Истории печально неизвестного города [Никита Митюшкин] (fb2) читать онлайн

Никита Митюшкин Истории печально неизвестного города

Предисловие

О чём был написан этот сборник? Я размышляю над этим вопросом уже несколько дней, но разумный ответ всё не приходит в голову. Знаете, предисловие, в некотором смысле, подобно тому, когда человек объясняет собственный анекдот. Часто, выглядит это жалко, а вместе с тем забавно из-за нелепости. В моём случае, хочется избежать непонимания после прочтения, ибо, в случае если вы поймёте неправильно суть изложенную внутри, то все труды брошенные на создание «ИПНГ» уйдут в пустую.

Я начал писать этот сборник два года назад, с идеей – показать в историях портрет города, с его обитателями. Даже не важно какого и даже не важно в какое время. Как принято говорить в таких случаях – много воды утекло. Я принял решение опубликовать этот сборник спустя ровно год после первой не совсем удачной попытки. Тогда я метафорически спрятал рукописи в стол, ибо литература становилась всё более тяжёлым ярмом. Я просто был морально истощён, оттого книга не увидел свет раньше. Теперь, в июне двадцать второго наступило время.

“Байки неизвестного писателя” – это отчасти сатирические, отчасти постмодернистские вымышленные моменты, которым не следовало бы становится реальными. “Записки буднего дня” – настоящие случаи из жизни. Иногда, попросту переделанные под рассказ, записки из моего блокнота. Единственное о чём попрошу: копайте чуть глубже.

Завершаю вышесказанное ответом, на вопрос: “Так о чём-же этот сборник?”.

О Родине, любви, печали, пожалуй, он обо всём на свете.

«Байки неизвестного писателя»

Рассказ “Бывает”

Тишина. Двумя часами ранее в четвертой больнице города Безнадёгинск доктор Евгений Неточко завершил сложнейшую операцию, длившуюся целую ночь. Но всё уже позади. Пациент отошёл от наркоза, а утренние лучи солнца настойчиво стучали в окошко шестой палаты.

– Так, ну что там у нас Смирнов? Оклемался, парень? Ничего не болит? – пришёл поинтересоваться уставший, однако довольный врач.

– Ой, знаете всё хорошо. Единственное, что почки почему-то до сих пор побаливают, а так всё нормально.

– Почки?… Странно, впрочем гхм.. а с сердцем? С сердцем нормально?

– Да, конечно, а почему вы интересуетесь?

– Ну как же? Мы вам десять часов пересадку сердца делали… или вы забыли?– шутил всегда улыбчивый Неточко.

– В каком смысле? Я лежал у вас с чем?! – незамедлительно отвечал пациент.

– С больным, но не от любовных травм, сердцем хех.

– С почками я у вас больным лежал *****, вы чё угораете ***?! Я вам кто? Шут ****, чтоб надо мной шутить?!

– Как с почками?! Арсений перестаньте издеваться! Вероятно от наркоза до конца не отошли?!

– Так меня Паша зовут! Паша Смирнов!

– То есть как? А где Арсений Иванов? Его же к нам из области для операции привезли!

– Какой ***** области? Вы чё *** сделали?

В палате вновь была тишина. На сей раз тревожная.

– Особенности провинциальной медицины… – тихо из-за угла произнесла бывалая мед.сестра.

Рассказ “И такое тоже”

Я умирал на полу давно брошенного всеми завода. Этим вечером, после дождя, было сыро, холодно, отвратно. Тут прежде делали корабли и более двадцати лет завод без остановки способствовал построению светлого, так и не наступившего будущего коммунизма.

Эх, знал бы я сегодня утром, что вечером буду умирать в десятках тысяч метров от своего дома. Меня зовут – Антон Неточко. Кто я? Забавный вопрос. Честно говоря сам и не знаю, что ответить. По профессии я полицейский. Была жена – сейчас в разводе, есть ребёнок. Мне тридцать лет и выгляжу подобно типичному представителю своего поколения: щетина, вместе с тем – тёмные, отчасти поседевшие волосы и морщины. Сам по себе рос в семье – врача Евгения Николаевича и медсестры – Инны Александровны. Ещё я немного полноват. Более сказать нечего.

Некая тревожность напрягала меня весь день. Когда в отделении, мне сообщили об очередном маньяке в нашем провинциальном городке я не шибко удивился. Тем временем число жертв увеличивалось до восьми.

– Слышь, Антон, у нас тут какой-то дегенерат завёлся в городе, – подошёл ко мне утром майор Арановский, – ты слышал наверняка. Так вот, надо улицы патрулировать. Часа три-четыре. Сообщишь народу?

Я удивился. Обычно тут мы пол дня занимаемся бумажной волокитой, пол дня бездельничаем. Чем-то подобным я занимался лет семь назад.

– Сейчас? Так, зачем? У маньяка каждое преступление ночью-же происходило? – поинтересовался я.

– Затем. Ну, во-первых на самом деле большинство он совершил в дневное время суток, но народу этого знать не обязательно. Во-вторых, каждый раз он убивал в людных местах.

– Как-же это так могло?

– А я сам в душе не е**. Так ты сообщишь ребятам?

– Да.. да конечно.

Честно говоря, спорить с майором не было никакого желания. Я вышел из здания полиции с двумя коллегами – Костяном и Лёхой. До этого в отделе бросали жребий, по поводу того, кто в какой район отправится. Нам не шибко повезло и мы (разумеется!) поехали в самый опасный район города – Заводской. Там, собственно говоря и произошли семь из восьми убийств.

Добравшись, мы начали патрулировать местность. Вокруг заброшенные дома, между ними панельки, в которых жил контингент крайне маргинализованного населения, а посередине района – завод. Походив вокруг, мы решили зайти непосредственно в само здание завода. Попутно мы разговорились, но я начал замечать в словах, мимике и действиях парней что-то подозрительное.

– Тоха, – послышалось мне из-за спины, – а тебе вот странным не кажется, что маньячелло этот всегда одинаково убивает? В плане, сначала ищет насильков, убийц откинувшихся и средь бела дня им нож в горло втыкает. Да добивает ещё так свирепо, опознать тело каждый раз проблема.

– Не задумывался как-то Лёх..

– Просто есть ещё одна штука: он когда убивает, кровью букву “Е” на асфальте пишет. – добавил стоящий рядом Костя

– Всё это странно, конечно. – произнёс ему в ответ я

На самом деле я знал разгадку на этот вопрос, что так беспокоил наивных ребят, видящих мистику во всех самых прозаических вещах. Уже нет смысла играть в эту детективную игру да и самого времени на это у меня нет. Уже чую как руки немеют.

Убийца – мой отец, Евгений Неточко. Несколькими годами ранее его уволили из больницы за грубейшую ошибку, когда он, случайно перепутал операции и пересадили парню со сломанным носом сердце принадлежащие для другого пациента. Смешно? Мне тоже было смешно, однако в голове он нашёл для себя иной вид помощи людям – зачистка биологического мусора. Отцу казалось это символичным и правильным делом. И тут совсем не до юмора.

В начале дня он искал новости о маньяках, вышедших на свободу спустя годы заключения. Затем, отправлялся на место, куда те могут отправится. Бывало, ждал часами. А в момент когда, видел свою будущую жертву, тут-же подбегал и вонзал нож в горло. И может просто везение, можно необъяснимое чутьё, но не попадался он ни разу. Кроме последнего убийства. Там он слегка попал в камеру и в нём узнали того самого поехавшего, несколькими годами ранее, доктора. Я узнал обо всём этом с самого начала. Однажды ночью увидел одежду в ванной с кровавыми пятнами – отец как-то оправдывался; потом в истории браузера увидел запросы о маньяках в нашем городе; вспомнил о тех убитых – пазл сложился. Папа всё в подробностях рассказал и попросил не сообщать маме – я согласился, но помогать и покрывать никак не стал. “Это его дело” – подумалось мне тогда. Плюс, его убийцей я толком и не считал. Учитывая тех маргиналов и тварей, которым повезло не попасть на пожизненное, мне в некоторой степени импонировало занятие. Нет, нет я ,конечно, сторонник теории “Насилие порождает насилие”, но чисто по-человечески мне было неприятно находится в городе с такими, с позволения сказать, людьми. Мне не стали сообщать, что отца уже задержали, а весь этот цирк со жребием и патрулированием района были лишь прикрытием. Прикрытием, чтобы задержать меня.

Дойдя до самого неприметного места завода, Алексей и Костя начали говорить по правде.

– Короче всё. Тебя, Тоха, я когда-то считал другом. Я и поверить не мог, что ты будешь помогать так долго скрываться своему отцу-убийце. Вы задержаны гражданин Неточко – произнёс Костя и достал оружие. Вслед, за пистолетом потянулся и Лёха.

Я сработал быстрее и выстрелил Косте в колено. Ах, как таких дураков ещё работать в ментовку берут? Он выронил оружие и у меня были пять секунд на побег. Я было начал бежать в сторону самого маленького цеха, но послышался выстрел. Это уже был ответ Алексея. Я спрятался раненный в плечо, спрятался в маленькой каморке, а бывшие коллеги побежали за подмогой. С минуты на минуту они приедут и будут вести переговоры со мной. Уже будучи мёртвым.

Становится холодно. В этой заметке, в телефоне, написал всё как было на самом деле. Маму не подозревайте, она тут не причём. Жену мою бывшую для допроса свидетеля тоже не шибко часто приглашайте. Любил каждого, до свиданья.

Рассказ “Трагедия по морали”

В этот день Павел шёл с работы с особой лёгкостью в движениях. Он вовсе не устал и казалось что Вольнов, а именно такая у него фамилия, мог в этот момент горы свернуть. 25-летний парень улыбался каждому прохожему, коих на его пути повстречалось несметное количество. Павла переполняли эмоции. В стёклах витрин магазинов отражался алый закат, казавшийся ему в данную секунду умопомрачительно красивым.

Сегодня Вольнов закончил дело, являвшееся его главной работой последних нескольких месяцев. Молодой человек был корреспондентом в амбициозном и набирающем популярность интернет-СМИ. Долгое время он готовил репортаж о Геннадие Днежнове – мерзком чиновнике, укравшем из городского бюджета сумму с “шестью нулями”. И вот расследование Павла наконец-таки увидел свет.

У него были тёмные волосы,а также глубокие изумрудные глаза. Дворы, дворы, дворы. Ах, как бы поскорее прийти в то место, где тебя будут ждать? Высокий, рослый и по всей видимости счастливый человек спешил домой.

Незаметно как, но Паша уже открывал дверь своего подъезда. До него он добирался окрылённый в мыслях: о проделанной работе, о своей карьере и о мечтах, посвящённых грядущей, как ему казалось,популярности. Тем временем он уже стоял в проходе квартиры где его с трепетом ждала жена.

– Ну как ты? – нарочито ожидая услышать всегдашнее “всё хорошо” , спросила его супруга Кира.

– Всё замечательно… всё замечательно… – уставшим, однако уверенным голосом произнёс парень.

Пока Паша раздевался, миниатюрная девушка с каштановыми волосами кружилась рядом с ним. Она прекрасно знала и об этом расследовании, и о длительной работе Павла над ним. Кира искренне любила мужа, но в глубине души боялась за него. Известный факт, что журналист, а особенно – свободный, всегда был главным оппонентом бюрократии, коррупции и прочему злу характеризуемому для современной России. Сила его пера в зависимости от значимости человека, может достигать огромных высот. Оттого их всегда, мягко сказать, недолюбливали “сверху”. Девушка это понимала и в тайне мечтала чтобы любимый нашёл работу “чуть спокойнее”.

– Всё нормально прошло? Опубликовали? Будут последствия? – продолжала донимать вопросами она своего супруга.

– Всё хорошо. Уже опубликовали… и я думаю что тебе не стоит так волноваться. – с лёгкой улыбкой на лице отвечал Вольнов, тем самым успокаивая Киру. Она и впрямь перестала волноваться. Молодая семья плотно поужинала, посмотрела какой-то сериал и легла спать. Весь вечер прошёл в атмосфере семейной идиллии.

***

Отклик и последствия, о которых с таким неподдельным интересом спрашивала девушка всё-же произошли. “Свободная Страна Media”– внутри, коего трудился Павел обрёл благодаря этому репортажу неслыханную до сей поры популярность. Некогда крошечное интернет-СМИ стало самым цитируемым в регионе. Из-за огласки, того самого чиновника Днежнова сняли со своего поста. Его понизили куда-то далеко-далеко на дно социума, впрочем это не так важно. Спустя неделю весь ажиотаж кончился и Павел из непривычного ему состояния знаменитости, вновь вернулся в спокойное русло.

Шли дни. Наш герой тихо писал статьи: о спорте в регионе, о “бабьем лете”, о наступившем для школьников учебном году. О чём угодно, разве что кроме политики, ибо не решился погружаться в неё вновь, опасаясь на сей раз не справится и утонуть, в этом болоте грязи и бесчестья. Таким образом он проработал 3 месяца. Пускай с мелкими трудностями, но всё равно невозмутимо, Павел плыл по течению жизни. Пока в один из обычных, ничем на первый взгляд непримечательных, осенних дней не произошла ситуация, в корне изменившая парня. Его жизнь в тот самый день – 26-октября, разделилась на “до” и “после”.

***

Не торопясь одеваясь и собирая вещи Паша готовился к очередному рабочему дню. В воздухе летало ощущение, что вместе с ухудшением погоды, у Вольнова пропал весь энтузиазм и вдохновение. Похоже, что произошло самое страшное в жизни любого творца – скудная на события, серая, абсолютно неромантичная рутина. Вздыхая после малейшего движения, парень показывал недовольство своей работой. Между тем, супруга хоть и замечая всю тоскливость мужа, была рада. Тому, что теперь у них обыкновенная, безмятежная жизнь. Как она и хотела.

– Фуух, ну давай. Я погнал. Буду поздно.

– Шутишь? – самую малость удивившись поинтересовалась проводящая его Кира.

– Конечно. Ты же знаешь… я теперь “семейный”… – диалог, очевидно, ни требовал внятного окончания. Влюблённые разошлись по делам.

Паша ехал в автобусе. Потрясающие рассветы, которые он ранее наблюдал из окна транспорта – перестали существовать. Вместо них лил дождь. Ни тот, приятный летний, а ледяной. Молодой человек со стороны походил на пропитого пьяницу, осознавшему всю свою безысходность, но уже не делающего что либо для решения проблемы. Паша явно нуждался в срочных переменах. Он их в итоге и получил.

Уведомление об SMS растормошила сонного Вольнова. “– Что такое? До зарплаты вроде-бы больше недели? Ошибка наверное какая-то или сообщение от сраных МЧСников.” – подумал он про себя. Исключительно, любопытства ради, журналист глянул в гаджет. Чёрным шрифтом на зелёном фоне виднелось письмо от главного редактора Олега Денисовича со следующим содержанием:

“ – Здаров. Тут такие дела… в общем нас по видимому могут закрыть. Детали я и сам не знаю, но вероятно урезают финансирование. Короче, приезжай скорее, объясню всё на месте.”

Холодный пот выступил на лбу Павла. До офиса оставалось 3 остановки, но из-за пробок пришлось ждать достаточно долго. Минуты в автобусе, являлись для парня чудовищными. Всё-же добравшись до пункта назначения он поспешил озвучить терзающий его вопрос:

– А что собственно говоря здесь происходит? Почему посреди обычного утра, мне вдруг приходит от тебя сообщение где ты мне говоришь об увольнении?

– Слушай меня внимательно. Я тебя очень уважаю....ты крутой спец, но жизнь есть жизнь…

– Какого хрена это ещё значит?! -уже открыто и бесцеремонно перебивал Вольнов.

– Дослушай! На этом работа в издании “Свободная Страна Media” – завершена, однако специально для тебя есть два варианта куда тебя 100 процентов возьмут. – после сих слов в яростной полемике наконец-то наступила пауза. Прошло около 5 секунд. Паша вытерев лицо ладонью и осмотревшись по сторонам, задал первый за сегодня трезвый вопрос:

– Каких варианта? Сторожем или дворником?!

– Перестань!… Куда-куда, а сторожем тебя точно не возьмут… единственное что ты умеешь делать это писать свои сраные колонки…

– Спасибо, блин, за теплоту слов.

– Дела таковы что тебе в любом случае не выбирать, так что не бурчи и слушай: у тебя есть два варианта. В обоих смены одинаковые. Первый – это молодой проект – “Новостник” от таких же парней как ты, а второй – это газета “Еженедельная”.

– Стоп, стоп, стоп ты сказал “Еженедельная”? Ты издеваешься? Эт ж главная пропаганда региона! Ты это как себе представляешь?

– Ну да, может быть они чуть лояльней относятся к правительству. И что с того? У них зарплата раза в 3 больше чем у тебя здесь была и раза в 4 больше будет если ты пойдёшь в “Новостник”!

– Я в тебе разочаровался Олежек. Ты мне всегда радикальным либералом казался, а сейчас…

– А сейчас времена такие брат. Кто как может, тот так и крутиться.

Их разговор продолжался ещё около 40 минут. Олег Денисович дал все адреса и контакты. В суматохе бурлящего города они разошлись и пред юным журналистом встал важнейший выбор. Выбор нравственности.

***

Весь последующий день он размышлял. Паше ни хотелось есть, ни хотелось спать, ни хотелось обговорить всё с Кирой. Один за другим он прокручивал в голове вопросы: “Что делать? Неужели на этом всё? Могут ли ужиться деньги и принципы?”. Докуривая пятую сигарету, сидя на кухне и смотря в окно, в котором как назло была пасмурная погода, взор Вольнова упал на развёрнутые страницы книги: там виднелся рассказ Достоевского “Честный вор” – Паша усмехнулся. И в туже секунду с горечью вздохнул. “Для того ли я пахал на журфаке? Для того ли делал все эти репортажи? Для того ли я всех этих подонков разоблачал?”– продолжал себя морально топить парень. У него всё ещё оставалось 2 варианта. Новосозданная команда таких-же пацанов как он, с маленькой зарплатой и чересчур большими амбициями и прогнившая, цинично навязывающая свою правду газета.

Ситуацию усугубила Кира. Паша не рассказал ей ничего, и девушке пришлось донимать парня, так как по его выражению лица было крайне заметно неспокойствие:

– Что то случилось? Ты сегодня, будто сам не свой.

– С чего ты это взяла?

– Просто…выглядишь уставшим, вон уже при мне раз 500 покурил.... может я могу как-то помочь? – осторожно спрашивала шатенка, дабы не сломать внутреннее пространство мужа.

– Ты.. ты здесь точно не помощник Кирюх…

– Ну расскажи что тебя так тревожит. Мне очень волнительно за тебя. На работе проблемы?

– Нет.

– Нет проблем?

– Нет работы.

– То есть как? – уже в разы громче произнесла девушка.

– Ладно, этот день не может быть ещё более странным. В общем наше издание расформировали и мы временно остались без работы.

– Так вот почему ты сегодня раньше вернулся. А что теперь делать?!

– Олег дал два места куда точно возьмут, – затушив очередную сигарету продолжал отвечать Павел, – и теперь осталось только выбрать.

– Так смысл раздумывать? Просто иди туда где больше предлагают. Нам давно пора как нормальным людям в двушку переезжать.

– Здесь дело не в бабле – раздражительно ответил муж

– А в чём? Мы до пенсии собираемся в скромной однушке на окраине ютится?!

– Перестань, тут вопрос морали! Причём здесь твои мечты?!

– Вольнов это не мечты! Это простые желания. Желание о том, чтобы жить спокойно, без твоих идиотских принципов!

Диалог после данных слов произошёл длительный и мучительный для обеих сторон. Много язвительных выражений сказали друг другу, некогда беззаботные молодые люди. И наконец, когда в помещении уже не хватало воздуха для криков, Паша ушёл из дома обдумать всё на улице. Там уже был полнейший сумрак. Дождь давно кончился и остались лужи. И осталась грязь, смотря на которую парень осознал всю трагедию выбора морали. Вольнов вспомнил историю, того как будучи подростком чуть не попал под колёса автомобиля. И зарыдал. “Я мог тогда погибнуть. Кто же знал что как духовная личность я умру сегодня?” – произнёс он в одиночестве у подъезда. Паша вытер слёзы, поднялся на 4 этажа и сообщил Кире что согласен идти в газету пропаганды:

– Так видимо будет лучше для нас всех – объяснял свой невольный “выбор” журналист.

– Ну и молодец! Всяко лучше чем пахать за копейки в компании непонятных студентов.

В знак примирения они обнялись. Павел позвонил Олегу Денисовичу – тот дал адрес и назначил собеседование. Кира легла спать, а Вольнов сидел на кухне и курил, опять. Лицезрея в окошке усыпанный звёздами небосклон.

***

Его глаза слипались. Уже три минуты как прозвонил будильник, но Павел не спал всю ночь. Заспанный оделся, заспанный попрощался с женой, заспанный вышел из дома. Всё на том же автобусе он добирался до редакции газеты. Весь путь он задавался издевательскими над самим собой вопросами: “– Интересно, что думает проститутка отправляющаяся на свой первый заказ? Как быстро она адаптируется к этой работе? Когда понимает что пора уходить?”. В думах прошла вся дорога. Добравшись, выходя из автобуса, перед Вольновым виднелась серая трёхэтажка. “-Неужто здесь погибнет во мне человек?” – произнёс, исподлобья глядящий на здание Паша. Затем перешагнул лужу, слегка вздохнул не такого уж свежего воздуха и прошёл к редакции.

Двери, двери, двери. Он был на собеседованиях около 15 раз до того как его взяли в “Свободные Media” и какого-либо страха перед очередной, той самой, дверью у него не было. А зря. Открыв её Вольнов увидел отнюдь не то, а точнее не того кого ожидал увидеть. Лицо, до боли знакомое ему лицо – Геннадий Днежнов. Именно ему тремя месяцами ранее Паша сломал карьеру. Именно про него тот писал разоблачающий репортаж. И именно сюда понизили этого поистине низкого человека. По довольной морде сорокалетнего лысого бюрократа была ясна жажда мести. Он и начал диалог:

– Надо же! Какие люди? А вы, простите, пришли на работу устроиться? Хах…

– Уже…уже нет. – оторопевший от ужаса, развернувшийся к двери, пробормотал Вольнов.

– Ну куда же вы? Стойте! Мы можем предложить вам вакансию уборщика

или дворника! – уже откровенно издевался Днежнов.

– Я не хочу продолжать разговор.

– Ну, а я хочу. Или вы желаете не знать о своём будущем?

– Что вы несёте? Радуйтесь что не сели тогда!.. И ещё: разве я каждый день из бюджета бабло тырил, а потом на эти миллионы яхты покупал и в казино тратился? Что вы вообще от меня хотите?!

– Я? Я хочу, и обещаю сделаю, так чтобы ты не попал даже в самую убогую газетёнку! – унижал Геннадий.

В том кабинете, были только трое: Паша, Днежнов, тревога. Вольнов вздохнул и спросил самый последний за сегодня вопрос:

– Раз уж так, то напоследок скажите, вам Олег помог? – одновременно ошалевший и разбитый от поворота событий интересовался Павел.

– Да. Он дал контакт. Должность и высокое кресло делают своё дело!

– Мы же с ним года три, не меньше, отработали…как так то?…

– Хотя если бы ты пошёл в “Новостник”, то я бы и пальцем тебя не трогал. Олегу обещал. Тоже мне, нашёлся борец за мораль! Здесь воруют все, а кто не ворует делает вещи и похуже. Коли мозгов нет так и нет смысла бороться. Аривидерчи Павел, до свидания. – окончательно добил Днежнов.

Зелёные глаза Паши в это время наполнились слезами и тоской. Он за минуту покинул здание и направился домой.

Позже он попробует устроится куда-то вновь. Не получится – Днежнов сдержал обещание.

“Справедливость, правда, мораль – что это вообще такое?” – думал спустя годы, поседевший и бедный, ни столько от денежного состояния, сколько от отсутствия мечт, любви Вольнов. С Кирой он, кстати, через месяц после роковой встречи с Днежновым, расстался.

Рассказ “Прощание”

Глава 1

“Не шибко важный человек”

Коридор. Белоснежный, шумный, мрачный. В больнице, где вот уже тридцатую минуту. Харитон ждал своей очереди к доктору, было беспокойно. Федотова едва ли раздражало это. Вечер каждого дня, он стабильно проводил в кабаках и посему обстановка в этот день была ему более чем привычной. Разве что Харитон в отличии от своего типичного забулдыжного образа жизни был трезв.

Он – некогда простой деревенский рабочий, а ныне беспросветно пьющий поэт. Перебравшись в Петербург из маленького хутора близ Саратова, Харитон Федотов добился успеха в узких кругах интеллигенции, правда всё заработанное честным и не самым трудом, творец сразу же спускал на пьянство. Будучи подростком, в перерывах между работой в поле и работой в доме, он писал любительские стишки, а также небольшие сочинения. Его отец, Михайло Иванович, пусть и считался мелким работягой, однако при этом сам временами баловался написанием весьма не дурных поэм. Разглядев талант сына, тот отправил рукописи в редакцию главного губернского журнала. Собственно всё так и было начато.

С того момента прошло двенадцать лет, а из мальчика-романтика, постоянно вдыхающего красоту литературы, он превратился в двадцатипятилетнего, небезызвестного, но и не шибко важного русского поэта. Одного из тех, что за счёт своего крестьянского говора и невероятного духовного богатства, присуще только истинно русскому человеку, стал популярен в кругах интеллигенции.

Трудное детство, разгульная молодость, неизвестное будущее и вот Федотов уже в дверях кабинета врача. В таких воспоминаниях, прошло начало дня седьмого августа 1895 года.

***

Томительное ожидание близится к концу. Из кабинета выходит мужчина, после коего в очереди был Харитон. Тот медленно проходит мимо скамьи, на которой как раз сидит Федотов и неожиданно, доставая платок из кармана старых брюк, случайно теряет часы. Часы – дорогие и явно не подходящие под образ этого человека. Федотов замечает сей эпизод и незамедлительно сообщает странному незнакомцу о потере:

– Прошу прощение, вы стало быть часы потеряли! – Реакции не последовало. Тогда Харитон решает подбежать к нему.

– Мужчина, вы ведь часы потеряли! – Тот, наконец, обернулся. И посмотрев в глаза парня произнёс:

– Тебя они, видно, нужнее.

Поражённый чересчур необычной реплике, Харитон желал дать ответ, но из кабинета доктора послышалось басистое, изрядно уставшее: “– Следующий, проходите.” Когда поэт обернулся, то рядом никого уже не было. Удивившись произошедшему, Харитон между тем кладёт часы в карман.

Будучи совсем неопрятным, с не самой эстетической бородой и дешёвой, на первый взгляд, одеждой, он входит в просторный кабинет лекаря.

– Здравствуйте, доктор – нервным, дрожащим голосом начал диалог Харитон, – вы меня простите пожалуйста, я в медицине ни капли, но… что не так у меня? Просто, вы вот так посреди недели вызываете. Может что-то со мною сделалось?

Врач, узнав Харитона, сразу-же сменил усталость в голосе на некую печаль. С Федотовым дела действительно обстояли трагичны. Доктору Никанорову было жалко парня и в какой-то степени жалко себя, ведь именно на его плечи свалилась обязанность сообщить юному, но уже умирающему человеку об этом.

– Здравствуйте. Я честно говоря, даже не понимаю с чего начать. Вы лучше присядьте, наверное, ибо вынужден я кое-что сказать вам.

– Что такое? Неужели я в самом деле прав? Вы доктор не молчите, коли диагноз мне ставите какой, так сразу скажите! – незамедлительно, увидев будто скорбное лицо врача, спросил Харитон.

– К сожалению так. Вы больны, смертельно. В нынешней медицине нет лекарств. Трудно говорить об этом, но вы в скором времени покинете этот мир.

Услышав такие слова, Федотов побледнел.

– Доктор, если вы издеваетесь или шутите, то я должен сказать, что у вас отвратное чувство юмора.

– Нет, Харитон. Я сожалею.

– Сколько?… Осталось сколько?

– Всё зависит от случая, коли на вашей стороне судьба можете и полгода протянуть.

Харитон закачался, мечтая упасть и пробыть в обмороке неделю-другую, дабы всё забыть. А ещё хотел проснутся из этого кошмарного сна.

– А при каком состоянии я подойду к кончине?

– Не бойтесь. Всё пройдёт начнётся и закончться в секунду. Может даже во сне.

Харитон со слезой на щеке, мрачно усмехнулся.

– А я поэт, знаете… Думал умру либо оттого что переплачу из-за любви, либо оттого что перепью. Из-за неё-же.

– Я глубоко сожалею, Харитон Михайлович. Сожалею.

***

Доктор начал рассказывать. Что? Харитон не помнил. Около часа там был.

И как дошёл до дома тоже не помнил.

Вот уже утром восьмого числа – он, разумеется, пьяный сидел на кровати. Антураж в комнате не представлялся спокойным. Разбросанные бутылки, свет пронзающий шторы, книги, наброски стихов, а ешё пару вещей.

За всю ночь он суммарно проспал менее трёх часов. Сначала пытался написать свою последнюю поэму. Потом, захотел найти продажную и желательно дешёвую любовь на улицах Петербурга. Было, начал собираться – заплакал. Приходить к дамам в таком состоянии не комильфо. Остался дома. “Кто я? Почему я здесь? Почему так рано?” – задавалось вопросами пьяное тело.

В попытке сбежать от собственных мыслей, тому пришла идея о последнем разговоре. Последнем разговоре, со всеми кого он когда-то любил. Или любит.

Простой диалог, дабы разъяснится в давних обидах, и напротив в некогда близких чувствах. Харитон составил список на обратной стороне листа, исписанного стихами, с наиболее значимыми для него людьми. Там, конечно, был брат с дорогим племянником, что так и живут в деревне близ Саратова. Были также друзья, у которых Харитон постоянно просил взаймы. Была ещё та самая девушка, вечный источник вдохновения и любви для Федотова. Правда, она даже не подозревала, что каждый тот стих описывал Её.

Все накопленные с продажи своего последнего сборника стихов деньги, Харитон решает потратить на это прощание. Изначально, отдаст долги, затем поедет к к брату Виктору, а на оставшееся купит своей любви цветы. Безупречный план, если не знать, о том что сам Харитон и Виктор не общались два года, а денег едва ли хватит на покрытие одних только долгов. Это не волновало Федотова. Утром восьмого августа, пьяное тело, придумало потрясающий, как ему казалось, план последней мечты.

***

Днём он пил. Ночью, ещё бывало, строчил письмо брату, которое каждый раз выбрасывал не дописав. Когда совсем наскучит мог сходить в кабак. Так прошли следующие трое суток. Ещё один день отходил от непрерывного запоя. Затем, учтив все факты, тот знатно разочаровался в своём плане, однако нашёл спорный выход из ситуации. Отправил Виктору телеграмму:

“Пишу, не представляю с чего начать. Брат мой родной! Видать, нам с тобою скорой мере помириться необходимо. Ибо, если хоть на секунду промедлить нам, на миг, то встретится получится уже на поминках. Моих.

Боль меня изнутри гложет, Витя. Не абстрактная, и не от расставания с очередной подругой. Печально мне братец. Оттого, что рано так и оттого, что так неожиданно.

Я приеду, если ты изволишь. Приеду и объяснюсь, пожалуйста.”

***

Сходив на почту, Федотов начал собирать вещи. Дожидаться ответа и разрешения брата – нет необходимости. Времени на то нет да и Виктор не сможет отказать, думалось Харитону. И это правда.

Вечером он купил билет на поезд, прямиком до Саратова и сразу-же сел на первый попавшийся поезд.

Ночь выдалась бессонной. Нет, в вагоне вовсе не стоял гул, напротив, была чистейшая тишина. Среди соседей были, как показалось Харитону – “одни чоновники да прохиндеи”. Заметно, что Федотов – единственный пассажир, ехавший в город не по-работе.

Изредка, полный мужчина кашлял где-то в конце вагона. И больше ничего, кроме наскучившей тишины.

Делать было нечего. Харитон взял дневник, чернилы и перо. Три сие вещи он всегда носил с собой, коли вздумается какое-то стихотворения. Так и в этой поездке.

Правда, сегодня взял их Федотов для того, чтоб черкануть пару строчек в свой дневник, который он вёл вот уже три года с краткими перерывами. Отныне, ему вздумалось документировать абсолютно каждый свой день. До последней секунды жизни.

"Прощальные записи №1. О времени"

“Перечитываю, бывает, старые заметки. В любой раз это довольно скудное, бесполезное занятие. Какая разница чем я обедал, например, шестого мая 1893-го года? Не такой я уж и знаковый человек. Дни мои прозаические. Увы, казалось мне, такова роль Харитона Федотова на белом свете.

Однако, сегодня… Сегодня необычайно тоскливо. Поезд везёт меня на родину малую. И ровно также время. Время мчится быстро как тот самый поезд, а необычайный обзор из окна того поезда – жизнь. Закаты, рассветы, туман и солнце. Понял я это поздно. Но расстраиватся с моей стороны грубо, ибо кто-то и за пятьдесят лет безмятежной жизни, того понять не может.

Посему, хоть окончание моего пути сделаю стоящим. Сейчас цель моя – брата увидать, написать прощальную эпиграмму и Её увидеть. Как мы с моей Ульяной познакомились я позже напишу. Хотя, чего тянуть? Я и так многого не успел, хоть об этом успею написать. Ульяну, мою, я встрети..”

На этом у Харитона закончились чернила, а поезд приближался к городу.

Глава 2

“Отчизна”

Скука по итогу сегодня одержала победу. Харитон уснул, пускай не надолго. А проснувшись, его глаза увидели отчизну. Поля, леса, Волга – всё было как в детстве. “И отчего я не приезжал сюда пять лет?” – сонный, подумал он.

Разумеется, сонное тело понимало из-за чего. Отец у него умер когда ему было едва ли девятнадцать лет. Старший брат работал, а как вернётся с поля, так общатся будет холодно. “Что за работа такая – поэт?” – любил твердить Виктор. О матери Харитон вовсе не помнит. Ничего его ровным счётом не держало на вотчине.

Когда Харитон приехал в город первым делом нанял извозчика до родной деревни и купил чернила, дабы продолжить столь родной для сердца дневник. Параллельно с записями глядел на приближающуюся осень в природе. Листья потускнели, небо из голубого превращалась в нечто иное, более мрачное. Дорога, между тем, была разбитой и в один из моментов рассуждения о бытие, Федотов произнёс несколько дерзкую фантазию:

– Ох, на Руси дороги нормальные сделают в веке этак двадцать первом…

– И не говорите Харитон Михайлович, хоть бы к двадцать первому успели – отвечал извозчик.

Время шло, а Федотов всё продолжал писать заметку в дневник. А коли закончил, так уже повозка приближался к дому Виктора.

“Прощальные записи №2. О любви и России”

“Что любовь к отчизне от любви к женщине отличает? Да ничего в самом деле…

Как любишь – так это приятно, а коли чувства угасли, равнодушие в воздухе летает или этих самых чувств взаимных вообще не было – так боль.

Родился ты в России – здорово. Солнышко греет днём, печь вечором. Вокруг леса, простор большой. Благодать. Но стоит войне быть… Ужас, мрак рядом. И боль.

Мне про войну дед рассказывал, до того как… впрочем не суть. Я вот к чему клоню – с любовью всё также как и с родиной. Влюбился – счастлив, а как понял что пропасть между вами непонятная появилась – так всё.

Сегодня вот, проезжая по родным просторам – ничего не забыл. Каждый кустик, каждое деревце, каждую кочку. Нет, я всё помню. Хоть пять лет пройдёт, хоть двадцать пять – никогда не забуду. Потому что, родина это и не будет никогда сердцу места ближе. Её глазки, такие милые и наивные тоже никогда не забуду. Ибо любовь.

В прошлый раз не успел дописать про Ульяну. Чернила кончились. И это даже хорошо, что кончились. Какой-бы я чуши там, в ночи, написал.

Ульяна Виленская – так зовут моей печали причину. Встретил Её четыре года назад, на каком-то собрании творческой интеллигенции Петербурга. Заметил я Её сразу из толпы. Она, пожалуй, сияла. В крупном помещении народа было много и мне тогда имя то Её и сообщили. То ли времени, то ли духа мне не хватило к ней подойти. Мы с соратниками пришли туда забавы ради, и минут через двадцать ушли. Статный мужчина во фраке что-то рассказывал, но мне было отнюдь не до него. Совсем не до него.

Я сидел и смотрел на Неё, грустную, очевидно, тоскливой компанией. За все эти двадцать минут я глаз не спускал с милого лица. Она-же всего раз мне пристально глаза взглянула и это было настолько… что я даже спустя четыре года не забыл. И явно не забуду.

Потом как назло виделись часто в таких компаниях. Не подходил я к Ней из-за того, что либо духа не хватило, либо… нет, тут не может быть иных оправданий – только я сам виноват. Всё время вокруг да около ходил, но ни разу так и не решился к Ней подойти. Ну ничего, умирать я в ближайшие пять дней не планирую, посему как вернусь, так сразу Её найду и обо всех сердечных муках поведаю. Так тому и быть.”

Харитон кончил писать и к глазам его легли те самые места. Он не был пять лет здесь, но всё так и осталось как прежде. Дом сгоревший, чьи хозяева покинули его неизвестно когда; грязная дорога; овраг, где спит пьяный дядя Октавий.

Отдав извозчику денег, Федотова сразу накрыли воспоминания и сентиментальная улыбка на его лице была тому подтверждением. От лошадиного ржания Октавий сразу проснулся и заметив Харитона, сделался будто трезвым.

– Ох ты, Харитошка! Какие люди к нам из самой столицы пожаловали! Помоги ка Октавию Прохоровичу поднятся. Иль в своих Петербургах забыл как это делается, людям помогать? – по-доброму хриплым, но задорным голосом проговорил Октавий.

– Тебе уж четвёртый десяток к концу подходит, дядь Октавий, а ты всё дурью занимаешся. – отвечал, параллельно помогая встать Федотов.

– Ой да ну тебя! Конечно, ты же из Петербурга приехал, теперь учить каждого горазд. Чаво хоть приехал, поэт?

– Приехал… да я так с братом повидаться.

– Только? – с улыбкой недоверчивой спрашивал Октавий.

– Да на самом деле может и в последний раз видимся дядя Октавий…

– Это ещё почему? Ты вот, когда уезжал пять лет тому назад, я ведь тоже думал , что больше не приедешь. И ничего, свиделись.

– Я если честно думал также. Надоело мне всё тогда, вот я и на последние деньги билет до Петербурга купил, но сейчас… сейчас, когда уже время моё кончается хочу помирится. Брат родной как-никак.

– Отчего оно у тебя кончается тебе вон, всего двадцать семь лет…

– Двадцать пять.

– Тем более. Ты эту ересь из головы выкинь тебе жить и жить. Ещё чего вздумал с собой покончить… – произнёс возмущённый и казалось совсем отрезвевший Октавий.

– Я не то в виду имел. Мне доктор диагноз поставил. Так что давай Октавий Прохорович, не занимайся чушью. Супругу верни, на работу устройся, а то так дураком и помрёшь. Поверь опыту моему.

Октавий побледнел и вся суровость вмиг пропала. Не в состоянии ответить что-то, он просто пожал Харитону руку. Они разошлись.

Погода сегодня была под стать такому разговору: тёмное небо без единого лучика солнца, пасмурные тучи и холодный ветер, что не давал покоя волосам Федотова. А вот и дом Виктора. Минуты три Харитон всё осматривал, боясь подойти.

– А ремонтом здесь давно не пахло… – произнёс, не ожидая, что позади него кто-либо есть, Харитон.

– Как и тобой. – заметил, такой близкий, родной голос сзади.

Федотов-младший обернулся, дабы увидеть Федотова-старшего. Виктор отрастил бороду, у него появились сильно заметные морщины на лбу, а загоревшее лицо смотрелось даже чуть опасно вместе с тёмными волосами. Во всяком случае, устрашающим Виктор был хотя-бы на контрасте с Харитоном, который пусть тоже с бородой, но уже со светло-коричневыми длинными волосами и бледным лицом. Прошли несколько секунд перед тем, как братья решились обнятся. Вымолвить ничего кроме как обыденного: “– Здравствуй братец”, им не удалось.

– И стоило метаться все эти годы, вот твоя родина, вот твоя отчизна брат! Или быть может, у них пироги вкуснее и вино слаще, так у нас…

– Ничего не говори Вить, не стоит. – перебил душевный монолог брата Харитон.

Они просто стояли и плакали друг другу в плечи. Сырость, дождь – всё это не важно теперь. Разорвала столь трагичный момент жена Виктора.

– Ну, когда уже он приедет?! – говорила та, находясь в доме и разумеется не увидев их вдвоём.

– А вон уже Елизавета.... – сквозь ком в горле после всех лет разлуки смог произнести Виктор.

Возвращение, прощение и прощание – всё то, что требуется любому человеку под конец жизни.

Глава 3

“Любовь”

“Прощальные записи №3. О семье”

“Прелестный денёк сегодня выдался однако. Лежу сейчас на кровати в соседней комнате у брата в гостях да и строчу этот письмецо в будущее.

Знаешь брат, когда тебе эти бумажки передадут и ты будешь читать эти строки, запомни пожалуйста: ты – лучший и семья твоя.

Оказывается у меня есть племянник! Племянник! Ему два года от роду и звать его – Митей. Ах, до чего-ж имя прекрасное! И жена у брата тоже прекрасная! И жизнь…

Где я все эти годы был? Жил ли я вообще? Хотя впрочем… не хочу думать о том что потеряно, хочу думать о том, что приобретено. Тысячи лет философы ищут смысл, а он здесь – в деревушке близ Саратова; в этой маленькой, но оттого не менее уютной комнате; в этих лицах вокруг.

Да даже ужин сегодняшний: маленький Митя смешно чавкал, брат мило ругался на него за это. Потом я пообщался с Елизаветой – она рассказала как они познакомились, а я, в свою очередь, рассказал как однажды по-пьяни чуть не сжёг квартиру в Петербурге. Затем, я подарил ей свой сборник стихов. Вечер прошёл красиво и я впервые смог сказать, что счастлив…”

Себя Федотов, конечно, считал счастливым. Как младенец проспал всю ночь и под утро, во весь рот улыбнулся, как не странно, светлому для позднего лета дню. Но Ульяна и как прежде не давала покоя душе грешного поэта…

***

« “И что это за любовь такая? К чему данные страдания если сам он – Харитон, выглядит подобно типичному ничтожеству пубертатного возраста, боящемуся подойти к давней любви?” – так наверняка спросите вы, благородный читатель-моралист. Но испытывали ли вы сами когда-нибудь чувство любви? И я говорю не о навязанными обществом принципами: “бабочки в животе” и другая ху**я в области желудка. Не о лёгкой влюблённости присущей каждому молодому человеку. Это не то. Истинная любовь – не привычка и не попытка показаться кому-то успешным. Знакомы вы с чистой, даже можно сказать духовной, любовью? А Харитон Федотов – тот самый, придурошный на первый взгляд персонаж, знаком.

Не из-за страха Харитон боялся подойти, а из-за разочарования, которое может появится после знакомства. И тогда любви в его жизни не будет, кроме как продажной. А значит и смысл его кончится на этом.

Любовь настоящая – это счастье и боль. Она является причиной войн, причиной всего самого благого на земле, причиной всего смысла.

Федотов знакомился с любым другим человеком без труда, но в случае с Ульяной присутствовало нечто совсем иное. Харитон боялся узнать что-то отвратительное про это милое создание. Он бы в тот же день замёрз пьяным на морозе или чего похуже. Или вы думаете у поэта дохрена поводов для счастья? Стишки, кабак, печаль, могила. Федотов жил, зная что где-то безмятежно живёт его Ульяна, живёт и когда-нибудь он к ней в реальности подойдёт и тогда заживут… Дети, квартира в центре Петербурга, ох**нная старость. Мечтал он много да не жил вовсе. Харитону и впрямь казалось, что всё впереди. Но судьбе часто бывает по**р. Дурак ё**ный.»

***

…В планах у него было пробыть у брата до вечера и затем, на всех парах в Петербург. Труд никто не отменял, братья пошли с утра в поле, так как Виктор работал косарём, а Харитону было просто забавно вспомнить юность. На третьем часу работ начали они, уставшие, вспоминать.

– Эх, помню я как лет семь назад здесь народу было – тьма. Помню всей деревней выходили. А щас то что так мало? Спились чтоль разом все? – с любопытствоминтересовался Харитон.

– Сплюнь ты! Просто кто в город уехал, кто куда… – отвечал старший брат, – У нас здесь так то и Тихон, и Вано, и Сеня остались косарями. Это вот в соседней деревне беда. Две бабки да дед один остались. Бросили детишки ихние…

– С чего это?

– А с чего ты нас бросил Харитошка?.. Вот тебе и ответ. Ради денег, конечно.

– Ой, ты мне до самой ямы могильной собираешься вспоминать?! То когда стариков больных, дети бросают – одно, а другое когда юный парень от ужаса бежит. – уже не так дружелюбно продолжал Харитон

– И от какого ужаса ты, интересно, бежал? Не оттого ли, что сам на работу нормальную не мог устроиться, а брат твой родной уму разуму тебя обучал?

Сильно задели эти слова младшего Федотова и он, пожалуй, первый раз в жизни сказал брату всё то, что хотел. Раскрасневшись, подумав пять секунд или пять тысяч лет, тот наконец выдал:

– Отец когда умер мне-ж всего девятнадцать было… Я людям в глаза смотрел и единственное, что искал – сострадание. Ни у соседей, ни у его друзей, нигде не нашёл. А самое знаешь, что страшное? Я этого сострадания и у тебя не нашёл. У тебя, Витя, своя семья уже была, а я один. И так всю жизнь я один. Как ты часто, наверное, любишь говорить Елизавете, что меня “поднял”, “человеком сделал”. Только вот тебе ровно также было бы плевать, коли я бы тогда умер. И вот я от этого ужаса сбежал.

Виктор сделал серьёзный, грубый вид и с размаха ударил брата кулаком в нос. У того, не прошла и одна секунда как потекла кровь

– Я тебя нормальным мужиком хотел вырастить. Ругал каждый раз как свои стишки начнёшь писать, думал: “остепенится дурак”. Нет, кто угодно бы остепенился, но не ты.

– А ты не бойся, – сказал поднявшись с земли Харитон, – Я тебя больше не потревожу. Уезжаю я…

– Куда ты, дурень, собрался? – спрашивал Виктор.

– На похороны свои…

Глава 4

“Часики”

“Прощальные записи №4. До свиданья”

“Вот и всё. Капаю слезами на дневник, жалко если до утра, когда моё тело найдут, не успеет высохнуть. Вот и всё друзья мои. Сейчас глубокая ночь, в моём купе нас двое: я и револьвер. Я поссорился с Витей накануне, он мне даже нос разбил. Я, впрочем, рад что его увидел, хоть не даже не попрощались нормально. Когда назад ехал, извозчика попросил возле охотничьей лавки остановить. Приобрёл там этот револьвер.

Ульяне, если сей дневник отдадут моим друзьям-поэтам, ничего не говорите. Не надо.

Я так подумал давече: а какой смысл девушке знать о том, что какой-то там алкаш её любил?

Если этот дневник отдадут брату, то цени свою семью Вить. Просто цени. Обо мне не вспоминай.

Надо-же, нащупал в кармане часы, которые мужчина потерял в той самой больнице, где мне диагноз поставили. А часики-то остановились.”

Дописав, Харитон выстрелил себе в грудь из револьвера. Над Петербургом в следующий день было пасмурно.

Рассказ “Пробуждение”

Буддистская притча о двадцати девяти годах меланхолии и трёх днях счастья

Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Ни за что на свете я не забуду то самое лето.

Музыка Кобейна, стихи Мандельштама и Никонова, резкая смена погоды. Тогда, я впервые в жизни не чувствовал себя персонажем из книги е**нутого писателя. Тогда, мне было совершенно по**ать на дожди, на пух, заполнивший каждый угол моей комнаты и на выборы, о которых трещали везде.

Тем летом случились три дня. Возможно, лучшие в моей жизни.

Я встретил близкого, духовно и морально, человека – Лизу. Нужно сказать, что перед тем, как встретится, я с ней общался более полугода через социальную сеть “Segnag”. Она живёт на правом берегу Волги, я – на левом. Я в славном городе Саратове, она в Кушинагаре.

– Вы, Елизавета, потрясающая и невероятно красивая девушка. – написал я ей в первый раз.

И с чего только она прочитала моё робкое сообщение? В сети она находилась под никнеймом – “Елизавета Анаврин”. Публиковала фото собственных картин и фото своего милейшего личика. Увидел её впервые не помню когда и не помню где. Да и была ли она на самом деле?.. Позже подумаю, пока продолжаю.

– Спасибо, – отвечала она, – большое!

– Вам спасибо. За лучезарность и истинную красоту. – Добавлял я.

Она и впрямь была лучезарна! Солнце? Возможно. Но я как-то об этом не думал.

Так у нас и начался диалог.

Она периодически делилась со мной своим наболевшим: работа (она комедиант); идеи; печальные истории расставания с парнями. В порыве эмоций, она рассказала, что относится к любви, как к нечто духовному. Гораздо большему чем то, что нам навязало общество. Ровно такого же мнения придерживался и я, думая, до той поры, что я такой на свете один. Оказалось нас двое – две половины одного Солнца. Была такая мифическая легенда, которая гласила тому, что некогда на земле был третий пол – слияние мужчины и женщины, но однажды из-за несправедливости людской, Зевс наказал нас и отделил друг от друга. Теперь, каждый должен был искать свою вторую половинку. Мне казалось, в тот момент. что свою я нашёл.

Так мы переписывались восемьдесят лет или полгода. Сейчас точно не могу вспомнить. И вот, в один из, не иначе как чудных, дней она пишет мне, что приехала в Саратов. Аж на три дня.

Она знала как я выгляжу и я также знал каково лицо у неё. Она сообщила мне номер поезда, на котором прибудет. Заметив её, чуть ли не сразу-же после того как она вышла из вагона, я боялся подойти. Как никак на шестнадцать лет меня старше. Мы всё-же встретились.

Очаровательные глазки, дивная улыбка были у неё в арсенале. Мы стояли и смотрели друг другу в очи. Мы, а как минимум – я, были счастливы. “– Я люблю её” – вздумалось мне тогда. Ну пи***ц (!), я ещё способен кого-то любить…

***

В первый день мы бесконечно долго общались; слушали музыку; пили портвейн. А общался ли я с кем-то до этого случая? Потом покумекаю.

Во вторые сутки мы гуляли по моему району. Он, кстати, носит странное и что удивительно для нашего города, абсолютно не прозаическое название – Шала. Он находится между Ленинским и Кировским районом. К чему я это?..

На третий день у неё в одном из клубов должен был состоятся концерт. Она готовилась, мы целовались, выпивали. И так по кругу. Затем, она вечером выступила и вместе с другими комедиантами поехала в другой город концертного тура. Больше мы никогда не переписывались и виделись.

***

И почему я до сих пор помню те дни и скучаю по ним? Может, в прошлой жизни я был таксистом, который каждый раз обманывал пассажиров на несколько рублей и вот таким образом накопилось грехов? Возможно, но теперь это неважно. С тех пор прошло, как сейчас помню, ровно двадцать девять лет. Я готов к пробуждению.

Рассказ “Об интеллигенции”

Искусство – временами может становится спасательным кругом для человека, а временами напротив – причиной сердечных болячек. Иногда даже у самых оголтелых отбросов общества удавалось выкорчёвывать всю ересь из башки и заполнять появившийся вакуум благими мыслями, мечтами.. Правда, бывало, что тех, некогда отбросов, искусство поглощало, причём отнюдь не положительным образом. Кто-то с ума сходил, а кто-то… впрочем, расскажу я вам об истории одного дурака. Именно – дурака и иначе не скажешь.

***

То было знойное лето восемьдесят девятого года. Лёха, к счастью не застал войну, но и не родился в век технологий. Он попал в этакое межсезонное поколение. Учился посредственно, школу невзлюбил. Спрашивается: что делать, семнадцатилетнему пацану с девятью классами образования, ненавистным ПТУ и одной только гитарой? Особенно, в то время когда целое государство находилось одной ногой в бездне? Да ничего. Просто невольно стать подводным камнем, плывя по течению реки без устья и истока.

В виде гитары – он нашёл отраду, в виде группы с двумя товарищами – мечту. Годом ранее Лёха наконец-то накопил на не шибко красивую, зато на свою настоящую гитару и со старым школьными соратниками создал что-то наподобие музыкального коллектива. А сегодня, двадцать пятого августа, они должны были выступать на квартирнике местной звезды – Марка “Ю.Г.” Смирнова. Не такой звезды чтобы федерального значения, но точно такой, как заслуживающей статус легенды этого города. Прозвище “Ю.Г.” Марк получил лет пять назад, когда в шутку сказал, что “желал бы в старости жить в Сочах и заниматься мыловарением”. Так к нему и прикрепилось.

В квартире на третьем этаже панельного дома было этак двадцать человек. Лёха с друзьями должен был выступать как раз перед Смирновым. Сам Лёха занимался музыкой к стихам и отчасти написанием этих самых стихов вместе с Владиком Бородиным. Бородин – был из тех людей, что относятся к миру по-иному. Внешность была под стать своим антисоветским стихам: длинные как планы государства волосы, короткая как реальные достижения, бородка. Третьим был, скорее морально поддерживающий, нежели создающий что-то на благо коллектива, парень – Миха Соколов. Он не писал стихи и не делал музыку. Лишь, бывало, подпевал Владу и Лёхе на концертах. В приоритете у того, стояла – учёба, ведь он в отличие от ребят поступил в нормальное учебное заведение. И что с тех пор изменилось? Только декорации в нашей жизни. Появилась новая власть и старые планы на грядущие годы.

Под три аккорда на расстроенной гитаре ребята спели для таких-же как они молодых, беспредельных и капельку уставших чуваков песенку про то, как в семье родился коммунист и теперь там горе.

“В род. доме отмечали рождение сына,

А за окошком багровел закат.

Была полна алкоголя канистра

Ах, ну как-же так?!

Младенец оказался коммунистом,

Как и его отец.

Казалось-бы ещё не успел родится,

А уже конец.

Не плачьте мама…”

Выступление закончилось успешно, ребят похвалили сверстники за “смелую идею песни” и за “самобытное звучание”. Несмотря на положительные отзывы, Лёха почему-то всё выступление Смирнова сидел отдалившись ото всех у окна, созерцая вечернюю провинцию. К самому концу вечера к Лёхе подошёл сам Марк, дабы спросить пацана за кислую мину.

– Ну и что-же? – начал “Ю.Г.”

– Что?

– Ну и что-же ты тут сидишь, скучаешь?

– Да так… самочувствие не важное.

– Отчего это? Тебя вроде-бы всех похвалили. Не ну реально-же клёво выступил, парень. Что-то не так?

– Просто.. грустно как-то. Я думал, что как-то иначе всё пройдёт. Не хочу никого обижать, но народ какой-то сегодня был прям бухой сильно, прям вот невменяемый можно сказать.

– Эх ты, Лёха. А ты, что, прости, ожидал? Дуэли? Поэтический вечер? Бал в конце? Хах… Такая ныне творческая интеллигенция, убитая горем, в таком-же убитом доме, Алексей.

Рассказ “Сновидение”

Это не было пасмурное утро. Солнце загородила стена из туч, а холодный ветер вновь и вновь норовил сыграть свою осеннюю симфонию по крышам домов, верхушкам деревьев. Оттого и могло показаться, что грядут большие перемены в погоде. Впрочем, не было каких-либо моментов угрожающих личному покою Макара. Парень девятнадцати лет отроду срезал дорогу и пошёл в университет путём через сквер, что явно пробуждал в душе Шпякина , особенно осенью, некоторое воодушевление, чувство спокойствия перед грядущим сутками. Витрины пекарни по ту сторону дороги, а также продуктового магазина и аптеки, блестели среди семиэтажек. В то время как деревья сквера, напротив, мысленно возвращали всякого прохожего в состояние внутренней тишины. Давали отдохнуть.

Серая куртка, короткие чёрные волосы, рюкзак – всё выдавало-бы в нём уставшего школьника, если-бы он также не имел высокий рост, крепкое телосложение и самую малость морщинистый лоб. Имелся у него ещё шрам на подбородке полученный во времена бурной националистической юности. Сейчас, довольно проблематично удаётся представить его – светлого и точно радостного человека, в рядах тех бойцов, но условно три-четыре года назад, одно только появления Макара в компании друзей по правым идеям, наводило тревогу у любых не славян вокруге. С этим было покончено, когда несколько знакомых Шпякина в один осенний вечер избили какого-то еврея до полусмерти и тот впал в кому. Знакомых к удивлению не посадили, а за действиями самого Макара начали приглядывать. Тогда парень, во-первых, из-за личного отвращения к некогда близким людям, а во-вторых из-за опаски, решил навсегда завязать с этим делом. Вместо – он нормализовал оценки в школе, подготовился к поступлению в университет и нашёл девушку. Словом, начал жить.

С Варварой, той самой пассией, Макар познакомился год тому назад в дождливый, кажется, день. Прямо на улице. Немного бледноватая, ростом выше Шпякина, с такими честными что ли, карими глазами, она ждала автобус утром, как вдруг из ниоткуда к ней подбежал тот самый и начал разговор, происходящий в напряжении скромности. Впоследствии оказалось, что юные из одного учебного заведения. Совпадала в обоих и потребность каждый день созидать нечто за пределами воображения обычных людей. На этом Варвара и Макар сошлись. Через месяц они называли себя друзья. И вот сейчас, на самодельной домашней студии Шпякина создаётся первое музыкальное творение возлюбленной, для которой Макар выступает непосредственным музыкальным продюсером. Сегодня, как уже было упомянуто, ровно год с их первой встречи. И потому, Макар идёт в университет, вероятно, с особым духовным состоянием.

***

Отперев старую дверь “шараги”, как любил называть свой универ Макар, тот шагнул внутрь здания. Первое, что попало на глаза ему, разумеется были всё такие-же невыспавшиеся лица и усталые движения однокурсников, педагогов, всех – Шпякин думал не о них. В сущности сегодня его волновала одна только Варвара, ибо только в её вечно бодрой мордашке Макар видел нечто большее чем вселенная и нечто гораздо меньшее чем пустота. Ступенька, затем другая, и вот он уже на втором этаже. Глаза их встретились. Несмотря на неземную красоту, Варя выглядела преступно обыденно: белая клетчатая рубашка, тёмно-синие джинсы, собранные в пучок русые волосы. Опираясь на стену спиной, держа в руках книжку ещё советского года выпуска, она то и дело пыталась угадать в каждом человеке из толпы своего. Наконец, это свершилось и Макар пробился сквозь народ. Он подошёл к Варваре и на её фоне выглядел как-то странно. С взъерошенными волосами, очевидно не новой чёрной футболкой, Шпякин скорее походил на брата столь очаровательной дамы, но никак не на спутника жизни. И тому и другой впрочем, было неважно. Они любили друг друга, вероятно, самой искренней и чуткой любовью.

– Ну здравствуй, Варя. – начал Макар, – Еле нашёл тебя, народу тут тьма, конечно.

– Привет, привет. – отвечала лучезарная студентка.

– Как дела у тебя хоть? Как пара прошла?

– Дела у меня прекрасно. На паре также всё хорошо. Ну ты то помнишь про.. – постеснялась Варвара продолжить при виде проходящих мимо однокурсников.

– Помню, разумеется. – перебил как нельзя кстати Макар, – Слушай, а как насчёт прямо сейчас свалить?

– Так у нас только первая кончилась. Нет, Макар, это исключено. Давай вечером как договаривались.

– Ой да брось ты.. – продолжал убеждать Шпякин, – Подарим себе этот день полностью.

– Ну как-же, меня все уже знакомые тут видели, скажут ещё преподавателю про.. поэтому..

– А тебе такой всей из себя отличницей быть не надоело? – повторно перебил Макар, – Какая разница, что скажут люди, о существовании которых следовало-бы забыть на следующий день после окончания шараги?

– Прости, но нет. Вечером. Хорошо?

– Эхх.. ладно, пойду сейчас, тогда один напьюсь от горя, усну где-нибудь на рельсах и..

– Перестань. – наконец улыбнулась и ответила на шутки девушка.

– И новая интерпретация Анны Карениной. Пошли, пошли – Макар уже взял за руку Варю.

– Ну если только.. Если только один раз.

Под взоры знакомых и некоторых преподавателей они сбежали. Сбежали как водится у всякого саратовского студента на Вишнёвскую. Алкоголь там достать порою легче, чем купить продукты первой необходимости.

До известной в узких кругах тётке Ольге и её оранжевого ларька, Макар и Варвара дошли сквозь утренний туманный город примерно за полчаса.

– Будьте добры, пожалуйста, вон ту.. – Шпякин показал рукой на полку с алкоголем, – вон ту бутылочку красного вина. Да, да, её. А ещё эту вот. Всё, да, спасибо.

Сеанс покупки продлился менее минуты и они тотчас-же отправились к двери, правда, при выходе Варя и Макар разминулись с компанией каких-то школьников. Понятно было, что хотят купить здесь и как использовать эти, на вид, пятнадцатилетние подростки. От того факта у студентов несколько испортилось настроение. Погода-же напротив благосклонно закончила завывать. Рассеялся туман, солнечные лучи залили до краёв лужи и оконные стёкла домов. Ребята оказались, словно, уже не в том городе. А потому и присущая им улыбчивость вернулась на лица, несмотря на ранее описанный инцидент.

***

– Вот, ты, Варвара, как думаешь.. эм.. что объединяет тебя и… в целом.. весь сегодняшний день?

– Ах.. ну не знаю. Может и я, и этот день существуют ради того, чтобы радовать таких как ты?

– Не только. На горизонте, в отражениях лужиц, везде – Солнце. Ты тоже Солнце. Я очень люблю Солнце.

Макару было не свойственно подбирать слова, однако под шафе, некоторый внутренний философ проснулся в нём. Особенно учитывая умопомрачительную панораму с крыши и уникальный в самом деле вид на городские просторы Саратова. А всего-то стоило забраться на крышу пятиэтажного дома Шпякина, плюс, нехитро отпереть хилую дверь ведущую наверх.

– А чего ещё ты любишь?

– Маму, отца.. Россию, конечно.

– Россию только? А весь остальной мир?

– А что мне остальной мир? Я там никогда собственно не бывал.

– Хотелось-бы?

– Да хрен его знает. Из любопытства может. Впрочем, какая разница сейчас? Мы оба в нулину пьяны, а такие разговоры ни к чему особо не приводят. Разве что к поножовщине максимум хах..

– Ну ладно. Хотела позже сообщить, но очень уж хочется твой пессимизм сломать.

– Что такое?

– Помнишь, неделю назад я писала на почту продюсеру одному московскому. Ну помнишь ведь, я наши записи отправляла, ты посмеялся потом, мол, какой мы Москве нахрен сдались?

– И?

– И всё. Права я была как обычно. Ответили. Вчера прям с его студии звонили, там менеджер какой-то. Сказал, что демо песни “Неизвестный писатель” понравилась. Теперь хочет лично встретится.

– Гонишь!?

– Да правда! Хах, я ж говорила.

– Аху… фигеть. И когда? А билеты за свой счёт?

– Успокойся, у нас ещё две недели на подготовку, билеты они сами оплатят. Меня мама уже отпустила. Всё хорошо.

– Вот действительно всё классно. Я обескуражен, короче. А что-ж ты раньше молчала?

– Момент подходящий ждала.

– А имя у того продюсера напомни?

– Борис Шефер. У него лейбл свой, контракт подпишем и заживём.

– Еврей что-ли? – нахмурившись, исподлобья глядя в глаза Варе произнёс Шпякин.

– Ой ну не начинай опять. Вспомни, ту историю, вспомни как чуть не сел тогда.

– Да такое забудешь разве. Лады, всё – новая жизнь. – улыбаясь отвечал Макар. – Теперь это всё переварить надо. Я пьяный к тому-же. Ох, всё, сейчас от переизбытка информации задохнусь блин.

С наступлением темноты, Макар провёл девушку до самого её подъезда, благо жила она в доме, стоящем напротив дома Шпякина. На прощание они поцеловались и парень медленно побрёл спать.

***

Соседская дрель и ремонт без срока давности разбудили Макара на полчаса раньше будильника. Тот факт, напрягал парня, ведь за сегодняшний день ему предстояло и сходить в университет на пары, и проработать два часа на стройке с другом, и затем на домашней студии с Варей продолжить творить музыку, и, наконец, рассказать своей маме про московского продюсера. Однако, на сей раз то ли просто везение, то ли выработанный иммунитет к алкоголю, помог не испытать Макару похмелье. Он позавтракал, моментально собрался и вчерашняя картина повторилась: ветер, витрины, сквер, дорога в университет. Однако, сегодня дошёл Шпякин до университета менее чем за полчаса. То являлось на редкость быстрой скоростью. Примечательно, что и морщины, кажется, впервые за два года разгладились. Словом, всё житие парня со вчерашнего вечера сменило лейтмотив.

Тем временем он уже повторил свои обязательные будничные ритуалы. Вот – встретил однокурсников, вот – произошёл короткий разговор с Варей , вот – аудитория и начало первой пары по культурологии. Всего в каком-то даже спокойном ритме прошли четыре пары. Дальше, крепко обняв возлюбленную в знак прощания до вечера, Макар побежал быстрее всех остальных домой, чтобы там подготовится к работе, переодеться и поесть. Его днями на стройке были вторник, четверг и суббота. Трудоустроился там Шпякина чуть более двух недель назад вместе с одним своим товарищем. Ни маме, ни девушке, такая работа не нравилась. И всё-таки парню казалось, что как полноценный мужчина он обязан приносить деньги в дом. В пять часов Макар встретился с Колей, своим товарищем. Николай, откровенно говоря, был беспредельным хулиганом. В отличие от друга, он до сих пор оставался участником правых движений и всё звал эти годы Шпякина назад, фальшивыми благими намерениями оправдывая кощунственные деяния.

– Здарова! – ехидно улыбаясь, произнёс, покуривая сигарету Николай.

Высокий блондин, с блёклыми зелёными глазами, ещё с трёхдневной щетиной, мог походить в ту секунду на персонажа из разных мифологий, столь дьявольским казался взгляд его. Макара, стоит сказать, это отнюдь не смутило:

– Здарова, друг. – ответил Шпякин

Они пожали руки и буквально пол минуты спустя показалась нужная газель.

***

– Вот скажи-ка мне, – начинал некурящий, впрочем, воспользовавшийся перекуром для беседы с приятелем Макар. – тебе жизнь на что дана?

– В каком этом смысле?

– Ну ты сейчас, например, чем занят? Ты не учишься, скоро армия в дверь стучать будет, каждой ночью разная подруга, образ жизни – скверный. Этих иммигрантов бьёшь на досуге, так сказать.

– Друг, это моя зона комфорта вообще-то. Каждая из новых подруг меня любит, что касается учёбы, то там я удовольствия не получаю. А приезжих ты и покруче меня раньше избивал. К-слову то, было неплохим антистрессом, зря ты ушёл.

– Подожди, а жить? Семья, дети, искусство в конце концов. Ты планируешь оставить после себя что-то?

– Макар, мой наивный романтик, в своих размышлениях я давно пришёл к одной простой вещи: всё – бренно, всё – сон в некотором смысле. Хотя, ты голову не забивай, счастливый человек.

– Ну как-же?! Достоевский, Гоголь, Маяковский – они и всё созданное ими тоже сон?

– Посмотрим, все мы ответ на твой вопрос когда-нибудь узнаем.

– То есть..

– Вы хрена-ли там расселись лентяи! Я вам за чё плачу, чтобы вы папиросами баловались на скамейке?! – перебил Макара начальник парней, – Бегом быстрее, песок сам себя не переносит, стены не построятся!

Ближе к семи часам они закончили и попрощались. Держа в руках гонорар в размере пятиста рублей Макар спешил домой. Он помнил, что договорился встретится вечером с Варей и немного поработать над имеющимися музыкальными записями. Однако, беспокоило его отнюдь не это. Каким-то мощным хватом в голову парню вцепились слова Николая. Окруженный ими, Макар и не заметил как добрался до дома Варвары. Затем, Шпякин позвонил в домофон, та вышла и под руку они отправились на студию. Пускай, домашнюю, толком не оборудованную, с микрофоном поставленным в шкаф для звукоизоляции, старой гитарой и единственным ноутбуком – вряд ли кто-либо поспорил бы, что их счастье являлось поддельным.

– Слушай, Варь, а давай короче опять припев попробуем? Чуть в громкости прибавишь может?

– Ты действительно, можешь испортить хорошую песню! Шпякин, ты текст песни послушай. Я кричать тебе буду здесь?

– Ради меня хотя бы попробуй.

– Только.. только один раз.

И полилась песня, и словно по венам обоих:

“Неизвестный писатель

Сидел за столом.

Бесконечный мечтатель

Слагал об одном.

Те глаза, та наивность

И тот силуэт

Он писал нарочито

Любимый портрет.

Его книга

Останется здесь навсегда.

На столе

Поздней ночью, у окна.

И в той книге

Будет один персонаж.

Ведь, любил тот писатель

Лишь единожды. Раз..”

Когда Варвара закончила, ещё пару минут (минимум) у Макар не получалось подобрать слова, для объяснения того, насколько нежно звучала каждая строчка в исполнении его возлюбленной.

– Прекрасно.. даже нет – гениально. У меня, верно, нет слов. – Проговорил с заметным трепетом Шпякин.

– Либо-же у слов нет тебя. – улыбаясь, отвечала смущённая Варвара.

– Точно, точно.. Думаю, можно считать, что Москву и этого твоего Шефера мы покорим.

– Я бы, конечно, не стала так сразу, но..

– Но я прав. – перебил Макар.

***

В который раз влюблённые прощались у двери подъезда. Целовались, обнимались крепко, однако дальше дело не доходило. Кажется, их в самом деле волновала и трогала только музыка. Звёзды рассыпались на тёмном полотне небосклона, фонарь у дома Варвары третий месяц не работал. Мечты всё ближе приближались к реальности и впервые грёзы молодых по достоинству были оценены миром. Жизнь начиналась только. Макар (стоит отметить, что тот был трезвым как стёклышко) опять медленно побрёл домой. Пройдя метров десять от силы, он увидел прямо у окон своей квартиры на первом этаже, четыре, крупных на вид, мужских силуэта. Подойдя ещё ближе, Шпякин почувствовал необычайную тревожность нарастающую с приближением к силуэтам. Они что-то бормотали, но лишь в самом конце Макару удалось разобрать две реплики.

– Он? – спросил грубоватый, прокуренный голос.

– Он. – ответил самый высокий.

Не успев принять решение как можно скорее бежать отсюда, силуэты сами начали надвигаться на Макара. Сообразив, что у них вероятно не самые благие намерения, Шпякин рванул прочь. Четыре тени помчались за ним. Как назло, ни единой души, ни всякого автомобилиста рядом не оказалось.

– Кто вы? – успел прокричать парень.

Однако крепкая рука как раз того самого, высокого мужика схватила его за куртку.

– Мы твои знакомые из прошлого, сука – отвечал осипшим голосом подоспевший человек.

Удар, удар. Макара повалили на землю. Следующую серию из ударов он не помнил. Все четверо били ногами и с дикой злобой приговаривали какие-то слова.

***

Очнулся он по-видимости только через несколько часов. В пустом подвальном помещении Макар сидел со связанными руками на немного покачивающемся стуле. Было достаточно зябко. Плюс ко всему, у парня до ужаса болела голова. Раскалывалась, будто от удара кувалдой, если угодно. Однако, кровь на горемычной башке Шпякина течь перестала. Для чего-то он понадобился бандитам живым. Сей вывод он сделал за десять минут проведённых в тишине и одиночестве здесь. И всё-же железная дверь открылась. Правда, теперь зашли трое, а не четверо. Самый старший из них безмолвно подошёл и ударил пленника в живот.

– Знал-бы ты, – начал человек с прокуренным голосом, скольких трудов мне стоило вас всех тварей найти..

– Простите, но я не понимаю о чём идёт речь. Я не знаю как могу помочь вам. – вымолвил сквозь боль Макар.

– Ну как-же.. Неужели ты забыл, что с дружками своими сотворил три года назад?

Шпякин заметно изменился в лице. Осознание причины, по которой он являлся заложником пробилось в его памяти. Три года назад – он, Коля и двое человек общих друзей во время очередного националистического рейда избили, вогнав в кому бедного еврея. Они долго планировали нападения, считая того еврея мажором, так как учился он в лучшем университете и жил также в лучшем районе города. Полумёртвого беднягу нашли на улице, но из-за того, что весь процесс проходил в тёмное время суток не удалось найти ни одного свидетеля. Потому и обвинения к компании друзей Макара не выдвинули. Пару месяцев назад всё-таки нашлась одна бабушка из соседнего дома, которая и описала специально для отца избитого мальчика, нападавших. По приметам нашёлся только живущий поблизости Шпякин.

– Ладно, если тебе сказать нечего, тогда я продолжу сам. Мой сын, Марк, с тех самых пор не приходил в себя. А вчера знаешь что произошло? – дрожащим голосом спрашивал старший из них.

– Нет, не знаю.

– Умер. – отчаянно произнёс мужик. И зарыдал с воплем, упав на колени и опустив голову в пол.

Один из двух друзей стоящих подле, помог ему подняться. Когда его вывели из подвала, последний боец, оставшись один на один со Шпякиным, начал диалог.

– Хочешь понять почему такая мразь как ты ещё не кормит кладбищенских червей, а?

– Почему? – спросил спустя некоторую паузу Макар.

– Назовёшь мне имена и адреса тех оставшихся троих, возможно отпущу. А если упёртым будешь, откажешь, так я тебя…

– Простите пожалуйста, – резко остановил Шпякин собеседника, – но один из той компании давно скончался от передоза, имя другого мне неизвестно да и видел я его может раз два за жизнь, а третий, Николай зовут, я не вкурсе где живёт. Мы с ним работаем вместе, дружили раньше, правда, сейчас у меня и понятия нет где он скитается.

Боец нахмурился. Обошёл сидевшего Макара вокруг и лишь потом выдал:

– Врёшь. – с абсолютно каменным лицом произнёс он.

– Нет, можете проверить как хотите, я честен с вами – продолжал нервно отвечать парень, однако как результат, услышаны его последующие слова не были.

Градом, кипятком на голову, понеслись удары. Выдержать удалось примерно пятнадцать секунд. Во второй раз за минувшую ночь Макар терял сознание, падая далеко-далеко в сон.

***

Я проснулся тогда, помню, в белоснежной палате бегали врачи, мама плакала, гладила по голове. Чувствовал себя словно на небесах. Только на Земле и с удобнейшей постелью вместо облака. Мама нашёптывала мне на ухо:

– Марк, милый мой Марк.. Какое счастье! Наконец-то! Я ждала этого момента все три года.

Ах да, отчего-то самое главное забыл сказать, Марк Шефер меня зовут. Месяц назад я вышел из комы, что длилась тысяча сто семнадцать дней. К великому горю сном оказались и все знакомые из того мира, и все совместные с Варей мечты, и что самое отвратительной сама Варя тоже. Ума не приложу как объяснить это, но попробую рассказать по порядку. Имя Макар, как сказал доктор, вероятно мой мозг нехитро переделал из имени Марк. Варя появилась как собирательный образ всех девушек из моего сознания. Националистом я стал во сне, так как именно на них у меня осталась последняя обида из реального мира. Борис Шефер, мой настоящий папа, в коме предстал в образе музыкального продюсера коим он и правда является. Москву я так трепетно мечтал покорить оттого, что до всего этого я жил в самом центре столицы. И да, моя семья действительно, как думал Макар, хорошо обеспечена.

Амнезия моя полностью прошла на следующий день. И помню отныне каким я был до того избиение. Самовлюблённым, жадным, противным, мажором короче говоря. Сейчас, кстати, всех нападавших поймали, теперь дают показания. Меня впрочем, не интересует их судьба. Делом занимается отец, а мне бы со своей жизнью разобраться. Странно, но когда я сейчас смотрю на улицу под окном, на прохожих с расчётливыми лицами, на элитные магазины, мне Москва уже не кажется такой романтичной. Деньги, машины, женщины, беззаботная молодость – всё о чём мечтать боялся будучи Шпякиным, теперь принадлежит Шеферу. Только оно мне разве нужно? С утра и до самого вечера каждый день я думаю о том, может есть где эта девочка Варя с тёмно-русыми волосами? О том, такой-ли как во сне город Саратов? Есть-ли малейший шанс стать счастливым?

Я попросил родителей об одной просьбе. Отпустить, дать денег немного и купить билет на плацкарт прямиком до Саратова. Неохотно, долго уговаривая отказаться от путешествия, они дали всё, о чём попросил. Вот я здесь. Понятия не имею зачем это нужно. Конечно, жива в душе робкая мечта о встрече с несуществующей Варей и явно печалится сильно буду не увидевшись, но это уж точно лучше, нежели излишне обнадёживать себя томясь в Москве.

Я в Саратове. Я верю в чудо, я верю в сны, я верю в надежды, я верю в простое человеческое счастье.

«Записки буднего дня»

Рассказ “Добро!”

Бывает, глядишь на прошедшее время сквозь призму печали, и грустно так на душе становится. Так тоскливо. Что сделать успел, а чего ещё нет?

Идёшь себе по дорожке ухоженной; деревья вокруг мило листвою шуршат; панельки на солнце расцветают; автомобили тихонько едут; люди всюду улыбаются. А тебе всё равно не по себе.

Отчего?

То ли от усталости после трудового дня, то ли от знакомых, которые сейчас явно отдыхают где-то. Усталость та была от переезда длительного и трудоёмкого. В момент истории этой, как раз были третьи или четвёртые сутки усердной работы. Строительный мусор, перевоз вещей, обустраивание в новой квартире и всё прочее – надоело. Вокруг сиял летний день, приятный ветерок то обнимал, то отпускал мою талию, а сам я с неким отчаянием созерцал красоту природу. “Всё это разумеется потрясающе, но сил радоваться нет.” – казалось мне в этот день.

Среди радостных лиц я сразу-же заприметил пару: парень и девушка лет этак, девятнадцати, шагают на другой стороне дороги, возле той самой панельки, очевидно не торопясь. Пройдя ещё пару шагов я увидел там-же мужчину на коляске. Тот общался, по всей видимости с соседями. “И как ему, наверняка, тяжело жить здесь. В наших реалиях. Дай Бог счастья ему.” – подумал я про себя. Надо было идти. Усталость сменилась на что-то странное, чего изложить не получается. И мне, даже удалось забыть о всём, что увидел в пути.

По этому-же месту складывалась моя обратная дорога. Прошло минут двадцать, я возвращался из старой квартиры, откуда мы медленно забирали вещи. Увесистые мешки в моих руках и пот скользящий по лбу моему, в секунду стали – ничем. Я увидел их, на сей раз, втроём. Парень, его спутница и мужчина на коляске, которых я увидал ранее – улыбались и о чём то вместе разговаривали. Заметно, что диалог их, длился всё то время, что я находился на старой квартире и более того, будет длится, также, после того как я уйду. Это счастье. Самое настоящие счастье. Минутой позже, я понял, что все те “проблемы” – пустота. Это лишь пыль на подошве того мужчины на коляске. Он ежедневно сталкивается с тем, чем за жизнь некоторые могут не столкнутся. Надо-же, у него есть силы улыбаться! Герой.

А может я перепутал тех прохожих и это был кто-то другой? Может, те люди просто его соседи? Возможно я зря воспеваю столь прозаический момент и столь прозаическую вещь как “улыбка”? Точно не зря. Даже если учесть всех обстоятельств – не зря. Ибо, в антураже грубой реальности и тяжёлого русского бытия, остаётся место для добра. Наивного, честного, бескорыстного. Добра!

Рассказ “В четырнадцать лет”

У Виктора Робертовича в песне “Мы хотим танцевать” присутствует замечательная фраза: «Мы в четырнадцать лет знаем всё, что нам надо знать». В самом деле очень дивно визуализирует весь пубертатный возраст. Постоянные эмоции, поиск себя и вечный протест против всего возможного, действительно гложет душу в переходное время. Среди своих и читатель твоих, наверняка, знакомых были люди, которые видали даже в четырнадцать лет всякого.

Так, например, однажды мне доводилось выпивать на гаражах с другом и двумя девушками из его класса. Сам по себе я человек не “дворовой”. В том плане, что в большинстве ситуаций сохраняю статус интроверта, потихоньку впадающего в социофоба. Я не люблю гулять, мне чужды походы на другой конец города, но что-то в тот день уговорило меня позвать кого-то гулять.

И вот: гараж, пиво “Garage” и мы – дурашливые школьники, рефлексирующих о прошедших и, напротив, грядущих днях.. Некая, не то чтобы безысходность была в их речах, но точно какой-то груз по окончанию общения с ними упал на душу. Обе они, были абсолютно свободных нравов. С первой легко можно было обсудить музыку Цоя, ДДТ, а иногда и даже войну в Чечне. Вторая, даже учитывая на то, что рядом был младший брат, класса эдак пятого или шестого, часто упоминала, что ищет “папика”. Она иной раз с ним созванивалась. Ему, к слову, было двадцать лет.

“И что же… ну как же… тебе-же всего…” – такие мысли летали в моей башке. Хотя я не промолвил ни слова из-за этого повода. Кто угодно кроме ,пожалуй, меня мог бы стать тут моралистом и борцом за нравственность, но… не знаю. Тогда я почему-то промолчал. Быть может, она остепенится, повзрослеет, добьётся успеха. И я надеюсь! Да, я точно надеюсь, что у неё, как и у каждого из той нашей компании всё получится. Возможно мы – это потерянное поколение, но люди, как минимум, мы не отвратные.

Ещё тем летом неожиданно написал мне друг, с которым более года на тот момент не виделись. Переехал тот из города в деревню и уже, если честно, казалось, что момента для встречи больше не наступит. Нет, наступил.

Сам по себе этот друг – парень не конфликтный, честный, слегка наивный, но добрый. Днём – он работал в клинике у тёти и дяди, вечером – гулял со мной. Общались мы с ним, шастали по уютным дворикам своего городка, жили. В свои четырнадцать лет он сказал мне следующую вещь: “Мне пока никакие отношения не нужны. На девушку надо будет тратить время, силы, деньги. А у меня работа. Когда стану студентом, тогда буду об этом думать, а пока…”

Какие, однако, разные люди встречаются в провинциальной России. Всех их я видел в свои четырнадцать лет. Так и живём.

Рассказ “Панк”

Способность послать на**й популистов, предрассудки, принципы потребления – по моему хорош! В том заключается философия панка. Философия искренности и свободы. Философия и моя тоже.

И дело даже не в музыкальных коллективах, в которых я имел честь состоять. Панк – образ жизни, идея. Можно сочинить миллиард стихов, написать двадцать тысяч песен, но одной только музыкой и эпатажем панк не будет заканчиваться. Инакомыслие, самобытность (в случае с творчеством), независимость – это, на мой взгляд, три важнейших аспекта панка. Их я, собственно, старался придерживаться.

Не любил я школу. Пошёл, на каком-то очередном пустом экзамене, не влияющем ни на что, написал после своего ответа в бланке: «…А вообще я не знаю. Я не физик, я шизик. Такие дела». Учителя, родители одноклассников, завучи – все, разумеется, осуждали мой перфоманс. Но было ли в нём что-то такого ужасного? Если мне надоели постоянные тестирования, контрольные, “экзамены”, перед настоящим экзаменом, то почему я должен об этом молчать?

Был и среди моралистов – человек, который неплохо знал математику, но при этом считал немецкий язык – “фашистским”. Что стоит их мнение? Копеек пять, не больше. Говорят, кстати, что лично завучи замазали мой ответ корректором.

Про случай этот я вспомнил не к тому, чтобы дать установку вести разгульный образ жизни, а ещё направо и налево посылать всех людей. Просто не будьте дураком и не дайте системе, что закопала сотни талантов, закопать ваши мозги. Развивайтесь. Кретин от криво написанной оценки в журнальчике кретином быть не перестанет, ровно как умный не отупеет из-за спорного суждения педагога. Одноклассники шляются по городу, бухают – да и в ж*пу их всех! Учитель скверно шутит над тобой – его туда-же куда и одноклассников. Главное, это то, что лично вы – е**шите в своём направлении. Оставайтесь собой, работайте, думайте. И всё гуд будет!