Глаза звездного цвета [Марк Хармс] (fb2) читать онлайн

Я часто вспоминаю своего дедушку.

Сейчас, спустя много лет, воспоминания о нем туманны и как бы пропущены сквозь пыльные линзы очков моего детства. Если сесть и начать копаться в голове, можно выудить совсем немного: вот он со смехом подбрасывает меня в воздух, показывая мне три пальца – тогда мне исполнилось три года, а я радостно визжу от ощущения полета; вот я старательно и криво приколачиваю гвозди, а он наблюдает, как бы я не ударил себе по пальцу, чтобы вечно тревожная мама не устроила ему серьезный разговор; вот… Таких вспышек немного, а последнее, что я помню – печальная и грустная история, которая почему-то запомнилась мне совершенно отчетливо, как будто именно благодаря ей моя память повзрослела, устроилась на работу, накопила денег и купила нормальное оборудование для записи воспоминаний.

Лето

Когда мне исполнилось девять лет, я вдруг неожиданно осознал, что моя отправка на дачу к бабушке и дедушке была нужна скорее даже не мне, как все пытались меня убедить, а моим родителям. Нет, не скажу, что мне там не нравилось, но сама мысль, что кто-то получает от моей ежегодной ссылки за город больше выгоды, чем я, ставила меня на место бизнесмена, прогадавшего в крупной рыночной игре. После осознания этого факта я понял, что могу на них давить – и перед каждой отправкой родителям приходилось сравнивать счеты в этой игре купленными игрушками и сладостями. Одной из таких игрушек оказалась светящаяся звезда на цепочке, благодаря которой ее можно было носить на груди; кардинальное отличие этой вещицы от десятков безликих пистолетов и машинок окутывало ее в вуаль тайны и оттого делало еще более похожей на своих небесных собратьев, подмигивающих с ночного неба. Я гордо носил ее на груди, снимая только на время купания, а на расспросы сверстников лишь загадочно отмалчивался, как будто и вправду был хранителем настоящего космического огня; жизнь еще не успела объяснить мне, что на самом деле моя звездочка была изготовлена в пригороде китайского фабричного городка, а таинственный свет, то мигающий, то вновь появляющийся, объяснялся отнюдь не мистической природой ее существования, а лишь дешевизной установленного внутри светодиода.

Бабушка с дедушкой жили далеко за городом – и сколько я их ни спрашивал о причинах выбора дачи на таком огромном расстоянии от компьютера, удобных тротуаров, дворов с футбольными воротами и комфортного унитаза, каждый раз получал ворчливые ответы, которые никак не хотели уложиться в моем сознании – они говорили что-то о "настоящей природе", "лесном воздухе" и, как ни странно, о "тишине". И если с первыми двумя пунктами все было вполне понятно, то к третьему у меня были большие вопросы – кому нужна эта тишина и что в ней хорошего? Тогда мне казалось, что тишина была олицетворением потерянного времени, которой нужно было старательно избегать, чтобы не состариться раньше положенного. Из этого вытекал разумный вывод: стариками становятся тогда, когда начинают прислушиваться к тишине.

Насколько мне было известно, решение поселиться в деревне они приняли после того, как переступили пенсионный порог. С тех пор их дача пустовала только в те редкие мгновения, когда они уезжали в город за покупками или чтобы повидаться с многочисленной родней. Все, что у людей ассоциируется со словом "деревня", было и тут: необъятных размеров пруд, вселявший в меня первобытный ужас своей полутораметровой глубиной, ласковое и напоминающее маму летнее солнце, изумрудная зелень, деревенские жители, удивлявшие меня своей простотой взглядов на те вещи, над которыми городские люди чаще только хмурятся, и их дети, целыми днями околачивающиеся на улице, лениво пинающие мяч, играющие в прятки на желание (загадывали всегда почему-то одно и то же – неожиданно ухватить сверстницу за задницу, а затем стремительно убежать, бешено гогоча от прилива адреналина), дерущиеся насмерть до первой крови и сооружающие самопальные убежища в местах, оставленных другими людьми по причине несовместимости с нормальной жизнью.

Хоть они и приняли меня в свой коллектив совершенно просто и без каких-либо формальностей, их компанией я почему-то не особенно дорожил и уже тогда понимал, что вместе нас всех свела не дружба, а невероятная скука, и что скучать по-одиночке было гораздо невыносимей, чем вместе. А различные ритуалы и клятвы о вечной дружбе казались мне лишь попыткой сбежать от разъедающей бездны этой всепоглощающей скуки, и я, молча согласившись с негласными правилами этой игры, вместе со всеми резал руки во время братания и клялся, что "следующим летом точно уговорю родителей привезти меня пораньше".

Тем не менее, конфликты вспыхивали, и вспыхивали довольно часто – все-таки свежий воздух и горячий молодой нрав часто, пусть и ненадолго, брали верх над нерушимой дружбой. Одним солнечным днем я, как обычно, после завтрака выбежал на улицу и увидел, что ребята играют в прятки без меня, хотя мы всегда начинали играть только после того, как все соберутся вместе. Тем не менее, я терпеливо дождался, когда партия подойдет к концу, и только после этого приблизился к запыхавшейся компании.

Ребят было шестеро: Паша, Валентин, Васька, Андрей, Саня и Санек. Последних двоих вообще-то звали Александрами, но в целях устранения неразберихи было решено называть их именно так. Помнится, поначалу между ними было соперничество за право называться именно Саней – видимо, это имя казалось ближе к их настоящему, но вскоре ребята смирились. Поодаль, на лавочке возле дома Васька чинно сидела Дашенька – его семилетняя сестра. Вася говорил, что раньше у нее была заячья губа, но потом ее вылечили, и теперь она была почти нормальная. Меня всегда удивляли ее просто-таки огромные васильковые глаза – они казались мне неподходящими для такой мелкой девчонки. Она никогда не выказывала желание принять участие в наших играх, а мы и не настаивали. Впрочем, это не мешало ей постоянно следить за нами и быть как бы негласным участником нашей компании.

– Здорово, ребята. В прятки играете?

– Да, – кивнул Паша. Паша был довольно толстым и неловким, но свои недостатки компенсировал взрывным характером. Он дышал тяжелее всех, так как в предыдущей игре ему пришлось быстро пересечь немалое расстояние – от сада бабушки Марины, в котором он прятался, до точки сбора. Все его лицо было усеяно градом тяжелых капель пота. Отдышавшись, он вдруг категорично заявил: – Ты с нами сегодня не играешь, Миша.

– Это еще почему? – удивился я.

– А потому. Ты слишком хорошо прячешься. А когда мы сдаемся, не откликаешься. А нас родители ругают, если мы поздно домой возвращаемся, – сказал Андрей.

– Вот-вот! – поддакнул маленький Вася. У него был противный писклявый голос – казалось, что в его горле поселился вредный и такой же маленький гном и изо всех сил сжимал ему голосовые связки, не позволяя нормально говорить. – Меня вчера бабка по попе отхлестала. Сейчас даже покажу…

– Да не показывай ты… – поморщился Валентин. Он был самым рослым и широким в нашей компании, поэтому его всегда звали полным именем. – Все слышали, как ты вопил. Спать мешал своим нытьем.

Саня и Санек молчали и только согласно кивали головами.

– Ивовыми прутьями отхлестала, между прочим! Знаешь, как жгётся!

– Ивовыми прутьями, – поднял палец вверх Паша, как бы особенно выделяя этот момент. – Короче, сегодня ты с нами в прятки не играешь. В наказание.

Это было обидно до слез, но я сдержался. Не хватало еще зареветь перед пацанами! Да и было бы от чего расстраиваться! Лучше всех спрятался, а в итоге – наказание. Это было несправедливо, но, помня о черной бездне скуки, которая съест меня, если я не проглочу свою гордость, я лишь ответил:

– Ну и пошли вы… – Повернулся и ушел.

Дома обида захлестнула меня с головой. Горячие слезы лезли из глаз против моей воли, и я лишь размазывал их по лицу грязными ладошками, надеясь, что никто этого не заметит. Окна выходили как раз на улицу, где, весело хохоча, резвились мои друзья.

– А может, позовем Даню вместо Мишки? – донесся до меня писклявый голос Васька. Ну и засранец! Такой маленький, а предательства как во взрослом.

– Ну ты не борзей, Васёк. Он же все-таки друг, – пробасил Валентин.

Все-таки Валентин был самым хорошим в этой компании. И что он только тут забыл? Его родители очень богаты – это было видно по огромному кирпичному особняку, сразу бросающемуся в глаза с холма на въезде в деревню. Видимо, он, как и я, молча играет в догонялки со скукой.

В прихожей послышался шум, и я стал яростно стирать с лица слезы. Спустя пару мгновений в комнату вошел дедушка. Он был высоким и статным мужчиной, наверное, даже красавцем – и совсем не выглядел на свои пятьдесят с лишним лет. Казалось, будто внутри него всегда бурлил фонтан – настолько его распирало от энергии, и лишь едва заметная глазу сеточка морщин намекала на его истинный возраст. Он был военным в отставке, правда, я всегда забывал, в каком чине – но знал, что такой человек должен быть как минимум генералом. Иногда я думал о том, почему же его дочь, то есть моя мама, так сильно на него непохожа – не в пример дедушке она была спокойной, тихой и даже безынициативной, будто назло ему решила стать его полной противоположностью. Но я знал, что это не так, потому что они были дружны.

– Чего это глаза на мокром месте? – прищурившись, спросил он. На его лице плясала едва заметная улыбка, вот-вот готовая проглянуть, как солнце из-за отступающих туч. – А? Мишка! Чего случилось-то?

– Ничего, – проворчал я.

– А с ребятами чего не играешь? – Он подошел к окну и отдернул в сторону занавеску. – Вон, бегают же. А погода какая! "И в полях, и в небе рай", как говорится.

Дедушка часто вставлял в свою речь какие-то непонятные мне фразы.

– Не хочу.

Он внимательно поглядел на меня, подавил улыбку и присел на кресло напротив меня. Я всегда ненавидел это кресло – оно находилось напротив меня, когда я ложился спать в тихий час, который я тоже ненавидел, и его узор, кажется, навсегда врезался мне в память – совершенно дурацкий и безвкусный, мутно-фиолетовый с черными полосами.

Мы посидели в тишине несколько минут. Дедушка, откинувшись на спинку, о чем-то размышлял. В такие моменты он казался похожим на величественную статую – настолько красиво он размышлял. Может, он вовсе ни о чем и не думал, а просто смотрел в какую-то невидимую для меня точку в пространстве, но я все равно хотел бы уметь размышлять с такой же непоколебимой уверенностью на лице, как мой дедушка.

– А не хочешь со мной на охоту? – вдруг спросил он. – А, Мишка?

Я мгновенно забыл о своей обиде.

– Конечно, хочу, дедушка!

Он весело рассмеялся, вскочил с кресла, подхватил меня на руки и стал невысоко подбрасывать. Я, хохоча, вспомнил, как он когда-то в детстве так же подбрасывал меня в воздух, отмечая мое трехлетие. С тех пор прошла целая уйма времени, а все помнится, как будто было вчера.

– Тогда завтра тебе придется встать пораньше, – сказал он, опустив меня вниз. Я послушно закивал. На охоту! С дедушкой! – Но если увижу хоть каплю недовольства на лице, или начнешь бурчать, то уйду без тебя. Понял?

Я снова кивнул.

– А на кого охотиться будем? На медведя?

– Зачем нам медведь? – удивился дедушка. – Не думаю, что они у нас тут водятся… Да и вообще, медведя сложно убить. Только если прямо в голову попадешь… Нет, мы будем охотиться на уток. За лесом есть пара заманчивых местечек, вот там-то мы и разгуляемся.

– Уточек жалко…

– Значит, не идешь?

– Иду!

– Ну и все тогда. Сегодня вечером поищу тебе снаряжение. Будешь как настоящий охотник, вот увидишь! Ну ладно, я пошел бабушке помогать, а то она совсем в землю закопалась, бедная.

Напевая какую-то простенькую мелодию, он вышел из дома.

Попасть на охоту мечтал любой мальчишка, но желающих брать с собой на охоту ребенка, от которого в лесу будут только проблемы, обычно не находилось. Видимо, дедушка наконец понял, что я не буду обузой в походе.

Хотелось с кем-то поделиться этой новостью. Я подошел к окну и выглянул на улицу: прятки были в самом разгаре. Ребята только что разбежались, и ведущий – сейчас это был Паша – внимательно изучал окрестности. Прямо под моим окном росла пышная сирень, укрытая зарослями крапивы; это место редко выбирали для того, чтобы спрятаться, потому что нужно было успеть замести за собой следы и при этом не обжечься. Обычно здесь прятался я – ведущему будет лень ползти сюда, а я был достаточно ловким для того, чтобы обойти все препятствия. Но сейчас, пользуясь моим отсутствием, сюда забрался кое-кто другой.

Коварно улыбнувшись, я тихонечко приоткрыл окна и шепотом спросил:

– Прячешься, Васёк?

Вася, вздрогнув, поднял на меня глаза и дал понять, что не будет разговаривать. Я подождал, пока по дороге, шумя двигателем, проедет блестящий черный внедорожник с затонированными окнами – наверное, родители Валентина приехали – и снова шепотом:

– Да не бойся, не буду тебя подставлять. Угадай, куда меня дедушка завтра с собой возьмет? Ни за что не угадаешь.

Разрываясь между любопытством и нежеланием быть замеченным Пашей, все еще зорко оглядывающим кусты и заборы, он вопросительно мотнул головой. Я немного подождал, чтобы подразнить его, и сказал:

– На охоту. Круто, да?

– Врешь! – завистливо прошипел Васёк.

– Зуб даю.

– Все равно не верю. Ты это специально придумал, чтобы пацаны завидовать стали.

– Не хочешь, не верь. Завтра утром идем. Хорошо, что с вами в прятки играть не стал, а то дедушка не пригласил бы никуда. На уток будем охотиться.

– Все равно не верю!

– Васёк, ты в сирени, вылазь давай, я тебя вижу! – обрадованно заорал Паша. Видимо, Вася завидовал слишком громко. Злобно взглянув на меня, ворча и ругаясь, он стал выходить из зарослей, по пути нахватавшись крапивных уколов, а я, полностью удовлетворенный увиденным, закрыл окно.

Мы вышли совсем ранним утром, может быть, даже ночью. Но, помня о словах дедушки, которые он сказал накануне, а также благодаря волнению перед походом, я смог встать довольно быстро. Снилось что-то непонятное, и сон я толком не запомнил, хотя не уверен, что смог досмотреть его до конца. Перебарывая себя, я ополоснулся холодной водой, съел вареное яйцо и позволил полусонной бабушке снарядить меня в дорогу.

Дедушка надел шикарный охотничий комбинезон, и у меня не было сомнений, что, когда мы вступим в лес, он тут же начнет сливаться с окружением, как хамелеон. Сказать то же самое о моей охотничьей экипировке было нельзя: надетые на меня серо-зеленые лохмотья вряд ли можно было назвать камуфляжем, но с бабушкой спорить было бесполезно.

– Ба, ну не надо этот свитер, засмеют же…

– Будешь спорить, скажу деду, чтобы никуда тебя не брал, – проворчала бабушка. Было видно, что больше всего ей сейчас хотелось снова вернуться в кровать. – И кто тебя засмеет? Белки, что ли?

Действительно, глупо получилось.

Ружье мне, понятное дело, никто не доверил, да у нас и не было второго, но зато дедушка выдал мне самый настоящий нож в перемотанных черным скотчем ножнах. Когда я дернул за рукоятку, желая поглядеть на сталь, у меня ничего не вышло; я даже подумал было, будто дедушка специально сделал так, чтобы я случайно не поранился, но я не роптал и просто был рад тому, что нож у меня в руках.

Когда сборы были закончены, бабушка обняла нас с дедушкой, пожелала удачи и шутливо сказала, чтобы без добычи не возвращались, после чего отправилась в кровать, досматривать сны. Пока мы двигались по улице в сторону леса, я оглядывался назад, боясь, что бабушка передумает, нагонит нас и потребует, чтобы я оставался дома, но вскоре свет погас, и улица снова утонула в предрассветной тьме. Поглядывая на спящие дома, в которых в своих кроватях нежились мои деревенские товарищи, я вдвойне радовался ощущению от прикосновения к настоящей взрослой жизни.

Вдалеке, окутанный бледным утренним туманом, синел лес.

Мы долго шли по перепаханному полю, в основном молчали. Дедушка задумчиво поглядывал на верхушки деревьев, будто искал в них какой-то знак, а я старался не застрять в размокшей от ночного дождя земле. Грязь липла к сапогам, поначалу я пытался ее стряхивать, но потом бросил эту затею и смирился с тем, что она не отстанет до самого возвращения домой. К черным болотным сапогам дедушки грязь почему-то липла с куда меньшим энтузиазмом.

– Знаешь, куда идем? – спросил меня дедушка. Я отрицательно качнул головой. Он усмехнулся и доверительно сообщил: – Это наше секретное место. Про него никто в деревне не знает. Там, далеко-далеко, – он указал рукой куда-то налево, – есть озеро с утками. Все охотники только туда и ходят. Но мой отец, а твой прадедушка, узнал о небольшом притоке к этому озеру. Этот приток немного заболоченный, его довольно трудно найти, но утки там тоже водятся. Я редко туда хожу, поэтому они там не особенно подозрительные и внимательные, в самый раз для похода с таким шалопаем, как ты.

– Прадедушка тоже брал тебя на охоту, когда ты был маленьким?

– Да, несколько раз. Пока не… В общем, многому научился у него. Про приток вот узнал. – Дедушка помолчал. – Решил тебя взять. Твой-то папка занятой совсем, никогда не сводит…

Это было правдой. Мой папа – очень занятой человек, обычно я вижу его только по вечерам. Раньше я даже удивлялся, как это он, будучи таким занятым, смог найти время на знакомство с мамой, но она объяснила, что он был таким занятым не всегда. Он управляет какой-то крупной фирмой, постоянно в разъездах, а когда разговаривает с кем-то с работы по телефону, превращается в совсем другого человека – холодного, требовательного, грубого и властного. Видимо, таким он бывает на работе, и я бы не хотел, чтобы мой папа когда-то превратился в него окончательно. Когда я озвучил ему свое желание, он лишь весело рассмеялся и серьезным голосом пообещал, что не превратится.

Как только мы вступили в лес, над нами будто повис невидимый купол, скрывший нас от того, внешнего и шумного мира. Мы оказались в мире ином – тихом, спокойном и пахнущим совсем другими, непривычными и дикими запахами. Тишина здесь была непохожей на ту тишину, которую я мог слушать дома – она была всеобъемлющей, ложилась на плечи словно тяжелое одеяло, глушила голоса и заставляла напрягать слух. Каждый раз, когда под ногами стрелял хворост, или когда я сдвигал в сторону особенно наглую ветвь, преграждающую путь, мне казалось, что из лесного сумрака вот-вот вынырнут местные стражи-эльфы или феи и потребуют от нас с дедушкой немедленно покинуть их дом.

Дедушке явно нравилось гулять по лесу. Он будто обрел второе дыхание – походка стала бодрой и пружинистой, а движения – по-молодецки резкими и плавными. Иногда он замирал на месте, прикрывал глаза и глубоко, полной грудью вдыхал лесной аромат, после чего оборачивался ко мне восхищенными, чуть прищуренными глазами и проникновенно говорил что-то вроде:

– Какой здесь воздух! А, Мишка? Фантастика. Давай-давай, поглубже дыши, чтобы в школе потом рассказывать, как здесь хорошо.

Или же что-то вроде этого, но уже с ноткой печали:

– Эх, а ведь раньше здесь куда больше лесу было… Повырубали все к чертям. А почему? Потому что носы заложило совсем своими машинными газами, не могут учуять, что рубят и чего нас всех лишают. Только о деньгах и думают. Мы ведь всегда с природой бок о бок были, нельзя так с ней поступать…

При этом он становился похожим на чудаковатого мудреца-друида, недовольного медленным, но неизбежным поражением природы перед лицом человеческого прогресса. В силу своего возраста я не мог понять всего масштаба этой проблемы, поэтому просто вежливо молчал.

Иногда я тоже останавливался и, приоткрыв рот, вслушивался в шепот чащи. Звуки, тревожившие ее тишину, будоражили воображение и наводили трепет – треск и скрип деревьев, гуляющий в их волосах ветер, нежный шелест листьев, бесшумно опускающихся на лесной ковер… Интересно, какие секреты хранит чаща? Поделится ли она со мной хоть одним?

– У-у-у! – протяжно кричал я в пустоту, и чаща отвечала мне заинтересованным молчанием.

Путь занял около часа, но под конец мне казалось, что скоро начнет смеркаться, настолько сильно я устал. Когда я пожаловался дедушке, он сказал, что мы уже пришли – за ближайшим холмом откроется вид на озеро.

– Когда будем спускаться к воде, – наставлял он, – прекращаем все разговоры и стараемся не шуметь. У уток и так хороший слух, а когда вокруг такая тишина, подобраться незамеченным куда сложнее. И еще, когда я буду стрелять, прикрой уши, а то оглохнешь.

Я серьезно кивнул.

– Ну, тогда пойдем подстрелим какое-нибудь бедное животное, а то даже я не всегда уверен, шутит бабушка или нет. Вдруг и вправду не пустит домой?

Мы двинулись к холму – куда тише, чем прежде.

С вершины открывался вид на озеро. Вернее, никакое не озеро, а несколько заболоченных лужиц, усеянных трубками камышей и комариными облаками. Тины и болотной мути было куда больше, чем чистой воды – сначала я даже подумал, кому придет в голову жить в таком месте? Впрочем, в дальней от нас части притока дела обстояли гораздо лучше, и даже вода повиновалась слабенькому, но течению.

И действительно, у дальнего берега были заметны несколько маленьких черных фигур, по очертаниям напоминавших уток. Видимо, они спали. Я хотел спросить у дедушки, сможет ли он поразить хоть кого-нибудь на таком большом расстоянии, но вспомнил о наставлениях и просто молча наблюдал за его приготовлениями. Озверевшие комары уже стали потихоньку обращать на нас внимание, поэтому я мысленно молился о том, чтобы все закончилось быстро.

Дедушка стал возиться с ружьем – оно было стареньким, но он его очень любил и пронес сквозь года. Когда я натыкался на ружье в мастерской, меня всегда охватывало благоговение, которое испытывает любой при виде орудия смерти.

Мне показалось неправильным и даже жестоким нападать на уток сейчас, когда они находятся в объятьях сна, но таковы были правила охоты. Раз уж я сам напросился, то сейчас не время подвергать их сомнениям. Тем не менее, акт лишения жизни невинного существа был для меня слишком невыносим, и я решил отвернуться, чтобы этого не видеть. Дедушка удивленно взглянул на меня, когда я развернулся к озеру спиной, но ничего не сказал и продолжил наблюдать за жертвами, готовясь к одному точному выстрелу.

Лес не издавал ни звука, будто ему тоже было интересно, чем же закончится охота. Ни скрипа, ни треска, лишь веточки еле слышно раскачивались от лесного ветра. Хоть я и был запакован бабушкой по всем правилам, этот ветер все же пробирал до самых костей. Хотя, возможно, все дело было в близости к воде. Интересно, поймет ли утка, что она умерла, если все произойдет, пока она дремлет, подумал я. Возможно, звук выстрела на долю секунды пробудит ее, и она проснется лишь наполовину, и смерть у нее будет такая же – половинчатая и совсем неправильная? Она застрянет на границе между сном, жизнью и смертью и будет блуждать по этому лесному туманному озеру в одиночестве, как ежик из того мультфильма, пока не сойдет с ума. Или же она умрет во сне? Тогда ее сон никогда не закончится. Хорошо, если это добрый сон, и в нем можно прожить целую утиную жизнь, но что, если это вовсе не сон, а кошмар? Выходит, с моральной точки зрения было бы правильнее разбудить утку… Нет, глупости какие-то. С чего я вообще решил, что уткам снятся сны? Может, они здесь потому, что только и мечтают о том, чтобы их поскорее убили? Для чего-то ведь они приходят на этот заболоченный приток, изолированный от озера, покидают своих собратьев, каждый день после наступления третьей субботы августа рискующих своей жизнью в ожидании момента, когда можно будет сорваться с места и полететь в неведомые теплые края. А этим уткам, кажется, вовсе нет никакого дела до теплых краев. Может, они вовсе и не спят, а прекрасно нас видят и все понимают?..

И тут я увидел прекрасное сияние, беззвучно доносившееся из темной глубины леса. Словно фонтан, оно плескалось и переливалось по ветвям и листьям деревьев, текло по их шершавой коре и по зеленой траве, на миг принявшей его неведомый цвет. Это был необъяснимый, таинственный цвет, меняющийся каждую секунду и одновременно будто бы остававшийся неизменным – и настолько яркий, что казалось, будто он навсегда останется пятном на глазной сетчатке. На миг я забыл обо всем – об охоте, деревне, ребятах и об утках, застревающих между жизнью и смертью; мне захотелось раствориться в этом сиянии, искупаться в нем – нырнуть с головой и никогда не всплывать.

Я взглянул на дедушку. На его лице застыло немое изумление; с таким изумлением смотрят на пшеничные колосья, проросшие в разгар буйной зимы. Руки все еще удерживали ружье, но разум был уже далеко; в его широко раскрытых глазах отражалось растекающееся по лесу неземное сияние.

– Это что же такое, Мишка?.. – завороженно спросил он меня.

– Не знаю, дедушка, – прошептал я пересохшими губами.

Неизвестно, сколько времени прошло, пока мы глядели на это сияние. Наверное, выйди сейчас сюда одинокий путник, он бы увидел странное зрелище – две фигуры на берегу туманного притока, безмолвно наблюдающие за светом из-за холма. Впрочем, он бы наверняка тоже увлекся этим светом…

Наконец дедушка переборол себя. Немного дрожащими руками снова проверил, заряжено ли ружье, и сказал мне тихо:

– Пойдем, проверим… Но держись позади меня, хорошо?

Я кивнул. Мы осторожно пошли навстречу сиянию. Чем ближе было марево многоцветного пожара, пылающего за холмом, тем слабее становилась моя тревога. Разве оно могло нам навредить? Я не сомневался – это была упавшая звезда, редкость, к которой люди мечтают прикоснуться во все времена. Тут я почувствовал, что на груди у меня что-то еле слышно дрожит. Я отдернул в сторону один из многочисленных свитеров и вытащил на свет свою игрушечную звездочку.

Удивительно, но сейчас она тоже испускала сияние – хотя уже давно перестала работать. Как объяснил было папа, закончился срок службы. Как же он объяснит это? И почему мне сразу не пришла в голову мысль о явной связи между моим украшением и упавшей звездой? Да, сияние было во много раз слабее, но сходство было очевидным. Я спрятал звездочку обратно под кофту, чтобы дедушка не начал задавать лишние вопросы.

Когда мы приблизились к холму, дедушка остановился. Я прислушался: было по-прежнему тихо. Сияние не издавало ни звука, а лес продолжал безмолвствовать. Тем фантастичнее оно выглядело – словно сбежавшее из чьего-то сна, не до конца оформившееся в нашем мире.

– Побудь здесь, Миша, – сказал дедушка.

– Но… Дедушка!.. – заспорил было я, но он твердо прервал:

– Это может быть опасно! За себя я смогу постоять, но тебя подвергать опасности не хочу. – Я разочарованно взглянул на дурацких уток вдалеке, пряча наворачивающиеся слезы обиды. – Я вернусь быстро. Но ни в коем случае не ходи за мной, Миша. Если я не вернусь, не гляди на этот свет, хорошо? Возвращайся домой той же дорогой.

Мне стало тревожно.

– Дедушка, может, не стоит?

Он внимательно поглядел мне прямо в глаза. Такой взгляд я встречал редко – пронзительный и острый, как будто он пытался запомнить во мне каждую деталь.

– Я должен посмотреть на это, – тихо ответил он. И затем повторил: – Я постараюсь вернуться быстро.

Щуря глаза, он взглянул прямо на сияние, выползающее из-за холма, и стал подниматься наверх. Спустя мгновение его фигура пропала из виду. Все происходило в той же тишине, что и прежде. Я сел на землю и обнял руками колени. Мне было холодно и страшно – и еще страшнее, когда я вспоминал тот последний взгляд, которым меня одарил дедушка. Как будто он вовсе и не собирался возвращаться. Наверное, с таким взглядом на войну уходят мужчины… Утки были забыты, и даже когда мой испуганный взгляд скользил по их еле двигающимся темным фигурам, в голове у меня клубились совсем другие мысли.

Сияние растекалось по окрестностям, оно плясало на моих дрожащих руках, просилось в ладони, будто одичавший птенец, и я раскрыл пальцы, сжатые в кулаки, а после – зачарованно глядел, как оно меняет цвет, скачет между самыми невероятными оттенками так же ловко, как опытный танцор. Черное, белое, красное, зеленое, фиолетовое… И да, и нет. Оно меняло цвет так быстро, что мозг не успевал придумать этим полутонам названия. В ярких тенях я видел все, как будто мне довелось заглянуть в пророческий колдовской огонь – а может, мне просто мерещилось то, что я хотел увидеть. Далекие звезды, которые теперь были так близко, такие холодные и чужие, но такие заманчивые, и мои глаза тянулись к их свету, как мотыльки на горящий костер… Мир за пределами этого огня становился безжизненным, серым и невзрачным, и я даже поразился – как же я прежде мог не замечать этого?..

Сколько я так просидел, зачарованно глядя на отблески таинственного многоцветного сияния, я не знал. Просто в один момент я отвлекся – и мной снова овладел страх. Страх перед этой неизвестной силой, мерцающей с холма, обесцвечивающей весь мир, страх перед той молчаливой обреченностью, с которой ушел дедушка, страх перед этим лесом, неожиданно обнажившим свой секрет, перед которым мы были беззащитны… Казалось, в этом туманном месте время ведет себя совсем по-другому – растягивается, как ему захочется. Или, может быть, это все из-за страха? Да, наверняка дело в нем. Помню, однажды я принёс домой двойку по русскому, и ожидание родителей, которые непременно проверят дневник, было мучительно долгим. Я успел перемыть всю посуду, прибраться дома и выгулять пса, прежде чем они пришли, справедливо рассудив, что это поможет смягчить приговор. Но что, если эту силу страха использовать себе во благо? Если чего-то испугаться, то можно успеть сделать много дел… Главное, не нужно с ним бороться – если ты победишь его, то время снова станет прежним. Интересно, был ли какой-нибудь ученый, который исследовал зависимость между течением времени и страхом? Или я буду первым? Какие только мысли не лезут в голову!..

От размышлений меня отвлек шорох в траве. Спустя мгновение оттуда выпрыгнула маленькая грязно-коричневая лягушка. Я ее ничуть не испугался и даже попытался взять в руки, но в самый последний момент она смогла увернуться, и, произнеся укоризненное и протяжное "ква-а-а-а", попрыгала наверх, к сиянию. Тут я понял, что свет стал слабеть. Яркие тени еще продолжали бегать по моим пальцам, но их источник стал слабее. Я обернулся: и правда, холм и окружающая действительность стремительно набирали свои прежние естественные краски. Но глаза еще помнили ту фантастическую и яркую картинку, на короткое мгновение расцветшую перед глазами, и мне даже стало немного грустно, что такого откровения я больше не увижу. А дедушка все не возвращался. "Если я не вернусь, не гляди на этот свет"… . Но свет-то исчез! Значит, можно подняться и посмотреть, что там происходит.

Страх понемногу уступал место любопытству. Да, нужно подниматься. Вдруг с дедушкой что-то случилось? Тогда я спасу его, и он возьмет меня в следующий поход. Сияние окончательно растворилось в воздухе, и я стал медленно подниматься на холм.

Дедушка сидел прямо на земле, спиной ко мне, и неотрывно смотрел куда-то вверх. Вся вершина холма почернела – трава пожухла и прижалась к земле, словно отсюда только что стартовала ракета. Я подошел к дедушке и взглянул на него. В его глазах стояли слезы, а на лице застыла печальная и одновременно счастливая улыбка. Он заметил меня, быстро вытер слезы и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.

– Дедушка… Где свет? – тихо спросил я.

– Исчез, – тихо ответил он. Затем, уже живее: – Растворился в небесах… Но он был очень красивым. Эх, Мишка, жаль, тебе нельзя было поглядеть на него.

– Почему?

– Долго объяснять, – сказал дедушка. – Слишком опасно. Он… Это как та черная собака из Воронцовского двора, помнишь? На вас, детей, скалится. И покусать может. А со взрослыми нормально себя ведет, даже команды выполняет.

– Не понимаю, – признался я и взглянул в небо, куда до этого глядел дедушка. – Свет может покусать?

– Можно сказать и так, – рассмеялся дедушка. Теперь он был прежним – грустная задумчивость исчезла вместе со слезами и той улыбкой. Его рука потрепала меня по голове, взъерошив волосы. – Но укусы будут куда опаснее. Бабушке лучше об этом не говорить. Это будет наш с тобой охотничий секрет.

Я кивнул. Я умел хранить секреты.

Кряхтя, дедушка встал с земли, подобрал ружье, лежащее в нескольких шагах от него, и сказал:

– Ну ладно, пойдем домой.

Вторя его словам, откуда-то из кустов раздалось уже знакомое "ква-а-а-а". Так и решили.

Обратная дорога была куда легче. Может быть, из-за того, что путь теперь лежал не к туманному притоку с печальными утками, а домой – к горячей еде и ребятам, по которым я уже успел соскучиться. Когда просветы между деревьями вдалеке стали шире, у меня даже проснулся какой-то азарт, и мне захотелось погулять по лесу подольше.

Дедушка шел молча и ни разу не заговорил со мной. Он явно о чем-то размышлял: по лбу ползали сосредоточенные морщины, а глаза были устремлены вниз – и размышления эти были явно вызваны недавним происшествием.

– Дедушка?

– Ну? – Его глаза вырвались из дум и посмотрели на меня.

– А как же утки? Мы ведь шли на охоту.

– Ничего, в следующий раз постреляем.

– Ты возьмешь меня в следующий раз? – обрадовался я.

– Возьму, возьму… – притворно-ворчливо сказал он. – Если вести себя хорошо будешь. А друзьям своим про приток не болтай. Это наша семейная тайна, помнишь? А то все охотники сюда ходить начнут…

Он снова замолчал, задумавшись.

– Дедушка!

– А?

– Я хотел спросить про… про тот свет.

– Спрашивай.

– Что это было?

– А ты как думаешь? – после небольшой паузы спросил он.

Я тоже замолчал, задумавшись. Мне вспомнилась моя игрушка, как всегда болтающаяся на моей груди.

– Я думаю, это была упавшая звезда, – ответил я.

Дедушка усмехнулся.

– Смышленый ты, Мишка. Все правильно. Упавшая звезда и была… Желание-то успел загадать?

– Нет…

– Как же так? Столько времени там просидел, а желание не загадал?

Я был раздосадован. Столько времени любовался сиянием, и даже не подумал о том, чтобы загадать желание!

– Ну, не расстраивайся, – промолвил дедушка, взглянув на меня. – Не последняя же это упавшая звезда в твоей жизни, еще успеешь…

– А ты успел загадать? – поинтересовался я.

– Нет, – признался он. – Да у меня и нет желаний. Все, что было нужно, у меня есть.

– Ты именно поэтому плакал, да? – понял я. – Потому что тебе нечего было загадать?

Дедушка остановился и внимательно взглянул на меня. После короткой заминки мы продолжили путь, и он будто с нежеланием ответил:

– Нет, не из-за этого. Глаза у меня уже старые, слезятся, когда на яркий свет смотрю. Поэтому и тебе не разрешил – рано еще зрение портить.

После этих слов мы оба замолчали и до самого дома не проронили ни слова. На улице, как обычно, веселились ребята – я помахал им рукой, и мне в ответ понеслись радостные приветствия, из чего я заключил, что срок моего наказания подошел к концу. Только Васек отличился – мгновенно посмурнел, отвернулся и стал делать вид, что невероятно сильно заинтересован воркующими друг с другом голубями. Видимо, все еще не смог избавиться от зависти.

Наше возвращение совпало с обедом – когда я вошел в дом, стол был уже накрыт, как будто бабушка каким-то шестым чувством узнала о нашем скором появлении. На улице, около рукомойника, она встретила дедушку, и тот стал ей что-то объяснять – наверное, рассказывал придуманную историю, из-за которой мы явились без добычи. Похоже, объяснение бабушку устроило, потому что вскоре они, болтая уже о чем-то совершенно другом, появились в столовой; бабушка отвесила мне подзатыльник за то, что я сел за стол с грязными руками, и мы принялись за еду.

***

Через пару дней мне приснился странный сон.

Я стоял на высоком холме, с которого открывался прекрасный вид на окрестности. Солнце клонилось к закату, торопясь спрятаться за горизонт; пруд, который всегда вселял в меня такой страх, напоминал бронзовое зеркало и слепил глаза. Деревня, вся в золоте, сияла в лучах закатного солнца, освещавшего аккуратные домики, фруктовые рощи, фонарные столбы и брошенные автомобили. Через всю деревню тянулась улица, по которой в сторону пруда неспешно шел незнакомый человек. Больше в деревне людей не было; тайна объяла ее, точно тучи, окутала туманом неизвестности, наводящим морок и пробуждающим неясную глухую тревогу. Этот морок был прекрасен, словно застывшая в вечном сне янтарная муха, и вызывал воспоминания о далеком детстве, когда удивление и удовольствие пронизывали таинство дней, а каждый рассвет и закат полнились неизведанными обещаниями и открытиями.

Я стал медленно спускаться с холма, продолжая изучать прекрасную иллюзию, и приближающийся пруд больше не пугал меня. Мне казалось, сейчас я был намного старше, а это место, хоть и было похоже на деревню из моего детства, было совсем другим, далеким и чужим; но, как и во всяком сне, это чувство блуждало на зыбкой грани восприятия и путало мысли.

Человек, идущий по дороге, приблизился к пруду раньше меня. Видимо, не заметив моего присутствия, он продолжил путь – и шагнул прямо в воду, не обращая внимания на свою промокшую и отяжелевшую одежду. Дно было все глубже, и вскоре его фигура окончательно скрылась под водой.

Я знал, что мне нужно сделать так же. Мои ноги сами спустились с берега и медленно повели меня к центру пруда. Вода была теплой и прозрачной; когда она приблизилась к моему лицу, я на мгновение остановился, раздумывая, но затем продолжил путь. Пруд полностью скрыл меня в своих водах, и перед глазами предстала бесконечная муть, в которой навечно обречены жить рыбы. Я продолжал шагать вперед, еле касаясь ногами песчаного дна и как бы паря над ним, словно колдун, освоивший левитацию. Когда воздух в легких перестал заканчиваться, муть рассеялась, и я понял, что достиг самой глубокой точки водоема.

Теперь я не ощущал потребности в воздухе, и сила воды, до недавних пор сковывающая мое тело, уступила место прохладному ветру. Я стоял в бесконечном травяном поле, подняв воспаленные глаза к бескрайнему сиянию, и глядел на бесконечный и искрящийся далекими огнями звездный калейдоскоп. Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я отвлекся от созерцания; в нескольких шагах от меня стоял тот самый человек. Он тоже зачарованно глядел на черное небо, разукрашенное мириадами огней, и, казалось, все еще не замечал меня. Гладя гнущуюся под ветром степную траву кончиками пальцев, чувствуя на лице сырое дыхание, я приблизился к нему и поздоровался.

– И тебе привет, Михаил, – ответил человек, повернувшись ко мне. Кажется, он совсем не удивился моему появлению. – Тоже решил полюбоваться на далекие звезды?

Я кивнул. Его лицо заросло бородой и казалось изможденным; на лбу, около самой кромки волос, был заметен крохотный нитевидный шрам. Человек казался мне смутно знакомым: наверное, когда-то мы вместе разделили одно детство на двоих, но с тех пор прошло так много времени, что об этих воспоминаниях остались лишь воспоминания.

– Когда долго глядишь на звёзды, – медленно произнес он, внимательно глядя мне в глаза, – начинает казаться, что в нашей жизни больше не будет ничего такого же прекрасного. Мы можем глядеть на их красоту и в полной мере осознавать ее, но нам не суждено приблизиться или когда-либо прикоснуться к ней. Все, что нам остается – любопытство, которое невозможно подавить.

И от этого становится очень грустно, подумал я про себя. Прошелестел ветер, я поежился от холода и снова оглядел горизонт – оттуда медленно надвигалась темнота, растворяющая любой свет.

– Звезды – холодные игрушки. – Человек снова уставился в небо. – Сближение с этой красотой лишает жизни. Нас всегда тянуло туда, в этот звездный аквариум, но стоит признать – мы никогда их не поймем… А знаешь, в чем правда? То любопытство, о котором ты говоришь, свойственно не только нам, но и звездам. Именно поэтому они устремляются сюда – хотят узнать, чем и зачем мы живем. Хоть мы и не знаем ответов, их вполне устраивают наши робкие шаги в темноте. А взамен – рассказывают нам о своей жизни: яркой жизни в абсолютно мертвой черноте. И эти рассказы похожи на прекрасную песню… Песню небесных высот. После их рассказов начинаешь утрачивать вкус к своей – такой обычной – жизни. Зачем же нам дана возможность слышать их песни?

Я не знал ответа. Вместо этого я зачарованно глядел на звездный аквариум над своей головой, где в грандиозной медлительности сходились меж собой далекие и близкие светила. Кометы рассыпались мириадами искр, зажигались и гасли звезды, такие огромные и недоступные – и все это происходило в полной тишине, год за годом, тысячелетие за тысячелетием, еще до рождения тех, кто мог бы выразить словами эту бесконечную небесную баталию. Да, мы никогда их не поймем, подумал я, но стоит ли вообще это делать? Разве есть муравьям дело до людей?

– Но знаешь, в чем состоит весь ужас ситуации? – продолжал человек, по-прежнему не глядя на меня. – Все эти звезды давно мертвы. Их свет погас, и то, что их питало, растворилось в этой пустоте. Они так далеко от нас, что нам кажется, будто они до сих пор живы, но это обман – и как только последний отзвук их агонии достигнет наших ушей и глаз, мы поймем, что отныне над нами абсолютно непроницаемая тьма. И даже те звезды, что падают нам на головы, мертвы – просто наше любопытство не дает нампонять этого. Вот так и происходит диалог между живыми и мертвыми…

Он взглянул на меня и печально улыбнулся. Его глаза были похожи на два блюдца, в которых теперь плескался космический бульон. Он прикоснулся к высокой тайне и не смог не подарить ей свое любопытство, и теперь его глаза навсегда приобрели звездный цвет.

***

– Жжется, ба! – плаксиво сказал я.

Бабушка поставила склянку с зеленкой на стол.

– Так и надо! – Проворчала она. – Меньше будешь беситься со своими ребятами.

Иногда мне казалось, что моя бабушка обладает какими-то сверхъестественными способностями. Например, она может почувствовать, когда ее появление нежелательнее всего, и появиться ровно в этот момент. Именно так сегодня и произошло: мы с ребятами играли в ляпки, и меня угораздило упасть на вираже. До сих пор этот прием никогда меня не подводил – редко кому удавалось вовремя среагировать, когда я внезапно менял направление на противоположное. Но в этот раз фортуна была не на моей стороне: нога предательски ушла вперед, и я пропахал твердую землю своим коленом. Боль была сильная, на глаза мгновенно навернулись горячие слезы, но я не вскрикнул, опасаясь, как бы бабушка не услышала и не отвела меня домой. Даже и не знаю, как она могла догадаться.

В наказание я отправился вместе с ней удалять с грядки сорняки. Грядок на даче была целая куча, и работа казалась мне нескончаемой, поэтому, когда руки устали возиться в земле, я снова задал бабушке, возившейся на соседней клумбе, неоднократно уже заданный вопрос:

– Ба, ну зачем вам все это? Просто купите овощи в магазине, и все.

– Больно нужон мне ваш магазин! – фыркнула бабушка. Слово "нужен" она всегда так и произносила – "нужон", с ударением на "о". – Одну гадость там продают. Пичкают химией и раскрашивают воском, чтобы гниль была незаметной.

Однажды, когда я задал бабушке этот вопрос в присутствии отца, он лишь вежливо улыбнулся и сказал: "а вы, как я погляжу, антиглобалист". Я не понял, что это значит, но с тех пор меня не покидала мысль о том, что искусственные фрукты – это обычные фрукты, которые перетерли воском.

– Наши папы и мамы всю жизнь здесь провели, – сказала бабушка. Она перекапывала почву для своих любимых цветов, и совок в ее руках проворно ходил туда-сюда, будто жил отдельной жизнью. – Дышали чистым воздухом. Всегда были на природе. И прожили долгую, счастливую жизнь.

– Чьи папы и мамы?

– Ну, мои и дедушкины.

– Что, они все были на этой даче? – поразился я и какими то другими глазами взглянул на привычные грядки.

– Ну, не совсем на этой… Они жили в деревнях.

– Скучно же…

– А в городе не скучно?

– Конечно нет! – ответил я. – Там компьютер, друзья, много чего…

– Ну и толку тебе от этого компутера? – прищурившись, спросила бабушка. К компьютерам у нее всегда была какая-то неприязнь. – Сидите за ними целыми днями, как червяки, из дому не вылазите. Компьютеры вообще-то для инвалидов были сделаны, чтобы они хоть какой-то жизнью могли жить. А ты что, инвалид? Вон, погляди, какая природа…

Я вздохнул, оглядев окопы между грядками. Через два дня здесь снова все зарастет сорняками.

– Бабушка… А что ты делала до того, как стала тут жить?

– Работала, – ответила бабушка.

– Где?

– На заводе.

– Чем ты там занималась?

– Ну, много чем. – Бабушка ненадолго остановилась, припоминая прошлое. – За станками работала. Оператором.

– Долго?

– Долго. Тридцать лет.

– Ого, – протянул я. В этот срок укладывались три моих жизни, и оставалось еще немного. – А почему перестала работать?

– Ну ты и болтун, Мишка. Потому что устала. На пенсию вышла.

– Наверное, тяжело было расстаться с любимым делом, которым занималась так долго?

Бабушка засмеялась.

– Почему ты думаешь, что оно было любимым? – Я удивленно раскрыл рот, собираясь задать новый вопрос, но бабушка продолжала: – Я пошла работать сразу после школы. Потому что больше нечего было делать. Помню, пришла туда в первый день, поняла, чем придется теперь заниматься, кое-как отработала полсмены, а когда приехала домой – разревелась.

Я помолчал. Мне уже стало понятно, к чему идет разговор.

– Поэтому тебе и говорят все, чтобы учился хорошо, – сказала бабушка поучительным тоном. – Чтобы не грустил на нелюбимой работе всю жизнь. Мама говорит, у тебя с учебой проблемы?

Я мысленно наругал маму. Зачем же было рассказывать об этом бабушке?

– Молчишь – значит, есть проблемы.

– Учеба такая скучная! – с досадой сказал я. – Мне это неинтересно.

– Это потому, что ты и не вникал в нее по-настоящему. – Бабушка снова принялась за прежнее занятие. – Вот попробуй – вдруг понравится? На завод всегда успеешь уйти.

После бабушкиной истории на завод мне не хотелось сильнее, чем попытаться возродить интерес к учебе. Нехотя я подумал, что все-таки придется остаться в школе, а не бросать ее после четвертого класса, как я подумывал об этом ранее.

– И здесь тоже скучно, – пробурчал я.

Бабушка усмехнулась.

– Ну ничего, потом поймешь, как тут здорово. Приедешь сюда когда-нибудь со своими детьми, с женой. Может, и жить разрешу, – бабушка хитро улыбнулась. – Если хорошо вести себя будете.

Я густо покраснел и стал яростно перерабатывать сорняки в пыль.

– Ба, можно я уже пойду?

– Опять колени разбивать будешь?

– Постараюсь не разбивать.

– Ну, иди.

Я радостно побежал на улицу, по пути щелкнув по носу любопытствующего Бима. Из мастерской – так назывался сарай, заваленный инструментами, гвоздями, досками и коробками – раздался голос дедушки:

– Что, Мишка, досрочно помилован?

– Ага, – подтвердил я. – Тебе помочь с чем-нибудь?

Помогать дедушке мне нравилось. Когда я работал с ним заодно, мне казалось, что я быстрее взрослею. Да и забивать гвозди и разбирать старые вещицы на запчасти мне нравилось куда больше, чем вести заведомо проигранную войну с сорняками.

– Ну, помоги, коль не шутишь.

Я подошел к рабочему столу, над которым склонился дедушка. Предметом его изысканий был тяжеленный замок, раза в два крупнее, чем тот, которым обычно запирали дом.

– Ого, – протянул я.

Дедушка удовлетворенно хмыкнул.

– Нравится? Выменял его у Валентиныча… Хочу поставить вместо нашего, а то он уже совсем плохо запирается. Как у тебя колено, не болит?

– Не-а, уже почти совсем ничего не чувствую.

– Ну и правильно, молодой же еще, – задумчиво произнес дедушка, разглядывая замок на свету. – Все как на собаке заживает… Бим, ты-то куда лезешь? – Он отогнал от стола заглянувшего в мастерскую Бима. Бим, меланхолично взмахнув хвостом, уселся около входа и стал наблюдать за нами. – Короче, у тебя пальцы потоньше моих, так что давай ты туда лезь. Я сейчас щипцами раздвину вот здесь, а ты вытащи оттуда все лишнее. Мусор, дробинки… Вот тебя кисточка.

Работа и впрямь была не для дедушкиных мозолистых рук, поэтому моя помощь пришлась кстати. Спустя десять минут замок был очищен, и я выбрался на улицу. Ребята играли в казаки-разбойники, и я тут же к ним присоединился; за игрой, как обычно, молча наблюдала Дашенька.

Было очень жарко, и через некоторое время мы, устало дыша, уселись на скамейке. Вася забежал домой и вынес оттуда бутылку; раньше в ней была газировка ядовито-зеленого цвета, и ее вкус еще не выветрился, он перемешался с водой, которую мы жадно пили.

Выставив свое отекшее лицо, на улицу выбрался деревенский алкоголик Иннокентий. Я увидел его хромающую фигуру еще издалека и теперь молча наблюдал, как он бредет в нашу сторону. На лице у него иногда и как-то невпопад появлялась беззлобная щербатая улыбка. Он недолго постоял на месте, греясь на солнышке, а затем поковылял к нашей скамейке. Усевшись с краю, он стал неспешно растирать свои укутанные в коричнево-серые лохмотья ноги, будто был атлетом и готовился к забегу.

– Что, ребятишки, все играетесь? – сипло спросил он.

– Играемся, дядя Кеша, – дружно ответили мы.

– Ну, эт прально, прально, – прошамкал он. – Вы еще молодые, вам положено играться…

За Иннокентием приглядывали всей деревней, потому что жалели его: говорили, раньше у него была семья; но потом жена умерла, а дети уехали из деревни, бросив тут старика. Поэтому периодически то одна семья, то другая делилась с ним остатками со своего стола, хоть он никогда не попрошайничал. Пару раз бабушка отправляла меня к нему с куском пирога, и он с навернувшимися на глаза слезами долго и чувственно благодарил – так долго, что становилось неловко и хотелось поскорее вернуться назад.

Жил он на самом краю деревни, в разбитой избе, наполовину утонувшей в земле, и даже умудрялся в ней зимовать. Дядя Кеша был в общем-то добрый человеком, мне даже иногда казалось, что, повернись в его жизни все по-иному, он стал бы заботливым дедушкой в окружении собственных внуков, которые наверняка играли бы сейчас с нами.

Немного поболтав с ним и подкрепившись васиной водой, мы стали разбредаться по домам, условившись снова собраться после того, как солнце станет садиться. Когда я уже стал подходить к воротам, дядя Кеша вдруг негромко окликнул меня. Удивившись, я подошел к нему – он продолжал сидеть на том же месте, пряча голову под тенью типы.

– На охоту с дедушкой ходил? – сипло поинтересовался он. Я кивнул, и он объяснил: – Видел, как вы возвращались из лесу… Понравилось?

– Ага.

– Видимо, не очень удачно все прошло? – Он хитро посмотрел на меня, и я снова кивнул, немного смущенно. – Ну, не расстраивайся, первый блин комом, хе-хе-хе…

Он зашелся надрывным кашлем, и я терпеливо дождался, когда он сможет продолжить. Мне стало интересно, чем все закончится. Тут я понял, что секретное место дедушки, возможно, теперь перестанет быть секретным – вдруг Иннокентий начнет всем говорить о том, откуда мы вышли? Он любил поболтать.

– Я тоже люблю побродить по лесу, – продолжил он после того, как кашель прошел. – Дышится там легче… Да и тишина, опять же… Помню, как Сережку, маленького еще, водил туда. Иногда белку можно увидеть – там они не такие пугливые, как здесь. Иногда замрут, бывает, на одном месте – и глядят на тебя так с интересом, головкой вертят, как будто заманивают поиграть, и глаза так блестят, лукаво… Сережке нравилось очень. Сейчас-то он уже такой ерундой не занимается, понятное дело, у него бизнес в городе, занятой очень. Наверное. Мда-а-а… А вот ты ничего не терял там, Мишка? – спросил он вдруг.

– Где? – не понял я, сбитый с толку таким резким переходом.

– А в лесу, где же еще-то. В лесочке-то нашем.

Я с сомнением покачал головой. Иннокентий, хитро улыбнувшись, медленно полез рукой в карман и наконец вытащил на свет… мою звездочку!

– Как же… – удивился я и стал шарить рукой по груди. – Как же я умудрился ее потерять?

Дядя Кеша улыбнулся и протянул мне игрушку.

– Спасибо, дядя Кеша! – искренне поблагодарил я. Он молча понаблюдал, как я вернул звездочку на прежнее место, и немного смущенно сказал:

– Да ладно, чего уж там… Ты, главное, Мишка, не теряй ее больше, игрушку-то свою. Я вот верну, а кто-нибудь другой найдет – и себе приберет. Светится она больно уж красиво, будет ею любоваться по ночам и даже не подумает тебе вернуть.

Я еще раз поблагодарил дядю Кешу и вернулся домой. По пути у меня возникла мимолетная мысль: откуда он узнал, как она светится, если игрушка уже давно не работала? Впрочем, мысль была такой легкой и воздушной, что, не дождавшись ответа, быстро уступила место другим, столь же мимолетным и воздушным, и скоро я совсем забыл о ней.

***

Хоть дедушка и попытался дать произошедшей с нами истории логичное объяснение, которое могло бы устроить обычного ребенка и примирить его с собственными тревожными мыслями, я все же понимал, что в лесу мы соприкоснулись с чудом. И, как полагалось любому истинному чуду, оно было необъяснимым, завораживающим и даже пугающим. Да, именно пугающим – ведь чудеса не случаются просто так; они разрывают реальность, спутывают все законы и меняют правила с одной только им понятной целью, оставляя тебя наедине с непрошенным откровением.

Я подумал об этом, когда проснулся после дневного сна слишком рано – в такие моменты мысли были будто обнаженные, не прикрытые мгновенно всплывающими объяснениями и больше похожие на озарения – или на юрких рыбок, которых ты можешь хватать голыми руками и разглядывать под любым углом. Как будто ты смог обмануть самого себя и вмешаться в процесс формирования мыслей до того, как разум успел выстроить защиту – ему было сказано, что ты проснешься в два часа, а ты всех обманул и проснулся на две минуты раньше. Мне нравилось такое состояние, и бывало жаль, что я не могу контролировать его так, как мне бы хотелось. Возможно, именно в таком состоянии и живут творцы: художники, писатели, архитекторы – они умеют обнажать свои небесные мысли и не допускать к ним другие, приземленные и пахнущие разумом.

В доме я был один. Дедушка и бабушка, скорее всего, возились на грядках, ведя вечное противостояние с сорняками. У них было достаточно денег, чтобы покупать всю еду в магазине и тратить время на что-то другое, но, когда я сказал об этом бабушке, она только отмахнулась и ответила, что они с дедушкой "люди земли" – то есть, хотят быть ближе к ней. Их родители были простыми крестьянами и провели в этой самой земле всю жизнь – видимо, на каком-то глубинном уровне их дети тоже чувствовали эту необъяснимую тягу. Окна комнаты, в которой я спал, выходили на внутренний двор; около ворот была конура старого Бима – настолько старого, что есть он предпочитал только ту еду, что ели мы, со снисхождением смотрел на других собак и гавкал исключительно по праздникам – и то только для того, чтобы другие помнили, что он все-таки еще остается псом. Толку от него как от охранника было немного, потому что за двадцать лет он совсем одряхлел, но его широкая собачья улыбка, я был уверен, смогла бы обезоружить даже самого злого грабителя.

Тут в ворота кто-то постучал – очень лаконично, пара сухих щелчков. Бим нехотя вылез из своей конуры, подставив морду палящему августовскому солнцу, и поковылял за дедушкой. Спустя минуту они вдвоем появились во дворе, и дедушка отпер дверь. Я спрятался за прозрачной занавеской и стал наблюдать.

У входа стояли четверо человек, но говорил за всех один. Они были удивительно похожи друг на друга – почти одинаковая одежда, телосложение и черные солнцезащитные очки. Как будто где-то в мире появился аппарат для создания образа неприметного дачного жителя, и они вчетвером вылезли из этого аппарата одновременно, как близнецы. Стекло было слишком толстым, и я не мог услышать, о чем они говорили, поэтому приходилось полагаться исключительно на свое зрение.

Тот, который говорил за всех, стал о чем-то спрашивать дедушку. Дедушка, в свою очередь, ненадолго о чем-то задумался, затем помотал головой. Человек, вздохнув, нехотя вытащил из нагрудного кармана своей полосатой рубахи какой-то документ и показал его дедушке. Тот улыбнулся и, похоже, дал тот же ответ, что и ранее. После этого странная беседа закончилась, и гости ушли – ни о чем друг с другом не переговариваясь и глядя только вперед. Последнее, что я увидел – они пошли в правую сторону, туда, где находился дом Валентина.

После того, как ворота были закрыты, дедушка постоял на том же месте какое-то время, рассеянно глядя куда-то перед собой. Затем Бим отвлек его, уткнувшись шершавым носом в ладонь, и дедушка, с улыбкой погладив его по голове, пошел к крыльцу. Когда он зашел в дом и заглянул ко мне в комнату, я притворился, что все еще сплю, но дедушка только рассмеялся:

– Можешь вставать, Миша. – Он переступил высокий порог и прошел мимо моей кровати. – Ты честно проспал свои два часа.

Я радостно отбросил одеяло в сторону вместе с остатками непонятного дневного сна. Тихий час был самым мучительным временем – казалось, что пока я сплю, жизнь проходит мимо меня. Иногда и вовсе не получалось заснуть, и приходилось ворочаться из стороны в сторону, попеременно глядя то на противное фиолетовое кресло, то на настенный ковер – с шикарным рисунком, изображающим гордых павлинов около закатного дворца с фонтанами; но рисунок был уже давно изучен вдоль и поперек и вызывал ту же тошноту, что и кресло.

Дедушка взял в руки журнал, лежащий у подножия моей кровати, и сел на кресло. Журнал был очень древний и непонятно как оказавшийся среди здешних книг, с выцветшими иллюстрациями, подкупившими меня. На обложке, прямо в центре был изображен огромный хищный цветок, схвативший какого-то бедолагу своими мерзкими розовыми щупальцами, над ним крупными буквами написано "Amazing stories", а в верхнем углу "September '27". К моему глубокому разочарованию, весь журнал был на английском языке, так что историю, происходящую на обложке, мне пришлось додумывать самому. Когда я был совсем маленьким, мне казалось, таких размеров достигнут сорняки, если их вовремя не выкапывать из земли – при таком раскладе ежедневный подвиг бабушки, пропадающей на грядках, вызывал искреннее уважение.

– Умеешь читать по-английски? – заинтересованно спросил дедушка, листая журнал.

– Нет, – признался я. – Но картинки там красивые.

– Мой отец любил этот выпуск. – Дедушка закрыл журнал и прищурил глаза, вспоминая. – Сядет, бывало, вон там, у печки, и начинает в сотый раз перечитывать. Пока полностью не прочитает, спать не пойдет. Вообще, у него целая коллекция осталась после войны – он их как-то выписывал прямо из-за рубежа, но потом все пропало. Только этот и остался. Н-да… И мама твоя тоже любила. Не понимала, о чем написано, но постоянно что-то выдумывала, а потом подходила и спрашивала, угадала или нет.

Дедушка вернул журнал на прежнее место. Помолчал, словно собираясь с мыслями, и сказал:

– Видишь этих павлинов? – спросил дедушка, взглянув на ковер за моей стеной. Вопрос показался мне странным: я видел этих павлинов так часто, что мог представить их с закрытыми глазами. – Я вспомнил одну сказку. Хочешь, расскажу?

Я кивнул и сел поудобнее, закутавшись в одеяло.

– Сказка про… восточного короля, – начал дедушка. Он откашлялся и продолжил говорить голосом более таинственным, что придало ему сходство с каким-нибудь древним сказителем. – Он жил во дворце – почти таком же, что и на этом ковре. И павлины были, и фонтан…

– Ковер сшили по этой сказке?

– Возможно, – кивнул он. – У этого короля было все: верные подданные, сокровищницы, полные золота и драгоценностей, любящая жена и сын – наследник его власти, который любил его больше всего на свете. Раньше королю довелось много времени провести в сражениях, что закалило его характер, а дальнейшая богатая жизнь, как он думал, показала ему все, что может удивить человека. Постепенно он старел, но так же постепенно, как и старость, к нему пришло горе. Король грустил от того, что он больше ничему не удивляется, ничто больше не трогает его сердце. Он глядел на своего подрастающего сына и завидовал ему – тот еще не прожил столько, сколько король, и каждый день узнавал что-то новое. И искренне этому радовался… Ты чего хмуришься? Не нравится?

– Не понимаю, что тут грустного. Всегда есть чему удивляться. Да и вообще, как можно грустить из-за того, что нечему удивляться? Понимаю, если бы коленку ободрал, или запретили гулять…

– Вряд ли кто-то может запретить королю гулять, – снисходительно улыбнулся дедушка. Но тут же посерьезнел и сказал: – Ты еще молодой, Мишка, но поверь: даже самые любимые вещи вскоре перестают нравиться. Вот, например… Помнишь, ты раньше сгущенку любил? Говорил, каждый раз она какая-то иная, еще вкуснее, чем прежде.

– Помню.

– Потому что тебе давали только одну ложку с чаем съесть. А что случилось потом, когда бабушка дала тебе целую банку?

– Объелся и теперь вообще смотреть на нее не могу, – признался я.

– Вот видишь. И с остальными вещами примерно то же самое и происходит. Вернемся к нашей сказке. В общем, король горевал-горевал, а потом решил обратиться к своему советнику. А тот ему посоветовал обратиться к колдуну, живущему в одинокой хижине у самого подножия замка. Король собрал всю свою свиту и пришел к этому колдуну. Он спросил: "Знаешь ли ты, колдун, осталось ли в этом свете хоть что-то, что способно тронуть мое сердце? Я больше ничему не радуюсь, не удивляюсь, ничего не боюсь". И колдун ответил: "Знаю, мой господин. Есть на краю вашего королевства дремучий лес. А в его сердце – заколдованное озеро. Говорят, воды этого озера отражают ваши самые потаенные страхи. Но будьте осторожны, Ваше величество", предупредил колдун напоследок, "и храните сильную волю. Не позволяйте озеру играть с вами. Как только вы станете слабее его, оно поймет это и утянет вас на дно". Король поблагодарил колдуна, вернулся во дворец и в тот же день отправил в путь своих самых верных воинов с поручением: доставить к нему столько этой заколдованной воды, сколько нужно, чтобы наполнить его дворцовый фонтан.

Дедушка остановился на миг, чтобы перевести дух.

– Ну, и что дальше? – поторопил я. Уж слишком хорошо дедушка рассказывал, и сказки такой я никогда не слышал – и где он их только вычитывает? – Доставили ему волшебную воду?

– Доставили, – кивнул дедушка. – И наполнили фонтан до краев. Король приказал оставить его одного, и когда его приказание было исполнено, он подошел к фонтану и посмотрел в воду. И тогда водная гладь, на которой было только отражение его собственного лица, забурлила, и показался вход в огромную пещеру. В проеме сгустилась непроницаемая тьма, которая, подобно туману, выползала на поверхность и грозилась затянуть в себя и его. Сначала король усмехнулся: так вот чем вода собирается пугать его? Он ожидал всего, что угодно: ужасов из своих снов, кошмаров, увиденных наяву, чудовищ, придуманных безумными художниками. Но когда король стал вглядываться в эту тьму, его охватила тревога, а спустя несколько мгновений – самый настоящий страх. Это было чувство, которого он не испытывал очень давно – и чем дольше смотрел он на эту тьму, тем сильнее страх овладевал им. В конце концов, он оторвал взгляд от воды и упал на землю. Переведя дух, он осторожно заглянул за край фонтана, но отражение сменилось на привычное – теперь на него опять глядело его собственное испуганное лицо.

– Вскоре король понял, – продолжил дедушка после небольшой паузы, – что испытанный им недавно страх будто оживил его. Он вернулся к своей прежней жизни и с удовольствием заметил, что у него вновь вернулся вкус к жизни. Ему снова стало интересно то, что прежде вгоняло в скуку. С утроенной энергией он продолжил управлять королевством, и любовь к семье у него тоже утроилась, и мелкие радости жизни, и даже рутина – все окрасилось какими-то новыми красками, у него вновь появился интерес, как у маленького ребенка, ко всему на свете. Он звал в свой дворец великих мудрецов и ученых, чтобы подолгу беседовать с ним о тайнах жизни, природы и неба. Но, – вздохнул дедушка, – к его сожалению, этот интерес вновь стал угасать. Когда он это осознал, то прибегнул к уже испытанному средству: вновь подошел к своему заколдованному фонтану и заглянул в его воды. И вновь забурлившая водная гладь показала ему то же самое: темный вход в пещеру, из которой струился черный туман. Но это уже не пугало нашего короля, и тогда он сделал мысленное усилие и шагнул под свод пещеры. Он долго шел в кромешной тьме, и вдруг стал слышать со всех сторон шепот; он становился все сильнее, окружал его со всех сторон, многоголосый шепот, и слова его были неразборчивы; с одной стороны он слышал яростный шепот, с другой – нежный, где-то шепот его умолял, где-то – приказывал что-то на незнакомом языке; с одной – произнесенный мужчиной, с другой – женщиной, а с третьей – ребенком. И этот шепот вскоре так сильно испугал короля, что он вновь оторвался от поверхности. Он снова был испуган, как и в первый раз, и даже еще сильнее: руки ходили ходуном, в голове до сих пор стояло эхо, он весь побледнел и вспотел, а когда заглянул в фонтан, на него взглянуло его собственное лицо, но часть волос поседела.

– Поседела? От страха? – прошептал я.

– Увы, страх бывает и таким, – кивнул дедушка. – И после этого король вновь, как и в первый раз, ощутил вкус к жизни. Но вкус этот пропал еще быстрее, чем тогда, и вскоре он вновь подошел к своему фонтану. И вновь он увидел вход в пещеру. Он шагнул внутрь и снова пошел по долгому пути, одолеваемый со всех сторон безумным шепотом. Но этот шепот больше не пугал его. И тогда его путь подошел к концу. Шепот прекратился, и дорога вывела его к бездонному озеру под сводами пещеры. А на дне озера был источник света, который и позволял осмотреть все вокруг. Этот свет мгновенно приковал к себе все внимание короля. Как он туда попал? Для чего и кем он туда помещен? Кто его создатель? Все эти вопросы не давали королю покоя. Вскоре он решился и нырнул в озеро. Он плыл долго, и когда дыхание стало подходить к концу, все же смог коснуться этого света… И в этот же миг воды фонтана затянули короля в себя. Когда обеспокоенная долгим отсутствием короля стража вошла во двор, то не нашла своего господина. Один из стражей, самый храбрый, даже заглянул в воду, но ничего там не увидел, кроме своего отражения. Так и закончилась сказка.

– И все? – разочарованно спросил я. – У сказки должен быть хороший конец!

– Гм… – Дедушка призадумался. – Ладно, вот тебе хороший конец: когда его сын узнал о случившемся, он приказал разрушить фонтан. Вскоре он стал королем и правил мудро и справедливо до конца своих дней.

Я помолчал, размышляя о сказке.

– И в чем же смысл?

Дедушка вздохнул.

– Я читал эту сказку еще в детстве, – признался он, – но так и не понял, в чем ее смысл. То есть смыслов-то как раз много. Но какой из них главный?

Я взглянул на ковер. Теперь закатный дворец и фонтан для меня преобразились; возможно, этот ковер всегда будет ассоциироваться со сказкой, рассказанной дедушкой. Мне даже показалось, что я смог разглядеть короля, вон там, на заднем плане – или это деревце, выглядывающее из-за перил? Кто знает, что хотел изобразить здесь ткач.

– Я думаю, – медленно произнес я, – что смысл такой: у каждого человека есть самый сильный страх. Бесстрашных людей не существует. И только одна эта мысль должна придавать всей жизни вкус.

Дедушка слабо улыбнулся.

– Интересная мысль, Мишка. – Он поглядел в окно, на холм перед прудом, но взгляд его унесся еще дальше, за далекие солнечные горизонты. – Интересная мысль…

На следующий день, ближе к вечеру за мной приехали родители. Было решено вытащить обеденный стол во двор и поужинать вместе. Беседа затянулась до самого вечера – отец шумно смеялся и шутил, мама останавливала его, когда шутки становились совсем уж неприличными, бабушка вспоминала истории из детства, от которых мама заливалась веселым смехом, а дедушка в основном молчал и только изредка включался в беседу, когда кто-то его о чем-нибудь спрашивал.

– Пап, ты чего такой тихий? – спросила его мама и шутливо подтолкнула.

– Устал, – улыбнулся дедушка. Когда он улыбался, вокруг его глаз приходило в движение множество мелких морщин. – Вон, пусть вам Мишка лучше расскажет, чем он все лето занимался.

И мне тоже пришлось включиться в диалог.

Перед отъездом бабушка разрешила маме увезти домой немного цветов – а добывать их почему-то поручили мне. Цветы для бабушки были настоящей страстью: целая куча разных видов, за которыми она постоянно ухаживала, и над которыми завистливо вздыхали соседи, когда приходили в гости. Иногда бабушка специально проводила их мимо своей цветочной теплицы, чтобы понаблюдать за восторженной реакцией, после чего обычно смеялась и краснела от смущения. Я не понимал, как она может вкладывать столько любви в то, что умирает каждый год, но, как и всегда в таких случаях, помалкивал и ни о чем не спрашивал – все равно не пойму. Пока.

Пока я аккуратно срезал розы и пионы, мимо меня неспеша прошел дедушка. Краем глаза я взглянул на него – он остановился в нескольких шагах от меня и внимательно смотрел на полоску леса вдалеке. Казалось, будто он ждал чего-то – но в то же время понимал, что этого не произойдет. Я вдруг понял, что взгляд у него сейчас был такой же задумчивый, как и тогда, когда он сидел за столом. А еще я понял – вернее, не понял, а только предположил – что мысли его сейчас заняты той звездой, которую мы повидали этим летом. Похоже, она произвела на дедушку впечатление, от которого он до сих пор не смог отойти, и я даже немного позавидовал ему – что же такого он увидел в том свете, что до сих пор думает об этом? Впрочем, возможно, это были лишь мои догадки, и он просто раздумывал, можно ли будет завтра пойти по грибы, или еще слишком рано.

Когда мы уезжали, на улицу уже опустились летние сумерки, и вместе с бабушкой и дедушкой нас провожал фантастический закат над лесом. Мама села со мной на заднее сиденье и интересовалась, понравилось ли мне это лето, и еще задавала кучу вопросов – о том, с какими ребятами подружился, готов ли к школе (конечно, не готов), хорошо ли кормила бабушка и что это за синяк на правой коленке. А папа между мамиными вопросами и моими ответами успевал вставлять свои новости – например, у нас появились новые соседи, а у них двое детей моего возраста, значит, можно с ними подружиться, а еще теперь в моей комнате новые обои…

Когда наш автомобиль поднялся на холм, и деревня была готова вот-вот пропасть из виду, я бросил назад прощальный взгляд. Бабушка уже зашла домой, а дедушка продолжал стоять на том же месте, откуда нас провожал, и неотрывно наблюдал за лесом вдалеке.

Осень

В следующий раз я приехал в деревню поздней осенью. Эту короткую недельную вылазку я воспринял с облегчением – в школе совсем ничего не изменилось, учеба не клеилась, а учительница постоянно жаловалась родителям на мою успеваемость. "Он постоянно будто витает в облаках", сказала она моей маме. Мама укоризненно смотрела на меня, просила дать мне второй шанс, а я стоял рядом и стыдливо упирал глаза в пол, хоть и понимал, что этот стыд – явление временное и ничего не значащее.

Не знаю, что с ней случилось, с этой успеваемостью – просто я вдруг понял, насколько мне стало неинтересно все, что было связано со школой. Те немногие друзья, что у меня были до летних каникул, после начала учебного года вдруг наскучили мне; их детские забавы меня только раздражали, как будто я стал гораздо старше. Мне больше не хотелось взрывать с ними петарды, играть в их глупые игры и обсуждать девчонок из параллельных классов. На уроках я не хохотал над шутками одноклассников, а украдкой рисовал на тетрадных полях сотни маленьких звездочек – одна за другой, клетка за клеткой. Однажды мама увидела, чем я занимаюсь на уроках, и в гневе вырезала поля во всех моих тетрадях; после этого я больше не мог их рисовать.

Когда с меня стал слезать летний загар, я вдруг с удивлением обнаружил, что на том месте, где звездное пламя соприкоснулось с моей кожей, остались следы: еле видные язычки бесцветного огня, похожие на почти незаметную татуировку. Если не вглядываться, то их было невозможно заметить, но, зная феноменальную наблюдательность моей мамы, я все же старался не показывать ей эти следы.

Целыми днями я пропадал в местной библиотеке, один за другим поглощая детские романы; особенно мне запомнился один – про приключения мальчика примерно моего возраста и его домашней лошади, которую родители решили продать. Они долго путешествовали по сказочным местам, а под конец все же вернулись домой, и все пошло своим чередом: мальчик отправился в школу, а лошадь продали в какое-то цветочное хозяйство. Когда детские книжки закончились, я перешел на стихи. Но те быстро наскучили, потому что все были либо про любовь, либо про смерть; когда я спросил библиотекаря, почему так, он, закатив глаза, флегматично ответил: "Что поделать, юноша… Таковы особенности нашей поэзии. Видимо, нашу душу трогают лишь две этих темы". Поэтому оставались только энциклопедии.

Однажды мне на глаза попался звездный атлас. Несколько часов я изучал его вдоль и поперек, пытаясь отыскать ту лесную гостью, но каждый раз убеждался, что найти ее не удастся – слишком уж похожи были звезды друг на друга. Тем более, я видел лишь свет, а не саму звезду – возможно, дедушка смог бы опознать ее. С другой стороны, что бы это дало?

По ночам мне часто снился один и тот же сон: я гуляю по деревне, и тут за спиной вырастает тот самый холм, а на нем меня ждет прекрасный свет. Дедушки рядом нет, и меня никто не может удержать от того, что я увижу там, на вершине; улыбаясь, я поднимаюсь наверх, и в тот момент, когда прекрасный свет должен ослепить меня, мне в лицо ударяет сильный поток воды. Кувыркаясь, я падаю вниз, а вода все прибывает, и вот уже нет никакой деревни, никакого леса вдалеке… Лишь бескрайнее глубокое море вокруг, его темные воды смыкаются над моим лицом, и я тону. Перед тем, как проснуться, я вижу в мутных глубинах тот самый свет; собравшись с силами, я плыву к нему…

В деревню меня привез папа. Как обычно, мы промолчали всю дорогу. Мои глаза скользили по бесконечным деревьям, тянувшимся к небу вдоль всей дороги, в ушах плескался хрипло-тихий шансон, и я думал, что, наверное, родители расстроены тем, как я стал относиться к учебе. Но я не мог ничего поделать с этим – казалось, вернувшись в школу, я будто потерял часть какого-то огня, горевшего внутри. Сны стали волновать меня куда сильнее, и мне хотелось лишь одного – вновь любоваться таинственным сиянием, пляшущим на моих руках. Чем больше времени проходило с тех пор, тем сильнее было это желание, и тем сильнее меркнул мой интерес ко всему остальному.

Когда мы подъехали к дому, ворота открылись, и оттуда вышла бабушка. В одной руке у нее было старое мокрое полотенце – похоже, она только что закончила мыть посуду; на ее лице появилась улыбка. От этой улыбки сразу становилось теплее, и я понял, что соскучился по бабушке. Открыв дверь автомобиля, я вырвался на волю и обнял ее.

– Ух, какой ты большой стал, Мишка! – Рассмеявшись, приговаривала бабушка. – А все обниматься лезет, как маленький, ей-богу, – когда бабушка радовалась, ее голос звучал немного ворчливо.

– Так ведь всего два месяца прошло, ба! – ответил я. От бабушки пахло деревней: травой, медом и землей.

– Страшно подумать, каким к следующему лету к нам приедешь… Ну, пойдемте, чаю хоть выпьете.

Она всегда обращалась к папе на "вы", как будто они были не родственниками, а просто хорошими знакомыми.

Папа согласился. Мы миновали двор, и Бим вышел нам навстречу. Слабо виляя хвостом, он уткнулся мне в ладонь своим мокрым шершавым носом и оглушительно чихнул. Я незаметно вытер руку о бабушкино полотенце. Дедушки нигде не было.

На столе возвышалась огромная кастрюля с овощным рагу, а на плите вовсю кипел чайник – как будто бабушка заранее знала, когда мы приедем. Вообще, она не могла удержаться от того, чтобы накормить гостя – фраза "выпьем чаю" обычно означала призыв к плотному обеду. Проголодавшийся папа обрадованно пошел за ней в столовую, а я быстренько заглянул в комнату – там меня встретил слабый винный запах, но дедушки не было.

– Деда ищешь? – заметила бабушка. Я кивнул. – Он в лесу, еще утром ушел за грибами.

– Что, все еще собирает? – удивился я. Зная, насколько рано дедушка любит ходить по грибы, можно было предположить, что он отсутствовал уже часов шесть.

– Видимо, увлекся, – усмехнулась бабушка. – С ним бывает. Уйдет с утра, а потом возвращается с целым грузовиком.

Я успокоился, вымыл руки и сел за стол.

…Когда папа уехал, на улице, как назло, зарядил противный холодный дождь, и надежда выбраться сегодня наружу окончательно исчезла. Бабушка уселась за пряжу и включила телевизор, чтобы занять глаза; не придумав ничего лучше, я тоже стал уставился в экран. Там был всего один канал, по которому круглосуточно крутили наискучнейшие передачи про балеты, историю и музыку. Иногда мне казалось, что список передач там не менялся со времен начала телевидения – содержимое канала всегда было одинаково неинтересным. Единственная отрада – получасовые мультфильмы, но и те транслировались в пять утра. Периодически бабушка задавала мне вопросы и делилась последними новостями, произошедшими в деревне, но я не особо в это вслушивался, а на вопросы отвечал почти автоматически, не задумываясь, потому что слышал их от бабушки уже тысячу раз. Творящееся на экране мне быстро наскучило, и я решил выбраться на крыльцо.

Фонарь у входа мгновенно привлек к себе тучи комаров. Было прохладно, дождевые брызги долетали до моих голых по щиколотку ног, иногда раздавался гром. Я любил такие моменты: быть наедине с непогодой, но при этом находиться в тепле и комфорте. Во тьме конуры блестели глаза Бима. Я подозвал его, и он, брезгливо переступая лужицы, пересек двор и улегся на ступеньках около меня. Я с удовольствием прикоснулся к его влажной шерсти и долго расчесывал ее своими пальцами, а он делал вид, что заснул. На руках оставалось много черных волос, и я с грустью вспомнил, какой же все-таки Бим был старый.

Появление дедушки было ознаменовано далеким громом. Ворота негромко скрипнули, закрылись, и я смог разглядеть приближающуюся фигуру усталого грибника. Он был в своем комбинезоне, полностью промокшем, в болотных сапогах, облепленных слоем грязи, в руках была корзинка, едва заполненная наполовину. Закрыв за собой ворота, дедушка пошел к крыльцу и только тут заметил меня.

– Мишка, ну удивил! – улыбнулся дедушка. Я пожал ему руку, как взрослый, и тоже улыбнулся. – А я вот по грибы ходил… Правда, улов не особенно впечатляющий.

Он отдернул в сторону отсыревшую ткань, которой накрыл "улов", и в свете фонаря заблестело множество мелких маслят. Я сразу понял, что завтра меня заставят их чистить, и мысленно взвыл – это было мое самое нелюбимое занятие после возни на грядках.

Мы вошли в дом. Дедушка, кряхтя, снял свой комбинезон, и, потерев руки друг об друга, уселся за стол. Поставили чайник. Я с тихой радостью глядел на дедушку, понимая, как же по нему соскучился, и с легким удивлением вдруг отметил, что он будто стал выглядеть старше, чем обычно: может, дело было в том, как на него падал свет, или в его легкой небритости, или в неотвратимости времени, которое в наше отсутствие течет так, как ему заблагорассудится. Пока ждали, когда вскипятится вода, дедушка задавал те же вопросы, что и бабушка, а я давал те же ответы.

– Нельзя запускать учебу, Мишка, – назидательно сказал дедушка.

– Понимаю, – понурив голову, ответил я. – Дедушка, а мы пойдем на охоту?

– В этом сезоне – вряд ли, – ответил дедушка. – Кто-то узнал о нашем секретном месте – я видел следы. Так что пока нет смысла туда ходить. Может быть, зимой…

Мы молча ждали, пока согреется чайник. Дедушка смотрел-смотрел, махнул рукой и полез в старый железный сейф – еще дореволюционный, являющийся местной реликвией. Мне говорили, что раньше в нем хранили ценности всей деревни, а теперь использовали как хранилище для продуктов. Дедушка вытащил оттуда маленькую бутылочку с коньяком, и, заговорщицки подмигнув, плеснул себе немного в жестяную кружку. Я знал, что бабушка не любила, когда дедушка выпивал – только изредка, если у обоих бывало хорошее настроение, они доставали бутылочку вина и неспешно поглощали ее на веранде, а их тихие разговоры могли длиться до самой полуночи. Иногда я засыпал под такие разговоры, и это было самое комфортное чувство на свете.

– Прийти не успел, а уже пьет! – Бабушка как будто знала, в какой момент нужно появиться. Дедушка виновато опустил голову. – Куда ходил?

– За грибами. В лес у холма.

– А сапоги чего такие грязные? – Бабушка подозрительно кивнула на обувь, сиротливо стоящую у порога.

– Ну… – Протянул дедушка и показал рукой на окно, за которым продолжался ливень. – Дождь.

Бабушка недоверчиво хмыкнула. Кажется, у них уже какое-то время шла затяжная ссора, похожая на холодную войну, подумал я – с короткими атаками, контратаками, обходными маневрами и перемириями, но даже во время этих перемирий обе стороны понимали, что война еще не окончена. Я сразу чувствовал такие ссоры: мои родители жили в подобном состоянии большую часть своей жизни. В противоположность им, бабушка с дедушкой ссорились редко и громко, но так же быстро остывали – поэтому было непривычно видеть то, что сейчас передо мной происходило.

Чайник вскипел, и я, обрадовавшись, что можно хоть чем-то заняться, стал наливать себе чай. Бабушка тем временем продолжала:

– Целыми днями куда-то ходит! Того и гляди, заболеет, спать нормально не может, а все ходит! – Когда бабушка ругалась, ее слова становились хлесткими, как прутья. Дедушка молча продолжал сжимать нетронутую кружку. – Ты мне скажи, чего тебе неймется?

– Я уже говорил: хожу за грибами. Гуляю.

– Гуляешь? – Бабушка картинно показала рукой на то же окно. – В ливень? Ты бы хоть при внуке-то врать постыдился! Тьфу!

Бабушка махнула ладонью и ушла обратно в комнату, громко хлопнув дверью. Дедушка, помолчав, залпом опрокинул кружку, сморщился и взглянул на меня раскрасневшимися глазами:

– Ты чего, Мишка?

– Не люблю, когда взрослые ссорятся, – тихо признался я. – Вы как… Как мама с папой сейчас себя вели.

– Так это обычное дело, ничего страшного. – Дедушка плеснул себе еще немного и убрал бутылку обратно в сейф. – Взрослые постоянно ссорятся. И ты будешь. Милые бранятся – только тешатся, как говорится.

Последнюю фразу он сказал совсем тихо, как будтосамому себе. Затем решительно допил кружку, поставил на стол и объявил:

– Спать пойду. И ты долго не засиживайся. Спокойной ночи.

Я кивнул. Дедушка скрылся в темноте коридора; через пару минут я услышал, как он лег в свою скрипучую кровать. Все это время мой взгляд был прикован к уличному фонарю на фасаде. Этот фонарь работал всю ночь, чтобы я не заблудился по дороге к туалету. Внутри лампы каким-то образом оказалась муха – и сейчас она исступленно билась о стеклянные стенки, не в силах выбраться из ловушки. Наверное, будь у меня слух как у Бима – в годы его молодости, конечно – я бы смог услышать ее вопли. Интересно, видит ли она что-нибудь? Яркость внутри наверняка была такая высокая, что она уже давно должна была ослепнуть.

Ну и глупая же муха, подумал я: всеми правдами и неправдами пытаться попасть к свету, который так ее притягивал, а потом в безумии пытаться от него убежать. Понаблюдав так еще какое-то время, я погасил лампу в столовой и пошел спать.

К моему сожалению, осенью деревня была куда менее оживленной, чем летом. Оно и понятно: смысла отправлять сюда детей всего лишь на неделю не было, родители еще не успели от них устать. Наверное, сидят сейчас по домам и режутся в компьютер… Впрочем, и у моего положения были плюсы: находясь в ссылке, я избегал разбирательств по поводу результатов своей учебы.

Я проснулся рано утром, когда только начинало светать. Бабушка с дедушкой все еще спали. Я заглянул за старую узорчатую занавеску и увидел улицу, утонувшую в белесом тумане. Мне вдруг захотелось оказаться там, потеряться в этой неизвестности, хоть и ненадолго, поэтому я быстро натянул на себя одежду и, поеживаясь от холода, вышел во двор. Бим, как и его хозяева, спал без задних ног в своей конуре; он негромко лаял и дергал лапами – видимо, ему снилась охота. Как можно тише, чтобы не разбудить старого пса, я открыл ворота и утонул в тумане.

Было очень тихо. Я шагал медленно, наслаждаясь неизвестностью, хоть и прекрасно знал, что находится вокруг меня. Нога наткнулась на длинную крепкую палку; недолго думая, я взял ее в руки и продолжил путь вместе с ней. Я представлял себя космонавтом, исследующим чужую, полную неизвестных опасностей планету. Покрытая утренней росой трава щекотала щиколотки, клочья тумана струились между пальцами, до ушей доносилось рассветное пение ранних пташек – я вдруг понял, что соскучился по деревне. Но тут же испугался: не было ли это признаком подступающей старости? Хотя, логично рассудил я, какая разница, старость это или нет, если мне это нравится.

Тут я увидел, что кто-то идет по улице. Оказалось, это были ребята: Саня, Санька и Паша. Паша нес в руках какой-то предмет, накрытый грязной тряпкой. Все трое оживленно что-то обсуждали, когда я вышел им навстречу. Мы обрадованно пожали друг другу руки и продолжили путь по улице.

– Что ты тут делал один, Миша? – спросил Паша, уважительно поглядев на палку у меня в руках.

– Представлял себя космонавтом. Тебе не кажется, что этот туман похож на инопланетный?

– Ага, я тоже так с утра подумал, – кивнул он. – Бабка сказала мне, что он скоро пройдет.

– Что это у тебя в руках? – кивнул я на ношу. Он ответил:

– Это мертвая лягушка.

– Мы нашли ее около дома Валентина, – пояснил Саня.

– Ага. И решили похоронить. По-человечески. – Паша приподнял тряпку, и я увидел тело маленькой темной лягушки. И вдруг вспомнил, что однажды мы уже встречались: тогда, когда на холме в лесу светило сияние, она старалась успеть на встречу с ним. И как только она смогла проделать такой большой путь?

Похоже, смерть настигла ее далеко не сегодня: запах был очень сильным, и я снова накрыл несчастное тельце тряпкой. Паша усмехнулся и выдал совсем уж взрослое:

– Это запах смерти, Мишка… Все так пахнут.

– Все равно неприятно.

После недолгих обсуждений решили устроить могилу на территории заброшенного жилища, между домами Санька и Андрея. Этот дом мы гордо считали своей, пацанской территорией: взрослым не было нужды сюда ходить, все давно заросло и развалилось, но руины дома привлекали нас, молодых романтиков, и мы часто устраивали здесь тайные собрания, строили шалаши и прятались от родителей.

Расчистив место, мы стали спорить, кто должен копать землю. Честно проиграв в "камень-ножницы-бумагу", я принялся думать, чем можно было бы вырыть могилку. Палка для этого явно не годилась. К счастью, долго искать не пришлось – около старой обугленной балки я обнаружил древнюю заржавевшую ложку. Обернув ладонь сорванной травой, я приступил к делу. Ребята не теряли время: Саня нарвал увядающих ромашек и даже сплел из них венок, Паша старательно завернул мертвую лягушку в злополучную тряпку как в одеяло, а Санек… Санек просто наблюдал.

Наконец, приготовления были закончены. Паша опустил тело в землю, Саня бережно уложил у головы свой венок. Настало время прощальных слов.

– Пусть там, куда отошла ее душа… Или его… Короче… Пусть она попадет в самое большое болото и будет там счастлива. И найдет своего принца, – немного скомканно сказал Паша.

– И вокруг нее будут самые прекрасные цветы, – продолжил Саня.

Санек думал дольше, но и сказал красивее всех:

– Пусть там ей будет так же хорошо, как и нам под этими прекрасными небесами.

Пока ребята говорили, я неотрывно смотрел на это маленькое тельце, утонувшее в земле. Мне было и грустно, и смешно – смешно оттого, что это всего лишь лягушка, но и грустно – ведь теперь она не была среди нас. Не могла сказать свое "ква-а-а-а". И как же было странно, что в конце ее жизни наши тропы пересеклись во второй раз – и каким странным был тот, первый раз. Мне почему-то показалось, что она пыталась добраться до моего дома – чтобы взглянуть в глаза единственному, кто был свидетелем того происшествия, и молча спросить: "Ну, и как тебе тот случай? Что думаешь об этом?" Пусть мы и были непохожи друг на друга, все же рядом с тем светом любые наши отличия становились несущественными. Эта звезда была одинаково чужда нам обоим. Успела ли она взглянуть на ее свет, к которому так упрямо прыгала? И что чувствовала после этого?

– Пусть ее всегда, даже в самое темное время, будет сопровождать прекрасный свет, – сказал я. Ребята уважительно закивали, хоть никто из них и не понял, о чем я говорил.

Наскоро закидав могилку землей, мы отправились прочь.

На следующий день, к нашей дикой радости, в деревню привезли Васька. Автомобиль его отца, упрямо карабкающийся по толстому слою грязи возле пруда, мы увидели еще издалека. Заметив нашу компанию, Вася и Дашенька замахали руками. Их встречала бабушка, которую мы называли тетей Надей – она была огромной, раздутой, с бородавками на лице и с толстыми ладонями, весьма строгой, но своих внуков очень любила, особенно Дашеньку.

Не прошло и часа, как Васька, весь взъерошенный грубоватой лаской бабушки, смог вырваться из дома и показаться на улице. На ходу жуя кусок батона с колбасой, он приблизился к нашей компании. Мы встретили его обрадованными возгласами и шутками. Дашенька, как всегда, пряча глаза, поздоровалась с нами, уселась на лавочку и стала наблюдать.

Спустя пару минут было решено поиграть в прятки. Водящим был выбран я. Когда ребята разбежались и попрятались кто куда, я сосчитал до двадцати и принялся шарить глазами по улице. Мне решительно не нравилась моя роль – прятаться было куда интереснее, но делать нечего. В итоге ребята перехитрили меня, и пока я, лазая по популярными для пряток местам, пытался их найти, обошли меня и оказались в назначенном времени прежде, чем я успел хоть что-то сделать. Оставался только Васька, упрямо отсиживающийся в каких-нибудь кустах… В кустах! Осторожно приблизившись к сирени, я отодвинул в сторону ветви и победно закричал:

– Ага! Нашел-нашел!

Пока Васька выбирался из кустов, я подошел к ребятам, готовящимся к следующему раунду. Я был рад, что мне не придется водить второй раз подряд, и зачем-то брякнул:

– А я с самого начала знал, что Васька там спрячется. Слишком предсказуемый.

Ребята посмеялись. Васька услышал это и покраснел. Но покраснел не равномерно, а как-то пятнами, а те места, которые не покраснели, наоборот, приобрели бледный цвет. Я понял, что сильно задел его, и мне стало стыдно, но извиниться за это я и не подумал.

– Сам ты предсказуемый! – злобно ответил он, сверкнув глазами. – Вот когда в следующий раз буду прятаться, точно не найдешь.

– А вот и найду.

– Спорим?

– Спорим!

– Ну начинается… – вздохнул Паша. – Мало нам Мишки, так еще один теперь будет до победного в кустах отсиживаться.

Началась новая игра. Обиженный Васька сосредоточился и стал вдвойне внимательным, и даже мои навыки игры в прятки не смогли в этот раз спасти меня от обнаружения. Но последним нашли Саньку, поэтому он и стал водить в следующей игре. Мы снова попрятались кто куда, и я, сосредоточенно размышляя, где бы можно было пересидеть, не обратил внимания, куда побежали другие ребята. Особенно мне было интересно, куда же спрячется Васька, но времени оставалось мало. Я забежал за угол дома Андрея и спрятался в их старом дровяном сарае. В щелку между плохо подогнанными досками можно было беспрепятственно наблюдать за всем, что происходило на улице.

Санька не был особенно наблюдательным игроком. Скорее, даже наоборот: вместо того, чтобы изучать и наблюдать, он прогуливался по улице, срывал травинки, флегматично смотрел на небо и ожидаемо пропустил сначала Пашу, потом Саню, а затем и меня. Когда водил Санька, это всегда меня раздражало: зачем вообще играть, если подходишь к игре так безответственно? Когда мы втроем стояли у точки сбора, он подошел к нам и с легким удивлением сообщил, что так и не смог найти Ваську.

Пожалев Саньку, мы присоединились к поискам. Я все еще не верил, что Васька так и останется ненайденным, но что-то в его последних словах меня настораживало. Уж слишком решительный у него был взгляд, когда он их говорил. Мы прошли всю улицу от начала до конца, заглядывая под каждый куст и в каждый сарай, но следов маленького, но разозленного Васьки так и не нашли. В конце концов, устав от этого, мы подошли к Дашеньке, внимательно наблюдавшей за нами со своей скамеечки.

– Ты не знаешь, куда побежал твой брат? – спросил я. Загадочно улыбнувшись, она отрицательно качнула головой. – Но ты ведь все видела.

Она кивнула.

– Значит, знаешь, куда побежал?

Она снова покачала головой.

Ну что за упрямая семейка!

Прошло еще полчаса поисков. Мы стали ходить по улице и кричать его имя, но все безрезультатно. Васька продолжал где-то прятаться. Похоже, он и впрямь сильно обиделся, подумал я. А все из-за моих глупых слов. Ну почему я не умею держать язык за зубами?

– Сами играйте в свои прятки, – в конце концов проворчал Пашка, махнув рукой. – Вдвоем. Один будет прятаться, а второй его весь день искать. А потом меняйтесь. Вот так радость! Я пошел домой. У меня еще куча дел.

– Каких? – спросил я.

– Важных. Мне Даня лупу дал. Попробую что-нибудь поджечь.

– Так ведь для этого солнце нужно, – ответил я, поглядев на затянутое небо.

– Вот и нет, – сказал Пашка. – Можно лампу взять. Свет-то один и тот же. Какая разница?

– Нет, подожди, ты не понял, – попытался объяснить я. – Нужно…

– А, слушай, – перебил он меня, – хотел спросить кое-что… Куда у тебя дед постоянно ходит? Вся деревня шепчется.

– О чем шепчется?

Пашка замялся.

– Ну, странно это все как-то… Ходит целыми днями, приходит с пустыми руками. – Он помолчал. – На дядю Кешу похож…

– Он за грибами ходит, – ответил я.

– Понятно… – ответил он, и я понял, что ничего он не понял. – Ну, ладно, пойду короче…

Вскоре под разными предлогами ушли и Саня с Санькой. Я остался один. Еще раз обойдя всю улицу и особо никуда не вглядываясь, я снова подошел к Дашеньке. Она была одета не по погоде: лишь полосатое платьице, легкая курточка и вязаная шапочка, поэтому уже порядком продрогла. Но домой почему-то не шла.

– Передай Ваське, – сказал я раздраженно, – что мы устали его искать. Я забираю свои слова назад. Он не предсказуемый. Мне… – Я хотел сказать, что мне жаль, что я тогда сказал эти слова, но вместо этого произнес: – Мне надоело его искать, я пошел домой.

Дашенька внимательно посмотрела на меня своими огромными голубыми глазами, перед которыми мне всегда было немного неловко, как будто она знала, что у меня творится на душе, и кивнула.

Когда я вернулся домой, то снова застал бабушку за шитьем. Дедушки нигде не было. Я спросил, куда он пропал, на что бабушка ответила нарочито равнодушным голосом:

– Гуляет, наверное. За дачей.

Видимо, они все еще были в ссоре.

Все оставшееся время я посвятил раскраскам, которые отец купил мне перед отъездом. Когда стало темнеть, я выглянул через окно на улицу: Дашеньки на скамейке уже не было. Видимо, Васька устал прятаться, вылез из своего укрытия, и они вдвоем вернулись домой. В их доме свет был зажжен во всех окнах.

Дедушка вернулся, когда я уже ложился спать. Без разговоров он разулся, прошел в свою комнату и лег спать – я слышал, как скрипнула его кровать. Бабушка так и заснула за своей пряжей. Я выключил телевизор, заменяющий ей радио, и осторожно укрыл пледом, но будить не стал: она этого не любила. В кровати я долго ворочался, не мог уснуть; в голову лезли всякие мысли – о лягушке, о невероятно огромных глазах Дашеньки и об упрямом Ваське, которому надо было ответить по-другому, да и вообще, зачем я тогда это брякнул? Такое бы никому не понравилось. Почему я это сказал? Ради минутной гордости? Глупо получилось. Нужно будет перед ним завтра извиниться. Неплохой парень в общем-то, этот Васька. Упрямый только. Иногда мне казалось, что мы с ним можем стать лучшими друзьями – уж слишком много в нас похожего. Может, именно из-за этого так и не сдружились толком.

Спустя час я вроде бы смог провалиться в сон, но совсем ненадолго – минут на десять. Мне захотелось в туалет. Сначала я пытался подавить это желание, забыться до утра – уж слишком не хотелось одеваться, скрипеть закрытыми дверьми, да и страшно было одному ночью на улице. Но все же пришлось встать.

Когда я вернулся к дому, то увидел, что Бим в своей конуре тоже не может уснуть. Заметив меня, он высунул нос и стал на меня глазеть. Я не смог удержаться: подошел к нему и погладил по голове. Затем рука машинально коснулась груди, и я вдруг с ужасом понял, что моя звездочка куда-то пропала.

Я стал судорожно вспоминать, где мог ее оставить. Она была утром. И я точно нигде ее не снимал. Выходит, я потерял ее во время пряток. Но не идти же сейчас искать ее! Была слабая надежда, что она лежала где-нибудь здесь, около входа. Стараясь не шуметь, я отворил ворота и стал шарить руками в примятой траве. Бим внимательно наблюдал за моими поисками и даже стал принюхиваться, как будто мог помочь. Затем мой взгляд отвлек свет.

Это был свет моей игрушки – он доносился из того местечка между домами Санька и Андрея, где мы вчера хоронили лягушку, а сегодня я прятался. Вот черт! И почему она сейчас заработала? Светодиод ведь давно не работает… Но это вдвойне подстегивало меня бежать за ней прямо сейчас – этот внезапный свет напоминал призыв о помощи. Но с другой стороны, как же было страшно – пересечь улицу и вернуться туда, где нет людей, лишь дохлая лягушка… Я вспомнил сказку, рассказанную дедушкой. Интересно, тот король испытывал такой же страх, стоя перед пещерой? Ерунда. Чего мне сейчас бояться? На улице никого нет. Мне ничто не угрожает, кроме выдуманных страшилок.

Я медленно пошел по улице, боясь, что кто-нибудь из соседних домов сейчас проснется, подойдет к окну и окликнет меня. Тогда бабушка точно запретит выходить из дома. Моей руки коснулось что-то влажное; я уже готов был закричать от испуга, но понял, что это был Бим. Бим! Любопытный пес, который тоже страдал от бессонницы, решил сопроводить меня в этой ночной вылазке. С ним было уже не так страшно. Приободренный, я приблизился к источнику света.

Игрушка висела на ветке куста калины и ярко светилась, отгоняя от себя ночную тьму. Было что-то завораживающее в этом зрелище. Я медленно подошел к ней и взял ее в руки. Мне тут же стало спокойнее. Было приятно видеть, что она снова работает. Но как только я подумал об этом, она внезапно погасла, и мы с Бимом остались в кромешной тьме. Меня вновь охватил страх. Такой сильный, что мне захотелось остаться здесь, на этом месте, спрятаться в кустах и не вылезать до самого утра. Мне казалось, от страха я забыл дорогу назад. Я наклонился к Биму и обнял его; пес глядел куда-то вверх, и в его глазах мне вдруг показался отблеск знакомого света.

Я взглянул в черное небо. Разрезая ночь, к земле стремительно приближалась маленькая комета. Это была та самая звезда, которую мы с дедушкой повстречали летом – я узнал ее по тому загадочному сиянию, у которого нет названия. Какого оно было цвета? Как и тогда, летом, я не мог сказать этого с полной уверенностью: оно неуловимо менялось каждый раз, когда на ум приходил какой-то цвет; возможно, для такого цвета еще не придумали названия, а может, я его просто не знал. В полной темноте оно выглядело фантастическим и даже сказочным – за ней тянулся шлейф из миллионов маленьких светящихся осколков, но как только взгляд пытался зацепиться хоть за один из них, они мгновенно пропадали. Зачарованный, я глядел на падающую звезду, пока та не скрылась в лесу. Похоже, она приземлилась в то же место. Что странно: пока я наблюдал за этим зрелищем, страх куда-то отступил. На его место прокралось уже знакомое любопытство и желание приблизиться к этому свету. Такое сильное, что…

Меня отвлек шорох в кустах около сгоревшего дома. Еле слышный, но это явно был не ветер. Мне стало дико страшно, но в этот раз страх придал сил. Не думая ни секунды, я рванул в сторону дома, а Бим бежал за мной следом. Успокоился я только тогда, когда спрятался за своими воротами. К счастью, я не шумел, поэтому ни бабушка, ни дедушка не проснулись; раздевшись, я лег в кровать, унял готовое вырваться из груди сердце и тут же заснул.

Утро встретило меня всеобщей тревогой. Когда я проснулся, до моих ушей донесся приглушенный голос дедушки; ему что-то ответила бабушка. Я испугался, что речь идет о моем ночном приключении, но, прислушавшись, с облегчением убедился, что это не так. Речь шла о какой-то пропаже. Затем хлопнула дверь, и я увидел, как двор пересекает дедушка, облаченный в привычную уже походную одежду.

Я натянул на себя холодную кофту, и, ежась в ней, как в новой змеиной шкуре, подошел к окну. На улице, к моему удивлению, собралось много народу; сбившись в большой круг, они о чем-то совещались. Среди них было много знакомых лиц: родители друзей, их родственники, почти все соседи. Дедушка, махнув им рукой, пошел по улице и вскоре пропал из вида.

Я спустился в столовую. Бабушка в одиночестве сидела за столом, о чем-то крепко задумавшись, и жевала пирог. На столе стоял дымящийся чайник. При виде этой картины во мне тоже мгновенно проснулся аппетит.

– Слышал, Мишка? – Встретила меня бабушка. – Васька твой пропал.

– Пропал? – Еще ничего не соображая, спросил я.

– Пропал, – подтвердила бабушка. – Не вернулся вечером домой. Вы ведь вместе вчера играли. Не помнишь, куда он потом отправился?

– Мы играли в прятки, – пробормотал я.

В голове была глупая мысль, что Васька все еще продолжал играть. Но такого быть не могло. Даже его упрямство имеет пределы.

– Вот и остальные ребята так же говорят. – Бабушка встала, взяла прихваткой горячий чайник и разлила кипяток по кружкам. – А видели-то его когда в последний раз?

Я рассказал ей, чем закончилась наша игра. Не упомянул только про то, что именно из-за моих слов Васька решил спрятаться так хорошо. Бабушка замолчала, задумавшись.

– Видимо, спрятался где-то, да там и застрял, – вздохнула она. – Может, в каком-нибудь сарае. Не смог выбраться и заснул. Ой, батюшки, лишь бы все в порядке с ним было… Ладно, ешь пирог давай.

Все еще не до конца осознав, что произошло, я сел за стол и прикоснулся к пирогу. Аппетит почему-то так же мгновенно, как появился, пропал. Тут мне вспомнились события прошлой ночи. А что, если шорох в кустах был из-за Васьки? Безумная мысль, но все же… Я не верил, что он был настолько бесстрашным, чтобы всю ночь просидеть в этом безлюдном месте. Но что, если это действительно был он?

И получается, это все произошло из-за меня, из-за моих глупых слов, которые я сказал, совсем не подумав! Эти обидные слова упали на горячий характер Васьки и вызвали то, что в итоге произошло. Я искренне надеялся, что все обстояло так, как предположил дедушка. Но вдруг с ним произошло что-то серьезное? Что, если он, скажем, спрятался в каком-нибудь опасном месте, серьезно поранился и истек кровью? Или вовсе умер? Я никогда не прощу себе такого. Получается, вся ответственность, хоть этого никто и не признает, будет лежать на мне…

– Ты чего притих? – Оказывается, все это время я смотрел в одну точку, и бабушка это заметила. – Не волнуйся, найдут его. Иннокентия находят же каждую зиму… Кстати, отец за тобой едет. Можешь собираться.

И правда, спустя пару часов к нашему дому подъехал папин белый автомобиль. Под шум его телефонного разговора я поймал на себе несколько взглядов из той толпы, которая образовалась на улице – особенно долгим взглядом нас провожала бабушка Васи, тетя Надя, которая стояла почти в центре неровного круга, крепко скрестив руки. Из ее дома я увидел личико Дашеньки, печально наблюдавшей за всем происходящим на улице. Увидев меня, она прижала ладошку к стеклу, и я помахал ей в ответ. Я загадал желание, что, когда приеду сюда в следующий раз, снова увижу Ваську, и с ним все будет в порядке.

Весна

Когда я вернулся домой, меня встретила неприятная новость: оказывается, теперь мои родители жили раздельно. Переварив ее ночью с тихими слезами и молчанием, я решил крепко взяться за учебу. Не знаю, что придало мне такую решимость: возможно, это наконец-то заработавшие наставления от родственников, а может – рассказ бабушки о заводе, который я усвоил только сейчас.

Теперь я жил с мамой в старой квартире бабушки и дедушки, из которой они давно переехали в свою деревню. Раньше она сдавалась семье с тремя детьми, и их следы можно было заметить повсюду: надорванные обои, забытые, покрытые пылью игрушки, оставленные своими хозяевами на милость новых владельцев, рисунки на стенах и даже пара испуганных тараканов. В первый же день мама с усердием принялась наводить в отчем доме порядок, и ее бодрое веселье передалось и мне, хоть и ненадолго: ровно до того момента, пока однажды ночью я не проснулся от ее тихого плача. Я не стал лезть к ней с вопросами, потому что прекрасно понимал, из-за чего она плакала: ее, как и меня, пугали тараканы.

Иногда отец забирал меня после школы к себе домой. Он спрашивал про маму, про мою учебу, про друзей, и я исправно рассказывал ему и местами даже привирал, чтобы он мог немного погордиться мною. Дома он угощал меня сладостями, которые мне запрещала мама, и макаронами с курицей. Повсюду можно было заметить газеты с японскими кроссвордами, к которым папа, видимо, уже успел пристраститься; я с восхищением разглядывал картинки, составленные из папиных крестиков, а на одной из газет даже увидел комету, напомнившую мне о событиях минувшей осени. Когда наступал вечер, папа вел меня к маме; они встречались у дороги, но стояли на разных ее сторонах, будто на своих берегах, боясь перейти реку и поручая это мне. Когда я пересекал эту реку вместе с зеленым человечком и брал маму за руку, папа, засунув руки в карманы и не оглядываясь, уходил прочь.

Так прошла вся зима.

В марте мама радостно сообщила мне, что они с папой все-таки помирились и даже собираются вместе ехать в отпуск, в какую-то далекую теплую страну. Учитывая это и мои начавшиеся каникулы, было решено отправить меня в деревню. Я был только рад, но тут же со стыдом понял, что совсем забыл узнать о судьбе Васи. Мама успокоила меня, сказав, что его нашли, и он даже в деревне, поэтому мне не будет там скучно. Напоследок она немного обеспокоенным голосом прибавила, что дедушке нездоровится. Похоже, он снова гулял под дождем, понял я.

Дорога за городом была совсем разбитой. Папин автомобиль гудел, ворчал и рычал, но это не помешало ему застрять в весенней грязи. Пришлось бежать до ближайшей деревни и вызывать трактор. Когда мы все-таки доехали до пункта назначения, отец решил не задерживаться, высадил меня на въезде в деревню и уехал обратно, сказав, что уже давно опаздывает на важную встречу. Мы попрощались, и я побрел по главной улице, сжимая в руках пакеты со своими вещами.

Деревня, как и всегда по весне, казалась пережившей недавнюю бомбардировку. На входе меня приветствовал древний автомобиль, оставленный тут еще, наверное, до прихода наполеоновского войска – по его бокам катились капли, смешиваясь с остатками ржавчины и грязи. Дорога была разбитой, с ямами и рытвинами, старые дома постарели еще сильнее, и лишь зеленеющие деревья и упрямо пробивающаяся из черной земли трава напоминали о том, что весна – это время новой жизни.

Людей на улице я не заметил, но пару раз встречал автомобили, а в нескольких домах слышал возню – значит, деревня все-таки была обитаемой. Когда я добрался до своего дома, то оглянулся назад, на дом Васьки, и с удивлением увидел, что тот как раз выходит на улицу.

– Васька! – радостно воскликнул я и побежал к нему.

Васька, кажется, совсем мне не удивился. Он осторожно перешагнул порог, закрыл дверь и дождался, когда я подбегу к нему. Он был каким-то непривычно спокойным.

– Ну, здорово, – сказал я и протянул руку.

– Привет, – ответил он ровным голосом.

Рука у него была вялой и слабой. Я заметил у него на лбу какую-то полоску, не то шрам, не то недавнюю ранку, но ничего про это не сказал.

– Ты давно тут?

– Да, всю зиму с бабушкой жил.

– Всю зиму? – Удивился я. – А школа?

– Родители сказали, что пока мне лучше отдохнуть в деревне.

– Дела…

Я стоял, не зная, как продолжить разговор. Больше всего меня, конечно, удивило поведение Васьки – таким спокойным и даже равнодушным я его еще никогда не видел.

– А Дашенька тут?

– Ага. Вчера приехала. И ребята почти все здесь. У вас каникулы начались, да?

– Да… – Я немного помолчал, затем спросил: – Слушай, а что с тобой тогда произошло? Ну, осенью? Куда ты пропал?

Васька замолчал, присел на скамейку и уставился на забор, как будто подыскивая слова. Когда я уже хотел переспросить, он тихо ответил:

– Я был в лесу.

– Всю ночь? И… и тебе не было страшно?

Он внимательно поглядел на меня и так же тихо ответил:

– Мне больше никогда не будет страшно, Миша.

Отчего-то мне стало не по себе после этих слов. Пугающим было все: изменившееся поведение Васьки, его стеклянный взгляд, его слова, этот лишенный эмоций голос.

И что это за шрам на лбу?

– Миша!

Это звала бабушка. Я оглянулся: она стояла на пороге, в своем длинном кухонном фартуке, и у меня почему-то появилось смутное ощущение, что она уже какое-то время наблюдала за нами. Попрощавшись с Васькой, я пересек улицу и зашел в дом.

Бабушка готовила обед. Я уселся за стол, рядом с булькающим на плите супом, и стал пить налитый ею чай с печеньем. Печенье было старым и твердым, но все еще очень вкусным. Бабушка стала задавать привычные вопросы, на которые у меня уже давно были заготовлены ответы. Особенно ей понравилось, что я наконец-то взялся за учебу.

– Папка-то твой где? – Поинтересовалась бабушка, нарезая овощи для салата.

– Он уехал, – ответил я. – Ба, а где дедушка?

– Спит. Не ходи к нему пока. Он еще не выздоровел.

– Хорошо. А где Бим?

Обычно, когда в доме появлялись гости, им приходилось сталкиваться с радостным псом, норовящим лизнуть в самое лицо. Со временем старость взяла свое, и Бим просто утыкался мордой в ноги и шумно дышал. Теперь я понял, как сильно мне не хватало старого пса.

Бабушка вздохнула.

– Убежал.

– Убежал? Куда?

– Да вот сами не знаем. Куда-то в сторону леса. Может, помирать пошел. Может, просто забылся. Он ведь все-таки уже очень старый. – Бабушка одним решительным движением закинула овощи в кастрюлю. – Я ходила его искать, но бесполезно. Может, еще вернется.

– Понятно…

Я допил чай и вышел во двор. Подошел к конуре Бима, вгляделся в темноту, ожидая увидеть уставшие и добрые собачьи глаза. Стало как-то грустно. Еще и дедушка болеет. Дача всегда была для меня образцом неизменности, местом, куда ты мог вернуться в любое время и понять, что с тех пор, как ты был тут в последний раз, ничего не изменилось. Но всего за одну зиму время добралось и сюда.

В конуре лежала старая искусанная палка, которую я дал Биму еще летом. Я взял ее в руки, подержал немного, затем положил обратно и решительно вышел на улицу.

Васьки больше не было – наверное, ушел домой. Я взглянул на окна его дома, но они были затянуты привычными бледно-голубыми занавесками, за которыми нельзя было ничего разобрать. Что же случилось с Васькой в лесу? Почему он стал таким странным?

И тут я вспомнил, что сопровождало его пропажу. В ночь перед этим я увидел падающую звезду – и был уверен в том, что однажды мне уже довелось встретить ее. Неужели Вася добрался до нее? Это было единственным ответом. Но почему он стал таким… странным? Я тоже видел ее, как и дедушка, и это на нас никак не повлияло.

От мыслей меня отвлекли Паша и Валентин: они шли по дороге и что-то очень оживленно обсуждали. Я обрадовался, что ребята тоже здесь – без них неделя каникул была бы совсем тоскливой.

– Дядя Кеша пропал, – сообщил Паша после приветствия. За то время, пока мы не виделись, он здорово подрос и расширился. В их тени я выглядел совсем маленьким.

– Пропал?

– Ага. Охотники пытались искать, но уткнулись в лес. Дальше следы исчезают. – Паша сплюнул себе под ноги и растер плевок носком сапога. – Мы вот думаем сходить туда, поглядеть на его дом.

– Дом – это слишком громко сказано, – сказал Валентин. – Скорее, землянка.

– Я с вами, – мгновенно ответил я, и мы пошли.

Дом дяди Кеши был на самом отшибе деревни – тропинку туда совсем заросла, а протаптывать ее было некому. Лишь примятая в некоторых местах буйная трава и следы сапог, отпечатанные в грязи, свидетельствовали о том, что кто-то недавно озаботился судьбой деревенского алкоголика и все-таки решил его навестить. Когда последний нормальный дом скрылся за деревьями, Паша, воровато оглядываясь, достал из кармана смятую пачку сигарет, зажигалку и деловито закурил. Валентин неодобрительно глянул на него, но ничего не сказал.

– Уже видел Ваську? – выпустив изо рта дым, спросил Паша.

– Видел. Что с ним такое?

– Да мы и сами не знаем. Держится так, будто сам себе на уме.

– А мне кажется, – сказал Валентин, – он все еще обижается на нас. Ну, из-за того случая осенью. Помнишь, когда он поспорил с тобой, а мы потом его найти не смогли и по домам разошлись?

– Да, наверное, – задумчиво ответил я, хотя понимал, что их предположения, скорее всего, ошибочны. Впрочем, не рассказывать же им про звезду?

Вскоре из-за деревьев показались развалины, в которых жил дядя Кеша. Покосившаяся дверь печально скрипела на единственной петле, раскачиваясь на ветру. В окнах не хватало стекол – их осколки щедро устилали прижатую к земле чьими-то шинами грязную траву. Неподалеку с важным видом ржавел старенький "москвич"; наверное, когда-то на нем ездил дядя Кеша – хотя нет, на нем катался Иннокентий, у которого были жена, дети и настоящая жизнь, а не тот, кем он стал после всего, что с ним приключилось. Никаких звуков, выдававших здесь присутствие человека, до нас не доносилось.

Мы разбрелись по окрестностям, внимательно изучая каждую деталь. Заброшенное место мгновенно возбудило в нас дикое любопытство, как и в любом мальчишке – с видом опытных детективов мы внимательно приглядывались к любой мелочи, осторожно перешагивали через препятствия и делились друг с другом находками.

– Смотрите! – Паша поднял с земли выцветшую бледно-розовую тряпку и расправил ее – тряпка оказалась платьем. – Дядя Кеша, похоже, скрывал от нас свои секретики.

Валентин хохотнул.

– А это, наверное, его семья, – сказал я, приглядевшись к пожелтевшей фотографии, валявшейся около входа, вернее, спуска в дом. На фотографии было четверо – красивая женщина в том самом платье, двое черноволосых мальчишек и сам Иннокентий, которого было совсем не узнать – тут он был молодой, высокий и с широкой улыбкой. Ребята подошли, чтобы посмотреть повнимательнее.

– Точно. Вот это его старший, он лет на пятнадцать нас старше, – Паша показал на одного из мальчиков. – Его, по-моему, Стас звали. А второго не помню.

– Кажется, Дима, – сказал Валентин, что-то припоминая. – Мне мама говорила.

А я все глядел на фотографию, на отца семейства и никак не мог поверить, что время и горе так сильно способны изменить человека – превратить его в тень самого себя, мрачное отражение, которым все мы знали дядю Кешу. Знал ли он тогда, как может измениться? И как смирился с этим изменением – молча и безропотно? Я не раз глядел на фотографии своих родственников, и замечал только внешние изменения – чуть меньше морщин, чуть выше рост, но глаза и улыбка не менялись никогда. Сейчас я глядел на то, что меняет человека сильнее времени. И возникла еще одна мысль: можно ли умереть до того, как ты, собственно, умер? Умереть внутри, но поддерживать иллюзию жизни? Мне вдруг стало жаль дядю Кешу – жаль, что я так и не смог узнать его получше, не узнал про его жизнь, про его детей. С другой стороны, захотел бы он со мной говорить? Даже если он и не забыл о прошлой жизни, утопив ее на дне бутылки, вряд ли бы он захотел обсуждать со мной все свои горести.

Еще какое-то время мы бродили по окрестностям и даже отважились спуститься вниз, в недра жилища. Там нас встретили все тот же безобразный бардак, мусор и застарелая вонь, и совсем ничего интересного. Уходя, я вдруг понял, что меня насторожило в самом начале – что за автомобиль здесь ездил? Следы колес были широкими, будто принадлежали внедорожнику, и уводили в сторону леса. Вряд ли такие следы мог оставить старый автомобиль дяди Кеши, даже если бы он воскрес хотя бы на одну поездку.

Возбужденно обсуждая увиденное, мы вернулись обратно в деревню. Ребята вспоминали кучу слухов, услышанных ими от своих родственников, соседей и друзей – Паша предполагал, что Иннокентия похитили инопланетяне, а Валентин был убежден, что однажды тот просто ушел в лес и умер. Перед тем, как разойтись по домам, мы присели на скамейку, где нас нашла подошедшая Дашенька.

– Привет, мальчики, – тоненьким голосом произнесла она. Мы удивленно замолчали: эта девочка редко заговаривала с нами. – У Васьки завтра день рождения, он хотел бы, чтобы вы все пришли. Если надумаете, то приходите к семи часам. Будет много гостей и вкусностей.

Мы сказали, что подумаем и передадим остальным.

Все ребята согласились пойти на день рождения.

Я тщательно подготовился, почистил одежду и ботинки и даже умылся. В качестве подарка бабушка приготовила коробку печенья – оно было очень вкусным и рассыпчатым, Васька любил такое. Да и я любил, что уж тут хитрить. Бабушка от приглашения отказалась, сославшись на усталость, и лишь попросила передать всем привет. Утром я хотел поговорить с дедушкой, но когда вошел к нему в комнату, он начал надрывно кашлять, и я, испугавшись, выбежал оттуда.

В семь вечера я вышел из дома с коробкой печенья в руках. Было еще очень светло, но в небе уже отчетливо было видно луну – она вышла пораньше, чтобы поторопить пришествие ночи. Я постучался в резные ворота Васькиного дома, дождался, когда тетя Надя откроет, и шагнул внутрь.

Просторный двор перед домом встретил меня смесью запахов – в основном, не очень приятных: у тети Нади водилось много животных. Мы прошли мимо курятника, в котором наседки оживленно обсуждали новых гостей, и сарая, из которого периодически раздавалось протяжное "му-у-у-у-у". В отличие от нашего красивого дворика, засаженного травой, этот двор был просто огромной грязевой лужей – неудивительно, что Васька каждый раз торопился как можно быстрее выбежать отсюда на улицу. Добравшись до крыльца, я снял обувь и зашел в дом.

В зале – так называлась самая большая комната в доме – уже было довольно много гостей – в основном, взрослых, но были и ребята: Паша, Валентин, Саня и Санек. Они, как и я, неуютно чувствовали себя в окружении такого большого количества старших. Васька сидел в центре стола, немного сгорбленный, а на лице у него было все то же странное выражение лица, на котором застыла отстраненная удовлетворенность.

– Ну, давайте я скажу, – поднялся со своего стула невысокий дядя Коля – дедушка Васи и Дашеньки, который редко выходил на улицу и разговаривал с соседями, предпочитая сидеть дома и заниматься хозяйством. Остальные гости замолчали, позволяя ему произнести тост. Я с легким удивлением отметил, что сейчас, с рюмкой в чуть дрожащей ладони, он выглядел куда более веселым и оживленным, чем обычно. – Я всегда поднимал стакан только за две вещи: незыблемость российской государственности и здоровье своих любимых детей и внуков…

– Ага, конечно, – прервала его тетя Надя и под общий смех стала перечислять: – А еще: за Русскую революцию, за сменяемость времен года, за яблоню во дворе, за кур и их золотые яйца…

– Ну-ну, Надя, не перебивай, – отмахнулся дядя Коля. – Так вот. Хочу пожелать тебе, Васенька, богатырского здоровья и чтобы ты и дальше оставался таким же веселым, жизнерадостным и – главное! – находчивым мальчиком. А все остальное, как известно, приложится.

Все дружно зашумели, в воздухе поднялся радостный стеклянный звон, а я украдкой глянул на неизменившееся выражение лица Васьки и понял, что его дедушка либо слепой, либо глупый.

Вскоре все приступили к еде и разговорам. Периодически кто-то поднимался со своего места, все более пьяным голосом сплетая слова нового тоста, словно колдун – новое заклинание, получал свою порцию стеклянного звона и слов одобрения, а я каждый раз глядел на Ваську, которого почти полностью заслонила от меня могучая фигура его бабушки, и понимал, что эти заклинания никак на него не действуют – то ли из-за того, что в них было слишком мало веры, то ли из-за количества выпитого взрослыми алкоголя.

Стены зала не были почти ничем украшены – повсюду висели только портреты каких-то известных личностей, мне незнакомых. Дядя Коля давным-давно работал учителем в школе в соседнем селе, пока ее не закрыли. Из-за этого комната больше напоминала музей, а не жилое помещение. Моя комната мне нравилась куда больше – там были павлины и дворцовый фонтан, и игрушки, и разноцветные книжки…

– Как у тебя дед поживает? – прервал мое наблюдение дядя Гриша, сидевший по соседству со мной. Раньше они с дедушкой часто общались, пока дядя Гриша не утонул в заботах о хозяйстве. У него в усах застряла квашеная капуста, что меня немного забавляло. – Все болеет?

– Ага, – вздохнул я. – Спит и кашляет.

– Ничего, выкарабкается, – обнадежил меня дядя Гриша. – И не такое проходили… Когда мы с ним последний раз-то встречались? Уже и не упомнишь… А, осенью виделись, как же. Когда грибы у меня покупал. Здоровый был, как сейчас помню. Только гулял все время по лесу. С бабкой поссорились, что ли?

Я неопределенно пожал плечами.

– Ну, это правильно. Нечего сор из избы выносить. – Дядя Гриша смахнул с усов капусту. – И Бимку жалко, что уж тут… Хороший был пес.

Дядю Гришу толкнула в бок его жена.

– Да он еще найдется, – резко ответил я. – Всегда дорогу домой находил. Он же без нас не может.

Дядя Гриша внимательно и с неуместным сочувствием поглядел на меня, потом натужно рассмеялся и сказал:

– Конечно, найдется! Ты меня-то не слушай, Мишка. Совсем уже все из головы вылетело с этими внуками…

Я с каким-то раздражением доел несчастную куриную ногу и встал из-за стола.

– Ой, ребятишки-то заскучали совсем с нами, стариками, – всплеснула руками тетя Надя и выскочила из-за стола. – Дашенька, Васенька, идите поиграйте с ребятишками в мяч. Только за домом, ладно?

Мы с ребятами согласились. Конечно, никому сейчас не хотелось играть, но зато так можно было незаметно разойтись по домам.

Тетя Надя достала из сарая приличный футбольный мяч – подарок родителей, как она сказала – и мы отправились за дом, где была расчищенная полянка. Быстро разделились на команды – я оказался в одной с Васькой и Пашей – и стали играть. Дашенька, как всегда, заняла позицию наблюдателя.

Довольно быстро выяснилось, что Васька, которого Паша решил поставить на ворота, не был заинтересован в игре. Он пропустил абсолютно каждый удар по воротам, нисколько не стараясь отбивать их, а когда мяч оказывался в воротах, лишь безучастно смотрел на него. Всем было очевидно, что игра ничем хорошим не закончится.

Вскоре кто-то из ребят отправил мяч далеко за границы поля. Я, чертыхнувшись, побежал за ним. Когда после героической борьбы с дикими зарослями крапивы я наконец вернулся на поле, почти все участники уже собирали вещи. Дашенька и Васька стояли у ворот, а ребята собирались уходить, когда я их окликнул.

– Пашка! – Я подбежал к ребятам, которые тут же прекратили о чем-то шептаться. – Вы чего, уже уходите?

– Да брось ты, Мишка, – шепнул Валентин, злобно оглянувшись на Васькуиз-за плеча. – Всем понятно, что Васька не хочет играть. Обиделся на что-то, вот и ведет себя так странно. Я-то думал, раз на день рождения звал, то все закончилось… Тьфу. Идем, парни.

Вскоре они ушли, и мы остались втроем на уходящем в послезакатную темноту поле. Васька сел на землю и уставился куда-то перед собой. Дашенька молча смотрела то на меня, то на брата. Я медленно подошел к Ваське и сел рядом с ним.

– Ребята ушли, – сказал я первое, что пришло в голову. И зачем-то соврал: – Говорят, устали.

– Ага, – равнодушно ответил Васька. – Уже темнеет.

Мы долго сидели на траве, которую покидало последнее тепло, и смотрели вдаль, туда, где сизым туманом покрывался лес. Между нами троими повисло молчание, которое никто не хотел прерывать. В доме, напротив, веселье переливалось через край, гости хором затянули какую-то песню – один раз оттуда даже выскочил дядя Коля, босыми ногами прошелся по двору, посмотрел в небо и, напевая все ту же песню, забежал обратно в дом.

– Васька, – сказал я, решившись. – Посмотри на меня.

Тот, приподняв брови в легком удивлении, послушно поглядел на меня своими стеклянными глазами.

– Я знаю, что с тобой стряслось той осенью, – твердо сказал я, поглядев прямо в эти стекла. – Я знаю, что ты видел.

Тот вдруг вздрогнул, съежился и отвернулся.

– Я знаю, что ты видел, Васька. Я тоже это видел.

Он мелко задрожал, а во мне будто поселилась какая-то странная, дикая радость – что я наконец смог расшевелить его, заглянуть за те стекла, которыми он ото всех закрылся, расцарапал и покрыл их трещинами, и я продолжил горячо шептать, пытаясь заглянуть ему в глаза:

– Я тоже это видел, Васька… Летом, вместе с дедушкой…

А Васька все сильнее съеживался и говорил что-то неразборчивое:

– Уходи, Мишка… Я хочу спать… Я устал…

Вдруг меня кто-то тихонько толкнул. Я оглянулся – это была Дашенька. На ее лице застыл гнев – несвойственный для ее гладкого детского личика и красивых бездонных глаз, и оттого еще более пугающий.

– Уходи, Мишка! – воскликнула она тоненьким голосом.

Но я отмахнулся от нее и продолжил оживлять Ваську своими словами, пытаясь пробиться туда, где он еще жив, этот озорной и упрямый паренек, который так и не стал мне другом. Поняв, что я не уйду, Дашенька топнула ножкой и побежала в сторону дома.

– Ты видел звезду. Это ее свет сбил тебя с толку, Васька! – я схватил его за плечи и развернул к себе. – Я тоже видел этот свет! Посмотри, ты еще можешь стать прежним! Посмотри на меня!

Васька взглянул на меня, и в его глазах я увидел печаль и страх, будто над ним нависло что-то безглазое и клыкастое, от которого уже не сбежать.

– Мне… Мне холодно, Мишка! Холодно и… и страшно… Я… Я больше не стану прежним… – Его губы задрожали, и он медленно произнес: – Я сгорел в тот день…

Васька зарыдал, его плечи заходили ходуном. Так плачут, наверное, только несколько раз в жизни – так искренне, полностью отдавшись своему горю. Я крепко обнял его, и мы просидели так, в обнимку, несколько минут, пока не прибежала тетя Надя, за ней стояла Дашенька, испуганно глядя на брата. Охая и ахая, она отняла у меня Ваську и гневно приказала мне убираться домой.

Я ушел, и его последние слова еще долго отзывались эхом в моей опустевшей голове.

За те несколько весенних дней, что я провел в деревне, мне так и не удалось пообщаться с дедушкой. Бабушка посещала его трижды в день, относя ему еду, но почти всегда пища оставалась нетронутой; мне она не позволяла тревожить его, но несколько раз я все же украдкой попадал к нему в комнату, и каждый раз дедушка спал.

По ночам, когда все звуки стихали, я слышал его сдавленный кашель и тяжкий скрип кровати. Иногда, совсем глубокой ночью, я слышал, как он выходил из своей комнаты, оставлял еду на столе и медленно возвращался назад.

Бим так и не вернулся.

Без дедушки и Бима было совсем грустно, поэтому почти все время я проводил с ребятами на улице, возвращаясь домой лишь под вечер. Васька тоже выходил на улицу в сопровождении Дашеньки – она была похожа на его стража и отгоняла всех, кто пытался с ним заговорить. В конце концов, мы перестали звать Ваську в наши игры. Ребята думали, что он все еще обижен на нас всех из-за того случая осенью, а я продолжал умалчивать правду. Да и не поймут они. Я бы и сам не поверил, если бы не испытал это на себе. Украдкой поглядывая на неподвижного Ваську, который, будто старик, частенько садился на лавочку возле своего дома и глядел в небо, я думал о его словах: "я сгорел в тот день". Думал – и не хотел понять, что он имел в виду.

В последний день своего пребывания в деревне, за час до того, как за мной приехали родители, я снова прокрался к дедушке в комнату. Если бы я снова застал его во сне, то хотя бы мог посидеть возле него, вслушиваясь в неровное дыхание; мне было бы достаточно и такого свидания с дедушкой. Но, к моему удивлению, когда я вошел в комнату, то увидел, что дедушка не спал. Он внимательно глядел в стену напротив кровати, а когда я вошел, медленно повернул ко мне голову.

– Мишка… – Он слабо улыбнулся. – Ты, что ли?

– Я, дедушка, – прошептал я.

Я подошел к нему и тихонько обнял за плечи. Дедушка снова зашелся кашлем, а когда кашель прекратился, он внимательно поглядел на меня и сказал:

– Рискуешь ведь, Мишка. А что, если бабушка поймает? Она меня ух как сторожит… Не хуже Бимки…

Когда он упомянул пса, на его лбу промелькнули глубокие морщины – лишь на мгновение.

– Как у тебя дела? – спросил я, не зная, что еще сказать.

– Да неплохо, как видишь, – ответил дедушка, снова улыбнувшись. – Иду на поправку. Скоро встану на ноги.

– Чем ты заболел, дедушка? – обеспокоенно спросил я. Из всех возможных болезней на ум пришел почему-то только грипп: – Гриппом, да?

– Гриппом, гриппом… – кивнул он. – Поэтому ты не стой возле меня. А то сам заболеешь…

Я помолчал. Дедушка как будто утратил ко мне интерес и снова уставился в стену. Его голубые глаза стали похожими на те, что я видел у Васьки – такие же пустые, стеклянные и равнодушные.

– Тебе грустно, дедушка? – спросил я, заглянув в них. – О чем ты грустишь?

– Какая грусть, Мишка? – слабо спросил он. – Всего лишь болезнь… У нас, стариков, болезни проходят тяжко…

Я опустился на один уровень с его глазами и снова тихо спросил:

– О чем ты грустишь, дедушка?

Его подбородок немного дрогнул, потом он крепко сжал губы, будто боясь что-то выболтать.

– Не грусть… – он помолчал, подбирая слова. – Я скучаю по одной вещи… Но боюсь, ты еще не можешь понять меня. Хоть ты и очень умный, Мишка…

– Ты грустишь по звезде?

Он громко втянул носом воздух и снова зашелся тяжким кашлем.

– По ней, Мишка… – тихо произнес он, когда кашель прекратился. На его глазах блеснули слезы, но он быстро вытер их подушкой. – Какая же она была красивая… Нам еще очень рано видеть такую красоту…

Его глаза снова уставились в стену, сквозь меня.

– Какая же она была красивая, – одними губами прошептал он, и морщины на его лице разгладились.

– Мы обязательно встретим ее снова, – горячо прошептал я. – Дедушка, вот увидишь! Не грусти! Мы снова пойдем в лес, и ты сможешь ею полюбоваться… Так ведь, дедушка? Вот, держи, – я снял с груди свою игрушечную звездочку и вложил ее в ослабевшие ладони, – она почти такая же красивая, как и та звезда, я видел! Ты только выздоравливай, дедушка!

Дедушка закрыл глаза, слабо кивнув. Я понял, что мне нужно уходить – похоже, он слишком устал. Уходя, я еще раз обернулся и прошептал:

– Ты только выздоравливай, дедушка.

***

Всю весну я усердно занимался в школе и даже выправил все свои оценки. Иногда мама звонила своим родителям, чтобы узнать о состоянии дедушки, на что бабушка отвечала: он медленно, но верно идет на поправку. Правда, приехать в гости отказалась, сказав, что тогда все хозяйство встанет. На лето мама отправила меня в школьный лагерь, чему я был не очень-то рад – разве каникулы придумали не для того, чтобы отдыхать от одноклассников?

Я вернулся в город в конце августа и почти сразу же попал в водоворот воскресшей школьной жизни. Воспоминания о таинственном сиянии, деревне, бабушке с дедушкой стали постепенно блекнуть, уступая место новым. Когда пришла пора писать ежегодное сочинение на тему "Как вы провели это лето", я во всех красках расписал наш с дедушкой охотничий поход – и в моей версии этой истории мы вернулись из леса с добычей, как настоящие герои. Об упавшей звезде я умолчал, понимая, что никто из слушателей просто не поймет, о чем идет речь.

Со светлой печалью мы проводили бабье лето, сентябрь сгорел в красно-желтом мареве. Октябрь поминал ушедшее тепло совсем уже повзрослевшим ветром. В ноябре наступила самая отвратительная пора – поздняя осень. Бесконечные унылые дожди, медленно превращающие город в топкое болото, скорбящее и совсем холодное солнце, вечно грязные ботинки и промозглый ветер – это время года решительно не за что было любить или хотя бы уважать. Осень была похожа на одного моего одноклассника, длинноволосого, вечно ноющего и совсем недавно узнавшего о значении слова "депрессия".

Родители пропадали на работе почти круглые сутки, возвращаясь лишь под вечер. В то немногое время, отведенное им до сна, они пытались восполнить разлуку друг с другом и со мной, устало даря остатки любви. Я никогда не требовал от них лишнего внимания для себя, считая это эгоизмом и понимая, что у них и без того много проблем; мне хватало, что хотя бы утром и вечером мы с ними находимся вместе. Кроме того, присутствие родителей ощущалось тогда, когда их не было рядом – будь это надпись на салфетке о ждущем меня в холодильнике ужине, второпях выведенная заботливой маминой рукой, или же какая-нибудь новая безделушка, подаренная отцом. Я знал – время осенней неразберихи вскоре пройдет, уступив место зиме, а оттуда уже рукой подать до следующего лета. Домой я возвращался ровно перед приходом родителей, чтобы они не предприняли мер по сокращению моей свободы, а большую часть времени проводил в компании таких же праздно шатающихся одноклассников.

В один из множества омерзительных дней дождь пошел в самый разгар нашей игры. Спрятавшись под козырьком подъезда ближайшей многоэтажки, воровато оглядываясь на спешащих домой взрослых, мы печально осознали, что ливень зарядил до самого утра и уже не даст нам сегодня повеселиться. Словно шпионы, пойманные с поличным, мы стали разбредаться по своим остановкам, разбрызгивая грязь и шлепая по лужам мокрыми ботинками.

На остановке, как назло, было пусто – значит, автобус уехал совсем недавно, и нового придется ждать очень долго. Минут через пять под козырек заглянул растрепанный мужчина; одежда на нем сидела как на сбежавшем из магазина манекене, уставшем терпеть ежедневные примерки, но взгляд был живым и искавшим того, кто мог бы его выслушать. Когда он направил этот взгляд на меня, я осторожно отступил к дальнему концу остановки и приготовился бежать. Но мужчина, увидев, что перед ним всего лишь ребенок, мгновенно утратил интерес, вытащил из кармана своего огромного, явно не по его размеру пальто пачку сигарет, выловил одну и медленно, с видимым наслаждением, прикрыв глаза, закурил. Выпустив изо рта струйку дыма, он скрипучим голосом негромко запел:

– Осень жизни, она всегда внеза-а-апна… – Длинная затяжка. – Осень жизни, так много дел на за-а-а-автра…

Основательно продрогнув в своих тонких и отсыревших школьных брюках, я наконец смог прошептать правильную молитву и вызвать автобус. Он был забит людьми, но я все же смог прорваться к поручню и мертвой хваткой уцепиться за него, заслужив право всю поездку глазеть в мутное стекло. К несчастью, рядом со мной пристроился и тот певец с остановки. Мельком взглянув на меня, он ухмыльнулся и уставился в окно. От него пахло сигаретами и, почему-то, грецкими орехами.

За окном захлебывались улицы моего города. Темнело теперь рано, и в этой расползающейся тьме я видел бесформенных людей, каждую секунду меняющихся в текущих по стеклу дождевых каплях. Мимо меня проносились десятки автомобильных огней; именно огней, потому что автомобилей не было видно. Если постараться забыть об этом, то можно представить себя в роли космонавта, заблудившегося среди обезумевшего звездного скопления. Звезды ведь тоже могут сойти с ума?

И тут я вновь вспомнил об упавшей звезде из деревни. Может, и могут, подумал я. Почему та звезда покинула своих собратьев и попала к нам? Может, она устала летать по небу, или решила узнать, как у нас дела. Но ее красота притягательна лишь тогда, когда мы видим ее на круглом небосводе, далеко и высоко – вблизи она слишком чужая и слишком холодная. Это было похоже на костер: около него хочется греть озябшие руки, но не стоит подносить их к пламени слишком близко – сгоришь. Выходит, дедушка сгорел? Хотелось надеяться, что это было временно, и он все же сможет пережить исчезновение звезды.

– Вот так смотришь на них и думаешь: а куда они все едут-то? – Вмешался в мои размышления певец с остановки, царапая воздух своим ржавым голосом. Он не смотрел на меня, словно бы разговаривая со своим отражением в стекле. – Там ведь нет ничего… Только еда, туалет, кровать. И завтра по новой. А ведь нас готовили не к этому. Космонавтами мы должны были быть! Покорять космос!

– Мужчина, прекратите орать, – прервала его женщина, стоявшая с другой стороны от него. – У вас изо рта воняет.

За этими тягучими мыслями приблизилась моя остановка. Я вышел на улицу и облегченно вдохнул свежий воздух – в автобусе было очень душно. Интересно, почему так говорят? Душно – значит, много душ, понял я. Когда в одном месте собирается столько душ, привыкших парить в воздухе, а не трястись в ящике на колесах, их недовольное гудение начинает отравлять все вокруг.

От мыслей меня отвлек отчаянно завибрировавший телефон. С удивлением отметив, что звонит бабушка, я поднял трубку и поздоровался.

– Как у тебя дела, Миша? – Голос у бабушки был очень тихим и грустным. – Не звонишь совсем.

– Все хорошо, бабушка! Учусь, гуляю, – ответил я. – А у вас как дела? Дедушка ходил на охоту? Как он себя чувствует?

Бабушка замолчала. Я подумал было, что связь прервалась, поэтому хотел переспросить, но понял, что она всхлипывает.

– Бабушка? – встревожился я. – Что случилось?

– Дедушка умер, Миша, – глухо ответила она.

– Как… умер? – не понял я.

Бабушка дрожащим голосом начала что-то объяснять, но я уже не слушал. В голове у меня вдруг отчетливо появился его образ – тот, прежний, до встречи с проклятой звездой; он снова был молодой, полный сил и энергии. Его подмигивание – особое, заговорщицкое, которое было в ходу только между нами. Его особая походка. Добрые и мудрые глаза. Его немного скрипучий, но такой родной голос. Вот он смотрит, чтобы я не ударил себе по пальцам тяжелым молотком. Вот он подбрасывает меня в воздух и показывает мне три пальца. Три пальца, потому что мне тогда исполнилось…

Я убрал телефон в карман и уставился в темное небо.

Сверху на землю, перемешиваясь с дождем и упрямо сопротивляясь ветру, крупными комьями падал первый снег.

Зима

Через неделю нас позвали на похороны.

Помню, я сидел на кухне, жевал пластиковые макароны и пялился в окно: начинало темнеть, всюду был грязный снег, улица выглядела как те картинки про легкие курильщика, которые нам показывали на уроке биологии. В комнате раздался звонок, мама проснулась и взяла трубку. Она отвечала редко и очень тихо, потом замолчала. Через полчаса она появилась на кухне, но оставила свет выключенным, погладила меня по голове, разрешила выбросить остатки макарон, после чего надолго заперлась в ванной. Там сильно зашумел включенный кран.

Часа через два пришел папа. Они долго о чем-то говорили, закрывшись в комнате, но мне удалось подслушать часть их разговора:

– Она ведь сама позвонила Мишке… – Это был папин голос.

– Ребенку нечего делать на похоронах, – тихо ответила мама.

– Понимаю. Но они были очень близки. И раз он все знает, будет глупо скрывать…

– Нет. Скажем, что заболел. А мама все напутала…

Я громко застучал кулаками по двери и крикнул:

– Я тоже пойду к дедушке!

После этого у них не оставалось иного варианта.

Сначала мы приехали в церковь. В той деревне, в которой жили бабушка с дедушкой, ее не было, поэтому пришлось ехать в соседнюю. Церковь была оборудована в бывшем здании завода и снаружи почему-то походила на древний особняк или даже замок. Было много народу: родственники, друзья, соседи. Некоторые были мне знакомы, других я видел впервые. Когда я заметил бабушку, то сперва не узнал ее среди других старых женщин: настолько сильно она изменилась. Лицо побледнело, потускнело и стало каким-то безжизненным, будто было высечено из камня. Лишь глаза печально глядели перед собой. Я протолкался сквозь толпу и прижался к ней. Она, ничего не говоря, погладила меня по голове.

Вскоре нас впустили внутрь. Все столпились около гроба, который почему-то был закрыт, и я еще тогда подумал – вдруг это какой-то розыгрыш, и дедушка на самом деле жив? Сейчас поедем на дачу, и окажется, что он все это время был там, выстругивал новые наличники или чинил постоянно разваливающиеся стулья… Но, кажется, все было взаправду. Я почти ничего не видел из-за спин взрослых, а вперед меня не хотели пропускать, поэтому я сосредоточился на церкви.

Мы были в огромном зале, потолок терялся где-то высоко над головами, и здесь было совсем не так, как в городских церквях: никакого золота, дорогих тканей и множества украшенных икон. Была лишь одна икона, она висела на стене перед алтарем, все остальные стены пустовали, и эта аскетичность наводила куда больше трепета, чем украшенные залы. Пение священника, ни одно слово из которого я не мог разобрать, погрузило всех в размышления и еще долго гуляло под сводами здания.

Когда пришло время, всем раздали свечки и разрешили подойти к гробу – как мне сказали, чтобы попрощаться. Это было странным: какой смысл прощаться сейчас, когда тебе не могут ответить? Все равно, что разговаривать со спящим. Тем не менее, каждый прошел мимо гроба с дедушкой; многие плакали. Я до сих пор не смог привыкнуть к мысли, что дедушки больше нет, поэтому, проходя мимо его нового блестящего дома, кажется, так и не испытал никаких эмоций. Украдкой я поглядывал на тех, кто был после меня: мама совсем расстроилась и выбежала на улицу вместе с папой; соседи плакали; двоюродный брат дедушки, дедушка Антон, которого я увидел второй раз в жизни, долго стоял около гроба и что-то шептал, на его лице замерла грустная улыбка; бабушка же, напротив, около гроба почти не задержалась, прошла мимо и с тем же каменным лицом вернулась назад.

Когда все вышли на улицу, я ненадолго потерялся и блуждал среди людей, невольно слыша отрывки их разговоров:

– Почему в закрытом гробе-то? – интересовалась одна древняя старушка.

– Медведь, Ивановна… – вздохнул ее собеседник, дядя Гриша из деревни. – Совсем плохо теперь выглядит…

– Хороший священник… Надо будет его и на свои похороны позвать…

– Эх, не повезло ему, конечно… Еще жить да жить…

– Вы до города поедете? Ой, а подвезете меня?

– Упокой его Господь…

– Главное, что не мучился…

Я зажал руками уши и протолкался к родителям.

Около церкви стоял маленький автобус, в который четверо грузчиков стали загружать гроб. Когда наступило время приподнять его, один из грузчиков оступился, и гроб покатился на землю. Раздался треск, и крышка ненадолго приоткрылась. Все возмущенно зашумели и стали отворачиваться. Я подбежал, чтобы взглянуть на дедушку в последний раз, и прежде, чем родители оттащили меня, прежде, чем испуганные грузчики поставили крышку на место, смог увидеть его лицо совсем близко.

На миг меня кольнула грусть: теперь это лицо всегда будет таким спокойным и безжизненным – кажется, только теперь я наконец понял всю серьезность момента. Но была странная деталь. Лицо не было разодрано медведем, как все убеждали меня и друг друга. Оно было нетронутым. Но глаза – они были распахнуты. И в этих глазах не было тех, дедушкиных глаз. В них плескалась бесконечная звездная тьма.

Родители оттащили меня, и перед тем, как вокруг дедушки сомкнулась толпа, я еще успел увидеть грузчиков, спешно возвращавших все на свои места. Почему врали про медведя, про истерзанное лицо? И что у дедушки с глазами? Казалось, я когда-то уже видел такие глаза, то ли во сне, то ли в телевизоре…

– Не думай об этом, Мишка, – ответил кто-то, в ком я узнал папу, и я вдруг понял, что все это время говорил вслух. Мама уже села в машину и не могла слышать то, что он мне говорил. Папа присел на корточки, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с моим, и ласково сказал: – Как это ни грустно, но все мы умираем. По разным причинам. Так уж мы устроены, к сожалению… Я знаю, ты очень сильно любишь дедушку…

– Это правда… – сказал я тихо, и на глаза вдруг навернулись горячие слезы. Только сейчас, после этих слов, я, кажется, понял, что дедушку уже не вернуть, что это не розыгрыш, и сегодня я видел его в последний раз. Человек с папиным голосом обнял меня, но раскаленные слезы падали на снег под ногами, прожигали его до самой земли, и я даже не пытался это прекратить.

– Но самое важное, что ты должен понять, – продолжил он, внимательно поглядев на меня, – это то, что дедушка навсегда останется с тобой.

– Со мной? – недоверчиво переспросил я, утерев слезы. – Как это?

– Он останется вот здесь, – палец осторожно прикоснулся к моему виску. – Пока ты его помнишь, он жив. Разве не это самое важное?

Я осторожно кивнул и отнял руку от виска. Папа был прав, как и всегда. Теперь мне нужно будет беречь голову от ударов, чтобы дедушка не выпал из нее через ухо.

– Миша, ну ты идешь? – окликнули меня родители. Они уже сидели в машине. Как папа оказался там так быстро? Он ведь только что успокаивал меня…

Мы сели в машину и поехали на кладбище вместе с остальными. Наш путь лежал через огромное заснеженное поле, в котором взгляду было не за что зацепиться, поэтому я мысленно считал мелькавшие перед глазами столбы с проводами. Во главе длинной процессии из автомобилей ехал автобус. Вскоре он, а за ним и мы въехали в лес. Кладбище было прямо здесь, и первые могилки мы встретили еще на въезде – безликие, безымянные холмики, украшенные давно побледневшими лентами и почерневшими цветами. У дедушки была красивая могила, с блестящим гранитным надгробием, украшенным улыбающейся фотографией – таким я навсегда его и запомнил. После того, как грузчики опустили гроб в могилу, всем позволили кинуть на него по горсти земли. Каждый при этом говорил что-то свое – крестился, молился и желал дедушке покоя.

– Я никому не раскрою наш охотничий секрет, – сказал я тихо, чтобы меня никто не услышал во всеобщем гомоне, и тоже бросил свою горсточку.

Когда грузчики закончили свое дело, кто-то вытащил столы, стулья, принес еду, и все, рассевшись, устроили поминальный обед. Я не понимал, как они могли после всего этого есть – лично у меня не было никакого аппетита. И в чем вообще был смысл кушать прямо здесь? Какая-то слабая надежда, что покойник восстанет из земли, ощутив голод? Немного посидев около родителей, наслушавшись глупых слов от старых бабок, я незаметно покинул стол и направился вглубь леса.

Пройдя по тропинке до места стоянки автомобилей, я остановился и спрятался за деревьями: там была бабушка и те четверо странных мужчин, которые разговаривали с дедушкой прошлым летом. Их снова было сложно отличить друг от друга – на этот раз они были облачены в теплое пальто, на глазах были те же черные очки. Бабушка с безжизненным лицом слушала, как один из них что-то ей говорил. До меня долетали лишь обрывки фраз:

– Если станут задавать вопросы… Не стоит распространяться… Компенсацию…

Бабушка молча кивала и принимала белые конверты, которые один за другим появлялись в руках ее собеседников. Я осторожно обошел стоянку и отправился по тропинке мимо молчаливых могилок и шепчущих деревьев.

Не знаю, сколько я так шел вперед, почти ни о чем не думая, пока вокруг не стало совсем тихо. Ноги немного мерзли. Я все никак не мог забыть лица дедушки со странными глазами – с ними он казался… удивленным? Да, наверное. Но глаза… Они были такими странными – в них будто утонул целый космос, со всеми его звездами и чернотой, как у того человека из сна, который я видел на даче прошлым летом. Почему все врали про медведя? Не знали правду? Или не хотели ее принять? Перед смертью дедушка вновь прикоснулся к тайне этой звезды – и в этот раз окончательно сгорел.

Но у меня не было ненависти к этому свету. Лишь грусть и – совсем слабое – желание тоже прикоснуться к этой тайне. Почему дедушка не разрешил тогда, в лесу, подойти к этому свету? Он оберегал меня. Но не уберег себя. И я не смогу, когда это случится вновь. Я был отмечен этим светом узорами на руках – почти незаметных для стороннего наблюдателя, но очень заметных для меня…

Я остановился. Посмотрел вдаль и подумал о том, когда же я смогу вновь увидеть тот свет. Будет ли он так же добр ко мне, к моему любопытству? Откроет ли мне свою тайну – как дедушке, как королю из его странной сказки? Глядя на высокие деревья, облепленные снегом, я вдруг ясно и отчетливо понял, что буду ждать столько, сколько потребуется. Изо рта вырывался молочный пар, руки замерзли, я сунул их в карманы и крепко зажмурился, надеясь вернуть все назад или хотя бы забыть. Сквозь веки светила зима, и на миг мне даже показалось, что я прожил целую жизнь: наконец-то повзрослел, поселился в городе на съемной квартире, нашел работу с восьми до пяти и женился на красивой соседке, похожей на Дашеньку, только без заячьей губы, и наши дети, тоже красивые и сгоревшие, были похожи на нас, они смотрели на меня глазами дедушки, его голубыми глазами, хотя иногда они были карими, и каждый раз мне хотелось укрыть их от света, и не берите в руки молоток, и не смотрите на тот лес, я сам починю этот тяжелый замок, не трогайте эту игрушку, дети, я же просил ее не трогать, в ней давно перегорел светодиод, он не мог светиться этой ночью, а потом мы пойдем играть в прятки, и я спрячусь – так хорошо, как только я и умею, и моя семья больше никогда меня не найдет, воровато оглядываясь, добегу до остановки, сяду на маршрутку, потратив последнюю мелочь, потом две пересадки, выброшу в окно бьющийся в агонии мобильник, знакомая дорога, только теперь я иду совсем один, взгляд с холма на остывший пруд, безлюдная улица, ни души вокруг, никто не выглянет из окна, да и окон нет, одни дырявые проемы и распахнутые двери, а Васька больше не прячется в кустах сирени, его вообще нет, он теперь во сне, его дом почернел от горя, поднимусь по скрипучим ступеням, вдохну знакомый с детства запах, проглотив что-то едкое и соленое, поглажу шершавое фиолетовое кресло, поздороваюсь с павлинами у дворцового фонтана, мы давно с ними не виделись, а когда-то я даже расстроил их, сказав, что больше не вернусь сюда, взгляну на зеркало в прихожей, смахну с него пыль…

На меня взглянет мое бородатое лицо. Я удивлюсь, как так произошло, ведь я только что зажмурился ребенком, но удивлюсь ненадолго: было все это или нет, осталась лишь дымка на веках.

– Зачем ты пришел сюда, Мишка? – раздался скрипучий голос.

Его нельзя слушать. И глядеть на него нельзя. Потому что если взглянешь, если позволишь себе услышать его – признаешь, что все это было правдой.

– Видимо, это наша судьба, – Скрипнуло его любимое фиолетовое кресло. – Отец так старался уберечь меня от того, что произошло – и лишь разжег во мне лишнее любопытство.

Не слушать. Зажать уши руками. Не поворачиваться, пока не пройдет. Это всегда работало. Прямо как в детстве – я в домике…

– Я так мечтал забыть об этом. Пронес это воспоминание через всю жизнь и надеялся, что оно так и останется лишь воспоминанием. Надеялся, но и мечтал. – Он был прямо за моей спиной, пытался заглянуть своими печальными голубыми глазами мне в зеркало, встретиться с моими глазами. – Не нужно отворачиваться от меня, Миша… Не злись на меня, пожалуйста… Я всю жизнь готовился к этому моменту – но когда появляется твой свет, твой огонь, ты уже в его власти. Ты бессилен перед ним. Ты можешь отшатнуться от него, чтобы жалеть потом всю оставшуюся жизнь – или сгореть в нем без остатка…

Тишина.

Я еще раз оглядел пустой дом, прошел мимо собачьей будки и заснеженной сирени, затем решительно вышел на улицу и побежал в сторону леса. Нужно торопиться – по холму уже ехал черный автомобиль. Я не сомневался в том, кого он везет.

Ноги тонули в снегу, с каждым разом уходя все глубже, и прочие звуки давно стихли. Много лет назад я задумался, раскроет ли чаща мне свои тайны – стоило ли вообще думать об этом? Может, она услышала мое сокровенное желание и исполнила его? Что ж, значит, я должен быть ей за это благодарным.

Ведь где-то там, вдалеке, меня ждал мой свет.

Май 2020

– Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.