Лучший друг [Ян Жнівень] (fb2) читать онлайн

Ян Жнівень Лучший друг

Часть 1 ЛЮДИ КАК ЦВЕТЫ

Глава 1 Камни преткновения: долгий «карантин»

I

Пробиваясь сквозь тусклые стеклянные панели аудитории, солнечный свет бил в лицо и мешал пускать слюни на затертую эмалированную парту, частично сохранившую свой презентабельный довоенный вид. Опустив на руку раскрасневшуюся щеку, рядом сидел Яша и хлопал влюбленными глазками, разглядывая молодую учительницу философии. Она, в свойственной ей манере легкого возбуждения и волнения, рассказывала вводный курс в философию Канта. Для нее это – бесконечное восхваление старых мыслителей – было как часть жизни. Некоторых это завораживало и вызывало уважение, но большинство предпочитало прикорнуть на ее лекциях, прижавшись к твердой поверхности холодной парты.

Так же и друг Яши лежал и ловил грезы, не вслушиваясь в ее монолог, изредка прерывавшийся на кашель. Кира Васильевна принялась расписывать схемы на доске, в свойственной ей невротической манере делая размашистые, резкие линии, и, когда приходило время ставить точку, так сильно била в нужное место, что мел готов был разлететься под натиском ее руки.

Яшин друг только больше обмяк под грузом ее наполненных непонятными и заумными словами рассказов, контекст которых был ему настолько чужд, что он только больше погрузился в сон. В конце концов он задремал и противно засопел. Кира Васильевна не выдержала и сделала легкое замечание:

– Постулатов! П-поднимайся! Я что… Я учитель и имею право тебя осечь, – уточнила она, зная скверный характер провинившегося. Кира Васильевна нахмурилась и стала в позу, стараясь казаться убедительной.

Постулатов быстро поднял заспанную кучерявую голову с приклеившимися на лицо потными волосами. Красная щека горела. Еще никогда староста класса не позволял себе подобного с момента обучения, хотя он особо и не сдерживался ранее.

– Кира Васильевна, извините, – он прищурил оба глаза, прячась от дневного света. – Я как-то…

– Меня не волнует, что у тебя случилось! – почувствовав свое превосходство, повысила голос преподаватель. – Егор, если ты хочешь спать – отправляйся домой. Мне на уроке ты не нужен с таким отношением к предмету.

Староста бросил полный боли взгляд на друга, вздохнул и выдавил очередное «извините», после чего положил голову на руку и уперся взглядом в исписанную схемами и цитатами доску. Кира Васильевна откинула локон волос с лица и вернулась к теме, вся счастливо сияющая после победы. Тут произошло то, чего Егор и боялся больше всего и что в последнее время вызывало в нем неконтролируемую агрессию – завел песню сосед по парте.

Длинноволосый и меланхоличный Яша часто любил философствовать на уроках Киры Васильевны, но вот только рассуждения его были совсем не по теме урока. Яша неряшливо собирал эпитеты про свою учительницу, стараясь высказать воздуху вокруг все, что он думает об этой чудной женщине, наивно полагая, что Егор его слушает и соглашается со всем, о чем тот говорил. В свою очередь Егор попытался взглядом указать соседу, что пора заканчивать, но на глазах Яши лежало бельмо любви, от чего тот не замечал совершенно ничего, кроме объекта своего вожделения.

Справедливости ради стоит заметить, что надежды Яши не были глупы и безрассудны. Кира Васильевна была женщина не старая – тридцать один год, – а выглядела она и вовсе на все двадцать пять. В ее репертуаре имелось все, чего хочет молодое и горячее сердце: сдержанная серьезность, игривая натура, светло-розовое тело, опыт, обстоятельность и молодежное стремление к приключениям, которое она так старательно скрывала от класса. Это подметил весь класс еще тогда, когда на очередной экскурсии всех завлекли поглядеть на макеты домов и будущую гордость градостроительства «Новой Республики», а молодая преподаватель, которая в свою очередь пыталась незаметно пробраться к одной из витрин, украла оттуда модель солдатика. Ее окутанный фанатизмом взгляд тогда явно дал всем понять, что она была настоящей авантюристкой, только вот в силу правил своей профессии не имела права показать свое истинное «я». На лице Кира Васильевна носила круглые очки, подчеркивающие ее и без того большие глаза; волосы были закручены в легкие кудряшки светло-золотого цвета, свисающие до ключиц; на правой руке, за что она не раз извинялась перед педагогическим коллективом, была от запястья до локтя большая татуировка в форме женщины, которую оплетают длинные лианы, элегантно огибая самые сокровенные места женского тела.

Так бы Яша и сидел часами, слушая ее сладкий голос, его друг бы тихо скалился от разрывающей его головной боли, но их прервал знакомый звук и мерзкий треск звонка. Звонок подействовал на каждого по-своему: окрыленный Егор скинул тетрадь в прямоугольный кейс и пулей вылетел из класса, оставив Киру Васильевну в небольшом недоумении и даже обиде, а Яша тяжело вздохнул и накинул на лицо длинные пряди, надеясь показать, что он неожиданно уснул. Ненароком оскорбив учителя, Егор вылетел наружу, твердо убежденный, что имеет право валять дурака последнюю учебную неделю, и не чувствуя никаких угрызений совести.

II

Стоя в темном и отсыревшем с годами человеческого безразличия коридоре университета правоведения и юриспруденции – БИП, – Егор нервно стучал ногой по грязному керамическому полу и в суматохе оглядывался по сторонам. Он крутил в руке подвешенную клипсу, размеченную, как шахматная доска. Будучи человеком крайне нетерпеливым, Егор почувствовал, как его начинает переполнять злость.

Пока он стоял в коридоре, отстукивая ногой какой-то нервный ритм, мимо проходили десятки необремененных интересом даже к собственному предмету лиц преподавателей и сотни витающих в облаках студентов, изредка улыбавшихся чему-то или просто подшучивавших друг над другом. На Егора нахлынуло то самое ужасное чувство, когда кажется, что ты попал не в ту компанию. Хотя, справедливо признавшись себе, он понял, что это чувство росло в нем еще в начале курса и было не новым для него.

Наконец из ленивой толпы показалась высокая фигура с массивными плечами и шеей, черными волосами и черным колечком, подвешенным на леске под левым ухом. Это был парень, гордо возвышавшийся над остальными студентами. Глаза у него были строгие, но вежливые и учтивые, а под нижним веком правого и левого глаза красовались три родинки – такие же, как и у Егора (одна под правым, и две под левым). У парня были грубые черты лица с выраженными скулами, легкой щетиной и маленькими ушами. Лоб его был не очень высокий и блестящий, а губы казались белым швом на фоне красно-бежевой кожи. Этим своим качеством они создавали какую-то синергию с его морщинами постоянного напряжения на лбу.

Сам того не понимая, при виде большой фигуры Егор впал в бешенство. Ударив кулаком по голени, он взял себя в руки, как его бросило в жар. Парень с кольцом под ухом спокойно подошел к нему, достал шляпу с узкими полями из старой черной сумки и глянул на Егора, подняв по привычке левую бровь. Егор снова испытал жуткое раздражение:

– Не смей так делать, – процедил он сквозь зубы.

– Черт бы тебя побрал! – взмолился брат и засмеялся. – Да что с тобой в последние дни? Почему ты весь на нервах?

– Потому что ты надоел дразнить меня этой… этой чертовой бровью! Зачем ты это делаешь? – спросил Егор, угрожающе ткнув его пальцем в грудь.

– Это семейная привычка, наверное. Никто тебя не дразнит, – ответил брат, сжимая пачку сигарет «Огни Сан-Франциско» в кармане. – Пойдем уже, покумарим, – он подмигнул ему и довольно улыбнулся.

Уже с некоторым облегчением Егор отправился к выходу – небольшим и облезлым пластиковым дверям, – но его остановило чувство преследования. Вслед ему смотрел чей-то взгляд. Обернувшись, он заметил девушку, поверх больших круглых очков с золотой оправой рассматривающую их с братом без особого интереса. Егор, немного смущенный и раздраженный, слегка наклонил голову и вопросительно поднял бровь. Заметив этот жест, девушка захлопнула учебник в руке, опустила взгляд и гордо ушла за поворот.

– Да какого… что с ними со всеми не так? – Егор хотел подпрыгнуть и начать стучать ногами по полу что есть мочи. Его распирало какое-то внутренне гневное чувство, словно ему было некуда деть свои руки.

Забыв о волшебных свойствах двери в университет быстро возвращаться назад, Егор толкнул ее и получил по лбу стеклянной панелью. На секунду он остановился, постоял так с полминуты, слушая тихие подшучивания по сторонам и, сам не понимая, о чем думает, оттолкнул ее настолько сильно, что чуть с корнем не выдрал ее с петель. Избавиться от злости ему помогла коричнево-черная сигарета, быстро перекочевавшая из руки Лёши ему в зубы.

Снаружи Егора и его светло-серую рубашку облепили кучкующиеся крылатые муравьи, от ударов по которым рубашка окрашивалась в цвет желтоватой крови. Весь день мечущийся от перепадов настроения, Егор сел у фундамента одного из зданий и уставился опустошенным взглядом на другую сторону улицы, чувствуя, как в голове рос скачущий из угла в угол гномик, который долбился в стены черепа и нес какую-то несуразицу. Внутри его все сильнее закипал чайник необоснованной злости, которая в какой-то момент напугала даже его самого.

III

Братья подъехали пару остановок на сорок втором автобусе до долгожданного трехэтажного дома, обвешанного коммунистическими флагами, литовскими гербами, плакатами с Уорвиком-Рыцарем и советскими эмблемами. Они поднялись на третий этаж по старой и скрипящей лестнице снаружи дома и забрались в окно. Снизу был слышен литовский акцент женщины, что горланила какие-то лозунги старому дедушке. Тот в свою очередь изредка посмеивался и вскрикивал: «Да! Так оно будет!»

– Тетушка Твид опять завела шарманку со стариком. Одно удовольствие, конечно, после сессии слушать их. Слава богу, что они хоть ночью не горланят свою коммунистическую за-за-заразу, – негодовал и заикался Егор, сбрасывая кейс в угол комнаты, точно зная, что не прикоснется к нему в ближайшие пару дней, хотя такое решение и было довольно опрометчиво.

– Ты бы поуважительнее к этим людям. Где бы ты сейчас был, если бы не они? – сказал Лёша.

Егор не обратил на его замечание никакого внимания, понимая, что брат лишь в очередной раз хочет напомнить ему об очевидном. Он развалился на огромном диване их чердака и снова закурил. С сигаретой он чувствовал себя чуть уверенней и в целом, и в спорах с братом, которые обычно рождались после учебного дня.

Смотря на плавное и однообразное течение жизни на чердаке третьего этажа здания литовских коммунистов, из удобств предоставлявшее только туалет да небольшую кухоньку, не отделявшуюся от остальной комнаты даже пленкой, можно и самому невольно взгрустнуть. Двум юношам, явно заинтересованным в молодых развлечениях и девушках, которых можно водить к себе домой, трудно содержать такое жилище в гармонии с собой и с окружающими, однако братьям это удавалось, частично благодаря их врожденному таланту выносить друг друга в самые непогодные дни. Егор нахмурился и закинул ноги на диван, закрыв место брату, уже собиравшемуся завалится на протертое ложе. Лёша даже не удивился, а ткнул вилкой брата в ногу и сел на вмиг освободившееся место. Бросив пренебрежительный взгляд, Егор скинул с себя школьную рубашку, оголив торс, и завалился на бок, надеясь придумать, чем себя можно занять, кроме чтения.

Егор любил читать. Книги были чем-то вроде места, в которое ты мог убежать от окружения. Там все было чуть ярче и веселее, нежели на послевоенной улице утопленного в отчаянии Менска, поросшей мхом, за которую никто браться как не собирался, так еще пару лет и не соберется. И тут даже речь шла не о том, чтобы начать ее реставрировать, а хотя бы решить собраться начать.

Даже несмотря на эту литературную магию, Егор все равно не хотел читать. Он слишком много уделял книгам времени, а теперь хотелось чего-то другого. Интернет как на зло снова на неделю выключили, компьютерный клуб закрылся еще два месяца назад, сход «Вино и водка» в отпуске до начала каникул, пусть и оставалась неделя, а бумага и карандаш, которые могли нарисовать его идеальный мир и остановить медленную его стагнацию, совсем не лезли в руку вот уже который год.

– Ты за работу браться будешь? – спросил Лёша, дожевывая вареную картошку с солеными маслятами тетушки Твид.

– Издеваешься? – спросил Егор, чуть усмехнувшись. – Конец года, а они мне голову морочить неделю еще будут! Не дождутся! – он помедлил, а потом добавил: – Да и вообще все это дело какое-то мутное. Что-то явно не так, не находишь? Зачем мы занимаемся этим?

– А что ты хотел? Сейчас все так живут. Война никогда не была счастьем ни для кого, а послевоенное время так тем более, – отвечал Лёша, настолько спокойно и буднично жуя картошку, словно за окном не плешивый бетон и битая кладка с въевшимся порохом по всему городу, а цветущий мегаполис.

– Эх, – вздохнул Егор, – что, и раньше было так уныло? Почему люди нарочно оставляют себя без веселья?

– Так на кой черт ты пошел на юрфак? – будто бы и не заметив последнего замечания, спросил Лёша.

– На тот же черт, на кой и ты. Куда ты еще предлагаешь? Кроме юрфака и журналистики с технарем у нас ни хрена не осталось… Сам понимаешь, что таким, как мы, к технарю на километр нельзя подходить, а в красноречии или в СМИ мы с тобой просто сами себя закопаем своей маргинальщиной. Да и кому на хрен нужен журфак в нашей-то дыре!

Оба брата громко засмеялись, грустно и с некоторой тоской вспоминая СМИ, которые смело можно было отправлять в помойку для несостоявшихся средств информации. Большей чуши, как говорил Лёша, в мире ты не найдешь. Только в белорусских СМИ.

Включив телевизор, Лёша завалился поглубже в диван и отложил тарелку.

– Про меня ты все правильно сказал, но вот ты вполне мог бы пойти в технарь. Ты же всегда шарил в физике и математике и прочей научной бурде. В чем проблема была? – вдруг вернулся к теме Лёша.

– Я шарил там, потому что думал, что без них жизнь не удастся, потом понял, что это муть, которая мне абсолютно не интересна. Вот на юрфаке мы сможем хоть что-то найти, но там – никогда.

– И точно, – сказал Лёша, отряхивая штаны от кусочков картошки. – Кому нужны ученые в наше-то время.

Так и остались они голодные после своих неутешительных выводов, к которым регулярно возвращались и раньше, но всегда все оканчивалось одними и теми же словами. Лёша же, между прочим, редко когда грыз локти по поводу своей безграмотности в технических науках, но вот за факультет журналистики часто корил себя, вечно уповая на то, что без него он никогда не напишет ничего выше своего фанатичного романа «ГэлэксиГай».

Спустя часы Егор снова начал наливаться краской от злости и обиды. В последнее время его угнетали какие-то мысли, смысл которых он никак не мог уловить. Единственным, что так или иначе давало пищу для размышлений, были резкие перепады постоянной рутины. Так любивший раньше помогать тетушке Твид с покупкой товаров на рынке, Егор вдруг начал чувствовать тот самый жар, когда в окно раздавался знакомый стук из двух быстрых очередей. Заслышав его, он подрывался с дивана и начинал бить себя по голени, чуть не плача. Ранее не замечая за собой этого странного чувства, Егор сидел и массировал себе виски.

Разговоры с Яшей о Кире Васильевне становились ему чуждыми и неприятными. В очередной раз сладко обкатывая ее приятные и милые стороны по стенкам разума, Егор задумывался о целесообразности сего действия и никак не находил ответа. Не так давно он просто не выдержал и оборвал фразу, забурившись носом в парту и захрапев. На следующий день он уже не мог и слова слышать на привычную им с Яшей тему, сквозь зубы сдерживаясь от того, чтобы заткнуть соседа по парте.

Самым главным, что напрягало его, был тот самый жар. Температура поднималась каждый раз, как только происходило что-то очевидное и естественное. Когда он шел в школу, открывал новую банку пива, брал в руки карандаш или садился за очередной реферат, за который ему доплачивали одногруппники, по телу бежал разряд, словно плавящий его, как чугун в домне. Тело превращалось в печь, в мгновение ока съедающую его ресурсы, но не отдавая обратно энергию, а лишь поглощая ее сильнее.

– А что там Катюша? – пытаясь найти хоть какой-то повод оборвать просмотр сериала, который каждый из двух братьев видел не раз, начал Егор. – Все так же на последней парте?

– Ну… Да. Вчера видел ее на соседней. С последней пары, кстати, свалила.

– Да ладно? Катя-то? – ответил Егор сквозь смыкающиеся глаза.

– Да, Катя. А ты как? Валерия Семеновна все так же твои конфетки не принимает? – старший брат громко рассмеялся. Обидевшись, Егор тоже усмехнулся и потер затылок.

– Тоже мне любовных дел мастер. Зуб даю, что ты бы еще хуже с ней сладил. В конце концов, ты же видел ее? Может, Лера лесбиянка?

– Фу, не пори чепухи.

– А что фу-то? – спросил Егор. – Лесбиянки – это круто.

– Лесбиянки – это не натурально, – ловко парировал Лёша.

– Консерва ты затухшая, иди спать уже, – бросил Егор свою классическую подколку, которой лет, пожалуй, больше, чем ему, и забился головой в подушку, поняв бесполезность их разговора.

IV

Утренний покой прервало птичье пение будильника. Старший брат и ухом не повел, а Егор, чихая от пыли и вырывая волосы на голове от боли в ногах, которые за ночь отдавил старший брат своим массивным телом, вскочил с дивана и начал кататься по полу в поисках звенящего мобильника. Голова старшего брата дернулась, и он невольно скинул рукой телефон из-под своей подушки. Увидев рухнувший на пол гаджет, Егор в молитве упал на дощатый пол и нажал на кнопку выключения. На глаза от отчаяния накатили слезы.

Лежа на полу и куря на голодный желудок сигарету, дабы хоть как-то избавится от ноющей боли, Егор смотрел в потолок, считая борозды и сучки на гниющей балке, и слушал негодующий живот и его бурление. Досчитав до двадцати трех, он вскинул в удивлении брови и завалился на другой бок. Так бы он и лежал всю жизнь, если бы не брат, имевший обыкновение вставать резко и без зевков, на второй звонок будильника, который он на этот раз не услышал. Он наступил на Егора своей большой ногой и начал утреннюю зарядку. Лёша, держась ногой на спине младшего, потянулся и поскакал заваривать кофе.

– Удивительная ты гнида, – сказал Егор, вставая с пола и отряхивая грудь от крошек. – Насорил тут орешками своими…

– Давай поспорим! – воодушевленно крикнул Лёша, жуя палку колбасы тетушки Твид, которую он тоже ел с утра по привычке. Заслышав это, Егор весь засиял, но сделал лицо серьезным и насторожился. – Да ладно. Вижу, что ты согласен. Итак…

– Ты все-таки решился подкатить шары к Лере? Не верю.

– Прям в точку, – Лёша вытянул лицо и вскинул брови. – Спорим на… М-м, на кофе в постель в течение месяца. За неделю я ее…

Не дав брату договорить, Егор залился жутким смехом и покатился на пол. В голове его пронесся неприступный образ Леры, который так долго выводил его из себя. Он вспомнил ее строгий взгляд, тонкие брови и губы, мальчишеские короткие черные волосы, собранные в диадему вокруг ровного овала головы, и от этого еще сильнее залился смехом.

Смотрящий на него брат, у которого на голове после сна свилось самое настоящее гнездо, а под глазами появились синяки от бессонницы, явно негодовал.

– Твои сомнения вмиг рассеются после того, как увидишь меня с ней в постели, – его прервал истошный крик и каркающий смех явно задыхающегося младшего брата. – Посмейся, щегол. Потом будешь у меня курсы пикапа заказывать.

– Слушай, – начал очнувшийся Егор, – от смертной скуки вокруг можно брать советы даже у тебя… правда, делать это можно только от нечего делать. По рукам.

– Да ладно?

– Я тебе говорю, – захихикал брат и отододвинул от фильтр-кофе Лёшу.

– Я думал, у тебя есть к ней чувства, – прощупывал почву Лёша.

– Ну, это скорее спортивный интерес. Если уж ты сможешь, то я, как настоящий спортсмен, с честью отдам тебе первенство в этой бо-бо-борьбе любви.

Егор говорил с иронией, но в душе он чувствовал некоторую тревогу. Не было сомнений, что Лёша подкован в деле соблазнения намного больше, чем он, но перед ним сейчас стояла преграда неприступная. Как он поступит? Выйдет ли? И если выйдет, насколько никчемным себя почувствует Егор в тот момент? Но он успокоил себя, сказав, что добиться Леры просто невозможно, и стоит расслабиться, наблюдая за жалкими попытками старшего.

Во время завтрака воцарилась тишина. Бьющий в окно свет яркого летнего солнца будто бы издевался над ними своей радостной аурой, однако окружившие солнце грозовые тучи и дым из заводских труб немного приглушили это природное счастье. Чуть приоткрыв жалюзи, Егор посмотрел вниз и чуть не поперхнулся. Вид ржавой лестницы, завешанной сушащимся бельем соседей, чуть не выдавил из него слезу. Жуткие виды.

Однообразность последних дней теперь чувствовалась явно больше, чем раньше. Завтрак из шести яиц – по три на каждого, – кусочка ржаного хлеба и ломтя мягкого желтого сыра начинал уже становится не роскошью, а самой настоящей едой затворников, навсегда прикованных к своей сычевальне невидимыми узами. Смотря на сосредоточенное лицо Лёши, Егор и в нем тоже не видел особой радости, но, несмотря на это, тот никогда не показывал своего недовольства. Словно собирая его в себе, старший холодно занимался делами, а потом раскрепощался на пьянках или вечерами за пивом открывался миру.

Стоило Егору задуматься о своем одиночестве, как тишину прервали гудки. Обернувшись, Егор увидел, как брат терпеливо ждал, пока ему не ответит до боли знакомый номер.

– Чувак, ты же сам говорил, что ее прическа – это смех! – судорожно начал искать причины для оправданий Егор. В этот момент он почувствовал сильную неуверенность в себе и какой-то страх. – Ну она же лесбиянка, – эти слова он спародировал голосом брата уже от отчаяния. Гудки прекратились, на экране появились четыре нуля.

– Какого хрена, – протянул сонный женский голос.

– Привет, Лера. Это Лёша – погуляем сегодня? На улице вышло солнце, а университет наконец перестал душить.

– Ненавижу солнце и идиотов, которые звонят мне с утра!.. Это Лёша… Лёша Постулатов? – ее голос дрогнул. – Ха-ха, привет, Лёша.

– Твоя проницательность заслуживает премии. Так что думаешь? Я как раз знаю прекрасный парк с заросшими до фундамента виноградниками домами. В них жили по большей части проститутки, но зато там невероятно красиво. Да и людей немного.

– Это не сработает, придурок! – тихо прошептал Егор, слепо уверенный в том, что Лера на такое не ведется.

– Ха-ха-ха, – Лера разразилась милым смехом, заслышав которые Егор от неожиданности покрылся мурашками. – Конечно, люблю такие места. Но почему ты вдруг решил позвонить?

– Жду через два часа у закрытого метро Немиги, мисс Нуар, – проигнорировав ее вопрос, ответил Лёша и бросил трубку, все так же буднично продолжив жевать три яйца, часть которых томилась на бледно-розовой тарелке.

V

Не проронив ни слова, Лёша собрался и вышел с видом победителя на улицу. Стоило ему закрыть окно, как Егор схватился за голову и принялся перебирать в памяти все действия брата. То, чего Егор добивался с горем пополам полгода, брат сделал за минуту. Это дало ему хорошую пищу для размышлений. Он напряг голову и записал весь диалог с точностью до каждой буквы, прописав эмоции Лёши и даже его мимику с жестами.

Спустя час раздумий и рисования домиков в альбоме Егор так и не пришел ни к каким выводам. От нечего делать он упал на диван и совсем потерялся. Руки было в прямом смысле слова девать некуда, как вдруг в нос ему ударил жуткий запах гноя, сырости, подвала и земли одновременно.

– Древесина гнилая, что ли… – начал монолог сам с собой Егор, как вдруг запах так резко ударил в нос, что того чуть не вырвало. – Что за черт!

Зажав нос, он вскочил на ноги. Спустя минуту запах и интерес к переменам прошли. Он грустно упал на диван, как в нос снова ударил жуткий смрад, словно усиленный многократно. Повернув голову, Егор заметил струйку дыма, медленно выплывающую из-за дивана. Встав снова и окинув взглядом исполинских размеров диван, занимавший всю ширину стены чердака, Егор взгрустнул, даже отчаялся, но горячий нрав и появившееся занятие, пусть то будет даже уборка, не дали ему махнуть рукой.

Повозившись пару минут с тяжелым поролоновым монстром, Егор наконец открыл себе путь в те самые страшные места, в которые люди заглядывают разве что во время генеральных уборок, эдак раз в год, а то и реже. К его удивлению, за диваном, что уже несколько лет томился на одном и том же месте, оказалось, помимо горы пыли, паутины, соленого арахиса и крошек, образовалась дыра размером с увесистый арбуз. Снаружи было заметно, что отверстие было сделано на скорую руку и в спешке, о чем говорили его острые шершавые края и паутиной треснувшая обшивка дома. В дыре лежала более-менее целая и свежая коробка, наверху которой уместился маленький металлический кубик, источавший тот самый запах гноя и сырости. Вспомнив техники брата, Егор попытался разбить его ударом о стену, но прочная конструкция даже не треснула, а только болью отдалась в запястье и его костях. Тогда он просто швырнул его в окно в и без того смердящую мусорку, которую уже третью неделю не вывозил мусоровоз.

Сев за стол, он долго смотрел на коробку, думая, что это какое-то послание от старых жильцов или того хуже – бомба; но, немного поразмыслив, он понял, что такая идея просто смехотворна, и они с братом никаким террористам не сдались и в помине. Смотря на тяжелую коробку, Егор, ликуя и сгорая от любопытства, взялся за нож и в эту секунду полностью забыл о Лере, брате и прочих, кто его волновал доселе. Сейчас его горящий взгляд был нацелен на причудливую упаковку, в которой хранилось, по его мнению, что-то очень важное и ценное.

Воображая себе секретные чертежи, кипы писем старых жильцов, жутких зверей, драгоценности и прочие интересные штуки, которые могли быть там, он управился с тонной скотча и обнажил ее упаковку. Внутри нее он обнаружили конверт, пожелтевший со временем чертеж каких-то механизмов, небольшой набор инструментов в кожаной сумочке, два свертка треугольной формы, завернутые в газеты с закрашенными маркировками дат, и с десяток коробочек из-под каллиграфических перьев, аккуратно уложенных друг на друга в уголке. У Егора загорелись глаза, и он трясущимися руками вынул конвертик и расположил на столе, отодвинув коробку в сторону. Хоть его и интересовало больше прочее содержимое ящика, но стоило ему обнаружить надпись на конверте, как у него перехватило дух.

На конверте была выведена очень аккуратная и причудливая в своих завитках и загогулинах надпись: «Уильям Эшби». Егор взялся нервно крутить волос, моля Господа, чтобы это было имя того человека, о котором он думал, и одновременно надеясь, чтобы это был ни в коем случае не он. Егор, конечно, хотел поделится впечатлениями со всеми вокруг, но слова были лишние, да и людей поблизости не наблюдалось. От страха и каши в голове надпись начала плыть. Переборов нахлынувшее волнение, которое окутало его, он аккуратно распечатал конверт и сказал себе:

– От… отец, – он сглотнул и достал письмо. – Так, я буду читать…

Егора на миг охватило рациональное мышление, которое говорило, что подобное было невозможно. Уже успев забыть и настоящую фамилию, и ужасную историю бомбардировки, младший брат отказывался верить в происходящее, но буквы, выведенные на белом листочке, который был погружен в конверт, повергли его в шок: «Любимым деткам – Егору и Лёше».

Сомнений не было. Это была посылка отца. Голова пошла кругом, словно стараясь опьянить его. Высунуть сильнее белый листочек из конверта рука просто не могла решиться. Убрав письмо обратно в коробку, Егор закрыл ее и отодвинулся на стуле, уставившись с отвисшей челюстью на дьявольскую упаковку посланий из прошлого со странными свертками, зачеркнутыми маркировками газет и письмом усопшего отца.

Спустя пару часов, пребывая в хорошем расположении духа, вернулся старший брат, опохмелившись, качавшийся и напевавший под нос какую-то тихую и заводную песенку. Завидев опустошенный взгляд брата, которым тот одарил его по прибытии, он остановился и принюхался. Учуяв запах гнили, он посмотрел в сторону и заметил упавшие газеты, мокрые пятна на полу и три сломанных карандаша. Ослабевшая рука Лёши уронила портфель, он бросился к младшему брату.

– Эй… Эй-эй, братишка. Ну ты же сам согласился на спор! Я же не знал, что ты так сильно влюбился. Нельзя пренебрегать так своими чувствами… – Лёша сел рядом на диван и положил руку на горячий лоб брата. – Я-то думал, для тебя это шутка, а ты извелся. Братан…

– Да что мне твоя Лера, – сказал сквозь силу Егор, чуть не задохнувшись, потому что не рассчитал запас кислорода в легких. Его чуть не вырвало, и он вытер пот с лица. – Папа телеграмму прислал, – он указал пальцем в угол комнаты, где лежала коробка.

Лёша открыл глаза и посмотрел туда, куда показывал побледневший палец брата. Когда он увидел коробку, сердце его немного успокоилось, но внутри начала расти другая тревога. Он подошел к коробке и поставил ее у стола, после чего он так же, как и брат, упал на стул и принялся рассматривать аккуратный почерк.

– Тебе лучше сесть рядом. Нам надо прочитать это вместе, – сказал Лёша, нахмурившись.

VI

Долго Егора уговаривать не пришлось. Он сел напротив и уперся взглядом в трещину на стеклянном столе. Лёша начал:

Любимым моим деткам – Егору и Лёше.

Здравствуйте, мальчики. Много лет уж прошло с момента, когда вы поняли, что остались сиротами. Вы успели пойти в 14 школу в Менске, пожить в семье Постулатовых, даже поступить на юридический факультет, что в вашем случае довольно странно. Ваш отец с рождения был знатоком в технических науках! Возможно, вы больше переняли от вашей маменьки, которая, несмотря на пристрастия к науке, оказалась бухгалтером. Старайтесь по возможности не задаваться вопросами, откуда я знаю так много, ведь у вас может пропасть тот неподдельный и детский интерес, который, как я знаю, полыхает в вас как ни в ком другом и которым я, меркантильно и без стыда, собираюсь воспользоваться и который одновременно хочу в вас погасить. Конечно же, мне известна ситуация, разворачивающаяся в 2111 году, поэтому я, как главный противник застопорившегося прогресса и рутины, решил прийти к вам на помощь.

То, что вы нашли это письмо именно 22.05.2111 – не случайность. Если же вы нашли его заранее или позже – тоже ничего страшного. Мне надо было лишь словить время летних каникул. Я даю вам еще время учебной недели, после которой вы и будете делать выводы и принимать, пожалуй, важнейшее решение в вашей жизни. Ваш папа, Уильям Эшби, жив и здоров. Он живет в прекрасном месте, полном целеустремленных людей и героев, способных идти на великие жертвы. Время у меня проходит интересно, дома построены иначе, города заполнены под завязку, а ситуация в стране как никогда интересная. Знаете, подходит это место для исследований просто прекрасно! Именно это, как я считаю, должно вас заинтересовать и побудить на великое путешествие. Конечно, путешествие не из простых, а люди, которых вы можете встретить, способны на ужасные, безрассудные вещи, но я как ваш родной отец обязан хотя бы уведомить вас, ведь я и так однажды подставил вас. Не хочу извиняться, а лишь надеюсь, что вы поймете меня, когда увидите сами и своими же глазами сие чудо!

Я также знаю, что вам было тяжело принять мою смерть тринадцать лет назад, особенно младшему брату, носящему гордый псевдоним Джо, но теперь вы можете справедливо выдохнуть и проклясть меня за мое наглое вранье. Как я думаю, вы уже знаете, что 02.10.2098 года наша родная область – Брестская – погрузилась в ядерный туман войны, захвативший с собой еще приличную часть Менской и Гомельской. По счастливому стечению обстоятельств, я знал, что произойдет. Знал про ядерную бомбардировку и то, как безжалостно Пиливанов решит расправиться с людьми в Бресте, стараясь утешить свои научные фантазии. Прознав об этом, я тут же распустил по всему городу радиопередачу о предстоящей бомбардировке. Я смог уберечь чуть больше одной девятой населения, так как остальные посчитали это глупой шуткой… Какая-то часть так и не доехала, какая-то попала в рабство к бандитам с магистралей, а кто-то и вовсе убежал от страшной жизни начала 22 века в заброшенные города и леса.

Покинул же я вас ради творения всей моей жизни. Разумеется, оно не важнее родных детей, однако я знал, что вы выживете. Я знал, что вы станете сильнее, и без колебаний отправился в невероятное путешествие, которое я и вам хочу показать теперь, когда вижу, что вы готовы.

Я не буду вдаваться в подробности, куда и зачем я пропал, но вкратце могу сказать, что я погрузился в самое сердце науки и в суть всеобъемлющего фатализма, все величие которого вы еще обязательно поймете на своем же примере. Она, наука, поглотила меня, открыв невероятный потенциал для нашего мира. Мое предложение состоит в том, чтобы вы вернулись домой – в Барановичи. Конечно, это выглядит интересной авантюрой, но есть одна проблема – опасности. Именно в этой части письма я иду против своего желания, также стараясь вас отговорить от путешествия, и пусть вас не смущает противоречие в письме, так как фатализм все еще не сказал мне, что я должен сделать и что будет правильным. Я пишу письмо, рассчитывая на то, что вы точно не отправитесь туда, зная всю опасность. По пути до дома вы наверняка встретите разбойников, бандитов, беглых рабов, армию и даже «новых людей». Вы точно о них слышали, но вряд ли подозревали, что они еще существуют. На послевоенной территории сохранились эти люди, которые устраивают рэкеты и дебоши в маленьких городках за пределами республик.

Также вам будет тяжело найти еду, воду и места для ночлега. Повсюду бродят ядовитые твари, хищные мутировавшие волки и стаи одичалых собак, жуткие олени-мутанты. Смертоносные тучи ядерных ос, кровожадные кабаны и змеи, не так давно объявившиеся на землях Беларуси. Выжить тут почти невозможно, но у вас есть лучший путеводитель – юношеское сердце и горячий нрав. Я почти не сомневаюсь в том, что оно справится, если уж фатальность этого мира так решит.

Второе, что вам надо знать, – Брест. Ядерная пустошь. Конечно, ублюдок Пиливанов уничтожил наш родной город и около трех миллионов людей, но скажем спасибо за его технологию максимального ущерба без последствий. Технология опасна своей разрушительностью и масштабностью, а не радиацией. За одиннадцать лет территория стала почти безвредной, пусть даже вначале Брест был похож на радиационное жерло планеты. Сейчас вам бояться нечего. В ящике лежит устройство – «Черный Гриф». Оно поможет вам добраться до нашего дома в Бресте, если вы хотите рискнуть.

И все же я не забуду упомянуть, что не хочу, чтобы вы отправлялись в это путешествие. Оно опасно, жестоко и полно неизвестностей, некоторые из которых и для меня остаются загадкой. Пригород – полигон смерти. Но как я могу оставить вас в бесконечных муках, природу которых сами не понимаете? Надеюсь, я хотя бы дал вам пару часов развлечения с игрушками, что я оставил в коробке. Я люблю вас и искренне желаю успехов в будущем. Свой долг перед тем, как мы с вами расстанемся навсегда, я выполнил. Дерзайте!

W. Ashby

10.07.2…

Вспотевшими и бледными пальцами, смочившими белый конверт с письмом, Лёша сжал галстук с двух сторон и шумно сглотнул. Младший брат только сидел рядом и впивался пустым взглядом в треснувшую стеклянную столешницу. В воздухе повисла неприятная тревога. От нервов Егор слегка надавил на стол, и тот раскололся на несколько сотен маленьких кусочков. Словно и не заметив этого, Лёша взял себя в руки и выдавил:

– Дерзкая шутка. Это просто невозможно, – он потянулся за стаканом, но вдруг понял, что тот разбился вместе со столешницей.

Впервые за столько лет Егор чувствовал настоящее, неподдельное восхищение, перемешанное со злобой и страхом. В груди что-то забилось, говоря о том, что жизнь до сих пор течет в нем. Не имевший недостатка в проницательности старший брат сжал кулак и окинул взглядом Егора.

– Видимо, мы возвращаемся…

– Что тебя так опечаливает? – выдавил сквозь накатывающиеся слезы счастья Егор.

– Не опечаливает, – холодно ответил Лёша. – В этом просто есть какая-то насмешка… Черт, это же просто невероятно!

Оба брата увидели этот тусклый, жалкий лучик надежды.

– Знаешь, в моем случае будет эгоистично такое заявлять, – начал Егор, сам не понимая, от чего так говорит, – но я рад тому, что у нас есть цель, ради которой мы можем отсюда сбежать, – он кашлянул в руку, будто бы боясь продолжить. – Просто понимаешь – я никогда не боялся за то, что может произойти. Ну, то есть если бы, например, где-то сгорел дом, прошелся ураган или шальная бомба уничтожила какой-нибудь магазинчик, то я бы не столько скорбел по людям, сколько бы был рад тому, что хоть что-то происходит. Начался бы кипишь, шумиха, начались бы какие-то действия. Мир бы сошел с этих недвижимых весов равновесия…

– Боже, – перебил Лёша, – что ты такое говоришь? Как можно радоваться таким ужасным вещам?

Егор еще сильнее смутился, но нашел силы договорить, начиная уже четче осознавать, что так угнетало его все эти дни:

– Черт, неужели у тебя не так же? Все вокруг так однообразно, что любой движ кажется невероятным приключением. Прежний ритм нарушается – что-то раскручивает эту долбаную планету! – он чуть притих и продолжил с опаской, слизав капли крови с руки, которую поцарапал о битое стекло: – Я рад, что отец дал нам цель. Мы можем убежать, не думая о каких-то других вещах. Свалить к чертовой матери отсюда!!! – Егор вздрогнул от неожиданности. – Неужели я понял, в чем была причина этих головных болей и постоянного жара…

Лёша издал тяжелый вздох и еще раз начал бегать глазами по листу с письмом, изредка останавливаясь на чем-то и внимательно перечитывая. Наблюдая за старшим братом, Егор боялся, что он сказал что-то совершенно безнравственное и аморальное. Это ощущение быстро сменялось страхом того, что старший брат сохранил трезвый ум, чтобы не соваться в это путешествие. Он был свято уверен, что рациональное мышление преобладает над ним, но в то же время он обращался к себе, думая, не подводит ли его чутье. Не сошел ли он с ума? Лёша поднял голову, заговорив медленно, чеканя каждое слово, нахмурив лоб и делая долгие паузы:

– Я тебя прекрасно понимаю… Тебе тяжело, ведь в свои восемнадцать ты пережил на-а-а-а-много больше, чем остальные сверстники. Детям всегда хочется драйва и веселья, а жизнь тебе их никогда не давала, закапывая в горах бумаги и документов, слишком рано тебя поглотивших… Конечно, то, что ты сказал, было цинично, даже жестоко и эгоистично, но, опять же, в твоем возрасте это нормально, – Лёша довольно улыбнулся.

– Полно те! Сам старше меня на четыре с половиной года. Сам такой же ребенок, как и я, а пытается меня упрекать в чем-то! – Егор снова разозлился, но уже мягче, чем раньше. – Можно подумать, я пережил меньше твоего. Да мы же вместе прошли через бедность и работу у Постулатовых. Через долбаную школу номер четырнадцать и ментов, вечно как псы гоняющихся за нами на каждом углу с документами. Мы же вдвоем пережили смерть родителей и ядерную бомбардировку – так чем же я хуже, скажи!

Щеки Лёши подернулись, он слегка побледнел. На секунду Егор заметил в его лице проблеск душевной боли, но тот ловко его скрыл. Старшему брату хотелось что-то сказать, о чем говорила судорожно отбивающая ритм по пустому пространству, где недавно был стол, рука, но он не мог выдавить и слова из себя. Бросив на него презрительный взгляд, Егор демонстративно хлопнул ладонью по голени и удалился за угол к их старому секретеру. Лёша сжал кулак и принялся через силу перечитывать письмо, все время возвращаясь к дате, указанной внизу письма – 10.07.2…

«И на кой черт ему сдалось писать дату в личном письме, которое он не через кого не передавал? Бред какой-то, – думал старший брат, все так же нервно сжимая галстук озябшими указательными пальцами. –Знак… это знак – он что-то нашел, что нам даже представить трудно…»

VII

Вдоволь насидевшись у секретера и успокоив бешеный ход сердца, Егор нехотя вернулся к месту, где уже вместо стола стояли две доски, уложенные на металлические стойки. Он выложил треугольные свертки на доски, но стоило ему сесть за разбор подарков отца, как нежелание сменилось на этот странный приступ детского любопытства. Старший брат принялся разглядывать инструкцию, потом схватил первый попавшийся сверток и принялся в судороге его разворачивать. На столе оказался причудливого вида пистолет. В сводке он обозначался как проект «Далет-91». Лёша в спешке зачитал всю информацию с пожелтевшего от старости и пары капель черного как сажа кофе листка:

Далет-91 и патрон Hg-91. Самозарядный пистолет Далет-91 с конверсией под калибр .50 и .40. Имеет две модификации под баллистические патроны и металлоплазму (номер металлоплазменных патронов не обозначает калибр, а лишь год их выпуска. Сам же калибр равен 10 мм), (см. примечание статью номер 609 архив 1).

При поражении цели ослабляет внутренние связи объекта, делая его поле уязвимым для расщепления на элементарные частицы, не связанные между собой.

При помощи рычажка около спускового крючка меняет конверсию на калибр .40, а после повторного разворота на калибр .50. Около зеленых индикаторов готовности заряда расположено регулировочное колесо, калибрующее радиус поражения от 50 до 2000 миллиметров, соответственно увеличивая или уменьшая объем конденсатора. Титановая призма обозначает конверсию. Глушитель одевается только под патроны .50 и .40 из-за невозможности сочетания конденсатора на конце ствола и резиновой подкладки, при взаимодействии которых возможен процесс плавления и засора регуляторов конверсии. Конденсатор выпускает большое количество энергии после выстрела, что означает невозможность повторного использования оружия около пяти секунд после выстрела. Конденсатор требует тщательной очистки после каждой обоймы патронов Hg-91. Для очистки конденсатора используется гель-смазка с антизамерзающим свойством, ключ для подкрутки внутренних барашков и магнитная заглушка, восстанавливающая поле конденсатора. Конденсатор требуется для поглощения лишней энергии, объем которой конвертирован в миллиметры на регулирующем колесе. Из-за того, что пуля на максимальных значениях выдает 2000 миллиметров радиус, то при выставлении, условно, 1000 миллиметров, конденсатору приходится поглощать более 50 % огромного количества внутренней энергии заряда.

Подробная информация о свойствах конденсатора в статье номер117, архив 3 от 2091 года.

Подробная информация о патронах Hg-91 и Hgg-91 находится в статье номер 118, архив 3 от 2091 года.

Подробная информация о свойствах кварк-глюонной связи внутри патронов и конденсатора – в статье номер 984, архив 2 от 2090 года.

Пользуйтесь, мальчики!

Последние слова были написаны свежей, синей ручкой, в то время как информация выше была написана давно – специальной лазерной машинкой, которая уже давно была не в ходу в 2111 году. Лёша все это зачитал с очень умным видом, но по итогу слова ему не сказали практически ничего полезного. Понял он из всего этого набора рисунков и символов только то, что надо чистить некий конденсатор, одевать глушитель для классических патронов и настраивать радиус поражения особой конверсии Hg-91. Он бессильно поглядел на брата, который смог лишь развести руками.

Лёша сплюнул и аккуратным жестом взял пистолет, держа его не иначе как что-то невероятно ценное. Свежее титановое оружие блестело на дневном солнце, играя зайчиками от зеленых индикаторов на потолке. Из себя эта машина представляла очень аккуратно сооруженную конструкцию из кусков титана, в которые были вшиты индикаторы, синий ободок конденсатора на краю дула и шестигранная призма с надписью .50 около спускового крючка. Пистолет был выкрашен в серо-белую гамму с зелеными вкраплениям и красной окантовкой на рукоятке. Небольшой рычажок около призмы приманил взгляд Лёши. Братья переглянулись, и он резко спустил его.

Далет начал свою трансформацию, перед этим любезно укрыв палец Лёши в титановый наконечник, чтобы в процессе своих изменений случайно не зажать его и не превратить в кровавую кашу. Трансформируясь, Далет начал тихо щелкать затворами, крутить какими-то черными стержнями, шипеть поршнями и беспощадно менять свои внутренности, пока братья с чуть ли не капающей со рта слюной возбуждения следили за ним. Метаморфоза закончилась, что ознаменовала призма, сменив надпись с wait… на .40. Лёша нажал еще раз, повторив операцию, и теперь призма показала Hg-91. На удивление старшего брата, из рукоятки на три четверти выпал магазин с конкретными отсеками под каждый патрон. Егор протянул ему коробочку с надписью Hg-91. Старший брат неуверенно взял ее и открыл – там оказалось двадцать блестящих патронов, отличавшихся своей острой формой и маленьким размером. Внутри каждого сверкал желтый огонек.

– Убойная сила у них будет оставлять желать лучшего, – с досадой протянул Лёша, крутя в руках одну из пуль. – Обнадеживает лишь то, что они, вроде, имеют какую-то крутую способность!

– Вроде имеют… – потирая подбородок, протянул с интересом Егор.

Старший брат зарядил пули в пистолет и выставил на колесе минимальный радиус – 50 мм. Конденсатор ярко засиял, со временем погаснув и успокоившись. У Лёши на лице появился неизгладимый азарт и огонь в глазах. Он не смог даже скрыть жестокую улыбку – так ему нравилась эта причудливая штука в руке. Но обоих все так же мучил один вопрос – что же, черт подери, делает этот пистолет? Из справки было понятно, что он ослаблял какие-то связи, но как это работает на практике, было неизвестно, да и братья представления не имели, что такое эти внутренние связи.

– Ничего, опыты я и в лаборатории проводил. Что тут страшного…

Немного успокоив старшего брата, Егор решил повременить с тестами и развернуть второй сверток, что был побольше – на столе оказалось новое оружие. Лёша, не успев еще отойти от шока после увиденного им Далета, сразу схватился за второй экземпляр, называвшийся Заин-93 и явно сильнее приманивший его. Эта модель отличалась от Далета гораздо более внушительными размерами, а также она имела компенсатор снизу, который, вероятно, спасал от невероятной отдачи. Егор зачитал свою сводку, которая от сводки Далета отличалась лишь отсутствием конденсатора в Заине и наличием разгоняющих магнитных спиралей в устройстве. Трансформация его прошла также, разве что все это дело чуть дольше перекручивалось за счет тех самых спиралей, которые пистолету нужно было спрятать при конверсиях .50 и .40.

Егор взял коричнево-черный пистолет и заполнил магазин новым типом патронов Hg-93. Теперь оба пистолета были готовы к использованию. Братья продрогли и с опаской посмотрели на эти два чуда современной науки.

– Ну что, – начал Лёша, – опробуем?

VIII

На столе лежала половина рулона туалетной бумаги. Еще раз перечитав внимательно инструкцию, братья разобрались: по задумке отца, эти два пистолета должны были не стрелять обычными пулями, пробивающими препятствия за счет кинетической энергии (энергии взаимодействия тел), а за счет металлоплазменных снарядов, при поражении цели .91 калибром ослабляющих связи между элементами объекта, а после, при поражении Hg-93-калибром – уничтожающих их полностью. Так они работали только в связке между собой, но по отдельности они также обладали конверсией под дорогие и мощные патроны .50-калибра, которые отец, благо, заранее упаковал по сорок штук в коробочки из-под перьев.

Братья сразу разобрали роли. Егору достался небольшой и легкий Далет, ослабляющий связь, а Лёше массивный и тяжелый Заин, эту связь разрушавший. Первым вышел Егор, наметив свой Далет на несчастный рулон однослойной бумаги.

– Всегда ненавидел ее, – сказал Егор, вспоминая те ощущения от пользования однослойным рулоном. – Начинать?

– Пробей ее так же, как твой палец пробивает ее! – воскликнул Лёша, на что Егор разразился хохотом.

И только он отошел от смеха, как его рука дрогнула, и он посмотрел на старшего брата, в нетерпении покуривавшего “Огни Сан-Франциско”. Лёша кивнул, и Егор прицелился.

Поначалу рука не хотела слушаться, затекала шея, а прицел ходил ходуном, не давая шансов навестись на трижды проклятый им рулон, хотя Егор и стоял в двух метрах от него. Сзади послышалось негодование старшего. Обтерев лоб и задержав шумное дыхание, Егор произвел свой первый в жизни выстрел, на удивление удачно вошедший в паре миллиметров от зеркала за рулоном. Громкий звук отдался в ушах, и Егор сильно зажмурился, прикрывая звенящие перепонки. Этажом ниже послышалось восклицание тетушки Твид. Когда он разомкнул глаза, то увидел, что рулон был цел и невредим, а вот стена у зеркала начала крошиться, в то время как пуля из нее пропала.

– М-да, ковбой, – усмехнулся Лёша. – Теперь в нашем доме навсегда след от пули, который может вызвать вопросы у следователей, в любой момент способных нагрянут к нам.

– А все потому, что нефиг проверять такие штуки дома! – рыкнул Егор и прицелился снова, заранее прищурив глаза и готовясь к новому удару по ушам.

Новый выстрел оказался точнее, от чего он вошел теперь в край рулона и откинул его к стене, где уже была одна дыра. Рулон упал, оставшись с небольшой черной дырой по центру.

И все было бы чуть спокойнее, но сразу после выстрела за окном послышался то ли испуганный, то ли восхищенный писк. Лёша быстро смекнул, что кто-то подглядывал и увидел, как они обращаются с оружием. Внутри него все похолодело, и он быстро распахнул окно, выходившее на старую винтовую лестницу, и даже от неожиданности выпустил изо рта тлеющую сигарету, которая прожгла коврик, но так ничего и не увидел. Более того, на улице не было ни души. С опаской он захлопнул окно и удалился, вскоре забыв о такой мелочи.

Егор, пока ставил рулон обратно на место и проверял Далет, заметил, что пули внутри не было, а сам рулон стал чуть мягче и легче рваться.

– Будто раньше ты был прочнее, – с досадой протянул Егор.

Внутри рулон чуть-чуть подсвечивался зеленым свечением. Лёша почесал затылок и радостно выпучил глаза. Даже усталость пропала с лица его. Братья были в восторге, сами не зная от чего.

Старший брат зарядил Заин и надел на него глушитель. Лёша с невероятной легкостью нацелил двухкилограммовый пистолет, отдернул затвор и выстрелил. Слегка обескураженная мощью выстрела, его рука отлетела назад и чуть не зарядила ему по лбу. Пуля, диметром чуть больше Hg-91 и менее острая, вошла в однослойный рулон и отнесла его к стене, от которой он отлетел и врезался в окно позади стрелка. Лёша, оцепенев, стоял и смотрел в одну точку, пока младший брат восторженно следил за едва уловимой скоростью полета мотка бумаги.

Рулон в свою очередь, и так размякший после выстрела Далета, начал, как сухой песок на детской площадке, сыпаться и навсегда пропадать из виду. Спустя секунду от бывшей туалетной бумаги остался лишь маленький кусок втулки, который не распался только благодаря тому, что пуля оказалась слишком мощной и не успела расщепиться внутри него до конца, войдя в стену рядом с зеркалом и там вспыхнув синей искрой. Кстати, теперь в стене красовалась ровная дырка диаметром в три сантиметра, задевшая и кусок зеркала, лишь чудом не треснувшего.

Ошарашенный Егор медленно подошел к кусочку втулки и аккуратно взял его в руки. Он, будто не веря своим глазам, начал его тереть и ощупывать. И только стоило ему чуть приподнять глаза в надежде уловить нотки шока в глазах вечно спокойного брата, как шок и ужас он увидел в очень знакомых больших голубых глазах, смотревших сквозь очки на невероятные метаморфозы рулона бумаги.

Младший брат встретился с ними взглядом, и между ними пробежала какая-то искра недоумения, после чего фигура моментально исчезла, вероятно, упав с лестницы. Узнав в этом человеке ту самую девушку из университета, что обиделась на него в коридоре, он ринулся открыть окно, но, выглянув наружу, уже не обнаружил ее. У Егора внутри что-то защемило, и он не на шутку перепугался.

Быстро сбежав вниз, он не нашел ее ни под лестницей, ни на дороге, ни еще где-либо рядом с домом. Сверху смотрел Лёша, испуганно оглядываясь по сторонам и укутывая пистолет обратно в обертку. Поднявшись наверх, Егор почувствовал легкий холодок, который начал растекаться по всему телу. Они с братом быстро собрали коробку и все ее содержимое и спрятали ее в секретер, уверенные, что к ним в скором времени нагрянет наряд «режимников» и быстро упакует в железные машины.

Так они сидели десять минут, в нервных порывах открывая жалюзи и проверяя улицы, но машин все никак не было. Братья перекурили и успокоились. Егор решил последний раз выглянуть в окно и снова наткнулся на хитрое лицо в круглых очках. Девушка завязывала шнурок, опираясь на окно ладонью. Тут он не стерпел, открыл окно и схватил ее за руку, затянув в дом. Она даже не успела ничего сделать. Лёша вскочил с дивана, поспешно скинул окурок в пепельницу и удивленными глазами посмотрел на пол – неожиданный гость ворвался в дом.

Глава 2 Junior cowboys

I

На полу лежала, оттряхивая свою черную короткую юбку, милая девушка с розовой кожей и темно-лиловыми волосами, плавно переходящими в светлый тон ближе к макушке. Она подняла испуганные глаза и сквозь очки оглядела комнату, остановив взгляд на Егоре, что смотрел на нее, сам пребывая в растерянности и чувствуя некоторую недосказанность этой ситуации. В комнате повисла неловкая пауза, но Егор смог, не без усилий, оборвать ее:

– З-зачем ты шпионила за-за нами? – еле выговорил он, боковым зрением смотря на коробку.

Девушка сидела на полу и боялась заговорить, беззвучно двигая дрожащими губами.

– Мне просто стало интересно, – ответила она, вдруг сделав безучастное выражение лица. – Я долго за тобой наблюдала, кстати, и мне показалось, что у вас что-то происходит интересное, а оказалось, что я словила вас в самый неподходящий момент, – она остановилась и поправила съехавшие очки. – Извините.

Слова ее звучали неубедительно, в них был упрек, словно виноватыми в этой ситуации должны были быть пострадавшие. После своего натянутого «извините» девушка подняла брови и чуть поджала губы. Лёша шумно выдохнул и откинул голову обратно на диван, показав острый кадык, как бы давая понять, что не только она здесь может быть столь непоколебимой в своей правоте. Младший брат почесал затылок и в растерянности обратился к брату, в надежде на то, что он придумает, как поступать в такой ситуации, но старший брат тоже сидел молча, слегка приподняв брови.

– Ну и что ты нам делать предлагаешь? – спросил Лёша, даже не опустив на нее взгляд. – Ты же понимаешь, что своим шпионажем ты взяла и сама подвергла себя опасности?

– Я тебя умоляю, – послышалась от нее насмешка. – Если бы у меня не было возможности побега, я к вам и не пришла бы, – она откинула шелковистые волосы и встала с пола, гордо задрав маленький носик. – Я здесь от нечего делать. Домой не хотелось, вот я и решила хоть чем-то себя занять.

– Не делай только нас виноватыми! – возразил Егор, видимо, заметив ее чересчур гордый вид. – И вообще, подслушивать не-некрасиво.

– Это ты-то говоришь о красоте поступков? – воспротивилась упрекам девушка. – Я прекрасно знаю тебя и то, как тебе плевать на всех вокруг. Хочешь, чтобы я с тебя брала пример?

– Но… прич-ч-чем тут пример?

Егора как волной снесло. Он в растерянности стал перед ней и слегка приоткрыл рот, чувствуя невероятное давление от одного лишь присутствия рядом с ней. И это давление очень ловко переплеталось с некоторым облегчением, когда она была здесь, с ним. Егор нервно щелкнул пальцами, стараясь незаметно разглядеть ее икры и бедра, оголенные юбкой. Девушка, явно дав понять, что Егору ловить в споре с ней нечего, обратилась к старшему брату:

– Я подслушала вас, когда вы читали письмо отца. Я понимаю, что не должна была этого делать, и на этой ноте приношу свои извинения, искренне, но, я думаю, вы поймете меня, ведь находитесь в такой же ситуации, как и я.

– Что ты имеешь в виду? – глубоко затянувшись и прищурив в удовольствии бегающие глаза, протянул Лёша, видимо, тоже заприметив сильные икры девушки, но только он быстро осек этот импульсивный порыв, в отличие от младшего. – И кто тебе сказал, что мы в такой же ситуации, как и ты?

– Всем подросткам сейчас трудно.

– Мы не подростки, – учтиво осек ее Лёша.

– Тоска смертная вокруг, а мы сидим в этих долбаных коробках да проживаем остатки наших дней в ожидании чуда от нынешнего президента, но что-то ничего не двигается. В общем – я хочу пойти с вами, – как бы не замечая упрека Лёши, вдруг выпалила она, от чего даже он на секунду впал в ступор.

Она говорила об этом так буднично, спокойно, даже с каким-то едва уловимым задором. Лёшу это позабавило, и он закинул ногу на ногу, как его прервал младший:

– Да кто тебе сказал, что мы решили туда идти? Ты слышала, что говорилось в письме? Какие у-у-ужасы ждут путников на дорогах? Это дикое место, где не работают законы, м-м-моральные п-п-принципы и мало-мальские идеи г-г-гуманизма! Да и никто не возьмет с собой м-м-малоизвестного человека в такую авантюру. А вдруг ты шпион? – Егор остановился, взялся за подбородок и ужаснулся тому, как он стал часто заикаться. Эта девушка не давала нормально даже вздохнуть, когда он говорил, а если она обращала взгляд на него, то Егор начинал словно таять под ее натиском, совсем не чувствуя, что ему остается в таком жалком положении.

– Господи, да ты сам в это не веришь! – возразила девушка и усмехнулась, явно не воспринимая слова Егора всерьез. – Я же вижу огонь в ваших глазах. Даже в твоих, – она с некоторым пренебрежением показала ладонью в сторону Егора. – Вы такие же, как и я. Нам просто-напросто делать в этой дыре нечего, вот мы и ищем любые способы скрасить будни, ведь люди – это цветы, которым всегда нужна вода, солнце, почва. Не врите себе. Я же видела, как вы были воодушевлены, когда читали письмо.

Лёша улыбнулся и посмотрел на брата, в котором читалось желание возразить, однако он сам был согласен с ней и глубоко в душе боролся с принятием. И боролся с этим принятием он лишь только от желания упрекнуть ее в чем-то и не казаться на фоне спокойного брата пустым местом. Почувствовав себя одним на этой войне, Лёша прищурился и продолжил слушать:

– Если так рассудить, то зачем вообще жить просто ради того, чтобы жить? Надо получать удовольствие от пребывания здесь. Я не хочу закончить как моя мать, которая ради стабильности свела себя в могилу на работе, которая даже не приносила ей удовольствия. Я не хочу быть как отец, который… Я не хочу остаться такой же, какими были все мои родные, которых я знала. Пусть я умру от рук бандитов, но я хотя бы попытаюсь что-то изменить.

Лёша громко рассмеялся и принялся кашлять от застрявшего в легких дыма, все так же давясь смехом. Девушку это сильно возмутило, и она в растерянности раскраснелась. Старший брат смотрел на Егора и на нее так по-отцовски и с любовью, что казалось, будто бы он разбирался между двумя детьми и их глупой ссорой. Когда он отсмеялся, то, наконец, ответил:

– Вы оба невероятно наивны, друзья мои. Ввиду ваших гипертрофированных амбиций, – он ткнул в сторону Маши тлеющей сигаретой, – каждый представляется мне чем-то смешным. Словно вы нарочно закрываете глаза на опасности, что свойственно молодому сердцу и не совсем пытливому уму. Даже ты, братец, вроде и рассудил трезво, но мечешься от одной идеи к другой, что выглядит довольно жалко, – он указал на брата, который весь раскраснелся. – В одной горит какой-то совсем детский энтузиазм и максимализм, а другой боится признать очевидное, что сам мне высказал не так давно. Словно сам не может принимать решения, – он обратился к Егору и уточнил: – Но ведь это не так. Я хочу лишь сказать, что сильно амбициозные люди, которые одержимы какой-то идеей, порой сводят себя в могилу быстрее остальных, а иногда даже других берут с собой. Собственно, из-за ваших качеств – фанатизм и трусость – мы скатились в такую задницу, став безвольным, трусливым и помешанным на каком-то пропагандистском говне народом.

– Ага, трусость, фанатизм и высокомерие, – съязвил Егор, и Лёша согласно кивнул, как бы не скрывая и своего греха.

– Что ты несешь? – разгневалась девушка. – В учебниках черным по белому прописано, что Беларусь всегда была страной цветущей и прекрасной. В ней всегда царил мир. Это из-за какого-то там психа, который за счет своего умения подавил в людях волю бороться, свел нас в могилу, – говорила она, твердо уверенная в своих знаниях.

Лёша снова громко рассмеялся, только к нему присоединился теперь и Егор, стеснительно прокашлявшийся в кулак.

– С чего ты взяла, что это сортирное чтиво, что нам подсовывают шестнадцать лет в школе и универе, является истиной? – совсем перейдя на детский манер, говорил Лёша. – Посмотри вокруг и задай себе вопрос, – может ли в такой стране писаться правда в государственных учебниках? Это все маска, которую они носят вот уже сколько лет. И, как я думаю, в учениках все тоже не особо-то и радужно.

Девушка растерялась и гневно посмотрела на хихикающего Егора, будто бы не желая принимать поражения в поединке еще и с ним. Она стояла посреди комнаты и нервно перебирала пальцами, твердо уверенная в своей правоте, но не знающая, как ее защитить. Нахмурив брови, она в обиде удалилась, прямо перед окном растворившись в какой-то черной сфере. Теперь братья точно понимали, что с ней что-то не так, но также они видели, что девушка высказала ту самую мысль, неловко висевшую между ними – предложение отца было очень заманчивым, а отказаться от него могло позволить разве что очень большое усилие и привычка оставлять себя и окружающих в стабильном расположении духа.

II

Следующую неделю братья провели в университете, забываясь в раздумьях об отце. Повседневную рутину теперь разбавляли только мысли о предложении Уильяма, заставшие их врасплох, да новый интерес Лёши в лице Леры. Он занимался окончанием пятого курса, получением диплома и званием бакалавра, параллельно устраивая пьянки и стараясь выжать последние соки из студенческой жизни и из своих не столь обремененных предприимчивым и инициативным характером друзей. Егор, в перерывах между сном на партах в старых аудиториях, наблюдал за загадочной девушкой с лилово-фиолетовыми волосами. Раньше он ее не примечал, будто бы ее и не было, а теперь везде мерещилась только она. Куда бы младший брат ни пошел, девушка из параллели была с ним, то появляясь по-настоящему, то просто привидевшись в толпе студентов. Девушка будто навсегда стерла из его памяти бывший интерес к Лере. Она просто растворилась и больше не появлялась в его голове.

Мысли о ворвавшейся в дом студентке с окрашенными волосами не давали покоя. Она казалась ему чем-то вроде объекта для исследований. Такими терминами он пытался скрыть отдаленные и приглушенные за годы одиночества чувства, которые сам Егор никак не мог описать, а лишь вскидывал в недоумении брови, когда, в очередной раз увидев ее, чувствовал бешеный ход сердца. И все же ему была чужда вся эта социальная раскрепощенность, которую, казалось бы, в нем должен был открыть университет и студенческая жизнь, которую уже успел познать и прочувствовать старший брат.

Справедливости ради стоит отметить, что и загадочная девушка не обделяла братьев вниманием. То и дело ее беглый и суровый взгляд сверлил им спины, когда по старой, давно отработанной привычке они уходили курить после пар. В университете она часто была рядом, когда братья принимались в спешке обмениваться какими-то идеями и предположениями. Егора совсем не настораживало такое ее отношение, потому что он чувствовал, что хоть кто-то ими интересовался в этом мире, и получался обратный эффект. У него было то самое приятное чувство, когда кто-то натужно хотел узнать о тебе побольше, но стеснялся этого. Старший брат не мог согласиться с ним, потому что заранее понимал – брать ответственность за кого-то, кроме брата, в грядущем, все еще не обдуманном и туманном путешествии он не хотел.

Так, мечась от одних выводов к другим, Егор быстро пришел к закореневшей в нем еще издавна апатии, вызванной этой самой неопределенностью и осознанием своего жалкого положения. Он постоянно не мог держать себя в руках, как только видел ее бледное лицо в толпе, ее большие голубые глаза и пушистые волосы. Бывало, когда он сидел на очередной томной лекции, сон как рукой снимало, и он разваливался на полпарты, негодующе тарабаня пальцами по старой ДСП и нервно закусывая губу, когда в голове всплывали словно поразившие его рациональное мышление ее широкие бедра, чуткий и слегка наглый взгляд, сильные икры, худые руки и сильная шея. От переполняющих его эмоций Егор даже не мог понять, чем увлечь свои руки и тело, от чего, как змея, все время извивался и посматривал на соседа по парте, словно боясь, что тот что-то узнает, и одновременно надеясь, что Яша все поймет и поможет в этой его внутренней войне.

– Что с тобой происходит эту неделю? – поинтересовался как-то в конце третьего учебного дня Яша, смотревший из-за своих длинных волос прямо ему в глаза.

– Ничего особенного, – ответил Егор, вдруг вспыхнув красной краской на лице.

– Да-да, – все так же спокойно продолжил Яша, – меня не обманешь. Знаешь же, что я всегда добиваюсь своего, – он сощурил глаза и облизнулся.

Егор вздохнул и понял, что Яша раскусил его еще в первый день, ведь этот коварный парнишка с длинными ногтями и худым, идеально гладким лицом всегда знал, что творится у него в голове; недаром он стал лучшим его другом после брата – только Яша сразу понял, какой к нему нужен подход и какой это сложный человек. И обмануть его мог лишь пируэт «лживых дел мастера», как то окрестил Егор у себя в голове.

III

После занятий два друга зашли в магазин, взяли по баночке пива 0,33 и отправились в заброшенный двор, который еще с начала первого курса был излюбленным местом для рассуждений на тему их жалких злоключений в пределах «золотой ветки». Именно в этом месте Егор больше всего предавался рефлексии и пытался вычленять логику из своих поступков, а помогал ему в этом, как настоящий психолог, Яша.

Положив старую картонку под спину, Егор сел на мягкую, слегка пыльную от побелки траву и положил ноги на поросшую мхом дорожку. Яша в удовольствии зашипел пивом, завалился на старую ржавую скамейку около дерева и опустил скрипучий навес беседки. В который раз Егор убедился в магической сущности этого забытого всеми дворика в центре города, когда опустившийся навес беседки вдруг убрал дрожь из рук, а язык развязался. За обвалившимися кусками зданий, вырванными с корнем деревьями, грязными фасадами и смешанными с глиной и болотистой водой дорогами скрывалась магия зеленого мира, которая, словно паутина, опутала здания, детские площадки и прогнившие лавочки.

Егор ждал от Яши первых слов, но никак не мог услышать даже намека на диалог. Тот просто созерцал вокруг себя все, что попадало в поле зрения, и немного глупо, но в тоже время беззаботно и честно, улыбался. Спустя две минуты упоения красотой обросшего зелеными локонами лозы сада Егор посмотрел на друга и словил на себе спокойную и понимающую улыбку. Яша очень умиротворительно действовал на Егора, поэтому он быстро пришел в себя и собрался с мыслями.

– Что конкретно ты хочешь услышать? – спросил Егор, но Яша все так же ехидно улыбался. – Черт с тобой! Змей! Змей! – он надулся и опустил взгляд. – Короче, походу я привязался к одному человеку. На, на ме-м-м… Ментальном уровне… Ну не в этом смысле, а в с-с-смысле, что у меня появился научный интерес. Как бы исследование…

– Машка-а, – сладко протянул Яша, вдруг звонко цокнув по нёбу языком. – Знаю, проходили! – резко он обратился к другу. – Прекрасная девушка: грациозная, бледнолицая, стройная и умная, хоть и слегка наивная, – Яша глянул на Егора, раскрывшего рот и выпучившего удивленные глаза. – На тебя это не похоже. Ты же гоняешься за более мужественными девушками?

– С чего ты взял? – возмутился Егор.

– Ты сам смазливый, поэтому и тянет на девчонок более мужественных.

– Сам ты смазливый! Ложь в чистом виде. Вот брат не смазливый, но ему понравилась Лера. Она от него не отлипает; а это Лера!

– Лера не Лера, а ты все же стал другим. Раньше ты был сильным, неутомимым и строгим. Меня восхищал твой стоицизм, но в последнее время ты размяк.

– Змей… А это п-п-плохо?

– Нет, я рад, что ты можешь вернутся к людям с гордо поднятой головой и забыть наконец это долбаное апатичное состояние как страшный сон. Ты молодец, – Яша положил руку ему на плечо и улыбнулся.

Он достал свой агрегат для самокруток и в блаженной задумчивости принялся крутить табак; Егор последовал его примеру, но крутил только пачку верных ему во всех невзгодах жизни «Огни Сан-Франциско». Думая над последней фразой друга, Егор почувствовал, что слова Яши были не столь уж и бессмысленны. Он и правда стал чуть мягче, человечнее, чем то было ранее. В каком-то смысле признавать это было неприятно, словно пропадала поэтичность его образа. Егору нравилась эта отстраненность и стоицизм, о котором говорил Яша, но он не мог отрицать того, что теперь стал другим, и теперь не так просто закрывать глаза на все и плевать на всех подряд.

Так они долго сидели, созерцая затертые до дыр беглыми взглядами пейзажи, ставшие уже им родными, слышавшие сотни историй, тысячи диалогов и миллионы возмущенных рассуждений кучерявого парня, которого слушал вечно спокойный и влюбленный в природу и мир Яша. Каждый листик в этом цветущем парке будто бы был рад каждой секунде, которую здесь проводили два друга. Только здесь, в этом закрытом от чужих глаз полуразваленными домами дворе Егор всегда чувствовал свет солнца и тепло. Только тут он ощущал весь спектр эмоций от ветра, приятно развевающего его неаккуратные кучерявые пряди, и свежей зелени, разносящей свой необычный запах, коего так не хватало городской жизни.

Меланхолия, что накрыла вместе с сигаретным дымом друзей, ушла, и Яша наконец спросил:

– Почему ты так старательно отрицаешь очевидные вещи? Хотя стой – я и так знаю. Ты всю жизнь жил в этом вакууме одиночества, не способный почувствовать прекрасное в людях. Единственное место, где ты нашел истинные эмоции, – двор за школой, – Яша звучал очень успокаивающе, а его лицо и мимика медленно сводились к ленивым подергиваниям мышцами, от чего тот стал похож на сонного и усталого человека. – Однажды, придя в этот двор, ты мне впервые открылся, что ненавидишь почти все, что тебя окружает. Я посоветовал тебе увидеть прекрасное в деталях – траве, солнце, капельках росы и свежем запахе липы. И ты смог. Теперь же тебе предстоит полюбить людей. Тут нет ничего плохого, поверь.

– Что же ты тогда не пользуешься своими советами? – Егор искренне старался отрицать его аргументы и убедить себя, что он остается прежним.

– Да не знаю я, – он довольно улыбнулся. – Мне и не нужно, кажется. Я, в отличие от тебя, не чувствую давления одиночества. Есть дела и поважнее.

Яша допил пиво и засунул в рюкзак банку вместе с окурком, даже пепел которого он бережно стряхивал в нее, стараясь не проронить ни пылинки на поросшую зеленью дорожку. Егор наблюдал за невозмутимым лицом друга и крутил фильтр в руке.

– Почему ты сразу заговорил о любви к людям? Это же всего лишь исследование. Эксперимент, который я мысленно ставлю над ней. Она мне интересна как человек, чем-то похожий на меня, вот и думаю постоянно. Плюс она высказала довольно интересную мысль как-то.

– Врать себе еще хуже, чем врать другу. Я прощу тебя и на этот раз, и на тысячу вперед, а вот ты будешь жутко страдать, если не собираешься отдавать отчет своим действиям.

Егор посмотрел на этого странного человека, в очередной раз убедившись в том, насколько он, Егор, далек от понимания таких вещей. Яша потянулся и сказал:

– Я всегда знал, что ты добрый, но специально пытаешься удалиться от всех остальных, потому что боишься чего-то.

– Змей!

Тогда Яша, что странно, даже не понимал, чем была обоснована отрешенность Егора, а лишь догадывался из старых историй. Основной костыль в виде романтического образа, который себе подставил Егор, Яша не заметил.

Егор отмахнулся, и так они еще долго сидели, разговаривая на отвлеченные темы и созерцая медленно надвигающиеся грозовые тучи, точно показавшиеся Егору плохим знаком.

IV

Пятничный вечер выдался очень насыщенным. Весь день провели братья в потугах хоть что-то разузнать про пути, по которым можно добраться до дома в Барановичах, что находился почти в ста пятидесяти километрах от их третьего этажа. Заранее извлеченный из коробки «Гриф» обнадеживающе сверкал лампочкой в сторону, в которой находился родной старый дом на руинах ядерной пустоши. Эта маленькая коробочка с экраном со временем начала очень сильно давить на них, что и стало отправной точкой долгого злоключения.

Так, запивая все это обильным количеством спиртного, Лёша копался в горах карт и составлял всевозможные планы обходов и побегов. Младший брат, в свою очередь, делал списки и предугадывал все мелочи, которые в дороге так или иначе себя могут проявить. К часу ночи у обоих уже были готовы по несколько листов выписок и «выдержанных» в хмеле, трижды переписанных конспектов. Еще полночи они потратили на выяснения отношений и постоянные упреки в сторону друг друга. Никто не мог сойтись во мнении, так что в один момент братья даже усомнились в правильности своего решения отправиться в путь, если они даже собраться вместе не могут. И кто знает, какие разногласия могут стать камнем преткновения в их будущей дороге?

Протрезвев, остаток ночи они смотрели телевизор и разгружали мозг. Популярный сериал частного производства «Черная история белой страны», что рассказывал о бандитизме и жизни местной мафии в Беларуси 2090-х, крутили всю ночь, и братья по второму кругу начали смотреть захватывающую криминальную драму, филигранно выкручивающую и выворачивающую историю кровавого диктатора наизнанку, оголяя страшные аспекты тех времен. Правда, даже такое, казалось, тяжелое и правдоподобное произведение Лёша смотрел с опаской и долей скепсиса. Так, под фирменный длиннющий монолог главного героя на фоне пыхтящего завода, к которым вернулась страна в то время, братья и уснули.

Утреннее солнце предательски забило в лицо и разбудило Егора спустя всего четыре часа сна. Он весь сморщился, поежился и лениво уперся в брата, закутанного в тонкий плед, но сон не забрал его с собой, а выплюнул во внешний мир и совершенно выбил из колеи. Он встал, сварил крепкий черный кофе без сахара, с удивлением заметив в себе сходство с полковником Аурелиано Буэндиа (хотя общего у них мало что было), а после сел за исчерченные листы. Егор впервые почувствовал ощущение, что его организм что-то попутал во время сна – все тело ломало, голова совсем отказывалась связывать мысли воедино, но сон как рукой сняло.

Так он просидел над листом, успев за полтора часа только зачеркнуть пару пунктов и обматерить на бумаге все, что только посещало его взъерошенную голову. Зависть брала его, когда он видел сопящего и сладко прильнувшего к дивану брата, с фантастической ловкостью укрывшегося от утреннего солнца двумя пальцами нависающей сверху руки. Шальная мысль разбудить его и заставить браться за работу захватила его, но Егор успокоил внутреннего демона, поняв, что и делать-то нечего уже. Оставалось лишь собираться, уповая на удачу, ведь в такой дороге не могло быть четкого плана – он всегда зависел от случая.

На улице пахло все той же городской тоской: паленый шашлык, сгоревшая резина, которую плавили в закрытых на «вечную реставрацию» дворах, вонь из заводских труб, будто бы нарочно выставленных в жилых районах и, конечно же, печальный пейзаж зеленой и грязной Свислочи, медленно текущей по своему желобу. За ней виделся кусок Троицкого предместья, который уже был больше похож на большой памятник человеческому пофигизму, нежели на исторический мемориал.

В субботнее утро на улицах совсем не было народу. Егор быстро сбежал от всего этого за территорию «золотой ветки», представляющую собой местность в виде кривого кольца от станции метро Молодежная до Октябрьской, и выбрался в более цивильные парки, все так же закрытые на «вечную реставрацию».

Придя в один из таких парков, Егор тяжело упал на траву и разлегся на ней, подняв усталые глаза к небу, частично закрытому пушистыми лапами елей и редкими иголочками, торчащими из молодых, медного цвета веток сосен. Солнце тускло пробивалось сквозь зеленое покрывало и мягко падало лучами на траву, покрытую редкой росой. Егор закрыл глаза и постарался прочувствовать все ощущения, на которые только способно человеческое тело, словно стараясь тем самым придать себе сил и побудить организм работать. Он пытался насытиться маслами природы, которые бы успокоили гнетущие мысли. На душе стало теплее, голова немного разгрузилась, и он наконец, оставаясь мысленно с папой, который был где-то далеко и которого он столько лет хотел хотя бы увидеть одним глазком, упал в глубокий и сладкий сон…

V

…Но первое, что увидел Егор после своего досыпания на влажной траве, – это не лапы елей, не ехидную морду дикой лисы или уши робкого зайца, и даже не щебечущих птичек, а бледное личико, склонившееся над ним и поднявшее в удивлении волнистые брови. У Егора перехватило дыхание, и он вскочил, упав рядом с ней и больно ударившись спиной о выпирающий твердый корень сосны. Девушка смотрела на него и держала в руках еловые иголочки. Она закусила пару штук, рассосав кисло-сладкий хвойный сок, и спросила:

– Что заставляет тебя приходить в такие места?

Егор на время призадумался, а потом ответил:

– Не знаю. Раньше я приходил сюда для уединения. Иногда рисовал, но сейчас мне очень захотелось спать, ведь мы с братом всю ночь работали над планом и смотрели телик, – он закрыл лицо руками, стараясь взбодриться после сна. Он говорил с ней впервые после того дня, и сейчас немного смущался, не мог никак найти правильные слова. – А ты какими судьбами тут?

– Я всегда сюда приходила, – девушка встала и пошла к высокой и старой сосне, под которой трава уже прилично помялась с годами. Егор присоединился к ней и увидел, что в метре от земли на дереве были нацарапаны инициалы: «В. И. Кузнецов. 14.01.2105».

Егор удивился, что никогда раньше не замечал этой миниатюрной могилки, аккуратно украшенной садиком из васильков, ромашек, клеверов и элегантного ландыша по центру. Сверху над могилой был вырезан глубокий крест, залитый чем-то темно-бордовым, который облепила грязь и муравьи. Девушка села на корточки и засунула в рыхлую землю три ромашки с корешками, заботливо вырванные с пригородных садов. Она притоптала землю вокруг и подлила водички из баночки из-под канцелярских скрепок. Интерес Егора побудил его к искреннему вопросу:

– Это твой папа?

– Ага.

Егор потерялся. Ему совсем было непонятно, что говорить в такой ситуации.

– А… Мне жаль…

– Не надо «мне жаль» твоих. Это история, которая тебя совсем не трогает, я знаю.

– Все ты уж всегда знаешь, – он сел рядом и подровнял откатившийся камешек импровизированного садика. – И все же мне интересно.

– Ты ставишь свой интерес выше моих чувств.

– Не ставлю, а просто хочу понять тебя. Я тебя не заставляю мне ничего рассказывать.

Опустив голову на ладонь, она улыбнулась и аккуратно помяла землю под цветами.

– Мой отец умер холодной зимой, стараясь выполнить поручения национальной партии по перевозке провизии и боеприпасов к линии боевых действий. Хоть он и был человеком преданным и раболепным, но всерьез его никто так и не воспринял. Как на каторге, он три дня и две ночи катал бочки, ящики и патронташи, не награжденный и ломтем хлеба за свои труды. Трехмесячная осада «золотой ветки» привела к утешительным результатам, но произошло это ценой жизни десятков, а то и сотен таких инициативных рядовых, как Виталий Иосифович Кузнецов. Никто не воспринял всерьез смерть обычного посыльного на военном фронте, поэтому труп отца так и пролежал две недели под кровавым снегом, сжимая в руке сухую кожуру от вяленой говядины, так и не подарившей ему и пары минут жизни. Его нашли после окончания боевых действий спустя три дня и принесли к нам, положив труп на пороге, даже не сказав ни слова. Мы с бабушкой похоронили его под этим дубом потому, что именно под этим деревом когда-то мой отец дал клятву небу в вечном служении господу и правителю, – она показала пальцем на крест над могилой, и только тут Егор понял, что темно-бордовая жидкость была не чем иным, как запекшейся кровью. – Тут он начал свой путь, тут же и был похоронен. Похоронен человек, проживший жизнью искренне верившего в правосудие. Возможно, его вера была напрасна, но он точно не заслужил такой участи. И пусть он был жалок, я не могла его оставить так просто, как оставила в свое время мать. Так Маша, как она думает, отдает честь погибшим, – сказала девушка, впервые произнеся свое имя.

На протяжении всего монолога Маши у Егора появлялось ощущение неправильности происходящего. Смотря на рыхлую землю с тремя политыми ромашками, под которыми покоился труп ее отца, он невольно захотел уйти отсюда поскорее и более никогда не затрагивать эту тему, от которой у всех на душе кошки скребли.

Маша еще какое-то время сидела у дерева и сжимала руками коленки. Солнце наконец выбралось из-за серых облаков и пролило единственный лучик на бледное личико в очках. Теперь Егор спокойно и безошибочно сказал себе, что она тот человек, который хранит в себе чувства, подобные его чувствам, в чем они были так похожи и что стало началом той нервозности при виде ее, которая не обошла его стороной и в этот раз. Так они еще какое-то время сидели у самодельной могилки и наблюдали за муравьями и жучками, нежно прильнувшими к ромашкам. Егор закурил свои любимые «Огни» и сказал:

– Именно поэтому ты и хочешь убежать отсюда. Как я могу помочь тебе? Что позволит тебе избавиться от гнетущего чувства этой паршивой скованности?

Маша подняла на него взгляд, и под глазами у нее блеснули кристальные капельки. Очки ее запотели, и она сняла их, начав протирать белым платочком. У Егора перехватило дыхание.

– Я не хочу вам докучать, – выдавила она. – Пусть ваш путь будет вашим же удовольствием, и вы сможете держать ответственность только друг за друга. Я поняла глупость своего поступка только недавно. Это было слишком опрометчиво, извините. Я не смею…

Егор оборвал ее и провел большим пальцем по мягкой коже лица, убрав текущую из уголка глаза слезу. Она отпрянула от него и посмотрела глазами, полными недоумения.

– Да не извиняйся ты, – Егор улыбнулся, сам не ожидая от себя таких смелых действий. – Нам даже будет приятно, если кто-то составит компанию двум братьям.

– Убери эту наивную ухмылку с лица, – строго оборвала она его. – Не неси чепухи. Твой брат запрещает это, а я не посмею больше лезть в ваши дела.

Она не смогла выдержать давления рядом с Егором и молча удалилась. Он же просидел в лесу еще минут тридцать, расположившись рядом со старой могилкой и молча рассуждая на отстраненные темы, втягивая сладковатый дым третьей сигареты. Только на природе родной страны он мог быть так мягок и добр, что и отразилось в его действиях. В голове всплыли слова Яши. Наставления друга, как это часто бывало, действовали на него положительно. Он улыбнулся и ушел домой, четко поняв теперь свою цель.

VI

Старший брат уже пришел в себя и вовсю копошился в грязном белье, холодильнике и вел беседы с тетушкой Твид, громко смеющейся сидя на их огромном диване. Совсем изголодав, Егор даже не сразу заметил это доброе морщинистое лицо. Старший брат стоял у плиты и довольно улыбался. В комнате пахло лакрицей и сиренью.

– Тетушка Розалия? Здравствуйте. Какими судьбами? – Егор подошел к пожилой женщине и крепко обнял ее.

– Ох, Джо… Устала я от деда. Мне бы молодежь чего рассказала, – она сложила руки на груди и мило улыбнулась.

– Лёша вам рассказывал о наших планах? – спохватился Егор.

– Да, – послышался голос брата. – Тетушка Розалия предложила нам помощь в подготовке.

– Я была той еще авантюристкой раньше, – ответила тетушка, едва заметно подмигнув ему. – Хотя, в таких аферах, как ваша, я не участвовала. Это очень опасно, но я бы могла вам помочь, ведь это большая ответственность, особенно если вспомнить, сколько мракобесов развелось за территорией нашего цивилизованного города, – говорила она и трясла сухим пальцем.

Тетушка Твид хорошо знала происходящее в округе. По жизни она всегда была женщиной заводной и смелой, никогда не отказывающейся от веселых авантюр. Егор и старший брат где-то час готовились и говорили с ней о многом, иногда прерываясь на минутки для обругивания тетушкой власти, но все в конце концов сводилось к ее интересным советам.

Эта женщина с первого же раза составила удобный и грамотный список вещей, нужных в походе. Она предпочитала расценивать их путешествие как поездку в лес или пешее приключение. Список вышел длинным, но очень экономным и прагматичным. После она помогла старшему брату наготовить еды, которая в походе по таким землям была ресурсом дефицитным и не возобновляемым.

Всевремя, пока тетушка Твид объясняла им проблемы комаров и диких пчел, их яда и онемения конечностей после укуса, что не так уж волновало остальных, учитывая другие переменные, Егор думал, как подступиться к брату и обсудить внедрение в их путешествие Маши. Возможность выдалась вечером, когда тетушка Твид ушла отдыхать, а старший брат, оправляясь от приятной усталости, сел покурить и полистать сводку новостей, каждый раз до боли в животе смешившую его своей абсурдностью.

– Лёх, есть вопрос, – начал Егор.

– Ха-ха-ха, подожди ты, – Лёша громко рассмеялся и с головой окунулся в отечественную сеть.

– Лёха, черт бы тебя побрал! Есть дело! – четко и громко сказал Егор.

Старший брат откинул мобильник и посмотрел на Егора, скрестившего руки на груди.

– Нам не так часто включают интернет! Раз в месяц я не могу почитать новости или посмотреть интернет журналистов?

– Ты смотришь этих новомодных парней, которые выкладывают видео?

– Дело срочное? Интернет скоро опять обрубят, – нетерпеливо ответил Лёша, пропустив вопрос брата мимо ушей.

– Я должен спросить тебя о Маше.

– О ком?

– О девушке, что приходила к нам на днях и с которой ты спорил.

– Боже, да что тут думать? – спросил старший брат. – Дорога долгая и опасная, а цель очень личная и интимная, так что нечего ей с нами будет делать. Скажи, сильное у тебя будет желание кусать локти, когда она откинется от шальной пули гвардейца или ядовитой пчелки, случайно пролетавшей мимо? Нет, это исключено.

Егор не ожидал, что его попытка что-то выведать будет так быстро аннулирована. Он на секунду впал в замешательство, угнетаемый суровым взглядом старшего брата, как бы намекающего, что разговор будет точно не в его пользу. Не найдя идей лучше, Егор использовал последний аргумент, которому лишь оставалось играть на чувствах:

– Я о ней узнал кое-что. Она находиться в очень прискорбном положении, которое я, почему-то, думаю, обязан исправить.

– Ты когда добрым самаритянином заделался? С каких пор это моему родному Джо приспичило помогать каким-то девушкам, коих он знает всего пару минут от силы? – говорил Лёша. – Я не считаю, что в современном мире, где каждый человек на игле – не важно какой, – стоит заботиться о каждом прохожем. Давай рассуждать здраво.

Егора захлестнуло отчаяние. Ранее такой же прагматичный и рассудительный младший брат впервые был не согласен с Лёшей. Налившись краской, он сел рядом и сказал:

– То есть, если бы Лера оказалась в такой же ситуации, ты бы оставил ее на съедение этому жестокому городу?

Лёша открыл рот, но вдруг замолчал и ничего не ответил. Его губы сжались, и он, явно с упреком, как бы давая понять, что он лезет туда, куда не стоит, сказал:

– Ты начал испытывать к ней чувства… Это очень плохо, но я, как человек, взвешивающий за и против, не согласен на такое. И Леру, будь у меня выбор, оставил бы тут. Слишком высокомерно с твоей стороны рассчитывать на то, что ее жизнь и здоровье менее важны, чем твои чувства.

– Знаешь, – даже не желая слушать дальше, сказал Егор, – а ведь она такая же, как и мы. Маша потеряла мать и отца. Отца, который честно и бескорыстно помогал другим, надеясь, что станет хорошим отцом и примерным гражданином, а потом его поглотил холодный снег войны. Этот снег закопал его на две недели, а потом окоченевший труп оказался перед дверьми двенадцатилетней Маши, так рано познавшей этот ужасный смрад, который источает смерть. Я не хочу оказывать никому медвежьих услуг, но она не дает мне покоя. Это ее и моя воля, пусть она и старается это отрицать.

– Это она тебе рассказала? – спросил Лёша.

– Да. Я ушел в парк на юге и уснул, а потом пришла она и показала мне скудную могилку с садом из цветочков, которые она сама собрала для него.

– Она отказалась идти с нами.

Егор нахмурился. Он вмиг осознал, что никаких обещаний Маша ему и не давала, но он почему-то решил, что она согласилась. Не зная, как быть в этой ситуации, он спокойно выдохнул и сказал:

– Согласится. И я сам решу, пойдет она с нами или нет.

– Что? – Лёша строго посмотрел на него и от неожиданности выронил сигарету из пальцев. – Нет, Джо. Ты пока что не готов принимать такие решения.

– Я не буду больше уповать на твои советы! Ты все еще мой брат и моя путеводная звезда, но я способен сам прокладывать себе дорогу.

– Ты хочешь, чтобы на мне висело бремя вины?! Джо, ты понимаешь, что ты делаешь?!

– Не будет на тебе ничего висеть. Просто признай уже, что я самостоятельный и самодостаточный человек…

– Да ты при ней даже себе признаться ни в чем не мог! Какая самостоятельность!? Я ее признаю, хорошо, но, когда ты столкнешься с ее смертью – я обязательно напомню об этом. Обязательно!

По спине Егора пробежал холодок, но пути назад он уже не видел. Слепая вера в свою правоту убедила его пойти против брата. Егор почувствовал, что более не будет прежней размазней, а гордо поднимет голову. Его ковбойское нутро горело, желая бежать вперед все быстрее и быстрее, по пути доказывая, что он – не пустое место.

Глава 3 Имажинист

Мои стихи из стекловолокна царапали бы уши,

Я выпадал бы из окна, чтобы пойти на ужин,

Но там бы меня, узнавая, громко вызывали

На разные дуэли, где б я всех убивал…

Ричард Семашков (РИЧ)

I

По дурацкой привычке, Егор снова на закате очередного дня ушел в себя, сжимая желтый фильтр сигареты отечественного производства в озябших от продувающей форточки пальцах. Старший брат тихо слинял на пьянку с Лерой, с которой они успели сблизиться за очень короткий срок, и с одногруппниками, а Егор справлялся с головной болью и лихорадкой самостоятельно.

С момента, как они со старшим прочитали письмо отца, прошло две недели, а смелости двинуться в путь все никак не прибавилось. За это время Лёша успешно получил звание бакалавра и еще долго думал о студенческой жизни, которую быстро рассосала работа, куда один за другим двинулись однокурсники, не видевшие никаких иных перспектив в столичной жизни. Лёша не хотел идти по их стопам, поэтому остался на неплохой работе в баре. На удивление, его пристрастие к алкоголю только играло на руку, когда приходилось заинтриговать гостя каким-нибудь интересным сортом вина или названием коктейля, историю которых порой можно было приукрасить, дабы произвести большее впечатление на гостя. Правда, когда речь заходила о приготовлении, например, коктейлей и работе с машинами, бармен из него был никудышный.

Еще когда Егор заканчивал десятый класс, он был успешно принят в контору по перепродаже бытовой техники бухгалтером, задачи коего он толком и не выполнял в силу плохой организованности конторы в целом. Уже третий год он сидел за креслом по пять дней в неделю, получая гроши и складывая их с заработком брата, дополнительно пахавшим на любых временных подработках.

Вот уже седьмой год подряд старший приходил домой уставший, шел мыться и тяжело падал на мягкий ковер, накрываясь тонким пледом и кладя под голову льняную подушку тетушки Твид, оставляя все самое мягкое из постельного брату. Егор приходил домой из офиса и замечал спящего на полу брата, оставлявшего раз в неделю на стеклянном столе пятьдесят рублей и записку: «Не скучай, братан». Его всегда это трогало до глубины души. Он укрывал старшего брата нормальным одеялом и подкладывал подушку под спину, чтобы тот не застудил себе ее, а сам съеживался на диване, коря себя за то, что не может перенести уставшего брата на нормальное ложе. Такой ритм, будто кричащий о безнадежности их положения, держался уже много лет, за исключением выходных дней.

Конечно, вся эта работа редко когда приносила удовольствие, а вкупе с монотонной учебой, где одни и те же лица мелькали и мозолили глаз так, что к концу дня хотелось содрать с него пленку и одеть новую, выходило совсем тоскливо. Иногда Лёше давали выходной на два дня, и он приходил домой, запускал телевизор и включал на нем вечное радио с музыкой для релаксации. Он подолгу лежал на диване, скуривая по пять-семь сигарет и изредка тяжело откашливался, недовольно проклиная себя за пагубную привычку всасывать эту страшную гадость. Истощенность не давала ему никакой мотивации бросить курить, взяться за роман или хотя бы попытаться направить учебу в другую сферу, ведь любое отклонение от прежнего режима дня сокращало прибыль, которая зависела от строгих работодателей.

В отличие от своего брата, что лелеял надежду разорвать порочный круг и изменить свою жизнь и жизнь младшего, Егор всегда утопал в рутине. Ему никогда и не приходило в голову, что жизнь довольно паршива и что так быть не должно. Возможно, где-то в глубине души он чувствовал, будто что-то не так, но смотря на брата, который смиренно плыл по течению и только в голове старался найти способы скрасить жизнь, он бессильно разводил руками, также забываясь в табаке и алкоголе.

Единственным утешением были кратковременные колебания атмосферы вокруг, когда на улице два мужика устроили драку, кто-то разбил бутылку шампанского в магазине, заброшенный дом скосила шальная ракета или соседа покусала собака. В такие дни можно было очень «мужественно» возмущаться, сидя на диване и находя хоть какой-то способ что-то делать.

Такой ритм жизни шел по своим рельсам под мелодичную музыку без слов, «Огни Сан-Франциско», тряпичную рубашку, серое небо, завешенное большую часть времени пепельными тучами, и алкоголь, в последнее время так часто появляющийся на полках дома или под диваном в виде жестяных банок из-под пива. По дому был рассыпан пепел, паркет протерт, деревянные балки отсырели, окна и подоконник были грязные от помета и разводов жидкости для мойки, провода залиты липким налетом и покрыты пылью, а все стеклянное испещрено царапинами или разбито (как стол, только недавно приказавший долго жить).

Все эти моменты, складывающие их быт, так или иначе закрадывались Егору в голову, пока он сидел на окне и смотрел в мелькающие огоньки машин и мотоциклов, сжигающих остатки топлива, которого хватит только на ближайшие шесть, а то и три года. Мысли словно хотели ему сказать, что пора исправлять их положение, но стоило в руке оказаться тряпочке или омывающей жидкости, как мысли о целесообразности этих действий наполняли его, и тряпочка с жидкостью отправлялись на дальнюю полку до следующего внезапного приступа.

Где-то вдали сносилось очередное здание, своей тушей уничтожая, возможно, чью-то клумбу, сарай, гараж или даже частный магазинчик. Но всем было плевать, ведь их это редко касалось. Человек, который живет без денег, бизнеса и нормального жилья, особо не задумается о таком и никогда не пойдет против системы, точно зная, что его сожрут, как птица склевывает червя, пусть даже этого червя порой приходится вытащить из твердой коры дерева.

Фильтр наконец отправился в пепельницу, и Егор дал волю ногам чуть разогнать застоявшуюся кровь.

II

На улице все было по-старому, но все же лучше, чем в прокуренном до фундамента доме. С холодным вечерним ветром нахлынули былые воспоминания. Два парня в кепках и с наушниками в ушах с энтузиазмом разрисовывали стену очередного закрытого на вечный ремонт здания. Они рисовали какого-то парня, упорно тянущегося рукой к дальней планете, стоя на полуразрушенной крыше дома, под которым толпа рабочих уже сбивала фундамент. Сверху красовалось граффити: «Mensk life». Егору всегда нравились такие смелые и инициативные ребята, выворачивающие город наизнанку, и он в который раз убеждался в силе стрит-арта и его многогранности.

Эта работа на стене заставила его вспомнить о нарисованном еще два года назад плакате для романа его брата – «GalaxyGuy», который старший брат сочинял как отдушину для людей, что помогла бы убежать тысячам несчастных от суровой реальности. Он висел на стене рядом со старой карикатурой, на которой мистический Уорвик-Рыцарь давил режимников тяжелым сапогом. Плакат его романа был работой, сделанной на последнем издыхании в состоянии нескончаемой апатии и творческого кризиса Егора, но именно эти чувства и помогли постеру стать лучшей его работой.

В силу своего возраста Егор не мог понять и прочувствовать то, о чем на самом деле писал Лёша в те годы. Старший брат стал сочинять свой роман, который намерен был отдать в редактуру или выпустить сам, чтобы люди увидели, что есть способы развлекать себя при помощи чтения даже в такие времена. Так он принялся в свои шестнадцать за «GalaxyGuy» – единственный законченный им роман на сегодняшний день.

В свои двенадцать лет, сидя в очередной раз за столом и сжимая в слабой детской ручонке денежку, которую родной брат ему оставлял каждую пятницу, Егор тихо плакал, смотря на лежащее на диване большое и тяжело дышащее тело. В то время Лёша уже начал работать и целыми днями пропадал на стройке, пока Егор сидел у тетушки Твид, и она его учила химии и математике. Теперь же, видя усталого брата, полностью измотанного после недельной разгрузки кирпичей и вечерней смены в ресторане, Егор пытался найти способы помощи родному брату, но все сводилось к банальному мытью посуды, уборке и приготовлению бутербродов с маргарином. С этим он справлялся успешно, за что старший брат всегда благодарил его и жал его мягкую ручку своей – шершавой и мозолистой.

В тот вечер он хотел накрыть старшего брата своим пододеяльником, но заметил около дивана напечатанную рукопись на сорок-сорок пять страниц. Егора сразу заманила эта скрепленная степлером кипа бумаги. Он взял ее и ушел к секретеру, где и провел половину ночи за чтением сырого, но такого занимательного начала истории, которую брат, судя по маркировке на углу первого листа, писал уже месяц.

Но помимо самой истории, рассказывающей о невероятной планете, на которой царила вечная зима, Егора зацепили слова на последних страницах рукописи. Там было все испещрено попытками сделать наброски мегаполиса, в котором жил главный герой и откуда хотел сбежать.

Рисунки показывали огромную пещеру, диаметром в два-три километра, по длине которой располагались ужасающих размеров небоскребы, перевернутые вверх тормашками, дома и прочее. Так мегаполис представлял из себя огромную пасть с зубами-небоскребами и одним огромным сталагнатом, тянущимся снизу и сверху, соединяющимся в середине пещеры, образуя удобный переход между гравитационными полями пещеры.

Егор долго смотрел на эти иллюстрации с горящими глазами, хотя даже его детский взгляд понял, что брат рисовал паршиво, чего не скажешь о его красивом и легком языке, которым он писал историю, на тот момент именующуюся как «Космический пульс». Егор разобрал рисунки и взял чистый листик, на котором долго рисовал и старательно выводил получившиеся у брата рисунки. Он сидел, часто перечитывая небольшое описание этого города и делая конспект, чтобы удобнее было запомнить всю картину. Так он и уснул, не заметив, как изрисовал четыре листа с подробными изображениями пещеры, клыков-небоскребов и загадочного сталагната в центре.

Проснулся он от шелеста бумаги, которой старший брат шуршал прямо над его ухом. Широко разинув рот, он медленно листал работы младшего брата и долго всматривался в каждую деталь, стараясь не упустить ничего важного. Егор поднялся и с долей неуверенности и даже страха посмотрел на него сонными глазами. Они долго просидели, болтая о его рисунках и первой рукописи старшего брата. Егор сразу пошел учиться рисованию к старой знакомой Лёши. Ввиду детского энтузиазма и неопытности он оказался очень целеустремленным. Какое-то время его не интересовало почти ничего, кроме рисования. Даже школа ушла на второй план.

Два года кропотливой работы создания обложек для каждой главы, важных иллюстраций схваток или полетов по космосу в поисках идеальной жизни прошли незаметно. Егор нарисовал более двух сотен рисунков, около пятидесяти обложек и еще бесчисленное количество черновиков. Конечно, его рисунки не отличались остротой глаза гениального художника, но Лёше нравилось, и это стало главной отправной точкой в их литературно-изобразительном путешествии, каждый из них переживал его по-разному и воспринимал с разных точек зрения.

Лёша писал мало, но уделял книге все свободное время, которое появлялось в перерыве между работой и учебой, от чего его период с шестнадцати до девятнадцати лет оказался самым трудным, но в то же время самым осознанным и приятным в жизни. Егор, в том возрасте еще особо не задумывающийся по поводу массовой депрессии, что царила в столице, просто любил рисовать и занимался этим до пятнадцати лет, когда его и накрыл с головой период постоянного непринятия всего вокруг и кризиса художника, вопрос которого встал у него на пути слишком рано.

Егор часто задумывался, что убило в нем искусство, и никак не мог решить, какие из факторов повлияли на это. Ими была и школа, в которой клубы художников, эпатажно вырядившись во все яркое, насмехались над неумелой рукой простого обывателя Егора. Эти люди были теми, кто впервые дал ему почувствовать животную ненависть к некоторым особам, которые абсолютно ничего из себя не представляли. Возможно, это общество, которое он до каких-то пор боготворил и называл новыми легендами, стало тем самым, что избавило его от пристрастия к рисованию, возможно, погребя его глубоко, но все же не до конца.

Будучи человеком зацикленным, даже фанатичным в какой-то степени, Егор не мог воспринимать зачатки своего таланта как что-то хорошее. Женя, девушка, которая обучала его рисованию первые полгода, много рассказывала ему про художников ушедших эпох. Слушать истории про людей, которые, кто сквозь бедность и непонимание, кто сквозь славу и признание, но все же стали значимыми в какой-то степени, было ему приятно. Именно эти истории сказали ему, кто такой художник и какой он, этот самый художник. Как бы он ни выглядел, рисуй он слонов на длинных ногах или медведей в лесу, он, в первую очередь, творец, играющий чувствами и эмоциями, но ни в коем случае не эпатажем и вульгарностью, чего, к слову, хватало у некоторых личностей.

Но эпатаж и вульгарность, что не удивительно, в обществе художников двадцать второго века было не просто дополнением, а самим образом. Заурядный глаз обывателя не найдет прорехи в искусстве, куда можно засунуть кусочек пазла оригинального творчества. Изобилие искусства почему-то заставляет молодых художников думать, что ныне уже не стать известным, не прибегая к крайним, вульгарным и пошлым, методам. Егор, в это поверив однажды, не выдержал обиды на себя и забросил рисование, думая, что его способность – лишь способ отсрочить неизбежную гибель искусства, в котором его убеждали не раз те самые клубы художников. Он уверовал в то, что прибегнет к этому самому эпатажу, если не обрубить на корню свои потуги.

Наконец, прошло три года работы над уже переименованным в «GalaxyGuy» «Космическим пульсом». Лёша дописывал развязку, где главный герой переживал гибель двух планет, уничтоженных по его ошибке, и где он наконец находит пристанище на одной карликовой планете. Егор рисовал большую, финальную обложку книги, которые они так долго придумывали вместе, и теперь рукопись готова была отправиться в редактуру. Тысячи исписанных листов, сотни иллюстраций, и все это уместилось на более чем четырехстах листах А4, испещренных мелким шрифтом и с вклеенными в них картинками акварелью Егора. Они понесли рукопись в редакцию.

Принявший их усатый дядька с грустными глазами и болезненного вида лицом без интереса взял рукопись и отправил братьев домой, не дав никаких указаний. Так просидели они пять дней в ожидании ответа, окрыленные надеждой на светлое будущее дуэта писателя и художника, но редактор не спешил их обнадеживать. Рукопись вернулась к ним с запиской: «Нам очень жаль, но вы не подходите нам».

Сердце у обоих упало, но все было бы не так страшно, если бы не одна маленькая деталь, которая навсегда убила желание браться за работу у братьев – рукопись была прочитана всего на одну пятую всей истории, что показывали пометки каждые десять-двадцать страниц, заканчивающиеся на восьмидесятой.

Следующий месяц братья оббегали семь издательств, в которых никто не доходил и до половины рукописи, отказывая в печати и заливая обильным количеством кофе величайший труд их жизни, который нельзя было даже перепечатать. Братья ушли в себя, надолго забыв о работе художником и писателем, которых в них убил простой человеческий эгоизм и государственная цензура.

Рукопись отправилась в секретер на замок и вот уже два года томилась там. Никому не хотелось доставать ее и браться за доработку, оставляя за собой желание сохранить ее как память о веселых временах концентрированной рутины, разбавленной работой. На стене над секретером висел тот самый постер, который Егор выводил неделю акварелью и который должен был стать обложкой книги. На нем Ламар, главный герой, сидел на платформе посреди космической бескрайности, созерцающий сине-оранжевую планету, которая и стала его домом в конце истории. Эта работа, как он по сей день считает, стала жирной точкой в его карьере художника.

Младший брат часто возвращался к этому плакату и смотрел в невероятно печальные глаза Ламара, которые он сделал в соответствии со своим состоянием в те годы. Ламар держал в одной руке пистолет, а другой, грязной и худой, словно обтянутая кожей косточка, сжимал капсулу с последним дыханием дяди, которое направляло его все время по пути до планеты Бета К.О.

III

Сам того не заметив, Егор медленным шагом доковылял до дома Маши, адрес которой ему дал как-то Яша. Заходя в ее двор, он сразу почувствовал чертовски знакомую обстановку, запах сырости и перегнившей травы, общий, родной антураж грязи и мусора.

Он поднялся на второй этаж полукруглого дома по бетонной лестнице и позвонил в омерзительный звонок, треск которого был слышен даже на улице. Дверь открыла пожилая женщина в очках, укутанная в два шарфа. Сквозь морщины и борозды на ее круглом милом лице показались два тонких и чутких глаза. Даже в ее преклонном возрасте был виден тот самый овал лица, который так запомнился Егору в Маше. Увидев гостя на пороге, она сделала удивленное лицо и спросила:

– Какими судьбами, парнишка? – голос ее пищал и напоминал злую шутку, а глаза, на манер внучки, сверлили его своей пронзительной наблюдательностью.

– Я к Маше Кузнецовой. Она здесь живет? – спросил Егор.

– Да, Маруся тут живет. А вы кем ей приходитесь, молодой человек? – спросила бабуля с несползающим удивлением на лице. – Уже одиннадцать вечера, а вы так к нам без предупреждения. Чая нет, печенья не наблюдаю. Хоть музыку включи, что такое?

– Чего? Нет… Мне надо поговорить с ней. Я ее однокурсник… точнее, с параллели, – растерявшись и не до конца поняв упрека бабули, ответил Егор.

– Ой, мальчик, мне это совсем ничего не говорит. Поточнее, пожалуйста, – прищурилась полуслепая бабушка.

– Мы учимся с вашей внучкой в одном университете, – объяснил Егор, утомившийся объяснять ей цель своего визита. – Можно мне пройти, пожалуйста?

– А, так вы учитесь с ней? Это же великолепно! К нам так давно никто не заходил, не проведывал, – ее голосом это радостное приветствие звучало как насмешка, а Егор подумал, что сейчас она со смехом закроет дверь и не пустит его внутрь. – У меня уже два дня лежат коржи, которые я пекла для внучки, но она никак не ест! Представляете? У девочки совсем аппетит пропал, – продолжала томить бабушка. – Как вот сходила на могилу к отцу, так и не ест. Между прочим, он был хорошим папой. Вы знали его? Ну, откуда ж вам… Ох, так о чем это я? Маруся совсем забыла о еде. Не спит ночами, что-то пишет и постоянно в этих наушниках. Я, конечно, в ее возрасте такой же была, а местами и хуже, но это означало, что у меня сложный период в жизни. Наверное, и с ней что-то не так. Может, ты знаешь, что к чему?

– Конечно, бабуль, – процедил Егор и опустил брови, стараясь как-то протиснуться между дверью и пожилой женщиной, старательно щурившейся, чтобы разглядеть вечернего гостя.

– Ах, не хочет показывать своего горя. Уж не знаю я, что делать. Может, вы поможете? Не дай бог она, как молодежь в мое время, станет принимать наркотики или, не дай бог, пойдет пить. Я-то все эти секреты знаю.

– Конечно, помогу, если вы дадите мне пройти, – натянув улыбку ликовал Егор.

Бабуля, дрожа сухими руками, чуть пододвинулась и дала Егору пройти в узкий коридор, деливший квартиру на два отсека – зал, в котором спала бабушка, и комнату Маши. Девушка сидела за закрытой дверью в своей каморке, так забывшись в музыке из плеера и своем листке бумаги, что даже не заметила Егора, который вошел в ее комнату и закрыл за собой дверь. Он подкурил сигарету и открыл окно около ее стола, после чего она наконец заметила некоторое волнение в воздухе.

Егор стоял у окна и смотрел полузакрытыми глазами куда-то вдаль, глубоко затягивая сизый дым. Маша вытащила один наушник.

– Некрасиво заходить без спроса в комнату.

– Ты едешь с нами? – спросил Егор, даже не повернувшись к ней. – Мы собираемся в магазин, и нам надо купить все нужное на троих, поэтому твое присутствие обязательно. Также возьми все сбережения, которые у тебя есть, одежду и, если надо, комплект гигиенических принадлежностей. Еще…

– Ты куришь в моей комнате. Я не люблю запах сигаретного дыма.

Чувствуя некоторую романтику в своей наглости, Егор ответил без интереса и с легкой тенью улыбки:

– В путешествии привыкнешь. Лучше начинай привыкать прямо сейчас, кстати.

– Я не могу ехать с вами, – протянула трясущимися губами Маша, еле выдавливая из себя слова. – Я же говорила, что не люблю, когда кто-то берет ответственность за меня. Почему ты такой упертый?

– Ты такого не говорила, – все так же ответил Егор. – Думала, рассказала мне историю отца, а я махну на это рукой?

Маша впала в ступор, стараясь скрыть неуверенность в голосе. Егор внимательно осмотрел ее комнату. Еще сохранившаяся привычка времен, когда он рисовал, помогла ему углядеть в помещении некоторые признаки, что хорошо ее описывали как человека.

Первое, что бросалось в глаза, – это обои, испещренные рисунками и лицами, больно знакомыми Егору. Там были и лица известных писателей, типа Достоевского, Кинга, Брэдбери и Огая. Тут и музыканты, имен которых, к сожалению, Егор не знал, но внешний их вид и позы, в которых были нарисованы бюсты с разного рода распальцовками и узорами на бритой голове, сразу выдавали в них современных исполнителей пост-панка и белорусского блюза. Старая деревянная мебель была покрыта вырезанными на ней узорами и фигурами, а белье все было в вышивке. На стенах висели постеры многолетней давности, агитационные плакаты 00-х и какие-то чертежи, которые ни о чем ему не говорили.

Стол ее весь был исписан датами, инициалами и цифрами, что показывали ее как очень сентиментального человека. Под потолком был подвешен космолет, филигранно вырезанный из бумаги. На полу валялось много ковриков и подушек. Около кровати стоял навес из покрывала, образующий домик, в котором она, видимо, пересматривала на переносном телевизоре старые ленты кино, регулярно рвущиеся и прерывающиеся от несовершенства техники. На окне стояли бонсаи, которые тянулись вдоль всей комнаты, образуя причудливую вереницу. Около кровати был большой постер Ковбоя Бибопа – последнего анимационного сериала их времени, который не канул в лету.

Егор заметил в ее комнате нечто похожее, что он хотел сделать в своей. Больше всего притягивал взгляд мини-домик из покрывала, который бы он использовал для многочасовых уединений и сна. Эта ее замкнутость еще сильнее притянула его внимание.

Как неудавшийся, но все же думающий о себе не в самом худшем ключе художник, Егор позавидовал ей так, как завидуют по-хорошему. Ему никогда не хватало фантазии на создание подобных антуражей, что отражалось еще и в работах над «GalaxyGuy», топорных и банальных. Он вздохнул и поставил себя на ее место, представляя, как ей было бы тяжело расстаться со всем этим. Ко всем прочим проблемам прибавлялась пожилая женщина, вряд ли пускающая своих внучек в разного рода авантюры так сразу и без подготовки.

– Мой отец лишь отражение того, как я росла. Я не говорила тебе о нем для того, чтобы ты меня жалел и пытался помочь. Ты не супергерой, Егор, а просто самоуверенный парнишка.

– Но ты же сама хотела отправится в путь, – слегка оскорбившись, сказал Егор. – В бесконечный вояж с витающим в воздухе запахом опасностей. Стать членом трио ковбоев…

– Ты не герой фильма! – повторила Маша, не выдержав. – Я не нуждаюсь в уговорах. Мне не нужно, чтобы кто-то держал за меня ответственность. Твой брат против, и я не пойду против воли старшего. Уж поверь, и без тебя найду нужные мне развлечения. И мне не нравится твоя самоуверенность!

Егор повернулся к ней лицом и выкинул окурок. На лице его показалась злоба, и он ударил по столу рукой, смотря прямо в ее глаза, на этот раз найдя сил не отвести их.

– Нет старших и младших. Есть Джо и Лёша, равные между собой. А Маша станет третьим членом нового трио, которое проделает самый опасный путь в истории человечества. Это я тебе говорю как человек, который будет сам принимать решения. Я тебя тут не оставлю, понятно? – он закрыл глаза, выдохнул и отвернулся. – Завтра в час с вещами я жду. Нам нужно еще многое обсудить, – уже подходя к выходу из комнаты, он повторил напоследок: – Я не собираюсь оставлять тебя здесь одну. Я просто хочу помочь, и никакой я не герой.

И Егор вышел за дверь, свято уверенный в своей правоте. Он не был настроен серьезно, но зато всерьез ликовал, чувствуя, как с него спадают оковы несамостоятельности. Этим жестом он разрывал зависимость от брата, становясь, как он думал, взрослее.

IV

Но через день никто не пришел и никто не вышел. Без участия Маши, но все же вещи были куплены на троих, однако наружу высунуться братья не осмелились. Все время просидел Лёша над картой, составляя план. Именно это послужило катализатором и без того затянувшегося молчания, от чего они пробыли еще неделю дома. Страх накатил внезапно, когда по новостям объявили, что Гомельская армия зашла на северные территории, с концами отрезав их от «Новой Республики». Теперь все сосредоточилось на «золотой ветке» и близких территориях, от чего оборона города стала намного строже и мощнее.

Предыдущий план по выходу из «ветки» путем простого «напролом» провалился. Лёша впал в отчаяние, уже навязав себе мысль о том, что ничего изменить не получится. Егор все это время сидел у секретера и рвал на себе волосы, вновь вернувшись за лист бумаги. Его редкие зарисовки налились надписями, метафорами и цитатами, которые ранее он презирал и считал позорным уделом слабых людей. За неделю он успел себе все ногти изгрызть, не в силах понять, почему Маша не появлялась; его временами угнетало чувство, что он не властен над ней, и это заставляло еще больше думать о ней, словно в этой его слабости было что-то положительное.

– Мы определенно делаем что-то не так, – сказал как-то раз Егор, расхаживающий по комнате взад и вперед, пока старший брат, сильно ослабев за последнее время, докуривал вторую пачку за день.

У обоих уже появились мешки под глазами, они покраснели, а губы были искусаны и рыхлы; еда в холодильнике, бережно заготовленная тетушкой Твид, уже начала идти в расход, стараясь хоть как-то добавить сил братьям.

– Черт с ним, – сказал Лёша и бросил окурок в пепельницу. – Будь что будет, а там уж и посмотрим.

Егор в недоумении покосился на старшего брата, слабо накинувшего на себя тонкий плед.

– Ну я имею в виду, что когда будем в пути, то там и решим, что и как. Мы с тобой никогда из этого долбаного дома не выйдем, если будем торчать здесь и расписывать этот сучий план! – вдруг силы ударили в него ключом, и он, как ошалелый, вскочил с кровати и собрал в кучу листы с записями, после чего сжег их в духовке.

Уже сидя у свернувшихся в угольки листов с их жалкими планами, Лёша обратился к брату, который хмурился и щурил глаза:

– Вспомни – мы же никогда не действовали по планам, а работали на ходу. Что поступление в универ, что какие-то бытовые моменты – все на ходу. Эти планы только лишний раз могут испортить тебе настроение тем, что не сработают, а не уповая ни на что, ты легко и просто примешь факт поражения. Не смотри на меня так, общий план в любом случае готов.

– Да я не за п-п-план волнуюсь… Маша еще не…

– Все-таки ты решил взять ее с нами. В любом случае, ждать я не буду, и мы отправимся завтра.

– А факт того, что я брал тройной запас продуктов и третий нож, тебя не смутил еще в магазине?

– А черт тебя знает, – скорчил глупую рожу Лёша и потрепал брата по голове. – Мало ли, ты запасливый?

Как брат и сказал ранее, план был давно составлен. Его пункты были просты до безобразия, но тем самым он пытался сделать их путешествие проще и менее искусственным. На листке было расчерчено:

1. Выбраться из «золотой ветки» и добраться до Курасовщины.

2. Сесть на еженедельный поезд до Несвижа и выйти там.

3. Пройти от Несвижа до Барановичей через руины Клецка и город Б, не отмеченный на карте.

Именно из-за того проклятого поезда до Несвижа они пропускали по неделе. Егор прикинул путь на карте еще раз, пометил точками пункты ЗОГ (захваченные и оккупированные города), а также сделал пометки на блокпостах, стоящих вдоль пути до Курасовщины. Всю эту информацию они взяли из интернет-газеты «Менск Юниверс», конечно же, скрывающей места расположения тех блокпостов, но из новостей были понятны их примерные места боевых действий с распавшимися державами бывшей Беларуси.

Старший брат уснул, и Егор тоже решил дать мозгам отдохнуть, однако мысли о девушке не давали ему спокойно выспаться. Еще с час он барахтался, надумывая отправится к ней и надавить сильнее, но сон сковал его быстрее, да и план был не так уж и хорош. Все-таки романтики не такие приставучие. Они загадочные.

В комнате Маши творился жуткий беспорядок. Она сидела на мягкой кровати и жевала подсохшие коржи бабушки. Когда она, качаясь из стороны в сторону, смотрела на собранный рюкзак, ее голову посещали разные мысли. Впервые за долгое время она почувствовала какой-то страх и неловкость.

Слежка за братьями не прошла даром. Наблюдая за их жизнью, она знала, когда они выйдут. Выпив две кружки черного кофе, она сидела на кровати и ждала утра, когда сможет пойти туда, где ее правда ждали. Что было самым странным, так это вечно изводящийся парень с кучерявой головой, без конца причитающий и смотрящий в окно, надеясь увидеть ее побыстрее. Она вся раскраснелась и положила голову на руки, чуть не засыпая под звуки телепередачи в соседней комнате.

– Моя сила поможет им. Эта сфера – их возможность выжить, а я помогу им в этом. Егор… Что же ты сделал, – она посмеялась и посмотрела в окно, где вдали виднелась огромная арка, высотой в триста метров. Ее концы были обрублены, и в любой момент исполинское здание было готово рухнуть, но третья «нога» держала сооружение, давая современному человеку возможность насладиться величием былой архитектуры. – Строишь из себя суровый образ. Смех-то какой.

V

На следующий день Лёша все же решил повременить. Оставив Егора присматривать за домом и собирать вещи, он ушел прощаться с Лерой. Хоть младшего брата и удивляла эта привязанность столь холодного во все времена брата, он согласился с ним и сел перед телевизором, совсем не задумываясь ни о чем, кроме девушки где-то вдали. Даже новая интересная передача, которую наконец пустили в эфир, не смогла окончательно поглотить его.

К вечеру раздался стук в окно, который не на шутку переполошил его и заставил выйти из полудремы. Зная, что старший брат умеет открывать его сам, Егор насторожился и медленно подошел к окну. Снаружи никого не было. Он разочарованно закрыл вход в дом и повернулся, уже уверенный, что забурится в кровать и начнет чуть ли не плакать, когда обнаружил, что за спиной его уже ждала Маша, невозмутимо листавшая журнал на столе.

– Ты… ты решила все же прийти? А если бы мы ушли раньше?

– А я знала, когда вы уйдете, – ответила Маша. – Думаешь, ты один такой проницательный?

– Ну что ж, это хорошая новость…

– А где брат? – оборвала его Маша.

– С Лерой.

– С кем? А…

Машу перебило открывающееся окно, в которое залез старший брат, помогая рукой девушке, одетой в черную майку с коротким рукавом, короткой стрижкой и большими ботинками на ногах. В их доме впервые оказалась Лера, которая, словно не чувствуя себя в гостях, смело села за стол и положила голову на руку, улыбнувшись Егору и Маше. У младшего брата побежали мурашки по телу, когда он увидел ее, которая все время была столь мертвенно-холодной и безразличной ко всему, а теперь стала столь мягкой и покладистой. Этот факт заставил его по-другому посмотреть на Лёшу.

– Рассказывай давай, – она обратилась к Лёше, а потом перевела взгляд на Егора. – Привет. Завел себе новую подругу, а меня забыл?

– Да я вижу, тебе это особого дискомфорта не принесло, – ответил Егор, почувствовав обиду и злость, но в то же время ощущая беззащитность, стыд.

– Ну кончено: избавится от назойливого человека, который полгода меня терроризировал, вряд ли принесет дискомфорт.

– Так, борцуха! Угомони своего внутреннего демона, – обратился строго Лёша к Лере и поцеловал ее.

– А он тебе не нравится? – она игриво задергала плечами и широко открыла рот, теперь уже не проявляя интереса к Егору, а вся краснея, наблюдая за Лёшей и его попытками снять кожуру с палки колбасы, партию которой им передала не так давно тетушка Твид.

– Слушай, ты же можешь пока отправиться к Яше? Мы хотим кофе попить, наедине, – обратился Лёша к брату, явно играя бровями и даже не стараясь скрыть истинных намерений.

– А что еще ты хочешь сделать? – съязвил Егор и набросил на себя легким движением длинное пальто брата, засунув за пазуху книгу. – Найду. Маша, иди домой. Будем ждать тебя завтра утром.

– Вот так вот выгоняешь ты ее вот, да? – спросила Лера заплетающимся языком и нахмурив брови.

– Я не виноват, что вы приперлись в такой момент, – ответил с нарастающим гневом и дрожью в голосе Егор.

– Ну все, все. Идите уже отсюда, мелкотня, – сказала Лера, как Маша стала прямо перед ней, смотря своими не столь строгими глазами прямо на нее. Поначалу этот взгляд мог показаться смешным, но вот с лица Леры алкогольный оттенок стерся, и она вмиг насторожилась.

– Мелкотня имеет мозги, которые почему-то не совсем сопоставимы со старшими…

– Эй-эй, хватит, – прервал ее Егор и взял за руку. – А ты, Лера, будь покладистей. Ты в моем с Лёшей доме, а не в своем к… ку…

Он так и не смог сказать ничего обидного, а лишь взял с собой Машу и вышел из окна, чувствуя себя совсем подавленным. Вслед ему смотрела с недоумением Лера, открыв широко глаза, а старший брат рядом лишь довольно улыбался.

Как только Егор спустился по лестнице вниз, Маша оказалась прямо перед его лицом, выйдя из какой-то черной штуки.

– Ты можешь переночевать у меня, – сказала она, подняв бровь.

– Что за магия? – сказал он, не выдержав.

– Ну так что?

– Правда? – ответил он, поняв, что рано ей раскрывать свой секрет.

– Так, я вижу это волнение, – сказала сурово Маша и слегка улыбнулась. – Не фантазируй там себе лишнего, ладно?

Егор удовлетворительно кивнул, хоть и приуныл где-то в глубине души.

Он снова вернулся в ее дом, обстановка которого словно манила своей неоднозначностью. Сидя в кресле и осматриваясь, он наконец заметил то, как эта девушка ловко скрывает свое мягкое сердце под личиной строгости. Все те портреты и многочисленные надписи, даты, слезы, которые она, вероятно, пролила, пока писала их, раскрыли ее не как человека грубого или импульсивного, а как раз наоборот – мягкого и доброго в душе. Сравнивая в голове себя того, о котором ему рассказывал Яша, и ее, которую он видел тут, Егор невольно посмеивался и улыбался, находя сходства с ней, во многом ему льстившие.

Он еще много думал о ее отце и о том, насколько эта дорога поможет ей избавится от гнетущего чувства. Возможно, она еще сильнее усугубит ее положение, но Егор старался не думать об этом, уповая на свои эгоистичные намерения, которые казались ему справедливыми. В своих глазах он выступал неким противником альтруистического подхода, которого в нем никогда особо-то и не было. Эта черта Егору тоже показалась романтичной и по-настоящему печальной, той, которую не поймут.

Рассуждал он, закинув ногу на ногу и прикорнув головой на сжатый кулак. Он долго думал, пока глаза не начали сами по себе смыкаться. Егор зевнул и посмотрел в окно, готовясь упасть в глубокий сон. Увидев огромную арку, вид на которую открывался совсем другой, нежели чем из их с братом дома, он чуть приободрился. Впервые он видел третью колонну, которая для него казалась хорошим отображением их ситуации (в частности, на место подпирающей он ставил себя).

VI

Утром весь дом еще спал. Взглянув на часы, Егор увидел только-только начало седьмого часа, чего не видел, вероятно, с конца своего девятого класса и что для его режима дня было редким случаем. Он зевнул, потянулся и, стараясь не наступить лишний раз на случайный клубок ниток, начал собираться. Уже набросив на себя пальто брата, Егор увидел, что Маша нервно скребет пальцем простыню. Она щурилась и посапывала, словно той снился кошмар. Сам в себя не веря, он взял ее холодную руку и сжал своей, испугавшись, что девушке плохо. Уже собираясь ее разбудить, он открыл рот, но стоило ему обхватить ее руку, как дыхание девушки успокоилось. До его выхода она не издала ни звука.

На улице было очень холодно. Утро лета оказалось не таким мирным, как Егору всегда казалось. Путь до дома шел через ощущения дрожащего тела и слегка леденеющего носа. Добравшись до лестницы, он, весь продрогнув, быстро взобрался на нее и зашел внутрь. В нос, после чистой и свежей комнаты Маши, ударил резкий запах алкоголя, дыма и сырости, которые, как воображаемый требушет, пробили его заграждение спокойствия и умиротворения, царившие доселе. Скинув портфель и подойдя к фильтру-кофе, Егор увидел брата, обнимающего Леру. Они лежали на диване почти голые и мирно спали.

Что-то в ту секунду у Егора защемило внутри. Он не воспринял это как нечто само собой разумеющееся, а как очень странный позыв, которого, как он думал, быть не должно было. Вспоминались слова брата, от чего ему стало еще обиднее. Он сделал себе кофе, сел перед окном и закинул ноги на подоконник.

В душе он почувствовал, что его образ становится больше поэтическим, нежели достойным простого романа о космических приключениях, постер о которых висел на стене и героем которого он себя ранее воспринимал. Он отважно принимал такое одиночество и отстраненность, невольно улыбаясь, но на глаза почему-то накатывались слезы. Кофе дал ему сил на то, чтобы не вскрикнуть от обиды в одинмомент. Закрыв глаза, он ощутил, как что-то колет под веком. Ему стало плохо, и, понимая свое положение как не самое приятное, которое он не исключено, что надумал, Егор погрузился в себя.

– Испугался… Собственной, блин, слабости. Ничего, – он пододвинул к себе чашку кофе и до дна выпил ее содержимое, – я еще стану настоящим героем, вот увидите.

– Сам с собой говоришь? – спросила Лера.

Егор резко повернулся и увидел то, от чего покраснеть было даже не стыдно. Высокая девушка, почти под стать старшему брату, стояла в одних шортах и бюстгалтере. Она лениво потирала глаз и поправляла растрепавшиеся за ночь короткие, восхищавшие не раз Егора волосы. Она накинула на себя легкое полотенце, умело прикрыв красивые, округлые груди.

– Возможно, дело это не мое, но я знаю, куда вы собираетесь. Лёша все рассказал. Видимо, он ко мне привязался, даже слишком…

– Да знаем мы, почему он к тебе привязался, – обиженно ответил Егор и отвел жадный взгляд в сторону окна.

– Меня это не волнует. Интересует его мое тело или я… Неважно, – она положила руки на доски и опустила взгляд. – Я вижу по тебе, что ты будто бы себя коришь из-за меня.

– Не из-за тебя…

– Не ври мне. Я всегда знала тебя лучше даже, чем твой брат. Вспомни, как ты открылся мне тогда.

В глаза снова ударила жгучая боль. Случай, которому почти полгода, всплыл в памяти Егора как воздушный круг, вдруг поднявшийся со дна бассейна со стремительной скоростью…

Зеленая Свислочь медленно текла по своему желобу, принимая тонны послевоенных отходов в свой бездонный, и без того настрадавшийся от токсинов водный резерв. Егор стоял у ограды и смотрел вниз, наблюдая за бултыхающейся канистрой от антифриза. Рядом была Лера, которую подкупила атмосфера грязного, серого города. Единственное, что ее удерживало от ухода домой, – это Свислочь и ее манящая запущенность.

– Я это мало кому говорил, – начал Егор.

– Тогда зачем говорить мне? – без интереса отвечала Лера, слегка напрягшись.

– Потому что я тебе доверяю, – говорил Егор, уверенный, что его искренность подкупит ее.

То было еще время, когда он не принимал ничего вокруг. Нигилизм вырос в нем уже давно, а апатия, подобная сухому дереву в пустыне, пускала свои корни в почву сознания. Ни капли не волнуясь по этому поводу, он улыбался и смотрел на текущую Свислочь, но кое-что его напрягло. Это было тем, что он давно вынашивал и сейчас хотел сказать ей.

– Я мало кому могу открываться, так что в твоем случае я переступаю через собственные убеждения.

– Поверь, ты не вызовешь у меня больше симпатии к тебе, если откроешься, – ответила Лера, уловив ход его мыслей.

– На самом деле, я очень привязываюсь к людям. Раньше я это чувствовал лишь к брату, а теперь у меня есть друзья, клуб «Вино и водка», учителя. Может, я не особо и привязан к тебе…

– Слава богу.

– …но ты являешься тем, кто почему-то вызывает у меня чувство доверия. Как ты отреагируешь, если я скажу, что Егор Постулатов далеко не тот нигилистичный засранец, которого ты видела в начале нашего общения?

– Приму как данность, – все так же отвечала Лера.

– Но… Тебя не волнует это ни капли? Я поменялся из-за тебя…

Она промолчала. Ей было тяжело с ним говорить. Даже Егор чувствовал какой-то дискомфорт от общения с ней. С того дня людям открываться стало еще труднее. Однако, несмотря на безразличие в отношении щуплого, неказистого и какого-то по-детски максималистичного Егора, что-то в его словах задело дальнюю, очень тонкую струнку души Леры, которая, пожалуй, есть у многих, но ее трудно нащупать. Эта струна колыхнулась, и Лера, сама того не ожидая, чуть улыбнулась, проникнувшись к нему.

В тот момент Егор уже отчаялся и разочаровался в их отношениях. Он понимал, что ей он давно не нравился, как, наверное, и никогда ранее. Собственно, и его самого она не то чтобы сильно манила, однако роскошная прическа, будоражащее юношеское тело и игривый характер его цепляли, и за эти жалкие моменты он держался из последних сил.

Тогда Лера подошла к нему и обняла, не сказав ни слова. Сам того не понимая, Егор почувствовал, что то было искренне. С того дня они больше не гуляли, а лишь перебрасывались фразами в течение почти полугода.

– Тот день был знаменательным. Возможно, я не показала это, но меня еще долго посещали мысли о том, каким ты был со мной. Я чувствовала себя менее ненужной, от чего обратила внимание на твоего брата. Так уж получилось, что я смотрю на сильных и больших мужчин, – Лера усмехнулась и посмотрела на сопящего Лёшу. – Он классный, но ты был для меня открытием, за что я благодарна тебе.

– Вот только ты теперь сопли не разводи, – Егор посмотрел на нее и улыбнулся, уже слабо контролируя течение слез, которые вот-вот могли хлынуть из его глаз. – Не стоило мне тогда ничего говорить.

– Возможно. И все равно, спасибо. Главное – не загоняйся из-за меня. Я не идеал, к которому надо стремиться, а всего-навсего один из таких трудных рубежей.

– Ты себя переоцениваешь, – Егор засмеялся и услышал ее одобрительный, милый смех, которым она раньше не вознаграждала его ни разу. Она легко толкнула его в плечо и откинула короткие волосы назад. В эту секунду Егор прощупал почву, наконец поняв, какого рода эта девушка. Общение пошло легче.

– Вот кем я тебя вижу. Ты немного невежественный и наивный, но при этом веселый и… умный. Не строй из себя того, кем ты быть не хочешь. Ты не твой брат, как бы того ни хотел, и это не плохо.

– Это и было проблемой в нашем общении? – на этот вопрос Егор услышал одобрительное «угу». Лера поднялась со стула и мягко поцеловала его в щеку.

Загоревшись красным пламенем, Егор оцепенел и осек себя. Сначала он воспринимал это как что-то неправильное, свято уверенный, что у него другой «научный» интерес, но в эту секунду было легко понять непринужденность, простоту этого искреннего поцелуя. Это был акт их примирения. Еще долгое время с его щеки не сходило то приятное чувство мягкости и жесткости одновременно. Запах миндаля, лаванды и перегара, что показался ему даже приятным, и он запомнил его надолго, а мягкие черные волосы, прошедшиеся по его затылку, спустя много месяцев он вспоминал с тревогой в животе, хотя тогда мысли уже были заняты иным, более…

VII

Когда брат проснулся, он, шатаясь от похмелья, поднял бучу и начал что-то бурчать себе под нос, ругаясь и заваривая крепкий чай, но потом вмиг раздобрел и пригласил на диван Леру. Уже не чувствуя прежнего дискомфорта, Егор умиротворенно, приняв свою печальную судьбу непризнанного идальго, сидел с сигаретой и медленно, медитативно зарисовывал пейзаж из окна, бросая грубые и четкие линии на бумагу.

После долгого прощания, даже намеков на слезы старшего брата, во что Егор, конечно, слабо верил, Лёша с Лерой уединились в ванной и наконец смогли расстаться на приятной ноте. Из обещаний Лёша дал лишь то, что вернется, что бы на его пути ни стояло. Конечно, он понимал, что есть человек, который ему важнее и дороже, за которым нужен будет глаз да глаз, но лишний раз он не хотел разжигать пожар грусти в девушке. И все же, говорил он искренне, ведь она была той, кто одна из немногих после брата смогла убедить его, что даже смерть не сломает его, пока он не вернется к ней снова.

Наступил вечер. В комнате, так же неожиданно, как и всегда, появилась Маша. Ее возвращение было делом очевидным, так что никто тому особого значения не придал. Лишь Егор состроил такую мину, словно был уверен в том, что она вернется, хотя даже тогда в нем росли семена сомнений.

Было решено выйти позже, под ночь. Маша сидела за столом и что-то рисовала, пока Егор в сотый раз проверял собранные вещи. Сев за стол, он принялся жадно уплетать разогретый чебурек.

На диване сидел старший брат, стараясь выжать максимум из открытого интернета. После расставания с Лерой он был полон сил и мотивации идти вперед, чувствуя ту волю к жизни, что посещает писателя за рукописью, художника за полотном, Луи Армстронга за трубой. Он чуть раскрепостился, и теперь это был полный энтузиазма человек. Вмиг забыв обо всех ужасах, о которых предупреждал отец, он уселся на диване и принялся трескать орешки, словно ожидая школьной экскурсии, полной беззаботного смеха и дешевых чипсов, рассыпанных на задних сидениях автобуса.

Смотря на это, Егор занял себя тем, что начал подглядывать в блокнот Маши, но стоило ему бросить беглый взгляд, как он сразу подавился и залился истеричным смехом. Он выхватил блокнот из ее рук и, давясь и заливаясь слезами и чебуреком, подполз к старшему брату. Лёша посмотрел на трясущийся от рук Егора блокнот и увидел там себя. На рисунке толстый, набравший пару десятков кило Лёша вальяжно развалился на диване, держа в правой руке пачку орешков с надписью «Timekiller». На грязной рубашке, еле обхватывающей его массивное тело, было написано «Король прокрастинации». Чуть не раскрыв вырывавшийся из него смех, Лёша посуровел и сказал:

– Маша… Ты теряешь самообладание. Твоя наглость начинает переходить все границы. Запомни раз и навсегда, кто согласился взять тебя под свое крыло!

Сложившиеся не самым складным образом их отношения ранее подействовали идеально. Девушка испуганно схватилась за край легкой рубашки, вся побагровев. Но ее нарастающий страх вмиг разрушил старший брат, который залился истерическим смехом. Егор протянул ему ладонь и дал пять.

Задрав гордо нос, она выхватила блокнот и бросила: «Идиоты». Егор, знавший, что карикатура на убивающего время до вечера старшего брата была в корне неверной, залился слезами и тяжело упал на ковер. И все же даже эта, довольно комичная, ситуация позволила разглядеть то, в чем он все еще сомневался: Маша явно не меньше их хотела идти вперед. Страх, который в ней появился от одного лишь намека, что ее могут выписать из числа участников путешествия, это отлично показал.

Остатки вечера Егор старался максимально использовать, чтобы наладить отношения Маши с братом. Ее рисунки, которыми он, словно собственным ребенком, гордился, Егор демонстрировал Лёше, не раз намекая на то, каким бы она могла стать хорошим членом их группы художника и писателя. На все это Лёша лишь одобрительно кивал и не предлагал ничего нового. Только изредка он вскидывал брови и показывал причудливый орешек из пачки, форма которого явно могла отличаться от остальных.

Накануне выхода на улицу Егор, пока Маша и Лёша пошли к тетушке Твид, задумался о том, насколько же каждый играет важную роль в их приключениях, а сам он был лишь балластом на шее брата. Очередной приступ самобичевания и подавленности нахлынул на него. Никаких особых способностей у Егора не наблюдалось, и с этого момента на него напал какой-то демон, который еще долго не сможет его отпустить. Невротиком он был всегда, но в самый ответственный момент это очень сильно мешало сосредотачиваться на конкретных вещах. Все вокруг будто бы становилось незначительным, а твоя проблема захватывала все внимание.

В этой легкой апатии он вспомнил Яшу, которому снова хотелось выговориться, поплакаться. Вспомнив слова, которые друг ему сказал накануне, он задумался и вбил себе в голову, что отныне он сам решает свои проблемы. А сказал Яша следующее: «Знаешь, мне не хочется ощущать себя так, будто бы мы с тобой расстаемся надолго. Давай ты, сам решив все проблемы и убедившись, что готов ко всему, просто пожмешь мне руку сейчас и с легкой улыбкой хлопнешь по спине. Я буду думать, что мы так, на каникулы уходим». После того, как Яша беззаботно улыбнулся, прищурив усталые глаза с мешками под ними, Егор сделал так, как он и просил. И все равно он ощущал, что они расстаются. Надолго. Но вернется он скоро и во что бы то ни стало, как считал это и старший брат, дав слово вернуться к Лере.

Он совсем истощился и захотел спать, но здравый смысл вовремя проснулся в нем, и он взял себя в руки. За окном было все так же тихо, и он пытался обернуть это в свою сторону. Конечно же, его пугала такая разряженная обстановка, и теперь приходилось как-то останавливать свои припадки и ставить поезд на правильные ментальные рельсы. Он тяжело вздохнул и повалился на пол, закурив сигарету и отколупывая от паркета маленькие кусочки лака. Ногти к концу дня уже были совсем изгрызены, а губы превратились в бесформенную массу. Он, как помешанный, каждые пять минут смазывал их гигиенической помадой, а потом драл и драл их зубами. К губам так и присоединились ногти, привычки грызть которые у него, на удивление, никогда раньше не было.

– Черт. До чего человек меняется под таким давлением, – шептал себе Егор, в гордом одиночестве развалившись на полу. – Ногти-то за что? Кхм… сердце бьется, так быстро бьется…

Но это чувство страха, что странно, было приятным чувством предвкушения, истинным наслаждением. Он дрожал всем телом, искренне радуясь и получая удовольствие от этого. Егору даже показалось, что он сходит с ума, и мозг просто старается из последних сил возбудить омертвевшие нервные окончания. Приятных ощущений придавало еще и то, что две недели пролетели незаметно. Он занимался делом, двигался все это время, а не бесцельно валялся на диване.

Два друга, ворвавшиеся наконец в дом, смеялись и болтали, но даже это не осекло его. Егор все так же лежал, все глубже погружаясь в свою немую феерию. Мозг будто бы заиграл новыми красками, а кусочки содранного лака под пальцами превратились в бесконечные высоты, горы и вулканы. Теплые реки растеклись по пальцам, падающие на глаза кудри его стали лианами, по которым он мысленно забирался все выше и выше, наконец достигая макушки и окидывая взглядом бесконечные поля и райские сады. Он вздрогнул.

– Боже!!! – взмолился Егор, закрывая глаза дрожащими руками. – О-ооо…

– Что с тобой? – спросил Лёша и подскочил к брату.

– Лёх, – выдавил Егор. – Меня накачали наркотой, походу.

– Я тебя умоляю, кому ты нужен тут? Она на вес золота, а ты далеко не золото, братишка.

– Я не просто золото, я – райское яблоко, плод из Эдема, – он задержал дыхание и весь сжался. – Чистейший из всех людей на земле. Первородное существо! – Егор скорчил ироничную мину. – Именно это приходило мне в голову, когда я лежал. Как ты думаешь – я схожу с ума?

Лёша спокойно выдохнул и встал с пола, подняв за собой Егора. Он отряхнул младшего брата от скорлупок паркета и сказал:

– Ты – плод? Плод своего возбужденного воображения разве что. Что случилось, расскажи?

– Я не знаю, – честно ответил Егор. – Я думал о предстоящей дороге и приключениях, а потом меня начало ломить, и я лег на пол, а потом я почувствовал горы под пальцами, теплые реки, текущие по ним и лианы, которые подняли меня на вершину холма прямо к Елисейским полям, – почти шепотом сказал Егор последние слова и, словно мертвец, уставился в одну точку мимо головы брата, словно зачарованный. – Я расплылся в удовольствии! Сначала мне было страшно, но потом все мне показалось таким сладким, цветным даже.

– Черт, – Лёша закусил большой палец, а потом сжал галстук двумя указательными. – Давай, брат, без глупостей. Елисейские поля не знаю, но горы и река, – он поднял его руку, из пальцев которой струилась кровь, – это кровь твоя и кусочки долбанного паркета, который ты скоро до фундамента разберешь. Все мы немного переживаем, но до такого состояния доводить нельзя. Хочешь – мы останемся, и ты еще слегка подумаешь.

Одна лишь мысль о том, что теперь его балласт становится еще тяжелее на шее брата и Маши, вывел Егора из себя, и он резко сказал:

– Ни в коем случае. Мы выдвигаемся через час, и это решено. Ты главное не волнуйся – я не пропаду. Уж за меня тебе надо беспокоится в последнюю очередь, – он посмотрел на Машу, расценившую этот жест как упрек в ее сторону, от чего она надулась и задрала нос.

Братья немного посмеялись, и все успокоились.

VIII

Старший брат глянул на часы, но все поняли только лишь по его взгляду, что пришло время, которого все ждали с трепетом, страхом и нетерпением. Будущие путники пулей оделись, померяли пульс, повторив за старшим братом, закинули рюкзаки на плечи, взяли авоськи, деньги и ножи, которые Егор купил на рынке на случай непредвиденных обстоятельств. Лёша залез на шкаф и вытащил главных виновников торжества: «Гриф», Далет и Заин, а также специальные маленькие патронташи, надежно завернутые зачем-то в марлю.

Егор встал в стоечку перед зеркалом и принялся с серьезной миной боксировать, робко доставая нож из ножен и тяжело дыша. К нему подскочил старший брат и схватил его за шею, но Егор не растерялся и ткнул его тупой стороной ножа прямо в пузо, от чего старший упал на пол. Маша стояла и тихо смеялась в углу. Так братья тренировались и дурачились у зеркала, разряжая обстановку, понемногу забывая о разного рода трудностях, которые всплывали в голове. Порой им вместе казалось, что их захлестнул массовый психоз, потому что даже Маша начала вести себя почти как их сестра, понимая глупые шутки и бессмысленные кривляния, которыми два брата передразнивали друг друга.

Успокоившись, все трое выскочили из дома и спустились по лестнице, но Егор решил задержатся у основания дома, разглядывая дряблую титановую обшивку здания, поросшую мхом. Он задумался, осознав, что больше, возможно, никогда не увидит всего этого. Сейчас ему казалось, что это рутина и повседневность, от которой хочется поскорей избавится, но что-то ему подсказывало, что домашний быт и рутина в один момент всплывут в воспоминаниях как что-то приятное.

Он в последний раз окинул взглядом дом и его обветшалые стены, отважно бьющиеся за жизнь цветы под лестницей, горящее окно тетушки Твид, висевшие на веревке трусы соседа, не снимающего их уже больше года, и битое стекло во дворе, так и не убранное с годами. Только сейчас Егор увидел, сколько всего можно было сделать, пока они предавались временным развлечениям, не замечая очевидных моментов, образующих эту самую рутину. Треклятые трусы никто не мог снять и выкинуть, битое стекло убрать, стены отшлифовать, цветы пересадить, а краску заменить. Возможно, это бы кардинально могло поменять их жизнь, но никто об этом не задумывался, утопая в делах, которые, в отличие от трусов соседа, не могли ждать вечно. Или так только казалось человеку, несшему бремя этих дел на плечах. Стало грустно, но Егор собрался с мыслями и пошел прочь, впервые за столько лет почувствовав настоящее удовольствие от пребывания рядом с этим злосчастным и голодным домом, питающимся человеческими страданиями и оттого еще сильнее ветшавшим.

Последней мыслью, которая промелькнула у него в голове, были плакаты «GalaxyGuy» и Уорвика-Рыцаря с его тяжелым сапогом, со временем перешедшие из статуса «символ безысходности» в статус «горький, но ценный опыт». Маша, заметившая это приподнятое настроение и одновременно слегка подавленное расположение духа младшего брата, достала непонятный агрегат и сделала снимок. Из отверстия агрегата вылезла фотография, которая спустя какое-то время стала цветной. На ней младший брат стоял в своей серой рубашке, окутанный вечерним пейзажем на фоне родного дома, засунув руки в карманы и тихо смотря в объектив, словно призрак. Маша вручила ему фотографию, которую он бережно засунул во внутренний карман черного пальто Лёши.

Егор будто полюбил это все в один миг, от чего мысли о том, что он сошел с ума, показались ему не такими абсурдными; все же радость закрыла эти моменты и повела его вперед. Повела туда, где будут новые открытия, свершения и даже ужасы, которые когда-нибудь поменяют свои горькие статусы, превратившись в часть одной интересной истории, которую никто пока даже предугадать не мог.

– Любишь ты паясничать, братан, – сказал Лёша напоследок, докуривая последнюю сигарету у их дома, словно припомнив какие-то его грехи, причем ни с того ни с сего.

– Знаю, – ответил Егор. – Умею, как оказалось.

– Ты говорил с Лерой об этом?

– Нет, – соврал он.

Часть 2 РАСКРЫВАЮЩИЕСЯ БУТОНЫ

Глава 1 Пригород

I

– Снова бессонная ночь? – к стойке бара подошел парень лет двадцати. Все его тело опутывала паутина наколок и татуировок. Обритая голова со временем начала зарастать светло-желтыми волосами, убивая прежний грубый образ Вани.

– Да нет, работа. Не более, – Женя поднял усталые глаза на Ваню и улыбнулся своей постоянно печальной улыбкой так, словно видел его не впервые за долгое время, а в очередную трудную ночь рабочей недели. Последние три года прошли незаметно для него.

– Вижу, что устал. Давай, выходи из-за стойки, – он нежно, по-братски, взял его за плечо. – Два часа никого нет, а смена кончается через три. Никто не придет, а мы поговорим. Давно же не виделись, – тут он слабо толкнул его в грудь и улыбнулся кривыми, потемневшими зубами. У Жени на душе стало так тоскливо от вида старого друга, что он чуть не расплакался.

– А если Федорыч придет? – выдавил он, виновато опустив взгляд.

– Это управляющий который? И он-то для тебя причина не провести время со старым корешем? – задорно спросил Ваня.

– А ведь правда, чего это я, – Женя усмехнулся и принялся переворачивать стаканы, мысленно коря себя за такую глупость, которая, как он думал, могла ранить старого друга до глубины души.

– Ну, что с тебя взять. Погнали.

На улице была кромешная тьма. Город, ранее звавший себя Клецк, утратил презентабельность уже давно, еще даже до войны, которая затронула почти всю страну и так или иначе оставила свой разрушительный след. Жилы города, монорельсы, попадали, пробив крыши домов. Они были хорошими ориентирами для координации в бывшей столице заводов. Трубы тех самых заводов треснули и обвалились, на стенах старых домов из-за глубоко въевшейся копоти почти невозможно было различить старую краску, а дороги тут и там были вздутые, перекрытые жалкими деревянными поддонами и дощечками, чтобы ходить и жить в этих руинах можно было хотя бы на минимальном, так необходимом человеку уровне. Засунув руки в карманы длинной черной куртки и вставив в зубы косяк с дурман-травой, Женя шагал рядом с другом, держа путь в самые отдаленные уголки города.

Ваня был невозмутим. Отсидев с семнадцати до двадцати лет в необычной тюрьме нового города А, справив там совершеннолетие и проведя одни из лучших лет юности там, в этом грязном, полном отчаявшихся и жестоких людей месте, этот парень совсем не походил на жестокого бандита, осмелившегося покуситься на президента. Его лицо было добродушным, губы и кожа здоровыми, а взгляд ясным.

– Наверное, можно быть спокойными. Если бы не размеры города, ценность каждого человека в нем, ты бы загремел на пожизненное, а еще какую-то сотню лет назад тебя бы расстреляли, – говорил Женя, смотря на жалкий вид друга, и в душе его рвало на части от обиды на него и на себя. – Видимо, на тебя возлагают еще надежды – сделай все, чтобы их оправдать.

– Пошел он к черту! – рыкнул Ваня, вдруг смыв с лица прежнее спокойное выражение. – Наверное, и так. Однако я сделал то, что должен был сделать, и теперь не собираюсь кланяться в лапы ему! В конце концов, кому в голову приходит делать кота президентом? Этот ублюдок, будь он хоть трижды прав, не имел права такого делать, – негодовал Ваня и курил, еле держа себя в руках.

– А я считаю, ты слишком к нему радикален, – сказал Женя и осекся, снова почувствовав, что сказал совсем не то, что должен был. И пусть это было так; было жестоко по отношению к другу, потерявшему брата по вине Рея, но Женя чувствовал нутром, что Рей делал это из лучших побуждений. Это было трудно признать, и Женя понимал, что Ваня это никогда не признает, но ему лишь оставалось сочувствовать ему и всеми силами помочь выбиться в люди их жалкой и призрачной иерархии новообразовавшейся «страны».

Путь в дом Вани был спокойный и неконфликтный. Что странно, но сам дом отличался от дороги, ведущей к нему, своей мрачной, сырой, словно заживо гниющей атмосферой, в которой витал запах отчаяния. Это не был поэтический оборот. Заходя в дом, Женя ясно чувствовал незнакомый и противный ему запах, но явно и четко понимал его природу – человеческое отчаяние. В желто-серых полутонах, кривое здание, которое выделяли безработным и сидевшим людям, тоскливо тонуло фундаментом в помеси из грязи, мочи и гниющих отходов. Женю сильно удручало, что такой талантливый человек, как Ваня, попал в такое место. И ведь проблема только в том, что он, по этическим соображениям, которые они с ним так часто отвергали, был не прав, – думал Женя, аккуратно перешагивая через лежавшего на полу мужика, всего заросшего седыми волосами и с плешью на голове.

Дом был доверху набит сидевшими и безработными людьми, но для себя, за счет его сбережений, доставшихся от мамы и авторитета на нарах, Ваня смог выцыганить отдельное ложе и комнату, в какой-то степени даже цивильно выглядевшую и прибранную специально для прихода одного из немногих «блатных», коим и был Ваня, а в тюрьме города А таких ох как немного.

Привычка создания уютной атмосферы, даже в шалашах, которые они порой сооружали еще в детстве, сохранилась и до сей поры, в этой маленькой, неказистой комнатушке с лампой у стола и грязным подоконником с надписями бывших жильцов. В такой вид ее и привел Ваня по прибытии.

Сев за маленький, изрезанный ножом стол, Женя снова закурил в ожидании чая.

Ваня, за три с половиной года не потерявший хватку, сделал прекрасный чай. Его пристрастие к этому напитку в конце концов и привело Ваню в отряд «Дельта», поэтому Женя ни в коем случае не сомневался в его мастерстве, которое тот точно не пропил чифирем из остатков «Эрл Грея» на зоне.

– Я о чем хотел потолковать-то с тобой, – говорил Ваня, шмыгая обмороженным носом и отводя глаза в сторону, словно пугаясь взгляда с таким состраданием смотрящего на него друга. – Ты же знаешь, что в тюрьме чертова антисанитария? Всякое быдло там, ну вдруг, насосутся друг у друга, – говорил он, сделав особый упор на слово «насосутся», – а ты потом сиди с этой гадостью. А ты все, деваться некуда, – он развел руками.

– Боже, Вано, ты о чем? – спросил Женя, холодея и чувствуя, как по телу бегут мураши.

– Прямо перед выходом есть такой обряд у них – пахана качать расплавленным воском. Немного, там буквально капля, не опасно.

– Чего?

– Ну ты послушай, Жека. Ты послушай! Не перебивай меня, ну что ты! – говорил он с накатывающимися на глаза слезами. – Так вот, эти опущенные качнули мне немного иглой прямо в вену. Ты понимаешь, что это может значить? Ты понимаешь?

По лицу его покатили крупные слезы, медленно стекая по щекам. Женя аж косяк из руки выронил и взял друга за плечо.

– Мне всего двадцать, братан. Двадцать лет, а я уже с этой, этой гадостью.

– Господи, – Женя закрыл рот рукой, готовый закричать от рвущего его на части ужаса. Он увидел отчаявшееся лицо друга, который медленно, но верно превращался на его глазах в заплаканного ребенка, пятью минутами ранее еще невозмутимо и с хорошим настроением смотревшего на него соскучившимися глазами. – Вано, Вано! Кто это был? Что сказали врачи? Когда таблетки?

– Да ни хрена не будет! Сидевшим больше двух лет не дают бесплатную медицину, а у безработных не берут заявления в суд. Я в полной жопе, братан. Меня даже на работу с такой справкой брать не хотят!

– Имена ублюдков-то знаешь? – взмолился Женя, волнуясь так сильно и дрожа всем телом, будто речь шла о нем.

– Конечно… Их звали, черт. Ах, точно, – и он залился слезами вновь. Теперь прежнего Вани, переисполненного энтузиазмом и энергией, и след простыл.

Женя сидел перед другом и нервно стучал пальцем по столешнице в ожидании имен, еле сдерживая слезы, которые, как он думал, обязательно оскорбили бы друга. Он не хотел показывать ему, что надежды у него почти нет, точно зная, как обстоят дела с медициной. В эту секунду он почувствовал, как узи за пазухой стало тяжелее, словно желая продавить небольшую петельку, к которому оно было подвешено. Его длинные черные волосы почти полностью закрыли испуганное лицо и взмокли от пота. Ваня наконец поднял свою бритую голову и сказал…

II

Остановка пахла хуже некуда. Она укрывала под своим навесом исхудалого и хмельного мужичка, который, надув губы, мирно спал, свесив изрезанную морщинами руку и пуская густую, медленно тянущуюся к земле слюну из разящего алкоголем рта. Тусклое табло с расписанием, все закрытое пометом и грязью, показывало, что до их автобуса, который должен увезти их прямо до окраины «золотой ветки», к Площади Ленина, осталась минута, но эта минута висела уже четверть часа. Все трое заскучали и ненароком принялись играть в карты прямо на асфальте, под «грозным» и слепым наблюдением спящего мужичка.

Набитые доверху рюкзаки обеспечили защиту от ветра, а фонарик с тремя запасными наборами батареек послужил хорошим освещением для напряженных партий. Егор из этих игр вывел, что Маша мало того, что плохо играла в дурака, так еще и очень не любила проигрывать, что на его памяти было свойственно всем девушкам. Каждая карточка, которую она брала в руки, не имея возможности отбить, повышала децибелы писка ее возмущения в геометрической прогрессии. В моменты этих припадков она словно забывала обо всем на свете, расчехляя весь свой запас ругательных слов, от которых Лёша только больше заливался смехом. В один момент даже мужичок, уже ковыряющий в синем носу и тихо наблюдавший за игрой, начал посмеиваться над ней, что, правда, больше походило на каркающий кашель.

Район номер сорок семь, в котором жили будущие путники и по совместительству самый зависимый от наркотиков, сжалился над ними и выпустил из-за крон деревьев, скрывающих холм дороги, сорок второй маршрут, неспешно катящийся к ним навстречу. Большой электробус, все так же тускло освещенный, как и все на районе, показался и наконец предстал перед ними. У Егора задрожали коленки, а старший брат начал нервно переминаться с ноги на ногу, но вовремя успел предотвратить этот нездоровый приступ. Все почувствовали, как приободрились и совсем расхотели спать, а сон, между тем, медленно и как-то неестественно подбирался к ним.

Из электробуса выскочила пара молодых девушек, петляющих своими тонкими и укутанными в черные чулки ногами, а также молодой парень, до ужаса раскрасневшийся и напившийся. Он вульгарно расстегнул рубаху и шагал за не самого скромного вида дамочками, втихаря щипая их за задницы и громко горланя, как «будет круто», и что надо «только подождать», при этом прикладывая к губам пальцы и щурясь от удовольствия предвкушения. Егор бросил полный презрения взгляд на хмельное трио и, со смехом узнав в них брата с его подругами, только год назад, вдохнул полной грудью и ступил на лестницу сорок второго электробуса. Лёша последовал его примеру, но остановился. Стоило ноге Егора коснуться ступеньки, как молнии побежали по всему телу, а предвкушение, таящееся в нем уже давно, вылетело наружу, вогнав его в состояние экстаза. Он, чрезвычайно довольный и мягкий, как желе, сел на место для четверых и закрыл глаза, вдыхая запах перегара и пота, который на время привел его в чувство, прервал приятный процесс переосмысления.

Маша зашла за ним в автобус и, сев напротив братьев, начала с тоской смотреть на серые «дамианщины» и горящие окна маленьких домиков, вмиг забыв о позорных проигрышах и помятых картах. Егор понаблюдал за ее взглядом и словил неприятные ощущения от условий, в которых остаются люди, которых они так спешно покидают. В нем вдруг родилась неприятная мысль, что они бросают этих людей, хотя должны были им помочь. И пусть то было не так, однако он еще долго не мог отделаться от этой мысли, все думая, как они жестоки и в то же время решительны: вот так взяли да порвали порочный круг.

Казалось бы, в картине сорок седьмого района совсем нету перспективы, а все, что на ней нарисовано, давно потеряло свою актуальность и красочность; но, слегка присмотревшись, Егор стал замечать, что все вокруг сопоставимо с их двором, схожем во многом с общей обстановкой вокруг. Она давала надежду на изменение: так, он мысленно сжигал чертовы покрышки, в которых сажали цветы и которыми огородили детские площадки, железные горки, которые он также сдал бы на металлолом, заменив на безопасные пластиковые. Взглядом он окрашивал грязно-желтые стены в белый, нежно-розовый и светло-коричневый, цвета бледной бирюзы и пастельные тона, отшлифовывая безвкусный рельеф. Потом он мысленно испещрял эти стены стрит-артом, подобным тому, что он видел у своего дома, красивыми табличками номеров домов, рельефной геометрией выступов и впадин, а также добавлял имитацию кирпича и резного камня. Он, взмахивая погрубевшей от долгой работы над районом рукой, запускал гранатометные очереди из очистителей краски, своими снарядами «разносившие» адреса дилеров в щепки, искореняя культуру наркотиков, что, словно порча, пустила свои корни так глубоко в район и создала какую-то совершенно неправильную романтику.

В мусорку отправлялись все вывески с улиц, которые он заменял на легкие и стильные, реклама располагалась на отдельных билбордах, а не на фасадах зданий. Каждого владельца тега, которого заметила полиция, заставляли бы выплачивать огромный штраф, а бросившего окурок или пачку из-под чипсов – на профилактические работы, где он выдраивал бы каждый кустик, пока, кроме веточек и листиков с корнями и травой, вокруг него ничего не осталось бы. Из-под балконов пропадали разобранные на щепки скамейки, заменявшиеся удобными и стильными беседками, в которых любители свежего воздуха, заранее заплатившие начальнику двора, могли под присмотром охранника, не вмешивающегося в процесс, выпить или покурить, давая прохожим гарантию, что с ними никто не сделает глупости. Кусты, запущенные и раскинувшие свои ветки во все возможные направления, став подобными жутким монстрам сюрреалиста, Егор щепетильно вырезал в форме сферы, кубика, пирамидки или конуса.

Его порывы в архитектуре, которые он выражал еще в своих работах для «GalaxyGuy», зашли так далеко, что он начал воссоздавать стили модерн и классицизм, стараясь их объединить в едином порыве, добавляя нотки лофта, кантри и минимализма, стараясь гармонично расположить весь этот набор, который, казалось бы, не мог быть единым целым. Старые «дамианщины», которыми люди двадцать второго века именовали застройки бывшего диктатора Дамиана, превращались в уютные жилища, брутальные постройки эпохи возрождения и отжившие свое минималистические проекты. Во всем этом он искал возможность как-то украсить жизнь и немного развеять тоску.

Его фантазию прервал электробус, наконец дождавшийся своего водителя, вышедшего покурить и явно особо не заморачивающегося по поводу собственного графика работы. Они начал движение. Лёша поежился на сиденье и, весь на нервах, осмотрелся вокруг. Электробус пуст, а они двинулись в путь. Так вот сорок второй маршрут, подскакивая на кочках и неровностях древней как мир дороги, унес наших героев из печального во всех своих проявлениях сорок седьмого квартала «золотой ветки».

III

Дорога шла в полном безмолвии. Маша, подперев раскрасневшуюся щеку, смотрела в окно, не проявляя никакого интереса к однообразным пейзажам, иногда разбавленным очень уж эпатажным и богато убранными церквями, прозванными в народе «дамианками», по аналогии с довоенной застройкой. Лёша обшаривал рюкзаки, стараясь убедиться в том, что все всё взяли, пока Егор читал дряблую книжонку Пауло Коэльо, читать которую и охоты особой не было.

Порой Егор, как истинный книжный червь, любил читать сомнительные или просто не подходившие ему по жанру книги только из любопытства; благо у него для этого была уйма времени раньше. Так Коэльо стал отдушиной среди книг про судьбу, в которую он, как скептик, верил хоть и с трудом, но к которой порой сам грешным делом обращался с вопросом или догадкой.

– Вы только вдумайтесь, – начал Егор, оглушив как гром тишину будто бы обреченной на молчание поездки. – Читают же люди, вроде, чтобы говорить лучше да узнавать что-то новое, но я, как истинный представитель маргинального общества, ни черта не могу вынести из всего этого. Вроде интересно, а вроде и зачем?

– Ого, – ответила Маша, оторвавшись от окна, – а мне казалось, ты последний, у кого с подобным будут проблемы, – говорила она без особого интереса, скорее, чтобы поддержать его в разговоре.

– Вот это-то и грустно, – отвечал Егор, оставшись в неловком молчании.

– Потому что читать надо классику, а не твое это… Да я вообще промолчу! – с иронией добавил Лёша, оборвав свое наставление. – Мне вообще отказали на журфаке из-за плохого уровня русского для такого университета! Стыдно? Вот и нет, – он попытался улыбнуться и гордо отвел голову в сторону окна, видимо пожалев, что решил помочь брату в начале их краткого диалога с Машей.

Егор, зная, какая это больная тема для старшего брата, предпочел промолчать и скорчить сожалеющую мину. Маша повторила за ним, но на ее милейшем лице это выглядело как насмешка, которую Лёша как-то не так расценил, посмотрев на нее холодным и едким взглядом злой кобры (а это у него выходило неплохо). Неловкое молчание возобновилось, оставшись на такой неприятной ноте.

Преодолев уже половину пути, электробус подскочил на очередном ухабе, который, как оказалось позже, пробил гриб, растущий прямо посередине дороги и разорвавший покров асфальта. Старый водитель с длинной, свисающей до середины груди бородой, ругаясь и причитая, вышел из кабины и начал ругать гриб, который застопорил их.

В старом электробусе что-то щелкнуло, и теперь все трое сидели у обочины, ожидая вместе с бородатым водителем бригаду техников, видимо, где-то задремавших в пути или же, как и он, просто покуривавших перед работой, не особо заботясь о своем графике. Таков был нынешний Менск – прекрасный и пугающий своим повсеместным безразличием.

Старик достал пачку «Огней Сан-Франциско» и закурил, облокотившись на фонарный столб. Старший брат заметил это и прикурил свою, подняв в знак уважения тлеющую сигарету не столь уж и популярной в стране фирмы. Улыбнувшись, старик подошел к ним и сказал громко и с задором:

– Куда в такой поздний час держит путь эта «золотая молодежь»? – сказал он с ярким и сатирическим акцентом на своем речевом обороте, усмехнулся и схватился за бок.

– В отель. Хотим переночевать да прогуляться по окраине – ножки, видите ли, затекли у моих попутчиков, – язвил Лёша, косо поглядывая на Машу с братом.

– Не серчайте, молодежь, но на этой окраине вы только шиш найдете, да голову згубице. На шо эта окраина сдалась-то вам, вроде молодым и задорным, – как бы утверждая ответил старик. – Не серчайте – не сведущ я в этих ваших замашках – нынче все иначе. Не серчайте. Мы вось, в свое время, забирались на огромные арки в центре города и играли дома, в компьютеры. Чули про такие?

– Знаем, – ответил Лёша, явно улавливая нотки какого-то знакомого языка. – Нам, собственно, не досталось детство, обеспеченное компьютерами, вот и развлекаем себя как можем. Что уж там – никому такого детства из наших ровесников не досталось, хоть компьютеры и бывают в специальных клубах. Может, слышали?

Старик громко рассмеялся и прокашлялся, отмахиваясь от дыма тлеющей сигареты. Его прямо распирало от удивления и невероятности происходящего.

– Компьютерные клубы, гришь? – он еще раз рассмеялся, вытерев стекающую слезу. – Не серчайте, господа, – сказал он более почтительно, словно отсутствие компьютеров состарило их. – Черт тебя дери, да во времена даже моей прабабушки эти места считались пережитком прошлого, а теперь, гришь, есть такие, да в них кто ходит? Вот дела творятся!

– А что за арки вы посещали в детстве? – как бы не заметив его насмешки, спросил Лёша, озаботившись таким громким высказыванием, как «огромные арки». – Вы про такие, навроде той, что стоит у узла «золотой ветки»?

– Это, уважаемый, вам еще предстоит узнать, – старик сделал хитрое лицо и улыбнулся сквозь густые черные усы, поросшие сединой. – А! Вось и наши мастаки, черт их дери!

Пока водитель электробуса пошел разбираться с такими же разговорчивыми техниками, Лёша и его друзья всерьез озадачились, думая про эти огромные арки и странную загадочность, которой себя захотел окружить старик последней фразой. Ни из книг по искусству за четвертый-одиннадцатый классы они не вспомнили ничего подобного, ни из институтских трактатов, ни из локального интернета. Единственным, что могло быть той самой огромной аркой, пугающей своими исполинскими размерами, были те самые три колонны, что было видно из окна Маши. Исполинские обрубки призм, расположенные по сторонам широкой дороги на трех четвертях площади Победы, после которых шла закрытая зона города, похожая на апокалиптичные руины.

На тему этой ужасающей картины Егор с братом много говорили в свое время, и теперь, видимо, поняли, о чем шла речь. Тогда Лёша повернул в ее сторону взгляд и заметил, как из-за двух колонн показалась третья. Вспоминая виды из окна, он усмехнулся и сказал:

– Боже, какая же она, должно быть, была огромная, раз это еще не все.

– Реально, – приложил пальцы ко рту Егор. – Метров пятьсот в высоту, а то и больше!

– Дурак, что ли, – сказал Лёша, рукой словно пытаясь дать ему отцовского подзатыльника за сказанную им неслыханную глупость. – Такие огромные невозможно построить.

– Ну да, – нехотя согласился Егор, ударив его по руке.

Спустя долгое время техники справились с перебитой электроникой и поспешно удалились. Водитель пригласил всех на борт, после чего они продолжили свой путь, так больше и не подобрав ни одного попутчика.

IV

Подъезжая к площади Ленина, удачно совмещавшей окраину «золотой ветки» и отель, электробус распахнул двери, и вся троица выскочила наружу. Удивительно, но вокруг даже воздух изменился на более гиблый, душный. Дома торчали, словно нагноения на теле города, опутавшие их лозы и пролежни мха были варикозом на теле, а сам кожный покров в лице дороги прогнил бороздами, трещинами и неровностями. На этом старческом теле водитель и высадил их. Старик вышел из кабины и довольно оперся о перила своего железного коня, закурив сигарету. Его очередной трудный день был закончен, а впереди старика ожидали два дня выходных. Удовольствие на его лице нельзя было передать словами.

– Ну шо, златые мои. Довез я вас до гасциницы. Самая прыгожая во всем в городе. В нее, что же, собираетесь? – спросил старик.

– Именно, – отвечал Лёша, удивляясь умению старика совмещать «шо» и «что» и говорить на неизвестном им языке, при этом давая четко понять, что он имеет в виду. А как этот язык был прекрасен в своей мягкости! Это Егор и Лёша заприметили сразу, чего не сказать об их спутнице. – Не самое презентабельное место, но мы уже привыкли.

Они обменялись горькими улыбками, и старик пожал огромную руку старшего брата своей. Они пошли через дорогу, преследуемые сомнительными взглядами армейцев,следовавшими за ними повсюду. Электробус тронулся, и старик, помахав им на прощание, поехал до диспетчерской.

На этой скудной на краски улице их встретил приторный и мерцающий всеми возможными цветами радуги отель. Он весь был увешан каким-то безвкусным неоном, золотой окантовкой по фасадам старого здания, длинными, чуть ли не свисающими до земли вывесками и микрофонтанами, не так давно начавшими выпускаться в «Новой Республике» возрожденной из послевоенного пепла компанией «ГидроЛайф». Отель обозначался всеми пятью звездами, несмотря на то, что сам он тянул от силы на три. Такое решение комиссия «Новой Республики», что немудрено, приняла не по глупости, ведь из семи отелей в городе это единственный, способный дотягивать хотя бы до трех, оттого и имел на общем фоне самопровозглашенные пять звезд. Правда, законные три звезды не мешали задирать ему цену как для всех семи, а-ля лучшие отели Дубая. И смотря на всю эту безвкусную роскошь, которой страдал отель «Бриллиант-Менск», Егор поневоле грустил, понимая, что, создав комиссию по отелям, отдел по борьбе с мышами-полевками (действующий в рамках одного лишь парка на всю «ветвь»), департамент незаконного расположения билбордов (что был не нужен от слова совсем), а также конгломерат для упрощения работы корреспондентам в трудные дни разрывающихся в воздухе ракет, они забывали о важных проблемах, словно нарочно отказываясь их решать в угоду мнимой видимости своих действий. Только вот в том и проблема, что была одна лишь видимость от этих действий, не говоря уже о том, что все вышеперечисленное являет собой бесполезные, лишь только откусывающие по чуть-чуть от довоенных ресурсов кусочки, где люди не работают, а прохлаждаются. Само собой, из офисов этих нерадивых компаний выходили лишь статные лица и фигуры, получавшие «законный» процент от людей, которые работали на по-настоящему важных и востребованных местах, зарплаты которых делали лишь чуть выше других, менее востребованных, но урезанных во много раз. И все для какой-то шайки запоздалых и засидевшихся толстых людей в сюртуках и с золотыми сигарами, деньги у которых были вместо эритроцитов, плавая в крови в виде чеканных монет. Так и образовывались прозванные в народе «департаменты дебилистики».

Все трое вошли в нескромный вестибюль, украшенный красной, бурой и белой мозаикой на полу, а также стеклянной люстрой на пестром потолке. Круглое помещение сразу же встречало гостей стойкой регистрации, баром слева от нее, переходящим в банкетный зал, и лестницей, ведущей к номерам. У стойки их встретила пухлая, с пожелтевшими от отечественного дешевого кофе зубами женщина. Несмотря на все эти естественные для жителей «ветки» черты, она была милой и приветливой, вселяя спокойствие и обнадеживая путников тем, что отель обещает быть приличным. Женщина обнажила зубы в улыбке и сходу спросила:

– Здравствуйте, уважаемые посетители нашего великолепного отеля «Бриллиант-Менск». Что я могу вам предложить? Номер? Развлечения? Спа? Массаж, или все и сразу? – говорила она, словно запрограммированная определенным образом. Это механическое, слегка неестественное приветствие почему-то только больше успокоило прибывших в отель.

– Нам бы номерок, самый дешевый, на трех человек. И бар, желательно, – отвечал на программный набор слов пухлой дамы Лёша, копаясь в кошельке и заранее подсчитывая скудный запас купюр. – Сколько с нас?

– На трех… та-ак! С вас двести пятьдесят рублей пятьдесят пять копеек, – выпалила она все так же странно и хлопнула в ладоши. Ее огромные руки затряслись, словно желе, от такого жеста. – За спа, бассейн, бильярд, игровую и массаж доплачивать будем?

– А что, и массаж есть? – спросил Лёша, припоминая массаж от Леры, которым она ублажала его. Он нервно облизнул губы, но осекся, понимая, что вряд ли найдет среди тысяч ручки такие же, как были у его пассии.

– Алло! – оборвал его Егор.

– Да, точно, – старший брат с жалостью достал свой, как он любил его называть, «лопатник», и без того находившийся в прискорбном положении – исхудалый и голодный, – и они успешно расплатились, забрав свои ключ-карты и удалившись в номер.

Выданная им комната оказалась намного более приличной, нежели они ожидали (а ожидали они золотых львов и бриллиантовые окантовки потолков). Вообще, такое утверждение относилось ко всему отелю – снаружи был один отель, а внутри, за исключением залы и столовой, другой. Так, их номер представлял из себя тесную комнатушку с одной большой кроватью и двумя белыми пуфиками, использующимися как одно дополнительное место, чтобы спать или просто сидеть. На полу был пушистый белый коврик, вылизанный до белоснежного цвета, потертая плазма на стене и четыре стакана под ней с брошюрой, в которой Лёша вычитал про комплексы питания и прочее, что должно было насытить их и напоить.

Также в номере имелся шкаф, душевая и туалет. Все выглядело цивильно. Маша сразу заняла широкую кровать и растянулась на ней, в блаженстве подложив мягкую подушку под нос и уткнувшись в нее. Егор лег рядом и положил голову на вторую, почувствовав, как тонет в мягком матрасе и пухе.

– Во дела-а, – протянул он, выпучив глаза. – Даже не припомню, когда последний раз чувствовал такую мягкость и приятную прохладу.

Старший брат резко выхватил у него подушку из-под головы и начал мять ее и тискать, бурча себе что-то под нос с очень сосредоточенным лицом. Маша, что вскоре и вовсе войдет у нее в привычку, расхохоталась, смотря в его неуверенную, но такую серьезную и бескомпромиссную физиономию.

– Эх, то же самое было у Леры дома. Мы лежали на таких же подушках, а кое-что было даже мягче, – он вытянул язык и скорчил насмешливую мину.

– Комик-лицедей несчастный, – Егор фыркнул и с улыбкой забрал у него подушку.

Маша включила телевизор, а старший брат спустился в бар. Вдруг, словно что-то вспомнив, она, стараясь не терять времени, выключила телевизор удалилась в ванную, дабы перед долгим походом привести себя в порядок. Пока она была в ванной, Егор начал в судороге себе представлять разные варианты развития событий после того, как она выйдет. Его юношеская наивность фантазировала такие сцены, что самому стало страшно. Он поспешно включил телевизор, чтобы отвлечь взбудораженный мозг, но даже так он чуть трясся и украдкой смотрел в сторону ванной.

Когда же девушка вышла из душа, его сердце окончательно упало. Все предположения и решения по выходу из неловкой ситуации словно испарились, он был не в силах даже припомнить детали своих планов. Невидимая рука, крепко сжимающая его скулы и щеки, не давала отвернуться, от чего он смотрел на нее больно нагло и пошло, краснея и быстро моргая, чего она, благо, не замечала, то поправляя мокрые волосы, то поворачиваясь к нему в профиль. Егор рассматривал ее здорово-бледную кожу, выделенные ключицы, плавно переходящие в плечи, и ярко выраженные дельты рук, от чего у него слегка закружилась голова. Немного бросило в жар, подобно тем случаям, когда тетушка Твид просила его сходить в магазин.

Даже сквозь толстое полотенце на голове и теле он различал гибкость и плавность ее движений, а также все места складок ее кожи, образованных изгибами талии, бедер, груди и икр. Мокрые темно-фиолетовые волосы придавали ей еще больше изящества, еще больше оттенков и штрихов. Он в смущении отвернулся и начал крутить в руках свою шахматную клипсу.

Задерживающийся в баре Лёша так и не смог спасти его от неловкой ситуации своим внезапным появлением, так что он скромно уместился на стуле и начал наблюдать за тем, как Маша, уже успевшая одеться в шорты и черную майку, переключив его канал про животных, где медленно и учтиво ведущий пояснял особенности жизни сурикатов, ушла куда-то в поисках легкого и простого сюжета, дабы разгрузить мозг после стольких дней психологического давления, произведенного на нее всеми (в основном бабушкой, которая до последнего не могла поверить в то, что Маша уезжает в поход).

Наконец, они сошлись на комедии про каких-то девушек, делящих парней, гуляющих по вечеринкам и решающих, как провести в кайфе студенческую жизнь. Очень дешевая и посредственная комедия стала той самой отдушиной, которую все искали. Спустя пару минут они уже вместе смотрели за драмой, разгоревшейся на экране, обсуждая только что открытых друг для друга героев с какой-то взаимно образовавшейся деликатностью и непринужденностью.

V

Раскрасневшийся старший брат зашел в комнату, довольно неся поднос с тремя пинтами пива и коктейлем и как-то тяжело дыша. На лице его было неописуемое удовольствие и в то же время усталость; его тонкие губы расплылись в улыбке, которая, казалось, была максимальным отражением экстаза на лице человека. Он открыл зажмуренные глаза.

– Фу-ух, добрался, – Лёша поставил поднос на стол и пригласил младшего брата на балкончик, который имелся в номере.

Егор захватил тарелку с сухарями и оставил Машу, в одиночестве смотрящую комедию и попивающую сладкий коктейль. На балконе шестого этажа, куда его пригласил старший брат, был один столик, три пластмассовых стула и пара горшочков с кактусами и другими зелеными растениями. Балкон был довольно большой, и с него открывалась настоящая картина города и вид на крыши довоенной застройки.

С этого нескромного крыльца был вид на ночной город, слабо пестрящий красками, зато увешанный бесчисленным количеством рекламных щитов. К сожалению, застройщики и государственные компании даже не планировали создавать имитацию какого-либо нарастающего благополучия (только на словах). Теперь, сидя на балконе более-менее приличного отеля, братья чувствовали оттенки свежести в воздухе, те немногочисленные капли свободы и неподдельного удовольствия, разливающееся приятным теплом по венам. Лёша отпил большой глоток от своей пинты и, сравнив это самое тепло в венах с алкоголем, опьяненный своим сравнением, сказал:

– Чего же ты ждешь от этого приключения? Неужели ты даже сквозь весь этот страх взял и собрался идти до талого?

– Черт, – выругался Егор. – Будь уже что будет. Я, честно сказать, живя столько лет в одних и тех же стенах, с такими же людьми, теми же пейзажами, как-то потерял возможность бояться перемен. Точнее, не потерял – я все еще не могу свыкнуться с мыслью, что мы преодолели этот мнимый барьер, но при всем при этом, появись на нашем пути «новые люди», пчелы-мутанты или одичалые гнойные собаки, я вряд ли побегу очертя голову назад, лишь бы сохранить свою жизнь. Если это путешествие даст мне возможность забыться, тогда я с радостью пожертвую собой.

Старший брат рассмеялся и отхлебнул еще холодного качественного пива, довольно ахнув. Его взгляд, направленный на младшего брата, был как мягкий отцовский подзатыльник, от чего Егору стало стыдно. Он опять начал жалеть о том, что сказал.

– Нет, – прочитав его мысли сказал Лёша, – никогда не жалей о том, что сказал. Ты должен анализировать, а не корить себя за подобное. Да ты и сам поймешь, что жизнью не дорожит человек до тех пор, пока тебя не начнет настигать смерть.

– Да кто тебе сказал, что я сожалею? – возмутился Егор.

– Упря-ямец!

На такой ноте они закончили диалог, дав мышцам возможность успокоиться и набраться сил, пока они разглядывали гуляющих около путей, на которых стояли накренившиеся и сошедшие с рельсов поезда солдат, бросавших свои холодные и бесчувственные взгляды на каждого заплутавшего в этих краях прохожего или хмельных старичков, зорко, как коршуны, выглядывая тех, кто хотел сунуться в места прошлых боевых действий, надеясь там найти прибежище и уйти от городской жизни.

Егор начал все чаще замечать в глазах прохожих людей желание убежать, словно это самое желание передалось им от братьев; с каким возбуждением эти прохожие смотрели на серую дорогу, ведущую вдаль сквозь земли оккупированного севера, за которыми, возможно, им были бы рады. Ранее не испытывающий к ним симпатии, Егор проникся их проблемой, их рефлексией, которую они точно не из слабости заглушали алкоголем. Проблема этих людей была такой же, какой была у них до поры до времени – страшно, да и лень как-то что-то менять.

Где-то на нижних этажах запел Джон Денвер. Общее настроение больше не выражало озабоченности. Лёша размяк, укутался в пальто и просто созерцал серые дали: городские ворота, статуи, которые давно потеряли свои лица, руки и части роскошных одеяний, здания, не тронутые с середины двадцать первого века, и оставшийся в своей прежней кондиции старый торговый центр, поросший плесенью и виноградником, в который до сих пор любят захаживать фанаты старых безделушек и заброшенных зданий.

– Джо, я тебе когда-нибудь рассказывал, как мы пришли к такому?

– Я и так знаю – в учебниках на… – Егор приложил палец к губам и призадумался. – Ну, был какой-то чел, который узурпировал власть и привел нас к такому, но подробностей я не знаю… Ах, да! Еще знаю, что он и создал тех самых «новых людей». Дамиан его звали. Редкостная тварь.

– Да, трудное это все дело, – говорил неясно Лёша, допивая первую пинту и хватаясь за вторую, на которую Егор еще питал надежды. – Тут даже однозначно не скажешь, кем он был. Даже пишут про него, чую, брехню. Ручки! – он хлопнул по руке брата, которая тянулась к пиву. – Ты еще маловат для двух пинт… Видишь те однообразные домики, у которых покатые крыши и по три трубы всегда наверху? Знаешь, почему их зовут «дамианщины»?

– В честь того самого диктатора, – не сомневаясь, ответил Егор, не понимая, к чему ведет брат.

– Именно. Первый такой, можно сказать, неоднозначный человек на территории Беларуси двадцать первого века. Страшно гениальный в своих политических ходах, как мне рассказывали. У него было много интересных идей, но апогей его мысли был тогда, когда он придумал личную армию, разделив людей на старых и новых.

– Ну вот на этом и заканчиваются мои познания, – сказал Егор. – А откуда ты знаешь об этом?

– Разговоры со старожилами помогают. Человек старше тридцати пяти или сорока помнит то время, отчего пропаганда на него не работает. Однако, им легко промыть мозги тем самым светлым «будущим». Хах, смешно все это. Нет никакого будущего, – он затих и спокойно осмотрел округу. – Бездонная дыра.

– Не думаю, что все так уж плохо. Так что про армию ты говорил?

– Этой личной армией стали те самые городские легенды, которых мало кто видел и слышал, но зато все боятся их до ужаса. Конечно, учитывая общее настроение, я не думаю, что кто-то здесь обладает подлинной информацией о них, но, как я знаю, их придумали чтобы сражаться с людьми снаружи, в других странах. В каком-то смысле они даже были хорошей идеей в плане эффективности, однако гуманности в действиях Дамиана я вообще не наблюдаю. Ни капли. Не знаю, существуют ли они сейчас, но, когда мы были в семье Постулатовых, папа Игорь рассказывал мне, что в командировке, когда он ездил в Полоцк, видел одного из таких ублюдков. Он говорил, что у него была одна рука, а вторая заменена на протез из плоти и титановых стержней. К голове его был прикреплен металлический прутик, и он смог одним лишь взглядом расчленить троих его коллег, после чего этого парня с рукой-протезом расщепили на атомы какой-то пушкой, заранее расположенной на крыше одного из зданий. Видимо, они были готовы к подобному. Вполне вероятно, что все это байки, а папа просто преувеличил, но у меня нет сомнений, что эти люди опасны, пусть и не так сильно, как говорят. Также много историй о них я слышал от случайных знакомых и даже от нашего препода по древнеримскому праву. Он говорил, что у таких тварей возможности и потенциал безграничны. Когда он, прогуливаясь за «золотой веткой» в поисках иван-чая, который он постоянно хлещет на уроке, собирал травы, то наткнулся на какого-то мужчину лет тридцати, который из своих пальцев выпускал длинные ниточки и впивался ими в дерево. У этого мужика все тело было покрыто зелеными венами, и когда он расправился с деревом, наполнив его своей кровью, мужчина напал на нашего препода, впиваясь в него зубами и стараясь вогнать в него что-то вроде яда. Палыч быстро сообразил, что к чему, так что перерезал ножичком для сбора трав его лимфоузлы, на время оставив мужика без сознания. Но сразу после того, как он увидел, что его плоть рассечена, на ее месте стали расти зеленые ниточки, медленно заживляющие и сращивающие его шею. Палыч в спешке убежал оттуда и больше никогда не заходил за «ветку».

Егор слушал эту историю и медленно закусывал все это солеными орешками. К концу рассказа в миске осталась лишь перемолотая соль да шелушившаяся оболочка арахиса. Младший брат трясущимися руками отпивал пиво и все смотрел и смотрел на ветшающие здания, будто бы прямо на глазах превращающиеся в груды бетонных куч. Как раз в этот момент от старого торгового центра отвалился приличного размера стеклопакет, разнеся в щепки машину под ним. К разбившемуся вдребезги куску стекла подскочила пара армейцев, принявшись в спешке чистить периметр от наличия там посторонних.

– Интересно, – начал теперь уже сонно и особо не задумываясь и не контролируя поток мыслей Лёша. – Эти ребята вообще в курсе, что происходит вокруг, или они лишь пешки в руках новоиспеченного «кандидата от народа»?

Не ожидая дискуссии и даже ответа на свой вопрос, Лёша положил окурок в пепельницу, потрепал брата по кучерявой голове и направился спать, слегка покачиваясь от пива, растекшегося по телу. Егор немного повременил со сном и остался снаружи, докуривая тлеющую сигарету и что-то думая о своем. Он помнил, что когда-то был здесь, но никак не мог понять, когда это было и что он тут делал. Закрытая станция метро, у которой их высадил таксист, напоминала что-то холодное и безжизненное. Он будто бы уже везде тут побывал и все это прошел. Тусклые огоньки редких окон окончательно истощили его. Он встал, прикрыл дверцу на балкон и пошел спать.

В комнате он обнаружил не самую приятную картину: настольная лампа горела, а при ее свете на неудобных пуфиках разлегся старший брат, пока Маша пускала слюни на мягкую и белоснежную подушку, распластавшись по площади всего матраса. Егор подошел к ней и попытался было разбудить ее, но она лишь протянула теплую руку и взяла за его холодную, крепко сжав ее и что-то буркнув себе под нос. Все было как тогда в ее доме. Он не смог сдержать улыбки и оставил ее царствовать на своем ложе.

Сам же он, привыкши к такому образу жизни, словно уже на генетическом уровне заложенном в нем, разлегся рядом на полу, подстелив под себя плед. Егор поставил десять будильников с 5:40 до 6:00, горько вздохнул, предвкушая тяжелое пробуждение, и завалился набок, чувствуя приятный и мягкий запах свежевымытых волос Маши, слегка свисающих с края кровати. Так он, еще пару секунд смотря в потолок, снова ощутил наплыв романтики.

Он не смог удержаться, поднялся с пола и посмотрел на спящую девушку, которая лежала, слегка приоткрыв рот и тихо сопя. Будучи не в силах сдержать умиление, он расплылся в улыбке, как пьяная рука дернула его провести пальцем по ее щеке. Ощутив мягкую, гладкую кожу под подушечкой пальца, он задрожал и упал на спину, испугавшись глупости, которую он сделал, но заснув теперь с полным спокойствием и удовлетворением, вызванным этим странным прикосновением. Мягкая подушка под головой утянула его в глубокий сон. На часах было 01:12.

VI

Более мерзкого звука в своей жизни он еще не слышал. Сладкое пение птиц и шелест деревьев, которые исходили от телефонного будильника, обернулись адской одой самому Люциферу, воспеваемой сотней чертей. Егор стонал и взывал к старшему брату, чтобы тот поскорее выключил злосчастный будильник и дал ему отоспаться, но тот и ухом не повел. Наконец звук утих, но песнь возобновилась вновь.

К этому треску прибавилась еще и головная боль, вызванная легким похмельем от пинты пива, выпитой накануне. Егор заревел в подушку и резко поднял голову, но его макушка встретилась с чем-то очень мягким и упругим еще прежде, чем он успел открыть глаза, в которых от резкого пробуждения и удара потемнело вдвойне, а в голове застыл жуткий гул. Маша вскрикнула и уронила телефон, за которым она с таким упорством и негодованием одновременно тянулась. Егора как током ударило, и он вскочил на ноги, расклеивая залипшие за ночь глаза, стараясь привести зрение в норму.

– Господи, прости, пожалуйста! – протянул Егор, смотря, как Маша потирает глаза и жмурится от боли. – Я не хотел.

– Да я сама виновата – нечего было на вашу кровать ложиться. Чего вы меня не прогнали? – стонала она и, видимо, была чем-то огорчена.

– Ты так сладко спала, что мне было как-то стыдно будить тебя, – сказал Егор и словил на себе смущенный взгляд подруги.

Только после он понял, что удар по макушке пришелся не чем иным, как ее грудью. Сначала он, естественно, испугался, а потом его вдруг осенило, а по макушке пробежали мурашки. От ее стеснительного личика внутри него все начало просыпаться быстрее, но его не отпускал страх и чувство стыда. Пусть даже в такой обстановке, но Егору было приятно просыпаться в одной комнате с ней. Никогда раньше он не начинал день с женской груди, и вот теперь в нем как-то умещался стыд и необоснованная гордость.

– Да и что девушке спать на таких неудобных пуфиках, в конце концов. А то, что Джо тебе загоняет, так это он просто пытается шары подкатить, – отвечал только что проснувшийся старший брат, довольный тем, что его избавили от лишних телодвижений для выключения будильника. – Как ты быстро вырос, однако, – Лёша в своей манере спрыгнул с пуфов и начал усердную зарядку.

– Пошел ты! – возмутился Егор. – Маша, не слушай его. У него такая привычка – бред по утрам нести. Еще и с похмелья небось.

Старший брат, прыгая на правой ноге, засмеялся во весь голос, и у всех троих моментально отпало желание ложится спать, хотя Лёша еще дал себе покряхтеть, ежась от холода и пробирающего его от похмелья озноба.

Егор вышел из комнаты, вернувшись только через пять минут с тремя кружками чая на подносе, заветренными булочками с джемом и песочным печеньем. Это был не полный комплект завтрака, включенного в стоимость, потому что в такую рань никто им готовить в трехзвездочном отеле фуршет не собирался. Вдоволь насытившиеся в свое время скудными завтраками, что уже начинали всплывать в памяти как элемент их роскошной жизни, братья переглянулись и надулись, а вот Маша наоборот: девушка взяла свой фотоаппарат, именуемый «Полароид 255», и сфотографировала булочки, очень по-детски ухмыльнувшись.

– Довольствуйся тем, что имеем, – упрекнул его младший брат и скорчил осуждающую мину. – В запасе и так не много еды, так что экономим, как можем, граф Алексий.

– Ой, а что это ты такой юморной с утра? – спросил Лёша и дал подзатыльник брату, после чего злорадно засмеялся.

Все трое, а Егор и с обидой, принялись с жадностью за скудный завтрак, который выдала та самая пухлая дама у стойки, отрабатывающая ночную смену и буквально засыпающая на рабочем месте. Лёша и Маша жадно принялись за булки, но каждый ел по-своему, а Егор это исследовал в своих, как он полагал, научно-психологических изучениях: старший брат, буквально проглатывающий крохотные булочки со сладким джемом, запивал все это обильным количеством чая, запивая это еще и порцией кофе из термоса, в то время как Маша, не менее жадно кусающая мучное, хотя бы удосуживалась вытирать капельки джема с пухлых губ.

Испытывая чувства жалости и умиления, Егор готов был взорваться от любопытства. Он хотел получить от Маши еще одну улыбку, так трогающую его, но в то же время хотел и прощупать почву, научившись этому приему с Лерой. Он протянул ей свою булочку. Она жадно посмотрела на нее, стараясь скрыть желание выхватить ее из его рук. Прямо напротив старший брат посмотрел на него как на предателя, прищурив глаза и вызывающе нахмурив брови. Младший брат даже не посмотрел в его сторону.

– Спасибо, – шепотом сказала Маша. Она, слегка робея от неловкости, выхватила булочку и, почти не жуя, проглотила ее. – Не надо на меня так смотреть!

Она моментально изменилась в лице и нахмурилась, приняв свой прежний, холодный и слегка надменный вид. Но Егору и этого хватило: одна только улыбка на ее лице моментально насытила его, и он, в гордом одиночестве, продолжил пить свой разведенный кислым молоком отечественный чай.

Все трое, не выжидая лишнего времени, которого у них было как кот наплакал, принялись одеваться. Маша набросила на себя свою любимую куртку в шахматную клетку, старший брат пальто, а Егор приоделся в новую темно-синюю клетчатую рубашку, навесив сверху легкий шарфик и вернув клипсу на ухо. Они вышли в коридор и спустились к полной даме, уже уложившей голову на стойку. Лёша, взяв на себя инициативу, налил бутылку пива, положил ее в рюкзак и оставил около дамы их ключ-карты и пять рублей за бутылку.

Путники вышли на все еще темную улицу, на которой, что не характерно для раннего лета, пока не собиралось проглядывать из-за горизонта солнце. Лёша зашел в круглосуточный магазинчик с изрезанной суровыми ветрами стеклянной вывеской за сигаретами и вариантом карты города поменьше, чем их метровый экземпляр, уже заранее исчерченный его путями и пометками. Егор тоже зашел в магазин после него и быстро вернулся с каким-то свертком, поспешно запихивая его в рюкзак.

Развернув карту, он засунул сигарету в рот для утренней процедуры насыщения никотином и начал говорить, слегка понизив голос, опасаясь редко разгуливающих в округе армейцев:

– И что им не спится-то. Псы позорные, – возмутился Лёша и сплюнул себе под ноги.

– Ха-ха, какой ты злой, однако, – язвил Егор.

– Все, тихо! Итак, мы начинаем отсюда, – он поставил черную точку около метро, рядом с которым и стоял отель. – Нам нужно пройти семь километров за четыре часа, что можно бы было сделать без проблем, но на пути ждут блокпосты – вот они. Их два: перекресток через четыре километра и Т-образный перекресток прямо перед станцией поезда. Их мы должны обойти настолько далеко, насколько это вообще возможно, учитывая, что по бокам тоже разгуливают стайки этих гадов. Мы обойдем блокпосты и где-то за три часа доберемся до станции. Я думаю, что, кроме армейцев да шальных снарядов с севера, нам бояться нечего. Вы готовы?

– Конечно, – в унисон ответили остальные.

– Отлично. Армейцам в глаза не смотрим, а просто беседуем о всяком и ведем себя максимально естественно; спустя где-то половину километра мы уже будем их избегать, чтобы не ловить лишних вопросов. Спустя километр мы вообще не попадаемся на глаза – расстреляют на месте.

– Откуда ты все это знаешь? – поинтересовался Егор, точно знавший, что такой информации нигде нельзя было узнать, кроме как из личного опыта да из рассказов людей с опытом.

– Джо, без глупых вопросов. Просто делаем так, как я говорю. Как видишь, армии почему-то не особо выгодно предупреждать своих же граждан; черт поймешь, что у них в голове. Когда-нибудь мы это узнаем, не сомневайся.

Старший брат гордо вытянулся, распрямил затекшие плечи и выбросил окурок. Еще когда они проснулись, он успел пожалеть, что так много выпил перед сном, а теперь так вообще шел, еле противясь внутреннему шторму, который пинал его из стороны в сторону. Теперь Егор и Лёша держали путь до поезда с больными головами, поддерживаемые лишь прагматизмом Маши и минимальной осведомленностью старшего брата. И даже так Егор никак не мог найти себе места. Его чувство собственной бесполезности угнетало все сильнее, а вместе с ним всплыли и прежние переживания. Так ему пришлось идти очень долго, натягивая на лицо притворную улыбку и стараясь казаться максимально сосредоточенным, хотя почти никто, за исключением брата, не был так в себе уверен.

Все трое перешли железные пути, состоящие из семи дорог для монорельсов, обошли старый, обрубленный в трех местах вагон и направились вглубь пустынного города.

VII

Позади уже была добрая часть километра; судьба будто бы даровала им чистую и пустую дорогу, по которой они спокойно шли, преследуемые лишь крысами да скулящими псинами, не осмеливающимися и приблизиться к ним, не говоря о том, чтобы напасть. Ярко-оранжевый диск солнца уже медленно показывался из-за горизонта. За этот короткий промежуток Лёша успел неслабо обеспокоиться. Атмосфера вокруг не давала ему покоя, ведь каждый разваленный дом, обломанный монорельс, метр асфальта и детская горка – все было пустынно и тихо, что, судя по выражению его лица, казалось ему неестественным. Другие же, в свою очередь, не видели тут ничего необычного.

– Слишком просто, – протянул Лёша, даже не заметив, что обратил на себя внимание своих спутников.

– Ты что-то говоришь? – спросил Егор.

Вдруг старший брат схватил Егора за плечо и прислонил очень близко к себе, чтобы Маша их не слышала. В глазах старшего вспыхнуло синее пламя какого-то безумия.

– Я ей не доверяю, – вдруг сказал Лёша. – Мало того, что обстановка до боли тихая, а это пригород, черт его дери, так еще и она меня беспокоит.

– Черт ТЕБЯ дери, – прошипел Егор. – Что в ней может тебя смущать? Неужели она не показала себя как надежный человек? – он говорил это, четко понимая, к чему вел брат, но сам он ответить на его вопрос не мог и вдруг впал в растерянное состояние.

– В том и дело, что нет. У меня нет оснований ей доверять, а еще мы ничего не знаем о ее способностях. Помнишь случай на лестнице? Она просто взяла и растворилась! А как она так быстро добирается до дома? Почему постоянно появляется внезапно, будто из воздуха?!

– Тише ты! – Егор приложил палец к губам и покосился на девушку, обеспокоено следящую за ними поверх очков. – Черт, да она обычная студентка, которая захотела чего-то нового. Не относись ты к этому так серьезно. А ее способность быстро перемещаться это…

– Это что, мать твою!? – прошептал, брызжа слюной от ярости, Лёша. – Говори, сученок, кого ты взял с нами.

– Братан, следи за языком! – не выдержал младший и закричал: – Не знаю я, но точно уверен, что Маша нам не враг!

Эти слова он произнес нарочно громко, и девушка уже отчетливо расслышала их и выдала на лице неподдельное изумление и испуг. В этот момент Лёша отпрянул от брата и посмотрел на девушку полными надежды и волнения глазами, но потом он, словно одержимый, достал Заин из пояса на штанах и крикнул:

– Решено!

Страшно длинное дуло уперлось ей прямо в грудь, от чего у бедной девушки проступил пот на лице, глаза намокли, а изо рта начал рваться крик. Даже младший брат не ожидал такой глупости от него, молясь, чтобы Лёша ненароком не сделал что-то непоправимое. И тут у него вдруг все в глазах преобразилось: пистолет, наставленный на ее грудь, начал плыть, дрожащий голос Маши усилился стократно, в сердце его сделалось невыносимо больно. Это новое, неизведанное и тщательно не проанализированное им ранее не позволяло Егору контролировать свои действия.

– Ты не серчай, – начал Лёша, высверливая ее холодным взглядом, – но мне нужно убедиться, что ты чиста.

– Господи, что ты…

– Нет, мать твою! – завопил он, оборвав фразу девушки. – Ты ответишь лишь на один вопрос, который я тебе задам, и только я увижу на твоем лице оттенки лжи – я убью тебя.

– Лёха, ты идиот!? О чем ты говоришь, сумасшедший! – взмолился Егор в последний раз, чувствуя, что здравый и трезвый рассудок наполняет какая-то гуща. Осознавая, что брат невменяем, он уже бессознательно достал Далет и вставил ему в затылок, точно зная, что все равно не сможет выстрелить, но одновременно убежденный, что выстрелит непременно. Он протянул сбоку руку для Заина, но Лёша и бровью не повел, видимо, понимая, что это блеф.

– Итак, – продолжил брат, – кто ты? Нет, не надо мне рассказывать свое прошлое! Кто ты – новая или старая модель человека?!

Тут Маша впала в замешательство, сама не зная, что можно ответить в такой ситуации. По ее лицу было видно, что она была загнана в угол, но тем не менее она еще питала надежду на то, что все образуется, с надеждой смотря на младшего, что вселял в нее только больше уверенности. Но, завидев его холодные, а в тоже время и испуганные глаза, которыми словно управляли два разных человека, она испугалась, что могла стать свидетелем, а в первую очередь и самой причиной жестокого убийства.

– Давай ты послушаешь спокойно? – начала она. – Пистолет в этой ситуации лишний раз заставит меня нервничать. Мой голос дрогнет, а ты примешь его за ложь.

– Давай я буду решать, что нужно делать? – закричал он и почти в упор пододвинулся к ее лицу. Егор начал сильнее давить в бритый затылок брата, но тот все еще не дергался.

– Да, да – новая, – задыхаясь от страха и дрожа всем телом, начала она. – Сама не знаю, когда стала такой, но этот процесс был мне неподвластен. Когда я пошла в школу, то уже проникала в учительские за закрытые двери, сама не понимая того, как это делала. Я могла попасть в любую точку на определенном расстоянии, если того захочу. Я, черт тебя дери, правда не знаю, когда такое произошло, но это факт, и навредить я вам не имею морального права; в худшем случае – давно бы вас прикончила, спрятавшись за спину и исподтишка перерезав глотку.

В ее глазах читалась храбрость, которая удивила обоих братьев, а Егора снова взяла гордость, но при этом Маша все еще дрожала, точно видя по глазам старшего, что тот не шутил. Егор был уверен, что брат образумится, но что-то пошло не так.

– Исподтишка значит? Гадюка!

– Стой, ублюдок! – завопил Егор и, собрав все силы, что могли поместится в его тощем теле, прыгнул на него, скинув старшего, почти двухметрового, на землю. – Ты невменяем! – Егор со всей силы ударил брата в живот, от чего тот выпучил глаза и возвел их к небу. – Не перегибай палку, чертов придурок!

Егор сидел на старшем брате, приводя его в чувство и отчаянно ударяя слабым кулаком по шершавому лицу Лёши, но тот и бровью не вел. Он всеми силами старался встать, не покалечив младшего, но Егор надавил ему на живот, от чего каждое движение вызывало жуткую тошноту. Старший брат бессильно развел руки и отпустил заряженный пистолет. Он протер рукой льющуюся из носа кровь и повернул голову в сторону пустой дороги, смотря на нее своим безумным, пустым взглядом.

Эта сцена со стороны казалась смешной, но никто не смелся. В старшем проснулась невиданная доселе жестокость и недоверие почти ко всему, что было на их пути. Младший брат поднялся с ослабевшего Лёши и подошел к Маше, потерявшей любой намек на силы, которые еще были у нее минуту назад.

– Я… – шептала она, пока Егор, не зная, куда деть руки от смущения, гладил ее по плечу и спине и успокаивал, – я гадюка… Значит, такого он мнения был обо мне?

– Господи, нет конечно, – ответил Егор. – У него, видимо, что-то случилось. Такие перепады – норма для него, но это – что-то новое. Все будет хорошо, не переживай. Я поговорю с ним.

Егор подошел к брату, пластом разлегшемуся на холодном бетоне, и поднял его резким движением руки. Лёша отряхнулся и почесал затылок. В его глазах было совершенно невозможно что-либо прочитать – он был пуст и как-то совсем не по-человечески растерян.

– Долбаный пригород, – прошептал он и, взяв в руки Заин, молча ушел вперед.

VIII

Егор вынудил Лёшу остановится, чтобы дать Маше прийти в чувство. Они уже были за километр от «золотой ветки», так что пришлось залезть в развалины магазина электроники, где Егор налил подруге горячего кофе из термоса и принялся ей рассказывать про старшего брата. Он много наговорил о нем хорошего, нигде не приукрасив. Его даже удивило то, насколько много он знал о нем хорошего и насколько это был мудрый человек, но все же он не мог без злобы смотреть на бродящего в безмолвии Лёшу, словно пес, рыскающего по разваленному магазину и его периметру. Старший дрожащей рукой обводил сколы кирпичей на стенах, ковырял носком мох между плиткой и, ошарашенный, отодвигался от этих простых вещей, будто бы движимый невидимой рукой.

Что-то эфемерное и точно тяжелое лежало на его шее; от чего-то ему хотелось кричать. Егор видел, как он хватается за рот, больно щипая себя за запястье. Старший брат начал походить на помешанного, отчего сильно перепугал даже Егора, в то время как Маша чуть не впала в отчаяние, теперь боясь старшего и стараясь даже не смотреть на него.

Поначалу Егору казалось, что брат шарахается от серой и гнетущей атмосферы послевоенных руин, построенных на костях и на них же и разрушенных. Однако даже не столь смелую Машу эти руины сильно не пугали, чего не сказать о живых тварях и боевых действиях в округе, а закаленного жизнью Лёшу они, наверное, даже затрагивать не должны были, но оттого он не выглядел менее обеспокоенным. Пригород будто бы действовал на него совсем иначе, нежели «золотая ветка», и этот трепет медленно передавался спутникам Лёши.

И вроде бы вот – он окончательно был готов сорваться и закричать, но старший брат оперся на деревянную подпорку для строительного мостика и сжал ее так, что послышался треск сырой древесины. Его вырвало, и он, позеленевший и истощенный, подошел к ним, сел рядом и отпил кофе. Его лицо было похоже на выжатый лимон, пусть кофеин и приободрил его слегка.

– Прости, – начал Лёша. – Я не был готов к возвращению сюда, поэтому ты и попала под горячую руку первой. Я понимаю, что это не повод мне так поступать, – поторопился оправдаться он, – но все, что я могу сейчас сделать, – это извиниться и дать тебе теплое пальто. Ну-у или этот, наверное, могу дать пистолет поносить, нет, не могу…

Маша натянула милую улыбку и взяла его за плечо, будто бы заглянув прямо в душу. Эту ее черту вовремя действовать своим женским очарованием Егор давно заметил. Она сказала:

– Не стоит – извинений достаточно. Тебя тревожит расставание с Лерой, да?

– Лера?.. – он замялся и взялся рукой за пальто. – Прошло полдня, а я уже скучаю без нее. Как ненормальный. Но дело не в ней…

– Это нормально. Мы вернемся к ней, обязательно… Но что же тебя тревожит? – продолжала настаивать Маша, так умиротворенно и нежно смотря ему в глаза, что Егор весь раскраснелся.

– В этом и проблема пригорода – мы не вернемся! – перебил ее Лёша. – Это дьявольское место, где умирает… Да все, сука, умирает! – брат чуть не заплакал. Тут даже Егор оцепенел, затаивши дыхание следя за его глазами. Он увидел буквально на секунду наворачивающуюся слезу, которая вмиг втянулась обратно.

– Что тебя так пугает, расскажи, – насторожившись, спросил Егор.

– Не время болтать, – Лёша обиженно ударил кулаком в землю и сощурился, стараясь не проронить слезы, которые вот-вот хотели потечь по его щекам.

Когда брат встал и вышел наружу, Егор с Машей переглянулись и, как бы начиная понимать, о чем он говорил, медленно кивнули друг другу. Но Егора волновало одно последнее замечание:

– Что с ним?

– Он же сказал…

– Нет, – перебил Егор, смотря в спину снова начавшего бродить повсюду и робко оглядываться брата. – Почему он не заплакал?

– А он разве когда-то плакал? – спросила Маша, высказав ту самую мысль, которая была в голове у Егора.

– А ведь правда – он сильно расчувствовался.

Вспоминая дни, когда он, в приступе душевной боли, избавлялся от нее слезами и алкоголем, Егор вдруг осознал, что брат никогда не выплескивал свои негативные эмоции так, как делал это он. Все свои проблемы он держал в себе, никогда ни к кому не приставал, был главным здоровяком в универе и, при всем при этом, самым добрым и отзывчивым. И это несмотря на то, что всю его жизнь, всю сознательную жизнь его преследовали неудачи, потери и тоска. И сейчас он, этот добрый здоровяк, жалко тащился по улице, не в силах даже выплакаться от накопившегося в нем стресса, боли и страданий, которые он, в большинстве своем, испытывал из-за младшего.

Не в силах себя сдержать, Егор пустил слезу и потащился за ним. Когда Лёшу дернули за пальто, он стоял за его спиной и, виновато опустив голову, сжимал кулаки. Лёша что-то хотел сказать, но брат не дал ему этого сделать и крепко, как родного отца, коим тот почти и был для него, обнял его. Лёша – вся жизнь Егора, единственный лучик надежды во тьме и самая яркая звезда на небе, но это все он будет осознавать постепенно, ведь сейчас ему просто жаль братана. Егор даже не представляет, кто он и что его сделало, а это предстоит узнать, но потом – после того, как брат обнимет его в ответ, и они пойдут дальше.

А тем временем пригород продолжал «баловать» своими пейзажами любителей постапокалипсиса и прочих, подобных этому, жанров. Особое место в списке разрушительной мощи войны, который в голове составлял любопытный до архитектуры и природы Егор, занимали реки и небоскребы. Именно они показались ему самым страшным, после человеческих жизней, что забирает война с собой.

В перерывах между косыми взглядами, которые он бросал на Лёшу, обеспокоенно покусывая губы, он созерцал и думал, на время даже забыв про Машу, что шла рядом и как никогда нуждалась в помощи, пусть она того и не показывала из-за своей гордой натуры.

Пускай то была искусственно вырытая Всеволодка, но даже она, эта прекрасная речка с аккуратными искусственными берегами, выглядела очень печально. В ней повсюду плавали куски рыхлого бетона, копоть укутывала колонны, которые проводили мосты над рекой, зеленые водоросли, почерневшие от отходов, полностью опутали водоем, сделав из прозрачной и чистой речки черно-зеленую ядовитую змею, одно прикосновение к которой могло вызвать, казалось, целый букет смертельных болезней. Егор боялся представить, сколько химического оружия поглотил этот невинный водоем.

Вдоль берегов ее тянулись сотни метров мусора, титановых обшивок довоенной техники, десятки палаток с боеприпасами, давно отжившими свое, и еще больше бочек с ядерным топливом, которые жадно поглощала река. И самым страшным на поверхности этой реки, словно вишенки на торте, были энергоемкие пластины – выброшенные магазины лазерных пулеметов. Даже консистенция Всеволодки, что можно было оценить по плавающим на ней огромным черным птицам, рвущим глотки от каждого шороха, стала похожа на просроченный йогурт. Один страх было смотреть на тысячи тонн воды, за пару лет ставшие могилой для любого не одаренного сверхчеловеческими качествами смертного. Масла в огонь добавляло то, что Всеволодка была рекой извилистой, длинной. На пути она не раз показывалась с разных сторон, оголяя всю свою жуткую натуру, в которой не осталось и проблеска ее былой красоты.

Что же касалось огромных могил, торчащих из земли, которые называли некогда небоскребами, «подсолнухами градостроительства», то это, наоборот, было что-то мощное и несгибаемое, со временем становившееся все слабее и слабее. Подобно реке Всеволодке, небоскребы все стремились к какой-то густой консистенции, далекой от понятия «твердый». Рыхлые стены, опутанные виноградником, треснувшие стеклопакеты, линии сверхбыстрого интернета, закрутившие огромных исполинов, словно паутина, – все это было большойчастью мрака, заменившего собой бывший город Менск. И так же, как и на Всеволодке, была вишенка на торте – кроваво-оранжевый вихревый диск над городом, который образовали спутанные с ядовитыми испарениями облака, которых доселе путники никогда не видели. Этот вихревый диск был подобен следу от разорвавшейся в атмосфере ядерной бомбы. Огромный грязно-оранжевый глаз, под которым медленно открывался второй – солнце.

Еще Егор любил сравнить небоскребы с муравейниками. Внутри гноились трупы людей, а снаружи них, из-за обилия выпадающего содержимого зданий, творился жуткий хаос. Нагромождения из посуды, мебели и техники, длинные лианы из проводов, создававших некий каркас для города, – это было главным страхом Егора. Страхом, который он, как и брат, назвал Пригород.

Глава 2 Камни преткновения: изуродованные

I

– Коротаешь дни, лишь бы не работать? – спросил обеспокоенный Ваня, дергая затвор пистолета.

– Нет, мне все нравится в работе, – отвечал Женя, чистя узи.

– Тогда зачем ты идешь со мной?

– Потому что ты не хрен с горы, Ваня, – не выдержал Женя и посмотрел на него со злой нежностью. – Ты – великий человек. Я твердил тебе это с первых дней нашей встречи, и эти слова останутся на устах даже в моей могиле, помяни мое слово! – он направил палец в сторону Вани и поджал губы. – Мы выбьем дерьмо из этих ублюдков, а я устрою тебя на работу. Мы найдем деньги и купим лекарства. Я же интегратор, у меня есть связи!

– Братан, – Ваня не выдержал и расплакался. По его щекам точно текли слезы счастья, но в глазах Женя все еще видел ту беспросветную мглу, что опутывала его.

Холодная тайга. Она сжирала его все быстрее. На теле его уже начали набухать лимфоузлы. Его регулярно скручивало, от чего он проводил в туалете больше времени, чем за его пределами. Глаза впали, волосы вдруг местами поседели, пусть они и были недлинными, ногти начали слоиться, к его жуткой болезни присоединились еще пару, отчего теперь Женя запрещал ему жить у себя в доме с остальными чахоточными. Ваня стал подобен чахнущему цветку, в котором Женя безостановочно пытался искать признаки жизни, но тот лишь отводил глаза, говоря, что все хорошо.

Спустя пару дней, как в городе были объявлены в розыск убийцы преступников из камеры 31, Женя стал чаще захаживать к Ване. Тот стал чувствовать себя менее болезненно, подавал признаки счастья и даже восторга. Взяв отпуск, Женя регулярно занимался вопросом лекарства. Городской врач, Назар Осипович, ни в какую не хотел ему давать сыворотки и таблетки по той лишь причине, что Рей именно в это время начал строгую регламентацию медикаментов. Требовалась огромная сумма, чтобы теперь можно было их выкупить у него.

Проблема лекарства стала самым главным камнем преткновения в жизни Жени. Порой ему казалось, что Ваня смирился. Он все так же писал стихи на закате жизни, отдавал честь погибшим при обороне города и вывешивал хвалебные оды, но еще три года назад его окрестили «лжеписателем» и «сквернословом клецкой поэзии», так что теперь его лишь регулярно гоняла полиция города, ударяя тяжелыми дубинами по покрывшейся оспинами спине.

Спустя неделю после убийства бывших сокамерников Ваня, жаргон которого не мешал ему писать красивую поэзию, вдруг поместил в углу комнаты крючковатый кусок железной арматуры. Висел он там, как сам Ваня утверждал, в качестве постамента его отчаяния, но приводить в дело его он не собирался. «Помогает рифме», – говорил он с улыбкой на лице.

Женя зашел в комнату, пропитанную терпким запахом пуэра, и глянул в угол потолка. Сердце его защемило, но Ваня осек его, по привычке своей пригласив за стол.

– Помнишь Санька, – сказал Ваня, как бы утверждая, ведь в том, что Женя его помнит, сомнений быть не могло. – Славный парень. Было нас пять, а теперь двое.

– Ага. Когда было… – Женя прикрыл нос от жуткого запаха мочи, который ударил его прямо под дых. – Санек съел эту хрень из подвала. Бедняга весь обблевался, а мы ржали стояли.

Они оба рассмеялись и выпил по глотку чая.

– Ну оно и сейчас смешно, не находишь? Вероятно, это последнее, что греет душу, так что не поминаем лихом, – воодушевленно сказал Ваня.

– Да, прямо как он и говорил перед смертью. Помню, когда нашел его изрезанное шрамами тело в овраге, в голове всплыла его фраза о том, что о мертвом либо хорошо, либо никак.

– Он просил, чтобы его кремировали… – вспомнил Ваня вдруг, уведя разговор из непринужденно-тревожного в тоскливое, ностальгическое русло. – Его даже не похоронили. Вдумайся, всего пять административных, – начал Ваня серьезно и с упреком в голосе, ведь когда заходила речь о Саньке и несправедливости, в которую его повергли, у того сносило крышу, – а его уже лишают бесплатного надгробия и места в гребаной печи! Саныч просто хотел стать прахом, а тут такое.

– Его последний стих был о ветре, который разносит тело усопшего по зеленым полям. Полям страны, в которой нет двух одинаковых, – Женя остановился и посмотрел пустым взглядом на изрезанный стол.

В ту минуту он словил себя на мысли, сколько же нервов было вокруг, сколько переживаний и боли. Когда он в очередной раз поминал погибшего друга, ему казалось, что он будет вечность вариться в этой безысходности. Стихи старого друга они перечитали уже сотни раз, обговорили всю несправедливость, что с ним случилась, а с каждым разом эти темы словно становились все больнее и больнее, так и не подходя к логическому завершению. Лишь тоска в нем оставалась, а ведь друг просил их не поминать лихом. И они каждый раз все чаще и чаще ворошили это гнездо. Именно поэтому Женя остановился и замолчал. Ваня заметил это странное положение друга и хлопнул его по плечу.

– Не вороши старика. Не думаю, что он, будучи таким глубоко верующим человеком, хочет мучиться на небесах в очередной раз. Ему тут этого не хватило, – Ваня отпил чай и взял в руки маленькую фотографию. Сев рядом, Женя невольно улыбнулся и схватился за другой ее угол.

Соленая слеза попала в рот. В ту секунду Женя словно ощутил весь спектр эмоций, который отражал чахлый снимок полароида семилетней давности. На нем красовались шесть парней, самым младшим из которых был Женя. Ему было всего одиннадцать, когда умер один из его друзей. Саню они запомнили как великого исследователя. В его сердце никогда не потухал огонь, но так часто возникала тоска, что он не выдержал, перерезав себе горло. Дважды.

– Пойдем к нему, что ли, – сказал Ваня, заметив нервозность на теле Жени. – Я думаю, мы давно не были у Санька…

Могила, окруженная изрезанными ножом тетрадями Сани и над которой был большой навес, располагалась за домом Жени рядом с двумя другими. На обточенном камне была кривая надпись, которую шесть лет назад вырезал трясущейся рукой плачущий парень. С того дня этот парень не стриг волосы короче плеч и перестал их заплетать в хвостик. Босой и мокрый от дождя, Женя написал тогда: «Саня Пепиельный – 21.09.2106».

– Даже год написал с ошибкой, – сказал Женя и сел рядом на корточки. – Год… Что-то с ним точно было не так.

– Вот этот стих, – сказал Ваня и достал из земли последний оплот разума друга. Он прокашлялся, улыбнулся и прочитал хриплым голосом:

Четырнадцать осенних времен давно позади,

Мальчик грязный кричит другу: «Беги!»

Тот друг еще не знает, что за стеной его ждет зеленый луг,

Но не отпускает спину среды отчаянной плуг,

И прах развевает ветер его по полям,

Даруя свободу сердцу и мыслям.

Жутким хрипом он мне душу выворачивает,

Поэта въевшуюся грязь руками обволакивает,

А я надеюсь, что где-то там есть окна, разные по форме:

Они не повторяют своих сколов,

Не имитируют одинаковых трещин,

Не дают пощечин

Детям, изуродованным навечно.

– Черт, этот четырнадцатилетний пацан писал криво, но для меня это и по сей день гений поэта, – выдавил сквозь заржавевшие связки Ваня.

– Оно и правда звучит паршиво, но я не перестаю вспоминать тот день, когда мы узнали о городе снаружи, – согласился Женя. – И ведь не поспоришь. Вроде и не поэзия, но говорит она о правде. Отражает нас тогда. Наверное, это главное?

Засунув тетрадь Сани обратно в землю, Ваня встал и пошел обратно в свою берлогу. Чуть помедлив, Женя присыпал увядший клевер песком и, пробираясь сквозь ночную мглу, ушел спать.

II

Чем дальше шла троица, тем больше появлялось на дороге разной живности. Окружение вокруг все сильнее и сильнее зарастало лозняком и зеленью. Понемногу пригород становился похож на тематический заповедник или оранжерею без крытого верха.

Егор очень сильно озаботился по поводу тучных псов, ставших больше и спокойнее, в отличие от тех, которых они видели ранее. Псы уже не бегали вокруг них за три мили, стараясь незаметно подобраться к героям, словно гиены. Теперь это были почти волки, у которых из пасти капала едкая слюна, но в глазах таился лишь холод и какой-то древний, первобытный инстинкт. Эти жирные подобия волков с плешью по всему телу то и дело появлялись где-то около старого трехэтажного дома, смотря на них мрачными, серыми зрачками, совсем не двигаясь и пристально следя за движениями озябших студентов.

Благо судьба даровала Маше с Егором старшего брата, не хуже тех самых волков пристально наблюдавшего за каждой мордой, держа жилистую руку на кобуре и защищая своих спутников. Его пристальность и внимательность по мере появления волков в округе росла с такой же скоростью, как и его безумие. К движениям брата все время добавлялись новые, странные движения, которые как бы были его способом успокоиться, но со стороны он выглядел очень жутко. Между ним и этими псами проскочила какая-то искра, будто бы удерживая всех на своих местах.

Шли они долго, пока не добрались наконец до первого блокпоста, видневшегося вдали и игравшего лучами, исходящими от парящей в воздухе машины, по форме напоминающей те самые классические летающие тарелки инопланетян. Как позже рассказывал Лёша, это большие складские помещения, в которых армия хранила тяжелое оружие, боеприпасы и снаряды. Висела эта штука в воздухе потому, что на ней имелись специальные дроны, которые обменивались амуницией между постами, а также занимала много места между и без того не самыми просторными улицами.

Заворачивая за очередной угол, который через двор мог провести их мимо блокпоста, стоявшего в паре сотен метров от них, троица наткнулась на кучу псов, скопившихся у одного из подъездов. Пару этих благородных и гордых жителей пригорода прятались под навесами и на технических этажах здания. Послышался неслыханный прежде никем вой, который спровоцировал псов отступить от путников и уместиться около стыка двух пятиэтажных домов, служивших им своего рода будками.

Только сейчас Егор заметил, что в этих домах были продолблены с дюжину широких отверстий, по форме похожих на кривой круг. С ужасом он понял, что эти отверстия псы выжрали своими стальными челюстями, ведь никакая случайность не могла так удачно сделать им будки. Вдобавок ко всему, по периметру каждой норы были следы ужасающего размера клыков. Егор задрожал всем телом, стараясь не подавать виду, что боится, но выдавал его очень неестественный пищащий голос и частые моргания глазами.

И это не помогло. Из-под разваленной беседки, крытой сверху кучей черепицы и ломаного дерева, вылезло огромное нечто. Животный страх, который охватил героев, даже не дал понять, что это было за отвратительное создание. Пара блестящих глаз – вот все, что им удавалось разглядеть. Огромное животное окончательно вылезло из норы, обнажив кровоточащую пасть и пуская кровавую слюну. Именно в эту секунду Егор напрочь отбросил романтику своего образа и оцепенел перед лицом самого страха, не имея даже возможности что-либо предпринять.

Нельзя точно сказать, что это было за существо, но по схожим с его сородичами признакам можно было понять, что это какая-то неизвестная разновидность пса, которая очень сильно пострадала от мутаций и своего рода анатомических изменений. Самое страшное, что не давало покоя путникам, была вторая огромная пасть, расположенная у трехметрового чудовища под брюхом. Эта пасть была полностью наполнена тремя рядами больших коренных зубов и, судя по расположению самой пасти, вела прямо в желудок омерзительного мутанта, который сильно пульсировал в недрах его исполинского тела.

Передвигая тяжелые лапы, поросшие костными пластинами, это чудовище подошло к вторгнувшимся в его владения путникам, холодно смотря им не в глаза, а прямо в душу. Нижняя пасть клацнула зубами и испустила длинный шлейф слюны, которая, капая на землю, моментально выедала в ней тонкие бороздки. Лёша весь продрог и окоченел, что окончательно убедило Егора начать панику и стонать. Впервые в жизни младший брат видел его настолько напуганным, что Лёша даже не мог ничего предпринять в такой ситуации. Волк стал перед путниками, возвышаясь над ними на добрый метр, и прорычал:

– Убе-ери пистолет, человек… А теперь, когда вы образумитесь, пора рассказать, что вам нужно и почему вы еще не ушли отсюда, сохранив остатки рассудка?

Лёша, шумно сглотнув и сдерживая крик, убрал руку с пистолета и очень-очень медленно положил ее на другую, не зная, куда их засунуть. Он наконец ответил:

– Господи, собаки г-говор-рят? – стараясь быть дружелюбным, Лёша немного улыбнулся.

– Значит, ты издеваешься надо мной… Я не собака. Мое имя Аерхон, и я смесь человека и волка, – так ответил Аерхон, отчеканивая каждое сказанное им слово.

– Ты был ч-человеком? – спросил Лёша.

– М-мм, нет. Я не был человеком и никогда им не буду. Я – истинный волк, получивший особенность человеческого строения мозга и гортани. Я тогда был еще совсем молодым волком, когда попал в ту ужасную реку и смешался с человеком. Опасная река начала разъедать меня и человека, за которым я охотился. Мы могли умереть, но я был настойчив. Я захватил с собой того мужчину и выплыл из ужасной реки, а после съел его с костями. На следующее утро я уже мог говорить простые слова, состоящие из пары букв. Мы стали одним целым, но его воспоминания я не перенял. Жуткий бог вселился в меня, вырастив на исполинском теле бессмертную броню и пасть того человека. Теперь же, когда я рассказал вам про себя и перед тем, как я вас убью – говори, кто вы и зачем здесь.

– Стой же, Аерхон! Мы не собираемся мешать твоему семейству или же тебе. Мы – простые путники, которые ищут свой дом, не более! – задыхаясь говорил Лёша. – Мы оказались тут случайно, поэтому не собираемся тебя трогать, а лишь спокойно уйдем отсюда, дай нам пару секунд, молю.

Аерхон наклонил свою главную говорящую пасть с острыми клыками и немного отступил назад, дав сигнал своим хладнокровным сородичам, от чего те окончательно расслабились и полезли в свои норы. Старый волк, обнажив клыки, сказал:

– К сожалению, человек слишком глуп и непредсказуем, чтобы давать ему возможность уходить безнаказанным. Вы отравляли реки, из которых мы пили, леса, в которых мы охотились, равнины, на которых мы мирно бродили, а также зарывали норы, в которых мы тихо спали. Вы слишком опасны, и именно вы сделали меня тем, кем я являюсь, убив истинного и грациозного волка, которого вы научились и дрессировать, и убивать, а уж кто это сделал – меня не волнует. Посмотрите на то, как я ужасен… – протянул Аерхон, повернувшись боком к троице и показав им омерзительную пасть, в которой было видно, как бьется и пульсирует желудок. – Каждый приложил свою окрашенную кровью руку к истреблению мира. Это прекрасная страна, самая зеленая и чистая из тех, что могут существовать на Земле, а вы ее погубили…

III

Старый мутант поднял шерсть дыбом и встал на задние лапы. По всему телу из-под кожи его вылезли костяные пластины, которые покрыли почти все тело. С пасти под брюхом закапало еще больше едкой жидкости. Глаза волка помутнели, и теперь он походил на безжизненный кусок мяса, очертя голову несшийся на троицу.

Лёша вовремя успел среагировать, оттолкнув в последнюю секунду брата с девушкой, а сам отскочив в другую сторону.

– Готовь девяносто первые, Джо! – закричал Лёша и начал конверсировать Заин.

Наделенный разумом мутант вмиг отскочил от дома, зацепившись огромными лапами за кирпичный отросток. Он, видимо, заприметил главного во всей компании и бросился на Лёшу, изливая реки пены из своей пасти. Могучая, словно гора с когтями, лапа тяжело рухнула в паре сантиметров от Лёши, упавшего рядом. Аерхон замахнулся второй, но ее, прямо между стыками двух пластин, пробил сороковой калибр Егора, пущенный наугад из трясущейся руки.

Это был первый в его жизни выстрел в живое существо. Событие это стало переломным моментом в его жизни. Несмотря на то, что он, в страхе убегающий в сторону более высоких домов этого двора, был почти без памяти от ужаса, этот выстрел оживил его. Егор посмотрел на свою руку и ахнул, но потом поднял глаза на мутанта.

Аерхон изо всех сил напряг лапу, ужасающе выкрутил зрачки и выдавил застрявшую пулю в младшего брата, шатающегося от страха на одном месте и держащего слабой рукой Машу прямо за собой. В недрах его тела пробудился какой-то дикий рев.

Отраженная пуля пролетела мимо дерева и попала прямо в край икры Егора. Он согнулся пополам, выпучил глаза и тихо зашипел. Рана была неглубокая. Пуля, повредив лишь кожу и пару миллиметров мягких тканей, прошла насквозь и влетела в стену. Растерянная Маша хотела подхватить его и увести, но Егор отбросил ее руку. Держась за ногу и тяжело шипя, он следил за убегающим братом, готовый в любую секунду помочь ему, но не зная только, как.

Мутант снова повернулся к главному и начал страшную погоню за Лёшей, разрушая все на своем пути, давя остатки скамеек, металлических каркасов и бетонных заграждений. Невероятная ловкость позволяла Лёше убегать от такой зверюги, обманывая его на каждом повороте. Старший брат наконец запрыгнул в разбитое окно, из которого направил дуло своего Заина прямо в морду Аерхона.

Все как в замедленной съемке – открытая пасть скалила острые, как бритва, зубы, чтобы сожрать его и переварить в своем бездонном желудке, когда он целил пятидесятым калибром ему прямо в нёбо, надеясь пробить твари череп. Дрогнувшая рука вогнала первую пулю ему в сторону скулы, которая даже не прошла ее насквозь. Аерхон сделал знакомый жест зрачками и выдавил пулю в бетонное основание дома.

«Дерьмо! Его не берут простые пули?! Я вообще понятия не имею, что с подобным делать!» – мысленно кричал Лёша, задыхаясь, уже взбегая по лестнице, параллельно отстреливая пса сквозь окна и молясь о том, чтобы Егор с Машей спрятались в доме. Но они так не считали. Когда он взбежал на крышу этого трехэтажного здания, Аерхон уже повесил огромную лапу над головами потерявших рассудок от страха друзей. Егор лежал на земле, нацеливая Далет на пса, а Маша рядом, забыв про свои способности и про то, как нужно двигаться, прижималась к стене всем телом и тяжело хрипела.

В глазах все потемнело. Лёша стоял на краю крыши, из-под ног валились хрупкие кирпичи. Аерхон и не думал медлить, и его лапа уже падала на съежившихся друзей. Лёша навел пистолет и взмолился – пуля должна была попасть в балку, поддерживающую навес подъезда, благодаря чему они бы могли быстро спрятаться где-нибудь, пока обрушивающееся здание бы давило проклятую тварь.

И пуля не вошла в балку. Задев пластину мутанта, она чуть сменила его курс своей убойной силой крупнейшего в их арсенале калибра, и упала в паре сантиметров от Егора и Маши. У младшего заблестели глаза, и он понял, на что рассчитывал Лёша. Он быстро отполз от лапы зверя, повалил Машу на бетон и отстрелил гнилую балку, за которой медленно начали обваливаться кирпич за кирпичиком.

Пока несчастная пара убегала вглубь обваливающегося здания, пыльный и яростный Аерхон, раззадоренный всей этой беготней, раскидал куски бетона и рысью бросился на Лёшу. Но он именно такого поворота и ожидал: рыхлый бетон и полуживые кирпичи под ногами ясно давали понять, что лишние полтонны, а то и больше (которых у Аерхона было явно в избытке), могли обрушить здание, погребя зверя под собой.

Аерхон оттолкнулся двумя задними лапами и вскочил на здание, обнажая пасть на брюхе, уверенную, что сейчас ей и дадут возможность утолить свой бесконечный голод. Лёша быстро отпрыгнул и, взяв волю в кулак, вылетел с крыши здания, бросая руки в поисках ветки рядом стоящего дерева. Благо такая подвернулась, но она не выдержала и сбросила его вниз. Он упал на спину и тяжело захрипел – тело отказывалось двигаться.

Спустя минуту из-под груды кирпичной и бетонной трухи показались два синих глаза, ясно дающие понять, что скоро они должны прочувствовать что-то, чего они, возможно, больше всего боялись. Глаза Аерхона были как индикатор, который давал врагам возможность понять, какой мучительной будет их смерть. Именно этот ужасающий и глубокий цвет синего теперь неподдельно отображал состояние зверя. Лёшу охватила паника – он все так же не мог двигаться, а дыхание было затруднено.

Аерхон поднял морду из груды бетона, медленно, давя под сильными лапами куски здания, начал идти навстречу своему обидчику.

– Вы почти что голыми руками смогли сделать больше, чем те тупоголовые куски мяса в масках, – истошно хрипел Аерхон, говоря, видимо, об армейцах с блокпостов. – Я ценю твою находчивость, но больше причин мне тебя пощадить ты не предоставил.

Мутант со всех ног разогнался и прыгнул на Лёшу. Синие глаза мчались на него с невероятной кровожадностью, и старший брат уже зажмурился, как огромная туша сменила курс и упала рядом брюхом кверху. Открыв один глаз, Лёша увидел девушку, что в воздухе падала вниз.

Маша упала на ноги и заплакала, видя, как униженный пинком монстр скалит зубы, в нетерпении ожидая, когда разорвет ее на куски. Невероятная удача и слепая ярость старшего брата позволили ему выбраться из невидимых оков и броситься к ней.

– Господи, – молился Лёша, подбегая к Маше. – Джо, придумай что-то. Сейчас самое время включить твой мозг!

Он выхватил из-под лапы девушку, но они не успели, и коготь разорвал бедро Маше и колено старшему. Младший брат, уже сквозь слезы на глазах бежавший к ней, остановился и словил на себе взгляд глаз Аерхона, вдруг заинтересовавшийся им. От ужаса все, что он смог сделать, это взять кирпич в руку и побежать прочь. Отпрыгнув от несущегося на Егора монстра, Лёша, пересиливая боль, закрывая одной рукой рану плачущей Маши, а другой наводя Заин, метился, про себя надеясь на глупость зверя.

– Последний рывок, черт тебя дери! – закричал Егор и остановился перед почти парившим над землей монстром. В этот момент Аерхон прыгнул, но, лишь поцарапав бетонное здание своими когтями, сделал роковую ошибку, подставив свою вторую, недоразвитую пасть. – Я вижу твою слабость! На, тварь!

Егор закинул кирпич в незакрывающуюся пасть монстра. Аерхон завопил как прокаженный, стараясь выплюнуть куски кирпича из желудка, но на деле лишь бессильно мотал ослабшими и кровоточащими от постоянных ударов лапами в воздухе.

– Ну, а что дальше? – в ужасе закричал Егор, увидев, как Аерхон выталкивает внутренними мышцами кирпич.

В ту секунду каждый миг был на вес золота. Он навел пистолет и выстрелил, но выстрелил девяносто первым калибром, который почти не имел убойной силы, мысленно проклиная свою глупость. Кирпич начал быстро крошиться, но черная сфера вдруг образовалась прямо перед лицом Егора, и из нее вылетела Маша. Она ударила целой ногой прямо по кирпичу, как вдруг сама угодила на зубы монстра…

Егора охватил холодный трепет. Прямо как тогда, когда брат навел ей пистолет на грудь, все потемнело и начало плыть. Какое-то рвущееся из него существо наполняло до краев его чашу ненависти. Он видел, как Маша медленно тонет в кровоточащей пасти. Он не мог разобрать, что из этого было кровью монстра, а что ее, но в эту секунду он словно потерял всякое самообладание. Под действием какой-то едкой слюны ее куртка начала словно дымиться и испарятся, оголяя кофту под ней. Миг был подобен тем, когда перед глазами проносится жизнь, а сожаление за прошлые поступки и решения достигало своего апогея. Егор в секунду нажимает на рычажок и, пока конверсия, словно вечность, меняется, бежит ей на помощь, ловя своими остервеневшими глазами ее молящий о помощи взгляд. Выстрел… Пуля старшего брата попала прямо в подобие носа Аерхона, от чего монстр вскинул пасть и оголил вторую, скрывающую желудок. Тогда-то Егор прыгнул к ней и схватил ее за окровавленную, видимо, чужой кровью, руку.

– Боже… – Егор выхватил из кобуры Далет, отсадил Машу и установил радиус – 200 сантиметров. – Сейчас будет опасно…

Пуля с оглушительным грохотом вылетела из пятиугольного ствола, влетев в пасть под брюхом – единственное слабое место Аерхона, – оставив за собой длинный бирюзовый шлейф. Егор не выдержал отдачи и рухнул рядом, смотря, как растекалась синяя сила девяносто первого калибра по телу Аерхона. От него отваливались куски шерсти; зубы, которыми он с такой яростью клацал, рушились прямо на глазах, а кровь начинала бурлить.

–Только не жди! – выдавил из себя почти ликующий старший брат и бросил Егору Заин.

Младший брат словил второго всадника апокалипсиса, наведя его на ослабевшего и тяжело дышащего мутанта. И тут, перед лицом этого разумного существа, он оцепенел. Его сумасшествие закончилось, ведь Маша была в безопасности, а палец не хотел слушаться, он не нажимал на крючок. «Почему он дал мне пистолет? Зачем он это делает со мной? – вдруг, чуть не плача, подумал он и упал на колени. – Я не смогу… Нет, смогу. Я… Чем же он отличается от человека? Я что же, убью человека?» Он поднял глаза на морду чудища, которое страдало от жуткой боли. Его нервные окончания в прямом смысле медленно разрывались, от чего волк стонал так жалобно, что никто, даже Лёша, не мог не почувствовать себя неловко. Егор застопорился, но Маша, также напуганная не меньше его, подползла к нему, и они вместе взяли пистолет, направив его на истошно лающее создание.

Все, кроме Лёши, дрожали и не могли предпринять никаких действий. Слегка прикрыв ногу тканью, Лёша поднялся с земли и уже шел к ним навстречу.

– Давай, – стонала Маша. – Нам нужно это закончить! – ее голос дрожал, она заливалась и захлебывалась воздухом. – Если мы хотим тут выжить…

Но ни ее палец, ни палец Егора не оказывали никакого давления на крючок. Аерхон поднял на них свои пустые глаза и прохрипел:

– Давайте же, маленькие герои… Вы победили меня честно. Вы сильные, убейте меня…

– Как ты можешь желать смерти? – взмолился Егор, словно пытаясь найти причины, почему они не должны были убить это жестокое существо.

– Потому что такова жизнь, глупец. Смерть – это закономерная причина твоих разрушительных и пагубных действий… и вы когда-нибудь умрете за свои грехи, я вам клянусь. Но сейчас – закончите начатое…

«Он человек. Это человек говорит. Он рассуждает, заботится о своей стае, говорит правильно. А вдруг он хороший человек? Господи!» – Егор метался из стороны в сторону, но надо было срочно решать. Только хотел уже Лёша забрать пистолет и закончить дело, как Егор, прислонив голову к голове девушки, ударил его по руке. Они зажмурились.

– На счет три? – спросил Егор.

– Раз.

– Два.

– Три.

IV

Тело животного начало распадаться. Пуля Заина разбирала мутанта, как микроскопический конструктор, быстро отделяя его куски и растворяя в мутной дымке. На морде мутанта отразились человеческие эмоции. Егор отчетливо увидел на его лице удовлетворение и радость, которые мог выражать предыдущий владелец тела – человек. Лапа распалась на невидимые частички. За ней последовало туловище и задняя часть мутанта. Застывшая в умиротворении морда так и развалилась на атомы, не потеряв своего выражения. От Аерхона осталось подобие хвоста, а также кусок нижней челюсти.

За тушей разложившегося зверя показалась дюжина волков, которые, поджав хвосты, наблюдали за распадающимся господином. Они медленно подошли к месту, где он недавно лежал, и начали обнюхивать все вокруг. Егор, имея при себе два заряженный пистолета, тяжело дыша и выпучив глаза, направил их на одного из снующих и обнюхивающих землю волков. Вся стая вмиг напряглась и склонила перед ними головы. Один волк подошел к Егору и вложил ему в руку свой лоб, показывая свою покорность. Так и ушла вся стая гордых и справедливых животных, печально повесив головы и не посмев более приставать к победителям.

– Как ты до такого додумался, Джо? Это же чертовски круто! – восхищался Лёша, держа младшего брата за плечо, когда они подходили к мосту, находившемуся уже за сотню метров от места бывшего побоища. – Первый раз оказался перед такой машиной и даже не дрогнул – поразительно! А ты, Маша, вообще огонь! Это надо же было, что б ты своей ножкой маленькой взяла да и откинула этого мутанта от меня на метр. Сколько силищи в этой икре, скажи? – безумие Лёши на время растворилось, и он начал им льстить, только вот никто это не воспринял правильно.

Маша ничего не ответила, равно как и Егор – оба дрожали и медленно передвигали ослабшие ноги, изредка посматривая друг на друга. Лёша, будто бы нарочно не замечая этой немой сцены, воодушевленно расхваливал их, стараясь лишний раз не пугать и осыпая обильным количеством эпитетов, параллельно будто наугад то сворачивая в один узкий переулок, то пройдя через очередной надземный мост.

Остановившись на мосту, который ознаменовал собой первую треть пути, Лёша взял обоих друзей за плечи, и они вместе смотрели на разрушенный пригород, укутывающийся в теплые солнечные лучи. Где-то вдали медленно левитировал склад первого блокпоста, а где-то никак не утихал столб пыли, поднятый разъяренным Аерхоном, при виде которого у Егора миллионы мурашек пробегали по телу. Туда уже начали медленно слетаться разведывательные дроны и хищные птицы, порожденные тоннами токсичных отходов.

Маша смотрела на все это с таким печальным видом, что Егор буквально увидел кристальные искажения в ее глазах, при виде которых у него сразу падало сердце и хотелось развернуться и пойти обратно, лишь бы не видеть этой печали в ее прелестных глазах.

– Вы, ребята, отлично справились – каждый из вас, – сказал Лёша серьезнее и подтянул их к себе поближе, теперь говоря то, что правда думает. – Я постараюсь, чтобы мы с вами больше не попали в такие ситуации. Я вижу, как вам тяжело это дается.

– Да черта с два! – возразил Егор. – Я не буду крайним во всей этой истории! Ты не геройствуй, – он погрозил ему пальцем, – ведь я не хуже тебя! Мы вместе пройд-дем это!

Но старший брат лишь усмехнулся, заслышав дрожь в голосе Егора.

– Нет ничего плохого в том, что ты боишься…

– Лёха, я не боюсь! – он помедлил и схватился за ноющую, пробитую пулей ногу. – Ладно, боюсь, но это не значит, что ты будешь меня тут учить! Я смогу все это пройти, и мы вместе выберемся из этой трясины! Вот увидишь, что я не балласт на твоей шее, а полноправный член команды! – кричал Егор, чувствуя, как его бремя на шее остальных становилось все тяжелее и тяжелее.

– Дурак, – прошептала Маша, опустив бледное лицо, и поникла.

Сердце Егора рухнуло. Хрупкий фундамент, который он так тщательно возводил для них своей надуманной романтикой, то, что они преодолели недавно, то, что они пересилили себя – в один момент все словно пропало. Одно ее слово смогло убить его смелость и отвагу. Эта ее власть над ним пугала и не давала спокойно дышать. Рука задрожала, и он склонился над мостом, разглядывая треснутые трубы и плешивые обгоревшие ковры на нитках для сушки. В надежде он смотрел на нее, но она так же невозмутимо смотрела вдаль, кусая пересохшие губы и хмурясь, видимо, стараясь кого-то перебороть в себе, ровно так же, как Егор перебарывал свою новую личность, словно сорняк растущую в нем.

Дальше пригород начал показывать магию. Благодаря менее плачевному состоянию архитектуры, он расцвел. Это был некогда самый богатый район Менска, располагавший большим количеством IT-ресурсов и интеллигенцией. Тут жили, как поговаривали старожилы, предприниматели, врачи, ученые и крупные олигархи. Остатки их богатого жилья все еще поражали своей красочностью и изысканностью убранства.

Сразу же бросалось в глаза то, что эта часть бывшего города имела большое количество школ и больниц. Также тут имелись поликлиники, детские сады и университеты, которые, даже спустя более пятнадцати лет застоя, выглядели очень неплохо.

Разительное отличие от предыдущей архитектуры было в общей стилистике – северная часть Октябрьского района была зеленее и гуще. Город, в прямом смысле слова, утопал в зелени. Даже сейчас было видно, как фасады некоторых зданий свободно соединяли кустистые навесы, на балкончиках трехэтажных домиков стояли горшочки с погибшими цветами, в огромных стеклянных окнах университетов и школ было видно, как расцвели помещения, а на крышах зданий располагались целые оранжереи с огромными кактусами, облепихой и кустами лаванды. Тут и там, если это было частное владение какого-нибудь зажиточного господина, можно было увидеть погибшие кустики так называемой «рабочей конопли».

Каждый домик и каждый сарайчик, расположенный на заднем дворе какого-нибудь уютного домика Маргариты Ивановны из 7 «Г» класса, – все относилось к одному строгому и лаконичному стилю. Строгие и плоские крыши, белые монолитные балконы, кирпичная текстура при желании, ранее фигурные, но теперь сухие кусты и маленькие окна – основа северной части района. Большие окна были только в университетах и школах, что помогало учащимся расслабиться на переменке, не сидя за сальной лавкой в грязной столовой, а уместившись в кресло с подогревом и чашечкой какао, которое они могли налить себе в автомате. Так, ученик какого-нибудь «10П-д» мог спокойно созерцать с десятого этажа своей школы, соединенной с университетом, весь город, укутавшись в мамин свитер холодной зимой и потягивая горячий напиток в просторном помещении с огромными, в пару метров диаметром, окнами.

Всю эту счастливую и захватывающую картину вживую видел Егор, смотря в огромные окна бывшего университета AG-I, в котором, вероятно, могло выучиться новое поколение инженеров-генетиков. Вся эта картина смогла слегка отвлечь его возбужденный мозг, никак не находивший силы выкинуть из головы ужасные эпизоды с волком-мутантом. В памяти постоянно всплывал момент с истекающим кровью Аерхоном, желудок которого надрывался и низвергал литры сока с кровью наружу. И мысль о том, что Аерхон был слишком человечен для бездушного животного, посещала его все чаще и чаще, заставляя Егора чувствовать себя убийцей.

С другой стороны, в нем конфликтовала другая личность – личность человека из пригорода, пустынного скитальца и вечно одинокого ковбоя. Здравый смысл подсказывал ему, что Аерхон сам виноват в своей смерти, а также он убеждал себя, что если бы они его не убили, то погибли бы сами, либо оставили бы его мучиться до конца жизни. Их поступок он расценил как благородный, но при этом он все не мог найти себе места, вновь и вновь убеждаясь, что можно было все сделать иначе.

Слабость и головная боль накатила на них с Машей, но старший брат, подгонявший из-за поезда, ускорял нерасторопных спутников, не давая времени на передышку и снова превращаясь в того безумца, которого они видели изначально. Он охладел и посуровел. Его взгляд более не источал нежности, нервные и импульсивные движения возобновились, а каждый шорох он умерщвлял метким выстрелом Заина, даже если то был лишь шелест листьев.

Стараясь запить пивом все ранее случившееся и не обращать внимания на параноидального брата, Егор следовал за ним, пробираясь сквозь заросли, растянувшиеся вдоль покрытого почвой рыхлого города, над которым наконец взошел тусклый диск солнца, скрытый ядерно-оранжевым вихрем. Карабкаясь сквозь затопленные переходы, подземные арки и через пробитые насквозь таранами дома, они все ближе пробирались к заветной окраине.

Наконец, за кроной искусственного дерева, расположенного на центральном перекрестке района, показался виновник торжества – торговый центр «Корона». Это было огромное здание, этажей сорок в высоту и две сотни метров в ширину, ознаменовавшее собой две трети пути. Двадцать лет назад это был один из основных гипермаркетов страны, в который порой съезжались люди из других городов, чтобы купить какую-нибудь диковинку, импортные товары или просто обеспечить себя техникой.

Огромная площадь перед торговым центром была забита давно забытыми закусочными, мини-парками, столовыми, сувенирными магазинами и прочими развлечениями. Но основное внимание приковывали как раз иные объекты этой площади – трупы.

Тела десятков несчастных лежали в бедной одежде, в спешке скинутые в небольшие кучки. Некоторые из них были, словно мешки с картофелем, сброшены в железные телеги. Своеобразные катафалки составляли основу пейзажа «Короны». Егор покачнулся на слабых ногах, с трудом сдерживая рвотные позывы, которые все еще напрашивались после боя с мутантом, – такое количество мертвецов он за раз не видел никогда. Маша, в отличие от него, дала организму волю и тихо выплеснула все содержимое желудка, которое и так было немногочисленно, за ржавой телегой из-под сахарной ваты.

– Думаю, до поезда нам лучше не есть, – подвел итог Лёша. – Все равно вы все расплещете, дырявые ваши рты.

Позеленевший Егор взял старшего брата ослабшей рукой и сказал:

– Тебе пора заканчивать с таким пренебрежительным отношением к нам, братец. Не выпендривайся и молча шагай вперед.

Лёша своим странным жестом помассировал перегородку и начал, как орел, чуть присев, оглядываться по сторонам. Егор, и без того пребывая в одном из самых, по его мнению, отчаянных из всех отчаянных положений, от этих странных движений начал терять надежду на то, что они выберутся из этой колыбели мертвецов. Несмотря на такой безучастный вид с насмешкой на лице, Лёша тоже был озадачен не меньше своих спутников. Пока они пытались придумать, как не стать таким же печальным элементом экстерьера «Короны», как мертвые тела несчастных, и понять, что привело к столь удручающим последствиям, Лёша опомнился и пошел дальше.

V

Гигантизм бывшей столицы легко мог спугнуть самого крепкого и мужественного жителя «Новой Республики». Строений подобного размера в «золотой ветке» были единицы, и они зачастую оказывались лишь грустным куском плавленого титана или бетона, нежели ее функциональной единицей. Под натиском «Короны» даже у Лёши свело скулы. Он шел в ее тени и чуть пригибал голову, словно стараясь уменьшить мнимое давление гипермаркета.

Они медленно пробирались в тени пожухлых деревьев и обходили стороной поле трупов. Лёша нервно смотрел на часы, каждую минуту отсчитывая время до поезда. Они прошли чуть больше половины пути, а в запасе у них оставалось всего два часа до отправки.

Вдруг то, чего они так боялись, наконец послышалось за одним из поворотов торгового центра, одновременно успокоив их сомнения и испугав своим присутствием – истошный крик мужчины, молившего о пощаде, видимо, виновников гор трупов вокруг. Заранее готовый к такому повороту, Лёша, которому хватило смелости предположить, откуда на площади было такое количество тел, потянулся к пистолету. Изредка были слышны выкрики какого-то молодого парня и смех стоящих неподалеку мужчин. Вытащив длинный, тяжелый Заин, Лёша оглянулся и увидел брата, на лице которого смешались усталость, страх и отчаяние. По нему можно было легко понять, что после боя с Аерхоном ему будет хватать адреналина на пару так лет вперед, но старший брат был неумолим.

Это время, пока они были в поисках опасности, и Машу, и Егора одновременно посетила страшная мысль, которая была у всех и принять которую не хотелось ни в какую. То ли их глупость и опрометчивость действий, то ли просто само естество человека словно воспрещали довольствоваться принятым накануне решением – путешествие не приносило позитива, на который те хоть и не особо рассчитывали, но были уверенны в его минимальном наличии. То, куда они отправлялись, было, несомненно, важным элементом их жизни, а для братьев просто необходимым, но то, что им пришлось пережить за каких-то два с половиной часа, пугало, не давая даже возможности представить, что ожидает их впереди. Все, абсолютно все предположения Егора не оправдались, за исключением лишь одного – смерть будет всегда рядом. Никакого умиротворения, облегчения от того, что они покинули свое тоскливое гнездо, – ничего. Лишь сожаление и желание убежать.

– Чего нам лезть туда – опоздаем же! – прошептал Егор, чуть не упав на землю от сковавшего его отчаяния, желая теперь лишь одного – поскорее сбежать от ужаса в поезд и навсегда забыть произошедшее с ним здесь, в этом жутком месте. – Давай лучше поторопимся и не будем тратить наше время.

– Что значит не будем тратить наше время? С ума сошел?! – отвечал Лёша. – Там явно происходит какое-то дерьмо. Наверняка там пытают бедняков, которые не смогли найти денег для жизни в городе. Эти ублюдки с потрохами их сжирают! Я должен помочь.

– Стой, мать твою! – буквально простонал Егор и схватил брата за рукав. – Ты никогда не был альтруистом. Засунь ствол в штаны и закрой его поясом верности. Мы не пойдем. Избавь нас…

– За себя говори, – вдруг встряла Маша, переборов страх и теперь зорко вглядываясь вдаль.

Увидев это, Егор открыл в восхищении рот и в тоже время полностью упал духом. По его мнению, теперь он был самым тяжелым грузом на шее брата. Он склонил голову и больше не сопротивлялся, лишь желая упасть на землю и никогда не показывать никому свою слабость.

– Да кто тебе сказал, что я так просто брошу бедного человека в беде? – спросил Лёша и в своей манере скорчил «недоумевающую» гримасу, словно издеваясь над ним. Младшего брата все сильнее и сильнее начинали выводить из себя эта отрешенность и простодушие Лёши. Хотя, он почувствовал, что теперь уже все равно.

Он вырвался из цепких рук младшего брата и тихо, наполовину присев, направился к повороту, уводившему вглубь здания к черному выходу. Голоса становились все отчетливее, а голос парня, который угрожал бедному мужчине, стал громче и серьезнее, но также в нем чувствовалось нечто иное, не свойственное другим воякам.

– Черта с два! Сколько нам раз говорить, что вы будете подвергнуты казни? Это правило, для которого нет исключений. Правило «Новой Республики»! – он громко выругался и начал бить кулаком в стену. – Ты думаешь, мне приятно заниматься этим дерьмом?! Кон… конечно приятно, да. Мне… Никому не нравится бегать по этим зарослям и отлавливать мус… мусор вроде тебя!

Лёша аккуратно заглянул за угол и рассмотрел эту картину поближе: три мужика в армейской форме сидели на лестнице здания и спокойно курили, покапарень с черными волосами, синим беретом и кучей шрамов на лице прижимал к стене щетинистого мужчину и грозил пистолетом, приставленным к его лбу. На лице орущего во всю глотку парня успел проступить пот, а по щекам текли слезы. Внутри Лёши что-то содрогнулось, а по голове побежали мурашки.

«Черт! Я не успею его спасти. Этот малолетний придурок точно угробит его раньше, если я, конечно, не вмешаюсь прямо сейчас! Они в броне и при оружии – меня пустят на тартар!» – думал Лёша, но его мысли оборвал подкравшийся сзади Егор, дрожащими руками опиравшийся на бетонную кладку и плевавшийся остатками завтрака, который весь вышел наружу.

– И что ты тут делать собрался, – шептал на ухо брату Егор. – Нас порешат, а его точно прикончат через пару секунд! Я не буду убивать людей! Хватит с меня!

– Идиот! Сам же сказал, что ты не боишься. Да и ты же читал записки отца, – шептал ему на ухо Лёша, чуть ли не сгорая от ярости. – Никого не жалей, слышишь? НИ-КО-ГО…

– Но как ты хочешь, чтобы я взял и так быстро принял решение? – отвечал Егор. – Я первый раз такое делаю! Дай мне время приловчиться. А нет, оставь меня, – Егор прислонился к стене и съехал вниз.

– Я заметил, что тебя гнетет чувство бесполезности. Так вот – это твой шанс!

Старший брат отвернулся и, под стук собственных зубов, начал следить за бедным мужиком, горло которого все сильнее и сильнее сдавливала рука черноволосого парня, не в силах понять, как действовать. Тактика в такие моменты у него пропадала куда-то, хотя он и не был растерян, а даже наоборот – сосредоточен и слегка навеселе. Стоило Егору поднять голову и на секунду выглянуть за угол, как его тут же озарило. Он закрыл дрожащий рот рукой и еле уловимо вскинул брови. На время его отчаяние приглушилось. Он увидел гранаты, висевшие на поясе каждого из солдат в специальных отсеках Энгера. Эти самые отсеки, как помнилось из каких-то банальных и вводных курсов в школе и специальных занятий, были не чем иным, как неким патронташем, только для плазменных, цианидовых и плутониевых гранат. Вопрос был только в том, как им не задеть мужика, прижатого к стене.

– Нет, нам не нужно искать обходные пути! – Егор взял Машу за руки и упал перед ней на колени, предварительно зажмурив глаза от пробившей ногу боли. – Не время спрашивать – уйди в свою сферу и забери мужика оттуда. Сейчас там начнется настоящий ад!

У Маши проступил пот на лице. Егор увидел в ней ту же усталость и недоумение, которое царило между людьми, и также он знал, что девушка в отчаянии, возможно, даже сожалеет о том, что втянула себя во все это. Он и ощущал это, и от подобного становилось только больнее, ведь он убедил себя, что держит за нее ответственность, но сейчас здравый смысл подсказывал, что любое промедление и страх могут погубить всех – не только мужика. Такая синергия их чувств только добавила уверенности в своей правоте Егору, и он улыбнулся ей через силу, крепко сжав побелевшую от страха и побелки ладошку. Она, с большой долей сомнения, согласилась и утонула в своей черно-оранжевой сфере.

Лёша нацелил дуло Заина прямо в отсек Энгера, вызывающе висевший у одного из курящих мужиков на поясе. Втайне Егор молился о том, чтобы там не было плутониевого заряда, но Лёша его быстро осек, сказав, что выдают армейцам, а особенно пригородным, только цианид для массового поражения.

Огромная сфера начала образовываться прямо рядом с парнем и беднягой у стены. Черноволосый юноша отпрянул от прижатого мужика и завопил, нацелив пистолет на сферу. Благо Маша не дала ему и шанса – она вылетела из нее как пуля, что, видимо, позволяла ей сделать неведомая сила этой способности, в природе которой еще предстояло разобраться, и взяла мужика, попутно утонув в сфере, которую сделала на своем пути снова, как портал. Лёша, не медля ни секунды, выпустил сороковой калибр прямо в гранатный отсек мужика, с широко открытыми глазами наблюдавшим за действом вокруг.

Огромная волна красно-синих выбросов прошлась в тесном переулке торгового центра и выжгла там все живое. Смертельный газ начал быстро, словно рой пчел, расползаться по тесному пространству. Оглушительный взрыв вкупе с газом быстро утихомирили отчаянно кричащих от боли вояк. Егор, не выдержав, закричал и прижался к стене, закатив глаза к небу. Крепко сжав зубы, Лёша подождал, пока волны утихнут и, прикрыв нос, выглянул из-за угла, в изумлении отпрянув к дальнему дереву – черноволосый парень, с разнесенными в клочья конечностями, опаленной кожей и ободранной одеждой медленно ковылял к Лёше на четвереньках, выбираясь из завесы, которая быстро распространялась. Ботинки на его ноге разорвало, и за ними показались оголенные железные протезы, обмотанные варикозной кожей. Старший брат отчетливо почувствовал рвотный позыв.

– Ты! Ублюдо-ок! – вопил сквозь ручьи слез изуродованный парень. – Ты будешь вопить от…

Не в силах терпеть столь жуткую картину, Лёша закрыл глаза и пустил парню пулю в лоб, прикрыв собой остальных. Они убежали из переулка. От сильного толчка Егор, оцепеневший от переполнивших чашу эмоций, упал на землю и в страхе закричал. Эту массовую истерию подхватила Маша, выпавшая из сферы с мужичком, который весь побелел и чуть не погиб от перегрузки, возникшей в сердце. Но старший брат был неумолим – он взял под ручку Егора и девушку, убегая как можно дальше.

– Бежим отсюда! – крикнул Лёша. Побелевший мужик, попутно раскланиваясь в благодарность, тоже поспешно убежал, спотыкаясь и падая на каждом шагу.

VI

Со старшим братом происходило явно что-то не то. Лёша тащил за собой друзей, что-то проговаривая себе под нос и петляя в узких улочках между огромными многоэтажками, сменившими прежний лиственный пейзаж. Злосчастный поезд, о котором мысли уже не просто вызывали радость, а самый настоящий экстаз, стал для Егора с подругой главным мотиватором не остановиться и идти дальше. Все обещания отца, жажда путешествия и исследования вмиг упали в глубокую пропасть вполне естественного и обоснованного страха. Теперь была лишь изнуряющая цель – поезд.

Это по-настоящему пугало. Прежде ничего и никогда так не волновало Егора, как страх за свою жизнь и жизнь чужих людей в этом пустом пригороде, возникший в его сердце только сейчас, в этот миг. Жадный до человеческих слез и стонов муравейник из улочек, магазинов и многометровых гигантских и небольших жилищ стал больше и тяжелее. С какой-то долей юмора, который еще в сухом остатке оставался в нем, Егор сравнивал пригород по весу с балластом своей бесполезности в этой ситуации, но то были секундные перерывы, которые быстро возвращались в русло тихого, буквально немого ужаса.

«Черт, о чем я думал, когда рвался в такую авантюру… Не сиделось дураку дома, в тепле, с телевизором и пивком в руках… Но ради отца я дойду до этого треклятого поезда! Я преодолею все преграды. Хоть с ума сойду, но дойду до него! Ради отца я готов выдержать это!» – думал Егор, стараясь успеть за несущимся на крыльях непонятного никому возбуждения братом. Мысленно приободрив себя, он чуть ускорился и пошагал вперед, хромая в унисон Маше на одну ногу и перебирая в голове строчки зажигательного кантри, в таких ситуациях идеально работавшие на хорошее настроение.

Но вдруг девушка их остановила, молча упав на кусок бетона с арматурой. Она достала термос из рюкзака и начала пить кофе, проливая капли на куртку, не попадавшие в ее жадный рот. Лёша остервенел и хотел уже было уйти без нее, но младший брат воспользовался своим психологическим влиянием на него, дав бедной девушке отдышаться и заодно самому привести мысли в порядок.

Пока Лёша, замещая досаду делом, чистил пистолеты и смазывал требовательный конденсатор, перезаряжал магазины, шарился в магнитах Далета и параллельно, ранее не предусмотрев, изучал содержимое сумочки с инструментами и небольшую сводку с описаниями, Егор подобрался к Маше и сел напротив нее на корточки, долго смотря ей в глаза и все время вздрагивая от боли в ноге. В процессе он заметил какой-то эффект, когда смотрел на нее, который на время убирал дрожь в теле, но не придал тому значения. В конце концов она не выдержала и сказала:

– Что ты хочешь?

– Тише, – он подобрался к ней поближе. – Я тут подумал, что нам с братом намного проще, чем тебе, – голос его дрожал, взгляд стыдливо бегал, стараясь убежать от ее пристальных и слегка осуждающих глаз. Слова эти он выдавливал через силу, будучи не в силах сосредоточиться на мыслях и постоянно уходя куда-то, вспоминая события минувшего часа, но Егор посчитал, что обязан был это сказать. – У м-м-меня и у Лёхи есть к-к-к-к-к-конкретная цель – найти отца, поэтому мы и идем вперед ради него. Это дает н-н-н-нам сил и бодрости, а вот ты пошла с нами только лишь из… Ну, мы п-п-понимаем. Тебе будет трудно справиться с таким давлением и постоянной спешкой. Вероятно, ты не этого ожидала от нашего путешествия, но все же п-п-помни, что я в-в-в-в-всегда б-б-б… б-буду р-р-р-р… р-р… рядом.

Волнение невозможно было побороть. Закончив фразу, он только пожалел, что начал с ней говорить. Маша, как и ожидалось, не восприняла это всерьез.

Этими словами он надеялся найти поддержку в ответ от нее и слегка успокоить свою тревогу. Тогда ему, как никогда ранее, нужна была помощь, которую он, по собственной глупости, пока что искал не там, где нужно. Она закрыла термос, завернула в рюкзак и встала, даже не обернувшись на него.

– Мне не нужна твоя помощь, – ответила она. – И я не жалею о том, что ввязалась в это. Да, мои ожидания не оправданы, я хочу назад. Мне страшно, но этот страх наполняет меня все сильней и сильней, давая стимул идти дальше, закрыв глаза на смерти всяких… смерти ублюдков. Я чувствую, как от моих действий что-то меняется, так что я вынесу это. Слышишь? Я вынесу, потому что я сильная и могу сама все это пройти! И тебе советую взять это на заметку. Начни чувствовать, что такое эта дорога. Она – наш способ почувствовать жизнь… Я сама это решила, а ты просто показал мне, что старший дал добро. Я сама. Сама. Сама!

Бросив на Егора полный робкой самоуверенности взгляд, она дала знак Лёше, и тот пошел вперед. Не ожидая такой резкой реакции от нее, Егор сначала наполнился гордостью, а потом с досадой осознал, что Маша была серьезна как никогда. Девушка показалась ему сильнее и храбрее, чем даже он сам, хотя еще пару дней назад он стоял у нее дома и гордо рассказывал о том, каким будет защитником. Чувство стыда накрыло его с головой, и теперь никакие зажигательные мотивы кантри не могли его приободрить – только ее милосердие над ним. Он почувствовал то же, что чувствовал перед Лерой – человек совершенно неподвластен ему. В ее словах чувствовалась фальшь, но даже самый искусный психолог, как казалось, ее природу и смысл уловить бы не смог.

Следующий час был самым долгим часом в их жизни. Бесконечные вереницы монорельсов, надземных мостов и небоскребов крутились вокруг. Чем дальше они проходили, тем хуже становились дороги, тем больше гильз можно было найти, тем меньше было кустистых деревьев и тем меньше было здоровых животных. Рухнувшие и высохшие здания плотно зарастали травой, мхом и виноградом, собирая на себе все больше и больше мерзких тварей, копошащихся в этих зарослях, как блохи в шерсти шелудивого пса.

В своей бесконечной апатии Егор, сам того не заметив, забрел черт его знает куда. Лишь спустя десять минут Лёша выскочил со второго этажа здания неподалеку и в горячке отвесил младшему подзатыльник, выговаривая целую басню о том, как он безрассуден. Все это происходило под гнетущим взором девушки, стоящей позади и укрывающейся фиолетовыми локонами от постороннего взгляда. Егор стал нерадивым сыном в их трио.

Дальше он лишь плелся позади, окончательно забыв о возможности наладить контакт с девушкой и даже с братом, который медленно отдалялся от него. Все, что ему доводилось видеть, так это макушку Маши и развивающуюся юбку. Он всегда был позади. Лишь одно его радовало – сумасшествие брата проходило, и теперь тот был весел и дурачлив, как и всегда, пусть тело все еще пробивали импульсы сделать какой-то странный жест. Лёша рассказывал байки, травил шутки и иронизировал над плетущимися позади, слегка разряжая обстановку и тем приглушая тревожные мысли младшего.

«Магия. Это магия, не иначе, – думал Егор. – Под внимательным надзором пригорода я продолжаю смотреть на нее… Мой брат, отец и другие люди отходят на второй план. Мне неподвластен этот процесс! Лёша… Нет, братан, прости!». Хоть в голове и всплывали эпизоды недавней схватки с мутантом, Егор закрывал на это глаза, считая гомерически смешным тот факт, что он может спокойно есть орешки в такой ситуации. Этот глупый юмор, заменив собой кантри, не работающий в этой ситуации, и стал опорой его эмоционального равновесия в нелегкой схватке с пригородом. Но жуткое, почти неуловимое чувство неконтролируемого страха начало подходить прямо к горлу, норовя в любую секунду выплеснуться наружу.

VII

Наконец все трое уселись в километре от станции поезда и смогли спокойно отдохнуть. Лёша в блаженстве затянулся сигаретой и посмотрел на часы. Оставался час и десять минут до отправления, а у них на пути оставался один жалкий километр и блокпост, который они уже заблаговременно начали огибать. Уселись все на крыше трехэтажного здания-дамианки, на которой был организован импровизированный садик из парочки высохших бонсаев, кустов и самодельных кадок с сиренью. Там они, осматривая парк, который оставалось преодолеть, достали подходивший к концу холодный кофе, пиво и легкие закуски. К слову, это был единственный пункт, который шел по плану. В остальном, то есть во всем, что они предполагали, были одни проколы.

Старший брат вмиг раздобрел и начал травить байки, заедая это дело сырниками тетушки Твид. Напряжение и судороги, охватившие Егора с Машей, так и не прошли, но старший брат, смывший с лица дикий, почти сумасшедший взгляд, дал время подышать и насладиться покоем. Пока он разгуливал по широкой крыше, внюхиваясь в сирень и сухие кусты дикой конопли, остальные вдвоем беседовали о, что показалось Егору странным и жутким, гипермаркетах.

Для Маши былое величие Беларуси казалось очень значимой вещью в их путешествии. Она пыталась максимально оптимизировать их путь, натужно стараясь вспомнить теории градостроительства и то, как оно филигранно выворачивает жизнь общества, что вполне могло помочь им. Но опьяненный ее разговорами Егор отказывался говорить в таком ключе, уводя разговор в другое, непринужденное русло и просто, подставив руку под липкую от пота голову, слушал ее.

– Ты была невероятно серьезна, когда мы были на середине пути. Это восхитительно! Как у тебя получалось держаться столь строгого вида? – прервал ее Егор, чувствуя легкую дрожь и неуверенность в голосе.

Она мило рассмеялась и надула полные кофе щеки.

– Не спрашивай меня о таком. Твой брат так влиял на меня, что как-то не хотелось вести себя слабо, – она опустила глаза. – Да и что ты докопался со своими «сильная» и тому подобным. А какой я должна быть? Ходить и ныть тебе под ручку? Не дождешься!

– Невероятно, – ответил Егор и вздрогнул, наконец уловив ее отношение к путешествию. Нащупав ту точку, при которой Маша могла вести себя обыденно с ним, он задумался о том, насколько девичье сердце раньше было для него закрыто и неправильно.

– И за полгода с Лерой ты не привык к сильным девушкам? – словила его мысль на лету Маша.

– А должен? Я никогда не отличался исследовательским нравом. Мне нравится быть собой…

– Не рассказывай мне, – засмеялась Маша, что подхватил старший брат. – Исследовательский нрав – это самое точное описание тебя.

– Ну ладно. Вы сильные, что очевидно. Я даже рад, что вы такие. Поистине смелый пол, – говорил Егор, оборвав себя на полуслове так же, как когда сидел за партой в аудитории и говорил с Яшей о Кире Васильевне. Он почувствовал, как беседа становится фальшивой имитацией спокойного разговора. Ему вдруг перестало нравиться вести диалог в таком ключе, ведь с каждой похвалой лицо Маши только больше напрягалось, а брови на лбу медленно спускались к переносице.

– Ясно, – сказала она. – Тебе еще многое понять следует. Не в том ты направлении мыслишь.

На этой ноте она встала и, что для нее норма, ушла, не очертив четкого конца для их разговора.

Диалоги с ней, которые они вели в течение всей этой трехчасовой одиссеи, селили какое-то тепло в его душе, пусть и большая их часть велась в негативном для Егора ключе. Но каждый раз, когда она улыбалась, обнажая свои белые сплошные зубы, он хотел поставить на паузу весь мир, чтобы эта улыбка никогда не сменилась на что-то печальное, почти трагическое. И какая же сильная боль пронзала его сердце, когда он не мог разглядеть в ее глазах никаких намеков, ни капли возможности. И все это время он ждал от ее глаз одной лишь простой фразы: «Вот я. Я хочу открыться тебе!»; но не видел в них ни радости, ни злости – лишь сожаление и еле уловимый страх, который она, уподобившись бесстрашному брату, филигранно скрывала. А та радость, которая изредка мелькала в ее глазах, была притворна. Только улыбка – лишь она была ее притворству неподвластна и была единственным индикатором того, что она была счастлива. И от такой комбинации лжи и фальши с ее стороны цена этой улыбки достигала своего максимума.

Младший брат втихую достал третью пачку орешков и последовал вперед, изредка обмениваясь с девушкой парой слов или глупо шутя в какой-то комичной ситуации. Эти глупые, неуместные подшучивания были хорошей отдушиной, которая была искренней. Маша смеялась, но не улыбалась, а в душе Егора было лишь сожаление, что он не может выдавить ничего стоящего. Лишь старший брат возобновил нервный ход зрачков и насторожился.

VIII

В парке было так легко, что все невольно замедлили шаг, дабы хоть чуть-чуть прочувствовать это спокойствие, которого так будет не хватать после. Зеленые пейзажи порой портила военная техника, оставшаяся здесь и проржавевшая до самого нутра, но она даже создавала своеобразный и необычный антураж. Казалось, что прошло не пару лет с окончания войны, а целых пятьдесят. Настолько все преобразилось, что пригород стал походить на древние руины: стекающие с высоких зданий в небольшие озера бассейны-водопады, древние храмы и церкви; и психоз бывшего правителя – статуи именитых ученых, интернет-журналистов и писателей.

Пришли они, как можно было догадаться, в парк аттракционов, скрещенный с простым местом отдыха. Он был поделен на шестиугольные отсеки, в которых располагались разного рода развлечения. Некоторые горки, которые были все отнесены к отдельному шестиугольнику, достигали в высоту около двух сотен метров.

Лёша мог подолгу стоять около них и пускать слюни, представляя в голове счастливых детишек, которые поднимались на вагонах на эту гору и стремительно летели вниз. После очередной фантазии у «супервосемь» Лёша ударил ногой камень и начал быстро, словно шлифовальной шкуркой, натирать лицо шершавыми ладонями. Он бурчал под нос себе какие-то вдохновляющие цитаты и с честью пытался сдержать детский позыв полазить по высоким аттракционам. Эти жесты и «мотиваторы» заставляли Егора все сильнее и сильнее уходить в себя. Он-то как раз редко скрывал эту тайную, как он начинал думать, постыдную тягу к детским восхищениям.

Лёша смотрел в карту и водил пальцам по широким дорожкам. Хмурясь, он посмотрел на друзей.

– Нам осталось недолго. Каких-то триста-четыреста метров, и мы на месте. Как вы себя чувствуете? – спросил настороженно Лёша.

– Ой, с каких пор тебя это волнует? – внезапно для самого себя возразил Егор.

– Не надо строить из меня демона, Джо. Я, если ты не заметил, всегда давал вам возможность отдохнуть и постоянно приглядывал за вами. Тебя мы с Машей судорожно бегали и искали, когда ты потерялся, так что не надо мне тут!

Почувствовав легкую обиду, Егор слегка пнул рядом стоящую телегу и собирался уже идти, как заметил медленно выкатывающийся череп, который лежал в этой телеге. Девушка вскрикнула и отпрыгнула за его спину. Лёша заметил этот катящийся шар и рефлексивно взял его в руку, после чего откинул его и весь продрог.

– Он свеж-жий… – выдавил Лёша и оскалился. Его опасения подтвердились. – Черт, неужели это проклятое место не хочет нас оставить без внимания даже сейчас? А? ПРИГОРОД!

Все трое напряглись, но тихий лес и не думал нарушать ранее царившую гармонию, оставляя инородным лишь эхо выкрика Лёши. Только спустя мгновение он осознал, что этот выкрик мог легко приманить лишнее внимание и мысленно упрекнул себя, уже начав придумывать наказание за такую неосторожность, которая могла навредить брату. Они ускорили шаг и быстро направились к поезду, сопровождаемые все тем же мирным щебетанием птиц и шепотом листьев.

Не считая однообразных и покрытых ржавчиной телег с частями человеческого скелета внутри, пейзаж особо ничем не выделялся. У старшего брата на лбу выступили капли пота, от чего всем остальным стало хуже. Со стороны казалось, что Лёша был некоторым индикатором общего настроя. Стоило лбу на его лице выдавить морщину, как она двукратно усиливалась у остальных. Вот только в обратную сторону это не работало.

У них было еще тридцать минут, но шальная пуля или ядовитый таракан могли запросто лишить их возможности убежать из этого треклятого пригорода.

IX

Вдалеке что-то засверкало. Лёша всех остановил и прищурился, после чего на лице его отразилось то самое ликование, на время отвлекшее его от тревожных мыслей, которого остальные так долго ждали, – в конце парка стояла огромная радиовышка. Рядом с ней бродили какие-то точки, которые, скорее всего, были хаотично бредущими армейцами. Неподалеку от них уже разогревал двигатели железный конь – поезд «Менск-Несвиж».

Старший брат подал знак всем троим, и они пошли в обход, но что-то им помешало. Уже знакомая телега на огромной скорости влетела в старшего брата, откинув его к дереву за пару метров от Маши и Егора. Вторая тележка хотела влететь в девушку, но Егор вовремя успел ее схватить за руку и оттащить, от боли в ноге сам свалившись на сухую землю. Следующая телега также не оставила Лёшу без внимания, от чего тому досталось вдвойне. Егор, заметив, что металлическая тачка заехала старшему брату прямо по животу, больно прикусил кулак, уже намереваясь к нему побежать.

Старший брат сквозь темноту в глазах достал пистолет и долго наводил его в лесную чащу. Наконец, спустя секунд десять, он выстрелил. Послышался истошный крик и вопль. Егор с Машей быстро побежали в ту сторону, достав пистолет и нацелив его на источник шума.

К их удивлению, лежащее на земле и вопящее от боли нечто было тем самым парнем с черными волосами, которому старший брат пустил пулю в лоб у «Короны». Он расцепил заплывшие от слез глаза и увидел наставленное на него дуло Далета, который держал испуганный до ужаса Егор.

Лицо черноволосого парня все было в шрамах и порезах, а одежда была разорвана во многих местах. Он, держась за простреленное колено, достал пистолет и пустил косую пулю, предназначавшуюся Егору, но попавшую в дерево. Егор выпучил глаза и позеленел, только спустя секунду осознав, на какой все-таки тонкой ниточке держится его жизнь. Сзади послышался голос брата:

– Стреляй, Джо! Ну же! Наберись смелости! Не щади, как и говорил отец!

– Почему ты не сдох? – спросил Егор, не обращая внимания на Лёшу.

– А я и не должен был! – мучаясь от боли, проорал парень.

– Но что ты такое?

– Я чудовище, идиот! – вскрикнул парень, и пуля выпала из него, а рана заросла. Понемногу пот с его лица пропадал, а сил прибавлялось. – Ты еще увидишь – я избавлюсь от этого дерьма под глазами, – парень указал на текущую слезу. – Эти пытки не остановят мое восхождение к небесам!

– Стой! – осек его Егор, явно не желая стрелять снова и чуть не нажав случайно на спуск Далета. – Кто пытал? Расскажи?

– Да неважно! Малодушные твари! Как вы смели вмешаться в дела пригородного батальона и его капитана? Вам что, делать больше нечего?! – не замечая обеспокоенности и легкой тени дружелюбности на лице Егора, говорил парень.

– Но вы убивали людей! Столько трупов, мать твою, идиот ты малолетний! – не выдержал Егор и закричал, снова нацелив пистолет, но все еще стараясь держать себя в руках и казаться подающим надежды.

– Да потому что, если не я, их тоже будут пытать! Первый батальон сделан для того, чтобы убивать преступников, но мы убиваем тех, кто может быть подвергнут пыткам! Эти бы люди днями сидели все в крови без ногтей, глаз, зубов, волос и пальцев, крича от боли, как кричал я! Поэтому убить их – высшее благо! Вы идиоты! Как можно быть столь тупыми?

Он очень бегло, словно нехотя, описывал вкратце свою деятельность. Поначалу Егору казалось, что все, что он делал, было зверством. Однако последнее беглое упоминание показалось ему важным. Он застопорился и совсем не мог принять решения на его счет. И все же Егор на время уверовал в действительность его слов.

Но стонущий от боли парень, явно движимый рациональными, однако такими злостными и бесчеловечными идеями, завопил во все горло и сбил его с мимолетных рельсов мыслей, и все раны затянулись. Трусость и слабость его были видны невооруженным глазом, и Егора настораживал синий берет, означавший, что он, как минимум, полковник. Эта деталь, вкупе со страхом и растерянностью, не могла дать ему решить, что делать.

– Ну! – кричал старший брат.

Черноволосый парень среагировал быстрее. Его уже новые сапоги разнесло в клочья, и оттуда показались те самые обитые кожей металлические протезы ног. Егор широко раскрыл рот и начал медленно отступать. Держась за заживающее колено, парень взлетел на тяге в воздух и, словно пуля, филигранно выкрутившись в воздухе, влетел в Егора, ухватившись за его рубашку цепкими руками.

– Чертов ублюдок! – завопил летящий парень. – Ты хоть знаешь, как больно от цианидовых гранат?! – он вдавил Егора в дерево, от чего у него потекла кровь изо рта и потемнело в глазах. Позвоночник треснул, голова заболела. Неконтролируемые Егором слюни со слезами брызнули из глаз и изо рта. Задыхаясь, он поднял взгляд к небу в мольбе. – Я потерял руку, две ноги и пару органов! Я зашивал мозг! Это самое ужасное, с чем мне доводилось встречаться!!! Ты испытаешь это все на своей шкуре! Тебя я жалеть не буду!

Обезумевший парень оскалил желтые зубы в трусливой улыбке и выкинул Егора с высоты метров пяти прямо на выпирающий корень дерева. Вдогонку к нему летела ядовитая граната с пятисекундным таймером. Егор упал и протяжно застонал, в темноте, стараясь нащупать путь к старшему брату, даже не подозревая, что за ним летит сама смерть в алюминиевой оболочке. В этом мраке, который его окутал, он вдруг услышал голос Лёши. Брат звал его и нежно, по-отцовски прижимал к себе. Вспоминая все самое лучшее о нем, все моменты, пережитые вместе, он накануне смерти не смог ни на секунду забыть о нем. Егор задергался и чуть не отключился в жутких конвульсиях, окутавших его, как шоковые разряды. Не чувствуя от боли ни ног, ни рук, он забурился головой в землю и протяжно застонал, сквозь слезы от боли, обиды и злости крича и зовя старшего брата.

Послышались выстрелы – Лёша попал в шею и живот парня с черными волосами. В эту секунду за действием наблюдали два холодных, безрассудных глаза, которые Егор когда-то окрестил морской бирюзой. Маша смотрела с немым криком в душе на то, как швыряют Егора, но падающая граната выдавила из нее что-то неподконтрольное. Словно движимая сотней поршней, она без промедления утонула в сфере и схватила гранату, таймер которой показывал одну секунду. Она кинула ее как можно сильнее, сразу после чего в паре метров послышался грохот и появился тяжелый газ, быстро осевший на землю.

Двигатели в ногах парня не остановились, но вот все его тело скрючилось, и под действием двух турбин он всадил себя в мягкую подстилку из листьев. Так он с минуту корчился в горе перегноя из веток, земли и травы с листьями, пока старший брат изо всех сил тащил Егора, что лежал почти без сознания, сам чуть не падая от покрывших его тело ссадин и синяков.

– Ему конец? – спросила Маша, протирая серым платочком текущую изо рта Егора кровь, сама не зная, про кого шла речь. – У него была пуля в голове, шее и животе – это конец. Егор упал с такой высоты… С ним как все будет?

– Братан падал с четвертого этажа в двенадцать лет и на следующий день бегал как новенький, – выпалил Лёша, нервно перебирая руки брата и меряя пульс. Он тяжело дышал, а глаза наливались красным. – Конечно, все будет хорошо, а нашему черноволосому гостю не выжить. Дважды отравился, – он показал пальцем на настигший парня цианид, – так еще и переломал себе весь позвоночник…

– Нет! – прошипел Егор сквозь зубы, из последних сил открыв глаза и всматриваясь во вмиг подобревшее и мягкое лицо брата. – Его ноги не перестали работать. Как было понятно ранее, они работают только по его приказу… а так как они все еще жгут, это значит… значит, что мозг работает, просто он не успел отключить их. Он еще говорил, что зашивал голову… нужно что-то, способное разнести в щепки его, не дав восстановиться. Нам придется… – он замолчал и выкашлял кровавый сгусток, весь побелев. Продолжить дальше он не смог, а лишь оставил решения на суд двух друзей и простонал: – Пистолеты.

Он упал без сознания. На лице невозмутимого доселе старшего брата выступил холодный пот. Он громко задышал и оглянулся. Сидевшая рядом Маша, державшаяся, как самый настоящий боец, вдруг тихо заплакала и, словно перышко, опустилась на землю, тоже отключившись.

Теперь, предоставленный сам себе (в голове он, в качестве закладки, поместил случившееся с Машей, сильно переменившее его мнение на ее счет и много ему объяснившее), Лёша смотрел на корчащегося в листве парня, уже более-менее делающего осознанные движения. Как итог, старший брат имел два пистолета, поврежденные ребра и синяки по всему телу. Теперь оставалось придумать, что сделать с этим парнем, вскоре оклемавшимся и на ходу заживляющим трещины по телу.

– Господи! – взмолился черноволосый парень. – Бессмертие – это так ужасно!

Его дикий взгляд упал на оцепеневшего Лёшу. «Бессмертие? Да как такое вообще может быть? Брат, Маша… Мы же не можем погибнуть из-за безумства какого-то идиота!.. Стоп…» – наблюдая за дерганием обезумевшего пацана, Лёша вспомнил слова отца о том, что не стоит никого жалеть в этом жестоком мире. Эта фраза уже давно засела в его голове, но когда дело доходило до Заина – будь то волк, собака или патрульный, который заметил их, – тогда рука начинала дрожать, хотя и была не в силах остановить его.

Мысль, ранее казавшаяся ему кощунственной и неэтичной, вмиг стала нормальным выходом из ситуации. Он схватился за лежащий за пазухой Егора Далет и выставил на нем значение в метр. Парень, только завидев в руке Лёши второй пистолет, выстрелил из ног столбом пламени и прижал к его к земле, стараясь выхватить пистолеты.

Напрягая все свои мышцы, пересиливая адскую боль в ребрах и голенях с животом, Лёша сломал давящую ему на горло руку и прострелил простой пулей Далета грудь парню. Сначала тот упал, держась за раненную грудь и вопя как ошалелый, но хватило трех секунд, после чего дыры от пули уже не было. Теперь он выхватил у него второй пистолет и выкинул его далеко в чащу парка. Лёша чуть было не заплакал в тот момент, но азарт внутри даже немного приободрил его.

Теперь над ним нависал трусливый и искалеченный парень, который держал в руках неаккуратно выдернутый из Машиной куртки нож. Парень разревелся и поднял над собой нож, будто бы держа меч над головой.

– Я тебя убью! – взревел, хрипя, парень, роняя соленые слезы на лицо Лёши. – Тебе ничего не остается, ты понимаешь? Ну же, скажи хоть что-то!

Он стремительно пустил нож в бой, но Лёша увернулся от руки полковника так, что острие лишь пробило задранный воротник его пальто и вошло в землю. Собрав последние силы в окровавленный кулак, он врезал ему в нос.

Парень в ужасе схватил Лёшу и поднял высоко в небо, крича и плача от страха. Они были метрах в пятнадцати над уровнем земли. Лёша почувствовал жалость к парню, смотря в его глаза, которые словно вопили о боли и помощи и не хотели этого делать. Ему показалось, что он был и глуп ко всему прочему, так что попытался его успокоить и решить ситуацию мирно.

– Парень! Раз ты так боишься, то давай решим дело более гуманно! В тебе сейчас будет вещество, которое может убить, но если мы опустимся вниз, то я смогу вылечить тебя! Это будет нетрудно, я обещ…

– Кто боится, чертов ты придурок!? – захрипел парень и со всей силы швырнул его вниз, но за секунду до этого Далет закончил свою конверсию, и Лёша всадил пулю девяносто первого тому в селезенку.

Размахивая руками и ногами, Лёша старался ухватится за ветку самого высокого дерева, прямо как тогда, когда убегал от Аерхона. Он упал прямо около кроны одной из сосен, провалившись в гущу веток и хвойных иголочек. Отплевываясь и переводя дыхание, он глазами искал обезумевшего парня, где-то наверху летающего и ищущего его, изредка всхлипывая и хныча то ли от обиды, то ли от боли, то ли от судьбы нелегкой.

– МАША! – завопил во весь голос Лёша, в надежде, что она появится и на сфере заберет его, пока не сломается тонкая относительно него ветка, но девушка тихо и бездвижно лежала на траве. Из ее виска текла кровь, а струйка изо рта уже образовала небольшую лужицу в ложбинке от тачки.

Вдруг, когда Леша смотрел на Машу, сидя на одной из веток и держась за болевший позвоночник, по ощущениям разбитый вдребезги, его осенило, и он увидел Заин, который парнишка с такой силой отшвырнул ранее. Он сделал глубокий вдох, приготовился и начал прыгать с ветки на ветку, подобно черной белке в плаще, сжимая в зубах кусок марли, припрятанной заранее за пазухой. Ноющая спина и все тело, которое ломило от брошенной с нечеловеческой силой тачки, чуть не осекли его и не уронили наземь, но он удержался. Парень с воздуха заприметил его и камнем начал падать вниз, но Лёша в последнюю секунду спрыгнул и зарядил парню по лбу тяжелой веткой с кучей выступов и сучков. От удара у него раскрошило лоб, а изо рта начали выпадать зубы.

Теперь пистолет лежал под ногами, и Лёша спрыгнул, во время кувырка схватив лежащий на земле Заин, но осекся и упал на спину. Он направил его на парня, и все вокруг остановилось. Парящий в воздухе мальчишка взмолился, испуганно ахнув:

– Боже! – держась окровавленной рукой за оголенный кусок мозга, который никак не хотел зарастать, крикнул парень. – Ладно, я приму твое предложение! Пожалуйста, давай поговорим. Это же, наверное, очень больно. Ты не любишь причинять боль, Лёша!

– Не прокатит, – Лёша вогнал ему в лоб вторую пулю за сегодня, прошедшую через дыру ему прямо в мозг.

Но парень даже не пискнул. Он медленно спустился на своей тяге к земле и посмотрел на пальцы. Подойдя к нему, скрючившись, как старик, Лёша, не чувствуя страха и лишь желая услышать от парня хоть слово, которое убедит его в правильности действий, поначалу ничего не заметил, но потом один из пальцев парня отвалился. Из образовавшегося сруба начала ручьем течь кровь, льющаяся из расширившегося отверстия. Смотря на все это сквозь призму какой-то потусторонней отрешенности, бледный парень поднял глаза на Лёшу и сказал:

– Я Артур Фаянсев, и я всегда был сраной плаксой. Знаешь, спасибо, что избавил меня от этого проклятия.

– Зато ты не почувствуешь той боли, которой так боялся, – ответил Лёша, и его чуть не вырвало. – Я обещаю тебе.

Парень широко раскрыл глаза и попытался улыбнуться.

– Клянусь, – напоследок взмолился он, широко открыв беззубый рот, сквозь который была видна сквозная дыра, – я все делал ради них. Я не хотел, чтобы они…

Но его лицо быстро рассыпалось, словно сухой песок.

Даже у такого крепкого, как Лёша, парня затряслись колени и навернулись на глаза слезы. Ему не было особого дела до плаксы и слабака, но что-то в тот момент екнуло в сердце. Он посмотрел на оставшиеся куски ног и ужасные турбины, закончившие источать бесконечный жар. В эту секунду он почувствовал, что сделал все не так. Что было в его действиях неправильно абсолютно все. Лёша, только сейчас это понимая, видел, что Артур Фаянсев не выглядел как убийца. Пусть он был хоть трижды полковником пригородного батальона, он не выглядел жестоко. Скорее наоборот – Артур аккомпанировал, под смех своих солдат, плачу жертвы, сочувствуя ей, но не находя возможности выхода. Лёша прикрыл одной рукой губы, а другой, словно боясь обжечься, коснулся куска протеза Артура. Почти выдавленной слезы вдруг и след простыл. Он увидел лежащего на земле без сознания Егора, и тут его опутала адская агония, от которой он потерял возможность что-либо источать из себя. Лёша упал на колени и, не находя сил даже проползти пару метров, тяжело рухнул головой на большой пень, расшибив висок.

X

Первой очнулась Маша, из ранений имевшая разве что порез на бедре, оставленный ножом, который Артур вытащил из ее рюкзака. Она протерла глаза и заметила лежащего рядом Егора, лицо которого было в запекшейся крови под губой и около носа. Она схватилась за его рубашку и аккуратно провела рукой по его грязной, рассеченной парой веток щеке. На ее глазах показались слезы, но окончательно она разревелась, когда увидела уткнувшегося носом в землю и с рассеченным виском Лёшу неподалеку.

Вся рубашка, в которой он был, покрылась кровавыми пятнами. На лице его были синяки и ссадины, а в руках и на голени, видневшейся из-за порванной штанины, торчали острые веточки, точно вогнавшие внутрь какую-то заразу. В ту секунду Маша не понимала, как реагировать. Она хотела корить себя за совершенную ошибку, наказать себя за то, что сунулась в такое жуткое путешествие, но почему-то не могла. Ей казалось, что жизнь выглядит именно так, и тогда в ней что-то проснулось.

Нет, она не стерла слезы с лица и не перестала стонать от душевных болей, но она начала воспринимать это нормально, как здоровый импульс, который есть у любого. Все равно ей приходилось сравнивать себя и отца, его жизнь и свою, поэтому она для себя решила, что это был единственный вариант, который хоть как-то разгонит застоявшуюся кровь. Маша, завидев разгуливающих неподалеку армейцев, рыскавших в поисках шума, который тут поднялся уже достаточно давно, быстро утонула в своей сфере и собрала тела друзей. Уложив их в одном из чахлых деревянных домов, она полчаса летала по округе в поисках подходящего места, постоянно возвращаясь к раненым и проверяя пульс.

Наконец она увидела старое больничное отделение, которое имелось в сотне метров от посадочной станции, которая уже им была не нужна – поезд уехал. Но Машу волновало только то, насколько еще были в состоянии дышать ее товарищи, словно вмиг ставшие ей как родные.

В отделении, в которое она перенесла их в своей сфере, Маша уложила братьев на койки, еще не успевшие покрыться плесенью, и обработала их раны. Самым трудным было вытащить острые веточки, торчащие из ран старшего брата. Минут двадцать она провозилась с пинцетом, который лежал в ее косметичке, дабы вытащить куски дерева, параллельно смачивая раны своими слезами, которые никак не хотели остановиться. Так она извела треть их запасов перекиси и все бинты, которые были в больнице в нормальном состоянии.

Закончив кропотливую работу, она села на третью койку и начала ждать, пока кто-то очухается. Грудь двух парней медленно вздымалась, будто бы не теряя и не восстанавливая силы. Маша начала нервничать, думая, что лишь откладывает неизбежное, особенно когда смотрела на пробитый висок Лёши, заклеенный тремя пластырями.

Она постоянно бегала к глубокому порезу на груди старшего брата, который часто кровоточил и никак не хотел успокоиться. Взглядывая на них, она невольно молила господа оказаться на их месте и вдвойне ощутить их боль, чтобы только не быть в стороне. Она закрыла рот ладонью и посмотрела пустыми глазами в угол комнаты, думая о том, как эти люди вдруг стали ей так близки. Откуда рождались эти родственные связи между ними?

Слезы уже проступили под веками, и она было потеряла надежду на спасение, но внезапно, спустя почти пять часов, раскрывшиеся глаза привели бедную девушку в чувство. В ней вспыхнули доселе скрываемые, почти опротивевшие ей, истощающие любого чувства, вмиг ставшие самым приятным наслаждением в ее жизни.

Глава 3 История про отряд Уорвика

I

Не успел Егор прийти в себя и оклематься, как к нему на шею бросилась ревущая Маша, крепко обвившая его руками. Он обнял ее своей, весь дрожа от холода и боли. Только когда она наконец отстранилась от него, он увидел, что нога, грудь и лицо были замотаны бинтами и пластырями, два из которых украшали подбитую бровь и рассеченный нос. Он медленно провел рукой по ним, робея от прикосновения к каждому изгибу, параллельно представляя в голове свой жалкий и обездоленный вид, но ощущая приятное тепло и возбуждение от прикосновений Маши. Стоило Егору шелохнуться, как спина начинала ныть от боли.

Он прижался к неудобной койке и шумно выдохнул. Маша сидела рядом и в нетерпении ждала от него чего-то, вытирая катящиеся из сияющих глаз слезы. Терпя все боли и стреляющие уколы в спине, Егор выдавил серьезное выражение лица, но спустя пару секунд уже лежал плашмя, тяжело дыша и борясь с ознобом.

– Как брат? – спросил он, когда боль чуть отошла благодаря обезболивающему, о котором спохватилась Маша и протянула ему.

– Перевязан, – прошептала Маша. – Живой.

– Это главное. А п-поезд? Успеваем?

У девушки еще сильнее поджались губы, и она помотала головой из стороны в сторону. В этот момент Егор окаменел. Лишь кончики озябших пальцев подрагивали под тонким покрывалом.

– Не успели, – сказал он. – Вот тебе и идея не строить планы, которой этот придурок так гордился.

Девушке стало легче от того, что Егор мог так просто говорить, но все равно осекла его:

– Если бы не Лёша, мы бы уже были не жильцы. Я вытащила из него три острые ветки, перемотала около десяти порезов и ссадин, а также два ожога, невесть откуда взявшиеся у него на животе. У бедного вся одежда изорвана. Не в плане дело. Видишь, как все непредсказуемо повернулось. Этого нельзя было предусмотреть.

Егор положил руку на лоб и крепко зажмурил глаза. Он опять начал корить себя за бездействие. Невероятным усилием более здоровой руки он приподнялся на кровати и застонал от боли. Закончив тяжелый подъем, он проковылял к распластавшемуся на койке брату и взял его за огромную руку, в надежде, что тот отреагирует, но Лёша лежал смирно.

Глаза старшего брата разомкнулись только спустя десять минут, когда Егор (в основном давая указания и кряхтя от жуткой боли в спине) с Машей уже принялись обустраивать убежище и строить импровизированную кухню. Только чтооклемавшийся Лёша приподнялся на локте и вдруг завопил:

– Вы что творите! У нас нет времени на то, чтобы устраивать привалы! Мы должны добраться до этого треклятого поезда…

– Да нет уже никакого поезда, – ответила Маша. – Прошло шесть часов, как он уехал. Лежи и отдыхай.

Недоумение, в которое впал Лёша, было не передать словами. Он искренне верил, что в столь короткий промежуток они успеют добраться до поезда и уехать. Как ни в чем не бывало, он встал с койки и поковылял к наставленному на стойку из палок котелку. Чтобы успокоить бешеный ход сердца, ему достаточно было того, что Егор был жив и здоров. Теперь он был вновь невозмутим, как и всегда, стараясь уберечь младшего от всей тяжелой работы.

– Где вы взяли котелок? – спросил Лёша, усаживаясь к нему и вдыхая аромат варившегося иван-чая. – В наше время они еще существуют?

Но то был необычный котелок. Эта титановая тара из себя представляла самозакипающий чайник, который активировался сгибанием маленькой пластинки внутри него. Лёша, увидев такой механизм, выпучил глаза и вопросительно посмотрел на Машу.

– Такие котелки использовали в больницах и санаториях. Какая-то новая штука, которая была в ходу до нового столетия, а теперь от них остались лишь воспоминания, – ответила девушка.

– Удивительно, до чего дошел прогресс, – выдавил, жмурясь, Лёша и жадно ухватился за остатки сырников, не дав даже предположить остальным, насколько в ту секунду ему было больно. Его невозмутимостью теперь прониклись все без исключения, чувствуя рядом с этим почти двухметровым здоровяком уверенность в следующем дне.

II

Ночь выдалась холодной. В уже приготовленной палате больницы, в которой все трое решили переночевать и отдохнуть, было тускло и сыро. Рассевшись на полу, на котором они постелили кучу старых покрывал и пледов, все трое укрылись тканью и грелись у полыхающего костерка, для которого было выделено отдельное место.

В таком режиме грустного чаепития, пряток под холодными парусами коек и книгами они провели свыше четырех дней. Правда, про книги это громко сказано. Егор – единственный, кто был с литературой в любом уголке мира, – доставал своего Коэльо разве что в самую отчаянную секунду, когда спать вообще не тянуло. Однако стоило корешку книги показаться в его поле зрения, как он тут же засовывал ее в рюкзак и садился доедать запасы, которые стремительно подходили к концу. Все же, бо́льшую часть времени он спал, не в силах порой даже помочиться и пересилить боль самостоятельно, униженно прося Машу ему помочь, что та, без намека на отвращение или смущение, выполняла безукоризненно.

В это время Лёша, точно осознавший, что на этот раз его спутники не вынесут дальней дороги, решил позволить телу зажить и прийти в порядок, ведь ему досталось больше всех, и тут его уговаривать не пришлось, хотя он точно пытался всем видом показать, как ему плевать на раны. Он все время лежал на койке и пытался словить вайфай, либо просто смотрел на все подряд, вспоминая любимую в городе и от нечего делать начиная причитать и жаловаться на скуку. В конце концов его доконало бездействие, и он, без особой охоты, достал старую большую тетрадь, в которой хранились рассказы, идеи и редкие стихи.

Первое время он сидел над тетрадью и рисовал всякую всячину, но взгляд художника – Маши – явно дал понять, что с этим пора завязывать. Он только отложил тетрадь и положил голову на подушку, как в момент его мысли о Лере вдруг стали сильнее, видя, как Маша, сама того не замечая, ластилась к больному брату и ухаживала за ним, от чего тот краснел и вел себя как придурок, на время отвлекаясь от тяжелых мыслей, горой висевших на его плечах. В этом кураже он взялся за тетрадь и медленно, выводя каждую букву, что-то начиркал. Прошло еще пять минут, как он с головой ушел в буквы, так и просидев до вечера.

В это время, уже в который раз отложив от себя Коэльо и мысленно коря себя за лень, которую перебороть, как казалось, был не в силах, Егор обратился к Маше с вопросом, которым и Лёша задавался ранее:

– И все же… Как работает твоя эта сфера?

Маша выронила из рук ватный диск с перекисью и потерялась. Заметив ее стеснительность и неоправданный испуг, Егор поспешил успокоить ее сомнения:

– Я лишь хочу узнать твой потенциал. Меня беспокоит то, что мы, как я думаю, могли бы улететь на твоей сфере куда угодно, но вместо этого слоняемся тут, как отшельники.

– Это не так, – перебила его Маша и села на лавку у окна. – Я сама, когда заметила за собой такую особенность, долго задавалась вопросом, как такое возможно и почему я стала такой. Долго изучая ее свойства, я поняла, что у моей сферы, вероятно сделанной еще до моего рождения…

– Чего? – спохватился Егор.

Маша отвела взгляд.

– Мама говорила, что после моего рождения никуда меня не отдавала. Я родилась с такой способностью.

– Да как такое может быть? – встрял Лёша и возмущенно развел руками.

– Не знаю я! Дай договорить… Моя сфера способна перемещаться на пару десятков метров, не более. В нее можно поместить все что угодно, если это не привязанный к чему-то объект. Перемещаюсь я почти мгновенно, а внутри сферы все вижу так, словно смотрю на мир сквозь стеклянный шар. По моему велению, которое исходить лишь из головы, она летит туда, куда мне нужно. Но чем дальше дистанция полета – тем больше я затрачиваю сил.

После этой фразы Егор стал четче понимать природу ее жуткой усталости. Девушка, помимо того, что ухаживала столько времени за ними, пролетела сотни метров, изведя все свои запасы энергии. И при всем при этом Маша помогла им, и даже сейчас усердно старалась поддерживать всех в здравом расположении духа.

– На этом вроде все… Нет, еще у сферы есть предел глубины – более двух метров препятствия я не могу пройти. Сфера словно начинает сжиматься и задыхаться.

– Невероятно! – воскликнул Лёша. – Это же звучит как настоящая магия!

– Но разве Артур не выглядел как волшебник? – упрекнул его Егор, несознательно стараясь чуть принизить способности девушки в глазах брата.

– Тут ты прав, но все же это регенерация. У многих существ есть такая особенность, а в несколько раз ее усилить – дело, давно подвластное науке.

– Ну, не сказал бы, – закончил Егор, оставшись в неопределенности по поводу вопроса секрета девушки. Однако теперь он был чуть спокойнее.

III

Изредка с Лёшей заводила беседу Маша, которая полностью посвятила себя ушибам Егора – более прихотливого пациента. Для общего антуража она даже надела старый потрепанный халат медсестры, который смог поднять настроение Егору и отвлечь его. Однако Лёша только нашел больший простор для своих шуток, с которых мог посмеяться и брат, хватаясь за живот от боли.

Утром следующего дня Лёша, что не странно, вместо резкого скачка просто расцепил усталые глаза и сложил руки на груди. Маша, что всегда просыпалась раньше всех и ложилась позже, заметила это и обеспокоилась. До конца дня Лёша не сказал ни слова. Его заняли стихи, которыми он никогда раньше так не увлекался, и вид из большого окна над койками, за которым развернулся парад военной техники: там летали большие, словно небесные киты, дирижабли с титановыми обручами, на которых размещались военные бомбардировщики. Зеленые истребители, что, словно птицы, на огромной скорости пролетали мимо, возвращаясь обратно, создавали так называемую «ауру неприкосновенных», а также монолеты с одним огромным винтом, которые, сопровождая дирижабли, перевозили огромные контейнеры размером с небольшой дом.

Пока старший брат наблюдал за этой процессией, которая длилась около двух часов, Егор лежал на здоровом боку и водил пальцем по выбитым в холодном кафеле на полу буквам. Некий отчаянный, лежа тут и помирая от лихорадки и цинги, послание о которых оставил под кроватью, выбил на полу острым шилом надпись: «Уорвик-Рыцарь, спаси нас, несчастных!». Сердце Егора сжалось, и он положил голову обратно на подушку, начав перебирать в голове варианты, что могло быть в этой больнице, от чего люди настолько сходили с ума.

Надпись про Уорвика-Рыцаря была не единственной в своем роде. Маша, пока обходила все палаты в поисках медикаментов и бутилированной воды, все время рассказывала про ужасные надписи в духе: «Человек-дерево. Он вас найдет, суки…», «Радость – удел не здешних», «Новые вас уничтожат, только подождите», «Бегите, если еще есть возможность. Это не больница!». Такие попадались часто, но еще чаще были записи о пытках, которые старались тщательно скрыть гипсовыми заливками. Любопытство Маши заставило ее как-то снять слой ломкого материала, за которым она обнаружила ужасное: «Вам тут ловить нечего. Тоже с цингой? Тебя обманули, беги!!!»Но эти надписи уже не имели никакого смысла. Теперь это была лишь заброшенная больница с тремя студентами, зализывающими раны и в отчаянии строящими планы на будущее. Вечером третьего дня, когда скука стала столь невыносимой, что Маша начала вести совсем тощие в своем наполнении беседы с Егором, а он начал понемногу отходить от переполняющих его эмоций и страха, старший брат вскочил с койки и начал прыгать, разминаться и подтягиваться на балке от капельницы. Увидев, как Лёша стонал и кричал от ноющих ран, Маша поначалу думала остановить его, но потом увидела, что мускулистый парень был в норме, пусть и перебарывал боль, как мог.

Воодушевившись, Егор попытался присоединиться к брату, но смог только пару раз присесть, сопровождаемый смехом Лёши. Тогда Маша, обрадованная быстрым возвращением спутников в прежнее расположение духа, поставила котелок, и все снова сели в круг, когда Лёша в нетерпении начал:

– Судьба явно к нам не благосклонна, – начал он, – но я никогда в нее не верил, так что спишем все на случайность и забьем х… Извините. Какое-то дерьмо, на которое можно и не смотреть, правда? Надо было просто обойти ту чертову «Корону» за километр и не нарываться на того псих… На этого парня… На Артура. Итак, мы многое потеряли. Из запасов у нас две бутылки воды, вяленое мясо, черный хлеб, почти свежая зелень и контейнеры с консервированными бобами, тыквой и тушенкой. Имеется пачка макарон, – тут он усмехнулся, – и даж, мороженые блинчики… Черт вас дери!

Он разразился жутким смехом, после чего Егор окончательно убедился, что пригородная горячка у брата закончилась. Маша, наблюдая за присоединившимся к брату Егором, совсем не смеялась. Она надула губы и взяла в руку блинчики, тряся ими перед его лицом.

– Мы живем в двадцать втором, черт тебя дери, веке. Когда-то люди жили в парящих над землей домах и могли приготовить стейк прямо в воздухе с помощью одной пластинки из вольфрама с парой проводков, так что ваш смех неуместен, – возразила Маша.

– Ну ладно. В каком-то смысле идея здравая. Благодарю за находчивость. Лучше, чем ничего… Так вот, нам надо, чтобы этого хватило хотя бы до первого города, который мы найдем. Он находится за сорок километров отсюда – Дзержинск. Не факт, что там будет хоть что-то из провизии, но это наша единственная надежда, ведь реально живой город, который мы можем посетить, – Несвиж. Конечно, мы можем пойти обратно. Поднимаем руки?

Что было ожидаемо, к потолку не поднялось ни руки, хотя шальная мысль поднять ее появилась явно у каждого. Пришлось себя пересилить. Сама мысль о том, что после трех-четырех дней спокойной жизни без ужасов они снова вернутся в тоскующие времена, пугала их до болей в животе. Но что оставалось? Коллективный разум, словно управляемый извне, не позволил им даже дернуться.

– На своих двоих мы пойдем до Дзержинска. Там поищем провизию, убежище и пойдем дальше. Можно ждать две недели поезда, как отшельники, питаясь гнилыми трупами крыс и жирными тараканами с пауками. И не факт, что вообще мы выживем тут. Я так понимаю, руки мы тоже не поднимаем? Отлично. Так вот, мы остались с вами в заднице. Причем трудно вообразить масштаб глубины этой задницы, потому что мы имеем мертвый пригород и его остервеневшие до безумия поселки и города, явно не предрасположенные к нашим визитам. Следовательно, выходное анальное отверстие почти не видно, но мы должны прорваться из него.

– Ты слишком помешан на задницах, братан, – кривлял его Егор.

Они замолчали, и в комнате повисла гробовая тишина. Егора разъедало желание дать хоть какую-то интересную мысль, но в голове витал лишь ветер. Маша тоже сидела смирно. На лице старшего брата показалась злоба, и он закурил, немного успокоившись.

Егор достал планшет с картой Беларуси и начал судорожно искать выходы. Смотря поверх чуть треснувших у ободка очков на Егора, Маша томилась в ожидании почти полчаса, пока не произошло чудо. Казалось бы, совсем не заинтересовавшись ничем, Егор пошел к кровати забрать с полки клипсу, о которой вдруг спохватился, но стоило ему нагнуть голову, как он заметил надпись на полу. Когда Лёша уже потерял интерес и лениво грелся у чайничка, будто молния ударила в голову младшего брата, от чего тот подскочил и чуть не упал с планшетом в руках. Боль в спине возобновилась с тройной силой, однако Егор этого даже не заметил. Он настолько был ослеплен своей идеей, что теперь сиял, как звезда эстрады на подиуме.

– Джо? – испуганно спросил Лёша.

– Отряд Уорвика-Рыцаря… – прошептал младший брат, медленно раскачиваясь на ослабевших ногах.

– Отряд кого? – тихо переспросила Маша.

– Черт, – без интереса отмахнулся Лёша. – Ты веришь в то, что он еще жив? Когда он был актуальным? Лет пять назад? – ирония в голосе, словно нарочно, так и пыталась подорвать дух младшего, но тот и глазом не повел.

– Мы пойдем в «Плазменную печь»! – вскрикнул Егор. – Мы найдем наших зарубежных собратьев и попросим у них помощи!

– Жаркое из трех студентов – великолепная мысль! – ответил Лёша на неожиданное предложение Егора.

– Не напрягайся. Тебе рано делать такие резкие движения. А ты расскажи нам, – сказала Маша. – В нашем положении будут важны любые веточки, за которые мы можем уцепиться.

Егор сел рядом и взял свою кружку с чаем, стараясь вспомнить все, что знал об этих отрядах. Наконец он выхватил у брата тлеющую сигарету и начал:

– Ну, ты видела Уорвика-Рыцаря. У нас на стене висел, а еще иногда на улицах попадался. Его часто закрашивали… Вот черт. Даже не знаю, с чего начать. В общем, когда началась первая война в 2097-м, столкнулись две армии – гомельская и менская, личная армия президента. В этой войне тамошний диктатор Дамиан планировал что-то сделать на их территории, к сожалению, не помню точно. Несмотря на то, что все, включая и менских граждан, были против таких действий, он все же развязал эту бессмысленную войну. Так вот я, рассказываю сначала об Уорвике – выходце из родины нашего отца, Англии. Точнее, ее автономной зоны – Ирландии. Уорвик был одним из агентов, которых нанимала Англия для борьбы с диктаторами стран, которые нуждались во внешней помощи и которые могли обеспечивать ее полезным для государства товаром. Принимали они у нас импорт в виде ядерного топлива и сырья для бытовой техники третьего поколения, потому что у нас в болотистых местах копилось очень глубоко и много сырья для обеспечения работы сверхпроводимых проводов для монорельса. Не помню, как оно называется, но благодаря ему и работало процентов сорок монорельсов в мире. Так отправили Уорвика с его отрядом в Менск. Куда точно – неизвестно. Ходят слухи, что они обосновали свою базу около Дзержинска, потому что там, под землей, на тот момент находились каналы плазменного сусла, как его называют, которые бы могли обеспечить им хорошую жизнь и ухудшить ее менской армии. Оттуда они вели подпольную деятельность и помогали гомельскому ополчению в борьбе с менской армией. Уорвик основал «Плазменную печь» – подземный бункер, который производил новейшее топливо, основанное на плазме. Оттуда и пошли плазменные гранаты, штурмовые винтовки на металлоплазме и плазмациклы – загадочные машины, состоящие из одного лишь колеса и пушки, убойная мощь которых была похожа на небольшие ядерные заряды – элемент устрашения всех «неверных». Уорвик в этой операции был генералом их отряда. Ходят даже слухи, что их было всего шестеро, а потеряли они двух бойцов.

Егор приостановился, дабы слишком быстро не нагружать и припомнить те факты, что были глубоко спрятаны в памяти, уже забытые всеми. Маша вовсю следила за ходом его мысли и даже забыла про остывший чай. Спрятанное куда-то в подкорку былое восхищение Уорвиком-Рыцарем наконец проснулось, и Егор, потирая ушибленный бок, продолжил:

– Так вот, – Егор прокашлялся. – Этот отряд однажды отправился в менскую тюрьму под кодовым названием «Вихрь-3». Это Азкабан от нашего мира, если вы понимаете, о чем я. Так вот в ней содержали особо опасных преступников – генералов, полковников и капитанов гомельской армии, которые могли сослужить хорошую службу на благо «Дамианской Республики». Слово-то какое, мать его, смешное… Конечно же, за счет новейших технологий Уорвик с командой легко разнесли объект и вызволили оттуда свыше сотни заключенных. Из всей толпы лишь один смог проследить за ними – Норко Гриша. Он был одним из разведчиков Гомеля. Когда они добрались до «Плазменной печи», о местонахождении которой никто ничего не знал, их уже там ждал Норко, что заставило Уорвика усилить защиту и сделать базу невозможной для обнаружения. Его завербовали в агенты, и они начали подпольную деятельность по подрыву репутации диктатора Дамиана. К сожалению, после подрыва «Вихря-3» отряд Уорвика не выходил на связь. Только Норко успел сделать гомельскому ополчению услугу – отдал чертежи плазменной винтовки и реконструкций бомбарды «Грехопадение». Так отряд Уорвика залег на дно, но поговаривают, что они по сей день роют лаборатории под землей, которые контролируют армии Менска и Гомеля, хотя сейчас приоритеты сошли на нет. Теперь нет плохих и нет хороших. Теперь, если Уорвик с отрядом живы, то они уже не борются против Дамиана – они борются против обеих сторон, дабы уберечь мирных жителей, которые оказались под тяжелым знаменем войны.

IV

Закончив свой рассказ, Егор глотнул чай и искоса уставился на Лёшу, что всю историю фыркал и причитал, часто обрывая его и стараясь подловить на каких-то моментах. Старший брат заметил его косой взгляд и сказал:

– Ну и черт с ними, Джо. Уорвика называли магом! Кто-то говорил, что, когда они ехали на плазмациклах, то от них шел божественный свет! Нимбы сияли над головой… – он притих и опустил взгляд. – Ты сам-то веришь в эту ересь? Я вот верил, но сейчас понимаю, что это была чушь. Как шесть человек разнесли охраняемый объект с сотней армейцев высшего ранга? Да они бы и десятерых еле убили бы, и то, если бы им только позволили. До сих пор на «Вихре-3» даже крысы людей убивают – вот настолько там было опасно. Нам говорили, что они смогли подорвать два километра поездов, три крупнейших батальона, эскадрилью «Восход», сорвали атаку менского ополчения на станцию метро Октябрьская и многое-многое другое

– А у тебя есть другие варианты, что нам делать? – воскликнул отчаянно Егор. – Мы практически без еды, а впереди около полутора сотни километров по полям, усеянным армией, мародерами, бандитами, ядовитыми тварями и просто психами с турбинами вместо… Зачем я перечисляю, если ты и так понимаешь это. Как Маша и сказала, мы должны цепляться за каждую веточку.

– Стой, – перебила Маша. – А как мы будем их искать? Ты же сам сказал, что никто точно не знал, где эта база.

В эту секунду он открыл карту и точно убедился, что Лёша клюнет на его затею. Он видел в его глазах крупицы заинтересованности, которые он хотел поджечь и превратить в полыхающий столб Армагеддона.

– Смотрите. Смотрите же! – он протянул друзьям планшет и открыл две занимательные вкладки, которые, к счастью, смогли прогрузиться.

На одной из них значилась карта от 2099 года, а на другой – 2111 года. По началу Маша с Лёшей лишь хмурились и не замечали ничего необычного, но потом наконец Лёша понял и широко раскрыл глаза, выхватив планшет из рук Егора.

На второй вкладке была видна спираль земли, которая явно просела на пару метров. Километры земли образовывали спираль левее Дзержинска, которую военные называли геоспиралью. Этот еле уловимый узор закруглялся, составляя в диаметре пять километров. Это было трудно заметить, но на контрасте со второй вкладкой были отчетливо заметны изменения. Будучи человеком, который с интересом посещал военные мероприятия и курсы, он сразу понял, что так называемая геоспираль – знак о помощи из азбуки военных обозначений семидесятых, основанной Александром Порхоменко – первым маршалом со времен войн двадцатого века.

Лёша, не желая принимать действительность, парировал:

– Это могут быть следы от танков… Нет. Это может быть что угодно, перестань! Ветра, природная аномалия, циклоны…

– Спираль от танков? Не смеши меня! Циклоны? Дома двигали? Эти спирали начали появляться с девяносто девятого года, а кончились на девятом нашего века. Это просевшая земля, которая показывает, что в этой области построен целый спиральный комплекс! Именно из-за него я вспомнил про Уорвика-Рыцаря и Норко. Я уверен, что мы найдем их именно там! Тем более оно около Дзержинска – все как в легендах, мать твою!

– Не может быть, – Лёша начал поглаживать легкую щетину и пристально вглядываться в спираль. – Какой-то студент разгадал тайну подпольной организации, которая действует почти пятнадцать лет. Тебе не кажется это странным? Не переоцениваешь ли ты себя?

– Возможно, – отвечал Егор. – Но может, я просто реально смог это разгадать. Ты не берешь это в расчет?

– Джо, – старший брат нахмурился и убрал руку от лица, чувствуя, что его упрекнули в чем-то. – Тебе пока рановато мнить себя кем попало, как и мне, но вот только я нахожу в себе силы быть сдержанным. Я против твоей идеи, но, чтобы ты наконец увидел, что такие сложные вещи для тебя еще темная дорожка – я согласен. Ты готов взять ответственность на себя?

– Да, – незамедлительно ответил Егор, изрядно утомившийся нотацией брата. – И когда мы найдем Уорвика-Рыцаря – я припомню твои слова, – спародировал брата Егор.

– Хорошо, а теперь приводи аргументы, – сказал Лёша.

– Они хотят найти помощников! Я уверен, что они сделали эти спирали намеренно, потому что в белорусской армейской системе знаков от года можно…

– Знаю, – оборвал его Лёша.

– Они ищут помощи у инициативных армейцев, которые к тому же могли бы углядеть это.

– Это все аргументы? – спросил Лёша, слегка ухмыльнувшись.

– Да, – твердо стоял на своем Егор. – Тебе этого мало? – он замолк и чуть опустил подбородок. Он вспомнил страх, что сковал его в пригороде, вспомнил слова, сказанные Маше в ее доме, принял свое жалкое положение как должное, но все равно твердо решил: – И я защищу вас в этом путешествии. Я смогу показать себя с сильной стороны.

– Черт с вами! – Лёша рассмеялся и выпил чай. – Ну хорошо. И все равно слишком просто.

Словно бросая вызов, Лёша посмотрел на Егора самым что ни на есть конкурентным взглядом. И все же, находясь под жутким надзором брата, Егор увидел в его глазах то, что дало стимул во что бы то ни стало найти Уорвика-Рыцаря, – надежду. Он увидел в его глазах надежду и облегчение, что кто-то разделил с ним участь главы команды.

Когда Лёша, отправившись отдыхать на койку, захрапел, Маша завела разговор, которого Егор совсем не ожидал:

– Ты продолжаешь строить из себя героя? – спросила она, но уже не с таким явным упреком, каким тот был раньше.

– Нет, ты о чем?

– Ты знаешь. О твоих обещаниях защищать. Почему ты такой акцент делаешь на этом, словно мы не способны сами…

– Да черт тебя дери! – прошептал Егор, впервые позволил себе такую грубость. – Как мне надоел ваш скепсис… Скажи, кто я для тебя?

– Друг…

– В этой команде кто я?! – повысил тон Егор.

– Ты член, член команды.

– Вот именно! Я член этой, мать ее, команды. Я имею право дать наводку и решить наш путь вместе с остальными. Я выполняю свою задачу – защита. Если кто-то недоволен моей натурой – отправляется домой.

Весь побагровевший Егор посмотрел на нее полным уверенности взглядом. Его всего распирало изнутри, когда он смотрел на нее и никак не мог всерьез разозлиться на этот светлый цветок его жизни в пригороде. Он опустил взгляд и пришел в себя.

– Не идешь ты домой. Да и если захочешь – не пущу. Пусть буду для тебя самозванцем, героем-актером или же просто глупцом, но от своих слов не откажусь никогда – я буду рядом и буду тебя защищать.

– Но почему вдруг я? Я же не слаба, и я тоже тебя буду защищать. Тебя так волнует МОЯ жизнь? – Маша взяла его за плечо и в глазах ее показалось то, что Егор так долго ждал – вопрос. Она наконец-то начала ему открываться, словно весенняя почка.

– Да знал бы я, давно бы ответил, – и он ушел спать на свою койку. Маша хотела что-то сказать, но ком в горле застрял. Погасив котелок, она легла и раскрыла пакет, который Егор купил у отеля и вручил сейчас ей. Это был мягкий плед, а внутри записка: «За знакомство». Она улыбнулась и сказала тихо, но чтобы он услышал:

– Я тоже буду тебя защищать, Джо.

Часть 3 РАЗРУШИТЕЛЬНЫЕ ОБРАЗЫ

Глава 1 Движение по спирали

I

Шел вечер первого дня лета. Закинув на плечи рюкзак, Женя закрыл бар и отправился в дом к другу, который заранее пригласил его на очередное чаепитие, во время которого они будут разбирать стихи старого друга и составлять альбом из фотографий полароида, дабы сделать подобие летописи. Это произошло потому, что оба чувствовали это странное ощущение, словно приближается неизбежное. Приободрившись и собрав всю волю в кулак, он пошел по темным переулкам, предвкушая ту притворную улыбку Вани, которая его встретит. Но пачка скопленных клецн в кармане давала ему надежду, что лекарство они раздобудут. Что все образуется.

В доме было тихо. Обычно смена Жени кончалась поздно, поэтому, когда он приходил к другу, который всегда с нетерпением ждал его, дом уже спал. Аккуратно переступая импровизированные койки, чайнички и кружки с полюбившимся обитателям дома молочным улуном Вани, Женя поднялся на второй этаж и взялся за три гвоздя с куском дерева, представлявшиеся ручкой в комнату, но вмиг отдернул ладонь. Он широко открыл глаза и сделал шаг назад. В нос ему не бил прежний запах крепкого пуэра, дверь была прикрыта, а медная лампа на стене не отбрасывала блики на пол.

Прошло несколько минут, прежде чем Женя смог отогнать от себя дурные мысли, но бешеный стук сердца так и не успокоился. Он повернул ручку и ступил на холодный пол, как было принято, босым. Вместо заваренного керамического чайника с розовыми цветами, который Ваня взял из семейного сервиза, на столе лежал альбом и небольшая керосиновая лампа, топливо которой подходило к концу. Теперь уже вместо запаха пуэра в нос ударил другой запах – сырой и тухлый.

Женя часто вспоминал этот момент. Конечно, это было самое большое потрясение в его жизни, поэтому не вспомнить его было трудно, но все же он почему-то возвращался к тому эпизоду, будучи не в силах проветрить воспоминания и заставить себя продолжать прежнюю жизнь. Повернув голову, он увидел картину, которую давно ожидал увидеть: тело на веревке медленно, почти незаметно, раскачивалось из стороны в сторону, а под ним лежал стул. На голову Вани был одет мешок, который скрывал его мертвое лицо.

Хоть смерть последнего друга была ожидаема, в ту секунду Жене было не до того, чтобы рассуждать столь разумными категориями. Он подошел к телу, сам раскачиваясь, подобно ему, и упал на колени перед другом, тихо роняя слезы на дощатый пол. Следя за ходом ботинок друга, который тот получил еще от своего старшего брата – одного из участников их команды, – Женя закрывал стыдливо глаза и бил по холодному полу кулаком, разбивая его в кровь и сдирая куски кожи с фаланг пальцев.

Следующие пару часов он, предварительно сняв друга с ржавого куска арматуры и положив его в постель, закрыв грязной простынкой, провел за книгами и фотоальбомом, в котором Ваня старательно собрал все, что нужно было Жене. Тут было много совместных фотографий, мест, которые группы интервентов посещали, изображений их убежищ и фотографий надгробных плит с росписями каждого живого члена команды «Комаровы». С каждой новой фотографией имен и росписей было все меньше, пока не остался последний снимок – Лени Власова. На нем был кривой треугольник в кружке Вани и красивая каллиграфическая надпись от Жени, которую он аккуратно выводил специально для этого случая. Некогда дружная театральная группа «Комаровы» теперь была лишь прахом и хрупкими костями в могилах, которые возглавлял последний и самый младший член группы – Евгений Нестеров по кличке Скороход.

Ваня был похоронен в присутствии Романа Федоровича – управляющего баром и отелем, – Жени и городского попа – Демьяна Демьяновича. Тело Вани, как и просил Женя, не показывали ему до похорон. По традициям нового города А, Ваню, в чем помог авторитет друга как городского бармена, похоронили в гробу вертикально, сделав четвертую могилу за его домом. В конце похорон Женя сквозь слезы прочел последнее четверостишие великого клецкого писателя Ивана Лепесицкого:

Спасибо, что помогал всегда,

Что вечно ты был рядом.

Спасибо, «Комаров», что уберег меня,

Не дав дождю обернуться градом.

После этих слов Женя положил четверостишие в стеклянную рамочку и поставил ее рядом с ним так же, как они это делали с Саней Пепельным. На этот раз ошибки на надгробии Женя не сделал.

Так кончилась история группы «Комаровы». Женя не мог это осознать до конца. Спустя столько лет он все еще чувствовал, как Захар, брат Вани, врывается в дом и кричит, что они опять просадили его деньги, как Леня заводит игру на гитаре где-то в углу комнаты, пока Саня с Ваней обсуждают литературу за чашкой чая с резким запахом, который был их главной отдушиной. Сев на свой красный диван, который, как и большинство вещей в этом доме, достался ему в наследство от покойного Захара Лепесицкого, Женя закурил и взял в руки старую гитару Лени, обклеенную стикерами с группами довоенных времен и росписями «Комаровых». Он заиграл, не выпуская изо рта сигарету, которой тяжело затягивался и выпускал густые клубы дыма. Струны дрожали под пальцами, а он, сквозь слезы и дымку, пытался представить сидящих напротив друзей, которые придумывают план великого конгломерата «Комаровы», все еще не в силах смириться, что Женя остался один. Навсегда.

II

Через день, наутро, все быстро собрали вещи. Изголодавшиеся, уставшие, толком не залечившие свои раны, все трое мчались вперед, навстречу «Плазменной печи», дабы выбраться из этой адской дыры. Впереди их ждал путь длиной в полсотни километров, усыпанный лихорадкой, болями в кровоточащих ранах, стонами избитых тел и напряженной атмосферой опасности в округе.

Прошло пару часов, и вот уже неспешная дорога казалась не такой настораживающей и безрассудной. Они просто шагали по магистрали в надежде увидеть впереди хоть какие-то приметы жизни. За эти пару часов путники успели обсудить многое. Лёша бодренько так прошелся по политике и системе образования, а Маша наговорилась о творческом кризисе, который поддержали братья.

Дорога была легкой и непринужденной. Это настораживало Лёшу, потому что онто думал, что ждать их будет нечто хуже, но из страхов была лишь пара диких псин, все так же трусливо ошивавшихся в округе, да ульи, пчелы которых настолько распухли от обилия цветов и растений в округе, что теперь лишь вяло летали вокруг и будто бы чихали пыльцой – вокруг ульев регулярно витали облачка каких-то частичек. Настороженность, перенятая от его пригородной горячки, регулярно давала о себе знать. Лёша всегда держал ладонь на рукояти Заина и не сводил взгляда со снующих в округе животных, при этом находя в себе силы скрывать эту тревогу и непринужденно вести беседы с остальными.

Когда они добрались до тоскливого кургана посреди засохшего и выцветшего поля, Егор восхищенно завопил и ткнул пальцем куда-то вдаль. Брат с Машей долго щурились и пытались разглядеть то, на что он указывал. Наконец они увидели – то был длинный и тонкий небоскреб, который был настолько узок и высок, что все приняли его поначалу за очередную подпорку для третичных монорельсов (монорельсов до соседних стран).

Как оказалось, то был небоскреб фирмы АТГ – «Адаптированные технологии градостроения». Сам небоскреб отражал собой всю суть компании – грациозен, строг и смел в своей композиции. Конечно, городок, до которого они дошли, был не слишком футуристичен для такого здания, но картина из высоких домов и мостов, расположенных повсюду, смотрелась более-менее уместно, особенно если дорисовывать в воображении прошлые виды городка, чем Егор и занялся.

– М-да, – протянул Егор, – мы ужепол часа бродим по спирали, и только теперь заметили это. До центра нам рукой подать – километр-полтора, не больше.

Брат с Машей пошли за Егором, как-то искоса смотря на него. Путники устремились от небоскреба прямо к центру. Пока шли, замечали все больше и больше интересного – спираль крутилась ровно так, чтобы не просело много домов, но то все равно было заметно, а некоторые из них вообще обрушились или утонули в какой-то болотистой грязи.

– Слишком опрометчиво с их стороны, – сказал Лёша, смотря на дом, который весь погряз в рыхлой земле и воде.

Но самым интересным были АТГ – они были повсюду, а точнее, создавали кольцо вокруг спирали. Диаметр окружности, которую они создавали, был около четырех километров, и смотрелись здания компании очень редко.

Дойдя до центра, они с досадой поняли, что никакого пути в нем нету. То есть совсем ничего не было – обрубленные здания да загнувшиеся ларьки. Егор обессиленно опустил руки и начал искать какие-то обходные пути в картах, следах, отметинах на земле и просто надписях магазинов и рекламных щитах. Спустя час надежда, словно костер из углей в мангале, начала медленно гаснуть. Лёша с Машей разбили небольшой лагерь в одном из магазинчиков, в котором еще было электричество (гродненская система ЛЭП работала хоть и с горем пополам, но все же давала свет и немного электроэнергии в некоторых гнездах розеток).

– Ну, а я-то думал, почему так просто. Конечно – они сделали нам загадку, – говорил Егор, присев на корточки около горящей длинной лампы и почесывая легкую юношескую щетину. Говорил он так, словно обращался только к себе. Ретранслировал мысли, но все остальные отчетливо слышали его.

Раздосадованный таким исходом, Егор сел на крыльце и, сдерживая обиду, подолгу курил, отказываясь выпускать из руки фильтры, словно прилипающие к пальцам. На улице окончательно стемнело, и младший брат предпринял последнюю попытку – знаки. На бетоне около магазинчика была какая-то надпись, которая почти стерлась. Он вспомнил про надпись об Уорвике-Рыцаре в больничной палате.

При свете фонаря Егор принялся разглядывать карту и искать похожие армейские знаки, но кроме спирали, ведущей в центр, он не обнаружил ничего – совсем ничего. Он встал с крыльца и начал обходить дома и заглядывать в закоулки. Внезапно, как только он принялся читать какую-то сухую записку, за углом послышался шорох и шепот, который не на шутку напугал его. Незваные гости пробирались через сквозную арку и что-то пинали, недовольно бурча под нос. Егор рванул рысцой к друзьям и принялся рассказывать им все в подробностях.

Лёша, довольно сильно размякший под вечер и уже сладко пускающий слюни за своими стишками, в сотый раз переписывая какую-то сладострастную строчку, подскочил и вышел на крыльцо, достал Заин и зарядил в него сороковой калибр. Голоса стали громче, он навострил ухо. Медленно наводя оружие, он выжидал момент, а потом резко заорал:

– Стоять! – две фигуры в темноте вздрогнули и застыли с таким жалким видом, словно то были два кролика, которых выловили охотники. Егор схватил фонарик и пошел с братом прямо на них, медленно передвигаясь между рыхлой почвой и бетонной кладкой. Толстая и высокая фигура прикрыла рукой своего товарища и начала ворчать.

– Господа! Мы вам не враги! Убери ствол, ковбой. Я не хочу проблем, и разбираться с тобой у меня нет времени.

– Да тебе больше и не нужно время, – ответил Лёша, наводя Заин. – Кто вы?

Худая фигура с висящими рукавами заволновалась и вышла из-за массивного товарища. Она выступила вперед, и лицо парня наконец осветил фонарик Егора – это был молодой юноша, лет двадцати, со светлыми волосами, большим носом и добрыми светлыми глазами светло-зеленого цвета. Одет он был бедно и, как было сразу понятно, в довоенную одежду, оставшуюся на прилавках магазинов. Что самое странное, в нем чувствовался и стиль, как-то непривычно для остальных перемежающийся с общим антуражем бедности вокруг него: толстая розовая байка на пару размеров больше его самого, кепка козырьком назад, широкие, легкие штаны и кеды. Он поднял свою правую руку и спокойно поклонился, смотря на Лёшу робко.

– Мой друг все говорит верно – мы вам не враги, – сказал парень со светлыми волосами. – Меня зовут Костик, а этот громила – мой лучший друг, Пашка. Мы с миром идем. Не стоит так злиться, ведь мы такие же путники, как и вы. Мы тоже, как и вы, ищем еду, воду и пристанище.

Добродушное лицо Кости слегка утихомирило пыл Лёши, так что он опустил свое оружие и, словно разочарованный таким исходом, плюнул. Стоило Лёше отойти на шаг, как Егор весь взмок и выхватил из-за пояса Далет, не торопясь так быстро им довериться. Костя, уже было успокоившийся, снова поднял руки и улыбнулся, надеясь на то, что трюк сработает и с младшим братом, но Егор и не думал опустить ствол.

– Не ожидайте от меня того, что я вас пропущу или позволю пройти дальше. Лучше уходите по добру, – сказал Егор.

– Перестань, мелкий, – бросил, заходя в магазин Лёша. – Ведем себя так же, как Аерхон вел себя с нами…

– Черт вас дери, да как вы мне надоели!

– Подожди ты, Паша, – перебил большого парня Костя и вернулся к Егору. – Что тебя в нас смущает? Паша? Его мясницкий крюк единственное, что мы можем вам противопоставить…

– И это будет весомый аргумент, – добавил Паша уверенно, выходя из тени. Егор наконец смог разглядеть его большое, массивное лицо, круглое тело в одной маечке и больших штанах, кустистые черные брови и жирные короткие волосы. Он не выглядел как кто-то злой или опасный, что Егора в какой-то степени возмутило, но, с другой стороны, решимости и бесстрашия Паши хватало, чтобы не задавать лишних вопросов и не сомневаться в его хладнокровии.

– Мой друг долгое время провел в драках за еду, воду и кров, поэтому вы должны его понять. Я представился, а как же тебя зовут?

– Это неважно, – ответил Егор и сильнее сжал рукоять. – Так чего ты добиваешься, Костя неизвестно откуда?

– Я ничего не добиваюсь, но, смотря в умное лицо твоего брата и твое, я могу точно сказать, что вы тут за загадкой…

– Какой? – спросил Егор, явно зная ответ и заинтересовавшись, но посчитав, что осторожность предпочтительнее преждевременной радости.

– Видимо, не за этим вы тут, – остепенился Костя и чуть испугался.

– Да стой ты, господи. Ты про… про генерала? – спросил Егор, жмурясь от неуверенности и дрожи в голосе.

На лице новоприбывших появился оттенок радости. Костя забарабанил пальцами по своей фляге и улыбнулся еще сильнее.

– Черт, да нам сегодня везет. Нашли что-нибудь? – он смело шагнул вперед и наткнулся все на то же дуло пистолета.

– Назад! Мне нужна информация, а не лишние члены группы. Что вы знаете об Уорвике-Рыцаре? – говорил Егор, параллельно смотря в сторону магазина и потея. «Почему брат так смело свалил? А если они реально нападут?» – думал он.

– Дружище, ну мы же вроде доказали, что мы с миром? – ответил Костя, но дуло Далета убедило его сдаться. – Ладно. Мы ничего не знаем, кроме вышек АТГ. С ними явно что-то не так. Каждую ночь Паша, который наотрез отказывается спать и охраняет меня, видит на них мерцания. Видимо, это что-то вроде азбуки Морзе, но мы в этом не сведущи. Так и застряли тут надолго. Уже как неделю…

Закончив свою догадку, Костя быстро открыл флягу и начал глушить оттуда что-то, что было очень кислым и неприятным. Это отразило его лицо, которое явно было не в восторге. Услышав догадку, Егор повернулся в сторону одной из вышек, чья узкая «талия» была видна в темноте, и глянул наверх. Спустя какое-то время там что-то замигало. Он широко открыл глаза и убежал в магазин, так и оставив двух незнакомцев на улице.

III

Явно заинтересованный в том, чтобы идея брата томилась еще дольше, в конце концов чтобы он отчаялся, Лёша, заслышав интересную мысль, сразу пожаловался на головную боль и склонил голову, так и уснув. Сидевшая рядом Маша так и не шелохнулась, даже заслышав о загадках. Увидев здания АТГ, она весь вечер судорожно рисовала какие-то знаки и пыталась предположить, каким может быть будущий генерал, зарисовывая его острые скулы, квадратный подбородок и черные густые волосы.

Поняв, что на сегодня путешествия закончены, он решил закончить свое дело и взял чистый лист из своего альбома, который, как и книги, был его вечным спутником, только вот не столь часто используемым. Забравшись на крышу магазина, он сел на край здания и начал считать мерцания, но после первой же вышки его жутко потянуло ко сну. Он положил голову на руку и загрустил, окончательно уйдя в свои мысли. Вернул в прежний ритм его лишь голос за спиной:

– Мы с Пашкой тут уже давно. Неделю бродим в поисках этого треклятого бункера – ничего не понятно, – услышав голос, Егор встрепенулся и думал уже снова вытащить пистолет, но безоружный и добрый парень с большим носом уже был так отчаян, что усыпил на время его сомнения и просто сел рядом. – Паша в нашем логове. Все будет в порядке. Я просто хочу поговорить, ведь если мы объединимся – дела пойдут в гору.

– Ну рассказывай, парень, – ответил Егор с прибавившимся в голосе высокомерием и посадил его подальше от себя, сам закурив.

– Очевидно, он спрятан какой-то загадкой, но зацепок у нас совсем нету! – он огорченно помотал головой и отпил из фляги. – Я считаю, что это послание, которое даст нам нужный ответ. И, что меня пугает больше всего, скорее всего мы не справимся.

– Что же вызывает у тебя такой пессимизм? – спросил Егор, щуря глаза от дыма.

– Да то, что это команда профессиональных убийц, которые ищут поддержки не самыми простыми загадками. Ты даже не представляешь, сколько из наших с Пашей краев людей хотят к ним присоединиться, но никто не может даже начать с простого – со спирали, которую в один из дней бесконечной работы углядел Паша на перегравированной лазерной карте в наших краях…

– Сетуешь на то, что загадки трудные?

– Сетуешь? Что за слово? – спросил Костя.

– А, прости. От брата привычка пошла. Жалуешься то есть?

– Ну, можно и так сказать, – закончил Костя. – Имею наэто право! Я вырос не там, где образование является краеугольным камнем общества. Хотя, почему я это говорю тебе? Сам знаешь, наверное.

Вид у парня был чересчур мягкий. По одному его виду и манере общения было понятно, что он совсем зеленый и никого и пальцем не тронет. Егор расслабился и снова начал разглядывать мигающие вышки. Набравшись смелости, Костя предположил:

– Я думаю, нам стоит хотя бы записать шифр с каждой вышки. Может, мы и найдем того, кто сможет его разгадать.

– Да есть один. Брат мой.

– Откуда? – спросил Костя.

– Мы же из города. Курсы помогут. Хотя желанием он особо не горит. Мудак высокомерный, держит меня за слабака! Он вообще странный. Многое знает о жизни снаружи, и я боюсь, как бы то не вышло нам боком, – Егор выкинул окурок и принялся чесать раны и прикладывать холодные куски бетона к ушибам. Все это время его сопровождал настороженный, словно сверлящий его взгляд Кости.

– Из города? Да чего ж вам не сиделось на месте? – спросил Костя вскоре.

– А что там делать? Хотя ты не поймешь. По тебе видно, что для тебя городская жизнь – дело чуждое. Там беспросветный мрак, – закончил Егор, поставив на этом жирную точку. Мысли о целесообразности путешествия так успели утомить его, что теперь ему было лень даже разъясняться перед Костей.

– Ну да, конечно. Тебе виднее, – с насмешкой проговорил Костя и показал след от кнута на плече. Когда Егор увидел глубокую, обжигающую одним своим видом борозду, его бросило в холод. Он даже расспрашивать не стал, боясь, как бы не разбудить в нем чего-то плохого из прошлого.

Нехотя Егор доверил Косте из пенала карандаш с бумагой, наказав считать одну половину вышек. Сам же он, чуть не засыпая, все время смотрел вниз, чтобы увидеть предателя Пашу, который доверия совсем не вызывал, и вовремя его остановить.

В глубине души он, записывая точки и палочки, понимал, что остановить громилу может быть сложно. Да он и не знал точно, пойдет ли тот через главный ход, сможет ли все еще дрожащая и неумелая рука выстрелить, но даже беря в учет этот факт, Егор не хотел казаться слишком подозрительным, поэтому свою слежку оставил только на этом уровне. В конце концов он поймет, насколько это было опрометчиво и глупо, но благо попутчики у них оказались не теми варварами и мародерами, которыми он себе их представлял.

В конце у двух парней получились листы, почти полностью испещренные неровными линиями и точками. Костя воодушевленно отдал Егору листы, но был быстро прерван в своем воодушевлении:

– Иди в логово. Ночь я сторожу, а наутро посмотрим с братом, что да как. Я тебе все еще не доверяю.

– Я тебя понимаю. В наших краях доверие было основополагающим критерием хорошей дружбы. Уверен, я докажу свою надежность, – и он, пожав своей холодной, слабой ручкой руку Егора, быстро побежал в логово.

Внутри магазина все было в порядке. Егор, четко уверенный, что является не кем иным, как хранителем очага, сел около сопящей Маши и положил пистолет рядом, под светом тусклого фонаря принявшись тихо, почти бесшумно есть хлеб и утолять свой «ночной жор», стараясь не заснуть. Правда, что было ожидаемо, спустя час он уже храпел как миленький, уложив голову Маше на плечо.

IV

Наутро сонный и стонущий от неразмятых костей Лёша принялся бурчать и делать ленивую разминку. Он до последнего отмазывался от отгадки шифра, но то ли совесть его замучила, то ли ему просто надоело, но старший брат без охоты взял лист и быстро разгадал шифр на русском языке, поправив ошибки и поставив в правильной последовательности слова. Увидев получившуюся запись, он лишь вскинул брови и улыбнулся. Ему все это ничего не говорило, и он был убежден, что его спутникам эта мешанина ничего не скажет также:

«1. Семь оркестров. 2. Два шприца. 3. Сорок один солдатик. 4. Три скатерти. 5. Пятнадцать по семь раз картины. 6. Палата ключника на нулевом меридиане. 7. Запад. 8. Запад. 9. Запад. 10. Запад. 11. Запад. 12. Запад».

Эти огрызки информации застопорили расследование. Егор, выпучив глаза, долго сидел и смотрел на этот набор слов, нервно почесывая голову. Набор слов, явно являвшийся либо шуткой брата, либо какими-то туманными подсказками, не говорил ему ровным счетом ничего. Лишь Костя что-то прописывал у себя в блокнотике до середины дня, когда пришел к ним и сел в углу.

Будучи все время под грозным надзором Егора, который сам пытался хоть что-то вывести, Костя написал свое предложение и вывел его на строгий суд, который явно скептично относился ко всему, что тот мог сказать, да и сам Костя был не особо в нем уверен.

– Значит, так. Мы имеем количество каких-то предметов… Нам нужно их найти в этом городке, а потом уже понять, что с ними делать. Это оказалось довольно просто понять, только вот непросто понять то, как оно нам поможет. Возможно, они поместили в городе ровно столько этих предметов, сколько их всего здесь написано. Ну, короче, надо найти, а потом вопросы задавать.

Егор приложил палец к губам и еще раз перечитал составленное сообщение. Водя пальцем по словам, он нахмурился и сказал:

– Не, ерунда. Как нам найти сто пять картин, палату ключника на нулевом меридиане и шесть западов? Что за хрень! Бред какой-то, Костя… Тут что-то друг…

Егор медленно поднял глаза и посмотрел чуть левее их магазина – вглубь дороги. В его глазах засияла надежда. Он быстро двинулся туда, слыша за спиной возмущенного Костю, что-то пытавшегося разъяснить ему и доказать свою теорию.

Наконец они с Костей подошли – мастерская для ключей. Он аккуратно отодвинул шаткую дверь и зашел внутрь. Его догадка была верна – на карте города, висевшей на стене, была нанесена эта мастерская ровно в центре, что, вероятно, команда Уорвика и имела в виду под нулевым меридианом.

Егор начал шарить в висящих на стене и под столом ключах. Это действо затянулось надолго, так что Костя взялся ему помогать. И что бы они ни пытались искать – все без толку. По сути, одну из двенадцати подсказок они нашли, но остальные все так же были непонятны.

– Так не пойдет. Что мы вообще ищем тут? – спросил себя и Костю Егор, поняв, насколько глупы их действия. – Нужно сначала найти скважину…

Обходя вокруг палату ключника, Егор остановил свой взгляд на электрическом коробе, который показался ему тут крайне подозрительным. Спустя пару секунд он со смехом понял, что с ним не так: проводов-то нигде и не было. Это был просто металлический короб, который был закрыт на ключ.

Костя начал неустанно таскать Егору все ключи, дабы перебрать все возможные варианты. Спустя, казалось, сотни ключей один все же вошел и чуть провернулся. С замирающим сердцем Егор принялся отворять дверцу. В груди его что-то екнуло, от чего рука стала тяжелее, а пальцы окоченели. Костя помог ему распахнуть металлический короб, и они увидели, что скрывалось за ним.

– Код! – воскликнул Костя, рассматривая панель из десяти цифр и двух знаков – sin и cos.

Увидев эти два знака, Егор горько застонал и упал на колени. Знаки подавили в нем все доныне существовавшие надежды. В мозгу всплыли жалкие потуги решать задачи в школе с этими дьявольскими обозначениями, от чего он нервно рассмеялся и уже было отчаялся, как вдруг увидел Костю. Его спутник смотрел на знаки спокойно и без такого испуга и отчаяния, которые были у Егора.

– Осталось узнать код из этих записей, – Костя протянул листок с наименованиями, и они принялись за мозговой штурм.

Много часов они провозились в поисках солдатиков, картин и скатертей. Из всего этого они нашли набор медицинских шприцов и две картины, висевшие на стене одного из причудливых домиков, сделанного в виде гнутых спиралей. Егор крутил в руке медицинские шприцы и долго ломал голову. Наступил вечер.

За долгое время их одиноких поисков Егор и не заметил, как они с Костей быстро скооперировались. Его настороженность по отношению к новому знакомому уже скорее была формальностью, дабы в глазах Лёши и Маши не казаться безрассудным и глупым. Эта формальность была единственным мотиватором держать добродушного парня от себя на расстоянии. Основанные на чувствах и интуиции выводы Егора просто не позволяли более подозревать Костю, но этот худой мальчик со светлыми волосами и большим носом все еще был лишь инструментом активного поиска подсказок.

V

Костя с Егором долго сидели на крыше здания и смотрели на мигающие небоскребы. Солнце медленно скрывалось справа от них, ровно заходя за одну из высоток. Егор понаблюдал за этим движением, а потом начал вглядываться вдаль. Он надеялся найти хоть какую-то подсказку в этом жестоком городе, но подсказки были надежно упрятаны от его зоркого взгляда. По крайней мере, ему так казалось, но сама вселенная помогала ему.

Младший брат перевел внимание с заходящего диска солнца на развевающийся флаг красного креста на краю города. Он положил голову на колени и смотрел за тем, как он мерно и плавно развевается под легким напором ветра, и его это немного успокаивало. Трепет флага дал ему возможность немного забыть о боли и включить мозг, но стоило ему о ней забыть, как в голове начал складываться пазл.

– Боль и красный крест… – он посмотрел на Костю, щуря глаза, словно пытаясь что-то вспомнить. Только сейчас он заметил, что смотрел на нового путника на их пути прямо как на старого друга – Яшу. Чем-то они были схожи между собой. Оба были всегда спокойны и проницательны, что передавалось и Егору. Он почувствовал тоску, и лишь благодаря очень большому усилию переменил вектор своего внимания. – Что же такое, – после он перевел взгляд и на солнце, удивительно ровно скрывающееся за АТГ.

Костя лишь недоумевающе смотрел на него. Он развел руками и продолжил оглядываться по сторонам, пока Егор, явно что-то находивший в этом, думал и массировал виски.

Раскрыв рюкзак и потянувшись за водой, он наткнулся на пакетик, который они с Костей выделили для улик. В нем, помимо сухой записки, ключа для панели и странного зеленого камня, крючковатый узор которого ему почему-то показался странным, он нащупал два шприца, которые они приняли за улику. Снова посмотрев на развевающийся флаг, он сказал:

– А не логичным ли будет эти шприцы прятать в Красном Кресте? – спросил Егор Костю. Вдруг он встрепенулся и начал смотреть на небоскреб, который, если вести мнимую линию от центра городка, стоял прямо напротив больницы. Прошло минут десять, пока на нем не загорелись огоньки. Егор схватил листок и начал проводить пальцем по знакам над надписью «Два шприца». Все совпало. Он повернулся к Косте и, чуть задыхаясь от волнения, пояснил:

– Тот небоскреб показывает два шприца, а прямо в его стороне – Красный Крест. Если моя догадка верна – шприцы там, а искать нужно в направлениях, куда указывают небоскребы.

Костя смотрел на него широко раскрытыми глазами, не в силах сдержать изумление. Они быстро спустились с дома, на котором наблюдали за небоскребами, и двинулись в сторону их логова, в котором Маша с Лёшей варили чай и доедали скудные остатки запасов. Принеся хорошие новости, Егор немного поднял всем настроение. Не желая больше терять время, Лёша покорно согласился последовать их плану, заранее пригрозив блондину острым, жутким ножом с загнутым концом. В путь решили отправиться Костя и Егор, а Лёша, как человек с опытом (он сам это сказал), договорился, что будет следить за Пашей, которого притащил в их логово Костя. Не сказать, что томный громила был особо тому рад, но стоило Косте чуть-чуть его попросить, как тот расплылся в улыбке и пустил друга, смиренно сев в углу и начав листать какой-то ветхий журнал. Итак, если догадка подтвердиться, тогда можно будет отправляться в путь.

Дорога до здания «Красного Креста» оказалась не столь уж и долгой. За пятнадцать минут они дошли до него и проникли внутрь за закрытые деревянными подпорками двери. Помещение было большим и просторным. Справа была стойка регистрации за большим, широким окном с навесами из горшочков с высыпавшейся землей, пару больничных отделений и два крыла с палатами на втором этаже. Тут и там стояли стойки для пожертвований, капельницы и разбитые аквариумы. Не найдя в себе сил, Егор грешным делом забрал оттуда деньги, собрав около сотни рублей.

Восстанавливая прежний вид здания, Егор, что стало некоторой привычкой, которую воспитал пригород, попытался прочувствовать тот уют, который царил тут много лет назад.

Он видел эти аквариумы, окруженные маленькими пихтами и бонсаями в подвесных горшках. Видел тихо разгуливающих больных под капельницей, но от того не менее веселых, чем любой здоровый человек. В представлении Егора «Красный Крест» был раем на земле, где каждый пациент был похож на одаренного божественным светом, который проливали светлые умы врачей-альтруистов. Эти представления и спустя много лет будут выдавать в нем наивного и совсем зеленого парня с далеко не детским опытом. Наверное, это хорошая психологическая защита для него. Пол был выложен причудливой мозаикой, еще не успевшей покрыться многочленными трещинами и замшелостями. Приятно освещали коридоры арки из лампы и флуоресцентных плит на стенах.

Эта мысленная картина слегка успокоила Егора. Так он двинулся по комнатам, совсем не обращая внимания на очень уж жуткую атмосферу. Самым печальным был тот факт, что комнат было много, а шприцов еще больше. Все это походило на какую-то жуткую шутку наркомана. Везде лежали обглоданные трупы, укрытые больничными одеялами; рядом стояли наполненные болотистого цвета жидкостью капельницы и не менее жуткие наборы лекарств, что за много лет разбились от землетрясений войны и смешались в отвратительного вида жидкости. Некоторые из них, когда ртуть градусников или других лекарств вошла в реакцию с алюминием, даже построили огромные сталагмиты из хрупкого материала.

Вся эта атмосфера начала давить на него и Костю. Теперь уже казалось, что не так и прекрасен этот «Красный Крест». Егор вчитывался в два слова, написанных на листочке, но никак не мог понять, что каждое из них должно было значить.

Проходя мимо очередной из палат, Егор заметил, что у каждой есть свое наименование. Есть палаты 1, 3, 4, 5, а также их производные – 1а, 1б, 1в и так далее. Егор снова глянул на надпись, хоть и заучил ее уже давно. Смутно себе воображая, он начал искать вторую палату – единственную, которую не показывали справки и записи больницы. Бродя по темным коридорам, он не выдержал и со злости пнул рядом стоящую капельницу. Та упала и вылила на пол мерзкую жидкость.

– Черт! Тебе не поможет такой подход! – закричал Костя, весь обомлевший от мерзкой жидкости, текущей из пакета капельницы. Его все это тоже начинало выводить из себя. – С чего ты взял, что в палате два будет этот долбаный шприц? Может, это две штуки, или… например, это… ну…

– Вот и у меня больше нет предположений, – процедил Егор. – Нам нужна палата номер два, а количество предметов – слишком очевидный вариант для отряда Уорвика-Рыцаря.

VI

Вновь вернувшись к листам и запачканным регистрациям, Костя нашел только одну запись на палату номер два – некого Артура Геннадьевича. Ему было всего десять лет, а дата регистрации была одиннадцатилетней давности. Егор долго ломал голову над тем, где могла быть эта комната. Просмотрев все процедуры того самого Артура Геннадьевича, он заметил, что его путь был от палаты номер два до палаты 3г каждый день почти в одно и то же время.

В палате 3г, куда Костя с Егором быстро поднялись, они снова заметили все то же большое количество разбитых стаканов, посуды и больничных инструментов, валявшихся повсюду. Особый страх вызывали кусачки, каждые из которых были то в запекшейся крови, то в какой-то маслянистой жидкости. На стенах висели сварочные аппараты и бесчисленное количество линз. Также стояли газовые баллоны, а рядом ящики, набитые десятками маленьких и больших ядерных катализаторов. Егор весь съежился и до дрожи в коленях продрог.

Палата номер два дала о себе знать. Почти истершийся, но так сильно въевшийся в плитку со временем, кровавый шлейф тащился через всю 3г от дальней койки к больничному шкафу, в котором хранились препараты и графины с позеленевшей водой. Егор аккуратно дернул нижнюю дверцу, но та была закрыта. Тогда, вроде нащупав нужный путь, он резко дернул ее, и шкаф с треском упал и вывалил наружу стекло, лекарства и приборы. За ним открылся небольшой лаз. Егор увидел, что след обрывался – шкаф вел в какую-то подземную комнату.

Связав из простыней канат, заменивший им обвалившуюся лестницу, Костя с Егором спустились вниз. У всех глубоко в душе было подозрение, что тут точно что-то не так. Внизу у Егора совсем перехватило дух. Он озяб и побелел, а когда включил фонарик, то они с Костей в унисон закричали во все горло и отпрянули к стене – в подвале стояла окровавленная койка с тремя парами искусственных ног вокруг нее. Металлические протезы валялись повсюду, также забрызганные красной жидкостью. Над койкой нависал атомный скальпель, представлявший из себя нагромождение проводки, маленьких, почти невидимых иголочек и лазерных гнезд для разных инструментов. Костя, тяжело дышавший и уже готовый падать в обморок, закрыл рот и еще сильнее раскрыл глаза. В его голове что-то промелькнуло, что заметил и Егор. Конечно, они были не прочь упасть в обморок и забыться от страха, но точно не в этой ситуации, когда надо было максимально показать себя сильными.

Над койкой висела табличка: «Артур Геннадьевич, палата 2, прототип 4». Крепко зажмурившись, Егор ступил чуть дальше и начал медленно и робко обшаривать комнату, чувствуя, как кровь отливала от головы. Все потемнело, но он вовремя успел сесть на корточки и чуть перекурить. В этой жуткой атмосфере теперь появился и запах сигарет, который окончательно свел его с ума. Повернув голову, он увидел побелевшего Костю, который уже не хотел кричать или убежать. Он жадными глазами пожирал табличку и что-то пытался сказать.

Когда Егор посмотрел на валяющиеся протезы, имя и кровь, на него накатил каскад эмоций. В эту секунду он не знал, на чем акцентировать внимание, ведь Костя, что странно, понял, о чем шла речь.

– Да это же тот парень… – Егор схватился за подбородок и тяжело нагнулся. Он почувствовал, как какой-то тревожный воздух образовался вокруг, атмосфера затрещала в ушах, но Костя его опередил. Из его глаз слезы сыпались градом. Костя упал на колени перед парой окровавленных ног и не в силах был отвести от них взгляд.

Егор взял его за руку и начал трясти. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким мудаком. Еще тогда зная, что с Артуром было что-то не так, что человек он был не в своем уме, явно скрывающий что-то, теперь Егор убедился в этом. Было нестерпимое желание вернуться назад, чтобы такого никогда не произошло. Сделать все, хоть собой пожертвовать, но не допустить его смерти.

Все это переплеталось с другими, неподконтрольными ему эмоциями. Кто же был неправ в этой истории? Артур не был ни хорошим, ни плохим. Он был жертвой, вдруг сошедшей с ума от свалившейся на его плечи тяжести ответственности.

– Его пытали семь лет, пока наконец не смогли надеть эти протезы на свое величайшее творение, – начал дрожащим и пустым голосом Костя. – Артур был нашим хорошим знакомым до протезов. Ему сменили четыре пары ног, пока наконец не создали чудовище, которое от обиды на жизнь перебило всех в этой клинике… Он без жалости убил всех, а потом, угнетенный своей нелегкой судьбой, подался в армию, в надежде, что хоть там научится хладнокровию, но даже армия не смогла стереть слезы с его глаз, когда он убивал… Я верно говорю?

По виду Егора было нетрудно догадаться, что испуг его вызван был не просто дерзостью врачей и несправедливостью. Он точно встречался с ним, что тот отражал всем своим естеством. Только недавно успевший оклематься от прошедших событий, Егор с замиранием сердца слушал монолог Кости. Это было настолько печально, что он не заметил, как тот достал шприц с гравировкой спирали. Егор только бросил беглый взгляд, не придав их находке никакого значения. Костя медленно подошел к нему и протянул свою тонкую белую руку, которая тряслась от переполнявших его эмоций. В глазах его стояла лишь пустота и отрешенность.

– Я не виню вас… Защищать себя не стыдно, но вот кто будет винить, так это его сестра… – Костя сказал про нее с замиранием сердца. – Вряд ли кто-то уходил от нее живым, когда она была в ярости, но все же… Наденька была великолепной девочкой, такой милосердной, глубоко верующей. В ней не было и намека на что-то такое, что стало потом. Когда она вдруг пропала и вернулась в свет. Жестокости ей досталось побольше, чем брату. За его смерть будете отвечать только вы, если, конечно, доведется встретиться…

Он молча развернулся и принялся подниматься по грязному канату из скатертей наверх, постоянно расслабляя руку и чуть не падая. К концу подъема его руки уже успели стереться. Внутри Егора будто все задохнулось. Дышать стало трудно, а шприц в руке уже выскальзывал наружу от обилия пота и редких капель слез. Он пытался представить себе, что могло бы их поджидать, максимально сосредоточившись, но даже так в голове появлялись лишь какие-то ужасные и жуткие картины, которые родили в нем нервные припадки.

VII

В то время, пока Костя сидел в их убежище и под грозным присмотром Лёши рассказывал о случившемся, младший брат вернулся на уже ставшую его основным местом обитания крышу. Подперев щеку и крутя в руках клипсу, он никак не мог сосредоточиться на остальных вышках. Его идея подтвердилась, и теперь оставалось только посмотреть все направления, сделать выводы и найти Уорвика, но взяться за расшифровку все никак не было сил, да и найденный шприц, который по итогу ничего не представлял из себя, не подавал надежды, сил для поиска не придавал, как Егору казалось раньше. Стоило ему поднять глаза на мерцающие огоньки, как его бросало в жар.

Внутри Лёша, слушая монолог блондина, который держал за руку большого друга, явно опечаленного такими новостями, начинал немного проникаться гостями. В конце концов его скепсис надоел и ему самому. Он выслушал Костю и молча кивнул. Рядом сидела Маша, которая наконец оторвалась от своих рисунков и тихо вникала. В один момент она схватилась за грудь и вышла из магазина с самым опечаленным видом.

– Я знал, что примерно подобное его мучило. Он рассказывал, – заключил Лёша и нахмурился.

Сидевший сверху Егор увидел Машу и спустился. Они обнялись, точно зная, что этот жест был необходим им обоим, ведь снести подобное было тяжелейшим испытанием. Они долго стояли и сжимали друг друга, стараясь хоть как-то общим теплом убрать дрожь из тела.

– Он закончил? – спросил Егор, когда девушка села на лавку неподалеку.

– Да, – она быстро повернулась к нему и посмотрела прямо в глаза. – Прости, что ты один переживаешь все это. Поверь, мне тоже нелегко.

– Стой, – он остановил ее и сел рядом, положив ей на колени лист с шифром. – У нас есть задача, которую нужно решить. Мы и так не в самом лучшем положении. Нечего поминать былое.

– Просто примем свою ошибку?

– Я думаю, что все же нашей вины тут нету. Я размышлял об этом. В конце концов, он не был хорошим человеком, а мы помогали слабым, – пытался найти оправдания Егор.

– Ладно, давай браться за работу, – так и не прогнав от себя дурных мыслей согласилась Маша.

На крыше они наконец смогли найти силы провести подсчеты. Диалог, секрет которого Егор разгадал еще в пригороде, помог ему отвлечься и взяться за фонари. В итоге получилась занимательная картина того, что каждая из АТГ имела свои наименования, указывающие, вероятно, в сторону подсказок. Так вышло, что на юге расположились солдатики (сорок один), палату ключника указывал восток, юг говорил о скатертях, а запад о неких ста пяти картинах. Не считая «Красного Креста» на юго-западе ближе к югу и семи оркестров на северо-востоке ближе к северу, остальное занимали слова «запад».

Когда все направления были определены, он без колебаний спустился и раздал задания. На следующий день, ближе к началу нового вечера, пока все приходили в себя, дабы оптимизировать их работу и как можно скорее браться за дело, Егор составил группу из себя и Кости. Не особо обрадованный успехом брата, но все же смирившись и не имея права в такое время что-либо ответить ему, Лёша признал поражение и взялся за дело. Он возглавлял команду Маши и Паши.

VIII

Из-за очень туманной перспективы поиска картин, которые вообще не давали никаких намеков, кроме слепых поисков и упования на удачу, Егор с Костей пошли к трем скатертям, пока команда старшего брата держала путь к оркестрам. Так уж совпало, что направления были почти одинаковы. Вышки скатертей и оркестров находились рядом, так что только под конец им пришлось разделиться.

Для команды Лёши был только один вменяемый вариант развития событий – театр на окраине города. Были, конечно, и музыкальные магазины, но они находились в других направлениях, так что они уверенно двинулись в сторону театра.

Маша уже забиралась в театр в своей невидимой сфере, когда Лёша нервно курил внизу и в страхе осматривался, чтобы не встретить никого из незваных гостей. Театр был невысоким зданием, вход в которое почему-то осуществлялся очень неудобным и бредовым способом – по круговой лестнице, которая полностью опоясывала театр дважды. Пройдя такой путь, гости спускались на первый этаж и только там уже покупали билет. В таком виде тогда, видимо, отражалось высокое искусство. К сожалению, эта лестница, что надолго стала объектом мысленных размышлений Лёши, обвалилась, и теперь представляла из себя груды мусора, которые собрались у фундамента здания.

Спустя время Маша, как единственный человек с возможностью быстро двигаться без особых препятствий, добралась до входа на втором этаже. Лёша, немного подрагивая от страха, упал в сферу и затащил с собой сомневающегося и противящегося здоровяка Пашу. Сверху наружной винтовой лестницы они оказались на малюсеньком островке, который должен был спустить их на первый этаж, но лестница и тут была обвалена.

Как оказалось, путь до сцены должен был проходить сверху, потому что именно на втором этаже были спуски к местам, но путь к этой части здания отсутствовал. Лёша долго ломал голову над этим геометрическим бредом, пока просто не плюнул на все и не послал Машу на крышу.

Наверху была самая настоящая свалка – пианино, гитары, костюмы, декорации и огромные арматуры. Маша дошла до предположительного места спуска и начал разгребать мусор. Через пять минут наверх поднялся и Лёша с Пашей, которого долго приходилось еще поднимать.

– Будь чуть находчивей, – с энтузиазмом упрекнула Маша нерасторопного старшего брата, копающегося в костюмах. – Для того, чтобы столько хлама засунуть на крышу, нужен большой люк, который будет вести сюда, – она подошла к углу здания и схватилась за ручку, торчащую из гигантского барабана.

Сил ее не хватило, и Лёша, гордо выгнув вперед грудь, подошел и резко дернул за ручку. Как и ожидалось, он не рассчитал силы, а лишь еще сильнее напряг раненые мышцы и ноющий позвонок в спине. Его тело застонало, и он сел на землю, жмурясь от боли и обиды. Без особого желания он попросил о помощи их нового телохранителя. Паша подошел к люку и одним мощным толчком внутрь открыл его. Лёша прикрыл глаза и, под тихий смех Маши, начал что-то яростно бормотать себе под нос.

– Теперь остается только понять, что за семь оркестров, – протянул Лёша, спустившись вниз за остальными.

На сцене было тускло и пыльно, но благодаря окошкам в зале для зрителей можно было хоть что-то разглядеть. Заваленная декорациями сцена загнала Лёшу в тупик.

– Семь оркестров, как мне говорил Егор, – это семь инструментов, – говорила Маша.

– Это настолько опрометчиво и натянуто звучит…

– Есть идеи лучше? – перебила его Маша.

– Вряд ли, – но не успел Лёша ответить, как нога его зацепилась за что-то, от чего он упал и чуть не выколол себе глаз барабанной палочкой. В ярости он вскочил и начал орать, потирая во второй раз ударенные раны и ушибы.

Оказалось, нога его зацепилась за люк, ведущий в театральный трюм. Внутри они не нашли ничего, кроме пары жирных паучков, ползающих по углам, освещенным тусклыми лучиками заходящего солнца.

Когда Паша включил выданный ему фонарик, уже не оставалось сомнений, что они нашли разгадку – большая панель с семью кнопками стояла в углу. Рядом стоял синтезатор, на котором были стерты все значки инструментов, кроме семи оставшихся – барабана, тарелки, пианино, гитары, трубы, балалайки и гармошки. Маша с Лёшей переглянулись. Старший брат устало вздохнул и сказал:

– Валяй!

– Не-а. Давай-ка ты тоже работай, – сказала она и вышла из трюма.

За двадцать минут они с Пашей откопали только полуживую гитару, гармошку, две тарелки и пробитый барабан с трубой. Все инструменты они проиграли у панели, на что та каждый раз одобрительно пищала, но вот на гармошке произошло то, чего никто не ожидал. Взяв вспотевшими от волнения руками гармошку, Паша еще долго смотрел на нее, широко открыв свои чуткие и узкие глазки. Поднеся инструмент к губам, он дунул в нее. Панель одобрительно запищала, но Паша не выпустил ее из рук. Медленно, водя инструмент из стороны в сторону, Паша начал наигрывать задорную мелодию. Сначала Маша удивилась. Не в силах скрыть улыбку, она начала заниматься поиском трубы, раскачиваясь из стороны в сторону и чуть пританцовывая, но окончательно ее удивил старший брат. Лёша никогда в жизни не говорил таким голосом, да и в английском он не был экспертом, однако это не помешало ему присоединиться к Паше и начать подпевать.

Маша была в восторге. Она, как настоящий ценитель блюза, особенно современного, захлопала и начала танцевать, пока Паша самозабвенно играл на гармошке, а Лёша сидел, прикрыв глаза и пел, изредка затягиваясь в перерывах сигаретой.

После задорной партии Паша раскраснелся и стал таким печальным, каким никогда не был прежде. Лёша заметил эту тревожность и хотел справиться у него, но тот помотал головой и ушел наверх.

Оставалась балалайка и самое сложное – пианино. Его-то они нашли, да вот как им сыграть можно было на этой панели – никто не знал.

Пять из семи кнопок Паша проиграл, после чего динамик одобрительно пищал, но вот балалайки они никак не могли обнаружить в этих пределах. Лёша сел рядом с пианино и принялся напрягать все возможные участки мозга, чтобы понять, как им сыграть, но ответ пришел сам, так и не дав ему подумать – с крыши Маша скидывала инструменты, некоторые из которых (тарелки и маракасы) очень громко шумели. Лёша запрыгнул в трюм, нажал кнопку пианино и, взяв под ручку Пашу, начал тащить его к темному помещению. Наконец пианино с треском упало в яму и издало оглушительный звук из десятков нот. Внизу послышался глухой и одобрительный писк панели. За такую дерзкую идею Паша рассердился на Лёшу, но долго не смог держать обиду, потому что, пока Маша искала балалайку и вся изводилась, они снова сели напевать знакомые мотивы Би Би Кинга и Мадди Уотерса.

IX

С поиском тех самых скатертей все оказалось сложнее. Егор, как и Костя, представления не имел, какое это может быть здание. Вокруг располагались химчистка, детсад и куча домов, в которых могли быть те самые скатерти. Немного погадав, Егор посмотрел на вывеску детсада – «Чистая простынка». Потом он перевел фокус на химчистку, из перечня услуг которой были обозначены чистка полотенец, костюмов, скатертей и постельного белья. Еще одна подсказка – приемник израсходованного белья. Также мебельный магазин, в котором вполне могли быть и убранства для стола. Егор со своим попутчиком не сошлись во мнениях. Пока Костя настаивал на химчистке, Егор пошел в детсад.

– Черт возьми, ну почему? – спросил Костя, когда они вошли в пыльный, темный коридор.

– У этих ребят из «Печи» не очень хорошо развита фантазия. Очень многое построено на числах, и я предполагаю, что третий детсад подходит больше.

– Оке-ей, – Костя отпрянул от Егора и спросил: – Но ведь магазин мебели был третий по счету с начала улицы? Почему ты это не принимаешь за вариант подсказки? А где же ты искать будешь? Неужто будешь на числа опираться?

Тут Егор лишь развел руками, как бы не зная ответа ни на один вопрос, но точно зная, что подсказка будет тут, и принялся медленно ходить по коридорам, заглядывая в группы садика. Четко уверенный в своих суждениях, он принялся искать совпадения слов и цифр. По итогу его внимание медленно перетянул антураж садика, а не загадка.

Когда он прогуливался по длинным холлам групп с кучей игрушек, его догадки начали уходить вообще не в то русло. От обилия игрушек он начал искать подсказки в них, а потом лишь с досадой сел на коврик и начал осматривать металлические машинки, кубики и конструкторы, которые покрылись толстым слоем пыли за столь долгий промежуток времени. Лишь Костя, который устал один заниматься делом, чуть приободрил его.

Егор почувствовал какой-то упадок сил. В садике царила такая детская, наивная атмосфера добра, невинности и отчужденности от ужаса, что царил вокруг (этот антураж складывали солнышки на стенах, рисунки мелками, куклы и поделки из засохшего пластилина, из которого неопытная детская ручка делала тигра, сову или птичку), что Егор потерял какой-либо интерес к загадкам.

Костя, который, как ужаленный, ходил по группам и пытался что-то обмозговать, вдруг плюнул на все и торопливо ушел к химчистке. Заметив, что его новый товарищ устал и решил самостоятельно вести расследование, Егор лишь усмехнулся и лег на мягкий пыльный коврик, спрятав найденную пластинку с подсказкой за пазуху.

Прошло немало времени, прежде чем Костя вернулся и нашел Егора за игрушками. Он строил башенку из кубиков и вокруг нее парковку для машин из конструктора. Рядом уже располагался домик и пара кустиков. Костя весь налился краской и хотел было начать ругаться на него, но Егор достал пластину и без интереса положил ее у ног товарища, даже не обернувшись и продолжив строить башню. Костя весь обомлел и потерял силы. Глянув на пластину с выгравированным числом тридцать, он вздохнул и спрятал ее в их мешочек для улик. Сев рядом, он взял пару кусочков конструктора и спросил:

– Да как ты это делаешь? – он усмехнулся.

– Я был прав. Люди Уорвика-Рыцаря слишком наивны в своих действиях. Они хорошие бойцы, но очень плохие сочинители задачек.

– Черт их дери. Какие люди из города умные все же!

Они посидели где-то час, создав из современного конструктора целую деревушку. В один момент Егор заснул. Увидев это, Костя улыбнулся и собрал их вещи.

Пока они выходили из детсада, сонный Егор предложил Косте сразу другую инициативу – сходить в сторону, на которую указывала палата ключника. Не теряя времени, они отправились туда. По дороге Егор рассказал, в чем заключается суть поиска загадок команды Уорвика и как он нашел пластину в детсаде.

– В их случае почти все завязано на числах. Если слепо следовать совпадениям, на которых они играют, мы быстро выберемся отсюда и наконец встретим легенду с его командой, пусть даже это команда из не самых креативных ребят, – было видно, что Егор говорит с досадой в голосе, словно эти загадки были для него игрой. – Это даже угнетает. В какой-то степени… В садике было все совсем просто… Помнишь же, что у каждой группы были названия?

– А-а! – воскликнул Костя. – Типа «Солнышки», «Васильки» и «Тигрята»?

– Именно такие. Так вот, одной из групп была «Белая скатерть». Наверное, они тем самым показывали так свою чистоплотность. Внутри был приемник грязного белья, который за три скатерти давал ключ на активацию мойки. Это было еще в моей школе, а сделано так, чтобы не расходовать много средств на мойку и всегда быть эффективным. Так вот, вместо ключа мне выплюнули эту пластину – все предельно просто.

– Черт тебя дери! Да я бы никогда до такого не додумался. Просто, говоришь? – Костя восхищенно улыбнулся, как вдруг они остановились у небольшой разрушенной церкви.

X

Старший брат сидел у панели и колупал сухой бетон, слушая, как Паша, уже не с таким мастерством, осваивал трубу, а Маша расхаживала взад и вперед, рассуждая вслух и стараясь немного сгладить углы их глупого положения. Вдвоем они осмотрели практически весь театр, но балалайки все нигде не было. Поначалу Лёша уже думал забросить эту идею с Уорвиком, что показалось ему очень тактическим ходом, но потом он, листая ленту сохраненных новостей, вдруг так громко вскрикнул, что желание остановить поиски и погубить идею брата пропало напрочь благодаря азарту, забившему в нем ключом.

Маша, нахватавшись дурных привычек братьев и не скрывая этого, начала с сарказмом подбадривать Лёшу, пока тот хохотал и вытирал глаза от слез.

– Отлично! – хвалила она. – Смех может помочь выйти из трудной ситуации! Давай, нам обоим нужно немного расслабиться. Лёша, ты молодец. Не ожидала, что у тебя так легко получится. Ну ты даешь, прямо самый ценный член отряда!

Все еще смеясь с глупости и недальновидности своих попутчиков, Лёша ответил:

– Ах ты засранка. Что ты несешь? – он чуть не захлебнулся в собственных слезах. – Не стыдно так говорить?

Надув щеки, она стала в позу и посмотрела на Пашу, явно пребывавшего в состоянии прострации и ни на секунду не выпустившего из рук трубу. Его пустой взгляд был направлен на смартфон Лёши, в котором он, как и старший брат, разглядел отгадку балалайки.

Лёша ударился в поиски вай-фая, до последнего не раскрывая свой план. Стоявший рядом Паша тоже не отвечал на ее вопросы, а просто закусывал остатками сухой пастилы их досуг. Вскоре Лёша словил сеть и зашел в какое-то приложение. Там он, выжидая словно вечность тянущиеся и не дающие ему реализовать задуманное загрузки, нашел звук балалайки. Маша выпучила глаза и подошла к панели. Играющая из динамика музыка вызвала последний одобрительный писк. Панель открыла спрятанный за стеной сейф и распахнула его дверцу.

Внутри сейфа было темно, но благодаря фонарику они различили нужный им объект – маленькую шкатулочку. Лёша взял ее слегка дрожащими руками и отодвинул маленький засов. Внутри он увидел пластиковый черный круг, на который были нанесены линии, делящие его на четыре части. На концах линий были x и y, а под иксом было нанесено (1;0). Лёша, которому знаки на окружности не говорили ровным счетом ничего, готов был со злости разнести в щепки этот кусочек пластика, ради которого они почти два часа проторчали в театре, но Маша вовремя его остановила.

Никто из них двоих не знали ровным счетом ничего об этих знаках, но Паша, смотря на символы, сказал:

– Костя знает ответы. Он мастер по этим закорючкам, я сам видел их в книгах.

– Книгах? О каких книгах ты говоришь? – поинтересовалась Маша.

– На нашем заводе Костя был единственным, кто увлекался всяким вроде математики и физики, – в последнем слове Паша сделал ударение на второй слог, что потешило Лёшу. Маша укоризненно посмотрела на него, как бы давая понять, что сам он ученый не лучше. – Ему хорошо дается такое, так что отнесем побыстрее.

– Ты прав, Паша. Спасибо, что рассказал, – поблагодарила Маша, в голосе которой явно чувствовалась большая нежность и меньше предвзятости к доброму здоровяку.

Снаружи почти зашло солнце. Держа путь до магазина, все трое услышали знакомый звук. Лёша узнал, что это, скорее всего, была та самая балалайка, которую они не могли найти. В поисках звука они наткнулись на группу енотов. Эти хитрые зверюги и не посмотрели на них. Завалившись набок, они слушали, как самый большой и тучный енот, перебирая лапками, играл на небольшой балалайке и, как настоящий человек, сидел на кирпиче с очень умным и сосредоточенным видом.

– Во дела! – усмехнулся Лёша, и они ушли.

XI

– Нет, ты подумай получше, – говорил Егор, сидя на каменном выступе церкви. – Палата на нулевом меридиане… Возможно, раз они так любят числа, что-то должно быть в центре?

– Почему в центре? – спросил Костя, совсем потеряв ход мыслей попутчика. – Может, это значит «в начале». Или его просто нет!

– В каком смысле?

– Ну, в прямом, Егор. Может, просто ноль – значит нету. Эта часть указывала на палату ключника. Чего ей еще скрывать от нас?

– Но зачем тогда этой башне показывать в эту сторону? Это все бред. Числа – вот путь к разгадке, – ответил Егор.

– Потому что палата находится в центре. Неважно, какая башня тебе это покажет.

– Ищи! – не выдержал Егор.

Пользуясь недальновидностью своего товарища, Костя нашел время, чтобы почитать. Тусклая ночь на дворе не давала ему света, так что он одолжил у него фонарик. Увлекшись разделом механики в физике, редко поддававшейся ему, он делал много пометок и подписывал под многими словами пояснения, смысл которых Егор так и не понял. Костя не заметил, как спустя полчаса рядом сидел товарищ и устало курил, явно оставленный ни с чем.

– Что имеем? – язвил Костя.

– Да ни хрена! Пойдем уже отсюда, – он спрыгнул с выступа. Все-таки не столь глупы, наверное, были члены отряда Уорвика. Они ушли в магазин-логово.

Внутри их уже ждала группа Лёши, сидящая у костра на улице и прожаривающая какое-то дикое животное. Рядом лежащая шкурка указывала на то, что ловкая рука Паши выловила зайца в каком-то закоулке. Бедолага пошел на корм обездоленным путникам, которые были и не против такой наживы.

– А нас не убьет радиацией от этого зайца? – спросил Егор, насторожившись.

– Черт, а точно, – подумал Лёша и почесал затылок.

– Все окей, – прервал их догадки Костя и сел в круг. – Фон здесь небольшой, это понятно. Да и мы слишком далеко от Бреста. Не парьтесь.

– А откуда это мы все знаем? – спросил Лёша.

– А вот отсюда, – Костя достал из рюкзака ветхую брошюрку, на которой было написано «Химия. Радиация и безопасность». – Такие книги – первое, что должен изучить путник. Очень опрометчиво с вашей стороны было закрыть на это глаза.

– Ну, раз ты такой умный, – отвечал Лёша сквозь зубы, – то отгадай-ка это.

Он протянул блондину черный круг с метками на нем. С минуту Костя смотрел на него, а потом усмехнулся и снова полез в рюкзак, достав оттуда учебник математики. Лёша фыркнул, не желая признать поражения, но все же обрадовался тому, что они имеют возможность отгадать этот, по его мнению, бред сумасшедшего старика из бункера. Учебник выглядел точь-в-точь как те, которые были у Егора в школе. В нем Костя отыскал один из параграфов и показал всем.

– Это называется нулевая окружность. Пока я точно не уверен, что она означает, но я мельком читал об этом феномене в алгебре. Там что-то про градусы. Не буду вдаваться в детали.

На это Лёша скорчил серьезное лицо и подложил руку под подбородок. Спустя пару минут Паша снял тушку зайца с заостренного крюка, который использовал как оружие, и разделал сочное мясо. Все с удовольствием принялись за трапезу, набивая живот скудными кусками еды и заедая это вялой зеленью издомашних запасов Егора и Лёши. На костер, из-за того, что заяц не дал никому толком насытится, пошли в расход одни из самых сложных и уже заканчивающихся продуктов – макароны и блины. На палках они пожарили блинчики с мясом и творогом, а макароны сварили в каске одного из убитых армейцев, предварительно вымыв ее в бассейне одного из богатых домов.

Ближе к вечеру Лёша, разморенный сочным зайцем и макаронами с блинами, смягчился и выделил Паше с Костей отдельное место в углу магазина. Ничего не могло заставить его поверить в их надежность, но ему изрядно надоела эта возня, так что Лёша смирился и уложил их в безопасное место. Теперь вахту несли обе стороны – Паша и Егор.

Когда все уснули, Егор сел на один из стеллажей и принялся долго смотреть на своего оппонента. Спустя минут двадцать ему надоело, и Егор сказал:

– Откуда вы?

– М? – ответил Паша, видимо, только оправившись от дремы.

– Да так, ничего, – осекся Егор и понял, что им ничего не угрожает.

Как только Паша снова закрыл глаза, а его грузное тело слегка подалось вперед, Егор со спокойной душой залез под Машин плед и, весь продрогши от смущения, попытался заснуть.

Спустя два дня, которые они провели в бесчисленных поисках подсказок, намеков и разборов, Егор совсем забылся и отвык от своего привычного состояния, когда его бросало в жар и становилось трудно дышать. Буквально спустя пять минут, как он лежал под пледом, его вдруг вернуло в эту прежнюю, так ему надоевшую кондицию, и он быстро и очень деликатно выскочил из-под их общего одеяла. На улице, закуривая мысли любимыми сигаретами, он думал о девушке, что мирно спала в магазине. Ему было не по себе от одной мысли, что его наглость позволила так просто залезть под ее одеяло.

«А имею ли право?», – думал он с усмешкой и курил, чувствуя, как желудок жалуется. От обилия никотина в последнее время ему было совсем нехорошо, даже лицо осунулось, а на правой руке медленно, как первый сигнал о том, что дело принимает совсем плачевный оборот, ноготь указательного пальца желтел. Теперь на его теле был индикатор того, как сигареты плотно засели в его организме. И все же его это не настораживало так сильно, как все прочее. Он хотя бы не был двуличным зожником, как его брат, который после тщательных утренних зарядок вдруг начинает курить и обильно запивать виски или пивом минувшие дни вечером.

Докурив, он вернулся к Маше и по-турецки сел рядом. Он долго смотрел в ее закрытые глаза и думал, что делать дальше. На самом деле у стены около брата лежало еще одно покрывало, под которым можно было выспаться, но Егор предпочел остаться. Он смотрел на нее и не мог понять, чего он хочет. Одна половина боялась, что девушка проснется и ему будет стыдно, а другая молила о том, чтобы Маша наконец открыла глаза… Но Маша не проснулась.

Он тяжело вздохнул, встал и ушел к старшему брату, развалившемуся по всему полу. Перед сном Егор бросил взгляд на его затягивающиеся раны и синяки на груди. Потерев ушиб на спине, он лег на кровать и моментально уснул, будучи уже не в силах понять, что он испытывает на данный момент.

XII

Егор с братом и Пашей отправились в сторону сорока одного солдатика – на юг. Лёша посчитал разумным оставить девушку с Костей. В его голове это выглядело как игры на выживание, в которых каждый пытается поставить себя в удобное положение, но группа Кости даже не пыталась противиться решениям старшего, что настораживало еще сильнее.

Они долго ходили и пытались найти магазин игрушек, который все никак не хотел показываться. В конце концов Егор решил попробовать другой способ. Еще раз окинув взглядом все написанные подсказки, он пометил на карте городка два здания – сорок первые.

Внутри дома номер сорок один по улице Василевского все было, как в сказке – самый настоящий музей довоенных игрушек. Судя по всему, тут жила большая семья, от чего всюду валялись развлечения нового и старого поколения: солдатики, невероятно реалистичные модельки машин, красивые и милые куколки, маленькие домики с тематическими обрамлениями, цикличные дорожки по всему дому, по которым можно было скатывать машинки, а также куча всего другого.

На счастье путников, большая часть игрушек была на своих полочках. Можно было легко найти тех самых солдатиков, но никто не мог найти нужного. В конце концов они собрали набор из четырнадцати одинаковых солдатиков, облаченных в красные мундиры, черные сапожки и шапки-треуголки с кокардами. На груди у каждого было по букве, которые явно были нарисованы не на заводе, но так аккуратно, что и не сразу заметишь это.

Лёша как любитель погонять балду, пока перед лицом трудная загадка, сел рядом с модельками машин и начал восхищенно их разглядывать. Парочку из них он даже решил себе прикарманить. В это время Егор сел перед солдатиками, заметив, что из них можно было собрать что-то. Он выстроил единственный логичный порядок и получил желаемый результат – солдатики выстроились в слово «МАТРЕШКА ЭТО SIN». Совсем забыв о других буквах, Егор созвал друзей, и они принялись собирать сине-желтые матрешки по всему дому. Под конец набралось целых семнадцать штук, и тут они зашли в тупик.

Егор собирал их, расставлял в разном порядке, пытался собрать все воедино – все одно ничего не вышло. Егора слегка раздосадовал этот факт. Тут они по-настоящему были бессильны. Он перепробовал все способы, перебрал все цифры, которые присутствовали на пути к сорок первому дому (вплоть до номера улицы), но не нашел никаких сходств.

Наконец он решил взяться за солдатиков, которые давали ему еще четыре буквы. «Матрешка» с «sin» было явно какой-то подсказкой, но он ни в какую не мог этого понять.

– Ха-ха, они же идиоты! – прокричал Лёша, сладко покуривая сигарету на одной из гнилых лестниц. – Наверняка придумали что-то типа: «ЭТО – это указатель для девятой, десятой и одиннадцатой матрешки. Нужно смотреть на них».

– Лучше бы помогал, а не выпендривался, – огрызнулся Егор. – Хотя это и вполне в их стиле, однако слишком уж много переменных. Разгадка проще, хоть и спрятана надежно.

– Да я не математик, чтобы в этих сраных числах копаться. Это вообще твоя идея была искать этих Уорвиков!

– Я не понимаю, – начал Егор, – мы можем идти пешком? Давай, погнали шагом до гребаного Несвижа! Тут же пару шагов всего! – в Егоре закипела неведомая доселе ярость, когда он уже был не в силах терпеть скепсис и высокомерие брата.

– Ты не огрызайся, – успокоил его Лёша. – Старшему брату виднее, что делать. Я бы пошел до Несвижа, мне не в падлу. Только вот вы слишком уж нежные с Машей. Давай не будем забывать, кто опытнее!

– Ребята, – встрял Паша, впервые за долгое время сказав что-то по своей инициативе, – вы серьезно сейчас будете спорить из-за…

– Я, бл*ть, тебе не собачка, которая должна ходить на коротком поводке! – Егор одним махом разнес все свои нагромождения из матрешек и солдатиков ногой. Он вышел из дома, опрокинув напоследок пару крепких ругательств. – Сам могу решать, куда мне идти! К черту твои наставления, слышишь? К черту указы, ведь мы команда, команда! Мы – команда, и должны действовать как команда! Хотя, к черту тебя, высокомерный ублюдок!

Лёша будто бы и не заметил этого откровенного и обидного негодования в свой адрес, но Паша решил не терять время. Он собрал все обратно и использовал глупое предположение старшего брата. Сначала он выстроил матрешки и осмотрел девятую и две следующие, но ничего не нашел. Он составил первые одиннадцать, но результат оказался все тем же. В конце концов он сложил с девятой по одиннадцатую и получил нужный результат – поршень снизу тихо выдвинул выгравированную пластинку, которая показывала надпись: «sin». Паша слегка приподнял уголки рта. Лёша сидел в полном смятении и сквозь широко разинутые глаза смотрел на солдатиков, разбросанных по полу, толком не понимая, как на это реагировать.

Паша вышел на улицу и показал курящему Егору пластину на обратной стороне матрешки. Увидев надпись, Егор сначала тяжело выдохнул и рассержено бросил окурок, но потом замер и еще раз посмотрел на надпись.

– Дурак! Можно было даже не заниматься этим…

– У меня была такая же мысль, но я решил не вмешиваться, – ответил своим томным голосом Паша, заводя диалог.

– И почему? – без интереса спросил Егор.

– Потому что вы братья, – на это Егор приподнял бровь и гневно уставился прямо на Пашу, но того ничуть не отпугнул этот полный злобы взгляд. – Мы вот с Костей даже не братья, а ладим лучше вас. Я считаю, что вы должны были сами все решить, но ошибся. Вы не смогли.

– Решай себе… – Егор осекся и, призадумавшись, смыл злобу с лица. – Возможно, ты прав. В любом случае больше не лезь в наши отношения.

– Так я и не лез, – парировал невозмутимо Паша.

– Ты… Ладно, проехали.

– И еще одно, – начал Паша. – Костя устал. Мой друг в жизни кроме ковки железа и закручивания гаек особо не работал головой, как и я. Ему тяжело, а ты, как я вижу, сильный и умный. Я надеюсь, ты получишь удовольствие от своего путешествия, но старайся не перенапрягать его.

Из уст Паши эти слова звучали странно. Егор посмотрел на этого большого и грузного парня, который никогда ни с кем не говорил, и почувствовал какое-то облегчение на душе. Незаметно для себя он улыбнулся ему, и они долго стояли, смотря вдаль, где на фоне темно-синего с фиолетовым оттенком неба мигала северная башня. Паша отдал Егору матрешку и ушел вперед, пока младший остался ждать Лёшу.

– Надеюсь, вы тоже обретете счастье тут, – ответил Егор, сам не веря в это пожелание. Ему оно казалось злым, ироничным, неосуществимым.

Глава 2 Камни преткновения: гений Рыцаря

I

Началась рабочая неделя. За два дня бесцельных скитаний по городу и бесконечной рефлексии на красном, затертом временем диване Женя совсем потерял интерес к работе. Как человек со стажем он, конечно, не подавал вида за стойкой. Редкие гости, которые были с ним давно знакомы, но даже не знали его истории, ничего не замечали и тихо себе попивали пиво, опрокидывали шоты с водкой и заедали это традиционной закуской бара – сырным бисквитом.

Непринужденная обстановка в баре была направлена на удовлетворение потребностей редких гостей, с чем Женя справлялся на все сто баллов. Каждый, кто оказывался за стойкой, видел улыбающегося своей непринужденной улыбкой человека, который, ловко крутя в руках ложки, бутылки и стаканы, быстро разливал напитки. Их обывательский взгляд не замечал бегающих зрачков, подтеков на щеках и того, как тошнота и диарея начали мучить его в последнее время все чаще.

За три года работы молодого бармена подсобка стала его основным местом обитания. За последнюю неделю Женя особенно зачастил туда в перерывах между потоками гостей в обеденное и вечернее время. В узкой, тесной комнатушке, заставленной ящиками с пивом, холодильником с белыми винами, фруктами и молоком, бармен ложился на импровизированную койку из шерстяных покрывал. Он складывал руки на груди и поднимал глаза на фотографии, которыми завесил всю дальнюю стену подсобки. Роман Федорович позволил ему обустраивать ее на свое усмотрение, лишь бы он работал хорошо.

На фотографиях этих значились любимые гости, старые и мертвые друзья, изображения ветхих, довоенных избушек за территорией города А и серые лесные пейзажи. Серый цвет чаще преобладал над всеми остальными. Смотря на него, Женя не чувствовал, будто что-то было не так. Для него казался само собой разумеющимся тот факт, что лица друзей были почти всегда на фоне грязно-желтых деревьев, серой стойки бара, бело-коричневой плитки дома или просто темно-красных дорожек из кирпича.

Так он мог часами лежать, как Иван на печи, только вот чуда не случалось. Лишь глухая очередь из трех ударов металлического звоночка у стойки, от которого он всегда как по команде вскакивал, приводил голову в порядок, оттряхивал черный барменский фартук и с веселым видом человека счастливого выходил из подсобки, уже крутя в руке бутылку игристого вина 2108 года, покрытую легким конденсатом, временно отвлекала его.

В пятницу вечером, где-то после девяти, всегда стояла у стойки одна и та же девушка с кудрявыми золотыми волосами и редкими красными прядями. Ее лицо часто имело на себе маленький след от сухой глины, который она с румянцем на щеках бежала смывать, когда кто-то указывал на это.

Стоило Жене услышать эту очередь звоночка, как из головы на время пропали тревожные мысли, но приводить себя в порядок уже желания не было. Он, все с той же бутылкой вышел из подсобки и слегка улыбнулся. Девушка у стойки вскинула брови и улыбнулась, в ответ на что Женя посильнее натянул уголки рта и молча наполнил вытянутый бокал для дамы.

– Сегодня без той лучезарной улыбки, – сказала девушка и сделала маленький глоток своими тонкими светло-розовыми губами. – Что-то с Ваней опять? Как он себя чувствует?

– Вел… Великолепно! – испуганно выдавил из себя Женя и натянул фальшивую улыбку. – А т-ты как? Как горшки?

– Горшки? Ты никогда не интересуешься горшками, – она прищурила глаза и нахмурилась, но все еще не скрывая ехидной улыбки.

– А чем же по-твоему? – спросил Женя, чуть не выронив из руки длинную барную ложку.

– Ты спрашиваешь про пиалы, кружки, тарелки и кувшины… Порой просишь их завезти тебе. В конце концов, куда ты чай, по-твоему, наливаешь? Не в мои ли поделки? Еще ты спрашиваешь о том, какие они сегодня выдались… и я не делаю горшки, – девушка поставила уже наполовину высушенный бокал игристого на стойку. – Женя, ну что опять ты пытаешься от меня скрыть?

– А вы ожидаете, мисс Марго, что я буду вот так вываливать вам все и сразу? А если бы Ваня умер… Я, думаете, так просто бы вам сказал, мол: «Да, Вано умер. Я провел прошлую неделю, читая его стихи на грязном диване со стаканом виски и слезами на щеках!»

После этих слов Женя посмотрел на Марго полными испуга глазами, поняв, как его импульсивный характер и слабонервность все испортили вмиг. Сейчас ему придется слушать ее сожаления, терпеть ее жалкие попытки успокоить его и внимательно слушать советы из книжек по психологии, которыми Марго так увлекалась. Она с секунду смотрела на него с недоумением, а потом вдруг встрепенулась. Молчание, воцарившееся между ними, вдруг начало стремительно, как вытекающее из бутылки вино, высасывать из Жени силы. Он опустил голову и налил себе небольшой стакан виски. Марго посмотрела на него, забрала стакан и вдруг сказала:

– Это самый дорогой виски.

– Да знаю я, мать твою! – он поднял на нее глаза.

С лица пропало прежнее отчаяние. Женя источал злобу, ярость, которую Марго до этого никогда за ним не замечала. Поставив свой бокал на стойку, она подошла к разгоряченному парню и взяла его кисть, опутанную паутиной выпирающих синих вен. Стоило ей прикоснуться к парню, как тот бессильно разжал руку и снова опустил виновато взгляд.

Девушка по имени Марго. В ней Женя часто видел собирательный образ из самого худшего и лучшего, что могло представить человеческое сознание. Она умела пользоваться своим очарованием. Стоящий рядом юноша, который даже не перешагнул порог восемнадцатилетия, бурлящий гормонами, изводящий себя по пустякам, чувствовал себя самым мужественным и сильным человеком рядом с ней. Ложное чувство того, что он обуздал девушку старше его, опьяняло сильнее, чем стакан виски в руке.

– Ну ты же давно ждешь чего-то от меня? – спросила Марго и пододвинулась ближе.

Но сегодня Женя никак не мог провалиться в пучину удовольствия, которое вызывала Марго у него так давно и столько времени. В течении многих месяцев он общался с ней за стойкой, мило беседуя и все больше подливая дорогое вино, стараясь обуздать ее хитрый нрав и очень уж высокомерную природу, однако сегодня эта одинокая и явно заранее подвыпившая девушка с пушистыми, приятно пахнущими волосами, дорогими духами, мягкими руками и ясным взглядом вдруг потеряла свой шарм. И сегодня, в такой мрачный и опротивевший ему день, эта женщина вдруг захотела ответить ему взаимностью. Словно весь мир сегодня насмехался над ним.

Вместо того, чтобы, как обычно, бросать взгляд на глубокое декольте или короткий подол юбки, он смотрел на дальнюю стену, где висел портрет управляющего, Жени и Вани, что радостно перерезают красную ленту. Эта фотография была сделана ровно за неделю до того, как Ваню посадили на три года. Марго медленно отошла от Жени и посмотрела в направлении его взгляда. Одна лишь фотография дала ей окончательно, как она полагала, понять его чувства, но, когда она повернулась обратно, чтобы успокоить его и спустя долгий год их общения дать ему вкусить себя, позволить забыть ему то, что так тревожило его, Женя уже пропал в подсобке, закрыв дверь на двойной оборот.

II

На третье утро, когда самые очевидные загадки были на руках, Егор пошел умыться в тот самый бассейн, где они отмыли кролика. Вода была грязная, как и все вокруг, но это было не болото. Умыться точно можно было с чистой совестью. Сев на металлическую лавку и накинув на себя полотенце, он поднял голову кверху и прикрыл глаза. Сегодня голова гудела, как никогда раньше. Думать было совсем сложно, а мозг продолжал предательски показывать жуткое кино того, как пытали парня и создавали чудовище, которое тогда еще даже не могло воспринимать окружающую его реальность по-взрослому, хоть с маленькой долей осознанности.

К бассейну пришел Костя и умылся, начав снова глушить что-то из своей фляги. Каждый раз, когда он через силу выпивал содержимое и начинал корчиться от рвотных позывов, Егора всегда пробивало на смех. И сейчас, когда его сразила головная боль и тревожные мысли, он, глянув одним глазком на распластавшегося у бассейна Костю, рассмеялся и откинул голову назад.

– Да что смешного-то? – спросил позеленевший Костя.

– Да ничего, – прокашлявшись, ответил Егор.

Блондин начал с горем пополам вставать с пола и стряхивать грязь с кофты, снова оголив плечо со следом от кнута. По Егору прошелся холодок, и он позволил себе спросить:

– Братан, все же…

– Уверен, что тебе оно надо? – спросил Паша, который зашел в комнату с бассейном и помог другу встать. Он невозмутимо повернулся к нему и нахмурил кустистые брови.

– Ну… Не уверен. Но мне нужно знать, что у вас случилось. В конце концов, вы первые предложили дружбу, так что должны рассказать мне.

– Не уверен – вот и не надо, – и Паша увел друга из комнаты, пока тот засыпал новую порцию какой-то отравы в виде порошка, которую он пил.

На поиск последних ответов, которые все указывали на запад, надоумила Егора картина с девушкой и виноградом, которая висела на стене у бассейна. Эта картина, проводя мнимую линию, указывала на северо-восток, ближе к востоку. За ней висела подсказка 5√59049, что Егору показалось каким-то издевательством. Благо в команде у них был математик, который быстро вывел число 9.

– Степень корня – то, сколько раз нужно умножить на себя то или иное число, чтобы получить число под корнем.

– Что? – спросил Егор, слегка потерявшись в тот момент.

– Что? – спросил Костя, все еще зеленый от гадости, которую выпил накануне.

Видимо, команде Уорвика городишко не дал большого простора для фантазии, поэтому все остальные шесть подсказок были спрятаны за картинами в местах под номером пятнадцать или семь (дома, комнаты, почтовые ящики, банковские ячейки и даже целые улицы). Девушка с виноградом висела у седьмой кабинки бани. Этот принцип Егор с Костей поняли быстро, ведь направление подсказки «Пятнадцать по семь картин» было на западе, куда и указывали шесть одинаковых. Для Егора эти числовые совпадения были само собой разумеющимся фактом, в то время как остальные лишь чесали затылок и нервно поглядывали за ним и тем, как он, словно помешанный, искал совпадения и проговаривал числа. Егор заранее попросил всех записывать направления, в которых они находили те или иные указатели, уже тогда понимая, что в этом был какой-то смысл.

Как-то, накануне четвертого дня, когда на руках оказались косинус и два синуса, Костя вдруг встрепенулся и тихо рассказал Егору свойства той самой нулевой окружности, которую Лёша вытащил из шкатулки в театре. Как было понятно из учебника, направления имели важнейшую роль, так как позже им предстояло искать числовые значения, которые по привычке отложили в долгий ящик.

Под конец четвертого дня пребывания в этом безымянном городе на руках у Егора лежали одиннадцать возможных подсказок и место, куда надо было вписать код. В итоге вышел такой набор: sin, sin, sin, cos, cos, 109, 5√59049, шприц (вероятно, объем которого был частью кода), 30, нулевая окружность, палата ключника, направление запада, на котором были пятнадцать по семь картин. Не доставало лишь двух деталей пазла. Эти детали, как предполагал Егор, были в направлении палаты ключника и подсказки с картинами пятнадцать по семь, но вот только их за два обхода так и не нашли.

– Остается понять, – начал посуровевший за эти дни Егор, – в каком порядке поставить части этой головоломки.

– Наверное, чем больше цифра в загадке – тем дальше оно? – предположил Лёша.

– Да нет же – как ты тогда с этими западами разберешься?

– Ну, другие варианты может…

Егор призадумался. Он держал в руке пластиковую окружность в надежде на то, что она даст ту самую подсказку. Сзади незаметно подошел Костя и взял из его руки окружность. Он, покрутив ее, как баранку руля, сказал:

– Окружность говорит нам, что здесь играют роль какие-то свойства этой нулевой окружности. Нужно идти от нуля, – он показал главу учебника.

– Хм, – Егор ухмыльнулся и поднял в удивлении брови, – голова, Костя! Но что со шприцом?

– Объем, очевидно, – предположил вдруг Паша, почесав затылок.

Все вместе они пошли к палате ключника, около которой их уже ждала металлическая коробка с открытой дверцей. Взяв листок, на котором точно и аккуратно были выведены подсказки с направлениями, Егор спросил:

– С чего начнем?

– Давай с севера на юг. Против часовой, – предположил Костя, заведомо понимая, что идея гиблая, но надеясь тем самым отсечь все так или иначе имеющие смысл варианты. Сам он сидел над учебником алгебры и хмурился, листая пожелтевшие страницы.

– Так, – Егор принялся вводить код.

Один только процесс набора значений занял много времени. По итогу получился набор из цифр, а также косинусов и синусов с их градусами. Вместо неизвестных ячеек Егор оставил пустоту. Как и ожидал сидящий на земле Костя, панель пискнула и отказала в доступе. Однако, хоть Костя и был готов, он все равно подскочил и испуганно уставился на панель. На ней значилась надпись: «Осталось попыток: 2».

Взяв свой блокнот, Костя набросил примерный рисунок окружности, по которой раскинул двенадцать блоков (небоскребов), и к каждому приписал соответствующий знак. Рядом стоял Егор и медленно, водя пальцем по окружности из книги, говорил градусы, которые соответствовали блокам с АТГ. Никто не знал, что делает Костя, но Егор был твердо убежден, что его попутчик все делает правильно. Когда Егор прошелся по кругу и вернулся в начало, Костя еще посидел над окружностью и вскочил на ноги. Полный уверенности, но со вспотевшими от волнения руками, он начал уверенно и точно вводить числа.

Теперь они шли не с севера против часовой, а с отметки пятнадцать по семь. У нулевой окружности было одно свойство – градусная мера, равная нулю, была всегда справа и шла против часовой стрелки, пока не замкнется на ноль снова. Так он пошел с запада, который был от него по правую руку против часовой стрелки.

Однако код все так же отказался принимать полученные значения. Оставалась последняя попытка. Уже изрядно натомившийся ожиданиями Лёша подошел к коробке и вдарил по ее поверхности. Экран, отображавший код, начал мигать и подергиваться.

– Да что с тобой! – не выдержал Егор и силой оттолкнул Лёшу от панели. – Почему ты настолько противен?!

Лёша, не ожидавший такого сильного толчка, поправил волосы и, без тени стыда, ушел обратно в лагерь в магазине. Пребывающий в шоке и гневе, Егор развел руками и послал уходящего старшего брата, надеясь, что тот хоть что-то ответит, но Лёша и глазом не повел – так и не обернулся.

Облокотившись около коробки, Егор закурил и виновато потупил взгляд. Но, достаточное количество раз загнанный в тупик, его мозг быстро сложил «два плюс два» и вернулся к листку бумаги, на котором было уже столько всего выведено, что Егору пришлось отделять маленький клочок, дабы не запутаться и не потерять последнюю попытку, ведь, если ее потерять, могло произойти все что угодно. Так получилось следующее: север – тридцать; северо-восток – окружность, а потом 5√59049; восток – палата ключника; юго-восток – sin, а потом еще sin; юг – sin; юго-запад – пять миллилитров жидкости шприца, а потом cos; запад – 15 по 7 картин; северо-запад – cos, а потом 109. Оставалось лишь решить, в каком порядке против часовой стрелки их располагать.

– Рассказывай, что ты вводил, – начал Егор, смотря на два пропущенных значения в кругу на местах палаты ключника и запада.

– Ну, этот круг говорит, что нам нужны градусные меры каждой подсказки. Поэтому тут и сделаны кнопки для косинусов и синусов. Я думал, что нам нужно их разместить от запада до запада против часовой.

Костя виновато потупил взгляд, сам не веря в то, что говорит.

– Почему с запада? – вдруг спросил Егор, смотря на рисунок окружности и выпучив глаза.

– Ну… ну, я не знаю…

– Ясно, – Егор наклонил голову и посмотрел на подсказки. – Нулевой меридиан… Так оно должно быть.

Костя кивнул, и его зрачки расширились.

– Ясно. Игра словами. Показатель того, что восток – нулевая точка отсчета! – выкрикнул Егор и показал пальцем в сторону, где томилась старая церковь.

После этого он, вытерев лоб от проступившего пота, принялся набирать цифры, сверяясь с градусными мерами Кости. Чем длиннее был код, тем больше его бросало в жар. Поначалу никто не верил в столь туманные рассуждения, но как только было введено последнее значение, панель одобрительно пискнула. Она ушла под землю, а лачуга ключника начала медленно отодвигаться. Абсолютно и полностью измотанный поиском всех этих подсказок, Егор повернулся к остальным и, прежде чем бессильно упасть на скамью, сказал:

– Во-первых: мы забыли про значения палаты ключника – у нее была градусная мера. Нуль.

– Ноль, – поправила его воодушевленная и обрадованная Маша.

– Ну… Нуль! Мы забыли нуль. Во-вторых: пятнадцать по семь картин. Неужели это было не очевидно? – спросил Егор, уже обращаясь к Косте. – Сто пять.

Код был такой: 0930109cos(120)105cos(210)5sin(270)sin(300)sin(330).

Костя мог бы опустить голову и признать ошибку, но радость от достигнутой цели затмила его разум. Теперь его манил лишь темный, сырой вертикальный лаз. Егор тяжело выдохнул, поняв, что все эти тонкости остальным не интересны, сел рядом с открывшимся за его спиной лазом вниз. Путь, которого он так долго ждал, будто бы совсем его теперь не волновал.

Остальная троица восхищенно смотрела на проделанную работу. Впереди их ждала встреча с легендарными фигурами войны. Каждый от волнения дрожал всем телом. Маша первая вышла вперед и уперлась ногой в первый выступ в виде ржавой металлической скобы. Она чуть повременила и улыбнулась рядом сидевшему и уставшему Егору. На лице его слегка выступил румянец, но он все равно не подал виду и молча кивнул ей.

– Ты молодец, – прошептала она ему на ухо и направилась вниз. За ней двинулись и остальные.

Егор еще какое-то время стоял посреди пустынной дороги, надеясь увидеть появляющегося из-за поворота человека с черной шевелюрой и вечно гордым видом. Увидеть его веселый и одновременно строгий взгляд, облаченную в длинное и стильное пальто фигуру, но он все никак не появлялся. Прошло пять минут, потом десять, а Лёши все не было. Младший искренне хотел увидеть брата и гордость за него на его лице, чтобы он пожал его руку или, как когда он еще был совсем ребенком, погладил его по голове, но тот был слишком горд, чтобы признать это. Егор, осознав свое положение, обиженно плюнул, докурил сигарету и спустился за остальными.

III

Спуск был долгий. Судя по маленькому огоньку света сверху, который уже был еле различим, в глубину это место было метров сто, может, больше. Когда Егор уже почувствовал, что руки его начинают покрываться мозолями, его нога наконец достигла склизкого, мокрого дна. Вокруг была кромешная тьма, и лишь вдали была тусклая полоса света. Пробираясь наощупь мимо поросших мхом стен, торчащих отовсюду труб и через болотистую воду с помесью слякоти, он подошел вплотную к небольшому проему, который должен был вывести его в какое-то помещение.

Протиснувшись внутрь, он оказался в тускло освещенной комнате с очень высоким потолком и рельефными стенами, по которым можно было свободно забраться кверху. Вокруг было разбросанно много металлолома, грязной ткани, железных труб, карданных валов, железных и ржавых крышек и блестящей дроби. В общем, это была настоящая свалка в виде заброшенного отсека огромного спирального комплекса, которая насторожила Егора. В большом помещении горела одна единственная конусная лампа, отбрасывающая тусклые лучи на стены и на Машу, что сидела на поверхности одной из гигантских труб. Она, завидев его, соскочила с трубы и чуть было не ударилась о квадратный вентиляционный воздуховод.

– Глубоко тут, – отдышавшись, сказал Егор. – Где остальные?

– Пошли по первому тоннелю, – Маша указала на один из двух коридоров, а потом перевела палец на соседний. – Нам в тот.

– Ага, и о чем вы договорились?

– А о чем должны были? – ответила Маша вопросом на вопрос.

– Вы должны были договориться о месте встречи… – Егор скорчил уставшее лицо, но Маша его осекла.

– Все нормально. Мы вернемся сюда через тридцать минут и обменяемся «впечатлениями». Пойдем уже.

Перед ними был еще более потасканный жизнью тоннель, в котором видны были мигающие флуоресцентные лампы, надорванные провода и светящиеся жидкости, которые текли из вольфрамовых труб. Егор поежился и достал из рюкзака фонарь, заменив в нем первую партию батареек за девять дней.

– Я не замечала раньше, что ты такой сообразительный, – говорила Маша, когда они медленно преодолевали грязный тоннель.

– Загадками увлекался в детстве. Брат часто покупал мне кроссворды, логические сборники и прочее. Даже моей любимой книгой в детстве были рассказы о Шерлоке Холмсе – я постоянно заставлял брата перечитывать мне «Знак четырех». На раз двадцатый он уже засыпал быстрее меня.

Маша что-то хихикнула себе под нос. Она шла так спокойно и непринужденно, будто бы они были не в отвратительных и запущенных кишках какого-то подземного комплекса, а прогуливались в парке под ярким солнцем. Это ее состояние успокаивающе подействовало и на Егора. На секунду Маша приостановилась и повернулась к нему. Ее лицо стало чуть-чуть серьезнее, чем раньше.

– Я знаю, что ты ощущаешь себя не столь полезным рядом со старшим братом – это не так. Ему бы никогда не хватило фантазии и желания идти в столь смутное и туманное приключение к Уорвику. У него все-таки более рациональный и прагматичный подход, и он бы не смог сам решиться на такое, – она помедлила. – Как и я, в общем-то.

– Нет-нет! – запротестовал Егор. – Ты тоже невероятно находчива и умна…

– Мы уже говорили с тобой про твои жалкие любезности, – Маша приложила палец к его губам и улыбнулась. Егору показалось, что это было слишком нагло с ее стороны, особенно если реверсировать этот жест в сторону Маши от него, но Егор, тем не менее, не почувствовал никакого дискомфорта, а скорее наоборот – обомлел и стал чуть менее логично мыслить.

– Ой, да, точно. Вы, на самом деле, балласт, который меня начинает подбешивать. Наконец-то я могу высказаться. Давай двигай, пока я не помер со скуки тут с тобой.

– Ну хоть что-то оригинальное! – Маша засмеялась и пошла вперед.

Егор пребывал в полном замешательстве. Теперь он окончательно перестал понимать эту странную девушку, а моменты, когда получалось увидеть в ней хоть что-то, кроме хитрости и неопределенности, будто бы уже давно не были подвластны ему. Он искренне верил в то, что она умна и сообразительна, но порой ему казалось, что она какой-то злой гений, филигранно манипулирующий совершенно неподготовленным к такому малышом Джо.

– Ну а если серьезно, – начал Егор без задней мысли, – ты даешь мне стимул не считать себя бесполезным. Уж не знаю, от чего исходят твои любезности, но мне искренне приятно. И не нужно мне рот затыкать, – он улыбнулся ей. У Маши проступил румянец, и она кивнула ему в ответ.

На этой ноте разговор был окончен, и Егор целиком посвятил себя пути вперед. Но щемящее чувство постоянно заставляло его оглядываться в надежде увидеть позади курящего брата, надменно смотрящего по сторонам и упорно старающегося не подавать вида. Иногда Егор, словно то была галлюцинация, слышал какую-то его шутку и саркастичные подколы, но, оглядываясь, видел лишь оголенную проводку и мерцающий свет запущенной кишки комплекса.

Длинный коридор привел их к темной комнате, где уже не горел свет, не текла светящаяся жидкость из труб и не было никакой органической растительности. В темной комнате было сухо, тихо и мрачно. Лишь маленький огонек вдали освещал путь вперед. Детское любопытство дернуло его остановиться и осмотреть комнату. Рядом стояли длинные шкафы, каждый из которых словно был готов лопнуть в любую секунду. Стоило ему коснуться ручки шкафчика, как из него вывалилось штук семь карабинов. Егор отпрянул от шкафа и широко открыл глаза, увидев на них те самые дырки для металлоплазменных снарядов.

– Вот они – сокровища отряда Уорвика, – сказал Егор и начал восхищенно осматривать потертые и старые пушки. Однако при ближайшем рассмотрении он понял, что оптика на них давно стерлась, дула забились пылью и грязью, стеклянные индикаторы разбились, а спусковые крючки заржавели и больше не нажимались. – Что за черт?

– Я тоже не понимаю, почему комплекс в таком плохом состоянии, – задумалась Маша и озабоченно оглянулась по сторонам. – Не похоже это на элитный отряд, который беспрерывно ведет бои снаружи – слишком уж некомфортные условия…

В комнате зашипел какой-то динамик. Послышался натужный кашель. Старый и хриплый голос с английским акцентом заговорил:

– Не похоже, потому что вас давно тут быть не должно. Убирайтесь.

Маша с Егором в ужасе переглянулись. Младший брат с благоговейной дрожью в голосе попытался ответить, но Маша его осекла:

– Какое-то слабое оправдание!

Егор приложил палец к своим губам и нахмурился, а потом ответил:

– Генерал Уорвик-Рыцарь, сэр?.. – ответа не поступило. – Генерал Уорвик-Рыцарь, это вы?

После долгой паузы послышался уставший и недовольный голос:

– Не произноси это дерьмо. Убирайтесь!

– Нет! – встряла Маша. – Мы прошли десятки километров, Егор разгадал ваши эти ребусы и извел все свои нервы не ради того, чтобы просто уйти. Мы хотим вашей помощи!

Динами закряхтел и издал противный писк.

– С чего кучка оборванцев из пустоши решила, что ей будет помогать элитный отряд… Даже если предположить, что он еще жив и цел? – голос хрипло засмеялся. – Да и это вы должны нам помогать, а не мы вам.

Здесь Егор замялся. Маша развела руками. Младший брат изо всех сил старался найти хоть какой-то повод, по которому они бы могли просить помощи, но совершенно не сыскал слов для ответа.

– Как я и думал… Вы просто наивные дети, которые думали, что разгадать загадку – это все, что нужно для помощи. Вы ошиблись… Для борьбы нужно мужество, сила, интеллект и решимость. Хотя сейчас это уже не важно.

Егор положил карабин обратно в шкаф и опечаленно отвернулся от динамика. Голос стих. Какое-то время они сидели у шкафчиков, но потом Егор подскочил и сказал:

– Ну мало ли, что он сказал. При всем моем уважении, Уорвик-Рыцарь, но мы проделали слишком долгий путь, чтобы вот так отступить! – он крикнул это в динамик и сжал кулак, решительно отправившись дальше.

IV

Бесконечные кишки комплекса, казалось, никак не хотели заканчиваться. По пути они нашли три перекрестка, две комнаты с оружием и взрывчаткой, два отсека с какими-то капсулами (вероятно, медицинские палаты), а также огромные генераторы, расположенные через каждые три-четыре отсека.

Когда казалось, что конца этим ужасам не будет, а время заставит их вернуться к комнате, с которой все началось, Егор с Машей попали в широкое и просторное помещение, посередине которого была лестница, вероятно, ведущая еще на несколько этажей выше.

По периметру нижнего этажа стояли компьютеры, давно изжившие свой срок, огромные мониторы и быстро вертящиеся волчки, висевшие на потолке и связанные резиновыми стяжками. Комната выглядела очень плохо, но зато сразу было понятно, что это та самая каюта капитана, которая, вероятно, играла роль координирующего центра (обилие экранов, карт и указателей на них было подтверждением).

Из-за двери в углу комнаты показалось старое, косматое лицо с седой, небрежной щетиной, грязными волосами, покрасневшими глазами и очень острым крючковатым носом. Его взгляд выражал усталость каких-то неоценимых масштабов. Человек совсем не совпадал с тем образом, который рисовала Маша. В руках мужчина держал потрепанную книжонку Олдоса Хаксли – Егор сразу опознал знакомую и красочную обложку, – а на голове его красовался какой-то нелепый тюрбан в стиле профессора Квиррелла.

Мужчина, будто бы не замечая незваных гостей, медленно прошел мимо них и подошел к другому углу комнаты, сев на черно-красное кресло и закинув выглядывающие из-под бело-серого халата волосатые и сухие ноги на стол. Даже в этом довольно печальном и обездоленном образе, потрепанном с годами, Егор смог как-то углядеть ту самую грацию легенды, которую с воодушевлением и гордостью рисовали инициативные художники и карикатуристы (последние особенно любили рисовать его под красно-фиолетовым знаменем ирландско-белорусского движения восьмидесятых против внутренних распрей в Югославии, давящим тяжелым черным сапогом правящие верхушки режима).

Генерал Уорвик, выпячивая наружу весь свой стоицизм в самом неподдельном его образе, отпил из кружки какой-то маслянистой жидкости и поперхнулся. Его действия были столь слабы, что Егору стало совсем не по себе.

– Это точно тот великий Уорвик, о котором столько было разговоров? – небрежно шепнула на ухо Егору Маша, косясь на сухого мужчину в кресле.

– Да, – прошептал Егор и невольно выпрямил спину. – Величайший Уорвик – легенда… – последние слова были произнесены чуть ли не молитвенным голосом.

– Уже десять лет как не легенда, – громоподобно отозвался мужчина в белом халате. Он повернул к ним свое усталое, но все же гордое лицо. У Егора перехватило дыхание – сам освободитель Беларуси обращался к нему и смотрел так, как смотрят обычно не на своих врагов. – Генерал Уорвик-Рыцарь канул в лету после атаки на «Вихрь-3», превратился в бесхребетное нечто, а его отряд гордо ушел из жизни, лишь бы не видеть этого одряхлевшего старика. Вот чем кончилась его история. Теперь есть только я – МакМартин Уорвик-младший. Убирайтесь отсюда и не травите душу… – последнее слово он будто бы выдавил с силой и выстрелил им прямо в сердце Егора.

Мужчина отвернулся и снова вернулся к книге. Параллельно он продолжал невозмутимо пить эту странную жидкость из кружки и шевелить беленькими усами, слизывая с них капли. Егор все так же стоял и держался немеющей рукой за стойку неподалеку.

Видя, что чужаки не хотят уходить, мужчина повернулся и с максимальным пренебрежением, которое только можно было выдавить из себя, сказал, отделяя каждое слово и закатывая глаза:

– Я понимаю (тяжелый вздох), что вы тащились сюда из какой-то задницы, только чтобы я вам, или мой отряд, помог, но, как вы можете лицезреть своими незапятнанными молодыми глазами – все накрыто медным тазом! Я живу в полном дерьме, из последних сил стараясь прожить хоть чуть-чуть дольше. Еды на пару месяцев, связи нет, сил нет. Плазма не качается, волчки истерлись, а мои товарищи предпочли не водиться с таким человеком, – он печально отвел глаза. Егор с облегчением выдохнул, заметив в глазах этого человека хоть какой-то намек на печаль и в тоже время сопротивление своим же словам. – Я доживаю последние дни, ребята. Мне нечего вам предложить.

– Вы – легендарный Уорвик, – ответил Егор, не скрывая злобы. – Вы буквально всемогущ! Как вы объясните «Вихрь-3»? «Менский авангард»? Операцию «Полесский кряж»? Трехмесячную гонку на плазмациклах? Про вас писали книги и рассказы, стихи и оды. Каждый интернет-журналист считал своим долгом написать статью о «великом восхождении»! Как вы можете так говорить про себя?

Егор искренне старался не срываться на крик. Он был уверен, что генерала Уорвика подменили, и перед ним сидел просто тощий дядька с белыми усами и чересчур низким самомнением. Уорвик потупил взгляд. Раздался какой-то шум.

– Я говорил, Джо, что эта затея – бредни, – Лёша стоял за их спинами и курил, засунув руки в карманы пальто. – Уорвик всего-навсего был легендой. Этот старикашка – самозванец. Может, он и правда носит имя Уорвик, может, его и рисовали на плакатах, но точно не того, которого ты видишь сейчас.

Лёша сплюнул на пол и подошел к Егору, искренне радуясь подавленному состоянию генерала. Старшему брату нравилось чувствовать, что он прав. Он хотел видеть, как его взрослое чутье не подводило их, как ситуация возвращается под его контроль. Егор поежился под рукой Лёши – он не узнавал своего старшего брата.

– Да, парень, – отвечал генерал. – Все, что ты перечислил – это Кайл, Уотсон, Адель, Джон и Джим, а не МакМартин Уорвик младший. Когда-то мы были великой командой. Мы работали на белорусскую систему почти одиннадцать лет. Беспрерывные вылазки против менских оккупантов и за беглыми рабами Гомеля, которые, бедолаги, были совсем измучены тем режимом. Мы продолжали эту войну долгие годы, но закончить ее пять бойцов, увы, не в силах. Какими бы они ни были всемогущими, насколько бы голубая кровь в них ни текла, какие бы в них ни жили идеи и какими бы ни были их мудрые глаза – нас было слишком мало. Дали бы нам больше людей – мы бы смогли.

– Не оправдывайся, – перебил Лёша.

– Заткнись! – Егор вырвался из-под руки старшего брата и презрительно зыркнул ему в глаза.

– Для осуществления этого грандиозного плана мы и придумали тайну спирали, – продолжал Уорвик. – Прошло, кажется, пять лет с момента, как мы ее создали. За это время к нам пришли три группы, включая вас. Все погибли. Еще после «Вихрь-3» было ясно, что менская армия раскусила нас. Пара вылазок – и нам обеспечена ядерная бомбардировка…

Уорвик закрыл книгу и встал, громко хрустнув спиной.

– Я вам ничем не помогу, – он посмотрел на них глазами, полными сожаления и, что странно, безразличия. Его взгляд был настолько непонятен, что Егорневольно посмотрел на Машу, точно так же пребывающую в полной нерешительности.

Генерал открыл оранжевый металлический шкаф и достал оттуда серебристый резиновый пакет. Громко хлопнув дверцей, он засунул его в круглый шарик, который распахнулся, выпуская пар, и нажал какие-то кнопки. Спустя пару секунд он достал оттуда открывшийся пакет с горячей картошкой и говяжьей тушенкой.

– Редкостная гадость, – засмеялся он. – Три года одно и тоже.

Генерал сел за стол и начал, причмокивая, поглощать содержимое пакета, пустыми глазами упершись в стену, изредка пугливо смотря на путников. Егор медленно подошел к нему, достал из рюкзака последний огурец с петрушкой и вяленое мясо в контейнере и протянул изголодавшемуся генералу. Уорвик посмотрел на яства дикими глазами, но отказался и улыбнулся Егору. Тот в свою очередь даже и не думал отдернуть руку. Он поставил контейнер на стол и встал. Генерал, трясущейся от волнения рукой, взял из контейнера стебелек петрушки и закусил им картошку. На лице его появилась такая палитра эмоций, которую бы не передал ни один художник. Егор сел рядом, и они оба посмеялись, сами дивясь такому странному стечению обстоятельств.

Пока генерал закусывал свежей едой и с удовольствием цмокал, к ним присоединились и Костя с Пашей. Когда их увидела Маша, она испуганно приложила руку ко рту и уже хотела бежать к ним извиняться, но, как оказалось, энтузиазм Кости повел их все дальше и дальше, от чего и те забыли об их уговоре. Так их безответственность и воссоединила попутчиков.

Первым делом позеленевший Костя уронил из рук свою флягу и принялся пожимать руку генералу, совершенно удивленному таким внезапным визитом. Паша подошел после и с немного глупой улыбкой на лице выдавил одно лишь слово: «Здрасьте…»

Генерал жестом руки подозвал к образовавшейся компании Машу с Лёшей. Девушка улыбнулась и подошла, а старший брат отказался, завернув за угол и скрывшись в коридоре. От каждого последующего действия брата Егор чувствовал, как его сердце сжималось все сильнее и сильнее.

– На самом деле, – начал генерал, поспешно прожевывая соленое вяленое мясо и смакуя его на языке, – я очень рад, что вы пришли. Конечно, бескорыстность моя подсказывает, что не должен я вас тут задерживать, но мне уже столько лет не хватало хорошей компании. Я совсем сошел с ума!

Только после этой фразы Егор понемногу начал замечать странности в этой каюте капитана. На каждой стене была нацарапана английская буква F, стяжка между волчками на потолке была из резинки трусов, а перила на втором этаже обмотаны скотчем. Этот факт слегка насторожил его.

Однако легкий оттенок безумия, который был у генерала Уорвика, с легкостью перекрывался его врожденным качеством стойкости и ментального равновесия, не давших ему окончательно сойти с ума спустя годы затворничества. Вместе они провели очень приятную беседу с генералом, которая длилась часа два. Все раззнакомились, поделились опытом. Путники рассказали генералу о ситуации на поверхности, об их путешествии за подсказками и о ситуации в тоннелях, куда Уорвик почему-то очень не хотел ходить. Под конец даже старший брат пришел и сел неподалеку, повесив голову и исподлобья следя за разговором, изредка поправляя друзей в неточностях, которые они диктовали Уорвику.

V

Насколько прозрачен в своей харизме и простоте был Уорвик, настолько неисповедим и загадочен был он в своем безумии, проявлявшемся совсем уж в необычных ситуациях. В разговоре с ним Егор понял, что этот человек пережил больше, чем все они вместе взятые, но при этом генерал не излучал ни капли высокомерия. Уорвику было пятьдесят три года, но его опыт был сопоставим с человеком, которому явно было за сотню.

Генерал – человек простой. Он не строил из себя героя, но и не любил принижать собственные заслуги. Уорвик знал себе цену и порой позволял себе нравоучения, но в большинстве своем это все были шалости, которые старому генералу просто не с кем было провернуть последние три года.

– На вашем месте я бы ушел домой и доедал манную кашу, которая все еще стекает по вашим молочным губам, – говорил Уорвик, распивая с Лёшей наедине виски на втором этаже корпуса, явно будучи не в восторге от его пристрастия к алкоголю. Вместе со старым генералом Лёша ощущал себя так же, как Егор ощущал себя со старшим, – было некоторое высокомерие и недоверие, вызванное идеей новомодного слова эйджизм.

– Дрянное это дело. Нашли чем себя развлечь – я тебя умоляю! – он громко разгоготался. Даже у Лёши промелькнула тень улыбки на лице от осознания глупости ситуации, в которую себя загнали они с Машей. – Нет, ну ты сам поразмысли: вы молодые и перспективные ребята, которым целеустремленности явно не занимать. Вы бы могли взять судьбу за яйца и выстрелить, сделать что-то невероятное – книгу, например, – он отпил большой глоток виски и выдул в кулак. – Ты же сам говорил, что вы с кучерявым увлекались этим делом. В чем проблема-то была?

– Мне кажется странной сама мысль о том, что я рассказываю тебе что-то о нашей с Джо жизни, – начал Лёша, все еще чувствуя недоверие к генералу, хотя и будучи не в силах отрицать его магического воздействия. Воздействия многолетнего опыта, преисполненного тем, что ему даже представить было трудно. – Мало того, что это больная тема для нас обоих, так ее я раскрываю еще и какому-то мнимому волшебнику навроде тебя.

Они оба рассмеялись. Уорвик будто становился все более охрипшим от каждого смешка.

– Это было давно. Для тебя, – он повысил тон и указал пальцем Уорвику в грудь, чувствуя, как виски бьет в голову, – это не более чем плевок в бездонную пучину моря, но для нас – четверть жизни. Пять лет прошло с момента, когда я взялся за историю…

– Скорее не плевок, а хорошее такое ведро, – подметил столь существенный, по его мнению, факт Уорвик. – В конце концов, море большое…

– Ну да-да, это все уже не важно. Так вот, пять лет… – он замялся, будто бы не находя нужных слов. Рядом с Уорвиком все было будто в тумане. Это мнимое безумие распространялось и на окружающих его людей. – Короче, я начал писать историю – «ГэлэксиГай»…

– Native speech, damn it!

– Что за… Уорвик, мать твою!

– Ладно-ладно, – хохотал генерал. – Давно не слышал вживую родную речь. Извини.

– На кой хрен тебе сдалась моя история? – возмутился Лёша. – Мне не нужно байки травить. Мы можем просто поболтать по душам, а это личное. Нет, болтать по душам я с тобой не буду, осечка.

Уорвик нахмурил поседевшие брови и отпил виски. Он облизнул большой палец, прижал его к виску и начал сильно давить ладонью другой руки. На все это действо Лёша смотрел, с трудом сдерживая смех.

– Продолжай, – сказал Уорвик, закончив. Теперь его взгляд был пуст, а разум чист.

Лёша, заметив более-менее спокойное лицо генерала, начал свой рассказ, с опаской смотря на подергивающиеся губы Уорвика, норовившего взять и оборвать его, но тот был тих, как мышь. Впоследствии Лёше было очень стыдно, но в ту секунду алкоголь и уверенность Уорвика словно отключили его способность держать в себе скопившиеся за много лет эмоции. Он рассказал все – от начала и до конца. Каждая подробность была упомянута. Самым страшным был эпизод со всеобъемлющей рукой цензуры, ухватившей их за горло и не давшей братьям работать. Вот уже три года затишья пошли, а он не унимался и вспоминал те печальные моменты. К концу рассказа стаканы виски были опустошены, а Уорвик так и не проронил ни слова.

– В чем же твоя проблема? – спросил генерал, явно бросая вызов мозгу старшего брата.

– Чт… Как в чем? – рассердился Лёша, думая, что Уорвик даже не слушал его все это время. Их проблема была столь очевидна. Он сжал кулак и хотел уйти, но быстро пришел в чувство. – Не могу я взяться за любимое дело с полной силой… Меня затмили стихи о девушке… Эта девушка не дает мне продохнуть. Даже тут, уже за много километров, я все еще думаю о ней, как в первые дни, надеясь лишь на то, что и она думает обо мне. Поначалу я думал, что писать не смогу из-за страха, а теперь к этому присоединилась еще и она. Я хочу обратно к ней…

Уорвик смотрел на него глазами согласными, но опечаленными. Все же генерал не проронил ни слова.

– Что-то душит, – на это Уорвик вопросительно поднял бровь. – Да не знаю я!.. Что? – Уорвик продолжал вопросительно смотреть на него. – Ну ладно. Возможно, это страх перед провалом, – генерал довольно улыбнулся, – но побороть его не в моих силах. Это что-то непостижимое для меня. Что-то внутри, в чем разберется, наверное, психолог? – на это генерал направил руки в свою сторону и молча кивнул головой. – Ну чем обезумевший старик мне поможет? Нет, ну ты без обид, но я серьезно… Почему ты молчишь?

Уорвик до последнего отказывался говорить, бросая вызов старшему. Он строго смотрел на Лёшу, заставляя его самого додумывать важные решения. В течении минут десяти, не раскрывая рта, генерал слушал старшего брата и положительно или отрицательно кивал или мотал головой.

– То есть, – резюмировал Лёша, – я просто должен взять и стереть этот эпизод из жизни? Как ни в чем не бывало? – генерал кивнул. – А если я снова потерплю фиаско? – генерал помотал головой. – Черт, ну ты же этого не можешь исключать! – генерал кивнул. – Неужели ты хочешь сказать, что ответ лежал на поверхности? Да и что за глупый совет – выкинь из головы? Похоже на совет из книжки нерадивого психолога!

– Ты сам его себе надумал, – впервые за долгое время открыл рот Уорвик и медленно, растягивая каждое слово, говорил. – Твоя проблема, как мы поняли, в страхе, который ты, как щит, выставил перед собой. Он не позволяет тебе трезво взглянуть на вещи, перекрывая обзор. Страх – сущность большая. В ее власти весь мир и каждый человек, каким бы Рэмбо он ни был. И ты, как истинный творец, еще и закрываешься чужим мнением. Гениально, Лёха, гениально! Возможной проблемой еще могут быть ограничения, которыми ты себя окружил. Это что-то сродни палате психически больного человека – мягкие стены, безопасность. С уставом на губах тебя родили, с ним же ты и будешь упакован в пошарпанный сосновый гроб, так и не удосужившись пройти до конца путь, уготованный тебе. Или решишься? Тут уж все зависит от твоего решения… Но! При всем при этом мало кто самостоятельно решается на что-то. Решает противиться системе и делать во что бы то ни стало. Это оправдано справедливым страхом за свою жизнь, репутацию, здоровье. Но какой ты творец, если не в силах пойти против этой системы?

– А если я поехавший националист, который вопреки системе бежит очертя голову сжигать неугодных ему? Мои идеи в корне неправильны, но ты же утверждаешь, что нужно идти до конца. Не окажусь ли я в дураках по итогу?

– Какая банальная аналогия, – Уорвик засмеялся. – Знаешь, будь ты хоть националистом, хоть Иудой, но узнать, что правильно, нельзя никогда. В жизни слишком много переменных, слишком много относительности и разных точек зрения. Ничто, запомни, ничто не объективно, – заключил генерал.

– Но как же банальные принципы общества? Не убей, не укради…

– Так и они относительны. С точки зрения закона тебе дадут срок за то, что ты сжег наркоферму с парочкой крупных барыг, а с точки зрения общественности ты можешь даже стать героем. С точки зрения общества мамочек, отцов, моралистов, религиозных фанатиков, но не с точки зрения торчков. Они будут ненавидеть тебя. Цена на наркоту подскочит, им станет труднее искать дозу. В конце концов они убьют тебя, и новый убийца станет героем торчков, но врагом мамочек, фанатиков, моралистов и отцов. Нету правильных действий – у всех своя философия.

– И ты, исходя из своего мироощущения, готов взять и простить барыгу? У него же своя философия!

– Ты не понимаешь, – Уорвик начал крутить ус и довольно курить любезно протянутую ему сигарету. – Для меня он – мусор. Для тебя – объект исследования. Для Кости – герой.

– Чего? – встрепенулся Лёша после упоминания Кости.

– А ты думаешь, он хлещет эту отраву просто так?

– Неправда, – Лёша покосился на Уорвика, стараясь казаться максимально уверенным в своих словах, но даже так в голове его появилась мысль, которая пугала его до жути. Особенно было страшно то, что Костя, если старый генерал прав, может подвергнуть опасности Джо.

– Не суть. Я считаю, что наркотики – плохо. И ты тоже. И таких, как мы, много, но много и противоположных во мнениях нам людей. Просто получилось так, что стандарты устанавливают люди в правительстве. Не могу сказать, хороши они или плохи – в каждых странах эти стандарты разные, но они всегда имеют основание. Те же наркотики запрещены потому, что они приносят убытки для страны, а страна располагает будущими наркоманами как ресурсом.

– Так какой вывод? – держась за больную голову, спросил Лёша, немного запутавшись в долгом диалоге между ними.

– Ты сам его сделать можешь, – Уорвик улыбнулся и замолчал.

Уорвик не был писателем, но ему легко давалось понять то, о чем говорил Лёша и о чем он думал. И Лёша заметил это понимание с его стороны. Право имеющий – так Уорвик охарактеризовал своего гостя, искренне и без задней мысли думая, что его идеи не разрушительны, с его точки зрения, для общества.

Лёша чуть наклонил голову и внимательно прислушался. Ему искренне хотелось верить, что поехавший головой мужик не даст ему правильных наставлений, продолжая уповать на свою рассудительность и зрелость, словно наивный ребенок, который спустя пару минут горланит везде, где можно, о новой идее, которую услышал где-то. Но с каждым словом его вера в истинность суждений генерала становилась только крепче, а отношение к себе и брату, что представал перед ним наивным глупцом, было менее радикальным.

– Как-то раз мы с капитаном Джимом должны были провести вылазку к казармам гомельского ополчения, чтобы их обезоружить. То было как раз до так называемого «Полесского кряжа», – добавлял Уорвик. – Перед нами стояла лишь одна проблема – индукционная установка ССО 3.0. Это была страшная вещь, разработанная хоть и на скорую руку, но работавшая как надо. Один вид этой громадины, расположенной за километр от нас, пугал до мурашек. Страх, спеленавший наши глаза, не давал вставить загонщик в плазмациклы и выступить вперед. Благо моя дорогая Адель была разумнее нас. Ключ к разгадке этого ужасающего орудия был в маленькой будке, стоявшей за километр с другой стороны ССО. Эта штука уходила глубоко под землю, где скрывались ядерные реакторы для выработки энергии. Один правильный расчет мог запустить цепь и направить всю мощь установки прямо на базу гомельчан. Самый абсурдный момент этой истории в том, что мы с Джимом знали про эту будку, но страх давал нам лишь прямой путь, а не обходные решения. Но а если уж и трезво рассуждать – иронично, не правда ли, – то тут играет огромную роль случай, – неожиданно подвел итог Уорвик. – Удача и рассуждения. Удача – следствие рассуждений. Будучи человеком, который твердил себе всю жизнь, что он неудачник, Уорвик смотрел на ССО глазами, полными страха, а Адель, которая не думала, а делала, увидела обходной путь. Она действовала не обыденно. Она знала, что удача – не данность, а итог осознанных действий. Теперь сравнивай себя и меня.

Генерал замолчал, уверенный в том, что этой информации Лёше хватит для размышлений. Старший брат что-то возразил, но Уорвик не вслушивался. Он слишком устал. Тем временем Лёша начал перебирать в голове ту кучу переменных, которые свалились на него. Он медленно открыл свой рюкзак и достал оттуда свою большую, испещренную болезненными и кривыми набросками тетрадь. Среди них показались стихи о Лере, как вдруг он нарисовал в голове ее портрет.

Воспоминания вспыхивали, как пожар. В глаза ударила жгучая боль, и он ощутил на себе пристальный взгляд Уорвика. На пол упала слеза…

Лёша, чувствуя стыд и злобу на самого себя, выдернул из тетради с десяток страниц со старыми набросками и сжег их зажигалкой, нагло скинув обгорелые куски на пол. Единственное, что он оставил там, это стихи, которые он не имел сил даже пальцем тронуть.

Эти стихи ему и правда нравились, но сейчас у него появилась другая цель. Открыв новую и свежую страницу, Лёша, смотря на упавшую слезу на полу, написал название первой главы – «Погоны, или Все же не повод судить по обложке, часть один».

Старший брат подметил все подробности. Его герой был столь прозрачен и прост, что, не зарисовав ни одной его черты, он ясно изложил на первых трех страницах психологический портрет генерала Рубцева-Асамблейского.

Эта история началась очень бодро, но с огромной кипой сомнений. Вся книга – сплошной самообман. Лёша натужно уверял себя в неправильности действий, что давало ему стимул просидеть за тетрадью целых семь часов. И даже в процессе было ясно и понятно, как никогда, что книга – ложь. Тогда он понял, что двадцать один год – лишь жалкая имитация какой-то осознанности. Историю про генерала Рубцева-Асамблейского, человека с сильной тягой ко сну и дорогому виски, он писал как неразборчивую, самокритичную автобиографию, уже тогда понимая, что спустя много лет взглянет на нее с презрением. Писать было трудно. Все, что перечислил Уорвик, как казалось Лёше, лежало на поверхности, и все это он мог понять и сам. Печальный вывод о том, что он застрял в этой петле, поглотил его. Петле бесконечной метаморфозы собственного тела и суждений. Нескончаемые изменения его взглядов на жизнь и мироощущения – вкупе все это не позволяло ему что-либо утверждать, кроме самых очевидных фактов в его жизни. Всегда будет кто-то, кто умнее тебя – это был девиз его книги.

Генерал Рубцев-Асамблейский всему его окружению представлялся жалким. Он прошел три войны, имеет за плечами много подвигов, а на груди тяжелый груз орденов, но при всем при этом генерал – человек наипростейший, которого видели люди его скудного окружения. Он никогда не щеголял броскими фразами, был молчалив и беден, деньги его все уходили на выпивку, а в беседах в баре он был молчалив. Лишь слушал и понимающе кивал. Все думали, что такое поведение генерала – итог многочисленных контузий, тоскливых мыслей и тяжести бремени, которое он несет на своих плечах, но все было много проще. Генерал Рубцев-Асамблейский – человек, который понял в жизни многое, чего нельзя было понять ни одному аристократу в его окружении. Ни один зазнайка не смог бы перещеголять его в красоте речи, но генерал не показывал этого. Он слишком устал, жизнь его потаскала, а доказывать было нечего, да и некому – вокруг него был лишь напускной фарс. Все он доказал там – на фронте. Солдатская жизнь, жизнь простого пушечного мяса, и пусть не смотрят на его ордена и звание – вот то место, где он хотел что-то доказать, но не в среде этих людей во фраках и с лакированными башмачками.

Это свое качество, когда ты пишешь без устали, Лёша обозвал «творческой рвотой», вызванной жутким переполохом, который в его сердце устроил слегка сошедший с рельсов ментальной устойчивости генерал. К середине ночи, когда все уже улеглись на удобные койки на втором этаже, старший брат закончил вторую главу – «Постельный режим». В эти две главы он всунул не только портрет героя, его образ жизни и философию, но и свои качества в лице единственного друга, которому открывался генерал и поучал его жизни – Федота. С какой-то долей гордости он даже сравнивал себя с главным героем – генералом, которому даже имя еще не придумал, но все же основным лицом был Федот. Федот – солдат, простой парень, который, в отличие от своего товарища на фронте, не носил китель в любое время суток. Он был простым парнишкой, которому слишком легко далось звание старшего лейтенанта, но который был солидарен с другом-генералом. Они были единственными людьми во всем своем окружении, не подверженными пристрастию к распутной жизни, но Федот, которого пытался образумить генерал, все же был падок на высокомерие. Его чин, пусть и доставшийся ему без особого труда, был основным камнем преткновения в жизни Федота, который огорчал генерала и который тот надеялся, по старой дружбе, откатить от жизни товарища.

Это была первая ночь за последние несколько лет, когда Лёша спал с чистой совестью, несмотря даже на похмелье.

VI

На телефоне было два часа дня. В залитой тусклым малиновым светом комнате, в которой проснулся старший брат, на столике стоял горячий и свежий кофе, упакованный комплект еды комплекса и круглая установка. Лёша читал и жадно, с похмелья, уплетал такую вкусную и калорийную еду.

Утро выдалось не столь радужным, каким рисовал его Лёша перед сном, как минимум потому, что уже был день. Взяв первым же делом тетрадь в руки, он подметил какое-то невероятное для него количество ошибок и пьяных формулировок, сравнимых разве что с феней или очень уж грязными жаргонизмами, но целостность и мысль, доносимая на этих испещренных загогулинами трудно разбираемого почерка Лёши страницах, была ясна. Заметив, что хмельные наброски отличались особой раскрепощенностью и искренностью меланхоличного сознания, Лёша довольно отложил рукопись.

Пока все занимались осмотром комплекса, Маша, вдохновившись историей генерала, жадно изрисовывала страницы блокнота фрагментами какого-то комикса. Уорвик, гонимый бешеной тягой к танцу, тяжело отдышавшись, упал рядом с ней. Маша в ужасе вскочила и принялась помогать генералу встать, но Уорвик не поддался – он упал обратно и принялся крутить какие-то пируэты на полу, перебираясь с руки на руку. Такие движения были очень не похожи на те, что могут делать мужчины в таком возрасте, однако, судя по всему, Уорвик был неподвластен этой жуткой особенности человеческого организма – старению. В полном недоумении Маша села обратно за стол и принялась рисовать танцующего генерала.

Уорвик, выплеснув прилив утренней энергии, встал и посмотрел в ее блокнот. Моментально смекнув, Маша прикрыла блокнот и укоризненно посмотрела на генерала, но Уорвику хватило и того, что он увидел.

– Я был немного не прав, – начал Уорвик, когда Егор с остальными поели. – Кончено. Мне запрещено отдавать вам собственность ирландской армии, но в данный момент я не нужен им. Сроки регламентов и деклараций истекли, а МакМартин Уорвик, несомненно, по их мнению, мертв, поэтому я смело могу предложить то, что мне давно не нужно – это обмундирование.

Все, кроме старшего, что сидел на верху и работал, шли за генералом по коридорам, от которых Уорвику становилось не по себе. Они направлялись в ту самую комнату, в которой Егор с Машей нашли шкаф, полный старых карабинов. По дороге Уорвик подключал какие-то штекеры в гнезда в стенах, стучал по жестяной обшивке комплекса и активировал рубильники.

Когда они дошли до комнаты, генерал отодвинул металлический шкаф и нажал на сизую кнопку.

– К сожалению, я могу вам предложить только незаряженные плазмациклы и парочку карабинов, – он указал на гору оружия, которая выпала из шкафчика.

– А почему «к сожалению»? – поинтересовался Егор.

– Я же говорю, – печально протянул он, – незаряженные. Наши плазменные реакторы давно забарахлили и уже не работают. Их можно восстановить, но техник Адель давно канула в Лету… Что могут сделать пара студентов и дряхлый старик?

На его морщинистой щеке, под которой пусть и красовалась улыбка, обнажающая белые зубы, все же показалась еле заметная слеза – горькая и печальная. Егор подошел к генералу и взял его за плечо. Тот убрал его руку и чуть улыбнулся. В это время за спиной Егора начала подниматься огромная, тяжелая дверь. За ней оказалось темное помещение, которое представляло из себя что-то вроде склада техники. В нем загорелся свет, после чего взору Егора предстало чудо – восемь матовых черно-оранжевых колес метров пять в высоту стояли в ряд у стоек для сменных деталей.

Он подошел к ним и оглядел – все, как на картинках: два колеса (одно внутри другого), посередине которых находилась капсула со стеклянной задвижкой. Снизу под кабиной располагалась другая версия – капсула с открытым верхом, на которой можно было включить автопилот и пересесть за крупнокалиберный пулемет. Все стояли с открытыми ртами, а Уорвик грустно улыбался, видимо, вспоминая былое время.

– Невероятно… Мы посмотрим, что можно сделать. В русском языке все равно трудно найти слово, в нужной мере описывающее уровень вашей помощи нам, так что за топливо не беспокойтесь.

Уорвик кивнул головой и проводил их.

Снова добравшись до каюты генерала теперь уже на активированных Уорвиком горизонтальных лифтах, до этого скрытых в стенах, Егор взял с собой окрыленного оказанной честью Костю, и с Пашей они направились к первому генератору, скрытому в первой четверти спирального комплекса, к слову, совсем рядом.

В большом помещении была уже увиденная ранее огромная труба, которая тянулась снизу наверх, описывая квадрат, цилиндрический генератор со стеклянными прожилками и большое количество компьютеров. Уорвик вкратце рассказал Егору с Костей то, что знал от техника Адели, а также вручил светловолосому парню инструкцию толщиной в четыре пальца. Возбужденный от предстоящей работы, Костя сел на огромную трубу и ушел в нетерпеливое чтение. Уорвик, немного выждав, подозвал в соседнюю каюту Егора.

– Мне твой брат все рассказал, – с виной в голосе сказал генерал. – Я понимаю, что дело-то это не мое, но, как я понимаю, твое творчество тоже переживает не самые лучшие времена?

– В любом случае, – отвечал Егор, вмиг смекнув, куда сворачивает разговор, – это в прошлом. Я не художник, и быть в компании этих людей не хочу. Давайте закроем тему.

– Да подожди ты, – схватив за рукав Егора, сказал Уорвик. – Я понимаю тебя, но ведь ты рисуешь и по сей день, как бы то ни было. Твой брат проходит ровно такой же этап…

– Вы ничего не знаете о том, какой этап я прохожу. Не сравнивайте меня с этим… с братаном.

Егор вышел из комнаты и вернулся к Косте. Он совершенно без интереса принялся рассматривать генератор, хотя его устройство ему ни о чем не говорило, а лишь отвлекало от лишних мыслей.

VII

Спустя час уже вовсю шла работа. Костя перебегал с трубы на трубу, латая пробоины и сваривая их. Его воодушевление не могло передать ничто в этом мире. Егор рядом с ним даже почувствовал какой-то сладкий прилив удачи, ведь такая случайная, почти что незначительная встреча на поверхности могла принести им много пользы. Паша тоже принялся за работу – ему досталось то, что он умел делать лучше всего: взяв в руки лом, громила принялся разгребать горы мусора, выламывать обшивку с поврежденной проводкой и оголять рабочую область для друга-механика.

Этот дуэт как сумасшедший работал и хохотал на протяжении двух часов, пока снедаемый чувством бесполезности Егор ошивался рядом и подносил инструменты. К ним наконец присоединился и Лёша, истощив все свои запасы энергии за рукописью, от чего на среднем пальце у него появился пролежень. Обменявшись не самыми доброжелательными взглядами, братья разошлись и взялись за свои дела.

Костя особо не делился тонкостями работы и устройством генератора. Для остальных (в том числе и для генерала) это выглядело как суета и перебирание кучи разноцветных проводов, но резвый блондин так не считал. Словно мартышка, он прыгал с трубы на трубу, с одной балки к другой, сверяясь со справкой и запитывая нужные элементы и устройства.

– Откуда ты только всему этому научился? – поинтересовался Егор у Кости, висевшего над ним метрах в пяти.

– Выживание, откуда еще, – кричал Костя, не отрываясь от барашков насоса и, видимо, не желая до последнего вдаваться в подробности рождения его незаурядных способностей.

Костя показал Паше на что-то. Он подсадил его, чуть не согнувшись в гармошку под весом большого товарища, и наказал выдернуть пробитый насос. В таком темпе они еще долго работали, пока все не услышали приглушенный звук. По полу прошлась вибрация, становящаяся все сильнее и сильнее. Синие индикаторы на насосах начали мигать. Звук усилился до таких высоких частот, что невольно хотелось согнуться в три погибели и провалиться под землю. Вдруг что-то внутри забарахлило, и громкий взрыв прогремел в генераторе. Все, кроме Кости, перепугались. И все же спустя минуту все индикаторы затанцевали золотыми, зелеными и голубыми цветами, а огромный насос над бочкой, который Костя залатал и вернул на место, начал размеренный ход взад и вперед.

– ДА-А! – взревел Костя, роняя слезы радости на пол. – Вот он – плазменный генератор ПГИ 2097! – он упал на колени перед огромным насосом и чуть не начал биться головой о пол.

Генератор начал качать плазму и жечь свинец в домне. Все вокруг восхищенно посмотрели наверх. Уорвик, не видевший генератор уже два года в действии, упал на лавку неподалеку и, словно младенец, смотрящий на леденец, начал пожирать глазами установку.

– Теперь нам нужно наполнить загонщики топливом, которое выкачивает этот насос…

– А потом обогатить его и остудить до нужной температуры, сохранив прежнюю кондицию, – закончил за генерала Костя, вдоволь насмотревшийся чертежей.

– Молодец, – генерал спокойно вздохнул и вышел из помещения. – Я сделал все, что в моих силах. Удачи, бойцы!

Дверь захлопнулась. Все трое принялись носить загонщики и вставлять их в горячие отсеки, пока Костя, ранее мало работавший с кодами и компьютерами, разбирался с настройками.

– Самая сложная часть закончена, – заключил Костя, обращаясь к остальным и что-то вводя в компьютере. – Теперь я вижу примерное устройство всего этого дела, так что с остальными проблем не будет. Компьютерные алгоритмы – проще уже некуда!

– Почему ты так в этом уверен? – спросил Лёша.

– Потому что физическая работа утомляет и требует точности, а тут все завязано лишь на внимательности. Плюс всегда можно стереть строчку кода и написать новую… – он замолчал, словно стараясь что-то припомнить. – И потому что мы отличная команда! – жизнерадостно заключил Костя. Лёша закатил глаза, но после вернулся ко всеобщему ликованию, сквозь зубы сдерживая искреннюю радость.

Несмотря на рвение, которое лилось из Кости, как водопад, за компьютерами пришлось посидеть подольше, делая работу наперед. Комната с генератором была одним из пунктов управления остальными частями – обогатителем и охладителем.

Тяжелая работа над первой частью топливного производства заканчивалась всеобщим чаепитием с едой из комплекса. Косте, Паше и генералу досталась еда с поверхности, но два друга отказались и тоже взялись за горячую картошку с тушенкой.

– Мы тут пошушукались, – начал Уорвик, как паук высасывая мякоть из сморщенного с одной стороны помидора и хитро прищуриваясь, – ваша девочка выдвинула хорошее предложение! Так как я давно уже наелся этой гадости, то вы можете взять себе сколько нужно, а мне дадите свою еду.

Уорвик был уверен, что никто не согласится, но путники даже и возражать не стали. Каждый взял по десять пакетов и одну круглую установку, а сами выложили на стол все, что у них осталось до этих пор: остатки блинов, две пачки макарон, тушенку, варенье, хлеб, контейнер с морской капустой, которую Лёша не то что бы сильно хотел отдать, банку кофе, жареные овощи и соленья тетушки Твид. От всего этого изобилия у генерала брызнула слюна, и он, как сумасшедший, накинулся на все и сразу, а Маша только добила его, достав из кармана сладкие жевательные конфеты.

Генерал показал всем, как пользоваться полевой печкой для укомплектованной еды, и дал энергоемкую и тяжелую ядерную батарею размером с виноградину для нее, которой, как он уверял, должно было хватить на пару месяцев работы.

После затянувшегося чаепития Уорвик пошел спать, а Костя незамедлительно взял с собой Пашу, и они пошли на второй круг – к обогатителю.

VIII

Обогатитель оказался далеко не самой хитроумной задумкой. Он располагался через две комнаты от генератора на внешнем кольце спирали. Это было гигантское, уходившее еще и вглубь на пару метров устройство с кучей проводов и труб, в которых текла особая жидкость из запасов, хранившихся глубоко под землей. Помимо того, что установку просто нужно было запитать, убрав сгоревшую проводку, была другая проблема – смазочная жидкость обогатителя давно истощилась и превратилась в твердые куски застывшей слизи. К сожалению, химиков в их компании не нашлось, но даже тут ум Кости не подвел.

Когда Костя быстро восстановил проводку и залатал прорехи, они ушли к Уорвику. Генерал все еще спал, но это не помешало Косте растормошить его и поднять на ноги. Сонным голосом, отплясывая на виске большим облизанным пальцем, Уорвик кусал ус и пытался объяснить, где можно найти запасные материалы.

Как оказалось, смазочная жидкость – далеко не самый легкий в изготовлении продукт. Все та же Адель под руководством Джима занималась смесью жидкости каждый раз перед обогащением топлива, но теперь это было уже неподвластно никому. Пройдя в химлабораторию, группа наткнулась на десяток кранов, наборы химзащиты и сотни стеклянных пробирок, стоящих на полках. Помещение было довольно тесное, так что, облачившись в скафандры, Костя с Лёшей вошли внутрь лаборатории и начали думать.

– Из подсказок тут только парочка наименований, общая формула и колбочки… – Лёша в задумчивости покрутил в руках тонкий справочник, в котором наткнулся на еще один забавный момент – в процессе как-то косвенно использовались изотопы йода. – Черт, как все сложно…

Лёша взялся за инструкцию. Они долго ее читали и спорили, но в конце концов выводы были следующие:

– Значит, основной компонент – некий теросил, который очень податлив. Если соприкоснется с воздухом – разлетится. Его нужно как-то загнать в вакуумную капсулу с… Черт! С высокомолекулярным титановым маслом… В этой херне черт ногу сломит. Короче, просто засунь вон тот контейнер в капсулу и активируй ее!

Костя, будучи не в силах уже спорить с соседом, отказывающимся отдать ему инструкцию (так Лёша, вероятно, показывал свое превосходство, с которым боролся в последнее время), взял контейнер и аккуратно загрузил его на подставку, накрыв сверху стеклянной крышкой. С нажатым спусковым крючком сбоку машина начала гудеть и самостоятельно раскрывать контейнер внутри. Лёша открыл шкафчик в углу тесного помещения и начал перебирать пробирки. То самое титановое масло хранилось в ящике, откуда он достал пять пол-литровых ампул.

Огромная формула приводилась в действие благодаря этим двум компонентам. Внутри капсулы начала вариться какая-то сизо-бирюзовая жидкость. К концу работы в баллон под устройством натекло два литра жидкости. После прохождения через йодные стрежни, один из которых, как сначала показалось Косте, треснул, у смазки было буквально пару дней перед тем, как от нее останется один титан. Лёша достал контейнер и с облегчением вздохнул.

Костя залил смазочную жидкость из масленок в клапаны и запустил обогатитель. Паша уже успел перенести два десятка загонщиков, которые наполнились топливом, и вставил их во вторые отсеки. Обогатитель начал гудеть и запускать роторы. На ближайшие пару часов его надо было оставить в покое.

Следующая комната оказалась самой простой. Ее очень оберегала Адель из-за каких-то личных переживаний в свое время, так что проблема оставалась все та же – сгоревшая проводка, а также пара пробитых труб с текущим маслом и все той-же светящейся жидкостью. С Пашей на пару Костя управился с ней за час с лишним.

Биологические и цифровые часы показывали, что дело идет к закату. Костя, изрядно нахватавшийся пыли и изотопов, прошедших через изношенный костюм химзащиты, ушел спать, даже не помывшись перед сном. Уже пришедший в себя Уорвик плеснул Лёше с Егором виски, а Паше налил рюмку водки, хлопнув которую тот ушел и тут же завалился на койку, уснув крепким сном.

Почти все разошлись после трудного дня. Даже Лёша вернулся в свою каюту и взялся за рукопись. На кухне остались только Егор, Маша да генерал. Пока Маша все так же невозмутимо рисовала, Уорвик нагнулся к Егору, сидевшему рядом с ней и курившему, и сказал:

– Вы специально игнорируете друг друга – я это вижу.

Егор поднял в недоумении глаза, надеясь на то, что Уорвик не начнет по пьяни сводить его с и без того находящейся в неопределенности Машей.

– Вы о рисунках? – спросил Егор, стараясь максимально аккуратно вывернуть разговор.

– Твой брат сейчас работает… Ему нужна помощь. Без твоего навыка рисования ему не вытянуть на себе будущие свершения в искусстве писателя.

– Вы опять за свое?! – возмутился Егор. – Не вернется он к этому. У него не хватит смелости. Слишком большую цену он заплатил и слишком высокую стену поставили перед ним. Теперь это не то дело, что было раньше! Теперь мы всецело поглощены нашей дорогой! Не время думать о таких мелочах.

Уорвик глухо рассмеялся.

– Ты глубоко заблуждаешься… Именно ваш путь раскрывает навык. Я видел глаза твоего брата. И ты их видел. Ты прекрасно знаешь, какой он. Но! – Уорвик вскочил на ноги. – Рядом с тобой сидит девушка, рисующая обворожительные работы. Ваш дуэт мог бы здорово помочь ему!

– Не-ет! – засмеялась Маша. – Я не рисую то, что послужило бы рисунком к их работам. Это слишком… наивно, что ли.

– А ты знаешь, кто основал восстание против ядерного вооружения в 2079 году в Ирландии?! – воскликнул генерал, явно стараясь перебороть эти детские сомнения. – Обычный художник-карикатурист, который рисовал комиксы и основал самое популярное течение в искусстве конца двадцать первого века! – он говорил быстро и неразборчиво, словно стараясь ни на секунду не отпустить внимание слушателей. – Клифф Реймонд – основатель хэтчфрейминга. Может, вы видели? Картинки такие, сделанные штрихами под наклоном. Без линий. Нет? Ну так вот, теперь будете знать! Ты что-то говоришь про стену и преграды, но ты сам их строишь перед собой! – говорил Уорвик Егору.

Генерал сильно стукнул по столу и допил виски. Немного успокоившись, он сел напротив них и опустил взгляд.

– Вы упускаете из виду нечто, что находится совсем рядом. Возьмите то, что дала вам жизнь, и создайте невероятное. Как молодое, смелое поколение вы смогли выйти в такое рискованное путешествие. Риск – вот он, двигатель прогресса и человеческой мудрости.

– Нет, это так не работает, – разочарованный Егор молча встал из-за стола. – Риск – лишь повод найти легкий способ движения вперед, что мы и делаем в нашем путешествии. Вряд ли это что-то изменит, – он допил виски и ушел к себе на койку.

Опустошив все свои моральные ресурсы, Уорвик ссутулился и ушел к себе в каюту.

IX

Маша дорисовала пару окошек комикса и захлопнула блокнот. Сон никак не хотел приходить. Ее мучили слова генерала – из-за них даже работа не шла своим прежним чередом. Она пробралась в каюту к Егору и села рядом с уткнувшимся в стену парнем на корточки. Егор, видимо, спал.

– Чего тебе? – вдруг послышался глухой голос. Маша встрепенулась.

– Я, я по поводу генерала… Его идея. Его идея, да, – ее голос подрагивал.

Егор лениво развернулся и встал с койки. Он включил яркую флуоресцентную лампу над кедровым столом и выдвинул из него пластмассовую шуфлядку. Он достал оттуда пару альбомных листов и начал их перебирать, при этом очень натужно хмурясь.

– Вот, – он показал Маше кривые и неудачные наброски человеческих фигур. – Безнадежно. Я больше не смогу рисовать, как прежде…

Он показал ей еще пару набросков и один эскиз: спящий кот, выдуманный из головы портрет и лицо Уорвика, наподобие тех, что рисовали на плакатах. Все было сделано явно наспех и без особого энтузиазма, с кривыми линиями и жирной, неказистой обводкой. Тени нелепо были растушеваны, глаза на всех работах разных размеров, лица глупы, выразительности в них не было. Не желая смотреть на это глупое самобичевание и точно зная его секрет, которому он себя отдавал без остатка в течении путешествия и еще дома, до всех последующих событий, Маша выхватила у Егора два других листа и показала ему, почти впритык подсунув к лицу. Там был изображен огромный и детализированный обогатитель, которым он занимался, пока брат с Костей были в лаборатории, а также четко построенный и правильный в перспективе план главного зала. Егор опустил глаза и поморщился от распирающей его злости.

– Уорвик был прав, – заключила Маша. – Ты осознанно упираешься перед своими способностями. Ты не художник… Скорее, архитектор. Бумажный инженер! У тебя математический склад ума. Черчение. Ведь ты никогда не рисовал действия, фигуры, ведь так? Ты рисовал планеты, города, дома…

Затянулось долгое, томительное молчание.

– Почему ты упираешься? – не выдержала Маша.

– Не твое дело, – посуровел Егор.

– Мое! – девушка ударила Егора книгой по голове. – Тебе очень не повезло, что ты наткнулся на такую глупую и бескорыстную девушку. Я тебе хочу помочь, а ты упираешься!

– Ты что-то много на себя берешь, – глупо улыбнулся Егор. – Я тебя вообще не понимаю. То ты помогаешь, то отстраняешься…

– Дурак, – не желая слушать, ответила Маша.

Она села на койку и начала ждать, пристально вглядываясь в его серые глаза. Егор, в отличие от нее, был менее решителен. Он сидел рядом на стуле и постоянно отводил взгляд, весь розовея и смущаясь.

– Если я тебя попрошу взяться за эту работу – ты возьмешься? – спросила Маша.

– Что?..

– Ради меня, – она совсем близко пододвинулась к нему и хитро улыбнулась.

Этот зоркий взгляд сбил его с толку. Он и раньше путался в их отношениях, но теперь его окончательно распирало недоумение, а внутри нарастала злость. Он влюбился в нее по уши, но ненависть росла пропорционально этой любви. Он ее ненавидел. Внутри – гнев и злость. Здраво мыслить в такой ситуации уже было ему почти неподвластно, но привычка брать себя в руки, которую взрастил пригород, придала ему уверенности.

– Ты лишь стараешься давить на мои больные точки, – ответил Егор, сдерживая крик и повернувшись к ней спиной. – Ты прекрасно все понимаешь. Ты понимаешь, да. Просто чувствуешь, что имеешь власть надо мной. Знаешь это! И все равно пользуешься!

И тут Маша поняла, что он все знает. Ее никогда не двигала корысть или желание им манипулировать, но неосознанно она именно манипулировала им. Сама толком не разобравшись в себе, она принимала его неуверенность и слабость за простую робость и желание дружбы, однако сейчас она понимала, что здесь было все не так однозначно.

Тем не менее, Егор все же взялся за лист бумаги. Маша, убежденная, что ее работа сделана, пусть слегка и будучи в растерянности, вышла из каюты, пожелав ему спокойной ночи. «Невероятно, – думал Егор, – первый раз пожелала спокойной ночи…»

С этой мыслью он неуверенно взялся за любимое дело – строгие и прямые линии. Пересекающиеся, точные, жесткие, параллельные и скрещивающиеся – все, что могло предоставлять ему твердую землю. Геометрия. Целый мир пространственного творчества царил в нем, от чего просидел он за работой недолго, ностарательно и неспешно, по-настоящему смакуя каждую линию, чувствуя твердый грифель и его шероховатость. Ход карандаша, который вот уже второй год томился в пенале, так и не исписанный за долгое время.

Внутри он тихо ликовал, думая, что смог пересилить этот барьер раньше старшего брата. Ненависть к его поведению все сильнее подталкивала его к работе. Он хотел скопить максимальное количество эскизов, чтобы утереть ему нос, но в душе понимал, что настоящее желание его было увидеть старшего брата за рукописью. Радость братана, смерть этой треклятой отрешенности и скованности в его душе. Увидеть сотни исписанных простым языком листов.

Тем временем и Лёша, не покладая рук, пыхтел над историей. Шла всего-навсего пятая глава «Генерала без имени», но в голове он отчетливо видел очертания сюжета и невероятных событий. Он создал что-то вроде автобиографии, в которую поместил огромную часть себя и своих переживаний. Мало того, что он нашел себе занятие, так и обида на младшего брата начала проходить. Он чувствовал, что негатив так и лил как из ведра в буквы, и внутри он будто бы очищался.

«Такое ощущение, будто бы писатели – самые счастливые и самые печальные люди в мире, – думал Лёша, приложив ручку к губам. – Мне не надо выплескивать негатив на людей и вещи. Мое настроение в буквах… В этих маленьких синих пятнах на бумаге. Но негатив будто бы скапливается тройными, лошадиными дозами тем больше, чем чаще я пишу».

Он откинулся на спинку и упал в глубокую рефлексию на эту тему. Его настолько поразил эффект, который он получил, что на полях появилась загогулина с названием подзаголовка – «Буквы». Вдоволь насытившись работой, Лёша тяжело упал на койку, но теперь уже ясно осознавал, что утро опять будет днем, а работа будет по редактированию пьяного текста. Теперь-то он точно был уверен в следующем дне, но жизнь за стенами Менска не давала продохнуть и сейчас…

X

Несмотря на то, что следующий день действительно начался с утра, однако все остальное пошло псу под хвост. Паша поднял жуткую бучу и начал тормошить всех подряд, проклиная их за то, что они убили его друга. Егор впервые видел на лице этого громилы с тихим и строгим лицом настоящий испуг и слезы. Сердце так защемило, что он пулей – даже не переодев ночные шорты с майкой, – ринулся к Косте, тяжело дышащему и хрипящему.

Паша упал рядом с ним на колени и прижался своими огромными руками к кашляющему другу. Егор даже представить себе не мог, что из таких маленьких глаз может вытечь столько слез.

Вторым подоспел Уорвик, подгоняющий Машу, не успевшую даже умыться. Последним притащился задыхающийся от бесконечных спусков на первый этаж Лёша. Вся команда была в комнате Кости.

– Все нормально, ребят, – прохрипел Костя. – Это все йод… В лаборатории негерметичные скафандры, так я еще и склянку разбил. Идиот. Не сказал вам об этом, подверг старшего опасности… – он прокашлялся. – Пашка, все будет хорошо. Ты не волнуйся главное. Они тут ни при чем.

– Это они тебя потащили готовить эти дурацкие химикаты и чинить опасные штуковины, – Паша сильнее вжался в кровать, и Костя обнял его.

Лицо блондина источало страшную бледность. Егору стало не по себе. Он почувствовал какое-то резкое, неуловимое чувство, вызывавшее страх и тревогу.

– Он прав, – начал Уорвик. – У нас есть достаточно медикаментов, чтобы помочь твоему другу, – генерал хлопнул по спине Лёшу и увел с собой, но лицо его явно не излучало надежды.

– Друг, – бормотал заплетающимся от страха языком Паша. – Друг, ну ты же не покинешь меня? Не покинешь? Я же никуда без тебя!

– Неправда. Это меня бы давно сожрали дикие псы без твоей крепкой руки, – протянул Костя и залпом выпил всю жидкость из фляги, не отвечая на его вопрос.

– Я глуп. Посмотри, насколько я глуп, – словно и не замечая слов Кости, плакался Паша. – Я даже не знаю, что такое этот изотоп. Что за клеммы, напряжение, омы, какие-то теслы…

Паша еще сильнее заплакал. К нему присоединились и Костя с Машей. Они вместе обняли здоровяка и начали его успокаивать. Когда он слегка пришел в себя, Костя достал из-под подушки справочник по механике. Он показал его Паше и сказал:

– Как только я встану с этой дрянной койки, я, мой друг, возьму тебя, и мы вместе пойдем работать на комплекс. Я покажу все, что знаю. Ты станешь самой большой и самой умной головой в пустоши, пусть она и не совпадает по габаритам с твоим телом.

Они улыбнулись друг другу. Маша расчувствовалась и начала тихо плакать. То были либо слезы счастья, либо слезы горя, но Егор все равно не выдержал и отвернулся, стараясь побороть сильное желание ее обнять и успокоить, но она, к его удивлению, сама потянулась и, как тогда, на поверхности, прижалась к нему.

Вместе они сидели и смотрели, как Костя на пальцах рассказывает Паше основы математики, рисуя на мятом листочке символы. Паша был так этим зачарован, что не проронил ни слова, внимательно следя за бледными пальцами друга своими чуткими глазками. Спустя минуты три пришел Уорвик с ящиком медикаментов и Лёшей, тащившим за собой капельницу и иглы.

Три дня вся группа следила за Костей и подносила ему все, что потребуется. Блондин оказался клиентом нетребовательным, так что никто не жаловался, а только с улыбкой на лице помогал. Лишь Паша сидел рядом в защитном костюме почти круглые сутки. Уорвик сказал всем, кроме Паши, что у Кости тяжелый случай. Он нахватался очень много радиации, так что ходить к нему давал он только в респираторах.

Как оказалось позже, радиационное отравление, вызванное работой в месте, о котором он мало рассказывал, было с ним еще с детства. Почти всем там давали так называемый радицин, который помогал справляться и приглушать последствия облучения разными нестабильными изотопами. Именно этот радицин он и глушил все это время, уже тогда зная, что приближался его час. Изотопы йода в лаборатории дурно мешались с этой странной болезнью, и теперь радицин уже не спасал.

На это время абсолютно все и думать забыли о вылазке наружу. Конечно, топливо на плазмациклы было давно залито в загонщики, но это будто бы совсем никого не волновало. В воздухе повис запах смерти, который все отчетливо чувствовали. Последний день Уорвику было особенно плохо.

Конечно, смерть давно стала для него делом нормальным и обыденным, но ему совсем не хотелось переживать это еще раз. Егора начало тошнить, Лёша ушел в себя и отказывался выходить полдня из комнаты. Одна Маша, вроде, еле-еле держала себя в руках и старалась максимально огородить Пашу от ненужных мыслей.

XI

На четвертую ночь была вахта Егора. Он поднялся в три часа, закинул кипы разлетевшихся от его нервного срыва бумаг по местам и ушел в каюту Кости. Мысленно он готовился к грядущему, но не ожидал, что оно будет столь скоротечно. Хвала небесам, что глупость Паши не дала ему заметить явного ухудшения состояния друга. Егор до сих пор задавался жутко пугающим его вопросом – сколько же нужно было нахвататься радиации, чтобы так быстро и безостановочно умирать.

Вошел он в комнату, еле сдерживая слезы. Костя лежал на койке и смотрел в потолок пустыми и безжизненными глазами. Егор было подумал, что смерть настигла его раньше, но блондин повернул медленно голову и улыбнулся. Ответив ему тем же, Егор сел рядом и попытался вколоть ему очередную дозу стимулирующего препарата. Костя махнул рукой.

– Убери эту дрянь… Все равно лишь переводите важные медикаменты, – Костя тихо, стараясь не спугнуть спящего в паре комнат от него Пашу, прокашлялся и указал пальцем на плотно набитый рюкзак. – Дай мне его, пожалуйста…

Егор подтащил к нему тяжелый рюкзак, открыл и поставил рядом. Блондин начал доставать оттуда книги и научные трактаты, тетради и выдержки из гомельских газет. Где-то час, прерываясь на кашель и жуткую головную боль, Костя отхаркивался кровью и подписывал для Паши литературу. Все это время Егор следил за ним, затаив дыхание, чувствуя, как биение сердца учащается все сильнее. Он был не в силах ему мешать, ведь для Кости это дело было важнее, чем пару минут облегчения. К концу на столе лежало около пяти книг по физике и инженерии, учебники точных и естественных наук, три скрепленные газеты и пара справочников – все были аккуратно подписаны.

Костя постарался на славу: каждый из научных трудов был испещрен пометками, рисунками и большими восклицательными знаками со стрелочками, которые должны были направить нового владельца на правильный путь. Егор со скрипом в сердце помог Косте упаковать все в коробку и перевязать ее какой-то длинной ниткой, которую Костя снял со своего предплечья.

– Когда мы с Пашей встретились на заводе по переплавке чугуна, – говорил Костя, впервые упоминая место, откуда они родом, – мы сразу стали лучшими друзьями… Это был невероятный (натужный кашель) дуэт. Мы практически понимали друг друга с полуслова, вместе работали, увлекались похожими, хоть и настолько разными вещами… Он был самым добрым там и всегда давал мне часть своей еды, которой ему, из-за габаритов, всегда давали больше. Мы все время были вместе, поэтому повязали эти ниточки, клубок от которых нашли как-то под печью. У Паши есть такая же. Пускай она останется у него, чтобы не забыл…

– Где же ты подцепил эту болезнь? – спросил Егор.

– Все там же, чугун. Казалось бы, безобидная вещь, но термоядерный синтез в огромной домне, которая потребляла колоссальные количества энергии, зависел от найденного не так давно элемента – пиливания. В честь сам знаешь кого. Это один из самых опасных ныне известных элементов, и девяносто процентов людей на заводе были подвержены болезни. Редкие исключения, как Паша, благо не пострадали.

Костя очень сильно закашлялся, уже даже не сдерживаясь. Он рвал глотку и сдерживал кровавые подтеки. Трясущимися от ужаса руками Егор подставил ему небольшую пластиковую емкость и дал ему все выплеснуть.

– Я хорошо понимаю, – начал Костя, отдышавшись, – что Паша не сможет ни с кем встретиться… Наш дуэт один на миллион, так что ему будет трудно снаружи… Прошу, Егор…

– Ну! Что, говори… – шептал Егор, закусив до крови губу.

– Егор… Уговори генерала оставить Пашу тут. Он выучится, получит его мудрый… мудрый…

Костю еще раз прорвало. Казалось, он уже выхаркивал остатки легких и гортани. Емкость вся была в кровавом супе из кусков плоти. Под конец дышать он уже не мог. Легкие разорвало на части, но он успел договорить:

– Мудрый опыт… – выдавил Костя и отплевался, прикрыв глаза. – Дайте ему возможность…

– Я обещ…

Голова блондина рухнула, вдруг дернулась и, словно мешок с картофелем, упала в сторону. Губы Кости на секунду разомкнулись, произошел вдох, но на этом его жизнь и остановилась. Он умер столь же неожиданно, сколь и появился в их жизни, хотя пробыл в ней всего неделю с лишним.

Егор и представить не мог, что их путешествие окажется настолько разносторонним. Казалось, будто бы он прочувствовал уже все спектры эмоций. Он убрал емкость, взялся испачканными в крови руками за его простынку и сказал:

– Я не забуду, что ты сделал для нас… Мы не забудем. Никогда…

XII

Дело подходило к утру. Егор сидел снаружи и ковырял ногой серый пол. Наконец пришел Лёша, который должен был помочь Косте с утра и сделать ему завтрак. Старший брат, потирая глаза, вошел внутрь и, так и не убрав руку от лица, остолбенел, смотря на бездвижное тело на кровати. Лёша вздохнул и вышел, сев на скамейку неподалеку. Он подпер голову рукой, вытаращившись в одну точку. По его лицу было видно, что он сожалеет, но боится лишний раз расчувствоваться. Егора вывела из себя постоянная невозмутимость брата, и он ушел, сдерживая слезы.

Спустя половину часа пришел Паша, тяжело волоча за собой ногу, которую схватила ночью судорога. Здесь уже у Лёши перехватило дыхание и, когда Паша входил в комнату, он готовился к самым неприятным звукам и самым страшным эмоциям, которые доведется пережить… Однако Паша промолчал. Столь тихо и спокойно он вышел из комнаты, что можно было подумать, будто Костя не лежит сейчас мертвый на своем одеяле, а ходит по корпусу и варит себе почерствевший за годы затворничества Уорвика кофе. Паша, со все той же судорожной ногой, прошагал в комнату и надолго там закрылся.

Старший брат прикрыл лицо рукой, чуть отдышался и ушел к себе наверх. Егор, все же вернувшийся, еще решил переждать Машу с генералом, точно так же мертвенно выходивших из комнаты и садившихся на скамейку, а потом так же уходивших, узнавая о том, что Паша успел все увидеть своими глазами.

– Пора выходить. Надоело время тянуть, – Лёша зашел в каюту к брату и холодно посмотрел на него. Увидев на лице его полное безразличие, Лёша подошел ближе и сел на койку. – Ты что это, дуться вздумал на меня? – Лёша повернул стул брата к себе. – Слушай, ты только вдумайся – мы с тобой единственные братья, которые никогда не ссорятся. Нам это биологически запрещено, на уровне инстинкта. То, что сейчас происходит – фикция. Ну серьезно…

– Что серьезно? – спросил безразлично и хриплым от рева голосом Егор. – Ты вел себя как мудак последнюю неделю. Вот и думай теперь, фикция или нет.

– Эй-эй! – он гаркнул, и Егор, наконец, посмотрел ему в глаза. – Все десять лет, что мы одни – я был главным. Я понимал, что ты маловат для сложных дел, поэтому брал ответственность на себя. Прости, я не успел углядеть тот момент, когда ты стал взрослым, поэтому-то и стал вас ограничивать. Однако вы с Машей сработали на отлично… – глаза старшего чуть дрогнули. В них на секунду появился отблеск, который тот тактично скрыл. – Мой маленький Джо. Ты даже не представляешь, как мне было трудно преодолеть этот барьер, но теперь я вижу, что давно пора было.

Егор слабо улыбнулся и сказал:

– Ну ладно, верю. Однако с сегодняшнего дня я запрещаю тебе давать мне указания. Теперь только я решаю, как мне поступать. Мне восемнадцать, я взрослый.

Старший брат улыбнулся, хоть и не до конца хотел принимать наставления Егора. Сам осознавая ту истину, что даже он далек от понимания банальных вещей, пусть он и старше, Лёша смирился и решил дать младшему самому это понять. До последнего Лёша был уверен, что Егор лишь неумело блефует перед ними; будто бы пытался показаться перед Машей кем-то большим, однако теперь старший брат увидел эту пугающую решительность.

Поднявшись на ноги, Лёша хлопнул брата по плечу и бросил облегченное: «Хорошо».

Книга захлопнулась. Егор положил голову на растопыренные пальцы и начал думать. Ему напрямую этого не сказали, но по голосу брата явно чувствовалось, что дальнейший план действий он предоставляет ему. В голову совсем не лезло никаких интересных идей.

– Сам же говорил, – прервала его размышления Маша, – что планы не для вас.

Она внезапно вошла в комнату и села рядом на койку.

– Очевидно, что ваш план в начале пути был бесполезен и в итоге разрушен. Мы хоть что-то сделали по нему? Не отвечай – не сделали. Видимо, такая вот у нас компания, – Маша встала и навострила раскрасневшиеся уши (Егор первый раз заметил эту ее необычную способность). – Будь что будет, а там посмотрим. Наш фрегат все равно непотопляем, уж тем более не старыми собаками и дряхлыми стариками.

– А ты почему стала такой? – спросил без интереса Егор. – Вроде же за прагматизм была.

Она улыбнулась и вышла, откинув назад шелковистую розовую прядь. Вслед уходящей девушке Егор бросил свой полный грусти взгляд. В ее вальяжной походке он снова углядел эту шаловливую насмешку.

В последний путь Костю провели без пошлостей – все как он просил: был замотан в белую простынку и кремирован. Паша стоял и держал пластиковую коробку с пеплом друга. До того была эта картина дика, что у младшего брата подкосились ноги, и он с трудом удержался рукой за стену. В его мозгу проплыла картина того, как он держит в руках урну своего друга (Яши, например). Ему стало настолько некомфортно, что он уже было хотел выбить из рук Паши коробку, но Егор не посмел принимать решения за и без того настрадавшегося громилу.

Поблагодарив остальных, Паша молча поставил коробочку с пеплом на большую упаковку с завещанием Кости. Здоровяк удалился в свою комнату.

– Как ему только удается держаться столь мужественно и терпеливо? – задался справедливым вопросом Уорвик. – Даже я после смерти последнего члена экипажа пустил скупую слезу…

– Он знал, что Костя умрет, – вдруг сказал Егор, чувствуя какое-то неизвестное ему ощущение. – Он знал, и глаза его говорили об этом еще на поверхности. То, что было во время его утреннего бешенства, не более чем прикрытие.

– Господи, – взялся за грудь генерал, – о чем ты?

Егор посмотрел на него, а потом хрустнул пальцем и сказал:

– Черт, сам не знаю…

Генерал тяжело вздохнул и пошел на кухню греть еду. Егор еще постоял перед дверью Паши, думая, стоит ли войти, однако любое неверное движение могло привести к самым неожиданным последствиям, так что младший брат выбрал самый безопасный путь – молча уйти.

– Ну так что, – начал Егор, когда Маша с Лёшей собрались на совещание у него в каюте, – Уорвик не против оставить тут Пашку?

– Да не против, конечно. Ему же надо кому-то свой бред изливать, – язвил Лёша.

– Ну, бред не бред, однако довольно полезный. Может, мы и сами сошли с ума здесь, – ответил Егор, и Маша ему поддакнула. Лёша тоже справедливо согласился. – Одна поездка на плазмациклах – и мы у цели. Проедем два-три города и будем дома. Правильно?

– Нет, с чего ты решил? – возмутился Лёша.

– В смысле? – Егор нахмурился.

– Кто тебе сказал, что плазмациклы дотащат нас до Барановичей? Максимум восемьдесят километров.

– Но ведь Уорвик…

– Херню он сказал, – раздраженно бросил Лёша. – Я сам видел расход этого топлива. Костя показывал эксперименты ночью. От нечего делать заменил ядерную батарею в насосе на загонщик… Он не проработал и часа… Все, закрыли тему. Найдем какой городишко, не проблема.

– То есть путь был напрасным. Мы могли с таким же успехом пройти сами…

Услышав эти слова, Лёша хотел было сказать, что так было понятно сразу, однако виду не подал.

– А что мы с техникой сделаем? – спросила Маша. – Просто оставим два дорогущих транспорта посреди пустоши?

– Да, по поводу этого, – Егор сам сел рядом с Машей и принялся объяснять. – Что-то мне подсказывает, что мы вернемся.

– Он прав, – поддакнул Лёша, сложив руки на груди. – Отец не был человеком глупым. Он явно планирует что-то сделать или куда-то нас направить, но брать нас куда-то он не намерен.

– С чего такие выводы? – спросила Маша.

– Интуиция, – в унисон ответили братья. – Да и Уильям не был из тех, кто готов давать все на блюдечке. Наверное, он хочет показать пример, – закончил Егор.

От такой неожиданности даже Лёша отпрянул. Егору этот взгляд явно не понравился. Внезапно в комнату ворвался генерал, нагло взяв себе стул и сев напротив остальных.

– Я тут подумал, – на лице его зиял слабый румянец, брови печально опустились к перегородке, – а почему бы мне не свалить отсюда. Махнуть на родину, к голубым волнам… Я так давно не видел моря.

Все трое насторожились. Генерала явно волновал Паша, но точно не столько, сколько своя жизнь. Вперед выступил Егор, слегка заикаясь и стараясь сделать голос максимально убедительным:

– Послушайте, г-генерал… Я понимаю, что вы проторчали тут достаточно. В вашем распоряжении восемнадцать из двадцати загонщиков с топливом, которые вас дотащат хоть до родины, но нам нужна ваша помощь. Вы сделали невероятное, но не попросить об этом я вас не могу. Мы поймем, если ч-что-то не т-так…

На деле для Егора было бы целой катастрофой, если бы Уорвик отказался. Закрыв глаза, он уже представлял себе, как генерал садится на плазмацикл и угоняет из комплекса, пока Паша машет ему пухлой рукой и держит контейнер с пеплом друга под мышкой. Но генерал, нос которого от слов Егора совсем раскраснелся, положил тяжелую руку ему на кучерявую голову и сказал:

– Не уеду я. Как мне брать с собой загонщики… Может, разве монолет активирую… Будь так, но я даю вам два месяца. Если вы не вернетесь от отца – заберу Пашку с собой. Поедет в Ирландию, там языку обучится, будет помогать мне в моей части, которую должны выплатить… – Уорвик мечтательно поднял голову к потолку, зажмурив глаза и дернул усами. – Сядем на лодку, поплывем… Пройдемся по знакомым улочкам, увидим цивилизацию…

На лице Уорвика появилась слеза счастья. Егору даже стало как-то неловко лишать генерала такой возможности покинуть это место, но ничего не оставалось.

– Они подарили вам возможность сбежать. Ради них же – помогите, – прошептал в надежде Егор.

– Не ври себе, малыш. Ты хочешь, чтобы твоя совесть была чиста. В глубине души ты лишь боишься признаться себе, – ответил холодно генерал и посмотрел Егору прямо в глаза, которые чуть не наполнились слезами. – Как я и думал. Не волнуйся – это нормально… – Уорвик выдержал очень длинную паузу. Все остальные в комнате с замиранием духа ждали продолжения. Он выдавил, чуть сдерживая слезы: – Даже когда мне было семнадцать, я не плакал от смерти мамы. Да, это было грустно, но не до слез. Я не должен был винить себя в этом, ведь в детстве ты слишком мало знаешь, чтобы принять такое близко к сердцу… Вот ты хоть раз скорбел по родным? – он обратился к Егору.

– Ну… Один раз. Плакал из-за мамы… – Егор опустил взгляд.

– Вот и я о том же… Рано вам скорбеть. Гладкая кожа станет морщинистой, а вам еще детей заводить, – он подмигнул Маше, от чего та раскраснелась и отвела взгляд.

Уорвик поднялся со стула и вышел из комнаты. Младший брат чувствовал себя максимально униженным, но при этом принял слова генерала, признавшись самому себе. На душе стало немного легче. Все пошли по комнатам – пора закрывать этот эпизод в их жизни.

Глава 3 Проблема излишней предприимчивости

I

Огромный многоместный лифт несся наверх – к поверхности. Там, наверху, было что-то, от воспоминаний о чем сжимало грудь и все время посещали тревожные мысли, рождался вкус металла на языке, но Егора гложет сейчас совсем другое – состояние Паши. Здоровяк, у которого и фамилии-то нету, даже не пустил их внутрь. После слов Егора о том, что они уходят, Паша ответил лишь «Увидимся», и больше не сказал ни слова. На этой ноте они и расстались.

Сейчас Егору кажется, что все это неправильно, но они обязаны были идти своей дорогой, забыв о случайных встречах, так что, стиснув зубы и взяв себя в руки, они двигались к поверхности. Плазмациклы и загонщики с обогащенным топливом были готовы к эксплуатации, сумки набиты серебряными пакетами из «Печи», а у Маши на спине красовался грациозный блестящий карабин, который Уорвик передал ей в знак признательности.

Конечно, с этим длинным и тяжелым оружием генерала связывало многое. Даже легендарный штурм «Вихрь-3» был пройден с ним в руках, но ныне это был лишь кусок железа, который тому и видеть трудно было, не то что использовать по назначению. Уорвик даже не удосужился дать ему название за годы подпольной борьбы. Хорошенько его натерев, смазав и выдав щедро пачку патронов, он вручил его ей. Маша, особенно отличающаяся сентиментальностью, дала ему кричащее название – «Честь Уорвика».

Снаружи было холодно. Всех вдруг начала пробирать дрожь и ужасный мороз. Холодный воздух забирался под относительно легкие одежды путников и щекотал нервы. Холод. Царящий словно во всем мире колкий холод был вокруг них. Наступала глубокая ночь.

За пару минут Лёша управился с наставлениями Уорвика и загрузил тяжеленный загонщик в отсек для топлива плазмацикла. Этот загонщик, как говорил генерал, без нужной поддержки обогатителя не выдержит и пары дней. У них была одна попытка добраться до города.

Выставив настройки плазмацикла, коих у него была уйма, и все они, как назло, были на английском, старший брат выбрал оптимальные и запустил машины. Поршни под кабиной задергались и открыли отсеки для мест.

Троица решила присесть на дорогу и разобраться с мыслями, совсем не дававшими им как-то сесть в это чудо техники. Маша стояла рядом с одним из плазмациклов и заряжала карабин, постоянно роняя патроны. Лёша тяжело вздохнул.

– Надо бы тебя как-нибудь натаскать пользоваться им, – он выхватил у нее карабин и вставил магазин. – Держать хоть умеешь? – ожидаемо в ответ на это Маша лишь с упреком посмотрела на него и стала в позу.

Минут десять Лёша провозился с тем, чтобы научить ее держать и стрелять из оружия, пока брат сидел на лавке неподалеку и смотрел вдаль. Благо Маша училась быстро, так что даже с таким оружием ей, с горем пополам, удалось справиться хотя бы на том уровне, когда после выстрела руки не сбивались и не роняли оружие. В глубине души братья надеялись, что пользоваться им ей не придется, но в такое смутное для всех время уповать на удачу и благоразумие судьбы – наихудший из вариантов.

– Узнать бы еще, откуда ты этому научился, – вдруг сказал Егор с явным упреком в голосе.

– Допризывная подготовка, – незамедлительно ответил Лёша, словно готовый к этому вопросу. – Сам бы сходил на нее хоть раз за пять лет, боец.

Егор перекривлял брата и взялся крутить в нервных и непослушных руках Далет. Что примечательно, Егор заметил, как легкий пистолет с зелеными индикаторами стал буквально частью его. Пусть Далет и не был ему приятен и не вызывал каких-то позитивных эмоций – грозный вид и то, на что способно это оружие, пугало его до глубины души, и там же, в глубине себя, в сердце, он молился о том, чтобы никогда больше не сделать ни одного выстрела из него, – и все же младший брат теперь почти не представлял себя без тяжелого груза на поясе, от чего каждый раз, когда он ложился спать в комплексе и снимал Далет, для него это было как удар под дых. Подарок отца – верный товарищ, связь с которым ты ненавидишь всем сердцем, но понимаешь, что без него ты никто в этом мире, и с которым в любом дерьме вы вместе; вы вместе выбираетесь из дерьма, как вместе и заходите в него, но никогда не расстаетесь. Эта страшная игрушка на поясе у Егора стала частью его, и они были неразлучны, как бы Егор ни хотел с ним расстаться.

Тем временем девушка уже наловчилась хвататься за рукоять и ставить приклад. Первый выстрел, произведенный в стоящую неподалеку будку, чуть не сбил ее с ног. Понадобилась еще пара прицельных выстрелов, чтобы она смогла наконец удержаться на месте. Егору эта картина казалась чем-то глупым, смешным. Он смотрел на потуги девушки сквозь призму сомнения, но, когда она стояла рядом, держа в руках настоящую винтовку и напрягая сильные мышцы рук, икр и плеч, он невольно восхищался ею, проникаясь какой-то романтикой слоняющихся по пустоши студентов с оружием наперевес и с кровью на руках.

Кровь со временем начинала приедаться. Пусть выстрелов он сделал немного, смерти были не столь значительны, не считая Артура, но он начинал свыкаться с этим. Нет, слезы вряд ли перестанут течь из его глаз даже спустя сотни и тысячи убитых, но теперь сама суть убийства, лишения жизни живого существа, казалась ему понятной и прозрачной, оправданной и необходимой мерой при разных, справедливых относительно самых разнообразных факторов случаях. Это было жутко, бесчеловечно, отвратительно, но метаморфозы пустоши невозможно пережить в этом мире, в этом городе. Ты будешь меняться ровно так же стремительно, как сменяются направления маятника в часах, уходя от одной идеи к другой, от одной концепции мира к другой. Кто-то найдет себя в этом, научившись жертвовать, лишать жизни и переносить страдания, а кто-то всегда будет держать пистолет с дымящимся стволом и находиться на грани срыва. Егор сам не знал, к какому лагерю убийц он относится, и надеялся, что не узнает это до конца жизни, пусть и здравый смысл подсказывал, что придется, во что бы то ни стало, но придется.

«Честь Уорвика» представлял из себя очень компактный и грациозный карабин довоенного производства, делающий Машу довольно грозной и серьезной с собой наперевес. Железная клешня явно сделала его с толком и душой, как бы то ни было парадоксально. Однозначно, Егору это нравилось. Карабин был выполнен в грязно-коричневых цветах; темно-зеленый приклад, блестящий стальной ствол и коричневые с окантовкой цвета сепии рукоять и магазин составляли его раскраску. На конце ствола был матовый черный компенсатор; в качестве прицела выступал коллиматорный вариант с синей подсветкой.

Вдоволь насмотревшись на оружие и разобравшись с организационными моментами, все сели на плазмациклы. Старший брат слегка побаивался за Машу, так что по его приказу за вторую машину сел Егор с девушкой. Плазмациклы наконец двинулись вперед – в сгущающийся сумрак и пугающую темноту лесов, в которые вели извилистые, изувеченные автомагистрали.

II

Поначалу дорога представляла из себя трудную, необузданную стихию, словно так и норовившую скинуть их со своего пути. У плазмацикла Егора вечно глох старый и потрепанный загонщик, Лёша, любитель быстрой скорости, так и стремился врезаться в дерево, а Маша, плохо закрепившая карабин на спине, почти теряла его на поворотах. В общем, дорога была не очень.

В конце концов каждый перестал винить судьбу и предзнаменования в своих неудачах, они собрались и поехали лучше, переборов чувство неуверенности, как вдруг и дорога поддалась. Теперь все могли прочувствовать эту магию плазмацикла, которая долго была сокрыта в подскоках и неровностях дороги. Ехали они практически без шума. Со стороны было трудно поверить, что такие большие машины могут столь тихо ехать по разрушившимся и старым дорогам.

Размеренный и тихий гул моторов плазмациклов идеально сочетался с легким и прохладным ветерком, развевавшим их одежду и волосы. Ехать было невероятно приятно. Даже широкое колесо, которое постоянно маячило перед глазами, не было столь невыносимо. Сделано оно было как-то настолько ловко, что его само по себе в дороге было фактически не увидеть. Колесо будто расплывалось, от чего появлялось ощущение, будто бы они едут по воздуху на левитирующей кабине.

Спустя час безостановочной и плавной езды Лёша завел негромкий разговор, почти вплотную подойдя к плазмациклу Егора. Последнему стало слегка не по себе от таких перфомансов. В конце концов беседа разошлась, и теперь они ехали и обсуждали былое.

Спустя два часа начало клонить в сон. Медленный ход машины, которая могла еще полтора часа назад доставить их до ближайшего города, сильно задержал их. В этом была вина как нерасторопности и пугливости младшего брата, так и излишней сентиментальности, которая развилась в путниках за последние две недели. Егор хотел вернуть свою привычку смотреть на все вокруг, выискивая новые идеи для четких и строгих работ, с чем была согласна и Маша, а непринужденность и уверенность старшего брата, которые всегда были хорошей отдушиной, вдруг пошли на спад.

Он видел его взгляд. Что-то говоря, Лёша обрывал фразу смешком и отъезжал чуть в сторону. В какой-то момент он окончательно задумывался и переключался на автопилот, просто созерцая мир вокруг. Ему казалась эта романтика очень привлекательной. В ней он находил новые сюжеты, новые эмоции, ведь что такое писатель без эмоций?

До ближайшего пункта оставалось не более пяти километров, но изрядно измотанная и уставшая Маша решила слегка прикорнуть, откинувшись на спинку. Конечно же, эта идея была не из лучших: почти сразу же она чуть не свалилась на дорогу, и Егор резко затормозил и словил ее рукой. Маше стало стыдно от такого, и она вся раскраснелась.

– Не похоже на тебя, – сказал Егор, пока она поправляла волосы. – Краснеешь?

– Тьфу на тебя, – она откинула волосы и начала приводить себя в порядок. Рядом захохотал Лёша, саркастично приложив руку к подбородку и сделав задумчивый вид.

– Да ладно тебе, – он снова включил плазмацикл. – Хватайся, я не кусаюсь.

Машина дернулась, и они снова поехали. Слегка робея, Маша обвила руками Егора и прижалась крепче, дабы подобных инцидентов больше не случилось. Она положила голову ему на спину и почти в мгновение уснула. В голове Егора совсем не хотел вязаться образ спящей девушки на его спине. Он совершенно не представлял, как она, будучи спящей, так цепко держалась за него. С другой стороны, в голове маячила какая-то гордость. Ему стало приятно и легко.

Да, последние пять километров они проехали вместе – она держалась за него, а он вел еще аккуратнее, чем раньше, боясь потревожить ее тихое сопение и сладкий сон, который и Егора начинал сковывать в движениях и заставлять хоть на секунду прикрывать тяжелые веки. Лишь петляющий в поисках новых видов старший брат нарушал спокойный ритм. Впереди показались тусклые, редкие огни.

Город приближался все быстрее. Конечно, городом, в привычном смысле этого слова, его было трудно назвать, но в старом, древнем значении это был самый что ни на есть город. Его опоясывала ветхая каменная стена, по большей части сложенная из хлама, земли и старых электрокаров. Монорельсы и небоскребы, благодаря тугому титану почти скрюченные пополам, выдавали в этой имитации жизни какой-никакой пункт, где жили люди. У ворот уже собирались любители погулять поздней ночью и городское ополчение. Даже издалека было видно, как они смотрят на эти непонятные колеса, движущиеся им навстречу.

Когда они подъехали к воротам, все зеваки будто бы испарились. У входа остались только три крепких парня с пистолетами на поясе, облаченные в какие-то подобия брони. На одном из них даже были наплечники игроков в американский футбол. Это изрядно так повеселило Лёшу. Тот самый парень в наплечниках подошел к нему и начал расспрашивать.

– Добро пожаловать в город А. Вы из караванщиков? – он окинул строгим взглядом плазмациклы и что-то заподозрил. – Видимо, нет. Знакомая техника…

– Черт бы меня побрал, – один из ополчения выпустил из рук блестящую и острую арматуру, которая быстро упала на землю и глухо отдала своим металлическим звоном. Он смотрел на плазмациклы, а глаза его сияли. – Дима, Дима! Это же отряд Уорвика!

– Да ладно… – отозвался третий солдат.

Из-за ворот выбежали пару зевак, приветствуя новоприбывших и отдавая им честь со слезами на глазах.

– Отряд Уорвика!

– Вы пришли к нам!

– Освободители!

Казалось, сотни голосов им кричали, аплодировали тысячи пар рук. Егора изрядно напугало такое внушительное количество человек в четыре часа ночи.

– ТАК! СТОЯТЬ! – проорал Лёша, стараясь заглушить крик толпы и чувствуя некоторую досаду за то, что не в силах был обнадежить воодушевленных людей. – Никакой мы не отряд Уорвика. Обычные бродяги. Я вам все объясню, дайте только гараж или что-то в этом роде. Пустите уже нас, черт бы вас побрал!

Все резко замолчали и опустили руки. Лицо каждого вдруг опечалилось и принялось задумчиво рассматривать странную технику, которую буквально каждый видел за свою жизнь либо вживую, либо на плакатах. Толпа начала расходиться. Солдаты подошли к нему и увели внутрь города; Лёша наказал Егору немного подождать снаружи.

III

Что странно, Маша все еще спала. Она даже не шелохнулась с момента, как они приехали в город. Егор облокотился на руль управления и опустил голову на руки.

– Значит, – начал солдат в наплечниках, – вы прибыли сюда из «Печи»?

– Именно. Там мы и нашли эти машины.

– А Уорвик жив? Боже, скажите, что у нас еще есть надежда! – взмолился солдат совсем несвойственным такому важному человеку голосом. Как Лёша сразу понял, то был обычный простак, который и оружие-то держал неправильно.

Глядя в полные надежды глаза солдата, Лёша вспоминал старого генерала, который так хотел убежать из своей клетки. Он тяжело вздохнул и сказал:

– Можете на него не надеяться.

– Но почему?!

– Я все вам сказал, – отчеканил Лёша, встал из-за стола, отдал солдату анкету с их описанием и целью визита и вышел.

Снаружи уже и Егор почти уснул. Старший брат растормошил их обоих и, под тихий, успокаивающий цокот сверчков начал загонять плазмациклы в старый ангар для самолета, поставленный здесь во время войны. В этот момент окна начали быстро, как по команде, тухнуть. Солдат помог остальным дойти до отеля и познакомил их с его управителем – Романом Федоровичем, который уже собирался уходить, но теперь его мирный сон откладывался на неопределенный срок, ведь упустить такой инцидент в его городе он был не в силах.

Один из солдат привел их в обычную, вполне себе прилежную гостиницу, что могла бы сойти на все четыре звезды по меркам какой-нибудь деревенской шкалы оценки. Видимо, управляющий был настоящим фанатом моря. Весь главный зал с диванчиком и двумя столиками перед баром был завален тросами, рыбацкой сетью на потолке, часами-якорями на стенах, фотографиями с рыбами и на суднах своих, наверное, друзей.

Роман Федорович без особого рвения провел их на верхний этаж. Там он показал им комнату и оставил их, пообещав, что завтра обязательно сдерет с них плату. В этот момент какие-то «пятнадцать клецн» за ночь, которые наказал им управитель, Егора особо не смутили. Он был заинтересован лишь в том, как поскорее уложить совсем падающую с ног девушку, потому что Маша обнаглела до такой степени, что теперь буквально висела у него на плече.

– Да что с тобой? – поинтересовался Егор, укладывая ее на постель.

– Черт его знает, – пролепетала она тихо. – Очень спать хочу… Спасибо.

Она мило улыбнулась ему. Маша долго и зорко смотрела на него, но сон одолел ее раньше, чем кто-то успел прервать молчание.

– Да, ребята, – начал управитель, когда Егор спустился к ним с Лёшей. – О, брат Егорка. Присаживайся, – видимо, управителю было достаточно пары глотков чего покрепче, прежде чем стать максимально расположенным к любым гостям и любым визитам, пусть и в столь поздний час.

Сев рядом, Егор бесцеремонно взял стакан с алкоголем и отвел взгляд в сторону. У стойки он увидел бармена, который почти не отличался внешне от мертвеца. Бледная кожа, грязные волосы и ссутулившаяся фигура придали ему какой-то особый шарм, который словно отражал всю суть города, в котором они очутились. Подняв рюмку чуть выше головы, они еле заметно кивнули друг другу, и Егор опрокинул шот с джином. Как раз в этот момент Лёша, по настоятельной просьбе управителя, начал рассказывать ему их длинную историю.

Чуть погодя старший брат нашел в себе силы и рассказал все подробности управителю, который, даже несмотря на снедающую его сонливость, слушал все это с большим удовольствием. Лишь часть про живого Уорвика Лёша опустил, заменив ее на обезумевшего армейца, истории про которых почему-то очень нравились людям послевоенных провинций. Под действием алкоголя он даже рассказал более, чем нужно, но управитель казался с виду человеком честным, так что Лёша подавил свое привычное сомнение и говорил спокойно.

Не знаю уж как, но Роман Федорович умудрялся в себе соединять две, казалось, несовместимые черты – грозный взгляд вкупе с незаурядным умом, а также доброту и приветливость, гибкость в разговоре и невероятную выдержку и учтивость. Эту самую грозность в нем выдавало в первую очередь всегда напряженное и пухлое лицо, короткие и редкие черные волосы на голове, строгий стиль одежды и огромное, каких-то невероятных размеров пузо, рубашка на котором даже не заправлялась в брюки, а просто висела, как тряпка. Голос управителя всегда был басистым и хриплым, а в важные моменты у него была привычка еще сильнее его опускать и говорить полушепотом, настораживая маленькие глазки и склоняя подбородок.

Перебивать Романа Федоровича было запрещено. Сколько ни пытайся, но он не закончит, пока не доведет мысль до конца, а все, что ты говорил во время его размеренного и учтивого монолога, тот тактично пропустит мимо ушей, лишь одним своим видом давая понять, что ты поступил неразумно и невежливо. Со своей стороны управитель не позволял себе перебивать и наставлять его, любая фраза его была четкая, уверенная и поставлена к месту. В то же время разговор с управителем всегда сопровождался смехом и стуком по столу опустошенным стаканом с его стороны. Роман Федорович, что можно было понять по его животу, был большим фанатом пива («живого», если быть точнее, которое он варил в своей частной пивоварне), но с особыми гостями не чурался выпить чего покрепче да поимпозантнее.

– Да, ребята, – отвечал управитель после истории Лёши, как и ожидалось, делая расстановки между словами, понизив голос, а подбородок приопустив. – Путь вы выбрали не из легких, – последний жест, который ярко отражал его тактичную натуру, был произведен после этой фразы – он растопырил четыре пальца и приподнял их над запястьем, быстро переведя взгляд с одного брата на другого. – Вот я же как-то тридцать пять лет живу тут и не жалуюсь, а вам, студентам, лишь бы ворваться в какую-то опасность. Вот мой сынок – Димка – молодой и горячий парень, да вот его почему-то не тянет в такие опасности. Работает себе старшим портье и все. Вас-то чего?

– Пф-ф, трудно объяснить, – выпалил Лёша и откинулся на спинку кресла, к которым они переместились в процессе разговора. – Одно дело городская жизнь, полная комфорта и удобств, а другое дело ваша – полная работы и общественных забот. У вас так просто не убежать от ответственности и не постичь скуку, ведь вы в ответе за всех остальных и всегда в работе, а у нас иерархия – низшие работают, а те, кто выше, пожинают плоды. Нам такое не по душе.

– Хм-м, – Роман Федорович нахмурил брови. – Ну, в любом случае, вам будут тут всегда рады, будь вы хоть грязными и шелудивыми псами. Захотите из своих путешествий перейти к более оседлой жизни – моя корчма, «Клецкий дом», к вашим услугам. Город А – великолепное место. Я, конечно, в других и не бывал, но, так уж думаю, раз и не хочется – значит, и не надо оно.

Управитель рассмеялся и допил стакан с джином.

– Ладно, ребятки, завтра вас ожидает трудная дорога, так что идите-ка вы отдыхайте. Егорка, проведи брата в каюту. Устал я от вас немного, – Роман Федорович рассмеялся и встал из-за стола.

– Будет сделано, – совсем пьяный и понурый Егор приложил руку к голове, надеясь как-то расположить к себе управителя, и Роман Федорович налился краской от напряжения, с которым он сдерживал смех. Управителю почему-то очень нравился морской антураж, который он создавал в своей «корчме», так что этот жест со стороны Егора он расценил как насмешку.

– Руку прикладывают к голове с убором, юнга, – и он тяжело поковылял к своей каюте. – Кстати, – уточнил он, прежде чем войти в комнату, – познакомьтесь завтра с нашим мэром и барме… Хороший… Думаю, вы понравитесь господину Рею, – как-то неуверенно заключил управитель, опустил взгляд, приоткрыл рот, но ничего не сказал и махнул рукой, бросив кроткий взгляд на упавшего головой на стойку бармена.

Лёша с братом переглянулись и пожали плечами. Господин Рей – странное имечко для мэра белорусского городка. Однако этот вопрос быстрорастворился в похмельном тумане.

В комнате на Егора напал самый что ни на есть демон. Он, конечно, часто был пьяный, о чем могут свидетельствовать постоянные походы в клуб «Вино и водка», но лишь сегодня он заметил в себе какое-то невиданное доселе чувство, вызванное некоторыми побочными, в обществе неэтичными свойствами алкоголя.

Зашедший перед ним старший брат сразу пошел в ванную, а Егор остался в комнате, смотря на распластавшуюся на кровати в одних шортах и топике девушку. Сначала он просто стоял на месте, качался из стороны в сторону и улыбался, смотря на ее лицо и думая, что более никогда не шелохнется, оставшись стоять так до самой смерти, а потом вспомнил вдруг ту их искру, которая пробежала между ними, когда он принес ее в комнату. Животное желание начало разъедать его. Он опустился на колено и уже почти прислонился к ее губам, как вдруг крепкая рука взяла его за рубашку.

– Маленький похабный ублюдок, – рука швырнула его на пол и начала прописывать легкие оплеухи ему по щекам. Егор совсем обессилел и чуть не расплакался, словно ребенок. – О какой самостоятельности и зрелости ты говоришь, когда даже держать в руках себя не можешь в критической ситуации.

Над ним нависало скрюченное и кислое лицо старшего брата, который держал его за воротник. Было непонятно, смеялось ли оно, но на нем было заметно настоящее удовольствие от того, что он делал. После лекции Егор вырвался и уполз в другой угол комнаты. Там он заметил какую-то мягкую кучку, так что положил на нее голову и так и уснул.

IV

Говорят, труд сделал из обезьяны человека, и ты должен трудиться, чтобы не вернуться назад. Наверное, в этом есть доля правды. Вряд ли физическая нагрузка повлияла на состояние обезьяны и сделало ее homo sapiens, вряд ли эволюция может сменить свой вектор на противоположный, однако на ментальное развитие труд явно повлиял неслабо. В городе А же приняли эту пословицу слишком близко к сердцу, ведь трудятся здесь все не покладая рук и не давая себе даже минуты на отдых.

Кипящий город А, застрявший где-то на границе девятнадцатого и двадцатого веков, словно играл в ретрофутуризм. Внешне никогда не скажешь, что со времен царской России или будь то даже СССР прошло уже более чем полторы-две сотни лет.

Старший брат пил горький чай и старался прийти в себя после пьяной ночи. Утреннее похмелье било по голове. Он щурился от солнечного света и пытался казаться вполне себе вменяемым и адекватным наблюдателем, однако, если посмотреть на него со стороны, в лице Лёши читалась явная рассеянность и тупость в выражении лица.

Только старший брат собирался встать и поднять своих друзей из уютной постели (а кого-то и с пола), как его кто-то окликнул. Он повернул голову и огляделся, но вокруг были лишь трудолюбивые граждане, пепельный кот, сидевший на крыльце и махавший хвостом, да люди в фиолетово-черных костюмах – единственные, кто были равнодушны к гостям. Лёша пожал плечами и ступил на порог гостиницы, но резкий голос снова его окликнул:

– Ну давай-же – раскинь мозгами! – голос явно негодовал.

От неожиданности Лёша отпрянул к стене и начал осматривать каждого прохожего. Почему-то он не сомневался, что обращаются к нему, и обращается человек. Вдруг взгляд упал на кота, который сидел и очень неестественно смотрел ему в глаза.

После того, как старший брат посверлил его пять секунд глазами, кот удовлетворенно наклонил голову и прошел в гостиницу.

– Да-а, – натурально и реалистично протянул кот, – из пустоши, видимо, выбираются самые необремененные наблюдательностью и интеллектом, – кот запрыгнул на стойку бара и начал очень быстро тарабанить лапой по звоночку. Лёша совсем был поражен увиденным. Этот кот спокойно и без лишних движений элегантно укутал лапы пушистым хвостом и задрал морду. Из каюты за стойкой быстро выскочил черноволосый бармен и, параллельно протирая сонные глаза, принялся без слов замешивать какой-то напиток. – Добавь сегодня сливочный, – сказал бармену кот.

Парень совсем запыхался, пока мешал коту какой-то напиток и старательно наполнял десерт взбитыми сливками. На стойку опустилась небольшая мисочка с чем-то вроде мороженого с карамельной подливкой. Черноволосый бармен оперся на стойку и сказал:

– Прошу, господин Рей.

– Иди уже. Не мозоль глаз, – устало ответил Рей, и бармен низко, словно через силу, поклонился и поковылял к себе в каюту. Когда он ушел, Рей продолжил: – Хороший парень, да вот только рассеянный и слегка странный. Как и его друзья – сплошные идиоты остались среди молодежи. Ну, он из группы «дельта», так что его можно понять. Они с «эпсилоном» все чудаки.

Лёша чуть пододвинулся к коту и, не отрывая изумленных глаз от длинношерстого пепельного президента, словно забыв про похмелье и приняв максимально заинтересованный вид, будто стараясь не оскорбить пушистого гражданина, спросил:

– Это типа как в дивном новом мире?

– Типа как в дивном новом мире, – кот опустился мордой в десерт и начал жадно слизывать белоснежную шапку из сливок. Лёша с восхищением следил за ним. – Что-что, а делать вкусный карамельный сорбет он умеет.

– Почему ты говоришь? – задал справедливый вопрос Лёша. – Ты же… кот. Ты, мать твою, кот.

– Я, мать твою, кот, но на мою не наговаривай – это некрасиво. И вопросов ты таких не задавай. Где твоя учтивость?

Кот вошел в комнату совершенно бесцеремонно. За ним проследовал немного испуганный Лёша. В комнате лежащего в углу Егора на свой сувенирный полароид фотографировала Маша, одетая в одно лишь черное нижнее белье. Она лежала на кровати и тихо хихикала. Когда Маша заметила пепельного котика, что запрыгнул к ней на кровать, она оторвалась от парня, который лежал на куче грязной одежды, и начала гладить Рея, почесывая его за ушком и умиляясь от его урчания.

– Ну все, все, женщина, хватит, – ответил Рей. Маша резко убрала руку и посмотрела изумленно на такого же шокированного Лёшу. Спохватившись, она прикрылась и перевела взгляд обратно на кота.

– Ты что-то сказал? – спросила Маша, еле сдерживая смех.

– Я определенно что-то сказал, – ответил Рей и так натурально улыбнулся, что Лёша присел на корточки и схватился с тупой улыбкой за голову обеими руками. – Сказал «хватит», если быть точнее. От ваших поглаживаний шерсть жирной становится. Приходится постоянно вылизываться. А потом глотать эту шерсть… Президенту в этой стране не дают даже плеваться – вот вам, настоящая демократия.

Кот принялся будить младшего брата, водя хвостом ему под носом. Пыль, солнечный свет и шерсть в носу сделали свое – Егор издал серию из трех громоподобных чихов. Когда младший брат раскрыл слезливые глаза, он увидел у себя на груди толстого кота.

С минуту Егор просто смотрел на него, готовый в любую секунду расчихаться вновь, но резкое: «Мяу!», что звучало как потуга выдавить человеком звук животного, привело его в чувства.

– О, котик смешно мяукает, – Егор улыбнулся и испуганно зыркнул на брата. Тот поднял брови и развел руками.

– «Мяу» тебя не устраивает? – спросил Рей.

– Вот святы господи! – Егор отпрянул к стене и ударился затылком. Пока он потирал синяк на затылке и осматривал кота, тот бегал по комнате и призывал их быстро одеваться, шипя и делая вид, словно хочет поцарапать их.

Переполошенная таким внезапным визитом команда принялась как по приказу собираться. Только после того, как все более-менее пришли в себя, они поняли, что перед ними не какой-то кот, а самый что ни на есть мэр города, о котором говорил управитель прошлым вечером. Или президент – тогда было непонятно. Это им, впопыхах натягивая штаны, объяснил Егор, хотя те и так это понимали.

Спустившись вниз, они наткнулись на старшего портье Диму, который глубоко поклонился мэру и представился – он был сыном управителя. На нем внимание никто не заострил, потому что из-за двери показалось знакомое пузо с висящей, как тряпка, рубашкой. Кот тяжело простонал.

– О, черт! – первое, что сказал Роман Федорович, выходя из своей каюты. Он важно – выгнув, словно гусь, шею и спину, – проковылял враскачку к Лёше и пожал крепко его сухую руку своей – жирной и красной. Роман Федорович начал знакомиться с Машей, здороваться с Егором, но потом вдруг спохватился и увидел на себе негодующий и строгий взгляд мэра. Управителя словно сковородой по голове огрели. – О, черт! Господин мэр! Дайте я вас поцелую!

– Извольте, Роман Федорович, – управитель поднял на руки кота и поцеловал своими тонкими белыми губами его прямо в пушистую макушку. Мэр попросил опустить его и сказал:

– С каких же пор ты, старый скалдырник, так вежлив к гостям? Я же знаю тебя – ни семечка задаром не пожертвуешь. А ну говори, старый хитрец, что ты с них уже нажить успел?

– Господи, да я ж никогда, – управитель нервно усмехнулся и весь раскраснелся пуще прежнего. Лёше показалось это жестоким унижением, от которого управитель жуть как растерялся.

– Все нормально, Рей, – он ничего с нас не потребовал. Мы лишь выпивку ему оплатили, так как совсем были на мели, – сказал Лёша.

– Да что вы? И где же тогда, господа, вы нашли клецны? – пепельный кот запрыгнул на плечо к стоявшему у входа солдату, нерушимому и твердому, словно караульный – он был чем-то вроде подставки для мэра.

– Вот! – Роман Федорович протянул мэру нож, который Лёша отдал в качестве оплаты управителю еще прошлым вечером. – За такой я могу выручить у старика Снова под пятьдесят клецн! Все хорошо – у нас честная сделка, – управитель хитро улыбнулся Лёше.

Мэр фыркнул себе под нос и пригласил гостей наружу. Управитель попрощался со всеми и пообещал, что будет ждать их вечером с фуршетом в честь приезжих. Непонятно, что так на него повлияло, но Роман Федорович явно стал намного мягче и податливей, а прежняя аристократичная манера общения стала больше походить на манеру непутевой прислуги.

V

Теперь, придя в себя после вчерашней попойки, можно трезво оценить, где же они остановились.

Город А (так называли его местные жители, но на деле это был старый город Клецк) представлял из себя помесь современного довоенного величия Беларуси и усадьбы девятнадцатого-двадцатого веков из романа господина Гоголя или Достоевского.

В городе явно были видны кусочки научного прогресса семидесятых-восьмидесятых, но вот только густой золотарник на парниковых грядках, оборванные провода, монорельсы, использующиеся теперь для развешивания белья, третичные монорельсы в полукилометре над городом и поржавевшие электрокары, сваленные в кучу, как мусор, словно намекали, что город претерпел в свое время немало кризисов. Об этом даже говорит сам мэр, коим является, что иронично, самое настоящее животное.

Пока никто не мог сделать выводов о том, какой Рей мэр, но они точно знали, что люди его любят. Трудолюбивый народ города А, расхаживающий в более-менее надежной, хоть и изношенной одежде, при первой же возможности кланялся коту и предлагал его сопровождению баночку свежего парного молока – благо фермы еще не превратились в кладбища навоза. В конце концов Лёша не устоял и взял себе один маленький бидончик с разрешения мэра, который потом с удовольствием распил за пряниками местной выпечки.

Здесь можно было наблюдать много современных гаджетов и приборов для стимуляции организма, выброшенных на помойку или просто складируемых в подвалах и на чердаках. Вот только из-за отсутствия энергоемких пластин и атомных батарей это все не имеет особого смысла, потому что требует постоянной дозарядки, а ходить с проводами по всему телу было неудобно.

На самом деле люди не сказать чтобы были особо опрятны. Тут даже понятия «буржуазия» как такового не имелось, ведь богатство человека не оценивалось – все было общим. Для прибывших из города было большой загадкой то, как удалось коту устроить рабочий коммунизм в такой глуши.

Егор шел и диву давался от того, насколько быстро все-таки эти люди израсходовали ресурсы цивилизации. Единственное, что оставалось в достатке в этом городе – это дамианская застройка и пшено, которому тут грош цена. Так же вызывали особый интерес конфликты идеологий, которые попадались почти в каждом переулке или на перекрестках, по которым вел их мэр-кот. Егор заприметил как минимум две парочки, ссорящиеся из-за каких-то новомодных идей, которые, кажется, только и были придуманы, чтобы заниматься саморазрушением. Пару крепких фраз от полной дамы, упрекающей свою жену в «вопиющем что-то там» изрядно повеселили городских гостей, которые, хоть и не были до конца ограничены от этих бредней на родине, но все же не замечали ранее их в таком количестве.

Подходя к какому-то зданию с кривой деревянной пристройкой на крыше и кипой проводов, скрученных на соседнем столбе, группа встретила мужчину с очень густыми усами и аккуратной прической, прилизанной гелем.

– Цирюльник Юрий Заснов – к вашим услугам, – ответил мужчина и поклонился, робея под строгим взглядом мэра.

– Если честно, – шептал на ухо Егору брат, – я не понимаю, где они в его глазах видят строгость. Кот как кот.

– Просто Снов, – поправил его мэр, обращаясь к путникам. От такого уточнения лицо цирюльника исказилось и выразило злость, которую тот был обязан приглушить, как бы ему ни хотелось сейчас устроить скандал.

Снов выглядел очень опрятным мужчиной. Хоть он и был очень полный, что выдавало в нем комичного персонажа этого странного городка, однако ж посмеяться с него совсем не хотелось. Он одним своим видом внушал спокойствие и чувство, что ты меньше его, хуже. В отличие от остальных граждан, что расхаживали в поношенных рубашках, штанах сомнительного покроя и носящих облезшие куртки, этот цирюльник смотрелся намного лучше.

Юрий был одет в черный строгий сюртук, штаны с подтяжками и лакированные коричневые туфли. Лишь одно выдало в нем то, что мэру особенно не нравилось, – когда Снов повернулся, на затылке его был очень неаккуратный и растрепанный вихор волос. Мэр вздохнул.

– Юра! Ты опять спал на рабочем месте? – упрекнул его Рей.

Цирюльник весь вскипел, раскраснелся и повернулся к коту, согнувшись к нему и ткнув пальцем в розовый нос кота.

– Это частный бизнес, так что только меня касается, как я себя веду на рабочем месте, – Снов прошипел это сквозь свои густые усы и весь так покраснел, что можно было в любую секунду увидеть то, как из пор его лица польется томатная паста.

Рей абсолютно равнодушно дал ему подушечками лапы по носу и сказал:

– Если бы не я – твоего бизнеса тут и не было бы. Будь чуть терпимее к правилам, которые даже в частном бизнесе должны соблюдаться.

После этого Снов чуть успокоился и тихо извинился перед мэром. Эта сцена показала прибывшим из города, что все-таки до коммунизма им еще далеко. Все трое зашли внутрь, и только теперь Егор задался вопросом:

– Зачем ты нас привел сюда? – он обратился к мэру.

– Я думал, это очевидно… Брата твоего причесать бы да в порядок привести. Небольшой презент от мэра. Работать в городе стоит, находясь в приятном расположении духа. Я думаю, за скромную плату Снов с радостью поможет нам.

– Но мы не собираемся работать…

– За полную! – перебил Лёшу орущий из дальней комнаты цирюльник, завязывая черный фартук.

VI

Внутри салон был презентабелен и ухожен. Все окна вымыты, на подоконниках стояли аккуратно обстриженные бонсаи, зелень была в достатке. Салон присоединялся к его магазинчику и ломбарду, которыми Снов заправлял. Так как Юрий был человеком важным и уважаемым в городе, его имения были так же аккуратны и ухожены, как он сам, и так же справедливо обставлены, как его высокомерие.

Снов усадил Егора в кресло и смачно выругался, когда тот наступил на серебряную плиту у зеркала. У младшего брата появилась к нему пара вопросов, и они начали ругаться. Со стороны Лёша с Машей заливались смехом, а мэр пытался расцепить их. В итоге Рей не выдержал и полоснул Егора по ноге. Вроде бы все улеглось, но остервеневший Снов клялся, что наведет Егору такой марафет, от которого тот на коленях прибежит просить прощения, заливаясь слезами счастья.

Пока он готовился и делал Егору корректировки, Лёша сел на соседнее кресло и подготовился к своей очереди. В этот момент кот ни с того ни с сего начал заводить песню о том, как трудно жить в городе, полном таких злых людей. Теперь уже Снов начал спорить с ним. У Лёши появился справедливый вопрос, от чего это какой-то простой ремесленник так общается с мэром, на что ему в ответ Снов выругался:

– Тебя это не касается, маленький нахлебник. Я здесь единственный, кто еще не поехал кукухой, так что имею полное право ставить условия! – удивительно, как Снову удавалось филигранно выстригать заросшие виски Егора и одновременно ругаться на все вокруг. Это был своего рода Цезарь в этом удаленном от остального мира городке.

– Имеет право ставить условия, – утвердительно, с долей насмешки и сарказма отвечал Рей. – Ну, в каком-то смысле он и прав. Снов с самого основания города А был тем, кто вместе со мной поднимал его с колен. Я не ругаюсь на него, хотя порой он ведет себя крайне некорректно.

На это Снов что-то себе пробурчал под нос и перешел к Лёше.

Как выяснилось из небольшого монолога Юрия Заснова, происходил этот статный и гордый мужчина из знатного, почти что легендарного рода цирюльников. В свое время звали такие заведения барбершопы, что Снову казалось слишком импозантно. Передаваемые по наследству ножницы, станки, триммеры, контракты с производителями гелей, лосьонов и шампуней – у компании «Zasnow» было все. Как и большинство приспособлений, цирюльня досталась Юрию в наследство, но юный нигилист сменил имидж семейного бизнеса. Он все так же оставался гордым носителем своей фамилии и наследником одной из самых известных компаний в Беларуси, но отношения с дедами и отцами-основателями заметно ухудшились, когда время подходило к началу нового столетия и когда цирюльня «Zasnow» в Клецке превратилась из барбершопа в элитный салон маникюра, педикюра, модельных причесок и дермотерапии и кожного дизайна (стремительно развивающееся направление в области манипуляций с кожей человека и создания разнообразных причудливых узоров снаружи и внутри тканей).

Над старшим братом, который только после небольшого вводного курса Юрия Заснова понял, насколько это была большая честь для него, велась кропотливая и долгая работа. Его волосы были такими же мягкими и вьющимися, как у Егора, но при этом он предпочитал ровные и строгие, поэтому Снов еще достаточно долго просидел над ним с плойкой для волос и сигаретой в зубах.

– Кончились великие времена, – сказал как-то с толикой грусти в голосе Снов. – Были самым дорогим салоном в Беларуси, а теперь я стригу оборванцев из пустоши. Тьфу!

В конце братья вышли опрятными и готовыми к суровой жизни в пустоши. Егор смотрел в зеркало и никак не мог налюбоваться освеженным и слегка приукрашенным образом, от которого он даже стал старше на год-другой, а его грубые и жесткие черты лица уподобились брату. Чинно проведя рукой по бритым вискам с парой строгих полос, Егор поджал губу и начал любоваться собой. Он понял, почему Снов обещал, что Егор на коленях приползет просить прощения, что тот, только без колена, сразу исполнил.

Наверху головы его объемная кучерявая шапочка осталась неизменна, не считая только щепетильности Снова, которая ввела какие-то незначительные корректировки для его шевелюры. Лёша, в свою очередь, тоже был в восторге.

Цирюльник любезно и по-доброму (что на него было совсем не похоже) предложил Маше навести «марафет», да вот только она отказалась. За это Егор был ей очень благодарен, ведь легкая неряшливость ее прически даже украшала Машу, убивая ту прилизанность, которая делала овал головы менее объемным.

Господин мэр, довольный легким наплывом гостей, коих в то время немного-то и было, наказал Снову отправиться в свободную минутку в его офис и взять оттуда двадцать клецн по расписке. Мастер довольно улыбнулся из-под своих усов и провел гостей наружу, а как только дверь за их спинами закрылась, мастер начал очень громко ругаться и проклинать все, что попадалось ему под руку. Мэр, видимо привыкший к такого рода поведению мастера, спокойно и невозмутимо спустился вниз.

VII

Далее Рей повел гостей в забегаловку «Аркашино», которой управляла Светлана Аркашина – стройная женщина средних лет, внешне напоминавшая Киру Васильевну. Кот заказал кофе гостям и обеспечил их завтраком. Только Лёша взялся за бидончик парного молока, закусывая его тульскими пряниками. Они все уселись за четырехместный столик, и им открылся красивый вид из огромных панорамных стекол на ретро-город. Слегка насторожившись любезностью мэра, Лёша спросил:

– К чему такие траты? Неужто выходцы из города настолько тебе интересны?

– Ну, в каком-то смысле, сударь, вы правы, – кот принялся молча лакать свежие сливки. Закончив, он спокойно и равнодушно обратился к Маше, скромно сжавшейся у стены: – Ты проститутка?

Все впали в ступор. Поначалу братья хотели рассмеяться с такого заявления, но почва под Машей до сих пор была не прощупана до конца, так что они зашили рты. Маша вся покраснела и судорожно начала перебирать пальцами визитки, которые им раздала Светлана.

– Ну, нет, – ответила она погодя.

– «Ну, нет»?! – спросил кот. – Как-то неуверенно.

Тут уже Лёша не выдержал и рассмеялся. Чуть погодя к нему присоединился и Егор, за что и получил от Маши по новой и свежей шевелюре ладошкой. Она явно обиделась.

– Нет, и это без неуверенности. Точно нет.

– Да ладно тебе. Вы так ведете себя, будто бы это что-то непристойное! Хотя, кто знает, какие у вас там порядки в городе. У нас в марте такой мордобой начинается! Слава тебе господи, оно закончилось, – ответил кот и снова принялся лакать жирные сливки.

Слегка успокоившись, Егор вступился за растерянную девушку:

– Господи, кот, нет. Ваши деревенские замашки не касаются приличных девушек из города, – на это Лёша снова хихикнул, за что тоже получил по голове от Маши, но слабее.

– Да верю я, верю.

– Слушай, – встрял Лёша, – а как так получилось, что ты стал мэром… Это же… Абсурд!

– Кстати, – встрепенулись остальные, заслышав вопрос, который давно витал в воздухе.

– Кстати, это долгая история, господа, – говорил кот. – Если не вдаваться в детали, то простейшим объяснением будет кавардак, который тут устроил бывший мэр Толик. Эта гадина сидит в нашей тюрьме. Еще пять лет назад, когда я только вырастал из котенка в кота, он пригрозил моим хозяевам и их бизнесу. Марии и Игорю пришлось бежать в соседние страны, а я остался тут. Поднял революцию.

Кот замолчал, а гости продолжали смотреть на него широко открытыми глазами, явно стараясь что-то возразить на его простое и будничное заявление, но кот их осек:

– Мне больше интересно вот что – откуда вы сбежали-то, бойцы? Столбцы? Дзержинск? Стойте, – он замолчал и поднял глаза на них. Хоть коты и не умеют выражать эмоции, однако ж на лице Рея был самый настоящий испуг. – Неужто из Несвижа? Стойте! Ваши лица явно не отражают благородства… Какой-нибудь полуживой и избитый гомельской армией Мир или Новогрудок. Черт, так и знал! Фабрика чугуна! Ивье?

– Нет, – сказал Егор, водя потерянными глазами вдоль длинных бордюров.

– Черт! Да откуда же… Не говорите! По говору пойму… Говор ваш, приезжие, напоминает какие-то восточные города… Хм, Барановичи, Кобрин, Брест…

– Родом да, – заметил Лёша.

– Хотя, пустошь же. Знаю! Хитрые вы мои, вы же из…

– Менск, – сказал Лёша спокойно, жуя пряник и смакуя теплое молоко, процеживая его сквозь зубы.

Кот замолчал и чуть отстранился. С его усов капали сливки, и морда его теперь совершенно точно отражала человеческий страх. Люди, и так не без удивления разглядывающие мэра и путников, после этих слов полностью забыли про еду и навострили уши. Даже официантка – молодая шестнадцатилетняя девочка, – остановилась и внаглую начала слушать их разговор.

Выбитый из колеи таким заявлением Рей вскочил на стол и почти в упор прислонился к лицу Лёши своей мордой.

– Что-что, – шипел он сквозь острые клыки, – но врать мне я не позволю. Говори, откуда вы?

– Менск, – повторил Лёша и вжался в стул.

Кот раскрыл пасть и молча попятился назад, переводя взгляд с одного путника на другого.

– Да вы шутите… Выбраться из Менска – это верная гибель. Нет, вам нельзя тут оставаться. Вы приведете сюда менскую армию, которая вместе с вами заберет в могилу и весь город. Вам нужно убираться отсюда – живо.

– Стой-стой! Какая армия? Кто за нами увязаться-то может? За тремя студентами? – в страхе спросил Егор.

– Правительство республики Менск очень боится за сбежавших граждан, – говорил кот быстро и невнятно, перебегая глазами с одного гражданина на другого. – Их преследуют и убивают без права на последнее слово. Сейчас авторитет трех главных послевоенных государств и так висит на волоске, так что любое слово, сказанное против них за «железными занавесами», может легко подорвать нынешние порядки, а нам интервенция этих жадных до власти гадов сейчас совсем ни к чему. Мы только недавно смогли наладить отношения с гомельскими путями, которые проходили через наш город. Нет, ваше нахождение здесь исключено.

Весь ресторан переполошился. Посетители в страхе начали переговариваться и шептаться между собой. Еще пару часов назад вестники Уорвика-Рыцаря были героями, которые помогут городу в борьбе, а теперь они превратились в букашек, которые должны были немедленно покинуть город под всеобщее презрение. Рей сразу заметил, что поднимается паника, так что он подошел к одному из солдат у входа и что-то прошептал ему на ухо. Солдат отдал честь и пулей убежал куда-то в центр площади.

– Но Роман Федорович нормально отреагировал на это объявление… Что случилось? – говорила Маша, схватившись рукой за грудь.

– У вас есть последняя ночь в «Клецком доме». После этого вы уйдете. Мы не можем так рисковать, – Рей пододвинул лапой расписку растерянной управительнице кафе и вышел провести их до гостиницы.

VIII

В комнате царило молчание. Бурная жизнь, еще час назад бившая ключом, теперь казалась полностью остановленной и застопорившейся. Егор стучал карандашом по столу и тихо ругался про себя, Маша лежала на кровати и, закинув руку на лоб, смотрела в потолок, пока старший брат бродил из стороны в сторону, стараясь хоть чем-то занять дрожащие руки.

– Нам, – Лёша замялся, – нам будет… плохо. Да, мы определенно попали в задницу, в очередной раз, но ведь мы уже столько прошли. Наш мозг, например, решит, как выбраться из этой ситуации, а величайший стрелок пустоши – Маша – наверняка прикроет наши тылы. Ну, команда мечты? Что будем делать?

Скорчив обиженную гримасу, Маша повернулась на другой бок. Этот жест чуть не вывел из себя Егора. Он весь вскипел и вновь разразился прежней злобой к старшему брату.

– Тебе лишь бы повыпендриваться. Что ж за муха тебя укусила?

– Да потому что ты, Джо, проявляешь свой искрометный ум только в те моменты, когда он совсем не нужен. Вот что ты будешь делать в этой ситуации? – Лёша прямо весь трясся от негодования и несправедливости по отношению к ним, но в первую очередь к себе.

– Да если бы не моя идея с печью – куда бы ты сейчас подался? Пешком шел досюда? Боже, мы уже обсуждали это, братан…

– Да, прости, – Лёша осекся и сел около Маши и извинился. – И все же – что нам делать?

– А представляешь, как плохо будет жителям этого города? – встряла Маша. – Мы с вами можем куда угодно податься, а они так и останутся здесь в ожидании своего череда. Никто, мать вашу, тут не виноват. Просто нужно смириться с режимом и постараться его обмануть.

– Да, но как? – спросил Лёша.

– Лично я думаю, что Рей преувеличил. Никто нашей пропажи не заметит, живем мы в частном доме, универ кончился, нигде мы не светились… – говорил Егор и осекся.

– Да, Артур, – говорил Лёша и кивал головой.

Все трое ударились в долгие рассуждения. На нервах Лёша ушел вниз.

Егор начал чувствовать, как жизнь за чертой «золотой ветки» становилась все более невыносимой, а Менск и его давящий режим преследовал их даже тут.

Стоило им приехать в этот город, как он начинал забывать обо всем, что пришлось пройти. Город А умиротворяюще действовал на него и позволял переменить вектор внимания на простые, более бытовые моменты жизни, на их отношения с Машей, на брата, к которому он чувствовал самые разные и, казалось, практически несовместимые чувства. Здесь можно было забыть об Артуре, диком мутанте из пригорода, одичалых псинах, толпах солдат, но даже здесь их могли в любую минуту найти и раздавить, хотя все и думали, что такой сценарий преувеличен и надуман мэром из-за его чересчур обостренного чувства любви к родному месту.

Теперь нельзя было вести такой же размеренный и спокойный образ жизни, приводить себя в порядок, восстанавливаться. Нужно было бежать очертя голову вперед, вскидывая на плечи очередной груз ответственности. И с этим дурным осознанием снова вернулись мысли о жизни в пригороде, на поясе Далет стал тяжелее и еще противнее Егору, от чего он только чаще проверял его наличие, в очередной раз хотелось зажмуриться и, не в силах что-либо противопоставить своему же естеству, думать и думать о пулях, пущенных из пятиугольного ствола.

«Мы убили бессмертное чудовище, мутировавшего волка, стаи одичалых псин, потеряли нового друга, оставили Пашу с Уорвиком. На что еще способны эти руки? На какие жуткие дела?» – думал Егор, смотря на ладони, покрытые мозолями. Он тяжело упал на кровать и положил голову на подушку, вспомнив Романа Федоровича и Снова, расставаться с которыми не хотелось. За пару часов жизни в городе А он так привязался к новым лицам, что сам же себя и пугал этой странной, ранее не замечавшейся за собой особенностью.

Дабы хоть как-то избавиться от головной боли, он вышел на улицу.

IX

Снаружи Егора сразу же начали окликать и осуждать. Слухи о предателях в городе разбегались с неимоверной скоростью. Теперь у каждого на устах были имена городских, которые уподобились врагам народа. Но даже в такое время жители города А неустанно трудились. В один момент, прямо на людном перекресте, Егору в спину прилетел острый камень с криком «Предатель! Изменник!». Терпение Егора подошло к концу. Он выхватил из кобуры под плащом брата Далет и пустил пару пуль в бетонную кладку. Шепот и крики вмиг стихли, а он, так и оставшись с немеющей рукой, вдруг почувствовал, как Далет все тяжелел и тяжелел. Он в любую минуту готов был выпасть из руки Егора, но он был не способен отпустить его. С накатывающими на глаза слезами он засунул его в кобуру.

Теперь он смог спокойно дойти до оружейного магазина и собрался купить себе за обмен коробку подходящих к концу патронов.

– Обмен на «Самсунг» семнадцатой модели от 99 года? Да ты шутишь! Интервентам не продаю, а тем более за такой скромный взнос, – мужчина с седой бородой и очками громко засмеялся и вернул телефон Егору.

– Что же вас может заинтересовать? – спросил Егор.

Мужчина в очках прищурил глаза и чуть ближе опустился к нему.

– Вполне возможно, что я могу обеспечить тебе пулю в голову. За бесплатно предлагаю.

– Предлагаешь выяснить, у кого ствол больше? – спросил холодно Егор и показал из-за стойки сверкающее шестигранное дуло Далета.

Оружейник вмиг притих и нахмурился. Так бы они и стояли, с ненавистью пожирая глазами друг друга, если бы не девушка, которая закричала от боли. Прямо за спиной Егора девушка с рассеченной артерией фонтанировала кровью и кричала от ужаса. К ней подбежали трое мужчин и принялись быстро нести ее до ближайшего медпункта. Испуганного Егора осек голос оружейника:

– Дура. Пластины в дефиците, а она заряжает вентилятор кровообращения остатками довоенной энергии. Тьфу!

– А почему у вас нет этой самой энергии? Рабочий же завод, коллегия ученых…

– Вполне возможно, что я смогу обеспечить тебя достаточным количеством патронов любого калибра, если ты обеспечишь нашему городу безопасность, – осекся в один момент оружейник, и голос его стал строже и менее надменным. Он словно что-то вспомнил.

– Пошел ты – я не наемный убийца, – Егор собирался уйти ни с чем, но продавец окликнул его.

– Да подожди ты. Я не об этом говорю, – он тяжело вздохнул и достал из-под прилавка две коробки с припасами. Рот Егора наполнился слюной, а сердце забилось чаще – в коробке были гранаты, мины, патроны, заряды для ПВО и даже дроиды-сталкеры.

– Да ты шутишь, – дрожащей рукой Егор взял в руки дроида и покрутил причудливый шарик с выступами в руках. – Неужто это те самые штуки, которые по самонаведению летают за плохими парнями?

– Ну, главное правильно указать цель, а то они сыграют свою роль не в том жанре, – мужчина в очках остудил пыл Егора и достал из-за прилавка сверток. Внутри лежала противовоздушная раскладная установка. С годами она потеряла свой товарный вид, но, по заявлению продавца, работала на отлично.

– Что от меня требуется? – словно потеряв рассудок, зашептал Егор.

Мужчина в очках, словно не доверяя ему и не воспринимая его всерьез, нахмурился и отвел взгляд.

– Не надейся, что оно достанется легко.

– Ближе к делу.

– Ясно. Я вижу, ты из тех, кто любит опасные авантюры?

– Просто привык, – соврал Егор.

– Я тебе скажу еще кое-что: если ты нам поможешь со старой проблемой, не только оружие будет твоим, но и авторитет в городе. Скидки, еда, женщины…

– Хватает мне женщин, да таких, коих ты, старик, не видел в жизни.

– Могу охотно поверить, все равно женщину только одну за жизнь узнал, – продавец закрыл прилавок и подозвал Егора внутрь.

В магазинчике оружия было сыро и темно. Оружейник, как и многие бизнесмены в городе, жил в своем бизнесе в прямом и переносном смысле. Дом представлял из себя лабиринт из комнат, где располагались два помещения сна, туалет, кухня, комната, подобные которой Егор называл сычевальней, а также подвал и склад. Все вместе они представляли из себя связанные между собой помещения, в некоторые из которых нельзя было попасть, не зайдя в другое.

Потолки были настолько низкие, что даже при довольно низком росте Егора было страшно здесь перемещаться, ведь в любой момент можно было наткнуться на лампочку или подвесной рыболовный крючок. Благо дом был сделан удобно и комфортно, так что все, что висело на потолке, было подвешено под что-то вроде углубления, которое почти равняло их с верхней границей дома.

Пройдя через занавес из разноцветных бус (только подойдя вплотную, Егор увидел, что бусы были сделаны из разукрашенных гильз) в третью комнату, они оказались в совсем тесном помещении с чайным столиком на полу и удобными пуфиками – сычевальне. В целом, комната представляла из себя помесь аккуратности и мягкости японских интерьеров с официально-деловым стилем и его сжатостью, строгостью. В итоге из этой помеси всего выходил сдержанный и приятный глазу тесный, но удобный и не сковывающий антураж с деревянной посудой, очень маленькими окошками и кучей шкафов и секретеров у стен.

– Мы, город А, всегда стремились к какой-то личной гармонии и отстраненности от внешнего влияния. В этом нам очень помогают отряды, которые выходят наружу в поисках утерянных благ цивилизации и научное сообщество Богдана Черного. К нашему и счастью, и несчастью, у нас имеется одна вещь, которая дает городу явное преимущество над остальными поселениями вокруг – восстановленный ядерный реактор, который построили в Клецке еще в 2070-х. Пока команда Черного занималась его восстановлением, какая-то группа дикарей прознала о наличии у нас ядерного топлива. Они живут где-то на юге от нашего города, но у нас нету достаточной силы для атаки. Эти гады, которые называют себя «РУМБА», регулярно нападают на город, забирая наши пластины, топливо, и заодно прибирают к рукам продовольствие, людей и технику. Единственное, до чего они не добрались, так это мои запасы и запасы Заснова. Никто в городе, кроме нас двоих, о них не знает, так что даже тайный информатор, о котором давно ходят слухи, не сможет сообщить им о нас. Поможешь – запасы твои, но из города вам все равно придется убраться. Хотя кто знает. Может, мы просто вас сдадим им, – оружейник улыбнулся, но не потерял уверенности и легкой подавленности в выражении лица.

Все это время Егор слушал с неохотой и даже какой-то небрежностью. Оружейник говорил далеко не самым убедительным тоном, будто бы и не стараясь его убедить. Этот рассказ о дикарях, которые нападали на город, звучал натянуто и банально. Складывалось чувство, что история города А повидала столько самоотверженных идиотов, которые погибли на задании, что оружейник уже и потерял былой запал.

– Значит, – начал Егор, – от трех путников требуется разогнать дикарей, которых не может разогнать городское ополчение. Хм-м, я думаю, можно взять Машку и показать брату, что мы на что-то да способны. Есть предположение, где находится их база? – говорил Егор с сарказмом, как бы показывая оружейнику глупость его плана, но подсознательно был готов выйти хоть в одиночку.

– Черт, да ты и правда слишком наивен. Все как и рассказывали, – словно не замечая явной насмешки в голосе, говорил оружейник.

– Рассказывали?.. Неважно. Так кто нам поможет?

– Я знаю, что база за лесом на западе… Знаю, кто вам поможет, – протянул устало оружейник и щелкнул чекой от гранаты.

– Ты чего? – по телу Егора пробежал холодок.

– Да не бойся ты! – оружейник улыбнулся и задвинул чеку обратно, загнув усики.

– Что? – к горлу Егора подкатил ком. – Как… Как ты ее задвинул? Это так не работает!

– В современном мире много чего работает, – оружейник встал и положил гранату со вставленной чекой на полку. – У нас есть то, чего нет у них – оружие. Еще топливо, которое я залил в тебя (под этой метафорой он, судя по всему, подразумевал интерес, который разбудил в младшем). Много оружия, но у них тоже припасен козырь, – оружейник повернулся к Егору и поднял брови. – Эти ребята – бывший спецназ. Точнее, большая их часть. Они перекрыли минами и противовоздушными снарядными установками пол-леса, за которым находится предполагаемая база. Туда добраться почти невозможно, именно поэтому я и прошу у тебя помощи. Конечно, вы привели к нам другого врага, но в этом нет вашей вины. Люди снаружи привыкли винить всех подряд и без разбора в своих невзгодах, но я привык решать проблемы. Твоя задача решить вопрос с минами, а ударные силы мы найдем… Я надеюсь. Также ты должен достать информацию и сделать так, чтобы наши парни были заинтересованы в атаке на «РУМБУ». Правда, не думаю, что спустя два года ты справишься, однако я никогда не теряю надежды.

– Мне правда жаль, что мы подвергаем вас опасности. Наш косяк, но мы не знали.

– Косяки бывают у всех. Думай, как их решать, а не об их наличии.

Рассудительность оружейника немного приободрила его. Егор почесал гладко выбритый Сновом подбородок и сказал:

– Видимо, – заключил Егор, вставая со своего места, – придется идти одному. Нечего тащить туда девушку.

– Ты что, с ума сошел? – оружейник вскинул брови и насторожился. – Черт, да ты же обычный парень из Менска. Куда там с минами ты разберешься?

– Так кто мне может помочь? – пропустив вопрос мужчины, продолжил Егор.

– Идиот… – сказал оружейник, но, видимо, мысль о том, что интервенты – не такой уж и ценный материал, в качестве расходника подойдет, заставил его передумать. Он продолжил: – Это ваш бармен из отеля «Клецкий дом». Сходи да узнай. Он в команде «дельта», так что что-то да расскажет. Но ты не думай идти один. Это же жуть как…

Но Егор уже вышел за дверь, опьяненный желанием сделать все сам.

X

Вернувшись в комнату, Егор никого там не застал. В помещении стоял запах табака и легкое амбре духов Маши. Сладко-горькая смесь успокоила прерывистый и быстрый ход сердца. Пусть после его и будут мучать сомнения: перспектива отправиться одному и подвергнуть себя опасности на минном поле в лесу будет казаться необдуманной и глупой, но сейчас Егор был не в силах думать и делать выводы. Все, что он видел перед собой, – это гордого за его поступок брата и влюбленные глаза девушки. Вокруг толпились жители города А, вокруг раздавались бы фанфары, а он, облаченный в военный мундир, шагал бы по улице и кланялся уже почти потерявшим было надежду женщинам и детям. Егор начистил Далет, одолжил у девушки карабин и установил на него глушитель с оптикой. Сначала хотелось сходить к тому бармену, о котором говорил оружейник, но очень уж хотелось ему увидеть все самому, да и мины – вот все, что было важно. Как казалось тогда, бармен не скажет ничего полезного.

Выйдя из дома, он направился на юг – в давно заброшенный и ветхий кусок города. Тут было довольно мило и спокойно. Той серой и гнетущей атмосферы, что была в советском районе в Менске, не было. Некоторые дома сохранили свой презентабельный вид, магазины еще были полны затухшего, но все же продукта, помпы для воды были целыми, а опоры ЛЭП проводили местами надорванные провода.

Вокруг была тишина, и чем дальше Егор заходил, тем тише становилось все вокруг. Ноги начинали тяжелеть и плестись, словно две дохлые рыбы. Понемногу подступал к горлу ком, а прежняя уверенность опять сменялась сомнениями. В его голове появилась картина того, как его тощее тело разносит миной или снарядом ПВО. Шаг замедлился.

Но впереди показался лес. На опушке Егор присел на корточки и пошевелил траву. Впереди показалась очень ярко выраженная черно-зеленая шайба, размером с его ладошку. На ней был легкий слой грязи и разводов. Было чувство, будто она намокла.

– Видимо, это дерьмо они заложили весной, не додумавшись толково их закопать глубже слоя листьев, – Егор засмеялся и двинулся смелее.

Он подошел к той большой шайбе и внимательно ее осмотрел. Обезвредить ему ее не удастся, но, возможно, они смогут использовать ее в своих целях.

Путь вперед проходил наощупь. К сожалению, у оружейника не было приспособлений для саперов, так что даже с такими четко видными минами он был аккуратен. Ощущение того, что в любую секунду его разорвет миной, не пропало, но благодаря, как он думал, наивности «РУМБЫ», в такой час он даже мог отвлечься и подумать о своем.

Лес казался бесконечной вереницей стволов елей и сосен. Появлялось ощущение, что он ходил по кругу, пока в какой-то момент все шайбы в округе не пропали. У Егора камень с души свалился, и он присел у дерева, чтобы немного перевести дух и остановить бешеный ход сердца. Вокруг запели птицы. Ржаная лепешка за полклецны из «Аркашино» в руках показалась намного вкуснее, а проделанная работа по обходу такой простой защиты намного значительнее. Простая победа, стоившая ему лишь пары минут внимания, в душе отозвалась великим подвигом.

По соседнему дереву забегала белочка. Егор достал из рюкзака арахис брата и максимальнопочистил его от соли. Рыжий зверек уставился голодными черными точечками, что были у него глазами, на орехи и начал медленно спускаться. Каждый шаг белочка словно вытаптывала в поисках препятствий.

– Бедолаги. Привыкли, видимо, к ужасам леса. На же! Смелее! – говорил Егор, вдруг заметив, что вокруг, пусть на больших расстояниях, было немало следов от взрывов. Это его насторожило.

Но вот она осмелилась и быстро побежала. Стоило ей подойти на пять метров к Егору, как что-то щелкнуло у нее под лапкой.

Что в тот момент спасло Егору жизнь – неизвестно. Невидимая рука инстинкта самосохранения дернула его за шиворот и потащила за собой. Буквально доля секунды – и его бы не стало.

Громовой взрыв раздался за его спиной и вогнал острую ветку в левую руку. Чуть позже у ног его приземлилась беличья лапка. От страха он весь затрясся и чуть не потерял сознание, думая, что сердце разорвет ему грудь. Горькая слеза подкатила к щекам. «Что же это со мной, – думал Егор, вытирая грязной рукой слезу. – Что за ужас!» От страха он еще сильнее расплакался и сжал раненую руку. В данной ситуации он имел только траву вокруг, и пробитой руке, возможно, нужно будет поносить в себе инфекцию.

Крепко зажав зубами полотенце, в которое был завернут его скудный перекус, он выдернул глубоко вошедшую ветку и согнулся пополам. Боль пронзила, словно стрела, ранящая на бешеной скорости. Минут пять он сидел, заливая окровавленную рубашку на руке водой и роняя горькие слезы на сухую землю, будучи не в силах отвести взгляд от запекшейся крови беличьей лапки. Немного отдохнув, он вырыл целой рукой ямку и закопал там окровавленный кусок белки. Еле сдерживая так пугающие его слезы, он осмотрелся. В душе появилось сомнение, которого он так боялся. В эту секунду хотелось крикнуть: «Братан!». Хотелось увидеть смелое лицо брата, который пробирается сквозь эту чащу и вырывает каждую мину на пути. В его представлении чувства брата всегда были обострены до такой степени, что хоть в сотне метров под землей он учует старую ядерную бомбу, чудом не разорвавшуюся с периода войны.

Романтизированный образ брата придал ему уверенности. Присыпав лапку белочки, он положил орешки в карман и оперся о дерево. Боль была несильной, и уже спустя пару минут рука была работоспособна, хоть и не полностью. Казалось, что пройти это дьявольское поле и найти убежище дикарей ему не под силу, но судьба вмиг дала знак – надежду.

Давно уже чесавшийся карабин на спине заликовал. В дали показались два смуглых и худощавых лица в черных банданах. Видимо, это и были члены той самой «РУМБЫ». Они неспешно следовали за летящим перед ними дроном и очень странно петляли. На бедрах у них болтались белые рукоятки револьверов, а за спинами висело по автоматической винтовке.

«Суки, вооружены до зубов», – подумал Егор, забравшись за куст. Только когда выдался удобный момент – двое смуглых парней сели у остывшего костра и принялись готовить новый, – Егор осознал, что ему никогда ранее не доводилось стрелять из снайперской винтовки. А сам карабин Уорвика был больше предназначен для удара в лоб, а не для скрытой атаки, так что точностью особо не отличался.

«Плевать. Если я не смогу сделать этого, то мы никогда не сможем стать сильнее и дойти до конца. Мне нужно сосредоточиться», – говорила ему его самонадеянность. Он лег на живот и просунул дуло в прореху в кустах. Настроив оптику, он четко видел лицо одного из парней: смуглое, в очках и с короткими черными волосами. Он что-то вяло объяснял своему низкому другу, который с энтузиазмом разводил огонь и курил сморщенный фильтр сигареты.

Спустя какое-то время раздумий Егора поднялся дым от костра. Теперь цели то и дело застилались им, подавляя и без того слабую уверенность стрелка. Егор отодвинулся от прицела и начал думать. Первым делом он снял бесполезный глушитель, только уменьшающий убойную силу и дальность выстрела. В голове появилась картина того, как в немногочисленных фильмах и играх настоящий снайпер пробивал насквозь две головы. Эта задумка показалась ему вполне интересной, так что он начал свое аккуратное перемещение прицела, сверяясь с направлением дыма, уверенный, что на таком расстоянии это сыграет роль.

Нащупав нужную траекторию, он задержал дыхание и прицелился. В такой момент ему захотелось обратиться к богу, но он взял себя в руки и дал обещание сделать все сам. Прицел был наставлен на лысую голову первого парня. Он представил, как солдату разносит голову и шальная пуля входит в череп другого. Изобилие крови в его представлении только сильнее подавило дух. Он весь дрожал, на лице выступил пот, зачесалась спина. Один лишь факт ему помогал найти причины, по которым он обязан выстрелить, – город А. Его жители, уже так давно страдающие от рэкета этих гадов, будут ему благодарны.

И при всем при этом он не хотел стрелять. Он все равно не находил достаточно аргументов для себя. Закрыв глаза, он начал думать. Представляя брата, он все больше и больше наполнялся смелостью, а надежда увидеть Машу стала основным топливом для его действий, каждую секунду сжирающим его силы с неимоверной скоростью.

Вот уже казалось – секунда, и он упадет без сознания. Без сил, так и не закончив начатое. Лысый сидел неподвижно и грел хлеб над огнем. «Если не сейчас, то никогда», – Егор весь вскипел, стало жарко, и он спустил крючок. Пуля вылетела с оглушительным грохотом, отдавшимся в ушах, словно током ударив по рукам. Пальцы онемели, глаза чуть затуманились, в ушах звенело.

Парень с лысой головой упал замертво. Второго тоже не было видно. Внутри у Егора все вскипело, как в печи. Он хотел кричать от счастья и плакать от распирающего страха и чувства вины, но, то ли стараясь успокоить себя, то ли стыдясь такой реакции, он посмотрел на упавшего замертво, и дыхание перехватило. Он встал и медленно, почти скользя по земле, начал подходить к костру. Благо мины не настигли его.

XI

Гордость за себя затуманила рассудок. Он почти дошел до костра, когда, совершенно неожиданно, прогремел выстрел. Пуля прошла у него прямо над макушкой. Второй парень выскочил из-за трупа и наставил на него прицел. Егор настолько растерялся, что выронил из рук карабин. Рука потянулась к рукоятке Далета, но парень предупредил его выстрелом в ту же больную руку. Очередной приступ боли, перетерпеть который Егору не удалось, пронзил с удвоенной силой руку. Он заорал и тяжело упал за массивное дерево, которое укрыло его от еще двух выстрелов.

– Постой! – взмолился Егор, сдерживая текущие из глаз слезы. – Прошу тебя, выслушай! Я обычный бродяга, и не причиню тебе вреда. Мне очень больно! Я не смогу тебе противостоять, послушай меня, – он прикусил губу и разгрыз ее до крови уже в который раз. – Давай поговорим. Я правда не хочу причинять тебе вреда.

– Да как ты смеешь просить пощады?! – прорычал с обидой в голосе парень и пустил три тихих предупредительных выстрела из револьвера в исполинский дуб.

«Вот же мне сегодня везет! Но что делать дальше?» – думал Егор. Наступила гробовая тишина. Егор слышал каждый шорох парня, и все зависело от одного неправильного движения. Никто не знал, как поступить дальше.

Казалось, что надежда потеряна, и парень, реакция которого явно преобладала над реакцией Егора (в конце концов, простой обыватель не успел бы так быстро спрятаться за трупом товарища), просто выловит его и пустит тихую и смертоносную пулю прямо в лоб. Тут Егор отчетливо, как тогда, в «Печи», почувствовал запах смерти. Счет шел на секунды. Профессиональный спецназовец мог любыми уловками убить его. Одно неверное движение могло разнести его голову на миллионы кусочков выстрелами разъяренного охотника из клецкого леса.

Предчувствия окутали его с ног до головы. Шаги стали громче в сотни раз, пение птиц казалось посмертной одой. Заболел живот, сердце упало в пятки. Калейдоскоп эмоций даже не давал надежды на то, что Егор справится и сможет закончить дело, найти выход. В судороге он перебирал в памяти все лучшие моменты с немногочисленными друзьями, братом и той, которую даже при смерти невозможно было забыть. Уже тогда он отчетливо понимал, что он не Джеймс Бонд. Шальная пуля какого-нибудь прохожего не убьет охотника, его смекалка не спасет. Его фильм подходил к концу. Последний, на кого была надежда, оставался брат. Шаги звучали все ближе.

«А что станет с ним? – думал Егор про брата. – Он так меня любит. Меня, ублюдка, но любит. Я тоже тебя люблю, братан. Не хочу делать тебе больно!». Он, сквозь слезы сжимая раненую руку, боль от которой почти выключила его, представлял лицо брата, когда спустя пару дней по наводке оружейника найдут его тело. В эту секунду все чувства обострились. Он перестал задыхаться и оглянулся. Джеймс Бонд все-таки проснулся в нем. Магнитную ленту зажевал проигрыватель.

Дрон, предназначение которого Егор сразу распознал, испустил по земле зеленые круги, подобные ряби на воде. По «хмыку» солдата было понятно, что он тоже это заметил. Дрон был в паре метров от врага, но Егор сразу понял, что этого должно хватить. Удача спасла его. Судьба, в конце концов, помогла ему. Тогда же он и вспомнил про книгу Коэльо, которую Егор, как тогда ему казалось, придя домой, дочитает за один день и перечитает заново. Внутри его проснулось резкое чувство, отдавшееся гулом в голове. Он, весь содрогаясь от одной мысли о чудесном спасении, навел пистолет и выстрелил в центр ряби.

В воздух поднялись листья и куски дерева. Егор, лежащий на земле и кричащий от радости, боли, страха и чувства вины, открыл глаза. Еще с минуту он ожидал выстрела в спину, но его не последовало. Он выждал еще с минуту, не веря ощущениям собственного тела, и выглянул из-за дерева, выставив вперед Далет. Опасность миновала – парень лежал мертвый, а лицо его было разорвано на куски.

У костра Егор жадно доел хлеб с копченостями и занялся рукой. У одного из убитых был бинт да гель, притупляющий боль. Благо брат что-то рассказывал о нем, когда приходил с допризывной подготовки. Егор наполнил специальную резиновую накладку гелем и надел себе на руку. Облегченно вздохнув, он сел на бревно. Боль как рукой сняло, а голод благодаря припасам этих парней на время оставил его.

Посидев так с минуту, Егор подтащил к себе упавший на землю дрон. У этого чудного шарика с тремя стальными блинчиками, выпиравшими наружу, был поцарапан корпус и что-то переклинило внутри. Он с короткой периодичностью выдавал тусклый свет и потухал. Взяв в руки нож, Егор вскрыл внутренности дрона.

Удача явно была на его стороне. Из всего многообразия сложных схем и наборов вакуумных ламп, повреждено было именно замыкание: «–» и «+».

– Ничего себе ты прочный, малыш, – сказал тихо Егор и принялся настраивать отсоединенные провода.

Ранее провода были припаяны, но теперь Егор обошелся липким бинтом, который был у одного из солдат. Аккуратно, будто ювелир, он вырезал ножом два квадратика и пинцетом (все так же позаимствованным у одного из мертвецов) наклеил их на провода. Луч зеленого света заработал. Егор закрутил обратно крышку и взял у солдата пульт.

– Дерьмо! Вот это находка! – воскликнул он, смотря на панель пульта.

Чудо-устройство выдавало карту в радиусе двух с половиной километров. На ней был и город А, и база со всем ее скромным размахом, и карта леса с одним опорным пунктом.

– Теперь, – начал монолог Егор, – мне не придется идти никуда. Все есть тут! – сказал зловещим голосом он и оглянулся на мертвых солдат, наспех присыпанных землей. На секунду он задумался, но радость от победы затмила его рассудок. Теперь было неважно, какие жизни положены на победу. Активировав дрон, он пошел обратно, обходя зеленую рябь света, которую тот пускал на вражеские мины.

XII

Полностью довольный своим походом, Егор вернулся в город и заскочил в бар в отеле. У стойки стоял все тот же парень, лениво склонив голову и листая что-то в телефоне.

– Виски, лед, – сказал Егор, не отрывая глаз от пульта управления. Сейчас он шел наперекор своим традициям, но лед был необходим. Бармен так же не поднял глаз и наполнил стакан.

Долгое время он провел за изучением грубой светло-зеленой схемы. Укрепление оказалось не столь уж и страшным. На базе врага было всего лишь пару дачных домов, две вышки, одна противовоздушная установка, гиблый танк, давно не работавший, а также склад и большое поле с какими-то зелеными точками. В километре также располагался опорный пункт, состоящий из двух корабельных контейнеров. Уже тогда у Егора появлялся какой-то план в голове.

Бармен заметил, что посетитель рассматривает что-то диковинное и непонятное. Без особого интереса он его окликнул:

– Эй… эй, парень! – на его зов Егор поднял глаза и прищурился. У стойки все так же был бармен, который сверлил его покрасневшими глазами. – Можно тебя?

– Да, можно, – Егор поднялся с кресла и нехотя отложил пульт.

– Я хотел спросить кое-что, – бармен замялся.

– Я тоже, – ответил Егор.

– А… А! Да, конечно, спрашивай, – бармен сделал лицо серьезным и поднял брови, положив локти на стойку.

Бармен был ровесником Егора. Конечно, точный возраст нельзя было выяснить, но у них явно были сходства. Перед тем как справиться у него о своей миссии, Егор внимательно осмотрел парня, от чего тот даже как-то смутился и поежился.

Бармен у стойки был чуть выше Егора, худой, с длинными черными волосами и маленькими губами. На лице прослеживалась неестественная для его возраста щетина. Лицо не вызывало доверия, а лишь грусть, которая сама собой наплывала, когда взглядываешь в его черные, опечаленные глаза. Впервые за долгое время Егор смотрел на кого-то с такой надменностью, которой сам позже чураться начал. Однако его пыл чуть поумерило совсем подавленное лицо бармена. Он сжалился и сделал лицо чуть проще.

– Так, мне нужно справиться у тебя о дикарях, которые тырят у вас пластины и припасы. Что ты знаешь о них?

– А зачем тебе?

– Тебя это не касается, – Егор поднял брови и удивился наглости бармена. – Ты должен мне сказать все, что знаешь о них.

Бармен чуть отошел и почесал затылок. По лицу его было видно, как он старается что-то припомнить, но Егор увидел в этом лишь желание что-то утаить.

– Давай без шуток, окей? – сказал Егор. – Ваш город в опасности, так что любая информация мне ценна. Не трать мое время.

Парень у стойки расстроился и сделался каким-то кислым.

– Это наши старые враги, – начал он, совсем поникнув и потеряв прежний интерес. – У них есть привычка раз в два-три месяца нападать на нас. Они в основном крадут пластины, но иногда они могут взять продукты.

– Я все это знаю, – не вытерпел Егор. – Говори, где они, что делают и сколько их.

– Около пятнадцати человек, – без промедления сказал бармен, словно что-то резко вспомнив. Он нахмурился и продолжил уже тише: – Бывший спецназ, ударный спецотряд М-ГО, если тебе это что-то говорит, но зовут они себя «РУМБА» – по аналогии с танцем, но сами они это расшифровывают как «Резкие ублюдки милосердно берут аванс». У них есть много взрывчатки и техники, которая хоть и не работает, но в расчет ее стоит взять. Лес заминирован, но база хилая – деревенские застройки. Она находится примерно на полтора километра вглубь леса, на юг. Это все, что я знаю.

– М-да, – протянул разочарованно Егор, понимая, что в дроне информации и то больше.

Бармен тяжело вздохнул и снова оперся на ладонь. Егор на секунду глянул на него. Что-то в его глазах показалось ему знакомым. Он медленно отошел от стойки, но бармен в последнюю секунду, словно отчаявшись, сказал:

– Хочешь выпить как-нибудь?

Егор посмотрел на него с упреком, но потом призадумался. Парень у стойки казался неглупым, но очень мрачным. Его это привлекло.

– Как-нибудь, – и он ушел в комнату.

Лучшим выходом в такой непростой ситуации Егор выбрал сон. Засыпая, он был твердо уверен в том, что дело не такое уж и трудное. Он спрятал руку в геле под одеяло и с чистой совестью принял нахлынувший на него сон.

XIII

Первое, что младший брат увидел, когда проснулся – Лёша, разминавший в руках шарик мастики. Не придав этому значения, он поднялся с кровати и натянул штаны, как вдруг увидел рядом и Машу, которая оперлась о стену и с какой-то жалостью и страхом смотрела на него, переводя кроткий взгляд с него на старшего брата. Немного постояв, он вышел из себя и спросил:

– Ну, чего вам?!

Ответа не последовало. Встав с кресла, Лёша молча подошел к нему и со всей силы вдарил по натянутому слепку застывшего геля на руке.

– Идиот! – заорал Лёша.

От боли у Егора в голове все перемешалось. Он упал на кровать и прижал зубами губу. Из глаз потекли слезы. Большего унижения, чем то было у Уорвика, он ожидать от брата не мог, но сейчас, представляя на себе надменный взгляд Маши, Егор отвернулся и ударился в подушку.

– Встань!

Лёша взял его за шиворот и, несмотря на все потуги брата, все же поднял его с кровати. Второй удар пришелся прямо в открытый и готовый для крика рот. В голове послышался хруст, которого Егор еще никогда не слышал. Зубы хрустнули.

– Идиот, – повторил старший брат тише, но в голове Егора это отдалось раскатом грома, ранящим в самое сердце.

Теперь он чувствовал, что брат говорит это всерьез и совершенно холодно. Рядом была Маша, старающаяся не лезть в чужие дела и принимающая безучастный вид. Внутри у него все упало. Лёша подошел к нему с купленным в Менске ножом. Первое время Егор, проливая стыдливые слезы, не понимал, за что получил два тяжелых, словно кувалдой, удара, но, завидев нож в руке брата, сразу все понял.

Казалось, в ту секунду, кроме как смириться, не оставалось ничего. Самоуверенность и отвага Егора растворились в боли и неподконтрольности эмоций. И тогда его больше всего печалили даже не старые раны пригорода, не взгляд Маши, не погибший в комплексе друг и даже не опаленная жгучей болью рука, вся онемевшая и залитая кровью от открытой раны – печалило лицо его брата, на котором брови впали в глазницы, взгляд был холодным, а губы до боли сжаты зубами. Лицо всегда столь нежного и доброго к нему брата.

Тихий ужас охватил Егора. Слезы без остановки текли из глаз, а губа кровоточила. Он понял, что тут бессилен и склонил печально голову. Дабы придать брату смелости, Лёша полоснул ножом место, куда вошла пуля. Егор заорал и схватил окровавленным ртом полотенце, весь сжимаясь и, словно снег, тая под взглядом Маши. Видимо, девушке тоже было трудно, поэтому она отвернулась и стиснула зубы. Он хотел, чтобы она ушла, но стоило ей сделать шаг в сторону, как Лёша направлял в ее сторону нож и приказывал стоять и смотреть. От этого становилось еще хуже.

Старший брат сорвал треснувший от его удара гель и принялся за свое дело. Нож разрезал плоть как масло, проходя все глубже и глубже.

– Полудурок, – зашипел Лёша. – Ты мог лишиться руки! Оставить пулю в себе и лечь спать?! Ты с ума сошел?

Он интенсивнее заработал. От боли Егор почти потерял зрение, но слезы попытался максимально сдержать. С минуту старший, обильно изливая весь свой запас ругательных слов, пытался достать пулю, вошедшую глубоко в мышцы и застрявшую между костью и напряженным до предела трицепсом. Когда она оказалась снаружи, старший словно рассудок потерял. Его глаза налились кровью, он взял ее и с оглушающей силой вбил в деревянную обшивку ванной, весь побагровев и начав тяжело, громко дышать. По полу прошла жуткая вибрация. Кровавый кусок металла вошел в доску, оставив после себя паутину из трещин. Подняв затуманенный взгляд на кусок пули, вокруг которой образовался кровавый подтек, Егор почувствовал некоторое облегчение. «В один момент, – думал он, – удар такой мощи придется мне в челюсть не так легко, как это было сейчас».

Брат вышел из комнаты. Оставшись на месте, Маша закрыла дверь и достала аптечку. Не в силах сдержать стыд, Егор отвернул лицо и зажмурил глаза, продолжая сжимать зубами уже все покрывшееся кровью и слюнями полотенце. После минуты ковыряний Лёши в его руке, перекись, которую Маша словно воду лила на руку, показалась совсем безболезненной процедурой. Справедливо стоило признать на тот момент, что Егор в жизни не чувствовал ничего хуже. Смесь раздирающей все его тело боли и раздирающего весь его дух чувства стыда и отчаяния была самой ужасной пыткой, которую ему довелось пережить. Со временем сердце перестало так бешено биться, и Егора немного отпустило. Маша взяла бинт и плотно укутала руку в него.

– Спасибо, – выдавил Егор, вдоволь наглотавшийся соплей.

– Ты злишься на него? – спросила Маша.

Егор не ответил. В сердце его была глубокая рана, которую Лёша нанес ему своим поведением, но эта рана была лишь ответным ударом, так что злость к брату немного утихла. Он украдкой глянул на себя в зеркало, как вдруг потянуло тошнить. Вид красного, мокрого, заплаканного от боли и обиды юноши, вечно взывающего всех уважать его и считать самостоятельным, вызывал у младшего отвращение к самому себе. Он хотел быть как герой книги, который бы выдержал все и прошел бы до конца: дошел бы до Темной башни, победил бы темного лорда, справился бы с системой, загарпунил бы Белого Кита, но его путь оборвался, как он думал, тут.

– Нет, – словно ребенок сквозь заикания выдавил Егор.

– Где же ты получил эту пулю? Неужто кто-то в городе всадил ее тебе?

– Не притворяйся, – прошипел Егор. – Если бы это было в городе, Лёша бы так не разозлился. Он прекрасно знает, что я поступил глупо, – он отворачивал лицо, надеясь, что оно наконец обсохнет и не будет выглядеть настолько жалко. – И ты это знаешь…

– Нет, – строго перебила его Маша. – Я не знаю, где ты ее получил, но я точно знаю, что ты получил ее там, где мог остаться и без головы. Скажи, – она провела своей мягкой и бледной ручкой по его плечу. От ее прикосновения Егор содрогнулся и ответил:

– Мне дали задание… Я пошел на него и словил пулю в лесу на юге, но делал это только ради вас, не ради себя…

– А может, просто хотел утолить голод своего тщеславия? – давила Маша, четко и ясно понимая все намерения Егора.

– Нет, – он осекся и опустил взгляд. – Да…

– Ужас, – Маша приложила руку к губам. – Почему же ты не взял с собой Лёшу?.. Ну, или меня, на крайний случай…

К горлу младшего брата подкатил ком. Сказать, что был высокомерен и хотел доказать что-то, казалось ему настолько жалким зрелищем, что из глаз опять хлынули слезы. О каких тут геройствах шла речь, когда даже ответственность пугала его. Простые слова. Однако он решил быть честен.

– Там были мины. Много мин… Какие-то дикари… Меня послал туда оружейник. Для решения вопроса я решил купить припасы, но мне отказали, дав взамен задание, наградой за которое будет целое множество… Я хотел взять тебя с собой, чтобы доказать брату, что мы не обуза для него, но я не представляю, что бы со мной стало, если бы ты… – он шумно сглотнул и дрогнул. – Если бы с тобой что-то случилось. Я хотел доказать брату то, в чем он сомневался, а теперь и совсем не верит, но сейчас я понимаю, что приношу ему какую-то нестерпимую боль, которая убивает его… Понять бы, что с ним, но он так замкнут, а я так слаб. Сука! Неужели я так жалок? – он повернулся к ней, теперь уже не стесняясь своего распухшего лица и подтеков на щеках.

Маша сидела рядом молча, слегка приоткрыв рот и смотря на него теми самыми глазами. Глазами, в которых ничего не было понятно до конца, но которые были столь привлекательны в своих голубых бликах, темно-синих переливаниях, бирюзовых линиях радужки, что он не нашел сил отвернуться. Она смягчилась и провела рукой по его щеке, сбросив слезу. Ее лицо совершенно не выражало жалости. Казалось, будто бы ей абсолютно все равно, ведь ее взгляд был жадным, глубоким и удивленным. Она не пытался выразить к нему сожаления, словно дразня своей гордостью за его поступки.

– Да, я не пытаюсь тебя жалеть, – заключила она. – Не пытаюсь, потому что ты сильный и смелый, что бы ты там ни думал. Ты просто глупый и совсем не заботишься о себе, тем самым забывая о старшем. Меня это огорчает…

– Огорчает?.. Знаешь, а ведь я слабее девчонки… Эти слезы – показатель не моей трусливости, а моей глупости.

– Ты даже не представляешь, – начала Маша, пододвинув поддон для ног под себя, – сколько я плакала в первые дни. Мы оба с тобой глупые, вонючие плаксы, но ты хотя бы пытался что-то изменить, пока я восхищалась этой смелостью, как дура, бегая вокруг да около, будучи не в силах сказать тебе то, что хотела сказать давно. Наверное, еще в городе.

– Что…

– К черту слова, – оборвала она его.

Маша немного поникла, но ее рука все так же была на его щеке. В секунду он все осознал. Она подняла голову и посмотрела ему в глаза. Нахлынуло чувство дежавю. Егор продрог. Их взгляды сцепились, как раньше, словно оковы несчастных. Скованные страхами и сомнениями, они пожирали друг друга глазами, думая об одном.

Не отрывая опечаленных и горящих глаз, Маша медленно пододвинулась к нему. С каждой секундой расстояние становилось меньше, а сердца бились чаще. В глазу Егора появилась искра – он начал чувствовать ее дыхание. Он почувствовал, что оковы расцепляются.

Нечто столь приятное и будоражащее его он в жизни не испытывал. Это свежее, теплое дыхание охватило его, прижало и защекотало где-то в районе спины и голеней. Голова закружилась, и он, сам того не ощущая, начал склоняться, словно титановый монорельс, тяжело сгибающийся под своей тяжестью и падая на крыши домов. Настолько близко к ней он не был никогда, и теперь, когда они были рядом, чувствуя друг друга, он понял, что все его мысли и предвкушения, которые захватили его разум еще тогда, в Менске, были не напрасны. Не было фальши в них, и это сделало момент в сотни, тысячи раз приятнее.

Ее маленький нос коснулся его носа, слегка покрывшегося липкими подтеками. Она закрыла глаза и прижалась им. Егор задрожал и обмяк, не в силах более сладить с собой. Один нервный толчок, как произойдет самый настоящий взрыв, способный поменять все его мировосприятие в секунду.

Спустя долгие годы он, со слезами на глазах, вспомнит этот день, до крови пробив себе руку остро заточенным карандашом. Карандашом, ставшим вестником апокалипсиса и вечных скитаний от одной крайности к другой. Он вспомнит свой первый поцелуй, что, словно хороший, дорогой кьянти, выдержавший себя достаточно за последний месяц, окутал его странным теплом. Губы воссоединились, словно влитые. Они будто бы были сделаны друг для друга, хоть у обоих они и были обкусаны, рыхлые от постоянного стресса. Сначала медленно, потом быстро, потом снова медленно. Все происходило в голове, девственной от таких чувств, в момент, когда уже никакой мозг не мог влиять на твои действия. Лишь импульсы, жадные до любви импульсы.

XIV

Ослабев и потеряв последние силы для борьбы с братом и рефлексии, Лёша опустился за барную стойку, намереваясь запить боль тем количеством виски, которое может выдержать его тело до тех пор, пока он не начнет блевать собственными органами.

– Виски.

– Купажированный…

– Издеваешься? – устало протянул Лёша, но бармен не торопился двигаться. Повернувшись к нему, Лёша тяжело вздохнул. – Ну односолодовый. Скотч. Тебе что, может, ещё его состав на молекулы разобрать?

– Извините, – пробубнил бармен и достал граненую бутылку скотча из-под стойки, – только две тысячи сто п…

– Да налей, просто налей! – чуть не плача, простонал Лёша. – Плевать, сколько ему, пусть хоть вчера родился!

Ощутив на себе дурное влияние брата, он тоже захотел пустить скупую слезу, но выдержал, взяв крепкой, жилистой рукой стакан виски и влив его в себя, словно воду. Лёша поймал себя на мысли, что старший брат много пьет. Это была правда – старший брат много пьет. Эту мысль он пометил на полях своей тетради «Добрушъ», которая с момента встречи с Уорвиком была его постоянным спутником. «Старший брат много пьет», – тогда он думал, что напишет главу, способную разорвать этот порочный круг.

Почти ни одного вечера он не провел без стакана виски или пинты пива в руках. От этого стало еще более гадко. Лёша опустил голову на руки и весь поежился. Стало холодно, одиноко, трудно. Он ощущал, как может потерять самого родного и близкого в этом мире человека. Потерять его из-за своей глупости и плохого воспитания, которым он одарил бедного парня. Потерять из-за преждевременной уверенности в нем, из-за того, что не раскрыл обмана, который был в «Печи» произведен над ним с таким уверенным лицом. Слезы еще сильнее надавили на глаза.

И под всем этим давлением он не забывал, что брат растет. Он знал, что брат станет великим человеком, и пуля, всаженная в дерево ванной, станет краеугольным камнем в его воспитании. Больше никакой жалости.

Тоже понурый и совсем потерявший настроение бармен увидел эту картину. Он отошел от стойки, которая служила ему опорой в любой ситуации, и переместился к старшему брату. Стоило ему открыть рот, как Лёша оборвал его одной лишь фразой:

– Отвали и налей еще.

Бармен совсем потерялся. Наверное, он впервые в жизни словил столько негатива в свой адрес за один день. Теперь уже он налил два стакана и закинул розовый лед. От звука бульканья Лёша весь поежился и сурово уставился слегка покрасневшими глазами на черноволосого парня. Рука его так сжала стакан, что на ней показались вспухшие вены, а кусок стекла под ней готов был треснуть в любую секунду. Бармен поспешил его успокоить:

– Розовый лед – отличный способ расслабится. Я не знаю почему, но мне помогает.

– С чего ты взял, что мне поможет? Закинуть в односолодовый розовый лед? Ты придурок? – зашипел Лёша и уже поднял было стакан, как бармен снова успокоил его.

– Боль от потери или возможности потери близких. Сколько раз я с этим сталкивался. Ирландский виски с розовым льдом… Тепло в горле не раз притупляло это чувство.

– Я просил скотч.

– Да попробуй ты, твою мать! – бармен посуровел и выпил свой стакан.

Немного успокоившись, Лёша глянул на лёд и, подозрительно глядя на черноволосого бармена, отпил маленький глоток.

Стоило крепкому напитку попасть внутрь, как тепло и экстаз, охватывающий Лёшу в компании виски, разлились с такой небывалой силой по его телу, что глаза его прозрели, лицо порозовело, а румянец загорелся алым цветом. Старший брат выпучил глаза и медленно протянул руку бармену.

– Лёха.

– Жека.

Оба не разжимали ладони и, словно связанные едиными чувствами, смотрели друг на друга. В лице бармена он углядел что-то, что ранее не видел в других людях. Язык совсем расплелся и начал лепетать без умолку.

– Кто? Я тебя не понимаю, убейте! – говорил Лёша, держа в руках четвертый стакан.

– Се-па-ра-тис-ты, – лепетал бармен, держась за голову и бегая глазами. Вдруг он, хрипящим от крика голосом, заорал: – Грязные ублюдки!

– Грязные ублюдки? – спросил Лёша. – А как же… Свобода слова? – он ехидно сощурился и вскинул брови. – Ты думаешь, один такой умный тут.

– А может, и один! – не унимался Женя, размахивая руками. – В любом случае, я вижу, сколько вреда они принесли мне и жителям города, так что да – они ублюдки.

– Ну прямо уж ублюдки?

– Законченные, тупые… Еще…

– Не утруждай свой мозг. Ему рано так разгоняться. Высокие мощности могут…

– Стоять, – Женя выставил вперед палец и посмотрел глазами в пол, словно готовый начать блевать. – Нет, ты не прав.

– Почему?

– Отстань!

– Хочешь, расскажу? Но ты должен обещать, что наутро сделаешь все возможное, чтобы забыть о том, что я скажу.

– Ну так не рассказывай? – справедливо заметил Лёша, вскинув бровь.

– Ну, как это так, – Женя явно недоумевал, как вдруг из глаз его потекли слезы, быстро огибая приподнятые уголки рта и бородку. Лицо Жени не казалось печальным, он улыбался и что-то говорил, но слезы, словно что-то инородное, сродни вшам, сами выбегали из глаз и пускались в пляс на стойке. – Меня зовут Евгений Нестеров, Скороход.

– Евгений знаю, Нестеров предполагаю, а вот Скороход… Это еще что за черт? – пытался отшутится Лёша, немного растерявшись, смотря на текущие слезы бармена.

– Кличка такая была. Скороход. Убегая от копов, всегда был впереди. Говорили, я как страус, когда бегу. У меня привычка руки в карман засовывать, когда бегаю, словно птица, прижимающая крылья… Я отвлекся, Лёх. Извини. Ну извини, дай секунду… – бармен опустил голову, выдохнул и вскинул ее наверх. Глаза его застелили длинные, черные волосы. Когда он снова оперся на стойку и продолжил, лицо его чуть побелело: – Конгломерат «Комаровы». Так мы любили себя называть. Сейчас я понимаю, что будущего у нас не было. Компания из двух писателей, музыканта, бизнесмена и коллекционера – звучит как вздор. Мы так не считали. В компанию «Комаровых» я попал семь лет назад, когда мне было только десять. В это время уже все, можно сказать, были в сборе. Леня – гитарист и барабанщик по совместительству; Саня – поэт, умер через год, как я пришел; Захар – наш инвестор, брат последнего, что умер две недели тому назад. Последнего звали Вано, и он тоже любил писать стихи, любовь к которым потерянному подростку в свое время привил тот самый Саня. Нас объединяла одна общая черта – все мы брошенные жизнью, преступники и отморозки. Саня зарезал двух своих одноклассников, когда те глумились над его покойной тетушкой, Захар занимался грабежами, чтобы сколотить какой-никакой капитал на первое время, Леня просто отсидел четыре года по ошибке, когда ему и пятнадцати не было, а я… я был обычным. Не знаю почему, но Женя всегда был в стороне. Тихо себе собирая коллекции из всякого довоенного хлама, я медленно замечал, как чахнут мои самые близкие друзья и тонут в незаконных развлечениях наркотиками, грабежами. Сначала Саня… Ему было только четырнадцать, но уже тогда он, с неведомой мне тогдашнему яростью, резал руки кусками битого стекла, громко плача и рубя топором старые дома. Он ненавидел этот город, его пустынность, его запущенность, бесконечное гниение. Саня покончил с собой в канаве, спустя чуть больше года, когда я пришел к ним. Его лучшим другом был Леня. Будучи не самым позитивным человеком, Леня окончательно замкнулся, открывая рот лишь тогда, когда брал стих маленького друга и наигрывал легкую, спокойную мелодию, стихи под которую никогда не ложились красиво. В конце концов он тоже не выдержал. Леня слишком глубоко ушел в себя, потеряв остатки шатких после побоев от родителей нервов. Ему было всего двадцать.

Женя остановился и посмотрел на Лёшу, который вмиг протрезвел. Он сидел спокойно, вглядываясь в потрескавшийся ламинат на полу за стойкой и вертя в руках стакан. Былой запал пропал, а брови тяжело опустились к глазам, чуть не скрыв их за собой.

От слез Жени на полу образовалась лужица, которая просачивалась в щели и дырки, которые изгрызли личинки жуков-древоточцев. Женя сделал необходимую ему паузу и продолжил, постоянно судорожно убирая капли слез со щек.

– Бесконечная вереница смертей не могла продолжаться и дальше, но тогда появились внешние силы. Спустя три года Рей стал нашим мэром. Начались жуткие гонения частного бизнеса и вычеркивания из недостатков города так называемого классового неравенства. Конечно, позже Рей поймет, что все это не имеет смысла, а только лишь роднит его с печально известным президентом Д. Лишь только на примере одного Снова увидев, что никто здесь не равен, Рей успокоится, но его жестокая лапа коснулась нас раньше. Что ни говори, а он то еще животное, во всех смыслах. Высокомерный, эгоистичный, вечно недовольный. Именно его высокомерие и погубило Захара – наш денежный мешок, или кура, как мы его звали. Его хотели посадить, но он был уж очень ушлым адвокатом. Зная все тонкости юриспруденции, Захар уворачивался от любых претензий, пока Рей не показал своего лица – он наказал убить его. Просто… Просто потому, что устал, – Женя открыл рот и посмотрел на Лёшу, словно ожидая от него какого-то оправдания. – Просто котик устал гоняться за ним. Избавились от куры тихо, конечно же. Так он всегда решал конфликты, когда они выходили из-под его контроля. И вот так мы с Ваней остались одни. Долго вынашивая план мести, Ваня покусился на президента, желая отомстить за брата, но был посажен в тюрьму. Он стал вторым заключенным в нашей компании. По выходу оказалось, что его заразили. Я похоронил его две недели тому назад…

Рассказ подошел к концу. Вернее, он не был закончен и не изложен в правильной, углубленной форме, но Жене было тяжело выдавливать каждое слово, и на моменте с Сашей он уже понял, что надо заканчивать быстро. Он ударился головой о стойку и закрыл глаза, начиная жалеть, что рассказал это.

Болтали они часа два. На улице уже сгустилась ночь, а стаканы с виски только пополнялись и пополнялись. Увертливость и тактичность Лёши помогла вытащить нового знакомого из апатии на короткое время. Он наконец вывел его в более непринужденное русло рассуждений на тему жизни снаружи, морских пейзажей и прочих невероятных мест, которые они бы могли посетить, но, видимо, путь им был уже давно заказан. Выпив столько, сколько обычно хватает Лёше, чтобы упасть в обморок, он задал вопрос на прощание:

– Что же с этим льдо-ом такое? – он рыгнул и хитро улыбнулся. – Наркотик? – его голос булькнул, а внутри он весь залился смехом, который от страха выплеснуть содержимое желудка наружу сдерживал с очень большим трудом.

– Это Бушмилс, шесть лет, – улыбнувшись в ответ, сказал бармен и потер нос. – Редчайшая находка в наше время.

– Что? А почему ты не сказал этого сразу? – недоумевал Лёша.

– Странно, что ты этого не понял раньше. А мне надо было навести интриги. Я вообще думал тебе рассказать историю об отце, который годами выдерживал розовый лед, чтобы придать ему магические свойства. Но у меня же никогда и не было отца!

Оба загоготали как ненормальные. Когда, немного успокоившись, Лёша пришел в себя, он опустил голову и сказал:

– Мы уходим. Завтра утром. Жаль, что я не увижу тебя вновь.

– Да, жаль. Но я думал, что вы закончите дело с дикарями… Но да ладно, – Женя усмехнулся и допил стакан, сильно запрокинув голову. Он чуть с ног не повалился.

– Ты о чем? – удивился Лёша, стараясь максимально разогнать туман в голове.

– Ну как это? Вам же вроде поручили там что-то… А, не важно. Лучше вот, – он протянул бумажку с очень криво написанным адресом. – Заскочите на дорожку. Дам подарок.

Бармен вышел из-за стойки и молча направился за дверь наружу. Оставшись в некоторой недосказанности, Лёша, шатаясь и спотыкаясь на каждом шагу, доковылял до комнаты, тяжело упал туда, где спал Егор, – в угол. Сонный брат, словно чувствуя это сердцем, вскочил с кровати. Лёша же был в полной и бескомпромиссной отключке. Разбудив Машу, они вместе, как два Тарзана, попытались перетащить тяжелую и пропитанную алкоголем тушу. Всю работу, что очевидно, делала Маша, пока Егор сдерживал боль и кряхтел, как старик, поднимая здоровой рукой тяжелые конечности Лёши. С горем пополам они дотащили его, а из руки младшего снова брызнула кровь, окропив новый бинт очередной дозой алой краски.

Бессильно упав в угол и положив голову на грязное белье, он укутался тонкой простынкой. Все как в те дни в Менске. Он опять спал на самом грязном месте, и в очередной раз, словно белка в колесе, он чувствовал вину, и из-за этой вины лежал на холодном полу. Только вот теперь дела обстояли чуть иначе, ведь с ним появился другой человек. Первый после брата, что казался так близко.

Маша села рядом, положила белую подушку под его и свою голову и залезла под покрывало. Вновь чуть не расплакавшись от ее благородности, милосердия и доброты по отношению к нему, он уткнулся носом в ее плечо, вдыхая сладкий запах шампуня. Чувствуя тепло, упругое тело и мягкую, гладкую кожу под рукой, он обнял ее и прижал к себе. Так они и уснули. На холодном полу. Под наблюдением укутанной в пелену облаков луны.

Глава 4 Последний из «Комаровых»

I

– Подъем! – Лёша пинал Егора ногой.

– Отв… – Егор открыл глаза, осмотрел находящийся перед его носом клок пыли и тяжело вздохнул. Он покорно поднялся, как вдруг увидел, что на руке как-то оказался слепок из геля.

– Мы идем к одному моему новому знакомому, так что собирайте манатки и быстро выходите вниз. Я буду ждать вас там.

Закинув рюкзак на плечи, Лёша вышел за дверь. В комнате царил бардак. Смутно припоминая события минувшего дня, Егор словил себя на том, что он был жутко пьян. Правда, была одна проблема – этого он совсем не помнил.

– Что мы пили? – спросил Егор быстро прибирающую комнату девушку. Отлежавшая рука хоть и была замотана в бинты, после чего обернута гелем, но даже так умудрялась ныть за всем этим слоем защиты.

– Ничего, – ответила Маша и удивленно посмотрела на него.

– Чт… Я, видимо, набухался, сам того не заметив. Стыд-то какой.

– Не выдумывай, – Маша подкинула покрывало и застелила кровать. – После того, как я тебя перевязала… Ну…

– Твою мать… – Егор испугался и взялся за голову. – Что? Неужели я не смог сдержать себя в руках? Маша… Маша, прости дурака. Брат же говорил, – он подошел к ней, держа ладони прижатыми и виновато смотря на нее.

– Ты чего? – она улыбнулась и захихикала. – Нет, все хорошо, – она взяла своей ручкой его за подбородок. – Мы пошли и легли в кровать, но ты был настолько не в себе, что просто лег рядом и глупо улыбался, смотря в потолок. Так мы и заснули; а потом потащили брата и дали ему кровать.

В голову Егора вернулись обрывки событий минувшей ночи. Он вспомнил, как перебрался ночью на пол, как лежал с ней в обнимку и как плакал на полу, стараясь убедить себя, что сделает все, чтобы оправдать свою удачу.

– Ладно, – он успокоился и тоже принялся ей помогать.

II

Когда все было готово, Егор с Машей спустились вниз. Там их ждал жаркий спор и ругательства. Выйдя из-за поворота к дверям, Егор обнаружил брата, жутко покрасневшего и пытавшегося доказать что-то старшему портье в малиновом пиджаке. Егор узнал в нем сына управляющего, так что поспешил успокоить брата и оттащить его, пока исполинская сила его разгоряченного тела не направилась в прыщавое, с желтыми зубами лицо такой важной, по его мнению, особы.

– Правильно, успокой своего быка! – засмеялся старший портье. – Нечего тут самоуправством заниматься, сволочь!

– Что случилось? – вежливо и сдерживая обиду за брата, спросил Егор.

– Твой глистоподобный мудила-братец сильно много начал устанавливать своих порядков. Кстати говоря, тебе тоже следовало бы быть поаккуратнее, смазливый мальчик, а то вторую руку потеряешь, – он ткнул пальцем в Егора, и слюна из его рта попала ему на щеку. Егор весь содрогнулся и сжал кулак, приняв настолько сдержанный вид, насколько он в ту секунду мог сделать.

– Глистоподобный? Опрометчиво. Что ты имеешь в виду? – спросил он, обтирая лицо.

– Я имею в виду то, сукины дети, что вам бы стоило хотя бы какое-то уважение поиметь к нашему городу. Ладно уже с дикарями – не ваша забота это, но принять ответственность засвои поступки и свалить отсюда на хрен было бы с вашей стороны очень правильным жестом! А после всех ваших бесчинств вы еще и подрываетесь с похмелья в два часа дня и грубите старшему портье!

– Вот мы и сваливаем, – отвечал Егор. – Не кипятись, дружище. Нам терять нечего, и лицо у тебя целое только из-за моего уважения к Роману Федоровичу.

– Что… – портье чуть отпрянул, но вовремя не собрался: – Нет, это еще не все, – портье обнажил зубы, и изо рта потянуло тошнотворной помесью скумбрии и сигарет. Егор еле сдержал рвотный позыв и уже начал выходить из себя. – Вы заплатите за обслуживание и проживание. Это будет ваша оплата за непозволительное поведение.

– Мы уже заплатили твоему отцу, – ответил Егор.

– Ха-ха-ха, – он опять обнажил зубы, и тут Егор весь вскипел. – Вы оплатите выше…

– Не наглей, засранец, – встряла Маша, которой явно осточертела интеллигентность Егора. – Свали и не навлекай на себя проблемы.

– Сука! Как ты смела перебить меня! Вы – кучка кишечных палочек нахлебников…

Вечные упоминания обитателей желудочно-кишечного тракта со стороны вонючего и омерзительного старшего портье показались Егору очень уморительными в первое время, но сейчас его стало немного подташнивать, а к горлу подступала желчь. Ноющая от боли рука в геле не выдержала. Он со всей силы замахнулся и врезал ему по челюсти. Рука его была не особо тяжелой, так что старший портье только поежился от обиды и сплюнул в салфетку кровавую слюну. Однако Егору было мало. Он достал свой Далет и засунул сверкающий ствол прямо в зловонную пасть портье.

– Мы сыграем в игру – я даю тебе пять слов, которыми ты должен оставить меня и моих спутников в добром расположении духа, но при этом постарайся не забрызгать нас слюной из своего зловонного рта. После этого ты скрываешься с наших глаз и больше никогда не появляешься, ведь если появишься – полноценной жизни тебе не видать! Ты понял, паскуда?! – Егор весь побагровел и затрясся, от волнения чуть не выпустив пистолет из руки.

Тогда он еще не подозревал, каким пророчественным языком говорил. Старший портье весь содрогнулся и чуть застонал. Егор засунул дуло настолько глубоко, что самому стало противно. Достав пистолет изо рта, Егор принялся тщательно протирать его салфеткой, испытывая глубочайшее отвращение и вместе с тем унижение, что в такой ситуации ему приходилось потворствовать его отвратительной натуре, стирая слюну с шестигранного дула. Портье стоял молча и, весь краснея и свирепея, смотрел на Егора. В его глазах читалась животная ярость, но он был не глуп, так что вмиг осознал свою беспомощность.

– Ты серьезно? – спросил он, сдерживая крик.

– Три слова? С каких пор такие ублюдки, как ты, стали обладать достаточной литературной подкованностью, чтобы так вот взять и за три слова дать всем понять глубину своего раскаяния?! – Егор не успокоился и с оскалом покосился на него. Старший портье сглотнул и, словно выдавливая из себя огромный булыжник, сказал шепотом:

– Прошу извинить идиота…

В голосе чувствовалась ненависть, хладнокровие. Старший портье, который, вероятно, никогда не бывал так унижен, хрустнул пальцами и поправил галстук, весь вскипая, словно сидя на пороховой бочке.

– Нам этого явно хватит, – сказал нетерпеливо Лёша и с гордостью похлопал Егора по плечу. От этих прикосновений Егору сделалось легко, и он, склонив голову, ликующе заулыбался. – Все, все – свали отсюда. Нам еще за тебя у Романа Федоровича прощение просить, что такой ублюдок позорит его, – Лёша оттолкнул портье, и они вышли из отеля. Откуда-то издалека их провожал взглядом разгневанный и дрожащий от ярости парень, уже вынашивающий план мести.

III

История со старшим портье быстро забылась, не считая только легкого осадка в лице зеленевшего Егора, который ненароком вспоминал отвратительный запах и весь содрогался. Переполошенный старший брат петлял закоулками и заскакивал за повороты. Люди в окнах и на лавочках и так его шугались, прячась в своих домах и закрывая ставни, а тут грянул дождь, от чего появилось ощущение, что они остались совсем одни в городе.

Со стороны ни Егор, ни Маша и подумать не могли, что вчера случилось между Лёшей и Женей. С виду Лёша выглядел спокойно и обыденно, не подавая признаков озабоченности, которая на самом деле таилась глубоко в нем.

Пару раз Егор хотел поинтересоваться, куда брат вел их, но стыд, не прошедший за вчерашний день, не давал даже челюсти разомкнуть. Лёша стал самой величественной и неприступной фигурой в его жизни, сместив с пьедестала Машу. Эту нервозность младшего она заметила и помогла ему залезть под свой шерстяной шарфик. Так, укрываясь от дождя, они шли за старшим братом, что нервно покуривал самокрутку управителя и поглядывал на листок, исчерченный пьяной рукой Жени.

Извилистая дорога, которой петлял Лёша, привела их в очень странное сооружение – поляны для трапезы знатных людей. Ранее Егор видел такие постройки в Менске, но они были почти полностью уничтожены и, что иронично, разворованы. Это же место представляло собой целое и невредимое строение с грациозными домами, большими арками и огромным монолитным куполом. Купол накрывал круг из домов и арок, создавая из себя что-то вроде крытой оранжереи.

Поначалу Лёша застопорился и не мог найти то самое место, куда им надо было, но позже сообразил и увидел старый, ветхий дом, на котором был адрес: Суворова 9. С каждой секундой уверенность Егора в действиях брата была все слабее и слабее. Лёша вел их в черный, словно сажа, дом, окна которого были выбиты, фундамент прогнил, на фасадах висели клоки какой-то ткани или пуха, а дверь, покрасневшая от какой-то жидкости, мерно раскачивалась из стороны в сторону на своих ржавых петлях, издавая режущий уши звук.

Здесь уже ком откатился от горла, но только тогда, когда они подошли к ужасающему зданию вплотную. Постучав по задней части уже начавшего заклинивать фонарика, Лёша пустил в комнату слабую струйку света. Фонарик осветил мрачный дом. Внутри его была истерзанная в клочья мебель, синий диван, который среди прочей мебели напоминал скорее поролонового монстра; картины в доме словно кошка расцарапала; лестница на второй этаж превратилась в червивую древесину с яйцами каких-то жучков, а потолок и стены были укутаны в пушистую перину и исчерчены бесчисленными бороздами древоточцев.

Все было в норме до тех пор, пока Егору не взбрело в голову попытаться рассмотреть пух на стенах поближе. Поднеся лицо с дрожащими мускулами к этому материалу, он застыл как вкопанный, боясь хоть на секунду шелохнуться. В ногах появилось по стокилограммовой гире, а глаза запекло от сухости. Маша схватила его за руку и оттащила.

Пух был сшит из бесчисленного количества тонких нитей. На нем везде висели маленькие коконы, по которым ползали маленькие паучки с красными спинами и двенадцатью малюсенькими лапками.

– Па-па… Па-утина, – Егор не на шутку испугался, но Лёша спокойно подошел и снял ее, собрав в ком и закинув прямо на трухлявые ступени, от которых поднялась жуткая пыль.

– Тоже мне, нашли проблему, – он явно чего-то ждал и совсем не хотел отвлекаться на подобные мелочи, но дом удивил даже его, от чего строгие брови брата чуть не залезли на волосы.

Теперь, увидев чудовище, вылезшее в поисках своей паутины, все трое отпрянули к выходу, а Егор даже почувствовал нарастающий жуткий гул в голове. Ему почему-то очень захотелось прыгать и кусать себя за пальцы. От нервов он не мог совладать со своими импульсами.

Из-за шкафа вылез самый настоящий ужас арахнофоба – чудище с красно-фиолетовыми глазами, двенадцатью пятнистыми лапами и грибом-трутовиком, растущим на брюхе. Размером нежданный гость был примерно чуть меньше покрышки от легковушки, но таких размеров хватило, чтобы даже старший брат напрягся. Он громко крикнул:

– Ж-жек! Ты тут? – ответа не было. Лёша светил фонариком на чудище, отбрасывавшее огромную жуткую тень. – Жека, черти тебя дери! Ну ты где?! – в голосе послышались жалобные нотки.

Раздался глухой стук, после второй и громкий мат негодующего, смешанный с вопросами и ответами на свои же вопросы.

– Уснул, что ли? – обратился Лёша тихо к остальным. – Джо, – сказал он брату, прищурившись, – тебе бы сменить эти подтяжки – выглядит по-детски.

– Что? – испуганно спросил брат и глянул на секунду на свои коричневые подтяжки.

Но Лёша уже забыл о теме и вернулся к парню, который объявился в доме. Как бы не понимая, в чем дело, Женя развел руками. Лёша резким жестом указал на тварь на стене и выпучил глаза. Парень в темноте повернулся и устало вздохнул, продолжая их немой диалог. Женя развел руками, словно не понимая, в чем проблема. Старший достал Заин из кобуры и навел на паука, делая жест, словно стреляет в него. На это Женя открыл рот и кивнул. Он достал из-за своей черной кожаной куртки узи и выпустил целый магазин в корчащееся от боли нечто на стене. От такой сцены Егору стало только хуже, и не было никакого облегчения, которого он ожидал от смерти гигантского арахнида. Он проникся к твари каким-то неестественным сожалением, похожим на сожаление к разорванной миной белочке.

– Эффектно, – выдохнул Лёша и похлопал по плечу Женю.

– Да нет же, – Женя засмеялся и засунул пушку обратно за спину. – Эти твари просто липнут к стенам и имеют очень прочное брюхо, поэтому я нашел более действенный способ избавиться от них, – к концу фразы тварь на стене отлипла и с грохотом упала за диван. – Да, именно оно, чувак!

Он рассмеялся и указал рукой за шкаф. Егор ступил за порог и последовал за ним, стараясь не касаться тесных стен, оплетенных паутиной. За поворотом располагалась раздвижная дверь, из-за которой шел слабый лиловый свет. Увидев это, Лёша замычал и рассмеялся. На них с Женей напала смешинка, и все последующее время они ржали как не в себя, словно напрочь забыв обо всем на свете.

– Почему бы тебе не сжечь это дерьмо на стенах? – поинтересовался старший брат, спускаясь по каменной лестнице вниз. У Егора появилось жутко сильное желание объяснить недогадливому брату, но он решил помолчать.

– Если ты мне бригаду пожарников найдешь – сожгу.

– А что, тебе нужна машина?

– Чел, дом деревянный, – ответил Женя, смеясь.

– А-а, – протянул Лёша и скорчил умное лицо.

IV

Группа спустилась в какое-то подобие подвала. Он был очень тесный, – метра два в ширину, – но зато в длину был не меньше пяти. Такой тесный коридор Женя оборудовал сам. В правом углу помещения висел какой-то неказистый, поеденный молью навес, укрывавший спуск на кухню, где Женя оборудовал себе комнатушку с маленькой плиткой, газовым баллоном, шкафчиком с посудой, холодильником, набитым мороженым местного производства, и сушилкой для рыбы, из себя ничего не представлявшей, но, по его мнению, выглядящей весьма достойно в такой атмосфере. На стене у плитки висел большой постер с полуголой девушкой, держащей в руке черпак и одетой в один фартучек, еле-еле прикрывавший все ее нескромные достоинства. «Какой ужас», – подумала Маша, увидев это.

Главным достоинством обиталища этого парня были коллекции и огромный плакат у стены в первом коридоре, которому, судя по виду, было около пары лет. На нем были четверо парней и одна фотография по центру. Некоторые из них и шестнадцати лет-то не достигали. Женя, как казалось, был самым младшим среди них. Самой странной частью композиции был портрет, который висел между четырьмя парнями – четырнадцатилетний мальчик, который подставил нож под горло и хитро улыбался. На глянцевом плакате были четыре росписи и небольшая надпись в углу: «Комаровы». Из всех гостей лишь Лёша бросил понимающий взгляд на этот плакат, в то время как остальные лишь с недоумением смотрели на него.

– Я никогда раньше не увлекался всем вот этим хламосбором, – пояснял Женя, указывая на завешанную всем подряд комнату, словно нарочно избегая плаката на стене и перебегая его взглядом. – После смерти мамы я как-то отдалился от своего пристрастия к науке. В ее палате, пока она умирала, заминая унылые моменты ожидания чтением и наркотой, я расставлял бесчисленные шприцы в правильном порядке, перекладывал таблетки по правильным отсекам одного цвета и доливал в капельницы одинаковое количество раствора. Возможно, от этого она и умерла. Что уж скрывать, в семь лет дети не особо смышленые, – Женя нервно усмехнулся.

– Все окей? – спросил Лёша, беспокоясь о том, чтобы друг не сказал лишнего.

– Не парься, чувак. Это было давно, да и я не из сентиментальных… Давайте я лучше покажу вам все эти прелести! Проведу экскурсию, так сказать!

– Конечно, не из сентиментальных, – ругался про себя Лёша.

– Меня зовут Егор, – чувствуя некоторую вину за прошлый их диалог, начал было Егор.

– Да знаю я тебя, ковбой Джо, – Женя повернулся и пожал своей мягкой рукой его руку. Правда, теперь они поменялись местами, и в диалоге теперь Егор выступал жертвой чужого высокомерия, а не Женя. Но при всем при этом черноволосый парень вел себя просто и не так, как ожидал от него Егор. – Кстати, мы выпьем сегодня. Позабудем былой разговор, разберем все потаенные уголки твоей души.

– Будет сделано, – простодушно ответил Егор и улыбнулся.

– А меня хоть знаешь? – игриво сделала замечание Маша.

– И тебя, «любовница брата».

– Жека! – ткнул его в плечо Лёша и покраснел.

– Все-все, – он посмеялся и продолжил обход.

Конечно, Женя пообещал экскурсию, но в силу тесноты помещения все просто упали на пуфики и медленно переводили взгляд от одной непонятной им диковинки к другой. То, чем так справедливо гордился Женя, для новоприбывших было не просто чем-то новым – это были сокровища, не имевшие цены. За такое, по их мнению, любой коллекционер готов отдать жизнь, ведь ныне подобного днем с огнем не сыщешь.

Хозяин больше всего заострял внимание на своей коллекции музыки. Он сам очень горел этой темой, поэтому для него говорить о кассетах, дисках и плеерах было одно удовольствие. В его коллекции воспроизводителей и проигрывателей звука было все – пластинки, и по сей день выпускающиеся как атрибуты для ценителей винтажа, кассеты, которые он находил в фамильных домах в качестве наследства, потому что даже в двадцать первом веке это был раритет, DVD-диски, которые вышли из моды лет так сто назад, а также MP3-плееры, в наше время все еще актуальные, но за почти полторы сотни лет явно изменившиеся внешне и внутренне. Над всей этой манящей кипой самых разнообразных носителей и проигрывателей располагался портрет ручной работы – бюст парня с неряшливыми серыми волосами, острым лицом и уставшим, понурым взглядом.

Меньше всего досталось современным моделям музыкальных плееров типа M-Pod’ов от фирмы Cascade, Jullio от Samsung или современным интерпретациям кассетных плееров от Sony. Как говорил им Женя, «после прослушивания того атмосферного звучания малышек из двадцатых-сороковых годов мои уши отказываются воспринимать современный высококачественный звук». В каком-то смысле остальные тоже согласились с этим, ведь разница между ними была небольшая, но современные модели делались под уже привыкших к предыдущим поколениям, а также с большим функционалом, так что звук требовалось сделать еще лучше, что для необремененных опытом казалось просто бессмысленным.

– Я – интегратор класса дельта, второй лидер, и я этого не чураюсь, – произнес Женя с гордостью закурив сигарету, не имевшую фильтра и очень странно скрученную.

– А почему должен? – аккуратно спросил Егор, посмотрев украдкой на Лёшу, полностью поглощенного просмотром сборников винила.

– Как? – спросил Женя и замолчал. Немного смутившись, Егор переспросил. – А, завис, ха-ха-ха. Я хотел спросить… Как? Вы не знаете про интеграторов?

– Знаю, поэтому и приходил вчера, но почему ты должен чураться этого?

– Я не должен, – полностью серьезно ответил Женя.

– Нет, я имею в виду…

Но его оборвал громкий смех Жени. Тот хохотал как не в себя и заразил тем самым старшего брата. Его комичный смех застал и Машу, от чего вся комната будто бы издевалась над Егором. Ему стало не по себе, и он даже ощутил какую-то обиду на девушку с братом.

– Да я стебусь над тобой, малый, – ответил Женя сквозь слезы. – Просто наш класс дельта обычно считают идиотами, которые только тратят лишние средства государства. Нас организовали только потому, что мы с Левой очень настояли, так что я думал, что вы такого же мнения.

– Ясно, малый, – растерянно ответил Егор. – Я же тебя старше на год!

– Короче, – начал Женя, пропустив его упрек мимо ушей, – мои парни занимаются сбором наследия былой цивилизации. Если точнее – искусства. Мы занимаемся чем-то вроде окультуривания цивилизации, но людям кажется, будто бы это не важно. Нас ни во что не ставят, зато сколько песен они спели группе Альфа – дай бог им там от переизбытка здоровья и силищи не передохнуть всем, а то бабки уже все свои моральные ресурсы истратили на песни для них. А сколько осанн при церкви им спели! Они в каком-то очень извращенном виде стали частью религии.

– Завидуешь? – спросил между делом Лёша.

– Ни разу, – Женя вальяжно упал на пуф и ткнул сигаретой в сторону Лёши, – но то, что нас за психов считают – вот это обижает. Не суть, идем дальше! А черт! Дурья башка, – Женя стукнул себя по голове. – Выпивку забыл!

– Жека, не надо, – Лёша остановил его вежливым жестом. – Мы на трезвую голову посидим.

– Говори за с… – Егор осекся и сощурился, но брат, видимо, не расслышал его.

Женя пожал плечами и сам себе налил джин-тоник, вручив еще стакан Егору. Они чокнулись.

– А что за группа Альфа? – спросил Егор, отпив небольшой глоток простенького коктейля.

– Парни из Альфы собирают продовольствие и все, что с ним связанно: удобрения, еду, ищут целых животных, участвуют в процессах приготовления еды в столовых, пекут хлеб, занимаются благотворительностью. Парни хорошие, но слава сделала их разгильдяями, которые все реже и реже работают. Вместо этого Альфы кайфуют на клецнах! – заключил Женя и глубоко затянулся.

– А что за клецна? – продолжал интересоваться Егор.

– Наша государственная валюта. Рей их сделал сам, как он утверждает, – сказал Женя и полез в карман. Оттуда он достал три бумажки – две, пять и десять клецн. На каждой была морда кота-мэра, но на обороте нарисованы другие изображения: на двух – церковь, на пяти – костел, а на десяти – Белый Дом города А. – Одна клецна равна примерно двум вашим рублям, – сказал Женя и забрал бумажки назад.

V

Далее Женя включил легкий джаз, который все остальные слышали впервые, и продолжил.

– История музыки…

– Так, стоп, – оторвался от увлекательного занятия Лёша. – Мы вообще-то уходить сегодня должны. Твои сожители нас с дерьмом смешают. Давай ближе к делу. Чего ты нас позвал?

– Ты правда думаешь, что вы еще кому-то нужны? Вы можете посидеть тут хоть неделю. Еда, вода, алкоголь, сигареты – все есть. Но, раз уж тебе так важно, переходим к делу.

Пока Женя спускался в подвал, у Егора выдалась свободная минутка осмотреть все мелкие детали в его комнате. Этот идеальный образ жилища ему запомнился надолго, а по уровню креатива и уюта сычевальня Жени смогла переплюнуть даже комнату Маши.

Помещение было под завязку набито шкафами, полками, шуфлядами, секретерами, витринами и стеллажами. Все они были в самых разных положениях: на стенах, подвешены под потолком, на полу и в стенах; горизонтально и вертикально. На каждом из них стояли коллекции всего подряд, которые Егор очень хотел изучить досконально, и, дабы заранее не перенасыщать себя таким изобилием, он заострил внимание на стенах, забитых плакатами и наклейками. На потолке также висели какие-то висюльки из металлических шариков, пластиковых поплавков без крючков и пуговиц разных размеров и форм. Стенки шкафов так же, как и простые стены тесного коридора, были завешаны наклейками, плакатами, вышивками, пуговицами, снимками полароида, кривыми зарисовками каких-то логотипов компаний и разной другой чушью, показавшейся Егору совсем незначительной в общей массе, но столь приятной и важной деталью при ближайшем рассмотрении и при составлении психологического портрета Жени.

Мелкие детали в виде кактуса на столе в углу, стула с красивой резьбой, узорчатыми сводами потолка, балками, установленными для красоты, а также тряпочек, висящих на них, создавали неподдельный и настоящий его портрет. Как и квартира, хозяин не отличался особенной собранностью, организованностью, ухоженностью и однобокостью. Он, как и его комната, выделялся своей многогранной развитостью, но очень большой неряшливостью. Одет он был тоже так, как подобает в его случае: легкая курточка черно-лилового цвета, длинные сальные волосы (тоже черного цвета), широкие и выцветшие на солнце штаны в сине-белую полоску, а также что-то вроде японских гэта, которые он нашел на свалке.

И все же внимание привлекал плакат с неизвестными ему людьми. Вспомнить современных исполнителей он-то смог, но вот этих ребят нет. И только когда оборвалась одна из композиций B. B. King’а, он снова обратил внимание на висящий над полкой портрет парня с длинными волосами. Прикинув один к одному, он узнал его как члена команды на фото. Далее шли еще два лысых парня, портреты которых были ловко спрятаны в других углах комнаты – над шкафом с книгами и фильмами.

Составлению психологического портрета Егору помешал сам Женя, ввалившийся в комнату уже с новой сигаретой, неся на руках какой-то накрытый грязной серой тряпкой агрегат.

– Так-так, внимание! – сказал Женя сквозь наплывшие на глаза волосы, как-то фанатично и жутко уставившись на агрегат. – Как вы поняли, я гоняю наружу за разными диковинными штуками. Так? Так. Помимо музыки я коллекционирую все, в том числе и книги. Мое старое пристрастие к науке привело меня к этому занимательному чтиву, – он, покачиваясь на одной ноге, поставил агрегат на стол и достал из одной шуфляды внушительных размеров потертый справочник. – Оно! Книга называется «Научная одиссея по двадцать первому веку». Написано неким Генри Шульцем, но это неважно. Важно лишь то, что чувак он был юморной и больно умный. Сейчас я найду страничку… Вот, слушайте:

«В 2033 году ученый института ГУИиГ (Гамбургский университет инженерии и генетики), Говард Дишмауфц, создал одно занятное устройство. Называлось оно «гормональным возбудителем нейронных связей». Звучало это довольно угрожающе, но на деле открытие оказалось довольно занятным. Суть заключалась в чипах, которые путем небольшой операции, не требовавшей даже наркоза, вшивали всем желающим. Принцип работы был прост – в течение жизни вакцинируемого чип подстраивался под его биологические данные и пытался произвести наследственный ген. Этот ген, по заверениям господина Дишмауфца, должен был при должных дозах менталинина – вещества наркотического характера – заставлять мозг носителя перестраивать и образовывать нейронные связи в мозге потомка, от чего тот мог увидеть все грязные делишки своих предков. Как утверждал господин Дишмауфц, эта разработка сможет затронуть много аспектов будущей жизни на земле: восстановление утерянной информации, возможность для будущих поколений изучать старый и настоящий мир и многое другое. Как я думаю, все это интересно, только вот на деле все будут смотреть порнушку со своими родителями. Странно, согласитесь. Господин Дишмауфц явно не был поклонником личной жизни, так что вскоре после открытия объявил об этом на весь мир, благодаря чему даже получил Нобелевскую премию по физиологии, с чем мы его и поздравляем. Менталинин, в свою очередь, представляет из себя диэтиламид d-лизергиновой кислоты (ЛСД), намешанный со всякой научной дрянью, не являющейся для нас важной. Так как это психоактивное вещество, научное сообщество в свое время сильно извело нервишки в борьбе за его легализацию. Им удалось этого достигнуть путем доказательства его безвредности, а также отсутствия вызывания зависимости. Кстати, и кайфа оно особо не приносило. После триумфального выхода на научную арену в мире согласилось привиться около 5,9 млрд человек. О целесообразности сего действия стоит еще поспорить, но, видимо, это многим показалось вполне нормальной затеей. 5,9 млрд – довольно внушительная цифра, потому что огромную долю этого населения составляли и африканцы, и выходцы из бедных стран Азии, и прочие не самые благополучные ячейки общества, которые я, как терпимый ко всем расам, нациям, ориентациям, культурам уважаю и принимаю. Вполне возможно, что 80 % читателей имеют этот ген, но он не дает им никакой пользы. Что до меня, то я бы, скорее всего, не хотел бы, чтобы мои дети баловались чем-то из моей молодости, так что оставим это людям менее искушенным. Больше об институте ГУИиГ можно узнать на стр. 609».

В глазах Жени отразилась блеклая надежда. Он с минуту смотрел на новых знакомых с желанием углядеть в них хоть каплю заинтересованности, но на деле увидел лишь недоумение и некоторый испуг (у представительницы прекрасного пола). Он надулся и почесал голову.

– К чему ты клонишь? – спросил Лёша, насторожившись.

– Короче, объясняю на пальцах, – он и правда вытащил руку из кармана широких штанов и начал после каждого предложения загибать палец. – Я нашел книгу. Раз. Попросил нашего врача Затиркина помочь с менлин… ментанили… мент… ща, прочитаю… мен-та-ли-ни-ном. Два. Испробовал на себе – не сработало. Три. Пришли вы. Четыре. У вас может быть ген, мать вашу! Пять. Вот это сложная логическая цепочка, да? – иронизировал Женя.

– Но зачем нам смотреть порнушку с нашими родными и предками? – недоумевал Лёша.

– Не нужна нам порнушка, Лёха! Нам нужна неподдельная и настоящая картина мира до войны. Это же будет целое открытие! Мы сможем рассказать Беларуси и о случившемся. Я точно знаю, что сейчас все думают, будто бы страшная война между мразями из Гомеля и патриотами из Менска уничтожила страну, но я чувствую, что это не так. Мы с вами сможем написать самый настоящий труд, глотнув лишь этого менталинина!

Задумка Жени звучала вполне разумно. Спохватившись, Лёша уже хотел согласится, но его остановила невменяемость Жени. С прошлого вечера он осунулся, глаза покраснели, кожа побледнела, внимание рассеялось, а речь стала заплетаться. Поначалу он предположил, что на него так дурно алкоголь действовал, однако ж почему глаза красные, а кожа белая?

– Я думаю, идея хорошая, но твой вид и твои действия меня настораживают. Что ты куришь? – спросил Лёша неожиданно.

– Траву.

Лёша впал в ступор.

– Табак?

– Дурман, черт бы тебя побрал. Кто табак зовет травой? – недоумевал Женя.

– Жек, это опасно, – взволновался Лёша, впервые заслышав слово дурман, в их краях, вероятно, прозванный Дуриком Михалычем. – Да и доверять тебе под этим дурманом я не стану, хотя и звучишь ты правдоподобно.

– Ах, да? Ты шоколад ел? – спросил спокойно Женя и показал пальцем на Егора, что как раз удачно и вовремя уплетал шоколадную конфету от Маши.

– Чего? – спросил Лёша, слегка усмехнувшись.

– Шоколад, – повторил он.

– Че…

– Шоколад, сука, ел?! «Аленка», «Шокотайм», хоть что-то?!

– Да… Да, ел. Не заводись! К чему ты это? – отвечал Лёша с нарастающим интересом.

– Когда ты ешь шоколадку, дофамин и серотонин в организме становятся активнее. Такие это вещества… Как же их прозвать. Вот! Кайф приносят, улыбка на лице появляется. Его больше, смекаешь? Вот и с травой так – этих химических танцоров в организме больше, так что не ломайся и соглашайся. Я в полном адеквате.

VI

Несмотря на абсурдность и необоснованность предыдущего заявления Жени, любопытный Лёша уже стоял у стойки и следил за тем, как он что-то смешивал на ложечке и жег на спиртовой горелке. Эта сцена показалась Лёше до боли знакомой. Наконец жидкость на ложке закипела и превратилась в грязно-бежевую слизь.

– Когда я пришел к нашему доктору – Затиркину Ромке, – его глаза скосились и он что-то промычал, смотря на меня как на полоумного. Он сказал, что давно знал про такое, но никогда не решался взяться за дело, считая, что это неэтично. Я вбухал в него много пластинок «Зэ Битлс» и «Квин», только после чего он наконец согласился. Теперь у нас в руках врата в прошлое. Но есть одно но – вы будете видеть только те воспоминания, которые произошли у ваших предков до рождения детей, если они вообще вакцинировались. Да и ты все забудешь потом. Кто первый?

Все трое замялись. Мутная желтая жидкость вертелась в шприце, жутко напоминая что-то очень плохое, но никак не вспоминалось, что именно.

– Это все очень сомнительно, – протянул Лёша и смело шагнул вперед. – Я тебе не доверяю, Жека, хоть ты и классный парень. Я делаю это лишь из научного интереса, не более.

– Стой, брат, – осекся Егор и выступил вперед, выхватив шприц из руки Жени, явно обрадованного таким исходом. – Лучше не рисковать лишний раз. Мы не так хорошо с ним знакомы, – говорил Егор, заранее зная, как это звучит некрасиво.

– Идиот! – Лёша забрал шприц обратно. – Ты так ничего и не понял?

– Но, – Егор испугался, мысленно разнеся себя кувалдой в лепешку, вдруг осознав свою глупость. Сзади подошла Маша и попыталась успокоить их.

– Я сам этим займусь. Если это подобно наркотику, то я лучше сам испытаю его. Ты вообще можешь не пережить. Прочь! – Лёша отогнал от аппарата брата с девушкой и перетянул руку. После всех приготовлений Женя дал подробную инструкцию.

– Сначала нужно…

– Ясно, – твердо ответил Лёша, когда Женя закончил, и взялся за дело. Он сделал все по инструкции и крепко зажмурил глаза. По телу разлилась дрожь. В него будто бы залили ледяную воду. Кончики ног онемели, пальцы потянулись пощелкать, губы обсохли. – Херово что-то…

– Знаю, херово. Но оно быстро пройдет. Побочный эффект, потому что чистый менталинин изготовить в наших условиях невозможно. Доктор мешал его с каким-то стимулятором, который замедлял его парализующие действия.

– Отлично… – выдавил сквозь онемевшие губы Лёша и начал тяжело дышать. – Меня накачали наркотой вдвойне.

С минуту он приходил в себя. Егор почувствовал страх, который вмиг рассеялся, когда Лёша выдал совершенно неожиданную фразу:

– Включи мне сборник трэп-хип-хопа от 2033 года. От него становится легче… – даже голос брата в этот момент стал грубее. Он сделал жест ладонью и покачнулся, сделав губы уточкой.

– Какой? У меня нет такого… О черт! – Женя заликовал. – Оно просыпается! Ген активировал первые и самые сильные воспоминания. Трэп! Хип-хоп! Судя по дате это… Это твоя прабабушка!

– Да я уже сам понял, только вот я больше ничего не вижу. Только какой-то дикий и тупой голос играет в голове, – Лёша все еще сидел с закрытыми глазами и тяжело дышал, но пульс уже пришел в норму.

– Так, начнем сначала. Постарайся пробудить воспоминания о роде деятельности. Тебе лишь нужно подумать о профессиях, после чего они примут в голове иные формы. Возможно, перечисления помогут тебе отыскать их род деятельности. Больше думай, делай упоры на какие-то конкретные слова, а оно само как-нибудь пойдет дальше.

VII

Женя расчертил лист бумаги, создав самое настоящее генеалогическое древо семьи Эшби.

Монолог Лёши был отрывист и запутан. Он постоянно отвлекался на внешние факторы, но его умения писателя и пристрастие Жени к коллекционированию позволили им структурировать всю нелепицу, что нес Лёша почти два часа без остановки. Для Егора с Машей это было что-то вроде кино, которое рассказывало им жизнь совершенно чужую, неизвестную им жизнь. Даже Лёша, когда уже пришел в себя и начал структурировать информацию самостоятельно, сам воспринимал это как историю неизвестной семьи. Из всей кипы имен и фамилий он смутно помнил только бабушку Амелию, которая была матерью отца Уильяма. Она единственная осталась со стороны отца, о ком была информация.

Наконец, собрав в хронологические рамки все выдержки из долгой речи Лёши, Жени получил на выходе длинный рассказ продолжительностью примерно в десять-двенадцать тысяч слов, но то был лишь лимонный концентрат, собравший в себе все самое важное, а шкурка и мякоть были в голове Лёши, их он уже припоминал смутно и с большими усилиями.

После первого и самого главного воспоминания родословной Эшби – альбома трэп-хип-хопа от 2033 года впечатлительной прабабушки – шли имена праотцов. Прабабушка по линии матери – Лида Бордон – оставила после себя самые яркие воспоминания цветущего города, когда еще полирельсы проводили над городами. Буйная жизнь только-только расцветающего после кризисов и многочисленных войн Менска проносилась над их головами, а газоны поливали первые роботы-хозяйки.

Прабабушка Лида согласилась вшить чип еще до встречи с прадедушкой – Артуром Сташковым. Когда же они встретились, то первое, что извлек Лёша, была сцена в баре, где они уже в сознательном и половозрелом возрасте пили джин-тоник и слушали ужасно попсовый хип-хоп, который, на удивление, Лёше понравился. Они курили какие-то электронные штуки с картриджами, называемые в народе парогенераторами, и очень громко смеялись.

Прадед Артур выглядел парнем солидным, с рыжими волосами, густыми усами и острыми скулами. Из себя он представлял что-то вроде пародии на дворянство: в костюме, при параде, вкусно пахнущий и любящий носить черную мягкую шляпку. Рядом с ним молодая прабабушка Лида выглядела очень слабо и жалко, но тем не менее они сошлись, родив нового члена семьи – Сташкову Соню Артуровну.

Бабушка Соня была мечтательницей. Это лучшее слово, которое характеризовало ее. Вся ее жизнь, которую видел Лёша, была построена вокруг прогулок за чертой города, экстремального спорта и рисования. Возможно, ее пристрастие передалось и Егору. В раннем младенчестве бабушки Сони пришел лучший (по мнению родни) президент Беларуси – Александр Чеканский.

Из воспоминаний было понятно, что никакого Семена Архистрашного, про которого писали государственные учебники, в сороковых-пятидесятых годах и в помине не было. Именно при Александре Чеканском, что противоречило всем выдержкам из газет и учебников, произошла научная революция, открывшая лазерные мосты, сверхзвуковые поезда на монорельсах, сверхкачественный звук, распространились 8К-мониторы, роботизировалось хозяйство, строились перерабатывающие заводы, улучшающие экологическое положение и затрагивающие важные аспекты чистоты и порядка повсеместно, а также кучу всего за пределами земли – в космосе. Теперь, после прихода к власти бывшего ученого и представителя научной ассоциации за границей, страна второй в мире перебралась на атомную хирургию и высокоточную технику, которая снизила до минимума риск потери человека при хирургических операциях. Болезни для ученых стали чем-то вроде игрушки, которые они разбирали, ломали, чинили и модифицировали, как детальки Лего. Были забыты практически все болезни минувшего века, оставив после себя разве что редкие мутации.

После того, как бабушка закончила высшую академию искусств и стала одним из прародителей современных интерпретаций в рисунке, она повстречала Дмитрия Теретова, который первым в своем роду принял чип с переносом данных. Дмитрий оказался критиком, который очень высоко оценил труды на тот момент уже Софии Жемайтской. Вместе они проводили милые вечера за беседами и рассуждениями на темы глубины возрождающегося искусства, отчего и сильно сблизились. На свет родилась первая дочь – Александра, а после нее еще и Илья. На исходе своих сил, уже постаревшая пара родила на свою голову печально погибшую в будущем мать Егора и Лёши – Валерию Теретову.

Это был самый печальный период как страны, так и родни Эшби. Лера Теретова была рождена на закате сил отца с матерью. Из-за очень плохого ритма жизни, который они перебивали наркотиками и алкоголем, Лера потеряла их в одиннадцать лет. Ее взяли под крыло сестра Александра и ее любовник Олег. Так она и выросла у них, отчего сестра стала для нее второй матерью.

Про дядю Илью информации было мало. Он был телеведущим до двадцати девяти лет и имел жену, от которой взял фамилию, когда внезапно пропал. О нем не было ни слуху ни духу долгое время, пока не наступила война нулевых. О его судьбе еще предстоит узнать.

После прихода к власти печально известного Романа Кокошкина – последнего вменяемого человека у власти, – молодая Валерия Теретова уже активно встречалась с иностранцем, прибывшим из Англии для заключения тесного научного союза с Беларусью. Так как Валерия была женщиной не из научной сферы, да и в целом особо не выделялась ни внешне, ни внутренне, по началу иностранец совсем не замечал ее, а просто считал обычным клерком в институте; но в один момент они вместе встретились в парке за научной конференцией. Иностранца поразило стремление Валерии к науке, даже несмотря на ее заурядный ум и абсолютную отрешенность от этого течения.

Иностранец помог матери братьев обосноваться в некотором кругу ученых и даже оплатил ей обучение в одном из самых престижных вузов Беларуси. Так иностранец Уильям Эшби и Валерия Теретова прожили семь лет, пока не родился первый сын – Алексей Эшби. После появления ребенка к власти пришел тот самый Дамиан, который и по сей день считается худшим диктатором, абсолютно и полностью отрешенным от «верной» политики и каких-либо идей гуманизма.

VIII

Еще в моменте, когда Лёша вытаскивал из воспоминаний истории бабушки, он понял, как работает этот наркотик. Тогда-то и появились семена сомнений, что ни о каком Дамиане они не узнают. Мать родила Лёшу еще до того, как он пришел к власти, поэтому единственным выходом было дать наркотик Егору, который может рассказать все, что знала мать до момента его рождения, ведь родили его лишь спустя четыре года, как раз тогда, когда сменился четвертый «новый человек» у власти.

Разумеется, старший брат отказался, и Жене пришлось пустить все козыри в ход, чтобы убедить его, что наркотик безопасен, ведь на его примере, кроме онемения, ничего страшного не случилось. С горем пополам Егора, решая за него, словно за робота, как поступить дальше, все же пустили сесть на стул. Перетянули вену, вогнали жидкость в кровь…

Все действия новоиспеченного правителя были направленны на силу и мощь страны. Он почти не разбирался в политологии и управлении страной, но его энтузиазм и ораторские способности вывели мощь Беларуси на новый уровень. За счет трудов предыдущих президентов страны, Дамиан организовал специальные клиники, в которых тайно обучали и модифицировали людей, которые впоследствии должны были стать его личной армией.

Дамиан был тем человеком, который показал людям злость. То, что ранее считалось чем-то плохим, стало сладкими воспоминаниями, о которых думали с горькой слезой на щеке. Здания были переформатированы под казармы, появилась новая, жуткая застройка, ухудшились отношения со странами-соседями.

Самым худшим врагом стала Россия. Никто и никогда не был так ненавидим Беларусью, как российский народ в конце двадцать первого века. Что странно, Дамиан не был националистом. Из себя этот статный, высокий и интеллигентный человек пытался построить борца за социальное равенство. Уже тогда нарастали серьезные конфликты между бедными и богатыми. Хоть Беларусь и не отличалась сильной классовой разрозненностью, но небольшие скопления совсем печальных районов, в которых был всего лишь новострой шестидесятых (преимущественно Гомель), вызывали у новоиспеченного диктатора негодование в высшей степени.

Начался массовый геноцид. Из-за того, что Дамиан был и оставался полным дилетантом в политике, найти более практичного способа избавится от неравенства он не нашел. Так весь гомельский район попал под прицел, начались бесчисленные смерти и казни по надуманным делам уголовного характера. Своими действиями Дамиан надеялся создать равную во всех отношениях нацию, с которой соседние государства будут брать пример. К сожалению, ему в этом помогла научная революция и научное сообщество.

Мало кто из народа поддерживал Дамиана. У человека, позиционировавшего себя изначально как ярого патриота и настоящего защитника народа, не было и четверти того человеколюбия, которые были у предыдущих людей у власти. Воины и ополчение гибли как мухи, люди на операционных креслах сходили с ума и не выдерживали, уходя в мир иной после долгих мучений, а выходило из них разве что процентов десять выживших. Озлобленных, печальных, потерявших рассудок.

После начала войны с неравенством в России, которую, как казалось, он трогать вообще был не обязан, вышла первая партия так называемых «новых людей». Сотня бойцов высшего класса, не отличавшихся в своих идеях и целях от настоящих демонов. Это был первый глупый шаг на пути Дамиана к самоуничтожению.

Вторым шагом послужило то самое неравенство, которое он так яро искоренял вот уже второй год активной гражданской и межгосударственной войны. Посчитав новую армию слишком опасной для общества, он построил отдельный город – Хевенгард, тем самым искоренив слово «неравенство» из лексикона и обезопасив людей в столице и областях. Искренне уверовав в свою задумку, он отправил в Хевенгард «новых».

Многие из «новых людей» ценили братьев по несчастью, и Хевенгард стал последней каплей в их ненависти. Последний выпуск бойцов дал свету модель совершенной формы жизни – Евгения Гроздя. Человек с этим именем стал основоположником «новой» военной революции в стране, после чего начался так называемый «кровавый каскад». Этим явлением прозвали постоянные убийства действующих диктаторов. Никому уже не было дела до выборов. Теперь на троне, которым новоиспеченные правители именовали президентское кресло, сидел тот, кто был сильнее. А тем временем за границей уже собиралась Россия и шла войной, даже не подозревая, что за перемены произошли в столице.

Самый кровавый из всех «новых» убил Дамиана и занял его место, а Евгений Гроздь скрылся навсегда, закончив свою миссию восстания. Так генетически модифицированные люди захватывали власть, пока они просто не закончились. За пятнадцать лет успело поменяться около пятидесяти одного правителя, которые порой не задерживались и на месяц.

«Кровавый каскад» кончился, как вдруг настоящий, живой человек сказал, что пора заканчивать с кровью. Ярый республиканец, Алексей Лещенко вмиг завоевал уважение подавленных и обездоленных жителей Беларуси. Произошла массовая чистка новых людей, лишь единицы которых взяли в армию для охраны…

Информация про «кровавый каскад» уже была дописана Женей как общедоступный факт. К сожалению, из воспоминаний не удалось достать более ничего из жизни печально известного и жестокого диктатора. Бравый республиканец Алексей Лещенко организовал Новую Республику. Отныне никто не имел права посягнуть на прежний строй. Страна погрузилась в долгую, бесконечную стройку. Все как и былов начале двадцать первого века – история повторилась, но теперь не придет никакой Александр Чеканский Из-за вражды с Россией и Гомельской Империей от менской территории осталась одна «золотая ветка», Гомельская Империя возродила античеловеческие идеи рабства и начала давить Витебск, организуя там колонии, а Брест был уничтожен тестом ядерного вооружения. Из всего многообразия белорусского колорита осталась последняя надежда – Гродненская Демократическая Республика. Однако из-за немногочисленности населения она быстро увядает, теряя последние силы под натиском колониального Гомеля.

На этом заканчивается история Беларуси двадцать второго века.

IX

Закончив спустя два с половиной часа перечисления и рассказы, многие моменты которых я нарочно опустил, Лёша взялся за голову и упал на пуфик. Сил у него больше не было. Сам неслабо измотанный своей частью, Егор прикрыл младшего брата одеялом и подошел к Жене, довольно вносящему дрожащей рукой правки в рукопись.

– Отлично, – заключил он. – Еще одна доза завтра, и мы составим самый настоящий справочник! Люди будут в самой настоящей прострации!

– Подожди, – взволновался Егор. – Ему и так трудно пришлось. Давай мы повременим с этим. Тем более он же тебе все рассказал, что еще требуется?

– Этого мало. Нам нужны подробности, перевороты, революции, мелкие политические проблемы, которые бы правдоподобно описали ситуацию. Очень важно, чтобы люди перестали думать о внешнем враге. Я вижу, что война была бессмысленной. Я вижу, что это надо остановить! Я спать, а за брата не волнуйся. Я не причиню вам вреда. Сам достаточно пережил дерьма, чтобы еще и нести его в жизни других людей.

Не говоря ни слова, Женя упал рядом с Лёшей и уснул. Спустя долгое время он даже закинет на него ногу и сильно пихнет, и старший брат еще с неделю проходит с больной спиной.

Увидев эту сонную картину, Егора самого потянуло к земле. Он пристроился в углу, подложил под голову пуфик и свернулся в комочек. Его сон нарушила Маша, пристроившаяся сзади и закинувшая руку ему на пояс. Она что-то неразборчиво прошептала, но Егор разобрал самое важное:

–…Не отбывать же наказание одному…

Так они и уснули.

– Вот же ж Затиркин кудесник! – восхищался Лёша, когда проснулся. Егор уже успел приготовить комплекты из логова Уорвика, и теперь они сидели на пуфиках и жадно уплетали еду. Никто не знал, сколько времени было снаружи, но, по предположениям Егора, там была глубокая ночь. – Я, конечно, удивлен, – причмокнул Лёша. – Нам надо записать больше, как думаешь?

Женя, к которому обратился старший брат, весь засиял, и они с хлопком пожали руки.

– Ты меня уже с самого утра радуешь, – сказал Женя и выкинул пустую упаковку из-под сытного завтрака в мусорку. – Приступим незамедлительно.

Работал ген очень просто. От Лёши лишь требовалось подумать о ключевом слове, как перед глазами начинали мелькать даты и воспоминания. Со стороны это выглядело как самая настоящая картотека данных, но на деле работали лишь картинки в голове, диалоги из которых были смутными, неясными, а визуальные обрамления трудноразличимыми. В общем и целом, это были самые настоящие воспоминания, которые Лёше просто передали через этот ген.

Но у действия ментанилина была одна проблема – человек не помнил ничего после того, как наркотик переставал действовать. В воспоминании человека остаются сцены, где он просто сидит и вспоминает что-то. У Лёши в голове это выглядело как он сам, сидящий два часа на месте и иногда затягивающийся сигаретой, говорил Жене слова, которые было невозможно различить. Приходилось все читать и впитывать как губка, чтобы вернуть утраченную память.

Вместе перекурив и глотнув для смелости пятьдесят грамм виски, Женя пригласил всех в компьютерную комнату для обсуждения культурного наследия, на которое упор в прошлый раз они не делали, но Егор с Машей предпочли занять себя другим – коллекциями, любезно предоставленными для изучения.

Оба ушли с головой в чтение и впали в ту кондицию, когда звук в комнате не должен подниматься выше тридцати децибел, а интенсивность музыки была подобна движению материков по океанам.

Решив, что в будущем ей поможет такой опыт, Маша забралась на пуф и набрала себе на колени около десяти томов черно-белых комиксов. В них она буквально утонула, забыв на пару часов о сне, еде и воде. Лишь раз она отлучилась в тесную и слабо освещенную уборную, откуда незамедлительно вышла спустя пару секунд. Чтение она прерывала тем, что доставала измалеванный от начала и до конца блокнот и яро зарисовывала сцены, движения, стильное обрамление и мультяшные пейзажи.

Дав мозгу отдохнуть и выкурив две сигареты, Егор вытащил с нижней полки один из десятков толстых томов и сдул с него легкий слой пыли. На корешке значилось золотыми буквами: «История Беларуси – средние века». Когда он это увидел, у него учащенно забилось сердце. Издание датировалось 2071 годом, так что в его достоверности ему убеждаться не приходилось. Он смело открыл книгу и тоже ушел в нее с головой.

Как и ожидалось, сведения из нее разительно отличались от того, что давали в университете. Измазанных кровью белорусов, еще до рождения Христа пускавших кровь своих врагов в каждой точке мира, не было. Это был простой оседлый народ. Помесь балтов и славян, мирно живших на своих землях до прихода инициативных завоевателей.

Так же Егор в других книгах открыл для себя древние цивилизации Рима и Греции, Месопотамии и Азии, описанные без той надменности, с какой их подавали преподаватели; открыл также справочник об идеологиях, где узнал про гитлеровскую Германию, фашизм, течении расизма и идеях неравенства. Там он увидел доселе невиданных философов. Сократ и Кант, что были уже неким архаизмом, которых боготворила Кира Васильевна, отошли на второй план, дав ему наконец увидеть альтернативы в лице Ницше, Сартра, Шопенгауэра и Достоевского; о последнем не раз, конечно, слышал ранее. Так в его голове укрепилась слепая уверенность в том, что теперь ты можешь доверять лишь себе и тому, что пришло из прошлого. Вся картина, и без того корректируемая старшим братом, дабы Егор не превратился в полоумного, поменялась напрочь. Он узнал многое, так что теперь совсем не хотел уповать на предыдущие свои предрассудки.

Однако с этим к нему пришло осознание, что старший брат от него все же что-то скрывает. Не мог человек, выросший в таких же условиях, как он, так много знать и так скептично относится ко всему вокруг. И все же, по старшему брату был видно, что истинной картины мира он не видел, хоть и не верил в переписанную. Егору срочно надо было выяснить, что посеяло в нем эти семена сомнений.

X

В один момент Егор, спускаясь вниз за порцией сигарет и уже надумывая строго обратиться к старшему за истиной, заметил свое слабое и темное отражение выше проигрывателя пластинок и магнитофона.

Он и раньше его замечал, но сейчас надолго залип и понял, что это не темное стекло и не занавеска, а какое-то устройство. Оно было настолько огромным, что занимало всю стену в конце коридора над нарисованным портретом длинноволосого парня. Он справился у утомившегося часами печатания Жени, что это было. Тут хозяин по привычке стукнул себя по лбу и громко расхохотался. Только Егор хотел расспросить Лёшу о его прошлом, как все пошло псу под хвост, потому что Женя выдал неожиданное заявление, повергшее всех в какое-то неконтролируемое и воодушевленное бешенство:

– Вот я дурак! – он завопил, вскочил с кресла и оторвался от распечатанных листов, которые они с Лёшей продолжали заполнять. – Да вы же это видели пару раз за жизнь!

– Что?! Что мы видели? – пищал Егор, совсем потеряв контроль от нетерпения и внезапного воодушевления. – Стой… Неужели это…

– Это телевизор, брат! – после фразы Жени в комнате начался сущий кошмар. Маша оторвалась от комиксов, Лёша вмиг проснулся, и усталость как рукой сняло, а Егор, потеряв всякий стыд, начал рвать на себе волосы и кричать от счастья.

– У тебя есть фильмы? Скажи, что есть! – взмолился Егор.

– Целая, мать ее, картотека! – ответил Женя и достал из верхней шуфлядки у туалета небольшое круглое устройство с выпирающим железным кубиком. – Три года скитаний по заброшенным домам в поисках записанных фильмов. Все сидели по подпискам на сайтах, которые были до войны, но некоторые скачивали их из-за плохой ситуации с интернетом.

– Ох, знали бы они наш интернет, – пробормотал Лёша, закинув руки за голову и выпучив глаза. – Давай запускай, Жека, не томи!

– Ну как это? Сначала надо подготовиться, – нетерпеливо ответил Женя, пряча флешку в карман. – Я сам давно хотел пересмотреть некоторые ленты, но просто так я этим не займусь, – он взял под руку Егора, и впервые за долгое время они вышли наружу.

Снаружи подул холодный ночной ветер. Город спал, а Егор удивился, что день они начали так поздно. Не сразу догадавшись, он посмотрел на часы и с ужасом заметил, что на них было 5:22. Внутренний мир подвала Жени настолько поглотил их, что они забыли о понятии времени. Егор поинтересовался, почему бы тому не повесить часы в комнате, но тот ответил, что предпочитает не заботиться о времени, поэтому что это мешает работе. Не до конца поняв логики, Егор не согласился, но потом сам словил себя на мысли, что часы над столом дома мешали ему рисовать в особо напряженные дни, словно подгоняя его.

Далее случилось то, чего Егор боялся больше всего, – Женя повел его в другой дом, который внешне был почти такой же, как и дом, в котором они обитали последние двадцать четыре часа. Женя словно нарочно выбирал из самых лучших обиталищ самые запущенные и страшные. Внутри него было все почти так же, за исключением двух трупов пауков, явно превосходивших размерами предыдущего, которого Женя убил в своем доме. Немного присмотревшись, Егор увидел, что твари, свернувшие лапки на полу, были раза в полтора больше того, что был в первом доме. От этого его дыхание перехватило. Их пятнышки на лапках зловеще смотрели на него, словно тысячи маленьких глаз. Подул ветер, и лапка одного из исполинов дернулась. После такого Егор просто выбежал за дверь и там упал на задницу, в страхе сжав кулаки.

– Да что ты раскисаешь, ковбой? Снаружи, пока вы будете идти к Барановичам, ты такого дерьма увидишь, что эти паучки для тебя будут лишь легкой отдушиной в качестве воспоминаний.

– Да что ты знаешь о тварях снаружи? – ответил Егор, прикусив большой палец.

– Да что ты о них знаешь? – парировал удивленно Женя. – Давай поднимайся, мне нужна помощь.

Робея, Егор прошел внутрь и почти вплотную прижался к Жене. Единственное, что его тогда отвлекало, – это предвкушение киносеанса. Испуганными глазами он рыскал из одного укутанного паутиной угла в другой, словно стараясь уловить каждое движение и выловить тварь, укрывшуюся в углу, но Женя явно был быстрее его – он высадил магазин своей узи в двух пауков, сидящих друг на друге.

– Жаль, но что поделать, – сказал Женя и с омерзением на лице отодвинул их от спуска в такой же подвал, какой был в его доме. – Их, кстати, зовут голиафами – по аналогии с огромными жуками. Ну, давай внутрь, не тяни.

А в подвале Егору открылось настоящее чудо, не меньше удивившее его, чем коллекции Жени. Темный подвал, который Женя осветил фонариком, был набит паутиной и целой кучей съестного. Тут тебе и банки с соленьями, и веточки чеснока на ниточках, и соленые грибы с луком, и лотки с немного подсушенными временем овощами. В свертках газет лежала копченая и промасленная рыба, в ящичках на полках томились специи и лавровый лист, в целлофановых пакетах лежали мармелад, желатин, шоколад и конфеты. Под потолком, из-за отсутствия места, была подвешена ложа для картошки.

– А какую я картошечку со специями жарю, – сладко протянул Женя, жутко выпучившись на Егора и облизнув губы.

– Верю, – ответил он, испугавшись.

Помощь Егора заключалась в том, чтобы нести большую часть съестного на горбу, пока сзади шел Женя и жевал лакричные палочки, держа в руке банку с маринованными грибами и веткой из трех головок чеснока.

Затащив все прелести внутрь, Егор тяжело опустил мешок на пол и раскрыл его. Тут Лёша чуть в обморок не упал, но Женя придержал его и потащил все на кухню. Приготовления не заняли много времени. Спустя сорок минут на пол опустился поднос с горой печеной картошки с пряностями, жареный хлеб, протертый чесноком, небольшая головка сыра, миска с соленьями и миска со сладостями, на которую Маша налегла в первую очередь.

XI

Киносеанс длился очень долго. Вместе они посмотрели около четырех фильмов, проглотив их залпом и даже не зевнув ни разу.

Трудно описать, какая буря эмоций была у путников при просмотре столь разнообразного кино со столь разнообразной моралью. После тонны часовых метров с одними и теми же актерами, толкующих одну и ту же затертую до дыр мораль про тяжкий труд на экранах государственных и даже частных компаний, то, что показал Женя, было подобно глотку ледяного пива на жуткой жаре при плюс тридцати пяти.

Первая лента была, как уверял Женя, на разогрев. Режиссера, снявшего этот фильм, он безмерно восславлял и честно признавался в любви к его творчеству. Фильм был чем-то вроде боевика-комедии, которая рассказывала о четырех парнях, желавших нажиться на богатом ублюдке, который содержал свое казино. Все четверо искренне смеялись, а Лёша, особый любитель юмора, лицедейства и хорошей озвучки, так и вовсе обхохатывался во все горло.

Но Женя говорил, что данный шедевр был лишь верхушкой айсберга. Каким бы ни был фильм интересным и веселым, брутальным и креативным, все же это было слишком просто. Женя хотел довести всех до ментального оргазма, до такого состояния, когда лента уже не просто волнует сознание, а когда она его переворачивает, заставляет много думать и мало смеяться. Но пока он не торопился.

Следующий фильм поднял градус. Картошка уже остыла и закончилась, так что все переключились на соленую морковь и огурцы, которые в своей солености были подобны фильму. Лента рассказывала историю про самовлюбленного парня и его брата, который страдал аутизмом. Вместе они ехали до Лос-Анджелеса и преодолевали самые разные трудности, пока юный предприниматель и любимец женщин пытался ужиться со сложным братом. В этой ситуации Егор углядел свое сходство с Лёшей, от чего стало обидно. Старший брат, видимо, заметил этот косой и виноватый взгляд Егора, который он бросал на него в течение всего фильма, так что под конец смягчился и, на сцене «хэппи энда», потормошил его голову. Они обнялись. На этом, вероятно, и произошло между ними перемирие и понимание. Правда, после акта этой истинной братской любви Лёша уже не чувствовал надежды на то, что младший повзрослеет скоро. Воспитание, видимо, только начиналось для него, а этот жест был лишь показателем того, что его отпустило. От сердца отлегло.

Слегка утомившись, все решили отвлечься на перекур и бурные обсуждения, во время которых каждого распирали эмоции. Егору с Лёшей вообще казалось, что они могут вечно сидеть и смотреть эти фильмы при тусклом свете из кухни, а вот Маша, в свою очередь, постоянно прерывала их и ставила фильм на паузу, при хорошем свете фотографируя особо милые глазу моменты на свой полароид. От такого у старшего брата не слабо срывало крышу.

Третий представитель былого был лентой про будущее, что казалось путникам интересным (конечно, частично фильм спрогнозировал летающие машины и виртуальных женщин, но в остальном промахнулся со своими предположениями). Женя включил им этот фильм только чтобы увидеть их реакцию, а после сделать выводы. В фильме некий прототип человека колесил по городу будущего в поисках ответов на свои вопросы, попутно решая иные – человечности и гуманности, а также что делает человека таковым, каковым он является в современном обществе. От этих размышлений многие впали в ступор, потому что мораль особо была никому и не понятна, а вот Маша наоборот – аплодировала стоя, все так же делая паузы и фотографируя кадры фильма, эстетики в которых хватало с головой. Ей эта лента показалась очень меланхоличной, от чего в какой-то момент ее даже пробило на слезу. От такого жеста на нее все посмотрели каким-то сомнительным взглядом, на будущее решив просто закрыть на ее выходки глаза.

После относительно грузного фильма про будущее все решили отвлечься и поискать сходства с реальным миром. Это затянуло их на добрый час, в процессе которого Женя смог уломать друзей сделать кое-что постыдное, за что потом их будет мучать совесть, – попробовать дурман. Эффект от него, как позже выяснилось, троекратно усилил эффект следующей ленты.

«Чем дальше в лес – тем больше дров, – сказал Женя, запуская новый фильм». У всех уже были под завязку набиты животы, а Женю сильно потянуло в сон, но желания смотреть дальше только прибавилось. Последним эпизодом в ночном вояже оказался тяжелый и грузный фильм про заключенного и начальника тюрьмы. Книг автора, написавшего первоисточник, в подвале Жени было навалом, так что он окрестил последний фильм шедевром киноиндустрии.

Все впечатление составляли слезы. Искренние и скупые слезы, пролитые в конце, были настолько печальными, что сил на новые ленты не осталось. Единственным, кто оставался холоден и подавлял свои чувства, был старший брат. Даже в таких моментах он держал себя в руках, не позволяя слезам брать верх. Он нашел в этом фильме нечто, перевернувшее его восприятие на долгое время. История про нечестно осужденного показалась ему несправедливой и жизненной. После ленты он упал на пуфики, не сказав ни слова. Жене, как человеку, давно сидевшему на игле кино, этот показалось слишком странным. Несомненно, фильмы могли менять мироощущение человека, но Лёша принял историю слишком близко к сердцу. Старший брат ушел в сон. Отойдя от трагической драмы, остальные тоже уснули. На часах было 15:51.

Когда уже Егор вздумал засыпать, он увидел Женю, который, припав к стене, печально созерцал плакат с четырьмя парнями и фотографией в центре. Егор думал снова уснуть, но мысли, переполнявшие его, не давали даже глаз сомкнуть.

– Пойдем поговорим, – сказал Егор, тихо выбравшись из объятий Маши.

На улице был день, от чего было очень неестественно думать, что ты планировал лечь спать буквально минуту назад. Сев на небольшую лавочку у дома, Егор спросил, потирая глаза:

– «Комаровы». Кто они?

Женя аж косяк из рук выронил. Он посмотрел на Егора взглядом, полным боли и тихой злобы.

– Ты не хочешь об этом говорить? – спросил Егор, чувствуя нарастающее напряжение между ними.

– Не то чтобы не хотел… Скорее, просто не могу никому выговориться.

– Ну, ты можешь мне рассказать все, что тебя тревожит. Я думаю, мы сможем понять друг друга. В конце концов, оба в дерьме, что бы с кем ни случилось в прошлом, – говорил Егор, искренне веря, что их ситуации схожи.

– Но они кардинально разные, – словил его мысль на лету Женя.

Как и со старшим братом, только теперь трезвый, Женя рассказал все от начала и до конца, только в конце, видимо, что-то переосмыслив с тех пор, добавил:

– Судьба оставила в живых только меня. Эта сука поимела всех, а меня оставила терпеть это…

Егор слушал, тихо млея от мурашек, бегущих по коже. Для него чувство потери друга было чуждым. Настоящих друзей он не терял, поэтому даже мысли о том, что они поймут друг друга, не допускал. Даже Костя, как бы ни волновали мысли о погибшем товарище, не был такой тяжелой потерей, он был не сравним с тем, что довелось увидеть Жене.

– Я не осмелюсь повторить то, что сказал ранее. Я не пойму тебя, пусть и потерял не так давно верного товарища. Без него нас бы тут не было, – Егор шумно сглотнул и почувствовал, как его тошнит.

– Может, они и правда кардинально разные, – отвечал Женя, – но не стоит сравнивать свои потери. Будь то хоть жук на бордюре – все равно. Каждый переживает подобное по-своему.

– Но я все равно не могу прочувствовать тебя, – чувствуя отвращение к себе и бессилие перед Женей, Егор опустил голову и поджал губу.

Вероятно, в той ситуации любому человеку нужна была поддержка. Собственно, Женя не был исключением, но никто не знал, что нужно, нет, что обязательно сделать в этой ситуации. Как и Лёша, младший брат сидел и молча слушал, не зная, что делать.

– И как после их смерти? Какие эмоции тебя наполняют? – спросил Егор, как вдруг осекся и добавил: – Боже, что я несу. Забудь.

– Да не парься. Тоску чувствую. Тут нету философии. Я… Я не хочу уходить в рассуждения, искать ответы в логике. Это бредовая затея, ведь мной движут только эмоции, разрывающие изнутри. Я слабый по натуре, и переживать такое просто невозможно. Вот если бы со мной был хоть кто-то из них, но я один… Меня поимели, и тут, повторюсь, нет философии. Наша шайка оборванцев передохла, и я, возможно, уже скоро сам пойду за ними, унеся за собой секреты «Комаровых», думавших, что они станут хоть чем-то для других…

– Вот дерьмо… Последний из «Комаровых». Так ты себя называешь?

– Ну, есть такой грешок у меня. Романтично, не правда ли? – он нервно усмехнулся и посмотрел на Егора сквозь сальные, грязные волосы. И теперь Егор понял его как никто другой. Новый товарищ – романтик, любитель принимать одиночество мужественно.

Но, в отличии от Егора, он переживал это одиночество справедливо. Младшему это было понятно, и сделанный еще в пригороде вывод, к которому он пришел после боя с Артуром, в очередной раз подтвердился. Ничего романтичного в его натуре не было. «Просто разбалованный мальчик», – как сказал однажды старший, сам не осознавая того, как оскорбил его, и сколько он пролил слез после. Однако сейчас он понимал, что Лёша был прав – разбалованный мальчик. Зато теперь перед ним есть пример – пример того, кем ты станешь, если захочешь стать настоящим романтиком и заложником своего образа.

– Ничего, братан, – Егор обнял его. – Мы станет твоими корешами. Знаю, не заменим прежних, но постараемся облегчить твою ношу, – и Егор почувствовал, как рубашка намокла от чужих слез.

Глава 5 Шрам

I

– Да, им примерно месяц, – ответил Лёше Женя, закусывая огурцом завтрак из комплекса англичан.

– Как тебе удается содержать их так долго? – спросил Лёша. – Они же портятся за неделю. Огурцы сушатся, помидоры гниют, а твоя еда всегда свежая!

– Паучья струя, – ответил Женя.

– Типа как бобровая? – отшутился Лёша.

– Вроде удобрения для продуктов. В голиафах наш добрый химик из отряда Черного обнаружил какую-то бело-серую жижу, которую окрестил силтикатом. Она работает как антисептик, только для еды, – Женя сделал большой глоток молока и добавил: – Стоит смазать ей упаковку, и внешние вредители продуктам не помеха. Между прочим, у нас с химиком получается неплохой бизнес. Он обнаружил ее совсем недавно – недели четыре назад. Я добываю – он мешает. Делает свои грязные научные дела. Все просто.

– Круто, – протянул без особого интереса Лёша и закончил завтрак. – Слушай, ты сегодня намного спокойнее. Что-то случилось?

– Все окей. Как и всегда вообще-то, – отчеканил Женя и со всей силы наколол кусок вяленного мяса на вилку, так, что у той загнулся усик.

В комнате повисло неловкое молчание. Женя сидел и напевал себе что-то под нос. Закончив трапезу, он принялся крутить в руках какой-то жемчужный шарик с буквой L. Его лицо немного поникло, но все же он остался таким же безразличным и с приподнятыми бровями.

– Кстати, – начал Лёша, словно думая, что помолчать пару минут – это худшее, что могло случиться между ними, – Жек, а что у тебя на личном?

– Я тебя умоляю, – сдержанно рассмеялся он.

– Ну ты даешь, – ответил старший брат.

– Так и живем…

– Ладно, – сдержался от лишних расспросов Лёша, поняв, что дело гиблое. Он немного поник.

– Брат, – прервал бессмысленную беседу Егор, – нет, Лёх, – уточнил он, – нам надо обсудить кое-что.

– Этого я и боялся, – ответил Лёша и тяжело вздохнул, понимая, что под «Лёх» брат подразумевал что-то серьезное. Он встал изо стола, поблагодарил Женю и ушел в комнату, в которой они с новым другом часы напролет переписывали чужие воспоминания. Внутри он закурил и выдохнул полной грудью, только после чего спросил: – Что же ты хочешь узнать?

– Ты сам прекрасно знаешь, – перебил Егор, стараясь казаться максимально спокойным, но был не в силах сдерживать дрожь по всему телу. – Как можно заметить – ты не мой брат. По крайней мере, не тот Лёша из Менска. Теперь ты больше похож на какое-то безжалостное дитя улиц, которое давит преграды на пути, даже не моргнув глазом. Даже не пытайся убедить меня в том, что ты всего-навсего используешь свою нечеловеческую выдержку – это не так!

– И с чего ты взял, – посмеивался Лёша, – что это не так?

– Брат, – нахмурил брови Егор.

– Брат? – спросил Лёша. – Послушай меня, – начал он, немного разозлившись. – Тебе стоило бы взяться за голову. Никто и ничто меня не сделало хладнокровным убийцей, понимаешь? Это просто правило жизни – будь сильным и дави преграды. Не ищи тут философии.

– Как банально, – с иронией и тоской ответил Егор. – И никто не ищет нигде философии.

– Потому что мы простые люди, не философы, не мудрецы. Когда придет время – ты поймешь, – Лёша вышел из комнаты.

Разочарованный своей неудачной попыткой выудить из брата хоть крупицу информации, Егор упал на пуф в углу комнаты, пока все принялись за разглядывание фамильных альбомов каких-то совершенно незнакомых им людей. Указывая пальцем на ту или иную фотографию, Женя начинал рассказывать историю ее создания, которую узнал из фамильных архивов, а позже и просто перешел на историю фотографий, доставая из своей полки модели старых телефонов, специализированные устройства и справочники. Лёшу с Машей это заинтересовало.

II

Сухая и тоскливая осень окутала город, в котором Егор с братом вот уже как десять лет жили. Младший, скинув тяжелый портфель, набитый еще не угаснувшими амбициями подтянуть программу с пятого по девятый класс, зашел на смердящий сигаретным дымом и мочой из подъезда балкон. Лёша уже давно пристрастился к сигаретам «Огни Сан-Франциско», отдававшим легким ароматом черешни, так что на балконе он, помимо разглядывания печальных панельных домов, в одном из которых они жили, еще и раскуривал сигареты.

– Спичка совсем осатанел, – жаловался Егор, подкуривая от сувенирной зажигалки Лёши свои любимые синие «Палл Малл». – Прикинь, не прошло и трех недель, а мой рюкзак уже оказался в его харче! Пи*ор!

Старший брат дал младшему подзатыльник и засмеялся, даже и не думая сдерживать свой смех. Егор лишь посмотрел на него, закатив глаза, и обиженно облокотился о перила балкона. Вдали наконец показалось солнце, уже несколько месяцев почти все время завешенное темными дождевыми тучами.

– Не ругайся. И к чему же ты ведешь? – с любопытством спросил Лёша. – Неужто у тебя есть рабочий план?

– Нет, – спокойно ответил Егор и скинул пепел, который всегда летел на соседний балкон, где жил пузатый и ворчащий на всех Леонид Петрович. – Я, пожалуй, должен сказать обо всем нашему завучу. Почему ублюдок нарушает устав школы, а его и пальцем не тронут?

Лёша опять рассмеялся.

– Я тебя умоляю, – ответил тот, отдышавшись. – Твой Спичка полностью оправдывает свою фамилию. Видел я его как-то – с пацанами своими ходили по двору и запрягали всяких бомжей купить чекушку водки. Он же обычный хулиган, которых в мире пруд пруди! Скажи ему разок, что ты не тряпка какая-то. Гордо произнеси свою фамилию и плюнь в него. Ничего экстраординарного ты не сделаешь.

Тут уже пришло время Егору хохотать. Старший брат посмотрел на него, искренне не понимая причины его веселья.

– Какую фамилию хоть сказать, умник? – смеясь, ответил Егор.

Отвернувшись от него, Лёша прищурил глаза и посмотрел на выпускающее лучи солнце. Когда брат успокоился, он докурил сигарету и потушил ее о пепельницу.

– Эшби, – ответил Лёша и вышел с балкона.

– Ты серьезно? – полушепотом спросил Егор и обнажил в сомнительной улыбке натянутые на зубы брекеты. – Черт, – он отвернулся и закурил снова, обдумывая слова брата.

Следующий день у бедствующего Лёши начался со скудного, остывшего завтрака, который их мачеха оставила на столе, по привычке оставив ему на расходы недельную сумму – тридцать рублей. Раскрыв бумажку, немного обожженную огнем, он прочитал банальные слова благодарности за его подработку. Внизу было добавлено: «Мы с папой Игорем оставили тебе сувенирчик». Доев остывшую яичницу, Лёша встал из-за стола и направился к своему комоду, где мачеха оставила тот самый сувенирчик.

Развернув ломкую крафтовую бумажку, Лёша достал оттуда причудливого вида четырехугольную сережку, которая была размечена девятью квадратиками наподобие шахматной доски. В центре был выгравирован конь. На бумажке, в которую была она завернута, он прочитал: «Ты давно хотел себе отличительный знак – вот он. Самому смелому мальчику в мире». В тот момент Егор в первый и последний раз увидел, как брат плакал. Он так и не узнал, что там было написано, до тех пор, пока Лёша не отдал ее Егору в начале первого курса универа со словами: «Самому сильному брату в мире».

Младший брат стоял в дверях, особо не скрываясь, но и не стараясь вызывать к себе лишнего внимания. Лёша сидел на корточках и прикрывал дрожащие губы рукой, по которой текли крупные, как град, слезы. Закрыв глаза на изменения на лице, появившиеся у Егора, он одел сережку на левое ухо и горько улыбнулся.

– Мама носила такую сережку на левом ухе всю мою сознательную жизнь, – ответил Лёша, поворачиваясь к нему лицом и стирая влагу со щеки. – И как она тут оказалась?

– Я такого не помню, – виновато ответил Егор и опустил взгляд. Только после этого Лёша заметил рассеченную бровь, губу и вырванный клок кудряшек на голове брата.

Выглянув в окно, Лёша улыбнулся и сказал:

– Пойдем.

Вставив в зубы сигарету, Лёша вышел из подъезда и закинул на плечо красную кедровую биту, оставшуюся у него с тех времен, когда он грезил создать свою банду. Тогда вместо того, чтобы искать последователей, Лёша решил купить эту биту, но на том игра закончилась, а он повзрослел.

Младший брат, слегка испугавшись, шел за широкой спиной брата и выглядывал из-за нее. Поняв, куда тот идет, он расстроился и стыдливо опустил глаза.

Андрей Спичка стоял около каштана и, засунув руку в широкий карман джинсов, курил какую-то самокрутку без фильтра. Увидев Лёшу, держащего на плече кедровую биту, тот чуть под землю не провалился. Забыв даже достать сигарету изо рта, он остолбенел и прижался к дереву, но Лёша не тронул его. Из-за спины вышел виноватого вида младший брат.

– О-па, – сказал Спичка, осмелев. – Это же так называемый Эшби! Братан, ты, я смотрю, большой. Зачем тебе заступаться за этого шкета? Да и бита, как ни погляди, великолепна! Давай к нам в тусовку. Здесь все сильные пацаны.

В ошалелых глазах Спички появилась надежда. Он легким жестом головы указал одному из своих друзей включить камеру, дабы показать школе, какое ничтожество учится с ними. Весело решив принять удар, он вжался в дерево и зажмурил глаза.

– Давай, – толкнул младшего брата Лёша и отошел назад. У Спички отлегло от сердца, и он увидел еще больше надежды в своем бедствующем положении.

Но тут случилось невероятное. Заметив резкий взмах старшего брата, Егор словил момент и влетел с хрупкого, сухого кулачка Спичке прямо в щеку. Удар получился не особо сильный, но суть была не в силе – удар был нанесен в унисон бите, которая, выпущенная из крепкой руки брата, влетела прямо в припрятанную у груди камеру одного из прихвостней Спички.

Бессильно упав, Спичка направил взгляд на друга, который, крича от боли, валялся на земле и прикрывал сломанные пальцы целой рукой. Дорогая видеокамера лежала, разбитая вдребезги. Закончив дело, Егор молча ушел. Старший брат, забрав биту и похлопав ею по голове Спички, сказал:

– Не на тех ты напал, – и в подкрепление своих слов он пронесся битой под своим левым ухом, колыхнув шахматную сережку на подвеске.

С того дня Андрей Спичка был забыт, как страшный сон. Кулак, который после удара остался с рассеченной костяшкой, теперь был главным аргументом Егора в любом споре. С тех пор он ни разу не бил никого до встречи с сыном Романа Федоровича, но его поступок, быстро разнесенный по школе зеваками, что были в тот день неподалеку, привлек внимание и вызвал неподдельный интерес некоторых личностей. Алексей Эшби, именуемый Битой, стал своего рода легендой, которую больше никто не видел, а если и видел, то только издалека – курящим на балконе и подсчитывающим купюры с подработки.

III

От воспоминаний Егор почувствовал что-то вроде того, что чувствовал при поцелуе. Его плотину невозмутимости, которая укрепилась еще задолго до путешествия, вдруг как напором воды смывало, заставляя просыпаться самые потаенные участки души.

Отрицать было бесполезно. Старший брат был человеком, приблизиться к которому смогла лишь любовь, которая была чем-то вроде свежего глотка воздуха в затухшем разуме. Неизвестно было даже, сможет ли эта любовь во второй раз сравниться с этими теплыми воспоминаниями. В сердце появилось жуткое желание подойти к Маше и крепко ее обнять, но вместо этого он забился дальше в угол и постарался подавить чувства, которые росли в нем, словно сорняки.

Впервые за долгое время Егор увидел, как старший брат сел за какую-то тетрадь и принялся упорно писать в ней. Под впечатлением от невероятного переизбытка информации он взялся за ручку и принялся тщательно выводить буквы, чеканя каждое придуманное на ходу слово. Где-то недалеко уместились Маша с Женей, смотрящие драму про парня и девушку, ищущих покоя в каких-то сомнительного вида развлечениях, и лили горькие слезы, понимающе смотрели друг на друга. Как-то не заметив того, Егор впал в сон и завалился прямо по центру комнаты.

В полной темноте его разбудила мягкая рука, которая сжимала его руку. Он дернулся. Пристроившаяся на целых двух пуфах, Маша лежала рядом, уткнувшись носом ему в скулу. Когда он открыл глаза, она слегка укусила его за мочку уха. Сначала Егор лежал с широко раскрытыми глазами и, дрожа от удовольствия, не знал, как отреагировать. Нечто столь неестественное и приятное вызывало в нем злость и радость одновременно. Маша открыла широко свои голубые глаза и посмотрела на него виновато.

– Разбудила? – спросила она.

– И слава богу, – выдохнул Егор и посмотрел на нее.

По телу снова пробежало ее теплое, свежее дыхание, в первый раз повергнувшее его в экстаз и заставшее его врасплох. Он посмотрел на ее губы, в возбужденном ожидании застыв, но Маша лишь улыбнулась и опустила голову, закрыв глаза. Расценив этот поступок как разумный, он решил не торопиться и тоже закрыл глаза.

– Как бы ты отнесся к моей смерти? – словно громом ударила Маша своим вопросом. В холодном поту Егор открыл глаза и посмотрел на ее беззаботное лицо. – Никак? – спросила она, ожидая ответа.

– Сам не представляю, как это будет, – ответил Егор и почувствовал, как сердце бешено забилось. В ее словах он почувствовал какой-то нездоровый намек, но ее улыбка притупила сомнения и усыпила бдительность. Они уснули.

Мимолетное видение. Егор увидел во сне какой-то блик. На лбу была странная шероховатость, которая сильно пульсировала и болела. Он встал с какой-то койки и посмотрел в зеркало. Там он увидел себя – грязного, осунувшегося, с открытой раной в руке, облезшим куском кожи на плече и спине, а также с длинным шрамом, протянувшимся от переносицы вдоль лба.

Он снова проснулся, но уже в холодном поту. Какой-то эпизод пропал из его памяти. Стараясь вспомнить, что ему приснилось и что он мог забыть, Егор обтирал потеющий лоб и тяжело дышал. Бешеный ход сердца успокоился только тогда, когда Маша накинула на него руку. Егор снова смог уснуть.

IV

Молчаливую утреннюю трапезу нарушил ввалившийся в дом мэр Рей, которого совершенно никто не ожидал увидеть. Он яростно махал хвостом, скалился и натужно пытался изобразить на своем кошачьем лице злобу, которая выглядела не особо-то и вызывающе. Единственный, кто спохватился, был Егор. Сердце заколотилось с бешеной скоростью, сон всплыл в голове, и тут он наконец вспомнил о том, что забыл в магическом подвале Жени.

– Твари! Предатели, захватчики и лгуны! – горланил своим человеческим голосом Рей. Его шерсть поднялась дыбом, а изо рта потекла легкая струйка пены. – Как вы могли бросить нас на произвол судьбы?! Бедный оружейник – Игорь Дмитриевич, – совсем на себе все волосы изорвал! Вы напугали весь город, а теперь сидите и мирно пьете чай?!

Испугавшись не на шутку, Егор почувствовал очень дурное веяние, нахлынувшее на него. Он повернулся к Маше и чуть не схватился за грудь.

– Господин Рей! – упал он на колени и поклонился, расшибив лоб о пол. – Виноват, – молился он. – Виноват, дурак. Я совсем все забыл! Моя вина, что я не взял дело в свои руки!

– Знаю, Егор, и поэтому я на тебя очень зол! Убирайтесь отсюда, пока мы не взяли вас силой. Поверьте, что я не хочу вас убивать, но ваша наглость перешла все границы! Вы еще и нагрубили старшему портье, почтенному сыну Романа Федоровича!

– Стойте, Рей! – начал Егор, встав с колен. – Мы закончим дело. Обещаю, что мой брат, – он повернулся к Лёше и посмотрел на него полным печали и надежды взглядом, от чего тот спохватился и встал из-за стола, – мой брат одобрит мое поспешное и необдуманное решение, которым я обременил ваш город.

– Я не прошу от тебя исполнения просьбы, глупый ребенок, поэтому вы можете спокойно уйти из города и перестать обрекать нас на еще большее несчастье, – ответил Рей, чуть смягчившись от искренних раскаяний Егора.

Выйдя из-за низкого столика, Лёша выступил вперед и спокойно спросил:

– О чем речь, президент?

– Как? – опустил шерстку кот и посмотрел на старшего брата. – Ваш брат не рассказывал вам? Я думал, вы выдернули пулю, разорвав его предплечье на куски.

– Ну, я, собственной персоной, но интересоваться, с кем он порамсил, я не собирался. Рассказывайте, куда он вляпался.

Засев за стол, кот, которому любезно подали лучший сорт сливок, которыми Женя обычно поливал кофе, начал объяснять всем то же, что и Игорь Дмитриевич объяснял Егору. Только лишь Женя сидел и беззаботно курил свою траву, в сотый раз выслушивая рассказы о страшных дикарях, ему погоды особой не делавших.

Выждав, пока усатый президент закончит, Лёша скрестил руки на груди и потупил взгляд. Его брови, как тогда, в отеле, почти впали в глазницы. Егор сидел рядом, виновато опустив голову, и томился в ожидании, будто бы слушая решение суда в зале. Первой выступила Маша. Егор до последнего был уверен, что она не полезет в это дело, но все же это было очевидно, учитывая ее бурный характер.

Старший брат согласился выслушать Машу. Она сказала, что хочет участвовать, дабы загладить вину Егора, ведь с недавних пор их ответственность общая. Младший брат раскраснелся и улыбнулся, хотя и всей душой был против этого. У старшего брата не оставалось выбора, ведь с некоторой поры решения принимает в их компании большинство, которым зачастую являлся Лёша, поэтому было принято решение закончить дело, ведь сначала путники не видели в этом особой опасности. Да и Женя был не против закончить дело, рассказы о котором его помотали за недолгую жизнь.

Снаружи их уже поджидал отряд из шести солдат, облаченных в форму для игры в регби – элита «пограничных служб города А».

Мальчики-газетчики, которые раздавали журналы двух самых популярных газет в городе А, – аналог «Современника» Александра Сергеевича и «Горячий выпуск» – разнесли вести о надвигающейся битве, на которую кто-то откликнулся, а кто-то нет. В городе начался настоящий переполох, жизнь закипела, как никогда ранее.

Никто не был среди тройки путников тактиком, стратегом или военным. Было трудно принимать решения за хоть и небольшую, но все же армию города А, представлявшую из себя с две дюжины не особо подготовленных бойцов, пару добровольцев и «элиту». Пытаясь хоть как-то утихомирить ситуацию, Лёша смело и серьезно говорил дилетантским голосом, совершенно ничего не смысля в стратегии. Это все заметили, в том числе и Егор.

Последней просьбой младшего было передать командование ему, ведь помимо незаурядной смекалки и пытливого ума, которые тот отрицал напрочь, начиная кокетничать и принижать себя, Егор владел картой с дрона миноискателя, которую он изучил еще давно, выстроив маломальский план. Отдав дрон в отдел Черного, Егор подошел к брату, который чистил карабин Уорвика и смазывал конденсатор. Тогда он сказал:

– За каждого убитого по твоей вине солдата я буду отрубать тебе по пальцу ноги, – и эти слова прозвучали максимально серьезно. Егор не услышал в них фальши, хоть в глубине души понимал, что даже у старшего брата не хватит сил сделать это, но потом он добавил: – С сегодняшнего дня ты, как и подобает настоящему мужчине и человеку, который решил, что он самостоятелен, будешь отвечать за свои поступки.

Со стороны может показаться, что заявление Лёши звучит разумно, ведь Егор подвергал минимум три дюжины человек жуткому риску, но, если подумать: что в одном, что в другом случае – люди погибают. Либо от нападок «РУМБЫ», либо во время отстаивания своей чести.

На плечи Егор водрузил себе очень тяжелый груз, который отныне он обязан был донести до конца.

Днем, когда сообщество Черного занималось разработкой дронов и их усовершенствованием, Игорь Дмитриевич собирал отряды, проводил вводные лекции на пару с Женей и некоторыми главами отрядов интервенции за чертой города, к Егору подошла знакомая фигура с выгнутой, как у гуся, шеей и большим округлым животом. Роман Федорович как-то горько улыбался и вел за собой старика, облаченного в военную, настоящую форму, грязные сапоги и с очень старой винтовкой за спиной. Старика тронула седина, длинные волосы он заплетал в пучок, а косматую бороду поделил на шесть косичек.

– Митрофан Альбертович – ваш полковник, – сказал Роман Федорович, бросив косой взгляд на шеренгу из бойцов и по привычке своей опустив подбородок.

– Здравствуйте, – сказал Егор, пожимая крепкую жилистую руку старика. – Я Егор, для меня большая честь ваше участие в этой операции. Я надеюсь, ваш безграничный опыт поможет нам.

– Не стоит этой излишней формальности, – протянул старик и улыбнулся, его щеки покраснели. – Я рад, что нашелся инициативный паренек в этом богом забытом месте и что мы наконец выкурим этих гнид из шелковистых волос нашей белокурой красавицы на юге.

– Ты так именуешь лес? – спросил Роман Федорович, улыбаясь и поглаживая щетину.

– Да, прекрасное место. Считаю, это лучшее описание для него, – ответил спокойно Митрофан Альбертович.

– Ладно, я что пришел, – начал Роман Федорович тише, слегкаприщурившись и опустив уголки рта. – Егор, я благодарен тебе. Искренне благодарен, ведь должен сказать одну вещь – я не верю в байки президента. Может, он и считает, что за вами увяжутся вояки из Менска, но я не верю. Для меня это вымысел, смех! Не знаю уж, как для него, но для меня твой поступок – высшая степень альтруизма. Извини, что мой город втянул тебя в это. Мы тебе по гроб будем обязаны.

– Не могу не согласиться, – послышался знакомый голос. Низкий мужичок в сюртуке и с опрятными приглаженными волосами показался из-за спины Егора. – Я, возможно, принял вас не в той манере, в которой полагается встречать будущих героев, но кто же мог подумать, что вы ими станете. Хотя, возможно, я забегаю вперед. И все же, вы приняли вызов, так что я не могу не выразить вам свою благодарность хотя бы за ЭТО! – он пнул ногой мальчика-газетчика, который наступил ему на ногу.

– Господин Заснов… – говорил Егор дрожащими губами, готовый расплакаться и обнять низкорослого мужчину. – Я еще не герой, не делайте поспешных выводов. Я не гарантирую никому, что мы вернемся целыми. Я ничего не могу пообещать, простите…

– Ну все, – Снов потрепал парня по плечу и улыбнулся из-за своих густых усов. – Давай не раскисай, ковбой. Мне твои сопли не по душе. Жалко выглядишь!

Егор улыбнулся и задумался. Он осмотрел людей, которые его окружали; всматриваясь в их лица, он видел надежду, которой раньше не замечал почти ни у кого в городе. На душе становилось легче, и он ненадолго забывал о печальных мыслях.

– Я помогу тебе, чем смогу, – заключил Митрофан Альбертович и поднял седые брови. – В конце концов я, наш малоросток Снов и Рома Торфянко сходимся во мнениях. Слишком альтруистично с твоей стороны. Рей неплохой президент, однако же, поспешив с выводами, ты обрек себя на такое дело.

– На самом деле, – перебил старика Егор, – я ввязался в это дело не столько из альтруизма. Это, скорее, было простое желание доказать братану, что я чего-то стою, а заодно и получить бонус от Игоря Дмитриевича.

– Дурной малый, – обратился к остальным Снов со смехом. – Не столь важно, ради чего ты это делаешь. Главное, что за правое дело.

V

День подошел к концу. Особой надобности торопиться, конечно, не было, но Егор для себя твердо решил, что поведет бойцов завтра, вечером, под покровом заходящего солнца. Сейчас он был очень уставшим, измотанным, но довольным. Конечно, многие женщины кричали ему, что он ведет людей на верную гибель. Большая часть из них были женами и девушками бравых солдат, но в большинстве своем ему отдавали честь и низко кланялись, от чего он весь млел от гордости.

Весь этот почет не был формальностью по отношению к нему. С момента, когда начали бегать мальчики-газетчики по улицам, Егор уже дал указания коллективу Черного, начал набрасывать планы, совещаться со старожилами города, работать над поиском оружия…

Конец дня увенчался простой чашкой мятного чая в гордом одиночестве. Егор попросил Романа Федоровича об услуге – выделить ему комнату, где он сможет провести вечер один, все обдумав и кое-что сделав. Сейчас он ждал свой чайничек за клецну, завариваемый Женей, отрабатывавшим бурную смену и обслуживавшим солдат, пришедших отдохнуть перед битвой. В этот раз он обслуживал их с большим воодушевлением, чем то было раньше.

Не сказать, что многие были в восторге, но инициативные женщины устроили солдатам сытные армейские каши и чаи, которыми те ужинали, обсуждая грядущее. В тот день Роман Федорович, идя наперекор всем своим традициям, сделал скидки на алкоголь и даже помог Жене ублажить будущих героев хорошим разнообразием коктейлей.

Егор заперся в комнате, не желая и просто не имея возможности видеть все это изобилие. Рассматривая карту дрона, который Черный вернул ему накануне, он хмурился и медленно терял силы. К концу третьего часа весь чай истощился, листики мяты засохли, а Егор все волосы изорвал на себе, будучи не в силах тогда принять то, что ему придется отправлять людей в такой путь, который для многих может стать дорогой в один конец. Когда казалось, что уже нет сил и надо идти высыпаться, дверь в комнату медленно открылась. За ней показалось давно знакомое белое личико с пухлыми губами.

Маша, немного стесняясь своих движений, вошла в комнату и поправила волосы. Егор устало повернулся к ней и слегка улыбнулся.

– Что случилось? – спросил Егор.

– Я подумала, что полковнику одиноко, – усмехнулась Маша.

– Наверное, с того момента, когда ты появилась в моей жизни, мне всегда одиноко без тебя, – протянул с досадой Егор. – Ну ты проходи, не стой в дверях.

Пройдя внутрь, Маша села на чистую кровать и уставилась на вспухшие вены на руке Егора, который уже валился со стула и очень хотел спать. Снизу были слышны пьяные крики, плач женщин, грустные военные песни. Легкий запах дурмана расходился по «Клецкому дому», вперемешку с алкоголем убивая у солдат и их спутников тревожные мысли.

– Знаешь, ты, вероятно, сделал большую ошибку, но это очень смело.

– О чем ты? – спросил Егор, сам прекрасно зная, о чем она говорит.

– Ты не только обрекаешь людей на смерть, но и себя самого. И брата. Но я чувствую! – Маша вскочила с кровати и посмотрела на него глазами, в которых показались радужные и бликующие капельки. – Я чувствую, что ты делаешь все правильно. Чувствую здесь, – она взяла его руку и приложила к своей груди, где быстро и тревожно билось сердце.

Егор шумно сглотнул и посмотрел в ее глаза, продолжая чувствовать бешеный ход ее сердца. В тот момент он ощутил что-то теплое и греющее его. Он почувствовал, что рядом, даже в эти трудные минуты его жизни, в этом жутком и полном опасности путешествии, в которое они по глупости своей пустились, всегда будет невысокая девушка, которая своим теплом будет согревать даже в самых холодных уголках мира. Он встал, и сердце его забилось с ней в унисон, быстро, словно отбивая танцевальный ритм.

В обоих царила та неопытная чистота, которую все сбрасывали с себя когда-то, неумелыми движениями, порой даже пьяными, стараясь нащупать ту точку, которая будет вести их дальше. Между Егором и Машей в первую же секунду воцарилась гармония. Общие движения. Они чувствовали друг друга, знали каждый шаг. Каждое движение было словно давно отработанным, а бесконечные каскады поцелуев, как мягкий дождь, взаимно покрывали их тела.

Вторым, что вспомнит Егор, пробив карандашом себе руку, будет их жаркое соитие, которое произошло в ту ночь. Струя крови будет сопровождена жуткой головной болью и гулом, который будет нарастать с каждой секундой. В тот момент, в уютной комнатушке «Клецкого дома», освещаемой одной лишь тусклой лампой, все казалось идеальным. Они были словно созданы друг для друга, и ничто не могло тогда разделить их, ничто и никто.

VI

Егора прозвали полковником Эшби, а Митрофана повысили до маршала армии Клецка. Как сказал Рей: «Рановато пацана ставить на один уровень с героем, который посвятил службе больше половины своей жизни; но уже можно смело заявить, что он не обычный рядовой».

Многие, возможно, даже не понимали, за что этого робкого, плаксивого мальчугана повысили до полковника и уже называли героем. Они даже не понимали, что ответ был на поверхности, хотя многие все равно, замечая его, не могли смириться с решением вышестоящих. В один момент Снов, который не шибко и восторгался Егором, а был скорее на нейтральной стороне, вдруг заслышал разговор двух солдат из так называемой «элиты», который очень сильно его затронул и заставил пойти против своих эгоистичных принципов невмешательства. Подойдя к ним, он подслушал обрывок разговора:

– Я, конечно, не имею ничего против, но они хотели поставить его на один уровень с Митрофаном. Вдумайся, Толя, Митрофаном! С человеком, имя которого порой сказать боялись! – тихо кричал друг Толи и размахивал руками. – Для меня Митрофан – живая легенда, непоколебимая стена!

– Я давно уже так думаю, – отвечал высокий и невозмутимый Толя своим томным голосом. – Не побоялся. Много кто не побоялся.

– А вы, уважаемая «элита», Анатолий и Константин, чем себя занимали три года службы? – встрял в разговор начинавший терять терпение Снов, скрестив руки за спиной и окинув их холодным взглядом.

Завидев низкого мужичка, два солдата как по команде стали смирно и переглянулись, немного испугавшись такого внезапного визита. На лицах их появился легкий румянец.

– Извините, Юрий Алексеич, но я не понимаю, о чем вы говорите, – начал самый разговорчивый из их дуэта – Константин.

– Этот малый, будь хоть чужаком, хоть отшельником – да кем угодно, но он оказался единственным, кто осмелился выступить. Вы же знаете историю про вбитую пулю в ванной седьмой комнаты гостиницы «Клецкий дом»?

– Конечно, – смутившись, отвечал Константин.

– Эту пулю достал брат этого мальца из его руки, пока тот сжимал окровавленным ртом полотенце, – говорил тихо Снов, вызывая своим голосом дрожь в голенях у обоих солдат. – Эту пулю он словил, когда в одиночку шел по минному полю в поисках ответов на вопросы об этих дикарях. Он получил ее в свою молочную, девственную ручку, пока вы мяли сиськи проституток у себя в будках, элитный отряд.

– Но он пошел туда из-за неведения. Мы-то знали, что там мины и отряд спецназа. Мы, пусть вам не кажется это грубым, элита. Нас всего шесть человек, и наша потеря может много стоить, – пытался парировать Константин.

– Я не могу не согласиться, – отвечал на последнее его заявление Снов. – Но он был прекрасно осведомлен. Он знал, что там будут мины, и в одиночку, будь то из глупости или исходя из плана, но пошел туда. Он пошел туда и начал дело, хотя, думаю, очевидно, что каждого из вас повысили бы в звании хоть до генерала и я, и господин Рей с Игорем Дмитриевичем, осмельтесь вы выйти туда. Вам бы дали премию, но вы сидели, поджав хвосты. В отличие от меня и остальных, вы – элита, получившая эти звания не по случайности. А этот малый принял вину, разбил чело об пол перед господином Реем, но принял вину на себя и сжал свои юношеские яички в кулак. Пусть полковник Эшби будет для вас примером в будущем, – Снов окончил свою речь, еще какое-то время осматривая их побледневшие лица своим холодным взглядом.

По ним было видно, что солдаты испытывали стыд, и с тех пор почти никто не задавался вопросом, почему в их рядах есть полковник Эшби – чужак и предатель по совместительству.

Младший брат лежал на кровати, уткнувшись уныло в плечо Маши. Даже в эти моменты у него не было и секунды, чтобы забыть о грядущем. Лежа рядом, вдыхая приятный запах ее тела, он смотрел сквозь темноту собственных глаз на воображаемые картины будущего поля боя и неуверенно вынашивал план.

По выходе из палаты, где облачались в броню солдаты и получали оружие, Лёшу охватил ужас. Сотни женщин и детей сгрудились на площади, обнимая и целуя грубых, облаченных в нелепую броню мужчин, державших ружья наперевес. Этот эпизод сильно его задел, и он ушел, лишь бы не проникнуться состраданием к этим незнакомцам.

Митрофан Альбертович стоял неподалеку и курил свою трубку, плотно набитую горьким табаком. Став рядом, Лёша тоже закурил, и оба уставились вдаль – в сторону, где ютились две дюжины подготовленных, профессиональных убийц. По телу пробежала дрожь, что заметил Митрофан Альбертович. Он взял Лёшу за плечо и легко постучал по нему. С того момента старший брат его видел лишь единожды.

В баре было пусто. Женя, выжидая какое-то время, уже собирался закрыть маленькую дверцу, выключить проигрыватель пластинок и накинуть на себя камуфляж, как в дверях показалась знакомая девушка. Марго, вскинув брови, медленно двигалась к нему и, словно не веря своим глазам, жадно пожирала его всего одним взглядом. Женя почувствовал себя жутко некомфортно, ему захотелось убежать и спрятаться от нее, но Марго остановила его легким прикосновением руки.

– Куда же ты собираешься? – спросила она, поднеся свое лицо к нему и готовая в любую секунду заплакать.

– Марго, отпусти меня, – говорил Женя, стыдливо отводя взгляд.

– Нет, как я могу отпустить? Женя, мы же так и не закончили с тобой то, чего так долго ждали! – она расстегнула петельку своего комбинезона и отбросила прядь волос с лица.

– Наивно думаешь, что, распустив свои сиськи, ты добьешься моего внимания? – холодно отвечал Женя, даже не смотря туда, куда смотрел так часто и что всегда манило его. – Отпусти меня.

– Что ты говоришь? – она не верила своим ушам. – При чем тут это? Ты делаешь мне больно, Женечка! Перестань! Твого поведения я не заслужила…

– Прочь из моего бара! – Женя раскраснелся и указал пальцем на выход. Его налившееся краской лицо ясно дало понять Марго, что он потерял к ней интерес.

Для обоих это было великим потрясением. Столько месяцев бегающий за ней, Женя изводил нервы и деньги понапрасну, а когда выдался момент получить то, чего так давно ждал, она вызывала у него лишь отвращение и неконтролируемую злобу. Марго, сверкнув бликами слез под глазами, застегнула петельку на подтяжке и тяжело, словно волоча за собой груз, потащилась к выходу. Женя был уверен, что на этом его зависимость от всего на свете была забыта, как страшный сон.

Пока все занимались организацией и разбредались по отрядам, Егор, посовещавшись с отрядом Черного и его технологами, создал вменяемую проекцию, которую они выкатили на центр главной площади. Облаченный в военную форму, Егор поднялся на небольшую лесенку прямо около огромного пласта черной ткани и осветил его зеленой картой, которая была ретранслирована с пульта управления небольшим проектором.

Женщины и дети ушли с площади, оставив на ней лишь двух – Машу и жену оружейника, с которой Игорь Дмитриевич, по его словам, вместе планировал погибнуть в один день, который мог настать сегодня. Друг без друга они бы не вытянули, так что их союз скрепило общее дело. На площади стояло около сорока человек, некоторые из которых были одеты в спортивные костюмы, обклеенные титановыми пластинками из обшивок старых домов; они просто стояли в униформе, некоторые были с кожаными жилетами. Вся эта картина опечалила Егора, но отступать было поздно. Он прокашлялся и начал говорить, часто запинаясь и забывая, что хотел сказать:

– Мы г-г-грязные интервенты – это правда. Мы принесли на вашу землю еще одно бедствие, которое затуманило разум многим, от чего вы забыли о главной проблеме. Сегодня мы – те самые грязные интервенты – сделаем все, чтобы загладить свою вину и не прослыть лжецами в ваших глазах. Я не герой и не военный, не тактик и не полковник, но у меня есть важные сведения и вера, а также вина, которую мне нужно было бы искупить в одиночку, но вы не согласились оставить меня одного… Спасибо вам, – Егор опустил руку, которой нервно теребил клипсу и замолчал.

На площади раздалось громкое и троекратное «УРА!». Подняв взгляд, Егор заметил горящие глаза и кричащих во всю глотку солдат, которые поддерживали его и вскидывали кулаки к небу. В эту секунду никто не сомневался в нем, и ему стоило огромных усилий сдержать слезы, дабы не ударить лицом в грязь. В конце толпы стояла Маша, которая улыбнулась и еле заметно кивнула ему. Он продолжил:

– Первый шанс для нас! – заорал он. – Изучая карту, я обнаружил на ней противовоздушную установку. Что было ожидаемо, мои п-п-познания оказались недостаточными, но мне помог Игорь Дмитриевич и маршал Митрофан Альбертович. По нашим предположениям – это ПВО армии России, оставшееся здесь еще с начала двадцать второго века, – он запнулся, стараясь вспомнить название. – Звали ее «Большой Суд», или, если точнее, СУРД. Если предположения нашего талантливого оружейника верны, то эта штука может одним залпом заставить забыть про ваши терки с этими дикарями. Один снаряд способен разнести в щепки половину небольшой деревушки, а их плешивый поселок сгорит дотла от одного лишь залпа. Второй шанс! – заорал он громче, от чего боевой настрой немного повысился. Даже Лёша в конце шеренги поднял брови и слегка улыбнулся таланту брата. – Заброшенный танк. Тут все просто – это хорошее место для самого талантливого пулеметчика из вас, засев в которое вы сможете вести огонь, прикрывая спины своих братьев по несчастью. И третий шанс – самый вероятный, но и самый сложный в исполнении. Маневр со складом, который, если удача повернется к нам лицом, может быть начинен взрывчаткой. Этим займутся два снайпера на холме, которые разнесут его в щепки противовоздушной раскладной установкой. Тем самым мы сможем уничтожить силы противника и лишить их боеприпасов. Однако, если не получится, наш план пойдет псу под хвост, после чего вам придется идти в наступление и надеяться на удачу. А сейчас финальный вопрос – кто против нашего плана? – гробовое молчание. – У вас не остается выбора, – продолжил Егор, у которого навернулись слезы на глаза. – Если вы не отберете свое, то нападения будут продолжаться вечность. Я закончил.

VII

План был сухой и ненадежный. Сам Егор мало в него верил, но отряд из более чем сорока человек верили ему, не задавая лишних вопросов. Все были воодушевлены идеей и возможностью наконец избавиться от назойливых блох в лесах, и это придавало им смелости.

После выступления Егора сразила жуткая головная боль. Он быстро побежал в туалет гостиницы, после чего его долго тошнило. Гул в голове разрывал его на части, и он отключился.

Очередной сон. Мысли были похожи на военные воспоминания. Все было то красным, то желтым, попеременно сменяясь, создавая картину из цветов гнили и грязных оттенков. Во сне толпа людей в военной форме шла по узкой дорожке у обрыва, как вдруг все начали падать с нее, разбивая головы о скалы, острые выступы и сворачивая шеи в глубоких ямах. Все подножие обрыва залил кровавый океан, а Егор один стоял сверху, смотря на все это слезящимися глазами и держа трясущимися руками винтовку. Что-то толкнуло его, и он полетел с обрыва к ним.

Снова просыпаешься в поту. В туалете стоял жуткий кислый запах, а Егор лежал на полу и держался рукой за ободок туалета.

Снаружи люди продолжали собираться. К ним присоединился отряд Черного, который раздавал разного рода оружие и припасы: гранаты, отсеки Энгера, кейсы с оружием, противогазы и медикаменты, которые лежали на жене оружейника.

– Это, ребята, спасет вам жизнь, – говорила она. – Чуть что – сразу ко мне!

На это послышалось томное «Да!». Егора бросило в дрожь. В мыслях нарастала тревога, а мозг, словно не желая принимать хоть какие-то виды обезболивающего, рисовал страшные картинки того, как толпы людей падают в овраги, подрываются на минах и задыхаются в цианидовой дымке. Из комнаты спустилась Маша, на которой были надеты черные сапоги и зеленые штаны вместо юбки. Сначала Егор этого не заметил; обнимая ее, он озабочено смотрел на солдат, но потом его взгляд упал на развязавшийся шнурок.

– С ума сошла?! – он взял ее за плечи и широко открыл глаза. – Тебе туда нельзя!

– Почему? – она нахмурилась и взяла его за руку. – То есть вам можно, а мне нельзя?

– Но… но, н-н-но если что-то случится, – не выдержал он, и слезы потекли из глаз. – Нельзя тебе, нельзя!

– Перестань! По твоей логике и я могу не пустить тебя туда! А если что-то случится с тобой?! – она прижалась к нему губами и повалила на диван.

Они вновь слились вместе. От зорких взглядов солдат их отделяла разве что стена, образующая углубление в холле отеля. Егор сжимал ее руку в своей и целовал, словно в последний раз. Невероятная буря эмоций снова охватила их.

Они уснули на диване в холле, после чего их разбудило знакомое лицо. Роман Федорович стоял над ними и как-то странно улыбался. Увидев его, Егор встал и аккуратно пригладил кудряшки.

– Мне кажется, уже пора, – сказал Роман Федорович, пожав своей толстой рукой с пальцами-сосисками руку Егора, не замечая откровенно странной сцены.

– Пора, – выдавил Егор и повернулся к Маше. Он увидел в ней какое-то странное воодушевление. – Роман Федорович, приглядите за ней. Из отеля не выпускайте.

– Конечно, – отвечал управитель.

– Что?! – закричала Маша и схватила Егора за рукав. В глазах показались слезы. – Я не останусь здесь, ты с ума сошел?!

– Прости, я не позволю. Нельзя тебе!

– И тебе тогда нельзя! Егор! Нельзя, а ну стой! – Маша расплакалась и упала на колени. Растерявшись, Роман Федорович держал ее одной своей сильной рукой, а другой наливал джин, дабы хоть как-то успокоить девушку.

– Прости, – ответил Егор, даже не повернувшись к ней. В голове снова раздался гул. Он вышел из отеля, сопровождаемый криками и плачем девушки за спиной.

Маршал Митрофан Альбертович, за пятнадцать лет простоя в военном ремесле изрядно потерявший форму, но не потерявший в смекалке, распределил отряды и, по задумке Егора, поставил во главу первого себя, а во главу второго Игоря Дмитриевича. Третий отряд состоял из четырех человек, из которых Егор был координатором, Женя связным, а два снайпера – превентивной мерой, лучше которой ничего не придумали. У каждого из снайперов было по винтовке и один гранатомет на двоих, который очень уж забавлял старых друзей-снайперов. Эти парни, вероятно, были единственные, кто оставался спокойным и непринужденным в тот день.

Для каждой команды было готово по четыре дрона, на которые научное сообщество бросило все силы. Теперь люди, жизнь которых зависела лишь от куска железа в воздухе, были готовы к выходу. Егор дал команду.

Долгий поход начался. Два командира повели свои отряды на запад и восток, пока Егор и остальные шли напролом – вперед, прямо к небольшому холму, который, судя по картам дронов, располагался у деревушки, скрывая ее от непроницательных глаз. Вдали послышался взрыв, и Егор чуть шею не свернул от такой неожиданности. Из-за пройденного расстояния было непонятно, что подорвалось.

– Белки, – ругнулся он про себя, надеясь хоть как-то отогнать приступ тошноты и отвлечься.

– Черт, – послышался дрогнувший голос из рации на поясе Жени. – Первые потери.

– Сколько? – спросил Женя, нахмурившись.

– Двое. Мина.

– Дерьмо. Двигайтесь дальше, – ответил Женя и сжал кулаки.

«Может, все же белки?», – чувствуя, как холодеют пальцы, подумал Егор, но то были точно не белки. Наконец показался холм, за которым скрывалась деревня. Егор с Женей и двумя снайперами пошли вперед, протаптывая дорогу, пока Лёша и остальные бойцы группы Игоря Дмитриевича ушли в очень большой крюк. Вскоре холм был занят.

Вид открылся не самый обнадеживающий. От старой деревни, которая ранее тут располагалась, остались только маленькие домики, над которыми был целый лабиринт из металлических пристроек, каркасов, балконов и мостов, образующих собой целый город над землей. В самом центре архитектурного ужаса расположилась вышка, обзор которой охватывал большую часть леса. На ней, особо не вдаваясь в подробности ситуации, в которую они попали, сидели двое мужчин с длинными, нечесаными бородами. Они беззаботно играли в карты и даже не подозревали, что готовится в округе. Видимо, столько лет затишья усыпили их бдительность.

Общий вид был точь-в-точь как на карте, не считая лишь постоянно изменяющих свое положение мотоциклов и военных дронов-извозчиков с длинными клешнями. Женя включил связь и передал о ситуации обоим отрядам, после чего уже начали рождаться новые идеи.

В домах почти никто не ютился. Бывший спецназ предпочитал просто прожигать время после тяжелой войны и минимально обустраивать свое жилье. Даже несмотря на их неслабую мощь, они все же стояли на страже своего поселения, и всегда можно было заметить кого-то в черно-синей форме, разгуливающего по городу с пушкой наперевес. Однако это не мешало остальным обитателям бывшей деревушки с нечесаными бородами, зачастую лысыми головами, загорелой кожей и в черных очках прохлаждаться и наслаждаться оседлой жизнью.

Кто-то, закинув сухие ноги на бочку, лениво клал карты на стол, изредка потягивая молоко из стакана (алкоголя замечено не было в этом месте), кто-то, приставив прицел к глазу и уперев пушку прикладом к плечу, стрелял по мишеням на спор, кто-то баловался с гранатами в руках, подбрасывая их и всячески на спор стараясь как можно медленнее успеть задвинуть чеку, а кто-то загорал на солнце, пробивающемся сквозь лапы сосен и елей в хвойном лесу. Были тут и своего рода фермеры, мирно пасущие пару коров на лугу неподалеку, чистящие свиней в хлевах и стригущие овец. Двое мужчин в пропотевших майках-алкашках мирно переносили сено на вилах, один парнишка, совсем молодой, чинил радиовышку и занимался волновыми передатчиками для ингибиторов внутренних систем. В общем и целом, мирное место, совсем не походившее на военную базу, не то что на отряд спецназа, занимающегося рэкетом и зовущим себя ироничной аббревиатурой «РУМБА».

Егор тяжело вздохнул, лег на живот и, положив карабин Уорвика неподалеку, начал всматриваться в бинокль.

– Отряд М. Прием, – сообщил Женя отряду Митрофана. – Вас видно. Скройтесь глубже, нам нужно время.

– Понял, связной, – сообщил связной отряда М, и группа парней под командованием Митрофана, видимая даже невооруженным взглядом с дозорной вышки, медленно скрылась за стволами густой рощи и в унисон упала на животы. Благо двое бородатых на вышке не были заняты своим делом, а, видимо, давно потеряв какую-либо надежду, что им дадут отпор, просто играли в карты, очень эмоционально и жестко ругаясь друг с другом, изредка поправляя висящие на спине винтовки.

– Итак, – начал Женя, отложив рацию. – У нас тут ситуация точно не из худших. Как минимум тихо мы можем снять двоих сверху, четырех у склада и парочку застрелить в домах. Как спичку погасить. Что ты думаешь? – он обратился к Егору, но тот молча смотрел в бинокль и тихо скалился.

– Ничего не понимаю, – ответил он и отложил бинокль. – Тут тьма тьмущая. В таком хаосе нам не победить. Нужно найти самый действенный способ, слышишь? Самый. Мы должны свести жертвы к минимуму. Уже потеряли двоих, хотя мы даже не вступали в бой! – шептал Егор, весь сморщившись от обиды, не в силах забыть недавнее известие от отряда М.

– Это война, брат, – говорил тише Женя, смотря широко раскрытыми глазами на Егора. – Жертвы – ее топливо. Их не нужно избегать, а нужно использовать для оптимизации работы.

– Нет, идиот, – Егор оторвался от бинокля и посмотрел на него. – Эти люди – гарант твоей безопасности. Я поставил свои пальцы на них, так что делай, как я говорю!

Женя замолчал. Нахмурившись, он кивнул и продолжил осматривать окрестности. Бегая от одного строения к другому, он сосредоточился на вышке, которая представляла из себя шанс для невероятного маневра. Прямо напротив нее – где-то в метрах десяти – стояли ящики с продовольствием и старыми, но, возможно, рабочими дронами, которыми можно было быстро обезвредить противника на первое время и перекрыть самый короткий путь к отряду М. В это время должна была появиться команда Игоря Дмитриевича.

– Так мы распределим силы. Решено, – не дал времени на раздумья Егор. – Мы проведем три атаки одновременно. Наша задача…

– Жека, прием! – послышался голос Лёши. – Почему ты тянешь? Давай уже быстрее.

Растерявшись, Егор отложил рацию подальше и продолжил:

– Можно взять танк одновременно с захватом склада. Пока обе части «РУМБЫ» будут разделены, мы сможем сделать это. Кто-то должен будет взять на себя инициативу занять СУРД и танк, а также сообщить о содержимом склада. Чем больше дикарей мы уберем втихую, чем быстрее мы возьмем СУРД – тем лучше! Мы можем закончить войну, даже не начав ее!

– Это очень мутный план, – выдохнул Женя и продолжил рассматривать варианты.

– Но нам ничего не остается, – остановил его Егор.

– Дети, давайте просто обрушим на них всю мощь нашего города. Хватит тянуть резину. Правильно брат сказал! – ответил один из старожилов города – снайпер. Он оскалил свои желтые зубы в ехидной улыбке.

– Прием, – не выдержал Женя и обратился к обоим отрядам. – План следующий: отряд М, выманивайте как можно больше в свою сторону солдат, а как только они ринуться к вам – мы работаем с вышкой. Они будут отрезаны от вас, и тогда выступает отряд И. Берем их в клешни. Выделите по одному человеку – на танк и СУРД. Как можно быстрее и аккуратнее действуйте. СУРД закончит игру быстро, если все будет четко!

– Так точно, – ответили поочередно связные, и головы отрядов показались в лесу.

Внезапно, взяв инициативу в свои руки, из леса, со стороны отряда И, показалась широкая фигура, которая медленно продвигалась по городу. Увидев решительное лицо брата в бинокль, Егор испугался и схватил рацию.

– Нет, – оборвал его Женя, – они раскроют его из-за твоего голоса. Молчи!

Егор посмотрел вниз и весь вспотел. Брат, изворачиваясь и тихо, как мышь, крадучись, скрывался в домах, после чего выходил оттуда либо такой же, либо с новыми каплями крови на руках. Егор весь извел себя, пока следил за ним.

Пока отряд Митрофана пробирался сквозь стволы деревьев, Лёша медленно двигался в сторону башни, осматривая дома. Его сильная рука успела отправить на тот свет двух человек. Достав карабин Уорвика, Егор направил его в сторону брата и, угнетаемый каким-то смутным чувством, начал слежку за ним.

С другой стороны базы уже пару человек пробралось до склада. Все шло идеально до тех пор, пока на огромном поле, на котором в дроне было отмечено много точек и на которое Егор не обращал доселе внимания, появилось какое-то мельтешение. Один из людей в черно-синих костюмах вышел на поле и принялся осматривать яму. Позже к нему присоединились еще двое. Началась суматоха. Кто-то вышел из дома в пижаме и взялся за первое, что попалось под руку, – пистолет.

– Отряд М, срочно. Захватывайте склад, – оповестил Женя, заметив суматоху.

Но все пошло не по плану. Смекалка профессионалов помогла им вовремя заметить надвигающегося врага. Началась перестрелка, и башня начала падать. Два четких выстрела по опорам оборвали радиопередатчик и излучатель волн ингибиторов. Башня начала падать, задавив под собой парнишку, чинившего технику. Люди на вышке встрепенулись и начали, как жуки, карабкаться на крышу, когда все остальные ринулись в сторону склада. Заслышав это, люди из отряда Лёши выскочили из леса и как ужаленные начали забрасывать врага всем, что было. Тут нашлось место и бутылкам с горючей смесью, и гранатам, и пулям, и камням, и даже парочке цианидовых гранат.

Когда отряд М захватил склад, оттуда пошел первый залп – заряд РПГ разнес в клочья вышку и обрушил ее на бегущее подкрепление. Это было хорошим ходом, но тем самым маневр со складом был забыт. Теперь это являлось оборонительной точкой солдат города А. «РУМБУ» это не остановило. Наоборот, для них это стало хорошим уколом адреналина – все ринулись кто куда, стреляя из всего подряд и доставая из патронташей магазины, из отсеков Энгера гранаты, из-за пазухи заколки-С-4. Вскоре вся деревушка была в войне, и противник даже терпел серьезные потери благодаря безрассудству Лёши и грамотным действиям оружейника, вместе с Митрофаном захвативших танк, но тут весы превосходства качнулись в другую сторону.

Все-таки даже такой дилетант в военном деле, как Егор, понимал, что в этой игре большая часть солдат были совсем детьми, которые выживали только благодаря тому, что их координировали талантливые люди в лице маршала и оружейника, а также был хлипкий, наивный, но рабочий план. Егор продолжал отдавать указания, отправлять вечно разбредающихся и мажущих солдат по небольшим кучкам, видя, как многие из них падают замертво. В момент Егор выронил бинокль и весь задрожал от ужаса. Он схватил карабин Уорвика и начал стрелять, не чувствуя ничего, кроме гнева и боли, пронизывающих его до костей.

Танк был занят. Пулеметные очереди окрасили дома и балки в красный цвет. Из склада начали летать гранаты, заряды РПГ не переставали обрушивать хлипкие нагромождения, служившие «РУМБЕ» домами. Женя, нервно покусывающий губы, вдруг обнаружил, что поле все было изрыто ямками – по городу несся целый батальон маленьких белых роботов, которые разрывались рядом с солдатами города А, стреляли из каких-то маленьких пулеметов с очень маленьким боезапасом и разносили в щепки все вокруг, словно и не замечая своих хозяев. На поле показалась новая армия, которая была словно ни на чьей стороне, а воевала сама за себя. Безумная армия, остановить которую, казалось, невозможно.

– Толя, Денис – все винтовки на роботов. Снимайте их! – заорал Женя в ужасе, переключившись на узи. Он побежал вниз по склону холма и, разрывая местами спину острыми наростами, побежал прямо в туман.

– Есть! – ответили в унисон снайперы, и волна взрывов от их выстрелов началась.

– Женя!!! – заорал Егор и, не заметив нервного хода прицела, чуть не выстрелил случайно ему в спину. – Черт! Снова оно продолжается! – он стиснул зубы и снова продолжил стрельбу. Вспомнился пригород.

Бой затянулся. Весь деревянно-железный город затуманило дымом и огнем. Снайперы уже с трудом различали остатки людей и дронов. Слышались оглушающие выстрелы, взрывы и грохот, но одно оставалось неизменным – пушка была не тронута. СУРД стояла целой, и никто даже не планировал ее сдвинуть с места, а ее основание для тех, кто был сверху, было скрыто дымом и еще не сгоревшими перегородками. Егор уже не чувствовал рук. Отложив карабин, он потерянно смотрел в дым, не видя никого и ничего. Лишь постоянные пулеметные очереди давали знать о том, что бой продолжается.

В какой-то момент волна от гранаты разогнала дым, и из него показалась голова, окрашенная в сажу и грязь. Рядом сидела девушка и пыталась достать парня из-под обломков здания.

В эту секунду Егора точно током ударило. Он понесся к солдату, грязно-лиловые волосы которого уже бессильно опускались к земле от усталости. Крепко сжав кулак, Егор лег на спину и быстро полетел вниз по склону, безжалостно сдирая кожу с тела. Несмотря на запрет брата, Егор бежал прямо в гущу событий, как рассудок потерявший. Пробегая мимо одного из домов, почти добравшись до места, где он видел брата, Егора за ногу схватила рука, тянувшаяся из-под горящего дома. Солдат из элитного подразделения был завален землей и деревянными обрубками.

– Что ты тут делаешь? – прохрипел он. – Ты должен быть наверху и координировать отряды.

– Да там ничего уже не видно! – кричал и лил напрасно слезы Егор. – Пусти! – он вопил и истерил. Форма вся промокла от пота и слез. Лицо солдата, даже терпевшего столь жуткую боль, исказилось в ужасе. Он отпустил ногу полковника и постарался сделать все, чтобы выбраться самостоятельно. На секунду задержавшись, Егор бросил ему: – Я тебя вытащу, братан! Вытащу, дай мне время!

И он скрылся за поворотом.

Пробираясь через дымовые завесы, он чуть не нарвался на шальную пулю, которую выпустил один из солдат города А, весь изорванный в клочья патронами, с пробитым плечом, голенью и запястьем левой руки. Увидев их координатора, тот что-то из последних сил закричал и попытался остановить Егора, но его оборвал маленький робот. Дрон, передвигаясь на маленьких острых ножках, посмотрел своим глазом-линзой на солдата и пискнул. Тот, уже и без того почти не слышащий ничего, обернулся и за секунду успел сказать только:

– Мама…

Взрыв разорвал солдата, не оставив от него живого места. Куски плоти и органов разлетелись по стенам и попали на Егора.

Не чувствуя ног, теряя сознание от страха, держа выскальзывающий из рук карабин, он бежал со всех ног, лишь молясь господу, чтобы его не задел дрон или шальная пуля. Наконец показался дом, около которого сидела жена оружейника и заливала гелем три ранения старшего брата. Девушки не было видно, а Лёша что-то кричал и звал ее. Егор упал рядом с братом.

– Где она?!

– Ушла, черт ее дери! – Лёша выкарабкался из обломков и упал на землю. – Не беги за ней! Сам себя загубишь…

Но бежать не надо было. Маша выпала из сферы с раненым животом и с жутким, почти бесчеловечным оскалом на лице. Поднявшись на ноги, она хотела что-то сказать ему, смягчившись и на секунду придя в себя, но со стороны холма, на котором ютился отряд И, показалась пара лысых голов. Все в грязи, с остервеневшими лицами и начиненные взрывчаткой, медикаментами, патронами и оружием, отряд «РУМБЫ» из леса бежал к ним навстречу. Тут Егор вспомнил, кто же были эти люди, из-за которых все пошло псу под хвост. Прогремел взрыв неподалеку. Жена оружейника пропала под большой глыбой – куском фундамента.

– Поля! – закричала Маша и ринулась к куску камня.

Егор подскочил и увидел, что вокруг них воцарилась красно-желтая аура. Два солдата рядом упали замертво, Лёша, тяжело поднимаясь, истекал кровью, хоть и был в порядке относительно ситуации вокруг. В тот момент все было так медленно, бесконечно долго и мучительно, что Егор ненароком упал на колени. Прогремел выстрел, который он, как что-то инородное в этом жутком хаосе, слышал четче всех. Выстрел, казалось, выбил ему перепонки и разорвал тело на части. Остервеневший снайпер, кричащий во все горло и краснеющий, у которого на голове была шапка из выпотрошенного бобра, пустил из винтовки пулю, ровно прошедшую сквозь сердце девушки. У той не было и секунды среагировать – Маша упала на землю и даже не шелохнулась. Пальцем не повела.

VIII

– Маша! – кричал Егор, заливая лицо слезам и падая рядом с братом.

Он оттащил ее к дому за укрытие и начал молиться брату. Тот, потеряв самообладание от испуга и неожиданности, хотел схватить ее и что-то сделать, но он разрывался между Егором, Машей и погибшей Полечкой – женой оружейника. Вокруг раздались две очереди. Из-за угла выбежали два члена элитного отряда с пушками наперевес. Увидев полковника и мертвую девушку, они застыли, и два выстрела чуть не задели их.

– Полковник, как обстановка? Кто погиб еще? – кричал парень. Тот самый Константин.

Но Егор не смог ответить ничего. Открыв широко рот, он смотрел в закрытые глаза Маши и чувствовал, как она медленно остывала. Не в силах более выдержать, он предпринял последнее, что, как он думал, можно было сделать, – искусственное дыхание. Однако полковник не знал, как это делать. Слезы не давали ему даже вздохнуть, и он начал просто бессильно покрывать ее шею и лицо медленными поцелуями и гладить ее грязные волосы. Константин шумно сглотнул и посмотрел на своего компаньона бешеными, нечеловеческими глазами. Тот, пусть и не был сильно эмоционален, в ту секунду не мог сдержать своего неприкрытого удивления.

– Ублюдки! – закричал Лёша, наконец найдя в себе силы. – Парень, давай со мной! – обратился он к Константину. – Оставь своего друга тут. Егор! Быстро уходи отсюда, прошу тебя!

Лёша упал перед ним на колени и почти разревелся, держа холодные руки младшего в своих руках и стыдливо опустив голову вниз.

– Да. Брат.

Надрывающие глотку от ярости, заливающиеся потом, бросающие без перерыва остатки гранат, Лёша и Константин ринулись в сторону холма к подкреплению «РУМБЫ». Буквально спустя пару секунд начались бесперебойные очереди.

Теперь Егор не бежал. Неся на руках Машу с зияющей на груди красной дырой от пули, он брел по улице, сопровождаемый бесконечными выстрелами, не утихающими до сих пор. Что-то в тот момент в нем переменилось. Все смерти вокруг словно показались ему какой-то игрой, которая вот-вот закончится, и можно будет выпить чай с баранками.

Подбираясь к окраине деревни, он услышал до боли знакомый и гнусавый голос, который что-то быстро тараторил в рацию.

– Повторяю: их командующий – девушка! Это абсурд! Закончите с ней, и вы выиграли. Они дети!

– Уже готово, но нам это не поможет. Нас слишком мало, – послышался ответ из рации. – Дай хоть какие-то наводки!

– Ну и хер с вами, ублюдки! Главное, что вы выполнили свое дело! – человек за углом выскочил и побежал в лес. Смотря ему вслед, Егор увидел знакомый малиновый пиджак и сальные волосы. Старший портье, словно заяц, бежал по битому бетону и взорванной земле, искренне довольный своей выходкой. Достав медленно Далет и уложив к себе на колено любимую, Егор без жалости изрешетил старшего портье, не оставив на его теле живого места и разрядив в него два магазина.

Добравшись до горы, он подозвал Женю и оставил девушку на земле. В эти минуты щеки уже успели обсохнуть, губы обветриться, а кровь запечься. У него жутко болели спина и ребра, но даже этот факт не смог настолько выбить его из колеи. В ожидании расправы за убийство сына Романа Федоровича, Егор сидел рядом с Машей и плакал, но тихо. Он корил себя за ошибки, с дрожью вспоминая слова брата, которые он говорил у них дома перед отправкой; он корил себя за слабость, за самовольность, за глупость, за высокомерие; он корил себя за то, что подверг опасности тех, кто не должен был ей подвергнуться. Вот он – груз, который брат дома пророчествовал. Внутри все горело, как и деревня, которую они оставили в таком же положении, но снаружи он был холоден и безразличен. Даже хмурые морщины на лице распрямились.

Взобравшись на гору, куда уже успело присоединится пять человек из других групп, исключая Женю и двух снайперов, Лёша с Константином тяжело упали на траву. Лёша, ругаясь и крича на своего товарища, перевязывал его ступню, пока тот надрывал понапрасну глотку от боли. Среди всех было лишь два члена элитных отрядов. Увидев, в каком все были отчаянии, как всем было трудно, как все плакали, Егор похолодел и почти упал без сознания.

Сначала его еще посещали мысли; он слышал слова брата и видел его заботливое лицо, чувствовал, как он своими руками обнимал его и как Константин, до последнего в него не веривший, пересиливая боль, хвалил его и хлопал по плечу. Но когда он повернулся в сторону Маши, увидел даже на лицах снайперов отчаяние, Егор, окончательно приняв тот факт, что он убил их, что игра закончена, разбил висок о камень и упал на землю. Когда координатор упал без сознания, Лёша поднялся на целой руке, увидел брата, и его пробила дрожь. Забыв про боль, он вскочил на ноги и положил брата на колени снайпера, который уже отложил винтовку. Тот перевязывал двух раненых и, чуть не плача, старался успокоить других молодых парней.

– Спаси его, – прохрипел Лёша, испугавшись собственного голоса.

Неожиданно для всех, раздался голос из рации:

– Всем бежать к городу А! Вперед, друзья! Вы прошли этот путь! Да направит вас бог…

Громкий, оглушающий выстрел раздался за их спинами. По земле пошла дрожь. Лёша повернул голову на звук и глянул в сторону СУРД. На исполинском дуле, повернутым на девяносто градусов и выглядывающем из-за тумана, стоял, обжигая резиновую подошву жаром орудия, Митрофан Альбертович, последний маршал города А. Он горько улыбался, не посмев проронить ни слезы.

Два снайпера с Женей взялись за тела павших товарищей и побежали через лес, таща их на носилках и крича, подгоняя остальных уцелевших и не очень, но Лёша остановил их и попытался включить дрон. Взрыв прогремел за их спинами. Теперь от базы врага неосталось ни щепки, войска «РУМБЫ» сгинули под покровом пепла, а десятки солдат города А, пусть и не по своей воле, но остались с ними, навечно оставив свое имя в истории и посмертно награжденные званиями героев нового государства.

IX

Первыми спутниками в пробуждении Егора были боли. Жуткие, давящие боли, появлявшиеся в самых разных местах по всему телу: болела разорванная Лёшей рука, снова залитая новой порцией геля, изрезанная скальными образованиями спина и ребра, которые он даже не вспомнил, где ударил. Очнулся он, как оказалось, в комнате Жени. Внутри никого не было. Придя в себя, Егор сделал невероятное усилие, чтобы встать, но в итоге не смог и наполовину согнуться. Он упал на спину и от бессилия из глаз его потекли слезы.

Он снова и снова корил себя за все ужасы, которые учудил в городе. Кто знает, сколько было выживших – три? Пять? Наверняка все погибли, но они знали, на что шли, так что, стараясь на время забыть воспоминания о толпе, собравшейся, чтобы провести своих мужей и парней на войну, он повернулся на бок и тихо зарыдал в ожидании всеобщего порицания и ненависти. Он снова плакал, не зная, как держать себя в руках. У него, как ему казалось, больше не было никого. Его покинули все: любимая девушка, силы, судьба, доверие людей в городе и доверие родного брата, воспоминания о котором казались больнее всего…

– Вот мой боец, – послышался знакомый, такой теплый, по-отцовски приятный голос. – Идти сможешь?

Повернувшись, Егор увидел самое милосердное и доброе лицо в мире, которым брат его никогда доселе не одаривал. Он был весь перевязан, на груди у него было два пореза, пробито плечо, но он смело стоял на ногах и держался как мужчина. Почувствовав себя еще более никчемным, Егор заплакал и прижался к горячему телу брата, на котором до сих пор не затянулись некоторые раны.

Лёша все понял. Он, что очевидно, даже думать не думал о пальцах, отстрелить которые пригрозил Егору, и, конечно, не собирался упрекать его в опрометчивости, которая им двигала перед выходом из дома в Менске. Тогда он пригрозил напомнить ему об этом, но сейчас, видя страдания брата, Лёша решил, что судьба и так всю работу сделала за него. Конечно, он бы этого не сделал, даже зная, что убьет доверие к самому себе и больше никогда не даст обещаний, но сейчас был иной случай. Все бы скорее осудили его за такой поступок, а Егор и без него начинал осознавать всю тяжесть своего проступка.

– Слезы. Все из-за них, – сказал Егор и ударил брата в грудь, даже не осознав этого движения. Лёша немного поежился, но улыбку с лица не стер. – Если бы не они, я был бы сильнее.

Он отодвинулся от брата и еле устоял на ногах. Обтерев лицо, он поднял руки и увидел, что они по-прежнему в крови. Показав грязную ладонь, Егор спросил:

– Где она?

– Похоронена как герой, – ответил Лёша и потупил взгляд. Ему не было так больно, как брату, ведь Маша была для него лишь хорошим компаньоном, но боль Егора как-то особо отдалась у него в голове. Сердце сжалось, и он ответил: – Вру. Не похоронена.

– Почему? – спросил Егор, сжав кулак и готовый тут же разразиться истеричным криком.

– Ее тело не нашли. Машу несли на руках двое солдат, но тех скосило миной, когда мы бежали от деревни дикарей. От их базы остался один пепел и хлебный мякиш.

– Чт… но, но, н-н-н-н-но почему? П-п-почему это со мной, за мои… – запинался Егор, сдерживая очередной ливень рева, который рвался изнутри, словно зверь. – Это за мои грехи? Это с-с-судьба?

– Перестань, братан, – Лёша отпустил его плечо и отвернулся, быстро переменив тему и слегка напрягшись. – Ты впал во что-то типа летаргического сна, пролежав тут четыре с половиной дня. Немного, но все же.

– А Роман Федорович? – спросил Егор, вспоминая в голове события минувшие.

Старший брат замолчал и перевел взгляд на плакат «Комаровы». Немного выждав, он сказал:

– Все с ним в порядке.

– Врешь!

– Вру! – ответил Лёша, не выдержав и вдарив кулаком в стену. – Ему херово, но он дал обещание, что выслушает тебя и сделает все, чтобы понять тебя.

Поднявшись наверх, с трудом выдерживая нахлынувшую боль, Егор отряхнулся и прошагал к выходу из дома. Снаружи стояли три человека – опечаленный и понурый Снов, Женя с костылем и пробитым пулей коленом, Константин из элитного отряда и кот, президент Рей. Спустившись к ним, он получил на руки свою награду – листок со списком, из которого можно было выбрать пять из пятнадцати вариантов. Неуместность и наивность этого жеста была понятна всем, но Снов был человек слова, поэтому отдал ему этот лист просто как формальность. Егор выкинул его, предварительно скомкав. Снова и остальных этот жест никак не удивил.

– Управитель, – отчеканил Егор, прерывисто дыша.

Пройдя через бесчисленные улицы, плотно набитые плачущими женщинами и детьми, которые то окрикивали и освистывали Егора, то подходили и стеснительно благодарили, они дошли до «Клецкого дома». Управитель сидел внутри и смотрел на стойку, сжимая в руках стакан с водой и не проявляя никаких эмоции. Даже намека на что-то в его глазах не было. Увидев Егора, он вскочил, и на лице его появилось такое отчаяние, такая боль исказила его пухлое, строгое выражение, что Егор не выдержал этого и, опустив взгляд, медленно пошагал к нему. Но толстый управитель, вопреки его ожиданиям, не сделал ничего такого, чего он, по его мнению, заслуживал. Подойдя к нему на трясущихся ногах, Роман Федорович обнял Егора и тихо спросил:

– Но за что? – его голос дрогнул так неестественно для него.

– Он убил меня, – протянул Егор, чувствуя, как управитель весь содрогается, обнимая его.

– Что же ты говоришь, мой мальчик! Мой мальчик, о чем ты? – стонал управитель. – Расскажи, что мой сын сделал! За что ты не оставил на нем живого места? Неужели ты поступил так из обиды? Какую боль он причинил тебе?

– Он убил меня. И мою девушку. Из мести он убил ее, дав наводку врагу. Я поступил так же жестоко и необдуманно, как он – отомстил. Я отомстил, Роман Федорович, и вы должны знать, что вашей вины тут нет. Вы не виноваты, и я клянусь, что я бы сделал все, чтобы простить его, но я не смог. И сейчас бы не смог.

Роман Федорович расплакался и весь покраснел. Сев на диван, он трясущимися руками взял стакан и начал жадно пить воду, содрогаясь под сочувствующими взглядами заглянувших к нему.

– Я вернусь к вам и все расскажу. Я не смею просить прощения. Просто поймите и мои чувства, – и Егор, с ощущением своего полного бессилия и покорности перед грядущим вышел из отеля.

Группа из Константина, присоединившегося к ним Анатолия, Снова, Рея, Жени и двух братьев направились в сторону кладбища.

Оно выглядело как самое настоящее место забвения. Перед входом стояло шесть человек. Все они были с орденами и печальными, почти мертвецкими лицами. Среди них показались два снайпера, у одного из которых оторвало миной руку; двое других солдат были либо после контузии, либо просто в самом возможном из подавленных состояний, от чего со стороны больше походили на зомби. Остальные двое были все изранены и похожи внешне на мумии. Однако всех их объединяло одно: бравые солдаты смотрели на Егора с гордостью, тихо млея перед ним и еле сдерживая слезы. Он, завидев их, опустил взгляд и подошел к каждому, снедаемый чувством несправедливости. Эти взгляды, которые он не заслужил, которые не должен был получить, которые должны были быть обращены на этих солдат со стороны всего мира, угнетали его и заставляли чувствовать себя ничтожно. Чувствовать себя жуликом, лгуном. Когда проходил мимо, Егор бросил тихо: «Извините, друзья. Это моя ошибка, и я искуплю ее, только скажите». От этих слов один из солдат, похожий на мумию от обилия бинтов по всему телу, не выдержал и пустил слезу. Парня звали Ворсик, и его очень любили в городе. Отличающийся особой фамильярностью, он не выдержал и протянул руки Егору. Они горячо обнялись и напоследок обменялись понимающими взглядами.

На этом кладбище, которое они проходили, хоронили простых людей. Могилы были обросшие мхом и плесенью, исполинские деревья, создавшие своими лапами навес, а иголками мягкую подстилку, были сухими и неказистыми, стаканы для свечей давно треснули, воск затвердел на кривых надписях, нанесенных на острые и неказистые куски гранита и простого булыжника.

Рей повел их дальше, пока они не дошли до освещенной части – светлый пустырь с чистыми, новыми могилами. На столь ярком и милом глазу месте расположены могилы гордости города А – его вечная память. Поднявшись на небольшой холмик, вся группа из солдат, мэра и Снова подошли к трем длинным рядам ярко отшлифованных, с аккуратными буквами кусков мрамора. Какие-то уже были запущены, но все еще ясно были различимы имена. Среди бесчисленного количества погибших в осаде значились знакомые имена:

Котеев Митрофан Анатольевич – герой осады вражеских укреплений. Погиб при осаде вражеских укреплений, командуя отрядом М: 18.01.2063–27.06.2111.

Топель Игорь Дмитриевич – именитый заведующий оружейной лавкой «Осада»: 30.01.2079–28.06.2111. Покончил с собой после трагической смерти жены – Топель Полины Григорьевны (11.08.2090–27.06.21110).

Упав на колени перед могилой Игоря Дмитриевича, Егор побелел, став подобным тому самому куску мрамора, на котором было нанесено имя оружейника. В тот момент никто не мог сказать ни слова. В голове застрял ком, и лишь Рей стоял невозмутимо, пряча розовый носик за пушистым хвостом. Егор тяжело повернул голову на старшего брата, который стоял смирно и смотрел вдаль, с трудом сдерживая досаду и желание упасть рядом с ним.

Егор ожидал чего-то подобного. Он знал, что нести на себе бремя будет не только Полечка, но и сам Игорь Дмитриевич. Пусть то были бы самые ужасные муки, но он хотя бы остался бы жив. Только тогда Егор осознал масштабы того, что он натворил. В тот день погибли не просто солдаты – погибли настоящие, живые люди, ценности которых он не осознавал до конца. Все они прошли жизнь, имели семьи, двигались к своей цели и имели планы на жизнь. И все это оборвало его решение, которое он не мог не принять.

Пересиливая все немыслимые и непреодолимые барьеры, он перевел взгляд на могилу своей возлюбленной. На ней лежали три алые розы и карабин Уорвика. Ее надгробие было украшено гравировкой и портретом, который сделал городской архитектор за пару дней до осады как подарок, который не пригодился. На портрете она сидела в своей обычной курточке в шахматную клетку, юбке и очках. Ее лицо, улыбающееся своей обычной ехидной улыбкой, которую трудно принять за что-то хорошее (впечатление создавалось, что она всегда смеется над ними), было белым; таким же, как и в жизни.

Приложив горящий лоб к еще более горячей плите под надгробием, Егор тихо прослезился. То вошло уже у него в привычку, но никто из присутствующих и не посмел ему воспротивиться. Все ждали, смирно стоя рядом. Только Женя, отличающийся ото всех повышенным чувством эмпатии, пустил слезу и закрыл глаза, не в силах более выдержать происходящего. Егор, прижимая лоб к плите, вдруг двинулся в сторону, от чего невероятная сила, которой он словно хотел пробиться внутрь, сдвинула голову. Проехавшись по острой кромке плиты, Егор рассек лоб до крови. Горячая алая струйка потекла в небольшую щель в земле, бесконечно заливая глубокую могилу.

От жара плиты, которая находилась на беспощадно палящем солнце, лоб Егора покраснел, кровь запеклась очень быстро. Когда он поднялся, на лбу красовался красный, пульсирующий шрам в форме кривого пореза, проходящий от брови до волос почти через всю поверхность лба. Развернувшись к Жене, он подошел к нему и вложил в руку шарик с буквой S, слегка покрытый запекшейся кровью. Вначале не поняв, Женя пригляделся, а потом широко раскрыл рот и прикрыл его дрожащей рукой. Теперь они вместе, словно маленькие дети, лили слезы и улыбались друг другу.

– Я нашел в твоих записках упоминание о некой девушке. Ее звали Соня, не так ли?

– Именно, – ответил Женя и прижался к грязной рубашке Егора. – Она подарила мне мой, когда была еще жива. Где же ты нашел его?

– Шарик висел у одного из дикарей на шее. Как только увидел, сразу смекнул, что к чему. Оно твое по праву, – похлопал друга по плечу Егор.

– Так вот что за требушет, – сказал Лёша и потрепал Женю по голове.

Перед тем как молча уйти, Егор бросил взгляд на знакомое имя, показавшееся среди могил героев и именитых людей города А. Заметив этот взгляд, Лёша насторожился и посуровел.

В глазах Егора застыло имя заклятого врага. Худшего из людей, которого мог себе представить он. Большей ненависти не испытывал он уже никогда и ни к кому. Достав пистолет, он направил крепкую руку на надгробие Дмитрия Романовича. В глазах, застеленных красной яростью, мелькал его малиновый пиджак и сальные волосы, а в носу застыл едкий запах из его рта. От этих ощущений он опустил пистолет и перевел Далет в режим пуль Hg, словно надеясь навсегда вывести своего врага из своей жизни. Не зря насторожившийся Лёша вмиг заметил это и схватил обезумевшего от мести Егора за руку, но тот, выдав такой силы толчок, что даже крепкий Лёша пошатнулся, все же сумел вырваться и всадить пулю в надгробие, которое начало медленно сыпаться.

– Ты что творишь?! – заорал брат; но, не слушая его речей, Егор выхватил и Заин, которым закончил дело, растворив могилу в небытии. От удивления и страха скулы Лёши сжались и запульсировали. Стоявшие рядом тоже были в ужасе. Схватив уже успокоившегося брата за руку, Лёша ответил: – Мало тебе было смерти Игоря Дмитриевича и подавленного состояния Романа Федоровича? Маленький…

Он запнулся, покраснел и отпустил руку побледневшего брата. Егор не выражал никакого интереса ни к его нотациям, ни к ужасу стоявших неподалеку, ни к растворенной могиле врага.

После того как рука освободилась, Егор снова развернулся и поменял на обычный калибр Далет. Он подошел к могиле и снял свой старый порванный кроссовок, оголив стопу. Здесь уже встряли в дело Женя со Сновом, обеспокоенно просившие Лёшу и требующие его что-то сделать, но старший брат словно хотел поддержать Егора, гордясь его решимостью.

Выступив вперед, Егор сказал:

– Давай, дружище. Я знаю, что нам с тобой давно путь заказан, – Егор адресовал это Далету и отстрелил себе средний палец на ноге.

От боли пробежали мурашки по коже. Она присовокупилась к боли по всему телу, оставленной после побоища, и теперь у Егора почти не оставалось сил бороться с валившей усталостью и разрядами молнии, окутавшими его тело, словно паутина из миллионов импульсов. Какой-то невыносимый балет из агонии, тошноты, тумана в глазах и головокружения. Пересилив себя в последний раз, он выдавил:

– Она и другие погибли по моей вине… Ты же сам виноват… – он нацелил пистолет на следующие пальцы, но упал без сознания.

X

Никто не провожал двух братьев. Только Женя со Сновым решили напоследок кое-что показать им, когда Егор оклемался в кровати его подвала. Они долго шли через темный край города, не произнося ни слова. Хромая, Егор опирался на брата и шел за их новым другом и маленьким стилистом, что сочувствующе смотрел на него и изредка перебрасывался неловкими фразами с Женей. В конце они пришли к ветхому двухэтажному дому, на котором значилась порванная вывеска из красной ткани с золотыми буквами: «Штаб Комаровых».

– Здесь они были похоронены, четверо «Комаровых», – начал Женя спокойно, проведя их на задний двор и показав неказистые, бедные могилки, расположившиеся под жалким навесом из гнилой сосны. – Этот город, как я считаю, прожив тут столько лет, проклят. Он стал усыпальницей для слишком большого количества несчастных и талантливых, и станет еще не раз. Президент Рей поднял его с колен давно, но людей к жизни уже не вернуть. Жертвы, – он вздохнул и повернулся к бледному Егору, сказав напоследок: – Жертвы, конечно, не вернуть. Но ты не будешь переживать потерю один, – повторил он его слова, сказанные как-то на крыльце старой черной избы, в которой они самозабвенно предавались философии и изучению. – Я с твоим братом будем всегда рядом, помни это.

– Да, и это, – встрял в разговор Снов, когда закончились слегка напрягающие и заставляющие его краснеть сцены, – я что… Ну, я хотел извиниться за свой вспыльчивый характер.

– Ничего, Юрий Алексеевич. Мы признательны вам за гостеприимство и то, как вы отстаивали мою честь. Я вовек не расплачусь за ваше благородство по отношению ко мне, – говорил Егор, морщась от боли и печально всматриваясь в кроткие глаза низкого стилиста.

– Ну, не раскисай, ковбой, – сказал Снов и улыбнулся из-за своих густых усов. – Ты еще вспомнишь меня как ворчливого гада. Что уж там говорить, и я припомню тебя как хама из пустоши, – они рассмеялись и пожали друг другу руки.

– Спасибо вам. Спасибо, – протянул Егор, и они поковыляли за немногочисленными вещами, оставшимися в доме.

А в доме их ждали три рюкзака. Егор шумно сглотнул и взял рюкзак Маши. От одного только осознания, что больше ее не будет под рукой, что больше она не одарит его своим смехом и не обнимет, прижавшись к нему всем телом, источая приятный запах своих волнистых волос и чистой кожи, ему становилось так непривычно, как было бы непривычно, если бы брат пропал из его жизни. Пропал тот, без которого он ее представить теперь не может. От всего этого он почувствовал неизвестное ему ранее чувство – он начал пересиливать слезы, которые, казалось, пересилить уже было невозможно. Сидя на пуфе и молча смотря на рюкзаки, он не в силах был отвести взгляд. Глаза были сухие, но он точно чувствовал, что любое движение зрачками вызовет нескончаемый ливень.

Рядом сидел Женя и, прижавшись к нему плечом, крутил в руках два шарика, стыдливо пряча улыбку, чтобы не оскорбить друга своим счастьем, и пил какао, закуривая это косяком. Егор не выдержал и взял дурман из его рук. После двух глубоких затяжек они уже сидели вместе и тихо плакали, горько улыбаясь и припоминая милые вечера в его подсобке, а Лёша, не в силах сдержать умиление, лежал на пуфах и тихо листал какой-то журнал, дабы отвлечь себя.

В конце концов, обшивка их корабля никогда не была прочной, от чего в такой момент и треснула. Егор всегда чувствовал приближение смерти, вопрос был только в том, кто первый подвергнется ее бесчувственному наказанию. Столько дней прошло в пути, и вот оно пришло. Пришло не внезапно. Из смерти Маши не вышло ничего хорошего, кроме, разве что, некоторого осознания мимолетности и небессрочности своего счастья. Вспоминая минуты, когда он пытался оправдать свою удачу, Егор понял, что судьба была недовольна им. Он не оправдал ее ожиданий и не сделал все, чтобы загладить вину за снизошедшее к нему счастье. Так и прослыв одним из величайших освободителей ветхого, почти заживо гниющего городка А, Егор пообещал, что вернется сюда. Вернется с сотней раскаяний, извинений и сожалений.

Но он понимал, что всю жизнь будет чувствовать снедающую его боль, сколько ни извиняйся, и уже сейчас он начинал это принимать как факт, как итог его необдуманных, опрометчивых действий, берущих начало не с решения атаки на дикарей, не с момента, когда они отправились к Уорвику, а с того самого момента, когда он увидел ее и твердо для себя решил. Установил для себя, что защитит ее, что спасет от скуки, от боли и рутины, но не спас ни ее, ни себя, ни брата, никого, взвалив на свои юношеские плечи то, что непосильно даже для многих взрослых. Так, по крайней мере, думал он, хотя и многие были ему обязаны, многие его благодарили, многие кланялись ему и отдавали честь. Этот день стал вторым после пули уроком. Пустошь изменила его до неузнаваемости, и этот процесс был неподвластен никому. Это закономерное стечение обстоятельств. «Тут нет философии. Меня наполняют только эмоции», – сказал он перед выходом, прощаясь с поникшим Женей, лицо которого, он пообещал, обязательно увидит в будущем, перед которым он обязательно извиниться за всю причиненную боль.

Часть 4 ЧУЖОЕ МЕСТО

Глава 1 Тайна брата и выходец из церкви

I

Дорога преобразилась. Казалось, словно их путь из битого асфальта, щебня и холодной земли пережил за последние дни не меньше, чем сами путники. Молчаливый тур проделали два брата по высохшим дорогам и руслам рек, битой брусчатке и подорванным рельсам, загнившим лесам и выжженым прудам за два последних дня. Жуткий мрак и словно беспросветный, уже погибший и не подающий надежды экстерьер пригорода Бреста сменил прежнюю, просто печальную картину. Ранее выбитые ракетами окна и фасады зданий теперь сменились на груды камня и плавленого титана. Еще сильнее усугубилось положение Егора. Он больше не заводил бессмысленных и отстраненных разговоров, не просил любимую сфотографировать красивый вид и сделать селфи, не нес всякую чушь, лишь бы разбавить напряженную обстановку, не искал повода для шутки, чтобы увидеть ее улыбку и попытаться подколоть невозмутимого брата. Снаружи казалось, что он высох. Как водолюбивое растение, он опустил веточки, сбросил листву и тяжело склонился над фотографиями полароида, где белощекая девушка укрывала милую улыбку своими лиловыми локонами волос. Иногда Егор останавливался завязать шнурки и отдохнуть от боли, которая сражала его ногу все чаще и чаще, но никогда не говорил лишнего. Лишь однажды он обратился к брату за водой и после глубокого, освежающего глотка снова вернулся к, казалось, бесчисленным фотографиям, раз за разом всегда оставляя две последние в руках: себя у их дома, где он стоял, словно призрак, засунув руки в карманы, и их единственный совместный снимок, который она сделала в перерыве между просмотром третьего и четвертого фильмов. На последней они были окутаны лилово-рубиновым светом от экрана. Егор был весь в крошках, укропе от картошки и чипсах, испуганно смотря в камеру, а Маша, приложив руку ко рту, смеялась с широко открытыми глазами.

Вся эта тоска не позволяла ему ни рта открыть, ни на секунду улыбнуться. Только робкие прикосновения к глубокому порезу, горящему красным пламенем, на время возвращали его в реальность, возбуждали в нем страх, а зубы начинали точить друг друга, съезжая и прокусывая губы, восстановить которые была не в силах ни одна гигиеническая помада в мире.

Окрыленный поступком Егора, еще в городе А Женя подарил братьям в путь три важных подарка, к которым Егор совсем не питал интереса, несмотря на то, что подобная щедрость была со стороны друга невероятным поступком. Идя по заплесневевшей брусчатке поселка неподалеку от города Ляховичи, перед войной звавшего себя столицей современного искусства, Лёша слушал в беспроводных наушниках музыку из плеера новой модели. Когда они останавливались на привал, старший брат включал мини-телевизор, особенно распространенный в стране после шестидесятых, и смотрел на нем загруженный сериал.

Также Лёша волок за собой небольшой охладитель, который прибавился к их походному набору вместе с микроволновкой Уорвика и котелком для нагрева воды. В нем томились шесть бутылочек холодной, освежающей колы, которую до войны называли «Красные яблочки», а также сахарная пудра и два лимона, которые традиционно добавляли в колу. В каком-то смысле эти шесть стеклянных бутылочек с ядреным напитком были большей щедростью, чем остальные подарки, ведь таких напитков нынче очень мало оставалось в магазинах (как и крафтовой продукции в целом).

Эти подарки стали для Лёши главным способом скрасить свое одиночество, в которое тот погрузился после того, как брат ушел в свое. Спустя день долгих и ленивых скитаний он понял, что очень расстроен отношением брата. За столько лет Егор так и не понял, кому он может высказаться, все излить, и теперь пожирал себя изнутри, не находя для него места в душе. Младший родственник будто бы старался максимально отстраниться от него, что и сейчас было заметно, как никогда ранее.

Хромая на правую ногу, команда как-то доковыляла до амбассадора белорусского уныния – эпицентра взрыва, Ляхович. Город, ставший почти легендой в пригородах и центре Менска. Это – жуткое дитя войны, которое Пиливанов породил исходя из, как многие думали, своих мизантропичных замашек. Легенды, которые ходили о мутантах здешних мест, не подтвердились. Путь был чист, хоть и мрачен, вызывая только больше подозрений. Поначалу город не представлял из себя ничего примечательного. Шагая по вздувшейся и поросшей пробившим давлением плитку сорняком дороге, дуэт двигался по извилистым улочкам с причудливыми целыми зданиями и циклично закрученными магазинами – одними из немногих намеков на родившийся здесь абстрациклизм. В городе было много музеев и кинозалов, но все это давно не вызывало никакого интереса ни к внешней, ни к внутренней их оболочке.

Состояние и общий градус повысились только перед лицом прогресса. Казалось, что невероятная сила должна была выбить хоть на секунду Егора из своего сна и что старший брат навсегда потерял этого парня, однако такая сила существовала, и она была в этом ужасном городе.

II

Где-то вдали, за много сотен метров от них, показалась длинная, почти бесконечная колонна, испещренная выступами, пластинами, проводами, наружными лестницами и оголенными трубами внутри. Она уходила в облака и там пропадала. Придя в себя, Лёша узнал в этой исполинской постройке ту самую арку, которую они видели в Менске, однако колонна быстро его разубедила. Постройка начала подниматься в воздух, а после с ужасной силой упала вниз. На месте, где прошла ее поступь, поднялся ужасающий столб пыли, обломки взлетели в воздух, а по земле пошла дрожь. Удивительно, как своей мрачной структурой эта колонна филигранно скрывалась столько времени от их взгляда, и только теперь объявилась на пути на фоне грязно-серого с оттенками желтизны неба.

Лёша выронил из рук все, что было в них. Дернув брата, он указал высоко в воздух и показал ему это ужасное сооружение. Поначалу Егор безразлично посмотрел на огромную колонну, но потом даже его глаза на время разомкнулись и стали огромными, словно на него надели очки для совсем уж незрячих людей. Колонна снова поднялась, после чего опустилась.

Чудеса на том не закончились. Взобравшись на восемнадцатиэтажное здание, которое мешало полному обзору, братья увидели вторую колонну, которая так же медленно двигалась и шагала куда-то вперед. Тучи, скрывавшие их верхушку, начали быстро плыть, после чего разлетелись, словно осенняя листва во время урагана. Ужасающий поток воздуха вытолкнул облака и обнажил своего хозяина – огромную круглую тушу, держащуюся толстенным тросом за какую-то опору, также скрытую за облаками.

Туша была и впрямь исполинская. Размеры ее в диаметре можно было приблизить к размерам Национальной библиотеки Беларуси, но на деле она была раза в три больше, от чего у Егора закружилась голова. Два огромных и выгнутых, словно телевизионные антенны, глаза смотрели на город своим мертвенным механическим взглядом. Сверху у нее имелись три круглых нимба, которые без остановки вертелись, со всех сторон показывая свои ужасающие внутренности и вываливающиеся кишки-провода. Машина пускала тусклые лучи света на город и что-то будто бы высматривала.

Совершенно не представляя, как такая конструкция могла двигаться и работать спустя столько лет после войны, Егор с братом сидели и, разинув рты, наблюдали за ее мерным ходом. Что делать дальше, было непонятно. Машина совсем не вызывала доверия, а ее размеры и наблюдательность порой сковывали движения и останавливали дыхание. Ничего больше нее в жизни братья не видели. Даже несмотря на то, что она находилась примерно в километре от них, голову все равно приходилось слегка задирать, от чего головокружение и туман в глазах усиливались многократно.

Несмотря на весь ужас и силу машины, братья не хотели отпустить взгляд и пойти дальше. Ее исполинские размеры так и приковывали взгляд. Отключив наушники, Лёша достал две длинные самокрутки, вставил картридж со сборником джаза, который составил для них Женя, и они вместе слушали музыку, наблюдая за ходом машины.

Сидели они долго. Трудно подсчитать, сколько прошло времени, но их путешествие явно стало четче описывать границы своей цели. Теперь это был вояж по землям родной страны, в котором они исследовали, узнавали, постигали. Помимо совершенно очевидных истин, политики и мрачных видов, которые они видели по пути, братья лучше разобрались в своих чувствах. Ныне Егор перестал мнить себя человеком без нужной доли эмпатии. Разбудив чувство любви, спавшее доселе у него в душе почти восемнадцать лет, Егор смирился со своей участью и принял любую метаморфозу, которую хотели произвести его тело либо мозг.

Образы, которые он так старательно выстраивал, вклинивая в них романтику своей отрешенной натуры, были забыты. Сейчас он не имел желания никому и ничему ничего доказать, ведь вот оно – образ одинокого и брошенного почти всеми человека с сигаретой во рту. Только он был не надуманный, а самый реальный. Этот образ его не радовал, и Егор отдал бы все, лишь бы избавиться от него и снова стать наивным и глупым. Ему казалось, что он и так все доказал, а теперь оставалось лишь идти дальше, как бы трудно то ни было.

– Как ни прискорбно это признавать, – начал Лёша, закинув ногу на ногу и открыв холодную бутылку колы «Красные яблочки», – ты намного проницательней меня. В тебе есть эта смекалка, которой мне не хватает. И тогда, в технической комнате Жени, ты был прав. Твое прошлое скрыто от тебя благодаря мне, за что твоему старшему брату ни разу не стыдно. Кто знает, кем бы ты стал, если бы в неосознанном возрасте начал носить те ужасы, которые в себе нес я, – он буднично бросил кусочек лимона в колу и добавил на глаз сахарную пудру.

Взяв из охладителя вторую бутылку, Егор оперся на некогда рабочий кондиционер на крыше. Он ничего не ответил, а промолчал и прищурил глаза. Он услышал то, в чем он не сомневался, и сейчас это его почти не волновало. Когда машина на время отпустила его прикованный, чуткий взгляд, он опустил голову и снова достал фотографии.

– Думаешь, мне стоит рассказать тебе? – спросил Лёша, немного растерявшись от того, что не получил никакого ответа на свое заявления, но Егор так же сидел молча.

«Может, его это недоверие ко мне и вызвано тем, что я не рассказывал ему никогда и ничего. На его месте я бы чувствовал себя не лучше».

– Тебе не так сейчас и хочется это слушать, но я вижу, что ты хотя бы готов, пусть пару дней назад я и думать не хотел, что ты из себя представляешь настолько решительного человека, и пусть некоторая глупость и поспешные выводы тебя не обманут, как обманули меня. Твой палец тому доказательство – ты исправил все ошибки с лихвой.

– Зато честно, – усмехнулся Егор. – Но ты не прав. Этот палец лишь начало. Когда мне отрубят ногу – тогда я искуплюсь. А пока я остаюсь прежним ребенком, – отвечал он и, покачнувшись от вспыхнувшей в спине боли, поморщился и снова уставился на шагающую машину.

– Ерунда это все. Единственное, что в тебе по-прежнему детское, так это желание принизить себя и выставить в неправильном ключе. Я тебе это говорю как твой брат, который никогда не отворачивался от тебя за эти восемнадцать лет. Можешь мне поверить, – говорил Лёша, частично надеясь возбудить в младшем ту любовь, которую он испытывал к нему.

Услышав теплые слова от брата, Егор вернулся в чувства и весь раскраснелся. Эффект был что надо. Удивительно, но слова Лёши вызывали ощущение уверенности. Егор всерьез верил в это и стал чувствовать себя чуть лучше.

– Тебе было пять, – начал Лёша внезапно. – Всего-то пять лет, пока я переживал девятую весну. Приготовься к тому, что все, что ты знал о своем раннем детстве, – ложь, искусно подстроенная мною.

– А ты прям гордишься тем, насколько искусно получилось? – спросил Егор с иронией, не поднимая тяжело склонившуюся над фотографиями голову.

– Возможно. В конце концов, хуже я точно не сделал. Ну так слушай же…

III

«Я помню те красные вспышки на улицах, которые словно кровью оросили все Барановичи. У матери валились из рук сумки и наша одежда. Она бежала к нам, спотыкаясь, начинала собирать чемодан. Город окутала паника. Страшная, красная паника, которая до сих пор никак не смоется с роговицы глаза. То была середина дня.

Мы не застали с тобой взрыв. Спустя уже три часа мать на всех парах увозила нас из Барановичей. За час мы доехали до границы на тот момент захваченного «новыми» Менска, город еще представлял из себя довольно цельный и работоспособный механизм. Я точно помню, что с границы были видны рабочие, стеклянные сферы, которые парили над городом – что-то вроде богатых инноваций в городе. Когда я их увидел из окна машины, я громко закричал от счастья. Мне прямо не терпелось попасть в Менск.

Что странно, грусти я не чувствовал. Я всегда был привязан к матери, что была рядом и отдавала свое тепло больше мне, поэтому мои мысли не были затуманены таинственным исчезновением отца, чего нельзя сказать о тебе, часами просиживающего у него в лаборатории и громко смеющегося от разных веселых экспериментов. Ты ехал совсем понурый, а мне было все равно. Ты был для меня обузой, которая появилась и переманила на свою сторону почти все внимание родителей. Их любовь. С семи лет я уже считался у них самостоятельным, сам ходил в магазин, платил за телефон, в школу ходил и даже сам порой стирал за тобой одежду и водил тебя в садик и из него. Теперь не было маленького Лёши, был только немощный Егорка, за которым нужен глаз да глаз. В общем, я тебя недолюбливал.

Мне всегда говорили, что я развит не по годам. Очень самостоятельный и ответственный, хоть и туповат. Да, я был очень тупой, от чего в третьем классе умудрялся получать оценки ниже шести, а это очень большое упущение, учитывая, что ниже восьми – уже слабо в таком возрасте. Зато я был ответственным, внимательным и сильным. Ходил на бокс год и был всегда первым, зато говорить до семи лет нормально не умел.

Так мы ехали, думая каждый о своем, а мать со слезами на глазах, доехали до границы, где нас встретили с «распростертыми объятьями». В ту минуту я увидел одно из самых мерзких, меркантильных и злых лиц, которые можно представить. Обкуривший себе все легкие, пропивший печень до дыр, жирный пограничник встал со своего замусоленного и грязного стула. Он громко стукнул по стеклу, после чего я увидел испуганное до жути лицо матери. Она, подавляя в груди истошный крик, повернулась ко мне и сказала: «Все будет хорошо. Мне только нужно показать дяде документы».

– Документы, – спросил без интереса пограничник, явно заинтересованный чем-то другим.

– Вот, – мать протянула три паспорта.

– Начальный взнос, – опять спросил все тем же голосом пограничник.

– А сколько нынче? – спросила мать, стараясь подавить в себе отчаяние, которое тогда росло в ней.

– Тридцать тысяч, – ответил пограничник и чуть приободрился.

– У меня есть двадцать четыре. Можно нам как-то замять этот вопрос?

Пограничник аж весь воспылал. Смотря на нашу мать своим диким, отвратительным взглядом, он облизнул сухие губы и ответил:

– Можно попробовать.

Я до сих пор помню ее побледневшие, сухие руки, которые вложили в мою загорелую ручку холодный, острый нож. Это был нож, которым папа очень любил свежевать маленьких зверушек, охотой на которых занимался в специальных местах, где ярого охотника ничем не ограничивали. Вновь улыбнувшись, она вышла из машины, и ее провели внутрь небольшого здания с навесом и будкой охранника. Минуты тянулись как часы. Звуков совершенно не было, зато какой-то другой пограничник восточной наружности стоял у входа в здание и, смотря своими зоркими, черными глазками, улыбался и смеялся, иногда даже аплодируя своему более массивному коллеге, который был за стеной. Мои ладошки вспотели настолько, что я уже был почти не в силах держать нож. Он так и выскальзывал из дрожащих пальцев.

Из-за того, что я и так был до невыносимости туп, я не знал, что происходит, но даже такому барану было очевидно, что ничего хорошего не выходит.

Наконец жирный пограничник вышел из-за двери, отряхивая руки от воды. Весь красный, горящий, как пожар, он заглянув в машину, улыбнулся и попросил меня выйти. Мне пришлось тебя успокаивать, пока ты не согласился посидеть в машине и чуть-чуть подождать. В этот момент мне стало по-настоящему страшно. Сердце билось с бешеной силой. Помню, пограничник заметил мое волнение и своей толстой, жирной рукой потрогал меня за грудь, сказав:

– Чего так сердечко бьется у моего малыша?

Но ответа ему не требовалось. Он взял меня за руку и потащил в дом. Там он завел меня в комнату, где, прикрывшись жалким платком, лежала наша мама и тихо всхлипывала. Вокруг все было в какой-то жидкости, грязи и вони. Видимо, там побывало немало женщин и детей. В этот момент зверь, спавший с рождения, словно сорвался с цепи и проглотил ядерную батарейку. Не думая ни секунды, я вогнал припасенный за пазухой своей курточки нож ему в глотку. Стоявший со спущенными штанами низкий, жирный ублюдок начал давиться своей кровью и отчаянно доставать нож. Совсем обезумевший от страха, я с минуту вбивал своей ручкой нож все глубже и глубже, пока он не пробил его позвоночник и не вошел в бетон. Благо уже тогда я начал расти быстро, доходя по силе до моих старших собратьев. Достав нож, я упал и заплакал. За стеной послышался стук сапог.

Уже не смысля, что он делает, юный Лёша притаился за дверью. Мать лежала без сознания, вся мокрая, с подтеками от маленьких ранок, с выдранными клоками волос. Встав перед дверью, второй пограничник увидел мертвого коллегу и заорал. Он выхватил пистолет и пустил три пули в лоб матери, что лежала прямо напротив входа. Увидев это, я выронил нож из рук и выскочил из-за стенки. Удар в яйца, и пистолет у меня… Я убил его. На крики этого пограничника началась целая волна ублюдков, которые дохли один за одним от моего пистолета, который то и дело падал и бил мне разрядами тока по рукам. В конце на границе лежало семь трупов, один из которых был нашей с тобой мамой. На них ушло три ножевых и четыре кривых выстрела. Я чудом выжил.

Не сказать, что я был настоящим ковбоем. Куча пуль ушла «в молоко», но с того момента я уже не представлял себе спокойной жизни. Столько лет в кошмарах. Просыпаться в поту. Биться об стену первые два года – это наполнило мою жизнь. Не мог найти места на кровати, поэтому спал в шкафу, где меня никто не мог найти. Но это случилось, только когда нас нашли Постулатовы. До этого мы с тобой колесили полмесяца по подвалам и заброшенным станциям метро, где перебивались водой из реки, едой из мусорки и прочим дерьмом уже гниющего Менска».

Лёша остановился и сделал большой глоток колы. Он был абсолютно спокоен и говорил без дрожи в голосе, которая, вероятно, осталась в прошлом. Хотя он и не скрывал, что вспоминать было тяжело, говорить тоже, что была тоска по маме, однако ж все это он был обязан сделать. Закончить дело и спать спокойно, зная, что среди братьев больше не существует лжи, которая Лёше была еще тяжелее, чем Егору. Большая машина сделала шаг и снова разогнала нахлынувшие на нее грозовые тучи. Дело подходило к закату.

«Три часа по промокшей пустынной дороге. Ты был невыносим, задавался вопросами про кровь на моей одежде, однако ж отсутствие мамы тебя обеспокоило сильнее всего. Первый километр ты вообще отказывался нормально двигаться, от чего я ревел и бессильно падал на холодный асфальт. Спустя много попыток я смог тебя уговорить, сказав, что мама ждет нас в городе, правда, не без подзатыльников. Она якобы уехала по делам, и теперь нам нужно пройти до города самим. Я до сих пор благодарен богу, что ты был мал и глуп.

По дороге было много проблем, а если точнее – посты, которые наполняли кучи вояк. Уже не видя, кто хороший, а кто плохой, я просто убивал каждого встречного, кто задавал вопросы. Было очень трудно делать это так, чтобы ты не видел. Каждый выстрел сопровождался тем, что я должен был сам переживать ужасное давление, так еще и тебя прикрывать. Ты не увидел ни одного трупа за то время. Никто и не подумал бы обыскивать двух малышей на дороге до центра, так что эти ублюдки не представляли особой опасности. Кто-то даже хотел нас украсть, взять выкуп и прочее, но они не знали, что заплатить за нас уже некому было бы. Мы стали бесполезным товаром, которым заинтересовались бы разве что маньяки да люди, что развлекаются с человеческими органами. Благо, таковых мы не встретили. Наверное, единственное, что обнадеживает. Не правда ли?

Первую ночь мы провели под навесом из гнилых досок и жестяных пластин, которыми укрыли себя от глаз прохожих около заброшенного здания. Ты укрылся от холода газетенками, когда я вспомнил, что не забрал с собой даже денег. Хныча, я шел по улице и искал киоск, не зная тогда, что детям в такое время гулять опасно. Найдя наконец небольшую табакерку, я купил за свои карманные деньги, которые мама дала мне для продуктов в магазине еще до сирены, пачку сэндвичей, два литра воды и тряпичную сумочку, чтобы можно было колесить по городу с комфортом.

Наутро мы двинулись в самый центр, где я планировал найти школу и пойти туда. Конечно, я не знал, что это так не работает, но, сломленный горем, я не мог найти альтернатив и здраво рассудить, если тот я, идиот по натуре, так мог.

Вскоре тебе игра надоела. Ты сел на скамейку, надулся и отказался идти дальше. Таща тебя на спине, я выслушивал жалобы. Ты кричал, чтобы мама услышала и подвезла нас на машине, папа приехал на мотоцикле, но никто не отзывался. В конце концов я убедил тебя идти самому за пачку хрустящей морковки из Макдональдса. Мы пришли в ресторан и проели там все деньги. Ты съел морковку и уже с бо́льшим рвением пошел дальше.

Мы остановились на одной заброшенной станции, которую должны были снести в скором времени. Там мы ночевали пять дней, пока еда на мусорке не закончилась и туда не пришла бригада. Далее мы мигрировали в новый район, где по украденной карте я узнал, что будет школа, куда нас возьмут. На тот момент я еще не знал, что такое приют, так что нам повезло. Моя глупость, возможно, избавила нас от жизни в настоящем сиротском доме, которые после войны выглядят скорее как приюты для собак. Спустя два дня скитаний мы нашли удобный технический этаж какой-то панельки, где было много места, тепло и много мусорок, которые располагались прямо около подъезда.

Там мы жили еще неделю. На третий день, когда вдруг отключили отопление, ты заболел и начал громко кашлять. Мне приходилось накрывать тебя своей курточкой, чтобы ты хоть как-то подождал, пока я найду школу. Развлечений было немного. Единственным, что тебя веселило, было чучело, которое я сделал из коробок от макзавтрака, и нож, которым мы рисовали на рыхлом бетоне. В те семь дней я научился обращаться с тобой и ухаживать. Наверное, тогда, когда я пел тебе песню, чтобы ты уснул, а ты подхватил ее, своим тонким голосочком отпевая выкрики в ней, мой младший братикпоказал мне, что друзей у нас больше нету. С тех пор ты был не обузой, а моим сыном, за которого я взял ответственность и за которым нужен был глаз да глаз.

Несмотря на все мои старания, на седьмой день ты «погиб». По крайней мере, я так думал. Проснувшись, я увидел лужу блевоты в углу, а ты лежал рядом без сознания. Изо рта у тебя струилась кровь. Я помню твое бледное, усталое лицо. Впалые глаза, покрывшееся ссадинами и волдырями тело – все это не украшало бедного пятилетнего ребенка. От ужаса я начал рвать на себе волосы, бить кулаком по полу и расшибать лоб в кровь. Мне было всего девять, так что я и представить себе не мог, что можно сделать. Единственное, что мне пришло в голову, так это укрыть тебя всей моей одеждой. Грязный, немытый и обездоленный, я сидел в углу в одних трусах и ежился от холода, пока сам не повалился на холодный бетон без сознания.

Кто знает, за что удача к нам была так снисходительна, но проснулся я уже на диване в темной комнате. Было тепло. Весь грязный и липкий, я скинул с себя толстое одеяло. Я до сих пор помню, как мял руками мягкую перину и плакал от удовольствия. Спохватившись, я услышал шум воды из-за угла и детский плач. Поставив исхудалые ноги на мягкий шерстяной ковер, я завернул за угол и медленно прошагал по коридору, где меня встретили самые добрые люди в нашей с тобой жизни. Игорь держал тебя, мокрого, покрасневшего от горячей воды на руках и печально, почти болезненно улыбался.

Как оказалось после, за завтраком, тебя отмыли и напоили теплым чаем. Взялись за твое лечение, и через неделю ты уже был на ногах. Нас подобрали Игорь и Светлана Постулатовы. Муж был работником ЖЭСа, поэтому и нашел нас на том этаже. Его жена же работала учительницей, которая и устроила нас в школу. Позже они нас усыновили, но мы сговорились, чтобы придумать для тебя правдоподобную историю. Так ты прожил в неведении тринадцать лет.

Благодаря нашему прошлому я и узнал, что такое жестокость. Не сказать, что это помогло мне в психологическом плане, но я явно стал менее предвзятым и более объективным. Тогда я четко для себя определил, что есть реально плохие парни, начальный взнос, тайна, которую оберегает государство, и чужие смерти, настигшие нас внезапно, слишком рано. Я холоден к тем парням и всему устройству нашей страны, как и к тем, кто хочет отнять у нас жизнь. В каком-то смысле нам повезло, что я прошел это. Теперь команда наша состоит из мозгов и мышц».

Машина отчеканила последний шаг и остановилась в унисон со старшим братом. Сидевший рядом Егор, все это время слушавший насторожившись, так ничего и не сказал в конце. Лёша повернулся и посмотрел на брата, но тот лишь оперся локтями на голени и смотрел вдаль, делая вид, словно и не слышал всего этого. Какое-то время они просидели молча, наблюдая за горами мусора, бетонной пылью и вновь зашагавшей машиной.

Егор ожидал услышать что-то проще. Что-то вроде истории про то, как они голодали, или как матери долго не было дома, но та жуткая жестокость, что была в его рассказе, так опечалила его, что теперь Егор только больше закрылся в себе, не в силах сказать ни слова. То, что говорить что-то из разряда «Это печальная история. Какой ужас!» бесполезно, было очевидно. Они оба это отчетливо понимали и не хотели лишний раз ворошить это осиное гнездо, от которого никому лучше не сделается.

Чураться брата он давно перестал, а теперь понял, что он – последняя опора в его жизни, которую потерять будет смертельной опасностью. Без него он погибнет и внутри, и снаружи. Куда податься без этого доброго здоровяка? Непонятно. Отныне он относился к нему еще более бережно, чем раньше, не позволяя никакой хвори проникнуть внутрь него, не давая ни одной мошке подлететь, запрещая любой земной твари приближаться к нему, не считая разве что девушки, что до сих пор, вероятно, ждала его и единственной, которой Егор доверял.

IV

Лёша же в свою очередь считал, что его долгом было содержать брата в здравом расположении духа и не давать в нем закрепиться этой бесконечной апатии. По глазам младшего казалось, что любая мелочь, любое колыхание травы могло вывести его на крик, но Егор и бровью не пошевелил после рассказа старшего. В какой-то момент старшему показалось, что он зря рассказал ему о прошлом. Это мало того что не возымело никакого положительного воздействия, так еще только сильнее погрузило его в себя. Однако его движения стали менее скованными и более четкими, даже грубыми. Все, что делал Егор, являлось важным. Никаких лишних движений.

Во многих проявлениях он стал человеком четким. Даже сигарета теперь подкуривалась с первого раза, а фильтр всегда падал на землю пожеванным. Шаги по лестнице всегда были через одну ступень, камни под ногами отлетали легким пинком за пару десятков метров, бутылка воды открывалась с одного резкого оборота, взгляд, в основном прикованный к фотографиям, в остальном четко был сфокусированным на всем, что двигалось и могло как-то испортить их гармонию – в этих мелочах он преобразился до неузнаваемости.

Егор нырнул в рефлексию, как рыба в воду. Говорить было еще труднее, чем раньше, но Лёшу успокаивало то, что суета наконец закончилась. Можно было спокойно следовать по своему пути и не думать ни об Уорвике, ни о погибших, ни о войне. Все было закопано глубоко в душу, и долгое время не собиралось просыпаться.

Когда они остановились в уютной открытой квартирке, которая каким-то чудом сохранила первый этаж в целости, Лёша начал разводить костер на каменном полу. В ярком, теплом свете Егор увидел Машу, и снова отголоски боли отдались в голове, жутким спазмом в животе и выбили его из сил.

Легкое видение показалось в трепещущем пламени. В нем вырисовывались бесконечные, знакомые лица, которые то кричали от боли, то молились. Они сменялись с бешеной скоростью, нагоняя страх и головокружение. В конце появилось печальное, опаленное жаром битвы лицо со шрамами. На голове у человека выгорели волосы, но он улыбался и смотрел на Егора влюбленными глазами. Не выдержав, он закрыл глаза. Захотелось плакать, но он сдержался и обратился к старшему с первым за два дня вопросом, который вот уже столько дней витал в воздухе и который казался ему очень важным:

– Почему ты никогда не плачешь? – выдавил из себя Егор.

– А почему должен? Я все выплакал уже давно, – ответил Лёша.

– Я хочу перестать плакать.

– Зачем?

– Просто. Не хочу быть слабым.

Вздохнув, Лёша встал с теплого пола и высунулся в окно. Он закурил и сказал:

– Слезы не делают тебя слабым. Меня мало что трогает в этой жизни, но когда трогает, я плачу. Мне не стыдно пролить слезы из-за страха или боли, но я не делаю этого только потому, что они не наворачиваются. Не смотри на меня как на смельчака – это не так… Я завидую, что ты можешь выплескивать эмоции таким способом. Я же коплю их в себе, от чего порой становлюсь настоящим монстром. Невыносимая боль от пребывания в пригороде преобразила меня. Помнишь тот момент?

И тогда Егор многое вспомнил. Даже те странные ощущения в отеле, когда все вокруг казалось таким знакомым, гнетущим.

Лёша отвернулся от летящего в комнату дыма и посмотрел на брата, крепко зажмурившего глаза. Когда он открыл их, они все еще были сухие.

– Ты врешь, опять. Ты сдерживаешь себя, всегда.

– Даже если так, я делал это только ради тебя, – отвечал Лёша.

– Я устал, – ответил младший брат.

Егор лег на диван, накрылся курткой и уснул. Лёша смотрел подаренный Женей мини-телевизор, на котором шла третья серия. Братья потеряли сноровку. Теперь их невнимательность могла многое поменять в худшую сторону, открыть все еще не запекшиеся многочисленные раны.

V

Путешествие не вернулось в прежнюю кондицию, несмотря на нарастающую в округе опасность: начали появляться голиафы на стенах, псов в городе стало больше, ульи возникали на домах все чаще и чаще. Они молча и медленно продвигались сквозь сомнительное окружение города, пока дело не подошло к закату и они не добрались до церкви, на верхушке которой виднелось черное, почти сливающееся с цветом серого неба лицо. На нем появился белый изгиб в виде улыбки, и лицо закричало:

– Ребята! Наверх давайте! Снаружи очень опасно!

Застопорившись на одном месте, Лёша посмотрел на лицо, кричащее сверху, и засомневался. Посмотрев на безразличного брата, Лёша немного подумал и махнул рукой. Они двинулись ко входу в черно-красную церковь. Ее широкие деревянные двери были закрыты, но стоило им подойти ближе, как гигантские врата медленно раскрылись. За ними не было никого – лишь темнота, в которой проглядывались бликующая золотая отделка церкви, очертания скамеек, лучи от луны, проходившие из дыр в потолке, и какие-то белые точки, разместившиеся в кругу около тусклого огня.

– Проходите, – буркнул томный голос с западным акцентом. Лёша вздрогнул и огляделся, но рядом никого не было, однако же голос явно был всего лишь в паре метров от них. Неведомая сила толкнула его вперед, и они прошил сквозь огромные двери. Лишь вблизи они поняли, что за голос их окликнул.

Владелец голоса был черным с ног до головы. На нем висело старое, ветхое пальто, нелепая треуголка и орден на груди. Длинная кучерявая борода с седыми промежутками свисала до груди, где собиралась в пучок и расходилась в две стороны. Впервые в жизни братья увидели чернокожего человека, о которых доселе знали только из книг, а видели только на исторических фресках в музеях.

– Наверх по лестнице. Энтони ждет вас, – без особого дружелюбия ответил голос и молча ушел к остальным черным лицам, что сгрудились около тусклого огонька рядом с кафедрой.

Неторопливо пройдя к неосвещенной, трухлявой лестнице, братья осматривали небогатый темный закоулок. Смотреть было особо не на что, но даже те слабо различимые очертания вызывали неподдельный интерес. Тут имелась целая экосистема, которую построили эти чернокожие отшельники. Из скамеек для паствы они соорудили себе койки со своими иконами, на кафедре располагалась большая икона, которая была освещена слабой свечкой, а по краям, где висели большие изображения святых, стояли чернокожие люди и молились. Иконы были зацелованы и стары, но это не мешало восхитится искусностью их создания. К сожалению, такое тихое и святое место превратилось после войны в одну большую груду с дырами в потолке, выбитыми окнами, закрытыми досками, и обрушившимися занавесками, которые собрались в кучи пепла, смешанного с воском и парафином.

Когда они поднимались наверх, в сердце появилась тревожность.

– Раз пошли, значит, закончим до конца, – сказал Лёша и протиснулся вперед на винтовой лестнице.

– Нож лучше держи наготове, – ответил Егор. – Он может пригодиться.

Осуждающе посмотрев на брата, Лёша все же припрятал на поясе нож и поднялся наверх.

У перил, как и ожидалось, стоял черный парень, который внимательно осматривал прилегающие земли и здания. В основном его взгляд, что странно, приковывала вновь заковылявшая по пустынным улицам машина, которая уже была в паре километров и казалась совсем маленькой. Этот Энтони совсем не обращал внимания на прибывших в его тесное обиталище гостей. Пока они оставались для его взгляда вне зоны доступа, Егор осмотрел парня: внешне он был совсем худой, сухой и… черный. Это очень затрудняло подступится к нему с нужной стороны, ведь черные люди для них были сродни иностранцам или аборигенам, у которых своя культура, мировоззрение и склад ума.

Егору не представлялось возможным даже предположить, какой этот человек «на вкус». Единственное, что было знакомо, так это внешние атрибуты, которыми он походил на старшего брата. У этого Энтони были острые черты лица, черные витиеватые волосы, черное пальто, темно-синяя кофта под ним. У Энтони были черные пальцы со светлыми внутренними сторонами, что еще сильнее удивило Егора, проницательный взгляд, большие, кремовые губы и широкий, цвета полированной бронзы нос. На ногах Энтони носил оборванные черные боты и грязные носки. Вид у него был не из самых опрятных, но смелое, веселое и яркое лицо усыпляло бдительность, которая была очень важна в компании столь необычных и малознакомых людей.

Наконец Энтони повернул голову в сторону бегущей стаи собак и боковым зрением заметил младшего брата, что внимательно осматривал его. На его лице отразилась искренняя радость и удивление. Он протянул свою черную сухую руку Егору и улыбнулся своими невероятно широкими губами, оголив белоснежные зубы.

– Энтони Эвенс, – начал парень сходу. – Рад встрече, господа. Пойдемте же вниз.

Он еще пожал руку Лёше, который скептично посмотрел на него, и пропустил старшего вперед. Долго спускаясь по винтовой лестнице, Энтони что-то говорил на русском про их церковь. В его языке четко чувствовались какие-то странные, доселе не слышимые ни Егором, ни Лёшей нотки. В них разве что можно было узнать манеру речи Уорвика, но у старого генерала не было настолько яркой «иностранности» в языке, какая была у Энтони. Черный парень был очень позитивен и постоянно приговаривал какие-то английские фразочки себе под нос.

– А почему не должен? – спросил простодушный Энтони Лёшу, спустившись вниз и стукнув кулачком какого-то молодого подростка, тоже черного. – Это мой родной язык, поэтому я всегда остаюсь при нем. Ну вот, – показал он черным пальцем на круг из людей. – Это моя родня, которая прошла вместе со мной через все ужасы гомельской жизни. Впечатляет, не правда ли?

– Выглядит жалко, – ответил Егор, все так же безразлично вертя в руках всякие штуки из кармана.

– Нет-нет! – испугался Лёша, в край очарованный позитивным настроем Энтони, который на время выгнал из его головы тревожные мысли и окончательно усыпил его бдительность. – Мой брат страдает излишней критичностью. Но нас интересует, что же за ужасы? Я не до конца понимаю, о чем ты.

Энтони рассмеялся и стукнул себя по колену. За ним рассмеялись и остальные члены церкви. Лёша смутился и нахмурился.

– Да ладно тебе! Ты-то, белорус, так еще и не знаешь о гомельских ужасах? Я тебя умоляю! Нас не обидит это. No, I’m serious!

– Нет, я серьезно, – ответил Лёша, не понимая, о чем речь, на что Энтони покосился на него и поднял брови, словно обидевшись.

Энтони бросил беглый взгляд в угол церкви и сел в круг.

– Присаживайтесь, – сказал он холоднее. – Сейчас расскажу.

Далее Энтони начал серьезнее. В его голосе пропал былой запал, и теперь он был сосредоточен только на рассказе, совсем забыв о том, с кем говорит. Иногда он делал такой акцент на некоторых пугающих до жути сценах, что в один момент переходил на английский, после чего его спокойно осекал старый, покрывшийся морщинами дедушка.

Из рассказа Энтони было понятно, что ситуация у новообразовавшихся государств – бывших областей Беларуси – печальнее некуда. После вводного курса в историю, которую Егор поверхностно знал из энциклопедий у Жени, Энтони рассказал про бесчисленное множество плантаций, на которых взращивают людей. Чернокожие являлись там чем-то вроде фермеров и уборщиков, которые делают удобные условия для взращивания новой армии. «Война, – по словам Энтони, – только начало делает, ведь Гомель только-только начинает операцию массы по подготовке прототипов «новых людей».

– Только вот эти «новые-новые люди» не будут подчиняться чувствам человеческим, понимаете? – спросил Энтони, разведя руками. – Мы были теми, кто застали первые, довольно сырые разработки. Жуткое зрелище. Когда человек, который был с мозгом, вдруг уподобляется роботу – это не шутка, а страх.

– Не апеллируй к таким сложным словам, говори проще, – перебил его Лёша, которого веселили ошибки в его речи.

Эта жалкая группа людей, которая обосновалась в церкви, работала на одной из плантаций, в которой инициативная команда техников отключила систему питания. Эта операция чуть не привела к взрыву, но зато сотни людей смогли спастись бегством. Кого-то, конечно, нашли, но у многих появилась надежда. Так эти люди оказались здесь, перебиваясь едой из супермаркетов и грабежами…

После этих слов Энтони посмотрел над их головами. По шоколадной коже потекла капля пота. Потеряв сноровку, Лёша нагнулся к нему и переспросил, когда тупой топор вошел в деревянный поддон, на котором он сидел. Вскрикнув, он встал и оглянулся – крепкий и широколобый человек в красно-черном балахоне стоял под прицелом Далета и в ужасе поднял руки.

– Я знал, что вы играете нечисто, – сказал Егор и сильнее воткнул в подбородок пистолет здоровяку. Лёша был с ним солидарен и вмиг достал Заин и навел его на Энтони, вытащив язык и улыбнувшись. Радость от того, что скоро прольется кровь и немного взбодрит его, выражалась на его лице, смотря на которое обитатели церкви леденели от ужаса. – Ну и зачем оно вам понадобилось?

– Подождите! Вы – белые оккупанты, которые терроризируют нас, поэтому мы не могли оставить это все вот так. Извините, мы ошиблись…

– Но ведь мы не желаем вам зла! – крикнул Егор и крепче сжал пистолет, чувствуя сильную обиду. – Энтони, мы же не враги вам. Какого черта?!

– Да природа их такая – все воровать и убивать, – ответил Лёша с оскалом. – Читал я про вас, ублюдки. И как я мог потерять бдительность?

– Стойте, мы ошиблись. Мы правда думали, что вы обычные простаки, схожие с теми, что нас взяли в плен на плантациях. Опустите пистолеты – они ни к чему, – сказал Энтони и медленно встал, подняв руки. В его движениях и речи чувствовалась явная досада, но, тем не менее, он не выглядел как убийца, а даже наоборот – искренне раскаивался. – Если и хотите мстить, то убивайте меня. Это моя идея – заманивать сюда людей.

– Хорошо, – Егор перевел пистолет на Энтони и нацелился ему в лоб.

– С… Стой, – осек его Лёша и отдернул пистолет. – Не надо. Давайте поговорим.

– Да ни за что я не буду вести переговоры с белыми! – сказал какой-то парень у костра.

– Я тоже желанием не горю! – рявкнул Егор и всадил пулю в кафедру. Стоявший в миллиметре от пущенной из шестиугольного ствола пули здоровяк чуть не вскрикнул от страха.

– Кенни, не стоит их провоцировать! Ребята, – обратился Энтони к братьям, – он у нас просто достаточно натерпелся. Давайте и впрямь обсудим.

Не убирая с лица презрения и злости, Егор опустил Далет и головой кивнул громиле уйти из-за спины. Тот покорно повиновался и сел за Энтони, извинившись своим басистым голосом. Присев обратно на поддон, Егор уже не прятал Далет, а лишь держал его в руке, напоказ меняя конверсию и не сводя с остальных пристального взгляда. Опомнившись, старший брат вернул пистолет в руку, но уже не угрожал им, а скорее держал рядом в качестве весомого аргумента.

VI

– Мы столько жили в дерьме, а тут появились белые люди, которые оказались не в курсе нашей репутации. Вы нас так легко приняли, что для нас оказались легкой целью, – говорил дрожащим голосом Энтони, нервно отстукивая пальцем по шершавому бетону.

– И вы решили испортить наши доверительные отношения? – спросил Егор и махнул в его сторону пистолетом. Энтони аж весь продрог.

– Ну неужели ты не понимаешь? – взмолился Энтони. – Мы не планируем с вами увидеться. Мы колесим по миру и всегда на грани смерти. На работу нас никто не возьмет, в город не пустит, на стажировку тоже. Мы никому не нужны. Наша репутация откатилась на двести лет назад! Почему, если к нам такое отношение с вашей стороны, мы обязаны быть к вам добры? Что нам еще оставалось?

Стоило Энтони закончить, как он чуть слюнями не поперхнулся. Чернокожий парень сидел на корточках и томился в ожидании ответа, жадно вдыхая своими гигантскими ноздрями сладковато-горький дым «Огней Сан-Франциско». Пока Егор думал над его словами, он нарочно томил его запахом, делая долгие, деликатные затяжки и пристально смотря ему в глаза. В конце концов тот не выдержал и отвернулся, принявшись ковырять черными от грязи ногтями рыхлый бетон, на котором недавно отстукивал нервный бит.

Стоило Егору открыть рот, чтобы ответить, как у входа в церковь запричитал старик, что открывал двери. Раздался лай и крик, после чего Энтони как током ударило. Он вскочил на ноги и взял в руки длинный, грубо заточенный ломик. Старик-швейцар бежал в ужасе, пока за ним гнались две остервеневшие псины, что жадно клацали своими челюстями и испускали пену из слюнявых пастей. Одним удачным замахом руки Энтони перерубил одну, когда вторая вдруг бросилась ему на плечо. Он застонал от боли. Посмотрев на испуганных друзей Энтони и брата, Егор сглотнул и прострелил сумасшедшей псине брюхо.

Упав на холодный пол, Энтони схватился за плечо и зашипел, но следующая волна со стороны остервеневших тварей началась снова. Тут за оружие взялся какой-то молодой паренек. Его оружием был ужасающих размеров клык. К ним также присоединился громила, который хотел тайком убить гостей. Запустив длинный клык с такой силой, что он пробил собаке череп, худощавый парень набросился на вторую и голыми руками принялся рвать на ней кожу и кусать за лапу, от чего та жалобно заскулила и хотела убежать от этого сумасшедшего ребенка. Дернувшись, Егор встал на ноги и прицелился, но Лёша, явно заинтересовавшийся, опустил его пушку и усадил на место.

Атаки диких собак продолжались и продолжались. Смелый и большой парень с широким лбом взялся за самую большую и дикую, сражаясь с ее невероятной силой, пока Энтони рубил своим ломом направо и налево. На помощь трем бойцам пришли две женщины, что, держа одной рукой дрожащих младенцев, начали, натягивая тетиву свободной рукой, стрелять в псин из кривых, сделанных на скорую руку луков. Для Егора эта схватка выглядела как смертельный бой, но старший брат и остальные обитатели церкви молча наблюдали, изредка даже отвлекаясь на какой-то бессмысленный разговор.

И все же худой парень, который качался по полу и рвал зубами собак, как ребенок, который жует игрушки режущимися зубками, изрядно позабавил Егора. По глазам этих безымянных воинов пустыни было видно – они перетерпели столько в своей жизни, что эти дикие псы были сродни разминке перед чем-то по-настоящему страшным. Даже великие творения науки – Далет и Заин – казались детским лепетом по сравнению с этим древним и жестоким человеческим инстинктом. Впервые за долгое время Егор улыбнулся. За пару минут было вырезано с дюжину псов, но все, кроме Энтони и женщин, выглядели словно после душа из ржавой воды.

Гигант отряхнулся и засунул острый, шершавый нож себе за пояс, сев рядом с одним из стариков. Худощавый парень забрался на дозорную скамью и даже клык не спрятал. Он выглядел очень подавленным и никак не мог отвести взгляд от смердящих трупов, на которые быстро слетелись вороны. Лишь Энтони выразил на лице какое-то недовольство, хотя и тот поморщился даже не от больного плеча, а от резкого, гнилого запаха.

– Эти псины разлаг… разложение делают еще при жизни, – заключил недовольно Энтони и, исподлобья посмотрев на гостей, присел рядом с гигантом.

– Ну, сражался ты неплохо, – ответил ему один из седых жителей церкви, посмотрев на Энтони каким-то негодующим взглядом поверх очков. – Однако у нас не так много медицинских даров. Постарайся тщательно промыть рану водой из котелка. И поживее.

Покорно кивнув, Энтони пошел промывать рану. Лёша наклонился поближе к седому старику в очках и спросил:

– И часто вам приходится воевать с этими осатаневшими от голода тварями?

– Чаще, чем ты моргаешь, – подметил седой старик. В подтверждение его слов еще одна псина упала замертво от меткого броска клыка парня на дозорной скамье.

– Эффектно, нигер! – протянул Лёша, смотря на умерщвленного пса и удивленно кивая головой.

– Это еще не, как ты говоришь, эффектно, чужак, – с прежним спокойствием и непоколебимостью в голосе ответил седой старик. – Порой Рони Энтони и Рони Чак выходили против свор из тридцати особей. Мы встречали гадов всех мастей по пути сюда. Дорогу к церкви кровью пробивали все – и женщины, и дети. Задумайтесь, прежде чем идти дальше. Это вам такое напутствие…

Седой старик помешал крупицы в своей грязной щербатой миске. В ней было что-то вроде травы, смешанной с зернами пшеницы и льном, которые он все время ковырял. Этот старик был единственным, кто из всех не следил за боем. Лёша бросал на него беглый взгляд, но внимания его отрешенности не придавал. Теперь же он вызывал неподдельный интерес.

– Вижу я что-то необычное, – нахмурился старик. – Рони Энтони. Подойди, сынок, – Энтони, протирая раненую руку грязным платком, пододвинулся к старику и с интересом глянул в миску. – Глаза, сын. – Энтони отдернул взгляд и виновато склонился. – Да. Вижу я тебя, Рони Энтони. Я думаю, Ронери Мэн должен увидеть это.

Старик протянул щербатую миску самому сухому старцу с длинной палкой за спиной и усталыми, полными боли глазами, на которые наплыли сморщенные фибромы, почти полностью закрывая их от окружающего мира. Расцепив густые ресницы, он вгляделся серыми сплошными белками без зрачков в миску. У старика Мэна была катаракта, но так получилось, что мутный зрачок слился с серыми белками, от чего казалось, что старик надел линзы. Смотрел он в миску долго. Лёша даже успел закурить, пока не дождался одобрительного кивка. Все было слишком непонятно, и Егор, изрядно натомившись ожиданиями, сказал:

– Переходите же к делу, черт бы вас побрал!

– Тихо, чужак, – ответил старик Мэн, силой выдавливая из себя слова. – Энтони, ты скоро уйдешь от нас.

– Но Ронери Мэн, я не…

– Зерна льна выложили секвойю… кинза гарпун… а пшено… – перебил его старик Джим и склонился над миской. От этого заявления у Энтони широко открылись глаза, и он поднял их на двух чужаков, явно не понимающих, что происходило в этой семье. Лёша бросил глубокий, полный сочувствия взгляд на Энтони, мысленно умоляя его покончить с тягомотиной. – Люди эти хорошие, – сказал старик Джим. – У них мощные руки, пылающие глаза и треснувшие сердца. Ты встанешь и завершишь их Ройо.

– Но как же ячмень? – поинтересовался с надеждой Энтони, словно не понимая, радоваться ему или грустить.

– А кто глаза позволял направить? Энтони, ты не сможешь стать великим и свободным воином, если не научишься манерам.

– Извините… Я правда смогу завершить Ройо? Это же очень большой дар для меня… – взмолился Энтони, почти высасывая весь кислород из воздуха от нервов и прерывистого дыхания.

– Я же сказал, – ответил старик Джим и тяжело поднялся. Длинная мантия, скрывающая его сухие, тонкие ноги, поплелась по полу и завалилась на одну из трех скамей, на которых была постелена хоть какая-то подкладка. К старику Джиму мигом подскочили три девушки в обмотках на поясе и с голыми грудями и принялись обтирать его грязные ступни. На этом пророчества закончились, а братья остались неудовлетворенными, потому что пророчество, которое должно вносить ясность в будущее, на них оказало совсем другое влияние. Вся церемония старика Джима для них была той еще нудной тягомотиной.

VII

Энтони вышел наружу. Там уже солнце заходило за горизонт, а машина все так же брела черт знает куда. Недолго думая, окрыленный пророчеством, он начал степенно точить свой лом и начищать лицо белой пудрой, которая сопровождала его на протяжении всего процесса сбора.

К концу вечерней работы у выхода стоял сыромятный рюкзак с застежками из веревок и длинный острый ломик, отбрасывающий блики на пол своим широким лезвием. Энтони сел подле старика Джима и принялся покорно ожидать, пока тот очнется от своей ночной дремы. В это время Лёша, явно чем-то обеспокоенный, приютился в углу, закурил и подозвал брата. Вид у него был подозрительный. Он тщетно пытался что-то разглядеть, о чем и собирался поведать младшему брату, вновь ушедшему в размышления.

– Этот Энтони явно хороший воин. Что ты думаешь? – спросил Лёша.

– Мне плевать, – ответил Егор.

– Как это? Тоже думаешь, что это дурное пророчество говорит о нас? – старался быть простодушным Лёша, в надежде на то, что младший приободрится.

– Я этого не говорил…

– Либо они просто хотят сбагрить его, – но Лёша осекся, увидев, как вокруг Энтони бегают маленькие, завернутые в одну пеленку черные детки. К нему подходили девушки и целовали в намеленную щеку, парни и мужчины жали его жилистую худую руку, а парень, что был его младшим братом, сидел рядом и хныкал.

– Ну все, – говорил Энтони брату. – Пророчеству нельзя перечить. Это указ свыше, которые получат все. Поверь, что мы встретимся с тобой еще не раз.

– Вы, взрослые, любите врать, – отвечал парень рядом. – Эти пророчества – не верю я. Чушь собачья! Им кормить тебя нечем, вот и выгоняют!

– Тише, Бенни. Все будет хорошо. Пророчествам верить нужно. Они никогда нас не подводили, и с возрастом ты все это осознаешь. А еды никогда ни на кого не хватало. Вам же лучше, если вы наконец дойдете до Ахамба.

– И все равно сейчас я не хочу это понимать! Ваш Ахамб – выдумка, – ругался парень и обнимал брата, тихо плача ему в плечо. Рядом стояли девушки с длинными, завязанными в косу волосами и хихикали. Завидев это, Бенни выбрался из объятий брата и с криком побежал на них.

– Либо? Нет, ты явно не понимаешь, – перебил Егор и выкинул окурок. – Его любят. Ему стоит быть здесь, но после нашего прихода его собираются отправить в путь. Тут явно есть закономерность.

– Да что ты? – с иронией спросил Лёша.

– Чувак, – не выдержал Егор и посмотрел на него с укоризной, – им не нужен Энтони. Это же очевидно! Посмотри на них, – он начал медленно переводить ладонь с одной кучки людей в бедных одеждах к другой. – Все они живые мертвецы. Голодные, слабые, но не слабые духом. Энтони тут не место. Они не могут бесконечно содержать свое племя в таких условиях.

– Ты не веришь в магию. Это нормально для твоего возраста.

– Пошел ты в жопу, – ответил, нахмурившись, Егор и посмотрел на него так, как смотрят на человека ниже себя статусом и не обремененного умом.

Старик Джим проснулся и сел на скамейку рядом со стариком Мэном. В эту секунду все в церкви замолчали и принялись томиться в ожидании. Только младший брат Энтони не отходил от него и ругался себе под нос, видимо, отрицая напрочь культуру, которой их тут учили.

Сморщив лицо, старик Джим сидел минут пять на лавке с полностью закрытыми глазами и молился. Одной рукой он проникал в миску со смесью, а другой – поглаживал свое колено. Наконец очи его, за которыми поднялись тяжелые и густые брови, распахнулись. Окончательно потеряв силы, старик Джим повернулся к Энтони. Он взял его руку и принялся сыпать на нее крошеный мел, растирая его по руке и проходя в бороздках складок ладони своим большим пальцем. Смотря на эту дикую сцену, Лёша невольно захотел засмеяться, но вот Егор наоборот – ему стало противно, а объяснить этот позыв было нечем.

Остановившись на пересечении двух линий, старик Джим поднял ошарашенный взгляд на Энтони и что-то вымолвил губами, но никто не расслышал. Старик повторил громче, после чего повернул медленно голову в сторону чужаков и указал пальцем на их лица. Он произнес доселе не называемые братьями имена и фамилию, от чего Егор на время поверил в ту самую магию:

– Тебя ждут Рони малыш Джо и Ронери брат Эшби. Они даруют тебе свободу.

– Старик Джим…

– И полную свободу мысли… – старик Джим опустил палец и повернулся обратно к Энтони. – Ты знаешь, что делать, Энтони. Закончи их великое Ройо своим восхождением…

Истощенный тяжелым ритуалом пророчества, старик снова лег на спину и закрыл глаза, так и уснув. Все взгляды в церкви устремились в слабоосвещенный угол, в котором стояли два белых брата. Поднявшись со скамьи, Энтони прошагал к ним и опустился на колени, подставив свою кучерявую короткостриженую голову под их руки.

Какая-то девочка из другого конца церкви неуверенно показала жест рукой, накрывающий голову ладонью. Придя в замешательство, Лёша исполнил волю Энтони и опустил руку. Спустя пару секунд к нему присоединился Егор, бывший явно не в восторге от этого.

Стоило руке Егора опустится, как Энтони застонал и начал горько плакать. К нему присоединился и младший брат, который забился на дозорной вышке и кусал зубами свой клык.

– Рони малыш Джо, Ронери брат Эшби, – обратился к ним Энтони, поднявшись аккуратно на ноги. – Я с честью принимаю ваше благосклонное. Рони Энтони Эвенс старший к вашим услугам.

VIII

Молчаливые, давящие своей пронзительностью взгляды провожали медленно выходящих из церкви. По правилам обряда, Энтони запрещалось говорить с кем-то из племени после принятия в Ройо. Лишь один человек имел право что-то сказать – глава их небольшого отряда. Старик Мэн поднялся и подошел к Энтони, тяжело шагая и отстукивая палочкой по бетонной кладке.

– Молодец, мальчик мой. Я знал, что ты сможешь справиться с давлением судьбы.

– Но я еще не справился, – сказал Энтони и опустил взгляд.

– Слушай, что я говорю, – старик Мэн улыбнулся и ушел.

Егор видел младшего брата Энтони, который, пуская горькие слезы на дозорной вышке, чуть не пробивал насквозь руку острым клыком. Захватив свой сыромятный рюкзак с ломом, Энтони вышел вперед и вдохнул всей грудью…

– Ну что, мое Ройо, направляйте, – сказал Энтони, и массивная дверь за его спиной захлопнулась.

– Для начала поясни, – начал Егор, оценивающе смотря на Энтони, – что такое Ройо? Как по мне, так все, что вы сказали, – чушь полная, слушать которую мне не нравится.

– Ронери малыш Джо, это не чушь. Вам чужды наши обычаи, но правила старика Джима одни для всех в мире, так что теперь мы – единое целое.

– Ройо, Энтони, Ройо. Что это такое? – переспросил четче Егор, теряя терпение.

– О-о-о, Ройо – это священный союз людей. Этот союз нерушим и представляет собой связь людей, которые сплетены незримой нитью.

– То есть вы, негры из церкви в эпицентре взрыва, настолько наглотались радиации, что теперь выдумываете себе какие-то правила? – спросил Егор, все больше принимая происходящее за фарс.

– Но что тебя так смешит, Ронери брат Эшби? – недоумевал Энтони.

– Да замолчи ты уже! Нету никакого Ронери и Рони, черт вас дери! Мы должны идти вперед, а вы какие-то шутки тут шутить собрались?!

Лёша замолчал и посмотрел на брата, который, не находя себе места, переминался с ноги на ногу и бегал взглядом по шагающей вдали машине.

– Да, Рони малыш Джо…

– Во-первых, – вздохнул Егор, стараясь нащупать ту точку, когда он сможет объяснить Энтони всю суть того, что он говорил, – ты – гость. Грубо говоря, ты ворвался в наше «Ройо», – он показал кавычки пальцами, – поэтому ты обязан следовать нашим обычаям.

– Хорошьо, – протянул Энтони, навострив ухо.

– Во-вторых: ты называешь нас по имени – Егор и Лёша, – он показал на себя и на брата. – Мы являемся твоими знакомыми, с которыми ты идешь в путь, пусть и без нашего согласия.

– Но вы положили руки мне на голову!

– Да черт его знает, что этот жест означает! – не вытерпел Егор и весь налился краской. – Мы всего лишь следовали подсказке какой-то девчонки. Заканчивай с этим. У нас есть путь, и ты, раз уж собрался идти с нами, веди себя нормально. Не привноси в наш дуэт свои правила!

– Ладно, – раздосадовано отвечал Энтони, и его понурый вид очень расстроил Лёшу, который изначально не питал такой злобы к новому спутнику. Скорее наоборот – теперь у него появлялся новый друг, который мог вести с ним непринужденные беседы в его манере.

– Мы не ведем официально-деловой стиль общения, если ты понимаешь, о чем я, – Энтони неуверенно кивнул и зыркнул куда-то мимо Егора. – Помнишь, каким ты был при нашей первой встрече? Вот таким непринужденным и оставайся. Хорошо?

– То есть, Ройо Рони малыша Джо и Ронери брата Эшби позволяет мне быть свободным в моих словах? Скажи мне, Рони малыш Джо!

– Повторяю – Егор и Лёша. И с чего ты вообще взял, что кто-то может тебе это запретить делать? Ты же не животное какое-то, которое выращивали на убой…

Егор осекся и насторожился, но на лице Энтони ничего, кроме грусти, не отразилось. Он покорно опустил голову и вдохнул своими широкими ноздрями. Подойдя ближе, Егор взял его за плечо и сказал:

– Извини. Too much?

– No, all good. Continue, – Энтони поднял голову и улыбнулся.

– OK. So, listen: ты – полноправный член нашей команды, – вспомнил он слова, которые говорил кому-то раньше. – Ты… ты наш др… – на глазах показались внезапно слезы, контролировать ход которых было невозможно. – Ты… Наш… Друг…

Отвернувшись, Егор тихо заплакал, чуть не начав рвать на себе волосы. На лице Энтони тоже показались слезы, но вместе с ними и страх. В отличие от младшего брата, он не понимал, что в нем вызывало такую тоску.

– Я… Я обидел Рони… брата Егора? – спросил Энтони.

– Все хорошо. Тише, дружище, – Лёша успокоил Энтони и обнял Егора.

Егор скинул пальцем слезы и глубоко вдохнул. С каким-то отвращением и даже ненавистью он убрал руку брата и пошел вперед.

– Ро… Егор, все хорошьо?

– Да… Да, Энтони. Все хорошо, – ответил за брата Лёша.

Глава 2 Угловатость характера пустоши

I

Вниз уходил резкий спуск, который вел к длинной магистрали. Она должна была вывести их из города и отправить прямиком к финальной точке – Барановичам. Всю дорогу Энтони с тревогой оглядывался в сторону большой машины и никак не мог найти силы возразить что-то идущим спереди. Он подскакивал к ним со своим гарпуном, открывал рот, чтобы весело сказать: «Рони малыш Джо», – но что-то обрывало его, и он, печально склонив голову, шел дальше. Его благоговение перед справедливостью и честностью белого человека, которое он видел не так часто, давило ему на горло и не давало что-то возразить.

– Знаете, Егор и Лёша, а можно, я буду называть вас «брат»? Просто это такое ласковое слово, которое мне не на ком опробовать теперь, – смутившись, спросил Энтони.

– Как тебе угодно, – улыбнулся в ответ Лёша, и Энтони словно растаял, расплывшись в улыбке.

– Но… – запнулся Энтони и показал пальцем на огромную машину. – Я волнуюсь за пророчество Ронери Джима. Он говорил про большую машину, пока вы не слышали. Про машину, которую я сражу и получу свободу мысли.

– Большая машина Ронери Джима, – повторил Лёша и улыбнулся. – Знаешь. Если ты так волнуешься за свою свободу – мы даруем тебе ее. Ты свободен в своих мыслях с нами. Брат правильно сказал: ты – полноправный член команды.

Энтони наконец расслабил напряженные мускулы, мышцы лица и ослабил хватку руки с ломом. Он улыбнулся и смело зашагал вперед. У всех отлегло от сердца.

До Барановичей оставалось всего девять-десять километров. По пути начали вставать теперь менее современные и остроконечные здания. Города и пригородные пристройки сменились на деревушки и агрогородки, которые отдавали знакомой серостью и грязно-желтыми тонами заката. Само небо будто впало в бесконечную апатию, отказываясь совмещать пушистые облака в города, а птиц в клин. Вдоль пути выдвинулись расплывчатые полосы убогих, грязно-серых слоистых и перистых туч, которые отказывались внести хоть какую-то оживленность в небо.

С деревьев, скинувших листву и окончательно догоревших, то и дело падали гигантские голиафы, высасывая всю кровь из собак, которые хотели набросится на путников. Некоторая синергия произошла между братьями, Энтони и природой. Однако порой приходилось отстрелять пару псин или дикого тучного кабана, с чем успешно и быстрее всех справлялся Егор. Лёша даже расслабился, совсем не желая замечать опасности вокруг и нарочно оставляя всю осатаневшую дичь спутникам, наблюдая за тем, как Энтони быстро схватывал их стиль жизни, прежде не особо-то и отличавшийся, по его рассказам. Пригород окончательно отпустил Лёшу, дав насладиться отрешенностью дальних от Менска земель.

Как и в случае с пригородом, Егор вычленил из общей картины пару деталей, казавшихся ему печальными. Деревья, на верхушках которых сидели большие чудовища с двенадцатью лапами, представляли собой жуткий монумент былой войне. На ветках висели небольшие коконы, в которых томились птицы, щенята и белки, которых голиафам удавалось наловить. На путников они напасть не осмеливались, но нередко их жуткий, мертвенный и неестественный взгляд провожал их с очень голодным, животным оскалом, а в подкрепление они любили клацнуть крепкими челюстями. Порой достигающие апогея своего размера – особи до трех-четырех метров в диаметре, – голиафы скапливались в кучи и муровали паутиной гигантского медведя или лося, покрывшихся волдырями и набухших, словно сырная корка в печи.

Казалось, такие руины, покрытые с дороги до подвалов обломками, углями и арматурами, не привлекут никого, но не так давно полюбивший зелень и нашедший в ней свое умиротворение Егор, отвлекаясь от мыслей, порой приводил сердечный ход в норму благодаря зеленым плетениям. Что-что, а зеленая окантовка была здесь в самых своих разнообразных вариациях. Порой груды бетона маскировались под небольшой курган, дорога перерастала в грибную ферму, здания укутывались длинными, размашистыми шарфами из винограда и лозы.

По бывшим помойкам и мусоркам, заросшим зловонной плесенью, рыскали еноты-полоскуны, тоже неслабо увеличившиеся в своих размерах и отрастившие странные, длинные и висящие, как тряпка-рубашка Романа Федоровича, уши. Вот только теперь начиналось что-то похожее на те байки про мутантов.

Еноты, в свою очередь, любили вступать в ожесточенные схватки с черными блохастыми котами, начиная прыгать, как зайцы, и бить задними лапами. Во время одной из таких схваток Лёша остановился и начал внимательно наблюдать за ними, смеясь и давясь орешками, но сзади на него вдруг налетел огромный, свихнувшийся от переизбытка радиации в эпицентре олень, чуть не пробивший насквозь старшего брата. Тот упал на мшистый асфальт и начал задыхаться. Пустив пулю в олений бок, Егор подскочил к брату и принялся в суматохе искать способ восстановить дыхание, но его прервал Энтони, разок надавив на грудь и помассировав ему косые мышцы. Что странно, старший брат тут же пришел в норму.

Энтони отправился свежевать оленя.

В полной тьме они зашли в старый, но прочный деревянный паб, оформленный в виде пивной бочки. Внутри все уселись за столики, пока Энтони растапливал печку и томил скворчащее сало с мясом. От запаха у братьев пошла голова кругом. От удовольствия Егор даже улыбнулся, что удивило не самого осведомленного Энтони. Увидев его улыбку, он выскочил наружу и принялся что-то с криком выдалбливать и рвать. Вернувшись, он насыпал в пластиковую мисочку белого порошка, перетертую траву и капнул с ладони туда какого-то масла. Получилась ароматная специя, которая окончательно утопила братьев в слюне и предвкушении.

– Ты уверен, что мясо можно есть? – спросил Лёша, готовясь смешать текущую, словно река, слюну с прожаренным куском бедра.

– В пустоши поживешь – уму разуму наберешь, – ответил Энтони уверенно. – Можно.

– Ты напутал вид глагола, – сказал Егор и куснул сочный кусок.

– Твой видглагола мне сказал Ронери Мэн, так что не стоит меня поправлять.

При свете камина, фонарика над потолком и свечей у барной стойки путники быстро управились со свежим мясом и последней порцией картошки Уорвика, вдоволь набив животы. На печи еще лежала миска с двумя кило отборного сала и мяса.

За бутылками колы «Ядерные яблочки», от вкуса которой у Энтони сорвало крышу на пару минут и после чего он на радостях скакал и боготворил Лёшу за такое поднесение, братья наконец объяснили Энтони, куда они идут. Выходец из церкви внимательно слушал и закуривал это свежей папиросой, от затяжки которой он каждый раз причмокивал своими большими кремовыми губами и крепко жмурил глаза, словно стараясь попасть в самые чувствительные закоулки сознания табаком.

Когда рассказ закончился, Энтони покачал головой, и Лёше показалось, что он надулся, но потом со смехом подметил, что его губы так выглядели всегда. Энтони покрутил в руках потухший огарок от самокрутки и еще раз затянулся. Он даже не скрывал своего возбуждения от сигареты.

– Я думаю, что вы люди смелые, – начал Энтони. – Вы явно хотите что-то закрыть в себе, и, как я думаю, этим самым является большая машина.

– Энтони, ну мы же говорили…

– Yo, bro, подожди, – перебил его Энтони, снова начав чмокать губами. – Мы говорили о машине в городе моей церкви, но я понял, что Ронери Джим говорил не о материя штуке… нет, материалитной… material object… I mean… Fuc* it! Oh, I’m sorry, guys, but it’s so hard for me. Извините за мой французский, – засмеялся Энтони, которого чуть покосило в сторону от никотина. – Ваш язык пока для меня недоступен на все сто, но я стараюсь, правда. Я правда стараюсь!

– Материальный предмет, ты хотел сказать? – спросил Егор и чуть наклонился, заинтересовавшись его предположением.

– Да, именно этот объект. Он не есть что-то вроде дерева, камня или речки, это что-то внутри. Что-то вроде душа, – последнее слово он сказал с очень глубоким уважением. – Ваша машина тут! – он указал на свою широкую грудь, а потом, чуть подумав и облизнув губы, ткнул в грудь пальцем Егора. – Оно что-то большое, поэтому вам нужно его закрыть. Я прибыл в ваше Ройо, чтобы помочь изгнать эту машину из груди. Чтобы она не давила на вас. Даже такой, как я, видит эту машину. Позвольте мне помочь вам, Ройо братьев. Let me help you to kick this shit out of you!

Братья рассмеялись. Внимательно выслушав его предположение, Лёша повернулся к брату и посмотрел в его больные, покрасневшие глаза, под которыми красовалась болезненная, но честная и искренняя улыбка. Кажется, они оба догадывались о том, какая такая машина была в их Ройо, но никак не могли понять, как пророчество хочет, чтобы Энтони выселил ее оттуда. Однако ж Лёша не стал спорить. Он, надеясь на волю свыше, протянул свою руку Энтони и сказал:

– Надеюсь, мы с тобой сможем дойти до конца. Мы разрешаем, Энтони, тебе выгнать эту машину. Как ты сказал? Kick this shit out of you?

– All right! – воскликнул выходец из церкви.

– Да, конечно, – спохватился Егор и задумчиво положил руку на руку брата. Энтони радостно хлопнул по ним и вскрикнул: «Wahoo!». Все пошли на боковую.

II

Стоило путникам доковылять до знака «Барановичи – 1км», как их внимание перетянула развернувшаяся процессия из медленно марширующих голиафов. Арахниды, выстроившись в две колонны по пятнадцать-двадцать особей, тащили на себе одно горелое дерево. Их лапы тяжело продавливали землю, по ним было видно, что такой труд был не для членистоногих, пусть и таких крепких; но они не сдавались и шли дальше, почти идеально попадая в такт шагов друг друга. Словно роботы, голиафы чеканили свою механическую поступь и двигали тяжелое дерево куда-то в густую чащу на своих крепких, словно панцири, спинах.

Впервые за долгое время проживания с этими существами Егор задумался, что дай природа этим гигантам мозг побольше, яд поопаснее да расцветку пострашнее, так они бы стали новыми хозяевами планеты. Эта сила очень пугала, особенно когда понимаешь, что такие твари порой бывают больше и проворнее тебя. А как они могли быстро удирать! Не хуже некоторых довоенных электросамокатов, а то и быстрее.

Скрывшись в чаще леса, голиафы занялись своим бытом, а путники, впавшие в небольшой ступор, очнулись и пошли дальше. Только Энтони был не особо удивлен этой процессии. Из его историй и частых наставлений, странное звучание и речевые ошибки в которых он ловко прикрывал тем, что то была цитата старика Джима или Мэна, было понятно, что такие процессии были лишь верхушкой айсберга. Как он утверждал, со своим племенем они видели и оленей, по несколько штук связанных между собой и больше похожих на чудовище Франкенштейна, медведей размером с арбуз и с трехэтажное здание, а также тучных и больших комаров с брюхом, наполненным той самой медвежьей кровью или паучьей струей. Братьям мало верилось в это, но все равно никто не хотел увидеть, к примеру, разъяренную самку клеста, которая совокупилась со змееядом и родила на свет мутанта с пятью крыльями и клювом, своим размером превосходившим тело самой птицы. Как утверждал Энтони, такое уродливое дитя могло в одиночку заклевать стаю оленей и пару самцов лосей.

Последний рубеж в виде глухой будки у подхода к городу Барановичи, который скрывала лесная чаща, был преодолен. Остановившись отлить, Энтони бросил беглый взгляд на ожесточенную битву в лесу. Там разгорелась настоящая война за дерево между медведем и тремя голиафами. Яростный мишка обрушил тяжелую лапу на паука и раздавил его, когда в шею ему вцепился другой – какой-то худой и зеленоватый. Его лапки были тоньше, чем у остальных, а челюсти больше и острее. Медведь заревел во всю глотку. На этот звук из другой части леса понеслось целое семейство медвежьих со вздувшимися боками и отросшими на голове шишками, представляющими собой крепкий таран. Один из них оторвался от семьи и накинулся на цель попроще – Энтони.

– Ату! – крикнул Егор и, наловчившись за последнее время, поменял конверсию, выстрелив девяносто первым патроном в медведя. Тот будто бы не почувствовал и навалился на будку, разнеся ее в щепки. Дабы утихомирить последующие страдания, Лёша прикрыл глаза и пустил в медведя второй завершающий патрон, но то было лишь началом.

– Скорки! Скорки, брат Джо! – закричал Энтони, стоя у разваливающегося на атомы медведя и указывая на валящееся с ног существо, что скакало к старшему брату.

Это был почти бесформенный кусок мяса, словно сшитый, как было понятно из рассказов выходца из церкви, из частей разных тел. Голова и тело его оставалось оленьим, но вот лапы разбухли, покрылись нарывами и потеряли всю шерсть. На голове у оленя был огромный костяной нарост, который создавал у животного что-то вроде короны. За оленем тащился моток кишок, который спутывал ноги, превратившиеся в бесформенные колонны.

Лёша поменял конверсию и выстрелил в лоб оленю, но на того не подействовало – броня в голове была невероятно прочна. От боли и грохота выстрела олень сошел с ума и ринулся со всех ног убивать старшего брата. Даже не успев среагировать, Лёша уже оказался насаженным огромным костяным наростом, который распорол ему живот сбоку ближе к правой почке. От боли Лёша попытался закричать, но голос пропал. Язык начал неметь, а лицо все свело, от чего он вообще не мог ничем пошевелить.

– Это яд скорки! Не волнуйся, мы поможем, – прокричал Энтони и схватил свой заточенный лом, но сзади постучали. Толпа медведей выгоняла целую свору пауков всех мастей на поля. Помимо простых голиафов, с ними бежали огромные, тонкие палочки, посередине которых была маленькая голова, пушистые и неказистые тарантулы, зеленые охотники с тонкими лапами и крепкими жвалами, а также коротколапые с большим черным брюшком. Напуганный скорки быстро среагировал и сбежал с насаженным на него старшим братом, почти потерявшим сознание от боли. – За ним!

Убегая от толпы арахнидов и догоняя скорки, Егор, захлебываясь в собственном крике, будучи не в силах оторвать взгляда от толпы исполинских пауков позади, перезаряжал пистолет, но Энтони придумал иначе.

– Прыгай на дерево, брат Джо! Жди меня тут! Зеленые убивцы и чернобрюхи слишком опасны! – Энтони указал Егору на дерево, а сам полез на соседнее. Ловко вскочив на самый верх, Энтони поскакал по ветвям, словно белка, в погоне за скорки, который почти полностью распорол острым наростом старшего брата. Спустя полминуты Егор увидел, как темная фигура падает на скорки, вонзая острый лом прямо в его спину, чудом не задевая Лёшу.

Скорки от боли упал на спину, но смог встать и накинулся на Энтони. Тот, вероятно, изучив все повадки диких ядерных зверей Бреста, закрутил лом, перебирая его руками и, сделав упор в корень дерева, всадил другую сторону тяжелого оружия прямо в точку под подбородком. Лом вошел как в масло, пробив кость в черепе. Чудом не свалившись с ног от тяжести оленя, Энтони устоял и выдернул лом; его окатила красно-желтая волна крови. Скорки упал замертво.

Стоило Егору выдохнуть, как сзади показалась толпа скользящих по деревьям арахнидов, за которыми бежали яростные медведи и рой каких-то мошек. Целая толпа из смешанных с кем попало зверей орала, кричала и визжала. В этом балагане было непонятно, что происходит. К толпе присоединились другие скорки поменьше, два тучных кабана и дикая кошка. За всем этим наблюдали единственные здоровые в этом кавардаке животные – белочки, своими чуткими глазками-жемчужинами следившие за ними с высоких сосен. Для них, вероятно, такие танцы животных всех мастей были давно устоявшейся нормой.

– Брат Джо, на землю и под грязь!

Несмотря на все нежелание и сковавший его страх, Егор повиновался и упал на землю, максимально присыпав себя землей и застонав от боли в старых ранах и на месте убитого пальца. Он почувствовал, как щекочущие лапки огромных туш и малюсеньких пауков-палочек пробежали по его спине. Холодный пот лился с него, как водопад, а от отвращения хотелось кричать и бежать со всех ног. Энтони же, положив брата раной кверху, стал спереди и выставил острое копье на пути толпы зверей. Он начал что-то кричать очень высоким и задорным голосом, выкрикивая что-то и улыбаясь всеми своими тридцатью двумя белыми зубами. Его выкрики были так называемым белорусским йодлем с очень высокими тональностями. Осатаневшие звери разбегались от него, как от прокаженного. Даже рой москитов, некоторые из которых немного задержались перед Егором, разлетелись кто куда. Война ушла вглубь леса, а Егор с Лёшей чудом остались живы только благодаря охране своего верного выходца из церкви.

III

– Откуда ты все это знаешь? – спросил хриплым голосом Лёша, когда язык наконец смог говорить. – Я плохо видел, но все отлично слышал. Твой удар ломом был несьто!

– Хорошьо, что он был несьто, – ответил Энтони и улыбнулся, продолжив растирать распоротую кожу соком. Какую-то скляночку он достал из своей сыромятной сумки и начал растирать рану маслом.

– Ой! Не тебе меня кривлять.

– Ты как? – спросил Егор, отмыв одежду в пруду неподалеку.

– Сам как думаешь, боец? – сыронизировал Лёша. – Ну а так, вроде, неплохо.

Кивнув, Егор посмотрел на распоротый от таза до ребер живот. Внутри было видно какое-то кровавое месиво, которое вызвало у него приступ тошноты. Брат засмеялся, и из живота его хлюпнула наружу кровь. Егора стошнило на траву, а Лёша, зажмурившись от боли, продолжал смеяться, пока Энтони сидел рядом и ругался, стараясь успокоить припадок старшего.

– Ни фига тут смешного! – крикнул Егор. – Как ты вообще терпишь это?! Господи!

– Да ладно тебе, Джо! Все окей. На самом деле это не так больно, как кажется. Я сам не понимаю почему.

– Это яд скорки. Он делает парализацию, – отвечал Энтони.

– Все взяли в городе, а бинты с гелем всегда забываем! – жаловался Лёша.

Перевязав раненого бойца чистой одеждой, Энтони поднял его. Настроение было немного паршивым, но стоило показаться первой башенке города из-за крон деревьев, как Егор с братом от счастья аж завопили, забыв о своих ранах, и крепко обнявшись. Воодушевление от пройденного пути затмило все прочие мысли, а Егор, что раньше казалось просто невозможным, забыл на время обо всем, что случилось в прошлом. Даже Энтони немного приободрился, перестав со стороны походить на хладнокровного бодигарда.

Будь то падающие деревья, которые потеряли свою твердость от сокрушительных ударов медведей, будь то тучи ос, развевающиеся по пустырям – ничего не могло отвлечь братьев от сладкого предчувствия. Спереди у въезда в город стояли будки, небольшие усадьбы и накренившиеся небоскребы, по которым забирались вереницы муравьев-рабочих. Живые люди, совсем недалеко от взрыва бомбы Пиливанова! Это было невероятно. Словно врата в рай в этом прогнившем до основания мире.

Третий город на их пути оказался намного насыщеннее. Был виден прогресс, и хотелось поскорее зайти в него. Выпить чашку нормального, крепкого кофе, холодного пива, зайти в цивильный бар. От этих мыслей Лёша весь продрог и раскраснелся.

Стоило им только ступить на брусчатку города, как физиономии людей преобразились. Вокруг у всех были одинаковые, холодные выражения лиц, слышались одни и те же разговоры про работу и быт. Лёша с братом углядели в лицах местных какое-то безразличие и злобу одновременно. Складывалось ощущение, что шальная рука художника взяла да нарисовала всех одинаковыми. Никто не был рад жизни в столь шикарном месте, которое явно ушло дальше, чем бывшая столица. Казалось бы, у вас есть магазинчики, водостанции, город обеспечен пластинами, ядерным топливом и работа идет вовсю, но вы хмуритесь! У путников настроение подпортилось.

Дух поддерживала только коробочка, про которую вспомнил Лёша спустя столько времени. «Черный гриф» показывал мигающую метку на зеленых клетках. Она показывала вглубь города.

Повсюду висели рабочие на накрененных небоскребах, в грудах бетона копались мусорщики и рабочие, прорабы во всю глотку орали с крыш на ронявших стеклянные панели. Паутины тросов маляров оплетали город одним целым, садовники облагораживали клумбы, и все равно недовольство будто бы росло вокруг все сильнее и сильнее. Желание выпить холодного пива пропало, и Лёша просто угрюмо уставился на мигающий индикатор, изредка сгибаясь пополам от боли в боку.

Вдруг на огромном телеэкране, который стоял на билборде посреди улицы, заговорило лицо, которому с виду было лет тридцать. На нем была легкая щетина, аппарат в ухе, прямоугольные очки с толстым стеклом и добродушная, почти ликующая улыбка. Лицо его не было поцарапано морщинами, волосы не покрыты грязью, а губы не тронуты трещинами. Впрочем, как и подобало мэру города.

– Все жители Эдгорда – мэр рад снова видеть ваши трудолюбивые тела и светлые умы. Как вы знаете, наши «Яриловы поля» продолжают плодоносить, как никогда раньше! Скоро рынок продуктов пополнится новыми запасами! – раздается дружное, но такое печальное «ура». – Сегодня мы работаем в штатном режиме. Никому не задерживаться по пути домой, возможны нашествия голиафов и ос. Также с глубоким уважением хочу передать мои радушные поздравления новоприбывшим! Добро пожаловать в Эдгорд!

Закончив последнюю фразу, мэр бросил добродушный взгляд на троицу, шагающую по бурлящей жизнью улице, и улыбнулся. Холодный пот потек по спине Лёши, когда это заметил Энтони. Выходец из церкви насторожился и достал лом из-за спины. Идти становилось тяжелее и тяжелее. Взгляды теперь были почти все обращены на них. Рабочие смотрели на новоприбывших как на каких-то дикарей. Везде мелькал один и тот же толстый человек с тремя подбородками, который менял форму и занимался разным делом. Лица будто бы повторялись и повторялись.

Чем дальше они проникали в город, тем быстрее пульсировал индикатор на коробочке, а сердца путников повторяли за ним свой нервный ход. Какая-то таинственная тревога родилась в них. Вместе с изменениями интенсивности индикатора преобразились и улицы. Теперь путники шли по более пустынным закоулкам, где изредка попадались подавленные жизнью мусорщики, бомжи и старики, снующие, словно подбитые животные, по улицам, выпрашивая милостыню. Дорога тоже стала хуже. На ней появилась плесень, трещины и мох, росли грибы, вырос лишай. Окна в домах и по бокам были выбиты, и теперь уже никто стройкой не занимался, стены не красил, клумбы не высаживал, магазинчики не открывал. Лёше показалось странным такое распределение рабочей силы у входа в город. Он обернулся и застыл на месте.

Там, где пару минут назад еще ходили бомжи и строились здания, теперь все было оплетено виноградом. Улицы стали пусты, гнилые кучи вернулись на свои места, вывески попадали, а фонари погасли. Вдруг дождь решил присовокупится к мрачной картине, окончательно выведя Лёшу из себя. Стоило ему открыть рот, как замотанная в одежду рана открылась, и начала хлестать кровь. Согнувшись, Лёша заорал:

– Что за дерьмо творится?! Я один это вижу?

– Все нормально, брат Лёша. Мы видим это, и я думаю, что нам надо торопиться. Быстро! – крикнул Энтони и побежал вперед.

За ним увязались и остальные, хромая каждый по-своему. Дождь, капающий без перерывов и уже промывший их до костей, приобрел странный оттенок. Теперь уже Лёша не сомневался, что они в ловушке, и Заин быстро перекочевал в его правую руку, окропленную кровью из открытой раны. Дождь стал красным.

Егор тяжело задышал и поднял в растерянности голову, словно не зная, как для самого для себя объяснить то сумасшествие, которое начало происходить еще после выхода из церкви. Ужас застыл в его глазах, и теперь он уже не двигался – только стоял на ногах, стараясь хотя бы сохранить равновесие и не размозжить голову об асфальт. Дома и небоскребы стали выше, образовав кривой, наклоненный коридор, а над ними – очень высоко – висела огромная, словно отдельная планета, красно-синяя голова с выеденными глазницами. Из глазниц текли реки крови и выползали уродливые черви, на лбу у головы красовался обрубленный наполовину рог, а во рту были почерневшие, острые клыки, один из которых вывалился и пробил собой один из магазинчиков. Отойдя от оцепенения, Лёша взял брата под руку и потащил за собой.

Распоротый живот, не успевший даже начать заживать, вдруг пробила жуткая боль. Лёша почувствовал, как кровь под рубашкой начала хлестать еще сильнее. Опустив голову, он увидел, что из него течет слишком много жидкости, что было просто невозможно в его ситуации. В это время кровь демона, висевшего над ними, заполнила улицы. Они шли по вязкой жидкости, которая доставала им почти до колен. Спустя минуту бега перед ними начала возводиться какая-то башня, окутанная роем летучих гадов со словно молью поеденными крыльями и красными глазками. Город, который обрел красно-синий оттенок тумана и крови, украсила мясная вышка из гнойных дыр и желтого смрада, который витал вокруг нее. Оттуда начали вылезать чудища самых разных конфессий и пород. Небо наполнили летающие твари с хоботками и оборванными крыльям, по земле поползли черви, а дома превратились в трухлявые мякиши, которые кишели личинками и опарышами.

На стенах уместились полчища голиафов, которые, охваченные слепым безумием, начали есть мякиши домов. Их окутывал туман трупоедов и червей и обгладывал пауков до их полного уничтожения. Смотря наверх, Энтони, пока держащий себя в руках, но очень сильно напуганный и взвинченный, увидел проклюнувшийся в дыре глаз демона. Он посмотрел своим черным зрачком прямо на него, и тут у выходца из церкви начались жуткие припадки, от которых он начал что-то кричать на своем родном языке и показывать пальцем на жуткую голову. Энтони начал размахивать ломом и зажмурил глаза, отказываясь оценивать происходящее вокруг трезво.

В эту секунду взгляд Егора приманила фигура, показавшаяся между домами. Девушка с цветными волосами кричала, держась за трубу и моля о помощи. Когда их взгляды встретились, Егор обомлел и чуть не свалился с ног. Маша громко кричала, протягивая бледную ручку прямо к нему. Что-то в голове Егора говорило о нереальности всего вокруг, но в эту секунду в голову ударил адреналин, и он, словно околдованный, побежал к ней. Старший брат увидел это и хотел было ринуться за ним, как Егор сам отпрянул назад. Девушка, которую видел только он, упала с трубы, и ее в ту же секунду сожрали полчища червей.

Егор заорал во все горло, убегая к брату по густой крови и, заливаясь слезами, потерял голос и полностью охрип. Стоило Лёше занервничать, как он ударил себя по лицу и заметил одну особенность – кровь, которая наполнила город выше колен, почти не сковывает движения. Это было будто что-то вроде иллюзии, которую они не замечали из-за паники, образовавшейся вокруг. Он попытался донести мысль и образумить друзей, но те словно сошли с ума и уже ничего не видели вокруг. Подсадив на спину брата и ударившись от темноты в глазах головой о здание неподалеку, Лёша взял руку Энтони и свободно, словно крови и не было, побежал вперед, закрывая глаза на все опасности и крича, словно опаленный жаром битвы воин, успокаивая себя и вспоминая задорный йодль Энтони. Окончательно убедил себя Лёша в том, что их окутала иллюзия, тогда, когда почувствовал, что одежда лишь слегка намокла. Он даже чуть усмехнулся и побежал вперед.

– Потрогайте одежду! – крикнул Лёша, стараясь хоть как-то ослабить ношу, которую взял на себя, и не упасть без сил от боли. – Она сухая! Это иллюзия! Сухая, черт вас дери!

– Мокрая! – прохрипел Егор и качнулся в сторону.

– Потому что дождь настоящий, а цвет его – обман. Она же не полностью у тебя мокрая? – на последнем издыхании сказал Лёша.

Но даже заметив такой важный аспект, как сухая одежда, Егор отказался верить брату и снова захныкал, видя, что даже Энтони потерял самообладание.

Казалось, город хотел пустить в бой все свои силы. На улицах не осталось живого места. Небо было закрыто пылающими тварями, огромными птицами, которые разбухли и начали гноиться. Земля под слоем кровавой воды наполнилась пауками, личинками, червями и муравьями. Они все больше оплетали город, от чего даже уверенность Лёши дала слабину.

– Вот же технологии до чего дошли! – крикнул он и остановился. – Черт, если это иллюзия, то куда мы бежим?

Он остановился и, сам пугаясь того, как паника, словно во сне, не давала ему действовать в соответствии с ситуацией. Он поставил брата на ноги. Демонический пейзаж вокруг стал еще хуже, уже не находя никакой границы в своем слепом безумии и жестокости, но Лёша спокойно стоял на месте, наблюдая за полетом фантазии того сумасшедшего художника, который это рисовал.

Огромный голиаф прошел их насквозь, когда даже Егор и Энтони все осознали, уставившись покрасневшими глазами на жуткую картину.

IV

Город продолжал падать в адскую пучину. Однако, когда ты видел столько жутких тварей, их количество уже не имело значение. Лишь визуальный облик города слегка пугал Лёшу, однако градус, чтобы ни маячило на пути, не повышался.

Видимо, шутнику в какой-то момент надоело все это представление. Адские твари вспыхнули синим пламенем и начали пропадать, словно сломанная текстура в игре. Лёша остановился и осмотрелся – все пришло в старую, ветхую кондицию, когда пугает разве что пустынность вокруг и тишина. Раскрыв рубашку, он с ужасом заметил, что потерял кучу крови, и теперь был готов упасть без сознания. Егор расцепил глаза и удивился, широко выпучив глаза. Ему стало стыдно за себя, и он ухватился за рукав старшего брата, захотев что-то сказать ему, но Энтони перебил его:

– Я всегда знал, что пророчества не врут! Это все было в словах Ронери Джима! Я помню! Путь к Ахамбу устелен кровью предателя, демона во плоти!

– Эй-эй, Энтони, тише. Это была чья-то глупая шутка. Возможно, та самая машина, о которой говорил старик Джим, только материальная, – сказал Лёша и вспомнил вдруг об огромной машине, которую они видели в Ляховичах. Индикатор на коробочке все так же мигал очень быстро. – Нам надо быть во всеоружии. Соберитесь и выставьте наготове все, что у вас есть. Этот шутник явно не хотел нас тут видеть…

– Верно, – раздался знакомый голос, после чего Лёша отлетел на пару метров от нечеловеческой силы пинка тяжелым сапогом. Он почти упал без сознания, но еще дал себе обещание хотя бы взглянуть в лицо наглецу. – Ты чертовски хорош, пустынный ковбой!

Знакомое лицо в прямоугольных очках вышло из-за его спины и улыбнулось, оскалив свои идеально белые зубы, в своем блеске способные побороться с зубами Энтони. Человек, что был мэром иллюзорного Эдгорда, сейчас стоял и смотрел на Лёшу с веселым оскалом. Он не сильно отличался комплекцией от старшего брата, но был чуть ниже и менее грязным. В ливне его фигура казалась намного страшнее, чем было на деле. Черный плащ, пиджак под ним и строгие брюки, казалось, выглядели очень эффектно. На голове мэр города носил черную шляпу с широкими полями, а из-под нее проглядывали аккуратные черные волосы; на ногах он носил высокие черные берцы.

– Уж поверь мне, герой ты наш, – сказал человек в черном плаще и, сняв шляпу, присел около Лёши, – я ни на секунду не сомневался, что ты дойдешь до конца, даже, сука, не взглянешь на ужасную рану скорки! Знаешь, Артур был не самым смелым человеком в мире. Его слезы меня жутко раздражали, но боец он отменный, – говорил он, смакуя каждое слово и искренне наслаждаясь искажающей лицо старшего болью. – Я был искренне удивлен, когда Надю шибануло током. Они были связаны единым целым, и тем самым вы подписали себе приговор, выдав свои личности, – протянул человек со шляпой и надавил большим пальцем Лёше на висок. Старший брат, который явно был не в силах с распоротым животом сражаться, застонал и зажмурился. Глаза его медленно закатились, и Лёша отключился, истекая кровью. – Чего? Не так же быстро!

Тут Егор уже не выдержал и напрыгнул со всех ног на чужака, но тот словно растворился в воздухе. Развернувшись, младший брат увидел того в паре метров, посмеивающегося и прикрывающего рот ладонью. Хотел было Егор начать стрелять, как из-за угла дома неподалеку появилась худая, стройная фигура. Девушка с тонкими ногами, одетыми в черные чулки, вышла и пристально посмотрела на Егора. Круглолицая и подрумяненная летним солнцем, она поправила маленькую шляпку на голове и откинула длинные черные волосы.

– Дай посмотреть на твоего брата, – бросила она.

– Да я убью тебя прежде, чем ты хоть одним глазком посмотришь на него, сука!

Егор пустил ей прямо в лоб две пули, но те прошли сквозь нее и попали в бетонную стену. Она усмехнулась, а потом добавила:

– Я не прошу дважды, малыш Джо, – надменно протянув последнюю фразу, сказала она. Этот момент Егор использовал как подсказку.

«Они уже сделали нам иллюзию адского города, – думал младший брат, дрожа всем телом. – Раз они способны на такое, то сделать и свои копии могут без проблем. Энтони, подыграй мне, прошу! Ты же сам говорил, что мы Ройо. Ты поймешь меня!». Дернув ухом, Егор слушал говорящий о какой-то бессмысленной ерунде голос где-то у него за спиной, прямо между двух домов под навесом. Там же был слышен и голос мужчины в шляпе. Нахмурившись, он побежал в противоположную сторону и начал кричать, замахиваясь кулаком, но столкнулся лишь с пустым пространством. Развернувшись, он услышал смех, но зато и заметил бравого выходца из церкви, который, замахнувшись ломом, со всем своим хладнокровием и безграничной силой, сравнимой разве что с силой старшего брата, кинул его прямо туда, где Егор услышал голос. Боль исказила голос мужчины до неузнаваемости. Иллюзии подернулись, и теперь он видел их настоящих – стоящих меж двух домов.

– Сука! – прокричал мужчина и начал изо всех сил стараться вытащить всаженный с нечеловеческой силой прямо ему в плечо лом. – А-а-а! – не выдержал тот и упал. Девушка рядом, которая точно была той самой Надей, о которой предупреждал покойный друг из комплекса Уорвика, разразилась жутким, таким несвойственным для девушки криком, что Егор на секунду потерял самообладание и застыл.

Высокие черные ботинки Нади разлетелись в щепки и оголили ее модифицированные, уродливые ноги, из которых полились потоки синего жаркого огня. Все как у брата. Она на полной скорости влетела в Энтони и расцарапала ему все лицо длинными ногтями. Выходец из церкви, сделав все, что было в его силах, упал под таким натиском и оказался почти обезоруженным, не зная, что делать с девушкой. Егор метнулся к переулку за уходящим от него человеком. Мужчина в черном, оставляя за собой кровавые следы, шел и громко ругался, от чего найти того было несложно.

– Ты точно осознаешь свое положение!? – прохрипел обиженным голосом Егор, схватив того за шею. Так как человек в черном был выше, вид Егора его не напугал, но приставленный к спине ствол был весомым аргументом в их разговоре.

– Не осознаю, – он улыбнулся и оскалился. – Думаешь, я помогу тебе?

– А если пуля в живот?

– Да хоть в голову. Надя мне дороже твоих угроз, – ответил человек в черном и улыбнулся. В его улыбке было столько боли и уверенности в себе, что хватка пистолета Егора ослабла.

– Хитрый. В голову умрешь быстрее. Как тебя зовут? – спросил Егор.

– Эдвард, – ответил человек в черном и снова улыбнулся.

– Потом хоть с честью умрешь, Эдвард, – прохрипел Егор и вырубил его одним мощным ударом рукоятки пистолета по голове. – Не хватало мне еще брать на себя очередные необдуманные убийства.

V

Снаружи была самая настоящая битва на выносливость. Распластавшись на мшистом асфальте, Энтони мужественно сдерживал поток ударов девушки, только защищаясь и до последнего не сдаваясь. Его лицо и тело было все расцарапано, а потоки крови залили асфальт вокруг него. Сидевшая сверху девушка уже не видела от обиды ничего перед собой, отказываясь даже воспользоваться пистолетом на поясе. Казалось, что в ее тонких руках хранилась какая-то нечеловеческая сила и ярость, способные поразить даже такого человека, как Энтони.

– Твой компаньон мертв, – сказал Егор, забирая из-под тела Лёши Заин. – Ты отправишься вслед за ним. Между прочим, тебе очень повезло.

– Idiot! – крикнул забывший про надуманную им субординацию Энтони, когда одним точным ударом Надя, летя на огромной скорости, разнесла в щепки Заин, тем самым убив и надежду на спасение.

Держа в руке лишь обрубки рукоятки, Егор широко открыл рот и задрожал, с одной стороны обрадовавшись, что с пистолетом не разлетелась его кисть, с другой стороны ужасаясь того, что, если она обладала такой же регенерацией, ему не удастся покончить с ней. Уверенность в своей победе снесло так же быстро и незаметно, как Надя уничтожила Заин, и теперь ему оставалось только бежать.

– Вы слишком долго сидели в безопасности! – крикнула она, летя за Егором, что спрятался в бытовом магазине. – Вы не приспособлены, слабы и тупы! Вы живете в своих мирках, в надежде, что Надежда вас не найдет, но я ваша погибель, твари!

Она стала в магазине и поправила трясущейся от гнева рукой локоны волос, которые почти оплели все ее лицо. Егор тихо открыл охладитель с последней бутылочкой колы и достал оттуда сахар.

– Я знаю все твои секреты, Джо Эшби – Сын Уильяма и Леры Эшби. Вам были дарованы исследования, – начала она тише, – которые способны перевернуть мир, но вы предпочли лезть туда, куда не стоило. Ты нажил себе проблем, и, если ты не покажешься сейчас и не дашь голову на отсечение, я разнесу магазин, убив и твоих друзей, и тебя. Я найду твоего отца и убью все его труды, ведь я могу это сделать! Ты слышишь меня?

«Блеф, – думал Егор, засыпая в небольшую емкость из фольги порошок. – Максимум, что ты сделаешь, это сгинешь в пучине моих познаний!». Егор залез под кассу и задержал дыхание. «Засыпаем это… – он чуть улыбнулся и оглянулся. Надя ушла на верхний этаж. – Благо это удобрение даже в наше время пользовалось популярностью». Егор достал сахар и добавил его в свою смесь. Все было сделано на глаз, так что оставалось только молиться.

Сверху висела оборванная проводка и лампочка, которая успела лопнуть от высоких температур, поднявшихся тут много лет назад. Аккуратно достав нить накаливания, слушая самовлюбленный монолог Нади, даже не подозревавшей о том, чему она себя подвергает, Егор вставил нить в утрамбованный сверток из фольги и достал телефон.

– Бомбы для ванной не убьют меня! Ничего, кроме уничтоженного мной пистолета! – крикнула Надя, подойдя к нему и запустив огонь в протезах. Но ее самоуверенность и погребла ее тело под грудой обломков. Егор подключил к аккумулятору нить и выскочил через выбитое окно. Взрыв охватил помещение и пробил потолок с двумя колоннами неподалеку. Тонны бетона обрушились на бессмертное чудовище науки, не дав и шанса той на выживание. Бой был окончен, выжав все соки из Егора. Он, пересиливая жуткую боль в ногах, жмурясь от ожогов, дополз до брата и, сдержав слезы, потащил его в укромное место.

Однако бессмертное создание науки и не думало погибать. Погребенная под тоннами бетона, Надя вылезла из-под него, вся в шрамах и куче затянувшихся ран. На лице ее горел нечеловеческий оскал, и она побежала на него, от гнева даже забыв о своем козыре – протезах на ногах.

Пока девушка бежала на него с криком, в голове Егора проносилось многое. Он не знал, как ее победить, не знал, как убить, починить Заин и что делать с ее протезами. Оставшись голым, имея при себе лишь огнестрел без возможности использовать все его способности, он стоял, опустив руки и смотря на надвигающуюся на него руку со шрамами на пальцах и длинными ногтями.

Удар хотел прийтись ему прямо в нос, но он смог увернуться и отпрыгнуть к стене, и вдруг в нем проснулся азарт. Они сошлись в рукопашном бою. В отличие от Нади, которой только оставалось терпеть боль, Егор с каждым ударом подходил к пику своей выносливости. Она яростно била его в районы живота и лица, когда он, вспоминая некоторые лазейки, которые проворачивал против брата, отбивался ногой. В один момент он размозжил своей твердой подошвой ее череп, но Надя лишь на секунду остановилась.

Шквал ударов продолжился, сопровождаемый бешеным криком. Теперь большинство из них Егор пропускал, давая ее ярости сразить себя, мысленно готовясь погибнуть. Когда Наде это надоело, она активировала протезы ног и только хотела налететь на него, разнеся его тело на мясные обрубки, как Егор произвел выстрел. Калибр Далета пробил девушку в районе живота, и, как и было с Артуром, Надя начала распадаться, как конструктор.

Выстрел Далета не мог закончить начатое, ведь способность к регенерации Нади было невозможно остановить ничем, кроме финального залпа. Второй, простой выстрел, он направил в ее голову. Череп разлетелся на сотни кусочков под давлением еще и способности Далета. Егор даже не ужаснулся. Увидев такое количество крови, Егор впал в бешенство.

В запасе было какое-то время, пока Надя замертво лежала на земле, выращивая на голове ранее отломанные куски черепа и мозга. Схватив в руки остатки Заина, Егор растерялся, увидев кучу незнакомых механизмов. Оставалось лишь вспомнить все особенности, вспомнить принцип действия, справку Заина, в которой должно было говориться о принципе работы…

«Особый заряд пиливания при взаимодействии с подверженным кварк-глюонному распаду телом принимается за разрушение поля, соединяющего элементарные частицы в теле. Пиливаний, представляя из себя вещество в жидком агрегатном состоянии, для взаимодействия с подверженным распаду телом должен перейти из жидкого в твердое агрегатное состоянии. Пиливаний в пулях типа Hg работает по принципу неньютоновской жидкости, от чего коэффициент его твердости зависит от скорости, с которой он взаимодействует с телом. Для образования твердого состояния пиливаний должен преодолеть барьер в 800 метров в секунду…

Обрывки воспоминаний из справки, которую они прочитали дома, всплыли в памяти, но была последняя проблема – из-за размера пули, в которую был погружен пиливаний, он не мог влезть в магазин Далета, да и мощи Далета бы не хватило. Плюс даже Заину приходилось разгонять пулю в магнитной трубе, от чего Егор был поставлен в тупик, тяжело упав на землю с пулей в руках и наведя Далет на девушку, что начинала просыпаться. Второй выстрел снова ее обезвредил, а Егор все не мог ничего придумать.

VI

В голове всплывали уроки физики и химии всех классов и первого курса универа, выписки из интернет-издательств того времени, когда он увлекался наукой, математические вычисления, ускорения, переменные, уравнения.

Третий выстрел, а в голове только-только начало что-то проясняться. Патронов в магазине еще было достаточно, но в любой момент они могли кончиться, а Надя словно адаптировалась, и ее регенерация происходила все быстрее и быстрее.

– Брат Джо! Сделай же что-нибудь! – стонал от боли Энтони и придерживал одной рукой разорванную щеку.

Егор глянул на него растерянно. «Очередная жертва по моей вине? – спросил он себя, смотря на стонущего выходца из церкви – на того, кем начал дорожить и кого теперь не имел права потерять. Хотя он и не мог его потерять. Он бы не простил себе этого даже в могиле. – Нет! Я должен закончить это!» Перебарывая позыв лечь на землю и уснуть, пустив дело на самотек, он дал Энтони пистолет и наказал стрелять, пока есть патроны в магазине, не давая девушке даже шелохнуться. Любое ранение брата могло убить его, и Егор сильно рисковал, оставляя девушку на Энтони, который и пистолет-то нечасто держал в руке, однако после первого в его жизни выстрела, который был уверенным и метким, Егор почувствовал надежду и ринулся в город, весь сияя от счастья и чувствуя, как кровь в жилах разгоняла все его естество.

Он метался из магазина в магазин, надеясь найти оружие, получить подсказку, вспомнить способ уничтожать, но технологии его времени не могли даже приблизиться к открытию Уильяма, а оружейных магазинов в городе не было. В конце концов он попал в магазин электроники, где все давно лопнуло и треснуло. На полках висели изолента, проводка, насадки для розеток, магнитные штепсели и катушки с медной проволокой…

«Точно. Как я мог забыть. Карл Гаусс, как я мог про тебя забыть! Черт бы меня побрал! Точно, мы сделаем гаусс-пушку!» Егор схватил штук десять катушек, пять из которых выкинул, точно понимая, что они не пригодятся. «А ведь все подручные средства у нас есть!»

Энтони почти отключился и сделал последний выстрел, когда Егор упал рядом и принялся судорожно собирать аппарат. Целое дуло Заина, по размерам явно превосходившее обычные пистолеты, получилось отличным диэлектриком для пули. Примотав катушки по двум сторонам изолентой, Егор схватил Далет, но предварительно пробил уже которую дыру в голове девушки. От этого бесконечного действия его начинало тошнить. Теперь счет шел на секунды. Перезарядив пистолет, Егор отстрелил провод на третичном монорельсе в трети километра над городом. Длинный кусок провода свалился неподалеку.

Последним был конденсатор, на котором работал Далет. Пути назад не было, ведь после того как он снимет конденсатор, Егор останется гол и безоружен. Без пуль, а карабин Уорвика они оставили на могиле у Маши. Был лишь один шанс закончить эти мучения.

Соединив заранее заряженный и очень мощный конденсатор Далета с катушками при помощи перерезанного провода от монорельса, он выдохнул и задрожал всем телом. Оставалась вторая часть провода, после подключения которой выстрел произойдет. Егор достал острый патрон, всунул в дуло и приложил к груди, дабы хоть как-то быть уверенным в точности его пушки. Надя очнулась. На ее лице была видна злоба и слепая ярость, но улыбка от того, что патроны перестали решетить ее тело, украсила ее лицо. Она вмиг побагровела. Вскочив на ноги и увидев перед собой трясущегося от нервов Егора, держащего в руках какую-то штуку с проводами, которая словно хотела сломаться в любую секунду, она предвкушала скорую расправу над ним.

– Жалкое зрелище… – сказала она надменно.

– Сгинь, – выдавил Егор, задыхаясь, и пуля пробила ее горло. Надя хотела взяться за перекрывшую дыхание пулю, но та уже пропала в соседней стене, растворившись в девушке лишь наполовину. Дыра в горле начала разрастаться, а оттуда потекла река крови. – Ты… Починил это дерьм…

Говорить больше не было возможности. Ее тело медленно развалилось, оставив лишь половину одной ноги и кусок окровавленного позвоночника, с которого быстро испарилась кровь. Куски костей, не ясно почему не развалившихся вместе с остальным телом, упали на асфальт, а Егор, сердце которого уже не билось, а скорее вибрировало с ужасающей скоростью, упал без сознания, за секунду до отключки улыбнувшись.

VII

– Вроде и живем в двадцать втором веке, а бомбы все по классике, – сказал Егор, когда его за плечи поднимал Энтони. Уложив брата на столе в пыльном кафе, Егор тяжело оперся и взялся за гудящую голову. – Давай, Энтони. Включи все свои навыки пустоши, а я займусь поиском аптечки.

– Конечно, брат Джо. Все будет в лучшем виде, – Энтони расстегнул рубашку брата и оголил рану, но с ужасом заметил, что от раны остался лишь длинный красный шлейф, который был намного меньше и не так глубок. С секунду Егор ликовал, но рана все равно была достаточно опасной, так что пришлось работать быстро, чтобы брат не отключился, когда опасность уже миновала.

Спустя минут пять Егор принес остатки аптечки из страховой компании этажом выше и поставил ее около увлажненного и тяжело дышавшего брата. Лёша еще не очнулся, но масла и аккуратные стяжки из кусков майки Энтони на время замедлили течение крови. Перед Егором стояла очень сложная задача – наложить швы. Как выяснилось ранее, брата не спасет обычный бинт, а распоротый живот не зарастет сам по себе. Тут нужна была рука мастера.

– И что нам теперь делать-то? – спросил Энтони, почувствовав страх безысходности, которым уже было трудно управлять.

– Все будет окей, братан. Дай только время, и я придумаю, – сказал Егор, в душе отчаявшись и чуть не плача. После гаусс-пушки, как казалось, его ментальные ресурсы истощились.

Стоя над братом, что был на последнем издыхании, он дрожал и опять захотел плакать. В голове пронеслась смерть Маши, Кости, Артура, Игоря Дмитриевича и смерти смелых воинов из города А. Стараясь не думать о боли, которую он может испытать от потери еще одного родного человека, Егор зажмурил глаза и выдохнул. В голову начали литься все возможные виды решения проблемы, вплоть до прижигания, но потом его осенило.

Оставив Энтони следить за кровью, он побежал за лежавшим в отключке мужчиной. Тот смиренно уткнулся носом в пыльную дорогу и не шевелился. Подняв его, младший брат потащился к магазину.

Вода из бутылки полилась на пыльное лицо. Поначалу оно даже не подавало признаков жизни, но Егор нещадно лил воду. Потом Энтони, взяв инициативу в свои руки, вырвал лом из его плеча. Глаза Эдварда широко открылись, и он закричал от боли, закрывая хлещущую кровьбинтом, протянутым Егором. Благо рана его была неглубокая. Он начал быстро копаться в своей сумке и достал гель, которым залил рассеченное плечо.

Расцепив закрытые запекшейся кровью глаза, Эдвард лениво вытаращился на Егора, как вдруг плечо вновь пробила ужасная боль. Не медля ни секунды, Егор начал описывать ситуацию, до последнего убежденный, что Эдвард сможет помочь. Глаза мэра выдуманного города холодно прошлись по руинам магазина, под которым должна была быть погребена девушка, а потом встал и посмотрел на остатки позвоночника и обрубок протеза. Тяжело вздохнув, он обернулся на старшего брата, держась за плечо и морщась от боли. Сам не зная, как этот мужчина мог помочь, Егор следил за его широкой фигурой, которая склонилась над братом.

– Я же могу просто убить его прямо сейчас. На что ты рассчитывал, Эшби? – спросил Эдвард, беря в руки иглу. Егор похолодел и взялся за рукоятку пистолета, как вдруг с ужасом осознал, что от него осталась лишь безжизненная оболочка. Но тут Энтони, словно заслышав мысли Егора, схватил лом и провел им по подбородку Эдварда. Иллюзионист поморщился и стал серьезнее.

– Я думал, – начал Егор, – что смерть убедит вас что-то сделать.

– А если я не умею этого делать? – спросил Эдвард, широко улыбнувшись и осматривая скрытую под обмотками майки рану.

– Научишься, мать твою! – ответил Энтони, но Егор оборвал его.

Эдвард даже глазом не повел и, не смывая с лица ехидную улыбку, начал работать иглой, добавляя нитку за ниткой из своей дорожной сумки на длинном ремешке, даже несмотря на то, что плечо его могло в любую минуту отделить руку от тела. Ну, так казалось на первый взгляд. Пальцы Эдварда дрожали, но он все равно накладывал швы правильно и филигранно, хотя понять этого Егор был не в силах, уже осознав, что это их последний выход из ситуации. Задержав дыхание, он держался за раненую руку и нервно сжимал рукоять бесполезного Далета, смерть которого только сейчас он начал четко осознавать. Беззащитность – вот что он ощущал в эту секунду. Очередной его верный друг сгорел в пожаре этой кровожадной пустоши за чертой цивилизации. Накладывая швы, Эдвард начал спокойно говорить, изредка зажмуриваясь и дергаясь от боли в плече, которую он выносил с невероятной выдержкой:

– Знаешь, Эшби, я ведь твоя последняя надежда. Уж не знаю, сопутствует ли вашей компашке удача, но ты явно не промах. Никому не удавалось ранее даже хоть раз убить Надю, а ты дезинтегрировал двоих… Частично двоих. Все же Артур погиб от руки Алексея, но все же! И тут скорки распарывает живот твоему брату, а ты, словно знал, оставил бывшего хирурга и заведующего клиникой при университете «Эй-Джи-Ай» в живых. Ты невероятный человек, Эшби. Я надеюсь, удача будет сопутствовать тебе и дальше, – заключил Эдвард и наложил швы. Все протерев и закрыв рану своим гелем, он повернулся к Егору и улыбнулся своей хитрой улыбкой. Его очки засверкали, и сердце Егора чуть не вырвалось из груди. Он вдруг осознал ту удачу, которую взял за хвост.

– Почему ты помог? – задал последний вопрос Егор, весь вспотев.

– Потому что я врач. И потому, что я никого в этом мире, кроме моих бывших коллег, не виню. Я стал тем, кто я есть, только потому, что меня предали, положили под скальпель и залезли в мозг… Однако я все равно обязан всем раненым – это моя работа.

– Но почему вы не мстите за Надю? – не выдержав, спросил Егор, сжав руку в кулак.

– Она мой клиент. Раз она мертва, клиента нету. Теперь мой клиент вы, и я закончил работу. Платила мне клиника, так что можете занести деньги на кассу, – он засмеялся и протер очки.

Выдохнув, Егор протянул руку доктору, которую тот попытался пожать. Ладонь Эдварда прошла сквозь ладонь Егора, после чего доктор снова улыбнулся и распался на кубики, вспыхнув синим пламенем. Он напоследок обронил:

– Надеюсь, мы еще увидимся. Кстати, рана брата была так ужасна часом ранее благодаря мне. Мои иллюзии сработали на отлично, не правда ли? Мой обман был повсюду, Эшби. Много что было подстроено!

Выбежав из кафе, Егор осмотрел улицу, но доктора там уже не было. Его наполнили смешанные, словно не находящие своего места в душе, чувства. Он развернулся и вернулся в кафе, и все же был рад, ведь старший с ними, и никогда, никогда его не покинет, какой бы глубокой рана ни была.

VIII

Лёша очнулся через час. К тому моменту начало темнеть, деревья окутали крыльцо длинными паутинами теней, а огни звезд ознаменовали смену дня на вечер.

– Отсюда хорошо видно звезды, – цитировал мысли брата Лёша. – В городе их мало, почти нет. Я бы хотел чаще их видеть.

Даже не повернувшись на голос, Егор закрыл глаза и улыбнулся. Колющий неподалеку дрова своим острым ломом Энтони услышал голос брата Лёши и бросил дело. С радостным криком, раскинув руки в стороны, тот обнял Лёшу и бросил что-то очень, видимо, веское на своем родном языке. Тот смущенно оттолкнул Энтони и поднялся с матраса, который Егор вытащил из дома наружу.

Был разведен костер. Луна отражала лучи солнца и освещала сухую поляну с ивой, где расположились путники. Достав припасы, Егор принялся нещадно запихивать в рот жареного оленя, которого они разогрели в микроволновке Уорвика, запивая все чаем из котелка с нагревающей пластинкой. Потерявший аппетит и корчившийся от боли в животе Лёша испуганно глотал воду, все время проверяя живот, твердо убежденный, что вскоре вода выльется наружу. Однако рука мастера зашила его плотно.

Доев, Егор достал указатель и посмотрел на точку на «Грифе». Теперь она уже не мигала, а, можно сказать, отбивала очень быструю барабанную дробь. За ее ходом было почти невозможно уследить. Увидев это, старший брат взял указатель и внимательно посмотрел в сторону, куда он указывал. Там он увидел лишь жалкий пустырь да потрескавшуюся от старости колонну.

Сердце сжалось. Поднявшись на ноги, Лёша увидел груду досок и бетонной крошки. От дома остались одни руины. Затушив костер, Энтони закинул на плечо руку Лёши, и они подошли к обломкам, как вдруг указатель пискнул и на экране показалось довольное лицо в очках, которое показало большой палец и пропало.

– Отец, – усмехнулся Лёша и положил указатель в карман. – Что же нам остается?

– Разгребать нам остается, – ответил Энтони и задрал рукава повыше. – Мой лом в свое время мог выкорчевать фундамент из здания.

– Может, наоборот? – уточнил Егор.

– Нет, все именно так и было, – уверенно ответил Энтони и принялся всколупывать огромные и маленькие куски бетона.

Большие руки выходца из церкви почти полностью покрылись потом, вены на них вспухли. Энтони упал на задницу и тяжело выдохнул. Вдруг ровно в эту секунду рана Егора на руке открылась, а гель перестал действовать. Он зажмурился, и они с братом, как два калеки, начали ногами разгребать мелкий гравий и бетонную пыль, но так ничего и не нашли. Тогда Энтони сделал последнее усилие и отвалил самый большой валун, который и открыл им вид на ржавый, с острыми и взбухшими от тяжести валуна краями люк. В этой ситуации даже ключ был не нужен. Стоило Лёше взяться за ручку и сделать упор, как рука его словно перышко взмыла в небо, а люк обнажил темный, сырой лаз.

Внутри была кромешная темнота. Вынув из кармана фонарик, что был на последних батарейках после десятков часов работы, Егор осветил комнату, застеленную пылью и каким-то туманом. Все вокруг было очень ветхим, грязным, неухоженным, но следы на полу явно отмечали, что это место до сих пор кем-то посещается. Егор понял, что, кроме отца, никого тут быть и не могло.

Картина комнаты была следующей: правая стена сверху донизу была забита полками с бумагами, приборчиками для вычисления, линзами, генераторами и разного рода научной ерундой, слева красовался большой верстак, на котором располагались недоваренные пластины, инструменты и бумаги, а центр дальней стены украшал причудливый, старый и ржавый ободок. Ободок был шириной метра в два, как и в высоту. По всей длине окружности висела плесень, ржавчина и какие-то скользкие причуды.

В комнате было очень грязно, но самое странное, что вокруг ободка была идеальная чистота. Все вещи были в углах, словно убегая от него, как магниты одних полюсов. На полу даже крошки не было рядом – все собралось по углам. К стенам приклеились листы чертежей, на полках висели блокноты.

Ровно за ободком висела бумажка, прибитая на гвоздь. С нее Егор прочел:

«Добро пожаловать, мои любимые. Я и не сомневался, что вы придете. Все, что я писал до этого, было по большей части приманкой. Я очень рад, что сообщение это читают, так что позволяю вам увидеть прекрасное – вселенную. Дабы получить пароль и код доступа, вам достаточно написать на панели справа от коллапсера модель ружья, с которым я охотился вместе с малышом Егором. Далее вам лишь нужно указать: Ain.Oa-MW:SolarsysG2V. Удачи!»

Дочитав послание, Егор прищурился и отстранился от панели, словно чем-то сильно возмущенный.

– И как старик хочет, чтобы я вспомнил то самое ружье, которое и видел-то последний раз тринадцать лет назад? – спросил Егор и повернулся к старшему брату, но тот развел руками. Энтони, как и ожидалось, просто стоял и рассматривал диковинки на полках, не обращая ни малейшего внимания на слова Егора. – Ясно, батя. Ты сделал антиворовскую защиту. Это настолько важно, что ответят на нее только люди знающие…

Егор сел на стул у верстака и согнулся пополам. В голове витало много названий, а в какой-то момент он и модели пистолетов с пулеметами припоминал, но нужное название ружья так и не всплывало. Он встал со стула и принялся копаться в верстаке и полках в надежде найти хоть какие-то упоминания оружия. Поиски длились недолго. Зайдя в другую комнату, в которой стояло только два ящика да шкаф с сырым бельем, он увидел записку, наклеенную скотчем. На ней было указано: «Уильям, дурья башка. Забери Топливный Оператор Захарова из шкафа. Он за башмаком в самом углу. Не забывай!».

Егор залез в шкаф и отодвинул ботинок из угла, но ничего там не нашел. Даже дырки или сейфа не было, но потом в его голове всплыл какой-то странный эпизод. Он повернулся к записке и снова перечитал. Воспоминание не прояснилось, но с каждым разом, как он проходился уставшими глазами по словам, которыми была исчерчена бумажка, Егор все яснее видел картину в голове. В конце концов он ахнул и вернулся к панели, где быстро написал дрожащими пальцами: «ТОЗ-120». Увидев, как брат воодушевился, Лёша подошел и склонил голову.

– Папа рассказывал, что это ружье что-то вроде архаизма, сравнимого разве что с электронными сигаретами, но тем не менее надежность его ружья никогда не вызывала сомнений. Он неоднократно уточнял про глубину истории ТОЗа, но никак не осмеливался мне рассказать. Топливный Оператор Захарова… Хорошая подсказка. Странно, что название так хорошо отпечаталось у меня в голове. – Написав название ружья, Егор чуть отстранился от панели. Спустя пару секунд под потолком вытянулся длинный, тончайший экран, на котором всплыли буквы и надписи на синем фоне.

– Во дает, – пробубнел под нос Лёша и стал вводить буквы и цифры, которые были указаны на записке, убежденный, что Егор оплошает и напишет неправильно. Никто, в конце концов, понятия не имел, к чему ведет этот загадочный ободок. – Ain.Oa-MW:Sol… Solarsys… что-то знакомое… Что ты задумал, старик, – он ухмыльнулся и высунул язык. – G2V.

Лёша нажал на кнопку «ОК», и панель ушла обратно в потолок. Спустя пару секунд ободок дернулся и начал вибрировать. Вещи в комнате задергались и начали улетать к стенам. Прищуривая от сильного напора ветра глаза, можно было понять, почему же вещи все так странно лежали. Спустя минуту жуткого гула и вибрации ободок превратился в зеркало, в котором каждый видел себя, но остальных не видел. Даже под таким напором ветра все трое оцепенели, словно завороженные красотой зеркала, которое стояло перед ними. Ободок из ржавого титана и криво соединенной проводки стал порталом, из которого послышался задорный голос:

– Родные! Быстрей вперед! Жить надоело?

– Господи! – выдавил из себя Лёша, сквозь страх и радость с восхищением ступая в холодный, жидкий портал. – Холодно! – закричал он и сделал последний шаг. Егор последовал его примеру, но Энтони так не думал. Он забился к стене и громко кричал, что дел с магией он не имеет.

– Нет, имеешь! – закричал Егор и протянул руку, стоя одной ноге в портале.

– Не имею! – возражал напуганный Энтони.

– Наш Ройо уже магия! Разве ты не понимаешь этого? Разве наша встреча не магия? Разве все ужасы, что мы прошли ради этого, не магия?

– Но это другое! – поддался Энтони.

– Это то же самое!

– Не заставляй меня.

– Тогда ты потеряешь свой Ройо и погибнешь! – не выдержал и уповал на хитрость Егор, из последних сил преодолевая напор ветра, почти сбивавший его с ног.

– Мой… мой Ройо? – произнес со страхом Энтони и протянул Егору руку, медленно ступая к порталу и крепко сжимая лом, словно то был главный начальник в его жизни, ведущий путника из церкви по жизни в самый ад. Они вместе упали в портал.

IX

Внутри Егор попал на что-то мягкое. Он был привязан к чему-то, но лежал в полной темноте. Теплая рука потрогала его у шеи и одобрительно хмыкнула. Вдруг появился луч белого, дотошно чистого света. Человек в халате, у которого от бликов в глазах пол лица отсутствовало, наклонился и улыбнулся сквозь лабораторную маску.

– Он жив. Все в порядке, доктор.

– Пульс?

– В норме, приходит в себя, – говорил спокойно медбрат, шмыгая носом.

Но Егор был в норме. Четко вспоминая все предшествующие события, Егор в панике осмотрел тесную палату, в которой он находился. В руку ему был вставлен катетер от капельницы, а лицо было усыпано присосками. В руках чувствовалась слабость, синяки на животе и переносице, в голове белый шум.

– Что! Что происходит, доктор?! – прохрипел Егор и сам же испугался собственного голоса. – Где я?

– В палате клиники при университете «Эй-Джи-Ай», мистер Эшби. Вас доставили сюда после того, как нашли в лесу рядом с убитым. У полиции есть некоторые вопросы к вам, но вы не переживайте. Мы дадим вам успокоительное, и вы будете в норме.

– Каком лесу? Вы о чем? Убитый?

– Артур Фаянсев – его нашли убитым рядом с вашим братом и вами.

– А девушка? Она была там? – спросил Егор, не столь заинтересованный своим положением, сколько Машей, которая всплыла в его воспоминании. Даже если все это было реальностью, то утешение он и тут мог найти.

– Девушка?

Сердце ушло в пятки. Егор тяжело задышал и чуть не начал снова плакать.

– Да, мать твою! Девушка, сучья тварь! Сука! Мудак! Как вы не нашли девушку!!!

– Мистер Эшби, девушки там не было. Успокойтесь. У вас посттравматический синдром.

– Синдром у… у… – у Егора перехватило дыхание. Он задергался и, не сдержав постыдных эмоций, застонал, уронив голову на подушку. – Я ненормальный? Скажите! Я был в Бресте, в родном городе Барановичи! Мы были с братом! Почему я тут?

– У вас были галлюцинации. Артур Фаянсев обладал токсинами в строении кровеносной системы, от чего, пока вы были в коме, вам могла привидиться разная чушь. Не придавайте ей значения.

Широко раскрыв рот, Егор вытер мокрое лицо и задрожал. Закусив губу, он понял, что все было ложью с самого начала. Но Маша погибла. Возможно, ее совсем и не было изначально. Все это породил больной мозг Егора, на протяжении стольких лет мариновавшийся в одиночестве. От таких мыслей хотелось биться головой о стену и рвать волосы на голове.

Врачи вышли из палаты, оставив в ней лишь медсестру с короткими волосами, которая сидела в углу и что-то писала в бланках. Егор смиренно сложил руки на груди и посмотрел пустыми глазами на вставленную в вену иглу катетера. Грязная койка пугала своим количеством крови, но давящие на грудь и мозг воспоминания в конце концов перемешали все вокруг, от чего пятна крови и разорванная в клочья рука показались ему не столь и ужасным зрелищем.

С каждой минутой Егор все сильнее чувствовал, что силы его покидают. И то не было похоже на усталость или истощение. Во рту почувствовался железный вкус смерти, который он некогда чувствовал, когда был рядом с Костей, но сейчас не мог спутать вкус его и собственной смерти. От этого он задергался в панике и окликнул медсестру. Та встала и подошла к нему, после чего Егор осознал свое положение – на него смотрели знакомые, широкие глаза, переливающиеся бирюзовыми и голубыми тонами. Губы были аккуратно окрашены в малиновый цвет, волосы, как и в последние секунды ее жизни, были грязные и со слезающей краской, обнажавшей ее светло-рыжие натуральные волосы, а носик, маленький вздернутый носик, вопросительно смотрел на него.

Медсестра недоумевала, смотря на него и посмеиваясь, видя, как из его рта потекла струйка алой крови. Егор впал в панику и снова застонал, ударяя себя по голове и вырывая кудряшки. Медсестра коснулась его разорванного плеча, как вдруг он открыл глаза, которые были полностью сухие. Он смотрел вперед и улыбался, хотя сердце и билось с бешеной скоростью.

– Эшби… Никто не знает этой фамилии, кроме мамы с папой Постулатовых да Маши… И полиции уже нет как столько лет… Рана на плече! Ха-ха-ха-ха, – он загоготал и широко открыл рот. – Надо меньше было читать зарубежных книжек, а то сознание само себя обманывает. Клиника при университете «Эй-Джи-Ай». Я про эту клинику узнал буквально пару часов назад. Ей уже давно конец!

Он повернулся к медсестре, чувствуя, что в любую секунду готов выйти в реальный, не фальшивый мир. Смотря в знакомые Машины глаза, Егор улыбнулся и сказал:

– Ты же помнишь, что я люблю тебя. Я не сказал этого при жизни, за что мне очень обидно. Надеюсь, что хоть в моих воспоминаниях тебе будет комфортно… Прости меня, любимая, – он тяжело поднял уголки рта и зажмурил глаза.

На веки упала густая тень, сквозь которую чувствовалось яркое, теплое солнце. Поверхность, на которой лежал Егор, была горячая от палящего светила. Открыв один глаз, он увидел нависающее над нам лицо в очках, с усами и лысой головой, которое было на экране «Черного Грифа».

Часть 5 ФАТАЛИСТ

I

Судороги долго не проходили. Лицо, склонившееся над Егором, как над ребенком, сквозь слегка запотевшие очки смотрело на него и улыбалось. Рядом появилась фигура брата, тыкнувшая холодным пальцем его в щеку. В ужасе бегая от лица к лицу глазками с сузившимися зрачками, Егор тяжело дышал и словно все сильнее прирастал к поверхности, на которой томилось его разгоряченное тело.

– Па… – сказал Егор, как к горлу подкатил тяжелый ком, сдавивший связки. От счастья ему хотелось выпрыгнуть и поцеловать отца в щетинистую щеку, но радость сковывал скепсис. Он словно чувствовал, что его хотят обмануть, как тогда, в больнице на койке. – Па, обними меня, – сказал он чуть не плача.

Улыбнувшись, отец поднял Егора и крепко сжал его тонкие плечи. Егор поднял руки и обхватил за шею Уильяма. Отец что-то показал Лёше и сказал:

– После брата ты кажешься совсем тощим. В мать весь пошел – не толстеешь.

– Это серьезно все, что ты скажешь в такой ситуации?! – отпрянул Егор и засмеялся. Из глаз брызнули слезы, но то уже были слезы радости.

– Ну, еще у тебя волосы сильнее завились, – рассмеялся отец и зажмурил глаза.

II

Лёша упал на шершавую поверхность и, оглядевшись, услышал какой-то скачущий гул. Подняв глаза, он увидел крышу, на которой очутился, и пошел посмотреть наружу. Его зрачки расширились до невероятных размеров, когда снаружи показались толпы людей, пробки из машин и бесконечный свист гудков. Витрины магазинов приветствовали вечерних покупателей, отели распахивали двери, знакомые врата города пропускали сотни человек, к небу поднимались десятки облаков пара и сигаретного дыма, а ноги прохожих тащились не по деревянным поддонам и цельным кускам кладки, а по чистым, вымытым до блеска брусчаткам и плиткам.

– Сынок…

– Да погоди ты, бать, – ответил Лёша и хитро улыбнулся, еле сдерживая смех.

– Лёша, – послышался опечаленный голос. – Ты что же это, все еще на меня обижаешься? Спустя столько лет?

Старший сын повернулся к отцу и громко разгоготался. Стоявший рядом Энтони, с сияющими глазами оглядывающий пейзажи свежего города, заслышав краем уха диалог, тоже рассмеялся, смотря на растерянного ирландца.

– А ты как был дурачком, так им и остался, – усмехнулся отец и обнял сына, который крепко сжал его спину. Обняв отца, Лёша почувствовал, как массивный камень томительных ожиданий наконец спал с него, дав волю искренним чувствам.

Оставалось дождаться младшего брата.

III

Не веря своим глазам, братья с Энтони, разинув рты, осматривали железнодорожные пути, высокие дома с горящими окнами, витрины магазинов, расклейщиков рекламы и курящих прохожих. Натужно вглядываясь в каждого человека, надпись и билборд, Лёша старался выяснить, какой год они наблюдают, но на ум ничего не приходило. Да, уже было понятно, что, так долго томившись в ожиданиях, они попали в другое время, но отец не спешил обнадежить их поспешные выводы.

Обратившийся отец поведал детям и Энтони интересную историю создания машины, которая должна была переносить людей во времени. Он говорил, что был большим фанатом научной фантастики в детстве, от чего сильно увлекся путешествиями во времени. В течение жизни увлечение переросло в страсть, а позже и в болезнь, что опутала его, словно порча. Он был повален и связан идеей путешествий во времени, которые бы открыли молодому Уильяму историю, мир до войны и после, далекое прошлое и самые великие исторические моменты.

Он грезил идеей менять ход событий, быть связующим звеном между временами и стать вершителем судеб, но закончил на очень странной ноте, что перевернула его мировосприятие с ног на голову, как перевернуло бы и научное сообщество, дай он ему свою разработку в руки.

– Я переместился не во времени, – заключил он, поджав губы и прищурившись, смотря на бурлящий вечерний город поверх прямоугольных очков. – В этом мире столько тайн, что ни моего, ни вашего века не хватит на разгадку…

Отец замолчал и достал портсигар, в котором лежали короткие тонкие сигареты марки «Винстон». Слушая его монолог, Егор ненароком обратил внимание на эти диковинные сигареты, не придав тому особо значения. Сейчас его с головой захлестнул интерес и желание узнать, что же нашел отец, ради чего был сделан этот долгий, жестокий путь. Не напрасно ли они потащились сюда? Не напрасно ли отняли столько жизней?

– И где же мы, пап? – спросил Лёша, став рядом с ним и подкурив сигарету.

– Мы все в той же Беларуси, только чуть более молодой и чуть более прогнившей, чем нам может показаться на первый взгляд, – говорил Уильям серьезно. В его голосе пропал былой запал, глаза сощурились, губы были поджаты. Он нахмурился, его что-то тревожило, вероятно, в первую очередь встреча с детьми и вопросы, нарастающие в нем все быстрее и быстрее. В особенности его интересовал обрубок пистолета на поясе младшего сына.

– Нашей Беларуси? – спросил Егор, с восхищением осознавая, к чему ведет отец.

– Нет.

Это краткое слово громом отозвалось в их головах. Энтони завыл от удивления, приложив большой палец к пухлым губам. Он встревожился, теперь точно убедившись, что они связаны с магией. Лёша, весь на нервах и вспотевший, начал нервно крутить фильтр, а Егор в очередной раз почуял, что его жизнь круто вертится вокруг каких-то невероятных событий, заставляющих его меняться буквально каждый час, не давая ни секунды продохнуть и немного обдумать что-то. Сейчас он, как ему казалось, переживал величайшее, после встречи с Машей, потрясение. Мало того, что прежняя концепция мира была неизвестна ему, так теперь он не просто нашел теории, а увидел самую настоящую научную аксиому воочию. Этот факт его поразил чуть больше Лёши, в свою очередь не до конца осознававшего всю серьезность ситуации и старающегося найти причину их путешествия в чем-то более возвышенном, нежели простая тоска по отцу.

Прийти к логическому завершению Егору в своих суждениях было невозможно, особенно когда тебя с головой окутывает что-то новое и неизведанное в самых разных аспектах жизни. Это чувство показалось ему слаще всех, что он раньше испытывал, пусть признать это после всего пережитого было, вероятно, оскорблением для всех. Но Егор не мог не поддаться этому искушению. Все же, что бы он ни говорил, математический склад ума он перенял от отца, из-за чего теперь в голове его происходил самый настоящий катарсис. Он хотел дать себе пару минут на то, чтобы переварить информацию, но отец оборвал его:

– А что это у тебя с рубашкой? – спросил отец между делом, обращаясь к Лёше. – Кровь?

– Почти до кишок, – ответил Лёша, схватившись за рану в геле и усмехнулся. Его простодушие и забавляло, и огорчало, и радовало Егора.

– Как же вы нашли доктора, который может зашить твою рану в пустоши? Я следил за вами тринадцать лет, и никто из вас точно доктором становится не планировал.

– Сначала твоя история, а потом… – как вдруг Егор остановился. В его голове пронеслась мысль, которая в один момент парализовала братьев. Они с Лёшей переглянулись. Словно та самая связь Ройо связала их и сковала в движениях. – Ты мог следить за нами?..

– А ты думаешь, как я понял, что пора доставать моих малышей из вечной тоски? Но ты не подумай, что ваши достижения – моя заслуга. Единственное, что я сделал для вас – это, – отец указал на сережку Егора в виде шахматной доски, а потом перевел морщинистый палец на сломанный Далет. Его лицо исказила печальная, но забавная улыбка. – Ваша мама так торопилась, что потеряла ее. Она лежала прямо у входа в погреб, когда я уходил. Я положил ее на стол семьи Постулатовых, чтобы вернуть вам память и немного сгладить боль от утраты. Ты же знал, Лёша, что это та самая серьга?

Лёша замялся и скорчил недоумевающее лицо. Егор раскрыл широко рот и подошел к Лёше, молящими глазами пожирая его, не в силах сказать ни слова.

– Неважно, – ответил Лёша и повернулся к городу, докуривая сигарету.

– Важно, мать твою! Важно!

– А что мне было знать? Для меня это было просто посланием судьбы. Словно какое-то совпадение. Я не меньше тебя поражен, так что отвали.

Опешив, Егор отошел от брата и склонился над улицей. Только сейчас он понял, что они стояли на крыше торгового центра, именуемого «Галилео». Неподалеку расположились ворота города с целыми статуями и фасадами. Однако фраза отца не давала ему убедиться, что это все перенесется на сто лет вперед.

– В другом мире, – сказал Егор, стараясь не задавать вопросов Лёше. Он сам не понимал, что происходит, а думать с каждой минутой становилось все труднее.

– Именно, – закончил отец и повернулся к Энтони, пригласив того посмотреть и наконец вкусить эти сладкие пейзажи. – Я расскажу вам обо всем. Обо всем, что интересует, но вы должны обещать, что поймете меня, когда я ушел в подвал и оставил вас с матерью. Никто не просит меня простить, но я прошу осознать, что выхода у меня не было…

Вспомнив трагические события прошлого и ужасную историю, братья смущенно кивнули, сами не зная, как реагировать, и не зная, говорит ли отец правильные и гуманные, справедливые по отношению к ним вещи. Энтони растерянно стукнул ломом и согласился с участниками своего Ройо.

IV

Перед тем как взяться, пожалуй, за тему, что является главной целью путешествия, отец Уильям вытащил из своего чемоданчика пару маленьких кружечек, залив их кипятком из какого-то аппарата, внешне похожего на маленький заварник с круглым дном. Эта конструкция начала быстро крутиться на полу, а потом отец, остановив его одним легким жестом руки, разлил готовый чай в кружки, увеличившиеся в размерах, набухшие, словно губка.

Все сели рядом, и только теперь отец обратил внимание на странного темнокожего путника, который сидел рядом. Он и раньше поглядывал на него, но вспомнив, что его не было тогда, когда он последний раз наблюдал за ним, вдруг заинтересовался этой личностью, внесшей такие понятие в жизнь братьев, как Ройо, гигантская not material машина и свои порядки.

– Как тебя зовут, счастливчик? – воскликнул радостно Уильям и поправил очки, стерев с лица прежнюю напряженную и слегка опечаленную улыбку.

Энтони весь продрог и вскочил на ноги.

– Я – последнее звено великого Ройо двух братьев – Рони Энтони Эвенс старший. Посланник, который обязан изгнать жуткую машину, что поселилась в душах моих братьев!

Братья сдержанно рассмеялись, а Уильям наклонил голову и прищурил глаза, еле заметно улыбнувшись.

– Так ты у нас дикарь из Гомеля?

– Не дикарь, отец Уильям, а лучший воин племени Ахамба.

– Хорошо, хорошо, – посмеялся Уильям и усадил воодушевленного Энтони на землю. – I see, you are not Belarusian? Where are you from, nigger?

– Oh, I don’t know, – смущенно ответил Энтони и тяжело приподнял уголки рта.

– Are you serious? You don’t know even where are you from? What do you even know about yourself?

– Get away from him, William, – не выдержал Егор, желая уже перейти на русский и начать беседу.

– I’m just kidding, – поспешил оправдаться Уильям с нервной усмешкой.

Разговор шел непринужденно. Егора с братом мучило только место, в которое они пришли, а также цель, с которой они пришли. В чем была цель их путешествия? Егор впервые думал об этом с какой-то тревогой и сомнением, с каждой секундой нараставшими в душе. В голове никак не могло определиться то, зачем они прибыли в этот старый и дивный мир, который явно отставал от их мира на пару десятков лет. Но при всем при этом Егор был доволен, что пришел сюда. Хотелось осмотреть все, что тут можно найти, пройтись по всем улочкам, познакомиться с людьми, увидеть старый мир, ранее начерченный лишь на страницах редких энциклопедий. И все же, это был не тот мир, пусть и так похожий на то, что он себе воображал.

Тем временем Лёша медленно и степенно рассказывал об их путешествии, на многие моменты которого Уильям отвечал спокойно: «Знаю». Это немного насторожило Егора, а когда рассказ Лёши подходил к жуткой бойне в городе А, сердце его замерло. Отец Уильям даже ничего не ответил. Он просто сидел, подперев подбородок кулаком и медленно кивал.

Егор остался неудовлетворен ответами отца, но тем не менее можно было многое обсудить в тот момент и немного отвлечься. Узнать мнение со стороны. Он старался максимально абстрагироваться от гнетущей мысли – мог ли отец спасти любимую?

В свою очередь Энтони тоже не оставили в стороне, и Уильям с еще большим рвением обратился к нему с расспросами, ведь про жизнь выходца из церкви он не знал абсолютно ничего. Да и братья никогда не спрашивали его, ведь то, вероятно, худший период его жизни, однако Энтони согласился на непринужденный допрос.

Первое время он уходил в какой-то официальный стиль, переходя порой на родной язык, и только лишь Лёша, абсолютно ничего не смыслящий в английском, осекал его. Энтони стало проще только после того, как Уильям начал оживленно дискутировать, шутить и подкалывать его в местах, которые порой не нуждались в этом. Его невероятная аура гениального ученого великолепно синергировала с непринужденностью и шутливостью его характера, от чего благоприятно влияла на окружающих.

После восьмидесятых, как Энтони рассказывали старики из его мест, в Беларусь хлынула большая волна черных, получавших тут хорошие льготы, ведь до конца избавиться от сегрегации в мире было просто невозможно, но последний правитель в своем уме решил начать то, что в конце концов возведет в абсолют Дамиан – создать страну, равную ко всем, если те того заслужили. Из-за того, что здесь черные люди могли раскрыть свой потенциал, Беларусь, что является логичным для всемирной глобализации, стала одной из самых разношерстных стран, где были все расы. После того как прошел «кровавый каскад», консервативный император Гомеля решил идти по новому, чуждому другим новообразовавшимся республикам пути – поиск наиболее эффективного существования в рамках иерархии. Так и пришла новая Гомельская Империя к возрождению западных традиций двухсотлетней давности.

Энтони был рожден до войны. Ему уже тридцать два года, а захватили его семью в колонию, когда ему было только тринадцать. Это была так называемая пробная партия, которая должна была указать на КПД работы чернокожих. С этого началась в целом захватническая история Гомельской империи.

Энтони и его три брата с матерью пошли на первую плантацию. Ну, как пошли, насильно были помещены, скорее. Со временем, как он говорил, привыкаешь к ритму жизни, когда твое слово не стоит и выеденного яйца. В Гомеле они практически и полностью были лишь расходным материалом, у которого не может быть точки зрения на тот или иной вопрос. Некоторая белая интеллигенция, по его словам, могла что-то менять, даже зарабатывать деньги, но к ним – «низшей» расе – отношение было соответствующее «низшей» расе.

Кормили одним и тем же, от чего люди становились похожими на сушеных рыб. Никто не получал должного питания, жили они в бараках, каждый день готовясь к новой монотонной работе. Время пропало из их жизни как концепция. Его не существовало в глобальном плане, а было оно лишь в промежутках между обедом и сном. Никто даже предположить не мог, какой шел день и год, и только по выходе на волю Энтони узнал, что пробыл там почти восемнадцать лет.

Из-за того, что плантация Энтони была экспериментальной, она имела очень большие проблемы с выкачкой плазменного топлива, которым начали пользоваться после появления у них чертежей Норко Гриши. Трубы с топливом часто проходили очистку, благодаря чему на пару дней были свободны от жгучих потоков плавленого сырья. Этим и воспользовалась группа Энтони. Еще с начала дня, когда он попал на плантацию, у него появились друзья. Многим из них перевалило уже за пятьдесят, и черные старики скорее были надзирателями в их палатах. Двое из них оказались стариками Джимом и Мэном.

Старики были теми, кто нес в их работу веру в бога. Еще на воле они были батюшками в церквях, а на плантациях поняли, что вера в господа была напрасна, ведь он их покинул, разбудив так называемое «древнее зло». Внутри старики многое обдумали и начали просвещать своих сокамерников и братьев по несчастью. Так родился миф об Ахамбе, который являлся огромным храмом, в котором каждый черный найдет свое место в мире. Так научились старцы гадать, и до сих пор не было понятно, было ли это взаправду, или они просто пытались поддержать людей в здравом расположении духа. В любом случае, вера в Ахамб помогла им выбраться наружу.

В один из дней очистки Энтони и остальные разработали план побега. Пробравшись в плазменные трубы, к которым путь особо никогда и не закрывали, ведь то было бесполезно, они пошли вперед. В течение полудня скитаний по трубе они убили пять человек и механиков, которые занимались осмотром каналов. Как говорит Энтони, лишь бог уберег их от страшного плазменного сырья, которое пошло по трубам. Начальство узнало, что в канал проникли чужаки, и хотело таким образом утопить их в плазменной трубе, однако благодаря чутью старика Мэна они нашли люк, который буквально за пять минут до того, как хлынула струя горячего сырья, спас их жизни.

С того момента начались полтора года их скитаний из города в город. За это время они успели посетить несколько живых городов, в трех из четырех их хотели сдать обратно в Гомель, а также они остановились на пару дней в городе А, где президент Рей радушно их принял и впервые за их жизни дал возможность насладиться нормальной едой, мягкой периной, теплом и свежей водой, хотя поначалу жители были скептичны в их отношении.

Так они решили отправиться в пустошь Бреста, ведь все знают, что где-где, а там люди тебя не найдут. Только твари ядовитые, бороться с которыми они научились. На этом Энтони закончил свою историю, долгое время скрытую от остальных. Братья с отцом Уильямом слушали с нарастающим восторгом. Егор почувствовал гордость за их спутника, но тот явно был слегка разочарован. Тогда младший взял его за твердые, словно камни, плечи и крепко обнял заключительное звено их Ройо. Энтони тихо расплакался.

– Что же тебя сейчас так беспокоит? – спросил Егор, которого каждый всхлип Энтони ранил в самое сердце.

– Моя семья… И несправедливость. Неужели я заслужил эту участь? Почему нас засунули туда? Черт уже с тем, что я не смогу наладить нормальную жизнь, а кроме грубые сил у меня нету ничего. Но эта рана в душа навсегда внутри, – он посмотрел своими сияющими глазами на Егора, слегка поджав свои большие губы. Егор улыбнулся.

– Ты наш брат теперь. Конечно, ты этого не заслуживаешь, и мы поможем тебе всегда. Помнишь, я сказал, что ты полноправный член команды? – Энтони кивнул. – Так вот, я повторил это. И говорю, что ты наш. Ты наш друг, – Егор снова улыбнулся, хоть голос чуть дрогнул.

V

Все были солидарны с Егором. Энтони оказал им неоценимую помощь не только в битвах, но и в ментальном смысле. Со временем боль в душе немного успокаивалась. Конечно, стоило Егору лишь вспомнить о Маше, как грудь рвало какое-то осатаневшее животное с длинными когтями и острыми клыками, которое словно хотело прогрызть в нем дыру, но в обычное время, когда удавалось привести мысли в голове в порядок, Энтони хорошо разряжал обстановку, травил байки, а со старшим братом у них всегда налаживалась синергия, от чего начинался каскад взаимоунижения, сопровождаемый смехом Егора, не особо и отличавшегося бойкой натурой и радующегося, что не на него пал жребий бороться с угнетением. Все же в этом плане Энтони уже был подкован и непробиваем, словно титановая обшивка корабля.

Отец налил вторую порцию чая. После недолгих рассуждений Егор сосредоточился и вдруг оборвал отца:

– Я думаю, папа, тебе пора нам рассказать все, а не тянуть резину. Еще в логове Уорвика мы строили догадки о том, какой смысл…

– Ха-ха, вы сами это поймете. Я лишь покажу вам, где мы, почему вы тут и почему тут я, а смысл уже ищите сами, – перебил его отец. – Я не философ – во мне нет высоких мыслей. Это уже ваше дело. Ну, основная причина вам была понятна еще дома.

– Встреча с отцом, – уверенно протянул Лёша, смотря на асфальт, словно прикованный. Его жутко потянуло ко сну, но боль по всему телу не давала расслабиться.

– Скука, – парировал Егор. – Мы тут в первую очередь от скуки.

– Какое же давящее чувство, не правда ли? – начал уже тихо Уильям, начиная медленно двигаться в том направлении, которое всем так было интересно. Егор посмотрел на него исподлобья, но в конце концов согласился. – Наш мир – грейпфрут, – вдруг заговорил отец громче. – Можно было бы назвать его апельсином, но он слишком чист и менее кровавого оттенка, чем ситуация, в которой мы оказались. Именно этот фрукт преследовал меня всю мою жизнь. Он изменил ее, от чего прежним я уже не стану. Этот мир, вместе с кучей других – дольки. Нас оберегает кожура из миллиона несостоявшихся вселенных, в каждой из которых есть ретранслятор. Мир Ain.Oa-MW: Solar sys.G2V. Совсем не поэтическое название, поэтому я лично дал ему имя красивее – Аин. Вот теперь мы можем говорить начистоту.

«Аин – одна из семнадцати долек. Но вот наш с вами мир – кожура. Черновик, который работает на остальные семнадцать долек. Мы с вами в городе Минске – Беларусь 2020 года – косточка в дольке, которая просто обязана перерасти в прекрасное дерево. Правда, для юного росточка есть одна большая преграда, которую вы и так знаете на подсознательном уровне – эта преграда известна любому белорусу. Невероятное и в то же время ужасное время.

Если говорить начистоту, мир, что не равно вселенной, устроен на немного странном и довольно мистическом уровне. Это так называемая теория фатализма, что применима для нашей ситуации. Я – посланник фатализма. С самого рождения миллиона вселенных мир решил, что будут черновики, которые исправят ошибки чистовиков. Я – ретранслятор, который исправляет ошибку Беларуси мира Аин. Главная задача ретранслятора – не раскрыть себя, дабы не произошел коллапс. Я только недавно осознал, что сам являлся тем, кто поддался на провокацию ретранслятора.

Возможно, то было простым совпадением, но я верю в фатализм, который привел меня сюда, поэтому и верю в то, что всю мою жизнь строил ретранслятор, дабы я исправил уже более глубокую ошибку, что была не в его компетенции. Не в компетенции его мира, ведь наш с вами мир правильнее прозвать эфирным маслом, а вот посланник, который пришел ко мне, – скорее, житель мира кожуры. Что-то вроде иерархии, где ранг ниже может стать только на одну полку с рангом выше, но не преодолеть ее. Так и ретранслятор из того мира построил мою жизнь.

Неужели то могло быть простым совпадением? Тысячи маленьких ситуаций в моей жизни привели меня к открытию великой машины. В точные наименования разного рода физических явлений я не буду ударяться, а вот общие моменты были просты. Вы только вдумайтесь! Всю мою жизнь я встречался с величайшими умами моего времени – Пиливанов, Корнев, Лиманов, Дино, Сифергноль и многие, многие другие. Они показали мне, рассказали, а я сделал из всего этого экстракт, который создал величайшие открытия, и я не чураюсь столь громкого заявления! Я имею на это полное моральное право.

Далет и Заин – детища прямого влияния Пиливанова. Портал в новый мир – наводка от Дино и Корнева. Все это было сделано за счет тысяч случайностей, и, проведя тщательный анализ, я понял, что это просто невозможно само по себе. Кто-то меня направлял всю мою жизнь, потому что, видимо, знал, что нужно направлять именно меня. Сейчас я ищу следующего посланника, но немала вероятность того, что я здесь заключительное звено в бесконечном межпространственном пазле. Для меня большая загадка то, как работает принцип фатализма и как простой смертный узнает об этом, но точно знаю, что проводником является портал, который, в свою очередь, позволяет людям выйти в один лишь мир – мир, который они смогут изменить либо в котором они найдут катализатор для будущего мира – человека.

Я здесь затем, чтобы исправить ошибку, которую допустила жестокая случайность мира Аин. Вы же хорошо помните Дамиана? Конечно. Так вот, в этой стране есть преграда. Эта самая преграда, не вдаваясь в подробности, – превратить это великолепное место в пустошь, что вы именуете пригородом. В мир, который я именую Каптурам, что значит «черновик». Я, Уильям Эшби из Каптурама, исправлю ошибку Аина, хоть и сижу тут третий год подряд…

Я верю в какую-то высшую цель. Я верю, что меня направил бог-человек, ведь такого не бывает. Я точно знаю число вселенных, их метаданные и координаты в атласе вселенных, но не могу попасть никуда, кроме Беларуси мира Аин. И я попадаю сюда ровно тогда, когда страна нуждается в помощи. Моя страна. Я уверен, что найду здесь свое призвание и узнаю что-то, чего мне не хватает.

Так я оказался на крыше «Галилео» в 2018 году. Время тут в несколько раз медленнее, чем у вас, но то не мешает мне работать с комфортом. В течение года я пытался выяснить, где я идля чего послан, и только увидев, как точно я попал в течения этого мира, я понял, что это мое призвание – мой путь, который предсказал великий фатализм!

Написано много трактатов. Я сделал свою базу, использовал новейшие технологии для обхода системы и сделал штаб, который будет в будущем управлять этим местом. Я построю из этого прекрасного мира еще более прекрасный, выполнив свой долг. Я помогу им, став героем. Я верю, что наука даст мне шанс исполнить свой долг!»

VI

Отец закончил на этой ноте, повернувшись к сыновьям, явно чем-то опечаленный и ожидая от них, что они его обнадежат. Егор, смотря на ровные дороги, хмурился и совсем не воспринимал слова отца. Его сомнения, что они прибыли напрасно, нарастали все сильнее, как бы он ни боролся с ними. Уильям, увидев этот скепсис на лицах детей, спохватился и добавил:

– Разумеется, вы будете мне помогать. Мы восстановим это место вместе!

С каждой минутой, проведенной в городе, Егор понимал, что у этих людей не все потеряно. У них есть технологии, связь и деньги, которые помогут добиться справедливости. В этом мире люди борются и играют с судьбой, не боясь жертв. Ему стало грустно, и он вспомнил свой родной город, свою страну.

В сознании начали плыть серые, вмиг ставшие теплыми и родными его сердцу картинки. Он вспомнил ржавые перила своего двора, вечно скрывающие печаль лиц прохожих, ужас пустоши, город А, беглое племя Энтони, сбежавших с завода Павлика и покойного Костю и истощенного бессмысленной борьбой Уорвика – старика, который погряз в отчаянии, который потерял надежду на перемены. Он увидел, как безвыходна их ситуация. Глаза бегали по его братьям, что сновали по улицам, уткнув носы в смартфоны. Они были главной опорой и его родными людьми, которые почему-то справились с давлением несправедливости. Эти люди, как ему подсказал погрязший в алчности и деспотизме Менск, были третьей колонной, поддерживающей две другие – справедливость и честность. С каждой секундой разговора Уильяма эта страна все сильнее становится похожей на их мир, пусть то было визуально и незаметно.

Он задался вопросом, которым задались все из присутствующих в тот или иной промежуток времени: «А почему мы так не можем?» Братский народ, а такие разные. Он сжал кулак и зажмурил глаза, чувствуя глубокую обиду.

– Не в этом дело, отец! – не выдержал от злости Егор и закричал. – Ты не с теми воюешь!

– Нет, сын мой. Я же вижу, что ты не знаешь истории до конца…

– Я не про этих людей, – уточнил Егор. – Я уверен, что ты не ошибся в сравнении этого мира с процессами нашего, только вот твои навыки, светлый ум и рвение можно направить в другое русло. Есть наш «черновик», который надо переписать. Нет никакого фатализма! Это фантастика, бать. У нас есть Родина, которая нуждается в помощи и умных людях. Она не выдержит, понимаешь? Еще пару лет, и все сгинет к чертям собачьим. Ты же родился там, а не здесь…

– Но не в Беларуси, – холодно парировал Уильям, насторожившись и чувствуя, как по лбу струится пот.

– А великолепные люди из пустоши, достойные лучшей жизни, – подхватил Лёша, видимо, в тот момент думавший о том же, о чем и Егор, – погибают там без суда и следствия. Возродилось дремавшее столько лет рабство, шовинизм и жестокие, необоснованные человеческие жертвы. Войны, голод, болезни без медицины. Мы откинуты в эволюции на сотню лет назад, а то и больше…

– А ты говоришь про какой-то мир Аин… Ты себя слышишь? – закончил Егор, еле сдерживая крик.

– Люди работают на плантациях только из-за алчности других. Умирают даже дети и женщины – никого не щадят, – говорил Энтони, не особо-то и хотевший спорить с новым для него человеком.

– Это все потому, что ты потерял любимую, а Лёша упал в это отчаяние несостоявшегося писателя, – парировал твердо отец.

– Маша? – встрепенулся Егор. – И все же ты был там? – он не выдержал. Мысль о том, что отец все это подстроил, не давала ему выбора.

– Что… – отец весь пожелтел и протер лоб. – Нет, я видел это через…

– Да что ты видел?! – сорвался на крик Егор и ударил его, сам не заметив того, сколько силы было в его кулаке. – Стой, – он осекся. – Ты делал это специально?

– Что? Нет, конечно! – противился Уильям, сплевывая кровь.

– Эгоист, затащивший нас сюда только ради помощи, чтобы родные дети подговаривали тебя и лишний раз убеждали в том, что ты прав в своих дебильных идеях! Псих, трус! А знаешь, почему она умерла? Потому что в стране бандиты, разбойники, убийцы… – он сорвался на плач, но в ту же секунду сдержался. – Ты мог столько изменить. Ее убили жадные вояки, которые не в силах даже мирно сосуществовать. Везде война, а мы воевали с ними из-за того, что нас начали гнать из города. Кто? Наши же люди и… звери, черт их дери. В мире Каптурам нету братства. Все завязано на вечных конфликтах. Пусть даже наш мир твой долбанный грейпфрут, кожура, цедра, косточка – хоть сраный жмых, но бог не настолько глуп, чтобы заставлять людей ходить из одного мира в другой! Это даже звучит фантастично! Не находишь ли ты, что это вера? Религия, бать!

Отец впал в ступор. Из его рук выпал диктофон, который упал на плитку в паре десятков метров под ними. Уильям отошел от братьев, тяжело дыша и меряя пульс. В глазах отца были испуг и злость…

– Но дороги назад нет, – сказал отец. – Я принял фатализм, который говорит мне идти вперед. Вы меня не переубедите…

– Вера? Ученый… Ты ученый, который уверовал в мистику. Ты же тот, кто строит теории и подтверждает их, – еле сдерживая гнев, кричал Егор. – Ты не веришь в это! Ты не веришь в чудо! Далет и Заин – это твой гениальный ум, а ты его тратишь на то, чтобы верить в фатализм? Чушь, которую в тебя вселила эта кротовая нора. Стой же, остановись…

VII

Отец стоял перед выбором. С одной стороны, его вера манила, оплетала и никогда не ослабевала, но с другой стороны, он наконец увидел поверх своих очков чистый холст. Из-за своей зацикленности он забыл о рациональном мышлении, он забыл, как смотреть на вещи со стороны.

Мир Каптурам представлял из себя что-то вроде конструктора, который можно было построить из рвения и знаний Егора, силы и навыков Лёши, а также науки Уильяма. К своему ужасу он заметил, что вера его была хрупка, как хрусталь. Как тонкая корка льда. Его дети вмиг увидели простую истину, которую не увидел величайший ученый.

Уильям стоял у выступа на крыше и нервно скуривал третью сигарету подряд. В голове не укладывалась мысль, что дети мыслят рациональнее, чем великий ученый. Это был единственный фактор, который сдерживал его от работы с фатализмом мира Аин.

– Это глупо, – сказал Егор и взял отца за плечо, уже не находя аргументов.

Причина того, что Егор не верил в концепцию отца, была не в том, что он имел аргументы, факты или доказательства. Все строилось на предположениях и на банальных чувствах, оглядываясь на которые он понимал, что никто не управляет им, пусть порой и казалось, что сердце за тебя решает, что делать.

– Почему? – сам уже не веря себе, сказал Уильям, содрогаясь под уверенностью младшего сына. – Почему глупо?! У тебя есть научные доказательства несостоятельности?

– А у тебя есть доказательства? Ты поверил, а я это знаю. Я знаю, что все делал в этой жизни по своей инициативе. Потому что мы вершители наших судеб. Ты можешь прямо сейчас активировать портал и уйти, что покажет несостоятельность твоей теории…

– Не могу! – резко ответил отец.

– Не уговаривай себя! Я вижу светлость твоего ума. Он не принадлежит этой теории, а просто опутан ею. Как опутано легкое, больное раком. Сделай выбор в пользу своего мира, который сможешь гордо именовать «Чистовик», но только на родном языке, – Егор хлопнул его по плечу и указал ладонью на Энтони. – Этот человек прошел рабство, отшельничество и войны. Голод, холод, пустошь и веру, но его вера направляет его, дает волю к жизни и стремится упокоить его сомнения, в то время как твоя вера разрушает тебя изнутри, не дает осознать то, что ты самостоятелен. Как ребенок в люльке, который полностью зависит от матери. Только мать любит ребенка, а твоя идея – нет. Энтони не сомневается в своей вере, а твоя треснула лишь от одного моего заявления. Это я понял за свою короткую и жалкую жизнь, и это одно из немногих убеждений, в которых я уверен, в которых намереваюсь убедить и тебя. А моей верой, если тебе интересно, стала любовь, которая погибла, вероятно, частично и из-за твоего фатализма. Из-за твоей слабости, бать, – он пытался казаться милым и хотел быть добр, но не сдержался. Из глаз потекли слезы, за которые он возненавидел себя. – Из-за твоей слабости, бл*ть!

Он стукнул его в грудь кулаком и отвернулся. Уильям выпустил из руки окурок. Из глаз его брызнули слезы, и он припал к плечу сына. Тут Егор осознал. Он осознал свою цель и то, куда можно направить свой талант художника, доселе дремавший так долго. Лёша подошел ближе и обнял их, а Энтони стал рядом и в защите выставил лом, выступая их верным охранником, но Егор взял его руку и присоединил к их новому члену Ройо.

– Я был не прав, – говорил Уильям, чувствуя стыд и сомнения, которые до сих пор не покидали его. – Пусть эти люди не будут мной, а будут спасать друг друга. Они – вершители своих судеб, а не кучка трусов. Так же ,как и я вершитель своей судьбы.

И все равно в его словах чувствовалось сомнение. Он не верил себе, но пытался какое-то время убедить себя. Хотя бы попробовать что-то новое.

«Мы ничего не сделали в этом мире, чтобы так просто отдыхать. От «GalaxyGuy» остались перекати-поля да плакат на стене. Мы исправим эту пустоту, заполнившую наш мир. С нами отец, верный друг и братья».

Уильям ввел на панели знакомые символы и приставил минус в конце. Какое-то время он стоял, склонив голову и ломаясь, но он утер слезы, поправил запотевшие очки и поджал губы, гордо выпрямившись, как настоящий ученый, смотрящий в глаза страху с усмешкой, с научным подходом и кипой теорий и аксиом под рукой. Он слегка приподнял уголки рта и вошел в портал. За ним устремились Энтони и Лёша, а Егор, напоследок устремив взгляд на людей снизу, мысленно пожелал им удачи. Нога ступила в холодную пустоту, которая отправила его снова в палату с санитарами, только теперь он смело выдернул катетер и послал на хрен всех, очнувшись в погребе отца.

VIII

Команда из четырех человек выбралась наружу. Не успели они пройти и пары метров, привыкнуть к старым ночным пейзажам, как их встретила палатка с двумя плазмациклами, оружием и костром, на котором знакомый толстячок в рубашке, с лысой головой и в очках варил какую-то кашу в переносной самонагревающейся кастрюле. Паша без особого удивления поднял на них взгляд и позвал кого-то из палатки, продолжив варить кашу.

Из зеленой палатки показалось чистое, бритое лицо старика Уорвика. Он вышел и, разведя в приветствии руки, обнял малыша Егора. Удивившись не меньше отца, Егор с братом принялись расспрашивать прибывших. Эта встреча еще сильнее подогрела их интерес к переписи черновика.

Пока отец с Энтони вели долгую беседу и знакомились с давно известными нам персонажами, Егор сидел около брата и, чувствуя рядом с ним какой-то озноб и неловкость, улыбнулся. Как оказалось, Паша с Уорвиком давно задумали найти их. Толстячок ушел в изучение науки, смог сам собрать второй генератор, соединить плазмациклы, дабы получилась конструкция для более простого их продвижения, а Уорвик вдруг осознал, что не так уж и хочет домой. Паша разбудил в нем желание идти дальше. Рвение толстячка очень воодушевило его. Героев же наших нашли по датчикам, которые Паша нацепил на их одежду еще после смерти друга, уже тогда понимая, что они встретятся вновь. Правда, датчики Маши и Лёши пропали, но вот Егора остался на все той же синей рубашке.

Тем временем в их мире прошло не три часа, как было в мире Аин, а целый день.

Егор, перебирая в голове все печальные сцены их долгого пути, посмотрел на брата и вдруг понял, кто был всегда его опорой. Лёша опустил свое небритое, покрытое легкой, как и у отца, щетиной лицо и тоже улыбнулся. Старший брат потрепал по кучерявой голове Егора. Опустив стыдливо голову, он улыбнулся, гордясь тем, что он счастливейший человек в мире. У него есть брат, которого он безгранично любит и без которого он бы пропал еще тогда, тринадцать лет назад, и пропал бы в любой другой день. В конце концов Егор понял и принял того, кто был его лучшим другом, более не сомневаясь в нем. Только лишь себя он так и не смог принять.

Эпилог

Дождливый вечер марта две тысячи сто восемнадцатого года не подавал никаких надежд на то, что ситуация Егора образуется. Конечно, прибывший в город не так давно, Женя смог поднять ему немного настроение известием о том, что майор Эшби (так теперь называли Лёшу) все же смог договориться со вторым округом Гродно о передаче военной силы городу А, но это никак не изменило его постоянного положения. А постоянное положение Егора, что не было теми кратковременными перепадами настроения между известиями Жени и визитами Энтони, не менялось уже семь лет. Облачившись в длинное пальто, которое ему подарил брат ещё после прибытия в город А в одиннадцатом году, он шел к церкви Ахамба. Весь заросший, с длинными косматыми волосами, бородкой и редкими усами, которые он неделю назад удосужился побрить, Егор ковылял по новой брусчатке и шатался из стороны в сторону от виски в крови, уже даже не помня, сколько ему лет, не зная, что происходит вокруг, но четко помня, что ему нужно было сделать и какой постер напечатать.

После выпуска в свет книги «Паскудство», в которую Егор засунул перерисованные мотивы прошлого, а также написанные под ментанилином фрагменты государственных переворотов и историю конца двадцать первого и начала двадцать второго века, он погряз в работе над постерами, их разработкой и книгопечатанием. Поселившись шесть лет назад в старой типографии, он больше не знал, что такое жизнь снаружи. Его интересовало только его дело и мысли о прошлом.

Прошлое для него – противное слово, которым клеймят трудные времена и сопливые периоды, так что Егор предпочитал называть время их путешествия былым временем. Так ему проще было не ощущать себя мучеником в чахнущем от сигарет и алкоголя теле. С этими мыслями, перемежающимися с ощущением, что он готов в любой момент упасть на брусчатку и уснуть, он держал путь к церкви, шпиль которой издалека можно было увидеть почти в любой точке города.

Зайдя в огромных размеров красивое здание с редкими свечами и элегантной деревянной гравировкой на скамьях и иконах, изображавших неизвестных ему святых, Егор проследовал к кафедре. Читающий с закрытыми глазами молитву Энтони поднял палец, и Егор дал ему закончить. Спустя пять минут Энтони спустился к нему и широко улыбнулся. Егор сделал усилие и приподнял уголки рта, смотря на облаченного в длинную мантию Энтони.

– Здравствуйте, брат Джо! Как поживает ваш досуг?

Они обнялись.

– Уймись, Энтони. Мы же братаны… Да, отложи официальную речь для прихожан.

– Ну ладно, брат. Рассказывай, почему пришел? Почему давно не заглядывал? Что поведать хочешь? Как Женя, майор Эшби?

– Да не нагружай меня, – Егор почесал нос, и Энтони заметил следы белоснежного порошка на кончике его носа и нахмурился. – Не смотри на меня так.

– Брат Джо…

– Я чувствую, как начинаю умирать, – не желал слушать его наставлений Егор. – Внутри как-то холодно. Я испробовал все: наркотики, алкоголь, сигареты, других женщин и даже работу. Ничто меня не отвлекает. Может, бог мне поможет? – он посмотрел на него пустыми, но полными надежды глазами, которые были слегка скрыты его длинными вьющимися волосами, мокрыми от дождя.

– К кому же ты хочешь обратиться? – задал обычный для такого колоритного города вопрос Энтони, на что Егор вздохнул и хотел было махнуть на все и уйти, но тот его остановил. – Брат Джо, бог всегда поможет, и для меня большой загадкой представляется то, что ты пришел только сейчас. И то, что ты перечислил – ужасно.

– Я прошу тебя помочь, потому что больше не могу терпеть. Мне наставления по поводу грехов не нужны, пойми меня правильно. В ад ли, в рай – без разницы. Я лишь прошу нашего возможного покровителя справиться только с одним чувством, а остальное пусть расценивает, как хочет, – он прищурился и глубоко вдохнул запах меда и ладана, которым была наполнена святая церковь Ахамба. Это его слегка успокоило.

– Это все из-за твоей девушки, я же правильно понимаю твое?

Егор широко раскрыл глаза. Энтони удовлетворенно кивнул и провел Егора в исповедальню. Внутри, постоянно нервно поправляя кучерявые пряди и по несколько раз осматривая маленькую баночку с белой пылью от порошка, он рассказал все, что его гложет.

– Постоянный запах смерти, – Егор кивнул головой и чуть нахмурился. – Да. После смерти Кости я чувствую его везде, но только не так отчетливо, как сейчас. Сейчас я только и вижу, как ноги свинцом наливаются. Работать сил нет, все упущено. Дедлайн? Для меня пропало это понятие. Вроде и свободен, а вроде в вечном плену.

– Ну, в вечном плену звучит сильно преувеличен, – осек его Энтони, перейдя со своего официального стиля на более развязный. Егор усмехнулся. – Тебе давно пора это пустить, – вдруг сказал Энтони. – Тебе надо ее отпустить. Тут, как говорится, только бог поможет. Все, что тебе остается в твоем случае, – это ходить ко мне и рассказывать все, что тебя волнует. Мы вместе будем говорить и разбираться в этом. Но главное – помнить, что бог всегда с тобой.

– Да что мне твой бог, – не выдержал Егор, давно чувствуя фальшь в своей же идее идти в церковь. – Я хочу избавиться от этого. Семь лет душа травится. Я не знаю, как бог поможет.

– Он не находит там места, – спокойно отвечал Энтони с другой стороны деревянной стенки. – Из-за твоих сомнений ты не способен распахнуть господу сердце.

– А какому же богу в итоге его открыть? – с иронией спросил Егор.

– Только тебе решать. Помнишь, что ты сказал в Беларусь времени другой? Его направляет его вера, дает силы. Постарайся найти эту веру и в себе.

– Черт с ним! – сказал Егор и вышел из исповедальни, но остановился и сжал кулаки.

– Не упирайся, брат. Ни к чему твой нигилизм не приведет. Это то, что ты так долго отгонял от себя. Это то, что помогает всем.

– Мой нигилизм сделал меня тем, кто я есть, – врал Егор. – Но как я могу обратиться к богу, когда даже духу не хватает говорить о ней! – он повернулся к Энтони, а из глаз потекли слезы. – И кто мой бог? Чувство, будто она им и является.

Уже высохший и потерявший былые силы, Энтони подошел к нему и взял за плечи. Егор ударился ему в грудь и тихо заплакал. Плакал, заливая слезами балахон Энтони, но тот ему не говорил ни слова. Уже тогда, в этот вечер ужасной погоды, было понятно, что Егор обратится к вере. Не столько к религии, сколько к простой вере в самое лучшее. Он отбросит прежний скепсис, потому что здраво рассуждать было сложно, даже почти невозможно. Ему просто нужна была помощь.

Оглавление

Часть 1 ЛЮДИ КАК ЦВЕТЫ

  Глава 1 Камни преткновения: долгий «карантин»

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

  Глава 2 Junior cowboys

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

  Глава 3 Имажинист

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

Часть 2 РАСКРЫВАЮЩИЕСЯ БУТОНЫ

  Глава 1 Пригород

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

  Глава 2 Камни преткновения: изуродованные

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

  Глава 3 История про отряд Уорвика

    I

    II

    III

    IV

Часть 3 РАЗРУШИТЕЛЬНЫЕ ОБРАЗЫ

  Глава 1 Движение по спирали

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

    XI

    XII

  Глава 2 Камни преткновения: гений Рыцаря

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

    XI

  Глава 3 Проблема излишней предприимчивости

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

    XI

    XII

    XIII

    XIV

  Глава 4 Последний из «Комаровых»

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

    XI

  Глава 5 Шрам

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

Часть 4 ЧУЖОЕ МЕСТО

  Глава 1 Тайна брата и выходец из церкви

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

  Глава 2 Угловатость характера пустоши

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

Часть 5 ФАТАЛИСТ

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

Эпилог