Место на серой треуголке [Никита Фроловский] (fb2) читать онлайн

Ой,нигилист наш,

нигилист, для всех

других, наверное,

лодырь, бездельник и

пустяга.

Константин Кешин

На узкой ладони пальцы разминали зеленые зернышки и траву, перемешивая их с табаком. Потом быстро стали набивать папиросу. Набив, Д. провел по ней губами, слегка намочив, и закурил небрежно, спокойно делая затяжки. Потом передал папиросу Л. и тот шумно и с легким присвистом втягивал в себя вместе с дымом воздух, набирая полную грудь, и сосредоточенно выпускал через некоторое время из себя клубы, повисавшие над столом и Д. разгонял их рукой. Потом Д. взял папиросу огоньком в рот и, приблизив мундштук к Л-ву лицу, стал тонкой, но густой струей задувать белый дым в раскрытые губы.

Докурив, они попили воды из графина, закурили уже сигареты. Л. почти не курил, лишь изредка, он поднимал руку с сигаретой к лицу, и по большей части так и опускал ее не затянувшись. Ему было не до этого, рука была сама по себе. Сам же он не двигался и глаза его внимательно смотрели в одну точку. Д. резво ходил по комнате и с интересом рассматривал какие-то вазочки, причем не досмотрев ставил обратно и смотрел уже в окно. При ходьбе он высоко поднимал колени и ступни ставил прямо, немного вовнутрь, идя, как бы по одной линии.

Он сел на стул напротив Л. и сказал с участием, глядя на него:

– Вот я нажрался…

Л. собрался с мыслями, оглядел Д. как-то флегматично, и со значением выставив нижнюю губу, покивал головой, но чуть не упал при этом с дивана. Он снова собрался и попробовал сидеть прямо, остановив свои, с трудом двигающиеся глаза на лице Д., но потом опять обмяк, и тогда прилег, и, положив руку под голову, стал говорить:

– Знаешь, я ведь тут на днях написал рассказ один.

Д. очень внимательно его слушал.

– Один человек просыпается утром, на работу опоздал, тело ломит, он идет в ванную. Чистит зубы, но потом встает под душ, включает воду и вдруг на него из душа лезут волосы, он обрастает волосами весь – глаза, губы, тело.

Голос у Л. был слабый, тихий и слова он выговаривал с трудом, путая иногда буквы.

– Ты прямо вот так взял ручку и на бумаге написал? – спросил Д. Л. кивнул и продолжал:

– Он выскакивает из ванной в ужасе, хочет пробежать в свою комнату, но слышит под дверью собралась такая толпа, все чего-то обсуждают и никуда не уходят, причем голоса какие-то чужие, незнакомые.

Тут они расхохотались надолго, причем Д. очень сильно тряс головой, а Л. все время поправлял губы рукой, закрывая рот, и от этого ему было еще смешнее. Д., сквозь смех, просил рассказывать дольше.

– Ну вот, потом он все-таки пробегает незаметно в свою комнату, запирается и начинает бриться опасной бритвой, бреет плечи, спину, глаза…

Теперь они хохотали после каждого слова, но вдруг успокоились и прислушались. По радио читали стихи Расула Гамзатова, читали с чувством и нараспев. Д. сделал погромче. Они оба были уже в истерике, вытирали мелкие слезы и тыкали пальцами в радио, до того было смешно.

Л. лежал на кровати. Играл магнитофон. "Я не сплю, но я вижу сны…" – пел Цой. Л. встал, выключил магнитофон, взял гитару без половины струн и стал играть "Дым над водой". Потом положил гитару, присел к зеркалу и долго себя рассматривал. Убирал волосы за уши. Взбивал их. Делал разные выражения на лице. Подошел к столу, взял заварочный чайник и попил из носика. Сморщился. Закурил, открыл крышку на сковородке, которая стояла здесь же. Присел к столу и стал есть, не прекращая курить.

Л. спал в постели с девушкой. Они лежали, отвернувшись друг от друга. Дверь открылась и свет, все более расширяющейся полоской, осветил кровать. На пороге стояла женщина в свитере и черных вельветовых брюках. Она посмотрела на них и вдруг закричала высоким базарным голосом:

– Ты во сколько вчера пришла? Мне надоело это все. Ясно? Долго я буду терпеть? Развела тут черт знает что. И с этим героем я хочу поговорить! Нашел себе местечко. Тут что вам, дом с красным фонарем? Нет, не надо. Давайте, вставайте, подымайтесь, подымайтесь.

– Мама, ты что больная на голову? Что ты орешь в такую рань?

– Я больная? Я ору? Ты как разговариваешь? А ну, вставай! И вы тоже не залеживайтесь, вставайте, вставайте,– и она резко закрыла дверь.

Л. тяжело вздохнул, а девушка покрутила красивым, длинным пальцем у виска. Она встала и, глупо и жалобно улыбаясь, одела халат и вышла. За дверью сразу послышался крик. Там ругались.

Л. огляделся, опять вздохнул и стал медленно одеваться. Он одел широкие джинсы и белую теплую майку с фабричными швами и заплатами специально наружу. Он тер глаза и рассматривал себя в стекло книжной полки. Вошла девушка. Он показал глазами на дверь и качнул вверх головой. Девушка поморщилась:

– Да не ходи ты туда. У нее бывает, еще и не такое бывает.

– Ну как? Надо же поговорить.

– Ну поговори, если хочется.

За дверью закричали:

– Ну, долго вы еще там? Что-то вы больно стеснительны стали. Выходите, не бойтесь.

Л. последний раз глянул на себя в стекло, и вышел, положив руки в длинные карманы.

– Доброе утро, – осторожно сказал он.

– Вы бы вытащили руки из карманов, вы же с женщиной разговариваете. Вас что, не учили?

Л. поспешно вытащил руки, сел в кресло-качалку и стал слегка покачиваться. Женщина села напротив него на стул, напряженно сохраняя осанку, и сказала:

– Ну, что скажете?

– Ведь вы хотели сказать, а я, я не знаю…

– Да хотела. – Она посмотрела ему в глаза и вдруг сказала:

– У вас такой взгляд всегда, ну прямо такой, страдающий, будто вы что-то прямо такое поняли. Ну что? Что вы поняли-то?

– Это разрез такой, – сказал он спокойно.

– Какой разрез?

– Разрез глаз.

– Вы что от Маши хотите? – опять неожиданно сказала она.

– В каком смысле что хочу?

– Зачем, я спрашиваю, она вам нужна?

– Ну как же…

– Что, как же? Что как же? Не нужна она вам, это же видно. Невооруженным взглядом видно. Или она вам в физиологическом смысле нужна?

– Ну это-то тут причем?

– При многом. Как же, девочка чистая, домашняя. Искать не надо опять же.

– Ой, ну что вы говорите?

– А что? Ну, а почему вы не женитесь? А? Почему? Или она так, пока, на время, да?

– Да нет, – вяло сказал он.

– Что нет? Думаете я не вижу, я не понимаю, что у вас к ней за отношение? Вы что, любите ее, да? Ну что же вам тогда мешает? Женитесь, живите, любите. Что мешает? А?

– Ну куда мне жениться? Где мы будем жить? На что мы будем жить? И вообще, куда мне в таком возрасте жениться?

– А вам в каком надо? Вы же говорите, что любите ее, а?

– Я пока ничего такого вам не говорил, а потом возраст, конечно, не главное и я вообще назвал его последней причиной, а первые две вы почему-то упустили.

– Не волнуйтесь, ничего я не упустила. Да, а почему вы в институте так плохо учитесь? Вам что, не нравится?

– Не нравится.

– Ну уходите.

– Куда?

– Куда нравится, вы же пишите хорошо, идите в литературный институт.

– А с чего вы взяли, что я пишу хорошо?

– Маша мне сказала.

– Она-то откуда знает?

– Не знаю я, откуда она знает.

– Да нет, я вообще ничего не пишу, я только прикидываюсь иногда.

– Что-то вам ничего не нравится. Нельзя же так, – вдруг спокойно заговорила она. – Знаете, что сказал один человек?

Он покачал головой.

– Он сказал, что жизнь требует мужества, понимаете, мужества.

– Да, конечно, понимаю.

– Вот вы можете же, например, на стипендию учиться, можете, и без труда особого. Правда ведь?

– А зачем? – сказал он.

– Что плохо стипендию получать?

– Да нет, хорошо, но жизнь требует мужества,– сказал он.

Она не обратила на его слова внимания.

Л. шел по улице с другой девушкой и кричал громко:

– Представляешь, какую хуйню она несет. Жизнь требует мужества. А я, как дурак, с ней беседовал лет сто. Я должен был после первых же криков встать и уйти, и никогда больше не разговаривать ни с ней, ни с ее дочкой!

– Что же ты не ушел?

– Не знаю, не подумал я как-то про это.

– Тебя оскорбили, а ты не подумал. Черт знает с кем ты спишь, разговариваешь часами с их мамами, разве…

– Да ты вообще заткнись, – грубо и по-хозяйски скакзал он, – будешь еще воспитывать меня, сучка.

Девушка замолчала, но шла рядом, посмотрев на него, наполнившимися слезами, коричневыми зрачками.

Л. сидел напротив своего очередного знакомого. Знакомый играл на гитаре, а Л. размахивал зажженной спичкой над головой. Они пели:

– Нам не надо средней школы,

Там-ба-ра-рам, ба-ра-рам, ба-ра-рам…

Ви донт нид нау баст контрол,

Там-ба-ра-рам, ба-ра-рам, ба-ра-рам…

Эй, учитель! Лив аз кидз элон,

Мы кирпичики в стене…

– Я не понимаю, зачем мы живем, в чем смысл? Передо мной все время горят буквы: "Зачем". Зачем мы суетимся, бегаем, волнуемся, – говорил Л. какому-то парню.

Они сидели в креслах и пили шампанское.

– Ради счастья, понимаешь, смысл заключается в том, чтобы испытывать ощущение счастья. – Говорила ему в баре какая-то девушка.

Л. пил кофе.

– А зачем? – сказал он.

– Счастье, оно самоценно и заключается в любви, ты любишь кого-нибудь?

– Нет, я не могу.

– А я люблю, и буду любить долго, может быть всегда.

– Так не бывает, – сказал он без энтузиазма.

– Бывает, всякое бывает.

– А зачем, – спросил он с идиотской настойчивостью.

– Дурак ты!

– А ты не читал Ницше, "Веселую науку"? – спросил его тот парень в кресле.

– Не читал.

– А ты почитай, знаешь, что он пишет, он пишет, что жизнь это танец, танец. Человек танцует не ради результата, а ради самого танца, ради движения. Так и жизнь. Надо жить не ради результата, а ради жизни. Жизнь сама по себе ценность и результат существует лишь как бесплатное приложение. Это и есть кайф, счастье, от самой жизни надо удовольствие получать, а не от того зачем ты живешь.

– Ну, а если жизнь не приносит удовольствия?

– Ну, тогда я не знаю, тут уж тебе никто не поможет.

Л. обреченно кивал головой.

– Ты знаешь, – говорил Л. другому своему приятелю.

Они шли по Садовому кольцу.

– У тебя депрессия, обыкновенная депрессия, бывает, что она затягивается на год, на два, но все равно проходит. Мне знакомая одна объясняла. Врач-психиатр. Ну неужели тебе жить не нравится. Да ты посмотри вокруг – солнце, люди, дома, это же все в кайф. Ты не чувствуешь как бы стержня жизненного. Ты просто зациклился и все у тебя в сознании померкло. Ты этому не поддавайся, соберись как-то что ли. Жизнь она и вправду прекрасна и удивительна. Просто это стерлось у нас в понимании от частого применения в утешительном смысле. Но, на самом-то деле так оно и есть. И не может иначе быть, не должно просто иначе. Ну, конечно, нас и предают, и оскорбляют, и унижают, ну и что? Что из этого? Мало ли чего. Надо всего этого избегать. Беречь себя надо. Ты не расстраивайся,все это пройдет, вот увидишь, – и он похлопал того по плечу.

За столом сидела небольшая компания. Рядом стоял таз с водой. В нем лежали золотистые банки с пивом "Туборг". У всех сидящих, кроме одного, было в руках по баночке. На столе стояла пирамида пустых.

– Марк, ты в Нью-Йорке был? – спросил Л.

– Был.

– А где тебе больше нравится, в Москве или в Нью-Йорке?

– В Москве.

Все засмеялись, кроме того, что не пил пива.

– Я в Нью-Йорке все время в напряжении. В Москве мне спокойней.

– Это потому, что ты иностранец, – сказал кто-то.

– Да, я иностранец, – сказал Марк.

– Эндрю, вай донт ю дринк бир? – спросил Л.

Тот что-то ответил длинно, никто ничего не понял.

– Марк, что он сказал?

– Какая разница, – сказал Марк.

– Марк, тебе какие ругательства больше нравятся, наши или ваши?

– Ваши, – сказал Марк, и со значением добавил, – в ваших больше смысла. И… глубина.

Эндрю засобирался, стал прощаться.

– Эндрю, иф ю виш ту кам ту ми, ю кэн ду ит эни тайм, айл би глэд ту си ю. Ю а вэлкам.

Эндрю пожал всем руки и ушел.

– Марк, чего он ушел?

– Он ссыт экзамена, – сказал Марк, – у нас завтра экзамен, он ничего не знает, двоечник.

– А ты?

– Я все знаю. Как надо говорить, когда мне надо ненадолго уйти в туалет?

– Я пошел в туалет.

– А еще?

– Пошел поссать.

– Так можно при девушке?

– Не стоит.

– А как при девушке?

– Пошел в туалет.

– А еще не при девушке.

– Пойду отолью.

– О! – сказал Марк и радостно засмеялся.

– Марк, у тебя жена есть?

– Нет.

– Почему?

– Я хочу жениться на русской девушке, говорят, что я обязан жениться и спасти ее.

– От чего спасти?

– От этой страны я должен, жениться и спасти ее, – он пожал плечами, – вот ты хочешь в Америку?

– Мне все равно, – сказал Л., – и здесь то плохо.

– Молодец, – сказал Марк, – мне тоже все равно. Какая разница. Здесь веселей.

– Потому что ты иностранец, – опять сказал кто-то.

– Да, я иностранец, – согласился Марк.

– Марк, а что у вас вообще не курят?

– Курят, но мало. Я вообще не курю. У нас в группе шестнадцать человек, курят только две девушки.

– Марк, а марихуану у вас курят?

– Я не курю.

– Марк, а сколько ты выпиваешь таких баночек и уже пьян?

– Когда пью много, то восемь и уже пьян, а когда как сейчас, то четыре и уже пьян.

Он встал и пошел к двери.

– Ты куда, Марк?

– Пойду отолью.

Л. сидел в большом, светлом врачебном кабинете напротив стола, за которым сидела женщина-врач.

– Ну, – сказала она, – рассказывайте как ваши дела.

– Нормально, – сказал Л., – с делами у меня все в порядке, я по другому поводу пришел.

– Я слушаю.

– Понимаете, я не как к врачу, просто мне надо с кем-то поговорить, посоветоваться, а вы тем более специалист.

– Я слушаю, слушаю.

– У меня беда, – сказал Л.

– Что случилось?

– Беда вот какая, понимаете, я все время испытываю чувство вины, и никак не могу от него избавиться.

– За что, чувство вины?

– В том-то и дело, что ни за что, то есть ни за что конкретное, у меня это чувство абстрактное, я считаю, что я виноват, когда другие поступают плохо, я виноват, если кому-нибудь что-то не удается, то есть я кругом виноват, уже не говорю про свои собственные поступки. Я понимаю, что это глупо, но ничего поделать с собой не могу, причем, чувство это увеличивается с каждым днем.

Врач что-то записала в карточку и сказала:

– А спите как?

– Совершенно ужасно, сплю часа два в сутки, хочу спать, а уснуть не могу, мучаюсь, что вот я такой подлый, всех предал, подвел. У меня с нервами что-то не в порядке?

– Это не просто с нервами, – сказала врач, – вы знаете, хорошо, что вы вовремя пришли. Видите ли, в чем дело, у вас запросто может развиться маниакально-депрессивный психоз. Пока у вас просто нервное истощение, авитаминоз и так далее, но если вы не будете лечиться, то добром это не кончится.

– Я буду лечиться, – сказал Л.

– Я выпишу вам одно лекарство, пейте его аккуратно, месяц, а как только придет лето, поезжайте отдыхать.

– Хорошо, – сказал Л., – а вы меня пока не снимаете с учета?

– Пока рано, надо еще годик потерпеть.

– Я потерплю, – понуро сказал Л.

Он забрал рецепт, попрощался и вышел. На улице он заулыбался, порвал на мелкие кусочки рецепт, позвонил из автомата и радостно сказал:

– Все нормально, с учета меня не снимают, лекарства выписывают, полкарточки исписали, не знаю, что там она написала, главное много, а сейчас к вам приеду.

Он пошел к трамвайной остановке, напевая: "Шире шаг от рекорда к рекорду".

Л. толкнул дверь ногой, она была не заперта и распахнулась. Он не проходил. Из комнаты закричали:

– О, вот и наш пацифист!

Все вышли в прихожую. Заиграла музыка.

– Как-то раз пошла гулять я с иностранцем, – пели из магнитофона.

– Он меня до дому провожал, – запела вся прихожая.

Л. стал приплясывать, стукнувшись ладошкой с каким-то парнем, тот тоже стал приплясывать.

– Он уехал в Копенгаген, я осталась, – пели они вместе с магнитофоном, – вот как с иностранцами гулять!

Л. взял под руку девочку, которая не танцевала, и они, заложив свободные руки за головы, стали кружиться. Всем все очень нравилось.

– Минздрав СССР предупреждает, – сказал Л. сурово, – СПИД – чума ХХ века!

Магнитофон повторил за ним эти слова.

Л. ходил вокруг человека, стоявшего за мольбертом. По комнате были разбросаны подрамники, холсты, какие-то доски.

– Слушай, какую я фразу написал, контаминацию, – сказал Л., вытащил из кармана листок и стал читать:

– Он, устроившись в каком-нибудь уголке, где прямо в живот прискачут смутьяны и есериархи, учит смыслу сумбурной переклички своего старого папашу, которому нет дела до перестройства церквей, для декларации государственной коммунистической молитвы, урегулированной советом мировой революции.

– Что, что? -сказал тот. – Ну-ка еще раз.

Л. прочитал еще раз.

– Дай-ка! – сказал художник, присел на брезентовый стул и стал читать.

– Ну и что? – сказал он.

– Что, что, за одну фразу можно Нобелевскую премию дать.

– А кто "он"?

– Да какая разница?

– Вечно ты какую-нибудь дрянь напишешь, ходишь, работать мешаешь.

– Сам ты козел, – обиделся Л., – забрал листок и стал его читать про себя.

Л. спал. Ему снился сон. Он сидел в кожаном кресле. Рядом в таком же кресле сидел журналист с диктофоном в майке с надписью "Огонек".

– Л. Гениусович, -говорил журналист, – Ваша слава уже превосходит все достижения в этой области, причем не только в писательской, а вы становитесь кумиром, звездой. Вы затмеваете славу "Битлз", футбольных или актерских звезд, политических деятелей. Недавно программу "Время" заменили прямой трансляцией Вашего второго визита в США, там даже "Боинг", на котором Вы прилетели разломали на сувениры. Для такой, в общем-то, малозаметной профессии как мульти-литератор, это небывалый успех, да и для любой другой тоже. Как Вы относитесь ко всему этому шуму?

– Все это замечательно, но я несколько уже утомился, знаете, хочется уюта, спокойствия. Приходится отключать телефон, недавно мне заменили дверь на другую, шумонепроницаемую. Звонок, конечно, пришлось снять. И это все, несмотря на то, что у подъезда всегда дежурит наряд милиции, и по первому их зову прибывают целые подразделения внутренних войск. Нормально чувствую себя только в ванной, запираюсь там и включаю воду, чтобы не слышать рев толпы под окнами, который не прекращается ни днем, ни ночью.

– Ничего, скоро привыкнете.

– К этому очень трудно привыкнуть.

– А как к этому относятся Ваши близкие, знакомые?

– Им тоже несладко приходится, даже мою бабушку буквально затерроризировали журналисты и мои поклонники, пришлось и ей нанять охрану. Ну, а знакомые просто не заикаются обо мне, а то и их разорвут на части. Ну разве что в тихом домашнем кругу, они вспоминают какие-то давние истории, да и то с большими предосторожностями.

– Вам не мешает все это работать?

– Нет, потому что я все равно не работаю.

– Ну а какие дальнейшие планы?

– Никаких планов, давайте говорить на другие темы.

– Вам нравится наш журнал?

– Нет не нравится, у вас довольно пошлый журнал, та демократия, за которую вы так ратуете, дискредитирует духовность, духовную личность, потому что подлинные достижения вы подменяете сенсационными дешевками, немало спекулируя при этом и подлинным. Вы подменяете демократию духа, демократией буржуазной, я не ругаю Запад, нет, ни в коем случае, я беру все человеческое общество в целом. Я, конечно, читаю ваш журнал, но как журнал порнографический, я не имею в виду конъюнктурный, сейчас трудно быть конъюнктурным, но порнография вечна и заманчива и вы доказываете это каждым своим номером, и подтверждаете это своим существованием.

– Что же Вам нравится? "Наш современник"?

– На "Наш современник" мне вообще наплевать.

– Мы просто стараемся быть в центре общественной жизни.

– Врете, врете, вы хотите создать из себя центр общественной жизни. Вы и ко мне пришли, чтобы поднять авторитет вашего журнала. Но это ваше дело.

– А как Вам прошедший Съезд народных депутатов?

– Никак. Видите ли, чем отличается наше буржуазное общество от западного. Там люди занимаются промышленностью и творчеством, у нас же все занимаются политикой. А я хочу заниматься только собой.

– Вы очень примитивно все изобразили.

– Не мое дело вдаваться в это глубоко.

– А почему Вы отказались от звания Героя Социалистического Труда?

– Я не буду сейчас говорить о том, как это звание себя скомпрометировало. Просто я вообще не понимаю, как можно быть героем труда. Ты работаешь больше других, получай больше других, но при чем тут героизм. Героизм на фронте, в экстремальных условиях. А в труде надо не награждать тех, кто преодолевает экстремальные условия, а наказывать тех, кто их создает.

– Но ведь "Битлз" получали ордена Британской империи.

– Я не "Битлз", а орден Британской империи не звание Героя Соцтруда, тем более, в моем случае говорить о труде вообще не приходится, такого бездельника, как я, редко можно встретить.

– А кого из мульти-литераторов Вы считаете близким себе?

– Из нынешних никого.

– А из прошлых?

– Тоже никого.

– Что же Вам никто не нравится?

– Нет, почему? Мне нравится очень много разных книжек.

– Какие, например?

– О, это тема для отдельного разговора. Приходите еще, я вам расскажу, а сейчас простите, я должен принять журналиста из "Штерна", он уже четыре месяца ждет встречи.

– Большое Вам спасибо.

– Что вы? Не за что. Очень рад был с вами побеседовать.

Л. и В. ходили, искали винный магазин.

– Сейчас бы пива, – сказал В.

– Да вряд ли найдем…

Они купили сухого вина, поднялись в каком-то подъезде на подчердачный этаж. Там стоял строительный "козел". Усевшись на него, Л. попытался открыть бутылку зубами. В. забрал у него, опалил пластмассовую пробку спичкой, и от этого она снялась зубами, как по маслу.

– Знаешь, браток? Что я на днях узнал, – сказал Л.

– Ну?

– О, я узнал ужасные вещи. Говорят, что мы с тобой муж и жена.

– Да ну?

– Муж и жена.

– А кто говорит?

– Да все уже знают.

– А кто муж, а кто жена?

– Вот это я пока не выяснил точно, разное говорят, но я выясню.

– Ты выясни, браток.

Они пили уже вторую бутылку, уже было весело.

– Вот если нас сейчас повяжут, – сказал В., – то потом обязательно все скажут, что мы тут целовались, – и он нежно повел плечом.

– Сосались, – сказал Л.

– А для отмазки вина прихватили.

– Якобы выпить негде.

Через некоторое время они вывалились из подъезда, веселясь и подпрыгивая, изображали на разный манер голубых.

– А ты хорошенький!

– Я тебе нравлюсь?

– Ужасно, ты такой голубой.

– Да и ты молодец, только ты побрейся.

– Я побреюсь.

– Я не гомосексуалист, – сказал В. проходившему мимо человеку, – я просто женщина, заключенная в мужское тело. Человек отшатнулся и пошел быстрее.

– Слушай, – вдруг сказал В. – ты любишь ездить на машине?

– Люблю, – скаал Л.

– Машину угнать очень легко, надо выдернуть шнур и выдавить стекло.

Они долго бродили вдоль разных машин, но ни выдернуть шнур, ни выдавить стекло не удалось. Л. предложил разбить стекло. Нашли кусок арматуры, но стоило размахнуться, как обязательно кто-то ходил, выглядывал в окно и вообще все мешало.

– Может быть, нам поймать машину и убить шофера, – сказал Л.

– Задушить?

– Нет, можно зайти к кому-нибудь поблизости, взять нож и убить его ножом, а тело спрятать в багажник.

– А мы не будем потом страдать и мучиться, как Раскольников?

– Ну, что ты? – убежденно сказал Л., – он в идее разочаровался, фашист.

– Я всегда знал, что преступные замыслы рождаются именно так, – сказал В., – а кто же тут поблизости живет?

Через некоторое время они выбрели на кафе, рядом с которым стояли хиппи и еще какие-то тусовщики.

– Выпьем кофе? – делая ударение на "кофе", сказал В.

Они стояли за столиком, мимо шел волосатый юноша.

– Погоди, – сказал Л.

– Да? – волосатый повернулся к нему.

– Ты – хиппи?

– Да! – радостно улыбнувшись, сказал тот.

– А мы из того города, где вас очень не любят.

Хиппи помрачнел.

– Не обращай на него внимания, – сказал В., – он такой ужасный любер, да и я тоже любер. Ты что тут делаешь, – вдруг грозно сказал он.

Хиппи смотрел под ноги и молчал.

– Откуда ты, хиппи?

– Из Питера.

– О, из Ленинграда! – они переглянулись.

– Поезжай скорей домой, и чтоб мы тебя больше здесь не видели.

Приятели потолкали еще кого-то и вышли на улицу. Зашли в близлежащую столовую. Пили вино, которого оставалось еще много в сумке. Угощали солдата, сидевшего с ними за одним столом, спрашивали тяжело ли служится, рассказывали армейские истории.

– Но ты понимаешь, браток, – сказал ему Л., – на самом деле нас в армию не берут. Который год просимся, а не берут.

– Мы психи оба, будем по своим стрелять, – сказал В.

– Нам все равно, – подтвердил Л.

В. закурил. Тут же к ним подошла буфетчица:

– Я давно за вами наблюдаю, распиваете, а теперь еще и курить будете. Что, вызывать уже?

– Ой, вот вызывать не стоит, – сказал В.

– Не надо, тетенька, – попросил Л., – мы курить больше не будем, и вот-вот уйдем.

Буфетчица отошла. Солдат тоже ушел.

Они уходили уже совершенно пьяные. Тусовочное кафе уже было закрыто. Но рядом толклись металлисты и еще непонятные.

– Вы кто? – бросился к ним Л.

– Мы КСП.

– И кого вы любите, кого слушаете?

– Визбора слушаем, Высоцкого.

– Ну и дураки, – мирно сказал он, – слушайте ансамбль "Лед Зеппелин".

Он отвернулся и увидел как его приятель трясет металлиста и кричит. Другие металлисты не вмешивались.

Л. тоже схватил металлиста:

– Ты что? Тебе что? – орал Л.

– Он спрашивает, почему у меня хайр, – сказал металлист.

– А почему у тебя хайр? – грозно сказал Л.

Металлист вырвался и побежал, остальные тоже.

– Стой, гады, – кричал В.

– Мрази, – кричал Л., – окружай их, окружай.

Они побежали за ними.

– На Гоголя сваливай, на Гоголя, – кричали друг другу металлисты.

– Мы от вас Москву повычистим, – кричал Л.

– Заразы, подонки, металлюги вонючие.

Они остановились.

– На Гоголях нам с ними без оружия не справиться, – сказал В., – их там много.

Дверь открыла девушка:

– Что с вами, мальчики?

– Да, в люберов играли, – сказал Л.

– Сейчас пойдем доигрывать, – сказал В.

– Да. Слушай, дай какой-нибудь нож побольше.

– Вы что, с ума сошли?

– Очень надо.

Она ушла на кухню. В. прошел в комнату и лег в обуви на кровать.

– Я полежу пока она ищет.

Л. закурил и выпускал дым на лестницу. Девушка принесла кухонный нож.

– Нормально, – сказал Л., – браток, идем.

Девушка глянула в комнату.

– Он спит, – сказала она.

– Не может быть.

В. действительно спал.

– Я иду один, – сказал Л. и пошатнулся.

– Ну, подожди, тебе нельзя никуда ходить.

Л. оттолкнул ее.

Л. и его знакомая сидели по разные стороны на кровати.

– Хочешь чаю? – сказал Л.

– Да.

– Сейчас поставлю.

– Только я сама заварю, чай надо хорошо заваривать, чтобы хороший чай получился.

– Если чай хороший, он и так хороший получится.

– Нет, нет, что ты? Ты ничего не понимаешь.

– В чае?

– Вообще ничего не понимаешь.

– Можно я тебя поцелую?

Без разрешения он встал и долго поцеловал сначала под мочку одного уха, потом другого.

– Мне так нравится тебя целовать в эти места.

– Только меня, или всех так нравится целовать?

– Только тебя, а тебе нравится?

– Нравится, что же ты не ставишь чайник?

– Сейчас, сейчас.

Он взял чайник и вышел. Вернулся.

– А у тебя есть пирожные? – сказала она.

– Нет.

– Совсем, совсем нет ничего сладкого?

– Сахар есть.

– Плохо, ты что не любишь сладкое?

– Люблю, я в следующий раз обязательно куплю к твоему приходу пирожные.

– А ты бы выпил сейчас водки? – сказала она.

– У тебя есть водка?

– Водки у меня нет, мне просто интересно – ты хочешь водки?

– Хочу.

– Фу! Какая гадость, я ненавижу водку. Я люблю что-нибудь такое – ликер или кагор.

– Терпеть не могу ликер, да и кагор тоже.

– Интересно, что ты про меня думаешь, наверно думаешь:"Вот дура!" Скажи я – дура?

– Нет я про тебя очень хорошо думаю, я когда про тебя думаю,мне так как-то легче становится, я стараюсь все время про тебя думать.

– Думаешь: "вот дура" и сразу легче становится. А ты пишешь сейчас что-нибудь?

– Да, я пишу две пьесы.

– Сразу две?

– Да, – гордо сказал Л.

– Ты теперь пишешь пьесы? Ты же раньше писал рассказы.

– Я мульти-литератор.

– Мне твой второй рассказ понравился, да, а первый совсем графомания, сначала мне неудобно было, а теперь уже можно.

– Ну, его доработать надо.

– Не надо, не надо, выбрось его и все, а второй не выбрасывай.

– Не буду.

– А пьесы хорошие?

– Да, очень хорошие.

– Как называются?

– Первая "Не хочу быть подонком", а вторая – "Мой друг Джон Леннон".

– Вот это да! Слушай, – она оглянулась, – я хочу.

– Прямо сейчас?

– Да, да, да…

– А как же чай?

– Мы успеем, это же быстро.

– Там уже все выкипело, наверно.

– Ну, чего ты? Давай.

– Нет, нет, смотри у меня даже штор нет.

– Ты что боишься, что кто-то увидит твою голую попу?

– Ничего я не боюсь, просто мне не нравится так.

– Ты просто не хочешь.

– Я хочу, но не так.

– Раз ты выбираешь, значит не хочешь. Как это плохо, – она подняла майку, – поцелуй меня сюда.

Он провел языком по соску.

– Все равно не хочешь? Ну, неси чайник.

Он принес, она стала заваривать. Потом пили чай из больших чашек.

– Тебе нравится Булгаков? – спросил он.

– Не знаю.

– А мне не нравится, совсем не нравится.

– Да? Вот и хорошо, а я боялась тебя обидеть, думала ты его любишь. По-моему очень средний писатель, чего с ним все так носятся.

– Как ты могла так плохо обо мне думать?

– Мало ли. Послушай, ты в другой раз не только купи пирожные, но и повесь шторы.

– Хорошо.

– Ну идем, уже надо идти.

Она звонила из автомата. Л. стоял рядом.

– Дура, – тоскливо сказала она, выйдя.

– Что?

– Мама – дура. Ну ладно, иди домой. Позвони мне завтра.

– Я еще провожу тебя.

Они ехали по эскалатору.

– Я тебя люблю, – сказал Л.

– Да? Зачем ты это сказал? Не говори так больше. Не надо так говорить.

Они стояли на перроне.

– Ты очень хорошо сделал, что дал мне денег.

– Ты мне столько денег давала.

– Нет, нет, ты очень вовремя, мне очень надо сейчас денег.

– Я тебе дам еще.

– Мне хватит. Почему ты сегодня не захотел со мной?

– Мне неприятно было так. За тебя неприятно.

– Правда? Ну, так уже легче.

Приехал поезд. Он поцеловал ее в щеку. Когда двери закрылись, она задернула руками несуществующие шторы и улыбнулась. Л. тоже улыбнулся, и обещающе покивал головой.

Он вышел из метро. Шел по улице. Зашел к знакомым. Присел в коридоре на корточки, прислонившись к стене.

– Ты, случаем, не укололся? – спросил хозяин.

– Да нет, а что?

– Глаза у тебя какие-то странные.

– Просто разрез такой.

– Не замечал раньше.

– Точно, точно.

Л. сидел на бетонном парапете, курил. Вокруг ходили люди в плавках, пили квас и ели шашлык. Перед ним расстилалось море, разрезаемое пирсами и лежало одно большое жирно-белое тело загорающих. Море, хотя и прозрачное, было какого-то нездорово-зеленого цвета. Л. даже не снял куртку, ему было жарко, глаза приходилось держать прищуренными от слепящей воды и солнца. Но он не уходил, а, наоборот, прикурил от окурка новую сигарету и выпускал дым то вверх, то себе под ноги, делал страшные глаза, скашивая их к носу и выпускал уголками губ сразу две струи, делал французкие затяжки. Он лег на парапет, закрыл глаза рукой, потом открыл и посмотрел на солнце долго, прямо, не отводя взгляда.

Маленький Л. держал в руке зеркальце и пустил зайчика в глаза женщине. Та зажмурилась.

– Ой, простите я не хотел, простите, пожалуйста, – сказал Л.

– Ну что ты, – сказала она, – знаешь, я ужасно люблю глянуть иногда на солнце, я начинаю видеть такое удивительное сочетание красок. Страшно хаотичное, но при этом складывающееся в такой гармоничный узор. Но вообще-то это вредно, смотреть на солнце, только иногда можно себе позволить, слышишь?

Л. кивнул и поднял голову к солнцу. Оно ослепило его. Поплыли круги совершенно неописуемых красок, вспыхивая иногда бриллиантовыми точками.

Шум моря пропал и Л. старался всеми чувствами уловить многоцветный обморок, но тут же пришел в себя и поднялся с парапета. Море и пляж тоже стали вспыхивать точечками. Он отдаленно услышал, как сквозь его глухоту прорывается радио, объявляя, что пропал ребенок.

Л. вышел из здания Пулковского аэропорта. Было темно и шел дождь. Л., помахивая небольшой в виде баула сумкой, сел в автобус. У него сильно выгорели волосы и загорело лицо.

Скоро он сидел на кухне и пил чай с какими-то девушками.

– Ты откуда приехал? из Москвы?

– Нет, – сказал он.

– А где ты был столько времени?

– На юге был.

– Заметно. А где на юге? На море?

– На море, на море, не все ли равно?

Он спал на диване, лежавшем прямо на полу, без ножек. Открыл глаза. Одна из девушек сказала, стоя над ним:

– Ключ на телевизоре.

– Ты куда?

– На работу.

– А-а, – сказал он.

– У нас тут сосед немного буйный завелся, но ты не обращай внимания.

– Не буду.

Л. полусидел на своем диване, завернув ноги в порванное ватное одеяло. Рядом стояла бутылка красного вина, лежали на полу магнитофон и пепельница. В дверях стоял немолодой, небольшого роста человек в грязном пиджаке.

– Ты кто? – сказал он.

– Кто надо.

– Я тут живу, вопросы есть?

– В этой комнате?

– В соседней.

– Ну, иди к себе и живи.

– Ты в моей квартире будешь командовать?

– Буду, – зло сказал Л., – пошел отсюда.

– А что злой-то такой?

– Уродился так неудачно.

– Может я пройду и сяду?

– Пройди, сядь.

Тот сел напротив дивана на детский стульчик.

– Может ты мне нальешь? – сказал он важно.

– Стакан принеси.

Через некоторое время Л. говорил ожесточенно:

– Я, дядя Миша, или как там тебя, людей терпеть не могу, твари, такие твари!

– А я?

– И ты тварь. Тебя ненавижу.

– Что же ты выпиваешь со мной?

– Все равно делать нечего, – сказал Л. и вдруг закричал: за что вас любить-то скотов, сволочи, все пропили, все. Всю Россию пропили, гады. За стаканчик вонючего вина, – сказал он проникновенно, – все продали! Россию, нашу родную землю, взяли и продали.

– Я-то тут причем?

– Как причем? Как причем? – причитал Л., – тебе сколько лет?

– Пятьдесят два.

– Я младше тебя на тридцать лет, на тридцать лет, а уже такой же алкоголик, как и ты, абсолютно такой же, если не хуже. Это все ты виноват. Ты. Ты лично все пропил и продал, гад. Какой же ты все-таки гад!

– Ты что, сдурел что-ли?

– Я не сдурел, – сказал Л. задумчиво, – сходи, дядя Миша, купи еще винца.

– Да не Миша я.

– Это не очень важно, сходи купи, а?

– Денег у меня нет.

Л. протянул ему деньги:

– А милиция тебя не арестует?

– Когда торпедный катер идет на задание, товарищ командир может не беспокоится, – сказал дядя Миша.

– Дверь не закрывай.

Пришел дядя Миша, принес вина.

– Хочешь, я тебе стихи почитаю? – спросил Л.

– Почитай.

– Если устали глаза быть широкими,

Если согласны на имя "браток",

Я синеокий, клянуся -

Высоко держать вашей жизни цветок. – читал Л.

Входную дверь открыли, дядя Миша вышел в коридор. Л. тоже вышел. Там стояла немолодая женщина.

– О, Гутя! – сказал дядя Миша.

– Так, – сказала Гутя, – пьян.

– Пьян, – подтвердил Л.

– И не стыдно тебе его спаивать?

– Не стыдно, – грустно сказал Л.

– Ну ты что, Гутя, что ты прицепилась к нему? Он из Москвы приехал, – сказал дядя Миша.

– Из Москвы.

– Правда, – сказал Л., – из Москвы.

– Ну и что приехал?

– Ленинград посмотреть, – сказал Л.

– Ну-ка иди в свою комнату, – сказала Гутя дяде Мише, – ребенок приехал Ленинград посмотреть, а ты ему показался тут, бессовестный.

Она затолкала его в комнату. Л. ушел в свою. Зазвонил телефон.

– Да, – сказал Л., – о, ты в Ленинграде? Здорово. А где ты? Да, ты что? Только здесь надо говорить у парадного. Давай, подымайся.

Он снова лег на диван, замотал ноги. В дверь позвонили.

– Да, – крикнул Л.

Вошел его приятель, огляделся. Они поцеловались. Л. не привстал с дивана.

– Мне тут надо сходить в одно место поблизости, сходим?

– Пойдем сходим, – стал вставать Л.

– Да не сейчас еще, попозже.

– Пойдем сейчас, выпьем пива по дороге.

– Пойдем.

Они шли по улице, зашли в подвальную дверь, на которой мелко было написано "Пивной бар".

– Ну, куда лезете? – сказал здоровенный парень, закрывая дорогу, – сказано же: "нет пива!"

– Мы на секундочку, – сказал Л., – в туалет зайдем.

Тот смотрел неприятно. Когда они вышли из туалета, парень сказал:

– Дверь вон там.

– Пьют же люди пиво? – сказал приятель.

– Кончилось.

– Ну, ладно, не шуми, – сказал ему Л., – мы из Москвы приехали, порядков не знаем. А ты, что тут – сторожишь?

– Сторожу.

– Ну и молодец, а ты что – мастер спорта?

– Нет.

– Может, ты спецназ?

– Афганец, – сказал парень и улыбнулся, не разжимая губ.

– Я сам афганец, – сказал Л.

– Афганец? – переспросил тот, – а где ты был?

– В Кандагаре, – сказал Л.

– В Кандагаре, говоришь? – сказал тот и взял Л. за отвороты куртки, – в каком месте в Кандагаре?

– А это уже не твоя забота, детка, – сказал Л., – руки убери.

– В каком году? – тот не убирал руки.

– Я же сказал – не твоя забота.

– Отвечаешь за Кандагар?

– Отвечаю, – Л. попробовал оторвать руки, но тот держал крепко.

– Что такое, Шурик? – к ним подошли три человека, а потом еще люди.

– О, сколько тут твоих, – сказал Л., – а нас всего двое, давай выйдем на улицу поговорим.

– Давай.

Они вышли на улицу. Рядом стоял строительный вагончик.

– Ну, так отвечаешь за Кандагар, – парень снова взял его за куртку и прижал к вагончику. Неожиданно ударил головой в лицо и сразу же кулаком. Л. вырвался, тоже ударил, но попал куда-то в грудь. Из двери бара выскочил его приятель и друзья Шурика. Вся нижняя часть лица была у Л. в крови.

– Идем отсюда, быстро, – сказал он.

– Как? – сказал приятель.

– Мы с ним еще встретимся, – сказал Л.

Они быстро пошли, оглядываясь, люди у бара смотрели на них.

Дома Л. пошел в ванную и крикнул оттуда, умываясь:

– Глянь в коридоре пару дрынов, подлиннее и потяжелее.

Когда он вышел, приятель сунул ему в руки железный прут с кольцом на конце. У него самого тоже была в руках большая железка. Вышелиз своей комнаты дядя Миша:

– Вы куда, ребята?

– Обидели меня в вашем городе, – сказал Л.

Тот побежал в комнату, вышел, засовывая в карман большой гаечный ключ:

– Я с вами пойду.

Они засмеялись.

– Да мы справимся, – сказал Л., – ты не волнуйся.

Они спрятались в подъезде, напротив бара.

– Надо раскроить ему башку, – сказал приятель.

– И его дружкам тоже.

– Мы ему устроим Кандагар, такой Кандагар покажем.

– Паскудная рожа, – тихонько ругался Л.

На следующий день Л. шел по противоположной стороне улице и внимательно смотрел на дверь бара. Никого не было. Л. дошел до угла и стал издали смотреть. Скоро тот вышел на улицу. Достал из кармана папиросу. Л. сразу же пошел к нему. Афганец обрадовался и ухватил его за куртку. Но на этот раз Л. вырвался и сильно ударил ногой в живот. Потом еще. Афганец схватился за живот руками. Л. отошел, и с разбегу, подпрыгнув, ударил ногой в лицо. Тот упал, а Л. стал бить его ногами, потом повернулся, побежал. За ним никто не гнался.

Л. смотрел в окно, навалившись животом на подоконник, и разговаривал с приятелем, который высовывался из соседнего окошка. Была осень, но было тепло.

– Он гомосек, – говорил приятель.

– Ну и что?

– Да ладно – гомосек, это я еще могу понять, но он валютный, представляешь, какая мерзость – валютный гомосек.

– Какой кошмар, – сказал Л.

Он поигрывал бельевой веревкой, повязанной на шее.

– Да еще и не талантливый, – продолжал приятель, – совсем не талантливый, я таких терпеть не могу.

– Я тоже.

– Люблю Цоюшку, "Волшебную гору" люблю, признания авантюриста, а таких ненавижу.

– Да, – вяло согласился Л., – Цоюшка красавец. И Томас тоже.

На балконе, наискосок от них, толстая тетка поливала цветы и посматривала в их сторону.

– Слушай, – сказал Л., – может мне репортажи писать, эссе?

– Ты и веревочку, я смотрю, припас.

– Ага.

За спиной в квартире пел Розенбаум:

И вот сыграли аврал,

И командир встал на мостик.

"Славянка" с берега гремит,

И флагман вышел на рейд.

Мы в кильватерном гордом строю…

– Вот складно звонит, болван, – заметил Л.

– Ну, – согласился приятель, сходил и выключил.

Высунулся опять в свое окошко и плюнул.

– Вот кайф, – сказал он, – плюнул и смотришь как она летит. Слюна.

– Да, – сказал Л., – а представляешь, на небоскребе сидишь, плюешь и смотришь. Бесконечность. Вся вселенная тут тебе.

– Ага, – сказал приятель, – так и жизнь можно скоротать.

Л. разглядывал рисунок, висевший на стене. На рисунке был изображен то ли леший, то ли упырь. Очень подлый и уродливый упырь. Подпись под рисунком была такая: "Я тебя любила, а ты вон какой".

– Отомстил? – спросил Л. человека, лежавшего на кровати.

– Ага, нравится?

– Нет, – сказал Л., – не нравится.

– Жаль, – сказал человек.

– Разве можно так с девушками обращаться?

– Не знаю, наверное, можно.

– Но ты все-таки перестарался.

– Немножко, – сказал тот, – но зато сколько удовольствия.

Л. стоял у каких-то афиш, спрашивал у проходящих время, курил. Подошел старый человек, в зеленом пальто и шапке-ушанке. Пристально посмотрел на Л. и сказал грозно-развязно:

– Что написано-то?

Л. взглянул на него. Ничего не ответил.

– Что смотришь, как Ленин на вошь?

– Отъебись, – сказал Л.

– Ах, сука, – сказал старик укоризненно, – чтоб таким, как ты, тут жилось, я там, – он показал за спину, – кровь лил, да, что там ты, за жидов сражались, какую жизнь жидам устроили. – Старик все больше распалялся. Прохожие оглядывались на них. – Жиды проклятые, кругом жиды, куда ни плюнь, жиды и жиды. – Старик уже кричал, брызгая слюной, – всех бы стрелял, как сучий Гитлер!

– Пистолет есть? – вдруг заорал Л.

– Нет, – растерялся ветеран.

– Ну и пошел на хуй, не ори, неси пистолет и стреляй.

– Что?

– То.

Ветеран ударил Л. палкой по плечу. Л. дал ему по голове кулаком. Старик упал.

– Ах, ты, жиденок! – взвизгнул он, подымаясь, но Л. уже уходил быстро, потом побежал. Старику было его не догнать.

Л. ходил по своей комнате. Включил магнитофон, сел на кровать и стал слушать. Начал играть "Моторхэд", но тут щелкнуло и сам Л. сказал из динамика:

– Наташа, уйди с проезжей части, Наташа, отойди с проезжей части. Проверка записи, – сказал он торжественно, – производится проверка записи. Проверка записи, – повторил он настойчиво, – проверка записи. Наташа, отойди с проезжей части, я веду проверку записи! – Он хихикнул, – Что вы думаете про оформление магнитофона картонными бумажками с надписью "Пэл Мэл"?

Ответили коротко и неразборчиво.

– "Хуйня" говорит респондент, – громко провозгласил Л. Опять заиграл "Моторхэд", но прервался и Л. совершенно без слуха, старательно запел, подыгрывая себе на двух аккордах:

– Мы стояли на плоскости, с переменным углом отражения,

Повторяя закон, приводящий пейзажи в движение.

Их несколько здесь, – он замолчал, подумал, сказал, – тьфу, блядь! – и продолжал, – Повторяя слова, лишенные всякого смысла…

Л. подошел к окну и длинно сплюнул в форточку. Стал смотреть на улицу. Шел снег. Магнитофон продолжал играть. Теперь Л. исполнял "Еще только без десяти девять часов". Когда песня кончилась, он не перестал играть, а стал тонко высвистывать мелодию.

Л. вернулся на кровать и мрачно слушал магнитофон. Опять раздался щелчок и Л. пьяным голосом сказал оттуда:

– Иди сюда! Фамилия как? Иди сюда! Фамилия как? Хэ-хэ! Дэвай споем с тобой песенку. – И запел уже без гитары, – А водки съем бутылочку, взгромоздюсь на милочку, а потом в парилочку, тваю мать! Ээх! Водки съем бутылочку, взгромоздюсь на милочку, – и закончил блаженно, – а потом в парилочку, тваю мать. Вот. – Он сильно дунул в микрофон.

– Молчать, – продолжал он грозно, – молчать я сказал! Я сказал! Але! Мылчать! Фамилия как? Иди сюда!

Я, – запел он опять с украинским акцентом, – хочу быть с тобой! Нет, а я хочу дуть в габой! Хы-хы-хы! В гэбой!

Погоди, – вдруг сказал он человеческим голосом, – что я хотел записать? – Он помолчал. – Ну я что-то записать хотел. Пленка же идет, ебтэдь! А-а, – закричал он радостно, – я хотел записать, этот, как его? В общем слушай сюда. Слышь, ты, магнитофон. Слушай сюда. Иди сюда и слушай меня. Вот, а в общем, мы выходим сегодня с Наташенькой… На улицу. А мы оба такие молодые, такие красивые, в черных очках. Выходим, значит, бабушка сидит. То есть не бабушка, тетенька. Вот, она сидит, значит, на нас поглядывает. Поглядела на нас, какие мы молодые, в черных очках, небритые. То есть я небритый, а Наташа, конечно побрила, эти, подмышки… Тьфу ты, ой, ненавижу! Вот. Э, але, я не понял. Але. – Он продул микрофон. – Вот. И говорит: "Ой, ой, ой, ой, ой, ой, ой! Ой, ой, ой, ой, о!!" Такая бабушка, – констатировал он.

Л. перед метро держал за пальто ту девушку, от которой когда-то требовал заткнуться.

– Отпусти, – кричала она.

Люди, заходящие в метро, ничего не замечали.

– Ну подожди, – сказал Л., – ну что я тебе сделал.

– Ты ничего не сделал, ты вообще ничего не делаешь, ты просто камнем идешь ко дну, ты понимаешь? И меня за собой тащишь.

– Ну послушай…

– Отойди от меня, неужели ты не понимаешь, ты мне травму нанес, у меня на всю жизнь травма!

Она говорила громко и вырывалась. Подошли три парня.

– А ну-ка, ты, отстань от нее, – сказал один.

– Пошел вон! – заорал Л., – убью на хуй!

– Она, что – знакомая тебе? – сказал другой.

– Знакомая, – Л. был ужасно раздражен.

– Пошли, ладно, ребята, – парни отошли.

Он схватил ее почти за горло.

– Ах, ты, сука! – ты у меня узнаешь, блядь!

Сзади его схватили два милиционера, вышедшие из метро.

Л. повалил обоих на снег. Упал вместе с ними. Когда он вскакивал, один схватил его за куртку, пытаясь подняться. Л. упал на него. Перевернулся, сел сверху, ударил в лицо. Его схватили за волосы сзади:

– Ах, сволочь!

Милиционеры уже держали его. Им помогал человек в штатском. Они затащили его в метро, в отделение. Оно было очень тесным. За столом сидел лейтенант, а на скамейке малолетняя хиппи.

– О, Литла! – сказал Л., – ты что тут делаешь?

– Да так, – сказала хиппи, – маму жду, эти маму вызвали.

Его подружку, с которой он ругался, посадили напротив лейтенанта. Л. сел рядом с Литлой. Милиционеры стояли в дверях, а штатский сказал:

– Употребляли алкоголь сегодня?

– Ну, употреблял, – сказал Л.

Лейтенант тихо разговаривал с его подружкой.

– Я хотела идти в одну сторону, а он хотел, чтобы я шла в другую. Он ничего мне не сделал, отпустите, пожалуйста, нас.

– Вы можете идти, – сказал лейтенант, что-то записывая.

Она ушла.

– На каком курсе? – говорил лейтенант.

– На сто третьем, – сказал Л.

– Факультет?

– Как они мне не нравятся, – сказала хиппи, показывая на них всех пальцем, – и лица такие красные, как противно.

– Литла, ты потише, не дома, – сказал Л., посмотрел на лейтенанта и сказал:

– Лейтенант, как ваша фамилия?

– А зачем вам моя фамилия? – смешался тот.

– Я же сказал вам свою, я хочу знать вашу.

– Тараканов.

– Хорошо. Ваша как? – Л. обратился к штатскому.

– А моя-то зачем?

– Вы меня за волосы хватали.

– Ладно, кончай, ты, – сказал Тараканов.

– Не ты, а вы, – поправил Л.

Лейтенант Тараканов подозвал штатского и дал ему подписать бумажку на столе.

– Ну, можешь идти, – сказал он Л.

– Почему на ты? – возмутился Л.

– Можете идти.

– Почему это? А куда вы собираетесь эту бумажку отправить?

– Никуда не собираемся, – сказал лейтенант.

– Как так? Почему?

– Подождем другого раза.

– Зачем?

– Существуют нормативные обязательства.

– Какие такие?

– Иди отсюда.

– Не иди, а идите. А я хочу знать, что за обязательства такие. Вы должны меня ознакомить.

Лейтенант Тараканов застонал.

– Ладно, все, – сказал Л., – пока, Литла, не хулигань больше, жди маму.

В дверях он столкнулся с сержантом, с которым дрался.

– Прости, – сказал Л., – я немножко не в себе был.

– Бывает, – согласился сержант.

Л. вышел на улицу. Дул ветер. В телефонной будке неподалеку стояла его знакомая. Он распахнул дверь и ударил ее ногой.

– Что, сука?

– Не надо, не надо, миленький, я виновата, прости, пожалуйста.

Они пошли переулками к нему. В комнате она стала плакать и целовать его:

– Прости меня, собаченька моя, я тебя люблю, змеюченька, заинька.

Утром они курили. Л. сказал:

– Ты правду вчера говорила?

– Нет, я тебя испугалась.

– Я так и думал, – сказал Л., – ну иди, ладно, что теперь делать.

Она не уходила. Л. включил магнитофон.

– Знаешь, у меня какая мечта, – сказал Л. Маше. Он был у нее дома. – Выйти из какой-нибудь обалденной машины, разумеется, моей. В коротких джинсах, в жопу рваных и старых, но чистых, в белой рубашке, длинной, расстегнутой до пупка, с красивой цепью на шее. Голова наголо выбрита, брови тоже выбриты. Представляешь? На спине крышка от унитаза, я – босой. Вот кайф!

– Ну, брови выбрить и ходить босым ты и сейчас можешь.

– В том-то и дело, что нет. Это моя заветная мечта, и я пока не могу ее осуществить. Вот Юкио Мисима еще в шестнадцать лет мечтал себе харакири сделать.

– Кто такой Юкио Мисима?

– Мой друг. Японец. Ну, вот, если бы он сделал его в шестнадцать лет, то это ничего бы не стоило, и он это понимал и тридцать лет его готовил. Стал великим писателем, занимался каратэ, там, тяжелой атлетикой, чтобы быть красивым, создал на свои деньги военизированную организацию, декорацию подходящую подобрал, меч самурайский четырнадцатого века и только тогда брюхо с кайфом взрезал. Вот молодец!

– Псих какой-то.

– Наверно, может быть, и псих. – Л. стал мечтательно смотреть в потолок.

Они лежали в постели.

– Я в детстве, – говорил Л., – занимался французским языком. У меня учитель был – француз. У него отец какой-то там белый офицер был, бежал во Францию, там женился, дети у него уже взрослые были, а он решил вернуться. "Россия, Россия!" И детей с собой привез и жену. А они-то бедные, ведь они французы. Ну ладно, в общем такой учитель у меня был. Отец мой спрашивает у него, как там, мол, мой сын учится. А тот ему отвечает: " Знаете, – говорит, – у меня какая система, я к каждому ученику подбираю ключик, и к нему долго пытался подобрать, но у меня ничего не вышло, впервые, потому что он – Моцарт".

Л. сидел на краешке ванной, опустив голову над раковиной. Текла холодная вода, и кран запотел. Л. курил и пил воду. Вся раковина была в пепле. Он смыл его рукой в отверстие. Потом опять стал стряхивать пепел как попало.

Летел мокрый снег. Л. шел в полуботинках, осторожно ставя ноги на тротуар. Он вышел из подъезда и шел к телефонной будке. Там он не опуская двух копеек набрал номер и долго слушал гудки. Снова набрал и опять долго слушал. Пошел обратно. Взъехал на лифте и звонил в дверь условным звонком. Никого не было. Он стоял в телефонной будке, но уже никуда не звонил, а просто курил медленно. Он хотел пойти опять в подъезд, но потом повернулся и пошел в другую сторону. На остановке он ждал нужный ему троллейбус, но когда дождался, оттуда вышел кто-то знакомый, и пока они здоровались и спрашивали как дела, троллейбус уехал и на его месте стоял другой. Л. вошел туда, прислонился к окну лбом и стал глядеть на снег, налипавший на стекло. Очнулся он на конечной и понял, что заехал не туда. Он поехал обратно и стал выходить напротив знакомой остановки. Вдруг колени его неестественно дрогнули, и он как-то боком спрыгнул на тротуар. Ни в троллейбусе, ни на остановке никто ничего не заметил. Он стоял, боясь идти. Потом осторожно пошел к тому подъезду, но остановился и оперся спиной о будку. Он вынул из пачки сигарету, положил обратно. Все еще осторожно он пришел на остановку. В троллейбусы он не садился, сел в автобус. Долго шел пустыми улицами, между пятиэтажных домов. Бросил в окно снежок. Там показалась голова и плечи в цветном халате. Махнули рукой.

Дверь ему открыл приятель, чуть ниже его ростом и, улыбаясь, повел в свою комнату.

– Знаешь, – сказал Л., – со мной такая хуйня приключилась. Меня ударило током.

– Ну и что?

– В троллейбусе, током.

– У тебя ноги мокрые были, так это…

– Я думал меня парализовало, у меня все дрожит со страха до сих пор.

– Хочешь вина выпей. Да так бывает, вот мою знакомую…

– А у тебя есть что-нибудь?

– Есть, – обрадовался тот, и показал ему коробку из-под каких-то лекарств.

– Давай, – согласился Л., – только объясни что к чему.

– Сейчас, сейчас, вот видишь, – он высыпал на ладонь несколько разных таблеток, – вот эти большие желтые, они успокаивают, делают тебя, как бы ватным.

– Хорошо, – с вдохновением говорил Л.

– Эти централизуют тебя, и ты делаешь очень правильные движения и думаешь правильные мысли.

– Хорошо.

– Ну, эти просто снотворное, но…

– Тоже хорошо, а мы какие будем?

– Понимаешь, я люблю смешивать.

– Ага! И я тоже, ну, давай.

– Две вот этих, половиночку этой, этих по одной, один, один, один, вот этой тоже половиночку, – насыпал тот ему в ладонь.

Они внимательно смотрели друг на друга.

– Можно запить вином, еще лучше будет, но много нельзя.

– Да, да, я знаю, кинуться можно.

Они проглотили таблетки и отпили немного вина. Сидели, ждали. Потом заулыбались и стали поздравлчть друг друга с тем, что уже скоро.

Л. взял телефон и стал разговаривать с кем-то:

– Понимаешь, – говорил он улыбаясь, – я так хорошо к тебе отношусь, так хорошо. Я все время хочу тебя видеть, давай завтра встретимся, может выпьем, я позвоню часов в одиннадцать. Ну, пока.

Он набрал другой номер.

– Я, наверное, тебя люблю. И ты меня тоже? Смотри, как здорово получается. Я не смеюсь, я радуюсь. Давай поженимся. Завтра? Давай завтра. Я часов в одиннадцать позвоню. Да, пока, пока.

Он стал набирать другой номер, но положил трубку:

– Пропал прикол, – сказал он.

Приятель ничего не ответил. Он лежал на подушке. Л. встал покачиваясь, с трудом вытащил из-под него матрац, бросил на пол. Положил что-то под голову. Лег. Встал, закрыл на ключ дверь. Опять лег. Потянулся, взял коробочку и съел еще две таблетки. Запил вином. потом съел целую горсть. Ел долго, пил вино, и, спохватившись стал звонить.

– Завтра обещал? Это не важно. Важно то, что я звоню… Забыл, да, попрощаться. Понимаешь, мне не с кем больше прощаться. – Он слушал. – Да, вроде того, вроде уезжаю. Своего рода уезжаю. Со мной? Ничего. Все в порядке, а ты как там? Тоже все в порядке. Ну, надо же, а? Ты подумай только. Да, несу, так надо, все в порядке. Ну, ладно, киса, будь всегда здорова. Прости меня за все. И мне надоело…

Он смотрел на трубку. Короткие гудки. Он положил трубку рядом. Стал есть таблетки, уронил уже пустую коробочку. Пил вино. Открыл еще бутылку и еще пил. Пошарил вокруг сигареты, но их не было.

Приятель толкал его в бок. Л. ничего не понимал. Мотнул головой и уснул.

– Девочки хотят приехать, звать или нет, – тот снова толкал его.

– Ночью?

– Уже день, – усмехнулся тот.

– Все равно, дай поспать.

Было опять темно, его снова толкали.

– Ты что, съехал, съехал, что-ли, дурак, – жалобно говорил приятель, держа в руках коробочку.

– Сколько время?

– Одиннадцать.

Л. опять уснул.

Был уже другой день. Л. сидел на матраце и говорил в трубку ровным, без выражения голосом:

– Сейчас приеду. Выезжаю. Хорошо. Обязательно приеду. Прямо сейчас. Голос такой, потому что чувствую себя плохо. Все равно приеду. Пока.

– Придурки, – сказал он, – надо ехать.

– К придуркам?

– Нет… Ну, в общем такие дела…

Он встал. Одел пальто.

– Ну, как ты? – спросил приятель.

– Ничего, только крыша все время на боку где-то и никак не встанет на место.

– Ну ты живуч!

– Живуч, живуч, – согласился Л.

Через некоторое время, он смотрел на видеомагнитофоне какой-то порнографический мультфильм, отпивая чай. Вокруг все смеялись, не обращая внимания на его безразличие…