды и голода. Все это время она без перерыва давила на эту кнопку. Мы хоть закусываем, если что!

Ах, как ее подкинуло! Зацепил я ее все-таки тоже!

– Нет, – запищала она яростно. – Можно, конечно, специально заразить бедное животное мерзкой болезнью, располосовать вдоль и поперек, вырастить у него на спине человеческое ухо, сотворить еще кучу извращений, а потом мять где-нибудь в подсобке младшую сотрудницу, и мнить себя гением и научным светилом! Можно! Но это, если разобраться, обыкновенный садизм и геноцид! Бедняге залезли в мозг, лишили право выбора, проявили жесточайшее насилие, а потом ржали в курилке. Как же, тупое животное! – крыса гневно распушила усы, подобралась, точно готовясь к прыжку. – И не говорите о необходимости исследований и жертвенности! Еще никто из вас не пожертвовал собой ради крыс! Все ваши поступки мотивируются только одним принципом – вам все можно! А остальные, либо еда, либо удобство, либо нежелательные соседи от которых надо избавляться, не интересуясь их мнением. Что вы, спрашивается, сделали с тараканами? Где эти насекомые, воспетые вашим же детским классиком? Они ушли, они не живут даже в этой помойке. Но мы не тараканы, с нами вам будет сложней!

– Что разоралась-то? – спросил я. – Две трети Европы в свое время от чумы, которую вы притащили, вымерло. Жертвенность тебе подавай! Пафос раздула тут. А сами еду, как босота, воруете. А что унести не можете – на месте портите. Это вредность, или принцип?

– А от мухи Цэ-цэ, до изобретения вакцины целые стада гибли, а от малярийного комара…– начала крыса.

– Слушай, заткни свою эрудицию, – не выдержал я. Голову мою посетили первые болевые симптомы начинающейся мигрени.

– Однако же, – договаривала крыса. – В сказках у вас муха красотка, а комарик герой! А мы монстры!

– Ты, похоже, больше зануда!

– Ага, и это говорит человек, которого выперла собственная женщина! – ядовито заметила крыса. – Чем вы ей так не угодили? Вместо обещанного тура в Египет принесли известие, что потеряли работу? Возомнили себя Казановой и оскоромились с ее лучшей подругой? Или, как сейчас наблюдаю, оставляли несвежие носки на батарее отопления, и философствовали, лежа одетым на диване?

– Ни то, ни другое, ни третье! – почти закричал я, с ужасом осознавая, что и то, и другое и третье имело место быть. Крыса, наблюдая мою реакцию, снисходительно усмехнулась. Она успокоилась и снова взяла поучительный тон.

– Эх, люди. Все-то у вас через эмоции, и все вы норовите полной ложкой и от пуза. До несварения! Дай вам чемодан денег, вы станете счастливыми, но ровно до того момента, когда захотите второй чемодан. Вы добиваетесь своих женщин, а потом не знаете, как быть с ними дальше, и становитесь либо тиранами, либо подкаблучниками. Вы все время сами себе противоречите! Учите детей одному, а сами поступаете совсем иначе! Говорите, что главное в жизни это здоровье, но вспоминаете о нем, только когда оно уже отказывает вам в поддержке!

– У меня зубы от тебя заболели, – простонал я.

– Я, между прочим, не напрашивалась в собеседницы, сами позвали.

– Так беседовать, а не мозг есть!

– В чем же, собственно, вы со мной не согласны? Или, может, за носки обиделись?

Я не ответил. Я откинулся на подушку и закрыл глаза. Списан. Списан вчистую! Как опять подниматься? И этот гадюшник, мерзкая конура с говорящими крысами. Психоделия. Крысе хорошо. Она в своем мире и при месте. У нее есть запасы, а кончатся, она посетит Серафиму Николаевну и ее пьяного апостола, и наестся от пуза. А что есть завтра мне? Можно, конечно, напиться. Вариант. Денег в обрез, правда, но Марфа Ильинична может согласиться включить по-соседски в привилегированные клиенты и откроет кредит?

Нет, все-таки она дура! Не крыса, конечно, а Нина. Я с этой Ирой только раз и то по пьянке. А что было бы, узнай она про фестивали с Машей? Да узнает еще. Сейчас там такой треп начнется! Мне уже только без разницы. Нина выгнала из дома, ее вислоусый папа с работы. Всегда, гад, не любил меня. Крохоборная семейка.

На столе звякнула ложка. Я открыл глаза. Серый комок метнулся вниз. Стоять, с-скотина! Стуча хвостом, и смешно подкидывая зад, крыса убежала обратно под шкаф. Если эта тварь зачастит ко мне, то придется искать отраву, или ловушку.

А сна все нет! И сигарет тоже. Хоть сейчас уже иди до Марфы! Употребить стакан и отключиться.

Говорят, перед рассветом упыри активизируются. За стеной произошло движение. Петр Петрович подал голос. Он мычал, с трудом выговаривая ругательства, и требовал водки. Серафима Николаевна отвечала длинно и матерно.

Самоубийство Сергеева

Зайдя в кабинет, он закрыл замок на два оборота, постоял в раздумье, не отпуская хромированной ручки, и убрал один оборот – начнут выбивать дверь, быстрее справятся. Совсем не запирать тоже нельзя. Время хоть и обеденное, но мало ли кого может занести по делу или безделью?

Для него лично все дела закончены. Еще с утра он привел в идеальный порядок рабочие бумаги, убрал со стола все лишнее, и даже, что прежде никогда за ним не водилось, полил медленно увядающую на подоконнике пыльную герань.

Пафосную мысль о предсмертной записке он отмел сразу же, даже не играя в воображении. Рапортов и объяснительных за годы службы и так писано достаточно. О том, какими слухами обрастет его смерть, какие последуют проверки и разборки, он тоже не думал. Старался не думать. Как и о реакции жены и сына. Об этом особенно.

Все эти дни, когда решение было уже принято окончательно, он как будто бы шел по длинному коридору, запирая за собой двери, одну за другой, выбрасывая от них ключи, чтобы уже не вернуться. И вот последняя дверь – дверь собственного кабинета. Пусть так.

Первое отчетливое желание покончить со всем разом поманило подполковника Сергеева еще три месяца назад, сразу после Новогодних праздников.

Случился очередной, безобразный в своей откровенной злобе скандал с женой. Давно уже скандалы эти были нормой, и давно уже возвращение домой сделалось для Сергеева неприятной необходимостью. В тот вечер он снова пришел пьяным, уже третий раз за неделю. Жена, сорвавшись в истерику, осыпала его проклятиями. Он стоял, силясь сказать что-нибудь не менее обидное и хлесткое, но ничего не мог вымолвить, и только скалился в ответ, пытаясь стащить с себя пуховик, путаясь в рукавах и прихожей.

Утром, как всегда, они помирились тем худым, холодным миром, который диктует безвыходность положения. Но что-то подломилось в его душе, осталось, не отступило вместе с похмельем. Как первая раковая клетка, смертоносная и неопознанная. Мысль, что жизнь исчерпала себя, начала приходить все чаще и чаще, и каждый прожитый день подтверждал ее. Он мучился от этого осознания, искал лазейки, но уже не мог спастись в них. И водка помогала только на первом стакане.

Он не раз с удивлением думал, как же незаметно подкралась эта беда! Как он просмотрел момент, когда из молодого, здорового, уверенного в себе мужика вдруг превратился в развалину, которой ничего не интересно вокруг. Одно раздражение, и вечное желание, чтобы все оставили в покое. И скоро оставят! Пенсия уже рядом. Дают дослужить. А куда потом? Чем заниматься? Что его ждет? Живот, одышка, стакан, пропилы мозгов женой, похмелье, серость, тупик. Самое обидное, что даже желания нет бороться! За что бороться?

Разумеется, точкой отчета всего этого была Юлька. Именно после нее жизнь Сергеева стала оседать и обваливаться, как овраг в оползневой зоне. Восемь лет минуло уже с тех событий, а время не лечило, а скорее резало и ампутировало, пока не превратило его душу в одну сплошную культю.

До самой последней мелочи остался памятен для Сергеева тот ночной разговор с женой на кухне. Разговор негромкий,потому что шестнадцатилетний Олежка спал за стенкой, но бешеный по накалу. Надя сидела тогда напротив него, неприятная своим по-домашнему растрепанным видом, с гневными и одновременно испуганными глазами, и быстро свистела ему в лицо шепотом, даже временами задыхаясь от этой быстроты.

Вообще, говорила в основном только она, а Сергеев отмалчивался, вертел в руках консервный нож, и все думал отрешенно, вторым планом, что вот так нож похож на хищную рыбину с далеко выдвинутой челюстью, а если перевернуть, то на птицу с мощным клювом.

«По-пал! По-пал!» – отстукивали на стене часы, и тонко усмехалась с репродукции «Незнакомка» Крамского, чем-то похожая на Юльку.

Ах, как он корил себя тогда за свою неосторожность! Как он мог забыть о чужих глазах и языках?! Обо всех этих макаках вокруг, которые одинаково охотно питаются и чужим горем, и чужим счастьем!

Надя много говорила о позоре, именно о позоре, который обрушился на них, и в первую очередь на нее. Тогда он только принял должность военкома, и в райцентре, где все на виду, особенно такая фигура, подобная сплетня действительно была лакомой – не успел сесть в кресло, а уже завел молодую любовницу! Как казалось Сергееву, Надя особенно не могла простить именно этот факт – любовница молодая!

– О чем ты думал? Чего добивался? Ей 24 года этой потаскухе! Да, потаскухе! Потому что ни один добрый мужик до сих пор замуж не позвал! Как ты вообще мог?

Мог? Под страшными пытками не признался бы Сергеев жене, что и как он мог с Юлькой!

– Я с тобой жить не буду! Я разведусь! – неожиданно выпалила Надя, и Сергеев поднял голову, и впервые с начала разговора посмотрел жене в глаза. Эта фраза, похоже, напугала их обоих. И в то же время безумным сладким прострелом у него мелькнула шальная мысль, что в этом случае между ним и Юлькой не будет никаких преград!

– Дай только Олежку поднять! – почти с мольбой прошептала Надя. – Ему школу заканчивать, поступать надо! Может, ты его еще и в армию собираешься отправить? Ладно, меня ты предал, так хоть сына пожалей!

Ее вспышка угасала, и вместе с ней угасала и безвозвратно уходила Юлька. Веселая, сумасшедшая Юлька, дарующая счастье и азарт.

Он пожалел тогда всех. Невыносимым был уже этот разговор. Сергеев чувствовал себя подсудимым, который ослаб морально, и слушает разбирательство своего дела с безучастной покорностью, готовый принять любой приговор, лишь бы скорее!

С самой Юлькой он встретился вечером следующего дня в темном подвальном кафе вокзала, где пиво подавали в пластиковых стаканах, и все казалось вокруг затхлым – воздух, арахис, насыпанный на бумажную тарелку, само пиво, сидящие вокруг люди.

Юлька удивилась выбранному месту, но пришла. И пока Сергеев с неуклюжестью ребенка-Дауна, складывающего кубики, подбирал слова и выстраивал фразы, слушала, не перебивая.

– Папа-медведь, значит все? – спросила она, когда Сергеев умолк.

– Да. Она все знает…

– И что?

Мука, да и только! Что он мог ей еще сказать? То, что порвать живые связующие нити оказывается легче и проще, чем сковывающие цепи? Все когда-то заканчивается. И этот год упоительных встреч, подаренный коварным бесом, тоже закончился. Теперь бес взимал плату, потешался, вынимал душу, дразня напоследок любимой женщиной, заставляя отрекаться, отдавать всему миру, тысячам ситуаций, неизвестным мужчинам. Но только не ему. Уже не ему.

Юлька восприняла все спокойно. У Сергеева даже мелькнула тоскливая мысль, что она его никогда не любила, настолько равнодушным был ее вид. Но потом он заметил, как мелко дрожат ее пальцы, и не выдержал, поймал Юлькину руку, начал целовать. Тихо, нежно, едва касаясь губами, мечтая остановить время, повернуть его вспять.

Юлька продолжала молчать. Потом осторожно отняла руку и ушла, а он так и остался наклоненным над столом. Вокруг гудели пьяные разговоры, чьи-то проблемы и истории, тошнотворные на слух. Он заказал водки. И еще. И еще. Пил с остервенением, злясь, что не наступает забытье, что делается только хуже. В конце концов, не выдержал, и отправился к Юлькиному дому, полный отчаянной решимостью все вернуть обратно. И сказанные слова, и Юльку, и свою судьбу.

Не дошел. Развезло по дороге, и он упал у какого-то забора. До Юльки он добрался только мысленно, даже успел поговорить, и все уладить.

Разбудил Олежка. Чуть не плача, сын тряс его за плечи, уговаривал встать и дойти до мотоцикла. Потом он пробовал тащить его, не хватало сил, и Сергеев впервые услышал от сына матерные слова. Несмотря на сильное опьянение, запомнил это четко, потому что поразила в них еще различимая детская интонация отчаяния и стыда.

Потом Олежке начали помогать. Кто, Сергеев так и не понял. Несколько рук сильно дернули, так, что вечернее небо с первыми звездами запрокинулось, подвели к мотоциклу и усадили в коляску. Пахнуло горячим мотором и бензином, мотоцикл дернулся, звезды прыгнули, и Сергеев снова отключился.

Больше Юльки он никогда не видел. Через месяц она уехала. Куда, он не узнавал. Вообще, старался больше о ней не думать. Прижигал в себе любое воспоминание и намек о ней, и в итоге выжег всего себя.

Последующие годы прокрутились, как заезженная пластинка на одном куплете и полу припеве. Он стал выпивать. Со временем все чаще. Грани никогда не переступал, и на службе проблем не было.

Потом похмелье стало более живучим и броским в глаза. Надя снова говорила о позоре, что все смеются уже, что дойдет до верха – снимут его и будут пальцем тыкать. Сергеев бил кулаком по столу, кричал, что он сегодня не пил, улучал момент, и тайком нырял за холодильник к спрятанной початой бутылке. Иногда в пьяном тумане мимо проходила Юлька, знакомым движением ерошила ему волосы. Он отмахивался от нее, и шел спать в пустующую комнату сына.

После школы Олег сразу уехал в город, ободряемый отцом и оплакиваемый матерью, поступил в университет, успешно закончил, оттолкнулся от родительских плеч, опробовал на прочность собственные ноги, и на удивление быстро и уверенно встал на них. Занимался он каким-то заумным компьютерным бизнесом. Женился. Радоваться за такого сына! И Сергеев радовался, гордился, любил рассказывать, как он воспитывал своего ребенка, приучая с пеленок к самостоятельности и дисциплине.

Он никогда и никому не говорил, что сын всегда принимал сторону матери, сначала осторожно, а потом в полный голос. А во время его последнего приезда, они и вовсе с ним разругались чуть не до драки. По дороге домой Сергеев купил бутылку водки, и пока шел, весь остаток пути рисовал себе приятную картину задушевного разговора «по-взрослому» с взрослым сыном. Даже темы обдумал и жизненные советы, которые надо будет дать за этой беседой!

Сын отверг водку и предложение посидеть с таким брезгливым видом, что Сергеев сначала даже больше растерялся, чем обиделся. Демонстративно выпил бутылку один. Потом попытался все-таки озвучить свои советы, но обида душила, и он завелся, перешел к агрессивным нравоучениям. В итоге началась перепалка, и Сергеев услышал от сына, что, как «личность, деформированная службой», он ему всегда больше мешал своим «дутым» авторитетом, который сам себе придумал. Вдобавок ко всему Олег бросил отцу обвинения, что своим пьянством он «мать угробил уже»!

Из этих слов Сергеев сделал вывод, что пока его не было, Надя славно потрудилась в описаниях морального падения отца. Хорошо настроила! Так, что даже сама потом была не рада – бегала между ними, как курица не додавленная, и кудахтала о примирении…

Он прошелся еще раз по кабинету, потом сел в кресло за стол, ослабил ремень портупеи, испытав при этом знакомое скоротечное чувство свободы, стянул галстук, расстегнул рубашку, и долго массировал натертую воротом шею.

Окажись сейчас в кабинете Сергеева посетитель, а посетителей (чаще всего просителей) перебывало здесь немало, то он наверняка подумал бы, что военком о чем-то крепко задумался. И ошибся бы! Не было у Сергеева никакой думы. Быстрыми пестрыми лоскутками летели картинки прошлого, большей частью не нужные и второстепенные. Мелькали, как постылый рекламный блок, на который смотришь без внимания и интереса. Появлялись и исчезали лица, тоже большей частью малознакомые и давно забытые. И только когда совсем неожиданно, но очень явственно возникло лицо одноклассника сына Саши Курдюкова, которого он призвал после школы, и которого спустя полгода привезли с Кавказа в багажном вагоне, Сергеев как будто очнулся.

Надо было собраться с силами, чтобы остановить эту карусель. Он закурил, машинально сосчитал оставшиеся в пачке сигареты: семь штук. Столько же патронов останется после выстрела. Это совпадение почему-то поразило его, и одновременно вернуло к реальности. Сергееву понравилось, что при этом он не испытал страха. Значит все в силе.

Стрелять решил в голову. Так надежней. Сигарету выкурил полностью, до фильтра. Сколько раз пытался бросить, и всегда срывался. Теперь точно последняя! Сделать надо все быстро и без лишних соплей. Достать из кобуры пистолет, снять с предохранителя, потянуть затвор и выстрелить. Без паузы. И ни в коем случае не начинать перемигиваться с черным зрачком ствола!

Он посмотрел на часы. До конца обеда двадцать минут. Наметил секундную стрелку, решив выждать полный ее оборот, но понял, что это малодушие. Часть подсознания все-таки не спешит, находит предлоги, цепляется за них. И уступи он, то по окончании этой минуты он будет стараться найти новую точку отчета! Поэтому не надо ждать!

Сергеев раскрыл кобуру, вытащил «Макара», двинул большим пальцем предохранитель, чувствуя, как разгоняется в галоп сердце. Все!

Неожиданно зазвонил телефон. Сергеев замер, сбитый и почти оглоушенный этим звонком. Телефон взял паузу, будто набрал воздуха, и выдал новую трель.

Игнорировать? Сбросить? Сотовый он отключил, но совсем забыл об этом кнопочном черте с истеричным фальцетом! Продолжая сжимать в правой руке пистолет, Сергеев привычным быстрым движением снял трубку.

– Вовка! Алло! Ты? У тебя, почему сотовый недоступен? – услышал он голос жены. Какой-то необычно возбужденный, торжественный. – Вовка, ты что молчишь?

– Говори, что хотела, я занят, – отозвался Сергеев.

– Ты сядь сначала, если стоишь! Сейчас Олег звонил – Светка беременная! Ты слышишь? Точнее точного уже все! И даже УЗИ показало – шесть недель! Поздравляю дедуля! К пенсии тебе подарочек! Ну, ты там что онемел?

– Мальчик, или девочка? – спросил Сергеев, только для того чтобы не молчать. Смысл новости начинал доходить до него, овладевать им.

– Вот балбес! – хохотнула Надя. – Откуда ж это известно? Там еще рыбка маленькая! Ты вот что, сегодня не задерживайся, сразу домой! Возьми там по дороге, что тебе надо, а я гуся приготовлю, как любишь! Все, пока!

По коридору прошли, хлопнула дверь. Потом послышались еще шаги, чей-то неразборчивый голос и смех. Сергеев продолжал сидеть, глядя на телефонную трубку, которая тихими короткими гудками просилась на место. Он вернул ее, стараясь положить без малейшего звука. Так же осторожно, не глядя, снова поставил «Макара» на предохранитель и опустил в кобуру. Вытер вспотевшую ладонь о брюки и достал из пачки сигарету.

Что-то мешало, наливалось в голове, начинало ломить в переносице все сильнее и сильнее. Он поискал зажигалку, не нашел, и, уже не в силах сдерживаться, разрыдался, уткнувшись лицом в ладони, в спасительную темноту, наполняя ее бесшумным криком и слезами.

Хочешь меня?

На совершеннолетие отец подарил Илье «BMW Х-6». Черного реактивного зверя, выловленного из мечты и укрощенного во дворе перед особняком.

Илья знал о готовящемся сюрпризе, ждал его, и все равно, когда отец довольно и благодушно улыбаясь, потряс ключами и торжественно опустил их в его протянутую ладонь, почувствовал, как радость прилила к самому сердцу, заставило его биться по-особенному, с желанием немедленно сорваться на новой машине с места, и лететь, не останавливаясь, пожирая километры дороги.

Да, отныне язвительная тема среди друзей насчет его «безлошадной» юности закрыта. Друзья теперь умоются завистью и прикусят языки! «Х-6» навороченный всем, что только возможно, это вам не дедовский жигуль! Делайте выводы, кто едет!

Куролесили с компанией весь июль. Выводили зверя на ночную трассу и орали от экстаза, разгоняя его до 200 километров в час, идя на немыслимые обгоны, ныряя под свет встречных фар, упиваясь визгом подружек.

Адреналин кипел! Когда садишься за руль такого дьявола, сам превращаешься в сверхчеловека!

В начале августа родители сделали Илье еще один подарок, а именно укатили на две недели в Италию. С нетерпением провожая их, помогая укладывать чемоданы в машину, Илья поклялся вести себя примерно, и вечером того же дня отправился с друзьями в клуб.

Толкались на танцполе до полуночи, но с девчонками получился облом. Обидный и необъяснимый. Все, как сговорились! А может они проявляли нетерпение и отпугивали девчонок своим агрессивным нажимом. В итоге за пару часов они всем примелькались своими навязчивыми подкатами и приуныли.

– Тут, походу, сегодня одни матрешки тупорылые! – с досадой заявил Илья Кириллу и Олегу. – Поехали в другое место куда-нибудь!

Вернулись в машину, чтобы в тишине обсудить план дальнейших действий, закурили. Настроение было подмочено.

– А я почти снял телку! – вздохнул Кирилл. У него всегда все было только «почти».

– Строят из себя… Дырки чертовы, – злобно процедил Илья. Он сидел за рулем своего послушного зверя. Зверь глухо урчал мощным двигателем, готовый по первому движению хозяина сорваться с места. Это немного успокоило Илью.

– Вот именно. Строят много, а кайфа с этих дур нет, – отозвался Олег. – Так я не хочу, это я не могу. На словах все мастерицы, пока до дела не дойдет. Надо другое, пацаны. Профессионалку.

– Проститутку что ли? – покосился Илья.

– Ну да!

– Блин, да за деньги, какое удовольствие? Не, я пробовал – беспонтово!

– Это если за деньги… А можно и так оторваться. Губу знаешь? Он рассказывал, как они с пацанами шлюху в машину посадили и на хату увезли. Сутки развлекались, кто куда горазд. Потом отпустили. И все ништяк! Никаких наездов и последствий! Она ж проститутка! К ментам по любому не пойдет, особенно если документы не в порядке.

– Их же «крышуют», тоже можно нарваться, – облизнул губы Илья.

Рассказ Олега неожиданно возбудил его.

– Да тут главное поборзее быть! – продолжил Олег, все сильнее увлекаясь своей мыслью. – Кто там сильно их караулит? Шестерня какая-нибудь. Они связываться не станут. А при виде твоей «точилы», да еще с таким номером даже не вякнут! От девки точно не убудет. Дело для нее обычное!

– Можно рискнуть. Где у нас тут ночами бабочки крыльями хлопают? – тряхнул головой Илья, наливаясь решимостью.

– Давай на Авиаторов, – профессионально-осведомленным тоном ответил Олег, поудобней откидываясь в кресле.

По дороге молчали. Только раз, додумав мысль, Илья сказал, что домой никого не повезет.

– Адрес все равно светить не надо! Поедем на дачу. И не на нашу, а к моей тетке. Домик неприметный, ключ я знаю где. Сама тетка ногу подвернула – невыездная сейчас. Так что никто не помешает.

– Ништяк! До воскресения можно зависнуть!

Они выехали на Авиаторов и сбавили скорость. Олег не обманул. Проститутки были. Стояли небольшими группами, по две-три. Илья притормаживал, вызывая среди них легкое волнение, но тут же газовал.

– Вот крокодилы! Такую, да еще ночью… Чур меня!

Олег с Кириллом гоготали в ответ, прикладывались к пиву.

– Вот, похоже, вариант! – утирая губы, вдруг оживился Олег. – Тормози! И тихо. Базарю я. Слушайте и учитесь!

Илья остановил машину напротив двух девушек. Сразу отметил неподалеку красную «девятку». Водитель курил. Огонек сигареты на секунду разгорелся сильнее и вдруг выпрыгнул из окна на асфальт, брызнув искрами. Типа охрана.

Илья самодовольно усмехнулся – эти недоумки на вторую скорость переключиться не успеют, как он будет уже за городом!

– Блонду давай! Блонду! – заерзал на заднем сиденье Кирилл. – Ко мне ее!

– Сюда иди, – Олег опустил стекло и поманил блондинку пальцем.

Проститутка явно нервничала. Видимо, стаж был невелик. Подошла, улыбнулась. Симпатичная.

– Садись, – кивнул головой Олег.

– Сначала деньги. Минет тысяча, комплекс две. Можно отъехать вон в тот проулок, – заученно, немного сбиваясь от волнения, сказала девушка.

– Ты чё, с первого раза не понимаешь? Садись, сказал!

– В чем дело, мальчики? – подошла вторая проститутка. Эта была поматерей, ситуацию отслеживала быстро, подала знак и из «девятки» вышел парень. Невысокий, коротко стриженный, двигался легко, без страха. Илья побаивался таких.

– Проблемы? – спросил парень Олега.

– Это у тебя сейчас проблемы будут. У тебя, почему девки такие дерзкие? – Олег добавил в голос агрессии.

– Сколько вас? – парень чуть присел, заглянул в салон. – Ага, трое. Что надо? Девочку? Деньги сюда и в проулок.

– Я тебе не собака в проулке перепихиваться! Ты знаешь, с кем говоришь, драконище? Я же сейчас выйду! Весь выйду!

– Выйдешь весь, а заносить, по частям будут, – усмехнулся парень. – Валите отсюда, молокососы.

Сказано было уверенно и внушительно. Илья с Олегом переглянулись. Боевой пыл их стремительно угасал.

– Поехали, пацаны, – проскулил с заднего сиденья Кирилл.

– Я тебя запомнил, урод! Ты последний день тут стоял! Тебя завтра вместе с твоими шлюхами по кругу пустят! – заорал Олег, когда Илья газанул с места.

Все трое чувствовали себя, как оплеванные. Унижение жгло, вызывая запоздалую ярость.

– Вот ты поговорил… – начал было Илья.

– А какого хрена вы сидели, языки в задницы сунули? – взорвался Олег, особо болезненно переживающий свой позор.

– Мы бы впряглись, если что! – булькнул бутылкой, вновь осмелевший Кирилл. – Да надо было просто выйти, в машину ее запихнуть, и в переговоры не вступать!

– Что ж не вышел? – огрызнулся Олег. – Черт, травмата с собой нет! Уложил бы урода!

И тут они увидели ее. Она стояла одна. Уличный фонарь освещал ее всю, как манекен в витрине магазина.

– Вот это да! – восхищенно всхлипнул Илья, вжимая педаль тормоза, осаживая зверя. Они все равно пролетели метров десять лишних, и пришлось сдавать назад.

– Что мерзнем, красивая? – крикнул Олег. На сей раз, он решил не хамить с ходу, чтоб не вспугнуть. – Работаем?

– Работаем, – она поправила на плече сумочку и подошла к машине. У всех троих при более ближнем рассмотрении пропал дар речи. Такие в принципе на дороге стоять не должны! Таких в журналах печатают, в кино снимают! Такие олигархов кадрят и уводят их из семейного стойла!

– Ну садись тогда, – голос Олега стал от волнения чуть хриплым. Проститутка без лишних слов села в машину. Пахнуло духами. И не дешевкой. Аромат был изысканным, кружащим голову. Некоторое время ехали молча. Откуда-то возникла странная оторопь. Почти страх.

– А ты почему одна? – первым прервал паузу Олег, оборачиваясь.

– А с кем я должна быть?

– Ну не знаю. Не страшно одной?

– Нет.

– А нас трое! – хихикнул Илья. – Справишься? Сил хватит?

– Главное, чтобы у вас хватило, – улыбнулась проститутка, вызвав этим ответом целую бурю эмоций. Парни заерзали, засмеялись, начали пересыпать шутками. Скованность ушла, сменилась желанием взять реванш за все неприятности этого вечера.

На выезде из города в ночном супермаркете Кирилл с Олегом взяли три упаковки пива, водки, закуски и сигарет.

– Чую, оторвемся нынче! – радостно толкали они друг друга, пока кассирша пробивала товар.

– Она что-то о деньгах даже не заикается! – заметил Кирилл. – Странно. Может и не проститутка вовсе? А из этих, которые приключений ищут?

– Ну, значит, нашла! – весело отозвался Олег.

До дачного поселка Илья топил, как сумасшедший. Через двадцать минут они были на месте. Машину загнали в ограду, поставили так, чтобы не было видно с дороги. Илья достал из потайного места ключ, и открыл дверь. Из дома пахнуло теткиным лекарством, сохнущими травами и зелеными помидорами, выложенными дозревать на кухонном столе.

«Поляну» накрыли в комнате. Там же разложили диван. Выпить решили позже, сил терпеть уже не было.

– Раздевайся, сука, – сипло выдавил Олег. – Танцуя раздевайся!

На окнах ставни, шторы плотно задернуты, горит ночник. Она поднялась, улыбнулась, и начала раздеваться.

……………………………………………………………….

Сон ли, явь ли? Казалось, что сон. И снилась нечеловеческая оргия. Соития, повторяющиеся снова и снова с целым полчищем распаленных существ. Именно существ, а не женщин! Но это не мешало испытывать нескончаемое возбуждение, которое не утолялось, а жгло все сильнее и сильнее! Время остановилось. Сознание возвращается, но не так, когда просыпаешься. Просто переходило из одного бредового состояния в другое!

Смена декораций. Горит ночник. Илья прекрасно видит комнату. Наркотический туман. Что они курили? Он не помнил. Ничего не помнил! Наверное, дурь все же была. Состояние потустороннее. Рядом лежит Кирилл – голова повернута, глаза открыты, смотрит на него, но взгляд идет мимо. Что случилось? Свет фонаря, женщина. Ясно – их опоили. Мерзкая гадина! Где же найти силы сбросить это страшное оцепенение? Может он умирает?

Сердце колотится, как в пустом ведре, можно удары слышать. Но присутствует и еще один стук. Идет откуда-то снизу. Ритмичный стук, точно кто-то ладонью отбивает по бедру такт.

Надо пошевелиться, тогда он сможет вернуть контроль над телом.

Илья снова сделал попытку подняться. Безрезультатно. Невидимый гипс сковал панцирем руки и ноги. Можно двигать только ступнями. Он начал вращать ими, стараясь делать это как можно быстрее, и, действительно, почувствовал, что его начинает отпускать. Оцепенение ушло, и Илья привстал на локти. И увидел невозможное. Ужасное.

Олег лежал на полу, а она сидела на нем сверху, спиной к Илье, поднимаясь и опускаясь. Стук, который он слышал, шел от ее движений. Слипшиеся черные волосы змеями ползали по плечам, когда она закидывала голову. Ниже на лопатках были наросты, как два отдельных горба, ноги в серых чулках. Стоп! Это же не чулки! Это чешуя! Мелкая, похожая на кожу ящерицы. Ступня не человеческая: три мощных пальца с когтями спереди, один, как у птицы идет из пятки, пятый, совсем маленький, но с длинным, как шип костяным наростом на икре…

«Я хочу проснуться!» – подумал Илья. «Разбудите меня, и, клянусь, никогда больше не буду курить эту гадость!»

Олег застонал, и она тут же ответила ему протяжным низким стоном. Потянулась, упала Олегу на грудь, ноги ее заскользили назад, оставляя на досках пола следы от когтей. Эти следы, как полосы на затертом диске, были везде. И еще кровь! У Олега на ногах, крупными каплями на полу. Свежая кровяная струйка побежала и по ее бедру, когда она поднялась и повернулась к Илье. На белой стене от ночника легла ее тень.

– Хочешь меня?

Теперь она смотрела на Илью. Красивое женское лицо. Самое страшное, что он видел в своей жизни! С хлопком раскрываемого зонта распахнулись кожистые крылья.

– Сильный мальчик! Нельзя просыпаться! Ты тогда можешь умереть раньше, чем мне нужно! – одним прыжком она очутилась рядом, толчком повалила Илью на спину и уселась сверху. От нее шел отвратительный сырой запах свежей крови, а бедра на ощупь были, как кусок размороженного мяса.

Илья сделал попытку освободиться, угодил рукой в холодный липкий сгусток, вскинул ее и понял, что это тоже кровь. Вся простыня под ними изодрана в клочья, и забрызгана кровью.

– Нельзя просыпаться, – повторила она. – Я дарю тебе самый восхитительный сон в твоей жизни!

– Не надо, – прошептал Илья, чувствуя, что снова погружается в забытье. Жаром окатило тело, вернулось возбуждение.

– Я все еще голодна, – продолжал слышать он, но уже не было страха. – Очень голодна! Я заберу всю вашу кровь. Вы будете кончать ею, пока не умрете!

………………………………………………………………..

Илья очнулся в больничной палате и сразу увидел родителей. Серых от страха, осунувшихся. Мать долго плакала, целовала, оставляя мокроту на его лице. Отец молчал. Взгляд у него был диким. Потом появилась медсестра, сменить капельницу. Узнав, что он пришел в сознание, ушла за врачом.

– Что со мной? – спросил Илья. Мать в ответ зарыдала. Отец чуть не силой вывел ее из палаты и вернулся.

– Тут следователь, сынок. Ты должен рассказать, что с вами случилось, – обычно громкоголосый, сейчас отец говорил тихо, точно боялся кого-то разбудить.

Крылья. Когти. Хочешь меня? Илья закрыл глаза. Пережитый ужас начал снова проникать в мозг.

Пришел врач, простучал, послушал, похлопал по колену, и сказал, что все будет в порядке. Кто-то еще попытался зайти в палату, врач быстро подошел к двери, выдавил этого кого-то в коридор, споря с ним, потом громко сказал: «Пять минут!», и у кровати Ильи появился еще один человек.

– Следователь Долгих, – представился он. – Ты можешь говорить, Илья?

Илья кивнул.

– Расскажи подробно. Все, что помнишь, что можешь вспомнить.

– У нее были крылья. И когти. Мы подобрали ее на улице…

– Не понял, – нахмурился следователь. – У кого крылья?

– Он бредит, наверное, – вынырнуло озабоченное лицо отца. Долгих раздраженно поднял руку, требуя не мешать, и отец отступил.

– Сказала…заберу вашу кровь…

– Кто сказал. Говори яснее, Илья! Как она выглядела? Где вы ее встретили? Чем занимались? Может, вы состоите в секте?

– Крылья и когти… – прошептал Илья. Силы у него заканчивались. Говорить стало трудно.

– Слушай меня внимательно, – наклонился следователь ближе. – Судя по дате на чеке из ночного магазина, вы находились на даче четыре дня. Теперь внимание: к купленной еде вы даже не притронулись, она вся стухла на столе. Пиво и водку не выпили. Твои друзья умерли от обезвоживания и истощения. Вдобавок ко всему кровопотеря. Большая кровопотеря! Ваши члены…в них вся кровь спеклась! Они, как баклажаны сушеные! Тебя чудом с того света вытащили. Тот, кто это сотворил, наверняка применял на вас какие-то препараты. Но ничего подозрительного в крови мы не нашли! Поэтому, Илья, вспоминай!

– Я не знаю, – слезы покатились по щекам Ильи. – Я не знаю, кто это был! Сатана, дьявол! Крылья и когти!

– Ладно. Я зайду завтра. Поговорим еще, – поморщился Долгих. – Сегодня, похоже, только время теряю.

– Отдыхай, сынок! Мы с мамой тоже завтра придем! А мне сейчас надо поговорить насчет этого дела! – поспешил отец за следователем.

Илья остался в палате один. Итак, Олег и Кирилл мертвы! Умерли от истощения! Он поднял руку и вздрогнул – кожа и кости! Провел по груди, но вместо ожидаемого ощущения мышц почувствовал под ладонью выпирающие ребра. Это было настолько неприятно, что он отдернул руку. Что с ними сделали?

Вскоре тело начало ломить от боли. Она шла от живота и паха. Сушеные баклажаны. Даже представить эту картину страшно! Илья заплакал. Успокоился он только после того, как медсестра поставила укол.

…………………………………………………………………….

Ночью боль вернулась, и Илья проснулся. Горел синий ночник. Слабо пахло принесенными матерью цветами. Свет коридора проникал из-под двери белым пятном на пол.

Илья нашел кнопку вызова медсестры. «Как в баре, когда пиво заканчивается» – усмехнулся про себя. Но в баре реагировали быстрее. Ленивая корова явилась только минут через десять.

– Мне больно. Я спать не могу, – пожаловался Илья.

– Нельзя так часто обезболивающее ставить. Потерпи маленько.

– Да мне по фигу! Мой отец оплачивает эту палату, и то, чтобы вы ухаживали за мной, как положено! – простонал Илья.

– Хорошо. Сейчас, – ответила медсестра.

Боль нарастала. Пах буквально рвало на части. Время тянулось бесконечно. Наконец в палату вошли.

– Можно быстрее все делать! – прошипел Илья, мыча от боли.

– Конечно, можно!

Это не медсестра! Илья повернул голову на голос и закричал. Вернее, хотел закричать. Из горла пошел только воздух.

Она обошла кровать и присела.

– У многих мужчин в больнице появляются навязчивые сексуальные фантазии насчет медсестер. Представь, как повезло тебе! Смотри, я специально надела белый халат. Твое лекарство я вколола той дуре на посту. Да еще снотворного убойную дозу. Спать до утра будет, если только сумеют разбудить. Так что нам никто не помешает! А боль сейчас пройдет. И ты уснешь. Сладко-сладко будешь спать! Чудесные сны. Не каждому выпадает такой конец.

Она запрыгнула на кровать, села в ногах, и начала расстегивать халат.

– Думаю, имеешь право знать. Их было четверо. Глумились несколько дней. Потом убили. Я не по рождению суккуб. Но душу согласилась отдать этому демону добровольно. Впрочем, мы заболтались. Надо закончить начатое.

Илья летел. Тело перестало болеть, вернулись силы. Он был возбужден. Слабым шелестом долетели до сознания вкрадчивые слова.

– Хочешь меня?

Шоу Митьки Усосова

Село Мурзилово борется за урожай и удои молока в 40 километрах от нашего райцентра. Но славилось оно до последнего времени не центнерами с гектара и литрами с коровы, а своим убойным самогоном.

Зелье это гнали там издавна с душой и выдумкой, а употребляли с удовольствием и регулярно. Даже во времена талонной водки и сахарного дефицита, когда вся страна зверела от трезвости, мурзиловцы не знали в этом вопросе проблем ни в праздники, ни в будни, заводя брагу на меду, на советской каменной карамели, на свекле, картошки и черт еще, на чем знает!

Ехали сюда за опытом и самогоном со всей округи, и купался во славе и авторитете мастер совхозной МТС, самородок-умелец дядя Витя, который изготавливал великолепные перегонные аппараты собственной конструкции. Словом, был бренд – мурзиловский самогон, и этот бренд знали и уважали.

Но всему когда-то приходит конец!

На ту беду был еще в селе Мурзилово клуб, и сидели в этом клубе два упыря – директор, он же организатор досуга Митька Усосов и его помощник и собутыльник баянист Женька Шарабанов.

В плане организации досуга сельчан эти двое не шевелили даже пальцами ног, и в один прекрасный момент терпение многоуважаемого мурзиловского председателя Петра Семеновича Чекирки иссякло, как государственная дотация на ГСМ.

Судите сами, здание, вполне еще добротное, не приносит никакой пользы, а на полезных площадях окопались два трутня, и пропивают в свое удовольствие остатки общественного культурного имущества!

Слухи разносятся быстро. Петр Семенович еще только прикидывал, что лучше устроить в здании клуба – церковь, или овощехранилище, как Митька и Женька просекли о грозящей опасности, зашевелились в своем логове, сдвинули в угол пустые бутылки, и начали строить планы спасения.

Думали они весь вечер, а на следующий день потрясли всех жителей села известием о готовящемся в ближайшую субботу грандиозном шоу! Так они и выразились, и обозначили в своей корявой рукописной афише.

Единственное, что Митька умел хорошо делать, это убеждать других в пользе своих вредоносных идей. Он появился в правлении сразу после утренней планерки, и репьем пристал к Петру Семеновичу с просьбой о спонсорской помощи для проведения шоу.

– Какого шоу? – немного испугался председатель, и тут же пожалел, потому что Усосов принялся объяснять. Петр Семенович не переносил Митьку как зубную боль, а Митьку говорящего, как зубную боль острую, и по этой причине всегда старался быстрее от него избавиться, поэтому и в тот раз долго не продержался.

Вскоре по Мурзилово вихрем понеслась весть, что Усосов и Шарабанов активно обменивают выданный спонсорский комбикорм на самогон. Причем продукт оный берут в разных местах, поясняя, что это важный нюанс для задуманного ими шоу.

Свадьбы, поминки и мордобой с первачом были для мурзиловцев делом привычным, но вот о шоу с первачом они слышали впервые, и немудрено, что возник нездоровый интерес.

В субботу в означенное время клуб был забит под завязку. Такого аншлага здесь не помнили еще со времен развитого социализма, когда привозили свежий индийский фильм. Митька появился на сцене в костюме и при галстуке.

Его встретили разнобойными хлопками, и он церемонно раскланялся. Потом Митька сказал проникновенную вступительную речь о пользе клубной деятельности на селе, и с добрую минуту пел лицемерную аллилуйю председателю Петру Семеновичу, без участия которого эта деятельность не имела бы шансов развиваться и совершенствоваться. И прочее, и прочее, и прочее.

Бедняга Петр Семенович, который сидел тут же в первом ряду смущенно краснел и теребил мочку уха. Известное дело покраснеешь тут, когда на тебя влюбленными глазами смотрит образина со следами хронического запоя!

– Ну, что ж а сейчас пришло время веселья! Наше шоу объявляю открытым! – крикнул Митька, а Шарабанов, глупо улыбаясь, изобразил на баяне что-то замысловатое.

«Веселье» действительно получилось отменное. Ухайдакали эти злыдни Петра Семеновича вчистую!

О самом шоу и писать даже не хочется! Да и что могли путного придумать эти пьянчуги, у которых кроме винных паров в голове ничего не шевелилось?

Все идеи Митька бессовестно передрал с известных телеигр, ничего, кроме глупости и пошлости от себя не добавив. Срамно было видеть его ломоту, когда он работал то под Якубовича, то под Пельша. С самого начала он отобрал из зрителей добровольных участников, и, разумеется, в их число угодил Петр Семенович, которого Усосов затащил на сцену чуть ли не силком, и которому на протяжении всего действия откровенно и бессовестно подыгрывал.

Скромный председатель, жутко конфузился при каждой своей победе, и все порывался улизнуть на место, но Митька вцепился в него клещом, и тянул в финал, подхалимски крича в зал, что с такими способностями их председателю пора баллотироваться в губернаторы области.

Под жарким Митькиным натиском Петр Семенович совсем потерялся, и когда дело дошло до супер-игры, согласился на нее с видом больного, который смиряется с необходимостью пройти неприятную гигиеническую процедуру.

С ужимками и прибаутками разошедшийся Митька усадил Петра Семеновича на стул, пододвинул к нему столик и завязал глаза черным платком. Шарабанов нырнул за кулисы и вернулся с подносом, на котором стояли несколько бутылок, пузатая стопка и тарелка с солеными огурцами.

Все это добро Митька расставил на столе, полюбовался получившейся сервировкой и повернулся к заинтригованным зрителям.

– Наш уважаемый Петр Семенович, – начал он, нависая над притихшим председателем. – Тем и отличается от всяких там нынешних власть предержащих, что всегда был и остается общего с нами, народного корня. И, как говориться, ничто народное ему не может быть чуждо! Сейчас, чтобы выиграть супер приз нашего грандиозного шоу, а это ни много, ни мало – породистый поросенок от лучшей свиноматки нашего хозяйства, ему предстоит попробовать пять сортов мурзинского самогона, слава о котором гремит по всему району, и определить мастеров, изготовивших эти напитки!

После этих слов Петр Семенович нервно заерзал на стуле, и даже сделал попытку снять повязку, однако черт Митька мягко, но решительно перехватил его руки, вложил в правую уже наполненную из первой бутылке стопку, а в левую вилку с нанизанным огурцом, после чего замер, как хорек в засаде.

Мурзиловцы доселе в общем взиравшие на шоу со скукой и прохладцей, тоже подобрались. Стало так тихо, что было слышно завистливое астматичное сопение сторожа деда Егора.

Подавленный этой тишиной Петр Семенович осторожно поднес стопку, принюхался, и под нарастающий одобрительный гул опрокинул в себя содержимое. Некоторое время он слепо ловил ртом с вилки огурец и преодолевал судорогу. Потом выдавил: «Кажись, тети Паши…»

– Верно! Браво! – крикнул Митька, а Шарабанов сыграл тушь.

Когда аплодисменты стихли, Усосов плеснул в стопку из второй бутылки. На это раз дело пошло быстрее.

– Наземцевский! – энергично жуя огурец, определил Петр Семенович, и причмокнул. – Гвоздикой отдает!

– И снова в яблочко! – взвыл Митька. Зал на этот раз уже грохнул овацией. Страсти закипали.

Третью стопку председатель пропустил уже не без лихости и скептически цыкнув, отверг закуску.

– Кольки Гурова. Не тянет марку. Градус не тот!

– Так и есть – Колькино пойло! – восторженно подтвердил Митька. – Позорит опять родное село – разбавляет!

Мурзиловцы кричали и хлопали. Многие повскакали с мест, и никто не услышал в этом шуме отчаянное гуровское «неправда!»

Когда возбужденный успехом Митька налил четвертую стопку, все затаили дыхание, а председатель, напротив, шумно выдохнул, раскрыл рот и отточенным движением опрокинул в него все, до капли!

Никто сначала не понял, отчего это Петр Семенович устроил такие кривляния, и все с недоумением смотрели, как председатель начал быстро-быстро перебирать ногами, хватаясь руками за горло, будто его полоснули по шее бритвой. Встревожились только тогда, когда Петр Семенович подскочил, сел, снова подскочил, и вдруг начал заваливаться прямо на руки удивленного Митьки.

Идиот Шарабанов от плеча рванул баян, и снова выдал тушь. Корчась, Петр Семенович сорвал повязку, окатил безумными глазами лица односельчан и захрипел громко и страшно.

В ту же минуту в клубе поднялся невообразимый переполох. Кто-то кричал фельдшера, кто-то участкового.

«Председателя убили!» – истошно завопил чей-то женский голос. Усосов отскочил, бросив свою жертву, сам споткнулся о холщовый мешок, в котором копошился, повизгивая супер приз, и шлепнулся на задницу.

Шоу закончилось, началась спасательная операция.

………………………………………………………………..

В районной больнице, куда доставили беднягу Петра Семеновича, сказали, что он выпил растворитель лаков и красок. Как выяснило позже следствие, Шарабанов вынес его вместе с самогоном по роковой ошибке. Такой уж у них бардак там в подсобке был.

Разговаривать Петр Семенович пока не может, и кормят его через кишку. Первое, что председатель сделал, когда пришел в себя, это написал записку: «Вернусь – убью обоих!»

И есть за что! Отныне нельзя Петру Семеновичу пить спиртного ни грамма. Химический ожег пищевода, говорят, со всеми вытекающими прелестями.

Скажем еще, что слава мурзиловского самогона сильно померкла в свете этих событий. Приезжающих за ним заметно поубавилось, а сами шокированные мурзиловцы резко сократили выгон продукта и его потребление.

Да, не поросенка, а здоровенную свинью подложили председателю и всем землякам эти сельские придурки, псевдоинтеллигенты с одним незаконченным высшим образованием на двоих Усосов и Шарабанов!

Говорят, будет суд. Уж не знаем, чем он закончится, но на время их отослали из села в соседний район, от греха подальше. Потому как Петр Семенович хоть и мягкий человек, но слово свое держит всегда.

Оглавление

Еще одна сказка

Концерт для Леночки

Разговор с крысой

Самоубийство Сергеева

Хочешь меня?

Шоу Митьки Усосова