Ленты поездов [Александра Антоновна Котенкова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Александра Котенкова Ленты поездов

Одним щелчком включаю подсветку на зеркале и смотрю на своё отражение. Обычное. На моём лице нет ничего особенного. Оно по-будничному непоколебимо: в глазах взрывается с грохотом равнодушие, его осколки выбиваются сквозь взмахивающие ресницы и тихо, незаметно падают на всё тело. У меня внутри пусто, от этого и страшно… Ведь предвкушение прощания должно вызывать совсем не эти эмоции: боль, страх, тоску – но не убийственное безразличие, не это дурацкое равнодушие.

Я подвожу нижнее веко тонкой линией красных теней, и глаза становятся грустнее, будто из их уголков только-только, буквально перед выходом, выкатились последние слёзы. Так я пытаюсь создать эффект эмоций, которых на самом деле не испытываю. Так я вновь надеваю маску хорошей, послушной девочки, которая по частичке высасывает искренность из меня и которая на деле меня лишь разрушает. Я смотрю на своё отражение, прожигаю его взглядом и вижу в нём себя настоящую, вижу ту, которая не скрывает своих чувств, не боится их показать и признаться в них, которая так долго пряталась где-то внутри, пока Егор был рядом, пока он держал эту маску перед моим лицом. Влажным ватным диском стираю всё то, что пыталась выдать за правду, и впервые за утро улыбаюсь своему отражению.

Мои плечи накрывает огромное шерстяное пальто, как чьи-то тёплые объятия… Я обожаю его всем своим сердцем и, каждый раз прикасаясь к нему, радуюсь тому, что однажды привезла его домой.

Это пальто чёрного цвета, с длинным поясом и лацканами, было совершенно случайной покупкой. Я мечтала о нём, – однажды оно мне даже приснилось! – и искала там, где возможно и невозможно: обошла все магазины в городе, перерыла там все стойки, осмотрела все вешалки, пролистала все сайты – и уже отчаялась найти в реальности то, о чём грезила днём и ночью. Как однажды одна моя мечта исполнилась, прихватив за собой вторую…

Мне всегда казалось, что я должна была жить не в Волгограде, не в этом городе, где негде расправить крылья, где некуда взлететь. Я всегда чувствовала, что моё сердце слишком нежное для него, поэтому оно тихо мурлыкало о том, что нужно переехать, что нужно найти город, где даже воздух будет другим, и взор его пал на Санкт-Петербург. С тех пор он стал городом моего сердца, городом моей мечты, которая исполнилась лишь спустя пять лет. Как бы сильно я ни хотела в нём когда-то оказаться, ожидание встречи с ним в этом году, а точнее, в течение двух с половиной месяцев, равнялось тем пяти годам, которые были до. И не потому, что я не могла поверить, что встречусь с ним с глазу на глаз, почувствую его дыхание, прикоснусь к его протянутой ко всем ладони, а потому что на самом деле никогда не хотела с ним встречаться. Однако именно Петербург подарил мне счастливую вещь на память и, может, на прощание – это самое пальто. Пальто, которое мне когда-то приснилось. Пальто, которое я случайно увидела в витрине магазина на Петроградке. Пальто, которое я с невероятным счастьем купила и с которым больше не хотела расставаться. В каждый осенний или весенний день, который предвещает быть прохладным, именно оно поднимает мне настроение. И каждый раз, когда погода решает поглумиться над людьми, я сильно расстраиваюсь, что мой выбор должен пасть на другую вещь – более тёплую или более лёгкую. А однажды (это случилось совсем недавно, чуть больше пары месяцев назад) я начала плакать от того, что одна из пуговиц потеряла поддержку своих ниток и была готова оторваться, и я невероятно сильно обрадовалась, когда поняла, что она держалась из последних сил, лишь бы не потеряться от меня, лишь бы я не расстраивалась… Я так долго искала это идеальное, из мечтаний, пальто, что не хочу искать ему замену.

Дополнить образ решаю так же, как и всегда – красным колючим шарфом. Он обвил мою шею, впившись своими маленькими противными иголочками в кожу. Его я всё время, что он есть у меня, хотела выкинуть. Его я не любила ни-ког-да. Но когда-то я любила человека, который подарил мне этот шарф. И потому хранила его… И, хотя он, обвивая шею, как змея, будто бы душил меня, я надевала его всякий раз, потому что так хотела выразить благодарность Егору…

Последний раз глянув в зеркало, я выбегаю из квартиры, из лифта, из подъезда и сразу же запрыгиваю в только что подъехавшее такси. Сегодня будто бы всё против того, чтобы я прибыла к назначенному времени на вокзал, где меня уже ждал Егор. Но моя душа всё равно хотела попрощаться с ним, со всем прошлым и поставить значимую, ощутимую точку.

– Здравствуйте! Вокзал? – увидев, что водитель смотрит на меня через зеркало заднего вида, я молча кивнула и больше на него не взглянула. Я не могу сейчас взаимодействовать с людьми: ни разговаривать, ни даже смотреть – сейчас мне нужно просто разобраться с самой собой и своей жизнью. В этом мне помогает единственно верный друг – музыка. Я надеваю наушники и растворяюсь в ней, позволяя мыслям гулять по моей голове, где им только вздумается: по всем улочкам и дворам, по любым её домам и особнякам. Но мне не удаётся остаться одной: по моим закрытым глазами пляшут зайчики. Они прямо топчутся своими маленькими лапками по моим векам, чего-то требуют. Я открываю глаза, и сразу погружаюсь в мелькающие за окном пейзажи. Они остаются на картине в моей голове нечёткими штрихами, ведь такси мчится с невообразимой скоростью, но я успеваю поймать их теплоту и почувствовать, что ей созвучны мои эмоции. Мне невероятно тепло на душе от того, что Егор уезжает в город своей мечты, ведь его отъезд является великолепной возможностью – возможностью и мне, и ему начать новую жизнь. Избавиться от мусора и задышать полной грудью, чего мы оба – или всё-таки больше я? – не делали так давно.

Я задыхалась с ним, но думала, что переучиваться поздно, и одновременно боялась, что забыла, как это – дышать как прежде. Но на самом деле я боялась дышать без него. И это самое страшное… Я верила в это на протяжении всех двух лет, что продолжалась наша с ним история. И закрывала глаза на то, что жить по-другому на самом деле можно. Сейчас я закрываю глаза лишь за тем, чтобы узнать, что я ещё умею дышать сама. Чтобы узнать, что никто не способен управлять моих дыханием, кроме меня самой. И пока я нахожу в себе всё новые и новые силы, чтобы вернуться к себе прежней, то есть к себе настоящей, такси уже подъезжает к величественному зданию вокзала.

Сколько видит он каждый день встреч и прощаний, сколько каждую минуту падает на его пол слёз радости и грусти, сколько по его коридорам и путям блуждает душ… Но сколько же в нём желания никогда не пустовать и всегда быть полным этими чувствами…

Но моя душа отлична от других, что обычно встречаются здесь: в ней больше равнодушия, чем тоски, боли и уж тем более ожидания. И здесь она, кажется, чужая, но не единственная… Издалека я уже вижу отрешённого от суматохи Егора: он совершенно не двигается, едва переминается с ноги на ногу и смотрит безразлично вдаль, а вокруг него торопливо движутся люди, останавливаются лишь на секунду и бегут впопыхах дальше. А мы с каждым моим шагом становимся ближе, и мои глаза могут уловить его портрет: его лицо треугольной формы, обрамлённое снизу щетиной, сверху уложенными прядями светло-русого цвета; его густые брови, сурово сведённые вместе, как и всегда; его миндалевидные глаза; нос с широким кончиком и большими ноздрями; его пухлые губы нежно-розового оттенка, скрывающие за собой белоснежные зубы. И пусть между нами ещё остаются непреодолённые метры, я вижу, что он уже немного изменился. Предвкушение встречи с новым городом, новыми людьми и новой жизнью делало его взрослее: он никогда не боялся новизны. Самое броское, заметно выделяющееся во всём его теле – это взгляд… Глаза его оставались по-прежнему голубыми, как море, и яркими, как блики на нём, – в целом, такими, какими он смотрел на меня в нашу первую встречу, но цвет его «волн», бьющихся о берег зрачка, стал намного насыщеннее. Это раскрывало секрет, который Егор так тщательно старался скрыть, секрет о его равнодушной, безразлично смотрящей на всё душе. И вот мы стоим друг перед другом… И нам неловко, непонятно, некомфортно…

– Привет, – чуть улыбнувшись, произносит Егор. И я случайно цепляюсь за ниточку его голоса, вытащенную из шарфика моей памяти…

Я вдруг вспомнила, как в первую встречу меня поразил его голос, его низкий тембр, глубина, сипотца, как я слышала голос и лишь потом, вспоминая движения его губ, понимала его слова. И даже спустя несколько дней я во всех красках могла воспроизвести его голос в своей голове без единой ошибки, как с пластинки. И сейчас он точь-в-точь такой же…

– Привет, – в ответ произношу я, и мы несмело обнимаемся, не понимая, нужно ли это делать нам – людям, у которых уже нет ничего общего, людям, у которых осталось лишь уважение к тому, что было между нами.

Мы идём напрямик к путям, откуда отправляются поезда и откуда начинаются новые жизни. Мы идём с Егором рядом, но не держимся за руки: мы сохраняем расстояние, какое после его отъезда должны будем только увеличивать. Чтобы было совсем не больно расставаться, мы идём, окунув свои руки в карманы тишины. И сами мы молчим, хотя в голове каждая мысль готова раскричаться, чтобы её услышали. Но мы держимся из последних сил, чтобы не наговорить лишнего, то есть того, что лежит тяжким грузом на душе. А всё потому, что мы безмолвно договорились о том, что расстанемся на доброй ноте.

– Мой вагон, – говорит Егор, замедляется, а затем и вовсе останавливается. Я становлюсь рядом и смотрю в его потерянные глаза: он не знает, что говорить, ведь одни слова лгали бы, противоречили тому, что он на самом деле чувствует, а других, видимо, я была не достойна. И мы снова молчим.

Рядом с Егором я не впервые чувствую себя одинокой, но впервые – с такой силой, которая, как внезапно накрывшая волна, заставляет подкашиваться мои ноги и ступать немного назад. И я знаю: он не подхватит меня, он будет просто смотреть, как я падаю, и не сделает ни од-но-го шага, чтобы спасти меня… Хотя два года назад, когда со случайного знакомства началась наша история, всё было совершенно по-другому: он, единственный неравнодушный, сделал несколько шагов мне навстречу и протянул руку.

Это был единственно тёплый день конца сентября 2020 года. Возможно, из-за эмоций, которые он подарил мне, а, возможно он и вправду был таким… На небе не было ни одной тёмной, угрюмой тучи – лишь сладкие маленькие облачка. Ослепительно светило солнце, играя со всем, что ему только попадалось на пути. Ветер приятно щекотал кожу. Такой природой только бы сидеть и наслаждаться… Но я торопилась на важное институтское мероприятие: мой быстрый шаг порывами превращался в бег. И вот я разогналась настолько сильно, что каблук не выдержал нагрузки и с резким звуком сломался – я упала на землю, уперевшись в неё основаниями своих ладоней. Я, запыхавшаяся, не могла подняться: моё тело всё ломило от дрожи. Я, опершись на колени и руки, просто замерла и не могла даже пошевелиться. Мне просто хотелось замедлиться, остановить бег, который всё продолжался в моей голове, и понять, что именно произошло. Но мои мысли бешено крутились в голове, как волчок, а я всё не могла их поймать… И никто не хотел мне помочь ни встать, ни разобраться: все проходили мимо, косо на меня поглядывая. Кроме Егора…

Он поступил как настоящий галантный мужчина: в миг, как только, выйдя из-за угла, он увидел меня, он оказался напротив и протянул мне руку. Я аккуратно коснулась его ладони своими пальчиками, чтобы не испачкать каплями крови его презентабельную чистоту, и осторожно встала на ноги.

– Спасибо, – прошептала я так тихо, что не знаю, вышел ли звук из моего горла, или он прозвучал только в моей голове… Но мельком я увидела его благородную улыбку, и мои губы в ответ исказились в подобии на благодарную. И, поняв, что молодой человек, стоящий напротив меня, добр и великодушен по отношению ко мне, я осмелилась поднять на него взгляд. Я сразу же увидела его голубые глаза и утонула в них. В эту же секунду поняла, что из этого моря мне никто не поможет выбраться. Даже он сам… Я утонула безвозвратно. А молодой человек тем временем уже вновь коснулся моих пальцев сначала своей ладонью, а затем своими губами.

– Это честь для меня, – сказал молодой человек, подняв на меня не голову, но лишь свой взгляд… И его голубые глаза вонзились в моё сердце, как лезвия, и тогда на нём впервые появились кровоподтёки, – Давайте я помогу Вам добраться до скамейки.

Незнакомец, больше не произнося ни слова, подхватил меня на руки, что я едва успела обхватить его шею руками и вновь очароваться. Его голубые глаза молча выстрелили, и пули насквозь пробили мою душу, опалив кожу вокруг… Тогда я поняла, что с первого взгляда была обречена на любовь к нему – добродушному незнакомцу, очаровавшему меня в одну минуту, в минуту, когда я упала от бессилия и никто не хотел мне помочь, кроме него…

– Как Вас зовут? – очарованная благородством молодого человека, спросила я, продолжая беспардонно впиваться в него взглядом, чтобы запомнить каждую деталь его портрета.

– Егор. А Вас? – искренняя, но сдержанная улыбка растеклась по его лицу, и я сразу же подумала о том, как она ему идёт, как она украшает его, как он становится словно бы другим человеком. И все мои мысли были только об этом…

– Ника, – я смотрела на него, а сама будто погружалась в другой мир, где нет ни шума людей, ни звуков птиц, нет никаких отвлекающих пейзажей и боли – а есть только Егор.

Его глаза нанесли мне в нашу первую встречу все возможные раны, но я отчаянно закрывала на них глаза: я уже тогда начала, утопая в любви, в её предвкушении, отрекаться от себя. А сейчас, смотря в эти два глубоких моря напротив, я понимала, как это было глупо хлебать эту воду, задыхаться ею, тонуть в ней… Тогда я благодарила Бога за то, что он позволил нам познакомиться. Сейчас я попросила бы его о том, чтобы эта встреча никогда не происходила, чтобы его глаза никогда не оставались шрамом в моей памяти, чтобы, будучи очарованной, я не разочаровалась. Жаль, в тот день я руководствовалась первыми, случайными и одномоментными чувствами и шла к Егору, как к свету маяка.

Целый день мы провели вместе: Егор проводил меня на такси до института, откуда спустя пару часов забрал, встретив меня, измученную историей философии, с коробкой, в которой лежала пара новой обуви. Если бы знала, что это случайное знакомство на самом деле закончится болью – я бы непременно сохранила эту коробку и уложила в неё своё сердце, чтобы оно не разбилось от жестокого равнодушия, чтобы я не искала его осколки в каждом уголочке своего тела. Но на моих ногах красовались кроссовки, а в душе – радость, я просто не могла думать ни о чём другом и согласилась на прогулку, которую Егор предложил, вручая мне подарок: «Хочу, чтобы в них ты сходила со мной на свидание. Прямо сейчас». Мы исходили запрятанные уголки города, ранее совершенно не известные, обсудили сотни тем, прежде совсем не интересные, и нехотя расстались под окнами моего дома, когда ночь издавала свои последние вздохи. Мы неумело, будто раньше этого никогда не делали, обнялись и, выдохнув из лёгких всю грусть, сказали друг другу: «До скорой встречи». Моё сердце словно пронзило стрелой счастья, потому лучезарная улыбка не сходила с моего лица даже, когда я укуталась в одеяло, как в кокон, и когда по небу уже катился диск солнца, предвещавшего новый день. Мои глаза поддавались соблазну подушки, но самой мне сильно хотелось вернуться к Егору и продолжить нашу прогулку, ведь казалось, что ещё не все темы попали под обстрел наших обсуждений и что ещё не все переулки попали под стук наших ног. За окном лил дождь, но испортившаяся погода ничуть не умаляла моего желания вновь услышать его голос, а свежие воспоминания, впившиеся своими лезвиями в кожу, лишь только усиливали его и зверски грели мою душу не только в то утро, но и в ту осень…

Сейчас в моих руках – власть, потому что, вспоминая каждый момент вместе, я могу проанализировать нашу историю, почти ушедшую в прошлое, и наконец понять, когда наши чувства стали не светить, а гаснуть, не отражать, а поглощать… Это прозвучит странно, но сейчас я понимаю: именно во время нашей самой первой встречи мы уже шли к расставанию.

После случайного знакомства и долгой прогулки мы не позволяли внезапно нахлынувшим чувствам взять верх над временем и, полностью отразив любые удары этого соперника, избавиться от него: мы совершенно медленно изучали друг друга, по кусочкам, по пазликам, по бусинкам.

Именно здесь и произошёл наш первый сбой, (если обойти вниманием наше знакомство), сбой, как этим летом произошёл между мной и городом моей мечты…

Санкт-Петербург – город, в котором было собрано так много воспоминаний, запечатлевшихся во время двух предыдущих поездок, и ожиданий, как бусинок на нитку, – вдруг не смог застегнуться со мной. В момент, когда я осознала это, в момент, когда перед моими глазами тихо разбивались волны Невы так же, как и мои мечты о любви с этим городом, мне стало невероятно грустно… Мне стало не по себе от того, что это украшение было самым ожидаемым и любимым для меня в его отсутствии, а сейчас, когда оно у меня в руках, в ушах и перед глазами, оно меня отталкивало. Так же было с Егором: я была очарована, хотя он ничем не очаровывал меня. И всё это не потому, что город или этот человек плохой. Нет, ни города, ни люди не бывают плохими. Всё это было потому, что я оказалась другой для них двоих.

Но мы медлили, тщательно изучали друг друга, буквально сами растягивались во времени, поэтому это для нас осталось неочевидным. Лишь на пятую встречу, которая состоялась через полтора месяца после знакомства, мы поняли, как нужно прикоснуться друг к другу так, чтобы объятия были настоящими, не вынужденными, а непринуждёнными. И только через полгода решительность в нас набрала силу – и мы сплели наконец наши руки в крепкий, неразрывный жгут, когда сидели на скамейке в городском парке, наблюдали, как в вышине парят птицы, и хотели к ним… и были среди них. Наши энергии, сплетаясь, дарили столько эмоций и столько тепла, что за спиной вырастали такие же крылья, которые способны разрезать воздух своей силой и согреть в объятиях своей теплотой. Но подобные шаги друг к другу, подобные исследования этих прикосновений растягивались на несколько встреч. И спустя ещё полгода наши чувства друг к другу достигли пика и сорвались наконец в реальность: перестали нами умалчиваться, но раскрылись совершенно безмолвно, лишь одним импульсом, который позволил двум образам слиться в один.

Я смотрю на Егора сейчас и не чувствую никаких крыльев за спиной, никакого тепла в сердце, никаких чувств к нему. Наверное, единственная причина, почему я появилась здесь, на вокзале – это необходимость понять, что я к нему рав-но-душ-на.

– Станцуем? – голос Егора пронзительно звучит в моей голове, но в противовес его приятная лёгкая улыбка тихо касается моего сознания. Он протягивает мне ладонь в надежде, что в неё я укутаю свою и мы закружимся в танце. Но ему совсем не стоило надеяться: я ведь всегда делаю, что он хочет… Но сейчас только лишь по привычке…

Вдалеке раздаётся стук колёс поезда, набирающего ход. И хоть его мы еле-еле слышим – мы его чувствуем: земля под нашими ногами сотрясается от тяжести тронувшегося состава, движение которого пульсирует в нас как танцевальный ритм. Именно он год назад стал маяком для наших заблудших, запутавшихся в боязни душ.

Я протягиваю Егору свою руку – и два тела в последний раз сливаются воедино. С этого глупого танца когда-то началась наша история – им же она сейчас и заканчивается: мы медленно переступаем с ноги на ногу и так кружимся, пока на нас смотрят проводники и проходящие мимо люди. Наверное, они думают, что мы вместе, что мы влюблены… Но как хорошо, что это не так; как хорошо, что люди ошибаются. Но мы продолжаем, двигаясь по маленькому кругу, закольцовывать нашу историю любви или всё-таки, правильнее, историю созависимости. Егор раскручивает меня от себя, что наши руки выпрямляются, как натянутая верёвка, и только лишь наши пальцы соприкасаются, но и они норовят выпрыгнуть из этих острых объятий и из этого танца. И вдруг этот «канат» между нами разрывается… А ведь однажды он остался целым.

Прекрасно помню тот вечер, вечер сентября, когда я была дома, в уютной атмосфере, но мне было плохо так сильно, что от слёз мне перехватывало дыхание, что в редкие моменты моё сердце сжималось до боли. Мне было плохо от того, что я чувствую, и от того, как сильно хочу выразить это, но не могу. Потому что я не понимала, стоит ли рушить эту завязавшуюся в нашей дружбе идиллию. Потому что я не понимала, чего хотел бы Егор и чего в итоге хотела бы я… Я просто металась от вопроса к вопросу, но так и не находила ответа ни на один из них. В ту минуту я просто хотела бы выплюнуть, вырвать собственное сердце, чтобы ничего не чувствовать, чтобы не пытаться выпутать сердце из этих верёвок. Я сжималась, пряча свои глаза в коленях и руках, уложенных на них. Я хотела уменьшиться, чтобы и боль моя уменьшилась, но она только росла, она только сильнее обволакивала меня и душила. Внутрь моих всхлипываний беспардонно влезло оповещение о сообщении, а потом – ещё одно и ещё… Я тяжело вдохнула и, подняв голову, взяла телефон в руки. Размытый от слёз взгляд не сразу смог уловить мысль, отразившуюся в паре сообщений:

«Здравствуй, малая».

«Не хочешь прогуляться?»

«Прямо сейчас».

Егор всегда мог стать реальным воплощением спонтанности: неожиданные решения были в его жизни на каждом шагу. Именно это мне нравилось в нём больше всего, ведь одно подобное спонтанное сообщение могло вызвать во мне мгновенное желание увидеть эти глаза, наполненные морем, и раствориться в них – именно это и спасло меня в тот вечер.

Ни одной улики, которая разоблачила бы мои недавние слёзы, не осталось на моём лице и теле: я всё тщательно уничтожила макияжем и одеждой. И уже через полчаса я обняла Егора впервые за неделю, потому обняла его так сильно, что даже услышала, как у него перехватило дыхание. Он сказал, что я сумасшедшая, а я ответила, что всего лишь скучала. И, улыбнувшись, теперь Егор обнял меня так крепко, что я прочувствовала все свои позвонки. Так началась наша прогулка, отметившаяся чуть позже своей значимостью в календаре нашей истории. Пока наши ноги беспощадно топтали тропинки городского парка, мы болтали без умолку: каждая секунда – это слово. И в одну из таких, когда его ответ на мой вопрос исчерпал себя, Егор вдруг остановился и спросил:

– Станцуем?

Он смотрел на меня игриво, а я – на него по-детски. Глаза отчаянно бегали на лицах друг друга: они искали ответы на свои мысленные, потому очень тихие, вопросы. Но мы не находили их, в итоге не понимали друг друга и потому, смотря друг на друга, как глупцы, мы стояли без действий. Выжидали. Теряли время. Хотя могли ступить друг к другу навстречу и давным-давно всё понять. Это бездействие повисло между нами, наверное, на целую минуту, пока оно не стало настолько абсурдным, что мы просто не засмеялись с этой ситуации и нашей собственной глупости… Но в этой тишине мы сняли маски боязни и открыли друг другу свои тайны.

Егор протянул мне свою руку, а я – ему свою. И мы закружились в неспешном вальсе под тихую музыку, звучащую где-то в глубине парка. Мы кружились и не могли остановиться: мы не знали, как это сделать, но, честно говоря, и не хотели этого всей своей душой. Оба. Мы смотрели в горящие глаза друг друга, всё понимали, но так ничего и не сказали…

Маленькие капельки дождя падали с неба, но мы молчали. Танцевали и молчали. Музыка, приходящая к нам издалека, утихла, но мы по-прежнему молчали. Направлялись к дому, держась за руки, и молчали. Дождь постепенно превратились в беспрерывный, ливневый поток, но мы молчали. Бежали домой к Егору, всё так же держась за руки, и молчали…

Мы не произнесли ни слова, хотя они требовались, и мы безмолвно требовали их друг от друга. Но тишина, этот третий лишний между нами, совсем не хотела покидать нас, а мы не могли подобрать верных слов, чтобы избавиться от неё. Это проблема не только нас, но и всех людей на Земле – не уметь подобрать нужных слов в нужный момент.

Так, в душащей тишине, мы легли спать, отвернувшись друг от друга: я – на кровати, Егор – на полу. Моё состояние, похожее на то, будто я качалась на качелях и вдруг застряла в самой высшей точке, откуда не могу ни спуститься, ни заново раскачаться, не позволяло мне расслабиться: я просто не могла не думать об этом напряжении, но при этом оно заметно усугублялось из-за грохочущего грома, заставляющего моё сердце упасть прямо в пятки. Егор, кажется, уже спал: его дыхание было тяжёлым, но ровным. Я боялась разбудить его и не хотела этого, но больше я боялась того, что свалилось на одну меня в этой огромной комнате, поэтому я перевернулась на другой бок и тихо протянула его имя, когда гром ударил вновь и оставил после себя мертвенную, недвижимую тишину.

– Егор?…

Но он молчал – всё-таки спит. Я громко выдохнула накопившийся в лёгких воздух, на секунду закрыв глаза, и вспомнила весь сегодняшний вечер, успевая уловить каждую его секунду. Сердце наслаждалось этими воспоминаниями: они лечили его, они, как пластырь, останавливали ту боль, которая из него вытекала. Он здесь, со мной, но он не мой…

– Да? Ник…

Мы словно боялись кого-то разбудить, если сила наших голосов будет нормирована в силу привычных шестидесяти децибел. Сверкнувшие в темноте голубые глаза Егора чётко отразились в моих. Он не спал… Всё его внимание было заострено на мне: он не жаждал моего молчания, он ждал моих слов.

– Обними меня… Мне страшно, – как маленький ребёнок, произнесла я и зажмурилась от сверкнувшей за окном молнии и раскатившегося в небе грома, но спустя секунду почувствовала, как вторая половина кровати прогнулась под весом Егора, и его рука аккуратнейшим образом коснулась моего плеча. Я услышала, почувствовала рядом его горячее дыхание, и мне стало спокойнее.

Я открыла глаза и столкнулась с его лицом: Егор смотрел на меня и улыбался не столько уголками губ, сколько глазами. Он был счастлив. И мне захотелось поцеловать его. Прикоснуться своими губами к лучистому, яркому солнцу в этой непогоде. Я расплывалась своим испуганным, нерешительным взглядом по его чертам и чувствовала себя загнанной в угол: у меня был только один выход из собственных эмоций, но я не могла решиться на него… Между нами было всего несколько сантиметров, но для Егора это могли быть километры. Поэтому в каждый момент, когда я думала о его губах, я мучилась этим желанием, но сразу же останавливала себя и закрывала глаза. Закрывала глаза не только на Егора, но и на свои желания, как и всегда делала рядом с ним…

Я бы долго могла отчаянно пытаться перекрасить свою реальность, если бы не большая ладонь, накрывшая мою щёку, в тот же миг покрывшуюся румянцем. Наши глаза – единственные, кто способен говорить так много. И в них, и между ними витало такое напряжение, что оно возрастало в нас самих в геометрической прогрессии и наконец достигло своей вершины – и мы с неё сорвались друг к другу. И мы сорвались с неё в…

Поцелуй, пропитанный холодом ночи, но теплотой двух людей.

– Прости, что заставил тебя ждать, – тихо прошептал Егор, прожигая меня своим искренним взглядом. Он лёгким движением одной руки взъерошил мои волосы, отчего некоторые локоны упали на моё лицо, оставил ещё один поцелуй на кончике моего носа и крепко обнял меня. И я уснула в объятиях Егора. И я уснула, чувствуя тепло и защищённость. Это состояние отразилось и в картинах моего сна: действия его я совершенно не помню, но ощущения после пробуждения были головокружительными – правда! Я лежала в кровати, но чувствовала, как у меня кружится голова, чувствовала, как бардовый румянец вновь заливает щёки, чувствовала, как сияют мои глаза. Но через пару этих очаровательных мгновений я почувствовала, что меня обнимает только холод. Рукой я проскользила по половине кровати, где ещё несколько часов назад лежал Егор и пытливо смотрел на меня, где родились его потаённые желания – но там было пусто… Почти пусто: на его месте лежала небольшая записка со словами: «Прости, родная. Срочно пришлось убежать». Более опустошённой я себя никогда не чувствовала: Егор словно сбросил меня с тех самых качелей, в верхней точке которых я застряла в тот момент, когда мы, отвернувшись друг от друга, пытались заснуть, когда можно (или всё-таки не нужно) было решить всё повисшее напряжение между нами.

А в настоящей реальности мы всё танцевали, пока я вспоминала и пока объятия наших ладоней не порвались. Прошло всего минуты полторы, но мне показалось, будто прошла целая вечность. Этот танец был для меня испытанием, насилием, но это моя вина: я вновь позволила воспользоваться моей уязвлённостью. Я погрузилась в тёплое прошлое и совсем забыла о своём комфорте в настоящем.

В тот сентябрьский вечер произошёл второй сбой, сбой, когда мы признали друг в друге чувства, которых признавать никогда не стоило. Сейчас я думаю лишь о том, что было бы лучше, если бы моё сердце истекло любовью к нему, перемешанной с разочарованием, чем пережило всю эту историю.

Но я смотрю в голубые глаза Егора, которые удивительным образом кричат о своей честности и чистоте, которыми на самом деле не обладают, и сразу же понимаю, почему ему верила…

В тот миг, когда мы поцеловались, мы негласно сказали друг другу о том, что влюблены, но бóльшего всё-таки не произносили. В тот момент, когда наши чувства переступили порог сдержанности, мы должны были стать парой. Должны, но не стали. Не стали для Егора. Но самое отвратительное – он никогда не давал мне ни единого повода, чтобы об этом задуматься. И я всё это время жила в иллюзии.

Теперь мы встречались намного чаще – каждый вечер, а не только по возможности. Мы гуляли. Целовались. Разговаривали. Для меня это было новым дыханием, а для него – обычным. Я бежала к нему навстречу и каждый раз боялась опоздать хоть на одну минуту, а он уже тогда не ценил меня: часто опаздывал (порой и по самым глупым причинам), иногда отменял встречи за полчаса. А я всякий раз чувствовала, как сердце сжимается от боли, но отчаянно искала причины поверить Егору, простить его – и всякий раз находила. Я из встречи в встречу дарила ему шансы, когда на самом деле их нужно было только забирать. Его голубые глаза делали слепой меня. И я даже и не заметила, что так однажды уже было… Было между мной и Питером.

А ведь душа Егора была для меня точь-в-точь, как душа этого города: она очень долго манила меня, но, когда я стала узнавать её ближе, она начала меня разочаровывать. Как Питер, который я любила, на самом деле толком не зная.

Любила, когда не могла вживую прикоснуться к его домам, когда представляла их, впрочем, совсем по-другому. Любила, когда видела очаровательные фотографии, сделанные петербуржцами, но не могла эти же пейзажи наблюдать сама. Любила, когда его ритм совпадал с ритмом моего сердца, хоть и не был настоящим, а был лишь выдумкой моей фантазии.

А потом, когда собственными ногами прошлась по незнакомым улочкам, когда полными лёгкими вдохнула его воздух, когда услышала его ритм, когда прикоснулась к его рельефам, я не смогла его полюбить беспрекословно. Он не был таким, как в моих мечтах. И на самом деле никогда даже не был похож на картинки из моей головы… Но каждую ночь, засыпая, я отчаянно думала о том, что утром дам ему новый шанс, который он не упустит по своей глупости. Но он никогда и не хотел воспользоваться им, а глупой на самом деле была я…

Эта история повторилась, только главным героем в ней был Егор: я знакомилась с ним каждую встречу, узнавала, хотела научиться читать, как книгу, или разбираться в нём, не прибегая к помощи карт и навигатора, и так же, как и Питеру, я из раза в раз давала ему шанс. Но это было так глупо… Глупо, что я держалась за возможность, думая, что изучила не всего его, что упускаю из виду что-то очаровательное, что я смогу пройти по тропинкам его души и найти в ней ту красоту, которую заворожила бы меня. Но не нужно было искать то, чего на самом деле никогда не было, и уж тем более не нужно было выдумывать красоту и прикрывать ею его безобразие. Нужно было давно отпустить любые возможности, а вместе с ними – всего Егора.

И несмотря на то, что подобное желание, которое нервно стучалось ко мне в сердце и которому я не открывала, возникало во мне тысячи раз, я оставалась. Оставалась, не понимая, что любовь Егора как волны в Финском заливе: она вроде бы есть, но до меня никогда не доплывает. Просто потому, что я нахожусь не в том месте: мне нужно было находиться не с ним, чтобы его любовь волнами ласкала мои ноги… Я не понимала этого и продолжала жить с его отношением ко мне. И плюс ко всему: начала жить с ним, жить в одной квартире. Прошло около полугода, как мы могли именовать себя парой, и я со счастливой улыбкой появилась перед дверью его квартиры с чемоданом и сумкой, перекинутой через плечо. Моё сердце бешено стучало и, наверное, не могло поверить в то, что я добровольно совершаю такую глупость. Я слушала его стук, но не слышала в нём предупреждений. Я чувствовала лишь предвкушение, дурманящее моё сознание… И потому вновь упала в объятия Егора.

Только-только я воодушевлённо переступила порог его квартиры, как мне сразу же захотелось покинуть её: табачный дым был повсюду. В темноте я прошла к комнате, в которой сразу же исчез Егор, как только обнял меня, и ничего не увидела, кроме мерцающей сигареты и всё того же дыма, выходящего из его рта в открытое нараспашку окно. Мне стало дурно от этого мерзкого, тошнотворного запаха, и я вмиг убежала в соседнюю комнату, как оказалось, в кухню, где смогла порывисто откашляться. Я знала, что это первое впечатление в квартире Егора может быть ошибочным, но совершенно не знала, что через время оно всё-таки окажется правдивым…

Помню, как однажды утром я открыла глаза и почувствовала себя счастливой от того, что влюблена… Влюблена в теплоту этой комнаты. Влюблена в аромат парфюма, стелющийся по полу. Влюблена в погоду за окном. И влюблена в идеальный образ Егора, который, как программу, написал в моей голове он сам своим нежным, заботливым отношением при первой встрече, при нашем знакомстве. То июльское утро было для меня необыкновенным… Жаль, что истинное счастье не длится долго. А наше никогда не было настоящими, потому закончилось ещё быстрее…

Тогда даже холодный сильный ветер мог разрушить всё очарование, но это не единственное, что сломало меня в вечер того июльского дня, когда мы вместе с Егором посетили день рождения его друга.

Мы медленно, не торопясь, заходили в клуб, чтобы продлить ощущения нашего красивого и, как оказалось, эффектного появления: дресс-код вечеринки – чёрный, а мы с Егором – единственные, кто пришёл в белом. Мы шли, держась за руки, внутрь клуба, словно по красной ковровой дорожке, усыпанной удивлёнными и очарованными взглядами людей. Биты музыки, клубы́ дыма, пристальные взгляды – это всё, что я не смогла бы вынести, если бы не рука Егора, держащая мою: она придавала мне уверенности и сил, чтобы поверить в то, что с ним я никогда не упаду, что благодаря ему я буду сильной. Какая же я наивная. И глупая…

Через пять минут, как наше появление оставило огромный след в праздновании дня рождения, к нам подошёл неизвестный мне молодой человек: мы с Егором танцевали на периферии зала, как вдруг на его плечо упала мужская рука. В темноте клуба я совсем не смогла разглядеть этого человека, а потому даже почти и не запомнила его. Единственное, что отчётливо сохранилось в моей памяти – это его неуклюжая, грубая в движениях рука, к тому же, ещё и неприятно холодная…

– Я Слава, – парень придвинулся ко мне, протянул руку в знак приветствия, в которую я мгновенно вложила свою, и, перекрикивая музыку, назвал своё имя. Я, расплываясь в улыбке от нового знакомства, уже начала набирать в лёгкие воздух, чтобы сказать своё в ответ, как вдруг…

– А это Ника, моя знакомая, – проговорил Егор, улыбнувшись, и мгновенно повернулся на меня, ещё ничего не понимающую.

Мы смотрели друг на друга несколько секунд, но казалось, что прошло не меньше пяти минут. Мы стояли и молча понимали, что застряли словно на разных сторонах разведённого питерского моста. Я смотрела на Егора, освещённого синими бликами диско-шара, а он смотрел на меня, освещённую лишь его взглядом, – и между нами наконец рассыпалось недопонимание, как когда-то между мной и Питером. В тот момент я поняла (в отличие от него: он это знал всегда), что для нас больше никогда не сведут этот мост, что он вот так и останется разведённым, как и мы с Егором по двум сторонам от него. И сразу стало понятно, что этот день – начало нашего конца.

Моё сердце замолкает… Оно проваливается в огромную бездну, в которой только пугающая тишина и единственные слова: «Это моя знакомая». Я больше ничего не могу слушать… Весь клуб вокруг меня плывёт: новый знакомый и Егор, танцующие в глубине люди, софитные блики. Даже музыка растворяется в моём сознании. И я окончательно теряюсь в этом разочаровании… И мне хочется просто-напросто сбежать от него.

– Приятно было познакомиться. Надеюсь, ещё поболтаем, – произнёс молодой человек и исчез, а я, остолбенелая, смотрела на Егора, который тоже начал пропадать в толпе других людей. А я стояла, как вкопанная, несколько минут и прожигала его фигуру глазами, желая лишь одного – отмыться от этой грязи…

Я спряталась в туалете, где сквозняк остужал не только моё тело, но и мои мысли: все они улетали далеко, кроме одной-единственной, от которой мне было никак не избавится. Я подняла взгляд на мутное зеркало, мои руки охватили с силой края раковины, а глаза впились в лицо: что со мной не так… Что не так со мной, что я являюсь для Егора просто знакомой? Взгляд бегал вниз-вверх, искал снаружи ответ на этот вопрос, ведь внутри меня его не было… Но я не понимала, за что мне необходимо цепляться: за внешность, за душу или за всё вместе? Это непонимание злило меня, но немного расслабляло. И я поняла, что не хочу находиться здесь: мне противно от этого общества. Обеими руками я умыла лицо, черпая воду из крана в сомкнутые ладони. Словно мрачные облака отступают с небес, мои чувства немного прояснились: мне стыдно, обидно и больно. Стыдно и обидно, что я доверилась. И больно от того, что моё сердце разбили. Губы распахнулись и нервно пытались схватиться за глотки остуженного воздуха, будто они сейчас вот-вот закончатся. И я вновь поднимала взгляд на мутное зеркало, в котором отражалась моя затуманенная душа. Душа убитой чувствами девчонки, которая хотела бы найти любую возможность сбежать с этой вечеринки в плане пожарной эвакуации… «Но зачем заморачиваться? – подумала я, – Я ведь могу просто уйти так же, как мы с Егором и пришли». Именно так я и поступила. И ушла, не прощаясь. Ведь мне было не с кем прощаться…

В тот вечер произошёл третий сбой: наши отношения начали рассыпаться на осколки и падать к нашим ногам. Они окружали нас со всех сторон, но продолжали падать и падать… Их края заманчиво блестели, но мы смотрели на них, друг на друга и не могли сделать ни одного шага, чтобы ступить на эти стёкла, исполосить ноги в кровь и дать, наконец, закончиться всем этим страданиям, которые всё-таки мучают нас обоих, пока мы вместе…

Я чувствовала всё своё тело: оно было тяжёлым, а я – обессиленной. Я лежала на полу в нашей квартире, в ванной комнате, и ощущала, как сердце гремит в грудной клетке, как бьётся об её прутья-рёбра, при этом я не могла даже приподнять руку, чтобы вытереть слёзы… Я была сломана. Я была разбита. Я была ни на что не способна…

Одна слеза – по квартире, более чем молчаливой и менее чем говорящей, разнёсся душераздирающий крик.

Вторая слеза – я закрыла рот рукой, чтобы меня никто не слышал, чтобы я не слышала саму себя. …

Другая слеза – лёгкие сильно сжались, сердце закололо, и сдавленный стон прорвался в тишину.

Мне было неприятно. Мне было больно. Мне было не-вы-но-си-мо…

И я закричала так громко, на что хватило сил, на что хватило моего голоса…

Мне будто вспороли грудную клетку и без наркоза пронзили чем-то острым сердце, даже не вытаскивая его наружу, даже не предупреждая о том, что хотят и могут сделать мне больно. Мне так просто сде-ла-ли… И в этих действиях не видели ни одной возможности ранить, хотя их были тысячи и все они кричали, срывая горло. Как срывала тогда я… Чтобы мне стало легче, чтобы моё сердце отпустили эти оковы боли… Пока входная дверь не хлопнула, пока в квартиру не вернулся Егор…

Я тихо просидела в ванной ещё около получаса, чтобы не столкнуться с его взглядом, которому я могла снова поверить, и вышла в спальню, только когда всё внутри меня казалось опустошённым. Я без малейшего шума пробралась в комнату и легла на свою половину кровати. Я вслушивалась в эту ночь и слышала, как в комнате стучит сердце Егора, как он дышит, как громко он молчит… И мне было страшно, что в го голове нет ни одной мысли, когда в моей они роились, как пчёлы, и противно, мерзко жужжали. Потравить бы их… Да жаль, они ничего не боятся. Я глубоко выдохнула и попыталась смириться с этим пчелиным базаром в моей голове, закрыв глаза. И спустя часа три я смогла наконец уснуть.

На следующее утро я собрала абсолютно все свои вещи. Но так и не съехала… Мне всё не хватало смелости, но зато через край было попыток оправдать Егора. Но в тот августовский день я узнала о том, что на той вечеринке, посвящённой дню рождения его друга, он был с другой: танцевал с ней, обнимал, целовал её. И ему не было стыдно за это, он ни о чём не жалел. Он радовался жизни, он был счастлив в тот момент, когда причинил мне боль, и после. И с этим разочарованием я уже просто не могла справиться: моё сердце лопнуло, и всё из него вытекло наружу… Я понимала, что могла бы любить его вечно, будь он другим человеком, тем, с которым мы познакомились, но настоящий ОН слишком жалок для этого высокого чувства. И мне становилось его окончательно жаль. Но более жаль мне было саму себя…

Каждую ночь слёзы огромными ручьями жгли мою кожу, но наутро я вставала и надевала маску. Ту маску, которая постепенно вросла в моё лицо. И я жила с ней, не замечая, что на самом деле меня с ней нет. Также и в отношениях с Егором: меня настоящей с ним не было уже давно. И вот в тот день я собралась с мыслями и ушла.

Этот месяц был самым лучшим в моей жизни за два этих года. Но вопрос наших отношений так и оставался подвешенным в воздухе, ведь точно так же, как мы начали встречаться, мы расстались – не-по-нят-но: мы не сказали друг другу ни слова об этом, поэтому оставались по-прежнему вместе ещё около месяца. Мы формально оставались парой, хоть мы и не встречались, хоть мы и не звонили друг другу – лишь изредка (раз пять за этот месяц) списывались и обменивались самыми обычными, клишированнымифразами.

Но однажды, в середине сентября, раздался звонок, и на том конце Егор произнёс единственные слова:

– Я уезжаю.

И вот мы здесь. В последний раз вместе.

Я держу его обмякшие, будто безжизненные, ладони в своих руках и не чувствую его ответа: его прикосновения ко мне настолько лёгкие, что кажутся ничтожными. Я смотрю в его голубые глаза – да, красивые, но совершенно пустые, – и также пусто внутри меня. Этот человек причинил мне столько боли, столько равнодушия, что у меня к нему осталась лишь многословная тишина.

– Я буду тебе писать, – слабо улыбнувшись, сказал Егор, но я не верю его словам, ведь я уже всё вижу в его глазах: он врёт; как и всегда, умело говорит неправду, думая, что так оберегает моё сердце от им же выпущенных ножей. Ведь ему лучше соврать, чем признаться в том, что он никогда меня не любил, что его любовь представляла собой лишь игру. И может быть, в благодарность за это, за этот прекрасный раунд, он обнял меня, обхватив руками мои плечи. В этом не было необходимости ни для него, ни для меня: я для него была когда-то игрушкой, которой легко управлять, он для меня сейчас – пустым местом. Но он поддался, наверное, единственно честному порыву и впервые стал таким откровенным, впервые он сделал то, что лежало на душе. И я, не желая уподобляться его жестокости, приобнимаю его в ответ и осторожно поглаживаю по спине.

Я вдруг в эту секунду вспомнила наш последний вечер с Питером: дождь собирался весь день, но с невероятной силой хлынул лишь тогда, когда я измученная и вымученная, выбралась в городской парк. Я промокла до нитки, но некогда близкому городу было на меня всё равно – и это разбивало мне сердце на миллион таких же дождинок, как и те, что стекали по моему лицу. И сейчас всё так же: мои руки мёрзли под дождём его сердца. И я поняла: это наша последняя встреча.

– Егор, никогда никому не давай обещаний, – я поднимаю на него свои детские, наивные глаза, полные мольбы, и через пару секунд настойчиво добавляю: – Пожалуйста.

– Это моё последнее обещание. Тебе.

И мы оба знали, что это обещание, которое Егор снова нарушит, ведь он их для этого и даёт – даёт, чтобы разбивать сердца тех, кто в них верит.

Мы смотрим друг другу в глаза, чтобы окончательно убедиться в моём равнодушии. Но я сейчас убеждаюсь не только в этом… Ещё я понимаю, что душа Егора живописна (наверное, как и любая другая), но я никогда не хотела бы её написать на холсте и показывать людям в галереях или на улицах, как это делают в Питере. Он этого не достоин… Я в момент ощутила беспросветную пустоту к этому человеку и отпустила его ладони. И Егор ушёл в вагон поезда, отправляющегося в его новую жизнь к новым людям, но и там он не спрятал от меня своего взгляда, и мы продолжали смотреть друг на друга через огромное окно. Это были наши последние секунды…

Поезд медленно тронулся, неразборчиво что-то пыхтя себе под нос. И именно в этих звуках формируется моя реальность. Сначала я совсем не отрываю взгляда от четвёртого вагона и пытаюсь нагнать его шагом неторопливым, потому что и сам поезд ещё не набрал скорость. Потом делаю несколько шагов, чтобы только не упускать из виду взгляд Егора. Но он равнодушно отвернулся, и я окончательно поняла, что этот человек не достоин моих чувств, а уж тем более не достоин моих шагов к нему навстречу. Остановилась и поняла, что не стоит запрыгивать в поезд, в котором меня не ждут и даже не скрывают этих необманных чувств. Никогда. Я выдохнула так сильно, что почувствовала, как диафрагма прирастает к лёгким. Я выдохнула так сильно, потому что не чувствовала боли от того, что человек, который так много значил для меня, уехал на этом поезде далеко-далеко. Я выдохнула так сильно, потому что почувствовала свободу, что из моей жизни ушёл человек, который на самом деле не должен был значить ни-че-го. Я выдохнула и зашагала прочь. Мне, конечно, было грустно, но мне не было больно, ведь давно нужно было уйти с этого дурацкого перрона и не мучить себя его ложью и притворством.

Я шагаю вперёд и не оборачиваюсь: не хочу даже смотреть на то, что было раньше, на то, что ко мне теперь не имеет никакого отношения.

Мои руки покоились в карманах любимого пальто – там же пряталось и моё сердце. Пряталось подальше от колючего шарфа, болтающегося грузом на моей шее. Я одним резким движением сдёрнула его и избавилась, как только увидела первый мусорный бак. И мне стало ещё легче дышать…

Я медленно шагаю по перрону и очарованно оглядываюсь по сторонам. Вместе с Егором уехала какая-то частичка, которая не позволяла дышать всему организму. Она была маленькой, но одновременно такой огромной, что мои плечи клонились к низу под её грузом. А сейчас она исчезла, и я могу спокойно, полной грудью, дышать. Я будто бы даже впервые попала в этот мир – и он так интересен мне, и он так очарователен для меня. И он не разбивает мне сердце, ведь это обычно делают люди.

Я оглядываю улыбающимся взглядом поезд, стоящий на соседнем перроне. Он совсем скоро тронется. И в окне одного из его вагонов я замечаю знакомые черты: на миниатюрном лице круглой формы – две миндальки вместо глаз, окрашенные в насыщенно-коричневый цвет и украшенные ресничным веером; две тонкие полосы губ, всегда при улыбке расплывающиеся широко в стороны, как река; маленький носик с такими маленькими мясистыми крыльями и кончиком; коричневые волосы, ниспадающие на плечи и грудь. Этого человека я когда-то называла родным, сейчас я едва осмелюсь назвать его и знакомым. Нет, мы не ссорились, не причиняли друг другу боль – мы просто и мирно расстались, когда общение совсем сошло на нет: время развело дороги наших интересов, а затем – и нас самих. Она никогда не уезжала из города, но Она покинула мою жизнь пару лет назад на точно таком же поезде. И мне не грустно, нет. Спустя время Её место занял другой человек – не менее хороший, не менее добрый, чем Она. Но просто более нужный мне в тот момент и сейчас.

Я вдруг увидела силуэт, похожий на этого человека, в толпе бредущих на вокзал людей. И в моём сознании, застеленном белым полотном, возник Её портрет, внедрённый в золотого цвета рамку: маленькие губки с острыми углами дуги, так называемой арки Купидона, которые настоятельно требовали, чтобы их целовали и целовали с чувством; серо-голубые глаза, у зрачков-скал похожие на волны в глубине моря, о которые сами они разбиваются, которые разбивают человеческие сердца; брови как крыши домиков, которые в спокойствии созвучны мягкому морю в Её глазах; волосы, распадающиеся дыханием бриза по чертам Её лица. Она море. Море, которым наслаждаешься. Море, с которым комфорт кажется отдыхом. Море, красоту которого, к сожалению, в этой толпе замечают лишь немногие…

В этой же массе людей я замечаю мимолётный, но постоянно останавливающийся на мне взгляд. Молодой человек только-только вышел из поезда со своим маленьким портфелем, в котором спокойно могло бы поместиться моё сердце, и обстреливал мою фигуру своими глазами, пока не остановился, всё так же продолжая пристально наблюдать за мной и очаровывая меня своими приподнятыми от улыбки круглыми щёчками. Я шла невероятно медленно, что этот человек мог бы уже исчезнуть и встретить тысячу других людей, но он дождался, и, когда я поравнялась с ним, он протянул мне свой длинный разноцветный шарф. Я держала его в своих руках и не могла ни улыбнуться толком, ничего ни сказать: я ещё ничего не понимала… Видимо, издалека завидев, что я избавляюсь от своего шарфа, он решил не дать мне замёрзнуть этой осенью и, стянув с шеи свой шарф, протянул его мне… Я подняла взгляд с этого шерстяного комка, лежащего в моих руках, и улыбнулась отдаляющейся от меня фигуре незнакомца и обвязала эту вещицу вокруг шеи. Этот шарф невероятно приятный, он не колючий и совершенно тёплый.

Этот случайный подарок от случайного человека совершенно не бессердечный. Он настоящий и необманный. Как и искренность этого прекрасного человека.

Он мой новый путь…