Зима не вечна [Виктор Сапов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Виктор Сапов Зима не вечна
Анфиса Слепцова второй день сидела без работы и не находила себе места в своей каморке на Верхне-Луговой1, завешанной стиранным бельём и пропахшей переваренными щами. А тут ещё этот олух царя небесного, Васька, путается под ногами, зарёванный, виноватый. Конечно, это ж надо было додуматься – сунуть спицу в лючок швейной машинки, а затем провернуть колесо! Хрясь! И машинка, настоящий Зингер, пришла в негодность. А заказы – до воскресенья. И денег в доме нет, и есть нечего. – Ууу! Ирод! – вновь погрозила она кулаком сыну. Сын, худенький, кучерявый, светло-русый пацанёнок восьми лет, вновь заныл и уполз к себе в угол, уткнулся в подушку. И поделом ему! Анфиса прижила его от одного фабричного, которого злая на язык соседка, Катя-казачка, нарекла «Святым Духом». Мол, появился ниоткуда и растворился, как его и не было. А сына вот оставил. Сущее наказание! И что же теперь делать? Лавка швейных товаров закрыта, товарищество «Компаньоны Зингера» закрыто, стёкла выбиты, дверь нараспашку, всё вынесено. Ходила к механику Болтову, он осмотрел, покачал головой и развёл руками: без запчастёв, мол, аппарат твой ремонту не подлежит, а запчастёв сейчас не сыщешь, власть-то новая. Новой власти Анфиса вдоль и поперёк нашила флагов и транспарантов, но как обратилась за помощью, ей товарищи отказали: – Время сейчас трудное, контрреволюция прёт, а ты тут со своими бабьими вопросами! И тоже развели руками. Правда, один сочувственный шепнул на ухо: – Обратись в ДонЧеКа2. Они недавно учредились. Вопросы решают лихо! И дал адрес. Анфиса сразу не решилась. Была у неё одна мысль, да только что-то мучало внутри, ходу ей не давало. Сейчас она вновь окинула взглядом убогое своё жилище, скорчившегося на лежаке сынишку, пустые кастрюли, и вслух стала размышлять: – Ну и где ж ента справедливость? Она, можно сказать, как жила, так в хоромах и живёт, хлеб с маслицем, монпансье к чаю, барынек обшивает. А я – за гроши, или за продукты – баб фабричных! Где справедливость, спрашиваю? А ведь вроде как наша власть пришла, народная! И стала собираться.В тот же вечер в дверь квартиры Натальи Ивановны Тепловой грубо постучали. Кошка Муська, дремавшая на коридорном стуле, испуганно подскочила и скрылась в спальне. Наталья Ивановна встала из-за машинки, распрямила спину и неспешно направилась к двери. У неё было дурное предчувствие. За дверью стоял мужчина средних лет в картузе и кожанке, вроде тех, в которых щеголяли раньше шофёры новомодных авто. Взгляд его из-под кустистых бровей был колючий, пронзительный. Щетина. Пара жёлтых зубов выпирала из-под верхней губы и прижимала нижнюю. «Крыса какая-то!» – подумалось Наталье Ивановне. За «крысой» стоял, напротив, молодой, красивый красноармеец, почти одних лет с её Петром. Ну, может быть, чуть старше. «И лицо знакомое!» За их широкими спинами пряталась и отводила глаза Анфиса. «Этой-то что надобно?» – Гражданка Теплова? – Да. Кто вы? Что вам угодно? – Уполномоченный ДонЧеКа, товарищ Гомельский. Вот мой мандат. Гомельский показал ей помятую бумажку с большой печатью и подписью. Наталья Ивановна успела прочесть там лишь слова «Чрезвычайная комиссия…». – Мы к вам. И вот по какому делу. Пётр Теплов – ваш сын? Сердце сжалось. – Мой. А что с ним? – Это мы и собираемся выяснить. Вы знаете, где он сейчас? Немного отлегло. – Нет. – Нам известно, что он ушёл с контрреволюционными кадетами генерала Алексеева. Вы можете подтвердить? – Я не знаю никаких контрреволюционных кадетов. Мой сын пропал без вести в феврале. О нём сведений не имею. – Но он состоял в войсках атамана Каледина? – Каледина? Нет, не состоял. «Крыса» потянул носом воздух. В доме пахло ужином. – Хорошо, отрицаете значит. Может быть, впустите, поговорим? – Ну проходите, мне скрывать нечего. Мужчина снял калоши, сделал знак красноармейцу оставаться у двери. Анфиса нерешительно, бочком, вошла за ним, прямо в обуви. Гомельский по-хозяйски осмотрел квартиру, прошёл в спальню, нехорошо хмыкнул, увидев святые образа. Анфиса тем временем сразу направилась на кухню, проверить, на месте ли «Зингер». Наталья Ивановна по-прежнему стояла в коридоре и молчала.
– А хорошая у вас квартирка, а, гражданка Теплова? Собственная? – Нет, снимаю у домовладельца. – А кто владелец? – Господин Красовский. – Господ больше нет, гражданочка. Кто такой? – Да полковник он, офицер – отозвалась из кухни Анфиса. – Ясное дело, контрреволюция, – отчеканил Гомельский, возвращаясь из спальни. – Вот что, гражданочка. Постановлением Исполкома ДонГубЧека от двадцать девятого марта сего года квартира ваша подлежит конфискации в пользу революционной власти, с мебелью и утварью. Извольте одеться. С собой можете собрать немного вещей. – И куда же мне деваться? – А это не наши трудности. – Машинку швейную можно вынести? – Нет! – раздался голос Анфисы, выбежавшей из кухни. – Машинку мне отписали! – Ах, вот оно в чём дело… – взгляд Натальи Ивановны теперь источал лёд и пламень, метал громы и молнии. – И что ж я тебе, гадина, такого сделала, а? – Сама гадина. Кровопийца трудового народа! Она, товарищ Гомельский, врёт всё. Сын её точно с кадетами ушёл, он и тут им служил, видела я его в форме офицерского ихнего какого-то полка! – Вот как. Хорошо. Иван! Ива-а-ан! – окликнул Гомельский молодого красноармейца. – Отконвоируй гражданку Теплову на Скобелевскую, в комнату №5. Там товарищ Турло разберётся. Так, переполняемая возмущением, едва одетая, с несессером и маленьким узелком, в котором было Евангелие, и между страниц его – фотографии мужа и Пети, Наталья Ивановна оказалась на улице, под наливающимся чернотой небом. Следом из дверей вылетела кошка, на её мордочке было также написано глубокое недовольство происходящим. Рядом засопел красноармеец. – Ну, веди что-ли? В ЧеКу твою. Посмотрим, есть ли у кого там совесть. Ростовская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией была образована совсем недавно. О том, что это были за люди, в городе пока мало кто знал. Молодой красноармеец как-то нерешительно потоптался на месте и пошёл вперед, вдоль по Пушкинской. Наталья Ивановна поплелась следом, потихоньку овладевая собой. Так прошли до конца квартала, до пересечения с Почтовым переулком. Иван вдруг резко обернулся. – Наталья Ивановна! Стойте! Послушайте! Вам в ЧеКа никак нельзя. Там не будут разбираться. Гады там все. Этот Гомельский, он из-за квартиры за это ухватился. А Анфиса эта ваша – из-за машинки. Обратно вам это не отдадут, только хуже будет! – Аааа, спасибо, – только и промолвила удивлённая Наталья Ивановна. Красноармеец снял картуз, взлохматил волосы. – Вы меня не узнаёте? Я – Самохин Иван, учился с вашим Петей в гимназии. Но меня отчислили с волчьим билетом. Помните? – Да, что-то такое Петя рассказывал. Здорово вы директору насолили. – Было дело, – весело ответил Иван и тут же посерьёзнел, нахмурился. – Есть у меня перед Петей вашим должок, а какой – не спрашивайте. Только отпускаю я вас и всё. В квартиру не возвращайтесь ни в коем случае! Есть вам куда идти-то? – Найду. Спасибо вам, Иван. Но, простите, вы такой положительный, отчего вы с ними? – Ну, – замялся Иван, – долго рассказывать. Люди там так себе, разные попадаются. Но сама идея-то хорошая! – Ааа. Идея. Прощайте. Прощайте, Иван. – Прощайте, Наталья Ивановна. Если вдруг Петя объявится, скажите ему про меня, ладно? – Скажу. Непременно скажу. Вы хороший друг, Иван. Иван вдруг смутился, круто развернулся и быстро зашагал по Почтовому вверх. А Наталья Ивановна, недолго думая, пошла в Нахичевань, к Елене Семёновне Вериной. Пока шла, наблюдала город. Ростов как будто резко состарился, обветшал. Мусор валялся везде, весенний ветер переносил на своих руках клочки газетной бумаги, какие-то листовки. Ими был засыпан весь городской сад, клумбы в котором были истоптаны, а стены Ротонды исписаны большевицкими лозунгами. На Садовой улице увеселительные заведения были большей частью закрыты. Но некоторые работали на свой страх и риск, который заключался в том, что, если пожалует к ним новая народная власть, кормить и поить её придётся за счёт хозяина. Громада Александро-Невского Собора3 на Новой базарной площади в вечерних сумерках мягко светилась каким-то неземным светом. Наталья Ивановна перекрестилась на храм, казавшийся ей каким-то нерушимым оплотом старой жизни. «Завтра воскресенье, надобно сходить, поблагодарить Господа за всё. Ведь что случилось, то всё к лучшему. Могло быть и хуже. А Иван! Какой чудесный мальчик! А служит у них. Помолюсь и за него». До Нахичевани добралась на усталых ногах. По пути ей не встретился ни один извозчик. Город и вправду вымер. У Вериных был современный звонок, кнопочкой. Она несколько раз позвонила, но никто не отозвался. На шум вышла пожилая соседка. – Вам кого, милочка? – Елену Семёновну. – Нету её. Дня три уже. А вы не Теплова часом будете? – Теплова. – Тогда держите адресок. Оказалось, что Елену Семёновну, слабую ещё после болезни, на время забрали к себе её друзья, семья Зарефьян. Они жили неподалёку, на Восьмой линии. Уже к полуночи Наталья Ивановна постучалась к Зарефьян. Ей открыла хозяйка, высокая и красивая черноволосая армянка, Гаянэ. По-видимому, она ещё не ложилась, что утешило её гостью, смущавшуюся необходимостью будить хозяев в столь поздний час. – Доброй ночи, простите меня за безпокойство, пожалуйста. Я – Теплова, мама Пети, помните? Елена Семёновна у вас? – Здравствуйте, ну конечно помню. Как хорошо, боже мой! Но что случилось? – Видите ли, меня сегодня под вечер выставили из квартиры. Новая власть. «ЧеКа». Я пошла было к Елене, а мне сказали, что она у вас… Гаянэ шагнула к ней и обняла, решительно втащив в квартиру. – Лена ещё слаба, и уже спит. Но вы проходите прямо на кухню, мы только чай заварили. Есть новости. О ваших мальчиках. И она заговорщицки подмигнула.
*** В большом зале правления кубанской казачьей станицы Елизаветинской4 был оборудован временный лазарет. Станичники освободили комнаты от мебели и принесли сено. Раненые лежали прямо на полу, на разбросанном сене, и радовались такому удобству. Запах приятный, опять же. Всё лучше, чем трястись в фургонах, телегах, повозках, под дождём и мокрым снегом. Всю душу вытрясешь. И у многих вытряхивало. Петя лежал и глядел в грязный пожелтевший потолок, и с содроганием вспоминал томительные дни и часы ожидания переправы через реку Кубань. Где-то передовые части уже завязали бой, грохотала артиллерия, строчили пулемёты, а они (обоз с ранеными) всё стояли и стояли, пока последние боевые части не покинули южный берег. А потом ещё долго, со сложностями переправлялись. На единственном ветхом пароме. Как однако же неудобно, обременительно для армии быть раненым! Но о тяготах Петя думал мало. Его душа была там, в авангарде армии, с Корниловым. Решающее, генеральное сражение! Судьба всего похода! А он тут, валяется со своей дурацкой ногой. Ранение он получил под станицей Кореновской, когда их оберегаемый, вечно запасной Ростовский Студенческий батальон наконец бросили в бой, длившийся там уже второй день. Перед атакой Пете было не по себе, крутило живот. Но прозвучала зычная команда полковника Зотова. И они встали в полный рост, и пошли, и побежали. Порыв был такой мощный, что, несмотря на сильный огонь большевиков, добежали до окраины, закрепились. Петя, себя не помня, топал по рыхлому снегу и кричал «Ура!» На пули внимания не обращал, сердце его вдруг расширилось, его переполнила какая-то дикая, первобытная сила, предбоевое волнение улетучилось. И тут, так некстати, случилось дурацкое ранение, падение в ложбинку, свист пуль прямо над головой. Укрытый в ложбинке, он лежал напротив красного пулемёта. Дождался, пока тот смолкнет, и попытался подняться. И тут – резкая боль в ноге, потеря сознания. Так бой для и Пети закончился. Очнулся он уже в лазарете, где и узнал, что станицу взяли. Теперь он выздоравливающий. Всё – обработки раны (пуля прошла навылет), смены перевязок, сделанных из белья и простыней – уже позади. Но увы, пока не выписывают. А Георгий там за него геройствует. А Ксению он давно не видел, она где-то в другом помещении, с другими ранеными. И отец её с ней. Да поди, уже забыла она его, Петю. Вон вокруг героев-то сколько! Корниловцы, марковцы, партизаны, казаки. Эх… Петя в походе научился курить. Делал, как все, самокрутки, табак как-то доставали в станицах. Он взял одну, заготовленную, поднялся, опёрся на костыль и, переступая через товарищей, направился к выходу. – Погоди, братка, я с тобой. За ним увязался кубанский казак Степан, из отряда Покровского5. Они познакомились уже в лазаретном таборе, куда Степан попал с ранением предплечья. Тоже пустяки. Степан был на пять лет старше Петра, но отчего-то тянулся к нему, испытывал расспросами его «учёность и книжность». Вот и сейчас у него к Петру был какой-то вопрос. Они вышли на крыльцо, затянулись. На Кубани уже отчётливо запахло весной. Вечернюю тишину нарушал лишь лай станичных собак да отдалённые выстрелы, доносившиеся с окраин Екатеринодара. В душе Петра шевельнулось воспоминание о Ксении, сладко заныло. – А скажи, студент, возьмут наши Екатеринодар? – Возьмут. Не могут не взять. – А то, что большевиков там двадцать тысяч, то как? – А никак. Нас всегда было меньше. Во всех боях. И везде они бежали от нас. – Так. Да не совсем. Если у тебя город за спиной, а в городе рабочие за тебя горой, тут расклад другой. И железная дорога за них воюет, и бронепоезда, и техника… – Всё это ерунда. Перед русской штыковою атакой никто не устоит. – Так ведь и там русские. Пётр нахмурился. – Я думаю, что штыковая тогда имеет успех, когда подкреплена нравственной правотой. Когда за правое дело, короче. Когда бежишь и чувствуешь – с нами Бог. Вот у меня под Кореновской такое было. И у других спрашивал – было то же самое. – А я на Германской войне ни разу в конную атаку не ходил. Всё в траншеях сидели, постреливали, да ночами ползали по земле, проволоку резали для пехотного прорыва. Мы казаки! Разве так надо воевать нами было? – Каждая война чему-то новому учит. Может, так и надо было. Дотерпеть, а не фронт оставлять. – Не тебе судить, студент! Ты там не был. А как взбаламутились все, так никто, от вахмистра до есаула, уже сделать ничего не смог. Враз всё и обрушилось. – То большевики вас взбаламутили. – Не без них. Да только устали все от такой войны. Окопная грязь, вши, снайперы ихние. Деды говорили, никогда такой сроду не было. – Так и при Наполеоне «никогда такой не было». Враг был у стен Москвы. Ну и что? Никто же не побежал домой, «мама помоги!» – Много ты знаешь, студент. Книжки умные читал… – Читал. И не студент я, говорил же тебе. Гимназист. А отец у меня был казаком. Степан умолк, поскрёб затылок, задумался. – Выходит, смалодушничали все? – Выходит, так. И теперь вот – разплата. – Да уж. Помолчали. Докурили. Вдали буднично рванул тяжёлый артиллерийский снаряд. Петя ещё досадовал, что опять до тетрадки со стихами не добрался. Были у него потуги посочинять на привалах, да так ничего путного не вышло. Обычно кто-то непременно мешал, втягивая его в разговор: то о еде, то о семье, ну а потом тема переводилась непременно на нынешнюю смуту. Сначала он больше слушал, что говорят старшие, потом сам немного поднаторел в спорах. Под них походное время летело быстрее. Петя боялся признаться себе, что этот поход оказался вовсе не Анабасисом6 античных греков и не боем Роланда в Ронсевальском ущелье. И всё это далеко не Вальтер Скотт. Некоторые добровольцы порою творили такое, что никак не укладывалось в представления Петра о благородных воинах. Взять безсудный расстрел пленных в Лежанке. А эта юная баронесса де Боде!7 Петя одновременно восхищался ею, и ужасался. Было что-то неправильное в том, как всё происходило. А самое неправильное творилось в головах. Петя понял, что таких как он, сторонников свергнутой монархии, в армии не так уж много. А среди генералов – пожалуй, ни одного. – За что воюете, братцы? – спрашивали их в станицах. – За Учредительное собрание! – отвечали им. Далее следовала немая сцена. Или нудные разпросы. Разве такова должна быть идея, за которую идут на смерть? Пётр уже слышал от кого-то, что Государь сейчас в Сибири, с семьёй, в заточении. Вот куда надо было идти походом, освобождать живое знамя борьбы. Так ведь нет… Впрочем, большую часть своих размышлений он благоразумно держал за зубами. Не хватало ещё сеять сомнения в походе. Как-нибудь всё образуется. Главное сейчас – взять Екатеринодар.
Со следующего утра стали подвозить раненых. Больше, больше. Петя уступил своё место на полу контуженному офицеру. К зрелищу ран, крови, стонам он уже давно привык. Сердце затвердело. Единственной мыслью было – поскорее бы отсюда и снова в бой. Он вышел во двор – ходить, разрабатывать ногу. Костылём он уже почти не пользовался. Вдруг он увидел Ксению. Она только что въехала во двор на подводе, с другой сестричкой милосердия, постарше. Петя так и впился в неё взглядом и думал: «Боже, как она красива, в своём сестринском фартучке с красным крестом, в белоснежном платке, худенькая, маленькая, но с удивительно живым личиком, ясными, чистыми глазами, кротко смотрящими куда-то ввысь, в глубину. А ведь сколько ей уже пришлось пережить видов мук, смертей, отчаяния. А ещё совсем ведь недавно она играла в куклы. Сколько же в ней силы, сколько воли, если она продолжает так чисто смотреть на мир?». Она заметила его и подошла. – Здравствуйте, Пётр. Как ваша нога? – тихим голосом поинтересовалась она. Её взгляд из-под сестринского платка был так волнительно прекрасен. – Здравствуйте, Ксения! – несколько громковато ответил Петя. – Вы к нам, сюда? – Да. Сюда перевели, здесь рук не хватает, а там, во втором лазарете – с избытком. Вот, решили поправить. Раненых-то больше к вам везут. – Ксения, я, наверное, вас задерживаю? – По правде говоря, мне надо уже бежать в перевязочную. Говорят, бой идёт жестокий, раненых ещё много будет. Но минутка есть. – Вы не знаете, где Георгий? – Там. – С затаённой тревогой ответила она. Сам туда напросился, а половину их батальона здесь, на охрану станицы поставили. – Эх. А я вот тут, как видите, без дела шатаюсь. Так хочется туда, верите? – Верю, Пётр. Вы герой, я знаю. Вы ещё отличитесь. Обязательно. При этих словах на нетронутых бритвой щеках Петра появился яркий румянец. Он уже мысленно бежал впереди цепей с трёхцветным знаменем, и трусливый враг разбегался перед ним. – Я пойду, Пётр. Может увидимся ещё, когда я освобожусь. Я теперь рядом. От последней фразы у Пети голова пошла кругом. «Рядом». Рядом с ним? Он понял, что любит её. Но как это сейчас несвоевременно!
Ксения так и не освободилась. Поток раненых же всё возрастал. Те из них, кто мог говорить, передавали картину страшного боя, где десятки тысяч красных, ощетинившихся орудиями, пулемётами, поддерживаемые бронепоездами, создавали такой свинцовый шквал, сквозь который было не пробиться белой доблести. Пал Неженцев8, поднимая вновь в атаку свой героический полк. Убита баронесса София Боде, кавалерист-девица, ангел мщения Добровольческой армии. Потери рядового состава были огромны, слишком тяжелы для такой маленькой армии. Но что удалось? Удалось закрепится на окраине. На завтра назначено было продолжение штурма. «Завтра всё и решится» – подумал Пётр и стал с удвоенным усилием разрабатывать ногу.
***
Георгий уже не помнил, как оказался на позициях Партизанского полка. После нескольких малоуспешных дневных атак части поредели и перемешались между собою. Снаряд и пуля его миловали, лихорадка боя не отпускала. Ему казалось, что одно лишь усилие, и фронт большевиков рухнет, что они побегут. Не могут же быть напрасными столько явленной отваги, столько безстаршия, столько героических смертей? Наверное, так русские дрались при Бородино, самозабвенно, до последних резервов души. Своих врагов он практически не видел. Они прятались за оградами домов, стреляли из выбитых окон, строчили пулемётами с чердаков. Добровольцы уже прошли самое трудное – открытое место, где их безжалостно косила шрапнель. Осталась ещё одна хорошая атака, и утомлённый, морально сломленный враг будет разбит. Но, господи, как же мало осталось в строю бойцов-добровольцев! Наступали сумерки. Генерал Казанович9, командующий партизанами, обходил цепь. Он был ранен, перебинтован, но, казалось, не обращал на это ни малейшего внимания. При усах и пышной, седеющей бороде, он в свои почти полвека излучал молодецкий задор. – Ну, что господа партизаны, славные казаки донские да кубанские! Есть ещё порох в пороховницах? – Так точно, ваше превосходительство! – Вот и славно. Вспомните, ребята, Чернецова, вспомните, как дрались тогда, как бежала от вас красная сволочь. Вспомните поруганный Дон и Кубань, ждущих своих избавителей. За мною, ребята! В едином порыве весь полк, все двести пятьдесят донских партизан и примкнувших к ним мобилизованных кубанских казаков, поднялся в атаку. Похоже, неприятеля в этот раз удалось застать врасплох. Целую минуту партизаны атаковали под аккомпанемент собственного дружного, богатырского «Ура!». Стрелять в них начали слишком поздно. И вот уже Георгий видит смутную тень, выскочившую из-за угла дома, стреляет в неё, а тень бросает винтовку, пятится назад, поворачивается и вприпрыжку убегает. Палец пляшет на курке мосинской винтовки, но разум спокойно даёт левой руке распрямиться, ствол уходит вниз, пока глаза ищут новую цель, такую, чтобы лицом к лицу. Но не находят. Справа и слева – свои. Георгий выскакивает из-за угла дома и видит широкую улицу и удаляющиеся спины бегущих. Это ли не победа? Добровольцы быстро подбирают разбросанные трофеи. Казанович высылает авангард, остальных строит в колонну. Полк уже в сгустившихся сумерках осторожно продвигается к центру города. На одной из площадей они натыкаются на целый обоз, охрана которого разбегается в панике. На повозках – снаряды для трёхдюймовок, ценный трофей. Но где же остальные части? Где корниловцы, где Марков? По расчётам генерала, они уже тоже должны были пробиться к центру. Но ни справа, ни слева не доносится звуков боя, стоит гулкая тишина. Они идут по вымершему Екатеринодару, низенькому, одно-двухэтажному, топая по булыжной мостовой. Хотя свет в окнах убран, и ставни плотно закрыты, Георгию кажется, что на них смотрят из каждого окна. Кто же может спать в такую ночь? Разве что безпечные маленькие дети. Казанович посылает гонцов с донесением в тыл. Просит подкрепления. Все вдруг понимают, что только их крохотный партизанский отряд, пробился в начинённый красными город. Несколько томительных часов они напряженно ждут помощи, заняв одну из центральных площадей. Скоро об их прорыве станет известно красному командованию, и тогда им придётся туго. Наконец генерал строит отряд к обратному маршу, обоз со снарядами – в тыл. – Так, ребята, если что, то мы теперь – Красный, ихней матери, Кавказский полк. «Ихней матери» можно опустить. Идём на позицию для подкрепления. Со встречными большевиками обходиться до моей команды ласково, разрешаю даже угостить табаком. Или принять таковое угощение. Всё понятно? Шагом марш! Если Георгий и мечтал попасть в настоящее приключение, случающееся только в книгах и только с любимыми героями, то он в него попал. Несколько часов колонна Партизан возвращалась походным порядком к окраине Екатеринодара, постоянно натыкаясь на красных, и наконец пристроившись в хвост большой тысячной колонне, ловко представилась знаменитыми Красными кавказцами. Папахи и оборванный, диковатый вид бойцов говорил в пользу этой легенды, а генерал Казанович виртуозно играл красного героического комполка. Актёрство это передалось и остальным бойцам. – Ну как товарищи, на передовой? Жарко небось? – спрашивали они встречных красноармейцев. – Жарко! Но мы кадетам10 так врезали, что они ещё не скоро опомнятся. – Добре! Щас, мы на позицию выйдем и тоже дадим им прикурить! Угостим их штыком да кинжалом. Узнают, как против Советской власти воевать! Боевой настрой «красных кавказцев» встречал повсеместное шумное одобрение. И когда они пересекли линию обороны и в том же порядке, маршем, спокойно двинулись в сторону позиций «кадетов», революционные рабоче-крестьянские головы не сразу догадались, в чём дело. Догадались, когда над удаляющимся отрядом взвилось трёхцветное знамя и долетела лихая казачья песня: «Смело, равняйтесь направо, партизаны, За Дон нас в бой ведет Чернецов» … Редкие, безсильные выстрелы не заглушили песню партизан.
***
Отерев пот со лба, Павел Александрович вышел на воздух. Его пошатывало от усталости. Третий день он был на передовой лазаретного фронта, третий день воевал со смертью. Вчера спал два часа. Поспит ли сегодня? «Корнилов убит» – такую весть принесли днём. Эта фраза настойчиво крутилась в голове у бывшего ростовского врача-окулиста, а ныне «на все руки мастера». До лазаретной части Лавра Георгиевича не донесли. «Скончался на руках у…». Говорят, предупреждали, убеждали покинуть стоящий на виду у красной артиллерии штабной домик. Ни в какую. Искал смерти? Её сейчас многие ищут. Героическая смерть в почёте. Некоторые, так и не дождавшись её, уже начали стреляться. Ну хорошо, давайте-с все умрём. А на кого Россию оставим? Павел Александрович усилием воли остановил «прискорбную тенденцию к засыпанию на боевом посту». Ещё не время, работать надо. Работать… Он вспомнил забавный случай, имевший место пару дней назад, до начала штурма, когда они ещё были на южном берегу Кубани. К нему подошёл невесть откуда взявшийся в расположении армии маленький, средних лет армянин. – Верин Павел Александрович? Вы будете по снабжению? – С кем изволю говорить? – Келешьян, Арам Хачатурович, поставщик екатеринодарских медицинских учреждений. И не только. Мои клиенты – по всему Югу! – Очень интересно. Что вы мне можете предложить? – То, что вам нужно. Бинты, спирт, уксус, скипидар, камфара… По сходной цене. – Господи, очень хорошо, нам и вправду всё это нужно. Где оно у вас? – С собою, на подводах. Только что из Екатеринодара. – Но там же большевики? Как они вас выпустили? – Эээ, для Арама Келешьяна это даже не вопрос. Это сущий пустяк. – Хорошо, пойду, поговорю с начмедом. Ожидайте-с. В итоге сошлись в цене и ценный груз перекочевал в лазаретные фургоны. Было этого добра немного, но всё же. Всё же. Павел Александрович горячо поблагодарил Келешьяна. А тот вдруг возьми и спроси: – Вы ведь из Ростова вышли? – Да, ещё в начале февраля. – А родные в Ростове есть? – Супруга осталась. – Послушайте, у меня там брат живёт, не в Ростове, а в Нахичевани. Я к нему завтра поеду, на поезде. Могу передать письмецо. – Да, было бы замечательно! У меня ведь тоже дом в Нахичевани. – Вах, да мы вообще с вами земляки! Что же вы сразу не сказали, я бы скидку сделал, а? Павел Александрович торопливо написал записку жене. Успокаивал. Всё хорошо, все живы, Ксения при нём, а Георгий в строю, но в пекло не посылаем, начальство студентов бережёт. В общем, и победим и вернёмся… – Передам, дорогой земляк, непременно в личные руки! Не будь я Арам Келешьян! Ловкий армянин отправился в обратный путь, а Павел Александрович думами уже был дома с этой запиской. Представил, как Елена её разворачивает, как облегчённо вздыхает… А теперь вот пожалуйста, «Корнилов убит». Убит человек, на котором, как на железном гвозде, держались войско и борьба. А с ним под Екатеринодаром полегла треть армии. Город не взят. Опять они в чистом поле, стиснутые большевиками, разъезжающими на бронепоездах по железным дорогам. Ох, много их, дорог, успели построить при Государях императорах! И поднялись на этом многочисленные фабрики и заводы. Завелась у рабочих не копейка, а полновесный рубль! Но завелось и «рабочее движение». Социалисты завелись, меньшевики, большевики. Как гонококки заводятся. И теперь в этой инвазии вся Россия. И что прикажете делать? Стреляться? Его мысли прервало долгожданное появление Георгия. Сын выглядел молодцом, но в его тёмных глазах была тоска. – Как ты сынок? Не ранен? – Папа, мы почти победили, понимаешь! Мы в город ворвались! Но никто нас не поддержал. Никто. Пришлось возвращаться. Это было удивительное дело, мы притворились большевиками и вышли из красного кольца. Столько всего было и всё напрасно. Корнилов убит! В глазах Георгия стояли слёзы. – Погоди ты убиваться! В армии ещё много достойных вождей. Выберут кого-нибудь. Борьба не проиграна. – Не знаю, папа. Я видел красных. Когда они в тебя стреляют, они как тени, серые пятна. Враги. А когда мы шли одной колонной, как бы «красных кавказцев», они меня даже табаком угостили, представляешь! И такие улыбчивые, добрые! А узнай они, что я «кадет», скорее всего растерзали бы на части. Как такое возможно, как до этого дошло? – Не знаю, сынок. Когда пациент болен, доктор не спрашивает: «как до этого дошло?» Надо лечить, и весь разговор. А иногда только хирургия помогает. Понимаешь? – Да, – кивнул Георгий. – Ты надолго в тыл? – Не знаю. Я ведь в Партизанском полку случайно оказался. Так вышло, неразбериха боя. После признался генералу Казановичу, попросил оставить. Он не возражал. Написал записку нашему командиру. Я к нему сейчас иду. – Ох, Георгий, ну что ты наделал? Партизанский полк всегда в самое пекло бросают. Мне куда спокойней было, когда ты здесь… – В тылу пусть другие отсиживаются, папа. Я после вчерашнего боя себя в тылу решительно не представляю. – Понятно, и ты в герои записался… – В герои, не в герои, а в строю в Партизанском полку сейчас двести с лишним человек осталось. А в тылу у вас целая армия околачивается. – Ладно, ты только Петру своему не говори. Он этого не переживёт. Видел я его вчера, он так страдает из-за своего ранения, в смысле из-за того, что тоже в герои хочет, но не может. Хотя скоро выпишут. – Ладно, папа. – Иди-иди. Партизан… Последнее Павел Александрович произнёс не без внутренней гордости за сына.
*** Первые числа апреля 1918 года стали самыми тяжёлыми для Добровольческой армии. Известие о гибели Корнилова, приказ нового главкома генерала Деникина об отступлении от Екатеринодара, осознание того, что они находятся фактически в окружении красных войск, в мёртвой петле железных дорог, породили уныние и даже панику в рядах нестойких, особенно – жителей обоза, гражданских беженцев, сопровождавших армию от самого Ростова. Но и в армейских рядах настроение было темнее тучи. Надежда на скорую победу рухнула. Вновь, как и после выхода из Ростова, перед людьми разпахнулась неизвестность. У Павла Александровича был свой камень на сердце – раненые. Транспорта не хватало. Более шестидесяти человек, самых тяжёлых и безнадёжных, пришлось оставить на попечение жителей станицы Елизаветинской. А фактически – на верную гибель от рук большевиков. В этом стеснялось признаться себе командование, надеясь на чудо и веря, что эта мера необходима для спасения армии. Сестра милосердия Ксения Верина рвалась остаться с ними, вызвалась добровольцем. Но её не пустило начальство, видя крайнюю степень истощения организма юной девушки. Работая в дни штурма на силе духа и упорстве, она внушала восхищение окружающим. И всё же, первого апреля она едва не упала в обморок. Оказалось, что три дня она провела без еды и практически без сна. Георгий с Партизанским полком был на передовой, под командованием генерала Эрдели11. Они сдерживали красных севернее Екатеринодара, прикрывая левый фланг. Ему было некогда предаваться унынию, он самозабвенно дрался и за себя, и за отца, и за сестру, и за друга. Моральное состояние Петра Теплова претерпело за истекшие дни удивительную метаморфозу. Сначала его дух рухнул было на самое дно, сразу при получении трагических известий о гибели Корнилова. Но затем чудесным образом вернулся на положенное место, прямо в сердце юноши. А произошло это следующим образом. Петя был идеалист, а идеалистам легче всего рухнуть в отчаяние. Всё происходящее казалось ему чудовищно несправедливым. В книгах ведь всё было не так. Вот и пару дней назад ему казалось, что Екатеринодарское сражение – это финал хорошего романа. А оказалось, что хорошим финал не вышел. Да и роман был отвратительный. Решив в отчаянии, что всё кончено, Петя, стиснув ненавистный костыль и превозмогая боль в раненой ноге, вышел со двора лазарета и направился по улице куда глаза глядят. Его никто не окликнул, не вернул, и вообще никакого внимания на юношу не обратил. Голова его, передумав одну за одной все чёрные мысли, совсем отказалась работать. В прострации Петя просто упрямо шёл по станичной улице, глядя только себе под ноги. «Иду куда глаза глядят, а глаза глядят в грязь», – машинально подумал он, остановился и огляделся. Прямо напротив него высился в небо крестами станичный храм. Дверь была распахнута. Машинально перекрестившись, Петя взошёл по ступенькам и вошёл внутрь. Внутри было пусто и полутемно. Ярко горели свечи. Равнодушным, скользящим мимо взглядом он рассматривал росписи и иконостас. «Где же ты, Бог? Неужели ты с ними, с красными? Нет, быть такого не может. Но как же ты попустил такое?» Петя хотел уже повернуться и уйти, но тут Царские врата распахнулись и оттуда вышел священник. Петя вдруг замер и затаил дыхание. Ибо прямо к нему направлялся сейчас бывший преподаватель Закона Божьего Ростовской Гимназии отец Афанасий, покинувший гимназическую кафедру ещё в прошлом году из-за оскорблений от распоясавшихся «революционных» учеников. В отличие от них, Петя отца Афанасия очень любил и не раз помогал ему служить в домовой церкви. И вот он снова видит его добрую улыбку, и от невозможности происходящего не может вымолвить не слова. – Здравствуйте, гимназист Пётр Теплов, а почему вы не на занятиях? – в голосе отца Афанасия были одновременно и мягкость, и лёгкая ирония. – Я, я… – Вижу, вижу. Вы теперь воин Христолюбивого воинства. И кажется, ранены? – Пустяки, отец Афанасий, – наконец совладал с собой Петя. – Я очень рад вас видеть. И моя рана ничто, по сравнению с раной, нанесённой армии. – Ну, поверьте, не один вы убиваетесь. – Я утратил веру в чудо, батюшка. – Хм, а разве не чудо, что ноги привели тебя сюда, в Храм Божий? Разве не чудо наша с тобой встреча? – Чудо, отец Афанасий… – Ну так вспомни ещё раз, сын мой, что «из всех восьми предводителей злобы дух уныния есть тягчайший». Какую молитву ты хотел бы сейчас произнести перед Господом? – О даровании победы! «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!» И они горячо помолились вдвоём. Во время молитвы Петя сначала почувствовал укол совести, и покаялся в том, что предался мелочному эгоистическому унынию в столь тяжёлый для дела момент. Затем дух его встрепенулся и последовал за словами молитвы в мир горний. В юное тело вновь хлынула сила, словно рухнула незримая плотина, преграждавшая ей путь. Окончив молитву, Пётр торопливо вытер выступившие слёзы рукавом гимнастёрки. – Слёзы – это знамение милости Божьей. Не стыдись их. – Отец Афанасий мягко обнял Петю. – Теперь вижу, что ты, воин Пётр, одержал свою главную победу. Над унынием своим. Отец Афанасий осенил Петю крестом. Петя с благоговением поцеловал батюшкину руку, физически ощущая хлынувшую на него благодать. Но это было ещё не всё. Схватив рукою костыль, он сделал острожный шаг, ожидая, что нога привычно отзовётся болью. Но боли не было. Не веря своим чувствам, он с силой, всем весом нагрузил раненую ногу, затем встал на неё. Да. Боль исчезла. Совсем. – Отец Афанасий, чудо! Боль от ранения совсем ушла! Совсем! Господи, благодарю! Тут уже слёзы блеснули из глаз священника, и Пете пришлось поддерживать его, внезапно покачнувшегося. Ему на мгновение послышалось тихое сладкое пение хора, но на клиросе не было ни души. Он усадил отца Афанасия на лавку, принёс воды. Священник смотрел на Петю и с затаённым восторгом молчал. – Батюшка, а пойдёмте с нами, здесь ведь скоро большевики будут! – Как же это, сын мой, ты с Божьей помощью от малодушия избавился, и сам тут же меня искушаешь? Как же я могу оставить служение здесь, когда столь много людей нуждается в утешении? Петя молчал. Он не знал, что ответить. Пугать отца Афанасия расправой? Он уже был наслышан об истязаниях, которыми красные подвергали священников в Лежанке, Кореновской… – Иди, воин Пётр. Будь стоек, а я тут тоже, на своём поле послужу, как должен. Иди. За меня не безпокойся. Бог не оставит. Петя вышел из храма и забросил подальше ставший ненужным костыль. В лазаретный дворик он вернулся, пританцовывая. На этот раз внимание на него обратили все.
*** Стояла глухая ночь, по чернильному небу плыли тучи, цепляясь за рога растущей луны. Луна была не красная и не белая, ей было всё равно, что за люди копошились внизу и отчего им не спится по хатам. Но вот вытянувшимся в колонну людям – бойцам потрёпанной Добровольческой армии, гражданским беженцам, врачам и сёстрам милосердия, раненым – было жизненно важно пройти незамеченными, выскользнуть из гибельной ловушки, что расставили на них охотники – такие же, как и они, люди. Из века в век разыгрывалась та же самая драма преследуемых и преследователей. Чтобы сделать из людей первых и вторых – вновь постаралась древняя злая сила. На этот раз она столкнула между собой один народ, говоривший на одном языке, молящийся одному Богу, внедрив в умы одних – чужой по своей природе идейный вирус, отвергающий и Бога, и народное единство, исказивший язык, отвергнувший даже зачатки культуры. Другим ничего не оставалось, как защищаться от бывших братьев, так же, как здоровые клетки организма борются с поразившей его болезнью. Сейчас болезнь подступила со всех сторон, не давала дышать. С севера и юга от дороги, по которой молча двигались добровольцы, лежали станицы, занятые красными. Они же, красные, были в тылу, а впереди возвышалась железнодорожная насыпь, таившая угрозу в виде бронепоездов. По железной дороге могли быть быстро переброшены к месту боя эшелонами тысячи солдат противника. Вот почему так важно была миновать пути быстро и незамеченными. Впереди, за путями, лежала станица Медведовская, и станция того же имени. Сводно-офицерский полк, ведомый не знающим усталости генералом Марковым, должен был захватить переезд и организовать переправу через уподобившиеся бурной реке железнодорожные пути следующего за ним обоза с ранеными. А потом и остальной армии. Петя шёл с Марковцами. Начальство уступило его настойчивой просьбе о переводе в эту часть. Речь шла о чести Пети, которого, после чудесного исцеления в храме Преображения Господня, некоторые обвинили в симуляции ранения. «Это ж надо, пока бои шли, с костылём по лазарету хромал, а как драпать – то сразу нога зажила. Ещё и «божественное» приплёл. Совсем совести нет у мальца.» И пусть так думали немногие, эти слова сильно задели Петра. Он уже было хотел вызвать на поединок оскорбившего его, но вовремя одумался. «Иным докажу» – решил он, и в тот же день подал рапорт о переводе. Никто не возражал. В боевых частях катастрофически не хватало людей, зато в тылу стало в избытке малодушных. «Ну хочет парень отличиться – вперёд! Может, и вправду чудо с ним приключилось.» И вот Петя, с винтовкой на плече, парой гранат в подсумке, шагает в передовом отряде. Марков – вот он рядом. Сергей Леонидович. Генерального штаба генерал-лейтенант. Ему бы армиями командовать, фронтами. Но сейчас с ним всего триста человек. Триста спартанцев. А он, гибкий, порывистый – царь Леонид. Цепью рассыпались перед полотном. На переезде – никого, лишь будка сторожа. Захватили сторожку, заняли позиции, выслали разведку к станице. К переезду подошли подводы обоза, лазаретные фургоны, у сторожки совещались генерал Деникин и члены его штаба. Всё вроде тихо, но вот со стороны станции обозначилась неясная Тень. Она неумолимо приближалась, постукивая, позвякивая, испуская пары. Красный бронепоезд! Петя завороженно стоял и смотрел на неумолимо приближающееся стальное чудовище. Что делать, стрелять, залечь? Сейчас же он доедет до переезда и начнёт разгром колонны! Рядом он увидел командира. Сергей Леонидович весь подобрался, словно пантера, готовая к прыжку. «Голубчик, ну-ка, дай мне гранату!» – сказал он Пете. Петя быстрым движением расстегнул подсумок, вынул гранату, отдал командиру. Тот тут же помчался прямо навстречу поезду, размахивая рукой с зажатой в ней папахой. – Сто-о-ой! Сукин сын, куда прёшь! Стой! Не видишь, свои! И ещё пару крепких солдатских выражений. Паровоз, выпустив клубы пара, стал останавливаться. Петя видел, как Марков поравнялся с будкой машиниста, и туда полетела его, Петина, граната. Рвануло. Тотчас по почти обездвиженному паровозу ударили в упор трёхдюймовки12. Раздался скрежет и бронепоезд замер. Из его люков и амбразур полыхнуло огнём. Начался бой, яростный и страшный. Петя старался делать то же, что и другие бойцы. Пригибаясь к полотну, подбежал к амбразурам, кинул туда оставшуюся гранату, стрелял из винтовки. Пожалел, что оставил в обозе свой «ростовский» револьвер. Им бы было сподручнее. Вскоре сопротивление завершилось. Поезд был взят штурмом и переправа спасена. Дальнейшие картины боя для Пети смазались. Всё время он находился в движении, всё время рядом раздавались зычные приказы командира. В отбитом поезде они обнаружили огромное богатство – снаряды и патроны в количестве, пригодном для ведения целого сражения. Ведь почти всё расстреляли под Екатеринодаром. Петя с энтузиазмом помогал всё это добро перегружать, стараясь не обращать внимания на убитых красных. «Мёртвые не кусаются» – вспомнил он старую книжную пиратскую поговорку. Ему отчего-то стало весело. Наконец-то он побывал в настоящем деле! Но лишь позднее, днём, когда они уже порядочно удалились от места боя и страшной железной дороги, пришло осознание полного успеха ночного дела. Армия и все остальные – вырвались из стального капкана! Армия продолжает жить! Этим чувством Петя и жил в последующие дни. Этим же чувством жил и Георгий, которому тоже досталась лихорадка боя – его часть брала станцию. Встрепенулись поникшие, подняли головы унылые, сбросили наваждение паникёры. И лишь раздольная степьвоспринимала происходящее вполне спокойно. Чего она только не видывала на своём веку. Какие только орды не топтали её своими конями. И названий тех народов уже не осталось. А она всё так же таяла под солнечными лучами, и лежала нараспашку перед таинственной небесной силой, что оплодотворяет её каждую весну. И ждала, пока человек образумится и вернётся к мирному труду, станет расчёсывать её плугом, наполнять семенем, поглаживать бороной, сажать новые плодовые деревья, поливать и удобрять. Или гнать на её тучные пастбища свои стада. Словом, делать то же, что делали Каин и Авель, когда были ещё любящими братьями. Ещё до греха. *** В великопостные дни Ростов затаился по домам. Питались скудно все, даже те, кто не исповедовал христианскую веру. Все, кроме сторонников новой власти, которые добывали себе «хлеб насущный» реквизициями у «спекулянтов». Спекулянтами, буржуями и контрреволюционным элементом объявлялись все те, кто до революции жил торговлей, и пытались продолжать в том же духе после её «триумфального шествия», не понимая, что золотое время их уже ушло. Город узнал страшное новое слово «Чека». Этой организации, располагавшейся на Скобелевской улице, приписывалось всё жуткое, что происходило в городе: убийства, исчезновение людей, рейды и облавы на «спекулянтов». Хотя в городе стихийно действовали и иные «органы революционной власти», да и просто банды уголовников. Отличить последних от первых подчас было невозможно, «революционностью» козыряли все. А между тем в город пришла весна. Ей было совершенно начхать на революцию. Она смело распускалась на деревьях белоснежными цветками, вопреки гонениям на всё «белое», бывшее у новой власти символом «старого режима». Ей было не до запретов на «буржуазную мораль». Она цвела и благоухала верой, любовью и надеждой, вселяя их в измученные страхом сердца горожан. Весна наполнила город разнообразными слухами. Они передавались от улицы к улице, от дворика к дворику, прирастая фантастическими подробностями. Но их суть оставалась неизменной. Новая власть зашаталась. Казаки подняли восстание и вели бои за Новочеркасск. Со стороны Украины угрожали германцы. А где-то на Кубани до сих пор жила и сражалась маленькая, но отважная Добровольческая армия. Судьба последней особенно волновала обитателей маленькой квартирки на Восьмой линии города Нахичевань. Наталья Ивановна Теплова и Елена Семёновна Верина жадно ловили хотя бы малейшие сведения о Добровольцах и жили этими сведениями. Елена Семёновна после получения записки от мужа резко пошла на поправку. И даже румянец на щеках появился. Засобиралась было обратно к себе на квартиру. Но хозяева попросили остаться – вместе ведь гораздо легче переносить тяготы. Елена Семёновна взялась помогать по хозяйству, Наталья Ивановна стала по привычке штопать и зашивать всё, что плохо пришито. Правда вот машинки, её верного «Зингера», с ней уже не было. Вопреки совету Ивана Самохина «в Ростов не показываться», не показываться совсем она не могла. Каждое утро она рано вставала и по длинной Почтовой улице шла к Собору Рождества Пресвятой Богородицы, прихожанкой которого являлась. В соборе она помогала с уборкой, приготовлением трапезы, и много молилась за здравие сына. Там и перекусывала, «чем Бог послал». В ней, раньше не столь усердной в вере, проснулось вновь подзабытое с девичества благочестие. Церковь казалась ей последним надёжным прибежищем в рушащемся мире. И не ей одной. На службы, и просто помолиться людей приходило много, и все они имели острую нужду обратиться к Богу, тогда как в прежние времена многие ходили лишь для виду, потому что «так положено». Большевики же в церковь не заглядывали, хотя и грозились в своих газетах и листовках «прищучить попов». Но видно, приказа не было. Так, в молитвах, трудах и вечерних чаепитиях (допивали старые запасы) в уютной квартире семьи Зарефьян проходили апрельские денёчки. Приближалась Пасха. Красные нервничали, зверствовали, но потихоньку собирали чемоданы. Ничего, кроме террора и насилия, городу они не принесли. Ни обещанного мира, ни хлеба – ничего этого народу дано не было. Зато безсудных расправ – хоть отбавляй. Ещё в первые дни Советов Ростов облетела страшная весть – был убит на улице, возле своего дома, известный профессор Андрей Робертович Колли, преподаватель Варшавского, а с 1915 года – Ростовского университета, член кадетской партии, депутат городской Думы, физик и просто яркий, интеллигентный человек. На него донесли, о якобы спрятанных бомбах. Красноармейцы-латыши, ничего не найдя в квартире, тем не менее расстреляли профессора на глазах родных. Но самым страшным обстоятельством была присутствовавшая при этом толпа из местных жителей: каких-то злобных женщин и подростков; вопящая, улюлюкающая, требующая кровавой расправы даже и над женой и невинными детьми профессора. До какой степени скотства, низости и одичания нужно было дойти, как можно было прочно забыть все заповеди, все общественные нормы, чтобы так бесноваться? – такими вопросами задавались многие ростовцы. И ждали помощи от беззакония. И вот наступила Великая суббота. В воздухе как будто бы повеяло тонким ароматом ладана. Наталья Ивановна возвращалась с утренней службы в благодатном настроении. По правде говоря, ей совсем не хотелось возвращаться, так бы и провела день в храме до всенощной. Но ей нужно было помочь и по дому, закончить вышивку праздничных полотенец, которые она хотела подарить семье Зарефьян. Она вышла из Собора, который окружали по старой ростовской традиции прилавки старого базара. Базар сегодня был не тот, что раньше, но всё-таки народ по привычке толкался. Наталья Ивановна отвернулась от праздного зрелища и хотела было уже уйти, как её окликнули: – Эй, барыня-сударыня, ты это куда же? Милостыньку не подашь? Она обернулась на этот странный, охрипший, но знакомый голос и увидела Анфису Слепцову. Та стояла в солдатской шинели, старых галошах, с непокрытой головой. Волосы её были растрёпаны, а под левым глазом темнел синяк. Она была пьяна и стояла не совсем твёрдо. Глаза её блестели каким-то дурным блеском, лицо выражало вызов. Наталья Ивановна пожалела, что обернулась. Но её доброе сердце шевельнулось также и жалостью к бывшей работнице. – Здравствуй, Анфиса… Как поживаешь? – А то не видишь! Живу, понимаешь, полной жизнью, как хочу, так и живу! – Ну, дай Бог тебе здоровья! – мягко ответила Наталья Ивановна. – Всё вам, барыня, надо мной издеваться! Какое тут здоровье? От этих красноармейцев только одни болезни – ха-ха-ха! – тут она покачнулась и закашлялась. – А что же ты, Анфисонька, не шьёшь? – Аа! Ты меня машинкой той попрекнуть решила? Да только не брала я её, машинку ту. Она жене этого комиссара, Гомельского, приглянулась. Так и осталась я, дура, ни с чем! – И кто ж в этом виноват? – Виноват? Да всё они, сволочи виноваты! Связалась я с ними, дура! Обманули честную девушку, вот во что превратилась, видишь? Смейся теперь надо мной, барыня, смейся! – Не смешно мне, Анфиса. Но Бог всё видит и всех прощает, кто покается. Завтра Пасха Светлая. Оденься по-людски, приходи вечером в храм… – Дудки! Видеть не хочу вашу церковь, и рожи ваши святопостные! Лучше так помру! И креста не ношу давно! – С этими словами она распахнула шинель, под которой была лишь грязная сорочка. – Тьфу, да будь вы прокляты! Анфиса сплюнула на землю, хотела сказать ещё что-то гадкое, но наткнулась лихорадочным своим взглядом на твёрдый взор бывшей работодательницы. Отвела глаза, погрозила кулаком храму и, развернувшись, ушла, растворилась в толпе. В душу Натальи Ивановны толкнулось неприятное. Но она решила не поддаваться. «Бог каждому за грехи его воздаёт. Вот Анфиса – тому наглядный пример. Жалко её, но ведь не понимает ничего, словно дитё, винит всех, кроме себя. А день сегодня такой светлый, как перед Чудом. И ни к чему его себе портить». Перекрестившись на купола, Наталья Ивановна направилась на Восьмую линию, прибраться там, подготовится к Светлому Христову Воскресению. А вечером, вновь возвращаясь к Собору, услышала доносящиеся из-за Темерника выстрелы. Вроде бы даже пушечную пальбу. Но значения не придала. В Ростове по вечерам стреляли частенько. Кто знает, какие бандиты что не поделили? И смело пошла дальше. Внутри старого ростовского храма было многолюдно, даже не протолкнуться. Началась служба, торжественно запел хор, и тревога унеслась прочь. «Благословен Бог наш»! Когда вышли идти крестным ходом, выстрелы доносились уже ближе. Но страха не было. Страх был совершенно уничтожен Христом. «Христос Воскресе из мертвых, смертью смерть поправ…» Пространство храма заливал свет паникадила и сотен свечей. Но свет исходил отовсюду и ото всех. Наступал миг Воскресения. Наталья Ивановна вдруг заметила, что внутрь вошли какие-то люди в военной форме. Люди недоумённо расступались перед ними, рассматривали их блестевшие от пота лица, вместе с тем, лица одухотворённые, какие уже отвыкли видеть у людей военных. Вошедшие крестились на образа, кланялись. На их плечах золотом горели погоны. Погоны! – Христос воскресе, мадам! – выдохнул совсем рядом чей-то голос. Наталья Ивановна обернулась. Рядом стоял молодой офицер, немногим старше её сына, с маленькими чёрными усиками и красивым лицом. На лице его играла улыбка. – Воистину воскресе, – прошептала она. – Но кто вы? – Мы – из отряда полковника русской армии Дроздовского. Идём из Румынии, от Ясс. Пришли освободить вас от красных. – Спаси Господи! – Наталья Ивановна обняла офицера, и они трижды похристосовались. Слёзы облегчения и радости неудержимо хлынули у неё из глаз. ***
Часы в квартире Вериных пробили полдень. В окна струился солнечный свет, из открытых форточек доносилось разноголосое птичье пение. В конце мая в Ростове и Нахичевани лето уже потихоньку вступало в свои права. Совсем недавно прошёл сильный ливень, и в воздухе была разлита бодрящая свежесть. За накрытым круглым столом сидели Верины: Павел Александрович в светлом штатском костюме, Елена Семёновна в длинном бежевом платье, Георгий в гимнастёрке, с перебинтованной левой рукой, куда он был легко ранен в бою под Выселками. И Ксения, лёгкая, воздушная Ксения, сменившая облачение сестры милосердия на милое девичье платье в горошек. В их компании были и Тепловы: Наталья Ивановна в своём лучшем кружевном платье собственного пошива, и Пётр, так же, как и Георгий – в гимнастёрке, подчёркивающей его возмужавший вид. На столе стоял хрустальный графин, с анисовой – для Павла Александровича и Георгия, и бутылка «Цимлянского», чудом раздобытая им – для дам. Пётр и Ксения пили чай из фарфоровых чашечек с китайскими узорами. Домашнее ароматное яблочное варенье, кусочки коричневого сахара, свежеиспечённые пирожки с лебедой – составляли их скромную трапезу. Посуда и прочая домашняя утварь были чудом сохранены пожилой соседкой Вериных от разграбления. Когда мародёры пришли и стали ломиться в пустующую квартиру, она вышла на лестницу и заявила, что в квартире этой проживает важный красный комиссар, который сейчас в отъезде. Мародёры струхнули и ушли, и таким образом квартира осталась цела. Сейчас в городе царил относительный порядок, который держался благодаря усилиям новоизбранного Донского атамана, Петра Николаевича Краснова, и… благодаря немцам, которые оказались в Ростове из-за «похабного Брестского мира», заключённого с ними Лениным и Троцким, отдавшими Кайзеру всю Украину. Но германцам этого показалось мало, и они оккупировали также и Ростов, сыграв свою роль в его освобождении от большевиков. Теперь между Донским правительством и немцами шли непростые переговоры. А пока германские солдаты и офицеры прогуливались по улицам города, не нарушая, впрочем, покоя его жителей. Зато посетителей протестантской кирхи в начале Большого проспекта прибавилось. Да и в ресторанах «доблестных германских офицеров» обслуживали так, словно не было трёх лет кровопролитной войны с ними. Вновь собралась Городская Дума, оживилась торговля, открылись банки. Горожане приходили в себя от «прелестей» большевицкой власти. Область Войска Донского была лишь крохотным островком в море беззакония, и все понимали, что о возвращении полноценной мирной жизни можно будет думать лишь при полной победе над Советами. Но Верины и Тепловы были счастливы собраться вместе после всего ими пережитого, и наслаждались каждым мгновением своего скромного застолья. Пете в походе стукнуло семнадцать. Раньше он отчаянно стремился повзрослеть, но после всего, что с ним случилось – смертельного риска, боёв, ранения, зрелища крови и смертей – он был счастлив побыть немного дома, за книжкой, и вернуться на денёк в гимназическое детство. Поэтому он скромно помалкивал, пока Павел Александрович непрерывно держал речь, и украдкой посматривал на Ксению. Ему нужно прожить ещё один год до совершеннолетия, и тогда они поженятся. Так они тайно условились с ней в станице Мечётинской, где квартировала Добровольческая армия после похода. Георгий был в курсе. Но он настоял, чтобы Ксения вернулась к учёбе и к помощи матери по хозяйству. В сёстрах милосердия недостатка не было. Армия пополнилась также опытными, закалёнными бойцами из отряда Дроздовского, и казаками. Все – и бойцы, и командование – жаждали вновь повторить поход на Кубань, и взять реванш у красных. Выступление было запланировано на июнь. – Следующий тост я предлагаю поднять за нашу молодёжь! – заявил Павел Александрович, вставая. – Я много повидал её в лишениях похода. Про них нельзя сказать словами поэта: «Богатыри –не вы». Как раз они, молодые, показали себя настоящими русскими богатырями или, если угодно, рыцарями без страха и упрёка. Смело бросались они в атаку на многократно сильного врага, обнаруживали присутствие духа в безнадёжных, казалось бы, ситуациях, стойко переносили страдания от ран. Нет такого подвига, которого они не совершили бы в походе. Некоторые даже, – тут Павел Александрович улыбнулся и покосился на Петра, – удостоились прикосновения Чуда Божьего. – Папа, я предлагаю помянуть павших, – серьёзно ответил Георгий. – Да, да…и пали многие, а могли бы ещё жить и жить. Сколько одних твоих однокурсников полегло? – Только под Кореновской – двадцать, папа. – Двадцать юношей… Царствие небесное героям! Выпили не чокаясь. Помолчали. Получилось, что начали за здравие, а кончили за упокой. Наталья Ивановна вновь всколыхнулась чувствами за сына, которого вновь обрела и так не хотела потерять. – Петя, а ты слышал, что атаман Краснов постановил всем юношам непризывного возраста, оказавшимся в войсках, возвратиться к учёбе? – Это нас не касается, мама. Мы – Добровольческая Армия, атаману Краснову не подчиняемся. Мы его союзники, и только. – О господи! И здесь согласья нет! – Наталья Ивановна, вы бы видели, что творится в Новочеркасске! В штабе полковника Дроздовского – очередь из добровольцев. Молодёжи очень много. Есть и помладше Петра. Сущие младенцы. А он в пяти боях участвовал, ранение имеет, уже считается ветераном, – возразил Георгий. – Трудные времена рождают сильных людей, – подытожил Павел Александрович. – Ваш сын, Наталья Ивановна, на моих глазах вырос в сильного человека. Другим ему уже не быть. Гордитесь им… Пётр покраснел, а Наталья Ивановна глубоко вздохнула. Она гордилась. Но материнское чувство привязанности просто так не заглушить. – … к тому же война скоро закончится, ещё несколько усилий – и всё. Всем способным нужно сейчас быть в строю. – И поэтому вы решили меня оставить дома? – не выдержала Ксения. Её лицо выражало обиду и возмущение. Петя посмотрел на неё безумно любящими глазами. Слова сами предательски сорвались с языка. – Ксения, ну кто-то же должен оставаться дома и ждать. И молиться. Помните, и у спартанцев жёны, они провожали своих воинов и трепетно ждали их. «Со щитом или на щите!» Георгий не выдержал и прыснул смехом. Павел Александрович, Елена Семёновна и Наталья Ивановна с любопытством посмотрели на детей. По выступившему густому румянцу Петра и Ксении они начали догадываться… – Жены…спартанцев… Ну и дела! Павел Александрович лишь развёл руками. Чтобы сгладить неловкость момента он вновь плеснул себе анисовой, поднял рюмку и заключил: – Ну что же, мы все стали свидетелями того, что никакая лютая зима не вечна! За ней обязательно приходит весна. Какой бы мрак не наступил, он не навечно. Будет свет! И эта весна, тысяча девятьсот восемнадцатого года – она, простите за банальность… Да! Она светла и прекрасна! Как молодость! Она прекрасна! За молодых! Пётр и Ксения поняли, что тайна их раскрыта. Но оттого лишь сильнее забились их сердца. Петя нашёл под столом тонкую ладонь своей Прекрасной дамы и легонько взял в свою. Война, походы, бои – всё это отодвинулось для него на второй план. Мир подёрнулся дымкой, за которой он увидел храм, Святые лики, и Её в белом подвенечном наряде, и Отца Афанасия, совершающего таинство венчания. А она, что видела она? Должно быть его, живого и невредимого, возвращающегося с войны, и то, как она обнимает его и прижимается к его груди, украшенной крестами. Кто знает, о чём она думала, стоя у окна, когда Тепловы с ними наконец распрощались и уходили, спускаясь по лестнице, растворяясь в майской ночи? Но Любовь, Вера и Надежда незримо были с ней в эту ночь. А Пётр, вернувшись домой, в свою квартиру на Пушкинской, второпях оставленную захватившим её чекистом, достал, наконец, заветную тетрадку. Сел на свою кровать, хранившую его детские мечты о приключениях, и карандашом вывел наболевшее: Закончен поход, оттрубили горнисты Отбой, и солдаты покинули строй. С зажившею раной и совестью чистой - Как сладко, как горько вернуться домой! Вдохнуть полной грудью пред самым порогом, Несильно калитку толкнуть пред собой. Предстать перед мамой. Предстать перед Богом. Как сладко, как горько вернуться домой! Гостинцев принесть, иль с пустыми руками, Но в сердце держать глубочайший настрой. Живым или мёртвым. В смиреньи и славе Как горько, как сладко вернуться домой!
Конец.
Последние комментарии
1 час 38 минут назад
1 час 42 минут назад
1 час 52 минут назад
1 час 58 минут назад
2 часов 54 секунд назад
2 часов 4 минут назад