Весна сменяет зиму [Дмитрий Шелест] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Дмитрий Шелест Весна сменяет зиму

Глава 1


Над полем пшеницы гулял сильный ветер, пуская по нему волны, словно по морской глади. Небо постепенно заволакивало чернотой туч, собирался холодный осенний дождь, по которому уже изголодалась, изнурённая засухой, Ульянская земля. А тем временем по полю, среди колосьев пшеницы, носился маленький парнишка, с детским азартом он нарезал круги по бескрайнему золотому морю, гоняясь за лохматой псиной. Он громко кричал и смеялся и уже весь был грязный и чумазый. Ему было всё равно на дождь и поднявшийся ветер, он был слишком увлечён, что бы о чём-то задумываться. Больше всего мальчишке хотелось поймать эту псину, которая всегда была быстрее его.

Неожиданно тишину полей нарушил громкий рёв грузовика, он бренчал и трещал, сильно подскакивая на неровностях грунтовой дороги. Мальчишка тут же затих и затаился в густых колосьях пшеницы, пёс же побежал навстречу большому ржавому грузовику, заливаясь истошным лаем. Машина резко затормозила и оглушила округу звонким скрипом колодок. Спустя мгновение, из кабины выпрыгнул высокий, крепкий мужчина в серой, полевой форме ульянского ополчения. Поправив лямку карабина у себя на плече, он крикнул во всё горло.

– Мурзан! Мурзан! Ты где? Выходи сынок! Папа приехал!

Парнишка тут же показал голову и, узнав своего отца, заулыбался, он не видел его уже больше года, и теперь от радости бежал сломя голову ему на встречу.

– Папа! Папа! Ты вернулся! Ты вернулся! Я так скучал! – кричал мальчик, запрыгивая своему отцу на руки.

– Да сына, я вернулся.

– Насовсем?

– Нет, сынок, завтра я снова уеду, но надеюсь ненадолго. Поехали домой, а то мама тебя уже потеряла и друга своего четырёхлапого захвати!


Сон закончился, Мурзан открыл глаза и понял, что всё ему приснилось, это яркое воспоминание из детства в последнее время часто тревожило его по ночам. Тогда он в последний раз увидел своего отца, спустя два дня после этой встречи его отец вернулся домой в наспех сколоченном деревянном гробу с ранением в голову.

– Пора прекращать спать на работе, – пробормотал Мурзан, тяжело поднимаясь с дивана.

Мурзан был высоким, крепким мужчиной с короткими черными волосами и узкой козлиной бородкой. Его угловатое лицо уродовал огромный шрам от ожога на большей части левой стороны. Придя в себя, после сна, он сразу понял, что уснул в своём кабинете. В кромешной тьме жужжали и звенели компьютеры и прочая электроника. Побродив по комнате, он вышел на балкон и, достав из кармана портсигар, ту же закурил.

Это был не просто человек – это был Мурзан Маут, правитель огромной и могущественной страны Муриния. Он контролировал огромную часть земель, ему подчинялись множество более мелких стран и государств, которые он превратил в свои сателлиты. Кого миром кого войной.

Народ боготворил, но боялся своего лидера, ибо он привёл страну к пику могущества и процветания. Правление Мурзана ознаменовалась огромным экономическим подъемом и достижениями во всех областях жизни и науки. Народ стал жить богаче и лучше, страна стала мировым лидером с одной из сильнейших армий, которая ещё не проиграла ни одного сражения. Но достижения редко бывают лишь положительными, его правление превратило страну в одну большую казарму, по всей Муринии, прокатилась волна репрессий против некоренного населения – медивов. Их ссылали в лагеря и тюрьмы, выселили из родных мест и ограничили права и свободы. Особо ярых противников режима бросали в тюрьмы, пытали, а иногда и казнили. Маут превратил медивов в национальных врагов, он официально объявил о борьбе с ними, как внутри, так и вне его страны. Это вызвало конфронтацию с соседними странами, населенных преимущественно медивами. Приграничные стычки и боевые действия в соседних странах добавили армии Маута необходимого опыта и силы, вскоре он уже не обращал внимания на своих могущественных соседей, которые объединились в военный блок, дабы не дать ещё больше окрепнуть диктатуре Маута и его сподвижников.

Так страна и жила на протяжении нескольких лет, войны не было, но и мира, то же. Муриния и её соседи усиленно готовились к схватке, хотя не та, не другая сторона не могла набраться мужества разжечь мировую войну.

Мурзан стоял и курил, разглядывая утреннею столицу с высоты двадцатого этажа. Город Дортур был пуст и спокоен, по безлюдным улицам, двигались редкие машины, а на тротуарах появились первые пешеходы, что скорее всего шли на работу.

– Эх, видел бы мой отец. Жаль, что не дожил до нашей победы. – Пробормотал Мурзан и, затянувшись табачным дымом, швырнул окурок с балкона.

Неожиданно в ночной тишине раздался истошный треск телефона, Маут не спеша подошёл к нему. Подняв трубку, он услышал знакомый голос своей секретарши.

– Товарищ Маут, на линии генерал Тарма. Соединить?

– Соединяй.

– Товарищ главнокомандующий, поступило донесение с южного сектора границы, о концентрации медивских бронетанковых бригад. Они ведут провокации против наших пограничников. Сегодня утром они… – На этом связь оборвалась, и в трубке послышались мерзкие шумы.

Мурзан пару раз крикнул в трубку, после чего положил её на место. Поругав про себя связистов, он подошёл к зеркалу, расчесался и поправился, после чего направился в дежурную комнату, где была прямая связь со всеми секторами границы. В последнее время участились случаи провокаций на границе с Гетерским союзом, который занял крайне враждебную позицию по отношению к маутовскому режиму. Все знали, что поддержка группировки «Свобода и воля» идет из соседней страны, которая поддерживала террористов оружием и деньгами. Маута это сильно беспокоило, ибо страна в должной мере не была готова к военному противостоянию с сильными медивскими странами. Большая часть муринских боеспособных частей ещё оставались на юге после тяжелых боев в Анбарских княжествах, а их передислокация на запад требовала много времени и сил. Активизация же провокаций означало очередную акцию подполья в муринском тылу.

Глава 2


Наступило утро. Яркое летнее солнце взошло над огромным городом Дортур. Этот город являлся официальной и культурной столицей Муринии, его населяли свыше пяти миллионов граждан, и он занимал обширные земли в дельте Синей реки. Это был грандиозный населённый пункт, единственный в этом роде на всю страну. Здесь сочетались и исполинских размеров дома, устремившие свои шпили в небо и обширные сектора, застроенные мелкими домами, многочисленные парки и скверы, а также промышленные цеха и заводы. Горожане гордились своим городом и почитали того, кто помог всего этого добиться, Мурзана Маута. Плакаты и транспаранты с его строгим и угловатым лицом были развешаны на всех домах государственных и культурных учреждений, в больницах и институтах и даже просто на улицах. Так же не редко можно было встретить его статуи самых разных размеров. Муринского лидера почитали и любили, некоторые боялись. А бояться было кому, после охлаждений отношений с западными странами, населённых преимущественно медивами и войны в Анбарских княжествах, где Муриния открыто, выступила против Фавии и Гетерского союза, в котивских странах начались гонения на нацию противника. Особенно ситуация муринских медивов ухудшилась после того как на пост министра внутренних дел государства взошел властный и жестокий, близкий друг Мурзана – Селим Хегер. Он вел политику изоляции медивов в специальных резервациях, названных ЦВСНН, что расшифровывалось как центр временного содержания ненадежных народов. Но люди прозвали их презрительно " Особой зоной", как бы намекая на их положение, а положение было отнюдь не завидным. Эти зоны охранялись солдатами внутренних войск выезд и въезд жёстко контролировались, на этих территориях постоянно притеснялись права и свободы медивов, порой доходило до внесудебных казней, а местные тюрьмы с были переполнены предателями и изменниками, в том числе и котивами.

Многие медивы ушли в подполье и создали террористическую организацию " Свобода и воля", но их неоднозначные методы, ещё сильнее осложнили положение медивов. Они совершали теракты и нападения на госучреждения и солдат, нередко гибли мирные граждане, но крайней точкой стал теракт в поезде, где один террорист распылил отравляющий газ, ошибочно думая, что в вагоне едет руководство одной из "Особых зон". В результате погибло больше ста мирных граждан, в том числе и дети. Это послужило отправной точкой для массовых репрессий начатых Хегером. Медивы массово свозились в зоны, в городах начались медивские погромы, а всех медивов, что занимали государственные посты, отстранили от должностей. Волна погромов и репрессий унесла тысячи жизней, а в особых зонах резко ухудшилось их положение и спустя некоторое время они превратились в концлагеря и трудовые учреждения.

Не заставила себя ждать реакция соседних стран, которые порвали все дипломатические отношения с Муринией и её союзниками, ввели множество экономических санкций, что вызвало в мире серьёзный политический и экономический кризис. В воздухе запало войной, градус противостояния повысился, две мировые системы смотрели друг на друга с яростью, набирая силы. И длилось это уже три с лишним года, стороны готовились к бойне, но спичку бросить в костёр не решались ни в Фавии, ни в Муринии.

А тем временем город ожил от ночного сна, и закипела бытовая жизнь, ежедневная и размеренная. Заходили автобусы и поезда, улицы наводнили прохожие, спешащие куда-то по своим важным, и не очень, делам. Закипела жизнь и в штабе армии Муринии.

Штаб армии – это грандиозный комплекс строений, расположившийся в центре города. Пятнадцати этажное, величественное здание с колоннами и барельефом на фасадах, квадратной формы, являлось главным управлением штаба армии, в нем работали свыше тысячи человек, включая высшее руководство страны и командный состав армии. Это здание окружали десятки других, по меньше, гаражи, склады, казармы. Весь комплекс охранялся огромным количеством солдат и техники, внешний периметр был огорожен двухметровой стеной.

В бесконечных коридорах и кабинетах, была небольшая комната на первом этаже у входа в штаб со стороны казарм. Эта комнатка была дежуркой правого крыла главного здания. В комнате было не развернуться, всюду были телефоны, мониторы, датчики и затерявшаяся среди них кресло, на котором сидела молодая девушка двадцати пяти лет. Тёмно- русые волосы опускались до её хрупких плеч, лицо было округлым с маленьким носиком и большими зелеными глазами, звали её Китти Лина, она была офицером в звании лейтенанта, в это утро она готовилась сдать дежурство, которое уже подходило к концу.

В дежурной комнате было душно, Китти открыла окно, и в помещение ворвался прохладный утренний воздух, вместе с ним в комнату просочились и звуки соседней казармы, в которых недавно прозвучал подъём. Китти заварила себе стакан чая и подошла к окну, во дворе казармы проходила утренняя зарядка солдат. Посмотрев пару минут на то, как молодые парни прыгают, ползают и приседают, девушка снова уселась за стол и принялась писать рапорт о сдаче дежурства, как вдруг в дверь кто-то постучался.

– Входите. Открыто, – крикнула девушка, не отрываясь от журнала рапортов.

Дверь скрипнула и в комнату вошёл мужчина, высокий и плечистый.

Он оглядел девушку и кашлянул для того, чтобы привлечь её внимание. Китти приподняла голову и от удивления чуть не упала со стула, перед ней стоял Мурзан Маут, который с неким удивлением в глазах смотрел на девушку, что застыла в непонятной позе, не зная, что делать дальше.

– Прошу прощения, что в столь ранний час потревожил вас, не пугайтесь, я не так страшен.

– Т-т-товарищ главнокомандующий, за время дежурства происшествий и замечаний не имелось. Дежурная правого крыла штаба лейтенант Лина. Простите меня, пожалуйста, я отвлеклась.

– Не переживайте так, лейтенант Лина. Я к вам чисто по техническим соображениям, мне нужно воспользоваться прямой связью с дежурным южным сектором границы, с телефоном в моём кабинете неполадки. Разрешите я воспользуюсь. – Маут был вежлив и обходителен.

– Да, да, да, конечно пользуйтесь товарищ главнокомандующий. – сказала Китти и встала как вкопанная.

– Лейтенант Лина, я вынужден попросить вас удалиться, разговор секретен.

– О, да, простите товарищ главнокомандующий!

Китти тут же выскочила из дежурной комнаты и вышла в вестибюль, в котором стояла тишина, в углу у входа находился пост КПП, где стояли двое солдат по стойке смирно, боясь пошевелиться. Для них тоже утренний визит Маута был неожиданностью. Один из солдат смотрел на Китти и улыбался, видать, он услышал разговор с Мурзаном, и замешательство Китти вызывало у него веселье, на, что девушка показала ему кулак и отвернулась.

Спустя пару минут Маут вышел из комнаты и, поблагодарив Китти, пожал ей руку, после чего ушёл вверх по лестнице. Лина проводила его взглядом, после чего буркнула себе под нос, – "вот я дура!"

Китти впервые видела его так близко, соответственно и переволновалась. Он представлялся ей сугубо военным и непоколебимым лидером, отцом нации и великим человеком. Муринская пропаганда вложила немало сил и средств, чтобы создать в народе и за рубежом образ непоколебимого лидера и патриота, человека крайне требовательного и ответственного. И во многом это удалось не благодаря ей, а вопреки, то, что многими этими качествами обладал Мурзан не было сомнений.

А тем временем в штабе закипела жизнь, сотрудники приходили на работу, высшие чины приезжали на служебных автомобилях в сопровождении охраны и сопровождающих. Вскоре на бронированном автомобиле серебристого цвета к главному входу в штаб подъехал кортеж первого советника и министра внутренних дел Муринии Хегера. Невысокий, хорошо слаженный мужчина средних лет с квадратным, морщинистым лицом и тяжелым взглядом. На нем был одет партийный мундир, но свои многочисленные награды он на нем не носил, руководствуясь одному ему известными принципами. У входа в штаб его встретил дежурный, полковник Моро и, поприветствовав, доложил обстановку, на что Хегер кивнул головой и пожал полковнику руку.

Это был простой, будничный день высшего руководства могучей Муринии.


Китти к тому времени уже сдала дежурство и собиралась идти домой, отдыхать после нелегкой смены. Умывшись и прихорошившись, девушка попрощалась с коллективом и вышла на улицу. Было жарко, стоял разгар лета. Пройдя мимо солдатской казармы, Китти услышала очередную порцию комплиментов от молодых ребят, которые постоянно пытались флиртовать с ней, но кроме ответной улыбки девушки, они вряд ли могли на, что-то рассчитывать, Китти скептически относилась к романам на работе, да и в жизни в целом. К своим двадцати пяти годам, она не была замужем, ни даже ни с кем не встречалась. Для неё работа была на первом и единственном месте. После смерти отца и отъезда из столицы матери, она осталась жить одна в большом доме. Её отец был выдающимся боевым офицером, прошедшим не одну войну. Он добился уважения и льгот для себя и своей семьи со стороны руководства страны. После заслуг в Анбарских княжествах, власти подарили его семье огромный дом в спальном районе Муринии, так же по льготе ему удалось устроить свою дочь в офицерскую школу, из которой та вышла лейтенантом и поступила на службу в штаб. Отец очень любил свою семью, но видел их крайне редко. Вскоре он скончался от травмы, полученной в последнем бою. Китти хоть и горевала, но не долго, уж слишком плохо она его знала, даже на похоронах ей было трудно связать и трёх слов о своём отце. А после смерти супруга, мать Китти решила уехать на восток к своей родне, оставив дом и все имущество дочери. Так и стала Китти жить одна в огромном доме, и лишь кошка Ара скрашивала её одиночество, которая превратилась в стиль жизни. Ей нравилось жить одной, ни каких проблем, не нужно о ком-то переживать, учиться вести себя как-то по-другому, все зависело только от неё. Да и с парнями ей не слишком везло, первый был лентяй, второй мечтал продвинуться, через брак со штабным работником, а третий, третьего и не было, Китти остановилась на двух попытках, после чего решила любить только себя и работу. Внимания же мужского ей было достаточно, на тысячу штабных рабочих было только два десятка женщин и далеко не все из них отличались красотой.

Выйдя за пределы штабной территории, Китти встретил утренний город, большой и кипящий жизнью, словно муравейник. Каждый горожанин, куда-то спешил, кто-то на работу, кто-то с неё. У каждого было какое-то дело и какая то задача. Лица людей с утра были сонными и задумчивыми, но каждый муринец имел привычку приветствовать друг друга, даже если видели друг друга в первый раз.

Напротив штаба, через дорогу, располагался небывалых размеров парк, любимое место отдыха жителей столицы. Здесь был отдых на любой вкус и возраст, для взрослых рестораны, бани и увеселительные заведения, а для детей площадки и аттракционы. И все это располагалось среди зелёных скверов, цветочных полян и деревьев. Китти решила прогуляться по нему, а затем уже ехать домой, хотелось немного подышать приятными ароматами соцветий и свежестью. Для таких прохожих, были оборудованы брусчатые тротуары и узорно-кованые скамейки.

Китти присела на лавочку, окинув взором парк она увидала напротив себя молодую пару, молодой парень худощавого сложения в форме рядового пехотинца сидел в обнимку с молодой особой с длинными светлыми волосами, собранными в две косы. Китти долго смотрела на их нежности, пока парень не заметил её пристальный взгляд и, улыбнувшись лейтенанту, вновь уткнулся лицом в розовую щеку подруги. Лину отвлек шум мопеда и чей-то звонкий голос, по тротуару ехал молодой парень на маленьком мопеде с прицепленным к нему кофеварным аппаратом. Было довольно выгодным делом продавать бодрящий напиток сонным горожанам. Остановившись рядом с Китти, юноша сначала предложил молодой паре, но получив отказ, обернулся к девушке и широко улыбаясь, сказал.

– Доброе утро, лейтенант, не желаете ли стаканчик бодрящего кофе? Красивым девушкам скидка.

– Надеюсь, мне скидка положена?

– Вам красавица, за полцены. Одна леера и кофе ваш.

– Ну, раз за полцены, тогда, пожалуй, соглашусь.

Парень спрыгнул с мопеда, нажал на кофейном аппарате несколько кнопок, тот загудел и через несколько мгновений из краника потек черный, ароматный напиток. Парень добавил сливок, и протянул стакан Китти, взамен получив медную монетку. Он вновь широко улыбнулся и, сев за руль, пожелал девушке удачного дня.

– Что-то мне подсказывает, что ваш день будет чудесным.

– И вам всего хорошего, и побольше любителей кофе.

Парень поехал дальше и спустя пару минут уже наливал кофе паре пенсионеров, выдумав очередную скидку, а Китти тем временем сделала глоток и вновь стала оглядывать прохожих. Ей нравилось смотреть на людей, представляя, куда кто идёт и, что думает.

В следующие мгновение раздался оглушительный взрыв, земля сотряслась под ногами горожан, люди в ужасе попадали на землю, закрыв голову руками. Китти сама не поняла, как она оказалась на брусчатке с закрытой ладонями головой, рядом лежала молодая пара и стаканчик в луже кофе. Лишь приподняв взгляд, девушка увидела, как над деревьями, в стороне правительственного квартала, в небо поднимается черно-красное облако взрыва. Не успел стихнуть гул, как из-за парка донеслась отчаянная трескотня пулемёта. Видимо началась перестрелка.

По всей видимости, это был очередной теракт группировки «Свобода и воля», в последние годы они устраивали разного рода акции в борьбе с режимом, но гибли чаще всего мирные граждане. Народ уже привык к действиям подпольщиков и не совсем удивлялся подобным трагедиям. Власть быстро начала использовать тактику медивских подпольщиков против их самих. Народ с каждым разом все больше ненавидел подполье и выражал свою злобу на простых медивах, а на каждого подозрительного гражданина незамедлительно писался донос. Каждый теракт «Свободы и воли» давал толчок новым репрессиям против врагов власти. А народ привыкал жить в постоянной угрозе, стараясь ни чему не удивляться.

Китти так же не удивилась этому, хотя в глаза ни разу не видела этих борцов с режимом. Её мозг воспринимал ситуацию в стране и мире по новостным сюжетам и по информации, что рассказывал политработник штаба. И от того образ террориста- медива у неё складывался до примитивного просто – преступник, насильник, убийца с узким мышлением. И не смотря на то, что пропаганда всячески пыталась очернить и запугать людей ими, Китти все же не могла себе представить, что это за люди. И иногда испытывала к ним жалость, считая, что им нужно помочь стать на правильный путь. Наивность была чертой её характера.

Пока Китти отряхивалась от грязи и поправляла прическу, по парку уже мчался броневик черного цвета с белыми полосками и с мощным, крупнокалиберным пулемётом на кабине. Это была Городская охрана Муринии, блюстители порядка и закона, они дежурили на стационарных постах, что располагались почти на каждой улице города и патрулировали участки на своих зонах ответственности, их бойцы отличались физической и идеологической подготовкой, преданностью власти и чёткому исполнению приказов. В кузове броневика сидели десять человек в тёмно-чёрной форме, с автоматами наперевес, на головах красовались такие же чёрные каски с характерными для них двумя белыми полосами. Китти выскочила к ним на встречу и, замахав руками, попросила остановиться. Броневик тут же затормозил, оглушил округу отвратительным скрипом тормозов.

– Я, сотрудник штаба, лейтенант Китти Лина, есть среди вас офицер?

Из кузова выпрыгнул высокий парень, плечистый и крепкий с вытянутым, гладковыбритым лицом. Он закинул автомат за свою широкую спину и, поправив каску, что сползла ему на глаза, представился.

– Я капитан городской охраны Чак Зит. Чем могу быть полезен лейтенант Лина?

– Что произошло?

– Нам поступило сообщение о том, что медивские террористы захватили здание паспортно-миграционного контроля и выставили свои идиотские требования. Они обещали взорвать бомбу, и видимо сдержали своё обещание. Сейчас мы едим нейтрализовать оставшихся бандитов, думаю вам нечего переживать, мы их добьём. А теперь лейтенант Лина, разрешите мне убыть для выполнения приказа.

– Спасибо вам капитан, езжайте, не задерживайтесь.

– Всего хорошего вам, лейтенант.

– Быстро вы среагировали.

– Это наша работа.

Капитан улыбнулся и сходу запрыгнул в кузов, после чего скомандовал вперед и броневик, грозно зарычав, выпустил облако едкого дыма и помчался вперед. Вскоре Китти услышала звук крупнокалиберного пулемёта и не стихающий автоматный гул, видимо солдаты капитана Зита вступили в бой. Послушав пару минут этот грохот, Лина решила все-таки идти на автобус и ехать домой.

Данная перестрелка быстро закончилась, основные силы медивов были уничтожены, часть взята в плен, несколько человек успели бежать, но по городу уже вовсю действовал план перехват. В ходе взрыва погибло больше десяти сотрудников департамента паспортного контроля, и ещё один городской охранник получил ранение в голову, от чего вскоре скончался.

Китти же тем временем ехала домой на автобусе. Пригородные автобусы отличались высоким уровнем комфорта, ездить в них было одно удовольствие: широкие мягкие кресла с подголовниками и подлокотниками, при желании можно было даже откинуть спинку и выдвинуть подставку под ноги и спать почти как на кровати. Люди, которые долго добирались до работы частенько спали в этих маршрутах, от того эти автобусы и получили народное название "Спящий экспресс". Китти так же подремывала в этом роскошном кресле, одним глазом смотря на большой плоский экран, вмонтированный в салон автобуса. По нему как обычно шла реклама вперемешку с новостями. Вся суть телевидения заключалась в том, чтобы объяснить народу как же им повезло жить в чудесной стране Муриния. Вперемешку с хвалебными рассказами показывали страдания медивов и их коррумпированные режимы, это была самая обычная пропаганда, которая не несла информации, а лишь успокаивала людей, подкупая их простотой и лёгкостью восприятия этого мира. Китти, как и многие муринцы давно научились смотреть и слышать всю эту агитацию, особо не вникая в неё. Она знала необходимый минимум, который навязывался всюду, от работы до быта это то, что где-то есть коварный враг, который мечтает поработить Муринию и уничтожить котивскую нацию, что нужно быть готовым к войне и ни в коем случае не мешать власти вести их, то есть народ, к счастливому будующему. Все это знали и жили с этим, война казалась чем-то далеким и невероятным, а если и представлялась, то в плане локального конфликта, где-то в третьей стране как это происходило в Анбарских княжествах. Вроде бы и бои, и потери, но где-то там, далеко.

Вскоре Китти почувствовала, как кто-то толкает её по плечу. Это был кондуктор, опрятный пожилой мужчина в синей форме.

– Ваша остановка.

Китти кивнула ему и, поднявшись с мягкого, теплого кресла, отдала кондуктору денег. Получив билет, прошла к двери и вышла на улицу. Её встретил любимый пригород, тихий и спокойный район, застроенный аккуратными коттеджами с зелеными лужайками. Воздух здесь был свеж, и стояла тихая обстановка, изредка нарушаемая проезжающими машинами. Она любила это спокойствие и очень любила свой дом, где царил уют. Она уже мысленно представляла, как заварит себе вкусного ягодного чая и, не спеша выпьет его, сидя на мягком кресле, что стоит у неё на террасе.

Пригородные поселки отличались от столичных кварталов, их тишина и воздух против городских шоссе и высоких небоскребов, затмевающих солнечный свет. Многие состоятельные муринцы предпочитали жизнь в спокойствии, где могли спрятаться от посторонних глаз за трехметровыми заборами. Нередко среди скромных домиков и коттеджей возвышались огромные дворцы, с непревзойденной архитектурой и фруктовыми садами, которые охраняли десятки сторожей, и обслуживала целая армия садовников и дворников.

Дом Китти не был из их числа, но и не был скромным. Государство щедро платило тем, кто его оберегал и от того военные в Муринии являлись довольно обеспеченной прослойкой общества. Девушка вскоре увидела знакомый фасад, окрашенный фиолетовой краской, и невольно улыбнулась. Впереди был отдых после тяжелой смены, во время которой ей посчастливилось познакомиться с самим Маутом и пережить утренний теракт подполья. Открыв скрипящею калитку, Китти оглядела свой цветочный сад, который был бережно полит местным садовником и, вдохнув цветочный аромат, улыбнулась ещё сильней, но в следующее мгновение улыбка сменилась испугом.

На тротуаре из серой плитки, что вел в дом, были следы свежей крови и отпечатки подошвы на земле. Они вели в сторону сарая. Китти испугано схватилась за кобуру на поясе и сняла с него служебный пистолет, впервые кто-то пробрался на её участок, и девушка очень боялась. Аккуратно проследовав по следам, Китти сняла пистолет с предохранителя и приблизилась к сараю, дверь была не закрыта, а на ручке была свежая, алая кровь.

– Кто бы там не был немедленно выходи! Я офицер. Я вооружена! Я намерена защищать себя и готова стрелять! – Крикнула Китти, понимая, что вряд ли сможет выстрелить в человека.

– Не стреляйте, прошу вас! – раздался испуганный голос из сарая.

– Кто вы покажитесь, иначе я начну стрелять, выходите с поднятыми руками!

Из-за дверей показался молодой парень со смуглой кожей, худощавого телосложения, высокий и нескладный, одетый в заношенный студенческий костюм, это был медив, он придерживал рукой, кровоточащею рану на плече и испуганно смотрел на Китти из-под густых чёрных бровей.

– Кто вы такой? И почему вы ранены? В вас стреляли? И что вы делаете на моём участке?

– Помогите мне, я ни в чем не виноват, я вам все объясню, меня зовут Марк Рери, прошу вас, не стреляйте и не звоните в городскую охрану, я не виноват, пожалуйста.

– Вы вооружены?

– Нет, я не бандит, прошу вас, помогите мне, я потерял много крови.

Китти долго думала и не знала, как же ей поступить, но все же её мягкий характер и человеколюбие победило страх. Убрав пистолет в кобуру, она предложила молодому парню пройти в дом для выяснения причин. На самом входе её окликнул, чей то голос, это была соседка, пожилая женщина, она стояла у калитки и с удивленными глазами смотрела на раненого Марка.

– У вас все хорошо, Китти?

– Все в порядке, не переживайте.

– А то я услышала ваш голос, и подумала, кто-то напал на вас, а что с юношей?

– Ему нужно помочь. Не переживайте я справлюсь.

– Он медив?

–Да.

– Будьте осторожны с ними, Китти. А то по телевизору такое про них говорят.

– Я во всем разберусь. Не волнуйтесь за меня.

Соседка улыбнулась и пошла дальше по своим делам, а Китти тем временем завела парня в дом и уложила его на диван, после чего предложила осмотреть рану.

– Что с вами произошло? И кто вы такой? Рана на вашем плече – это рана от пули автомата, не меньше! Кто вы такой? И какое отношение имеете к сегодняшним событиям, товарищ Марк, если не начнёте отвечать, то я сейчас же позвоню в отдел горохраны! – серьезным и обеспокоенным голосом заявила Китти, осматривая рану парня.

– Я, Марк Рери, я студент Муринского зоологического университета, я медив, меня насильно заставили участвовать в сегодняшнем теракте, члены сопротивления. Я не виноват.

– Марк, в ваших интересах рассказать мне все подробней, я офицер штаба и если вы действительно невиновны, то я могу вам помочь, вы довольно неожиданно свалились на мою голову. Расскажите все подробно, и тогда я, возможно, смогу вам помочь.

– Очень странно, что вы хотите мне помочь.

– Это почему же?

– В последнее время медивы только и ассоциируются с врагами, даже ваша соседка остерегается меня! Я боюсь, что меня убьют, я боюсь, боюсь идти к горохране, меня убьют.

– Чепуха, никто вас не убьет! Вас направят в отделение, допросят и проведут следствие и если вы невиновны, то отпустят.

– Так же как моих родителей? – Голос Марка стал громче. – Год назад их арестовали, без предъявления обвинений и без суда направили в особую зону, а через полгода они пропали, но я знаю, что их убили! За что? Они были учеными и занимались зоологией, чем они не угодили режиму? А вскоре меня отчислили и намекнули, что я сын врагов народа! Мне отказали во всем и выгнали на улицу, за что? Я в то время даже не знал о сопротивлении, я не политик и не революционер, я учился на зоолога как мои родители. А вскоре мне знакомые сказали, что и меня, возможно, отправят в особую зону, а я хочу жить!

– Кто вам сказал?

– Мои знакомые из университета. А потом появился, какой то незнакомец и предложил мне услугу. За участие в акции, мне пообещали, что переправят меня в Гетерский союз, говорят, что многие уже туда бежали. Это был солидный мужчина медивской национальности, я тогда видел его в первый и последний раз.

– И вы согласились?

– А что мне оставалось делать? Вы поймите, мне просто хочется жить. Но я никого не убивал, я даже стрелять не умею. Я думал, что меня отправят в Гетерский союз, и я смогу спокойно жить.

– И какое же участие вы принимали в данном теракте?

– Мне сказали стоять на наблюдательном пункте и сообщать о передвижении машин горохраны, дали рацию и пообещали, что всё пройдет мирно и, что в акции не будет жертв, они ничего не сказали про бомбу и про то, что возьмут с собой оружие. Я стоял, как мне и сказали, когда мимо проезжала машина горохраны, я хотел позвонить, но рация не работала, и я пошел к ним. В скором времени солдат горохраны стало слишком много, и я узнал, что они взяли заложников и обещают взорвать бомбу и тогда я решил уйти, но начался штурм, взорвалась бомба. Я побежал, началась стрельба, я не знаю, кто меня подстрелил, может подпольщики, а может и солдаты. Мне удалось сесть в автобус, и я приехал сюда, мне никто не хотел помогать. Если меня поймают, то будут пытать, пока не сознаюсь в том, чего я не делал. Я не хочу умирать. – голос парня дрожал, он готов был расплакаться.

– Указом номер 110/1 пытки в нашей стране запрещены. – уверенно заявила Китти, перевязывая рану Марка.

– Мы с вами живем в разных Муриниях. В вашей живут офицеры, партийцы и счастливые граждане, что по ночам мирно спят в постели. А в моей Муринии живёт измученный травлей медивский народ, что со страхом ложиться в постель и с таким же страхом бодрствует днём. Говорят, в особых зонах работают некие СПВДшники, садисты и убийцы, многие говорят, очень многие.

– Думаю, вы заблуждаетесь, Марк, и что бы это доказать, я вам помогу, даже если есть эти садисты, то я уверена это единичные случаи, и они никто иные как преступники, а может и шпионы. Они специально дискредитируют наше государство. Если вы честны, то вам нечего переживать. Возможно ваши родители стали жертвами именно таких преступников. В конце концов мы живём в сложное время и ошибки могут происходить да же в нашем государстве.

– Я бы очень хотел, чтобы ваши слова были правдой, но я вам не верю, вы офицер, вы носитель этой власти, вы защищаете то беззаконие, которое твориться в этой стране.

– Я защищаю народ. А в данный момент пытаюсь защитить вас. – начинала сердиться Китти.

– Я тоже часть этого народа! Медивы то же часть народа Муринии! Так почему же тогда нас ставят на ступень ниже? Считают нас неполноценными? Изгоями? Мы тоже веками живём на этой земле. Почему же тогда государство ведёт борьбу с частью своего народа? – возмущался Март, кривясь от боли и бессильной злобы.

– Мы ведем борьбу только с террористическим подпольем, государству нет дела до мирных медивов, которые честно работают. Государство считает врагами не медивский народ, а медивский экстремизм, и внешних врагов, что препятствуют развитию нашей страны. Вне зависимости от нации.

– Вы просто не можете быть объективны, вы часть той власти, что освобождает Муринию для котивов, для этого вы и создали особые зоны, чтобы истребить медивов физически, а остальных выгнать за пределы своей утопии.

– Для молодого студента у вас крайне радикальные взгляды, думаю вам нужно отдохнуть, вздремните маленько, а я пока свяжусь с нужными людьми. И если вам все-таки придётся общаться со следователями на допросе, поменьше говорите о ваших взглядах, для вашего же блага. Всегда нужно быть сдержанным и верить в лучшее. В любом случае, я не являюсь тем садистом, про которых вы мне рассказываете. Я искренне хочу вам помочь. – еле сдерживая негодование, говорила Китти.

– Вы правы, мне нужно отдохнуть, простите меня, я был слишком резок по отношению к вам, видимо есть в этой стране ещё нормальные котивы. Простите.

– Отдыхайте, а я поднимусь наверх в свой кабинет и свяжусь с нужными людьми.

Китти переполняли эмоции, она заперла все двери и велела Марту лежать и не вставать. Подымаясь по лестнице, девушка сама себе бурчала под нос. "Кто этот парень такой, чтобы обвинять меня в преступлениях и судить о моих взглядах?! Нет, он не террорист и не бандит, он всего лишь зазнавшийся мальчишка, молодой и глупый, к тому же потерявший родителей, идеальный ресурс для подполья! Но я ему докажу, что он не прав и помогу ему, нужно позвонить дежурному, он санкционирует разбирательство или подскажет к кому обратиться!"

Девушка вошла в кабинет, что располагался у неё на втором этаже, первым делом заварила чай, после чего уселась за стол и запустила монитор. Полистав ежедневник, она сделала пару звонков и ни разу не дозвонившись, сделала пару глотков и откинула голову на мягкий подголовник кожаного кресла. Прикрыв глаза, она почувствовала слабость и усталость своего тела и неожиданно уснула.

Открыв глаза Китти поняла, что спала без малого часов шесть, за окном уже темнело. Первым делом она испугано схватилась за пояс, почувствовав прохладу стального затвора, немного успокоилась. Пистолет был на месте. Спустившись на первый этаж, она застала Марта спящим на диване в гостиной, постояв над ним пару минут, девушка вновь поднялась наверх и вышла на балкон, найдя заначку сигарет, она нервно закурила. День выдался тяжелым, а ещё предстояло разобраться с незваным гостем.

Пригород погрузился в вечернюю тишину. Люди, вернувшись с работы, отдыхали, смотря телевизор и занимаясь с семьёй домашними делами, редкие прохожие гуляли по тротуарам. Где-то вдали шумела машина. Китти докурив сигарету, бросила окурок в урну, и только собралась было уходить, как гул машины стал нарастать. Она вновь выглянула на улицу и увидела, как броневик городской охраны стремительно мчался по улице и, заскрипев тормозами, остановился прямо у её калитки. Сердце девушки сжалось, и она бегом побежала в гостиную, где спал ни о чем не подозревавший Март. Тем временем из кузова спешились десяток солдат и направились к её дому.

– Март, просыпайся, скорей, к нам гости! – запыхаясь, протараторила Китти

– Какие гости? – испуганно спросил он, встав с дивана.

– Городская охрана, они идут сюда.

– И что мне теперь делать? – в глазах парня мелькнул испуг.

– Поднимайся наверх, и спрячься в кабинете в шкафу. Я поговорю с ними, я сотрудник штаба, они не станут досматривать мой дом. Только веди себя тихо, понял.

– Все понял.

Март бегом побежал по лестнице, а тем временем в дверь раздался стук. Китти дождалась, когда медив спрячется, и только после этого подошла к двери, по которой уже тарабанили со всех сил. Она открыла дверь и в дом тут же вошли пятеро стражей, во главе которых был высокий, плечистый капитан. Лицо, которого Китти показалось знакомым.

– Простите за столь поздний визит гражданка, – начал капитан, – но мы просто обязаны вас навестить, пришло донесение, что в вашем районе скрывается особо опасный террорист.

– Я никого не видела капитан, простите, но вы обязаны покинуть мой дом. – раздраженно ответила Китти, смотря ему в глаза.

– У нас приказ, гражданка.

– Я сотрудник штаба! Вы не имеете права досматривать мой дом без специального разрешения.

– А, точно, вы же лейтенант Лина, я вас узнал, мы виделись с вами сегодня утром, после теракта. Я капитан Зит, кстати, вот мои документы, совсем забыл, что обязан их предъявлять, в последнее время их даже никто не спрашивает. А это вот приказ начальника гарнизона Муринии, который обязывает нас досматривать любые помещения, вне зависимости от статуса их хозяев, если это отражает интересы государства. Так, что простите меня лейтенант, ваш дом будет досмотрен, хотите вы того или нет.

– И кого же вы хотите найти, капитан Зит? – сдерживая проступающую по делу дрожь, спросила Китти.

– Пособника террористического подполья, который по слухам и наблюдениям укрылся в вашем районе. Но я не думаю, что вам есть, о чем переживать, было бы крайне удивительно, если бы сотрудник штаба армии укрывал террориста! А за моих ребят не переживайте, они будут очень аккуратны, только разуваться не будут, уж больно долго. Ну чего встали, идите, досмотрите второй этаж, а вы первый. – Обратился Чак к своим людям. – А вы присядьте, я вас не стесню, думаю, мы ненадолго, так, что на чай со сладостями я не рассчитываю.

– Я вам капитан и предлагать не собиралась.

– Я не обидчивый, лейтенант, я знаю, что штабные офицеры инфицированы вирусом высокомерия. Ещё бы, лейтенант, а уже в таком доме, вам лет то двадцати пяти наверно нет, а живёте в таком особняке, да ещё в таком районе.

– Это дом моего отца. – ответила Китти присев на диван, пытаясь скрыть своё безумное волнение.

– А где ваш папа?

– Скончался.

– Сожалею.

– Не паясничайте капитан, вам плевать на него.

– Куда мне горохране, до возвышенных чувств, я не живу в богатом районе, в доме, где комнат больше, че могу посетить за день! Я всего лишь капитан, обитающий в центральном общежитии. Но, тем не менее, такой же гражданин, как и вы. А ваши колкости меня не цепляют, оставьте их для кого-нибудь другого, например, для вашего садовника или горничной.

Между собеседниками тут же выросла огромная стена взаимной неприязни. Китти сидела на диване, ожидая итогов досмотра, а капитан Зит тем временем гулял по гостиной, осматривая любопытным взглядом интерьер и дорогую мебель, которую не смог бы купить себе за всю жизнь. В следующую минуту входная дверь вновь открылась, и в дом вошел молодой страж, крепкого телосложения, за его спиной бренчала винтовка, постукивающая о лист бронежилета.

– Капитан, в сарае обнаружены следы крови, на полу и двери. Так же кровь есть и на тротуаре. Кровь свежая.

Зит резко перевел взгляд на Китти и его лицо изменилось с лживо доброжелательного, на более агрессивное.

– Как, вы, можете это объяснить? Лейтенант? – Резко спросил её капитан

– Я? Я не знаю, меня сегодня там не было! Может садовник? Я не знаю!

– Придя домой, вы не заметили ничего странного?

– Нет, я сразу легла спать!

Вдруг на втором этаже раздались стуки и крики, и в тот момент Китти поняла, что Марта нашли, страх пронзил её тело и на лбу выступили капли пота. Теперь ей стало действительно страшно, она поняла, что не сможет объяснить капитану произошедшее. Зит заметил, как изменилась в лице девушка и спокойно сказал.

– Судя по вашему лицу, все-таки, что-то вы от нас скрываете, лейтенант.

– Капитан! – Раздался крик со второго этажа. – Мы кое-кого нашли!

– Спускайте сюда.

По лестнице спускался до смерти испуганный Март с побитым лицом, его тыкали в спину стволами автоматов и били по затылку, не дойдя пару ступенек, один из стражей так ударил ему по спине, что парень полетел вниз и с грохотом упал на пол. Его схватили за одежду и поволокли к капитану, и швырнули несчастного прямо к ногам Зита.

– И кто же это такой? А? Отвечайте, Лина! – разъярено спросил Зит. – Муж? Любовник или брат? Кто этот медив, по всем описанием похожий на нашего дорогого террориста? Да он ещё и ранен в то же плечо, что и наш террорист! – сказал капитан, надавив парню на рану. – Кто это! Отвечай немедленно!

– Капитан Зит, это просто мальчик, он ни в чем не виноват! Он не знал, во что его втянули! Не бейте его! Я просто хотела ему помочь! Я хотела разобраться сама. – испуганно заикаясь, молила Зита Китти, встав с дивана.

– Вы знали, что он террорист и помогали ему? Ах ты шалава штабная! Он не виноват? Да я сегодня утром потерял своего бойца! Молодого парня, у него осталась жена! А эти выродки убили его, а может это он его убил, вместе с невинными горожанами! Ты сука убил моего бойца? – схватив медива за грудки, рявкнул Чак.

– Я ни в кого не стрелял! – дрожащим голосом заявил Март и тут же получил сильный удар в лицо.

– Капитан Зит! – обратилась к нему Китти. – Нужно разобраться во всем! Должно быть следствие, он может быть невиновен! Возможно он знает важную информацию.

– Закрой свой рот шлюха! А то я закрою его тебе! – Зит замахнулся рукой, в его глазах сверкнула ярость и Китти от страха упала на пол.

– Капитан! Неделайте этого! – крикнул ему один из бойцов, круглолицый здоровяк. – Она ещё сотрудник штаба, вам это не простят.

– Ненадолго она сотрудник, Орен. За укрывательство террористов положен трибунал. Наденьте на неё наручники и посадите на диван, а если ты ещё посмеешь вякать, шлюха, я вставлю тебе в рот кляп! В данный момент я здесь закон, а ты предатель с которым разберутся без меня.

Китти была как в тумане, все перевернулось с ног на голову, она не могла поверить в происходящее, все казалось ей каким-то нереальным и невозможным. Её тело сковал страх и ужас за свою жизнь, её подняли за руки и швырнули на диван, после чего заковали руки в наручники. Ей пришлось молча смотреть, как бойцы горохраны избивают до полусмерти Марта и как её белоснежный ковёр покрывается пятнами свежей крови. Впереди была неизвестность, но Китти не могла ни о чем думать, её сковал страх. Он завладел её телом от головы до пяток, парализовав мышцы и разум.

Зит достал из кармана смятый листок развернул его и начал читать вслух.

– Вы Март, обвиняетесь в терроризме, попытке и планировании государственного переворота, в убийстве и насилии в отношении мирных граждан и представителей закона, каждая эта статья подразумевает смертный приговор. И я, руководствуясь статьёй устава городской охраны и правопорядка номер 56, как законный представитель этого устава, приговариваю вас к смерти! Приговор исполнить немедленно! Оттащите этого ублюдка к стене! Я лично его застрелю! За нашего друга!

Китти молча смотрела как Марта, сопровождая ударами и пинками, дотащили до стены, она успела увидеть его полный отчаянья взгляд и что-то в её душе сжалось. Ей хотелось закричать, но не получалось, а Зит тем временем вытащил из кобуры пистолет и взведя курок подошел к медиву. Китти не могла отвести взгляд от происходящего, не смотря на то, что хотела бы отвернуться. Всё произошло мгновенно, словно и не по настоящему, Марта прижали к стене двое солдат, Чак приставил к его затылку пистолет и выстрелил. Для капитана это было простым движением, смерть он видел не впервые. Чего нельзя было сказать о Китти, у которой из глаз потекли слёзы, в момент, когда бездыханное тело парня сползало по стене, оставив на ней кровавую кляксу. Зит поставил пистолет на предохранитель и, не оборачиваясь на труп, убрал его в кобуру, другой рукой он вынул из кармана пачку сигарет.

– Слушай, лейтенант, вы не против если я покурю в ваших апартаментах? – Насмешливо спросил Зит, закуривая сигарету. – Твою мать, почему эту шлюху никто не разоружил, заберите у неё пистолет и закиньте её в машину. Завтра её заберут, а труп запакуйте, нужно отчитаться перед командиром. Думаю, он будет рад. Все ребята, молодцы, теперь пора и валить отсюда. Наш товарищ отомщён.


***


Ночь Китти провела в центре временного содержания преступников. Мерзкое, сырое и тёмное здание на окраине города. Кого только не было в этих мрачных камерах. Эту ночь за решёткой проводили десяток проституток, пара воров, несколько пьяниц и пять медивов, задержанных, по всей видимости, по национальному признаку. Лейтенанту же досталась одиночная клетка, но это не избавило её от насмешек и пошлых шуток со стороны криминальных элементов. Заключённые медивы же слали в её адрес проклятия, даже не понимая, ни её звания, ни её рода войск.

Китти же забилась в угол и смотрела в пол, погрузившись в свои мысли. Она не понимала, за, что с ней так, ведь она просто хотела помочь Марку и во всём разобраться, и в голову закрались сомнения.

«А может этот Марк и вправду был террористом? Может он увидел во мне наивную дуру и навесил лапши на уши, о родителях и прочем? Может всё верно сказано этим капитаном, и Марк получил по заслугам? Одно остаётся неизменным, я, наивная дура! Я загубила свою жизнь, мне не объяснить теперь, почему я скрывала террориста. Моя жизнь кончена. Меня теперь отправят в тюрьму».

Так и провела Китти всю ночь, сидя в углу и потихоньку плача. Мимо её ушей пролетали мерзкие шуточки воров и проституток, охрана то и дело заглядывала к ней в камеру, дабы убедиться, что она в порядке. Как-никак она ещё являлась сотрудником штаба, за все действия в её адрес можно было ответить по всей строгости.

Ближе к утру в пункт ВСП, прибыл капитан Зит, уставший и измученный. Он передал дежурному несколько листов бумаги, на которых виднелся рукописный текст и росписи. Похаживая по коридору, словно по выставке, Чак разглядывал заключённых.

– Ну вот, опять одних шлюх и жуликов понабрали! Куда нам их столько, начальство же сказало, шлюх брать, только если те стоят на центральных улицах, либо у госучреждений. А в пригороде пусть юбки задирают, раз уж так охота.

– Отпустите нас капитан! – Дружно загалдели девушки.

– Нет уж, сегодня посидите маленько, закон всё же есть и дежурный здесь не я, да и может, поумнеете чуток. Хотя вряд ли у вас в голове, что-либо есть, был бы ум, работали бы на фабрике, а не в подворотнях телом торговали. О! – оживился Чак, увидев забившуюся в углу Китти. – У нас тут проститутка другого рода ещё есть! Которая помощь террористам предлагает, хорошо хоть ноги пред ним не раздвинула, хотя кто вас предателей знает. Эй, медивы! Вот ваша спасительница! Заступница косых и убогих. Доношу до твоего сведенья, что ты уже никакая не лейтенант, тебя разжаловали задним числом, а также уволили. Можешь считать, что тебе повезло, если бы не уволили, получила бы лет двадцать. А теперь поднимайся, мы едем в суд. Формальность, конечно, но приговор ты выслушать обязана. Машина уже нас ожидает.

Сложно представить, что творилось в голове у Китти, весь её привычный мир перевернулся с ног на голову, теперь она, бывший лейтенант штаба, ехала в заваренном решётками кузове машины городской охраны. За рулем сидел смуглый и сонный водитель, который периодически громко зевал, широко открывая рот, каждый раз за это извиняясь и оправдываясь. Рядом с ним сидел капитан Зит, такой же сонный, но довольно весёлый, видимо он уже мысленно примерял какой-нибудь орден за ликвидацию террориста и поимку его укрывательницы. Китти же было не до веселья.

В Муринии довольно жёстко карались деяния такого рода, террористов практически никогда не жалели и почти всегда их ликвидировали на месте, иногда расстреливали по приговору и очень редко отправляли в лагеря. В "особые зоны" так же отправляли и всех близких родственников, так как те представляли возможную опасность. Лагеря были переполнены и заключённых начали привлекать на строительные работы особой сложности, так же их отправляли в поселения особого режима, где те трудились на специальных заводах и фабриках, бесплатно за скудный паек.

Судьба Китти тоже была незавидной, за укрытие и любое другое пособничество террористам ответственность была так же суровой, чаще всего тюрьма либо особое поселение. Сроки были самыми разнообразными, но редко составляли меньше пяти лет. И Китти понимала, что её жизнь теперь не будет прежней. А за решёткой мелькал утренний город, всё тот же утренний город, что и вчера, всё те же люди шли на работу, спросонок здороваясь со всеми прохожими. Всё те же ехали по своим маршрутам автобусы, машины. И солнце так же лениво поднималось над городом, освещая фасады его домов и заводов золотистым светом. Всё было, как всегда и никто не замечал отсутствия в этом полусонном мире, молодой, наивной девушки, что ехала в кузове машины на скоротечный суд.

Китти Лину везли в главное здание военного суда. Она не сомневалась, что приговор уже ей выписан заочно, местные судьи и следователи работали оперативно и в таких делах не церемонились ни с кем, будь ты штабным офицером либо простым рабочим. За любую связь с медивским подпольем кара была суровой. А она попалась практически с поличным.

– Эй, лейтенант Лина! – крикнул ей капитан Зит. – Вещички в лагерь упаковала?

– Иди ты в задницу, капитан. – крикнула Лина ему в ответ.

– Я буду ходатайствовать, что бы твой дом передали мне, уж больно он мне понравился, на первом этаже я постелю ковры, а на втором, а между прочим тебе уже все равно, что я буду делать на втором. Ты туда все равно уже не вернёшься! Хотя отсидишь своё и выйдешь, тогда возьму тебя уборщицей, будешь полы мыть и газон стричь! Как тебе идея?

– Вам нравиться издеваться над людьми? Вы тварь бездушная, капитан! Отстаньте от меня!

– А я тебя человеком не считаю, ты предатель, ты в дом террориста пустила, сука, который людей мирных поубивал, форму, сучка, нацепила. Сдерут с тебя эти погоны сейчас, да на пол бросят. Теперь твоя форма лагерная роба! Шлюха.

– Я не знала…

– Все вы так говорите, не знала, не думала, не хотела. Я этими руками нашу Родину чищу от такой швали как ты, и буду чистить. И вообще рот свой поганый закрой. Ещё хоть раз пикнешь, без моего разрешения, я тебе твоё смазливое личико подравняю! Не нервируй меня, из-за тебя я не выспался.

Чак нервно закурил, делая длинные затяжки и, устремив взгляд на улицу, он был безмерно верен своему делу, считая борьбу с врагами отечества своим долгом. В городской охране служили не просто стражи закона, горохрана была элитой внутренних войск. В неё набирали только беззаветно преданных партии людей. Они не интересовались и не думали о своей работе, они её выполняли с особой гордостью. Мурзан Маут специально создавал эту структуру, для наведения жёсткого порядка внутри страны. Руководил охраной сам Селим Хегер – министр внутренней безопасности, второй человек в руководстве страны.

А тем временем машина, проехав КПП, въехала во внутренний двор Военного Суда. Китти уже была здесь и не раз, по служебным делам. Это огромное, похожее на большую, серую коробку здание, было до боли знакомым. Девушка часто ожидала в просторном вестибюле суда своих командиров, что прибывали сюда по самым разным делам. Теперь визит был крайне неприятным. Её вытащили на улицу, заковали руки и под охраной повели в здание, вслед ей кричал Чак:

– Удачной дороги сучка! Пиши мне из лагеря, свой адрес помнишь!

Китти не обращала на него внимания, она и так была подавлена и унижена, её вели под прицелом автомата, можно ли было о таком думать прежде? Солдат то и дело подгонял её и требовал опустить голову, а в ней словно заклинание звучало «хоть бы меня здесь никто не узнал».

Все было уже заранее решено, по приказу сверху, суд уже вынес досрочный приговор. Начальники Китти не желали заступаться за неё, тем более защищать. Более того, они решили сделать дело Китти показательным, для устрашения всем тем, кто сомневался в строгости и справедливости судебной машины. Это был посыл всем легкомысленным сотрудникам государственного аппарата, что бы никто ни осмеливался впредь кусать кормящую их руку. Вина же лейтенанта Лины была доказана и никем не оспорена, все решилось одним звонком, как дело только дошло до начальника горохраны генерала Пронта, тот сразу позвонил в штаб, где вышел на Селима Хегера. Начальник внутренних дел, долго не думав ответил: если виновна наказывайте по всей строгости. Единственный, кто позаботился о судьбе девушки, был старый товарищ её отца, штабной полковник Берин, начальник дежурной службы, где числилась Китти. Он приложил все усилия, что мог, в надежде спасти наивную дурочку от всей строгости закона. Но единственное, что ему удалось это уволить её задним числом со службы, что автоматически сокращало её срок в четыре раза. Закон был не одинаково строг к военным и гражданским.

Китти завели в пустой зал заседаний, было темно и душно, кроме вооруженной охраны была лишь судья, хмурая не проспавшаяся женщина средних лет с седыми, длинными волосами, она посмотрела на Китти через толстые линзы очков и тихо спросила.

– Вы лейтенант Китти Лина?

– Да.

– Готовы выслушать приговор суда?

– Как? Уже? Меня только вчера вечером задержали! – Возмутилась Китти.

– Успокойтесь, ваша вина доказана, нет смысла в долгих разбирательствах, у меня помимо вас сотни дел, которые требуют разбирательств, а у вас и так все ясно, тем более вы осуждены по законам суда военнослужащих, хотя и являетесь в данный момент гражданской. А он не требует ни следствия, ни каких-либо других судебных процедур. Так вы готовы выслушать приговор? Учтите Китти Лина, вне зависимости от того выслушаете вы или нет, приговор уже вступил в силу.

– Быстро вы судьбами людей ворочаете, товарищ судья, за одну ночь все решили. Оглашайте приговор, всё равно от меня ничего не зависит.

– Лейтенант Китти Лина, обвиняется в сокрытии в своём доме участника террористической организации, который непосредственно принимал участие в террористической деятельности, направленной на уничтожение государства Муринии и его граждан. Подсудимая отказалась содействовать сотрудникам городской охраны пытаясь сокрыть факт нахождения в её доме государственного преступника. Приговор. Лейтенант Китти Лина приговорена в соответствии с законами судебного кодекса для военнослужащих к двадцати годам тюремного заключения, с лишением её всех воинских званий и привилегий, конфискацией всего имущества и запрещением проживать после окончания наказания в городах государственного значения. Учитывая добросовестную службу в армии, заслуги отца подсудимой перед страной и фактом о ненамеренном содействии терроризму, а так же принимая во внимание увольнение со службы за день до совершения преступления, двадцать лет заключения заменяются пятью. Решение суда можете оспорить в личном порядке, досрочное освобождение возможно только спустя два года заключения, за исключением военного времени. Приговор ясен?

– Да.

– Вину признаёте?

– Если моя вина заключается в том, что я хотела разобраться в ситуации, тогда да.

– Не нужно здесь ни чего доказывать, осужденная, я спросила вас, вину признаете или нет? Если не признаете вину, тогда о досрочном освобождении можете забыть. Лично я вам советую признать вину и тогда при условии хорошего поведения, вы можете выйти на свободу уже спустя два с половиной года. Это я вам уже как человек говорю.

– Признаю.

– Приговор вступил в силу с сегодняшнего дня, отбывать наказание будете в трудовом лагере Гинза-3. Охрана, проводите, осужденную в камеру.

Судья закрыла папку и взяла её подмышку, для неё это был обыденный случай, за день она выносила сотни приговоров, некоторые были и к высшей мере. Она каждый день смотрела в глаза отчаянных людей, которым предстояла либо провести в тюрьме десятки лет, либо в глаза тех, кто слушал приговор к смерти. Она видела многое и многих, и приговор по делу Китти ей даже не запомниться, она пойдет, выпьет чаю и уже забудет о том, что пару минут назад приговорила кого-то к пяти годам тюрьмы за что-то, что ей уже и не припомнить. Система действовала слаженно и безжалостно.

Глава 3


Последняя неделя в Муринии выдалась довольно сложная, по всей стране прокатилась волна насилия. Медивское подполье «Свобода и воля» провела целый ряд жестоких акций, взорвав в столице здание паспортного контроля, а через два дня совершив теракт у штаба горохраны, во время которого погибли десятки солдат и прохожих. Не спокойно было и в провинции, где участились случаи нападения на воинские части и патрули. Во время одного из нападений, подпольщики сожгли колонну грузовиков с солдатами, что отправлялись домой из оккупированных Анбарских княжеств. В тот день погибло много солдат. На эту выходку, власть отреагировала мгновенно. Выловив по горячим следам организаторов данного нападения, провели публичную казнь над подпольщиками, повесив около дюжины медивов. Но тяжелее всего дела обстояли на границе с Гетерским союзом, который за неделю организовал множество провокаций, от нарушения границы, до обстрела пограничников, среди которых были жертвы. Кульминацией обострения, был обмен артиллерийскими обстрелами, вио время которых с обеих сторон было много жертв.

Мурзана очень беспокоил новый виток напряженности, который превзошел все предыдущие. Он не совсем мог угадать причины поведения главы союза Мирела Лесо. Страны давно порвали меж собой все отношения и жили буквально в условиях не объявленной войны.

Одним из жарких, летних дней, Маут сидел в своём душном кабинете, на двадцатом этаже штаба и читал газеты. Он любил читать, и в целом был очень образованным человеком. Читал он и муринские и зарубежные газеты. Более того, он отдавал предпочтения именно газетам медивских стран, которые приносили ему порой больше информации нежели его многочисленные шпионы. Кто-то постучал в дверь, Мурзан спокойно оповестил гостя о том, что дверь открыта и вновь уткнулся в газету. В кабинет вошел Селим Хегер.

– День добрый, опять вражеские газеты читаешь? Что пишут?

– И тебе привет, Селим, читаю. Пишут всякий бред, про меня, про тебя, про всех. Даже картинки смешные рисуют. Вот смотри. – Мурзан развернул газету и начал показывать карикатуры одной из гетерсих газет. – Вот, это я, с глупым лицом и с бомбой за спиной, смешно, а вот снова я, веду на поводке собаку с твоим лицом. Здесь много смешного. Есть анекдоты про меня, статьи, картинки и многое другое. Да в наших газетах про меня меньше пишут!

– С собачкой они смешно придумали, эту картинку я, пожалуй, возьму себе.

– А ещё они пишут вот, что. Читаю дословно – «Пришло время сказать тирану НЕТ, пора освободить наших братьев и сестёр из лагерей кровавого Маута. Котивский народ, находиться в глубоком заблуждении, словно болен, его нужно излечить! Пора отбросить страх и освободить медивов и котивов в Муринии! Не нужно бояться, нужно действовать, пока кровавый тиран не пришёл в ваш дом».

– Смело, очень смело, они призывают к войне уже прямым текстом. Как будто знают, что мы ещё не готовы.

– То-то и оно друг мой. Враг готовит людей уже морально к началу, мы должны не проспать это начало. Все эти провокации на границе и вспышка насилия в тылу звенья одной цепи. Нас проверяют.

– Нас давно проверяют, как пять лет назад мы порвали с медивскими монархиями, так они то и дело нас проверяют, все эти группировки террористов и повстанцы в странах союзницах, всё это создаётся и финансируется медивскими монархами. Они не ожидали, что народ будет на нашей стороне, медивские сволочи получили по заслугам, наши лагеря спасли нашу страну. Если бы мы не начали борьбу с внутренними врагами, медивы бы уже давно вернули нас в свою орбиту, как вернули Берк и прочих, мы построили великую страну, это их и сильно беспокоит.

– Нет, Селим. Ты не понимаешь, они сейчас прощупывают нас, готовы ли мы к полноценной обороне. Они сохраняют угрозу и у Анбарского побережья, лишь бы мы не отводили от туда войска. Гетерский союз готовиться к войне на границе, а без разрешения своего двоюродного братца в Парире он не осмелиться.

– Пусть, если её не начнут они, придётся нам, а защищаться проще, чем нападать. Война между нами это всего лишь вопрос времени, а как говорится, если войны не избежать, пусть она начнётся раньше, чем позже. И к тому же мы сейчас сильны, как никогда прежде, наши солдаты надрали фавийскому и ашабашевскому экспедиционному корпусу в княжествах задницы! Они бежали от туда и теперь Ульяну и Вергии ничего не угрожает. На нашей стороне все котивские страны.

– Кем я только не был в этой жизни, но поверь, солдатом быть проще всего. Никаких забот, никакой политики и дипломатии. Есть враг и его нужно убить, пока он не сделал это с тобой.

– А в нашем деле всё так же, Мурзан, медивы наши враги и друзьями никогда не будут. И если есть шанс их уничтожить, значит нужно это делать. Я, кстати, пришёл по делу. Я вот работаю над новым проектом, как раз на случай, если медивы всё же осмелятся напасть.

– Говори.

Хегер вынул из кармана блокнот, открыл на нужной странице и начал говорить.

– Армия Гетерского союза с резервами составляет порядка пяти миллионов. Боеспособных солдат они могут выставить максимум миллион, но и этого достаточно для сильного удара. А нам, к сожалению, приходиться держать большой контингент на юге из-за Анбарских княжеств. В случае агрессии мы не в состоянии будим их быстро перебросить к границе. Так вот: тут посчитал, для обеспечения охраны правопорядка нам хватит порядка двухсот тысяч стражей горохраны. А вот триста двадцать тысяч, я могу организованно передать в армию за неделю.

– И что же будут стражники делать на фронте? – скептически глянув на блокнот, молвил Мурзан.

– Они не просто стражники, а преданные солдаты. К тому же идеально подготовлены. За последние годы они принимали участие в тысячах боевых операциях против террористов и предателей. Многие имеют командировки в Анбарские княжества, Кильскую область и в другие тяжёлые районы. А это без малого семьдесят бригад!

– Ну, это на случай непредвиденных обстоятельств. – Сказал Маут и вновь уткнулся в газету.

Хегер вновь полистал свой блокнот, его беспокоил ещё один вопрос.

– И ещё по поводу количества заключённых хотел поговорить.

– Что с ними-то не так? Мало или много?

– Многовато, лагеря уже переполнены. Среди заключённых очень много медивов, большинство муринские и анбарские. Если враг начнёт войну, они станут для нас дополнительной угрозой. Я думаю, не мешало бы ликвидировать особо опасных.

– Сколько у нас таких?

– Порядка пятидесяти тысяч.

Маут оторвал взор от газеты и удивлённо посмотрел на друга, что листал свой блокнот и что-то помечал в нём. Да-же главному борцу с медивами эта цифра показалась слишком большой.

– И как же мы незаметно ликвидируем полсотни тысяч человек? Это же не сто и не пятьсот! Если мы устроим такую бойню, то это даст повод западным монархам поскорее начать войну. Да и в тылу это может вызвать волнения. Селим, ты будь сдержанней в своих идеях!

– И что ты прикажешь делать? Они же могут поднять бунты и оттянуть на себя немало войсковых соединений, которые нам будут нужны! – Язвительно спросил Хегер, сжав в ладонях блокнот.

– Медивы, они не все так опасны, как ты думаешь, большинство безвольные людишки, что не подымут головы, если не найдётся зачинщика. Заставь своих крыс лагерных прошерстить все дела политических и этнических заключённых. Всех кто вызывает подозрения, и имеет случаи неповиновения и агитации, можешь расстрелять. Только делай это аккуратно, без лишнего шума. Посади, например, на баржу и потопи с ними, или просто где-нибудь в глухой тайге пристрели. Без лидеров они ничего не сделают. А анбарских раскидай по всем лагерям, они не захотят буянить в незнакомых местах. Как котивские заключённые относятся к медивским?

– Заядлые уголовники их презирают, а вот обычные вполне к ним спокойны.

– Ну, вот и раскидай медивов по таким тюрьмам и зонам. А если и враг пойдёт в наступление, то всех котивских заключённых, кроме политических и заядлых сидельцев мы отправим на фронт.

– А толку от заключённых? Мы их использовали уже, помнишь? В Катакане? Всех перебили и дня не простояли!

– Ну и пусть перебьют, за то кормить и охранять не нужно будет. А если заключённые с не тяжкими статьями, то вполне могут послужить на непопулярных должностях. Ведь кто то же должен окопы рыть и дерьмо прибирать. Да и им в радость будет амнистию получить. Да и партия вновь дело доброе сделает. Все останутся в выигрыше. Даже ты.

– Почему?

– Да потому, что Селим голову тебе ломать не надо будет о том как и когда пол сотни тысяч человек ликвидировать.

– То же верно, тогда ты подготовь закон, а я подготовлю бумаги, на всякий случай. Мне эти лагеря уже покоя не дают.

– Так может, хватит садить? Так пол страны за решетку отправишь.

– Я бы и не садил, но как по-другому то? Нужно чистить нашу страну от предателей и бандитов. Мы должны быть уверенны в своём тылу, раз уж с запада на нас давят медивские монархии. Честному патриоту нечего опасаться в нашей стране, вот и пусть все к этому стремятся. А то мне тут звонил пару дней назад генерал Валий Пронто, девку там какую-то отмазать хотели, мол, отец у неё был хорошим полковником, в партии состоял, в штабе армии служила. Не знаю чего сам Валий хотел, но я сказал, что закон един для всех, и раз уж виновата, то пускай получает по заслугам.

Маут встал из-за стола и отворил окно. В кабинет ворвался уличный воздух и запах раскалённого асфальта. Мурзан закурил, Хегер начал отмахивать от себя клубы едкого дыма.

– Что за девка? – без интереса спросил Маут и вновь уткнулся в фавийскую газету "Западный вестник".

– Да некая лейтенант Лина. Служила в штабе в дежурной службе. Мелкая сошка. Отец её был каким-то хорошим офицером, помер не так давно.

– Лина? Хм, знакомо, что-то. Я кажется её видел. Она в дежурке сидела, когда я туда ходил. Молодая совсем. Ещё испугалась меня, когда я вошёл. Что натворила эта бестолковая? – Не отрывая взора от печатных строк, бормотал он с сигаретой в зубах.

– Вроде бы как террориста укрыла. И то по глупости.

– Ну, глупым не место в штабе.

– Это точно. Ладно, пойду, сделаю вид, что очень занят. А то, что-то нездоровиться сегодня мне. Не скучай, друг.

Селим удалился из кабинета Маута оставив того наедине с газетами.

Мурзан Маут и Селим Хегер, были старыми друзьями. Они познакомились во время войны Ульяна и Катакана. В то время Мурзан был молодым и амбициозным правителем этой южной страны и вел многолетнею войну с северным соседом, с которым ульянцы враждовали уже без малого двадцать лет. В войне с катаканцами погиб отец Маута, и имея личные счёты, молодой правители был суров и жесток.

Однажды, когда Маут был на передовой и подбадривал новобранцев к бою своим личным присутствием на линии противостояния, катаканцы перешли в наступление. Позиции ульянцев были быстро смяты, а большая их часть оказалась в котле. Небольшому отряду под руководством сержанта Хегера, удалось выйти из окружения и сохранить жизнь своего правителя. Во время стычек и боёв, сражаясь со своими солдатами бок о бок, молодой лидер сдружился с черноволосым сержантом. В минуты затишья Селим рассказывал Мауту о своём представлении будущего для всего котивского народа, что в то время был разделён на десятки стран, враждующих друг с другом. Хегер вбил в голову правителя, что преданность сильному лидеру должна быть распространена на всей восточной земле от Ульяна до северного княжества Муринии, от Дарлии до восточного горного кряжа. Селим предложил объединить всех единомышленников в партию, построенную на основе этнического единства котивской нации, уверял лидера в необходимости счастья большинства и угнетения меньшинства. Мауту так понравились идеи и энтузиазм молодого парня, что он больше не вернул его в войска, а оставил рядом с собой.

Прошло много лет и много событий прежде, чем Маут взялся за план по объединению Муринии и котивов в целом. Но в тот момент ему был просто необходим верный союзник, коим оказался Хегер. Мурзан возвысил его до звания первого советника и министра внутренних дел, оставляя за ним право власти, ограниченной лишь самим Маутом.

Глава 4


Лагерь Гинза-3 располагался в восточной части Муринии среди обширных лесов, он был огромных размеров и включал в себя целый комплекс бараков, тюрем и складов с административными зданиями. В заключении или как говорили в Муринии на перевоспитании, находилось порядка двадцати тысяч людей и около пяти тысяч человек охраны. Были мужские и женские бараки, для котивов и медивов. Жизнь заключённых не была подарком, сон шесть часов, остальное работы. Работали в основном на лесозаготовках, а для женщин заключённых была создана фабрика по пошиву военной формы, где девушки работали по пятнадцать часов. Кормили скудно, по два раза в день, похлёбкой с куском чёрного хлеба. По праздникам давали печенье.

Начальником лагеря был Марит Бров, ярый сторонник партии КНП, не смотря на солидный возраст, а ему было около шестидесяти лет, был крепким и подтянутым мужчиной, помешанным на чистоте и опрятности. Марит всегда был гладко выбрит, причесан и в чистом, отутюженном костюме с черно-красным значком партии на груди. Подчинённые и коллеги его любили и уважали, чего нельзя сказать о заключённых. Медивы дали ему прозвище «кровавый педант», ибо за любое нарушение распорядка дня Марит наказывал жестоко. Бывали случаи расстрела за лень и симуляции болезней, жёстким он был не только к медивам, но и к котивам заключённым, в его арсенале наказаний были и побои и пытки. Один парень, осуждённый за побег из воинской части, как-то провел обнажённым на морозе всю ночь, за то, что не постирал тюремную робу. Вскоре парень скончался. Власть одобряла любые методы тюремных начальников, лишь бы в лагерях был порядок и дисциплина. А побег в Гинзе-3 карался страшнее всего, из барака сбежавшего, казнили каждого десятого, а остальных оставляли без еды на долгое время. Вскоре сами заключённые стали выдавать охране надумавших совершить побег, не желая играть в кровавую лотерею.

Так и жил лагерь, котивы и медивы, предатели и насильники, виновные и не очень. Режим не щадил ни кого, особенно пособников террористов, которых травили уже сами заключённые котивы. К таким предателям записали и Китти Лину, которая уже месяц отбывала срок за свою глупость и наивность. В лагере ей было тяжело, работать руками она не привыкла, за, что уже раз успела побывать в карцере, заключённые её постоянно притесняли и отбирали еду, заставляли работать за них. Так же Китти оставалась наивной и в этом страшном месте, её постоянно обманывали и подставляли. Жизнь в лагере ей казалась настоящим адом. Этот месяц тянулся будто год, да и сокамерницы ей достались вовсе не из приятных. Одна из них была воровкой по имени Лита и имела уже не первый срок за разные преступления, такие как кража, избиение и мародёрство. Другая же была молодой девушкой среднего роста со смазливым личиком и чёрными кудрями, сидевшей за организацию притона в котором сама же и подрабатывала. По имени её ни кто не называл, а лишь по прозвищу Кудряшка. Китти же они язвительно звали медивкой, хотя в их арсенале были и куда более оскорбительные прозвище, такие как пособница и подстилка. Китти и хотела бы не обращать на них внимание, но не могла и каждое их оскорбление доводило её до слёз, чего собственно и добивались Лита с Кудряшкой.

Для Лины было счастьем уйти на работы куда-нибудь в дальний цех фабрики, но сокамерницы были не единственные, кто её не любил. Всюду ей высказывали своё отвращение за пособничество террористам, особенно после того как Лита ляпнула будто Китти состояла в «Свободе и воле». Это была полная чушь, но жизнь девушки заметно усложнилась после этого. Однажды эта общая ненависть привела к тому, что Китти избили женщины-вдовы солдат, погибших в Анбарских княжествах. Спустя день её побили вновь, и так продолжалось около недели. И не было ей покоя нигде, ни на работах, ни в камере, всюду ей говорили оскорбления, били и унижали, единственное, что ей оставалось плакать по ночам в подушку и то тихо, чтоб Лита с Кудряшкой не слышали.

В один из дней она сидела в наряде по столовой и с раздумьем смотрела на зазубренное остриё ножа. В тот день к ней впервые пришли мысли о самоубийстве, но приложив холодную сталь к запястью, она поняла, что ей никогда не хватит на это духу.

Вот и в эту ночь, Китти лежала на своих нарах, уткнувшись лицом в грязную подушку, мокрую от слёз. Она вспоминала свою прошлую жизнь, ту в которой было всё и работа и дом и солдаты, что улыбались ей и свобода, по которой она скучала больше всего. Так же она вспоминала Марта, капитана Зита и судью, всё отпечаталось в её памяти, всё оставило свой след. А рядом о чем то болтала Лита и громко смеялась. Китти боялась, что её плачь услышат и пыталась сдержать слёзы, но они вновь и вновь вырывались из глаз. И вот услышав очередное всхлипывание, Кудряшка сказала.

– Что подстилка, опять ревёшь?

– Нет. – Всхлипывая, ответила Китти.

– Ой, да ладно, а то мы глухие, каждую ночь ноешь, словно малолетка. Что опять поколотили тебя?

– Нет.

– Да не ври, знаю я, что колотят тебя девки из соседнего барака. И поделом тебе, они мужей своих похоронили, что медивы убили, а ты спала с этими подпольщиками.

– Я не спала с ними, это Лита всё придумала.

– Ничего я не придумывала, мне про тебя всё рассказали, ты думаешь одна такая здесь. Всё про тебя знаем. И ноги раздвигала, и помогала, и укрывала. А сейчас строишь из себя невинную девочку. Бьют, значит заслужила.

– Зачем вы меня мучаете?

– Кто? Мы? Да если бы мы хотели, вообще бы натравили на тебя девок таких, что в госпитале бы год лежала, и кашку через соломинку пила. Сколько тебе сидеть ещё?

– Пять лет.

– Пять лет это не много, но если не научишься здесь жить, то повесишься на радостях.

– Я не могу, я не умею здесь жить! Я не виновна.

– Ха! С террористами спала и невиновна. – рассмеялась Кудряшка. – Я хоть и спала с мужиками за деньги, но с террористами! Это уже слишком. Давно бы уже смирилась со своей ролью, да и сопела бы потихоньку пять лет.

– Неженка ты штабная, вот будешь полезна нам, тогда может, и поможем тебе выжить в этом мире, а до тех пор, пока ты будешь упираться, тогда и будим тебя унижать. Смирись, ни кто тебе ни будет здесь честь отдавать, лейтенант. Это там ты была лейтенантом, здесь ты подстилка. – грубо сказала Лита.

Китти не ответила, а лишь сильнее уткнулась в подушку, стараясь не слышать смех и оскорбление своих мучителей. Но вскоре её и всех заключённых, отвлёк раздирающий шум сирены. По коридорам забегали охранники, мерзко скрипели их начищенные сапоги. Вскоре мимо камеры начали пробегать уже вооружённые люди в касках, явно не относящиеся к лагерной охране. Лита прислонилась лицом к решётке и кричала то одному, то другому солдату, в надежде получить ответ, но им было всё равно на кричащих заключённых, и они пробегали не обернувшись. Девушка стала кричать громче и ругаться матом, что их беготня мешает спать, тогда один солдат с ходу влепил меж решёток прикладом и попал ей точно между глаз. Лита звонко грохнулась о бетонный пол, сильно ударившись затылком, Кудряшка подскочила к ней, но увидев растекающуюся лужу крови с криком отпрыгнула в сторону.

– Помоги ей! – крикнула Кудряшка Китти.

– Пусть подыхает. – со злостью кинула она в ответ.

Спустя пару минут решётки отворились и в камеру вошли охранники, их знакомые лица блестели от пота, а за спинами непривычно болтались автоматы.

– Все на выход, построение во дворе через тридцать минут. Что с этой? – спросил старший офицер охраны.

– Её ударили прикладом, товарищ офицер, – дрожащим голосом ответила Кудряшка.

– Труп?

– Ещё дышит.

– Эй, солдат. – обратился офицер к своему помощнику. – Нам сказано всех живых на двор выгнать. Если хочешь, можешь её нести, мне она нафиг не упёрлась тащить.

– А мне она и подавно не нужна.

– Тогда кончай её.

Солдат спокойно вынул из кобуры пистолет и выстрелил едва живой Лите в голову. После чего с яростью заорал на остальных девушек, что бы выходили из камеры, если не хотят лечь рядом.

Они и не думали сопротивляться. И уже спустя минуту шли под вооружённым конвоем по огромному, залитому электронным светом коридору. В головах их, как и в головах сотен остальных заключённых был страх и неизвестность. К чему бы могли устроить такой переполох. Может кто-то попытался сбежать?

Спустя полчаса, в тюремном дворе построились свыше четырёх сотен заключённых, только котивы, ни одного медива. Было много охраны, солдаты в полном обмундировании, словно пчёлы кружили вокруг толпы испуганных обитателей тюрьмы. Во внешнем дворе гудели три десятка грузовиков, всюду были солдаты горохраны. Наконец перед заключёнными появилась худая фигура Марита Брова, поправляя рукой редкие, седые волосы, он оглядывал всех пристальным взглядом.

– Ну что товарищи преступники, предатели и идиоты! Смотрю вы не рады меня видеть в столь поздний час. Признаюсь, видеть вас мне охота не более вашего, ваши рожи мне надоели уже много лет назад. Но, собрал я вас не для милой беседы, под свет луны. Вы должны выслушать одного, человека, который желает поделиться с вами новостью. Слушайте внимательно, а если хоть одна тварь, что-либо вякнет или чихнёт, тогда я лично вышибу мозги этому идиоту! Стоим тихо, как мышки. А вот и наш гость, полковник Прон, сотрудник отдела информации штаба армии. Лагерь смирно! Равнение на ле-во!

Китти было знакомо это лицо, но имя его она слышала впервые. Они даже как то беседовали с ним в курилке, о какой то дребедени, которую теперь было и не упомнить.

Лицо пришедшего офицера было суровым и даже в чем то напуганным. Заключённые стали понимать, дело вовсе не в их жалких жизнях, случилось нечто серьёзное. Китти со страхом наблюдала за происходящим, она с трудом сдерживала дрожь и испуг. И тут, наконец, офицер заговорил.

– Уважаемые заключённые, граждане великой Муринии! – сказал он и сделал продолжительную паузу. – Я прибыл сказать вам ужасную новость. Сегодня ночью наши границы перешло миллионное войско коварного неприятеля. Началась война. Наши пограничные гарнизоны, героически сопротивляясь, отступают на восток. Наша граница взломана коварным врагом, который устремился на нашу столицу уничтожая все на своём пути, не жалея никого. – офицер вновь замолчал и окинул взглядом заключённых, которые с ужасом смотрели на него. Хоть все и знали, что война обязательно начнётся и вся страна готовилась к ней, но наступила она неожиданно, как неожиданно наступает зима, с выпадения снега.– А теперь я зачитаю вам приказ номер 23/001 от сегодняшнего дня изданный лидером нашим, Мурзаном Маутом. «В связи с вероломным вторжением вражеских войск на территорию нашей Родины, я Мурзан Маут объявляю общую мобилизацию всего населения страны способного держать в руках оружие и желающих дать отпор оккупантам. Все заключённые тюрем и лагерей Муринии, не имеющие приговоров по особо тяжким статьям, могут заменить свой срок службой в специальных отрядах Вооружённых сил. Год заключения приравнивается к месяцу службы. Все желающие будут записаны в добровольные отряды и сразу отправятся на фронт. Все заключенные, имевшие до приговора суда воинское звание и должность, будут восстановлены в руководящих должностях добровольческих отрядов». – офицер вновь сделал продолжительную паузу, и добавил. – Добровольный набор заменён обязательным, вы все будете направлены на фронт для борьбы с оккупантом.

После его ухода ещё пару минут стояла глубокая тишина, которую нарушил директор тюрьмы.

– Ну, думаю, все поняли суть заявления. Никому не нужно объяснять? Ну, я так и думал. Вы все уже записаны в добровольцы. Кстати он забыл пояснить, что за отказ от исполнения своего долга перед отечеством полагается расстрел, ибо только предатель Родины может в столь тяжёлый миг отказаться её защищать. И не спешите радоваться сокращением своих сроков идиоты, навряд ли кто-то из вас проживёт на передовой больше месяца. Вас просто отправят задержать врага на пару дней, пока не подтянутся основные силы. Короче, зачем я перед вами тут объясняюсь, во дворе вас уже ждут машины, которые вас отвезут в город Герм, а от туда вас уже направят на фронт. Так что строем во двор! Если хоть одна шалава вздумает сбежать расстрел на месте без предупреждения. Бегом отсюда! Теперь вы не в моей власти.– Рявкнул Марит и удалился прочь.

Китти стояла как вкопанная, она не могла поверить в происходящее, её пять лет тюрьмы превратились в пять месяцев службы, это одновременно и радовало и пугало её. Ведь она прекрасно понимала, что боец из неё никакой, да и пять месяцев срок для войны не малый.


На улице уже светало, ночная свежесть, потихоньку отступала перед всходящим солнцем. А на тюремном дворе, ревели моторами два десятка грузовиков и дежурили вокруг них около сотни автоматчиков. Со смотровых башен сурово смотрели на заключённых стволы пулемётов, бежать было глупо, да ни кто и не собирался. Не мешкая ни секунды «добровольцев» начали грузить в кузова, при этом подгоняя их прикладами, ногами и дубинками. Китти запрыгнула одна из первых, не желая получать удара в спину, и тут же забилась в угол, обхватила ноги руками и зажмурила глаза. Она не верила, что её жизнь сделает такой крутой поворот из-за какой-то нелепости с незваным гостем. Не прошло и десяти секунд, как кузов уже был забит людьми, кто-то ругался, кто-то обсуждал, а кто-то и вовсе плакал, плакала и Китти.

– Ну, что ты плачешь, деточка, на войне всё получше будет, чем в тюрьме-то гнить. Главное продержаться свой срок. – пытался подбодрить её худой, седовласый мужчина. – Мне вот сидеть ещё семнадцать лет. А на войне могу за год с небольшим скоротать весь срок! И домой к детишкам.

– Ага, ты там денёк то продержишься? Пустозвон!– рявкнул кто-то в ответ.

– А ты рот то свой попусту не разевай, а то кишки застудишь! Я воевал когда ты ещё сиську мамкину изо рта не вынимал. Я ротой командовал в боях с восточными княжествами, а там в то время ещё те головорезы хозяйничали. Так, что и медивам задницы надрать сумею!

– Теперь медивы то по сильнее будут, они явно подготовились к этой войне как следует! Не то, что Маут! Наш только лагерями и занимается. – влез в разговор пожилой мужчина с густой шевелюрой.

– А мне плевать, хоть денёк на свободе, а там и помереть не страшно!

– Или к медивам перебежать!– усмехнулся кто-то.

– А ты думаешь, что им с тебя прок будет!– сказал седой мужчина и рассмеялся.– Да они тебя на первом столбе повесят! Даже пули пожалеют! Им сброд вроде нас даром не нужен, своих хватает.

– А наши-то для нас пуль точно не пожалеют если отступать надумаем! Вот заботливые-то! Вот за что я люблю свою Родину! Она о нас думает!

Все дружно засмеялись и захохотали, а Китти все ревела, пока седой ветеран не склонился над ней и полушёпотом заговорил с ней.

– Слушай девка, я знаю, что ты в той жизни была в офицерском звании, как в Герм приедем ты на распределители напомни им об этом, может хоть, что-то сделают. Только не реви, твои слезы здесь никому не нужны, ни кто на них даже не взглянет. Тут всем на всех наплевать. В этом кузове весь сброд Муринии.

– А вам, на меня разве не наплевать? Мы с вами не такой же сброд?

– Ты на дочку мою похожа, такая же милая и глупая. Я её уже пять лет не видел. Жаль мне тебя. Убьют ведь на передовой, я бывал на войне и знаю, что тебе там не место, я обещаю, что буду тебя защищать, если получиться, но толку от меня в бою будет мало, я стар уже для такого. А если тебе восстановят звание, то может хоть спасёшься, от всей этой дурости.

– Не тратьте на меня время, мне уже всё равно, что со мной будет, убьют, так убьют. Мне всё надоело, хватит с меня.

– Но-но! Хватит ныть, как девчонка, у которой игрушку отобрали. От чего устала? Ты сидишь здесь сколько? Год?

– Месяц.

–Месяц? Да у тебя есть шанс и срок скостить, и имя своё восстановить, я знаю за, что ты сидишь, если будешь умничкой, то власть тебя простит. Я позабочусь о тебе, только сопли не распускай. Как тебя звать?

– Спасибо вам. Я Китти Лина.

– А я Бран, будем знакомы.


А тем временем грузовики тронулись и помчались в сторонуГерма, это был близлежащий город, в котором имелась железная дорога, там находился распределитель и склады вооружения, для наспех собираемых отрядов добровольцев.

Народ Муринии был осведомлён о войне в самый короткий срок, на призывные пункты тут же пошли сотни тысяч жаждущих защитить родину добровольцев и резервистов. Они устраивали торжественные митинги и гуляния, женщины провожали их со слезами и гордостью.

Агрессия была предсказуема, власти догадывались о ней уже давно, но людям данное событие донесли именно в контексте вероломства врага. Мало кто знал истинный масштаб войны, как мало кто знал, что граница на южном участке взломана. Огромная армия Гетерского союза, сминая на своём пути погранзаставы и слабые гарнизоны, уже вклинилась на муринскую территорию до ста километров, захватив множество деревень и посёлков и большой город Аппор, что был столицей юго-западного округа.


Город Герм был обычным заводским поселением, его жители жили лишь благодаря огромной фабрике по производству мебели, которая давала работу двадцати тысячам горожан. В стратегическом плане, он не имел ни какой ценности, в нем даже не было гарнизона, лишь две роты городской охраны. За вчерашний день в него привезли множество старого уже списанного оружия, карабины, автоматы, винтовки и старые массивные пулемёты. Этим барахлом планировали вооружать так называемых добровольцев. Хотя даже этого хлама на всех не хватало. Наспех собранный распределитель расположился в одном из цехов фабрики, оружие валялось горой прямо на улице, накрытое брезентом. Руководили всем этим, пятеро офицеров, прибывших из столицы и десятка два солдат, которым помогали около роты городских охранников. Им предстояло вооружить пять сотен бывших рабочих, крестьян, заключённых и сформировать их в три роты и один батальон. Ни кто особо не хотел заморачиваться, по этому рассчитывали справится с ними за пол дня и уже вечером усадить в эшелон.

Добровольцы из лагеря Гинза-3 прибыли спустя час езды на грузовиках. Их построили на площадке перед служебным въездом на завод. И даже здесь в них смотрели стволы автоматов и пулемётов. Отношение к ним можно было сформулировать так – «чем меньше их помрёт здесь, тем дольше они будут умирать на фронте».

К ним вышел пожилой офицер в комбинезоне защитного цвета, осмотрел их пустым взглядом из-под густых бровей и, сплюнув, сказал.

– Заводи по одному.

Двое автоматчиков схватили под руки одного из «добровольцев» и завели в цех. Потом ещё одного, потом ещё и так далее. Вскоре пришла очередь и Китти.

В сопровождении двух солдат горохраны она вошла в помещение цеха, пахло горелым пластиком, и было довольно прохладно, толстые бетонные стены не пропускали тепло. Освещение было слабым и лампы то и дело мигали, в дальнем углу, сваленные в кучу, стояли станки и прочие фабричные механизмы. А перед ней, за массивными деревянными столами сидели члены комиссии, которые, без особого интереса, решали судьбы бывших преступников. Рядом с ними суетились несколько женщин среднего возраста, они выдавали форму, которой здесь была целая куча, выше трёх метров. Китти подошла к офицерам и помнив слова Брана, решила спасать свою жизнь, собравшись с силами поприветствовала офицеров по военному. Пожилой майор кивнул ей в ответ, а рядом сидящий капитан, подняв взор на девушку, скривил лицо и сказал:

– Ну, а баб то зачем понабирали! Тву! Совсем сума по сходили, что ли какой от тебя прок-то деточка? Пули своей милой мордашкой ловить?

– Товарищ капитан, я Китти Лина, в недавнем прошлом я являлась сотрудником штаба армии в звании лейтенанта, прошла обучение в военной академии Муринии, обучена военному делу и обращению с оружием.

– О как!– удивился офицер, подняв свой взгляд, и тут же опустил его вновь в личное дело Лины.– Гляди-ка и вправду лейтенант! Как тебя сюда занесло-то? Хотя здесь все написано. Содействовала медивским террористам. О, как! Так ты почти по политической статье сидела! За тобой нужен глаз да глаз, а то ненароком умыкнёшь к врагу!

– Всё произошедшее является глупой ошибкой с моей стороны, я пожелала разобраться сама, вместо того, что бы доложить незамедлительно своему командованию. Вину не отрицаю и желаю доказать свою преданность государству и армии.– оправдывалась Китти.

– А это уже ни кого не волнует, деточка!– тут же высказал ей крупный, разжиревший капитан. – Рот закрой и не рыпайся! Мы сами всё решим, сейчас тебе выдадут форму, размера, конечно-же твоего нет, на баб не рассчитывали, переодевайся и снова к нам.

– А где переодеваться? – смущённо спросила она.

– Где, где? Здесь и переодевайся, не переживай, смотреть на тебя не будим, мы люди военные, любим только Родину, да и то только как мать! Если уж совсем стесняешься, то наши помощницы могут шторку подержать.

Китти не стала больше ничего говорить, не смотря на стыд и неловкость разделась, и выкинула с нескрываемой радостью тюремную робу в общую кучу. Не смотря на полное равнодушие к её обнажённому телу со стороны офицеров, она всё равно старалась одеться как можно скорее.

Это была форма старого образца, тёмно-серого цвета с широкими штанами на кожаном ремне, с просторным кителем с нагрудными карманами и нарукавными. На голову же одевалась смешная кепка с коротким козырьком. От одежды пахло, каким то противным моющим средством, которым её продезинфицировали. Такую форму носили солдаты в первые годы объединения Муринии и уже как семь лет от неё отказались в пользу новой, более удобной. Размера на Китти, как и говорил офицер, конечно же не нашлось и если бы не ремень, то штаны тут же упали бы с её бёдер.

– Ну вот, на солдата стала похожей!– усмехнулся один из офицеров.– Значит ты у нас лейтенант.

– Была лейтенантом. Товарищ майор.

– Была, не была, лейтенант Лина, вы ознакомились с указом нашего лидера Мурзана Маута? А он чётко сказал, что всем амнистированным восстанавливаются их утраченные звания. Я назначаю вас на должность заместителя командира первой роты. Будите ему помогать умным советом, он офицер молодой и глупый, как и многие вчерашние выпускники. Думаю обязанности данной должности вам понятны. Я ставлю сейчас печать в вашем личном деле и с этого дня вы больше не заключённая, а военнослужащая добровольческого подразделения. И ещё, берегите себя лейтенант Лина, война как-никак. – сказал седой офицер и поставил печать в её личном деле. – Вот, возьмите погоны лейтенантские, дабы вас не путали с остальным отрепьем.

Китти прошла на улицу где её встретили трое солдат и вручили ей автомат, вещевой мешок с пайком и прочим. На душе стало чуточку светлее, впервые за этот месяц она улыбнулась. Даже воздух на свободе был другой. Отстегнув магазин, девушка увидела, что он пуст и спросила:

– А патроны?

– А патроны тебе выдадут на передовой деточка! – сказал ей худой солдат с круглым, молодым лицом и желтоватыми зубами. – А пока проваливай отсюда к прочим ублюдкам, пока мы тебя по кругу не пустили! – усмехнулся он и положил ей руку на грудь.

– Руку убери мерзавец! – испугано бросила девушка в ответ.

– А то что?

– Я буду жаловаться вашему командованию!

Это только раззадорила молодого солдата и двоих его друзей, и он вновь положил ей руку на грудь.

– Да ладно, не ломайся, дурнушка. Чего тебе стоит солдат ублажить? Небось, за то самое сидела?

–Не твоё дело негодяй! Убери свои грязные руки, поддонок! – крикнула Китти и влепила солдату пощёчину.

Солдат отскочил в сторону от удара и его глаза налились злобой и похотью, он ударил Китти в живот, после чего влепил ей ответную пощёчину. От ударов девушка упала на землю выронив, и автомат, и вещмешок, но боец не успокоился, схватив её за волосы поволок в сторону, его друзья пошли следом. Китти громко закричала и попыталась вырваться, но безуспешно. На шум выскочили солдаты горохраны и добровольцы. Спустя мгновение из распределителя выскочил седой майор и, увидев данную картину, быстрыми шагами догнал солдата и его товарища.

– Что за беспредел вы творите, рядовой? – рявкнул седой майор.

– Простите товарищ полковник, она первая оскорбила меня и влепила пощёчину. Я решил её проучить, – не отпуская Китти, прохрипел солдат, – она же проститутка, у неё на лице написано. Мы хотели припадать ей урок.

Полковник вырвал девушку из рук солдата, отвёл в сторону, потом вновь подошёл к солдату и, осмотрев его с ног до головы, вдруг перешёл на крик. Он орал так, что слюни летели во все стороны.

–Ты, ублюдок, чего творишь? Да за это я имею полное право тебя расстрелять! Насилие, как и грабёж, караются смертью!

– Но она же проститутка!?

– Проститутка здесь только ты! А она лейтенант армии Муринии, и у нас общий враг, не успели начать войну, а уже на девок кидаемся! Ты бы так воевал с медивами, как с девушкой! Тварь! Расстрелять его!

– Но товарищ…

– Закрой свой рот! Расстреляйте его перед всеми. Пусть все видят, что бывает с насильниками.

– Я же не насиловал её, я же не надругался над ней… – чуть ли не в слезах умолял его солдат, уже готовясь падать на колени. – Не убивайте меня, пожалуйста! Прошу, вас не убивайте! Я же не думал, что она лейтенант! Я больше не буду! Пожалуйста.

– Ну и тряпка же ты! – усмехнулся офицер и достал с кобуры пистолет. Солдат упал на колени и зарыдал, его друзья тут же разбежались в стороны, а полковник тем временем уткнул ствол в лоб провинившегося. Но тут уже не выдержала Китти и крикнула:

– Не убивайте его, пожалуйста!

– Вот как!– удивился офицер, не убирая пистолета.

– Не нужно, прошу вас, он ведь действительно ничего не успел сделать…

– И то верно начать начал, а закончить не успел, хорошо, я его не убью. Но преподать ему урок стоит.

Только, провинившийся солдат, вздохнул с облегчением, как раздался выстрел и повисшую после него тишину разорвал истошный крик раненого в ногу солдата. Кровь била фонтаном из прострелянного бедра. Но, ни кто, ни кинулся помогать ему. Рядовой упал на землю и орал как сумасшедший, пытаясь зажать рану. Его товарищи стояли рядом и боялись пошевелиться без приказа.

– Это будет тебе уроком! Отнесите его в санчасть и как поправиться отправьте в штрафной отряд, а лучше в ШРОН, за насилие над старшим по званию и дружков его в туда заберите. Идиоты недоделанные, благодарите жертву вашу, а то бы прям здесь вам мозги вышиб бы.– сказал офицер и велел продолжить комплектование батальона.

Армия Муринии славилась своей железной дисциплиной, за многие провинности полагался расстрел, например за насилие над мирными котвами, за грабёж и нападение на старшего по званию с корыстной целью, казнили за трусость и халатность в бою. Маут провёл титаническую работу, создавая свои вооружённые силы. Его воины закалили себя в многочисленных локальных войнах и в подавлении мятежей, но в большую войну, они вступали впервые. Ария Гетерского союза превосходила котивов в вооружении, численности, но не в дисциплине. Дисциплину, моральную и боевую подготовку, всего населения, Мурзан считал своим козырем в этой начавшейся войне.

Глава 5


Уже прошла целая неделя с начала наступления гетерского войска. Армия котивов, понеся огромные потери в пограничных боях, откатилась на многие километры от границы. Несмотря на явное стратегическое поражение своих частей, Маут не сильно-то торопился ввести в бой основные силы своих войск, которые совершали манёвры в глубине страны.

А вот воины Гетерского союза, воодушевлённые победой уже грезили мечтами как они пройдутся парадным маршем по улицам вражеской столицы. Они верили, что победа идёт к ним в руки и нужно просто успеть поймать её за хвост.


А средь бескрайних полей и лесов, по рельсам, мчался военный эшелон, забитый под завязку сотнями добровольцев, среди которых были самые разные люди, самых разных возрастов и взглядов. Ехала и Китти и многие бывшие заключённые из лагеря Гинза-3, кто-то был рад, а кто-то и не очень. Ни кто в руководстве не возлагал на этих слабо обученных и плохо вооружённых бойцов, больших надежд. Нужно было задержать врага ещё хотя бы на пару дней, что бы основные силы смогли развернуться для контрудара. Судьбы и жизни добровольцев мало кого заботили, даже их самих, многие были готовы пожертвовать собой во имя победы.

Эшелон мчался в сторону города Ирк. Этот город располагался на юго-западе и входил в Аппорский район, большая часть которого уже была оккупирована гетерской армией. В том населённом пункте не было ни заводов, ни каких либо значимых предприятий, город был не нужен в стратегическом плане никому, но в тридцати километрах к востоку от него располагалась железнодорожная развязка, что соединяла Муринию с Вергией, а она поставляла нефтепродукты. Командование Муринии боялось потерять ценные поставки горючего, а армия ещё не готова была для контрнаступления. А тем временем Ирк покинули уже все мирные жители, оставив пустыми дома и квартиры. Остались лишь местные ополченцы и сотрудники правопорядка, которых было чуть больше трёх сотен. На подмогу им выслали более пяти тысяч добровольцев и сводные отряды ополчения других городов, так же в поддержку прислали с десяток пушек, миномёты и пулемёты. Конечно, эти силы были несравнимо малы в сравнении огромной армии медивов, только ударная группировка в Аппоре превосходила защитников Ирка в десять раз.

Китти молча сидела в углу, разглядывая выданный ей автомат, такого старья она уже давно не видела, форма была неудобной, сапоги были большими, и вообще она выглядела нелепо во всей этой одежде, да и на душе у неё было паршиво. Ей с трудом давалось осознание того, что произошло с ней этим летом, но, несмотря на все неурядицы, Китти строго решила не падать духом и постараться выбраться из отряда добровольцев в место потеплее и посытнее. Но больше всего девушке хотелось остаться в живых. В двух метрах от неё, так же молча, сидел молодой лейтенант. Худой и высокий, с лицом юноши и гладкими щеками, на которых не было ни волосинки. Это был ротный, он не был ни добровольцем, ни ополченцем, его, как и многих откомандировали на фронт, вчерашний выпускник, молодой и глупый, не понимающий ничего ни в войне, ни в людях. Своих солдат он не знал и порой побаивался их, но со своим заместителем, лейтенантом Линой, ему удалось установить хрупкий контакт. Хотя и Китти не совсем доброжелательно относилась к этому юнцу, считая, что в бою помощи от него не дождёшься. По этому девушка больше общалась с Браном, который пообещал ей помогать.

Ротный, несмотря на свой юный возраст, был уже женат, хотя и пару месяцев всего. Китти знаков внимания не уделял и вёл себя очень достойно, хоть иногда и терялся в разговоре с ней. Бывшие узники лагеря так же вели себя достойно по отношению к девушке, кто-то боялся расстрела за насилие, а кто-то и вообще не помышлял о пошлостях, но были и любители пофлиртовать, которым чаще всего не доставалось и улыбки. За проведённые в неволе года, многие мужчины напрочь забыли как вести себя с девушками и в моменты общения неуместно шутили, либо бубнили, что-то невнятное. К счастью для добровольцев, Китти была далеко не одна девушка в этом эшелоне, со многими было проще.

А позади, мчащего вдаль поезда, оставались мирные города и сёла, леса и гектары полей, засеянных пшеницей. Эшелон ревел и гудел, выпуская облака белого дыма, он мчался за солнечным диском, что погружался за холмы, поросшие соснами. Облака окрасились в бронзово-багровые цвета, и небо мерцало в предвкушении ночи. Средь синевы небосклона проявлялись первые, яркие звёзды. Где-то впереди, в сотне километров от них, шли бои, гибли люди, горели дома. Но смотря на величие и красоту природы, через маленькое окошко в вагоне, Китти не могла и не хотела в это верить, она любовалась, как когда-то в детстве, спокойствием и безмятежностью вечернего неба. «Жаль, всё-таки, что война началась» – шёпотом промолвила девушка и сжала автомат меж коленей.

Но правители не дали шансов этой войне не начаться. Они ждали и торопили её в надежде навсегда расквитаться с заклятым врагом. Стремление к миру прировняли к трусости, а здравый смысл к глупости. Громкие, воинственные речи звучали из каждого телевизора и радио, ораторы на площадях призывали к борьбе с коварным врагом. Даже сам воздух в мире был пропитан милитаризмом. Все готовились и вооружались, только простого человека ни кто не спросил, нужно ли ему покидать свой дом, семью и погибать в чужой стране.


***


А тем временем вдалеке от стрельбы и взрывов, в мягком кожаном кресле потягивая сладкий дымок папироски, сидел Мурзан Маут в своём уютном кабинете. С абсолютно спокойным взором лидер рассматривал пёстрые заголовки газет Гетерского союза и Фавийской империи, где-то он даже помечал карандашом особо интересные статьи и заголовки вражеской прессы. Для него не было сюрпризом содержимое данных статей, Маут хорошо знал всю мощь агитационной машины медивских государств, которую порой ставил своим в пример. Раздался стук в дверь.

– Входите.– спокойно сказал Маут и обернулся в сторону двери.

В кабинет вышел мужчина тридцати пяти лет в строгом, военном мундире с генеральскими погонами. Осмотревшись по сторонам, он убедился, что кроме Маута никого нет, после чего закрыл за собой дверь.

– Здравствуй отец. Снова вражьи газеты читаешь?

– А то! Ты только послушай Маунд, что пишут обо мне мои уважаемые противники! Цитирую, газета «Гетерский вестник», статья «Мы принесем котивам свободу», «Дорогие читатели! Наконец-то свершилось! Наши власти, наконец-то осмелились покончить с кровавым тираном Мурзаном Маутом! Наши доблестные войска идут победным маршем по угнетённой диктатурой земле котивского народа. Не за горами тот день, когда сила медивского оружия, наконец-то освободит восточные народы от гнёта тирана и самодура, повсеместно наших солдат встречают как освободителей и дарят им цветы!»

– Большего бреда в жизни не слышал.– усмехнулся Маунд. – Разве, что в наших газетах!

– А вот эта статья мне понравилась больше всего, газета «Медив» называется «Последние дни тирана», читаю «В эти дни решается судьба мира! Дни кровавого тирана Маута сочтены, недолго ему осталось восседать на своём троне, вскоре, а возможно уже завтра его придадут законному суду! Мы верим, что котивские солдаты поймут своё заблуждение и отвернутся от своего полоумного диктатора, который причинил столько горя своим гражданам. Всех граждан Муринии призываем помогать дружественным войскам Гетерского союза, оказывать им поддержку и давать им приют. Наша цель не покорить вашу страну, а избавить её от кровавого тирана, чьё место на виселице…» ну и так далее. Идиоты! Ну не поверят наши люди в эту чушь! Статьи просто скопированы друг с друга! Такое чувство, что это не пресса, а крики оратора на трибуне! А ты, что думаешь, сын мой, по этому поводу?

–Ну насчёт бреда я согласен, хотя не буду лукавить, наша и их пресса не многим отличается, дело лишь в том, кто кому враг. Но меня не это тревожит. Не затягиваем ли мы с манёврами? Враг уже заметно вклинился в наши земли, за вчерашний день мы потеряли ещё две деревни, а так же армия генерала Лесо вплотную подошла к Ирку, ещё чуть-чуть и они перережут единственную дорогу в Вергию, а без их нефти мы не сможем долго вести войну. Мои солдаты ждут команды и полны решимости, они очень переживают от бездействия. А добровольцы ещё не смогли удержать ни одного пункта, они не смогут задержать всю эту армаду.

– Понимаю причину твоего беспокойства, но этот манёвр нам просто жизненно необходим. Мы могли бы и сами начать эту войну, но тогда бы мы имели против себя все силы медивов, а с основной армией вражеских стран нам не справится. Но поодиночке мы можем их перебить! Медивская армия она, как цунами, мощная и неудержимая, если ударит вся целиком, то устоять невозможно! А если вместо цунами лишь маленькие волны, то их куда легче обуздать! Армия Гетерского союза вторглась на наши земли, они так легко продвигаются по ним, что им начинает казаться, что так и будет. И естественно победу над нами они хотят одержать в одиночку. Гордость же никому не чужда. Но их огромная армия рассеялась на наших землях, солдаты увлеклись грабежом и насилием над мирными гражданами, они уже не ждут от нашей армии удара. Их коммуникации растянулись, а снабжение отстаёт от передовых частей. Лесо мчит, как скаковая лошадь вперёд, оставив армию осторожного генерала Миоха позади, они словно безмозглые бараны идут в нашу ловушку. А добровольцы делают свое дело. Гибнут за родину. Ты сын знаешь своё дело, твоё дело ждать приказа и как он поступит, ударишь Лесо во фланг, а Тарма пойдёт в лоб.

– Лишь бы все прошло, как ты говоришь! А то наши союзники могут отвернуться от нас!

– Побереги политику для меня Маунд, а твоё дело бить врагов по команде и не раньше.

– Да бить то мы их готовы хоть сейчас, но с каждым днём все тревожней и тревожней, Тарма дурак, я ему не доверяю, он славолюбив и жаждет орденов и титулов, я бы ему не доверял, командовать наступлением по направлению Аппора, есть и другие генералы.

– Тарма хоть и дурак, но воевать умеет, ему многое удалось в подавлении мятежа в Вергии, методы его противоречивы, но главное цель. Он свяжет основные силы Лесо в Аппоре, а ты ударишь во фланг. А ваши личные разногласия с ним, должны оставаться в стороне.

Маунд налил себе чая и, взяв фарфоровую кружку в руку, присел на диван. Его очень тревожило промедление, он предпочёл бы прямо сейчас вступить в бой, ибо был горяч и молод. Но, несмотря на молодость его дома, ждали двое сыновей, которые очень скучали и любили своего отца. Волей несправедливой судьбы у этих детей был только он, мать покинула их чуть больше года назад от болезни. Эта потеря тяжело далась Маунду, после смерти жены, он стал хмурым и неразговорчивым, а весь мир сузился для него всего до двух человек, его детей. Доверительные отношения у него были и с отцом, который всегда мог выслушать и поговорить на личные темы, Мурзану была знакома потеря близкого человека, так как сам пережил в детстве потерю отца, который до сих пор являлся к нему во сне.

– Как твои дети, Маунд? – присев рядом, спросил его Маут.

– Скучают, остались с няней. Мама-то приходить будет к ним?

– Обязательно, что ей ещё делать-то? Не войной же заниматься? Баб в такие дела пускать нельзя, они всё наперекосяк пустят. Пусть лучше с внуками возиться.

– Это да, мама она женщина простая, ей все твои войны и реформы, что пустой звон. Ей семья и уют нужен, угораздило же её с тобой связаться, дома не живёшь, страну от врага спасаешь и прочими мировыми делами страдаешь. А ей это даром не нужно, если бы не я с Мау, то давно бы тебя бросила. До сих пор не понимаю, что свело вас вместе.

– Я тогда молод был, красив, решителен, не было ещё этого шрама на пол лица. В то время я был командиром роты ополчения Ульяна, а в её деревню мы зашли для пополнения запасов воды, она нас и встретила, приютила и накормила. А потом мы ушли. Я год потратил, что бы найти её вновь, запала она мне в душу. Она тогда была такой юной и хрупкой, влюбились и поженились, не имея за плечами ничего. Она скиталась за мной по всем гарнизонам, пережила со мной все войны с Катаканом и поддерживала меня во всех начинаниях в Муринии, если бы не она, я бы давно сломался, сдался бы. Но она не дала.

– Моя Нера, тоже терпела меня во всём, жаль, что так получилось.

– Судьба даёт и отбирает, сын, главное у тебя остались дети. Я ведь тоже люблю своих внуков.

– Кстати, как там Мау поживает? Я с ним уже пять лет не виделся.

– Не знаю, он меня ненавидит, я пару раз выходил на него, но он считает меня сволочью. Звонить, не звонит и в гости не заезжает, разведка докладывает, что он обосновался в городе Гданос, живёт и радуется. Даже с матерью не общается.

– Дело его, отец, но я бы за ним приглядывал, он хоть и мой брат родной, но в голове у него твориться неладное, приглядывай за ним и его окружением, вокруг него всегда вились медивы.

– М-да, у лидера нации, младший сын предатель, некрасиво бы получилось.

– Красиво либо нет, но приглядывать за ним нужно, кабы ничего не натворил.

– Вот скажи мне Маунд, я вас, что, воспитывал как то по-разному? Или любил не одинаково? Почему Мау стал таким? Я ведь пытался идти с ним на контакт, а в итоге? Враг. – разочарованно молвил Маунд, искренне не понимая, почему так вышло.

– Дело не в воспитании, отец, дело в нём. Он не воин как ты и я, он как котёнок, что клубком играет, когда остальные, за территорию, другим котам уши рвут. Он будет всегда против тебя, в его голове ты стал образом всего плохого, не надейся на его доброту, а лучше следи за ним. Я бы сделал так.

Маунд и Мау, росли не дружно и со времён глубокого детства враждовали, Маунд рос боевым и драчливым мальчишкой, он всегда был лидером и в школе и в училище. У него было много друзей и подруг. Чего нельзя было сказать о Мау, он был молчаливым и спокойным ребёнком, учился хорошо, но всегда был под присмотром учителей из-за излишней скрытности. В старших классах он увлёкся чтением книг и вскоре погрузился в них с головой. Мурзан старался воспитывать сыновей как солдат и будущих защитников, с Маундом получалось, с Мау не выходило вовсе. Младший сын испытывал ко всему военному отвращение и не имел интереса к физическим упражнениям, в силу чего рос вялым и болезненным ребёнком. Когда Мурзан объединил котивские княжества и создал Муринию, где начал гонения на медивов, отношения между братьями ухудшились окончательно. Маунд всецело поддерживал отца и помогал создавать новую армию, а Мау, постоянно обхаживал кабинеты больших чинов и требовал прекратить репрессии и примирения с медивами, считая милитаризацию страны большой бедой. Мурзан не мог репрессировать собственного сына, боясь потерять поддержку народа, но и терпеть его выходки уже не было сил. И тогда он потребовал от него добровольно покинуть столицу и жить на полном государственном обеспечении в любом другом городе, после долгих конфликтов и окончательной ссоры Мау покинул главный город и порвал все отношения с семьёй. Не смотря на все конфликты, отцовское сердце очень переживало за сына и Мурзан так и не смог смириться с расставанием и размолвкой, то и дело он пытался наладить отношение с Мау, на что получал непременный отказ.


***


А тем временем эшелон с добровольцами уже пересёк пол страны и приближался к Ирку, машинисты видели в свои окна этот хмурый, неприветливый город. Сотня панельных, серых домов с облезлыми стенами и тёмными окнами. Средь мрачных строений высилась высокая телевышка, похожая на остриё меча с ровными гранями стен. По всей видимости, её уже зацепило снарядом, так как северная часть была в трещинах, а на трёх этажах окна закоптились от пожара.

Даже издалека было видно, что город уже не раз подвергся налёту медивской авиации, многие дома были повреждены и частично разрушены. Но, не смотря на это основная ценность, то есть вокзал и железнодорожная развязка, были целыми. Сильно досталось именно центру города, откуда до сих пор валили клубы чёрного дыма. Ничего не радовало глаз в этом городе, сплошная серость и печаль.

Было раннее утро, когда поезд прибыл на вокзал города Ирк, вся площадь которого, была забита солдатами. Солнце только всходило, его утренние лучи, слабо согревали остывшую за ночь землю, стоял лёгкий туман, в воздухе пахло влагой и дымом. Сонные полковники, без какой либо радости и восторга стояли на перроне, ожидая разгрузки поезда. Ответственные за оборону города были полковник Арт Атир, пожилой железнодорожник, мало понимающий в боях, но разбиравшийся в поездах, что было бесполезным знанием в нынешних условиях и полковник Фрол, так же немолодой офицер пехоты, который за свою долгую жизнь ни разу не был на войне. Они не возлагали на это подкрепление ни каких надежд, более того они считали этот сброд «подрывающим фактором» Иркской обороны ибо «воевать не умеют, а воровать умеют», хотя в этом городе воровать было нечего. В распоряжении Иркского гарнизона было всего пять тысяч солдат и офицеров, многие из которых в мирное время обслуживали железнодорожные пути и развязки, к тому же у них в распоряжении было около тысячи добровольцев из местного населения. Ополчение было самым плохо вооружённым подразделением обороны, у большинства на руках были охотничьи ружья либо вовсе ножи да топоры, но не смотря на это они являлись, безусловно, самым мотивированным подразделением. За их спинами стояли их дома, а в сорока километрах от Ирка стоял лагерь беженцев, в которых голодали их жены и дети. Но, не смотря на это, силы обороны были несравнимо скудны по сравнению с наступающей армадой медивов, всего шесть тысяч солдат и офицеров, гетерцев на этом участке было в тринадцать раз больше. Собственно даже генерал Арт Атир не строил ни каких надежд на победу к тому же он знал, для чего они нужны, победы от них не просило даже командование, лишь только продержаться пару дней, до начала наступления. А на несколько сотен добровольцев, бывших заключённых, надежды не было вовсе никакой, им были не рады.

– Лучше бы пару танков привезли, чем этих ненормальных и отморозков!– с презрением сказал Арт Атир окинув взором эшелон, из вагонов которого начали сгружаться новоиспечённые защитники Ирка.

– Ну хоть какая то помощь из центра, – промычал полковник не подымая глаз, – хоть так, чем совсем ничего.

– Армия до сих пор не вступает в бой, а медивы уже своими сапогами наши земли топчут. Когда Маут одумается то! Мы так всю страну просрём, мать его.

– Это не наша обязанность думать, товарищ полковник. Мы должны исполнять приказ.

– А ты, когда, Фрол, умным-то таким стал? Или уже не терпится голову сложить во имя Муринии?

– Голову сложить во имя родины я всегда готов. – ответил тот, не поворачиваясь.

Пополнению ни кто толком и не радовался, все ждали регулярных частей армии, а не добровольцев из лагеря. Приняв подмогу, полковник Атир кратко довёл им обстановку, не церемонясь в выражениях. После переклички и проверке вооружения, велел выдвигаться на северо-западный рубеж обороны.

Рота, в которой служила Китти, заняла оборону в цветущем саду Иркского парка отдыха, что располагался на окраине города на берегу небольшого пруда. Во всём сером Ирке не было места красивей и приятней, зелёная сочная трава, цветы и деревья, всё здесь располагало к отдыху, но не к войне. Но суровая судьба, покрыла цветущий парк шрамами окопов и блиндажей. Китти копала траншею наравне со всеми. Солнце уже припекало и становилось невыносимо жарко и тяжело, махать лопатой, солдаты разделись по пояс и обмотали майками головы. Лейтенант Лина же не могла позволить себе таких вольностей, хотя в тот момент её меньше всего заботили моральные аспекты. Тем не менее, Китти терпела, понимая, что в мужском коллективе девушке нужно вести себя скромнее. Её окоп проходил на месте бывшей клумбы, бордюры пошли на бруствер, как и брусчатка с тротуаров, а вот цветы лейтенант собирала в букет, да и неравнодушные сослуживцы дарили ей смешные букеты, благо цветов на передовой хватало. Девушка и на войне девушка и в каких бы условиях она не была, хоть в грязи среди солдат, хоть на вечере с друзьями, тяга к прекрасному в девичьем сердце всегда сильнее, чем в мужском.

Китти до сих пор не осознавала, куда занесла её судьба злодейка, и понятие война в её голове укладывалась в те идеологические представления, что несла муринская пропаганда. Хоть последние года из всех газет и телевизоров только и говорили, что о злобном и коварном враге, который мечтает поработить котивов, наступление медивской армии оказалось неожиданным для многих муринцев. Войну всегда представляли, каким-то заграничным, победным походом, в котором будут сражаться элитные части армии, но правда оказалась мрачнее, сапоги гетерцев топтали родные земли. Горели города и деревни, гибли мирные люди, а на передовой противника встречали испуганные до смерти ополченцы и добровольцы. Китти понимала, не будь этого Марта и капитана Зита, суда и всего прочего, то даже в условиях войны, она бы сидела в теплом кабинете с чашкой, ароматного чая в руке и перебирала бы свежие бумажки. Но всё случилось так, как и должно было случиться, и уже было не важно, что это, воля случая либо суровая судьба. Теперь реальность Китти была здесь, среди добровольцев и окопов. Всё это стало явью, хотя раньше могло быть лишь ночным кошмаром. В строгом обществе муринских котивов не было пощады и жалости ни к кому, весь народ был в равных правах и обязанностях. В том числе и к женщинам котивикам, которых призывали на службу в армию наравне с мужчинами. Спустя многие годы ряд воинских профессий, стал буквально закреплён за прекрасным полом. Это были и санитарки и связистки, много женщин было и среди войск ПВО, а так же большинство должностей писарей, телефонистов и других были заняты девушками и женщинами, а иногда они служили и в пехоте и даже в авиации. И именно поэтому Китти ни кого не удивляла, а суровые законы службы отбивали желание приставать к ней, либо к другим девушкам.

Весь день прошёл в работе. До поздней ночи сооружалась линия обороны, которая опоясывала весь Ирк, было выкопано множество окопов, блиндажей, дзотов и прочих сооружений. Ротный был доволен своей ротой, которая поработала на славу, и вечером выдал всем двойную норму пайка. У солдат, можно сказать, был пир.

Столовая была произвольной, рота ужинала в помещении бывшего продовольственного магазина, который видимо был заброшен ещё до войны, внутри было довольно грязно и неуютно. Но всё же даже в нем ужинать было куда приятней, чем в окопе. На ужин была каша с мясными консервами и куском чёрного, свежего хлеба, который пекли те же повара, что кормили солдат. Буквально несколько месяцев назад, Китти бы не осмелилась давать это мутное варево своей кошке, которая явно бы отвернула морду от резкого запаха, но теперь ела сама. Более того, ей нравилась эта каша, она была горячей и сытной, к тому же она ела за столом, что в нынешних условиях уже было большим счастьем. Запив ужин кружкой горячего чая, Лина пошла на свой пост, ей предстояло дежурить этой ночью на дозорном пункте, месте с тремя часовыми из своей роты. Выйдя из помещения бывшего магазина, девушка постояла пару минут на улице, вглядываясь в вечернее небо. Мимо прошла молодая девушка в серой форме с белой повязкой на руке, из-под её кепки свисали длинные, кудрявые волосы, которые показались Китти знакомыми.

– Кудряшка, ты ли это? – окликнула она её.

Девушка обернулась и испуганно оглядела Лину, это действительно была та самая кудряшка, что издевалась над ней в лагере.

– Привет, Китти. – сухо ответила та.

– О, а ты моё имя знаешь? А почему не подстилка? Или как вы меня там называли с Литой?

– Прости меня, Китти, я дура, я не ищу себе оправдания. Можно я пойду? – бубнила Кудряшка себе под нос, стараясь не подымать взгляд.

– Да ладно тебе, я не собираюсь сводить с тобой счёты, смотрю, в санитарки подалась.

– Меня ни кто не спрашивал, сказали на распределителе, что буду в санчасти, я и не возражала. А ты офицер смотрю, лейтенант, как и раньше.

– Меня то же ни кто не спрашивал.

– Я не знаю, что мне делать если придётся. Я ничего в медицине не понимаю. Я на это не училась.

– Ну да, ты в другом деле специалист.

– Прошу тебя, не распространяйся об этом, пожалуйста, а то мне нелегко придётся. Не будь дурой вроде меня, я прошу тебя. – взмолилась девушка, так и не решаясь смотреть Китти в глаза.

– Успокойся, я буду молчать, мне всё равно, что у нас было в прошлом, я не злопамятная, хотя может и зря. Но всё же смолчу. Думаю, нам всем будет нелегко. Так, что давай не будим конфликтовать пока с тобой.

– Спасибо, кстати, меня Рета зовут…

– Будим знакомы. Ладно, Рета, иди по своим делам, я тебя не держу.

– Пока Китти.

Кудряшка молча отвернулась и пошла дальше, стараясь не оглядываться. Видимо ей и вправду стало стыдно за своё поведение. Рета была из тех девушек, что чувствовала себя уютно рядом с лидером и держалась с теми, кто имел авторитет, в лагере это была Лета, здесь же ни кто не обращал на неё внимание. От того она стала тише воды и ниже травы. Кудряшка понимала, что война совсем не та среда в которой ей уютно и от того боялась всех и всего, даже «Китти офицер» была для неё угрозой.

А тем временем Китти собралась идти на пост, как неожиданно её окликнул, чей то тихий, мужской голос. Девушка обернулась и увидела ротного, что стоял в нескольких метрах от неё, опираясь спиной на стену столовой.

– Добрый вечер, лейтенант.

– Добрый, товарищ капитан.

– Знакомая? – кивнув в сторону уходящей Реты, спросил он.

– К сожалению, да, знакомая.

– Все, кроме неё, знают, что она шлюха, только мараться не хотят, хоть здесь и бывшие преступники и сброд всякий, но должную дисциплину бойцы всё же держат. Только вот слухи, как в женском коллективе всё равно расходиться.

– Интересно, что про меня говорят? – удивлённо спросила Китти.

– Всякое, но ничего, что порочило бы ваше доброе имя и лейтенантские погоны. Давайте прогуляемся, познакомимся по ближе. А то вы мой заместитель, а я о вас ничего не знаю, да и вы про меня тоже. Не сочтите мои действия за формальность, но вы в моей роте единственный адекватный человек.

– А почему бы и нет, погода хороша, а я уже давно не гуляла вечером в компании молодого человека. – улыбнувшись, ответила Китти.

Они пошли по пустынной улице Ирка, заходившее солнце светило уже из-за горизонта, а дома отбрасывали мрачные, длинные тени, в небо то и дело взмывали сигнальные, белые ракеты. Кругом стояла жутковатая тишина. Был конец лета, вечер был прохладен. Ротный закурил сигарету и молча оглядел позиции своей роты, на которых лениво копошились добровольцы.

– Говорят, вы раньше служили при штабе. – спокойно молвил он.

– Да, было дело.

– Как получилось, что вы оказались здесь, среди этого сброда?

– Ну, думаю, вам уже поведали о моей глупости. Я помогла медиву, который оказался террористом, а может и не оказался. Короче говоря, осудили меня за помощь врагу.

– М-да, нелепо.

– Всякое бывает, а с какой целью, вы интересуетесь? Если не секрет.

– Да ни с какой, просто болтаю, хотя болтун из меня никакой. Я человек молчаливый и не очень люблю разговоры, но иногда и мне необходимо поболтать. Стресс снять, да и о вас узнать побольше, всё таки одной ротой с вами командуем.

– Вам страшно?

– Честно говоря, немного да, мне сообщили, что вражеская армия уже на подходе и завтра утром они доберутся до Ирка, а я понимаю, что нам их не удержать. Я патриот, но, что толку от моего патриотизма? Толку ноль если в подчинении у тебя стая преступников, большая часть которых плевать на меня хотела. С такими людьми нам не устоять против медивов.

– Товарищ капитан, не хороните нас раньше времени, все ещё впереди.– попыталась подбодрить его Китти, хотя понимала, что он прав, даже очень прав.

– Вы не думайте, что я паникую, нет, я готов умереть за свою страну, что завтра скорей всего и произойдёт, дело просто в том, что не хочу умирать глупо. Да и не думал, что воевать придётся бок о бок с преступниками.

– Товарищ капитан, как вас зовут?

– Керм.

– Керм, вы вроде бы поговорить со мной хотели, узнать меня получше, а не о патриотизме разговаривать. Этих разговоров мне в академии хватило. Страшно и мне и всем добровольцем, но помирать мы не торопимся. А вы очень даже приятный мужчина. У вас есть семья?

– Есть. Жена, детей пока нет, но планировали, уже третий год вместе, а вы? Вы замужем? – По-дружески говорил Керм, не смотря на свою собеседницу.

– Нет, у меня никого нет, я как пошла по карьерной лестнице, так на личную жизнь и наплевала. Дома только кошка осталась, и то вряд ли она там ещё живёт, мой дом уже, наверное, отдали какому-нибудь другому офицеру! Который террористов не укрывает.– сказала Китти и рассмеялась.

– А я так и не дождался служебного жилья, сказали, отслужишь лет пять, а потом и подумаем, а пока рановато. У нас вообще сложновато с этим делом, живем с женой на квартире её брата, пока тот в командировке на севере. Сейчас наверно к маме переехала. Надеюсь, если убьют, то хоть квартиру как вдове выделят.

– Ну, опять вы помирать собрались! Вон гляньте, сколько домов брошенных, в любой заезжайте и живите. В Ирке сейчас жильё дешевле всех в стране! Только вот фронт близко.

– Шутите, Китти! Нет, на фронте я бы не согласился жить точно. Прилетит бомба, и нет дома. Живите ка вы сами здесь! И давайте не будим о войне, вы лучше скажите, любите ли вы кого-нибудь, есть ли паренёк какой-нибудь на примете, что ждал бы вас?

– Нет, ни к кому я подобных чувств не испытывала уже давно, да и некогда, сейчас так тем более, когда любить-то? Да и кого? Одни преступники вокруг! Одни вы нормальные, и то уже женаты.

– Ну да, я уже давно занят! Но не отчаивайтесь, мне кажется, вы переживёте завтрашний день, а после него ваша жизнь должна измениться.

– Откуда если не секрет?

– Птичка прилетела и напела мне это, не грустите Китти, всё у вас будет хорошо, девушки не должны воевать и погибать!

– Откуда же прилетела птичка такая? Надеюсь от самого Маута, а в клюве помилование мне принесла.

– А вот это уже государственная тайна!

Они долго разговаривали, шутили и смеялись, не смотря на то, что ротный-то был не из разговорчивых, да и Китти все последние месяцы была замкнутой.

Их беседу прервала длинная автоматная очередь, что словно гром, озарила округу. Кто-то увидел в дали сумерек, среди кустарника и травы нескольких человек. Ни кто не стал разбираться враг или нет и в следующее мгновение в небо взмыла яркая световая ракета, что осветила округу ярким светом. Солдаты увидели в трёх сотнях метров от переднего края отряд из дюжины солдат с автоматами и винтовками, сомнений не было это были гетерцы, по всей видимости разведка. Последние сомнения отпали, когда в сторону позиций муринцев полетели пули, тогда началась беспорядочная стрельба из всех орудий, добровольцы нещадно поливали свинцом врагов из автоматов и пулемётов, пару раз стрельнули из ручных гранатомётов. Началась неразбериха.

Пока ротный добежал до окопов, все разведчики уже полегли, он только успел наорать на стрелков.

– Вашу мать! Придурки, прекратите стрельбу, вы все патроны так истратите! Немедленно прекратить, я сказал прекратить!

– Но товарищ капитан, это же медивы! – сжав в руках автомат, бормотал испуганный до смерти доброволец.

– Да знаю, что это медивы! Но их там не больше двух десятков! А вы палите, словно на вас дивизия идёт, патроны жалеть нужно. Тем более мы выдали сами себя, завтра нас с землёй перемешают, благородя вам, придурки.

Роте было отведено не так много боеприпасов, и каждый патрон был на счёту. Теперь все поняли, что враг уже поблизости и от того становилось жутко. Керм собрал группу из нескольких бойцов и отправился к уничтоженному отряду разведчиков, оставив Китти за командира. Бран пошёл с ротным.

Капитан был прав, это были разведчики гетерцы, их было всегочетырнадцать, все были уже мертвы. Некоторые были просто изрешечены пулями, муринцы собрали у них оружие, нашли точные карты местности и ещё какой-то странный предмет, похожий на рацию. Керм поднял её с земли и начал разглядывать.

– Товарищ капитан, я бы на вашем месте разбил эту хренотень. – остерёг его Бран. – Я встречал такие, они отслеживают место нахождения разведчиков, они теперь точно знают, где погибли их бойцы, а если возьмёте её с собой, то артиллерия ударит по вам как по мишени. Скорей всего они успели нажать тревожную кнопку. Пора сваливать отсюда, пока нас не накрыли снаряды.

– Я думаю, ты прав, пора уходить, оружие заберём с собой, оно нам пригодиться. Ты же ветеран Бран?

– Так точно, воевал.

– Пригляди за Китти Линой, в случае чего защити её.

– Товарищ капитан, я уже давно за ней приглядываю. Не беспокойтесь, сделаю всё возможное.

Забрав всё оружие, муринцы пошли на свои позиции, где их уже ждал полковник Арт Атир, он был в ярости и поливал добровольцев бранными словами, сравнивая их со стадом баранов. Китти пыталась хоть как-то оправдать действия своей роты, но всё было тщетно, генерал был в ярости.

– А вот и ваш ротный явился! Объясните мне, что у вас тут произошло? – гневался Атир.

– Уничтожили отряд гетерских разведчиков в количестве четырнадцати человек. В роте потерь нет.

– Что за идиотская пальба? Почему так глупо тратятся патроны? Или у вас их много?

– Товарищ генерал, что вы хотите от людей, большая часть которых впервые держат оружие?

– А вы-то здесь для чего, капитан? Вы в ответе за своих бойцов, и не просите у меня патронов во время боя, у меня их нет! Справляйтесь сами, медивское оружие можете оставить себе.

Керм сам плохо понимал, что и как нужно делать на войне, за его плечами кроме Академии ничего не было, он умел стрелять лишь по мишеням и то, если быть честным, стрелял не очень и имел плохую оценку по огневой подготовке. Предстоящее сражение его пугало не менее, чем его бойцов.

Ночь прошла в тревожном ожидании, отряд медивских разведчиков видимо и вправду успел доложить о боестолкновении по приёмнику и уже, спустя пару часов, над Ирком кружился разведывательный самолёт противника. Зенитки, что имелись у защитников не могли сбить наглеца и тот, покружив над городом около часа, улетел восвояси, разузнав перед этим позиции обороны.

Командующий обороной города генерал Атир приказал всем подконтрольным войскам занять оборону, а главное ждать противника. Напряжение нарастало, люди начали паниковать, несколько человек покончили с собой и ещё с десяток под покровом ночи дезертировали, бросив свои посты и бежав, кто на восток в тыл, кто к медивам. Всё это действовало не на пользу обороне и многие начали поддаваться страху и панике. Мало кто верил в победу над врагом, а подкрепления ещё ни кто не видел, да и надеяться на него уже перестали, защитники начали думать, что их принесут в жертву, как в древности приносили жертвы богам.

С запада веяло страхом.


Наступило утро, солнечный диск медленно восходил над горизонтом, сонные солдаты шатались по окопам в слабой надежде на ещё один мирный день. Но этому было не суждено сбыться, с запада раздался слабый гул, который нарастал с каждой минутой. Не все сразу поняли, что происходит, но бывалые ветераны сразу смекнули, это летели медивские тяжёлые бомбардировщики, огромные птицы из железа, несущие в своём брюхе сотни тот смерти, что вскоре должны были полететь на головы защитников Ирка. Вскоре, в ясном, утреннем небе появились очертания десятка страшных крылатых монстров в сопровождении нескольких истребителей. Бомбардировщики летели не спеша и важно, будто заранее знали о своей безнаказанности. При виде, надвигающейся угрозы, в рядах оборонявшихся, началась паника и истерия, кто-то зарывался в землю, кто-то истерично кричал, некоторые бросили оружие и побежали прочь с позиций, надеясь сбежать от предстоящей бомбёжки. Керм, как вкопанный стоял и смотрел в небо, руки его дрожали к горлу подступил ком. Его солдаты начали покидать позиции, всё это творилось, пока один из офицеров другой роты не пристрелил из пистолета двоих дезертиров и не пообещал сделать то же самое с Кермом, если тот не наведёт дисциплину в своей роте.

– Слушай мою команду!– заорал ротный. – Всем покинуть позиции, укрыться в блиндажах, окопах, прячьтесь туда, где вас не зацепит осколками ибо от прямого попадания бомбы вас не спасёт ничего!

Солдаты в паники попрыгали в окопы и блиндажи, кто-то истерично начал зарываться в землю, порой казалось, что люди готовы зубами грызть песок, лишь бы спастись. Китти же укрылась в блиндаже вместе с ротным и ещё пятью солдатами. Из блиндажа было хорошо видно, как десяток самолётов с рёвом приближались все ближе и ближе.

– Они наверняка не знают, что здесь пара тысяч жалких бандитов и добровольцев. Иначе бы не тратили столько сил на нас. – пробормотал ротный, с ужасом глядя в даль.– Мы при виде одних только самолётов то обделались как детишки, а что будет, когда они нас с землёй равнять начнут?

– Скоро узнаете, товарищ лейтенант, – ехидно подметил один из солдат.


Вскоре гул самолётов раздавался уже над головами солдат и в следующее мгновение послышался истошный свист, бомбы полетели вниз. Одна за другой, они падали на землю впиваясь в неё почти на всю длину, после чего происходил мощный взрыв, сотрясающий округу. Китти никогда раньше не видела такого ужаса, самолёты нещадно скидывали весь боекомплект, на город, дома, даже очень высокие тут же разлетались на части. Одна бомба угодила совсем недалеко от блиндажа прямо в окоп, огненный столб взмыл в небо, тонны земли раскидало по сторонам. С десяток солдат умерли мгновенно, а их останки посыпались на головы других кровавым дождём.

– Они не дадут нам ни единого шанса,– еле слышно прошептал ротный, опустив печальный взор.

Авиация медивов славилась своими тяжёлыми бомбардировщиками, которые за один налёт могли сровнять с землёй небольшой город. Одни бомбы, словно кроты вгрызались в землю и уничтожали все оборонительные сооружения, другие же огненным вихрем выжигали всё в округе.

Бомбардировка продолжалась около получаса, за эти трагические минуты город был практически уничтожен, были разрушены почти все дома, перепаханы огромными воронками многие позиции, в которых навечно остались лежать сотни бойцов ополчения и добровольцев. Защитники были деморализованы и боялись показать нос из своих укрытий. Кругом были пожары, разрушения, а медивы не потеряли ни одного самолёта.

Ротный так же дрожал от страха, боясь высунутся из блиндажа. Вся его отвага и смелость, что он проявлял, будучи студентом военной академии, пропала в тот миг, когда первый снаряд сотряс землю. Все и так знали, что сдержать натиск им не удастся, но в момент бомбардировки все страхи проявились наяву.

– Товарищ лейтенант!– крикнула Китти ротному. – Вы должны вернуть людей на позиции иначе все пропало!

– Да я должен…

– Так действуйте! Медивы вот-вот начнут атаку!

Ротный, с дрожащими ногами сжимая автомат так сильно, будто бы врастая в него, выбрался из блиндажа и закричал:

– Всем вернутся на позиции! Всем на позиции! Ждём вражеского наступления!

Китти так же выбежала из укрытия и, сняв свой автомат с предохранителя, заняла позицию в окопе, в котором было пятеро человек. Все вокруг было перепахано и выжжено, кругом лежали трупы, но она пыталась не смотреть на них. Страх пробирал её до самых костей.

«Вот она, настоящая война, людей здесь нет и личностей то же, никому не нужны твои стремления и цели, никому не нужна твоя никчёмная жизнь, которую может оборвать шальная пуля, либо, прилетевший в затылок осколок. На войне все люди превращаются в мишени, и кому-то везёт больше, а кому то нет. Сегодня в числе неудачников я, а точнее мы все, заложники города Ирк, о котором раньше никто из нас не знал. А так хочется жить, только ради чего не знаю, а жить то все равно охота! Очень охота! Надеюсь мне повезёт и я увижу сегодняшний закат.» – размышляла Китти смотря в даль, где холмы густо прорастали кустарником и травой.

Час ожидания показался котивам вечностью, за это время над их головами промчались несколько лёгких самолётов разведчиков.

Вскоре кто-то заорал во все горло.

– Медивы! Медивские танки!

С западных холмов, ползли десять неуклюжих, медивских танков, выкрашенных в защитный цвет, позади них прячась за бронёй, шли две сотни солдат. С южных холмов спускались уже пятнадцать броневиков и около пяти сотен бойцов гетерской армии.

– Началось. – Буркнул Керм и дрожь затрясла его руки с новой силой.

Танки ползли медленно, их грозные башни с торчащими пушками глядели в сторону испуганных котивов, их гусеницы перепахивали землю словно плуги. Медивские солдаты шли так же аккуратно и не спеша, видимо они и не сомневались уже встретить живых или способных дать отпор солдат противника.

На позицию прикатили одну противотанковую пушку, её с трудом волокли семеро потрепанных и израненных артиллеристов, ротный оглядел их и, не сдержав ярость, закричал на них с неприкрытой злобой в голосе.

– У нас тут одни трупы! А на нас прёт вся медивская армия! И вы приволокли только одну пушку с семью калеками? Неужели на других концах обороны пушки нужнее? Нас сейчас в фарш перекрутят! Сволочи!

– Слушай офицер,– сказал парень с окровавленным бинтом на голове,– рот свой поганый закрой. Мы приволокли то, что осталось от всей батареи, остальные пушки уничтожены, а артиллеристы убиты, так что, большего мы дать вам не можем! А если ты ещё раз крикнешь на моих людей, я прикажу пушку тащить обратно, а сами будите фиги медивским танкам показывать.

– Прошу прощения, я не знал,– виновато сказал ротный.

– Да иди ты со своими извинениями, лучше своих солдат организуй, а то половина убежала уже. Пока мы пушку сюда катили, человек двадцать в панике бежало на восток, побросав оружие.

– А это не ваше дело.

– Наше не наше не мне решать, а вот то, что ты плохой офицер и так видно, не зря тебе отбросов доверили.

Спор прекратился, на позицию приехал автомобиль командующего обороной. Полковник Атир выпрыгнул из машины и тут же оглядел взором приближавшиеся танки противника. После чего быстрым шагом подошёл к ротному.

– У вас сколько человек осталось?

– Полсотни, не больше, часть погибла, часть разбежалось.

– Дурдом! Дезертиры есть во всех ротах! Но в вашей больше трусов чем покойников! Стреляйте всех, кто посмеет покинуть позиции, а по врагу пока огонь не открывать! Даже если они начнут стрелять по вам! Подпустите их на расстояние броска гранаты! Они думают, что нас здесь не осталось. Так что если начнёте пальбу раньше времени, то они вас издалека танками перебьют! А вы ротный, смотрите мне, если хоть один солдат ещё позицию бросит, стрелять буду я. Вас! Как предателя! Уяснил?

– Так точно!

– Сопляк! – презрительно бросил Атир и пошёл в сторону машины.

Керм, проводил взглядом полковника, он понимал, что с дезертирством, нужно бороться, но убить просто так человека он не мог. Ему пришлось довольно быстро проходить школу мужества. К тому же война в книжках ему виделась совершенно другой.

А враг тем временем приближался все ближе и ближе, уже без бинокля можно было разглядеть знамёна на бортах медивских броневиков. Все понимали, с минуту на минуту начнётся огненная буря. И она началась.

Как только вражеские отряды приблизились на положенное расстояние, вся котивская оборона разом открыла огонь. Гранаты полетели в сторону танков и солдат, Китти, нацелив автомат на скопление медивских солдат, нажала, что есть сил на курок и гильзы со звоном полетели на землю. Она увидела, как двое из них упали на землю, после чего нырнула в окоп и задрожала. Кругом стоял невообразимый шум стрельбы и взрывов, танки нещадно равняли с землёй первый ряд окопов, зарывая в них заживо котивских солдат. Пушка успела сделать всего два выстрела, после чего её разорвало на части, прямым попаданием фугасного снаряда. Один из артиллеристов упал рядом с Китти, его тело было все истерзано и перекалечено взрывом. Девушка собралась с силами и снова выглянула из окопа и снова сжала курок. Неожиданно перед ней со всей своей железной мощью выполз медивский танк, она встала в оцепенение, пред её глазами ревело чудовище, грозившее переехать её, но в следующее мгновение Бран сбил девушку с ног и сам лёг рядом. Упав в окоп она обхватила голову руками и со всей силы заорала от ужаса, танк, не заметив их, проехал прям над ними осыпав килограммами сырой земли. В следующее мгновение раздался взрыв, железное чудовище вспыхнула как спичка. Медивские танкисты повыскакивали из люков, но их тут же скосил пулемётный огонь.

Китти выбралась из земли, вся чумазая. Подняв голову, она увидела, что противник не может пробиться сквозь оборону и, отступив, ждет, когда подойдёт вторая бронетанковая группа. Вся позиция была перепахана и усеяна трупами, только рядом с ней лежало семеро мертвецов, двое из которых были медивами. Бран так же не пострадал, отряхнув с себя землю и сплюнув, он улыбнулся девушке грязными зубами и похлопав по плечу, сказал.

– Не пытайся в следующий раз стрелять глазками в танк, с ними это не проходит. Хотя глазки у тебя, что надо!

– Я испугалась, спасибо тебе, если бы не ты…

– Если бы не я, то не я, не забивай себе голову. Ты не ранена

– Нет. Медивы отступили?

– Ненадолго, сейчас опять начнут, держись рядом. Где Керм?

– Не знаю, я ничего не знаю!

– Слёзы вытри и держись рядом, всё будет хорошо, если вытащу тебя из этой задницы живой, то с тебя поцелуй. В щёку конечно! Я ж тебе как-никак в отцы гожусь!

– Хоть десять! Мне бы твоё спокойствие, Бран.

Они вдвоём начали перелазить из уничтоженной первой линии окопов сразу в последнюю, кругом были трупы, обороны почти не было, парк был перемолот, деревья скосило взрывами. Медивские танки вели беспорядочную стрельбу, строчили пулемёты и гремели взрывы. Рота Керма уже почти полностью полегла, оборону держали подоспевшие на выручку ополченцы Ирка. Они прикрывали отступавших добровольцев, которых осталось не больше десятка. Среди них был и сам ротный, испуганный и контуженный. Он полз, прячась за поваленными деревьями, ополченцы нещадно поливали врага огнём, но ответный огонь был несравнимо сильнее. С востока города уже двигалась на подмогу рота иркского гарнизона.

Бран посадил Китти в укрытие, около развороченного взрывом фонтана и, подняв с земли автомат, дал его ей. Оружие было в чей то крови и девушка испуганно отбросила его в сторону. Бран поднял его вновь и обтёр его своим рукавом, после чего вновь вручил его Китти и, отругав её словно ребёнка, пополз на встречу Керму.

Керм был не в себе, весь дрожал и громко ругался на всех, его лицо и руки были в крови, глаза обезумевшими. Бран взял его за локоть и начал помогать, ротный же заорал, словно сумасшедший и начал вырываться. После долгих попыток усмирить контуженого, доброволец влепил своему командиру такую звонкую пощёчину, что её услыхала даже Китти. От удара Керм немного успокоился и Бран поволок его в укрытие. Дотянув его до Китти, они принялись уже вдвоём волочить капитана в окопы ополченцев.

– Вы кто? – увидав их троих, спросил бородатый ополченец с охотничьей винтовкой в руках.

– Кто, кто! Свои, мать вашу, капитану нужна срочная помощь, он контужен и скорее всего, ранен, зовите медика. Срочно.

– Какой медик? У нас нет медика! У нас вообще не хрена нет, ждите, скоро гарнизонные подойдут. Пусть девка его осмотрит, а ты бери автомат и стреляй, пока эти суки вновь в атаку не пошли.

– С нашей роты ещё живые есть?

– Да человек пять переползло, остальные уже отмучились, медивов слишком дохрена, мы и часу не продержимся.

Китти принялась осматривать Керма, его руки были посечены мелкими осколками, раны сильно кровоточили, правая нога была прострелена на вылет в районе голени. Она порвала его китель на тряпки и принялась перематывать его руки, капитан же бредил и нёс несвязную чепуху, про жену и дом.

– Терпите, пожалуйста, терпите, всё будет хорошо, Керм. Я вам помогу, вы вернётесь к жене, только терпите. Вы не сильно ранены, я перевяжу вам раны, а вскоре подойдёт подкрепление, медики помогут вам.

– Эй девка! – крикнул Китти бородатый ополченец. – Там метрах в пятидесяти на улице лежит труп санитарки, посмотри, может у неё есть, что ни будь для твоего капитана. У него контузия, ему успокоительное нужно.

– Какая я тебе девка!? Я лейтенант, соблюдай субординацию, ополченец.

– Простите, лейтенант, но мне плевать на ваше звание, если хотите ему помочь, то бегите за медикаментами.

Китти хотела уже сгрубить дерзкому ополченцу, но собрав волю в кулак, побежала вдоль дороги, между горящими домами. Она оглядывала по сторонам, кругом лежали трупы, но санитарки не было видно. Вскоре она наткнулась на мёртвую девушку санитарку, что лежала на боку. Её тело было прошито осколками, а лицо изуродовано ожогами, но Китти сразу узнала в ней Кудряшку. Забрав у неё аптечку, она пулей рванула обратно. К тому моменту медивы немного ослабили обстрел, и Лина смогла вколоть успокаивающее Керму и должным образом обработать его раны.

Позиция ополченцев располагалась в огородах частного сектора города, их было чуть больше сотни, у них почти не осталось патронов, а подмога гарнизона, так и не подошла. По всей видимости, гетерцы прорвались с юга, со стороны леса и ворвались в город, отчётливо была слышна стрельба и взрывы в районе иркской школы. Оборона оказалась рассечена, шансов почти не оставалось и это понимали все.

К Брану подошёл бородатый ополченец, почёсывая свою рыжую бороду, присел рядом.

– Скорее всего, нам сейчас ударят в тыл, либо попрут снова в лоб, у нас нет гранат, мы не сможем остановить ни одного танка, да и патронов тоже не осталось, что делать будим?

– В плен предлагаете? – спросил, Бран, бросив взгляд на Китти.

– Они пленных не будут брать, в Аппоре всех пленных ополченцев повесили на площади, сомневаюсь, что в их действиях могло, что-то поменяться. Мне вот лично плевать, на жизнь, но девке может, повезёт. Пусть сдаётся.

– А пленниц они насилуют. – сказал другой ополченец, что снаряжал последнию обойму. – Я вам это говорю, так как сам видел, я в Аппоре был и видел всё своими глазами, медивы настоящие свиньи, мужиков вешают, баб насилуют. А по мне так лучше сдохнуть, чем дать себя трахнуть десятку грязных свиней.

Разговор прервал шквал огня со стороны гетерцев, враг пошёл в наступление. Ополченцы выпускали последние пули и готовились к рукопашному бою. Через растерзанный парк, что был усеян мёртвыми добровольцами, медленно ползли несколько танков, гетерцы шли в полный рост, беспорядочно поливая свинцом позиции ополченцев. Китти глядела на этих солдат и, сжимая автомат, старалась подстрелить хоть одного, но огонь был настолько плотным, что сложно было поднять голову. Мгновение спустя рядом с ней замертво упал бородатый ополченец с пробитой головой. Бран схватил её за руку и прижал к себе.

– Китти, дорогая моя, милая девочка, слушай меня и делай так, как я скажу. Я обещал тебе, что буду тебя беречь, но вынужден дать последний совет. Как тот танк, что едет сейчас на нас, приблизиться к нам, я крикну тебе беги и ты побежишь, побежишь и не будешь оглядываться, будут стрелять не оглядывайся, будут кричать – беги, но не оглядывайся ни в коем случае. Беги в любой целый дом, находи глухую и тёмную комнату и сиди там так тихо, как мышка.

– А Керм?

– Ты сделала для него всё, что могла. Забудь о нём и простись с ним.

– А ты?

– А я бы взял авансом твой поцелуй, но, к сожалению уже некогда. Спасай себя.

А тем временем танк приблизился уже на столько, что его гул заглушал любые слова и Бран крикнул, что есть сил Китти – «Беги» и девушка, на мгновение, прижавшись к щетинистой щеке Брана губами пустилась бежать. Вслед ей раздались пару очередей с танкового пулемёта. Одна пуля сбила с неё кепку. Она уже не видела как Бран, сняв с пояса последнею противотанковую гранату, пошёл навстречу рычащему, железному чудищу, не видела она и как он погиб, под пулемётной очередью, успев подбить гусеницу танка, следом танк взорвали из гранатомёта. Погиб и Керм, под обломками горящего броневика. Китти же бежала, что есть мочи прочь от места боя, за её спиной рвались снаряды и строчили пулемётные очереди. Она боялась обернуться, её ноги несли прочь от смерти и войны, она просто была испуганна, по пути она потеряла свой автомат.

«Я предатель! Я трус! Меня теперь расстреляют! Хотя какая разница, там мне тоже долго не протянуть! Надо бежать, бежать, что есть сил! Нужно где-то укрыться, спрятаться. Медивы меня не расстреляют я же девушка, они меня не убьют! Не убьют!» – бормотала себе под нос Китти, убегая все дальше и дальше от линии обороны.

Она вбежала в какой-то на половину разрушенный, видимо после попадания авиабомбы, дом. В нем было темно и сыро, пахло гарью, всюду были разбросаны личные вещи бывших жильцов. Китти забилась в угол и зарыдала. А за окном продолжались бои, рвались снаряды, строчили пулемёты. Чуть успокоившись, она подползла к оконному проёму и выглянула. По улице ехали два медивских танка, они били без разбора по домам, солдаты гетерцы, закидывали в окна гранаты и поливали из огнемётов всё, что было похоже на укрытие. По первому этажу дома, где укрылась девушка, так же пальнули из танка, и здание зашаталось, следом в окна первых этажей полетели гранаты и фасад окатили огненные волны. Китти, отпрыгнула от окна, забравшись под кровать, завернулась в одеяло, ей было страшно, она дрожала и рыдала.

Глава 6


Китти не заметила, как прошёл целый день, в себя она пришла только утром следующего дня. На улице уже не было ни стрельбы, ни взрывов. Моросил холодный дождь. Девушка была не похожа сама на себя, глаза были красными, лицо бледным, руки все были разбиты в кровь и ноги тоже, дрожь пробирала всё тело. Организм был настолько слаб, что она с трудом встала, держась за стену, и еле проковыляла до окна.

Города Ирк, больше не было, только руины. Немногие оставшиеся дома, смотрели на поле боя обгорелыми, оконными проёмами без стёкол. Улицы города были завалены сотнями тел, котивы и медивы лежали рядом, мёртвым уже было не до вражды. Те два танка, что видела Китти, стояли чуть дальше, оба были подбиты и выгорели полностью, у одного была сорвана башня. Кругом бушевали пожары, воздух был горьким и противным, слабый дождик немного прибивал гарь.

Китти удивилась, не увидев в городе медивских солдат. Она думала, что город уже давно взят врагом, хотя может они, уничтожив солдат и город Ирк, прошли дальше.

«И все это за один день! Тысячи убитых, тысячи. Сколько же похоронок разлетятся по городам и сёлам Муринии. А всё из-за какого-то города, о котором раньше-то никто из нас и не знал!»

Неожиданно Китти увидела, плетущегося по улице солдата, ополчения Ирка. Он, видимо, был ранен в ногу и поэтому передвигался при помощи винтовки, которую использовал как костыль. Мужчина пристально оглядывал тела погибших, пытаясь найти хоть кого-то живым.

– Остался ли кто живой? Отзовитесь! Офицеры! Солдаты! Кто-либо отзовитесь! Город не сдан! Медивы бежали!– кричал солдат, что есть сил.

Китти, услышав последнюю его фразу, тут же оживилась и закричала во всё горло, высунувшись из окна.

– Я здесь!

– Спускайтесь!

Девушка, с трудом перебирая ногами, спустилась по лестнице и выбежала на улицу, мужчина оглядел её своим потухшим взором и спокойно спросил.

– Вы кто такая будите?

– Я, заместитель командира роты добровольцев, лейтенант Китти Лина.

– Да ты же девка!

– Наша рота создана из осуждённых лагеря Гинза-3, я бывший лейтенант штаба армии, восстановлена в звании добровольческой роты.

– Раз вы лейтенант, постарайтесь объяснить, что вы делаете здесь? Ваше место должно быть в окопе. – сказал мужчина и сурово глянул на неё из-под узких бровей.

– Я, я не знаю, я очнулась здесь, я не предательница, я не помню, как так вышло…

– Но! Но! Сбавь обороты девчонка! Вижу же, что врёшь. Небось, испугалась, да ноги унесла? Хотя не отвечай и так все ясно, не женское это дело с автоматом в окопе мокнуть. Только вот о поступке своём помалкивай, тем более ни одного армейского офицера в живых не осталось.

– Я не хотела…

– А кто хочет-то! Ладно, не переживай мой язык за зубами, ничего не скажу и даже взамен ничего не попрошу. Короче девка, не боись, я придумаю, скажу, что контуженую нашёл среди трупов, будут спрашивать молчи и изображай из себя дурочку контуженую! Поняла?

– Ага! Спасибо вам!

– Да на здоровье!

– Так город удержали?– тут же спросила Китти, с надеждой посмотрев на ополченца.

– Как видишь! Удрали медивы! Перебив практически нас всех…

– Сколько осталось?

– Да кто его знает, человек наверно двести, может больше, там, на передовой все трупами усыпано, убиты практически все, ваши добровольцы так вообще все перебиты. Их медивы гусеницами передавили, всех. Только фарш остался, даже хоронить нечего. Полковник Атир убит, пытался бедолага людей в бой поднять, но тут же пулю в лоб схлопотал, все его помощники тоже перебиты. Самый старший остался только капитан Жемир, бывший командир батальона обслуживания железной дороги. А медивы-то просто отделались лёгким испугом, скоро вернутся.

– И что же теперь с нами будет?

– Да кто его знает, что с нами будет, перебьют, не сегодня так завтра и все дела.

Китти не знала, то ли ей радоваться, то ли грустить. Но если честно радости, было мало. Она так до сих пор и оставалась в Ирке, где шансов остаться в живых было совсем немного, оставалась надежда лишь на подход регулярных войск, но эта надежда с каждым часом таяла, как льдинка под палящим солнцем реальности.

Вскоре они дошли до передовой и у девушки тут же замерло сердце от увиденного, то, что раньше было живописным парком, для прогулок местных рабочих теперь, представляло собой перепаханное поле. Не осталось ни одного дерева, даже кустов не было, только голая земля вперемешку с бетоном, железом и останками тел. Стоял стойки запах мертвечины, на всем рубеже стояло около десятка сгоревших медивских танков. Их борта были чёрными от гари, краска полопалась, а на броне лежали обугленные тела танкистов, которые не успели покинуть свои железные гробы. Китти стало плохо, она упала на колени, изогнулась и тяжко задышала. Ополченец присел рядом на корточки и тихо спросил.

– Вам плохо?

– Я раньше такого ужаса и представить не могла. Мне даже дышать тяжело…

– Эх, девка, девка, я тоже раньше такого не видел. Да вот довелось. Короче, мне не до тебя приходи в себя поскорее, да помогай мертвяков хоронить, пока солнце не выглянуло. А то задохнёмся.

– Я не смогу.

– А мне плевать, делай что хочешь, только не корчись здесь, а лучше подойди к Жемиру и доложись, что вернулась в строй после контузии.

– Я поняла.

– Ну раз поняла, так иди. Нечего здесь корчиться.

Придя немного в себя, Китти разогнулась и попыталась отдышаться, но от стоящего кругом смрада, ей вновь стало плохо. Пересилив себя, она поплелась вдоль бывшей передовой, стараясь не смотреть по сторонам. Кругом стоял шум, никто не обращал внимание на девушку, что шатаясь, плелась меж жертв боя. Вскоре Лина вышла на небольшую палатку, рядом с которой сидел мужичек в гражданской куртке и серых штанах, на голове его покачивались седые кудри.

– Мужчина. – обратилась к нему Китти. – Вы знаете Жемира?

– Знаю. – сухо ответил тот.

– Как его найти?

– Он перед вами. – сказал мужчина, после чего добавил. – Если вы вдруг не поняли меня, то я и есть Жемир. Что вы хотели от меня?

– Я Китти Лина, лейтенант, я после контузии.

– Откуда ты девочка?

– Я с добровольческой роты, из лагеря Гинза -3.

– Ну, что тебе сказать, из вашей роты живых я не видел, да и вообще почти никто не уцелел, после вчерашнего. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, только воротит от всего этого.

– Меня вчера после боя тоже воротило, но сейчас ничего, привык. Все меня за командующего принимают, а я всего лишь механик подвижных составов. Ни понимаю ничего, ни в тактике, ни в стратегии. Единственное, что я приказал бойцов похоронить, что не пережили прошлый день. У нас ни связи с армией, ни чего, я не знаю как действовать дальше, так что если хочешь, гуляй на все четыре стороны, а можешь помочь раненым, их немного осталось, большая часть скончалось.

– А бинты-то есть?

– Да, по-моему, что-то находили, перевязывай, чем есть, хоть рубахами, только раны промывай, чтоб заражения не было.

– Как вы думаете, к нам придут войска?

– Насчёт наших я не уверен, а вот медивские точно сегодня, либо завтра подойдут и добьют нас. А приказа отходить не было. Так что дела такие, идите Лина помогайте раненым, может, хоть кого-нибудь спасём. Хотя какой толк спасать, если всё равно придут и добьют. – Жемир вытер платком пот со лба и продолжил. – Иди девочка, иди.

– Будет исполнено!

Пара сотен оставшихся в живых уже не знали, как им быть, смысла от обороны уже не было, хотя к ней они готовились. Оружия и боеприпасов осталось крайне мало, ни одного противотанкового орудия и всего один пулемёт. Даже автоматов хоть и хватало на всех, но патронов даже на обойму к каждому не было.

Но сдаваться ни кто не планировал, а все кто хотели сбежать или покончить с собой, уже давно это сделали. Остальные ждали врага и всем сердцем верили в подмогу. Они верили, что котивская армия вот-вот подойдёт, и позорное отступление наконец-то закончится и вся военная мощь сотрёт медивов с родной земли. Но пока это были лишь мечты.

Раненых было около полусотни, кто-то подавал признаки жизни, а кто-то уже одной ногой был в могиле. Помимо Китти там было ещё три женщины, все преклонного возраста. Главным был пожилой мужчина, видимо врач. Не было ни медикаментов, ни каких либо приспособлений. Пули доставали ножом, раны зашивали обычными нитями, что нашли в развалинах. Может быть у раненых было бы больше шансов, но одна из авиабомб упала прямиком в городскую больницу, уничтожив все лекарства.

Китти доверили слабораненых, от неё требовалось лишь промывать раны и бинтовать, хотя это и был максимум её медицинских способностей. Раненые лежали на голой земле, кто подстрелен, кто изранен осколками, но все в здравом уме и некоторые могли даже шутить, хотя получалось у них это скорее грустно, чем смешно. Китти было нелегко видеть кровавые раны, промывать их и бинтовать, часто у неё выходили не очень аккуратные повязки, иногда она делала больно раненым, несколько раз её послали подальше и обматерили. Девушке было тяжело, она была уже готова сорваться и в слезах убежать подальше, но вскоре ей попался странный парень. Он был бледен и слаб, веки дрожали, синие губы еле шептали. Раненый уверял, что у него лёгкое ранение живота, но на деле всё оказалось наоборот. Паренек, изрядно потеряв крови, уже был при смерти. Его дрожащие губы слабо шевелились, и Китти расслышала среди его стонов, что говорит он про неё.

– Вы такая красивая. Словно утренняя заря, дающая надежду на новый день. Ваши глаза, они шикарны, зелены как свежая трава, а губы, эх, какие губы. Завидую тем, кто их целует.

– Вы бредите, у вас тяжёлое ранение, я не могу вам помочь.

– Вы уже мне помогли, вы не представляете, как приятно умереть с вашим ликом на глазах, все мои друзья перед смертью видели лишь страх, а я вижу ваши губы и глаза. Не тратьте время, я умираю и помру очень скоро.

– Вы потеряли много крови, у вас очень тяжёлое ранение! Как вы оказались у меня? Я же не врач? Я вам не смогу помочь, лежите, я попробую позвать врачей. Они вам помогут.

– Не стоит, я сам к вам перебрался, я знал, что помираю, но хотел посмотреть на вас перед смертью.

– Глупости. Вы несёте глупости, прекратите говорить, вам нельзя терять силы.

– Глупость, дорогая моя, это мир, в котором мы с вами живём, всё здесь глупо и несерьёзно. Серьёзны лишь смерть и любовь, жаль последнего мне не дано было познать. Обнимите меня, не судите строго, но я ни разу не был в женских объятиях и если вы меня не обнимите, то и не буду никогда.

Китти ничего не сказала ему в ответ, а лишь молча сжала его в своих объятиях, голова парня упала ей на плечо и девушка почувствовала идущий от него холод и слабое, прерывистое дыхание, которое в следующую секунду замерло и остановилось навсегда. Китти положила уже мёртвого парнишку на землю. На лице его навсегда застыла предсмертная улыбка. А ведь он был ещё совсем юн, его лицо было гладким и детским с пухлыми губами и совсем ещё юными глазами, что пусто смотрели в небо. Этот мальчик ещё не знал за кого и с кем воюет, ему были непонятны великие идеи, властителей людских судеб. Он был простым парнем, что пытался защитить свой дом, в который вдруг пришла война.

Китти не смогла сдержать слёз и разревелась, как маленькая девочка, все смотрели на неё, а она все не могла успокоиться, слезы лились градом из её глаз. Ей было неловко и даже стыдно, но то и дело, всхлипывая девушка вновь и вновь расходилась всё сильнее, пока плачь не начал переходить в истерику. Всё продолжалось до тех пор, пока к Китти не подошёл какой-то мужчина лет пятидесяти в рваной форме. Он молча прижал её к себе, вытер слезы, и, поцеловав в лоб, тихо прошептал – Всё обойдётся, девочка моя. – После чего накрыл тело парня с головой одеялом и пошёл дальше, оставив всхлипывающую Китти рядом с телом парня.

– Отмучился парнишка,– прозвучал голос за спиной,– хороший был пацан, помогал всем во дворе, он из местных. Работящий был и смелый. Пополз за патронами, но не дополз, подстрелил его гад медивский. Я сам видел, как он попал под огонь. Жалко парня, но вам не следует так переживать, его не вернуть.

– Вы его знали? – спросила Китти мужчину, который совсем недавно материл её, когда та перевязывала его перебитые ноги.

– Как его зовут не знаю, а так видел его в своём районе, ходил бабкам на участках помогал, за скромные деньги. Работящий малый.

Его слова прервал нарастающий гул, в небе вновь появились самолёты медивов. Они летели спокойно, зная, что им ничего не угрожает. А вот остатки защитников в панике начали прятаться по углам словно крысы. Кто-то спрятался в подвал, кто-то за бруствер, а кто-то в окоп, все до ужаса боялись медивских самолётов, они бесспорно господствовали в воздухе. Китти помнила, что произошло прошлым утром, и в панике бросив раненых, сломя голову побежала прочь, но запнувшись о камень, повалилась на землю. Она легла на спину и с каким-то странным чувством безысходности направила потухший взор в утреннее, серое небо по которому с гулом летели пять самолётов, кто-то кричал ей «уходи, прячься», но Китти не могла пошевелиться, её тело словно парализовало. На некоторое время ей показалась, что лучше так и остаться здесь на земле в ожидании смерти.

Брюхо железной птицы раскрылось, и девушка зажмурила, влажные глаза, не надеясь их больше никогда открыть. В этот момент она ждала неминуемого, ждала, что небо разорвёт истошный писк летящих на землю бомб, и одна из них непременно разорвёт её тело на части. Но ничего не происходило, и тогда Китти решила, что возможно уже умерла, и открыла глаза. Пред взором её, на фоне серого неба, порхало огромное, бумажное облако. Оно с шорохом опускалось на землю, словно стая белых птиц.

– Что это такое! – крикнул один из ополченцев, выбежав из убежища под бумажный снегопад.

– Я бы на твоём месте спрятался, вдруг за бумагой бомбы полетят!– крикнул ему другой.

Парень поднял одну из бумажек и начал читать:


«Уважаемые жители Муринии и солдаты национальной армии!

К вам обращается весь цивилизованный мир с просьбой

Прекратить кровопролитие, мы не требуем, а просим

Сложите своё оружие и прекратите сопротивление.

Хватит проливать кровь за безумного диктатора

Который уничтожает свой народ!

Вы в силах остановить войну, всё в ваших руках!

Перестаньте убивать солдат армии прибывших вас освободить,

Перестаньте убивать сами себя!

Исход войны уже ясен и не минуем

Маут будет свергнут

А Муриния освобождена.

Мы надеемся на ваше благоразумие».


– Того кто возьмёт себе такую бумажку, я лично пристрелю! – заявил Жемир.

– Да пусть эти медивы засунут их себе в одно место! Ирк им не взять пока на его рубежах мы! – громко заявил парень и, плюнув на листовку, швырнул её в сторону.

– Спрячься герой недоделанный, ссать они хотели на такого защитника, как ты. – грубо выругался Жемир и растоптал ногой рядом упавшую листовку.


***


Прошёл день, наступила ночь, две сотни оставшихся в живых, с трепетом ждали медивов, но они так и не появлялись. Ночь была холодной и дождливой, за прошедший день, остатки гарнизона захоронили многих павших, но большинство так и продолжало лежать под открытым небом. Китти была на позиции, пришла её очередь, стоять в карауле. Она молча сидела в окопе, в котором было много грязи и воды, сапоги уже промокли, ноги замёрзли, кругом стояла темнота, девушка ничего не видела, хотелось спать. Луна изредка появлялась из-за туч, и её холодный свет падал на пропитанную дождём и кровью равнину.

В её голову лезли разные мысли, но больше всего она вспоминала свой дом, уютный тёплый дом. Ей так хотелось вновь распахнуть входные двери и войти в просторную прихожую. Пройтись босиком по мягкому ковру и прилечь на диван или подняться на второй этаж и присесть на удобное кресло у окна, из которого открывался вид на тихую спокойную улицу, утопающую в зелени фруктовых деревьев. Она так любила гулять по этим проездам и переулкам, особенно летом. Всё в той жизни было прекрасно, каждая мелочь была ей сейчас ценной и желанной, но, увы, недостижимой.

«Ничего ни хочу! Не хочу мягкого дивана, ни вкусной еды, ни тёплого одеяла, а просто хочу жить! Просто жить. Хочу, не боятся не дожить до утра, не вздрагивать от шорохов и стуков. Просто хочу жить и быть живой. Эх, что-то замечталась я!»

Китти начала уже дремать, как её и всех остальных разбудил гул с востока. На огромной скорости, рассекая пасмурное, ночное небо, мчались два десятка истребителей и бомбардировщиков. Это были не медивы. В миг, когда самолёты промчались над руинами Ирка и устремились на позиции гетерцев, в городе началось оживление и в окоп Китти прибежали с десяток сонных солдат. Все живо интересовались. Кто? Откуда? Наши или нет? Но все сомнения развеялись, когда над позициями медивов в ночное небо взмыли огненные зарева взрывов. Округу тут же оглушили гулы бомбёжки и крики ликования котивов. Застрочили зенитки, один самолёт, объятый огнём, устремился к земле. Спустя пару минут, с востока, вновь примчались бомбардировщики, на этот раз огромные, загруженные под завязку тоннами бомб, которые вскоре обрушились на головы медивам. Горизонт окрасился в огненно-красный цвет. Котивы ликовали, Китти плакала от радости, плакали и некоторые мужчины.

Неожиданно, где-то с восточных окраин, разрушенного города, со свистом улетела в небо сигнальная ракета осветив округу. Китти знала, что белая ракета ничего не означала, а служила лишь освещением. Но начавшаяся суета, и беготня среди гарнизона не на шутку встревожила её. Что произошло, было трудно понять, да и собственно вряд ли кто-то из сонных солдат понимал, что происходит. Сработал стадный режим. Но вскоре среди неразборчивых криков Китти расслышала:

– Наши! Это наши! Это наши солдаты! Ура!

– Неужели? К нам пришла помощь! – подумала Китти и готова была сорваться навстречу, но побоялась бросить пост.

С востока, по разбитой трассе, шла колонна, конца которой не было видно. Десятки рычащих танков и броневиков, грузовики тянули пушки и ракетницы, рядом маршировали тысячи солдат: чистых, бодрых и довольных, что они наконец-то вступают в бой с врагом. Маут наконец-то отдал долгожданный приказ, которого ждали ополченцы и солдаты. Вся миллионная армия муринцев обернулась штыками на запад и ринулась в контратаку. В момент, когда первые солдаты начали входить в город, их уже встречали измученные защитники Ирка, они жали солдатам руки, обнимали их и плакали от счастья. Китти, видя бессмысленность сидения в луже тоже пошла на встречу бойцам регулярной армии. Девушка впервые видела такую мощь своими глазами: танки, пушки, тысячи солдат, подтянутых, молодых и смелых. Она не сдерживала слёз, что текли по её щекам, которые были черны от грязи и гари. Китти, что-то несвязно говорила солдатам обнимая и целуя их, те в ответ улыбались ей, и не сразу узнавали в ней девушку, какой-то молодой солдат обнял её в ответ, прижав к своей груди и тихо сказал.

– Пора и нам повоевать! Спасибо, что не пустили их дальше.

Этот солдат отошёл в сторону с Китти и, вытерев её лицо платком, сунул ей в карман две шоколадки, девушка же прижималась к нему и продолжала плакать. Спустя мгновение к ним подошёл какой-то молодой сержант, в пятнистой форме разведчика и спросил, что здесь происходит, но поняв, тут же добавил.

– Неплохо вас потрепали. Досталось же вам.

– Ну, ну я думаю, теперь-то всё будет хорошо, вы здесь, какое же счастье! Мы думали, медивы нас всех перебьют, нас осталось всего ничего! Мы вас очень ждали!– успокоившись, сказала Китти.

– Теперь-то мы переломаем хребет этой медивской заразе. – гордо заявил сержант и, похлопав Китти по плечу, побежал догонять своих в колонне, следом удалился и второй солдат.

Китти смотрела на лица бойцов, что шагали по разрушенному городу, многие с ужасом озирались по сторонам, впервые взирая на такие разрушения, руины, трупы, сгоревшая техника. Настоящая война отличалась от той, что показывали по телевизору и печатали в газетах. Здесь люди умирали по настоящему и не всегда красиво как в кино.

Вдруг, посреди колоны солдат, Китти увидала парня, его лицо казалось знакомым. Высокий, стройный, с чёткими чертами лица и широкими плечами. Его глубоко посаженные глаза и растерянный взгляд пугали Китти, она понимала, что раньше видела его.

«Кто это такой, почему при виде него мне становится страшно и тошно! Мы где-то уже виделись, и видимо наша встреча была не самой приятной страницей моей жизни, но кто он такой, кто? Хотя, кажется, его зовут Зит! Точно это та тварь! Это тот ублюдок, капитан Зит! Это он испортил всю мою жизнь! Это он отобрал мою карьеру! Мою жизнь! Сволочь! Сволочь!»– глаза Китти наполнились яростью и злобой, у неё не было сомнений, что это именно тот человек, который словно буря ворвался в её размеренную жизнь. Перед её глазами пронеслись события, что произошли в недавнем прошлом, она вспомнила Марта, его потерянный взгляд, его испуг, вспомнила Зита с его усмешками и злобой, вспомнила выстрел, лужу крови на ковре и скоротечный суд, лагерь, Лету с Кудряшкой, Брана, Керма. Внутри всё закипело, на глаза надвинулась пелена злобы.

Китти крикнула ему:

– Зит! Ублюдок, Зит! Поверни свою голову, тварь гнилая!

Парень обернулся, но ничего не понял, вокруг было настолько шумно, что даже самый громкий крик было тяжело услышать, да и Зит бы не узнал в чумазой девушке,одну из тех, кого он обидел. За свою его службу, таких было очень много. Но Китти была настолько не рада встрече, что подняв с земли кусок оконной рамы, пошла ему навстречу, расталкивая идущих в колоне солдат, Зит не обращал внимания на ополоумевшую девушку, не обращали внимания и солдаты.

– Вы куда так ломитесь девушка!? – возмутился высокий, черноглазый боец, приостановив её сильной рукой.

– Идите вы, солдат, куда шли! А то я вам череп проломлю! – чуть ли не криком ответила она ему.

– Контуженая, что ли? Иди сама, куда подальше!

Китти оттолкнула его плечом и пошла дальше, уже приближаясь к Зиту со спины. Она была готова его убить, она и хотела это сделать. Каждая клеточка её тела была заполнена гневом и яростью. Именно в нем она видела причину всех своих неудач, всего того горя, что ей пришлось пережить. Всё плохое в её жизни имело одно имя – Зит. Руки всё крепче сжимали кусок рамы, а взгляд словно прилип к затылку бывшего капитана городской охраны.

– Ну вот мы и встретились сволочь! – прошептала Китти.

В следующее мгновение она приблизилась к нему вплотную и с размаху ударила его по голове с такой силой, что каска отлетела в одну сторону, а дубина в другую, а сам Зит упал на землю. Все вокруг замерли в непонимании, кроме Китти, которая с размаху пнула капитана по голове, но нога соскользнула, и сапог улетел в сторону, а Китти же повалилась на Зита, не растерявшись, она принялась лупить его по лицу. Чак не мог сообразить, что происходит, он не сразу начал сопротивляться, за что поплатился исцарапанным лицом, ссадинами и синяками.

Когда окружающие солдаты вышли из стопора, они тут же кинулись разнимать дерущихся. Китти с трудом оттянули от Зита и скрутили ей руки. Но не смотря на это, она усердно пыталась вырваться и снова накинутся на Зита в надежде искалечить его. Но ей было бесполезно сопротивляться против четырёх крепких солдат. Чака подняли с земли, и он, отряхнувшись, начал вытирать кровь с лица.

– Вы что с ума соли? Или контуженая? – спрашивал один из солдат.

– Она сумасшедшая! – одевая каску, сказал Зит, смотря на искривлённое злобой лицо девушки.

– Ты ублюдок, Чак Зит! Я тебя ненавижу! – крикнула ему в ответ Китти.

– Откуда вы меня знаете? Кто вы такая?

– Твоя старая знакомая, сволочь!

– Я не знаком с сумасшедшими!

– Меня зовут Китти Лина! Ты вторгся в мой дом! Ты сломал мою жизнь, ублюдок! Твоими стараниями, я здесь! Я лейтенант Китти Лина! Ты, сука, забрал мою нормальную жизнь. Что смотришь? Вспомнил, ублюдок?

– Ах, это вы? Лейтенант Лина, я вас вспомнил! Как вас забыть-то. Вы не сумасшедшая, вы хуже. – Зит хоть и был удивлён такой встрече, но старался это не показывать.

– Я тебя убью сволочь! Я тебя всё равно убью.

– Много вас таких, да вот живой хожу, как видишь. Да и ты смотрю, сука, все ни как подохнуть не можешь. Иди своей дорогой.

– Здесь фронт, сукин ты сын! Посмотрим, как долго протянешь, пущу тебе пулю в спину.

– Пусти, поплатишься своей никчёмной жизнью, поставят тебя к стенке и пристрелят как бешенную собаку, которой ты и являешься!

– Ну расстреляй!

– Я не буду вас трогать. Один раз уже замарал о вас руки. Идите вы, куда подальше, лейтенант, бывший лейтенант.

Китти оттащили в сторону и настоятельно попросили успокоиться. Зит вытер кровь с лица рукавом и сплюнул в сторону. Выхватил он не слабых тумаков от девчонки и мысленно материл её. А неразбериха в колоне быстро прошла, и через пару минут все солдаты уже маршировали далее, топча размокшую, словно каша, землю.


Прошла ночь. Наступило утро. Солнце лениво, словно не желая появляться в этом жестоком мире, выползло из-за горизонта. Её лучи падали на землю особо не грея, чувствовалось приближение прохладной осени. Муринские солдаты уже начинали верить в то, что к первым снегам они уже будут дома, не смотря на то, что наступление ещё даже не началось. За ночь в Ирк прибыло четыре колоны, более двадцати тысяч солдат. Именно солдат, а не заключённых либо добровольцев. Каждый воин был хорошо вооружён и тепло одет. И каждый верил в скорую победу, каждый был готов пожертвовать собой ради этой победы.

Солдаты были настолько озлоблены на врага, что им не нужно было никакого стимула, они просто хотели мстить, убивать, уничтожать ненавистного врага. Они не хотели чувствовать ни сострадания, ни жалости к медивам, которые вторглись в их страну и убивали их сограждан. Теперь в глазах виделась лишь горящая столица Гетерского союза. Мурзан добился нужного эффекта. Народ теперь жаждал мести, и готов был на все, чтобы уничтожить медивское зло.

Решением генерала Тармы, все кто остался в живых при обороне Ирка, были объединены в один батальон получивший номер ноль, так как в муринской армии имелась практика называть наспех сколоченные подразделения такой цифрой до времени его переформирования. Все кто выжил, а это ополченцы, гарнизонные и добровольцы, были объединены под командованием капитана Жемира, который с усмешкой называл своих бойцов шутовским войском, так как военных среди них было не много. Хотя на деле среди корпуса Тармы, только у этих несчастных был опыт ведения настоящей войны. Батальон получил в подарок пайки и несколько ящиков солдатской, горькой настойки, им дали день отдыха и они радостно предались пьяному угару в надежде хоть ненадолго забыть, что видели в эти дни. На следующий день было назначено наступление. Но об этом они не думали. Они праздновали то, что пока живы и могут пить эту горькое пойло, но в этот момент оно была слаще мёда.

На крыше одного из немногих уцелевших в медивских бомбёжках зданий, стояла Китти. Она не пила и не веселилась со всеми остальными, ей хотелось одиночества и тишины, уединения с собой, всё кругом было чужим и страшным, у неё больше не было друзей и даже знакомых, Бран с ротным погибли, и даже её мучительницы с лагеря оставили этот мир. А перед взором Китти раскинулся мёртвый город, который вдоволь насытился человеческой кровью, праздник смерти был коротким, но продуктивным. Всего-то месяц назад жизнь кипела на этих улицах, гудели машины, бежали по своим заботам горожане, теперь же весь город был уничтожен, ни дорог, ни домов, ни людей. Только руины. Только смерть.

«Ну да, что не говори, а медивская авиация работает хорошо, если бы они бомбили нас хоть чуточку подольше, город бы и защищать некому было! Это же надо так! Годами, люди строили эти дома, вкладывали силы и душу, строили скверы, парки. Горожане жили здесь, радовались этой жизни, столько лет, а, правда, сколько лет этому городу? Лет пятьдесят, а может и сто! А тут за пару минут всего этого не стало, просто пшик и нет города, нет этих ста лет истории, ста лет стараний. Не зря говориться ломать легче, чем строить. Сто лет на стройку, пара дней на разрушение».

– Китти! – окликнул кто-то её. – Здравствуйте, чего одна сидите, скучаете.

Девушка повернула голову и увидела мужчину, седоватого, с морщинистым лицом и впалыми глазами. Она не знала кто это, да и знать не очень-то хотела, ей просто хотелось побыть одной.

– А вы кто?

– А вы меня не знаете, да и я вас честно тоже не знаю. Просто вы сидите здесь одна, грустите, вот я и спросил у Жемира ваше имя, решил навестить вас, как- никак вы уже час здесь стоите одна, хотя если вы любите компанию из одного человека, то простите меня и мою навязчивость. Кстати, меня зовут Тирт, я друг Жемира, я вам не враг. Если вы всё же желаете побыть одной, то простите меня, но возьмите, пожалуйста, еду и водку, а то солдаты все съедят и выпьют без вас.

– Я не хочу пить, Тирт.

– А кушать? Вам надо поесть. – оглядывая измождённую девушку, по-отцовски молвил Тирт и протянул ей коробку, в которой лежали несколько мясных консервов, фрукты и хлеб.

– Спасибо вам, поесть я непротив.

– Нам выдали много пайка, тут мясо, каша, и многое другое! Я так вкусно уже давно не ел! Покушайте, вы такая худая и замученная! А водку тоже оставьте себе, она пригодиться, ей можно обработать раны на теле. И в душе!

– А поможет?

– Не знаю, мне не помогает. – Тирт косо улыбнулся, было видно, что он уже пытался сегодня залечить водкой душевную боль, но это у него не выходило. – Видимо всё дело в глубине этих ран, если ваша душа немного поранена, то бутылки вполне хватит немного унять боль.

– Какие же раны в вашей душе? Тирт. – приняв продукты и водку, спросила Китти.

Тирт снова косо улыбнулся, сунул руку во внутренний карман и, достав оттуда смятую фотографию, протянул её Китти. На ней были запечатлены трое челове: женщина с кудрявыми, светлыми волосами, парень и девушка.

– Ваша семья?

– Да.

– Что с ними случилось?

– Бомба, в первый же день войны, она прилетела с неба, попала в дом, они спали. Умерли мгновенно, даже не поняв, что стряслось. Я узнал об этом лишь спустя пару дней, когда город был уже занят медивами. И вот я не знаю, где они похоронены и похоронены ли вообще. Это фото, единственная вещь, что связывает меня с ними. Вы не подумайте, я не убит горем, только вот цели в жизни пока не вижу. Пытаюсь заставить себя мстить, да не могу. Вот так и живу, даже водка не помогает.

– Соболезную вам.

– Не стоит, я не хочу, что бы вы меня жалели, жалость это не то, что мне нужно. Думаю и вам жалость не нужна, вы сильная и смелая девушка.

– Да видели бы вы мою смелость, когда я бежала, что есть сил от медивов, оставив умирать Керма и Брана. Я трусиха, смелости у меня столько же сколько и силы. Я бы поревела, да вот уже слёзы кончились.

– Я видел, как вы били какого-то капитана, если бы не солдаты вы бы убили его. Видимо он не самый хороший человек. И сил у вас было достаточно в тот момент.

– Его стараниями я тут, а могла бы в штабе сидеть.

– Если хотите мы можем с Жемиром помять его хорошенько, мы хоть и старые, но многим молодым фору дать можем.

– Спасибо, не стоит, давайте лучше выпьем. С вас тост.

Тирт вновь заулыбался и, достав из кармана два стакана, видимо знал, что пригодятся, начал разливать по ним мутную жидкость.

– Ну, давайте выпьем за нашу победу над коварным врагом!

Они выпили раз, второй и третий, пока в голове у Китти не стали путаться мысли, а язык заплетаться. Тирт помог ей дойти до кровати, по отцовски уложил её в постель. Он укрыл её тёплой курткой и, погладив по голове спросил.

– Ну как ваши душевные раны?

– Легче. – с трудом шевеля языком, пробормотала она и улыбнулась.

– А мне полегчало от вашей компании, сладких снов.

Тирт удалился к остальным солдатам, что продолжали пить и веселиться. А Китти, закрыв глаза, представляла свой дом и мысленно гуляла по саду, в её фантазиях было всё так хорошо и правдиво, что хотелось остаться там навсегда. Фантазия мутнела, как и рассудок, вскоре водка окончательно переборола разум и Китти погрузилась в сладкий сон, где вновь вернулась в летний сад.

Глава 7


Капитан Чак Зит проснулся очень рано, солнце даже не виднелось на горизонте. Он не спеша вышел из палатки, накинув на голый торс лишь чёрный офицерский китель. Спалось ему довольно таки плохо, его терзало волнение и страх, он ещё ни разу не был в бою. Чак боялся не самого боя, а своего поведения в нем, боялся не так подать приказ, не так среагировать либо вовсе не убить ни одного медива. Зит был рад как ребёнок, когда узнал, что его роту, вместе с десятками тысяч других солдат «Горохраны» переводят в регулярные части и отправляют на фронт. В патриотическом восторге он устроил попойку для своей роты и отмечал это, как ему казалось важное событие, до утра. Капитан верил, что фронт это трамплин для его амбиций, что здесь он сможет проявить себя, получить новые звания и награды, завести полезные знакомства, а по возвращению домой, сможет купить себе квартиру и навсегда распрощаться с общежитием.

На улице было прохладно, дул слабый ветер, стоял негустой туман. Чак закурил папироску, вдохнул горького дыма и с какой-то радостью посмотрел на проходящих рядом бойцов спецподразделения, в чём-то он завидовал этим мастерам войны, желая быть хоть немного на них похожим. В столь ранний час весь корпус был уже на ногах, на передовые позиции выдвигались танки и бронемашины, разворачивалась батарея тяжёлых орудий, а бойцы разведки уже выдвигались в пелену тумана в сторону противника. Никто толком не знал ни позиции врага, ни их оборону, генерал Тарма хотел взять неожиданностью, и к тому же он очень верил, что боевой дух солдат сыграет немаловажную роль.

Небо озарили первые багровые лучи солнца, а утреннее спокойствие разорвал в клочья первый артиллерийский залп. Сотня орудий разных калибров выпустили в сторону медивского лагеря тонну взрывчатки. Где-то вдали послышались приглушённые хлопки. Затем последовал новый залп, а за ним ещё один, а вскоре все они слились в сплошной грохот.

Солдат начали подымать по тревоге. Танки зарычали, прогревая двигателя, а над головами просвистели два десятка реактивных бомбардировщиков. Вся котивская военная машина пришла в движение. Бойцам раздавали по несколько боекомплектов. Ни у кого не было нужды ни в патронах, ни в гранатах. Тарма не хотел, что бы его корпус поиграл первый же бой.

Чак оделся, получил положенные боеприпасы, сделал пару глотков из фляжки и встал перед построенной ротой. После увиденного, к нему пришла какая-то уверенность, ожидание лёгкой прогулки, а не боя.

Все с нетерпением ждали этого наступления и вот оно начиналось. В утренних сумерках корпус генерала Тармы двинулся вперёд, десятки танков и тысячи солдат шли мстить коварному агрессору. На инструктажах солдатам недвусмысленно объясняли, что без крайней надобности пленных брать не нужно.

– Ну что, ребятки, дадим прикурить этим засранцам! – крикнул Зит своим бойцам.– Пленных брать нам не к чему, так что не утруждайтесь сильно по этому поводу, бейте всех без раздумий. Довольно они уже нашу землю топчут. Пришло время и нам их потоптать! Патронов не жалейте, но не вздумайте расслабляться, враг коварен!

Зит шёл впереди своей роты наперевес со свеженьким, блестящим автоматом. Чёрный китель офицера поблескивал на первых солнечных лучах, он у него всегда был гладко выглажен и постиран, а каждая петличка и звёздочка прицеплена по всем нормам уставов. Зит очень гордился своей новой ролью, ролью офицера вооружённых сил. Впереди него, разминая сочную травку в грязь, плёлся танк, огромное железное чудовище, самая сильная сторона армии Муринии. Солдаты гордились танкистами и завидовали им. Муринские танки славились своей крепкой броней и выносливостью, ещё в Анбарских княжествах они заставили себя уважать. Теперь же эти машины мчались на запад за новой порцией уважения.

Неподалёку от роты Зита, плелись солдаты Батальона номер 0, им было очень тяжело не то, что бы воевать, а просто идти после вчерашней пьянки. Лица их были помяты, форма рваная и грязная, контраст с наглаженными бойцами горохраны был на лицо. Некоторые из солдат батальона находили в себе силы шутить друг над другом и горохраной.

Заместитель командира роты Чака, лейтенант Орен Вишет, завидев средь бредущей толпы защитников Ирка, Китти Лину, тут же подскочил к своему командиру и широко улыбаясь, сказал.

– Капитан! Тут ваша подруга идёт!

– Какая? – Удивился тот.

– А что вам по морде била!

– Знаешь, где бы я таких подруг видал бы! Довелось вот пересечься с этой ненормальной. Что ж я её тогда вместе с этим террористом не пристрелил. Всем бы лучше было и мне и ей. А то смотри на неё, идет сука такая, нос в землю уткнув. Должна в тюрьме сидеть, а не на воле гулять!

– А, что она на воле-то делает? Ты же говорил, что посадили её.

– Ну, видимо амнистировали. Я слышал Маут указ какой-то издал, по которому всех котивских заключённых по желанию в добровольцы направили. Наверно и эта курица на радостях записалась. Ожидала, что пересидит где-нибудь. А не получилось. Так ей сучке и надо. Пусть мучается, тварь. Это ей за нашего друга. – Зит недобро поглядывал на едва перебирающую ногами, девушку.

– Вот поэтому ты в свои тридцать с лишним не женат, Зит! Это всё потому, что ты женщин не любишь. Их ведь любить нужно, а не в тюрьмы сажать. Так глядишь, девственником и помрёшь! – рассмеялся Орен.

– Ты не заговаривайся, помни я тут главный, а ты на побегушках! – сказал Зит и тоже засмеялся.

– Нет, ну правда Чак, её бы отмыть, причесать, переодеть, а потом вновь раздеть и ух. Я бы нашёл ей применение, давай я примирю вас.

– А давай ты помолчишь, от твоей болтовни уши вянут, а член свой в узел завяжи, он пока тебе не пригодиться.

– А я бы с ней пообщался!

– Не льсти себе боец, она тебе не даст! – сказал Зит и тут же громко рассмеялся. – Разве, что как мне, по морде.

– Ну да, тебя-то она приласкала!

– Она напала на меня со спины, так любого можно поколотить. Да и хоть тварь она, но всё же баба, а баб бить как-то не по-мужски. И вообще, Орен, закрой свой рот, а то кишки простудишь.

Колонны шли несколько часов, пока на холмах не показался медивский лагерь, что расположился рядом с небольшой деревушкой. Впрочем, ни деревни, ни лагеря уже не было, враг спешно покинул позиции, а муринская авиация и артиллерия сровняли всё с землёй. Воевать было не с кем. Но, опасаясь засады, Тарма приказал открыть шквальный огонь из танков по лагерю. Зит с наслаждением смотрел, как снаряды ложатся на холмах, поднимая в воздух горы земли и огня. В ответ была тишина, и армия двинулась вперёд.

Боя не было, колонны одна за другой вошли в лагерь, сопротивления и вовсе не было. Зит увидел лишь развороченные деревенские дома, вывернутые бомбами наружу. Всюду валялась посуда, одежда и прочие людские вещи, всё, что не успели украсть медивы, валялось прямо под ногами, в грязи. Так же всюду лежали тела медивских солдат, кто-то помер после боя в Ирке от ран, многие от бомбёжек. Стоял мерзкий запах гниющей плоти и гари, отступающие не успели их захоронить и бросили под открытым небом. Зит запнулся о, что-то мягкое и отступив в сторону, увидел мертвеца с оторванными ногами, труп лежал уже не первый день и вид был очень неприятным. Капитан еле сдержал, накативший приступ рвоты и резко запил его водой. Жужжали мухи, птицы поедали падаль, которой здесь было много, по руинам бегали одичавшие собаки. Вдруг кто-то завопил под ногами и Чак увидал истерзанного медива, грязного и всего перемотанного бинтами. С трудом он проговорил:

– Помогите мне, пожалуйста, я сдаюсь, подайте мне воды…

– Вот тебе водички, урод. – сказал один из солдат Зита и пустил медиву пулю в лоб. – Пей на здоровье.

Чак огляделся и услышал как, то и дело, раздавались одиночные выстрелы, и тут же смекнул, что это солдаты добивают раненых. Он подошёл к бойцу, что застрелил раненого и попросил, впредь быть сдержанней. После чего нагнулся к трупу и обыскал его карманы, но не найдя ничего важного, пошёл с ротой дальше.

Живых медивов было не много, чуть больше двух десятков, котивы быстро с ними расправились. Доходило и до издевательств над мертвецами, кода озлобленные солдаты стреляли по трупам. Чак представлял войну по-другому, ему стало скучно и он решил перекурить. На глаза ему попался небольшой сарай, которому удалось уцелеть при бомбёжках. Внутри лежал разный инвентарь: лопаты, да вёдра. Было темно и пахло сырой травой, в сарае было поприятней, чем на улице. Капитан закурил сигарету и присел на стул без спинки, через открытую дверь наблюдал за солдатами своей роты, что копошились по округе.

– Товарищ капитан, – крикнул солдат по имени Ферн, ротный пулемётчик, – разрешите и нам перекурить.

– Курите, всё равно будем ждать, когда Тарма сообразит, что ему дальше делать.

Только Чак договорил, как почувствовал, что-то твёрдое под лопаткой, сердце резко заколотилось, на лице проступил пот, он хотел было обернуться, как тихий голос его остерёг.

– Дёрнешься, пристрелю!

– Пристрелишь меня, пристрелят тебя, кругом мои солдаты.

– А мне плевать на твоих солдат, мне свалить отсюда нужно, помоги. Иначе пристрелю тебя.

– Как я тебе помогу? Кругом наши солдаты, даже если я захочу, то никуда ты не убежишь.

– Тогда и твою жизнь мне сохранять ни к чему?

– Сдавайся в плен, тебе сохранят жизнь.

– Многим ли вы сохранили жизнь, ублюдки?

Зит услышал, как взводиться курок и, не думая ни мгновения, отпрыгнул в сторону и тут же раздался выстрел, пуля пробила стену, пролетев десяток метров, ранила кого-то в ногу, тот с криком упал на землю. Приземлившись на пол, Чак тут же схватил винтовку медива за ствол и попытался её выдернуть из его рук, но противник оказался силён. Завязалась драка. Прозвучали ещё несколько выстрелов и солдаты Зита тут же ворвались в сарай и начали бить медива прикладами. Чак всё-таки выхватил его винтовку и, схватив врага за воротник, выволок его на улицу, где при свете дня смог разглядеть его лицо, круглое и крепкое, поросшее бородой. Это был обычный медивский солдат, который не успел покинуть лагерь по каким-то причинам. Он был ранен в ногу и от того не мог встать на обе, а лишь прыгал на одной, но пару ударов вновь повалили его на землю. Чак был зол и осыпал несчастного множеством ударов. После чего он достал свой пистолет и, приставив его к затылку медива яростно заорал.

– Кто ты такой? Звание, подразделение? Имя командиров?

– Я, я п-п-простой солдат, рядовой м-моё имя Дер Вамор, я с пехоты, я не знаю наших командиров, они погибли в Ирке. Пощадите, я не хотел вас убивать.

–Что-то мне не вериться, что не хотел. Ты ранил моего солдата, ты был так смел в сарае, когда тыкал мне винтовкой в спину, так чего ты ссышь сейчас? Где все твои друзья? Где ваше медивское полчище?

К месту событий стягивались бойцы разных рот, все смотрели как Чак мучает испуганного до смерти медива. Кто-то смеялся, а кто-то предлагал командиру поскорее его пристрелить. На всё это смотрела и Китти с бойцами своего батальона.

– Армия ушла в Аппор, больше я ничего не знаю. – сквозь слёзы бурчал медив.

К Чаку подошёл какой-то майор и оглядев израненного противника заговорил.

– Товарищ капитан, это простой солдат, он ничего не знает. А про то, что они ушли в Аппор и так известно, не устраивай комедию, пристрели его и делу конец.

– Будет выполнено.

Это дело было ему не впервой, он нажал на спуск и оборвал жизнь медивского солдата. Ему не было его жалко, жалко Чаку было, что первый убитый им враг на войне был так беспомощен. Зеваки молча расходились, раненого бойца погрузили на носилки, а медива просто отбросили в сторону. Капитан поправил форму и стряхнул с неё грязь. Где-то в стороне раздались тихие хлопки, он обернулся и увидел как Китти хлопает в ладоши.

– Молодец, капитан Зит. В вашей жизни всё стабильно, убиваете в затылок, с первым убитым врагом вас. Примите мои искрение поздравления.

– Шла бы ты отсюда, любительница медивов!

– Вы, моральный урод, надеюсь, вас убьют в предстоящем бою. – Китти молча развернулась и пошла в сторону.

Чак словно озверел, он кинулся ей вслед и, нагнав, схватил рукой за рукав и с силой дёрнул к себе. Китти обернулась и с криком влепила капитану пощёчину, Зит хотел уже ударить её и замахнулся на неё кулаком, но чей-то удар опрокинул его на землю. Падая он видел, как солдаты батальона 0 оттаскивали девушку в сторону, а когда он упал на землю, кругом уже стояли Киттины сослуживцы. Над ним склонился крепкий мужчина с рыжей бородой и, глядя на растерянного капитана, сказал.

– Что вы за капитан такой, на девку с кулаками бросаетесь?

– Не твоё дело, уйди в сторону. Я проучу эту суку. Она ответит за нападение на старшего по званию.

– Скорее я вам руки переломаю, товарищ капитан.

– Ты смеешь мне угрожать, собака рыжая? – Чак встал, отряхнулся и крикнул. – Вторая рота! Тут вашего командира покалечить хотят.

Уже через мгновение солдаты Чака вступили сначала в словесную, а потоми в рукопашную перепалку. Завязалась драка, сослуживцы Китти отстаивали её, кидаясь на солдат горохраны. Зит отхватил пару ударов, но и сам успевал раздавал тумаки на лево и на право. Неизвестно во, что бы перешла драка, если бы мимо не проезжал автомобиль советника генерала Тармы, полковника Грета. Он сначала крикнул во всё горло на дерущихся, но оставшись неуслышанным приказал своей охране стрелять в воздух. Несколько очередей успокоили побоище, и следующие слова полковника слышали уже все.

– Вы, что творите, идиоты? Медивов не нашли так решили друг друга поубивать? Что здесь произошло? Хотя мне это неинтересно. Если, что-то такое повториться под трибунал пойдёте. А зачинщикам драки я предложил бы оставить сил для врага.

Все остались при своём мнении, Китти всё также ненавидела Чака, Чак всё также не переносил эту глупую девчонку. Идя со своими солдатами дальше, он размышлял, не скрывая злой обиды на неё.

«Кто виноват этой дуре, что она загубила свою карьеру? Если у неё нет в голове ума, то кто ж ей его туда вложит. Всё в игры свои медиволюбские играет. Как будто уроку ей не было. Нет, Чак, держаться тебе от неё подальше надо, а то не миновать беды. Она специально меня провоцирует, вывести меня из себя хочет, что бы я сделал с ней, что-нибудь, а там хлоп и под трибунал меня. Мстительная тварь. Как она вообще выжила? Везучая сука, надеюсь в Аппоре её прибьют наконец-то и делу конец».


Усмирив дерущихся, полковник Грет поехал к генералу Тарме. Грет был старый вояка, начинал службу ещё когда страны Муриния как таковой не было. Грет воевал под командованием Маута ещё в ульянских войсках, будучи командиром роты, его солдаты штурмовали столицу Катакана. Так же он принял участие в объединении Муринии и в оккупации Канильской области. Последний год он находился на должности заместителя командующего третей армии генерала Тармы. С ним у него складывались довольно сложные отношения. Тарма был вспыльчивым и импульсивным, редко думал в долгосрочной перспективе, но был упорен в своих начинаниях. Герм же был спокоен и любил всё просчитывать наперёд. Они дополняли друг друга, но каждый мечтал избавиться от другого.

Генерал Тарма был большим и тучным, его, некогда крепкое тело профессионального борца, давно заплыло жиром, круглое, морщинистое лицо, редко отображало эмоции и было постоянно хмурым, будто кто-то сказал ему грустную новость. В войсках его прозвали «хмурый Окер», Окер было его именем, хотя чаще его называли просто Тарма. Его карьера постоянно петляла между взлётами и падениями, он не был любимчиком Маута и тайно ненавидел Маунда Маута, в чём-то заслуженно считая его путь к генеральству слишком лёгким. В это прохладное утро «хмурый Окер» пил чай из стеклянного бокала, сидя на скамье. Кругом суетились люди, а он молча сидел и смотрел в зелёную даль.

– Товарищ генерал, солдаты разбрелись по деревне и начали грабить и добивать раненых. А по пути к вам я видел, как солдаты с нулевого батальона били морды солдатам бывшей горохраны. Солдаты ожидали боя, а получили такое. Нужно, что-то делать, пока дисциплина не рассыпалась. – доложился Герм.

– А чего вы хотели? Сборище отщепенцев из нулевого и озабоченные горохраники. Их рядом нельзя держать. Узнайте зачинщиков и накажите их. Мне не нужны раздолбаи.

В следующую минуту к ним подбежал молодой, лопоухий связист и дрожащей рукой протянул огромную рацию генералу Тарме, тот молча взял и, кивнув на рацию, вопросительно посмотрел на бойца. Солдат показал пальцем вверх и удалился. Звонил Маут.

– Генерал Тарма слушает.

– Здравствуй генерал, Маут тебя беспокоит. Как ваши дела? – прошипел вперемешку с помехами голос Маута.

– Дела хорошо, мы взяли гетерский лагерь.

– Какие потери? Сколько врагов убито, сколько взято в плен?

– Говоря честно, в лагере не оказалось гетерской армии, они отступили. Потерь нет. Пленных тоже. Противник ушёл в Аппор.

– Генерал Тарма, добровольцы сдержали натиск солдат Лесо младшего на город Ирк, дав тем самым вам шанс, добить его корпус. Вы вчера обещали перейти в наступление и переломить ситуацию на юге, но решили дать им отступить в укреплённый город? Чего вы ждали? Время для удара уже потеряно, в Аппоре Лесо дождётся подмоги и надаёт по вашей ленивой заднице! На северном и центральном участке наши солдаты дали бой врагу, а вы сидите, мозоли на заднице натираете, боюсь, я ошибся в вашем назначении. Требую немедленно принять меры по исправлению ситуации, иначе на вашу должность я найду генерала порасторопней. Всего вам хорошего, генерал.

В рации раздались гудки. Маут не дал шансов Океру хоть как-то оправдаться, тот был в бешенстве. Тарма швырнул бокал о землю и громко заворчал, проклиная солдат, время и погоду. Все у него как всегда были виноваты. Герм выхватил у него из рук рацию и, убедившись, что связь с Маутом отключена, спросил:

– Так, что делать то будим?

– Брать Аппор.


***


Ночь была тихой и безоблачной, миллионы звёзд смотрели с неба на землю, мерцая своим холодным светом. В эти минуты в палатках шли ожесточённые споры и громкие разговоры, касательно следующего дня, на который был назначен штурм логова врага. Не смотря на страх, почти ни кто не переживал, более того, все жаждали скорее ударить по злобному врагу, вонзить штыки в их подлые спины, сжечь дотла их танки и предать забвению имена их командиров. Патриотическая истерия захлестнула муринские сердца и теперь все жаждали лишь мести, слабо понимая, что сами могут сгинуть в бою.

Лишь у Китти не было ни патриотического подъёма, ни жажды мести медивам. Ей до сих пор было страшно. Страшно до самых кончиков волос.

Собственно и генерал Тарма не был наполнен патриотическим порывом, он слишком хотел поскорее взять город. Ему было плевать на то, сколько солдат должны погибнуть во имя этого и какие разрушения нанести городу. Окер с удовольствием бы сровнял город с землёй, дабы увеличить шансы на победу, но к его сожалению, артиллерия застряла в сутках пути позади. И он стоял перед выбором, ждать пушки и потерять драгоценное время, угрожающие его карьере? Или же идти на рисковый штурм? Но и он тоже мог выбить из под его тучной задницы стул, в случае провала.

На эту тему шли оживлённые разговоры в роте Зита.

– Мы разве не будем ждать наши пушки?– говорил один из солдат, обращаясь к капитану Зиту.

– Видимо нет.

– Потерь будет много, очень много.

– Я не думаю, что товарища Тарму это сильно беспокоит.

– А меня что-то беспокоит, да ещё как!

– Домой к жёнушке надеешься вернутся?

– Ну конечно! Это же у вас капитан ни ребенка, ни котенка! А меня супруга дома ждет. Живым, а не в деревянной коробке.

– С жалобами и предложениями обращайся к партийному офицеру, а не к простому капитану, я, к большому сожалению, ничем помочь не могу.

– А вы были женаты?

– Нет, у меня даже девушки нет, не до любовных дел мне, времени слишком много отнимают. Если бы можно было бы, что бы разом и жена хорошая и двое детей здоровых сразу. А все эти сопли, любовь, романтика не по мне. Не романтик я.

– Ну и дурак вы, товарищ капитан.

– Это почему ещё твой капитан дурак, товарищ Нак?

– Да потому, что если у тебя нет тех, ради которых ты готов отдать всё, тебе и жить незачем. Мне вот есть ради кого умирать, и ради кого жить. Я решил, что если вернусь живой, то мы обязательно сделаем ребятёнка.

– А мне вот не о ком волноваться и переживать и это даже хорошо. А знаешь почему? Да потому что, я не забиваю себе голову мыслями о доме и семье, а в бою эти мысли до добра не доводят. Так что дурак ты, Нак, а не я!

– Вы меня не переубедите, я считаю, что в этой жизни нет другого счастья, кроме семьи, а все другое это не счастье.

– А что?

– Просто удовольствие. Но не счастье.

– Ну, с тобой Нак, все понятно. Врать не буду, может и ты прав, может и я когда-нибудь обузой вроде семьи обзаведусь. Но это не скоро. По крайне мере пока война не закончится. А там можно и долг миру отдать, ребятишек наделать. Сразу нескольким девушкам!

– Смотрите капитан, к концу войны может и сил не хватить, с миром-то рассчитаться.

Зит рассмеялся и вышел из палатки на перекур. Звёздное небо освещало лагерь. Он уставил взор на сияющий небосвод и на мгновение почувствовал какую-то тоску и пустоту. Затянувшись сигаретой Чака окликнул чей то голос, это был командир батальона Март, он велел поднимать роту к бою.


Медивы даже не подозревали, что перед их позициями буквально на расстоянии броска, уже готовились к бою десятки тысяч озлобленных котивов. Генерал Тарма нервно курил, опершись спиной на холодную броню танка. Он понимал, если у него не получится, милостыни у Маута просить будет бессмысленно. У него была два выхода первый это победа в бою, не зависимо от цены, а второй это позор и неминуемые последствия. Солдаты же верили, что снесут врага как волна. Аппор был пред их глазами, оставалось просто протянуть руку и взять подлого врага за горло, но страх всё же заколол в сердцах необстрелянных бойцов, они понимали, что не каждому суждено вернуться домой.

Город просматривался в командные бинокли, он был пуст и мрачен. Не видать было ни людей, ни солдат. Одиноко в сумраке ночи стояли деревья, дома, столбы. Город был сдан медивам несколько недель назад почти без боя, от того и был цел. Много местных остались в городе и видимо сейчас сидели по домам.

Ночное небо вздрогнуло он гула котивских самолётов, на медивов надвигалась смерть. Город ожил, засверкали прожектора, застрочили зенитки. С неба, на ночной город посыпались бомбы. Всё поменялось, теперь гетерские солдаты в ужасе закапывались под землю, а муринцы с наслаждением смотрели, как самолёты утюжат врага.

Перед замершими в кустарнике солдатами третьего батальона, в который входила рота Чака Зита, появился майор Март, огромный, словно гора, он окинул взором солдат и негромко, но довольно бодро начал говорить.

– Ну что, солдатики, пришло время и пороху понюхать, это вам не жалкий лагерь с сотней калек и недоносков! Это реальные силы врага, сегодня мы узнаем, можем ли мы утереть нос этим ублюдкам! Или будим и дальше ссаться в окопах, натирая ноги убегая прочь на восток! Мы должны показать этим сволочам, что это наша страна и медива здесь ждёт смерть! Не жалейте патронов на этих выродков, бейте их! Штыком, прикладом, хоть зубами грызите, но добудьте эту проклятую победу! Ваши семьи ждут, когда наша армия начнёт бить врага и если вы струсите, то над вами будут смеяться да же бабы! Я лично кастрирую каждого, кто побежит назад! Нам не нужны трусы и, тем более, что бы они размножались! По команде бежим вперёд, только вперёд, по вам будут стрелять, из пулемётов и из пушек, но вы должны бежать, что есть сил, потому что если вы замешкаетесь, то сразу смерть! В городе у вас больше шансов выжить, чем на подступах к нему, я побегу с вами, но если увижу хоть одну тварь, что перепутает стороны и побежит против шерсти, уверяю вас! Убью, и не одна скула не дрогнет! Ну, товарищи, желаю удачи! А теперь, слушай мою команду, в бо-о-о-ой! За мной, за Муринию! За Маута! Впере-е-е-ед!

Команда прозвучала одновременно во всем муринском войске, пятьдесят тысяч солдат и сотни танков устремились вперёд. Лавина ярости и злобы мчалась прямиком на Аппор.

Зит с автоматом наперевес бежал впереди своей роты. Первые минуты было темно и тихо, но в следующее мгновение в небо взлетела одна, а за ней десяток осветительных ракет, следом в глаза ударил свет прожекторов и начался ураганный огонь с медивских позиций.

Пули обрушились свинцовым дождём на передовые цепи котивских солдат, раздались крики, и слышно было, как падают мёртвые на холодную траву. Следом за пулемётами раздались залпы из пушек и ручных гранатомётов. Линия обороны медивов освещалось словно днём, защитники быстро осознали опасность, и со всей своей мощью давали отпор.

Зит стиснул зубы и не в силах даже кричать, он начал мычал, пытаясь перебить страх. Каждый шаг давался с трудом, ноги дрожали, а глаза боялись смотреть вперёд. В следующее мгновение котивские танки вырвались вперед и помчались на вражеские окопы. Зит видел, как перед ним в бронемашину со свистом влетел реактивный снаряд, раздался мощный взрыв, обдавший его горячим потоком и, в метре от него упала башня уничтоженного танка.

А тем временем, лавина котивских солдат ударила по позициям медивов, начался ожесточенный рукопашный бой. Танки, протаранив вражеские окопы, вошли в город. Ожесточение достигала апогея, ни кто не жалел никого, котивы стреляли, резали, кололи, душили руками и грызли зубами. Зит сам не понимал, как и что он творит, он впрыгнул в окоп и, не мешкая ни секунды, вонзил штык в грудь пулемётчика, тот закряхтел и повалился на землю. Следом он накинулся на второго, начал душить его руками, но медив был довольно коренастым и тут же откинул худого капитана в сторону. Нанеся Зиту пару крепких ударов по лицу, тот вынул нож, и хотел было воткнуть его ему в грудь, но кто-то выстрелил ему в голову. Огромный, мускулистый медив упал на колени, после чего повалился всем своим весом на помятого капитана с разбитым носом. Зит с трудом скинул его с себя и поднялся на ноги, во рту стоял привкус крови, проведя языком по зубам, он понял, что парочка из них осталось, где то в земле.

Окинув взором заваленный трупами окоп, Чаку стало плохо, и его схватил приступ рвоты. Отдышавшись, он высунул голову из вражеского окопа и с испугом оглядел творящийся кругом ужас. Теперь Чаку стало действительно страшно, но собрав силы в кулак, он окликнул своих бойцов и велел идти дальше, по улице, по которой уже ползли котивские танки, обильно поливающие огнём всё окружающее их. Чак, вместе со своими бойцами побежали по улице, скрываясь под фасадами домов. Кругом грохотал бой, Зит подгонял бойцов, стараясь не отставать от танков, под защитой их брони он чувствовал себя спокойней. Мнимому спокойствию пришёл конец, когда оба танка подорвались на минах, а из соседнего дома, что розовым фасадом смотрел на бойцов горохраны, выглянули десятки стволов. Зит успел только закричать, шквал огня обрушился на бойцов. Он видел, как падали на землю мёртвые солдаты с застывшим испугом в глазах, его глаза так же застыли от ужаса. Чак прополз под шквальным огнём и укрылся за бронёй подбитого танка.

– Хреново нас встретил Аппор, товарищ капитан! – Дрожащим голосом проговорил молодой солдат, втягивая голову в плечи, словно черепаха.

– А ты чего ожидал? Живым поди вернуться домой хочешь?

– Да хотелось бы. Я ведь капитан говорил, что детишек нужно бы настругать.

– А, это ты, Нак. Не узнал тебя. Я смотрю? медивам придётся стругать вместо нас, вон как косят. Суки. Я понять не могу, где все? Почему мы тут одни и куда нам деваться из этого ужаса? И кстати, сукины дети, почему мы не отстреливаемся?

– Вы прячетесь командир, и мы прячемся. Вам страшно и мы ссымся. Поднимайте роту в бой.

– Ты как со мной говоришь, Нак! Обалдел совсем? Беги к взводу Орена и передай ему приказ, отходить вглубь квартала, мы их прикроем.

Взвод Орена прятался за бронёй другого подбитого танка и так же его солдаты боялись поднять голову, уж слишком плотный был огонь медивов. Нак приподнялся, натянул каску на голову и, сделав пару глубоких вдохов, резко сорвался с места. До второго танка было бежать не более пятидесяти метров, но не добегая пары шагов, вражеская пуля звонко лязгнула о каску Нака и сорвала её с его головы. Не успел солдат осознать произошедшее, как следующая пуля насквозь пробила его голову. Бездыханный труп рядового упал к ногам Орена. Чак скривил лицо и что-то пробормотал себе под нос.

– Суки, даже шанса нам дать не хотят! – и высунув автомат, открыл беспорядочную стрельбу по фасаду дома.

К счастью Чака и его солдат, на улице показались три муринских танка. Они без труда разнесли фасад дома, что был занят гетерцами, в щепки и уползли, лязгая гусеницами вдаль. Зит провёл перекличку среди роты и двадцать с лишним человек не отозвались. Не все они погибли, возможно, лишь затерялись в суматохе. Но это было всё равно печальным итогом первого боя, к тому же, сам Чак не понимал где они и куда им дальше двигаться, связи не было, а огонь гетерцев был настолько плотным, что идти вперёд не было возможности. Капитан решил действовать, как его инструктировал Март. Майор велел ему и остальным ротным в случае потери ориентации во время городского боя, занимать любую выгодную позицию и держаться там до сеанса связи. Так Зит и поступил, заняв здание школы.

Здание было пустым, всюду валялись бумаги, книги и учебники, будто только вчера здесь проходили уроки. На стенах висели объявления, расписания. Зит обратил внимание, что все портреты Маута были либо прострелены, либо изодраны. Видимо медивы уже успели поглумиться над врагом, что не мог им дать сдачи. С каждым шагом, следов мародёрства и элементарного варварства, становилось всё больше. На стенах стали встречаться разные грубые ругательства, гласящие о слабости и ничтожестве котивов, во всём богатстве матерного языка. Под ногами хрустели стёкла, один из кабинетов был превращён в туалет, другой был завален пустыми бутылками гетерской водки. Где-то встречались лужи, засохшей крови.

Школа для муринцев была святым местом, местом, где воспитывали правильных граждан, умных и полезных партии и стране. И такое варварское отношение к ней, считалась равнозначным осквернению святыни.

– Грязные свиньи, а не люди. – Гневно выругался Чак. – они, наверное, и дома себя так ведут.

– Что ты хочешь от них, друг, это же медивы. – ответил Орен.

У воспитанных пропагандой, правильных граждан Муринии, не возникало вопросов по поводу причин таких поступков. Они свято верили в ничтожность медивской нации, в примитивность их ума и в их ограниченность, что рождала мракобесие, вместо прогрессивной мысли.

Так и зачищал Чак со своими людьми комнату за комнатой, пока за окном гремели взрывы. Он искренне жаждал поскорее вернуться на поле брани и доказать, что может и хочет биться за любимую страну. Ему хотелось бить, колоть и грызть ненавистного врага. Но сейчас он вынужден был выполнять приказ и занимать оборону в школе, осквернённой врагом.

– Так, мужики, перекур. – сказал Чак и присел на парту.

Огромные, панорамные окна кабинета, в котором он сидел, дрожали при каждом разрыве, пока, совсем близко не разорвалась мина и не превратила их в груду, звенящих осколков. Капитану тут же в лицо ударил едкий аромат улицы, он вышел с сигаретой в коридор. В этот момент к нему подбежал один из солдат.

– Товарищ капитан, вам нужно глянуть, там, в подвале, ну сами посмотрите, там их сотня.

– Кого сотня? Медивов? Котивов? Тараканов? – гневно прыскнул он в ответ. – Говори понятно!

– Там люди, наши. Местные. Пойдёмте.

Чак спустился по бетонной лестнице в подвал школы и в свете десятка, моргающих ламп, увидел хаотичную массу людей, в основном женщин, детей да стариков. Было жутко душно и пахло сыростью. Где-то плакали грудные дети и при каждом разрыве снаряда рядом, взвизгивали женщины и охали старики. Зит оглядел их и насчитал без малого сотни три.

– Вы жители Аппора? – спросил у толпы Зит.

– Да. – гулко охнули голоса в ответ.

– Можете быть спокойны. Наша армия пришла вас освободить. Совсем скоро вы можете вернуться в свои дома. – радостно объявил им Чак.

Толпа загудела изашевелилась, кто-то крикнул из людской массы.

– Это в те дома, которые вы сейчас с землёй ровняете?

– Кто это сказал? – рявкнул Чак.

В ответ была тишина. Лишь сотни голосов, тихонько перешёптывались друг с другом. Чак разозлился и снова начал.

– Мои бойцы погибают, бьются за ваш город, который им не родной. Они отдают свои жизни, во имя того, что бы выбить врага с нашей земли. Ваши дома заняты медивами, а кто-то смеет дерзить воинам освободителям?

Темноволосая, худая женщина, средних лет, что стояла рядом с Чаком, оглядела капитана с ног до головы и недовольно фыркнула.

– Что ж, вы воин-освободитель, с бабами, да детьми в школе прячетесь. Враг там, за стенами, а не здесь.

– А вот это не вашего ума дело! – разозлился Чак. – Сдали город врагу, прогнулись под медивов, а теперь ждёте, что другие придут и за вас работу вашу сделают. Да вы все должны были биться с медивами, а не прятаться, как крысы по подвалам. Или поди уже контакты стали налаживать со свиньями этими?

Капитан стоял один напротив огромной толпы при свете мигающих ламп. По лестнице застучали подошвы сапог, мгновение спустя Орен был рядом. Он попытался успокоить друга и вывести из подвала, но капитан продолжал сыпать ругательства и обвинения в адрес женщины и всех остальных. Женщина тоже была не из робкого десятка и кричала на него в ответ. Скандал решил прекратить седой старик, который схватил Чака за руку и попросил успокоиться.

– Товарищ капитан, угомонитесь. Она женщина, а вы мужчина, вы офицер, в конце концов! Будьте умнее. Не спорьте с ней, мы прячемся в этом подвале уже не первый день. У всех сдают нервы.

– Отцепись от моей руки, старикан. – Чак так резко дёрнул руку, что старик упал на пол и расшиб голову в кровь. Толпа загудела и заревела, женщина в гневном порыве влепила Чаку пощёчину и бросилась к старику, который оказался её отцом.

– Чак, друг, пошли отсюда.

Орен вывел товарища из подвала. Чак тёр зудящую щёку и причитал, закуривая сигарету.

– Совсем озверели, сами пустили врага в город, да ещё и предъявляют нам. Пристрелить бы эту сучку стоило! Дабы другим неповадно было.

– Да угомонись, ты. Кто по-твоему из них должен с медивами сражаться? Бабы? Дети? Старики? Видишь же, что народ испуганный, измученный, какого хера ты к ним лезешь? Поздоровался бы и ушёл. Им сейчас не до речей, они жрать хотят.

Чак всегда злился, когда Орен воспитывал его как ребёнка, но в этот раз товарищ был прав, как никогда, и ему действительно не стоило вмешиваться в этот конфликт. Приложив к щеке холодную сталь пистолета, капитан присел на лавку, что стояла в вестибюле первого этажа, и попытался успокоиться, пуская кольца табачного дыма в белый потолок.

Если бы Чак и его солдаты знали, какое одолжение им сделали гетерцы, что не пустили их в город, то вряд ли в этот момент были бы грустными. Тем «счастливчикам» из муринской армии, что удалось прорваться к центру, пришлось не сладко. В жарких засадах их перебили почти всех, оставив на бетонных улицах лишь факелы горящих танков.

Так и прошла ночь. Бойцы Зита держали школу, периодически принимая вырвавшихся из засад сослуживцев в своё укрытие. Так к утру их стало почти полтысячи бойцов из разных рот и батальонов. Прибились к ним и жалкие остатки нулевого батальона в количестве чуть больше сотни. На рассвете школа была как переполненная банка с килькой, а на связь так ни кто и не выходил. Бои к утру чуть стихли и лишь где-то через квартал, то и дело ухали разрывы гранат и трещали очереди автоматов.

А к этому моменту, Тарма сумел перегруппировать войска, и подтянуть к городу артиллерию. И не взирая на мелкие отряды в центре Аппора, велел накрыть огненным градом весь город, не жалея никого, даже своих. У Окера был свой взгляд на гуманность и от того все, кто вынужден будет погибнуть от дружественного огня, воспринимался как вынужденная жертва.

Из выстекленных окон школы, открывался потрясающий вид на восход. Его багровые облака и легкая дымка тумана делали утро волшебным. Будто и не было до этого крови и страха, а лишь этот восход, лишь мягкая, ни с чем несравнимая красота природы, которую никогда не сможет подделать человек.

Зит сидел в кабинете директора школы, за большим, дубовым столом, кругом хаотично лежали вещи, тетради да книги. Гетерские солдаты видимо пытались, что-то найти, но в муринских школах были лишь знания и ничего кроме. Поживиться здесь было нечем, даже продукты со столовой вряд ли могли их заинтересовать. Оттого солдаты и вывалили злость на предметы, даже дубовый стол был прострелен в нескольких местах, а на его краю, кто-то ножом выцарапал фразу, в которой утверждалось, что Маут кусок кала. Чак срезал ножом эти слова, так как не мог даже находиться рядом с такой мерзостью. Мурзан был для него даже более свят, чем какая-то школа.

Где-то в центре раздался оглушительный гул, и пол под ногами задрожал, следом второй и третий. А затем всё слилось в один страшный гул. Чак сразу понял, что готовиться новое наступление и пушки готовят свободный путь своим солдатам.

В кабинет забежал Орен вместе с молодым радистом своей роты, которого Чак не знал по имени, а в шутку назвал «Человек-телефон», ему почему-то казалось это забавным. Молодой солдат протянул трубку ротному и в динамике захрипел знакомый голос майора Марта.

– Привет, Чак, рад, что ты живой. Как обстановочка?

– Стабильно хреновая, товарищ майор.

– Сколько у вас там, в школе учеников?

– Моих сто тридцать девять, а так же с нулевого и седьмого батальона прибились человек триста.

– Как с оружием?

– Нормально.

– Так вот, слушай меня внимательно, потрепали нас основательно, я с двумя ротами окружён у самого вокзала, до тебя нам топать километров десять. Не дотопаем, перебьют. Но скоро Тарма бросит в бой свежий резерв, нужно будет им помочь, между нами есть одно хорошее здание, бывшая администрация города, огромное десятиэтажное здание, там засели несколько сотен гетерцев. Думаю, ты понял, что нужно их выбить оттуда. Заняв это здание, мы сможем простреливать и проглядывать всю округу. Но мы вам помочь не сможем, нам до администрации бежать через площадь. Перебьют. Вы же сможете подобраться к ним через спальный район, под прикрытием домов. Я верю в вас Чак Зит, как возьмём город, я лично накручу тебе медаль на грудь, но это потом, а пока действуйте. – голос в трубке замолчал, повисла долгая тишина.

Чак знал, что наступать чревато потерями, но и сидеть уже не было сил, созвав всех офицеров, он передал приказ и предложил действовать сообща. Майор Жемир согласился идти в бой вместе со своими измученными бойцами. Все пошли готовить своих солдат к бою. Проходя по коридору, Чак увидел знакомое лицо, это была она, Китти, сидевшая в углу. Бледное, усталое лицо, избитые в кровь маленькие ручки, собранные в хвост грязные волосы и в этот момент он не испытывал к ней злобы, только жалость, застыв на минуту, капитан молча разглядывал едва живую, от усталости, девушку, пока вдруг та не подняла взор и не пересеклась с ним взглядом. Чак тут же отвёл взор и пошёл дальше. Ему стало неловко и что-то заскрипело внутри, было неясно, что могло вызвать его жалость, чуждое ему чувство. Всё это время он искренне желал Китти попасть под вражескую пулю, но теперь не хотел, жалость колола ему душу, вызывая непривычные ощущения, за которые ему становилось стыдно. Закурив в очередной раз, он отогнал едким дымом от себя непонятные мысли и попытался переключиться на новый бой.

Рота Чака пробралась к скверу, что раскинулся средь зелёной рощи густых деревьев и аккуратно подстриженных, квадратных кустов. До мрачного здания администрации было не более пятисот метров, которые без труда простреливались. Следом на рубеж вышли солдаты нулевого батальона и других. Все расположились под прикрытием деревьев и ларьков, небольшого рынка.


В неприглядном помещении торгового павильона, среди разбросанного товара и протухших фруктов, Чак совещался с Жемиром, оба не знали, что делать дальше, до администрации было рукой подать, только вот территория, перед зданием была у врага как на ладони. Настроение приподняли рычащие, железные монстры, пять танков ползли по улице, от их стальных корпусов звонко отлетали пули. Машины заняли позиции в густых зарослях края сквера и начали поливать врага мощным огнём. Из крайнего танка вылез крепкий офицер, высокий и статный с уверенным измазанным сажей лицом. Он оглядел жмущихся к земле солдат Чака и, склонившись над ними, спросил.

– Кто из офицеров тут главный?

– Майор Жемир и капитан Зит, они, где-то в том здании. – не рискуя поднять голову, прохрипел парнишка и показал дрожащим пальцем в сторону одноэтажного домика с обрушенной крышей.

Офицер спокойно прошёл под огнём пулемётов и зашёл в дом, Жемир тут же встретил его у порога, и сходу задал ему вопрос.

– Да, что ж это такое! Где кто есть?

– Не ругайся папаша, я майор Кепт, я с донесением от генерала Тармы. Сколько у вас солдат? – спокойно спросил Кепт.

– Да не больше сотни моих, у капитана Зита столько же, ещё пару сотен растянулись по кварталу, зачищают тылы, может меньше. Где подмога? Мы и шагу шагнуть не можем, в этом здании роты две засели! Они нас огнём к земле прижали!

– Да не шуми! Генерал Тарма приказал немедленно штурмом брать это проклятое здание, там может заседать штаб фронта! Такая вот удача и всё для вас.

– Да хоть сам царь Фавии! Мне все равно! Мы и двух шагов не сделаем! Нас тут же с пулемётов всех положат! Я не собираюсь гнать своих солдат на верную смерть! Капитан Зит, я думаю, тоже своих солдат в жертву приносить не намерен.

Чак стоял в стороне и молчал. Жертвовать ему не очень-то и хотелось, но приказ Марта исполнить он был обязан и тем более приказ Тармы.

– Вас поддержат огнём пять танков!

– Да проку от ваших железок!

– Вы поймите, весь наш корпус раскидало по Аппору, а ваши солдаты единственные, кто сейчас могут начать штурм администрации. Кто же знал, что там могут серьёзные шишки заседать. Знали бы раньше, то удар бы направили именно сюда! А вышло все, так как вышло, но у нас должно получиться!

– Говоришь, ты, майор, конечно красиво. – начал Чак. – Но на деле как-то тухло получается. Пошли сломя голову Аппор штурмовать, так пинков под зад отхватили. Сколько наших сгинуло в эту ночь? Только я не могу два десятка своих ребят найти, кто погиб, кто пропал. А теперь надо штурмовать это проклятое здание.

– А ты, капитан, приказы полюбил обсуждать?

– Ни в коем случае, но давайте подойдём к штурму без глупостей. Я, как и вы намерен выполнить приказ, но если мы все погибнем, как мы его выполним?

– И, что ты предлагаешь? – скривив узкие губы, спросил майор.

– Мы начнём штурм, как и планировали, но как только танки выйдут на нужную позицию, тогда я со своей ротой ворвусь в здание с фланга. Пока остальные будут продолжать обстреливать фасад, мы попытаемся незаметно ворваться в администрацию, как только мы войдём на первый этаж, вы начнёте бить по второму и выше и выше. Пока они не замолкнут. Только не палите по долгу, по одному месту. А то нас же и перебьёте. Бейте только по очагам сопротивления и держите с нами связь, мы будим вас корректировать. И дайте нам время организоваться.

– Через полчаса должен начаться штурм. Не позже. Иначе я доложу Тарме и тебе придётся держать ответ перед ним.

Майор так же невозмутимо вышел из павильона.

Капитан Зит, понимал, что их рано или поздно заставят штурмовать, это серое невзрачное здание, тем более Март обещал медаль, а для Чака это имело большое значение. Он сидел за подбитым танком вместе с тремя другими солдатами, пошарив в кармане, Чак нашёл смятую и промокшую пачку сигарет. Дрожащими руками, он достал её и закурил поломанную папиросу. Из мрака вышел, какой-то крепкий мужик и присел рядом с Зитом, от него страшно несло потом, его рыжая борода смешалась с грязью и была похожа на сено, руки сбились в кровь, некоторые пальцы были замотаны кусками ткани. Это был уже знакомый Чаку боец из нулевого батальона. По его измятому лицу было видно, что в бою ему досталось хорошо. Рыжий громила ткнул пальцем в пачку сигарет и капитан протянул ему папиросу.

– Угощайся, собака рыжая. – разглядев нахлебника, буркнул Чак.

– Да ладно вам, может они вам больше не пригодятся.

– Борзый ты солдат, странно, что живой.

– Поэтому и живой, был бы тютей, прибили уж давно. Я по крайней мере баб не бью. А вам капитан стыдно должно быть, этой девке и так в жизни досталось, а вы с кулаками. – крепко затягиваясь после каждой фразы, говорил солдат, абсолютно забыв про субординацию.

– Сильно умный, такое тоже в армии не любят. Откуда ты такой взялся? Шибко правильный.

– Оттуда, откуда и все, вы, капитан обидеть меня пытаетесь? Не обидчивый я, не старайтесь, хотел бы ещё там, в лагере, вас пополам сломал бы, но не достойны вы, что бы из-за вас под трибунал идти. Страшно вам, наверно. Вот вы и выплёскиваете свой страх на слабых, на бабах, да на стариках. Слышал я, как вы избили старика в подвале. Это с виду вы кремень, а на деле такое же ссыкло, как и все желторотики.

– А ты значит не ссыкло? Смелый больно? Что ж смелость в бою не проявляешь? Или смелости только на грубость офицеру хватает? – Зит начинал злиться, и это отвлекало его от страха, что блуждал в его душе и грыз словно червь.

– Ну и долго браниться думаете? Капитан? От страха не убежать и не скрыться, он не с наружи, а внутри. Я тоже боюсь смерти, друзья мои бояться, вы боитесь, Тарма боится. Всем страшно, все ссутся в штаны при её холодном дыхании. В Ирке я видел, как самые сильные и смелые боялись медивов настолько, что мочились в штаны прям в окопах, вонь стояла как в сортире. Всем страшно, но вот людьми оставаться надо даже когда страшно, а вы капитан, гнида. – сказал бородатый мужик и облегчённо вздохнул. – Думал, не скажу, смог, сказал, вы гнида, капитан.

– И что же привело вас к такому выводу, обо мне?

– Китти Лина мне рассказала про вас. Вы жалкий человек, завистливый, подлый. Вы не народу служите, а себе. Вам в радость быть выше других, и силу вы проявляете только тогда, когда вы знаете, что за вами закон или власть. А наедине с равным вы трус.

– В белье моём копаться решил? Да благодаря таким как я, в городах спокойно, благодаря моим солдатам вы забыли, что такое разбои и бандитизм на улицах. Мы ценной своих жизней сломили террористам из «свободы и воли» хребет. А благодаря таким не далёким и добрым людям вроде вашей Китти Лины, гибли мои друзья! Ты просто тупая рыжая собака, пёс. Ты думаешь, что сейчас правду отстаиваешь? Заступаешься за невинно обиженную жертву режима? Да она дура, дура, которая не может даже раскаяться в своём преступлении. А ты дурень рыжий грудью встал на её сторону. Никак на перепих с ней настроился? Хотя этой шлюхе кроме того самого и предложить нечего.

– Не, всётаки прав я оказался, гнида вы капитан. – докуривая папиросу почти до самого конца, обжигая пальцы, говорил рыжий, не смотря на собеседника.

– Ты бы за словами то следил! – не удержался сидящий рядом Орен. – Ты так-то со старшим по званию говоришь. Ты пришёл для того, что бы капитана нашего оскорблять? А ты не думаешь, что мы за нашего командира можем тебе и череп проломить?

– Против вас я ничего не имею. – докурив буркнул рыжий.

– А мне как-то наплевать, что ты там и про кого думаешь, пёс рыжий. Пришёл на халяву сигарету стрельнуть? Покурил? Что тебе ещё нужно, быдло не благодарное. Иди отсюда по добру по здорову! – грубо рявкнул Орен, не сводя с рыжего своего осуждающего взора.

Бородатый мужик не стал больше спорить и ругаться, разогнувшись в полный рост, он удалился прочь. А Зит тем временем нервно перебирал в руках паку сигарет, еле сдерживая эмоции, которые в этот день били у него через край.

– Эти твари из нулевого совсем обозрели, кто они такие, что бы с нами на равных говорить? Да они почти все бывшие преступники, которым волей судьбы амнистия на голову упала. А ведут себя как будто они полноценные граждане! Я таких на службе с говном мешал! А тут гляди-ка! Голову из дерьма высунули!

– Успокойся, у нулевых уже сдают нервы, они в бою не первый день. Плюнь на них.

– Плюну, пулей в лоб.

– Их и так осталось немного, без твоей помощи перебьют. Ты лучше успокойся и не думай об отморозках вроде этого. Ты командир наш, а не какой-то пацан с улицы. Соберись, нам предстоит бой. А в бою нам нужен грамотный командир, который сделает всё, для того, чтобы его бойцы остались живы и выполнили свой долг.

– Ты прав, Орен, что-то я распустил сопли, пора готовиться, а то без нас всех медивов перебьют.


Здание администрации вздрагивало и дребезжало. Снаряды нещадно впивались в фасад и разносили кирпичную толщу в крошки. Из многих окон уже вырывались языки оранжевого пламени.

И вот танки, что обстреливали администрацию, пришли в движение.

Зит шёл в атаку вместе со своей ротой. Страх был тут как тут, но именно он не давал ему расслабиться и потерять голову. Он видел как солдат за башенным пулемётом, крича во все горло, пускал очередь за очередью в окна администрации. Общий грохот достиг такой громкости, что всё слилось в один нескончаемый гул.

Одного из солдат, покосило осколками, другого убило пулей в голову, Чак ждал своей участи, но ему везло. Творящийся вокруг ад, не давал даже думать, лишь инстинкт самосохранения управлял им. Зит даже не понимал, что его мокрое лицо это отнюдь не пот, а кровь бойцов, что бежали с ним рядом.

«Неужели я добегу, неужели я выживу! Почему пули летят мимо? Твою мать как же страшно! Лишь бы не убили! Лишь бы не убили!»– бормоьал себе под нос Чак. Он бежал и старался не смотреть по сторонам, не смотрел он и под ноги. Неожиданно его нога зацепилась обо, что-то, Чак полетел на грязную землю и угодил в лужу, холодную и мерзкую. На секунду ему показалось, что его ранили, тело пробрала лёгкая дрожь, но довольно быстро он понял, что просто запнулся. Подняв взор, испуганный до смерти капитан, увидел сидящую у сорванной танковой башни Китти, она плакала, закрыв голову ладонями. Вся её форма была в чужой крови.

– Эй, Китти Лина! Ты бы здесь лучше не сидела! – дрожащим голосом промычал Зит.

– Это кто? Кто ты? Это вы капитан Зит? – сквозь слезы прошептала девушка.

– А у тебя есть ещё знакомые капитаны, которым ты пулю в спину обещала?

– Я боюсь! Мне страшно!

– Не поверишь! Я тоже боюсь и мне жуть как страшно! Но надо валить отсюда! Так у нас совсем мало шансов выжить! Хватайся за мой ремень и беги за мной, если танки уедут вперёд, то нам совсем туго будет! Хватайся за ремень! Только не вздумай мне шутить, иначе сам пристрелю!

– Хорошо!

Китти схватила его за ремень и на ватных ногах поплелась за ним без автомата, оставив его, где-то в луже. Она не думала ни о том, что хотела пристрелить Зита, ни о том, что её могут убить. Она лишь держалась изо всех сил за ремень, который стал её спасением.

Чак сам не понимал своих действий, ещё совсем недавно его радовала мысль о её смерти, теперь же он её спасал, сам не понимая почему. Он действовал машинально, во время боя его голова отключилась от эмоций и действия не несли в себе какую-либо подоплёку. Вскоре они догнали какой-то танк и, прикрывшись за его бортом, вбежали в сад. Не смотря на творящийся вокруг ужас, Зит чувствовал аромат увядших цветов и сырой травы. Он вдыхал приятные ароматы, стараясь не чувствовать запахи горящей резины и пороха. Китти так же сильно сжимала его ремень, боясь его отпустить.

– Ну что, раз уж прибилась к моей роте, будешь действовать с нами! Надо врываться в здание, вот возьми автомат! – Зит поднял с земли окровавленное оружие и протянул его девушке. – Старайся, держатся рядом со мной, делай, что я говорю, возможно, останешься жива и сможешь дальше меня ненавидеть.

– Зит…

– Называй меня Чак! Мы же с тобой старые знакомые! – старался подбодрить потерянную девушку капитан.

– Чак, а ты забавный, только с чувством юмора у тебя беда, шутишь глупо и не к месту. Я наверно не буду тебя убивать. – сквозь слезы пошутила Китти.

– Ну спасибо! Вот бы медивы так же решили бы!

Котивы резво ворвались в здание, начались бои за каждую комнату. Ненависть и жестокость била через край, гетерцы почувствовали на себе ярость врага и довольно быстро пустились в бегство. На втором этаже, рота Чака в рукопашной схватке вытеснила противника в актовый зал, где оставшихся медивов закидали гранатами. Китти везде следовала за ним, когда он стрелял она тоже стреляла, стоило Чаку упасть, она тут же ложилась рядом, пару раз Орен улыбнулся девушке, но её лицо оставалось таким же испуганным, как и прежде.

Пробежавшись по длинному коридору, на стенах которого висели портреты, партийных лидеров, над которыми изрядно поглумились гетерцы, отряд ворвался в кабинет, из которого раздавалась громкая речь и грубые ругательства. Чак тут же обратил внимание, что здесь творилось нечто странное, десяток офицеров жгли бумаги в наспех разведённом костре посреди комнаты. Чак махнул рукой, и его солдаты тут же обрушили шквал огня на противника. Почти все офицеры тут же погибли. Но одного все же удалось допросить. Тот, прежде чем умереть, сказал, что жгли они секретные документы.

В следующее мгновение в кабинет ворвался отряд медивских солдат. Тут же возник рукопашный бой. Зит ловко орудуя ножом, зарезал двоих, и кинулся на высокого, двухметрового гетерского офицера. Медив швырнул Зита о стену, после чего вынул из ножен позолоченный клинок. Сжав горло капитана коленом, он медленно преодолевая сопротивление рук, подносил остриё клинка к его груди. У капитана явно не хватало сил, справится со здоровенным офицером, что пытался вонзить в него клинок, обе его руки были слабее одной противника, что словно механический пресс давила на него. Зит видел его лицо, слышал как он дышал и чувствовал, как слабеют его руки, сдерживающие огромную ручищу медива.

– Расслабься. Пора умирать, котивский ублюдок! – прошипел офицер, уже поднося остриё лезвия к трепещущей груди Чака.

Зит из последних сил, отвёл лезвие в сторону, после чего вцепился зубами в шею противника. Медив с силой отбросил его в сторону и начал наносить ему удар за ударом. Когда капитан уже почти не шевелился, офицер поднял с полу автомат, по пути откидывая пытавшихся свалить его котивов, силы было в нём словно в медведе, с которыми нередко сравнивали медивский род. Автомат в его огромных лапах смотрелся словно игрушка, и враг уже готов был оборвать скромную жизнь Чака, но тут раздалась автоматная очередь. Медив, постояв на ногах пару секунд, упал с грохотом на пол. Позади него с автоматом на перевес стояла изрядно помятая Китти. Она улыбнулась разбитыми в кровь губами, по ней было видно, что далеко не один кулак прилетел в её когда-то милое личико.

– Теперь ты мой должник, засранец. – сказала Китти и упала на пол без чувств.

– Спасибо. – сплёвывая кровь и обломки зубов, прохрипел Чак и тут же подскочил к ней. И похлопав ей по опухшим щекам, привёл в чувства. – Не вздумай помирать, мне кажется, ты медаль заработала.

– За спасение твоей никчёмной жизни? – С трудом улыбнувшись, спросила Китти, голос её был тих и слаб.

– Ты завалила офицера с очень большими звёздами на плечах, видимо важный хрен. – сказал один из солдат, что бинтовал свою руку.

– Это генерал первого ранга, – тут же сказала Китти, – это очень серьёзная шишка! Такие медивы командуют армиями, он как наш Тарма, только не толстый.

Зит тут же запустил свои руки в карманы убитого, уж очень интересно ему было узнать, кто хотел его убить. Как и принято было у медивских офицеров, в его нагрудном кармане лежала маленькая коричневая книжка с гербом Гетерского союза серебристого цвета. Долго вглядываясь в них он задумчиво улыбнулся и тут же поднял взор на Китти, потом вновь опустил в книжку и вновь на Китти, после чего громко засмеялся.

– Вот это да! Да ты только, что пристрелила генерала Лесо младшего, сына главы Гетерского союза! Твою мать! Да ты, герой! Ты обезглавила южный фронт врага, да ты и вправду герой! С ума сойти, вы это слышали, бойцы? – восторженно воскликнул Чак глядя на растерявшуюся девушку. – Ты убила главу фронта, а эти офицеры его свита. Мы их тоже завалили, ох не зря я об тебя споткнулся!

Китти лежала на полу, лицо страшно болело, губы кровоточили и опухли, будто её искусали пчёлы, она была в замешательстве, своими руками убила человека. Для неё было тяжко осознавать, что она лишила кого-то жизни, хоть в Ирке она и стреляла по врагу, но тогда она не видела, убила кого или нет, а сейчас перед ней лежал мертвец, что пару минут назад был жив. Данный мертвец был не простым человеком, волею случая, генерал Лесо младший оказался в этой комнате и был убит простой девчонкой, став её первой жертвой. Сама того не ведя, Китти Лина сделала для взятия Аппора больше, чем тысячи солдат. Она пыталась порадоваться вместе с остальными, но в глазах потемнело, и она грохнулась на пол без сознания.


Ещё до смерти генерала Лесо, армия гетерцев начала отступать, а после известия о смерти командира и нескольких членов командного штаба, армия дрогнула и медивы бросились бежать из города, к тому же армия Тармы начинала заходить с фланга. Всю ночь шли бои разной степени интенсивности, но к утру город был освобождён, гетерцы попятились к границе, бросив в Аппоре тысячи своих погибших.

Генерал Тарма, преисполненный радостью, тут же отзвонился Мауту о взятии города и смерти Лесо младшего и, получив порцию похвалы, успокоил своё самолюбие. Армии Муринии город дался непомерно тяжёлой ценой, некоторые роты сгинули в полном составе, многие потеряли до половины бойцов. Нулевой батальон практически перестал существовать, погибли почти все, остались лишь пара десятков особо удачливых. Погиб и Жемир, его тело нашли в кустах сквера, он погиб от пули, что сразила его в правый глаз. Он лежал на спине, лицом устремившись к чёрному небу, его седые кудри забрызгало кровью, в сквере его и похоронили, в братской могиле, вместе с тремястами муринскими солдатами.


Чак сидел на веранде какого-то брошенного кафе, пил горячий чай и затягивался горькой, армейской папиросой. По улице вели колону пленных медивов, Зит смотрел на них с улыбкой, ему не было их жалко, пару раз он даже крикнул в их сторону нечто грубое и громко хохотал. Гетерские солдаты были наполнены ужасом и страхом, они озирались по сторонам и то и дело кто-то получал звонкие удары от муринских конвойных. Чак проводил взглядом несчастных и принялся дальше расслабляться, он заслужил отдых, его поздравили, и майор Март и даже генерал Тарма просил передать благодарность смельчакам, что смогли захватить администрацию и убить Лесо младшего. Теперь он не сомневался в получении награды, его друг Орен, получив в бою несколько слабых ранений, флиртовал с медсестрой, что перевязывала его раны, тем самым оставив капитана одного со своей гордостью.

Вскоре к нему подсела девушка, он сразу узнал в ней Китти. Та попросила угостить её сигаретой и, закурив тихим голосом начала.

– Капитан Зит, спасибо вам, что своими действиями спасли мне жизнь. – cлова её были натянуты, каждое слово она вытягивала из себя.

– И вам спасибо, что спасли мне жизнь. – c лёгкостью ответил ей Зит.

– В связи с этими событиями я предлагаю вам помириться и расстаться если уж не друзьями, чего быть не может, то хотя бы не врагами. Я наверно не смогу забыть всего, что мне пришлось пережить из-за вас, но всё же я вас простила. Даже если для вас ни чего не значит моё прощение, всё равно примите его. – cмотря на Чака, Китти продолжала выдавливать из себя слова.

– Ваши извинения приняты, в друзья я вам не набиваюсь, но и врагом вашим не являюсь. Каяться в своих поступках, я не собираюсь, но и говорить о них не хочу. Давайте так и расстанемся с вами, как люди, что рассчитались со всеми долгами друг перед другом. Надеюсь после этого расставания ваша жизнь наладиться, я не желаю вам зла.

– Вот и хорошо, капитан Зит. Удачи вам в ваших делах. – Китти бросила окурок на землю и пошла прочь от кафе.

– Куда вас переводят? Лейтенант. – крикнул Чак ей вслед.

– Пока не знаю, отправляюсь на распределитель в город Дроц, нулевого батальона больше нет, почти все погибли, даже Жемир.

– Жаль, вроде хороший был мужик, хотя я его не знал. Желаю вам больше не возвращаться в корпус Тармы. Тут не очень. Прощайте.

– Прощайте, капитан.

Чак долго смотрел в след уходящей Китти, он разглядывал её исхудалую фигуру, тяжёлую походку и дрожащие на ветру грязные лохмотья, когда-то красивых волос. Ему вдруг вспомнилась она, та, что встретилась ему в парке, молодая и красивая, с красными кокетливыми губами и яркими глазами. Но и сейчас Чак был непреклонен, в его голове не укладывалось, как он может быть виноват в несчастьях этой девушки, если он просто выполнял свою работу. Хотя несколько иголок кольнули его где-то в районе сердца, это была не то совесть, не то жалость, а может и вовсе просто он уже выкурил слишком много сигарет. Как бы то ни было, они расстались и Чак испытал смешанные чувства, и радость и маленькую долю грусти.

Глава 8


Прошло три месяца после победы в Аппоре. Армия Муринии прошлась огнем, и мечем по всей оккупированной территории. Армия Гетерского союза была наголову разбита. Более сотни тысяч медивов попали в плен и расширили сеть концлагерей Селима Хегера. Граждане Муринии ликовали и верили, что конец войны не за горами. Миллионная армия Маута стояла на границе вражеского государства, и дело оставалось за капитуляцией противника.

Эти три месяца были тяжёлыми и непростыми, множество солдат слегли на полях брани. Но теперь победа казалась как никогда близкой. По всей стране преобладало восторженное настроение.

Ходили слухи, что глава Гетерского союза готов подписать перемирие и окончить войну. Но другие страны союза медивских государств отнюдь не хотели оканчивать её, хотя сами вступить не решались, тем более, что за эти месяцы Маут обзавёлся целым рядом государств-союзников. Муринии удалось объединить государства с котивским населением под своим лидерством. Теперь котивы представляли реальную силу на мировой арене, и это очень волновало медивский союз. Который совсем не был заинтересован в усилении Маута.

Несмотря на временное перемирие, война не была окончена, до сих пор шли бои местного значения на границе, но переходить её было строго воспрещено. Маут боялся атаковать врага на его территории, ибо это могло повлечь объявление войны Муринии всеми странами медивского союза.

Время шло, а война не кончалась.

Маут стоял у окна в своём кабинете. На улице шёл слабый снег, весь город был в белой пелене. В этом году зима выдалась тёплой, и снег лёг только на второй месяц. Мурзану нравилась зима. Он вырос в тёплой стране, в которой почти круглый год было лето, но эти прохладные месяцы ему пришлись по душе.

В этот день ему хотелось плюнуть на всё, собраться и уехать в глушь леса, пожить одному в охотничьем домике, подышать свежим, морозным воздухом и поохотиться в тишине на какого-нибудь зверя. Но жизнь поставила перед ним иные цели. Теперь он властвовал миллионами душ, и отречься от мира, даже на один день, не было никакой возможности. Да и стоило остаться одному, как тут же в голове гудели мысли, мысли о поступках, о решениях, о правде и лжи. Он постоянно ломал голову о цели и средствах её достижения. Ведь каждая победа, это череда маленьких поражений, упущений и решений, и постоянно думая об этом, Маут начинал сомневаться в себе. А в пылу дел и работы, чувство стыда и совесть замолкали, давая другой черте тирана преобладать – жажде к власти, к свершениям и победам. Его амбиции не знали предела, они с самого детства были его путеводной звездой. Он каждый раз ставил цели, а как добивался их, ставил новые.

Раздался скрип двери, в кабинет Маута вошел Хегер. Поприветствовав своего друга, он присел на стул и, расстегнув свой кожаный плащ, окликнул Мурзана.

– Уважаемый мой друг, о чем думаешь?

– А, это ты, Селим, здравствуй. Да собственно ни о чем серьёзном.

– У таких как ты, все мысли серьёзные.

– Не льсти мне, не люблю я это. – сухо сказал Маут и присел за стол. – Знаешь, какой слух о тебе ходит на улицах столицы?

– Обо мне много слухов ходит, какой именно?

– Да вот поговаривают, что твой плащ из кожи человеческой сделан.

– Да!? Нет, не слышал такого! Хотя если у тебя есть сомнения, то можешь проверить. Да и зря люди сказки такие придумывают, человеческая кожа не практична и тонка, разве, что на абажур пойдёт. – с удивлением и иронией сказал Селим, демонстративно поправляя воротник плаща.

– Твоя слава, сам знаешь какая. Так что не удивительно, что народ сказки сочиняет.

– Если бы не было у меня такой славы, вполне возможно мы бы не обладали такой страной, которую уже начинают остерегаться Фавия и её сателлиты! Так уж разделили мы с тобой любовь народную. Ты велик, мудр и умён, а я жесток, но справедлив.

– Кстати о Фавии, сегодня на вечер созван совет обороны. Думаю тебе нужно там появиться. Будет обсуждаться план мирного договора.

– А он тебе нужен. – тут же задал встречный вопрос Хегер.

– Мне нет, но стране да.

– Думаю Фавийский царь вряд ли примет наш план договора. Несмотря на все наши победы, мы лишь изгнали противника с нашей земли. Этого мало для шантажа медивов.

– Я понимаю, что ты имеешь свою точку зрения и мне она очень важна, но давай ты выскажешь её на совете. Сейчас я хочу побыть один. Мне нужно подумать. Прости друг, но поговорим позже.

– Как скажешь, я сейчас же удалюсь. Но подумай Мурзан, мы можем сломать их хребет. И тогда условия будим диктовать мы, а они вынуждены будут подчинится! Подумай.

Хегер удалился, оставив Маута одного. Сам диктатор ещё не мог определится, стоит ли мирится с противником, либо же продолжать наступление на запад на территорию Гетерского союза. Утром пришла телеграмма из Брелима, столицы вражеского союза, Амил Лесо готов был пойти на переговоры с условием временного прекращения огня. Это внесло расстройство в правящую партию Муринии, образовалось два лагеря, одни предлагали войну, вторые требовали мира.

А на фронте тем временем шла странная война, котивы периодически обстреливали города и села, что располагались близко к границе, медивы же делали вылазки и нападали на эшелоны и колоны. Открытых столкновений не было. Но многие солдаты просто жаждали, когда им прикажут идти на запад, но было немало и тех, кто хотел вернуться домой. Все ждали, что же решат на верху.


Совет начался поздно вечером. За окнами уже было темно. Присутствовала вся верхушка партии. В огромном зале заседаний собралось уже несколько сотен человек. Были все и генерал Тарма, прибывший с фронта, ныне орденоносец. Был и Генерал Арнер, командующий авиацией Муринии, высокий мужчина пятидесяти лет с седой бородой и сияющей лысиной. Арнер, стоял в своём генеральском мундире обвешанным десятками наград, покуривая папиросу, разговаривал с не менее уважаемой личностью – генералом Атулом. Атул был легендой, он создал с нуля броневую мощь Муринии, которую ныне уважали все, и враги особенно. Был он довольно невзрачен, маленький рост, худой и сутулый, голова же была покрыта редкими рыжими волосами. Но в Анбарских княжествах, его танковая армия не раз опрокидывала в бегство самых обученных медивских и анбарских солдат.

В первом ряду молча сидел молодой мужчина. Высокий, стройный и ухоженный, его чёткие черты лица и полное отсутствие эмоций привлекало взгляд. Это был ещё малоизвестный, но довольно успешно показавший себя в командовании фронтами сын Мурзана Маута – Маунд Маут. Он командовал северным фронтом, вверенные ему войска за месяц расправились с врагом и первыми вышли на границу с Гетерским союзом. Маунд был молод, целеустремлён и безгранично предан своей стране.

Так же в зале присутствовал глава народной службы безопасности, Эрит Партер. Человек не военный, но очень умный. Он управлял самой засекреченной службой Муринии, его организация имела сотрудников и агентов по всему миру, даже в штабах вражеских армий. Эрит был крайне неразговорчивым и крайне жестоким. Его любимым утверждением было «цель, оправдывает любые средства». Руководствуясь этой, незамысловатой истиной, он мог оправдать любое убийство, пытки и репрессии. Но чаще всего его имя, и имя его невидимых бойцов оставалось в тени. У него были хорошие отношения со всеми членами партии, Эрит не стеснялся дружить ни с Хегером, ни с каким-нибудь провинциальным чиновником. Все старались быть ему другом, но скорее всего настоящих друзей у самого Партера не было. Свою биографию он скрывал, все знали лишь то, что он родом с востока, из горной провинции Тмурт. Как попал в партию, тоже было достоверно не известно, но состоял Эрит в ней почти с первого года объединения страны. А до объединения Муринии, работал на правительство Северо-Муринского княжества. Истинную правду о нём знал лишь Мурзан. От того и ценил его правитель больше других своих министров. Порой даже больше Хегера.

Рядом с Партером сидел среднего роста мужчина. Он был так ровно и пропорционально сложен, что по нему можно было выставлять стандарты тела. Крепкий, с широкой спиной и узкой талией, мощной шеей и прямоугольным лицом. Зубы были ровны, нос прям, а над узкими губами, росли аккуратно стриженые усы. Это был председатель партии, Руд Мессе. Личностью он был больше номинальной, чем реально имеющей власть, но пользовался безграничным уважением среди коллег по партии. С ним часто советовались чиновники и министры всех рангов. Он принимал и закрывал все съезды и советы, был личностью общественной и часто выступал по телевизору и радио. И не смотря на свой не молодой возраст, а ему без малого было уже за пятьдесят, выглядел Руд, как эталон котива-мужчины.

В этот вечер Руд, сложив ногу на ногу, вёл неспешный диалог с Эритом. Тема была в этот вечер одна и Партер однозначно, что-то знал, от того и не верил в доводы собеседника о скорой капитуляции Лесо.

– Мы должны исходить из реальных фактов. А моя работа заключается в том, чтобы слухи и домыслы, просеять через сито правды и превратить эту массу в факты, из которых уже и следует принимать решения.

– Вы, товарищ Эрит, знаете больше чем я. Это точно. Может, скажите мне, чего ждать от нашего лидера в этот вечер? – сказал Рут и протёр лоб белым платком.

– Всему своё время, друг. А вот и Маут. Я так понимаю, вы сегодня не будите открывать съезд.

– Нет, сегодня не плановый съезд.

Огромные, дубовые двери отворились, и в зал вошёл Маут. Все присутствующие, а их было более пятисот, тут же синхронно встали, вытянув спины и приложив руки к бёдрам. Маут кивнул им и велел садиться. Все сели. Лидер занял своё место, за трибуной и, окинув разношёрстную массу партийцев усталым взором, начал.

– Добрый вечер дорогие товарищи, члены партии. Рад видеть вас на этом съезде.

Он лукавил, большую часть он видеть был не рад, а кого-то и вовсе презирал всей душой.

– На сегодня у нас есть один вопрос, очень важный и серьёзный. Как вам всем известно, мы разгромили войска противника, что вероломно вторглись на нашу землю. Из миллиона оккупантов, в земле остались около ста тысяч, более ста пятидесяти попали в плен. Мы отстояли своё право как страны и нации на существование и бросили вызов медивским монархиям, что открыто, посмели поддержать агрессора. Мы с вами не только муринцы и верхушка партии, мы с вами котивы. Мы нация, угнетаемая веками, нация, разобщённая в прошлом и единая ныне. Нас сотни миллионов! И мы доказали в битвах за Темир, Клингард, Аппор и Виит, что мы сильны как никогда и готовы отстаивать своё право на жизнь и единство. Но медивские монархии считают иначе. Они решили, что смогут нас подмять, как и раньше, рассорить и столкнуть в братоубийственных войнах. Но нет, они добились иного! Все котивские страны этого мира теперь с нами заодно! Ульян, Вергия! Все мы теперь единый кулак, который может сломить любую угрозу, идущую к нам с запада. Товарищи мои, пришло время выбора, и в этом выборе нам помогут новые известия, что пришли к нам из стана врага. Эрит Партер, будьте добры, выступите с докладом.

Партер поднялся со стула. Поправил пиджак, и не спеша спустился с трибуны к месту для выступлений, по правую руку от Маута, после чего достал из потёртого кожаного портфеля бумаги. По-своему обычаю он не стал никого приветствовать, а сразу начал читать.

– Сегодня в восемь часов вечера наши агенты из Брелима прислали радиограмму. В этом послании сказано. Глава Гетерского союза Амил Лесо, вчера вечером был взят под стражу армейской группой спецназначения, группа эта армии Фавии. Фавийский царь Пихте Залес, лично издал указ об его аресте во избежание перемирия с нами. Также в послании было передано следующее. – Партер поправил очки и перевернул лист бумаги, после чего продолжил. – Приказом №246.5 Амил Лесо был приговорён по статье измена Родине и народу, к высшей мере наказания, расстрелу. По имеющимся, неподтвержденным, данными приговор в его отношении был исполнен, его расстреляли час назад. Также с ним были ликвидированы ещё более ста чиновников, военачальников и министров, которые готовили план по выходу союза из унии с Фавией и заключению перемирия с нами. На данный момент нам доподлинно известно о том, что передовые части фавийской и ашебашевской армии входят на территорию союза и занимают промышленные и стратегические объекты. Во главе Гетерского союза поставлен племянник Амила Лесо, Виллам Лесо. Он поддерживает курс на конфронтацию. И последнее. Во всех странах медивской унии, отменены отпуска в армии, начат призыв резервистов и в целом идёт частичная мобилизация.

В зале повисла гробовая тишина. Все замерли. На лицах людей, кто надеялся на мир, проступило разочарование, которое приходит тогда, когда благие намеренья портят те, кто в них должен быть заинтересован первым. Перемирие было теперь невозможно, и его не могли отстоять даже самые ярые пацифисты партии.

Тишину оборвал Рут Мессе. Он встал и потребовал микрофон, ему тут же его поднесли.

– Товарищи! Партийцы! – обратился он ко всем присутствующим. – Это не, что иное, как объявление нам войны со стороны медивских, преступных режимов! Эти страны готовы вступить с нами в открытую войну, не прикрываясь теперь ни Гетерским союзом, ни Анбарскими княжествами! Они надеются, что мы останемся на границе, не посмеем идти вперёд. Но если мы сейчас побоимся, проявим слабость характера и воли. То тогда мы дадим время медивам собраться с силами и прийти вновь под стены наших домов! Мы должны наказать их! Доказать свою силу и покарать виновных за варварское вторжение в наши земли!

Огромное пространство зала съездов наполнилось гулом аплодисментов. Руд тоже аплодировал себе, просто уверенный, что высказал мнение партии, а не своё. Мурзан также хлопал, но при этом поглядывал, кто и как воодушевлённо принял эту речь. Как только гул стих, Маут вновь начал говорить.

– Как видите, товарищи, враг не даёт нам даже шансов на мир. Мыне хотели этой войны, но мы должны отстоять свою честь и право на свободу, во имя наших детей. Я предлагаю голосовать.


Съезд был окончен, все единогласно проголосовали за продолжение боевых действий на территории Гетерского союза. Было ещё много бестолковых, патриотических речей, будто под копирку списанных с пропагандистских газет. Все клялись в верности партии, стране и народу. Маут жал руки, обнимал и поздравлял особо отличившихся военачальников. Последняя речь Руда была про муринское знамя над царским дворцом Брелима, все истерично захлопали и на этом съезд был окончен. Но отправив по домам партийцев, Мурзан пригласил к себе в кабинет самых важных министров и генералов, для координации дальнейших действий.

В кабинете Маута за массивным столом, сделанным из редкого красного дуба, что рос лишь на юге Ульяна, собрались самые важные люди страны. Мурзан, его сын Маунд, Партер, генералы Тарма, Арнер, Атул и прочие командующие. Тут же были и особо важные министры, в том числе и Хегер. Также присутствовал и Рут Мессе с некоторыми важными чиновниками партии. Шли споры, порой кто-то повышал голос, пока Мурзан не велел всем замолчать. Обстановка в зале для конференций, что расположился в одной из комнат кабинета Маута, была менее официальной, но более важной и нервной, чем предыдущая. Стоял густой туман из табачного дыма, курил и сам Мурзан. Он сидел во главе собрания и, затянувшись дымом, начал говорить.

– Ситуация в мире не простая. Он разделён условно на три части. Фавия и её союзники преимущественно населённые медивами, мы и наши союзники, и те страны, что пытаются быть нейтральны. На их стороне крупнейшая экономика, множество ресурсов и положение хозяев мира. А на нашей сплоченность, сильнейшая армия и народ, что готов биться с врагом. Гетерский союз слаб, разобщён и унижен. Республика Дарлия, которой я имел честь управлять, готова поднять мятеж против Брелима, но только после начала нашего наступления. Если мы потеряем время, то мы дадим фавийцам и ашабашевцам навести там свой порядок и укрепить границу. Если же начнём наступление, то успеем занять большие территории до подхода основных частей противника.

– Товарищ главнокомандующий. – обратился к Мурзану, генерал Атул. – А хватит ли нам резервов и сил в тот момент, когда мы встретимся на поле боя с основными силами медивов?

– Согласно нашим данным Фавия не обладает и половиной, пропагандируемых ими войск. На двоих с Ашабашем у них наберётся не более миллиона двухсот тысяч солдат, которых можно будет резко направить в бой. Остальных же нужно отмобилизовать, укомплектовать и дообучить. Наша армия на данный момент в мобилизованном состоянии уже насчитывает до пяти миллионов солдат, часть которых имеет опыт последней войны и войн в Анбарских княжествах. Ну а о силе нашей техники вы знаете не понаслышке, товарищ Атул.

– Думаю, стоит с вами согласиться. Сейчас самый удачный момент, что бы вторгнуться в гетерию и занять самые важные районы, пока не подошли фавийцы. К тому же наша экономика уже поставлена на военные рельсы.

Генерал Тарма выслушал обоих, сделал глоток воды из бокала и обратился к Атулу.

– А танков-то нам хватит? Может они у нас и хорошие, но до Брелима путь не ближний. Я бы хотел обсудить вопрос укомплектованности войск техникой. А то, как показывает практика, при штурме городов мы теряем множество бронемашин.

Тарма был в своём стиле и частенько мог ляпнуть, не совсем подумавши. Чем вызывал гнев особо эмоциональных коллег по генералитету. Но более всего его презирал Маунд. И в этот момент он снова не стал себя сдерживать.

– Генерал Тарма! Смею вас поправить, победы одерживаются не техникой, а слаженной работой командованья и преданностью солдат! Также очень многое зависит от умственных качеств командира!

– Это упрёк в мою сторону? – язвенно подметил Тарма.

– И в вашу в том числе! Все ваши победы умыты морями крови наших солдат! Вы только в Аппоре потеряли больше солдат, чем северный фронт за всю войну! Все ваши победы были взяты числом, а не умением! Если бы не мужество бойцов и их самоотверженность, то вы бы и шагу от Ирка не ступили! Да и технику вы уважаемый не больно-то жалеете.

– Уважаемый генерал Маут, зная ваше положение, я не стану напоминать про совершённые вами ошибки, а предложу вновь обсудить поставленный мной вопрос. – спокойно сказал Тарма, поглядывая на Мурзана.

Маут затянулся сигаретой и обернул взор на Окера, что словно туша, растёкся в кресле.

– Генерал Тарма, я требую такого же отношения к моему сыну, как и к другим генералам! У нас ни в армии, ни в партии нет такой должности как сын командующего! Ещё раз услышу от вас или от кого-нибудь другого про положение Маунда, приму меры! Я не выделяю никого из вас, и сына в том числе. За ошибки, совершаемые им, он отвечает сам! Всем ясно? Вот и хорошо! А теперь продолжим. Лично я считаю, что правы вы оба. Нам нужны как солдаты, так и вооружение. Если с первым у нас особо проблем не возникает, то со вторым тяжелее. Наши заводы работают не на полную мощность, нужно это исправить. Более того, я предлагаю приравнять всех работников стратегических предприятий к военнообязанным. Мы располагаем достаточными запасами ресурсов для выпуска нужного количества техники. И если нас ждёт большая война, то мы должны напрячь все силы для достижения максимального уровня нашей армии. Тем более, что военная подготовка наших резервов в разы лучше подготовки медивских призывников.

– То есть мы, всё-таки начинаем наступление на Гетерский союз? – подытожил Хегер.

– У нас нет другого выбора. Если мы струсим, то рано или поздно, настанет миг, когда за этим столом воссядут другие люди, что отправят нас всех на эшафот. Мы перейдём границу союза на всем протяжении. К нам присоединяться армии Вергии с юга, а с севера мы поддержим восстание в Дарлии и высадим там войска.

Все одобрительно закивали и заохали. Тарма закурил, и периодически косил взор на Маунда, тот же пристально разглядывал огромную, детализированную карту мира, что висела за спиной отца. И в момент, когда шло очередное бурное обсуждение, какого-то вопроса, Маунд резко перебил говорящих и обратился к отцу.

– Товарищ главнокомандующий.

– Да, Маунд.

– У нас под самым боком есть одно медивское государство, которое может доставить нам уйму хлопот.

– Ты про какое?

– Про Беркское царство. – сказал Маунд и подскочил к карте. – Если мы бросим все силы на Гетерский союз, то ничего не помешает медивам высадить крупный десант в этой стране. А из Берка они могут начать наступление и на Ульян и на Муринию. А если мы потеряем Ульян, то потеряем выход в южный океан. – Маунд усердно чертил по карте пальцем, изображая худшие сценарии развития событий.

– Предлагай. – коротко молвил Мурзан.

– Я думаю, стоит организовать молниеносную операцию по оккупации Берка и уничтожению его армии.

– Может, стоит поручить эту операцию нашему товарищу, председателю верховного совета Ульяна, Витеру Гусу? – подойдя к карте, начал Хегер. – У него достаточно войск для такой операции. К тому же это отвлечёт часть сил с основного направления. Я считаю, что Берк подождёт.

Мурзан обернулся к сыну и всем своим видом показал, что ждёт от него логических объяснений своей позиции. Он и вправду относился в такие моменты к нему не более чем как к генералу армии.

– Я бы не доверял Витеру Гусу. Он хоть и наш человек, но ведёт в регионе свою игру. Он до сих пор не прекратил торговлю с Берком и не отозвал послов. Его семья и друзья имеют солидный доход от товарооборота с царством, не смотря на то, что Берк союзник Фавии и там имеются многочисленные советники. К тому же армия Ульяна давно не принимала участия в войнах и их автоматы покрылись пылью, а техника стоит на полигонах, покрываясь ржавчиной. Они могут затянуть эту операцию на долгие месяцы, а то и годы. Этим непременно воспользуются враги, тем более, если они будут нести поражения в гетерии. А сейчас, пока основные силы врага ещё не в состоянии развернуться в союзе, мы имеем преимущество. Представьте, с каким трудом мы будим выделять контингент для этой операции в фазе активных боёв с фавийцами, когда каждый солдат будет на счету?

Хегеру нечего было ответить и он лишь сказал, что нужен в таком случае очень грамотный стратег, что бы успел быстро оккупировать гористый Берк. Но мало кто с генералов хотел воевать во всеми забытой стране, в которой славы и орденов было добиться сложнее, чем на линии основного удара, в гетерии. К тому же в случае неудачи, можно было потерять всё. Понимая это, Мурзан сделал выбор.

– Вот вы, генерал Маунд Маут и возглавите операцию по оккупации Берка. Вы примите на себя полное командование войсками Муринии и Ульяна, задействованными в данной операции. Я сегодня же свяжусь с Гусом. У него не будет шансов отказать мне в услуге. Остальная же армия в ближайшие же часы перейдёт границу и начнёт наступление. Они хотели войны, пусть её и получают.

– Будет выполнено, товарищ главнокомандующий. – сказал Маунд, и в тот же миг поймал на себе злорадствующие взоры коллег.

Больше всех рад такому положению дел был Тарма. Он вовсе не хотел тратить своё время, на какую-то операцию в стране на краю карты, когда судьба мира решалась на главном фронте в гетерии. К тому же давняя неприязнь к Мурзанову сыну играла свою роль. Теперь рядом с ним не было такого серьёзного конкурента на пути к славе.


Так, за дубовым столом, кучка людей решили судьбы миллионов. Они решили, что другие, во имя их идеалов, должны идти на смерть. И они знали, что те миллионы, выйдут завтра с воодушевлением и разящим патриотизмом на митинги и манифестации в поддержку войны. И пункты резервистов наполняться молодыми парнями и зрелыми мужиками, которые искренне пожелают принять участие в великой миссии. Ни кто не пожелает остаться в стороне от великого дела.

Так котивы были воспитаны, так их воспитал Маут.

Глава 9


Маунд не был дома уже несколько месяцев, с самого начала войны. Его квартира располагалась на пятом этаже в кирпичном доме партийного района. На входе в подъезд его встретил добродушный вахтёр, дедушка с заспанным лицом. Они поприветствовали друг друга, и вахтёр с улыбкой рассказал, как же сильно он рад видеть Маунда живым и невредимым. В подъезде пахло хлоркой, видимо уборщицы, уже навели порядок. В домах с такими жителями всегда было чисто.

Он открыл дверь, та легонько скрипнула. Квартира встретила его мраком, лишь из детской комнаты доносился слабый свет ночника. Закрыв за собой дверь, Маунд обернулся и чуть не испугался, увидев перед собой женский силуэт. Это была няня его детей, Галия.

– Это вы? – cонно буркнула она и включила свет.

– Да, Галия. Это я.

– Все спят, ещё очень рано. – так же сонно сказала женщина. – Может и вам стоит пойти прилечь.

– Я пойду одним глазком гляну на сыновей и пойду к себе в кабинет. А вы можете спать Галия. Ещё действительно очень рано.

Галия была женщиной пятидесяти лет, худой и высокой. Она стала няней детей Маунда после смерти его жены и справлялась со своими обязанностями очень хорошо. Её в своё время посоветовал Мурзан, он знал эту женщину ещё со времен, когда она жила в Дарлии, где преподавала в университете. Галия была превосходным педагогом, поэтому дед и посоветовал её для своих внуков. Мурзан очень хотел дать им лучшее образование и вырастить с них лидеров будующего поколения котивов. От того и посоветовал эту женщину.

Маунд заглянул в детскую. При слабом, синеватом свете ночника, он разглядел две кровати, в которых спокойно спали и видели сны два его сына, Рин и Мурзан младший. Рину было тринадцать, он был активным и умным мальчиком, интересовался точными науками и в свободное время занимался в инженерных кружках. Его часть комнаты была увешана многочисленными грамотами, которые он заработал не благодаря своему родству. Мурзан младший был на три года младше и успехов в изучении точных наук не имел, зато уже в таком возрасте хорошо знал историю и бегал быстрее всех в классе. Маунд любил обоих одинаково. Дед же больше своего тёзку, видя в нём свою маленькую копию.

– Как же я по вам соскучился. – шёпотом произнёс он.

В звенящей тишине раздались несколько звонких ударов в дверь. Маунд быстро подскочил к ней и спросил:

– Кто?

– Мурзан Маут, отец твой. Пустишь?

– Конечно же!

Маунд отворил дверь, и в прихожею вошёл Мурзан, по нему видно было, что он не спал с момента окончания совещания. Вид его был уставшим, а глаза покраснели от лопнувших капилляров.

– Тебе чего не спиться? – сказал сын.

– А почему бы отцу не прийти в гости к сыну? О привет Галия! – кинул Мурзан выплывшему из мрака женскому силуэту. – Чего вам не спиться?

– Поспишь тут, товарищ, когда два Маута в четыре ночи шарохаються!

– Мы с сыном уйдём в кабинет и не станем вам мешать. Отдыхайте. А то внукам скоро в школу вставать.

Отец с сыном удалились в кабинет и прикрыли дверь. Не смотря на долгое отсутствие, всё здесь было, как и несколько месяцев назад, все бумажки лежали на своих местах, везде была протёрта пыль, и цветы на подоконнике политы.

Маунд уселся в кожаном кресле, что противно заскрипело. Вытянул ноги и откинул голову, отец присел, напротив, на маленький, гостевой диванчик, чёрного цвета.

– Будешь чаю? – спросил сын.

– Да не надо чаю, я бы чего покрепче, да и к тому же за столько времени на фронте ты уж наверняка позабыл, где у тебя чай! А водка у тебя всегда в шкафу стоит, я тебя знаю. – усмехнулся Мурзан. – Только давай чистую, без вкусов. Терпеть не могу все эти фруктовые извращения.

– Ну да ты прав. Давай лучше водки. Тем более, когда мы в следующий раз посидим как отец с сыном, всё чаще ты товарищ главнокомандующий, а я товарищ генерал. – сонно буркнул Маунд и вынул из шкафа продолговатую бутылку с синей этикеткой, в другой руке он держал две хрустальные стопки.

– Это твой выбор, сын, ты сам решил служить стране. А отечество превыше семьи. Ты же знаешь наш девиз «Муриния превыше всего». А это значит мы должны любить её более чем семью. Более чем себя.

Маунд наполнил стопки, они чокнулись и под звон хрусталя опустошили их.

– А у меня разве был выбор? – проталкивая водку в желудок, сказал Маунд. – Я сын вождя котивов, легендарного Мурзана Маута. Я не имел права быть каким-нибудь учёным или писателем. Мне нужно соответствовать. К тому же брат мой не разделяет наших убеждений. Ты, кстати, не в курсе, где он? Как поживает? Ведь по любому твой пёс Партер следит за ним.

– Не знаю и знать не хочу, он хуже врага. Он предал нашу фамилию. – голос Мурзана задрожал, и было видно как неприятна ему эта тема. – Я последний раз видел его на второй день войны, он был, как всегда озлоблен на меня, прыскал и пытался читать морали. Щенок. Думает, что знает, как правильно жить и править в свои не полные три десятка. Мы с ним разругались, и я пообещал его отправить на восток с глаз по дальше, что бы больше никогда его не видеть. Он попросился покинуть страну, сказал, что не в силах терпеть всё, что я творю.

Мурзан скривил лицо и показал наглядно, как сильно хотел бы его удушить в младенчестве своего нелюбимого сына.

– И ты ему разрешил?

– Да, я ему разрешил. – сказал Мурзан и тяжело вздохнул. Его это сильно волновало.

– Куда он уехал?

– Я дал добро на Ангилию. Там достаточно наших агентов. Они присматривают за ним, как могут. Партер знает своё дело. По последним данным он устроился, в какую-то газету редактором, сменил имя и фамилию. Так, что я его теперь даже сыном не считаю. Будь он проклят и будь проклят тот день, когда мы с твоей матерью задуматься решили о втором ребёнке. Лучше бы родилась дочь. Плевать на предателя. Ты лучше расскажи как там мой любимец?

– Ты про Мурзана младшего? – спросил Маунд, прекрасно зная про кого, говорил отец.

– Ну не про тебя же! Дубина. – повеселев ответил он.

– Да ты, наверное, даже лучше меня знаешь как он. Я их давно не видел. Я скучаю по ним. Они мне напоминают жену, в их лицах и голосах я вижу и слышу её. Как же мне её не хватает. А Мурзан молодец, учиться на отлично. Умным будет, не то, что его отец.

– Отец у него, что надо. Поискать ещё таких. – тут же оборвал его Мурзан и плеснул ещё водки.

– Если я ещё выпью, я усну. Прям здесь на кресле буду дрыхнуть. А ты пей дальше.

– Ты знаешь, как солдаты наши бодрость поддерживают на фронте?

– Пьют этот сраный рикетол?

– Почему же сраный? Это так-то достижение наших учёных биологов. Они синтезировали состав рикетола больше трёх лет! Это целое достижение. А ты называешь труд тысяч людей сраным! Благодаря ему наши солдаты могут перебороть сон.

– И получить от него зависимость. – подытожил Маунд и протяжно зевнул.

– Мы в жизни много от чего зависим. И таблетки для бодрости это не самое страшное.

Маунд всё равно отказался от ещё одной стопки и отодвинул её в сторону. А отец тем временем накатил очередную и заметно окосел от алкоголя на пустой желудок. Посидев пару минут в тишине Мурзан спросил то, ради чего пришёл.

– Ты не держишь на меня зла за Берк?

– В смысле? – протяжным, сонным голосом переспросил Маунд.

– Я в том смысле, что, не держишь ли ты на меня зла из-за того, что я назначил тебя руководить Беркской операцией?

– Ну как тебе сказать, отец. С одной стороны я считаю, что достоин, руководить операциями на главном фронте, гетерском. А эта операция в Берке имеет региональное значение, и вряд ли я заработаю славы и почёта, покоряя слабое царство, на отшибе мировой карты. Когда как военачальники вроде Тармы будут бить врага на направлении главного удара. С другой стороны я же сам ляпнул про этот проклятый Берк, да и как я могу противоречить тебе. Голова в нашей стране ты. Я лишь рука, выполняющая приказы. Хотя лично я бы предпочёл руководить на гетерском направлении. – чуть взбодрившись, сказал он и потянулся в кресле.

Мурзан опрокинул ещё одну рюмку и поднялся с дивана, слегка покачиваясь, подошёл к большой карте мира, что висела на стене кабинета.

– Вот смотри, сын, на карту. Видишь мурино-гетерскую границу? Сколько от этой границы до Фавии? Правильно, почти 1500 километров. Как ты думаешь сколько нужно Фавии и её союзникам для полной мобилизации своей армии? Да пару месяцев, как не больше. А пока основные силы медивов не подтянуться к фронту, я спокоен. Гетерцы сломлены и не способны к наступательным действиям. В борьбе с ними в данном времени я могу довериться генералам и похуже тебя. Даже таким как Тарма. А ты, сын мой, способен сплотить и организовать мурино-ульянский корпус и моментально вывести из войны Беркское царство. В тебе я уверен, что ты не будешь катать вату, и сломишь врага в короткий срок, когда как другие могут увязнуть в этой маленькой войне и создать у нас под боком угрозу, что будет сковывать наши действия на основном фронте.

Мурзан активно жестикулировал у карты, показывая наглядно, как силы его сына сомнут беркцев.

– И когда ты расправишься с угрозой с юга, дав понять ульянским лежебокам, что мы в котивском союзе ум и сила, тогда, сын мой, ты вернёшься на гетерский фронт. Но не каким-нибудь командиром южного фронта или северного, а главным. Ты поведёшь все силы котивской нации на запад, за тобой пойдут все. И Тарма с ему подобными, будет под твоим началом. Мне нужен приемник, тот, кто не развалит и не посрамит мои победы и достижения. Тот кто поведёт котивскую нацию вперёд, после того как меня не станет. Но это потом. А пока ты должен покорить Берк. Я в тебе уверен. А ты?

Маунд не ожидал услышать таких слов от отца. Грядущие перспективы взбодрили его мозг, а в тело вернулась бодрость, словно подействовала таблетка рикетола. Он налил себе водки и обратился к родителю.

– Каковы будут мои полномочия в Беркской операции?

– Безграничные. Семьсот тысяч солдат, вся армия Ульяна и сто тысяч наших. Весь южноморский флот и авиация. Выше тебя, буду лишь я. Пусть это будет репетиция молниеносной войны на западе. И помни, мне нужна лишь победа. Можешь оставить на месте этого царства пепелище, пустыню. Но добудь мне молниеносную победу. И тогда ты сможешь стать вторым человеком в Муринии.

– А позволительно ли уничтожать целое царство ради амбиций стать правителем, отец? – спросил Маунд и выпил.

– Не смотри так мелко. Смотри глубже! Что такое для мира с его миллиардами жителей, какое-то царство? Что мир потеряет, если на его месте будет пустыня? Ничего. К тому же люди редко понимают язык дипломатии, дипломатию придумали импотенты. Тысячелетиями мир строился на принципе силы, ума и хитрости. В древние времена наши предки, захватив город, сжигали его и вырезали всё мужское население. И такой город вырастал вновь уже обновленным, не способный к сопротивлению. А, что бывало, когда правители древности поступали иначе? Они оставляли очаг будущего сопротивления. Так и сейчас. Мы должны показать беркцам силу, дабы они поняли, что нам можно лишь подчиниться. Будь я дипломатом, Маунд, я бы сгинул ещё в первую Катаканскую войну. А я не дипломат, я лидер, вождь, воин. Таким же должен быть и ты.

– И я буду таким, отец!

– Я дам тебе неделю отпуска, проведи его с детьми. Забудь на эти дни обо всём. Будь отцом в эти дни, а через семь дней возвращайся в строй. Мне нужна победа.

– И я добуду её для тебя.

– Не для меня, а для страны, для нации. Муриния превыше всего.

Глава 10


На дворе была зима. А в мире война. Сложно сказать, что правило в умах сильного мира сего в эту студёную пору, страх или жажда власти. С многочисленных трибун, из каждого телевизора и приёмника в уши людей лилась пропаганда. Политики на заседаниях, ведущие в телепрограммах и офицеры в казармах вбивали в умы населения незамысловатые идеи превосходства и величия своей нации и презрение к врагу. Ничего не менялось в этом мире веками, всегда приёмы у правителей были одни, а народ, сбившись в послушное стадо, с удовольствием поглощал воинственные речи демагогов и просил добавки. И вот уже вчерашний школьник, что не мог понять, чем отличается медив от котива, готов был брать в руки ружьё и с остервенением выжигать огнём города и страны. И уже ни кто не вспоминал о том, что мир был всего в одном шаге, нужно было лишь протянуть руку и поставить пару подписей. Но, увы.

Война не была в диковинку в этом мире, едва набралась бы пара мирных десятилетий, когда стоял относительный мир. Но теперь было всё иначе, человечество всё глубже и глубже погружалось в трясину всеобщей войны на уничтожение, под звон оркестров и патриотичные песни будущего пушечного мяса.

Итак, шел уже шестой месяц войны. В Гетерский союз с востока вошли три мощные группировки муринской армии. Маут был верен своей доктрине победы во что бы то не стало, и от того позади наступавших ярко полыхали города и сёла.

Гетерцы были не важными воинами, и к тому же потерпев ряд сокрушительных поражений в Муринии, воевали из рук вон плохо. Не помогали и многочисленные советники из Фавии и Ашабаша. Всего за месяц ожесточённых боёв зимней компании они уже откатились на сотню километров от границы, сдав котивам несколько провинций и областей. Новый царь союза Виллам Лесо как мог боролся с разложением армии, не стесняясь проводить суровые репрессии в отношении трусов и предателей. Но, пожалуй, самый суровый подход он избрал в отношении гетерских котивов, которых принудительно сгоняли в лагеря на западе гетерии. Это вызвало восстание в Дарлии и множество кровавых инцидентов с тысячами убитыми. Виллам спасал ситуацию как мог в ожидании полномасштабного вмешательства союзников.


Северный фронт муринской армии, под командованием генерала Тармы, отдыхал после последнего боя за город Кубр. Бой дался нелегко, гетерцы как могли спасали важный промышленный центр, где располагались заводы по переработке метала и оружейные фабрики влиятельного промышленника Отту Брекерна. Но прямолинейность хмурого Окера сломила не стройные ряды врага, и тот вынужден был покинуть Кубр после недели боёв.

Город, как и многие другие взятые муринцами, был практически уничтожен. Некогда процветающий промышленный центр был подвергнут интенсивной бомбардировке, пожары бушевали несколько дней, множество горожан погибли, а те кто чудом уцелел бежали на запад. Муринцы же праздновали очередную победу и оплакивали убитых.

На захваченной оружейной фабрике царило оживление, не смотря на позднюю ночь и сильный снег с дождём, что бил в лицо и был омерзительно холодным. Солдаты-победители, словно мародёры, шныряли по опустевшим цехам и домам, в поисках чего бы то ни было полезного. Провизия явно не поспевала за наступавшими. В котелках бойцов становилось пусто. А голод не давал о себе забыть.

У обломков заводского цеха, вдоль железной дороги, лежали покорёженные вагоны сошедшего с рельс поезда. По всей видимости, в него на ходу попала авиабомба и, оставив на месте тягача огромную воронку, состав разлетелся по заводской территории словно игрушка в руках ребёнка. Среди корявого железа лежали сотни трупов гетерских солдат, их немного припорошил вечерний снег. Эти молодые ребята мчались в грузовых вагонах на подмогу защитникам оружейной фабрики, что держали наступавших котивов из последних сил. Но некий, точный муринский пилот, хотя, скорее всего это была трагическая случайность, прервал их путь почти у самой цели, поразив поезд. Кто не погиб в крушении почти наверняка погиб в тот же день в бою за фабрику.

Среди обломков и тел копошились многочисленные муринские солдаты. Среди них выделялся худой капитан, что был во главе этой группы мародёров. Он шарил по карманам убитых солдат, что ехали в этом эшелоне. Находки были скудными, но иногда попадались полезные вещички. У одного он нашёл в сумке несколько мясных консервов, с другого снял новенькие кожаные сапоги, которые убитый даже не успел разносить. Находил и мелкие безделушки, украшения из драгоценных металлов которые можно было обменять у местных на еду и медикаменты. Также очень ценились у солдат ампулы с обезболивающими препаратами, которые нередко использовались не по назначению. Капитан перевернул очередного мертвого солдата, совсем молодого, которому на вид было не больше двадцати и начал его обыскивать. В карманах ничего не было, в рюкзаке тоже ничего, кроме кружек и ложек, парень в надежде снял с пояса медива фляжку, открыл и сделал пару глотков.

– Твою мать! Опять вода! Сраная вода!

– А ты Чак чего ждал? Выпивки? – усмехнулся Орен, который занимался тем же. – Медивы не пьют! Они трезво мыслить любят! Тем более этот совсем юнец.

– Да не ври ты! Они пьют по хлеще наших! Помнишь когда мы взяли городок, который сразу после границы был, ну этот Гродень или Гордень, не помню короче. Так мы там у каждого второго мертвяка во фляжках была выпивка! Да ещё какая! На ягодном спирту! Просто отменная штука! А у этих только вода! А на кой она мне! Вода и так уже третий день с неба льётся вперемешку со снегом!

– Ищи лучше чего бы пожрать! А то мой желудок уже за другие органы взялся!

– Орен! У тебя кроме желудка и жопы, нет ни каких органов! В первый ты ешь, а вторым думаешь!

– Ну тебя Зит во второй орган! Нам собственно других органов в нашем положении и не нужно. Что солдату нужно для счастья? Поесть да поспать!

– И не говори друг! Я бы поспал сейчас с вечера до вечера! А потом бы налил в бокал терпкого вина, вышел бы на балкон и закурил сигаретку!

– О-го-го! Чак! Вернись с небес на землю! Ты куда замечтался-то? Нам бы сейчас хотя бы пару часиков вздремнуть! А то не сегодня-завтра опять к Брелиму попрём!

– Наподдаём врагу в Брелиме и на отдых домой! Надеюсь, война на этом и закончиться!

– Было бы хорошо! А то да Фавии далеко топать.

Капитан Зит, так и остался в армии генерала Тармы. Его роту пополнили свежими бойцами, и вместе с ними капитан вошёл в Гетерский союз. Он принял участие в десятках боёв. Больших и маленьких. Получил несколько ранений и успел немного отдохнуть в госпитале, после чего принял участие в крупном сражении за город Броль, в котором познал все прелести окружения и неравного боя, после же он вновь вместе с армией Тармы двинулся к Брелиму. После одного из боёв за безымянную высоту, Чак узнал, что теперь он не сотрудник горохраны, а полноценный офицер муринской армии, так как Маут издал указ о переходе всех воюющих сотрудников горохраны в состав действующей армии. Раны часто тревожили его, гноились и кровоточили, пару раз ему помогал местный санитар, но толку было мало. Больше всего его беспокоил осколок в бедре. Но, не смотря на все, он был на хорошем счёту у командира батальона, майора Марта. В последнем бою Зит отличился, его рота обошла с фланга батарею вражеских орудий и, захватив ее, открыли огонь с тылу по врагу. За это Март хотел представить Зита и ещё несколько солдат к медали «За преданность и героизм», но Тарма отклонил просьбу, сославшись на множество подобных случаев. Зит довольствовался лишь нагрудным знаком отличия второй степени.

Зит привык к войне, она не казалось ему чем-то мерзким и противным, его вполне устраивало данное положение вещей. Это казалось ему куда интересней, чем разъяснять проституткам и бандитам, что они портят имидж города и страны. Тяжело было привыкнуть лишь к смерти своих солдат, которых ему приходилось оплакивать после каждого боя. Во многом ему помогал его хороший друг, Орен, который умел вовремя поддержать и взбодрить расстроенного капитана.

Обыскав солдат, Чак и Орен залезли в вагон и начали шарить в нем, но там тоже уже все обобрали до них. Единственная находка, которая привлекла внимание Чака – это наручные часы какого-то офицера, но повертев их в руках оказалось, что они сломались.

– Бедные солдатики, совсем повоевать не успели. – закурив сигарету, прохрипел Орен, оглядывая десятки трупов лежащих возле вагонов. – Им же лет по двадцать, а то и меньше, бедняги, даже не постреляли толком.

– Орен, кого ты жалеешь? Тебе жалко, что они наших не поубивали. Мочить их гадов надо, чем больше, тем лучше! Больше потерь у врага, меньше у нас. – с презрением к убитым, буркнул Чак.

– Гетерчане, из них солдаты слабые, думали нас сломить за пару недель, а теперь едва ли свою страну удержат, но говорят фавийские дивизии уже приближаются, аккурат под Брелимом видать и встретимся.

– Я вот, что-то побаиваюсь этих фавийцев, говорят, у них есть такая техника, что ни одна наша пушка не берет, мне один офицер говорил, когда в Анбарских княжествах воевал, видел бронированные чудовища, которые ни один снаряд не брал. Эти танки врывались в их позиции, и отовсюду лилось пламя, а когда они выжигали всех из него выбегали солдаты и добивали оставшихся. – закуривая сигарету, сказал Чак.

– Звучит страшно, но как он тебе рассказал это, рас эти танки всех выжигали, врёт наверно, сказочник очередной. Я бы таких агитаторов сдавал куда следует! А ты как ребёнок поверил.

– А я-то, откуда знаю, сойдёмся в бою, проверим. Хотя я бы хотел такое чудище сжечь! Может тогда на повышение пойду. А то заколебали вы меня уже все. Как-никак теперь мы полноценные муринские офицеры, а не горохрана. Глядишь через год другой не ротой, а дивизией командовать буду.

– Как мы без своего капитана-то? Все к тебе привыкли, некоторые даже любят, хотя как можно любить такого бездарного капитана как ты? – сказал Орен и засмеялся.

– Не смешно. Пошли лучше в барак, передохнём маленько, всё равно здесь ловить больше нечего, всё до нас обчистили.

– И то верно, пошли, хоть поспим, во сне не так жрать хочется.

Они собрали награбленное, Зит переодел сапоги и, закинув подранный рюкзак за спину направились в сторону бараков, в которых они ночевали.

Генерал Тарма, к большому сожалению Маута, так и не сменил тактику боя. Он по прежнему в каждом из боев нёс огромные потери, порой даже большие чем противник. В виду этого его корпус двигался крайне медленно, и это раздражало командующего. Северный же фронт стремительно рвался к Брелиму, сминая все на своём пути, генерал Мерис, недавно получивший эту должность показывал себя великолепным стратегом. Он уже одержал ряд грандиозных побед, и пленил более ста тысяч вражеских солдат. Его успехи крайне задевали самолюбие Тармы, который осознавал своё шаткое положение в генералитете и в случае серьёзного поражения его не спасли бы даже связи в партии.

Во время, когда разрабатывался план наступления на Гетерский союз, Маут не уточнял, кому именно нужно взять Брелим, тем самым он давал стимул двум генералам, и Тарма явно не справлялся с задачей. Если Мерису до вражеской столицы оставалось чуть более ста километров, то Тарма отставал от него более чем в двое.

Солдаты же довольно устали, каждый бой давался им крайне тяжело, всем хотелось передохнуть. Они уже трое дней толком не спали и не ели, силы были на исходе, да и боеприпасов оставалось совсем не много. Положение складывалось довольно скверное, о наступлении пришлось забыть и ждать провизию и подкрепления.

Зит со своим другом добрались до бараков и с усталостью легли спать, В бывшем цеху оружейной фабрики было темно, душно и скверно пахло. Чак с усталостью повалился на свой матрас и тупо уставился в, потемневший от сажи полевых печек, потолок. Кругом все кряхтели, храпели и кашляли. Многие болели, и Зит очень боялся подхватить какую-нибудь заразу, которые в обилии блуждали среди солдат. Тем более с ранениями его здоровье было довольно слабым.

И только Зит задремал, как его в бок кто-то сильно толкнул. Парень открыл глаза и увидел перед собой сутулую фигуру командира второй роты, не просыхающего от пьянок капитана Катопа. От него как обычно несло мерзким перегаром и табаком, он толкал Чака, пока тот не привстал и грубо не ответил.

– Ну чего тебе нужно, Катоп! Я спать хочу!

– Дело есть к тебе, очень серьёзное! Пойдем, поговорим.

– Какое дело может быть в такую позднюю ночь?! Я спать хочу! Потому, что у нас две радости спать и жрать, пока второй нету, буду довольствоваться первой!

– Чак, прекрати ныть! Пойдём, я тебе налью для настроения, у меня фляжка почти полная! – улыбаясь пожелтевшими зубами, молвил Катоп.

– Лучше бы пожрать дал чего-нибудь, а то больше дня ничего вкуснее воздуха не ел!

– Об этом и пойдёт разговор! Ну не ной, словно баба, пойдем.

Чак поднялся с пола и поплёлся за пьяницей, его ноги еле шевелились, но узнав, что дело пойдёт о еде, он явно оживился. С провизией было крайне тяжело, а тылы довольно сильно отстали от наступающих, командование обещало провиант лишь через пару дней.

Выйдя из зловонных бараков, они встали под деревом, что бы не намокнуть, Катоп сделав пару глотков из фляжки, предложил Чаку, тот тоже сделал пару солидных глотков какой-то омерзительной жидкости, что была скорее всего разбавленным техническим спиртом, который на свой страх и риск порой пили танкисты. Жидкость обожгла ему пищевод и плюхнулась в желудок, вызвав его недовольство.

– Ну и что же ты мне хотел поведать? Грабить местных? – на выдохе сказал Чак и тут же закурил.

– Дело очень важное, но о нем не должны знать лишние люди, короче слушай. В пару километров от сюда наши разведчики нашли слабо охраняемый склад с провизией, медивы там держат человек пять, не больше. Они вскоре вывезут от туда всё, или сожгут, но пока там еды всему корпусу хватит! Тонны! Медивы видимо забыли про этот склад и отступили к западу, или просто плюнули на него, но там уже пару дней никого кроме этих пятерых медивов нет.

– И что ты предлагаешь? – испуганно, но заинтересованно спросил Чак.

– Возьмём человек двадцать, и следующей ночью навестим этих засранцев, перережем им глотки, а потом вызовем пару машин и привезём еды солдатам, пока мы все тут не загнулись.

– А Март?

– А что Март? – спокойно переспросил Катоп, сделав ещё пару глотков.

– Если он узнает? Он же нам головы оторвёт!

– Если он узнает об этом уже после захвата склада, то он описается от счастья, главное что бы раньше не узнал!

– А если, что-то не так пойдёт, мы же понесём ответственность, вплоть до расстрела. Об этом ты не думал?

– Я тебя не заставляю, я просто предлагаю, с тобой или без тебя, мы все равно пойдём завтра. Я не хочу с голоду умирать, мне мои солдаты дороги, изголодали совсем! А там еды, на всех хватит! Чак, не боись, что нам пятеро медивов сделают? Дело вообще пустяковое! Начать и кончить, всего пятеро.

– Мой внутренний голос подсказывает, что ты пьяный дурак и соглашаться с тобой не стоит. Но вот желудок подсказывает, что если мы не раздобудем еды, то скоро все с голоду загнёмся. Но лично я считаю, что Марта следует предупредить. Он должен согласовать это со штабом.

– Вот никогда не думал, что ты Чак трус и боишься какого-то Марта. Да если ты ему сейчас скажешь, то одобрения и согласования придётся ждать неделю, а то и больше. Он послушный пёсик, что без хозяйского слова и шага не ступит. Думаешь, он голодает? Нет, конечно. Ему плевать, что тут у нас народ дохнуть скоро будет. Так, что если ты боишься ослушаться приказа ради блага своих солдат, то и не надо. Мы провернём это дельце без тебя.

Катоп похлопал Чака по плечу и пожелал спокойной ночи, добавив, что бы во сне ему приснилась еда. Зит пару секунд помялся, смотря вслед, но потом окликнул.

– Катоп, постой. Не руби с плеча. Мне солдаты не безразличны. Но я не могу самовольно распоряжаться их жизнями. Я поговорю со своими, кто даст добро, того и возьмём.

– Правильно мыслишь, Чак. Мы всё это быстро сделаем! – с улыбкой на обветренных губах, сказал Катоп.

– Главное, чтобы ни узнал, никто.

– Не узнают, возьмём только своих, человек двадцать, проверенных, кому доверяем. Если у тебя ни кто не согласиться я возьму парней со своей роты, у меня много толковых ребят, есть даже бывшие разведчики, короче, что не боец то профессионал. Пить будешь ещё?

– Что за дрянь ты пьёшь? Мерзкая штука.

– Какая в задницу разница, что это за штука, главное пьянит, не пьянила бы нахер не нужна была бы. – сказал Катоп и запрокинув голову сделал несколько глотков, после чего сморщился и с трудом выдохнул тяжёлый воздух.

– Мне-то оставил алкаш?

Катоп протянул Зиту фляжку и тот опустошил её, после чего тут же прильнул к фляжке с водой, уж больно мерзкий вкус был у той выпивки. Капитаны попрощались друг с другом, пообещав встретиться следующей ночью. Выпивка быстро ударила Чаку в голову и, качаясь, он пошёл в свой барак, еле дойдя до спального места, капитан, словно полный мешок грохнулся на пол и тут же уснул.

На следующее утро Чак занялся поиском желающих принять участие в вылазке. Желающих было не много, в основном из молодых, кто ещё не совсем разбирался в обстановке. Орен узнал о планах друга и в крайне негативно высказался о них. Он назвал Чака дураком, а Катопа придурком пропившего последние мозги. К вечеру за ужином состоялась их беседа. Они сидели у костра вдвоём и уминали из котелков уже остывшую кашу, запивая её протеиновым напитком.

– Ты посмотри, что мы жрём, Орен. Это же больше похоже на блевотину, чем на кашу. Тут нет ни мяса, ни даже его заменителя. А эта бурда? Если бы я не знал, что она хоть немного способна притупить голод, я бы эту мерзость под страхом смерти бы в глотку не запихнул. И в ближайшее время ситуация не поменяется. Повара говорят еды ещё неделю ждать. – сказал Чак и закинул в рот ложку серой, вязкой жижи.

– Это неправильно друг. Мы должны действовать с разрешения командования, а не самовольно. Неужели голод тебе весь мозг парализовал?

– Я тебя не прошу идти со мной. Я нашёл пятерых добровольцев.

– Если ты переживаешь, что я сболтну Марту, не стоит. Я молчать умею.

– Если вылазка будет удачной, то Март и вякнуть не посмеет.

Орен ничего не ответил, а лишь подкинул в костёр пару сырых дровишек. Огонь неохотно объял их, и те зашипели. Чак переживал, что друг не поддержал его, ведь только его мнение было ему важно. Стоял прохладный вечер и снег, словно белые мухи, иногда пролетал пред глазами.

– Ты в эту ночь идёшь с Катопом? – сказал Орен, смотря на красные угли костра.

– Да.

– Береги себя.

– Спасибо.

В тёмную ночь, двадцать человек покинули свой ночлег и побрели к линии фронта. Часовые их пустили, ибо были в доле. К тому же многие знали об этой вылазке, но предпочитали молчать, дабы не спугнуть удачу. Каждому причастному полагалось поощрение, а голодный солдат порой был предан больше сытному обеду, нежели родине и партии.

Зит плёлся по густым зарослям, ноги промокли, и замёрзли, за спиной побрякивал автомат, оттягивая слабые плечи. За последнее время Чак заметно сдал, раньше он был высоким, статным мужчиной, физически развитым и подтянутым, но сейчас все изменилось. Спустя почти полгода войны, Чак сильно похудел, побледнел и стал постоянно мучится, от своих незаживающих ран. Он многое бы сейчас отдал, за то, что бы сходить в отпуск, выспаться, умыться и вдоволь наесться в каком-нибудь столичном кафе. Но мечты были мечтами, они не грели, и не насытиться было ими, оставалось только дразнить свой разум. Теперь Чак готов был рисковать своей жизнью и жизнями подчинённых, ради сытного ужина.

Ночь выдалась холодная, чувствовались зимние морозы, что постепенно опускались на северное полушарие планеты. В этих краях зима была хоть и короткая, но порой удивляла своими кратковременными морозами и снегопадами, что порой сменялись дождями и оттепелями. Иногда порхал снег, Зит смотрел в тёмное, холодное небо, затянутое черно-серыми тучами. Ему ужасно хотелось спать и есть, эти желания напрочь отбивали другие мысли. Только одно воспоминание порой навещало его, точнее персонаж этих воспоминаний – Китти. Он не пересматривал своё отношение к ней, но все-таки, с каким-то теплом и нежностью эта девушка засела в его голове. Зит не был любимчиком девушек, не вписывался он в романтические каноны девичьих грёз, ни внешностью, ни характером. Да и сам капитан не тратил на увлечение времени, ему хватало платной любви и редких встреч с легкомысленными особами. К Китти же он испытывал странный интерес, не любовь, а интерес, любопытство, как порой любопытно узнать о чём то поподробней.

– Чак! – Послышался голос из лесной глуши. – это ты?

– Да я! А кто ещё попрётся в такую стужу в прифронтовой лес?

– Тащи свою задницу сюда! Мы уже все здесь. Лишь тебя с твоими бойцами не хватает. – хрипел прокуренным голосом Катоп.

Чак пробрался сквозь густой, сырой кустарник и увидел группу солдат, мокрых и замерзших. Это были совсем молодые бойцы, последнее пополнение, некоторые из них ещё не совсем понимали, где находятся, оттого и согласились на миссию, за которую можно было получить по шапке от майора Марта. Катоп оглядел дрожащих от холода мальчишек после подошёл к Чаку и, похлопав его по плечу, сказал:

– Ничего браток, скоро подкрепимся! А то ты как мертвец ходящий! Смотреть аж противно! Откормим тебя, будешь толще Тармы!

– А ты как не просыхал от выпивки, так и не просыхаешь! Поди на склад то за ней самой идёшь!

– Ну надежды-то есть! Что думаешь, медивы не заливают горе и радостьгорькой?

– Ты рано или поздно выпьешь какую-нибудь гадость и отравишься, Катоп, своей смертью уж точно не подохнешь. – сбивая сырую листву с куртки, бурчал Чак.

– А ты своей помирать собрался, что ли? – закуривая сигарету, прохрипел ротный. – А что друга своего не взял?

– Ты про Орена, что ли?

– Про него самого!

– Он считает, что я дурак, коли связался с таким идиотом и пьяницей как ты. Короче он отказался.

– Только пусть твой умный дружок не чавкает громко, когда идиот добудет провизии для особо одарённых умом бойцов. Которые зассали показать, что у них есть яйца. Ладно, хрен с ним, нужно выдвигаться, пока рассвет не наступил, чем быстрее закончим тем лучше. Кстати познакомься, это Вирт. – Катоп кивнул в сторону молодого сутулого парня курящего в стороне. – Это разведчик, он нас и поведёт к складу, парень толковый, но странный, такое чувство, что контуженый!

– А я и есть контуженый. – встрял Вирт в разговор. – Три раза, и трижды ранен, а странный я не по этому, а потому, что бабы давно у меня не было! Не могу я без них, готов уже на страшную или толстую наброситься. Изголодал совсем по этому делу.

– Чак, не обращай внимания, они с юга все такие, контуженые.

Вирт улыбнулся и забычковав сигарету, спрятал её остаток в карман. Спустя пару минут отряд выдвинулся. Они шли по густому лесу, после чего вышли к болоту, кругом была тишина и спокойствие, лишь иногда её нарушало одинокое пение неведомой птицы. Она звонко цокала и свистела, спустя пару минут ей отозвалась вторая, и они некоторое время переговаривались на своём птичьем языке. Вскоре обе замолкли.

«Дожился, уже готов голову сложить ради куска хлеба. Довели, суки, неужели так сложно поспевать за наступлением, живу как животное, грязный, голодный и злой». – бурчал про себя Чак, пробираясь сквозь заросли.

– Проклятый Тарма! – начал шёпотом говорить Катоп, озираясь по сторонам. – У других генералов солдаты сытые и довольные, ходят в отпуска и отдыхают и от того и воюют лучше. А мы стая голодных и озлобленных зверёнышей, только и думаем пожрать да поспать!

«У дураков мысли сходятся». – подумал Чак и улыбнулся.

– Ничего, вот возьмём Брелим и войне конец! – также шёпотом ответил Вирт. – И вернёмся домой, героями и все бабы будут наши!

– Вирт, знаешь, что? – перебил его Чак.

– Что?

– Иди в свой пошлый зад! Надоел уже! Кроме баб можешь хоть о чём-то ещё думать?

– Могу, но там-то же бабы, сука, везде в моих мыслях бабы, и это кстати нормально, для мужика, у которого несколько месяцев секса не было. Вот ты когда последний раз с бабой был?

– Давно, очень давно.

– Бедняга, наверно, поэтому ты постоянно со своим другом, Ореном шляешься, он тебе вместо бабы наверно! – гнусно хихикая, шептал Вирт, пытаясь позлить и без того нервного Чака.

– Заткни рот, обезьяна. У тебя из него слишком много грязи льётся.

– Да успокойся ты, капитан, пришли. Всем стоять. – окликнул всех Вирт.

Вдалеке показалось, солидных размеров, здание, построенное из огромных каменных блоков, по периметру оно было окружено несколькими рядами колючей проволоки, а с четырёх сторон стояли сторожевые башни, на которых не было ни солдат, ни фонарей. Только серебристый свет огромной луны, показавшейся из-за туч, освещал эту постройку, на вид брошенную уже давно.

Спустя пару минут пятеро медивов вышли покурить, они были в нетрезвом состоянии и громко шумели и шутили, было чувство, что они уже не первый день отмечали. Чак понимал, они не самая сложная мишень, но его крайне смущали довольно свежие борозды от траков какой-то гусеничной машины, но он успокаивал себя, надеясь, что это отступающие медивы наследили.

Вирт снял со спины винтовку с оптическим прицелом и начал разглядывать склад. Спустя пару минут он снова закурил недокуренный бычок.

– Эти пьяницы не составят нам особого труда, я наблюдаю их уже не первый день, они пьют и пьют, днём к ним приезжают грузовики и они загружают их, после чего снова пьют. Подползём к ним поближе и перережем как котят, пискнуть не успеют.

Вирт взял с собой Чака, Катопа и ещё несколько парней, остальные ждали, пока склад не будет захвачен. Все уже предвкушали, как поживятся медивской провизией, набьют свои животы и карманы с вещевыми мешками, вкус этой еды был уже на языках оголодавших бойцов! Тем самым многие бойцы потеряли всякую осторожность и, не соблюдая никакой скрытности, курили и громко болтали, порой вставая в полный рост.

А тем временем котивские солдаты вплотную подобрались к противнику и наблюдали их без всякой оптики, сидя в густом кустарнике. Вскоре все пятеро зашли вновь на склад и Вирт велел остальным занять выгодные позиции, сам же пообещал выманить гетерцев на улицу и по-пластунски выдвинулся к складу, то и дело, озираясь по сторонам. Ветер усиливался и вскоре повалил густой снег, его лохматые, тяжёлые хлопья били в лицо и лезли в глаза и нос, метель усиливалась. Вскоре Вирт пропал из виду, Чак нервно переглядывался с Катопом, ожидая, когда они уже пристрелят этих сторожей.

Но время шло, Вирт не возвращался. Не появлялись и медивы. Прошло минут десять, и ветер стал настолько сильным и холодным, что обжигал прохладой лицо и руки. Чак бросил взгляд на Катопа, но тот лишь растерянно развёл руками. За спиной послышались крики и выстрелы, приглушённые свистом ветра и шумом качающихся крон вековых сосен. Ротные обернулись, но едва могли разглядеть в снежной мгле друг друга. Что-то явно пошло не так. Чак подполз к товарищу и сказал:

– Мне кажется, Катоп, что мы с тобой великие идиоты, надо уносить ноги, твоего Вирта походу уже грохнули.

– Давай подползём по ближе, может он ждёт нас у входа, погода вон какая разыгралась нам назло. Не видать не хрена. Давай поглядим. – голос Катопа был испуганным и дрожал, то ли от страха, то ли от холода.

– А что за хрень сейчас была с тылу? Ты ведь это тоже слышал?

– Там линия фронта, мало ли, что. Не паникуй раньше времени. Скажи остальным, пусть подтягиваются.

Они проползли чуть, чуть и вскоре всё стало на свои места, их ждали, Вирт привёл наивных простаков в руки разведчиков гетерской армии, что ловили на живца, то есть на якобы брошенный склад. Вирт предал своих, по какой-то лишь ему ведомой причине.

Двери склада отворились, и буквально перед носом у Чака выкатился стационарный крупнокалиберный пулемёт. Котивы даже не успели среагировать, как из ствола вырвалось пламя. Первые несколько пуль со свистом пролетели над головами котивов, следующая очередь буквально порвала на куски двоих солдат, на Чака полетели брызги крови и плоти, тот в ужасе отпрыгнул в сторону и пополз прочь, сквозь гул стрельбы он услышал знакомый, противный голос Вирта, – «Аккуратней, дибилы, офицеров не подстрелите, они нужны живыми!» Катоп встал в полный рост и словно спортсмен, помчался прочь от бойни, но Вирт без труда подстрелил его в ногу и тот кубарем повалился в грязную, холодную лужу. Чак полз так быстро как никогда, разрывая на коленях штаны и кожу, снег лупил его в лицо, а пули подгоняли сзади. Он протиснулся сквозь заросли кустарника не взирая на ветки, что лупили его по щекам и губам, над головой просвистели пули и в след донеслись неразборчивые крики, то ли Вирта, то ли ещё кого то. Неожиданно земля под ногами заскользила и Чак покатился в неглубокий овраг, на дне которого скопилась вода и плюхнулся прям в неё, промокнув до нитки.

Чак, дождавшись, когда пулемёт умолк, тут же встал и, бросив автомат, что есть сил, бросился бежать в сторону леса. Он бежал так быстро, что за минуту добежал до леса, где запнулся обо что то мягкое. Это был труп, труп котивского солдата, а рядом ещё дюжина, все были мертвы, снег слегка припорошил их тела.

Руки Чака задрожали и зубы предательски начали стучать. Он без сил упал на землю, едва дыша от усталости и страха, где-то застрочил автомат, и Зит потихоньку начал осознавать какие дела он натворил. Из-за стволов вековых сосен в небо взмыли ракеты и со свистом полетели к земле. Чак успел увидеть, как среди неутихающей метели начали взмывать в небо огненные столбы, обдавая его жаром и землёй. Он искренне хотел в это мгновение погибнуть.

В следующее мгновение все кончилось, так же стремительно, как и началось. Зит поднялся с земли и оглядел округу, кругом всё горело, деревья, земля и даже снег. Горел и склад, ярким оранжевым пламенем, языки огня вырывались из его окон, крыша была разворочена попаданием ракеты. Всё сгорело, весь провиант, ради которого погибли два десятка муринских солдат, глупой и абсолютно бесполезной смертью, за которую не дают награды. Гетерские разведчики, возможно, успели унести ноги и прихватить с собой раненого капитана-алкоголика, а возможно сгинули под обстрелом, Чак этого не знал, но он искренне желал Катопу смерти либо мучений в плену.

Капитан Зит не знал, что ему теперь делать. Бежать было бессмысленно, вся округа была напичкана патрулями и разведчиками обеих армий, а за дезертирство его расстреляли бы на месте, возвращаться в часть смысла не было тоже, за самовольное оставление позиций, и гибели многих солдат, его как единственного живого наверняка судили бы. Он молча поплёлся в сторону горящего склада и, дойдя, упал на колени, кругом трещали горящие деревья, пахло горящей плотью и приступы рвоты подступали к горлу, он хотел было пустить пулю в свою голову, но автомат свой он потерял, а те, что валялись на земле от пожара стали негодными. Чак просто стоял на коленях и смотрел на огонь, голова его была пуста от мыслей, страха и волнений, он смирился с тем, что он дурак.

Вскоре из леса показался отряд котивов, они шли осторожно и оглядывались по сторонам, вскоре они наткнулись на перебитых соотечественников, после чего разделились на отряды по пять человек и начали прочёсывать местность. Один из таких отрядов наткнулся на Чака и, выставив в его сторону стволы автоматов, приказали встать и представиться.

– Я капитан Чак Зит, все остальные мертвы, можете не искать. – дрожащим голосом проскрипел Чак, смотря на суровые лица бойцов.

– Капитан Зит? Это вы? – раздался знакомый голос майора Марта.

– Так точно! Это я!

– Ах ты, конченый ублюдок! Ты всех погубил и остался жив!

Командир батальона огромный в росте и в весе мужичина, закинул автомат на плечо и быстрым шагом устремился к капитану, его лицо искривила злобная гримаса. Как только они провинились, кулак командира тут же настиг Чака. Удар в лицо, затем в живот, грудь и снова в лицо, и Зит начал терять сознание. Последнее, что он помнил. Это то, как от удара ногой по лицу у него вылетел передний зуб и на языке почувствовался солёный вкус крови. В глазах стемнело, избитого капитана погрузили на плечи и понесли в часть. Позади горел склад, треща и сверкая огненными языками.

Глава 11


Чак очнулся лишь утром, в глаза бил яркий, солнечный свет, тело пробирал утренний мороз, всё тело жутко болело. Он огляделся и понял, что сидит в палатке, где то за её брезентовыми стенами суетились люди, бренчало оружие и раздавались голоса. Встать Чак не мог, его руки были жёстко связаны за спиной, а правая нога была прикована цепью к какому-то столбу, который торчал из земли. Капитан дёрнул пару раз ногой, но цепь намертво держала его у столба. Ему стало страшно, впереди было, что-то неведомое, скорее всего казнь. С ней он был согласен, ему было жалко тех своих солдат, что своей глупостью погубил, поверив Катопу. Единственное о чём Чак жалел, так это о том, что не погиб там, а выжил, и теперь умрёт позорно, у солдат перед строем. Да и умирать ему не хотелось, где-то в глубине его души мерцала слабая надежда, что произойдёт чудо, и ему сохранят жизнь, но всех подобных идиотов, расстреливали, некоторых Чак расстреливал сам, перед строем, без жалости. В тот момент он видел перед своими глазами жалких дураков, которые своей глупостью предавали и подставляли товарищей, теперь таким идиотом был он. И Зит понимал, что жалеть его никто не будет.

Болело всё, ему разбили лицо, выбили передний зуб, надавали по рёбрам и животу. Март бил грамотно, не причиняя серьёзных травм, он умел причинить боль, но не вывести единицу из строя. Вскоре кто-то подошёл к палатке и сторожевые, что стояли около входа, расступились и внутрь вошёл Орен, он со злобой и сожалением смотрел на капитана, а Чак молчал, зная, что сказать ему нечего.

– Как же ты так, друг. – с грустью сказал Орен.

– Дурак. – обречённым голосом молвил он, смотря в пол.

– Да то, что ты дурак я-то знаю, но зачем ты пошёл с этим пьяницей?

– Жрать хотел, думал подвиг совершу, солдат накормлю.

– Оно того не стоило, слишком рисково, Чак. Что с тобой? Это не похоже на тебя, такой глупый поступок. Теперь всё наперекосяк.

– Да, всё сам просрал, идиот я. Не знаю, что на меня нашло, сам не пойму как перестал думать головой, а начал желудком. А точнее жопой. Пусть стреляют меня, одним придурком меньше будет. Твою мать, даже поплакать обо мне некому будет. Поди моих солдат заставят пулю в лоб пустить бестолковому командиру.

– Прекращай сопли на кулак наматывать, капитан. Есть надежда, что расстрела не будет! Штурм Брелима на носу, ходит слух, что Маут приказал меньше провинившихся расстреливать. Роты штрафников нужно пополнять.

– А в чем разница? Много ли штрафников доживают до конца боя?

– Друг, не сдавайся! Нам нужно пережить эту проклятую войну, мы сможем. Я поговорил с одним офицером, он знает того, кто знает кое кого, он замолвит слово за тебя, что бы тебя не стреляли, а дали шанс. Пусть хотя бы в штрафники, я постараюсь тебя оттуда вытащить, я познакомился с медсестрой, она сестра одного из советников Тармы. Мы что-нибудь придумаем, ты главное постарайся выжить!

– Ах ты, сукин сын, уже охмурил девку какую-то! – хрипло посмеялся Чак.

– Ты свой нос в мою жизнь не суй, а старайся со своей не распрощаться. Кстати, помнишь ту бабу, что тебе морду набила в Ирке? Она же тоже в штрафниках была! И ничего выжила! Хотя она девка, а ты мужик! Или, что, зря яйца носишь? Выше нос!

– Орен, зачем я тебе нужен? – наконец подняв свои глаза, спросил Чак, пристально смотря на друга. – Может я плохой человек и тебе не стоит стараться ради меня?

– Я не знаю Чака плохого парня, я знаю Чака – друга. Парня, который не всегда прав, но который всегда поможет и поддержит своих солдат, который не боялся идти в атаку впереди своих бойцов, а не за их спинами. Для меня ты друг и надёжный командир, который оступился, но который ещё может всё исправить, если очень того захочет. Ты только держись, старайся выжить. И если всё будет хорошо, а оно так и будет, то может и на свадьбу тебя приглашу.

– Как курить-то хочется, просто кошмар, уши опухают.

– Уши у тебя опухли от того, что тебе по ним тумаков надавали, а не от сигарет. Хотя я знал, что ты это скажешь и обменял у сторожей твоих пачку хорошего медивского табака на пару консервов. Угощайся.

Орен достал из кармана золотистую пачку гетерских, трофейных сигарет. Распаковав её, он вынул одну из них и вставил Чаку в разбитые губы, после чего подкурил. Зит жадно затягивался едким дымом, кашлял и затягивался вновь. Выкурив её буквально за десяток секунд, он попросил ещё и закурил вновь, после чего Орен сказал, что ему нужно идти. Чак понимающе кивнул головой и по его глазам было видно, как сильно он сожалеет о произошедшем. Он обнял по-дружески Чака и засунул ему в карман пару пачек сигарет и несколько пакетов с белковым пюре, после чего поднялся на ноги и пошёл прочь из палатки, у самого выхода он обернулся и сказал.

– Главное выживи, и я тебе помогу! Обещаю!

– Я постараюсь!

Орен удалился, и Чак докурив сигарету, выплюнул окурок, и хотел было закурить новую, но тут же вспомнил, что руки связаны. Ему хотелось жить, даже перспектива штрафного батальона ему казалась более интересным вариантом, нежели смерть. На носу был штурм Брелима, и шансов стать героем или сгинуть навсегда в глупой лобовой атаке была равна, всё зависело от случая, Чак это понимал. Он собирался всеми силами схватиться за этот призрачный шанс, и крепко сжимая его в руках выжить вопреки всему.

Времени подумать капитану было вдоволь. Он сидел прикованный к столбу, в сырой, холодной палатке до вечера и лишь когда холодное зимнее солнце начало заходить за горизонт, ему сказали готовиться к визиту к какому-то полковнику, которого солдаты именовали не много ни мало «вершителем грешных судеб». К нему подошли несколько солдат, развязав руки повели куда-то. Шли долго, ноги еле шевелились, болели и подкашивались, хотелось пить, живот урчал от голода, но солдаты не останавливались. Вскоре его завели в какой-то барак, где избитого Чака встретил странный мужчина. Худой, высокий с угловатым бледным лицом, его глаза были тусклы и безжизненны. Мужчина увидел Чака и сразу же присел за стол. Перебрав кучу бумажек, он приказал ему присесть, а сам вновь уткнулся в бумажки. Сделав пару глотков, давно остывшего растворимого напитка, который выдавали солдатам для повышения здоровья, мужчина накинул на худые плечи мундир серого цвета с несколькими грязными орденами. Звания Чак таки не смог разобрать, ибо никаких знаков отличия на мундире не было. Но он понимал, что это тот самый «вершитель грешных судеб».

– Капитан Чак Зит?

– Он самый, – спокойно ответил тот.

– Ты не ерепенься, боец, отвечай, как положена, хотя мне наплевать. Хоть раком тут встань, мне это все равно. И как же тебя отрепье ко мне занесло? Чем родину нашу обидел? – тонким и противным голосом говорил мужчина, не поднимая взгляда.

– А вы кто? Как мне к вам обращаться?

– Для тебя я тот, кого ты должен рад видеть, я для тебя капитанишка, живой образ отмены смертной казни. Родина даёт тебе новый шанс! Родина простила тебе твой грех, и даёт право исправить все свои ошибки, и встать на путь патриотизма и правды. Воспользуйся вторым шансом и сдохни героем, во славу нашего лидера. – голос мужчины был надменно издевательским.

– Меня сейчас стошнит от таких слов! – подняв измученный взор, с издёвкой сказал Чак.

– Меня тоже тошнит от этой патриотической блевотины. – неожиданно сказал тот, и голос его стал более серьёзным. – Но не в этом суть, дурак ты столичный, повезло тебе как утопленнику. Пару дней назад указ наш лидер издал, который гласит, что теперь дураков вроде тебя расстреливать не надо.

– Обрадовали. – без интереса ответил Чак.

– Чему ты радуешься, дебил? В штрафники теперь таких как ты отправляют, да не просто в штрафники, а в штурмовые роты особого назначения! ШРОН! Зачем нашей армии тратить на идиотов, вроде тебя, патроны? Пусть вас лучше гетерцы расстреливают! Может, хоть смертью своею вы пару жизней нормальных солдат спасёте! – продолжил тот.

– А я и не собирался радоваться. – грубил Чак в ответ, испытывая неприязнь к тыловой крысе, каковым он его считал.

– А стоило бы, жизнь твою никчёмную сохранили, между прочим. Знаешь сколько вас уже через меня прошло? Сотни две, и за проступки по хлеще твоего, позавчера привели ко мне дебила, майора! Он велел солдатам изнасиловать местную девушку, за то, что её семья ему не отдала последние запасы продуктов. Он стоял и смеялся, а солдаты насиловали, на глазах у семьи. Так в итоге всех солдат и этого майора стрелять собирались, но в итоге отправили туда, куда и ты пойдёшь! Хотя твой случай меня позабавил, пожрать захотел, и решил к медивам за ужином сходить! Склад, видите ли у них стоит, пустует! Дурак! Только вот парней молодых зря с собой взяли, их жалко, а вы! Офицеры, мать вашу, как детишек в ловушку заманили, тоже мне вояки!

– А вы то воюете? Или здесь восседаете? Парней в смертники записываете, да бурду свою попиваете! – вскипел Чак, хотя и понимал, что заранее в проигрышном положении находиться.

– Знаешь, я бы мог тебе сгрубить и сказать, что ты вошь мелкая и не смеешь раскрывать свой рот поганый, пока я тебе на то разрешения не дам. Но я этого делать не буду, потому, что ты ещё мало воевал и мало видел, а про меня не думай, что я жопу свою костлявую здесь просиживаю, я раньше был вдвое толще Тармы! Командовал танковым батальоном, ломал хребты Катаканским армиям, армиям повстанцев и фавийцев в княжестве Брог, но после двух месяцев пыток в плену, у меня отказало половина органов, я ходячий обрубок, я даже жрать не могу, только пить. Сколько я протяну ещё, не знаю, но до конца войны не доживу точно. Меня, боевого офицера, посадили сюда, на ваши тупые рожи смотреть, и слушать как вам страшно мать вашу, идти в штрафники. Видеть как вы ублюдки ссытись и плачете, умоляете сжалиться! Если бы я свой член доставал, то вы бы и его сосали, лишь бы спасти свои никчёмные шкуры! И ты, капитанишка, сидишь здесь, строишь из себя героя, который два десятка молодых ребят повёл на бойню, у которых, между прочим, семьи есть! Прими свою судьбу, как есть, а если уж совсем тошно, то дождись когда тебе автомат дадут, спрячься в укромный угол, и вынеси свои мозги! Уяснил? – офицер говорил спокойно, но крайне доходчиво.

– Так точно! Уяснил. Простите меня за грубость.

– Я тебе не мама, что бы прощать тебя, ты никчёмный кусок говна, который смеет меня в чём-то упрекать. Ты теперь сраный штрафник, тебе присудили смертную казнь, а это значит, что срок твой в ШРОНе равняется бесконечности! Шанс у тебя только один, это подвиг совершить, только вот подвиги у ШРОНовцев только посмертные бывают. А теперь иди и помри героем. Проваливай. Конвой тебя уже ждёт.

– Спасибо. Товарищ полковник.

– Засунь своё спасибо себе в зад! Исчезни с моих глаз! И не забудь сдать свои погоны обратно. Ты, сучий сын, их не заслужил.

Чака взяли под руки, и повели в стоящий у входа уже заведённый грузовик. Водитель косо глядел на избитого капитана, к которому подошёл офицер конвойных войск и содрал с его плеч капитанские погоны, после чего велел залезать в кузов, куда залез и сам. Они ехали около двух часов, Чак смотрел на конвойного офицера, который молча читал книгу, его глаза были словно у рыбы выпучены и огромны, бегая от края до края страницы, они успевали мельком бросать свой взор на капитана. Зиту очень хотелось курить, но спросить у пучеглазого офицера он боялся, пока тот сам не заговорил.

– Что ты взглядом меня сверлишь? Спросить хочешь?

– Да.

– Так спрашивай, не молчи словно рыба, я мысли читать не умею.

– Курить можно?

– А курить-то есть?

– Да.

– А поделишься? – ухмыльнулся пучеглазый.

– Конечно, у меня три пачки. Хорошие, гетерские сигареты. «Золотой день» называются.

– Ну, у тебя он точно не золотой! – сказал конвойный, что сидел слева от офицера и громко рассмеялся, после чего резко умолк. – Прости, сам не понимаю, как получилось, боец, просто игра слов такая.

– Да нет, правда, смешно, не извиняйся. – ответил Чак, не улыбнувшись.

Чак достал сигареты и вынул из одной пачки папиросу для себя и тут же подкурил. Недолго думая он отдал одну пачку офицеру, другую конвойному солдату, оставив себе уже начатую. Злобы к ним у него не было, они просто исполняли свои обязанности.

– Спасибо тебе, боец. Хотя в ШРОНе у тебя всё равно их отберут, там как в тюрьме, только хуже. Я не первый раз туда отвожу парней. Крепись. – сказал пучеглазый, прикуривая сигарету. – Глупо ты попал, жаль тебя, тем более ты парень-то не плохой. Я знаю про тебя, ты администрацию штурмовал в Аппоре, Лесо младшего завалил. Но с другой стороны тебя не расстреляли, это как-никак плюс. Я знаю людей, которые из штрафников возвращались к себе в роты. ШРОН это, конечно-же жопа, но и из неё есть выход.

– Постараюсь выкарабкаться. Знал я одну девку, смогла из штрафников выбраться, хотя и баба, пережила Ирк и Аппор, и выжила, даже звание вернули ей.

– Ну вот видишь, так, что выше нос, впереди штурм Брелима, а там погеройствовать будет время, сына Лесо подстрелил, может и самого Лесо завалишь. – ухмыльнулся пучеглазый.

– Его уже завалили, до меня, фавийцы.

– Вот те на, ну тогда кого-нибудь другого. Главное соверши, что-нибудь значимое. И не погибни.

– Последнее самое сложное. – сказал Чак и крепко затянулся.

Вдаль уходила разбитая дорога, впереди было, что-то непонятное, пугающее и грустное.

Глава 12


Беркское царство раскинулось на гористом полуострове восточнее Ульяна. В землях тех был очень тёплый климат, благоприятный для круглогодичного земледелия. Местный царь Гегр правил страной уже почти сорок лет и всегда придерживался мирной политике. Не смотря на членство в медивской унии, они редко посылали войска на войну. С ульянцами, беркцы жили мирно и сотни лет вели слаженную торговлю. Но когда от Маута пришла телеграмма с просьбой занять нейтралитет во время войны в Муринии, Гегр ответил категорическим отказам и поддержал действия Амила Лесо, хотя и не принял в них ни малейшего участия.

Это был цветущий край, который напоминал райский уголок. Всегда тепло, лето круглый год, виноградники, солнечные пляжи, тёплые воды морей. Народ Берка не был процветающим и богатым, но люди жили в относительном мире и спокойствии, страну не потрясали перевороты и бунты, царя любили и ругали, но оставались ему верны. В стране не было оппозиции, котивское меньшинство жило в относительном мире с медивами и гутитами (Народностью, расселившийся по всему миру в разном количестве, но предпочитающих держаться общинами). Особенно процветало побережье, крупные порты всегда были забиты кораблями, Берк был местом, откуда шли основные торговые пути из восточных стран на запад. Но основная часть населения жила в восточных районах, возделывая очень плодородные земли, с которых можно было снимать по два, а то и три урожая.

В войну товарооборот не был прекращён, Ульян не препятствовал торговым судам, и не торопился конфликтовать с соседом, который обогащал обе стороны. Но война диктовала другие условия, теперь нужно было перерезать снабжение медивов через это государство, флот Ульяна, подкреплённый Муринским, блокировал основные порты царства и начались ежедневные бомбардировки. Целью было разорить экономику страны и принудить царство выйти из медивской унии. Но беркский царь молчал, все просьбы Мурзана оставались без ответа, на такое развитие событий был подготовлен ответ – огромный десант.

По другой берег моря, на восточном берегу Ульяна, уже готовилась к отплытию стотысячная армия муринско-ульянских солдат. Вторая армия готовилась атаковать с севера, по суше, и насчитывала в два раза больше воинов. А что же мог противопоставить им царь Гегр? Берк не был военной державой, их армия представляла жалкое зрелище, не больше сотни тысяч, слабо вооружённых, не подготовленных и слабо мотивированных солдат. В войсках не было техники и авиации. За всю свою историю беркцы не принимали участие в войнах, лишь в слабых стычках с восточными народами, чьи армии и вовсе были на уровне ополчения. И говоря прямо, они не были готовы к масштабной войне, в отличие от их противника. Этим и надеялся воспользоваться Маут.


На восточном берегу Ульяна кипело оживление. Было раннее утро, мягкий южный климат радовал теплом и приятным ветром с моря. Китти стояла возле грузовика и с надеждой смотрела на восток. После боя в Аппоре, она попала на распределитель, где ей вручили медаль « За особые заслуги», которая представляла из себя круг из серебра с изображением солдатской каски и скрещённых мечей. Там же она распрощалась со всеми своими уголовными статьями и будучи чистой и прощённой со стороны государства она попала в десантный полк полковника Хоммера, где стала его советником по работе с документацией. Отдохнув неделю в городе, она наконец-то вспомнила о том, что она женщина. За короткий отпуск Китти подстриглась, привела себя в порядок и наконец-то выспалась, позади были страшные муки лагеря и добровольческой роты. Ночью ей снились кошмары, а порой приходила бессонница.

В полку Китти приглянулась полковнику Хоммеру, который хоть и флиртовал порой с ней, но относился скорее как к дочке, солдаты же часто заглядывались на молодую, обаятельную особу. Теперь Китти была просто прекрасна, как и раньше, когда служила в штабе. Выглаженная, чистая форма, расчёсанные, чистые волосы, от которых веяло приятным ароматом шампуня, бодрый и свежий вид.

После всего пережитого, она чувствовала себя в экспедиционном корпусе генерала Маута, как на курорте. Тем более, что последние две недели, они только и делали, что отдыхали, ожидая отправки. На южном солнце, Китти приобрела загар как у отдыхающей, и нормальное питание придало её измученному телу прежний привлекательный вид.

Порой она вспоминала Чака. Этот самонадеянный капитан остался в её голове как ураган, что когда-то ворвался в её жизнь, перевернул всё верх дном, посмеялся и удалился прочь. Она не понимала, почему он так упорно засел в её мыслях, она, как и прежде испытывала к нему смесь ненависти и страха, порой он являлся ей в ночных кошмарах. Но порой девушка просто думала о нём, вспоминала как он спас её ревущую возле горящего танка, как прикрывал в боях за администрацию и как у них состоялся глупый, натянутый разговор ни о чём. Не смотря на всё произошедшее с ней, по вине этого капитана, Китти всё же хотела встретить его вновь. Только не понимала для чего.

А тем временем на берегу, происходила грандиозная посадка десанта на корабли, десятки тысяч солдат, словно муравьи, копошились на золотистом берегу южной страны. Полк, в котором служила лейтенант Лина также начал погрузку на большой десантный корабль, что стоял чуть в стороне от берега. Теперь у солдат не было сомнения, такая мощь без проблем сломит слабую армию Берка, тем более кроме десанта, с севера наступали союзные армии.

Китти вышла из штаба Армии, что располагался в деревушке на берегу моря, и поправив растрёпанные волосы, молча глядела на спокойную гладь воды. Где-то на другом берегу враг ждал их, но думать об этом девушка не желала, её грело южное солнце и теперь она могла почувствовать, что она человек.

– Лейтенант Лина! – окликнул её молодой, рыжеволосый водитель ульянец. – Пора ехать к Хоммеру, он наверняка приготовил вам пару стопок бумаг, которые нужно заполнить!

– Это точно!

Китти запрыгнула в ржавый скрипучий грузовик, сняв с плеча планшет с документами, и положила его на колени. Она уже привыкла быть писарем. Работа с документами хоть и не приносило ей ни малейшего удовольствия, но это она хорошо умела. К тому же угрозы быть убитой стало в разы меньше. Писари живут дольше, чем штрафники.

– Видать поплывёте сегодня! – весело сказал парень, закуривая папиросу.

– Да по скорей бы уже, а то, как на курорте, так можно и от войны отвыкнуть!

– Да лучше не воевать вообще. Я вот совсем не рад этой мобилизации! Сидел бы сейчас дома! С девчонками бы гулял!

– А чем здесь хуже? Возишь уже вторую неделю симпатичную девушку!

– Не спорю, вы и вправду красавица! Я бы в вас влюбился!

– Ты меня не видел пару месяцев назад! Тогда бы ты испугался, а не влюбился!

– Я вот не пойму, почему ты одна? Такая красивая, умная! А мужчины рядом с тобой нет. Поди, ищешь кандидата по удачней, а кругом одни бездельники, вроде меня? – шутил парень, лавируя по разбитой дороге меж грузовиков и танков.

– Да какая сейчас может быть любовь?! В вас парней влюбляться-то тяжело, сегодня любишь, а завтра убьют. А потом горевать придётся. Нет, я уж лучше дождусь, когда война кончится, тогда и влюбляться буду!

– Ну да, тоже верно. Хотя я бы влюбился в кого-нибудь, можно да же не в такую красивую как ты, все равно бы влюбился. А то скучно. А девки заразы такие, не влюбляются в меня! Все на ваших солдат смотрят! Мол, красивые и крепкие, а про нас ульянских парней позабывали совсем. Ваши вояки то представительные, все подтянутые и форма красивая, а наши, наши и воевать-то, поди не умеют. Вот девки и не клюют на нас. А я вообще даже не солдат. Так водитель! Мобилизовали и сказали «солдат из тебя никакой, будишь на грузовике ездить». Суки.

– Но! Но! Что это ты расклеился! Сейчас все наши вояки на другой берег поплывут, да и половина ваших! Так, что у вас водителей шанс будет! Ещё какой!

– Это точно! Так что плывите скорее! Но ты Китти все равно красивее всех!

– Чем же я красива? У меня две ноги и руки как у всех.

– Не знаю, Китти, есть в тебе что-то…

Парень не успел договорить, как из-за угла выскочил на полной скорости, чей-то автомобиль и со всей силой врезался в борт грузовика. Китти, видела лишь как лобовое стекло, разбилось на мелкие части, и она со всего маху ударилась головой об панель. В следующую секунду в глазах потемнело, и девушка потеряла сознание.

Очнулась она лишь спустя несколько часов уже на койке полевого госпиталя. Голова сильно болела и она не могла ей даже пошевелить, на лбу были наложены бинты. Больше в палате не было никого, только она. Где-то неподалёку раздавался нескончаемый гул моторов, видимо на погрузку поехала колонна танков. Китти привстала и огляделась, за окном был уже вечер, она провалялась больше четырёх часов, через пару минут подошла маленькая, хрупкая девушка санитарка с тёмными волосами, собранными в хвост и с большими очками в чёрной оправе, что несуразно смотрелись на её миниатюрном носике. Она склонилась над ней и, осмотрев лицо спросила.

– Как вы себя чувствуете?

– Голова болит, – шёпотом проговорила Китти.

– Это понятно, у вас сотрясение. Вы попали в аварию. У вас сильный ушиб головы, синяка не будет, вас вовремя доставили, так, что совсем скоро всё будет хорошо.

– Что за сволочь выскочила из-за поворота? Вы не знаете, кто такой умный на полой скорости въехать в колонну? Прибила бы! Теперь на погрузку опоздала!

– Я бы на вашем месте так не говорила. – тихо прошептала санитарка, всем видом своим, намекая на большой чин провинившегося. – В вас врезался автомобиль генерала Маута.

– Твою мать! Простите меня, пожалуйста! Я не хотела! Вы же ничего не слышали? Я просто несу бред, у меня сотрясение, – тут же испуганно проговорила Китти, оглядываясь по сторонам.

– Ничего страшного, товарищ генерал тоже получил пару ссадин и синяков, мы его подлечили и он сидит в коридоре, ждет, когда вы очнётесь. Генерал просил пригласить его как вам станет легче, могу я ему сообщить, что вам легче. – голос санитарки был тихим и чётким, будто она каждый день имела дело с такими личностями.

– Маут? Ко мне? Сейчас? Д-д-а, пусть конечно заходит. Но зачем? Я себя хорошо чувствую. Может не стоит? Он, поди за дверью. Он меня, наверное, слышал? – заикалась Китти, смотря растерянными глазами на санитарку. Ей явно не хотелось этой встречи.

– Успокойтесь. Он просто хочет извиниться и узнать о вашем самочувствии. В конце концов, он просто человек. Не накручивайте себя так. – тихо говорила санитарка.

– Кто? Маунд Маут обычный человек? Обычные люди армиями не командуют и их отцы державами не правят. Ну, что ж за дела-то! Ну не мог в меня кто-то другой врезаться. – явно с досадой ворчала Китти. – А с водителем все хорошо?

– Он не пострадал, не переживайте. Его даже не стали госпитализировать. Так мне приглашать товарища Маута?

– А у меня есть выбор?

– Пожалуй, нет. Так, что ожидайте.

Санитарка вышла в двери и пригласила высокопоставленного гостя, которого Китти видела и раньше, но издалека, сидя в своей коморке. Ей было не по себе от столь серьёзного человека и более того от извинений, которые хоть и были уместны, но казались чем-то не мысленным. Лина на инстинктивном уровне, мигом поправила волосы, форму и, приняв более жизнерадостный облик, приготовилась к встрече. Дверь отворилась и в палату вошёл Маунд, в полевом костюме, с генеральскими полосами на погонах, лицо его было измазано какой то мазью от ссадин, нос и правая щека изрядно покрыты царапинами, а под правым глазом зиял тёмно-серый синяк. Он смущённо улыбнулся и, подойдя ближе поприветствовал Китти, которая застыла на своей койке.

– Здравствуйте лейтенант Китти Лина.

– Здравия же…

– Давайте без этих военных формальностей, в конце концов, мы в госпитале. – тут же перебил её Маунд. – Я пришёл извиниться перед вами и убедится, что с вами все хорошо. Так получилось, что мой водитель не справился с управлением, произошла авария. Это был несчастный случай. Как видите, я то же получил несколько ссадин, мой водитель и вовсе поломал руку, легче всего пострадал ваш ульянский друг, он заработал лишь ушиб и неделю отпуска. Так как машина его теперь отправилась в ремонт. Кстати, я принёс вам поесть, думаю, вы голодны.

– Спасибо вам товарищ генерал, со мной всё хорошо. – еле выдавила Китти из себя, и голос её был до смешного не естественным.

– К сожалению, ваш полк уже отплыл, полковник Хоммер, не имел возможности вас дожидаться, к тому же я лично с ним связался и попросил его дать согласие на ваш перевод под моё командование. Как вы смотрите на счёт повышения?

– Я? Я очень хорошо на это смотрю! – растерялась Китти и на секунду потеряла дар речи.

– Работа у вас будет не пыльная, будите носить мне бумажки на подпись, и проверять правильность их заполнения. Ничего нового, как вы носили их Хоммеру, так будите носить мне. Моя секретарь вынуждена была покинуть свой пост, ей скоро рожать, а с большим пузом будет сложно мыкаться по окопам. Так что если вы не думаете рожать в ближайшее время, то милости прошу ко мне в штаб, будите подчиняться лично мне.

– Я очень рада товарищ генерал, но простите меня, я вынуждена вам рассказать о чёрном пятне в своей биографии. – начала Китти и тут же была перебита генералом.

– Вы о лагере Гинза-3? Я в курсе о вашей судимости, о штрафном батальоне и о вашей заслуге перед страной. Вы искупили свою вину, и каждый, кто посмеет потыкать вас о вашей глупости, совершенной в прошлом, я лично вырву язык. Вы приглянулись мне именно своим боевым опытом, вы умеете не просто заполнять бумажки, вы умеете выживать в сложных условиях боя, не многие похвастаются тем, что пережили Ирк, я знаю, что там творился ад. И мне пригодиться секретарь переживший его. Я, лейтенант Лина, боевой генерал, я не любитель наблюдать за боем в бинокль, я нахожусь там, где бой, там, где мои солдаты. Если вы согласны быть рядом со мной и выполнять свою работу в условиях далёких от условий тёплого кабинета, тогда милости прошу ко мне.

– Для меня будет честью служить под вашим командованием, генерал.

– То, что работёнка не пыльная я, конечно же, пошутил, пыли и грязи хватит вам вдоволь. Вы будите рядом со мной, и подписывать от моего лица документы, зачитывать местному населению мои распоряжения и проще говоря, будите моим представителем. А если честно, то вы будите делать многое, что не входит в ваши обязанности, так, что подумайте ещё раз, что бы потом не пожалеть. Я требователен. Но справедлив.

– Товарищ генерал, я умею работать, я буду стараться, мне эта должность нужна, чтобы вернуть своё честное имя. Дайте мне шанс, и я буду стараться. – встав с койки и присев рядом с Маундом, говорила Китти, искренне желая служить под его началом.

– Я отплываю со своим штабом завтра рано утром, в пять часов утра, даю вам время подумать, всё-таки я считаю, что вы должны трезво взвесить все «за» и «против». Если же передумаете, то вас направят в какой-нибудь штаб полка, по вашему желанию и вакансиям, имеющимся в корпусе. Если же вы всё-таки захотите стать моим постоянным представителем, то я буду ждать вас завтра в четыре утра на второй погрузочной пристани в передвижном штабе. Скажите часовым, что вы лейтенант Лина по поручению генерала Маута и вас проводят. Не торопитесь, у вас целая ночь впереди. А пока кушайте мясо и фрукты, слишком уж вы лейтенант худая, поправляйтесь.

– Спасибо вам товарищ генерал.

Маунд похлопал её по плечу и, придвинув пакет с гостинцами к ногам девушки удалился. Оставив Китти один на один с её мыслями. Вскоре одиночество нарушила санитарка, эта маленькая, словно ребёнок хрупкая девушка, она пошла в палату и поинтересовалась самочувствием девушки, после чего сказала.

– Такие шансы бывают только раз в жизни, и то не у всех, у единиц. Подумайте, лейтенант. Вы можете подняться на самые верха, к тому же генерал вдовец. Подумайте.

– Я не собираюсь лесть к нему в постель! Я что по-вашему проститутка какая-то? – разгневалась Китти.

– Проститутки, товарищ лейтенант, стоят на улицах, а рядом с командующим армии и сыном лидера страны вы будите не проституткой, а лицом неприкосновенным и очень влиятельным. Нет надобности лесть к нему в постель, будете просто рядом, мужчины это ценят. В любом случае если вы согласитесь, то хуже не будет. Кем вы были эту войну? Писарем?

– Кем я только не была, даже санитаркой, хотя ничего не понимаю в медицине.

– Так вот, вы не должны упустить этот шанс. Эх, если бы кто мне предложил работать с таким мужчиной, – сказала санитарка и расплылась в мечтательной улыбке. – Он же просто идеал мужчины, красив и статен, умён и, наверное, безумно богат.

Китти порядком поднадоело слушать, как санитарка восхищалась Маундом и попросила её прекратить. Она не любила такие разговоры, тем более соблазнять и лесть в постель генерала не было у неё даже в мыслях. Кто она такая? Простая девчонка, которых Маунд при желании может собрать себе целый полк. К тому же её моральные принципы не давали ей такое совершать, для Китти, её тело было неразрывно связанно с душой и как нельзя торговать душой, так она не торговала и не пользовалась своим телом в каких либо интересах. В этом предложении девушка видела лишь шанс подняться и заработать большой чин и выгодную должность после войны.

Естественно Китти не сомневалась в своём выборе и уже после нескольких минут, после ухода Маунда начала собирать вещи, прихорашиваться и морально готовиться к новой работе. Вещей было не много, документы, да и небольшая охапка личного барахла, косметика да пару книжек, которые ей дал ульянский водитель. Одна была простым романом про любовь, вторая же была каким-то умным сборником сочинений по философии. Ульянец принёс то, что смог и оттого Китти читала эту дребедень, дабы не сойти с ума от скуки. Ночь пролетела, а Китти так и не ложилась спать, с первыми лучами солнца она уже покинула госпиталь.

Когда Китти вышла на улицу, полная решимости посвятить себя службе под командованием Маунда Маута, она была немало удивлена, рядом с входом в госпиталь дежурил автомобиль. По машине сразу стало ясно, что она ждёт именно Китти. Видимо генерал не сомневался, что Лина согласиться на должность, но переживал, что она опоздает.

Водитель, высокий, кареглазый брюнет, в гладко выглаженной белой рубахе, вежливо предложил Китти садиться на заднее сидение. Она молча кивнула и тут же уселась на мягкое, кожаное кресло, а в голове витали мысли – «Вот это да, здесь будет поудобней, чем в грузовике ульянца, какие мягкие кресла, как здесь красиво». В салоне пахло кожей и каким-то средством, которым водитель постоянно полировал приборную панель, запах которой напоминал аромат яблока, только сильнее и резче в сотню раз. Китти раскинулась на мягком диванчике и расслабленно смотрела в окно. Машина тронулась, и картинка за окном зашевелилась. Мелькали колоны солдат и техники, в далигоризонта, на водной глади медленно шли три огромных крейсера, пуская позади себя столбы серого дыма. Солнце только всходило, и южные пейзажи были красивы и приятны взору.

– Меня зовут Киль Ропер. – начал водитель. – Я один из водителей генерала Маута, обычно возил его представителя, госпожу Трерри, которая отправилась домой, рожать. Я так понимаю вы на её место.

– Думаю, вы понимаете правильно, меня зовут Китти Лина.

– Генерал Маут сумасшедший человек, он вас с ума сведёт своими порядками и постоянным желанием лесть туда, где опасно. И везде он будет таскать вас, так, что зря вы согласились. Хотя дело ваше.

– Надеюсь, госпожа Трерри не от Маута ждёт ребёнка, – вопросительно сказала Китти.

Водитель громко засмеялся, после чего резко замолчал.

– Не переживайте, Китти Лина, генерал Маут в этом плане очень порядочный человек, он любил только одну женщину, свою жену. И любит её до сих пор, так, что можете быть абсолютно спокойны, вы ему приглянулись явно не по этому. А вот Терри от меня забеременела, любовь у нас или вроде того. Маунд, конечно же, не рад был такому стечению обстоятельств, даже обещал мне в узел завязать, ну вы поняли, что.

– Ну да поняла…

– Так, что теперь он нашёл ей замену. И я этому безмерно рад, а то в Берке бегала бы под пулями с этим сумасшедшим.

– Странного вы мнения о генерале. – удивлялась Китти.

– Мнения я о нём самого хорошего, он настоящий генерал, не то, что сраный Тарма или Крех, которые своих солдат не жалеют. Маунд же выигрывает своим умом, а не трупами врага закидывает. Тяжко вам с ним придётся, правильный и отчаянный он слишком.

– Думаю, мы сработаемся с Маундом, я умею по окопам лазить.

– Надеюсь, что так. Кстати, вы когда-нибудь видели такую красоту?

Парень показал пальцем на слабоосвещённую гавань, в которой стояли сотни кораблей, от маленьких ракетных катеров до огромных крейсеров, что были утыканы сотнями стволов корабельной артиллерии. В небе кружили самолёты, кругом была суета и шум, огромная армия грузилась в трюмы. Китти смотрела на все это с восхищением и надеждой, что беркская компания окажется лёгкой прогулкой. Теперь пред её глазами была действительно мощь, не то, что она видела в Ирке и даже не та, что была в Аппоре, теперь это была действительно мощь.

Киль притормозил у шлагбаума и, кивнув часовым, попросил Китти на выход, вслед пожелав ей удачи и терпения. Девушка вышла и поприветствовала солдат. Те сразу поняв, кто она и зачем её сюда доставили тут же показали куда и как идти. Китти поблагодарила их и двинулась к передвижному командному пункту, что представлял из себя большую палатку, в которой горели огни ламп. На входе её встретили вновь часовые, только уже не щуплые солдатики как прежде, а крепкие бойцы с автоматами. Они поприветствовали Лину и досмотрели с ног до головы, следом ознакомились с её документами и личными вещами. И лишь после того как уточнили по рации о том, что ей разрешён вход, вежливо попросили пройти.

В палатке Китти увидела, как на лавках сидят около полусотни высших чинов армии, генералы, полковники, партийные лидеры, пред ними сидел сам Маунд Маут и, что-то бурно рассказывал. Увидев, растерявшуюся среди таких чинов девушку, он тут же поднялся на ноги и громко поздоровался.

– Доброе утро, лейтенант Лина, рад, что вы приняли моё предложение. – сказал он и тут же обратился к присутствующим. – Уважаемые сотрудники штаба корпуса, знакомитесь, лейтенант Китти Лина, мой новый постоянный представитель. Прошу любить и жаловать. А пока, – обратился он вновь к девушке, – пройди ко всем и займи любое свободное место.

Китти аккуратно обошла первые ряды и окинула взглядом многочисленных сотрудников, в надежде найти свободное место, просить, кого либо она жутко стеснялась и уже решив постоять в сторонке как какой-то полковник в морской форме, предложил девушке своё место. Она неуклюже кивнула ему и тут же присела на деревянную лавку, рядом с каким-то гражданским мужчиной в пиджаке со смуглым южным лицом и маленьким значком ульянского флага на воротнике. Как оказалось позже, это был глава Ульяна Вектур Грусь.

Совещание было долгим, Маунд говорил о ходе и плане операции по оккупации Берка, о разных тонкостях связанных с условиями десанта и о том как должны и не должны вести себя оккупационные войска. Много негатива высказал генерал в сторону дисциплины и подготовки ульянских солдат. Вектур несколько раз вставал и вступал в жёсткую полемику с Маутом младшим, после чего садился вновь на место и еле слышно ворчал. Один раз Грусь даже склонился к Китти и тихо сказал.

– Ваш новый начальник, юная дама, редкий идиот и самодур. Кстати, из всех присутствующих только я могу ему об этом сказать.

Но почему-то говорить Мауту об этом он не стал. А Маунд тем временем не переставал поливать грязью ульянскую армию, которая, по его мнению, являлась толпой ворчливых бездельников, которые привыкли только девок за задницы щупать. Последняя фраза вызвала у Китти невольную улыбку, на которую тут же обратил внимание Вектур, он вновь наклонился к девушке и тихо сказал.

– Надеюсь, хоть вас мои сограждане не щупали?

– Что вы, нет, конечно. Я о ваших солдатах лучшего мнения, чем генерал Маут.

– Хотя пусть солдаты моей армии лучше девок щупают, чем парней. Видимо в армии Муринии другие ориентиры. – сказал Вектур и улыбнулся.

За время совещания Грусь ещё не раз наклонялся к Китти и подшучивал над Маундом. Он показался вполне нормальным и простым мужчиной, который не был рад тому, что его страна вынуждена вступить в войну, не особо того желая. К тому же это наносило заметный экономический вред Ульяну, но союзнический долг и страх обязывал согласиться с более сильным соседом с севера.

Когда начало светать штаб корпуса также отправился на погрузку на крейсер «Сильный», что величественно стоял в гавани, закрывая своим грязным силуэтом солнечный свет. Это был неимоверных размеров корабль, он вмещал в себя экипаж из почти тысячи матросов и брал на борт ещё порядком двух тысяч солдат. Китти проводила взглядом отдаляющийся ульянский берег, тёплый и добродушный. Впереди был Берк, непонятная, странная страна, которую нужно было покорить, завоевать и подчинить. Девушка не понимала этих странных беркцев, ведь они знают, что им не выстоять перед более сильным и опытным врагом, к тому же медивские союзники бросили их на произвол судьбы, считая, что лучше пожертвовать союзником, чем отправлять к ним большую армию, которая могла пригодиться для главного фронта.

Плаванье продлилось до вечера, многие отсыпались. «Сильный» добрался до острова Икитир, что закрывал собой путь в бухту портового, беркского города Исумира. Его уже заняли котивы, тот самый полк полковника Хоммера стремительным ударом захватил аэропорт, главную ценность острова. Мурнские самолёты бомбили Икитир безжалостно, но аккуратно, всё кругом было перепахано, кроме воздушной гавани, на которую уже садились самолёты оккупанта.

Маунд стоял на палубе с биноклем и чашкой свежего кофе, он разглядывал молниеносный успех. Было прохладно и свежий ветер с моря давал уставшему от жары телу долгожданную свежесть. Он чувствовал, как приятная дрожь проходит по его коже и также приятно уходит. Над головою со страшным гулом пролетели с дюжины огромных бомбардировщиков, что несли в своих стальных брюхах тонны смертоносной взрывчатки. Совсем скоро, возможно Маунд не успеет допить свой вечерний кофе, они сбросят на головы горожан свои бомбы и под грохот разлетающихся в щепки домов, эти снаряды будут забирать жизни, солдат, женщин и детей. Маунд это знал. Но не думал об этом. Ему нужно было победить. Самолёты умчались вдаль и спустя полчаса пустые возвращались домой на базу, пилоты видимо были рады своей работой. В вечернем горизонте, где-то совсем далеко, небо стало багряным, от горящего города. Маунд стряхнул в море остатки остывшего кофе.

Китти решила также насладиться вечерней прохладой и, отоспавшись за день, выглядела свежо и бодро. Ветер развивал её красивые, русые волосы, а заходящее солнце, играло на её улыбчивом лице, своими лучами. Она была явно в приподнятом настроении. Маунд окликнул её и предложил присоединиться.

– Всегда рада составить вам компанию, товарищ генерал, – чётко, по военному, ответила Китти, чем вызвала смех Маунда.

– Да бросьте, Китти, вы мой представитель, называйте меня по имени, к тому же все женщины штаба обращаются ко мне так. Давайте без генерала.

– Хорошо, Маунд.– поправилась Китти и робко улыбнулась.

– Ваш бывший командир справился с задачей грандиозно, быстро без потерь. Хороший он мужик, Хоммер, ценю его. Не скучаете?

– По кому?

– По службе у Хоммера?

– Нет, что вы, совершенно нет. Я сегодня утром сидела рядом с Вектурм Грусем, только у вас на службе, мне довелось бы познакомиться с людьми такого ранга.

– Грусь? Фу. Нашли чему радоваться, этот глупый торгаш прошляпил весь потенциал своей страны, который создал мой отец. Он набивает свои карманы и очень переживает, что теперь пора тратить деньги не только на роскошь, но и на войну. Самодовольной идиот.

– Кстати Маунд, простите меня, но Вектур о вас похожего мнения.

– Кто бы сомневался, я видел, как он там ёрзал на стуле, будто сел на шило.

После этого повисла протяжная тишина, Маунд молчал, а Китти не находила в себе смелости заговорить с ним, боясь ляпнуть какую-нибудь глупость. Но взвесив все «за» и «против», она всё же собралась с силами и выдавила из себя несколько слов, дабы поддержать разговор.

– Красивое море, – сказала девушка и тут же смущённо улыбнулась, поняв, что сказала непросто глупость, но и неимоверно банальную и скучную глупость.

Маунд поначалу даже не обратил внимания на её слова и не шевельнул глазом. Но спустя пару мгновений повернулся к Китти и спокойно спросил.

– А вы много морей видели? Китти?

– Нет. А вы?

– Наверное, больше чем вы. Хотя не знаю, но это море всё-таки и вправду красиво. По нему нужно плавать на туристическом лайнере.

– Согласна.

– Китти, здесь такое дело, мне нужно будет завтра утром обратиться к солдатам и гражданам Берка, хочу попросить их образумиться. Чтобы избежать ненужных жертв. И в этом мне необходима ваша помощь. Так как вы мой представитель и ваш голос теперь будет объявлять мои указы, и от моего лица вы будите разговаривать с людьми, то я думаю составить обращение должны именно вы.

– Но что я в нем напишу? – удивилась она.

– Не переживайте, писать вам не придётся, тем более ломать голову над текстом. Этим займутся два обученных сотрудника из пропагандистского отдела Министерства информации, толковые люди. Ваша задача их проконтролировать, где-то натолкнуть на правильную мысль, где то не дать им переборщить с пафосом. Короче, проследите, что бы они ни написали какую-нибудь ахинею. Они могут, отец любит, когда много пафоса и патриотизма в их текстах, я не люблю, я люблю, когда кратко и по существу. В вашем распоряжении целая ночь. Так, что не медлите, приступайте к делу.

– Есть, будет сделано. – Сухо молвила Китти и, попрощавшись с генералом, пошла в свою каюту, где её уже ждали помощники.

Девушка шла к себе, вдалеке, на тёплом беркском берегу в небо взмывали огненные столбы, что в своём смертоносном пламени сжигали дома вместе с их жильцами. Горизонт озарился багряным светом и облаками чёрного дыма.

Сотрудники пропагандистского отдела оказались вполне приятными людьми, первым был мужчина лет пятидесяти, высокий, стройный и широкоплечий. Его звали как ротного, что был у Китти в добровольческой роте, только фамилия была иной Дорос. Как оказалось, он занимал высокую должность в главной газете партии «Партийный вестник». Он писал статьи о событиях на границе и о боях на северном фронте. Керм был предан стране и партии всей свой душой и служил бескорыстно, не прося от власти ничего, он любил и верил своим лидерам и был идеологически подкован по всем вопросам. Чего нельзя было сказать о его помощнице, молодой и довольно легкомысленной особе по имени Веке. Её голову занимали многочисленные любовные романы и знакомства, она не редко вертела несколькими мужчинами одновременно, да и перспектива дальней командировки ей нравилась именно новыми романами. Но, не смотря на ветер в её голове, Века была очень умна и мастерски составляла разные статьи, редактируя их и внося между строк особый смысл.

Китти они приняли радостно, показали ей заготовки статей и предложили их почитать. Девушка вчитывалась в звонкие и гордые слова, нанесённые на свежей бумаге яркими, чёрными чернилами. Всё было красиво и патриотично, много статей сразу были отправлены в урну. Китти говорила, что это понравилось бы Мурзану, но не Маунду. Словесные обороты вроде «Свободный и великий народ Муринии» или «Мы пришли освободить вашу землю от лжи и тирании» больно резали слух и годились для пропагандистских листовок, что раздавались на улице молодыми членами партии. Века тут же на глазах начинала редактировать их, ловко орудуя словами, переставляя их и ставя по полочкам, Керм же напоминал ей, какой заголовок должен нести один смысл, какой другой. Они были мастерами муринской пропаганды, ни правды, ни лжи, только правильный посыл, для испуганных ушей врага.

– Ловко у вас выходит. – С удивлением сказала Китти.

– Эта наша работа, мы на это учились и хлеб свой этим зарабатываем, – сухо молвил Керм, разглядывая очередные наброски Веки.

– Вам бы книги да стихи писать.

– Книги и стихи это конечно же хорошо, но эти строки услышат миллионы ушей и прочтут столько же глаз, хотят они того или нет. Стране нужны мы, а нам она, – довольно заявила Века.

Работы продолжались до самой ночи, на тёплую морскую гладь легла темнота, окутав в своём мраке корабли словно одеялом. В трюмах спали моряки и солдаты, по палубе изредка прогуливались патрули. А в Киттиной каюте тем временем читалось вслух обращение командующего экспедиционным корпусом Муринии генерала Маунда Маута (имя было вставлено, чтоб никто не путал его с отцом) к солдатам и гражданам Берка.


«Я, генерал Маунд Маут, обращаюсь к вам граждане и воины Беркского царства от лица всей котивской нации и от государства Муриния в частности. Я предлагаю вам сложить оружие и не препятствовать нахождению нашей армии в ваших землях, которая не причинит вам зла. В противном случае мы будем вынуждены применить по отношению к вашей стране силу нашего оружия. Погибнет множество людей, кровь которых ляжет тяжёлым грузом на плечи руководства вашей страны. Одумайтесь пока не поздно, у вас есть время…»


А дальше должны были последовать временные рамки, что выделит Маунд для капитуляции беркской армии и правительства. Было всё коротко и по делу, как любил Маунд. Китти с радостью положила готовый вариант и ещё несколько похожих в папку и убрала их в сумку. Она поблагодарила Керма и Веку, после чего предложила им чаю. Века улыбнулась и сказала.

– Думаю, для знакомства чай не самый лучший напиток, у меня есть кое-что получше. – Девушка спрыгнула со стула и, покопавшись в сумке, достала большую, литровую бутылку крепкой настойки. – Думаю нужно отметить наш творческий союз!

– Я не очень люблю алкоголь, только если чуть-чуть, ради знакомства, – засмущалась Китти.

– Ну коли вам чуть-чуть, то мне наливай по полному стакану, – заметно повеселев, сказал Керм.

Не прошло и десяти минут как на рабочем столе испарились все бумаги и появились стаканы, бутылка, колбаса и консервы, хлеб с маслом и немного фруктов. Все, что было в сумках пропагандистов пошло на стол, они любили работать и умели отдыхать. Века разлила всем по пол стакана настойки, и её резкий запах мигом разошёлся по каюте и ударил в нос. Аромат был не понятный, но водкой не пахло, что очень порадовало Китти, на языке которой всё ещё горчила та иркская водка.

– Дорогая Китти, мы рады с тобою познакомиться, надеюсь, твоя работа, точнее служба у Маунда будет трамплином твоей карьеры. За тебя и будущую победу над врагом! Ура! – Громко молвил Керм и, стукнув стеклянным стаканом о другие, залпом осушил его и даже не моргнув выдохнул.

Китти сделала пару глотков и почувствовала, как настойка обожгла её горло и рот, оставив после себя приятное послевкусие. Привыкнув к этому ощущению, она допила оставшееся, и поставила пустой стакан на стол. Керм тут же наполнил его вновь

– Не думаю, что стоит делать большой перерыв между первой и второй.

Китти кивнула, они вновь выпили, после чего принялись за еду.

– Интересно как вы попали к Маунду? – поинтересовался Керм.

– Долгая и невесёлая история, только концовка хорошая.

– Вы раньше служили в подобных должностях?

– В штабе армии, потом был перерыв.

– Родила? – вмешалась в разговор Века и тут же поняла по лицу Китти, что ошиблась.

– Нет, я не хочу об этом говорить, давайте о другом.

И они начали болтать обо всем подряд, не возвращаясь к этой теме. Керм рассказывал, как работал в провинциальной газете и уходил в запои, когда оставался без работы. Он рассказал, как сам того не понимая, стал ценным сотрудником и объехал всю страну. Поведал он и о том, как ушла от него жена с детьми и как живёт теперь один, любя только страну и свою работу. Грустные истории пересекались с весёлыми рассказами из бурной молодости и трудовой деятельности Керма, который многое успел и многое повидал. Века же с придыханием рассказывала о своих романах и знакомствах, Китти узнала, как какой-то офицер обещал забрать её к себе домой после войны, что у него большой дом и, что он очень обеспеченный человек и сможет исполнить все её капризы. После долгого рассказа про все достоинства этого человека Века подытожила, что он полный мудак и просто пользовался ей и именно по этому она имеет право пользоваться мужчинами для получения своих выгод. Вскоре градус алкоголя ударил Китти в голову и она начала рассказывать своим новым друзьям про Марка, Гинзу-3, Ирк и Аппор. Керм и Века слушали с придыханием и изредка переспрашивали, каюта наполнилась алкогольным ароматом вперемешку с сигаретным дымом.

– И всё-таки этот капитан редкий мудак. – подытожила Века, имея в виду Чака Зита. – Как и все мужики. Прости Керм, я не про тебя, – тут же поправилась она.

– Как зовут капитана, напомните, пожалуйста, – заплетающимся языком спросил Керм.

– Чак Зит, – ответила Китти, это имя она запомнила хорошо.

Керм задумался, и лишь докурив сигарету и раздавив в пепельнице окурок, он начал говорить, глаза его были пьяны, речь невнятной.

– Я, я слышал это имя. Я писал статью, будучи на северном фронте, мне довелось вести беседу с одним ветераном войны в Анбарских княжествах, хороший мужик, много видел и знает. Инвалид, его после плена и пыток комиссовали, вот он теперь распределяет провинившихся солдат, кого в ШРОНы, кого в лагерь, кого в штрафники. Рассказывал мне про одного дурака, что полез за линию фронта, дабы ограбить медивский склад и попал в засаду, все кто с ним был, погибли, а он жив остался. Это случилось за день до моего визита в город Крупп, который наши с тяжёлыми боями отбили у неприятеля. Так вот этот дурак и был Чак Зит. Может и не он, но имя на слуху было, могу и ошибаться конечно.

– Если это он то и поделом ему, карьерист проклятый, также Китти? – таким же пьяным голосом сказала Века. – Я же говорила, мудак.

– Я простила его, он хоть и сволочь, но…

– Что но? Сволочь и всё! – перебила её Века и, допив остатки настойки, закрыла глаза и тут же уснула.

– Нам, наверное, пора, – сказал Керм и, взяв спящую Веку на свои руки, понёс её к себе в каюту. – Был очень рад с вами пообщаться, Китти Лина. Всех благ вам. Ложитесь спать. А то скоро рассветёт.

Совет был верный, стояла уже глубокая ночь, Киттины глаза уже смыкались, не наводя порядка, она упала на кровать в одежде. Сон быстро овладел её телом, и вот она уже была не на корабле, а дома, в своей кровати, а где то возле уха урчала кошка Ара.


***

Утро наступило рано. Китти проснулась от раскатистого гула залпов корабельных орудий. Всё, что стояло на столе с грохотом покатилось на пол и стаканы и бутылка, и прочая посуда. У девушки страшно болела голова, хотелось пить и спать, но нарастающий гул канонады не давал ни сомкнуть глаз, ни прийти в себя. Она с трудом добралась до раковины и умыла лицо холодной водой. В зеркале ей показалось помятое лицо с красными глазами и взъерошенными волосами. В каюту ворвался солдат, и громко закричал, пытаясь перекричать гул.

– Лейтенант Китти Лина! Вас срочно вызывает генерал Маут. Пойдёмте со мной.

– Хорошо, только дайте привести себя в порядок.

– На это нет времени. Пойдёмте.

– Вот дрянь, – выругалась Китти, поправляя свою измятую форму.

Только выйдя на палубу, в глаза девушки тут же ударил яркий свет, что ослепил её на несколько секунд, но уже спустя несколько мгновений она могла разглядеть, что творилось вокруг. Вся эскадра, выстроившись в боевом порядке, нещадно поливали беркский берег огнём. Стоял сильный шум и в нос бил едкий пороховой запах.

Маунд стоял на палубе с ульянским генералом. Как только он увидел Лину, глаза тут же округлились, стали серьёзными, даже злыми. Китти понимала, что сейчас будет трёпка и морально приготовилась выслушивать поучительные речи начальника.

– Это, что за вид? Лейтенант Лина? – возмутился Маунд, ульянский генерал тут же удалился.

– Простите, товарищ генерал, я вчера имела неосторожность выпить с сотрудниками министерства информации. Больше такого не повториться. Я обещаю. – Киттины глаза были как у шкодливого ребёнка и смотрели Маунду в ноги.

– Я распоряжусь этих двух алкоголиков выбросить за борт, чтоб добирались домой вплавь. А если увижу вас в таком состоянии, то отправитесь следом за ними. А теперь бегом приводить себя в приличный вид. Вы моё официальное лицо, а сейчас вы больше похожи на попрошайку. – Маунд без сомнения был зол, но не настолько, насколько бы следовало. К Китти он относился снисходительно.

– Товарищ генерал, а ваше обращение?

– Я передумал с ними говорить, пусть говорят пушки!

– Что делать с обращением?

– Оставьте себе на память и приведите себя в порядок наконец-то!


Маунд получил из штаба новый приказ, Мурзан потребовал начать немедленный штурм Исумира без переговоров и лишнего промедления. Армия генерала Маута требовалась на брелимском участке, где разгорались кровопролитные бои.

Генерал Вел Шапт командовал ульянской армией и являлся советником Маунда, чего последний не мог терпеть в ввиду жуткой неприязни ко всей нынешней власти Ульяна. Он был штабным генералом и войну видел лишь на полигоне и от того был крайне неловок в его новой роли. Он подошёл к Маунду и, постояв минуту молча, спросил.

– Товарищ Маут, как вы предполагаете, удастся ли нам овладеть берегом сходу?

– Я не предполагаю, я знаю, мои солдаты возьмут этот берег за пару часов. А во вражеской столице мы должны быть уже к концу недели.

– Не слишком ли смелое предположение?

– Я прилетел сюда не разговоры с вами разговаривать, а воевать! У меня есть чёткая цель – уничтожить силы противника. У меня нет времени обсуждать с вами ваши предположения! Я должен победить, больше меня ничего не беспокоит. А вы Шапт, вместе со своим лидером, привыкли отсиживаться в стороне! Но больше такого не будет, ульянцы будут воевать вместе со своими братьями, за победу котивов. – Речь Маунда была эмоциональна и негативна по отношению к собеседнику.

– С чего же вы взяли, что Ульян отсиживается? – возмущенно нахмурив свои густые брови, сказал Шапт.

– У вас под носом враги торгуют всем подряд! Везут сырье для производства своих пушек и автоматов! У вас под носом плавают корабли груженные металлом, из которого медивы делают пули, которыми убили больше ста тысяч муринцев! Ваше бездействие на первом этапе войны, повлекло не одну тысячу смертей! Пора стереть с лица нашей планеты это проклятое царство! А все транспорты медивов, которые попадутся на пути, мы будим топить! Теперь вы не будите протирать своей задницей кресло кабинета, надеюсь, вы почувствуете все прелести сырого окопа!

– Вы слишком плохого мнения о своей родной стране!

– Я плохого мнения о вас, а не о стране. И вообще Шапт! Вы мне противны, я не желаю более продолжать разговор с вами, надеюсь, я вас не увижу хотя бы пару дней! А теперь прошу вас уйти куда-нибудь с моих глаз. Например, нахрен.

– Но товарищ Маут!

– Уйдите с глаз, видеть вас не хочу, вы мой советник лишь на бумаге, наделе вы бесполезная заноза в моей заднице. Что вы мне сможете посоветовать? Как правильно задницу просиживать? Идите с глаз моих, если мне понадобиться бездельник, я тут же отправлю за вами.

Шапт молча развернулся и пошёл прочь от Маунда.

– Высокомерная свинья! Не был бы ты сыном Мурзана, я бы тебе не знаю что сделал! – ворчал ульянец себе под нос.

Шапт был в ярости, он не привык к тому, что кто-то диктует ему условия, тем более, что ему приходится подчиняться. Власти Ульяна не сильно-то и торопились вступить в войну, они предпочитали наблюдать, и тем более не хотели начинать агрессию против соседа, который всегда был выгодным партнёром. Но с Маутом спорить было опасно, лидера Муринии безоговорочно поддерживало все население Ульяна, они видели в нем не только земляка, но и достойного правителя, который резко выделялся на фоне бюрократической элиты Ульяна.

Шапта и прочих руководителей этого государства заботило в первую очередь то, что теперь они понесут колоссальные потери бюджетных денег, ведь торговля приносило чуть ли не главный доход страны. Но, к сожалению их, совсем мало заботило то, что армия Ульяна была крайне плохо подготовлена к предстоящей войне. Солдаты были крайне плохо обучены, большая часть из молодых парней, примеривших на себя военную форму, были вчерашние студенты и фермеры. Они плохо разбирались в тактике боя и вверенном им оружии. Ко всему этому, армия не перевооружалась уже более десятка лет, техника была старая и неисправная, немало танков сломалось по пути к зоне погрузки. И на пыльных дорогах Ульяна так и остались ржаветь несколько десятков бронемашин, сломанных и никому не нужных.

Китти вернулась спустя пятнадцать минут, причесанная, умытая и опрятная. Маунд

оглядел её с ног до головы, легко улыбнулся и бодро сказал.

– Ну вот теперь вы похожи на человека, а то я уже хотел начинать злиться. Но вы умная девушка и думаю, поняли моё замечание и не будите впредь выглядеть как чучело.

– Да Маунд.

– Думаю, вам не мешало бы развеяться, дорогая Китти. Как насчёт визита на берег?

– Если это приказ, то не смею возражать.

– В данный момент наши солдаты штурмом берут берег, корабли ровняют с землёй Исумир, после обеда и мне стоит там появиться. Я бы с удовольствием и сейчас, но проклятая бумажная волокита и нормы уставов сдерживают меня, но ничего. Скоро навестим берег Беркский. Вы со мной?

– Как прикажите, разрешите вопрос?

– Давай.

– А как же обращение и переговоры? – с некой досадой молвила Китти.

– Да никак, штаб решил не церемониться с Берком, было бы желание давно бы вышли на контакт. Дело даже не в этом, моя дорогая Китти. Основные бои этой великой войны будут происходить не в захолустном Берке, а на гетерской земле, наши войска рвутся к Брелиму, но им не хватает сил, нужно подкрепление. Нам дали неделю на оккупацию этого царства. После чего наш корпус отправиться в Гетерский союз, на Брелимское направление, где идиот Тарма бьётся головой о стену.

– Простите, Маунд, а вы сможете одержать победу за неделю? – Китти прониклась доверием к генералу и оттого начинала за него переживать.

– Мы разотрём беркскую армию в порошок, а ваш милый голос объявит об этом событии миру. Будите рядом со мною, и я покажу вам силу Муринии, и вы примите участие в её триумфе.

– Я буду рядом. Не сомневайтесь.

– Не сомневаюсь, а пока я разрешаю вам поспать, до часу дня. После сойдём на берег.

Китти была удивлена, как её утренний позор, сошёл ей с рук. Маунд мог в этот же день отправит её в какую-нибудь захудалую часть, марать бумажки. Видимо он, что то видел в ней. Она ему приглянулась.

Канонада залпов сотрясала палубу и без того больная голова девушки разболелась ещё сильнее, пульсировали виски, а вены налились кровью. Больно было моргать и смотреть по сторонам. Еле держась на ногах, она, качаясь, вошла в свою каюту и тут же грохнулась на пол, ей было плохо. Каждый залп корабельных орудий, будто кувалдой бил её, а голову сжимал спазм. Из последних сил она поднялась на ноги и, добравшись до аптечки, суматошно начала искать таблетки от головы, было всё, да не то. От отравления, кровотечения, боли в животе и тому подобное, но ничего от головы. Китти со злостью швырнула аптечку на пол и пластины таблеток разлетелись по углам, сама же девушка сползла на пол и тихо выругалась, хотелось громко закричать, что-то бранное, но даже шёпот отдавал резкой болью. На глаза бросилась бутылка настойки, в ней на дне ещё дрожала тёмно-розовая жидкость. Китти придвинула ногой бутыль и, выпив залпом тёплый, противный напиток побрела к кровати. Сон быстро настиг её, не смотря на пульсирующую боль. В этот раз во сне не мурлыкала Ара, к ней вернулся её старый добрый кошмар, лагерь, Ирк, Чак Зит.

Проснулась она, спустя несколько часов, в первом часу дня, голова не болела, мучила жажда и слабость в теле. Она поправила форму и выпила два стакана воды, которая показалась ей вкуснее любого сока, в тот момент Китти была готова поклясться, что у воды есть вкус и он сладок.

Придя к Маунду, Китти узнала приятные новости. Берег был взят под контроль муринских солдат, шли бои за Исумир, но исход был уже ясен, беркская армия откатывалась на восток. Генерал не скрывал своего удовольствия от победы, его голос был звонким и приятным и как ни странно он был очень рад поведать эти вести Китти, которая слушала его с придыханием.


Лодка плыла к берегу, на борту, помимо экипажа сидели Маунд, Китти, трое его охранников, очень молчаливых и серьёзных парней, которые изучали морскую гладь своим без эмоциональным взором. Кроме них на борту были репортёры партийного канала «Эфир-1» оператор, молодой парень и репортёрша, такая же юная девушка красивой внешности с длинными тёмными волосами. Все молчали. Китти разглядывала клубы дыма, что подымались над городом.

– Китти, – начал Маунд. – Эти журналисты твоя забота, пусть снимают что хотят, но не мешают мне. Мы первым делом поедим на передовую к Исумиру. Смотри, чтоб их не подстрелили.

Китти молча кивнула и продолжила дальше разглядывать далёкий город, разрушенный, как ей казалось до основания. Она в своём уме представляла, как горят дома, как над умершими высятся горы битого кирпича и воздух отравляет зловоние гари. Она уже видела подобные пейзажи, в своей стране и от того видеть подобное в чужой было проще. Морально она оправдывала лётчиков сограждан, что без всякого разбору сыпали бомбы на мирные города, ведь враг поступал так же. Но некое сожаление всё же закралось в её душу, и после добровольческой роты она презирала войну, но принимала её как должное.

Лодка причалила, генерала встретили какие-то полковники в костюмах защитного цвета, они объяснили обстановку. Берег был захвачен, город вот-вот должен был пасть, но враг ещё сопротивлялся. Основная часть армии отступала к столице, хотя это было паническим бегством. Победа была убедительной.

Китти оглядела берег, на песчаном пляже золотистого цвета, средь каменных глыб метались войска. Кто-то разгружал боеприпасы, кто-то собирал трупы, всем хватало работы в этот ясный, солнечный денёк. Девушка встретила знакомого из полка Хоммера, красивого, кареглазого капитана, он идеально подходил для репортажа и с ним записали один сюжет. После чего два знакомых поболтали. Китти рассказала о новой службе, капитан о мягком песке и свисте пуль. Он был рад её увидеть и рад, что остался жив. Впрочем, потери муринцев были несравнимо меньше. Ей удалось увидеть лишь полосу из серых мешков, в которых обычно покоились менее удачливые солдаты, мешков было не больше ста. Над одним из них рыдал молодой боец, вытирая слёзы грязным рукавом. Трупы беркцев складывали в кучи, в каждой было по полсотни, а то и больше. Китти старалась не смотреть в их застывшие лица. Ей запомнилась лишь их форма, светло-зелёные кителя и шорты, вместо штанов. Они явно были не готовы, беркцы не умели воевать и не хотели.

– У них был шанс жить, но они предпочли умереть. Идиоты, – сухо сказал Маунд, подойдя к Китти. – Если я напишу когда-нибудь мемуары, то назову этот берег «Берег глупой отваги».

– Я видела и более глупую отвагу, Маунд. – сказала Китти, не смотря на него.

Маунд ничего не ответил, лишь многозначительно пожал плечами, после чего предложил журналистам заснять панораму бухты, в которой словно рыба в ведре, набились десятки судов. Этот вид ему казался красивым, но парень с большой видеокамерой снимал горы мёртвых беркцев и гордые лица солдат. Над головами пронеслось звено бомбардировщиков, Исумир готовился принять ещё партию безжалостных бомб. Китти подошла к генералу и осмелилась спросить.

– Зачем его так бомбить? Там наверно много мирных граждан, может предложить им сдаться?

– Моя дорогая Китти, враг понимал, что мы будим бомбить город и то, что они не вывели оттуда мирных жителей, это их вина. Кровь невинных на их руках. Даже если они погибли от наших бомб. Вы добры, мне это нравиться, но доброта не берёт города. Хотя ваша идея уместна, мы с вами сейчас отправимся на передовую и предложим этим безумцам сложить оружие. Если они сдадутся, то я лично пожму вам руку, если нет, то я вас отправлю в какой-нибудь суточный наряд, в качестве наказания. Вы готовы к спору, моя дорогая Китти?

– Думаю, что готова, только ваше рукопожатие, против суточного дежурства?

– Вы мне нравитесь с каждой минутой все больше и больше, вы добры и наглы. Хорошо. Бутылка хорошего вина, вкусного и не такого крепкого, как та бурда, что вы вчера пили со своими друзьями? Идёт?

– Да.

– Ваша доброта против моего здравого смысла.

–А почему вы так уверенны, что они не сложат оружие? У них бедственное положение, они всё равно проиграют, смысл им сопротивляться? – не понимая мотивов Маунда, спросила Китти.

– А может у меня просто завалялась бутылка вкусного вина? И мне не кому её подарить? Полезайте в машину и подумайте над тем как предложить им капитуляцию, но только капитуляцию, никаких мирных переговоров. Не забывайте, что у армии есть определённые цели, которые мы нарушать не вправе.

Китти была в смятении, Маунд шутил над ней не смешными шутками, которые уместны были бы ему, но никак ни девчонке, прошедшей лагерь и бои. Ей было, что терять и каждое неловкое действие могло вернуть её в сырой окоп, а с неловкими поступками у неё проблем не было, она могла и совершала подобные. За один из них она поплатилась карьерой и чуть не сгинула в жерле войны. Вот и сейчас ей было неловко, она боялась Маунда, личность вроде него невозможно было не бояться, но, тем не менее, в душе она тянулась к нему. Он стал для неё путёвкой в жизнь, спасением от прошлого, омрачённого позором. К тому же Маунд был интересным и прямолинейным человеком, и Китти казалось, что он не может врать, может поступать неверно или ошибаться, но не врать.


Машина мчалась по автостраде, довольно ровной и широкой. Тёплый ветер бил в лицо и принуждал прикрывать глаза. Кругом простирались южные пейзажи, зелень, горы и влажный воздух, от которого тело покрывалось пеленой пота. Беркское царство было просто создано для отдыха и наслаждения природой, война никак не вписывалась в местный ландшафт. Танки, самолёты и солдаты были лишними, муринцы со своей строгой дисциплиной и ровными колоннами, что маршировали по сочной траве смотрелись словно инородное тело, отторгнутое мирной природой Берка. Даже менталитет местных жителей броско отличался от муринского, безмятежность и свобода против планирования и дисциплины. В Муринии на всё был свой устав, на военную службу, на работу врачом, учителем либо строителем. Помимо уставов были моральные кодексы, своды правил, положения, как вести себя на банкетах, в парках, на отдыхе. Даже семейный устав строго регламентировал порядки и отношения внутри семьи, муринцы принимали это и гордились этим. Для беркца такая жизнь была хуже смерти. Только вот в войне дисциплина и порядок всегда берут верх над свободой и безмятежностью, такое произошло и здесь.

Передовая была усеяна солдатами и техникой, бойцы не торопились штурмовать, в основном просто перемалывали город из орудий. Но иногда по муринцам кто-то выпускал беглую пулемётную очередь, пару раз прилетели снаряды. Потерь у муринцев было не много, бойцы были веселы и бодры.

Китти был дан шанс, она им воспользовалась. Она впервые чувствовала такую дикую ответственность, ей казалось, что сердце бьётся редко, но громко и вот-вот вырвется через рёбра наружу. Маунд же отнёсся к этому, будто дал сыну порулить, но не более, он знал, что любой исход его устроит. Если они сдадутся, то он выиграет время, если же нет, то Исумир будет перемолот в фарш и те немногие, что останутся в живых уже не окажут сопротивления.

– Уважаемые бойцы и командиры армии Берка! – раздался по громкоговорителям нежный голос Китти. Он пронёсся над руинами и головами врагов, забрался в каждый угол и каждое ухо. – От лица командующего муринского корпуса, предлагаю сложить оружие и добровольно сдать город. В противном случае вы будите уничтожены вместе со своими семьями, а город будет разрушен до основания. Генерал Маут даёт вам шанс на жизнь! Не погибайте зря! Подумайте о своей семье, стране! Если вы готовы принять предложение, то немедленно высылайте парламентёров!

– Дай им час, – бросил Маунд и добавил. – После часа сотрём их в пыль.

– Предложение будет действовать час, ровно в семь часов вечера, если от вас не последует ответа, вся мощь муринской артиллерии, авиации и флота обрушиться на вас. Время пошло. Не стоит тратить свои жизни понапрасну. Вы же не дураки.

Маунд засмеялся и тут же хлопнул Китти по хрупкому плечу.

– Последняя фраза была кстати. Нет, правда, Китти Лина, ты молодец, справилась как надо. Если они не дураки, то одумаются, ну если нет, то и капитулировать будет некому.

Время шло, пушки муринцев молчали, молчали и беркские (хотя их практически не осталось), Китти надеялась на благоразумие противника. Ей не жалко было проиграть спор, она надеялась, что перестанут гибнуть люди. Ей было жалко ни в чём не повинных заложников войны, что сейчас сидели в тёмных подвалах и дрожали от каждого взрыва.

Час прошёл. Китти выиграла спор. Маунд был рад.

Обескровленные защитники Исумира предпочли сдаться на милость победителя, город защищать было уже почти некому. Китти смотрела на парламентёров противника, они были жалкие, испуганные, загнанные зверьки, глаза их метались по сторонам, руки дрожали. Они знали, что кувалда муринской армии раздавит их без проблем, но почему-то сражались и гибли, боясь ослушаться царских командиров, что бежали от врага, сверкая пятками. Их бросили все, союзники в лице медивского союза и даже своя власть плюнула на них. Им грозила казнь за капитуляцию, но сердце солдат хотело биться, пусть даже в оккупации. Они сдали город, попросив взамен лишь свои жизни. Для Маута младшего их жизни ничего не стоили, и он щедро оставил всех беркцев в живых, не смотря на потери. Всю ночь колонны пленных шли по широким проспектам и маленьким улочкам портового города, солдаты Берка были грустны и молча изучали асфальт, опустевшими глазами. Многих заставили копать братские могилы, город был завален телами.

Глава 13


События сменялись одно за другим, Исумир превратили в столицу оккупированного Берка, части муринской армии соединились и начали решающее наступление на столицу, а беркцы терпели одно поражение за другим. Медивский союз тем временем не спешил помогать южному союзнику, и видимо боясь за Гетерский союз, сосредоточили основные силы именно там.

Китти и Маунд сдружились и спустя неделю после знакомства могли позволить себе мило беседовать, будто знали друг руга не первый год. Девушка понимала, что испытывает к нему непонятные чувства, смесь дружбы, симпатии и лёгкой влюблённости. Генерал так же оказывал ей знаки внимания, был вежлив к ней и очень обходителен, дарил подарки и закрывал глаза на некоторые недоразумения юной помощницы. Но, не смотря на нотки симпатии в их отношениях, Маунд держался на расстоянии. Пред ним была будто невидимая стена из эмоций и воспоминаний о жене. Он её любил. Но благодаря Китти ему удалось выбраться из затянувшегося траура и вспомнить о том, что мир богаче и шире, чем поля сражений, образ юной красавицы с непростой судьбой, украшал его существование и прибавлял сил. Ему хватало того, что она рядом, не нужны были близости, о которых мечтают обычно мужчины, только нежное плечо и приятный голос.

Многие же не стеснялись пускать слухи, хотя кому они были интересны? Уж точно не Маунду и Китти, их странная дружба питала обоих и возобновила жизненные силы.

В один из спокойных вечеров, когда солнце заходило за горы малинового цвета, Маунд пригласил свою подругу на прогулку. Муринская армия заняла пригород столицы, городок Врас, без боя и усилий, что спасло дома, редкой красоты от уничтожения. Это был центр местных художников и прочих культурных деятелей. Они превратили за многие годы обычный пригород в произведение искусства, разрисовав стены и обогатив местные пейзажи скульптурами и композициями из цветов, деревьев и даже мусора, что находили на городской свалке. Китти без сомнения приняла предложение и вот спустя час, два человека медленно брели по пустынным улицам, на которых не было ни кого, кроме солдат.

Город был словно музей, разные пейзажи, на самые разные темы, любовь, смерь, дружба и прочие излюбленные темы художников. Китти понравилась огромная, на весь торец пятиэтажного здания, картина, на которой две маленькие девочки держались за руки на фоне заходящего солнца. Картина была старой, на некоторых её краях уже облезла краска, да и сам фон немного выцвел, но всё равно было красиво. Лине вспомнились детские воспоминания, когда она была совсем юна и дружила с соседской девчонкой, чьё имя было не то Мета, не то Мита, это было не важно, важно было то, что в картине она узнала себя. Маунд спросил, о чём она задумалась, и она поведала ему несколько детских воспоминаний.

Генерал узнал о том, как маленькая девочка Китти бегала с подругой по соседским дворам, воруя всякий ненужный хлам, который выкидывали на следующий день. Узнал он и о детских влюблённостях и переживаниях первой любви двух подружек к одному мальчику, что был хулиганом и от того самым лучшим. В этот вечер Китти много чего рассказала, тем самым дав Маунду возможность снять с себя часть эмоциональных оков и поведать хоть немного, о своей жизни. Впервые он рассказал ей о своей жене и детях.

– Вы её ещёлюбите? – спросила Китти.

– Безусловно, я её всегда буду любить. Судьба разлучила наши тела, но не чувства, я всё равно вижусь с ней. Она приходит ко мне во сне и просит забыть о ней и отпустить. А я боюсь, что если во сне попрощаюсь с ней, то в следующем она ко мне не придёт. Вы, наверное, скажите, что я говорю глупости и верю в сказки, но пусть так, главное я с ней вижусь.

– Я не могу вам ничего советовать, Маунд, я никогда никого не любила по-настоящему и совершенно не разбираюсь в чувствах.

– Вот и я наверно ничего не понимаю, от того и не отпускаю её.

Китти была крайне удивлена откровенности Маунда, а тот почувствовал некую душевную лёгкость, от того что поделился своими переживаниями с кем-то другим. Они болтали обо всём и обо всех, стирая грани чинов и званий. Им обоим в тот момент нужен был друг. И тогда Маунд решил сбросить ещё один груз с плеча и рассказать ей о том, что ещё его тревожило.

– А хотите, я расскажу вам одну историю из своей молодости? – предложил Маунд и Китти ему тут же кивнула. – Это произошло в Ульяне, когда мой отец был местным правителем. Я тогда был молодым и глупым, было мне лет пятнадцать, Мау был младше. Ну вот, дело было в том, что он познакомился с девочкой, красивой и умной из богатой и уважаемой семьи, а он у нас жутко стеснительный парень. Говорит мне «я боюсь с ней на свидание идти, она меня засмеёт» мол из за того, что он весь скромный и слово из него не вытянешь. Ну а я, тогда уже встречался с девушками и знал, что такое алкоголь и сигареты и предложил ему выпить перед свиданием.

– И?

– Ну и напоил его. Тогда я первый раз увидел, как умеют перевоплощаться люди. Он стал грубым и говорливым. Я побоялся отпускать его одного и пошёл с ним, боясь, что он натворит глупостей. Но моё присутствие не помогло избежать их. К моменту нашего прихода эта малолетняя дура гуляла с его школьным другом. Как оказалось она предпочитала парней покрепче, чем мой худосочный брат. Но тот был пьян и смел, от того и глуп, и сказал, что будет биться с врагом и предателем. А враг-то был крепче него раза в три и без проблем бы сломал его надвое. Бой начался и Мау тут же упал на землю. И тут я понимаю, что если я приду домой с пьяным побитым младшим братом, то отец меня самого исколотит. И пришлось мне выручать его. Я так сильно избил его одноклассника, что как оказалось потом, сломал ему два ребра. Гордый тем, что спас брата, я пошёл с ним домой, но по пути нас настигли дружки побитого. Их было пять. Меня всего исколотили, на мне не было живого места. Но придя домой я не получил от отца ни одного подзатыльника, ни за то, что напоил Мау, ни за то, что ввязался в драку и был избит, он похвалил, что я не бросил брата в беде и отстоял его. Мау пообещал, что никогда меня не предаст и не обманет за то, что я его спас в тот день. А знаешь в чём мораль этой истории?

– В том, что своих нельзя бросать в беде?

– В том, что люди не держат своих обещаний. Мау бежал из Муринии, он предал страну и меня. Теперь он услуживает другим и желает нам смерти. А ведь в детстве мы были с ним близки. От того я и не пускаю в свою душу людей, одна умерла, другой предал. Вы, Китти, очень интересный человек, я рад, что судьба свела нас с вами, вы натерпелись от войны и осудили вас не очень справедливо. Думаю, вы будите рады, что вас полностью реабилитируют, я уже договорился.

– Спасибо вам, вы слишком много для меня делаете. Не думаю, что заслужила от вас таких забот.

– Вы мне симпатичны, но сердце моё пока занято. Как жаль, что не могу сказать вам несколько приятных слов. Я не романтичен. Я солдат. Но всё же Китти, вы принесли в мою жизнь луч света и мне хотелось бы, что бы вы, не покидали меня. Любви я не прошу, я не готов кого-то полюбить, но друг мне нужен как никогда. Будите рядом и я о вас позабочусь.

Китти смотрела в его голубые глаза, они излучали добро и привязанность, лёгкая улыбка приподняла узкие губы Маунда и крепкие руки обняли её хрупкие плечи. Девушка молчала, она все эти дни хотела хоть, что-то услышать о его чувствах и, поняв их, почувствовала облегчение, не смотря на то, что где-то в сердце кололо при объятии Маунда. Она хотела бы влюбиться в него, но как ни странно проигрывала покойнице.

Слова Маута младшего немного расходились с чувствами, он испытывал к юной девушке немного больше, чем просто дружбу, но стена из эмоций и воспоминаний была ещё высока и непреодолима.

Они молчали, смотря друг на друга, пока Маунд не сменил тему, и разговор медленно перешёл в другое русло. Сначала они обсудили впечатления от города галереи, затем сам Берк и медленно перешли к теме осады столицы.

Муринская армия взяла город в плотное кольцо, уже день Маунд ждал ответа на ультиматум гарнизону и царю лично, но враг молчал. Стояло затишье. Время истекало. Ульянцам не доверяли активных действий, но тысячи солдат в серых мундирах обосновались в беркских городах и сёлах, на них возлагалась оккупационная задача, что порождало жестокость со стороны ульянских солдат. Бывали случаи насилия над мирными, по личному приказу Маута старшего всех насильников приговаривали к смерти. Ульянская армия была слабо организована и в ней процветал алкоголизм. Бойцы напивались местной водкой и обворовывали магазины. День назад случилась трагедия в пригороде Исумира. Ульянцы, изрядно выпив, захотели женской любви, и пошли в бордель, их пустили, но, не имея денег, опьянённые дешёвой водкой солдаты решили силой оружия овладеть проститутками. В драке погиб один ульянец, как утверждали сами зачинщики, его подстрелил хозяин заведения, но как оказалось после, его зацепило шальной пулей сослуживца. Но пьяная злость и похоть сорвались с цепи. В бойне погибли три десятка человек, большая часть которых женщины. Муринцам пришлось брать бордель штурмом. В тот же день в городе произошло восстание и погибло много муринских солдат, даже больше чем во время высадки на пляже. Волнения подавили, жестоко, как это умеют муринцы, но это вызвало волнения по всему Берку и дабы успокоить массы, Маунд приказал расстрелять всех зачинщиков бойни в борделе, а это полсотни человек. Это вызвало обострение и без того жаркого конфликта с Грусем. Маут мл. мечтал скорее расправиться с Берком и покинуть эту страну. Уж слишком сильно в этом регионе сплелись интересы элит Ульяна, Берка и восточных стран, простому вояке было сложно разобраться в геополитике, у него был фронт и враг.

Маунд с Китти долго гуляли по городу, пока солнце не скрылось с гористого горизонта и небо стало тёмно-серым, даже слабая краснота стёрлась с серого полотна и наступила самая настоящая южная ночь. Было тепло, ветер нежно гладил уставшую от жары кожу и доносил слабую прохладу. Китти обернулась к генералу и тихо спросила.

– А вы можете быть, чуть снисходительней к беркцам? Они ведь не плохие люди.

– Это вы к чему?

– Давайте подождём, они сдадут вам город, я думаю, что сдадут. Не стоит их уничтожать, как в Исумире. Слишком многие там пали зря. Дайте им шанс. Пожалуйста.

– Вы слишком добры, моя дорогая Китти. Есть такие вещи, которые сложно принять, они жестоки, а порой бесчеловечны, но война срывает рамки морали. Мы должны победить, у нас нет другого шанса, а иначе мы увязнем в этой стране.

Маунд воспринимал эти просьбы как девичьи капризы, коими они и являлись.

– Но на войне же есть место милосердию?

– Обычно нет, вы были в жерле первых боёв, много ли вы видели милосердия?

– Не видела, но это не значит, что его нет.

– Вы замечательный человек, моя дорогая Китти, ваша доброта настолько велика, что уступает лишь вашей наивности. Мир более жесток, чем нам хотелось бы, мне жаль, но я разочарую, хотя я бы хотел, что бы было по-вашему.

– Благодаря нам мир такой.

Китти так и оставалась наивной девчонкой, она верила, и в доброту, и милосердие. Её нежное и доброе сердце не сломил ни лагерь, ни залитые кровью окопы Ирка, она видела этот мир в самых омерзительных тонах, её саму стоптали с грязью, но добро не погибло в ней, лишь расцвело с новой силой. Ей до сих пор было жалко и Марка, что был молод и глуп и не заслуживал пули капитана, ей было жалко всех, даже Зита, хотя его жалеть было сложно.

– Мы не можем быть милосердны к тем, кто желает нам зла, вы думаете медивы хотят нам благополучия? Нет, я всегда считал, что если меня ударили, то я должен ударить в ответ так, чтоб тот не встал.

– Хорошо, что вы на своём месте, а я на своём. Я и впрямь очень наивна для таких великих дел. У каждого должно быть своё место, у кого-то маленькое и уютное как птичье гнездо, где маленький человек сможет делать свои маленькие дела, не мешая тем, чьё место огромно, словно скала. Мы лишь смотрим на эту исполинскую тень, порой завидуя и стараясь подобраться к скале поближе, свив своё гнездо на его склоне, под прикрытием этой огромной тени. Вот и я, Маунд сплела своё маленькое гнёздышка на вашем скалистом склоне, под защитой вашей тени и очень тому рада. Если бы вы освободили мне свою гору, то я бы на ней потерялась и замёрзла, а вы бы просто не влезли в моё маленькое гнёздышко.

Губы Маунда снова приподнялись в уголках, милая и душевная улыбка так и осталась на его лице до конца прогулки. Он проводил Китти в её комнату и пожелав спокойной ночи, легонько приобнял за нежные плечи. После чего удалился к себе. По пути он взглянул на свои наручные часы и понял, что ультиматум, данный молчаливому врагу, подходил к концу. И в этот момент он представил огромную скалу, с серыми, обрывистыми склонами и острыми выступами, над которой нависало мраморное небо. Гора была так огромна, что затмевала солнце и вот в этой огромной тени, на большом валуне, расположилось маленькое соломенное гнёздышко, оно было так мало, что разглядеть его можно было, лишь зная, что оно там. Маунд вновь улыбнулся и, войдя к себе в комнату, приказал продлить ультиматум на один день.

«Гнёздышко мало, да умно», подумал генерал и лёг спать с образом Китти в глазах.


***


Наутро, генерал Маут приказал своей юной помощнице отправиться на одну из передовых позиций с поручением. Китти не спросила, что там, ведь не смотря на личную близость с командиром, в дела армии и уж тем более политики она не смела совать нос. Хотя ничего секретного в бумагах не было, лишь приказ усилить бдительность и провести разведку западных окраин города, на наличие там тяжёлого вооружения, простой рабочий момент.

Было пасмурно и низкие дождевые тучи, словно тёмно-серая пелена, надвигались на равнину. Прохладный ветер пробирал до костей, он спускался с гор, неся в своих мощных порывах песок и пыль, что с болью били по глазам, гнул стволы деревьев и подымал в воздух разный мусор. Надвигался сильный ливень, бывший редкостью для этих засушливых мест.

Автомобиль мчался по ровной, асфальтированной дороге, Киль Ропер, водитель Маунда, без особого труда держал руль одной рукой, другой сжимал сигарету. Иногда он затягивался и делал до смешного пафосный выдох, будто пытаясь показать некую значимость, хотя сам того не зная, позади него сидела куда более значимая для Маунда персона – Китти.

– Ну как тебе служиться, красавица? – пафосно выдохнув дым, спросил Киль.

– Хорошо, Маунд хороший командир, – спокойно ответила Китти, смотря на пыльные облака, что поднимал ветер.

– Я рад, как видишь у меня тоже всё по-прежнему, любимую мою отправили в клинику города Гинза, на юго-востоке Муринии, маленький уютный городок, ей там нравиться.

– Бывала там проездом.

– И как вам городок? Понравился?

– Не совсем, связано с этим названием пара плохих воспоминаний. – От этих воспоминаний Китти передёрнуло, и по коже пробежали мурашки.

– Видимо воспоминания и вправду не самые весёлые, ты аж побледнела. Но совать свой кривой нос в твоё прошлое я не буду. Мне главное сейчас приехать до позиций полковника Дросы, дождаться пока ты отдашь ему эти сраные бумажки, в которых нет ничего путного и уехать домой, то есть в штаб, хотя он и есть наш дом. После чего я выпью пол стакана крепкого чая и упаду спать. Я устал за эту ночь, словно разгрузил вагон вручную, один.

Китти улыбнулась и бросила на Киля такой взгляд, какой обычно бывает, когда человек знает, что произошло, но молчит, хотя и не скрывает, что знает. Ведь водитель этой ночью вовсе не грузил мешки, он заливал рюмки себе в горло, да так усердно постарался, что среди ночи Китти слышала, как его пытались успокоить несколько солдат, когда Киль кинулся драться на своего коллегу по автомобильному делу. Тот собственно и был зачинщиком посиделки, справляя в этот день вторую годовщину рождения сына. Как и стоило ожидать, данная выходка Киля не осталась незамеченной, Маунд так жёстко прошёлся по одному из своих водителей, что пару раз обещал начистить ему морду, и да же один раз дал Килю хорошую пощёчину, дабы взбодрить хмельного подчинённого. Парень и не скрывал своего поступка, хоть и понимал он, что натворил дел, но получив за них наказание, в виде хорошей трёпки и утренней поездки Киль как бы считал погашенным долгом свой проступок, и вовсе его не стыдился.

– О, да ты в курсе? – широко улыбнувшись, молвил Киль.

– О чём же?

– Да о моих пьяных выходках этой ночью.

– Мне это не интересно. Вы не суёте свой нос в мои дела, а я в ваши.

– Люблю таких как ты, за то ….

Слова Киля оборвал мощный взрыв, что раздался перед машиной, обломки асфальта обдали лобовое стекло, разбив его в мелкие осколки. Парень не смог удержать руль и схватившись за лицо громко застонал. Китти попыталась схватить руль, но машина резко крутанулась и налетела на воронку, после чего улетела в кювет.

Автомобиль превратился в груду мятого метала, крыша вошла в салон, перед разворотило в кашу, стёкла разлетелись по сторонам. Китти отделалась лёгкими ушибами и ссадинами, Килю же осколками сильно повредило лицо. Следом раздались ещё несколько десятков взрывов, некоторые из них были совсем рядом, вдалеке запели автоматы и пулемёты.

Пошёл сильный дождь, большие, холодные капли, словно камни летели с небес, звонко и больно ударяя по девичьей спине. Она разорвала свою куртку, пытаясь остановить кровавые потоки, заливающие глаза парня. Киль попытался встать, чтобы отойти от автомобиля, который дымился и мог взлететь на воздух, но слабые ноги поразила острая, словно нож, боль. Он тут же обмяк и сполз на землю. Из дрожащих губ, вырывался слабый крик.

– Мои ноги, Китти, мне их по ходу переломало. Твою мать, я не хрена не вижу и не могу встать. Помоги мне, пожалуйста, помоги.

Китти осмотрела его ноги, они были в ссадинах и опухали, покрываясь синевой. Собравшись с силами, она схватила довольно тяжёлого парня за руки и принялась его тащить к дороге. От тяжести в животе заиграла резкая боль и стало тяжело дышать, но желание спасти водителя и саму себя было сильнее, Киль старался помочь ей, но каждое движение ног сопровождалось резкой болью.

– Это сраные беркцы пошли в атаку. Сволочи, – ревел от боли и злости Киль.

– Помолчи, слишком много болтаешь для калеки, сейчас пойдёшь сам, если не закроешь рот, – выругалась Китти, корчась от едкой боли в животе.

Они просидели под сильным порывистым ливнем около получасу, промокли до нитки, замёрзли и не теряли надежды на помощь. Машина сгорела, но взрыва не было, пламя было на столько сильным, что даже стена воды с неба не могла его унять. Сгорела и станция связи и все личные вещи. Уцелели лишь они и папка с документами. Килю становилось хуже, его лицо было измотано серо-бурыми тряпками, что ранее были Киттиной курткой, на них краснели яркие пятна крови, замотанно было всё кроме рта и носа, хотя рот девушке хотелось заткнуть в первую очередь. Генеральский водитель оказался не таким крепким и морально сильным, как хотел казаться другим. Они ныл от боли и просил Китти, что-нибудь сделать, чтоб смягчить боль, но более всего он выводил своими постоянными мольбами найти помощь и дать сигнал. Вот только сигнал давать было некому, лил дождь, дул сильный пронизывающий ветер, кругом не было ни души. Дрожа от холода, Лина едва попадала зубами друг о друга, оставшись в одной майке. Киль продолжал ныть.

– Сходи по дороге к стороне фронта, там наши, они помогут, сделай же хоть, что-нибудь, хватит сидеть, у меня жена вот-вот родит, я не хочу здесь подыхать…

– Знаешь, что? – перебила стон водителя Китти и яростно встав на ноги, заорала на нытика, – Иди ты со своими просьбами, взрослый мужик, ноешь как баба, достал меня, идиота ты кусок. Заткнись, заткнись, заткнись!

От крика в её горле запершило, и она раскашлялась, после чего отошла в сторону и сев на край дороги, уткнула лицо в озябшие ладони и заплакала. Тёплые слёзы обжигали ледяную кожу рук. Всхлипы услышал и Киль, но промолчал.

Китти плакала не только от холода и страха. Она вспомнила, как вчера попросила Маунда продлить ультиматум и отнестись к беркцам снисходительней. Видимо генерал послушал её и тем самым дал возможность царю Берка усомниться в серьёзности намерений. Она его подвела.

К счастью в серой пелене затянувшегося дождя, показались тусклые фигуры танков, что медленно ползли по дороге, оставляя позади себя облака едкого дыма. Эти бронированные машины Китти могла отличить от всех остальных, это были муринские танки ММ-1. Их округлая башня и длинный, приземистый корпус можно было различить и в полумраке. Даже тарахтение двигателя казалось, каким-то особенным, именно для этой модели.

Подразделения полковника Дросы совершали манёвр, который был ничем иным как отступление, но отступали они слаженно в боевом порядке. Китти махала им руками, предчувствуя спасение, захрипел и Киль. Лина побежала к своим на встречу. Где-то справа от неё, раздалось жуткое гудение незнакомого ей двигателя, громкое и прерывистое, словно рядом проезжал старый трактор. Раздался залп из дождевой пелены и вспышка оранжевого облака объяла борт муринского танка, Китти замешкалась на секунду и в следующее мгновение в спину ударил жаркий воздух. Резкая боль парализовала её тело, она чувствовала, как нечто въелось в спину и тут же стало тяжело дышать. Отчаянно вдыхая воздух, девушка клонилась к земле, по коже потекли тёплые потоки крови, словно рыба на суше она продолжала беспомощно открывать рот, пока не повалилась на землю. Холодная, сырая земля объяла её трепещущее тело, капли слёз текли по щекам, слабые мысли дрожали в угасающем уме. «Я не должна умереть, не сейчас, не сегодня, не здесь. Пожалуйста, я не хочу».

Её глаза сомкнулись, она уже не слышала, как беркцы в отчаянной атаке, чуть не сломили колонну полковника Дросы, они бросили все свои скудные силы для прорыва, но практически все погибли. Спустя час боя холодные капли затянувшегося дождя поливали десяток догорающих, старых танков беркцев, многие из которых, истошно кряхтя заглохли ещё до того как добрались до врага. Бой был скоротечным и кровавым, неожиданность была на руку атакующим, но старость их техники и неопытность их солдат сыграли роковую роль.

Китти спасли, под защитой брони ММ-1, её доставили в город Врас, где медики приложили немало усилий, чтобы вернуть её к жизни. Сам Маунд посетил её, некоторые видели, как он молча смотрел на её закрытые веки и, поцеловав её в горячий лоб, отдал суровый приказ. И если бы Китти была в сознании, она всё равно бы просила его пощадить коварного врага, но, к сожалению, для тысяч жителей беркской столицы, она спала, спала крепко и беспробудно. И в это время в небо взмыли железные ястребы Маута, десятки бомбардировщиков сыпали на столицу Берка несметное количество стальной смерти. Город был практически стёрт с лица планеты, от некогда красивого и густонаселённого полиса, остались лишь горящие руины. Погибли многие, в том числе и члены царской семьи, убитый горем и как оказалось позже, предательским промедлением союзников, царь Абит, подписал капитуляцию и принял все требования Муринии, после чего отрёкся от престола и был заключён под стражу.

Маунд не был снисходителен к оккупированной стране, повсеместно начались репрессии и аресты, медивские партии были запрещены, а многие причастные к подлой атаке оказались в лагерях. Вскоре и до этих тёплых мест добрались цепкие руки Селима Хегера, появились исправительные лагеря и Берк окончательно распрощался со своей независимостью, став муринским сателлитом, под управлением члена партии КНП с беркскими корнями. В Торлоте, столице царства, прокатилась волна насилия над сторонниками медивской унии. Были сожжены на огромных кострах «вредные книги», среди которых оказалась и Конституция Берка, один из экземпляров которой Маунд лично бросил в костёр под радостные крики соотечественников.

Так окончилась беркская операция Маунда Маута. Мурзан был полностью удовлетворён результатами, по национальному телевидению чествовали героев и поминали жертв, которых было немного, по сравнению с происходящими боями на Гетерском фронте. Теперь командирские навыки Маута мл. требовались на главном направлении удара, на Брелим. Большая часть корпуса Маунда была отозвана на новый театр боёв, Берк же оставляли под контроль ульянских войск, которые почувствовав себя хозяевами, начали притеснять местное население, подвергая их гонениям и насилию.

Китти не приходила в себя несколько дней и вот в один солнечный день, когда солнце обжигало сухую землю, её сонные глаза с трудом открылись. Первое, что колыхнуло её разум, это было «Я жива, спасибо». Она с трудом повернула застывшую шею и огляделась по сторонам, палата была пуста, пахло спиртом и привычным для госпиталя ароматом медикаментов, каких Китти не понимала, но этот специфичный запах невозможно было спутать, с чем-либо другим. Спина была перемотана, по животу и груди, словно мумию, её окутывали свежие бинты, видимо перевязка была совсем недавно, из вен торчали иглы. Она понимала, что вряд ли похожа сейчас на красавицу и была права, синяки под глазами и бледная кожа, тело было слабо и каждое движение для неё было целым достижением.

Вскоре пришла врач, маленькая, словно подросток, по смуглой коже она поняла, что та ульянка. Между ними состоялся разговор.

– Как вы себя чувствуете?

– Плохо, ничего не чувствую, всё болит.

– Вы находились без сознания три дня, у вас многочисленные осколочные ранения спины. Чудо, что у вас не перебило позвоночник, лишь мягкие ткани и пара рёбер, ничего опасного для жизни, при должном внимании вы скоро встанете на ноги.

– Ко мне никто не приходил?

– Он приходил, не раз, сегодня тоже был, думаю, если он узнает, что вы очнулись, то вскоре придёт. Вы ему дороги. Цените это.

– Спасибо, что позаботились обо мне, большое вам спасибо. Вы не представляете, как мне было страшно.

– Всем страшно, вы не первая и не последняя, получаете осколки, если бы не он, то и жизнь ваша была бы в куда большей угрозе. Многие в том бою погибли от схожих ран, только потому, что они не вы.

В голосе женщины мелькали нотки призрения и обиды на привилегированное положение молодой девчонки. Видимо врач, как и многие, полагали, что она любовница генерала, хотя Китти было плевать, кто и что о ней думает, главное, что она жива, а мнение кого-либо её мало волновало.

Смуглая женщина оказалась права, Маунд пришёл спустя несколько часов, когда солнце уже выпустив всё своё тепло, устало, опускалось за горный хребет, что отделял Берк от восточных стран. В открытые окна врывалась вечерняя прохлада, дрожали лампы, бросая свой мерцающий свет на бледное и довольное лицо Китти. Маунд тоже улыбался, еле заметно приподымая уголки губ, он был небрит и по покрасневшим, усталым глазам становилось понятно, что генерал не спал уже не первую ночь.

Молча пройдя к койке, он положил рядом несколько свёртков с фруктами и сладостями, после чего в палату принесли чай, чей аромат моментально перебил запахи лекарств, наполнив воздух слабыми нотками душистых трав и фруктов. Китти заговорила первая.

– Я очень испугалась, думала всё, умру, – голос её был слаб.

– Беркцы решили подло ударить нам во фланг, вы оказались прямо в гуще событий, я очень боялся за вас, боялся, что потеряю свою дорогую Китти. – Он всегда называл её так, когда хотел показать, что она ему важна. – Спасибо судьбе, что Дрос со своими солдатами оказался в правильном месте и спасибо слабому вооружению беркцев. Вы здесь, вы живы и это главное.

Маунд придвинулся к Китти и подал ей чашку чая. Она сделала пару глотков и, почувствовав как приятное тепло согревает горло, снова заулыбалась.

– Берк капитулировал, мы возвращаемся в Муринию, дело сделано. Я не вправе вас просить, но всё же, если вдруг вы хотите быть рядом, то по выздоровлению, я жду вас в своей команде. Нас ждёт Брелим, нас ждёт победа.

– Когда вы отправляетесь?

– Я улетаю уже сегодня, меня ждёт совет оборонного ведомства, отец желает меня видеть на нём. Но если вы захотите, то вас непременно переведут ко мне, я остался доволен вашей работой. – Хотя он врал, доволен он был ей, её присутствием рядом и душевной теплотой, что излучала Китти, но никак ни работой. – Я уже распорядился, так, что если вы не пожелаете более быть моим представителем, то вас переведут в любую часть по вашему желанию.

– Я, несомненно, хотела бы остаться с вами рядом. Маунд. К тому же вы предупреждали меня, что работа с вами несёт в себе постоянный риск. Я знала, на, что соглашалась.

– Когда я об этом говорил, я не в коем случае не представлял, что такое может случиться. Но, что есть, то есть. Главное, что вы живы. Я рад, что вы хотите остаться рядом.

– Вы уничтожили их столицу?

– Вы действительно хотите это знать?

– Я думаю, я уже знаю ответ. – тяжко вздыхая, молвила она. – Вы наверное всё таки мудрее меня.

– Не смотря на всё это, ваша доброта, несомненно, лучшее ваше качество. Но я не смог поступить иначе. Вам следует больше отдыхать и скорее поправляться, если вы хотите служить под моим начальством, моя дорогая Китти.

– Я буду скучать по вам, Маунд. – искренне сказала Китти, не сводя с него свой измученный взгляд.

– Я то же.


Солнце скрылось за горизонтом, самолёт Маунда улетел на северо-запад, в Муринию. Китти спала, Берк погружался в суровые времена под пятой захватчиков. Медивскому населению приходилось покидать посты во власти и в образовании, многие бежали на восток. Ураган войны пронёсся над гористой землёй тёплой страны, оставив после себя сгоревшие города и множество братских могил.

Глава 14


Брелим, самый родной и любимый город для всех гетерских медивов, столица их Родины и самый красивый город гетерской земли. Город был настолько огромен, что его население немногим уступало населению всего остального союза. Он был основан более тысячи лет назад, неким Этимиром Брелимом, национальным героем и великим человеком. Как это часто бывает с такими личностями, знали о нём не много, в основном только легенды, в которых правды было мало, а вот вымысла через край. На центральной, огромной площади, выложенной брусчаткой, стоял огромный постамент, на котором величественно возвышалась каменное изваяние Этимира – широкие плечи, мужественные руки и квадратное лицо, обвитое густой бородой. Был ли властитель древней империи таким, ни кто не мог сказать, но создатели монумента считали, что великий человек не может быть маленьким и тощим, да и как поклонятся щуплому герою? Вот и стояла эта пятидесяти метровая статуя уже более сотни лет, смотря своими каменными глазами, на кипящую кругом жизнь. Она видела и нищие кварталы, бараки рабочих и вонючие узкие улочки, помнила и рассвет Гетерского союза, помнила и его спад, войну с Дарлией и мир, объединение с бывшим врагом, десяток лет рассвета и процветания. Застал каменный богатырь и истеричные митинги фанатиков антимуринцев, уличные столкновения и ликующих горожан, предчувствующих скорую победу над восточным деспотом – Маутом. Вот и теперь Этимир, взирал сквозь серый камень на шагающие колоны солдат, что двигались на восток, на встречу злобному врагу, видел он и косяки летящих бомбардировщиков муринцев, что нещадно ровняли квартал за кварталом с землёй, не щадя тысячелетнею историю древнего города. Порой казалось, что вот-вот из каменных глаз польются самые настоящие слёзы великого правителя, ибо нынешние привели страну к возможному краху и сгинули в застенках фавийских тюрем, обвинённые, то в предательстве, то в халатности.

Теперь в некогда мирном городе отовсюду веяло войной и страхом, среди спальных районов в тихих парках дежурили зенитчики у своих орудий, на трассах встали блокпосты, а стены домов были расклеены патриотическими плакатами. Среди весенней грязи валялись листовки с призывами встать щитом пред котивской заразой. Война, что начиналась, как борьба с тираном Маутом постепенно перетекала в националистическое русло, и вот уже в каждом котиве виднелся враг, злой, кровожадный и беспощадный, которого полагалось встретить пулей либо штыком.

Сам же тиран Маут, возлагал на эту битву самые великие надежды. Он жаждал переломить хребет гетерской армии, сломить её, унизить и окончательно растоптать сапогами своих верных солдат. К тому же, будучи правителем Дарлии, Мурзан уже повергал гетерцев к бегству и теперь искренне верил, на успех, его душу так же грела надежда на восстание в Дарлии, которое во всю набирало обороты.

По другую сторону мирового противостояния, на своём царском и незыблемом троне, сидел Пихте Залес, великий и могущественный царь Фавийской империи. Он негласно был покровителем всех медивов планеты и лидером медивской унии, в которую входили более десяти стран, связанных союзническим долгом и чьи властители за многие сотни лет породнились и приходились друг другу братьями, дядями и племянниками. Расстрелянный фавийской разведкой Лесо был ни кем иным как двоюродным братом Пихте. Но родство не спасло слабохарактерного правителя от гнева родни, более того, медивские династии были рады и искренне верили в большую войну с Маутом, ради того, чтобы наконец-то решить, раз и навсегда, кто будет править этим миром. Но к несчастью для Залеса, первый этап войны был с треском провален, гетерцы оказались слабыми воинами, а их правители не справились с первыми же трудностями и от страха готовы были идти на мир с Муринией, чем и подписали себе смертный приговор. Теперь же, по тающему снегу, по бескрайним полям Гетерской земли, тянулись первые вереницы хорошо обученных и мотивированных фавийских бойцов.


Была ранняя весна, первый её месяц. В эти дни зима с весной яростно боролись за право владеть погодой. Бывало, что утром шёл сильный снег, а под ногами хрустел лёд, но к обеду его уже сменял проливной дождь, солнце топило лёд и снег, и ручьи, журча, бежали вдоль дорог. Но тут же вечером мороз вновь сковывал играющие на солнце лужицы и на свежий лёд, вновь ложились тихие хлопья снега. Так было и в эти весенние дни. Погода шалила, играла и смеялась, наблюдая за людьми, что прилагали все силы, чтобы убивать себе подобных.

По пустующей улочке, между длинными домами, что раньше были заводскими общежитиями, шла рота фавийских пехотинцев, в тёплой зимней форме серо-зелёного цвета, каким и был окружающий их мир. Они шли не спеша и бодро, пели песни, смуглые лица фавийцев ёжились от холодного ветра, что разносил по городу мерзкий аромат пожаров, которыми был объят разбомблённый город. Во главе роты шагал молодой бледный парень с длинным, худым лицом, выпуклыми глазами и узким подбородком. Он был высокого роста, около метра и восьмидесяти сантиметров, худого, но не худощавого сложения, бодрым и со звонким мальчишеским голосом, хотя ему было без малого двадцать пять лет. Это был капитан Хва Лагер. Он был ярким представителем офицерства фавийской армии: подтянутый и гладко выбритый. Подбадривал уставших солдат, начинал запевать звонким голосом ритмичные военные песни, в которых были разные сюжеты, но один темп, порой казалось, что этот воин сошёл с патриотического плаката и пошёл громить кровавого тирана своим острым штыком. Лагер не был медивом, он был из немногочисленного народа лагунов, что жили в южных, заболоченных провинциях Фавии. Эти люди мало чем отличались от прочих народов, единственное, что их выдавало, так это цвет их кожи, бледно-жёлтый с зеленоватым оттенком. Лагуны не просили от власти, ни независимости, ни автономии, они были мирным народом рыбаков. Хотя неоднократно подвергались дискриминации от медивов, которые считали их людьми недостаточно развитыми и оттого не достойными высоких постов и тем более офицерских погон. В основном их уделом был рядовой состав. Но Хва по-настоящему заслужил свой чин, он прошёл нелёгкий путь от солдата, что самоотверженно ходил в атаки на коварных врагов, до капитана, командира роты пехотинцев, в которой служили в основном медивы. Его бойцы не сразу приняли лагуна-офицера, прошёл год боёв с Пролистами (мятежниками захватившими остров на юге Фавии) и проявив свой недюжинный талант руководить и бескорыстную заботу о каждом, он заслужил безграничную любовь своих солдат, которые отныне искренне любили своего капитана.

Капитан Легер, шёл по чужому городу, ему не было дела до этой страны и до этого народа. Но родина сказала ему, что он нужен ей именно здесь, и он пошёл на войну. В этот раз не на колониальную, а на мировую. Хва оставил дома семью, и своего любимого сына, которым очень дорожил.

А кругом шумел прифронтовой город, мрачный и недружелюбный. Лица горожан были хмуры и не веселы. Вопреки ожиданиям Лагера их вовсе не встречали, как спасителей и освободителей, никто не подошёл к нему, все проходили мимо, щуря глаза. Но он не торопился обижаться. Хотя и испытывал стойкую неприязнь к гетерцам. Брелимские ополченцы произвели куда более удручающее впечатления, все были в гражданской одежде, измятой и грязной, на ком-то была каска, на ком-то военный жилет, вооружён был кто, чем смог, от старых автоматов до охотничьих ружей и штыков. Хва думал, что вот-вот и на улицах появятся ополченцы в латах и с копьями. Также по пути им встретилась бригада принудительно мобилизованных горожан, что копали окопы и рвы на подступах к городу. Те были и вовсе полуживыми от ежедневной, непосильной работы. Самое же тяжёлое впечатление на Лагера и его солдат произвела ужасающая картина в жилом микрорайоне окраины города. Между типовыми десятиэтажками, выгоревшими дотла, лежали обломки огромного муринского бомбардировщика, от него осталась только носовая часть, хвостовая валялась в сотне метров от носа, облокотившись на ещё один сгоревший дом. Всюду были сотни осколков, руины полуразрушенных домов и разбросанные, словно после урагана, вещи бывших жильцов, большая часть которых погибла здесь же, при падении подбитой, стальной птицы. Это очень поразило капитана, до него только сейчас начало доходить, что за враг мчится на Брелим, маленькое зёрнышко страха упало прямо в душу и тут же начало прорастать, дыхание участилось, и Хва закурил, что и предложил сделать остальным.

К Лагеру подошёл молодой солдат с пухлым, розовым лицом, голос его был взволнован и пухлощёкий спросил:

– Господин капитан, как вы думаете, хватит ли у нас сил надрать задницы котивам? А то смотрю, у гетерцев это не слишком получается.

– У нас нет другого выбора, солдат, котивы прут, их нужно остановить. Если же мы с тобой проявим слабость и трусость, то через месяц мы будим смотреть с тобой как муринские бомбы, рассекая воздух, летят на наши родные города. Враг силён, он не сошёл к нам из наших глупых карикатур, где голодранец Маут ведёт своих бандитов на запад, нет, они врут, там, за холмами, на нас идёт злой и подготовленный враг, в руках которого оружие, а в сердцах злость. Не жди от этой войны стремительных побед, будет тяжело. Но мы справимся, я буду стрелять врага, пока не кончатся патроны, а кончаться, буду грызть зубами. Ясно?

– Ясно, мы их уничтожим! – чуть бодрее сказал пухлощёкий.

– Вот такой настрой нам и нужен, вот видишь эти руины, так пусть хоть весь город превратиться в них, но котивы должны повернуть вспять, эта наша с тобою цель.

Они шли от вокзала, на который прибыли с военным эшелоном из Фавии, путь был не близкий, им предстояло дойти до места на окраине города, где в одном из цехов завода расположился штаб фавийского корпуса. В лицо бил холодный ветер, весеннее солнце ещё практически не грело, и Хва застегнул свой комбинезон защитного цвета, съёжился и пошёл дальше.

Проходя по одной из улочек, Лагер обратил внимание на странное, для столь мрачного города, оживление. Было довольно много народу, около десятка гетерских солдат и более сотни простых горожан, все галдели и кричали, смеялись и ругались, в общем, творилось нечто странное. Лагер приказал роте перекурить, а сам пошёл в гущу событий, протискиваясь сквозь людскую массу. На него не обращали внимания, порой толкали и что-то кричали, прям под ухом. Хва не любил такие столпотворения, чувствуя себя среди них неуютно. Подойдя ближе, ему всё-таки удалось разглядеть дюжину избитых и оборванных людей, трёх девушек и девять мужчин, самого разного возраста от подростков до стариков. По их окровавленным лицам и изодранным одёжам было ясно, что гетерцы настроены к ним враждебно. Все они были котивами, но местными, брелимскими.

Народ ликовал, кричал в адрес измученных котивов оскорбления и угрозы. В них летели камни и всё, что попадалось под руки. Позади них солдаты копали траншею. Хва не мог опустить взор от происходящего, ему было жутко смотреть на происходящее, особенно на избитых, молодых девушек, чьи лица были изуродованы побоями.

– Что здесь происходит? – обратился Лагер к одному из гражданских, молодому худощавому, парню, видимо привлечённому к оборонительным работам.

– Поймали этих выродков! Сейчас расстреливать будут! – с радостью и восторгом говорил парень, сжимая в руках лопату.

– Их? За что? – переспросил Лагер.

– Как за что? Вы тупые вопросы задаёте господин офицер, это же муринские шпионы и наводчики. Они, сволочи, передавали врагу координаты наших войск и госучреждений, а потом эти козлы прилетали и бомбили их. Эти котивские сволочи мечтают, чтобы их сраный вождь правил гетерской землёй и усердно помогают ему. Подлые предатели. Но им это с рук не сойдёт расстреляем сволочей! – парень был явно настроен на казнь, он был переполнен гордостью и счастьем, даже не задумываясь, действительно ли они виновны.

– А откуда решение-то в их виновности? С чего вы взяли-то, что они виновны?

– А что тут думать? Их поймали где-то с аппаратурой какой-то! Говорят прям за передачей очередных координат, мол давали наводку на администрацию города, вот, что говорят. Стрелять их сволочей надо!

– Насколько я знаю, администрация города напротив памятника Этимиру стоит?

– Она самая, там вся наша власть сидит.

– Ваша власть, парень, давно уже бежала из города, а администрацию сможет найти любой дурак, тем более что ваш Этимир самый главный ориентир в городе, по нему все самолёты и ориентируются.

– А на той ли вы стороне? Капитан? Они виноваты в гибели наших горожан! Они мою страну в руины превратили! А вы за этих выродков заступаетесь! Идите отсюдова, пока я не сообщил кому следует, что вы за врага заступаетесь!

Лагер не стал спорить с глупым, промытым ежедневной пропагандой, парнем. Вдохнув побольше воздуху в лёгкие, он яростно расталкивая зевак, начал пробираться к бойцам ополчения и полиции, что готовились к казни, и вскоре наткнулся на какого-то офицера гетерской полиции. Худого и крайне неприятного на внешность мужчину в тускло-сером мундире и противными тоненькими усиками вдоль верхней губы.

– Кто командует расстрелом? – тут же спросил его Лагер, пронзая полицейского колким взором.

– Майор Гесг, а вам какое дело, фавиец? – прошипел тот в ответ.

– Я хотел бы узнать, по какому обвинению расстреливают этих людей? Попахивает здесь нечистым! – ещё более зло спросил Хва, не спуская своего едкого взора с противного ему офицера.

– Вы кто такой, капитан? – послышался хриплый бас за спиной.

Хва обернулся и увидел пред собой двухметрового мужчину с довольно толстым и косым шрамом от правого уха к уголку рта. Он смотрел на фавийца сверху вниз и явно не испытывал радости от его появления.

– Я, капитан армии Фавии Хва Лагер! Я требую объяснений по поводу происходящего!

– А мне плевать капитан на твои требования, затолкай их к себе в сраку! Единственное, что могу предложить тебе, это встать рядом с ними, раз уж тебе их так жалко! Иди к ним! Иди, расцелуй их грязные рожи! Обними их вонючие тела! Или исчезни с моих глаз, интеллигент фавийский! – голос его был злым и кряхтящим.

– Майор, вы совершаете военное преступление, устав ведения войны распространяется и на ваши подразделения. Я вынужден буду доложить.

Генерал молча достал из кобуры пистолет, массивный и сияющий на весеннем солнце своей завораживающей смертельной красотой, вставил в него обойму и с косой улыбкой, на изуродованном лице, подошёл к пленникам. Ни одна эмоция не осенила майора, он был словно механический робот, что внушал страх своей безразличной физиономией. Этот робот спокойно одёрнул затвор и начал стрелять в головы пленникам. После каждого выстрела он приговаривал, мерзко притворствуя «Простите меня, я нечаянно». С задором в глазах и под радостное улюлюканье толпы он застрелил троих и, обернувшись к Лагеру сказал.

– Капитанишка? Вставай к ним, я и тебе пулю в лоб всажу, давай. А трибуналу скажу, что рикошетом прилетело от пустой котивской башки!

Отвлёкшись, майор приспустил ствол и случайно попал в шею молодому котиву, и тот, истекая кровью, сполз на траву, что-то хрипя. Гесг хотел было его добить, но пистолет не стрельнул, а лишь щёлкнул, майор молча вынул обойму, осмотрел её, грубо выругался и передёрнул затвор из которого выскочил патрон, давший осечку, после чего вставил обойму обратно и довершил начатое выстрелом парню в голову. Лагер понял, спорить не было смысла, полиции всё сходило с рук, а народ был готов растерзать любого, кого местная полицейская власть объявила шпионом.

– У вас капитан есть ещё вопросы? Или возразить мне хотите? Я тут решаю кто нам враг, а кто друг, они муринские шпионы! Почему? Да потому, что они котивы и ведут себя подозрительно, по их сучим глазам вижу, что твари они, ждут, когда их сраный спаситель придёт. И вообще кто-нибудь уберите эти вонючие трупы в яму и пристрелите уже наконец-то остальных! С чего я должен тратить свои патроны? А? Засранцы?

– Вы, майор, я так понимаю редкое дерьмо! – крикнул ему Лагер и, развернувшись к нему спиной, пошёл прочь от происходящего. В груди его разрывала злоба, руки сводила ярость, хотелось пристрелить этого гетерца, почувствовавшего свою безграничную власть, дарованную ему обезумевшей толпой.

– Что же вы уходите? – крикнул ему вслед Геск и громко рассмеялся. – Разве не хотите посмотреть, как мы остальных расстреляем? Разве не хотите отдать этим грязным животным честь? Бегите, бегите отсюда интеллигент проклятый, тебя через пару дней один из их товарищей отправит в такую же траншейку, где тебя черви сожрут! А мы-то думали,фавийцы нам идут помогать, воевать за нас будут! А вы ублюдки пришли котивов спасать! – все полицейские и зеваки дружно засмеялись и кричали вслед уходящему Лагеру оскорбления. А через пару мгновений раздался залп и глухой звук падающих на землю мёртвых тел, следом пару одиночных выстрелов и снова громкий гул хохота и радости. Все были счастливы, что шпионы, пусть может и не настоящие, были мертвы, кто-то пинал их тела, кто-то бил лопатой. Вскоре котивов присыпали землей, и галдящая толпа разошлась по своим делам.

Солдаты Лагера уже ждали его, построившись в колонну, хоть и не всё, но они слышали как кричал генерал ему вслед.

– Товарищ капитан, – обратился к нему один из солдат, с сигаретой в зубах, – не обращайте на него внимания, это просто гетерский придурок, что привык воевать с безоружными и ссыться выйти на поле боя. Трус, сосунок и тому подобное, не берите в голову.

– Они женщин невинных расстреляли, просто взяли и пристрелили, без доказательств вины. Так нельзя, это не правильно.

– У войны свои правила Хва, она все спишет и забудет, – сказал его заместитель, командир первого взвода, молодой медивский офицер с широким, квадратным лицом. – Народ напуган, где-то там недалеко от них страшный враг, он не виден им, но регулярно убивает их, сыплет бомбы на головы. Этим несчастным озлобленным людям не нужны доказательства, они хотят лишь утешить себя местью, выплеснуть ту сидящею в них злобу и страх. Они просто бояться, хотя может и догадываются, что стреляют невинных, но зло и страх немного выплеснулись из их душ, им стало легче. Такое происходит нередко, я подобное уже видел.

– Гетерцы, мерзкие идиоты, если бы не Маут, то плевал бы я на них с высокой колокольни. Грязные трусы.

Лагер не впервые видел расстрел, однажды даже участвовал в нём, когда при подавлении восстания на Медовских островах (полунезависимое государство к юго-западу от Фавии, расположенное на трёх крупных островах) командовал казнью мятежного генерала, захватившего власть, и его сподвижников. В тот день он лично пристрелил двух связанных предателей, что стояли на коленях с мешками на головах, и тогда его вовсе не мучила совесть, Хва спокойно после расстрела пошёл в столовую ужинать. Но в этот день он чувствовал в душе мерзость, липкой заразой она бурлила в его душе, будто причастен ко всему сам.

Как ему позже стало известно, от разных людей, что видели и слышали многое, в городе начались настоящие чистки котивского населения. Обезумевший от страха народ писал доносы и домыслы в комендатуру города, докладывая о подозрительных котивах, что не выключали свет во время налётов, вели себя странно и встречались по ночам с подозрительными людьми. Полиция, идя на поводу у горожан, проводила публичные казни выдуманных врагов. Они пытались успокоить население, которое и без ведома власти устраивало погромы и самосуды над котивами, что казались им странными. В большей части это были простые разборки с целью убить обидчика или с целью завладеть его имуществом, котивы старались сидеть по домам, ибо убийство подозрительного перестало быть преступлением.


***

Когда между Муринией и Гетерским союзом произошёл конфликт за Канильскую область, царь Лесо задумал обезопасить столицу с востока, распорядившись на удалении от края города на 100 километров обустроить линию обороны. Она включала в себя пять мощных бункеров, каждый из которых прикрывал собой важное направление и был рядом с посёлком или городком. Между бункерами располагались дзоты и пулемётные гнезда, соединённые рвами и траншеями. Предполагалось, что при должной обороне, такая линия сдержит врага, даже превосходящего вдвое. Однако случилось так, что линия пустовала, траншеи заросли и осыпались, бункера и дзоты никто не обслуживал, о линии Скипры (так звали главного инженера, спроектировавшего её) забыли и должным образом вспомнили когда муринцы вошли на территорию союза. Пихте не доверял гетерцам и на рубеж выдвинулись его войска.

Лагер занял со своей ротой один из полузаброшенных бункеров, что мирно затерялся на склоне холма у городка Бром. Он был наполовину спрятан в холме, несколько потайных путей вели в два дзота, что расположились в сотне метров по бокам от главного укрытия. Такой укрепрайон мог жить автономно более месяца, тут был, и склад боеприпасов, и продовольствие, и медпункт. Вместе с ротой капитана Хва, здесь обстроился пулемётный взвод, отделение санитаров с врачом-хирургом, связисты, артиллеристы в числе десяти человек и даже обслуживающий персонал бункера из числа гетерских солдат, что были негодны к строевой. Бункер был маленьким городом.

Прошла уже неделя со времени, как рота Хва Лагера обосновалась в бункере. Все эти дни шла вполне размеренная солдатская жизнь, солдаты ходили в наряды, спали, обедали и готовились к встрече с врагом, а в минуты, когда командир ничего не требовал, можно было и отдохнуть, почитать книги, написать письма или же просто поспать на час другой побольше. Их жизнь была бы неотличимой от простой казарменной жизни солдат фавийской армии, если бы не постоянные донесения с фронта об очередных поражениях гетерской армии, которая после возращения Маунда Маута в армию врага, начала терпеть сокрушительные поражения.

Капитан Лагер, который теперь был ещё и командиром бункера (в честь этого бойцы дали ему прозвище «комбун»), читал очередные сводки с фронта, которые ему распечатал связист. На белоснежных листках бумаги, что пахли свежей краской из печатного прибора, аккуратными столбцами чёрных букв, пугающе расположились последние новости. «Комбун» читал их со злобой и озабоченностью, часто грубо матерясь себе под нос.

«Одиннадцатый день весны, 410 года. Последние донесения с фронта от гетерской информационной службы ВС ГС. Муринская армия продолжает вести планомерное наступление. За прошедший день союзная армия потеряла города: Вильян, Белкис, Боор и Вивр. Командование предполагает, что основной удар войска генерала Маута нанесут в районе города Мальт. Идут бои местного значения в районе города Хорс и Полнор. За прошедший день потерянно 24567 солдат убитыми и ранеными, 2344 пленными, более 100 единиц бронетехники, 27 самолётов и 3 корабля. Брелим подвергся 3 раза авианалёту, разрушено более 300 домов и строений».

– М-да, – подумал Лагер, читая сводку и смотря на смазано распечатанный кусок карты, на котором был изображена восточная часть брелимской области. – Это какая-то грустная сводка, отступают и дохнут как мухи, да мы во всей Жирской операции потеряли вполовину меньше солдат, а она длилась год. Плохие вояки с этих гетерцев, Маут уже второй раз им надирает задницы, сраный котив. – Лагер достал из кармана пачку душистых сигарет, потряс её, убедившись, что она не пуста вставил одну папиросу в рот и, прикурив, сладко затянулся. Табак обжёг его горло, комнату объял синеватый табачный дымок. «Комбун» продолжил размышлять, водя пальцем по карте. – Наш бункер здесь, у Брома, у этой проклятой пригородной помойки, где нет ничего путного, кроме водочной фабрики, Мауту стало быть нечего штурмовать его, да и смысл ему идти напрямик, а вот Мальт это фланг, да, грёбаный фланг, там и бункеров меньше и флот их поддержит. Сраный Маунд, а наши союзники толпятся у Хорса. М-да, не скоро до нас дойдёт очередь побряцать оружием. Что-то от всей этой мути у меня заурчал живот. Пора, наверное, навестить старину Ревчу.

Ревча был местным поваром, готовил еду из полуфабрикатов, что хранились на складе. Он был тощим, пожилым гетерцем, который всю жизнь готовил детские обеды в школьной столовой, но был принудительно мобилизован в армию. Ревча был замкнутым и неразговорчивым, не любил он всех одинаково, его взгляд был тусклым, руки испещрены морщинами и выступающими венами. Большой нос занимал половину его худого и продолговатого лица. Но Хва, не смотря на свою неприязнь к гетерцам, нашёл со стариком общий язык. Иногда, когда Лагеру не спалось, а не спалось ему часто, они беседовали на кухне, либо на крыше бункера, выкуривая за разговором с десяток сигарет каждый. Повар оказался на редкость интересным человеком с интересной и порой необычной жизнью. Ревча был солдатом долгие пятьдесят лет назад и, как он говорил во времена, когда Гетерский союз был не союзом, а республикой говорунов, в войнах участвовать ему не доводилось, чему тот был несказанно рад. Ревча не любил армию и войну, считая, что всё нужно решать мирно, не верил ни в какие правительства и презирал различия между народами. За свою долгую жизнь он объездил весь мир, ни разу не женился и не любил детей. Но на старость лет ему всё же пришлось вернуться в родной Брелим и найти спокойную работу, которой оказалась школьная столовая и мирно доживать свой век. Он жил в частном домике на краю города, любил копаться в земле, выращивал табак и овощи, по вечерам пил пиво на заднем дворе и курил сигареты, которые сам же и скручивал. Так и казалось ему пройдёт остаток его богатой на впечатления жизни, но он ошибся. Дом его разнесла муринская бомба, а власть посчитала, что худой старик ещё пригодиться и послужит родине, чему тот вовсе не был рад.

– Господин Лагер, – встретил капитана низкий, прокуренный голос. – Смотрю, вы снова не спите?

– Да вот, уважаемый, не могу сомкнуть глаз.

– Да это из-за котивов, они уже несколько часов поливают Хорс огнём, такое чувство, что там бойня идёт.

– Пишут, что просто бои.

– Пойдёмте наверх, я вот час назад выходил туда на перекур, весь горизонт в заревах.

Они поднялись на крышу и Лагер сам был удивлён увиденному, там, за густым лесом в темноте ночной равнины шёл бой. Он вглядывался в бинокль, но видел лишь языки пламени, что плясали на руинах городка, да кружащие над Хорсом бомбардировщики. По всей видимости, там и вправду шли серьёзные бои.

– Не сладко там ребятам наверно, – прохрипел старик, после чего достал старый портсигар с самокрутками. – Угощайся, давно берёг эти цигарки, на особый случай думал сохраню.

– А, что в данном случае особого? Чего достал? – удивился Хва, не спуская взора с пылающего горизонта.

– Да ничего особого, но если нас сегодня пришлёпнут, господа муринцы, то смысла их беречь уже не будет. Так, что прикуривай, господин «Комбун». Тебя так солдаты окрестили, если ты вдруг не знал.

– Да слышал, умники, ну «комбун» так «комбун». Давай свою цигарку. – Лагер закурил и, выпустив облако едкого дымка, продолжил разговор. – Какой бы там не был бой, наше дело сидеть в этом бункере и если потребуется отразить все атаки врага и помереть героями.

– Ты герой, ты и помирай геройской смертью. А я ещё молод помирать, – криво улыбаясь сухими губами, промолвил Ревча и засмеялся.

– Да ты старше моих родителей, тебе лет семьдесят, если не восемьдесят.

– Сто двадцать!

– Если кому из нас помирать, то тебе! – сквозь смех говорил Хва.

– Я умру сидя на мягком кресле, в одной моей руке будет кружка холодного пива, в другой тлеющая цигарка. Будет прохладный летний вечер. Вот тогда я и помру, а здесь, среди тухлого, серого бетона, грязи, вони и прочего дерьма, помирай ка ты сам. Я не хочу, чтоб обо мне слагали легенды, писали стихи и тому подобное, я просто мирно покину этот глупый и скучный мир.

– А я тебе назло напишу стих, про старого ворчуна Ревчу и придумаю какую-нибудь легенду. Чтоб ты в том умном и весёлом миру ворчал и вспоминал меня.

– Прилетит сейчас какая-нибудь бомба на наши головы и разметает нас по этому сраному бункеру. Пойдём ко мне на кухню, там мне будет поуютней.

Лагер уходя, бросил взор на пылающий горизонт и подумал, что всё-таки побряцать оружием ему придётся.

Хва потягивал напиток, из каких-то здешних трав, который за последние дни успел полюбить за приятный природный вкус. Армейские порошковые чаи он не переносил из-за ярко выраженного химического вкуса, тем более от растворимых напитков у него вечно болел живот. Ревча дал Лагеру большой запас этого травяного чая, который сам презрительно называл зелёной бурдой. Поболтав с одним караульным о каких то пустяках, он прошёл дальше и остановился возле медпункта, где спокойным сном спали две молоденьких санитарки, хоть одна из них и должна была дежурить, Хва не стал её будить. Посидев недолго на лавочке, капитан вновь встал и побрёл по пыльному, холодному коридору бункера, вдыхая ароматы сырого бетона.

Утро сменило ночь и над осыпанным ночным снегом бункером взошло тёплое солнце, оно любя раздавало покрытой льдом и белой пеленой земле, свои нежные лучи. Уже спустя пару часов, с крыши закапала капель, а по земле, журча и резвясь, побежали первые ручейки. И всё было, как и в прошлые дни, подъём, разминка, завтрак. Развод нарядов, солдаты ушли в разведку, те, кто ночь провели на посту, удалились в комнату отдыха и крепко спали. Хва также вёл размеренную, прифронтовую жизнь, отдавал приказы, проверял солдат, докладывался своим командирам о ситуации в бункере, пил зелёную бурду и курил. Всю ночь и весь день горизонт пылал и громыхал, в далёком небе, словно хищники кружили вражеские самолёты, лишь иногда фавийские истребители разгоняли стаю стальных птиц. Но ненадолго.

Вечер был холодным, на брелимские окрестности налетел снег и ветер. Зима не хотела уступать своих позиций, но в этой глупой борьбе шансов у неё не было, природа неминуемо следует своим простым и в то же время сложным законам. Хва представлял, что муринцы это силы зимы, холода и темноты, а фавийцы это весна, несущая людям тепло и надежду. И больше всего в его мечтаниях Лагеру нравилась неминуемая победа весны. Хотя если следовать вечным законам природы, то возращение зимы оно неминуемо, но этим «комбун» голову себе не забивал. Для него важно было лишь победить злобного врага, а любой способ настроить себя на нужный лад был ему лишь на пользу.

Каждый день по вечерам, он читал сводки с фронтов и за пару дней научился читать между строк, когда гетерцы писали, что бои идут за такой-то посёлок, это означало посёлок уже сдан. Если же писали о множественных потерях врага, то это означало, что они и вовсе не в курсе, сколько и кого потерял противник, тем более что, отступая это сложно подсчитать. Но в этот вечер сводку можно было читать без догадок.

«15 день весны, 410 года. Последние донесения с фронта от гетерской информационной службы ВС ГС. На данный момент идут тяжёлые оборонительные бои за город Хорм, мы несём большие потери, но продолжаем наносить ощутимый урон врагу. Армия генерала Маута пытается зайти во фланг, гетерские солдаты с уверенностью отбивают все атаки врага. Победа будет за нами».

Эта была последняя сводка, которую читал Лагер, не сомневаясь в более тяжёлом положении дел на фронте, он немедленно приказал усилить наряды и выслать разведку. Наступила ночь, холодная, будто зимняя, снег зарядил свой хоровод, кругом стало бело, словно зима, победив весну, завладела этими землями навечно.

Во время очередного перекура с Ревчей, к Лагеру подошел молодой солдат, он был встревожен, дыхание его было прерывистым. Поприветствовав своего командира, он представился и объяснил, что прибыл с разведки.

– К нам приближаются несколько тысяч солдат, они идут не колоннами, а в разнобой, не пойми кто, нам не удалось установить кто они, но есть основание полагать, что гетерцы!

Хва тут же бросил недокуренную сигарету на пол, растоптал её башмаком и направился к смотровой амбразуре, дойдя, он примкнул взор к биноклю. Было тихо, падал снег. В бункере началось оживление, прозвучала команда к бою. Все были подняты по тревоге. Амбразуры ощетинились стволами, сонные глаза фавийцев всматривались в снежную даль. В тишине то и дело раздавалась сонная зевота.

Спустя пару часов, из леса показался солдат, оборванный и худой, сделав два шага по снежной равнине, он замер и упал лицом в снег. Больше вышедший не шевелился, но следом показались ещё четверо, а следом ещё десяток, за ними уже пошла нескончаемая людская волна. Солдаты были словно стадо сонных баранов, что брели без смысла и цели, просто шагая. Хва видел в бинокль их изорванную, грязную, покрытую лохмотьями форму желтовато-серого цвета. Оружия практически ни у кого не было, лица были пусты, походка словно предсмертная. Вскоре стало ясно это гетерцы. Хва отменил тревогу, а сам продолжил наблюдать за происходящим. Спустя пару минут гетерцев стало около десятка тысяч, а потом и вовсе вдвое больше. Это была огромная масса солдат, людское море, все они шли в сторону Брелима, не обращая ни на что внимания.

– Господин капитан, – обратился к Лагеру рядом стоящий, крайне взволнованный солдат, – Что это такое?

– Не знаю, но предположу, что это катастрофа!

А тем временем людское море, словно приливная волна накатывалась на равнину перед бункером. Солдаты, что уже не могли идти, бросали оружие и боеприпасы, никто не разговаривал, стояла тишина. И лишь топот тысяч ног пугающе раздавался в округе.

Хва вышел из бункера с парой своих бойцов и пошёл навстречу солдатам, под ногами хрустел снег, в лицо бил ледяной ветер. Гетерцы шли молча, никто не обращал внимания на фавийца, его, будто скалу, обходило людское течение. Даже те, кто подымал свой убитый и пустой взор, смотрели на капитана бессмысленно и безразлично. Лагер всматривался в эти лица и не мог в них разглядеть ничего, кроме страха. Складывалось впечатление, что это шли зомби, а не люди, без цели и смысла, просто повинуясь инстинкту. Хва поймал одного из солдат за руку, но тот даже не подняв взора, оттолкнул его и пошёл дальше, волоча за собой автомат. Все происходящие наводило ужасающе угнетённое чувство на всех фавийцев, которые не понимали происходящего. Озлобленный Лагер налетел на одного гетерского сержанта и влепив ему пощёчину громко закричал на него.

– Что произошло? Куда вы все идёте? – кулаки фавийского капитана сжали китель сержанта, и тот молвил, тихо и отрешённо.

– Все пропало.

– Что пропало? Откуда вы?

– Мы, мы из Хорма, мы, мы с фронта, – заикаясь, лопотал сержант, его испуганные глаза бегали по сторонам.

– Что случилось? Кто дал команду отступать?

– Нет, нет господин, мы без к-команды, м-мы бежим, – уже более разборчиво говорил тот. – Всё произошло само собой, все бегут.

– Вы потерпели поражение?

– Поражение!? Нас с-смяли, растоптали и перебили, там ад, там мяс-с-сорубка, там котивы, они вскрыли фронт, все кто вырвался из окружения бежали, мы все бежим. Бегите и вы, котивы нас всех перережут, они везде, они демоны.

– Вы поддались панике, сержант, вы бежите ка проклятые крысы!

– Я, я к-капитан хочу жить, я не хочу умирать, все кто остались там, обречены, котивы всех убьют, всех и вас то же! – голос сержанта, который был поначалу тих, превратился истерический крик и визг. Его глаза метались, а тело дрожало, он явно был не в себе.

– Трусы поганые! – не выдержал Хва и крикнул этому испуганному сержанту прямо в лицо. – Бежите как тараканы! А мы ваш проклятый город должны защищать, костьми лечь! Пока вы выродки поганые бежите, наложив в штаны? Да вы, проклятые ублюдки, открыли фронт муринцам! Вы предали свою страну!

– Я, я боюсь, я не хочу умирать, если вы хотите то помирайте, а я, я не хочу, я домой, д-домой хочу, у меня там мама, я д-домой. – Дальше гетерец начал нести какой-то бред и совершенно выходить из ума. Лагер отпустил руки и охваченный истерикой сержант побежал прочь.

Для фавийского офицера, что прибыл на фронт добровольно, пропитанный искренним желанием спасти мир от маутовской чумы, было большим ударом видеть подобное. Что-то кубарем ворвалось в его душу и перевернуло всё верх дном, оставив после себя множество вопросов без ответов. Но хуже всего в сердце затесался страх, вредный, мелкий зверёк, он грыз капитана где-то в душе, принуждая бояться неясности.

Тяжело было осознать истинный размах катастрофы, но лишь в этот момент, когда он стоял средь обезумевшей от страха толпы, что плелись на запад, Лагер понял, что отныне между его бункером и муринской армией никого и ничего нет. Сдерживать врага не кому, гетерцы, не боясь репрессий и казней, бежали подальше от фронта, бросив всё, что могли, и оружие, и технику, и раненых. Хва более не стал ни с кем разговаривать и, расталкивая нестройные ряды трусов, вернулся со своими людьми в свой бункер, где его ждали растерянные солдаты. Рота была в ужасе, от редкого зрелища, но паники не поддавались, все готовы были воевать со своим командиром до конца. А людская река продолжала течь на восток, огибая бункер и дзоты, люди-зомби плелись в тыл, превращая своими ногами свежий снег в омерзительную жижу, поле стало чёрно-белым, далеко шумел тёмный лес.


Так и шагали гетерцы более часа, вскоре из леса начали показываться совсем малочисленные отряды, по пять, десять человек. Ночной мороз сковывал холодное небо. Хва сидел у бойницы и со страхам глядел в пугающею черноту небосвода, пытаясь разглядеть в нём силуэты вражеских самолётов. Но ночь была тиха, редкие отряды гетерцев продолжали выходить на поляну, пока их не начали косить пулемёты из лесной чащи.

Капитан не смотря на это приказал не открывать огонь и вся рота молча смотрела в амбразуры за медленным уничтожением союзников. Гетерцы просто падали на снег и умирали, не сопротивляясь, не пытаясь убежать и спрятаться. Около сотни были подстрелены вражеским огнём, который умолк так же стремительно и неожиданно, как и начался. Повисла тишина.

В бункере укрылись около десятка раненых гетерских солдат, они постепенно отходили от шока и начинали разговаривать. От них Хва и остальные солдаты узнали истинное положение дел на фронте. Немолодой гетерский солдат, плохо слаженный с узким лбом и густыми бровями, после выпитого стакана водки, начал взахлёб рассказывать, что творилось под Хормом. Часто теряясь и глотая слова, он поведал о том, как муринцы стремительно впились в их фланг, сломив оборону и ввергнув её в шок, о том, как тупоголовые командиры побоялись отойти от города, что не был подготовлен к обороне. Во всех красках солдат описал, как котивские самолёты сровняли Хорм с землёй, уничтожив все дома и почти всех жителей, которых не стали эвакуировать. Узнали фавийцы и о том как противник, желая сломить и без того слабого и испуганного гетерского солдата пустил в ход отравляющие газы, от которых несчастных рвало кровью, выжигающие бомбы, от которых горело всё и плоть и камень, а так же сводящие с ума авианалёты, через каждый час. Захлопнув ловушку, муринцы загнали около сотни тысяч обезумевших от страха, голода и болезней солдат в окружение. Но страшнее всего, по словам гетерца был прорыв, который они устроили накануне, желая спастись, страшная бойня, из ста тысяч, ноги унесли только два десятка, оставив остальных лежать в землях, перепаханных боем.

– И вы, капитан, надеетесь спасти наш город? – с тоской спросил гетерец. – Они вас сметут как цунами, разорвут на части и перетрут в порошок.

– Мы на выгодной позиции, мы более хорошо обучены и мотивированы, нежели гетерские войска. Лишь вместе мы переломим хребет муринскому чудищу!

Серые стены бункера оглушил хриплый, сухой смех. Это хохотал раненый гетерский солдат, на вид которому было около пятидесяти лет, его лицо исковеркано было болезненной гримасой, ноги были перебинтованы, на белом полотне повязок проступали бурые пятна. Он лежал на носилках, у входа в медпункт, где уже около часа беспрерывно трудились санитарки и хирург.

– А знаете фавиец, почему мы проиграли? – низким, прокуренным голосом сказал тот.

– И почему же? – с интересом спросил Хва, переведя взор на хохотавшего.

– Да потому, что мы медивы, тем более гетерские медивы, а они котивы!

– Странное объяснение, солдат, в чем логика?

– Логика? Какая логика? Капитан, здесь нет никакой логики, простой анализ нашей с вами истории. Я без малого полвека живу на этом дрянном свете. И без особой учёной степени могу вам сказать, что мы в своём союзе не готовились к войне, ждали, что Маут сам как-нибудь устранится. А я ведь хорошо помню, как мы решили два десятка лет тому назад прихватить себе Дарлию, слабую и дохлую страну, в которой народу в десять раз меньше чем Гетерии. Вы наверно плохо помните те времена, вам было лет десять, может чуточку больше. А я помню хорошо, как наш царь, собрав армию в две сотни тысяч, пустился в завоевательный поход на север. Я тоже там был, маршировал вместе со всеми, молодой солдат, которого выдернули из-за университетской парты, вручили винтовку и велели идти убивать дарлийцев. Почему? Да хрен бы его знал, просто сказали, что нам нужна Дарлия. А значит нужно идти и взять, что хочется его величеству. А дарлийцы были не глупы, они поняли, что числом им не одолеть нас и позвали к себе защитника и заступника, который на тот момент был военным гением.

– Я знаю, что Мурзан Маут был приглашён на пост главы Дарлии.

– Он вмиг собрал армию, обучил их, вбил в их головы идею и цель! Численность их армии была всего-то тысяч пятьдесят! Всего полсотни! И они нам наваляли так, что мы, поджав свои отбитые хвосты, побежали на юг. Всего в двух сражениях он смял нашу армаду, и знаете? Если бы он захотел, то он бы уже тогда дошёл бы до Брелима и союз был бы сейчас не Гетерским, а Дарлийским, он сука гений, но он не захотел. Он развил Дарлию и бросил ее, когда дарлийцы захотели объединиться с нами, он нас ненавидит, с тех самых пор, как наши радостные аборигены ломали его приграничную стену.

– Я всё равно вас не понимаю, почему котивы сильнее нас? В чём их сила?

– Их сила в таких как Маут. Котивы безумно организованные и работящие люди, только когда ими правят полоумные диктаторы вроде Мурзана, он возглавил Ульян, спустя пару лет они сломили Катакан, он возглавил Дарлию, спустя полгода они разметали гетерскую армию. И мы, глупые гетерцы, в силу своей недальновидности вовсе не переживали, когда маленькое Муринское государство пригласило Маута на свой трон, мы думали, что он выпустил свой пар. Я даже в газетах читал заголовки, что он наш верный друг, что союзу нечего переживать и бояться маленькой восточной страны. Так вот эта маленькая сраная страна, объединила в своём составе за пять лет десяток других, все котивы востока с радостью встречали великого и непобедимого Маута. Спохватились мы лишь тогда, когда танки Муринии въехали в Канильскую область союза. Представляете, как удивился наш, ныне покойный, Лесо Залес, когда увидел на востоке огромное, централизованное государство с сильнейшей армией, и единым народом? Не прошло и двух лет, как окрепший Маут решил проверить на прочность нашу Медивскую унию, он взял и залез в Анбарские княжества и наподдавал нам подзатыльников. Он ждал повода, почти десять лет в муринских школах на одной половине уроков учили детей, как убивать врага, а на другой ради чего и кого! Они подготовлены как физически, так и морально они знают для чего идут в бой, ради кого и как добыть эту победу. Им плевать на мораль, на чувства и удобства, у них есть цель и чёткий план её достижения. Они готовы умирать ради светлого будущего, во имя партии и лидера. А мы? Мы жалкие потребители, наша страна жила лишь благодаря союзу с Фавией и отсутствием врага с востока. Как только за рекой выросла фигура Маута, всё, кончился союз, мы заранее проиграли. Мы не нация солдат, у нас в армии служат: студенты, продавцы, музыканты, строители. Многие впервые держат оружие в своих руках, представляете капитан, я за эту войну видел, как пятеро солдат случайно застрелились. Понимаете? Случайно. Я видел как молодой парень, после того как у него заклинил патрон, заглянул в ствол и нажал ещё раз! Его бесполезные мозги разметало по потолку. Он не один такой, и нет, этот несчастный вовсе невиноват, он может даже не туп, не исключено, что его руки творят шедевры, книги, стихи, картины и тому подобное, но он же не солдат! Нельзя собрать миллион лбов мужского пола, дать им оружие и сказать бегите на восток, завоюйте для его величества Муринию. Нет, капитан, так нельзя. Маут ждал когда наш идиот пустит своих солдат на восток, мы были счастливы и рады, когда сжигали и грабили дома муринцев, мы с лёгкостью на душе насиловали их женщин и расстреливали несогласных и упивались иллюзией победы. Но победы не было, хитрый сукин сын заманивал нас в ловушку. Которую вскоре захлопнул. Я бился с ними за сраный город Аппор, который они отбили с неистовой яростью. А дальше мы бежали, до границы, а потом от неё к Круппу, от Круппа к Хорму. Теперь побежим к Брелиму. Нам не одолеть их покуда мы не котивы.

Пока он говорил, все молчали, многим эти очевидные истины казались невероятной цепочкой совпадений. Верить не хотелось ни в силу котивов, ни в трусость гетерских медивов. Но всё же слова раненого звучали как какой-то неутешительный прогноз. Хва закурил и предложил сигарету говорившему, тот с жадностью затянулся, лающе закашлял, вновь затянулся и его лицо приобрело некий безмятежный оттенок.

– Так в чём же тогда смысл нашей войны, если медивы должны стать котивами? Не кажется ли вам, что это и есть цель Маута? Мы ведь боремся за свою самобытность, – присев рядом с раненым заговорил Лагер, то и дело, выдыхая синеватые кольца табачного дыма.

– В этом вы капитан не правы, мы боремся не за самобытность, мы боремся за жизнь. И тот, кто уже устал и хочет отдохнуть от борьбы уже труп. Как Гетерский союз. Мауту не нужны друзья медивы, ему нужны рабы, он хочет сломить тех медивов, что ценят свою жизнь, превратить их в послушных животных. Поверьте, ему есть, за что нас ненавидеть. Мы всегда притесняли котивов, считая их не полноценными, мы воспитали в них эту злобу. Медивы создали Маута. И теперь мы должны стать котивами не в смысле петь их песни и носить национальные платья их девок, нет. Мы должны стать яростными и кровожадными солдатами. Грызть, бить и умирать во имя партии, лидера, идеологии и тому подобному. Пока сила на их стороне. Вся надежда на вас, фавийцы, вы люди умные и знаете прок в войне. А мы, гетерцы, провалили свою миссию.

– Во многом я с вами должен, к большому сожалению своему, согласится. Но единственное, в чем я с вами не соглашусь, так это в том, что мы должны хоть в чем-то уподобиться нашему врагу. Хоть я и не медив, но точно знаю, что остановит Маута и его свору на этих рубежах. Его остановит дух и сила тех, кто знает, что позади них дома их семей, что там, за Брелимом, живут их матери и отцы, жёны и дети. Вот она, самая сильная идеология, люди будут гибнуть не во имя партии и лидера, а во имя своих дочерей и сыновей. Только с верой и надеждой в сердце мы остановим котивскую чуму и обратим её вспять! – голос Лагера дрожал, но он ни на секунду не сомневался в своих словах. – Если я побегу, то Маут придёт в мой дом, убьёт мою жену и отправит моего ребёнка в трудовой лагерь. Мне есть ради чего сражаться. А вам?

– Мне? Нет, жена у меня стерва, старая и вредная. Дети давно выросли, сын погиб при Круппе, дочь бежала в Ангилью. Нет. Мне нечего рвать задницу ради Брелима, я не хочу спасать его жителей, не считаю, что эти столичные бездельники заслужили столько усилий и смертей. Пусть идут нахрен, прислуживают Мауту, коли раньше были слепы. В жизни за всё нужно платить, сейчас мы платим за нашу глупость.

– Ваша позиция мне ясна. Мне с вами не по пути, я хочу выжить и победить. Вернуться домой в Фавию, и поцеловать жену. Мне некогда вести с вами такие диалоги, боюсь, вы плохо действуете на защитников бункера, разлагаете их ум и ввергаете в панику. Будьте добры, молчите. И тогда я, не дам вам сдохнуть с голоду. Есть будите?

– Я вас тоже понял, капитан. Буду молчать, только дайте пожрать, неделю уже один воздух ем!

Лагер приказал раненым раздать консервы с мясом и кашей, а сам удалился, а уходя, приказав не вступать в диалоги с гетерцами, ввиду их психологических травм. А с неба тем временем посыпали белоснежные хлопья снега, которые падали на раскисшую от тысяч ног землю. Вид был чудесный и в чем-то даже сказочный. Лагер вспоминал, как он любил раньше гулять со своей женой под таким снегом, взявшись за руки и говоря обо всем на свете, каждую минуту признаваясь ей в любви. Но теперь вид был дополнен отнюдь не романтичными вещами, такими как припорошённые снегом трупы солдат, убитых лишь час назад. Но Хва не обращал на все это внимания, он закрыл глаза и вспомнил свою белокурую любимую, которая смеялась и улыбалась при виде белых хлопьев. Он видел её пухлые, розовые губы, вздёрнутый носик и ясные голубые глаза. Представлял, как она его обнимает и нежно целует, вспоминал нежность её рук, и теплоту объятий. Ему безумно хотелось к ней и к его очаровательному сыну, который так любил плавать на его лодке, ловить с отцом рыбу. В те счастливые моменты, Лагеру неважно было, как проводить время, лишь бы вместе. Он снова закрыл глаза и представил день, когда вновь вернётся в свой родной городок, к своей семье, но в этот миг раздался оглушительный грохот, и взор ослепила ярко-красная вспышка взрыва. На голову посыпались куски бетона, поднялись столбы пыли.

Взрывы раздавались с промежутком в несколько секунд, но особого вреда они не причиняли. Это били миномёты передовых муринских отрядов. Толстые железобетонные стены бункера надёжно укрывали защитников от таких орудий. Хва проинспектировал позиции и объяснял особо нервным солдатам, что отвечать никак нельзя, ведь врага они не видят, а противник видимо желает узнать, какое оружие стоит в бункере и какая у него огневая мощь. После затишья, на бункер вновь налетел огненный шквал. Под канонаду разрывов, у Лагера состоялся не самый приятный разговор с командиром фавийского корпуса в Брелиме, генералом Гридо Пфлюком. Капитан сдержано, но с нескрываемой тревогой докладывал об обстановке.

– Нас в бункере всего пять сотен, мы, конечно-же будим стоять насмерть, но судя по сведеньям гетерцев группировка котивов превосходит нас в сотни раз. Мы не простоим и дня, если они подтянут бронебойные орудия.

– Чего ты мямлишь, капитан? Держись и нечего сопли распускать. Помощь будет, но попозже, нет сейчас такого резерва, что бы разом прикрыть весь участок фронта. Жди. Если надумаешь отступить, не вздумай. Не тебе одному тяжело.

– Моя рота, господин генерал, будет стоять до конца, но если враг сломит нас?

– Как тебя звать капитан? – раздался сухой голос в трубке.

– Лагер, Хва Лагер господин генерал.

– Хва, выполни мой приказ, не забивай голову свою размышлениями, ни к чему тебе это. Выстоишь, станешь майором, доверю тебе батальон, но ежели струсишь и, поджав хвост бросишь бункер, то расстреляют тебя как труса и заберут у твоей семьи все блага, что родина тебе вручила. Отправим их на улицу. Будь мужиком. Стой до конца. – голос генерала был раздражён и суров.

– Да, господин генерал. Но есть хоть возможность поддержать нас с воздуха? Или хотя бы обстрелять лес, что перед бункером. У нас нет таких дальнобойных орудий, всего четыре мелкокалиберных пушек.

– Хватит просить, Хва, я тебе не волшебник. Котивы прорываются на севере, если будет возможность, то поможем. А пока крепись и держись, ты в бункере, они в поле. Ты в преимуществе. Держись и не ной! – Генерал отключил связь и в трубке раздались протяжные гудки.

Лагер отдал трубку аппарата связи, улыбчивому, светлолицему радисту, который не упустил возможности стрельнуть у капитана сигаретку. На душе было тревожно, гдето в лесу сидел враг, который, не добившись ответной стрельбы, умолк. Ночь была невыносимо тихой и тёмной. Истерзанный внутренними переживаниями, капитан выкурил немало сигарет, так много он не курил уже давно. Ему казалось, что лёгкие заполнились мерзкой, липкой сигаретной смолой и почернели, стало тяжко дышать, горло раздирал мучительный сухой кашель. Дабы облегчить и без того терзаемый стрессами организм, Хва решил спуститься к Ревче и попросить его заварить ему травяного чаю, который облегчал кашель и снимал напряжение.

С мыслью снять стресс при помощи горячего напитка и очередной истории из жизни фронтового друга, капитан спустился по бетонной лестнице вниз, в подземную часть бункера, где встретил Ревчу. Повар метался по своей кухне и собирал, что-то в плотный, солдатский рюкзак. Хва поприветствовал его.

– Говорил я тут со своим генералом, требует держать бункер до конца, – сказал Хва.

– Понятно, другого и не следовало ожидать, – буркнул старик себе под нос.

– Мол, вы в бункере, вам не страшно.

– А ему там, в кабинете не страшно? Ты не спросил? – язвительно подметил Ревча.

– Ха-ха, шутишь, шутить это хорошо, да вот чаю я хотел бы твоего выпить. Не заваришь кружечку. Уж больно много сигарет выкурил, боюсь лёгкие выплюнуть, а твоё зелье неплохо унимает кашель.

– Эта бурда нравиться только тебе капитан. Один ты её и пьёшь. Хотя мне не жалко, сейчас заварю.

Ревча налил в блестящую, жестяную кружку кипятка, положил пару ложек сухих, молотых листьев, каких-то неведомых Лагеру трав. Комнату быстро наполнил приятный, терпкий аромат с ягодными нотками. Пока напиток заваривался, старик продолжил молча набирать рюкзак. Лагер подошёл к нему и неуверенно спросил.

– А на кой, ты собираешь этот портфель? В поход собрался?

– Типа того. Чай заварился. Можешь пить.

– Ревча, старый сукин-сын. Ты куда собрался? – уже более твёрдо и с нескрываемым интересом спросил Лагер.

– Я ухожу, не сердись на меня, Хва. Но я ухожу, мне нечего тут делать.

Капитан остолбенел, он мигом забыл про чай и всё остальное, голос его стал твёрд и суров.

– А не обозрел ли ты Ревча? А? Ты дезертировать вздумал? С ума сошёл, что ли? Котивы не сегодня-завтра в атаку пойдут, а ты решил сбежать?

– Да капитан, именно поэтому я и решил сбежать. Мне нет дела до вашей войны. Если вы хотите умереть в этом бункере, провонявшем тухлятиной, то это ваше право. Умирай героем. Но я уже говорил, что помирать здесь не собираюсь, где угодно помру, но не здесь.

– Это преступление, Ревча, тебя осудят. Тебе никто не давал разрешение покидать бункер.

– А кто мне запретит? Ты? Залез? Маут? Кто? Я человек, пусть старый, но нелишённый ума. Эта война затеяна идиотами на верхах, а исполняется идиотами в низах, я не идиот. Я не хочу умирать. Я решил и я уйду! Хочешь, задержи меня. Можешь даже пристрелить, но я не передумаю. Я не соглашался воевать, меня заставили. Ты пришёл сам, вот и воюй.

Лагер не знал, что ответить ему. Перебирая в голове разные фразы и ругательства, он зло смотрел на Ревчу и искренне не понимал, почему старик покидает их. Как фавийский офицер, Хва не сомневался ни на секунду, что Ревча предатель и дезертир, тем более с опасными речами, но как простой лагун, ему казалось, что не честно будет арестовывать старика. Но грудь его нервно вздымалась, а глаза проедали в Ревче дыру.

– Я считал тебя другом, – выдавил из себя Хва.

– Я продолжаю считать тебя таковым. Ты прости меня, но я всё равно уйду.

Лагер взял в руки кружку горячего чая и сделал пару глотков, почувствовав приятное тепло, распространяющиеся от горла к желудку, он тихо, чтобы не услышали лишние уши, промолвил.

– Хочешь бежать, беги. Я доложу, что ты пропал без вести, но если поймают тебя, про меня молчи. Не то и мне несдобровать. Но всё же я ни как не пойму, на, что ты надеешься? Куда ты пойдёшь? Тебя поймают на первом же блокпосту, как дезертира привлекут к ответственности, могут и расстрелять. Зачем тебе это? Ты не солдат, ты повар, тебя никто не просит воевать.

– Хва, не в смерти дело, дело в моём личном выборе. Я против, не хочу я здесь погибнуть…

– Но почему же сразу погибнуть?

– Да потому, что муринцы вас всех перебьют. Вы не остановите их в своём бункере, а на помощь вам никто не придёт. Ты офицер, у тебя есть честь и прочая обуза, но у меня её нет. Я не обязан. Я прожил долгую жизнь не для того, что бы сгинуть в сырых, бетонных стенах. Нет.

– Ну как знаешь, Ревча. Беги. Я же останусь здесь, если же помру, так мужской смертью.

Ревча ухмыльнулся, пожал крепкую капитанскую руку, улыбнулся кривыми губами и закинув рюкзак на худую, старческую спину, пошёл прочь: от Лагера, бункера и войны. Хва проводил его взглядом, после чего присел за стул и распаковав картонную коробку с запасами, вынул из неё плитку шоколада. Было тихо и спокойно, Лагер сидел за столом, маленькими глотками попивая, как ему казалось очень вкусный чай, прикусывая шоколадными дольками. В воздухе висел кислый аромат сырого бетона, перемешанный с запахами трав и сладостей. Вскоре, атмосферу комнаты разбавил резкий табачный аромат, синий дым струился от сигареты к потолку, капитан глубоко затягивался и испускал изо рта серые, табачные кольца дыма. Где-то за бункером, среди грязи и снега, под ударами ледяного ветра, плёлся старик Ревча, близкий и такой непонятный для фавийца человек. Хва не желал ему зла, но презирал его трусость и убеждения, ведь нет для патриота ничего важнее защиты страны. Но зато теперь в его голове всё сходилось, гетерцы трусливый и никчёмный народ, не способный защитить сам себя, эта мысль утвердилась в нём окончательно. Более того, даже муринцев он уважал больше, чем тех, кого прибыл защищать. Ночь сменилась утром, солнце выбралось из заснеженных холмов, а капитан крепко уснул, сидя за столом, с дымящей сигаретой в руке.

Так и жил «комбун» со своими бойцами, в постоянном напряжении и ожидании. Прошло три дня с той ночи, как Ревча покинул капитана, дни выдались стабильно тяжёлыми. Почти каждый день по бункеру стреляли, с разной интенсивностью, но регулярно. Муринские лёгкие пушки лишь слегка тревожили обитателей бетонной крепости, держа их в боевой готовности, но Лагер строго настрого запретил открывать ответный огонь. Пару раз над лесом кружили гетерские самолёты, они беспощадно выжигали вековые деревья, зажигательными бомбами, но на второй день, стая муринских истребителей неожиданно налетели на вражеские самолёты, опрокинув большую их часть на землю. С тех пор над лесом господствовали лишь котивы.

На третий день Лагер был неприятно удивлён, когда растерянный связист доложился о пропавшей связи, штаб не выходил на связь уже более трёх часов, хотя отзванивались в каждый бункер через час. Видимо вражеские диверсанты перерезали кабель, отправленные для разведки и ремонта, пятеро разведчиков не вернулись. Вечером, Лагер лично видел как над бункером, мерцая в лучах заходящего солнца, пронеслись толстопузые бомбардировщики муринцев. Их было около двух десятков, сопровождали их десяток истребителей. Некоторое время спустя они вернулись обратно, уже подтрёпанные и без трёх самолётов. После захода солнца, бункер вновь обстреляли, в этот раз вперемешку с лёгкими снарядами, прилетели и отравляющие бомбы, несколько из них, проскочив сквозь амбразуры, влетели в пушечный отдел укрытия. Лагер был в тот момент у орудия и, увидев цилиндрический, шумящий и дымящий снаряд, не задумываясь, схватил его и швырнул на улицу. Раскалённый металл обжёг его руку. Пытаясь не обращать внимание на ожёг, Хва продолжил обходить позиции и даже проверил траншеи у бункера, в которых занимала позицию, гетерская пехотная рота, прибывшая с утра в подмогу капитану. Но вскоре рука заныла и он зашёл в медпункт и, выслушавнаставления седовласого хирурга, пришёл к санитарке на перевязку.

Юная девушка, лет двадцати, с большими, зелёными глазами, на круглом лице и пышными губами, накрашенными яркой помадой, улыбчиво поглядывала на капитана. Из-под белого халата, выступали её красивые женские формы, на плече лежала коса светлых волос. Лагер не без удовольствия наблюдал как её нежные, кремовые ручки управляются с мазями и бинтами. Видимо она была ещё студенткой, гетерские университеты отдали на нужды фронта всех своих учеников, в медиках была особая нужда.

– Что ж вы капитан забыли в наших не весёлых краях? – медленно шевеля пухлыми губами, молвила девчонка, кокетливо смотря на Лагера.

– Тоже, что и вы.

– Я? У меня и выбора-то не было. А вы сами сюда пришли. Вы же с добровольческого корпуса генерала Пфлюка.

– Я – патриот своей страны, и к тому же, я фавийский офицер! Это обязывает меня быть на передовых рубежах защиты родины. Мы здесь, потому, что если враг не остановиться здесь, то он пройдёт маршем и до Фавии. А там моя семья. Я не хочу видеть муринцев у себя дома.

– Вы женаты? – широко улыбнувшись, спросила санитарка, будто не слыша ничего другого.

– Да, уже почти как десять лет.

– Вот досада, вечно вех перспективных разбирают заранее. Поди майором скоро станете.

– Если бункер отстою.

– Отстоите, вы фавийцы прыткие парни и не на такое способны, – проговорила она и улыбнулась краем губ.

– У меня сотня холостых бойцов найдётся, выбирайте какого захотите, высокого или низкого, худого или толстого. Выбор большой. Только вот моё сердце уже давно занято. – В голове Лагера возник образ любимой жены и его губы расплылись в улыбке.

– А стресс не хотите снять, пока ваша жена далеко?

Хва сначала растерялся, он понял толстые намёки и, одёрнув уже перевязанную руку из ладоней санитарки тихо, но твёрдо сказал.

– Здесь бункер, а не бордель. Думайте своей головой, когда предлагаете такого рода вещи, тем более офицерам.

Улыбка мигом пропала с девичьих губ, она опустила свои зелёные глаза в пол и, развернувшись, молча ушла. Лагер проводил её взглядом, после чего решил, если узнает о том, что кто-то из его бойцов пользовался «дополнительными» услугами санитарки, то лично даст тому кулаком в морду. Но подымаясь по лестнице его пыл, чуть остыл, и ему стало казаться, что в условиях постоянного стресса и отсутствия женской ласки, солдат может воспользоваться услугами такого рода, но не на линии фронта. Его размышления о допустимости секса на войне прервал оглушительный взрыв, взрыв невиданной мощи, который перемолол бетонные стены и раскидал защитников по сторонам. Лагер, отброшенный волной из пыли и бетонных крошек, кубарем покатился вниз по лестнице и, ударившись о ступеньку затылком, мигом потерял сознание.

Это была бронебойная авиабомба, сброшенная с самолёта, с невиданной точностью она впилась своим стальным носом в бетонную плоть бункера. Пробив перекрытия левой части укрытия, она с неимоверной мощью разорвалась на части, буквально растерзав внутренности железобетонной крепости.

Лагер в бессознательном бреду видел родной дом, тихий накрытый туманным одеялом пруд, покрытый кувшинками. В этом сне было всё, что он любил, светловолосая жена, озорной, худой и длинный, как его отец, сын, лодка, тишина и свежесть природы. Он, улыбчивый и весёлый, со связкой самодельных удочек в одной руке и садком в другой. Любимая с полной корзиной бутербродов и термосом чая, сын же с банкой, в которой, вертясь и переплетаясь в клубок, обитали дождевые черви. И будто наяву он чувствовал этот запах: смесь тины, мокрой травы и утреннего тумана, запах родной и близкий ему с детства, кругом наперебой расквакались лягушки и тихо, звеня хрустальным голоском, распелась некая птица. Хва не отрываясь, смотрел на белокурое лицо возлюбленной и тихо говорил – люблю. Но в приятный бред вмешивался голос из настоящего, он был непонятен и Лагер пытался прогнать его, надеясь остаться в этом моменте навечно. Но голос был упорен и сквозь сон он почувствовал жжение и боль, голос обрёл чёткость и в тот же момент образ любимой, сына и пруда замерцал и испарился, будто мираж. Пред ним возникли, будто из пустоты огненно-красные губы и зелёные глаза, знакомые, но безумно напуганные. Теперь он понимал, что голос был санитарки, и именно она хлестала его по щекам.

– Вы живы! – облегчённо сказала девушка.

Хва несколько секунд молча смотрел в её глаза и по сторонам, кругом была бетонная пыль, она скрипела на зубах, забивала глаза и нос, вся его форма была серой от неё. Немного придя в себя, он пощупал затылок, тот был перебинтован. Сильно болела голова и тошнило. Наконец капитан пришёл в себя и тихо, дабы не тревожить гудящую боль спросил.

– Что здесь произошло?

– Бомба, бомба господин капитан, она влетела сверху и взорвалась внутри, много погибших, очень много.

И только теперь Лагер разглядел, что всё кругом было усеяно ранеными, они кричали и ругались, среди едкой брани раздавались знакомые голоса бойцов его роты. Девушка санитарка была уже далеко не в белом соблазнительном халатике, теперь он был грязным и с бурыми пятнами.

– Вы не видели моего заместителя? Невысокий, плотный парень, лейтенант с широким лицом?

– Среди раненых лейтенантов не видела, вам нужно лежать капитан, у вас сотрясение и травма головы.

– Вколи мне обезболивающего, мне нельзя лежать. Быстрее, не мнись. Приказ это, а не просьба!

Девчонка быстро дёрнулась в сторону, выхватила из сумки шприц и вколола Лагеру в плечо. Руки её дрожали и иголка вошла болезненно, Хва скривился, но не сказал и слова. Санитарка извинилась и встревоженным голосом спросила.

– Можно я пойду, господин, там много раненых, им нужна помощь, хирург не справляется. Можно?

– Подожди, сколько убитых не знаешь?

– Десятка два точно есть.

– Всё, беги, помогай раненым.

Лагер встал на ноги и, шатаясь, поплёлся на поиски заместителя. В ушах шумело, но головная боль понемногу отпускала, в коридорах и на лестницах лежали трупы и раненые. Творилась неразбериха. Лейтенант Катароп, заместитель ротного, нашёлся довольно быстро, в комнате связи, где тот безуспешно пытался связаться со штабом при помощи беспроводной связи, но в динамик слышались одни помехи. Увидев Хва, Катароп, от радости даже обнял его своими крепкими руками и, не успев разомкнуть объятия начал тараторить, о состоянии дел. Лагер узнал о том, что бомба вошла в левую часть бункера и уничтожила комнаты обслуги, несколько пулемётных гнёзд, две пушечные амбразуры и разнесла в клочья оружейную комнату. Так же был завален туннель в северный дзот, с которым также пропала связь.

– Котивы, сукины дети, не просто так шандарахнули в нас этой бомбой, ждите штурма, зуб даю, они с минуты на минуты начнут нас выживать отсюда, им нужно это шоссе, дабы войти в Брелим. Приказываю всем занять боевые посты, смотреть во все глаза и бить врага беспощадно, всех кроме медиков под ружьё, легко раненым также нечего прохлаждаться, все на защиту. Не дадим этим сукам прорваться…

Слова капитана прервали оглушительные хлопки и стены бункера сотряслись. Это били тяжёлые муринские пушки, грохот был нестерпимо громким, всё дрожало и сотрясалось, каждое попадание в бункер сбивало с ног. Лагеру казалось, что вот-вот и он оглохнет либо сойдёт с ума. Плюнув на страх, капитан подошёл к смотровой амбразуре и с ужасом увидел изрытые, будто неким адским плугом окрестности. У широкого дорожного моста, что высился над пустым руслом, шёл бой, истошно строчил гетерский пулемёт, поливая в ночной темноте, еле заметные силуэты, что выбирались из леса. Хва приказал обстрелять врага, но слабые пушки бункера не могли так далеко стрелять. Бой за мост длился около десяти минут, капитан с ужасом смотрел, как из лесной чащи, на поляну выходили стройные цепи силуэтов и под пулемётную стрельбу бежали вперёд, не считаясь с потерями. Вспышки огня озаряли окрестности, блокпост держался до тех пор, пока не умолк пулемёт. Сразу после его последнего выстрела, на окопы и укрытия гетерцев полились струи огнемётов, пламя поглотило всех, кто оставался в живых, что-то взорвалось и наступила тишина, лишь костёр из блокпоста, горел ярким красно-жёлтым пламенем. Прошла всего минута и поляну сотряс мощный взрыв, мост в секунду разлетелся на части и взмыл в небо, Лагер понимал, что никак нельзя оставить врагу его и заминировал после первого же обстрела. Теперь становилось действительно страшно.

Капитану было не по себе, в бою страшно, но ждать, что он вот-вот начнётся хуже в разы. В голове мелькали разные мысли: о доме и семье он старался не думать, это мешало ему сосредоточиться, а вот воспоминания из боевого прошлого были очень кстати. Но проанализировав все свои бои, ничего похожего ему найти не удалось. Хоть капитан сражался с врагами не раз, похожей ситуации он не припомнил, были зачистки городских кварталов, бои в лесах с повстанцами, наступления на мятежные города, но, что бы так, ни разу. Впервые Лагер боялся, по-настоящему. Но к счастью или нет, затишье долгим не было, из леса показались люди, они выкатили противоминные орудия. Залп и сотни мелких бомб накрыли поле перед бункером, почти все мины с детонировали и добавили к симфонии хлопков орудий, звон и грохот взрывов. Капитану стало спокойней, теперь он знал, что скоро начнётся бой.

– Идут, идут свиньи, – глядя в бинокль, злобно буркнул Катароп.

– Как подойдут к руслу, обрушьте на них лавину свинца, да так, чтоб они в штаны наложили.

Муринские солдаты, серыми силуэтам, по грязному снегу, шли ровными цепями, около пятисот бойцов, с автоматами в руках. Лагеру казалось странным их поведение, то ли враг слишком самоуверен, что идёт в полный рост, без прикрытия, то ли пьян или под действием какого-нибудь наркотика.

– Напугать нас решили, выродки котивские, а нам не страшно и не такое видали. Всех вас перебьём и земелькой присыплем. – Злобно бурчал заместитель роты, корча лицо и щуря глаз, что пытался поймать целиком мушку.

Лагер глядел в истоптанную тысячами трусливых ног, даль, через прицел своего автомата. Поймав на мушку силуэт врага, он пристально вглядывался в его шаги, порой казалось, что он слышит его дыхание, шарканье ног и частое биение сердца. Но ритм набивало именно его. Капитан понимал, что возможно этот день окажется последним в его короткой жизни, что его любимый сын останется сиротой.

«Я должен быть сильным, я должен быть настоящим офицером, мне не должно быть страшно, я капитан Хва Лагер, я сделаю всё, что можно и больше, но почему-то мне страшно. Я не знаю, как мне с ним бороться, он сидит внутри меня и подъедает мою веру и преданность отчизне, нельзя, нет, нельзя трусить, нельзя бояться, враг рядом. Я должен его остановить и вернуться домой. Только не дом, не думай о нём, нет нельзя, нельзя, я должен быть сильным! Я буду сильным»!

– Рота! Огонь! – слова сорвались с его губ и глухим криком отозвались меж стен бункера.

Лагер резко нажал на спуск. Очередь свинца мигом скосила незнакомого ему парня или мужчину, следом, из амбразур и траншей гетерцев, а так же из ДОТов, словно снежная буря налетела на стройные ряды противника. Свист и скрежет, залпы фавийских орудий и разрывы их снарядов, всё это перемешалось в один непонятный и ужасный гул. Муринцы в панике прыгали в укрытия, кто за камни, кто в овраги. Один солдат ловко увернулся от пулемётной очереди и на полусогнутых ногах проскакал воль кустарника и будто акробат, юркнул в русло высохшей реки. Нескончаемая стрельба перемолола немало плоти, распаханная снежно-грязная каша покрылась кровавым багрянцем. Сотня, а может и больше, муринцев остались на земле. Но по бункеру практически ни кто не стрелял, лишь редкие очереди раздавались в ответ на свинцовый град из амбразур.

Фавийцы не питали иллюзий, Лагер, сжимавший в потных руках рукоять автомата жадно вглядывался в даль, где-то в лесу зарычали двигателя. Послышался треск раздираемой вековой древесины, повалились со скрипом и скрежетом сосны, что-то двигалось из лесной чащи, это были танки. Тяжёлые муринские танки, что выглядели как некое страшное, угловатое чудище с длинным массивным дулом и округлой башней, они рассержено гудели и пускали облака дизельного дыма. Спустя немного времени их сдавленные, упрятанные в броню, морды показались из лесу. Лагер понял всю бесполезность своих пушек пред этими монстрами, он даже не успел испугаться, как первый танк окутавшись в огненное облако выпустил снаряд. За ним второй и третий. Теперь бункер погрузился в огненный кошмар, стрельба была безостановочной, залп за залпом в амбразуры врывался огонь и смерть, лишь теперь фавийцы поистине поняли, что им противостоят не жалкие варвары с востока, а воины, желающие победить и имеющие к этому все средства.

Пользуясь тем, что фавийцы с трудом могли высунуть нос, под прикрытием танковых орудий в бой, ринулись новые цепи муринских солдат, осторожных и осмотрительных, заняв русло ,они мигом развернули пулемёты и застрочили по врагу. По флангам их зажимал колкий огонь ДОТов, но вскоре их заставили замолчать, Лагер видел, как под прикрытием обстрела к ним подбирались муринцы, закидывали гранатами и выжигали огнём, становилось жутко. Но настоящий страх пришёл к фавийцам, когда на бункер поползло ядовито-синее облако, оно шло медленно как туман, стелясь по самой земле, химустройства, развёрнутые у русла реки пополняли и подгоняли ядовитый газ. Вскоре он проник внутрь. Не все успели одеть противогазы, кто-то просто потерял их или забыл, а газ продолжал стелиться по грязному снегу, по коридорам бункера и спускался вниз, заполнял собою все комнаты подземной его части. Этот газ котивы называли «Летняя свежесть», хотя его аромат не имел ничего общего ни со свежестью, ни с летом, ни с чем-либо подобным. Он имел ярко выраженный токсичный запах, въедался в кожу, вызывая на ней ожоги и язвы. Но страшнее всего было его вдохнуть, почти моментальная смерть в мучениях, кровавая рвота, удушье и конвульсии, уже спустя минуту останавливалось сердце. Почти все раненые и многие гетерцы, коих не снабдили средствами защиты, моментально скончались в мучениях, кругом раздавались крики и стоны, отравленные бойцы, слонялись от стен к стене, кашляя кровью, после чего падали на пол и в судорогах умирали. Никто не мог им уже помочь, не было спасения от «летней свежести».

И вот спустя пару часов, вся линия обороны была перемолота, ДОТы были сожжены, траншеи гетерцев заполнились отравленными солдатами с застывшими предсмертными гримасами на лице, первый и подземные этажи бункера опустели, в них остались лишь мертвецы. На холодном, бетонном полу, от усталости и отчаянья, лежал Лагер, он не мог поверить, что половина его роты уже мертва, практически все гетерцы также сгинули, надышавшись «летней свежести». Он понимал, что вот-вот и котивы ринуться зачищать опустевший бункер и велел разместить на лестничных пролётах пулемёты. Веры в победу не было, связаться со штабом не удалось и уже не удастся, в эфире шумели муринские помехи, что специально глушили связь. Кругом повисла атмосфера обречённости, едкие запахи отравляющих газов, пота и пороха били в нос, в горле стоял комок, хотелось пить, желудок раздирал голод, капитан был ранен в руку, не сильно, лишь осколком зацепило. Спасло его то, что рядом стоял Катароп, он принял своим крепким телом большую часть останков бомбы и теперь лежал в углу в предсмертной агонии, возле него крутилась зеленоглазая санитарка. Лагер подозвал её к себе и, встав на ноги, прижал её залитое слезами и кровью личико к своему плечу. Она рыдала.

– Не трать время на него, он умрёт, не сейчас так через минуту.

– Я, я хотела ему п-помочь, – сквозь вырывающийся плачь, говорила зеленоглазая.

– Тебе пора уносить отсюда ноги, нам не выстоять, рассеяться газ и они придут сюда, перебьют всех без разбора. Ты девушка, прекрасная юная девушка, красивая и глупая, тебе повезло пережить эти часы, ты помогла всем кому смогла, больше помогать некому. Пока враг ждёт, ты можешь пробраться в противогазе через туннель к потайному выходу западного склона холма, вот тебе ключ. Откроешь дверь. Там висит навесной замок, крутанёшь ключ два раза вокруг себя, он раскроется, а дальше беги, беги, куда глаза глядят. Если котивы уже там, сдавайся в плен, не ёрничай, береги жизнь. Если же доберёшься до наших сообщи им, что рота капитана Хва Лагера выполнила свой долг и держалась до последней капли крови и погибла героями. Беги девчонка, хватит реветь.

По грязному лицу, текли слёзы и капали на зеленоватый фавийский мундир, Лагер обнял девушку слабыми руками и прижал её к груди, хотя сам представлял на её месте любимую жену. Он разжал объятия и передал зеленоглазой противогаз, та молча натянула его налицо, затянула крепления на затылке и бросив прощальный взгляд на капитана пошла прочь, сжимая в нежной руке массивный железный ключ. Лагер же смотря на нее, улыбался, думая о том, что в противогазе с длинным хоботом и огромными линзами для глаз, девчонка смотрится довольно забавно.

Их осталось чуть больше сотни, где-то вдалеке небо багрянцем озарил скорый рассвет, застрочили автоматы, звонко отскакивали от бетона муринские пули, без особого труда враг занял помещения первого этажа, раздались глухие, раскатистые взрывы и грохот падающего бетона, сапёры врага взорвали ДОТы. Сквозь трещину в полу, капитан видел муринцев, все были гладко выбриты и лысы, лица были хмуры, форма пыльно-серой. Они закидывали комнаты гранатами, выжигали всё подозрительное огнём, их голоса блуждали по бункеру, раздавался громкий хохот и грубая брань. Осмотрев своих уставших бойцов, тихим голосом, сдерживая злобу, дабы не перейти на крик Хва сказал.

– Мы должны дать бой этим засранцам, пусть знают, что фавийцы крепкие ребята, сильные духом и не жалейте никого, бейте их, бейте без жалости и пощады, кидайте в них гранаты, режьте, грызите и колите. Фавийцы так просто не сдаются. Во имя царя, вперёд!

И тут же вниз полетели гранаты, раздались взрывы, крики и грубая брань с первого этажа. Испуганные котивы открыли беспорядочный огонь по сторонам и тут же получили в ответ очередь из пулемёта. Завязалась перестрелка и Лагер, сняв с пояса офицерский кортик громко закричал.

– А теперь пора показать им, на что мы способны в рукопашной! Ура-а-а-а-а!

А дальше началась кровавая баня, в полумраке бетонного бункера сверкали ножи, штыки и вспышки выстрелов, крики и возгласы слились в единый непрерывный шум, шум страшнее которого Лагеру не доводилось слышать в своей жизни. Он, спрыгнув с лестницы, сбил с ног вражеского солдата и тут же вонзил лезвие в его грудь, тёплая кровь фонтаном брызнула ему в лицо, а дальше все происходило как в тумане. Он махал своим кортиком по сторонам, то ввозная его, то рубя наотмашь, вдруг один из котивов ударил его кулаком по затылку и выбил клинок из руки. Лагер упал на бетонный пол изрядно залитый свежей кровью. Схватившись руками в ногу одного из врагов, он попытался свалить его, но сил было явно недостаточно и с яростью животного Хва вцепился зубами в его голень, после чего поднял с пола окровавленный нож вонзил его в ступню котива, тем самым опрокинув его наземь. С неимоверной жестокостью, он вспрыгнул на него и, вцепившись руками в горло, сжал его. Лагер смотрел как молодой, светлолицый парень, задыхаясь и кряхтя не сводил взора со своего убийцы, вскоре котив уже не мог сопротивляться и, посинев от удушения, опустил руки и тихо прошептал.

– Мы вас всех перережем, скоты…

Следом прозвучала грубая брань и пулемётная стрельба, кто-то из котивских солдат, сняв пулемёт с тренога открыл беспорядочную стрельбу по всем вокруг. Вслед ему полетела граната, раздался взрыв. Сложно сказать, сколько длилось это сражение, в облаках пыли и дыма, средь нагромождения тел и обломков, некогда могучего бункера, чей бетонный пол уже не мог впитать столько крови. И снова пулемёт, пуля прошила голень Лагеру, резкая боль сковала ногу и он упал, получил удар в печень, раскашлялся и вновь попытался встать, но тут же получил удар носком лакированного сапога в лицо и повалился на спину. Спустя секунду, обладатель сапог мёртвым упал рядом. Хва вгляделся в его изувеченное шрамами и ранами лицо, мёртвые, широко распахнутые глаза смотрели прямо на него, ещё секунда и сознание покинуло капитана, он искренне верил и надеялся, что умирает.


Но судьба пожалела его, спустя неведомое количество времени его глаза открылись, а рот жадно раскрылся, пытаясь втянуть воздух. Окончательно придя в себя Лагер, встав с пола, тут же упал, из его ноги текла кровь, плечо было слегка задета пулей.

Схватка окончилась, кругом лежали одни мертвецы, в воздухе пахло пылью, грязью и остатками отравляющего газа, который уже не причинял особого вреда, но вызывал чувство тошноты. Лагер выжил, отделавшись лишь ранением ноги и плеча, да десятками ушибами и ссадинами. Гнетущая тишина въедалась в уши и выворачивала душу наизнанку, ни победы, ни поражения, кругом лишь трупы, даже раненых не видать.

– Фавийцы! Есть кто живой? Офицеры! Рядовые! Хоть кто-нибудь, вашу же мать, неужели вы все мертвы? Отзовитесь! – кричал Лагер, ползя по груде изрешеченных тел, в нос бил холодный аромат смерти, на языке чувствовался солоноватый привкус крови.

– Да чего ты орешь? – раздался хриплый голос из темноты. – Все твои фавийцы уже дорогу на тот свет протаптывают! Нет никого, все трупы!

– Ты кто такой? – С испугом откликнулся Лагер, вглядываясь в темноту.

В тёмном углу, среди обломков бетона и меж двух мёртвых сослуживцев Лагера, сидел изрядно измятый муринский солдат с вытянутым, худым лицом, впалыми глазами и лысой головой. На его широких плечах висела изодранная в лохмотья серая форма, ноги были опалены и обмотаны какими-то окровавленными тряпками. Лагер не сразу увидел, что его худые руки сжимают в руках автомат, чьё дуло замерло в направлении его груди. Котив дёрнул головой, приказывая капитану сесть.

– Разве ты не видишь, капитан? Я солдат муринской армии, – спокойно прохрипел котив, не опуская автомата.

– Вижу, – с болью садясь на пол, отвечал Хва, – жаль патронов у меня не осталось, так бы пристрелил тебя, мразь.

– А у меня патроны есть, так что прикрой свой рот фавиец! – с усмешкой сказал тот в ответ.

– Так чего же ты ждёшь, сука? Убей меня! Стреляй! Мне уже все равно, я проиграл, я потерял всех своих солдат, вся моя рота мертва, никто не выжил, один я, так, что мне уже всё равно! Стреляй, мразь! Стреляй! – с хрипом прокричал Лагер, смотря на врага, ожидая своей смерти.

– Чего орёшь? От твоей истерики сейчас трупы проснуться, не хочу я тебя убивать, – спокойно и с усмешкой молвил котив, после чего опустил автомат на пол.

– Как? – удивлению Лагера не было предела.

– Как, как, да вот так! Не хочу и все! Если так хочешь смерти, то расшиби себе голову о стену! А я не хочу!

Повисла тишина, Лагер испуганно и, недоумевая, пялился на вражеского солдата, который кряхтя, поправлял буро-грязные тряпки на ногах, обильно пропитанные кровью. Котив вновь поднял глаза и, поймав на себе замерший взор капитана, широко улыбнулся и таким же усмешливым голосом продолжил.

– Да не торопись спасибо мне говорить, фавиец!

– Я? Я и не, не хотел, благодарить тебя, – с озлобленностью рявкнул он в ответ.

– Да вы все медивы такие неблагодарные. Только и можете, что ныть и жаловаться на судьбу, ай яй яй, мне больно, позовите маму! Моя рота, она погибла, бедные ребята, как же мне плохо! Я плохой капитан, я подвёл своего батюшку царя! – кривляясь, говорил котив изображая переживания Лагера, будто он плохой театральный актёр.

– Я не медив, я лагун, – резко бросил тот в ответ.

– Да какая разница, я всех вас медивами называю, что я разбираться буду, и вообще, прижми свою жопу и успокойся. Как-никак автомат в моих руках, а не в твоих. Хотя всё равно убивать тебя не буду, хватит. Норма уже выполнена с лихвой.

– И какая же у тебя норма, Котив?

– Да по десятку в день вас истребляю, – не переставая улыбаться, сказал тот и начал шарить по своим карманам.

– И прям десять убил сегодня?

– Да хрен его знает, я цифру так, с потолка взял, хотя сегодня десяток-то точно перебил, такое месиво было в бункере, думал здесь и сдохну, наконец. Но нет, рубился, дрался, да выжил мать его, но думаю с десяток-то сегодня я точно на тот свет отправил.

– И ты этим гордишься? Ты рад этому?

– Нет, но по-другому нельзя, я смотрю ты впервой в такой заварухе?

– Я боевой фавийский офицер и прошёл немало войн.

– А в таких боях ты бывал раньше? А? Боевой офицер, ты бился с врагом руками, ногами и зубами, надеялся в этой кровавой бане, что лучше умереть, чем дожить до конца, зная, что потом вновь тебя бросят в эту человеческую мясорубку? И ведь думаешь, хрен с ним, помру и дело с концом и кончиться весь этот ад, ан нет, в глубине души сверлит мыслишка, что вот кончиться бой, выживешь, победишь, а там, через бой, а то и два наступит спокойная жизнь. И мать его, веришь, же этой мысли и сражаешься, не на смерть, а на жизнь и вуаля, колесо делает круг и тебя вновь бросает в гущу событий. Было так? А? Боевой капитан?

Лагер молчал, лишь смотрел на белое, исполосованное порезами и ссадинами лицо, а нога слабела, холод пробирал до самых костей. Штанина намокла и потяжелела от сочащейся крови. Капитан прижал ладонью рану и, испытав резкую, острую боль скривился. Спустя секунду, в нос ударил табачный дым, знакомый и любимый Лагером аромат сигарет, тут же его нутро задрожало и сию минуту захотелось сделать крепкую затяжку.

– Что заёрзал боевой офицер? Курить захотел? Прости, но у меня последняя, – демонстративно пуская облака дыма, сказал котив и вновь затянулся.

Лагер промолчал и вновь попытался прижать кровоточащую рану. С плечом ему повезло больше, рана была не сильной, пуля рикошетом прилетела ему в погон и, разорвав офицерские ромбики, оставила множественные ссадины и огромный синяк. Сидящий напротив котив, глубоко затягиваясь, смотрел, как ёрзает капитан.

– Ты, что там крутишься? Ранен что ли?

– Пуля на вылет проскочила по бедру, кровь идёт, – сухо молвил Хва, не поднимая взора.

В следующее мгновение он почувствовал, как что-то мягкое прилетело ему по голове и отскочив, беззвучно приземлилось рядом. Это был маток грязноватых бинтов, следом прилетела мягкая упаковка с тремя одноразовыми шприцами, в которых синело обезболивающее, также в упаковке виднелся пакетик с останавливающим кровь порошком. Лагер знал для чего это всё, так как это были фавийские препараты для солдат. Котив кивнул на лекарства и сказал.

– Присыпь и перемотай, а то истечёшь кровью и сдохнешь. Обезболивающее у вас так себе, одного шприца мало, я вколол себе два, потом третий, а то был готов пристрелить себя от боли. Ты уж прости, но бинтуй себя сам, я не могу встать, все ноги опалило, боюсь, как бы не отпилили мне их теперь. Поди ты паршивец гранату бросил в меня?

– Может и я. Ты с метрополизолом не шути, он вызывает привыкание, наркотик одним словом. У нас некоторые так наркоманами стали.

– А я-то думаю, чего мне мать его так весело, кругом трупаки с развороченными башками, а я жизни радуюсь. Всё ваш фавийский матазол!

– Метрополизол, – поправил его Лагер, обрабатывая ногу.

В бункере было тихо и сыро, где-то кряхтел умирающий солдат, вдалеке гудела техника. Котивы сооружали мост, за место того, что был взорван фавийцами. Интерес к бункеру пропал, и немногие выжившие муринцы вернувшись обратно, доложили о зачистке вражеского укрытия. Два солдата вражеских армий сидели друг напротив друга среди хаотично разбросанных по полу мёртвых тел. Один курил, другой перевязывал рану. Было темно и лишь слабый лунный свет проникал сквозь амбразуру и ложился на тела мертвецов холодным серебром.

– Что за дрянь ты куришь? – затягивая узел на повязке, спросил Лагер.

– Что выдают, то и курю. Сигареты называются «Товарищ», – котив покрутил в руках измятую пустую пачку белого цвета и с изображением некой солдатской физиономии в профиль. – Гадость конечно-же редкая, но курить можно, только вот если не затягиваться часто, то тухнет собака. Порой мне кажется, что там и табака-то нет. Так солому напихают, смолами пропитают и в бумагу завернут. Но когда хочется курить, и солому выкуришь.

Лагер закончил с повязкой и просунул руку во внутренний карман кителя, пошарив в нём и нащупав твёрдые, картонные углы, улыбнулся и достал почти полную пачку сигарет «Монарх», довольно дорогих даже для офицера. Котив удивлённо рассматривал переливающийся на лунном свете рисунок короны, выполненный золотистой бумагой и, затушив об автомат окурок, спросил.

– Хорошие поди?

– Очень, мягкие и приятные. Будишь?

– Спрашиваешь, тоже. Конечно, буду, не то прям сейчас тебя пристрелю и отберу.

Лагер улыбнулся. Его поразила какая-то лёгкость и спокойствие овладела его душой, ему было теперь всё равно, что будет дальше, но жить почему-то хотелось вновь. Вынув из пачки одну сигарету, он прикурил и крепко затянулся, его тут же пробил кашель. Капитан вновь затянулся и бросил пачку с оставшимися сигаретами котиву. Тот жадно выхватил белоснежный цилиндрик и, сжав его узкими, разбитыми губами сладко вдохнул табачного дыма.

– Как звать тебя? Фавиец? – выдохнув облако синеватого дыма, обратился он к капитану. – А то сидим тут с тобой, болтаем, а имён не знаем.

– Я капитан Хва Лагер, командующий третей роты, которая погибла.

– Очень приятно, А я Чак Зит. Когда-то тоже был капитаном, да вот не сложилось.

– Спасибо тебе, Чак Зит.

– Ну наконец-то дождался! На здоровье!

– И что дальше Чак Зит? Так и будим сидеть с тобой курить и ждать смерти?

– Я не знаю, что дальше, либо ваши придут, либо наши. Придут ваши, меня пристрелят или в плен возьмут, придут наши, тебя пристрелят либо отправят в концлагерь, короче не знаю, но скорей всего наши, они уже заняли Батор, а ваши драпают на запад.

– С чего ты взял, что наши убегают?

– Под городом с названием Хорм, мы перемололи ваших в фарш, они бежали так быстро и самозабвенно, что бросили всё и оружие, и технику и раненых. Там я впервые увидел горы трупов высотой в пять метров. Мы не успевали их хоронить, бросали прямо в свежезавоёванные траншеи и присыпали землёй и снегом!

– Вы обратили в бегство гетерцев, этих никчёмных вояк, что бояться защитить даже свой дом. Не ровняй нас с этими проклятыми трусами, мы вам не гетерцы, нас вы так просто не сломите, здесь у вас не выйдет лёгкой прогулки.

– А я Хва, и не надеюсь на лёгкую прогулку, нет, слишком кровавой оказалась моя прогулка до Брелима, порой аж страшно вспоминать, кровь убитых мною чавкает у меня под сапогами. Я иду от самого Аппора, иду и ни как не могу прийти, хотел было уже сдохнуть, да вот не вышло как-то, всё надеюсь на что-то. Думаю, кончиться война, вернусь домой и буду пиво пить и баб за задницы щупать, а ведь знаю, что не вернусь. Будь проклята эта сраная война, которую вы начали!

– Мы? – удивлённо переспросил Лагер.

– А кто? Кто напал на нашу страну?

– А кто начал притеснять медивов? Строить концлагеря, для вредителей? Неужели вы думали, что начав репрессии против самого многочисленного народа на планете, не получите последствий? Или может Канильскую область у гетерцев вы отобрали по закону? Вы спровоцировали эту войну, и если бы не напали на вас, напали бы вы!

– Но не наши солдаты вторглись в ваши земли!

– Вы тысячами истребляли невинных людей, лишь потому, что они медивы.

– А вы невинных не убиваете?

Лагер вдруг вспомнил глаза котива, который смотрел на него перед смертью, вспомнил радость и улюлюканье толпы обезумевших гетерских медивов и довольную рожу майора. Ему стало неприятно, но он выдавил из себя очередной аргумент.

– Мы геноцида не начинали!

– Зато войну начали! Где народу погибло уже больше чем во всех концлагерях вместе взятых! Да и не надо врать, что вы мирных не убиваете! Я сам все видел! Видел убитых детей и изнасилованных женщин, ваши изверги измываются над девушками, пока те не помрут.

– А своих преступлений ты не видел?

– Видел, помню, может и не каждое, но помню, мать его. Убил я народу немерено, но тех кого законом признали врагом, осуждённых на смерть и тех, кто хотел убить меня, но девок я не насиловал и мирных не стрелял.

– Мы можем долго спорить о том кто прав, а кто виноват, ибо солдаты разных армий. Ты меня не переубедишь. Я предан своей родине и народу.

– А я и пробовать не буду, да и спорить с тобой не хочу. И вообще Лагер заткись, надоел ты мне! Пропитан пропагандой как губка водой, стоило надавить на тебя, так и полезло, прям из всех щелей. Кто ты такой? Друг мне, что ли? Может брат или товарищ, ты как-никак мне враг и не пить мне с тобой водки в баре. Сидим с тобой тут два идиота, я бы ушёл да вот не могу, если никто не явиться, то поползу к своим как посветлеет. А ты? Сидишь мне тут, доказываешь где и как я неправ, да ты такой же верный пёс своего царя как и я! Скажут, пойди расстреляй того предателя, пусть ему и пятнадцать лет и он девчонка, пойдёшь и стрельнёшь и в голову себе вобьёшь, что враг она и в голове своей придумаешь, как она сука малолетняя яд подмешивала или бомбу закладывала под мирный парк, найдёшь оправдания, лишь бы совесть свою усыпить. Вот и я таков, верный пёс, служу партии и народу, когда просят, стреляю, когда наказывают, верю, что за дело. А как думать начинаю, хоть самого к стенке ставь, за мысли такие. Вот и стараюсь не думать, а как вновь начинаю, жуть как тоскливо становиться, что аж и тянет пулю проглотить.

Чак замолчал, съёжился под градом воспоминаний, вдохнул вонючий тухлый воздух и вновь закурил. Лагер молчал, в небе загудели самолёты, где-то в районе моста раздались взрывы и треск зенитных орудий. «Как же поздно вы прилетели, суки», молвил Хва про себя.

– Вот и ваши прилетели, бомбят, суки, – спокойно, будто о чём-то несерьёзном, сказал Чак, смотря в амбразуру.

– Прилетели бы пораньше, вы бы опять в лес побежали.

– Ага, мечтай, это так, прилетели хвостиком махнули и полетят домой. Вас давно уже похоронили. Один ты и остался. Ты да я, да мы с тобою.

– Чак, ты мне скажи вот, на кой хрен вы цепями в бой шли? Это же самоубийство!

– Это тупость.

– Я в этом не сомневаюсь, но зачем? Для устрашения? Так не страшно, или вы под наркотиками в атаку идёте?

– Да потому, что один болван решил, что вы в бункере от страха запаникуете, кто же думал, что вас так много? Вот мы и пошли, лично я думал, что в штаны наложу, когда вспышки пулемётов увидел. Я Лагер не просто солдат, я боец ШРОНа, я элемент не такой ценный, но обозлённый и опытный. В ШРОН попадают те, кого стрелять не стали лишь потому, что смерть такого бойца полезней на поле боя, чем на плацу.

– Что же ты, Зит, сделал-то такого, за что тебя на убой послали. На предателя ты не похож, на труса так и подавно.

– Зато на дурака вполне, по моей вине погибли совсем молодые ребята, которые доверяли мне, я ведь тоже ротой командовал когда-то, только не совсем удачно, хотя ты Лагер тоже не совсем удачен в командовании. Вот только твои солдаты погибли в бою, а мои погибли, когда я их за халявной жратвой повёл, думая, что поступаю разумно. А оказалось, что я полный дурак и идиот. – Пред глазами Чака возникла картина груды мёртвых солдат с перерезанными глотками и с застывшими гримасами страха на безжизненных белых лицах. Он впервые за пять месяцев с кем-то делился внутренними переживаниями, и вдвойне было странно, что делился он ими с вражеским солдатом.

– И долго ты в ШРОНе?

– Месяцев пять. Пять, мать его, месяцев надежды на то, что я выживу или наконец-то сдохну, пять сраных месяцев, десятки боёв, и везёт же мне сукину сыну, другой бы уже словил пулю в лоб и мирно бы лежал в могиле братской, а я всё жив и жив. Даже сейчас выжил.

– Ведь это хорошо, жить. Многие из тех, кто лежит сейчас вокруг, нас хотели бы выжить, но судьба любит чёрный юмор и решила оставить в живых нас с тобой. Зачем? Наверное, она знает, а мы нет. Вот почему ты меня не убьёшь? – смотря на поникшие и влажные глаза Чака, спросил капитан, проникшись за короткое время к своему врагу некой симпатией.

– Не знаю, не хочу, хотел по началу, когда ты здесь ползал и ревел, даже дуло на тебя направил, думал шлёпну тебя, гниду такую и сниму с тебя твои кожаные башмаки. А вглядываюсь, так у тебя не ступня, а ласта, как у лягушки. Думаю ну тебя нахрен, что я буду с этими лыжнями делать, да и на кой хрен они мне, ноги то опалило, отрежут, небось. И передумал.

– А ты, Зит, оптимист, даже в такой жопе, в которой мы сейчас, не теряешь своего странного чувства юмора.

– Да ты, Лагер, тоже по мне так неплохой парень, только враг, а так не плохой.

– А ты Чак мне не враг, в бою одно дело, но так один на один. Нет. Не враг, – сказал Хва и, привстав, протянул Зиту свою холодную, ослабшую руку.

Чак крепко сжал его ладонь и на разбитых, растрескавшихся губах проскользнула лёгкая улыбка. Ему нечего было сказать в ответ, слова не лезли ему на язык, действие метрополизола оканчивалась, в ногах засверлила острая, жгучая боль, голова была как ватная и мучила сильная жажда. Он вынул из золотистой пачки сигарету и вновь закурил, табак не облегчал его страданий, но Чак хотел в это верить.

– Уходи, Хва Лагер, воткни себе все шприцы с обезболивающим и беги сломя голову отсюда, у тебя есть маленький шанс спастись. Наши по любому сейчас возле моста копошатся, ждут когда танки поедут, без танков не пойдут. Беги, уходи к своим, я, конечно-же не знаю какие у вас там законы, но ты не трус, тебя не должны наказать.

Лагер молчал, но вспомнив про тайный туннель, по которому ушла зеленоглазая санитарка, решил, что есть шанс.

– Тут есть туннель, на западный склон холма. Если его не завалило, то я могу уйти по нему.

– Так уходи, хватит языком чесать, беги пока можешь. На, лови ещё таблеток, это «рикетол», он тебя взбодрит, – Чак швырнул ему упаковку к ногам.

– А ты Чак правда парень хороший, надеюсь мы с тобой не встретимся в целиках наших автоматов.

Лагер не стал тянуть время и сделал себе два укола, один в ногу, другой в плечо и, поднявшись на ноги, вновь пожал руку Чаку, в ответ послышалась грубая брань и требования скорее уносить свою задницу. Переступая через трупы и завалы, он спустился по лестнице вниз, в нос ударил мерзкий аромат потерявшего свою смертоносность отравляющего газа. Под ногами хрустели куски бетона, гильзы и прочий хлам. Дверь в туннель была настежь открыта, света не было, под ногами захлюпала грязь, холодная и липкая, где-то в темноте журчала вода. Здесь дышать было ещё сложнее, к горлу подступала рвота, и нос страшно жгло, проклятая «Летняя свежесть», она уже не убивала, но напоминала о себе. Так и брёл Лагер по вонючему, тёмному туннелю, сложно сказать какой он был длины, идти по нему было невыносимо сложно и неприятно. «Бедная зеленоглазка», подумал вдруг капитан, представив как усталая и тонконогая девушка шла поэтому мрачному и залитому грязью туннелю. Но вскоре его руки нащупали холодную, сырую сталь. Дверь была неимоверно тяжела и стара, его ладони скользили по всем её выступам и рычагам, пока вдруг, повернув один из них дверь со скрипом отварилась. В глаза ударил свет луны, холодный, но как ему показалось в тот момент неимоверно дружелюбный и ласковый, будто это солнце согрело его своими лучами. Шаг, другой, хруст веток и всхлипы снежно-грязной каши и свежий воздух. Лагеру показалось, что у этого воздуха есть некий вкус, нежный и приятный, словно мороженое. Глубоко вдохнув ароматы леса, он вдруг про себя решил, что никакие сигареты не сравняться с этим воздухом, который был так сладок.

Капитан плёлся по раскисшей земле, по щекам текли слёзы, не то радости, не то горя, голова кружилась от свежести, сильная доза метрополизола, давала силы и эйфорию. Позади, за холмом, стоял разрушенный и заваленный телами бункер, в котором, затягиваясь сигаретами «Монарх» сидел рядовой ШРОНа, Чак Зит, с опалёнными ногами. Лагер мельком вспомнил про него и с надеждой, что его нового знакомого комиссуют по ранению, облегчённо вздохнул и строго настрого приказал себе забыть и никогда и никому не говорить о Чаке, дабы не навлечь на себя подозрений.

Глава 15


Шел первый летний месяц в этом году. Он был на редкость жаркими и сухим гетерская земля изнывала от жажды и лишь, спустя неделю солнцепёка, полил дождь. Это был не просто дождь, а настоящий затяжной ливень. Вот уже пятый день небо было затянуто: низкими, свинцовыми тучами. Они были серо-чёрными, и казалось, что вот-вот, они начнут цепляться за верхушки домов и деревьев. Дождь шёл с утра до утра, но он был каждый раз разный и со своим характером, то бил и хлестал со слепой яростью, то спокойно лил, то замирал и лишь изредка пускал на землю редкие, маленькие капельки. Так повторялось каждый день: дождь, седые облака и густой, словно молоко, утренний туман.

Природа, будто наблюдая за людскими делами, решила дать отдохнуть всем воюющим, дабы было время у глупых людишек обдумать их скверное поведение на этой планете. Но природа величественна и наивна, а человеческая натура слишком подвержена эмоциям, не подвластным никакому разуму. Пятый день молчали пушки, не летали самолёты и не шли под громкое «Ура», испуганные до смерти, бойцы желтороты. Фронт замер, ждали подходящей погоды.

С момента кровавых сражений за пригороды Брелима прошло почти три месяца, три страшных и ужасных месяца ежедневных боёв, налётов и обстрелов. Муринцы и их верные союзники с неистовой силой и яростью наступали на дрогнувшие ряды гетерцев, которые окончательно потеряли стимул и желание сражаться. Половина Гетерского союза была оккупирована. С трёх сторон наступали союзники Маута. С северо-запада шли в бой стройные ряды Лодийских солдат (Лодия – страна на северо-западе континента, преимущественно населена котивами, вступила в войну при виде успехов Маута), с юга наступали вергийцы, давние союзники Муринии, с востока лавиной шли муринцы. Сложно сказать, что было бы, если бы не фавийские полки, что моментально вступили в бой и организовали оставшуюся армию союза. Медивы потеряли Дарлию, в которой вспыхнуло промаутское восстание, и силами всего одной дивизии, Маут отнял у гетерцев северную жемчужину. Положение у медивских армий было поистине критическим, они удерживали лишь центральную часть союза и юго-западную провинцию Рорун, что являлась центром металлургии. На севере же держали портовый город Хотгорн, что был сжат стальными тисками с двух сторон, но был последней надеждой на поставки вооружений и провианта, также в руках был город Пестрор, важный судостроительный центр, попавший почти в полное окружение. Но отдельного внимания заслуживает Брелим. Город не пал, он сражался, добровольческий корпус генерала Пфлюка дал достойный отпор воинам Маунда Маута. От города остались лишь руины, в нём почти не осталось жителей, только солдаты двух армий, что будто крысы ползали по растерзанным домам и площадям. Полгорода котивы взяли с весенним наступлением, дошли довокзала и железной дороги, что делила Брелим на две неровные части, но дальше их не пустил Пфлюк, не имея численного превосходства, он так ловко спланировал оборону, что на третий день боя пошёл в контратаку. И так дорога и вокзал переходили из рук в руки уже два десятка раз.

Брелим – огромный многомиллионный мегаполис, родина и любовь многих гетерцев, красивейший город с многочисленными памятниками архитектуры, красивейшими улочками и набережной для истинных ценителей зодчества, был теперь другим. Чёрными, закопчёнными от пожаров, оконными проёмами смотрели редкие дома, грустно и безрадостно. Словно трухлявые деревья, над центром города, высились некогда богатые небоскрёбы, их стеклянные фасады исковеркали бомбы и пули. Одна из высоток завалилась на бок от мощной авиабомбы, при падении, исполинских размеров, здание смело под собой целый квартал. Всё было разрушено. И даже статуя отца основателя города была на земле. Её взорвали муринские сапёры во время очередной контратаки фавийцев, говорят, сам Маунд приказал повалить символ города, дабы побольнее уколоть упрямого Пфлюка.

Пятидневный дождь сковал весь северный фронт, дав передышку в первую очередь фавийцам, уставшим от боёв. Пихте Залес видел, как складываться дела в Гетерском союзе и понимал, что лучше пожертвовать союзником, чем терять в огромном котле несколько миллионов солдат. Фавийцы и гетерцы готовились к отступлению из союза. Это видел и Маут, он желал захлопнуть ловушку для врага и от того начал наступление на промышленный центр, где должны были сомкнуться силы союзников. Основные бои первого летнего месяца происходили в южной провинции Рорун, где в ожесточённых схватках решалась судьба Гетерского союза. На севере стояло затишье, вызванное проливным дождями.

Многое изменилось за эти три месяца. Произошли изменения и в скромной жизни Чака Зита, он пережил тот бой, смог найти в себе силы и ползком, волоча за собой обожжённые ноги, двинулся к спасению. Преодолев заваленный трупами коридор, вколов себе несколько предельных доз метрополизола, он почувствовал в своих руках неиссякаемую силу, хотя сам был на пределе. Наркотик опьянил его разум и, крича из последних сил, Чак полз как червяк по холодной грязи, замёрз, охрип и мысленно попрощался со своей жизнью. Получив переохлаждение и потеряв остатки сил, он скатился по скользкой земле в какую-то яму и, кряхтя, неистово работал руками, пытаясь выбраться. Закрывая глаза Зит надеялся, что открыв их, увидит другой мир, загробный, ибо надежды на спасение уже не оставалось. Но подняв веки, пред ним был всё тот же грязный, злобный мир, который так хотелось покинуть. Его спас безымянный солдат, что решил справить свою естественную нужду, укрылся в глубокой воронке от взрыва и, увидев в грязи какое-то тело, вовсе не предал этому значения, ведь вся округа была усыпана мертвецами. Но тело вдруг закряхтело и засопело, испуганный солдат с перепугу дал полумертвому Чаку пинка, после чего вылез из воронки. Пришли санитары, опознали в грязных лохмотьях тряпок бойца ШРОНа. Они сначала хотели плюнуть на умирающего, и оставить его в луже мерзкой грязи, но один из санитаров, был ещё совсем юн, и сердце его не зачерствело как у видавших много ужасов боевых врачей и санитаров. Он до хрипоты спорил с коллегами, что этого кряхтящего ШРОНовца ещё можно спасти. И видимо, не желая продолжать спор, санитары погрузили истерзанное тело в кузов грузовика, где словно дрова, штабелями лежали и раненые и уже умершие. Чака спасли, спасли ему и ноги. Три месяца он пролечился в госпитале, сытно ел и крепко спал, поправился на десяток килограммов, цвет кожи его приобрёл здоровый румянец. А к моменту полного его выздоровления, подоспел приказ Мурзана Маута, который объявлял о помиловании всем бойцам исправительных вооружённых формирований, что отслужили более месяца и проявили себя с положительной стороны в боевых действиях на территории Гетерского союза. Амнистия коснулась и Чака Зита. Особым приказом его и ещё нескольких бывших офицеров, воевавших в рядах ШРОНа, реабилитировали и вернули в свои роты с понижением звания и должности. Случилось так, что Чак стал старшим лейтенантом, заместителем командира роты, капитана Орена. Судьба вновь свела их вместе, дав шанс новому заместителю исправиться.

Чака встретили в роте добродушно и тепло. В тот первый летний месяц, рота молодого капитана Орена стояла на позициях среди руин Брелима, она всё также входила в батальон майора Марта. Чак с трудом узнал свою роту, больше половины её состава были новобранцами, молодыми, не видавшими боёв. Орен рассказал своему другу, как в дождливый весенний день, он попал в засаду у Брелимского вокзала. Во всех красках капитан поведал, как строчили из окон пулемёты фавийцев, как летели бомбы и гранаты, как он, до хрипоты кричал в рацию и звал на помощь. Бой был жестоким и кровавым, роте удалось отступить из-под огня ценною жизни половины бойцов. Погибли многие кого знал и ценил Чак, те, с кем он начинал служить ещё в рядах горохраны, чьих знал жён, детей, с кем пил пиво в общежитии по вечерам, и кому доверял. Но не смотря на все потрясения и изменения, он был рад, здесь, среди своих ему было спокойно и хорошо. Друг Орен всячески поддерживал своего товарища и старался помочь Чаку вновь стать таким каким он был раньше. Но лейтенант Зит не был прежним, он изменился, внешне его отличало от прежнего лишь новые шрамы, несколько на лице, ногах и теле, внутри же Чак стал совершенно другим. Его терзали мысли и страхи, по ночам в его сны врывались кошмары страшных боёв и смертей, порой кошмары были совсем невыносимыми. И тогда проснувшись от очередного страшного сна, он боялся засыпать вновь. Сидел и курил, смотрел в ночное небо, порой уединялся где-нибудь и молча разглядывал узоры синих туч. Орен пытался узнать, что именно так терзает его голову, но Чак молчал, стараясь забить страшные воспоминания, пытался блокировать свои мысли, отгородиться высокой, бетонной стеной от тех страшных дней, которые поломали некогда уверенного и непоколебимого капитана городской охраны.

Утро 25 числа, первого летнего месяца выдалось очень туманным, было прохладно, моросил ленивый дождик, его капли не падали с неба на землю, а кружили между ними, словно маленькие водяные снежинки. В Муринии, по указу Мурзана Маута, лето делили на три месяца, как собственно и зиму, весну и осень. Медивские же страны предпочитали считать лишь дни времён года, например, пятый день лета или восьмидесятый день зимы. Вызвано это было не сколько желанием отличиться от ненавистного мира западных монархий, а всего лишь порядками в самой Муринии. После прихода Маута к власти, он ввёл тридцатидневную отчётность во всех структурах государства, особенно в экономике и армии. Год был строго поделён на двенадцать тридцатидневных месяца и четыре времени года. Отчётность была раз в месяц, раз во время года и в год, муринская машина работала без сбоя, планы писались на месяц и, проходя согласование со специальными службами в каждой структуре, становились самым важным документом, что регламентировал жизнь от простого муринца, до всей страны. Вскоре такой порядок переняли и все страны союзницы, котивы любили следовать плану и подчиняться строгой иерархии, которая исключала перекладывание ответственности на кого бы то ни было. Каждый имел свои обязанности, каждый начальник имел подчинённых и своих начальников. Идеально отточенная пирамида возвышалась над всеми сторонами людской жизни, фундамент и верхушка данной конструкции была партия НКП, вся элита и любой уважающий себя гражданин Муринии имел отношение к номенклатуре партии. Сама же партия делилась на две части. Основой властной верхушки были члены так называемой «Чёрной партии», названной так по характерным чёрно-красным значкам, а все остальные относились к «Серой партии», за серо-чёрные значки.


Чак проснулся от очередного кошмара, во сне он вновь видел, как во время боя за Хорм, он старался помочь раненному парню. В тот день ему пришлось несладко, попав под огонь своей же артиллерии, его рота понесла большие потери. При отходе под ноги попался раненный парень, имя его Зит уже не помнил, но тот был так юн и так хотел жить, что вцепился мёртвой хваткой в ногу Чака. Он хотел стряхнуть его, избавиться и оставить помирать под дружественным обстрелом, но раненный оказался упорен и сжал пальцы на голени так сильно, что готов был впиться ногтями в плоть лишь бы выжить. Чак потащил его в укрытие. Но в момент, когда до спасительной траншей осталось всего-то метров десять, в небе прозвучал оглушительный свист. Он был настолько резкий и противный, что Зит бросил раненого парнишку и, сделав несколько размашистых шагов, юркнул в траншею, боясь получить осколок. Прозвучал взрыв, Чака осыпало землёй и кусками окровавленного тряпья, спустя пару секунд он глянул туда, где должен был лежать парень, парня не было. Была воронка. Осыпанный останками несчастного, в бреду и ужасе, он вынужден был сражаться до самого вечера, пока ему не довелось поменять форму, покрытую красными пятнами. Это был один из кошмаров, посещавших его по ночам, но не единственный.

Холодное, дождливое утро взбодрило его, словно ледяной душ, после глубокого сна. Чак стоял на улице разрушенного города, солдаты его роты спали в помещении старой библиотеки, которая была одной из достопримечательностей старого Брелима, теперь же она была похожа на конюшню, загаженную и подтрёпанную. Фасад, некогда величественного здания, в котором хранились тысячи редких работ древних и не очень писателей и поэтов, был сильно изувечен осколками и пулями. Корпус, что служил залом собраний и встреч любителей литературы, выгорел полностью, от чей то зажигательной бомбы. Пред взором Чака, возвышалось мёртвое здание вокзала, выгоревшее дотла, с обрушенными сводами и горами битого красного кирпича. Позади кирпичного скелета чернели сгоревшие поезда, чьи вагоны лежали на боках. Где-то вдали, на крайних путях, догорал эшелон угля, горевший уже не первый день. Воздух был влажен. Чак затянулся сигаретой, оглядел руины Брелима, в душе было тихо и пусто.

За спиной Зита выросла крепкая фигура капитана Орена, в руках его дымилась кружка чая, на плечах был накинут брезентовый плащ. Берт, сонным взором глянул на друга и, подойдя ближе поприветствовал.

– Доброе утро Чак!

– Доброе? – ответил ему Зит.

– Да вроде бы доброе пока, по крайне мере тишина, никто не стреляет. Значит доброе!

– Я вот думал тут, друг, что спасибо тебе так и не сказал.

– За что?

– За то, что жизнь мне помог сохранить, ты тогда сказал мне, что поговоришь с кем-то за меня, чтоб не расстреляли. Так меня и не расстреляли, дали шанс и вот я снова в своей роте. Спасибо тебе, – Чак протянул Берту руку и криво улыбнулся.

– Да не за что, мне всего-то обошлось это в ящик водки и упаковку сигарет. Теперь хоть знать будешь, сколько стоит твоя жизнь, – сказал Орен в ответ и тихо усмехнулся.

– Дорого взяли с тебя, дружище, я бы и двух бутылок за такого оленя как я не отдал.

– Ничего, пригодишься ещё, теперь я твой капитан и приказывать буду приносить мне по утрам чай, а по вечерам одеялом меня укрывать! – уже не сдерживая смех, шутил Берт.

– Ты сначала одеяло найди, капитан. А то какой день уже спим среди рваных книг и тряпья. Скоро вши заведутся. Хотя если говорить серьёзно, то я до конца жизни обязан приносить тебе по утрам чай.

– Да успокойся ты, – уже серьёзно заговорил Орен. – Не нужен мне твой чай, я же жизнь тебе спасал не для того, чтобы раба себе заводить. Ты же друг мой. А дружба предполагает бескорыстную помощь, тем более может, и ты как-нибудь спасёшь мою шкуру. Кстати, говорят хорошие поступки, бумерангом возвращаются к тому, кто их совершил. Так, что помогать надо всегда, когда есть такая возможность, и даже необязательно близким или друзьям, кому угодно. И тебе это вернётся, – сказал Орен и сделал пару глотков чая.

Чак улыбнулся своей косой улыбкой, докурил сигарету и швырнул бычок в лужу. Постояв молча около минуты, он вновь заговорил.

– Друг, а если помочь врагу, то это добрый поступок или нет?

– Ну, я думаю, что это предательство. Хотя смотря как помочь.

– Сохранить жизнь.

Орен сделал ещё один маленький глоток и, придвинувшись к Чаку, шёпотом заговорил.

– Если ты хочешь мне, что-то рассказать, то говори тише, не то второго ящика водки я не найду так быстро. Если Ломеру доложат любой слух про тебя, то мигом обратно в ШРОН отправят.

– Да в бункере дело было, – шёпотом заговорил Чак, – после боя, я увидел, как капитан фавийский мечется меж трупов, хотел его в плен взять сначала, думал сразу помилуют, как такую рыбёшку принесу, потом смотрю, ноги мои все сожжены, решил не пытать судьбу, и решил пристрелить. Не смог. Пожалел, стало жалко его, помучил его маленько разговорами, потом отпустил. Вот и не знаю, толи предатель я, толи мягкотелый.

– А может ты просто человек.

– Может.

– Только молчи об этом, пусть это будет нашей тайной, не то какой-нибудь идиот не правильно поймёт твои слова и доложит об этом рапортом Ломеру и всё. Этот тип знает своё дело и сгноит тебя, в каком-нибудь ШРОНЕ или штрафном отряде.

– Просто поделиться хотелось, всё вот думаю об этом парне, надеюсь, что добрался до своих живым. Спасибо тебе Орен, что ты есть, а то и поделиться бы не с кем было бы. Кругом одни партийцы и идиоты, что мечтают продвинуться по службе за счёт остальных. Не будь тебя, я бы уже обратно в ШРОН попал бы.

– Так вот и не терпи языком, если есть какие-то мысли, что не совпадают с мнением партии или здравым смыслом, то говори их мне или держи в себе. Я не сужу тебя, правильно ты поступил или нет, я не был там, если отпустил, значит тебе так показалось правильным. Не заморачивайся, а то будишь много думать, так и голова лопнет. И вообще, Чак, я думаю нужно сходить в столовую, пока туда не набежали солдаты, посидим спокойно, позавтракаем и начнём новый день.

Офицерская столовая расположилась в одном чудом уцелевшем ресторане привокзальной части города. Раньше здесь подавали редкие южные блюда утончённым горожанам и горожанкам. В богато украшенных залах, под золотистыми сводами потолка, сидели богатые мужчины, чьё состояние измерялось порой миллионами. Богатые брелимцы любили этот ресторан, за вкусное и оригинальное меню. Атмосфера этого заведения сохранялась и сейчас, хоть на стенах порой и встречались редкие пулевые отметены, а паркет был безжалостно истоптан тысячами сапог. Чаку нравилось сюда приходить именно из-за этого величественного духа дорогого ресторана, что витал меж расписных стен и зависал под золотистым потолком. Но теперь меню этого заведения резко отличалось от прежнего: каши, водянистые супы и вонючие мясные похлёбки, сваренные с мерзким мучным соусом, что напрочь отбивал весь аппетит. В величественных залах повис едкий смрад полевой кухни, что не имела абсолютно никаких изысков. Муринские повара были обучены варить быстро, сытно и много, вкус и аромат был второстепенным.

А тем временем, Чак и Берт расположились на изорванных стульях за круглым столом, накрытым солдатской простынёй, которые, здесь не стесняясь, выдавали за скатерти. Они перекусили молочной кашей, закусили ржаным хлебом, обильно намазанным маслом и ягодным джемом из армейских пайков, отобранных у убитых гетерских солдат. И теперь два друга мило беседовали за чашкой довольно мерзкого кофе. Беседа была глупой и незамысловатой, они просто перемывали всем кости, будто две базарных бабы. Под раздачу попали все и нелюбимый партийный офицер Ломер и командующий фронтом Тарма и даже сам Маунд Маут, что руководил всей гетерской операцией. Они шутили и смеялись, стараясь избегать слишком обидных шуток.

– Ты слышал, Чак, – припевая кофе, бодрым голосом говорил Берт, – у нашего командующего фавориточка появилась, молодая, красивая. В Берке говорят, встретил!

– Надеюсь хоть не медивку!

– Да ему бы папа не разрешил с расово неполноценной!

– Таким всё можно и с котивами и с медивами, лишь бы нравилось. А он разве не женат?

– Так померла его жена уже как пару лет, а то и больше.

– Вот дрянь, не знал. Ну ничего, как вижу обет безбрачия он не держит.

– А, что такого, он мужчина, тем более видный мужик, а пар то выпускать надо! Вот и спит с ней, чтоб с ума не сойти от воздержания! А та и рада, если бы меня в штаб взяли я бы, то же платье надел, да обслужил товарища главнокомандующего как надо! – сказал Орен и громко рассмеялся, да так, что аж повара попросили его быть тише.

– Друг! Ты это брось! У нас однополую любовь как-то не приветствуют, такие люди у нас лагерную землю топчут! А по поводу воздержания, мы же как-то терпим! И ничего, с ума не сходим!

– А вот тебе друг мой пар выпустить бы не помешало, крыша у тебя вот-вот съедет окончательно. А так сделал дело и как будто обновил систему и до следующего раза!

– А что я сделаю-то! У нас в дивизии ни одной красивой девушки нет, а та одна связистка, что боле менее симпатичная, ходит каждую ночь к партфицеру нашему! А у него девушек уводить очень опасно! Тем более бывшим ШРОНовцам! А уж из-за одной ночи я обратно в смертники не хочу!

– Ну найди какую-нибудь менее симпатичную! Тебе же не в жены её брать, а так, пар выпустить! – улыбаясь, говорил Орен.

– А ты пар с красивой выпускаешь? Или так, с крокодильчиком?

– С чего же ты взял, что я вообще его выпускаю?

– А ну рассказывай! К кому по ночам бегаешь? Ведь бегаешь, знаю! Кому как не мне контролировать ночную жизнь в роте, с моей-то бессонницей. Видал пару раз как ты среди ночи куда-то уходишь на пару часов.

– Ни чего от тебя не утаить, Чак! Да есть одна девчонка со второго медицинского взвода, санитарка, очень даже ничего из себя, красивая.

– Ты поди про Эрту, ту что весит как медивский танк!

– Да иди ты! Я про Лемму, ты её может и видел пару раз, молодая, черноволосая девушка, носик у неё чуть вздёрнутый, невысокая, по плечо мне росту. Милая такая девушка. Может быть даже влюблюсь в неё. А после войны возьму и женюсь.

– И заделаете кучу детишек и будите жить долго и счастливо! Ага, рассказывай мне сказки! Конца войны дождись сначала, мечтатель! – ехидно подшутил Чак, допивая уже остывший кофе.

– Да тебе ли судить Чак! Ни детей, ни жены, даже бывшей нет. А тебе ни как уже больше тридцати лет. Время идёт, а ты стареешь. Кто после тебя останется? А ты даже не любил-то поди никого.

– В моей жизни было немало девушек. Были даже очень красивые, бывали и не очень, но мне жаловаться то не на, что, – с некой гордостью заявил Чак, стараясь не понимать слов друга.

– Ты с ними спал, но не любил. Это разные вещи, – категорично заявил Берн.

– Ну куда мне деваться, на Эмме что ли жениться?

– А что, она в самом расцвете сил! Ей всего за пятьдесят! Должность хорошая! Перспективы! Тебя наконец-то комиссуют, как идиота.

– Да иди ты Орен, куда подальше!

– Ладно, хватит языками чесать, пора в роту возвращаться, светло уже. Ты дружище сводишь наших оболтусов на партийную беседу к Ломеру?

– Опять? – удивился Чак, испытывая явную неприязнь к такому роду занятий.

– Опять, надо же молокососов обработать идеологией, перед тем как в бой пойдут. А то ещё испугаются. Не ной, Чак, послушаешь часок этого хрыща и делов-то. Ну будь ты другом. Мне ещё к Марту идти, выпрашивать комбинезоны, а то эти уже только на тряпки.

– Ладно, с тебя пачка сигарет, только хороших, не этих проклятых «Товарищей».

– Как скажешь, ты Чак только рот на замке держи, хорошо?

– Про Лемму?

– И про неё тоже, а то я волнуюсь за тебя последнее время!

– Не волнуйся, не пошлю Ломера в задницу, сдержусь, хотя это и не просто, – сказал Чак и вновь заулыбался кривой улыбкой.

Орен поправил свою форму, накинул на плечи брезентовый плащ, защитного цвета, после чего удалился из столовой. На улице расходился дождь, пахло сыростью, и Чак, посидев немного, также удалился из зала, который уже порядком наполнился чавкающими и жующими офицерами.

А тем временем дивизия жила своей обычной прифронтовой жизнью, боев не было, лишь редкие столкновения, без авиации воевать не хотели ни одни, ни вторые. Танки увязли в грязи, да и проку от них в разрушенном городе не было. Порой слышались редкие выстрелы и взрывы, но это стало такой повседневностью, что редко привлекало внимание.

Чак Зит повёл свою роту на очередные политзанятия, которые проводили регулярно с молодым пополнением, втирая им в головы высокие идеи патриотизма и долга. Проводил их дивизионный политработник по имени Ломер Вар, мужчина пятидесяти лет, но сохранившийся к ним очень даже прилично. Он не пил и презирал курение, любил спорт и каждое утро начинал с зарядки и пробежки. Его вытянутое лицо с маленькими серыми глазами и кривым носом, сломанным во времена занятий борьбой, было всегда гладко выбрито, а волосы аккуратно подстрижены и причесаны. Каждое его движение было отточено и продуманно, а речь лаконична. Он был из первого поколения партийцев, которые искренне верили во всё, что гласила партия, не подвергая сомнению ни одного его слова. Преданный пёс своего лидера, только оружием Ломера было слово. Партофицеров не любили в войсках, но боялись, ведь они подчинялись ни военному командованию, а напрямую партийному руководству, они были отдельный пласт соединивший в себе как гражданскую, так и военную службу. В каждой дивизии был главный партофицер, ему подчинялись батальонные партофицеры, в каждом батальоне их было подвое, один отвечал за сбор информации о положении в подразделении, другой за партийные мероприятия.

Занятия проводились в бывшем помещении склада, которое было сильно повреждено во время боя, крыша была пробита, а окна забиты досками, дневной свет через них пробивался кусками, теряясь в мерцании электрических ламп. Зит завёл бойцов в помещение, пересчитал их, после чего покинул здание, не желая слушать старые песни про патриотизм. Но на выходе он, к своему сожалению, столкнулся с Ломером, который тут же узнал старшего лейтенанта.

– Товарищ Зит, а вы куда? – спокойно спросил его тот.

– На улицу, товарищ партофицер.

– То есть мои лекции вас не касаются? – голос Ломера приобрёл поучительный оттенок.

– Я уже слушал предыдущую, я всё запомнил. Вы лучше желторотиков моих поучите, а то дубовые через одного, – неловко бубнил Чак, стараясь не смотреть в серьёзные глаза Ломера, которые сверлили в старлее дыру.

– Вам бы тоже не мешало послушать, товарищ Зит, я сегодня хотел поговорить о таких вещах как ослушание приказов руководства, о самоуправстве и глупости, которая вредит общему делу. А как я помню из наших с вами бесед, вы имеете такой грех за своей спиной, не было бы лишнем и вам послушать данную лекцию. Мы бы на примере вас разобрали пару ситуаций. Или вы так не считаете, товарищ? – также поучительно говорил Ломер.

– Я с вами абсолютно согласен, но мне, что-то нездоровится, я лучше на воздух, и присоединюсь к вашей, несомненно, полезной, лекции чуточку позже, как полегчает. Вы не против?

– Может вам в санчасть?

– Нет, что вы, я подышу свежим, воздухом и к вам.

– Это ваше курение, товарищ, вы не думаете о своём здоровье. А между прочим, партии и стране нужны здоровые солдаты. Надеюсь, что вскоре, курение и алкоголизм прировняют в армии к членовредительству и будут за это наказывать.

– Но пока я же могу курить?

– Можете, пока. Ладно, мне пора идти к солдатам. Я буду вас ждать.

– Я несомненно буду! – сдерживая смех, что прорывался, сквозь страх, ответил Зит.

Чак повернулся и спокойно пошёл в сторону улицы, в душе ругая самыми бранными словами Ломера, который хорошо помнил его после нескольких бесед, когда бывшего ШРОНовца вернули в роту. Беседы эти были невыносимо нудными и скучными, но посещать их было обязательно.

Выйдя на улицу, Чак увидел более десятка офицеров, ротных, взводных и прочих, которые под самыми разными предлогами также отлынивали от присутствия на политзанятиях. Зит закурил сигарету и подумал, – «сколько же глупых отмазок выслушал Ломер, пока заходил в здание».

А на улице уже стих дождь и сквозь серые тучи пробивались редкие лучики солнца. Проклятый дождливый циклон наконец-то уходил прочь с этих краёв. Чак закуривая сигарету, смотрел на яркий солнечный шар, что осторожно выглядывал из-за свинцовой, тяжёлой тучи и неуверенно грел пропитанную влагой землю. В этот момент ему стало жалко, что дождь уходит, ведь это означало, что теперь вновь начнутся бои. Он смотрел в след уходящей синеве и думал:

«Дождь, странная штука, вроде бы мерзкая грязь от тебя кругом, сырость и холод, а с другой, ты зараза, смог приостановить бои. Никто не может, а ты, сукин сын, можешь, хотя снег тоже молодец. Вы хоть даёте людям отдохнуть немного, пожить спокойной жизнью, если её можно таковой назвать. Эх природа, природа. Смешно, наверное, тебе за нами, мелкими людишками наблюдать, как мы корчимся и пыжимся стараясь убить, ограбить и изувечить себе подобного, смотришь на нас и думаешь, дайка я остужу ваши горячие головы недельным дождём, вдруг угомоняться. Нет. Не угомонимся, пока ты нас не сотрёшь с лица планеты. Вот тогда и наступит гармония».

– Зит, Зит, Зит, вы всё курите и курите! – послышался женский голос за спиной.

Чак обернулся и не мог поверить своим глазам, перед ним, в сером офицерском мундире, накрытом брезентовым плащом, стояла та самая девушка, что дважды появлялась в его жизни. Это была Китти Лина, похорошевшая с последней встречи. Он даже не сразу узнал её, ведь запомнилась она ему худой, измученной девчонкой с бледным лицом и хвостом грязных русых волос из-под армейской кепки. Чак не сдерживая удивления, вытаращил на неё глаза и его узкие губы заметно приподнялись у краёв.

– Вы? – только и смог промычать Чак.

– Я, да это я! Чего растерялись-то? Я бить вас в этот раз не буду, мы как-никак квиты с вами. Или вы забыли Аппор? – слова слетали с нежных девичьих губ легко и непринуждённо, не было даже доли той натянутости, что была в последнем их разговоре.

– Спасибо, что бить не будите. А то от вас всякое ожидать можно, – немного расслабившись, пробормотал Чак, затягиваясь сизым дымом.

– Не льстите себе, капитан, вы тоже можете подарки преподносить.

– Простите, вы Китти, видимо не обратили внимания, но я больше не капитан, – смущённо подметил Чак.

– Сочувствую. Слышала вы, что-то натворили, вас видимо поэтому понизили? – спокойно говорила Китти, чувствуя своё более выгодное положение и в разговоре, и в ранге.

– Натворил? Хм, да натворил делов я немало, поддался глупости и так наломал дров, что долго разгребал. Примерно, как вы с медивским террористом.

– Уколоть меня пытаетесь? Чак Зит. Зря. Я на вас не в обиде уже давно. Я может быть наивная девчонка, но не тупая и хоть не сразу, но поняла нашу с вами ситуацию, ведь на вашем месте мог оказаться и другой капитан горохраны, вы ведь выполняли свой приказ. А приказы отдают сверху. Вы может быть и не предел мужского идеала, но, несомненно не такое чудовище, коим я вас считала раньше.

Чак ненадолго умолк и сделал две глубокие затяжки в полной тишине, после чего душевно улыбнулся и, придвинувшись к Китти, взглянул в её зелёные глаза, такие яркие и милые.

– Уважаемая Китти Лина, я вот сейчас задумался. В Муринии живёт более ста миллионов человек, в армии сейчас воюет без малого миллиона три или четыре, да и мир большой. Но вот одна закономерность не даёт мне покоя, а точнее наши с вами встречи. Эта встреча уже третья. За год с небольшим мы с вами встретились три раза, да в таких ситуациях, что не придумаешь хуже.

– Данная встреча с вами мне нравиться больше всего, – тут же подметила Китти.

– Ну да, теперь вы смотрите на меня сверху в низ.

– Так раз уж эта наша с вами третья встреча, то не пора бы перейти на ты? Как-никак обид больше нет и можно поговорить как человек с человеком.

– Ну раз вы хотите, точнее хочешь. Как ты, кстати, оказалась в этом сраном, пропахшим гарью и гнилью городе? Да и где ты сейчас? В пехоте? В санчасти? Или в штрафниках? –спросил Чак, докуривая свою сигарету.

– Очень смешно, вообще-то тогда мы назывались добровольцами.

– Недобровольные добровольцы?

– Типа того. Но сейчас я служу в штабе армии, и оказалась в Брелиме в связи с приездом канцелярии штаба во главе с Маундом Маутом на брелимский фронт. У него совещание с фронтовым штабом.

– Интересная у тебя жизнь, Китти Лина. Из штаба в грязь и снова в штаб. Видимо ты не простая наивная дура, какой я тебя считал раньше.

Китти смущённо улыбнулась и, окинув взором изучающую её глазами толпу курящих и примолкших офицеров, притянула голову Чака своей слабой ладошкой к своему лицу и уже тише сказала.

– Чак Зит, если будет ночью скучно и нечем заняться, приходи в гости. Мне было бы интересно пообщаться с тобой и узнать тебя, с другой стороны. Видимо ты не простой ограниченный горохрановец и можешь составить мне компанию. Приходи, угощу тебя чаем и даже кофе, настоящим, не армейской бурдой.

– Это похоже на приглашение на свидание, – вновь улыбчиво подметил Чак и тихонько рассмеялся.

– Чак Зит, я ни разу в жизни не приглашала мужчин на свидание. Тем более такого негодяя как ты, я бы пригласила последним. Просто в штабе с канцелярскими очень скучно, а с тобой я могла бы побеседовать, как с единственным своим знакомым. Пусть и не самым приятным. Приходи в палаточный городок, что в нагорной части города в бывшем парке отдыха. Спросишь у часового меня, тебя проведут.

– Если моя бессонница в эту ночь меня не покинет, то постараюсь прийти. А ты чего здесь-то забыла? Неужели Ломера Варта пришла слушать?

– Кое какие документы ему нужно отдать, – сказала Китти и кивнула на стопку белых листов, торчащих из зелёной папки. – Ладно, Чак Зит, хватит болтать, а то меня ждут, задерживаться не хорошо. Приходи. Но если вдруг не придёшь, не обижусь.

– Пока, Китти Лина.

Китти взмахнула рукой и пошла прочь от толпы симулирующих офицеров. Чак проводил её взглядом и с приятным удивлением подметил, что теперь эта девушка стала более симпатичной и приятной, нежели в Ирке и Аппоре. Серо-зелёный брезентовый плащ, подпоясанный ремнём, подчёркивал её женственную фигуру, русые волосы, собранные в хвост, переливались здоровым цветом. Только вот хромота на правую ногу заметно бросалась в глаза.

– Эй, старлей! – окликнул Зита пухлолицый капитан, что смолил папиросу чуть в стороне в окружении нескольких пехотных лейтенантов. – Ты знаешь эту девку?

– Не много, сталкивала жизнь несколько раз. А что?

– Да ничего, эта девка капитан Лина, личный помощник генерала Маута, а в Берке она была его официальным представителем, поговаривают, что любовница его. Так, что ты свою пипетку не суй куда попало и даже не пытайся её обидеть. Она Маунду напоёт и тот тебя мигом в порошок сотрёт, да так, что и места мокрого от тебя не останется!

– Спасибо, буду знать, – сказал Чак и отвернулся, хотя был просто поражён такой информацией, ему даже казалось, что этот щекастый капитан, что-то путает.

– Надеюсь ты не обижал её при прежних встречах, а то побежишь с голой задницей на пулемёт! – вновь крикнул пухлолицый и громко и противно засмеялся, его смех тут же поддержали пехотные лейтенанты и, успокоившись, они вновь заговорили о чём-то своём.


Вскоре офицеры начали потихоньку заходить в помещение, Зит так же поплёлся без доли желания на нудную и скучную лекцию. Ломер, что-то упорно вбивал в головы молодого пополнения, рассказывая им о великом предназначении котивской нации, о несокрушимом духе муринских солдат и о необходимости быть верным партии. Чак видел, как партофицер бросил на него свой колкий взгляд и, задержав его на секунду, вновь начал смотреть на собравшихся новобранцев. В этот раз всё было как всегда, много болтовни и патриотизма, но Ломер знал своё дело на зубок и промывал мозги юным бойцам с не дюжим умением и задором. Кому-то это даже нравилось. Спустя час всё окончилось и с неприкрытым удовольствием Чак собрал своих солдат и, пересчитав их, с наслаждением велел идти опять в расположение роты. Внезапно на его плечо опустилась чья-то тяжёлая рука, обернувшись, он увидел сухое лицо Ломера.

– Старший лейтенант Зит, вам легче? – даже в лишённом эмоций голосе партофицера, Чак уловил нотки сарказма, но не подал вида.

– Да, подышал воздухом и сразу полегчало.

– Сразу? Вы на полчаса опоздали.

– Не совсем сразу, но сейчас мне уже легче. Разрешите идти, солдатам пора в роту.

– Я думаю ваши солдаты и без вас найдут дорогу, а вот с вами я хотел бы прогуляться. Вы найдёте для меня десяток минут свободного времени? – голос Ломера въедался в уши и раздражал своей интонацией.

– Думаю дойдут, да, дойдут. И отчего бы нам с вами не прогуляться, – не испытывая ни малейшего желания к такой прогулке, ответил Чак.

Чак велел бойцам идти в роту и доложиться капитану Орену, о том, что он чуть задержится. Солдаты с сожалением глянули на безрадостное лицо старшего лейтенанта, после чего строем пошли прочь по раскисшей дороге, звонко чавкая сапогами по грязи. Он обернулся к Ломеру и услыхал как в строю его бойцов раздался хохот, не было сомнений, что молодняк шутит над своим командиром.

– Я знаю, Чак Зит, что вам хотелось бы избежать моей компании, но не переживайте, я вовсе не отниму у вас много времени. Скажем так, я компенсирую те минуты, которые вы решили посветить сигаретам, а не моей лекции, – каждое слово было пропитано лживой вежливостью.

Чак не ответил, а лишь улыбнулся и кивнул головой. Ломер предложил прогуляться до расположения его роты другим путём, а Зит всё никак не мог понять, что этому, не приятному для него, человеку нужно. Поначалу разговор был кислым и не совсем складным, партофицер спрашивал его о службе в горохране, о ШРОНе и семье, как будто изображал из себя психолога, что пытался добраться до некой проблемы, но Чак слушал его плохо и отвечал коротко и несвязно, предпочитая изучать глазами руины домов. Наконец Ломер замолчал и как будто взвесив все ответы своего собеседника заявил.

– Вы раньше верили в партию и Маута, вы были патриотом, но теперь, я с уверенностью могу сказать, что вы изменились.

– С чего вы взяли, товарищ партофицер? – резко, переведя взор с выгоревшей школы на собеседника, заявил Чак и голос его стал настороженным.

– Не переживайте вы так, Чак Зит. Моя цель вовсе не в том, чтобы выявить в вас врага или вредителя. Вы мелкая рыбёшка для меня. Даже если вы сейчас начнёте бранить нашего лидера, я не распоряжусь о вашем аресте. Нет. Вы просто интересная личность.

– В чём же я вам интересен?

– Вы представитель некой прослойки нашего общества. Не самой полезной, но всё же пока не опасной. Вы, товарищ, начинаете много думать, хотя думать то неплохо, партия приветствует умных сограждан, учёные и учителя у нас в почёте. Вы слишком много думаете о происходящем, о нашей цели и миссии в этом мире. Вы нарочно разрушаете в себе чётко слаженный мир, пусть не идеальный, но продуманный и гармоничный, – голос Ломера был столь спокойным и взвешенным, что Чаку становилось не по себе. – Вы пережили жестокую школу жизни, ШРОН – это штука страшная и представляет собой лотерею, в которой немногим удаётся вытащить счастливый билет в жизнь. Вам повезло, но суть не в этом. Многие проходят через подобные жерла войны, кто-то был в штрафниках, кто-то в суровых боях, кто-то видел вещи столь ужасные, что не может спать. У каждого человека своя грань ужасного, кому-то достаточно увидеть вражеский самолёт и испытать дикий ужас. На каждого потрясения действуют по-разному, кто-то ищет оправдания, кто-то привыкает, некоторые сходят с ума. Но в вас и вам подобных начинает расти некий вирус, который заставляет вас задумываться и искать ответы.

– К чему вы ведёте? – не понимая слов Ломера, перебил его Чак.

– К тому я веду, Чак Зит, что вы не верите партии, вы воюете не за идеалы котивов, не за великую Муринию. Вы потеряли ценность общего дела. Весь ваш мир уместился лишь в вашей шкуре. Вы стали много думать и нашли вроде бы логические опровержения нашей идеологии. Ваш внутренний мир разрушен, вирус повредил фундамент вашего идеологического спокойствия, но беда в том, что разрушив прежние идеалы, вирус не дал вам новых. Вы индивид, но ваша индивидуальность не нужна нашему обществу. Вы не симпатизируете врагу, но и симпатии к своим испытываете всё меньше, сложно записать таких как вы во враги, ведь вреда не причиняете. Но придёт время и если мы не победим этот вирус себялюбия, то развалиться наша армия, а за ней страна и общество.

– Вы хотите меня излечить?

– Честно? Да, хочу. Вас и всех подобных вам, но если это невозможно, то я постараюсь не допустить развития этого вируса среди молодого пополнения. Партия упустила на начальном этапе войны этот вопрос, веря в своих солдат, как будто они роботы. Партофицеры не проделывали должной работы с воюющими на фронтах солдатами и от того дали возможность проникнуть в умы муринцев вирусу.

– Чем плох солдат, если он хочет выжит? – осмелился вступить в спор Чак, чувствуя, что Ломер ждёт этого. – Ведь если он хочет выжить, то значит будет стараться убить врага, дабы не дать тому лишить его жизни. К тому же предатели много хуже нежели солдат с разумом.

– Предатель он несомненно опасен и его следует уничтожить. А что делать с солдатом, который идя в атаку думает, нужно ли ему это?

– Заставить идти в атаку и не думать.

– И как у вас? Получается не думать?

– Не получается.

– Это потому, что в вашей голове витает червь сомнения.

– Сомневаться свойственно человеку.

– Разве? Человеку свойственно верить. А верит человек в то, во что подсознательно хочет. Ведь если ребёнку говорить, что он умный, когда все вокруг гордятся умниками и восхваляют их, то тогда дитя искренне поверит в свой ум, даже если на деле он туп.

– Но мы же не дети?

– Дети. Все мы такие же дети. Мы верим лишь в то, что хотим и если правда не соответствует нашим внутренним идеалам, то мы найдём кучу оправданий и домыслов. Лишь бы остаться в тёплом мирке слепой веры. В этом нет ничего плохого, вера нужна и важна. А вот вы усомнились в своей вере. Ведь вспомните как вы казнили медивского террориста? Вы его пристрелили на месте, не вдаваясь в размышления о том правы вы или нет. Вы действовали как часть большого механизма, который работает слаженно и у каждого в этом механизм своя роль. Возьмите например мои наручные часы. – Ломер снял с руки свои позолоченные партийные часы с эмблемой партии на кожаном ремешке. – В них несколько сотен деталей, каждая деталь полезна по-своему, но отдельна она бесполезна. Так и мы с вами, полезны по-своему, не вы создали этот механизм, но у вас есть своя роль в этой конструкции, вы шестерёнка и я то же. Великие дела не делаются одним человеком, наша страна и партия есть сложный механизм, в котором каждому отведена своя роль.

– Какова ваша роль?

– Моя роль заключается в том, чтобы следить за исправностью механизмов, я слежу, чтобы детали работали слаженно и без сбоя. По возможности произвожу ремонт сломавшихся, либо меняю их на новые, удаляя старые. Вы же, Чак Зит, обеспечиваете жизнеспособность нашего слаженного механизма, чтоб его не заменили другим. Ваша шестерёнка стала плохо работать, но всё же исполняет свои основные функции, только без желания и блеска. Задумайтесь о своём месте в нашем механизме, вам не прожить без нас.

Чак вновь умолк, переваривая сказанное партофицером, по обе стороны от них словно гнилые зубы, возвышались бывшие многоэтажки жилых кварталов, ныне превращённые в развалины. Город продолжал жить своей странной и пугающей жизнью, он всё ещё жил, сопротивлялся и сражался, где-то даже остались жить особо отчаянные граждане. Двоих таких Чак сопровождал взглядом, стараясь отвлечься от наставлений Ломера. Он наблюдал, как пара худых и одетых в рваные лохмотья стариков плелись вдоль дороги и попрошайничали у солдат. Муринцы хохотали и оскорбляли медивов, давая им пустые коробки и обёртки из-под шоколада и печенья. Вдруг партофицер окрикнул звонким голосом обоих и строго велел подойти к нему. Испуганные старики мигом подскочили к мужчине в чёрном мундире, ибо уже знали, что таких нельзя игнорировать, глаза их были пусты, руки худые и дрожащие, они были такие тощие, что даже редкие порывы ветра, могли сбить их с ног. Чак смотрел на них без жалости, скорее с презрением. Ему хотелось поскорее уйти, но Ломер великодушно дал каждому по талону, с которыми старики могли пять дней есть в общественной столовой, после чего добавил.

– Запомните мою фамилию, я полковник Ломер, если кто захочет их отобрать у вас скажите, что я дал. А теперь идите прочь.

Чак с омерзением смотрел, как умирающие с голоду старики падали к Ломеру в ноги и засыпали самыми лестными словами. В них не оставалось уже ничего человеческого, лишь желание жить и благодарили бы они сейчас хоть кого, лишь бы заполучить желанный жёлтый талончик, за которые в оккупированном муринцами Брелиме, могли убить, такие же обезумевшие от голода медивы.

– Зачем вы им дали талон? – спокойно спросил Чак, стараясь скорее уйти от молящихся на партофицера стариков. – Они же всё равно вас ненавидят, сколько их таких, днём молящих эти талоны, а ночью стреляющих нам в спины и сжигающих наши ночлеги?

– По-вашему, Чак Зит, мы должны их перебить? Партия считает, что медивов можно переучить и подчинить, путём кнута и пряника. Партизаны есть всегда, но мы должны показать гетерцам, что под властью партии можно жить и сытно есть, если смириться с ней. И тот медив, что будет работать на общее благо – будет сыт и одет, а тот, что по ночам стреляет, будет казнён и под пытками выдаст всех своих сообщников. Мы будем жестоко карать всех тех, кто смеет поднять свой нос, ведь отныне хозяева на этих землях будут котивы, сплочённые партией. Верховный совет даже рассматривает создание третьего подразделения партии для включения в него медивов. Так, что мы должны быть иногда благосклонны к нашим пока, что врагам. А в будущем, те, кто подчиниться партии и Мауту, помогут нам управлять новыми землями. Вам товарищ сложно понять все великие замыслы партии, да и ни к чему вам это, у вас своя цель у нас своя.

– Так, что мне делать с собой, товарищ партофицер? – не желая, что-либо менять спросил Чак в желании скорее отделаться от нудного собеседника.

– Меньше думать и больше верить, и не мешало бы посещать мои лекции. Они бывают очень даже интересны.

– Мои солдаты не любят ваши лекции.

– Передайте своим солдатам, что я не обижаюсь, ведь они не обязаны это любить. Сомневаюсь, что вы особо любите бриться или стирать свои грязные носки, но всё же это часть вашей жизни, так и мои лекции. Они дополняют общий образ и виденье мира для ваших молодых солдат. Кстати, мы уже пришли, можете быть свободны товарищ Зит, но помните, я вас держу на карандаше, у меня таких как вы десяток и за каждым я смотрю во все свои два глаза. Не оступитесь и думайте о сказанных вами словах.

Ломеркрепко пожал своему собеседнику руку, пожелал удачного дня и пошёл прочь. Чак некоторое время молча стоял на улице, разглядывая окрестности, в небе с оглушительным рёвом пролетели несколько реактивных истребителей, над городом сияло ясное летнее солнце, становилось жарко, жужжали мухи, громыхала стрельба.

– Попробуй не задумываться среди этого кошмара, – буркнул Чак и сплюнув в сторону пошёл в расположение роты.


***

День пролетел незаметно, ежедневная фронтовая рутина была скучна, но помогала привыкнуть к условиям постоянной стрельбы. Погода наладилась и как только солнце стало пригревать раскисшую жижу дорог, в небе тут же загудели реактивные двигателя самолётов, что словно птицы летели косяками, только не на юг, а на запад, неся в своих стальных лапах кассетные бомбы и напалм, что безжалостно выжигал остатки жизни в городе. К вечеру состоялся крупный налёт на позиции генерала Пфлюка, на северной окраине города, где когда-то располагался спортивный городок и стадион, теперь же это была крепость, за которую, в отчаянных сражениях сталкивались соединения северной дивизии Муринии и добровольческие подразделения фавийцев и ашабашевцев. Зит с тоской смотрел как в стороне стадиона в небо взмывают едкие облака чёрного дыма, как он слышал снаряд попал в колону с топливом, взрывы слышались до сих пор, но сердце подсказывало ему, что и в этот раз атака муринцев захлебнётся. И сердце его не подвело, к десяти вечера стадион так и оставался под контролем Пфлюка.

В этот вечер состоялась встреча Мурзана Маута с руководством северного фронта, Тарма желал одержать хоть какую-то победу перед приездом командующего всей гетерской операцией, к тому же их личная неприязнь друг к другу диктовала условия для «хмурого Окера», но условия были провалены. Тучный, пятидесятилетний генерал стоял пред Маундом словно ребёнок, что не успел прибраться к приезду родителей в своей комнате и мысленно получал ремня. А генерал Маут тем временем был, как всегда, суров и не сдержан к некомпетентному по его мнению командиру. Он ругал его не жалея сил и выражений, обещал отправить на передовую, чтобы тот пузом давил врага раз солдат не жалеет. Тарма терпел и слушал, зная, что Маунд успокоиться и по совету отца не разжалует его в полковники, хотя терпение диктатора было уже на пределе. Всё кончилось спокойным обсуждением плана нового наступления. А вскоре, медленно перетекло в банкет с командующим фронтом, на которой генералы пили крепкую муринскую настойку из коры низинного дуба, ели мясо и говорили, говорили и говорили. После Манд велел всей своей свите остаться до утра в Брелиме, а сам немедленно улетел на самолёте на север, где набирала обороты сражение за Пестрор, последний оплот медивской коалиции на Ветреном море.

А Чак тем временем брёл по тёмным улицам Брелима в нагорную его часть, он не страдал в эту ночь бессонницей, напротив, он очень хотел спать. Но более всего ему хотелось увидеться с Китти. Выпив несколько кружек, мерзкого, но бодрящего солдатского кофе он закусил таблеткой «рикетола», что перебарывала любые посылы ко сну на срок до пяти часов (эти таблетки регулярно выдавали муринским солдатам, что воевали на передовой). В последнее время Чак чувствовал себя скверно, только недуг завёлся не в его организме, а в душе. ШРОН и настоящая война поколебали его прежние идеалы и в голове образовался вакуум, не занятый ничем, кроме простых и незамысловатых желаний: поесть, поспать, покурить. Ему не хотелось идти в бой, дома его так же никто не ждал, смерти он уже не страшился, но и помирать ему также пока не хотелось. Всё окружающее его стало каким-то грязно серым, без смысла, без идеала, не хотелось больше верить в светлую миссию котивской нации и в учения партии, но и какого бы ни было желания противостоять ей также не появлялось. После разговора с Ломером Чак и вовсе начал задумываться, что всё в этом мире хоть мерзко и противно, но так оно и должно быть, что механизм этот придумал кто-то великий и мудрый, некий безликий бог, что создал этот мир, не задумываясь над правильностью, либо имеющий свои взгляды на совершенство. Также и его маленький мир, был выдуман и продуман Маутом и его сподвижниками, и ведь муринцы любят этот мир, умирают за него и живут с именем лидера в сердце, а что он? Он лишь выпавшая деталька, маленькая и легко заменяемая, ведь ни мир, ни Муриния не заметят его пропажи, погибнет Чак, так заменить его в роте не составит труда, появиться новый заместитель. От этих мыслей ему становилось ещё хуже, ведь думать, что стремишься к какой-то великой цели, быть частью глобального движения десятков миллионов людей, куда лучше, чем чувствовать себя выпавшей деталью, которой тоскливо и мерзко от одиночества, когда как механизм доволен своим состоянием и без него. А Китти для него была чем-то новым, необычным и как ни странно, одним из катализаторов его душевного одиночества, ведь сам того не понимая, он стал меняться после первой их встречи. В тот миг, когда Китти ревела в камере, он впервые подумал, что Марк мог быть и не виноватым и, что если бы девушка успела позвонить в штаб, то вполне возможно медива бы не казнили, но такие мысли он раньше без проблем заглушал словами «я выполняю свои обязанности». Эти слова всегда хорошо помогали ему, «выполняю долг», «исполняю приказ», но теперь они перестали ему помогать, ему хотелось бы найти выход, фразу, мысль пусть бы он врал себе, но был бы спокоен и не мучил себя.

Гулять по Брелиму было опасно, тем более ночью на не освещённых улочках где мёртвые дома дышали страхом из своих пустых оконных проёмов. Во многих районах города было крайне нежелательно появляться по заходу солнца одному и даже парой, по руинам шныряли мародёры и обезумевшие от голода горожане, они без проблем могли напасть, убить и искалечить, не боясь за свою жизнь, будучи отупленными от отчаянья. Были и районы, что по ночам переходили под контроль партизанам, в них постоянно кого-то убивали, каждую ночь, порой даже днём, но больший страх наводили ашабашовские стрелки снайперы, они убивали больше муринцев нежели обстрелы и налёты, наводя смертный ужас. Но Чак шёл, по сторонам от него была пугающая темнота, а внутри тоска.

Прогулка до нагорной части Брелима заняла более часа. На входе в штабной лагерь его встретили часовые, два крепких парня на голову выше его и вдвое шире. Они издали заметили бредущего по дороге солдата и не успел он приблизиться к ним на десять метров, как тут же услышал в ночной тишине щелчок снятого предохранителя. В следующий миг воронёные стволы автоматов глядели на Зита и чёткий голос бойца спросил.

– Ты кто такой?

– Старший лейтенант Чак Зит.

– Пароль!

– Да хрен его знает ваш пароль парни!

– Какого хрена ты здесь забыл? Заблудился? Если да, то проваливай поскорее, – грубо рявкнул второй боец, не сводя прицела с худой фигуры гостя.

– Меня пригласили сюда.

– Кто?

– Капитан Китти Лина.

– Ну хорошо, а теперь подними руки так, чтоб мы их видели и медленно подходи к нам.

Чак не сопротивлялся и не пререкался. Он медленно подошёл к страже с поднятыми руками, те мигом его обыскали, проверив все карманы и рукава, после чего велели сесть на стоящую рядом лавку, и тот сделал всё как было сказано, после чего один из громил удалился в кабинку, где стоял телефон. Переговорив с кем-то пару минут он вышел и велел сидеть и ждать, пока капитан Лина за ним не подойдёт.

Ночь была темна и на редкость спокойной. Где-то прозвучала пара одиночных выстрелов, после чего тишина окончательно завладела руинами города. Она была непривычна, порой даже казалось, сводит с ума и Чак решил поговорить с караульным, но тот сразу дал понять, что не намерен беседовать и отвернулся от гостя. Так и сидел он молча, смотря по сторонам, где-то слышался разговор двух пьяных офицеров, они, что-то несвязно доказывали друг другу, хохотали и бранились, после чего куда-то ушли шатающейся походкой. Прошло почти полчаса и только тогда Чак увидал в дали женский силуэт. Эта была Китти, он сразу это понял по её хромой походке, она шла не спеша и смотрела по сторонам. Приблизившись к посту, на неё упал свет прожектора и Чак смог разглядеть свою знакомую получше, девушка была одета в серую, строгую юбку, ниже колен и китель с чёрной офицерской рубахой, а на плечах небрежно висел плащ. Она была такой, какой он запомнил её при первой встрече, красивая, ухоженная и всем своим видом излучала тепло. Невольно в голову полезли воспоминания той самой первой встречи, её сначала злые, а потом испуганные глаза, резкие фразы и взаимная неприязнь, выстрел в затылок медиву, лужа растекающийся по ковру крови и желания засадить предательницу в тюрьму. Чак пытался задавить эти воспоминания, но не мог, ему всегда казалось, что совести у него не осталось совсем, но видимо её частица всё-таки затаилась где-то в закоулке души и теперь подъедала его словно паразит.

Китти подошла к гостю и убедившись, что это действительно тот самый Чак Зит, хмыкнула и слегка улыбнулась краешком губ.

– Честно не ждала тебя, думала не придёшь, но видеть всё равно рада, – тихим голоском молвила она, после чего передала караульному пропуск на Чака и поблагодарив солдата обернулась к гостю вновь. – Пошли, покажу как устроилась в вашем городе.

Штаб удачно расположился в густом лесном массиве городского парка, вековые сосны и дубы хорошо скрывали в своих кронах невысокие дома бывших пансионатов и гостиниц, в которых теперь располагались высшие чины северного фронта. Здесь обитали и Тарма, и его советники и прочие, прочие, прочие, даже Ломер порой ночевал в одном из уютных номеров бывшей гостиницы «Корона», что под лунным светом казалась величественной виллой какого-то богача. Чак всю дорогу молчал, ему было тяжело выдавить из себя хоть одно слово, он боялся ляпнуть какую-нибудь глупость от которой Китти тут же направила бы его обратно, ведь он ей не друг, более того, ей было за, что его ненавидеть и на секунду в его разум забралась мысль, что Лина хочет отомстить. Ему вдруг привиделось как в тёмном закутке комнаты или в коридоре некий её друг либо же она сама вонзает ему под ребро лезвие ножа, ему даже показалось, что он чувствует холод клинка в своей плоти, но страха не было. В этот момент ему впервые стало казаться, что он действительно повинен перед ней и тот день был поворотом в его судьбе, и теперь была расплата. Только вот ножа у Китти не было и привела она его вовсе не в тёмный закуток, а в светлый гостиничный номер, в котором пахло женскими духами и колбасой в вперемежку с резким духом спиртного.

– Ты какой-то молчаливый, Чак? Неужели думал, что я тебе пулю в затылок пущу? – с неприкрытым сарказмом спросила Китти, смотря на растерянное лицо гостя, что вглядывался в интерьеры номера, стоя в дверях.

– Нет, я думал ты нож мне в бок воткнёшь, – спокойно ответил он, после чего вошёл в помещение.

Китти прикрыла дверь и велела гостю проходить на кухню, где на столе стояли тарелки с нарезанной колбасой, мясом, фруктами и конфетами, во главе всего стояла открытая и немного отпитая бутылка дубовой настойки. Резкие и уже забытые Чаком запахи безжалостно били в нос, вызывали зверский аппетит и он уже еле сдерживал себя, чтобы не кинуться на такие деликатесы.

– Прости Чак, я тебя уже не ждала, забыла о том, что пригласила тебя, да и если честно не верила, что надумаешь прийти, но всё-таки спасибо, что осмелился навестить свою старую знакомую, – пройдя вдоль стола и усевшись на обшитый красным бархатом стул, сказала она и жестом пригласила гостя сесть, напротив.

– Говоришь, что не ждала, а стол такой накрыла ради чего? Или может мне уйти? Ты поди в гости кого-то другого ждала, а тут я притащился. Может мне уйти, я уйду прямо сейчас, если пожелаешь?

– Да сиди ты, Чак. Нет, никто ко мне в гости прийти не должен, а стол я не для тебя собирала, уж прости, но это всё мне принесли поле застолья у командующих, у них всегда остаётся больше, нежели съедается.

У Чака не было слов, такие угощения он не видел даже в мирной жизни, а тут, после года мерзких каш и водянистых супов пред его глазами лежали и манили колбасы, сыры, паштеты да фрукты. Он неуверенно присел на мягкий стул, придвинулся к столу и словно школьник, сидел молча, боясь сказать глупость. А вот Китти вовсе не боялась и не стеснялась, она заулыбалась, увидев смущённого тридцатилетнего офицера, который год назад был полон решимости сломать ей жизнь, а теперь боялся выдавить из себя слово. Лине нравилось своё новое положение, в душе ей было приятно от таких перемен, свершилась её маленькая месть, которую она вынашивала столько времени. Бывали дни когда ей снились красочные сны, в которых непременно Чак умирал, страдал и мучился, он был для неё злом, тем демоном который ворвался в её размеренную жизнь и вырвал из неё заставив познать всю низость этого общества. Свежи были воспоминания издевательств в лагере, где её пыльная подушка не просыхала от слез, а руки не заживали от мозолей, не забывались и страшные видения Ирка, в те дни она не ждала спасения и ждала лишь смерти. Ей было сложно забыть те мгновения, тех людей и те страхи. Но после Аппора ей уже не хотелось его смерти, хотя желания мести оставалась, ей очень хотелось найти его, будучи большим штабным чином и лишь своим видом показать, что жизнь сделала победителем её в их негласном конфликте, который произошёл лишь от случайного стечения обстоятельств. Но вот теперь она смотрела на худого, молчаливого парня, что был стиснут страхом и стеснением, в его глазах не было задора, лишь пустота и стыд, язык не был колок и не пытался он теперь идти в словесную атаку. Китти долго думала и планировала, что скажет этому негодяю, когда поднимется на верха и встретит эту мелкую, зазнавшуюся букашку, но когда, наконец-то, произошла их встреча, и взгляд зелёных очей девушки гордо смотрел на бывшего демона сверху вниз она так и не смогла ничего ему сказать. Ей стало жалко его, как будто пред ней сидел голодный и одинокий ребёнок, пусть и нашкодивший, но всем своим видом показывающий свой стыд и отчаянье. Нет, ей не хотелось мстить, скорее накормить, но унижать и стыдить Китти отныне не хотелось.

– Ты ведь голодный, – не выдержав тишины, сказала Китти. – Ты можешь есть всё, что пожелаешь, я не голодна, я наелась ещё на банкете, вот только выпью, если ты не против. – Её рука потянулась за настойкой и нежные пальчики обхватили горлышко пузатой бутылки.

– Если можно, то я бы тоже выпил, – смущённо проговорил Чак.

– Можно, пей, она только чуть нагрелась. Холодной она пьётся куда мягче.

– Даже если ты нагреешь её и заваришь в ней чай, я всё равно бы выпил. Я не большой ценитель крепкого алкоголя, я просто его пью и всё, какой в нём может быть вкус, это просто наркотик от которого мутнеет разум и жизнь начинает казаться более или менее приятной.

– Не совсем согласна, вот например у дубовой настойки вкус более терпкий, чем у ягодных, они мягче и.. и.., да кого я обманываю, я тоже ничего не смыслю в них. Пью, потому, что без алкоголя совсем скучно, – сказала Китти и рассмеялась, после чего плеснула янтарного напитка в гранёный бокал с орнаментом гостиницы, в которой они были и сказала. – Ну, что Чак, выпьем?

– Выпьем. – Чак молча опрокинул бокал и настойка обжигая горло упала в желудок. Китти уставила в него непонимающий взгляд, тот самый, которого он боялся увидеть ибо сделал, что то не так.

– Ну вообще-то я хотела выпить за, что-то, а не просто выпить, – сделала она ему замечание шутливым голосом и, не сводя с растерявшегося парня взор, вновь налила ему настойки. – Предлагаю выпить за нашу третью встречу.

– Эта встреча мне нравиться более всех предыдущих.

Китти рассмеялась, не смотря на то, что в голове мельком проскочили две предыдущие, выпила настойку. Чак наконец-то немного осмелел и придвинул к себе тарелку с запечёнными кусками мяса. Блюдо было уже холодным и потеряло тот нежный аромат, что излучало, будучи на столе командующих, но ему оно казалось необыкновенно вкусным и божественным. Это было вовсе не то безвкусное мясо, что подавали в солдатских столовых и полевых кухнях, здесь было всё и вкус и запах, та же мясная масса была напрочь лишена волокон и разваливалась во рту оставляя после себя скверный резиновый привкус.

– Не наедайся сразу, а то спазм скрутит живот, придётся в санчасть тебя везти. Я так после того как с Аппора на распределитель приехала с дури нахваталась всего, что местные принесли, так еле отошла. Говорят, что и помереть можно, если после голода сразу объесться.

Чак приподнял глаза и улыбнулся, впервые за встречу. Он отодвинул в сторону уже пустую тарелку, закинул в рот пару кругов колбасы и два ломтя сыра, прожевал и отодвинулся от еды.

– А пить? Пить-то можно? От настойки твоей не помру?

– Пей, если очень захотим, то и вторую бутылку достать не проблема. Здесь в штабе с провизией куда лучше, нежели у вас в пехоте.

– Кто бы сомневался!

Они выпили ещё по бокалу и Чак почувствовал, как дурман ударяет ему в голову и по телу начало растекаться приятное тепло. Разговор начала Китти, понимая, что от молчаливого знакомого слов не дождаться и до утра.

– Ну расскажи мне, что-нибудь, Чак, ведь ты наверное не молчать ко мне пришёл. Как жизнь твоя складывалась с предыдущей нашей встречи? Что нового?

Чак замялся, неуклюже свёл губы в попытке улыбнуться и прокашлявшись начал.

– Как жизнь моя сложилась? Да хреново.

– Это из-за понижения в звании?

– Звание? Нет, это меня уже повысили. До этого я был рядовым ШРОНа. Слышала про такой?

– Ужас, слышала. Это же отряд смертников! Сочувствую.

– Да сочувствовать уже не обязательно, я оказался не смертником! Как видишь выжил, вернули в роту, даже должность на одну ступень всего-то понизили. Хожу теперь в замах у своего бывшего зама. Вот такая вот жизнь моя. Да гнида Ломер ещё следит за мной, полагает, что я сбрендил за три месяца в ШРОНе.

– Раз вернули из ШРОНа, значит ты подвиг какой-то совершил. Редко от туда кто живой возвращается. Я знаю офицеров, чьи звания и должности куда серьёзнее твоих, а доживали свой короткий век именно в этом подразделении. Да и, что же ты натворил такого, что тебя на убой послали? Прости за личный вопрос, но мне просто интересно.

– Ну ты же была в добровольцах. Знаешь как попадают в такие места, – не желая рассказывать, отвечал Чак.

– Ну мою историю ты знаешь. Не хотела бы возвращаться к ней, но ты помнишь, что я по наивности своей старалась разобраться в ситуации, которая была неоднозначной, по моему мнению. Да и добровольцы это не ШРОН, – Китти наседала на него словами, давя растерянного гостя, напоминая ему о том, за, что как ей казалось, теперь он испытывал стыд.

– За что? За что? За то, что дурак. Убили много парней по моей тупости, в том числе и солдат с моей роты, завёл я их в засаду, при этом нарушив все приказы. Вот за что меня в ШРОН отправили. Казнить хотели, но не казнили суки, а порой думаю лучше бы казнили, суки, – с обидой отвечал Чак, стараясь не кричать, и не повышать голос. – Зачем ты меня заставляешь это говорить, Китти, мне больно вспоминать такое. Ты давишь на меня, напоминаешь о том, что я тебе жизнь сломал, но жизнь в итоге я свою пустил под откос. Я раньше хоть во что-то верил, а теперь пуст, словно кувшин. Не хочу я вспоминать ШРОН, пожалуйста, не заставляй, мне хватает этих воспоминаний по ночам.

– Прости, я не хотела, – Китти действительно не ожидала, что у Чака есть чувства и, что он может быть столь эмоциональным.

– Может, это ты мне мстишь так, Китти, хочешь унизить меня, напомнить о том какое я ничтожество. Не старайся, я знаю кто я такой. И если тебе станет лучше, то прости меня за всё, что я сделал тебе плохого. Мне порой бывает очень совестно за свои поступки, которые я совершил раньше.

Китти смотрела в пустоту его глаз. Теперь ей стало его по-настоящему жаль. Она видела перед собой ещё не сломанного, но уже надломившегося человека, он внушал всем своим видом лишь жалость. Не было к нему ни зла, ни отвращения, лишь жалость. Она молча налила ему полный, до краёв, бокал, золотистые струйки настойки потекли по гранёным стенкам на стол. Чак выпил, успокоился и замолчал, поняв, что наговорил именно то, что должен был держать в себе. Но она не обиделась и не обозлилась, а лишь поняла, что мстить и унижать этого надломленного человека не нужно, ей захотелось узнать его получше, поддержать и дать немного надежды, которую как она думала Чак потерял.

– Эх, Чак, Чак, Чак! Нет у меня желания тебе мстить, хотя раньше я жила с этой мыслью, засыпала с ней и просыпалась. Но теперь не хочу! Мне очень приятны твои извинения, честно, хотя с высоты прошедшего времени я поняла, что ты не виноват, может ты и негодяй, но тот вечер был просто чередой глупых совпадений. В эту череду мог попасть кто угодно, но попали мы с тобой. Неприятно конечно, что знакомство наше случилось в таких скверных обстоятельствах, но прошлое не поменять, его нужно лишь принять и жить с ним.

Гость неловко улыбался, развалившись на мягком стуле. Его глаза выдавали первые признаки опьянения, сказалось и то, что спиртное в войсках было нежелательным, да и таблетка рикетола заметно усиливала алкогольный эффект и в такой момент у Чака всегда возникало непреодолимое желание затянуться сигаретным дымком, но он по прежнему стеснялся.

– Я бы покурил сейчас, ты не будишь против?

– Кури.

Разговор так и не клеился, Чак не мог заставить себя открыться и доверять ей, к тому же теперь Китти была сотрудником штаба армии и обидеть её было бы неразумным поступком, от того и язык свой он старался держать за зубами. Ему начиналось казаться, что прийти к ней в гости было плохой затеей и лучше бы, он лежал завёрнутый в спальный мешок и видел очередной кошмар. Но как бы то ни было они сидели вдвоём в гостиничном номере, в чужом, разрушенном городе, а за окном была непроглядная тихая ночь. И тут наконец-то Чак осмелел, а может просто алкоголь ударил ему в мозг и спросил.

– Китти, раз уж ты задаёшь мне личные вопросы, могу ли я тебя спросить?

– Спрашивай, а то мне надоело уже смотреть как ты ешь, пьёшь и куришь.

– Ты в прошлую нашу встречу была хоть и не такой красивой как сейчас, но всё же я не припомню, чтоб ты хромала? Я надеюсь, что ни чего серьёзного? – слова его были отрывисты и неуклюжи.

– В Берке, рядом со мной бомба взорвалась, осколками спину прошило, вроде бы как врачи все вытащили, но что-то там повредилось в пояснице, я не врач, не знаю, но хромать буду долго, может быть всегда.

– Печально, – ещё одно неуклюжее слово вывалилось из его рта.

– Да нет, ничего печального, я даже уже привыкла, порой и не замечаю. Только вот походка моя теперь далека от той, что любят мужчины, я отныне неграциозна как кошка, а неуклюжа как медведь.

– Но ты всё-таки красива. Честно, у тебя нормальное тело, ноги не кривые. Да лицо у тебя милое, ни как у некоторых, – пытался поддержать собеседницу Чак, на что, та лишь рассмеялась.

– У тебя, Чак, редкая методика флирта с девушками, твои комплименты неуклюжи и примитивны, но звучат так мило и естественно, что аж приятно на душе. Спасибо тебе.

– Мне стыдно это говорить и ещё более стыдно, что говорю это именно тебе, но я не умею флиртовать с девушками, я лишён романтики.

Это откровение заставило Китти удивлённо улыбнуться, подняв узкие брови, она плеснула ещё настойки и, выпив, придвинулась к столу. Уткнув острый подбородок на нежные ладошки, её взгляд вонзился в уже более раскрепощённого собеседника.

– И как же ты дожил до тридцати лет так и не научившись общаться с противоположным полом?

– Да не знаю, не нравилось мне эта фигня с цветами и прогулками под луной, честно ведь это глупо обсыпать девушку лживыми комплементами, лгать и притворствовать если целью любого свидания является постель. Ведь всякий раз когда парень дарит цветы девушке, он желает с ней переспать. Только получается, что парень должен купить этот половой акт тратя своё время, деньги и силы. Так не проще ли воспользоваться услугами тех девушек, что продают себя не слишком дорого и не просят лжи взамен?

– Фу, ты, Чак, и впрямь лишён романтики.

– Прости, такой вот я неотёсанный дурак. Так вот и живу уже тридцать лет. А ведь и у тебя нет ни семьи, ни детей, так чем же ты лучше? – спросил Чак в ответ.

– Я хотя бы в любовь верю.

– А я ни во что уже не верю.

– Это плохо, Чак, нужно хоть во, что то верить, – всё больше располагая гостя к беседе, говорила Китти.

– А во что верить? В любовь? Может начать верить в надежду, в правду, в счастье? Во что? Я даже веру в победу уже потерял.

– Не надо так говорить, Чак, ты как-никак в штабе фронта находишься, кто услышит, так за предателя могут принять. В победу нужно верить обязательно, мы же солдаты, будет победа – будит мир. Домой вернёмся.

– Да дело не в том, что я как либо сомневаюсь в способностях нашей армии победить. Нет, отнюдь! Мне просто безразлична эта победа, мне некуда возвращаться, дома у меня нет. Из родни остался лишь отец.

– Отец это хорошо, у меня вот папа умер давно, а ты говоришь и вернуться не к кому.

– Я ушёл из дома уже более пятнадцати лет назад, будучи ещё подростком. Я ненавидел его, а он меня, я даже порой сомневаюсь, что он узнает меня. Лишь только недавно узнал, что жив ещё старик, даже не знаю, вспоминал ли он обо мне хоть раз.

– Почему ты так с ним?

– Долгая история, не хочу ворошить прошлое. Да и вообще я не об этом, а о том, что верить не во что. Вот во что ты веришь, Китти, кроме любви?

– В добро, – тут же ответила она. – Я верю, что рано или поздно добро и разум победят зло и невежество. Я верю, что настанет в мире такое время, когда люди поймут, что проблемы можно решать мирными путями, верю, что весь свой потенциал люди научаться отдавать в русло прогресса и созидания, тем самым, не оставляя сил на зло и ненависть. Когда-нибудь зло в людях должно выкипеть полностью, превратиться в пар и улетучиться из их умов, оставив место лишь для благих дел.

Лицо Чака расплылось в доброй улыбке, глаза блеснули и он рассмеялся.

– Китти Лина, ты либо наивная, либо просто уже выпила слишком много.

– Наверное, я просто пьяная, наивная дура. Но лучше я буду счастливой дурой, чем несчастным умником. Присоединяйся ко мне, в клуб счастливых и наивных идиотов и не будишь больше грустить, – Китти не сдерживала смех.

Гость то же смеялся, алкоголь безжалостно пьянил разум, некоторые вещи стали такими забавными и смешными, что они оба уже не могли заговорить на серьёзные темы и теперь в гостиничном номере звучали смешные истории и анекдоты. Китти вспомнила как Маунд не может терпеть ульянских правителей и во всех красках и даже немного приукрашивая рассказывала Чаку, как он их постоянно поливал грязью, каждый раз придумывая новые колкости. Даже Чак смог вспомнить несколько интересных историй из своей не совсем весёлой жизни, которые вызвали у собеседницы искренний смех. Что-то было в этом смехе. Он был таким задористым и звонким, будто смеялся маленький ребёнок, ему вновь и вновь хотелось рассказать шутку либо анекдот, лишь бы вновь услышать этот яркий и добрый смех.

Под утро они уже изрядно напились, начинало светать, чёрное ночное небо покрывалось слабым розовым свечением, над руинами города вскоре должно было подняться солнце, яркое и по-летнему жаркое. Чак понимал, что пора возвращаться в роту иначе его пропажу заметит кто-нибудь и непременно доложит Марту, который после его проступка под Крупом относился к нему с явной неприязнью и мечтал выжить из батальона под любым предлогом. К тому же действие рикетола уже начало ослабевать и по телу разливалась усталость, пьяный мозг начинал молить о сне. Поднявшись со стола, Чак сказал Китти, которая также уже хотела спать.

– Прости Китти, но мне необходимо вернуться в роту, иначе командир батальона исполнит свою мечту и выкинет меня из своего подразделения.

– Куда-же ты пойдёшь, Чак? Ты пьян и слаб, ты упадёшь где-нибудь в подворотне и местные тебя разденут, а то и прирежут напоследок.

– Пусть лучше так, нежели гнев Марта. Он меня непременно придушит своими руками.

– Ну коли так, товарищ мой, то я попрошу нашего водителя, мы мигом домчимся до центра и выбросим тебя в твою роту. Даже поспать успеешь.

Они поднялись из-за стола, на котором стояла пустая бутылка и холодные закуски. Гость устало подошёл к окну, пьяной походкой и облокотившись на подоконник уставился на восход, руки потянулись к сигаретам, но пачка уже опустела.

– Не вижу смысла куда-либо торопиться, как не вижу смысла во всём этом, зачем? – тихо молвил Чак, уставив красные от недосыпа глаза вдаль, где тусклый багрянец начинал окрашивать утреннее небо.

– Что зачем? – поправляя форму, удивилась Китти.

– Зачем это всё? Почему я должен умирать во имя каких-то идеалов, навязанных мне партией, а если я не хочу воевать ради Маута, если я не желаю больше идти в атаку по воле нашего лидера. Если я не верю больше им, то, что мне делать? Во имя чего жить и умирать? – язык его заплетался, голос был потухшим.

В комнате повисла тишина, такие речи было крайне нежелательно говорить вслух, тем более пьяному и в штабе фронта. Чак совсем потерял страх от отчаянья и алкоголя, что не понимал, какие вещи он только, что произнёс. Китти сквозь пьяную пелену глаз, смотрела на него не понимая, что с ним теперь делать и подойдя поближе облокотилась спиной на стену и тихонько, чтоб не слышали их посторонние уши, сказала.

– Всегда есть смысл жить. Найди свой. И тогда даже самые гнусные мысли, будут разбиваться об этот смысл.

Он обернулся к ней всем корпусом и губы его проняла лёгкая улыбка.

– У меня нет такого смысла. Не трать на меня время. Действительно пора ехать, я слишком много сегодня наговорил, будь ты поумнее и по злопамятней, то доложила бы обо мне кому положено и уже к вечеру меня бы увезли обратно в ШРОН, где я и сдох бы на радость всем. Хотя скоро наступление, помру где-нибудь в канаве и хорошо.

– Наступления, скорее всего, не будет, медивы отступят из гетерского мешка. Так, что живи.

Чак вновь улыбнулся и начал собираться. Китти наблюдала за ним и думала о нём, одурманенный мозг был очень добр и жалостливым по отношению к бывшему врагу и оттого девушке хотелось всё-таки найти способ заставить уставшего от тяжёлой жизни парня, найти хоть какой-то смысл дальнейшего существования. И такое решение проблемы могло ей прийти лишь после изрядно выпитого. Она подошла к Чаку, положила на его плечо свою лёгкую ладошку и попросила повернуться. Гость не раздумывая обернулся и Китти прислонила его губы к своим и нежно поцеловала. Этот поцелуй длился всего пару секунд, но он словно молот ударил Чака по голове, встряхнув его застоявшиеся мозги. Забытый и приятный вкус девичьих губ одурманил его голову сильнее всякого алкоголя и тот упал от неожиданности на стул и замер.

– Что это было? – проговорил Чак не сводя глаз с девушки.

– Это называется поцелуй.

– Я знаю, как это называется, но зачем?

– Чтоб ты знал, что в жизни есть приятные стороны, при следующей нашей встрече, если ты не потеряешь интерес к жизни, то заработаешь ещё один, а теперь подымайся, нам действительно пора ехать.

Если бы тело не сковывала усталость и недосып, а мозг мог бы мыслить трезво, то Чак сейчас замучил бы себя размышлениями и догадками, но сейчас он был просто удивлён и хотел спать. Ему очень хотелось поговорить с Китти о глупости и ненужности этого поцелуя и страх того, что Маунд узнает о его визите и сотрёт его в порошок, также витал в закоулках его разума, но сон был сильнее всего. Он хотел спать, хотя и понимал, что вряд ли увидит Китти вновь.


Они вышли на улицу, в лицо ударила утренняя свежесть, она была как стакан воды, после долгой жажды, нежна и приятна. Чак сделал глубокий вдох, наполнив лёгкие свежим воздухом, почувствовал, как действие алкоголя перебороло эффект рикетола. Он начал проваливаться в сон, будто в тёмную, мутную воду, разум работал отрывисто и понять происходящее вокруг становилось сложно. Китти же, не смотря на то, что также была в сонном состоянии, держалась. В утреннем сумраке загудел мотор, перед выпившими появился один из штабных автомобилей, серый внедорожник на массивных колёсах. Его крыша была опущена и сквозь пелену опьянения и сна, Китти тут же узнала водителя. Это был молодой, ворчливый сержант, его редко садили за руль в виду неопытности и занудного характера, но в эту ночь дежурил именно он. Девушка не могла вспомнить как его зовут, в голову шли разные варианты: Кель, Пель, Шмель, наконец, она сделала последнюю попытку.

– Доброе утро Тель.

– Я не Тель, а сержант Верн Тири, – с некоторой обидой ответил молодой парень, смотря на подвыпивших с явным неодобрением. – Капитан Лина, думаю Маунд не будет рад, если узнает, что вы были в таком состоянии и пили с каким-то проходимцем. Это же пехотный офицер, что он тут забыл? – с презрением смотря на сонного Чака, говорил Верн.

–Я думаю, что ты Кель…

– Верн, – тут же перебил он её.

– Пусть так. Но я думаю, что язык свой ты будишь держать за зубами и не станешь болтать никому, а особенно Маунду. К тому же этот парень не абы кто, а мой старый приятель. Мы давно не виделись и встретились совершенно случайно. Да и вообще, чего я перед тобой распинаюсь, кончай ворчать и помоги его уложить в машину. Он тяжёлый.

Верн вылез из машины, всем своим видом, выдавая недовольство и неприязнь, к такой помощи. Он помог уложит сонного Чака на заднее сидение, после чего уселся за руль и молча уставился на Китти, которая с трудом открыла дверь и уселась рядом. Водитель покачал головой, как бы не одобряя легкомысленный поступок девушки, на что в ответ получил просьбу не совать свой нос в чужие дела, тем более если эти дела офицерские.

– Куда ехать-то? – буркнул сержант, скорчив недовольное лицо.

– Его нужно отвести на позиции у вокзала, там батальон майора Марта. Туда и поедим, – заплетавшимся языком говорила она.

– Ехать будим долго, напрямую никак, там одни руины.

– Езжай уже как хочешь, главное довези, – сказала Китти и отвернулась.

Машина тронулась, под колёсами захрустела каменистая дорога, пахло кожаным салоном и какой-то мазью, которой водители обильно смазывали приборную панель, дабы она блестела. Сон нежно обволакивал слабое тело Китти, лёгкая утренняя свежесть щипала прохладой, вздрогнув в полусне она спрятала голову в плечи и задремала. По бокам мелькали унылые пейзажи некогда великого города, многоэтажные дома без жителей, магазины без покупателей, и лишь пронырливые уличные собаки бегали по пустотам в поисках пищи. Которой часто служили погибшие от голода горожане и убитые, метким огнём снайперов, котивы. Много было и крыс, они отъедались до таких размеров, что порой их можно было спутать с собакой. А аппетит их был не менее хищным. Город великой славы и истории превратился в зловонную, кишащую разными тварями, помойку, за которую уже не хотели проливать кровь даже самые патриотичные горожане, большая часть которых бежала в западную часть Брелима. Там ещё хоть как-то функционировала гетерская администрация. И никому не было дела до тех миллионов брелимцев, что в панике бежали из горящего и умирающего города в поисках спасения на запад страны, а беженцев было без малого два миллиона. Страшный гуманитарный кризис поразил весь не оккупированный союз, к тому же всё громче звучали голоса о нецелесообразности защиты этой страны и выводе армии из гетерского мешка для спасения Фавии. В победе Маута в битве за союз всё меньше сомневались в стане Медивской унии, и от того желание спасти армию от окружения преобладало над мыслями о спасении пятидесяти миллионов гетерских медивов, чья судьба была незавидной.

А Чак впервые за последнее время видел сон, в котором не было: ни войны, ни смерти, ни боли. В этих грёзах, пропитанных ароматами цветов и детства, он видел себя со стороны, будто сидел в кустах и наблюдал за игрой десятилетнего мальчика, темноволосого, худого и длинного как шпала. Он мастерил из валявшегося во дворе мусора игрушки, из бутылки и веток получался самолёт, из сигаретной пачки машина, всё в его руках оживало. Он вспомнил себя в детстве, не покидая сна, вспомнил то самое время, когда мир ему казался простым и незамысловатым. То время когда весь мир также не замечал его, маленького не разговорчивого мальчишку, лишённого волей злой судьбы матери, и живущего в старом доме с отцом алкоголиком, который был строг и часто несправедлив, но любил его какой-то своей любовью. Сон кидал Чака из одного периода жизни в другой, то он видел себя ребёнка, то себя подростка, что вернулся с очередной уличной разборки домой с разбитой губой и синяком под глазом. Отец всегда устраивал скандал молодому драчуну, но парню было плевать на его мнение и уходя из дома вновь и вновь он возвращался то с синяками, то со ссадинами. Чак хорошо помнил эти уличные драки, он бился изо всех сил с подростками с соседнего двора, они дразнили его нищим оборванцем, помойным псом и это злило тощего парнишку. Побеждал он редко, но пару выигранных поединков всё же имелись за его спиной. В одном из них молодой Чак так исколотил светловолосого парнишку, что последний пролежал в больнице полгода с множественными травмами головы и переломами нескольких рёбер. Этот бой окончательно поменял его жизнь и после того, как к нему домой приехали полицейские и пригрозили отцу последствиями, отношения между родителем и сыном испортилось окончательно. Пятнадцатилетний парень ушёл из дома раз и навсегда. Это и была его последняя встреча с отцом, которая также промелькнула в его сне. Грёзы прошлого нарушил чей то крик и удары в плечо, сон развеялся и перед его глазами выросла фигура водителя. Глаза молодого сержанта были встревоженными, руки дрожали.

– Что случилось? Мы приехали? – сквозь пелену сна бурчал Чак, смотря по сторонам.

– Нет, мы не приехали, выходите из машины. Бегом.

– Какого же хрена ты остановился, Верн, – раздался сонный голос с переднего сидения.

– Капитан Лина, простите меня, но в городе начались бои и медивские самолёты бомбят северный город.

– Какого же хрена? – грубо выругалась Китти. – Они же должны отступать, что за дурость?

– Капитан, простите, но в любую секунду нас накроет снарядом или ещё, что-нибудь. Давайте переждём обстрел в укрытии, дальше двигаться крайне опасно. К тому же часть районов могла перейти под контроль медивов, ну же, пойдёмте, не надо подвергать себя опасности. Мне же Маунд за вас голову открутит. Бегом.

Китти с Чаком тяжко выбрались из машины, думать было сложно, голова работала будто непрогретый двигатель, сержант испуганно подгонял сонных офицеров, хотя на Зита ему было плевать с высокой колокольни, более того, он ему не нравился. Укрытием оказалось некое серое здание из бетонных блоков, стены которого пережили не один ожесточённый бой и покрылись интересными узорами от огня и копоти, разбавленные полосами пулемётных очередей. Китти вдруг вспомнила Берк и город художников, что запомнился её сердцу прогулкой с Маундом. Ей вдруг стало невыносимо хотеться увидеть его вновь, почувствовать то чувство спокойствия и защищенности, что он ей давал. А в сырых коридорах пахло гнилью, под ногами шуршали горы мусора, что остался здесь от старых времён мирной жизни. Китти запнулась, об какую-то коробку и кубарем опрокинулась на пол, Чак с сержантом тут же взяли её под руки и повели в подвал по крутой, металлической лестнице. Ступеньки были скользки, внизу переливались блики застоявшейся воды, она воняла тухлятиной и забираться в неё, холодную и мерзкую, не было ни малейшего желания. Но первый прилетевший снаряд, что с грохотом разнёс рядом стоящий дом, не оставил выбора.

– Вот тебе и доброе утро! – стоя по колено в воде буркнула Китти.

– Ты же говорила, что медивы будут драпать в Фавию, так какого хрена они вновь за Брелим взялись? Что у вас там в штабе? Только пьют и едят, а за обстановкой не следят, – с некой претензией высказал Чак, умывая похмельное лицо тухлой водой.

– Мне, Чак, разведка не докладывает, я говорю то, что слышала и всего-то. Значит решили побуянить напоследок.

– Я на вашем месте вообще бы ничего не говорил этому проходимцу, капитан Лина, – вмешался в разговор Верн.

– А тебя, сержант, никто и не спрашивает, – гневно рявкнула девушка, – рот закрой и молчи, как обстрел кончится довезёшь нас на место.

Следом за Киттиными словами в дом прилетела бомба, она разорвалась на крыше и стены жутко задрожали и на головы посыпались бетонные крошки. Они сидели в темноте и тишине, каждый думал о своём. В голове Чака витала непонятная, пьяная ночь с таким же непонятным человеком, которому он почему-то решил излить свою душу и за что муки стыда его теперь рвали на части. Более всего его терзал тот странный пьяный поцелуй, не смотря на затуманенный разум, он помнил вкус её губ, их мягкость и нежность. И не смотря на то, что всё это ему казалось неправильным и глупым и в чём-то даже опасным, касание её губ было незабываемым, и слабым огоньком грело его промокшую и сырую, как этот подвал, душу. Чак смотрел на Китти и сердце его билось на один удар чаще и даже если эту выходку она сотворила спьяну или из жалости к такому ничтожеству как он, всё равно ему было приятно. А Китти же думала о другом, о том, кто питал к ней самые нежные и добрые чувства, был её спасителем и заступником и билетом в жизнь. Именно образ Маунда витал в её уме, ей так хотелось сейчас быть с ним рядом и пусть он не любил её или просто не сознавался, всё равно с ним она была всегда спокойна и счастлива. Поцелуй? Скорее всего Китти просто не предала ему значения, она вовсе не забыла про него, да и целовала Чака в пьяном, но здравом рассудке. Проще всего было молодому сержанту, он не забивал себе голову никакими мыслями, кроме одной – выжить и вернуться в штаб. Ему был абсолютно безразличен Чак, к тому же Верн не знал имени этого пехотного офицера, а по коротким беседам так и вовсе испытывал к нему лютую неприязнь. Такую, какую порой испытывают люди к незнакомцам, что ничем не провинились пред ними. А вот за Китти он действительно переживал, ведь знал, что если вдруг она погибнет, то и ему будет проще погибнуть самому, нежели объяснять Мауту как это произошло и от того, Верн проклинал эту поездку, ради какого-то пехотного офицеришки.

Где-то снаружи затрещали пулемёты, раздавались взрывы и оглушительный рокот реактивных двигателей самолётов, началось настоящие сражение, которого не ждали в муринском штабе. Китти долго не могла понять зачем Пфлюк перешёл в наступление имея довольно малые шансы на успех, пока не вспомнила, как Маунд говорил, что со дня на день начнутся две операции по окончательному окружению и уничтожению гетерской армии и фавийских экспедиционных корпусов в так называемом «Гетерском мешке».

– Видимо генерал Пфлюк, хочет принести себя и свою армию в жертву, – подытожила свои размышления Китти, не поднимая взора от своего отражения вводе.

– Но зачем? – тут же переспросил Чак.

– Пока мы будим сдерживать Пфлюка и перебрасывать резервы с севера и юга, фавийцы смогут вывести из мешка основные боеспособные силы. Они приносят себя в жертву, проклятые фанатики. Как же нам теперь выбраться. Сержант, где мы сейчас вообще?

– Мы в километрах двух от хлебзавода.

– Если я не ошибаюсь фронт совсем рядышком, сержант? – заметил Зит.

– Совсем рядом, но расчищенная трасса до центра города есть только здесь, по этому я тут и поехал и вообще мы в эту передрягу попали только из-за вас старший лейтенант, могли бы и пешком дойти.

– Верн, я просила тебя заткнуться, – наконец-то запомнив его имя, выругалась Китти и бросила гневный взор на сержанта, но тот не унимался.

– Сидим тут в луже только из-за вас, а между прочим, товарищ капитан, если с вами, что либо случиться, то Маунд Маут меня в порошок сотрёт, только из-за того, что согласился вас вести. Надеюсь, мы выживем и Маунд размажет вас, старший лейтенант, по стенке.

– Ты переживаешь не из-за меня, сержантишка, ты за шкуру свою никчёмную переживаешь. Как выберемся, так порекомендую Маунду отправить тебя служить в другом месте, раз свой нос суёшь куда не следовало бы.

Пока Китти с Верном перепирались и спорили, Чак незаметно для них вышел из подвала и направился на разведку. Ему меньше всего хотелось оставаться в пропахшей тиной и сырым бетоном, луже и смотреть как спорят штабной офицер со штабным водителем. Пространство объял оглушительный гул, звуки боя сбились в кучу, воздух был прелым и тяжёлым, голова раскалывалась от похмелья, в сапогах хлюпала вода. Добравшись до окна он услышал чёткие разговоры у того места, где осталась их машина. Инстинктивно прижавшись к земле, Чак пополз к окошку и как добрался до него, с испугом взглянул на улицу. Подтвердились его самые плохие ожидания, фронт, как это часто уже бывало в боях за город, резко откатился назад, оставив незадачливых котивов в медивском тылу. У машины стояли около десятка фавийских солдат, они курили и смеялись, нос Чака тут же учуял знакомый медивский табак. Из-за гула недалёкого боя было совсем не разобрать о чём говорят вражеские бойцы, но по лицам и жестам, Чак сразу понял, что они засветились, ведь без особого труда можно было понять, что машина штабная. По белому кресту на капоте. К тому же двигатель ещё не остыл окончательно и это очень тревожило опытного пехотинца.

Спустя пару минут трое фавийцев, высокий и плотный офицер и двое худых рядовых двинулись в сторону дома, где укрывались котивы, остальные пошли дальше, оставив машину позади. Чак резко сорвался с места и пулей побежал к Китти с сержантом. Под ногами менялись ступени и спустя мгновения сапоги вновь погрузились в густую, тухлую воду, а в подвале тем временем продолжался спор и Китти уже не сдерживая своих эмоций, крыла водителя отборным матом. Тот даже не успевал вставить более двух слов и лишь периодически ворчал, зная, что не имеет никакого права с ней припираться.

– Оба закройте свои рты! – перекричал их обоих Чак. – Фавийцы здесь.

Китти встала в ступор и в глазах мелькнул страх, лишь спустя пару мгновений она собралась с силами и тихо, почти шёпотом сказала.

– Что нам теперь делать?

– Дай мне свой пистолет, – тут же потребовал Чак.

– У меня он не с собой.

– Тогда ты, сержант! Дай мне свой пистолет, бегом.

– С чего это я должен тебе его давать? Вообще-то я не имею право его передавать кому либо.

– Я тебя сейчас схвачу за воротник и утоплю в этом болоте, а потом отберу у твоего трупа ствол, тупой ты ублюдок! – в глазах Чака сверкнула ярость и ладони сжались в кулаки

– Верн, дай ему свой пистолет, иначе он тебя точно утопит.

Сержант молча вынул десятизарядный КЛ-90 и протянул его чёрной рукояткой в руку Зита. Тот резко выхватил его и перезарядив, спрятал за пояс, после чего потребовал следовать за ним.

По пыльному коридору, в котором воняло гнилью и сыростью, медленно плелись трое фавийцев, впереди шёл рослый офицер с сильными плечами и суровым, но сонным взглядом. Позади него медленно шагали два солдата, худых и похожих друг на друга словно братья, на головах их зеленели кепки с яркими кокардами в виде солнца, которые так любили муринские снайперы. В руках покачивались потёртые автоматы, старой модели с деревянными прикладами и ложем, которые котивы называли барышней, за их частые осечки. Все трое явно хотели быстро досмотреть крайне не интересное помещение, в котором как они полагали нет ничего кроме плесени и грязи. Утомительный марш-бросок, что совершили они за утро, вымотал их и даже медивские аналоги рикетола никак не могли помочь в борьбе со сном, к тому же фавийские таблетки были куда слабее котивских.

За тремя сонными фавийцами наблюдал Чак, он выжидал удачного случая, сидя в тёмном углу какой-то комнатушки, в руках он сжимал рукоять пистолета, от волнения ладони были влажны от пота, по спине пробегал холодок. Напротив него, за дверью, прятался водитель и Китти, от них требовалось не столь ответственное дело, всего лишь собрать у пленных оружие. Только вот у котивов был всего один пистолет, а фавицы несли каждый по автомату. К тому же их никак нельзя было убивать, нужна была информация от врага о том, что твориться в городе и куда они могут бежать, чтоб прорваться к своим.

Чак попытался жестами объяснить своим товарищам, что будет действовать, когда враг пройдёт по узкому коридору мимо них. Он попытается ранить офицера и обезвредить рядовых, но сержант явно демонстрировал, что вовсе не понимает, что тот от него хочет. А Китти лишь хлопала глазами и как не кстати заметил Чак, довольно красивыми глазами. И вот фавийцы приблизились к Чаку и тот замер, положив фалангу пальца на курок. Было слышно, как колотилось его сердце. В дверном проёме мелькнул ствол автомата, широкоплечий офицер заглянул в тёмную комнату и, прищурив глаза, попытался разглядеть, что внутри, но сам того не ожидая, из мрака мелькнула рука и схватив за дуло автомата резко дёрнула на себя. От неожиданности медив полетел за автоматом и тут же его нагнал точный удар рукояткой в затылок и без чувств тот упал на пыльный пол. Солдаты, словно сонные мухи, были не в состоянии среагировать на столь стремительный поворот событий и стали лёгкой добычей. Зит, не мешкая ни секунды, выстрелил из темноты одному лопоухому солдату в ногу и ввёл второго в такой ужас, что тот тут же поднял руки вверх и прокричал, что сдаётся. Всё это произошло за считанные секунды, медивы были разоружены, а Китти с сержантом так и продолжали хлопать глазами, не понимая, что требовалось от них.

Спустя пару минут все трое медивов стояли на коленях с завязанными за спиной руками, пред ними стоял Чак, холодно смотря на их лица. Офицер злобно пускал взоры на Зита, рядовые же дрожали, а раненый солдат, что-то несвязно бубнил. Китти перевязала ему рану и теперь стояла в стороне, наблюдая за происходящим.

– Ну, что ублюдки, церемониться я с вами не собираюсь, у нас с вами крайне мало времени, я задаю вопросы, вы на них отвечаете. Ясно? – окинув взором пленных спросил Чак.

– Котивский выродок, ты пугать меня вздумал? Да я таких как ты руками голыми передушил с десяток, затаился словно крыса в углу, ты трус, мелкий трус, развяжи мне руки и я переломаю тебя как хворост и выброшу в окно, – брызжа слюной, говорил офицер не сводя едкого взора с Чака. – Что ты, девочка котивская? Трусишь сразиться со мной, как мужик с мужиком, стоишь тут как тёлка, иди к своей хромой подружке, а меня можешь пристрелить. Сосунок.

– Был бы я туп, как ты, то непременно бы сразился с тобой в словолюбии. Но я не дурак. Мне нужно знать какое вы подразделение и как нам выбраться к позициям муринцев? Отвечай.

– Девочка котивская, могу лишь предложить тебе расстегнуть мои штаны. Достать мой член и отсосать его, подружки твои могут присоединиться.

– Тянешь время, значит скоро ваши отморозки подтянуться. Хорошо. Спрошу твоих солдат, может они чего знают. А? Ну-ка ушастые, подскажите мне, какое вы подразделение?

– Кто скажет этой шлюхе хоть слово, я тому лично вырву яйца и заставлю…

Чак не дал договорить медиву, прострелив ему голову. Кровь фонтаном брызнула в разные стороны и тучное тело офицера звонко грохнулось лицом вперёд, капли крови и куски плоти попали на щёку испуганного солдата, с перебинтованной ногой и тот в испуге начал заикаясь говорить.

– М-мы из ш-ш-шестой дивизии, г-г-ген-н-ерала Ту-ту-тар…

Чак, что есть сил ударил кулаком заикавшегося, бедолаге прилетело так сильно, что кровь вперемешку с зубами вылетели из его рта. С животной яростью Зит добавил солдату несколько ударов ногой и приставив пистолет ко лбу второго рядового громко сказал.

– Быстро говори, ваша дивизия, командование и куда нам уходить, чтоб добраться до своих, я уверяю тебя кусок медивского говна, я прострелю твою сраную голову если ты сию минуту мне всё не скажешь!

– Мы из шестой дивизии генерала Тутарга, добровольцы фавийского экспедиционного корпуса. Мы продвинулись к вокзалу и зачищаем очаги сопротивления в северных районах, вам не пробраться к своим, вы в глубоком тылу, до фронта более десяти километров, а может уже и больше, прошу вас не стреляйте, я сказал всё, что знаю, честно.

– И что нам теперь делать? – сорвались слова с девичьих, напуганных губ. – Куда нам идти теперь Чак?

Чак молчал, на полу кряхтел от боли солдат, растекалась лужа крови из пробитой головы фавийского офицера, за окном грохотали взрывы и стрельба. Секунда сменяла секунду и вот-вот в дом могли ворваться другие фавицы, что ждали своих у входа.

– Мы будим прорываться к вокзалу, там наши части, соберите оружие, боеприпасы и гранаты, мы уходим немедленно, – ответил он.

– А что делать с ними? – спросил сержант, кивнув в сторону пленных.

– Нам они больше не нужны.

Чак снял пистолет с предохранителя и раздался хлопок, солдат, что минуту назад выдал всё, что знал, словно мешок шлёпнулся на землю, следом прозвучал ещё один выстрел и Зит добил, кряхтящего солдата с раненой ногой. Не один мускул не дрогнул на его лице, движения были чётки и отточены за годы службы в горохране, где ему уже не раз приходилось выносить приговор. Для него это были военные будни, необходимость и обязательная безопасность, но не для Китти, её взгляд застыл, остекленевшие глаза, не моргая, смотрели на утопающих в крови трёх мертвецов.

– Ты, что натворил, Чак Зит! Что ты сделал, они ведь не представляли нам угрозы, ты их убил! – срываясь в истерику, заорала девушка.

Чак резко подскочил к ней, схватил за руки и уже был готов заткнуть ей рот ладонью, но тут же подлетел сержант и оттолкнув лейтенанта, схватил в руки автомат, ещё мгновение и ствол обернулся на него и Зит в удивлении замер.

– Да что вы понимаете? Что вы понимаете? Я спас ваши жизни и стараюсь доставить вас к своим, вы же без меня погибните под первой же пулей. Китти, не будь ты дурой наивной, пора бы уже проснуться ото сна в котором ты до сих пор витаешь. Это война мать его! Тут люди умирают, и если бы мы этих медивов оставили бы в живых, то они всё доложили своим, и тогда бы нас тут же поймали! А вы! Вы, мать вашу, даже шевроны до сих пор с формы не содрали, да вас за километр видать, штабные вы идиоты, вас в плен возьмут и тебе же, сержантишка ты недоделанный, к яйцам провода подцепят и выпытают из тебя все, что можно и нельзя. Кончайте строить из себя правильных и умных, нет здесь таковых, здесь все сволочи вроде меня, неужели ты Китти не поняла этого ещё в Ирке? Нам выжить нужно, а без меня вам дорога лишь на тот свет, я не обещаю, но я постараюсь вас вывести к своим, кончайте дурью страдать, убери свой автомат идиот. Иначе я тебя пристрелю и спасать буду лишь её, без тебя мне будет даже легче.

Чак был в ярости и уже был готов перейти от слов к делу, в голове его мелькнул план, как обезоружить или пристрелить сержанта и с Китти пробираться дворами к фронту, но Верн опустил ствол и отошёл в сторону, девушка плакала, а Зит думал, как же тяжело ей будет впредь. Он не нашёл ничего лучше как подойти к ней, обнять и прижав к себе тихонько сказать:

– Так было нужно, тебе сейчас нужно успокоиться и следовать со мной, я знаю немного этот город, я доставлю тебя живой в штаб. Ведь ты встряла в это дерьмо из-за меня.

– Чак Зит.

– Что Китти.

– Ты чудовище, ты не меняешься, – сорвалось с дрожащих губ, по щекам текли слёзы.

– Пусть так, но я тебя спасу, обещаю, спасу.

– А Брена?

– Он Верн. Хотя какая разница, он меня бесит и если будет мешать я его пристрелю честное слово. Ведь я чудовище. А теперь, дорогая моя подруга, вытирай слезы, бери себя в руки и пора валить.

За окном нарастал гул реактивного мотора. В следующее мгновение облако огня взмыло в воздух. Котивский самолёт сбросил возле здания несколько напалмовых бомб, колона фавийцев моментально обратилась в прах, горело всё, что гореть даже в принципе не могло, даже серые бетонные стены объяло ярко оранжевым огнём. В небо повалили кучерявые облака едкого, чёрного дыма. Выходя с запасного выхода, Чак проводил взглядом самолёт, что серебристой стрелой взмыл в небо и за несколько секунд сделал резкий манёвр и, оставляя за собой белый след, начал заходить на очередной сброс. Ноги котивов тут же побежали быстрее, дабы не оказаться в облаке очередного взрыва, но ракета с медивского истребителя быстро прочертив в небе белую черту, нагнала муринский самолёт и тот, яркой вспышкой озарил небо. Чак ещё секунд пять наблюдал, как в облачном небе качается белоснежный парашют пилота, успевшего покинуть борт.


Генералу Пфлюку удалось разворошить потерявшего бдительность Тарму, но прорвать фронт или более того сломить крепкую котивскую оборону у него не было шансов, к тому же этого от него не требовал штаб его величества. Основной его целью было лишь сковать брелимскую группировку войск Муринии, дабы дать основным силам выйти из гетерского мешка и спасти ценой невиданных потерь фавийскую армию и часть боеспособных гетерцев.

К вечеру на руины города обрушился сильный ливень, он затушил пожары и заставил смолкнуть гул сражения. Фронт стабилизировался. Солдаты по обе стороны сидели на позициях. Среди бетонных руин, кусков стекла и грязи, утопая по колено в холодной жиже, они мечтали о мире, о доме, своих семьях, во сне они видели лики своих детей и жён, а наяву глядели лишь на хмурые лица товарищей, уставших, голодных и израненных. Их окружала смерть и она тянула к ним свои цепкие костлявые пальцы, и многих ей удалось забрать за этот день, словно грибы росли братские могилы над которыми редко писались имена, лишь таблички из деревянных щитов, которые скудно гласили «здесь похоронено 218 муринских солдат из 23 и 12 дивизии 2 армии Брелимского фронта» и тому подобное.

А пока солдаты воюющих армий латали раны и хоронили погибших, где то среди разрушенного квартала панельных домов, что повалились словно карточные, плелись голодные и промокшие насквозь Китти, Чак и Верн, они старались не привлекать внимания к себе и выбирали путь лишь в самых глухих и разрушенных частях города, где сложно было встретить солдат и мирных жителей.

Шли молча, стараясь не привлекать внимания, силы начинали их покидать, каждый шаг давался с трудом, ноги уже были сбиты в кровь, руки окоченели и зубы отбивали дробь. Чак велел Китти с Верном укрыться под бетонными плитами, что сложились домиком и под ними было сравнительно сухо и тепло. Усталость давала о себе знать и девушка, присев на куски деревянного пола, тут же погрузилась в сон, спустя пару минут уснул и Верн, Чак же пошёл на разведку и облазив округу наткнулся на груду полиэтиленовых мешков, в которых были разные тряпки, детская одежда, наволочки и простыни, одеяла. Он взял мешки с одеялами и ползком вернулся в укрытие, где увидел, спящих по разным углам штабных сотрудников, на Верна ему было глубоко плевать, а вот Китти вызывала у него желание проявлять странное для него чувство – заботу. Чак собрал из досок небольшой настил, постелил на него одеяло, от которого пахло пылью и гарью, расправил его и, полюбовавшись с минуту на самодельную кровать, принялся за спящую девушку. Окоченелыми пальцами он расстегнул пуговицы её кителя, сняв его хорошенько выжал. После ему пришлось раздеть Китти до нижнего белья, вытереть кожу сухими тряпками, коими ему послужила детская одежда, а после, взяв на руки он отнёс её на одеяло. Чак честно старался не смотреть на красивое тело Лины, но всё же не удержался и бросил пару взглядов на обнажённые ноги, плечи и руки, после чего укрыл её ещё одним одеялом. Не понимая зачем, лейтенант склонился над её, загоревшим в Берке, лицом и хотел было поцеловать в щёку, но одернувшись, присел рядом. Попытался закурить, но сигареты так намокли, что наотрез отказались тлеть и Чаку осталось лишь сидеть рядом и сквозь ночную пелену вглядываться, как вздымается одеяло и маленький носик потихоньку сопит в густой и противной тишине.

Китти, сквозь отступающий сон, укутывалась в одеяло. Подминая его под себя, она всегда любила так делать, крепко зажимая его край между колен. Мозг, был жестоко обманут ощущениями комфорта и тепла и девушка нехотя открывая глаза, чувствовала себя дома. Первым её протрезвил аромат постели, чётко выраженный запах слежавшейся пыли, перебиваемый лишь более едким ароматом гари, домашняя постель таких ароматов не излучает. Следом открылись глаза, сонная пелена медленно отступала и она увидала как в стороне лежит, на каком то обломке пола, сержант Верн. Он спал в такой неёстественной позе, что казалось, будто мёртв, но грудь вздымалась а губы переодически приоткрывались, выдыхая воздух. Придя в себя, Китти не могла ничего понять, последнее, что всплывало в её памяти, это то, как она плелась по бесконечной пустыне из руин, а как удалось оказаться под одеялом было для неё секретом. Но не меньше её поразило то, что под одеялом она была практически голой, лишь плавки, лифчик да майка, было немного не по себе, но пригретое тело не желало покидать более желанную среду обитания и тут Китти услыхала знакомый голос, хриплый, низкий и немного скрипучий – это был Чак. Он с кем-то говорил, второй голос был более приятным, но не знакомым, принадлежал скорее всего парню. Китти слышала подобные акценты общего языка, так говорили в юго-восточных провинциях Муринии, откуда была родом её мать.

– А я полз всю ночь на брюхе, думал будут искать, но нет, даже не спохватились, хорошо, что на тебя нарвался, а то бы ещё пострелял с испугу твоих друзей, – говорил приятный, незнакомый голос.

– Это не мои друзья, так обстоятельства сложились, того сержанта так вообще бы пристрелил, бесит меня сволочь бестолковая, – ответил знакомый голос Чака.

– А всё-таки нужно идти к тому магазину, до вокзала нам всё равно не пробраться, нас три мужика и баба, если нарвёмся хоть на один патруль, хана сразу. А там хоть можно дождаться контратаки.

– А ты уверен, что этот твой капитан ещё держится там? Может его уже смяли и дали под зад пинков?

– Откуда мне быть уверенным? Чак? Это последнее, что я слышал пока меня не сбили. Вчера таких анклавов было с десяток, вот мы и пытались помочь ребятам выстоять, ну а потом я благополучно полетел на землю без своего самолёта.

– А ты в курсе, сукин ты сын, что ты чуть заживо не спалил нас своим напалмом?

– Там двигалась немалая такая колонна фавийцев, танки и сотня солдат, так, что если бы я не прожарил бы их как следует, то ты со своей подружкой бы и шагу бы не ступил. В том районе они копошились как тараканы. Вот и протравил их немного.

– Как он с высоты то?

– Кто?

– Брелим.

– Удручающе, я такого в своей жизни ещё не видал, серое пятно руин, огни пожаров и столбы дыма. Мы стёрли этот город с лица земли, нет более Брелима, есть его руины, как есть руины городов древности. Его теперь и за сотню лет не отстроить, огородить и забыть.

Китти поняла, что собеседник Чака, сбитый лётчик, что вчера бомбил напалмовыми бомбами окрестности их укрытия, ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы заставить себя покинуть зону комфорта и тепла. Она нашла свою форму, аккуратно развешанную на куске провода, что был натянут словно бельевая верёвка от плиты к плите и быстро оделась. Чак с собеседником сидели рядом с укрытием, под прикрытием кусков кровли, что неплохо скрывали обоих. В какой-то миг её осенило, что кровать, сухая одежда и одеяло дело рук «чудовища» Чака, который приложил немало усилий, чтобы согреть её, хотя сам был сильно слаб. На душе у Китти стало приятно от такой заботы, но тут же совесть напомнила ей как она бранила парня прошлым днём.

Китти хотела подойти к беседующим, но увидав возле своей кровати две серебристых упаковки шоколада, контейнер с паштетом и галеты, решила первым делом перекусить. Есть хотелось очень сильно, голод просто разъедал желудок изнутри и девушка тут же набросилась на паёк, как хищник на добычу. Еду скорее всего передал лётчик, ведь только им в муринской армии поставляли шоколад в серебристой фольге, с маркировкой ПРМ (продуктовые резервы Муринии). Кроме них шоколад был положен лишь морякам, но у тех были свои склады, которые снабжали только флот. Про Верна, то же не забыли, около него лежали, а точнее небрежно валялись три упаковки галет в красной упаковке со знаменем партии по центру, видимо еду распределял Чак, который испытывал лютую неприязнь к штабному водителю. Пехотинцы вообще редко любили штабных и служащих, ведь именно на пехоте лежат основные тяжести боёв и потери, а штабные парни, чаще всего являлись роднёй или близкими элиты, чьи родители очень переживали за своих отпрысков. Оттого и не желали отправлять их прямиком на фронт. К тому же, Верн был той нередкой породы людей, что не желают мириться с тем, что кто-то из низших слоёв общества, может быть главнее. К тому же он имел не самый приятный характер, избалованного мальчика из состоятельной семьи, но ввиду очень ограниченного ума, ему удалось устроиться в войсках лишь сержантом.

Шоколад был действительно вкусным, с горчинкой и несравнимым ни с чем ароматом, он хрустел во рту и тут же таял. Китти не успела опомниться, как съела две плитки и принялась за паштет с галетами. А Чак продолжал болтать с лётчикам и как только девушка услышала своё имя, она тут же навострила уши и стала вслушиваться в разговор. Любопытство было ей не чуждо, к тому же речь зашла о ней.

– А девка-то откуда тут взялась? Да ещё и штабная, – удивлённо спрашивал лётчик.

– Это капитан Лина, из свиты Маунда Маута, нужно её любой ценой обратно в штаб доставить, а то с меня шкуру заживо сдерут.

– Так на кой хрен она с тобой-то попёрлась на линию фронта, капитан из свиты командующего и ты, ну без обид друг, ты пехотный офицер, чернь, мясо пушечное. Как ты оказался в их машине? Или ты не тот за кого себя выдаёшь?

– Да всё я тот, обычный пехотный офицер, просто я с ней знаком до войны был, вот и встретились, дабы отвлечься от рутины этой военной.

– А вот в чём дело, я понял, – с пошлой иронией, прозвучал голос пилота.

– Да не хрена ты не понял, птица низкого полёта, не было у нас ничего, да и быть не может.

– А почему не может, девка вроде на мордаху симпатичная, даже милая, стерва поди конченая? Или может у тебя какие проблемы?

– Если бы я тебя в тюрьму засадил, сломал бы твою жизнь, и из-за этого ты попал бы на фронт первых дней войны в виде тюремного добровольца, как бы ты ко мне относился? – со стыдом произнёс Чак.

– Э-э-эм-м-м. Ну я бы тебя пристрелил бы, ну перед этим сломал бы тебе всё, что смог.

– Ну вот.

Повисла тишина и лишь редкие гулы взрывов, что доносились со стадиона озаряли утренний, влажный воздух. Китти удивлялась тому, как сильно изменился Чак, ей становилось всё больше его жаль, он был грубым и жестоким, но в его сломленной душе оставалось место добрым чертам. Пусть не так они были развиты, а порой скрывались за жестокостью и обстоятельствами, но именно в этот момент Китти поняла, что он вовсе не чудовище, а человек своего времени и окружения.

– Все мы не святые, друг, – прозвучал певучий голос лётчика. – Думаешь, я святой? В Престоре мне как-то довелось бомбить склады занятые гетерцами, так вот, сбросил я на их головы хорошую партию напалма и полетел к другому объекту. Смотрю, по дороге ползёт колонна танков, штук десять с пехотой, думаю поджарю-ка я вас за одно, ведь подумал ещё, что бы делали тут наши, фронт в пол сотне километров. Ну короче зашёл на бросок, скинул два заряда, колону окутало пламенем, все врассыпную, а я на новый круг и давай их из пулемёта отстреливать, как будто в тире. Когда я направил свой самолёт на аэродром, я был горд и рад, что положил столько врагов, за моим хвостом остались лишь обугленные танки и разбросанные тела, прошитые крупнокалиберным пулемётом. Я высадил столько патронов в колону, что если бы мне на хвост сели медивы, я бы мог им только фиги крутить. Ну и как ты уже догадался перебил я своих. Один майор заблудился и вышел окольными путями в тыл медивам, блуждал и не мог найти дорогу к городу Флами, где стояли наши танкисты, а тут я. А ведь на скорости невозможно разобрать, чьи там танки, наши, гетерские, фавийские. Всё одно. Так вот друг мой, я сжёг семь танков, полторы сотни солдат, остальных добили медивы. Я нанёс своей армии такие потери, что не каждый медивский лётчик бы смог. Ты подпортил жизнь одной девушке, я лишил жизни полторы сотни. Своих. Так, что ошибки совершают все, последствия только разные.

– И тебя не пустили под трибунал? – удивился Чак, видимо вспомнив случай со своей глупостью под Крупом.

– Пустили, судили долго и пристрастно, пока за меня товарищ Эол не заступился.

– Это, что за хрен такой Эол.

– Ну вообще-то командующий авиацией Муринии, генерал Лемур Эол. Его одно слово смогло меня помиловать. Он сказал, мол не трогайте парня это война и ошибки при боевых вылетах бывают постоянно и виновным в итоге признали того покойного ныне майора, что заблудился со своей колонной. Ведь он не проверил исправность средств связи и не смог связаться со своими. Вот так вот бывает друг мой. А меня после этого случая перевели на брелимский фронт, на северном со мной уж больно многие хотели расправиться за товарищей.

– М-да, херово тебе пришлось. Ладно, кончаем болтать, пора этих штабных будить и тащить свои задницы к тому магазину, надеюсь они ещё держаться.

Чак с пилотом вошли под бетонный навес из плит и пожелав Китти доброго утра, принялись будить Верна, который не мог встать. Приводить в чувства его пришлось шлепками по щекам. Лётчик, который оказался довольно красивым, молодым парнем с правильными чертами лица, будто у модели журнала мод, быстро привёл сонного сержанта в чувства, дав ему нюхнуть какой-то жидкости, что снабжали лётчиков, дабы приводить себя в чувства при утомлении. Верн жадно съел пачку галет, поворчал, что нет чистой воды, чтобы запить, получил пару гневных оскорблений в свой адрес от Чака и тут же умолк.

Путь их был хоть и не таким далёким, всего два квартала, которые можно было пройти в мирном городе за десять минут, был неимоверно сложным, к тому же пришлось ползти в основном на брюхе, укрываясь от редких патрулей и проезжавших машин. Солдат фавии было не много, небольшие анклавы муринскиих бойцов, что укрывались в разных строениях, ни кто не штурмовал и даже не собирался как либо окружать. Сил Пфлюку едва хватало для обороны фронта, к тому же в анклавах укрывались по сотне бойцов, а то и меньше и они не представляли угрозы даже в тылу. Одним из таких был небольшой, двухэтажный магазин хозяйственных и строительных товаров. Невзрачный домик, расположенный у небольшой площади, что была выложена мрачной, серой плиткой изрядно изувеченной боем. Он был непригляден, но очень удобен для обороны, первый этаж был монолитным с одной дверью и одними воротами, там располагался склад. Второй этаж был усеян узкими окошками, похожими на крепостные бойницы. Штурмовать такую крепость в миниатюре было делом затратным и не стоящим потерь, а сидящие в нём полсотни человек не представляли угрозы, даже если ударят в тыл.

По пути к магазину в тихом, тёмном проулке, Чак, наткнулся на оборванного мужика, что шарил по карманам убитого фавийского солдата, направив в его сторону автомат он тихонько окликнул его, но тот ловко отпрыгнул за перевёрнутый автомобиль и затаился.

– Выходи сукин сын, пристрелю же, – окликнул его Чак и сделал два неуверенных шага вперёд.

– А чего не стреляешь-то? – раздался голос из-за машины.

– Жду, что ты, оборванец, сам свою рожу мне покажешь.

– Нет, котив, не поэтому ты не стреляешь, ты боишься, что на выстрел медивы как собаки соберутся и трахнут тебя! – усмешливо прозвучал голос из-за укрытия. – Но ты не ссы, я тебя не сдам, честное слово.

– И с чего я тебе должен верить?

– Да с того, что я и сам муринский солдат.

Из-за машины показался плотный паренёк, грязный и ободранный, лицо его густо поросло щетиной, под изодранными одёжами виднелся короткий автомат без приклада, он сделал уверенный шаг навстречу путникам и широко улыбнулся жёлтыми зубами.

– Я разведчик, мы тут в магазинчике обосновались, ждём когда наши братья в атаку пойдут. А вы какими судьбами? Пехота, штаб, авиация! Ребята, более пёстрого состава я не видел со времён театральной самодеятельности! Да ещё и девка с вами, ну вы даёте, повеселили меня.

– Мы не тебя развлекать пришли, нам укрытие нужно, а как так получилось не твоё дело, – рявкнул Чак.

– А ты я смотрю главный среди своей компашки, ну коли настаиваешь, пошли со мной, проведу вас между мин. Медивы не стали париться и обложили нас минами, чтоб сидели молча и не высовывались из своей могилы. Только головы свои в плечи спрячьте, снайпера охоту ведут не шуточную, отстреливают как барашков на охоте. И задницы высоко не подымайте, а то и их отстрелят, хотя ты милашка можешь, – противно улыбнувшись молвил разведчик, бросив сальный взгляд на Китти.

– Ты, кусок дерма, рот бы свой прикрыл, – оскалив зубы, огрызнулся Верн.

– О, розовощёкий мальчик говорить умеет. Твоя тёлка, что ли? Поделишься?

Сержант только хотел кинуться на беспардонного разведчика, но Чак придержал его рукой, после чего сказал.

– Слушай, тебя как звать, разведка?

– Тебе на кой имя моё? Пехота?

– Ну не дебилом же мне тебя звать. А пока, судя по твоему поведению, я вижу перед собой безымянного дебила, у которого нет связи между мозгом и языком. Ты прежде чем начинать гнусный поток дерьма, который ты считаешь речью, сначала узнай кто твои собеседники. Тёлка, которую ты хочешь облапать своими грязными тяпками, помощник Маунда Маута, капитан Лина, думаю если она не сильно обидчивая, то не расскажет своему начальнику, как какой-то кусок дерма хочет распустить свои руки, нарушив все возможные уставы. Но если же она обидеться, то сгнить тебе в ШРОНе. Так как твоё имя, дебил?

Все замерли, лётчик невольно улыбнулся, смотря на то, как желтозубая улыбка пропадает с небритого лица.

– Сержант Арон Грег.

– Ну так-то лучше, а теперь кончай строить из себя идиота и проводи нас к магазину.

Арон виновато обернулся к Китти и сделав пару неуверенных шагов принялся неуклюже извиняться, слова его вылетали изо рта неуверенно и бессвязно, он просил простить его глупые шутки и не в коем случае не докладывать руководству. Страх перед Маундом был свойственен многим, так как командующий был строг к дисциплине от рядового до генерала и был сторонником самых жестоких мер по отношению к тем, кто разлагал армию. Девушка нехотя выслушала всю несвязную чушь, что говорил желтозубый, кивнула, мол, прощает, и молча пошла за всеми. Впереди были руины бывшего машиностроительного института имени какого-то выдающегося гетерского инженера, в него ещё во время первых дней боёв за город прилетела мощная пятитонная бомба, что в секунду разметала обломки главного корпуса по всей округе. В тот момент здесь ещё занимались студенты, большая их часть погибла на месте, останки которых так и испарились в смертельном водовороте огня и бетона. Спустя полгода боёв вся округа не отличалась от института, лишь огромная гранитная плита с изображением седого мужчины в огромных очках и с густыми бровями, того самого инженера, в честь которого именовалось заведение, напоминала о былом.

Среди разрухи порой находились артефакты той, забытой, мирной жизни, Китти подобрала какую-то книжку, пробежавшись по размытым от сырости строкам стало понятно, что в ней, что-то про автомобилестроение в какой-то провинции союза. Лётчик собирал по пути карандаши, что встречались меж камней, среди них попадались особо ценные, что могли писать и в дождь и под водой. Зит же не сводил взора с разведчика, доверия этому оборванцу было мало. Но вскоре тот разговорился и рассказал о том, что они в магазине не представляют никакой силы, всего полсотни солдат, голодных, израненных и уставших. Рассказал он и про капитана Лефора, что руководит обороной, отважного, но глуповатого офицера, который не совсем понимает окружающую обстановку. Этот анклав был не самым хорошим вариантом, но, к сожалению единственным и Чак надеялся продержаться там, пока не начнётся контратака муринцев в которой не сомневался, пожалуй, ни кто.

Проходя мимо чудом устоявшей стены института, на которой был нанесён рисунок из жизни машиностроителя, прозвучал выстрел. Пуля звонко шлёпнулась о бетон и кусочки его полетели на головы идущих. Следом прозвучала уже очередь и Чак тут же кинулся на Китти, повалил её на землю и грубо затащил в укрытие, вскрикнул лётчик и громко выругавшись упал на землю., кровь из его предплечья, фонтаном брызнула на землю, кряхтя и матерясь он прополз под свистящими пулями и затаился за кустом.

– Эй, котивы, ну ка руки вверх, – крикнул кто-то из-за руин.

– Сукин ты сын, ублюдок фавийский, какого хрена ты там лазишь? – заорал в ответ Арон и пустил очередь в сторону голоса. – Я тебе, что сказал, увижу тут одного, как барану перережу горло, от уха до уха. Ты, что осмелел сукин сын?

– Руки вверх, сука, а то перебью вас всех, а на твоей жопе портрет Маута вырежу, – заорал тот в ответ.

– Ты один, я знаю, не строй из себя героя, я сейчас гранату в тебя брошу и твои кишки разметает по округе. Не геройствуй, иди к своим, хватит тут шастать.

Чак был немало удивлён столь дружеской беседе двух врагов. Он окликнул Арона, но тот махнул рукой и шепнул, что потом расскажет, что к чему, после чего вновь пустил очередь в сторону медива.

– Ты чего умолк малыш? – крикнул разведчик. – Сопли собирай, да дуй к маме. А то я и мать твою прирежу, как прирезал дружков твоих, мне плевать, что ты там думаешь обо мне, я вас свиней резал и резать буду. Вы низший сорт человечества и жизнь я тебе сохранил только потому, что так получилось, а ты дурень всё ползаешь по этим руинам. Иди домой в Фавию, жди когда мы к тебе в гости придём. Кто так у тебя дома? Мама, папа? Девушка? Так вот я буду трахать всех баб фавийских которых встречу, а семье твоей я глотки перережу и заставлю тебя сосунка смотреть как они подыхают. Что молчишь? Обоссался, сыкло.

– Я сказал руки вверх, котивы.

– Ты чего такой трудный, фавиец, я понимаю, что вы раса неполноценных, но я шутить не буду, я знаю, что ты один, и вижу как твоя каска мелькает меж кустов, думаешь я так туп, как вы? Я котив к моему счастью и даю тебе последний шанс, беги сосунок, беги, а то поймаю тебя и надеру зад как маленькому мальчику.

После такой эмоциональной беседы повисла тишина, Чак в недоумении смотрел на Арона, а тот лишь улыбался. Прошло совсем немного времени и разведчик велел идти за ним, видимо тот парень фавийский действительно убежал. Лётчику перевязали руку, к счастью пуля прошла на вылет и не причинила большого вреда. Магазин был уже рядом и Арон вёл гостей по не хитрым лабиринтам медивских мин, что окружали каждый маленький анклав. Чак не выдержал и спросил, что это было?

– Да случай вчера вечером был, нарвался я на группу спящих идиотов, пятеро спали, один нёс караул, вот этот парень, звать не знаю как, но трус конкретный. Я к нему вплотную подошёл со спины, нож к горлу поставил и говорю, мол хочешь жить, он говорит, что да, мол у него семья, родители старые, больные и девушка верная дома ждёт, а сам смотрю в штаны мочиться. Ну я ему говорю, ты сядь в уголку и не мешай мне, а я твоих товарищей пока на мясо пущу, если мешать не будишь, то так уж и быть не трону. Врал конечно. Ну вот сел этот трус на землю и дрожит, глаза мутные, как будто дури какой принял. Ну полный неадекват, А я тем самым одного за другим, спящих как барашков заколол, а дождь, шумно, почти все во сне подохли, а последний успел встать, не понял ничего, по сторонам лупит, как котёнок, ну я его точнёхонько в правый глаз пырнул, кровище, море. Ну и решил этого ненормального прирезать, а тот как побежит, как заяц блин. Я стрелять, а не могу прицелиться, льёт как из ведра, ну и удрал. А сегодня пару раз уже натыкался на него, то ревел сидел в какой-то сточной яме, весь грязный, то лежал без чувств. Я как последний раз его встретил, хотел прирезать, схватил его за воротник, к себе притянул, говорю, что всё, мол, набегался, давай помирай уже, а тот как заведённый говорит руки вверх, руки вверх, ну думаю всё, тронулся рассудком бедняга. Решил пусть мучиться, мразь медивская. Ненавижу этих выродков. Грязь. А тут как видишь автомат где-то добыл, но стрелять не умеет, трус. Будь я на его месте, я бы нас всех положил в две секунды.

– Надо было его убить сразу. Теперь он нас видел.

– Да кому и что он расскажет, он же умалишённый, кто ему поверит, он ведь даже выбраться из этих руин не может. Местный дурачок. У тебя был во дворе дурачок? У нас вот был один, всё ходил и спрашивал какой сегодня день, да моргал сто раз в минуту. Вот и это дурачок.

– В Муринии нет дурачков, есть инвалиды.

– Да хоть валенком его назови, инвалид так инвалид. Только вот переживать не надо, сдохнет этот инвалид от голода или на мину наступит. Ты чего такой осторожный, пехота?

– Жизнь научила быть осторожным. Кругом одни враги и идиоты, что страшнее врагов. Да и не совсем правильно это измываться над парнем, он и так благородя тебе ума лишился, так будь ты человеком пристрелил бы его, чтоб не мучился.

– Пусть мучиться, так им и надо, медивам. Ненавижу весь их род, от младенцев до стариков. Гнилой и мерзкий народ, все беды в мире от них. Как только очистим планету от такой грязи, так жить сразу лучше станет.

– Медивов сотня миллионов, на всех патронов может не хватить, – сухо подметил Чак.

– Все кто не сдохнут на войне и от голода, будут рабами, должен же кто-то дерьмо прибирать и полы драить.

– Странно, что ты не берёшь в расчёт, что медивы думают противоположно твоему.

– Мне плевать, что думают эти выродки. Их вожди мечтают стереть с лица земли котивский род, притесняли нас сотни лет, вытолкнули на затворки континента. Думали владеть миром единолично, но эти суки не думали, что котивская нация сильнее их как морально так и военно. Спасибо Мауту, объединил наши народы, теперь мы можем им наподдавать.

Разведчик словно под копирку произносил те идеи, что регулярно звучали из каждого угла, из телевизора и радио, писались в газетах и преподавались в школах. Выросло целое поколение котивов, что считали священным долгом уничтожить медивскую нацию, что якобы сотни лет только и занималась как притеснением котивов. Были в этих идеях и нотки правды, исторически более развитые и сильные медивы подминали под себя более слабые народы, лагунов, утивов и ситов, что повсеместно принимали подданство медивских вождей. Бывали среди этих народов и мятежи и попытки самоопределения, но слабые и обречённые на провал. Но котивская нация была многолюдна и расселялась на просторах восточнее Фавии, занимая обширные и плодородные земли континента. Многовековая борьба за жизненное пространство многократно возросшей медивской нации привела к конфликтам с восточными народами, среди которых котивы были большинством. Но западным вождям было на руку их неорганизованность и раздробленность и, спустя три сотни лет, котивы оказались оттеснены из многих земель. Они потеряли плодородные поля и леса современного Гетерского союза, потеряли северные острова и тёплые южные побережья. Вскоре, созданный при поддержке медивских властителей Катакан удерживал от объединения котивские раздроблённые страны, пока не пришёл Мурзан Маут. Новый вождь востока мастерски взял на вооружение такое орудие, как историю и при содействии грамотных ораторов и манипуляторов, создал распространённый миф о священной миссии котивов по освобождению континента от медивской заразы, об освобождении угнетённых народов и о сильной и могучей нации котивов, что станут скелетом нового мироустройства. Новый миф был ни чем не оригинальней предыдущих, но теперь он был подкреплён делами и реальным единением котивов всего мира. И первоначальный этап, осаждённой крепости, дал свой результат. Теперь со всех экранов и из каждого динамика гордо сообщали о великих победах, о грядущем мире и свержении монархов запада.

Каждый солдат был обильно облит и пропитан правильной пропагандой, все должны были быть единым целым, организмом, где всё взаимосвязано, где у каждого была своя работа. Чак тоже был таким, свято верил во всё, что ему втирали в голову со времён создания горохраны. Он верил и любил партию, которая забрала его, грязного оборванца с улицы, дала в руки автомат, накормила и обучила, а взамен забрала его мозг и заставила верить в те идеалы, что нужны были для создания великой нации. Но в голове Зита произошёл сбой. ШРОН выбил из его головы всю пропаганду, в которую он может и не всегда верил, но заставлял себя. Ведь если перестать придерживаться чёткой линии, не делить мир на плохих и хороших и начинать обдумывать мотивы и причины событий, окружающих тебя, то верен путь в опасного думающего человека. А такой не нужен ни одному режиму. Ведь все думающие люди уже давно возглавляют этих верных сынов отечества, вбивая им в головы то, что нужно им. А оказаться думающим солдатом на передовой, это в первую очередь, опасно для самого себя.

С Китти всё было гораздо проще, она не вникала никогда в политику, ей было хорошо от своей жизни. Её наивный и добрый характер не давал верить в страхи, что окружали её со времён встречи с Чаком. Она знала политику партии и страны, знала, что от неё требуют начальники и это выполняла, но в душе она оставалась наивной девочкой с искренней верой в справедливость, дружбу и любовь. Ей очень хотелось, чтобы войны этой никогда не было и все вернулись по домам, суровые будни лагеря Гинза-3, отчаянный Ирк и кровавый Аппор не могли сломить её наивности, благодаря которой она ещё не сошла с ума.

А тем временем, миновав руины обширного прежде комплекса института, пробравшись по-пластунски, через широкую, забитую сгоревшей техникой автостраду, путники прибыли в пункт назначения. Магазинчик располагался у небольшой площади, среди опустевших панельных домов, он грустно смотрел на солдат своими обугленными стенами, чёрными откопоти и пятнистыми от пуль, что обильно летали в мёртвом городе. Стояла тишина, как только они приблизились к массивной стальной двери из толстого метала, с верху раздался голос.

– Кто такие?

– Это я, сержант Грег, со мной наши, муринцы.

– Ждите.

Спустя пару минут за дверью раздался грохот и лязг, следом, невыносимо скрипя приоткрылась дверь, чья-то небритая морда показалась наполовину из темноты и пристально оглядев гостей спокойно, будто швейцар на входе в кафе произнесла «входите».

Оборона была пустяковой, ни о какой серьёзной огневой точке не могло идти и речи, первый этаж был сплошь напичкан минами и растяжками, ворота были закрыты на огромную железную трубу, что предотвращала открытие снаружи, а дверь подпирали огромной телегой, заполненной кирпичами и разного рода железками. На второй этаж вела металлическая винтовая лестница, кругом небрежно валялся разный инструмент, грабли да лопаты, канистры с разными смесями и прочее. Второй этаж встретил гостей прелым запахом пота и пыли, по углам сидели хмурые и усталые солдаты, лица их были мрачны как с похмелья, глаза уныло осматривали гостей. В воздухе висела атмосфера уныния и страха.

Гостей встретил руководитель обороны магазина и по стечению обстоятельств самый старший по званию среди присутствующих, но далеко не самый опытный офицер, капитан Лефор. Он был больше похож на торговца фруктами, где-нибудь на сельском рынке. Тучный, низкорослый с густыми усами, его тусклый взор едва вырывался из под мощного выпуклого лба. Как капитан позже рассказал Чаку, он был простым капитаном из тыловой части. Он был переброшен со своей ротой из под провинциального городка на фронт, вместе со своими неопытными солдатами, погрязшими в тылу в пьянстве и безделье. Первый бой кончился для них трагически и, потеряв большинство солдат на передовой, он вместе с уцелевшими бойцами укрылся в магазине, в который позже стеклись остатки разных подразделений. Голос его был таким же невыразительным и скучным как и он сам. Не имея ни малейшего понятия о бое, он старался хоть как-то организовать пол сотни солдат, что мучились от ран и голода в тылу врага, но не имея в своём характере лидерских качеств, всё было насмарку. Он спросил Чака о его опыте, но вместо него ответила Китти.

– Капитан Лефор, лейтенант Чак Зит имеет большой опыт командования ротой, он командовал много лет ротой горохраны и уже имеет не малый срок боевого опыта. Да и я лично видела как он неплохо ориентируется в сложных боевых ситуациях, думаю он сможет вам помочь.

– Да, лейтенант Зит, вы могли бы принести пользу нам. От меня проку нет, я не фронтовой офицер, принимайте командование этими ребятами, – тихим, неуверенным голосом молвил Лефор.

– Как я буду главным, имея рядом с собой двух капитанов? По уставу кто старше в звании, тот и у руля, да и как я возьму вашу роту, при том, что вы при них? – отпирался Чак.

– Да кой им прок от меня, я не более их понимаю, что делать. Я дурак и этого не скрываю, там откуда я, чтобы стать офицером не нужно ни ума, ни сил, только подходящее образование. Я погублю этих парней, заведу их в могилы. А вы можете проявить себя.

– К тому же, – вмешалась вновь Китти. – При сложных обстоятельствах командир подразделения может под свою ответственность сложить с себя командирские полномочия на более опытного офицера. Я как капитан являюсь свидетелем данной передачи полномочий.

– Китти, ты с ума сошла? – не выдержал давления Чак и повышено гаркнул на девушку.

Лина резко подступила к Чаку и схватив за рукав резко одёрнула в сторону. Они отошли от Лефора и оставшись в стороне от посторонних ушей девушка начала:

– Чак, сукин ты сын, кончай препираться, как ни крути, ты самый опытный среди нас, я не смогу ничего сделать, я штабная крыса, Лефор объективно сельский дурень, кому вытаскивать нас из задницы? Ты посмотри, посмотри на этих зелёных парней, им не понятно, что здесь происходит, они напуганы, а их капитан напуган вдвое сильней. Я, Чак, хочу выжить, я не хочу помирать среди этих рулонов изоленты и лопат, я хочу обратно в штаб, помоги мне, помоги им.

Чак недоумённо смотрел на просящее, даже умоляющее лицо девушки, её глаза впивались взглядом в него, она действительно верила ему, она возлагала на него надежду и вполне объективно полагалась на его опыт. Чак не мог ей отказать, в этот момент он почувствовал, что между ними есть какая-то связь, и ему действительно хотелось помогать ей. Хотелось, что бы она жила. Ему было неуютно от этого, но собравшись с силами, из его уст выскочили слова.

– Китти, дорогая моя, я сделаю то, что ты скажешь, но не ради этого напуганного стада, только ради тебя.

– Почему только ради меня? – удивлённо спросила девушка и ещё больше впилась в него взглядом.

– Хрен его знает Китти, но ради тебя я согласен.

– Чак, ты что? Влюбился в меня? – не спуская зелёных глаз с него, спросила она.

– А что? Нельзя в тебя влюбляться?

– Прости меня, но если ты в меня влюбился, то взаимностью я тебе не отвечу.

– А зачем ты меня тогда целовала?

Китти опустила взор и тихо сказала, так тихо, что Чак едва её слышал.

– Чак, прости меня, но то была пьяная глупость, не могу я тебя любить, нет, а поцелуй, прости за него. Я наверно полная дура, раз дала тебе повод. Прости, но не надо в меня влюбляться. Я не дам тебе взаимности, – что-то странное звучало в её голосе, может это была вина, а может просто смущение и неловкость.

– А я и не просил от тебя взаимности. Я знаю, что кандидатура моя для спутника жизни крайне хреновая, просто так получилось. Видимо мне проще влюбиться в тебя, чем понять, чего я на самом деле хочу от своей жизни.

– Я сама виновата в этом, прости, не надо было тебя приглашать в гости. Неловко вышло всё это.

– Тебе проще меня ненавидеть?

– Я тебя не ненавижу, просто нет у меня к тебе любви, ни сколько. Я конечно могла бы тебе, что-нибудь сказать, дабы ты сделал как я хочу, но это было бы несправедливо к тебе. Да и говорить, что ты друг тоже было бы ложью, не надо тратить свои силы на то, чего нет. Ещё раз прости.

Чаку не было обидно, более того, он знал, что она ответит ему так, даже возможно грубее, но поделившись неразберихой в своей душе, ему стало легче. Положив свою тяжёлую руку на нежное плечо, Зит сказал, с косой улыбкой на своих губах.

– Не обязательно меня любить, скорее даже правильно. Что ты мне так сказала. Но всё таки я оставляю за собой право любить тебя, безответно, да и ладно, но после этих дней, Китти, мне почему-то захотелось снова жить, видимо не так всё потерянно со мной.

– Наверное в душе твоей не так всё плохо как ты говорил. Но Чак, ты должен помочь и если тебе от этого будет легче, то помоги всем, ради меня.

– Ради тебя помогу, и я обещал, что доставлю тебя к Маунду живой, значит сделаю всё возможное, чтоб выполнить своё обещание.

– Спасибо, Чак.

Китти, испытывая большое смущение, удалилась прочь, оставив Зита один на один со своими непонятными чувствами к ней. Глупо было полагать, что она ответит взаимностью человеку, который приложил немало усилий, чтобы испортить ей жизнь, но всё таки Чак почему-то был рад. Он подошёл к Лефору, согласился взять на себя командование и тут-же стал вникать в обстановку и как оказалось, обстановка была много хуже, чем он мог полагать. В магазине было всего пятьдесят два человека, без учёта вновь прибывших, оружия было мало, гранат было и того меньше, а противотанковых орудий так не было вовсе. Большая часть солдат являлись неопытными и испуганными до смерти новобранцами и тыловиками не имевшими ни малейшего опыта боёв. Первое же сражение, что произошло прошлой ночью вызвало среди них панику и ужас. Среди всей этой трусливой массы было всего пять парней, что ранее участвовали в боях и Чак доверил каждому из них по десятку необстрелянных. Китти с Верном принялись перевязывать раны. В ход шло всё, что можно было найти в магазине, изолента, скотч и проволока, заменяли бинты и жгуты. Лефор не вмешивался и покорно выполнял все команды Чака. Ума у капитана было не много, но старания не занимать. Чувство заботы и любви к Китти давало Зиту новые силы, он не упускал возможности бросить в её сторону свой взгляд, на который та отвечала неуверенной, смущённой улыбкой. Найдя немного свободного времени, новоиспечённый командир решил перекурить, усевшись за столом в кабинете, что раньше служил бухгалтерией, начал пускать синеватые облака табачного дыма.

– К вам присоединиться можно? – показался в дверях Арон.

– Можно, только сигаретами не угощу, – тут же сказал он в ответ.

– И не требуется, не курю эту гадость. Вредно.

– Не в том мы положении, чтобы думать о здоровье, сержант.

Арон улыбнулся, сверкнув золотыми зубами, и уселся рядом. Чак дал ему в командование семь молодых парней из роты Лефора, как более опытному, хотя в душе испытывал к нему неприязнь за его расистские и жестокие взгляды на окружающий мир.

– Я же понимаю, что прорываться мы к своим не будим, – начал Арон.

– Конечно-же нет, мы ждём контрнаступления наших частей, а там уже и будим принимать какие-нибудь меры. У тебя есть какие-то предложения? Или ты так, поболтать пришёл?

– Мои желтороты смогли починит рацию, думаю ты должен об этом знать, ты ж наш командир теперь, – Арон достал из кармана простую армейскую рацию, она была обильна обмотана изолентой разных цветов, где-то торчали провода. – Заряда в ней немного, аккумулятор еле живой, а электроэнергии тут нет, может, есть какие-нибудь планы на счёт неё?

Чак взял её в руки, зажал пальцем кнопку и та приветливо зашипела в ответ.

– Это же самая простая рация, она вещает на общих волнах, нас тут же услышат медивы.

– Они и так знают, что мы здесь, а вот наши может уже и похоронили нас.

– Думаю, как только начнётся контрнаступление, тогда и заорём по ней во весь голос, чтобы знали о нас, а пока мы можем лишь ждать и беречь заряд аккумулятора. Ты у нас будишь ответственный за неё, храни и жди момента, тогда может и пригодиться. А сейчас нужно сидеть тихо, как мышки.

– Досидимся и с голоду сдохнем.

– Надеюсь нет.

– А если контратаки не будет.

– Если не будет через пару дней, вот тогда и будем думать, а пока сидим молча и не подаём поводов медивам нас уничтожить.

– Как скажешь, командир, – сказал Арон и привстав, хотел было уже уйти, но сел вновь и спросил. – Говорят ты раньше в горохране служил?

– Ну служил. Что дальше?

– Да ничего, просто не поверил сразу в то, что ты один из псов Хегера.

– А ты чей пёс?

– Я из ВОЗ, это войска особых зон…

– Я знаю, что такое ВОЗ.

– Нас тоже треть на фронт откомандировали, будим пополнять особые зоны новыми жителями, – Арон улыбнулся.

– Кабана-то успел себе набить на руке? (Татуировки в виде кабаньей рожи, набивали у себя многие солдаты ВОЗ, дабы показать преданность своему делу и особый статус среди прочих муринцев. Это считалось знаком доверия коллектива и окончательного отречения от терпимости к медивам, большая часть «кабанов» были абсолютно нетерпимы к другим нациям, особенно к «грязным медивам», они безоговорочно поддерживали политику разделения национальностей и так же свято чтили Хегера, как и Маута. С горохраной их отношения были слегка натянуты, но не из за конфликтов, а скорее из-за соперничества между двумя службами внутреннего министра).

– А как же! – сержант заголил руку до плеча и представил взору Чака агрессивную синею рожу кабана, с торчащими клыками и сведёнными в ярости глазами. – Я, между прочим, пять лет прослужил в самых разных особых зонах.

– Никогда не понимал рисунки на коже, хотя дело твоё, мне плевать. Ты, кстати, знаешь, что медивы с пленными кабанами делают?

– Что? Стреляют? – без интереса спросил Арон, прекрасно понимая, что в плену ему рады не будут.

– Убивают, но не так. Им в зад забивают огромный кол. Чтобы помирали позорно и мучительно.

– Ты, что, напугать меня хочешь? Пуганный уже, не старайся!

– Я к тому говорю, чтобы ты умнее был и не щеголял своим кабаном прилюдно, тебе, что хочется с колом в жопе помереть? У нас мало шансов выбраться к своим, да и если говорить честно, то и контратаки ждать неизвестно сколько. Если нас выбьют из магазина, то лучше помри в бою или перевяжи на время свою «гордость», пусть думают, что у тебя там рана.

Арон ничего не ответил, лишь хлебнул воды из фляги и демонстративно покинул комнату, не желая поддерживать неприятную тему для разговора. Чак же вновь подкурил затухший бычок сигареты и, втянув мерзкого муринского табака, выдохнул облако дыма. Он чувствовал, как сон подбирается к нему и не даёт связно мыслить, в голове витали разные образы и воспоминания. Частенько ему вспоминался друг Орен, Чак не знал, жив он или нет, как там его рота, его бойцы. Находиться в провонявшем потом магазинчике, среди толпы испуганных салаг, не приносило никакого удовольствия. Ему хотелось вернуться к своей роте, тем кто понимал и ценил его, ведь со многими из них ему довелось служить ещё в мирном городе, жить и пить в общежитиях горохраны. Там он уже был как дома, ведь дома как такового, у него никогда и не было. Чак сам не заметил, как его воспоминания и размышления перешли в сон, в котором ему почему-то снилась мирная жизнь, причём такая, какой он не знал. Всё было в ярких летних красках, зелень, аромат цветов и радостный и шумный город, где перемешались звуки проезжающих машин, смех и гам прохожих, он чувствовал чью то руку в своей руке и от этого ему было приятно и спокойно на душе. Так пролетела очередная ночь в мёртвом городе.

Наступило утро, по-настоящему летнее, тёплое и солнечные лучи в эти ранние часы были на редкость яркими и ласковыми. Но птицы не пели, их крылья вытеснили с голубых небес стальные самолёты, что медленно плыли по небосводу, оставляя за собой белые, молочные полосы. Огромная туча бомбардировщиков, численностью около пятидесяти штук, в окружении верных защитников истребителей, летели со стороны востока. Маунд не мог позволить отважному и оттого наивному Пфлюку, так просто отнять Брелим, ради которого он положил сотни тысяч жизней и перемешал великий город в бетонный фарш. Бомбы сыпались из люков тихо и монотонно, некоторые из них, вертя хвостами, мигом устремлялись к земле, другие же сделав пару оборотов взрывались в воздухе лёгким хлопком и разделялись на сотни мелких бомбочек, что вертясь накрывали целые кварталы. Начиналась подготовка к контрнаступлению.

Гарнизон магазина укрывался на первом этаже, лишь несколько караульных остались на верху, среди них был и котивский пилот. Он молча смотрел в небеса, скучая по ним. Больше всего ему не хотелось погибнуть на земле в окружении незнакомых ему людей, от своих же самолётов. В голове его витали и бились мысли о том, как он сжёг своих сограждан и понимал, как уязвим в данное утро он сам. От грохота дрожала земля, облака пыли и огня взмывали в воздух, руины вновь превращали в руины. Мурзан как-то обещал на одном из митингов на месте Брелима выкопать озеро и пустить туда рыб, дабы котивы приезжали туда на рыбалку по выходным. Теперь эта шутка казалась вполне реальной.

Чак, как и прочие, сидел в тёмном складе хозтоваров, он смотрел, как жмётся к стене Китти и видел в её глазах неописуемый страх. Если бы он видел её в Ирке, то знал откуда такая боязнь самолётов, но тогда он был ещё на распределителе и ждал отправки на фронт. Лефор сидел рядом и дрожа говорил.

– Наши должны знать про нас, они не должны нас бомбить.

– Мы, товарищ капитан, в тылу врага и всё вокруг нас вражеская территория, как ты думаешь, летчик, открывая бомболюк, вспоминает про таких как мы. Я вот думаю, что нет, – отвечал Чак.

– Но ничего, сейчас медивы побегут, а мы дождёмся своих. И всё будет хорошо, – успокаивал себя капитан.

– А не задумывались ли вы офицеры, что уходя они могут зачистить анклавы вроде наших? – добавил ложку дёгтя Арон.

– На кой мы им нужны? Сержант? – усмехнулся Чак.

– Я так, предположил просто.

– Рот закрой и не предполагай такой фигни больше. Нам надо выжить. Сейчас кончиться обстрел пойдём на позиции, и ты, со своими радистами самоучками, будишь орать во всё горло о помощи. Теперь уже нет смысла скрывать свои шкуры, если медивы захотят нас смять они и так сомнут. Понял.

– Понял, не дурак.

Город в очередной раз перемешали с землёй, вновь вспыхнули пожары, застрочили пулемёты. Чак велел всем подняться на позиции, а сам начал пытаться выйти на связь хоть с кем-нибудь, но крики в рацию оставались без ответа. Мигала красная лампочка и вот-вот должен был сесть аккумулятор, как вдруг среди шипения прозвучал голос.

– Вы кто такие? Где вы?

Чак выхватил рацию из рук молодого солдата и тут же начал кричать в микрофон.

– Я лейтенант Зит, армия Муринии, мы находимся в магазине хозтоваров на проспекте Тали, дом 212, мы ждём помощи.

– Чак? Сукин сын, это ты что ли? – сквозь помехи прошипел голос.

– Да, я, с кем я говорю?

– С тем кто тебе морду начистил под Круппом! Твой командир, майор Март. Ты какого фига там делаешь дезертир херов? Я думал ты сдох, даже порадоваться успел.

Все недоумённо смотрели на Чака, Арон пытался скрыть улыбку, но не смог и пухлые губы обнажили золотые зубы.

– Я рад вас слышать, майор, я не дезертир. Мы в тылу врага, нас тут полсотни и среди нас есть очень ценные кадры. Вы сможете нас выручить?

– Ну ты и сука, нам топать до тебя несколько кварталов, которые кишат ублюдками. Держись короче. Придумаем, что-нибудь. От немногочисленных друзей привет тебе.

Чак улыбнулся, ведь понимал, что немногочисленные друзья, это ни кто иной как Орен, а тот то уж лоб расшибёт, а другу на выручку придёт.

– Любят вас в вашем подразделении, товарищ Зит, – усмехнулся Арон.

– А вот это уже не твоё дело, кабан, как ко мне в моём подразделении относятся, пусть хоть говном назовут меня, это сейчас не важно, важно только то, что они придут нам на помощь. А в моём батальоне парни опытные.

– Да не подумай, командир, я не для обиды, я так, ради шутки.

– Не обидчивый я. Иди на позиции.

Весь день гремел бой, далёкий и близкий. В сердцах маленького гарнизона, тлела надежда на спасение, за окнами, на шоссе, мелькали вражеские солдаты и техника, но Чак строго настрого запретил стрелять и вообще подавать какие бы то ни было признаки жизни. Не смотря на всю тяжесть ситуации, в которой он был, его мысли периодически переключались с реального мира, на мир фантазии, в который ему приятно было погружаться, забывая о той мерзости, что твориться кругом. В мечтах он представлял, как будет жить после войны, ему уже более не хотелось строить военную карьеру. Теперь Чак мечтал уехать на морской берег, поселиться в маленьком домике и жить в своё удовольствие, чтобы каждый день наслаждаться солёным морским воздухом, летним бризом и любоваться бесконечной синевой. О море у него с детства сложились сказочные представления, ведь сам он ни разу не ступал на его берег и судить мог только по рассказам других. И даже если бы ему кто-то сказал, что море это всего лишь большое солёное озеро, на котором бывают шторма и непогода, то в душе бы он послал куда подальше и остался бы в мире своих фантазий. Чак даже сам стал замечать, как сильно он изменился за последнее время и благодарил за это Китти. Вечером у него вновь состоялся с ней разговор. При свете луны, стоя у окна, и наблюдая, как медивские солдаты потихоньку отступают в организованных колоннах по шоссе, она подошла к нему. Вид у неё был, как у провинившегося ребёнка, глаза виновато смотрели вниз, а голос был тих и неровен, Китти подошла к Чаку, молча постояла с минуту рядом, после чего сказала.

– Ты, наверное, считаешь меня наглой и разбалованной девкой?

– Нет, с чего ты взяла? – сухо ответил Чак не отрывая взора от шоссе.

– Зачем ты в меня влюбляешься, Чак, это же глупо, нельзя так просто влюбиться в девушку, любовь это-же не так просто. Любовь это сильное чувство, нельзя так просто влюбиться в того, кто случайно тебя поцеловал.

– А ты знаешь, что такое любовь? Думаю твои детские фантазии о светлом чувстве и благородных принцах, что носят на руках принцесс, не более чем бред из сказок. Ты же сама ни разу не любила, так чего ты знаешь о любви? – с долей злого сарказма сказал Чак, не поворачиваясь к Китти.

– Может ты и прав, видимо я и вправду наивна и глупа, ведь такой ты меня представляешь. Штабная глупая девка, которая незаслуженно имеет то, что имеет…

– Я так не считаю.

– При первой нашей встрече считал, да и не в этом дело, Чак, не люблю я тебя просто, просто не люблю. Я бы могла попытаться попробовать использовать твои чувства в своих целях, но не могу. Неправильно это. Ты меня совершенно не знаешь, а ведь я люблю одного мужчину, значит, умею любить.

– Любовь только у тебя, как моя, безответная. Знает весь фронт про любовь твою.

– И что же ты знаешь. Чак Зит? – резко сорвалось с губ у Китти.

– Маунд Маут твой мужчина, принц из детской сказки, который хорош всем. Только вот выше любовницы тебе не подняться в его глазах.

– А это, Чак Зит уже не твоё собачье дело, не питайся слухами, как базарная баба, – раздражение в её голосе нарастало, и она уже чуть громче продолжила. – И вообще я пришла извиниться, что надавила на тебя, не нужно меня защищать и спасать, ты Чак Зит, хам и дурак.

– Так ты пока не извинилась, – усмешливо добавил Чак.

– И не буду, иди ты в задницу, Чак Зит.

Китти резко развернулась и быстрыми шагами удалилась в темноту комнаты, она была сильно разозлена и обижена. Ей казалось возмутительным озвучивать такие мерзкие слухи, которые, к её сожалению, были даже не правдой, а так, домыслами. Маунд испытывал к ней непонятные чувства, но любовь ли? Этого возможно не знал он сам. Зато Китти начинала понимать, что привязывается к нему и испытывает нечто большее, чем дружбу. В такой безжалостной конкуренции у Чака не было ни малейшего шанса, пехотный офицер с тёмным прошлым ШРОНовской службы за спиной, не имеющий за спиной ни собственности, ни денег, что он мог предложить Китти? Кроме своей влюблённости? Ничего. Да и какая девушка поверит в светлость чувств, на войне, где каждый солдат готов плести самые лестные комплементы, лишь бы залезть девушке в штаны. Ведь кругом лишь сослуживцы, да и смерть витает каждый день над головой, а тут молодая девушка с симпатичным лицом. Да и кто из солдат посмотрит на лицо, когда шанс может быть последним? Вот и Китти, окружённая большую часть своей жизни озабоченными от голодовки солдатами, вряд ли поверила бы даже в самые светлые чувства. Оставшись обиженной, она легла спать, а Чак смотреть в окно. Он знал, что шансов у него на взаимность в сто раз меньше, чем пережить войну, но обида и в его сердце закралось, ведь парень был уверен, что искренне чувствует привязанность к ней, несмотря на все тёмные полосы их встреч.

В сумраке ночи, к обделённому любовью офицеру, что стоял у окна, подошёл пилот. Ему тоже не спалось, да и чувствовал он себя скверно, болела рука, прострелянная сумасшедшим фавийцем, да и чувство гнетущей безысходности в четырёх бетонных стенах не давало ему покоя. Они болтали на разные темы, от превратностях лётного дела, до вкуса столичного пива и красоте котивских девушек. Чак пытался хоть с кем-то поделиться ураганом чувств и страхов в его душе, но почему то собеседник не хотел слушать душевные излияния пехотинца и не двузначно намекнул, что ему не стоит заморачиваться над разными глупостями, пока не кончиться война.

– А когда же она кончиться то? – тут же парировал Чак.

– Когда победим.

– Или когда проиграем.

– Мы дошли уже до Брелима, союзу гетерцев конец, осталось дело за малым и мир.

– А представь, что фавийцы, поняв, что просрали войну сдуют пыль со своих атомных бомб и шандарахнут ими по нам?

– Не шандарахнут, у Маута есть свои ракеты, тогда он пальнёт в ответ, и полмира ляжет в руины. Какой смысл? Я думаю, что Залес договориться с Маутом, после того как мы выбьем их из гетерской земли, глупо будет им воевать дальше.

– Твою бы уверенность, да в уши нашим правителям.

– Я не думаю, что там уж совсем ополоумевшие садисты сидят, что у нас, что у медивов.

– А я вот думаю, что мы просто уничтожим весь мир, рано или поздно, разбомбим каждый метр земли и превратим планету в пустыню. Глупые мы люди. Идиоты. Нас создали, что бы уничтожить всё, животных, растения, всё, мы как эпидемия какая-то для всего живого.

– Тот, кто нас создал, наделил нас разумом.

– Не всех.

– Так вот и распоряжайся своим разумом правильно. Не трать силы на разборки с девкой. Ты вроде, как командир, а споришь со штабной, как муж с женой. Ну не нужен ты ей, какой ей прок от тебя? Ты простая пехотная крыса, сегодня есть, завтра труп. Да и если не труп, то, что ты ей можешь дать кроме, как ты думаешь, большой и светлой любви? Ты никто по идеи. Да и где гарант, что ты любишь её? Здесь каждый её любит, потому, что она одна баба среди нас, ясен хрен, что она самая красивая, потому, что сравнить не с кем. Вот и тратишь ты свой разум на тупость, как озабоченный подросток лет пятнадцати.

– Что-то слишком жёстко. Не ожидал, – Чак завис в нелесном потоке в свой адрес, слова сказанные пилотом текли по его лицу.

– Ты хотел ответа на твои душевные страдания? Вот получай, я врать не буду, я ж тебе не друг и не брат, чтобы льстить тебе. Хотел правды? На, получи. Только без обид. Но ты правда страдаешь, как ребёнок.

Чак улыбнулся и похлопал лётчика по плечу и в душе согласился, что он просто идиот, который нашёл повод для переживаний не в самый подходящий момент. А по шоссе шла колона техники. Четыре медивских тяжёлых танка, их грозные и массивные тела были едва различимы, длинные стволы выступали далеко вперёд, следом шли около сотни солдат. Чаку стразу, почему-то стало тревожно и тревога усилилась, как только танки замерли, а потом с рыком закрутились на месте и обернулись к магазину длинными стволами. Пехота медивов растворилась в ночной тьме и спустя несколько минут в окрестных окнах замелькали головы. Стало совсем жутко и Чак велел всем вставать. Сонные, голодные и уставшие солдаты, словно слепые котята, ползали и мялись по углам, все поначалу подумали, что пришла помощь, но команда «к бою», отрезвила моментально.

Заспанный Лефор, медленно подошёл к Чаку и зевая спросил.

– В чём дело?

– Медивы, они занимают позиции вокруг нашего магазина, глянь, – Чак указал на еле различимые силуэты четырёх танков, что стояли у края шоссе и смотрели стволами в окна,– они чего то ждут. А в домах по нашим флангам занимает позиции пехота.

– Это плохо? – не совсем понимая обстоятельств, буркнул Лефор.

– Это совсем плохо, такое чувство. Что нас собираются штурмовать.

– Но зачем?

– А вы пойдите да спросите у них? – не выдержал Чак и на повышенных тонах рявкнул на капитана. – Почём я то знаю? Нужно проверить тыл.

Чак резко сорвался с места и побежал через тела заспанных солдат к окнам, что выходили во внутренний двор. Сюрприза не было, там тоже копошились солдаты, скорее всего фавийские. Ситуация быстра прояснилась, когда в окна ударил испепеляющий луч прожектора и залитое холодным светом помещение, наполнилось испуганными лицами.

– Доброй ночи муринцы. Простите, что потревожил ваш сон, – раздался громкий голос, смешанный с помехами. – К вам обращается старший майор Фавийской армии и я знаю, что вы там. Мне наплевать на вас, вы мне не нужны и неинтересны, кроме двоих сотрудников штаба армии, которые нашли у вас приют. Сразу перейду к требованиям, так как времени у нас крайне мало, если вы выдадите обоих штабных сотрудников, то мы мирно уйдём дальше. Не тронув остальных. Ваше испуганное стадо мне малоинтересно. Но если вы откажетесь выполнить мои не сложные требования, то мы в две секунды сметём вас из танков. И кстати, мы бы хотели, что бы вы выдали некого Арона, он не нужен нам живым, можете пристрелить его и сбросить нам его тело. Повторюсь, времени у нас мало и через пять минут я жду ответа, точнее двух живых штабников и одного мёртвого засранца. Молчание будет воспринято как отказ.

Среди гарнизона магазина повисла немая тишина, глаза солдат метались по сторонам в поисках Китти, Верна и Арона. Лефор обернулся к Чаку и в его глазах застыло решение проблемы. Зит сразу понял, что он хочет и был в ярости.

– Не знаю как ты, лейтенант, а я хочу жить, – дрожащим голосом вымолвил капитан.

– Я не позволю вам их выдать, – тут же ответил Чак.

Солдаты, испуганные и безвольные, потерявшие от страха всякое чувство собственного достоинства, словно зомби поползли к штабным, на Арона набросились несколько худых и бледных солдат, но тот стал отбиваться. Масса ополоумевших бойцов навалилась на разведчика и обезоружила его. Чак заорал на них.

– Я приказываю отпустить сержанта. Вы сбрендившие идиоты! Немедленно отставить! Мы не выдаём своих солдат, кто бы они не были, мы не отдадим этим ублюдкам никого, мы будим защищаться. Немедленно прекратить!

– Лейтенант Зит, – так же неуверенно сказал Лефор. – Ты, что хочешь вместо трёх, погубить всех. Это сволочь Арон виноват, он убил тех медивов, что были в патруле. Он всех нас загубил. А вы? Вы пришли в наше укрытие и если бы не вы, нас бы никто не тронул, – неуверенный голос Лефора окреп и из жажды спасения своей шкуры он перешёл на крик. – Кто вы такой лейтенант? Я тут старший в звании, я тут буду отдавать приказы, а не вы. Я приказываю схватить сотрудников штаба и сержанта Арона Грега и выдать их фавийцам ради сохранения личного состава.

– Как же вы это объясните командованию? Вы только, что распорядились пойти на условия врага. Вы сотрудничаете с фавийцами, вы изменник! – сорвалось с губ Чака и он был уже готов наброситься на капитана.

– Я тут командую, а не вы. Если вы помешаете исполнению моего приказа, я велю вас задержать и при возможности застрелить, если вы будите мешать моим приказам. Удите в сторону.

Солдаты схватили Китти и Верна, в их глазах был ужас, Лина начала плакать, пыталась вырваться, но людская масса сжала её и кто-то влепил ей пощёчину, магазин оглушил страшный вой и крик. Лётчик кинулся защищать девушку, но тут же нарвался на удары, мелькали злобные лица и звериный оскал. Кто-то ещё пытался заступиться за Арона, но и на них кинулись с кулаками. Лефор не мог контролировать ситуацию, нервничал и кричал на всех, его пухлое лицо покрылось капельками пота и блестело в лучах вражеских прожекторов. Капитан не сразу в таком шуме услышал, как Чак говорил:

– Именем верховного правителя Муринии и гарантом всех законов страны, пользуясь правом военного суда, я обвиняю вас капитан Лефор в измене. И привожу приговор.

Чак Зит вынул из-за пояса пистолет, взвёл курок и хладнокровно пустил пулю Лефору в голову. В маленьких, бычьих глазах капитана застыл предсмертный ужас, в следующее мгновение, всё лицо его залило потоком хлынувшей крови и тучное тело упало в полной тишине. Яростная толпа окаменела, а лейтенант молча направил пистолет на солдат, что обступили Китти с Верном.

– Повторяю ещё раз. Мы никого не выдаём, будь это штабной офицер или сержант разведчик. Вы муринские солдаты, а не стадо трусливых оборванцев, я пристрелил изменника Родины, который возомнил, что он вправе оспаривать приказы командиров фронтов и главнокомандующего. Я пристрелю любого из вас, не раздумывая, я пристрелил уже очень много людей, многие из которых не совершили и доли тех преступлений, которые совершаете вы. Так, что немедленно прекратить эту вакханалию. Взять в руки оружие и стоять до конца за ваших сослуживцев. Помрите лучше героями, или сдохните как шваль у стенки!

Комната сияла мёртвым светом прожектора, стояла тишина, средь обезумевшей толпы солдат возвышалась рослая и тощая фигура лейтенанта Зита с пистолетом в руке, он был твёрд как камень, глаза его пылали злобой и отвращением, по вискам струился пот. Его без проблем могли пристрелить и бросить из окна, но вооружённые парни стояли, как стадо испуганных баранов. Молчали все, лишь постанывали побитые защитники арестованных.

– Что вы стоите, идиоты желторотые, вас сейчас убивать будут, если не медивы так я! Бегом на позиции ленивые обезьяны, я теперь ваш командир не только на словах, но и по уставу. Всем кто ослушается пущу пулю в лоб. Бегом твари на рубеж!

Солдаты, как будто безвольные дети, почуяли силу, не физическую, а силу характера и дрогнули. Многие поняли, что в случае если они сдадут штабных медивам, то их без сомнения расстреляют как изменников, но и сдержать магазин, шансов было мало. Хаотичная масса бойцов расплылась по позициям, Чак видел, как Китти с Верном смотрели на него, этот взгляд стоил многого, они восхищались и благодарили того, кого хотели порой ненавидеть. Арон подбежал к Зиту и не успел он выдавить из своего рта и одного хвалебного слова, как тут же получил сильный удар ладонью по лицу.

– Из-за того, что ты идиот не пристрелил того сумасшедшего, нас вычислили и пришли убивать. Доволен? – рявкнул яростно Чак и влепил изрядно помятому разведчику ещё пару звонких оплеух, но тот лишь виновато молчал. – Бери, засранец, рацию и ори, чтоб нас накрыли огнём! Будим прорываться.

– Есть, командир!

Под командованием Зита, тело Лефора обвязали связками гранат и вывесив в окне белую тряпку сбросили труп капитана из окна. Фавицы стаей подбежали к мертвецу и в тот же миг, прозвучал взрыв, скосивший добрую их часть. Следом раздалась несвязная стрельба по врагу из окон магазина.

– А теперь, ложись! – крикнул Чак, и в стены дома ударила мощная лавина взрывов. Танки начали бить по магазину.

Его стены были довольно крепкими, но при каждом залпе защитников кидало по сторонам. В бешеном гуле, что оглушал и сводил с ума, Арон доложился, что связался с кем то и вызвал огонь по координатам магазина. Кругом кричали раненые и валялись обезображенные трупы. Чак собрал всех, кто был способен бежать и приказал.

– Прорываемся в руины института, навстречу наступающим нашим, бежим без оглядки, убиваем любого, кто встретится на пути, не останавливаемся на крики о помощи, не помогаем раненым. Бежим без оглядки.

Среди залитых страхом глаз и пыльных серых лиц, Чак искал тот самый зелёный взор и увидав его, успокоился. Китти, вся в пыли и ссадинах, с разбитой губой и растрёпанными волосами, испуганно прижималась к Верну, который был напуган не меньше, а может и больше девушки. Зит подступил уверенными шагами к ней и в этот момент окрестности накрыли реактивные снаряды, в окна врывались яркие языки пламени, жаром окутались пустующие комнаты второго этажа. Чак сжал руку Китти, взглянул в её глаза со всей нежностью и любовью, что смог и, пытаясь переорать творящийся вокруг ад, сказал:

– Берись за мой ремень, как тогда в Аппоре, держись крепче и не в коем случае не отпускай, а если меня ранят или пристрелят, то бросай меня не раздумывая ни секунды, бросай и беги, куда глаза глядят, спасайся. Там, на линии фронта, нас ждут солдаты моего батальона, они прорываются к нам и стараются изо всех сил. Как выйдите на них, кричите, что вы котивы. Китти, дорогая моя, прости меня за всё, прости, за всё зло, что причинил тебе, я правда влюбился в тебя и если я сегодня помру, то запомни меня хорошим человеком, а не палачом. Прости ещё раз. А теперь хватай ремень.

– Прощаю, Чак, за всё прощаю. Я обещаю, если мы выживем, то я никогда больше не буду тебе врагом. Кем угодно, но не врагом. Мне страшно. Чак, – еле слышно, сквозь шум доносился дрожащий женский голос, что-то рвануло за стеной и солдаты повалились как домино на пол.

Чак поднял Китти с пола, обтряхнул с неё пыль и, сжав хрупкие ладони в своих, посмотрел ей в глаза широко улыбаясь.

– Мы с тобой слишком часто встречаемся, для случайных людей, я верю, что встретимся вновь, а теперь закрой свои прекрасные губы и бегом за мной.

Дверь распахнулась и людская масса волной хлынула на улицу, под огонь пулемётов и стрельбу ружей, кругом царствовало пламя, горела земля, бетон и люди, рвались снаряды, солдат осыпало горячей землёй и градом осколков. Ряды бегущих редели моментально, но они, превозмогая всё, бежали навстречу спасению. Горячий осколок, отскочив от некого препятствия, словно оса ужалил Чака в лодыжку, но он лишь выругался и побежал дальше. И вот позади остался магазин, пробитый танковыми снарядами будто сыр, горевший ярким пламенем, и похоронивший в себе десяток котивских юнцов. По пятам бежали фавийцы, что видимо сильно хотели напоследок, уходя из города, взять побольше ценных пленных. Средь руин мелькали человеческие силуэты, сверкали вспышки выстрелов. Чак не увидел, как Арон, раненый в ногу истекающий кровью, без сил упал на мягкую траву. Он попытался подняться, но не мог, его товарищи бежали вперёд, не останавливаясь и вот уже среди кустов замелькали каски врага. В руках кабана был лишь автомат и на поясе болталась граната. Дрожащей рукой он взял в ладонь гранату. Ему не хотелось мучительно умирать под пытками и издевательствами врага, которого он считал расово неполноценным, прижал её к груди и выдернул чеку. Взрыв убил его моментально, разорвав тело на лоскуты.

Спустя некоторое время, преодолев больше километра сплошных руин и завалов, немногочисленные выжившие из гарнизона магазина, вышли к хлебзаводу, который стоял огромной серой коробкой средь выгоревшего частного сектора вокруг. Ноги еле слушались, дыхание перебивалось бешенным биением сердца, многие валились с ног от усталости и ран. Чак насчитал не более двух десятков живых, к его счастью среди них была Китти, которая громка дыша и вздрагивая, мёртвой хваткой сжимала правой рукой ремень.

– Мы, мы оторвались от них? – едва связывая от дикой отдышки слова, проговорила Китти, смотря на Зита.

– Не знаю, нужно бежать дальше, пока не вырвемся к своим.

Из окрестностей хлебзавода раздалась стрельба. Пули со свистом пронеслись над головами запыхавшихся солдат, раздались крики на знакомом столичном диалекте и следующие пули полетели уже на поражение. Те, кто не успел пригнуть голову к земле, мигом полегли с ранениями, вскрикнул Верн, схлопотавший пулю в плечо. Чак знал этот диалект общего языка, да и выстрелы своих автоматов, он без проблем отличал от медивских. Он не раздумывая содрал с раненого лётчика повязку из белой ткани. Что служила ему бинтом и взмахивая ей, будто белым флагом, двинулся на хлебзавод. Из тьмы выползли несколько тёмных силуэтов в кепках и с автоматами в руках. Они окружили Чака и спустя несколько мгновений радостно завопили, это была его рота. Он был спасён, спасена была и Китти.


***


Добровольческий корпус генерала Пфлюка медленно отступал из города. Несколько сотен тысяч, преданных императору, солдат сделали своё дело и отчаянным броском на вражеские позиции дали основной армии три драгоценных дня. Фавийские генералы успели воспользоваться этим и не дали захлопнуться гетерскому мешку. Мурзан потерпел стратегическое поражение.

Огромный, некогда великий и богатый город, столица и сердце гетерской земли, их символ и гордость превратилась в руины. Полгода ужасных и кровопролитных боёв, ежедневных бомбёжек и обстрелов с обеих сторон привели к разрушению четыре пятых всех строений, То, что строилось больше тысячи лет, сотнями поколений, разрушили за считанные месяцы, был утерян весь исторический фонд города, все памятники и достопримечательности города превратили лишь в груду кирпичей. Лишь в самом центре остались два выгоревших до основания высотных дома. Котивы специально оставили их, чтоб ориентироваться в руинах. Вскоре к уничтожению города присоединились и расчётливые фавийцы. Не имея никакого желания, жертвовать свои жизни ради камней и бетона, они сами начали взрывать самые приметные и высокие строения города, тем самым лишая вражеские самолёты ориентиров. Лишь гетерцы со слезами на глазах смотрели, как исчезает с лица планеты величественный город их предков.

Когда-то его населяли миллионы горожан, теперь же среди руин едва ли можно было встретить и пару тысяч. Практически половина брелимцев уехали на запад ещё в первые дни бомбёжек, когда муринская армия ещё не приблизилась и на полсотни километров. А как только гетерская армия потерпела позорное поражение под Севом, то на следующий же день на запад устремились нескончаемые вереницы машин и бесконечные колоны людей. Те-же, кто остался, к своему сожалению, почти все погибли, от ежедневных безжалостных бомбёжек, от городских боёв, голода и болезней. Хуже всех пришлось брелимским котивам, разъярённые жители города истребили почти всех опасных сограждан, массовые расстрелы проходили ежедневно и к моменту вхождения Маунда в пригородные районы, почти все котивы были безжалостно перебиты. Этот факт озлобил оккупантов и немногих, переживших все ужасы безумной мясорубки, подвергли репрессиям. Победителей, как известно, не судят, оттого и волна жестокости со стороны котивов ответом хлынула на медивов. Пленных фавийцев обычно отправляли в лагеря Хегера, а вот с гетерцами не церемонились, обычно их расстреливали, либо издевались. Стало очень популярно среди озлобленных и потерявших человечность котивов, проводить бои между пленными. Те, кто побеждали, могли жить ещё день, до следующего боя. Проигравшего убивали. Командиры муринцев, частенько поддерживали садистские наклонности своих подчинённых. Стальное войско Маута, понемногу начинало бродить изнутри и ожесточаться. Подействовать на солдат в условиях ежедневных боёв было сложно. Ведь как можно угрожать наказанием тому, кто может погибнуть в любой момент, от пули снайпера или упавшей бомбы?

Чака встретили тепло и радушно, искренняя радость сияла в глазах его солдат, многие из которых прошли с ним путь длиною в годы, он отвечал им взаимностью и крепко жал руки и обнимал. Но не видно было лишь Орена, а ведь он должен был первым встречать друга. В сумраке вырисовалась крепкая фигура майора Марта, его суровое круглое лицо переливалось на слабом свете пожаров и прожекторов. Он медленно подошёл к Чаку, сжал его слабую ладонь своей и взглянул в его глаза. Зит тут же всё понял. Орен мёртв, слова словно ком сжались в его горле и собрав их в кучу он произнёс.

– Как?

– Мина, Чак, он погиб моментально, даже не успев ничего понять.

– Где он?

– Лежит вместе со всеми, этой ночью мы потеряли не мало солдат, но Орена мне действительно жаль. Я знаю, что он был твоим другом.

– Единственным.

– Не сочти за грубость, но он был действительно хорошим командиром роты, смелым, ответственным и честным. Ты ему проигрывал во многом. Но судьба сложилась так как она сложилась, он мёртв ты жив, принимай командование ротой. Твоих штабных попутчиков мы доставим в штаб. И кстати, Брелим пал.

– Это хорошо, что Брелим пал. Мы отвоевали достаточно земли, что бы похоронить наших солдат.

– Иди, простись с другом, на поминки и скорбь у нас нет времени.

– Есть, товарищ майор.

Чак неуверенными шагами подошёл к сложенным в ряд трупам солдат, он даже не сразу узнал лицо своего друга, израненное и покрытое ожогами. Тело изнывало от боли и усталости, руки были все в ссадинах иушибах. Не в силах стоять на ногах, он присел рядом с мёртвым товарищем и молча смотрел на него. Красивый молодой парень, честный, справедливый и близкий, теперь лежал бездыханным на изрытой войной гетерской земле, знал ли Орен, что сложит свою жизнь так рано? В такой дали от дома? На бессмысленной жестокой бойне за чужой город, вряд ли, но фортуна не улыбнулась ему в этот день.

Китти стояла чуть в стороне от него, её глаза сияли радостью, а тело изнывало от усталости, она пристально наблюдала за Чаком. А тот не видел ничего вокруг. Она впервые видела его таким, убитым горем и потерявшим контакт с окружающим его миром, ничего в этот момент не смогло бы порадовать разбитого лейтенанта, ведь единственный мостик, что соединял его с желанием жить и верой во что то лучшее исчез. Она молча подошла к нему, и не говоря ни слова взяла его за руку. Тот не поднял даже взору. Тогда Китти присела рядом и обняла Чака своими слабыми и сбитыми в кровь руками, ей казалось, что вот-вот и из его глаз пойдут слезы, но они потекли из её глаз.

– Ты чего плачешь? Китти, – сорвались тихие слова с его губ.

– Не знаю, наверное всё таки от радости, а может тебя жалко.

– Чего меня жалеть, я жив, Орену вот не повезло, он мёртв.

– Соболезную тебе, я так полагаю он был твоим другом?

– Лучшим другом, он был из тех, кто ради дружбы под пули броситься, он был тем, кого смело можно назвать другом, лучше бы я помер. Меня бы не так жалко было бы. Да же плакать бы ни кто не стал по мне.

– Я бы плакала.

– Ты бы плакала и по помершей псине, Китти.

– Прости меня, Чак, если где-то я не оправдала твоих ожиданий, но ты не такой плохой как сам желаешь казаться, ты хороший, ты действительно хороший парень, со своими минусами и плюсами. Я хочу верить, что рано или поздно, ты найдёшь смысл в своей жизни и будишь счастлив. Только не ломайся и не сдавайся, я не знала твоего друга, но почему-то думаю он бы хотел, что бы ты жил и стремился пережить эту войну и быть счастливым. Твоя рота тебя ценит, ты им нужен. В конце концов, переживи эту проклятую войну и найди родителей своего друга и расскажи им, каким был их сын. У тебя ещё много дел в этом мире, не нужно сдаваться.

Чак ничего не ответил ей, а лишь крепко обнял Китти, прижавшись к её щеке своей. Так и сидели они несколько минут, слушая дыхание друг друга, кругом шумели выстрелы и трещали пожары, было очень шумно, но Чак всё равно слышал её тихое, чуть вздрагивающее дыхание. Спустя мгновение кто-то похлопал Китти по плечу и та обернувшись увидела в ночном полумраке помятое лицо сержанта Верна. Он попытался изобразить на разбитых губах улыбку, но вышел нелепый оскал, после чего махнул рукой на стоящий неподалёку грузовичок, гудящий и дрожащий, словно дикий зверь.

– Нас ждут, пора ехать.

– Иди, Верн, я подойду через минуту.

Сержант кивнул головой и медленно заковылял в сторону грузовика. Китти взяла холодные ладони Чака в свои и, глядя ему в глаза, улыбалась, надеясь подбодрить его. И видимо у неё это получилось. Уголки губ Чака приподнялись и получилось, что-то отдалённо напоминающее улыбку.

– Как думаешь, Китти, это последняя наша встреча? – спросил он.

– Надеюсь, что нет, но хотелось бы увидеться вновь уже в мирное время, чтобы я смогла узнать тебя получше, а то как не встреча, всё какая-то дрянь происходит, то посадить меня хочешь.

– То ты меня убить пытаешься, – улыбаясь, сказал Чак.

– Пообещай мне, что ты будешь осторожным и разумным, не будешь лесть на рожон и постараешься пережить эту войну.

– Ради ещё одной встречи с тобой, я готов жить. Если вдруг представиться такая возможность, разрешишь мне встретиться с тобой вновь?

– Конечно же, Чак. Только найди меня для начала, на этом бесконечном фронте.

– Я тебя найду.

– Я буду ждать. А теперь мне пора бежать.

– Беги, Китти. Спасибо тебе.

– И тебе спасибо, Чак.

Китти поднялась на ноги, махнула на прощание Чаку рукой и удалилась сквозь ночной полумрак к тарахтящему грузовику.

И в душе его, что-то поменялось в тот момент, ему уже не хотелось поскорее распрощаться со своей никчёмной жизнью, ему хотелось жить, жить ради следующей встречи, любить, хоть и не быть любимым в ответ. Он наклонился к Орену, и тихо сказал.

– Прости меня, друг, ты столько сделал для меня, ты отдал ради меня всё, даже свою драгоценную жизнь, я не заслуживал этого, но я постараюсь не подвести тебя, я постараюсь жить как настоящий человек, а ни как его подобие. Я хотел бы пустить себе пулю в висок, но это было бы предательством, учитывая какую цену ты заплатил за то, чтобы я сейчас жил. Я не подведу тебя, я найду твоих родителей, если не погибну, конечно же, и расскажу им, какой ты был хороший человек. Прости меня друг за всё, и спасибо тебе. Я никогда тебя не забуду, покойся с миром и пусть мир, в который ты попадёшь, будет не таким мерзким, в каком остался я. Прощай.

Чак поцеловал его в лоб и на мгновение сжал его холодную ладонь. После чего резко встал и пошёл к своей роте, которая ждала своего командира.

Глава 16


Мурзан неуверенно шагал по центральной площади Брелима, под ногами хлюпала грязь и бренчали гильзы. Кругом стоял мерзкий смрад, запахи гнили и гари били в нос, и он непроизвольно съёживался, когда дул ветер с братских могил, где уже не первый день хоронили тысячи трупов гетерских солдат. Без почестей и обрядов, а просто сваливали в огромные ямы горы мертвецов, собранных с улиц мёртвого города. Осенний ветер развивал его строгое, военное пальто, веяло прохладой. Но солнце всё же пригревало своими яркими лучами, заставляя, то и дело, распахивать форму, чтобы не вспотеть, на холодном ветру. Кругом кружились репортёры государственных СМИ, пронырливые до красивых кадров, они чуть ли не лёжа, среди мерзкой грязи, фотографировали руины Брелима. Каждый хотел заполучить кадр лидера нации на фоне поверженной столицы врага, но крепкие ребята из охраны, то и дело, грубо отталкивали репортёров, порой обещая сломать им пару другую костей. Но охотников за красивыми фотографиями было не испугать, даже редкими выстрелами в глухих руинах города.

Рядом с Маутом шёл его верный друг и соратник, Селим Хегер, ему было противно находиться в этой дурно пахнущей жиже. Его дорогие кожаные туфли, стали вдвое тяжелей от налипшей на них грязи, сшитые на заказ брюки, по колено посерели и промокли, в обуви неприятно хлюпало. Ему было абсолютно всё равно до этого города, до его символического значения, в этой столь затянувшейся войне. Селим хотел лишь скорее вернуться в штаб, выпить стакан крепкого, и переодевшись в сухое, молча сидеть или даже дремать. Ведь перелёт из столицы был очень утомительным, к тому же, руины Брелима не вселяли в него никаких эмоций, кроме скуки.

Мурзан же напротив, был в приподнятом настроении, он наконец-то видел Брелим поверженным, а медивские элиты униженными и опозоренными. Чуть в стороне шли Маунд, Тарма и ещё порядка десяти высших чинов армии и государства.

– Товарищ Хегер, – обратился Мурзан к другу, – неужели вас не радует этот пейзаж?

– Зловонная помойка. – сухо ответил тот.

– Не помойка, а наш триумф, наша победа. Мы воздвигли знамя нашей нации над руинами столицы тех, кто посмел вторгнуться в наши земли. Мы переломили им хребет и заставили бежать, как крыс с тонущего корабля. А, ты, говоришь помойка.

– Мы так хорошо побомбили этот клоповник, что не осталось ни одного высокого здания, куда было бы можно воздвигнуть наше знамя.

– Нам этот город и ни к чему, я не планирую его восстанавливать, пусть будет напоминанием гетерским медивам, о нашей мощи, пусть видят и помнят, как они разбудили зверя и поплатились за это.

Хегер промолчал. Мурзан махнул на него рукой и велел приступить к съёмкам победной речи. Журналисты с придыханием слушали гордые и величественные слова о великом предназначении котивской нации. Маут умел говорить, не хуже чем править. Каждое слово его било прямо в цель и заставляло рукоплескать ему. Миллионы людей пристально уставились в телевизоры и вслушивались в радиоприёмники. Шёл прямой эфир. Лидер стоял на фоне грандиозной разрухи в чистом, выглаженном мундире и проникал в умы и мозги своих подданных. Всё закончилось бурными аплодисментами присутствующих, Мурзан добавил.

– Мы сделали это вместе. Все мы. Спасибо вам всем!

После чего трансляцию прекратили и все засобирались по своим дальнейшим делам. Мурзан сел со своим сыном в личный автомобиль и устремились проч.


Маунд с отцом ехали по кривым улочкам Брелима в сторону штаба фронта, что расположился в пригородном городке туристического плана, почти не пострадавшим от боёв. Мимо мелькали унылые пейзажи разрушенного города, они не навеивали на Мурзана никаких эмоций кроме скуки, он был привычен к таким пейзажам, они окружали его всю его жизнь, начиная с самых юных лет. Он родился, когда Ульян оккупировали катаканские солдаты, пошёл в школу, началось восстание и война, в одиннадцать лет похоронил отца, в пятнадцать первый раз был привлечён к ответственности за антикатаканскую деятельность, в семнадцать был призван рекрутом в Ульянсую армию, при катаканском ставленнике. После первого года службы в одной из стычек с ульянскими партизанами перешёл на их сторону, убив своего ротного и двух солдат своей роты. Уже тогда его отличало хладнокровие и усердие. Мурзан мастерски продумывал все ходы и шёл к цели, не смотря на неудачи. В партизанском отряде он быстро взял верх над соратниками и отличился великой храбростью и жестокостью, хотя вернее сказать жёсткостью. Он не убивал безвинных целенаправленно, но нередко брал в плен родственников врагов и применял самые изощрённые пытки к предателям и врагам. Однажды ему пришлось навести порядок, в погрязшей в пьянках и распутстве роте партизан, его соединения, к тому времени под его командованием находилось без малого десяток тысяч солдат, каждый второй из роты был расстрелян прилюдно. Мурзан стрелял лично, каждый раз когда у него кончались патроны в обойме пистолета, он спокойно патрон за патроном снабжал следующую, после чего продолжал стрелять трусам и алкоголикам в головы, под испуганным взором сотен соратников. В тот день он сказал своим бойцам: – «Как я могу отдавать вам приказ идти в атаку, если сам сижу в окопе? Так же я не могу отдавать вам приказ стрелять предателей и смотреть на это со стороны. Я сам первый пойду на врага и своими руками пристрелю каждую сволочь, что своими действиями подрывает нашу армию». Тогда ему едва было за двадцать, в его голове не было другой идеи, как отомстить за смерть отца и вернуть стране независимость. В двадцать два он стал лидером свободного Ульяна и начал создавать сильное централизованное государство с сильной армией и экономикой. Его главной чертой была жёсткость в принятии решений, он не умел льстить и интриговать, он всегда был прям, как стержень из стали, ему это мешало, тогда Маут был лишь молодым и крайне амбициозным правителем маленькой страны, населённой котивами. Могущественным медивским империям он был неинтересен, они то поддерживали Ульян, то Катакан, не желая иметь на востоке сильного соседа.

В двадцать пять Маут женился и у него родился сын Маунд. На следующий день северную границу страны перешла стотысячная армия Катакана, щедро вооружённая медивским оружием. И вновь Ульян погрузился в пучину войны и страданий, катаканцы дошли до столицы всего за месяц, оставив после себя выжженную землю и тысячи трупов. Но Мурзан не сдался, в отчаянном недельном сражении за столицу, катаканцы были наголову разбиты. На улочках города навечно остались десятки тысяч катаканцев, многие попали в плен, как оказалось, Маут загнал их в ловушку и пожертвовав многими своими согражданами, всё-таки смог победить заклятого врага, а далее началось изгнание оккупантов на север. И вновь его окружали руины и огни пожаров, привычные и родные. Во время боёв за город погибла его мать и чудом спаслись жена с маленьким Маундом. Мурзан мстил, по стране прошла волна репрессий, казнены были тысячи предателей и трусов, пособников и просто опасных элементов из числа Ульянцев. Уже тогда он начал думать о силе идеи, которую он смог бы взять на вооружение, слово, которым он смог бы разить своих врагов в стране и за её пределами. И вот в возрасте двадцати семи лет, во время очередной войны с Катаканом, жизнь свела его с солдатом по имени Селим Хегер. Человек этот лишь спустя десятилетия стал таинственным и мрачным советником великого лидера, тогда же он был просто бойцом ульянской армии, родом из далёкого муринского княжества, что за тысячу километров от тёплой ульянской земли. Он посадил в голове Маута зерно идеи, которое выросло в идеологию, но перед этим были войны с Катаканом, его уничтожение и Дарлия. Лишь на пятом десятке Маут придумал объединить многомиллионное котивское население востока в централизованное государство со своими сателлитами.

Мурзана сложно было назвать идейным человеком, ни в молодости, ни сейчас. Идеология для него была в первую очередь инструментом либо оружием, как атомная бомба, но с более действенным и сложным механизмом. Возможно он даже не верил во все идеалы, что доносил до людей, но эффект этого оружия был для него более желательным, нежели сам инструмент. Но один факт было невозможно отрицать, Хегер со своими идеями и советами кардинально изменил мировоззрение простого ульянского парня, превратив его в великую и пугающую личность.

Мурзан достал с нагрудного кармана золотистый портсигар, повертел его в руках, после чего вынул папиросу и закурил. Маунд сморщился и тут же открыл окно, он терпеть не мог табачного дыма.

– Прости, сын, я забыл твою нелюбовь к сигаретам, – не вынимая папиросу изо рта, сказал он.

– Да кури, отец, сколько тебе влезет, я привык к курильщикам, в армии они повсюду.

– Видишь ли, Маунд, солдату нет смысла беречь свой организм от вреда никотина, его последствия стукнут через года, а жизнь солдата крайне коротка, порой даже очень. Оттого мы и поставляем в войска тонны этой дряни, чтобы у идущего в бой, всегда в кармане была пачка табака. Ведь он всегда может покурить, это маленькое счастье всегда рядом и никогда ни один командир тебя не осудит за дурную привычку. Всем надо выпускать пар, не алкоголем же его выпускать? Не девок насиловать, а так, по мелочи, курнул и перевёл дух. Вот и вся философия.

– Мы не варвары какие-нибудь, чтобы как в старину брать город и девок насиловать, да пьянствовать на трупах побеждённых. Времена уже не те, и слава богу.

– Времена-то может уже и не те, но люди, Маунд, всегда те же и не будь в нашей армии годами выстроенной дисциплины, судов и казней, за отступление от устава, то мы бы с тобой смотрели сейчас, как наши солдаты грабят и насилуют, режут и выпивают, предаваясь разврату и пьянству. Только это спасает нашу армию от варварства, поставь на моё место какого-нибудь оболтуса: всё, конец, всё рухнет. Я не хвастаюсь, я лишь констатирую факты, всё в нашей стране держится на чёткой дисциплине, которой подчиняюсь и я и ты. Не будь её, всему придёт конец. Пока наши люди жертвуют собой ради стабильной работы государственной машины, Муриния будет существовать, как только пропадёт дисциплина, нас сломят и разотрут в прах.

– Мог ли ты мечтать, отец, что мы придём в Брелим победителями?

– Я мечтал об этом много лет, сын. С тех самых пор, как меня во дворце союза, от которого ныне осталась лишь воронка, прилюдно опустили и унизили, как проклятые лизоблюды и бюрократы Дарлии, погнавшись за сытной жизнью, предали свою страну. Они отдались Лесо Залесу, склонили пред ним колени и признали его своим правителем. Я, как поруганная баба, бежал из страны, ты помнишь, это было не так давно, всего десять лет назад. Спасибо Хегеру, что дал нашей идеи новый старт в Муринии, но я их не простил. Они плюнули мне в душу, а я стёр их город с лица планеты, все дарлийские предатели уже лежат в могилах, я всех запомнил и хранил списки этих подонков все года, пополняя его новыми фамилиями. Я не совсем мечтатель, я скорее целеустремлённый. Мне не дали дойти до Брелима десять лет назад, но я всё равно пришёл, с армией большей и собираюсь идти дальше.

Маут крепко затянулся, после чего выпустил облако едкого дыма, и смяв окурок, швырнул его из окна машины, что мчалась по окраине города, смрад сгоревшего Брелима, сменялся свежими нотками осенних полей. Он проводил взором какой-то разрушенный бункер-крепость, втянул свежего воздуха и прокашлявшись продолжил.

– Сын, разреши задать тебе личный вопрос.

– Говори.

– Может это и не моё дело. Не любитель знаешь ли я лесть в личную жизнь людей, даже не смотря на то, что ты мой сын. Но всё же не могу удержаться от любопытства, что за девушка трётся возле тебя последнее время, я видел её с тобой в Берке и здесь в Гетерском союзе. Знаешь ли, слухи ходят всякие, а это неправильно.

– Что говорят?

– Мол у генерала Маута любовница завелась, жена фронтовая, карьеристка, что за счёт любовника путь наверх себе пробивает. А девушка странная и непонятная. Про неё слухи ещё более мерзкие ходят. Неправильно это, ты непростой офицер, сын, а Маут.

– Отец, ты наверняка уже полное досье на неё имеешь, какой смысл мне про неё тебе рассказывать? Неужели ребята Партера не накопали на неё информации по самое пятое колено?

– Накопали. Вот поэтому и интересуюсь, есть у неё тёмные пятна в репутации.

– Есть, не спорю, даже знаю о каких её тёмных пятнах ты собираешься говорить. Даже не удивишь. Тюрьма? Штрафной отряд? – тут же выпалил Маунд, смотря в лицо отцу, на котором смешались чувства озабоченности и любопытства.

– Да, ты прав. Но согласись это довольно серьёзные пятна в репутации каждого законопослушного гражданина, тем более бывшего работника штаба и офицера.

– Отец, не прими в обиду, но наша система иногда даёт сбои, это как раз тот сбой. Девчонка просто наивна по своей природе и не всегда понимает насколько серьёзно, всё происходящее вокруг неё. А наши вершители судеб, на местах, не вникают в человеческую природу и пологая, что все безмолвные винтики, рубят с плеча, не вникая в особенности каждого гражданина. Который сам по себе не то, что бы не опасен для государства, а является его патриотом и готов жизнь положить за него. Девчонка просто решила не быть как многие, а сначала попыталась разобраться, но бдительные соседи сдали её и некий полоумный командир из Хегерской горохраны вломился в её дом. А наши суды? Кто там о чём-либо задумывается? Да никто! Есть шаблон в виде двух кодексов, гражданского и военного, а там всё написано, того посадить, того казнить. Вот и все дела.

– Я смотрю, она тебе уже славно напела, про свою тяжёлую судьбу, – поучительно буркнул Маут.

– Да ничего подобного, я сам, как и ты накопал на неё все эти данные, она вообще не говорит о своём прошлом.

– Наверно есть, что умолчать.

– Да, отец, многие бы хотели умолчать такие события в своей жизни, как издевательства в лагере, мясорубку в Ирке и Аппоре. Не каждый мужик хотел бы рассказывать о том, как на его глазах почти всех сослуживцев перемололи в фарш, или о том, как тебя толпой избивали в лагере, только за то, что ты хотел быть справедлив и служил своей стране. Когда мы разворачивали свои войска, отец, я видел лишь карты и статистики наших стратегов и экспертов. А эта девчонка с оружием в руках, вместе с горсткой добровольцев и штрафников сдерживали орду медивов под Ирком, я лишь потом узнал, что там было. А мы, отец, просто бросили горстку людей, своих граждан, на смерть.

– Видать эта твоя Китти Лина хорошая девочка, раз ты так защищаешь её, ты ведь мог сказать, что это не моё дело и я бы отстал от тебя. Но видимо она того стоит, – улыбнувшись краем губ, сказал Маунд.

– Я сам не понимаю, хорошая она или плохая, лучше жены мне всё равно не найти. Замены ей не существует.

– А ты не ищи ей замену, ищи кого-нибудь другого. Мне никогда не понять каково это терять свою любовь, но скажу лишь то, что не нужно пытаться заменить нечто хорошее в твоей жизни, можно найти, что-то новое хорошее. А твою Лину я вспомнил, я с ней как-то виделся в штабе. Она дежурила в штабе, а у меня, что-то с телефонном в тот день случилось, шипел и не слышно было никого, вот я и пошёл в дежурку. Нужно было позвонить одному бездарному генералу, что на границе, как оказалось потом, не мог разглядеть концентрацию медивской техники. Так вот она просто остолбенела при моём виде, стояла как столб, пока я вежливо не выпроводил её из комнаты. Я вспомнил, она, кстати, симпатичная девочка. Я это ещё тогда оценил.

– Думаю, мы с тобой решили этот вопрос и больше к нему не вернёмся, – строго сказал Маунд, не вслушиваясь в слова отца.

– Живи сын, так, как считаешь нужным. Я слишком дорожу тобой, у меня только ты и остался.

– Я надеюсь, что Мау, ещё жив.

– А я хотел бы верить что уже нет.


Китти стояла у окна своей фронтовой квартиры, правительственные дачи, что располагались в спокойном районе города, совсем не пострадали. Ещё месяц назад, она сидела за столом вместе с Чаком и смотрела как он, голодный и грязный солдат, уплетает объедки с генеральского стола, не зная, чего ждать от такого счастья. Ведь он и правда думал, что она желает с ним поквитаться. Потом был этот глупый, пьяный поцелуй, ползанье по тылам врага, бой за хозяйственный магазин, непонятные признания в любви Чака и чудесное спасение. Всё было скомкано в её мыслях, слишком уж сумбурно протекала жизнь последние годы. Она порой думала, что неплохо было бы всё запомнить и под старость лет написать какие-нибудь мемуары, которые пишут известные и влиятельные люди. Которые она к слову никогда не читала. Страх был пережит, самое страшное пока оставалось позади, в квартирке было тепло, постельное бельё менялось ежедневно, в холодильнике стояли не только консервы, но и колбасы, сыры и джемы, вода в графине была кристально чиста и её форма благоухала чистотой, как и тело, и волосы, собранные в аккуратный хвостик на затылке.

Она стояла у окна и смотрела на шумящий, от слабого, ветра хвойный лес. Надвигалась осень, порой пролетали жёлтые и красные листья. Небо было скрыто за низкими серыми тучами, что словно исполины плыли над землёй, скрывая слабые солнечные лучи. Было не холодно, но довольно мерзко, периодически дождь стучал по стёклам, своими монотонными каплями, навевая тоску и грусть, а иногда пролетали редкие снежинки.

Китти достала из кармана золотистую пачку сигарет, присела на подоконник и закурила. Дым обжёг её лёгкие и кашель вырвался на свободу. Но сигарету она не бросила и затянулась вновь, как и многие солдаты, девушка видела в них какую-то отдушину и успокоение. Хотя всё это было не более чем самовнушение, никакой табак не мог заставить забыть прошлое и понять настоящее. Не смотря на все невзгоды предыдущего месяца, ей с неимоверным теплом вспоминалось, как она, промокшая и уставшая, уснула на развалинах университета, а после проснулась под одеялом, которое для неё добыл Чак, странный парень. Он вызывал в её душе уж слишком противоречивые чувства: от страха, до сожаления. Как мог он в неё влюбиться и искренне ли были его слова, а может просто в суматохе войны у того окончательно съехала крыша, ведь он тоже прошёл через тяжёлый путь, не мудрено было и чокнуться от всего этого. А может, и вправду, в его чёрством, как кусок старого хлеба, сердце взыграли какие-то чувства, которые тот так и не смог выразить более мягко. Хотя какая мягкость может быть у человека, убившего уже столько людей, прожжённого солдата и никогда не любившего по-настоящему мужчины?

Сигарета была выкурена, а на душе оставалась непонятная тоска. Вроде бы сыта, да здорова, а всё равно, что-то кололо в глубине души, словно иголка. Тут Китти вспомнила про второго друга всех солдат, про алкоголь. Благо его в штабе было предостаточно, но как оказалось не в её квартире. Пошарив по шкафам, злобно ворча и гремя посудой и пустыми бутылями, она накопала какую-то продолговатую бутылку с серо-зелёным содержимым. Откупорив крышку, в нос тут же ударил нестерпимый запах алкоголя вперемешку с какими-то травами.

– Что за гадость? – буркнула Китти и принялась вслух читать этикетку. – Териссия, солдатская настойка, горькая. Состав, алкогольная основа, полынь, корень Тратии, экстракт Териссии, добавка К-23, К-76, заменитель сахара, усилитель вкуса и…. Редкая дрянь короче, – подытожила Китти и налила в стакан до половины.

Вкус оказался немногим лучше запаха, алкоголь резко обжёг горло и язык, оставляя после себя едкую горечь, с привкусом какой-то химии. Она сморщила лицо, выдохнула и тут же устремилась к холодильнику в поисках закуски. В этот момент под окнами прожужжал мотор, скрипнули тормоза. Только Китти успела прожевать кусок колбасы, как двери распахнулись, в комнате показалась рослая фигура Маунда, в тёмном дождевом плаще, поверх формы.

– Ты тут живая? – тут же с порога спросил он.

– Да, я тут, у холодильника.

– Проголодалась?

– Вроде того.

Китти подбежала к Маунду и крепко обняла его широкую спину, прильнув лицом к сырому, пахнущему гарью плащу. Его тяжёлые руки опустились к ней на плечи и несколько мгновений они стояли молча в обнимку, пока генерал не шмыгнул носом.

– Ты опять курила?

– А оправдания принимаются?

– Можешь даже не оправдываться, у меня нос эту гадость за километр чувствует. С ума сошла, что ли? Сначала отец меня в машине травил этим ядом, теперь ты дышишь на меня этим табаком. Будь я на месте отца, вывел бы весь табак, а курильщикам бы клеймо на лоб ставил!

– И мне бы поставил? – мило улыбаясь, спросила Китти, смотря на сморщенное от запаха лицо.

– Тебя бы пора проучить, за столь пагубную привычку. Знаешь, как я поступил, когда нашёл окурок у старшего сына в комнате?

– Как?

– Заставил его прошагать десять километров в горы, выкопать яму, глубиной в два метра и торжественно похоронить этот окурок! Он этот урок до сих пор помнит. Только вот, как я узнал потом, это отец курил в его комнате и промахнулся мимо форточки, когда выбрасывал окурок. Он мне это рассказал на следующий день, похорон окурка. Но урок есть урок, – договорил Маунд и улыбнулся. Китти тоже рассмеялась, после чего он поцеловал её и вновь сморщился. – Так ты ещё и пила? Капитан Лина, я требую объяснений!

– Совсем чуть-чуть!

– Что за гадость ты пила? Воняет хуже сигарет!

Китти кивнула в сторону стола, на котором стояла бутылка солдатской настойки и пустой стакан.

– Да это же редкая гадость! Китти, это солдатская настойка из полыни и химикатов, эту дрянь делают на спиртзаводе под Терпом, туда кладут всё, что угодно, кроме трав, там химии больше, чем в баке машины, да и алкоголь они используют самый скверный, что пахнет как дерьмо, от того и кладут туда всякую хрень. Чтоб заглушить этот тошнотворный вкус и запах! Ну ты даёшь! Ну ты даёшь.

– Солдаты пьют, Маунд, не жалуются.

– Солдаты выпьют любую гадость, лишь бы в голову било, а эту настойку делают специально для них, добавляя в алкоголь стимуляторы бодрости и разные энергетики. Чтобы бойцы были бодры и злы. А тебе злой быть ни к чему, ты не просто солдат, ты сотрудник моего штаба.

– И по совместительству твоя любовница, как говорят про меня за глаза, – обиженно добавила Китти.

– Какая тебе разница, что о тебе за глаза говорят? Пусть говорят.

– Так если я не любовница, то кто я тогда?

– Та, кто мне не безразлична. Для чего тебе эти титулы? Если тебе не нравиться те чувства, что я испытываю к тебе и не нравиться, как я их реализую, то для чего же тогда ты ждёшь меня? Китти? Я тебя в жёны не звал и не собирался, ты это хорошо знаешь.

– Да, прости, Маунд, просто говорят про меня всякие гадости в штабе, да и солдаты косо на меня смотрят.

– Глаза выкалю, языки оторву.

Китти вновь улыбнулась и прижалась к мокрому плащу, вдыхая ароматы сгоревшего города.

– Собирайся, нам надо прокатиться.

– Куда?

– По дороге расскажу.

Маунд отпустил Китти из своих объятий и помог девушке одеться, заботливо застегнув на её плаще сверкающие пуговицы. Выходя из квартиры, он прихватил бутылку Териссии и подойдя к машине окликнул водителя.

– Сержант!

Из машины выскочил молодой крепкий парень с круглым, бычьим лицом, наголо остриженный и с торчащими сломанными ушами. Он тут же встал смирно и громко ответил.

–Я! Товарищ генерал.

– Ты, ты. Оставляй машину, я поеду сам.

– Но…

– Без но, просто оставь машину и шагай проспись. У тебя сегодня выходной. Вид у тебя какой-то усталый.

– Я сегодня хорошо выспался, товарищ генерал!

– Я рад за тебя, но мне всё равно, у тебя выходной. Так, что оставляй машину и шагай на отдых. Вот тебе в подарок бутылка Териссии. – Маунд протянул парню зеленоватую бутылку и тот неуверенно принял её. – Пьёшь такое?

– Так точно, генерал.

– Так вот пойди в казарму и хорошенько выпей, только не буянь, а то по лицу твоему вижу, что ты можешь своей лапой кого-нибудь надвое сломать. Если хочешь, поделись с другом. Официально разрешаю тебе сегодня быть пьяным, но завтра я за тобой заеду и будь, как штык. Уяснил?

– Так точно товарищ генерал. Спасибо вам большое товарищ генерал. Завтра буду как штык, товарищ генерал, – как заведённый говорил сержант.

– Вот и молодец.


Военный внедорожник нёсся по разбитой дороге, то и дело поднимая облака грязных брызг в многочисленных осенних лужах. Путь пролегал по нагорной части города, остальной Брелим был, как на ладони, весь серый и унылый, глазу не за что было зацепиться, сплошные руины. Китти молча смотрела на это печальное зрелище и думала. В голове её варились разные мысли, но к общему смыслу так и не приходили, вроде бы война плохо, но с другой стороны это необходимо, ведь медивские страны не соглашаются на любые условия перемирия. Да и не согласятся никогда. Так и продеться воевать до полной победы. Маунд же уверенно крутил руль и переключал передачи, мастерски переходя с одной на другую, машина, то и дело, подскакивала на кочках либо падала в ямы.

– Маунд, а куда мы едем? – не сдержав любопытства, молвила Китти не сводя взора с уходящих вдаль руин.

– Сюрприз, – уверенно ответил генерал.

– Я хотела бы верить, что сюрприз приятный.

– Я тоже надеюсь, что он тебе понравиться.

Позади остался Брелим, машина колесила по просёлочным дорогам, эти места уже покинула война. Лишь воронки и разрушения напоминали о многомесячной битве. Вскоре за окнами замельтешил лес, многолетние деревья, тёмно-зелёные и гордые, сосны, ели и пихты. Даже в салоне стал чувствоваться приятный хвойный аромат и свежесть. Вскоре на их пути встал красно-белый шлагбаум и часовой солдат возле деревянного домика, наспех сколоченного из ещё свежих досок, красивых и смолянистых. Маунд вышел из машины и часовой тут же выпрямился, будто струна, приложил к виску руку и незамедлительно зачитал долгий, заученный доклад. Маунд пожал ему руку и что-то объяснил, Китти всматривалась в движение его губ, но тщетно, ничего было не разобрать, мгновение, и он снова оказался за рулём. Шлагбаум взмыл верх, машина помчалась дальше.

Лес расступился спустя пару минут и взору предстал небольшой особняк, утопающий среди высоких деревьев, яблонь и груш, вперемешку с елями. Стены дома были выложены из бревна, по которым росли густые виноградники, местных безягодных сортов. Двор был ухожен, трава стрижена и все дорожки прометены. Чуть в стороне, гладким зеркалом отливалось идеально круглое озеро с маленьким островком посередине, на котором стояло некое строение, похожее на беседку и пару деревьев. Пейзаж был до необычного красив и спокоен, было так тихо, что слышалось, как бьётся сердце и где-то в жилах пульсирует кровь. Маунд остановил машину у самых ворот, которые были немного немало кованым произведением искусства, с многочисленными фигурами животных и растений. Китти вышла на улицу и полной грудью вдохнула пьянящий, лесной воздух, в тот момент ей даже показалось, что у него есть вкус, сладковато мятный.

– Это мой тебе подарок. Здесь ты сможешь на день забыть о войне и грязи и пожить в абсолютной тишине на свежем воздухе. Если захочешь, можешь прожить тут и неделю, но я могу только до завтрашнего вечера, – обняв за плечи Китти, мягко сказал Маунд.

– Красивый дом. Как ты его отыскал?

– Разведка ещё давно наткнулась на него, здесь жил какой-то знаменитый писатель гетерский, которого я знать не знаю. Он бросил этот особняк, как приблизился фронт. Бросил со всем своим добром, надеясь вскоре вернуться в него. Я приказал дом реквизировать и опечатать, пару раз я сюда приезжал один, дабы отдохнуть и перевести дух. Вокруг охрана из роты солдат, нас не потревожат ни враги, ни свои, командование на один день я передал своему заместителю. Так что мы можем просто отдохнуть.

– Я бы с удовольствием пожарила мяса не углях. Мы сможем найти мясо?

– Я, надеюсь, ты шутишь?

– Тогда нам нужно будет мясо, желательно баранина, но можно и любое другое, вино и горячий чай. Я приготовлю отличное мясо на углях, если, конечно же вспомню рецепт. Мы поедим, выпьем вина и пойдём купаться. – Мечтательно болтала Китти, осматривая красоту владений некого писателя. Порхал снег.

– Купаться? Ты в своём уме? Солдатская настойка видать крепко ударила тебе в голову. На дворе дождь со снегом идёт. В особняке есть большая ванна, там можно искупаться в тёплой воде со всеми удобствами, а в этом озере ты ничего кроме воспаления лёгких не найдёшь.

– Ну ванна так ванна. Но мясо я всё-таки приготовлю. Я знаю один рецепт, ему меня научила мама, там нужно мясо замариновать в вине, белом, обязательно специи и лук, так же нужны ягоды….

– Китти, – перебил её Маунд.

– Да?

– Помолчи, пожалуйста и пошли в дом. Я распоряжусь и тебе привезут всё, что нужно.

– Хорошо. Спасибо тебе Маунд.

Будто по заказу к вечеру небо прояснилось и ненадолго появилось солнце, яркое, но холодное, его лучи лениво отражались от сырой земли и не согревали ни мир, ни душу. По двору за особняком разлились сладковатые ароматы жареного на углях мяса, Китти кружилась над блюдом, но как ни старалась вышло плохо, Маунд терпел, девушка сама созналась в провале затеи и выбросила мясо на улицу, надеясь покормить хоть менее привередливых зверей леса. Но расстройство длилось не долго, самый влиятельный генерал страны без проблем раздобыл самые деликатесные блюда, вино и крепкий алкоголь. Они пили и ели, разговаривая о всякой чепухе, будто были старыми друзьями и встретились в каком-то столичном кафе. Здесь, вдалеке от фронта и разрушений, ничего не напоминало о том ужасе, что творился в каких-то десятках, сотнях километрах. Здесь было тепло и сыто, там люди умирали с голода и замерзали насмерть, лишённые крова и пропитания.

Китти после сытного и хмельного ужина приняла ванну, такой роскоши она не чувствовала уже почти два года. Тёплая, мыльная вода грела её кожу, она то опускалась с головой под пену, то просто лежала с бокалом вина, покачивая ногами, над округлыми пенными облаками. Закутавшись в халат, она вышла из ванны и увидела, как задумчивый Маунд стоял на балконе, оперившись на кованые перила. Он смотрел в звёздное небо так, будто хотел, что-то разглядеть, не видимое простым людям. В простых брюках и объёмной шерстяной кофте, он был не похож на легендарного полководца, а казался простым человеком, рабочим, сотрудником фирмы или же бизнесменом, но не генералом, покорившим Берк и Гетерский союз.

– О чем задумался, Генерал Маут, – бесшумно войдя на балкон, сказала Китти.

– Ну как ванна? Или есть ещё идеи сбегать искупаться на озеро?

– Я уже много выпила, могу по дури и на озеро побежать.

– Не побежишь. Не отпущу.

Маунд крепкой рукой прижал хрупкую девушку за талию к себе и ткнул пальцем в звёздное небо.

– Давно не видел звёзд, всё как-то пасмурно в последние дни, а в городе так и вовсе небо не видать. А здесь, смотри, миллиарды звёзд.

– Небо, как небо и звезды, как звезды.

– Ничего ты не понимаешь, глупая девчонка, ты глянь, ведь вокруг каждой такой звезды могут крутиться десятки таких планет, как наша. И там тоже могут жить люди, такие как мы с тобой. А мы сидим тут и не знаем ничего о них.

– Так где же нам знать о них? Мы слишком заняты войнами, конфликтами и политикой, как муравьи копошимся в своём муравейнике и не хотим знать ничего и никого кроме себя. Зачем нам Маунд узнавать о новых людях в новых мирах, если мы и на своей-то планетке ужиться не можем? Мы изобретаем ракеты не для того, чтобы лететь к звёздам, а для того, чтобы отправлять на них взрывчатку врагам.

– Может ты и права в чём то. А может и нет.

– Если где-то там в пучине космоса живут люди, надеюсь, они умнее нас и живут в вечном мире, – добавила Китти.

– Если там есть люди, то сомневаюсь, что они живут в вечном мире. Такова людская природа, – ответил Маунд.

Китти уже слишком много выпила, чтобы чувствовать страх и смущение перед Маундом и неплохо парировала его высказывания, но генерал даже не старался, как-то успокаивать её, единственное, что он сказал:

– Китти, кончай разговоры о войне и мире, не для этого я сюда привёз тебя. Я хочу просто провести время в тишине и покое.

– Прости меня, Маунд, я дура, просто я выпила чуть больше вина, чем полагала.

Они вошли в дом и, расположившись у камина, беседовали о всевозможных пустяках, Маунд в основном слушал. Китти же без остановки болтала на разные темы, вспоминала детство, работу в штабе и разные смешные байки, алкоголь стёр звания и субординацию, оставив только мужчину и девушку.

– Маунд, я болтаю как заводная, а ты молчишь, – прервалась она. – Неужели тебе так интересно слушать весь бред, что я тебе рассказываю?

– Интересно.

– Я так мало знаю про тебя. Расскажи хоть что-нибудь.

– Зачем тебе знать обо мне. Я под венец тебя не зову. Да и сама понимаешь, что болтун из меня никудышный.

– Маунд, я знаю своё место. На большее и не претендую. Но ты для меня, как человек загадка. Сын лидера, опытный генерал, победитель многих сражений, умелый стратег. Вдовец, отец двоих сыновей. Вот и все, что я знаю о тебе. Ещё маленько о Мау ты рассказывал в Берке, но не более. Это о тебе знают все. А я? Не знаю даже, почему я тут с тобой сейчас сижу. Ты человек влиятельней, которого только сам Мурзан, ты можешь пальцем щёлкнуть и у тебя в постели будет самая красивая девушка Муринии со стройными ногами, упругой задницей и грудями как арбузы, но рядом сижу почему то я. Хромая девчонка с короткими ногами и довольно посредственной фигурой. Почему?

– Я в постель тебя пока не звал, – сказал он, и губы озарила слабая улыбка.

– А я пока и не соглашалась, – тут же парировала Китти.

– А согласишься, если предложу?

– А ты предложи.

– А если предложу, то ты перестанешь задавать глупые вопросы?

– А ты попробуй.

– А вдруг я тебя разочарую?

– У меня больше шансов тебя разочаровать.

Маунд сначала хотел, что-то сказать, но не сдержался и громко рассмеялся. Китти встала с мягкого кресла, и максимально грациозно подошла к нему, хотя алкоголь и хромота всю походку испортили ещё с первого шага. Встав напротив него она ловко спустила с себя халат и абсолютно обнажённая уселась к нему на колени.

– Ну не такая и посредственная у тебя фигура. Больше прибедняешься.

– Найди своим губам более важное применение, чем разговоры.

Они слились в поцелуе, взяв её на руки Маунд унёс свою странную работницу по направлению спальни. В камине трещали дрова, на столе остывал ужин, за окном сияли звезды.


Сквозь ещё закрытые веки, Китти почувствовала утренний свет, что пробиваясь сквозь лохматые ветви деревьев, вероломно наполнял спальню ярким золотистым свечением. За окном пели птицы, шумели деревья. Звуки были уже довольно непривычны её уху и вызывали некое раздражение. Открыв глаза в голову тут же ударила острая боль, что разливалась по лбу и колола в висках. Вчера видимо было выпито очень много. Под тёплыми одеялами она ощущала свою наготу, и недолго думая вспомнила многое из вчерашнего вечера. Больной мозг тут же начал месить глину из сотен мыслей и домыслов, ей было и стыдно и не очень, поступки её были легкомысленными, но вполне оправданными. К тому же всё произошедшее было не абы с кем, а Маундом Маутом. Приподняв голову над мягкой, пахнущей чистотой и шампунем от её волос, подушкой, она огляделась. Только сейчас можно было разглядеть окружающую её комнату. Было светло и тихо, на столике рядом стояли недопитые бокалы малинового вина, резаные фрукты, чуть заветренные и ломтики сыра. Китти придвинулась к краю, залпом выпила сначала один бокал, следом второй, после чего вновь уткнулась в подушку лицом и погрузилась в сон.

Встала Китти уже ближе к обеду. Собрав волосы в хвост, она накинула на себя заранее приготовленные Маундом вещи, что лежали на стуле и вышла в гостиную. В нос ударил приятный аромат жареного бекона с яйцами, такой знакомый и такой непривычный, будто она вновь оказалась на своей кухне, где всё под рукой и посуда и продукты. Ей казалась невообразимым это совпадение, как Маунд узнал о её любимом выходном блюде по утрам, ведь так не бывает, чтобы совпадали столь редкие вещи, тем более в таких обстоятельствах. Но чуть включив голову, всё тут же встало на свои места, ведь вчера было так много болтовни с её уст, что не исключено, а точнее, несомненно она об этом проболталась. Но, тем не менее, от этого становилось ещё приятней.

– Неужели кто-то проснулся? – обернувшись к ней, сказал Маунд, стоя за кухонной плитой. – Я думал так и не дождусь. Присаживайся, завтракать. А точнее уже обедать.

Китти молча улыбнулась ему в ответ, в голову не лезли никакие подходящие слова. Лишь извинения, сожаления и неловкость.

– Я раньше, когда моя жена была жива, любил по утрам готовить завтраки на всю семью. Такие моменты были редки, но всё же, будучи солдатом от рождения, я всегда просыпался с первыми лучами солнца, а порой и раньше, – неся в руках горячую сковородку с ароматным завтраком к столу, продолжал говорить Маунд. – Ты вчера проговорилась о том, что любила жарить по утрам яйца с беконом, вот я и решил напомнить тебе о том времени. Я повар конечно же не самый лучший, мои кулинарные способности сводятся лишь к простому: картофельные оладьи или на худой конец, полуфабрикаты могу пожарить, но с беконом и яйцами я справиться смог.

Маунд поставил на стол сковороду, там уже лежали ломти свежего хлеба, масло и стакан фруктового сока.

– Твоя жена наверно была хорошим человеком,– вдохнув аромат еды, молвила Китти, подняв взгляд на свежее лицо генерала.

– Она была замечательным человеком, благодаря ей я стал тем, кем стал. Она смогла стерпеть меня и это уже большой героизм.

– Неужели ты так невыносим?

– Скорее мой образ жизни. Я как мой отец, солдат не по профессии, а по рождению, то, что мне дорого всегда было со мной в казармах и в походах, но с ней я научился ценить уют, который она создавала своими руками, день за днём и год за годом. С ней я прожил лучшие годы своей жизни. Никакая победа не сделает меня вновь счастливым, каким я был с ней.

– Что с нейслучилось?

– Опухоль мозга, она растаяла на глазах, я уехал в командировку, а по возращению она уже была присмерти, лицо потеряло тот румянец и ту жизнь, что сияла в ней все годы. Я ничего не смог сделать, кроме как быть рядом последние дни. Она угасла моментально, никто из врачей не смог ей помочь. Я похоронил её и остался с детьми. Вот и все.

– Соболезную.

– Уже прошло не мало лет с тех пор, можно уже и не соболезновать. У меня ушло не мало времени, чтобы смириться с этим, но я смирился. Ешь давай, а то остынет.

В неловком молчании Китти принялась за обед, все было также вкусно, как и в те годы, когда она завтракала тихим утром в своём доме. На душе растеклась лёгкость и уверенность тех дней и в мыслях возродились те интерьеры и слабый хрип телевизора, по которому шла какая-то программа утреннего эфира. Все было как тогда, но чувство, что скоро это кончиться, не покидало ни на секунду.

– Маунд, – вновь заговорила Китти. – Я хотела поговорить про вчерашнее…

– А тебе, что-то не понравилось?

– Мне-то всё понравилось.

– Ну вот и не ломай голову. Если все остались довольны, то и нечего переживать.

– Просто это было с моей стороны вульгарно и неправильно.

– Китти, глупая ты моя девчонка, мы живём во времена, когда на фронтах в день гибнут тысячи, рушатся города и границы. А ты о каком-то вечере сожалеешь. Неужели тебе больше не о чём сожалеть?

– Ты прав. Спасибо за завтрак, очень вкусно.

До вечера они были вместе, говорили, смеялись, гуляли по лесу, Китти собирала шишки и кидалась ими в Маунда, тот отвечал тем же. Сидели на лавочке у берега, плавали на лодке к островку, где развели костёр и пили вино. Они оба были счастливы, могли почувствовать себя в эти мгновения простыми людьми, без званий и погон, далёкими от всех обстоятельств и, не связанных какими бы-то ни было обязательствами. Ведь Китти знала, что никогда не станет для Маунда чем-то большим, нежели фронтовой любовницей и в этот момент она поняла, что этот статус её вполне устраивает и желать чего то большего ей не хотелось. Она просто была счастлива в этот миг, а о будущем и думать не хотелось, ведь не было в нём никакой уверенности. Оно могло и не наступить.

Маунд сел напротив костра и долго вглядывался в пляшущие языки пламени, которые с жадностью и треском поедали сыроватые ветки. Китти сидела рядом, закутавшись в тёплую куртку из колючего меха, и смотрела на особняк, отдалённый от них сотней метров гладкой воды. Никогда она ещё не видела природу столь красивой и дружелюбной. Каждая травинка, камень и дерево были к ним дружелюбны, и ни откуда не исходило опасности, ничего не напоминало те страшные дни, когда за каждой глыбой камня или куста могли прятаться враги с гранатой в руке, ничего не напоминало о том бессмысленном ужасе. Всё было идеально, так хотелось остаться здесь навсегда, прожить свою жизнь в этой пучине тишины под защитой колючих сосновых веток, есть по утрам яичницу с беконом и пить вино, на открытом балконе. Не сжиматься при громких звуках, не ожидать внезапной смерти: от пули, осколка или бомбы, а просто сидеть здесь и греть руки об танцующие огоньки пламени, дышать лесным воздухом и спать до обеда.

– Пора собираться, – так ожидаемо и неожиданно сказал Маунд. – Нам пора в часть.

– Я бы осталась здесь навечно.

– Со мной?

– С тобой бы я осталась на две вечности.

– Но у нас с тобой нет и одной.

Они сели в лодку, Маунд грёб вёслами, вода плескалась под каждым взмахом и расходилась кругами. Китти смотрела на него и думала.

«Нет, никогда он не будет человеком, тем человеком с которым бы можно было жить, которого можно было бы любить. Любить его можно, но не мне, я не та, ради которой переворачивают горы, не та, для которой пишут стихи и романы, мне никогда не сочинят песен. Но как же всё-таки с ним хорошо, как спокойно и приятно. Я бы осталась с тобой навечно, но к чему тебе я? Что я могу дать мужчине, кроме пустой болтовни и своего тела? Тело есть у каждого, а болтовня это не гордость, ведь может он хотел тишины, а я ему все уши промозолила своими бестолковыми рассказами. Нет, Китти, ты пустая дура, и пора начинать это понимать».

Лодка причалила к берегу, был чай, горячий и ароматный, сухой разговор напоследок, обещаний никто не давал, все знали свои роли и чётко их исполняли. Уже завтра Маунд будет снова непоколебимым генералом Муринии и будет вести свою армию к победе, а страну к процветанию, а она? А она будет вновь рядовым сотрудником штабного аппарата и затеряется в отчётах, писанине и будет украдкой слышать про себя грязные сплетни, надеяться на ещё одну встречу и на мир, чтобы он взял и наступил, без боёв, смертей и лишений, просто настал, как наступает утро.

Глава 17


Прошло три месяца с тех пор, как последний солдат корпуса Пфлюка покинул руины Брелима. Зима миновала и над изрытой землёй, вновь заиграла весна. Эта весна не принесла радости и облегчение медивским странам, потерпевшим самое сокрушительное поражение в своей истории. Весь Гетерский союз пал под пяту маутовской армии, страны такой теперь не стало. На её растерзанной земле появилось марионеточное государство Гетерия, которое едва занимало половину прежнего союза, весь восток отошёл к Муринии, а юг Вергии. Дарлия объявила о независимости и вступила в союз с Маутом, наспех создав свою армию, которая с гордостью вступила в войну на стороне котивов. По всей Гетерии, словно грибы после дождя, выросли лагеря для пленных и ЦВСНН, медивов, что проявляли хоть малейшее неповиновение, безжалостно пытали и казнили, целая волна прокатилась по оккупированным землям, тысячи были расстреляны, сотни тысяч попали в лагеря. Хегер, не питая к захваченным и долю сострадания, нашёл в них бесплатную, рабскую силу для восстановления руин городов и фабрик. На этих работах ежедневно гибли люди, но это нисколько не смущало муринскую власть, которая чувствовала себя без пяти минут победителями.

Почти сразу после падения Брелима, нашлись среди гетерцев коллаборационисты, которые без зазрения совести встали на путь сотрудничества с захватчиком. Кем-то двигала цель хоть как-то спасти свой народ, брошенный союзниками. Но многие просто спасали свои жизни, превратившись в ручных зверьков, которые за сохранение жизни и власти были готовы служить хоть кому.

А люди тем временем оставались жить, десятки миллионов медивов, те, кто не смог или не успел бежать на запад. Они остались налаживать свою жизнь под пятой новых правителей, которых не любили, но и большой теплоты к фавийцем они также не испытывали, считая их предателями, бросившими их на произвол новой, страшной судьбы. Участь миллионов беженцев также была незавидной, огромные лагеря, в которых царили эпидемии, голод и антисанитария, криминал и беспредел.


Парир, столица Фавийской империи, древняя столица, насчитывающая тысячу лет истории, была теперь почти прифронтовым городом. Там, за лесами и лугами, в ста восьмидесяти километрах на северо-восток, стояли полки муринских солдат, злых, вооружённых и опьянённых победами. Генерал Маут со своими воинами без особых усилий прошёл по западным землям союза, смяв жалкие остатки гетерской армии, и в жестоких приграничных сражениях смог вновь переломить ситуацию на свою сторону. У города Прерий, в одноимённой провинции Фавии, произошло грандиозное сражение между генералами Маутом и Пфлюком, два беспринципных воина и полководца вели тридцатидневную битву за стратегический плацдарм. Пфлюку удалось избежать окружения и спасти армию, но провинцию он потерял и отступил в сторону Парира, заняв в двухстах километрах, от столицы заранее подготовленную линию обороны, которую огромными усилиями и потерями удалось удержать. Вся Фавия обнажила мускулы и усилия, отдав на фронт лучших людей, провизию и ресурсы. Маут был остановлен, но какой ценой. По стране, словно волна, пронеслась масса акций, стачек и восстаний, которые подавлялись с жестокостью, а следом шли аресты, казни, пытки. Следом в деревни пришёл голод, народ в один момент обнищал, деньги заменили карточками, по которым получались товары первой необходимости и скудный паек. Ситуация была крайне тяжёлой и взрывоопасной. Изо всех стран медивской унии стали прибывать войска и добровольцы, Ашабашовский монарх, будучи связанный с Залесом кровным родством, не жалел, ни сил, ни средств, для поддержки брата. Только к началу лета удалось стабилизировать фронт, по линии городов Гровир – Травий – Арт – Горин.


***


По узкой, мощёной брусчаткой, улочке Парира, ехал кортеж из трёх бронированных автомобилей. На чёрных, полированных бортах отражались пейзажи старого города, невысоких каменных зданий в три, пять этажей, с украшенными фасадами, высокими, округлёнными к верху окнами. В салоне, расшитым мягкими кожами и бархатом, в полумраке тонированных стёкол, ехал Пихте Залис. Высокий мужчина семидесяти трёх лет, грузный, но не лишённый мужского обаяния, глубокие морщины вились по его лбу, с щёк спускалась мощная, густая борода, средней длины, аккуратно стриженая. В руке его дымилась толстая сигара, с элитной эмблемой императорского двора. Салон был, словно в тумане, и монарх с ленью втягивал терпкий дымок, смотря на город через бронированное стекло. Времена были неспокойные, империя впала в самый тяжёлый кризис со времён своего образования, в городе словно тараканы, кишили муринские агенты и диверсанты, что уже один раз пытались организовать на него покушение. В тот день он ехал с похорон убитого на фронте генерала Хуна, что являлся его племянником, и в момент проезда заводского общежития из окна прилетел реактивный снаряд, что в клочья разнёс один из автомобилей, где сидела охрана монарха. Император остался жив, диверсантов поймали и публично казнили, отрубив головы на дворцовой площади, но страх остался. Теперь он ездил по городу лишь в бронированных автомобилях и всегда было тайной, в какой из них был монарх, две остальные передвигались пустыми. Кроме диверсантов, хватало и разъярённых горожан, что разочаровались в монархе и пытались всеми способами выразить своё зло, нападая на полицейских, громя пункты выдачи карточек, избивая богатых и расклеивая антиимператорские листовки.

За окошком менялись пейзажи, старый город с его классической архитектурой сменился новым центром, где огромные дома в десятки этажей, упирались шпилями в небо, сверкая зеркальными фасадами. Дороги стали шире и под колёсами зашумел асфальт. Меж домов мелькнула зенитная батарея с длинноствольной пушкой и нарядом солдат у неё, смолящими сигареты, защитная сетка приятно укрывала их от палящего солнца. Хмурые люди шли по своим делам, на их лицах читалась нервозность и страх, каждый военный напоминал им о близком фронте и о приближающейся к их домам войне. На улицах стало много попрошаек, грязных, оборванных женщин со сворой спиногрызов, что на чуть уловимом гетерском диалекте просили монетку или кусок хлеба. Рядом часто сидели безногие, безрукие и изуродованные солдаты гетерской армии, просящие порой лишь выпивки или сигарету, и получая оное, тут же с жадностью выпивали алкоголь словно воду или выкуривали папиросу, смотря на давшего пустыми глазами, в которых отражалась безнадёжность их загубленных судеб.

Городские власти всячески боролись с попрошайками, стараясь не пускать в столицу беженцев с востока, но те всё равно просачивались и вносили в спокойную жизнь горожан страх и опасность.

Дошли до столичных жителей вместе с беженцами и страшные рассказы о войне, про которые молчало радио и телевиденье: о силе маутовской армии, о жестокости их и лагерях, об ужасах ковровых бомбардировок, что ровняли города со всеми оставшимися в них жителях. По городу словно вирус распространялись панические настроения о непобедимости восточных варваров, о программах Хегера по полному истреблению медивов, об геноциде и небывалом оружии врага. Отдельные рассказы были про муринцев, воинов непоколебимых, кровожадных и не страшащихся смерти, которые шли в атаку на пулемёты и безжалостно казнили и пытали пленных. Далеко не всё в этих рассказах было правдой, но всеобщее напряжение и страх приближающегося фронта, вселял в людей недоверие к власти и СМИ, люди больше верили беженцам, чем официальным новостям.

Вскоре начались суды над паникёрами, тех, кто распространяли панику сначала ловили и сажали в тюрьмы, вскоре их начали вешать.

Залес почувствовал, как по машине прилетел какой-то тяжёлый предмет, он отскочил от двери и с дребезгом разлетелся об асфальт, это была бутылка, кто-то кинул её из толпы прохожих. Монарх не обратил на неё внимания, такое было уже не впервой, порой прилетали вещи и по серьёзней. Народ был испуган и зол, боялись они котивов, а злились на собственную власть. Он затянулся сигарой, выдохнул дым кольцами и, достав из внутреннего кармана золотую фляжку, ловко откупорил одной рукой и закинув голову, сделал два больших глотка. Алкоголь давно стал его слабостью, элитный, что стоил невообразимых денег, ароматный и приятный, обжигающий горло и неизменно пьянящий. Теперь, когда дело всей его династии приблизилось вплотную к пропасти, как никогда он нуждался в этом расслабляющем напитке, страх краха западных династий казался ему крахом всего мира, ведь он так привык чувствовать мир в своих руках.

Проезжая по дворцовой площади, он обратил внимание на большой экран, по которому шёл получасовой выпуск новостей, возле которого по обыкновению собирались толпы людей, ждущих вестей с фронта. По телевизору ведущая, красивая блондинка, в строгом костюме, с вырезом, открывающим ложбинку грудей, ухоженная с пухлыми губами, читала текст, что шёл пред её глазами. Пихте не слышал слов, он и так знал, о чем она будет говорить, все тексты и выпуски нынче проходили строжайшую цензуру, и в таких обстоятельствах это было необходимо.

Пухлые губы спокойно доносили, до людских ушей, что на восточном фронте без перемен, враг остановлен, солдаты бодры и полны сил гнать маутовских выродков обратно в Муринию. Идёт передислокация, готовится наступление, в стратегических целях был сдан небольшой город Марле, не представляющий ценности, и не влияющий на положение дел. Потери за последний день были незначительными, враг же понёс ощутимые потери. Каждое слово было преподнесено спокойно и слово это проверили десятки цензоров. Дабы не сказать лишнего. Лишь Залес и немногие в столице, из высших эшелонов власти знали, Марле потерян в результате кровопролитных боёв. Фавийцы отважно бились за каждый дом этого немаленького города, в котором оставались тысячи жителей, но проиграли, оставив за несколько дней только убитыми более пятисот человек, сотни попали в плен. Этого знать Парирцам было ненужно и каждый солдат Фавии, дал клятвенное слово не доносить в письмах домой, даже доли происходящего на фронте. Те, кто проговаривались, попадали в тюрьмы, доходило и до казней.

Водитель, молодой ухоженный юноша, ловко управлялся с рулём, грациозно крутя его, будто касаясь тела девицы. Он был безмерно рад оказаться в тылу, вдали от страха и опасностей. Его отец наверняка был богатым предпринимателем или даже членом влиятельной семьи и наверняка отдал ни одну тысячу золотых, для спокойной службы сына. Парень больше походил на модель из столичных журналов мод, кожа гладкая и ухоженная, ногти подстрижены и обработаны, волосы аккуратно уложены, а сам он благоухал словно цветок в саду, чего нельзя было сказать о его сверстниках в окопах: грязных, голодных и усталых. Вечером он наверняка снимет с себя гладко выглаженный китель, сложит его на полочку, переоденется в модные шмотки и пойдёт в столичный клуб, танцевать с красивыми девчонками из богатых семей. Война, голод и дефицит никак не касалась молодёжи, чьи родители обладали солидными счетами в банках и могли похвастаться принадлежностью к высшему сословию. Мир был не для всех одинаковым, кто-то был от рождения на голову выше остальных.

Кортеж въехал в триумфальную арку, исполинских размеров сооружение у дворца. Её возвели сотню лет назад, по указанию деда Пихте, в честь великой победы Фавии в южной войне, по которой она получила несколько плодородных провинций, с которых теперь собирались обильные урожаи хлеба. Сама по себе арка не была чем-то непревзойдённым, высокое в пять этажей сооружение, из камня с золотистыми и бронзовыми орнаментами, напоминающими о героях войны и об императоре Ягорде. Залесы любили шик и гигантизм, это было у них в крови.

Беззвучно притормозив, автомобили встали у лестницы дворца императорской семьи, сооружения куда больше и красивее, чем арка. Это великолепное строение перестраивалось при каждом императоре и с каждым новым монархом становилось всё выше, краше и богаче. Этот дворец символизировал многовековое правление династии Залесов, был их сердцем и душой.

На лестнице Пихте встретил своего младшего брата, царя Ашабаша Грито Залиса. Они были очень похожи и внешне и сложением, оба рослые и тучные, как две бородатых горы. Грито смолил сигарету, смотря на очередную зенитную батарею, в императорском саду и думал свои думки, не обращая внимание на брата, пока тот не хлопнул его по плечу, они крепко обнялись.

– Давно я тебя не видел, младший, – еле уловимо шевеля губами под густой бородой, сказал Пихте.

– И я рад тебя видеть, старший, не виделись с тобой уже наверное год. Ты не изменился, такой же толстый и остался, – обнажив в улыбке белые зубы, сказал Грито в ответ.

– И это мне говорит тот, кто младше меня на целых десять лет. Я в твои годы ещё мог на охоте кабана загнать и удавить его руками.

– Оставь эти сказки для внуков, я помню тебя десять лет назад. Ты на охоте только пил и по банкам стрелял, кабанов в твоих угодьях к тому же и не водиться. Вот у меня в Ашабаше их вдоволь и я, кстати, ездил пару недель назад пострелять их.

– Если я захочу, то мне привезут любого кабана, уже зажаренного в апельсинах, так что ну твою охоту. Я лучше на рыбалку съездил бы, там тихо и спокойно, и не надо как пёс бегать по оврагам, да и здоровье у меня не то уже.

– Это да, я вот до сих пор не в состоянии выпить залпом пол литра «Дубовой» не закусывая, а ты можешь и пивом запить.

– Зависть, это неподходящее чувство для монарха, – гордо сказал Пихте и вынул из кармана очередную сигару.

– А мы разве не должны идти в тронный зал? – показав на золотые часы, что висели на руке, спросил Грито.

– А что уже все на месте? – не торопясь, прикуривая сигару, ответил он.

– Заседание было назначено на полдень. Уже час пятнадцать. Ты опоздал.

– Это они пришли слишком рано, а монарх никогда не опаздывает, запомни. Пусть погрызутся друг с другом немного, выпустят пар из своих котлов, а потом уж я приду, день сегодня уж больно чудесный, не мешало бы и подышать свежим воздухом. Для ясности ума.

– Все ждут доклада вашего нового советника Гваздаля, «Железного генерала». Ты не посвятил меня в его доклад, что-то серьёзное он скажет?

– Всё впереди брат, не нужно торопить слова и действия. Для всего есть определённые моменты и когда они настанут, то всё узнаешь.

– Брат, как мы это допустили?

– Что именно?

– Маут, этот ублюдок был взращён нами, мы спасли его в самом начале, не дав разгромить катаканцам его и его маленькую страну. Ведь тогда он был на волосок от виселицы, его бы сломили и болтался бы он в петле, не перекрой мы поставки оружия и метала в Катакан.

– Мы не могли позволить объединиться котивам в большое государство, нам нужны были мелкие грызущиеся, словно псины страны, которые не представляли бы нам угрозы.

– Но мы прозевали тот шанс, не увидели в этом заурядном революционере опасности, посчитали его ручной псиной, что будет лаять на поводке. А он заработал в Ульяне себе первый политический капитал и славу, он был для котивов Ульяна героем и спасителем, а мы не придали этому значения. А когда он объявился в Дарлии? Наши родственники вели войну против этих котивских выродков с полуострова, а что мы? Мы дали Мауту собрать в Дарлии армию и разбить наших союзников, наших сородичей медивов. А ведь мы, брат, ему тогда даже помогли! Ещё тогда стало ясно, что он хороший организатор и лидер, а мы вновь не придали этому значения!

– Лесо тогда ослушался наших указаний, ему запрещено было совать свой нос на север, его границы были строго очерчены. Эта война была для него уроком. Ты помнишь, сколько стоило нам усилий, чтобы замирить дарлийских котивов. Миллионы золотых, взятки подкупы и устранения некоторых лишних и мы смогли переманить сочным куском их элиту на свою сторону, прогнав Маута. Именно тогда я думал, что с этим ульянским выскочкой покончено. Он был унижен и бежал из страны, даже Ульян его не принял, а лишь некое Муринское княжество.

– И даже тогда мы были глупцами, не видя в нём истинного врага, мы были заняты делёжкой южных островов, сломили Бартейскую республику и, как псы, не могли определиться, чей капитал будет там хозяйничать. А в это время Маут со своим дружком Хегером, промывали мозги котивом, вбивая в голову великие идеи. Ведь эти проклятые восточные котивы, в своих княжествах и царствах, копошились как псы на помойке, кусаясь и воюя забавы ради сотни лет, не было у них ни страны, ни родины. А мы, гордые, грудь колесом, морда к небу, гуляли по своему западу, словно хозяева мира, не замечая как под нашим носом крепнет сила. Он так быстро объединил восточных котивов, что мы и моргнуть не успели, как Ульян и Вегирия с Швердией присягнули ему на верность. Как мы это упустили, как дали этому безродному выродку поднять свой нос? Почему мы не убили его ещё тогда? В Дарлии? Ну утонул бы его корабль, померли бы с ним десяток другой штатских, никто бы и не вспомнил сейчас про этого выродка, мы делали так и не раз. Мы семья, мы династия, мы должны любой ценой держать свою власть, смерть одного выродка не легла бы на нашу с тобой совесть больше, чем смерть Лесо.

– Лесо был наказан за свою глупость, неосмотрительность. Он был куратором восточного региона, он должен был приглядывать за котивским сбродом, мирить и сорить их. А он? А он погряз в развлечениях, женщинах, пьянках. Я простил его, когда он ввязался вопреки моему слову в Дарлийскую войну, но когда он просрал экспедицию в Муринию, тогда он умер для меня как родственник, будь он мне хоть родной брат, я бы его повесил.

– До этой экспедиции мы давали Мауту строить армию, флот, авиацию. Когда нам стоило опомниться? Мы не обращали на него внимания даже когда он начал строить лагеря для медивов, когда его мерзкий дружок Хегер дал старт своей компании по выселению и уничтожению нашего народа. Признай, брат, мы совершили страшную ошибку и не один Лесо был слеп. Мы с тобой тоже были слепы.

– Когда я понял, что Маут представляет для нас опасность, я начал принимать меры, но было уже поздно. Любой мой шаг против него лишь сплотил это котивское племя ещё сильней, они становились как бетон. Мы вводили санкции, они начинали строить свои заводы, перекрыли им поставки металла, они развили свои рудники, поддержали их оппозицию, так следом их всех перебили свои же сограждане, чем сделали Маута единственным лидером. А стоило нам создать подпольные организации, начался геноцид, мы били их по хрящам, а хрящи превратились в кости. Будь Лесо осмотрительней, мы сделали бы ставку на кого другого и оставили бы мир котивских стран в управляемом хаосе. Ты хочешь мне сказать, что мы сами виноваты и это цена за наши ошибки?

– Именно так. Мы сами взрастили чудовище.

– Просто некоторые из нашей семьи подвели нас. Нам следуют смотреть не только за теми, кто за бугром, но и к своим следует вглядываться по внимательней. Не только среди нас есть уроды, уродство есть и у врага в семье и этим надо пользоваться.

– Ты о чём сейчас? – удивлённо спросил Грито, закуривая вновь.

– Младший сын Мурзана, Мау. Он в наших руках. Мы обрабатывали его много лет, когда поняли, что нужен будет план Б, вот и пришло время плана Б. Сынулька Мурзана, этот противный и мерзкий предатель своего отца, будет нам полезен. Но решение я не приму один. Мне нужно заручиться поддержкой семьи.

Грито стал понимать игру своего брата и понимал он, что решения предстоят не простые.

– Этот Гваздаль, я знаю его.

– Как тебе его не знать, он ашабашовец.

– Поэтому я понимаю для чего он тебе, тебе нужен кто-то, на кого можно будет переложить весь груз ответственности и если необходимость возникнет, то ты без упрёков со стороны своей совести вздёрнешь этого ублюдка на площади. Он тебе нужен, как полезный идиот, ведь ты бы никогда не доверил судьбоносное решение больному садисту. Я знаю, чем он занимается в твоей стране.

– Кто-то должен этим заниматься.

– Ему в плену отрезали не только руку, но и мозг. Он сумасшедший, не знаю, как ты доверил ему внешнюю разведку.

– Мне плевать, как к нему относятся люди. Он жестокий, но он справляется со своей работой. Он умело обеспечивает бойцов «Свободы и воли», выявляет предателей и обрабатывает нужных людей в стане врага. Ты даже представить не можешь, какой титанический труд он проделал с Мау Маутом, он сделал из сомневающегося салаги, нужного нам человека, который выкрал для нас крайне важную информацию.

– Я не доверяю ни Гваздалю, ни Маутовскому выблядку. Я бы обоих их повесил.

– Хватит, брат, слова по ветру гонять. Пора в зал. Нужно провести совещание и объединить нашу разношёрстную семью и проклятых помещиков, пока они не сгрызли там друг друга.

Тронный зал не менялся уже сотни лет, все поддерживалось в том виде, который создал далёкий предок Пихте, царь Михул, покоривший разрозненные племена и царства медивов на материке, прибыв из Ашабашевского царства. Он долгое время правил почти в большей части материка и, лишь к моменту смерти, разделил свои владения между сыновьями, создав семь государств, главным из которых стала Фавия. Так длилось сотни лет, династия Залесов правила обширными территориями, порой конфликтуя, воюя друг с другом, но всё же оставались единственными властелинами материка, не давая укрепиться кому-либо, кроме них. Одна более менее могущественная страна, что располагалась к северу от Фавии на островах Ангилии, не могла, как бы не пыталась завладеть хоть километром земли, оставаясь зажатой на островах. О котивах тогда вообще никто не думал, считая их дикими варварами, что по мнению медивских правителей, никогда бы не смогли объединиться, чему максимально способствовали.

Но прошли века и нынешние Залесы оказались менее дальновидными, оберегая материк от Ангилийцев, проглядели объединение котивов, что стало для них самой страшной угрозой за всю историю существования Залесовской династии.

Тронный зал был построен именно так, чтобы внушать в собравшихся трепет и повиновение перед монархом, высокий потолок, украшенный гениальными художниками нескольких поколений, на темы истории династии и страны. Там был и Михул в боевых доспехах и с копьём в руке, верхом на чёрном коне и многие другие императоры, цари и полководцы, сцены битв и коронаций. Стены были выложены из серебристо-серого мрамора с барельефом, колонны безудержно устремлялись к потолку и упирались в него словно деревья, на полу блистал паркет из редчайших деревьев. Каждое кресло было произведение искусства и блистало серебром и золотом, но не могло сравниться с возвышающимся над всем залом троном императора. Над этим троном трудились тридцать лет и его так и не смогли закончить при жизни Михула. Основание трона было вылито из сотен мечей, копий и доспехов поверженных врагов, на блистающей поверхности его выгравированы множество уже забытых названий царств, княжеств и просто народов, что пали пред могуществом Залесов. Над основанием возвышалось золотое седалище и подлокотники с изображёнными на них ликами великих людей и полумифических существ в каких раньше верили медивы. Само сидение обшито было тёмно-красным бархатом, цветом императорской власти, на спинке над головой монарха возвышалась золотая медвежья голова, с короной украшенной сотнями брильянтов и прочих драгоценных камней. Всё величие медивских правителей было вложено в этот зал и характеризовало их, уж больно сильно Залесы любили роскошь и шик. Здесь гуляли королевские свадьбы, провожали в последний путь великих медивов и отмечали праздники, награждали и поощряли умнейших, сильнейших и смелейших из народа, от которого так сильно удалилась нынешняя эпоха властителей. Нынче повод для сбора был не весёлым, над собравшимся витал дух тревоги и страха. Влиятельные и богатые медивы громко спорили друг с другом, яростно вступая в словесные схватки, более всего не любили друг друга касты военных и торговцев, громко не сходясь друг с другом во мнениях и взглядах.

При появлении Пихте, зал умолк, и разгорячённые гости тут же встали, приветствуя правителя. Монарх занял свой трон, который был настолько красив, насколько и неудобен. Тут же подлетел местный слуга, бледнолицый лагун, в строгом костюме и поднёс к столу воду и Демьир, крепкий алкогольный напиток на основе виноградно-хвойного дистиллята, что полагалось пить с водой в высших сословиях медивов. Было душно, лицо тут же покрыл неприятный слой липкого пота и монарх, то и дело, вытирался платком, собравшиеся томно ожидали, стоя на ногах, когда Пихте велит всем присесть и начнёт говорить. По обычаям полагалось ждать первого слова от императора.

– Ну, что гости мои, цари, помещики, фабриканты, купцы и министры с генералами. Всех перечислять нет сил. Здравствуйте. Рад видеть вас в тронном зале, давно вас всех не видел. Садитесь, – хрипловато сказал император в микрофон. – Давно мы так не собирались. В прошлый раз я видел многих из вас, когда выдавал свою внучку замуж. Хорошо мы тогда погуляли, выпили много Демьира и вина, съели тонны деликатесов и просто провели хорошо время. Нынче времена не такие хорошие. Грустно собирать вас по таким вот поводам, но жизнь диктует нам свои правила, коим мы не можем противостоять, всевышний наслал на нас проклятие: чуму, котивскую заразу, что у порога нашего дома. Их пушки гремят в двух сотнях километрах от нас с вами, а что такое двести километров? Это ничто, час лёту бомбардировщику котивскому и их бомбы посыпаются на наши головы. Мы все в большой опасности и собрать вас всех практически в прифронтовой зоне это риск, но только в этом зале я могу быть с вами откровенен до конца, ведь взоры наших предков, что создали этот мир для нас, взирают сейчас с этих стен и потолков на нас. Мы перед страшной угрозой, грозящей гибелью, должны быть едины, как никогда.

Зал умолк, все слушали тихий, свистящий в колонках, голос лидера.

– Мы потерпели ряд страшных поражений, самым трагичным из которых была битва за Гетерский союз, который мы потеряли. Более восьмидесяти миллионов медивов попали в оккупацию злейшего врага человечества, кровожадного тирана Маута, что силой своих варваров смог воспользоваться слабостью моего двоюродного брата и разбить армию союза. Мы потеряли миллионы воинов, сограждан и просто медивов. Берк, Медивские острова, княжества Анбарии и не только. Теперь они под пятой завоевателей. Ни для кого не секрет насколько режим Маута враждебен к нашей нации и теперь мы должны принять решение, как нам сломить котивскую чуму и выйти наконец из этой святой войны победителями. Я даю слово генералу первого ранга, герою Брелима, Пфлюку. Он в данный момент руководит фронтом, взамен проявившего слабость и некомпетентность генерала Михега.

Пфлюк, рослый и крепкий генерал, с широкими плечами и лысым круглым лицом, был в сияющем мундире, при медалях и орденах. Он приподнялся с кресла и тут же выправился как штык, к нему тут же подбежал придворный и вручил микрофон. Пфлюк начал.

– Положение на фронте критическое, не побоюсь этого слова. Мы теснимы по всем фронтам и вынуждены лишь обороняться. Это горькая, но, правда. За последние два месяца мы потеряли семь городов, сорок три населённых пункта меньшего значения, а освободили ноль. Нисколько, ни единого метра нашей земли. Враг давит нас, и на суше, и в воздухе, и на море. Получив базу на медивских островах их авиация регулярно совершает рейды на наши южные провинции, бомбя города и заводы, несколько раз корабли с десантом высаживались в землях нашего южного соседа Исприи, где, словно пираты, разоряли и грабили наш промышленный потенциал. Нам не хватает железа, что поставляли нам беркцы, и всё это тяжким грузом ложиться на всех.

Из зала прозвучал чей-то голос и к желающему высказаться тут же принесли микрофон. Им оказался главный промышленник Фавии и, богатейший человек мира, владелец множества промышленных и военных заводов Нихе Шрон. Пфлюк обернулся на него и с омерзением оглядел тучного, седовласого мужчину в дорогом костюме.

– Господин Пфлюк, вы наша надежда на спасение, генерал-герой, но говорите лишь о проблемах. Но неужели, вы, имея в своём подчинении сильнейшую армию в мире, не можете дать бой каким-то котивским выродкам? С каких пор мы драпаем от фанатиков? У нас больше денег, чем во всех котивских странах, наша промышленность впереди всей планеты. Как народ, что живёт в сытости и довольствии может проиграть полоумным варварам с востока?

– Наша армия не сильнейшая. Не питайте иллюзий, господин Шрон, – сухо ответил Пфлюк и зал охватили бурные разговоры осуждающие, как многим казалось, кощунственную фразу генерала.

– Это прозвучало, как плевок в души наших предков. Но почему вы так думаете, генерал? – разочарованно спросил Шрон, нахмурив густые седые брови.

– Я не уполномочен это объяснять вам. Вы торгаш, а не солдат,– грубо бросил тот в ответ.

Зал вновь охватила волна разговоров и Пихте, не теряя ни секунды, обратился к Пфлюку, в желании прекратить разговоры.

– Так ответьте мне, генерал!

– Ваше величество, дело тут не в нашей сильной экономике, и не в сытых людях. Дело тут совершенно в другом.

– Так в чём же дело, генерал? Почему мы проигрываем?

– Мы слабее котивов. Наши солдаты, они не так мотивированы, как враг. Наша история создала страшный прецедент. Владея почти всем миром и, не обращая внимания на других, мы копошимся в своих делах добрую сотню лет, деля друг с другом свои же владения, мы вырастили поколение карьеристов и трусов, из которых нынче состоит наша армия и общество. Солдаты уже давно не принимали участие в больших войнах, а те, кто пришли с мобилизацией, вчерашние студенты и работяги, прошедшие лишь военные курсы в своих школах. Что они знают о фронте и бое? Да ничего, мы не воспитывали в них защитников, а лишь потребителей, им плевать на родину и страну, они хотят вернуться живыми домой к маме и папе, купить пива и пойти вечером в клуб или на прогулку, но не погибать в мучениях в окопе, они слабы морально. В отличие от врага, их воины одержимы победой, они с детства воспитывались в ожидании войны, их в школах учили не философии и литературе, а как правильно бить штыком и метать гранату, девки в их школах учатся перевязывать раненых и ружейной стрельбе. Армия и война – их жизнь, они знали, что их ждёт на войне, в отличие от наших неженок. Их с пелёнок окружает пропаганда, во всех сферах жизни, они верят и любят своего лидера, который, как и они прошёл множество войн и конфликтов, они идейные все как один. Стена из бетона. А у нас? Воздушные замки в головах людей и солдат. Отдельное слово скажу о наших офицерах, что сплошь стоят на службе и довольствии с пелёнок. Наши командиры становятся таковыми не благодаря труду и упорству, а по своему происхождению и только, дворяне, высшие слои общества, коим являюсь и я, они не добились этих званий, а дослужились. Как может офицер командовать тысячами человек, лишь только из-за своего происхождения? Многие солдаты куда опытнее любого из майоров и полковников, но у нас стена, из-за которой умнейшие и сильнейшие не могут преодолеть сословного барьера установленного обществом. У наших врагов в командирах те, кто воевал и умеет это делать, ведь те кто не умеет остаются в солдатах или на полях сражений. А дисциплина? Это самое важное в армии, где нам её взять, если у каждого офицера есть родители и родственники из присутствующих здесь? Как можно руководить тем же лейтенантом, если за его спиной отец нефтяник или мать консул? Никак. Ломается линия единоначалия, на которой держится вся армия. Котивы безжалостно расстреливают и отправляют в штрафники всех, кто совершил ошибки и преступления против армии и страны, их стреляют на глазах у подчинённых. А мы? Я сам имел случай не так давно с полковником Тремом, чей брат сидит в этом зале. Я дал ему команду оставить город и отходить на холмы для окапывания, но тот лентяй пренебрёг моим приказом, руководствуясь своей гордыней и ленью, оставшись в городе, ссылаясь на лучшие позиции в округе. Не прошло и пары дней, как котивы взяли его в кольцо, и штурмовали город. Я велел ему прорываться к своим или погибнуть со своими солдатами, как полагается офицеру, но поступил звонок из Парира и мне велели выслать за ним самолёт для спасения. И его трусливую задницу спасли, когда, как в городе остались тысячи солдат, большая часть из которых погибла, а остальные попали в плен. И вы спрашиваете, почему мы проигрываем? Мы проиграли бой за сердца и души наших сограждан, не научив их искренне любить родину и жертвовать ради неё, мы научили их любить сытные обеды, красивые вещи, модные клубы, но не родину. Поэтому мы и проигрываем, ваше величество.

Пфлюк так эмоционально и ярко сказал свою речь, что лицо покрылось ярким румянцем, губы высохли, а в горле пересохло. Он залпом выпил стакан с водой и непоколебимо смотрел в глаза императору. Ожидая за свою вольность, немилость власти. Но Пихте выслушал его спокойно и внимательно, после налил себе пол стакана Демьира и добавил доверху водой. Сделал глоток и бросил в напиток два кусочка льда. Зал молчал, будто ожидал ярости монарха, но тот был спокоен.

– Ваши предложения, генерал? – спросил Пихте и отхлебнул из стакана пару больших глотков.

– В каком плане, ваше величество? – растерялся Пфлюк.

– Что нам делать с армией, чтобы она побеждала, а не отступала.

– Дисциплина, пока только она, а дальше нужно ввести в школах и университетах военные курсы и готовить наших юнцов к войне, которой суждено продлиться ещё долго.

– Если бы я не знал вас, я бы мог подумать, что вы симпатизируете нашим врагам.

– Я лишён симпатии к кому бы то ни было, ваше величество, но я вижу сильные стороны нашего противника и сделаю все, чтобы избавиться от наших слабостей. Не мешало бы ввести военные суды, что на месте бы решали вопросы, запретить вмешиваться в дела армии и фронта любым гражданским институтам и начать наказывать и казнить трусов и дезертиров, коих стало очень много в наших рядах.

– Давайте отдадим под суд полковника Трема, возможно его даже повесят. Но как мы успеем остановить врага, ведь до столицы всего-то две сотни километров, генерал. На то, что бы перестроить армию и общество уйдут годы. Мы не сможем в одно мгновение поменять мозги нашим людям. Ряд шоковых мер могут вызвать бунты и недовольства.

– А у нас есть, ваше величество, такое волшебство, что может остановить наступление котивов хоть на полгода? – с неким сарказмом заявил Пфлюк.

– Выход, генерал, всегда есть, только иногда нужно набраться смелости и рискнуть сделать то, на, что тяжело решиться. Порой нужно поставить все на кон и постараться выиграть. У нас как рас есть такой план, о котором вам поведает министр Гваздаль.

С кресла поднялся тот самый железный министр, прозванный так не сколько по характеру, сколько по внешнему виду. Высокий мужчина, пятидесяти лет, уже не совсем походил на человека. Его левая рука была механической, голова раскроена зарубцевавшимися шрамами без единого волоска, походка угловатая и неровная, будто передвигался он на ходулях. Это были последствия плена и пыток во времена его заключения в лагере, куда он попал много лет назад, будучи офицером. Мало кто знал всей правды о его тёмном прошлом, знали лишь то, что во времена войны в Брасии, его отряд попал в окружение а он в плен, где подвергся страшным пыткам и был вызволен лишь, как тот сам любил говорить, наполовину. Но со временем он не только умудрился выжить, но и стал могучим министром, отвечающим за внешнюю разведку. Гваздаль курировал повстанческие движения в котивских странах, в том числе и «свободу и волю». Теперь он отдавал приказы о пытках и допросах, где ему не было равных в жестокости и результативности. Проковыляв по залу и волоча едва работающую ногу, что, словно онемевшая, едва шевелилась в такт телу, он поднялся с помощью прислуги к трибуне с микрофоном. Чувствуя на себе взгляды, и едва улавливая разговоры, он кряхтел и хрипел, пока не взял в руку микрофон.

– Господа и дамы, рад рассказать вам о моём смелом плане. План именуется «Надежда», ибо по-другому я его назвать не решаюсь. В этом плане, надежда имеет главное значение и он рискован, но в силу сложившихся обстоятельств, пришла пора его озвучить. Ваше величество, разрешите доложиться?

– Докладывайте, а вы Пфлюк, можете присаживаться. Мы вас услышали.

– Враг у самых ворот. Это грустно осознавать. Ещё более грустно было слышать слова генерала Пфлюка, но он, к сожалению, так же не придумал всё, что сказал, а имеет за собой большой опыт и наблюдения. Котивов нам так просто не остановить, и поэтому пора рискнуть и ввести в ход новый вид оружия. Атомный…

После этого зал онемел и голоса из глубины собравшихся объяло смятение, страх и непонимание. Гваздаль ждал такой реакции и тут же продолжил.

– Не принимайте меня за сумасшедшего, я знаю, что данный вид оружия пока не так развит, имеет много плюсов и минусов. К тому же, Маут так же владеет данными типами вооружения и в чём-то даже превосходит его арсенал наш. У нас нет таких ракет, что доставили бы бомбу в его дворик, у нас есть лишь бомбардировщики, что перевозят их в своих люках. И да, я знаю о чём вы сейчас подумали, взорвём мы взорвут и они, поэтому и оружие это называем сдерживающим, но план заключается не во взаимном уничтожении, а хитрой игре. В которой мы обязаны победить. Пора перейти к самому плану, – Гваздаль отхлебнул воды со льдом, с трудом продавил воду в горло и продолжил. – Наша цель вывести из строя их центр управления ракетами с атомным вооружением и нанести удар по линии фронта, внеся хаос в их ряды, после чего нанести им поражение, путём массированного наступления объединёнными войсками. У нас будет не так много времени, чтобы сломить врага, но план включает в себя три этапа. Первый: мы совершаем нападение на их атомный центр силами бойцов «Свобода и воля», выводим из строя центр управления, наши специалисты заносят в программу вирус, что выведет из строя их ракеты, способные долететь до нас. Следом, получив сигнал от наших братьев, мы наносим по фронту серию ударов при помощи бомбардировщиков, чтобы уничтожить их живую силу и ввести панику в ряды котивов. После чего немедленно перейдём в контрнаступлениепо всему фронту. А главное, наши агенты постараются устранить самого Маута, перед или во время этих событий. Если все пойдёт гладко, то мы получим преимущество, пусть не абсолютное, но заметное. От такого котивы оправятся не стразу, этим мы и воспользуемся. У вас у всех много вопросов, я это вижу, задавайте их по порядку, на всё готов ответить.

Первым был генерал Пфлюк, он тут же схватил микрофон и обращаясь к Гваздалю, сказал.

– Ваш план это сумасшествие. А если вашим подпольщиком не удастся взять центр? Что тогда?

– Они погибнут героями и наши самолёты приземлятся на аэродромы с неиспользуемым боекомплектом и мы будим воевать, как и раньше.

– А если мы возьмём этот центр? Где нам взять коды отмены?

– У нас есть люди, которые его знают.

– Даже если всё пройдёт гладко, мы возьмём центр, обезвредим их ракеты, взорвём котивов на фронте, а Маут останется жив? Он рано или поздно наладит центр и даст ответ. Его ракеты прилетят в наши города, превратив их в прах. Что мы будим делать тогда?

– Мы, будим к этому готовы. Генерал, вы не считаете, что порой нужно рискнуть всем ради победы?

– Я принимаю лишь оправданный риск.

– А, даже если через некоторое время он будет способен нанести ответный удар, мы будим уже готовы, это не будет неожиданностью, в отличие от нашего плана. Пусть мы потеряем город, но извините меня, мы теряем уже город за городом изо дня в день. Я готов пожертвовать грудой строений, но наша цель не дома и люди, наша цель военный потенциал котивов, уничтожив его армию, мы начнём теснить их обратно в Муринию, в которой мы всеми способами будим поднимать бунт.

– И за кем пойдут котивы, если мы убьём Маута?

– За его сыном.

– Маунд такой же фанатик, как и его отец. Он не будет плясать под нашу дудку.

– Маунд нам и не нужен, я надеюсь, он сгинет во время бомбёжки вместе со своими солдатами. У нас есть Мау, он наш союзник и готов принять власть в своей стране. Кстати, он здесь, и готов высказать своё мнение по нашему плану.

В зал вошёл Мау Маут, многие медивские властители были удивлены его появлению, считая его уже мёртвым или замученным в муринской тюрьме. Этот парень был так молод и так худ, что не вызывал у собравшихся, ни страха, ни тревоги, в отличии от отца. Гладкое, почти детское лицо, ухоженные тёмные волосы, свисали на глаза, лёгкий костюмчик и неуклюжие движения в сочетании с растерянностью, вызывали лишь недоумение. Было сложно воспринимать слова Маут и союзник без осторожности. Парень занял место у трибуны и зачитал речь с листка.

– Я Мау Маут, сын Мурзана Маута. Я не разделяю его идеи, как и многие жители Муринии, что живут в страхе перед кровавым режимом. Я перешёл на вашу сторону в желании спасти свою страну и свой народ от тирании и террора, который творит мой отец во главе партии убийц. Если вы окажете мне помощь в свержении этого режима и поддержите мои стремления во власти в родной стране, то я обещаю, что отныне и навсегда мы будем с вами друзьями. Муриния откажется от всех прав на спорные территории и на гетерию, мы выведем войска из Берка, Медивских островов и прочих стран, незаконно оккупированных моим отцом. Я откажусь от поддержки кровавых режимов в странах сателлитах моего отца, накажу всех повинных в геноциде медивского народа и закрою лагеря для незаконно осуждённых. Мы сможем быть друзьями и союзниками, но для этого вы должны мне помочь свергнуть кровавый режим, разбить мурзановские войска и помочь организовать бунт в Муринии.

Зал встретил Мау слабыми аплодисментами. Пихте поднялся с трона и обратился к Мау и присутствующим.

– «Надежда», это наш план по спасению не только нашего народа, но и спасению котивской нации, которую сумасшедший тиран ведёт к уничтожению. Мы должны спасти не только себя, но и мир, ибо если падём мы, то падут и другие и власть на континенте, а следом и в мире захватить тиран, что истребляет неугодные ему народы. Мау Маут наш союзник в этой святой войне. Я готов рисковать, ради великой победы, пусть мы погубим многих из лучших, но если мы не победим погибнут все. Надежда это то, что осталось нам, и мы должны поддержать эту возможность. К тому же в нашем мире скопилось не так много атомного оружия и даже Маут не обладает решающим арсеналом, который бы смог повлиять на войну кардинально. Но если мы затянем с применением этого вида вооружения, то маутовские учёные создадут много новых бомб, пока мы будем бежать дальше и дальше на запад, пока не упрёмся в море и потеряв этот козырь, он сотрёт нас с лица земли. Пора рисковать, но будучи разумным монархом, а не тираном, я не приму это судьбоносное решение без вас. Пора голосовать.


***


Пихте сидел на уютной кованой скамейке, что удачно расположилось в тени огромной ели во внутреннем парке дворца. Был поздний вечер, солнечный диск лениво опускался за горизонт, озирая редкие облачка багровыми лучами. Стало прохладно, зной стих и, усталый пожилой монарх не спеша пил разведённый водой Демьир, который приятно согревал и тут же освежал организм, порой он выпускал синеватые облака сигарного дыма и думая о чём-то своём уставил взор в горизонт. В ногах у него бегали озорные белки, порой трепля его за штанину, требуя новой порции орешков, но раздав уже все лакомства, Пихте лишь разводил руками и пытался объяснить наглым зверькам людскими словами, что с них хватит. Но зверьки не унимались и, то и дело, подбегали вновь и порой даже карабкались по штанине на колени, от куда монарх заботливо спускал их на землю.

– Дедушка! Дедушка! – раздался чей-то милый голос из-за рощи.

Спустя мгновение по тротуару застучали каблуки. Пихте увидел молодую, стройную девушку в лёгком летнем платье, украшенном цветочными узорами. Это была его внучка, Мира, которую он не так давно отдал замуж за сына знатного промышленника. Он очень любил её и всегда относился к ней с нежностью и заботой. Девушка присела рядом и наглые белки тут же атаковали и её.

– Ну-ка брысь, бесстыжие, – прикрикнул он на них.

– Пусть бегают, мне они нравятся.

На круглом, румяном личике сияла улыбка, кудрявые пряди волос небрежно свисали прямо в глаза и неловкими движениями нежными, ухоженными ручками она закидывала их обратно. Пихте придвинулся к ней и выдохнув кольцо дыма улыбнулся.

– Чего бегаешь, внуча, по саду? – спросил Пихте и теперь это был голос не великого монарха, а голос заботливого дедушки.

– У меня новость! – сорвалось с пухлых губ.

– Надеюсь хорошая?

– Ты станешь прадедушкой! Я беременна!

– Вот это новость, так новость, а я тут курю.

Пихте швырнул сигару в сторону и крепко обнял любимую внучку, после чего поцеловал её румяную щёку.

Глава 18


Чак шёл на очередную беседу к полковнику Ломеру, прошло уже много времени, но он до сих пор состоял на учёте партии, как ненадёжный элемент. В его характеристики зияли страшные слова о неблагонадёжности и армейской неисполнительности повлёкшей гибель двух и более военнослужащих. К тому же за спиной был ШРОН, а с таким грузом было крайне тяжело приспособиться вновь, ведь все при каждом удобном случае напоминали ему о его грехах и ставили последним в список награждаемых и поощряемых. Но, не смотря на это, ему вернули в подчинение роту, после гибели Орена, и даже дали двухнедельный отпуск. Он провёл его в курортном городке на южном море в Ульяне, где частенько отдыхали солдаты и офицеры муринской армии. За счёт оборонного бюджета ему был предоставлен номер в гостинице с минимальными удобствами и небольшая сумма денег. В такие отпускные туры входят театры и кино, концерты и экскурсии, но Чак не появился ни на одной из них, пропив все деньги в приморских кабаках, обильно заливая свои страхи крепкими напитками. Несколько раз его привозили в комендатуру за дебош и драки. В один из солнечных дней, он выпил слишком много и имел неосторожность дать кулаком по лицу одному из отдыхающих, которым оказался некий партийный руководитель. Скандал замяли, а Чаку предложили поскорее вернуться на фронт, чему тот был и рад. Война стала для него чем-то большим, чем бои и походы, война стало его жизнью, чего он очень стыдился и, за что призирал себя. Но поделать с собой Чак ничего не мог, его пугала мирная жизнь и казалась слишком приторной и скучной, в ней ему не удавалось найти никаких радостей кроме выпивки, драк и мимолётных знакомств с местными, жадными до денег, девушками.

Прибыв снова на фронт, он вновь принялся ненавидеть войну, но по другому, Чак ругал и проклинал бессмысленное кровопролитие, но не знал и не умел жить по другому, окоп и блиндаж стали ему домом, ненавистным, но домом в котором все шло так, как ему было привычно. Там, в мирной жизни все было прекрасно, сыто, тепло и уютно, а не так. И за это ему было стыдно.

Первые дни на фронте выдались спокойными и размеренными, через неделю его рота принимала участие в боях за порт Глухая бухта, где его солдаты проявили смелость и самоотверженность при штурме верфи, под конец сражения трое из его роты отправились домой в гробах, ещё четверо в госпиталя. Его вновь хотели представить к почётной награде, но довольствовался Чак лишь знаком отличника боевой службы.

Глухая бухта была далеко позади и вот уже вторую неделю его батальон располагался в маленьком городке Приста, красивом и по-деревенски уютном. Кругом зеленели фруктовые деревья, вились виноградники, летнее солнце жгло, а с недалёкого моря дул слабый, солёный ветерок. Местные почти все покинули его, оставив захватчикам много продовольствия и вина, которым славился этот безмятежный городок.

Чак шагал по пыльной улочке к штабу полка, где был кабинет политработника Ломера, встреча не предполагала интереса: нудный, скучный диалог, перерастающий в поучительный монолог. Ведь по любому придётся объяснять своё поведение в отпуске, каяться в грехах и клясться в том, что с завтрашнего дня он начнёт жить по-новому. Проходя мимо столовой его окликнул знакомый повар, пригласил на чай и кофе, но получив ответ, согласился подождать. Над головой беспощадное, летнее солнце сияло словно пожар, окидывая окрестности жаром, форма на теле прогрелась, словно в печи и намокла от пота. Но физические мучения быстро окончились, войдя в прохладный коридор штаба, что расположился в здании бывшей городской администрации, впереди ожидали моральные страдания и тоска от предстоящего разговора.

По штабу шныряли молодые офицеры, в выглаженной форме и с тупыми лицами, в голове которых варились мысли и мечты о подвигах и славе, на груди их сияли медали и ордена, порой даже самые незначительные и пустяковые, что служили лишь украшениями. В войсках таких называли сороками, за любовь к блестящим побрякушкам. Чак злился на них, за то, что пережил страданий и лишений многим больше этих тупоголовых, но не заслужил и доли этих побрякушек, которые сам и призирал. В нос били ароматы свежей бумаги, кофе и чернил, порой доносились до него запахи табака и алкоголя, колбасы и мяса. Тут явно жилось по сытнее и по проще, чем в пропитанной потом казарме, хотя он это знал ещё по ужину у Китти. Сапоги предательски скрипели и привлекали внимание, порой оставляя на паркете чёрные полосы, с которыми мучились местные дневальные, что злобным взором провожали капитана. Один из дежурных, пухлощёкий новобранец, вежливо согласился проводить его до кабинета Ломера, что располагался на втором этаже. Стоило подняться по лестнице, и пред глазами тут же появилась солидная дверь из массива дерева с табличкой «Начальник отдела партии в 27 полку полковник Ломер».

– Вам сюда, товарищ капитан, – доложился дежурный и мигом ускакал вниз по лестнице, стараясь не попадаться лишний раз партийцу на глаза.

К сожалению Чак не мог так же быстро сбежать, и собрав волю в кулак, постучал в дверь.

– Открыто, – прозвучал знакомый голос.

Чак вошёл в кабинет и тут же ощутил приятный ветерок вентилятора.

– Капитан Чак Зит, по вашему приказанию прибыл, товарищ полковник. Разрешите войти.

– Заходи и присаживайся, ты, кстати, опоздал на семь минут, капитан.

– Я не сразу нашёл дорогу к штабу, впервые здесь, – сказал Чак и присел напротив Ломера.

– Я когда-нибудь напишу книжку, наверное, в которой изложу все отмазки таких как ты, капитан. Дорогу к штабу знает каждый новобранец в этом полку, а капитан и командир роты, вроде тебя подавно должен знать.

– Виноват.

– Я не судья, что бы определять, виновен ты или нет. Я всего лишь партофицер, что бережёт умы солдат и командиров. Но вот с твоим умом точно, что то не так.

– Что со мной не так, товарищ полковник?

Ломер молча открыл папку, что лежала под его носом на столе, отхлебнул кофе из гранёного стакана и начал читать.

– Капитан Зит, находясь в отпуске в городе Каф, вёл себя, как не подобает вести муринскому офицеру, предавался пьянству, хулиганству и разврату. Имел многочисленные замечания, связанные с дисциплиной и позорил честь и имя офицерства Муринии, был замечен пьяным на улице, где вступал в конфликты с отдыхающими, грубо матерился, оскорблял и применял физическую силу. Так же был замечен в компании антисоциальных особ женского пола…

– Кого?

– Проституток. Не перебивай, – сказал Ломер, гневно бросив на него взор и продолжил. – На замечания не реагировал, в партийный отдел не появлялся, не посещал культурные мероприятия и нанёс члену партии физические увечья. За отпуск зарекомендовал себя с отрицательной стороны и был досрочно возращён в расположение части. – Ломер сделал ещё глоток и поднял взор на Чака. – Тебе самому-то не стыдно? Армия отправила тебя в отпуск на тёплый морской курорт, выделила гостиницу и денег, билеты на экскурсии, в кино, театр. А ты? Неужели тебе на фронте не хватает чернухи? Ты вроде бы хороший воин, со времени освобождения из ШРОНа проявил себя в боях с лучшей стороны, в Брелиме героически принял на себя оборону магазина в тылу врага, спас важных сотрудников штаба, расправился с предателем. Да и в Глухой бухте твоя рота отличилась в боях за верфь. Кстати, почему ты не носишь знак отличника боевой службы?

– Он слишком блестящий, а все блестящее привлекает пули, как мух варенье.

– Твоё дело. Но, что с тобой случилось в отпуске? Отчего ты в мирной жизни превращаешься в животное?

– Я уже привык к фронту, товарищ полковник. Мне здесь уютней и родней, мне не нужны театры и кино, мне там скучно, как скучно и лежать на пляже. Там всё слишком хорошо, а я уже отвык. Я воюю уже два года, мне теперь, как и многим солдатам нужно адаптироваться к мирной жизни, как когда-то приходилось адаптироваться к войне.

– Большая часть солдат и офицеров ведут себя в отпуске по-человечески, в отличии от вас. Вы офицер, а не какой-то новобранец из деревни, за вашими плечами, по мимо фронта годы службы в городской охране, где вы зарекомендовали себя с положительной стороны. Ты своим поведением позоришь честь и достоинство нашей армии и разлагаешь её изнутри. Что-то в тебе всё-таки не так. Чак, не думай, что я глух и слеп, у партии много ушей, и они все слышат. После ШРОНа ты стал носителем вредных идей. Помнишь, мы с тобой в Брелиме вели беседу, ты задавал мне много вопросов, сомневался в системе и управлении, много думал, да не о том. Ты стал центристом.

– Кем?

– Центристом, стал думать о себе больше, чем следовало бы. Даже твоё поведение в отпуске это подтверждает. Ты жалел себя, свои несбывшиеся мечты и предавался пьянству и разврату не от того, что ты такой по натуре. Нет, тебе просто жалко себя, ты думал только о себе, вместо того, чтобы думать об общей идеи. Не ты один пережил ШРОН и потерял друга, таких тысячи, десятки тысяч. Прими тот факт, что ты винтик в системе, а не маленькая система вне её. Общий механизм действует слаженно, когда все его запчасти работают исправно, а сломанные детали, что не поддаются починке, выкидывают, заменяя их новыми. Мысли в твоей голове идут не по тому пути, что должны идти. Мы система, одна слаженная система и только таковой можем быть, не будет системы, будет хаос. Вот, что я пытаюсь тебе донести.

– То есть я должен думать так, как мне велит партия?

– Не партия, а общество, а партия это механизм общества. Что есть общество без должного управления? Стадо, толпа, безумная и безмозглая, а партия это стержень вокруг которого общество объединяется.

– Я не против партии, товарищ полковник.

– Ты, нет, ты не противник системы, ты не бунтарь и я это знаю. Ты просто дурак, который позволяет себе много думать.

– А разве думающие люди дураки?

– Ты думающий дурак, ибо думаешь о шкуре своей, а не об общем деле. В нашем мире много изъянов, как и в нашем обществе, партии. Я старый партиец, я был у истоков создания партии и объединения котивов, я видел много и знаю ещё больше. Наша партия не идеальная машина, в ней всегда есть и будут изъяны, но мы работаем над этим, меняя старое на новое и проводя чистки. То о чем ты начинаешь сейчас задумываться, я узнал уже давно, но смирился и понял истинное предназначение себя в этом мире и обществе. Ты считаешь, что мы давим свободные умы, репрессируем и притесняем таких как ты незаслуженно. Но где та грань когда думающий дурак превратиться во врага и начнёт разлагать армию изнутри? Она незаметна и тогда мы начинаем работать с такими, как ты, хотя могли бы просто расстрелять. Наша цель не уничтожить, Чак, а перевоспитать.

– Я порой думаю, товарищ полковник…

– О чем же ты думаешь?

– О своём прошлом, пытаюсь его понять и анализировать.

– И как у тебя обстоят дела с этим?

– Чем больше я думаю о прошлом, тем больше ненавижу себя. Я ведь убил столько людей, как с этим можно жить?

– На дворе война, сынок, многие убивают.

– Я не только про войну. Ведь будучи горохранной, я расстрелял десяток человек, мужчин женщин, медивов и котивов. Тогда я не думал о них как о людях, мне говорили, что они враги, и я убивал. Спокойно, словно на конвейере какого-нибудь предприятия, стрелял в затылок, а смотря им в глаза и ничего не чувствовал. А сейчас я о них думаю, порой пытаюсь представить их лица, размышляю об их семьях, жизнях, как они были детьми, любили, стремились и как в самом конце своей жизни смотрели на меня. Ведь я поступал плохо, неправильно, нельзя так просто убивать, нельзя превращать убийство в работу, а я превращал.

– Почему нельзя? Общество нужно чистить, чтобы оно жило и развивалось. Ведь ты не задумываешься о том, что чистишь грядку с морковкой от сорняков? Вот и общество наше таже грядка, среди которой растут сорняки, не будишь их вырывать, они разрастутся и погубят урожай. Погубят общество. Мир многогранен, Чак и не всегда справедлив. Для общего блага нужно порой жертвовать своим.

– Я, наверное слишком много говорю и слишком мало думаю над своими словами, – опустив глаза в стол, молвил Чак.

– Ничего страшного, Чак. Я не палач, моё оружие это слово, и я не покараю тебя за то, что ты находишь в себе силы задумываться. Ты как интересный пациент с затяжной болезнью, а я как врач каждый раз набираюсь опыту, для дальнейшей работы. Расслабься, наш разговор останется в этих стенах, кофе будишь?

Чак неуверенно кивнул и Ломер поднялся со стула. Полковник был известным кофеманом и всегда имел его солидные запасы. К тому ж,е его продукт был высшего качества, а не той энергетической бурдой, что поставлялась в армию. Отвинтив крышку термоса, партофицер налил с него в кружку до краёв ароматного, чёрного напитка и протянул Чаку. Тот робко взял кружку за ушко и сделав пару глотков, почувствовал как по организму распространяется мягкое тепло и бодрость. Вкус был отменным, видимо, за много лет Ломер научился мастерски его варить.

– Ты, капитан, много думаешь, но пока ничего не понимаешь. Давай я тебе попытаюсь объяснить. Вот смотри, общество это масса, разрозненная людская масса, с разными идеалами, и предпочтениями. Кто-то любит блондинок, кто-то любит брюнеток, кому-то нравиться пиво светлое, кому-то тёмное. Все мы разные, каждый особен в чем-то своём. Но есть вещи, которые объединяют и тех и других, но само общество никогда не объединиться просто потому, что они люди, нужен стержень, общая идея, которая бы не ущемляло большинство. Всем никогда не угодить, но большинство всегда сильнее индивидуумов и мелких групп. В нашем случае стержень это партия, в медивском монархия и династия монархов. И когда у общества появляется сплочённость ей требуется лидер, сильный лидер, за слабым не пойдут, его поглотят. В нашем случае это Мурзан Маут. Вот у общества есть идея и лидер, теперь нужно развиваться, а как развиваться? Когда ты статичен, никак, вот нам и требуется враг внешний и внутренний, внутренний враг это всегда меньшинство, а внешний это другое общество, ведомое другим лидером. Не будет конфликта, не будет и развития. Так и происходят войны, репрессии и прочее, мир сложен, Чак, но правила игры всегда одни. Наш режим выработал идею, которую поддерживают 90 процентов населения, при этом эта идея не ущемляет твоих базовых особенностей. Ты можешь стать врачом, солдатом, юристом, но в рамках системы. А система накладывает на общество свои рамки потому, что должна защищать его и развивать, ведь не разовьются люди сами по себе, должна быть централизация. Представь страну с полной свободой? Кто захочет в ней умирать за других, работать по ночам для победы незнакомых ему людей? Какой человек будит лечить незнакомого ему человека за спасибо? Только централизация и власть создают тот порядок, который мы имеем. А теперь вернёмся к тебе, ты считаешь, что режим плох, несправедлив, ты хотел бы быть кем-то другим, но власть принудила тебя воевать, убивать. Уйди к себе домой, закопай автомат и плюнь на всё, за тобой пойдут другие, вы вернётесь домой, выпьете и закусите, порадуетесь миру и вновь подымите за него рюмку. А что следом? В ваш дом придут более централизованные медивы, отберут у вас дом и заставят работать на них. И поменяется только пастух, а овцы-то останутся прежними. Кто-то скажет, я один только домой, а остальные пускай воюют, так дело в том, что ты не лучше других и почему они должны воевать, пока ты дома девок за титьки трогаешь? Либо они захотят тоже домой, либо возненавидят тебя и уничтожат. И режим тут будет не при чем, как не причем был ты, когда расстреливал предателей и врагов общества. Людям без власти никуда, разве, что обратно в лес, собирать съедобные корешки. Ты хочешь обратно в лес, как наши предки? Или медивов будешь ждать?

Чак молча слушал Ломера и не мог ему возразить, кофе приятно грело душу, аромат опьянял и относил в те времена, когда на свою скромную зарплату, он мог позволить себе сидеть в кафетерии. В душе ему хотелось бунта и спора, доказать полковнику, что тот неправ, но доводов не было, эмоции угасли и он смирился с его словами. Это было нечто другое, чего капитан никак не ожидал.

– Нужно подстроиться, где-то стерпеть, где-то ущемить себя и жить дальше. Ты хороший парень. Просто дурак.

– Видимо, вы правы, товарищ полковник.

– Я знаю, что я прав, товарищ капитан.

– Спасибо за кофе.

– Пожалуйста.

– Я должен вам, что-то говорить? – несвязно промолвил Чак, аккуратно ставя кружку на стол.

– А тебе есть, что сказать?

– Умного? Нет. Пожалуй.

– Помни, Чак, неисправную деталь меняют, если она не подлежит ремонту.

– А если она неисправна лишь частично, но выполняет свои функции?

– Тогда за ней наблюдают и ждут от неё поломки.

– Я постараюсь не сломаться.

– Мы за этим будим наблюдать.

– Я могу идти?

– Ты свободен. Жду твою роту завтра на занятиях в семь вечера. Дорогу до штаба только не забудь. Либо придумай, что-нибудь новенькое.

– Для вашей книги? – с долей иронии молвил Чак и неуверенно улыбнулся.

– Для неё самой. А теперь ступай.

– Есть, товарищ полковник!

Чак вытянулся в стойке смирно, пожал крепкую руку полковника и весь в раздумьях, покинул кабинет. Каша в его голове закипела, оставалось лишь её помешивать, для полной готовности.


Прохладные коридоры штаба остались за спиной, вместе с речью Ломера Вара и толпой офицеров и солдат с тупыми лицами, летний зной вновь бил жаром в лицо и заставлял обильно потеть. Найдя подходящею тень от высокого металлического забора, Чак присел на корточки и расстегнув куртку, закурил.

«Почему Ломер мне все это объясняет, я же, по его мнению, простой дурак, что ж он время-то на меня тратит, скотина партийная. Но ведь и не сдаёт, видимо вправду считает, что словотерапией своей вернёт меня на путь истинный. А ведь он, сукин сын, говорит так складно и правдиво, ведь я знаю, что он не прав, знаю, что нужно ему и партии от меня и других. Но почему тогда я не могу ему возразить, у меня же нету ни одного веского основания с ним не согласиться? Ведь если я считаю, что он не прав, так должен доказать обратное. А не могу. Но в душе-то, что-то противиться этим словам, ведь душу-то не обманешь? Или я этим и занимался всю жизнь? Я людей убивал, а он говорит, что правильно. А как можно правильно кого-то жизни лишать? Ладно, война, но там, во дворе нашего управления? Их же пачками стреляли и машинами вывозили. Видимо и это для блага делалось. Как можно согласиться с этим партийцем? Ведь он врёт и лжёт. Да вот как не старайся, а возразить и вправду нечего, все больно логично и я всего лишь винтик, маленький изношенный винтик этого механизма, что работает со скрипом. А мастер на меня глядит и ждёт, когда отправить меня на свалку, чтобы заменить новым, сверкающим винтиком, молодым и преданным, возможно даже который мне будет знаком. Не удивлюсь, если мой новый заместитель трёт руки и ежедневно докладывает Ломеру обо всех моих словах и действиях, зелёный сукин сын. Орен был не таким, он был исправным винтиком, но это не мешало ему быть человеком. А я? Да я сам понимаю, что ничего не понимаю, войну ненавижу и мир тоже. Что я за тварь-то такая? Пустил бы пулю себе в лоб и дело с концом, но жить-то всё равно охота, что-то держит меня от сумасшествия, а может я давно уже сбрендил? Ведь какой нормальный человек будет говорить сам с собой? А мне только со мной и осталось говорить, всех презираю и себя в том числе. Была бы здесь Китти, может хоть она бы со мной поговорила, хотя больно ли я ей нужен. Надо же было дураку ей про любовь свою говорить? Какая мать его любовь? Что я вообще о ней знаю? Как же я глупо выглядел в тот миг, стыд да и только».

Чак немного освежился и пошёл обратно к роте, там как раз взводные собирались играть в карты. В ставках могло оказаться, что угодно: сигареты, деньги, патроны, пайки и разные безделушки украденные у местных, порой кто-то ставил даже адреса знакомых девушек, которым можно было писать. У Чака уже было три таких адреса, по одному он даже отправил письмо, небольшое и лаконичное, так как писательским талантом он не обладал, да и ответа капитан не ждал, просто в ту ночь ему не спалось, а сигареты кончились. Вот и пришлось ему морщить лоб и с усилием скрести по листку бумаги карандашом, пытаясь вывести хоть пару связных предложений. Он представлял, как девушка в далёком городе, что в тысяче километрах от войны, получит это письмецо и громко рассмеётся, над его убожеством, после чего отправит на помойку, ну или в лучшем случае сделает кораблик и пустит по реке. Хотя Чак не знал есть ли в её городе река или море и есть ли вообще на самом деле тот адрес и та девушка. Ему было всё равно.

А рота жила спокойным, размеренным днём, которые выдавались не часто, но тем не менее случались. Солдаты, что были не в нарядах, отдыхали: кто спал, кто читал, кто, собравшись в кучки курили и травили анекдоты, у всех были свои занятия. Новому заместителю роты Чак был не рад, уж больно правильный он был, говорил чётко и только по делу, шуток не понимал и всегда склонялся к поступкам по уставу, нежели по обстоятельствам. Даже внешне он вызывал неприязнь у командира, высокий и худой, как шпала с узким заострённым лицом и выпирающими ушами, лоб низкий, глаза тёмные, пушок на щеках. Он не мог воспринимать его, как настоящего офицера и считал университетским заучкой, который знает устройство всех автоматов и пистолетов, но с трудом понимающий, как они стреляют. Солдаты его не боялись, как боялись Чака, который мог и кулаком в нос дать и по бокам настучать, за сон на посту или ещё какой проступок. Новичка же они остерегались, не зная его, и чувствуя его обособленность. Так часто случалось в армии, конфликт закалённых в сражениях бойцов и молодых, не видевших, и не понимающих фронт новичков, коим только предстояло познать весь страх и ужас, который для старожилов стал рутиной.

Про нового заместителя Чак знал лишь то, что звали его Леван Ечер, и родом он был откуда-то из восточных провинций из города настолько маленького и неизвестного, что название его не задержалось в уме ни на секунду. Этот лейтенант прошёл школу офицеров, где его научили стрелять и кидать гранаты, немного теории, самую малость, чтобы не растеряться на фронте, политически обработали, объяснили, что плохо и что хорошо, а после посадили в поезд и отправили набираться опыта в прифронтовую школу обучения низших командиров. Когда Леван получал свои погоны и пил за них крепкую солдатскую настойку, Зит ползал под градом пуль, где-то в просторах гетерии, завершая разгром врага в гетерском мешке. Собственно и сам заместитель не старался налаживать контакт с Чаком, предпочитая общаться с ним лишь по делу, а в спорных ситуациях ссылаться на положение боевого устава, за что капитан прозвал его уставной занозой, что впилась ему в пятку.

Именно по этому Леван и не играл с остальными в карты, предпочитая читать книги, лёжа на соломенном матрасе. А Чак вместе со взводными, офицерами из других рот и медиками играл в незамысловатую карточную игру, проигрывая и выигрывая сигареты, патроны и прочий хлам, что имелся в походном рюкзаке. Над группой офицеров стояло густое облако табачного дыма, они бранились и ругались, смеялись, хлопали друг дружку по плечу, пили горькую настойку и вино, что стащили с погребка одного из домов и наслаждались тихим летним вечером: спокойным и размеренным. Самым счастливым, каким только мог быть вечер на войне.

Впервые за последнее время, Чак спал как младенец. Видел какие-то несвязные, милые сны, которые на утро оставили лёгкость и приятные ощущения, не смотря даже на то, что смысл и сюжет их затерялся в лабиринтах его памяти.


Впервые, как многие года назад, у Чака Зита, утро началось с неспешной чашки кофе. Фронт молчал, уже около недели на их участке была тишина, которая не казалась, как это обычно говорят, пугающей. Не выпуская из руки стальную кружку, он неспешно прогулялся по утреннему городку, со спящими улицами, редкие солдаты приветственно ему кивали, пройдя последний дом, под ногами зашуршала жёсткая трава, над головами зазеленели могучие сосны, недалеко шумела вода.

Чак допил кофе и закурил сигаретку. С утра она казалась ему такой приятной и вкусной, хотя по настоящему имела все тот-же отвратительный вкус, что и тысячи остальных, выкуренных им. Веял тёплый утрешний ветер, было тепло и свежо, Чак уже и забыл, что помимо ароматов гари и крови, есть куда более приятные, например ни с чем не сравнимый запах полноводной лесной реки. Он состоял из множества компонентов: это и сырая трава, и терпкий аромат земли и водорослей, где обильно плавала рыба, и лёгкий запах цветов с нотками хвои и чего-то ещё. Здесь на берегу все казалось настолько простым и приятным, что из головы уходили все горькие воспоминания, которых у него накопилось большое количество.

В такие моменты он любил быть один, любил спокойно сидеть у реки, пить уже порядком остывший кофе и курить, мечтая о чем-то светлом. Все чаще в его мечты заходила Китти. В последнее время даже чаще чем он хотел. Она поселилась в его голове, будто хозяйка, наводя там свои порядки.

В это спокойное утро, Чак пытался думать о мире, ему хотелось познать и полюбить другую жизнь, в которой он был неопытен и знал о ней лишь по рассказам и фантазиям. То, что было в его памяти до войны, с трудом можно было бы назвать миром, скорее другой войной, что была ему на тот момент понятней этой. С силой закрыв глаза и затянувшись сигаретой, он попытался представить, как выглядит жизнь его мечты. В мозгу родилась картинка, как он стоит на летней алее, где пахнет цветами и тёплым асфальтом, в лёгких брюках и рубахе, в его руке крепко сжат букет цветов, не дорогих, а обычных, сорванных по пути. Они благоухают сотней разных ароматов и кружат ему голову. Мир вокруг этой картины статичен и безжизненен, но он жив, цветы живы и аромат, Чак был готов поклясться, что чувствует его наяву. Следом его мозг начал работать над новым персонажем фантазии, девушке, что идёт к нему навстречу в летнем, синем платье, подол колышется на летнем ветерке, что развивает её длинные до плеч русые волосы. Она свежа и красива, её ножки нежно шагают по тёплому тротуару, а на алых губках светиться ласковая улыбка. Шаг, другой, ей на встречу и в следующий миг её тёплые ладони зажаты в его руках, Чак поднимает взор и опять, как и в прошлые разы, видит лицо Китти Лины. Но не той, что попадалась ему все эти годы, а милой и обаятельной, в платье, а не в форме, любящей его, просто так, потому, что это его фантазия и здесь все было так, как он хотел.

И не смотря, на то, что мир фантазий не отражает реальности, в него всё равно интересно и полезно иногда заходить, ведь здесь было всё, чего так не хватает. Чак сидел на летней террасе одного из кафе, пил холодное пиво, грыз гренки и смеялся, смеялась и Китти, в её маленькой ладошке неуклюже смотрелась пол-литровая кружка и тогда, архитектор фантазии, тут же заменил её на грациозный бокал вина. Всё было как в реальности, вкус, ощущения и счастье, но рокот пролетевших над головой истребителей оборвал сладкий плен и вернул Чака в реальность, сигарета сотлела, и остывший пепел, уныло свисал серым носом, над фильтром.

День предстоял нудный и обычный, как под копирку, распорядок напрочь съедал весь адреналин и драйв фронтовой жизни, что держал Чака в тонусе. Ему становилось скучно, скучали и бойцы. Он начал ловить себя на глупой закономерности, как идут бои – ему хочется мира и тишины, настаёт она, наступает и скука. Утром нужно было провести перекличку, узнать, кто как себя чувствует, провести утреннею беседу, проверить форму, сапоги, снаряжение, назначить наряды по охране, караулу, сегодня предстояло ещё направить двух солдат на дежурство в штаб. Часть этих тошнотворных от своей скуки дел, Чак собирался переложить на своего заместителя. Так в итоге он и сделал, свалив все на молодого лейтенанта, а сам отправился на почтовый пост, где пришла пачка писем, для его солдат. Работёнка была не пыльной, и тем более он ещё вчера обещал навестить своего нового товарища повара Крона.

Напевая мотив какой-то популярной эстрадной песни, капитан шёл с пачкой свежих конвертов, они были туго перетянуты плотной верёвкой, от них доносился свежий аромат бумаги, приятный и знакомый каждому с детства. Нужно было отдать свеженаписанные письма на почту и забрать весточки для солдат из дома. Впереди показалась здание, отданное под полковую столовую. От туда всегда несло непонятной вонью, вроде бы и пахло чем- то съестным, но тут же и отталкивало. Все знали, что в последнее время в каши и супы стали активно добавлять новые добавки, выработанные из разных видов животных и растительных жиров, белковые смеси и всевозможные биологические препараты, что добавляли солдатам сил, смелости, выносливости и несварения желудка. Промышленность Муринии старалась на славу, производя: энергетические коктейли, белковые напитки, витаминные батончики, таблетки для бодрости, для сна, для настроения. Хотя последние активно заменялись солдатской настойкой, что активно распространялась по войскам, создавая проблемы алкоголизма.

У входа стояла тучная фигура Крона, он смолил самокрутку, изрыгая из рта, словно дракон, облака дыма. Его огромные ноги, были словно колонны, пузо свисало над поясом, щёки скрывали солидную часть лица. В войсках его именовали не иначе как «толстяк Крон», «большой повар», кто-то даже пару раз назвал его «пол дивизии», но прозвище не прижилось и быстро забылось. Он увидел, идущего в хорошем настроении Чака, и помахал ему рукой. Капитан знал, что в столь ранний час столовая пустует, завтрак у солдат уже закончился и повара и поварёшки с усердиям намывают свои котлы и кастрюли.

– Привет толстяк, – улыбнувшись во все оставшиеся зубы, молвил Чак и хлопнул Крона по плечу.

– И тебе привет, дрыщ. Как дела?

– Да помаленьку, вот решил зайти к тебе в гости, кофе попить, по любому же желтороты всё не выпили.

– Да нечем им сегодня было бодриться по утру, Чак. Не завезли нам кофе, даже чая нет, одни белковые коктейли со вкусом кофе и ягодный. И то и то редкая гадость, если ягодный до тошноты сладкий, то кофейный противный и кислый, как моча.

– Неужели ты и мочу пил? – взглянув в узкие, спрятанные в густых бровях глаза, спросил Чак.

– Кто?

– Ты?

– Я! Нет, я же так образно выражаюсь, если у мочи есть вкус, то он обязательно такой!

– Надеюсь, ты этого не узнаешь, – сказал Чак и рассмеялся.

Капитан хотел было уже разочарованно плестись к себе в казарму, как Крон резко остановил его своей массивной рукой.

– Да постой ты, чего поник-то! Сейчас толстяк Крон чего-нибудь придумает, докурю только. Проходи, да садись в зал, там тишина и пустота, грязно только, да поварёшки бегают, словно крысы. А так спокойно, могу, кстати, тебе мясного рулета дать, сам готовил, очень вкусный.

– Сам, да ты что! Тогда точно не буду, а то в туалете просижу, пока вы Парир брать будите!

– Ну тебя с твоими шутками, я же тебе по дружбе! Не хочешь, так тащи свою тощую задницу к себе в казарму и грызи там чёрствый сухарь!

– Да, конечно-же буду, Крон, ты только с кофе чего-нибудь придумай, а то сегодня с утра последние запасы выпил, раньше-то хоть у медивов отбивали провизию, а сейчас видишь, третью неделю сидим на одном месте. Будто заняться больше нечем, скоро задницы как у тебя отрастим.

– Да и хорошо, Зит, я бы так и всю войну просидел, чем мыкаться из угла в угол!

Чак просидел в одиночестве около двадцати минут, изучая унылые интерьеры столовой, что как всегда находилась в каком-то старом цехе. Муринцы вообще не были сильно пристрастны к красоте и уюту, они ценили практичность и надёжность. Столовые размещали в захваченных городах строго в просторных помещениях, где имелось много входов и выходов для быстрой эвакуации. И не важно, что там располагалось ранее ресторан, цех или библиотека. Свежо было воспоминание об ошибках первых месяцев войны, когда солдаты гибли сотнями, в давках при начале бомбёжек, не имея возможности выбраться из тесных помещений. Чак был типичным котивом – муринцем, практичный, рассудительный, чуждый к всевозможным искусствам и красотам, что так ценили знатные фамилии медивов. Вскоре, в поле видимости, показался Крон, что вышагивал на своих толстенных ногах, неся в руках солдатский синий поднос, исцарапанный и помутневший. На нём возвышался металлический чайник-запарник с дымящимся носом, рядом стояла тарелка с мясным рулетом, нарезанным на дольки и полбулки серого хлеба.

– Ну, угощайся, капитан, свежесваренный кофе, только не проговорись, второй раз не тебе, ни кому не налью.

– Где раздобыл то, толстяк?

– В тайном месте, – ухмыльнувшись сухими губами, ответил Крон. – Настолько тайном, что если кто узнает, то оторвёт мне голову, а то и чего хуже. Так, что пей и помалкивай.

– А вкус-то у кофе до боли знакомый, где-то пил я уже такой.

– Да где ты такой мог пить? Ты же окопная крыса, Чак, не сочти за грубость, но откуда вам фронтовикам, младшим офицером пить такое кофе, это тебе не бурда солдатская, в которой от кофе не осталось и доли. Нынче в войска поставляют спец напиток «Кофейный». Так, что пей и не надо трепать языком, – с долей обиды срывались слова с губ повара, он был просто уверен, что то место, откуда он берет зёрна, не как не доступно ни Чаку, ни кому бы то ни было.

– Понял, да я такое кофе пил у Ломера, да, точно, то кофе хрен забудешь, оно было восхитительным. А я пью сейчас и неловко мне, будто снова у этого партийца сижу, вот почему вкус знакомый. Крон, сукин сын, сознавайся, у нашего любимого партофицера взял? Точнее стащил, я же знаю, что пил точно такое же у него. Уж с кофе и сигаретами меня не обдуришь.

– Ты звук-то убавь, а то кофе это хрен когда ещё у меня попробуешь. Сыщик хренов, – грубо заткнул его Крон. Чак понял, что болтнул лишнего и тут же умолк, сделав жест, будто зашивает рот иглой. – Ты, как друг мой, до лет таких дожил, если такие глупости вслух говоришь, мы ведь не одни тут, твою ж мать, – шёпотом продолжил он.

– Да прости меня, Крон, не со зла, просто сорвалось с губ.

– За такие слова мой кулак тебе по морде сорваться может.

– Ну прости меня, что-то ступил немного, – оправдывался Чак, чувствуя себя полным кретином.

– Да ладно, ничего страшного. Сам нагнал тут ореол таинственности, – уже спокойно продолжил повар. – Подкрадываю я понемногу у Ломера и его дружков, чтобы сильно не зажрались, делюсь только с молчаливыми и проверенными, да и с теми, кто может дать мне, чего взамен. Ломер, сука такая, только кажется правильным партийцем, а сам долю имеет с поставщиков провизии. Я лично видел, как он отгружал провиант с грузовиков к себе в машину, а потом увозил куда-то. Они партийцы целый бизнес открыли в прифронтовой зоне. Обворовывают склады и эшелоны, отправляют продукты и средства первой необходимости в тыл где их дружки продают всё втридорога, так как в тылу дефицит всего начался. Эти козлы себе безбедную старость обеспечат, наживаются на войне.

– Крон, брось ты эти разговоры. Теперь ты начал болтать бездумно.

– Я же шёпотом говорю. Я же не дурак. В отличие от тебя. Я к тому, что эти суки не обеднеют от пары грамм с каждой пачки. А сколько захваченного добра идёт в тыл с каждым партийным эшелоном, они трофеи отвозят на склады и после войны жуть как обогатятся.

– Мне это не интересно, Крон. Хрен с ними, пусть обогащаются, мне плевать. Они же не меня обворовывают, а медивов, я вот тоже не брезгую мародёрством. Порой лишний раз в бой идём с парнями дабы побольше сигарет и тряпок отбить у фавийцев. Так, что брось эту болтовню. Мне конфликт с партией ни к чему, я и так, у неё на плохом счёту, как ненадёжный элемент.

Чак сделал несколько глотков кофе и оглядел просторы столовой, дабы никого не оказалось рядом. Ему вовсе не хотелось идти в новый конфликт с могущественной партией. А слухи про партийцев в войсках гуляли постоянно, не очень солдаты любили черномундирников.

– А на фронте-то, что-то намечается, Чак. Никак враг попрёт или мы пойдём в наступление.

– Тебе-то откуда знать? Хотя, что я говорю, вы провара всё знаете и про коррупцию в партии и планы генштаба. С тобой никак сам Маут советуется. Который старший.

– Шутишь? Шути. А мы повара люди наблюдательные и слушать умеем. Я вот был в Прерии, это всего-то в пол сотни километров от сюда, там нечто похожее на штаб северного фронта. Не знаю точно, но там много генералов и тому подобное. Я там получаюпровизию с эшелона. Так вот, ездил я туда на днях, видел, как в город прибыл Маут младший со всей своей свитой. А так же видел тысячи солдат пополнения, они шли колоннами по трассе. Молодые совсем пацаны, только от сиськи мамкиной оторвали. Форма свежая, хрустит, сапоги скрипят, автоматы блестят, как на параде. А морды свеженькие, румяные, как будто мальчишки на занятия идут, а не на войну. Что думаешь, так просто генералы с тысячами новобранцев к фронту прибывают? Уж нет, я уже много знаю и это однозначно к событиям.

– А ты пронырливый. Не видал случаем с Маутом девку молодую?

– Ты мне опиши повнятней девку-то? Я кормил его штабных крыс. Их провизия отстала от колонны и попала под обстрел. Вот и пришлось задержаться и кормить этих штабистов, так, что я многих с его штаба видел, когда кашу раскладывал. У всех лица были такие кислые, недовольные, думал плевать в лицо будут. Проклятые белоручки, неженки, не привыкли солдатскую пищу-то жрать, всё деликатесы им подавай, а я им поносного вида кашу в тарелки наливал, да аппетита приятного желал, – не без удовольствия рассказывал Крон, корча рожи, пытаясь повторить лица штабных офицеров.

– Ну, миленькая такая, волосы темно русые, до плеч, капитан должна быть. Роста метр с половиной, может, чуть выше. Хромает. Лет этак двадцать пять-тридцать.

– Хм. Видал я одну хромую там, но не капитан она. Майор, у неё один большой ромб серебристый на погоне. Я ещё думал мелкая такая, молодая, а майор. Даже гадости сразу в голову лезть начали. Вот мордаху не упомню, честно. А вот то, что не высокая и хромая помню. Она ещё не выкаблучивалась, а молча кашу с мясом попросила и сок. А тебе какое дело-то до девки той? Знакомая чтоль?

– Типа того, свела нас с ней жизнь как-то давно, ещё до войны. Она тогда была лейтенантом, а я капитаном горохраны.

– Что-то не сильно ты Чак вырос с тех времён по сравнению с твоей подругой, – улыбнувшись, проговорил Крон, своими пухлыми губами. – Дай угадаю, ты был в неё влюблён, а она тебя отшила, романтика там и всё такое, или ты её бросил, а теперь жалеешь?

– Крон, толстый ты сукин сын, в заговоре политработников у тебя куда лучше получается разбираться, нежели в людском. Вообще не угадал. Ни капли.

– Значит, всё-таки, она тебя бросила. Несчастный, – подвёл свои умозаключения повар и с лицом знатока взглянул на Чака.

– Вот то, что меня к ней тянет, вот здесь ты прав. А во всем другом, ну совсем мимо.

– А ты закуривай и расскажи поподробней. Мне всё равно скучно, а так хоть выслушаю историю из жизни. Может по другому думать о тебе начну, не буду считать тебя столь скучным засранцем. Кури, не стесняйся, я тут главный, никто тебе слово не скажет. Если только какая шишка со штаба не припрётся.

Чак вынул из пачки сигарету и охотно закурил. Воспоминания нахлынули на него, и стало как-то неуютно, будто кто-то заставлял его вновь ворошить грязное бельё, что уже слежалось и провоняло. Но сделав пару тяжек пред ним вновь явилось то лицо, что испуганно и зло смотрело на него из дверного проёма, летним вечером.

– Как бы тебе так сказать, чтоб не приукрасить и не соврать. Я встретил её в парке, в столице, когда мы мчались на своём броневике с ребятами на подавление очередной выходки террористов, когда они взорвали паспортный стол.

– Я смотрел об этом по новостям, – вставил Крон.

– Она видимо шла с работы домой. Как сейчас помню, представилась, поинтересовалась происходящим, вся такая милая и серьёзная одновременно, я штабных работников не любил никогда, презирал даже, но тогда мне она показалась такой милой, что я даже улыбался ей. Потом ребята даже подкалывали меня, мол капитану по духу девки штабные. Шутки кончились, когда вечером, по следу одного из террористов мы нагрянули к ней в дом. Она не собиралась его укрывать, я в этом был уверен и тогда, но мне хотелось выслужиться и повысить авторитет своей роты. Да и если честно, я обозлился, увидев в какой роскоши и достатке она жила, прям дворец, два этажа, кабинет, ковры на полу, всё как в мечтах. А я тогда жил в сраной общаге, комнатка три на три метра, кухня, сортир общий со всем этажом. Я гнобил и унижал её словами, пока мои бойцы искали этого парня, мы нашли его и я со всем пафосом, с которым только мог, пристрелил беднягу. Я имел право этого не делать, но я упивался своей властью над ситуацией, мне даже понравилось, как кровь растекается по светлому ковру, понравилась и выражение её лица, испуг со смесью ненависти. Я даже не успокоился, когда увидел её в камере, мне так хотелось морально уничтожить, довести её до слёз, не могу понять своей злобы к ней. Но тогда я готов был на многое, лишь бы она зарыдала от бессилия. Потом её отправили в лагерь.

– Прости, Чак, но мне, что-то захотелось тебе вмазать хорошенько, – обалдев от такого рассказа, сказал Крон, глядя на собеседника. – Но раз она сейчас в верхах, то все сложилось не так, как ты хотел, к счастью.

– Следующая наша встреча так-же не задалась. Это произошло через несколько месяцев, когда пришёл указ переформировать часть горохраны в строевые части и отправить на фронт. Я тогда попал со своей ротой в город Ирк, полностью разрушенный от боёв. Его обороняла горстка добровольцев и бывших уголовников, почти все полегли. Так вот там-то я и встретил её. Она меня узнала в толпе других солдат и попыталась меня убить, набросилась, как сумасшедшая и пыталась всем, что было под руками, разбить мне голову.

– С каждым твоим словом, я её всё больше уважаю.

– Ага, вот только не получилось, как видишь, у неё меня на тот свет отправить. Как я узнал позже, её с лагеря принудительно отправили вместе со всеми лагерными в добровольцы, с которыми ей и довелось оборонять Ирк. Навидалась она там наверно многого, с учётом того, что погибло процентов так девяносто защитников. А там мы на Аппор пошли в наступление, а она как назло, мне везде на глаза и под руку попадалась. Кидалась и бранилась на меня. Как-то даже рота на роту из-за конфликта с ней в драку пошли. Словно в наказание мне судьба её прицепила, где я там и она. Помирились немного с ней лишь в Аппоре, она сидела средь грязи и крови на земле, когда мы штурмовали администрацию города, я спас её, не знаю для чего, но зачем-то потащил за собой. Кто ж знал, что она мне жизнь спасёт потом, когда меня сын Лесо своими кулачищами в бетонный пол вбивать будет.

– Так эта она завалила этого генерала?

– Она. Тоже по новостям смотрел?

– Слышал, кто-то говорил, что девка сына Лесо пристрелила.

– Вот с тех пор судьба нас сводит постоянно. А как сведёт, что-то происходит обязательно. В Брелиме она меня даже на ужин пригласила. Тогда уже при штабе была. Накормила, напоила, а я до последнего боялся, что она меня прирезать хочет за старые обиды. Напились мы с ней тогда, как старые друзья. Потом она зачем-то поцеловала меня. Зачем ума не приложу, но вкус тех губ я помню до сих пор.

– Звучит как приятное воспоминание.

– Потом мы попали в тыл к врагу, я убивал на её глазах безоружных, ползал по грязи, оборонял магазин, где пришлось пристрелить майора, что желал выдать её врагу, признался как дурак, что влюбился в неё, получил заслуженный отказ, а потом, чуть не погибли. Лишь чудом спаслись. Последний раз видел её, когда сидел у трупа своего друга, что вызволял нас из окружения.

– М-да, история интересная, но на любовную тянет с большим трудом. Хотя, я все-таки, был прав, она тебя отшила. Хотя, с учётом какой ты мразью раньше был, то правильней было бы тебя в том Ирке и прибить. Я не думал, что ты раньше был таким. Что с тобой стало, отчего ты сейчас такой? Судя по твоим словам, ты был гордостью Хегерских палачей.

– Ты и половины не знаешь, Крон, какой гнидой я раньше был и скольких человек погубил. Тогда у меня была идеология и всё в мозгу сходилось, не требовалось каких бы то ни было объяснений. Я был прав всегда и непоколебим ни перед чем, пока однажды не встретил эту девушку. Она конечно ни при чем, но с её появлением, моя жизнь изменилась.

– В лучшую сторону?

– Да хрен его знает. Просто всё стало по-другому, и в жизни, и в душе. Как говорит товарищ Ломер, я стал менее эффективной деталькой в системе.

– Да Ломер сам ещё та деталь, – возмущенно добавил Крон, что не испытывал любви к партийцам. – Они начали эту заваруху, благодаря им я потерял своих сыновей, а теперь, видите ли, ходят и выискивают виноватых. Да плюнь ты на этого негодяя. Лучше возьми да навести свою подругу. Пока она рядом. Глядишь и вытащит из этой клоаки, что ты именуешь фронтом. По старой-то дружбе. Ведь я так понимаю теперь она не мечтает тебе башку разломить?

– Кто ж меня отпустит?

– Придумай, что-нибудь, я же повар в конце концов, а не полковник.

– Ты прав, надо, что-то придумать.

Чак глянул на наручные часы и поняв, что засиделся, резко подскочил и засобирался на почту, пока та не закрылась. Солдаты разорвали его, если бы их письма не отправились сегодня, да и многие ждали вестей из дома. Крон всучил ему бумажный свёрток с кофе и завёрнутый в полотенце мясной рулет с хлебом, чтобы тот угостил своих солдат. Чак крепко пожал ему руку, поблагодарил и быстрым шагом умчался в сторону почтового пункта.

Солнце уже вовсю поливала округу своим жаром, становилось неуютно и все старательно прятались в тени, проезжающие мимо машины, поднимали душные облака пыли, пот струился по спине и одежда противно прилипала к коже. Чак еле успел забрать увесистую пачку писем, среди которых одно было адресовано ему. Видима та девушка всё-таки ответила, хотя капитану было всё равно и читать его он не торопился, спрятав в карман тонкий конверт. Позади раздался гул мотора и предчувствуя очередное едкое облако пыли, Чак отскочил к стене и ждал когда машина проедет. Но армейский вездеход, проскрипев тормозами, остановился прямо у ног Зита, спустя мгновение пыль улеглась и пред глазами его предстал сидящий на переднем кресле полковник Ломер, тот кого он хотел видеть меньше всего в данный момент.

– 

Прогуливаетесь, капитан Зит? – без грамма иронии сказал полковник.

– 

Никак нет, товарищ полковник. Направляюсь в роту с почтой. Письма солдатам несу. Пусть почитают, что родные им написали.

– А вам родные написали? Капитан?

– Нет, мне некому писать.

– А ваш отец? Он вам не пишет? – не отставал от него полковник.

– Если вы знаете про моего отца, то наверняка должны знать, что он мне не пишет. Сомневаюсь, что он вообще меня помнит.

– Надеюсь, что помнит и вы вернётесь к нему по окончании войны. Не желаете ли в моей компании доехать до вашей роты? Мы вас довезём, я как раз еду в ту часть города.

– Спасибо, но я дойду, – отнекивался Чак.

– Не выкаблучивайся, Чак. Залезай. Доедешь с ветерком.

Понимая, что сопротивляться предложению полковника бессмысленно и даже вредно, он молча запрыгнул на заднее сидение и машина тронулась.

– 

Что за письмецо в кармане? Капитан? Никак девушка написала? – с трудом согнув прямые губы в улыбку, молвил Ломер.

– 

Да.

– 

Чего не читаешь?

– 

Да мне как-то и не хочется.

– 

Не жена

будущая

?

– 

Я в глаза-то её ни разу не видел. Какая жена, товарищ полковник?! Просто дали адрес я и написал. Да и писать я не умею, скорее нацарапал пару несвязных предложений.

– 

Не надо быть таким самокритичным капитан.

– 

Я просто знаю себя.

–Бывает солдаты переписываются с девушками, приезжают и женятся. Так, даже, в мою молодость бывало. Хотя, кто знает современные нравы. В наше время нравы были другими. Вот была бы у тебя подруга, я может и отпустил бы тебя на побывку. К подруге-то всё безопасней, таких как ты отпускать, есть с кого спросить потом, да и буянить может не будишь.

– А к знакомой отпустить сможете?

– К какой ещё такой знакомой? Той, что в штабе у Маута служит? – спросил Ломер и обернулся к Чаку.

– Все то вы знаете, – без удивления ответил тот.

– Служба у нас такая, знать всё и про всех.

– Ну так, что. Отпустите?

– Она в Прерии сейчас? Со штабом Маута?

– Да.

– А буянить там не будишь?

– Я просто повидаюсь с ней и обратно, пока наступление не началось. На денёк, а потом обратно в роту. Просто увидеть её хочу. Все выходные и отгулы от вас зависят, я же знаю. Если вы Марту скажете, он меня без проблем отпустит.

Чак решил ловить удачу за хвост и добиться, от пребывающего в хорошем настроении партийца, отгула. К тому же он действительно хотел с ней повидаться. Так много хотелось ей сказать, и просто побыть рядом.

–То есть, ты, капитан, хочешь, что бы я, взял тебя под свою ответственность, после твоих выходок в отпуске? А если ты и там делов наворотишь? Маут меня к стенке поставит и не посмотрит, что я член партии, я же тебя знаю.

– Так я буду паинькой.

– Ты?

– Я постараюсь.

– Я твоё дело листал и знаю с кем имею дело, прости, но твоя подруга приближенная самого Маунда Маута, важная персона. А если ты с кем подерёшься? В нос дашь кому? Мне за тебя отвечать придётся. Я за каждого провинившегося подчинённого несу ответственность.

– Тогда простите за беспокойство полковник, – разочарованно подытожил Чак и повесив нос ехал молча, до самой казармы.

Выйдя с машины, он поблагодарил за поездку и молча направился к дверям у которых курили солдаты. Уже у самого входа его вновь окликнул Ломер и велел подойти. Чак нехотя развернулся и подошёл к полковнику, что стоял уже рядом с машиной.

–Ты хоть и дурак, капитан, но и я тоже человек. Сегодня ночью поедешь со мной по поручению в штаб армии. У меня там есть дело. Поработаешь немного грузчиком, а потом дам тебе целые сутки отдыху в Прерии, сможешь повидаться со своей подругой. Но учти, никакого алкоголя, разврата и драк. Иначе я собственными руками сверну тебе шею. Подведёшь меня, я тебя изничтожу. Если до меня это не сделает кто-то другой.

– А как мне это объяснить Марту?

– Ему я сообщу сам. Сегодня ночью, около полуночи я заеду за тобой. Быть, как штык, опоздаешь или забудешь, твои проблемы. Ясно?

– Так точно товарищ полковник. Премного вам благодарен. Вы настоящий человек. Спасибо вам.

– Оставь свои восхищения кому-нибудь другому, я просто стараюсь для блага своих граждан. Так получилось, что ты один из них.

Зит не мог скрыть своей радости и удивления. Такой щедрости от ненавистного ему полковника едва ли стоило ожидать, но что-то в душе у Ломера, кроме партии, все же оставалось.


Ночь веяла прохладой и свежестью, прошёл слабый дождь, он прибил надоевшую пыль, которая уже была везде, даже чай и еда скрипели на зубах. Небо освещали прожектора, где-то ухали совы и что-то стучало за холмом, будто кто-то забивал гвозди. В казарме, за спиной у Чака было шумно, солдаты не хотели спать, галдели и смеялись, играли в карты, некоторые невдалеке пускали дым. Застой фронта вызывал и застой умов, котивы начинали откровенно скучать.

Вдалеке мелькнули фары и Чак тут же навострил свой взгляд, приближался какой-то автомобиль. Как он и ожидал, это был Ломер. Вездеход был нагружен коробками с документами по самую крышу, остались лишь места для водителя и полковника, Чаку же предстояло всю дорогу качаться на грузе, в не очень удобной позе. Но это его ничуть не тревожило, в этот миг ему хотелось увидеть Китти, как никогда раньше. Дорога была ухабистой, не проехав и половины Зит отбил себе весь зад, что периодично налетал на углы коробок, причиняя не самые приятные ощущения. Ломер был в среднем расположении духа и то подшучивал над летавшим из стороны в сторону капитане, то требовал снизить скорость или прибавить. Водитель был молчалив и спокоен, но при этом был настолько сконцентрирован дорогой, что Чаку казалось, будто он не солдат, а робот, запрограммированный на вождение.

Ходили слухи о партизанах и диверсантах, что шныряют по округе и оттого ехали они на ощупь с приглушённым светом фар. В дороге Ломер рассказывал о произошедших случаях нападений на конвои, некоторые случаи были настолько жестокими, что волей не волей будишь осторожен.

Хуже всего было нарваться не на диверсантов, а на партизан, что жестоко расправлялись со всеми, без разбора, порой солдат, что уходили в самоволку в деревни за выпивкой и девками находили с отрезанными головами и вспоротыми животами. Некоторых казнили ещё более изощрённо. С тех пор каждое самовольное оставление позиций и пьянство стали караться сроком в ШРОНе.

Ехали они без малого часа три, а то и больше. К концу пути стало уже светать, небо на горизонте залилось багрянцем, а вдалеке показался город. Чак за дорогу успел немного вздремнуть, но на всякий случай, у него в кармане было две упаковки бодрящих таблеток, которые уже вызвали подобие наркотической зависимости.

Город не произвёл на него никаких впечатлений, обычный провинциальный центр Фавийской империи с многоэтажным центром и одноэтажной округой. Единственное, что он отметил, так это то, что местные строения куда больше пострадали от родной авиации, каждый третий дом лежал в руинах. Хотя, с разрушениями Брелима, сравнить было невозможно, столицу гетерцев сравняли с землёй почти до основания. Коробки они выгрузили в какой-то склад, где солдаты в чёрных мундирах, видимо некое военизированное подразделение партии, строго пересчитывали каждую из них. Сравнивая номера на этикетках и в журнале. Ломер поблагодарил капитана и разрешил идти в город, вручив ему перед этим отпускной бланк, в котором было разрешение на передвижение одному.

– 

Не подведи меня. А то придушу на обратном пути, – грозно сказал полковник вслед уходящему Чаку.

Глава 19


Прерий был старым городом, Чак уже научился немного разбираться в фавийской архитектуре и понимал по узким улочкам, низким каменным домам, что это улица была построена без малого лет триста назад. Фавийцам была свойственна роскошь и шик во всех деталях. Фасады домов всегда были выложены дорогими материалами, украшены разными скульптурами и орнаментами. Это резко контрастировало с тем, что он привык видеть на своей родине, где практицизм доминировал над красотой. Ему даже нравилось изучать новые города и сравнивать их в беседах и мыслях с муринскими и гетерскими. Историю и особенности каждого селения и города можно было изучать по разнообразию домов и улиц. Ему однозначно больше нравились ухоженные, хоть и старые, домики с мраморными фасадами и узкими, высокими окошками, на которых частенько прорастали, вьющиеся до самого тротуара, кудри неизвестных ему растений. В этой стране он чувствовал себя странно, ему роднее был муринский практицизм, но и к образу жизни медивов стал относиться иначе. Теперь народ, который был официально признан его вождём дефектным и враждебным, вовсе не казался ему таковым. Понимание устройства мира и его обитателей, вносили ясность в старые вопросы и создавали новые, что оставались без ответа. Сама суть войны становилась для него все более абсурдной, идеалы, за которые он пролил немало крови так же стали не столь очевидными, что раньше. Чак впервые стал понимать, что нет гармонии в его жизни и чётко осознал, что человек способен меняться, кардинально. Может меняться как характер, так и убеждения и вспоминая себя прошлого, теперь ему становилось стыдно и неловко перед новым Чаком, который хотел гармонии, но так и не понял, как она выглядит в его конкретном случае.

Становилось пасмурно и тело, измученное долгой жарой, испытывало приятную прохладу. Мимо шагали незнакомые ему люди, медивы, что остались под новой властью оккупантов, запуганные и испытывающие множество лишений, но отказавшиеся покинуть свой дом. Фавийцы старались обходить Чака стороной, не смотреть на него и ни в коем случае не говорить, хмурые их лица были столь усталыми, что злобы он к ним не испытывал вовсе. Мало кто из местных в начале войны мог представить, что далёкий конфликт на востоке придёт сюда, как ураган приходит в спящие города, ломая дома и судьбы. Теперь среди некогда мирного города бродили чуждые солдаты котивских кровей.

Чак понимал, что штаб в одиночку найти не сможет, он понял по знакомым пейзажам, что ходит по кругу и если ничего не предпринять, то может и вовсе заблудиться, попасть в какую-нибудь подворотню и получить дубиной по затылку. К счастью, пред глазами появился патруль солдат в синей форме. Это были медивы, что перешли на службу к оккупантам, отряды Медивской Национальной полиции, МеНаПовцы, как прозвали их сами котивы, ещё за ними закрепилось прозвище «полумедивы». Они носили яркую голубую форму, чем-то похожую на форму почтальонов в Муринии, не исключено, что форма и была почтальонской, а сюда попала со старых складов. Им не доверяли огнестрельного оружия, на поясах они носили штык-ножи либо резиновые дубинки, на головах надеты были смешные клювастые кепки с котивской кокардой. Муринцы их не любили и часто унижали, медивские партизаны также частенько нападали на них и их семьи, считая их предателями. Но, не смотря на это, местные фавийцы, что старались выжить под гнётом врага, доверяли им и всегда старались с ними ладить.

Их было двое: низких и коренастых, глаза узкие и маленькие, лбы большие и выпирающие, Чак даже издали принял их за близнецов, но подойдя ближе разглядел, что один из них был пухлощёкий и губастый, другой же наоборот с тонкой полоской рта и впалыми щеками. Они поприветствовали капитана и пожелали ему доброго утра и тут же постарались уйти дальше, но были остановлены.

– Бойцы, мне нужен штаб армии, – неловко проговорил он.

– Вам к центральной площади к дому с колонами, – прошипел низким голосом пухлогубый.

– Я не смогу, я здесь впервые. Помогите мне, сопроводите. В ваших обязанностях же есть помощь офицерам Муринии?

– Есть, – вяло ответил второй. – Пройдёмте с нами. Это в паре километров отсюда.

Чак в компании менаповцев направился по утренней улице Прерия к штабу, на всякий случай, сняв пистолет с предохранителя. Медивы услышали этот щелчок, но не обернулись. Им привычно было недоверие котивов, к тому же, сами они не питали большой любви к ним.

Штаб и вправду оказался домом с колоннами, широкими и высокими, они держали полукруглый купол, обшитый зеркальным стеклом, в котором отражалось пасмурное небо и реющий на ветру красно-черный флаг Муринии. У входа его встретили трое дежурных, редкие громилы, в два метра ростом и шириной с трёх таких как он. Они были молчаливы и кратки.

– Кто такой? Чего хотел? К кому пришёл? Кто вызывал?

– Я капитан Чак Зит. Я прибыл к Китте Лине.

– Звание и должность вашей Китти Лины знаете?

– Была капитаном, сейчас не знаю.

– Видимо она вас не ждёт.

Чак понимал, что получить внятного ответа на его просьбу вряд ли удастся. Он как можно вежливее попытался спросить того, кто казался ему главным на посту.

– Поймите, она не в курсе, что я прибуду сегодня, но если вы передадите ей, что я подошёл, то она непременно выйдет ко мне. Если, конечно же она в штабе. Если нет, то я могу подождать. Будьте так добры, передать ей, если сможете, у меня времени для встречи с ней до завтрашнего утра и если мне не удастся с ней увидеться сегодня, то я отправлюсь обратно в часть. Чтоб не занимать ваше время, – договорив это, Чак сам удивился, что может говорить вежливо, и при этом ни разу не выругавшись.

– Товарищ капитан, – также вежливо обратился к нему двух метровый громила. – Боюсь, вам придётся подождать, у них сейчас совещание и как только она освободиться ей сообщат о вашем прибытии. Подойдите сюда через час, а лучше два. Раньше они вряд ли закончат.

– Очень благодарен вам.

Чак отошёл в сторону и закурил, но тут же был отправлен вежливой просьбой патрульных по дальше от штаба, дабы не нарушать дисциплину. Долговязый лейтенант посоветовал ему посидеть в столовой за углом, где за небольшие деньги его могли накормить и напоить. Капитан не верил окружающей его доброте, но был рад говорить вежливо и сдержанно, чувствуя себя каким-то новым человеком, способным на вежливость. Хотя раньше бы обязательно с кем-нибудь уже зацепился, пообещал бы набить морду или сделал это. Он считал, что во всем виновато его новое мировоззрение и убойная доза разных таблеток, без которых уже не представлял своей жизни. В его кармане обязательно был: «рикетол» для бодрости, «вискап» для сна, «крепит» для концентрации, порошок для обезболивания «цинит» и снимающий возбуждение «детон». Порой Чак ловил себя на мыслях, что, как и многие старые вояки, стал пристрастен к таблеткам и порой испытывал страшные мучения, не имея возможности принять их, без «вискапа» уже становилось сложно уснуть.

Столовая располагалась в помещении кафе, с каким-то невнятным медивским названием, внутри сохранилось полное убранство старого заведения с уютными деревянными столами, приглушённым мягким светом, скрипучим паркетом под ногами, который уже потерял свой деревянный, лакированный цвет, стоптанный сотнями сапог. У прилавка стоял пожилой, кучерявый медив с большим носом, словно картофелиной, в руках он держал пивной бокал и усердно протирал его. Картина была настолько мирной, и отрешённой от фронтовой жизни Чака, что он тут же вспомнил свою прежнюю жизнь, в которой будучи верным псом режима, спускал заработанные деньги в подобных заведениях, на выпивку и девок.

– Молодой человек, вы по делу или просто зашли погреться? – сиплым, простуженным голосом молвил медив, не отрывая взору от стакана.

–Я? – переспросил, Чак.

– Конечно-же, вы. В такую рань редко кто заходит сюда, в основном после обеда. Но все же, не желаете ли выпить? Есть чай, кофе и пиво. Пиво, правда так себе, но зато холодное. Да и другого во всем Прерии не сыскать теперь. Или может завтракать хотите?

– А вы наши деньги принимаете? – арстерянно спросил Чак, вынимая из самого дальнего кармана свёрток мятых бумаг.

– Принимаю, что же нет, у нас сейчас и те и те в ходу. А раз уж вы нынче хозяева в Прерии, то ваши леты я приму даже охотней, чем фавийские.

Чак неловко подошёл к прилавку, огляделся по сторонам, будто ожидал какой-нибудь подставы или засады, но медив был абсолютно безразличен к нему. В шкафчиках стояли пустые бутылки с разными этикетками из под крепких напитков. Он охотней бы выпил чего-нибудь крепкого, но страстное желание глотнуть холодного пива, как в старые времена овладела им.

– Я бы попросил налить мне большой бокал пива. И чего-нибудь к завтраку.

– Яйца жареные с салом подойдут? Пару кусков хлеба и немного мясной колбасы. Пока утро, я не могу вас сильно побаловать.

– Вы и так меня побалуете, если только с ценой сильно не наглеете.

– С вас я возьму двести лерт.

– Это просто здорово. Тогда можно и два бокала. – Чак радостно отсчитал несколько грязных бумажек и положил их на прилавок.

– У нас в Фавии говорят, что алкоголь с утра пьют только те, кто безмерно счастлив, либо безмерно горестен. Надеюсь, что вы первый вариант, – так же сипло проговорил он, и обернувшись к окошечку, заваленному подносами, крикнул. – Вева! Дочь, приготовь нашему утреннему клиенту порцию жареных яиц с салом и колбасы с хлебом. И не спи, шевелись, сонная клуша.

Медив молча налил два больших бокала пива, оно было ярко золотистым, обильно пузырилась и пряталась под плотной шапкой пены. Запах солода удалил Чаку в нос и, не ожидая ни секунды, он отхлебнул два глотка и тут же почувствовал горечь, которая была свойственна дешёвому пиву. Но это его никак не опечалило, дорогого он не пил.

– Присаживайтесь за столик, как только завтрак будет готов, вам принесут.

Капитан взял пивные стаканы, но почувствовал в себе нестерпимое чувство поговорить. Собеседник в это утро был только этот медив и поставив бокалы обратно на стойку, он неожиданно спросил.

– А вы в это утро счастливы?

– Я?

– Вы, здесь нет никого кроме нас с вами.

– Пока я ещё жив. Наверное, счастлив.

– Выпьете со мной?

– Я не пью свой товар, нынче каждая монета на счёту. А я, к сожалению, стал жутко беден.

Чак молча придвинул ему стакан.

– Угощайтесь.

– Вы странно ведёте себя для котивского офицера, – сказал медив, сморщив лоб, но бокал все же принял.

– Чем я странен? – с интересом спросил Чак.

– Ну, начнём с того, что вы без проблем заплатили за заказ, не обещая при этом меня убить, покалечить или разгромить мою лавку. Так что вы, как минимум, странный. Если, конечно же, меня не ждёт никаких сюрпризов, ведь мне неведомо, что твориться в вашей голове.

– Смотрю, дела у вас идут не очень.

– А как вы думаете, капитан, – начал медив и отхлебнул из бокала пару глотков. – Вы пришли в наш город, оккупировав его, бомбили пару дней, убив сотни горожан. На площади ещё вчера стреляли партизан и всех тех, кого вы таковыми считаете. У нас теперь и комендантский час, и контроль, и поборы со стороны ваших. Как вы думаете, как мои дела?

Прямолинейность и недоброжелательность этого пожилого медива ничуть не смущала Чака, наоборот, придавала смысл беседе, вызывая в нём интерес к дальнейшему диалогу.

– Это война, вы же не думаете, что когда гетерцы оккупировали наши города, они вели себя как-то иначе? – парировал он.

– Я в этом не сомневаюсь, гетерцы грабили и убивали вас, за это вы сравняли с землёй их чудную, коррумпированную, страну. Хрен с ними, я гетерцев не очень-то и любил, хоть они и медивы, вроде бы как кровные мне люди. Но вы капитан в Фавии, тысячи километров отделяют вас от родного дома. Что вы забыли в моей стране? Не помню, чтобы фавийские солдаты входили в Муринию.

– Да, медив, ты прав, фавийцы не входили в мою страну, но они вступили в бой с нами под Брелимом, никто их не просил об этом. Да и какой смысл нам это обсуждать? Я солдат, не политик и не аналитик, как я вам смогу объяснить причины войны, если сам их не понимаю. Всё сложно, а может и слишком просто, я не знаю.

– Неужели вы никогда не задумывались о природе вещей, что творятся в нашем мире? Ведь если, что-то происходит, то это кому-то нужно.

– Бывало и задумывался, порой казалось, что все понял, но потом вновь все на круги своя, нет в мире правды, добра или зла. Всё кругом серо и противно. Думаю не стоит ломать голову, пусть её ломают те, кем этот праздник был заказан. Я лишь исполнитель.

– И давно вы исполняете? – осушив уже наполовину стакан, спросил медив и бросив взор на дочь, что усердно готовила завтрак, вновь посмотрел на Чака.

– Слишком долго, порой, кажется всю жизнь.

– Странное утро, капитан. Я, старый монархист, патриот своей страны и преданный сын своего отечества, что не раз принимал участие в боях за процветание своей страны и династии Залесов, обслуживаю того, кто пришёл в мой город с оружием. Того, на руках которого кровь моих сограждан, того, кто возможно принимал участие в варварских акциях Хегера по геноциду моего народа в Муринии. А сейчас, я пью с вами пиво, что вы мне и купили.

– Звучит грустно.

– Звучит мерзко.

– Я не намерен пред вами оправдываться, я делал то, что должен был.

– И я делаю то, что должен.

– Вы представьте, что медив и котив могут быть не только врагами. Лично к вам я вражды не испытываю.

– А вы мне все равно враг.

– Так от чего вы мне готовите завтрак? Неужели вам в радость прислуживать врагу?

– У вас есть оружие и нынче вы тут власть. А у меня дочь и трое внуков. Родина родиной, но семья мне дороже. И кстати, спасибо за пиво. Хоть оно и отвратительно. Ваш завтрак готов, пройдите за столик и моя дочь вам принесёт еду.

Чак молча проводил его взглядом, после чего удалился за стол. Старый медив не вызывал у него злобы, скорее жалость. Эти потухшие глаза за густыми зарослями бровей, сутулый вид, худые руки. Он чем-то ему напоминал тех стариков, что молча сидят на площадях и торгуют всякой бесполезной дребеденью, но слишком горды, чтобы брать деньги просто так, ведь они не считают себя попрошайками. Так и этот старик, был горд, но гордость его нужна была лишь ему самому. Вскоре подошла Вева, девушка лет тридцати, пышногрудая и губастая, с милым личиком, волосы её были собраны в длинный, рыжий хвост, глаза неуверенно смотрели пред собой.

– Ваш завтрак, господин капитан.

– Спасибо, но у нас не принято называть кого-либо господином, – поправил её Чак, принимая поднос с едой.

– Простите, но у нас принято так, – неловко буркнула девушка и тут же удалилась.

Чак проводил её взглядом, оценив при этом добротную фигуру Вевы.

Было непривычно завтракать в кафе, чувство неловкости и нереальности происходящего не покидало Чака. Яичница с салом глядела на него своими жёлтыми глазами. Аромат мясной колбасы, обжаренной в масле, вызывал аппетит и возвращал его на годы назад, где он был простым офицером, не знающим войны, и верящим в светлое будущее, которого, как оказалось, не бывает. Он положил первый кусок яичницы в рот, прожевал и запил глотком прохладного пива. С тихим визгом отворилась массивная деревянная дверь и в помещение кафе вошли трое. Это была оккупационная полиция. Они были одеты в свободные серые куртки, вымазанные грязью и намокшие от пота. Он их не любил, как и многие фронтовики, ведь эти люди пользовались всеми льготами и привилегиями, что и солдаты армии, но в боях никогда не участвовали, занимаясь лишь облавами и разгонами местных, в чьих городах они хозяйничали. Постоянно их уличали в мародёрстве, пытках и насилии над местными, но теперь огромная машина дисциплины в рядах муринской армии работала плохо. Командиры и партийцы не могли удержать в под контролем все территории, что попали под оккупацию и соблазн, легко отбираемых богатств у побеждённых, был сильнее той железной дисциплины, что держала армию в узде. Теперь на каждом районе, где правили чиновники, воспитанные на ненависти к неполноценному народу творили, порой полный беспредел, удерживая контроль лишь за счёт террора, и запугивания медивов.

Главными угнетателями медивов, как в гетерских землях, так и в фавийских стали как раз созданные батальоны оккупационной полиции, что держали местное население в страхе.

Чак молча смотрел как эти трое, чувствуя себя абсолютными хозяевами, смеялись, шумели и бранились. Один, что видимо был пьян, запнулся об стул, упал и громко выругавшись, швырнул его в сторону, что вызвало всеобщий смех.

– Эй, хозяин этого заведения, сюда иди, – мерзко рявкнул один из полицейских, поправляя грязный китель.

Пожилой медив вышел из-за барной стойки и поприветствовав гостей, спросил.

– Что будите, господа?

– Мы тебе не господа, медив, твои господа драпают на запад, поджав хвосты. Для тебя мы товарищи оккупационные полицейские. Хотя какой ты нам товарищ, медив, тфу ты, а не товарищ. Называй лучше господами нас, господа полицейские,– сквозь смех говорил полицейский, что был выше прочих.

– Как пожелаете, господа полицейские. Что будите заказывать?

– Выпить есть? Медив?

– Только пиво.

– Мочу свою пей сам, давай чего покрепче, – рявкнул толстый с залысиной на голове.

– Ваш соотечественник пьёт пиво и не жалуется, может попробуете? Также могу предложить мясную колбасу и яичницу с салом.

Пришедшие неловко глянули на Чака, что молча уплетал завтрак за столом в тени, неуверенно кивнув ему, они продолжили нагло требовать с медива крепкого алкоголя и нормальной еды. Обстановка заметно накалилась и полицейские стали грубо оскорблять владельца и толкать его руками.

– Слушай сюда, кусок медивского говна, я тебе сказал, мы хотим крепкого алкоголя и нормальной еды. Ты до сих пор работаешь лишь потому, что мы тебе разрешаем, если ты скотина не будешь делать то, что от тебя требуется, то мы твою лавку сожжём вместе с тобой. Тебе это ясно? – уже чуть ли не крича, требовал высокий, что был видимо главным среди них.

– Да я не против вас угостить крепким алкоголем, но у меня его нет. Где я вам его достану? – злясь от своей беспомощности, отвечал владелец, разводя руками.

Но этот ответ не устраивал подвыпивших котивов, один из них, что все это время молча стоял, резко подступил к нему и влепил крепкую пощёчину, от которой, медив вскрикнув, упал, ударившись головой об стойку. На возглас отца подбежала Вева и истерично стала ругать полицейских, требуя их убраться, но те лишь смеялись и отвешивали пошлые шутки в сторону девушки.

– Да как вам не стыдно? – кричала она. – Вы сами не даёте нам никакой свободы, где мы будим брать продукты и выпивку, если вы постоянно приходите и обираете нас до нитки, ни платя, ни капли? Что вы за люди то такие? Мы же не партизаны и не солдаты? Почему вы так себя ведёте?

– Вы медивы, сука, вы пришли в нашу страну и бомбили наши города! Это месть вам за ваши преступления! – рявкнул толстый.

– Я не приходила в вашу страну и не бомбила ваши города!

– Да какая нахер разница, шлюха ты медивская, теперь мы тут власть, ваши недоноски бросили вас и бежали на запад. Так, что живите так, как положено иначе мы вас быстро к стенке поставим и пулю в лоб пустим.

– Я не шлюха! – резко бросила Вева в ответ.

– Захотим и шлюхой станешь, – спокойно сказал высокий.

– Вон, ваш земляк пришёл к нам в кафе и ест то, что есть и даже деньги заплатил. А вы? Вы проклятые воры и бандиты, а не солдаты.

Лицо главного полицейского скривилось в злобе и улыбке, он неловко глянул на жующего Чака и обернулся к Веве вновь.

– А вот за оскорбление сотрудника оккупационной полиции можно и на неделю другую попасть в тюрьму, где тебя научат быть более вежливой.

Чак долго смотрел на это, не испытывая каких либо чувств к беспределу полицейских, но допив пиво решил всё- таки вмешаться. Уж больно скотски всё это выглядело. Он вытер салфеткой руки и рот, после чего, не спеша подошёл к троим, что продолжали сыпать угрозами на девушку и её отца. В нос тут же ударил резкий запах пота.

– Мужики, вы при исполнении? – спросил Чак, положив руку на толстое плечо.

– А тебе то, что? – не оборачиваясь, ответил тот.

– Если вы при исполнении, то как вы можете требовать алкоголь? Если же вы сменились с дежурства, то вас можно оскорблять сколь угодно, тем более, что вы ведёте себя как свиньи, да и выглядите и пахните также.

Все трое тут же отстали от медивов и обернулись на капитана, в их глазах читалось, что-то среднее между злостью и недоумением. Повисла странная тишина, воздух провонял мерзкой кислятиной от потных полицейских, от которых так же несло перегаром.

– Ты откуда такой взялся? – не сводя маленьких, чёрных глаз, сказал высокий полицейский, на груди которого висел значок дежурного по наряду. – Защитник неполноценных, что ли?

– Я не ваш защитник, – колко подметил Чак, чем заметно разозлил дежурного.

– Я могу тебе и в морду дать, не посмотрю, что ты котив и офицер. Что, друзей себе среди недоносков ищешь? Деньги им платишь, которые тебе государство в виде жалованья выдаёт? Или ты забыл, как эти упыри в нашу страну пришли?

– Я-то помню, гоню их от самого Аппора, а вот ты откуда такой? Много ли ты городов освобождал?

– Я не солдат, я полицейский, я поддерживаю порядок в тылу!

– Единственное, что ты делаешь, так это провоцируешь партизанское движение в тылу своими поступками.

– А, что ты предлагаешь? Целовать в зад этих козлов? Они понимают только язык силы! Если мы дадим им волю, то они перестанут нас бояться и завтра вонзят нам нож в спину. Маут учил нас презирать медивов и бороться с ними по всему миру, а не любить. Или ты забыл, что нам наш вождь говорил? Так, что закрой рот, товарищ капитан и иди дальше ешь свой завтрак, за который ты заплатил. А возможно твои деньги пойдут на покупку патронов, которыми тебя и пристрелят твои горячо любимые медивы.

– А не Маут ли говорил, что мародёров и насильников из числа муринцев следует расстреливать? – тут же парировал Чак.

Вновь повисла тишина, пока котивы кусались меж собой, Вева помогла отцу встать и уйти на кухню. Первым заговорил пьяный полицейский, который, не совсем понимая происходящее, решил пошутить и приободрить товарищей.

– Что вы хотите от этого дерьмоеда? У него же на морде написано, что он окопная крыса, привык жрать разную парашу, вот и здесь сидит, жрёт. Вы ему помоев с мусорки наложите, он и их съест. А? Не правда ли?

Чак не смог сдержать обиды и с силой ударил его кулаком в лицо, разбив нос. Не устояв на хмельных ногах, полицейский с грохотом упал на пол без сознания, поток крови хлестал из его ноздрей, его товарищи замерли в нерешительности, но осознав своё численное превосходство, кинулись на капитана с кулаками. Но не тут-то было, Чак не раз принимал участие в рукопашных схватках с врагами, где против него были куда более мотивированные и злобные бойцы. А полицейские едва могли ответить тем-же. В ход шло всё, что попадалось под руки, гремела посуда, ломались стулья и столы. Спустя мгновение толстый упал с разбитой в кровь головой и переломанными рёбрами, будь они при исполнении у них были бы пистолеты, но Чак предугадал это, по пустым кобурам и не боясь бился со злобным, но неопытным врагом. Рослый полицейский, будучи уже заметно помятым, рывком кинулся на противника и тут же получил несколько колких ударов в грудь и лицо.

– Ты, кусок дерьма! – сквозь боль в грудной клетке, рявкнул полицейский, глядя на стоящего в стойке Чака, который так же был весь покрыт ушибами и ссадинами. – Тебя пристрелят как бешеную псину, ты тварь, посмел кинуться на полицейских!

– Не на полицейских, а на пьяных свиней, от которых воняло! – сбивчиво ответил тот.

Рослый только хотел кинуться в очередную драку, но в двери резко открылись и в кафе вбежали четверо солдат с автоматами наготове. Они оглядели разбитое кафе и увидав двух окровавленных полицейских, грубо скомандовали всем лечь. Чак не думал сопротивляться и тут же улёгся на пол. Полицейский же кинулся к солдатам, требуя пристрелить капитана, который якобы медивский агент, но тут же был скручен и повален на землю.

Спустя пару минут улица оживилась, примчали патрули, громко кричали товарищи побитых полицейских, требуя дать им расправиться с медивским агентом, их теснили солдаты и полиция. Прибыл грузовик с подкреплением и окончательно усмирил толпу, что собралась вокруг кафе. Первым из помещения вывели полицейского, он был в наручниках, кряхтел и бранно ругался на всех. Следом на носилках вынесли ещё двоих и только потом под конвоем вывели Чака, он знал, что сопротивляться нельзя и шёл, молча выполняя все требования конвойных. Рядом с толпой остановился бронированный внедорожник, все тут же расступились в стороны, офицеры и солдаты встали смирно и самый старший из присутствовавших тут же подскочил к открывающейся двери.

Из машины вышел Маунд Маут, на его лице читалось недоумение и заинтересованность происходящим. Старший офицер конвойных, мигом подскочил к нему, и запинаясь произнёс заученный текст приветствия.

– Что тут происходит, товарищ майор? – оглядывая зевак и солдат, молвил генерал.

– Драка, товарищ генерал, – так же запинаясь ответил майор.

– Кто кого бил и кто победил? – спросил Маунд и улыбнулся.

– Трое сотрудников оккупационной полиции и офицер пехоты. Офицер, капитан Зит, серьёзно покалечил двоих полицейских, один остался в сознании. Для разбирательств все они будут доставлены в комендатуру города. Там выяснят причины,товарищ генерал.

– Это тот дохлый офицер навалял троим? – кивнув в сторону Чака, сказал Маунд и не сдерживая смех продолжил. – Это таких никчёмных полицейских мы набираем для порядка в оккупированных городах?

– Не могу знать, товарищ генерал.

Маунд отодвинул в сторону майора и размашистым шагом подошёл к Чаку, что стоял смирно с закованными в наручники руками за спиной. Лицо капитана блестело от пота, что едко щипал в ранах и ссадинах.

– Здравствуй, капитан, – спокойно сказал генерал и с улыбкой на лице осмотрел помятого бойца. – Это в какой же части служат такие подготовленные офицеры?

– Вторая рота первого батальона 27 пехотного полка, – чётко ответил он ему.

– Как звать тебя, капитан?

– Чак Зит

– Мне знакомо ваше имя. Слышал я про вас. В основном, плохое. Для какой цели побили полицейских? За дело или так, забавы ради?

– Они, товарищ генерал, были пьяны и вели себя как свиньи, прикрываясь именем нашего лидера Мурзана Маута, совершали грабёж, насилие и разбой. В кафе они избивали пожилого медива, грозились изнасиловать его дочь и требовали алкоголь. Также оскорбительно отзывались о солдатах несущих службу на передовой, – проговорил заранее подготовленный текст капитан. Он знал, что придётся оправдываться, ведь иначе за такую дерзость ему несдобровать.

– Кто подтвердит твои слова, капитан? – тут же спросил Маунд.

– Пострадавшие медивы.

– Предлагаете верить медивам?

– Больше свидетелей нет.

– А что вы тут делаете капитан?

– Я прибыл в гости к другу. Хотел с ним повидаться, пока ждал его, решил позавтракать в кафе. Прибыл сюда с полковником Ломером, в нагрудном кармане лист отгула.

– Понятно, ну другу твоему я передам о твоём прибытии, а пока прокатись с этими смелыми ребятами в комендатуру и постарайся больше никого не бить. Ясно?

– Так точно.

Маунд резко развернулся и такими же размашистыми шагами удалился к себе в машину, которая тут же удалилась на скорости прочь. Конвойные взяли под руки капитана и уже более вежливо проводили его в кузов грузовика. По пути в комендатуру ему объяснили кто стоял пред ним, что привело Чака в удивление, он никогда ещё не видел Маунда Маута в живую.


В комендатуре был небольшой допрос, после был составлен протокол и Чака отправили в санчасть, где обработали его раны. Он хотел было уже отправиться вновь к штабу, но сотрудники комендатуры настойчиво потребовали ему пройти в камеру временного содержания, пока не получат разрешения на его освобождение. Это отнюдь не порадовало его, но сопротивляться не было смысла, и Чак покорно дал свои обработанные заживляющим раствором руки заковать в наручники.

Камера временного содержания, была вовсе не камерой, а бывшим винным погребом, там было сыро и прохладно, просто подарок, после уличного зноя. Ему освободили руки и вежливо попросили вести себя пристойно. Чак оглянулся и в полумраке увидел ещё троих бедолаг как он. Все сидели молча, по разным углам, на Зита даже ни кто не глянул, всем было все равно, каждый молча сидел в своём углу и о чем то думал. Его же в данный момент беспокоило то, что когда его найдёт Ломер, ему несдобровать, если он ничего не изменит, то политработник, съест его вместе с потрохами. Да и он сам понимал, что серьёзно подставлял полковника, ведь можно было стерпеть и промолчать или просто уйти, не вмешиваясь в драку. Кто такие были эти медивы, ведь он не знал их и вряд ли когда ещё увидит. А пройдёт время, в кафе придут другие полицейские, пьяные и жадные, чувствуя свою безнаказанность, они сделают то, что не сделали эти бедолаги сегодня, да и вряд ли какой офицер заступиться за них. Раньше он и сам презирал медивов, видел в них грязь, биологическую заразу на планете, но ни как не людей, ведь раньше его рука даже не дрожала, пуская пулю в затылок. Но почему то сегодня его внутреннее "я" потребовало вмешаться. Чак не знал, что с ним происходит, а ведь он просто стал думать.

А тем временем шло драгоценное время, прошёл, час, хотя Зиту казалось, что прошло уже как минимум часов шесть, его сокамерники сидели молча, даже не шевелясь, как бронзовые статуи. Чак достал сигареты, и статуи тут же оживились, сначала подошёл один, затем второй, как оказалось, они все страшно хотели курить и Чак был их спасителем.

– Сколько сидите то? – не теряя оптимизма, спросил Чак.

– Да так, недельку наверно уже сидим, – с жадностью закуривая сигарету, сказал сутулый воин, не подымая взгляда.

– За что же вас так?

– Да так, по пьяни побуянили. А ты откуда, кто тебя так помял? – без интереса прохрипел солдат.

– Прибыл с фронта, а помяли уже здесь свои-же.

– Ну ясно.

Чак понял, что с ним никто не намерен разговаривать, закурив, присел на скамью, что стояла в самом тёмном углу землянки, было прохладно и сыро, мыши и крысы стаями носились по полу, то и дело карабкаясь по штанине Чака. Но он давно уже привык к таким спутникам, выдохнув на незваных гостей горького, табачного дыма те довольно резво побежали прочь от курильщика.

Прошло порядком трёх часов с того времени, как Чак угодил сюда, капитан уже успел передумать все мысли и потихоньку дремал, натянув кепку на голову. Ему вновь снился нереальный мир, где он не он, а простой и счастливый человек. В этих снах всегда всё было ярким и сочным, словно галлюцинации сумасшедшего. Видимо куча таблеток давали свой наркотический эффект.

      На улице уже вовсю палило летнее солнце, кипела жизнь. В землянке же было прохладно и тихо, лишь редкий кашель сокамерников сотрясал унылую тишину. Но вскоре входная дверь задрожала, слышно было как ключ, скрипя, проворачивался в тяжёлом амбарном замке. Ещё мгновение и дверь отворилась, в камеру просочился слабый свет лампы. В этом свете Чак сразу узнал знакомый силуэт женской фигуры. Это была Китти, так же прихрамывая, как и раньше, она вошла внутрь в сопровождении охранника.

– Капитан Зит. Надеюсь, вы тут, – окликнула она его.

– Куда ж мне деваться отсюда? – с усмешкой ответил он.

– Ты, капитан, человек непредсказуемый, вот и интересуюсь. Пошли. Тебя отпустили. Поторопись, а то могу и передумать.

– Как прикажете, товарищ майор! – поддел её Чак и мигом устремился прочь из сырой камеры. Бессмысленные взгляды сокамерников провожали его худую фигуру до двери.

Они практически молча вышли из места содержания, перекинувшись лишь парой неважных фраз, у входа стоял новенький военный внедорожник цвета хаки. Китти уселась за руль, Чак сел рядом, двигатель взвыл, набирая обороты, и машина умчалась в путь. И тогда девушка, не сдерживая эмоций ,заговорила.

– Не знаю почему, сукин ты сын, но я безумно рада видеть тебя живым.

– А я просто рад видеть тебя вновь, – коротко ответил он и потрепал её за плечо.

– Как же ты любишь залазить в глупые ситуации, Чак, я просто поражаюсь тобой, как ты дожил до таких лет. Это же уму непостижимо. Ты набил морды троим ОПешникам! Зачем? Я так и не поняла.

– Да просто свиньи они, вели себя как конченые ублюдки, побили старика медива и дочку его обещались изнасиловать, вот и пришлось начистить их рыла.

– Твою ж мать, Чак. Ты заступился за медивов. Это точно ты? Что с тобой стало? Не обижайся, но ты раньше на дух не переносил медивов, я помню твою наглую физиономию в моём доме, помню как ты казнил того парнишку, как едко шутил и оскорблял меня, защитницу медивов. Сколько я горе вытерпела от этого потом в лагере. А сейчас ты бьёшь морды котивам, которые обижают медивов? Да кто ж из нас тогда подстилка медивская?

– Я не знаю, что со мной, но они и вправду были неправы. Медивы не желали им зла, они просто пытались избежать конфликта, а те…

– А те, Чак, те сотрудники оккупационной полиции, они вправе творить здесь то, что ты творил, будучи сотрудником горохраны в столице. Скольких людей ты бил? Скольких казнил? Не упомнишь? А много ли из них были достойны этого? Что с тобой стало? Друг ты мой странный. Поумнел, что ли?

– Может и поумнел. Неужели я не могу работать над собой? Неужели всё во мне столь плохо? Может я не хочу быть просто машиной для убийств? Может я человеком хочу наконец-то стать.

– И с чего это ты решил им стать? Благодаря кому и чему?

– Не знаю. Наверное, благодаря тебе, Орену, тому капитану фавийскому.

Китти умолкла. Машина резко подскочила на кочке и бумаги высыпались из раскрытого бардачка. Чак неторопливо их собрал, успев краем глаза увидеть, что там множество разных фамилий и цифр. Не вглядываясь дальше, он мигом убрал их обратно, дабы не разглядеть чего лишнего.

– Орена мне жаль, Чак. Но его не вернуть.

– С какого тебе его жаль. Ты его и не знала, давай без формальностей, – резко возразил он и громко хлопнул дверкой бардачка.

– Не буду врать. Не знала. Но я-то тут причём? И что за капитан фавийский?

– Ну, нравишься ты мне, как человек и как девушка. Я этого, по-моему, и не скрывал. Не буду набиваться во взаимность, но на фоне чувств к тебе я иначе стал воспринимать того себя, который был ранее. Я понял, что был пуст и пустота была заполнена вождями и злобой, влитой в меня с пропагандой и тупостью, которой мне было не занимать. Ты думаешь от чего я попёрся к тебе? Нафига напросился в отгул сюда? Да что бы ещё раз увидеть тебя, услышать твой голос, как ты меня опять за, что-то ругаешь и поносишь на чем свет стоит. Мне без этого жизнь не мила.

– Ты это сейчас серьёзно? – притормозив у обочины, спросила Китти. Её глаза сделались круглыми, а лицо скривилось в непонятной гримасе.

– А иначе ехал бы я с тобой, не пойми куда?

Китти не знала, что ему отвечать. В её жизни все складывалось как нельзя, кстати, работа, дружба, порой перетекающее в нечто большее, все было очень красочно и приятно. А тут Чак со своими чувствами, непонятными и неуместными. Она не знала, как ему ответить, чтобы высказать всё и не обидеть.

– Мы же с тобой обсуждали это, Чак. Там в Брелиме. Зачем опять подымать эту тему, у меня все в жизни хорошо. Я устроена, у меня есть даже мужчина, что за мной ухаживает, он офицер. Мы с тобой лишь знакомые, не более, я не испытываю к тебе никаких чувств, тогда это была лишь пьяная выходка, не более. Я сожалею о ней, прости, но за тем поцелуем ничего не было. Он был пустышкой. Зачем ты ставишь меня в неловкое положение? – слова в её голове сбивались, мысли не давали собрать все в одно русло, ей казалось, что она оправдывается.

– Вот вроде и майором ты стала. А как была дубом, так и осталась, – Чак широко улыбнулся и придвинувшись к ней, сказал. – Я не тяну тебя под венец, в постель тоже. Не прошу тебя и о взаимности, мне она и не нужна. Ну её, взаимность эту, я бы даже наверно и не хотел. Пойми же ты, майор, Китти Лина, что можно просто взять и полюбить, просто так, без желания плоти и прочего, просто полюбить образ, глаза, слова и мысли, поступки и воспоминания. Мне в жизни это чувство сил придаёт, сил жить. Я понимаю, что один хрен я помру, не сегодня так завтра, войну мне не пережить, я и так засиделся средь живчиков, уже практически всех пережил со своей роты. Завтра пойду в бой и шансов выжить будет столько-же как в рулетке, с заряженным барабаном револьвера. Я к этому привык. Но благодаря этим чувствам я стал думать, размышлять и понимать, наш политработник утверждает мне, что я сломанная деталька механизма. И фиг с ним, пусть так, но я впервые за три десятка лет своей жизни стал чувствовать её. Стал понимать себя и учиться понимать других. Мне стало плевать на лозунги, патриотизм и веру в победу, я живу воспоминаниями о наших встречах и верой в ещё одну. Ты для меня жизнь. Ты для меня вера в светлое, твоя наивность, твоя скупая улыбка, твоё желание ткнуть меня поглубже в грязь, всё для меня счастье. Пусть и не взаимное.

Китти долго смотрела на Чака, в её душе как будто прошёл ураган и оставил огромную, тихую и звенящую пустоту. Не было сил и слов возразить и согласиться, не было даже способности осмыслить всё сразу, не так она представляла себе его, не так она представляла себе чувства. Заведя вновь машину, Китти нажала педаль газу и двинулась вперёд.

– Китти, куда мы едем? – спросил Чак.

– Не знаю, но нам с тобой надо выпить. Иначе я на трезвую голову ничего не пойму.

Глава 20


Солнце устало спускалось по небосводу к горизонту, небо сияло синевой, не было на нем ни одного облачка, лишь лёгкая дымка. Пожухлая от засухи трава шуршала на ветру, время шло к вечеру. На вершине холма, у опушки хвойного леса стоял пыльный автомобиль, возле которого, оперившись спинами на колеса, сидели Чак и Китти. Было выпито уже две бутылки крепкого, ароматного ягодного напитка, пустая тара валялась прямо у ног. На постеленной простыне, привлекая уйму мух и насекомых, лежали разные угощения, в коих не было проблем у штабных офицеров. Ароматы леса перебивали запахи сыров и колбас, фруктов и алкоголя.

Они оба были уже пьяны, пьяны хорошенько. Языки заплетались, а сигареты курились одна за другой. Им впервые было о чем поговорить, ни кто не хотел друг другу зла, оба сильно запутались в своих жизнях и не понимали, чего хотят. Один устал от прошлого, но не видел смысла в настоящем, другая мирилась с участью любовницы генерала, надеясь на карьеру, но не мечтая о простом человеческом счастье. Всё у них было как-то неправильно и не понятно, каждый был по своему несчастен.

Зит долго объяснял Китти природу своих чувств к ней, но не мог достучаться до её понимания, видимо слишком слабые познания в любви не давали Чаку подобрать ключ к двери. Он безуспешно проводил параллели их встреч, которые логичными казались лишь ему, но Китти продолжала несвязно спорить и доказывать, как должна выглядеть любовь на самом деле, хотя ничего в ней не понимала.

– Ну а, что ж тогда любовь? – Упрекнул её Чак. – Не рассказывай мне про ту, другую жизнь, где все тихо и хорошо, а расскажи мне, как я должен проявлять свои чувства здесь? Петь под окнами твоими? На коне к тебе прискакать? Букетик цветов набрать? Как? Ты сама нихрена не смыслишь в жизни, Китти, что ты делала всю жизнь? Работала? Карьеру строила? Не спорю, ты выжила в Ирке, молодец, но дальше всё шло так же как и раньше. Ты и с ухажёром своим по любому встречаешься, для карьеры. Вот кто он твой офицер? Ну явно же не лейтенант писарь, а полковник какой-нибудь или даже генерал. Ну. Сознавайся.

– Кто ты такой, Чак, чтобы судить меня? Ну пусть генерал, не важно, пусть, но не будь ты тупым мужланом. В жизни люди сексом не только для выгоды занимаются.

– Да, но не здесь! Жизнь показывает, что девушки идут ввысь по карьерной лестнице, как правило, через внешние данные, а ни как не умственные. Ни видел при штабе генералов ни одной страшной, хотя если и видел, то по любому они дочки и жёны влиятельных особ. Правила игры для всех одни.

– А по-моему ты просто привык видеть в женщинах лишь грудь и задницу и не более. Это твои личные комплексы.

Чак, ослабшей от выпитого, рукой достал из пачки сигарету и вновь закурил. От такого количества выкуренного свербило в горле и кашель безуспешно пытался очистить лёгкие. Он затянулся, смотря на разгорающийся уголёк сигареты, и с какой-то непонятной теплотой посмотрел на Китти, которая пьяным голосом доказывала ему, что женщины не только партнёр в постели, но и в жизни. Ему было плевать на её убеждения, ведь всё равно он считал себя правым, но тот задор и усилие, с которым девушка спорила, ему очень нравились.

– Вот это мне и нравиться в тебе, – резко перебил он её. – Мы как встретимся с тобой, то либо убить друг друга пытаемся, либо спорим до хрипоты. Ты хоть раз задумывалась о том, сколько раз мы с тобой просто говорили? Ведь я о тебе ничего не знаю, как и ты обо мне.

Китти резко смолкла, от длинного её монолога пересохло в горле, она залпом осушила стакан сока и плеснула себе и Чаку в кружки алкоголя.

– За что выпьем? – спросил Чак.

– За нашу очередную встречу, – Китти так же резко справилась с алкоголем, как и с соком и, сморщив носик, начала говорить. – А вот знаешь, Чак, я вот тут подумала. Мне про себя и рассказать то нечего. Сплошная скукота в жизни моей раньше была. Стандартное, стерильное детство, школа, мать меня учила, как жить, быть. Отец пропадал в командировках, мы не мотались с ним по городам, мать была против, я училась хорошо, имела посредственных подруг и друзей, многих из которых и вспомнить-то не смогу. Там академия, куда я попала, через папиных знакомых и снова серость, учёба общежитие, дом и так из цикла в цикл. Пока не кончила учёбу и вновь через папиных друзей попала в штаб. У меня всегда было всё: в детстве игрушки, в школе красивая одежда и друзья, в академии лучшие условия и стипендия. Всё, что мне хотелось я покупала без проблем, а там и дом родители мне оставили. Все до уныния однообразно и скучно, я даже по пьяни не разу не целовалась ни с кем. Ну, разве, что с тобой. А так. В моей жизни разнообразие появилось лишь после встречи с тобой, веселье конечно сомнительное, но останься я в штабе, так и сидела бы сейчас лейтенантом на КПП. Вот ты говоришь, не знаешь обо мне ничего, так ты Чак ничего и не потерял, нечего тебе в жизни моей узнавать, нет там ничего интересного. Твоя жизнь, пади, куда интересней.

– Да, зря я начал этот разговор, ведь мне о себе тоже нечего лестного рассказать. Одно сплошное дерьмо, которое я только сейчас начал понимать. Я ведь непросто так в горохране оказался. Я был идеальным кандидатом для этой службы.

– А какие критерии для горохраны идеальны? Прости, Чак, но мне просто интересно, я всегда вас считала отрепьем, верными псами Хегера, которого мягко говоря, не обожаю. Ведь он тот ещё урод.

– Как же ты лестно о соратнике нашего лидера высказываешься!

– Что не говори, он настоящий засранец, ведь это его детище, центры содержания ненадёжных народов, думаю не будь его, Маут бы не вмешался во всю эту мировую заваруху, он тёмная сторона Маута, обратная сторона медали, – высказав свою мысль, Китти затянулась сигаретой и прокашлялась, солдатский табак был ей не по душе.

– Наверное, ты права, насчёт Хегера, Горохраны и прочего. Я собственно про это и начал. Я ведь не доучился даже в школе. Мой отец, как похоронил мать, возненавидел меня, он был алкоголиком и неудачником. Единственной радостью в его жизни была бутылка и компания друзей, таких же дегенератов, как и он. Из детства я помню лишь звонкие пощёчины и подзатыльники, а в оскорблениях, в мой адрес, звучал весь набор оскорблений. Он был неплохим человеком, просто неудачником, который зло выплёскивал на мне.

– Он умер?

– Да кто его знает, может быть и помер уже. Я сбежал из дома, будучи подростком и больше туда не возвращался. Наверно и не искал меня никто. Я был обычной шпаной, пил и курил, ещё не достигши и пятнадцати. Состоял в разных бандах и шайках, бился с отрепьем с других районов, продавал краденое и крал сам. Этот период моей жизни научил меня не воспринимать жалость, а жестокость воспринимать, как должное. И вот так, будучи озлобленным на весь мир, я встретил новые порядки в нашем городе. Я помню, как в столицу вошли отряды Маута. Ты помнишь?

– Помню, я тогда школу заканчивала. Мой папа, быстро поняв за кем сила, переметнулся на его сторону, вместе со своими солдатами. Он рассказывал нам с мамой, как измениться жизнь при Мауте. Каждый вечер, когда он был дома, у нас были собрания из друзей и соратников папы, он убеждал их перейти на сторону Маута и его войск. Помню, как мама всё просила его не прибегать к насилию, она очень боялась, что начнётся бойня.

– А я в то время был уже закоренелым бандюганом, я состоял в шайке одного из отморозков, которого в своих кругах звали Одноруким, хотя у него не было всего трёх пальцев на руке. Он был та ещё мразь, мы нападали на слабо охраняемые склады армии, воровали патроны и оружие и торговали ими на чёрном рынке. Я тогда уже хорошо умел бить и калечить. Когда пришёл Маут, он сразу объявил о своей позиции по отношению к бандам. Началась настоящая охота за нами. В один из дней я увидал на стене плакат. Как сейчас помню. Там был нарисован угловатый парень в чёрной форме с винтовкой в руках. Его лицо было серьёзным и целеустремлённым, на заднем плане, на ярко красном фоне был город, силуэты центральных домов столицы. Там было написано, "Мир и спокойствие в городе – залог процветания всей страны", а ниже я прочитал, что создают подразделение горохраны для борьбы с бандитизмом и саботажем. Там писали, что любой может вступить в ряды горохраны и ему будет объявлена амнистия. Я увидел в этом возможность для новой жизни. Я хотел быть человеком и приносить пользу.

– И как? Тебя так просто взяли?

– Да, я располагал всеми данными для этой работы. Я не думал, а подчинялся, больно бил и хорошо стрелял, мало просил и делал самую грязную работу власти своими руками. Мне за это платили, я сытно ел, у меня появились друзья, общежитие, выходные и отпуск. Только и требовалось: подчиняться и не думать. Это я хорошо умел. Я с лёгкостью расправлялся со всеми, с кем раньше имел дело. Первые годы мы вели с преступностью настоящую войну, мы могли пытать и расстреливать бандитов без суда. Мы брали их семьи в заложники, взрывали их в постелях и спустя пару лет, город был стерилен. Пока не появился новый враг – медивы.

– А я помню, как спустя лет пять, после прихода к власти партии, резко сменился курс. Я помню, как новости стали трезвонить о диких медивских обычаях, о несправедливости и прочем. Даже помню, с каким размахом продвигали какой-то проходной фильмец про то, как наш борец в финале бился с медивским, там был просто штамп на штампе, все было приторно, патриотично. В тот момент это бросалось в глаза, как и реклама и листовки, но со временем я перестала это замечать. Вся эта патриотичная истерия впиталась в нас и стала частью нас, мы свято верили во все, как верим и сейчас.

– Лично я уже не верю.

– А толку-то, Чак, что ты не веришь? Им-то до тебя какое дело. Ты один, маленький щуплый капитан, который всё равно выполняет все их приказы. Все верят, а кто не верит, всё равно идёт в ногу с первыми. Смирись. Я вот предпочитаю, не грузить свою голову и плыть по общему течению. Всё равно, если поплывёшь против, захлебнёшься.

Чак не считал Китти очень умной девушкой, скорее наивной и простой, но она говорила всё те-же заученные фразы, что и Ломер, только более простым языком. От этого ему становилось всё более одиноко, он понимал, что борец с системой с него никудышный, да и бороться не было ни малейшего желания.

– Вот и получается, Китти, что от понимания всей глупости и наглости наших руководителей, их жадности и жестокости, ничего все равно не изменить. Я, ни рыба, ни мясо, вроде бы и понимаю, что война эта бессмысленная глупость, что мы убиваем таких же парней, как и я, которые не хотят умирать, а хотят жить. Они не людоеды и не садисты в большей части, но всё равно я иду их убивать, а они нас. Я не становлюсь от этого счастливей и они тоже. Всё это сплошной фарс. Игра, правила которой были заложены нашей историей, но от понимания этих правил мы всё равно ничего не способны изменить.

– Чак, ты не царь, не правитель, что ты способен поменять?

– Так получается и они играют по правилам, немного другим, но такие же заложники игры. Если Маут скажет, что передумал воевать и хочет мира, то игра вытеснит его со своего поля за нарушения. На его место придёт другой Маут и начнётся все по новой. Не будь Муринии, то будет другая страна, что начнёт рано или поздно новую войну. Цикл за циклом. Вот и какой смысл думать и понимать что либо?

– Даже не знаю, что тебе и сказать, пьяный ты мой друг. Мы люди маленькие, наше место быть тут, сидеть, пить горькую и по пьяни рассуждать о великом. Кругом, друг мой, обман и несправедливость, но мы с тобой можем лишь об этом говорить, и то тихонько. Я вот лично не хочу губить свою карьеру. Мне и на своём месте не плохо. Ведь всегда может быть и хуже, я вот по Ирку знаю. А ты вот в ШРОНе был и тоже должен знать, что бывает и хуже. Вертись и крутись там, где ты находишься. Как-то так. Что-то я уже перепила по-моему, голова как будто из ваты, руки словно не мои. Нам пора притормозить. А то опять делов натворю. Прошлая наша пьянка закончилась в тылу медивов. Ох, не хотела я бы вновь это повторять.

– Так ты предлагаешь мне смириться с моими мыслями? Не думать что ли? – пьяно упрекнул он Китти.

– Да, именно так.

– Ты, прям, как мой мучитель Ломер. Только симпатичней, в него бы я уж точно не влюбился. Старые, занудные партийцы не в моём вкусе.

Китти ничего не ответила, но звонко рассмеялась. Её уже не задевали чувства Чака, ей это было даже приятно. Следующую минуту они просидели молча, смотря на белые переливы звёзд, что одна за другой стали проявляться на багрово-синем небе. Солнце уже было за горизонтом.

– Представь, Чак, – вновь заговорила Китти, откинувшись на спину, и растянувшись на мягкой траве. – Представь, что возле какой-нибудь из звёзд, что сейчас светит на нас с небосклона вертится планета, такая же, как и наша. На ней ведь может тоже живут люди, такие же как и мы с тобой. Представь, что какие-нибудь два человека сейчас также лежат на траве и смотрят на наше солнце и думают о том же. Представь.

– И на ней всё так же как и у нас?

– А это уже от твоего воображения зависит.

– Надеюсь, у них там нет ни войн, ни горя, люди живут сыто и мирно, – мечтательным голосом пробормотал он, чем вызвал смех Китти.

– Ага, а ещё у них там море из пива и дома из пряников!

Чак с некой обидой глянул на неё и тут же улыбнулся, увидев её пьяные глаза, улыбку красных губ и растрёпанные волосы до плеч. Она лежала и хохотала, сама не понимая над чем. И было в ней нечто притягательное и безгранично милое. Ему очень нравилось смотреть на неё, думать о ней и чувствовать её духи, аромат её волос и слышать заливистый смех. Он толкнул её в плечо и засмеялся сам. Ему ещё никогда не было так хорошо. А Китти тем временем сдавила смех в груди и, отдышавшись, подползла к Чаку поближе прямо к его ногам и больно ущипнув за ляжку спросила, несерьёзным голосом.

– Нет, друг ты мой странный, ответь мне. Ну, допустим я отвечу тебе взаимностью и мы станем парой. Что дальше? Какие у нас с тобой были бы перспективы? Что бы нас ждало с тобой впереди?

– Ты чего это начала? Перепила совсем?

– Да нет, я не с целью тебя обидеть, просто, ради интереса. Ведь если ты говоришь, что влюблён в меня, то, какие бы были твои действия дальше, ответь я тебе взаимностью?

– Не думал я об этом. Я не стратег, я вообще не привык свою жизнь планировать дальше, чем на день вперёд. Женился бы на тебе, например.

– Ооо! Представляю эту свадьбу! На линии фронта, приглашены все те, кто не пошёл в атаку и пару пленных фавийцев. Ты был бы в поношенной форме, а я тоже в форме, нам бы пришлось вешать на грудь таблички, дабы не перепутали бы гости кто из нас жених, а кто невеста. Брак бы заключал твой друг Ломер. Он бы прочитал длинную речь о пользе брака и производства детей для нужд великой Муринии. Салют бы нам обеспечили фавийцы, а первую брачную ночь мы бы с тобой устроили в землянке под писк крыс! А куда бы ты повез меня в свадебное путешествие? М-м-м, а точно мы бы отправились в какой-нибудь санаторий, что на берегу, куда нам постоянно выдают путёвки! На неделю. Пили бы там пиво и ели мясо, купались бы в море, а потом вернулись бы на фронт и всё! Так бы всё и кончилось. Не начавшись. Чак, ты сам-то понимаешь, что у нас с тобой нет шансов, даже если бы и ответила я тебе да.

Он слушал эти усмешки Китти без обиды, но с грустью, всё, к сожалению было правдой, хоть и утрированной. У них не было бы ни единого шанса, будь эти чувства и взаимны. И в этот момент ему стало печально осознавать правду, которая заключалась в том, что Китти была безгранично права, не влюбляясь в кого либо. Любви было не место в их жизни. Но он не сдавался и пытался хоть, что то возразить.

– Но ведь война не может длиться вечно. Она рано или поздно кончиться. И не важно, кто победит, но она ведь всё равно кончиться. А, что потом?

– А потом мы посмотрим, друг мой, вот давай доживём до её конца и тогда я, может быть, дам тебе шанс влюбить себя в тебя. Пусть будет стимул для тебя жить, а то без стимула ты совсем испортился, как просроченная колбаса! Вот иди ко мне.

Чак наклонился к ней и она, притянув его голову к себе, вновь поцеловала его в губы. Поцелуй был неуверенным и быстрым, но Зиту он показался бесконечно сладким и приятным, он даже отрезвил его, словно ведро ледяной воды.

– Китти, ты в курсе, что вновь поцеловала меня? – с неким удивлением сказал он, всё ещё находясь в её объятиях.

– Ага.

– Но зачем? Тебе же опять будет стыдно за это, как протрезвеешь.

– Знаю. Ну и пусть. Ты мне дорог, капитан Чак Зит. Я не буду врать, что влюблена в тебя и прочее, но если этот поцелуй поможет тебе пережить войну, пусть будет так. Я честно не хочу, чтобы ты угас, как спичка. Ты как пёс, что бежит за машиной, пока она едет, тебе интересно, но остановись она, ты тут же потеряешь интерес, вот пусть пока эта машина едет вперёд.

– А если я попрошу ещё один поцелуй?

– То, несомненно получишь, ногой в пах. Терпи, может при следующей нашей встрече, я уделю твоим губам, чуть больше времени. А пока, наглая ты рожа, пообещай мне, что мы встретимся с тобой вновь и, что ты будешь стараться, как и прежде, чтоб устроить её!

– Обещаю, пьяная ты моя подруга, обещаю.

– И что бы не случилось, ты меня найдёшь?

– Даже если весь мир рухнет, я все равно тебя найду.

Впервые за последнее время, да и за последние годы, он был по-настоящему счастлив. Его распирало от радости и желания прижать Китти к своей груди, обнять её и всю оставшуюся ночь не отпускать. Его привязанность к ней, была настолько сильна, насколько и непонятна им обоим. Он хотел бросить всё, отречься от знамён и клятв, снять форму и бросить автомат и предложить ей убежать от всего, плюнуть на страну, долг, войну и прочее и быть только вдвоём. Но даже будучи пьяным, было ясно Чаку, что это лишь порыв, глупый и бессмысленный. Самоубийственный. Да и Китти не любила его, скорее она любила свою карьеру, чем худого капитана.

***

Чак почувствовал сквозь сон, как кто-то тычет его в бок и что-то требует. В темноте с похмелья, было сложно разобрать, что за тёмная фигура его пытается разбудить. В итоге это был какой-то штабной офицер, которого он и знать не знал. Было раннее утро, даже поздняя ночь, за окном трещали сверчки и щебетали птицы. Чувствовал капитан себя паршиво, собственно, как и всегда с перепоя, голова трещала, к горлу подступал комок, слабость звенела и в руках и ногах. Он не помнил, как оказался здесь, но видимо все прошло спокойно и без сюрпризов, ведь ему даже удалось предупредить, чтобы его разбудили, дабы не проспать поездку с Ломером в часть. Китти спала на соседней кровати ,свернувшись в позу эмбриона, и зажав меж ногами одеяло, раздеться видимо у неё сил не осталось и в кровати она лежала прямо в одежде. Растрёпанные волосы небрежно были раскиданы по подушке, уходя он задержался над ней на минуту, разглядывая её лицо в свете уличных фонарей, и мысленно поцеловав в щёку, отправился к месту встречи с Ломером.

– Она просила, как вы будите уходить пожелать вам удачи, товарищ капитан, – вслед молвил штабной офицер, чьего лица он даже не мог разглядеть.

– Как проснётся, передай ей, что я все равно найду её вновь. Что бы ни случилось.

– Как скажите.


Машина мчалась по пыльной дороге, уныло скрипела панель, хрустели уставшие детали подвески. Ломер был сам за рулём, его помощник спал на заднем сидении. Чак также устало зевал рядом с полковником, то и дело, погружаясь в сон, до следующей кочки, которая встряхивала его больную голову. Ломер молчал и с усилием жал на газ, явно куда-то торопясь. Не смотря на утро, на трассе было оживление, им по пути уже встретилось около десятка машин и танков.

– Ну как, капитан. Отдохнул? – не отрывая взгляда от дороги, молвил политработник.

– Да, товарищ полковник. Отдохнул.

– Да по тебе и видно, я даже по запаху чувствую, как хорошо ты отдохнул. Открыл бы окно, а то опьянеем здесь все, от твоего дыхания. Ведь можно же отдохнуть и без алкоголя.

– Наверное, можно. Но я не умею.

– И это плохо. Сопьёшься когда-нибудь окончательно. Вытворишь, что-нибудь с дури. Хотя ты и трезвый вытворяешь. Слышал я про твои разборки в кафе. Ты в курсе, что одному из полицейских нанёс множественные переломы? У него три ребра сломано.

– Я не просил их кидаться на меня, товарищ полковник, они не рассчитали силы, думали так просто могут победить фронтового офицера. Но я не зря мыкаюсь по окопам уже третий год. Я умею калечить и убивать, как-никак это моя основная работа сейчас. Да вы и в курсе, наверное, что они и сами виноваты. Вы же сами мне в Брелиме говорили, что мы должны выстраивать хорошие отношения с покорёнными народами, вот я и вступился за тех медивов.

– Да в курсе, в курсе капитан, если честно, то я даже рад, что ты накостылял этим бездельникам. Главное, что не убил никого. Да и хорошо, что Маунду Мауту на глаза попался. Если бы не он, могли бы и обратно в ШРОН тебя отправить. Да я и не знал, что у тебя связи в штабе есть.

– Да как связи, так, знакомая.

– Так знакомая? Да эта знакомая при Мауте служит, причём в самом близком его кругу. Ты был бы по аккуратней с такими знакомыми. Смотри мне, Чак, если перейдёшь дорогу Маунду, то и ШРОНом не отделаешься. С такими людьми связываться нельзя. А бабы они и есть бабы, вертят мужиками как игрушками, ради карьеры и положения. Был бы ты аккуратней, – поучительно говорил полковник, вертя в руках тяжёлый руль, объезжая кочки и ямы.

– Товарищ полковник, ну, что вы меня, как сына-то воспитываете, я взрослый человек. А вы полковник партийный. Не думаю, что уместно нам такое обсуждать с вами.

– Ну и зря ты так думаешь, Зит, я как партийный офицер, слежу за порядком в части и за порядком в головах у солдат. Вы все для меня тут как дети, я в меру своего опыта пытаюсь наставить вас на верный путь, помочь в проблемах и неприятностях. Работа у меня такая, быть отцом для вас. А какие дети заслуживают большего внимания родителей, знаешь Зит?

– М-м-м, без понятия.

– Проблемные дети, Зит, те у кого в силу обстоятельств и характера не получается быть как все. Вот ты для меня, как проблемный ребёнок, мне вечно приходиться заниматься тобой, у меня тысячи таких, но ты зараза доставляешь мне немало хлопот. Я может давно бы махнул рукой на тебя, сказал бы кому следует о твоих мыслях, разговорах и прочем, но я вижу в тебе большой потенциал, ты хороший солдат. Стране нужны такие как ты, что бы победить. Я бы не хотел, чтобы ты закончил свою жизнь где-нибудь в подворотне, убитый в пьяной драке.

– А какие у меня в жизни есть перспективы? По мне так единственная моя перспектива подохнуть в бою. Надеюсь мгновенно, а не как некоторые мучаются в агонии неделями.

– Тупой ты, Зит! Война даёт шансы не только костьми лечь, она даёт шанс возвыситься, подняться по карьерной лестнице, как та твоя знакомая. Да я знаю, что она была раньше обычным лейтенантом в штабе, а сейчас? Так же и ты. И ШРОН не помешает тебе вырасти, многие прошли через штрафные подразделения, это, конечно же, клеймо, но не такое страшное. Ты хоть раз подавал прошения о повышении? О новом звании? У тебя множество заслуг, ты служишь уже больше десяти лет. Ты можешь стать командиром батальона, командиром бригады. А ты не думал вступить в партию?

– Нет, не думал. Я далёкий от политики человек.

– Ну и зря. Значок партийца даёт множество привилегий и смотреть на тебя уже будут по-другому. Партия даёт шанс, шанс не быть простым обывателем, а вместе с миллионами работать на благо страны. Ты вот думал, чем займёшься после войны?

– Я? Нет, я даже не планировал дожить до её конца.

– Ну и дурак. Ведь пока идёт война можно дослужиться до хорошего звания, сделать себе карьеру и имя, а там и должность хорошую выбить для себя. Тем более если в партию вступишь. Ты бы подумал над этим, Зит. Ведь война когда-нибудь кончиться. А мы победим обязательно.

– Я обещаю, что подумаю над вашим предложением.

– Если перестанешь вытворять, то и я не останусь в стороне. Помогу, чем смогу.

Чак на секунду задумался о своих перспективах, представил себя нарядного, в форме, возвращающегося с войны, овации народа, цветы и фантастический мир, который можно было увидеть лишь в мечтах. Но головная боль и похмелье мешала сконцентрироваться. И он решил подумать о словах политработника тогда, когда его мозг сможет нормально работать. Неожиданно из темноты показались фигуры людей, десятки, а потом сотни солдат, они шли колонной по дороге, Ломер начал лавировать между ними, уверенно крутя руль. Солдаты громко ругались и махали руками. Полковник вырулил на обочину и прибавил газу, объезжая колонну, слева от них, в окне, мелькали сонные лица бойцов, грузовики, тянущие за собой полевые орудия, окутанные маскировочной сеткой, танки и самоходки. Огромная масса еле различимая в сумраке раннего утра.

– Товарищ полковник, куда это они? – посмотрев в окно спросил Чак.

– На фронт, – коротко ответил он, не спуская взора с дороги.

– Наступаем опять?

– Скорее обороняемся, ночью пришла телеграмма, фавийцы, что то задумали, подтянули к передовой много резервов, видимо будут пробовать на прочность нашу оборону. Так что ты нужен своей роте.

Неожиданно перед машиной выскочил какой-то крепкий парень с красной повязкой на рукаве и флажком в руке. Он, активно размахивая им, потребовал немедленно остановиться. Ломер выполнил его приказ.

В окно машины всем корпусом опустился офицер, от него несло кофе и сигаретами. Он поприветствовал сидящих и фонарём осветил машину.

– Кто такие? Куда так торопитесь? Вы в курсе, что нельзя так объезжать колонну? Можно ваши документы?

Ломер молча сунул ему в глаза удостоверение партийного работника, офицер внимательно прочитал каждое слово, светя фонарём. Убедившись, что это действительно партийный офицер, тот извинился и продолжил.

– А кто это с вами?

– Мой помощник, капитан Зит и лейтенант Вротер, они помогали мне сопровождать секретный груз, который я вам не покажу, так как вы сами знаете инструкцию. Я вправе объезжать и колонну и кого угодно, если на то есть основания. А они есть, докладываться о них я вам не обязан. Так, что будьте добры не доставлять мне проблем и сообщить далее по колонне о том, чтоб мою машину пропустили по обочине и не задерживали. Ясно?

– Так точно, товарищ полковник. И ещё раз простите, видите ли, мало ли что, я обязан был убедиться. А то вдруг вы медив и хотите подорвать колонну. И такие случаи бывали.

– Молодец, ты все правильно сделал, а теперь будь добр, занимайся своим делом.

Как только Ломер договорил, воздух разорвал истошный вой сирены, предупреждающий о налёте вражеской авиации, в районе фронта небо озарили яркие лучи прожекторов, что устремились ввысь, ловя десятки летящих самолётов. Они ползли по тёмному небосклону, серебристые в отражении света, ещё мгновение и с передовой донеслись раскаты взрывов. Колонна резко оживилась, и Ломер, не дожидаясь, когда офицер отойдёт от машины, резко вдавил педаль газа и машина подняв облако пыли и гравия понеслась по обочине вперёд. Впереди мелькали люди, что разбегались в стороны, у горизонта сверкали яркие вспышки, Ломер хотел успеть до начала наступления, но неожиданно с окрестных холмов на колонну обрушился огонь из автоматов и гранатомётов. Огненная карусель закружилась вокруг них, по борту щёлкали пули, рядом подорвался на фугасе танк и объятый пламенем встал поперек дороги. Полковник пытался объехать его, но машина слетела в кювет и опрокинулась на бок.

– Бери оружие и занимай оборону! – крикнул Ломер.

Чак выскочил из машины, схватил пистолет, краем глаза он увидел, что лейтенант, спящий в кузове уже мёртв, и его бездыханное тело, в крови лежит в неестественной позе. Огонь усиливался и колонна, обернув стволы всех орудий, начала не прицельно палить по холмам, выжигая все, что могло стрелять. Зиту казалось, что голова его вот-вот разорвётся на части, виски сжимала боль, будто кто-то зажал его голову в тиски, тело еле слушалось, кругом сверкали вспышки залпов и взрывов, стоял оглушительный гул, ничего было не разобрать. Он начал массировать пальцами голову, кто-то крикнул "воздух", и в небе раскатистым гулом пронеслись несколько штурмовиков фавийцев, где-то в сотне метров вверх взмыло огненное облако взрыва, лицо обдало жаром. Следующий взрыв раздался совсем рядом и Чак видел, как несколько грузовиков объял огненный шар, детонировали снаряды в ящиках кузова и солдаты побежали в рассыпную от очага. Ловушка явно была спланирована.

– Зит! – крикнул ему Ломер. – Смотри в небо!

На огромной скорости к колонне приближалось звено реактивных бомбардировщиков, глаза застыли в ужасе, его сковал страх, и боль в голове будто бы испарилась.

– Беги в укрытие.

Он быстро оглядел округу, освещённую бликами огня, увидал в метрах сорока небольшой овраг и пулей ринулся туда. За спиной его загрохотало с новой силой, он почувствовал, как по руке скользнула пуля, оставив царапину и в следующую секунду по его голове звонко шлёпнул какой-то осколок и обездвиженное тело капитана словно мешок грохнулось в яму.

Глава 21


Чак чувствовал сквозь пелену сна, как по его лицу ползает муха, его кожа была мокрой от пота. Голова болела ещё сильнее прежнего. Он с трудом открыл веки и увидел ясное небо, настолько голубое и яркое, что глаза резанула резкая боль. Тело было слабым и обмякшим, было сложно понять, что случилось и жив ли он вообще?! Ощупав голову рукой, Чак обнаружил на затылке кровь и сильный ушиб, видимо осколок лишь оглушил его, хотя в тот момент ему показалось, что он прошиб его голову насквозь.

Лишь спустя десяток минут, Зит смог найти в себе силы приподняться с земли, кругом стоял смрад сгоревшей резины, воздух был переполнен едким запахом. Обернувшись в сторону дороги, ему стало не по себе. Большая часть колонны была сожжена. Исполинские, тяжёлые муринские танки, словно угольки в печи, были черны и продолжали тлеть, кругом были разбросаны тела, машины и пушки, все было чёрным от гари, страшная вонь била в нос и вызывала тошноту. Он не мог понять сколько сейчас времени, но судя по солнцу, был уже где-то полдень, его непослушное тело еле волочилось среди останков колонны. Кругом лежали обезображенные огнём солдаты, они смотрели обгорелыми лицами, на которых застыл предсмертный ужас. Раненых не было, лишь трупы. Все показывало на то, что фавийцы уже прошлись по этим местам, добив всех, кого нельзя было пленить, многие были добиты контрольным выстрелом или заколоты штыками, лишь трупы, ни намёка на жизнь. Где-то вдали зарокотали пулемёты и разорвалось несколько бомб. Чак понял, что он в тылу у врага, а фронт откатился на восток. На глаза ему попался санитарный чемоданчик, что лежал рядом с обезглавленным трупом санитара, весь в запёкшейся крови. Он жадно начал копаться в нём, раскидывая ненужные ему медикаменты в сторону, пока не добрался до шприцев с обезболивающим, дрожащей рукой он ввёл в бедро иглу, впрыснул полную дозу лекарства и упал на спину, в ожидании эффекта. Сильный препаратдействовал практически мгновенно, по телу разлилось непривычное тепло и дрожь, а уже через пару минут боль начала отступать, следом он закинул в рот пару таблеток "рикетола" и поднялся на ноги. Голова, избавившись от боли, стала соображать, и мысли перестали хаотично биться в мозгах. Он начал обыскивать трупы, бубня себе под нос.

"Вот те на, всех перебили, интересно, кто-нибудь успел ноги унести? Или так и оставили всех подыхать. Жаль парней, бедные вы бедные. А я вот взял и выжил, что ж ты так любишь меня, судьба злодейка? Не убиваешь, но постоянно мучаешь, ну прилетел бы осколок чуть побольше, ну и пробил бы голову, и всё. Ни мучений, ни боли, просто бац и всё. Но нет, опять придётся лазить по тылам, искать спасения, но на какой фиг? Ты, что ждёшь, пока я сам себе пулю в лоб пущу? Не дождёшься, сука, назло жить буду! Ещё и Китти найду и женюсь на ней! Всем смертям назло, нет, не сдамся, не сломаюсь. О, автомат, блин, опять искорёженный. Фавийцы, лихо вы подчистили за собой, ничего мне не оставили. Всё равно при встрече вам не поздоровиться, загрызу, как псина. А где же Ломер? Где ты? Политикан фронтовой, вот если выживу, то так и быть вступлю в твою поганую партию, буду за лидера нашего агитировать, мозги всем прочищать, тфу, ну нафиг, кого я обманываю, презираю я твою партию и всех вас, хотя ты мужик нормальный, понормальнее многих. О дрянь! Вот и ты! Ломер."

Перед Чаком лежал истерзанный труп Ломера, рядом ещё трое, все были с высокими званиями, все зверски убиты. На полуголом теле Ломера не было живого места, весь изрублен штыками, горло перерезано, а на груди ножом вырезали бранные слова. Это было жуткое зрелище, Чаку даже поплохело от увиденного. Было видно, что издевались над ними усердно и долго, возможно кто-то из них подвергся издевательствам уже будучи мёртвым, кому-то выкололи глаза, отрезали половые органы, уши, губы. Зит отвернулся в сторону и глубоко вдохнул, чтобы его не стошнило. Немного отойдя, он присел к телу Ломера и взяв его за руку, сказал.

– Спасибо вам, товарищ полковник, за то, что до последнего пытались сделать из меня человека, не знаю насколько я оправдал ваши ожидания, хотя наверняка больше разочаровывал, но всё же спасибо. Вы самый нормальный мужик, которого я знал в партии, спасибо вам за всё, прощайте.


Зит долго бродил в растерянности по выжженной дороге, оружия не было, медивы при наступлении собрали все, что могло стрелять, вся техника была преднамеренно сожжена, чтобы снова не встать в строй. Он был растерян, не знал куда ему податься и где искать своих, как бы сильно он не презирал окружающий его мир, правила игры все равно оставались прежними, в плен не было желания попасть. К тому же к последнему времени фавийцы сильно ожесточились и не факт, что его оставили бы в живых после допроса с пристрастием. Солдаты по обе стороны ненавидели друг друга, как этого и хотели их правители. До вечера он шатался по округе в поисках еды и оружия, солнце безжалостно пекло, голод мучил его изнутри, но мародёрство не давало результатов, голова вновь начала гудеть.

К вечеру небо затянули тучи, низкие с серо-синими переливами, раздался далёкий раскат грома, сверкала молния. Надвигалась буря, воздух наполнился влагой и ветер принёс свежий воздух, не отравленный войной. Капитан сидел в зарослях кустарника и жевал листья какого-то растения, которое, как ему показалось, было похоже на остролистник, съедобный и питательный, растущий в этих краях. Он не совсем помнил оно ли это, но вкус был вполне нормальным. В этот момент Зит ассоциировал себя с коровой на лугу, но голод был сильнее предрассудков, найди он сейчас жирную гусеницу, то тут же слопал её, как местный деликатес. Вскоре синева окутала весь небосвод и стало темно, будто ночью, яркие вспышки молний освещали округу мрачным светом, вдали была тишина, фронт молчал уже пару часов. Появилась надежда, что котивы придут в себя и начнут теснить обнаглевшего врага вновь на запад. Но у Чака не было еды для такого долгого ожидания, на траве же долго не протянешь.


Ночью он лежал на куче веток, укрывшись куском палатки, что нашёл у убитых, дождь усердно бил по земле, ветер в яростных порывах гнул ветки, обрывая с них листья. Зит смотрел в окутанное пеленой туч небо. Оно было: и страшным, и красивым. Чёрные завихрения на синем фоне, паутины вспыхивающих молний, и содрогание земли, очаровывали своей мощью. Ни одно оружие человека не обладало такой грозной силой, какой обладает природа, думал он.

В эту ночь голова Чака была, как котёл, в котором варился суп из разных мыслей и мечтаний.

"И что мне делать дальше? Не лежать же вечно в этой сырости, любуясь небом? А что если и прав товарищ покойный Ломер, ведь он не дурак и прожил жизнь не простую, может и вправду стоит думать более ограничено, не забивать свой ум глобальными вопросами, ведь я, и правда, всего лишь винтик в огромном механизме. Может и нужно уже, наконец, играть по правилам, хотя я всю жизнь и играл по ним. Ведь горохрана, армия, все это инструмент Маута и его дружков, я всю жизнь и так подчинялся и выполнял приказы, говорили стрелять, стрелял, бежать – бежал. Всё как они и просили, так в чем же проблема моя, в мыслях? В понимании? Так ни хрена я, как оказывается, не понимаю, я ни лидер, ни мятежник, а лишь простой солдат, офицеришка, коих миллионы, да и менять устройства мира не в моих силах и возможностях, чего я понимаю, как устроен автомат? Как бежать в атаку? Да и всего лишь, они ведь не дураки там, сволочи, но не дураки. Ведь везде в мире так, есть власть, а есть народ, только власть может править, но никак ни народ, что бы они нам не вбивали в наши тупые головы. Да и кому, что-либо менять? Мы сами любим подчиняться, кто бы не был там на верху, нам все равно придётся пресмыкаться. А вступи я в партию? Может и майором стану, потесню засранца Марта, если его, конечно, ещё не прибили. Стану уважаем, Китти на меня по другому смотреть начнёт, ведь я пока для неё так – ничтожество, из жалости меня не посылает, а там может и измениться, что. Но все равно, я не понимаю, как можно жить и служить, зная, что ты всего лишь марионетка, болтаюсь на верёвочках, а партия машет мной, руками моими стреляет и убивает. А выбора то нет, никакого, либо живи по правилам, либо подохни, но мать твою, я уже не хочу, что-то помирать, мне нужна новая встреча, я выберусь из этой задницы: найду её и поцелую вновь! Всё, Чак, решено, мы выберемся отсюда, не ради Маута, партии и прочей чепухи, ради неё, она мой бог, мой лидер, моя партия. И пусть я идеализирую её, но мне так легче, ведь ради кого мне быть ещё на этом свете? Орена нет, даже Ломер погиб, хотя какой он мне друг, ну всё же, он переживал за меня по своему, как отец, наверное, хотя откуда мне знать как отцы переживают за детей?"

Оставшееся время, пока сон не поглотил его, Чак решил вспоминать приятные моменты своей жизни, которых было немного, в основном они были связаны либо с Ореном, либо с Китти. Время, проведённое с другом, вспоминалось с теплом, у них было много забавных моментов, таких как приключения в кабаках, поездки в деревню к его родителям, долгие споры о пустяковых вещах, машинах, оружии, службы или пирогах в столовой. Они были близки по духу, но не по характеру, Чак был вспыльчивым и грубым, Орен же спокойным и рассудительным, но никогда они не делили ничего, ни деньги, ни женщин. Даже когда Зит поменялся с ним местами после ШРОНа, у них не было разногласий. Ему его очень не хватало. Теперь от Орена остались лишь воспоминания, а лицо его в них становилось все тусклее и тусклее, будто выцветала из памяти, как старое фотография. С Китти же было по-другому, воспоминания о ней, были окутаны таинственным влечением и нежностью, её лицо всегда в его мечтах было ярким и чётким, таким нереально красивым и милым, каким наверное не было по правде. Все их встречи вспоминались ему во всех красках, ярких, словно сон сумасшедшего, а призрачные надежды, которые на прощания подкидывала она, будоражили его голову и давали сил жить дальше ради мимолётной встречи и неловкого поцелуя. Чак не совсем понимал свою тягу к ней, но она не пугала его, а питала силами, словно заряжая энергией. Сон потихоньку овладевал им, воспоминания сбились в кучу, краски помутнели, словно на старой картине, вскоре он окончательно погрузился в сон.

Зит лежал один среди деревьев и кустов, завёрнутый в кусок брезента, голодный и промокший. Кругом шумела непогода, громыхал гром и сверкала молния, где-то в окопах злобные и промокшие солдаты ждали утра.

Наутро он очнулся, голод был его верным спутником. Чак долго бродил по окрестностям, медленно продвигаясь на северо-восток, в надежде выйти к своим, по пути не встречалось ни кого. В одной сгоревшей деревушке ему удалось отыскать ведро заплесневелой картошки, которую он с жадностью съел, почувствовав небольшую сытость его путь продолжился. Где-то ближе к вечеру он набрел на разбитые позиции, брошенные котивами, там было много тел, по нашивкам на рукавах стало ясно, что это бойцы его дивизии, но знакомых лиц среди них он не нашёл. Шаря по вещам убитых, ему удалось найти пару упаковок отсыревших галет, несколько консервов и банку питательного напитка. Даже на голодный желудок ему он показался сущей дрянью, но приторная, тягучая жижа, хорошо питала организм и придала ему немного бодрости, ведь в нем было намешана уйма витаминов и добавок. Оружие также педантичные фавийцы прибрали, оставив лишь искорёженные, гнутые и обгорелые. Чак уже было собрался идти дальше, как услышал чей-то голос и смех. Он тут же укрылся под гусеницей танка и ползком выдвинулся на голос, который стал более отчётливым и с ярко выраженным фавийским диалектом. Чутье не обмануло его, это и вправду были медивы. Экипаж фавийского танка звонко болтал, стоя у борта огромной бронированной машины, танкисты смотрели какие-то бумажки, курили и пили чай из железных кружек. Они были одни. Из разговоров, Чак понял, что их танк сломался и отстал от колоны, которая умчала уже на десять километров вперёд. Видимо, машину они уже починили, но трогаться не спешили, а мило беседовали о жизни, пытаясь по максимуму отдалить момент прибытия на фронт, где бушевали бои.

У Чака созрела сумасшедшая идея, но для неё не хватало оружия. Капитан принялся полсти назад к полю искорёженного железа. Пахло гарью и горючим, кругом лежали мертвецы, изрядно изуродованные бомбёжкой, он старался не смотреть в их лица. Но оружия не было. Его взгляд привлёк перевёрнутый танк, который почти не был повреждён, видимо он запрокинулся на бок от ошибки экипажа. Но внимание его привлёк не сам танк, а пулемёт на его башне, он был цел, оставалось его снять и проверить боеприпасы. Для опытного солдата это не составило ни малейшего труда. Вывернув три рычага и аккуратно сняв тяжеленую железяку с башни, Чак тут же вскрыл короб, как он и надеялся, тот был под завязку полон, свежих, серебристых патронов, от которых ещё пахло смазкой.

Пулемёт был невероятно тяжёлым, но стремление Чака было в разы сильнее, он полз по сырой земле, не обращая никакого внимания, на боль и усталость. А возле медивского танка, все ещё шла мирная беседа экипажа, трое курили опиравшись спинами, на зеленоватую броню машины. Зит установил пулемёт и направил его в сторону врага. Точность ему была не важна, хватило бы пару очередей, медивы были крайне расслаблены и не могли даже подумать о каком либо противнике в этой выжженной земле.

– Ну прощайте, бедняги, ничего личного – война, а мне нужен ваш танк, – пробубнил под нос Чак. В следующее мгновение он аккуратно, дабы не спугнуть, щёлкнул затвором и плавно спустил курок.

Из ствола вырвалось пламя, пулемёт затрещал, как грозный молот, гильзы звонко падали на землю, одна отлетела за шиворот и больно обожгла. Танкисты не успели опомниться, как их срезало свинцовой волной, мощные пули танкового пулемёта безжалостно разорвали плоть троих танкистов. Их обезображенные тела сползли по броне на землю, оставив на борту бардовые кляксы. Один из фавийцев успел упасть на землю, до того, как пули настигли его и в диком ужасе кричал нечеловеческим голосом.

– Не стреляйте! Пожалуйста, не стреляйте! Я сдаюсь! Не стреляйте, умоляю вас.

Он встал во весь рост и устремил дрожащие руки к небу, его лицо было перекошено, а из глаз лились слезы. Фавиец не знал куда ему смотреть, кругом была трава и кусты, чуть в стороне обгоревшая техника, но ни одного врага. Он вновь жалобно завопил и, упав на колени, громко разрыдался. В этот момент из травы показался Чак с пулемётом в руках, тяжеленая железяка оттягивала его руки, но дабы держать танкиста в страхе, он пытался держать его как можно уверенней и направлять дуло на зарёванное лицо.

– Ты один остался? В танке есть ещё кто-нибудь? – вертя стволом, прокричал Чак.

– С-со мной бы-были только трое, в-в-вы всех убили.

– Вот и славно, я смотрю у тебя на поясе пистолет висит, вон в кобуре, давай его сюда. Нет блин, не доставай его с кобуры, а то пристрелю, прям в кобуре кидай сюда, а то отправишься к тем троим.

Испуганный фавиец беспрекословно выполнял все его требования, расстегнув ремень он снял кобуру и швырнул её Чаку под ноги и тот, наконец, смог бросит пулемёт в сторону, снабдив себя куда более лёгким оружием. Фавиские пистолеты были ему уже знакомы и он хорошо умел владеть ими, чем-то они были даже лучше муринских.

– Хочешь жить боец? – спросил его Чак, подойдя ближе, и нацелив на него пистолет.

– Очень хочу, – раздался дрожащий голос в ответ.

– Тогда делай, что я тебе скажу, иначе пристрелю, как бездомную собаку, уяснил медив? – тот кивнул Чаку головой и Зит продолжил. – Собери все оружие у убитых и брось в мою сторону, если хоть одно твоё движение меня насторожит, размажу по броне, как твоих друзей.

Парень всё сделал, как приказал Зит, он был молод и совсем не хотел умирать. После выполненного приказа, Чак приказал ему встать на колени, а сам подошёл к трём коротким автоматам, два из которых были сильно повреждены пулями, но один все же мог стрелять. Зит закинул его за плечо и принялся собирать патроны с других.

– Курить есть? Медив, – спокойно спросил он, не сводя с дрожащего парня взгляд.

– Д-д-да, – еле выдавил тот из себя.

– Ну так закуривай парочку, перекурим, – легко сказал он. – Люблю медивский табачок.

Медив дрожащими руками достал из нагрудного кармана смятую пачку, вынул две сигареты, при этом три уронив и подкурив обе, одну протянул Чаку.

– Спасибо тебе, морда вражья, давно курить хотел, аж уши все опухли от охоты. Ты давай дрожать переставай, а то вон, сигаретой в рот не попадаешь. Затягивайся, не отберу. Ты наверное танкист? Твой агрегат стоит?

– Ага, – выдыхая дым, буркнул тот.

– Что с танком? Ехать может?

– Может.

– Не врёшь скотина?

– Н-нет, я механик этого танка, а командира с наводчиком и заряжающим вы убили. Я починил его, п-пустяк был, прокладка прохудилась, масло бежало, с-сейчас все в порядке. Ехать может, – заикаясь, бубнил танкист, жадно затягиваясь и кашляя. – Вы меня сейчас убьёте?

– Тебя как звать-то солдат?

– Веёрт, рядовой Эрол Веёрт.

– Нет Эрол, не убью, твоя смерть мне ни к чему, если сделаешь всё, как я прошу, то отпущу. Мне нужен лишь твой танк и оружие, твоя жизнь мне никак не мешает. Ты вот мне подскажи, что твориться нынче на фронте, а то я на пару дней выпал из событий, вот и не отупляю, какая нынче обстановка. – Чак не испытывал никакой злобы к испуганному до смерти парню, его испуганное, круглое лицо в масляных разводах и слезах вызывала лишь жалость.

– Я не многое знаю, господин котив, только лишь то, что армия Фавии перешла в наступление и продвинулась вперёд на пару десятков километров, где-то больше, где-то меньше. Моя рота выдвигалась из резерва, в город Прерий, там сейчас идёт бой за город, больше я вам ничего не подскажу, даже если захотел бы, не смог. Я всего лишь танкист, рядовой.

– То есть ты хочешь сказать, что вы собрали силы в кулак и накостыляли нам как следует.

– Вроде бы так, господин.

– Понятно всё с тобой. Ладно, ты мне больше не нужен, – как только Чак это проговорил, парень зажмурился. – Но-но, не распускай сопли, солдат, сказал же не убью, значит, не убью, не ной. Докурил?

– Да.

– Сигареты мне придётся у тебя изъять, конечно же.

– Там в танке пачек двадцать лежит.

– О! Здорово, тогда свои оставь себе. А сейчас ты снимай с себя куртку и футболку, документы только не забудь свои, а то получишь от командира по шапке, – медив беспрекословно слушался. – Молодец, теперь повязывай футболку вокруг глаз, чтоб не видел ничего, как в детской игре, только не жульничай, а то подстрелю. Молодец. Теперь шагай.

– Долго?

– Шагай, пока не насчитаешь сотни три шагов, потом сядь на задницу и считай до тысячи, не ссы, вдогонку пулю не пущу. Обещания я умею держать. И ещё, медив, даю тебе совет, абсолютно бесплатно. Молчи о нашей с тобой милой беседе, а то тебя по головке не погладят. Скажи, что-нибудь своим командирам, мол, танк силой у тебя отобрал, да и лучше, что нас было много, а то не поверят. А теперь иди, иди пока я не передумал.

Медив секунду постоял в растерянности, после чего неуверенно зашагал, завязанные глаза его, не позволяли идти уверенно, но он усердно удалялся прочь, запинаясь, падая и вставая вновь и вновь. Ему видимо очень хотелось жить. А капитан смотрел ему вслед, раздумывая над своим дурным планом, который был сумасшедшим. Ветер обдул прохладой его потное лицо и, не желая больше сомневаться, он начал карабкаться по броне к люку, бормоча себе под нос.

"Ну а какой у тебя есть выбор? А? Ну неужели ты будешь ждать здесь чуда, он все равно обо мне доложит, да и если не доложит, то вскоре спохватятся в колонне и пришлют сюда патруль, ведь танки с экипажами так просто не пропадают. А так есть шанс, маленький, микроскопический ну есть же. У меня есть автомат и патроны к нему, да, что там у меня есть танк, я могу попробовать прорваться к своим, у меня есть шанс и я им воспользуюсь. Вот, люк открыт, и место водителя меня ждёт, да здесь все также как в наших, те же рычаги, те же механизмы. Только комфортней, ещё бы кресло кожаное сюда и проводницу, которая говорила бы, "вы скоро подъедите в пункт назначения, приготовьте снаряды сто семидесяти пятого калибра, бронебойные", да здесь реально просторно, в дороге можно и кофе попить, о! Здесь и термос есть, м-м-м, с кофе. Вот и не верь в то, что мысли могут материализоваться! Так, этот рычаг на себя, ключ вправо, о, загудел, конь железный. Давай вражеская железка, вези меня к надежде, возможно ты станешь мои гробом, но ты комфортный гроб, в тебе и умереть не жалко! Давай железо заводись! Ура, я тронулся, красота как он плавно едет! И седалище мягкое, красота, красота. Как будто в машине, жаль музыки нет, а то ехалось бы веселее. Ну вот и всё, Чак, теперь поздно менять свои планы, остановишься, найдут пристрелят, нет пожалуй, сволочи медивские, так просто не возьмёте меня, попробуйте меня достать в железяке этой. Ну, Китти, жди меня красотка, я еду к тебе в гости, жди меня Прерий, направляй на меня свои орудия, к тебе едет весёлая железяка! Кабы свои меня не подстрелили ведь могут, нужно будет вывесить белую тряпку, да было бы здорово, если бы я доехал до Прерия, вот получилось бы приключение!"

Танк мчал по пыльной дороге, подымая за собой песчаное облако, гусеницы звонко стучали о камни, а в кабине пахло остывшим кофе, Чак жал рычаги и глядел в смотровую щель. Он максимально разогнал танк, который от такой скорости затрещал, как жестяная банка, все дрожало и сердце тоже. Вдали показался блокпост, заграждения из бетонных глыб, ежи и мешки с песком уложенные в человеческий рост. Бортовая рация зашипела и вскоре в динамике раздался голос.

– Четырнадцатый, мать вашу, вы там что, пиво пили! За вами уже отправился патруль, вас похоронили уже! Приём. Дуйте скорее к четвёртому сектору, там ваша рота готовиться к наступлению! Что молчите придурки?

– Вас понял! – ответил неизвестному Чак и не сбавляя скорости продолжал двигаться к блокпосту.

– Понял он меня, задница ленивая, проезжай скорее, дезертир проклятый. Конец связи.

Рация вновь утихла, а впереди открылся шлагбаум, который секунду назад капитан собирался снести. Его танк проводили суровые взгляды фавийцев, Чак обдал их облаком пыли и громко рассмеялся, не веря в свою удачу.

Он был не в состоянии понять, где какой сектор и просто мчал навстречу фронту. В этот момент страх отступил и остался холодный расчёт. Чак пытался, как можно аккуратней управлять танком, дабы не выдать себя, но в моменты маневрирования управлял им из рук вон плохо, путал передачи, глох либо поворачивал не в ту сторону. Понимая, что рано или поздно его безумие вскроется, он выглянул на секунду из люка, преднамеренно одев перед этим медивский танковый шлем, и оглядел округу. В небольшом удалении от него, на изрезанной окопами равнине, были позиции фавийцев, в глаза бросились пару пушек, рядом промчались два автомобиля, все кругом грохотало, вдали рвались снаряды, поднимавшие землю и останки котивов в небо. Всюду была суета, кто-то орал во все горло о каких-то семи ящиках патронов, а кто-то просто матерился. Было непривычно видеть фронт с другой стороны. Рядом, что-то прожужжало и разорвалось, обдав его песком и жаром. Нужно было срочно, что-то думать, некий фавийский офицер уже уверенно размахивая ногами двинулся в его сторону. В этот момент ему в глаза бросилась знакомая высота, та самая на которой он с Китти пил и отдыхал пару дней назад.

– Ну была не была, – буркнул Чак и повязал на дуло белую тряпку в масленых пятнах.

Он видел краем глаза, как офицер ускорил шаг и уже буквально побежал к нему на встречу, но капитану было уже не до него. Упав в мягкое кресло, его руки крепко схватились за рычаги, а ноги упёрлись в педали. Надавив с усилием на газ танк, выпустив облако дизельного дыма, резко сорвался с места и устремился вперёд сминая все на своём пути. Было поздно думать, Чак выдал себя, возможно фавийцы и не поняли всего, но уже приготовились остановить танк любой ценой. А это было не так просто. Солдаты врага разбегались в стороны, кто-то кричал, кто-то махал, вскоре кто-то начал стрелять. Пули звонко отскакивали от брони, Чак понял, что вслед за ними полетят и снаряды. Напуганные пехотинцы попадали на дно окопов, одно орудие превратилось в лепёшку под стальными гусеницами, ещё чуть-чуть и начнётся нейтральная полоса, на которой его ожидало новая опасность, мины и снаряды с обеих сторон.

– Ну давай, давай жестянка едь быстрее! – орал во все горло Чак, давя педаль.

Рядом разорвался один снаряд, затем другой, пальба шла с обеих сторон, что-то звонко шлёпнулось о борт, но танк продолжил путь по полю. Позиции своих были уже не далеко и оставалось поднажать, чуть-чуть, Чак уже было поверил, что у него все получится, но с тылу прилетел тяжёлый удар, словно кто-то со всей силы ударил машину по карме огромной кувалдой. Все задрожало и зазвенело, капитан со всей дури ударился головой об какую-то железку и не надень он шлема, размозжил бы сейчас голову. Потух свет, засияли красные аварийные огни и запахло гарью. Он не сдавался и уже с трудом, осознавая своё положение, вновь надавил на газ, танк лениво дёрнулся и громко заскрипел. Следом прилетел ещё один снаряд, прямо в башню, удар был не менее сильным и всё вздрогнуло вновь, но гусеницы продолжили нести подбитого стального зверя вперёд.

– Давай сука! Давай едь, колымага ты, ржавая! Прошу тебя едь…

Мольбы прервал оглушительный взрыв под правым траком, гусеница с лязгом слетела и пылающий танк завертелся, как волчок на одном месте, пока не завалился на бок. Чак был в сознании, но ничего не понимал, потянувшись к засовам люка, он с ужасом увидел изуродованную левую руку с остатками пальцев, из разодранных ран хлестала кров, безымянный палец висел на лоскутах кожи. Правая рука была обожжена и кожа вздыбилась на ней пузырями, ноги не чувствовались. Громко крича, Зит одёрнул засов, люк отворился и в лицо пахнуло прохладным воздухом, словно он вылезал из духовки. Хватаясь изуродованными руками, он с трудом вывалился наружу, как мешок, кровь из ран забрызгала лицо и глаза.

Он лежал на траве, рядом полыхал танк, обдавая его жаром и вонью горящей солярки, из разорванной кисти хлестала кровь, дышать было тяжело и каждый вздох сопровождался мерзким кашлем. Чак посмотрел на небо, таким не видел он его ни разу, мягким, как перина подушки, облака были так низко, казалось, что если протянуть руку к небу, то можно ухватиться за его край и спастись, выжить. Он бредил.

"Не хочу, не хочу, не буду, не надо, я хочу ещё, ещё немного, я не увидел её вновь, пожалуйста, умоляю, не надо!"– вопил он, не понимая своих слов. Облака были так близко, спасение так рядом, кто-то склонился над ним, но в мутнеющих глазах, отражались лишь облака.

Глава 22


Чак очнулся спустя пять дней, врачи долго боролись за его жизнь, латая его, как изорванную рубаху, а латать было, что. На его теле не было живого места, он был весь обожжён, на его левой руке не хватало двух пальцев. Врачи с трудом вытянули его из хватких лап смерти. И по всей видимости, сам Зит пытался, что есть сил вернуться в этот мир. Сумасшедшее желание вновь увидеть объект его чувств двигало им, давала силы и стойкость. А между тем, сам объект его любви был все эти дни рядом с ним. Китти всё свободное время сидела у его койки, пыталась разговаривать с ним и помогала врачам. Во время бомбёжек девушка вместе с санитарами спускала его койку в подвал. Каждый раз, как она приходила к нему, Китти рассказывала ему новости, делилась впечатлениями и радостями. С каждой минутой она понимала, что привязана к нему не меньше, чем он к ней. В один из вечеров к нему зашёл Маунд, он надеялся встретить у койки Китти, но та ушла минутой раньше. Маунд остался и посидев рядом с капитаном пару минут, заявил врачам "Он выкарабкается, этот сукин сын очень живучий".

И он выкарабкался.

Чак открыл глаза и оглянулся по сторонам, палата была пуста, стоял стойки спиртовой запах, вперемешку с едкой пылью, потрескавшиеся стены уныло смотрели на него в ответ. Из рук торчали капельницы, кисть левой руки была затянута повязкой из свежего бинта, под ней чётко просматривалась изуродованная ладонь. Он тут же вспомнил, как в мерцании красных ламп, болтались висящие на коже срезанные пальцы, от неприятного воспоминания тело вздрогнуло. Ноги страшно ныли, давящая боль в груди мешала дыханию, а пересохшие губы все истрескались. В этот момент он чувствовал себя уродливым и мерзким, обрубком. Но, осмотрев себя под одеялом, с облегчением убедился, что лишился лишь нескольких пальцев, все остальные конечности были на месте, но сплошь в ссадинах и ожогах. Спустя пару минут, к нему вернулось знакомое чувство голода. Чак даже обрадовался ему, ведь только живые хотят есть. Значит он, точно жив.

"Я жив! Что смерть, я опять обманул тебя, но в этот раз ты меня потрепала, в следующий раз ты мне вряд ли простишь такой дерзости. Ужас, как же всё болит, всюду бинты, всюду раны, видимо кто-то очень постарался, спасибо ему огромное. Ух, хорошо хоть ноги на месте, да и руки вроде целые, кроме одной, м-да, пальцы мои пальцы, я буду скучать по вам. Я сумасшедший, но я прорвался".

Чак с огромным трудом поднялся с койки и, вытащив торчащие из рук иглы капельниц, неуверенно опёрся на ноги, которые вот-вот могли подогнуться. С усилием делая неуверенные шаги, он, опираясь на стену руками, продвигался к окну. Всюду лежали окровавленные бинты, шприцы и пустые колбы из под лекарств. Зит вдыхал пропахший медикаментами, слежавшийся воздух госпиталя, шаги его становились уверенней и он подошёл к окну.

Открылся страшный вид сожжённого города, сотни разрушенных и опалённых домов, среди них зияли огромные воронки, кругом были руины. Этот город принял на себя не слабый удар, всей мощи медивской армии, но выстоял. Чак не знал, что произошло и какое положение в осаждённом гарнизоне. Он лишь смотрел, на надоевший пейзаж войны, пейзаж смерти и пустоши, пейзаж людской злобы и людского прогресса. Это была пустыня, искусственная пустыня, протянувшаяся от Муринии до Фавии, пустыня из пустых городов, сожжённых земель и бесконечных могил. Пустыня людского горя и слез, тысячи квадратных километров разрухи и боли.


Чак смотрел взором полном грусти и печали, он подумал, что было бы просто здорово проснуться утром, и понять, что это был лишь кошмар, обычный ночной кошмар, который бы забылся к обеду. Но увы это была реальность.

– С возращением, танкист, – раздался хрипловатый голос из-за спины. – Ты уже ходишь, это прекрасно, я вообще думал, что ты на всю жизнь инвалидом останешься, если конечно же сможешь выжить.

Чак повернул болезненную шею, и тут же почувствовал, как с болью натягивается обожжённая кожа на плече. В дверях стоял невысокого роста мужичок, щуплый и костлявый с морщинистым, угловатым лицом с редкими седыми волосами, что свисали по обе стороны лысины. Под его белым, изрядно испачканном, халате виднелась серая полевая форма.

– А я очень вредный человек, от таких тяжело избавиться. Я, как эпидемия, всегда возвращаюсь. А вы кто?

– Я тот человек, который играл в карты со смертью, а на кону были вы. Как видите я тот ещё шулер! Но дело было, и вправду, непростое, я из вас вытащил столько железа, что мог бы выковать молоток, но кузнец из меня так себе. Зато как показывает практика, врач я не плохой.

Глаза пожилого врача были настолько усталыми, что порой казалось они вот вот сомкнуться. По свежим пятнам крови было понятно, что он недавно вновь пытался кого-то спасти.

– Вы хорошо постарались, товарищ, чувствую работы со мной было много.

– Большую её часть вы сделали сами, если бы вы не хотели вернуться, даже лучший врач бы вам не помог. А я уже просто старался поддержать вас. Только пальцы я вам не в силах вернуть. Вам их оторвало осколком, мизинец под корень, а безымянный наполовину, так, что смиритесь. Могло быть и хуже, я за четыре дня ампутировал сотни конечностей, пальцы это мелочь, поверьте.

– Я рад, что жив, рад, что дышу, вижу вас и могу продолжить свою никчёмную жизнь.

– Не думаю, что генерала Маута интересовала бы никчёмна жизнь. Он навещал вас, а так же от вас не отходила одна девушка, наверно вы её знаете.

– Я просто уверен, что я её знаю, где она?

– Она, как часы, приходит к вам ровно в два дня, так, что подождите пару минут и вы её увидите. Она будет рада, что вы, всё-таки вернулись в наш мир, который вряд ли лучше того, в который мы уходим после смерти.

– Я не был в другом мире.

– Ну и не торопитесь туда впредь.

Врач молча развернулся и удалился. Чак, смотря ему вслед, представлял, как этот пожилой мужичок спрячется в какой-нибудь коморке и упадёт без памяти спать, видя свои сны, или не видя их вовсе. Присев у окна, он отворил форточку и вдохнул мерзкого горелого воздуха, прокашлялся и закрыл её вновь. Дверь лениво скрипнула и в комнату вошла она.

Он сразу же узнал её, этот невысокий силуэт с хромотой в походке. Она была, как всегда прекрасна, в глазах Чака, но на деле еле держалась на ногах. Приглядевшись к ней получше, он увидел поникшие глаза, синеватые мешки под ними и обветренные губы. Не смотря на это, Китти была рада, она мигом подскочила к Чаку, глаза её блеснули искренней радостью, слабые руки сжали покалеченное тело в жидких объятиях, а на опавших щеках появились слёзы. Впервые Чаку кто-то был так искренне рад. Лина выдавила сквозь всхлипы лишь короткое – "Ты жив!"

– Я обещал, что найду тебя, я нашёл. Прости, что вышло всё не так красиво, как я этого хотел. Еле сдерживая слезы, прошептал Чак, слабо обнимая Китти, своими изувеченными руками.

– Какой же ты дурак, Чак, какой же ты идиот! Зачем? Зачем ты это сделал? – вытирая слезы грязными рукавами, говорила Китти.

– Что бы вновь увидеть тебя. А иначе на хрена мне ещё жить?

– Ну ты и дурак. Я так за тебя переживала, так переживала. Я думала ты не выкарабкаешься. Спасибо Маунду, я попросила его дать тебе хорошего врача и он дал. Он даже приходил к тебе говорят. Сказал, что ты живучий сукин сын.

– А я такой и есть! Спасибо тебе, Китти. Спасибо дорогая моя. Если мне придётся вновь пережить такое ради таких твоих слов, объятий и слёз, то я готов отдать ещё пару пальцев. Спасибо тебе, дорогая моя подруга. Спасибо. Если бы не ты, то, наверное, и смысла мне возвращаться в этот мир не было.

Китти ещё минуту стояла в объятиях Чака, после чего настойчиво попросила его вернуться в койку, иначе она начнёт ругаться. Тот не сопротивлялся, к тому же очень слабые ноги, что просто трещали от боли, начинали подкашиваться. Она сопроводила его до кровати, Зит впервые чувствовал нежность и заботу с её стороны, в этот момент ему нравилось жить. Разворошив огромный, защитного цвета, рюкзак, Китти вынула из него две банки фруктовых консервов, палку колбасы и буханку свежего хлеба. Его волшебный аромат тут же затмил, щипающий нос, запах спирта и медикаментов. Желудок Чака в радостной истерике забурлил, но предупрежденная врачом Китти выдала лишь малую порцию, дабы не навредить ему после долгой голодовки. Пока капитан жевал, Лина рассказывала.

– Всё время, пока ты был в тылу, фавийцы упорно давили на нас, мы отступали и отступали, Маунд говорил много погибших, впервые после гетерской компании такие потери, но к моменту, когда ты заявился к нам, мы смогли закрепиться и два дня шёл страшный бой. День и ночь без остановки шла стрельба, ночное небо сияло как днём в бликах пожаров и вспышках снарядов. В одну из передышек приехал ты на своём танке. Сумасшествие какое-то, подумала я, когда мне рассказали, что какой-то чудак один на танке прорывался через фронт. Я не думала, что это ты, да и отчего мне было думать, ведь тебя записали в пропавшие без вести, как и тысячи остальных, большинство из которых погибли или в плен попали. А я старалась не думать о тебе, как начинала думать, то сразу плакала, ведь я не хотела, чтобы тебя убили или пленили. А как я узнала, что этот чудак ты, и что ты живой, то я бросила всё, Чак, и побежала к тебе, но смотреть на тебя было страшно, весь ободранный и в крови, пальцы болтались на лоскутах кожи, жуть. Я в тот же день побежала к Маунду и потребовала дать тебе врача. Он дал. И тебя спасли. А сегодня утром фронт утих окончательно. Высшие чины поговаривают, мол, фавийцы ушли, не отступили, а просто ушли. Почему? Зачем? Ни кто ничего не знает. Штаб в замешательстве.

– Может, выдохлись? Фавийцы. Всеми силами навалились и выдохлись, – прожевав очередной кусок, скакзал Чак.

– Не знаю, как бы чего не задумали. Так хочется уже покончить с этой войной. А тут говорят Парир уже совсем рядом был. Да пришлось вновь отходить.

– Китти, а если бы была такая возможность, просто взять и закончить эту войну, локально, только для тебя и меня, взять и перестать воевать. Сказать, хватит, я навоевался, устал, хочу мир. И плюнуть на все, ты бы смогла? – запивая сиропом от фруктовой консервы, спросил Чак.

Китти сморщила лицо, пристально посмотрела на Чака и улыбнулась краем губ. Она не совсем поняла его. Но точно поняла, что такие речи не желательно говорить в местах подобных этому.

– Ты это о чём и к чему? Чак?

– Да устал я уже, хочется жизни человеческой. Ничего я не понимаю и понимать устал. Хочу, как человек уже жить. Не убивать и разрушать, а строить и растить. – Произнёс он, голосом полным усталости и отчаянья.

– Все устали, я тоже устала, но нужно потерпеть ещё немного.

– Да сколько уже терпеть, год? Два? Десять? Надоело терпеть, хочется уже жить, жить, а не ожидать жизни.

– Тебя скорей всего комиссуют и отправят в тыл, на какие-нибудь работы, не связанные с боевой службой. Я просто уверенна, что для тебя война уже кончилась и мира ты будешь дожидаться в каком-нибудь спокойном городке, где не будет шума фронта, девчонок куча ходит по улицам. Успокойся, Чак, для тебя-то, как раз, всё кончилось. Это нам ещё ждать и ждать.

Чак заметно приободрился, новость о его уходе в запас подняла ему настроение. Он был готов хоть сейчас собирать вещи, но представив на мгновение ту, другую жизнь, разительно непохожую, на страшную, но привычную фронтовую, засомневался и взгрустнул. Там, в тылу наверное всё хорошо, но только нет Китти.

– В том городке, не будет тебя, – грустно подытожил Чак.

– Ну, наверное, мне нужно сказать тебе ту фразу, которую ты мне всегда говорил. Я найду тебя. Ты же всегда находил! Вот и я постараюсь.

Чак ничего не ответил, а лишь улыбнулся. А Китти же настоятельно, тоном, которым поучают учеников, потребовала от него прекратить такие разговоры, не навлекать на себя гнева руководства. Которое, кстати, считало его поступок проявлением самоотверженности и героизма. Как говорила одна из знакомых Китти, о чудаке на танке, даже во фронтовой газете написали. Приукрасив конечно.

– Тебе нужно отдыхать, Чак. А мне работать.

– А ты придёшь вновь? – словно ребёнок, спросил он.

– Конечно же приду. Вечером, врач сказал, что можно будет вывести тебя на улицу. Вот вечером я приду. Прогуляемся.

– Китти, прости меня за глупый вопрос, но я просто обязан тебя спросить. Ты честно рада, что я жив?

– Конечно же, да! Что за глупые вопросы?

– Просто на мгновение мне показалось, что чувства мои взаимны.

Китти улыбнулась, наклонилась к Чаку и прислонилась своими губами к его щеке. Он почувствовал это нежное прикосновение и невольно заулыбался сам.

– Ну, если только самую малость, капитан Чак Зит.

После этой фразы, она удалилась из палаты, оставив после себя лёгкий аромат духов, еду и неувядающею тягу жить, для одного искалеченного капитана. Который улыбаясь как дурак, сидел на кровати, с пустой консервной в целой руке.


Вечером, как Китти и обещала, они пошли на прогулку. Для капитана эта прогулка была невыносимой мукой, ноги еле слушались тела, он постоянно просил, а порой просто умолял укол обезболивающего или хотя бы таблеточку. Но Китти была непреклонна и по наставлению врача не давала ему, ни того, ни другого. И ничего не действовало на неё, ни уговоры, ни угрозы упасть и помереть, в этот момент скорее она была боевым офицером, а он девчонкой. Но дело было уже не сколько в боли, сколько в пристрастии к медикаментам, которыми страдали многие фронтовики. Пройдя сотню метров, ноги всё-таки начали шагать увереннее, но боль, то и дело, подступала к коленям и те начинали трястись, словно у старика. В такие моменты они присаживались на ближайшей лавочке или любой опоре. Погода выдалась по осеннему тёплой, более мягкий климат не давал сильного различия с летом в первый месяц осени, лишь солнце стало раньше прятаться за горизонт и вечера были чуть прохладней, нежели летом.

– Не самое удачное место мы выбрали для привала, – скрипя, молвил Чак и указал куда-то пальцем.

Китти пригляделась и увидела свежий холм сухой, красноватой глины. На вершине его красовалась деревянная табличка, прибитая гвоздями к черенку. На ней было написано: "Здесь похоронены 74 солдат Муринии". Коротко, лаконично. Без имён.

– Такое по всему городу, Чак, Бои были страшные, город был практически окружён, погибших было много. Маунд приказал хоронить всех на месте, не складировать и не ждать пока их вывезут в тыл. Велика была опасность, что начнутся эпидемии, к тому же вонь стояла страшная. Ты не смотри вниз. Тут только грязь и угрюмые лица, смотри лучше наверх, гляди какой красивый закат, словно солнце утопает в пучине розовых, взбитых сливок.

– Ну и сравнение, взбитые сливки, – захихикал Чак.

– Ну облака похожи на взбитые сливки, а солнце окрашивает их в розовый цвет. Ну мне так кажется. И вообще это моя фантазия, я так вижу. Что смеешься, Чак? Да иди ты в задницу. А по твоему на что похоже?

– На солнце, что заходит за горизонт.

– Какой же ты примитивный, как первобытный человек. Ни фантазии, ни воображения.

Проходящие мимо солдаты, с застывшей угрюмой физиономией, никак не могли понять причины смеха этой парочки. Они посмотрели на заходящее солнце, переглянулись друг на друга и пошли дальше. Видимо посчитав их чокнутыми. В измотанном боями городе, уже мало кто улыбался.

В стороне раздались тяжёлые шаги и Чак лениво обернул голову, обгоревшая кожа с болью натянулась. В лучах заходящего солнца возвышалась статная фигура генерала Маунда Маута, он с несмываемой ухмылкой тонких губ, оглядел капитана и Китти, по обе стороны от него стояли два огромных, как медведи офицера службы охраны.

– Ну здравствуй, капитан Чак Зит, рад видеть, что ты выкарабкался, – басом проговорил генерал, протягивая свою руку.

– Здравия желаю, товарищ генерал. Простите, встать не смогу. Ноги не совсем меня слушаются, – пыхтя, ответил Чак, чуть-чуть оторвав свой зад от лавки.

– Да не вставай, мне это не так уж и важно. К тому же, ты у нас местная знаменитость – герой. О тебе люди шепчутся, рассказывают всякие сказки и небылицы. Я конечно же контролирую разговоры среди солдат, да и к тому же, досье твоё хорошо знаю. Но все же, капитан. Ты смог меня удивить. Один, на танке, прорвался сквозь фронт. Поступок и впрямь не из робких. Посовещавшись с достойными людьми, я велел представить тебя к награде. К медали за боевые заслуги первой степени. Поедешь в тыл в качестве героя, – голос Маунда был каким-то надменно торжественным, истинной радости в нём не было. Толи от отношения к этому капитану, толи от какой-то внутренней тревоги.

– Благодарю вас, товарищ генерал. Но к чему мне медаль? – уверенно ответил Чак. – Мне, что с ней, что без неё.

– То есть вы считаете, что я зря принял решение о вашем поощрении? – смутившись сказал он, и нотки его голоса выдали некую обиду.

– Я не вижу в ней цены. Какой я герой? Я скорее дурак. Чуть не помер, прорываясь сквозь фронт, у меня не было великой миссии или приказа. Я просто так захотел, – в этот момент Китти так усердно пихнула его в бок, что Чак аж скривился, но не унялся и продолжил. – Мне ни к чему медальки, для меня награда, что я поеду в тыл, подальше от всего этого. Там эти железяки не дают никаких привилегий.

– Своими словами, капитан, вы обесценили смерть многих наших солдат, что погибли во имя великих подвигов и посмертно получили эти медали. Я не политофицер, мне ни к чему проводить с вами беседы о политических и идейных аспектах ваших речей. Лично я вас уважаю, несмотря на бардак в вашей голове. Вы многое сделали для того, что бы носить эту медаль, но не желая её одевать, делаете лишь хуже себе и своей дальнейшей карьере. И я искренне надеюсь, что в вашей голове наступит порядок. Выздоравливайте поскорее.

– Спасибо вам товарищ генерал за всё, – выдавил из себя Чак не совсем искренние слова благодарности.

– Майор Лина, – обратился Маунд к покрасневшей от стыда девушке. – Через час жду вас в канцелярии штаба. Сегодня у нас непростой день. Нужно подготовить множество приказов.

Генерал удалился и наступила неловкое молчание, которое закончилось демонстративным вздохом Китти. Чак сразу понял, что она этим хотела сказать и только открыл рот, дабы оправдаться, сразу же получил резкий взгляд в ответ. Следом Китти понесло.

– Ты, Чак, совсем дурак или там в танке тебеснаряд в голову попал? Это что сейчас такое было? Кто тебе вообще позволил такое говорить? Ты хоть понимаешь, что это не просто генерал? Это мать его, Маунд Маут! Повторяю Маут! Сын Мурзана! Ты в открытую ему дерзишь, будто перед тобой жалкий офицеришка, а не он. Ты хоть понимаешь, что ты наговорил?

– Я…

– Ты! И замолчи, и слушай. Ты ему жизнью обязан, благодаря ему тебя со света того возвращали. И вовсе не потому, что ты ему так нужен. А что в ответ? Медальку ему не нужно! Гордый сил нет. Да взять эту медаль должен был и спасибо сказать.

– Китти, прости меня, я действительно сморозил, – пытался оправдаться он, но Китти, аж повысила на него голос и будь он во здравии, обязательно влепила бы ему пару подзатыльников.

– Ты неисправимый дурак, Чак Зит. Как только в жизни твоей, что-то налаживается, ты сам все портишь. Дурак ты. Вот и весь ответ.

И вновь наступило неловкое молчание. Чак закурил сигарету, но озлобленная Китти выхватила её из рук и закурила сама. Злобно пуская дым, словно дракон. Капитан боялся противиться и молча вынул вторую и закурил вновь.

– Докуривай и я отведу тебя в палату. А мне пора идти в штаб, – с яркой обидой сказала Китти и, затянувшись вновь, выбросила недокуренную сигарету на землю.

Чак молча забычковал папиросу и убрал в пачку. Он чувствовал себя, как провинившийся щенок.


***

Проделав уйму бумажной работы, и натерев на руках мозоли, Китти устало подошла к окну и отворив ставни втянула в лёгкие дождливой прохлады. Мелкие, холодные, капли усердно били по крыше и залетали в открытое окно, освежая усталое лицо, снимая ставший уже родным и близким стресс, сопровождавший каждый её день.

Ей до сих пор было обидно от бессовестной выходки Зита, она на него очень злилась и даже не хотела его видеть. Да и как ей показалось Маунд был к ней неожиданно холоден, говорил лишь только по делу и не разу ей за вечер не улыбнулся. Хотя может дело было и не в Чаке вовсе, может его, что-то тревожило, но хитроумный женский мозг уже построил множество теорий и домыслов, один хуже другого.

На дворе была уже глубокая ночь, в городе стояла кромешная тьма, соблюдался режим светомаскировки, в комнате Китти так же было темно, лишь слабая настольная лампа мерцала где-то в глубине, но она никак не могла послужить наводкой для вражеской авиации. Китти услышала, как отворилась входная дверь и чьи-то неуверенные шаги заскрипели по рассохшемуся паркету.

– Кто там? – окликнула она в темноту, не оборачиваясь.

– Маунд, – раздался усталый голос в ответ.

– Проходи, я тут у окна, воздухом дышу.

Мгновение спустя он подошёл к ней со спины и обняв за талию опустил лицо в распущенные волосы. Она почувствовала, как его дыхание отдаёт алкоголем, Маунд пил крайне редко и это её насторожило.

– Прости меня, за капитана Зита. Он просто дурак, – обернувшись к Маунду, виновато молвила она.

– А ты, что сестра или жена ему, тебе то за, что извиняться? – удивлённо спросил Маунд в ответ.

– Да нет, просто он некрасиво себя повёл. Ты столько сделал для него, что бы он выжил, а он ерепениться, как дитя малое, согласился бы, что ему эта медаль? Тянет, что ли?

– Китти, я это не для него делал, а для тебя. На него мне плевать, но если он как-то дорог тебе, то и я обязан был помочь ему. Не ради него, ради тебя.

– Ты пойми меня правильно, Маунд, он человек не плохой, это оболочка у него такая злая, а внутри он очень даже хороший человек. За эти годы Чак сильно изменился, и если честно, мне его очень жаль, дай ему вернуться в Муринию.

– С чего ты взяла, что я с ним, что-либо сделаю?

– Не знаю,– замялась Китти.

– Не хочет медаль, пусть не берёт, мне-то какое дело.

– Ну и хорошо.

– Ты вообще, хоть что-нибудь знаешь о друге своём Чаке?

– Только то, что он мне рассказывал.

– Я тут разрешил себе немного полюбопытствовать и запросил его личное дело. К тому-же, всё равно мне нужно было с ним ознакомиться, раз к такой высокой награде представлять его собрался. Так вот, интересный он человек, не сказать чтобы прям книгу про него написать можно, но почитать есть чего. В целом он положительный парень.

Маунд вынул из-за пазухи папку с множеством листов. Китти поглядела сначала на неё, потом на Маунда.

– Почитаешь, если захочешь. Не знаю почему, но мне показалось, что тебе будет интересно.

– Оставь на столе, – сухо сказала она. – А ты, чего пьяный? Случилось чего?

– Не знаю, чувство какое-то нехорошее. Что-то сильно тревожит меня, как будто случиться, что-то должно. Прошлый раз у меня такое чувство было перед смертью жены. Вот и не знаю, как с ним бороться. Да и медивы как то странно себя ведут, последняя разведка донесла вести, что те отступили, да порядочно. Никак в ловушку нас манят. Пытался с отцом связаться, не могу. Нет на месте его. Хотя должен быть. Короче как-то погано на душе, толку от алкоголя, конечно-же, никакого, но, что то подсказывает, что нужно выпить, как будто легче станет. А ведь не станет.

– И много уже выпил?

Маунд молча достал из внутреннего кармана плоскую полулитровую бутылку ягодной водки. В ней было чуть больше половины. Он открутил пробку и неловким движением предложил Китти выпить.

– Давай, но не с горла же пить.

– Доставай стаканы тогда.

– У меня один.

– Нормально, я буду с горла.

– Маунд, это ты с такого количества уже пьяненький. А что будет когда мы допьём бутылку? Ты ведь командующий.

– Да я так, немного выпью и всё. Алкоголик с меня так себе. Не любитель я выпить, но ведь ты мне поможешь? Не бросишь одного в борьбе с алкоголем?

Китти улыбнулась, искренне, как она умела, обнажив белые зубы. Они уселись за стол и под слабое мерцание настольной лампы начали болтать. О том о сём. В этот вечер Маунд был на удивление открытым и разговорчивым. Лина даже не совсем верила в то, что это тот самый Маунд, великий полководец, сын железного вождя, ведь перед ней сидел простой мужчина, с усталым лицом, грустными глазами и морщинами поперек лба. Таким его видели единицы, а Китти так и вовсе впервые, ведь она привыкла к одному Маунду, а теперь пред ней сидел как будто совершенно другой. А генерал тем временем рассказывал какую-то историю из прошлого, в меру смешную, в меру пошлую. Договорив, он плеснул подруге водки, чокнулся с её стаканом и сделал небольшой глоток из бутылки.

Они болтали около часа. Маунд впервые рассказал Китти о своём детстве, о том, как будучи ещё ребёнком пережидал в укрытии когда катаканцы штурмовали столицу Ульяна. В тот день он впервые увидел смерть, которая собрала богатый урожай в том бою. Город тогда отстояли и это был последний успех катаканцев, вскоре Мурзан окончательно расправился с ними, сделав их государство своим сателлитом. Вспомнил Маунд и о том, как отец воспитывал их.

– Мы росли в семье человека, который будучи ребёнком потерял отца, моего деда, которого я даже и не знал. Вся жизнь моего отца это – война, борьба, преодоление непреодолимого. Так и он нас воспитывал, лупил порой так, что синяки неделями не сходили. Он научил меня никогда не жаловаться, когда я приходил со школы с ссадинами и синяками, мне стыдно сказать было о том, что я получил от кого-то, ведь иначе я бы ещё получил от него затрещину, ведь я не имел права быть слабым. Отец злился каждый раз как мы с Мау проявляли слабость, слёзы были тем более под запретом, за плачь можно было выхватить звонкую пощёчину. Так мы и росли с братом, я смог принять правила отца и полюбил его таким, какой он есть, к своим детям я естественно так не отношусь, да и Мурзан в отношении них самый любящий дед. А вот Мау не смог принять этих правил и противился им, он ненавидел отца и вскоре стал ненавидеть всё, что создавал Мурзан и всех тех, кто любил его. А потом мы выросли, переехали в Дарлию, там пригодился талант моего отца по сплочению и спасению страны. Я тогда был гвардейским лейтенантом. Отец и тогда не применил ко мне никаких поблажек, во время войны с Гетерией меня, как и всех отправили на передовую. Кстати, Китти, никогда не поверишь кто нами тогда командовал.

– И кто же? – с интересом вслушиваясь в рассказ Маунда, спросила Китти.

– Генерал Михи. Это тот, который сейчас фельдмаршал Фавийской армии.

– Этот старикашка? – усмехнулась она.

– Тогда он был заметно моложе и умнее, это сейчас он тылами заведует у медивов, а раньше он был хорошим генералом. Я тогда прошёл боевое крещение. Мы обороняли последний рубеж. Гетерцы давили нас всей своей мощью, не помню уж как назывался тот городок, но больше он напоминал деревню, несколько десятков покосившихся домов и какое-то сталелитейное предприятие. Собственно этот завод мы и обороняли. Тогда я впервые познал мерзкий вкус войны. Нас разметали гетерские танки, мы драпали со всех ног, а я получил сквозное ранение ноги. Кость не задело, только мясо. Улёгся в воронке и перевязав ногу, стал ждать, когда наши пойдут в контратаку, желание попасть в руки гетерцев не было. К тому же узнав, кто я такой, меня бы превратили бы в разменную монету. Вот и затаился я. До сих пор могу без труда вспомнить того бедолагу гетерца, молодой солдатик, лицо худое, глаза маленькие и напуганные, в руках огромный для его роста автомат со штыком. Он осторожно сполз ко мне в воронку и стал оглядывать её, там кроме меня лежали двое дарлийцев, у обоих тела были обезображены взрывом, куски мяса, а я лишь с окровавленной штаниной лежу и притворяюсь мёртвым. Старался дышать тихо, дабы грудь не вздымалась, лицо прикрыл рукой, а сам гляжу на него. А он возьми и подойди ко мне, давай меня сапогом пихать. Слышу, ему кричат, что-то, а он отвечает "Тут все чисто", думаю ну и хорошо, пронесло. Этот паренёк хотел было уйти уже, да как вдруг обернулся ко мне вновь, автомат штыком на меня направил и давай легонько так потыкивать меня. И тут я решил не ждать когда он меня заколет, выбил у него из рук автомат, навалился на него всем телом и закрыв его рот рукой, выхватил свой нож. Не знаю мог ли я поступить в тот момент иначе, но я воткнул лезвие в его грудь. Он смотрел на меня такими грустными глазами, лишёнными злобы, они были наполнены какой то тоской, то ли по дому, то ли по жизни в целом, ему было то едва два десятка лет отроду, даже щетины не было. Вот так и смотрели мы друг на друга, пока кровь фонтаном била из его груди, то сильнее, то слабее, пульсируя вместе с умирающим сердцем. Парень помер спустя минуту, но мне казалось, мы смотрели в глаза друг другу целую вечность. А потом я провёл в этой воронке ещё целую ночь. На утро наши пошли в наступление и в переломном сражении сломили наступательный дух гетерцев. За ту ночь я чуть не рехнулся, мне казалось, что в темноте со мной говорил тот мертвец, и голос я его до сих пор помню. С тех пор уже прошло много лет, а голос тот до сих пор иногда пытается со мной заговорить.

– Мурзан Маут отправил тебя на передовую? Да ты же его сын! Неужели он за тебя совсем не переживал?

– Переживал наверное, его любовь проявляется по другому. Он своеобразный человек. Я во многом его понимаю. Ведь он вырос в окружении страха и постоянной войны. Он не любитель рассказывать о своём прошлом, но мама вспоминала о том, как тяжело им было расти в то время. Катакан терроризировал Ульян постоянно, либо мы с ними открыто воевали, либо они разжигали внутри Ульяна междоусобицу, а порой и просто сеяли террор. Это сейчас на остатках Катакана образованна Вергия, полностью контролируемая отцом.

– Если у меня когда-нибудь будет ребёнок, я не отпустила бы его на войну никогда.

– Если у тебя когда-нибудь будет ребёнок, пусть он будет после войны, когда настанет мир.

– Я надеюсь, что уже совсем скоро мы разобьём оставшихся медивов.

– Я на это тоже надеюсь. Жаль твой друг капитан Зит, отправляется в тыл. Мне такие вояки как он нужны.

– Я помню, как он в Брелиме убил всех заложников, которых допросил, он боялся, что они о нас расскажут. А ещё он абсолютно спокойно застрелил майора, что хотел нас выдать фавийцам. Я боюсь представить сколько крови на его руках. Что он будет делать в тылу? Он наверное там с ума сойдёт. Он ведь делать-то в жизни ничего больше не умеет, как убивать.

– Он выполняет то, что от него требуется. В его мире иначе не выжить. Он с ранних лет в Горохране, я полюбопытствовал и почитал его досье. Так вот. Он был ранее преданным сотрудником своей структуры. Он расстрелял уйму людей. Не ради удовольствия, конечно-же, а исполняя приказ, но количество расстрелянных лично им куда больше десяти. Так, что к суровости этой жизни, твой друг подготовлен куда лучше многих. Да и солдат он хороший. Он спас тебя из глубокого тыла фавийцев, участвовал в десятках сложных операциях. Не будь он идеологически неустойчивым, была бы ему дорога в генералы.

– Надеюсь, он всё же привыкнет к мирной жизни. Хватит ему воевать. Хватит ему убивать.


Спустя некоторое время бутылка опустела, усталость овладела собеседниками и пожелав друг другу спокойной ночи, Маунд удалился к себе, а Китти, устало зевая, придвинула к себе досье на Чака Зита и намеревалась уже его почитать, но сон оказался сильнее любопытства. Спустя минуту, она уже мирно сопела, опустив голову на толстую папку, с именем капитана Зита.

Глава 23


Густой хвойный лес шумел под слабым ветром, высокие, вековые сосны устало покачивались, сбрасывая с себя жёлтую хвою. Пахло бором, грибами, смолой и сыростью из логов, поросших густой, зелёной травой. Начиналась осень.

В густой поросли молодых сосёнок расположился отряд из двух десятков человек. Они были одеты в лесной камуфляж, пили чай, аккуратно курили и разговаривали. Среди них выделялся один молчаливый мужчина, сорока лет, с крепким угловатым лицом, поросшим аккуратной щетиной. Его глаза лениво оглядывали окружающих, а узкая полоска губ не реагировала ни на шутки, ни на брань, всё вокруг него было неинтересным и не привлекало хоть какого-нибудь внимания. В его крепкой ладони, с массивными пальцами, поблескивала маленькая кружка из алюминия, изрядно потёртая и измятая. Он медленными глотками пил чай, а маленькие, тёмные глаза юрко оглядывали окрестности, цепляясь за каждое деревцо, что могло таить опасность. Другие же мужчины были более разговорчивы, в центре них сидел рыжебородый громила. Он усердно смолил сигарету и сжимал в одной руке маленький автомат, смешной от своей нелепости, тем более на фоне такого верзилы. Вокруг него собралось семеро, они услужливо поддакивали ему, смеялись над его шутками и хлопали по плечу, порой молчаливый мужчина с чаем делал ему замечания, на которые тот реагировал быстро и вежливо.

В стороне от всех сидел молодой человек тридцати лет, он читал какой то документ на белом замызганном листе, что-то помечал на бумаге ручкой, задумчиво смотрел в лесную чащу и вновь читал и помечал. Спустя несколько минут, к нему подошёл рыжебородый и присев рядом, сказал хриплым басом.

– Чего сидишь скучаешь. Пошли к нам?

– Не хочу, – не отрываясь от документа, буркнул тот в ответ.

– Я понимаю, что ты шишка серьёзная, но твою ж, мать, прояви ты к нам уважение и не сиди в стороне от всех, будто призираешь нас. Мы между прочим твою задницу защищаем, своими телами путь наверх тебе прочищаем, а ты сидишь тут в стороне, будто мы для тебя мусор. Или ты как твой папочка? Тоже считаешь нас неполноценными? Ждёшь когда мы тебе дорогу очистим и вновь всех в лагеря загонишь?

– Я, не отец, и вас я не призираю, мне просто с вами скучно. Мне не интересно болтать про водку и женскую грудь, – не обращая внимания на рыжеборода, продолжал он заниматься своими делами.

– О! Да ты натура творческая, лирическая, куда нам тупым подпольщикам до элиты котивского общества, я извини, с золотых тарелок не кушал и жопу сам себе подтирал.

– Вот по этому мне с вами и не интересно, вы примитивный мужлан, не имеющий при себе ничего кроме силы и автомата. О чем мне с вами говорить? О том какие сиськи приятней на ощупь? Нет, спасибо. Это не мой уровень. Идите и травите свои прошлогодние байки тем, кому они интересны.

– Я посмотрю на тебя Мау, когда тебе понадобиться наша сила и автоматы. Ты можешь сколько угодно кичиться передо мной своей важностью, но дорогу на верх таким зазнайкам, как ты, выстилают именно такие мужланы, как мы. Дам тебе совет, научись нас уважать, и может завтра, я помогу тебе осуществить ваш план.

– Обойдусь без ваших советов, вы всё равно сделаете то, что вам приказали. Оставьте свои умозаключения при себе, я выполняю свою функцию, а вы свою. Не прыгайте выше головы. И попрошу вас, не тыкать мне. Я вам не друг, обращайтесь ко мне на вы.

– Как прикажете, ваше благородие, простите, что смутил вас своим мужиковым видом.

Рыжебородый гневно поднялся на ноги, швырнул бычок в сторону и смачно харкнул на него. Всем своим видом демонстрируя свою злость и негодование. Но Мау даже не обратил на него внимания, будто и не сидел с ним никто рядом. Молчаливый мужчина позвал обозлённого громилу к себе и спокойно начал его отчитывать.

– Маол, ты чего себе позволяешь?

– А почему этот котивский ублюдок себя так ведёт? Мы шкурами своими рискуем, всю "Свободу и волю" под удар ставим, а он чуть ли не плюёт нам в рожи. Мы ради этого упыря, что ли всех мобилизовали? Тысячи бойцов, всю нашу сеть собрали со всей Муринии, а он? Не боитесь ли вы, что Маут младшенький после захвата власти нас всех под нож пустит?

– Нет, не боюсь. Я здесь не для того, что бы бояться.

– Вы там в Фавии думали, когда ставки на этого сопляка ставили? Вас, что, братишка его совсем поджал?

– Я ничего не думаю. Я здесь для того, что бы координировать действия боевого крыла "Свободы и воли". У меня есть приказ, у тебя есть приказ, так, что нам его выполнять. Я всю жизнь выполняю приказы и не думаю над ними. Привыкай.

– Вы чего такой спокойный, полковник?

– Спокойствие и здравый рассудок мои главные помощники.

– Ох, мне бы ваше спокойствие, чую до беды нас доведёт ваш план. Нужно было просто Маута старшего в засаду загнать и пристрелить, а там бы, как пошло, а вы вечно нам палки в колеса вставляете со своей стратегией и политикой. У вас там один здравомыслящий остался, это Гваздаль. Остальные одни паникёры и трусы, – гневно брызжа слюной, говорил Маол, но фавийский офицер никак не реагировал на него и отвечал спокойно.

– Мы в Фавии ценим ваш труд, но вольную вам никто не даст, иначе вас перебили бы уже пару лет назад, мы в своём ведомстве глубоко изучаем ситуацию, анализируем данные всех наших агентов, и лишь потом принимаем решения. Мы, Маол, не авантюристы, а стратеги, если бы нам не подвернулся этот шанс, вы бы до сих пор прятались по норам, в ожидании подходящего момента. А сейчас у вас есть шанс проявить себя, послужить великому делу победы и освобождению нашего народа из рабства. Прошу тебя по хорошему, выполняй приказ как положено, относись к Мау Мауту, как положено относиться к будущему лидеру дружественной Муринии. В его голове очень много нужной нам информации. Только благодаря ему мы можем осуществить наш план.

– А если я буду вести себя с ним как, с сынулькой врага рода человеческого?

– Тогда я буду вынужден принять по отношению тебя меры и либо отстранить, либо устранить.

– Нет уж, господин полковник, я тут лидер, я тут власть, а вы лишь инструктор, эти люди идут за мной и слушают меня, – резко бросил в сторону фавийца Маол, положив ладонь на цевье автомата.

У полковника не дрогнул ни один мускул, он спокойно допил последний глоток остывшего чая, спрятал кружку в рюкзак и в секунду оценив обстановку, выбил ударом ладони автомат из рук Маола. Громила не успел опомниться, как у его рыжей бороды мелькнуло лезвие ножа, он даже ощутил его прохладу и замерев, огляделся по сторонам. Его соратники, что пару минут назад заливались смехом от его шуток, молчали, ожидая исхода.

– Уважаемые бойцы сопротивления, ваш лидер решил нарушить законы установленные лидером медивских вождей, угрожал и отказывался повиноваться. Предлагаю зарезать его и выбрать нового лидера, есть достойные кандидаты? – спокойно проговорил фавиец, окидывая подпольщиков уверенным взором.

Народ сначала молчал, Мау нехотя глянул в сторону конфликта, но быстро потерял к нему интерес и отвернулся вновь. Маол же испуганно смотрел на соратников и практически не дышал. Тишину нарушил тощий парень со снайперской винтовкой в руках.

– Господин куратор, передайте Маолу, что если он извиниться перед вами, то мы готовы вновь следовать за ним. Если же нет, режьте его, а среди медивов надуться достойные ребята на его место.

Полковник резко убрал нож от его горла, Маол с трудом сглотнул, в его глазах застыла смесь ужаса и злости. Но фавийский куратор был вновь спокоен и не возмутим, он притянул за воротник мятежного подпольщика и чуть тише сказал ему.

– Поветь, Маол, лучше бы они попросили тебя зарезать. Так бы ты был прав, а сейчас при первой же возможности любой, кто считает себя достойным твоего места, всадит тебе нож в спину при первом же удобном случае. Я унизил тебя, как лидера на глазах у подчинённых, это тебе урок. Теперь ты вынужден считаться со мной, так как на данный момент лидер здесь я. Думаю на сегодня уроков хватит. Как ты будешь относиться к нашему котивскому другу?

– Как приказано вами, – обиженно пробубнил Маол.

– И запомни, если командир велит тебе любить котива, люби, уважать – уважай. Ясно?

– Да, господин полковник.

Бойцы не знали, ни имени, ни фамилии фавийского полковника. Им было достаточно знать, что он посланный самим Гваздалем, куратором очень важной и секретной миссии. Большинству даже не сообщалось о полном плане, а все детали знал лишь сам куратор. Но все без исключения подпольщики знали особую важность и сложность миссии, многие даже понимали, что цель в этот раз ни лагерь, ни войсковая часть или тому подобное, а наиважнейший объект, что отвечал за атомное вооружение Муринии. Многие медивы знали, что предстоит сложное дело, в котором далеко не всем будет суждено выжить. Но они готовы были идти на смерть, кто ради идеалов, кто ради своих родственников, томящихся в тюрьмах и лагерях, а кто-то от отчаянья был готов рвать и убивать, не жалея себя, мстя за жён, детей и братьев. Мотивации у них было больше нужного.

Ночь была по-осеннему прохладной, порывы ветра срывали с редких лиственных деревьев листву и пускали её в хаотичный пляс. Воздух был пропитан ожиданием чего-то страшного и неопределённого, многие не могли уснуть и со страхом смотрели сквозь кроны деревьев в звёздную пустоту ночного неба. И мысли их были насыщенны воспоминаниями о родных и близких, живых и мёртвых.

Не спал Мау и фавиец, они сидели рядом и распивали тёплый чай, что грелся в чайничке на углях. Им было не о чем говорить, абсолютно разные люди, с разными судьбами, разными идеями и мечтами. Их не роднило общим счётом ничего. Полковник был на очередном задании по спасению своей страны, Мау же было безразлично благополучие фавийцев, его странный ум пропитала жажда власти и реванша, он мечтал доказать себе и миру, что отец был дураком, что зря Мурзан недооценивал его, принижал и убирал на второй план. Мау ненавидел отца и старшего брата, в чьей тени рос и жил. Вскоре разговор между ними все же завязался, но деловой.

– Господин Мау, вы не передумали ещё? Будим действовать, как и планировали раньше?

– С чего вы взяли, что, что-то изменилось? Куратор, – уже начиная зевать, ответил он.

– Вы же отдаёте себе отчёт, что завтра будет бой, погибнет множество людей и со стороны котивов и со стороны медивов.

– Медивы это ваша забота, а котивов мне не жаль, они прислуживают моему отцу. А значит вполне заслуживают смерти.

– Вы подвергаете себя необоснованной опасности. Ваша жизнь важна для Фавии и Залеса, вы будущий союзник нашего государства и возможный лидер Муринии. Нам важнее, чтобы вы остались в живых. Вам всего-то следует вручить мне коды отмены автоматического пуска. Как только вы передадите мне нужную информацию, вас тут же отправят в безопасное место, а мы с подпольщиками штурмуем центр, выведем из строя систему автоматического пуска и взорвём штаб до прибытия подкрепления муринцев. Может получиться так, что мы не успеем до прибытия тревожной группы и погибнем все. Вы же нужны нам живыми.

– Полковник, не морочьте мне голову, пока в моей голове нужная вам информация, я вам нужен. Как только я передам её вам, вы потеряете ко мне интерес и разбомбите Муринию своими бомбами. Мне не нужно пепелище вместо моей страны. Мне хочется править страной, а не ядерным полигоном.

– Вы мне не доверяете?

– Конечно-же нет!

– Вы же понимаете, что среди котивского населения Муринии нет какой бы то ни было оппозиции Мурзану, вы можете рассчитывать только на помощь "Свободы и воли" в своих стремлениях к власти. Легенда, придуманная вами сработает лишь в случае ликвидации вашего отца и уничтожения атомного центра. Всё может пойти не так как вы планируете, как правило, редко задания выполняются в полной соответствии с планом. Так, что целесообразней было бы доверить работу профессионалам, а вам оставаться в безопасности. Если, что-то пойдёт не так, то вы можете погибнуть или попасть в руки вашего отца. Он вас не простит.

– Слушайте, полковник. Я осознаю риск, но не собираюсь вестись на ваши уловки, я решил так. Значит будет так. Вы вроде бы обязаны исполнять приказы своего командования. А что сказал вам министр Гваздаль?

– Это моё дело, что он мне сказал. Ваше право. Оставайтесь с нами, но будьте осторожней. Меня волнует только выполнение приказа. И не факт, что в его трактовке обязательно ваше выживание. Будьте осторожны и стреляйте со своего автомата метко.

Полковник достал из рюкзака карту и начал внимательно её изучать под лупой. Он редко спал, тем более перед ответственной работой. Мау же завалился на мягкую траву и начал дремать. Он не осознавал риск, был плохо подготовлен и физически и морально. В силу своих убеждений практически ни разу не держал в руках автомат и не стрелял, ничего не понимал, ни в военном деле, ни в политике. Им двигало лишь слепое желание мести отцу, системе и жажда власти, которую хотелось взять чужой кровью. Ему даже не нужно было убивать отца, все за него должны были сделать медивы, которые только казались ему управляемыми. На деле же Пихте Залес не испытывал любви и уважения к этому маленькому Мауту, считая его недоноском, жалкой тенью своего отца. Император собирался дорого взять за свои услуги, но от критического положения был вынужден начать сотрудничество с Мау. Но тот от своего юношеского максимализма не желал делиться ни с кем украденной информацией, надеясь убрать и отца и брата одним взмахом руки. Только он искренне верил в гениальность своего плана, только ему он казался гладким.

Лес окутал прохладный осенний туман, мягкий словно облако и густой, как дым. Стояло раннее осеннее утро, прохладное и свежее, земля, прогретая летним зноем ещё не остыла, но и солнце уже не особо охотно грело. Часовые лениво прогуливались по периметру, безуспешно вглядываясь в пелену сонными, уставшими с дежурства глазами. Где-то в чаще кряхтели птицы, запевая нескладные песни, утро как утро.

Всё изменилось, когда из глубины тумана донеслись приглушённые хлопки выстрелов, один, второй, третий, кто-то из пелены громко охнул и часовые тут же моментально взбодрились. Центр не был крепостью, двухэтажное бетонное здание с плоскими крышами и множеством пристроек, основные помещения находились в хитроумных лабиринтах под землёй. Ухоженные скверы и тропинки, периметр бетонного забора и колючей проволоки с несколькими КПП, никто не предполагал атаки на этом направлении, к тому же от такой атаки не было смысла, если только среди атакующих не было того, кто знал хитрости штаба и владел нужной информацией.

Мгновенно из серости выскочили вооружённые бойцы "СиВ" они со звериным ожесточением ворвались на КПП и в жёсткой схватке перебили всех постовых, затрещали словно молоты в утренней тиши гулы автоматных выстрелов, сверкнули в пелене несколько оглушительных хлопков гранат, крики раздавались со всех сторон. Всё происходило стремительно, подпольщиков было в разы больше, у защитников штаба не было ни малейшего шанса. Но сигнал тревоги уже прозвучал в ближайшей части муринской армии и теперь у полковника и Мау оставались считанные минуты.

Полковник был спокоен и хладнокровен, он чётко знал своё дело. Когда ситуация требовала проявить смекалку, он её проявлял, когда не было смысла жертвовать собой, он жертвовал подчинёнными. Его цель была чёткой и ясной, Мау ему был большой, но необходимой обузой.

Крайней противоположностью ему был Маут младший, он без всякого смысла стрелял по сторонам, в один момент, чуть не пристрелил прикрывающих его подпольщиков, ранив одного легко в руку. Порой полковник с силой хватал юнца за шиворот и словно котёнка перетаскивал с места на место, если бы фавиец мог выражать эмоции, то он бы давно обматерил этого недоноска самыми бранными словами и дал бы пинка под зад. Но и присматривать за ним, было целью полковника и тот вынужден был нянькатся с ним, словно с ребёнком.

Спустя всего десяток минут были перебиты почти все защитники штаба, взломав вход мощной взрывчаткой, полковник с бойцами ворвался внутрь и тут же скомандовал занять оборону. Все прекрасно знали, что у них не более двух десятков минут, котивские солдаты в этот момент уже грузились в грузовики и проверяли боекомплект.

К полковнику подбежал один из подпольщиков, коренастый детина, он сжимал в руках винтовку и запыхаясь проговорил.

– На этажах имеются гражданский персонал, что прикажите делать?

– На военных объектах не бывает гражданских. Всех в расход.

– Полковник, там бабы есть.

– Хоть дети грудные. Очистить объект от противника. Нам некогда брать пленных. Бегом.

Слова полковника никак не возмутили детину и он с задором побежал наверх, гулом отозвались по коридорам выстрелы и женские голоса. Мау было не по себе, от творившийся вокруг бойни, но его цели оправдывали любые средства. Мгновение спустя в центре управления ракетным вооружением, среди трупов сотрудников уже копошились мозговитые фавийцы, прибывшие с целью взломать умные программы защиты. Мау провёл их коридорами и лестницами к святая святых атомного штаба, эти пути он знал благодаря отцу, который раньше все таки надеялся воспитать в нём настоящего Маута. Также он добродушно поделился всеми документами и данными, что удалось ему выкрасть до побега из Муринии, эти шифры и коды здорово помогли фавийским программистам и в момент, когда за периметром появились первые отряды котивов процесс был уже запущен.

Мау вертел в своих руках мощный пистолет с массивной рукоятью, он сильно нервничал. Полковник в этот момент говорил по спутниковому телефону со связным из столицы Муринии. Пару минут назад город сотряс мощный взрыв, взорвалась одна из машин маутовского кортежа. Сыну была очень интересна судьба отца, всем сердцем он желал ему смерти, надеясь убрать Мурзана руками подпольщиков и не запятнать своё имя в отцеубийстве. Ни разу ему не пришли в голову сомнения по поводу его действий, он был строго убеждён в праведности своей миссии и цели, к тому же, нелюбовь к родителю затмевала все морально-этические стороны вопроса. Наконец полковник сказал "Конец связи" и убрал громоздкую трубку телефона в металлический, блестящий ящик.

– Ну что? – не выдержав спросил Мау.

– Кортеж взорван, все кто сидели в машине убиты, убиты ещё несколько посторонних и охранников, – спокойно ответил полковник. – Смерть Мурзана Маута не подтверждена, его труп не был замечен, но с большой вероятностью он мёртв.

– Так мёртв или вероятно мёртв? – с презрением переспросил Мау.

– Гарантий нет. Слишком охраняемая и многолюдная часть города, место взрыва сразу оцепили.

– Надеюсь ваши агенты не провалили дело, – вертя в руках пистолет, буркнул он в ответ. – Иначе на кой хрен всё это? Я дал вам всю информацию. У нас с вами чёткий уговор, я вам мир, победу, а вы мне остатки Муринии и гарантии власти. А пока мой отец живой, у меня нет шансов на власть! Если вы провалите это дело, то он меня из под земли достанет!

– Угомонись, – прикрикнул на него полковник. – Вы знали, что операция рисковая, никто не давал вам гарантий, да и вообще я предлагал вам бежать в безопасное место, а не идти в самое пекло, но вы решили по другому и я не возражал. Так, что примите обстоятельства и надейтесь на лучшее. Кстати, могли бы почтить вашего отца, как никак он ваш отец, и скорее всего он мёртв.

– Надеюсь, что мёртв. Как закончите со своими играми в хакеров, не забудете, что обещали сжечь только армию, но не страну. Мне хотелось бы править живыми людьми.

– Я свою часть обещаний выполню, остальное на совести тех, кто вам их давал. Расслабьтесь Мау, вы сделали рисковый, но правильный выбор. Будущее за нашей победой. Деспотичные режимы, вроде того, что установил ваш отец, рано или поздно рушатся. Так пусть этот режим рухнет сегодня.

Мау собственно вовсе не переживал, его не заботили ни судьбы его близких, ни судьбы миллионов солдат и простых людей, чьи жизни он поставил на кон. Его волновала смерть отца и то, что теперь ему пришла пора спасаться. Там у реки его ждал транспорт, к которому вела заранее разведанная тропа. В его распоряжении были полторы десятка солдат СИВ, что хоть и презирали его от головы до пят, но вынуждены были подчиняться. Полковник смотрел, как в синих мониторах мелькали непонятные ему цифры и символы, каждый раз переспрашивая понимающих их, программистов.

– Ну всё, Мау, ты должен спасаться. В твоём присутствии я больше не нуждаюсь, – спокойно заявил полковник.

– Вы разве не пойдёте со мной? – удивился Мау.

– Моя цель убедиться, что все прошло удачно, доложить в штаб и на этом мои дела будут окончены.

– Но вас несомненно убьют!

– Что скорее всего, но меня это как то мало беспокоит. Я обязан выполнить задачу, а не выжить.

Мау хотел сказать ему, что-нибудь приободряющее напоследок, но фавиец в этом не нуждался, он молча развернулся к нему спиной и начал связываться по спутниковому телефону с ответственным за операцию. Уходя по коридору прочь, Мау слышал разговор короткий и лаконичный: "Щит, это меч, объект захвачен, процесс пошёл, выпускайте ястребов".

Полковник, дождавшись, когда процесс будет не обратим, велел заминировать всё, до чего могли дотянуться подпольщики и налив из термоса бокал кофе, горячего и ароматного, от которого ещё пахло костром, на котором он был сварен, пошёл по лестничному пролёту к обороняющимся. На втором этаже звучала грубая брань, крики и ругань, дребезжали стёкла, пули со звоном впивались в бетон. Грохот был неимоверный. Члены «Свободы и Воли» принимали свой последний бой, бой в котором поражение превращалось в победу, а смерть в жизнь. Никто из них не планировал выжить, самое ужасное, что теперь с ними могло произойти, это плен. Поэтому каждый приготовил для себя последний подарок, кто пулю, кто гранату. Полковник шёл по кабинету, в котором совсем недавно кипела работа штабных офицеров, что лежали мёртвыми у дверей. В руке его ароматно благоухал кофе, он подбадривал бойцов, обратив внимание, что не менее дюжины уже лежат в углу истекая кровью, их лица были смяты в мерзкой гримасе, кто то ещё кряхтел, а кто-то уже просто тяжело дышал. Один из раненых просил пристрелить его поскорее, он до жути боялся плена и готов был на все, лишь бы не попасть в лапы котивов. Полковник не понимал их, они были ему чужды, он всю свою военную жизнь решал сложные задачи, кого спасал из лап врага, кого то наоборот убивал, но понять людей, что потеряли все, семью, друзей, смысл жизни и надежду, ему было не дано. Полковник шёл на смерть потому, что надо, они шли на смерть, потому, что идти было больше некуда. В пропитанную пороховым дымом комнату, ворвалась стая пуль. Они звонко рикошетили и цепляли живых и мёртвых, что-то лязгнуло о кружку фавийца и в следующее мгновение тонкая струйка черно-золотистого цвета побежала на пол.

– Полковник! – истошно крикнул хилый, с лягушачьей мордой паренёк, что лежал у окна и вёл стрельбу по уже занятому котивами КПП. – Наши бомбы уже сыпаться на врага? Скажите пожалуйста, они уже сыпаться? Сыпаться же?

– Скоро посыпаться, сынок, скоро, – затыкая пальцем пробоину в кружке, отвечал тот.

– Пусть они сгорят в мучениях, проклятые твари, пусть сгорят в огне! А Маут? Вы пристрелили его?

– Надеюсь, что он погиб во взрыве, пока подтверждений нет.

– Да нет, того, мелкого выблядка, сынишку его, что с нами тёрся. Вы ведь убили его? Убили?

Полковник отрешённо кивнул, свихнувшемуся от злости медиву и, допив остатки кофе, пошёл прочь. Котивы уже штурмовали первый этаж.

А успевший унести ноги, Мау, бежал без остановки. Вокруг него мелькал лес, под ногами хрустела хвоя и ветки, за спиной дико грохотали взрывы и выстрелы. Туман понемногу стал растворяться и сползать в лощины. Взяв его в кольцо, устало перебирали ногами четверо медивов, они озирались по сторонам и подгоняли младшего Маута, чтобы успеть спастись с ним в подготовленных к отплытию лодках на берегу реки.

Вскоре воздух стал пахнуть сыростью, еле уловимые нотки сырой земли и тины приободрили отряд и уже казалось, покинувшие их силы, вновь вернулись. Пред глазами открылась, окутанная пеленой тумана, долина спокойной лесной речки с тихим течением и густо заросшими берегами, Мау от удовольствия улыбнулся и полной грудью втянул в лёгкие сырой аромат водоёма, всё шло по плану.

– Где ваш катер? – запыхавшимся голосом спросил он, согнувшись и пытаясь отдышаться.

– В кустах, в тех кустах должен быть замаскирован, – дрожащим пальцем указывал медив на густую поросль вдоль берега.

– Давайте спасаться пока не поздно…

Но было поздно, их уже поджидали. Мау не успел обернуться, как из зарослей выскочили несколько камуфлированных фигур. Они беззвучными выстрелами уложили всех, кто окружал его, и скрутив руки Маута младшего, надели ему на голову мешок, после чего сильным ударом рукояткой пистолета вырубили и его.

***

Он очнулся спустя неопределённое количество времени. В глазах было темно, мешок все ещё скрывал его лицо. Сквозь ткань виднелись непонятные силуэты, кто-то, что-то говорил, речь было сложно разобрать, но пару голосов были однозначно знакомы. Дёрнув руки, он тут же понял, что они туго связанны за спиной. Ноги также были плотно примотаны чем-то липким друг к другу. Мау резко дёрнулся и мешок чуть сполз с лица и сквозь небольшую щёлку, он увидел знакомое место. Атомный штаб, центр управления.

– Он очнулся! Ну и хорошо, что вы его не прибили окончательно, – прозвучал ужасно знакомый голос, которого он уже не слышал несколько лет. – Ты жив? Мау? Узнаёшь меня?

– Узнаю, – обречённо произнёс он, узнав голос своего отца.

– Поднять этот кусок говна на колени. Бегом. Снять с него мешок, хочу видеть его глаза.

Мау грубо схватили за локти и подняли на колени, резко сорвали с головы мешок и в глаза ударил мерзкий, холодный свет ламп. Он был посреди центра управления, который в ходе боя сильно пострадал, кругом были разбросаны бумаги, запачканные грязью и кровью, разбитая техника, мониторы, тела медивов подпольщиков, стоял смрад пороха и потных ног. Напротив него стоял Мурзан, статный и широкий, его лицо было усеяно царапинами и ссадинами, на левой руке был разорван рукав до самого локтя, а запястье было спрятано под белой повязкой, на которой проступали бардовые пятна крови. В глазах его читалась ярость и злость, узкие губы дрожали, кожа лица раскраснелась, лишь только огромный шрам оставался бледным. Позади грозной фигуры отца стоял такой же помятый Хегер, в кожаном плаще. В руках он держал короткоствольный автомат и взором сверлил Мау, который понимал всю паршивость ситуации.

– Твой план провалился, Мау, – коротко подвёл итог Мурзан. – Твои друзья террористы убиты, частично схвачены в плен. Наши специалисты уже разблокировали часть пусковых установок. Вскоре разблокируют и остальные. Ты проиграл. Сосунок.

Мау смотрел в искалеченное лицо отца и молчал, он всё так же ненавидел его, но жить хотелось так же сильно как и раньше. А Мурзан продолжал:

– Каково это? Каково предать свою родину, страну и семью, ради власти? А? Мау? Скажи мне как сын отцу, каково это продаться врагу, тому который напал на нашу страну. Каково это обменять на власть жизни своих сограждан, семьи и родни? Каково желать смерти отцу и брату? А? Ответь мне, пожалуйста? Ты ведь в курсе, что медивы подняли свою авиацию с атомными бомбами на борту, ты ведь знал, что они собирались сжечь миллионы людей? Знал ведь. Знал, сука ты такая, ведь всё знал, всё на кон поставил, да вот не подумал, что я то не дурак, я ведь тебя сосунка знаю, знаю какой ты, знал, что ты в сговоре с Гваздалем. Но никак не думал, что ты готов на такое. Развязать атомную бойню, подвергнуть истреблению лучших солдат Муринии. Но ничего у тебя не получилось. Медивские друзья твои уже в курсе, что ваш план провалился, отозвали свои самолётики восвояси, – презрительно смотря в испуганное лицо Мау, говорил правитель, жестикулируя и тыча пальцем его в грудь. – Посмотри на своих друзей террористов, вон они сидят, трусы медивские. И этот народ ты защищаешь, этих людей ты выбрал к себе в друзья и покровители. Террористов, что взрывают дома, убивают и мучают наших солдат. "Свобода и воля", сказка для идиотов. Нет для медивов в Муринии ни свободы, ни воли, будут твои друзья медивы в лагерях строить лучшее будущее для котивской нации, за все свои злодеяния.

Мау повернул голову и увидел, как в дальнем углу центра сидели связанные подпольщики, около десятка. Среди них был и полковник и рыжебородый, младший ни как не мог понять почему они выжили и как оказались в плену, ведь это худшее, что могло с ними случиться. Полковник лежал на боку в изодранной и опалённой форме, туго связанный клейкой лентой белого цвета, его рот так-же был заклеен. Рыжебород же сидел у стены с разбитым в кровь лицом со связанными руками и ногами, его глаз не было видно, синий лоб раздуло, брови неестественно выступали над заплывшими глазами, губы были рассечены и кровь из беззубого рта медленно текла по сбившейся в комок бороде.

– Отец, – неуверенно начал Мау, – отец, прости меня я оступился, я ошибся, я не понимал. Я был сбит с пути, прости меня, я был опьянён жаждой власти. Я действительно выбрал не тех друзей. Неужели теперь нельзя ничего исправит? – голос его звучал истерично, губы дрожали, но ни в едином слове он не был искренен. Мау просто принял свой провал и понял, что другого пути нет, как просить пощады.

Центр озарился вдруг больным раскатистым смехом. Ржал во всё горло рыжий медив, то и дело сплёвывая кровь.

– Я так и знал, что ты окажешься сосунком, трусом. Подстать своему отцу, мерзкой котивской тварью! – кричал бородатый. – Жаль, что вы не сгорели в атомном пламени, все вы, котивы, отрепье человеческое!

Маут не обращал на него внимания, продолжал смотреть в испуганные глаза сына. Сложно понять, что творилось в его голове, голове лидера, оскорбленного ипережившего покушения, в голове отца, что смотрел сейчас в лицо сына. Хегер так же метался взглядом из стороны в сторону, то окидывая взором пленных, то заглядывая в мониторы. Повисла тишина, сопровождаемая хриплыми стонами и смехом рыжеборода.

– Я всю жизнь ошибался в тебе, Мау, – выдавил из себя Маут.

Он отстранился от сына и подошёл к Хегеру. Рыжебород продолжал кричать оскорбления и проклятия на весь котивский род, желая им смерти и страданий. Маут, что то спросил у своего соратника, Мау лишь понял, что дело касается кричащего медива. Маут старший молча подошёл хромой походкой к солдату, что с автоматом в руках стоял у двери и после короткого разговора взял его оружие. Мау стало страшно и он сжался, но отец прошёл мимо него и приблизившись к рыжебороду молча застрелил его, гулкий выстрел эхом прошёлся по стенам центра и ударил в уши. Медив обмяк и сполз на пол. Следом Маут поднял истерзанного, едва живого полковника и прижав его тело к стене, сорвал с его рта ленту. В этот момент на компьютерах, что-то истошно запищало, котивские программисты громко и несвязно загалдели, Маут откинул фавийца в сторону и подбежал к первому же монитору из которого сиял красный свет, началась неразбериха и галдёж. В следующую секунду в помещение вбежал потный, круглолицый парень со спутниковым телефонном в дрожащей руке. Мурзан взял трубку и по его лицу сразу стало ясно, случилось, что-то страшное, непоправимо ужасное. Он слушал хрипящий голос из динамика, что-то спрашивал и уточнял, лицо его покрылось потом, левый, покалеченный глаз дрожал. Все замерли. Маут отдал трубку, из которой раздавались гудки, связисту и к нему тут же подскочил Хегер.

– Что? – спросил он.

– Взрыв, – коротко ответил Мурзан.

– Где?

– Позиции под Прерием, атомный взрыв, там мой сын.

Голос его утих, как будто в лёгких кончился воздух. Хегер впервые видел в глазах своего старого друга такое отчаянье, страх и злость. Повисла тишина, мерзкая тишина, после которой обычно начинается, что-то жуткое и неконтролируемое. Мау не понимал, как? Кто? Откуда? Ведь его не должно было быть, кто и зачем взорвал Прерий? Ведь медивы должны были увести самолёты вновь на аэродромы. Но поздно было думать. Словно бомба, взорвался Мурзан. Он сжал в руках автомат, резко подскочил к полковнику и нанося ему удар за ударом спрашивал.

– Что это такое? Почему? Отвечай!

– Не знаю, даже если бы и знал, всё рано не сказал бы, – еле дыша, отвечал полковник, его лицо всё распухло и кровоточило.

Хегер схватил Мурзана за руку, но тут же получил локтем в грудь. Но министр не успокоился и начал успокаивать друга.

– Мурзан, угомонись, он ничего тебе сейчас не ответит, не трать силы, оставь их для другого. Я разговорю их, мы это умеем, мы вырвем им ногти, размажем их пальцы и сдерём кожу живьём, но узнаем все об их злодеяниях. Оставь их! Угомонись!

– Они сожгли наших солдат, наших сограждан. Там был мой сын! Мой сын! – перешёл на крик озверевший от злости Мурзан.

– Он мог выжить, Мурзан, он мог выжить!

– Ничего этого не произошло бы если бы не ты! – рявкнул Мурзан и ткнул пальцем в сторону Мау, что сжавшись ещё сильнее, смотрел на отца. – Ты, тварь, дал им всю информацию! Ты предал меня, ты не мой сын! Нет, ты не мой сын! Я отрекаюсь от тебя!

Спустя мгновение он уже стоял напротив своего сына и тыча в него дулом автомата требовал встать на ноги. Но Мау, истерично оправдывался и молил о пощаде. Все в оцепенении наблюдали за происходящей драмой и боялись пошевелиться. Орали динамики, сияла красно-жёлтым цветом тревожное оповещение, на мониторах в голубоватом цвете карты маячило место атомного удара. Мау, продолжая истерично молить о пощаде, встал на ноги и не поднимая взгляда с пола дрожал всем телом, пот струился по его лицу, колени подкашивались.

– Отец! Отец! Я не виноват! Я твой сын! Я твой сын! – как заведённый галдел он.

– Нет у меня больше сына.

Мурзан направил дуло автомата в лицо Мау, руки его были тверды, движения слаженны и чётки. Пред глазами чётко сошлись целик и мушка, на фоне размытого лица его сына. Сделав короткий вдох, палец нажал на спусковой крючок, раздался выстрел и облако едкого, порохового дыма, скрыло от его глаз, как бездыханное тело подкосилось и с хрустом повалилось на крытый плиткой пол. Следом на пол упал Мурзан. Все молчали.

Дым развеялся и пред взором лидера Муринии открылась картина. На полу лежал с подвёрнутыми под себя ногами и вскинутыми руками Мау. Лицо его застыло в испуганной гримасе, над левым глазом кровоточило пулевое отверстие, из затылка неистово хлестала кровь, заливая белый кафель. Никто не понимал в тот момент, что он испытывал, убив своего сына, наверное и сам он ничего не понимал. Единственное, что сказал Мурзан, прежде, чем встать и уйти прочь:

– Два заряда по Париру, немедленно. Я подтвержу через свой аппарат.

Глава 24


Было раннее утро, Чак сидел у окна и курил, в палате было темно и сильно пахло табаком, в консервной банке было уйма бычков, рядом стоял уже остывший чай. Он молча смотрел в звёздное небо, вдалеке светился город Тиер, огромный, порядком разрушенный бомбёжками центр провинции Регалия. После отступления котивов в этом городке сосредоточились резервы фронта, целая армада танков и солдат ждали когда командующий прикажет выдвигаться.

Ему до сих пор было стыдно за свои слова, за дерзость, непростительную для человека, чью жизнь только, что спасли. На душе было погано. Он не знал радоваться ему новой перспективе, отправиться в тыл. С одной стороны, наконец-то, кончились бы эти страшные дни, теперь можно было не бояться и не рисковать ежедневно, да и сколько же раз он молил о мире и спокойствии?! Но с другой стороны, сможет ли он жить в том мире? Сможет ли подстроиться и не сломаться, как в прошлый раз в отпуске. Ведь там в мирной жизни всё тоже сложно, пусть по другому, но сложно. Порой даже сложнее, чем на фронте, где для Чака всё было крайне ясно, убивай или будешь убитым. Да и увидит ли он там Китти? Как она тут будет? Хотя за это он не переживал, скорее его пугало как он там будет без неё. Без надежды на новую встречу.

– Что же я за человек-то такой несуразный. Сам не знаю чего хочу. И в самом деле права была Китти, я пёс, что бежит за машиной, пока она едет мне интересно, а остановись она, мне становиться неинтересно. Может, и Китти я зря добиваюсь. Добьюсь и перехочу. Мудак я просто.

Он сидел так уже четвёртый час, ныли раны, болела голова, но спать ему не хотелось. С высоты четвёртого этажа ему открывался прекрасный своим ужасом вид суетливого, не смотря на раннее утро, города. Вскоре его внимание привлекла серебристая точка в небе, это был самолёт, огромный медивский бомбардировщик, он летел на гигантской высоте, видимо, чтобы избежать зенитного огня, следом летели ещё три. Они двигались так медленно, словно плыли, неспешна и размерено.

Чак решил, что это очередная бомбёжка и решил пронаблюдать за самолётами, они летели мимо их позиций в сторону Тиера. Вскоре их захватили прожекторы, утреннею тишину разорвал раскатистый гул воздушной тревоги, с далёких позиций раздались залпы противовоздушных орудий.

А самолёты всё летели и летели, плавно и размеренно, словно совершали экскурсию по ночному небу, Где-то рядом с ними блеснули крыльями в свете прожекторов быстрые истребители прикрытия. В уши бил противный гул тревоги, а бомбы всё не падали и не падали, Чаку это показалось странным и только в этот момент, он увидел с какой неистовой суетливостью кипит жизнь в самом городе. По улицам словно муравьи в разорённом муравейнике метались солдаты, гудели танки и машины. Только разглядев это ему вдруг стало не по себе. Наступление? Отступление? Что на этот раз? Он отворил окно и втянув полной грудью утренней прохлады, решил спуститься и всё разузнать. Но не успел.

В этот миг, над Тиером вспыхнула ослепительная вспышка, она была ярче солнца, яркий, ослепляющий белый свет озарил улицы Прерия, кто-то попадал на землю от его лучей, а Чак, чуть не выпав из окна, отпрыгнул в сторону и зажмурился. Следом раздался страшный грохот, будто бы с неба начали падать огромные камни, не слышно стало ни сирены, ни возни под окнами, Чак хотел закрыть уши, но не успел. С небывалой силой по городу промчалась страшная взрывная волна, стекла разлетелись на мелкие куски, стены заходили ходуном и пошли трещинами, на голову посыпались камни и куски крыши, раздались страшные крики в соседней палате, а следом в секундный промежуток, по городу стали детонировать боеприпасы. Стоял страшный грохот, все трещало, взрывалось и рушилось, Чак не понимал, что произошло.

Но, найдя в себе силы, он все же подполз к окну, и подняв испуганный взор, с ужасом схватил себя за волосы и закричал дрожащим, истеричным голосом.

– О нет! Нет! Нет! Нет!

Пред испуганными глазами капитана и тысяч муринцев взмывал в воздух страшный огненный гриб, он сжёг весь Тиер дотла, всех солдат, и всех людей. Сердце Чака истерично заколотилось, он наконец понял, что произошло. Атомный взрыв.


***


Атомный гриб ещё полыхал над Тиером, а в Прерии уже началась паника и пожары. Раздались выстрелы, кто-то, скорее всего партофицер громко закричал патриотические речи и велел солдатам собраться с силами и быть готовыми к продолжению. К тому-же солдат готовили и к таким случаям, ведь все прекрасно знали, что у врага то-же есть атомное оружие, которое тот наконец осмелился применить.

Громко и матерно ругаясь, Чак поднялся с пола, стряхнул с себя пыль и обломки штукатурки, огляделся по сторонам и констатировал печальный факт.

– Вот и тыл мой отменяется.

Он осмотрел ящики шкафов, собрал всё, что могло пригодиться, шприц-тюбики с обезболивающим, бинты, раствор обеззараживающий и целых десять пачек рикетола. Набив полный рюкзак медикаментами, он воткнул себе в каждую ногу по обезболивающему и положил под язык рикетол. Ему сейчас хотелось лишь найти Китти и убедиться, что она жива.

Полевой госпиталь в миг наполнился ранеными, их заносили одного за другим и бросали прям на пол коридора, врачи тут же осматривали их и помечали на лбу какой-то краской степень живучести. Те несчастные, кому на лбу рисовали цифру 4, тут же выносились вновь на улицу, умирать. Единственное, на, что они рассчитывали, так это на укол обезболивающего. Зит осторожно ступал между ними, стоял дикий крик и стон, вперемешку со слезами. От разлившейся по кафельному полу крови стало скользко и противно. Кто-то крепко схватил его за штанину и одёрнул к полу.

– Укол! Укол мне! Мне больно! Мать твою укол мне поставь, сука проклятая.

Чак посмотрел на кричащего, это был какой-то солдат с израненным лицом, из глубоких ран сочилась кровь, вместо ног у него болтались обрубки перетянутые жгутами. Он грубо ругался и требовал укол, на лбу его виднелась цифра 4. Ничего не отвечая, капитан вырвал из его цепких рук ногу и пошёл дальше, секунду спустя, пара крепких парней поволокли безногого на улицу, на ходу коля ему в бедро долгожданный укол. Ему говорили, что он выживет и вернётся домой, тот кивал и благодарил их, хотя наверняка понимал, что вот вот умрёт. Это была словесная формальность.

Наконец-то выйдя на улицу, не смотря по сторонам, он побежал в сторону штаба. Ноги едва слушались его и то и дело подкашивались. Где-то по пути он подобрал автомат, воткнул ещё раз обезболивающего и, бурча себе под нос ругательства, устремился вперёд. Небо озарял багрянец взрыва, веяло жарой и гарью. Но это его уже не волновало. Взрыв удивил его лишь в первые минуты, но теперь Зит вновь, словно робот бежал делать то, что умел. Спасать свою любимую, а если и понадобиться то и убивать во имя этого.

Творящийся кругом ужас, в этот момент интересовал его меньше всего, под ногами валялись трупы, с позиций медивов раздались раскатистые гулы орудий, где-то совсем рядом разорвался снаряд, осыпав его грудой земли и пыли. Один обломок больно прилетел по руке, да так, что от неожиданности автомат упал наземь, но не теряясь ни секунды, он вновь поднял его и пошёл дальше, с трудом шагая по земле. Рядом промчался тяжёлый танк, лязгая гусеницами и обдавая выхлопом солярки, за ним бежали три десятка солдат. Паники не было, все были испуганны, но не удивлены. Каждый знал, что если медивы применили атомное оружие, то и в ответ к ним полетели ракеты, выжигать дотла их города. Никто не знал, что твориться в этот момент в атомном центре, даже Маунд.

Тем временем Зит добежал, а точнее доковылял до штаба и с удивлением увидел, как из каждого его окна валит сизый дым, что-то горело внутри, солдаты словно муравьи толпились у его стен, видимо жгли документацию и всё то, что никак не должно было достаться врагу. В этом людском море сложно было найти одну маленькую и хрупкую девушку, но на глаза ему бросилась знакомая, рослая спина. Это был Маунд, он надрывая голос орал о чём-то бойцам, держа в руке спутниковый телефон. Зит понимал, что он как никто другой может помочь ему в поисках.

– Генерал Маут! – крикнул он.

Но тот его не слышал, и тогда Чаку пришлось подойти вплотную к нему и схватив генерала за рукав, спросить вновь.

– Генерал Маут! Товарищ генерал! Помогите мне найти Китти!

Маунд резко обернулся и узнав знакомую физиономию капитана улыбнулся.

– Ну здравствуй, капитан Зит.

– И вам здравия желаю. Где Китти?

– Зачем вам она?

– Хочу помочь, если потребуется.

– Чем вы ей поможете? Вы же почти калека?

– Чем смогу. Я уже помогал ей ни раз. А сколько раз спасли её вы? – упрекнул его Чак, не обращая никакого внимания, ни на субординацию, ни на окружающих.

– А вы и вправду дурак, капитан, – Маунд схватил его за грудки и притянул к себе, явно обладая большей силой. – Думаешь ты в состоянии в данной ситуации спасти хоть кого-то? Медивы идут в атаку, их больше, резерва у нас нет. Нам предстоит страшный, неравный бой. Вы даже себе ничем помочь не в состоянии! Какой же мне тогда от вас прок? Какой прок Китти от вас? Или вы помирать в одиночестве не хотите?

– Я помереть давно готов. Но не желаю, что бы Китти погибла.

– Если вы такой хороший телохранитель, так может мне оставить вас себе?

– Товарищ генерал, если она для вас хоть, что-то значит, дайте мне ей помочь. Я уже неоднократно был в тылу врага. Я умею выбираться из разных тупиковых ситуаций. Дайте мне шанс помочь ей, пусть в последний раз. Но я обязан. – Чак пытался перекричать шум и гул, что стоял кругом.

Маунд ещё сильнее сжал куртку его формы в своих кулаках. Но Чак отчётливо видел за этой показной злобой и неприязнью его глаза. В них был страх, страх чего-то непредсказуемого и неотвратимого. Генерал разжал кулаки и тяжко выдохнул. Над головами с диким гулом пронеслись самолёты, в неразберихе было сложно понять свои ли. Раздались первые раскаты пулемётной стрельбы на линии окопов. Маунд огляделся по сторонам и, грубо выругавшись, велел всем действовать согласно плану и не изображать из себя зевак. В следующее мгновение он вновь схватил капитана за рукав и притянул к себе.

– Говоришь хороший солдат. Мастер по вражескому тылу? Ну так слушай меня. Беги к Китти, она сейчас у медпункта, это в квартале отсюда. Она легко ранена осколками стекла, при взрыве ей повредило руку. Бери её и спрячьтесь где-нибудь в укромном месте, переждите атаку, сохрани ей жизнь и прорывайся к Генгагу, в этом городе стоит часть моего хорошего друга, генерала Рувуля. Скажи ему, что от меня и он все поймёт. Этот город в трехстах километрах на северо-восток, у устья реки Рем. Ты и вправду фартовый сукин-сын, надеюсь, тебе повезёт и в этот раз. Скажешь Китти, что я велел тебе спасти её. Понял?

– Так точно, товарищ генерал!

– Смотри мне, капитан, если я выживу и узнаю, что ты не спас её, а выжил сам, то я сотру тебя в порошок. Отдам тебя Хегеру на опыты! Ты меня понял, сучёнок! – в голосе Маунда, за грубыми словами, прятались слова просьбы и мольбы о помощи.

– Я сделаю для неё все, что смогу и да же больше. Ведь не только вам она дорога. Генерал.

– Медпункт в здании школы, рядом с городским прудом. Беги, беги быстрее, как только можешь, шевели своими отростками, которые ты называешь ногами!

Маунд отпустил его рукав, и в глазах с ещё большим отчаяньем блеснуло ожидание чего-то неизбежного. На линии окопов уже вовсю гремел бой, ревели танки и трещали автоматы. Чак уже собрался бежать, как генерал вновь окликнул его.

– И передай Китти, я её любил.

– Вы передадите ей это сами.

– Я, капитан Зит, генерал, командующий, я не дурак как вы и не могу себе позволить бежать. Тут мои солдаты, им не спастись, помощи нам не ждать, а в плен я не сдамся ни при каких обстоятельствах. Спасите Китти, это единственное, о чём я вас прошу. Поймите, именно прошу. Как мужчина, мужчину. И попадите вы в преисподнюю, если вы это не сделаете. А теперь беги отсюда! Да побыстрей.

И в этот момент Чак понял, что за безысходность сияла в этих карих глазах, генералу пришлось сделать единственный возможный выбор в данной ситуации – принять последний бой с его солдатами, которые были ему чем-то большим, чем просто люди. Помощи и вправду ждать было неоткуда, тысячи, а то и десятки тысяч солдат огромной группировки войск, что готовилась прорвать кольцо окружения и спасти своего командующего, обратились в пыль. Там в Тиере остались лишь руины и немногочисленные несчастные, что не погибли мгновенно. Чак на мгновение вспомнил, как смотрел фильм на занятиях по радиоактивной защите, он вспомнил, как плавиться бетон, испаряется металл и песок превращается в стекло. Из такого места глупо ожидать помощи. А бой уже был совсем рядом, на перекрёстке он разминулся с медивским танком, что промчался в глубь города, и поливал без разбора из пулемёта всё и вся, пока не подорвался на мине, в домах шли рукопашные схватки, кто-то с криком вывалился из окна и упал совсем рядом. А вскоре пред ним появился и пруд, по одну сторону его стояла горящая школа, а по другую уже копошились медивские танки.

Китти не пришлось искать, она словно по непонятному, но счастливому, стечению обстоятельств бежала в его сторону, в руках она держала какой то маленький автомат со спаренными магазинами. Её силуэт он распознал без труда, да и хромота выдавала девушку из далека. Он окликнул её и бросился ей на встречу. Она сразу же узнала Чака и кинулась к нему.

– Ты жив! – обрадовалась она.

– И ты жива! И это здорово! Меня послал Маунд, он велел мне спасти тебя и доставить в Генгаг!

– Он жив?

– Был, когда я его видел. Нам нужно где-то укрыться!

– Нам нужно к Маунду.

– Нет, Китти, нам нужно укрыться! Он хочет, что бы я тебя спас! Нам нужно в Генгаг! Тут у нас нет шансов!

– Я должна быть рядом с ним. Мы отстоим город, – кричала Китти, вырываясь из его объятий, в которых он её держал.

– Мы его не отстоим. Маунд велел тебе спасаться.

– Отпусти меня! – крикнула на него Китти и толкнула рукой.

Чак не удержался и упал на землю. Китти растерялась и нерешительно шагнула прочь от него.

– Он мой командир! Я не могу его бросить.

– Тогда мы все умрём. И ты, и я и твой командир.

– Чак, я должна…

– Не должна, ты не должна умирать, ты должна жить. Он так хочет, так хочу и я. У тебя в жизни нет никого ближе чем он и я. Как не странно. Но это так. Ведь я люблю тебя и Маунд, отпуская меня просил тебе передать тоже самое.

– Что то же самое?

– Что он любил тебя. Дай мне шанс спасти тебя. Ведь в этом хаосе мне важна только ты! Ты мой бог. Ты мой командир, ты моя любовь. Я люблю тебя, будь хоть тысячу раз проклят тобой, но я тебя люблю! И если хоть у кого-то из нас двоих эти чувства взаимны, ты просто обязана выполнить нашу просьбу. Иначе ты просто дура!

Китти посмотрела в сторону штаба, где громыхал бой, потом она обернулась к Чаку, что пыхтя подымался с земли, с её глаз потекли слезы, которые ручейками смывали сажу и грязь с щёк. Зит встал, подошёл к ней и сжал в крепких объятиях. В следующее мгновение началась паника. Кто-то подбежал к ним и одёрнув за плечо капитана, громко прокричал.

– Спасайтесь, идиоты! Медивы взяли город. Генерал Маут мёртв.

Глава 25


Пихте Залес сидел у массивного каменного камина, в котором потрескивали сыроватые дрова, озорные языки пламени играли на свежеколотой древесине и оставшаяся в них влага тихонько шипела. Затягиваясь свежим табачком в костяной трубке, он задумчиво вглядывался в танец огня, был поздний вечер.

Скрипнула массивная деревянная дверь, в комнату вошёл Гваздаль. Он едва заметно поклонился и поприветствовал государя. Лицо его было спокойным и уставшим. Только что он проделал длинный путь из пригорода Парира в горную резиденцию императора.

– Вот вам и надежда, – сухо проговорил государь, не обращая внимания на гостя.

– Всё не так плохо, ваше величество, могло быть и хуже, к тому же мы перешли в наступление, – проходя по сияющему паркету, тихо говорил Гваздаль. – Фронт прорван, котивы отступают на восток и мы практически полностью освободили все оккупированные территории нашей страны. И это всего-то за неделю с небольшим. Маунд Маут мёртв, его тело у нас, мы можем выторговать за его труп кого-нибудь.

– Верните тело Маунда его отцу.

– Но ваше величество! – возразил Гваздаль, усаживая свой зад в мягкое, атласное кресло. – За его труп мы можем выторговать кого-нибудь из плена. У нас в маутовских лагерях больше десятка генералов!

– Ты смеешь со мной спорить? Я сказал вернуть Мауту тело. У тебя дети есть?

– Нет.

– Так и рот тогда свой закрой. Я не собираюсь торговаться с отцом его мёртвым ребёнком. Я искренне желал и желаю смерти Мауту, но не опущусь до такой низости, как торговаться мертвецом, как товаром. Пусть он его похоронит, как положено. Маунд был хорошим генералом, достойным противником. Пусть отец его погорюет над его могилой, пусть проститься с ним.

– Хороший отец. Не поспоришь, второго сына собственноручно говорят пристрелил, – ехидно подметил Гваздаль.

– Мау был мерзкой личностью, мне его не жаль. Он в подмётки не годился, ни отцу, ни брату. Ничтожество, не более. Хотел власть захапать нашими руками. Для Мурзана он предатель, а не сын. А с предателями всегда разговор короткий, ты ведь помнишь моего двоюродного братца Лесо? Того который хотел мира с Маутом? Что я жалеть его должен был? Вот и Маут не обязан проявлять милость к предателю. А ты, баран, поверил в его план. Надеждой обозвал его. Ну и как тебе надежда? Осталась ли она ещё? – смотря в камин, на танцы озорных огоньков, говорил Пихте.

Гваздаль замялся. Он не ожидал тёплого приёма, но всё же был не готов, что теперь вся вина ответственности будет понемногу переваливаться на него.

– Смею заметить, ваше величество…

– Кончай уже эти придворные эпитеты отпускать, я знаю, как и насколько я велик и без таких как ты. Слишком много бесполезных слов.

– Я уже говорил, что мы в данный момент имеем большой успех на фронте. Таких успехов у нас не было уже давно. Последние годы мы только и делаем, что отступаем.

– А ещё мы имеем сожжённый дотла Парир. Наш город, нашу столицу. В этом городе сгорели заживо сотни тысяч наших горожан. Практически весь свет нации. Что я должен теперь сказать нашему народу? Как так получилось, что они не знали о ракетах, а вся власть знала и бежала, трусливо поджав хвосты из столицы? Ведь сколько не засекречивай все обстоятельства этой трагедии, такой масштаб не скроешь от глаз. Я вчера смотрел видео с руин моего города, города в котором царствовали мои предшественники, там пустыня, руины. А знают ли наши солдаты на фронте об этой трагедии? А как они поведут себя когда узнают? Котивы оклемаются вскоре, залатают брешь. А мы?

– А мы сможем пережить вероломный удар врага и изгоним его орды обратно на восток, – гордо, но неуверенно заявил Гваздаль, стараясь смотреть куда угодно, но не на государя.

Пихте тяжко поднялся с кресла, устало прошёлся к столу и вынул из стеклянного шкафчика хрустальный графин с брильянтовым "Демьиром" внутри. Он молча плеснул крепкого напитка себе в золочённый бокал, не разбавляя водой, как этого полагалось по этикету и залпом осушил его. Гваздаль в это время поправлял свою полуживую ногу, которая сползала с кресла.

– Вот я так не понял одного, господин Гваздаль, – выдыхая, начал император. – Почему мы сбросили эту бомбу? Ведь план провалился. Выблядка этого схватили, систему котивы восстановили, а мы всё-таки взяли и бахнули по Тиеру, по нашему же между прочим городу. Вот глупость-то выходит. Мы атомную бомбу сбросили на свою же территорию! И в ответ нам прилетели ракеты в Парир! Мы круглые идиоты. Так вот ответь мне, почему самолёт этот не вернулся на аэродром, как и все остальные? Почему он сбросил эту проклятую бомбу? Ведь вернись он, сейчас бы Парир был бы цел, и мы не оплакивали сотни тысяч невинных? А? Ведь ты у нас за это в ответе!

Гваздаль начинал понимать, чем пахнет, Пихте собирался взвалить весь груз на него и его команду, что готовили план "Надежда", хотя другого и не стоило ожидать.

– Я вам уже докладывал по этому поводу, по всей видимости, случилась какая-то ошибка…

– Ошибка, говоришь. И как же удачно у этого бомбардировщика отказали шасси при посадке, и он разбился и сгорел со всем экипажем. Знаешь, ли, господин Гваздаль. Ты пришёл в мою резиденцию, сидишь на кресле, которое создали мастера ещё при моём прадеде, пытаешься оправдаться. Ты подыграл не своей стороне, котивы нас теперь в порошок сотрут.

Пихте выпил ещё один бокал, будто пил воду, а не крепкий алкоголь. Его морщинистое лицо покрылось багрянцем и мундир на груди грозно вздымался при каждом вздохе. Он швырнул бокал о пол и тот ярко разлетелся на части.

– Ты, господин Гваздаль, либо игру какую затеял, либо просто идиот. Но я тебя знаю, ты не идиот, ты интриган, ты играешь на чьей-то стороне, ты преднамеренно спутал карты и выставил меня дураком. Но тут ты ошибся. Я узнаю с кем ты спутался, узнаю кто тебе пообещал золотые горы! Гридо? Шарон? Или кто помельче? А может ты свою игру ведёшь? – Пихте злобно глядел на Гваздаля, но тот как будто и не удивился, сидел спокойно, только теперь смотрел императору прямо в глаза.

– Я так понимаю, вы меня сейчас крайним сделать хотите? Снять со своих царственных плеч груз ответственности? Ну так арестуйте меня! Чего время тратить. Мы-то с вами знаем, что нет никаких золотых гор и интриг, или вы просто трусите признать свою ответственность за ошибку?

– Не переживай, уже всё решено, тебя ждут за дверью, мы всё про тебя узнаем, с кем, и за сколько ты продался, – коротко подытожил Пихте и выпил снова.

– Чем вы меня напугать хотите? Пытками? Меня? – Гваздаль взмахнул механической рукой. – Я не возьму всю ответственность на себя, план был утверждён вами. Вы несёте такую же, а скорее и большую ответственность за гибель парирцев.

– По твоей вине погибли сотни тысяч человек, погибли почти все бойцы свободы и воли. Ты за это ответишь.

– Отвечайте, господин император, сами. Я не пойду к своим палачам, не дам меня пытать и мучить, я через это уже прошёл, я предпочту просто умереть.

– Так мы и дадим тебе избежать кары, – злобно фыркнул Пихте и крикнул. – Стража!

– Вы не так умны, как вам хотелось бы, господин император. Я знал, что вы испугаетесь последствий, я был готов.

Гваздаль разжал ладонь живой руки и на пол упала маленькая капсула, уже осушенная железным министром.

– Никогда не думал, что яд бывает сладким в прямом смысле этих слов. Прощайте господин император. Оставайтесь с этим дерьмом один на один.

– Ах ты, трусливый негодяй, – Пихте бросился к нему, но тот уже начал закатывать глаза. В этот момент в двери ворвались сотрудники полиции и ошарашенно уставились на них.

– Советую и вам заиметь такой флакончик, господин император, – затухающим голосом прошептал Гваздаль и закрыл глаза. В следующую секунду его сердце перестало биться.


***

Прошёл месяц с того времени? как два непримиримых врага обменялись атомными ударами. Армия Муринии и их союзников отступили вновь в земли Гетерского союза, брешь во фронте залатали не сразу, но резервов хватило, чтобы не проиграть войну и вновь линия фронта стабилизировалась.

Мурзан долго оплакивал сына и не сразу поверил, что враг согласился выдать ему тело Маунда без каких-либо условий. По Мау же никто не горевал, кроме его матери, которая всё же любила его, но не могла проявить своих чувств. Тело мятежного сына было захоронено в братской могиле погибших бойцов "Свободы и воли", где, как и считал Мурзан ему и место. Даже смерть не уровняла двух братьев. Но война не стихала. С тех пор давний друг Мурзана, Хегер стал иметь большое влияние на товарища и страна погрузилась в новую пучину репрессий. Лагеря сначала резко опустели, всех связанных с подпольем и противников режима вывозили в секретные полигоны, где хладнокровно расстреливали без всяких разбирательств. Но вскоре в специальные зоны направились новые эшелоны ненадёжных, родственников изменников и разного рода вредных людей. На территории Гетерского союза, что теперь именовался ГЗО (Гетерская зона оккупации), словно грибы после дождя? росли многочисленные лагеря для военнопленных, которые работали словно рабы на строительных и ремонтных работах. Хегер видел большой потенциал в их рабском труде. Прокатились репрессии и по гетерцам, что готовы были уже жить при ком угодно, лишь бы в мире. Но самый жёсткий маховик репрессий затронул армию, которая от долгой и кровопролитной войны стала разлагаться изнутри. Уже не было той чёткой машины победы, что дошла до Фавии. Лишившись гениального стратега в лице Маунда Маута, войска постигли неудачи за неудачами. Это всё повлияло негативно на боевой дух солдат, всё чаще муринцы творили безнаказанные преступления на оккупированных территориях. Участились случаи насилия, убийств и грабежа. Теперь солдаты, взяв город, словно в древние времена подвергали его грабежу, теряя боеспособность. Это не произошло сразу, это копилось все эти годы, когда простой солдат ждал победы, счастливой жизни и мира, а получал бесконечные бои и лишения. Котивы устали от войны, устали и медивы, все затянулось очень надолго. Такого не ожидали ни по одной из сторон окопов. Маут с Хегером приняли множество мер, дабы вернуть в армию порядок, но это было не так просто. Теперь в ШРОН можно было попасть куда легче, нежели ранее, а дезертиры так и вовсе расстреливались на месте. Расстреливались и карались те, кто агитировал за мир, сомневался в победе и смысле войны в целом. Ещё никогда в лагерях не сидело столько котивов. Теперь расовая принадлежность не могла уберечь от ареста.

Не менее печально обстояли дела и по другую сторону. Медивы недолго наступали, вскоре их резервы иссякли и пыл утих. В армии ходили слухи о трусости императора, что по своей вине погубил почти миллион мирных парирцев. Пропаганда не возымела своей силы и никто не воспринимал взрывы в столице? как коварность врага, скорее глупость руководителей. Пихте хоть и пытался выставить? покончившего с собой министра Гваздаля, как главного виновника, но народ принял это холодно. И тогда Залесы не нашли другого способа успокоить народ и элиты, как уподобиться врагу и устроить массовые репрессии. Была придумана легенда о заговоре, во главе которого стоял министр Гваздаль, желающий свергнуть императорскую власть и пойти на примирение с врагом, в его сообщники и союзники записывали всех неугодных. Пытали их и публично казнили, пытаясь дать народу того, чего он хотел. Но фавийцы уже хотели мира, а вовсе не показных расправ.

Война приобрела бессмысленный, тупиковый ход. Это видели уже почти все, кроме властителей, упивающихся грёзами о победе.

Глава 26


Чак стоял у спящей Китти, он любил смотреть, как она спит. Он любил разглядывать её закрытые глаза, русые волосы и чуть дрожащие алые губы. Он хотел верить, что ей снится, что-то приятое и светлое, но чаще всего ей снились кошмары. Часто среди ночи Китти просыпалась вся в слезах и долго плакала не понимая, что проснулась, и уже в безопасности. Последние годы наложили негативный отпечаток на её не самый крепкий характер. Она стала вспыльчивой и раздражённой, плохо спала и мало ела, ей всюду мерещились угрозы и опасность, порой она всерьёз полагала, что сходит с ума. Чак старался её поддерживать, но едва сам справлялся со своими демонами в голове. Да и как он не без основания полагал, главный сумасшедший среди них это, как раз он.

Они уже около месяца шли к Генгагу, Зит был твёрдо верен своему обещанию. Он искренне хотел помочь Китти и добиться своего заслуженного отдыха на пенсии по инвалидности. Но сделать это можно было лишь выбравшись к своим. А фронт, за время как они укрывались в развалинах Прерия, откатился на три сотни километров на восток. Путь по тылам был не весёлым, кругом подстерегали опасности, местные жители, как правило не помогали котивам, искренне и от всей души ненавидя их. К тому же было голодно и уже становилось холодно, ночи всё чаще поливали землю холодным дождём, а по утрам окрестности окутывал липкий, молочный туман. Они прошли уже без малого сотню километров, по долгу скрываясь в лесной чаще, руинах городов. Зит немного окреп за эти дни, но всё равно двигался очень медленно, к тому же он нёс за спиной рюкзак со скудной провизией, парой гранат и полусотней пистолетных патронов, сам же пистолет ему удалось раздобыть ещё в Прерии.

В это холодное осеннее утро они прятались в заброшенном, горелом доме. Это был один из тех посёлков, что был брошен жителями при подходе муринской армии и патриотично настроенные жильцы спалили добрую часть построек и все припасы, что не могли взять с собой. В таких местах не появлялись люди, здесь нечем было поживиться, но укрыться от дождя и ветра, а так же от посторонних глаз, вполне.

Они уже долго шли в полном молчании. Китти в очередной раз обижалась на Чака, который во время стычки убил двоих крестьян. Она в глубине души понимала, что Зит прав, но принять этого не могла, даже осознавая, что те двое тут же донесли на них и тогда бы всё было кончено. Такая у неё была натура. Но капитан и не переживал из-за очередной обиды, ему казалось, что для достижения цели не бывает плохих средств, даже если и приходиться убивать. К тому же, для него лишить кого-то жизни, было делом пустяковым. На его негласном счёту цифра убитых уже, наверное, переваливала за сотню. Он их не считал. Убийства на войне казались ему такой же рутиной, как и занозы во время работы с деревом. Сначала неприятно, а потом привыкаешь. Издержки производства, не иначе. В данный момент его мучило больше то, что вот уже дней десять он не курил и испытывал страшные муки, смешанные с муками зависимости от рикетола и обезболивающего.

Вскоре Китти соскочила и быстро дыша, огляделась по сторонам. Чак обнял её.

– Все хорошо. Мы в безопасности.

– Мне опять снился Ирк, – делая глубокие вдохи, дрожа, сказала Китти.

– Наша встреча? – улыбнувшись переспросил он.

– Ха, нет, не такой уж страшный кошмар.

– Ну вот, ты уже шутить начала. Вскоре и говорить со мной вновь начнёшь. Давай просыпайся, я нам завтрак приготовил. Сегодня у нас яблочные консервы с галетами.

– Как собственно и вчера.

– Вчера была грушевая. Это большая разница, – иронично подметил Чак, открывая ножом консервы.

Китти поднялась на ноги и, подойдя к разбитому зеркалу, глянула на своё отражение. Оно явно не радовало её. Впалые, уставшие глаза с серыми мешками под ними, обветренные, кровоточащие губы, сухая и бледная кожа. Вовсе не тот идеал красоты, к которому она стремилась когда-то. Собравшись с силами, она собрала грязные волосы в хвост и резко отвернулась от зеркала, смотреть было больно, как никак, она всё же оставалась девушкой, что хотела быть красивой.

– Ты сам-то спал? – спросила его Китти, садясь за стол, что остался от прежних хозяев дома.

– Немного. Всю ночь слышал, чьи-то голоса вдалеке.

– Тебе поди примерещилось.

– Не знаю, может быть.

– Чак, спать нужно не только мне. Я ценю твою заботу обо мне, ты, и вправду, молодец, но не нужно забывать и про себя. Ты совсем мало отдыхаешь. Тебе нужно спать. Давай начнём дежурить. Я тебе уже сколько раз предлагала. Ты поспишь, потом я. Чак?

– Да не могу я спать, не получается. А как усну так ужасы сплошные сняться, просыпаюсь ещё более уставшим нежели ложусь. Не переживай ты так.

– Как я могу не переживать. Ты мне, что сказал в Прерии? Когда спасал меня в очередной раз? Что у меня нет ближе людей чем ты и Маунд. Так вот Маунд мёртв, остался только ты. Как ты себя чувствуешь-то?

– Ну пальцы пока не отросли.

– Чувство юмора пока тоже.

– А если честно рука сильно ноет. Сил уже нет. Вколоть бы тюбик и дело с концом.

– Чак, мне кажется ты уже, как наркоман, сам выдумываешь свои боли. Ты первые дни кололся этой дрянью, как заядлый наркоман, да таблетки закидывал чуть ли не каждые пару часов. Потерпи и тебя отпустит.

– А ты-то откуда знаешь?

– Читала где-то, мол, первые дни, муки отвыкания сильные, а дальше легче становиться. Это как с сигаретами. Только хуже.

– Ну ты и приободрила. У меня ни сигарет, ни обезболивающего, ни рикетола, ни алкоголя.

– У тебя есть я. Тебе этого мало? – Китти обняла Чака и поцеловала его в щетинистую щёку. – Ты как-то мне говорил, что любовь это наркотик, а меня насколько я помню, ты до сих пор любишь.

– Люблю, больше всей жизни. А ты?

– А ты мне нравишься, -сказала Китти и рассмеялась. Она всегда ему так отвечала, Чак заранее знал её ответ.

Консервы были мерзкими на вкус, отдавали металлом и кислятиной. Но за неимением лучшего всё-же казались вкуснятиной. Китти жевала пресную галету, закрыв глаза. Она пыталась представить вкус колбасы или свежего хлеба, но как не крути, это всё-же была заветренная галета из солдатского пайка.

– Как думаешь, Чак, есть ли у нас хоть малейший шанс добраться до этого, проклятого Генгага? И есть ли там наши войска, может там медивы уже?

– Китти, я обещал Маунду, что спасу тебя, – тут же ответил он.

– Да какая разница, что и кому ты обещал. Я вон, матери обещала к двадцати пяти найти себе хорошего мужа и родить ребёнка, но мне уже под тридцать, я хромая, грязная женщина в тылу медивской армии, жру мерзкие консервы и ненавижу весь этот мир. И я прекрасно понимаю, что есть обещания и есть реальность.

– Ну тогда я отвечу, что шанс есть, – сухо ответил Чак и выпил оставшийся сироп из банки.

– А в процентах?

– Я тебе, что, математик, что ли? Я простой капитан, солдат, от которого не требуется считать больше, чем до ста.

– Ну хоть пятьдесят на пятьдесят? – не унималась она.

– Да кто бы знал, дорогая моя, что нас с тобой ждёт. Я уже давно не знаю, что твориться на фронте и Муринии. Может медивы уже под столицей? А может и за тем холмом, – Чак махнул рукой на горизонт. – Не знаю, нужно сначала дойти до Генгага. Там видно будет.

– Неужели у тебя нет никакого плана?

– Ну коли не будет там генерала Рувуля, то тогда попытаемся найти катер или лодку моторную какую и двинемся к Дарлии. Туда-то медивы вряд ли дошли. А можно и в Ангирию. От Генгага там через пролив всего то сотня километров.

– А в Ангирию-то нам зачем? – Китти удивлённо уставилась на Чака. – Они нам не союзники.

– Но замечу и не враги. Он,и как я помню, нейтралитет во всей этой заварушке держат. Да и слыхал беженцев не выдают. Ни муринских, ни фавийских.

– Ты на, что намекаешь, Чак. Это же дезертирство. Предательство! Мы с тобой как никак офицеры, я так офицер штаба. Я так не могу. Ты эти мысли из головы выбрось! – Голос девушки стал чётким и поучительным.

Чак тут же узнал старые, добрые заветы партии и пропаганды о чести и совести, но они уже не цепляли его и проходили сквозь его разум, что нож сквозь воду.

– А что мне делать в Муринии? Кому я там нужен? Стране? Партии? Мауту? Да плевать они на меня хотели. Эта война уже слишком сильно затянулась. Ей нет конца и края. Не вижу я победы за горизонтом. Медивы всё ещё сильны, у них миллионы солдат, тысячи самолётов и танков. Нам громить их громить их ещё десять лет. А для чего?

– Чак…

– Что Чак? Ты может, расскажешь мне, для чего мы все эти годы кишки на гусеницы наматываем. Для чего тыл голодает? Для чего друг мой Орен умер? Для чего твой Мурзан голову свою генеральскую сложил? Ты, Китти, никогда не задумывалась какой логический конец должен быть у всего этого? Как мы будим жить после победы?

– Хорошо.

– Хорошо? Как можно жить хорошо, угнетая сотни миллионов людей другой нации, другого склада ума и менталитета? Или ты думаешь, они проиграв, простят нам тех миллионов убитых? Думаешь они покорно воспримут роль рабов при котивских хозяевах? Мы не усмирим такую многомиллионную массу людей. Да и какой смысл мне, капитану армии, от этой победы? Что я получу? Землю? Дом? Деньги? Отвечу, ничего. Только скудную пенсию и комнатку в общежитии. А что я уже получил от государства? Инвалидность?

– Чак, мы должны сражаться за нашу Родину.

– Почему?

– Ну мы же живём в Муринии, это наша страна. Мы должны защищать её.

– От кого я защищаю свою страну, находясь за тысячу километров от дома? От кого я защищал страну в Фавии?

– Мы лишь солдаты. Нам не положено ломать голову над такими вопросами.

– А я вот ломаю. Всю войну эту, ломаю. Задаю каждый день себе один и тот-же вопрос. А для чего? Для чего я делаю то, что делаю? И по началу даже находил ответы. Мол ради роты, ради друга, ради тебя. А вот теперь не могу. Не могу ответить для чего я должен возвращаться в Муринию и служить тому, кто сам не в силах защитить своего сына.

– А как же я? Ты ведь обещал, – не понимая капитана, спросила Китти. – А как же я? Ты ведь обещал меня спасти! Ты, сукин сын, обещал мне помочь спастись. Или ты уже передумал?

– А может если мы бежим в Ангилию это и будет нашим спасением?

– И что ты прикажешь мне там делать? Сидеть в лагере беженцев? Драться за еду?

– А что мы будем делать в Муринии?

– Служить Родине.

– Будь проклята эта Родина! Будь проклят сраный Маут с его советниками и союзниками и с его проклятой партией. Плевать я на них всех хотел. Плевать. Я спасу тебя. Но только и всего. Только и всего. Я устал быть инструментом в чьих-то руках, быть послушной безвольной куклой. Мне говорят, я делаю. Сколько я сил ещё должен отдать этой родине? Может родине жизнь уже наконец-то отдать? Я не вижу во всём этом смысла. Он был когда мы бились с гетерцами в Аппоре, он был когда мы штурмовали Брелим. Но сейчас-то какой смысл? Завоевать мир? Подчинить себе все страны и народы. А для чего? Для чего мне Фавия? Для чего мне Истрия? К чему мне эти страны, к чему они простому народу? К чему они Мауту? Весь мир рехнулся в этой войне, у меня складывается чувство, что мы воюем не во имя чего то, а так, по инерции.

Китти молчала. Она понимала, что в целом она с ним согласна. Но бежать в Ангилию ей не хотелось. К чему ей было рисковать всем ради призрачной надежды. Да и что её могло ждать в той далёкой и неизвестной стране. Мало кто знал про это островное государство больше, чем было написано в справочниках и учебниках географии. Ангилийцы никогда не вмешивались в дела на континенте и неподдерживали, ни котивов, ни медивов, предпочитая держаться в стороне от войн и потрясений. Единственное, что знала Китти, так это то, что туда в последнее время хлынули многие беженцы и дезертиры с обеих сторон. Ангилийский король не выдавал никого, но и не приглашал никого. Она была удивлена, услышав такое предложение от Чака, который всегда был верен своему делу. Но и перемены в его голове тоже были видны.

– Чак, – уже спокойней сказала она и присела рядом. – Чак, друг ты мой дорогой. Мы все в дерьме. Не только ты и я. Все. Я не великий философ, не историк, и не знаток людского бытия. Нет. Я просто молодая девушка. Которая очень хочет жить и старается выжить. Я дурна и полна идеализма и наивности, такова я, не спорю. Но мы с тобой уже говорили об этом. Мы лишь два маленьких человечка в огромной пучине, две маленькие песчинки в огромном чане, где всё вариться. Что мы с тобой можем?

– Ну ведь, что-то же мы должны смочь?

– Остановить войну? Разве мы с тобой сможем остановить войну?

– Я могу остановить её для себя, бежав с этого театра абсурда.

– Так ты и сбежишь с неё, ты уже получил свой билет в тыл. Ты больше не вернёшься на фронт. Для тебя война уже окончена. Нужно лишь добраться до своих. А если ты бежишь в эту Ангирию? Что тебя ждёт там? Ты об этом думал? Что там будет? Твои руки нечисты, на твоей совести немало невинно загубленных душ. А не думал ли ты, что кто-нибудь тебя там узнает, не сразу, но вряд ли ты сможешь скрыть своё прошлое.

– А если я и сам презираю своё прошлое? – успокоившись, ответил Чак.

– Да кому какое дело, что ты думаешь. Я вот тоже однажды решила сама во всём разобраться. Но мне не поверил, ни суд, ни начальство, ни один фанатичный капитан из "горохраны", – её губы осторожно улыбнулись, и она прижалась к этому самому капитану.

– Я так понимаю, тот фанатик, это я, – оскалив пожелтевшие зубы в неловкой улыбке, ответил он.

– Да, да. Именно ты. Ведь ты раньше был самым настоящим фанатиком. В тот день я смотрела в твои глаза и не видела там, ни души, ни разума, а чёткий приказ, от которого ты не отступал. Ты испытывал истинное удовольствие, когда зачитывал приговор тому бедолаге. Помнишь ведь. Ты пристрелил его так же спокойно, как лесоруб рубит дерево. А сейчас? Сейчас я вижу в тебе настоящего человека. Со своими мыслями, страхом, с искренними эмоциями. Ты как-то спрашивал меня про взаимность, но раньше я видела именно того Чака который ворвался в мой дом, в мою жизнь.

– А сейчас какого Чака ты видишь? – уже с интересом поинтересовался он.

– Того у которого под оболочкой всё же есть душа.

– Так значит ты против побега на острова?

– Всё ты о своём. Нет Чак, не побегу. Мне там делать нечего. Да и тебе. Как же я к тебе приеду, если ты будешь в другой стране?

– А ты ко мне приедешь?

– Обязательно.

– Эх ты, Китти, Китти. Появилась ты в моей жизни. Жил бы да жил спокойно. Глядишь бы помер уже где-нибудь под холмиком. А нет, всё к тебе как к магниту тянусь, уж не знаю чем ты меня так обворожила, но не могу я без тебя, да и на чужбине той рехнусь. Ты хоть понимаешь, что я тут только из-за тебя.

– Понимаю. Понимаю и безмерно рада этому, что в этот трудный момент со мной рядом такой мужчина, как ты.

Зит обнял покалеченной рукой её за плечи и притянул к себе. В этот момент он понял, что ни кто его не ждёт в Ангирии, что не будь в ней Китти, то и бежать одному ему туда не захочется, ведь она была его единственным смыслом жизни. К тому же, месячное скитание по пустынным тылам фавийцев сплотило их крепче, чем когда бы то ни было. Он чувствовал её взаимность, Китти и вправду испытывала к нему неподдельные тёплые чувства, хотя называть их любовью наотрез отказывалась. У них не было отношений в нормальном понимании, но и место их странствий было очень далёким от нормального.

Этим утром они никуда не торопились. В этом сгоревшем домике было так уютно и хорошо, что никуда не хотелось идти. Казалось, что здесь они в безопасности, под прикрытием толстых бревенчатых стен, а кругом опасность и страх. Но укрытие было только мнимым. Еда кончалась, медикаменты уже давно были истрачены, да и из оружия был лишь пистолет с парой десятков патронов. Как бы им не хотелось, нужно было идти в путь.

И вновь они шли, аккуратно, осторожно, словно мыши в кошачьем тылу. Благо провинция по которой они шли была разорена. Людей, практически, не возможно было встретить. Кругом лишь сгоревшие, обезлюженные посёлки, порой встречались отголоски старых боёв, в то время, когда котивы уверенно шли на запад. Чак усердно обыскивал каждую находку, будь то подбитый танк или обвалившийся окоп. Пару раз удача была к нему благосклонна и подкинула путникам несколько консервов, пару упаковок протеинового коктейля и одну полевую аптечку. Но истинное счастье Чак испытал, когда откапал в одном из блиндажей целый блок сигарет. Они были ещё в полиэтиленовой упаковке, и от того сохранились идеально. Китти долго наблюдала за его детской радостью, но от сигарет отказалась, ей больше не хотелось курить. Зато капитан долго дымил, выкурив три, одну за другой, после чего принялся дико кашлять, громко проклиная отнюдь не пагубную привычку, а качество муринских сигарет.

Спустя ещё пару дней пути по редким фавийским лесам, они вышли на просторную просеку. Под ногами зашуршали сухие листья травы, была уже глубокая осень. Ветер резко обдал их холодом, от чего оба закутались в тёплые, меховые куртки, что нашли в заброшенном доме лесника.

– Ты знаешь, что это за просека? – оглядывая жёлтую траву и могучие сосны, спросил Чак.

– Обычно в таких просеках располагаются ЛЭП. Но тут ничего.

– Посмотри туда.

Чак махнул рукой к низкорослому кустарнику, что остался уже без листьев, а лишь сверкал яркими, подмороженными первым холодом, ягодами. Китти не сразу разглядела массивный железобетонный столб полутора метров. Он валялся в сухой траве, краска на нём уже заметно выцвела и облупилась, но всё-же без труда можно было различить сине-красные полосы.

– Это же пограничный столб! – удивилась Китти. – Мы уже добрались до Гетерии!

– Ага. И если мне не изменяет память, Генгаг должен быть в каких-то десяти, двадцати километров к северу.

– Но здесь так тихо. Скорее всего его уже сдали фавийцам, – уже менее радостно сказала она.

– Это не исключено. Но в любом случае мы должны в него попасть. Если вдруг там мы найдём хоть какую-нибудь информацию о фронте, то нам станет заметно легче. К тому же не помешало бы завладеть моторной лодкой. На ней мы бы быстро добрались до Дарлии. Её медивы не должны ещё взять. Другого пути я пока не вижу.

– Чак, Генгаг город не маленький и там наверняка уже создана медивская администрация, что контролирует город. Там патрули и тому подобное. Может это плохая идея?

– Мы будем осторожны. Я обещаю. К тому же по внешнему виду мы теперь едва ли похожи на муринских солдат. Так, беженцы.

Они пошли дальше, ступая по хрустящей траве. Китти подошла к пограничному столбу и заметила на нём знакомые матерные слова, обильно оставленные тут проходящими несколько месяцев назад земляками. Пахло осенней свежестью, сухой травой и хвоей.


***


Генгаг был большим портовым городом у самой границы с Фавией, его глубокая гавань, что скрывала порт от штормов Гаилийского моря идеально подходила для контейнеровозов большого водоизмещения. Его богатству способствовали многочисленные заводы и фабрики, что располагались в провинции Руна, где активно добывались и перерабатывались руды. Полгода назад в результате дерзкого и грандиозного манёвра и десанта с моря, муринцы взяли его под полный контроль практически без боя и удерживали до подхода основных сил. Этот план лично разработал и осуществил хороший друг генерала Маута, амбициозный генерал Рувуль. С того времени здесь базировался большой контингент армии и флота.

Через пару дней Чак и Китти добрались к его пригороду, небольшому рабочему посёлку. Там они увидели то, что повергло обоих в шок. Пустоту, звенящую пустоту и разруху, ни людей, ни строений. Одни сплошные руины, выжженные дотла. Путники до вечера бродили по пустотам, в надежде найти хоть какое-то укрытие, но все было тщетно. Им так и не удалось найти ни одного целого дома. В эту ночь их приютил лишь подвал, что был укрыт под массивными бетонными плитами бывшего жилого дома. Было холодно и сыро, они не разводили огонь, боясь задохнуться в таком маленьком и тесном пространстве и обнявшись под одеялом из курток, проспали до утра.

Город располагался за небольшим каскадом холмов поросших лиственным лесом, проходя по нему им становилось понятно, что в Генгаге их не ждут свои. Всё указывало на яростный бой, что был в этих местах совсем недавно, между деревьев уныло свесив дула, стояли сгоревшие танки, вперемешку Фавийские и Муринские, на многих из них зияли дыры от бронебойных снарядов. Вокруг да около валялись гильзы, ящики и цинки, а ноги то и дело проваливались в глубокие воронки. Чак постоянно глядел в бинокль и продвигались они крайне аккуратно. Пару раз путники решительно настраивались обойти Генгаг, но всё-таки решено было опробовать идею с лодкой.

Вскоре между крон деревьев, вдали показалась Генгагская бухта. Спокойная морская гладь, в ней, как в зеркале отражалось пасмурное осеннее небо. А спустя некоторое время, им показался и сам город.

Он смотрел на них серыми, обугленными стенами, сгоревших домов, с чёрными выемками оконных проёмов, мерзкий и тошнотворный вид. В этот момент в душе Чака, что то закололо и ему стало не по себе. Китти резко поникла и весь путь с холмов смотрела лишь себе под ноги. У подножия их встретил кислый привкус воздуха, глаза начали слезиться и стало тяжело дышать.

– Давай скорей поднимемся из этой ямы, тут видимо остался газ, – прикрыв нос воротником курки, сказал Чак и взяв девушку за руку ускорил шаг. – Я знаю этот запах. Это боевой газ фавийцев "КР-1101". Нужно скорее подняться. В лощинах он может оставаться до нескольких недель.

Китти безукоризненно поспешила наверх.

Генгаг вымер. На улицах не было: ни солдат, ни людей. Лишь следы недавнего боя. Совсем не так в своих умах представляли этот город они оба. Их здесь не ждал никто и уж тем более, здесь не было генерала Рувуля со своей армией. Только выжженный город. Единственная живность, что встретила их на этих пустынных улицах, так это собаки, они бегали огромными стаями и шарили по углам и закоулкам в поисках пропитания. Чак отметил, что псы упитанные и вовсе не похожи на оголодавших и вскоре понял почему.

Огромная стая собак рылась в земле небольшого сквера. Они жадно дрались и лаяли друг на дружку, словно нашли хорошую помойку. Где-то возле лавочек, стоял шум и гам, десятки лохматых и грязных четырёхлапых существ, что-то усердно делили. Китти вгляделась в центр собачей давки и резко отскочила, отвернув лицо в сторону. Животные раскопали свежую, наспех зарытую братскую могилу. Они жадно грызли куски человеческой плоти, обёрнутые в грязное тряпьё, какой-то удачливый пёс вынырнул из общей кучи, сжимая в счастливых челюстях кусок человеческой руки с несколькими пальцами. Тут же другой пёс схватился за добычу и началась драка за человечину со стонам, визгом и лаем. Китти стало плохо и, зажав рот ладонью, она отступилась в сторону, Чак резко подскочил к ней и сунул фляжку с водой.

– Выпей и не смотри в ту сторону, нам определённо не стоит задерживаться тут ни на секунду.

Псы продолжили шумную делёжку и не обращали ни малейшего внимания на живых людей, им хватало мёртвых.

Вскоре стало совершенно ясно, в городе никого нет, в этот раз фронт пронёсся по нему с небывалой жестокостью, практически стерев его с лица планеты. По стойкому кислому аромату в некоторых помещениях Чак понял, что медивы не брезгали травить всех и вся отравляющим газом, это давало ответ на полное отсутствие в Генгаге, как мирных так и военных.

Они шли по тихим, безмолвным улицам, лишь лай собак продолжал раздаваться за углом. Высокие дома из бетона и стекла уже не напоминали о кипящей, годы назад, жизни. Сложно было представить, что кто-то раньше мог обитать в этих мрачных руинах, пропитанных гарью и газом. Из растерзанных пробоин в стенах, на них уныло глядели убранства квартир. Где-то торчала изломанная мебель, в некоторых окнах висели грязные занавески, раскачивающиеся под сквозняком. Чаку пейзаж напомнил какой-то давний рассказ, что он читал ещё подростком, про мир после глобальной войны, где описывались дикие племена, живущие на руинах цивилизации. Тогда книжка показалась ему фантастической и даже сказочной, но только не сейчас, когда тот воображаемый мир автора был наяву. Не хватало для полного антуража лишь обмотанных в тряпки местных аборигенов, но оглядев своё отражение в целом окне, он вдруг понял, тот дикарь это он. Такой же грязный, голодный и лишённый всяких чувств и стремлений. Его воспоминания оборвала Китти, немного отошедшая от увиденного.

– Чак, дорогой мой Чак, – она впервые назвала его «дорогим» без иронии. – Мы идём к морю?

– В порт.

– Там же есть море?

– Ну конечно же есть!

– Так хочу посмотреть на море. Я так по нему соскучилась. Я люблю море.

– Море это лишь большая лужа. Нам бы лодку найти и уплыть отсюда, куда подальше. Мне этот город не очень-то и понравился. Тут даже хуже, нежели в Брелиме. Одни мёртвые и пустые коробки домов, лишённые всякой жизни. Не по себе мне от этого всего.

– Ты не любишь море?

– Люблю, но сейчас воспринимаю не более, чем лужу, по которой нужно убраться из этого ада. Да и как можно в наше время любить огромное скопление воды, ведь именно она нас отделяет от спасения?

– Душой любить, смотреть на солнце, что погружается в тихую пучину морской глади. Любоваться мелкой рябью или грозными волнами, что с треском разбиваются об острые скалы, а иногда тают в золотом песке пляжа. Вдыхать аромат вечернего моря, слушать множество звуков, что вместе играют загадочную песнь природы. Море, Чак, это красиво, я бы жила у моря. А ты?

– Раньше и я мечтал жить у моря, а сейчас бы и в пустыне жил. Лишь бы рядом с тобой, – сказал Чак и аккуратно переступил через останки фавийского солдата.

– Знаешь, у меня дядя живёт в посёлке Топчем, это на берегу Баталийского моря, на северо-западе Муринии. Там такой красивый берег, в основном песчаный, но иногда встречаются острые выступы горных пород, как будто маленькие скалы. Я в детстве часто гостила у него, так вот я часто по вечерам пропадала у этих маленьких скал, раньше они мне казались много больше. Я часами смотрела на море. Я мечтала, мечтала вырасти поскорей, найти мужа, хорошего и доброго, который бы обо мне заботился. Такого о которых писали в детских сказках. Мы бы поселились с ним у берега моря и каждый вечер провожали с ним солнце в путешествие за горизонт. А иногда бы и встречали его по утрам вновь. Ты бы так смог? – Китти упорно старалась не смотреть под ноги и по сторонам, дабы не сбить себя с мечтательной ноты.

– Не знаю. Рядом с тобой наверно смог.

– А ты помечтай. Представь как бы это было?

– В смысле?

– Оторвись от этой проклятой реальности. Представь, что мы вдвоём. Неужели ты не представлял нас вдвоём?

– Представлял.

– Так давай вместе представим. Я начну. У нас с тобой есть маленький коттедж на берегу моря. Стены его обиты деревянной рейкой и окрашены в голубой цвет. Окна большие, такие из которых можно видеть горизонт, море и небо. Давай, продолжай. – Китти улыбнулась и бросила на Чака нежный, мечтательный взор.

– Ну… Ну к дому пристроена терраса с навесом, на которой стоят шезлонги, два штуки. Зелёные.

– Почему зелёные?

– Ну… Ну мне нравиться зелёный. Он приятный цвет. Говорят успокаивает.

– А где мы?

– На берегу. Гуляем вдоль берега по мягкому песку пляжа.

– А что на мне одето?

– Ну пусть на тебе будет красивое нежно-розовое платье с белым горошком. На голове твоей широкополая шляпка с цветком, а в руке ты несёшь кожаные босоножки. А волосы твои распущены и развиваются на ветру. Люблю, когда твои волосы распущены, ты так гораздо красивее. – Чак начал входить в образ и даже попытался представить данный пейзаж. Было сложно. Его фантазия работала неочень, но он старался.

– Ну а ты идёшь босиком, в шортах и летней рубахе с коротким рукавом, на ней нанесён какой-нибудь яркий и бессмысленный рисунок. А на голове твоей пляжная, соломенная шляпа. А в руке бутылка холодного пива, такая ледяная, что покрылась испариной и холодит ладонь.

– А вот за пиво отдельное спасибо! – усмехнулся Чак.

– А идём мы к пирсу, где стоит наша яхта. Маленькая, скромная яхточка под треугольным парусом. Там есть всё, что нужно двоим, маленькая каюта и безграничная свобода направлений. Я бы отправилась в море и посмотрела на закат с борта, так хочется увидеть такое вновь. В море наблюдать закат вдвойне красивей.

– Ты уже ходила на яхте?

– Ни разу. Я ходила в море на огромном крейсере, когда мы плыли в Берк.

– А в Берке красиво?

– Там чудные пляжи, мягкий климат и очень дружелюбные люди. Горы там, словно из сказки, малиново-розовые, иногда мраморно-белые. Я видела там город, который сплошь произведение искусства, стены домов, там как картины на холсте. Вот было бы здорово, если после войны там организуют какой-нибудь курорт, эта страна идеально подходит для отдыха.

– Ты так говоришь, будто отдыхать туда ездила, – присев в укромном углу, сказал Чак и прикурил сигарету.

Китти села рядом и ткнув пальцем на хромую ногу сказала.

– Берк мне оставил о себе не только хорошую память. Эту грациозную походку я заработала там.

Они устроили небольшой привал. Выпили воды. Чак выкурил сигарету и их путь продолжился. Китти ему рассказала о своих приключениях в Берке. Зит поведал ей о событиях его жизни: о фронте, о службе в горохране и даже детстве. Неожиданно дорога привела их к порту и перед ними, синей громадой, выросла бухта.


Пред их глазами был порт, точнее его останки, видимо, воздушный флот не жалел снарядов для котивов. Все верфи, причалы и строения были разрушены, краны повалены, мостовую покрывал огромный слой грязи и гари, а воздухе словно снежинки витал пепел, всюду была серость режущая глаза. В гавани, лежали на мели три огромных линкера, один из них был разломан надвое и лежал на правом борту, устремив свои обугленные пушки в мрачное небо. Два других выгорели прямо в море и лежали на брюхе в паре сотне метров друг от друга, редкие волны гуляли по их палубам. Из разбитых баков вытекало горючее, море было серовато-чёрным с маслянистым сиянием, в нем плавали сотни трупов, тысячи обломков и колючих, будто ежи, мин. Даже чайки облетали эту гавань стороной. С моря доносился мерзкий аромат топлива, мазута и тухлятины. Смрад был похлеще любого отравляющего газа. При каждом вдохе к горлу подступала тошнота и хотелось закрыть глаза.

– Вот какое нынче море в наших городах. – Китти сказала это с такой грустью и печалью, что у Чака заломило сердце. – Надеюсь, хоть где-то осталось море, не тронутое нами.

– Надеюсь да, по крайне мере я очень хочу в это верить.

Они оба были разочарованы и подавлены, сначала видом пустого города, а теперь и гаванью. Зит со злостью поднял с набережной камень и с силой швырнул его в воду. Булыжник лениво плюхнулся в мерзкую жижу, лишь отдалённо напоминающую воду, всколыхнув её расходящимися кругами.

– Тут нет смысла искать лодку, тут нет ничего и никого кроме нас. Двух дураков, – не сводя взора с мрачного вида, сказавла Китти и по грязной щеке скатилась слеза.

Но Чак всё же осмотрел побережье, он долго разгуливал по нему, с надеждой вглядывался в даль. Он понимал, что шли они зря, нет в Генгаге никакого генерала Рувуля и спасения в целом. Это всего лишь один из сотен мёртвых городов, по которому прокатилась людская злоба. Ему не хотелось в это верить, всеми силами своей души сопротивлялся капитан, тому, что отрицать не было смысла. В Генгаге им делать нечего и пора из него уходить, так как уплыть не получиться, ни в Дарлию, ни на нейтральные острова. Придётся вновь идти пешком. Но куда, он не знал.

– Походу мы не уплывём, – сказала девушка, смотря на уставшего и растерянного капитана.

– Мы обязательно уплывём, должна же быть хоть одна лодка, хотя бы, чтобы добраться до корабля. В гавани лежит практический целый корабль. На таких ведь должны быть какие-нибудь лодки, хоть что-нибудь. Ты ведь плавала на таких? Ты не видела на таких ничего, что нам сейчас бы пригодилось?

– Что нам теперь делать? – не слыша его, спрашивала Китти, смотря в даль.

– Не знаю, идти дальше, может мы найдём хоть, что-то. Нужно собрать плот и доплыть до корабля, там по-любому осталась хоть одна лодка, хоть, что-нибудь. Я попробовал бы вплавь, но слишком далеко, боюсь, что не справлюсь.

Китти присела на холодный асфальт и грустно глядела на закат, а слезы текли и текли, Чак вытирал их рукавом и вскоре присел рядом и обнял. Он понимал, что план рухнул, Генгаг встретил их слезами и разочарованием. Вдали заходило солнце, такое тусклое и оранжевое, что будто бы светило устало от всей этой человеческой глупости и потеряло прежний цвет. Но это была лишь осень и ничего более. Они долго сидели, вглядываясь в горизонт, и Чак крепко сжал Китти в своих объятиях и поцеловал в щеку.

– Нам нужно спрятаться, наступает ночь. Отдохнём и продолжи поиски, ещё не все потерянно. Пойдём вдоль побережья на север, а там и выйдем на наши позиции, рано или поздно. Но здесь долго задерживаться нам ни к чему.

Но Китти молчала, молчала не обращая внимания ни на слова Чака, ни на его попытки её успокоить. В этот момент она лишь понимала, что этот закат ни на каплю не схож с теми закатами у моря, которые она любила. Неожиданно за спиной раздался тихий скрип обуви и они резко обернулись.

В нескольких шагах от них стояли три серые фигуры в защитных серых халатах из под которых торчали стволы автоматов. Это были фавийские солдаты, их лица, налитые свинцом и усталостью блестели от пота, все трое были, как на подбор, одного роста, широки и плечисты. Один из них неуверенно шагнул навстречу сидящим и выставив автомат вперёд спросил тихим, низким голосом.

– Вы кто такие, мать вашу, откуда взялись здесь?

– Мы беженцы, – нерешительно ответил Чак, прижав к себе Китти.

– Какие, мать вашу, беженцы? В Генгаге не осталось людей. Одни мертвецы.

– Мы с запада, – неуверенно добавил Чак, подымаясь на ноги.

– По рожам вашим вижу, что котивы!

– Мы гетерские котивы, – вновь начал Чак. – Мы возвращаемся из Фавии.

Солдат с подозрением смотрел в их растерянные лица и понимал, что здесь не совсем всё ладно. Он подошёл ближе и скомандовал.

– Руки за голову и на колени. Беженец, говоришь. Так откуда у тебя пистолет беженец?

– Какой пистолет? – растерялся Чак.

– Который ты носишь за поясом. Мы за вами наблюдаем с самого вашего захода в город. Уж поверьте, люди здесь нечастые гости. Так я спрашиваю, откуда у тебя пистолет?

– Для самообороны. Подобрал у убитого муринского солдата.

– Медленно достань его и брось ко мне. Только без шуток. Ты у меня на мушке, Чак. Верно? Ведь так тебя твоя спутница называет? А она вроде бы как Кати или Китти? Или я ошибаюсь?

– Всё верно.

Чак без лишних разговоров вынул из-за пояса пистолет и аккуратно швырнул его прямо к ногам фавийца. Тот, не сводя автомата с пленников, поднял оружие и прибрал в карман.

– Пойдёте с нами, Ван, свяжи им руки, отведём их к дяде Касеру, пусть он с ними разбирается. Касер уж точно разберётся кто вы такие, беженцы, или диверсанты. У него глаз намётан на таких как вы. Котивы.

Ван, плечистый парень с мягким лицом и кривым носом, достал из кармана верёвку и подошёл к ним, они не сопротивлялись.

Глава 27


В развалинах Генгага урывалась фавийская разведрота. Наступающие медивы, оставили их в разрушенном городе, для контроля над важным, в стратегическом плане, участке местности. Они наблюдали за побережьем и всегда были готовы принять на себя удар морского десанта, либо котивских диверсантов. Но ни тех, ни других тут не встречалось и вскоре вся их служба свелась к патрулированию мёртвого города и отлову редких дезертиров, которых нынче не жалели по обе стороны фронта. За последние дни троих уже придали скоротечному суду и сбросили тела в море, не желая их хоронить. Местных в городе не осталось, все кто не успел бежать при первом и втором штурме, были погребены под руинами собственных домов. Многих скоротечные трибуналы военных судов Фавийцев, приговорили к смерти или к лагерям за сотрудничество с врагом. Под сотрудничеством понимали всё, что только могло придти в голову. Если кто-то говорил, что в доме подозреваемого ночевали котивы, то того тут же стреляли без разбирательств, а если ты кормил врага в своём кафе или столовой, то могли ещё перед смертью пытать и пристрастно допрашивать. В итоге город опустел, и стал мрачным памятником человеческой жестокости.

Ротой командовал боевой офицер в третьем поколении, капитан Касер. Чистокровный медив, сорока лет отроду из благородной и знатной семьи, что жила в своих имениях где-то на южном берегу. Бойцы любили и уважали его и добродушно называли "дядей", хотя кому-то он был и ровесником.

Разведчики сильно не прятались, ибо знали, что в городе кроме них никого не осталось, от того они расположили свой штаб и казарму в бывшем доме инвалидов. Это одно из немногих зданий, что выстояло под нескончаемым огненным дождём. Во многом благодаря своим толстым, кирпичным стенам, выложенных ещё три сотни лет назад, когда города, как такового не было, а был лишь небольшой форт. Вокруг дома, удивительным образом, сохранились несколько елей, но от десятка других остались лишь разодранные пни.

Медивы жили здесь своеобразной размеренной жизнью, в тишине и спокойствии. Им безгранично нравилось удалённость от фронта и боёв, они спали и ели вдоволь, играли в карты, болтали и иногда патрулировали город, обыскивая брошенные дома в поисках каких-нибудь ценностей, ну, или на худой конец, искали целую мебель или одежду.

Китти с Чаком привели сюда уже ночью, когда большинство спали, сильно не церемонясь с ними их бросили в тёмную, сырую комнату без окон и закрыли массивную дверь, за которой встал охранник. Он то и дело побрякивая автоматом, как бы намекая на своё присутствие, иногда громко кашлял и бранился сам с собой, а вскоре так и вовсе запел низким, приятным голосом какую-то песенку о высоких елях. В комнатке была кромешная тьма, не видно было абсолютно ничего, лишь только пару слабых лучей электрического света осторожно просачивались сквозь трещины массивной двери.

– Китти, дорогая моя, я здесь, ползи ко мне, – тихо сказал Чак и через мгновение, почувствовал, как она прижимается к нему всем своим дрожащим телом.

– Мне страшно, Чак, нас расстреляют.

– Но-но, не паникуй, мы же беженцы, нас должны пощадить, мы не солдаты, по крайне мере они должны так думать.

– Мне очень страшно, я вся дрожу, Чак, дорогой, обещай, что все будет хорошо, я не хочу умирать, я не хочу..

– Ну успокойся же, думай о чем-нибудь другом, думай о хорошем!

– Например?

– Ну мы же с тобой помнишь мечтали, пару часов назад: про море, коттедж, яхту, закат. Так вот, старайся думать об этом, – сам едва держа себя в руках, шепнул он ей. – Давай, теперь я начну. Вот если бы у нас был дом на берегу моря, то у меня обязательно был бы сарайчик – мастерская. Я бы купил себе мотоцикл, желательно большой и мощный, можно да же армейский Рам-2, он конечно же будет сыпаться через день, но я зато могу его закрытыми глазами собрать и разобрать. Так вот, я бы копался в этом сарайчике, весь по локоть в мазуте, матерясь и ругаясь на старое, железное барахло. Так по крайне мере мой отец делал. Хотя по правде, он ни одной машины в своём гараже не починил. Он там просто пил и напивался до свинячьего визга. После чего приходил в дом и лупил меня почём зря. Я бы, конечно, тоже пил, но не много, а так, для настроения. У меня бы в мастерской наверное был бы мини бар. С красивыми бутылками, стаканами, сигаретами элитными.

– Будь у тебя бар в мастерской, то ты бы наверняка там в руки кроме стакана ничего не брал и твой мотоцикл бы заржавел, – дрожащими губами, молвила она.

– Ну вот, такая ты мне больше нравишься, все будет хорошо. Я надеюсь на это. Мы выкарабкаемся, не впервой нам.

– Ты уже бывал в плену?

– Нет, ни разу.

– Как думаешь, что они с нами сделают?

– Не знаю. Если поверят, что мы беженцы, то возможно отпустят. В любом случае держись молодцом. Не бойся и будь стойкой. Мы должны пережить это и вернуться домой. Я просто не могу сдаться сейчас, когда наконец-то добился твоей взаимности.

– Так это всё, для того, чтобы завоевать меня? – с некой иронией сказала она и прижалась к нему ещё сильнее. – Ради хромой, грязной и наивной дуры?

– Да и я не красавчик!

Неожиданно о дверь громко стукнули пару раз кулаком и мелодичный голос натужно крикнул.

– Прекратите бурдеть, беженцы котивские. Иначе сейчас войду и таких тумаков вам отвешу, что глаза из орбит повылезают!

Они умолкли и уснули в крепких объятиях.


С утра их вновь разбудил громкий стук в дверь. Следом она открылась, и в сонные глаза пленников, ярко ударил свет из коридора, он был неожиданно ярким и болезненным. В комнату вошёл охранник, крепкий парень, с мягкими чертами лица и массивными руками. Они узнали его, это был некий Ван, что вчера вязал им руки.

– Доброе утро, – неожиданно вежливо, проговорил здоровяк. – Вам придётся идти со мной. Это я к вам обращаюсь мужчина, а девушка пусть пока останется здесь.

– Что вы с нами сделаете? – поднимаясь с пола, спросил Чак.

– Да мне то откуда знать, что с вами сделают. Но пока переживать не надо. С вашей подругой ничего не случиться. А вам надо идти со мной. Наш командир хочет с вами поговорить.

Чак поцеловал Китти и шепнул на ухо:

– Чтобы со мной не случилось, будь сильной. Я тебя люблю.

И впервые он услышал долгожданные слова из дрожащих губ:

– Я тоже тебя люблю, береги себя.

Его вели по коридору, спустили по одной винтовой лестнице вниз по другой бетонной, подняли на верх, вновь провели по тёмному коридору, где он, взглядом пересёкся с ещё одним знакомым фавийцем, из вчерашних. После чего завели в какую-то комнату, в которой приятно пахло хлебом и молоком. Интерьер напомнил ему чем-то кабинет Ломера, с которым он так по долгу беседовал, но там пахло кофе в основном. Из запотевшего окна, немного виднелся город, над которым повисли низкие серо-синие тучи, моросил дождь. Ван велел ему сесть на стул и положить ладони на колени. Как только Чак выполнил его команду, крепкий детина грузно упал на деревянную лавку у входа. Он молча снял автомат с предохранителя и направил его в сторону капитана. Зит испуганно зажмурился, почувствовав неладное, но мелодичный голос его успокоил.

– Ты не пугайся, дядя, тебя никто стрелять не будет, пока конечно, за дальнейшие события я не ручаюсь, я же не провидец. Но я врать не люблю и не умею, если сказал, идём к командиру, значит идём к командиру. А вот как скажу, идём стрелять тебя, так уж тогда, пугайся или нет, поведу стрелять. К командиру нашему обращайся «господин капитан», не дерзи ему и не ври, он ложь не любит и очень гневается, когда его хотят обмануть. Веди себя хорошо. Он просто побеседовать с тобой хочет, говорит ты фрукт интересный.

– Чем же я вам так интересен?

– Не путай, дядя, не я с тобой разговаривать буду, а наш командир, я тебя сторожу, чтобы ты не сглупил.

"Ну и дубина", – подумал Чак, посмотрев на спокойное лицо солдата, после чего немного расслабился. Ван не вызывал у него агрессии и вполне располагал к себе, как разговором, так и своей простой внешностью с мягкими чертами лица и преданными, будто у пса, тёмными глазами, с длинными ресницами. Зит представил в своём уме деревушку из которой был призван этот громила, он почему-то именно такими и представлял парней из фавийской глубинки, вежливыми и большими.

Капитан Касер не заставил себя ждать и скоро появился в комнате, это был крепкий, плечистый мужчина с огромными ручищами, как у атлета тяжеловеса, из под узкой, зелёной майки торчало мощное, рельефное тело, покрытое густой растительностью. Лицо его было смуглым, с резкими и угловатыми чертами, глаза маленькие и тёмные, вся нижняя часть головы была спрятана под густой, чёрной бородой, а на макушке сияла свежо побритая, лысина. Положив автомат на стол, он спокойно, не обращая внимания на Чака прошёлся по кабинету, напевая, что-то под нос, поставил на плитку чайник, зажёг под ней огонь и вынув из шкафа пакет со свежими калачами, швырнул их на стол. Чак и Ван смотрели на капитана, но тот мурлыча лёгкий мотив, продолжил копаться в шкафу. Найдя там банку молока, он сделал пару глотков и вытерев капли с бороды, глянул на чайник.

– Ван, у нас ещё остался тот чай, что твоя матушка нам передала?

– Да, господин капитан. В верхнем ящике.

– Тебе заварить?

– Пожалуй не стоит. Господин капитан, я к вам беженца привёл. Вы хотели с ним поговорить.

– Ты про этого, что ли? – кивнув в сторону Чака, сказал Касер.

– Ага.

– Ну сейчас чайку заварю и поболтаем с ним. Уж больно запыхался я, Ван, с утра боксировал с одним выскочкой из твоего взвода. Уж больно хвастливый у вас взводный. Говорит, мол, был чемпионом в своей провинции. Даже фото свои показывал, где с медальками стоит. Только вот грош цена его медалькам. Выскочка он. Я его так набоксировал, что у вашего взводного теперь морда, будто он в улей полез, а его там пчёлы накусали. О, чайник закипел, так налить тебе чаю, или как?

– Давайте позже. Не при нем же? – Ван махнул дулом на Чака.

– Ну, как скажешь.

Касер достал из верхнего ящика стола тряпочный мешочек и зачерпнул из него горсточку невероятно ароматных трав, что тут же наполнили комнату сладким запахом цветочного поля, вперемешку с нотками ягод. Бросив чай в сеточку запарник, он залил всё кипятком и вдохнув аромат напитка, уселся напротив Чака, держа в руке бокал.

– Ну и кто ты такой? – наконец заговорил Касер, уткнув свой острый взор в Чака.

– Беженец, господин капитан.

– И как тебя звать беженец.

– Чак Зит.

– И откуда ты, Чак, бежишь?

– С запада.

– В Генгаг? – сказал капитан и улыбнулся. – Ты глянь, Ван, он бежал с запада в Генгаг, ни куда-нибудь в сытые и спокойные края, а в Генгаг. В город, где даже мухи не летают. Ты, друг мой, котивский либо врать мне надумал, либо просто идиот.

– Я честно вам говорю, мы с женой бежим с запада, из города Прерий, после атомного взрыва, мы думали, здесь спокойней. К тому же, Гетерский союз постепенно освобождается.

– Так, Чак Зит, пойми меня правильно, я не люблю вранья, я как миноискатель, только тот мины чувствует, а я ложь. Вот, ты мне врёшь! Либо может ты за дурака меня держишь. Я ведь не дурак, не думай меня вокруг пальца обвести. Понимаешь, Чак Зит, когда меня считают дураком, я начинаю нервничать, а когда я нервничаю, я становлюсь плохим человеком. Ван вот знает.

Ван исказил лицо, изображая тем самым, что с Касером шутки плохи, но Чак стоял на своём, хотя и понимал, что его легенда не проходит.

– Давай так, Чак. Я сейчас скажу, а ты попытайся меня разубедить. Вот. – Касер почесал бороду, после чего сделал глоток чаю. – Смотри. Говоришь ты со своей женой гетерский котив. Мол вы бежали в Фавию, а сейчас возвращаешься домой. Я видел в своей жизни много беженцев, но ни разу не видел, чтобы они шли вдвоём, беженцы ходят толпами, колонами, несут с собой кучу скрапа. Пожитки свои, телеги катят со всяким хламом. А у вас нашли лишь пару консерв, галеты, да пистолет, котивский армейский пистолет.

– Но господин капитан…

– Цыц! Помолчи, котив. Я не договорил. Вот, ты, пытаешься мне сказать о том, что ты гетерский медив. Но ответь мне на вопрос. Откуда ты?

– Из города Круп, – не вникая сказал Чак, вспомнив как брал этот город штурмом.

– Кто был городовой, когда ты там жил?

– Не помню.

– Конечно же не помнишь, ведь в Гетерском союзе уже, как десять лет нет городовых, а есть руководители городских комитетов. Ты не гетерский котив. У гетерских нет таких коротких фамилий, как у тебя, Зит. В Гетерии котивы носят в основном медивские фамилии, типа Левок, Миронил. Ведь моду на краткость и лаконичность у вас ввёл ваш любимый Маут. А ты с таким коротким именем и фамилией, так и вообще идеальный солдат Муринии. Только вслушайся, Ван, как это звучит, – генерал Зит, майор Зит, капитан Зит. Прям эталон патриотического, партийного плаката. И ко всему прочему, посмотри на свои руки, котив.

– Это ранение, я получил при обстреле колонны беженцев, – врал Чак, махнув покалеченной ладонью.

– Да не про эту ладонь, я тебе говорю. Дурень. Правая ладонь, посмотри Ван. Ты видишь на ней, что-нибудь? – громила замотал головой. – Эх ты. Да там у него мозоль на указательном пальце, да такая, что, видать, он стрелял из автомата добрую часть своей жизни.

Чак молчал, зная, что вся его легенда про беженцев терпит крах на корню и теперь ему уже тяжело будет скрыть правду. Следом Касер потребовал раздеться до пояса и, увидев израненное тело капитана, широко улыбнулся белоснежными зубами.

– Ну, что и требовалось доказать. Смотри, Ван. Смотри на его тело! Да он же весь в отметинах, там вон шрам от пули, там от осколка, там ожоги. Да по его телу можно вести занятия экспертам по шрамам. Ну, что беженец, говорить правду начнёшь? Или продолжишь мне плести про гетерских котивов?

Чак молчал, но его лицо говорило само за себя. Он не знал как ему быть и был крайне растерян.

– Так, котив, я не читаю мысли. Не волшебник я.

– Не телепат. Таких людей телепатами называют, господин капитан, – поправил его Ван.

– Спасибо, твой совет мне сейчас был прям необходим! – бросив недовольный взор на Вана, сказал Касер и вновь обратился к Зиту. – Так вот, Чак Зит, или как там тебя по правде, смотри, есть у тебя два варианта. Первый, ты сознаёшься кто ты такой и кто твоя спутница, что делаешь в Генгаге и откуда путь держишь и тогда вас переправят в лагерь военнопленных. Второй вариант куда проще, ты продолжаешь плести брехню про беженцев и получаешь пулю в лоб и я отправлю своего бойца за девкой и буду допрашивать её, коли и она врать будет то и её пристрелим. Ну так, что? Какой вариант тебе по душе?

Повисла короткая тишина, пропитанная ароматом свежего, ягодного чая. Зит поднял взор на Касера, пару секунд вглядывался в его тёмные, загадочные глаза, после чего заговорил.

– Я, капитан Чак Зит, моя спутница лейтенант Китти Лина. Я бывший командир роты. В последнем бою потерял всех бойцов и получил множественные ранения, лежал в госпитале. Был комиссован и должен был отправиться в тыл. После атомной бомбёжки оказался вместе с лейтенантом Линой в глубоком тылу и в Генгаг попали потому, что надеялись здесь найти корпус генерала Рувуля. Тут нас и задержали ваши бойцы.

– Так звучит более правдиво, но, что-то всё равно плохо вериться. Рувуля мы вытеснили отсюда уже, как пару недель назад.

– Мы идём уже больше месяца. Вы же видите какой из меня ходок, я еле ноги волочу.

– А лейтенант Лина кто такая?

– Писарь батальонный.

– Давно воюешь?

– Уже третий год. Начал боевой путь свой ещё в Ирке.

– Это где такой Ирк? Гетерия, чтоль?

– Нет, это юго-запад Муринии. Это было, когда вы вторглись в нашу страну, и мы вас оттуда выдворяли.

– Ну между прочим не мы, а гетерцы, – тут же подметил Касер.

– Да какая разница, не думаю, что вы слишком вдаётесь в подробности, кто против вас воюет, Вергийцы, Муринцы или Ульянцы. Также и вы нам. Всю войну я говорю, что воюю против медивов. А каких по гражданству я никогда не вникал.

– Убивал? – пристально смотря своими чёрными глазами, спросил Касер.

– Убивал.

– Много?

– Список не вёл.

– Умничать надумал?

– Нет, господин капитан, но вы сами-то считали? Я воюю уже третий год, участвовал во многих крупных сражениях, от и до прошёл битву за Брелим. Вы сами-то как думаете?

– Ну убивать медивов, это преступление.

– А котивов? Лагунов? И прочих? Чем остальные то хуже? Или их убивать можно?

– Ну в лагерях военнопленных охрана не жалует тех кто поубивал множество наших соплеменников. Или вы бы относились к таким пленным иначе?

– Я никак к ним не отношусь, я пленных не охранял. Я их только брал.

– Расстреливал?

– Кого?

– Пленных.

– Только по необходимости, или по приказу.

– Ты хоть понимаешь, капитан Зит, что наговорил уже на пулю в лоб? Пленный ты не ценный, так, рядовой маутовский солдат, а наших поубивал, как я понимаю уйму. Зачем ты мне такой нужен? В лагерь тебя отправить? Так тебя там охрана со свету сживёт. Может тебе пулю в лоб прямо сейчас пустить.

Касер поднялся со стула, вынул из кобуры массивный офицерский пистолет и приставил его к голове Чака. Ван смотрел на всё это с лицом полным отвращения, казалось, что его вот-вот вырвет, он скривил лицо и опустил ствол автомата в пол. Касер, увидел Вана, и еле заметно подмигнул ему и легко улыбнулся. Чак же, в это время, спокойно сидел, зажмурив глаза, только лицо Китти, виднелось в пустоте и мраке. Раздался выстрел и он ощутил тепло около лица, грохот ударил по ушам, но ничего не поменялось, лишь в нос ударил запах пороха. Зит открыл глаза и увидел пред собой Касера с пистолетом в опущенной руке.

– А ведь правду говоришь, сучий сын, – буркнул медивский капитан и вновь уселся на стул напротив.

– А я ж думал вы меня пристрелили, а тут снова вы, – едва сдерживая дрожь в голосе, сказал Чак, испытав на секунду дикий страх.

– Нет, просто проверял тебя на вшивость, котив. Я, в отличие от вас, пленных не расстреливаю.

– Я понимаю, что я не в том положении, чтобы умничать, но господин капитан. Давайте мы не будем кого-либо осветлять. Вы не лучше меня, да и вряд ли хуже. Вы солдат своей страны, а я своей. И уж так получилось, что наши страны никак не могут помириться и нам с вами приходиться убивать, расстреливать и уничтожать друг друга. Я уже давно не вижу никакого смысла в этой вакханалии, но будь оно всё неладно, мы должны это делать. И пленных вам пришлось бы расстрелять, если бы приказали.

– Я офицер. Потомственный фавийский офицер. У нас, в отличии от вас, есть принципы и честь.

– Я тоже офицер. Только Муринский и у нас тоже есть много чего, чего нет у вас. Например, мозги. А это значит, что иногда и приходиться стрелять пленных. На одной совести и чести далеко не уплывёшь в этом кровавом море.

– Я не пойму, ты толи просишь тебя пристрелить?

– Если я ещё могу вас о чём-то просить, то единственное, что я бы хотел, так это вашей милости к лейтенанту Китти Лине. Она уж точно не виновата пред вами ни в чём. Насколько я знаю, она в своё время отсидела в Муринской тюрьме, за то, что пыталась спасти медивского парня из "Свободы и воли".

Касер сделал удивлённое лицо, и посмотрел на Вана, а потом вновь на Чака.

– А чего ты так заступаешься за неё?

– Она мне дорога.

– Жена?

– Нет.

– Наверное бы этого хотел?

Чак лишь засмеялся в ответ.

– Как-никак, вы с девкой мне враги. Вы котивские солдаты.

– Я вам не враг уже.

– Это с чего же?

– Я комиссован,отныне я ветеран, а не солдат. Да и вас врагом не считаю. Вы такой же человек, как и я и миллионы других, просто родились в другом месте. Пока мне не за что считать вас врагом.

– А мне есть. Вы, враг мне только потому, что служите Мауту и его партии. Не думай капитан Зит, что я растаю к тебе от твоих слов. Первое время посидишь со своей подругой у нас, а потом переправим вас в распределитель. Там с вами разберутся. Мне вы лишь лишний балласт. Ван, уведи его обратно.

Зит оделся и также под конвоем отправился обратно в тёмную комнату, где ждала его перепуганная до смерти Китти, бледная от ужаса и с зарёванным лицом. При виде Чака из её глаз вновь полились обильно слёзы и, как никогда прежде она сжала его в своих объятиях. Чак рассказал ей про разговор, пообещал быть рядом и защищать её до тех пор пока сможет. Также он настоятельно потребовал от неё не выдавать своего штабного статуса и при каждом удобном случае говорить о том, как героически она защищала бедного медивского парня от репрессий партии.

Так прошли несколько часов, а может и больше, они не видели улицы и не знали сколько уже сидят в этой тёмной комнате, за дверью кто-то кашлял, ругался и мерзко скрипел сапогами. Вскоре двери вновь отворились и знакомый, круглолицый здоровяк, вежливо попросил их пройти в другую комнату. В новом месте заключения было теплей и суше, маленькое окошко освещало унылое подвальное помещение дневным светом, бетонные стены пахли пылью и затухшим тряпьём, в углу лежали с десяток рваных телогреек, от которых и несло кислятиной. Ван предложил им вздремнуть на них и извинился за то, что не мог предоставить лучшего. Вскоре он удалился и вернулся спустя пару минут уже не с пустыми руками, в них было пара железных контейнеров и какой-то тряпочный свёрток.

– И снова здравствуйте, котивы, – буркнул тот себе под нос.

– И снова здравствуйте, Ван, – ответил Чак.

– А вы запомнили моё имя, молодцы. Я тут это, принёс вам завтрак, поешьте, а то долго не протяните. Тут мясная похлёбка, с крупой, она на вкус не очень, это остатки с кухни. Простите, лучшего вам предложить не могу, и это отдавать не хотели, – Ван отдал им контейнеры и свёрток, в котором оказались два кусочка хлеба. – Угощайтесь.

– Спасибо вам, Ван, – сказала Китти и взяла контейнеры.

Ван собрался уходить, но Чак окликнул его и тот обернулся.

– Ван, простите, что обращаюсь к вам, но как вас по званию?

– Просто Ван, это моё имя.

– Хорошо, Ван. Подскажите пожалуйста, какова сейчас обстановка в мире? Что произошло? Почему произошли эти взрывы? В мире началась атомная война?

– Нет, это какая-то случайность, только два взрыва. В Прерии и Парире, только и всего. Я не знаю всех подробностей, да и нельзя о них вам рассказывать, вы же понимаете. Касер сказал, вы враги и нельзя с вами дружить. Но лично мне вы не кажетесь таковыми. Я знаю только то, что наши атаковали бомбой ваши позиции, а вы в ответ атаковали Парир. А больше я ничего и не знаю.

– Где сейчас фронт?

– Не могу вам сказать. Иначе Касер мне голову оторвёт. Достаточно того, что я вам сказал. Мне и так прилетит за вас. Как никак вы наши враги.

– Я вам не враг.

– Простите, мне пора идти. Приятного вам аппетита. Я к вам ещё зайду за контейнерами.

– Спасибо вам, Ван. Вы хороший человек, – смотря на огромного парня, искренне сказала Китти, сжимая в руках контейнеры с едой.

Ван по детски улыбнулся ей своими пухлыми губами и тут же вышел из комнаты, заперев за собой массивную дверь на замок. А Китти с Чаком принялись есть, они уплетали похлёбку с такой жадностью и аппетитом, что не замечали ничего вокруг. Это был самый сытный и вкусный обед за последние недели. Не смотря на страх и неопределённость, они, всё же, верили в спасение. А добродушие двухветрового медива внушала им надежду.


***


Касер читал свежую фронтовую газету, привезённую вместе с боеприпасами и провизией. Там много писалось о героических поступках и подвигах фавийских солдат, что самоотверженно громят котивскую заразу. Газетчики целенаправленно избегали таких слов по отношению к врагу, как "армия", "солдаты", "люди", а всё чаще писали "полчище", "варвары", "маутовцы", дабы выработать в головах, как солдат так и гражданских чисто негативное отношение к врагу. Пропаганда обеих сторон ловко манипулировала умами масс, подменяя им понятия и, вводя в истеричную ненависть к другим, с их варварскими обычаями, звериной жестокостью и патологическим хамством. Солдат не должен был воевать с другим солдатом, с другим человеком, он должен был убивать нелюдя, бороться со злом и стоять на стороне добра. А где добро, а где зло, газеты, телевиденье, радио и командиры доходчиво объясняли глупым и неразумным гражданам. И эта фронтовая газета была не исключением, а скорее образцом неприкрытой пропаганды, бывалые командиры с трудом находили в ней пару строк полезной информации.

Из очередного бумажного вестника капитан узнал, что котивы вновь усиливают нажим на позиции фавийцев, хотя описано это было крайне отстранённо и реальному положению, на северном фронте, было отведено едва ли больше одного коротенького абзаца. Зато о перебежчике из Муринского «дикого полчища варваров», одного из «немногих здравомыслящих котивов», как писалось в статье, было написано едва ли не страница.

Касер отложил газету, размял руки, отжался от пола десяток раз и принялся подстригать свою роскошную бороду, он чётко следил за ней, всегда поддерживая её в одном состоянии. В дверь раздался стук.

– Открыто, – стоя перед зеркалом с ножницами ответил Касер.

В комнату вошёл небольшого роста мужичок со вздёрнутыми усиками над губой и лысеющей головой. Он поправил смятый мундир, что торчал из под шинели и представился.

– Здравствуйте, господин капитан. Я секретарь штабного кабинета господина генерала Пфлюка. Майор Вилишен. Мне велено провести с вами беседу и обговорить некоторые нюансы, которые касаются Генгага и вашего отряда. Прошу уделить мне минуту.

– Да конечно же, господин майор. Проходите, присаживайтесь.

Касер тут же закончил наводить стрижку на своей бороде и присел напротив гостя, предложил ему чая и тот охотно согласился. Комната вновь наполнилась ароматом трав и ягод.

– Вы в курсе о событиях на фронте? – спокойно спросил гость и сделал один глоток чаю.

– Несовсем, я со своими ребятами тут в своеобразном вакууме, мы вообще не знаем ни про фронт, ни про тыл. Только так, по мелочам. А что, нечто серьёзное произошло?

– Предательство, по другому и не назовёшь, произошедшее в последние дни. Седьмой, гвардейский парирский полк, поднял бунт. Они убили своих командиров и покинули позиции.

– Грустно о таком слышать. Это не солдаты, а трусы. Что же может нормального фавийца толкнуть на такой позор?

– Во многих частях началось брожение после уничтожения Парира. Это уже не первый случай, но первый столь массовый. Котивы естественно не побрезговали воспользоваться этим шансом и трусливо зашли в наш тыл. Теперь, дабы не угодить в котёл, как это сделали в своё время наши гетерские друзья под Брелимом, нам надобно отступать, менять позиции. Так это я к тому, что Генгаг опять должен приютить наших бойцов. А вы тут вроде бы, как за старшего.

– Ну мы патрулируем город, точнее его руины. Что я могу сделать для армии и для страны?

– Вам нужно прочесать город, проверить руины и берег. Нам не нужны диверсанты и мирные бродяги, так же, вам нужно найти более удачные места дислокаций для штаба, для связи и выявить наименее заваленные дороги. Нужно подготовить город к обороне. Первые эшелоны начнут приходить к вам уже завтра вечером. Как только в городе будет создана комендатура и прочее командование, вас переведут на новое место дислокации. Если всё удастся и вы окажите родине должную помощь, генерал Пфлюк обещал вам и вашим солдатам отпуск и награды.

– Господин майор, я и мои ребята не за награды служим, а на благо родине.

– Мне нравиться ваш настрой. Вы достойный офицер.

– И как офицеру, мне больно слышать о предательствах в рядах нашего войска.

– Увы, это горькая правда, поймите, беда заключается в слабых умах некоторых ведомых простолюдинов, которые устали от войны. Участились случаи преднамеренного распространения вредных идей. Появляются агитаторы, что ратуют за окончание войны. Будьте бдительны и в своём подразделении.

– У меня нет предателей и трусов. Да и агитаторы эти в армии скорее всего за маутовские деньги разлагают наши ряды.

– В любом случае будьте бдительны. Враг не только снаружи, но и внутри.

Касер допил чай и встав со стула, шагнул к окну. Над Генгагом заходило солнце. Порхал первый снег.

– Сложно будет найти в этом мёртвом городе достаточно места для расквартирования большой армии, – почёсывая бороду, сказал Касер, смотря на унылый пейзаж.

– Солдаты и в палатках могут заночевать. Будим надеяться, что наше вынужденное отступление не продлиться сильно долго, к нам вскоре должны поступить свежие резервы из Истрии.

– Истрийцы наконец-то решили принять участие в этой войне? А я то уж думал, что эти южные бездельники так и отсидятся на своих пляжах до самого конца!

Майор Вилишен не договаривал о том, что в Истрии во всю бушует народный бунт неповиновения, истрийцы не желая вступать в войну громят призывные пункты, осаждают резиденцию монарха и забастуют на заводах, саботируя работу оборонных предприятий. Последнее, что знал Вилишен, так это то, что дума Истрии отклонила вступление в войну и призвала народ к неповиновению. Но о таком не стоило рассказывать фронтовому капитану, для которого дезертирство полка парирцев была шоком. Касер многого не знал. Он не знал о бунтах в самой Фавии, о масштабном уклоне от мобилизации и уж тем более о чистках в руководстве страны. Даже о разрушениях в Парире ему мало чего было известно. А тем временем, после провала плана "Надежда", жизнь в медивских странах перевернулась.

– Вместе с союзниками и с волей нашего императора, мы сломим хребет Мауту и его сподвижникам. Поговаривают, что в стане врага солдаты не желают дальше воевать и хотят домой. Они морально ослабли и теперь мы должны объединиться со всем медивским миром, для решающей битвы. Но пока мы обязаны сдержать их в Генгаге. Вы капитан так же являетесь частью этой священной битвы со злом и вносите непосильный вклад в победу добра. Главное будьте верны родине и императору и проявляйте бдительность.

Вилишен вытер губы платком, глянул на наручные часы и удивлённо воскликнул:

– Уже половина шестого! Пора отправляться на фронт. Спасибо вам за чай и за понимание. Обо всех дальнейших указаниях вас проинформируют по связи. Мне пора идти.

– Господин майор, простите, совсем забыл! – окликнул уходящего Касер. – У меня в подвале сидят два котива. Они муринцы, офицеры.

– Допросили их?

– Да.

– Важные шишки? Или так?

– Один ротный, весь искалеченный, другая – писарь. Ничего серьёзного, с тылу пришли, за беженцев себя выдавали. Мне бы это, переправит их в лагерь, ни к чему они мне здесь, только две боевые единицы трачу на охрану.

– Ради двух пленных вряд ли кто будет заморачиваться, они же так, пешки. Пристрелите их и дело с концом.

– Да не особо хотелось о них руки марать.

– Капитан, вы же здравый человек, кому они нужны? Кто из-за них машину погонит? Нам фронт нужно стабилизировать, а не о каких-то котивах думать. Пристрелите и дело с концом. Не хотите сами, так попросите кого-нибудь из солдат, но учтите, чтобы к завтрашнему вечеру никаких котивов тут не было. Этих устраните и если ещё кого найдёте тоже. Ясно?

– Да, господин Майор. Я вас понял.

– Удачи вам и ещё раз спасибо за чай. Давно такого вкусного не пил, аж настроение поднялось!

Касер проводил гостя и упал на стул, будто бы обессилев. Его настроение упало на самый пол. Идея с расстрелом пленных ему не совсем пришлась по духу, но перечить не мог. Но на душе было как-то погано, ведь он, и в правду, никогда не расстреливал пленных, даже ни разу не допрашивал с пристрастием, как это было принято у разведчиков. Подойдя вновь к окну, он с досадой смотрел, как хлопья снега порхают в осеннем небе и с лёгкостью пуха ложатся на землю, где тут же тают. Небо было тяжёлым и синим, солнце уже спряталось за высокие, обугленные дома, что когда-то были жилыми, а теперь, будто гнилые зубы, возвышались над мрачной поляной руин.

Уже стемнело, рота была в курсе новых распоряжений и теперь сытно ужинала свежими припасами, где было мясо, колбаса и сыр. Даже конфеты привезли, которые безумно любил рядовой Ван Рекун. Набив словно хомяк обе щеки, тот шёл по коридору с контейнерами в руках, напевая какую-то лиричную мелодию, то и дело хрустев карамельками. Проходя мимо кабинета Касера, тот кивнул сидящему над картой командиру и пошёл дальше, но тут же был окликнут им.

– Ван, друг мой сердечный, зайди-ка на минутку ко мне.

– Угу, – буркнул тот с полным ртом конфет и наклонив голову, пролез в дверной проём.

– Ван, добрая душа, а кому ты эти контейнеры понёс?

Детина быстро прожевал конфеты и проглотив их, ответил.

– Китти и Чаку, – смущённо ответил тот.

– Это пленным, что ли?

– Ага.

– Ты чего это, детина, друзей новых себе нашёл? Мне уже сегодня доложили о том, что ты их подкармливаешь, беседуешь с ними. Или ты позабыл, что они враги наши, или ты думаешь иначе? Нука дай сюда контейнеры. – Касер выхватил у него из рук два контейнера и свёрток и с возмущением начал отчитывать бойца. – Да ты, глянь! Ван добрая душа, кашу им несёшь, колбасу, хлеб, а это, что? Что это за шприцы? Обезболивающее? Так ты и медикаменты наши тратишь на этих котивов? Ты совсем дурак, что ли? Или притворяешься? Они враги наши! Солдат наших убивали и мучили, а ты словно нянька их прикармливаешь?

– Да какие они враги нам? Они пленные, я к ним злобы не испытываю, напротив, жалость только. Пусть кушают, пока в лагерь не отправили.

– Дурья ты башка, Ван, – возмутился Касер. – Они бы тебя так не прикармливали.

– А вы откуда знаете? Они вполне сносные люди, девушка так и вовсе милая особа. Вон, капитан муринский вам говорил, что она медива спасала, в тюрьме даже сидела за это.

– Мало ли, что он нам наговорил. Врёт пади, как может. Котив проклятый.

– Не больно-то похоже, что врёт.

– Тебе-то откуда знать?

– Не знаю.

– Ты в курсе-же, что фронт вновь к Генгагу откатывается?

– Да.

– Так вот, приказ поступил мне, помимо прочего с этими двумя разобраться, – голос Касера стал тише.

– Так в лагерь отправят и делов.

– Всё немного сложнее друг мой. Сложнее.

– Да говорите же, не томите.

– Не хотел бы я тебя разочаровывать, Ван, ты мне уже, как сын стал и я очень тебя ценю, но я бы не привязывался к ним на твоём месте, пришёл приказ избавиться от них до завтрашнего вечера. Не будет ради них никто конвой в тыл отправлять, слишком мелкие сошки. Ты только не спорь, самому тошно, но нужно это принять, как есть и выполнить приказ.

Ван молчал пару секунд, ему было не понять, отчего нужно убивать двух пленников, не опасных и не буйных, к тому же девушку. Он пристально посмотрел на капитана и взгляд его сделался каким-то злым от досады, надув свои большие губы, парень резко ответил ткнув пальцем командиру в грудь.

– Вот, вы, и стреляйте, капитан.

Касер на мгновение замер и подняв тон сказал, приподнявшись со стула.

– А если я отдам приказ тебе расправиться с ними?

– Я наплюю на ваш приказ. Стреляйте сами.

– А под суд ты не боишься попасть за неисполнение приказа? А?

– Да и на суд мне наплевать! Вы сами сегодня говорили, что не расстреливаете пленных! Вы сегодня про честь офицерскую говорили, а на деле наплевать вам на честь, пытаетесь ответственность переложить со своих плеч на другого. Так вот, что капитан, знайте, вы если убьёте этих двоих, то я напишу рапорт и уйду в другую роту, ибо вы не хозяин своему слову и честь ваша не стоит ничего! А грех такой на совесть свою я брать не буду, тем более, молодую девушку убивать! Убивайте сами и живите с этим.

Ван яростно дышал и грудь его вздымалась словно гора, руки его сжались в кулаки и в этот момент Касер понял, что не совладает с этим парнем. Да и судом его не напугаешь. Уж больно наивен он был.

– Успокойся, Ван, не горячись ты так. Я понимаю тебя, для тебя это тяжело. Да и не приказал бы я тебе такого никогда. В роте много исполнителей, грохнут этих котивов и спать спокойно будут. Да вот сам я понимаю, что нельзя их так просто пристрелить. Самому на душе противно, будто кошки скребутся. Но и как мне быть? Коли приказ такой пришёл? Ведь, как не крути, и не старайся, исполнить придётся. Таковы правила войны.

– Я только и слышу подобные оправдания – это война, Так нужно, война всё спишет. Не спишет она командир, ничего не спишет, война кончиться, а нам с этим всем потом жить. Вон, капитан муринский, я по глазам его вижу, как он мучается за всё содеянное, и вы будите мучиться! И я, если перешагну через себя. Я не собираюсь участвовать в этом и точка! Хоть под суд!

– И чего ты мне предлагаешь? Отпустить их на волю? Пусть к своим бегут? Тогда я родину предам.

– А родина вам разве мешает быть разумным? Кто сказал, что во имя родины нужно только убивать? Может нужно иногда миловать?

– Эх, Ван, Ван. Какой же ты всё-таки дурак.

– И пусть дурак, зато не сволочь!

– Видимо прав этот Чак Зит. Нужно обладать не только честью, но и умом. Он бы, наверняка, не сомневался на моём месте. Пристрелил бы меня и пошёл чаю пить, да подругу свою тискать.

– Вы сказали, что вы лучше него. Так будьте же таковым.

Касер вновь глянул в окно, где начиналась метель и тяжко вздохнул. Ему меньше всего хотелось терять преданного бойца, но и неподчинение каралось в рядах фавийской армии строго и жёстко. В этот момент он готов был на всё, лишь бы отделаться от этих двоих, да вот Ван был прав, что война ничего не спишет и память потом не сотрёшь. А честь ему была всегда дороже наград и званий. Так его учил отец, а отца дед. В душе капитан ругал себя, ругал этого беспросветно наивного дурака, но поделать ничего не мог.

– Иди накорми своих котивских дружков. А я разберусь сам, – сказал Касер, не отрываясь от вида из окна.

За спиной скрипнули башмаки и хлопнула дверь.


***

Чак сидел напротив молчаливого Касера, пил травяной чай матушки Вана и курил сигарету, что подарил ему медивский капитан. Молчание длилось уже около минуты, фавиец морщился от противного ему табачного дыма и, в конце концов, открыл окно, дабы выветрить вонь табака. Зит же старался не показывать своего замешательства и с неизменной физиономией смотрел на шкаф, что стоял в углу. Мебель была высшего класса, с резными узорами и дорогим стеклом, украшенным гравировкой, по всей видимости Касер притащил его откуда-то, ведь на всю комнату это была единственная роскошная вещь. В душе котива бились два предположения, либо фавийцы задумали его пристрелить, либо допросить перед отправкой в лагерь. Он очень переживал, что как-нибудь всплывёт информация о штабной работе Китти и её знакомстве с Маундом. К тому же, несвойственное Касеру радушие напрягало ещё больше. Да и Вана не было рядом, как-никак этот здоровяк внушал спокойствие и дружелюбие, но сейчас его не было.

– Вы докурили? – наконец спросил Касер.

– Вам противен этот запах господин капитан? – туша окурок в металлической банке из под консервы, спросил Чак.

– Запах? Нет, это вонь, Чак Зит. На дух не переношу, ни алкоголь, ни табак. Всё это гадость.

– Скучно же вы живёте.

– В моей жизни хватает удовольствий и без разрушения организма и психики.

– Вы вряд ли пригласили меня к себе дабы поговорить о здоровом образе жизни. Не так ли? – сделав глоток травяного чаю, сказал Чак, переведя взор на капитана.

– Конечно-же, нет. Уж с кем, с кем, но не с котивом я бы об этом говорил. Что котивы могут знать о правильном образе жизни? Вы там водку, как воду, пьёте да сигаретами закусываете.

– У меня был в полку партофицер, полковник Ломер. Так он о здоровье нации очень даже переживал, не пил и не курил. Прям, как вы. Да вот от вашей бомбы ему это не помогло.

– Вроде бы я сказал, что не для этого тебя позвал. Мне поговорить с тобой нужно, – неловко и тихо буркнул тот и присел напротив.

– Я вам уже всё сказал, и про себя и про лейтенанта Лину. Что вы ещё хотите от меня узнать? Предложить лагерь военнопленных на выбор?

– Шутишь. Это хорошо. Да вот не до шуток тебе должно быть, котив, уж если говорить честно, а я по другому не умею, дело твоё дрянь. Ещё какая дрянь. И подлянку тебе подложили твои же товарищи, – слово «товарищи» Касер произнёс, как можно презрительней. – Наступают твои товарищи на Генгаг вновь. Всего тебе не скажу, но вот одно ты должен знать. Путь в лагерь тебе и подруге твоей закрыт. Не досуг комендатуре нынче до таких как ты, слишком мелкая пешка ты со своей лейтенантшей. Велено мне пристрелить тебя и её. И разобраться с вами мне поручено до сегодняшнего вечера.

– Ясно, – затухающим голосом сказал Чак, опустивши взор в пол. – Может хоть Китти в лагерь отправите? Она же человек хороший, медивам помогала. А меня-то можете и пристрелить, невелика потеря будет.

– Да вот могу и не могу. Сложно представить, что сей диалог я веду с каким-то котивом, но дело таково, не могу я через себя переступить, не смогу я потом жить спокойно. Против правил это моих, да и Ван, друг ваш любезный, мне не простит этого. Вот и в думках я из-за вас, котивов проклятых. Припёрлись в мой город, Вану голову запудрили, кормит он вас понимаете ли! Мне проку от вас, что кобыле от седла! Ну на хрен вы мне не упёрлись, пленные вы бесполезные, а теперь и грех на душу брать приходиться, жизни безоружных лишать. Им то в штабах легко принять решения, они то вам в глаза смотреть не будут, а мне? Я то потом думать буду, что через принципы свои преступил! Что молчишь? Рожа твоя котивская? Будь ты на моём месте, не мешкая бы пристрелил бы меня! Сидишь в душе ликуешь, что честного фавийского офицера в смятение ввёл!

Касер нервно бродил по комнате и переодически стучал кулаком по столешнице. Он был явно на взводе и порой пытался найти хоть одно оправдание для своих переживаний, но Чак не проявлял ни агрессии, ни злорадства, ни чего бы то ни было вообще. Он просто сидел и смотрел на Касера, делая маленькие глотки травяного чая.

– Ну скажи ты хоть, что-нибудь, вражья ты морда!

– Отпустите нас.

– Что? – возмущенно спросил Касер и глаза его округлились.

– Иногда так проще всего. Отпустите и будь, что будет. Освободите себя от мук совести.

– А ты бы так сделал?

– Я так уже делал.

– Это когда это? Врёшь пади скотина, дабы на волю вырваться.

– Было дело, даже дважды. Столкнулся я в своё время в Битве за Брелим с одним таким же, как вы фавийским офицером, таким же идейным, совестливым и правильным, ну совсем как вы, только без бороды и по национальности он был лагун, а не медив. Был я тогда в ШРОНе.

– Что за ШРОН?

– Штурмовая рота особого назначения, по простому штрафники, смертники.

– И за какие заслуги тебя туда занесло?

– Неважно. Не об этом я, я про то, что в бою за бункер, что ваши удерживали, я потерял всех своих сослуживцев, мне и жаль их не было. Половина те ещё типы были. Но и ваших мы перебили практически всех. Вот так я и познакомился с лейтенантом Хва Лагером. Хотел было я его по началу грохнуть, но не стал, а только помучил немного разговорами. Поговорили мы с ним в заваленном трупами коридоре, пожаловались да поплакались, как говориться. Отпустил я его.

– Почему не убил? Ведь сам же говорил, что пленных расстреливать можно при необходимости.

– Легко расстреливать тех, кого не знаешь, чьи не видел глаза, чьего не слышал голоса. Щёлк и всё, было тело, так и осталось тело, только мёртвое, а на кой мне это тело? И в бою также легко, я ведь ни разу за свою жизнь не убил личность, человека, я всю жизнь убивал врагов: бездушных, неодушевлённых. Кто-то хотел убить меня, кто-то угрожал иначе. Медив, котив, не важно, хоть кто, убивать не сложно, когда ты находишь этому оправдания. А вот, когда оправданий нет, когда ты хоть немного узнал человека и пред тобой уже личность, с живыми глазами, идеями и миром внутри него, вот тогда уже тяжело. Ведь устранить боевую единицу врага это, как вырвать сорняк, а вот лишить жизни человека, которому она дорога – это грех, что будет терзать всю оставшуюся жизнь. Вы сделали ошибку, что не пристрелили нас раньше, что стали думать и искать оправдания своим поступкам. Так и я с этим Хва, не убил его сразу, а потом не смог. Это был первый мой раз, когда я не смог убить человека, хотя должен был и мог.

– Не последний?

– Нет.

– Думаю, Хва Лагер до сих пор вам благодарен. Хотя мне он о знакомстве с вами ничего не рассказывал. Что и не удивительно.

– Вы с ним знакомы? – расплылся в улыбке Чак.

– Мы с ним учились в одной академии, он был на параллельном курсе. Хороший парень, дружили с ним. У него отец был другом моего отца. Так и сдружились. Я общался с ним после Брелима. Его долго обрабатывали наши контрразведчики, не могли поверить, что ему так просто удалось дойти до позиций с такими ранами. К, тому же, у него обнаружили ваши обезболивающие таблетки.

– Рикетол. Рикетол называется, это я ему дал, и они для бодрости.

– Воюет твой Хва сейчас где-то на южном фронте, давно не писал. Даже не знаю, жив ли ещё. Ему дали новую роту новобранцев и переправили на юг. Так, что не совсем правильно ты поступил в долгосрочной перспективе.

– Почему же?

– Так он продолжает воевать и убивать ваших.

– Господин капитан, – оборвал его Чак. – Вы до сих пор себе какие-то оправдания ищите. Вы по нам-то какое решение приняли? К чему нам готовиться?

Касер замялся, опустил глаза в пол, после чего резко поднял их на Чака.

– А если я вас отпущу и вас схватят фавийцы? Вы меня выдадите?

– С какой кстати нам вас выдавать?

– А с какой кстати мне вам верить?

– Ни с какой. Слову моему офицерскому вы не поверите, да и руку жать бессмысленно. Просто поверьте на слово и все. Иначе никак.

– А долго ли вы протяните?

– Да какая разница? Вы можете подарить нам шанс спастись. Я когда друга вашего отпускал и не думал о том, сможет ли он спастись или нет. Я сделал выбор, а дальше мне было плевать.

– Уж не знаю почему я делаю то, чего не должен. То ли Ван мне близок, как сын, которого у меня никогда не было, то ли ты вызываешь у меня чувства какие-то, похожие на уважение к врагу. Не знаю, Чак Зит. Но я вас с девушкой отпущу, сегодня. Идите куда хотите, хоть в Муринию, хоть в Фавию, хоть в преисподнюю. Плевать. Но с совестью своей мне ссориться не хотеться. Будим считать, что это вам за ваши добрые дела, надеюсь вы мне про них не соврали. А теперь иди к себе в камеру, жди Вана. Он вас выведет на свободу.


***

Был уже вечер, холодный и снежный, почти как зимний, за холмами гремели раскаты взрывов, глухие и далёкие. Это началось котивское наступление, медивы отступали в Генгаг, над которым кружили, словно стервятники, муринские бомбардировщики, бомбя уже в который раз, безжизненные руины. И вроде бы был бой как бой, боями озверевших от страха и жестокости людей, было уже не удивить, но, что-то в воюющих надломилось. Медивы и котивы до сих пор ненавидели друг друга, но уже стали задумываться о почве этой ненависти. Головы миллионов солдат были словно чан с соком, что начал бродить. А изменилось только одно, в этом неизменном мире – люди устали. Устали убивать и умирать, и не жалость будоражила их умы, не сочувствие и понимание, а именно усталость. Война стала для них обыденностью душа и сердце требовали перемен. Дорога к несбывшейся победе была усыпана могилами, а хотелось уже хоть какого-то логического конца. Это брожение по обе стороны не могло не повлиять на действия бойцов. Кто-то бросал оружие и отказывался идти в бой, за что карался ещё исправной карательной машиной власти, кто-то симулировал болезни, пытаясь безуспешно отсидеться в госпитале, а другие и вовсе калечили себя. Это была группа тех, кто пытался сбежать от надоевшего им мира страха и боли. Но была и другая группа солдат, что превратились из людей в зверей обезумевших от жестокости и упивающихся ей. Они насиловали, грабили и издевались не видя в этом чего-либо плохого, оправдывая самые извращённые свои поступки негласным правилом – война всё спишет. Шёл четвёртый год войны, в которой не вырисовывалось ни одного победителя, а список проигравших рос с каждым месяцем.

По редкому лиственному лесу, ступая на скользкий осенний снег, что покрывал ещё зелёную траву, шли трое. Чак, Китти и Ван. Фавиец цепко держал свой взгляд на спинах пленников и в душе был, как ребёнок рад, что Касер не посмел их убить. Они ему понравились. Чак не сильно, в его глазах он был олицетворением котивского офицера, подлого и беспринципного, таких уважать и любить было сложно, но симпатию Зит всё же вызывал, своей заботой о Китти. Девушка же, напротив, была Вану очень симпатична, она привлекала своей внешней красотой и глубокими, яркими глазами, при виде которых, хотелось помочь, поддержать и пожалеть. К тому же, всем своим уставшим видом Китти вызывала сочувствие не только у Вана, но и у многих солдат роты. Здоровяк с утра принёс ей ведро тёплой воды и кусок мыла, дабы та могла умыться, хотя сама ничего у него не просила. Не будь, наверное, Китти, то с Чаком бы не церемонились и легче бы Касеру удалось принять решение о расстреле, но брать на душу убийство молодой девушки не хотелось никому.

Они прошли по заснеженной лощине, ветер бил им в лицо колючими снежинками и щипал замёрзшие щёки, холодным ветром. Ван скомандовал:

– Стой.

Все тут же остановились и посмотрели друг на друга. В дали раздался глухой взрыв, словно издалека шла грозовая туча.

– Вот и всё, – спокойно сказал Ван смотря на пленников.

– Спасибо вам, – уткнувшись своими зелёными глазами, поблагодарила Китти, а из-за рта шёл пар. Чак закурил. – Я вам очень благодарна, Ван, спасибо большое, что пощадили нас и за то, что относились к нам, как к людям. Я надеюсь у вас всё будет хорошо. Вы и ваш капитан – хорошие люди. Надеюсь, наши страны вскоре помирятся и я смогу вас отблагодарить чем-нибудь кроме слов.

– Пожалуйста. Будьте здоровы, господа котивы, – сказал краснощёкий фавиец и пустил в мрачное небо автоматную очередь. – По легенде мы с вами всё-таки расправились. Не нужно роте знать о вашем помиловании, Китти, это вам. – Ван протянул ей свой рюкзак. – Там немного еды и принадлежности для умывания. Пусть будет подарком.

Китти приняла подарок из огромных ладоней парня и искренне поблагодарила его. Ван развернулся к ним спиной и закинув автомат на плечо пошёл прочь. Чак затянулся сигаретой и швырнув окурок в сторону сказал:

– Нам пора отсюда уходить. Скоро наши тут всё с землёй сравняют.

– Тут уже нечего ровнять…

Глава 28


Мурзан сидел на мягком кресле во главе огромного овального стола. Он без интереса смотрел на собравшихся; министров разных областей и министерств в глаженных пиджаках и сияющих рубахах. У каждого на груди блистал начищенный красный кружок партийного значка. По другую сторону стола сидели тучные генералы в обвешанных медалями мундирах. Они все что-то несвязно бормотали, их рожи лоснились от пота, кто-то кашлял, кто-то кряхтел. По правую руку от него восседал несменный министр внутренних дел и ближайший друг и сподвижник Маута – Селим Хегер.

Правителю было всё равно о чём идёт такая бурная беседа, лишь редкие отрывки фраз долетали сквозь пелену до его разума. Что-то говорилось о восстании в Берке, что-то о боях на северном фронте, а какой-то тощий министр пожаловался на голод в юго-восточных регионах. За Мурзана то и дело отдувался Хегер. Он грозно возражал, бил кулаком по столу и обещал покарать каждого, кто осмелиться в такие трудные для отечества времена быть трусом.

Мауту было плевать в этот вечер на всех, даже на Селима. На следующий день были запланированы похороны его сына.

Тело Маунда было доставлено в столицу личным самолётом Пихте Залеса. Этот акт вызвал двусмысленные настроения в обществе и во власти. Но Мауту впервые было всё равно о чём болтает общество, ему хотелось лишь похоронить сына, уже второго в этом году и последнего. Хоть и погибли Мау с Маундом практически в одно время, младший уже давно лежал в земле, на далёком кладбище, вдали от столицы и людских глаз. Мать тайно перезахоронила его, получив на это устное согласие его убийцы и по совместительству – его отца. Ни почестей, ни прощальных слов, ни надгробия. Просто маленькая могилка в лесной части далёкого кладбища, под одиноким деревцем. Только мать пролила над ним слёзы, Мурзан даже не отменил совещания в тот день.

Маунда же планировалось хоронить с грандиозными почестями, с панихидой и траурным проходом с гробом по городу. На этом более всего настаивал даже не убитый горем отец, а его товарищ Хегер, что всеми силами вложил в нескончаемый поток пропаганды образ погибшего генерала. Люди должны были объединиться вокруг скорбящего лидера, помочь преодолеть ему потерю, для этого на всю мощь работало радио, телевиденье и пресса. Объявлялся месячный траур.

– Товарищ главнокомандующий, нам нужен ваш ответ, – пробился сквозь пелену голос Селима.

Мурзан обернулся к нему, помолчал пару мгновений, вглядываясь в вопросительный взор министра, после чего переспросил.

– Что вам нужно?

– Нам нужно знать, что делать с мятежными генералами, трое находятся под следствием в подозрении о саботаже.

– Каком ещё саботаже?

– Трое генералов беркского оккупационного корпуса пошли на сделку с партизанами и обменяли пленных. Они преступили через присягу и приказ. По ним ведётся следствие, их и ещё около трёх десятков офицеров и солдат подозревают в саботаже. Доказательная база уже собрана и без сомнения они виновны, нужно лишь ваше распоряжение по генералам. Как вы помните, товарищ главнокомандующий, без вас мы не можем судить генеральский состав.

Мурзан оглядел собравшихся, их потные, блестящие рожи, бессмысленные и усталые взоры, устремлённые в потолок или в пол. Всем было скучно и неинтересно, как и самому правителю. Маут встал из-за стола и, вытерев пот со лба сказал:

– Товарищ Хегер. Даю вам право распорядиться приговором по генералам. Мне сегодня не до них.

– Как прикажите, товарищ главнокомандующий.

Мурзан вышел из зала заседаний и, закрыв за собой дверь, с удовольствием почувствовал как мокрое лицо обдаёт прохладой коридора. Он глубоко вздохнул, и закурив сигарету, велел подогнать машину к подъезду.


Дома его встретила жена и внуки, дети Маунда. Дом был наполнен разной роднёй, съехавшейся из самых дальних уголков мира. Кто-то приехал из Ульяна, кто-то из Дарлии. Множество народа, разных социальных слоёв, возраста и взглядов. Кого-то он знал хорошо, кого-то не очень, а некоторых так и вовсе, видел впервые. В этот вечер вся эта толпа ему была безразличной, поздоровавшись лишь с внуками и женой, он прошёл в кабинет.

Он редко последние годы был дома, лишь на праздники, да и то не на все. Штаб армии, это огромное серое здание, уже давно сделался его домом, где всё было под рукой и знакомо. Там он жил, работал и имел сотни знакомых, что стали ему ближе и родней его огромной семьи, разбросанной по миру.

В домашнем кабинете Мурзан не был уже больше месяца, но тут было прибрано и чисто, пахло свежестью и мятой. Он прошёлся вдоль, увешанной фотографиями стены, пристально рассмотрел некоторые из них, где были старые снимки его жизни. На одной он стоял в обнимку с Хегером, молодой, подтянутый в серой ульянской форме, лицо свежее и без единой морщины, без уродливого шрама на щеке, в руках он с другом сжимал поверженное катаканское знамя, изодранное словно тряпка. На другой он, уже статный и крепкий, с отметиной взрыва на лице, под рукой у него высокая девушка, почти на голову выше него. Лица у обоих серьёзные, на нём мундир с медалями, на ней строгое платье, стянутое корсетом. Дальше пошли фотографии в окружении детей, отдельные снимки с Маундом, то в форме курсанта, то в форме лейтенанта, то просто с удочкой в руках, то со своими детьми. Места Мау на этой стене практически не было, лишь редкие фотографии, где он ещё совсем юн и с копной кучерявых волос. Мурзан замер напротив пустой рамки и с трудом начал вспоминать, что же было в ней.

– Там была фотография Маунда в генеральской форме, – раздался женский голос за спиной. – Он на этом фото очень красив, и улыбается, не то, что на других.

– Зачем ты его забрала Глиа? – обратился он к своей жене.

– Я отдала это фото скульптору, чтобы он сделал надгробие. Я хочу, чтобы он улыбался, мне надоело смотреть на ваши серьёзные мимы. Пусть его запомнят человеком, а не просто солдатом.

– Пусть, – обернувшись к жене, сказал он. – У меня в кабинете есть, что выпить?

– В твоём шкафу, там всегда есть, что выпить. Ни кто сюда не заходит, кроме меня.

– А кто тут убирается?

– Я.

– А что с уборщицей?

– Ничего с ней не случилось. Просто меня съедает тоска последнее время. Я не могу не думать, не могу не плакать, а так я хоть нахожу себе занятие в бессонные ночи. Неправильно родителям хоронить своих детей. Неправильно.

Мурзан ничего не ответил, он достал из массивного, деревянного шкафа бутылку водки и две стопки. Плеснул себе и жене и тут же выпил, Глиа не подошла к столу, а продолжила смотреть на стену с фотографиями, глаза её уже не могли плакать, но лицо всё же бледнело, а тонкие пальцы дрожали. Мурзан выпил вторую и закурил.

Глиа была уже немолодой женщиной, ей шёл шестой десяток, но даже сейчас ей удавалось сохранить ту красоту, что привлекла в своё время молодого офицера Маута. Она была высокого роста и стройна, длинные русые волосы, с вкраплениями седины, свисали пышной гривой до самого пояса. Последние события не могли пройти незаметно для любящей матери, и её лицо сильно постарело, глубокие морщины окутали лоб и щёки, глаза стали бледны и грустны. Но, не смотря на все невзгоды, она держалась. Её жизнь была далека от мирного союза двух сердец. Её муж прошёл огонь и воду и она была все эти годы рядом с ним и во времена, когда катаканцы штурмовали их резиденцию и во времена жизни в Дарлии и при объединении Муринии. Все эти десятки лет она была верной спутницей великого лидера котивов, но при этом оставалась в тени, посвящая себя семье и дому.

Они долго молчали, находясь вдвоём, за дверью кто-то ходил, раздавались голоса, то звонкий смех оглушал дом, то горький плачь сотрясал стены. Маунду становилось неуютно, стены давили на него и воздух казался ему мерзким, любимый аромат мяты стал противен и он отворил окна.

– Ты чего мечешься? – окликнула его Глиа.

– Неуютно мне здесь, весь этот плачь, слёзы, толпа народу. Не могу, не хочу их видеть никого.

– Маунд их родственник, они хотят с ним проститься.

– Я знаю. Но всё равно мне все они противны.

– Тебе противны не они, а дом. Ведь уже давно ты живёшь на работе, твои генералы и министры, теперь тебе родня, а не мы. Ты бы с удовольствием сейчас бежал туда, если бы мог.

– Глиа, ты живёшь со мной уже тридцать с лишним лет. Ты должна знать какой я человек, что для меня важна не только семья, но и государство. Я многие годы создавал для котивов справедливое общество, объединённое идеей, и гордо идущее вперёд. Я в ответе не только перед вами, но и перед всем котивским миром. Я не в состоянии бросить партию, Муринию, и уж тем более армию в такое время.

Его жену было давно не пронять такими речами, она всегда была его главной опорой и при этом непримиримым оппонентом.

– Так ответь мне, муж мой дорогой. Ты ведь самый великий и могучий котив, ты лидер и командир. Ответь мне, когда же мы наконец перестанем хоронить детей?

– Когда кончиться война.

– А не пора бы нам уже прекращать войну?

– Мы не достигли наших целей.

– Не достигли? Значит не достигли? Мы с тобой хороним уже второго сына в этом году! Второго и последнего!

– Единственного! – резко возразил Мурзан.

– Нет, Мурзан! Мау тоже был нашим сыном!

– Мне он сыном не был! Он был предателем и семьи и страны! Он виновен в гибели Маунда. Он и никто иной. Ты хочешь, чтобы я горевал о нём? Нет, не буду и не подумаю, я убил его и убил осознанно и без мук совести, пусть лежит по дальше от Маунда, ибо не заслужил предатель покоиться рядом с героем!

– Удели ты больше времени семье и Мау бы стал другим человеком. Не отрицай, что семью ты променял на партию!

– На отечество, – поправил её Мурзан.

– Нет, муж мой. На партию. Хегер тебе сейчас жена, а не я. Этот мерзкий подхалим, садист и интриган! Как ты можешь ему доверять? Как ты можешь соглашаться с его расовой политикой и воинственным слабоумием? Он же проклятый фанатик, оторванный от всего и, живущий лишь своими сумасшедшими идеалами, которыми и тебе голову забил.

– Не говори так про Селима! – крикнул на неё Мурзан и стукнул кулаком о подоконник, с которого тут же повалился на пол цветок вместе с горшком.

Глиа ненавидела Селима Хегера, ненавидела с тех самых пор, как началось объединение Муринии, гонения на медивов и военная истерия. Она всегда говорила, что Хегер одинокий, озлобленный мужчина, которого никто не любит и которому некого любить. Именно его жестокости и влияние на мужа, она считала главным злом этого мира, которые погубят их всех. На каждых мероприятиях и встречах Глиа пыталась держаться от него подальше, игнорируя его и избегая встреч и разговоров.

– Я говорю о Хегере, что хочу и ничего ты мне не сделаешь! Или отдашь меня под его репрессивный аппарат? Чего молчишь? Я не боюсь ни тебя, ни дружка твоего! Мне терять уже нечего!

Маунд выдохнул и опрокинул ещё одну рюмку.

– Глиа, дорогая моя, чего ты от меня хочешь? Я не отвергну своего лучшего друга и верного товарища.

– Твой верный товарищ скоро сместит тебя. Ты уже так слепо ему доверяешь, что просто не видишь, как этот хитрый лис отнимает у тебя власть, шаг за шагом. Я слышала, что он уже начал принимать решения от твоего имени, а армия? Ты доверил этому фанатику армию? Что бы об этом сказал Маунд? Этот интриган ведёт свою игру, он рано или поздно сместит тебя, старого дурака и отправит на пенсию. И тогда всему конец. Ведь он не ты, он не способен строить, способен только убивать и разрушать. Ты ведь не понаслышке знаешь о его репутации.

– Глиа, замолчи.

– Нет уж. Теперь я молчать не буду! – возбужденно сказала она и подступила к мужу так близко, что услышала, как у того бьётся сердце в груди. – У меня остался только ты и внуки, я не желаю больше оставаться в стороне. Я не дам тебе погубить нас.

В кабинете стало довольно прохладно и снежинки стали долетать до спорящих супругов, остужая их пыл. Мурзан затворил окно и с ухмылкой спросил.

– И что же нам теперь делать, Глиа?

– Пора кончать с этой проклятой войной. Эта война погубит тебя и ещё сотни тысяч невинных.

– Капитулировать? – чуть ли не смеясь, спросил он, смотря в бледные, покрытые набухшими капиллярами глаза супруги.

– Нет. Дурень, ты деревянный. Пришла пора договариваться. Нужно наконец-то разобраться с врагом внешним, пока внутренний не съел нас. Ты думаешь императорПихте просто так вернул нам Маунда? Ты думаешь для чего он чистку начал? Чего он Гваздаля устранил? Он устраняет всех ястребов в своём стане. Всех тех, кто яростно сопротивляется любым попыткам окончить эту войну. А с Маундом он знак нам подал, знак, что хочет начать диалог. Так дай ему другой знак, устрани своего ястреба.

Мурзан, округлив глаза от удивления, искал в своём словарном запасе подходящую фразу, дабы парировать словам супруги. Но даже ему становилось ясно, что ситуация в мире сложилась патовая и война зашла в тупик. Шансов на ближайшую победу не было, а проблемы в тылу нарастали, будто снежный ком, бунты в оккупированных странах, брожение в армии, голод, инфляция.

– Глиа, жена моя. Ты говоришь красиво и на удивление грамотно, сам до сих пор не понимаю, почему ты дома сидишь, а не в совете. Но всё сложнее, чем кажется.

– Ты сейчас сказал самую глупую отговорку. Сложнее чем кажется. Конечно же сложнее, но если затягивать всё дальше и дальше, то станет невыносимо сложнее. Настолько, что твой повешанный труп не сможет это решить. Ты чего ждёшь? Бунта в армии? Заговора генералов? Ты загляни в историю, почти все затяжные войны приводили к революциям, заговорам, убийствам. Ты безусловно велик, ты без сомнения гениальный стратег, но ты совершаешь классическую ошибку всех великих правителей. Мурзан, нам не выиграть эту войну. Не выиграть её и Фавии. Мы уничтожим наши империи и уйдём с мировой арены, пустив на неё какую-нибудь Ангилию или Северную Лапию. Сколько в мире таких было примеров, сколько раз, два сильных противника убивали друг друга в яростных схватках? Ты создал единение котивской нации, объединил враждующих в один союз, отразил вероломство Залесов, но поработить ты их не сможешь. К чему нам земли медивов, если мы учим наше молодое поколение презирать их, как нацию? Придётся тогда угнетать их, а это породит сопротивление, изгнать их? Тогда в странах куда они будут изгнаны появится желание реванша. Нет у этой войны логического конца, кроме мира. Вы в своей партии недооцениваете знание истории, и зря. Всё в этом мире уже было, нужно лишь учиться это понимать.

– И как же должен выглядеть этот мир после войны? – вникая в слова супруги, не без интереса спросил он.

– Не знаю. Об этом предстоит договариваться таким как ты, – за дверями в коридоре кто-то громко позвал некого Тика, зашаркали неуверенные шаги и бурчание, Глиа стала говорить тише. – Сильные мира сего должны найти выход. Тебе давно пора прекратить то, что твой друг творит с медивами. Вы уже давно подчистили все структуры от них, угомонитесь вы со своими лагерями, со своими казнями, вы охотитесь на ведьм, нет уже «Свободы и Воли», но если не угомонитесь, появиться новая.

– Глиа, впервые вижу тебя такой.

– Какой?

– Ты всегда была моим оппонентом, но сейчас это уже перебор, ты только критикуешь меня. Указываешь мне, что делать. Тот же Селим пытается со мной договариваться.

– Он подхалимствует тебе, втирается в доверие и играет свои националистические игры твоими руками. Смести его, отправь куда-нибудь в провинцию, или убей его. Но ты должен избавиться от него, пока он не погубил нас всех. Не ради нас прошу, ради наших внуков и в память о наших детях. Переверни, наконец-то эти замаранные кровью страницы, пора, что-то менять, пока ты ещё в силах хоть как-то контролировать эти изменения. Иначе эти перемены наступят сами и смоют тебя в бурном потоке.

Мурзан ничего не ответил, а лишь крепко обнял свою супругу, уткнувшись своим носом в её щёку. Он вдыхал аромат её духов, сжимал в крепких руках её худое тело и искренне любил, спустя все эти годы. Глиа была без сомнения умной женщиной и советовала мужу избавиться от давнего друга не из-за нелюбви к нему, а из за искренних убеждений о пользе для семьи и страны. Она хорошо знала историю этого мира и с детства увлекалась ею, читая множество монографий и работ именитых историков разных эпох. Она черпала из событий прошлого уроки и по-разному пыталась донести их до мужа, когда в беседе, когда шуткой, а иногда как сейчас в лоб. Мурзан сам того не понимал, как она приобрела на него не меньшее влияние, чем Селим. Но только Глие были чужды идеи нетерпимости к медивам и от того сам Хегер был ей противен, ею он воспринимался, как некий серый кардинал, что пытается управлять её мужем, хотя на эту роль метила сама. И вот, взяв наконец-то всю свою женскую волю в слабый, но хваткий кулак, она, наконец-то всё сказала мужу обо всём. В этот вечер они долго беседовали, жарко спорили, с грустью вспоминали печальные моменты своей жизни и со смехом и слезами счастливые. А в это время, многочисленные родственники толпились у приоткрытого гроба, на мраморном постаменте, где неестественно бледный с блестящей, забальзамированной кожей и в парадном мундире, лежал их сын Маунд.


Траурная процессия началась рано утром и продлилась до позднего вечера. Народный любимец, благородный и победоносный генерал уходил в последний путь под плачь сотен тысяч людей, что провожали похоронную колону, едущую через весь город, по центральной улице. Играл оркестр, в небо был пущен прощальный залп орудий и Маунд навсегда занял свой последний приют в могиле, под грандиозным памятником двухметрового роста, на котором он улыбался.

Мурзан весь день держался рядом с супругой и внуками, по Маутовски сдержанный в речах, немногословный, он первым бросил горсть земли на крышку гроба сына и лично скомандовал прощальный залп. Глиа была бледна и молчалива, лишь при погребении слёзы не в силах больше сдерживаться хлынули из её глаз. Рядом с ними постоянно находился Селим Хегер, он пытался поддержать Мурзана и Глиу, но встречал в основном молчание в ответ.

Как только солнце спряталось за горизонт, вся муринская элита собралась в торжественном зале собраний, что-бы почтить память великого сына, великого лидера. Генералы и министры, влиятельные и не очень, говорили приторные слова и пафосные речи, стараясь переплюнуть друг друга в красноречии и восхищении. Мурзану этого не требовалось, но гости делали это скорее по привычке, нежели ради каких-то привилегий.

Хегер стоял у стены, на которой была огромная карта мира, нарисованная с географической точностью и художественной яркостью и красотой. Смотря на неё, он тут же подметил, что границы уже давно не соответствуют реальности, а многих городов и нет вовсе. Он делал редкие глотки из бокала вина и рассматривал мир, что уместился на стене.

К нему подошёл министр секретной службы, худощавый Эрит Партер, он был, как всегда, трезв и за километр от него несло табаком. Прокашлявшись, он поздоровался с Хегером, протянув ему костлявую ладонь с холодными, длинными пальцами.

– Здравствуй, Селим.

– Здравствуй Эрит.

– Тебя видимо нужно поздравить, – с невозмутимым лицом прошипел тот.

– С чем же ты меня поздравить хочешь в день похорон-то? – скривив лицо спросил Селим.

– Да поговаривают о новом твоём назначении, новый пост. Новые возможности.

Если бы тощее, угловатое лицо Партера могло выражать хоть одну эмоцию, он бы наверно сейчас улыбался. Но узкие, словно нити, губы были всегда в одном положении.

– Ты никак шутки шутишь, – посмотрев в тёмные впадины глаз Эрита, напряжённо сказал министр.

– Какие могут быть шутки в такой траурный день, товарищ министр. Я не имею славы шутника в нашем круге. Я просто говорю, что знаю и, что имею право говорить. Вы должны занять пост министра торговли, если верны мои сведенья. А как говориться новое место, новые возможности.

Селим залпом допил вино и, пока подбирал подходящие слова, для вопроса Партеру, тот уже молча удалился, оставив министра один на один с этой информацией.

Глава 29


Чак с Китти сидели в густой чаще кустарника и с интересом наблюдали, как по раскисшей от снега дороге, устало шагали фавийцы. Тысячи солдат, уставших от нескончаемой войны, от регулярных боёв. Даже из далека было видно, как они лениво смотрели себе под ноги и шаркали разбитыми сапогами. Впереди серой толпы, пуская облака едкого, дизельного дыма, шёл танк, за ним ещё несколько. Фавийцы по очереди садились на их броню, дабы хоть немного отдохнуть. Облепленные со всех бортов людьми, танки напомнили Чаку картинку из журнала о природе, где на осином улье сидели сотни пчёл.

– Они отступают, – шёпотом, спросила Китти.

– Отступают, и по сей видимости подальше от Генгага.

– Что будем делать дальше?

– Переждём день, другой и пойдём к своим.

Они уже неделю, после того как их отпустил Касер, скитались по окрестным лесам и сёлам перебиваясь скромными запасами еды, что добродушно были подарены Ваном. Они ждали этого момента, когда фронт вновь откатиться на запад и дождались. Теперь спасение выглядело уже близким, оно уже светило им из-за холма и вот-вот можно было к нему прикоснуться, стоило лишь чуть-чуть подождать.

Дождавшись, когда колона пройдёт вдаль, Чак с Китти пошли в своё убежище, в маленький, сельский, бревенчатый дом. Он был на отшибе заброшенного села и не вызывал никаких подозрений, к тому же, во всей округе не было ни души, лишь только волки выли в лесу. Они, как смогли, оборудовали свой дом, Чак отремонтировал печь, заколотил окна и забил дыры тряпками, чтобы не околеть окончательно. На улице уже установилась холодная погода и по ночам им приходилось аккуратно растапливать печь, чтобы хоть немного согреться. В эти минуты, они, закутанные разным тряпьём, словно два чучела огородных, сидели у трещащей печки, подставив бледные, озябшие ладони к её металлическому брюху. В последнее время они много говорили, искренне и без обид. Строили планы на будущее и вспоминали прошлое. Чак, наконец, получив взаимность своих чувств в душе чувствовал некий триумф, что он всё-таки смог наконец-то добиться в жизни чего-нибудь значимого. А взаимная любовь девушки, которая ему нравилась и которой он очень долго добивался, значила для него куда больше наград, званий и прочего, несущественного и мимолётного.

Они точно решили встретиться в будущем, когда Китти предоставят отпуск и она приедет к новому месту жительства комиссованного Чака. Они даже уже распланировали этот день чуть ли не поминутно. Куда и как пойдут, что будут есть и пить, во, что оденутся. Всё было уже продуманно. Лина в красках описывала свой наряд, в мельчайших подробностях причёску и макияж, хотя сама сидела у печки в рваных тряпках, с обветренным лицом и с растрескавшимися, кровоточащими губами.

– Придёт время, Чак, и ты снова увидишь меня красивой.

– Ты для меня и сейчас ничего.

– Какая же у тебя низкая планка красоты, – рассмеялась Китти, придвинувшись ближе к печному брюху. – Вот ты бы хотел сейчас меня?

– В смысле? – запихивая кусок окрашенной доски в печь, буркнул тот в ответ.

– В прямом! Хотел бы сейчас со мной любовью заняться?

Китти заранее знала ответ, но всё же настаивала на нём. Но Чак начал изворачиваться от него.

– Ты ведь знаешь, что нет. И не из-за твоей внешности сейчас. Сама понимаешь, что время и место не самое подходящее.

– А если больше шанса не будет? Если мы завтра погибнем? Или я не захочу больше тебя видеть? – растирая нагретые ладони друг о друга, с широкой улыбкой, говорила она.

Чак замешкался и обжёг руку, негромко выругался и закрыл дверку. Желание у него было, в не зависимости от внешнего вида любимой девушки. Но вот с решимостью и да же суевериями, ему было тяжело совладать. Он обернулся на Китти, её лицо мерцало в слабом свечении лунного света, что пробивался сквозь пыльные стёкла. Она изменилась, не постарела, не повзрослела, а просто изменилась, будто пред ним сидел совсем другой человек. Ничего не осталось от прежней Китти, от той, что он встретил в доме номер 27, по цветочной улице. Да и он сам был лишь отчасти прежним.

Блестящий взор девушки обернулся на него и в сумраке ночи вновь сверкнула улыбка. Зит подсел к ней рядом и, прижавшись, почти обиженно сказал:

– Не говори глупостей. Если уж с тобой пережили такое, то сейчас уж точно не погибнем. И прекрати уже шутить об этом. Я ведь не железный, могу и не сдержаться.

– А я и не шучу.


***


Китти открыла глаза, было уже утро, солнечный свет пробивался сквозь пыльные стёкла в дом. Она спала возле печки в обнимку с Чаком, укрытая кучей разных курток и тулупов, в доме было уже прохладно, но от печки ещё тянуло теплом. Солнечные лучи играли на бревенчатых стенах, освещая небогатый интерьер сельского дома, с низкими потолками и кривыми полами, что страшно скрипели при малейшем нажатии на них.

На улице раздавались голоса с ярко выраженным котивским диалектом, тарахтел двигатель. Китти мигом поднялась на ноги и подбежала к окну, накидывая на ходу одежду. Доски под ногами пронзительно заскрипели. Она прислонилась к окну и увидела на улице десяток солдат. Они шли, озираясь по сторонам, в руках их были автоматы, на рукавах виднелись чёрные шевроны разведки. Чуть дальше полз лёгкий танк, со свежими отметинами боя. Китти резко подскочила к Чаку и принялась его будить.

– Чак, Чак, проснись, здесь солдаты!

– Что? – резко подорвавшись, спросил он.

– Солдаты их много, они здесь! Это наши!

В следующее мгновение к двери подошли двое и подёргали её, она оказалась заперта, затем один, что-то сказал другому и через секунду ударом ноги солдат выбил её. В сарай ворвался утренний свет и двое солдат с автоматами.

– Вы кто такие? – ошарашенно спросил один из них.

– Кто, кто, дезертиры они, разве не видишь, котивы же! – тут же рявкнул второй и направил на них автомат.

Чак ничего не успел сказать, как в сарай ворвались ещё двое, один из них был офицер в маскировочном халате и оглядев обоих коротко заявил.

– Это дезертиры.

– Постойте товарищ офицер…, – хотел было заговорить Чак, но тут же получил удар прикладом в лицо.

После чего все четверо принялись их избивать, прикладами, ногами и руками, Китти потеряла сознание от второго удара, Чак же, пытался защититься, но схватка была неравной и через мгновение он тоже упал рядом оставшись в сознании, из носа потекла кровь.

– Вонючие дезертиры! – рявкнул офицер убирая автомат за спину. – Как крысы всюду прячетесь, вы проклятые сволочи! Мы из-за вас чуть войну проиграли! Ублюдки, мрази, устроили себе здесь логово! Управы на вас нету! Какая часть? кто ваш командир?

– Мы не дезертиры, – прохрипел Чак, зажимая разбитый нос.

– Ты, мразь, дезертир, по твоей подлой физиономии вижу, либо того хуже предатель, хотя дезертир и предатель одно и то же! Но ничего, в отделе разберутся кто вы, я бы вас прям здесь обоих положил, но я офицер, а не тварь вроде вас!

– Ты не офицер, ты кусок дерьма в форме! – рявкну Чак и тут же получил удар в затылок, после чего так же потерял сознание.

– Связать обоих, отвезём их старине Тибу, пусть сам решит, что с этими ублюдками делать.


Очнулся Чак только спустя пару часов, руки были туго связаны за спиной, да так, что аж кисти онемели. Он и Китти были в кузове грузовика, рядом сидели ещё трое солдат. Машина ехала по ухабистым дорогам, перед глазами открывался знакомый вид – Генгаг! Проклятый город. Теперь он стал ещё страшнее, горело всё, все дома, все деревья, в воздухе был смрад из за пожаров, кругом, словно игрушки были разбросаны танки и машины, по обочинам лежали ряды трупов. Не смотря на день, было темно из за дыма, дышать было невозможно, видимо кто-то снова применил газ. Вскоре грузовик обогнал колонну пленных медивов, их было больше тысячи, все были чумазые и оборванные, кто-то шёл босиком по снегу, кто-то полуголый.

Чак услышал знакомый плачь и обернулся, плакала Китти, тихо уткнувшись в его плечо.

– Все будет хорошо, – прошептал Чак, но она молчала.

– Сиди молча, – рявкнул на него один из солдат, сидящий напротив и сжимающий меж коленей автомат.

– Вы совершаете ошибку! – прикрикнул на них Чак. – Мы муринские офицеры.

– Может и были ими пока не дезертировали, – тут же ответил второй.

– Мы не дезертиры, мы пробивались из окружения!

– Ты бы помолчал бы, офицер. Доставят тебя куда положено и там разберутся. А мне плевать на то, кто ты есть и кем ты был. Мне приказано смотреть, чтоб ты не утёк.

Грузовик подпрыгивал на ухабах, бренчало, что-то в районе правого борта, скрипели изношенные колодки. Узкие улочки были завалены битым кирпичом, да сгоревшей в последних боях техникой. Чак с отвращением увидел муринских солдат. Он был в ужасе и удивлении от происходящего, бывшие бравые солдаты, непобедимой армии теперь едва походили на воинов, скорее на разбойников. Обросшие, грязные и пьяные, они шлялись по домам в поисках добычи, сложно было разобрать кто есть кто. Вылитые разбойники.

Грузовик подпрыгнул на большой кочке и Чак с Китти повалились на пол кузова, их тут же подняли. Изо рта солдата несло алкоголем и табаком. Он велел им держаться крепче, иначе они разобьют себе носы. А по обе стороны от дороги вели группы пленных фавийцев, котивы жестоко лупили их и подгоняли. Тех кто не мог идти забивали прям в грязном снегу и стреляли в голову. Чак успел увидеть, как двоих несчастных убили и отбросили в канаву. Лёгкая дрожь и отвращение пробежались по его телу. Стало немного не по себе.

Когда машина остановилась, их уже ждали и грубо вытолкнули из кузова. В мрачном, задымлённом небе промчались несколько истребителей, оглушив муринцев раскатами грохота. Чака взяли под руки двое обросших котивов и потащили в какое-то помещение, над входом в которое висел измученный муринский флаг. Китти поволокли куда-то в сторону.

– Куда вы её повели? – кричал Чак.

– Закрой рот, без тебя разберутся! – рявкнула тёмная, заросшая рожа. – Куда надо туда и повели!

Чак кинулся за ней, пытаясь расталкивать солдат плечами, но тут же был повален на землю и придавлен коленями. Ему грубо сказали, чтобы не сопротивлялся и влепили кулаком меж лопаток, резкая боль объяла тело. Он видел, как в серости военных исчезало лицо Китти, видел её глаза, с запечатлённым на них оттенком страха и искреннего непонимания ситуации. Стоял невыносимый шум, но даже среди него Зит мог прочитать по обветренным губам Китти знакомые слова "Я тебя люблю", но сделать ничего не мог, коленные чашечки котивских солдат остро упирались в его спину, кто-то повторял о бессмысленности сопротивления, стоял невыносимый шум. А он пытался кричать ей, что найдёт, что сможет, что объяснит и всё будет хорошо. И вот фигура девушки окончательно скрылась из виду и его грубо подняли с земли, задрав связанные руки вверх.

По сторонам мелькали серые стены, заляпанные засохшей кровью, выломанные двери и в нос бил едкий аромат чего-то протухшего. На мгновение, ему показался знакомым этот коридор. Вскоре, когда его швырнули с силой в дверной проём, он сразу же вспомнил Касера, что сидел в этой комнате при первом и втором разговоре с ним. Всё было также и там-же, шкаф с резными фасадами, стол, за которым сидел фавийский капитан и даже сквозь едкую вонь пота и тухлятины пробивались нотки травяного чая. Это без сомнения была таже комната. Только без Касера.

Зита усадили на стул и связали ноги проволокой.

В комнате теперь был главный другой. Тучный мужчина средних лет, с короткими седыми волосами и пышными усами. На его огромном, подобным картофелине, носу держались маленькие очки в едва заметной оправе. Он затягивался сигаретой и безмятежно выдыхал сизый дым из своих лёгких в открытое окно.

Чак сразу обратил внимание на его шикарный мундир с наградами по обе стороны от пуговиц. Чисто внешне он был вылитый высший офицер Муринии, прошедший не одну войну. "Видимо это и есть, тот самый старина Тибу"– подумал Чак и с некой злой иронией сравнил, как его встретили в этой комнате свои и враги.

Тучный офицер, не вынимая сигарету изо рта, прошёлся неуклюжей походкой от окна, до Чака. Затянулся, выдохнул и низким голосом спросил.

– И на кой хрен тебя сюда привели. Чего пули пожалели?

– Я капитан Чак Зит! Я требую, чтобы вы немедленно отпустили меня и майора Лину! Иначе я буду жаловаться командованию! Вы совершаете ошибку! – возмущенно начал Чак.

– Ну надо же, капитан, майор, прям полный набор, – невнятно промычал тот.

– Вы ответите за свои поступки! – вновь выкрикнул Чак.

– Перед кем мне отвечать капитан? Перед Маутом? Перед Хегером? Кто там сейчас у нас главный в штабе? Вы, кстати, не в курсе кто у нас приказы отдаёт? – с иронией спрашивал офицер. – Я вот не знаю, а знаю только пару вещей. Первая из них, что я воюю за свою страну, в независимости от того, кто сидит на троне. А вторая, что медивский пленный, которому я лично прострелил его трусливую голову, рассказал мне о двух муринских офицерах, что гостили у их капитана, словно гости и были выпущены на волю. А я же знаю, что врага никто так просто не отпустит, отпускают лишь тех кто заслужил. А как ты со своей курицей мог заслужить пощаду врага? Правильно думаешь рожа, предательством. Под описания ты подходишь идеально. Девку твою тоже допросят, если потребуется, то с пристрастием. А как прикажешь допрашивать тебя? Капитанишка?

– Вы совершаете большую ошибку! Девушка, что была со мной большой штабной офицер, знакомая Маунда Маута! – смотря в глаза тучного офицера, кричал Чак.

– Да, да, да. Только вот твоего Маунда уже похоронили. Причём давно. Не знаю сколько недель или месяцев назад вы дезертировали, но видимо вы не в курсе, что Маунд похоронен, А Хегер пытался устроить переворот. О, вижу по роже твоей задумчивой, что ты не знал, не знал ни о Хегере, ни о Маунде, ни о Мурзане. А ведь столько всего интересного происходило эти дни, что ты, трус, даже представить себе не можешь.

– Я не в курсе, что твориться в Муринии. Но мы не дезертиры, мы…

– Я вот вижу перед собой труса. И думаю, что вы бежали в Фавию, за лучшей жизнью и попавшись врагам нашим, слили всё, что знали, за это вас и помиловали. Ведь я знал тех, кто бывал в плену медивском, знаю как наших там мучают. А вас почему-то не мучили? Так вот, я хочу знать чего вы им рассказали? И чего им рассказала ваша штабная шлюха!

Чак вскипел от ярости и безысходности, в этот момент он понял, что никому и ничего он объяснить не сможет, ни офицеру, ни окружающим не интересна его судьба. И теперь стало действительно страшно, не за себя, а за Китти.

– Я ничего не рассказывал никому! Я никого не предавал и никуда бежать не собирался!

– Интересно, что сейчас твоя подруга говорит? Мне вот кажется, что она не такая упёртая, как ты и быстро поведает о своём и твоём предательстве. Ты, сучёнок, не надейся на перемены, они лишь на словах, а на деле война ещё идёт и никто мириться не собирается. Особенно подразделения, что сохраняют верность партии.

Слова офицера были непонятны Чаку, он действительно уже давно не знал, что твориться в мире.

– Товарищ партофицер! – окликнул тучного один из присутствующих солдат. – Вы от него ничего таким способом не добьётесь. Видите же упёртый баран. Нужно как с тем, косматым ротным.

– И то верно. Давай сюда когтедралку, вырвем ему парочку ногтей и переспросим, – спокойно сказал носатый партофицер.

– Товарищ партофицер, когтедралка пропала после того ротного, наверное с ним закопали, – пробурчал солдат, шаря по столу.

– Вечно у вас один член и тот вялый, ладно несите сюда аккумулятор с проводами. Пустим по его телу немного току. Обычно после него все становятся сговорчивее, и надеюсь, вы дурни, аппарат ни с кем не закопали?

Солдаты быстро закопошились, достали из коробки какой-то непонятный аппарат с торчащими проводами измотанными изолентой. Начали его вертеть, регулировать и настраивать. Чак знал, как выглядит аппарат для пытки током. Он их неоднократно использовал против врагов нации, служа в "Горохране", теперь злая судьба поставило его на место пытаемого и становилось ясно, что всем плевать на правду, как и ему когда-то. Ведь те, кто пытает, никогда не хотят знать правды, они хотят лишь услышать то, что хотят.

Наконец бойцы распутали все провода, сорвали с Чака одежду и подцепили к телу контакты. Офицер сморщил свой огромный нос, и потребовал от пытаемого правды, а не лжи.

Было действительно больно. Мышцы непроизвольно сжались, стало тяжело дышать, а в глазах поплыли мутные пятна. Как только ток пробежался по телу и рычаги отключили, он словно рыба начал жадно хватать воздух, но не успел отдышаться, как вновь тело сковала сильная боль.

– Ну так как там с признанием, товарищ капитан, – презрительно прошипел носатый и склонился над Чаком.

– Да пошли вы! Уроды! – крикнул Чак едва переведя дыхание и тут же получил новый удар тока и как только он закончился, заговорил вновь. – Хорошо, хорошо, я всё скажу. Всю правду.

– Вот и славно, ты сократишь наше время.

– Мы с майором Линой прорываемся из вражеского тыла. Мы попали в него, когда медивы сбросили на Тир атомную бомбу. Мы были в медивском плену, но ничего не сообщали о сведеньях известных нам! Мне поставлена задача доставить майора Лину к генералу Рувулю! В Генгаг. Вы должны связаться с генералом, должны всё ему рассказать, пока не поздно.

– Ты мне сказки тут не рассказывай, дезертир. Говоришь ты конечно складно, но уж больно слащаво как-то. Я тебе не какой-то там дурак, я котивский партофицер, патриот своей страны и не поверю тому, кто пил чай с медивским генералом на слово! Генерал Рувуль приказал разбираться с такими как ты, без жалости и сострадания. Пускайте ток, пусть корчиться.

– Да пошли вы со своей партией! Пошли вы со своей страной мерзкие вы ублюдки! – кричал, корчась от боли, Чак. – Пошли вы все! Конченые придурки!

Но на его крики никто не обращал внимания. Всем хотелось лишь поскорее разобраться с ним, выбить нужные показания о предательстве, записать их и убрать в папочку. А пленного расстрелять вместе с остальными.

Чак не знал, что фронт, по обе стороны, находился в процессе разложения. На высших уровнях лидеры и элиты пытались найти общий язык хоть по одному вопросу, лишь бы прекратить огонь. Получалось тяжело. Многие не желали убирать мечи в ножны и прощать кровных врагов, некоторые генералы отказывались подчиняться центральной власти и вели свою, порой выгодную только им, политику. Не знал Чак и о том, что бывший первый министр, легендарный Селим Хегер, выступил против Мурзана Маута и попытался сместить своего друга, после того, как тот попытался отдалить его от себя. Вышло это у Хегера не удачно, его переворот поддержали единицы, но он успел с перешедшими на его сторону войсками генерала Тармы покинуть столицу и уйти в восточные леса, где с верными ему солдатами укрепился в горном массиве.

Этот переворот внёс неразбериху на фронт, многие генералы ошиблись с выбором сторон и теперь вынуждены были либо пустить себе в голову пулю, либо загладить свою вину. Во второй список угодил и генерал Рувуль. Теперь его жизнь висела на волоске и ему приходилось максимально жёстко и эффективно удерживать стратегически важный район, от войск самопровозглашённого царя провинции Прерий, генерала Лиано, который не подчинялся императору и вёл свою войну, отказываясь от любой возможности переговоров. Желая хоть как-то сохранить свой пост, и в первую очередь жизнь, Рувуль бился с врагом всеми возможными способами, дабы убедить партию в своей пользе. Но его отчаянная борьба за свою шкуру, сделала бесполезными любые попытки Чака спасти себя и Китти. Теперь всех предателей и пленных безжалостно истребляли, ведь на разбирательство не было ни времени, ни сил. Ситуация в мире менялась катастрофически быстро и от того генералу было плевать на лишнюю тысячу убитых, он желал лишь сам не оказаться в этой лишней тысячи.

Плохи дела были и по другую сторону фронта, целостность армии Фавии была подорвана генералами фанатиками, которые отказывались подчиняться императору из-за его планов о перемирии. Всё трещало по швам, перемены нарастали в этом мире, как лавина и вот-вот готовы были смять всех тех, кто вовремя под них не подстроиться.

Всего этого Чак не знал, но начинал догадываться, что мир изменился. Чак знал и то, что ничего его теперь не спасёт, и скорей всего не спасёт и Китти.

Партофицер вновь нагнулся над Чаком и вежливо предложил.

– Давай так, ты подпишешь пустой лист, а мы его потом заполним. А за это мы не будим мучить тебя и убьём без лишних мучений. Как тебе такое предложение?

– Развяжите мне руки. Я подпишу, – едва дыша, буркнул Чак, из его носа медленно стекала кровь из лопнувших капилляров.

Носатый, довольно сморщил лицо, смотря, как едва живой пленник в надежде вдыхает смрадный воздух. Чаку развязали руки и кровь резко ударила в кисти, наполнив каждый палец теплом и дрожью. Партофицер обернулся к помощнику и вежливо попросил листок, но тут же получил смачный удар кулаком прямо в свой огромный нос и громко охнув сел на пол. Чак пытался ударить ещё раз, замахнулся и не смог. Руки солдат схватили его и тут же усадили обратно.

– Ах ты, сука! – разъярённо рявкнул партофицер и схватился за окровавленный нос и тут же получил плевок в лицо.

Полковник в ярости подлетел к обидчику и нанёс пару ударов по лицу, после чего приказал повысить разряд. Он был вне себя от злости, его кулаки дрожали а губы тряслись.

– Ты мерзкий дезертир! Ты приговорён к расстрелу! Тебя сначала расстреляют, потом повешают и четвертуют, проклятый предатель! – партофицер так орал, что лицо его раскраснелось, а слюни летели в разные стороны. Он со злости ударил Чака вновь, но получил разряд через его тело, громко выругавшись, он вновь приблизился к Зиту и злобно улыбнувшись сказал. – Мы запишем тебя и твою шлюху штабную в предатели, пристрелим вас и получим за вас ещё медали! Ты думаешь сможешь дожить до конца войны? Не доживёшь, потому, что в будущем нам не нужны будут такие, как вы, слабохарактерные трусы и сопляки. Мы вычистили свою страну от мерзких медивов, пришла пора чистить её от мерзких представителей расы котивов! Будь меньше в наших рядах таких как ты, может и война бы кончилась по другому. А твой труп мы скормим собакам, а девку твою отдадим на потеху солдатам!

– Ты не партофицер! Ты тварь, мразь, сука! Вы сами не понимаете чего творите, она советник Маунда, она знакома с генералом Рувулем! Вас всех потом самих расстреляют и скормят псам!

– Мне не интересна ваша болтовня, предатель! Пусть его отведут на расстрельный полигон и пристрелят немедленно! Да наверняка, пусть не жалеют патронов! Это мой приказ!

Полковник отошёл к окну и нервно закурил, а Чака же подняли за руки со стула и развязали ноги, после чего повели во двор, где вовсю шли расстрелы.


Генгаг, мерзкий, пропитаний кровью и отравляющими газами город, могила, зловонная могила тысяч виновных и невиновных. Чак возненавидел всей душой, всем сердцем это название. Он понимал, что теперь ему наверняка не уберечь себя и возлюбленную, и от этого становилось отчаянно больно. Со своей жизнью ему прощаться уже надоело и смерть свою ему принять было легче, нежели смерть той, кто не заслужил её. По пути к расстрельному полигону он оценивал свою жизнь, будто судил сам себя, и единогласно вынес себе смертный приговор. Теперь ему воспринималось всё иначе, и представлялось слишком мелким, то, что до сих пор казалось ему большим. Свои идеи, свои мысли, что раньше были маховиком его развития, ныне стали лишь словами грамотных манипуляторов, что довели мир до разрухи. Чак искренне ненавидел всех кто сделал его таким, всех кто создал такой мир, всех, кто не положил этому конец в то время, когда следовало.

Сопровождающий парень полный, двухветровый здоровяк с глупым лицом, напомнил ему Вана. Этот тоже был мягким на ощупь и с приятным голосом, будто ребёнок, но только вёл он его не на свободу, а на смерть, в этом была вся злая ирония. Враг даровал ему свободу, хотя не имел на это права, а свои приговорили к смерти, хотя обязаны были даровать жизнь.

– Чего нос повесил, дезертир-сказочник, – попытался тот приободрить Чака.

– А, что, многих ли ты смертников довольных на расстрел водил?

– Нет.

– Ну вот и не задавай мне глупых вопросов, кусок говна! – гневно выпалил Чак в ответ.

– Ты на меня-то чего крысишся? Я тебя, что ли к преступлению подбивал? Или может я тебя к расстрелу приговорил? Я солдат, а солдат не думает, а исполняет приказ.

– Сколько в мире совершили злодеяний такие, как мы с тобой, прикрываясь одной этой фразой?

– Ты мне по-философствуй ещё! Не трать свои последние минуты на плескание жёлчью. Подумай, может хочешь чего? Перед смертью-то? У меня и выпить есть и закурить. Не жалко.

– Одно желание, чтоб вы сдохли все, твари.

– Ну это желание понятное, предсказуемое даже. Но, увы, пока невыполнимое. Может всё-таки по существу?

– Развяжи мне руки. Сил нет уже, онемели.

– Ты смотри мне, коли задумал чего дурного, то я тебя сразу застрелю. Посильнее тебя буду.

– Да сдался ты мне. Придёт и твоё время.

Парень освободил его руки и тут же отскочил в сторону, приспустив с плеча автомат. Но Чак и не думал кидаться, сил у него уже не было. Он размял посиневшие руки и почесал нос.

– Не хочу умирать, как пленный с завязанными руками. Так обычно пленных расстреливают с завязанными за спиной, пулей в затылок.

– Расстреливал? – удивлённо спросил парень.

– Да.

– Медивов или котивов?

– Кого партия прикажет. В основном медивов, ведь в нашей стране они неполноценные. Котивов только трусов и ублюдков. Вроде тебя и полковника твоего.

– Ну и дерзкий ты, браток, говоришь и слова совсем не фильтруешь, а надо бы. Я ведь не в обиде на тебя и обижать тебя не собирался. Я такой же солдат, как и многие, и по всей видимости даже менее убийца, чем ты. Ведь мог бы тебя волоком волочить, а так даже руки тебе развязал. Прекращай давай, не усложняй себе и мне жизнь.

– Ладно, прости.

– Прощаю. Теперь шагай.

Они молча прошли около полукилометра и наткнулись на стоящий у угла разрушенного дома танк. Он грозно гудел и выпускал облака едкого дизельного дыма. На его броне сидели несколько солдат и курили. Тут же раздался хлопок и одиночный, звонкий выкрик. Пред ними тут же выросла фигура худого офицера укутанного в тулуп и шарф.

– Кто такие?

– Рядовой Гирд, от полковника партийной службы Тибу. Я привёл вам капитана Зита на расстрел. Он приговорён к смерти за дезертирство и сотрудничество с врагом.

– Да вы заколебали уже со своим Тибу! Ему что медивов мало? Сами не могли ему пулю в лоб пустить! Развели сукины дети бюрократию! У меня тут сотня медивов утилизации подлежит, что вы прикажите котива рядом с выродками стрелять? Тву на вас. Бюрократы. Идите вы знаете куда!

– Не могу, товарищ капитан, у меня приказ, – бубнил под нос рядовой.

– Да хрен с вами, партийцы хреновы, оставляй его. Приговорим, но позже.

– Полковник приказал немедленно, и я должен подтвердить его смерть.

– А ты, что солдат сомневаешься в нашем мастерстве? Или считаешь, что мы тут холостыми стреляем? Иди с глаз моих, сукин сын, а то вместе с ним пристрелю! – капитан угрожающе помахал пистолетом и ткнул его дулом Чака в грудь. – Сказал расстреляем, значит расстреляем. У нас тут между прочим очередь. А твой смертник подождёт!

– Тогда я тоже подожду товарищ капитан.

– Ну и жди, сукин ты сын. Уди в сторону и смотри, чтоб твой смертник дёру не дал, а то пойдёшь вместо него!

– Есть!

– На жопе твой шерсть, иди к той стене и жди команды. Молокосос.

Рядовой послушно выполнил приказ и отошёл к стене, что была напротив расстрельного полигона. Сам же полигон был не чем иным, как огромной ямой вырытой посредине площади, пленных ставили на бруствер и стреляли так, чтобы те тут же падали в неё. Иногда какой-то офицер добивал раненых и спихивал их ногами вниз. Чаку стало не по себе от увиденного, впервые он испытал страх безысходности и понял, что принять неизбежное нельзя так сразу. Солдат глянул на его измятое лицо и увидев в нём знакомые чувства, спросил.

– Может всё-таки закуришь?

– Закурю. И выпью.

– Ну я так и думал.

Парень вынул из кармана пачку, прикурил две сигареты, одну из них протянул Чаку. Тот жадно затянулся и раскашлялся, но затянулся вновь, да так, что почувствовал как дым обжигает горло.

– Теперь дай выпить!

– Держи. – и тот протянул ему бутылку, уже наполовину пустую.

Зит пил водку словно воду и парень, испугавшись, что останется не с чем, резко вырвал бутылку из рук капитана.

– Ты бы не наглел.

– Прости.

– Хотя, что я, не понимаю, что ли. Последняя твоя сигарета, последняя твоя выпивка. Но мне тоже хочется выпить, тут так себе местечко, трезвому тут делать нечего. Трезвые тут только медивы, и те от безысходности.

Чак смотрел помутневшими глазами, как очередная пятёрка медивов встала бок о бок у пропасти и кто с ужасом, а кто с презрением уставил взор на пятерых стрелков палачей.

– Что будет с девушкой, что поймали со мной?

– Скорей всего тоже приговорят, – затягиваясь сигаретой, буркнул тот, отворачиваясь от казни. – Хотя иногда девок отдают солдатам на потеху. Ну ты понимаешь для какой потехи, хотя это с медивскими бабами, с котивской не знаю. Разве, что офицеры возьмут себе для развлечений. Жена твоя, что ли?

– А это уже не твоё дело!

– Да я так, просто спросил. Вдруг увижу её ещё живой. Могу передать твои слова какие-нибудь.

– Передай ей, что я её найду.

– Это как ты её найдёшь? Тебя же сейчас пристрелят?

– Просто передай ей это.

Раздался залп.

– Хорошо, передам.

Чак посмотрел, как какой-то офицер посмотрел на каждого убитого, одному он для уверенности стрельнул в голову. На краю города загрохотали взрывы и загремела стрельба. Медивы вновь пытались занять город, очередная бессмысленная атака. Вдали показалась очередная колонна пленных. Котивы основательно зачищали город, надеясь перебить всех, кого только можно. Бессмысленный и беспощадный конвейер смерти, отлаженный и вошедший в привычку. Рядовой толкнул парня в плечо и сказал.

– Вот и твоя очередь. Повезло, хоть умирать будешь один, а не с этими недочеловеками.

Парень сопроводил его до бруствера, хлопнул на прощание по плечу и отбежал в сторону. Из ямы несло смрадом и страхом, будто сама смерть сидела там и разминала свои костлявые пальцы. Ноги дрожали и дыхание сбивалось, во рту пересохло, да так, что казалось до самого желудка. Пред ним стояли солдаты, казалось, что очень близко. Они о чём то болтали, а порой шутили, видимо эта процедура была для них чем-то обыденным. Чак хотел было смотреть им в глаза, но страх переборол и он закрыл веки.

«Ну здравствуй смерть моя, теперь мне от тебя не скрыться, как близко ты была со мной все эти годы, никто так долго ещё не терпел меня, нежели ты. И вот я наконец с тобой породнился, стал частью твоей огромной семьи. Бедная, ты смерть, сколько же у тебя работы, устала поди уже. А мы всё никак не уймёмся! Да где же сука залп, где же он. Сколько же можно ждать? Чего они медлят, чего они суки ждут. Гады. А ведь поделом мне, поделом. Скольких я загубил, своими руками, ведь много, вот бы они все сейчас рады были посмотреть, как я упаду в эту зловонную яму из которой уже не выберусь никогда. Смерть. Ну где же ты, иди ко мне, забирай меня, вот он я, давай! Давайте суки, ну, чего вы молчите! Смерть забирай меня, но не трогай Китти! Не трогай пока умоляю!»

В уши ударил громкий грохот взрыва и лицо обдало, обжигающим воздухом. Чак не удержался на ногах и словно мешок упал в заполненную трупами яму, ударившись головой об, что то мягкое. Мгновение он пролежал без движения и даже не дышал, думая, что умер, пока не открыл глаза. Пред ним стояло мрачное ночное небо, окутанное серой пеленой, сквозь которую с реактивным грохотом мчались два истребителя. Раздался новый взрыв, совсем рядом и его осыпало клоками сырой земли.

Собравшись с силами, он глубоко вздохнул и вытер лицо. Страх улетучился мгновенно, словно его и не было. Чаку было не впервой обманывать смерть. Встав на ноги, он аккуратно выглянул из ямы и увидал воронку на месте расстрельной команды. Сами же солдаты лежали в стороне с разорванными животами. Кругом творился хаос и неразбериха, кто-то стрелял, а кто-то бежал, кто-то сидел на земле и рыдал. И в этот момент у Чака в голове словно переключился какой-то выключатель и дальше он действовал уже, не вдаваясь ни в какие подробности и мысли, словно робот, не знающий страха и сомнений. Он выскочил из ямы и размашистыми шагами подбежал к стене, у которой лежал раненый конвоир, что привёл его на эту бойню. У парня кровоточила перебитая осколком нога и тот безуспешно пытался наложить жгут. Чак воспользовался его замешательством и выхватил его автомат, после чего мигом уткнул его дуло в лоб рядового.

– Где девка? – рявкнул он.

– Не знаю, скорей всего в штабе, где тебя допрашивали. – сквозь боль и слёзы буркнул тот – Помоги, я ранен.

Зит пристрелил его, спокойно и без раздумий. Он это хорошо умел. Ноги несли его по улице, словно по полосе препятствий, и никто не смог бы его остановить в этот момент. Он не вспоминал о боли, раздирающей его тело, о стрельбе и свистящих пулях у самых ушей, только цель маячила пред его глазами, только Китти. Ему нельзя было опоздать, ему нужно было успеть. И вот, впереди показалось знакомое здание, с обшарпанными стенами, изрешеченными пулями и осколками, в окнах тускло горел свет, охраны не было, лишь мечущиеся из угла в угол солдаты.

Ступенька за ступенькой приближали его к цели, забегая на лестничный пролёт, он лоб в лоб столкнулся с солдатом, что нёс ручной пулемёт на плече. Они оба упали и пулемётчик грубо выругался. Чак хладнокровно поднял автомат и пустил в лежачего очередь, прошив его тело вдоль, после чего побежал дальше, заглядывая в каждую дверь. Но везде было пусто. Пока он не наткнулся на знакомую рожу партийного офицера.

Тибу стоял в дверном проёме и курил сигарету, голый по пояс, его рыхлое лицо, покрасневшее от выпитого, резко распрямилось при виде Чака. Он сразу же узнал его, и резко хлопнул себя по ляжке, где должна была висеть кобура, но её не было. Полковник лишь успел выкрикнуть:

–Ты!?

И в следующую секунду его скосила очередь из автомата Чака. Тучное тело шлёпнулось на паркетный пол, словно мешок, набитый землёй, изо рта его потекла кровь вперемешку с пеной, Тибу пытался ещё, что-то сказать, но речь его была уже несвязной и больше походила на мычание. Зит с силой размозжил его голову прикладом и ворвался в кабинет. Китти была здесь.

Она лежала на полу, практически полностью обнажённая, всё её бледное тело было покрыто синяками и ссадинами, распущенные волосы, покрывали грязными прядями избитое лицо. Из разбитых губ на паркет сочилась кровь.

– Эй, ты салага! – раздался пьяный голос из угла. – Ты чего тут забыл?

Чак обернулся и увидел какого-то пьяного вдрызг офицера, что едва держался на ногах, рядом на полу спали ещё трое. Он пытался достать из кобуры пистолет, но выпитый им алкоголь не давал ему этого сделать и тогда Зит пристрелил его. А затем и всех остальных. И после этого кинулся к Китти.

– Я тебя спасу! Потерпи, моя девочка, все будет хорошо, – прошептал ей Чак и поцеловал в щеку.

– Чак? – еле слышно промолвила она, не подымая глаз. – Это ты? А я верила, чтоты придёшь, ты всегда приходишь.

– Я пришёл слишком поздно.

– Где ты был? – несвязно спросила она, с трудом шевеля разбитыми губами.

– Не важно. Я теперь рядом, я должен тебя спасти. Потерпи моя малышка немного, я сейчас сбегаю за кем-нибудь, я отнесу тебя в медпункт. Я найду санитара.

– Не оставляй меня одну. Мне холодно и страшно.

– Тебе нужна помощь, эти изверги тебя всю искалечили. Я быстро.

– Не уходи, дорогой, не нужно, я умираю. – еле слышно вырывались слова из её уст.

– Не говори глупостей, я тебе помогу, я тебя отнесу, держись, Китти, ты будешь жить!

Чак вытер тело и лицо Китти от спёкшейся крови, перевязал тряпками раны, после чего укутал в покрывало, лежащее рядом. Он поднял, искалеченное тело девушки на руки, и пошёл, сам не зная куда. Город гремел, шёл бой, непонятный и бессмысленный. У дверей лежали свежие трупы, солдаты носились из угла в угол, не обращая на него ни малейшего внимания. Рядом ревел, словно ребёнок, раненый фавиец и звал маму, проклиная всё на свете, с неистовой злостью. Тело Китти было холодным и бледным, руки её болтались, словно омертвели, а дыхание едва слышалось. Чак понимал, что опоздал, но не давал себе поверить в это. И смотря в безжизненные, потухшие глаза возлюбленной, становилось до безумия страшно.

– Я вынесу тебя отсюда, потерпи, моя девочка, все будет хорошо, тебя вылечат. Я спасу тебя, только потерпи, как ты себя чувствуешь?

– У меня идёт кровь, мне тяжело дышать, я задыхаюсь, такое, чувство, что на груди у меня лежит огромный камень, он душит меня. Мне больно, дорогой, и очень холодно, – еле слышно шептала Китти, на её губах краснела свежая кровь.

– Я спасу тебя, все будет хорошо!

– Расскажи мне про юг, про яхту и дом с террасой, а ещё лучше, расскажи, как ты пригласишь меня на первое наше свидание, ведь у нас не было свиданий, не было цветов и прогулок по аллее. Расскажи, пожалуйста.

Чак крепче схватился за Китти и приподнял её повыше, не смотря на то, что сам едва мог шевелить ногами. Он ни на секунду не сомневался в том, что донесёт любимую, хоть на край света, лишь бы её спасти, но обстоятельства были против него. Китти слабела на глазах, взор потухал, она практически не могла шевелиться, у неё были множественные травмы, где-то внутри её убивало кровотечение. Чаку вспомнилось, как тёплыми, летними вечерами, он, засыпал в своей роте и представлял, как пригласит Китти на свидание, как он будет счастливо проводить с ней послевоенное время.

– Ты выздоровеешь, дорогая, и мы вернёмся в мирную Муринию, где не будет места войне, мы вернёмся с тобой в чистый зелёный город. Я приглашу тебя на свидание, в тёплый летний вечер, когда солнце уже уходит за горизонт и на улице приятная прохлада. Я буду ждать тебя в парке, буду сидеть на скамейке и курить дорогие сигареты, поглядывая на башенные часы городской библиотеки. Ты меня узнаешь, по серым брюкам и яркой, летней рубашке, я буду ждать тебя, даже если ты опоздаешь, на час или два. А потом придёшь ты, красивая и милая, твои красивые, длинные волосы, будут развиваться на лёгком ветру и ты смущённо улыбаясь, будешь их поправлять нежной своей ручкой. А на твоём очаровательном теле будет колыхаться лёгкое летнее платье, голубого цвета…

– Голубого? – хрипло переспросила Китти.

– А какого хочешь ты?

– Розового, у меня никогда не было розового платья, оно будет коротким до колен и с небольшим декольте, а на поясе будет бант, большой и яркий.

– Как скажешь, моя хорошая. У меня в столице есть знакомая, она хорошо шьёт платья, я куплю ткань и она сошьёт тебе лучшее платье. Ты будешь одевать его на наши свидания. И когда я увижу тебя, я подниму тебя на руки и поцелую крепко-крепко! Мы будем гулять с тобой по аллее, выйдем на набережную, будем собирать ракушки, ты когда-нибудь собирала ракушки?

– Нет.

– Так вот будем, будем ходить по мягкому песку босиком и собирать ракушки, их так много на берегу. А потом мы пойдём в порт и арендуем маленькую яхту и будем ходить на ней весь вечер, уплывая в закат, при этом купим себе пару бутылок вкусного вина!

Чак долго рассказывал Китти свои мечты, которые не покидали его сердце последний год. Но он понимал, что потеряет её, слишком слаба она была. Ему было больно это осознавать, а ещё больнее смириться с этим. Китти стало всем для него, всей его жизнью, только с ней он чувствовал себя человеком, а не пешкой в чей-то бессмысленной игре. Лишь только этот год был его настоящей жизнью, той жизнью, которой он хотел жить. А она умирала у него на руках. Чак своими глазами видел, как покидает её жизнь, как слабеет её нежное тело. А врачей и госпиталей в округе не было, а если и были, то Чак не знал где их искать. И Зит понял, он её не спасёт, она погибнет у него на руках. В горло подступил ком и рот пересох, тяжело было говорить то, чего уже никогда не будет. Чак заплакал, так как не плакал никогда, даже будучи ребёнком.

– Мне холодно, дорогой, занеси меня в дом.

– А как же санитар?

– Мы никого уже не найдём, не спорь. Не хочу умирать словно ноша на твоих руках.

Чак повинуясь её слову, зашёл в ближайшую дверь, пронёс её по коридору и свернул в какую-то комнату. В комнате не было окон, все были выбиты уже давно и заваленное мусором и осколками бетона помещение, мрачно смотрело на отчаянного солдата, проигравшего свою войну.

– Положи меня на пол, ляг рядом, будто бы мы легли спать. – сказала Китти, еле связывая слова, Чак не смел спорить и сделал все так, как она просила.

– Китти, – всхлипывая, сказал Чак, не в силах больше сдерживать эмоции. – Китти, я не смогу без тебя, не смогу, не покидай меня, пожалуйста! Неужели я ничего больше не могу сделать?

Она с трудом подняла свои глаза на него, и попыталась изобразить улыбку, обнажив красные от крови зубы. Зит был весь в слезах, руки его дрожали.

– Сделать? – из последних сил спросила она. – Сделай для меня одно, запомни меня той, которую ты так сильно смог полюбить. Запомни меня красивой и счастливой. Найди в своём сердце укромный уголок, куда я смогла бы поселиться навечно. Помни меня. И я буду приходить к тебе во сне, где нам уже никто не помешает быть вместе. Обещаешь?

– Обещаю!

– Обними меня, мне холодно. И расскажи мне вновь про море, я так его люблю.

Чак, что есть сил прижал её к себе и, всхлипывая, начал рассказывать ей про дом, в котором уже никогда не будет её, про пляж и яхту. Он, как мог, описывал рассвет и закат, аромат ветра и цвет моря, который ей уже никогда не увидеть. Она слушала его и молчала, не в силах больше говорить, её сердце едва билось в остывшей груди, а кожа стала ледяной.

Так и лежали они вдвоём, в холодной серости комнаты, среди бушующего города, в бушующем мире. Два маленьких человечка, со своими маленькими мечтами, что не могли сбыться во мраке людского безумия.

Он почувствовал тот момент, когда её грудь перестала вздыматься, а сердце перестало биться. Но Чак не отпустил её, а продолжил крепко сжимать в своих объятиях мёртвое тело, понимая, что Китти унесла с собой из этого мира всё, что он любил.

Глава 30


Восточная Муриния была слабозаселённым регионом. Обширные территории провинции Тека, названной в честь одноимённого горного хребта, были практически необитаемыми землями. Густой хвойный лес, словно одеяло, покрывал невысокие горы, бурные реки стекали с вершин, их потоки с грохотом падали с отвесных скал и с бурлением преодолевали пороги и каскады. Здесь едва можно было встретить человека, скорее вам попадётся медведь или волк, нежели житель этой провинции. Местное население последними примкнули к Мауту и Муриния получила контроль над этими землями лишь за пять лет до войны. Но не смотря на людские катаклизмы, жизнь в этих лесах мало изменилась. Немногочисленные жители провинции, народ Туко, дальние родственники котивов, не принимали активного участия в жизни страны, их не интересовала политика партии, её высшие идеалы. Они, как и сотни лет назад, жили охотой в мире и единении с дикой природой своего родного края. Партия мало интересовалась жизнью этих земель, используя провинцию для лесозаготовок, главная функция земли заключалась в буфере между Муринией и восточными государствами.

Так и жил народ Туко, в дали от мировых потрясений, под защитой густых сосновых крон, пока в Муринии некий Селим Хегер не решил прибрать к рукам власть. Пытался ему в этом помочь и генерал Тарма, что находился неподалёку от столицы со своим корпусом, на переформировании. Переворот провалился, многие его участники погибли в боях или в тюрьмах, но основной массе солдат корпуса Тармы, всё же удалось освободить из плена Хегера и отступить с ним в труднодоступные земли провинции Тека. Там они заняли оборону в долине реки Глабра, захватив небольшой город Ифа, что был столицей данной провинции. Селим объявил о создании правительства Муринии в изгнании и пытался наладить контакты с восточными государствами, но те не желали быть втянутыми в мировую войну. Несколько раз Хегер отправлял своих послов на восток, но правители востока отказывались их принимать и выдавали несчастных уже Мауту.

Так и жил Хегер в своём маленьком квази-государстве, все больше понимая свою безысходность. Солдаты постепенно дезертировали, предавались пьянству, грабили местные деревни и голодали в неприветливых землях восточной провинции. Народ Туко принял корпус Тармы неприветливо. Началось нечто подобное партизанскому движению и меткие охотники, что прожили в этих лесах не одно поколение, без труда били солдат на своей земле. Это вынудило, всех оставшихся бойцов, запереться в городе, не высовываясь за его пределы.


Утреннее, весеннее солнце всходило над горными вершинами. Его лучи лениво падали на промёрзшую за ночь землю, едва прогревая горный воздух. Город Ифа эту ночь спал плохо, ведь уже второй день на него сыпались бомбы, почти все дома уже выгорели, так как город был преимущественно деревянным, местные жители уже давно ушли в лес, оставив солдат Тармы на пепелище. Со всех сторон к убежищу Хегера подходили правительственные войска Муринии, войны с медивами больше не было и Маут без проблем выделил несколько десятков тысяч солдат для окончательного решения мятежа бывшего друга.

Хегер едва походил на себя прежнего. Он сильно исхудал, его болезненное лицо заросло неухоженной бородой, походный мундир висел на нём, словно плащ на чучеле в поле. Бывший министр не хотел верить в то, что всё уже кончено. Он по прежнему мнил себя великим носителем высшей идеи, тем, кто не смотря на все трудности и невзгоды, сможет переломить ход событий и возродиться из пепла. Многие замечали, что Хегер стал терять связь с реальностью, которая едва ли напоминала его мечты.

Селим сидел в землянке у печурки, в которой трещали сырые дрова, протянув к её металлическому брюху свои руки, Селим ловил на ладонях тепло и прислонял их к лицу. Было прохладно и сыро. В землянке он был один на один со своими мыслями, где-то в дали ухали пушки и громыхала стрельба где-то у склона горы. Кольцо сжималось с каждым часом. Со скрипом дверь землянки отварилась и вместе с морозным воздухом внутрь влетела тучная фигура генерала Тармы, он тяжело дышал. Окер, не смотря на трудности с питанием, был всё ещё толст и неуклюж.

– Мы окружены, товарищ Хегер, теперь уже окончательно,– с тяжёлой отдышкой, сказал Окер.

– Неужели пути к отступлению нет совсем? – не отрывая взор от красноватого брюха печки, хрипло говорил Хегер.

– Только прорываться малыми группами на север, к перевалу, его ещё возможно не контролируют маутовцы. Но в целом ситуация катастрофическая, город мы не удержим. У нас в распоряжении осталось едва ли больше полторы тысячи человек.

– Куда делся весь остальной корпус?

– Кто-то погиб, кто-то дезертировал, многие сдались в плен.

Селим раскашлялся, в последнее время он чувствовал себя крайне плохо, болела грудь, периодически поднималась температура и кашель разрывал его горло. Скорее всего он заработал воспаление лёгких, отступая от армии своего бывшего друга по заснеженным лесам. Иногда он думал, что лучше так и помереть, в агонии от болезни, нежели встать у стенки с завязанными глазами и руками. Уж слишком многих он сам обрёк на такую участь, от этого ему казалось не справедливым самому встать на это место.

– Товарищ Хегер, может, стоит капитулировать? – вдруг сказал Тарма и погрузил своё тучное тело рядом с печкой. – У Маута больше сил, да и солдаты наши вот-вот разбегутся, вся затея ваша с мятежом провалилась. У нас нет шансов, нет союзников, нет поддержки. Война кончилась, а мы с вами проиграли.

– Капитулировать? – сказал Селим и болезненно раскашлялся. – А ты представляешь, что будет с тобой, когда ты попадёшь в лапы Маута? Ты никогда не был его любимчиком, ты постоянно вставал на пути у его сына, задирал его и пытался поставить себя на один ранг с ним. Хотя объективно, ты не стоишь и сотой доли Маунда. К тому же ты предатель, как и я. Ты предал своего командира, перешёл на сторону его врага. Неужели ты ещё рассчитываешь на милость?

– Я уже не знаю на что рассчитывать, – тяжко вздохнул Тарма и закурил. – Мы в западне, возможно у нас и получиться вырваться из окружения с малым отрядом. Но что дальше? Долго ли мы протянем в этих лесах? День? Неделю? Месяц? Не проще ли попытать удачу?

– Нет, бестолковый ты увалень! Я тебе не какой-то там генерал! Я Селим Хегер! Я, построил этот мир! Я вложил зерно идеи Мурзану в его пустую голову! Если бы не я, то Муриния так и оставалась бы княжеством на задворках планеты! – Селим сильно раскашлялся и приступ смог приглушить лишь чай из кружки, что грелась на полке у печки. – Если я сдамся, то вся идея, партия, все наши достижения пойдут прахом! Я выберусь из этого мерзкого города, я смогу возродить Муринию и приведу её к истинному величию. А ты можешь идти и умолять своего хозяина о помиловании. Но знай, ты ни чем не сможешь задобрить его, и в твою бестолковую голову всадят пулю.

– Товарищ Хегер, – сказал Тарма и замялся, – я думаю всё же смогу принести Мауту то, что его порадует.

– И что же?

– Вас.

Тарма крикнул своим солдатам, они тут же ворвались в землянку и без труда скрутили больного мятежника. Хегер пытался сопротивляться, но без малейшего успеха, Окер молча смотрел, как бывшему первому министру связывают руки и ноги, а в рот заталкивают кляп. Генерал давно спланировал выдать Селима, это была его последняя возможность сохранить жизнь себе.

– Простите меня, товарищ Хегер, но всё, и вправду, уже кончено. Я выдам вас Мауту, пусть решает сам, что с вами делать, может хоть чучело из вас сделать, мне уже плевать. Я ошибся, примкнув к вам, вы подвели меня и моих солдат, я сию минуту прикажу о прекращении огня.

Хегер уже не сопротивлялся, он лежал на холодном полу землянки со связанными руками и ногами, во рту был кляп. Вокруг кружились солдаты, Тарма покинул укрытие и удалился на переговоры о капитуляции. А бывший великий и могучий министр, лежал на полу, в бессильной злобе, проклинал он всех, от простых солдат, до верховного лидера. А в печке, то и дело, потрескивали дрова.

Спустя пару часов в землянку ворвались трое солдат без опознавательных знаков, лица их были спрятаны за масками, но Хегер тут же понял, что пришли за ним. В следующее мгновение ему надели на голову мешок и вкололи, что-то в шею. Голова тут-же закружилась и Хегер погрузился в сон.

Очнулся Селим в непонятной комнате. Было тепло и свежо, лежал он на мягком матрасе, головой на перьевой подушке, руки были развязаны, но голова кружилась, а к горлу подступала тошнота. Видимо, убойная доза снотворного давала о себе знать, покидая организм. Он оглядел прямоугольную комнату, без окон, свет был выключен, но включить его можно было только из вне. Дверь заперта.

– Где я? – крикнул Хегер и кашель сотряс тишину. – Есть кто?

Но в ответ была тишина. Хегеру было вдоволь времени, чтобы подумать над своей жизнью и её возможным итогом. Но он ни о чём не жалел, его не тревожили призраки прошлого. Всё, что творилось в этом мире по его вине, Селим вовсе не считал злом, наоборот, это пыл путь к высшей, светлой идее, а все погибшие, лишь статистическая погрешность в его планах о лучшем мире. Ему вовсе не хотелось копаться в себе и от того, он вновь улёгся на кровать и решил поспать. Мягкая подушка обволакивала его голову и погружала бывшего министра в лёгкость сна и безмятежности. Он давно уже не спал в удобной кровати, хотя совсем недавно мог позволить себе все блага, которые только можно было достать в этом мире. Теперь же, ему приходилось довольствоваться лишь этим. Повернувшись на бок, лицом к стене, Хегер услышал, как отворилась дверь за его спиной, но он демонстративно не придал этому вида. Раздались чьи-то уверенные шаги, в нос ударил едкий табачный дым, но даже тогда Селим продолжил лежать на кровати.

– Здравствуй, друг, – раздался такой знакомый голос, что Селим моментально поднялся с кровати.

Пред ним стоял Мурзан Маут, в руке его тлела сигарета, а в глазах странно сияли, не то радостью, не то злобой.

– Привет, Мурзан, – холодно буркнул Селим.

– Не очень-то ты друга рад видеть.

– Не каждый день, друзья приходят убивать, – смотря в глаза Мурзану, холодно ответил он.

– Я не убью тебя, Селим, не смогу. Хотя и не могу тебе позволить жить.

– Так прикажи своим солдатам убить меня, в чём проблема-то? Мурзан?! Неужели ты разучился принимать такие решения? Что моя смерть в общей статистике? Миллионная процента, даже меньше, так, математическая погрешность. К тому же, у меня нет ни жены, ни детей. Всё вообще проще, чем ты думаешь. Я не верю в сказки и не собирался жить долго и счастливо, я лишь видел цель и шёл к ней, пока несли ноги.

– На что ты рассчитывал, Селим? Неужели и вправду считал, что в силах свергнуть меня и возглавить партию? – спросил Мурзан, после чего, не торопясь, подвинул стул и сел напротив Хегера.

– Хм, рассчитывал-ли? Я почти это сделал, мне оставалось чуть-чуть, совсем малость. Обезумевший от горя предводитель, оставшись без наследников, должен был передать власть единственно достойному кандидату, своему верному соратнику, тому, кто придумал идеи единой Муринии. Тому, кто заслужил этот пост, тому, кто создал этот мир, пусть не своими руками, но своими идеями. Ты даже не представляешь, как близок я был к своей цели, но кто-то помешал мне, кто-то влез в самый последний момент и вырвал из моих рук тебя. Я уверен, что этот кто-то, твоя жена. Только она имеет на тебя не меньшее влияние, чем я. И никто так не хотел моей смерти, как твоя верная супруга. О, друг мой, она ещё тот интриган, хитрая и дальновидная. Она ждала этого момента, выжидала и ударила, когда представилась возможность.

– Ты предал меня, моя жена здесь не при чём. Не она заставила тебя поднять мятеж, это твоё личное решение, твоё и этого толстяка Тармы. Вы захотели занять моё место, но вам не хватило ума. И в итоге вы проиграли.

– А ты не проиграл? Разве ты не пошёл на мир с медивами? И это после всего того, что было? После смерти твоего сына? После всех жертв? Неужели ты не проиграл?

– Возможно и проиграл, но этот мир меньшее из зол. К тому же, мир сам по себе не может быть злом. Мы оплатили высокую цену за то, чтобы понять, что не бывает мирового господства, что невозможно покорить весь мир, только потому, что кто-то возомнил себя самым великим и умным. Я дурак, я поверил в то, что смогу сжать в своём кулаке любого, могу перехитрить весь мир и заставить преклонить колено предо мной даже самого заклятого врага. Нет, не могу. Я был обманут твоими сказками о лучшем мире, своей слепой жаждой власти и верой в свои неограниченные силы. Но твои идеи оказались утопией, моя власть шаткой, а силы ограниченными. Я заплатил за это высокую цену, жизни своих детей.

– Смерть близкого человека это всегда неописуемое горе, а гибель десятков тысяч человек, так, статистика из вечерних новостей. Вот и тебе, Мурзан, жаль лишь своих детей, хотя они лишь миллионная доля процента в этой статистике. А мир по другому и не строиться, всегда одни уничтожают других, конкуренция видов, как нам в школе говорили. Невозможно построить что-то великое, без сопутствующего ущерба. Твои дети и есть этот сопутствующий ущерб, да и в смерти их виноват ты сам. Тем более в смерти Мау, ты лично спустил курок.

– И не жалею по этому, конкретному случаю, – тут же резко ответил Мурзан и растоптал окурок на полу.

– Так почему же ты не можешь убить меня? Мурзан? Ты сына родного убил. Свою плоть и кровь! Так почему со мной не можешь? Он предал тебя, предал тебя и я, – ехидная улыбка не сползала с обветренных губ Селима. Он нарочно выводил Мурзана на эмоции, но тот был спокоен.

– Ты умрешь, Селим, завтрашний рассвет ты уже никогда не увидишь. Но я уже сказал, что не смогу тебя убить.

– Но почему?

– Не могу объяснить это словами, но ты часть меня, лучшая или худшая, я не могу сказать, но я уверен в одном, в этот раз я не смогу спустить курок. И ты сделаешь это самостоятельно.

Хегер в удивлении уставил взор на своего друга, что уверенно смотрел ему в глаза. Улыбка пропала с его губ, а внутри, в остатках его души, что-то закололо. Селим понимал, как абсурдно звучат слова Мурзана, но тут же осознавал, что всё будет именно так и никак иначе.

– Почему? Точнее с чего ты взял, что я сделаю это сам?

– С того, что твоя идея умрёт вместе с тобой, но будет справедливо, если твоя идея сама себя победит, нежели какая-то другая.

– Неужели ты думаешь, что мир станет после этого лучше? – принимая дальнейший расклад, спросил Хегер.

– Нет, этот мир никогда не будет лучше, жизнь это хаос. В какие-то промежутки истории он более упорядочен, в какие-то меньше. Но всё всегда остаётся на своих местах, мы с тобой лишь маленький промежуток этой истории. И если кто-то когда-то сможет упорядочить этот хаос, тогда и случиться конец истории, до которого нам ещё далеко. Ты породил идею, пора тебе её и убить.

– И что будет дальше? Когда я вместе со своей идеей покину этот мир?

– Ничего, мир просто продолжит жить дальше. Но я уверен, что твоя идея куда более живучая, чем ты. Одной пулей тут не управишься. Но без тебя будет легче.

– А если я не захочу умирать? – спросил Хегер, хотя понимал, что сделает всё ровно так, как сказал Мурзан.

– Это нормально, друг мой, но выбора у тебя нет. Я лишь предлагаю тебе уйти достойно. Я оставляю тебе лишь выбор, как ты это сделаешь.

В комнате повисла тишина. Мурзан вновь закурил и, встав, поставил стул на место к стене, как бы давая понять Селиму, что разговор окончен и дальше будет лишь то, о чем он говорил ранее. Хегер никогда раньше не страшился смерти, к ней он был готов уже давно, но теперь, когда итог был уже ясен, и не оставалось ни малейшей надежды избежать грядущего, ему стало вдруг страшно. Этот страх увидел и Мурзан.

– Тебе страшно? – тут же спросил Маут, глубоко затягиваясь сигаретой.

– Мне? Я не один десяток раз был на грани смерти, я видел смерть своими глазами, убивал и приговаривал к смерти. И ты спрашиваешь страшно ли мне? – вдруг голос Хегера надломился, а смелый взор упал в полумрак пола. – Да, мать твою! Мне страшно, Мурзан! Ты это хотел услышать?

– Если в другой жизни есть ад, то мы с тобой несомненно встретимся. А теперь пора кончать этот разговор. Тарме я не дал выбора, тебе же предлагаю самостоятельно выбрать, как ты хочешь уйти из жизни? Яд? Пуля?

– Оба предложения такие заманчивые, даже не знаю, что и выбрать! Яд – это тихо, спокойно, без боли и мучений. Говорят даже сладкие на вкус бывают. Хотя кто же об этом мог рассказать? Так, что о действиях ядов рассказывают скорее всего те, кто их давал, а не пробовал. Пуля – это тоже хорошо, быстро, надёжно и вполне стояще для бойца и лидера, но главное не промахнуться, а то можно и пол головы снести, да пострадать в мучениях ещё добрых минут десять. Говорят стрелять надо себе в висок, а не в рот, когда стреляешь в рот, то есть шанс прострелить себе основание черепа, но не задеть мозг. Эх, друг, сложнее выбор был лишь, когда мы в Ульяне пришли в бордель и я не мог выбрать блондинку или брюнетку.

– Ты тогда выбрал рыжую, – едва улыбнувшись, сказал Мурзан и бросил окурок на пол.

– Вот и сейчас я выберу рыжую. Сможешь найти для меня гранату? Пусть меня разорвёт на куски, моментально и без раздумий.

– Для тебя, друг, конечно-же найду.

– Ну вот и хорошо, так будет даже лучше, не хочу лежать в могиле, на мои похороны всё равно приходить некому. А так соберёте останки, сожжёте и развеете мой пепел среди этих гор. Красивые здесь места. Даже и не знал, что в нашей стране есть такие.

– Ну по канону я должен спросить у тебя о последнем желании.

– Да нет у меня никаких желаний, Мурзан. Я верил, я боролся, я проиграл. Давай уже покончим с этим вопросом. Одно лишь могу тебе сказать, я свою борьбу окончил, тебе же ещё бороться и бороться и не факт, что у тебя будет выбор, как у меня.

– Прощай.

Мурзан последний раз посмотрел на своего друга, болезненного и худого, будто старика. Не осталось в Селиме ничего от того молодого бойца идеалиста, что встретился ему много лет назад и был все эти годы рядом. Хегер махнул рукой и попросил поскорее покончить с этим делом, он всегда был скуп на эмоции, даже в свой последний миг. Маут взял у солдата из охраны ручную гранату и передал её своему другу. Хегер сжал её в руках и уселся на кровать. Она была холодная, метал обдавал руки прохладой, которая, спустя мгновение, объяло всё его тело. Дыхание замерло, Селим вынул кольцо, прислонил гранату к виску, ему вдруг стало легко и спокойно, он улыбнулся.

Мурзан стоял на улице, весеннее солнце играло на заснеженных склонах гор своими игривыми лучами. Журчали ручьи и жизнь понемногу возвращалась в суровый горный край. Законы природы одинаково сложны и просты, и не смотря на все хитросплетения и взаимосвязь живых организмов, законы незыблемы. Зиму, сменяет весна, весну лето, лето осень. Всё имеет своё время, все циклы идут в строгой последовательности, подчиняясь какому-то уравнению, которое не в силах решить человек. Мурзан услышал, как в подвале кирпичного завода, где располагался штаб армии, раздался глухой взрыв. Где-то в глубине его души проскользнуло сожаление и грусть по ушедшему другу, по ушедшей эпохе, но в столице его ждали внуки, которых он обещал свозить на охоту.

Ироничным образом мир в последнюю очередь пришёл на задворки обширного материка, коим являлся хребет Тека. Могучие державы в иступлённом желании выжигали друг друга во имя великих целей, лучшего будущего и счастья своих граждан. Но все великие цели были уже вторичны и стары, с них лишь сдули пыль и поднесли под новым соусом, но вкус, как и прежде, остался противным и кровавым. Будущее погрузилось в пелену тумана, что накрыл, словно пороховой дым, растерзанное поле боя, коими являлись теперь великие державы, израненные и выдохшиеся. Народ, чьи якобы интересы и благосостояние отстаивали автократы и монархи этого мира, впал в нищету, голод и отчаянье. Миллионы лишились жизней, еще больше людей лишились крова и здоровья, а десятки миллионов людей положили на алтарь этой бессмысленной и беспощадной войны свое будущее.

В этом мире не произошло ничего нового, это был лишь очередной цикл, колесо истории сделало свой оборот, зима кончилась, наступала весна.

Глава 31


Первый месяц весны уже подходил к концу. Солнце всё сильнее прогревала землю, с южных стран прилетели перелётные птицы и начали свои ежегодные ритуалы песнопений. Снег уже почти повсеместно растаял, оставшись лишь в лощинах и оврагах. Не смотря на ночные заморозки, всё ярче и прекрасней становилась природа, пережившая очередной цикл зимы. Каждый год наступала весна и каждый год её приход был праздником для всего живого мира.

Ликовала природа, ликовали и люди. Война была окончена, люди пережили свою зиму, свой цикл и вновь настала в их сердцах, оттаявших от лютой ненависти, весна.

Приморский город Вилат, что затерялся среди бескрайних лугов восточной Гетерии, радовался новому тёплому дню, на потрепанных войной стенах домов, играли солнечные лучи, на крышах таяла ночная изморозь и стекала звонкими каплями на тротуары. На улицы вновь вернулась жизнь, люди, выбравшись из своей спячки, стали латать свои берлоги, и пытаться жить вновь, будто ничего и не было.

Маленькое кафе, с открытой верандой, встречало первого, утреннего посетителя. Худой мужчина с обросшим лицом стоял у прилавка и без интереса смотрел на скудный выбор. Пироги с капустой да картошкой, супы и похлёбки, и практически ни в одном блюде не встретить было мяса, что стало жутким дефицитом в местных обнищавших краях. Молодая девушка с длинными до пояса волосами, сплетёнными в косу, смотрела сонным взглядом на мужчину, ожидая когда тот, наконец-то, заговорит.

– Вы будите брать, что-нибудь? – не дождавшись, спросила она.

– Да. У вас есть кофе?

– Есть кофейный напиток, армейский.

– А кофе?

– Кофе нет, дефицит, – сухо ответила девушка, растирая кулачками сонные глаза.

– Жаль. Давайте тогда бокал кофейного напитка и две пачки сигарет. Вы принимаете муринские лееры?

– Принимаем. Кофейный напиток три леера, а сигареты по двадцать пачка.

– А дешевле сигарет нет? – расстроено спросил мужчина.

– Сигареты дефицит, муринские «Товарищ» по двадцать, фавийский «Монарх» по сорок. Брать будите?

– Давайте пачку муринских. Ну и кофейный напиток ваш.

Мужчина отсчитал потрепанные банкноты и протянул их девушке, та молча пересчитала их и убрала в кассу.

– Держите сигареты, напиток ваш я принесу вам позже, через пару минут, пока присядьте за столик. Где будете в зале или на веранде?

– А курить в зале можно?

– Только на веранде.

– Ну тогда на веранде.

– Возьмите пепельницу.

Мужчина взял закопчённую, стеклянную пепельницу и с угрюмым лицом вышел на веранду. Было свежо, пахло весной и дымом печей. Он уселся в деревянный стул и тут же закурил, спустя минуты сонная девушка принесла ему бокал с кофейным напитком, который лишь отдалённо напоминал кофе, да и цвет у него был слегка коричневатым.

По сырой, брусчатке, шаркая сотней сапог, шла колонна медивов. Они были в серой, полосатой робе с номерными нашивками на рукавах. Лица их были худые и заросшие, взгляд уставший, но счастливый. Они громко болтали и смеялись, из толпы доносился смех и ругань. Это шли бывшие военнопленные рабочего лагеря, что располагался на окраине города. Их уже как пару недель освободили, но пока не могли отправить по домам и от того каждое утро они ходили в заводскую столовую на завтрак, ожидая когда же наконец приедет долгожданный эшелон, что отвезёт их обратно в Фавию.

Мужчина смотрел на них без интереса, попивая горячий напиток, предварительно плеснув в него из фляжки водки. Фавийцы также обратили на него внимание, кто-то просто с любопытством смотрел на его муринский мундир, а кто-то и со злобой, но ни кто не позволял себе выходок, как-никак, настал мир и теперь они должны были перестать быть врагами. Хотя многим это было очень трудно.

Напротив мужчины присел муринский солдат в наглаженном пехотном мундире, правый его рукав болтался пустым, ниже плеча.

– Доброе утро, товарищ капитан. Меня зовут Ард, Ард Пилл. Будем знакомы, – бодрым голосом сказал паренёк и протянул ему левую руку.

– Доброе. А меня Чак Зит.

– С какого батальона, капитан? Не со второго случайно?

– Нет, ни с какого. Я комиссованный.

– Хм, а так и не скажешь, я вот тоже комиссованный.

– По тебе сразу видно. Где руку потерял?

– Да не поверишь, гранату кидал и случайно в рукав закатилась. Вот же глупость. Ниже плеча всё в фарш, одни лоскуты висели. Короче сам дурак. А как в госпитале ампутировали, на следующий день война окончилась. Короче, не очень удачливый я человек.

– Давно воюешь?

– Да какой там, месяц в тренировочном лагере, месяц к фронту следовал, неделю, как на передовой был, первый же бой и такая напасть.

– Ну да, удача точно не твоя подруга, – отхлебнув из кружки сказал Чак и проводил взором уходящую колону медивов.

– Вот время-то наступило, капитан, медивы толпой идут и ничего к ним не испытываю. Ни ненависти, ни злости. А ведь с ранних лет меня учили их ненавидеть, считать их неполноценными, а теперь говорят, что пришло время мириться. А для чего тогда всё это было? Вот, вы капитан, сколько воюете?

– Всю войну, от первых дней и до последнего.

– И для чего всё это было? Я вот не пойму, я конечно же и не должен понимать, но вот правда, зачем мы столько лет враждовали, воевали. У меня с класса все парни ушли на фронт, никого не осталось, да, что там говорить, мамка писала, что в деревне мужиков не осталось, одни дети, да старики с бабами. Зачем всё это было? Ведь победителей-то нет? Одни гетерцы проигравшие с разорённой страной, а победители?

– Думаешь, только гетерцы проиграли эту войну?

– Ну им то больше всех досталось!

– Все мы проиграли эту войну, каждый по-своему. Никто не победил, все проиграли и все теперь за это будем расплачиваться десятками лет.

Чак допил напиток и вновь закурил.

– И как же, вы, проиграли свою войну, капитан?

– Я потерял всё, всё во, что я верил, умерло, всё, что я любил, исчезло, а все кто был мне дорог погибли. Нет ничего в моей жизни такого, что держало бы меня на плаву. Только вот смерть вечно ходит рядом, да дразнит меня, так и не забрав ни разу. Всех забрала, всё забрала. Меня оставила. Знает наверное, что я трус и не смогу пустить себе пулю в голову.

– А вы пытались? – удивлённо спросил парень, смотря в тусклое подобие глаз капитана.

– Пробовал, ни разу не хватило воли. Трус я. Всех похоронил, себя только никак не могу.

– А может и не надо? Может для вас есть в этой жизни какое-то предназначение? Может вы ещё не выполнили всё возложенное на вас судьбой. От того она и хранит вас?

– Что ты несёшь, Арт? Какое предназначение? Мы лишь безвольные букашки в этом бессмысленном мире. Живём, как сволочи и дохнем также, на всё лишь воля случая, я видел, как умирают достойные и выживают подонки. Нет в жизни ни у кого предназначения, нет никакой судьбы, есть только мы. Глупые, и жестокие люди.

– Я бы с вами не согласился, у каждого есть в жизни своё предназначение и судьба, она тоже есть и мы её творцы. Лично я собираюсь вернуться к себе домой, найти жену, а теперь думаю с этим проблем не будет даже у однорукого калеки. Построю дом и нарожаем детей, сколько сможем прокормить. Нужно же как-то пополнять население, я хоть никого не убил, но чувствую, что обязан.

– Нарожайте там за меня, я убил предостаточно.

– Так найдите себе жену.

– Не хочу.

– Ладно, капитан. Не вешайте нос, всё у вас в жизни ещё будет. Главное захотеть. Я вообще у вас сигарету хотел стрельнуть, вот и подсел. Не угостите?

– Да бери. – Чак достал пачку и бросил на стол.

– Спасибо, мой поезд отправляется через два часа, вы случайно не на нём следуете?

– Нет, я на вечернем.

– Ну всех благ вам, капитан Зит.

Парень поднялся из-за стола и отправился по тротуару прочь. Видимо, ему просто не хватило денег на сигареты и он решил стрельнуть у земляка, что сидел в кафе. А Зит же, допив и докурив, сидел ещё около часа, оглядывая округу и размышляя о том, что говорил рядовой. Последние месяцы он жил, как в тумане, очень много пил и терзал себя мыслями. Китти осталась лежать в братской могиле, в одном из парков Генгага. Он сам положил её тело в огромную яму, в которой, волей случая должен был оказаться сам. С тех пор Чак несколько раз пытался покончить с собой, но так ни разу и не смог. Никак не хватало воли и силы для спуска курка. И каждый раз свою боль и страх капитан заливал алкоголем, и чем больше его было, тем лучше ему спалось. Ведь только во сне ему удавалось быть рядом с ней. Погружаясь в пьяный бред, он вновь мог слышать её голос, держать её руку и целовать её губы, но каждый раз наступало утро и похмелье. Мерзкий ему мир был громким, противным и бессмысленным.

После Генгага он около месяца просидел в распределителе, где его допрашивали и устанавливали личность. Лишь после свидетельств нескольких, бывших сослуживцев по горохране ему вернули звание и имя, а после отправили на временное место службы в госпиталь, где он подносил и относил бинты и медикаменты, периодически поворовывая обезболивающее, от которого был зависим. После окончательного перемирия его демобилизовали и, выплатив скудное жалование, отправили домой, как военного пенсионера, более непригодного для воинской службы, в связи с травмами.

Так он и следовал попутными поездами, да машинами обратно в Муринию в надежде найти там хоть кого-нибудь из знакомых, кто смог бы его приютить. К тому же он считал своим долгом, навестить родителей Орена, ведь тогда, в горящем Брелиме, он пообещал, что расскажет им, каким прекрасным человеком был их сын.

К вечеру у вокзала собралась огромная толпа. Было шумно, все галдели и кричали, торопились и ворчали. На путях стояли три поезда с десятком вагонов каждый, у привокзальной площади активно торговали местные жители, пытаясь продать солдатам, уезжающим домой всё, что могло стоить хоть сколько-нибудь. Чак отбивался от надоедливых торгашей, утверждая, что не нуждается ни в носках, ни в радиоприёмниках, ни в постельном белье. До отправки было ещё пару часов. И вот, наконец, отбившись от последнего, что со слезами умолял капитана купить хоть, что-нибудь, он прошёл к зданию вокзала и присел отдохнуть на ступеньках. Как откуда-то из-за плеча раздался тихий, писклявый голосок.

– Дяденька, дяденька, а у вас покушать есть? Я уже неделю ничего не ела!

Обернувшись, Зит увидел маленькую девочку лет семи. Она стояла в оборванной куртке с засаленными рукавами, на ногах были чёрные от грязи колготки и военные сапоги, вдвое больше её ножки. Девочка смотрела на Чака большими голубыми глазами с длинными ресницами, её щеки были красны от прохлады, а губы обветрены, грязные волосы свисали сосульками до плеч.

– На, возьми пару кусков хлеба, он не очень свежий, я и сам свежего сто лет не ел, бери девочка.

Он достал из кармана два куска чёрствого хлеба и протянул девчонке, та с жадностью накинулась на них, но ела так, что даже крошки не упало. Чак смотрел на неё и улыбался, впервые со смерти Китти.

– Родителям оставь! – сказал он ей.

– А у меня нет, дяденька, родителей. Я бродяжка, меня так называют.

– А где родители-то? Где мама с папой?

– Солдаты убили, а меня не поймали, я маленькая, поэтому и не поймали. Спасибо вам, дяденька.

– Кушай.

– А куда вы идёте? – с набитым ртом спросила девочка.

– Домой.

– А у меня дома нет.

– И где же ты живёшь, деточка?

– Где придётся, то в подвале, то на чердак заберусь, а ещё у меня есть целый танк, дядя! Я там тоже ночую, а ещё там есть бомбы, я их боюсь, они людей убивают, но пока они спят и я могу рядом поспать.

– Танк – это плохое место для сна. Да и ты совсем маленькая, чтобы играть в танке, это плохая вещь, танки людей убивают.

– Танки убивают людей, если в них есть солдаты, а в этом нету, там только бомбы, а они спят без солдат.

– Тоже верно. Но всё равно у тебя должен быть дом, ну хотя бы приют сиротский. Неужели у вас тут нет приюта для таких, как ты?

– Нет дяденька, нас много, мы живём где придётся, ходим побираемся, иногда нам дают еду добрые люди, вроде вас. Спасибо вам ещё раз.

Чак смотрел на невинное дитя, что стало сиротой. Ему стало очень жаль девочку, но в кармане были только сигареты, а во фляжке водка. Дать было совсем нечего, а малышка та была такой худой и грязной, что едва ли протянет ещё пару месяцев. И тогда он спросил её.

– Я еду поездом в город Грета, а оттуда в Муринию. Мне в вагоне выдадут паёк. Поехали вместе, я поделюсь едой. Мне много не надо. А в Грете я могу попробовать отдать тебя в какой-нибудь приют. Раз уж здесь нет дома для тебя.

– Правда, правда? Вы меня не обманываете? – удивилась девочка.

– Правда. Я совсем один, мне скучно. Поехали вместе, раз уж здесь у тебя нет дома.

– Спасибо! Спасибо! – девочка радостно кинулась ему на шею и обхватила её своими слабенькими, тощими ручками. Чак обнял её в ответ. – Я буду мало есть и не буду вас отвлекать. А в том городе точно есть дом для меня? Правда? Вы мне поможете?

– Я постараюсь.

– Меня зовут Миа! А вас?

– Чак Зит.

Так и отправились они в Грет, вдвоём, на солдатском поезде. Чак поделился с ней пайком, что был выдан при входе, девочка с удовольствием его слопала, но всё равно осталась голодной. Он не был уверен, что сможет помочь бедняжке, но теперь у него появилась хоть какая-то цель, помогающая ему двигаться вперёд. Путь занимал двое суток и всё это время Миа безостановочно болтала, задавая самые разные вопросы. Как оказалась она почти не помнила своих родителей, лишь только образы остались в её памяти. Мама была высокой и красивой, а папа толстым и добрым, даже имён не осталось в её голове. Когда-то давно, когда муринцы с боем проходили по этому городку, несколько солдат ворвались к ним в дом и то ли наживы ради, а может и просто от злости и безнаказанности убили всю семью, кроме Мии, которая гуляла во дворе. Девочка запомнила лишь мёртвых родителей, лежавших в крови на полу. А потом она стала одной из сотни беспризорниц, что шатались из дома в дом, воруя и попрошайничая. Чак пытался с ней разговаривать, но не умел найти контакта с маленьким ребёнком, ведь не имел ни малейшего опыта с ними. Хотя ему нравилось отвечать на её глупые и наивные вопросы, пока один из них не поставил его в тупик.

– Дядя Чак, а зачем люди воюют?

– Зачем?

«И вправду, зачем, зачем мы воюем?» – подумал Чак и замешкался.

– Зачем? Ну не знаю…

– Как же вы, дядя, не знаете? Вы же столько воевали? – удивилась девочка, смотря своими огромными глазами, на растерявшегося Зита.

– Как бы тебе объяснить, люди воюют, наверное, от злости. От глупости. Вот я наверное воевал потому, что глупый был. Обманутый более умными людьми. Которые всё это придумали.

– Что придумали?

– Войну. Способ решения конфликтов между странами. Только вот я думаю, эта самая плохая людская придумка.

– А зачем тогда люди её придумали, дядя?

Детский вопрос вновь поставил его в тупик, он не знал ответа, и даже задумываясь и углубляясь в него, все равно не мог объяснить, что заставляет простых людей брать в руки оружие и убивать себе подобных, сжигая и уничтожая то, что создано другими. Злость? Глупость? Нажива либо месть, все это людские пороки, но не один из них не оправдывает того, что произошло на этой планете. Нет оправдания, ни тиранам, ни людям, все в равной степени несли за эту войну ответственность.

– Я не знаю, деточка, зачем люди это придумали и зачем люди это делают, наверно просто от того, что человечество несовершенно и есть ещё, что исправлять в нас. Вот вырастишь ты и твоё поколение, может и тогда, что-то измениться, хотя не знаю, все в ваших руках, свой шанс наше поколение с треском провалила.

– Я не хочу, чтобы люди воевали, война это плохо, – грустно сказала девочка.

– Это очень плохо.

Так и следовали они по железной дороге вдоль побережья два дня. Чак рассказывал ей истории, среди которых едва линабирались две-три более мене сносных для детского восприятия. Девочка же учила его сказкам и играм, которые никогда не слышал он, а если и слышал, то давно забыл. Зрелая женщина из полка связи подкармливала девочку сахаром и сладким чаем из термоса, да и многие солдаты питали любовь и заботу к чумазой малышке.

К концу пути Чак сильно привязался к ней и даже стал улыбаться и смеяться. Девочка ему сильно понравилась, а общение с ней вносила в его угрюмую жизнь, что-то новое и интересное.

Город Грет, встретил путников ясным, тёплым деньком и серыми, обгоревшими фасадами домов. На первый взгляд город был практически пуст, но тут же из всех щелей полезли надоедливые торгаши, в надежде выменять хоть немного денег и еды у солдат. Кому-то это даже удалось. Чак подошёл к одному из местных и спросил.

– У вас тут есть приют для детей сирот?

– Да, – ответил худой мужичок в оборванной гетерской форме. – Дом у комендатуры, на краю города. Там красное здание, бывшей школы. Там живут дети сироты и старики.

Местный объяснил им, как туда добраться и предложил Чаку купить рубаху, но тот отказался.

С каждым шагом ему всё меньше хотелось расставаться с Миой, ведь благодаря ей, он вновь начал чувствовать тягу к жизни. Но как сказать об этом девочке, не знал. Они были знакомы лишь пару дней и страх не справиться с её воспитанием всё-таки брал верх над жалостью.

На краю города они увидели огромную толпу Медивских пленных, что шли со стороны границы. Больше тысячи человек шлёпали сапогами по раскисшей, просёлочной дороге. Знакомые серые робы выдавали их из далека.

– Дядя Чак, а кто это? – смотря на колонну, спросила Миа.

– Это медивские солдаты.

– Они нас не обидят?

– Не должны, ведь они идут домой.

Чак на всякий случай снял свой табельный пистолет с предохранителя и убрал его за пояс, хотя сам прекрасно понимал, что он не защитит от тысячной толпы, если те решат его разорвать. Вскоре колонна поравнялась с ним и, как пару дней назад, угрюмые лица уставились на него в молчаливой злобе. Капитан взял Миу за руку и старался не оборачиваться на вчерашних пленников. Как вдруг, кто-то окликнул его по имени. Он не обратил внимания, и тогда голос вновь крикнул из толпы.

– Капитан, Чак Зит! Капитан, ты ли это?

Зит присмотрелся и увидел в толпе коренастого медива в лагерной робе, что махал ему рукой. Вглядевшись в лицо, он узнал в нём капитана фавийской армии, что непродолжительно держал его в плену в Генгаге, но вот имени вспомнить не мог.

– Это я! Касер! Помнишь ли ты меня, сукин ты сын? – с неудержимой радостью, кричал фавиец, пробираясь сквозь тела идущих.

Наконец, выбравшись из людского моря, он кинулся к Чаку и крепко сжал его ладонь.

– Не думал, что свидимся с тобой.

Касер изменился за это время, постарел и похудел, лицо было покрыто множеством мелких шрамов, а борода стала растрёпанной и грязной, но Чак всё равно на мгновение вспомнил аромат того чая, что пил фавиец.

– Это уж точно! Я смотрю ты с лагеря возвращаешься. – осмотрев лагерный тулуп медива и нашивки с номером, сказал Чак.

– С него самого. Вот и мне довелось познать все прелести плена.

– А где боец твой пухлощёкий?

– Ван? Ван не пережил плена, не смог сдержать свой нрав в лагерных стенах и был убит на моих глазах. Бедняга, совсем немного не дожил до конца, мне его очень жаль. Дал в морду одному из надзирателей, дубина деревенская. Там же его сразу и пристрелили.

– Сочувствую.

– Да не парься, Чак. Не ты же его убил. Ты не причём. Я уверен ты бы такого не сделал, хоть и котив. Ты-то как? Смотрю выбор я сделал правильный и ты остался жив. Где подруга твоя?

– Китти. Её убили, – с грустью ответил Чак.

– Сочувствую, как это произошло?

– Свои же, изнасиловали и убили. Меня тоже хотели убить, но случай помог мне. А ей нет. Я хотел её спасти, но не успел. В жизнь не забуду, тот проклятый город Генгаг.

Касер обнял Чака, как старого друга, забыв все обиды и вражду. А колонна тем временем всё шла и шла, чавкая сапогами по раскисшей дороге.

– Не расстраивайся, капитан. Война забрала слишком многих, кто был дорог. Но она кончилась и теперь пришла пора жить дальше, не смотря ни на что, у нас с тобой ещё вся жизнь впереди. Что за девочка с тобой?

– Сирота, Миа. Прибилась ко мне в Вилате, вот хочу отвезти её в дом для сирот. – Чак сделал паузу и посмотрел на девочку, потом вновь обернулся к Касеру. – А ведь они вырастут, и будут ненавидеть наше поколение.

– Почему ты так думаешь?

– Мы отняли у них детство, родителей. Что мы оставим им? Мир полный руин, ненависти и злости? Что они будут думать о нас, когда научаться понимать и разбираться? Что мы скажем в своё оправдание? Что нас заставили? Что мы были глупыми? Вот она спросила меня, для чего мы воевали? И вправду, Касер, для чего?

– Всё в жизни происходит для чего-то. Не бывает всё просто так. Возможно, и воевали мы для того, чтобы понять свои ошибки и не совершать их впредь. Мы подошли к краю пропасти и с ужасом отскочили от неё. Теперь у нас есть время всё исправить.

– Как?

– Что разрушили, то будем строить, сколько убили, столько родим, кого оставили сиротами – воспитаем. А главное, чему мы должны научиться, так это жить в мире и тогда их поколение не узнает на себе такой войны. Все в наших руках, Зит. Возьми и воспитай эту девочку, стань её отцом. Все в твоих руках, не опускай их. Наступило время жить, а не умирать, творить, а не разрушать. Все в наших руках, мы были так близко к тому, чтобы уничтожить этот мир, но всё же, мы его сохранили. И когда мне говорят, что нет победителей в этой войне, я не соглашаюсь, потому, что в войне победил разум, разум истинный триумфатор этой войны. Так, что живи, Чак, не сдавайся, ты нужен этой сиротке, без тебя она умрёт.

– Думаешь мы сможем отстроить этот мир снова?

– Не сомневаюсь. Всё в наших руках.

– А знаешь, Касер, ты умный мужик, хотел бы я быть таким как ты. Оптимистом.

– Я реалист. Ладно, друг мой котивский. Пора прощаться, а то колонна уйдёт без меня, а я этих мест не знаю совсем, заблужусь.

– Прощай друг, хотя, до встречи, я буду рад тебя увидеть вновь. Смешно признаться, но ты единственный мой знакомый, что пережил эту войну. Приезжай в гости, если найдёшь меня.

– Постараюсь. Береги себя.

– И ты. Передавай привет капитану Лагеру, если встретишь.

– Обязательно, Чак.

Касер вновь сжал его ладонь в крепком рукопожатии и обнял напоследок, после чего хромой походкой убежал к своим и затерялся среди серой массы.


Колонна медивов уходила вдаль, а Чак все смотрел и смотрел им в след. Чёрную пелену отчаянья пробил луч света, и в душе снова заиграла жизнь. "Пришло время жить", повторял про себя он, всё больше понимая эти слова.

– Дядя Чак, а кто это был? – раздался тонкий девичий голосок за спиной.

– Мой друг.

– А куда он пошёл?

– Домой, они все очень хотят домой.

– Хорошо им, а у меня дома нет.

– А хочешь будет?

– Хочу, хочу, хочу! А как, дядя Чак?

– Я стану твоим папой, а ты моей дочерью, и мой дом станет твоим. Хочешь, Миа?

– Очень хочу, папа Чак, но только я хочу, чтобы вы выполнили одно моё желание.

– И какое же, Миа?

– Раз вы теперь мой папа, то я хочу, чтобы вы придумали мне новое имя. Не хочу быть Миой, папа Чак.

– Но я не знаю, какое имя придумать, деточка.

– А какое ваше самое любимое имя, папа Чак.

Чак сморщил лоб и задумался, после чего посмотрел на тёмное небо и наконец, произнёс.

– Китти.


Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24
  • Глава 25
  • Глава 26
  • Глава 27
  • Глава 28
  • Глава 29
  • Глава 30
  • Глава 31