Линии Леи [Евгений Луковцев] (fb2) читать онлайн

Евгений Луковцев Линии Леи

Пролог

— Вон того деда видишь?

— Ага.

— Каждое утро езжу с ним в одном вагоне. Он выходит на Площади Революции.

— Может, у него там работа?

— Не в этом дело. Там ведь скульптуры эти, все пассажиры кого-то гладят. Кто нос собаки, кто крыло курицы, кто ногу ребенка.

— Ну правильно, кто какое желание загадал.

— Вооот! А этот дед каждое утро идет к революционеру и гладит его револьвер. Странно, да?

— Не знаю. Может, есть и у него особая мечта, и он всё ещё надеется?

Подслушано в метро.

Вы знаете, что такое линии Леи?

Да, наверное, знаете. Читали про них под названием "силовые линии Земли" или ещё каким. Нет? Ну хорошо, тогда про геопатогенные зоны и всяких там экстрасенсов-лозоходцев не могли не слышать!

Стойте, стойте, я не сектант и не тронулся умом на почве эзотерики. Понимаю, что "теория чистой земли" — это чистой воды чушь собачья. Не бывает в природе ровных путей, проложенных через всю планету. Это было бы уж слишком.

Но если представить себе на минуточку, какая колоссальная мощь кипит прямо под нами, в толще планеты… Если подумать, какие силы и энергии там гудят… Как они поднимаются к поверхности, как ищут благоприятный момент, чтобы вырваться наружу… И они находят, будьте уверены. У них на это миллиарды лет. Дайте срок, и раскалённая магма найдёт слабое место, раздвинет земную кору, чтобы хлынуть, создавая новые горы, поднимая из глубин океана новые острова.

Да, не всегда. Есть такие земли, где почти не бывает тектонической активности. Но это не значит, что напряжение сил природы в таких местах слабее.

Хотите знать, что происходит там, где у подземных энергий нет возможности выплеснуться наружу? Рок постоянно стучит нам снизу, из пекла, оставляя невидимые трещины в тверди, которую мы привыкли считать несокрушимой.

Представьте себе, как в калёное лобовое стекло попадает камень. Стекло слишком толстое, чтобы пробить в нем дыру. Но удар достаточно сильный, чтобы оставить на поверхности скол. Видели, как это бывает? В центре появляется сеть запутанных круговых линий, а от них во все стороны расползаются неровные, извилистые радиальные трещины.

Это линии Леи. Они бывают на стекле, а бывают и на земной коре. Как трещины портят обзор, преломляя солнечный свет, так их подземные близнецы, образованные тысячелетиями толчков бушующего демона земного ядра, преломляют его энергию. Она изливается уже не чистым жаром и привычным нам радиационным излучением, она приобретает совершенно новые формы и свойства.

А мы ходим над ними и ничего не чувствуем. Или чувствуем?

Давайте пофантазируем ещё немного. Что, если мы очень даже чувствуем, и вполне можем приспособить линии Леи к своей пользе? Скажем, некоторые, постоянно живущие в свете линий Леи, обретают способность слышать чужие мысли. Или видеть невидимое, или управлять предметами на расстоянии. Летать, крошить камни прикосновением или воспламенять одним только взглядом.

Теперь допустим, что получить такой дар способны не все. У большинства от долгого пребывания в этом свечении только голова заболит. Лишь один на тысячу ощутит воздействие, а один из ста тысяч научится управлять этой силой. Всё равно, это было бы здорово? Наверное…

Будут рады такому повороту очень не многие. Те тысячи, которым свет линий недоступен, не захотели бы допустить к особым способностям немногих чувствительных. Логично? Логично. Также и среди одарённых наверняка развернулась бы борьба за доступ к волшебной силе. Вернее, за ограничение доступа для всех прочих, кто мог бы оказаться более одарённым, более сильным.

Да, я бы немало удивился, не найдись за всю историю человечества некто (из числа посвященных в тайну, разумеется), кто не захотел бы спрятать линии Леи. От всех. Вообще. Может быть, разве что, кроме себя. И не принял бы к этому самых решительных мер. Например, изолировав энергию линий, накрыв их куполом из железа, бетона и особых защитных сплавов. Заземлив бесконечными стальными полосами под постоянным высоким напряжением.

Как это сделать, не вызвав пристального внимания, тысяч вопросов к грандиозной стройке? Да запросто. Спрятав этот объект под видом другого, не менее грандиозного и стратегического.

Концентрические круги в центре и радиальные трещины во все стороны.

Ну? Ну что мне, ткнуть вам под нос карту метро, чтобы вы поняли?

Оболтус

— Нет, мама, мы нормально живём.

<…>

— Нет, нормально!

<…>

— Нет, ты не права. Ты ещё скажи, как кошка с собакой.

<…>

— Как гусь с гусятницей? Отличная аллегория, я запомню!

Подслушано в метро.

Ладно, давайте обо всём по порядку. Я услышал про линии Леи задолго до того, как реально столкнулся с ними. Точно не скажу, кажется — вычитал в одной из книг, которые пользуются популярностью почти у каждого в определенном возрасте. У меня такой период наступил классе в восьмом, может быть в девятом. Я якшался с компаниями весьма мрачных личностей, носил в тон с ними темную одежду, красил волосы в черный, вешал на шею и запястья всевозможные амулеты. Значения их вычитывал в сомнительных статейках, а иной раз придумывал сам, исходя из принципа, чем страшнее версия, тем лучше.

Перейти к практическим занятиям не решался довольно долго, и даже в склепе на центральном городском кладбище ночевал всего один раз. Было холодно, не столько страшно, сколько неуютно и сыро, а никаких обещанных изменений в сознании не последовало. Поэтому от повторения эксперимента я отказался.

Зато я запоем поглощал совершенно сказочные повести о вампирах, приведениях и Ктулху, следом — книги посложнее, претендующие на реалистичность, типа "Практической магии" или "Искусства хиромантии и физиогномики". Наконец, довершали процесс произведения, заявляющие о своей полной действительности и научной состоятельности. Их спектр тоже был весьма широк, от леденящего душу "Молота ведьм" до спокойного "Древнего пути" Уоткинса.

Вот, кстати, о последнем. Знакомство с теорией ровных дорог меня поначалу не впечатлило. Потому что книга не ответила на вопрос, который я любил себе ставить перед каждым новым делом: зачем? Кому нужны особые видимые и невидимые пути, если ходить по ним особо некому? Без четкой цели или хотя бы причины меня эта тема не увлекла. До той поры, пока…

Школу к тому времени я уже закончил. А дурь в голове растрясти не успел, поэтому экзамены в институт провалил и не сильно расстроился. Больше года провалял дурака, перебиваясь родительскими подачками и разовыми заработками, а в итоге закономерно загремел под фанфары. В смысле, был под звуки духового оркестра торжественно отправлен служить Родине. Полтора года спустя вернулся домой с уже куда более практичным взглядом на жизнь.

К тому моменту, с которого я хочу начать эту историю, мне было уже отнюдь не двадцать. Я успел закончить "вышку", юридический факультет при дополнительной специализации в психологии. Затем устроился на работу по специальности — охранником в магазин. Захотел большего, стоящего, поэтому пару лет прослужил в патрульно-постовой службе. Разочаровался, уволился, устроился в охранную фирму покрупнее. Неожиданно выяснил, что имею нюх на враньё. Точнее, склонность замечать детали, не интересующие большинство коллег. Мимику, жесты, изменения интонаций и дрожание голоса. Подчистки на документах, пятна или складки в необычных местах на одежде.

Мои способности позволили оказать фирме несколько важных услуг, предотвратить серию происшествий. За счёт чего я быстро пошёл вверх по карьерной лестнице. А когда "выбрал потолок", снова без особых сожалений уволился. Но с дружеским отношением, получив такие рекомендации, что без труда нашёл отличное предложение в Москве.

Дальше мне оставалось рискнуть и переехать. Понять, что принципиальной разницы смена города не даёт. Интереснее? Пожалуй. Но при этом в провинции, когда долго бежишь, непременно попадёшь в другое место, а здесь, знаете ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же.

Итак, к этому моменту я уже полтора года являюсь "понаехавшим". В качестве молодого и не слишком опытного (по местным меркам) сотрудника имею должность средней доходности при повышенной обязанности. Работаю в престижном, на слух непосвященного, районе у Тверского бульвара, в задрипанном офисе с видом на неиссякаемый поток машин.

Чтобы попасть туда, ежедневно я должен проводить три четверти часа под землёй, добираясь сначала по синей ветке метро, затем пересаживаясь на кольцевую, а сразу же на следующей станции — на фиолетовую. Если наскучило, дорогу можно разнообразить, совершая пересадки на серой или на зелёной линии, но длительность пути это не сократит. Почти час подземной жизни каждое утро и столько же вечером, это стандартная цена для большинства местных и не местных людей за возможность проживать в Москве.

Сделаю здесь ещё одну ремарку. Я терпеть не могу телефоны, планшеты, читалки и прочие мобильные гаджеты. Это не объяснить словами, особенно людям, которые проводят за экранами всяческих устройств в среднем по 170 часов в неделю. Может быть, практикующие психологи расскажут, спросите у них. Могу только пояснить, что экран перед лицом, если не сижу в удобном офисном кресле, уже через пять минут вызывает у меня боль в шее и сухость в глазах. Провести с телефоном весь путь до работы, означает промучиться весь остаток дня острой головной болью.

По этой причине я в дороге почти всегда смотрю не вниз, а прямо. Нет, совсем от телефона не отказываюсь: иногда включаю себе музыку или лёгкую книженцию. Но частенько забываю наушники дома, а если заранее кладу в карман, то забываю потом достать и зарядить. Так вот и выходит, что любимое моё развлечение в дороге — разглядывать других пассажиров. Подмечать их повадки, манеры, станции посадки и выхода.

Можете не верить, но в многомиллионном городе люди стараются придерживаться режима. Выходят из дома в одно и то же время, садиться предпочитают в один вагон, и порой даже место выбирают одно и то же, если толпа ещё не плотная и есть возможность выбирать.

Поняв это и проявив немного внимательности, примерно через полгода вы будете знать в лицо добрую половину своих попутчиков. С иными заведёте знакомство более близкое, станете приветствовать кивком и улыбкой.

Например, с Оболтусом я познакомился именно так.

* * *

Я ездил на работу со "станции подброса". То есть, примыкающей к большому депо, где есть специальный путь для перевода поезда на соседние рельсы и отправки в обратную сторону. Не знал, что такие существуют, пока не снял квартиру вблизи одной из них. Между тем, станций таких много, они есть практически на любой ветке метрополитена. Одна из главных их целей — снижать нагрузку на центр города в часы пик.

Это я так думал. Да и все так думают. Наверное, если пассажиров когда-нибудь всерьёз заинтересует эта тема и метрополитен опубликует официальную версию, там тоже будет сказано нечто похожее. Мол, уважаемые пассажиры, есть такие места, где вы рискуете услышать: "Поезд дальше не идёт, просьба освободить вагоны". И дальше — про штрафы за нахождение в служебных помещениях и пустых поездах.

Так вот, это делается не для того, чтобы вас позлить и заставить лишние пять минут провести под землёй в ожидании следующего состава. Просто ваш вагон уже полупустой, а где-то неподалеку уже начинается вечерняя давка. И поезд, развернувшись на такой специальной станции, поможет вывезти людей с перегруженных платформ, чтобы они под напором не попадали на рельсы.

Примерно так мне объяснили систему знакомые, имеющие отношение к метро. Намного позже я узнал, что всё несколько сложнее, и… Впрочем, стоп, я опять опережаю события.

Значит, Оболтус. Я считал, что он живёт где-то ближе к конечной. Потому что, входя в вагон, я всегда видел его уже внутри.

Ехал он тоже дальше меня. Ни разу за почти полгода, что я приметил для себя этого пассажира, не видел его входящим или выходящим из вагона.

О том, насколько я ошибаюсь, узнать пришлось тоже гораздо позже. Пока же я просто приметил "знакомого" и заочно прозвал Оболтусом. Потому что была в его внешности некоторая странность. Он всегда, каждый день, если мне удавалось встретить его в пути, был одет совершенно одинаково.

Джинсы, болтающиеся на тонких нескладных ногах. Серая лёгкая кофта с белым узором. Не абстрактным, но таким не чётким — невозможно разобрать, что именно изображено на вязаных складках. Высокие ботинки, в которых можно было разглядеть костлявые голые щиколотки без носков.

Единственный предмет гардероба, который иногда менялся, — это шарф или, иногда, шейный платок. Однажды я заметил, как Оболтус достаёт платок из пухлого пластикового пакета, ещё одного неизменного своего атрибута. В такие пакеты милые улыбчивые продавцы в бутиках упаковывают купленную одежду. Не удивился бы, узнав, что шарф и платок он постоянно возит с собой в этом пакете, иногда меняя для разнообразия.

Но нет, я не сказал бы, что выглядел Оболтус неряшливо, затерто и обтрепанно, что одежда его не стиралась месяцами и никогда не знала утюга. Напротив, каждую нашу встречу он казался с иголочки, словно только что купил весь комплект, полностью идентичный вчерашнему. Я долго искал разгадку, но в конце концов смирился и решил не ломать голову. Успокоил себя версией, что Оболтус ради студенческого выпендрёжа купил пять одинаковых костюмов и меняет их каждый день. По выходным я на работу не ездил, так что не знал, можно ли встретить Оболтуса в шестом и седьмом варианте одного и того же одеяния.

Ах, да. Ещё кое-что. Всегда, абсолютно всегда он ездил с накинутым на голову капюшоном. Словно зяб даже в плотной утренней толпе при закрытых форточках и отключенной вентиляции. Замечая его занятный наряд в углу вагона, у торцевой двери, я всё чаще думал, что он будет делать через пару месяцев, когда начнется настоящая летняя жара и в подземке будет не продохнуть даже в лёгких майках?

Лицо Оболтуса из-под капюшона вполне можно было различить. Поэтому я сразу отбросил теорию, что он прячется таким экстравагантным способом от видеонаблюдения. Стал считать, что это ещё один элемент выпендрёжа, свойственного молодым людям до двадцати лет — примерно так я оценивал его возраст.

Ну ладно, вру. Однажды был случай, когда Оболтус вышел из вагона раньше меня. Только этот случай вспоминать мне неприятно. Он выставил меня полным профаном в той области, где сам я считал себя как минимум продвинутым специалистом. Понятно, что рассказывать об этом тем более не хочется.

Вышло это так. Я почти подъезжал к своей станции. Планировал выходить на Киевской, чтобы пересесть на кольцевую линию. Оболтус ехал на своем излюбленном месте, в углу справа. На Парке Победы, как всегда по утрам, ожидалась давка, и я заблаговременно постарался сдвинуться туда же, в угол, образуемый стеной вагона и поручнем сиденья. Здесь штурм, предпринимаемый опаздывающими пассажирами, меньше всего сказывался на боках и пальцах ног.

Она вошла в вагон первой, эта рыжая улыбающаяся девчонка. Так легко и свободно, словно за её спиной сейчас не шло мамаево побоище за право втиснуться в вагон. Не просто вошла, непринуждённо проскользнула между плотно стиснутых спин и сомкнутых локтей.

Через секунду она уже стояла там, в глубине, где вроде бы и места не оставалось для ещё одного человека. Будто пространство вагона раздвинулось ради неё, предлагая располагаться со всем возможным комфортом.

Так ловко она это проделала, что меня едва коснулся запах её духов, настолько же лёгкий и привлекательный, как она сама. Коснулся — и тут же растворился в смрадном духе модных одеколонов, которыми считает за долг облить себя перед поездкой каждый второй пользователь подземки.

Оболтус тоже почувствовал приближение незнакомки, поднял взгляд — и расцвёл в такой радостной улыбке, что у меня скулы свело от зависти. Ну конечно, они знакомы. И вот он ей место уступает, а потом наклоняется, говорит что-то на ухо, и они вместе смеются. А я…

Тут она обернулась и внимательно посмотрела на меня. Я не был готов. Это совсем детский прокол для меня, любителя подглядывать за чужими эмоциями. Я считал, что отлично умею выдержать чужой взгляд. Или посмотреть отвлечённо поверх головы. Или отвести глаза за миг до того, как мой интерес привлечёт встречное внимание. А тут — промах.

Если девушка красива, и знает об этом, и ты знаешь, и думаешь об этом, разглядывая её… Её быстрый внимательный взгляд гарантированно собьёт тебя с толку. Так и вышло. Я смутился и даже отвернулся, уставившись в окно. Глупо? Да, но пересилить себя и посмотреть на неё ещё раз я не мог.

Перегон от Парка Победы до Киевской — один из самых длинных на этом маршруте. Я добрых три минуты пялился в темноту за стеклом. Когда там уже замелькали фонари, знаменуя приближение станции, я твердо решил, что выходить не буду. Последую за этими двумя хоть до конечной. Пусть буду выглядеть глупо, но узнаю, докуда они едут. И прослежу за ними. И, может быть, решусь подойти и заговорить.

Лёгкий аромат духов заставил меня резко обернуться. Тётка, удобно привалившаяся ко мне, потеряла опору и недовольно забухтела. Я не обратил внимания, шарил глазами по вагону в поисках рыжей незнакомки. Но ни её, ни Оболтуса нигде не было.

Двери распахнулись, толпа ломанулась на свежий воздух. Я в третий раз оглядел вагон и убедился, что цель потеряна. Если эти двое каким-то образом прошли за моей спиной и сейчас выходят на перрон, я упускаю свой последний шанс.

Чуть толкнувшись от поручня, я позволил последней порции пассажиров вынести меня из вагона. Встречный поток мгновенно устремился внутрь, пришлось даже огрызнуться и дёрнуть на себя рюкзак, чтобы его не вырвали из рук, зажав между чужими сумками. Затем я быстро шмыгнул между колоннами в нишу, огороженную стальным леером. Здесь нет прохода, зато отсюда отлично видно всех, кто вышел из поезда и направляется к выходу.

Встав ногой на леер, я поднялся над толпой. Ничего не изменилось. Ни Оболтуса, ни девушки нигде не было. Я дважды оглядел зал, повернулся в другую сторону, попытался заглянуть даже в жерло эскалатора — вдруг? Но нет.

Позади зашипели двери отходящего поезда. Обожжённый внезапной догадкой, я спрыгнул на пол и шагнул обратно на перрон. И увидел их почти сразу. Они стояли в вагоне на том же месте, справа в углу. Смотрели на меня через окно. Она — внимательно, с интересом. Он — с лёгкой улыбкой: мол, извини, сам виноват, никто тебя не гнал наружу.

Больше я никогда её не видел. Только его.

Что мне, скажите, оставалось? Подойти и спросить? А с какой стати? Я и его-то по имени не знал, с чего он должен рассказывать мне про свою подругу? Поводов для разговора, достаточно веских, чтобы самому себе не казаться смешным, за всё это время у меня не нашлось. Так что знакомство с этим странным типом и дальше ограничивалось лишь лёгким кивком и, иногда, невольной ничего не значащей улыбкой. До тех пор, пока…

Наверное, вот этот момент и можно считать настоящим началом моей истории.

Турчин

— Да, Миша, ты предупреждал. Но вспомни, как ты меня предупреждал?

<бубубубу>

— Нет, не так ты говорил. Ты говорил, что она страннЕНЬКая и загадочная. А что у неё оба полюса сдвинуты — ты ни слова не говорил… Да какое "немножко", у неё атмосфера течёт конкретно, прямо в открытый космос! Мы пришли к ней с мясом, фруктами и дорогим винищем. А в результате дегустировали её самодельный грог и убирали лес!

<бубубубу>

— Да, да! Вот именно Паша с Ленкой в доме пил вино и тр… Кино в три-дэ смотрели. Да, а мы с ней и какими-то еще тремя придурками собирали в лесу мусор… Потом? А потом, Миша, мы его сор-ти-ро-ва-ли! На перерабатываемый и не перерабатываемый!

<бубубубу>

— Нет, я не мог её послать. Она интересная… Да, я сейчас к ней еду. Да, так всё и будет. Но смотри, Миша. Если в итоге выяснится, что она ангел и там у нее вообще ничего нет — я приеду и в морду тебе дам.

Подслушано в метро.

В этот день я ехал на работу намного позже обычного. Не по собственной воле, разумеется. Клиенты перед сезоном летних отпусков словно взбесились, шли в офис косяком. Ничего необычного, в общем-то, но работа с новыми клиентами в нашей фирме всегда начиналась с меня. А значит, моё опоздание автоматически задерживало всю фирму, било её по карману. Как следствие, это портило мои отношения с руководством, да ещё и нагружало сверхурочно. Понятно, что опаздывать в такие периоды особенно не хочется.

Но острому пульпиту не прикажешь. Поэтому в самую горячую пору я был вынужден потерять почти три часа рабочего времени на визит к стоматологу. Клиника, выбранная наугад, лишь бы поближе к дому, оказалась не ахти, врач несколько раз заставил меня взвизгнуть и подскочить до потолка прямо из положения лёжа. Ругался, что я не способен потерпеть пару минут такие простые манипуляции.

К чему вам эти подробности? Суть-то, в общем, заключается в том, что в метро я спускался поздно и не в лучшем состоянии. А с учётом выложенной суммы и перспективы просидеть в офисе до полуночи — прогноз на хорошее настроение у меня отсутствовал.

Чуть поправила положение пара бродячих музыкантов, расположившихся за крутым поворотом коридора, перед эскалаторами. Я вообще люблю живую музыку, а тут ребята со скрипкой и флейтой устроили прохожим прямо-таки майский день, именины сердца. Музыка на известный серьезный мотив, исполняемая в неожиданно быстром мажорном стиле, лилась между стенами, накатывала, как прибой, радовала и смешила.

Я сунул руку в карман. Едва коснувшись кошелька, вспомнил, что наличных у меня больше нет, спасибо доктору. Кидать за такое выступление пару жалких монет-медяшек показалось стыдно. Настроение сразу упало, на эскалатор я ступил с раздражением, а к вагону подошёл уже снова с черными мыслями о бездарно потерянном времени и тающих финансах.

Вдруг сквозь оконное стекло я увидел знакомую фигуру. Странно, Оболтус никогда ещё не попадался мне на глаза так поздно. Я, конечно, и сам вне утреннего часа пик спускаюсь в метро не часто, но… К тому же, он любит ездить ближе к концу вагона, забиваясь в самый угол, где никогда нет давки. Его даже в часы пик нельзя было застать у дверей или возле "гармошки". А тут…

Я услышал предупреждение робота-диктора: «Осторожно, двери закрываются!» — и поспешно шагнул внутрь. Привычно улыбнулся, кивнул. Ответа, к ещё большему моему удивлению, не последовало.

Лицо под капюшоном с преувеличенным безразличием смотрело в потолок. Меня вроде как не заметили и не узнали. Но я тут же отметил напряжение скул и дергающийся глаз. Оболтус всё прекрасно видел, поэтому сильнее занервничал. Он упорно подавлял попытки посмотреть то в мою сторону, то куда-то вбок, за своё плечо.

Я озираться не стал, поступил хитрее. Воспользовался излюбленным приемом. Спокойно прошёл глубже в вагон и с безразличной миной уставился в окно. Место выбрал идеально, потому что раньше сто раз так делал. Стоило поезду откатиться от станции в темный туннель, и в окне как в зеркале отразился Оболтус. А чуть повернув голову, я мог разглядеть любого из наших попутчиков.

Ни один даже не заподозрит, что я пялюсь прямо на него, ведь отражения в окнах так естественны и привычны! Моего шпионажа со стороны почти не заметно, отсутствующее выражение лица явно свидетельствует, что "абонент недоступен".

Итак, кто из них? Детей сразу пропускаем, бабульку с двухколёсной тележкой тоже. Ближе всего к Оболтусу стоит девушка лет эдак 25. Может, это она его так напугала? Сама возбуждена, болтает по телефону. За гулом двигателя не слышно, о чём.

Нет. Дама слишком занята своими проблемами. Пожалуй, угроза заключена не в ней. Две женщины постарше за ней? Нет, эти тоже погрязли в собственном разговоре. Парень в ветровке? Спиной стоит, поглощён музыкой. Дед позади него?

Тут вагон качнуло на повороте, неплотная масса пассажиров синхронно шевельнулась. И в прогале между двумя рядами плеч и животов я заметил, наконец, того, кто был нужен.

Мужчина средних лет, среднего роста, средней комплекции. Стрижка короткая, не модная, волос русый. Лицо среднестатистическое, ничем не примечательное, кроме уверенного жёсткого взгляда. Одежда тоже самая обычная: потёртые джинсы, лёгкая куртка спортивного стиля, стоптанные демисезонные ботинки. В общем, для любого невнимательного зрителя это был человек без имени и без внешности, не обращающий на себя внимания. Более того, вылетающий из памяти через секунду после случайной встречи.

Любой работяга со стройки выглядит более ярко, броско. А так одеваются лишь те специалисты, что не хотят встречаться с чужими взглядами. Оперативники в штатском, карманники на работе. Не успевшие разжиться личным авто начинающие бандиты.

Особенно мне не понравилось, что при каждом движении Оболтуса незнакомец тоже едва заметно подается вперед и теребит пальцами полу куртки. Торопится, нервничает. Хотя по сути — чего тебе сейчас бояться, на перегоне? Куда он от тебя убежит?

Нервный жест не оставлял сомнений, что под курткой у неизвестного — оружие. Ох, парень, во что же ты вляпался? И как же тебе помочь? Сейчас ведь половина вагона выйдет на пересадочной, и положение твоё станет вообще аховым…

Оболтус и сам понимал свои не радужные перспективы. Пока я обдумывал ситуацию, он уже принял какое-то решение и начал действовать. Двинулся, но не к дверям, что означало бы неизбежную встречу с опасным незнакомцем, а в обратную сторону. То есть, к торцу вагона. Я поймал его взгляд и постарался выразить мимикой всё своё удивление.

— Помоги! — едва слышно произнес Оболтус, протискиваясь мимо меня.

Я, признаться честно, ждал чего-то большего. Внятной просьбы, хотя бы сжатых объяснений. А он только лишь шепнул ещё раз: "Помоги!" — и пошёл дальше. В тупик, который вот-вот станет ловушкой.

Преследователь забеспокоился. Он не мог понять, почему жертва ломится прочь от двери. Повинуясь охотничьему инстинкту, поспешил следом. А я, зная о происходящем ещё меньше, двинулся ему навстречу, заранее выжимая на лице радостную улыбку.

— Семё-ё-ён! — заорал я на весь вагон и обхватил неизвестного за плечи. — Сколько лет! Как я рад!

Он ошалело уставился. Я надеялся, что играю обознавшегося дурачка достаточно хорошо.

— Мужчина, вы ошиблись! — первое удивление улетучилось за полсекунды. — Пропустите меня!

Мало, слишком быстро. Я продолжал играть.

— Да ты что, Сёма, не узнал? Это же я!

— Мужик, уйди с дороги, я тебе говорю! — уже с нотками агрессии в голосе вырывался незнакомец.

Поезд выкатился из туннеля на залитый светом перрон. Весь вагон глядел на нас, у многих сцена "обознатушек" вызвала невольные улыбки и усмешки. Но не у виновника инцидента. Тот со всё растущим беспокойством вытягивал шею, стараясь заглянуть мне за спину, не упустить из поля зрения свою цель.

Через секунду поезд остановится. Надо было что-то предпринять, но идей в голову не приходило. Оставалось только играть дальше, не выпадая из логики.

— Ну какой «мужик»? Что ты говоришь? Это же я, Вадим! Мы же с тобой в один детский сад…

Незнакомец так обалдело глянул на меня, что я понял: с детским садом перебор. Но руки не убрал. Наоборот, вцепился крепче в куртку и потянул к зашипевшим пневмозамками дверям:

— Слушай, а пойдём со мной? Я тут знаю место, посидим, вспомним детство…

— Отвали от меня! — рявкнул, не выдержав наконец, незнакомец. — Убери руки живо!

Он оттолкнулся от меня и сунул правую руку за пазуху. Всё, грань, понял я и примирительно поднял ладони, отступая.

— Да ладно, ладно, не горячись! Ну попутал малёха, с кем не бывает?

Мимо нас протискивались к выходу рассерженные неожиданным препятствием пассажиры. Незнакомец с удвоенной энергией полез им навстречу, напоследок бросив в мою сторону ещё один ненавидящий взгляд.

В торце вагона гулко брякнуло. Послышался возглас: "Во дурак! Откуда у него ключи?" Я даже привстал на цыпочки, чтобы разобраться, что произошло. Но успел лишь увидеть, как из промежутка между вагонами на перрон спрыгнул человек в серой кофте с капюшоном и большими скачками скрылся за колоннами.

— Ыы! — Взвыл облапошенный преследователь, бросаясь назад, к дверям.

Правильно, откуда у него возьмутся ключи от торцевой двери? Хм, а откуда они взялись у Оболтуса?

— Сёма, ну что, вспомнил? — как дурак, я воссиял новой улыбкой и широко расставил руки для объятий.

— Пошёл вон с дороги, урод! — заорал незнакомец и выхватил пистолет.

"Макаров, девять миллиметров, восемь патронов в обойме", — отметил я. Испуг разыгрывать не было нужды, он получился естественным. Я послушно шатнулся вбок, освобождая проход.

Двери зашипели, закрываясь, но бандит одним прыжком оказался между створок. Извиваясь ужом, он протиснулся наружу и побежал по платформе. У машиниста моргнула индикация незакрывшихся дверей, он повторно нажал кнопку: приоткрыл и захлопнул ещё раз.

Когда вагон нагнал незнакомца, тот уже не бежал. Шёл, матерясь и запихивая пистолет в кобуру. Оболтуса поблизости не было видно. Разглядеть меня в ускоряющимся поезде бандит вряд ли бы смог, но проклятия, посылаемые вслед, я ощущал в тот момент почти физически.

* * *

— Ты понимаешь, что я тебя посажу? Ты хоть понимаешь, во что вляпался?

— Не-а, — ответил я, наивно хлопая ресницами.

Я и вправду не понимал.

— Ну ничего, ещё поймёшь! — заверил мужчина напротив и с преувеличенной брезгливостью бросил на стол мой паспорт. — Понаехали тут!

Переигрывает. Нет, кого попроще он бы вполне мог выбить из колеи этими цирковыми приёмчиками. Самый простой способ разговорить человека — цеплять его за эмоции. За страх, за совесть, за возмущение. Мужик явно тёртый, перебирает все варианты технично, быстро, не удивляясь промахам и не рефлексируя над ними впустую. Это я должен нервничать, а для него это рутина.

— Во-первых, вы так и не сказали, кто вы такой, — заметил я.

Нет, ну а с какой стати ему подыгрывать? У него работа, а мне рабочий день окончательно сорван. Уже битых два часа торчу в опорном пункте под замком, наручники впились в кожу, бок в районе печени ноет. Ещё и этот зуб снова разошёлся, будто и не лечили. И жрать охота — мочи нет, так что…

— Во-вторых, все граждане в нашей стране равны в правах, независимо от места прописки.

— Грамотный? — притворно "купился" собеседник и охотно начал развивать способ контакта через взаимный интерес. — Ты юрист что ли?

— Да, что-то вроде того.

— А кем работаешь?

"Сам-то ты опять от этого вопроса увильнул", — подумал я.

— Консультант в юридической фирме.

— Адвокат, что ли?

— Почти. Консультант в службе рисков. Проверяю документы на достоверность, нахожу поддельные «оригиналы» и переделанные копии. Собеседования провожу, оцениваю клиентов на добропорядочность. Выявляю шулеров. Некоторые люди, знаете ли, любят пудрить окружающим мозги. А вы?..

Он едва успел метнуть в меня возмущенный взгляд, но я тут же добавил:

— …кем работаете?

Мужчина снова взял со стола мой паспорт, покрутил в руках, раскрыл на странице с фотографией. У меня появилась уверенность, что он и без повторного изучения помнит все записи в моём документе, до последней цифры. Просто обдумывает услышанное, тянет время. Но имя и должность упорно не говорит, а это может быть плохим знаком. Потому что, чем дальше, тем меньше он похож на полицейского.

Нет ни капли сомнения, что задержали меня настоящие полицейские. И опорный пункт тоже самый настоящий, прямо на выходе со станции. Я мимо него дважды в день прохожу, пять раз в неделю. Остановили, проверили документы и скрутили, наподдав чуток для профилактики, — это было настоящим, по всем правилам. А вот дальше…

Собеседник играл грамотно, красиво, профессионально. То давил криком, то угрожал тюрьмой, то уверял, что и так всё знает, но моё признание ещё пока может облегчить ситуацию… Но он с самого начала забыл напугать меня своей страшной должностью, типа старшего следователя по особо важным делам.

Потом, он ни разу не попытался завалить меня номерами статей из кодексов, которые я нарушил. А так бывает, когда должность у спрашивающего совсем не страшная, а статей закона он не помнит. Или не знает. Не знать статьи, которыми следователь должен по три раза оперировать каждый день, можно только в одном случае, если это вовсе не твои статьи, твой круг интересов совершенно в иной сфере.

Короче, через пятнадцать минут после знакомства я почти уверился, что это не полицейский. Билась эта уверенность только о навыки собеседника профессионально вытягивать информацию. Он явно был неплохим психологом и хорошо осведомленным… Кем?

— Своими действиями, — теперь его голос был ровный, спокойный, предназначенный для давления на людей, не поддающихся эмоциям, — вы сегодня способствовали побегу особо опасного преступника. Террориста.

Ох, даже так?

— Да-да, именно так!

Ну вот, даже не понадобилось произносить вопрос вслух. Пропустил я случайно удивление на своё лицо, выдал эмоцию.

— И ваш поступок может иметь очень тяжкие последствия для всего человечества.

Я облегчённо выдохнул, а он и эту эмоцию тоже считал. В усталых глазах мелькнуло раздражение. Да уж, зря ввернул про человечество. В беду для города я бы поверил, в угрозу стране — возможно. Но Оболтус как террорист международного масштаба?

— Вам стоило бы остановиться на версии про вора-карманника. Правда. Звучало бы правдоподобно. А будь Об… об этом речь, о терроризме, со мной тут беседовали бы по-другому и совершенно другие люди. Кстати, кто вы такой, вы опять не сказали.

— Вы сорвали задержание опасного преступника, — снова попытался он.

— Опасных преступников не задерживают в метро, силами одного опера. Да при куче посторонних, которых он элементарно мог подстрелить в случае чего!

Ух ты. А что в моих словах было такого удивительного, от чего он вопросительно вскинул брови? Не подавить ли мне немного в этом направлении?

— Представьте себе, что могло случиться, если бы этот ваш… преступник тоже был вооружен? Перестрелка в вагоне метро! Завтра… нет, уже сегодня все газеты трубили бы про такое ЧП.

Мужчина мрачно разглядывал столешницу, постукивая по её краю моим паспортом. Получается, он детально знал обо всём, что произошло в поезде между мной и Оболтусом, но не был поставлен в известность о действиях сотрудника полиции? Да как такое возможно?

— А этот человек, — наконец произнес мой собеседник, — Он что, действительно… был вооружен?

— Да откуда я знаю? Подошёл ко мне человек, попросил о помощи. Кто он такой, я даже спросить не успел. Ваш этот… сотрудник… Сперва вёл себя как киллер из дешёвого боевика, а потом и того лучше, начал орать и размахивать пистолетом.

— Понятно, — вздохнул мужчина. — И вы не можете сказать нам, куда потом делся ваш попутчик? Где его искать?

— Ну разумеется! Я даже имени его не знаю. Раз-другой видел в поезде, не более того. Возможно, он ездит по этой ветке регулярно. Попробуйте поискать утром на конечных станциях, в конце концов.

Стоп. А с чего бы это я им информацию выкладываю? На какую уловку я повёлся, что даже советы даю?

Собеседник подождал пару минут, но я с досады даже прикусил язык зубами. Не дождавшись продолжения, он снова вздохнул.

— Семёнов! Мы закончили!

В комнату заглянул один из сержантов, что выкручивал мне руки у эскалатора.

— Успешно, товарищ майор?

— Нормально, — не стал детализировать "майор". — Оформи ему, я не знаю, хулиганку или что у вас там. И отпусти.

"Я не знаю"? "Что у ВАС там"? Да какой из тебя майор?

— Уважаемые, вы ничего не путаете? Хулиганку? Мне? За то, что я предотвратил стрельбу в толпе и не сдал вашего беспредельщика особистам? Он нарушил половину закона "О полиции" разом. Хотя десятой, двенадцатой и пятнадцатой статьи достаточно, чтобы гнать его из органов с волчьим билетом!

Ноль реакции. Будь этот майор настоящим, моментально возник бы спор, потому что я перечислил статьи невпопад. Не заметить такой прокол мог только человек, вообще не имеющий отношения к полиции. А "майор" — не заметил. Поэтому я уже без всякой опаски продолжил спектакль. Поднял ладони и потряс наручниками:

— Я как минимум рассчитываю на справку! Для начальника, что меня привлекли для помощи следствию, а не как бандита. Ну и на ваши извинения, товарищ майор. Вы мне, кстати, так и не назвали свою фамилию и должность!

Сержант очень удивился такой отповеди и вопросительно посмотрел на "майора". Но тот только поморщился и отрицательно покачал головой.

— Ладно, отпусти его. Так. Я поеду, мне ещё перед директором отчитываться.

Перед директором? Хмм… Где это у нас командиров называют директорами? В ФСБ что ли?

Он шагнул за дверь, сразу же остановился, поднял к груди кулаки и зашипел злобно. В проёме я мельком заметил давешнего оперативника, тот поспешил убраться с дороги "майора", поэтому скрылся и у меня с обзора тоже. Дверь прикрыли, но я ещё различил в потоке неразборчивой ругани слова "оружие", "прилюдно" и почему-то "хартия". Наверное, имелось в виду что-то другое, а я не расслышал.

Потом прозвучали несколько слов невнятно, другим голосом. Эти попытки оправдаться были прерваны чем-то вроде "дурака кусок" и "в улитку превратит", затем всё стихло.

Сержант тем временем подошёл к столу и положил руку на резиновую дубинку.

— Ну что, пошли? Выпишу тебе…

Я напрягся.

— …справку для начальника, — закончил шутник-самоучка и звякнул ключами от наручников.

* * *

Такой день не мог закончиться хорошо. Любой другой, но не этот. Я бы очень удивился, узнав, что за время моего отсутствия в офисе не случилась ещё парочка каких-нибудь гадостей.

И совсем я не удивился, встретив в дверях лично шефа. Здание большое, поток клерков из разных фирмочек бесконечный, но меня это не спасло. Шеф оказался на моем пути именно в этот момент. Выделил меня в потоке, немигающим взглядом удава подтянул к себе.

Я пытался оправдываться прямо на месте, видя неважное настроение начальника. Когда он в таком состоянии, аргументы лучше не откладывать на потом. Потому что он относится к типу людей, всегда уверенных в своей правоте, а как следствие — делающих поспешные выводы на основании первых впечатлений, и никогда их не меняющих.

С такими руководителями очень легко уживаются подхалимы и, как бы выразиться помягче, беспринципные карьеристы. Главное, быть всегда начеку и успевать первым изложить своё видение по любому поводу. Начальник примет твою точку зрения, а любую попытку переубедить расценит как покушение на его авторитет. Со всеми вытекающими.

Такие истории в нашей фирме уже случались, это закономерно в любом большом коллективе. Я их, разумеется, отметил и проанализировал. Извлекать личную пользу — это ниже моего достоинства, однако же в экстремальных ситуациях, подобных сегодняшней, я данное обстоятельство учитывал.

Но кажется, на этот раз я опоздал. Шеф уже успел надумать себе, потому что на мои слова, подкрепленные чеком из клиники и справкой из полиции, отреагировал с язвительным сарказмом. Предложил повесить "эти бумажки" в рамочке на стене кабинета, вместо диплома юриста. А также велел явиться в его кабинет ровно через пятнадцать минут. Ему, дескать, требуется время, чтобы проводить этих двух господ, моих, между прочим, клиентов. Которым было назначено на сегодня, но я нашёл, видимо, занятие более важное, чем работа над новым контрактом.

Чёрт, чёрт, чёрт! У меня ведь, действительно, было назначено. С утренними посетителями я передоговорился, пока сидел в очереди к стоматологу, а с этими — не успел. Наручники и отобранный на время допроса телефон лишили такой возможности.

Дав шефу эти пятнадцать минут и надеясь, что он успеет остыть к моему появлению, я поднялся в офис. Главным образом, чтобы проверить, нет ли за мной ещё каких пропущенных хвостов, и выяснить у коллектива, к каким новым претензиям надо подготовиться.

Планировка нашего бюро изначально задумывалась в модном стиле "опенспейс". Это когда все столы расставлены в одном зале, а все сотрудники друг у друга на виду, и только директор имеет возможность в течение дня расслабиться за своей перегородкой, снять туфли и вытянуть ноги. Нам стоило больших трудов убедить руководство, что клиенты обращаются в фирму с конфиденциальными, очень чувствительными для себя и своего бизнеса вопросами. Многие из них не хотели бы обсуждать подробности при посторонних, даже если это сотрудники той же организации. Да что уж там, большинство не хотело бы даже быть замеченными на нашем этаже кем-либо из своих знакомых.

Идею открытой планировки в новом офисе шефу подкинул наш пиарщик — молодой креативный сотрудник, исполнявший функции рекламного агента, специалиста по связям с общественностью, ведению корпоративного сайта и страниц в соцсетях — всё в одном. Шеф пребывал в хорошем настроении и сказал, что ему идея нравится. Когда коллектив узнал об этом и взвыл, шеф отказываться от уже принятого решения… ну, вы поняли.

К счастью, пиарщик вскоре попался на воровстве рекламного бюджета, который он перечислял самому себе за работы, которые сам же потом и выполнял в своё рабочее время. Оставалось лишь немного дожать вопрос. И мы, хотя и остались сидеть все в одном зале, получили четыре изолированных переговорных комнаты, а также отдельное скромное помещение для отдыха.

Кивнув ребятам, корпевшим над мониторами в общем зале, я прошёл в комнату отдыха. Там был как раз тот, кто мне нужен. Секретарша шефа Светочка, юное существо с большими глазами, губами и всем остальным, что обычно бывает большим у секретарш пожилых самовлюбленных начальников. Достаточно красивая, чтобы вызывать зависть у владельцев соседних офисов, и достаточно умная, чтобы наш шеф постоянно замечал признаки этой зависти и приписывал их в заслугу своим качествам хорошего руководителя.

В отличие от многих, мне Светочка была интересна своей эрудицией, изрядной начитанностью и информированностью. Она досконально знала детали и причины всех событий в офисе, а порой и за его пределами. Только тот, кто сумел разглядеть под образом смазливой простушки истинную сущность Светочки, удостаивался правом считаться её другом — и пользоваться, не злоупотребляя, сопутствующими преимуществами.

— Привет, солнышко! — улыбнулся я, втыкая свою замызганную чашку в кофемашину.

— Привет! — ответная улыбкабыла не менее искренней, для посетителей и неприятных коллег Света использовала совершенно иную. — Ты что там натворил такое, шеф уже раз пять заходил, тебя спрашивал!

Я скривился.

— Да так, ничего особенного. Двух клиентов перенёс и ещё двоих кинул с консультацией.

— Ого! Зря ты так. Кузнецов тебя на скрепки пустит.

Кузнецов — это наш зам по экономике, довольно мерзкий склочный тип, но вполне на своём месте. Обосновать баснословную цену контракта или выбить последний рубль из должника он умел как никто другой.

— А ему-то какое дело? Там работа только началась, деньгами пока ещё и не пахнет.

— Ну, не знаю. Но он всё утро таскался за шефом хвостом.

— А, тогда ясно. Я всё думал, чего шеф такой взъерошенный из-за такой, в сущности, ерунды.

Светка подняла ладонь и пожала плечами, соглашаясь с очевидным. Кофе в другой её руке плеснулся. Она ойкнула, поспешно перехватила чашку обеими ладонями и осторожно понесла её к выходу. Уже у самой двери остановилась и предупредила:

— Ты бы, на самом деле, поаккуратнее с клиентами. Кузнецов только и ноет на каждом шагу, что денег нет. А шеф знать ничего не хочет, он наобещал своей новой пассии Испанию на праздники.

— Погоди, какую Испанию? Он же у нас невыездной? У него ведь суд по алиментам?

— Ты просто не видел эту новую любовь, — фыркнула Светка. — Такая может из мужика в пустыне Гоби лёд для коктейля выдавить. Ради неё шеф приставам всё до копейки выплатил, поэтому теперь так за деньги переживает. Он скорее тебя оставит без бонусов, а то и без зарплаты, чем заднюю включит.

Я вздохнул, вынул из аппарата полную чашку и последовал за Светкой к своему рабочему месту.

Как и следовало ожидать, шеф не выдержал пятнадцати минут, сам пришёл ко мне через десять. Я краем глаза видел его приближение, заранее заведённого, готовящего в мыслях разнос, но вида не подал. Когда он прибыл и упёрся пузом в стол, я продолжал, стоя к нему спиной, вешать на стену деревянную рамочку.

— Ты чем тут занимаешься? — гневно вопросил наш герой-любовник.

— Ваше поручение выполняю, Сергей Иванович!

Я отступил вбок, поворачиваясь и давая разглядеть стену. В рамке, украшавшей раньше мой диплом, теперь гордо белела справка из отдела полиции на метрополитене. Чек от стоматолога скромно притулился рядом в уголке.

— Вот, всё, как вы велели.

— Стожар, ты что, совсем больной?!

Готово, первый эффект достигнут. Шеф пошёл пунцовыми пятнами. Речь, которую он мне заготовил, вылетела из головы вместе с паром, разрывавшим сейчас этот котелок. Теперь важно не дать ему вспомнить, зачем приходил.

— Сергей Иванович, да не беспокойтесь вы так насчёт клиентов. Всех дожму. Утренних уже переписал, встречаюсь с ними вечером в семь, на их территории. И там всё чисто, их досье я проверил, с понедельника можно будет спокойно работать.

Шеф не умел так быстро переключаться между темами. Я успешно вышиб из его головы все предыдущие события дня, а теперь заливал нужную мне информацию.

— Кстати, двух последних посетителей, с которыми вы общались. Там не всё так просто, есть у меня некоторые подозрения. Предлагаю их пару недель помариновать, а я пока проверю их материалы основательно.

— Мдэ? — шеф недовольно поднял бровь.

— А иначе они нас кинут на деньги, — объяснил я максимально доходчиво, не вдаваясь в ненужные сейчас подробности.

— Деньги, — пробормотал шеф. — Деньги нам сейчас очень нужны, факт. Хозяин сказал, что вкладываться в нас больше не намерен. Он теперь наоборот, ждёт от нас роста доходности. А мы что?

— А мы, Сергей Иванович, если тысяч двести потеряем, доходности больше не станет. Этих двоих надо проверять, факт.

— Ну что ж, проверяй, проверяй. Но не две недели же? Пять дней тебе. В понедельник чтобы доложил.

Я тяжело вздохнул. Пожалуй, даже слишком тяжело. Но шеф намёк понял.

— А вот не надо было день рабочий терять на всякую ерунду! Деньги тебе, между прочим, я плачу! А не ОВД на метрополитене. Если ещё хоть одну встречу сорвёшь, лишу премии!

Это нормально. Нужно было дать ему повод для критики. Теперь он и мою версию принял, и вроде как свою задачу выполнил.

Тут я заметил на лестнице Кузнецова. Вот только его тут сейчас не хватало. Больше всего на свете ненавижу эти заспинные нашёптывания и исподтишка подгавкивания.

— Кстати, Иван Степанович, насчёт премии!

— Мдэ? — бровь начальника недовольно поползла вверх.

— Как вы относитесь к Испании?

Вторая бровь от удивления догнала и перегнала первую.

— Дело в чём, я давно хотел туда попасть, и даже недавно вот решился, тур купил на двоих, на праздники. А с деньгами не рассчитал, кредит просрочил. Может, уже и не пропустят на границе. Вот и думаю, а вы не хотите съездить? Тур достойный, бюро солидное, они бы ещё и скидку бы вам сделали. Как?

Надо же, я впопыхах сумел в одну фразу вложить оба логических крючка: на схожесть проблем и на сочувствие. Неужели не заглотит?

— Солидное, говоришь, агентство? Возможно, возможно. А знаешь, Стожар, мысль неплохая, факт. Ты мне вот что, телефончик их скинь эсэмэсочкой, я подумаю. Если достойно и скидку сделают, я подумаю. Но ты, если сейчас же за работу не возьмёшься, никакая Испания тебе не поможет. В понедельник жду доклада, не дожмешь клиента — лишу премии, факт!

Довольный собой, он отправился в сторону кабинета и на полпути столкнулся с Кузнецовым. Тот метал в мою сторону мрачные взгляды и тряс пачкой документов, но шеф безразлично отмахнулся. Он не любил менять принятых решений.

Я в душе крыл это кислое болото витиеватыми матерными выражениями. Но перехватил несколько взглядов и подмигнул разочарованным коллегам, которые зря полдня предвкушали моё расчленение и поедание сырым. Достав из кармана телефон, я пошёл в курилку, на ходу набирая номер.

— Мишка, привет! Помнишь, ты мне обещал Турцию в июне по цене февраля, если я тебе ещё одного клиента в Европу сосватаю? Ну танцуй, тебе сегодня позвонит человек от меня, и ты продашь ему два билета в Испанию. Только не борзей, я тебя умоляю! Начни с горящих, разогрей, потом намекни, что есть эксклюзивные варианты с большой скидкой. А когда он припрется к тебе лично со своей madame, тут уж можешь доить по полной программе…

* * *

Прошла неделя, заканчивалась вторая, а мне так и не удалось больше увидеться с Оболтусом. Я менял вагоны, каждое утро обследовал один за другим по несколько поездов — мой знакомец как в воду канул. Залёг на дно. Я очень надеялся, что не в буквальном, а только в фигуральном смысле.

На работе тем временем поток документов и посетителей не уменьшался, и вскоре коллеги уже стали прямо отмечать мою нервозность, напряжение и даже резкость в общении с клиентами. Это было недопустимо и непрофессионально, и я это понимал. Так что решил на некоторое время завязать с дальнейшими поисками.

Тут ещё шеф со свойственной ему тактичностью заявил, что в следующем месяце выплатит мне голый оклад, если я ещё раз позволю себе опоздать утром хотя бы на десять минут. Я позволил себе ответить непрофессионально резко, после чего угроза остаться на бобах из вербально-теоретической перешла в разряд самой что ни на есть ожидаемой. Это не считая обидных замечаний, что таких разгильдяев, как Евгений Стожар, "пруд пруди в базарный день, замену быстро найдём".

В общем, охотиться за призраком я перестал. Попытался снова стать серьезным рациональным юристом, каким был весь последний год. И вроде бы у меня снова это стало неплохо получаться, но тут же начались проблемы иного рода.

Мне стала повсюду мерещиться слежка. Я чувствовал липкие взгляды на спине, ощущал позвоночником постоянное присутствие опасности даже в самых людных открытых местах. Я пытался подглядывать исподтишка или резко обернуться. Без толку. Ни одного человека, интересующегося моей персоной, заметить не удавалось.

Состояние постоянной угрозы, ежедневный стресс постепенно подрывали мою психику. Я стал нервным, рассеянным и был вынужден обратиться к докторам. Врач выписал успокоительное и провел со мной пару бесед, на некоторое время развеяв страхи, убедив в абсурдности тревоги.

То ли это помогло, то ли общая накопившаяся усталость, а может — сеансы пятничной терапии в компании старого армейского приятеля Лёшки Смыслова и его крафтовых нефильтрованных лекарств… В общем, восприятие моё постепенно притупилось и страхи отступили на добрых три дня. Ближе к следующим выходным я чувствовал себя настолько спокойно, что впервые справился со всем объемом запланированной работы и даже заработал похвалу от шефа за встречу с перспективным клиентом, назначенную на вечер в нерабочей обстановке.

Но в пятницу случился рецидив. Провозиться с бумагами пришлось почти до восьми. Работа не клеилась. Настроения, сами понимаете, не было и в помине. Бросил бы всё раньше, но клиенты, с которыми обещал встретиться во что бы то ни стало, дважды звонили и сдвигали время. В итоге я прождал их почти до девяти, а когда мы закончили — шёл одиннадцатый час. Домой я мог рассчитывать попасть только к полуночи.

Кафе, где проходила встреча, располагалось возле их офиса на Шаболовке. Поэтому теперь, чтобы попасть на мою "домашнюю" ветку метро, надо было сделать две пересадки. Сначала доехать до Октябрьской, перейти на кольцевую. Проехать ещё два перегона, на Киевской снова пересесть на радиальную и ехать уже по прямой до самого дома.

Раньше, когда про метро я только слышал в новостях, такой маршрут заставил бы меня просидеть над картой города добрую четверть часа. Поэтому одной из первых целей, что я поставил себе после переезда в столицу, было изучение транспортной схемы.

Удивительно, но многие местные жители не знают про своё метро самых простых вещей. Сколько выходов у самых крупных пересадочных станций? Сколько остановок делает поезд на оранжевой линии? Или даже — какая станция следует после Тушинской, если ехать из центра?

Большинство пассажиров хорошо помнят только те участки метро, по которым катаются каждый день. Остальное им не интересно, потому что они могут в любой момент посмотреть схему или построить маршрут у себя в телефоне. Мне не по душе такая зависимость от гаджетов, я люблю быстрый расчет и уверенность даже в мелочах. Поэтому заучил схему метрополитена наизусть, могу в уме построить маршрут из любой точки города. И даже буду представлять время поездки.

Ладно, я опять отвлёкся. Вернёмся к тому вечеру. Несмотря на позднее время, народу в вагонах оказалось полно. Пятница — не простой будний день, в пятницу многие вечером не торопятся разъехаться по своим спальным кварталам, добровольным гетто. Большие компании и маленькие группки москвичей выбираются в центр, гуляют, отмечают конец рабочей недели. А потом возвращаются с наступлением темноты подшофе. Так что в пятницу вечером траффик в метро совсем не такой, как во вторник или даже в четверг.

Так вот, пока я не добрался до Киевской, вагоны были полны и сесть мне не удавалось. Спать я ещё не хотел, но усталость чувствовал сильно. Так у многих бывает под вечер, если день пошёл не по плану, пришлось помотаться по городу больше обычного. Но спать, повторю, я не хотел. До последнего перехода оставался вполне бодрячком. А значит, неладное я должен был почувствовать гораздо раньше. Просто обязан был! Но не почувствовал.

Тех двоих за спиной я заметил, только когда поднимался на эскалаторе в зал радиальной линии. Обернулся случайно.

Они были очень похожи. Не братья-близнецы, но как минимум земляки. Смуглые, плохо выбритые, со светлыми пятнами на широких скулах. Такие пятна бывают у людей, много времени проводящих на солнце, когда они отращивают пышные бороды. Сбреешь бороду, а под ней оказывается бледная кожа.

Ещё у них были длинные темные волосы, забранные на затылке в хвостики. И, пожалуй, всё. Всем остальным, от телосложения до одежды, они отличались, только пятнистые подбородки и конские хвосты кричали, что это люди из одной среды, возможно — близкие родственники.

Эскалатор в переходе с Киевской-кольцевой на синюю ветку короткий, один из самых маленьких во всем московском метро. Разглядывать на нём кого-нибудь подробно нет времени, иначе можно растянуться на холодном мраморном полу. Да и повода не было задерживаться: мало ли в метро ездит самых разных людей? Откуда уверенность, что эти двое следуют непременно за мной?

Так что я спокойно сошёл с эскалатора и прошагал в людском потоке до первой колонны. Только там, заходя за угол, бросил взгляд назад. Незнакомцев за спиной не было.

По коже побежали мурашки. Они что, заметили мой взгляд? Поняли, что я подозреваю слежку, и спрятались? А куда? Как можно спрятаться на движущемся эскалаторе? Убежать вниз, расталкивая поток людей? Представляю, какой гвалт стоял бы тогда на ступенях.

Может, они наоборот, ускорились? Стоят теперь рядом со мной, позади этой колонны? Нет, проходящие мимо люди всегда выдают тех, кто ведёт себя неадекватно. Прохожие непременно упирались бы взглядами в прячущуюся парочку, поворачивали бы головы. Но никто, ни один человек не заметил ничего странного. И вот это реально пугало!

Постояв для верности еще полминуты, но так и не дождавшись, чтобы эскалатор вывез наверх кого-нибудь знакомого или подозрительного, я потребовал у мозга прекратить панику. Похоже, проблема выдумана на пустом месте, у меня просто разыгралось воображение. Но на всякий случай…

Поезд прибывал справа, а я свернул налево, к середине станции. Прошёл одну колонну, вторую. Шел специально медленно. Посадка подходила к концу, перрон быстро пустел, а я не таился, открыто озирался в поисках чего-нибудь странного. Нет, никого и ничего. Преследователей с конскими хвостами на голове — нет.

Просто мне надо успокоиться. Поехать домой, отдохнуть, принять десять граммов валерьяночки. Или десять по десять коньячку.

Краем сознания я отметил, что стою сейчас как раз напротив того места, где утром выпрыгнул из поезда Оболтус. Но отвлекаться на это было некогда, голова занята другим. Над дверями вагонов уже мигали красные лампочки, а робот забубнил своё "Осторожно!.."

Я быстро шагнул к краю платформы. Оставалось лишь вскочить в вагон и, если успею, обернуться в последний раз. И тут навстречу из вагона выметнулась человеческая фигура.

"Сбереги это!" — услышал я, одновременно получая резкий удар плечом. Не упал только потому, что Оболтус придержал меня обеими руками. "Ой, простите!" — воскликнул он громко, а сам уверенным сильным движением затолкнул меня в шипящие пневматикой двери.

Я смотрел на него сквозь стекло, соображая, что это сейчас было. А Оболтус продолжал делать вид, что знать меня не знает. Его озабоченный взгляд был направлен в другую сторону, в конец платформы, которого я изнутри поезда видеть не мог.

Мне не надо было видеть, я и так уже понял, в чём дело. Ещё до того, как Оболтус бросился бежать между массивными призмами-пилонами светлого мрамора, а вслед за ним пронеслись двое мужчин, похожих, как родственники, даже с одинаковыми причёсками в виде конских хвостов.

Поезд втянулся в туннель, с каждым метром ускоряя перестук колёс. Мой мозг под воздействием новой ударной дозы адреналина работал с тройным ускорением, анализируя случившееся и раскладывая всё по логическим полочкам.

Первое: преследователи всё-таки были реальны.

Второе: они могут прятаться от чужих глаз на пустом месте. Это невозможно, но они могут.

Третье: Оболтус поджидал меня на этой станции. Это невозможно, сидя в поезде, а не на перроне, но он смог.

И четвертое. Тем двоим, выглядящим гораздо более опасными, нежели незадачливый мент в штатском, Оболтус показался более важным, чем я. Причём, Оболтус знал это, но все равно подставился, отвлёк на себя.

Что это, благодарность за спасение? А смысл? Я не представляю ценности для преследователей. В отделении я это вполне убедительно доказал. Эти двое не имеют отношения к полиции? Тогда кто они и зачем?..

Что-то мешало нормально стоять, занимало руки. Я оторвал глаза от окна, в котором не было уже видно ничего, кроме мелькающих бетонных плит. В ладонях у меня оказался средних размеров полиэтиленовый пакет. Мягкий, словно набитый одеждой. Тот самый, из которого Оболтус доставал иногда свой шарфик.

"Сбереги это!" — так он сказал? Сберечь кулёк со шмотьём? Серьёзно?

Я оглядел полупустой вагон и поймал на себе пару заинтересованных взглядов. Да уж, наверное, я веду себя странно. Надо присесть и всё тщательно обдумать. Места свободные наконец-то есть, в связи с чем — прими слова искренней благодарности, богиня удачи. Ты вовремя вспомнила обо мне и соизволила подсластить испорченный день.

Так я подумал и совершил большую, почти фатальную ошибку. Плюхнулся на сиденье — и почти мгновенно заснул.

Хвосты

— Да ты видела его. Такой бритый, наглый, тупой и вечно в спортивных штанах. Ну как эти у нас, первокурсники с юридического факультета.

— Да поняла я, поняла. У меня мама таких называет "шакалатье". Через два "а".

Подслушано в метро.

Спал я очень крепко. Настолько, что едва не прозевал свою станцию. Разбудил меня голос из динамиков, требующий покинуть вагон, а ещё внезапная тишина и погасший свет.

И то, не разбудили. Вывели в такое состояние полусна, когда реальность воспринимается отстраненно, кажется очень замедленной, а все события окружающего мира как бы не касаются тебя, не требуют реакции тела.

Надо проснуться. Надо выйти из вагона. Я ведь упоминал, что езжу со станции подброса, где поезда высаживают всех пассажиров, чтобы поехать в обратном направлении? Если я не проснусь и не выйду, уеду в пустом поезде как минимум в депо. А это как минимум штраф.

Я принялся бороться со сном. Получалось плохо. Открыть глаза по-прежнему не мог, но приложенные усилия заставили голову немного проясниться. Мысль заработала чётче.

Теперь меня волновало сразу три вещи. Первое: почему я не могу окончательно проснуться? Второе: почему никто из попутчиков не разбудил меня, они ведь видели, что я остаюсь в вагоне? И третье: кто сидит рядом со мной и всё настойчивее тянет из моих рук пакет?

Пакет! Испуг пробежал по венам, приводя тело в боевую готовность. По-прежнему не открывая глаз, я напряг пальцы, стиснув свою ношу.

— Что ты копаешься? — послышался слева шёпот, разящий нетерпением. — Двери сейчас закроются!

— Не выходит. Он вцепился в этот чёртов пакет, не вытащить! — ответил шёпот справа.

Второй человек сидел очень близко. Прикасался ко мне, беспомощному. В моем полусонном сознании вскипал страх.

— А он точно спит? — спросил первый.

— Вроде спит. Усыплял-то ты, чего меня спрашиваешь?

— Да уже наплевать! Рви и бежим!

Чьи-то руки снова легли на пакет и попытались ухватить покрепче перед рывком. Я крутанулся всем корпусом, вскочил с сиденья и открыл глаза.

— Он не спит! — вскрикнул голос слева, из пустоты вагона.

— Хватай пакет! — ответил ему голос справа.

Я обернулся. Справа тоже было пусто. Только тычок в спину, нанесенный со всей силы сразу двумя руками, убедил меня, что говорившие настолько же реальны, как и их голоса.

Я растянулся на полу, больно врезавшись головой в поручень, а плечом — в каркас сиденья. Сна больше не было ни в одном глазу, а вот страх просто зашкаливал. Хотелось заорать, но боль и паника не позволяли набрать в грудь достаточно воздуха.

Дальше события происходили быстро, почти одновременно. Зашипели закрывающиеся двери, невидимый человек упёрся мне в бок ботинком и наклонился, обдав запахом табака, а я наугад лягнул воздух, вложив в удар весь свой страх и весь свой вес.

Пустота оказалась сначала мягкой, а дальше, по мере продвижения каблука, упругой и твердой. А ещё, она оказалась способна выть, словно самец гориллы, промахнувшийся в прыжке мимо ветки и налетевший на неё самым дорогим. Похоже, мой удар нанес схожие повреждения.

Поезд дёрнул, начал движение. Около меня раздался звук падающего тела и истошная ругань на незнакомом языке.

Второй невидимка тоже ругался, но в его голосе преобладали интонации досады и раздражения. Голос выдал его приближение, я снова лягнул, но чуть менее успешно. Попал ребром подошвы по жёсткому, в голень или под коленку.

Интонации голосов сравнялись. Тот, кому было менее больно, прошипел: "Буня, кончай его!" Вот это был, как мне показалось, совсем плохой знак. Я задёргался, заёрзал спиной по полу и предпринял попытку встать. Мою голень обхватила рука, и я тут же сбросил её резким ударом, словно увидел на штанине огромного паука.

Что я видел на самом деле, а что было только плодом истерящего воображения, теперь уже не скажу. Может, действительно, невидимки отвлеклись и оттого стали чуть менее невидимыми. Может, на них при падении налипла грязь с пола. А может, мой мозг дорисовал всё, чего не мог разглядеть. В общем, я скорее угадал, чем действительно увидел занесенную надо мной руку. В этой руке, в том месте, где должен был заканчиваться кулак, блеснуло острое, но тоже невидимое.

Сработал рефлекс. В части мы не одну тысячу раз повторяли с инструктором по боевой подготовке этот приём. Защита часового от нападения с холодным оружием. Блок, проворот, захват, удар, бросок. Затрещала рвущаяся ткань, что-то хрустнуло, невидимые ноги гулко ударились пятками о пол, а звук падения тела заглушило громкое: "Хэк!" — когда из лёгких у убийцы вышибло воздух. В дальнем углу вагона звякнул металл.

В тот же момент на меня навалилось тяжелое, дышащее перегаром. Второй невидимка очухался и повис на моих плечах, обхватив руки. Я метнулся в одну сторону, в другую, но вырваться не смог. Кое-как изловчился и вдавил своё тело в нишу между поручнем и углом вагона. Нападающий оказался зажат, но хватки не ослабил.

— Диба, бей!

— Он мне руку сломал! — отозвался голос поднимающегося с пола человека.

— Королева нас обоих сломает! Помогай, туннель кончается! — рычал сквозь зубы тот, что висел на моей спине.

Я почувствовал, как ещё одно тело придавило меня спереди. На шее сомкнулись пальцы. С одной стороны слабые, с другой — уверенные, грубые, знающие своё дело пальцы убийцы. Я в ответ вцепился своими пальцами в него, но ухватил только пряжку ремня и полу куртки. Дёрнул ногой, затем попробовал упасть на пол. Невидимки сдавили меня, и я повис в воздухе, вяло болтая конечностями.

Пульс долбил в висках всё медленнее. Грудь разрывало желание дышать, а мозг — осознание, что вот он, пожалуй, и конец.

Поезд выкатился на свет. Это была незнакомая мне техническая платформа, скромно отделанная простым дешевым кафелем. В глазах быстро темнело, но я ещё успел заметить, что по лестнице на перрон выбегают какие-то люди. Они тычут в мою сторону пальцами, размахивают оружием и что-то кричат, а потом кидаются вдогонку за нашим вагоном.

— Засада! — оглушительно рявкнул прямо в мозгу голос невидимки.

— Валим, быстро! — прогрохотал второй.

Тут свет окончательно померк, а вместе с ним исчез и вагон, и станция, и боль в горле, и проклятые невидимки.

* * *

Допрашивал меня всё тот же знакомый "товарищ майор". Из-за этого вышла неловкая пауза, он никак не мог вспомнить, кем представился мне при первой встрече. Я уже хотел сдаться и свести всё в шутку, не в состоянии был заново начинать пикировку, но тут из другого конца вагона позвали:

— Виктор Петрович! Тут в трёх местах следы крови. Все пробы брать?

Ну, вот и познакомились. Пусть будет Виктор Петрович.

— Это моя кровь, скорее всего, — пояснил я. — Они меня ножом ткнули и головой я приложился сильно.

— Снимай со всех мест, авось повезет! — прокричал в ответ коллеге "майор".

Сейчас он гораздо больше напоминал полицейского. И в немалом чине, потому что по первому его слову поезд сняли с маршрута и отогнали в депо. Там уже ждала группа экспертов, которые немедленно начали осмотр места происшествия. А Виктор Петрович усадил меня в уголке и принялся выжимать всё до капли, что сохранилось в моей полуживой голове.

— И куда они в результате делись? Из пустого вагона на пустой станции? Почему их никто не видел?

— Может, потому, что они были невидимые? Я вроде говорил об этом, раз сто примерно.

— Голову вам надо обязательно проверить, это я тоже уже говорил. Давайте пока исходить из вещей реальных, объективных.

— Не получится! — я тряхнул головой и охнул, под бинтом на затылке запульсировала боль. — Никак не выйдет здесь с реальностью и объективностью.

— Почему? — Например, потому, что эти двое перед нападением следили за мной на Киевской. Потом я прыгнул в вагон и уехал, а они остались. Вы знаете способ догнать поезд, идущий из центра вечером в пятницу, при забитых пробками наглухо дорогах? Либо этих двоих ждал на Киевском вокзале реактивный истребитель, либо здесь реальностью даже не пахнет.

Собеседник задумался.

— А как вы узнали, что они за вами следят, невидимые?

— Нет, тогда они ещё были видимые.

— В таком случае, как вы узнали, что нападавшие на вас невидимые — это те самые, бывшие видимые?

И в самом деле, откуда? Я не подвергал этот факт сомнению, я абсолютно уверен, что именно они. Но почему?

— Вот видите? — укоризненно продолжил "майор". — Наверняка и у всего остального найдется объяснение, если хорошо подумать. Например, если на вас напали сзади и сразу ударили по голове, вы и не могли бы тогда никого разглядеть!

Я вздохнул и принялся по десятому кругу рассказывать, что произошло в вагоне. Виктор Петрович опять слушал меня крайне внимательно, записывал каждую новую припомненную мной деталь, но вслух по-прежнему продолжал высказывать крайнее недоверие.

— Как, говорите, он сказал? Королева приказала?

— Нет, не приказала. Королева накажет, если не принесут пакет. Она их обоих поломает, он сказал, или как-то в этом роде.

— А что там было такое, в этом пакете? Что их интересовало?

— Без понятия. Я в него даже не заглядывал.

— Хммм… допустим. И что же, они забрали этот пакет?

— Ну откуда мне знать? Я вырубился до их ухода. Нет в вагоне пакета?

— Нет, — с грустью подтвердил "майор".

— Значит, забрали. Не мог он тоже стать невидимым?

Виктор Петрович задумался, озабоченно погрыз колпачок ручки, а потом махнул рукой, подзывая одного из сотрудников. Подошедшему белокурому парню зашептал на ухо. Я с безразличным выражением лица прочёл по губам: "Ощупать руками каждый миллиметр. Буквально, руками! Есть шанс, что пакет ещё здесь, просто обесцвечен".

Вот так-то. И ты мне, "майор", будешь рассказывать про травму головы? Знаешь ты всё прекрасно, и про невидимок, и про пакет. Ваньку валяешь.

Полицейские отвернулись от меня, разобрать их дальнейший разговор стало невозможно. Тогда я решил не терять времени зря, воспользоваться моментом. Достал из кармана телефон и нашел в списке контактов нужный номер.

— Привет, Лёш! Извини, я по делу. Мне очень нужна твоя помощь!

Алексей Смыслов — мой старый знакомый и, возможно, единственный сейчас человек, имеющий реальную возможность выручить. Уж он-то действительно служит в полиции, именно в управлении на метрополитене. Поэтому я без сантиментов изложил свою просьбу.

— Даже не знаю, чем тебе помочь. Ты же знаешь, я не имею права сливать служебную информацию. Даже если ты пострадавший, все равно — посторонний.

— Подожди, Лёш, ты не так меня понял! Я не прошу стирать или воровать для меня эти записи. Я даже не прошу мне их показывать, если на то пошло. Но я вижу, что следователь этот что-то темнит. Если я прав, то боюсь, что потом вообще не смогу ничего доказать.

— Тогда чего ты хочешь?

— Чтобы ты просто снял копию и сохранил у себя. Хорошо бы, чтоб ты посмотрел это видео сам. Ты же имеешь допуск к системе видеонаблюдения, так что нарушением это не будет даже формально. И тогда ты сам примешь решение. А может, мне что-то дельное посоветуешь.

— Ещё раз, как фамилия того майора, который тебя допрашивал?

— Он не называет. Я знаю только имя и отчество. Виктор Петрович.

— Это всё очень странно. Ну, хорошо. Я не буду ничего обещать, но обязательно проверю и перезвоню.

— Спасибо. Жду звонка.

Я не успел нажать отбой, а "майор" уже стоял у меня за спиной.

— Надеюсь, вы никому не успели рассказать о случившемся?

— Нет ещё, — без раздумий соврал я. — А что, надо было?

— Я вас предупреждаю, никакую информацию отсюда нельзя разглашать. Тайна следствия!

— Разве уже возбуждено уголовное дело? Могу я, как потерпевшая сторона, узнать номер? И по какой статье?

Виктор Петрович посмотрел на меня всё так же невозмутимо, устало и как-то грустно.

— Дело ваше. Всё равно в вашу версию вряд ли кто поверит, скорее вызовут вам неотложку. Но вот нашу работу утечка информации может весьма осложнить. И тогда наши с вами дружеские взаимоотношения могут ухудшиться.

— А вы уверены, что говорите именно про наши взаимоотношения? Меня только что едва не отправили на тот свет, а вы обсмеяли мои показания и советовали проверить голову.

— Между прочим, я абсолютно искренне. И голову советую проверить, удар был сильным, возможно сотрясение. И руку тоже покажите врачу обязательно, не нравится мне ваша рана. Ножа мы, кстати, тоже не нашли.

— Понятно, забрали с собой эти… Боня и Диба.

— Как-как? Как вы их назвали?

— Боня и Диба. Я же вроде говорил. Или нет? Они так называли друг друга. Один другого — Боня, тот его — Диба.

— Буньип и Диббук! — встрял в разговор молодой белокурый полицейский. — Те два мигранта из ориентировки!

Мы с "майором" разом повернулись к нему и вытаращили глаза. Конечно, мы сделали это немного по-разному. Скажем, я бы при виде лица "майора" мгновенно прикусил язык. Но парень был неопытный, он посчитал нашу мимику одинаково живым интересом к его информации, поэтому продолжил.

— Тогда проясняется их невидимость. Непонятно только, каким боком они в этом де…

Виктор Петрович шагнул к нему и пресёк этот поток красноречия, разве что ладонью рот не заткнул. Потом повернулся ко мне и театрально закатил глаза, как бы говоря: видите, с кем приходится работать?

— Поздновато уже, правда? — сказал он мне. — Вам бы домой пора. Отлежаться, отдохнуть. Может быть, вам машину организовать?

— Благодарю. Отсюда мне пешком быстрее будет.

— А, ну и славно. Но Михаил вас всё равно проводит. Травма головы, мало ли что. Проводишь, Михаил?

— Так точно! — отозвался полицейский.

— Вот и замечательно. Только давай отойдем на секунду, я тебя проинструктирую.

"Майор" утащил блондина в сторонку, шипя на ходу ему в ухо: "Только попробуй ещё хоть слово при нём!.." Я хмыкнул и повернулся к дверям.

Под ногой брякнуло. Я посмотрел вниз — и ничего не увидел. Пошевелил носком туфли — снова услышал тихий металлический стук. Тогда, глянув тихонько на полицейских (им было не до меня), я присел и аккуратно поднял невидимый предмет. Лёгкий, тонкий, очень острый. Невидимый. Очень осторожно я сунул находку в карман.

— Вы готовы? Я вздрогнул. Возле меня стоял блондин и смотрел с волнением.

— Всё в порядке?

— Да-да, всё в порядке. — Виктор Петрович просил передать вам вот эту визитку. Если вы вдруг что-нибудь ещё вспомните…

— Я обязательно ему позвоню.

— Вот и славно! — обрадовался Михаил, и мне показалось, что он вдруг стал удивительно похож на своего начальника.

* * *

— Жень, ты во что меня втянул?

Смыслов даже не поздоровался при встрече, а сразу швырнул флэшку на стол передо мной.

— Я же тебе говорил? На меня в вагоне напали…

— Кто на тебя напал в вагоне и почему об этом нет ни строчки даже в журнале учёта информации о происшествиях — это второй мой вопрос, я его тебе позже задам. Сначала ответь на первый: во что, чёрт возьми, ты меня втянул?

Он выдернул стул из-под столика, плюхнулся в него и пояснил:

— За этим видео пришли ещё до того, как я закончил его копировать. Хорошо, что у нас в системе не отслеживается количество просмотров и снятых копий. Я успел экран переключить, сделал вид, что для себя что-то ищу. На минуту бы опоздал — и спалили б меня с твоим видео!

Я взял флэшку и покрутил в пальцах.

— Даже так? А ты прямо с утра туда зашёл?

— С какого утра? — он склонил голову и посмотрел так, словно объяснял сельскому дурачку устройство микросхемы. — Ты видишь, я в форме? В субботу? Я на сутках был. Сразу же после разговора с тобой пошёл запись искать. Минут пятнадцать прошло, максимум!

— Получается, они отправили туда своих людей задолго до моего звонка? Получается, они с самого начала понимали, что происшествие не обычное?

— Кто "они", Жень? Что это были за люди? Ты понимаешь, какого уровня полномочия должны быть, чтобы изъять видео из нашей базы? Не скопировать, Жень! А скинуть всю запись по этому поезду, от конечной до конечной, и потом удалить оригинал с сервера без возможности восстановления!

Такого я не ожидал. Нет, я и невидимок не ожидал, и вообще события последних дней были из ряда вон, но чтобы так? Насколько же Виктор Петрович сотоварищи важные шишки, что могут позволить себе рыться в делах полиции, как у себя на кухне? И чтобы полиция знать не знала об их существовании?

— Честно, Лёш, я не хотел такой подставы. Понятия не имею, кто эти люди, и предположить боюсь. Думал, что это ты мне сейчас расскажешь. Посмеешься, назовешь мнительным балбесом и просветишь насчёт какого-то нового секретного следственного управления на Метрополитене, которое гоняется за пассажирами-невидимками…

Я подкрепил свои слова приглашающим жестом, подвинув на дальний край стола один из двух запотевших стаканов. Смыслов в ответ потянул себя за лацкан форменного кителя. Мне пришлось вернуть стакан на свою сторону.

— Ну извини, я тебя разочарую, — он указал на флэшку. — И вот, кстати, теперь самое время обсудить вопрос насчёт невидимок. Мне некогда было в деталях рассматривать запись, но я очень надеюсь, что ты сейчас подробно и крайне правдоподобно объяснишь, что за чертовщина там происходит.

Я невесело улыбнулся и достал из рюкзака ноутбук. Не дожидаясь, пока он включится, воткнул флэшку в разъём. Разворачивать экран не стал, и Алексей, скрипя ножками стула по кафелю, сам подвинулся ближе.

Когда видео запустилось, я не сразу понял, что там снято. Потом сориентировался: изображение шло разом с двух камер, расположенных в разных концах вагона. На правой половине экрана я, собственной персоной, сидел с закрытыми глазами среди других немногочисленных пассажиров. На левой не был виден, нужную часть вагона скрывали три широкие спины.

Вот поезд остановился, люди потянулись к выходу. Они вставали, даже задремавшие открывали глаза и спешно вскакивали. Одного уснувшего попутчики подёргали за рукав, не давая попасть в неприятную ситуацию. Но не меня! Я продолжал сидеть, привалившись головой к поручню. Пассажиры шли мимо меня, словно не замечая. Вагон почти опустел, осталась только одна фигура, стиснувшая в руках целлофановый пакет.

— Стоп! — скомандовал я сам себе и остановил запись. — Смотри!

Отмотав на три секунды, я начал покадрово листать изображение, специально для Алексея тыча пальцем в нужную часть экрана. Там пакет смялся сам собой и попытался выпасть из моих рук. Моё тело при этом всё так же не подавало признаков жизни.

— Не понимаю. Что там? — сказал Смыслов.

— Ну пакет. Ну вот же! — я ещё раз промотал запись назад и вперёд.

— Непонятно. Слишком мелкое изображение. Будто тень погуще легла.

— В пустом вагоне? — я раздражался его скептицизму. — Ну ладно, давай дальше.

Картинка снова поехала вперёд. На видео пакет сам собой шевельнулся раз, другой, и я признал, что в иной ситуации сам счёл бы это огрехом записи. Даже когда он заметно подпрыгнул вверх, это ничего не доказывало. Я мог бы и сам поднять свою ношу руками. Да, не открывая глаз. Зачем? А это другой вопрос.

Качество изображения резко ухудшилось. Машинист погасил свет, окончательно давая понять, что поезд не пойдёт по маршруту. Потом одну половину экрана перекрыла темная фигура — это мимо меня, едва не коснувшись ноги, прошёл работник метро. Даже не глянул в мою сторону! Вышел в противоположном конце вагона, убеждённый, что салон пуст.

— Как тебе это?

— Странно. Более чем, — согласился Смыслов.

— А вот теперь смотри внимательно!

На экране я вскочил, озираясь по сторонам. Отмахнулся рукой, словно от страшного насекомого. Полетел кубарем. Дрыгнул ногой, вскочил, отпрыгнул. Всё так, как я и рассказывал "товарищу майору", но в то же время… На видео это больше походило на психический припадок, чем на реальную драку.

— Вот, вот сейчас они меня ножом ткнули! — Я невольно похлопал себя по плечу, где под курткой создавал небольшую припухлость слой бинтов.

— Но на записи этого не видно, — констатировал Смыслов.

— Нет. И то, как я делаю бросок через бедро…

— Технично, красиво, но выглядит как пантомима, — закончил он.

Оставались последние секунды записи. Поезд нёсся в тоннеле, на видео было почти черно. Моя фигура прекратила размахивать руками, теперь она просто дрыгалась, всё сильнее сползая к правому краю экрана.

За окнами посветлело — это состав выкатился на платформу. Но меня не было видно: ближняя камера не захватывала самый угол вагона, куда меня зажали невидимки. А на дальней, из противоположного конца, изображение оставалось слишком мелким и темным. Вот тебе и доказательства…

— Останови! — велел Лёшка.

Я мгновенно шевельнул пальцем, подчиняясь. На экране застыл всё тот же нечёткий интерьер вагона в двух ракурсах, нарушаемый только моим ботинком, зависшим в районе потолка.

— Вот! — Хмм… — я уставился на экран, немало озадаченный. — Тебя не впечатлило всё остальное, но почему-то заинтересовал именно этот момент?

— Конечно. Ты не видишь?

— Нет. Признаться, тут картинка ничуть не необычнее предыдущей.

— Это если не знать размеры вагона. Так попасть подошвой в кадр можно, только если встать под камерой на руки.

— На ходу? Я не цирковой.

— Не в этом дело. У нас же две камеры. На этой деталей не видно, зато положение тела можно различить.

— И о чём оно тебе говорит?

— Что ты три секунды провисел в воздухе параллельно потолку. А потом в таком же положении мигрировал к двери и завис в полуметре от пола. Не помогая себе руками!

Я прокрутил запись и убедился, что Смыслов прав, мои последние кульбиты напоминали кадры из "Матрицы". Более того, там даже угадывались два удара с размаха головой о стену вагона.

— Не совсем так я себе это представлял, но слава богу, что хоть тут ты мне веришь.

— Вообще-то мы не первый день знакомы, я тебе с самого начала и на слово поверил. Но тебе ведь не для меня доказательства требовались? Вот, ты их получил.

— В первую очередь, для себя. Всё никак не могу отделаться от мысли, что надо больше спать, меньше работать, а с алкоголем вообще завязывать.

— Переходи к нам на службу, и эта мысль станет твоей вечной несбывшейся мечтой.

— В органы? Ни за что. Мне дорога моя свобода.

— Ну и зря. Ты бы точно справился. С твоей наблюдательностью. Вон, даже фальшивого следователя на раз выявил.

— Кстати, о следователе! — Я крутнул запись дальше, ожидая появления в вагоне Виктора Петровича, но изображение застыло, как только моё тело рухнуло безвольно на пол. — А это что, всё?

— Да. Файлы у нас нарезаны кусками по несколько минут, этот был последним, что я успел скопировать. Потом припёрлись эти твои следователи. Или псевдоследователи, уж не знаю. Я вопросов им не задавал, поскольку сам хожу в отдел мониторинга только как посетитель. У старшего смены вопросов не возникло, а сопровождал их наш зам. В общем…

— Да всё понятно, Лёш, и за это спасибо! Я просто надеялся увидеть что-нибудь, позволяющее выследить моих невидимок. Почему-то мне кажется, что эта невидимость требует от них изрядных усилий. Очень уж они вяло себя показали для такой драки, понимаешь? На их стороне были все преимущества, и оружие у них было, и в целом они вели себя как бывалые бандосы, а не просто шпана из подворотни. А победил, выходит, я в итоге.

— Сильно сказано. Каких-то полминуты, и тебя бы поп отпевал, победителя.

— Так не отпевает же? Значит, победил. Жив остался, и даже трофей отжал!

Я сунул руку в рюкзак и вынул узкий бумажный свёрток. Ложась на стол, свёрток брякнул металлом. Смыслов отогнул бумагу и убедился, что под ней пусто.

— Тот самый нож?

— Ага. Осторожнее, он острый как бритва. Я три раза пальцы порезал, пока домой донёс.

Лешка провел ладонью по контуру.

— Похоже на кортик. На отпечатки не думал проверить?

— Да не, я его залапал основательно, пока такая мысль в голову пришла. К тому же, как их снять, отпечатки? Придётся как минимум эксперта в дело посвящать.

— Меня же ты посвятил!

— С тобой, как ты выражаешься, мы давно знакомы. Нет у меня на примете ни одного эксперта, которому я мог бы доверять, как тебе.

Он хмыкнул и бесцеремонно перетащил к себе поближе мой ноутбук. Забрал флэшку и воткнул вместо неё новую.

— Ну раз так, то есть у меня тебе ещё один подарок. Всё, что касается твоего поезда после происшествия, наши визитёры выгребли подчистую. Включая записи камер из депо. Но это не единственное место, где можно поискать следы невидимок, так ведь?

— Точно! — Я шлёпнул себя по лбу, удивляясь, как сам раньше не догадался. — Если изымать записи они отправились до того, как меня привели в чувство и допросили, то не могли знать, где невидимки подсели в вагон!

— Не столь важно, где они подсели. Важно, где мы их точно можем найти в видимом состоянии.

— В переходе на Киевской!

— Именно!

Смыслов запустил другой видеофайл, и я почувствовал холодок на позвоночнике. На экране две знакомых фигуры сворачивали к эскалатору. Затем картинка переключилась, камера над эскалатором с другого конца показала вместо мужчин пустую ступеньку.

— Вот так они и становятся невидимыми, — заключил я. — Ни пения заклинаний, ни танца с бубном, ни вспышки с громом и молнией. Раз, и всё. Поможет ли нам это знание в их розыске?

— Это — не поможет. Нам помогут сведения об их проездных билетах.

— У них что, есть проездные?

— Конечно, кто ж их в метро бесплатно пустит? Я полночи потратил, отслеживая твой маршрут, а потом и их тоже. Они приняли тебя на Октябрьской, когда ты с радиальной на кольцевую переходил. А туда они приехали с Выхино. И номер их билета на турникете зафиксирован. Если тебе интересно, они пользуются обычной картой "Тройкой", ездят по безлимитному тарифу. Могу даже примерно карту их поездок набросать, но она очень обширная и не слишком для нас полезная.

— Давай уже, выкладывай, — махнул я рукой. — Я и так понял, что всё полезное ты уже сам выяснил.

Смыслов,довольный произведенным эффектом, широко улыбнулся.

— Полезно нам то, что эти двое ездят почти каждый день с одной и той же станции. Значит, живут неподалёку. И значит…

— Мы можем их выследить и повязать там в любой момент!

— Совершенно верно! Если они на дно не залягут после случившегося. И если ты придумаешь достаточно веские основания для этого вот вульгарного "повязать".

— Какие ещё основания?

— Веские, Жень, веские! Предъявить им твой танец в пустом вагоне мы не можем. Их там формально не было. Повода для задержания нет. Максимум, что я могу тут предложить по официальной линии, это "случайную" проверку документов.

— Чёрт. Я совершенно уверен, что паспорта у них окажутся в полном порядке.

— Мне тоже так кажется. А значит, ты можешь рассчитывать не более чем на три часа задержания, а потом их нужно будет отпустить с извинениями, а мне придётся объясняться перед руководством, какого черта я подставляю сотрудников под прокурорские проверки.

— Нет, конечно. Ничего нам это не даст, а невидимки потом уж точно на дно залягут. Нужно другое решение.

— Неофициальное?

— Разумеется. Ты со мной?

— Ха! Ты понимаешь, я за всю свою жизнь знал только одного человека, умевшего вот так мгновенно растворяться в воздухе. Это был наш армейский зампотылу.

Я расхохотался.

— Да, это точно, Васьсергеич мог исчезнуть за долю секунды, если на горизонте появлялся кто-то из старших командиров!

— Ну так вот, после того, что я увидел на этой записи, — Смыслов потряс флэшкой, — я не успокоюсь, пока не пойму механизма этого чуда и не научусь делать так же!

Я похлопал Лёшку по плечу.

— Замётано! Когда ты будешь достаточно свободен, чтобы заняться этим вопросом?

— Сегодня я отсыпной, сил нет. А зато завтра у меня выходной за суточное дежурство. Предлагаю в долгий ящик не откладывать.

Я залпом осушил второй бокал, от которого Смыслов отказался, и захлопнул крышку ноутбука.

— Вот и договорились!

* * *

Мы не планировали устраивать стычку с "хвостатыми". Конечно, нет. На первый раз даже в контакт с ними вступать не считали обязательным. Планировали просто последить, провести разведку, так сказать. Но кто ж знал?

Выхино — район своеобразный. А касательно метро — своеобразный вдвойне. К станции Выхино сходятся маршруты разного транспорта, это первый пересадочный пункт на пути из ближайшего Подмосковья. Поэтому, кто хоть раз пытался отсюда уехать в час пик, запомнит приключение на всю жизнь.

Станция представляет собой дикое сочетание метро, платформы пригородной электрички и автобусной станции. По контуру это великолепие обрамлено автопарковками, забегаловками и магазинчиками. Объединяется всё несколькими подземными переходами — длинными узкими пешеходными тоннелями.

Мы сначала сделали несколько кругов по станции, а потом заняли позицию у этих тоннелей, чтобы пройти в метро незаметно наши невидимки не смогли. Смыслов заранее выяснил (через своих знакомых ребят в службе метрополитена), в какое время билет нужного нам пассажира чаще всего валидируется на входе. Это дало возможность не устраивать засаду с раннего утра, не участвовать в дикой давке, способной привести в ужас даже кильку в томате. Как разумные люди, мы спокойно приехали в Выхино после окончания часа пик, на почти пустую станцию.

В качестве бонуса техники даже сообщили Лёшке, через какой именно турникет предпочитают проходить наши невидимки. Так что мы, сориентировавшись на местности, могли прикинуть даже примерное направление к их дому.

— Эх, жаль, что они оплачивают проезд наличными, — расстраивался Смыслов. — Если бы пополняли «Тройку» с банковской карты, мы бы уже их имена и адреса знали!

Невидимый клинок я таскать с собой не решился. Не ровён час, выроню посреди улицы — попробуй тогда найди. Вместо этого Лёшка выдал мне во временное пользование кожаный тренчик с воткнутой в него полицейской дубинкой. Когда я пристегнул «оружие» к брючному ремню, он хихикнул и нацепил мне дополнительно эмблему дружинника.

— Может, не один час гулять придётся. С постовыми я договорюсь, они возле нас отсвечивать не будут. А для всех остальных на станции этого будет достаточно.

Однако гулять почти не пришлось. Мы сделали всего два круга по площади между платформой и автостанцией, как смыслов тихонько ткнул меня в бок.

— Вот они, — показал. — Узнаёшь?

Пара "хвостатых" свернула в тоннель метрах в двадцати. Я кивнул и последовал за ними, Алексей отстал на два шага.

— Странно, — заметил он, — Не зашли в метро, прошли мимо платформы.

— На электричку идут?

— Не похоже. Скорее, в ларёк.

— Сигарет забыли купить?

— Сейчас узнаем.

У выхода из тоннеля мы решили немного поотстать, увеличить дистанцию. На свету моя разукрашенная ссадинами рожа была приметна за версту. Но мужчины не оборачивались, прямиком топали к небольшому продуктовому магазину. И там надолго не задержались: вышли с полным пакетом и потопали дальше. Затем резко свернули в прогал между двумя ободранными постройками неясного назначения.

Меня грызла какая-то мысль, какое-то подозрение. Но я не мог чётко сформулировать его, поэтому списал на общее возбуждение, азарт охотника. Выждал секунд десять на углу, потом осторожно выглянул.

— Чёрт! Их нет! Там пролом в заборе!

— Заметили нас? Оторвались?

— Не знаю. Догоним, так спросим! — заверил я, первым бросаясь вперёд.

Нет, они не заметили. Были ошарашены не меньше нашего, когда мы вывалились из пролома, фактически им под ноги. Двор оказался разгрузочной площадкой склада или магазина, перекрытой ржавыми железными воротами.

— Стоять, оба! — заорал я, отыгрывая роль дружинника на все 200 %.

Не в тему я заорал, а просто от досады, чтобы скрыть свою промашку. Никто и не пытался убежать. "Хвостатые" оказались давно не бритыми мужичками с явными следами похмелья на отёкших, серо-мятых лицах.

— Вот я так и знал, что это подстава! Слышь, Борь, я говорил же тебе, не бери у них деньги, нас за них или изобьют, или в ментовку утащат!

Я смотрел на говорившего и понимал масштаб беды. Незнакомый алкаш, коротко стриженный, во внешности которого не было ничего общего с обликом бандита-невидимки, стоял передо мной, держа в руках парик.

— Лёха, это не они! — завопил я, оборачиваясь.

Фуражка слетела с головы Смыслова с глухим деревянным стуком. Волосы на его затылке примялись, взгляд потух. Невидимый убийца, придав падающему телу дополнительное ускорение пинком ноги, перепрыгнул его с негромким "Хэк!" Мне не нужны были экстрасенсорные способности, чтобы почувствовать занесённую над своей головой бейсбольную биту.

Я забыл, что держу в руках резиновую дубинку, но руки помнили. Удар получился без замаха, слева направо и снизу вверх. Амплитуда так себе, зато я вложил в этот удар всю силу, на какую только был способен. От удара в воздухе чвакнуло и захрипело. Бейсбольная бита вывалилась к моим ногам, на лету становясь видимой.

Предугадать действия абсолютно прозрачного противника почти невозможно, приходится реагировать на малейшие признаки. Когда во влажной земле правее меня появилась вмятина от ботинка, я среагировал. На этот раз сверху вниз и справа налево. Результат был гораздо меньший, дубинка встретила препятствие только на излёте, в самом конце дуги, будто невидимка присел перед ударом.

То ли я снова попал по тому же врагу, подставив второму незащищённый бок, то ли первый пострадал не так сильно, как мне показалось… В общем, после взмаха дубинкой я едва не потерял равновесие, качнулся — и получил такой удар в висок, что едва не откинул копыта.

Как сбежали алкаши-подставные — не видел. Только услышал в сумраке сознания, что громыхнули незапертые железные ворота. Этот звук вернул меня в понимание, что дела идут хуже некуда.

Я лежал на земле, в грязи. Зрение не желало возвращаться, хотя глаза уверенно сообщали мозгу, что они открыты. Ощущения под рёбрами соответствовали трём-четырём полновесным ударам ноги, а боль в голове можно было смело измерять в тротиловом эквиваленте. И словно этого мало, горло очень больно кололо чем-то острым.

— Очнись, мершен! — потребовал голос в темноте.

Опять этот гортанный выговор, знакомый и неприятный. Я невнятно промычал в ответ. Невидимка встряхнул меня, и процесс возвращения в сознание пошёл быстрее.

В глазах прояснялось. Сперва я разглядел огромную волосатую руку прямо под носом. Кулак с толстыми пальцами без колец и татуировок водил передо мной лезвием ножа — обычного, железного, видимого. И уже немного запачканного кровью.

Второго "хвостатого" стало видно чуть позже. Он сидел верхом на ком-то, уткнув в спину лежащей фигуры пистолет. Ах, да, это же Лёшка, он так и не встал после удара. Но раз ему угрожают, значит, по меньшей мере, жив. Это уже хорошо.

— Говори, мершен! — каркнул голос над ухом. — Где пакет и где мой нож?

— Вот же нож, — удивился я и получил за это кулаком в бок.

— Это для тебя нож! Такой мусор, как ты, только таким и резать. Где мой нож? Обесцвеченный нож где? Это дорогой нож, подарок, я порежу тебя на куски, если не вернёшь!

— Откуда я знаю, где твой нож? У ментов спроси, они вагон обыскивали.

— А ты что, не мент, что ли?

Возражать было бессмысленно. Эмблема и дубинка, которые мне выдал Смыслов, были ложными, но неоспоримыми уликами.

— Говори! Где наш нож и где наш пакет?

— Я думал, пакет вы сами забрали. Вы же тогда первые уходили.

— Врёшь, мершен! Мы сейчас пойдем с тобой, и ты отдашь мне нож и пакет!

Интересно, на каком языке он ругается? Интересно, почему меня волнует эта ерунда, а не лезвие у горла?

— Тебя зовут Буньип?

Рука на моей шее ощутимо напряглась. Видимо, угадал. Это провокация, конечно, но что мне оставалось делать? Только пытаться сменить тему разговора. И хотя ответа не последовало, кое-что новое я выяснил.

"Хвостатые" тем временем обменялись несколькими фразами на своём языке, и я снова не смог его опознать. Грассирующий, словно плохой немецкий, но с большим числом долгих мяукающих звуков, как во вьетнамском. Диббук кивнул, тогда Буньип резким движением развернул меня к нему и сказал:

— Если ты не будешь говорить, мой напарник убьёт твоего напарника.

— А если буду?

— Тогда мы пойдём, и ты отдашь мне пакет и нож. Тогда я отпущу тебя. Когда мы вернёмся, он отпустит его. Ну? Ты понял?

— Всё понятно, конечно. Только нет у меня пакета. Я бы отдал, правда, но не брал я его.

— Значит, вы умрёте прямо здесь. Сначала он, потом ты.

Буньип дал команду, Диббук выпустил заломленную назад руку Лёшки и поднял пистолет, прицеливаясь. Я поспешно выпалил:

— Подожди, подожди! Но ведь есть нож! Да, у меня есть нож, хватит вам ножа?

"Хвостатый" опустил ствол. Пистолет у него был, как я теперь понял, лёшкин. Пустая кобура у Смыслова смялась о землю.

— Одна вещь за одну жизнь, — Буньип не оценил моё предложение. — Если только один нож, то отпустим тоже только одного. Кого убивать, его или тебя?

— Он вообще не при чём. Отпустите его.

— Не пойдёт. Я сказал цену. Нож и пакет. Если мы его отпустим, а ты не отдашь ничего, будет неправильно. Убей его, Диббук!

Ствол опять начал подниматься. Теоретически, я уже достаточно пришёл в себя, чтобы снова кинуться на врага. Но понимал, что до выстрела едва ли сумею сбить с ног даже одного, который ближе. Его ножа можно избежать, но как добраться до Диббука? Только если он испугается и выстрелит сначала в меня, для Лёшки появится какой-никакой, а всё же шанс.

Мысль отняла максимум полсекунды. Одновременно с началом движения ствола вверх я сгруппировался для рывка. Буньип или почувствовал это, или ожидал заранее, мышцы его руки на моей шее затвердели, как каменные.

— Стоять! Не двигаться! — раздался окрик от пролома в заборе.

Он сработал, как спусковой крючок. Я изо всех сил вбил каблук в стопу "хвостатого" и кувыркнулся вперёд. Буньип ждал попытки вырваться и держал крепко, как я и хотел. Его потянуло вверх, через меня, лишая ориентации и мешая воспользоваться ножом. Чтобы добавить центробежной силы, я, как учили, обхватил руками его затылок и рванул. Туша перелетела через меня и охнула об кучу мусора. Я же, находясь внутри этого "колеса", дополнительно припечатал бандита сверху своим телом.

Грохнули два выстрела, почти одновременно. Кто? В кого?

Диббук, оказывается, и впрямь отвлёкся от Лёшки. При появлении нового персонажа на нашей сцене, второй из "хвостатых" повернул ствол в его сторону и выстрелил в пролом. А стоявший там оперативник вёл себя грамотно: укрывался за стеной, выставив в дыру только голову и руку с пистолетом.

Пуля чиркнула бетон. Ответная пуля продрала Диббуку джинсы и оцарапала лодыжку. Тут уже в дело вступил Смыслов. Рано я списал его со счетов, он на удивление резво двигался после пережитого удара. Перевернувшись с живота на спину, он ударил Диббука острым носком туфли под колено здоровой ноги. Тот охнул, упал на колени. Тут же вскочил, в два больших прыжка достиг пролома в заборе… И растаял в воздухе.

Момент был самый что ни на есть критический. Выстрели Диббук в упор в оперативника, конец пришел бы нам всем. Невидимка с пистолетом, что может быть хуже? Лёшка всё так же лежал на спине, сам я только-только выбрался из мусорной кучи. Что оставалось делать?

Выдернув из грязи обломок кирпича, я швырнул его, целясь прямо в нашего спасителя. Кстати, его я узнал: это был тот самый парень, что недавно размахивал пистолетом, гонясь за Оболтусом.

Кирпич попал точно в цель. Поскольку Диббук стоял строго напротив пролома, поднимая пистолет для выстрела, я угодил ему ровнёхонько в затылок. Вымазанный в грязи, тот теперь не был таким уж невидимкой. Вышла своего рода месть за лёшкину травму.

Пистолет гавкнул, пуля ушла в землю, а оперативник второго шанса не дал, прыгнул и сшиб Диббука с ног. Я подскочил и для верности врезал ботинком. Попал, кажется, в голову, потому что бандит хрюкнул, окончательно стал видимым, а его попытки вырваться сменились вялыми подёргиваниями.

— Сам! — гаркнул на меня оперативник вместо «спасибо». — Второго бери, уйдёт!

Я обернулся. Второго не было. Только железные ворота приоткрылись сами, словно от ветра, а потом с грохотом захлопнулись.

— Да скорее же! В метро гони! Туда побежит!

«Ну конечно, а куда же ещё?» — подумал я и устремился.

* * *

Погоня, в которой один полуживой преследует другого, тоже от души избитого, выглядит забавно только в кино. Нам, например, прохожие, попадавшиеся на дороге, не улыбались, а в большинстве своём отскакивали в сторону с испугом.

Мне бежать, скрипя зубами от боли в животе, было совсем не смешно. Буньипу, надо полагать, тоже. Он тяжело дышал, держась за бок, а через полсотни шагов прекратил все попытки спрятаться от меня в невидимости. Ещё бы, два удара резиновой палкой даром не проходят даже такому здоровяку.

Бежал «хвостатый» технично, умело, не сбиваясь с шага. Оглянулся всего дважды: в самом начале, когда я громыхнул воротами, выбегая за ним вдогонку, и под конец, когда нырнул в тоннель под платформами, ведущий ко входу в метро.

У турникетов он едва не оторвался от меня, в последний раз сумев ненадолго стать невидимым и проскочить мимо контролёров. Я же, наоборот, чуть не застрял на этом этапе. Вовремя сообразил показать дежурному эмблему дружинника. Билет я вынул из кармана ещё раньше, понимая, что створки турникета не распахнутся передо мной сами.

Настиг я невидимку, потерявшего от боли способность становиться невидимым, почти в середине платформы. Вернее, он сам там остановился, согнувшись и тяжело дыша. С дальнего конца станции навстречу нам двигались двое полицейских, бодрым целенаправленным шагом. Видимо, контролёры от турникета сообщили о странном моём поведении. И Буньип, заметив их, разумно счёл, что иметь дело лучше со мной, раненым и запыхавшимся. А я в тот момент совершенно зря решил, что развязка близка. Ибо этот человек (или кем бы ни было это существо) оказался полон сюрпризов. Да таких, рядом с которыми невидимость выглядела малопримечательным фокусом.

На краю станции показался прибывающий поезд. Полицейские находились пока ещё далеко, к их подходу вполне могли открыться двери. Тогда Буньип получит возможность прыгнуть в вагон. Что ему это даст, кроме нескольких дополнительных секунд свободы? Не думает же он, что мы просто так отвяжемся, прекратив преследование? Если только…

Заложник! Я вспомнил о ноже, след которого ощутимо щипал мою шею. Вроде бы невидимка выронил нож, когда грохнулся в кучу хлама? Но уверен ли я на сто процентов? Не мог ли "хвостатый" подобрать оружие, выбегая со двора, пока я был занят его напарником?

Поезд приближался, гадать дальше становилось попросту опасно. Я бывал в ситуациях, связанных с заложниками, всего один раз в жизни, да и то… Мой школьный приятель после скандала с родителями сбежал из дома, залез на крышу и угрожал прыгнуть, если его не отпустят летом в лагерь. В общем, так себе аналогия. Схемы поведения, ведущие к такой же благополучной развязке, как и в моём детстве, сейчас были не применимы.

Поезд уже поравнялся с нами, замедляя ход. За накатывающим всё сильнее гулом электромоторов Буньипу стало сложно контролировать обе стороны платформы. Он озирался то на меня, то на полицейских, и в конце концов я рискнул этим воспользоваться. Использовал простейший приём: сперва подошёл ближе, а потом посмотрел ему за спину. Стоило глупцу отвернуться, я прыгнул.

Вообще-то план был — обхватить за плечи, чтобы блокировать любые движения руками. Уже повиснув на нём, я с удивлением обнаружил, что левая рука не может держать бандита достаточно крепко, потому что занята резиновой дубинкой. Хоть убей, не помню, когда успел её подобрать.

Буньип, тем не менее, позволил себя схватить. Своего он уже дождался, а такие мелочи, как повисший на руках человек, были не существенны. Как только поезд поравнялся с нами, Буньип прыгнул с платформы.

Я попрощался с белым светом. Скорости поезда было ещё достаточно, чтобы поотрывать нам обоим головы, а оставшееся растереть о бетон по всей длине перрона. Как в замедленной записи я видел приближающуюся стену вагона, видел ухмыляющуюся физиономию Буньипа, его голову, которая на миг раньше моей коснулась стекла.

А потом мы повалились на пол. Мягкий упругий пол неизвестного помещения, шириной и длиной примерно с вагон метро, только без кресел и поручней. Пол спружинил, Буньип полуударил-полуоттолкнул меня, расцепляя объятия. Я отлетел, ткнулся затылком о мягкое и обернулся.

Позади меня стояло существо. Необычное, мягко выражаясь, существо. Совершенно лысое, с бугристой голубоватой кожей, выпученными рыбьими глазами, едва поместившимися под короткие веки. Плечи почти отсутствовали, тонкие и длинные верхние конечности росли под острым углом к шее. За счёт этого туловище казалось каплевидным, и эффект ещё более усиливала обтягивающая одежда лилового оттенка.

Я отшатнулся. Вернее, как был, отполз на корячках. Одним скачком — на полметра разом. А существо, испугавшись не меньше, отпрыгнуло от меня.

Буньип довольно засмеялся. Он уже стоял на ногах возле самой стены. Стена вагона была округлая, отделанная занятным материалом, похожим на бугристую кожу рыбоглазого существа, с которым мы друг друга напугали. И сквозь эту стену проглядывала другая, полупрозрачная, едва различимая стена обычного железного вагона московского метрополитена.

Буньип махнул мне рукой на прощанье и вышел. Шагнул прямо сквозь стену. И исчез из этого помещения. А там, за полупрозрачной стеной вагона, я спустя секунду разглядел его призрачную ухмыляющуюся физиономию.

Надо ли мне было объяснять, что произойдёт дальше? Нет, я всё понял мгновенно. Но мне требовалась секунда, чтобы подняться на ноги. Потом я в панике кинулся грудью на стену — и снова рухнул на пол. Голова, и без того болевшая после драки, едва не раскалывалась из-за нового удара. Пупырчатый материал оказался на диво жёстким, а призрак вагона метро исчез, будто снился мне в кошмаре.

Я зажмурился. Этого не может быть. Это нереально.

Пол равномерно покачивался под ногами. Ну конечно, я по-прежнему в метро. В обычном вагоне. Буньип навёл на меня видение, применил гипноз. Существует ли гипноз на самом деле? Не знаю, не сталкивался, но кто освоил возможность стать невидимым, тому гипноз — плёвое дело. Сейчас я открою глаза и окажусь в обычном вагоне метро.

Кто-то легонько дёрнул меня за рукав. Я открыл глаза и заорал благим матом. Голубое рыбоглазое существо тоже взвизгнуло, закатило глаза к потолку и повалилось навзничь. А те, что стояли позади него, просто отпрыгнули.

Их было десятка два. Они уверенно стояли, не держась, в этом овальном зале. Мне было очевидно, что мы находимся в вагоне незнакомого мне транспорта, который с лёгким свистом несётся по… По чему? Где? Куда?

Упавшее существо не подавало признаков жизни. Поняв это, его сородичи заволновалась ещё больше прежнего. Одно застрекотало высоким свистящим голосом, и тогда несколько существ поменьше с визгом побежали в конец вагона. А другие, самые крупные, загородили остальных своими телами.

Обменявшись серией коротких звуков и жестов, рыбоглазые громилы шагнули в мою сторону. Я отступал, пока было место. Потом упёрся спиной в стену и поздравил себя: дело дрянь. На помойке не зарезали, так в другом измерении удавят.

С большим сожалением я заметил под ногами у надвигающихся монстров свою дубинку. Теперь к ней, пожалуй, не подобраться. Как они собираются нападать, интересно? Ножки коротки, ручки тоненьки. Возможно, я сумею подороже продать свою шкуру, но ведь это только до тех пор, пока наш, с позволения сказать, вагон не причалит к станции. А потом?

Я заорал на самого смелого из рыбоглазых. Ну а что, в прошлый раз сработало же? С этим, кажется, фокус не прокатит. Он лишь немного замешкался, а потом заорал мне в ответ. Во рту его я разглядел три ряда тонких острых зубов. Вот теперь холодный пот к месту, теперь — самое время.

Рыжая девушка появилась в вагоне, когда я уже поднял кулаки к подбородку, чтобы по-боксёрски принять последний бой. Я увидел её за спинами громил не сразу, но узнал мгновенно. Та самая. Спутница Оболтуса, исчезновения которой я всё никак не мог себе простить. Она говорила с синекожими чудищами, изъясняясь быстрым клёкотом уверенно и властно. Грамотный психологический приём, так и надо говорить с напуганным возбуждённым человеком.

Проследив за её жестами, рыбоглазые увидели, что напуганный мной до смерти сородич жив. Особь сидела, хватая воздух широко раскрытым ртом, пялилась в мою сторону, но явно приходила в себя. Обступившие меня громилы неохотно, но всё же перестали скалить зубы и наседать.

Транспорт ощутимо замедлился, звук его двигателя стал на полтона ниже. Рыжая девушка бесстрашно раздвинула в стороны рыбоглазых и оказалась возле меня.

— Прыгай! — приказала она.

— Что?

— Да прыгай же! Быстрее, пока не остановился!

Я обернулся и увидел. Сквозь стену снова просвечивали едва уловимые взглядом окна метропоезда. Совсем рядом. Стоит только шагнуть…

— А ты? — повернулся я обратно.

Она издала рассерженное: "Тьфу!" — и сильно пихнула меня рукой в грудь.

Ухватиться было не за что. Потеряв равновесие, я под хохот десятка-другого пассажиров вывалился из вагона на платформу станции "Выхино".

— Пишут для вас, пишут, чтобы не прислонялись к дверям, а всё без толку, — прокомментировал этот акробатический номер "товарищ майор" Виктор Петрович. И подал мне руку, помогая подняться.

* * *

В кабинете, кроме меня и Виктора Петровича, сидела женщина.

Это была необычная женщина. Весь её внешний вид и манера держаться работали исключительно на то, чтобы подчеркнуть её необычность.

Её платье состояло из набора немыслимых треугольников разных оттенков. Если бы не казённая обстановка, любой посетитель мог бы запросто принять её за модель, ожидающую выхода на подиум в ходе показа модного дизайнера. Платье, явно сшитое на заказ, идеально подходило к фигуре. Подчёркивало талию, визуально расширяло плечи и увеличивало грудь до совершенно уместного, идеально совпадающего с фасоном размера.

Её колготки, всего на полтона темнее цвета кожи, прямо-таки принуждали к мыслям о женских ногах. Её серебристые туфли свидетельствовали, что их обладательница не ступала сегодня в весеннюю грязь, автомобиль представительского класса наверняка подвёз её к самым дверям кабинета, если не прямиком к этому креслу. А сумочка, небрежно брошенная на письменный стол, являла собой образец самой модной коллекции текущей недели.

И вместе с тем, никто в здравом уме не посмел бы заявить, что выглядит женщина слишком ярко, вульгарно или демонстративно-кичливо. Образ, если оценивать его в целом, создавал впечатление делового и вполне уместного. По первому впечатлению я обозначил её для себя как «бизнес-вумен класса VIP».

Что она делала в неказистом кабинете, почему разговор вёлся прямо при ней? А бог её знает. Виктор Петрович поздоровался с ней предельно вежливо, я последовал его примеру, а потом мы занялись своими делами, словно дамы рядом и нет.

Она так и сидела в углу, напротив пыльного, давно не мытого окна. Она закинула ногу на ногу и с равнодушием разглядывала корешки картонных папок в шкафу. Она курила тонкую сигарету в длинном янтарном мундштуке, не обращая внимания, что на столе нет пепельницы и разложены неровные стопки бумаг. И да, она никак не выражала своего интереса к разговору.

Я знал этот приём, но ничего не мог с собой поделать, мне с каждой минутой всё сильнее хотелось, чтобы женщина повернулась в нашу сторону и заговорила. Но говорил здесь только Виктор Петрович.

— Евгений, ну вы же взрослый человек, — сокрушался он. — Ну вы же прагматик, вы не чужды логики. Здравого смысла, в конце концов. Как вы додумались гоняться за обесцвеченными на открытой местности?

— Понимаете ли, в чём дело… Люди-невидимки не входят в круг моих представлений о логике и здравом смысле. Да к тому же, не собирались мы за ними гоняться.

— А зачем тогда полезли к ним? Пострадали, сорвали нашу операцию…

— Мы хотели проследить за ними в метро.

— Ну, проследили? И какой результат?

Я развел руками.

— Что мне, по-вашему, было делать? Вы же моему рассказу тогда не поверили?

— С чего вы взяли?

— С ваших слов, что у меня с головой не в порядке.

— Это не значит, что я не поверил. Это я пытался вас успокоить. Чтобы не лезли не в своё дело.

— Когда меня бьют и душат в пустом вагоне, а полиция посмеивается и не принимает заявление — это уже моё дело! Хотите или нет, а я доведу его до конца.

Женщина бросила на меня очень быстрый взгляд, но тут же сделала вид, что стряхивает пепел. Действительно ли в ее глазах мелькнуло любопытство?

— Вам очень повезло, — заметил собеседник. — Лично вам и вашему товарищу. Он отделался всего лишь сотрясением и трещиной в ребре. Будь при нём не травматический, а табельный пистолет, или опоздай наш сотрудник хоть на минуту… Ведь мы готовили на них засаду непосредственно на станции.

— Значит, и вы тоже?

— Ну а как бы ещё наши люди смогли вас заметить и прийти на помощь?

— Получается, мы следили за ними, они за нами, а вы наблюдали со стороны?

— Учитывая способности к обесцвечиванию, мы даже не стали бы пытаться задержать их вне метро. Здесь у нас есть свои хитрости, а там они просто растворились бы в воздухе. Вдруг, в самый неподходящий момент появляетесь вы и начинаете мозолить глаза посреди площади. Неужели вы думали просто так, голыми руками взять двух матёрых рецидивистов?

— Если бы вы мне сразу сказали, что это рецидивисты…

— Закоренелые. Эта парочка давно у нас в розыске. За ними тянется вереница очень неприятных историй.

— Диббук и Буньип?

Женщина опять стрельнула глазами, а майор скривился.

— Ну, Миша, язык без костей. Не следовало бы вам знать их имена. Поверьте, вам же лучше никогда их больше не слышать.

— Теперь уж поздно, привет Мише от меня, — хмыкнул я. — Чую, что Буньип и сам от меня ни за что не отвяжется. Знаю такой тип людей, он не успокоится, пока не добудет этот свой чёртов пакет.

— Пакет? — Виктор Петрович сделал стойку, словно спаниель на дичь. — А он всё ещё у вас?

— А разве он не у вас? — удивился я. — Вы же обыскивали вагон? Невидимки клялись, что не забирали. В общем-то, они из-за этого и устроили на нас засаду. Им нужен был пакет.

Собеседник кивнул и сделал пометку у себя в блокноте. Мой вопрос он в очередной раз не заметил, вместо этого ещё раз уточнил очевидное:

— Так вы не знаете, что было в том пакете?

— Нет. Если вы не прекратите игнорировать меня и не объясните, что происходит, то считайте, что я вообще ничего не знаю. Вызовем сюда адвоката и будем общаться со всеми формальностями, под протокол.

Майор шумно выдохнул и стал выбивать дробь ногтями по столешнице.

— Молодой человек, вы ставите меня в сложное положение. Конечно, вы понимаете, что я не имею права разглашать вам тайну следствия. Тем более, посвящать в неё адвокатов или иных посторонних.

— Слушайте, ну хватит уже, а? Что вы меня, как дурачка, за нос водите? Нет у вас никакого представления о следственных мероприятиях и процессуальных действиях. Если бы я сам два года в полиции не отслужил, и то принял бы вас максимум за опера из отдела по кражам. На следователя вы никак не тянете. На кого угодно, только не на полицейского следователя.

Кажется, женщина в дальнем углу едва заметно улыбнулась.

— Что вы предлагаете считать тайной следствия? — продолжал я. — Невидимых гопников? Исчезающие вещи? Может быть, посадку в поезд прямо на ходу, сквозь закрытые двери? Или высадку на той же станции, причём, в том же направлении? Какой из этих фактов я могу разгласить, не рискуя оказаться в психушке?

Виктор Петрович укоризненно ткнул в мою сторону пальцем.

— Тем не менее, одного постороннего вы уже вовлекли в эту историю! И это едва не стоило ему жизни.

— А ещё я сегодня проехался в вагоне с рыбоголовыми монстрами! В поезде без окон и дверей, похожем на змеиную шкуру изнутри! И теперь мои часы показывают половину второго, а ваши — я ткнул пальцем в циферблат на стене — семь часов вечера! Но что самое интересное, вы всё это время ждали меня на перроне. Значит, знали, что происходит, но даже не попытались предупредить!

Собеседник изучил положение стрелок, посмотрел на свои наручные часы и немного их подвёл.

— Поймите, вам не стоит обо всём этом спрашивать. Узнав совсем чуть-чуть, вы подвергли себя смертельной опасности. Если бы я попытался вас предупредить, вышло бы намного, намного хуже. Поверьте, мы всячески старались предотвратить этот инцидент. Наш сотрудник спас ваши жизни. В конце концов, если бы не мы, вас просто придушили бы ещё в первый раз, там, в Крылатском. Так?

— По этому поводу у меня к вам отдельный вопрос. Вы же не просто так прискакали в депо с оружием наголо. Знали о готовящемся нападении на меня?

— Разве вы сами в тот день знали, что окажетесь в подобной ситуации?

— Значит, не знали. Вас кто-то предупредил. Кто, я должен знать!

— Нет! — он отрицательно качал головой. — Не нужно вам ничего знать. Я не хочу и не имею права раскрывать вам больше. По роду службы и для вашего же блага.

Мягкий женский голос прервал этот спор легко, словно гонг — поединок взмыленных боксёров.

— В разных мирах время течёт с разной скоростью, — произнесла женщина негромко.

Мы разом заткнулись и повернулись к ней. Она смотрела вверх, в потолок, словно и не к нам обращала фразу, а заговорила случайно сама с собой.

— Елена Владимировна, вы уверены?.. — начал было майор, но она лишь улыбнулась уголками губ и продолжила:

— Обычно путешествие по линиям Леи занимает много времени. Вот в чём причина отставания ваших часов. Евгений, верно?

— Да. А вы?..

— Моя фамилия — Вересаева.

Женщина повернулась, едва заметно кивнула мне и подождала, не последует ли реакция. Но мне её фамилия ни о чём не говорила. К сожалению для меня и, по всей вероятности, к огорчению для её обладательницы.

— Зовите меня Еленой Владимировной, — предложила она наконец. — Я не люблю фамильярности, она плохо влияет на дисциплину. А с ней в нашем ведомстве…

Вересаева не закончила, вместо этого затянувшись сигаретой. Я отметил, что дыма в комнате практически не было, хотя запах ароматизированного табака становился всё ощутимее.

— Так вот, Евгений, очень немногие путешественники могут найти в линиях Леи такой путь, чтобы время не потерялось. Диббук из таких, а Буньип — нет.

— Поэтому они смогли нагнать меня в первый раз, через несколько станций после Киевской?

— Правильно. И поэтому же вы сегодня потеряли несколько часов, выбираясь обратно к Выхино. Кстати, как вам это удалось?

Я уже открыл было рот, чтобы рассказать, но… Сердитое лицо рыжеволосой девушки на секунду появилось в моём воображении.

— Сам не понимаю, — выдавил я обтекаемый ответ. — Буньип сшиб меня с ног, а сам ушёл обратно, в вагон. Ну, в обычный вагон. Я прыгнул следом, но выпал сразу на платформу.

Ох, как тяжело врать такой женщине! Я убеждал себя, что не вру, а просто опускаю некоторые детали, однако же… Ох, как удивлённо она посмотрела на меня, подняв одну бровь!

— Ну что ж, допустим, хотя это и странно. Буньип проделал переход, чтобы оставить вас в мире, как вы их назвали? Рыбоголовых? Каким-то образом вы смогли воспользоваться его же дорогой и вернуться назад. Раньше никому из земных такое не удавалось. Наверное, это даже хорошо. Это ещё один плюс.

— Из каких это земных? Ещё один плюс к чему?

Вересаева сбросила холодную настороженную маску и примирительно улыбнулась.

— Видите ли, в чём дело. Наше ведомство обеспечивает безопасность московского метрополитена. Нет, не в том смысле, как это делает полиция или ведомственная служба безопасности. Мы, как бы поточнее выразиться, тесно сотрудничаем. Почти все их сотрудники, открою вам эту тайну, в гораздо большей степени наши сотрудники. И тем не менее, мы испытываем определённый кадровый голод.

Она коснулась языком губ, словно фраза про голод имела некий двойной смысл. Я сразу же вспомнил, что и сам ничего не ел с семи утра.

— Нам нужны такие люди, как вы, Евгений. С опытом оперативной работы. Ответственные, решительные, с хорошей реакцией и острой интуицией. А главное — думающие, способные анализировать.

— Нууу, — я замялся. — Вообще-то я не ведусь на лесть и работу не искал. У меня есть неплохая должность.

— Ой, да полно, — искренне рассмеялась Вересаева и так взмахнула рукой, что длинный цилиндрик пепла упал прямо на стопку документов. — Я узнавала про эту вашу работу. Признайтесь честно, вы киснете на ней, как прошлогодний кефир!

Я хмыкнул. Сравнение было очень точным.

— Евгений, — произнесла она ещё тише и наклонилась. — Соглашайтесь. После всего, что вы здесь сегодня услышали, отказываться просто глупо.

— Если я откажусь, вам придётся меня убить?

Она снова рассмеялась, искренне и без стеснения. Но когда снова склонилась в мою сторону, в глазах Елены Владимировны искрился лёд.

— К чему это варварство? Кто вам поверит? Конечно, если вы продолжите излишнюю активность и станете для нас проблемой — возможны последствия. Пара сеансов газлайтинга, лёгкая чистка памяти, госпитализация с психическим расстройством, в конце концов. А так… Живите себе на здоровье, как жили. Продолжайте юлить перед начальником и заигрывать с его секретаршей. Но предупреждаю, другого такого шанса в жизни не будет. Позднее вы от досады сгрызёте себе ногти по самые локти, если сейчас откажетесь.

— А если соглашусь?

— Вас ждёт тяжёлая, но интересная работа. Новые знакомства, новые связи, новый взгляд на мир. Принципиально новые возможности. Думаю, вам понравится. Мне кажется, вы в этой роли сможете принести нам очень большую пользу.

— Вам? Лично?

Вересаева захохотала.

— А вы въедливый, это тоже хорошо! Мне лично? Может быть. Но я имела в виду — нам всем. Обществу, городу, стране. Может быть, всему миру, кто знает. А может…

Она не закончила, поднялась и лёгким движением поправила платье, и так сидевшее идеально. Виктор Петрович тут же вскочил, мне пришлось последовать их примеру.

— Решайтесь, мой милый! — Это обращение прозвучало очень лично, но без доли интимности. — Я хотела бы дать вам больше времени на раздумья, но не могу.

— Мне нужно будет подписать что-нибудь кровью? — ляпнул я.

— Ну нет, за кого вы меня принимаете? — она откровенно веселилась над моими попытками сохранить маску независимости. — Достаточно просто пожать руки. Формальности неизбежны, но их возьмёт на себя Виктор Петрович.

Майор просто кивнул, хотя я готов был услышать от него что-то вроде: "Так точно, мэм!"

Её ладонь оказалась теплой и сухой, а тонкие пальцы — неожиданно сильными.

— Я не могу обещать, что в случае согласия ваша жизнь будет радостной и безоблачной. Скорее всего, нет. Зато вы узнаете, что такое линии Леи, что представляет собой на самом деле наше метро и куда оно может привести.

Она повернулась и пошла к выходу.

— Так куда же? — почти крикнул я вслед.

Вересаева обернулась.

— Куда угодно. В буквальном смысле.

Метро

— Это тебе она, может, красивая. А я эту дверь терпеть не могу.

— Почему же?

— Потому что она и так огромная, ещё и железками обита. Они декоративные, но тяжёлые.

— И что?

— А то. Я к этой двери каждое утро подхожу, тяну-тяну, а она не открывается!

— Хм… Это та самая дверь, на которой табличка висит с гравировкой "От себя"?

— Да! (смеются вместе).

Подслушано в метро.

На мой взгляд, самое опасное место в метро — вовсе не край платформы, а вход в вестибюль. Оно же самое философское. Хочешь познать человека, спустись с ним в метро и посмотри, как он минует тугую входную дверь на мощной пружине.

Волевой и решительный всегда толкнет её с хорошим запасом силы. Чтобы инерция дала ему полсекунды на свободный проход. А обратным ходом пружины врезало по конкуренту, идущему позади.

Мудрый человек не тронет двери рукой. Подставит ботинок, навалится плечом, не тратя лишних сил. Пользуясь силой земного притяжения, впадёт внутрь. Его расчёт настолько точен, что дверь захлопнется ровно перед твоим носом, давая возможность самому решить задачу, поднабраться мудрости.

Если с тобой идёт человек хитрый и расчётливый, он за секунду прикинет движение воздуха. И протиснется внутрь в тот миг, когда сквозняк от подошедшего к перрону поезда приоткроет небольшую щель. Не пытайся юркнуть следом! Поддашься азарту, и ветер от встречного состава прищемит тебя в дверном проёме.

Самый сильный попутчик может вежливо пропустить вперёд, а сам выберет соседнюю дверь. И так душевно толкнет, что шлёпнет тебе сначала по носу, а потом и под спину. Знай, альфа-люди в спутники себе выбирают самых живучих!

Ладно, ладно, расслабьтесь. Я не всерьёз. Это такой своеобразный профессиональный юмор. Профдеформационный, если можно так выразиться. Все эти типы пассажиров придуманы лично мной в ходе многодневных наблюдений за потоком пассажиров на входе. Такая теперь у меня работа.

Я работаю в метро. Настоящем метро, а не в той транспортной системе, которая используется для простого перемещения человеческих тел от станции А до станции Б утром, потом от Б до А вечером. Нет, я имею в виду Метро, паутину-саркофаг размером с целый город. Исполинскую фабрику по выкачиванию из пассажиров субстанции, непостижимой для человеческой науки. Силы Леи.

Чтобы отличать "метро" от "Метро", мы используем это слово только в общении с посторонними. В разговоре друг с другом пользуемся терминами "Объект", "линии Леи" либо просто «линии». Посторонний, случайно услышав разговор двух наших сотрудников, не поймёт, о чём речь. Сочтёт, что мы обсуждаем обычные ветки метрополитена.

Кто такие эти "мы"? Сложный вопрос. Я сам ещё не до конца разобрался, слишком уж разношерстная собралась команда посвящённых, так сказать, в тайну. Три двухчасовых лекции в неделю для меня оказалось недостаточно, чтобы за полтора месяца стажировки составить полное представление об этой махине.

Если коротко, то мы — это обслуживающий персонал глобальной транспортной системы. Глобальной настолько, насколько можно себе вообразить. Мы обеспечиваем перевозки и путешествия из самых отдаленных уголков нашей вселенной. А может быть и не нашей. Это могут быть параллельные миры или иные измерения. Мы, я имею в виду рядовых сотрудников, зачастую понятия не имеем, откуда прибыл тот или иной путешественник. Считается, что такой информацией обладают штаб и плановый отдел, но честно говоря, я не уверен, что все точки доступа из московского узла Леи знает даже сама Вересаева.

Наша организация прикрывается обычным столичным метро, но это не значит, что мы встроены каким-то образом в метрополитен. Всё как раз наоборот. Мосметро служит нам "крышей" в качестве юридического лица, ну и ради маскировки обеспечивает перевозки людей по городу. С нашими же путешественниками всё гораздо сложнее. При помощи линий они перемещаются на несравнимо большие расстояния. Поэтому и влияние Объекта распространяется пропорционально дальше.

Мы оснащаем пересадочные точки новейшей земной и иноземной техникой. Подгоняем расписание поездов под время прибытия путешественников, подаём пустые поезда в нужное место, обеспечиваем комфортными номерами в подземельях Москвы и насыщенной туристической программой на поверхности. Ну и конечно, обеспечиваем безопасность. В том числе, пресекаем нелегальный въезд, контрабанду, попытки сожрать друг друга в тёмном углу или как-то иначе пренебречь земными нормами гостеприимства.

Понятное дело, что для этих целей мы вынуждены задействовать не только сотрудников метрополитена, полиции, инженерных и обслуживающих служб. Многих из них приходится посвящать в тайну, брать подписку о неразглашении и разными способами заинтересовывать в лояльности. Так что можно считать все эти организации дочерними подразделениями Объекта. Помимо них, разумеется, мы имеем собственный технический персонал, оперативную часть и администрацию, куда же без неё.

Как рассказал нам, стажёрам, на первой же лекции весёлый седой инструктор по боевой и служебной подготовке Виктор Поляков, контора у нас вполне официальная. С полноценными контактами в министерствах, кураторами в Кремле и даже согласованием руководящих назначений у президента. В официальных бумагах, хранящихся в секретных сейфах некоторыхправительственных учреждений, наше предприятие фигурирует под всё тем же лаконичным названием «Объект».

Наши руководители (в первую очередь, конечно, сам директор и его первый зам Вересаева) были бы рады полностью оградить линии Леи от официальных властей. Но так уж сложилось, что все три слоя московской подземки возводились на деньги государства, а значит — с ведома и под контролем.

Строили одни и те же люди, на одной технике и по единой технологии, чтобы не вызывать подозрений. Разница лишь в том, что пассажирское метро публично обслуживает население и приносит деньги; секретное "Метро-2" ждёт своего часа как стратегический военный объект и контролируется силовиками. Про "Метро-3", он же "Объект", осведомлены даже не все члены государственного Совета безопасности.

На картах (на тех официальных картах, которые могут стать когда-нибудь доступны посторонним) схема Объекта примерно на три четверти соответствует первому и второму уровням. Не совпадающие участки, куда не следует падать чужому взгляду, строжайше засекречены. А помимо них, есть ещё и другие, не нанесенные ни на одну из существующих карт. Там не рекомендуется появляться ни при каких обстоятельствах, потому что эти тоннели дополнительно защищены. Не людьми, не автоматами и не камерами, а более надёжными, иногда весьма жуткими, а подчас вполне изуверскими способами.

Чем конкретно мы занимаемся, в деталях не знает вообще никто. Директор, как говорят, многие годы добивался, чтобы в нашу работу совали нос как можно реже. Куда реже, чем считали необходимым руководители некоторых смежных ведомств. Поэтому наше руководство на протяжении всей истории метрополитена вело политические игры не только с внешними партнёрами, имеющими виды на наш транспортный узел, но и с внутренними. Директор продвигал проверенных людей на нужные посты в разных структурах. Секретил разработки, изымал техническую документацию из архивов. Поговаривали, что кое-кого силой заставил замолчать, а ещё кое-кого — даже забыть об особенностях столичной подземки…

Как именно это происходило, среди сотрудников ходили жутковатые и неправдоподобные легенды. Новички пересказывали их друг другу в перерывах между лекциями. Я сперва прислушивался, но почти сразу решил, что относиться к рассказам нужно скептически. В любой организации есть свои сказки для новичков, что помогают повысить авторитет, проверяют на вшивость, а то и просто сочиняются ради смеха. Есть ли в них хоть слово правды, я не в курсе. На моих обязанностях это никак не отражается, а пока нет способа прояснить всё поподробнее, незачем и голову ломать.

Обязанностей у стажёра не много. Учитывая, насколько необычную профессию приходилось осваивать, я был этому обстоятельству даже рад. Потому что некоторые ситуации, даже оговорённые заранее на семинарах у Полякова, на практике всё равно вызывали шок и ступор. Думаю, примерно такой же бывает после неожиданной встречи с обухом топора.

Наивных в организации не держали, положение вещей было очевидно, а потому и новичков в реальную жизнь подземелья макали не сразу. Дозировали остроту ощущений, чтобы рекрут, существо для Москвы редкое, не отправился раньше времени в комнату с белым потолком, правом на надежду. И мягкими стенами.

Иными словами, на практику "в поля", непосредственно на линии, нас брали не часто. Раз-два в неделю, строго на четыре часа, половину стандартной смены оперативника. И почти всё это время уходило на катание туда-сюда по линиям, с редкими перерывами на осмотр случайных, как мне казалось, станций и проверку документов у случайных, как мне казалось, пассажиров.

К стыду своему, закономерности я начал улавливать недели примерно с третьей. И вот это был, как выражаются психологи, настоящий инсайт! С каждой новой вылазкой я стал замечать детали, которые раньше от меня укрывались. Понимал суть происходящего.

Осознал, чем отличаются девушки, загоревшие в солярии, от скелетообразных путешественниц с резиновой кожей. Научился различать обычных фриков в клоунских париках — и почти таких же, но скрывающих под искусственными волосами пучки щупалец. Однажды я даже порадовал Полякова, на спор угадав, какая из двух групп школьников настоящая, а какая — просто колония гномов, заказавшая себе экскурсию.

Я только теперь осознал, какую большую ошибку совершил в самом начале своего обучения. В конце первого лекционного дня, после знакомства со всеми руководителями многочисленных служб Объекта и непродолжительной обзорной экскурсии по этажам, Поляков раздал нам потрёпанные буклеты. С хитрой улыбкой посоветовал выучить содержимое наизусть, потому что начинающим оперативникам знать свой участок нужно во всех деталях без шпаргалок.

Сунув нос, я обнаружил, что буклет состоит из двух частей. В первой приводилась схема метрополитена. Она немного отличалась от той, что я и так знал наизусть. Вся оставшаяся часть напоминала скорее "Бестиарий" Фурниваля, нежели учебное пособие. Забавные картинки невиданных монстров и ещё более забавные их описания навели меня на мысль, что это ещё одна проверка на вшивость для новичков. Станут ли они учить эту чушь наизусть, будут ли с волнением ждать экзамена?

Я небрежно сунул буклет в карман и отправился с ним на последний свой "отходной" корпоратив по старому месту работы. Проставился неплохому, в сущности, коллективу, расставался с которым почти без сожаления, но без конфликта, вполне по-приятельски. Когда и зачем я в тот вечер выложил этот справочник, кому понадобилось стащить его и для каких целей — это всё я обдумывал потом неоднократно. Уже когда узнал, что вся информация на тех затёртых страницах была важной, достоверной, а главное — совершенно секретной.

Я не рискнул признаться Полякову в такой промашке. Приходилось, как в детстве, глупо подглядывать в тетрадки соседей и надеяться, что представится возможность снять копию с чужого экземпляра.

Хоть и с пробуксовкой, я жадно впитывал в себя новые знания, не успевая их систематизировать. Иногда пугаясь: а по силам ли всё это усвоить одному человеку? Мне не хотелось отставать от программы из-за собственной оплошности. Тогда я начал по вечерам в одиночку выходить на линию, садиться в поезда и просто смотреть по сторонам. Разглядывал пассажиров, стараясь угадать, кто из них настоящий москвич, а кто только прикидывается.

Кончилось тем, что однажды я увидел подозрительного типа, вскрывающего неприметную серую дверцу высотой в половину человеческого роста с красной табличкой "Калориферная". Мне показалось странным, что у незнакомца густо растут волосы не только на кистях, но и между пальцами рук. А еще более странным было, что тип легко почувствовал и перехватил мой взгляд. И немедленно бросился бежать.

Инцидент имел для меня очень запоминающиеся последствия. Во-первых, знакомство с очень прытким и ловким представителем народа, которому въезд на Землю категорически запрещён из-за необоримой склонности к воровству. Во-вторых, знакомство с фельдшером Леночкой, которая в течение часа всадила в мою прокушенную левую руку четыре шприца с антидотами. В-третьих, знакомство с членами ежедневной утренней планёрки, на которой разбирают происшествия по личному составу, где меня отчихвостили за невызванное подкрепление и упущенного нелегала.

Дело могло кончиться совсем плохо, потому что я уже был готов дать отповедь разбушевавшемуся заму по кадровой и воспитательной работе. В том плане, что я не мальчик, воспитывать меня — зря воспитывалку тупить, а достаточно обычных словесных пояснений, что сделано не так и как поступать на будущее. От скандала уберегла задержавшаяся где-то Вересаева. С едва заметной ухмылкой избавила меня от позора, сообщив, что благодаря мне нарушитель был загнан на группу внешнего контроля и успешно пойман.

Её больше интересовал вопрос, что я делал в свободное время на этом участке и сколько времени я провожу под землёй. Врать было бессмысленно, техническая служба по камерам могла в течение часа просчитать все мои перемещения. Я признался, после чего Поляков едва ли не пинками выгнал меня на поверхность. А на следующий день, прикладывая свою карточку к валидатору, я увидел красный запрещающий сигнал и получил сообщение от дежурного эскалаторной службы: Вересаева запретила пускать меня в метро, пока снова не встречусь с Леночкой и не пройду комплексное обследование организма, включая тесты жизненных функций и замеры остаточного лучевого фона.

Да знал я, знал, что опасно. На каждом занятии кивал, слыша, что нельзя превышать лимит облучения. Особенно новичкам нельзя сразу надолго под землю. Надо проверить резистентность к излучению. Как его называют на Объекте — к свету Леи. Если вдруг я чувствителен, если свет на меня подействует, такое случится, такое… В общем, все работники метрополитена через это проходят, вот и ты, говорили мне, потерпи.

Насчёт того, что все проходят проверку и подготовку — это правда. Особенно машинисты. Им ведь приходится каждый день в самый эпицентр на целую смену опускаться. Их кабины, можно считать, самые защищённые от излучения устройства в мире. Но всё равно, дозу хватают выше предельной, предусмотренной для пассажиров, которые непрерывно находятся на линиях от силы час. Даже те работники, что обслуживают вестибюли станций на кольцевой, самой излучающей линии, не получают такой дозы, как машинисты.

По этой причине с машинистами работают особо. Негласно их проверяют, при необходимости снимают накопившийся статический заряд с нервной системы, подпаивают необходимыми препаратами, окуривают деактиваторами. И всё равно в среде машинистов сохраняется высокий процент мистиков и невротиков. Одни впадают в депрессию, другие начинают подозревать у себя экстрасенсорные способности… Так или иначе, а с подверженными влиянию приходится расставаться, пока изменения в организме не прогрессировали в нечто более серьезное. Тех, кто совсем невосприимчив к излучению, остаются считанные единицы. Объявления о наборе на работу висят почти в каждом вагоне.

Как связано излучение Леи с работой под землёй, почему мутации, вызываемые линиями, проявляются в поведении, а не в состоянии здоровья, я пока не понимал. Лекции лекциями, но мне очень не хватало живого общения и реальной практики, без которых осознать теоретический материал оказалось слишком сложно. Особенно по тем предметам, где наставников интересовала только посещаемость и росписи в журнале, а не качество подготовки. Тексты их уроков были настолько нудными и перегруженными технической информацией, что уже на третьем предложении я терял нить повествования.

Короче. Тестируя меня, Леночка ахнула. От полевых занятий отстранили на целый месяц. Посчитали, что примерно столько лишнего времени я наездил под землёй. Я взывал к логике, предлагал посчитать, можно ли за две недели набрать месяц излишков, но Вересаева оказалась непреклонна. И даже намекнула, что отлучение от самого для меня интересного должно предостеречь от подобных глупостей в будущем. А Леночка, игнорируя знаки внимания с моей стороны, тыкала пальчиком в графики с показателями облучения на первый день моего зачисления на службу и на данный момент.

— Ничего не могу поделать, — говорила она, — нагрузка очень большая. У старых оперов бывает гораздо больше, но они под длительным наблюдением и прогнозом, а вы новенький. Вдруг вы уязвимы, вдруг случится ожог на психике? Нет, и не просите!

Так вот и получилось, что я оказался приписан к отделу внешнего контроля и в дни практики стоял у турникетов. Терял время, скучал, лениво разглядывая сквозь огромные окна утренний людской поток. Единственное, о чём я всерьёз имел возможность здесь беспокоиться, — это местонахождение Буньипа. Уверенность, что этот борзый хитрый бугай не оставит в покое, не покидала меня ни на минуту. А понимание, что нападение обесцвеченного бандита я не способен заметить и предотвратить, приводило в состояние тихой ярости.

Итак, я — обычный контролёр. Мои файлы не стёрли из государственных баз данных, мне не выдали черный костюм и инопланетное оружие. На мне оранжевый жилет, как у дворника, а на спине написано «Эскалаторная служба». У меня в кармане фонарик, моток веревки и кремневая зажигалка, на вид — совершенно обычная. Такую может взять в дежурке любой из наших оперативников, заступая на службу. Несмотря на то, что в любой момент я могу столкнуться с земным хулиганом или неземным нарушителем границы, оружие мне в принципе не положено. Оно не положено никому из оперативного состава.

Когда я об этом узнал, был натурально ошарашен. Как же можно поддерживать безопасность без оружия? И почему у Виктора Петровича, когда он спасал меня в депо от невидимых наемников, был пистолет?

— Полковник Турчин, — ответил мне Поляков, — не простой оперативник. Он руководит отделом по розыску особо опасных иноро… путешественников. Мы называем его службу Интерполом, чтобы не путаться. Только он имеет право носить оружие на Объекте.

— Да ладно? А полиция? Постовые?

— Большинство сотрудников полиции на Метрополитене не имеют понятия об истинной сути метро. Их цель — поддержание порядка среди людей, зачем нагружать их лишней ответственностью за путешественников? Но даже при этом, полиция в силу закона не имеет права применять оружие в общественном месте. Вам же для работы в тесном контакте с путешественниками будут предоставлены специальные средства, достаточные для разрешения практически любой ситуации.

— Подавители разума? Внеземные технологии?

— Как раз подавители в метро применяются в отношении людей. И чаще всего хватает стационарных устройств. А внеземные технологии… Мне кажется, Евгений, вы несколько превратно представляете себе статус нашей организации. К понедельнику изучите шестую главу Хартии перевозчиков, и мы обсудим эту тему подробнее.

Ах, да, Хартия. Забыл рассказать. Когда люди впервые узнали об особенностях силовых линий и попытались взять под контроль московский узел Леи, представители иных миров очень быстро отреагировали и легко пошли на контакт. Предложили Земле присоединиться к Хартии перевозчиков. Это означало свободное распоряжение силой Леи взамен на беспрепятственный пропуск путешественников.

Здесь выяснилось два неприятных обстоятельства. Во-первых, люди оказались нечувствительны к свету Леи. Существа из иных миров активно использовали его в своих технологиях, а некоторые даже были биологически зависимы от подземного излучения, а вот для аборигенов, внезапно, богатейший источник этого света в земной коре был совершенно бесполезен. Ситуация для путешественников немыслимая, вызывающая удивление, восторг и, разумеется, зависть.

Во-вторых, излучение, свет Леи, мало где в мирах используется напрямую. Чаще он служит сырьём для получения другого очень ценного ресурса. На Объекте это вещество называли силой Леи. Я долго не мог уловить разницу, полагая, что это свет Леи и сила Леи — синонимы. Но нет, жидкая фракция силы ценится путешественниками невероятно. Для её производства задействуют процессы и технологии, которые я не взялся бы объяснить даже при наличии докторских степеней по физике, химии и биологии.

Таким образом, Москва оказалась на позициях американского континента колумбовых времён. С богатейшими ресурсами, ценности которых представить не могла и применения которым не знала.

Передавая людям текст Хартии, контактёры не скрывали перспектив. В случае отказа Земля оказывалась вне юридического поля. А потому здесь следовало ждать скорого появления или конкистадоров, или каперов. Что хуже — поди угадай.

Хартия накладывала на людей кучу не самых приятных и вполне бесполезных для человечества обязанностей, но при этом гарантировала защиту от откровенной агрессии и некоторую поддержку в техническом плане. Не обольщайтесь, делиться с нами чудесами инопланетного прогресса никто не собирался. Поддержка предусматривалась ровно такого уровня, чтобы обеспечить безопасность путешествий через московский узел Леи. Обо всём остальном люди должны были позаботиться сами.

Разумеется, мы приняли условия Хартии. Вместе с обязанностями уважительного отношения к путешественникам, запрета на оружие в пределах пересадочных точек, ответственности за нарушение множества условий и требований. Более того, люди даже нашли способ не устраивать в Москве парк монстров: спустили всю необходимую инфраструктуру под землю и замаскировали под видом метро. Так эта система и работает, втайне от общества и под пристальным вниманием иных миров.

— Товарищ инструктор, разрешите ещё вопрос?

— Валяй.

— Если сила Леи настолько ценная, почему бы не обложить производство акцизом и не наладить экспорт? Сейчас не сидели бы взаперти на Земле, а гоняли торговые караваны между мирами? Скупали бы экзотические товары, наладили дипломатию…

— В тот день, когда ты сумеешь сохранить силу в виде, пригодном для транспортировки, займёшь пост директора Объекта. Как минимум — зама по науке. Пока всё, что у нас конденсируется, немедленно уходит на испарители. Чтобы случайно не детонировало и не отправило половину Москвы в нейропатическую кому. Силу Леи не заказывают на дом, за ней приезжают, чтобы надышаться, насытиться — и вернуться домой, согласно Хартии. Когда в каком-то из миров линии Леи тускнеют и угасают, случаются полномасштабные мировые войны. Хартия нужна, чтобы с Землёй такого не произошло.

— Членство в Хартии не обязывает конкурентов любить нас?

— Именно так. Нашими услугами путешественники пользуются, но вынужденно. А к себе домой не зовут, там мы нафиг никому не нужны. На этом лекция окончена, до встречи послезавтра.

Рунгжоб

— Нет уж, с твоими друзьями я на квест больше не пойду. В прошлый раз я выиграл, а победу не засчитали. Ещё и хозяева ор подняли.

— Они с тобой и сами больше не пойдут. Потому что в прошлый раз ты не выиграл. Найти выход из тайной комнаты — это не то же самое, что разбежаться и выбить дверь плечом!

Подслушано в метро.

Стажировка моя, благодаря неуместному энтузиазму, затянулась дольше обещанного месяца. Я грустил, расстраивался, но понимал, что сам виноват.

Поначалу я разгонял скуку, тренируя навыки запоминания лиц, угадывания эмоций и прогноза поведения. Выучил наизусть всех клерков из министерства, расположенного прямо за станцией, всех экскурсоводов из зоопарка и планетария, и даже всех жильцов сталинской высотки напротив (тех из них, кто пользуется метро). Тогда мне стало окончательно скучно.

Появились мысли бросить эту авантюру и вернуться в бизнес. Парочка конкурентов моего старого шефа в любой момент подписали бы договор. Что останавливало, спросите? Да всё то же. Я ведь согласился на предложение Вересаевой не из страха и не из-за денег. А всё из-за той же серости жизни. Из неизбывной тяги человека к приключениям, которая легла в основу сотен книг, сделала знаменитыми тысячи героев, а десятки тысяч — свела в могилу безвестными. Поэтому я буду злиться, но терпеть.

— Рунгжоб, стой! — мой строгий голос заставил невысокого желтокожего уборщика ещё сильнее вжать голову в плечи.

— О, Джен-сен? Вы здесь? Я не заметил!

Он старательно разыгрывал азиатский акцент, но получалось так себе. Наверное, ближе к немецкому.

— Покажи мне свой пропуск! — потребовал я.

— О, нет-нет, Джен-сен, я не ходил в город! Я только выносил мусор!

— Если бы ты выносил мусор, то проходил бы мимо меня на выход. А ты даже не знал, что я сегодня на дежурстве. Серго совсем вас распустил!

Рунгжоб издал длинную переливистую трель, в которой сквозили сердитые нотки. Я растянул ехидную улыбку.

— Ты же знаешь, я не понимаю на вашем. Но запомнил фразу и обязательно посмотрю в словаре. Если это оскорбление, я не поленюсь и запрошу миграционную службу, все ли твои документы…

Тут я осёкся, потому что лицо уборщика стало ещё более жёлтым, а шрамы, плавно спускавшиеся от ушей к подбородку по линии скул, окрасились алым и затрепетали. Рунгжоб совсем недавно обосновался на Баррикадной, ещё не заработал достаточно денег на визит к косметологу. Большинство его земляков делают так, получая возможность отращивать бороду, а не маскировать свои жабры примитивными способами, больше привлекающими внимание, чем прикрывающими дефект.

Кенаров в московском метро живет довольно много. Сотни четыре или даже пять. Одни убывают, другие возвращаются, занимаются самой разной мелкой работой. У наших путешественников разные условия обитания, разная атмосфера и разные потребности. Не всегда обеспечить могут люди своими силами. Поэтому приходится прибегать к помощи такого же экзотического наёмного персонала.

Кенары из числа таких гастарбайтеров. Существа крайне неприхотливые, способные работать без вреда для здоровья в самых тяжёлых условиях. Обычно прилежные и исполнительные, но не без проблем с дисциплиной. Поэтому выход в город без письменного разрешения им запрещён. По условиям контракта им предоставляются общежития на кольцевой линии или персональные комнаты на станции приписки — за машинным залом. А экскурсии по выходным организуют централизованно.

Мимика уборщика оказалась для меня неожиданной. В его эмоциях больше не было ни капли агрессии, но не в этом дело. Жабры они обычно приоткрывают в знак почтения к старшим, а смирение и покорность, которых я добивался, проявляются иными движениями.

— Вам не кажется, Евгений, что это перебор? — раздался за спиной тихий голос.

Ах, ну разумеется.

— Доброе утро, Виктор Петрович! — ответил я, не оборачиваясь.

— И вам доброго, — согласился майор, — Рунгжоб, туить-суц!

— Вик-сен, туить-суц! — радостно прощебетал уборщик.

— Между прочим, он уже в четвертый раз за этот месяц нарушает пропускной режим, — заметил я, глядя на жёлтое лицо, расцветающее на глазах улыбкой до ушей. — Уже в прошлый раз можно было ставить вопрос о депортации.

Улыбку сдуло, лицо Рунгжоба побледнело. Виктор Петрович подошёл ближе и ободряюще похлопал нарушителя по плечу.

— Ну, ну, ну! Так ли уж страшен его проступок?

— Вы сами знаете. Если на улице он попадёт в неприятности, если окажется в полиции или, не дай бог, в больнице? Его физиологию не спрячешь. Это будет означать угрозу безопасности линий.

— Не в первый раз. Договоримся. Выкрадем, в конце концов, из изолятора. Виновных накажем. Кстати, такой инцидент будет означать, в первую очередь, прокол со стороны службы контроля, не так ли? Вы же задержали его на входе, а не на выходе?

У меня предательски заполыхали уши. Рунгжоб заметил это, но сразу отвернулся и отошёл на три шага в сторону, как бы из вежливости, давая нам общаться тет-а-тет. И чтобы я не разглядел ехидства в его маленьких черных глазках.

Умеет Турчин выбить почву из-под ног. Образ простоватого нерасторопного следователя, впечатавшийся мне в память, ещё не раз позволит ему проделывать такие штуки.

— Если бы мигранты не нарушали наши правила, проблем бы вообще не было.

Я выдал это в запале, уже к концу фразы осознав, что сморозил глупость. Ответное нравоучение было наготове и не заставило себя ждать.

— Если бы они не нарушали наши правила, отдел внешнего контроля окончательно расслабился бы и мух перестал ловить. Вот тогда я совершенно искренне мог бы согласиться с вами насчёт угрозы безопасности линиям.

— Я считаю, что правила есть правила. И нарушать их недопустимо, а нарушителей необходимо наказывать.

Мне не хотелось признавать неправоту, но цепляться оставалось только за самый примитивный аргумент. Чуть помедлив, я добавил:

— Не хотелось бы из-за его тяги к ночным прогулкам снова выносить ночью неопознанный труп из морга. В последний раз, как я слышал, такая история подняла целую бурю в прессе. Он симпатичный парень, но не знает ни города, ни реалий нашей жизни.

— Я рад, что вы это сказали, — Петрович кивнул мне со своей обычной усталой улыбкой. — Значит, вами движет не только синдром вахтёра. Вы порой прячете своё настоящее лицо за напором и агрессивностью, а в нашем деле с этим далеко не уедешь.

— Следите за мной?

— Приглядываю по долгу службы. Мне бы не хотелось, чтобы желание проявить власть стало для вас главной движущей силой.

Он поманил рукой Рунгжоба.

— Уважаемый, покажите ему! — и повторил, когда уборщик замялся, — Не бойтесь, прошу вас!

Рунгжоб всё ещё с сомнением отогнул полу жилета и расстегнул куртку. На коричневатой бугристой коже груди у него пульсировала белая округлая опухоль.

— Он что, болен?

— Нет, нет-нет, — улыбнулся Петрович. — Это икринка. Рунгжоб вынашивает её уже двенадцать лет, ожидая разрешения своего правительства на созревание. В прошлом году он даже согласился войти в контингент представителей кенаров на Земле, чтобы повысить свои шансы. Вы же не думаете, Евгений, что им нравится жить в нашем подземелье?

— Нет?

— Нет. Он из довольно знатного рода. Для развития икринки требуется сила Леи, но его семье по силам просто купить необходимое количество. Тем не менее, он работает здесь. Фактически, он просто заложник. Это наше обязательное условие, предъявляемое за возможность транзита их народа по Лей-линиям.

— Как это связано с нарушением режима?

— Икринки нуждаются в свежем воздухе и чистой проточной воде. Здесь, в метро, ему не обеспечить подходящих условий.

— Так он что, по ночам выводит на прогулку своё потомство?

— В некотором роде. Изредка, когда выдаётся такая возможность. Почти каждый из них время от времени это делает.

— А не сбегают, потому что не смогут выжить без линий?

— Да. И держат в секрете, потому что мы расценим их похождения…

— Как угрозу безопасности, — закончил я за него.

— Ещё нюанс. Досрочная депортация в его маленький и перенаселённый мирок будет означать изъятие икринки.

Рунгжоб запахнул куртку, поправил жилет и замер, заметным усилием удерживая улыбку на побледневшем лице. Виктор Петрович развернул его в сторону эскалатора и вопросительно взглянул на меня.

— С вашего позволения? Спасибо. Ступайте, мой друг. Но чтобы это было в последний раз! Попадётесь снова, я уже не смогу вас выручить!

Кенар защебетал, мешая русские слова с родными трелями. Кто-то из пробегавших мимо пассажиров поморщился и опасливо отступил от излишне громкого азиата. Да, над акцентом ему надо бы поработать.

— Кенары — довольно дружелюбный и миролюбивый народ, — заметил Петрович, провожая уборщика взглядом. — Это большая редкость среди путешественников. Не стоит перегибать палку.

— Так давайте просто внесем изменения в условия контракта?

— Нельзя. Контракт типовой, изменения для кенаров вызовут возмущение других видов. Придётся подстраиваться под каждого.

— Просто закрывать глаза на нарушения — это тоже неправильно. Чисто психологически, это вызывает пренебрежение другими правилами. Потакая, мы провоцируем их чувствовать здесь себя хозяевами. Это всё же наш мир, а не их? Сегодня кенары, завтра летучие мыши… Кому ещё можно нарушать, почему другим нельзя? Не стоит ли как следует оценить последствия, товарищ полковник?

— Для начала, — грустно вздохнул Турчин, — Стоит оценивать все детали, прежде чем выносить приговор. Кстати, майор, а не полковник.

Тут я обратил внимание, что сегодня он был и впрямь майором. Полицейский серый "полевой" китель, погоны с двумя просветами, по одной звезде на каждом плече.

— Вас понизили?

— Нет, просто форма старая. В ней работать удобнее. Чего зря пугать постовых?

По документам Петрович на самом деле числился полковником полиции. Может быть, даже зарплату получал по их ведомству, но вряд ли догадывался, как найти бухгалтерию своего отдела.

— Вас не каждый день встретишь в таком виде. Какими судьбами в нашей глуши? Случилось что? Или просто в гости?

— Ещё не случилось. Но может, — загадочно ответил майор.

— Только не говорите, что директор предсказал! — мой тон сменился с шутливого на саму серьёзность.

— Он не предсказывает. Он только присылает указание, где и во сколько надо быть.

Петрович повернул ко мне экран своего коммуникатора. Древнее устройство с маленьким экранчиком и кучей кнопок. Поколение смартфонов вряд ли разберётся, как пользоваться этим динозавром. У нас у всех были такие же, своего рода корпоративный стиль. Никто из сотрудников Объекта не имеет права пользоваться иными, и есть на то крайне веская причина.

Я наклонился и прочитал на экране слова: "Баррикадная. Срочно!"

— Чёрт. И что здесь случится?

— Разберемся, когда случится, — просто ответил он.

— А что, директор всегда так пишет? Никаких подробностей?

— Для подробностей есть я. И вы.

— Как-то это неправильно. Мы могли бы подготовиться.

— Мы же не знаем, что мешает дать больше данных? — Петрович пожал плечами с выражением напускного равнодушия на лице. — Не может, не знает, не доверяет. Или наоборот, знает, что и так справимся.

— А вдруг однажды не справимся?

— Ну, тогда Объекту потребуется новый старший инспектор по особым поручениям. Кого-нибудь назначат. Например, вас.

Он не успел договорить, а я не успел домыслить возражение. Внизу, с платформы, донёсся грохот, звон, словно раскололи стекло, и истошный женский визг. "Держите! Держите их!" — прокричал другой голос, мужской.

Петрович толкнул меня к одному эскалатору, сам подбежал к соседнему. Я отметил, что кобура у него на поясе не пуста, однако майор даже не расстегнул клапан. Что ж, ему виднее.

Чтобы разглядеть происходящее внизу, мне пришлось шагнуть на эскалатор. Ступеньки тут же откатили ногу обратно. Тогда я быстро зашагал вперёд, оставаясь всё на том же месте. В голову пришла идея окликнуть Петровича и схохмить на тему Алисы в стране чудес, но я вовремя взял себя в руки и успел гаркнуть: "Дорогу!" — встречным пассажирам. Они повиновались, спешно смещаясь правее, и в освободившемся прогале я наконец увидел, что происходит.

По эскалатору бежали люди. Между поездами как раз возникла пауза, основная масса прибывших уже поднималась наверх, поэтому отставшие двое мужчин и женщина продвигались по лестнице быстро, не устраивая толчеи. Другие пассажиры пока только оглядывались на крики, но сами не бежали, не понимая причин суеты. Троица без проблем преодолела четверть высоты эскалатора к тому моменту, как внизу снова завизжали и на ступенях появился преследователь.

Существо было абсолютно лысым и абсолютно голым. Его светло-серая кожа в тусклом освещении наводила на мысли о мертвецах и прочей нежити из кинофильмов. Только внимательный взгляд сразу определял, что это вообще не человек.

Стоя на двух ногах, он показался бы невысоким. А так, на четвереньках, габаритами вообще напоминал крупную собаку. На лице немного выпирала вперёд не только нижняя, но и верхняя челюсть, придавая схожести с кошачьей мордой. Кожа обтягивала череп плотно и ровно, ушей не было вообще. Хвоста тоже. Зато когти на всех четырех лапах выступали сантиметра на три от фаланг.

Существо вспрыгнуло на эскалатор и стало ловко взбираться, преодолевая три-четыре ступени за раз. Передними лапами оно время от времени отталкивалось от перил, хватая их длинными пальцами и подтягивая тело силой бицепсов на вполне человеческий манер.

Вот теперь началась настоящая паника. На соседнем эскалаторе завизжали в третий раз, народ подался вправо. Кое-кто с нашей секции даже сиганул через борт, на соседнюю ленту, а оттуда — на встречную, ползущую вниз. На пути существа пара подростков в полном шоке, не зная, куда деваться, присели на ступени и прикрыли головы руками. Но хищнику они были не нужны, тот перемахнул через них одним прыжком. Его интересовала стремящаяся наверх троица.

— Лови! — прокричал Петрович.

Я перешёл на бег. Тут же мне под ноги кинулся какой-то пассажир, желая скорее прорваться к выходу. За ним следовали другие паникующие. Протискиваясь через них, я замедлился, эскалатор быстро откатил меня назад, на самый верх. Краем глаза я заметил, что в аналогичной ситуации барахтается Петрович.

Убегающие от серого зверя мужчины и женщина преодолели к этому времени половину пути. Однако и им пришлось резко сбросить скорость из-за панической свалки впереди.

— Врубай! — скомандовал Петрович диспетчеру в будке управления турникетами.

Тот и сам уже сообразил, что случай экстраординарный, пора действовать. Щёлкнул тумблером и вдавил одновременно две кнопки. Входные двери вестибюля мгновенно заклинило, отрезая станцию от внешнего мира. И в ту же секунду я физически ощутил давление на мозг, когда павильон заполнили подавляющие гармоники света Леи.

Паника прекратилась. Первыми отключились те, кто держал в руках телефоны. Многие успели выставить перед собой камеры, собираясь снимать происходящее, а теперь спешно переключались на игры или социальные сети, повинуясь командам подавителя и простейшим потребностям мозга. Следом все, у кого в карманах были смартфоны, уткнулись в экраны и потеряли интерес к реальности. Поднявшиеся наверх отходили в сторонку и усаживались прямо на пол с блаженными улыбками, тыча пальцами по иконкам и буковкам.

Последними вырубило участников свалки и тех, кто потерял в суматохе свой гаджет. Они утыкали носы в книги, тетради с конспектами, рекламные буклеты, да хоть в состав продуктов на обёртке шоколада — в любой источник информации, позволяющий загрузить мозги и не дать им перегореть от напряжения.

Теперь, теоретически, можно было успеть. Я прыгнул, извернулся и приземлил свою задницу на борт эскалатора. В положении бобслеиста, стараясь избегать лежащих на поручне рук, заскользил на штанах по полированному пластику обшивки.

Петрович для таких трюков оказался не приспособлен. Он повернул аварийный рубильник, останавливая свою ленту, а затем стал пробираться пешком через плотный строй индифферентных тел. Я к этому времени уже подлетал к месту схватки.

А там творилось что-то странное. Во-первых, двое мужчин и женщина вообще не отреагировали на подавляющее излучение. Серый хищник, кстати, тоже. Все они продолжили отчаянные попытки подняться наверх. А когда стало очевидно, что беглецы не успеют, произошло нечто и вовсе удивительное. Ещё двое людей вышли из транса и разом, как по команде, напали на преследователя.

Я всё это отметил мельком, а скорректировать свои действия даже не подумал, слишком высокую скорость развил. Оставалось придерживаться первоначального плана. В строгом соответствии с ним, я крутанулся, словно уж, вскинул ноги и врубил обоими ботинками в клубок свившихся в борьбе тел.

Приземлиться на ноги после такого фортеля было бы слишком большой удачей. Меня перевернуло через голову, потом очень больно шваркнуло спиной о ступени и ухом о внутренний борт эскалатора. Зато я выбил страйк: дерущиеся рассыпались в разные стороны, насколько это возможно в жёлобе бегущей лестницы.

Используя окружающих как опоры, хватая их за что придётся, я вскочил. Серое существо тем временем тоже выбралось из кучи и ухватило передними лапами сразу двоих беглецов. Пойманная женщина кричала, мужчина отбивался кулаками. Второй мужчина услышал их голоса и вернулся, тоже ринулся в бой, стараясь разжать хватку преследователя.

Я преодолел пять разделявших нас ступеней и тоже вцепился в лысую тварь. Существо не устояло, повалилось на спину. Вернее, прямо на меня. Одного из мужчин оно уволокло при этом с собой, а женщина и другой её спутник на этот раз решили не искушать судьбу и ретироваться, бросив своего друга.

Петрович что-то кричал и пытался перебраться со своей секции эскалатора в нашу. Я оказался погребён под телами хищника и человека, который, слава богу, хотя бы прекратил сопротивление, впал-таки в положенный ему транс. Мои руки держали лысое существо за глотку, и от этого я почему-то испытывал дикую радость. Мне нестерпимо хотелось сжимать это горло, придушить врага, услышать хруст позвонков. Где-то в глубине сознания шевельнулась мысль, что это нелепо и неправильно, но её тут же забила мощная, железобетонная уверенность: правильно!

Вверху ещё двое пассажиров вышли из забытья, бросили под ноги телефоны и схватили Петровича за руки. "Не те, не те!" — донеслись до меня его глупые, бессмысленные возгласы. Что значит, не те? Всё идёт верно, всё так и должно быть!

Серое существо задыхалась. В конвульсиях оно кое- как повернулось ко мне лицом и теперь очень напоминало сказочное чудовище, Голума. Если сейчас оно скажет "Наша прелесть!" — я, пожалуй, рассмеюсь.

— В кармашке! — прохрипело оно. — Что у тебя в кармашке?

Это было настолько неожиданно, что я растерялся и чуть ослабил хватку.

— Что у тебя в кармашке? — повторило оно, глотнув воздуха и освободило мне правую руку. — Давай, скорее!

Во мне боролось теперь желание душить его дальше и отчаянное любопытство. Я поддался второму и сунул пальцы в маленький верхний кармашек на форменной куртке. Зажигалка. Один из трёх предметов, которые нам выдают при заступлении на дежурство вместо табельного оружия.

— Ну скорее же! — хрипел Голум.

Я чиркнул.

Разряд встроенного под кремень элемента выжег всю энергию Леи в радиусе пятнадцати метров. Воздействие подавляющего поля резко снизилось, люди вокруг попадали на ступени, как пустые мешки. Из моей головы словно вынули ещё одну голову, чужую, бессовестно наблюдавшую за мной и мало того — шерудившую в извилинах тонкими мерзкими пальцами. Собственные пальцы я немедленно разжал, позволяя Голуму резко, с хрипом вдохнуть.

— Ну ты и придурок! — просипело чудовище, отбрасывая мою кисть и растирая синяк в виде пятерни, быстро набухающий на тонкой серой коже.

Вся наша куча-мала выкатилась, наконец, наверх. Кто-то плакал, кто-то ругался матом, Петрович спешно оттаскивал упавших от края эскалатора, чтобы добраться до рубильника и остановить механизм. Снизу послышались возмущенные крики новых пассажиров, только что высыпавших из поезда на платформу. Но подавляющее поле там было плотным и быстро заставило их уйти в себя. Здесь, у нас, оно тоже восстановилось и погасило закипавшее было недовольство.

— Какого чёрта это было? — зло прокричал я Петровичу.

— Психическая атака, — ему казалось, наверное, что после этих слов мне всё станет ясно.

Мне пока было ясно только одно: работа станции парализована. Внутри погром, двери заблокированы, снаружи уже формировалась небольшая толпа негодующих москвичей, которым, как всегда, дорога каждая минута.

— Который из них? — спросил Петрович у серого чудища, указывая на двух мужчин и женщину.

— В том-то и дело, что ни один, — ответило оно. — Все местные! Но они очень сильно хотели вынести наружу эту сумочку.

— Эту? — я с большим удивлением ткнул носком туфли обычный, ничем не примечательный тёмно-красный ридикюль.

Замок не был закрыт. Створки распались. Под двойное: "Нет!" — я заглянул внутрь и увидел там крупного геккона с коротким хвостом, шестью растопыренными лапами и одним большим круглым глазом на спине.

Стало темно и больно. На секунду. Или две. Или на год. Потом всё прошло так же резко, и я обнаружил себя на холодном кафеле в очень неудобной позе. Болел висок, била мелкая дрожь.

— Эх, дать бы ему как следует, — глядя в потолок, сказало серое чудище.

— Не нузно, — воспротивился Рунгжоб. — Джен-сен не плохой человек. Он не будет так больсе.

— Если бы ты не запихал жабу в контейнер, он бы больше и не был. Вообще.

Я огляделся по сторонам. Станция уже работала в прежнем режиме, словно ничего и не произошло. Ремонтная бригада возилась с рубильниками эскалатора. Наверное, готовят легенду про поломку и экстренное отключение. Это если кто-нибудь из пострадавших вспомнит, где порвал штаны и заработал пару синяков.

О случившемся косвенно напоминал только опечатанный крест-накрест сигнальными лентами контейнер, который в народе считают то ли ящиком с песком, то ли хранилищем для бомб, если такую вдруг обнаружат на платформе. Лишним здесь было и само чудище, теперь уже одетое, твердо стоящее на двух ногах и прикрывшее свой лысый череп капюшоном спортивной куртки.

— Как вы успели… — начал я и понял, что вопрос звучит глупо. — Что вообще было?

— Пальцы в розетке! — огрызнулся серый.

— Гипножаба, — проявил снисходительность Петрович. — Очень сильный взрослый самец. Ты его оглушил зажигалкой, а потом сам же и разбудил, когда полез в сумку.

Над станцией разнёсся голос диктора: "Уважаемые пассажиры! Не забывайте свои вещи! При обнаружении забытых вещей, не прикасайтесь к ним, сообщайте машинисту, сотрудникам метрополитена или полиции".

— Вот! — серый поднял палец в укоряющем жесте. — Прислушиваться надо к голосу разума!

— Ну ладно, ладно, — примирительно вмешался Петрович. — Ты тоже хорош. Устроил тут. Если бы не Рунгжоб…

Я потёр переносицу, надеясь разогнать эхо боли, всё ещё гудевшее под черепом. Повернулся к уборщику и протянул ему руку.

— Спасибо!

— Не за цто, Джен-сен. Мы просто не чувствуем жабу. Она не может подчинять кенар.

— За мной должок, — не согласился я. — Если понадобится выйти наружу…

— Но-но-но! — предостерёг майор-полковник.

— Я выпрошу для тебя пропуск! — закончил я.

Подмигнув Рунгжобу, я повернулся к серому чудищу.

— Ну а ты что за зверь?

— Кстати, познакомьтесь, — предложил Петрович. — Это ещё один наш оперативник, с кольцевой линии. В зависимости от того, что вы напишете в рапортах по происшествию, возможно — это твой будущий напарник.

Чудище растянуло тонкие губы, копируя мою мимику, и протянуло руку.

— Сфинкс!

— Женя. А Сфинкс — это…

— Это имя, — он почесал синяк на шее, затем улыбнулся шире, продемонстрировал полный ряд треугольных акульих зубов. — Назовешь меня Голумом, я тебе горло перегрызу.

* * *

Утром на планёрке разбирали происшествие по личному составу. Оно было всего одно. И поскольку героем дня был я, то право первым нагрести углей в обе руки предоставили тоже мне.

Председательствовал зампокадрам. Озвучили суточную сводку, раздали по отделам служебную почту, изучили обзор траффика за последний месяц. Техники доложили вкратце об изменениях в напряженности силовых линий. Турчину передали ориентировку на очередное чудовище, подлежащее розыску на территории всех членов Хартии перевозчиков.

Вересаева вошла в кабинет быстрым широким шагом, как врывается рассветный ветер на побережье. Мне показалось, что даже двери сами распахнулись перед ней на всякий случай, чтобы не быть вышибленными эмоциональным напором этой женщины.

Все остальные, от замовдо руководителей отделов, а с ними и наша "отличившаяся" дежурная смена, сидели на массивных стульях по периметру большой комнаты. В зависимости от повода, это помещение исполняло роль то актового, то совещательного зала.

Вторжение начальницы вызвало скрип и шелест, я ясно представил себе шуршание наполняемого паруса и треск скамеек под телами галерных гребцов. Саму Вересаеву в антураже можно было вообразить царицей Тевтой, выходящей на палубу к римским послам.

— Полагаю, что все уже это видели, — сказала Елена Владимировна, крутя в пальцах пульт от телевизора.

Видение рассеялось. Скрип стал обычным скрипом старых офисных стульев, а шелест — шелестом открываемых блокнотов. Позади и выше меня засветился экран, комнату наполнили звуки выпуска новостей.

Нечестный психологический приём. Заставить подчиненного нервничать, выбирая, игнорировать ли ему происходящие за спиной события, или же поддаться любопытству, но невежливо повернуться задом к начальнику. Я оценил попытку, с равнодушным видом открыл свой блокнот и нарисовал на чистой странице чёртика.

— Евгений, а вам не интересно? — прищурилась Вересаева. — Не хотите взглянуть, как по вашей милости нас полощут по всем каналам?

Ох, как нехорошо. Мне давали столько поводов возмутиться и оспорить несправедливое замечание! Не по всем каналам, а только по двум местным, мало кому интересным даже в самой Москве. Не полощут, а полминуты уделяют занятному, согласитесь, инциденту. И моя персональная милость в этой истории…

Нельзя так реагировать. Это же снова проверка. Телевизор — всего лишь повод, чтобы зацепить, если я огрызнусь. А если бы я повернулся к экрану, всё равно словил бы замечание по поводу субординации, например. Очень распространенная уловка, но со мной такие фокусы не проходят, уж простите.

— Вы правы, Елена Владимировна, это все уже видели. Я сам три раза вчера вечером посмотрел. Запись везде одна и та же: девять секунд видео с телефона, снято сквозь внешнее стекло павильона, как меня с пола поднимают. Вроде бы ничего секретного в кадр не попало. Версия об аварийном отключении эскалатора сработала идеально!

Разумеется, я в курсе, что списать инцидент на технический сбой — это её идея. Вернее, почти её. Вчера я спросил у Петровича, как в подобных ситуациях наша контора обычно гасит интерес общественности. И осторожно заронил ему мысль, что в этот раз ссылаться хорошо бы не на аварию, а на действия хулигана. Чистая психология: первый вариант сеет в людях страх, что в метро старая подверженная поломкам техника, а второй — что там отличная автоматика, предотвратившая давку пассажиров, и опытная служба безопасности, сразу задержавшая нарушителя. Реальные люди, придя в себя, почти ничего не помнили, но если информация о драке в вестибюле просочится наружу, то официальному метрополитену не придется даже додумывать оправдания.

Майор благополучно донёс эту мысль до Вересаевой, та скорректировала первоначальное распоряжение зама по кадрам, в обязанности которого входило разруливание всевозможных проблем. Теперь я был уверен, что она искренне считала идею своей. Получается, сейчас я не только не подставился, но и дважды похвалил её, не облекая это в грубую лесть.

Напор ветра падал на глазах до лёгкого бриза. Метаморфоза удивительно походила на сцену из японского мультфильма, где злая ведьма Юбаба превращается в хитрую, но не опасную хозяйку заведения, и предлагает посетителю не превращение в свинью, а трудовой договор. Сходства с мультиком добавляла забранная на затылок копна белых волос Вересаевой и идеальное азуритовое платье простого, строгого фасона.

Я смотрел, как стихает эта буря, и улыбался внутри себя, сохраняя серьезный наивный взгляд. Виктор Петрович уже рассказал мне, что замдиректора сама лично в утренние разборы не вмешивается. Она предпочитает отдавать мелкие служебные дрязги на откуп кадровику и штабисту — великим специалистам по части полоскания мозгов. Нужен очень веский повод, чтобы Вересаева лично проявила интерес к кому-то из сотрудников.

Но штабист сегодня отсутствовал. А кадровик, несмотря на то, что ещё вчера успел просверлить мне весь череп своими нравоучениями, сейчас молчал, словно рыба. Что же я сделал настолько сильно не так? Какие детали ситуации упускаю?

Тут на соседнем стуле неосторожно раскашлялся Сфинкс. Вересаева, не сводя с меня глаз, ткнула в его сторону пультом.

— Какого чёрта вы напали на коллегу? Вы что, до сих пор не знакомы с коллективом? Или в ваших краях сломать кадык — такой способ знакомства?

— Виноват, — признал я. — Не узнал без грима. Это он сейчас на человека похож, а там выглядел, словно тюлень в психическом припадке.

Сфинкс, нужно отметить, разительно отличался от себя вчерашнего. Одетый, обработанный тональным кремом и пудрой, с цветными контактными линзами в глазах — он выглядел человеком. Только скинутый на плечи капюшон портил впечатление, потому что выступающий затылок и отсутствие ушей не замажешь гримом.

— Ситуация выглядела так, словно это он напал на пассажиров. Я действовал по обстоятельствам.

— Да уж, бывали со мной обознатушки, — заметил Сфинкс и сверкнул треугольниками зубов, — Но двумя каблуками в морду ещё никто не приветствовал.

— Я же извинился?

— Позже будете любезностями обмениваться! — перебила Вересаева. — Сфинкс, вы же не первый год на линии, понимали последствия, к чему было устраивать переполох?

— Там иначе не получалось, — развел руками оперативник. — Очень мощная тварюга. По пять человек за раз подчинял, и ещё оставалось сил меня хлестать. Ушел бы он, честное слово, если бы стажёр зажигалкой вовремя не чиркнул!

Вересаева свела брови, словно внезапно вспомнила о чём-то важном и обратилась к технику по вооружениям Сергею Червякову.

— Сколько всего за смену истрачено контрольных предметов?

— Два, Елена Владимировна! — с готовностью отрапортовал тот, словно ждал именно этого вопроса.

— У сфинкса, как обычно, бутерброд?

— Я не виноват, что смена с четырех, а буфет открывается в восемь! — подал голос Сфинкс, ничуть не смутившись.

Вересаева закатила к потолку глаза, демонстрируя, что эта тема ей давно надоела.

— Макгаффины применяются не для удовлетворения ваших желудочных позывов! А чтобы следить за изменениями в интуиции! И это важно.

— Да, я знаю, — кивнул Сфинкс. — Но у меня всё в норме! Больше двух совпадений за смену не бывает.

— Если не прекратите жульничать, я наложу взыскание не на вас, а на дежурную часть. Понятно? И его обращению с экипировкой обучите! — потребовала она, тыча в меня мундштуком, неизвестно когда сменившим телевизионный пульт.

— Он в курсе про контрольные предметы, — вмешался Виктор Петрович. — Я инструктировал.

— Тогда почему сам не использовал? Чего ждал? Кстати, насчёт вас, — легко переключилась замдиректора на новую жертву. — Ну уж вы-то, Виктор Петрович? Как вы могли допустить подобное? Директор вас для чего туда направил?

— Я, Елена Владимировна, хотел посмотреть на действия молодого бойца в экстремальной ситуации. Проверить, так сказать, квалификацию.

— Проверили?

— Проверил. Удар правой у него идеальный, реакция молниеносная, руки крепкие. Кадык у Сфинкса нескоро заживёт.

— Я уже новый отрастил, — оскалился тот.

— Прекратите балаган! — оборвала Вересаева и указала мундштуком в потолок. — Иначе в следующий раз сами поедете объяснять, как гипножаба оказалась на поверхности!

Начальник оперчасти, Роман Семёнович Затяжной, мой непосредственный руководитель, усатый богатырь в форме с полковничьими погонами, прокашлялся, привлекая внимание.

— Мы полагаем, что она… Он… Он планировал выбраться за пределы объекта пробросом. Один из подконтрольных людей мог перекинуть сумку с… путешественником через барьер.

— А что, разрядники в турникете уже не спасают?

— Елена Владимировна, ну вы же знаете, разрядники стоят понизу на дверцах. Срабатывают только на открытие. Когда утром идёт сплошной поток людей — толку от них? Да и маломощные они, специально же так подбирали, чтобы до эскалаторов не доставали…

— Короче, — взмахнула мундштуком Вересаева.

— Если короче, то можно создать у турникета толчею, а сумку перекинуть под самым потолком. Разрядники не достанут жабу. А на той стороне она… Он возьмёт под контроль новых людей и скроется.

— И будем мы его искать по всей Москве, пока у него силы не иссякнут и он снова не полезет в метро для подзарядки.

Вересаева выпустила в потолок клуб дыма и задумалась. Потом щёлкнула пальцами и обернулась к письменному столу. Там сидел её помощник, по совместительству секретарь, в чьи обязанности на планёрках входило ведение протокола.

— Алексей, отметьте себе, в поручения. Первое: стажёру Стожару продлить испытательный срок ещё на две недели. Не готов он пока работать в команде.

— Записал.

— Второе. Оперуполномоченному Сфинксу объявить замечание за непрофессиональные действия, вызвавшие панику и давку на эскалаторе. Это опасно для пассажиров и неприемлемо для нас.

Сфинкс окислился. Улыбка не исчезла с его лица, она вообще никогда его не покидала, но теперь он смотрел на Вересаеву не как подросток, довольный удачной проказой, а с выражением незаслуженно обиженного ребенка.

— Старшему инспектору Турчину Вэ Пэ строго указать на недопустимость проведения внеплановых проверок в реальных боевых условиях. Четвертое: техническому отделу — пересмотреть регламент заземления на выходе со станций. Пусть прикинут, не перенести ли их прямо на входные двери?

— Но тогда ведь наши прикомандированные не смогут выходить наружу? — удивился зам по кадрам.

— А ничего страшного, — она словно расстроилась, что такая мысль вообще может рассматриваться в качестве аргумента. — Меньше будут в самоволки шляться! У них в трудовых соглашениях у всех прописано, что выход в город только в исключительных случаях. А я сегодня у табачного киоска наткнулась на двух техников. Не в первый раз их там вижу! Вы у себя в кадрах можете мне уточнить, откуда у прикомандированных пропуска? И с какой целью был выход?

— Сделаем, Елена Владимировна! — с готовностью закивал кадровик.

Общий настрой в кабинете резко упал. Я понимал, почему. Если кадры урежут иноземцам пропуска, возмущение среди младшего персонала неизбежно. А вместе с ним и нарушения режима.

— Следующий момент, — мрачно продолжила Вересаева. — Откуда путешественник узнал про систему заземления? Если наша версия верна, то план гипножабы состоял в краже большого объема энергии. И этот план мы сорвали почти случайно.

— Грамотной оперативной разработкой! — поправил Сфинкс, но никто не рассмеялся, шутка пропала втуне.

— Я хочу, Роман, чтобы вы выяснили, кто сливает нелегалам информацию о наших уязвимостях! — в голосе Вересаевой звякнул металл.

— Постараемся, — кивнул Затяжной.

— Постарайтесь. Это важно. И это первоочередная задача, к ней можете привлекать любые наши службы, заранее даю добро.

— Спасибо, учту.

— И ещё. Скажите мне, был ли на вашей памяти хоть один случай, когда гипножабы путешествовали в одиночку?

— Нет, не было никогда такого. Их стаи снимаются с веток минимум по трое.

— Тогда в ближайшие дни нам следует ждать новые попытки прорыва. Алексей, пишите: перевести оперативную часть, службы жизнеобеспечения, внешнего контроля… Да, штаб и аналитиков тоже — всех на усиленный режим несения службы. Усилить посты и патрули, удвоить число выборочных проверок.

— У нас людей не хватит, — пискнул кадровик.

— Переводите на суточные дежурства, где не хватит! — отрезала она в ответ. — Сами усиливайте дежурные службы, вам не повредит полевая работа. Решайте вопросы, решайте, думайте!

Зам сник, кляня себя за длинный язык.

— У кого-то ещё есть вопросы? — спросила Вересаева, уверенная, что никто больше не рискнёт.

Я поднял руку.

— Елена Владимировна, есть просьба.

— Что у вас, Стожар? Хотите поспорить насчет испытательного срока?

— Нет, что вы, по стажировке — вам виднее. Хотя мне кажется, что я там тупею, а не обретаю навыки. В поля не пускают, вот и не набираюсь нужного опыта. Но я не об этом, я по поводу жабы. Кажется, мы один момент упустили.

— Ну давайте уже, рожайте быстрее.

— Вы наказали нас за эту историю. Наверное, правильно. Но забыли про человека, который решил проблему, которого надо бы поощрить. Ну, не человека, а…

— Кенара?

— Да. Рунгжоб упаковал эту бестию в изолирующий контейнер. Получается, его действия были решающими.

— Вы так думаете? У кенаров иммунитет к психическому воздействию, для него это не составляло труда.

— Однако он мог бы и не вмешиваться. Уйти, как положено по инструкции, запереться в помещении для персонала. Он не сбежал, а отыскал жабу, подверг себя риску в стычке с её рабами, если бы они очнулись. Предлагаю вашими правами отметить его заслугу.

Вересаева потушила сигарету, встала с угла стола, на котором сидела почти всё время совещания, и повернулась ко мне, демонстрируя искренний интерес. Когда я закончил говорить, она с прищуром оглядела поочередно всех, кого я упомянул. Кроме кенара, который на совещании не присутствовал.

— Что ж… С учётом вводимого усиления, нам понадобятся все… — вполголоса и как-то невпопад проговорила она, а потом снова обратилась к своему помощнику. — Алексей, добавьте: ввиду успешного задержания нелегального путешественника, взыскания по поручениям два и три не применять, ограничиться устными замечаниями. Прикомандированному сотруднику Рунгжобу объявить благодарность с занесением в личное дело. И предложить сократить трудовой договор на… допустим, на полгода. Вы довольны, Стожар?

— Да, более чем! Благодарю! — сказал я и начал уже усаживаться на свое место, когда услышал:

— Стажёру Стожару считать испытательный срок успешно пройденным и зачислить в штат на постоянной основе в должности младшего оперуполномоченного. Рекомендовать его в группу Сфинкса на роль ведомого. Всем спасибо, совещание окончено, по рабочим местам!

Сфинкс

— Ты слышал? Он сказал: "Стойте по направлению движения"!

— И что?

— Разве можно так говорить? Слово «направление» предполагает движение. А слово «стоять» — отсутствие движения. В каком-то направлении можно повернуться, но как стоять в направлении?

— Чувак, приди в себя! У тебя через полчаса семинар, а ты споришь с голосом диктора!

Подслушано в метро.

— Вы уже гладили собаку? — строго спросил Сфинкс.

— Ну молодой человек, я вас умоляю, при чем здесь это? Я только приехал в ваш чудный город!

Я прикрыл глаза и вслушался. Потом открыл и ещё раз оглядел пассажира. Ощущение не исчезло. Здесь что-то не так.

— Ещё раз спрашиваю. Услышьте меня! Вы гладили собаку на Площади Революции?

— Какие собаки, боже мой, — всплеснул руками пассажир. — Я только турист, ищу всего лишь немного достопримечательностей!

Диалог звучал бредово, если вслушиваться. Словно двое глухих пытаются общаться, повернувшись друг к другу спиной. Но меня беспокоило не содержание. Моя роль — прикрывать напарника. Я занимался этим уже две недели, поражаясь чутью Сфинкса на инопланетных пакостников: мелких воришек, паразитов-энергопотребителей, контрабандистов и торговцев запрещёнными специями.

Моя задача — наблюдать за его работой со стороны, внимательно смотреть и слушать. И вот то, что видели мои глаза, не складывалось с тем, что слышали мои уши. На вид мужчине было 40, максимум 45 лет. Он был высок, строен, пусть не атлет — но телосложения крепкого. В волосах можно заметить седину, но лишь первые её признаки. Угольно черная острая короткая бородка идеально ухожена.

Одет в светло-зеленый костюм в тонкую салатовую полоску, едва различимую на дорогой качественной ткани. Жилет чуть темнее, рубашка под ним чуть бледнее. Туфли модельные, каких не найти в обычном обувном магазине, с крупными декоративными пряжками, чуть загнутыми кверху носами и тоже зеленоватого отлива. В одной руке мужчина держал зонт на длинной ручке, в другой — кожаный коричневый портфель, пухлый и наверняка тяжёлый.

В общем, выглядел он немного непривычно для нашего края, но не чересчур, не как фрик. А хотя бы и фрик, кого ими удивишь в наши дни в московском метро? Нет, дело было не во внешности.

Когда мужчина начинал говорить, у меня внутри словно кто когтем по нерву проводил. За этими интонациями виделся тщедушный старик. Всё ещё самоуверенный, но уже потерявший былую форму и властность голоса. Лицо пассажира улыбалось в лёгкой растерянности, как у иностранца, спрашивающего дорогу в чужом городе, но в голосе слышались нотки разочарования с лёгким отттенком страха.

— Уважаемый! — тон Сфинкса стал ледяным. — Бронзовая собака на станции Площадь Революции является самой известной достопримечательностью московского метрополитена. Вы обязаны её погладить!

— Но…

— Понимаете меня? Обязаны!

Мужчина расстроенно выдохнул и опустил плечи.

— Хорошо. Я вас понял. Сейчас же отправлюсь туда и поглажу собаку.

— Это правильное решение! — Сфинкс расцвёл в улыбке. — Желаю вам хорошо провести время!

Он взял меня под руку и потащил за собой в сторону от незнакомца. Оказавшись за колонной, остановился и подмигнул.

— Ну как?

— Если честно, я ничего не понял. При чём тут собака?

— Потом объясню. Этот, как он тебе?

— Мутный он. Я ведь сразу сказал, что он мне не нравится. А теперь тем более.

— Что конкретно не так? Что ты чувствуешь? — продолжал расспрашивать Сфинкс, осторожно выглядывая на перрон.

— Не знаю. Врёт он, точно. Но ведёт себя совершенно ровно. Да скажи ты мне уже, в чём дело?

Сфинкс, снова выглянув, вскинул руку, призывая замолчать. Потом выждал ещё пару секунд, махнул: пойдём, мол.

Мы вышли на платформу к прибывающему поезду. Пассажир в костюме стоял неподалёку, в очереди к соседнему вагону. Час пик уже миновал, людей перемещалось по станции не много, так что нам было хорошо видно этого типа. А ему — нас.

Поезд встал, зашипел дверями, люди принялись, подталкивая друг друга, пробираться внутрь. Мы вошли одними из первых, но Сфинкс не стал продвигаться вглубь. Прижавшись к окну, он высматривал того подозрительного типа.

— Вот засранец!

Сфинкс дёрнулся было обратно к дверям, но они уже захлопнулись. Я тоже приник к окну щекой и успел заметить, как снаружи зелёный пиджак мелькнул в сторону от перрона.

— Не сел?

— Поиграть с нами решил. Иди сюда, готовься.

Я подошёл поближе, но как именно готовиться — не знал. Выспрашивать не хотелось, я решил просто повторять всё, что делает Сфинкс. А он ничего не делал, стоял спокойно, глядя в мелькающую за стеклом темноту.

— Разогнались. Проверь, никто на нас не смотрит?

Я тихонько огляделся. Все были заняты своими телефонами.

— Пошли! — шепнул он, не дожидаясь моего ответа, и шагнул.

Я уже догадался, что сейчас произойдёт. За окном как будто шёл ещё один поезд, параллельно нашему. Первое время он выглядел как простое отражение в окнах, но отражение приближалось, становилось всё детальнее. Ближе, ближе — и вот наш вагон слился со своим призрачным соседом. Железные боковины исчезли. Сфинкс шагнул, я тут же шагнул за ним следом, превращая тот, новый вагон в реальность, а свой — только в призрак, отражение, которого не заметит никто из моих новых попутчиков. Нашего появления они тоже не заметят, все уткнулись в экраны.

— Вы на следующей выходите! — заявил Сфинкс без вопросительной интонации.

Пассажир в зелёном костюме обернулся резко, рассерженно, чтобы опровергнуть, только слова вдруг застряли в горле. Он крепко прижал чемодан к животу, словно кто-нибудь собирался вырвать багаж у него из рук. Сфинкс чуть шире улыбнулся, чтобы белые хищные лезвия стали хорошо видны, и сомкнул пальцы на запястье путешественника.

— Каждый турист обязан пройти таможенный контроль, — вещал мой напарник, пока мы пересаживались на нужный поезд, на сей раз обычным способом. — Передвижение по метро без отметки на таможне считается нарушением и влечёт наказание вплоть до депортации. Попытка выхода на поверхность без таможенного контроля считается контрабандой и влечёт выдачу правительству в мир прибытия под обязательство наказать по их внутреннему закону, но не менее чем запретом путешествий на три года.

— А мы сами не наказываем нарушителей? — спросил я шёпотом, поскольку задержанный молчал.

— Нет. Линии — удовольствие не для всех. Ими пользуются либо очень сильные и восприимчивые к энергии Леи, либо очень богатые, нанимая проводников. Поэтому через нас перемещается слишком много всякой элиты. Правители, министры, дипломаты, кто угодно. Их статусы и привилегии так сложны, что разбираться в них… Нам бы понадобилось пол-Москвы переделать в один большой МИД.

— Получается, мы просто ловим и изгоняем нелегалов?

— А накажут их свои же, если не хотят лишиться одной из своих самых быстрых и удобных транспортных артерий.

— А если у них в законе нет своего наказания?

— Даже не сомневайся. Дороги Леи так ценятся в любом мире, что наказывают за нарушения очень хорошо. Оговорка про три года внесена так, для проформы.

Поезд остановился на Театральной и Сфинкс поволок мужчину в переход. Тот не сопротивлялся.

— Слушай, а ничего, что мы ушли с кольцевой?

— Ничего, вернёмся, если понадобится. А этому веры нет. Не дёргать же ради него патруль с другой ветки? Много чести.

— Так я не понял, зачем мы его вообще на синюю тащим?

Сфинкс и задержанный, вставая на эскалатор, посмотрели на меня одинаково недоумённо.

— Ну, это административная ветка. На ней большинство офисов и служб для путешественников расположено.

— А при чём тут Площадь Революции и собака?

— Ты что, вообще о системе внутреннего контроля не знаешь?

— Только в самых общих чертах. Люди пользоваться линиями Леи не способны, но иноро… — я осёкся и заменил слово на другое, не считавшееся оскорбительным, — путешественников пропускают. Метро берет с них плату и следит, чтобы не лезли на поверхность и не колдовали, где не попадя.

— Не использовали энергию Леи без разрешения, — поправил меня Сфинкс.

— Да, точно. А вот как это реализовано технически, я не в курсе. Потому что всю стажировку безвылазно проторчал на Баррикадной.

— Понятно. А памятку новичка в отделе профподготовки опять зажали?

Я замялся, снова вспомнив злополучный секретный буклет.

— Давай, я про памятку тебе позже как-нибудь объясню?

— Ну ладно, не важно. Я тебе и так сейчас на примере всё покажу.

— Ой, да я вам кланяюсь! — сердито воскликнул задержанный и выдернул свою кисть из пальцев Сфинкса. — На мне не надо ничего показывать! Я вам, к слову, не пример! Я не choking Charlie, сам всё сделаю.

Сфинкс улыбнулся ему так, что зубы стали видны всеми шестью рядами.

— Ну давай, вперёд! Но мы тут, если что. За тобой наблюдаем.

Наш беглец уныло поплёлся вдоль платформы. Сфинкс ткнул меня локтем под бок и предложил следить внимательнее.

Станцию "Площадь Революции" я всегда, с первых дней знакомства с метро, считал одной из своих любимых. Очень уж она особенная. И не только я, наверняка каждый второй попадавший сюда пассажир запоминал эти интерьеры сразу и навсегда.

Простые белые оштукатуренные потолки здесь сочетаются с яркими плитами гранита, мрамора и золотистого оникса в нижней части. Лаконичная округлость всех линий — с многочисленными архитектурными ухищрениями, которые не сможет уловить невнимательный взгляд. Пилоны с накладными архивольтами, картуши с собственной подсветкой на вентиляционных решётках. Но главное, конечно же, скульптуры. Семьдесят шесть бронзовых фигур людей и животных, вызывающих восторг у непрерывных туристических групп, ежедневно стекающихся на Площадь Революции сверху, от Кремля и через Богоявленский переулок.

— Смотри внимательно, — потребовал Сфинкс. — Пограничный и таможенный посты у нас размещены в четвертой арке, считая от начала платформы. Новоприбывшие могут обращаться в любой из четырёх офисов, это без разницы.

Я хотел переспросить, что за офисы он имеет в виду. Но увидел, куда направился наш строптивый путешественник, и понял, что речь идёт как раз про ниши, где установлены скульптуры. В четвертой по счёту арке было две ниши, по одной скульптуре в каждой. Бронзовые девушка и мужчина, вооруженные винтовками.

— Там принимают пошлины и оформляют разрешения на въезд, — продолжал пояснения Сфинкс.

— А собака что?

— Ну как что? Собака служебная. Осуществляет проверку на контрабанду.

— Она же бронзовая?

— Ну да, бронзовая. И что? Ты посмотри, как он перед ней скуксился!

Я посмотрел. И увидел, как под грозным неподвижным взором бронзового пограничника мужичок кладёт ладонь на нос бронзовому псу. Метаморфоза, последовавшая за этим движением, заставила меня ахнуть. Стоило руке прикоснуться к холодному металлу, стремительно, в пару секунд, мужчина преобразился. Волосы его укоротились и побелели. Кожа пошла морщинами, на шее стали видны темные возрастные пятна. Путешественник осунулся, стал ниже ростом и куда худощавее, чем был.

Похожие изменения происходили и с его одеждой. Костюм выцвел, его рукава обтрепались, ворот рубашки стал несвеж и застиран. На обуви стоптались каблуки.

— Ну вот, теперь видишь, какой он на самом деле?

— Он что, внешность меняет силой воли?

— Силой Леи. Поглощает во время поездки энергию, копит, затем использует её в меру способностей. Так делают практически все путешественники. А поскольку на Земле это выходит за рамки естественного, перед выходом в город излишки надо сдавать. Не считая жизненно необходимых, потому что некоторые виды вообще не могут выжить без этой силы, сгинут прямо у турникета.

— Так вот почему у меня ощущение было, как будто одного человека переозвучили голосом другого!

Тем временем, старикашка с жидким пучком седых волос вместо бороды прошёл к другой арке. Почти в самый конец, к скульптурам с детьми. Приложив ладонь к ноге малыша, отполированной до блеска тысячами прикосновений, он кивнул, благодаря, и поплелся обратно в нашу сторону.

— Ну надо же! Семейный туризм!

— А что он сделал? Что в том офисе?

— Эти скульптуры — наша регистратура. Они рассматривают заявки на выход в город. Вон там — бизнес, студенты — образование, дети с глобусом — это развлечения и культурная программа, ну и так далее. Наш старичок указал цель поездки и получил разрешение. Ребятам решать, конечно, но по-моему у них мозги окончательно забронзовели. Я бы ему разрешения не давал. Я бы ему вообще визу аннулировал.

Дед, пройдя к середине станции, злобно посмотрел в нашу сторону. Сфинкс с улыбкой помахал ему рукой и увлёк меня к лестнице перехода.

— А почему не дал бы? Занятный дед. Даже немного жалко его.

— Жалко? Когда такой занятный дед в последний раз пробрался в Москву без досмотра, его финансовая пирамида разорила полстраны. Скажешь тоже, жалеть лепреконов! Они своего никогда не упустят.

— Лепрекон? Это что, настоящий лепрекон?

— А ты не понял что ли? Да их же за километр по одежде узнать можно. Такого фасона, мне кажется, никто во всей вселенной больше не носит. А они всё никак в толк не возьмут, почему мы их всегда ловим. Ну, почти всегда.

Сфинкс задумался и достал коммуникатор. Включил, быстро набрал и отправил несколько фраз.

— Тебе ничего не показалось странным?

— Да вроде бы нет. Собаку погладил, ребенка за ножку подержал, всё как тысячи других туристов каждый день.

— А потом? — настаивал Сфинкс.

— Потом пошёл, взял свой чемодан и двинул по своим делам. В город, наверное.

— Точно!

— Что точно? В город?

— Нет, чемодан. Почему он оставил чемодан, когда проходил таможню?

Я пожал плечами Сфинкс фыркнул.

— Эх ты, опер! Ну-ка, спрячься!

Мы укрылись за поворотом и осторожно стали выглядывать из-за угла. Долго ждать не пришлось. Старикан, шаркая подошвами, еле запёр на лестницу свой тяжёлый портфель. Зонта у него теперь не было, он превратился в массивную позолоченную трость.

Отойдя подальше от скульптур и решив, что никто не смотрит, дед расстегнул пряжку и сунул нос под клапан портфеля. Но доставать ничего не стал. Закрыл, надёжно застегнул, разогнулся в полный рост. Легко, одним пальцем, подхватил свой багаж и быстро зашагал, прижимая портфель к борту яркого новенького пиджака, потряхивая на ходу копной чёрных, элегантно уложенных волос.

— Это что сейчас было? — обалденно спросил я.

— Это, брат, мы с тобой едва не пролопушили большую беду, — ответил Сфинкс. — Но к счастью, вовремя исправились.

Он указал мне на коммуникатор. Я не понял. Тогда он указал на коридор, в конце которого вот-вот должен был исчезнуть высокий импозантный путешественник.

От стены к нему шагнул музыкант. От противоположной — крупный мужчина, в котором я сразу же узнал полковника Затяжного. Лепрекон дернулся, вздрогнул от услышанных слов и разом скис. "Вы задержаны по обвинению в контрабанде", — прочитал я по губам начальника.

Сфинкс вскинул ладонь, приветствуя. Затяжной махнул в ответ.

— Всё, пошли, дальше без нас обойдется.

— Подожди! — я не мог не спросить. — Эти, бронзовые. Таможенники. Они не люди?

— Разумеется. Люди почти невосприимчивы к силам Леи. Среди вас за всю историю Земли наберётся от силы десяток человек, кто умел бы так напрямую общаться с путешественниками и так лихо управляться с энергией линий.

— Тогда кто они?

— Вряд ли можно узнать наверняка. Я, например, думаю, что это грибы.

— Бронзовые разумные грибы?

— Нееет, — рассмеялся напарник. — Бронзовые там только контейнеры. А внутри живут самые древние из путешественников, прибывших на Землю по линиям Леи. Возможно, старше них вообще никого нет во всех мирах.

— И что они забыли в нашем захолустье?

— Как и существенная часть других, они беженцы. Спасались от вымирания. Когда их собственный мир стал слишком суров, они что-то придумали. То ли заставили местных животных перенести себя. То ли отправили по линиям споры и проросли здесь новой колонией. В общем, есть разные версии. По одной из них, эти ребята и есть создатели транспортных маршрутов, соединители линий. Так это или нет, они не признаются, а заставить их нереально.

— Скажи ещё, что они, а не мы управляем этим миром.

— Нет, что ты! Им это не интересно. Они хотят только расти спокойно в свете линий, не подвергаясь никаким угрозам.

— Поэтому мы закатали их в металл?

— Да. Элегантное решение, правда? Всегда на виду, работать можно в открытую, никакой маскировки не надо. Была во время войны попытка выкрасть их, пришлось разобрать скульптуры и вывезти в Казахстан. Потом вернули, собрали заново и возобновили работу.

Меня вдруг осенило.

— Погоди, так все эти тысячи туристов, что каждый день приезжают на Площадь Революции и трут собаке нос…

— Не-не, не все. Примерно каждый четвертый. Остальные — настоящие туристы. Просто в какой-то момент трогать статуи стало модно, вот и началось…

Звякнул коммуникатор. В ту же секунду второй, в моём кармане. На обоих экранах светились одинаковые надписи: "Кольцевая — Киевская. Срочно," — и три восклицательных знака.

Мы побежали. На ходу Сфинкс умудрялся набирать и отправлять сообщения. Уже выпрыгивая в вагон, он сообщил мне:

— Это опять гипножаба. Кажется, нашли второго попутчика. Его сейчас гонят в нашу сторону, надо встречать.

— А успеем?

— Должны успеть. Иначе такая будет катавасия…

— Может, переправишь нас?

— Нельзя, — мотнул он головой. — Нет хороших путей. Помнишь, мы за лепреконом только шагнули, а он уже успел в поезд сесть? Сейчас потратим минут сорок, не меньше. Быстрее обычным способом.

Мы почти успели. Жаба пыталась уйти от оперов с кольцевой на синюю ветку. В переходе мы почти столкнулись, Сфинкс вовремя почуял нелегала и сиганул через ограждение, заступая ему дорогу.

Жаба была слабая, неопытная. Она смогла захватить всего одного раба. Грузную женщину средних лет, растрепанную, одетую как-то неловко, почти в домашнее. Жаба даже не распознала во мне угрозу, сразу попыталась ворваться в разум Сфинкса — и получила жёсткий отлуп. Тогда она стала отступать обратно к перрону, но снизу коридор уже блокировали другие опера.

Внизу, под переходным мостиком, к платформе подходил поезд. "Зажигалку! Чиркай, Женя!" — кричал Сфинкс, да я и сам уже видел, что дело дрянь. Чиркнул, только ничего не произошло. Возможно, я в те секунды видел, как женщина боролась с захватчиком в своём теле. А может и нет, я мог вообразить на эмоциях. Потом эксперт сказал, что это вряд ли возможно, жаба держала с жертвой прямой контакт. Только женщина вдруг на бегу вздохнула и перекрестилась.

Сфинкс рванул со всех лап, рыча и теряя маскировку. Я тоже бежал, вытягивая руки, грохотали по ступеням ботинки оперов синей ветки. Нам не хватило какого-то несчастного, проклятого, одного-единственного мгновенья. Она сделала шаг и перегнулась через перила.

* * *

Море в Москве находится на серой линии.

На берег из метро можно попасть, если сесть в поезд на Чеховской и ехать в сторону Цветного бульвара. Это бормотал Сфинкс, с тоской глядя в потолок, пока начальство вырабатывало официальные оправдания по ЧП для общественности и фактические объяснения для себя. Про нас забыли примерно через сорок минут после начала срочно созванного совещания. А когда пошёл второй час, вспомнили: приказали выметаться из кабинета и отправляться по домам.

— Хочу нажраться, — признался я, как только мы исполнили первую часть приказа.

— Такое же чувство, — согласился Сфинкс.

Следом в коридоре появился Ромка Затяжной, прикрыл после себя дверь и угадал наше настроение.

— Парни, я вас прошу. Без срывов! Всё понимаю, но завтра с утра на дежурство.

Мы синхронно кивнули, тоже всё понимаем, мол. Он вздохнул и ушёл в ту сторону, где располагались кабинеты службы технического контроля и разведки.

Надо отдать должное, повёл себя начальник оперчасти, как подобает хорошему руководителю. Встал на нашу сторону, на все претензии от штаба, от кадров или от самой Вересаевой отвечал чётко и спокойно. Пока детальный разбор случившегося не закончился, Затяжной был непрошибаемой горой. В итоге нас даже не отстранили от службы на время проверки.

Хотя… От официальных силовиков и проверки никакой не намечалось, потому что записи с камер подтвердили стопроцентное самоубийство. Но с нашей стороны всё-таки решили разбираться по полной. Потому что суицид для гипножабы — событие из ряда вон.

Согнали всех экспертов и аналитиков, даже штатного психолога из кадровой службы. Этот потоптался немного на мостике, с которого прыгнула женщина, спустился вниз, на платформу. Как раз к его приезду восстановили движение, делать на месте гибели было уже нечего. Тогда психолог передислоцировался в каморку начальника станции, где следователи как раз опрашивали нас со Сфинксом. Там он посидел в уголке, записал несколько строк в блокнотик и замер, уставившись на меня немигающим взглядом, словно богомол на муху.

По окончании процедуры, когда мы отправились за другой стол перекладывать всё сказанное в письменную форму — в рапорта, он незаметно исчез, так и не сказав ни слова. Я-то полагал, что по должности ему положено обсудить с нами случившееся, промыть мозги. Но под землёй о психологии, видимо, были другие представления.

— Почему он её убил? — спросил я Сфинкса, шагая по коридору.

— Ты опять? — он так же медленно шёл рядом в сторону дежурной части.

Да, действительно. Там, в кабинете у Вересаевой, я задал этот вопрос раз пять. Она даже шумнула на меня, сказав, что мешаю думать. И что не следует впадать в истерику. Не маленькие.

Я хотел ответить, что она не была там. Не видела, как жертва пришельца-инородца бьётся в агонии, как просит помощи и в последнюю секунду понимает, что помощи не будет. Не видела Елена Владимировна, как человек падает на рельсы и исчезает под махиной электропоезда. Не видела, как эксперты, отгородив часть платформы от любопытных глаз пассажиров, наспех осматривают изуродованное тело. Им надо было до приезда бригады из следственного комитета установить, где тут человек, а где размятая стальными колёсами ящерица.

Я хотел так ответить, но Сфинкс сдавил под столом мою руку так больно, что я одумался. Занялся изучением толстого ворсистого ковра с абстрактным узором. Ковёр занимал три четверти комнаты, едва вмещался между книжным шкафом у одной стены и массивной входной дверью — с другой. Безвкусный ассиметричный рисунок его пестрел кругами и неровными полосами всех цветов радуги. Нечто подобное я уже видел, но сейчас настроения не было вспоминать, где и когда. Очень некрасивый ковёр, совершенно неуместный в строгой обстановке рабочего кабинета.

— Расслабься, — посоветовал Сфинкс, когда нас наконец выгнали. — Постарайся. Просто прими факт, что такие случаи неизбежны. Скоро у тебя будет своё небольшое кладбище. Как у всех.

— А у неё? — Я скептически хмыкнул, мотнув головой назад.

— У всех нас есть кто-то, кого мы могли, но не смогли спасти.

Сфинкс не кивнул. И вроде бы не дал никакого конкретного ответа. Сам тон сказанного заставил мой скепсис уступить место стыду.

Мы добрались до конца коридора, кивнули на прощание дежурному и вышли на улицу.

— Да вообще, это я так… Надо же на кого-то злиться? Хотя умом всё понимаю. Три года патрульным прослужил, сам всякое видел. Битых, резаных, ломаных… Но чтобы на моих глазах — не приходилось. Знал парней, кто с таким сталкивался, и даже кто стрелял при нужде. Но сам — нет.

— Главное, чтобы это не остановило тебя в ситуации, когда надо будет сделать выбор. В метро почти каждый сталкивался со смертью, особенно машинисты. Одним это даётся тяжело, другие почти не реагируют. Но даже среди оперов не каждый способен при необходимости убить.

— А Вересаева?

Сфинкс взглянул на меня искоса, прищурившись. Вместо ответа спросил сам:

— Какие у тебя планы на вечер?

— Даже не знаю, — пожал я плечами. — С утра планировал наконец-то проставиться, а то перед ребятами неудобно. Сейчас уже поздно, не с кем, да и какое теперь веселье? Хочется забраться в такое место, чтоб за сотню вёрст никого. И там тупо нажраться.

— Тогда поехали.

— Куда?

— Для начала в магазин. А там увидишь.

И мы поехали. Сначала в магазин, а потом на Чеховскую, дальше по серой ветке в сторону Цветного бульвара. Когда поезд разогнался, мы шагнули сквозь его стену в другой, идущий рядом. Почти такой же, но с овальными окнами и красновато-желтой обивкой сидений в полупустых вагонах.

"Стопрен Взморски Гузуф!" — объявил через пару минут голос незнакомого диктора. Двери бесшумно поднялись за потолок. Мы вышли.

Это действительно было море. Темно-синее, во весь горизонт. Вдали почти идеально ровное, а вблизи покрытое бесчисленным множеством волн, шумно рассыпающихся о пологий песчаный берег. Платформа станции представляла собой каменную или, может быть, бетонную плиту, брошенную прямо на песок. Влево и вправо плита уходила к горизонту, иногда чуть изгибаясь на дюнах. Я подумал, что этот перрон вполне может тянуться в обе стороны бесконечно.

Поезд за спиной тихо вздохнул, вернул на место лепестки дверей и укатил, повторяя изгибы местности. Когда он скрылся, я обернулся назад. Там до самого неба раскинулось ещё одно море — из мелкого жёлтого песка.

— Пошли, не бойся! — пригласил Сфинкс.

Он подошёл к краю платформы и глянул на запястье. Удовлетворённо кивнул, скинул туфли и направился в сторону одинокого валуна у линии прибоя. Я поволок следом два пакета со снедью.

— Это Иордания?

— Почему? — удивился Сфинкс.

— Не знаю. Солнце к горизонту быстро скатывается. И пустыня… Я никогда не был в Иордании, вот и подумал.

— А где ты был?

— Ну… В Турции был. В Ялте. На Каспии был в Дагестане. Только не такой там пейзаж.

Сфинкс бросил туфли, посмотрел на часы и уселся по-турецки прямо на песок.

— Да, здесь особенный пейзаж. Луны у этого мира нет, поэтому море всегда ровное и спокойное. А солнце? Ну, я думаю, что скорость вращения планеты выше, чем земная. Поэтому закаты здесь вот такие.

Я опустился рядом, пошуршал в пакете рукой. Скрутил пробку с бутылки и протянул Сфинксу. Он открыл пачку вяленой астраханской воблы и тоже поделился. Мы сидели молча, отхлебывали из горлышка и наблюдали, как край солнца растворяется в горизонте. Чем дальше, тем сильнее преломлялся свет, и звезда словно впитывала океан, превращаясь из слепящего красного круга в огромное бледно-голубое пятно на полнебосклона.

— Кто такая Лея?

— Что? — не понял Сфинкс.

— Лея. Почему маршруты называются линиями Леи?

— Аааа… Да так, одна маленькая девочка. Вернее, две.

— Две девочки? Они что, открыли эти линии?

— Нет. Их отец открыл. А они просто оказались не в то время не в том месте.

Наверное, ему не хотелось сейчас трепать языком. Но я смотрел пристально, выжидательно. И Сфинкс сдался.

— Жили-были в Москве две девочки. Старшую звали Лиза, младшую — Лея. Отец у них был выдающимся учёным, специалистом по естественным наукам. Его интересовали геология, материаловедение, физика и механика, и многое другое. В те времена это было нормально, если учёный не имел чёткой специализации и подвизался на поприще многих наук одновременно. Взять того же Ломоносова, насколько разносторонний был человек! Или Эдисон, тоже хороший пример. Кстати, с ними обоими герой нашей истории дружил. Может, поэтому они и работали так плодотворно: не тряслись над своими теориями, а обменивались идеями.

— Стоп! Ну это ты загнул! Между открытиями Ломоносова и Эдисона почти полтораста лет разницы! Как он мог дружить с обоими?

— Не торопись, история не такая длинная. Всё поймёшь.

— А, ну если так…

— Именно. Так вот, когда Ломоносов писал свою знаменитую молекулярно-кинетическую теорию, наш учёный вступил с ним в яростный спор. Потому что в эту теорию никак не укладывались явления, зафиксированные им при изучении рудных выработок и свойств шахтных газов. Убедить друг друга они не смогли, учёный оставил Академию и отправился с семьёй на Урал добывать доказательства и ставить эксперименты. А вернулся лет пять спустя один, с седой шевелюрой, горящими глазами и полной головой ереси.

— Церковной или научной?

— Обеих! Он представил обществу трактат о множественности миров. И о возможности путешествовать между ними силой разума. Заявлял, что под поверхностьюМосквы находится источник мистической силы и могущества. Предлагал вернуть туда столицу из Петербурга. Проектировал новую скоростную дорогу, по которой конная повозка сможет достигнуть любого города империи всего за час. Дорогу для этого, по его словам, следует прокладывать под землёй, либо перекроить несколько центральных улиц и сделать особый, непроезжий каменный тракт.

Я присвистнул.

— Для восемнадцатого века — смелое решение. Хорошо, что у нас не практиковались костры инквизиции.

— Да уж, одним докладом он настроил против себя всех. За множественность миров ему особенно прилетело, по линии церкви. Без пяти минут анафеме предали, не разбираясь особо. Даже Ломоносов, раскритиковавший доклад по другим позициям, тут встал на защиту коллеги и сам впал в немилость. Потом даже внёс в свой трактат о наблюдении небесных тел несколько забавных строк о миссионерстве среди жителей Венеры.

Я заметил, что руки у Сфинкса уже пусты, и открыл ему новую бутылку. Первую он аккуратно убрал в пустой пакет, приспособив его под мусорку. Туда моментально шмыгнуло многоногое существо жутковатого вида, но мой напарник бесстрашно ухватил его двумя пальцами за бугристую спинку. Я с ужасом подумал, что Сфинкс собирается съесть добычу, но он лишь оглядел насекомого монстра и зашвырнул в море. Там радостно плеснула удачливая рыба.

— Так что с учёным? — напомнил я.

— Учёный убрался от греха обратно в горы. На том бы всё и закончилось, не объявись он снова двадцать лет спустя. Ломоносов уже был очень болен, но коллегу принял. Услышанное его настолько поразило, что он сумел на своём смертном одре организовать встречу с императрицей Екатериной. Она приехала, впечатлилась и выделила немалые средства на большую экспедицию.

Я тоже сменил бутылку, сунув пустую в пакет, и заметил:

— Догадываюсь, что этот твой учёный изучал в горах свет Леи, но пока не улавливаю, при чём здесь его дети.

— Всё просто. Он не только изучал, но и ставил эксперименты. В то время, когда он делал доклад в Петербурге, его дочери, играя, забрались в прототип повозки.

— Ох…

— Всю оставшуюся жизнь отец потратил на попытки отыскать Лею и Лизу. Недели проводил под землёй, запускал повозку, открывал маршруты для путешественников, а затем устраивал на них облавы, чтобы выпытать тайну свечения. Распугал все окрестности, рудник пришел в упадок, но он продолжал работы в одиночку.

— Какие же дозы облучения он принял?

— Тогда об этом не имели представления. Но спустя ещё лет пятьдесят, когда он снова появился в Петербурге, выглядел на сорок, а не на положенные сто.

— Ого!

— И снова сумел привлечь к себе внимание. Вникал в новые достижения и разработки, общался с Менделеевым и Эдисоном, закупал оборудование, нанимал помощников. А затем снова пропал в горах. И объявился в самый разгар Гражданской войны. На этот раз ему никто уже не стал помогать, наоборот — чуть не шлёпнули за принадлежность к дворянскому сословию. В последний момент передумали и заперли в одном из конструкторских бюро. Вроде бы использовали при проектировании метрополитена, но достоверных данных нет, следы его на этом теряются.

— А дети?

— Про них известно еще меньше. Вроде бы Лизу ему удалось отыскать, но сильно изменившуюся. Она то ли сильно постарела, то ли наоборот, осталась ребенком и не была подвержена течению времени… Не знаю, не буду врать. Документов об этом даже в наших архивах не найти. А именем Леи, которую так и не удалось отыскать, назвали ту энергию, что течёт между мирами и связывает их. И открывает проход, если знать — как.

Следующие полчаса мы болтали обо всём подряд: я усиленно старался увести разговор в сторону от темы метрополитена. Но мысли сами волей-неволей возвращались к событиям текущего дня. В конце концов, я просто замолчал. Некоторое время над пляжем стояла тишина, нарушаемая только шелестом прибоя по песку.

— Когда-то Москва была похожа на это место, — сказал вдруг Сфинкс.

— В смысле? Там было море?

— Да нет же! Там было так же тихо и спокойно. Линии Леи светили свободно всем желающим. Поэтому люди и поселились над ними.

— А, вот ты о чём. А говорят, что люди закопали линии под землю из зависти. Потому что сами не восприимчивы к силе.

— Брехня. Все восприимчивы к силе.

Я закашлялся, поперхнувшись.

— Как так? Ведь на инертности людей строится вся политика нашей конторы?

— На страхе строится эта политика. На страхе перед другими цивилизациями. Будь люди инертны, зачем бы мы прогоняли ежедневно миллионы пассажиров по линиям?

— Ну… вроде бы для фильтрации силы? Чтобы не копить критическую массу?

— Значит, люди всё же могут пропускать через себя свет и выдавать чистую силу?

Я обдумал его слова.

— Нет, постой. Фильтры для воды тоже делают нечто подобное, но они же инертны к самой воде?

— Двойка тебе по физике. Фильтры меняются. Накапливают в себе кек, то есть осадок. Их нужно регулярно чистить. Мы тоже заземляем выходы из метро, чтобы наши фильтры-пассажиры не выносили лишнего наружу и не получали ожоги на психике. Мы экранируем кабины машинистов и сажаем дежурных у эскалатора в страшненькие жестяные стаканы. На крупных станциях у нас работают музыканты и попрошайки.

— А они-то… В смысле… Я думал, это просто оперативники под прикрытием.

— Некоторые из них. Но большинство — нужны для другого. Они провоцируют у людей эмоции. Только через эмоции облучённый пассажир может сбросить свой кек без вреда для здоровья. С помощью музыкантов 99 пассажиров на сотню переносят ежедневные поездки с улыбкой. Без них — с беспричинной злостью.

— Почему?

— Потому что это самая простая из эмоций, её вызвать легче и быстрее всего. Без перевода к положительным эмоциям, злоба способна накапливаться.

— Хочешь сказать, по этой причине в метро происходит так много мелких конфликтов?

— Конечно. Это как статическое электричество на твоём свитере. Видел искры, когда снимал вечером? За день накопилось, убить не убьёт, но трещит громко.

Сфинкс отобрал у меня полоску сухой воблы, которую я тщетно пытался разорвать пополам. Щёлкнул акульими треугольниками и вернул мою долю, чисто срезанную ровно в середине. Я повертел мясо в руках, брезгливости не почувствовал и принялся разжёвывать тугой кусок.

— Это всё, насчёт чувствительности людей, давно было известно. Не зря же вы с древнейших времён селились именно над линиями, города свои строили?

— А насчёт злости?

— И это тоже. Как только метро начали строить, так и нагнетали в него позитив всеми средствами. Вопрос, что за средства были? Архаика! Смартфонов тогда ещё не было, а психические свойства гипножаб только-только начали изучать. Да и замерять эмоции толком не умели, поэтому случались большие срывы. На узле Европы пару раз так бахнуло, всему миру аукалось.

— А у нас?

— У нас было с самого начала преимущество. Наши таможенники. Они жрут столько энергии, что в центре, в окрестностях Площади Революции, просто физически невозможно пронести злобу на поверхность. До самого Охотного ряда прочищают от негатива.

— Этого хватает на всю Москву?

— Какое-то время справлялись, конечно. Потом ещё одну статую поставили на Белорусской. Но станций всё больше, нагрузки растут… Короче, где-то в середине семидесятых эту работу забросили. Новый директор, назначенный нам со стороны практически силком, первым делом реформу провёл. Играть на злобе ему показалось проще и дешевле. Сама возникает, сама рассасывается, красота! «Экономика должна быть!» — слышал, небось? Даже составы начали делать максимально страшными, грохочущими и неудобными. Совали везде раздражающую рекламу, в переходы вместо музыкантов загоняли бритых гопников и немытых бомжей.

— Это работало?

— О, да! Сила Леи разлагалась начисто. Но и пассажиры поднимались на поверхность с каждым разом всё более злые. На себя, друг на друга, на весь мир.

— Типа побочного эффекта?

— Я бы сказал, прямое следствие, очевидное. Мне кажется, директор не мог этого не понимать.

— Странная экономия. Не по-человечески это.

— Что натворили, люди поняли не сразу. За почти двадцать лет, что шёл эксперимент, озлобленность превысила все разумные пределы. Волны негатива, ежедневно поднимаемые на поверхность, вызвали каскадный эффект в жизни не только города, а всей страны. От столицы злость расходилась по городам, пошла в разнос социальная сфера, экономика, политика… Могли довести и до новой большой войны. Именно в этот момент на сцене появилась Вересаева.

— И всех спасла?

— Можно и так сказать. Как уж она донесла отчёты аналитиков до Совета безопасности, я не знаю, сам тут появился позже. Короче, обошлось отстранением руководства метро. При этом старый директор подался в бега. Это дало повод домыслам — а зачем он культивировал агрессию? Был подкуплен или поддался шантажу?

— Был американским шпионом, китайским или парагвайским? — хмыкнул я, понимая логику.

— Да, в этом роде. Но его следов так и не нашли, вопрос остался открытым. Во избежание такого в будущем, нового директора назначили анонимно, его личность никому не известна. На него невозможно влиять, потому что с ним нет обратной связи. Приказы рассылает персонально, в коммуникатор, и без обратного адреса. К большому сожалению Елены Владимировны, — тут Сфинкс ехидно улыбнулся.

Я не вполне понял, что здесь смешного. Меня другое интересовало.

— Больше злоба не используется для разрядки?

— Нет. Люди приручили гипножаб. Научились накладывать их эманации на радиочастоты и транслировать напрямую в любой гаджет, включенный на территории метрополитена. Люди сами и с удовольствием погружаются в транс, отключают сознание, позволяя своему мозгу переработать в десятки раз больше энергии Леи без вреда для психики. Чем больше в метро болванов, уткнувшихся в экраны, тем меньше работы для нас.

— То есть, — решил я уточнить, — они играют на телефонах и этим защищают себя от облучения?

— Играют, читают, общаются, слушают музыку, смотрят фильмы… Что угодно, чтобы переживать как можно больше разнообразных эмоций. Как я уже сказал, абсолютное большинство людей, если проводят на линиях не больше двух часов в день, могут ездить на метро годами без ощутимых последствий.

— Но не все! — напомнил я, запихивая в мусорный пакет пустую бутылку.

— Не все, это факт! Есть люди особенные, которых уткнуться в телефон не заставишь. Вот типа тебя.

Сфинкс улыбнулся так загадочно, что мне стало не по себе.

— Это хорошо или плохо?

— Да как сказать? С одной стороны, на них не действуют подавители, а значит — из таких можно набирать новых оперов, когда у старых сдадут нервы. С другой, они более чувствительны к силе Леи. Не пропускают сквозь себя, не перерабатывают в эмоции, а всасывают, усваивают организмом.

— И мутируют?

— Да, мутируют. Опять же, не на физическом уровне, чтобы томография во время медкомиссии выявляла, а на ментальном. Меняется характер, взгляды на жизнь, поведенческие реакции. Потом появляются необычные свойства, первое из которых — обострение интуиции. В тяжёлых формах проявляются совсем уже сверхъестественные способности, после чего особь совершенно выпадает из социума и становится опасна.

— Почему это?

— Ну не тормози, опер! — Сфинкс добавил в голос такой жалобной интонации, словно я со стишком в детском саду провалил выступление. — Какая эмоция быстрее и легче всего вырабатывается у человека при облучении?

— Нууу… Злость?

— И? Чем может быть опасен человек, чей мозг облучён до появления сверхспособностей?

— Я не… Подожди! Ты хочешь сказать, что все чувствительные люди при облучении обязательно превращаются в злых колдунов?

— Термин смешной, но фактически верный. Истероидные параноики, умеющие поджигать взглядом или высасывать жизнь прикосновением. Хотел бы жить с таким по соседству?

— И нет способа предотвратить это? В смысле, я не верю, что так прямо у всех, что никто не смог совладать.

— Реальных примеров нет. А новых срывов у коллег мы не допустим. Уверяю, лучше не доводить. Именно поэтому ты каждое утро получаешь в дежурке свои три предмета. Как только интуиция позволит тебе применить все три с максимальной эффективностью…

— Мне промоют мозги и отправят в психушку.

— Не так строго, но близко. Тебя отправят в отпуск, потом протестируют ещё раз. Если мутация развивается, будешь комиссован по болезни. В тяжёлых случаях могут попросить покинуть регион, где есть линии.

— Попросить?

— Если попросит лично Вересаева…

— Я пешком за Урал переселюсь!

Я сделал при этом такое испуганное лицо, что Сфинкс захохотал. Мне, уже изрядно хмельному, было тоже не удержаться, поэтому минут пять мы ржали, как кони. Затем, утирая слёзы, я спросил.

— Ты это имел в виду, когда говорил, что и у неё есть своё персональное кладбище?

— Возможно, у неё оно больше, чем у всех нас, вместе взятых, — ответил Сфинкс с неизменной своей улыбкой, но совершенно серьезным и грустным голосом.

— Она работала опером? Ей приходилось убивать?

— Нет. Зато она руководит конторой уже несколько десятилетий. Ей приходилось принимать решения в отношении людей, поставленных на грань жизни и смерти, и в отношении целых миров, просящих помощи. Почитав её биографию, Берия поседел бы. Разумеется, всё делалось исключительно ради блага человечества, но какими жертвами было оплачено, не дай бог узнать.

— Но почему?

— Да потому, что вы, люди, веками считали путешественников опасной нечистью. Охотились на них с вилами и факелами, ставили ловушки в местах силы, выжигали туманные лощины и лупили картечью по болотным огням. У вас сложилась, скажем так, определенная репутация. И жители всех миров, соединённых с вашими линиями Леи, учитывают эту репутацию. А вы её, плюс ко всему, поддерживаете регулярно.

— А в других мирах ксенофобии нет, скажешь?

— Почему же нет? Есть. Но там, где местные обитатели понимают суть линий Леи, быстро находят и общий язык с представителями других народов. С ними можно враждовать, даже вести войны, но в любой ситуации есть контакт и логика.

— А у нас?

— Какая у вас логика? Экзорцисты, инквизиция, охотники за привидениями — у вас от фольклора до государственной политики, всё пропитано страхом перед инородцами.

Я отметил, что он сам произнёс слово, которое среди персонала линий тщательно избегали, словно оно было оскорбительным.

— Даже сейчас, вступив в Хартию, из-за страха перед инородцами вы ставите целые миры в условия, с которыми они не могут согласиться, хотя вынуждены принимать. И это не может не вызывать проблем и конфликтов. Больших проблем и, частенько, кровавых конфликтов.

— Тогда закрыть к чертям наш маршрут, да и всё! Залить бетоном все тоннели, проложить метро в других местах, без излучения. Или по поверхности. Мало ли миров во вселенной? Вы нашли бы обходные пути, а мы жили бы спокойно.

— Миров много, — согласился Сфинкс. — Некоторые из них имеют линии. Некоторые наглухо заперты от посторонних, некоторые процветают как свободные торговые и транспортные узлы. Вокруг некоторых столетиями идут войны за доминирование. И в большинстве за энергией Леи стоят очереди, тысячи желающих сделать хотя бы глоток. Земля уникальна: она владеет мощнейшим источником силы, которую никто не потребляет. Да ещё и располагается на перекрестке нескольких десятков маршрутов. Это очень, очень опасная позиция!

— Почему?

— Не путешествуя по мирам, вы не можете оценить масштаб и мощь соседей. Но имеете все основания ожидать, что попытка закрытия маршрута приведёт к вторжению. К войне, в которой люди окажутся в заведомо невыгодных условиях, словно акулы на отмели.

Он показал мне треугольные зубы, я с готовностью заткнул их фастфудовским бутербродом. Сфинкс сжевал его в два укуса и продолжил.

— Вересаева, являясь вторым человеком в руководстве после директора, никогда не рискнёт закрыть наш узел Леи для инородцев. Хотя это не мешает ей придерживаться почти радикальной ксенофобии.

— Странно. Я бы не сказал.

— Никто бы не сказал. Она никогда не признается в этом. Она вообще очень редко позволяет, чтобы её истинные мысли и намерения были понятны окружающим. Даже если припереть её к стенке, она назовёт совершенно иную причину сохранить маршрут.

— Какую? Что её останавливает, директор?

— Ну нет, что ты. Директор для неё не такая уж непреодолимая преграда. Если вопрос задашь ты, она напомнит, что свет линий нельзя экранировать на сто процентов. Залив метро бетоном, не снимая напряжение через эмоции пассажиров, Москва через пару десятилетий скатится в черную злобу, в которой купаются сумасшедшие колдуны.

— А если спрошу не я?

— Ну а кто? Совет безопасности? Для них есть не менее железный аргумент. Это наличие других узлов Леи на Земле. Закрытие их всех, в мировом масштабе, неосуществимо. А закрытие только наших маршрутов даст им такое преимущество…

— Что наше Минобороны скорее отгрызёт себе хвост, чем позволит закрыть проект, — закончил я за него. — Ну хорошо, а к какому лагерю принадлежит директор? Он филантроп или ксенофоб?

— Он всегда придерживается золотой середины. Но директор — фигура почти мифическая, он вне схватки. Вокруг метро кружит много других влиятельных коршунов. Каждый крупный политик, имеющий допуск, любое из силовых ведомств, не говоря уже про военных, продали бы душу, лишь бы заполучить контроль над линиями Леи. И у каждого — свой взгляд на тех, кто является неотъемлемой частью метрополитена, но не является частью вашего мира.

К этому времени я уже так захмелел, что постепенно стал терять нить разговора. Сидели мы всё-таки уже долго. Достаточно ясно я запомнил только просьбу Сфинкса быть осторожнее, когда одна или другая сторона станет меня вербовать на свою сторону.

— Рано или поздно тебе придётся с этим столкнуться, — пожимал плечами Сфинкс. — Все в какой-то момент бывают поставлены перед выбором. Хочу, чтобы ты это заранее знал и не натворил ошибок. Потому что у нашей королевы шёлковый взгляд и ледяное сердце.

Я хмыкнул. При мне никто ещё не осмеливался так отзываться о Вересаевой, даже за глаза. В последний раз я слышал это слово…

Настроение враз испортилось. Воспоминание о Диббуке и Буньипе заставило выползти на свет тревогу, от которой я не мог избавиться.

Небо потихоньку светлело. Позади нас набирал силу невиданной красоты рассвет. С сожалением отворачиваясь от моря ради ещё более завораживающего зрелища, я заметил, что напарник опять сверяется с наручными часами.

— Ты что, боишься пропустить поезд?

— Да, — кивнул он вполне серьезно. — Он здесь бывает раз в сутки. Надо бы собирать пожитки.

— Ну не, ты шутишь? Скажи, что шутишь!

Сфинкс молча принялся прятать в пакет все следы нашего пребывания. Я принципиально не двинулся с места.

— Мы посидели-то часа три всего!

— Четыре.

— Ну и ладно! Смотри, какая красота! Море, пляж. Я даже ни разу не окунулся! И харчей вон ещё, даже половина не выпита! Что стоит посидеть до следующего поезда? Мы даже пару часов потом перед сменой поспать успеем!

Сфинкс вроде бы задумался, поставил пакет на песок и согласился.

— В целом, да. Я бы и сам не прочь искупаться. Думал, что ты не захочешь.

— С чего бы?

— Ну ты же видел, солнце здесь раза в полтора побольше земного. А атмосфера, наоборот, потоньше.

— И что?

— Для меня вообще ничего, не критично. А тебе, боюсь, будет неуютно сидеть четыре часа под старым рентгеновским аппаратом. Решай сам.

Где-то вдалеке справа прогудел поезд. Пока ещё маленький, как точечка на линии горизонта.

— Я всё думал, спросишь ты или нет, почему тут пустыня, нет ни птиц, ни растительности…

Сфинкс ещё не договорил, а я уже бежал галопом к посадочной платформе, позабыв про пакеты с мусором и собственные туфли.

Аллардайс

— Пап, смотри, смотри! Вон там, на мосту дяденька встал руками на перила! Зачем он это сделал?

— Не знаю. Может, рыбок хочет покормить?

— Собой, что ли?

Подслушано в метро.

Честно говоря, я мог сказать просто: большая улитка. Мог. Но тогда Сфинкс заявил бы, что я не видел по-настоящему больших улиток. Он рассказал бы одну из своих коронных омерзительных историй про джунгли Зур-Канаоа. Или океан Аутенбах. Или любое другое из жутких мест, где ему, по его словам, приходилось скитаться "ещё ребенком, когда тебя только с ложечки кормили". С каждой новой басней крепло у меня подозрение, что сюжеты своих приключений Сфинкс выдумывает прямо на ходу. И поэтому-то названия покорённых земель с каждым разом всё чуднее, и никогда не повторяются. Он не помнит, какое слово придумал в прошлый раз, вот и вся загадка.

Затем Сфинкс уточнил бы, что я вижу вовсе не улитку, а, к примеру, головобрюхого псевдопода. Будучи прирожденным охотником, Сфинкс становился невыносимо дотошным в вопросах таксономии. Наконец, он сочинил бы анекдот, как опер-ведомый Евгений Стожар впервые увидел в метро улитку и испугался. Этот анекдот он неделю пересказывал бы всем желающим. И нежелающим тоже, лишь бы я видел, бесился и старался угадать, какими новыми язвительными подробностями он приукрасил свой рассказ. Всё метро знало, что Сфинкс балабол и выдумщик, его байки нельзя принимать всерьёз, но кто захочет стать следующим персонажем?

"Ты чего молчишь? Что там у тебя?" — звякнул коммуникатор.

Нет, я не мог назвать существо улиткой, тем более — большой улиткой. И не сумел придумать, как иначе назвать моллюска полутораметровой длины и толщиной с колесо легковушки.

"Здесь какая-то неведомая склизкая фигня" — набрал я и ткнул на экране клавишу "отправить". Подождал ответа, его не последовало.

Сфинкс уже почти на час опаздывал на дежурство. У него что-то там протекло с потолка в общежитии. И он, пока вытряс душу из соседей сверху, отыскал и поднял из мертвых (после вчерашнего) сантехника в каморке снизу… Короче, пятый час утра, близится время открытия метро, поезда вот-вот нужно пускать, а у нас раз за разом срабатывает сигнализация. Обычные датчики метрополитена и потайные извещатели Объекта в один голос верещат о проникновении постороннего в рельсовую зону.

Мы со станции, разумеется, запрашиваем группу мониторинга. Слышим в ответ, что средства видеонаблюдения нарушителей не наблюдают. Звоним в техническую службу и узнаём, что оборудование исправно, тест и перезапуск проведены, результат прежний.

Как назло, на Таганской сегодня нет никого, к кому я мог бы обратиться за помощью. Только Ринат с внешнего контроля пока свободен, поскольку двери павильона ещё не открывали. Сфинкса нет на рабочем месте, и мы продолжаем тянуть время: просим обесточить участок пути и включить освещение, а затем снова вызываем мониторинг. Телефонная трубка сообщает нам много нелестного про техников, потому что свет не зажёгся, а в инфракрасном облучении камеры показывают всё тот же пустой тоннель. Мы вызываем техников и слышим те же самые слова про мониторинг, потому что инородный объект (с особым упором на слово "инородный") в тоннеле фиксируется всеми датчиками. А почему камеры зависли — это не по профилю вопрос, пусть электрики разбираются.

Лезть в темный туннель одному и без, хотя бы, монтировки в руках — не было у меня никакого желания. Начальник станции уже на взводе, так что мне без особого труда удалось выпросить Рината в напарники. Вдвоем, вооружившись фонариками, мы всё-таки отправились на "визуальный осмотр".

Пройти успели не далеко, не более двухсот метров. Ринат, легендированный под мастера-ремонтника, был счастливым обладателем разводного ключа, поэтому шёл чуть впереди. У меня же в наборе из трёх предметов, выдаваемых при заступлении на дежурство, оказалось мыло, свисток и, неожиданно, фарфоровая солонка из столовой. Ничего, напоминающего оружие. Так что я держался чуть сзади. За что и принял на себя весь удар.

Началось с того, что Ринат остановился. Потому что вляпался в густую бело-голубую лужу и едва не упал. На черной шпале, пропитанной креазотом и машинным маслом, подозрительная жидкость не растекалась, а лежала толстыми выпуклыми каплями. И тем не менее, мы её не заметили, пока ботинок Рината не раздавил одну такую каплю. Субстанция мягко обволокла подошву, впилась как суперклей и притянула обратно при попытке сделать следующий шаг.

— Чёрт, что за гадость? — прошипел напарник, скача на одной ноге и неловко тыча другой, сверкающей дырявым носком, обратно в ботинок.

Я к этому моменту уже накрутил себе нервы фантазиями о чудовищах, способных проникнуть по маршрутам Леи в наш мир. Невидимых чудовищах, судя по камерам наблюдения. Обесцвеченных, как принято выражаться у нас, чтобы не будоражить случайных слушателей.

Неожиданная остановка Рината сбила меня с мысли. Я посветил фонариком под ноги и обнаружил целую цепочку белесых капель, уходящих вглубь туннеля. Между каплями соблюдался примерно равный интервал, около двух-трёх метров, а заканчивалась цепочка как раз у наших ног.

Вы понимаете, да, почему в моём воображении всплыл образ "чужого" из кинофильмов про космических монстров? Они очень любили притаиться на потолке и капать на персонажей едкой жадной слюной. Увидев капли слизи, я выругался и отступил назад. Ринат, наконец, попал ногой в ботинок — и теперь старался отодрать обувь от пола. До него ещё не дошло. А у меня, честно признаюсь, перехватило горло.

Я сделал ещё шаг, пялясь в потолок и не наблюдая там ничего необычного. Разве что вот эта полоса, похожая на влажный след по пыльному бетону. Холодея, я шагнул третий раз и оказался как раз на нужном расстоянии от последней капли. На таком, чтобы следующая, падая, ляпнула мне точно на макушку.

Вскрикнув, я рефлекторно поднял руку, чтобы стряхнуть посторонний предмет с головы. Пальцы завязли в густом и холодном. Ну да, тут уж я заорал. И Ринат тоже заорал, со мной за компанию. Он при этом смотрел вверх, на что-то прямо надо мной, и выражение лица у него было такое…

Мои ноги сами решили, что пора уносить остальные части тела, покуда они составляют единое целое, а не раскиданы по отдельности между шпалами. Не согласовав план действий с глазами, ноги побежали задом наперед и абы куда. Я не могу их винить: как пятились, так и побежали, не до предварительных манёвров им было. Но конечно, на первом же шаге они зацепились правой пяткой за шурупы прижимного крепления.

Я повалился на спину, раздирая куртку и штаны о торчащие гайки. В положении лёжа я наконец-то получил возможность разглядеть, кто обслюнявил мне голову. Оно влажной блестящей сосиской свисало с потолка. Словно дожидалось моего взгляда, как своего рода разрешения издать негромкое: "Чпок!" — и отлепиться. Я даже не успел заорать ещё разок, слизняк уже шмякнулся мне на колени и недовольно запыхтел.

"Здесь какая-то неведомая склизкая фигня!" — не очень информативное описание для полупрозрачного существа, похожего на кухонную губку для посуды, с единственным выпуклым глазом на длинном стебельке, ртом во весь живот и двумя мягкими горбами на спине. Горбы были закручены в спирали, вроде улиточной раковины, только правый — по часовой стрелке, а левый — в обратную сторону. Пахло от чудища мандаринами.

Я бы, несомненно, пнул его изо всех сил ногой и удрал. Если бы ноги мои при «знакомстве» не облепила вязкая голубая слизь. Вырваться, учитывая немалый вес существа на моих коленях, оказалось непросто. Оставалась надежда, что Ринат придёт на выручку и долбанёт эту тварь ключом по голове прежде, чем я буду сожран. Время шло, помощь запаздывала, и я пришёл к выводу, что Ринат счёл моё положение безнадёжным и сбежал. Отправился, так сказать, за помощью.

"Ты чего молчишь? Что там у тебя?" — звякнул коммуникатор. Ну да, очень вовремя. Спасибо тебе, оперативник Сфинкс, за оперативность. Я ещё раз попытался вынуть ногу из-под слизняка — бесполезно. Дотянуться руками хотя бы вон до того железного костыля между шпалами? Я его всё равно не выдерну. Ударить кулаком? Не хватало ещё, чтобы и руки завязли.

Что ж, в таком случае можно и в переписку вступить. Я набрал короткий текст Сфинксу и ткнул на экране клавишу "отправить". Подождал ответа, его не последовало. А вот слизняк, наоборот, почувствовал, что я прекратил панически дрыгать ногами. Оживился, вытянул вперёд стебелёк и уставился на меня голубым глазом. Пустил по туловищу мелкую рябь, от чего под его кожей проступил бледный светящийся узор.

Это продолжалось, по моим ощущениям, минут пять. Свечение нарастало, вибрация тела слизняка тоже. И пока я размышлял, является ли эта дрожь подготовкой к завтраку или чем похуже, из вибрации сложились звуки.

Я сразу же понял, что услышал. Но на всякий случай перестал совсем шевелиться, и даже дышать на какое-то время перестал. Боялся, что мне послышалось. Звук повторился. И это действительно был человеческий голос. Неестественный, понятное дело — воспроизведённый при помощи дрожи и вибрирующих телодвижений существа, методом подражания. Но это был явственный голос, произносящий совершенно понятные слова.

«Там что, улитка?» — звякнул коммуникатор. И почти сразу же Сфинкс прислал второе сообщение: «Она что-нибудь говорит?»

«Да!» — написал я. А потом добавил: «Она сказала «Здравствуйте!» и «Я пришла захватить ваш мир. Пожалуйста, не сопротивляйтесь!»

"Не соглашайся сразу! Потяни время. Она потребует выкуп победителю, а у нас нет ничего под рукой. Я в буфет, а ты держись там!" — сообщил Сфинкс.

Я перечитал ещё раз. Дары? Буфет? Он не шутит?

Свечение узора на теле улитки стало интенсивнее, скорость вибрации увеличилась.

— Я прибыла захватить этот мир, — произнёс голос немного громче. — Я не буду делать вас неживыми, если согласны. Пожалуйста, не сопротивляйтесь!

— Фиг тебе, ползучий холодец! Русские не сдаются!

Я представил недоумение, которое могла вызвать эта фраза, и добавил:

— Москва для москвичей! Понаехали тут!

Глупо? Возможно. Но не более, чем заявления улитки о желании истребить человечество. Мне приказали тянуть время и держаться? Значит, надо что-нибудь отвечать. И вот ей мой ответ.

Плямк! "Только не вздумай ей отказать", — гласило следующее сообщение. Фразу сопровождали пять восклицательных знаков.

Ух! Либо Сфинксу стоит присылать инструкции точней и быстрее, либо мне — не пороть горячку.

Улитка издала тихий шипящий звук, словно вздохнула. Я почувствовал покалывание в стопах и голенях.

— Ты чего там делаешь, амёба?

— Ваше сопротивление неконструктивно, — пробурчало существо, — а ваше незнание биологии удручает.

На обоих боках моллюска медленно проступили белые полосы. Начинаясь от глазного стебля, они шли к горбам-спиралям и завивались вместе с ними, один вправо, другой влево. Голос улитки стал немного приглушённым, менее внятным и, как мне показалось, немного грустным. Кроме того, к нему добавились подозрительные чавкающие звуки.

— Прекрати жрать мои ноги! Я туфли только на прошлой неделе купил! Не для того, чтобы ты их зубами царапал!

Передняя часть существа приподнялась, продемонстрировав мне здоровенную щель на брюхе. То, что по моим прикидкам являлось ртом, было густо усеяно короткими серыми волосками, подвижными и очень колючими на вид. Словно смотришь через увеличительное стекло на губы давно не бритого блондина.

— Ты снова не угадал, туземец, — ненадолго прекратил чавкать голос пришельца. — У меня нет зубов, я многощетинковое!

Оно ещё чуть-чуть переместилось и констатировало:

— Туфли твои отвратительного качества. Синтетика, фу, прикасаться противно.

Если в этих словах и был юмор, я его не оценил. В тот момент был занят другим, изо всех сил старался не поддаваться панике. Локти болели от периодических попыток вытянуть тело из липкой ловушки.

Уже поняв, что простыми рывками вязкую голубую жижу не одолеть, я испробовал новый способ. Медленно, прилагая такие усилия, что темнело в глазах, я принялся сгибать правое колено и вытягивать стопу вбок. Как только пятка показалась из-под улитки, она это заметила, чуть подалась вперёд и легко вправила ногу обратно.

"Ну как ты там?" — плямкнул коммуникатор.

Я хотел не отвечать на этот явно неуместный вопрос. Но тут улитка заинтересовалась чёрным мокрым пятном на стене. Не прекращая чавкать ботинками, она отвела стебелёк глаза влево. Наверное, в такой ситуации и мне можно выделить немного времени на ответ.

"Всё плохо! Она меня жрёт!" — набрали мои пальцы. Потом добавили, для ясности: "Выручай!!!"

Ответ последовал очень быстро: "Хорошо. Ты отвлекай её, я скоро буду!"

Хорошо? Сфинкс уверен, что знает значение слова "хорошо"? Я бы, например, никогда не использовал это понятие в подобной ситуации. Мерзкая, страшная, критическая, полный попадос — как угодно, но не хорошо.

"Главное, не расстраивать её! Считай нервные полосы на боках. Не доводи до пяти. Три — уже плохо". Ах вот, значит, по его мнению, что сейчас главное. Вот, когда будет плохо!

На всякий случай взглянув на склизкий бок, я отметил, что «нервных полос» пока на каждом боку светилось по одной. В голову пришла совершенно неуместная шутка про "плохо, когда две полосы". Но к чёрту полосы, я жить хочу!

"Спаси меня! Правда, она жрёт мои ноги!" — отправил я. "Не могу, — был ответ. — Буфет же закрыт с утра! Я только добегу до ларька и сразу к тебе". Мне и раньше ситуация казалась сценкой из дурного сна, а после такого ответа…

Улитка закончила разглядывать стену и по-прежнему грациозно повернула глаз в мою сторону. Без паники, только без паники! Что нам советует в таких ситуациях психология? Ха-ха, не бывала психология никогда в таких ситуациях, что она может внятного посоветовать?

— Эй, ты! Как тебя зовут? — выпалил я, вспомнив первое правило переговорщика: установить как можно более плотный личный контакт.

Кажется, подействовало. Аморфное тело замедлило свои движения, если так можно оценивать движения улитки. Вроде бы даже полосы на её боках стали бледнее. Бульканье и чавканье несколько раз сменило тональность, но больше ничего не изменилось.

Я ждал. Улитка, казалось, тоже. Вдруг стебелёк вытянулся вперёд, глаз на нём почти коснулся моего лица. Полос на боках стало по две, вполнакала просвечивала третья. В шуме, который вновь пополнился понятными звуками человеческой речи, звучала обида.

— Что тебе толку в моём имени, если ты его даже услышать не можешь?

— Так это бульканье, это было твоё имя? Извини, я не понимаю по-улиточьи!

— Не извиню. Порабощенный народ должен знать язык своего повелителя!

— Согласен! — поспешил я с ответом, заметив, как становится насыщеннее третья нервная полоса. — И если мы договоримся, я попробую выучить, хорошо?

— Не хорошо, — подумав, ответила улитка. — Ты всё равно не сможешь. Ты слишком примитивен.

— Эй, секунду! Это еще как посмотреть, кто из нас… Нет, постой. Я должен как-то к тебе обращаться. Может, Ктулху?

— Не стоит, — по телу существа пробежала рябь. — Так и быть, можешь звать меня Аллардайс.

— Тьфу ты. Специально выбирал, чтобы мне было не запомнить?

— Я же говорю, ты примитивный.

— Посложнее некоторых!

— Твоё физическое строение сложное, потому что эволюция в этом мире шла ускоренным и нерациональным путём. Но всё равно ты примитивный. Твоё тело не может многое из доступного мне. А твой разум даже не может хранить память прошлых поколений.

— И что?

— А то, что каждая ваша особь должна учиться всему заново. Поэтому каждый мнит себя индивидуальностью, цепляется за свою никчёмную короткую жизнь. А в итоге всё равно исчезает бесследно, не оставляя после себя ничего для потомков.

— Ты, можно подумать, за жизнь не цепляешься?

— Посмотри сюда! — Аллардайс медленно развернул глаз на 180 градусов, к своим светящимся спиралям. — Видишь эти штуки?

— Ну.

— Как думаешь, что это такое?

— Запас еды на чёрный день?

— Сам ты верблюд, — заявила улитка, и третья нервная полоса окончательно утвердилась на её боку. — Это небольшой реактор, в котором я коплю и перерабатываю силу Леи. Ты не сошёл с ума при встрече со мной, значит в курсе, что это такое.

— Ты питаешься этой силой?

— Да, я живу за счёт неё. Но не только. Я же не зря использую слово «реактор», а не «желудок», например.

Я постарался наспех собрать в голове всё, что мне было известно про реакторы. Физика не мой конёк, в голову лезли не самые весёлые сведения.

— Это как-нибудь связано с оружием? Твои нервные полосы…

— Соображаешь! — глаз улитки повернулся обратно ко мне. — В ваших технологиях это называется «стержнями замедления».

— Когда их станет пять…

— Это будет означать, что мне стало слишком неприятно находиться в твоём обществе. И тогда заряд детонирует. Здесь останется оплавленная дыра, такая, что ползти от одного её края до другого мне надо будет пару недель без перерыва.

— Но ты же погибнешь!

— Ну и что? Я погибну, а моё бессмертие останется. Память миллионов поколений, сохранённая в каждой особи, будет существовать дальше. Взрыв разнесёт споры по линиям, и тысячи улиток, вылупившихся в своё время, тоже будут обладать этой памятью. Они станут, как и прежде, обмениваться новыми знаниями при слиянии с сородичами, братьями и сёстрами, если случайно встретят их. В этом прелесть совершенства: жизнь меня как особи никак не влияет на бессмертие меня как личности.

Пока улитка толкала эту длинную заумную речь, я вновь попытался вынуть одну ногу из-под её брюха. Итогом стало лишь новое наползание склизкой массы. На этот раз я оказался придавлен уже гораздо выше коленей.

Завершив фразу, моллюск немедленно начал слюнявить новый участок добычи. Хотя я и лежал на холодном бетоне, от нервного и физического напряжения вспотел. То ли влага делала мою кожу более чувствительной, то ли щетинки действовали на оголенные участки тела сильнее, чем сквозь одежду, но каждое прикосновение улиточьей плоти ко мне вызвало разряды лёгкой боли. Нечто среднее между прикосновением кубика льда и слабым электрическим разрядом. Внезапно я ощутил, что моллюску это нравится. Насколько омерзительно и неприятно было мне, настолько же сильное удовольствие получал Аллардайс.

— Да прекрати ты! — запаниковал я, чувствуя покалывание щетинок всё ближе к жизненно важным органам. — Не гони коней! Может, мы согласны, чтобы ты нас поработил?

— Врёшь, — констатировал вредный студень и засветил вполнакала четвертую нервную полосу. — Победителю полагаются традиционные дары. Раз ты не приготовил дары, значит, не сдаешься должным образом. Капитуляция не может считаться принятой.

— Да прекрати, это же формальности!

— Не путай формальности с традициями.

— Ну послушай же! Сейчас придут другие люди и принесут тебе эти чёртовы дары. Вот, смотри, я уже написал им сообщение, позвал сюда!

— Действительно? Это разочаровывает. Я должен был догадаться, для чего тебе этот предмет. Насколько я помню ваш вид, другие люди обязательно попытаются помешать мне захватить этот мир. Ты такой вкусный, ммммм… солёненький. Надо поскорее сделать тебя неживым, чтобы не отвлекаться с приходом других.

— Эй, эй! Ты же не серьёзно? Мы только разговорились, можно сказать — почти подружились, и после этого ты хочешь меня убить?

— Ну да, — уверенно подтвердил Аллардайс. — Твои наивные представления о дружбе забавны, в других условиях я бы даже хотел обсудить их. Но ты уже слишком сильно разочаровал меня враньём и глупостью.

Глаз улитки оценил горбы, казавшиеся сейчас неожиданно красивыми в подсветке из четырех ярких лент с каждой стороны.

Брякнул зажатый в ладони коммуникатор. "Я вспомнил про воблу! Уже бегу! Продержись ещё пять минут" — гласила надпись. Кто-то определённо сошёл с ума.

— Да, решение принято, — завял тем временем моллюск. — Сделать неживым самого себя в сложившихся обстоятельствах не рационально. Лучше будет ускорить процесс.

Не вдаваясь в объяснения, какой именно процесс будет ускорен, улитка надвинулась на меня, придавив к полу по самую грудь.

Я бился в панике. Бросил коммуникатор и сделал то единственное, на что пока ещё был способен. Ухватил обеими руками и изо всех сил сдавил глазной стебель.

Он был довольно упругим и сильным, но подался вбок под моим отчаянным напором. Согнулся пополам, глаз упёрся в землю. Вот так, всё просто!

Вибрация не прекратилась. Край тела улитки в прежнем темпе продолжал подбираться к моей груди. Как только я ослабил хватку, стебель вжался в туловище, затем вновь поднялся и повернул глаз к моему лицу.

— Это бессмысленно. Я в любом случае смогу отрастить себе новый, — равнодушно пояснила улитка.

Ах так? А что ты скажешь на такой фокус?

Я кое-как оторвал левую ладонь от стебля, радуясь, что сверху слизь менее густая. Протиснул между собой и полом, чтобы не вляпаться окончательно. Потянулся к поясу. Простите за буквальность и реализм, я задницей чувствовал своё последнее средство обороны. В заднем кармане брюк лежал мой любимый мощный фонарик, под весом улитки весьма болезненно впивавшийся сейчас в ягодицу.

Как только я задрал куртку, улитка коснулась моего живота. Последовал удар, по ощущениям гораздо сильнее похожий на электрический. Словно под ребра мне ткнули электрошокером. Я едва не лишился сознания, но и Аллардайс тоже испытал что-то похожее.

— Пожалуйста, не сопротивляйся, — пробурчал он невнятно, словно пьяный. — Как только я закрою твои дыхательные отверстия, страшно уже не будет.

— Нет! — заорал я в ответ. — Просто оставь меня в покое!

Тренькнул коммуникатор. Я скосил глаза и разобрал на экране сообщение от Сфинкса: "Чуть не забыл! Ни в коем случае не свети ей в глаза!"

Да плевать мне сейчас на твои поучения, подумал я и вынул руку из-под себя. Нет. В ладони был не фонарик.

Я размышлял несколько секунд. Потом захохотал. Пазл сложился. Как там говорил Сфинкс, тест на интуицию в критической обстановке? Да, пожалуй. "Я нашёл воблу". "Ты вкусный, солёненький". И ещё давний, казавшийся забытым рассказ моей бабушки, чего больше всего в её винограднике боятся улитки.

— Так значит, говоришь, мы не передаём опыт старых поколений? — голосом раздавленного Юпитера проревел я.

Потом зубами сорвал пластиковую упаковку, большим пальцем, словно чеку гранаты, отщёлкнул крышку — и метнул полную солонку в нависающую морду Аллардайса.

* * *

— Сколько же ты всыпал? — спросил Сфинкс, крутя в руках пустую солонку.

— Всё, что было.

Я всё ещё дулся на него, поэтому отвечал односложно, резко, давая почувствовать степень своего негодования.

— Тут граммов сто будет. Она полная была?

— Вслюде. Прямо из магазина.

— О-хо-хо! Передоз гарантирован. Придется твоего Аллардайса неделю на дистилляте и седативных препаратах продержать. Нельзя же так встречать нового повелителя мира!

У меня в голове роились десятки вопросов. Я выбрал наиболее злой из более-менее приличных.

— Он что, не сдох?

— Нет, — хмыкнул Сфинкс. — И сейчас очень об этом сожалеет. У него через пару часов начнется такое похмелье, что нам с тобой в страшном сне не привидится.

— Я думал, соль убивает улиток.

— Обычных — да. Аллардайс не обычная улитка, ты же понимаешь? Для него это, примерно как если бы тебе всыпали в рот столовую ложку кокаина. Кстати, почему ты зовёшь его Аллардайс?

— Без понятия. Он сам так представился.

— Странно. Обычно они изображают кипящий чайник, а потом страшно бесятся, что мы не можем повторить эти звуки.

— Так и было. Это вот твоё "обычно" что означает? Вы эту пакость регулярно в метро встречаете?

— Ну разумеется. К большой радости конторы и к сожалению для некоторых её руководителей типа Вересаевой, улитки у нас довольно частые гости. Мы приветствуем их хлебом с солью, в буквальном смысле. Они в некотором роде телепаты, и всегда приходят в восторг, узнавая, что мы не врём, что это действительно символ высшей степени гостеприимства.

— И чем они так полезны, что вы не травите их дустом ещё на подступах?

— О, без них на станциях не был бы возможен порядок и безопасность! — Сфинкс пафосно поднял указательный палец.

Я не поверил. Ни одной улитки за всё время работы в метро я не видел. Даже намёка на их существование.

— Да видел ты, видел! — Сфинкс угадал мои мысли. — Они дезактиваторы, снимают остатки непереработанной силы, разлившейся по полу. Сейчас Ринат приедет, сам всё поймёшь.

— Этот трус не сбежал ещё из города? Он знает, что я выжил?

— Почему трус? — удивился Сфинкс.

— Потому что он бросил меня, перебздев от одного только вида улитки. Если бы он не струсил, а дал этой твари как следует по голове…

— То вы бы сейчас оба уже переваривались в её брюхе! — оборвал меня Сфинкс достаточно резко. — Ударом улитку не оглушить, её мыслительный ганглий разнесён равномерно по всему телу. А физическая травма вызывает мгновенную детонацию.

— Тогда…

— Ринат за время службы поймал уже четыре улитки. Это ты устроил не пойми что с истериками. А он знает, что нельзя приближаться к атакующей улитке со спины.

— Но он…

— Он побежал на ближайшую станцию за подходящим транспортом. И между прочим, успел даже раньше меня. Это он выволок тебя из-под брюха.

За стеной прогрохотал поезд и я наконец-то сориентировался. Мы находились в техническом подстанционном помещении. На одном уровне с платформой, но за пределами доступа пассажиров.

Когда шум вагонов затих, у входного проёма послышались другие звуки, словно гудел фен в ванной. Большая тёмная фигура вышла на свет, и оказалось, что гудел не фен, а скорее пылесос.

— Нет. Ну нееет! — сказал я, не веря глазам.

— Даже не сомневайся, — утвердительно кивнул Сфинкс. — А куда их ещё девать?

Ринат въехал в комнату на огромной поломойной машине. Такие же, с минимальными отличиями во внешнем виде, можно встретить на любой станции метро. Обычно они стоят в дальнем углу, ожидая, когда спадёт наплыв пассажиров, либо ползают по помещению, усердно соскребая с пола любую грязь большой круглой щёткой.

Нет, не щёткой. У этого агрегата корпус был вскрыт и изнутри пуст. В том смысле, что электронно-механической начинки, положенной полотёру, здесь не было. В округлой ёмкости, занимавшей почти весь внутренний объём комбайна, располагался Аллардайс. Его нога, по совместительству рот, торчала самым кончиком из отверстия в днище. Если крышку закрыть, снаружи будет видно только край ротового отверстия и густую белесую щетину, дополнительно прикрытую от посторонних глаз навесным щитком с колёсиками.

— Да ну нееет, — ещё раз протянул я, не желая верить.

— Не все полотёры такие, конечно, — согласился Сфинкс, — Некоторые мы покупаем в настоящем магазине. Одновременно на станциях живут пятьдесят-шестьдесят Achatina sapiens, преимущественно в центре, вокруг кольцевой линии. Там отходов от нашего производства на пол стекает больше всего.

— И они что, реально едят пыль с ботинок?

— Они улитки. Ты видел улиток в аквариуме, чем они питаются?

— Соскребают со стен всю гадость, зелёный налёт.

— У нас та же история. Они соскребают с пола пыль и грязь, поглощают из неё остатки сырой силы Леи, полуочищенные эмоции пассажиров. Ну и органику тоже, немало её с обувью сюда попадает. И конечно, соль.

— Соль?

— Да, соль. Главное пиршество у них, конечно, зимой. Коммунальщики так щедро заливают солью дороги от снега, что улитки чуть ли не до мая месяца под кайфом потом находятся. Летом приходится чуток добавлять в моющие средства, чтобы не голодали. Они за это время чуть ли не половину массы теряют. А с осени дожди, грязь, у них опять обжорство и праздник каждый день.

Ринат поправил Аллардайса в его ложементе, осторожно закрыл верхнюю крышку, следя, чтобы не прищемить спиральные горбы. Затем присоединил к полотёру шланг и залил в резервуар воды.

— Это обязательно, они на ходу облизывают пол и расходуют много жидкости, — объяснил Сфинкс. — Если воду не доливать, можно травмировать губу. Этому надо двойной объем, чтобы соль скорее вывести, а то потом ломка замучает.

— Что получается, — решил уточнить я, — Они здесь как наркоманы? Работают за дозу?

Сфинкс поморщился.

— Можно, конечно, и так называть. Из-за этой формулировки некоторые у нас считают положение улиток аморальным.

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что они сами приходят сюда в поисках такой жизни. Полный пансион, все удовольствия, уход и бережное отношение.

— Наркоманы тоже сами приходят к дилеру. И других приводят. И соседей режут, чтобы денег на дозу добыть.

— Ты меня можешь не агитировать, я в курсе ситуации. Я хищник, если ты не забыл, вашим моральным переживаниям относительно слабых и нежизнеспособных я не подвержен. По мне, наркоманов, если они не контролируют себя, надо истреблять.

— Их надо лечить!

— Я в курсе принятой среди людей позиции. Но наркоманы, не контролирующие себя, не поддаются лечению. И они опасны.

— А улитки?

— С улиток никто не требует платы за соль, мы сами платим им вёдрами ваших эмоций. Во-вторых, их никто не держит здесь силком. Они вольны уйти в любой момент.

— И часто уходят?

— Ну, так, иногда… В основном, когда в одном из соседних миров начинается фестиваль… Сезон размножения. Так что они вполне контролируют себя и способны вовремя остановиться. Сравнение с наркоманами некорректно, уж извини.

Из полотёра послышались причмокивания и тихий гул.

— О, очухался! — улыбнулся Ринат. — Куда его?

— Я заберу, Рен-сен, — сказал кто-то позади меня, сидевший всё это время так тихо, что я и не подозревал о присутствии ещё одного собеседника.

— Рунгжоб? — удивился я.

— Да, Джен-сен, — уборщик вышел из темного угла, где сидел на колченогом табурете. — На фиолетовой линии недавно ушла улитка, мастер Фен-сен разрешил мне забрать вашу.

— Ушла? На фестиваль?

— Нет, Джен-сен, — кенар печально хлопнул жабрами. — Совсем ушла. Он работал у нас на станции десять лет, был очень-очень старый и совсем не хотел откладывать яйца. Когда утром я увидел, что моя улитка высох и больше не любит мыть пол, мне стало очень грустно.

Я взглянул на Сфинкса. Тот пожал плечами и отвёл взгляд.

— Забирай, — поспешил он прервать Рунгжоба. — Теперь у тебя есть новый друг. Заботься о нём!

— Спасибо, Фен-сен!

Уборщик вспрыгнул на педаль уборочного комбайна, загудел электродвигатель, заглушая голодное чмоканье улитки.

— Спасибо и вам, Джен-сен! — добавил кенар, перекричав гул. — Спасибо за новый контракт!

— Не за что, — буркнул я, а потом неожиданно для самого себя прокричал. — Подожди, Рунг-сен!

Он обернулся, немало удивленный такому обращению.

— Эту улитку зовут Аллардайс! Зови его Аллардайс! И заботься о нем хорошо!

Уборщик дважды кивнул и выкатился из комнаты. Сфинкс недоумённо хмыкнул.

— Час назад этот слизняк тебя чуть не сожрал, а теперь ты устраиваешь ему привилегированные комфортные условия.

— Ты ж хищник. Тебе не понять.

— Возможно. И как хищник я рекомендую тебе поднять задницу со скамейки. Нам стоит поторопиться, если не хотим, чтобы нас самих засунули в полотёр носом книзу.

— Планёрка? — простонал я.

— Угу. Вересаева хочет знать, почему улитка ползала по рельсам возле станции, сбивая график поездов, а не была поймана заблаговременно на дальних подступах. Если мы поспешим, дело ограничится выпиванием крови зампотеха, нас не тронут.

— Я не могу в таком виде! Я весь в улиточьей слизи, у меня одежда изодрана!

— А если мы опоздаем, — игнорируя нытьё, продолжил Сфинкс, — то станем на этом празднике десертом.

— Но мы на дежурстве, смена только началась!

— Уже нет. Юрка отзвонился, что едет сюда с напарником. Он после ночной даже не успел до дома добраться, вернули.

Я картинно застонал, но сочувствия не встретил, поэтому перестал ломать комедию и резко встал. Прилипшая к скамейке куртка затрещала, по полу покатилась отлетевшая пуговица.

* * *

Несмотря на отчаянное сопротивление потрёпанного организма, я успел отмыться. И, если можно так выразиться, переодеться. Мы со Сфинксом прибыли на утреннюю планёрку вовремя, даже чуть раньше: к нашему вопросу ещё не перешли. Успели только разгрести почту, раздать ориентировки, а теперь разбирали происшествие по личному составу.

К счастью, на этот раз героями дня были не мы. Прошлым вечером дежурный наряд, сменившись, устроил небольшие посиделки. Вообще, распитие в служебных помещениях крайне не поощрялось и преследовалось. Зампокадрам особо лютовал, если улавливал в воздухе запах спиртного. Он сам был любителем заложить за воротник, в молодости переживал это без последствий для организма. А вот с годами, одновременно с ростом чина и живота, выросла и чувствительность к абстинентному синдрому. Теперь страдал наш кадровик по утрам так, что один намёк на алкогольные пары в воздухе вызывал у него тошноту и мигрень, с соответствующими для подозреваемых последствиями.

Несмотря на это, собираться на стороне ребята не любили. Запрет регулярно нарушался, просто участники старались либо сильно не разгуливаться, либо не попадаться.

Дежурная часть о готовящихся мероприятиях всегда знала заранее, ориентируясь по количеству пронесённых через турникет пакетов со снедью. Недолюбливая кадровика, обычно вахта закрывала на эти приготовления глаза. Именинники, соответственно, не забывали угостить коллег, страдающих от скуки на ночной смене.

Вчерашняя вечеринка почти не отличалась от предыдущих. Но что-то пошло не по плану. Ещё на подступах к залу для совещаний был слышен гневный рокот зама по кадрам, рассказывающего, что он с порога уловил запах коньяка.

На мой взгляд, весь его монолог можно было уложить в три фразы. Унюхал, поднял крик, нажаловался Вересаевой. Но когда мы со Сфинксом вошли в зал, по лицам присутствующих было понятно, что вещает кадровик уже добрых пятнадцать минут.

— Вы представляете? В служебном, однако, помещении! Это же только представить себе! — выедал он мозг Затяжному.

Тот, в представлении докладчика, должен был негодовать оплошности своих подчинённых. Ромка же сидел, индифферентно разглядывая плафон под потолком. Он прекрасно знал, что этого пожилого увальня внедрили в руководство по линии МВД. Отказаться было нельзя, по заключённому много лет назад джентльменскому соглашению каждое силовое ведомство имело у нас в управлении по одному представителю. Своего рода паритет, ведь и мы держали своих агентов в их штате. Хитрость заключалась в том, что Вересаева согласовывала исключительно предпенсионные безынициативные кандидатуры, которые не будут путаться под ногами. Не имея фактической власти, эти её замы только по инерции изображали бурную деятельность. Реальную пользу приносить на новом месте не могли или не желали, поэтому и всерьёз не воспринимались.

— Разрешите? — громко произнёс я от дверей, руша надежды кадровика достучаться до совести начальника оперчасти.

Наше появление Роман встретил с облегчением. Это был шанс, что Вересаева наконец проявит интерес к происходящему и прервёт нудные излияния.

Первый заместитель директора появилась в зале мгновенно, словно её наколдовали.

Нас со Сфинксом проигнорировала, а обратилась сразу к Затяжному.

— Роман, мне нужны все видеозаписи сегодняшнего инцидента в перегоне на Таганской. Немедленно. Позвоните… Нет, лучше сначала сходите в нашу техразведку, возьмите всё, что у них есть. А затем позвоните в мониторинг метрополитена и в полицию. Распорядитесь, чтобы выслали мне все записи прямо сейчас, сюда.

Начальник оперчасти с удовольствием кивнул и с ещё большим удовольствием вышел. Вересаева взмахом ладони усадила на место кадровика, прошла к своему столу, не отрываясь от журнала суточных рапортов, и только после этого заметила меня и Сфинкса.

— О, герои дня! — холодно улыбнулась начальница. — Выглядите оригинально, Стожар. Почему в таком виде?

— Что нашлось под рукой, — я развёл руки в стороны, показывая, что нашлось не много. — Не было времени приводить себя в порядок.

Да уж, завалявшиеся в каптёрке штаны путевого мастера, промасленные и давно не нюхавшие стирального порошка, в сочетании с оранжевым жилетом на голое тело выглядели в этих стенах более чем экстравагантно. Особенно на контрасте с самой Вересаевой: идеально отманикюренной и намакияженной, уложенной-причёсанной, одетой в строгий деловой костюм розового цвета.

Эта её способность всегда выглядеть идеально вызвала во мне приступ раздражения. Как, ну как можно сочетать деловой стиль и розовый цвет? Почему, чёрт побери, на ней это, без сомнения, сочетается?

Напомню, в половине шестого мы едва успели запустить через Таганскую поезда по расписанию. В восемь Вересаева обычно начинала совещания. Мы явились туда, ликвидировав все последствия и едва-едва успев привести себя в порядок. Она же встречала нас, словно всю предыдущую ночь провела в модном салоне.

— Понимаю, — кивнула она серьёзно. — Но постарайтесь в будущем иметь некоторый запасной вариант на подобный случай. Вам же выделяют на станциях служебные помещения? Некоторые сотрудники приезжают на работу в штатском и переодеваются там в спецодежду. Так у них всегда под рукой комплект… подобающего белья.

Я попробовал представить себе, на какой из станций кольцевой линии, за которую мы со Сфинксом отвечали, можно оборудовать одёжные шкафчики. Во сколько надо вставать перед сменой, чтобы успевать заехать и переодеться? Как быть, если в следующий раз улитка обсосёт меня по другую сторону кольца? Может, завести по шкафчику на каждой станции и взять кредит, чтобы везде повесить по модельному костюму?

Нехорошая, подозрительная какая-то пелена поплыла у меня перед глазами. Я часто заморгал, тряхнул головой, прогоняя наваждение. Усилием воли постарался взять себя в руки, но злость не отпускала.

— Елена Владимировна, вы сейчас серьёзно?

— Конечно. Наши сотрудники должны выглядеть достойно в любой ситуации. Мы постоянно контактируем с самыми влиятельными путешественниками вселенной. А может, и не одной. Фактически мы представляем Землю перед ними. Нужно соответствовать. Мы же не имеем права ударить в грязь лицом, что бы ни случилось.

Я выпучил глаза, громко щёлкнул каблуками и вытянулся по стойке смирно.

— Так точно, ваше величество!

В зале повисла мертвая тишина. Муха, намывавшая лапки на потолке, с тихим стуком упала в обморок. Вересаева почти не изменилась в лице, разве что едва-едва побледнела.

— Что вы сказали?

— Я говорю, есть — не ударить лицом, будет исполнено!

Она выдержала паузу в три секунды и ровным голосом произнесла:

— Ваш юмор неприемлем. Потрудитесь во время рабочих совещаний держать шуточки при себе. Вам не нравится бывать здесь? Я тоже считаю, что вас вызывают слишком часто. Напомню: только благодаря вашему таланту вляпываться в истории. Я хотела бы верить, что это случайность, а не вопрос вашей компетенции.

— А, так дело в моей компетенции? — воскликнул я.

Белая пелена снова заволокла глаза. Стряхнуть её, как в первый раз, не было сил и желания. Вместо этого я зажмурился и, потрясая кулаками, начал орать. Не помню, что именно. Кажется, там было про тупые лекции, про бессмысленную практику, про сонные рожи, секретность, внешний вид…

Пришёл в себя я из-за резкого запаха горелого абрикоса. Открыл глаза, тут же снова закрыл и закашлялся. Густой дым вересаевской сигареты бил прямо в лицо.

Какого чёрта? Почему она висит у меня над головой? Или не висит… Кажется, она стоит надо мной, а сам я лежу на чём-то твёрдом. И ещё, кто-то крепко держит меня за руки и ноги.

В голову пришла дикая фантазия, что меня разложили на жертвенном камне, а замдиректора уже заносит кривой костяной нож. Резко, но безрезультатно дрыгнув конечностями, я снова открыл глаза.

— Сфинкс, с ним раньше бывало такое?

— Нет. Я сам в шоке.

— Тогда кто-нибудь, сбегайте в медпункт. Врача сюда, мигом. Да отпусти ты уже его, не побежит. Вроде, всё закончилось.

Я почувствовал, что с моей правой руки сняли тяжесть. Почесал нос. Пальцы тряслись, как у запойного алкоголика в понедельник утром.

— Что это было? — сказал я и не узнал свой голос.

— Ты наорал на Елену Владимировну, — сообщил голос Сфинкса и тяжесть исчезла с левой руки. — Ещё ты пытался дать в морду кадровику, но по сравнению с первым это мелочи.

— Что за выражения? — возразила замдиректора.

Очень странно. Говорила она вроде бы громко, но я едва различил её голос. Надо мной гудели разом штук десять вертолётов. Я открыл глаза и снова закрыл: потолок мелькал так, словно я был привязан к одной из лопастей.

Но Вересаева оказалась права, всё действительно кончилось. Гул в ушах быстро стихал, а через некоторое время я даже сумел оглядеться без приступа тошноты.

Оказывается, я лежал в кабинете начальницы, на её письменном столе. Как я сюда попал из зала для совещаний — без понятия. Но очевидно, очень быстро, если судить по груде письменных принадлежностей, сметённых на пол одним широким взмахом, чтобы расчистить место.

На ногах у меня висели двое ребят из дежурки: справа техник по вооружениям Сергей Червяков, левого я не знал по имени. Вересаева жестом показала им, что меня можно отпустить, и повела к дверям, на ходу давая указания помалкивать о случившемся, если даже спросит кто из непосредственных командиров. Пока она отвлеклась, я воспользовался возможностью прояснить ситуацию.

— Сфинкс, ты это серьёзно сказал?

— Абсолютно. Ты при всех наорал на Вересаеву, — так же тихо ответил он.

— Но как?

— Вот как-то так.

— А что конкретно орал?

— Уууу, много всего. Ладно бы только по службе, но ты и о характере её высказался, и о внешних данных.

— О, нет! А остальные? Что ж вы меня не остановили?

— Не переживай, по остальным ты тоже прошёлся. Особенно по тыловику и штабистам.

— Ох! — я предпринял попытку встать, но голова закружилась, затылок брякнулся обратно на пачку канцелярской бумаги, заботливо подсунутой на край стола.

Шаги мягко протопали по ковру от двери до стола, на мой лоб легла мягкая женская ладонь.

— Стожар, как часто у вас бывают приступы неконтролируемой агрессии? — спросила Вересаева.

— Елена Владимировна, я…

— Как часто? — настаивала она.

— Пока вы не спросили, я даже не знал, что это.

— В приступе ярости вы всегда теряете сознание?

— Я же сказал, у меня не было подобного ещё ни разу. Никогда.

— Какие психотропные препараты вы сегодня принимали?

— Омлет в буфете взял, в ночнушке у Таганской. Гадость, конечно, но насчёт психотропного — это вы загнули!

Пальцы больше не касались лба. Я открыл глаза. Вересаева, прикусив губу, постукивала своим безупречным маникюром по столешнице.

— Чувство юмора, я вижу, к вам вернулось. Спровоцировать новый приступ не получается. Значит, это не пси-приказ и не мозговой паразит. Здесь что-то посложнее.

Я скорчил испуганное лицо:

— Что со мной, доктор?

Она не реагировала. Я вспомнил слова Сфинкса о сути проблемы и решил, что лучшего момента не представится.

— Елена Владимировна, хочу сразу принести извинения…

— Правда? Интересный вы человек. Оскорбляли меня при всех, а извинения приносите тет-а-тет?

Я заткнулся. Кажется, сглупил. Она вовсе не об этом сейчас думает. Оправдываться дальше и ссылаться на неадекватное состояние будет ещё большей глупостью.

— Извинения приняты, — сказала она вдруг. — Убедительно прошу вас не возвращаться больше к этой теме.

— Принято! — заверил я и тут же делово поинтересовался, — Вы знаете, что со мной было?

— Могу только предложить. Пока есть три равновероятные версии, которые мы сейчас будем проверять одну за другой.

— Начните с хорошей, — схохмил я.

— Ладно. Она заключается в том, что у вас банальное нервное перенапряжение. По-научному говоря, стресс.

— Нет, не подходит, — тут же опроверг я. — Для стресса характерна нервозность и упадок сил. Есть несколько явных признаков, я бы их непременно заметил. А тут какой-то истероидный припадок, да ещё и с потерей контроля.

— Признаки уловимы для стресса в обычных, медленно давящих на психику условиях. У вас было, так сказать, форсированное погружение. В последние дни отмечали в своей жизни нечто необычное?

— Нет, что вы! Подрался с хищником, побывал в рабах у гипножабы, провёл спарринг со слизняком — рутина!

Вересаева улыбнулась. Не каменная всё-таки, и её стресс прихватывает. Расслабить непросто.

— Слизняк — это вторая версия. Его выделения токсичны, если попадают в кровь. Уверены, что он вас не покусал?

— Не буду врать, не знаю. Обсасывал, да, было дело. Когда он на меня свалился, я ободрал спину, да и ноги тоже. Контакт со слюной вполне мог быть, если речь об этом.

— Тогда лежите спокойно, мне придётся стянуть с вас брюки.

Я вознамерился пошутить про харрасмент, но как только рискнул открыть рот — открылась дверь. Посетитель охнул, пискнул: "Извините!" — и остановился в нерешительности. Вересаева повернулась к нему, вернее — к ней, не выпуская из рук моих штанов.

— Входите же, Лена! Что замерли, право слово? В этом кабинете вы никогда не встретите ничего, чем можно было бы меня скомпрометировать.

— Да я… — начала было Леночка, наш штатный медик.

— Давайте, давайте! Больше дела, меньше слов. Я как раз подготовила вам пациента.

Лена решилась, подошла к столу и брякнула на пол переноску с врачебным реквизитом. Сфинкс встал по другую руку.

Следующую четверть часа меня нещадно ворочали, щупали и меряли. Я старался не ворчать, только иногда притворно вскрикивал от прикосновения холодных металлических инструментов.

Лёжа лицом вниз, я разглядывал ковёр. Переживал острое чувство неправильности. Рисунок этого шерстяного монстра явно изменился с того момента, когда я видел его в последний раз. Середина в целом осталась такой же, а вот радужные росчерки по всему периметру точно были иными, можно поклясться. Может, ковёр крутили при уборке?

— Стожар, чего вы там ёрзаете?

— Обдумываю, Елена Владимировна, зачем это ковёр на полу развернули.

— Какой ковёр? Этот? Не может быть.

— Я точно вижу, что узор поменялся!

Она встала рядом и полминуты разглядывала рисунок ворса. Потом тихо пробормотала:

— Надо же, не обращала внимания.

Потом добавила уже громко, для меня:

— Стол, на котором вы нежитесь, из лиственницы. В нем полтонны веса. Я бы хотела посмотреть на остолопа, который ради развлечения с места эту бандуру сдвинет. Вмятин на ковре я тоже не замечаю. Так что вам, Стожар, просто надо отдохнуть. А то у вас в таком состоянии и число пальцев перед глазами не сойдётся.

Леночка тем временем закончила. Только ничего определенного в итоге сказать не смогла. Глубоких ран, позволявших заподозрить инвазию, не нашли, одни лишь поверхностные ссадины. Температура чуть повышена, пульс вяловат, но давление в норме.

Холодная волосатая сосиска, которую Лена извлекла из стеклянной капсулы и прилепила мне на бедро, цвет не поменяла. Хорошо это или плохо, врач не сказала, вернула иноземный прибор обратно в капсулу и достала шприцы. Решила взять анализы и проверить лабораторно.

Мне эти манипуляции давно наскучили. Чтобы не разглядывать, как из вены в пробирку вытекает кровь, я вернул Вересаеву к теме нашего прерванного разговора.

— Вы назвали две версии моего припадка. Какая третья?

— Самая неприятная, но и самая маловероятная. Мутация.

— Что? Я что, по-вашему, превращаюсь, в колдуна? В злого карлика?

— Вспышка гнева, которую вы продемонстрировали сегодня, вполне соответствует этой версии. Мутация под воздействием излучения Леи вызывает очень похожие проявления. Спонтанные и практически не контролируемые приступы, массированные энергетические выбросы. Злой колдун, вы сказали? Да уж, и злобы, и сверхъестественного там хватает. Но…

— Слава богу, есть какое-то но! — хмыкнул я, хотя информация была невесёлая.

— Есть несколько но. Первое — ваша невосприимчивость к свету Леи. Она подтверждена всеми тестами. Да и вообще, будь иначе, вы залипали бы в своём телефоне, едва шагнув в вагон.

— Точно, эта проверка была одной из первых на медкомиссии. Не могут служить в метро те, кто чувствителен к силе и засыпает под подавителем.

— Именно так. Значит, вы не чувствительны и не могли мутировать так быстро. Хотя та история с вашим самовольным патрулированием даёт повод подозревать… — она замолчала, а после паузы сменила тему. — Второе "но", колдунами не становятся незаметно. У стресса свои симптомы, у мутации свои. Какие макгаффины вы сегодня взяли в оружейке?

— Что, простите?

— Контрольные предметы. Они называются макгаффины. Чёрт, вы до сих пор не знаете элементарных вещей!

— А, нет, всё я знаю! Просто слово необычное, забываю. Мне попались свисток, мыло и солонка.

— В каком смысле «попались»? — она нахмурилась. — Что, техник Червяков снова выдаёт экипировку без выбора?

— С этим всё нормально. Я просто сам не люблю выбирать, когда не понимаю цели выбора. Поэтому закрываю глаза и тяну из коробки наугад. Чему вы так удивились?

— Тому, что все три предмета, вытянутые, как вы говорите, наугад, являются мощным оружием против улиток. Свисток оглушает их, может даже парализовать на некоторое время. Мыло, заброшенное улитке в рот, вызывает продолжительные судороги. Но вы воспользовались солью, которая может вызвать поверхностные ожоги и расстроить нервную систему, но в целом — наименее эффективна против этих существ.

Я чуть привстал, уперевшись в поверхность стола локтем.

— А почему бы вам не рассказывать об этом личному составу на лекциях по боевой и служебной подготовке? Это же бред, вооружать сотрудников всяким хламом, даже не объясняя принципов действия! Я не воспользовался свистком и мылом, потому что представить себе не мог, что в них есть ну хоть малейший толк!

— А солью воспользовались?

— Соль убивает улиток. Вам любой садовод расскажет.

— Значит, это не был светлый луч интуиции?

— Да какой там интуиции? Слизень пытался меня задушить, а солонка была единственной вещью, до которой я сумел в тот момент дотянуться.

— Ох уж мне этот ваш прагматизм и рационализм. Макгаффины так не работают. Для того они и нужны, чтобы в нужный момент активироваться на чистых эмоциях, на шестом чувстве. И тогда мы отметим в вашем личном деле первый симптом мутации.

— Да, это уже запомнил, — кивнул я. — Три сработавших макгаффина означают отстранение и госпитализацию.

— Да, и здесь я вижу третье «но». Ваша вспышка бешенства наступила невовремя, а прогрессировала слишком быстро. Для мутировавших колдунов это характерно, но если можно так выразиться, это уже крайняя, терминальная стадия, означающая полное вырождение. До неё мутант дотягивает за несколько лет, если его не изолируют раньше.

— Значит, я не мутант!

— Или где-то схватили такую дозу света Леи, что душа ваша выгорела всего за пару месяцев… Но это маловероятно. Колдун с выгоревшей душой зол, груб, жаден и агрессивен. Ваш эмоциональный фон в норме, насколько я могу судить.

Пока мы всё это обсуждали, Лена закончила с моей кровью и сложила все инструменты в переноску.

— Результат анализа на ксенобиотики будет готов дня через три. До этого времени — диета, свежий воздух, желателен покой. Лучше всего без алкоголя, он не совместим с биотом улиток. Можете отравиться похлеще, чем запивая алкоголем антибиотики. В остальном, могу только пожелать скорейшего выздоровления. Всего доброго!

В дверях она едва не столкнулась с Романом, возвратившимся от техников. Тот поприветствовал Леночку коротким радостным кивком, останавливаться не стал — сразу подошел к Вересаевой и зашептал ей на ухо.

— Даже так? Интересно. Давай-ка выведем на экран.

Проектор, подключенный к рабочему компьютеру, направили прямо на стену. Свет погасили, чтобы детали на записи были хорошо видны. Сцену моего позора посмотрели первой, но всего два раза и без язвительных комментариев. Ромка лишь отметил, что я сам попался, встав прямо под слизняком. А Вересаева указала, что улитка не попадала в кадр до последней секунды, до самого нападения.

— Роман, переключите на предыдущую камеру. Нет, здесь вообще не видно. Давайте следующую. И минут на пять к началу. Стоп, ещё раз.

— Так чернота одна!

— Не совсем. Можете вывести обе записи на один экран? Спасибо, и вот теперь запустите их синхронно. Видите?

Я слез со стола. Голова больше не кружилась, так что садиться не стал — подошёл поближе к экрану.

— Ну вот же! Вот эта светлая полоса. И вот здесь виден блик вдоль края.

— Ах ты ж! — понял наконец Затяжной, а я всё ждал пояснений.

— Он прополз по самому краю слепой зоны. У нас камеры стоят так, чтобы охватывать как можно больше пространства внизу. Потолок в обзор не везде попадает. Для улитки это всё равно, что парадный вход без охраны.

— Он что, знал, где у нас камеры стоят?

— Возможно, — сказала Вересаева.

— Но не обязательно, — поспешил добавить Затяжной. — Камеры в темноте излучают в инфракрасном. Возможно, слизень способен видеть этот свет. Он попросту избегал его.

— А возможно, что не способен. Это надо уточнить. В противном случае, получается, что уже второй раз за этот месяц инор… путешественники осведомлены о наших защитных системах. Заметьте, Стожар, оба раза в эту историю встреваете вы.

Я решил не реагировать на эту сентенцию, потому что подозревал в ней очередную проверку своего здоровья. Вместо ответа я подошёл поближе к изображению слизня на стене.

— Только хвост в кадре. Как вы его вообще разглядели?

— Просто знала, куда смотреть, — пояснила Вересаева. — Иногда, чтобы увидеть на записи по-настоящему ценную информацию, надо смотреть вовсе не в центр экрана.

Мой переутомленный мозг выделил эту фразу. Эхом она прозвучала под черепушкой ещё раз, а потом снова.

— Ай да Аллардайс! Вот, значит, какой клад ты мне решил показать? — прошептал я.

Потому что понял, в каком месте допустил ошибку: смотрел в корень и не увидел главного.

Брехун

Ребенок лет пяти стоит у дверей вагона, пританцовывает.

(Тонким голоском): Организмик-организмик, потерпи, пожалуйста!

(Ниже, почти басом): Постараюсь, хозяюшка!

(Тонким голоском): Нельзя при людях описаться, ты уж держись!

(Басом): Понимаю, хозяюшка, как можно!

Подслушано в метро.

Проверить догадки удалось только через неделю. Раньше не вышло. Первые три дня мне вообще было запрещено появляться на работе, Вересаева после припадка насильно отправила в отгул и под угрозой увольнения запретила приближаться к метро.

На четвертый день я вышел на линию, но смена выдалась очень уж суматошная, отлучиться нельзя было ни на минуту. И после этого свой пятый "отсыпной" день я и вправду проспал. Ругал, иной раз даже нецензурно, сам себя, но сил подняться с дивана и съездить в отдел мониторинга за целый день не нашёл.

Ну а на шестой день, добравшись всё-таки до нашего заветного подземелья, услышал неутешительные новости. Все видеоматериалы по суициду на Киевской засекречены и переданы на хранение лично замдиректора, без снятия копий.

Передо мной встала дилемма: либо обращаться к Вересаевой и волей-неволей посвящать её в свои планы, либо идти на поклон к другому человеку, единственному, способному мне помочь. Встречи с ним я боялся и избегал, потому что чувствовал себя виноватым. И обязанным многое объяснить. А как это сделать, я не представлял.

Промаявшись сутки в надежде, что решение придет как-нибудь само собой, в конце концов сдался. Вышел на первой попавшейся станции, поднялся на поверхность, отошёл подальше от вестибюля и набрал номер Лёшки Смыслова.

Встречались мы в том же кафе, где не так давно я впервые втянул его в эту историю. Он снова пришёл в форме, снова уставший после смены — всё повторялось, кроме Сфинкса, сидящего по правую руку от меня.

— Дааа, вот так и проверяются друзья! — многозначительно заявил Смыслов, опускаясь на стул.

Мне было стыдно. Больше того, я чувствовал себя почти предателем. Ведь, пока Лёшка ещё лежал в нейрохирургии и заращивал трещину в черепе, я наведывался к нему. Но как только он пошёл на поправку и начал задавать вопросы, я сперва отделался несколькими неубедительными общими фразами, а затем бессовестно исчез с горизонта.

— Понимаешь, я…

— Да я-то понима-аю! — он пафосно тянул слова. — Как припекло, так друг. А как отвечать…

— Лёш! Я, правда, не знал, что тебе сказать!

— Вот когда тебе по голове прилетело, ты нашёл слова. А как мне тем же концом и по тому же месту, тебя оказалось с собаками не сыскать!

— Мне пришлось дать подписку…

— А мне пришлось нарушить устав, когда я тебе помогать взялся!

— Ты мне всю жизнь испортил, подлец! Уеду от тебя к маме! — выдал внезапно Сфинкс высоким писклявым голосом. А когда мы удивлённо заткнулись, продолжил уже своим, нормальным тоном: — Мы сюда пришли по делу или семейные сцены репетировать?

Я хмыкнул, Смыслов пожал плечами и сложил из ладоней знак тайм-аута.

— Кстати, знакомьтесь! — предложил я. — Алексей, мой старый друг. Сфинкс, мой новый коллега.

Интерес во взгляде Смыслова удвоился.

— Лучше имя. Не люблю обращаться к людям кличками.

— Это имя, — заверил Сфинкс. — Просто паспортистка тугоухая попалась, записала в документ, как сама расслышала.

— В смысле? — я удивился, потому что до этого момента считал его имя настоящим.

— Хорош коллега! Даже имени не знает! — подколол Смыслов. — А как она должна была записать?

— Когда я только переехал в Москву, мои документы переводили на русский язык. В метро в то время с кадрами было не очень. Переводчик кое-как справился. При заполнении сказал паспортистке, что моё имя ближе всего к местному слову "Феникс". Но она не расслышала или решила надо мной подшутить.

Он задорно улыбался, словно это событие нисколько его не расстраивало. Алексей не улыбнулся в ответ.

— Вы очень хорошо говорите по-русски, без акцента. Какой ваш родной язык?

— Ой, не берите в голову, я ассимилировался за эти годы! Теперь только по-русски и разговариваю!

— Вы, вероятно, не поняли. Я работаю в полиции на метрополитене. И у нас нет паспортной службы. Мы не оформляем людям документы. Кто вы такой?

— Да вы не горячитесь! Конечно, полиция людям ничего не оформляет. У метрополитена для этого есть своя служба. И кстати, с людьми она тоже не работает.

Сфинкс оценил недоверчиво подпрыгнувшую бровь собеседника и всего на миг сдвинул капюшон, оголив гладкий оливковый череп. Затем одарил нас улыбкой в сотню белых клинков. Я, привычный, и то отшатнулся.

— Простите, что так резко, просто надеюсь, теперь наш разговор пойдет более конструктивно. — Сфинкс явно был доволен произведенным впечатлением — Мы с вами одно дело делаем, и хорошо бы делать его без обид и взаимных подозрений.

— То есть, вы…

— Так же, как и вы. И как Евгений, вот, тоже. Служим в системе безопасности метрополитена. Только вы по своей части, а мы — несколько по иной. Расспрашивать о деталях не нужно, это для вас небезопасно, да и у нас могут быть неприятности.

Воспользовавшись паузой, я скорее раскрыл ноутбук.

— Лёш, ты же принёс, о чём я тебя просил?

Смыслов оглядел нас с выражением, как мне показалось, некоторой обиды на лице. Потом вынул из кармана флешку и подсел поближе к экрану. Но так, чтобы оставить меня в середине, между собой и Сфинксом.

Следующие полтора часа мы настырно смотрели и пересматривали записи с десятков видеокамер. Пока суть да дело, я пытался объяснить, что рассчитываю найти.

— Жаба всегда старается сохранить своего раба, а понятие суицида для неё так же чуждо, как и для человека, правильно?

Сфинкс кивнул, а Смыслов вперился в меня грустным взглядом. Пришлось потратить пару минут на рассказ о реальных обстоятельствах инцидента с гипножабой. Убедившись, что он, хотя и не верит до конца, но как минимум понимает ситуацию, я продолжил.

— Подтолкнуть жабу к самоубийству могло только воздействие извне. И это был не вожак стаи, его мы на тот момент уже изолировали. Кто-то или что-то пугало жабу настолько, что она предпочла смерть аресту. Я думаю, это нечто находилось в непосредственной близости от места происшествия.

— Почему? — спросил Смыслов.

— Потому же, почему ты получил от невидимок по голове. Скажи, попёрся бы ты в ту подворотню один? Ну, если бы я не влез первым?

— Ищи дурака!

— Вот именно, я ж тебя знаю. Ты из части в самоволку один не ходил, только с нами за компанию. Тут, если без острой нужды, ты вызвал бы группу и вошёл вместе с ней. Это я сумел завести так, что ты…

— Чуть не стал дохлой жабой.

— Лёш, прости, я правда сожалею!

— Проехали. Дальше рассказывай.

— А дальше нечего рассказывать. Искать надо. Понять, кто стоит за этим двойным суицидом. И отследить.

— Так запись же изъята, — напомнил Сфинкс.

— Нам ничем не поможет запись, на ней видны только мы с тобой. Я попросил Лёшу собрать все остальные сохранившиеся записи того дня. Со всей станции. Надо только внимательно поискать.

И мы стали искать. Сначала просмотрели записи, на которые хоть краем попадал злополучный мост над платформой. Затем обе платформы с других ракурсов. Затем середину зала. Ноги, головы, спины, сумки и мешки — внимание быстро притуплялось, и мы поочередно менялись местами у экрана. Заказывали ещё кофе, потом даже полноценно поели и продолжили. Несколько отложенных файлов, которые по той или иной причине показались интересными, прогнали ещё по кругу. Под конец у нас осталось всего семь или восемь записей, но совсем уже неуместных, из вестибюлей и дальних переходов между кольцевой и радиальными.

— Ну и чёрт с ним, — сказал я. — Признаю себя ослом, а гипотезу надуманной. Сворачи…

— Ах ты, сволота! — зло прошипел Лёшка.

Я вздрогнул. Но фраза была адресована не мне. Он смотрел на экран.

— Жень, погляди-ка! Тебе вот этот персонаж никого не напоминает?

Смыслов поставил картинку на паузу и отмотал на несколько секунд назад. Камера широким углом фиксировала большой участок входного павильона и, самым углом, кусочек эскалатора. Там, на верхней ступеньке, стояла размытая, плохо различимая фигура. Знакомая? Да я не смог бы сказать, мужская это фигура или женская, если бы в последний момент человек не повёл головой, озираясь. Характерный пучок волос, завязанный у затылка на манер лошадиного хвоста, я узнал бы из тысячи причёсок.

— Буньип?

— Ну а кто? Он же мне в больнице во снах являлся, пока обезболивающие не отменили.

— Почему мы его на других записях не увидели?

— Мне тоже интересно, — отозвался Смыслов и подкрутил запись ещё немного к началу. — Ну вот, теперь понятно. Он вышел из-за этой колонны. А за неё, вот смотрите, не заходил.

— Зашёл на станцию обесцвеченным, — согласился Сфинкс и, протянув руку, запустил другое видео. — Ну вот, и на спуске с эскалатора его тоже не видно.

— Зачем тогда он проявился на этом отрезке? — спросил Лёшка.

— Потому что им тяжело долго сохранять невидимость, физически тяжело. Мне кажется, он сперва осмотрел зал, прикинул расположение камер и прошёл по самому безопасному маршруту. Прямо как один мой недавний знакомый, очень скользкий тип. Нет-нет, Лёш, не отвлекайся, я тебе про него позже расскажу. Лучше скажи, можно ли по станции передвигаться так, чтобы не засветиться на камерах?

Он помотал головой.

— Совсем не засветиться нельзя, если ты не невидимка. Но есть маршруты, чтобы задеть самый минимум, если прикрываться другими пассажирами и отворачивать голову в нужный момент.

— Тогда нам придётся начать всё заново. Выяснить, что он делал на станции в момент убийства. Теперь не сомневаюсь, что это было именно убийство. Если раньше у меня была только догадка, то теперь у нас есть и цель, и отправная точка.

— И особые приметы, — оскалился Сфинкс. — Патлатая башка и желтые мокасины.

— Вот и хорошо. Давайте-ка, друзья, я закажу ещё три стакана, и мы отыщем наконец этого ублюдка!

* * *

Съездить на Киевскую и, как выразился Смыслов, "прояснить ту чёртову дверь" решили на следующий же день. Мы со Сфинксом могли бы и сами заехать во время дежурства, линия-то наша, но категорическим условием Лёшки стало его личное участие. Потому что, по данным из его служебных документов, никакой двери в этом месте быть не могло. На официальных схемах метрополитена в этом месте значился тупик, образовавшийся много лет назад из-за особенностей проектирования.

— Ну нет, нет там ничего. Я проверил, за этой решеткой короткий коридорчик и вход в вентиляционную шахту, всё! На старых станциях много таких дверей. Аналогичная, например, есть по левую сторону при выходе с Арбатской, там эта дверь вообще на платформе находится.

— Ты хочешь сказать, что Буньип спустился на станцию, дождался смерти гипножабы и вылез наружу через вентиляцию? Какой в этом смысл?

— Не знаю. Я хочу сказать только, что у нас есть карты…

— Карты у них! Ты бы ещё про карты Генштаба рассказал, на которых Америки нет, — захихикал Сфинкс. — Для того и рисовали, чтобы лишний раз никто нос не совал. Никакой там не тупик, а технический переход кФилёвской линии. Плюс несколько помещений для инженерной службы. Я имею в виду нашу службу, а не метро. И ещё старые аккумуляторные, куда силу Леи откачивали.

— Что откачивали? — наморщил лоб Смыслов.

— Я тебе потом объясню, — опять пообещал я. — Что сейчас в этих помещениях, почему там решетка в полстены?

— В прошлом веке ещё, в начале семидесятых, когда проделали в этом месте выход на поверхность, переход стал больше не нужен. Его и перекрыли, чтоб никто не шастал. А в помещениях сделали какие-то хранилища для хлама, который выбросить нельзя, а сложить некуда. Я не интересовался, закрыто и закрыто. Нелегалы оттуда не лезут, ну и ладушки.

— Зато теперь нелегалы туда лезут, — невесело сказал Смыслов. — И никто не знает, зачем.

— Так, вот только давай без паники? — я уловил направление его мыслей. — Не надо поднимать спецназ и взрывотехников, перепугаем пол-Москвы!

— Спецназ не в моих полномочиях. Если я обращусь к тому, кто ими командует, вот тогда точно будет паника.

— Не надо! — предупредил Сфинкс. — В наше хозяйство им сунуться всё равно не дадут, зато мы разворошим всю дирекцию и в итоге точно по шапке получим.

— Да и зачем, столько времени прошло! Хвоста мы там уже точно не застанем. Если и прояснять, то можно же сделать это по-тихому?

— Да, есть у меня одна идейка, — согласился Смыслов.

На следующее утро он явился на станцию в сопровождении двух полицейских. Юноша в темно-синей форме с погонами старшины держал за ошейник немецкую овчарку с грустными глазами. В метре от неё безостановочно скакал спаниель цвета кофе с молоком. Его время от времени одёргивала за поводок крупная плечистая женщина в форме с капитанскими звёздами, но совершенно иного фасона. На мой взгляд, зелёный полевой комбинезон сидел слишком тесно на этой просторной груди.

— Знакомьтесь, — предложил Смыслов. — Это Николай, это Мария. Она не из нашего ведомства, но согласилась помочь по старой дружбе.

Мы пожали друг другу руки, представившись. Потом Сфинкс сделал попытку потрепать спаниеля по загривку. Собака моментально потеряла всякую игривость и прижалась к ноге хозяйки. Овчарка, словно желая поддержать сородича, показала кончики клыков и еле слышно предупредительно заворчала.

— Что это они? — притворно удивился Сфинкс, втайне довольный произведенным эффектом.

— Фу, Барс! — приказал старшина. — У вас при себе оружия грязного нет? Порох, патроны?

— Полегче, Коля, он вроде как на нашей стороне, — напомнил Смыслов.

— Я не об этом. Животное будет отвлекаться.

Сфинкс заверил, что не держит при себе даже спичек, но ради пользы дела отодвинулся на пару шагов в сторону. Пока мы плотной и молчаливой, привлекающей взгляды группой двигались в дальний конец станции, я решил разрядить обстановку.

— У меня тоже собака есть. Даже целых три. Только не породистые, а обычные. Вот такенные кабаны, у мамы на даче живут.

— Да? — проявила интерес капитан Мария — А как их зовут?

— По-разному. Чаще всего "Заткнись, скотина, три часа ночи", "Иди жрать, мясорубка бездонная" и "Ну какая тварь опять в огороде рассаду вырыла, поубиваю щас!"

Засмеялись все, кроме Сфинкса. Он не любил, когда шутил кто-нибудь, кроме него самого.

У той самой двери, а вернее, у огромной арки под потолок, перекрытой решетчатой воротиной, нас ждало разочарование. Собаки одна за другой обнюхали пол и стены, насколько пролезал через прутья нос, и без всякого интереса отвернулись. Мне показалось, что спаниель, хоть и получил в итоге от хозяйки вкусняшку, но выглядел немного обманутым в ожиданиях. А Барс будто бы даже плечами пожал, сожалея о потерянном зря времени.

— Не знаю, на что вы рассчитывали столько времени спустя, — честно признал старшина. — Тут поток людей такой, всё выветрилось давно.

— Мы думали, там в глубине могли остаться следы…

— Да вы что? В какой глубине? Там год ничья нога не ступала!

Николай посветил сквозь решетку фонариком, демонстрируя нам очевидное. Слой пыли и сажи в полпальца толщиной.

— Не может быть, — возразил Смыслов. — Эта дверь открывалась, у меня видео есть. Я вас по этой причине и позвал.

— Не буду спорить, товарищ майор, дверь-то, возможно, открывалась. На петлях свежие потёки масла. Если замок разобрать, там, возможно, свежие царапины найдутся. Но внутрь никто не входил. Если только это не человек-паук, сумевший уползти по потолку.

Мы со Сфинксом последовательно оглядели всё, на что он указал. Хваткий малый, подумалось мне.

— А если он, к примеру, прыгнул сразу от двери подальше, вглубь?

— Это какой же силы должен быть прыжок? — возразил старшина. — Там ступеньки вверх, так прыгнуть даже Исинбаева с Ласицкене вместе взятые не смогут.

— А если с разбега? — настаивал Смыслов.

— На видео нет разбега, он просто шагнул внутрь, — напомнил я.

— Ну да, и кто тогда за ним бы дверь закрыл? — согласился Алексей. — Второго номера на записи тоже нет.

Капитан Мария, погладив заскучавшего спаниеля, вмешалась.

— Послушайте, тут всё очевидно. Ни химии, ни следов взрывчатки собаки не чувствуют. Строить версии можно сколько угодно, но проверить дальше мы можем, только если вы откроете решетку.

— Нет! — отказался Сфинкс. — Мы и так к этому месту внимания привлекли гораздо больше, чем надо. Николай прав, видно же, что нога на этот пол давно не ступала.

— Но как же… — начал было Смыслов.

— Я тебе позже объясню. Отпускай ребят и пошли на синюю ветку. Надо кое-куда съездить.

Попрощавшись с кинологами, мы по другому переходу отправились в зал радиальной линии. По дороге я начал мучать Сфинкса вопросами.

— Метро — очень сложное сооружение, — вещал тот. — И глазу пассажиров в нем видна только малая часть.

— Ты нам-то об этом не рассказывай, чай в курсе.

— В курсе вы, как же. Даже инженеры метрополитена не в курсе, насколько это сложная система. Десятую часть если знают, уже хорошо. А в большинстве помещений никогда не бывали. Я про те, где располагается наше оборудование.

Он иногда замолкал, делая большие паузы, когда гул электромоторов и стук колёс перекрывал его голос.

— Так вот, есть здесь такие уровни, вход в которые располагается очень не близко. Это значит — совершенно в ином месте. А кроме того, есть ещё такие комнаты, в которые даже не обязательно входить. Главное, открыть нужную дверь.

— Как это? — не понял Алексей. Я уже начал догадываться, но пока помалкивал.

— Скоро увидишь. Суть не в этом. Как на большинстве станций есть два вестибюля, так и в почти каждое подземное помещение можно попасть двумя путями. Минимум. Это техника безопасности на случай пожара или обрушения — любой аварии.

"Площадь Революции", — проговорил тем временем репродуктор.

— Выходим! — скомандовал Сфинкс и шагнул на перрон.

Приветственно помахав статуям-таможенникам, он большими скачками спустился по лестнице в центре зала. Этот путь вёл в переход к соседней станции, к Театральной. Мы с Лёшкой, чуть отстав, двинулись следом.

— Я вас обоих прошу, — продолжал Сфинкс на ходу. — Что бы сейчас ни случилось, стойте спокойно и не дёргайтесь. Вам ничто не угрожает, кругом наши сотрудники.

— Я видел тебя без капюшона, чем ты надеешься меня удивить? — пробурчал Лёшка.

Сфинкс бросил на него короткий многозначительный взгляд, скептически хмыкнул, но промолчал.

— Куда мы всё-таки идём? — спросил я.

— Вот сюда!

Он указывал под потолок, на тёмный захламленный мостик, нависающий поперёк путей. На Театральной таких несколько. Справа от входа, через который мы попали на перрон, перекинуто сразу три таких мостика. Они ведут к переходу между станциями, так что в любое время там непрерывно снуют люди. По двум из них. На третий, давно закрытый для движения, большинство по привычке не обращает внимания. Я бы не удивился, узнав, что половина пассажиров просто не замечает этот мост, понятия не имеет о его существовании.

Сфинкс повел нас дальше, к середине станции, куда от действующих мостиков спускались широкие ступени.

— Когда-то здесь было три лестницы. Но потом понадобился новый выход из мастерских ремонтной службы. Не угадали архитекторы. Возможность прорубиться нашли только здесь, но одну лестницу пришлось демонтировать. Со спуском во мрак стало удобнее, спору нет, только мост теперь выглядит как грязная подсобка.

— Так же, как и зарешёченная дверь на Театральной? — понял я.

— Смекаешь! — оскалился Сфинкс и повел нас по соседней лестнице наверх, в короткий коридорчик, где дорожки от всех мостов смыкались, становясь одним большим пешеходным коридором и уводя в сторону станции Охотный ряд.

— А зачем нам ремслужба? — спросил по дороге Смыслов.

— Только ремонтники в курсе во всех деталях, как устроена система секретных переходов. Узнать, куда скрылся наш невидимка Буньип, и как нам самим попасть туда же, можно только у бригадира ремонтников Брехуна.

Сфинкс прошел в самый край коридорчика, развернулся и встал у железной страшненькой серой дверцы. Это был, как сказали бы историки, "новодел" — стена и дверь никак не вписывались в интерьер. Их явно поставили не очень давно, не заботясь особо об эстетике, а только чтобы перекрыть дорогу на мост-тупик.

Сфинкс достал из кармана связку ключей. С грохотом провернул один из них в замке. Распахнув, приглашающе указал рукой в темноту. В довольно чистую темноту, совсем не такую, какой она выглядела снизу.

— Ты уверен? Там же стена впереди? — сказал я, заглядывая в узкий дверной проём.

— Нам как раз туда.

— Прямо в стену, что ли?

— Да. Если как следует разбежишься, увидишь платформу девять и три четверти.

Сфинкс говорил своим обычным серьёзным тоном, Так что мне пришлось повернуть голову и убедиться, что он лыбится во все клыки.

— Увижу, но ненадолго, так?

— Ага, всего на секундочку. Пока звёзды в глазах не погаснут! — довольно подтвердил Сфинкс.

Я вздохнул и нырнул в проём. Лязг металла позади дал знать, что остальные прошли за мной и заперли дверь.

Мы тихонько, стараясь не привлекать к себе внимания с платформы, перешли мост и остановились. Ниша, которая от дверей казалась совсем узкой, с каждым шагом делалась всё глубже, пока мы наконец не увидели длинную мраморную лестницу вниз. И ступеней у неё было, на глазок, вдвое больше, чем мы преодолели, поднимаясь.

Свет люстр со станции в нишу почти не доставал, а к середине марша тьма совсем сгущалась. И ещё более мрачным это место казалась от того, что дополнительное освещение внизу, в коридоре, начинавшемся сразу за лестницей, было не белым и не желтым, как на станции. По камню разливался мрачный багровый свет.

— Стоп-стоп-стоп, этого же не может быть? — остановился Смыслов. — Мы там только что проходили, там платформа. Ты рассказывал, что лестницу здесь демонтировали.

— Не здесь, — поправил Сфинкс. — Там её демонтировали. С той стороны, снаружи, лестницы нет.

— Вот я и говорю! Как же она тогда здесь есть? Этот спуск должен вести обратно на платформу!

— Не ори. Не дай бог услышит кто.

— Да и ладно, мало ли, персонал ругается.

— Я персонал и имею в виду. Тут служебные помещения. Мы со Стожаром не можем сюда заходить без уведомления станционной службы, линия не наша. А тебя здесь не должно быть вообще никак.

— Ты давай, зубы мне не заговаривай! Куда ведёт эта лестница?

— В ремслужбу, к техникам, я же говорил.

— Ремслужба базируется в депо…

— Это обычная ремслужба. Которая чинит вагоны и стрелки, меняет лампочки и рельсы простукивает. А мы идём в ту ремслужбу, которая излучение замеряет, стыки миров штукатурит и общежития инородцев обслуживает.

Отодвинув Смыслова, чтобы прекратить спор, он первым шагнул на лестницу и решительно направился вниз. Нам оставалось только следовать за ним, подавляя накатывающие волны беспокойства.

Волнение усилилось, когда мы вышли в длинный неширокий коридор со сводчатым потолком и поняли, что всё освещение внизу смонтировано в этом неприятном тоне. Казалось бы, ну что такого, всего лишь красные плафоны на лампочках? Ан нет, мы непроизвольно притихли, старались даже ступать тише и осторожнее, чтобы звук шагов не улетал далеко вперёд, множа эхо в этом гулком помещении.

Над головой простучал колесами поезд. Слишком тихо, будто коридор пересекал пути не в паре метров ниже, а в десяти или больше. Хотя… Если лестница не выводила на платформу, нарушая законы земного пространства, почему коридор должен их соблюдать? Может, мы вообще уже в километре под землёй?

Тем не менее, вибрация от поезда сюда докатывалась. Красные плафоны закачались на проводах, багровый свет наполнился мрачными тенями. Блин, да у меня пальцы холодеют, и сквозняк — не главная причина!

— Сфинкс, почему здесь такой странный свет?

— Ремслужбе так удобнее, — ответил напарник, не оборачиваясь. — Они привыкли годами работать в темноте, им теперь обычное освещение даже неприятно. Так-то они вообще хотели бы обойтись без света, но Вересаева убедила директора, что нельзя разрешать.

— Почему нет? — спросил Смыслов, словно желание работать в темноте не вызывало у него недоумения.

— Ремонтники у нас народ диковатый. С дисциплиной не дружат, неуставные отношения в порядке вещей. За ними надо следить постоянно. Тут камеры кое-где натыканы, им хоть немного света, но требуется. Новые, с ночным видением, вроде бы пробовали ставить, но они тоже чёткой картинки не дают, на записи одного сотрудника от другого не отличить. Так что думали-думали, в итоге решили: чем менять оборудование, проще не выключать лампы. Тем более, что люди сюда тоже ходят, им без освещения никак. А ремслужба в красном свете тоже неплохо видит. Пошли, в общем, на компромисс.

— В каком это смысле, "люди тоже"? Ремонтники не люди что ли?

— Разумеется! — Сфинкс остановился у ещё одной железной серой двери и трижды ударил ее ногой. — Человек не переносит света Леи, а ремонтникам приходится облучаться постоянно. Чтобы поддерживать метро в рабочем состоянии, требуются те, кто всю жизнь проводит под землёй и способен в случае аварии быстро добраться в самый труднодоступный участок. Будь они людьми, офис Брехуна располагался бы на проспекте Мира, где и все наши административные службы.

За железной дверью звякнуло. Не как ключ в замке, а коротко и звучно, как гремит сдвигаемый в сторону засов. Мы с Лёшкой сделали по шагу назад. Я увидел, как Сфинкс ухмыляется, и сказал:

— Может, ты сам туда сходишь? Мы бы здесь подождали. Мне не внушает оптимизма встреча с зампотехом, отзывающимся на кличку Брехун, который живёт под землёй и видит в темноте. Особенно, если он даже не человек.

— Это не прозвище, это имя! И вы давайте, поспокойнее там. Как договаривались, без паники и резких движений. Брехун — не страшный, он всего лишь…

— Крыса! — заорал я, отпрыгивая в сторону от двери.

— Да чего ж так орать? Что "крыса"?

— Да вон, вон крыса! — показал ему Смыслов, вжимаясь спиной в стену рядом со мной.

Там, в багровой тьме за дверью, было сразу две крысы. Одна поменьше, размером с пуделя, разглядывала нас снизу. Вторая же, габаритами ближе к ротвейлеру, стояла на задних лапах. Красные шарики её глаз, казалось, пришпиливали нас к стене.

Наш с Лёшкой животный страх стал общим, коллективным. Достаточно было бы любого движения или звука, даже простого ветерка, чтобы мы оба наперегонки рванули обратно к выходу. И только довольная улыбка Сфинкса говорила, что всё идёт по его плану.

Большая крыса пошевелилась, на пару сантиметров выдвинула морду в коридор. Чёрный кончик носа, поросший короткой рыжей шерстью, заходил вверх-вниз, принюхиваясь.

— Сфииинкс? — раздался из глубины комнаты высокий писклявый голос, но не детский, а с лёгкой хрипотцой, словно у переболевшего ангиной старика. — Это ты? Ты что, опять, подлец, пугаешь мною новичков?

Маленькая (в сравнении с собратом) крыса исчезла где-то в темноте. Большая, толкнув дверь, тоже отошла с прохода. Но встала неподалёку, всё так же на задних лапах. Сфинкс потянул за ручку и распахнул дверь окончательно, благодаря чему я смог разглядеть на поясе крысы пояс с инструментами, а в левой передней лапе — разводной ключ.

— Да ну нафиг!

— Ничего не нафиг, — ответил Сфинкс, подталкивая меня ко входу. — Никто не знает метрополитен лучше этих ребят. И в технике они разбираются будь здоров! Отлепляйте уже свои задницы от стены, пока не присохли. Пошли, не будем заставлять замдиректора ждать.

Мы кое-как пересилили себя и двинули ватные ноги к ненавистному тёмно-красному проёму. Но Сфинкс изменил бы себе, не добавив в последний момент:

— Под ноги поглядывайте. Кто их знает, мутантов, что им в голову взбредёт? Брехун с виду-то добрый, но он есть что есть.

— А что он есть? — нехотя поинтересовался я.

— Он обычная старая мутировавшая крыса. К тому же — больная на всю голову.

* * *

Был ли Брехун страшен? Ну нет, что вы. Он был просто обалденно страшен! Настолько, что подкроватные монстры из детских кошмаров могли бы стать мне на тот момент лучшими приятелям. Я с радостью готов был встречаться с ними каждую ночь и угощать пивом, только бы сейчас они заслонили собой эту тварь.

Представьте себе место размером… Ну не знаю, с баскетбольную площадку. Хотя нет, площадка — это нечто открытое, светлое и вызывающее мысли о красивом спорте. Лучше представьте себе цех заброшенного завода или подвал какой-нибудь большой котельной, переделанный под съёмки фильма ужасов про логово маньяка. Нет, нет, лучше представьте, что вы и есть в логове маньяка, мрачном и мерзком, где в каждом углу мелькают подозрительные тени, пол покрыт липкими вонючими пятнами, стены увешаны сотнями инструментов, от одного взгляда на которые бросает в дрожь.

Короче говоря, мы оказались посреди совершенно жуткой, не знакомой мне станции метро. То ли недостроенной, то ли выведенной из эксплуатации и заброшенной. Но не необитаемой, отнюдь. Стены и потолки были сплошь изрыты норами, превращающими это (и без того неприятное) помещение в гигантскую колонию.

Повсюду, куда бы ни упал взгляд, сновали крысы. Серые пасюки, черные азиатки, белые альбиносы, мускулистые молодые красавцы с тёмно-коричневыми боками и зеленоватым металлическим блеском в холке, и даже седые колченогие особи неустановимой породы с поломанными хвостами и проплешинами на пепельном брюхе. Красный свет скрадывал цвета и детали, но кое-где по углам плафоны были разбиты, так что всё разнообразие удавалось оценить.

Здесь были крысы маленькие, в смысле обычные, и большие, размером с кошку. И очень большие, величиной с приличных размеров собаку. И совсем огромные, напоминающие габаритами лесного кабана. Такой вот экземпляр восседал в центре зала, и при виде него я едва не ломанулся обратно к дверям.

Представьте в центре заброшенной грязной платформы постамент метровой высоты, сложенный из обрезков рельса. А на нём — трон, который искусные мастера сварили из множества рожковых и газовых ключей. Подлокотники выполнены из переплетённых болторезов, снизу к трону приставлена лестница в шесть ступеней, вырезанных из половинок кислородных баллонов. Конструкция смутно мне что-то напоминала, особенно та её часть, где тщательно подобранные по размеру ключи веером расходились в стороны, образуя широкую спинку.

Только теперь, разглядев как следует центральный предмет интерьера, я стал замечать и другие детали. Например, что всё помещение по периметру заставлено стеллажами и шкафами, между которыми втиснуты верстаки, столярные станки и распаячные стенды. Часть крыс даже не повернулась в нашу сторону, продолжая ковыряться с этим оборудованием. Другие замедляли свой бег, поводили усами вверх-вниз, фыркали и деловито семенили дальше. Некоторые ловко перемещались на двух конечностях, используя переднюю пару для переноса деталей и почесывания пуза под монтажным поясом с инструментами. Да, даже самые маленькие особи здесь были экипированы как заправские мастера-монтажники.

— Ну что, Сфинкс, ты принес мне что-нибудь?

Фигура на троне нетерпеливо шевельнулась. Человеческая речь с трудом давалась этой хищной пасти, не приспособленной к произнесению слов. Тонкий писклявый голосок настолько не вязался с устрашающим внешним видом, что я едва сдержал нервный смешок.

— Конечно, Брехун, как же иначе?

Сфинкс вынул из кармана свёрток и ободрал с него целлофан и промасленную бумагу. В красном полумраке это получалось плохо, когти Сфинкса были плохо приспособлены к аккуратной работе, поэтому обёртка рвалась на лоскуты.

Наконец, крупный кусок сыра, треть шарика дешёвого "Маасдама", показался на свет. Сфинкс убрал упаковку в карман, а сыром проводил в воздухе. Брехун подался вперёд в ожидании, все находившиеся поблизости крысы синхронно рассыпались в стороны.

— Глянь-ка, они тоже его боятся!

— Конечно, — подтвердил Сфинкс. — В таком месте стоит быть осторожным. Вдруг твой король голоден?

— Он что, жрёт их?

— Нечасто. Только за провинности. Или при плохом настроении.

— Я думал, раз они наши сотрудники…

— Но они же всё равно крысы. Да, мутировавшие под воздействием света Леи, но всё же крысы. Советую тебе оценивать адекватно, не сильно обольщаясь их умением говорить и держать в лапах отвёртку.

Сфинкс широко размахнулся и кинул сыр в сторону трона. Брехун вскочил во весь рост и неуловимым движением перехватил цель в воздухе. Его грубая толстая роба с капюшоном словно взорвалась: из прорезей на боках высунулись ещё четыре лапы и мигом разорвали сыр на куски. Верхняя пара конечностей поднесла свой кусок добычи к мохнатой морде, которая, комично тряся усатым носом, за пару секунд жадно поглотила лакомство. Две другие пары рук втянулись обратно под ткань, пряча свою долю сыра в недра ткани. Наверное, про запас.

— Вот это я понимаю, крысиный король! — впечатлённо присвистнул Смыслов. — Щелкунчика явно писали с натуры!

— Кстати, очень может быть, — без иронии ответил Сфинкс.

— А разве у крыс не матриархат? — припомнил я.

— Ну, они же всё-таки не настолько дикие. Развились, эволюционировали!

Сфинкс захихикал и осталось непонятным, всерьёз он или опять шутит.

Тем временем Брехун обтёр морду ладонями и повёл носом. Заинтересованно оглядел всех нас по очереди и вдруг ткнул в мою сторону кривым чёрным когтем.

— Иди-ка сюда, сынок! — сказал он, — Подойди-ка ко мне поближе!

Я замешкался на секунду, потом сделал два шага вперёд. Остановился, поскольку Сфинкс предостерегающе прошипел мне в спину: "Не ближе, чем на расстояние броска!"

— Я всё слышу! — пропищал Брехун. — Я стар, но не настолько, чтобы ты насмехался надо мной!

— Даже и не думал! Просто у нас есть к тебе вопрос…

Брехун поднял руку, призывая его замолчать. С его воротника скатилась случайная крошка сыра, и обратным движением руки крыс подхватил её в воздухе. Сунул в рот и сокрушённо произнёс, адресуя следующие слова мне.

— М-да, это тебе не пармезан. Я ещё помню те времена, когда… Слушай, нет ли у тебя с собой кусочка сыру?.. Нет? Ну вот, а я много долгих ночей вижу во сне сыр на ломтике хлеба… Просыпаюсь, а сыра нет.

Я к концу этой фразы уже знал, как должен на это ответить.

— Если мне удастся вернуться к себе, — сказал я, — вы получите вот этакую голову сыра. Не пармезана, конечно, его сейчас непросто достать, но настоящего хорошего сыра.

Услышав мой ответ, он взглянул на меня с каким-то лукавством и пошевелил пальцами, словно хотел ощупать.

— Если тебе удастся вернуться? А кто же может тебе помешать?

— Уж конечно, не вы, — ответил я.

— Конечно, не я! — воскликнул он. — А как тебя зовут, приятель?

— Оперуполномоченный Стожар, — сказал я.

— Стожар, Стожар… — повторял он с наслаждением. — Да, Стожар, я видел здесь много дерзких новичков, но пока никто из них не прошёл моего испытания. Пожалуй, я разрешу тебе задать вопрос.

— Эй, мы так не договаривались! — прокричал из-за моей спины Сфинкс — Вопросы здесь задаю я!

— Перетопчешься! — пискнул крысиный король. — Ты в прошлый раз ошибся трижды! Сегодня спрашивает он.

Крыс уселся на трон, приосанился. Четыре лишние лапы вновь вылезли в прорези одежды и гордо подняли символы власти. Скипетром служил локомотивный гаечный ключ на 150, а державой — гайка соответствующих размеров. Я подумал, что видимая тонкость и хрупкость крысиных лап вводят в заблуждение относительно их реальной силы.

Повисла неловкая пауза. Кажется, от меня ждали вопроса, но я не мог сообразить, как его сформулировать.

— Кто из вас Брехун? — прошипел сзади Сфинкс. — Спроси его, кто тут Брехун!

Я удивился, но послушался.

— Кто тут из вас Брехун?

Этот жуткий крысопаук о восьми лапах вдруг откинулся на спинку трона и громко зашипел, заставив меня отступить. С ним что-то происходило. Тело под робой сложилось вдвое, фигура пошла буграми. Между воротником и плечами ткань вспухла и я увидел, что там вдоль швов проделаны ещё две аккуратно обмётанные прорези. Как и отверстия для рук, они стали видны, только когда их что-то начало распирать изнутри.

В правую прорезь выбился грязно-серый ком меха, повернулся ко мне черными шариками глаз и пискнул:

— Я не Брехун! Брехун слева!

При этих словах в левую прорезь высунулась другая крысиная голова и возразила:

— Я не Брехун! Брехун в центре!

Центральная голова, мерзко хихикая, качнулась из стороны в сторону.

— Ну уж нет, я совершенно точно не Брехун!

Все замолкли и уставились на меня. Большинство крыс-ремонтников тоже перестали сновать туда-сюда и с любопытством ждали от меня чего-то. Под гулкими сводами станции стало почти совсем тихо, не считая шуршания и позвякивания инструментов в тёмных дальних углах.

— И что дальше? — повернулся я к Сфинксу.

— Угадывай, — пояснил тот. — Как я и говорил, Брехун знает всё о подземельях. Но чтобы он ответил на вопросы, его нужно сперва найти. У этого мутанта, помимо прочего, шизофрения. Никогда не угадаешь, в какой голове сегодня поселилась личность Брехуна.

— Шизофрения не связана с расколом личности. Может, речь о расстройстве идентичности?

— Хреничности! — огрызнулся Сфинкс. — Я не в курсе, это ты у нас спец в мозгах ковыряться. Вот и выясни, кто из них сегодня Брехун, да скорее пойдём отсюда.

Я наморщил лоб и шагнул к трону. Ключ-скипетр угрожающе качнулся.

— Значит, ты говоришь, что Брехун с другого края? — спросил я первую голову. — А ты валишь на соседа? Ну тогда кто-то из вас определённо врёт!

— Точно! — радостно подтвердила левая голова, тряхнув рваным ухом. — Обязательно кто-то врёт!

— Иначе было бы не интересно! — добавила правая.

— Но другие обязательно говорят правду, иначе у задачи не было бы решения, так?

— Правильно мыслишь, — похвалила средняя, и мне показалось, что её глаза ехидно прищурились.

— Сфинкс, скажи, а сам Брехун может врать?

— Ну конечно! Он обязательно будет врать, потому и Брехун!

— А ну, не подсказывать! — гаркнули все три головы разом.

Но мне уже не особо нужны были дополнительные подсказки.

— Если Брехун справа, то врут обе крайние головы. Если Брехун в центре, то врут они вдвоём с правой головой. Только в том случае, если Брехун слева, врёт он один. Ты и есть Брехун! — я ткнул пальцем в корноухую морду.

По станции разнёсся шум, шёпот и писк. Ремонтники, коих набилось на платформу уже немало, теперь старались отползти подальше. Видимо, мой ответ должен был расстроить их повелителя. Понять бы только, что это значит для нас, не числящихся в штате ремонтной службы?

— А ну, тихо! — Брехун треснул ключом по подлокотнику, аж звон пошёл гулять под потолком. — Я вам покажу "брехун попался"! Я вам устрою!

— Ну ты тоже потише там, не распаляйся, — выступил вперёд Сфинкс. — Испытание пройдено, ответ на наш вопрос!

— А с чего это ты рот раскрыл? Он угадал, пусть он и спрашивает!

— Нормально всё, давайте поспокойнее! — Я поднял руки в знак примирения. — Мы все пришли с одним общим вопросом. Позволь Сфинксу задать.

Брехун успокаивался так же быстро, как вспылил. Вздохнув, сел обратно на трон, бросил на пол ключ-скипетр.

— Как знаешь. Хотя мне уже донесли, какая дверь вас интересует, можете не утруждаться. За ней находятся три уровня, в которые годами никто не суётся, даже мы. Делать там нечего, всё опечатано, сломаться ничего не может.

— Однако же кто-то сунулся.

— Да, знаю. Входная дверь открывалась. Я отправил своих проверить, но они никого не нашли. Наверху у вас как раз была суматоха, поэтому я рапорт Вересаевой не стал подавать. Мало ли носов любопытных суётся в наши владения?

— Скажи уж честно, рассчитывал втихаря мяса добыть? — поправил его Сфинкс и добавил для нас со Смысловым, — Байки, что в метро самых оборзевших диггеров утаскивают огромные крысы, не такие уж байки. Так работает служба безопасности на самых секретных уровнях. Но это редкость, надо быть совсем безбашенным, чтобы влезть так далеко и игнорировать все предупреждения.

— Не без этого, но не в нашем случае, — с некоторой грустью согласился Брехун. — Не было никого в закрытых залах. Пусто.

— Так что ж там за залы? И как нам туда попасть?

— Желательно, не через Киевскую, чтобы не привлекать ненужного внимания, — добавил Смыслов.

— За дверью находятся шахты, ведущие, во-первых, в бывшие общежития для иноземного персонала. Во-вторых, на уровень карантинных изоляторов для прибывающих путешественников. Раньше всех выдерживали на Киевской не меньше недели, пока не установили современную противопаразитарную защиту.

— Эти уровни пустуют?

— Не то чтобы… На самом деле, они забиты облучённым хламом, скопившимся при реконструкции. Поэтому коридоры залиты защитным составом и опечатаны от посторонних. Туда даже мы не ходим. Да и незачем. Нет там, я думаю, ничего интересного.

— Куда мог спуститься чужак?

— На третий уровень, самый нижний. Это бывший наш технический уровень. К нему сейчас можно попасть через коридор девять дробь шестнадцать бэ-эр, на схеме сами найдёте. Когда мы перевозили большую часть инженерии сюда, там решили оставить кое-что в качестве резерва. Аккумуляторную станцию, например, и зональный трансформатор света Леи. Это всё если разбирать, потом нигде не задействуешь, а хранить всё равно где-то придётся. Вот и оставили как есть.

— Оставили? Рабочий трансформатор? Без присмотра?

— Ну а что такого? Киевская — большая станция, людей на ней много, фильтруют хорошо. Излишков почти нет. Мы вывели трансформатор на холостой ход, на одну тридцать вторую мощности. Так что ёмкость схемы обратного заземления раз в сто больше, чем выработка. Работает, и бог с ним, а коль сдохнет, мы и не расстроимся.

— А если кто-нибудь решит устроить диверсию? — подал версию Смыслов. — Если захочет взорвать установку?

Брехун удивился, повернул все три головы к говорившему.

— Ты тоже новенький? Принцип работы трансформатора представляешь? Какой смысл там что-то взрывать? Бетонные стены метровой толщины! Если там что и взорвётся, дальше трансформаторного зала никто даже звука не услышит.

— А если… — снова начал Смыслов, но в этот момент глухо загрохотала железная дверь, через которую мы вошли.

Сфинкс нахмурился. Брехун коснулся пальцем подлокотника, и на засветившемся экране появилась большая делегация. Человек пять оперов во главе с Ромкой Затяжным. Он смотрел прямо в центр изображения, словно зная, откуда за ним наблюдают.

— Брехун, открывайте! Скорее! У нас срочное поручение от Вересаевой!

Я выругался. Если они застанут здесь Смыслова…

— По камерам отследили? — предположил Сфинкс.

— Обижаешь. Или мы не техники? Все камеры тут давно показывают только то, что я захочу.

— Да неважно уже. Как нам выбраться?

— Идите вот за этим парнем, — Брехун всеми тремя мордами кивнул на крупного черного крыса. — Это мой зам, он выведет вас другим ходом.

Мы не мешкая, бодро двинулись за своим проводником, стараясь не потерять его в полчище крыс. Уже подходя к тёмной сырой норе, назначенной нам в качестве эвакуационного выхода, я расслышал через грохот сапога тонкий голосок Брехуна:

— Стожар, про сыр не забудь! Ты обещал нам целую голову сыра!

* * *

Мы топали по мрачному тесному коридору уже минут десять. Иногда пересекали более крупные ходы, дважды свернули в боковые ответвления. Это был, как мне показалось, весьма немаленький лабиринт из настоящих крысиных нор, без признаков полноценного строительства. Пол то в трещинах, то сырой, иногда в лужах — в зависимости от уклона пола и наличия подсушивающего сквозняка. Поросшие корнями стены, покрытые мхом и плесенью потолки.

Очень редко встречались единичные подпорки, в остальном владельцы полагались в плане инженерной безопасности на авось. Это вызывало не лучшие ощущения, особенно когда очень близко за стеной пророкотал поезд, с потолка посыпался песок и мелкие камни.

— А зачем мы убегаем? — спросил Смыслов, кашляя и разгоняя фонариком облако пыли. — Разве ваши коллеги не выяснят, один чёрт, цель нашего визита, допросив Брехуна?

— Ага, допросишь его, как же! — показал зубы Сфинкс. — Они сперва будут угадывать, в какой голове сегодня Брехун. И если не взяли с собой чего-то вкусного, а они совершенно точно не взяли, то до утра угадать не смогут. К тому времени мы тебя на поверхность давно выведем.

Я открыл рот и тут же треснулся головой. Отвлекаться в крысиной норе было нельзя: потолки низкие, а грунт каменистый. Вышибает одновременно и искры, и слёзы. Ухватив себя за макушку, я грязно ругнулся и поспешил за остальными, склонившись почти в пояс.

— Ну ты прям скажешь, до утра не отгадают, — возразил я Сфинксу, как только догнал. — Это же задачка о врунах и праведниках, на логику, школьного уровня. Таких сотни.

— Сотни, не сотни, а в уме просчитать дано не каждому. С тех пор, как директор назначил Брехуна своим замом по технике, оставив подчинение одной лишь Вересаевой, эта наглая крыса своей загадкой доводит до белого каления всю контору. Ладно ещё оперчасть, у нас хватает ребят сообразительных, да и нужды нет к Брехуну часто обращаться. А вот тыл, кадровики и бухгалтерия просто стонут. Он запросами о штатной численности гнезда утепляет. А на прямые звонки говорит: не знаю, мол, вчера вроде тридцать новых сотрудников родилось, но сегодня двое под поезд попали, а пятерых кошка сожрала. Хотите — спускайтесь вниз, считайте сами.

Пришлось остановиться. Нору перегораживала стальная решетка, через которую крыс-проводник спокойно пролез. Поняв, что мы последовать его примеру не сможем, животное вернулось и повело нас обратно, к более узкому и сырому боковому лазу.

— Мне кажется, ты преувеличиваешь, — не сдавался я. — Это задача не так сложна, есть и покруче. Но в них во всех главное — отыскать противоречие.

— Это задачу Брехун успешно эксплуатирует уже лет пятнадцать кряду. Просто надо знать Брехуна, у него сам директор попадёт впросак. Особенно, если мохнатому не захочется отвечать на его вопросы.

Мы вышли ещё к одной решётке, на этот раз с калиткой. Навесной замок на вид был неприступным, но крыс настаивал, упираясь передними лапками в ржавый прут. Сфинкс толкнул, калитка заскрипела и распахнулась со стороны петель.

За решеткой начинался нормальный тоннель, железобетонный. Давно не хоженный, но не такой страшный, как крысиная нора. В дальнем конце коридора, к нашей радости, жёлтым пятном светила лампочка.

— А почему меня обязательно выводить таким сложным путём? — спросил Лёшка.

— Потому что ты влез на объект с таким уровнем секретности, что тебя легче скормить на месте ремонтникам, чем исключить утечку информации. Кстати, тебе желательно не показываться в метро недели две, чтобы к нашим операм в лапы не попасть. Пусть сперва всё утихнет.

Сфинкс остановился. Мы добрались до тусклой лампочки над дверью, обитой жестью и покрашенной в традиционную для метро шаровую краску. Потянув за ручку, убедились, что дверь не заперта.

— Бардак! — заключил Смыслов, заходя вслед за нами в короткий мрачный коридорчик ещё с тремя дверями, копиями первой.

— Ммм? — вопросительно протянул Сфинкс, обернувшись.

— Свет горит, двери нараспашку… Особо важный инфраструктурный объект, называется!

Сфинкс растянул губы тонкой ниточкой. Я понял, что сейчас он отмочит какой-нибудь фокус. Но хоть убей, не представлял, как можно нас разыграть в такой ситуации. А он дождался, пока дверь, закрывшись, брякнет оторванной щеколдой, и улыбнулся шире. Снова потянул за ручку.

— Я тебя умоляю, что тут запирать? Старые швабры?

Это было невероятно. По ту сторону оказалась крохотная каморка, тёмная и пыльная. В ней едва помещался веник, пирамида из трёх вёдер, вставленных одно в другое, да груда полуистлевших тряпок. Бетонный коридор исчез, словно мираж после заката.

— Это… это как? — выдавил из себя Смыслов.

— Точно так же, как у Буньипа на Киевской. В одну сторону дверь открывается в одно, а в другую — немножко другое. Если правильно открывать. Вот нам и узнать бы, кто этого гада научил, как правильно!

— Только без шуток! Много в метро таких дверей?

— Много, не много… Хватает. У кого-то больше, у другого меньше.

Это же не в лесу заблудиться, тут сноровка нужна. Человеку такую дверь в жизни не открыть. Тем более, большинство подобных дорог работает только в одну сторону.

— Но мы же… Но ведь крысы…

— Крысы такие маршруты нутром чуют. Поэтому они на нижних уровнях и главные. Вне конкуренции. За это кое-кто в руководстве их люто ненавидит, только ничего поделать не может.

Сфинкс вздохнул, послышались удаляющиеся шаги. Мы со Смысловым почти бегом поспешили за ним.

— К слову, а где крыса? — заметил я.

Мохнатого проводника видно не было.

— Сбежал, — равнодушно сплюнул на пол Сфинкс. — Довёл нас, куда велели, и сбежал.

— Я хотел его поподробнее расспросить, как в закрытый уровень попасть.

— Кого расспросить? Крысу? И чтобы она отвечала человеческим голосом? Вы, мужчина, алкоголем не злоупотребляете, что вам говорящие крысы мерещатся?

Перешучиваясь и переругиваясь, мы попали из коридора ещё в одно техническое посещение, потом миновали новый коридор и по очень узкой лестнице, буквально касаясь стен плечами, поднялись до люка в потолке. Тут уже было заперто, Сфинксу пришлось помучаться, отодвигая когтем задвижку через щель в железном полотне. Наконец, откинув крышку, мы выбрались в машинный зал, наполненный гулом и грохотом.

— Мы под эскалаторами, — объявил Смыслов, хотя все и так уже это поняли.

Несколько раз мы утыкались в тупики и запертые двери, пока в одном месте не расслышали сквозь гул человеческие голоса. Осторожно выглянув из-за угла, я увидел двух техников, спорящих у распределительного шкафа.

— Смотрите, входная дверь не заперта! Если они отвернутся…

Громко хлопнуло, звук механизмов изменился. Техники, матеря последними словами какой-то ремень, побежали вглубь комнаты. Нам при такой удаче особое приглашение не требовалось. Впрочем… Когда мои спутники уже выскользнули наружу, я заметил краем глаза движение под шкафами. Чуть замедлив шаг, я даже оглянулся.

На присяге не поклянусь, но в тот момент мне показалось, что я увидел между железным ведром и ящиком с ветошью черный лысый хвост.

Сфинкс со Смысловом стояли перед платформой и разглядывали смальтовую мозаику, занимавшую целую стену. Лошади в повозке, паровоз, пароход… Мимо сновали люди — никто не обратил ни малейшего внимания на наше появление.

— Но как? — спрашивал Лёшка. — Это же невозможно!

— А вот так, — улыбался Сфинкс.

Я подошёл к ним.

— В чём дело?

— Узнаёшь место?

— Нет. Не помню этой станции.

— Это Савеловская. А там переход к электричкам.

— Как так?

— Ещё один! — хихикнул Сфинкс. — Вот так.

— Но сюда на машине вдвое дольше ехать, чем мы пешком шли.

— Пойди спроси у Брехуна, как он это делает. Если нужную голову угадаешь.

Сфинкс потащил нас к эскалаторам, чтобы как можно быстрее оказаться на поверхности. По дороге, не теряя времени, он уже набрасывал дальнейший план действий.

— Давайте, пока мы ещё одни, подобьём бабки. Лёша, с тобой всё решено, тебе надо спрятаться. Вряд ли наши попытаются отловить тебя на поверхности, но под землю пока не суйся, станции метров за сто обходи. Женька свяжется с тобой, как только ситуация прояснится.

— Я не думаю, что…

— Я думаю. В нашей организации не любят посвящать во внутренние дела посторонних. Когда посторонние слишком уж угрожают безопасности, могут случайно выйти на станции, где поезда не останавливаются.

— А вы что будете делать?

— Мы постараемся как-нибудь замять эту историю и всё-таки найти способ спуститься к резервному трансформатору. Если Буньип простой саботажник, то хочет взорвать силовую установку.

— Я в этом сомневаюсь! — заявил я.

— Тем не менее, других версий у нас нет. Будем плясать от печки и на ходу корректировать.

Эскалатор вынес нас на поверхность. Коротко попрощавшись, мы отправили Лёшку ловить такси, а сами шагнули в обратном направлении, к эскалатору, ведущему вниз. Наша смена ещё не закончилась, следовало срочно вернуться на кольцевую линию.

От эскалатора к нам повернулся человек в потёртом коричневом костюме. Пока он не сделал этого движения, я не замечал, что он здесь.

— Тьфу ты, чёрт, не успели! — сжал кулаки раздосадованный Сфинкс.

— Здравствуйте, — поприветствовал я, чтобы сгладить эту неучтивость. — Вы за нами, Виктор Петрович?

— Да. Вернее, только за вами, лично. Решено линию пока не оголять, она и так полдня без присмотра. Поэтому Сфинкс немедленно возвращается на свой пост. А нам с вами придется проехать на Проспект Мира.

— Елена Владимировна хочет видеть?

— Очень. С нетерпением. Настолько горячим, что будем считать — я не видел вашего друга и не знаю, куда он поехал.

— Спасибо! — пробормотал я с некоторым удивлением и двинулся вслед за старшим инспектором по особым поручениям.

Что интересно, всю дорогу до офиса я размышлял вовсе не о том, что захочет услышать от меня Вересаева и что я могу ей сообщить. Вместо этого, мою голову не покидали мысли о Брехуне.

Я не разбираюсь в физиологии и невропатологии, об особенностях развития сиамских близнецов слышал только поверхностно. Тот факт, что крысы всего за несколько десятилетий обрели разум, уже невероятен и свидетельствует о сильнейших мутациях. Но должны же они подчиняться общим правилам биологии? К примеру, если даже у существа с тремя головами общая нервная система, как может личность одной из них переселяться в другую? Насколько мнеизвестно, это противоречит всему, пусть и небогатому, опыту земной медицины. Сиамские близнецы не меняются разумами!

Кроме того, я не мог объяснить ещё одну отмеченную странность. Все головы Брехуна, показалось мне, были разного цвета, словно в этом существе сплелись гены сразу нескольких видов крыс. Учитывая их скученность и плодовитость, предположить некоторые варианты можно. В конце концов, бывают же трёхцветные кошки? Я не генетик, чтобы делать выводы. Но факт, очень явный и злящий факт, что Брехун не прост. Ох как не прост, и раскол его личности лежит не только в плоскости психиатрии. Я во что бы то ни стало должен…

— Стожар, с вами всё в порядке?

Я открыл глаза и потряс головой. Туман в глазах медленно рассеивался.

— Да, всё нормально, Виктор Петрович, — буркнул я, стараясь подавить остатки раздражения.

На кого я злюсь и с какой стати? Что происходит со мной, почему я вдруг стал вспыльчив, как беременная барышня, утратил отточенную годами способность контролировать себя в любой ситуации?

— Я сомневаюсь, — оценил попытку мой конвоир. — Но нам в любом случае выходить.

Со словами: "Станция Проспект Мира", — двери распахнулись.

Вересаева

— Мам, а правда, что мягкие всякие вещи, гладкие или пушистые, успокаивают нервы?

— Да, говорят, что это так.

— Тогда мне надо купить пять мягких пушистых шариков. Я буду их жмякать и успокаиваться.

— Тогда нам с папой надо насыпать спальню такими шариками, до потолка. Когда вы утром начнете "не хочу кашу, не хочу умываться" — мы будем от вас туда нырять с разбега.

Подслушано в метро.

В кабинете Вересаевой висел плотный дым с запахом абрикоса. Закрыв глаза, можно было представить себя в восточном массажном салоне, где неумелый персонал переборщил с благовониями. Как она терпит эту вонь?

Щёлк! — мигнула лампа под потолком. Видение рассеялось. Остался неприятный осадок, воспоминание, что я злился на выдуманных массажистов. Странно, почему я сейчас думаю о какой-то ерунде? Какое мне дело до благовоний и дыма?

— Садитесь, Стожар. Давайте, давайте, не стесняйтесь. У меня к вам серьезный разговор.

Я прошёл к столу, выдвинул один из тяжёлых деревянных стульев с зелёной кожаной обивкой. При этом сизое облако обхватила меня и почти физически сдавило. Мне показалось, что дым от тонкой вересаевской сигаретки ощутимо упруг.

Щёлк! — раздалось под потолком. Иллюзия исчезла. Я с облегчением уселся. Напротив уже сидела санинструктор Леночка, разложив на полированной столешнице свои медицинские причиндалы. Стетоскоп и тонометр я узнал, остальное же, изобилующее кнопками и индикаторами, оборудование было мне в диковинку.

Зачем это здесь? Меня ведь позвали, чтобы просто обвинить в предательстве? И что, пытать будут? Допрашивать? Так я им и дался, размечтались, по столешнице если обеими ногам врезать…

Щёлк!

Я расслабил мышцы и приказал себе сосредоточиться. Хотели бы пытать, небось нашли бы заранее способ обезвредить. А она не реагирует даже, просто курит и молчит. Она опять сегодня шикарна, едва заметно подсветлила волосы, надела длинное тёмное платье, почти до щиколоток. Почему она молчит? Разглядывает рыбок в аквариуме и молчит…

Щёлк! — мигнула лампочка.

— Да почините вы уже её! Бесит! Неужели нет во всём управлении ни одной целой лампы?

Вересаева хмыкнула. Не двинув головой, аккуратно стряхнула пепел с мундштука.

— Стожар, вы болели в детстве корью?

Рот мой открылся, чтобы ответить, но когда мозг осознал вопрос — не нашел слов. Что такое? Какой ещё корью?

— Простой корью, ей болеют многие люди. А вы?

— Нннет. Я привит от кори. А что…

— Вы знаете, какие осложнения может вызвать корь, если к ней нет иммунитета?

— Не знаю. Но…

— Корь, — Вересаева говорила не быстро, однако не давала мне вставить ни слова, — сильнее всего поражает нервную и дыхательную системы. Повышается температура, возникает отёк лёгких. Нередки смертельные случаи.

Я молчал. Не понимал, к чему она клонит.

— Если корь поражает не людей, а путешественников, организм которых не имеет представления о наших заболеваниях, это почти всегда смертельно.

— Подождите! Разве такое возможно? Корью вроде бы только люди болеют? Мы отличаемся от других видов настолько, что вирусы у нас разные. А иноро…

— Путешественники, Стожар! Привыкните уже к этому термину. Все путешественники относятся к белковой форме жизни, и подвержены схожим с нашими болячкам. Если вирус очень заразен, есть шансы на мутацию. Именно поэтому первое, о чем позаботилось метро после начала контактов, это ППЗ, противопаразитарная защита.

— Да, я слышал. Вентиляционные шахты добавляют в воздух фермент. Как там его, био… стазо… не помню. И постоянно прокачивают эту смесь вдоль каждой линии. Такие же установки, но поменьше, есть в крышах всех вагонов.

— Высокая и пока недостижимая для нас технология. Ради неё мы позволили одной кровососущей расе свободно, даже без таможенного контроля, пользоваться поездами.

— Не сходя на перрон.

— Этот запрет они регулярно нарушают, вы как оперативник должны знать.

Я украдкой поглядел на потолок и лампочка послушно моргнула. Желание запустить в неё пресс-папье пропало так же быстро, как и появилось.

— Ещё вы должны знать, что ППЗ гарантирует дезинфекцию людей только на нашей территории. За пределами метро это не работает. И именно по этой причине категорически, — вы слышите? — категорически запрещено перемещение любых материальных объектов за пределы метрополитена. Самый строжайший запрет касается биоматериалов.

Вересаева повернулась и хлопнула ладонью по столу. Кажется, я её бешу. Только не понимаю, чем.

— Это всё вроде было в лекциях. При чём здесь я, вы можете сказать?

— Прямо сейчас один очень развитый, обжитой и в своём роде симпатичный мир переживает эпидемию. — Вересаева склонилась ко мне через стол, вынырнув из клубов дыма, словно корабельная ростра из тумана. — Местных жителей поразило нечто, действующее на них, как корь на людей. Обитатели этого мира оказались достаточно грамотны, чтобы проследить источник заразы. И теперь угрожают такими санкциями…

— Нам?

— Нам, нам. Час назад они прислали ультиматум. Требуют выдать им для суда виновников заражения, нелегально проникших на их линию Леи и подбросивших заражённое вирусом оружие.

— Оружие? Подбросили? И что, вы думаете, это я?

— Оружие, перепачканное кровью. Один рыбоглазый по скудоумию утащил вашу дубину домой и занёс себе в организм чёрт знает что!

Меня словно окатили кипятком. Я вспомнил в мельчайших подробностях драку с Буньипом. Жутких пассажиров. И проклятую резиновую дубинку, оставшуюся на полу. После привокзальной свалки на ней могла оказаться не только моя кровь или чья-то корь, но и холера, и бубонная чума.

— Откуда же мне было знать? Я на тот момент вообще думал, что брежу!

— А позже? На собеседовании?

— Позже у меня вылетело это из головы. Другими впечатлениями завалило.

— Допустим! Мы можем заявить о непредумышленных действиях с вашей стороны. Юридически, вы не были нашим сотрудником на тот момент, поэтому обвинения в халатности тоже не состоятельны. Это не снимает вины с нашей оперативной службы, и всё же — аргумент. Да, я бы так и ответила на их запрос ещё вчера.

Вересаева упёрлась обеими ладонями в край стола, мундштук угрожающе дымил в мою сторону. Голос её стал ниже и грубее.

— Вы мне нравитесь, Стожар. Вы вечно лезете не в своё дело, в вас есть потенциал. Вы могли бы стать отличным опером. Но я терпеть не могу, когда мне врут! Поэтому сейчас вы скажете прямо. Что я должна ответить на требование выдать всех участников инцидента?

— Ну, мы не можем… Буньип у нас по-прежнему в розыске… Мы со Сфинксом как раз получили по нему новые данные…

Я мямлил, понимая по глазам Вересаевой, что попался. Её словесная ловушка была поставлена идеально.

— Всех, Стожар! — прорычала она. — Всех ТРОИХ!

Я вжался в спинку стула. Страх каплями стекал со лба по вискам. Абрикосовый дым крутился и потрескивал вокруг лица, иногда искрясь бледно-зелёным.

— Я впервые в жизни её видел, — выдохнул я, покрываясь новыми каплями пота. — Она просто появилась в вагоне и вытолкнула меня обратно на нашу линию. Иначе я бы в том мире навсегда остался.

— Она?

— Да, она. Женщина, немного похожа на вас, только на пару лет моложе и рыжая.

— Кто она, как её зовут?

Интересно, что Вересаева не потребовала подробного описания. А значит, прекрасно знает, о ком идёт речь. На грубую лесть насчёт пары лет возраста не среагировала. Надеюсь, хотя бы отметила про себя.

— Правда, не в курсе! Имени не знаю, не было возможности спросить. Всё заняло секунды три, не больше.

Лишнего не сболтнул? Вроде нет. Если в запросе указаны три человека, то описание внешности рыбоглазые вполне могли дать. Тут юлить бессмысленно. А всего остального они знать не могли, так что можно информацию попридержать. Пока не разберусь, с чего это Вересаева так взбеленилась.

А она тем временем уселась на угол стола, в своей манере закинула ногу на ногу. Просидела так молча минуты три, затем начала покачивать одной ногой. Это хороший признак, Снежная королева нашла выход из глобальной международной проблемы и наконец-то расслабилась. Есть некоторая надежда, что выход заключается не в скармливании меня рыбоглазым чудищам.

— Ну как у тебя, Лен? Всё? — Вересаева переводила взгляд то на неисправную лампочку, то на медика.

— Да, — подтвердила Леночка, — он разрядился.

— Вот и славно!

Вересаева встала, подошла к стене и надавила аккуратно наманикюренным пальцем клавишу выключателя. Неисправная ртутная лампа погасла, вместо нее вспыхнули три соседних плафона. Точно таких же на вид, но нормально работающих.

— В двух словах, без терминологии, объясни ему, в чём дело.

Лена послушно отложила инструменты и повернулась ко мне.

— Я получила результаты анализов крови. Тех, после приступа.

Я кивнул. Мол, понимаю, о чём речь.

— Так вот, ксенобиотики из слюны улитки в твоём организме присутствуют. Не так уж много, но есть. Хотя лучше бы побольше.

— В каком смысле?

— У тебя нет никаких признаков иммунного ответа. Ээээ… короче, твой организм не атакует инородные тела.

— А ещё проще?

— Твой иммунитет или крайне истощен, или вообще вырублен.

— Это что значит? У меня что, СПИД?

— Не обязательно. Может, переболел чем? Или лекарства принимаешь, супрессоры?

— Нет, ничего подобного.

— Тогда сдать дополнительные тесты тебе не помешает. Попозже, когда следы улитки полностью выведутся из крови.

Час от часу не легче.

— А это не они? Не из-за них?

— Точно нет. Понимаешь, они тебе сейчас не вредят. Скорее, наоборот. Я сейчас кое-что замерила, с позволения Елены Владимировны. Эти твои эмоциональные всплески резко сокращают остаточный заряд Леи.

— Лена, я просила без терминологии, — напомнила Вересаева.

— Я постараюсь. Смотри. Когда ты спускаешься в метро, то облучаешься, так? Здоровый организм сразу перерабатывает свет Леи в эмоции. А больной впитывает, повреждаясь. Ты, без иммунитета, сперва тоже впитываешь. Но потом, с некоторой задержкой, наступает резкий выброс эмоций и очищение организма.

— Улиточья слизь?

— Она! Не даёт твоей психике свариться, хотя и накрывает почище любых алкалоидов.

— А вот этот вот цирк с лампочкой? — я покрутил пальцем над головой.

— Да, это разрядник эмоций. Старый, таких мало осталось. Их раньше использовали, когда в метро скапливалось слишком много негатива. Не думала, что когда-нибудь пригодится, но тебя разрядить получилось. Если почувствуешь беспричинную злость, ищи в вестибюле неисправную ртутную лампочку.

Я слушал эти советы, словно приговор.

— Но почему, Лен? Ты же была на медкомиссии, видела мои анализы! У меня всё было в норме! Ни травм, не ранений, я даже простудой не болел!

— Если это и ранение, то очень особое. Словно… как бы тут без терминологии? Никаких изменений в теле, но полный швах с энергообменом. Словно тебе надрезали душу и из раны постепенно вытекает жизнь.

— Я понимаю, что ты утрируешь, но… Можно как-то душу забинтовать, что ли?

— Ещё скажи — жгут наложить. Понятия не имею. Я запросила институт и архивы. Известны случаи, когда мутировавшие люди специально подавляли иммунитет, желая копить в себе энергию. Их нервная система быстро превращалась в мочалку. Лечения я не предложу, оно просто неизвестно.

Она замолчала и продолжила собирать инструменты. Я обдумал услышанное и спросил:

— Сколько?

— Что сколько?

— Сколько мне осталось? До момента, когда Елена Владимировна выкинет меня из метро за шкирку?

— Пока обмен веществ не выведет всё чужое из крови. Это месяц. Потом свет Леи начнёт накапливаться и ты постепенно станешь опасен для окружающих.

— Всего. Сколько времени всего?

— Точно я не скажу… Наверное, полгода у тебя есть, а там как пойдёт, плюс-минус пара месяцев.

По глазам я понял, что Леночке просто жаль меня, и она врёт. Пробормотав слова благодарности, я вылез из-за стола и подошёл к имитации окна. За спиной процокали каблучки и тихо закрылась дверь.

— Вот только давай без этого? — попросила Вересаева. — С Леночкой понятно, юная барышня, а ты чего раскис? Ты опер, каждый день жизнью рискуешь, на неделю вперёд не загадываешь. Тебе эти полгода — как иным целая жизнь. Тем более, ничего смертельного не случилось. Поживёшь на поверхности, как обычный человек.

Врёт она. Не будет у меня полгода. Выгонит раньше, как только почувствует, что я меняюсь. Я бы выгнал.

— Знаете, Елена Владимировна, что в нашей работе сложнее всего? Когда толчёшься каждый день среди колдунов и монстров?

— Знаю, Стожар. Сложнее всего — оставаться человеком.

— А вот и нет. Я только сейчас понял. Стать одним из них ты всё равно не сможешь. Поэтому самое сложное — это хотеть оставаться человеком.

Не оборачиваясь, я почувствовал, как её губы разошлись в улыбке поверх янтарного мундштука.

— Я подумаю над этим, Стожар. Позже.

— Кстати, что у вас опять с ковром?

— А что такое?

— У него снова узор поменялся. Не хватает трёх полос в этом углу. Здесь цвет другой. А этого всего в прошлый раз не было.

— С ним такое бывает. Я иной раз его даже побаиваюсь. Но сейчас у нас нет времени коврами любоваться. Ну-ка, возвращайся за стол и расскажи мне в деталях, что за информацию по Буньипу вы нарыли?

Через полчаса, когда я выходил из кабинета, плотный сизый дым обхватил на секунду моё тело. Но словно передумал и поспешно выпустил в коридор.

* * *

Трансформаторный зал гудел. Но я же сам, лично заходил четверть часа назад в щитовую, опустил там ручку рубильника и отсоединил клеммы проводов! И табличку повесил с черепом и молнией: "Не включать! Работают люди!"

— Чувак, мне страшно! На самом деле страшно. Что за этой дверью?

— Таракан. Ничего такого, просто таракан.

— Таракан в трансформаторе?

— Да это не трансформатор. Камуфляж, не обращай внимания. Нам дальше надо. А тут — просто таракан.

— Ты уверен? Ты слышишь этот скрежет? Чтобы издавать такой звук, одного таракана мало. Надо, наверное, тысяч сто.

— Немножко больше. Полтора миллиона.

— Что?! — у меня натурально отвисла челюсть. — Вы держите в метро огромную колонию тараканов, да ещё и считаете их?

Сфинкс взял меня под локоть и потащил прочь от двери.

— От тебя слишком много эмоций. Он их чувствует и будет нервничать.

— Он?

— Он. Таракан. Мы не считали, это он сам так оценивает свою численность. Плюс-минус сотня тысяч, у него рождаемость и смертность — переменная с плавающим коэффициентом.

Я выдернул локоть из его ладони и остановился.

— Ты сейчас серьёзно? Говоришь о тараканах, как о разумных?

— Совершенно верно.

— То есть, в центре Москвы обитает колония разумных тараканов…

— Скорее, цивилизация, если с этой точки зрения, — поправил Сфинкс.

— Это розыгрыш! — догадался я. — Ты смеёшься надо мной!

Он на секунду задумался, подбирая аргументы, потом сказал:

— Помнишь, я запрещал тебе убивать тараканов у меня на кухне?

Я помнил. Сфинкс, действительно, как-то раз пригласил меня в свою общагу-малосемейку. И там очень странно себя повёл, когда я попытался прихлопнуть выползшего на подоконник таракана. Отстучал ложкой по столешнице короткую незнакомую мелодию и сказал мне: "Не бойся, они никогда не заползают на стол. У нас уговор".

Я поддержал шутку, рассказав про соседа, который ленился выносить мусор вовремя и расплодил в своей квартире тараканов настолько, что порой даже ругался с ними. Сфинкс тогда отреагировал ещё более странно, заявив, что тараканы не разбирают человеческой речи и объясняться с ними на словах бесполезно. В общем, я тогда решил, что нам пора завязывать со спиртным и перевёл разговор на другую тему. Однако нужно отметить, что ни одного таракана я в тот вечер больше не увидел.

— Так вот. Таракан — это не колония. Это личность. Все отдельные маленькие таракашки в нашем городе, и ещё приличная часть в области — все они являются личностью одного разумного и весьма чувствительного существа.

Мне показалось, что по коридору прошелестел ледяной ветер, заставив вздрогнуть.

— Как такое может быть?

— Ты знаешь, как устроен мозг?

— В общих чертах. Нейроны там, аксоны-дендриты. Учили на биологии.

— Вот представь, что каждый твой нейрон имеет свою оболочку и лапки, и живёт вне тебя. Телепатически общается с остальными особями-клетками. Он может специализироваться на хранении опыта, быть клеткой памяти. Тогда ему лучше жить рядом с другими аналогами в укромном уютном месте. Там легче защищать себя и проще прямой контакт. Или же такая клетка может добывать новую информацию, тогда твой мозг отправлял бы её подальше от себя. На разведку, сбор пищи…

— Муравейник!

— Нет же. Личность. Только те особи, кто уполз слишком далеко и потерял контакт, действует неразумно и беспомощно. Чем ближе к центру, тем лучше организация.

Я заметил, что мы уже некоторое время шагаем снова по коридору, подальше от гудящей двери.

— Откуда он взялся в метро?

— Кто знает? — Сфинкс пожал плечами. — Был тут, сколько стоит эта станция. А до этого, я думаю, пришел по одной из линий Леи. Тараканы — одни из самых лучших путешественников, они освоили линии Леи одними из первых. Нам повезло, что они почти не размножаются. В смысле, не создают новые личности.

— Почему?

— Сам подумай. Такой разум при таких возможностях… Это могло бы угрожать нашей цивилизации.

Я подумал, но явных угроз вообразить не смог. Разве что, люди вымерли от омерзения, увидев такое?

— Может, раз он так опасен, его стоило бы… Ну, того? Дустом?

Стоило мне произнести эту фразу, как на душе стало тоскливо и жутко. Сфинкс тоже почувствовал эти эмоции и потащил меня поскорее, вынуждая почти бежать.

— Не надо так при нём! Он всё чувствует, а вблизи — практически слышит твои мысли. Убить его можно, хоть это и очень трудно. Он постепенно восстановит себя, собрав свободные особи в другом убежище. Вне нашего контроля. Зачем нам это?

Я увидел, какие эмоции мелькают по лицу Сфинкса, и легко угадал.

— Что, были уже желающие?

— Да. До Москвы он жил в другом пучке Леи. Его там нашли и попытались залить напалмом. Он показал мне, когда мы познакомились. Это больно и страшно, даже для Таракана, которому сотня тысяч погибших особей за утрату не считаются.

Он взглянул на меня и улыбнулся.

— Ты просто очень мало знаешь о тараканах, пока что. У него очень оригинальное мышление, он знает много удивительных вещей, может рассказать про многие интересные миры, в которых побывали его клетки.

— Ого. Даже не знаю, что сперва спросить: как вы общаетесь или как он путешествует, оставаясь здесь?

— Общаемся мы ментально. Для того, кто поддерживает миллионы мысленных контактов разом, освоить контакт с другим видом — это как для нас на велосипеде покататься.

— А путешествует он, — я уже сам догадался, — отправляя сотню тысяч клеток по рельсам?

— Именно! А потом просто считывает их память. Если они не заблудятся вдали от основы, если кто-то вернётся обратно.

У меня заработала фантазия.

— Вот бы мне так! Оставил ноги бегать по вагонам, а голову отправить на море, в отпуск!

— Пошли, отпускник! — рассмеялся Сфинкс. — Если мы дело не сделаем, Вересаева нас сама разделит на части. И отправит: одну ногу в Ховрино, другую в Котельники. Ищи трансформатор, тараканофоб!

Мы прошли ещё сотню метров по совершенно скучному коридору с полукруглым потолком и бледно-коричневыми стенами. Освещение работало, свои фонарики мы выключили. Правда, лампы в плафонах капитально заросли пылью, через одну не горели, а время от времени встречались пустые патроны или старые потемневшие осколки. Пол тоже не блистал свежестью: островки пыли перемежались разнообразным мусором, вдоль стен виднелись дорожки, протоптанные маленькими когтистыми лапками. Ближе к середине старались держаться вереницы следов покрупнее. Я уговаривал себя, что кошачьи, в крайнем случае собачьи. Только вот интерес, который проявил к ним Сфинкс, подсказывал мне, что всё не так просто.

Человеческие следы в этом запустении попадались не часто. Дважды мы натыкались на сильно истоптанные участки, заваленные битой штукатуркой и щепками. Но следы эти были очень старые и нас интересовали мало.

— Посмотри, а ведь не простые охотники за старьём и цветным металлом здесь шастали! Знали, где ковырять!

Сфинкс подошёл к одному участку стены, словно выдержавшему очередь из крупнокалиберного пулемета. Глубокие отверстия и осколки облицовочной плитки свидетельствовали об изрядной настойчивости воров.

— Ломом долбили? — предположил я.

— Точно! И заметь, прямо в дверь, ни на сантиметр в сторону. По наводке работали.

Я пригляделся и понял, о чем он говорит. Небольшой участок стены, меньше метра шириной, был на полтона темнее основной окраски.

— Это и есть вход на склад?

— Запертый и опечатанный. Найти непросто. Тут таких много, считай — через каждые десять метров, но почти все фальшивые. А били именно в этот. Вон, напротив лючок в стене с маркировкой, по нему и определили.

— Хорошо били, старательно. — Я поковырял один из сколов, оценивая глубину. — Хорошо, что дверь выдержала.

— Да ну, тут материалы такие применены, она бы и килограмм тротила выдержала. А там бы сработала сигнализация, наши подоспели, порядок навели.

Я вспомнил, как мы со Сфинксом, чтобы спуститься сюда, ждали ночного закрытия станции. Потом четверо рабочих с трудом сдвинули с места "мраморную" колонну, которая внутри оказалась даже не железобетонной, а тонкостенной и пустотелой. Узенькая вентиляционная отдушина превратилась в широкую винтовую лестницу, по которой мы и начали спускаться. Он — молча, а я — ворча, что задвинутая обратно колонна осыпала наши головы пылью и мусором, и вообще, было бы разумнее пойти простым прямым путем, через решетку на Киевской.

— Наши бы подоспели, как же! — хмыкнул я.

— В самый раз, — не сдавался Сфинкс. — Если дверь взорвать, там изнутри все залито стабилизирующим раствором. Нашим бы тут оставалось только мусор прибрать, да статую, получившуюся из вора, в мэрию передать. Там бы спасибо сказали и скверик украсили в духе классицизма.

Мы пошли дальше. Поразмыслив, я спросил:

— Слушай, а нас эти следы разве не интересуют? Это не мог наковырять наш знакомый?

— Нет, те следы старые очень. И нога другая. Нас интересуют вот эти, самые свежие.

Он указал на протоптанные чуть в стороне и ещё не заросшие свежей пылью отметины. Логично. И обидно, что я не заметил их первым.

— Эти идут нам навстречу. Если уж идти, то вот по тем, — и я, отыгрываясь, указал на похожую цепочку, протянувшуюся у противоположной стены. — Тут он шёл обратно.

Сфинкс показал зубы и весело воскликнул:

— А я всё гадаю, когда ты внимание обратишь?

— Нам не стоит вернуться и посмотреть, куда он ходил?

— Не переживай, он всего лишь ошибся коридором. Можем идти дальше. Впереди развилка, вот там и начнём соображать, куда нам дальше.

Развилка действительно дала пищу для размышлений. Три смыкавшихся в этом месте коридора были истоптаны, словно кассовая зона в день распродажи. В четвертом ответвлении, тупичке, освещённом всего одной тусклой лампой, располагалась пара дверей, причём одна из них висела наискось, вырванная с мясом.

— Это они зря сделали, — тихо пробормотал Сфинкс.

— Кто?

— Те, кто не доковырял вход на склад.

Я сделал шаг в сторону тупичка, чтобы рассмотреть, куда ведут следы, напарник ухватил меня за рукав и резко дёрнул обратно. Под его укоризненное цыканье я вгляделся в полумрак, не приближаясь.

Отпечатки тянулись к двери, там терялись у большого черного пятна. Сфинкс осторожно посветил фонариком, стараясь не приближать луч к черному провалу дверного проёма. При свете стало различимо множество пятен поменьше, рассыпанных по полу, стенам и двери. И широкая полоса, словно что-то тяжёлое, пачкающее серый бетон, проволокли по полу.

— Что тут случилось?

— Да так… Если будешь шарить по заброшенным станциям, никогда не взламывай двери в кладовку. Ничего хорошего там быть не может. Видишь, вот капельки тянутся? Один всё-таки сумел убежать. Повезло ему, что ломать двери не с левой стороны начали.

— А что там?

— Там туалет. Был. Такая здесь система безопасности.

Сфинкс счёл это объяснение достаточным и увлёк меня в один из коридоров. Я заметил, что здесь продолжаются следы Буньипа. Были они и в третьем коридоре, только там они шли нам навстречу.

— Понимаешь, да? — уточнил Сфинкс. — Через тот коридор, что ведёт на Киевскую, он пришёл. По ошибке свернул направо, потом вернулся, взял что-то тяжёлое у кладовки, не побоялся. И потащил в эту сторону.

Я нашел среди следов две ровных узких полосы.

— Тележка?

— Возможно. Дойдём — узнаем. Мы, собственно, уже почти пришли.

Сфинкс остановился у широкого дверного проёма. Помня про здешние понятия о безопасности, я невольно замедлил шаг. Но напарник решительно толкнул обитые жестью створки, украшенные недвусмысленным жёлтым треугольником с изображением черепа, костей и молнии.

За дверью оказалась широкая лестница. Ступени тонули в сумраке, но этажом ниже пробивалось неровное голубоватое свечение. Периодически оно становилось ярче, потом слышался гул и потрескивание, вроде электрических разрядов, и свет притухал.

— Прибыли! — Сфинкс хихикнул. — Вот твой трансформатор!

* * *

Никак это помещение не соответствовало слову "трансформатор". Вот вы его себе как представляете? Гирлянды керамических изоляторов, от них кабели, словно толстые чёрные змеи тянутся по стенам. Железные многослойные квадраты якорей, чуть коричневые от ржавчины, опутаны тысячами витков медной проволоки.

Кто сказал, что я описываю детали из детского радиоконструктора? Что, высоковольтные трансформаторы выглядят по-другому? Возможно, я никогда их не видел. Мне они представлялись именно такими. И обязательно рубильник, солидный такой, со светлыми клеммами и матовой рукояткой. Что за трансформатор без рубильника?

Здесь рубильник был, но он оказался единственным, что соответствовало моим фантазиям. Всё остальное в сфере трансформаторного зала выглядело иначе.

Большая часть помещения, исключая входной проём, была утыкана стальными иглами. Острия торчали из пола, стен и потолка через неравные промежутки, словно кто-то вывернул наизнанку огромного железобетонного ежа. От каждой иглы в центр зала тянулась тоненькая серебряная звенящая струна, упираясь вторым концом в сияющий стержень.

Любому, кто входил в трансформаторный зал даже впервые в жизни, становилось сразу ясно, что стержень этот — основа всего механизма. Заострённый книзу, словно вязальная спица десятого номера, сверху он был приплюснут, горел всеми цветами радуги, переливался бесконечным калейдоскопом узоров. У самой вершины он вбирал в себя все серебряные нити, словно взрывался тончайшей паутиной.

— Какая красота! — сказал я, останавливаясь рядом со Сфинксом.

Не только это я сказал, но остальные эпитеты не стоит повторять в приличном обществе. Сфинкс за приличное общество не считался, поэтому охотно меня поддержал.

— Это точно. А ты представь, каким оно было, когда светилось в полную силу!

— Ещё сильнее?

— Ха, в тысячу раз! В сварочной маске смотреть было невозможно!

Я употребил ещё пару неприводимых эпитетов, потом спросил:

— А что это такое?

— Перо жар-птицы! — Сфинкс прошептал это с оттенком благоговения в голосе.

— Чего?

— Не чего, а жар-птицы. У вас её ещё называют птицей Рух. В легендах говорится, что её невозможно увидеть, когда она падает с неба. Понимаешь, почему?

— Если одно только перо даёт столько света… А что оно здесь делает?

— Собирает свет Леи, — объяснил Сфинкс и указал на одну из струн-паутинок. — И трансформирует в силу мгновенно, без людей и без их эмоций. Вот, смотри!

Нить задрожала, засветилась у основания ярко-голубым. Свет концентрировался, собирался в крупную каплю, а затем побежал по струне к перу. Коснулся его и с треском электрического разряда померк. Вниз по стержню сползла капля мутной жидкости и упала в каменную воронку у самого пола.

— Там коллектор, — продолжил пояснения Сфинкс. — По тем трубкам концентрат собирается в аккумуляторном зале и направляется в переработку. На разное оборудование типа подавителей или на удержатель для продажи инородцам. Этот трансформатор почти погас, поэтому силы даёт мало и в промышленных целях не используется. Всё уходит прямиком на испарители и рассеивается потом в вентиляционные шахты. Со свежего пера свет Леи ручьём течёт, а тут так, слёзы.

— Ты видел когда-нибудь свежее перо?

— Случалось. Жар-птицы происходят из моего родного мира, мы на них даже охотились. Там не сложно. Нужно только два корыта кукурузного зерна да креплёного вина.

— Их реально можно поймать, таких? — перебил я, поняв, куда он клонит.

— Нет, конечно. Легче остаться без руки. Но если повезёт, выдрать пару перьев получается. Если продать в мире типа вашего, можно на всю жизнь себя обеспечить.

— Дорогая штука?

— А сам как думаешь? У него срок службы больше ста лет на максимальной мощности!

Подойдя к краю смотровой площадки, я заметил под конструкцией ещё какую-то деталь, выделявшуюся на фоне остальных. Как пятно от кофейной чашки на белом листе с квартальным отчётом.

— А для чего нужна вот эта штука?

— Какая? — Сфинкс тоже подошёл к краю, чтобы заглянуть за воронку коллектора. — Ух ты! Штука эта весьма интересная. Похоже, именно из-за неё мы с тобой здесь и очутились!

Он уверенным движением шагнул к узенькой боковой лестнице, ведущей со смотровой площадки вниз, внутрь рабочей сферы трансформатора. Я резво ухватил напарника за шкирку и втащил обратно.

— Ты с дуба рухнул? Забыл, что там всё под напряжением? Сейчас рубильник опущу…

Ситуация повторилась зеркально. Теперь уже Сфинкс довольно грубо схватил меня за плечо и оттолкнул от шкафа с рычагом.

— Мы с тобой отключили напряжение там, наверху, забыл? Не прикасайся к этому рубильнику, если жить хочешь!

— Но он же поднят!

— И должен быть поднят. А кто его опустит, получит удар в пять тысяч Лей. Разрядники снизу напрямую к нему подведены. Когда сверху рубильник опущен, здесь ничего трогать нельзя!

— А здесь что, всё стоит в это время без защиты?

— Не стоит. Короче, хватит вопросов, просто иди строго за мной, след в след, и ни к чему не прикасайся.

Мы спустились в сферу и гуськом пробрались к воронке. Дважды Сфинкс менял направление движения, обходя не видимые моему глазу защитные механизмы. Рожа у него при этом была настолько постная, что я не удержался. Когда мы оказались под самым пером, сделал вид, что пытаюсь дотянуться до него рукой. Ругани было — любо-дорого, а на кисти у меня ещё долго синели следы его когтей.

Наконец, мы оказались с дальней, если считать от входа, стороны коллектора. Здесь я смог разглядеть постороннюю деталь подробнее.

— Так я и думал, — обрадовался Сфинкс. — Это банка.

Никакая это была не банка. Два диска из меди, размером с чайное блюдце, а между ними расстояние сантиметров сорок. Под нижним ещё виднелись какие-то шарики и провода, скрытые в складках пластикового пакета — белого квадрата с прорезями ручек. Такие выдают в бутиках при покупке одежды.

Верхний диск просто висел над нижним, парил в воздухе, не меняя расстояния. Да, это можно принять за крышку на трёхлитровой банке, но я готов был поклясться, что между дисками не было стекла. Не было ровным счётом ничего, пусто.

Перо позади нас загудело, заискрило и капнуло серой жидкостью. Капля упала ровно в центр воронки, но… не упала. Словно натолкнулась на невидимую преграду и рассыпалась на сотню брызг. Эти осколки, очень похожие вблизи на шарики ртути, скатились по наклонным стенкам в коллектор, как им и положено. И только одна маленькая капелька осталась висеть в воздухе.

Она медленно смещалась от центра, из шарика превратившись в узкий цилиндрик. Так бежит капелька крови по тонкой стеклянной трубочке, когда в лаборатории пациенту проколют палец. Проскользнув над краем воронки, эта капелька стекла на медный диск и бесследно исчезла. Под диском в тот же момент шевельнулось нечто едва уловимое, словно рябь пробежала по поверхности кристально чистой воды.

— Банка? Это — банка?

— Да, банка. Не простая, конечно. Типа лейденской. Редчайшая технология, сам в первый раз такую вижу. До этого только читал в одной книге.

— В неё собирают силу Леи?

— Да. Контрабандисты. Видишь, как приспособили? При полной мощности так бы не получилось, учёт строгий и безопасность другого уровня. А тут… никто не подумал даже, что такое возможно. За месяц, а то и за два, наверное, банка таким макаром наполняется, а приборы при этом даже утечку не фиксируют.

Я вспомнил, как человек в зеленом сюртуке менял свою внешность одним лишь прикосновением к чемодану.

— У лепрекона было такое же устройство?

— Нет, что ты! Никто не обладает технологией, позволяющей аккумулировать столько силы в таком малом объёме. Наши производственные аккумуляторы занимают целый этаж. А система стабилизации — ещё один этаж. У лепрекона в чемодане был спрятан либо паразит, такая гадость фиолетовая вроде пиявки, в нём около недели можно поддерживать заряд. Либо цветик-семицветик.

— Что?

— Ну цветок папоротника… Блин, слушай, когда ты уже возьмёшься за учебники и хотя бы основы местной контрабанды изучишь? Короче, есть растения, способные впитывать силу Леи. Четырехлистный клевер, пятилепестковая сирень, неужели не слышал? Много с них не выжмешь, не больше трёх простейших желаний. Самый мощный — цветок папоротника, иногда аж до семи.

— В детстве загадывал желания на них. Ни разу не сбылось.

— Всё верно, на людях и не сработает. Вы почти не чувствительны к свету, забыл? Зато такой цветок лепрекону втюхать можно за немалые деньги.

— Ну да, помню. Цветок папоротника открывает клады?

— Точно. Хотя куда чаще он жизнь обрывает. Ведь такая сделка на земной территории незаконна, а лепреконы от природы жадные и злобные.

Я ткнул пакет с банкой кончиком ботинка.

— За такую штуку они, наверное, душу готовы продать?

— За такую? Хммм… Ты понимаешь, таких было изготовлено в одном из московских секретных НИИ всего штук пять. Или шесть. На всю вселенную, представляешь? Когда случился кризис каскадного зла, проект закрыли, а все банки спрятали или уничтожили. Возможно, это вообще единственный экземпляр. Я даже не представляю, за сколько это можно продать.

— В нем так много силы?

— Это же концентрат! Не сырец, который у нас с потолка в тоннелях капает, вперемешку с грязью. И не те пары, какие можно с пассажиров собирать, когда у них эмоции слабые и не всё перерабатывается. Эта банка… Ну, примерно как атомная бомба!

Я присвистнул. На душе сразу стало тоскливо.

— Знаешь что, друг мой зубастый? А давай поскорее заберём это отсюда и смотаемся? Нехорошо мне как-то. От осознания, что мы находимся глубоко под землёй, одни, и рука не сжимает ничего тяжёлого.

— И железного, — кивнул Сфинкс.

— И скорострельного, — подтвердил я.

Сфинкс склонился над находкой, отцепляя крепления невидимых трубок. У меня тихо тренькнул в кармане коммуникатор.

В сообщении не указывалось имя отправителя. Текст был коротким, всего из трёх слов.

— Что там? — поинтересовался Сфинкс.

— Кажется… Это директор. Пишет: "Не забудьте пакет".

На этот раз присвистнул уже Сфинкс. Не комментируя осведомленность шефа, он потянул за полиэтиленовые ручки и протянул находку мне.

— Раз такое дело, тогда на!

Я принял пакет, он оказался довольно лёгким. Не атомная бомба, а скорее свитер или джинсы, скатанные в рулон и сунутые для небрежной переноски. Точно такой же пакет всё время возил при себе…

— Чёрт!

— Что такое? — напарник замер и заметно напрягся.

— Вспомнил кое-что. Я, кажется, знаю, чья это банка. Уже держал этот самый пакет в руках.

— Это ещё тогда? В первую встречу с Буньипом?

— Да. Вот за чем они с братом тогда охотились.

— Выходит, всё-таки нашли! — сделал вывод Сфинкс и полез по лесенке на смотровую площадку.

Там мы наспех осмотрели шкафы с бухтами проводов и мозаикой печатных плат, изучили показатели контрольных приборов. Убедились, что в работе трансформатора ничего не нарушено, и вышли в коридор.

— Вообще, ничего удивительного, — вдруг вернулся к теме Сфинкс, закрывая за собой двери длинным желтым ключом. — Зная этих двух отморозков, за такой жирный куш они даже в полном вагоне рискнули бы тебя прирезать.

— Ну спасибо, утешил. Только знаешь, у меня картинка не складывается.

— Правда? А что тебе не нравится?

— После драки пакет этот, то есть банка, пропала. Хвостам она не досталась, и они даже пытали нас с Лёшкой на эту тему.

— Значит, потом Буньип её всё-таки нашёл.

— Не думаю. Мне кажется, кто-то ещё обесцвеченный был в тот вечер в поезде. Может быть, Оболтус успел впрыгнуть в соседний вагон? А потом уже в депо пробрался и выкрал пакет, пока Петрович отбивал меня у Хвостов. Так или иначе, у Буньипа вряд ли был шанс выследить похитителя.

— Ну да. И на видео в руках у него пакета не было, — вспомнил Сфинкс.

— Да, и тележку, которую он здесь подобрал, мы тоже, кстати, не нашли.

Сфинкс остановился. Осмотрел следы на грязном полу: с полосами от колёсиков в одну сторону и без полос — в другую. Потом звонко шлёпнул себя по лбу.

— Напомни, что там говорила тебе Вересаева, когда отправляла сюда?

— Да она много чего говорила. Даже что-то про нерест русалок. Я подумал, что она того, подшофе.

— А что там с нерестом, когда и где, по какой станции?

— Вроде, сегодня. Да я не вслушивался, бред же!

— Пошли обратно! Быстрее, быстрее! И доставай трубку, пиши Вересаевой, чтобы немедленно задержали отправку, до нашего возвращения!

— Что задержали?

— Да не тормози, догоняй давай!

Ворвавшись в трансформаторный зал, Сфинкс стал распахивать один за другим шкафы. Если шкаф не открывался, он остервенело дёргал дверцы, выламывая замки. Проверял провода, некоторые платы даже нюхал, тыкал пальцем в сложные схемы распайки.

— Если банка не при чём, будем драться кирпичом! — бубнил он тихонько себе под нос.

— Да что случилось-то, объясни!

— Случилось, что нас с тобой едва не провели на мякине. Банка не имеет отношения к Буньипу. Или оставлена нам специально для отвлечения внимания. А истинная причина… Ага! Вот она!

На дне самого здоровенного стального шкафа лежали обломки бытовой тележки. Такую увидишь в электричке у дачника или в продуктовом магазине у седого пенсионера. Тележка была разорвана в клочья, а все её металлические части воткнуты в переплетение проводов.

Творивший это варварство явно знал, что делал. Контакты были замкнуты со смыслом, в нескольких местах недостаток металла восполняли слесарные инструменты, связка отмычек, обрывки проводов и толстый метровый ломик.

— Неспроста он их в кладовочку отправил, — сам себе пояснял Сфинкс. — Знал, что инструмент пригодится!

Потом он повернулся ко мне:

— Я не спец в энергетике! Хоть убей, не пойму, что за схема тут наворочена! Что Вересаева пишет насчёт задержки?

— Пишет, что это невозможно, — я мельком глянул на экран. — Заливка уже началась.

— Плохо, плохо, плохо! — прорычал Сфинкс. — Значит, выбора нет. Отойди подальше!

Не дожидаясь, пока я выполню эту просьбу, он ухватил конец лома. Используя его как рычаг, навалился всем телом. Изогнулся, словно от боли, рявкнул и вдруг одним резким движением выворотил всё содержимое шкафа наружу.

На смотровой площадке пыхнуло, грохнуло, полыхнуло — и свет погас.

* * *

Я кое-как сориентировался. Паутина вокруг пера по-прежнему светила голубым, упавшая на нас тьма получилась не полной. Различив на полу силуэт Сфинкса и поняв, что он без сознания, я оттащил его от воняющей гарью груды металла. От распределительного шкафа после взрыва осталось немного.

Сфинкс пришел в себя после третьей оплеухи. Сначала замахал руками и попытался отвесить мне ответного леща, но быстро опомнился.

— Кто ж так из обморока выводит? Обалдел?

— Что ж мне было, искусственное дыхание тебе делать?

— Тут бы я тебе нос и откусил!

Он растянул в улыбке рот. От уха до уха. Если в обычном виде, без грима, он своей выпуклой лысиной напоминал "чужого" из одноименного кинофильма, то в таком облике его даже не с чем сравнить. Хищный колобок, не иначе.

— А почему света нет?

— Так это ты сотворил. Я думал, ты этого и добивался.

— Нет, — он мотнул головой, — Это нам вообще ни к чему. Выгляни, только очень тихо, в коридоре хотя бы есть освещение?

Когда я вернулся, он ковырялся в оплавленных железяках.

— Нет там света. По-моему, его вообще нигде нет.

— Да, я уже понял. Тут работнички трудились, золотые руки. Они через этот же шкаф, снизу, пропустили и кабель питания, и даже линию связи. Всё сгорело, всё. Нам повезёт, если успеем.

— Успеем что?

— Успеем починить, пока то, что сидело в кладовке, не придёт сюда посмотреть на нас.

Он вынул из хлама белую металлическую трубку. Кажется, раньше это была ручка той самой тележки. Ткнув ей в пучок проводов, Сфинкс вызвал скрежет, сноп искр, резко одёрнул руку — свет в комнате дважды моргнул и включился. При этом мне послышалось,что кто-то охнул и зашуршал за дверью.

— Забирай банку, держись ближе ко мне. И не шелести пакетом, идти нужно очень тихо. Но быстро. Увидишь Бабайку — сядь и накрой голову руками. Не беги, не прыгай на нее, боже упаси. Просто сядь и зажмурься, понял?

— Бабайку, значит. Из кладовки.

— Скажи спасибо, что не подкроватный монстр. Бабайку хоть можно обратно загнать. Она не настроится на твой страх, чтобы преследовать до конца жизни, как правило — недолгой. Ладно, пошли.

В коридоре не горела половина светильников. Из уцелевших каждый третий моргал или светил вполнакала. Сфинкс, пробормотав: "Как же мне это не нравится!" — пошел первым.

До перекрестка мы добрались спокойно, без приключений. Хотя Бабайка мерещился мне в каждой тени. Трудности начались, когда впереди показался тупичок с кладовкой.

Свет в коридоре, ведущем к выходу, не горел. Одна полуживая лампочка светила вдалеке за поворотом, и мне сразу стало казаться, что в её отсвете что-то шевелится. Сфинкс, оценив обстановку, остановился и прошептал:

— Туда нельзя. То, что сидело в кладовке, теперь там. Придётся выходить через Киевскую.

Я охотно кивнул в ответ.

— Только это ничуть не лучше. Через заброшенный тоннель придется идти. Рискнем?

Я неуверенно развел руками. Заброшенный тоннель не звучал приятно, но мне в тот момент казался милым и желанным местом, в сравнении с жутью, вздыхающей впереди во мраке.

— Ладно, Буньип же как-то прошёл там. И мы попробуем. — Сфинкс аккуратно, не выпуская перекрёсток из вида, свернул в другой коридор.

Мы шли теперь гораздо быстрее, подстёгиваемые фантазией о том, кто может красться сзади. Тем более, что свет становился всё более тусклым, а однажды моргнул, оставив нас в кромешной тьме на целую секунду. Мы выхватили фонарики, но лампы, загудев, снова зажглись.

Поминутно оглядываясь, мы добрались до бокового ответвления коридора, короткой лестницы в шесть ступеней и огромной круглой двери с сейфовым штурвалом вместо замка.

— Вот поганец! — воскликнул Сфинкс. — Он кремальеру заклинил!

Я уже понял. В штурвал, отпиравший эту стальную махину, был воткнут ржавый железный прут метров трёх длиной.

— Идя с той стороны, мы попали бы в ловушку?

— Именно. Остаётся вопрос, как выбрался отсюда Буньип, если бронещит заперт с этой стороны.

— Надеюсь, его Бабайка сожрал.

— Поймаем — спросим, — не разделил моих пожеланий Сфинкс.

Вынув прут и постаравшись как можно тише провернуть рычаг кремальеры, мы распахнули дверь. Внутри оказалось темно, холодно и сыро, но я всё равно испытал облегчение, когда бронещит лязгнул запорами за спиной.

Фонарики светили хило, едва пробивая мрак на несколько шагов вперёд. Судя по эху, помещеньице было немалых размеров.

— Поторопись! Это место нужно пройти как можно быстрее! — предупредил Сфинкс, подавая пример.

Я бы и сам был рад ускориться. Местечко не вызывало желания остановиться и разложить пикник. Мрачная, давно заброшенная пещера, погруженная в кромешную тьму. Намного шире, чем обычный тоннель для поездов метро, даже сдвоенный. И гораздо ниже, чем делаются потолки на станции. Рельсы проложены не по центру, а почти вплотную к одной из стен. Контактного рельса не видно, да и сам путь больше похож на древнюю узкоколейку. Ржавый металл не чувствовал на себе тяжести колеса много лет, а короткие шпалы совершенно сгнили. Железные костыли, распухшие от ржавчины, вылезли из дерева и напоминали корявые пальцы мертвецов, не сумевших выкопаться из-под тяжкого гнета чугуна.

— Никогда не видел настоящих чугунных рельсов. Похоже, это очень старый путь?

"Старый путь?" — слова мои эхом повторились под куполом. Только два этих слова из всей фразы.

— Да, очень, — Сфинкс отвечал гораздо тише. — Он еще довоенный. Строился как времянка, для вагонеток, чтобы вывозить грунт при строительстве. А до прокладки нормального пути дело так и не дошло.

— Почему?

— Место плохое, — лаконично ответил Сфинкс и ускорил шаг.

Я осветил фонариком стену. Под слоем соли угадывалась каменная кладка. Не кирпичи, а здоровенные блоки, тщательно подогнанные один ряд к другому. Ветхие, очень не похожие на массивную железобетонную архитектуру первого участка нашего пути.

— Слушай-ка, это даже не бетон!

— Конечно. Само сооружение старше метро. Намного. Раза в два-три, а может и того больше. Его проходчики нашли, когда прокладывали тоннель от Большой Никитской в сторону Киевского вокзала. В районе проспекта Калинина наткнулись на катакомбы.

— Проспект Калинина?

— Его нет сейчас. В шестидесятых пришлось срыть грунт на несколько метров вглубь, рекультивировать, а всю местность потом заново застроить. Как раз из-за этого могильника, по которому мы сейчас топаем.

— Это что же получается, Новый Арбат?..

— Он самый. А все потому, что с самого начала не следовало могильник трогать. Но теперь что уж…

Я повёл лучом фонарика из стороны в сторону. Свет едва доставал до противоположной стены, теряясь во влажном холодном тумане. Такого тумана не бывает под землёй, не должно быть. Разве что поблизости прорвало трубу отопления, но какое отопление на такой глубине? И весь этот хлам, доски и камни, наваленные вдоль путей, и здоровенная темная лужа в середине пещеры…

— Так это, ты говоришь, могильник?

— Это не я. Это местные так говорят. Кто в метро работал до меня ещё. Я искал по архивам информацию, страсть как интересно было, сам понимаешь. Но не нашел ни слова. Словно и нет этого маршрута. А он есть, так что приходится опираться на устные источники.

Впереди плюхнуло, по поверхности лужи разошлись медленные круги. Словно это не грязная вода, просочившаяся между каменных блоков и стекавшая со сводов в низкое место, а вязкая нефть, проступившая из-под земли. Или что похуже. Сфинкс, однако же, хода не замедлил, а я не подумал отставать.

— И кто в этом могильнике захоронен?

— А кто его знает? По фольклорной версии, что по Москве гуляет, место это называется Пёсьей ямой, и был здесь когда-то подвал Опричного замка.

— Какого замка?

— Ну Опричного! Опричники, слышал?

— А, это еще при Иване Грозном?

— Именно. Был у них символ — отрезанная собачья голова. Поэтому и яма Пёсья, да и другие названия там, на поверхности, соответствовали. Собачья площадь, Собачий переулок, Царёва псарня. Но я думаю, что опричники могут быть и ни при чём. Просто жили они над этим местом,

— А могильник откуда взялся?

— Опять же, если по легенде, то во дворе Опричного замка провинившихся пытали и предавали казням. А тела сбрасывали сюда, в эту яму. То ли специально построили, то ли еще более древнюю нашли под замком. В общем, говорят, много жертв упало в этот песок, много крови пролилось.

Озеро выпустило пару крупных пузырей. Я пожалел, что мы не прихватили с собой железный прут, прижал к животу покрепче банку и в очередной раз пошарил в кармане в поисках чего-нибудь похожего на оружие. Снова нашарил одну только зажигалку. Табельную, которую я выпросил в оружейке, узнав, как опасно для меня облучение.

— И что было дальше?

— Был большой пожар в городе. Район выгорел, на его месте новые дома поставили. Про Пёсью яму забыли. А когда метро строили, вскрыли это место случайно, да и пожадничали. Решили сэкономить, прямо по старым камням новую дорогу проложить. И даже планировали вот тут прямо станцию поставить. Видишь, сколько материала натащили? Могла бы быть тут станция "Красные пески".

Сфинкс скрестил луч своего фонарика с моим. В световом пятне при удвоенной яркости я внезапно понял, что поверхность грунта имеет коричневатый оттенок. Не цвета красной глины в калмыцких степях, а насыщенней, жирнее. Да и вода в озере вовсе не черная, как мне казалось раньше.

— В эту яму вроде как чистый песок возили с реки, сверху на тела сыпали, чтобы кровь замученных людей скрыть. А она каждый раз вновь проступала.

Заметив, что я поёжился, он добавил:

— Вряд ли это кровь, конечно. Пахнет не кровью, а дрянью какой-то. Но проверять я бы не пошёл.

Мы зашагали дальше. Теперь я старался наступать только на рельс, чтобы даже изредка не касаться ногой песчаного грунта. По рукам бегали мурашки, хотелось полной тишины, чтобы уши улавливали любой шорох. Но каждый шаг, как назло, звучал здесь хрустом и скрежетом. Молчать оказалось страшнее, чем слышать свой голос в эхе.

— Если ты не веришь в легенду, почему же считаешь, что место гиблое?

— Потому, что так оно и есть. В эту низину, по моей личной версии, веками стекал негатив со всего города. Света Леи поблизости нет, ты зажигалку-то свою не тискай. Может, поэтому людские эмоции тут и не разлагались, а только накапливались и гнили. Злобы набралось целое болото, и стоит человеку задержаться здесь подольше, крышу сносит в самой худшей традиции.

В подтверждение его слов озеро вздохнуло, зашуршала по песку волна. Я шёпотом выругался.

— Полпути только прошли, — так же шёпотом проговорил Сфинкс. — Плохо, медленно. Как бы нам на студентов не нарваться.

— На каких ещё студентов?

— На чёрных, — спокойно, без капли иронии ответил он. — Живут здесь, если можно так выразиться.

Я подумал, что не буду спрашивать, откуда в таком месте могли взяться студенты. И почему они чёрные, и почему они "если можно выразиться" живут. Нет уж, давай лучше обсудим это всё потом, когда выберемся отсюда.

— Когда ветку к вокзалу тянули, — без спроса продолжил Сфинкс, — проходчики вломились в Пёсью яму с восточной стороны. Нет бы им кинуть в пролом пару ковшей земли и придумать байку про плывун. Но там посуше, возвышенность, и они не сразу разобрали, куда их занесло. А потом уже поздно было, начальство радостно подправило чертежи и отрапортовало наверх об экономии и сокращении сроков строительства.

— И что потом?

— Потом сюда археологи набежали. Пока бригада «Метростроя» песок из русла черпала, чтобы основание усилить, учёные в этом песке по локоть рылись. Над каждым найденным медяком, над каждой пряжкой тряслись, да всё поговаривали, что по приметам, мол, есть шанс библиотеку Ивана Грозного отыскать.

— В сыром песке? Правда?

— Ну, не знаю. Я эту историю в десятом пересказе получил. Как сам услышал, так и тебе рассказываю.

— Ладно. И что дальше.

— Дальше? Дальше всё просто. Начали рабочих ночные кошмары мучить. У тех, кто в песке замарался, язвы по коже пошли. И одежда от бурых пятен не отмывалась, словно и впрямь её в крови вымазали. Ещё случались здесь массовые галлюцинации, целые бригады слышали из-под земли крики и стоны, а потом откачанная насосами лужа снова проступала кровавой жижей. В общем, быстро народ сообразил, что место здесь гиблое и метро сюда заводить не стоит.

— Я думаю, привираешь ты. В те годы суеверными историями стройку было не остановить. Легче самому под расстрельную статью загреметь за саботаж и вредительство.

— Это да, — охотно согласился Сфинкс. — Где криком, где пинками гнали людей обратно в яму. Учёные, правда, всё больше и больше азартом горели, студентов таскали с собой на практику. Так их пускали даже по ночам, одних, чтобы быстрее своё ковыряли и под ногами поменьше путались. Таким вот макаром земляные работы почти на треть длины провели, оборудование и материал затащили, а в том конце уже арматуру плели и заливку бетона готовили. Тогда вся эта дрянь и случилась…

Он замолчал и остановился. Я, балансируя позади него на рельсе, оступился и чавкнул ботинком в сырой песок.

— Тихо ты! — прошипел Сфинкс и поднял луч своего фонаря повыше.

То, что сидело на стене, не было похоже на человека. Черная фигура, совершенно голая, покрытая слоем бурой маслянистой грязи, блестящей на свету. Существо уцепилось за каменный выступ пальцами рук и ног, все пальцы были у него одинаково тонкие и длинные. Балансируя в полутора метрах над рельсами, почти параллельно полу, оно крутило головой, прислушиваясь.

— Что это? — выдохнул я, едва слыша собственный голос.

— Студент, — ответил Сфинкс.

— Археолог?

— Да. Тогда на майские метростроевцам дали отдохнуть, всё равно график опережают. А учёные после смены на поверхность не вышли. Их только на третий день утром хватились, когда сразу несколько родителей о пропавших детях заявили. Нашли-то быстро, вот прямо тут. Одних только фотографий, показанных прокурору, хватило, чтобы всех выживших при задержании археологов отправили на психиатрическую лоботомию. А стройку с обеих сторон бронещитом отгородили и навечно заморозили.

Черная фигура на стене шевельнулась и невнятно зашамкала губами. Свет фонаря её нисколько не беспокоил, а вот наш шёпот, кажется, привлекал.

— А что было-то? — выдохнул я с упорством обречённого, словно мало мне было уже услышанного и увиденного ужаса.

— Они соорудили дыбу. Из опрокинутой вагонетки. И две ночи пытали своих студентов, в перерывах подвешивая их к штабелю шпал на крюках. Расписали все стены диаграммами, вместо краски применяя… Ну ты понял. Это всё восстановили потом по следам, поскольку тел студентов, когда за ними вернулись, на месте не нашли.

— Это невозможно. Как он мог здесь за столько лет выжить?

Сфинкс сделал движение головой, словно хотел обернуться, но вовремя одумался.

— В каком смысле "выжить"? Кроме таких идиотов, как мы, живые здесь не водятся.

Фигура на стене зашипела и вдруг повернулась к нам лицом. В свете фонариков два бельма на её глазах выпучились, по ним пробежал кроваво красный отблеск.

Волосы мои встали дыбом. Отступив на шаг назад, я соскользнул с рельса, ботинок снова чвакнул в мокром кровавом песке. Нежить пискнула и обратила свои бельма прямо на меня, словно я наступил не в жижу, а прямо на её скользкую обезьянью лапу. Руки мои судорожно тискали зажигалку, и когда тварь качнулась ко мне, пальцы сами сделали неосознанное движение, просто нервный жест: крутнули колёсико.

Чирк! — хрустнул кремень. В пещере стало холодно. Нестерпимо, могильно, и мой следующий выдох окрасился белым, быстро растворяясь в индевеющем воздухе. В тот же миг фигура студента отлепилась от стены и грянула оземь, корчась в судорогах.

Сфинкс выругался грязно и витиевато, на своем родном языке, но я всё равно понял смысл.

— Пошёл вон, ублюдок! — прорычал он, подбегая к мертвецу и нанося ему мощнейший удар ногой в голову.

Словно тряпичная кукла, студент слетел с рельсов. Покатился по песку, плюхнулся в кровавую жижу и исчез.

— Ты что, совсем больной? — эти слова уже относились ко мне. — Ты же последние капли силы выжег! Что я теперь против них выставлю, когда полезут?

В луже плеснуло. Оба наших фонаря осветили бурлящую поверхность, из которой медленно поднималась черная фигура мертвеца.

— Бежим! — скомандовал Сфинкс, но опоздал, потому что я в этот момент уже проносился мимо него.

Вопль, какой обычное человеческое горло способно издать только в минуту страшных мучений, раздался у нас за спиной. Эхо отразило его, прокатило во все концы пещеры и вернуло обратно искаженным, ещё более жутким. Но по-настоящему паника вселилась в мою душу, когда этому вою издалека ответил ещё один. А затем ещё и ещё, и каждый звук бился под потолком, складываясь в ужасные слова.

— Сзади орут, — прокричал мне в спину Сфинкс. — Если нам повезёт, на пути не встретятся, тогда добежим до шлюза.

— Сколько же их там?

— А ты дождись и посчитай, если интересно.

— Студентов сколько было? Трое?

— Да. А сколько тут до них людей сгинуло? Сколько могли подняться после того ритуала?

Я не думал, что могу бежать быстрее, но поди ж ты, этих слов мне хватило, чтобы побить рекорд. Лёгкие горели, ноги подгибались. Казалось, адреналин полностью вытеснил кровь из вен. Я не бежал, летел.

Момент, когда из тьмы вынырнула вторая тварь, я мог бы прозевать. Фонарик и так метался над подом, едва успевая освещать мне гнилые шпалы. Светить им по сторонам я даже не пытался, но два белых пятна глаз, падающих на меня с потолка, разглядел. А может, оно специально показало их, чтобы напугать и сбить с шага, только вот остановить меня в тот момент не смог бы даже встречный поезд на полном ходу.

Я лишь пригнул голову, выставил вперёд локоть и впечатал им между бельмами. "Не так уж сложно", — пришла в голову мысль шагов десять спустя.

Чвакнувшая об стену гадина в тот же момент очухалась и завыла от ярости. Ей вторили другие, многочисленные и куда более близкие, чем в первый раз.

— Под ноги смотри! — прохрипел позади Сфинкс. — Там арматура в полу! Не упади, разорвут!

Пещера резко сузилась. Чугунные рельсы кончились, теперь мы бежали не по песку, а по довольно ровной и твердой поверхности. Справа и слева от бетонной дорожки выросли пучки ржавых стальных прутков.

— Проклятье, нагоняют! Увидишь бронещит, беги к нему и крути рычаг. Изо всех сил крути! Я буду держать их, пока дверь не откроется!

Здоровенный шлюз в полметра толщиной, точно такой же, как и на входе, мой фонарь высветил сразу же после этих слов. Фоном, пока мои руки крутили колесо кремальеры, пришёл в голову вопрос: могут ли чёрные твари ползти по бетонному потолку так же ловко, как делали это по кирпичной кладке?

Позади раздался победный визг и отчаянный крик Сфинкса. Я провернул рычаги в последний раз, а потом решил, что наплевать, бросил и повернулся. Во мне внезапно пропал страх, сменившись знакомой уже злостью и раздражением.

Перед глазами не плыл туман, как прежде, и эмоции тоже ощущались иначе. Они то приходили, то отступали, наполняли меня постепенно, словно морские волны во время прилива. Всё верно, ведь я выжег весь свет Леи, мне неоткуда черпать агрессию.

Сфинкса не было видно в клубке чёрных, словно обгорелые палки, скользких тел. Они навалились сверху, вереща и расталкивая друг друга, стараясь дотянуться до живой трепещущей добычи. Пока живой, пока ещё цепляющей руками прутки арматуры, пока ещё способной ломать тонкие конечности и разбивать черепа. Но уже схваченной и оплетённой, уже сползающей под натиском врагов к чёрному озеру.

Я чувствовал раздражение к Сфинсу, почти неприязнь. Он не справился со своей задачей, поэтому нас обоих сейчас разорвут в клочья. Плевать, пусть рвут, я ведь тоже не справился. Зато перед окончательным провалом я от души наподдам этой сколькой мерзости!

Рукам что-то мешало. Оно и раньше мешало, когда я проворачивал рычаги, но я только сейчас обратил, наконец, внимание. Треклятая банка в треклятом пакете.

Мне страстно хотелось прыгнуть в самую гущу чёрных тел и крушить, рвать, терзать, пока они не уволокут нас обоих в кровавую жижу. Но вместо этого я разорвал пополам пакет и вынул загадочную медяшку — аккумулятор силы. Ухватил верхний диск кончиками пальцев, а нижний зажал сгибом локтя, придавив к животу, — так держат пузатую стеклянную банку, желая снять прилипшую крышку и напиться прямо из горлышка. Между дисками булькнуло, я потянул изо всех сил.

За моей спиной громко клацнуло. Видимо, я всё же сумел докрутить кремальеру. Бронещит под собственным весом сдвинулся с места, пропуская слабый свет: по ту сторону работало дежурное освещение.

Вместе со светом меня обдало горячим и сухим. Медный диск на банке ни капельки не сдвинулся, изменилось что-то внутри неё. Черные твари на полу тоже это почувствовали, поскольку разом прекратили гвалт и уставили на меня свои слепые рожи.

Целый океан злобы накатил на меня, накрыл с головой. Белая пелена в глазах снесла все мысли и эмоции, оставив лишь ярость. И на этот раз я не пытался её удержать. Я физически ощутил черных тварей, почувствовал то же, что десятки лет в темноте чувствовали они. Я ослеп, как они, но чувствовал каждую сквозь белый туман. И они ощущали меня, впитывали все мои чувства, и злобное торжество их с каждым мгновением угасало. Моей злобы оказалось больше, чем они знали в своём подземелье. Больше, чем они могли вынести.

Потом мертвецы полетели в разные стороны. Их лёгкие и хрупкие тела разбивались о стены, нанизывались на торчащую проволоку, ломались под струями ярости. Я не контролировал себя и не понимал, что делаю. Разуму казалось, что тело моё вообще не двинулось с места, но черная нежить неслась врассыпную, чтобы забиться по спасительным щелям и густым омутам Пёсьей ямы.

Как и в прошлый раз, финальную сцену спектакля досмотреть не получилось. Очнулся я, когда Сфинкс уже вытащил меня за химок из пещеры, бросил на пол в светлом и спокойном тоннеле, навалился на рычаги, закрывая замок бронещита. Я смотрел на него снизу и не мог выговорить ни слова.

Сфинкс прокрутил кремальеру до упора, прислонился спиной к стене и бессильно сполз на пол.

— Очухался? — с некоторым удивлением произнес он через пару минут, поймав мой взгляд. — Это хорошо. Мне нестерпимо, сию же минуту нужно знать, что, чёрт подери, ты здесь устроил?

* * *

Вересаева была нервной, раздражённой, словно ведьма, что забыла завести будильник перед ночью первомая. Внешне она предстала перед нами неизменно спокойной и подчеркнуто вежливой, но я-то уже приноровился улавливать нюансы. К тому же, этот оранжево-красный жакет, этот резкий макияж, эти шпильки, на каких в здравом уме не спускаются в метро, чтобы не застрять ногой в ступенях эскалатора…

Когда ребята из дежурной смены подобрали нас у шахты вентиляции и буквально на руках вынесли в зал на Киевской кольцевой, Вересаева встретила не приветствием, а совсем уж не характерным для неё раздраженным: "Ну наконец-то, где вас черти носили?" Я хотел ответить в духе: "Там, куда ты на метле не долетишь!" — но успел прикусить язык. Во мне ещё плескались отголоски зла, и я это, к счастью, осознавал. Не стоило направлять эмоции против человека, не заслужившего ничем такого обращения. Тем более, в прошлый раз я дал ей слово держать себя в руках.

Вересаева, подняв вверх руку, жестами подозвала к нам Леночку-фельдшера и распорядилась "в порядок их привести, дать нашатыря или что там…" Пока Лена наспех проводила осмотр, стороны продолжили обмен любезностями.

— Я разрешила вам залезть на старые уровни. Я закрыла глаза на то, что вы додумались провести в секретные помещения постороннего человека. Я просила всего лишь проверить вашу версию и немедленно вернуться.

— Мы проверили!

— Да? Ну слава богу! Только попутно вы устроили аварию на трансформаторе и обесточили три глубоких горизонта. А что за фейерверк ослепил защитные системы отсюда и аж до Арбатской, я даже знать не хочу, за это с вас Брехун отдельно спросит!

Сфинкс что-то отвечал, а я, чтобы не встревать, постарался абстрагироваться от её холодного ровного голоса. Понятно же, что не наши похождения выбили её из колеи. Будь дело в нас, чего бы она прискакала сюда, на Киевскую, если выйти мы должны были совсем с другой стороны?

Ища, на что бы отвлечься, я сперва разглядывал вырез халата Леночки. Потом она это заметила, и я сделал вид, что всё вышло случайно. Отвернулся, уловил позади некое движение, вытянул шею и высунулся из-за колонны. И от удивления чуть не звякнул своей челюстью об мраморную плитку пола.

Такого зрелища мне в метро, при всех его чудесах, видеть ещё не приходилось. Правую сторону станции заливал бледно-розовый свет. Интерьер под этим свечением преобразился, стены словно раздвинулись, а пилоны казались тоньше и стройнее. Лёгкие полупрозрачные тени скользили по потолку, солнечные зайчики, рожденные вовсе не солнцем, плясали по каменным панелям. Мозаика на внутренней части станции, так восхищающая тысячи туристов, теперь выглядела и вовсе живой, словно фигуры на ней переглядывались, пританцовывали в такт беззвучной музыке.

Да, это была несомненно музыка. Я остался уверен в этом, даже когда разглядел, откуда она растекается по залу. Непрерывный поток света и теней бежал там, где полагалось лежать рельсам. Кипя, бурля, масса светящейся воды проносилась мимо нас, втекая со стороны Парка культуры и исчезая в тоннеле на противоположном конце станции. Поднимаясь под самый потолок, но аккуратно обтекая люстры, вода не роняла ни капли на платформу, не пересекала прочерченную в камне линию. Эта чуть заметная выпуклость на полу по всей длине станции обычно предупреждает пассажиров о крае платформы, об опасной близости к подходящему поезду. Сейчас линия была ещё и границей между нашим миром — и миром музыки, света и волн.

— Какая красота! — вырвалось у меня.

— Да, между прочим, — откликнулась Вересаева. — Я на час задержала пуск воды. Что прикажете мне ответить на вопрос королевы, почему её русалок держат в каменной кишке и не выпускают в океан?

— Русалки?

— Они в бешенстве, и я могу их понять. Вода стоячая, двадцать два градуса! Того и гляди, прямо здесь нереститься начнут!

Я вгляделся в воду и осознал, что мне не мерещится. Лица. В волнующейся и искрящейся толще воды мелькали десятки женских лиц. Округлости их фигур дорисовала уже моя фантазия, ибо никаких фигур среди водяных струй нельзя было ясно разглядеть. Кожу русалок покрывала мелкая серебристая чешуя вроде селёдочьей, и её узор начисто стирал все различимые формы.

— Ответьте её величеству, — отозвался Сфинкс, — что мы только что спасли всё её маточное стадо.

— Это серьезное заявление или одна из твоих дурацких шуточек?

Вересаева упустила контроль над мимикой и под глазами сложились едва заметные недовольные морщинки. Сфинкс в ответ протянул ей обрывки пакета с медными дисками.

— Это что… банка?

— Она самая, Елена Владимировна. Была установлена в трансформаторный коллектор и вот посюда заполнена. Думаю, не меньше месяца заряжалась. А схему аварийного сброса кто-то закоротил на массу, а канал массы взял — угадайте, с какого перегона?

— С краснопресненского, — уверенно сказала начальница, и губы её зло сжались в две бледных линии.

— Точно так. Стоило русалкам открыть переход в свои теплые нерестилища, и в тоннель разрядились бы все аккумуляторы.

— И имели бы мы посреди Москвы полный тоннель ухи, — добавил я.

— Стожар, ну вы-то куда? Интеллигентный человек, не уподобляйтесь этому… хищнику, — процедила Вересаева.

— Ухи — это в лучшем случае, — как ни в чём не бывало продолжил Сфинкс. — Если бы вместе с аккумуляторами детонировала банка, мы имели бы подгоревшие королевские креветки.

Замдиректора выхватила устройство из его рук. Уже в спину ей Сфинкс закончил:

— А представьте, если бы банка была полной? Сквозной тоннель в мир, покрытый океанами! Аквапарк на Красной площади и рыбалка с Останкинской башни!

Она сделала нервное движение плечами, словно хотела обернуться, но сдержалась. Прошла прямиком к бурунам, крутящимся по водяной преграде.

Буруны раздвинулись, поднялись двумя вертикальными волнами и обхватили мою начальницу, полностью скрыв от глаз. Никто из полутора дюжин сотрудников, суетившихся на платформе, не обратил на это ни малейшего внимания. Значит, всё в норме, так и должно быть.

— Слушай, зачем ты ей так жёстко? Банка же была для отвода глаз, ты сам говорил?

— Проверить хотел. Что-то мне подсказывает, неспроста она нас с тобой трансформатор проверять отправила. Не верю в такие жёсткие совпадения.

— Ну, знаешь! Если она и была в курсе, то вида не подала. Все эмоции натуральные. С поправкой на то, что это Елена Владимировна и её эмоции попробуй прочти. А потом, устраивать такую опасную аварию ради нас двоих — не слишком ли круто?

— Эка ты хватил. Гибель королевской стаи при миграции — это если не война, то как минимум разрыв дипломатических отношений. Вересаева не дура, такими вещами шутить не будет.

— Вот-вот. У меня ощущение, что она всерьёз напугана.

— И тем не менее, провалиться мне на месте, если она не знает об этой истории гораздо больше, чем мы с тобой.

Я хотел было ответить, что ей такое знание по рангу положено, но тут вновь заволновались буруны. Вересаева вышла из водяного столба — совершенно сухая, машинально отметил я краем сознания — и пристально посмотрела на меня. А потом поманила пальцем.

— Королева хочет видеть тебя, — пояснила она негромко, когда я подошел поближе.

— Только меня?

— Вот мне самой интересно. Диверсию, если не кривить душой, предотвратил Сфинкс. Но видеть она желает тебя. Мне бы очень хотелось знать, что это значит?

Судя по всему, вопрос был риторический. Я все равно не знал ответа, поэтому молча дождался, когда она шагнула в сторону, открывая дорогу к воде.

Струи колыхались, переливаясь розовым и золотым. Они обхватили меня и властно придвинули к краю платформы. Словно не вода, а сотни прозрачных рук надавили на плечи.

— Ну здравствуй, — услышал я тихий и низкий бархатный голос, как только купол замкнулся за спиной. — Значит, это тебе обязана жизнью королевская семья? Честно сказать, ты не выглядишь особо сообразительным или похожим на героя.

Я сунул руки в карманы, чтобы скрыть, как дрожат пальцы. То ли нервную систему до сих пор колотило после схватки в тоннеле, то ли это уже новые впечатления так взбодрили. Не хватало ещё упасть прямо в лужу, чтобы меня после всего на скорой увезли. Идеальное завершение для такой ночи!

— На вкус и цвет, ваше величество. Я бы тоже мог съязвить о вашей внешности, если бы видел, с кем говорю.

Бурлящая преграда выровнялась и стала прозрачной. За ней словно за толстым стеклом проступил образ собеседницы.

Без сомнений, она была красива. В своем роде. Четкая подтянутая фигура, плавные изгибы бёдер, чуть округлый живот. Широкая крупная грудь, хотя сразу понятно, что королева не относилась к классу млекопитающих. Под мелкой серебряной чешуёй бугрились мышцы, неизбежный атрибут жизни в плотной водной среде. Атлетические плечи переходили в настолько же сильные руки. Ну и, конечно, хвост. Не легкомысленный хвостик гуппи, какой рисуют русалкам в мультфильмах. Э нет, это был здоровенный, увеличивающий длину тела до добрых трёх метров, резко расширяющийся к окончанию акулий треугольник.

В общем, красота для тех, кто в ней понимает. Лично я, встретив такую красотку на морском побережье, задал бы стрекача куда подальше. И потом до конца жизни испытывал фобию даже при виде ведра с водой.

— Дерзишь? — ничуть не удивилась королева. — Забавно. Интересно, это твоя исконная манера или последствия травмы?

— О, вам Вересаева и об этом рассказала?

— Ну что ты! Первый принцип Елены Владимировны — никогда не обсуждать дела Метрополитена с путешественниками, а своих подчинённых — с посторонними. Но у меня есть свои способы получения информации, так что в общих чертах твою историю я знаю. Скажи, что тебя больше всего беспокоит в твоей аномалии?

— Меня беспокоит, что я превращаюсь в колдуна. А больше всего — что я при этом не могу себя контролировать. Боюсь однажды сорваться и натворить дел. Причинить вред своим близким. Или просто тем, кто этого не заслуживает. В моей крови такой коктейль, что совладать я не в силах. А когда стараюсь взять себя в руки, просто отключаюсь.

Вода у самого пола брызнула. В мой воздушный пузырь медленно, оставляя на мраморе мокрый след, проникло щупальце.

— Не бойся! — приказала королева. — Он тебя не съест. Да не дёргайся ты, не сделает он тебе ничего плохого. Он всего лишь лейб-медик нашего эскорта. Осмотрит твои раны.

Я был бы рад не дёргаться. Но не мог. После всех событий этого бесконечного дня вообще удивительно, что я не сорвался в истерику.

С другой стороны, я хотел бы дёрнуться. Но не мог. Купол воды оказался прочнее металла, а щупальце ловко, профессионально спеленало меня и притянуло поближе к жёлтым круглым глазам, каждое из которых размерами напоминало колесо легковушки.

— Вообще-то он акушер, — хихикнула королева. — Но зато самый старый и опытный во всем Северном океане!

Я нашарил взглядом белый круг под брюхом медика и два черных треугольника по центру. Немного похоже на клюв попугая, только раз в пятьдесят больше. Вот тут я задёргался по-настоящему. Даже, кажется, наступил на кончик щупальца. Глубоководный убийца в ответ положил мне на лицо два ряда своих присосок и резко их расслабил. Мне показалось, что голова сейчас попросту лопнет от перепада давления.

Когда способность дышать вернулась, я мокрым мешком плюхнулся на пол. В глазах плыли разноцветные круги.

Рядом тихо плеснуло и зашуршало. Я приподнял голову. Королева сидела на краю платформы, свесив хвост вниз, к рельсам. Разглядывая меня круглыми зрачками без век, она машинально отжала воду из своих густых каштановых волос и закинула их за спину.

— Прости за такое неделикатное вторжение, — почти ласково попросила она. — Наши врачи нечасто встречают представителей вашего вида. Думаю, в качестве пациента — это первый случай за всю историю. Зато теперь твоя кровь очищена и ты больше не будешь страдать от вспышек гнева.

— И иммунитет к силе Леи вернётся?

— Нет. Одно дело очистить кровь. Для океана, растворяющего в себе любой яд, это не сложно. Другое дело — затягивать раны, которых даже нет на теле.

— Не умеете? На кой чёрт мне тогда ваша помощь? — огрызнулся я, нагло усаживаясь рядом.

— Злишься. Помни, что злость не просто побочный эффект от разложения света Леи. Злоба — это твой выбор. Она поражает тебя с той же силой, с какой ты выплескиваешь её наружу. Твоя суть, твой характер уже начали меняться. Сегодня в заброшенном тоннеле у тебя под рукой оказался запас энергии, чтобы насытить свою злобу. А в следующий раз она обуглит твою душу так же, как обуглила тех несчастных студентов.

— Вы меня окончательно запутали, — признался я. — Рана не позволяет мне защищаться от света Леи?

— Верно.

— Раз облучение не выводится из тела через припадки ярости, то оно будет копиться внутри?

— Тоже верно.

— Но ведь это ничем не лучше? Я буду мутировать!

— Но не так быстро, это во-первых. И ты сможешь бороться с этим, во-вторых.

— Мне говорили, что с этим нельзя бороться.

— Бороться можно всегда. Не всё можно победить, но всегда есть возможность хотя бы вступить в борьбу. Помни, что злоба — самая примитивная из эмоций. Самая эффективная, но и самая травмирующая. Подумай как следует, и ты найдёшь способ не наносить себе новых ожогов. А если постараешься, то и залечишь старые раны.

Темное бесформенное пятно в воде отвлекло королеву от нашего разговора. Она ожидала появления этого существа, сразу же соскользнула с платформы и погрузилась. Но водяной купол не раздвинулся, из чего я сделал вывод, что аудиенция ещё не окончена.

— Подними руки, — велела королева через минуту, возвращаясь. — У меня есть для тебя подарок.

Я повиновался. Две женских руки с тонкими и очень длинными пальцами нарушили гладь стены и протянулись к моим бёдрам. Мы почти коснулись друг друга лицами, но интимности в этом движении было не больше, чем в оценке свежести рыбы на базаре.

— Это он ранил тебя, и он однажды тебя спасёт, — заявила королева.

— Звучит глупо, как в предсказаниях сказочных оракулов, — не оценил я.

— Заткнись и просто носи его всегда при себе.

Королева отстранилась, давая мне возможность ощупать руками штаны. Так и есть, поверх них что-то было надето. Ремень, а на нём нечто лёгкое, продолговатое, заостренное книзу и совершенно прозрачное.

— Благодарю вас, ваше величество! — сказал я искренне, как только оценил находку.

— На здоровье. У меня эти ножны всё равно валялись на дне без толку, а тебе пригодятся. Будем считать, что мы в расчёте: Водное королевство ничего не должно Москве за своё спасение, а вы не должны отвечать перед нами за допущенную халатность. Теперь ступай и скажи Елене Владимировне, что мы отбываем немедленно.

Вода зашуршала за спиной. Я не двинулся с места.

— Что-то ещё? — удивилась королева.

— Ну да, как бы… Немного несправедливо.

— Что именно?

— Спас вас не я. Я только обнаружил угрозу, если можно так выразиться. А сделал основную работу и рисковал своей шкурой Сфинкс. Вы не хотели бы отметить как-то и его вклад?

Стена между ними покрылась рябью. Королева трясла головой.

— Этот мерзавец? Исключено. Боюсь, если он хотя бы приблизится ко мне, эскорт без приказа разорвёт его на части.

В подтверждение её слов, почувствовав недовольство монарха, о край платформы чиркнула клешня. На бетоне осталась заметная царапина

— Ого! Узнаю манеру Сфинкса. Он и в вашем мире сумел накуролесить? Его репутация растет в моих глазах с каждым днём!

Королева вдруг фыркнула, рассмеялась.

— Нет, он никогда не был в нашем мире. По понятным причинам, он бы там просто не выжил пяти минут. Мы встречались с ним, когда он прятался от коллекторов на курорте мелких озёр. Я была ещё молодой и глупой, сбежала от эскорта и… В общем, он нанёс мне оскорбление, за которое королева-мать объявила его вне закона во всех водных мирах. Впрочем, тебя это не касается.

— Что ж, раз так… Вы всё равно могли бы мне помочь, не уронив репутации в глазах свиты. Кстати, много ли сейчас с вами… такого эскорта?

Время поджимало, и королева уделила мне ещё ровно минуту. Потом пришлось наспех проститься и вернуться в станционный зал — русалки в буквальном смысле больше не могли терпеть.

Подходя к Вересаевой и Сфинксу, я уловил обрывок их разговора.

— Так он что, опустошил всю банку за четыре минуты?

— За три с половиной, — утвердительно кивнул Сфинкс.

Вересаева открыла рот, но вопрос остался незаданным, поскольку я подошёл уже слишком близко.

— Ну, выкладывай. Что она сказала?

— Она отдала меня своему кракену, и тот отфильтровал мою кровь. Вроде бы я больше не буду страдать припадками.

— Да? Жаль. Я уже размечталась. С твоими способностями мы могли бы отбить у нежити заброшенный тоннель.

У меня от одного лишь воспоминания должны были встать дыбом волосы, но они сегодня делали это слишком часто и очень устали. Я только развел руками, показывая, что понял и оценил шутку.

— Она говорила что-нибудь ещё? О претензиях, о компенсации?

— В общем-то, ничего особенного. Просила передать, что инцидент исчерпан. Благодарила меня и костерила почём зря Сфинкса.

Вересаева не сдержалась и коротко хохотнула.

— Почему я не удивлена? Ты что, мерзавец, и там успел накуролесить?

— Она всё так же зла на меня? — вместо ответа спросил Сфинкс.

— Она не уточнила. Но просила тебя смотреть внимательно. Она наглядно продемонстрирует, насколько ты был неправ.

В этот момент правая платформа пришла в движение. Розовый свет утих, золотой блеск прекратился — вода в тоннеле стала почти прозрачной. Стали видны сотни русалок: женщин с округлыми животами, мужчин с полосами лезвий на запястьях и угрозой в глазах. В начале и в конце платформы, ощетинившись когтями и клешнями, прикрывали выходы ракообразные, формой тела и длиной лап похожие на сколопендр, а размерами — на холодильник.

Поток воды шевельнулся, сдвинулся. Как поезд, набирающий обороты, загудел и повлек за собой подводную фауну. Огромный кусок станции сместился и зарябил, оказавшись гигантским осьминогом-хамелеоном. В дальнем от нас конце два таких же осьминога помельче перестали притворяться прозрачными и дали потоку всосать себя в тоннель.

Жутковатую компанию смыло, на их место вплыли новые русалки и новые чудовища-телохранители. Искрящие от волнения скаты, мурены толщиной с ведро, пёстрые рыбки с хищными мордами, морские коньки в боевой сбруе… Всё это разнообразие появлялось перед нами и мгновенно уносилось под давлением бурлящего потока.

А когда живность помельче иссякла, над рельсами показалось нечто совершенно колоссальное. Широкая и острая, покрытая наростами и шрамами морда заняла всю ширину тоннеля.

— Господи, что это? — не поверила глазам Вересаева.

— Отодус! — благоговейно закатил глаза Сфинкс. — Легендарный хищник, ужас семи океанов! Пожиратель китов, непревзойденный убийца!

По мере того, как Отодус вплывал на станцию, царапая плавниками стены, в помещении стихали звуки и даже, кажется, померк свет. Глядя на торчащие из пасти клыки, каждый размером с человеческую голову, замолкали даже самые болтливые из сотрудников.

— Жень, скажи честно. Это всё ради меня?

— Смотри внимательно. Я обещал ей, что ты оценишь каждый экземпляр!

Отодус, повиливая хвостом, скрылся в конце станции. Теперь только одно существо оставалось в воде — и оставалось неподвижным. Величественная женская фигура с акульим хвостом и пышной гривой каштановых волос, развивающихся по течению.

— Хороша, чертовка! — улыбнулся Сфинкс. — Ничуть не изменилась за столько лет. Не представляешь, как я рад, что она меня так ценит!

Я кивнул, и королева, расплескав воду, сорвалась с места. Поток воды зашуршал, захрипел и иссяк.

— Внимание! — Голос Вересаевой вывел зрителей из ступора. — Всем службам быстро за работу! До открытия всего ничего, мы отстаём от графика. Воду спустить, стены просушить, если где рыба в щели набилась — выловить. И не дай бог я узнаю, как в прошлый раз, что вас видели с уловом на рынке! Уволю к чертям, без оправданий и выходного пособия! Проверить все зоомагазины поручаю Сфинксу, а вы его знаете!

Я прыснул в кулак, а Сфинкс довольно оскалился и побежал чуть ли не вприпрыжку осматривать пути в поисках трофеев.

— Ваша работа? — вполголоса спросила Вересаева.

— Зная его самолюбие… — улыбнулся я.

— Вы же понимаете, что он раздует из этой демонстрации целую поэму?

— Ну и ладно. На несение службы это не повлияет, а личному составу развлечение.

— Спасибо вам! — Вересаева совершенно неожиданно обняла меня одной рукой за плечи. — Вы не только хороший напарник, но и хороший друг. Я в вас не ошиблась.

Потом мы сидели со Сфинксом на краю платформы, ели обжигающе горячую корюшку, приготовленную прямо здесь же при помощи микроволновки, которую стащили из кабинета начальника станции. Довольный спектаклем Сфинкс уже сочинял, не стесняясь, новый эпос о своих похождениях в водном королевстве.

— Слушай-ка! Всё забываю поинтересоваться. А у тебя подружка есть?

Сфинкс поперхнулся полуобглоданным хвостиком.

— Это к чему такой странный вопрос?

— Да ни к чему, просто так. Интересно же. Я никогда не видел ни одного представителя твоего вида, кроме тебя, понятное дело. А вдруг ты завтра объявишь, что решил завести семью, наплодить выводок маленьких хищников?

— Предлагаю этой темы не касаться.

— Чего вдруг? Ты дал обет безбрачия?

— Не совсем. Просто… Ну вот ты богомолов знаешь?

— Разумеется!

— Тоже интересные хищники, скажи же? Но будь я богомолом, ты бы стал торопить меня с потомством?

— Не понял. Ваши самки что, сжирают вас прямо после свадьбы?

— Нет. Но принцип схожий. Чтобы на свет появился новый хищник, старый должен умереть.

Я удручённо прикусил язык. Потом всё же решил уточнить.

— Получается, я тебе смерти пожелал? Прости, япросто не знал…

— Ай, это всё фигня, — он махнул рукой, снова демонстрируя улыбку до ушей. — Я отношусь к этому проще. Зато мы увидели сегодня представление, которое даже на Объекте мало кому доводилось наблюдать!

Я взглянул на рабочих, которые при помощи строительных фенов пытались просушить стены станции.

— Да уж! Я даже запереживал, выдержит ли облицовка такой напор воды!

— Ха! — Сфинкс чуть не подпрыгнул на месте. — Эти стены и не такое выдерживали!

— Что может быть круче плывущего на нерест мегалодона?

— Нерест нересту рознь. Считай, сильно повезло, что не в нашу смену проходила миграция в сторону ВДНХ.

— Серьёзно? А что там?

— Примерно то же. Чувствуешь, какой тут теперь запах моря? А никогда не задумывался, почему при пересадке на радиальную в сторону ВДНХ всегда воняет, как из публичного сортира?

Я задумался. Потом вдруг понял.

— Фу! Не может быть!

Сфинкс заржал в голос. Я швырнул рыбку обратно на блюдо, сомневаясь, что на этой неделе у меня ещё появится аппетит.

Предчувствие

— Да нееет, не матерились мы (ик!), товарищ сержант!

<…>

— Не матерились! Мы египтологи! У нас был (ик!) семинар по ег… по биптологии. Мы обсуждали (ик!)гбиптологические проблемы. Ну фараоны там, знаете, пирамиды, иероглифы…

<…>

— Рамзеееес? Да, знаю, Рам(ик!)зеса мы тоже обсуждали! У них там, вообще, такие имена! Этот, как его, Анус(ик!)нумбис! Анумбис, да!

<…>

— Да ничё я не пьяный! И он тоже не пьяный! И не опухший. Он (ик!) китаец просто. Ну а чё, китаец-египтолог, может же быть такое?

<…>

— Да нееее, вы чё, не говорил он такого! Не говорил! Это он (ик!)… Это его зовут так! У них знаете, какие имена? Ну (ик!) у каких египтян, у китайцев, чё вы меня опять путаете?

<…>

— Ну да, это имя такое! Это его зовут Хув(ик!)вейбин. Да никто не матерится, ну чё вы докопались?

Подслушано в метро.

Полторы недели просвистели, не оставив в памяти следа. Я погрузился в рутину с головой, чтобы поскорее забыть чёрные скукоженные морды и фосфоресцирующие глаза мертвецов. Гонял баньши-попрошаек, невесть откуда расплодившихся на Белорусской. Отыскал потерявшегося в пустом подстанционном зале птенца высочайшей четы пернатых обезьян. Помог техникам установить причину отказа подавителей сразу на трёх поездах. И даже получил благодарность Вересаевой за вовремя замеченную попытку гномов протащить коробку с перегноем в шахту вентиляции. В коробке оказались личинки дьявольских коровок. Это как божьи коровки, только дьявольские. Личинки, соответственно, не чёрные козявки с красными кругами на спинке, а белые жирные черви с черными пентаграммами. И жрут не тлю и прочих садовых вредителей, а всё, что шевельнётся в их поле зрения.

Сфинкса в эти дни я почти не видел. Он решил, что я неплохо справляюсь в автономном режиме, поэтому мы договорились работать раздельно. Садились на поезда во встречных направлениях и время от времени посылали друг другу сообщения об оперативной обстановке. Встречались, только когда требовалась помощь с особо дерзкими путешественниками, да ещё в обеденный перерыв, когда мы позволяли себе отклониться от маршрута и перекусить в подземном буфете на Парке культуры.

Со Смысловым мы за это время виделись дважды. Садились всё в том же кафе, обменивались новостями и выслушивали соображения, где искать хвостатого мерзавца Буньипа.

Наконец, в среду утром случилось кое-что необычное. Я получил на коммуникатор сообщение от Вересаевой с указанием явиться на утреннюю летучку. В этот момент я как раз находился в оружейной комнате, получал макгаффины.

— Предмет контрольный номер один, картофелина сырая, без инвентарного номера, — диктовал сам себе техник по вооружениям.

— Серёга, а можно так сделать, чтобы мне, как и Сфинксу, выпадал каждый день контрольный бутерброд, а не сырая картофелина?

— Ничего не знаю, макгаффины распределяются случайным образом, — не меняя интонации, заявил Червяков, но искоса бросил на меня оценивающий взгляд. — Предмет номер два, инвентарный номер сто пять — триста семь. Часы карманные серебряные на цепочке. Поцарапаешь стекло, спрошу как за раритет.

Я пожалел, что рискнул в очередной раз выбирать предметы с закрытыми глазами, наобум. Хорошо, что часы попались, могла быть и сушёная куриная лапа.

— Ну, ты будешь выбирать или мне с тобой до вечера возиться?

— Запиши зажигалку, — решил я не искушать больше судьбу. — Кремневую синюю, номер сто семь — пятьсот сорок два.

— Выдано. Распишись здесь и здесь.

Я распихал мои сегодняшние волшебные помощники по карманам и отправился к лифту. Кабинет Вересаевой располагался пятью этажами глубже.

В зале для совещаний шла традиционная утренняя летучка. Как всегда, разбирали происшествие по личному составу. Заправлял процессом мастер выпиливания по мозгу — кадровик. Вересаева с невозмутимым видом наблюдала, сидя на краешке стола и посасывая пустой янтарный мундштук.

Ещё в лифте я столкнулся со Сфинксом, тоже приглашенным к замдиректора. Он по дороге вкратце описал, чему посвящено утреннее сборище. В общежитии Метростроя подрались два наших оперативника с соседних веток. Да так, что соседи вызвали полицию. Дежурный пролопушил ситуацию, мер своевременно принять не успел, поэтому обоих оперов забрали и продержали в обезьяннике до утра. А поскольку это был обычный полицейский участок, а не из наших подведомственных, дело усугубилось. Вызволить удалось только одного, сильнее пострадавшего, всего час назад, да и то — после вмешательства лично Вересаевой.

Спасённый пребывал в состоянии явной некондиции. С огромным фиолетовым синяком на оба глаза, хромающий на правую ногу, он к тому же источал стойкое алкогольное амбре. Конечно, ни о каком заступлении на линию в таком виде речи быть не могло. Пришлось в срочном порядке переводить его сменщиков на суточное дежурство, чтобы хоть как-то закрыть дыру в табеле.

Но хуже всего, что второго "залётного" полиция отдавать отказалась наотрез. Он при задержании буйствовал, выбесил патрульных, за что пару раз получил дубинкой по мягким местам, а уже в камере надерзил офицеру из городского главка, который заехал с проверкой. В общем, к утру на дебошира уже было готово дело о мелком хулиганстве, и оно вот-вот отправится в суд.

Вересаева пребывала в ярости. Это легко читалось по её лицу, хотя она изо всех сил старалась сохранять хладнокровие, и по забытой на другом конце стола сигарете.

— Вы понимаете, чем это нам грозит? — зампокадрам пафосным тоном снимал стружку с начальника оперчасти. — Теперь обоих выкинут из общежития, это как пить дать. В худшем случае, вообще не дадут больше мест для наших сотрудников. Сами знаете, какая очередь за жильём, у них и у нас!

Затяжной и вправду чувствовал себя виноватым, поэтому молчал, насупившись. Меня же этот цирк не впечатлял. Я пожалел, что пришёл слишком рано, тихо пробрался на свободное место и стал разглядывать единственное, что здесь было достойно взгляда, — Вересаеву.

Она сегодня была особенно прекрасна. Волосы свободно спадали на плечи светлыми волнами, косметики на лице самый минимум, только глаза чуть подведены и на губах неяркая помада — не характерно для неё, но мне именно такой вариант больше всего нравится у женщин. Плюс идеально облегающее платье с дизайнерским ассиметричным узором. Оно заканчивалось чуть ниже колена, а привычка Вересаевой сидеть нога на ногу удваивала эффект. Ни один эксперт в мире, глядя на нашу начальницу, не смог сказать бы сейчас, что она с четырёх часов на ногах, сделала около сотни звонков, выпила пять чашек кофе и скурила полторы пачки своих тоненьких ароматизированных сигареток.

— И это я сейчас перечисляю только самые очевидные последствия! — пыхтел кадровик. — Я пока не спрашиваю о причинах происшествия, ведь вы же всё равно ни черта не знаете!

Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы перестать пялиться и снова уловить нить разговора. Начальник оперчасти, разумеется, знал всё, что только можно было выяснить на эту минуту. По сравнению с ним уровень знания кадровика был ниже процентов эдак на сто. Но ещё Затяжной знал, что Вересаева знает намного больше, поэтому помалкивал.

А вот начштаба не вытерпел и влез. Водилась за ним такая неприятная привычка, подгавкивать руководству при разносе сотрудников.

— Я вижу в этом происшествии просчет не только лишь оперативной части. Хотелось бы услышать также старшего инспектора по особым поручениям. В его обязанности входит проверка сотрудников.

— Да-да, — подхватил этот вброс кадровик. — Вы не следите за личным составом, Виктор Петрович! Отсюда нездоровая обстановка в коллективе, конфликты! Неправильное поведение в быту, спиртные напитки! Вы не интересуетесь личной жизнью сотрудников, по месту жительства их не посещаете. Я жду от вас объяснительную…

— Между прочим, — перебила Вересаева, и зам тут же стал похож на кота, у которого над головой хозяин замахнулся тапком, — это вы мне объясните, Юрий Николаевич, почему наши оперативники бухают, как черти в аду, прямо перед заступлением на дежурство? Они что у вас, постоянно в таком виде службу несут? Вы когда с проверкой по станциям проезжали в последний раз?

"Крайний!" — шепнул я. Сфинкс, сидевший справа, фыркнул, закрыл себе рот ладонью и неправдоподобно закашлялся, маскируя смех.

Кадровик, в молодые годы пять лет отслуживший на флоте, корчил из себя старого морского волка. Для чего демонстративно следовал любым традициям и суевериям, даже самым нелепым. Особо тщательно он избегал слова "последний", употребляя к месту и не к месту "крайний", будто сейчас работал не в подземке, а как минимум в отряде космонавтов-испытателей.

Вересаева бросила на нас раздраженный взгляд, я мгновенно пожалел о неосторожной шутке. Зампокадрам воспользовался возникшей паузой, чтобы наспех сочинить оправдание. Он залопотал, что всё случилось во внеслужебное время, а иначе он бы лично… Вересаева не собиралась его слушать, прервала поток клятв и переключилась на главного, по сути, виновника всей катавасии — заспанного ночного дежурного.

— Слушай, — прошептал я, не поворачивая к Сфинксу головы, — А чего она так взвилась-то? Можно подумать, в первый раз у нас кто-то после смены принял на грудь и подрался. Или в последний.

— А ты что, не знаешь самого интересного? Почему Серёга на самом деле в морду схлопотал?

— Нет, откуда?

— Да это все уже знают, только вслух при нашей Медузе сказать боятся. Ты слышал с месяц назад про инцидент с дриадой со станции Ботанический сад?

— Это про ту, зеленокожую?

Конечно, слышал. Трудно было не услышать, целую неделю только про неё и было разговоров. Нелегалка, женщина с внешностью Афродиты и кожей цвета расплавленного изумруда, пробралась на территорию метрополитена. Пару раз её замечали на перегоне у Свиблово, потом едва не поймали при попытке перейти на кольцевую. Но она ловко ускользала каждый раз. Пошли слухи, что её прикрывает кто-то из наших.

Кто именно, выяснилось, когда она едва не вышла на поверхность через Ботанический сад. Турникет сработал, маскирующая магия исчезла, а незнакомую "новенькую" уборщицу, густо обмазанную тональным кремом, увезли в изолятор. Служебная проверка обернулась строгим выговором начальнику отдела внутреннего контроля, а пара неплохих оперов едва не лишилась должности.

— Ну так вот, — просвещал меня Сфинкс, скалясь от удовольствия. — После тех событий Вересаева вызвала Серёгу лично на ковёр и отчихвостила, не стесняясь в выражениях. Он потом всё гадал, кто мог проболтаться.

— Сёма? — я вспомнил, как зовут второго участника сегодняшней драки. — Ну а он-то откуда…

— Похоже, что к дриаде не только Серёга клинья подбивал. И даже добился успеха. А на прошлой неделе он с горем для себя узнал, почему Вересаева так строго запрещает любые личные контакты с нелегалами.

Я задумался, потом сообразил.

— Да ладно?

Сфинкс расплылся в ехидной улыбке и кивнул.

— Пошёл как-то наш Сёма утром в душ, глянул в зеркало — и понял…

— Ничто на земле не проходит бесследно?

— Так точно!

Сфинкс наклонился ещё ниже и зашептал мне на ухо:

— Серёга сперва на Сёму даже подумать не мог. А тут сопоставил дважды два. Не исключаю, что подсказали, но скорее всего — увидел в холодильнике пузырек с таблетками. И догадался, по какой причине сидит на антибиотиках сосед по общежитию.

Я пожал плечами.

— Сомнительно. Не в правилах Серёги устраивать пошлую драку. Тем более из-за женщины, которую эти донжуаны даже вдвоём защитить не смогли, все равно её депортировали. И не имея доказательств… Нет, это не достойно графа Де ла Фер.

— Драку он не устраивал. Он всё сделал в своём репертуаре: сочинил песню. И спел её под гитару на последней пятничной вечеринке. Произведение имело колоссальный успех, и до Сёмы дошло очень быстро.

— Ох, я боюсь спрашивать, о чем пелось в той песне.

— Там много всего, куплетов на шесть. А припев такой:

"Теперь у нашего Семёна

Растут на жопе шампиньоны".

Настала моя очередь кашлять, затыкая рот ладонью. Вересаева при этом глянула на меня так, что я счёл за лучшее отпроситься и покинуть кабинет, якобы для похода в медпункт. Сфинкс тут же вызвался меня проводить.

* * *

— Миш, от тебя что, коньяком пахнет? Ну-ка отдай фляжку!

— Неа!

Вагон качнуло на изгибе пути. Дородная дама бальзаковского возраста вцепилась в куртку благоверного.

— Что значит "неа"? Ты с утра прикладываешься? Дай сюда!

— Не могу. Это моя последняя защита.

Он ловко отстранился, но супруга ухватилась за поручень и снова придвинулась к нему вплотную.

— Какая защита, что ты мелешь?

— Ты телек смотришь? В новостях что говорят? Эпидемия гриппа в Азии!

— И что?

— А вон видишь, китаец едет? Он чихнёт — и всё. Тебе хана. А я продезинфицируюсь и выживу.

— Какой китаец, Миш? Ты сам знаешь, что это сосед со второго этажа. Он татарин.

— А это без разницы, сейчас все болеют. А я выживу. А тебе хана.

Мужичок довольно заржал, я тоже невольно хмыкнул. Сфинкс юмора не оценил.

— Какие-то они сегодня разговорчивые. Подавители барахлят?

— Нет, вряд ли. Может, с утра просто не погрузились в свои проблемы?

— Все равно надо техникам сказать, чтобы процентов на десять подняли напор.

— Смотри, не переборщи. А то я сегодня уже двух героев наблюдал с передозом. Один на ходу с книжкой проталкивался в хвост состава, ну вроде как время экономил, чтобы потом по перрону не топать. Так зачитался, что на станции вышел из вагона, ногу занёс шагнуть в следующий — а там оп, нету больше! Последний был! И пока он тупил, двери закрылись, поезд ушёл.

— Ну, это бывает. Наверное, недавно в городе, чувствительность повышена. Главное, чтобы он себе парочку не нашёл такую же, а то будут каждое утро в вестибюле по часу стоять, лизаться друг с другом, пока дежурный вручную с них подавление не сбросит.

— Да это ладно. Второй сегодня, вообще красавец. Он на выходе так не хотел нос из экрана вынимать, что у эскалатора налетел на леерное ограждение. Прямо на ребро, прямо своими батарейками. У меня аж зубы свело от сочувствия.

Сфинкс тоже сделал сочувствующее лицо, но чисто из вежливости, и быстро стёр эту эмоцию. Я засомневался, понял ли он шутку, позволяет ли физиология этой бестии осознать трагизм, так сказать, случившегося?

— У некоторых людей такое бывает, — в тысячный раз объяснил мне прописную истину напарник. — Думаю, это эволюция. Таким особям по закону Дарвина суждено вымирать ускоренно, от самых неестественных причин. Они должны быть нам благодарны, потому что под полем подавителя меньше шансов погибнуть, чем даже дома, лёжа на диване.

Робот голосом известной актрисы объявил название станции. Мы двинулись к выходу. Проехав полный круг, хотели пересесть на поезд в обратную сторону. По идее, было бы проще сделать это прямо на ходу, Сфинкс любил развлекать меня неожиданными перемещениями с одного поезда на другой, а иногда и просто между вагонами. Но не в утренний час пик, не при таком количестве неспящих пассажиров.

Сегодня мы с ним разделяться не стали, работали в паре. Так распорядилась Вересаева, когда мы после окончания летучки всё-таки попали к ней в кабинет. Начальница была мрачна, задумчива, но не забыла сделать мне замечание за неуместные шуточки на собрании.

— Коллеги, у меня к вам большая просьба, — начала она, когда мы перешли к делу. — Сегодня вечером надо поработать в особом режиме. А ситуация складывается таким образом, что кроме вас мне почти совсем не на кого положиться.

— Что-то случилось? — уточнил я, хотя это было очевидно.

— Да. Или вот-вот случится. — Вересаева отвечала тихо, без эмоций в голосе. — Проблема в том, что я не знаю, что именно и когда.

— Это как-то связано с делом Буньипа или с нашей линией? — спросил Сфинкс.

— Первое — возможно. Второе — почти наверняка. Помните историю с терактом в отношении русалок?

— Такое за сто лет не забудешь, — заверил я.

— Ну так вот, вчера Брехун доложил мне, что уже третья группа ремонтников, отправленная чинить старый трансформатор, не вернулась с задания.

Сфинкс присвистнул. Я сам хотел это сделать, но он опередил.

— Может, бабайка крысят распугала?

— Возможно. Но маловероятно. Самая первая группа прошла коридоры спокойно. Отработала смену, восстановила кабель связи и почти закончила с электроснабжением. А вот на следующий день о завершении ремонта не доложила. Забеспокоились и направили новую группу только через сутки, и она тоже не вернулась.

— А Брехун куда смотрел?

— У Брехуна сейчас работы выше головы. У него в западном секторе поломка за поломкой, плюс переброска складов на Смоленской из-за ремонта эскалаторов. Подбросили смежники хлопот, расстарались. В общем, его можно понять, хотя стружку с него я ещё сниму. Потом, когда всё закончится.

— Может, туда кого поопытнее отправить? — предложил я. — Посерьёзнее крыс, я имею в виду. С оружием?

— Я уже распорядилась. Вчера, когда Брехун сообщил об исчезновении третьей группы, решено было принять меры с привлечением всех отделов, в том числе оперчасти. Операция назначена на завтра.

Я открыл было рот, но она опередила уточнением:

— Вы участие не принимаете! Хватит с меня одного фейерверка!

— Тогда в чём состоит наша задача?

— Поскольку мы не знаем, что там происходит, всё управление с утра будет переведено на усиленный вариант несения службы. Подозревать можно что угодно, от происков наших спецслужб, которые опять воспылали интересом к нашим беспокойным иноземным друзьям, до диверсии со стороны самих этих друзей. Им давно хочется изменить положение вещей на Земле, только дай повод. Короче, для снятия рисков принято решение освободить изоляторы. Провести внеплановую депортацию всех нарушителей, даже тех, по кому решение ещё не принято.

— Мы же не конвойная рота, — воспротивился Сфинкс.

— Вас никто и не назначает. Вместе с группой Салахбекова из внешнего контроля вы будете просто прикрывать конвойщиков. Но смотреть будете в оба! Возможно, именно этого момента и ждут наши неизвестные противники. Сфинкс, не кривись! Я всё понимаю, но опытнее тебя на кольцевой нет никого. Сегодня в час жду вас на Проспекте Мира.

* * *

Чем ближе подступал "час Х", тем хуже становилось настроение Сфинкса. Закончив с обедом, мы ещё почти полчаса тянули резину, прежде чем явились на минус шестой уровень подвалов управления, к изоляторам.

Не знаю, почему камеры для арестантов перенесли в то же место, что и офис нашей конторы. Раньше, судя по рассказам коллег, таких мест было несколько в разных концах метро. Это позволяло держать выходцев из разных линий Леи компактно, поближе к их родным мирам. Но после серии каких-то трагических инцидентов в 1977 году конвойная служба попала под реорганизацию. Все казематы перевели на проспект Мира, под здание официального офиса Метрополитена.

Что именно тогда случилось, я информации не нашел. Формально реформу объясняли тем, что кольцевая линия в московском пучке Леи пересекается с наибольшим количеством миров. И даже если вывозить нелегалов надо на радиальные, депортацию все равно удобнее начинать отсюда.

Нас со Сфинксом (как ответственных за порядок на кольцевой) всегда о таких мероприятиях оповещали заранее. К счастью, принудительная высылка требовалась редко, обычно за нарушителем виновная сторона присылала своих представителей. Конвою оставалось только заполнить бланки приёма-передачи. Если требовалось вывезти большую группу, задействовали пустые поезда.

Да, кстати. В самом начале я вам обещал рассказать, зачем на самом деле высаживают пассажиров посреди маршрута и поезд уходит в тоннель пустым. Вот как раз для подобных ситуаций, когда в Москву въезжает важная делегация, крупная группа туристов или караван торговых представителей. Выслать с Земли десяток-другой нелегалов разом тоже непросто. Наконец, просто чартерные рейсы для транзитных путешественников нужны ежедневно. Спрятать их пересадку от людских глаз при полном вагоне — дело рискованное, поэтому в расписание некоторых поездов вносится высадка людей. Диспетчер со своего пульта проверяет, обесцвечены ли путешественники, снижает фон подавителей сознания и объявляет конец маршрута. Поезд уходит со станции только с инородными существами на борту. По той же схеме проходит прибытие: вы в нем наверняка участвовали, если хоть раз садились посреди маршрута в "пустой" вагон.

Нам использовать такой приём не позволили. В сегодняшнюю партию нелегалов, контрабандистов и безбилетников попали несколько буйных. После вынесения приговора, понимая, что терять уже нечего, они стали вести себя откровенно резко. Конвойная служба, не осведомлённая о причинах спешной высылки, нервничала. Оценив обстановку, начальник конвойщиков приказал разбить депортантов на мелкие группки и вывозить по-отдельности.

— Давай держаться ближе. Прямо в соседнем вагоне, у стекла. Сможем наблюдать за ситуацией напрямую.

— Я думал, наша задача — в голове состава держаться. Перехватывать, если побегут.

— По инструкции, да. По факту, если побегут, их уже не перехватишь. Там несколько лосей, и это не эвфемизм, способных ударом головы оставить вмятину на стенке вагона. Нам надо сделать так, чтобы даже мысли о побеге не возникало. Нам новые инциденты не нужны, учитывая уже случившиеся неприятности последнего времени.

Я спросил Сфинкса, какая связь. Тот ответил, что прямая и чисто психологическая. Каждое происшествие мгновенно становится достоянием ушей и языков всех путешественников. Слухи и байки не влияют благотворно на оперативную обстановку. Если их становится слишком много, кто-то может решить, что служба транспортной безопасности совсем мышей не ловит, и пришло время испытать людишек на прочность.

В таком вот настрое мы, вздохнув, включились в работу. До глубокой ночи прикрывали конвоиров-исполнителей, подсаживаясь в соседние с ними вагоны. Одновременная перевозка арестантов нескольких видов запрещена, поэтому рейсов надо было сделать немало.

Первый выезд запомнился особо, потому что был особенно неприятным. Коллеги доехали до Павелецкой и на следующем перегоне высадили с Земли пару чиполлин. Пассажиры, зажимая носы, видели в них только двух грязных бомжей, безбожно воняющих потом. Вагон ещё на Проспекте Мира, не успев тронуться, стремительно пустел, на что и был расчёт нашего маскарада. Обычно эти существа, весьма распространенные в московском метро, выглядят неотличимо от людей, а свой специфический запах маскируют резким парфюмом. Но здесь был особый случай, нам хотелось оставить в вагоне как можно меньше потенциальных свидетелей на случай, если чипполины пойдут на обострение.

Стоит отдать должное, они не стали вынуждать конвоиров к применению силы. Спокойно выслушали предписание не появляться на Земле ближайшие три года. Затем, когда подавители оглушили посторонних и поезд на полминуты состыковался с жутковатым скрипучим устройством из иного мира, чипполины, мрачно ухмыляясь, сами покинули вагон.

Следующими на очереди были трое минотавров, наиболее беспокойные из наших клиентов. Им даже наручники не снимали до последнего, чтобы не провоцировать. Так и вели из вестибюля радиальной ветки по переходу на кольцевую, в кандалах, едва прикрытых одеждой, — никому не охота биться врукопашную с полутораметровым трёхрогим бычком, имеющим повадки боксёра районной лиги и копыта сорок пятого размера.

При подъезде к Парку культуры они принялись-таки бузить. Неосторожный пассажир сделал им замечание по поводу ругани, с которой они обсуждали между собой предстоящую процедуру. Матерщина — одно из немногих богатств человеческого мира, которое минотавры быстро и охотно перенимали в путешествиях. В силу роста одеты они были как обычные подростки, из-за чего пассажир недооценил степень грозящей ему опасности.

Не знаю, кому пришло в голову назвать их минотаврами. На людей с бычьей головой эти мерзавцы походили не больше, чем на вёдра с копытами. Их рога, расположенные вдоль черепа в одну линию, в былые годы приходилось прикрывать панковской стоячей стрижкой. Когда ношение ирокеза вышло из моды настолько, что само по себе привлекало больше внимания, пришлось стимулировать в субкультуре большие наушники и капюшон. Тяжёлые ноги минотавров приходилось впихивать в армейские ботинки с высокими берцами, а лишнюю пару рук прятать под толстыми куртками и рюкзаками. В общем, как ни крути, а получался довольно провокационный пассажир. В случае инцидента в узком пространстве вагона — не самый удобный противник.

Если приставший к ним мужчина ждал, что подростки для начала повернутся, то просчитался. Сперва он получил затылком в живот, туловище минотавра одинаково легко изгибалось в любую сторону. Затем полусогнутый от боли человек схлопотал копытом в лоб и убыл в глубокий нокаут. Одновременно двое других арестантов атаковали конвой.

Сфинкс хлопнул меня по плечу и проделал мой любимый фокус с открыванием дверей. Силой мысли — или как там он это делает? — напарник вызвал сближение линий Леи. Я увидел стремительно приближающийся справа поезд, совершенно идентичный нашему. А в одном из вагонов — Сфинкса и себя. Я из того вагона пялился на меня здесь и выглядел довольно глупо. Хорошо, что продолжалось это всего секунду, затем два поезда слились, Сфинкс открыл глаза и повернул ручку торцевой двери.

Распахнувшись, дверь из нашего вагона оказалась противоположной дверью вагона соседнего. Я снова успел увидеть, как вдалеке я же сам выпрыгиваю в двери напротив самого себя. Как только Сфинкс щёлкнул замком, поезда разделились и видение исчезло.

Бунт подавили в два счёта. Сфинкс сдвоенным боксерским ударом в мягкую грудину успокоил зачинщика, я в тот же момент подсёк второго и наступил ему на шею. Третьего ещё до нашего вмешательства конвоиры сами угостили электрошоком.

С кресла вскочила, заохав, старуха с большим пакетом продуктов из супермаркета. Я удивлённо повернулся к старшему из конвоиров: почему она не спит, мол? Тот пожал плечами и открыл перед носом женщины служебное удостоверение. "Спокойно, уважаемая! Всё нормально, работает полиция!" — успокоил он и всадил в свидетельницу двойной заряд ручного подавителя.

Старуха осоловела, широко зевнула и плюхнулись обратно на кресло. Сфинкс ловко выудил у нее из пакета потрёпанный томик Набокова и сунул в руки. Увлечённая чтением, к концу поездки она и не вспомнит о случившемся. Хорошо, если станцию свою не пропустит, зачитавшись.

— Спасибо, ребята, но мы бы и сами… — своеобразно поблагодарил старший конвоир.

Сфинкс вместо ответа моргнул, вызвав сближение вагона с гудящей чёрной рифлёной трубой без окон и видимых стыков. Оглушенных минотавров быстро расковали и без формальных церемоний вытолкали взашей на родину.

Следующий этап депортации оказался простым, почти скучным. Я не сразу понял, кого мы везём, решил сперва, что рейс порожний. Сфинкс обратил моё внимание на синее пластиковое ведро в руках конвоира, и я вспомнил ту довольно громкую историю про стаю головастиков, что пытались незаконно поселиться в пруду московского зоопарка.

Мы иногда пользуемся услугами этой организации для расселения особо экзотичных туристов. Ну а правда, где ещё они вызовут минимум подозрений, даже попавшись на глаза посторонним?

Для наших нужд между Баррикадной и Краснопресненской располагается большой комплекс подземных общежитий, а под сам зоопарк даже проложен отдельный подземный ход. Но в этот раз человек, пробравшийся секретным путём от имени Объекта, оказался таким же нелегалом, как и обитатели доставленного им ведра. К счастью, администратор позвонил к нам в дежурную часть, чтобы высказать возмущение неурочным и не оформленным по всем правилам вселением. Подлог вскрылся, нелегал пытался бежать, бросив своих нанимателей. Его отловили час спустя на Пушкинской при спуске обратно под землю.

Пути сошлись, конвоир поднял руку. Синее ведро растворилось в стене. Конвоир погрузил руку в чужой мир поглубже, почти по самое плечо. То ли ждал, когда с той стороны примут груз, то ли просто зашвыривал ведро подальше.

Так продолжалось часов до одиннадцати вечера, пока Сфинкс не плюхнулся, наконец, на сиденье и выдохнул устало:

— Ну вот и всё. В последний рейс нам можно бы и не ехать, там никакой опасности нет, но тебе будет полезно посмотреть, — сообщил он с явной грустью, обычно ему не свойственной.

Последним рейсом депортировали двух кенаров. В первую секунду я даже подумал, что узнаю старого знакомого, но затем засомневался.

— Нет, это не Рунгжоб, — развеял подозрения Сфинкс. — Кенары для нас на одно лицо, как и для вас, но если долго с ними общаешься — начинаешь различать.

Двое мужчин в оранжевых жилетах подсобных рабочих покорно вошли в вагон. Свободных мест было полно, но кенары не пошли вглубь. Встали у дверей и молча смотрели за стекло, где пролетали бетонные секции тоннеля и бесконечно тянулись силовые кабели. Под черными бородами едва заметно трепетали от переживаний жаберные крышки.

— За что их?

— Как обычно, нарушение пограничного режима. Этот вот, его две недели назад взяли, переправил в Москву и пытался легализовать около трёх десятков своих родственников. Не менее шести вывел на поверхность, двое только пойманы, остальных до сих пор ищут.

— А второй?

— Второй? Ты что не узнал? Это же твой "крестник"!

Я выпучил глаза и в ту же секунду вспомнил этого несчастного. Действительно, с неделю назад наткнулся на него в одном из служебных помещений на Добрынинской. И вроде бы ничего особенного, обычная встреча, но при виде меня гастарбайтер так перепугался, что выронил магазинный пакет-майку, рассыпав по полу крупные спелые помидоры, и бросился бежать. Я спешил, разбираться не стал, просто сшиб с ног и скрутил тщедушного кенара, а затем передал станционному контролю, описав в двух словах ситуацию.

— Точно, тот самый! И что с ним?

— Тоже банально. Пытался контрабандой земные овощи на родину переправить. Говорят, там за них можно огромные деньги получить. Огромные по их меркам, конечно.

— И что, это такое серьезное нарушение, чтобы прям сразу — депортация?

— Ну как тебе сказать… С одной стороны, тут просто дело принципа. Контрабанда любых материальных ценностей между мирами строжайше запрещена. Любых, значит вообще любых. Мы с тобой, если помнишь, даже с берега необитаемого моря собрали всё до последней крошки.

— Я думал, это простая порядочность. Чтобы не загаживать место. А что с другой стороны?

— А с другой, наши овощи на их почве могут ведь и прижиться, не дай бог.

— И что?

— Сразу видно, плохо ты в школе учил историю собственной планеты. Есть у вас один континент, тысячелетиями стоявший обособленно от других.

— Ну допустим, Австралия, знаю.

— Около десяти тысяч лет назад ваши переселенцы завезли туда необычный вид животных. Собак. Просто собак.

— И что?

— Сейчас потомки этих собак выделены там в самостоятельный вид. Они стали бичом для коренной фауны, уничтожили многие местные виды. И являются доминирующими хищниками на всём континенте.

— Собака динго? — вспомнил я. — Ты-то про неё откуда знаешь?

— Она самая. Я охотник, мне интересно. Так вот, история на этом не закончилась. Несколько тысячелетий спустя в Австралии появились другие иноземцы — кролики. И нанесли ещё больший удар по экосистеме. Затем были кошки, овцы, лисы и другие инвазивные виды, и каждый раз ценой этому вселению становилось вымирание местных растений и животных.

— Ты что хочешь сказать, какая-нибудь наша помидорка…

— Может привести к экологической катастрофе. Кстати, напомню, помидорка-то вовсе не "ваша", а такой же мигрант, в своё время сильно изменивший сельское хозяйство на всем евразийском континенте.

Я несколько по-новому посмотрел на хлипкого кенара. Каким же нужно быть… чтобы ради наживы поставить под угрозу собственный мир?

С другой стороны, это с каких же пор я стал отношение к людям формировать на эмоциях, а не на логике событий? Я уже злюсь, а ведь даже не знаю подоплеку, по какой причине кенары пошли на преступление. Вот ведь только прокололся, сделав поспешные выводы в случае с Рунгжобом, а теперь…

— Погоди, он что, плачет?

— Что? — Сфинкс вгляделся. — Нет, вряд ли. У них же глаза не так устроены. Хотя повод есть.

— В каком смысле? — я обернулся проверить, не шутит ли.

— В самом прямом. У нас же кенары размещают на контракт не абы кого, а исключительно солидных, кхм, людей. Конкретно этот — сын принца одной из провинций. Пока длился контракт, в той провинции произошел мятеж и династию свергли. Не думаю, что регент готовит наследнику тёплый приём.

— То есть? Его там что?

— Не знаю, как принято у кенаров, в моём мире он прямо на перроне пошёл бы под нож, без шансов.

Мне потребовалось всего два перестука колёс, чтобы осознать смысл сказанного.

— Это значит, я своими руками выписал ему смертный приговор?

— Ничего не значит. У них нравы куда мягче наших, глядишь и выживет. Ты просто выполнил свою работу, выполнил хорошо. А он нарушил правила, зная, что грозит в случае провала.

— А почему? Почему он нарушил правила? Может, у него беда какая? Может, ему нужны были деньги на спасение родных?

Сфинкс оскалился, и сейчас у него это получилось очень злобно.

— О, тебя начали волновать личные мотивы нелегалов? Огорчу, ты в меньшинстве. По мнению госпожи Вересаевой, никакая причина не может быть оправданием нарушения правил.

— Да плевать я хотел на Вересаеву! — взорвался я. — Этого парня, возможно, казнят из-за каких-то идиотских овощей!

Сфинкс скосил глаза вбок: на нас уже пялились пассажиры. Подавитель работал в десятую долю мощности, чтобы уставшие люди не отключались слишком сильно и не проспали свои станции. Как только я тоже посмотрел в ту сторону, Сфинкс шагнул ко мне, молниеносно блокировал правую руку, а левую придавил к стене вагона. Сжав в кулаке ворот моей куртки, он прошипел:

— Прекрати орать! Ты опер, а не истеричка. Я кому только что объяснил, чем опасны простые овощи? Скажи спасибо, что пока речь только об овощах. Ищешь логику в приказах Вересаевой — подумай над тем, что инвазивным видом на Земле могут стать и сами кенары. Если не кто-то похуже, как это произошло в моём мире!

Он выпустил меня так же резко, как и схватил. Я качнулся, но он поддержал за плечо.

— Что, любитель логики и игры на нервах, разбился твой холодный расчет, когда почувствовал себя убийцей? А я предупреждал, здесь у каждого из нас своё небольшое кладбище. Цена которому, в конечном счёте, выживание вида. Помни об этом, когда пожалеешь своего следующего нелегала. И имей в виду: некоторые миры дополняют свои транспортные соглашения пунктом об объявлении войны станциям, где потакают контрабанде. Готов променять жизнь этого кенара на ядерную зиму в Москве?

Я не знал, что ему ответить. Всплеск эмоций перемешал все мои мысли. Я отвернулся к окну в соседний вагон. Там было уже пусто. За этой перепалкой я пропустил сам момент депортации. Наверное, и к лучшему.

— Но послушай… Должна же быть для кенаров очень веская причина, чтобы нарушать контракт? Они-то сами должны понимать, что контрабанда опасна?

Сфинкс рассмеялся так легко, словно минуту назад не держал своих клыков у моей глотки.

— Большинство из них — жители не самых передовых миров. Они не способны осознать глобальные последствия своих поступков, даже если им прямо тыкать в нос листком с расчётами. Ты, кажется, на днях читал мне лекцию про наркоторговлю? Так что же, здесь, на Земле, твои барыги не понимают, чем плохи наркотики? Возят ведь?

— Это не мои барыги! — огрызнулся я. — И эти барыги не ставят под угрозу…

Я запнулся, понимая, что не прав, и на самом деле ставят, ещё как ставят. А значит, если проводить аналогию с нашими законами, депортация за контрабанду — это ещё мягкое наказание.

— Но ведь можно же было в этом конкретном случае принять во внимание? Изучить обстоятельства, сделать исключение?

— Ты, кажется, путаешь нашу скромную контору с мировым тайным правительством. Чтобы изучить обстоятельства, надо иметь посольство в мире кенаров. И шпиона в мятежной провинции. Без этого данных о реальной ситуации не собрать. Официально Вересаева послала запрос и получила ответ, что нарушителю ничего не грозит, сверх стандартного наказания за контрабанду.

— А его показания?

— А у них у каждого второго такие показания. В которые можно либо верить на слово, либо игнорировать. И то, и другое — сложный выбор, со своими минусами и угрозами.

Вагон остановился, и Сфинкс толкнул меня под лопатки, выпихивая на платформу.

— Твоя станция. Иди, отсыпайся. И это, прими что ли какое-нибудь успокоительное? Ты совсем дёрганный стал, прям как не в себе. Если Вересаева права, а я не помню случаев, когда она была не права, нас не сегодня завтра ожидает такая работёнка, Гераклу не снилось!

Апокалипсис

— Ну и что, что карантин? Каждую весну у нас в институте бывает карантин. Люди болеют, это нормально, не повод для паники.

— А когда же, по-твоему, будет настоящий повод?

— Повод для паники будет, когда первые жертвы выкапываться начнут!

Подслушано в метро.

Геракловы проблемы начались на следующее утро, спозаранку. Я только-только расписался за макгаффины (неизменная зажигалка, крякающий манок в виде резиновой уточки, мягкая крысиная шкурка). Сфинкс уже был в метро, встречался с информатором перед входом в вестибюль на Октябрьской.

Как только на кольцевую вышел первый утренний поезд, я сел в него и отписал Сфинксу в коммуникатор, что сделаю пару кругов один, пока час пик ещё далеко и людей в вагонах немного. Договорились встретиться ближе к семи часам на Краснопресненской. Под размеренное подпрыгивание вагона на стыках я развлекал себя любимой игрой — чтением разговоров по губам.

— …И вот он каждое утро ей звонит по видеочату, общаются они. Пятнадцать минут дорога до метро, вот все пятнадцать минут они и общаются.

— И что? Ты ревнуешь что ли?

— Ну вот ещё. Он же мне сосед, а не кто-нибудь там…

— Ну а чего тогда?

— Мне просто интересно. Что это за баба, которой никогда по утрам не надо никуда собираться? А главное, если тебе никуда не надо, почему ты в такую рань не спишь? Что ты за тварь такая?

Я сдержанно улыбнулся, стараясь не выдать себя. И тут же насторожился.

Свет в вагоне моргнул. Потом ещё и ещё раз.

Парень на сиденье справа и две девушки у самых дверей бросили мимолётные взгляды к потолку, на плафоны. Остальные пассажиры вообще не обратили на сбой внимания. Подумаешь, иногда свет моргает в дороге.

Я был на маршруте один, а значит — всё логично, никто, кроме меня, и не должен забеспокоиться. Три — стоп, три — стоп, проморгал поезд. По форме номер один позывной сигнал общий. Такие команды не подаются без крайне важной причины. Экстраординарной, строго говоря, причины.

Заранее начав пробираться к выходу, я свободной рукой выудил из кармана коммуникатор. Сообщение пока не пришло. Но это дело нескольких секунд. Сейчас тренькнет, ладонь почувствует вибросигнал. Ага, вот и оно.

"С 6.20 по Объекту вводится план "Частокол". Оперсоставу немедленно прибыть на кольцевую линию. Группа блокирования — вариант номер девять. Группа вытеснения — вариант два". И тут же второе сообщение: "Всем сотрудникам, не задействованным в мероприятиях, прибыть на станции приписки для формирования резерва".

Ничего себе. Тревога на всём Объекте. На моей памяти это впервые. И, насколько мне известно, за последние лет пять такого не случалось ещё ни разу. Были инциденты на отдельных ветках, пару раз даже вводили усиление в целом секторе. Но чтобы вот так?

Двери вагона ещё не успели открыться, а я уже выпрыгнул на перрон. Пришлось невежливо пихнуть в бок тётку, тоже планировавшую выходить. Она разразилась возмущенной руганью мне вслед, я не слушал. Случилось что-то такое, ради чего стоило немного побыть хамом. Кто знает, чего может стоить моё промедление?

Мухой метнувшись поперек станции, я успел в последнюю секунду вскочить во встречный поезд. Как обслуживающий кольцевую, я входил в группу блокирования, а по варианту номер девять должен был занять позицию на выходе с Киевской. Туда ехать всего один перегон. "Возможно, буду на месте первым", — мелькнула мысль, и по телу сразу же пробежала волна лёгкой волнительной дрожи.

Коммуникатор в руке тренькнул. "Ребята, что у вас там случилось?" — всплыл на экране вопрос от Риты, прогнозистки из аналитического отдела. Вообще-то писать в рабочий чат не по делу строго запрещено, но Ритку можно понять. Я видел её утром, она только что отдежурила ночную смену. Наверное, едва сменилась и вряд ли даже успела доехать до дома. А тут — тревога.

"Если это опять учения, я вас поубиваю", — написал следом незнакомый мне сотрудник, вбитый в список контактов как Руслан Салахбеков. Да, вот по этой причине и запрещена неслужебная переписка. Сейчас чат превратится в нескончаемый базар, если дежурный не удавит его в зародыше.

"Прекратить трёп!" — снова тренькнула трубка. Ого! Сообщение пришло от анонимного абонента, чей контакт не был подписан даже номером телефона. После слова "От: " на экране стоял длинный прочерк. Так быть не могло, нет у нашего служебного чата функции сокрытия автора. Это могло означать только одно: переписку читаетсам директор.

Две долгих минуты коммуникатор молчал. Потом от безымянного автора упала ещё одна короткая фраза: "Это не учебная тревога!" Я прочёл её уже в полёте, потому что опять выпрыгнул из вагона первым и большими скачками понёсся к центру зала.

Серьезность ситуации сквозила отовсюду. По перрону спешно растягивалась цепь молодых оперативников, переодетых в форму курсантов полиции. Для обывателя эти нескладные юнцы выглядели нелепо и смешно, особенно когда сбивались стайкой человек в десять. Я знал, что это группа вытеснения, последний рубеж обороны между пассажирами-людьми и путешественниками-инородцами. Дело дрянь, если им придется проявить свои реальные навыки.

Я бежал дальше и видел, как в центре зала из перехода выпрыгивали бродячие музыканты, на ходу расчехляя гитару и саксофон. "Маэстро, урежьте марш!" — выплыла из памяти фраза. Да, уж эти урежут — мало не покажется. Полицейский, который вознамерился их сразу же остановить и выгнать, теперь стоял, чуть прикрыв глаза, без тени эмоций на расслабленном лице. Нейтрализован направленным воздействием, значит — не из наших, и не двойной агент, а настоящий обычный сержант. Правильно, не стоит ему сейчас путаться под ногами, так безопаснее для него же.

Мимо полицейского навстречу мне торопился безногий инвалид Сёма, собирая жалостливые взгляды. Вообще-то он может щелчком пальцев отправить в нокдаун любого из здесь присутствующих, включая меня. Он почти легенда, один из лучших оперативников западного сектора. В былое время в одиночку держал всю Арбатско-Покровскую линию и месяцами не допускал ни одного нарушения границы. Сейчас Сёму вызывают на станцию только в самых крайних случаях, а в спокойные дни всё рабочее время он проводит глубоко в недрах Объекта, следя за мониторами.

Сфинкс возник из прибывающего встречного поезда так неожиданно, словно двери вагона на ходу открыл. Первым из оперсостава прибыть у меня не вышло. Он уверенно мотнул головой в сторону эскалатора. Я кивнул в ответ, принял из его рук заботливо протянутую рацию и жилет с надписью "Эскалаторная служба". Такой же фальшивый, как и у него.

Секунду спустя к нам присоединился опер с голубой ветки Федя, на ходу натягивая свой жилет. Маскарад не играл в таких ситуациях особой роли, можно было и обойтись, работать в свитере и джинсах. Просто так положено по инструкции. Страховка на случай, если кто-то из пассажиров придёт в себя и начнёт задавать вопросы.

Эскалатор стоял выключенным. Парень с мегафоном в руках оповещал о закрытии западного вестибюля и убеждал пассажиров "по техническим причинам" пользоваться для выхода дальним, восточным. Дальше, за его спиной, три азиата в робах уборщиков вазюкали тряпками по поручням, оставляя влажные грязные разводы. Протискиваясь через леерное ограждение, я кивнул им, они тихонько кивнули в ответ. Это наши кенары, обрабатывают возможные пути прорыва спецреагентом. Даже так? Да что ж там, чёрт возьми, произошло?

К концу эскалатора дыхание у меня сбилось. Не каждый день начинается спринтерским забегом по крутой лестнице.

— Вторая группа на позиции! — доложил я, едва выговорив слова.

Рацию как нарочно всучили именно мне. Эфир шипел и потрескивал в ожидании.

— Третья готова, — наконец отозвался голос.

— Четвертая готова. Кузьмич, все на месте, вестибюль блокирован!

Дежурный выждал пять секунд, других докладов не последовало.

— Всем постам, внимание! Глядеть в оба. Работу излучателей проверять каждые две минуты. Без поддержки в толпу не соваться, огня без приказа не открывать!

Я вынул из кармана коммуникатор и посмотрел параметры. Да уж, подавители жарили на все 110 процентов. Индикатор сигнала телефонов зашкаливал, вай-фай раздавался с прямо-таки неприличной скоростью. Сейчас поголовно все пассажиры, где бы они ни находились: в вестибюлях, переходах или на платформах всех трёх смежных станций — должны погрузиться в свои гаджеты.

Словно подслушав мои мысли, робот-диктор оживилась, из динамиков разнеслось: "Уважаемые пассажиры! Во время движения держите детей за руки! Не отвлекайтесь на мобильные устройства! Соблюдайте меры безопасности!"

Ну да, как же. Не отвлекайтесь. Думаю, сейчас никто из находившихся поблизости даже не услышал этого голоса. Говорят, однажды во время полевого испытания излучателей Митька-инженер подменил запись. Робот весь вечер вещал его прокуренным голосом: "Граждане пассажиры, жрите поменьше жира! Эскалаторы не справляются, у них двигатели ломаются!"

Шутнику, конечно, досталось на утренней летучке по первое число. Однако же официально в наш адрес ни одной жалобы не поступило. Ни посетители, ни даже персонал не заметил подмены. Значит, излучатели отработали подавление сознания на пять с плюсом, и потому Митьку простили, и даже не объявили выговор.

Сейчас режим облучения был выше тестового. Наверное, при таком давлении даже наверху, на поверхности, прохожие залипают в экраны. А уж здесь никто гарантированно не в состоянии будет отвлечься, даже если над ухом у него из ружья палить.

Хотя, стоп. Погодите-ка.

Стоило нам, запыхавшимся, добраться до самого верха треклятой лестницы, на наших глазах из боковых проходов вывалилась группа людей. Обросших, грязных, пыльных, с перекошенными в спазме лицами, — но совершенно точно не нейтрализованных.

Они выходили разом справа и слева. Справа — из давным-давно перегороженного под предлогом ремонтных работ, закрытого мощными замками коридорчика. А слева — из точно такого же коридорчика, который был — и я совершенно точно это знал — тупиковым.

Эти люди резко контрастировали с редкими группами обычных пассажиров, застигнутых ударом подавителей в вестибюле и переходах. Обычные сидели вдоль стен, уткнувшись в экраны смартфонов, либо бродили из угла в угол, светя себе экранами в лицо, мягко обтекая препятствия и не обращая ни на что внимания.

Эти же жуткие мертвенно-серые оборванцы, выйдя на свет, на некоторое время останавливались, жадно оглядывая коридор. Не находили, что искали, и начинали разбредаться в разные стороны. Медленно, неестественной шаркающей походкой, иногда гортанно порыкивая. Что интересно, они порой поглядывали на оглушенных пассажиров, на лицах появлялось некое подобие удивления. Но длилось это не дольше пары секунд, после чего пыльные люди теряли всякий интерес к людям обычным.

— Это они как? Это что такое? — у меня отвисла челюсть.

— А это вот так вот, — хохотнул Сфинкс, тоже осторожно выглядывая с соседней лестницы. — Если будешь и дальше без излучателя, по собственной воле носом в гаджетах зависать, тоже таким станешь.

— Ой, да что ты брешешь? — буркнул Федя и отобрал у меня рацию. — Слушай его больше.

Он отступил на пару ступеней, прячась ниже уровня пола, чтобы не оказаться невзначай в поле зрения оборванцев. Нажал кнопку вызова.

— Кузьмич, всем внимание! Это вторая группа. Режим чрезвычайной ситуации подтверждаю. Выходы с четвертого по двенадцатый срочно закрыть, если это ещё не сделано.

— Сделано, сделано, — успокоил дежурный.

— Станции бы совсем изолировать, — с тоской в голосе предложил Федя, заранее зная ответ.

— Вы чего? Час пик вот-вот начнётся. Ещё полчаса, и в поездах будет давка. Вы там поторопитесь!

Федя нажал кнопку и издал грустный саркастический смешок. Эфир хрустнул. Затем голос, докладывавший раньше о готовности четвертой группы, спросил:

— Федь, с нашей позиции ничего не видно. Я не понял, у нас что, прорыв? Массовый?

— Нет, не настолько всё плохо, — успокоил Фёдор. — Но и хорошего мало. У нас утечка зомби из второго резервуара.

Официально первый зомби в московском метро появился в 1954 году. Официально — это потому, что они могли встречаться и в более ранние годы. И наверняка так было, но на коротких ветках того времени они быстро попадали на конечные станции. Где их отлавливали и без лишней бюрократии отправляли по медицинскому ведомству — в психиатрию.

В 1954 году Кольцевая линия замкнулась. Первый же появившийся там зомби получил уникальную возможность гонять кругами до самого закрытия. К этому часу он успел прийти в состояние, совершенно не подобающее человеку. Рыхлая серая кожа, пустой взгляд, капающая на пол слюна. Пальцы, растопыренные в спазме так, словно он собирается вцепиться в горло первому, кто рискнёт подойти. И совершенно звериные повадки.

Первый официальный московский зомби напал на станционных служащих при попытке вывести его из вагона. Подоспевшему на помощь дружиннику он начисто откусил кончик носа, и уже перед нарядом милиции предстал во всей красе, многократно описанной в книгах ужасов. То есть, всё вышеперечисленное, плюс окровавленная пасть.

Бог его знает, почему сержант не пристрелил эту бестию с перепуга, а врезал ботинком под колено и спеленал. Почти в буквальном смысле: кроме наручников пришлось зафиксировать локти кожаным ремнём, а ноги обмотать пиджаком дружинника, усилить на лодыжках шнурками от ботинок, а в коленях — ещё одним ремнём. И даже в таком виде задержанный едва не высвободился, устроив настоящую истерику, как только оказался вне света Леи.

К утру слухи об удивительном, мутирующем на глазах психе облетели город. Паре паникёров даже пришлось затыкать рот при помощи КГБ, потому что версии в их изложении угрожали уже не только умам соседей, но и государственной безопасности. Самая невинная из них гласила, что кольцевая линия метро ни что иное как ядерный синхрофазотрон, в котором учёные-вредители ставят опыты над людьми, приучая их жить в условиях радиации.

Пугнув сплетников как следует, в КГБ не сдержали ехидства, доложили об этом анекдоте по инстанции. И тогдашний директор Объекта был вызван в Центральный комитет партии. К счастью, удалось найти нужные слова, разговор прошёл в позитивной тональности. Всем участникам событий было с самого верха приказано немедленно забыть о случившемся, в том числе и отдельным ехидным болтунам в погонах.

Зомби из института психиатрии перевезли обратно, в распоряжение нашего подземного института, где он прошёл все стадии научных и не очень исследований. По итогу работников метрополитена начали инструктировать (под подписку, разумеется) о грамотных действиях при острых психиатрических расстройствах пассажиров с аномальной симптоматикой.

С того момента зомби в метро выявляли регулярно. От трёх до десяти случаев в месяц. Для большого города это не много, говорят, что в Нью-Йорке почти вдвое больше. Возможно, их и у нас было больше, просто спасти удавалось не всех. Если припадок происходит не в вагоне, а на платформе, то почти всегда заканчивается фатально. Поток воздуха, предшествующий появлению поезда, срывает с человека в пограничном состоянии последний блок, и новый зомби просто спрыгивает под колёса.

Почему так происходит? Ну вы спросили! Никто этого не знает. Учёные говорят что-то невнятное насчёт аллергической реакции на повышенный карниоментальный фон. Что это значит, объяснить не берусь, я не врач, я само слово еле запомнил.

Причины то ли наследственные, то ли связаны с угнетением нервной системы этанолом, то ли вообще возникают при бесконтрольном приёме поливитаминов… Короче, выяснить достоверно, как я понимаю, никому во всем мире не удалось. Спросить не у кого, зомби не слишком разговорчивы. Заболевание вызывает у них полную эмоциональную атрофию. Существо ничего не хочет, ни на что не реагирует и никуда не стремится. Подземное облучение поддерживает в мозгу хаотичное бурление мыслей и эмоций, зомби этого достаточно, чтобы впасть в блаженное забытье. Но попробуйте только лишить его света Леи, испытаете наяву худший из сценариев зомби-апокалипсиса!

Абстиненция или, говоря по-простому, ломка у зомби настолько суровая, что может обычной наркотической ломке в страшном сне являться и лекции ей назидательные читать. Зомби готов не просто рвать, крушить и убивать — он способен выломать себе руки и ноги, лишь бы вернуться в милое сердцу подземелье. Да что там руки, он готов оторвать себе голову, если связано тело, и на ресницах ускакать по шпалам в темноту. Так бы и сделал, только со связанными руками голову не очень-то оторвёшь, да и отделение её от туловища приводит к одинаково фатальным последствиям что человека, что зомби.

С годами ясности в процессе обращения больше не становилось. Зато появилось понимание, что растущий безумный контингент надо где-то размещать. Ни в одной больнице удержать его нереально, вне метро зомби быстро истощались и просто дохли. Выход казался очевидным: под казематы приспособили пустующий ангар в депо.

В ходе перевозки произошёл первый массовый побег или, как для конспирации говорили в метро, утечка. Она вызвала самый крупный сбой в работе метрополитена, поезда по одной из веток не ходили почти сутки. А ловлей беглецов занимались без малого неделю, причём троих отыскать так и не удалось.

Из плюсов — история показала, что в зоне облучения зомби приходят в состояние покоя. Если хранить их в сухом прохладном месте, то не требуется много пространства и никакой инфраструктуры. Они будут спокойно стоять плотными рядами в уголке. Годами, десятилетиями не претерпевая никаких внешних изменений.

Теперь в метро оборудовано три резервуара для хранения зомби. Под них отвели пустующие секретные бункеры. Проектировались они для нужд гражданской обороны, но так и не пригодились, так чего зря добру пропадать?

Самый старый, разумеется, в центре города — тянется от улицы Никольской, заканчиваясь почти под самым Большим театром. Он заполнен до отказа и законсервирован, вход в него со станции Театральной наглухо закрыт и для маскировки дополнительно перегорожен пошарпанной железной будкой с надписью "комната приёма пищи".

Второй и третий резервуары забиты не так плотно. Самый новый в районе Динамо — вообще, можно сказать, пустой. А номер второй, из которого сегодня как раз произошла утечка, располагается под Киевской, начинаясь у стен железнодорожного вокзала, а другим краем стремясь под Бородинской улицей в сторону Новоарбатского моста.

Резервуар был полон примерно на три четверти. Небольшой резерв в нем сохраняли на всякий пожарный случай, потому же и входы не перекрывали окончательно. Иногда добавляли новых постояльцев, иногда наоборот, изымали одного-двух для нужд исследовательской лаборатории.

Главное ведь что? Не включать поблизости свет. На свету зомби начинают нервничать. Звуки, вибрация от проходящих за стеной поездов их совершенно не волнуют, но вот к свету они тянутся. При этом выходят из анабиоза. Соблюдая законы природы, они при пробуждении испытывают то, что должен испытывать любой нормальный организм, не жравший ничего уже много лет. Иногда такой голод даже пересиливает тягу к облучению, и тогда зомби выходят на поверхность и шатаются повсюду в поисках любой органической материи, в которую можно запустить зубы.

— А почему они пассажиров не жрут? — спросил я.

— Не знаю, — прошептал в ответ Фёдор. — Обычно-то жрут, ещё как!

— Излучатели! — прошипел с соседнего эскалатора Сфинкс. — У всех людей там разум подавлен. Зомби принимают их за своих. Вот если у кого-нибудь в телефоне сейчас батарея сядет, ступор спадёт, тут же и разорвут в клочья.

Мне как-то сразу расхотелось выглядывать в зал. И даже наоборот, появилось страстное желание отползти от края лестницы как можно дальше.

— У нас-то разум не подавлен?

— Ага, — радостно подтвердил мою догадку Сфинкс. — Твои тугие мозги они бы с радостью слопали!

— Фиг бы они чего слопали. У меня зажигалка с собой.

Коллеги уставились на меня укоризненно, словно я на всю шахту громогласно воздух испортил.

— С ума совсем сошёл? — предположил Фёдор.

— Забыл, что в заброшенном тоннеле было? — поддакнул Сфинкс.

— Да что такого-то?

— Если ты чиркнешь, облучение исчезнет. Подавители вырубятся. Все люди там, в вестибюле, придут в себя.

— А зомби выйдут из себя, — кивнул Федя. — А их там внизу за полвека знаешь, сколько накопилось? Крови будет вот по это самое место.

Я осторожно сунул зажигалку обратно в нагрудный карман и демонстративно застегнул его на пуговицу. Сфинкс хвалить не стал, просто вздохнул и постучал когтем по виску.

Да уж, диспозиция у нас сложилась незавидная. Вестибюль метро у Киевского вокзала общий сразу для трёх станций. Множество дверей и коридоров выводит потоки пассажиров с разных сторон в один кассовый зал. Далее, миновав турникеты, можно свернуть налево и по широкой лестнице спуститься на платформу голубой ветки. Сейчас там всё должно быть перекрыто специальными выдвижными герметичными затворами.

Ещё из кассового зала можно свернуть направо и попасть в полукруглую "прихожку" перед эскалатором, не менее роскошную, чем все станции на этом участке. Восемь колонн и купол превращают это чисто техническое помещение в коринфский атриум. В таком помещении вполне уместной выглядит красочная мозаика на тему счастливого украинского народа времен советской России. А вот серые двери в подсобные комнаты смотрятся здесь, без сомнения, чуждо и жалко.

Отсюда можно спуститься по эскалатору вниз и попасть на развилку, ведущую к станциям синей и кольцевой линий. Там коридоры тоже должны быть уже наглухо задраены, за них мы были относительно спокойны. Беспокойство вызывала только наша позиция, потому что мы лежали на верхних ступенях эскалаторов. Если зомби учуют нас, деваться отсюда, честно говоря, некуда.

Рация в руке Феди заскрипела и сообщила голосом оперативного дежурного:

— Внимание, группам! Утечка локализована! Все входы и выходы заперты, гермозатворы выдвинуты. Станции работают только на выход через дальний вестибюль.

— Откуда они лезут? — спросил Федя. — Выяснили?

— Нет, — сказала рация. — Поэтому вас пока не отводим за укрепления. Вы ближе всех, смотрите внимательно. Может, разберётесь, что к чему.

— Принято. Тогда начинайте уже поскорее. Мы тут у них как мотыль в аквариуме. Только шевельнись, мигом сожрут.

— Всё понимаю. Держитесь, ребята! Заказ уже сделан, сейчас они начнут.

Рация замолкла. Шум не мог привлечь зомби, но в тишине стало чуточку спокойнее. Хотелось только уточнить, какой ещё заказ и что именно начнут, но я не успел. Наверху железно брякнуло, лязгнуло и заскрипело.

— Открылись! — выдохнул Фёдор.

— Ну, сейчас начнётся! — пообещал Сфинкс и бесстрашно высунулся из-за ступеней.

Я помедлил. Наверху нарастал гомон, гвалт, рык — словно пара десятков покупателей подрались в очереди за дефицитным товаром. Любопытство пересилило, я по примеру Сфинкса подполз к краю эскалатора. И понял, что не сильно ошибся.

Самая маленькая и узкая из всех дверей, видимых с нашей позиции, теперь была распахнута настежь. Зомби, рыча и подвывая, ломились к ней, толкались, падали. Если не могли встать — ползли, а если вставали — безразлично наступали на руки и спины своих поверженных товарищей.

Дверной проём перекрывала толстая стальная решётка. Зомби не могли повредить её, поэтому просто висели гроздьями, просунув руки между прутьями и жадно тянулись к тому, что видели в глубине.

Вот один из зомби дотянулся, ухватил рукой что-то темное и мягкое. Вынул руку из решетки с спешно сунул добычу в рот. Его тут же оттёрли от двери, но он не успокоился, а напал на следующего счастливчика, урвавшего через решётку кусок съестного. Из дверей подавали ещё и ещё, и вот уже никто не висит на решётке, зомби ловят куски на лету, вырывают друг у друга из рук и прямо изо рта, ползают по полу, подбирая рассыпавшиеся остатки.

Я различил красные цвета на форменной одежде по ту сторону решетки. Почти одновременно нос почувствовал знакомый аромат — и пришло понимание, кто эти люди, что именно они раздают, уже не опасаясь, прямо в руки голодных зомби.

— Сфинкс, только не говори, что ты это придумал. Вы реально подпитываете нежить фастфудом?

— Я? Нет, что ты! Это давно отработанная схема наших заокеанских партнёров. Отлично работает, между прочим. У нас долгосрочный контракт с одной из торговых сетей.

— Но бургеры?

— А чем прикажешь их ещё кормить? Парного мяса приволочь из Елисеевского? Бургеры дешевле, сытнее и всегда под рукой почти в неограниченных количествах.

Я не верил ушам, но не мог не верить глазам. Зомби заглатывали бутерброды как офисные клерки, припоздавшие на ланч. Те, кто достаточно набил своё брюхо, соловели и теряли к драке интерес. В их глазах появлялось беспокойство. Ну конечно, на сытый желудок они острее чувствовали нехватку света Леи. Распихивая спешащих к пиршеству, сытые зомби начинали ломиться в обратном направлении. В свой уютный тёмный подвал.

— Ну вот, пожалуй и всё, — облегчённо вздохнул Фёдор. — Сейчас станет поспокойнее, загоним их обратно в норы. Останется только порядок по-быстрому навести и открыть станцию. А ночью аварийные бригады разберутся, откуда их столько повылазило. Они со всей экипировкой и техникой, вот пусть и отрабатывают.

Свет в зале моргнул. Потом ещё и ещё раз. Рация недобро хрустнула.

— Внимание всем! Внимание всем группам! — почти прокричал дежурный. — Наблюдаю утечку на нижних ярусах! Немедленная эвакуация! Повторяю, всем отойти в защищённую зону! Мы выпускаем пауков!

Я хотел выругаться, но увидел лицо Сфинкса и не договорил. Впервые за всё время нашего знакомства я видел на этой хищной морде настоящий страх.

— Вот тут-то нам, ребята, и…

Рация коротко взвизгнула, станция погрузилась во тьму.

* * *

"Эмбрион. Свернись, как эмбрион. Растопырь локти, но голову закрой коленями, как эмбрион", — крутилось у меня в голове, пока мягкое, липкое и невероятно тугое опутывало всё тело. Сфинкс успел дать последний совет за секунду до того, как острые когти впились мне в плечи и икры, выхватили землю из-под ног.

Несколько секунд меня метало и швыряло так, что я совершенно потерял ориентацию в пространстве. Свернуться эмбрионом в этих условиях оказалось ох как непросто, но спасибо, напарник! Его рекомендация позволила не умереть от удушья в первые же секунды, когда паук принялся наматывать кокон.

Понять моё положение сможет только тот, кого однажды обматывали пищевой плёнкой. Эластичная и до смешного тонкая, уже со второго слоя она превращается в серьёзное препятствие, а с третьего — в орудие мучительной пытки. Её можно проткнуть пальцем, но нельзя разорвать даже двумя руками. Из неё можно надувать и легко лопать пузыри, но не дай бог обтянуть ей лицо. Единственное отличие паутины — она ещё и липла ко всему, склеивая складки одежды, волосы, изгибы конечностей.

Тряска и вращение прекратились. По редким рывкам и плавному покачиванию я понял, что паук куда-то спешно тащит кокон со свежей добычей. То есть, со мной. Наверное, в логово, в свою уютную кладовку для припасов.

Обиталища пауков в метро обычно оборудуют в двух местах. Прямо на станциях, в нишах вентиляционных каналов, чтобы стеречь их от наиболее безбашенных диггеров, а также в переходах, в технологических отверстиях под полом. Так можно обеспечить быстрый выход пауков наружу при чрезвычайных ситуациях.

Отверстия прикрывают железными крышками, которые целыми днями так неприятно громыхают под ногами пассажиров. Зато неказистый и прозаический внешний вид не возбуждает желания посторонних заглянуть внутрь. Если вдруг чёрт дёрнет сунуть нос под стальную крышку обиталища, вы исчезнете настолько быстро, что окружающие могут этого даже не заметить. Только пожмут недоуменно плечами: что это так громко бумкнуло?

Пауки московского метро — это не вполне пауки. Чисто внешние различия очевидны: помимо тридцатикратной разницы в размерах, у них тело состоит из трёх сегментов, а не из двух, что делает более похожими на муравьёв, чем на арахнид. Кроме того, у них не восемь, а полная дюжина лап, и каждая последующая пара на несколько сантиметров длиннее предыдущей. Это позволяет паукам хватать добычу с поразительной скоростью и силой, сразу всей пятернёй. В смысле, двенадцатернёй. Относительно хрупкие и нежные спинки при этом всегда остаются в норе, во тьме и безопасности.

Большую часть времени пауки спят в холодке, от скуки погрузив себя своим же ядом в состояние токсической комы. Здесь тоже есть одно отличие, жизненно важное для меня в текущей ситуации. У наших пауков не одна пара ядовитых хелицер, а целый набор, и все разные. Смотря как сильно голоден паук, в каком он настроении, жертву может ожидать лёгкая анестезия, полностью парализующий нейротоксин или мгновенный некротический яд, в считанные минуты способный превратить существо размерами с человека в бульон с костями — любимое лакомство этих мохнатых тварей.

Возникает вопрос, почему метро не проведёт дезинсекцию и не избавится от таких опасных обитателей? Я задавал его много раз и слышал несколько версий. Самая простая — пауки легко поддаются дрессировке и показали себя прекрасными охранниками подземелий. Безжалостными, склонными к садизму, бесстрашными — они побаиваются только крыс, что на руку ребятам из бригады Брехуна. И вместе с тем, совершенно не любопытными. Ни один паук без приказа не покинет доверенного участка, ни за что не вылезет из своего гамака без веской причины, которую можно слопать.

Есть и ещё одна, самая загадочная и почти официальная версия. Метро не может позволить себе избавиться от пауков по условиям Хартии перевозчиков. Ни одно разумное существо не может быть безвинно лишено жизни, пока находится на линиях Леи. Кстати, по той же причине мы храним в старых бункерах своих зомби.

Любую другую иноземную гадину депортировали бы с Земли, но пауков некуда отправить. Они прибыли в Москву в виде яиц в сумке больного контрабандиста. Груз конфисковали, контрабандист скоропостижно помер в лазарете. На его щиколотке эксперт нашёл след от укуса. Вскоре из саквояжа полезли тысячи маленьких паучков, происхождение которых оставалось загадкой. Зато судьбой их мгновенно озаботились десятки правозащитников из множества соседних миров, требуя достойного обращения и проверки на разумность.

Многие миры имеют виды на собственный бизнес в Москве. Только шанс оказать давление на земную администрацию им выпадает редко. Вересаевой пришлось из кожи вон вылезть, но найти способ пристроить неожиданный приплод. К счастью, среди новорожденных не оказалось ни одной самки, и потому угроза инвазии вида не стояла на повестке.

Как я уже сказал, пауки предпочитают не создавать хлопот, легко поддаются дрессуре, зачатки разума позволяют им общаться со станционным персоналом. При этом их габариты и скорость атаки заставят побледнеть от зависти даже ягуара. Это определило их профессиональную нишу как сторожей.

Они охраняют самые глубокие и самые запретные норы, патрулируют стыки с городскими коммуникациями, отпугивая непрошенных гостей, пресекают попытки нелегалов выбраться на поверхность. А если нужно, группа из дюжины пауков по команде может в течение минуты обездвижить полсотни фанатов "Спартака", дерущихся с таким же количеством фанатов "Зенита". Это очень удобно, поскольку нейротоксин вызывает у укушенных стойкую амнезию, потом в полиции даже объяснять ничего не приходится.

На станции еще ни одному пассажиру не удавалось заметить паука. В "мирное" время только некоторых из них, самых спокойных седых вожаков, станционные служащие выпускают по ночам размять лапы. Если отношения в коллективе сложились дружеские, пауков привлекают к мелким хозяйственным работам: отмыть плафоны от пыли, подштукатурить трещины в потолке, да ту же паутину в углах погонять.

Когда мой кокон остановился, а затем высоко подпрыгнул, аж похолодело в животе, я стал молиться, чтобы мне попался именно такой паук. Опытная, хорошо обученная особь, которая не будет жалить меня с голодухи, пренебрегая инструкциями в пользу удовлетворения хищных инстинктов. К тому же, у вожаков и логово попросторнее, аварийным бригадам не придётся выковыривать меня из какого-нибудь узкого грязного воздуховода.

Раза три-четыре кокон вздрогнул, пока паук приделывал его на тугих нитях рядом с другими трофеями. Вдалеке слышался яростный рев и гортанные крики. Зомби ненавидят и панически боятся пауков. Почуяв их, бегут без памяти, куда глаза глядят. Чаще всего — обратно в свой резервуар, но бывает, что и на станцию, пугая своим видом пассажиров, а то и в тоннель, хоть даже прямиком под поезд.

Сквозь крики иногда доносилась музыка — особый репертуар наших бродячих исполнителей, вызывающий острую мигрень и желание скрыться поскорее в темноте. В общем, утреннее ЧП на Киевской продолжалось своим чередом, а мне пора уже было позаботиться о собственной безопасности.

Хилда

— Есть три типа пассажиров, которые меня раздражают сильно. Первый — это прущие без разбора дороги. Кто пихается, толкается, из вагона выйти не даёт. Могут обойти очередь на эскалатор и потом перед носом втиснуться.

— Да, есть такие. Тоже раздражают сильно.

— Второй тип — это зомби. Они в свои телефоны уткнутся, наушники наденут и вообще ничего не видят. Под ноги лезут, шатаются из стороны в сторону.

— А третий?

— Третий — самый выбешивающий. Это те, кто в вагоне с рюкзаками стоит. Их можно толкать, можно намекать, можно даже напрямую замечание делать, но и тогда они порой не осознают, в чём проблема.

— Слушай, мне кажется, ты к телефонам слишком придираешься. Ну сейчас ведь практически все так ходят. Вон, посмотри, полвагона с телефонами и в наушниках.

— Миша…

— Да?

— Просто. Сними. Свой. Долбаный. Рюкзак!

Подслушано в метро.

Окружающее пространство было темно и неподвижно. Впрочем, выглядывая из-под собственной коленки сквозь паутину в черноту паучьего логова, что ты собирался там увидеть? — спросил я себя. И закрыл глаза, чтобы яснее воспринимать информацию от тех немногих чувств, какие еще могли быть мне полезны.

Итак. Первое, что совершенно понятно: я висел вниз головой. Второе: кокон больше не раскачивается. Значит, паук ушел за следующей жертвой. По инструкции он должен сшибать с ног всё, что движется, пеленать всё, что шевелится и тащить в хранилище всё, что обездвижено. Справа и слева мои бока подпирает нечто мягкое, но неподвижное. Значит, я как минимум не первая добыча. Можно надеяться, что паук достаточно быстро забьёт тёмный угол до отказа и побежит искать начальника станции, чтобы шёл разбираться с уловом.

По стенкам моей тюрьмы прошла волна лёгких прикосновений. Я затаился, даже дыхание задержал. Паук взобрался под потолок и приладил новый кокон с очередным бедолагой. Наспех проверил сохранность предыдущих, с лёгким хрустом спрыгнул вниз. Не улавливая больше никаких признаков его присутствия, я решился и позвал, сперва тихо, потом всё громче:

— Сфинкс! Сфинкс, ты тут?

Лучше бы я этого не делал. Один из коконов задергался, распространяя по всей пещере конвульсивные волны.

— Помогите! Кто здесь?

— Замолчи! — прошипел я, но человеку в состоянии паники такие приказы только во вред.

— Где я? Вытащите меня отсюда! — орал незнакомый голос.

Да, этого приходилось опасаться, работая с пауками. С зомби всё достаточно просто, внутри кокона они легко смирялись с неизбежным — был бы неподалёку источник силы. А вот с пассажирами куда сложнее. Не так-то просто продолжать пялиться в экран телефона, если тебя вращают в лапах, опутывая паутиной. Даже полная мощность подавителей не гарантирует, что человек не проснётся.

Встреча с трёхметровым пауком в темном тоннеле не добавляет здоровья психике. Лёгкий укол нейротоксина вычистит, конечно, неприятные воспоминания, но даже после этого у спасённых нередки последствия. Если однажды вы ощутите иррациональный страх перед темнотой, нежелание входить в тёмный подъезд или лифт в одиночестве, если вы вдруг до ледяных пальцев испугались небольшого паука — я бы с большой долей уверенности сказал, что причину стоит поискать в глубине катакомб метрополитена.

— Заткнись и прекрати извиваться! — прикрикнул я. — Накличешь, он назад вернётся!

— Вернётся?! Нет! — сорвался в панику незнакомец. — Помогите-е-е!!!

Меня коснулась и оттолкнула тонкая когтистая лапа. Крик сбился, перешёл в бульканье, а через секунду — в истерический визг. Он оглушал в маленьком пространстве железобетонного логова, коконы мотались из стороны в сторону, паук нервно дрыгал брюхом, стараясь их удержать.

Яд подействовал быстро. Крик потерял силу, превратился в стон, потом в хрип. Ох, только бы не аллергик! Если укушенного хватит приступ, спасти его без лекарств трудно даже в первые минуты. А при ЧП таких масштабов спасательная операция может растянуться на сутки.

— Ну ты, блин, даёшь! — раздался под ухом знакомый голос. — Ты ж вроде психолог? Разве так можно провоцировать человека?

— Сфинкс! Сволочь, ты тут? Почему сразу не ответил?

— Мне рот паутиной залепило. Чуть не сдох от удушья.

— Давай скорее выбираться отсюда!

— Лучше замри и не дрыгайся, если не хочешь тоже инъекцию получить!

Я послушался. Буквально пару секунд спустя коконы качнулись под весом паука, притащившего ещё одну жертву. На этот раз он надолго не задержался, сразу побежал обратно в эскалаторную шахту, откуда теперь тоже слышались истерические вопли.

— Из кокона так легко не выбраться. Попробовать можно, но этот ведь сразу поймает и замотает обратно. Был бы здесь станционный паук Яшка, знакомый, он бы меня узнал. А этот глазом не моргнёт, ещё и укусит для верности.

— Что же делать?

— А что мы можем? Висеть, не дрыгаясь, и ждать спасательную партию.

"Если позволите, вам нельзя просто висеть и ждать", — появилась мысль в моей голове. Я удивился и продумал эту фразу ещё раз, медленно. Убедился, что теперь она звучит совершенно иначе. Та, первая мысль, не была не моей.

Темечка коснулось легкое тепло. Оно хотело убедить меня, что не причинит зла, что волноваться не надо. Диссонансом к этому ощущению ударил шквал грубых ругательств на как минимум пяти различных языках. Если опустить их, высказывание Сфинкса сводилось к "убирайся из моей головы". То есть, у меня не галлюцинации.

— Тихо ты, не ори, паука накличешь!

— Пусть она не прикасается к моим мозгам!

— Вам и правда следует успокоиться, я чувствую приближение паука, — подумал я, и ощущение тепла в темени тут же пропало.

В молчании, обдумывая каждый своё, мы переждали ещё одну ходку членистоногого. Как только хруст хитина затих, мне на волосы снова надавил тёплый палец: "Вы позволите?"

— Кто ты такая? — рявкнул я вслух, оповещая Сфинкса.

— Меня зовут Хилида Гилос, я не причиню вам вреда, — подумал я женским голосом и слегка испугался, что такое возможно.

— Это гипножаба! Наверное, последняя из той беглой стаи! Не давай ей рыться в твоей голове! — прорычал Сфинкс.

— О, вы знаете про мою стаю? — подумал женский голос. — Скажите, что с ними, я очень волнуюсь!

— Они в изоляторе метро. Двое из них, — подумал я в ответ уже по собственной воле.

— Двое? А кто…

Я не смог удержать свою память от образа женщины в домашнем халате, падающей с моста прямо на рельсы. Этот образ часто преследовал меня, и только в последние дни несколько отодвинулся назад под валом иных впечатлений. Чужой голос уловил картинку, охнул, всего меня охватила тоска. Хотелось зарыдать.

— Соболезную, — сказал я вслух. — Мы не хотели этого, она покончила с собой.

— Знаю. Теперь я знаю, — ответил голос. — Она слишком боялась вас, чтобы сдаться.

— Ты что, разговариваешь с ней? Гони её сейчас же! — требовал Сфинкс.

— Боялась нас? Почему?

— Тот человек. Ваш сотрудник. Он обещал отправить всю стаю на вивисекцию, если стая не сделаем всю работу.

— Наш сотрудник? Сфинкс, ты слышал это?

— Прекрати с ней разговаривать!

— Да не ори! Тут что-то на самом деле важное! Она знает, кто вынудил стаю жаб на побег!

Голос предупредил, что возвращается паук. Мы затихли. Кажется, в новом коконе снова сидел зомби, потому что признаков жизни пленник не подавал. Тёплая точка на этот раз осталась, поэтому я попытался обратиться к Хилиде мысленно.

— Мы не подвергаем разумных существ вивисекции. С какой стати?

— Те люди. Они обещали стае документы на миграцию и свободный выход в город. А когда стая не справились, они угрожали… сейчас, вспомню.

Перед моим внутренним взглядом возник образ смуглого мужчины с копной длинных волос, собранных пучком на затылке. Человек наклонил своё неприятное лицо почти к самым моим глазам и произнёс: "А тебя, квакша, я в поликлинику сдам, для опытов!"

— Буньип! — я аж заскрипел зубами от злости.

— Что? — не понял Сфинкс.

— Это Буньип привёл гипножаб в метро! Он угрожал им, требуя какой-то работы.

— Их таких было двое, — уточнила Хилда Гилос.

Я дополнил свой рассказ этой фразой, а потом потребовал у Сфинкса, чтобы он прекратил дурить. Мы сэкономим время и силы, если голос жабы будет слышан нам обоим. А если она потрудится транслировать и наши мысли, мы сможем игнорировать шастающего туда-сюда паука.

— Это смахивает на шизофрению! — подумал я ворчливым голосом Сфинкса.

— Ну, я могла бы вложить сразу всю информацию в вашу память, — предложил я голосом жабы, — Только вы вряд ли согласитесь передать под мой контроль ваш разум на пару минут…

— Ни за что! — возмутился я голосом Сфинкса.

— Да успокойтесь вы! — гаркнул я, уже точно я. — Время зря теряем! Что там насчёт вашей работы?

Всё начиналось как свадебное путешествие. У гипножаб есть некий обряд для молодых стай, не совсем как у людей, но мы решили не вдаваться в тонкости терминологии. Катор Гилос, самец стаи, подал заявку на путешествие по линиям Леи. Заявку удовлетворили, а вскоре в роще появился человек с причёской конским хвостом.

Он предложил Гилосам побывать в очень необычном месте — джунглях Земли. Это само по себе звучало заманчиво, потому что сбережения у молодой стаи были не такие уж большие. Но человек к тому же обещал, что не возьмёт платы, а возможно — даст возможность дополнительно подзаработать.

Записи с видами тропических лесов Земли оказались такими красочными, ароматы из пробирки-пробника такими завораживающими, а глупость молодых жаб такой безграничной… В общем, они согласились.

Разочарование постигло сразу по приезду, когда Диббук, так звали их агента, запретил покидать тесную и мрачную комнату в общежитии для иноземных работников метро. Сначала работа, сказал он, а потом джунгли. Работа заключалась в поимке государственного преступника, так он сказал, похитителя знаменитого земного артефакта — Аккумулятора чистой силы.

— Банки? — уточнил я.

— Да, между собой эти трое называли его банкой.

— Трое?

— Трое, да. Буньип, Диббук и Птичка.

Я мысленно посмотрел на Сфинкса и так же мысленно почувствовал, как он пожимает плечами.

— Никогда о таком не слышал.

— Это его не настоящее имя, — отметила Хилда. — Он не местный, а владелец комнаты, неземной работник. У всего их народа иммунитет к влиянию гипножаб, Буньип и Диббук знали и пользовались этим как защитой против нас. От попытки завладеть их разумом и сбежать.

Про похитителя, которого требовалось выследить, Буньип знал лишь одно: он часто появляется в районе станции Киевской. Поэтому жабы несколько недель подряд сидели там, сканируя пассажиров. По одной дежурили на каждой из платформ, а четвертая оставалась с Птичкой в качестве заложника.

К тому времени, когда преступника удалось засечь, у Гилосов уже сложились серьёзные подозрения в правдивости рассказов о нём. Агенты Метрополитена часто путались в ответах, относились к своим гостям всё хуже, а Буньип однажды обронил, что без банки жабы вообще никогда не увидят солнечного света. Это заставило Катора, самого сильного из четверых, в нужный момент незаметно взять владельца артефакта под контроль и выяснить, что он вовсе не похититель и никаких планов против метро не вынашивает.

— Муж рассказал нам потом. Этот человек… он оказался не вполне обычным человеком, но зато вполне обычным контрабандистом. Каждый день он ездил по синей линии, собирая с пассажиров капельки силы Леи. Этого хватало на несколько маленьких накопителей в неделю, их мужчина по выходным складывал в рюкзак и отвозил в тот мир, который считал своим родным. Переход в этот мир открывается в перегоне между станциями Строгино и Мякинино.

— Стоп-стоп, — первым сообразил Сфинкс. — Ты же сказала, что он человек?

— Да, так и есть.

— Но люди не умеют открывать переходы. Наверное, это не человек, а кто-то похожий на человека.

— Нет. Буньип и Диббук — да, они только похожи на людей, поэтому умеют многое. А этот человек — настоящий человек. Однако тоже умеет обесцвечивать себя и пересаживаться на ходу из поезда в поезд. Но иногда, когда он вёз не рюкзак с конденсаторами, а полную банку, ему помогала в этом девушка. Такая же, как он, только ещё сильнее.

Я почувствовал, как мои щёки краснеют, и понадеялся, что эту эмоцию жаба не передаст в разум Сфинкса.

— Люди, способные открывать маршруты, — это миф, выдумка, сказочные персонажи! — авторитетно заявил Сфинкс.

— Вообще-то нет, — выдохнул я. — Я понял, о ком идёт речь. Я встречал их обоих. Того мужчину-контрабандиста, которого прозвал Оболтусом. И ту женщину. Они сбежали от меня прямо на ходу из переполненного вагона. Теперь я понимаю, как именно.

— Правильно, — подтвердила Хилда. — Их обоих Буньип и Диббук решили убить.

— Подожди, как так? Какой смысл убивать? Вы же могли просто взять Оболтуса под контроль и забрать банку?

— Намного проще, — согласилась Хилда Гилос. — И сначала убивать не хотели. Только они с каждым днём становились всё злее, требовали всё больше. Сначала выследить того, кого вы зовёте Оболтусом. Потом узнать, где он спрятал банку, потом следить за тобой (возникло ощущение, будто жаба тронула мокрой лапкой мой лоб). Стая уже не были уверены, что после всего сможем выбраться с Земли живыми. Однажды Оболтус появился на Киевской, но стая решили не делать его рабом. Сказать, что не можем, что кто-то прикрывает его разум. Диббук и Буньип побежали искать, а вернулись очень злые. В тот день они впервые угрожали стае убить.

— Даже знаю почему. Они выследили меня и поняли, что напуганный Оболтус отдал мне банку. Гнались за ним, потом за мной… В общем, я сорвал их планы.

— Так, да. Через некоторое время Диббук совсем пропал, а Буньип стал появляться очень редко. И пока он был один, стая получили возможность проникнуть в его разум, узнать его настоящие мысли. Это было ужасно. Тогда стая начали готовить побег. Всё пошло нетак, потому что нас заметил Птичка. Он схватил Хилду. Других схватили вы. Стая распались.

Каждый раз, когда Хилда употребляла слово "стая" вместо простого "мы", я испытывал едва уловимый прилив тоски. Даже вися вверх ногами в тугом мешке, с затекшими ногами и раздутой от прилива крови головой, я вполне представлял всю глубину чувств, связывавших между собой семейство жаб.

— Почему вы просто не сдались службе безопасности? — спросил Сфинкс. — Если вы изучили мысли Буньипа, то знали, что он не работает в метро?

— Почему? Стая узнали, что он работает по приказу. И банку ищут не для продажи, а для сотрудника метро, своего нанимателя.

— Диббук и Буньип на службе метро? — я почти увидел, как Сфинкс выставил напоказ все три сотни клыков. — Большей дикости вообразить не могу!

— Я чувствую, как тебя мучает это противоречие, — не стала спорить Хилда. — Но я лишь рассказываю, что узнали стая.

— Тогда зачем он устроил теракт против русалок? — я попытался сопоставить рассказ гипножабы с уже известными нам данными. — Это же удар по Метрополитену, это не выгодно в первую очередь нам!

— Откуда ей знать? Стая подалась в бега раньше, чем Буньип испортил генератор.

— Нет-нет, я знаю! — Хилда обдала нас теплом уверенности. — Он планировал это давно. Когда Оболтус скрылся и банка пропала, ему приказали взорвать место, откуда контрабандисты воровали силу Леи.

— Зачем? Можно же просто закрыть…

— Чтобы обвинить во всём инородцев, — уверенно сказал Сфинкс, сопроводив эту фразу густым набором грустно-злобных эмоций.

— Стая не знаем причину. Стая слушали мысли очень аккуратно, чтобы не было подозрений. Заказчик получил бы большую власть и… как это… полномочия. Но какая связь, Буньип не знал.

Я наскоро прикинул, какие ещё моменты не стыковались логически во всей этой истории.

— Ну хорошо, а зомби? При чём тут они? Ведь их на контрабандистов никак не повесить?

— Это запасной вариант, чтобы замести следы. У Буньипа очень сложный план. Когда на нижних ярусах погас свет, он вскрыл резервуар с зомби. Когда свет починили, зомби вышли и отвлекли всю службу безопасности. Только когда все они уехали сюда, Буньип начал свой план.

— Что?! — Сфинкс взревел и мысленно, и физически, в полный голос. — Только начал? Сейчас?

— Да. Выход зомби был нужен Буньипу, чтобы выпустить ещё кого-то.

— Кого?!

— Кого-то очень нужного.

Догадка пришла, словно вспышка.

— Диббук! — выпалили одновременно я и Сфинкс.

— Его не депортировали вместе с другими! — добавил я.

— Какого чёрта ты раньше молчала? — перекрыл напором своих мыслей Сфинкс.

— Сейчас в управлении никого, кроме двух дежурных! — я не мог позволить, чтобы его слово было последним.

Гипножаба прислала в наши мозги эмоцию "до чего же вы тупые, как мне с вами тяжело".

— Я сразу всё сказала. Я прямо с этого и начала разговор. Но вы не стали слушать, оскорбляли меня. Пришлось идти долгим путём.

— Да всё, всё, мы уже поняли. Давай, говори, как нам отсюда скорее выбраться!

Хилда спроецировала нам нечто, воспринятое мозгом как хитрая улыбка.

— Не так быстро. Сначала скажите, мою стаю содержат там же, где и Диббука?

Мех паука оказался жестким и колючим, словно кабанья щетина. Держаться за него непросто, волоски всё время выскальзывали из рук. При этом паук не отличался плавностью походки, высоту потолка рассчитывал только под свою голову, а временами вообще бежал по стенам, не разбирая верха и низа. Удержаться на его спине стоило немалых усилий, учитывая, что там разместились мы со Сфинксом, кокон с ещё одним бесчувственным телом, а также свёрток с вялой гипножабой.

Она закрыла свой единственный глаз мигательной перепонкой и погрузилась в управление пауком. Такой экзотичный транспорт был слишком сложным даже для неё, Хилда Гилос с трудом интерпретировала сигналы двенадцати глаз и не давала запутаться двенадцати длинным лапам. Стоило же хоть на йоту ослабить контроль и довериться паучьим инстинктам, как животное взбиралось под потолок, на каждом шагу угрожая сбросить нас на пол.

— Почему ты раньше на нём не уехала?

Жаба кое-как сфокусировала на мне зрачок. Одновременно в мою сторону зыркнула пара самых крупных глаз паука. Впечатляющая синхронность. Встречал я как-то раз человека с расщеплением, когда у него уживалось две-три личности в голове. Но чтобы вот так, одна личность на двоих… Если описать подобное в диссертации, быть мне лауреатом премии "Гармония", как минимум. Ну, это если рецензенты моим россказням поверят.

— Хилда пыталась, — разлилось тепло в моей макушке. — Но Хилда самая молодая в стае, самая слабая.

Когда жабе приходилось распределять внимание, качество её речи резко падало. Наверное, дело в плотности контакта, ведь Хилда не учила язык собеседника, а забрасывала ему в мозг подходящий по смыслу образ. Это уже разум в качестве защитной реакции преобразовывал импульс в ту форму общения, к которой привык.

— Ты тоже не мог открыть кокон, пока не получил совет!

Да, действительно. Мы потратили кучу времени, безуспешно пытаясь выбраться и только нервируя паука. А потом на мой коммуникатор пришло сообщение от анонимного адресата с короткой фразой: «Туда и обратно».

Я некоторое время думал над смыслом этой фразы, даже попросил совета у Сфинкса и Хилды, то те понимали не больше моего. А у меня ассоциации возникали только с известной книгой про маленького хоббита, который… Который спасся от гигантских пауков при помощи невидимого клинка!

По совету королевы русалок, я всегда носил обесцвеченный кинжал на поясе, в подаренных ей обесцвеченных ножнах, плотно пристёгнутых к бедру. Исхитрившись вынуть лезвие, я без труда разрезал паутину своего кокона и очень больно свалился на пол с почти трёхметровой высоты. Найти коконы Сфинкса и Оболтуса удалось лишь при помощи паука, взятого Хилдой под полный контроль.

— Хилда не могла сделать это раньше. Страх, усталость и нет больше стаи. Никто не поддерживал Хилду. Некуда идти. Буньип говорил, если попадусь — отдаст в клинику для опытов.

— В поликлинику.

— Да, так. Ты говоришь это смешно, а он — очень страшно. Он показывал мыслями место, где режут… лягушек.

Паук сбился с шага и едва не полетел кувырком. Я поспешил успокоить жабу.

— Никто не отдаст тебя на опыты! Я обещаю!

— Хилда верит, — движение нашего скакуна выровнялось. — Поэтому тогда не могла, а теперь могу.

— Не понял тебя. Что можешь?

— Паук. Не смогла справиться. А теперь есть вы, у Хилды есть поддержка.

Сфинкс издал громкий смешок с заднего сегмента паучьего брюха.

— Уж не записала ли ты нас в свою новую стаю?

— А ты умеешь откладывать икру в тёплый пруд?

Теперь прыснул я. Хорошо отбрила.

— Вы не можете быть моей стаей, — теперь уже серьёзно ответила гипножаба. — Но вы знаете, можете защитить и найти решение. С вами спокойно и не нужно захватывать тела.

Я понял, о чём она, и украдкой взглянул на кокон, в котором под слоем паутины угадывались человеческие очертания. Оболтус. Какого чёрта он снова делал в нижних горизонтах? Банку искал? Как смог убежать от бабайки? И какая ирония судьбы столкнула его в катакомбах пустых помещений с загадочным Птичкой, притащившим туда же Хилду, пойманную при попытке побега?

Жаба рассказала, что Птичка усадил её в банку. Обычную трёхлитровую, зеленоватого стекла. А банку поставил в магазинный пластиковый пакет.

Момента столкновения нос к носу на повороте коридора Хилда, понятное дело, не увидела. Но суть случившегося нетрудно угадать. Птичка, едва его отпустил испуг, узнал Оболтуса и изумлённо чирикнул: "Ты?" Тот правильно оценил выражение лица незнакомца и принял быстрое решение. Одной рукой перехватил горловину пакета, а другой провёл сокрушительный апперкот. И бросился бежать, прижимая к груди добычу.

То ли слыша, то ли воображая позади проклятия и топот, Оболтус нырнул под первый же не запертый люк. Уже щёлкнув задвижкой, он осознал, что совершил сразу две ошибки. Писк жабы в банке подсказал, что это совершенно не та банка. А тугое липкое полотно, упавшее на голову, дало понять, что под землёй не за каждой дверью тебя ждёт спасение.

Паук так и упаковал их обоих в один кокон. А потом всадил Оболтусу заряд нейротоксина, чтобы не вопил. Хилда, пребывая в полной панике, не сумела подавить разум этого монстра, но кое на что её сил хватило. Она убедила паука, что не нужно оповещать начальника станции о поиске нарушителя. Вернее, что он уже сделал это и получил приказ спрятать пока добычу в укромном месте и ждать решения.

Так на Киевской ничего не узнали про посторонних на территории, а жаба получила на некоторое время убежище и возможность прийти в себя. Потом на станции начался какой-то невообразимый кавардак, паук встрепенулся и убежал. И вскоре новых посетителей в его норе стало прибывать, как грибов после дождя.

— Никто не отдаст тебя на опыты, — повторил я. — Буньип специально пугал вас, не верь ему. У нас запрещены опыты на разумных существах, это считается тяжким преступлением.

— Приготовьтесь! — вместо ответа сказала жаба.

— К чему?

— Поезд впереди, будем прыгать.

Я хотел возразить. Я очень сильно хотел возразить! Но Хилда Гилос уже вывела паука из неприметного лаза в большой гудящий тоннель, по которому набирал скорость поезд к станции "Проспект Мира". Час пик уже почти начался, вагоны были полны пассажиров. Запрыгивать на ходу означало не только размазаться в лепешку, но и довести до инфаркта пару сотен человек.

Паук поджал дюжину мощных лап, пропустил мимо себя пару вагонов — и уверенно прыгнул.

Заговор

— Лысый, ты такой умный, а вот Зюня смог! Ему тоже тысячи не хватало на игру. Он пошел просто по улице просить у прохожих, кто сколько даст. И прикинь, за неделю собрал аж 10 косарей!

— Ну и что? Зюня же чмо, он и больше мог собрать.

— Так-то да, но может и нам тоже так?

— У нас не получится.

— Это почему?

— Потому что где мы и где Зюня.

— А какая разница?

— Зюня не просто выглядит как чмо. Он и есть чмо. Люди это сразу чувствуют, жалеют и дают денег. Ему по жизни будет всё легко доставаться.

— А мы?

— А нам за каждый стольник крутиться нужно. Если пойдём клянчить, нам не только денег не дадут, могут и люлей навешать. А еще наверняка кто-нибудь из знакомых встретится и родакам сообщит.

— Да, это карма.

Подслушано в метро.

Вагон качнуло. Или мне показалось. На самом деле, не так уж мы были тяжелы, даже вместе взятые, чтобы повлиять на крен 45-тонного вагона. Но мне в тот момент казалось, что от внезапной нагрузки вагон необратимо обязан опрокинуться.

Признаю, это был великолепный трюк. Паук прыгнул, когда мимо просвистел предпоследний вагон. Расчёт оказался настолько точен, что удариться о железный угол на полном ходу мы не успели буквально на полсекунды. Задние фонари и пустую кабину машиниста увидели очень близко, но всё же не врезались в неё, а просвистели совсем рядом.

Миновав примерно половину расстояния до поезда, паук задними лапами, самыми длинными и сильными, метнул вперёд белый ком. С мягким шлепком он ударился о смотровое окно, подхваченная турбулентным вихрем ткань развернулась и прилипла к стеклу намертво. Нить паутины эластично растянулась, а потом спружинила, увлекая нас вслед за составом. У меня зубы лязгнули от рывка, а пальцы побелели, так сильно я вцепился в короткий ненадёжный мех.

Удачный прыжок был только половиной дела. Плохо сбалансированный груз немедленно закрутил членистоногое вокруг оси, Так что мы всё равно должны были свалиться с мохнатой спины и убиться о шпалы. И тогда Сфинкс вытянул вперёд руку с крошечным стеклянным пузырьком, вроде флакона для духов, и брызнул.

Ветер исчез. И вращение тоже исчезло. Паук широко растопырил лапы в стороны и летел, словно дизайнерская тарелочка фрисби. Липкую нить он зажал в педипальпах, для надёжности закусил челюстями, поэтому тяга поезда не разворачивала его задом наперёд.

— Это антистатик, — объяснил Сфинкс, пряча флакон. — Попался мне сегодня среди макгаффинов, очень кстати. На некоторое время позволяет пренебречь сопротивлением ветра. Мотоциклисты и всякие там сёрферы пользуются им, жульничают, для создания эффектных трюков. Товар редкий, достать почти невозможно, но лично для тебя, если захочешь полетать…

Полетать. Ну конечно. Всю жизнь мечтал полетать по метро верхом на пауке, прицепившись на полном ходу к поезду.

— А если бы у тебя не было макгаффина?

— Да не трясись! — махнул он рукой, с явным комфортом развалясь на покатой спине. — На пять минут раствора хватит, а нам больше и не нужно, всего один перегон ехать. Зверь у нас опытный, сам почует, когда паутину перекусить. Пауки, пока молодыми были, часто так развлекались. Долетят до станции, перебегут на встречный путь — и обратно. В депо только персонал бесился, что перед каждым рейсом надо стёкла отмывать.

Задние фонари быстро придвинулись, поезд сбрасывал скорость. Паук подобрал лапы, вытянул вперёд и в нужный момент обхватил край вагона. Это позволило ему удержаться на месте, когда движение совсем замедлилось.

Теперь спрыгивать на землю стало совсем безопасно. Паук легко обгрыз свою паутину у основания, оставив на стекле короткий бесформеный ошмёток. Остальное он двумя движениями хелицер запихнул себе в пасть. Ну да, всё верно, нечего зря такой ценный белок разбазаривать. Иначе надо будет постоянно кого-то есть для поддержания сил в такой здоровенной туше.

— Нам сюда! — скомандовал Сфинкс, спрыгивая на рельсы вместе с коконом Оболтуса. — Жень, скажи жабе, чтобы отпустила паука, пусть он возвращается.

— А его не…

— Да всё с ним будет нормально. Пауки отлично ориентируются под землёй, это их дом. Давайте быстрее, надо с путей убраться до следующего поезда!

Придя в сознание, паук от неожиданности аж присел на брюхо. Хилда во время нашего путешествия не блокировала ему память, так что он помнил, как попал на чужую станцию, но не понимал — зачем.

Сфинкс вышел вперёд и дважды повелительно махнул рукой перед дюжиной проворных глаз. Паук охотно повиновался: взбежал на потолок и засеменил обратно, в сторону Киевской. Вдалеке уже светились фары поезда, животное не стало рисковать и забилось в ближайшую темную нишу, покрепче вцепившись в бетон, чтобы не снесло воздушным потоком.

Мы тоже поспешили сойти с рельсов и влезть на техническую платформу.

— Зачем нам сюда? — спросил я, когда Сфинкс подвёл нас к двери, традиционно обитой жестью и окрашенной серой шаровой краской. — Пошли через станцию, там быстрее будет!

— Мы не пойдём через станцию. Ты же не собираешься ломиться к нам на базу через дежурку?

— А как ещё?

— Через чёрный ход. Со стороны буфета.

— Так он на ремонте!

— Вот и хорошо. Значит, оттуда нас никто не будет ждать.

— Но он с другой стороны здания! До него ещё дальше, чем до парадного. Чем нам поможет эта дверь в подсобку?

— Просто иди за мной. Я не Брехун, но кое-что в пределах одной станции сделать всё-таки способен. Кстати, держи макгаффины наготове. Я пуст, а охотничья чуйка мне подсказывает, что пора расстегнуть кармашки.

— Как пуст? — я напрягся, вспомнив, что означает для оперативника растрата всех трёх контрольных предметов. — Ты же использовал только флакон?

— Там был ещё ключ на двенадцать. Выпал на эскалаторе, когда паук меня крутил. Вместе с коммуникатором, кстати.

— А…

— А бутерброд я сожрал, — признался Сфинкс. — Пока висел в коконе. На нервах, само собой получилось. Шамомечама!

Он хохотнул, повернул ключ и широко распахнул дверь. Вошёл первым, закинув кокон на плечо, словно это был обычный вещмешок, а внутри находился не человек — так, кое-какой личный хабар. Переложив свёрток с гипножабой в левую руку, а правой как бы невзначай коснувшись рукояти невидимого кинжала, я вошёл следом.

Момент, когда узкий коридор подстанционных помещений вывел нас на верхний уровень управления, я упустил. Как и та лестница на Театральной, дорога вела в одно место, а пришли мы в другое. Серые неоштукатуренные бетонные стены в определенный момент сменились на бежевые офисные панели, грязные ртутные лампы под потолком заменил ряд аккуратных светодиодных плафонов. Естественным образом этого случиться не могло, между подсобкой и зданием нашей конторы по меньшей мере триста метров земли и железобетона. Но рядом со Сфинксом такие штуки быстро учишься воспринимать в порядке вещей.

Я обернулся. Позади ничто не напоминало только что пройденный путь. Это явно интерьер нашего административно-хозяйственного этажа, недалеко от буфета. И вместо двери, через которую мы вошли, коридор вдалеке перегораживала высокая чёрная воротина пожарного выхода.

Сфинкс ненадолго остановился у входа в гулкий пустой буфетный зал. Снял с плеча кокон и аккуратно уложил Оболтуса за матовой пластиковой перегородкой.

— Пусть тут полежит. И жабу лучше тоже оставить здесь, пусть покараулит.

— Хилда Гилос, с вашего позволения. Я пойду с вами. Мы договаривались.

— Там может быть опасно.

— Там моя стая!

— Там двое опытных убийц в крайне агрессивном настроении! И наш предатель, устроивший им побег. А ты, Хилда Гилос, при всём уважении, маленькая иноземная ящерица, которую раздавят, не задумываясь. И виноват в этом будет московский метрополитен. Поэтому ты останешься здесь!

Сфинкс сурово рыкнул и двинулся в сторону дежурной части. Я не стал встревать в этот спор, поскольку не мог выбрать сторону. С одной стороны, Сфинкс прав, но с другой — против внеземных террористов не помешала бы гипнотическая помощь. Даже слабосильная, на паука её как-никак хватило.

Не придя к решению, я всё же последовал указанию Сфинкса, уложил свёрток с Хилдой поверх кокона и ушёл, стараясь ступать по кафелю как можно тише.

Ещё не дойдя до холла, в котором располагалась дежурная часть, мы поняли, что дела там плохи. Рация нецензурно ругалась голосом Ромки Затяжного. Он вызывал базу, но ответа не получал. В унисон надрывались все телефоны. Ни Червяков, ни начальник дежурной части, ни оперативный дежурный — никто не появлялся у зарешеченного стеклянного окошка, чтобы прервать этот трезвон.

Вблизи комната дежурных выглядела ещё страшнее. Остекление разбито, груды осколков усеивали пол по всему коридору. Двери на пост дежурного и в комнату отдыха взломаны. Дверь в туалет вообще вырвана с наличниками. При входе в крохотную комнатку валялся расколотый фаянсовый рукомойник, а у дальней стены поблёскивал вполне целый унитаз из чистого золота.

— Это что? — указал я на сантехническое чудо. — Вчера я тут был, горшок стоял обычный, керамический.

Сфинкс выглянул из-за моего плеча и выругался. Потом сильно толкнул меня в одну сторону, сам повалился в другую и закричал:

— Оружейка!

Слева от нас тяжёлая сейфовая дверь в оружейную комнату распахнулась. Внутри было темно, но свет из коридора позволил различить человеческую фигуру, которая подбросила в воздух один предмет, а затем с силой ударила по нему другим.

В бейсбольную команду такого игрока бы не взяли. Снаряд пролетел метрах в двух от нас. Ударившись о дальнюю стену холла, он полыхнул жёлтым и с металлическим грохотом упал на пол. Часть стены в месте удара окрасилась золотым.

Фигура сделала шаг наружу, демонстративно держа на вытянутой руке ещё один снаряд, готовый к броску. Это был кусок копченой колбасы, которую очень любил Серёга Червяков и всегда держал пару кусков в холодильнике. В другой руке он сжимал продолговатый предмет грязно-серого цвета, заскорузлый, покрытый буграми и трещинами, чуть приплюснутый с дальнего конца и расходящийся на несколько корявых отростков.

— Ну привет, Птичка! Ты что это, проголодался?

— Нет, Джен-сен, — ответил кенар. — Это я хочу вас убить. Если я могу сделать это колбасой, так почему бы и нет?

Рунгжоб подбросил колбасный хвост и ударил плоским концом своей корявой дубины. Колбаса, несясь мне прямо в лицо, вспыхнула золотом.

В вас когда-нибудь швыряли огрызком золотой колбасы? Мне до того момента не случалось. Впрочем, Рунгжоб здесь оказался прав: есть ли разница, какой формы будет килограммовый снаряд, если он прилетит прямо в голову?

Кенар стоял уже довольно близко, сам себе и питчер, и бэттер. Да, первое впечатление насчёт его меткости оказалось ошибочным. Светящаяся под воздействием чудного оружия колбаса непременно должна была превратить моё лицо в золотую маску.

Я не успел увернуться, но успел отмахнуться. В момент броска я как раз доставал из кармана макгаффин. Наугад, не выбирая, как положено по инструкции. Крысиная шкурка против заколдованной колбасы? В конце концов, а почему бы нет?

Я видел это, словно в замедленной съёмке. Соприкосновение было секундным, вскользь. Щёлкнул разряд вроде электрического, шкурка стала твердой, очень холодной и тяжёлой. Этого хватило, чтобы изменить траекторию снаряда. Колбаса больно ударила меня по пальцам, ободрала щёку и отлетела в сторону, громыхнув о пол. Пальцы словно обожгло. Подушечки занемели и затвердели. Часть той силы, что разрядилась в крысиную шкурку, задела всё-таки и поверхность моей кожи. Но мне было не до переживаний о таких пустяках. Я надеялся, что успею разогнуться и сгруппироваться, чтобы правильно встретить следующий снаряд.

Тем временем Сфинкс показал, за что нарушители называют его за глаза чёртовым хищником. Пять метров, отделявших его от Рунгжоба, напарник преодолел за секунду, одним прыжком. Прямо на лету он ухватился правой рукой за оружие, левой за плечо кенара, а сотней акульих зубов впился ему в шею за ухом.

Рунгжоб оглушительно завизжал, перекрывая звон телефонов, и попытался вырваться. Его одежда окрасилась фиолетовыми брызгами крови. Корявая палка коснулась стола дежурного, треснул разряд — и в комнате наступила не менее оглушительная тишина. Стол, телефоны, рации, даже журнал ориентировок пожелтели, превращаясь в металл.

Я сорвался с места, чтобы прийти Сфинксу на помощь. Рунгжоб сразу же провернул корпус, увлекая за собой Сфинкса и выставляя кривые отростки своего оружия в мою сторону. Я вовремя остановился и шатнулся назад, второй раз избежав угрозы превратиться в золотую статую. Кенар тут же крутнулся в противоположную сторону. Сфинкс по инерции продолжил полёт, ударился спиной о стойку с документами. Его зубы и когти располосовали грудь противника, но удержать не смогли. Чуть присев, Рунгжоб выскользнул из хищной хватки, вспрыгнул на золотой стол и ужом протиснулся через прутья решетки.

Сфинкс издал клич обманутого ягуара, от которого сбежала подраненная добыча. Он пытался дотянуться до кенара, но едва сумел подцепить когтями полу его куртки. Мерзавец вывернулся из разодранной одежды, оставив её на решётке, и бросился к двери на лестницу.

Я не рискнул лезть через прутья, не та у меня комплекция. Выбежал из дежурной части обратно в холл, обогнул угол и увидел, что не успеваю. Оставалось только схватить кривую золотую колбасу с пола и со всей силы швырнуть вслед Рунгжобу.

Что забавно: я даже попал в него! Уже распахнув дверь на лестничную клетку, беглец получил своим же снарядом промеж лопаток и не выбежал — вывалился наружу с криками, проклятьями и металлическим грохотом.

Но это было и всё, с чем мне повезло. Ободрённый удачей, я было снова кинулся вдогонку, рядом стремительно нагонял Сфинкс, но Рунгжоб быстро вскочил и захлопнул дверь у нас перед носом. Я дёрнул ручку раз-другой, раздался треск и бряканье — замок заблокировали с той стороны. Не исключено, что вместо засова был использован всё тот же золотой огрызок.

— Ладно, оставь! — Сфинкс согнулся, упёрся ладонями в колени, несколько раз тяжело вздохнул. — А он хорош! Лёгкий, вёрткий, коленкой мне так успел садануть, неделю будет болеть!

— Внешность обманчива. Он ведь при этом дважды чуть не ткнул меня этой штукой. Ну, вроде мумифицированной руки.

— Ага, она и есть. Рука Мидаса. Превращает всё, к чему прикоснётся, в золото.

— Что, прям настоящая человеческая рука?

— Вряд ли человеческая, на ней шесть пальцев. Хотя в инструкции по эксплуатации написано, что это рука одного из первых людей-колдунов. Когда он стал выгорать душой, так свихнулся на почве жадности, что даже после смерти его проклятье продолжает действовать. Если заряда хватает.

— Заряд берет из силы Леи?

— Ну да. Эта рука уже лет двадцать в оружейке без дела валяется, как музейный экспонат.

Он распрямился, почти восстановив дыхание.

— Ладно, давай подумаем, что делать дальше. Можно идти на штурм. Либо попробовать забаррикадироваться здесь и вызвать подкрепление. Но сперва пошли, поглядим, что они ещё успели из оружейки вытащить.

Сфинкс долго смеялся, обнаружив, что внутри взломанного арсенала сейф, в котором непосредственно хранится оружие, тоже стал золотым. Похоже, Рунгжоб поторопился или не нашел подходящих ключей. Ткнул в стальную дверцу тем, что нашёл на полке, даже не зная, как работает рука Мидаса. После чего мягкие золотые петли прогнулись под весом толстенной золотой створки, чей вес после превращения увеличился примерно так до тонны. Открыть этот шкаф без пилы-болгарки или пары толовых шашек стало нереально.

Менее прочные ящики с макгаффинами, наручниками, образцами формы и прочими спецсредствами были разломаны, а содержимое разбросано по полу. Установить, пропало ли что-нибудь, без инвентаризации нереально, но на глазок — ничего серьёзного.

Заглянув в комнату отдыха персонала, Сфинкс обнаружил там всех троих сотрудников дежурной смены, включая Червякова. Они были погружены в глубокий сон непонятного происхождения. Трогать их, не зная способ усыпления, показалось Сфинксу слишком опасным.

Он вернулся обратно в дежурку, где я в роли часового наблюдал за дверями. Оглядел безмолвные блестящие рации и телефоны.

— Связи у нас нет?

Я покачал головой и показал свой коммуникатор, расколотый на две неровные части.

— Не понимаю, когда это случилось.

— Будем надеяться, кто-нибудь приедет выяснить, почему нет ответа от дежурки. Затяжной не дурак, сообразит.

— Или дневные работяги подтянутся.

— Ну да. До начала рабочего дня меньше часа, уже должны подтягиваться. Только входная дверь заперта и ключей нет, а ломать её решатся не скоро. Постараемся пока продержаться.

Он красноречиво взмахнул в воздухе резиновой дубинкой. Бывшей резиновой, в нынешнем виде ей не хватало только бриллиантов на гарду.

В дежурке делать больше было нечего, мы вышли в холл. Я заметил на полу свою крысиную шкурку, так удачно принявшую разряд руки Мидаса на себя вместо моей головы.

— Ничего себе. Золотое руно!

— Да уж. Кстати, именно так его и получили. Только вместо крысиной использовалась шерсть поблагороднее. Но добра это владельцу всё равно не принесло.

— Почему?

— Мгновеннаая трансмутация вещества. Представляешь, какой у него радиационный фон?

Я немедленно отшвырнул шкурку подальше. Сфинкс, как ни в чём не бывало, взмахнул золотой дубинкой перед моим носом и потыкал изодранную тряпку, в которую превратилась куртка Рунгжоба.

— Так, а это у нас что?

Он наклонился и осторожно вынул из складок ткани тонкий продолговатый предмет. Жёлтый, как и многое теперь в этом помещении, но не золотой. Полупрозрачный янтарный мундштук.

— Вересаева! — сказали мы в один голос.

Сфинкс побежал к двери, заблокированной Рунгжобом изнутри, и воткнул между ручками толстую швабру, заперев выход ещё и с нашей стороны. Потом сбегал в дежурку и выудил из-под завала пластиковую бирку с железным кольцом.

— Это ключ блокировки лифта, — продемонстрировал он мне маленький кругляшок с выступом. — Сейчас мы разделимся. Я выйду на административном этаже, а ты спустишься вниз, в изолятор.

Створки с тихим: "Плям!" — разошлись в стороны. Сфинкс вошёл, вставил ключ в неприметную скважину под панелью и повернул против часовой стрелки, потом нажал две нужных нам кнопки с номерами этажей.

— Выходя из лифта, оставь ключ здесь. Тогда кабина будет заблокирована и они не смогут вызвать её с другого этажа. Твоя задача — проверить все камеры изолятора. Если хвостов там уже нет, поднимайся ко мне на помощь.

— А если есть?

— Тогда удерживай их там, пока не подтянусь я.

— Слушай, а зачем нам делиться? Давай вместе вниз, потом наверх? В конце концов, не убьют же они Вересаеву за это время? Или…

— Ты просто не осознаёшь всей серьёзности ситуации. Что будет, если первый замдиректора Метрополитена погибнет в своём кабинете от рук инородцев?

— Совет безопасности…

— Введёт на Объекте военное положение. И весьма вероятно, по итогам проверки закроет метро для путешественников. Надолго. Но для начала депортирует отсюда всех поголовно, и больше ни один не-человек не получит здесь ни убежища, ни работы.

— Зачем кому-то?..

— Предатель. Хилда говорила, что у нас в коллективе крыса, жаждущая власти и полномочий. Возможно, проморгали колдуна. Я не знаю, кто тут метит в директорское кресло, но покушение на первого зама — идеальный для него вариант. Хуже только…

Он замолчал, когда лифт вздрогнул и качнулся. Но движение продолжилось без задержки.

— Если что? — напомнил я.

— Хуже, если её живую вывезут за пределы нашего узла линий. В любой амбициозный мир, где хотели бы знать наши возможности и наши секреты. Таких — каждый второй.

— То есть, что, и так война, и сяк война?

— Прецеденты уже бывали. Метро неспроста строилось единым комплексом с целой кучей военных объектов.

— Тогда запертая дверь их не остановит.

— Точно. Мы нашли способ войти в запертое здание, есть десятки способов выйти из него. Поэтому действовать будем быстро, на нас двоих вся надежда.

— А если… — начал было я, но лифт остановился и двери открылись.

— Главное, — прошептал Сфинкс уже из коридора, — не забывай, что эти ублюдки могут становиться невидимыми!

Склад вещдоков налётчики громили так усердно и методично, что бардак в дежурной части вспоминался мне лёгким беспорядком в сравнении с открывшейся теперь картиной. Обе створки широких дверей распахнуты, петли на них выгнуты затейливыми дугами. Понятное дело, ведь обычно они открывались наружу, а тут у кого-то хватило мощи выдавить толстое железо внутрь.

Часть вещей с бумажными бирками на верёвочках и несколько рваных картонных коробок с инвентарными номерами валялись здесь же, у входа. Ещё больше их было раскидано внутри, между опрокинутыми стеллажами. Тот, кто искал здесь что-то, явно не беспокоился о сохранности имущества, о чем говорили россыпи осколков, дорожки разноцветных порошков, маслянистые вонючие лужицы и прочие обломки.

Я сперва заглянул на склад осторожно, одним глазом, тихо подкравшись к двери. Но хаос внутри пребывал в покое и тишине. Даже обесцвеченные, хвосты не смогли бы передвигаться по этим завалам бесшумно.

Сперва я хотел зайти и подыскать себе среди иноземных чудес какой-нибудь прут поувесистей. Потом передумал. Меня остановили два обстоятельства. Первое — понимание, что любой прут здесь при неправильном применении может обвиться вокруг моей же шеи и тихо придушить. Это в лучшем случае! Второе — я услышал невдалеке голоса, спорившие друг с другом на повышенных тонах.

Источник звука располагался поблизости. Высокие чирикающие нотки в голосе Рунгжоба выдавали крайнюю степень возбуждения. Иногда он даже срывался на писк, речь его спотыкалась и сменялась булькающим кашлем. Тогда вступал второй голос, тоже уверенный и жёсткий, но менее напористый. И очень хорошо мне знакомый.

У самых дверей изолятора я замер. Внутри, у широкой деревянной стойки, за которой должен был сидеть дежурный офицер, не горел свет. Если я попробую заглянуть, перекрою яркое освещение коридора и выдам себя с головой. Головой — с головой. Ха-ха.

— Рунгжоб, оставь жабу в покое! — настаивал знакомый голос. — У нас есть более приемлемые варианты.

— Отвали, полковник! — огрызнулся кенар. — Я же знаю, что для меня нет больше вариантов. Посмотри, как я изуродован! Эта хищная тварь чуть не откусила мне голову!

— Сфинкс очень опытный оперативник. Я ведь много раз предупреждал тебя, что он сделает это, если ты не начнёшь думать своей головой и принимать правильные решения.

— Вот я и принял! Теперь всё будет по-моему! Он сделает, что я прикажу, иначе я раздавлю жабу.

— Птичка…

— Даже не вздумай! — фальцетом пискнул кенар. — На этот раз ты мне не помешаешь!

— Я тебе помешаю! — заявил я, решительно входя в блок изолятора в надежде, что правильно оценю обстановку за ту пару секунд, пока меня не превратят в золотого болванчика.

Диспозиция сложилась занятная. Все камеры, насколько мне хватало взгляда, стояли пустыми. Так и планировала Вересаева, всё верно. Но две самых ближних ко входу были не просто пусты, а взломаны. Причём, взломаны довольно оригинальным способом. Несгибаемые стальные прутья решетки, выкованные по спецзаказу в два пальца толщиной, с применением особой технологии закалки и цементации, при помощи руки Мидаса обратили в золото. А затем разжали в стороны, воткнув между ними каменный огурец. Вот, значит, ради чего был разгромлен склад вещдоков, взломщики искали саженцы.

Каменный огурец — это такое растение-паразит, сорняк из одного сурового мира, располагающегося по соседству с Землёй, на оранжевой линии. Его почти не возят контрабандой, потому что он никому не нужен, от него нет никакого толка. Только если хочешь нагадить своему смертельному врагу, можно бросить во двор семечку.

К утру огурец пустит корни глубоко в землю, высосет всю доступную воду на участке и отрастит плод длиной метров двадцать-двадцать пять. Свежий плод у стебля упругий, розовый, а вот на другом конце быстро отмирает и каменеет. Если кончик регулярно, каждые полчаса не откалывать, придётся решать большую тяжёлую проблему с нескончаемым гранитным бруском, который всё прёт и прёт из земли. Вырывать его знатоки не советуют, на том же месте вскоре появятся два, а то и три новых.

Ввоз огурцов на Землю категорически запрещен. Случилось это, когда на строящейся станции сбили с ног одного нелегала при задержании. Изрядно поваляли по земле, но потом, по раздолбайству оперативников, участок не проверили. И теперь наши строители вынуждены непрерывно утилизировать бесконечный гранитный бордюр, лезущий сам собой из земли. Пока удаётся сбывать его городским властям для укладки вдоль дорог, но ниша эта не бездонная, рано или поздно даже мегаполис скажет: "Хватит, довольно!"

Воткнутый в решетку саженец, немного спрыснутый водой, поднатужился и согнул золотые прутья. Так отсюда ушёл Диббук, и тем же образом Рунгжоб достал из соседней камеры аквариумы пойманных нами гипножаб.

Один из аквариумов кенар разбил. Вынутую оттуда самку держал на вытянутой руке, обхватив пальцами тонкую шейку. Вторая его рука висела почти безвольно, повреждённая зубами Сфинкса. Непослушные пальцы касались руки Мидаса, которую Рунгжоб пристроил на столе рядом с двумя уцелевшими аквариумами. Из них на свою приговорённую родственницу с ужасом взирали ещё две гипножабы.

Они давно обрушили бы на Рунгжоба всю мощь своих психических сил, постаравшись сообща пробить врождённый иммунитет кенаров. Или захватили бы разум людей, до каких смогли дотянуться, чтобы их руками сразиться с ненавистным Птичкой. Но жабы были бессильны в специальных защищенных аквариумах. А Рунгжоб предусмотрительно освободил только одну из них.

Человек напротив тоже издал возглас удивления, увидев меня. Но пистолета, направленного в пол, поднимать не стал. Как и всегда, Виктор Петрович не поддавался эмоциям и не делал зря резких движений.

— Стой на месте! Я убью её! — заорал Рунгжоб, демонстрируя мне стиснутую пальцами гипножабу.

— И что? — спросил я. — Какое мне дело? Один инородец свернёт шею другому, делов-то!

Турчин посмотрел на меня с нескрываемым изумлением. Не ожидал он такого ответа. Эх, Виктор Петрович, это же классическая ловушка, тысячи раз описанная в литературе и обыгранная в кинематографе. Мне всегда было интересно проиграть такой сюжет по собственному сценарию, но для этого блеф должен быть очень впечатляющим. А у меня для этого слишком мало аргументов. Всего два.

— Рунгжоб, ты же сам рассказывал им, что люди режут лягушек в научных целях.

— Откуда?..

— Она выжила, Рунгжоб! У нас есть свидетельница против тебя, она уже дала показания. Так что можешь раздавить эту жабу, она мне не интересна. Только помни, что убийство есть убийство, я в ту же секунду с чистой совестью отправлю тебя вслед за ней!

С этими словами я выставил руки перед собой, словно планировал стрелять по-македонски, давая им обоим разглядеть своё оружие.

Опасений, что Рунгжоб убьёт ещё одну из семейства Гилос, у меня в тот момент не было. Да, я ошибся в нём дважды. При первой встрече, когда он так мне не понравился, но я принял его за обычного наглого уборщика-инородца. И позже, когда поверил вступившемуся за него хитрому полковнику Турчину. Но теперь я понимал истинные мотивы поступков кенара и видел, как подрагивают от всплеска гормонов его жабры.

Нет, я не боялся погубить свидетеля. Куда сильнее я боялся услышать язвительный хохот от своих противников. Потому что оружие у меня было — так себе. Правой рукой я целился в Виктора Петровича резиновой уточкой-манком. А левой держал Рунгжоба на прицеле своей кремневой зажигалки.

Эффект превзошёл все мои ожидания. Враги повели себя так, словно я показал им не забавные безделушки, а пару "Миротворцев" с взведёнными курками или, как минимум, гранату без чеки.

— Вы бы, Стожар, поаккуратнее с этим, — попятился полковник. — Не надо выходить так далеко за рамки дозволенного.

— Стойте на месте! Ни шагу, иначе я чиркну!

Я огрызнулся максимально сурово, но угрожающих движений делать не стал. Мне не хотелось провоцировать их на активные действия. В любой момент мог появиться Сфинкс, и тогда чаша весов склонится в нашу пользу. Правда, в любой момент могли появиться и Хвосты. Я отбросил эту мысль и продолжил тянуть время, пытаясь по мимике угадать, чего же так испугались мои оппоненты.

— Вы, Виктор Петрович, едва не устроили теракт межмирового характера. После этого будете мне говорить о рамках?

— Я? А, вы о том инциденте с русалками. Уверяю вас, я к этому не имею…

— Да хватит уже! Я ведь сказал, что выжившая жаба дала показания! Гилосы нашли возможность сканировать Буньипа, они знают о предателе.

Рунгжоб при этих словах позеленел от волнения. Буквально, его лицо приобрело цвет свежей оливки. Турчин отреагировал скромнее, всего лишь приподнятой в удивлении бровью.

— Даже так? Предатель? — Он поцокал языком. — Стожар, вы снова пытаетесь применить формальную логику, не разобравшись в ситуации. Делаете поспешные выводы.

— У меня, знаете ли, был повод для этого. Чертова пропасть поводов. Меня обсасывали мертвецы, пытались сожрать зомби, пеленал паук. Наконец, ваш подельник пять минут назад пытался убить меня вот этой штукой.

Я ткнул зажигалкой в Рунгжоба, тот трусливо попятился. Мельком глянул куда-то за спину. Вспомнив, что у него тоже есть оружие, положил свободную ладонь на запястье руки Мидаса. Гипножаба ему мешала, но кенар не мог придумать, как поступить в этой ситуации.

— Что у тебя там, Рунгжоб? Банка?

— Да, Евгений, там банка, — ответил вместо него Турчин. — И она не пустая. Кто-то здесь, в управлении, экспериментировал с ней, залил туда силу. А Рунгжоб нашёл, когда полез в кабинет Елены Владимировны воровать мундштук.

— Кстати, зачем?

— Это оружие, — встрял кенар, недовольный, что у него отнимают инициативу в разговоре. — Поменьше болтай, полковник, тебе ведь жаба ещё нужна? Станешь трепаться, я её придушу.

— А я чиркну.

— Тогда все сгорим! Силы в банке пальца на два, этого на весь этаж хватит!

Мне показалось, или он снова бросил взгляд на уточку? Страх перед зажигалкой приобрёл некоторое объяснение, но резиновый манок?

Дальнейшие события повалили все разом, словно из мешка. Рунгжоб решил, наконец, что иметь оружие против меня — надёжнее, чем заложницу. Он переложил полузадушенную жабу из здоровой руки в раненую, стараясь при этом не выронить мумифицированный обрубок.

— Да уж, Евгений, я бы советовал вам… — начал одновременно с этим Турчин, пошевелив стволом пистолета.

— Стоять! — заорал я, смещая взгляд в его сторону.

Рунгжоб воспринял это как сигнал к действию и взмахнул своим оружием.

Здание качнулось, свет моргнул. Как может качнуться здание, врытое на десятки метров в землю? А бог его знает. У меня сложилось впечатление, что пол прямо-таки ушёл из-под ног. Или кто-то сшиб с ног мягким сильным ударом под колени.

Понимая краем сознания, что в мою сторону летит золотой снаряд, я не сопротивлялся. Наоборот, расслабил и подогнул ноги, чтобы поскорее завалиться на спину. А кулак, державший резиновую уточку, изо всех сил сжал.

Сквозь раздавшийся за этим трубный рёв, звон и хруст, я расслышал ещё два звука. Вскрикнул и на высокой ноте потерял голос Турчин. И истошно заверещал Рунгжоб. А потом перестал.

По моему затылку разлилось тепло, превратилось в жар. Послышались яростные, рыдающие и спорящие до крика голоса — и затем на мой разум накинули непроницаемый чёрный мешок.

* * *

— Мы уходим! — Катор Гилос был категоричен и непреклонен.

— Это не обязательно! — противился ему голос Хилды Гилос. — Стая могли бы…

— Нет! Это обязательно.

— Но Хвосты!..

— Это проблемы людей. Мы уходим.

— Стая даже не попытаемся отомстить?

— Стая уже попытались. С нами больше нет Мины. А теперь ещё и Солы. Больше никто не погибнет, я не допущу. Мы уходим немедленно.

Откуда здесь взялась Хилда? И почему так темно?

— Твой друг очнулся, — заметил Катор.

— Я могу его отпустить?

— Да, любимая. Только следи за ним. Мне не хотелось бы никого больше убивать.

Он сказал "никого больше"?

Я открыл глаза. Сначала увидел Рунгжоба. Он лежал на боку, подогнув ноги к животу и вцепившись пальцами, сведенными спазмом, в собственное лицо. Так, словно последним ощущением была адская боль в голове, прямо в его продолговатом рыхлом мозге. Рунгжоб был мёртв.

— Они имунны к чтению мыслей. Но это не значит, что они совсем не уязвимы для нашей силы, — объяснил Катор. — Совместных действий стаи иногда хватает, чтобы сжечь личность.

— Вы очень постарались?

— Стая очень страдали. Поэтому сил хватило.

Я поискал глазами и увидел.Крошечная золотая статуэтка шестиногой ящерицы. Сола Гилос, погибшая по моей вине.

— Не думаю, — с грустью возразил Катор. — Птенец не собирался отпускать нас живыми. Ты не смог её спасти, но ты спас стаю.

Потом я увидел паука, вялого, медленно потирающего педипальпы.

Хилда устроилась у него на голове, между двумя рядами глаз.

— Я пришла, как только смогла, — сказала она, хотя это было и без слов очевидно. От пояса до самых туфель мои штаны покрывал слой паутины. Вот, что сбило меня с ног и спасло от руки Мидаса.

Я ещё раз обернулся и, наконец, увидел полковника Турчина. Он лежал на спине, подняв вверх руку. Застывшие пальцы сжимали бесполезный пистолет, мраморная плитка раскололась от удара золотого затылка. Жаль, теперь его будет не допросить. Хотя Буньип и Диббук…

— Нет! — сказал Катор, хотя я пока ни о чем его не спросил. — Стая уходим сейчас же. Я ни на минуту не хочу продлевать опасность для них.

— Какая вам может грозить опасность, теперь-то?

Катор протяженно моргнул, чтобы зрение не мешало сконцентрироваться, и передал моим глазам нечеткий образ комнаты наверху, несколькими этажами выше. Знакомое помещение, хотя и сильно искаженное неверными представлениями гипножабы о земных интерьерах. Комната, наполненная искрящимся фиолетовым туманом с запахом абрикоса. В этой комнате — несколько застывших фигур.

— Бой уже идёт. Победитель пока не определился, ты можешь успеть изменить исход. Независимо от этого, угроза остаётся. Если не сумеешь, Хвосты вернутся сюда и убьют нас. Если сумеешь — стаю захотят судить по местным законам. С нас хватит, мы уже потеряли двоих.

— Я мог бы запретить вам.

— Но не мог бы остановить. Стая только что убили кенара, не вынуждай подавлять твою волю силой. Если Хилда обмотает тебя паутиной, ты ничем не сможешь помочь своему другу там, наверху.

Паук выдвинулся из угла. Я сделал шаг назад, а потом понял, что угрозы нет. Паук подал лапу Катору, пристраивая его себе на загривок, а потом передал туда же статуэтку Солы.

— Мой муж поступает правильно, — поддержала Хилда. — Как нам быстрее и безопаснее всего покинуть Москву?

Я прикинул, какие есть маршруты, выбрал самый короткий.

— Сможешь выйти тем же путём, что и зашла сюда?

— Да, я запомнила тот коридор, он открывается в обе стороны.

— Тогда на кольцевой цепляйтесь за поезд в сторону Новослободской. И там примерно на середине перегона надо будет спрыгнуть, чтобы перейти на салатовую линию. Думаю, паук знает, где именно.

Хилда сверилась с памятью паука и послала мне утвердительную эмоцию.

— Идите через технический тоннель, — посоветовал я. — А на ближайшей станции, возле Марьиной рощи, откроется пересадка в один из подходящих вам миров. Разберёшься?

— Да, это не сложно. Я запомнила образ из твоего воображения.

— Тогда идите. Постарайтесь не повредить паука, он и так сегодня натерпелся.

— Прощай, человек. Из тебя когда-нибудь выйдет хороший самец стаи! — заявила она, шевельнула дюжиной паучьих лап и исчезла за дверью.

— Не думаю, — пробормотал я вслед удаляющемуся скорбному семейству. — Ненавижу икру и сырость.

Ощущение тепла в темени пропало. Мысли побежали быстрее. Наверное, гипножабы всё-таки подавляли активность моего мозга из предосторожности. А теперь я по-новому воспринял всё, что случилось. И вспомнил, зачем нахожусь здесь.

Прихватить с собой руку Мидаса я не решился. Рунгжоб в конвульсиях ободрал с неё сухую хрупкую кожу и отломил два пальца. Интуиция подсказывала, что в таком виде это оружие непредсказуемо.

Я подобрал с пола уточку-манок. Сдавил пальцами. Она тонко протяжно пискнула — никакого тебе трубного гласа. Я нажал посильнее, звук получился ниже, гуще. Осколки тюремных аквариумов задрожали и тихо звякнули. Так вот, в чём причина страха Рунгжоба перед манком. Звуковая волна расколола стекло и выпустила жаб, для жестокого кенара это означало немедленную и мучительную смерть.

Я должен был торопиться, но не мог заставить себя ринуться в бой с пустыми руками. Из того немногого, что оставалось ещё целым в моём поле зрения, ценность представлял лишь один предмет. Я ухватил банку левой рукой, в правой стиснул зажигалку — и побежал к лифту.

Узел

— Чтобы экскурсия считалась полноценной, надо посетить все места, куда только пускают. А то потом спросят, где был и что видел, а ответить нечего.

— Согласен. Ну и как тебе?

— Да ничего, прилично, чистенько.

— А мужской тут где?

— Они универсальные, иди в любой.

Подслушано в метро.

Сначала я решил, что бой, о котором рассказал Катор Гилос, идёт в зале для совещаний. Там больше не было массивных деревянных входных дверей с призматическим узором. Дверной проём чернел копотью, изнутри валил дым. Кадка с декоративной пальмой, стоявшая раньше у входа, валялась теперь, расколотая, у дальней стены. От второй остался лишь цилиндр прожаренного грунта и несколько дымящихся головешек.

— Сфинкс? Ты тут? — позвал я в темноту и закашлялся, когда ответом мне стало облако жаркой сажи.

В ответ на мой крик сработала пожарная сигнализация, с потолка брызнула вода. Звук ревуна ударил по ушам, но через секунду-другую прервался. Огонь давно повредил проводку, а струи из спринклеров вызвали короткое замыкание. К дыму добавились клубы шипящего пара.

Чудом уцелевшая лампа в коридоре погасла, вместо нее в начале и в конце коридора зажглись источники автономного аварийного освещения. Слабенькие, они выглядели бледными пятнами, на фоне которых интерьер приобрёл ещё более апокалиптический вид.

— Сфинкс! — крикнул я громче.

Приглушенный стук донёсся из дальней комнаты, где располагалась приёмная замдиректора. Так может брякнуть опрокинутый случайно стул. Я перепрыгнул обгорелую кадку и побежал туда.

Вересаева сидела за своим рабочим столом. Правой рукой она водила по строчкам толстого справочника, иногда переключая внимание на свой рабочий компьютер и нажимая несколько кнопок. В левой руке она держала толстую кривую курительную трубку а-ля Иосиф Сталин. Пачка из-под её любимых тонких сигарет лежала здесь же, пустая и смятая.

Горка табака, без разбора забитая в трубку прямо с обрывками бумаги, давала чудовищное количество фиолетового дыма с серебристыми потрескивающими искорками. Картинка вполне в духе Вересаевой, если бы не лицо. Ни черное простое платье, ни всклокоченные волосы цвета воронова крыла не сказали мне больше о её состоянии, чем выражение лица. Я много раз видел на нём эмоции, свидетельствовавшие об озабоченности, беспокойстве, волнении. Но ещё никогда не видел там признаков страха.

Испугаться было чему. Я бы на её месте ещё и не так испугался. Потому что, кроме рабочего стола, ничто в кабинете замдиректора не было больше её кабинетом. Между ней и мной не было никакого ковра, а пол наличествовал только тонкой полоской, самым краешком вдоль стен. Во всё остальное пространство раскинулось озеро мутной клубящейся мглы.

Сквозь сизые тучи еле виднелась противоположная стена комнаты, темными пятнами проступали силуэты мебели, светлым квадратом — фальшивый оконный проём. Настольная лампа светила полной луной в тучах. И что поразительнее всего: Елену Владимировну я видел ясно и чётко, а окружающие её вещи едва различал.

Туман двигался, вращался, складывался в сложные узоры и тут же сам огибал их, словно каждый новый рисунок на некоторое время становился материальным, твёрдым. Стол Вересаевой словно парил в пространстве посреди этих туч, а фиолетовый дым из её трубки сползал к сердцу мглы и растворял её, не давая тучам сойтись вместе и загустеть.

Потом я заметил, что в тумане медленно перемещаются несколько фигур. Они находились друг от друга на огромном расстоянии, перемещались через силу, с ощутимой для стороннего наблюдателя усталостью. Как могли эти фигуры и огромные расстояния между ними уместиться на прямоугольнике ковра в скромном кабинете? А я почём знаю? Я просто смотрел на них сверху, будто разглядывал с огромной высоты зелёный парковый лабиринт, затянутый утренним туманом.

Я прищурился, напрягая глаза, желая различить блуждающие во мгле фигуры, и меня тут же качнуло, закружилась голова. Теперь мне казалось, что вместо кабинета я вижу пол огромной каменной палаты размером с футбольное поле. Черный пол очень гладок, похож на стекло, но если ступить на него — нога не скользит. Стелющаяся над поверхностью мгла создаёт на камне узор самого настоящего лабиринта. Хаотического и изменчивого: сплошное мерцающее переплетение линий.

Чем дольше я смотрел, тем сильнее чувствовал колючий озноб. И уже знал, что нужно делать. Я должен войти в лабиринт, чтобы опередить всех, кто уже движется по нему. Пусть они начали свой путь раньше, я обязан первым закончить маршрут. Искрящиеся вихри словно затягивали меня, пришлось ухватиться за дверной косяк обеими руками. Банка при этом громко брякнула о дерево.

— Кто здесь? — Вересаева оторвала взгляд от экрана. — Стожар, вы? Вас-то сюда какой чёрт принес?

— На помощь пришёл.

— На помощь? Кому же? — прищурилась она.

— Ну как… Вам. И Сфинксу. Он же здесь?

Вересаева вздохнула.

— Здесь. Вон, идёт. Борется.

Она затянулась трубкой и выпустила целую тучу густого сиреневого дыма. Тьма вобрала его в себя, зашипела и стала чуть прозрачнее. Вокруг двух фигур взметнулись фонтаны серебряных искр, и я понял, что идёт схватка. Кто-то бился внутри лабиринта не на жизнь, а на смерть. Посылал удары по туманным узорам, наносил травмы, хотя на вид одного из бойцов отделяли от другого десятки метров.

— Вы ничем здесь не можете помочь, — предупредила Вересаева. — Это место не предназначено для людей. Им могут пользоваться даже не все путешественники. Только самые опытные, умеющие прокладывать и открывать маршруты. Сфинкс, балбес зубастый, прыгнул туда с разбега. Теперь не выберется.

— И что тогда?

— Ничего, — она приподняла одно плечо, получилась такая своеобразная половина жеста незнания и растерянности. — Выживет и дойдёт сюда только тот, кто закончит маршрут первым. Остальные останутся где-то там, в тумане.

— Но вы же можете помочь?

— Нет. Говорю же, это устройство не для людей. Я бы дорого дала, чтобы научиться им пользоваться. Вот эта книга посвящена описанию устройства, которое вы, Стожар, называли ковром. Эту книгу написал мой отец, всю свою жизнь наблюдавший за изменениями узора. Здесь только наблюдения, он не смог составить никаких инструкций по его использованию. Так что я тут сама в ловушке, помочь я могу только вот этим.

Она выдула из трубки новую порцию дыма, замедлившего метаморфозы сизого тумана.

— Видите, Стожар? Плохо получается без мундштука.

— Так он у Сфинкса! Мы его нашли. Мундштук украли Буньип и Диббук. Они думали, что это ваше оружие.

Вересаева опять отвлеклась от книги, чтобы бросить на меня взгляд.

— Болваны. Нельзя же украсть дым. Они даже не смогли банку выкрасть толком! Прибежали искать, хотя кто-то уже стащил её до этого.

— Это был Рунгжоб.

— Да? И что с ним?

— Он мертв. И Турчин тоже. Это он нанял Хвостов.

Вересаева приоткрыла рот, словно хотела возразить. Потом передумала и опять уткнулись в книгу.

— Банка хоть цела?

— Да, вот она.

— Молодец. Уноси её скорее отсюда.

— Как это? А вы?

— Я бессильна. Теперь всё решит первый, кто выйдет из тумана.

— Что решит?

— Судьбу всего нашего узла Леи. Победитель сможет проложить новые пути или обрушить старые. Соединить миры или разорвать их. Сможет забрать, что пожелает, или оказаться в любом месте, которое только сможет себе представить.

— Сфинкс…

— Сфинкс отличный хищник, но не более. Он не сможет разгадать логику лабиринта.

Она недоговаривала. Она упорно старалась что-то от меня скрыть.

— Уносите банку, Стожар! И не возвращайтесь сюда, пока всё не закончится!

Кажется, она поняла, поэтому и повысила голос. Она уже знала, что я принял другое решение. Впервые в жизни принял решение, прямо противоречащее всем логическим доводам.

— Стожар, нет! Только инородцы…

— Путешественники, Елена Владимировна! Давайте придерживаться официальной терминологии!

— Лабиринт уничтожит любого, кто не может управлять силой!

— Сейчас проверим, — сказал я.

Собрал в комок волю, расслабился и ступил левой ногой на стеклянную гладь. Почувствовал, как сила Леи пронизывает мои стопы и голени, голубыми искрами поднимается к коленям.

— Остановись, глупец!

Голос долетал глухо, словно через толщу воды. Туман стал ощутимо упругим. Я огляделся и понял, что сиреневый сигаретный дым собирается вокруг меня плотной стеной, желая задержать, не пустить к лабиринту. Поэтому, не задерживаясь, я сделал ещё шаг. С колючим потрескиванием разрядов мгла приняла меня.

* * *

Некоторое время я бежал, а не шёл, потому что сопротивление тумана не мешало движениям. Примерно, как продираться через рощу, облюбованную тенётниками. Неприятно, но треск рвущейся паутины не тормозит, а скорее наоборот, подстёгивает.

Запах дыма вересаевской трубки здесь почти не чувствовался. Уже после первых шагов я полностью потерял ориентацию в пространстве. Волны тумана свободно накатывали и застывали, формируя над полом всё новые узоры, которые быстро прорастали кверху, становились полупрозрачными стенами. Я знал, что преодолеть эту преграду невозможно, после каждого изменения надо искать новый проход во мгле. Относительная стабильность маршрутов возможна только там, вдалеке, в центре запутанного узора.

В какой-то момент дорога совсем исчезла и я запаниковал. Поднял ногу в попытке нарушить правила, перешагнуть узор, пока стена впереди не заросла чернотой окончательно. Наказанием стал болезненный разряд и сноп голубых искр под ногами.

Банка в моих руках подрагивала, жидкость внутри кипела. Собрав в кулак волю, я осторожно отступил на пару шагов, приказал себе успокоиться и отыскать дорогу. Дальше пошёл медленнее.

Встречное давление тумана ощутимо усилилось. Зато изгибов стало меньше, появилось понимание общего направления. Я шел вдоль узора по короткой дуге, закрученной влево. Потом по гораздо более широкой — в противоположную сторону. На вершине её изгиба дорогу мне под прямым углом пересек другой путь.

Логика требовала воспользоваться «правилом левой руки» и свернуть, но изгибы этой новой тропы мне не понравились. Я чувствовал нутром, что поперечная дорога не приведёт меня к цели, поэтому пошёл прямо.

Иногда встречались островки относительного спокойствия, широкие, протяжённые, в которых дыма с абрикосовым запахом витало больше, чем колючей мглы. Там я шёл без опаски, читая в крошечных вихрях над полом буквы чужих языков. И мне казалось, что я вспоминаю эти места. Вернее, не вспоминаю, а узнаю — будто каждый островок мне хорошо известен.

Дорога опять разделилась. Из двух путей я, поколебавшись, выбрал левый. И как будто вынырнул из темного подвала на поверхность. Мгла не стала прозрачнее, просто дышалось на этой дороге чуть легче, проще стало двигаться вперёд. Так что я стал придерживаться этого пути, когда вышел на следующий перекресток, а затем ещё и ещё один. Наконец, я оказался в месте, где сходились воедино сразу семь дорог. Раздумывая, какую выбрать, я едва не прозевал нападение.

Монстра выдал туман. Я заметил, как над полом в такт шагам взметаются небольшие гейзеры сизой мглы. Когда он приближался к стенам, с них тоже срывались черные вихри, формируя в воздухе крадущийся силуэт. Абсолютно прозрачный. Где угодно, но только не здесь.

Монстр кинулся на меня, как только понял, что замечен. Но я уже был готов и изо всех сил врезал ему банкой в висок. Всю массу летящего тела такой удар остановить не мог, но оглушить — запросто.

Неизвестный по инерции врезался в меня, сбил с ног. Я замахнулся ещё раз, и он сразу отпрыгнул, завывая и ругаясь на грубом незнакомом языке, зато очень знакомым голосом, не раз звучавшим в моих ночных кошмарах.

— Привет, Буньип! Вот ты мне и попался! — сказал я, поднимаясь на ноги.

Поток проклятий прервался.

— Как ты вошел в Узел, мершен? — прорычал он в ответ. — Люди не способны выжить здесь!

— Я смог.

— Ты все равно сдохнешь! Узел сожжёт тебя! Ты никогда не найдёшь выход!

Буньип замер где-то на одном месте, не колыша мглу. Я потерял его из вида и пытался по голосу определить направление. Но в этом треклятом лабиринте все звуки искажались, множились.

— Не знаю, не знаю. Пока что у меня всё получается. Видишь, я даже настиг тебя, хотя ты начал путь намного раньше.

— Я сделал это специально, чтобы встретить тебя!

Даже если бы он не запнулся в начале фразы, я знал, что он врёт.

— А Сфинкс? Он же прошёл это место? Скажи, он сильно тебя опередил?

— Сфинкс уже мёртв! Я придушил его!

— Пугала лошадь мясника! — Я засмеялся, надеясь, что не слишком натужно. — Кто Сфинкса душил, тот без рук остался! Признайся, он где-то там, а ты, тупица, просто заблудился?

Туман вспыхнул белыми искрами и ударил меня в лицо. Или наоборот, искры я увидел после удара — сил в него было вложено от всех щедрот. Со второго удара я согнулся, чудом увернулся от третьего — только потому, что едва не упал.

Чтобы удержаться на ногах, пришлось сделать шаг в сторону. Нога попала на чёрный узор лабиринта, и меня опять пронзил сноп искр, теперь уже реальных, электрических. Буньип как раз подскочил, чтобы врезать ногой в живот, но не довёл задумку до конца. Ему тоже немного досталось этого разряда, после чего с сухим треском нас раскидало в разные стороны.

Я упал на четвереньки и рывком откатился за растущий из пола туманный конус. Буньип побежал следом, но я отполз ещё дальше. Перекатился в одну сторону, затем в другую — пока в тумане он совсем не потерял меня из вида.

Как же меня бесит его невидимость! Ещё раз он так подкрадётся, и я уже не встану. Если бы у него был покороче хвост на затылке, но побольше мозгов, он и с первого раза свернул мне шею.

Пальцы шарили по ледяному черному полу. Я вдруг понял, что банки в руке нет, выронил при падении. Зажигалка оставалась зажата в кулаке, но что это за оружие? Если она не сработает здесь, Буньип меня убьёт. А если сработает? Если весь этот лабиринт соткан из силы Леи? Из той же жидкости, что плещется внутри банки?

— Выходи! — раздался совсем рядом рык Буньипа. — Сразись со мной как мужчина!

Ну да, разбежался, подумалось мне. Ты-то дерёшься обесцвеченным, ну совсем как мужчина. Мне против такого противника нужно хоть какое-то оружие!

И тут я едва не застонал от досады. Лежу тут, ною. При этом в бедро мне больно тычутся таинственные обесцвеченные ножны. В которых обесцвеченными ремешком пристёгнут легендарный обесцвеченный нож!

Подумав, что схватка с Буньипом вполне могла обойтись без сломанного носа и боли под рёбрами, я расстегнул ремешок и положил пальцы на рукоять. Медленно потянул. И ахнул.

Сизая мгла, из которой состоял Узел, окрасилась всеми цветами радуги. Черный стеклянный пол засветился ярко-голубым. Стены, выступы, наплывы, туманные вихри переливались завораживающим калейдоскопом. Даже сиреневый сигаретный дым, едва разнообразивший мрачный серо-чёрный пейзаж, теперь побледнел на фоне буйства красок.

Я резким движением вернул лезвие в ножны. Цвета потускнели и через пару секунд погасли, будто и не было. Выключенный свет в детской наводит меньше тоски на ребенка, чем испытал я, погасив такую красоту.

Буньип грязно выругался. Прошёл в одну сторону, в другую, остановился совсем рядом. Я услышал, как он бурчит себе под нос:

— Сбежал. И нож у него. Мершен! Да и наплевать. Всё равно пропадёт, когда мы завершим маршрут.

Буньип уверенно направился в один из коридоров. Казалось, что туман вокруг твердеет, но я всё равно заставил себя выждать, пока шаги затихнут за поворотом. Некоторое время оттуда ещё доносилось: "Первыми завершим, сам всё покажет. Пользоваться не умеет", — затем все звуки пропали.

Как можно тише я встал с пола и прокрался в другой коридор, с противоположной стороны. Если враг задумал устроить мне ловушку, ему придётся долго ждать.

Идти с каждой минутой становилось всё труднее. Волосы на голове шевелились от потрескивавших разрядов, искры по одежде рассыпались все ярче. Мне стало казаться, что каждый новый шаг даётся трудней, чем предыдущий. Наверное, это должно означать приближение к цели? Или просто усталость? Сколько я уже брожу тут, час? День?

— Как говорит в таких случаях Лёшка Смыслов, если тебе всё равно, куда идти, то ты не заблудишься.

Я поймал себя на том, что бормочу тихонько, как недавно это делал Буньип. Видимо, давящая атмосфера внутри Узла выматывала не только физически, но и морально.

— Закончить маршрут ему надо. Перебьёшься, быдло хвостоголовое. Тупое. Первыми, говорит, закончим. Пользоваться, говорит, не умею. Сам дорогу покажу. Да как же, разбежался. Может, тебе ещё схему на листочке зарисовать?..

Я встал на месте, пораженный внезапной догадкой. Схема Узла. Схема транспортного узла, по которой можно проложить маршрут.

Я закрыл глаза, поборов страх пропустить новое нападение, и представил себе схему метрополитена. Не ту упрощённую, какой пользуются пассажиры, а настоящую. Весь Объект целиком, и не схематично, а в реальных формах, в каких он накладывается на карту города. Со всеми секретными, совершенно секретными и запредельно невозможно запретными участками. С тупиками, техническими тоннелями, отводами к депо… Тот ещё лабиринт!

— Семь дорог сошлись в одной точке. Значит, это был перекресток трёх линий и начало ещё одной ветки. Таких мест… да, два на всё метро. Это Киевская и Александровский сад. Какая из них?

Я мысленно пошёл от Александровского сада направо, затем начал сначала — влево. И понял, что это всё неверные направления. В реальном пути я уже трижды видел перекрёстки двух линий. Ни один маршрут от Александровского сада не имел трёх пересечений подряд.

Держать в уме всю карту метро не так-то просто. Но я не зря целый год учил её наизусть.

— Если там была Киевская… Выходит, я сейчас на Кольцевой? Уже неплохо. Остаётся вопрос, куда идти дальше? Где заканчивается маршрут?

Первую мысль, что нужно выбираться на свою домашнюю станцию, я сразу отбросил. Нелогично. Все фигуры в лабиринте Узла стремились в одну точку, в то время как дома у нас у всех были в разных местах.

— Так, прикинем. Я заходил с конца синей ветки. Это левый угол кабинета Вересаевой. А где может находиться выход? Да где угодно. Где-то тоже в её кабинете. А где находится её кабинет?

Простота решения заставила меня захохотать. Развернувшись, я почти бегом направился в обратную сторону, к недавно пройденному перекрёстку. Если мои расчеты верны, эта развилка в Узле соответствовала станции Октябрьской на схеме метро. Отсюда до Проспекта мира ближе, чем если продолжать топать по Кольцевой. Четыре перегона против шести.

Через полсотни шагов дорогу перегородил большой серый сталагмит. Раньше его тут не было, нарос буквально за несколько минут и продолжал увеличиваться, превращаясь в стену. Но теперь мой воодушевлённый разум работал быстро и чётко, нужные решения приходили сами собой. Как там сказала Вересаева, только тот пройдёт, кто умеет прокладывать пути? Ну вот вам путь!

Я вынул бесцветный нож и ткнул в дымящуюся преграду. Сталагмит не успел окраситься в радужные цвета, как всё вокруг. Взорвался сотнями вихрей серого дыма и растаял, открывая проход. Сразу за ним ярко-коричневый пол дороги пересекала жизнерадостная оранжевая полоса, доказательство моей правоты и верной памяти.

Станции-перекрёстки мелькали перед глазами, словно я летел через Узел со скоростью паука-зацепера. Новокузнецкая, Третьяковская, Тургеневская. Миновав Сухаревскую, я увидел, наконец, Сфинкса.

Он стоял спиной к выходу на Проспект мира и бился с обоими Хвостами разом. Они всё же сумели добраться сюда раньше меня. Бой шёл уже давно, на стенах во многих местах зияли дыры, стекло пола было где оплавлено, а где растрескано. Под ногами дерущихся хрустели обломки неопознаваемого механизма, раньше служившего Хвостам в качестве оружия. Дубинка из чистого золота, составлявшая вооружение Сфинкса, тоже валялась на полу, рассечённая надвое, причём вдоль.

Сам Сфинкс стоял в узком проходе, припав на одно колено, и наотмашь полосовал когтями воздух, реагируя на малейшее движение тумана, то и дело высекая из пустоты капли крови. Он и сам был весь в ссадинах, через весь лысый череп пролегала глубокая борозда.

— Держись! Я сейчас! — крикнул я, бросаясь на выручку.

— Не смей! — заорал он в ответ. — Уходи!

Атаки на него прекратились. Сфинкс не поднял головы, продолжал внимательно смотреть в пол. Там вспыхивали фонтанчики сизой пыли от удаляющихся шагов.

Сфинкс прыгнул, растопырив все четыре страшных когтистых лапы. По туману прокатился клубок тел, Диббук и Буньип вышли из невидимости, экономя силы. Наконец, эта куча-мала застряла на одном из изгибов, и Сфинкс с отчаянным рыком поднялся на ноги, держа сразу обоих Хвостов за глотки. Едва удерживая извивающиеся тела, он придавил их к стенам лабиринта.

— Я не смогу так долго стоять! Если они вырвутся, всё пропало!

— Что мне делать?

— Проложи маршрут!

— Я… Но ты?..

— Скорее!

Не знаю, почему я послушался, ведь был ещё шанс успеть, пробежать эти двадцать-тридцать шагов, взять на себя хотя бы одного врага… Даже если второй вырвется и добежит до этого проклятого конца маршрута…

— Давай! — проревел Сфинкс.

Я почувствовал, как внутри просыпается ярость. Та самая, что я испытал в заброшенном тоннеле под Новым Арбатом. И боль. И горечь. Я выхватил нож и широким жестом взмахнул им. Вложил всю боль и ярость в удар, рассекая воздух снизу вверх.

Не было в этот раз волшебного калейдоскопа, не было ярких цветов. Вместо них чёрное стекло пола раскололось, разошлось в стороны, открывая мне путь. За матовым стеклом тумана по обе стороны нового маршрута оказались Буньип и Диббук. И Сфинкс. Разрубленный на две половины, он ещё некоторое время оставался стоять, вцепившись в горла врагов и используя их в качестве опоры.

Когда я пробегал мимо, Хвосты неистово молотили кулаками и головами о непробиваемый туман. Половинки Сфинкса посмотрели на меня и проговорили половинками ртов:

— Получилось. Прощай. Теперь беги. Теперь всё будет хорошо.

Я побежал. Но за полшага до станции остановился. Оглянулся назад.

Проклятая сила Леи, что ты сотворила со мной? Я только что убил своего напарника. Я бросаю его здесь, наедине с двумя монстрами. Ради чего? Ради спокойствия всех этих вельможных путешественников? Ради человечества, запутавшегося в самолюбии и страхе? Ради какой-то идиотской банки, в которой колдуны консервируют своё могущество?

— Нет уж, братишка, я тебя им не оставлю.

Спрятав нож, я расстегнул нагрудный кармашек куртки. Встал спиной к выходу. Вытянул руку, чиркнул — и дикая сила огненного урагана вышвырнула меня наружу, в свет, льющийся из конечной точки маршрута.

Эпилог

— Я ведь даже не просила его всю ролёвку отыгрывать. Сказала: просто выйди на сцену и представься. Я — Лориэль из рода Илуватаров.

— Не выговорил?

— Выговорил. Я, говорит, Спаниель из рода Аватаров. Весь зал хохочет, я красная стою, чуть не плачу, а он потолок разглядывает, ему всё нормально.

Подслушано в метро.

Паука мы прозвали Аликом. Полностью Алиеном, потому что он забавно выдвигал хватательную челюсть. Сокращённо — Алик.

Мы? Громко сказано. У меня по-прежнему мурашки бежали по спине при виде двенадцатилапого монстра. Это Смыслов норовил в любую свободную минуту сбегать почесать Алика между глазными дугами и скормить синюю мороженую курицу. Паук прятал подарок под плоской грудиной, мелко часто подрагивал и шевелил глазами. Он бы жмурился от удовольствия и вилял хвостом, если бы у него были веки и хвост.

— Ну, и что дальше? — спросил Смыслов.

— Дальше? — Я пожал плечами. — Ничего, в принципе.

— Ну как же? А "получит, что захочет и попадёт, куда пожелает"?

— Не знаю. Очухался я у себя дома. С пустыми руками. Весь грязный, почти голый и совершенно лысый, потому что обгорел. Полыхало ведь так, что всё крыло начисто выгорело. Даже не знаю, как вошли туда, как потушили. Как Вересаевой удалось живой выбраться — тоже не знаю.

— Так ты что, даже не вернулся потом?

— Нет. Три дня я просто проспал. Ладно, вру, не просто. Боялся я к метро приближаться. Я же его сжёг собственными руками.

Я отхлебнул из большой кружки. В подстанционных помещениях было тихо, безлюдно. Спокойно. Но кончики пальцев снова затряслись.

— Я боялся, что приду, а метро больше нет. Не существует, исчезло вместе с туманной копией. Да, я, такой весь из себя прагматик и агностик, был уверен, что каждое моё действие в Узле отражается на настоящих линиях Леи. Так что я даже телевизор не включал, боялся новости увидеть.

Лёшка вернулся за стол, зачерпнул из тарелки пригоршню фисташек и высыпал возле себя на салфетку. Получилось очень похоже на россыпь станций по схеме метрополитена.

— Я так понимаю, твои действия всё же повлияли. Не настолько радикально, как тебе казалось, но…

— Да. Я ведь влиял не на метро, а на силовые линии под ним. Поэтому в центре города сейчас столько закрытых на ремонт переходов и вестибюлей. Эскалаторы они меняют, как же! Брехун, кстати, через своих подручных передавал мне тысячу восторженных приветов и обещал пальцы откусить при встрече. Чтобы не мог я больше зажигалку даже в руки взять.

— В районе Рижской вообще стройка полномасштабная, чуть ли не новую станцию монтируют!

— Знаю. Туда основной удар пришелся, когда я ножом размахивал. Но это так, мелочи, могло быть хуже. После взрыва, который я устроил, свет Леи погас под всем городом почти на неделю. Никаких пересадок, никакой подзарядки. Зависимые путешественники, вроде улиток, чуть не передохли.

— Представляю, как тебя после этого встретили. Вересаева, наверное, была в ярости?

— Наверное. У неё же такой ковёр сгорел. Старинный. Произведение искусства.

— Вообще-то у неё дело всей жизни сгорело. Сотрудники погибли. От Хвостов даже костей не осталось, от банки ни капли металла в пол не вплавилось. Тут столько вопросов, если подумать! А ты говоришь, ковёр.

Я молча долго пил, закрывая лицо кружкой. Не доверяю я теперь своему лицу, не держит оно при себе эмоции. Не дай бог, проскользнет что. Лёшка догадается — и тут же попадёт под удар.

Рассказать ему? Как меня вышибло взрывной волной в белый свет? И как я летел в нём бесконечно долго, обдумывая, как круто изменилась моя жизнь. Пытаясь понять, что она изменила во мне самом. Жалея, что некоторые моменты невозможно вернуть назад и переиграть, поступить иначе. Правильнее. По-человечески.

Потом я решил, что окружающий свет должен, наверное, означать скорый конец. Значит, мне надо обдумать какие-то более важные вещи. Вспомнить и оценить свою жизнь. Понять, все ли дела я завершил на Земле.

Жизнь упрямо не вспоминалась. Не хотела проноситься перед глазами, и всё тут. А вот дело… одно дело у меня, и правда, оставалось. Важное незавершенное дело.

Белый свет наполнился гулом электромоторов и стуком колес. Сбоку на меня надвигался поезд. Нет, не поезд: я теперь хорошо видел, что это я стою в вагоне поезда, а сбоку надвигается коридор нашего офиса, пластиковая ширма буфета. Я мог бы нырнуть туда и оказаться в своем родном мире, но не стал. Вместо этого протянул руки и втащил к себе то, что лежало бесформенной грудой на полу.

Грязно-белый ком я еле-еле осилил поднять. Он сам по себе был очень тяжёлый, к тому же одна рука оказалась занята. Откуда взялась банка? Когда? Впрочем, какая теперь разница?

Она ждала нас на холме, неподалёку от берега спокойной широкой реки. Позади, за бесконечной полосой рельсов, возвышался вековой лес. Очень красивое место. Под стать ей самой.

Она тряхнула копной рыжих волос и с улыбкой пошла нам навстречу. Позади, наращивая темп, прогремел колесами отходящий поезд.

— Ну, привет, оперуполномоченный Стожар. У нас в последнее время только и разговоров, что о тебе.

— У кого это у нас?

— У тех, кого в вашей организации называют контрабандистами.

— А, ну да. Тогда это ваше?

Я протянул пустую банку. Она с мягкой улыбкой приняла артефакт и небрежно бросила его на шёлковую изумрудную траву.

— Только заряжать его больше негде.

— Ничего, не беспокойся об этом, мы найдём способ. На Земле много света и много мест, где можно его собрать. Давай лучше я тебе помогу?

Я едва не повалился на землю, когда снимал ношу с плеча. Тщедушный Оболтус сейчас весил, как мне казалось от усталости, больше центнера. Но она помогла, подхватив за плечи падающее тело. Потом надорвала пальцами свалявшуюся паутину, открыв бледное лицо.

— Его паук успокоил.

— Ну и хорошо. Пусть пока спит. У него скоро будет много работы. Из-за всей этой истории много угасающих миров осталось почти совсем без света. Теперь, с твоей помощью, у нас снова будет возможность поддерживать их.

Мы прошли к кромке воды. Она шла босая, я тоже скинул туфли и наслаждался мягкостью холодного мокрого песка.

— Почему бы не поддерживать их открыто? Через руководство Объекта? Договориться о поставках…

Она ответила мне грустной улыбкой, как ребенку, со всей непосредственностью поучающему взрослых на тему макроэкономики и геополитики.

— Людям бесполезен свет линий, но это же не значит, что они не знают его цену. За открытые поставки назначена цена. Такая, что некоторые цивилизации предпочитают угаснуть, но не пойти на сделку.

Я кивнул, уловив суть.

— Понятно. Самые страстные торговцы — это завоеватели. Те, кто согласятся на сделку, создадут прецедент для других богатых миров, правительств и армий.

— Вот видишь, ответ не так сложен. Со времен подписания Хартии открытые войны почти прекратились, но их тут же сменили шпионаж и диверсии. Либо мы будем поддерживать баланс, либо всё закончится интервенцией в самые слабые из миров.

— А Земля?

— Земля будет первой в списке. Просто потому, что она богаче других.

Мы шли и болтали, словно старые приятели. Впервые за очень много лет я позволил себе говорить свободно.

— Если Хартия настолько ненадёжна, можно оставить всё в тайне, заручиться поддержкой неофициально. Я поговорю с Вересаевой, объясню ситуацию…

— Она всё прекрасно знает. Иначе какой из неё первый зам? Но у Елены Владимировны несколько иной взгляд на вещи. Она считает, что люди должны развиваться, а не подстраиваться. Должны научиться использовать ресурсы линий, а не разбазаривать их на инородцев.

— Полагаешь…

— Полагаю, она только лишь терпит нынешнюю ситуацию и не собирается содействовать нам. Если у неё появится хоть малейший шанс повернуть ситуацию в пользу людей… Любым способом: научить их прокладывать маршруты, добиться выживаемости во внешних мирах, сохранить психику колдунов — и с контрабандистами в тот же момент будет покончено.

— Но ведь в конечном счёте это тоже означает войну?

— Это означает, что замдиректора будет действовать крайне осторожно. Случившееся сегодня станет ей хорошим уроком. Дай бог, чтобы выводы, которые она сделает, пошли на пользу всему Узору, а не только земному Узлу.

Я остановился и окинул взглядом холм. Не слишком ли далеко от станции мы ушли?

— Не переживай, здесь нет диких зверей. Оболтуса никто не тронет.

— Ты знаешь даже, какое прозвище я использую?

— Знаю. Я много чего знаю.

Она задорно улыбнулась, заглянула мне в глаза — и от этого взгляда у меня перехватило дух.

— А его настоящее имя? — я силился не сбиться с нити беседы.

— Тебе его знать не следует. На случай, если ваши маршруты снова пересекутся.

Я хмыкнул. До чего все в метро любят слово "маршрут".

— Не думаю. Для меня история закончена. Бандиты, из-за которых я в неё встрял, мертвы. Предатель, который всё затеял, тоже мёртв. Единственный друг, который связывал меня с Объектом, умер вместе с ними.

— Ты ошибаешься, — она тряхнула рыжими волосами, чтобы завивающиеся пряди не лезли в глаза.

— К сожалению, нет. Я видел это своими глазами.

— Как любит говаривать ваш полковник Турчин, в метро не надо делать поспешных выводов, даже если уверен в своей правоте на сто сорок шесть процентов.

— Я…

— Кстати, вот тебе мой первый совет. Проверь его коммуникатор. Турчина, я имею в виду. Только не сейчас, не сразу! Когда всё уляжется и ты снова выйдешь на маршрут. Посмотри, какие сообщения получал и отправлял Турчин за последние дни. Это ответит на многие твои вопросы, но и породит новые. Будь осторожен, у тебя их и так слишком много.

— Да. Например, почему Узел не убил меня? Ведь люди не могут?…

— Люди могут. Я же однажды прошла его. Давно, в детстве, и не по своей воле, но всё же. Просто не все стараются понять Узел, предпочитая врываться и брать его штурмом. Каждый из тех, кто сгинул в узоре, имел шанс, просто не воспользовался им.

— Почему я выжил?

— Тебе было легче. — Она взяла в руки обесцвеченные ножны, уверенно, словно прекрасно их видела. — Рана, нанесённая этим ножом, делает человека гораздо чувствительнее к свету. Если душа не выгорает, то становится сильнее.

— Мне помогла с этим одна улитка.

— Я знаю. И в связи с этим у меня есть вторая просьба. Для большинства путешественников связывание миров — врождённая способность, а людям такая удача улыбается редко. Я очень прошу тебя не выходить за пределы земного Узла. Это сейчас очень опасно.

— Обещаю, — сказал я, осмеливаясь взять её за руку. — Больше того, я вообще не вернусь больше в метро. Моя рана всё ещё открыта, и каждый спуск под землю означает новые ожоги. Я буквально чувствую, как злоба становится доминантой в моём поведении. Я ради собственного любопытства рисковал жизнью заложника. Не задумываясь, убил друга. Потом от злости на себя сжёг лабиринт. В общем, я не хочу стать чёрным колдуном и не могу побороть это в себе.

— Разве русалка не объяснила тебе? Нужно всего лишь изменить вектор эмоций.

Она не одернула ладонь, а наоборот — другой рукой коснулась моего затылка. Я смотрел так удивлённо, что она звонко рассмеялась.

— Да, я знаю и об этом. На линиях трудно скрыть от меня что-нибудь важное. Я знаю даже, о чем ты думал в день нашей первой встречи!

Я положил ладони ей на пояс и притянул к себе, не давая сделать следующее движение, пока не получу ещё одного ответа.

— Ты так и не сказала, как тебя зовут.

— Лея, — ответила она, и озорные рыжие чёртики, отражение рыжих кудрей, запрыгали в её глазах.

— Лея, ну разумеется! — понял я, и она, смеясь, вывернулась из моих рук.

* * *

Паук громыхнул крышкой люка. Убежал на работу. Всё верно, уже почти два часа ночи. А мы, как два алкаша, сидим на рабочем месте после окончания смены.

— Да, Лёш, мне многое кажется в этой истории подозрительным. Хвосты, от которых пепла не осталось. Узел, активированный прямо в здании, хотя Хвосты могли просто свернуть ковёр и унести куда угодно. Банка, при помощи которой вроде как запустили Узел, вот только нашёл-то я её у Рунгжоба в изоляторе! И пропавший мундштук, и предатель Турчин, который в свою последнюю минуту защищал жаб…

— А меня в целом удивляет сложность схемы, которую мы сломали. Диверсия на генераторе, обставленная как теракт. А на самом деле — чтобы отключить защиту и выпустить зомби на станцию. Чтобы, в свою очередь, выгнать из логова пауков и в их отсутствие вскрыть коконы с парализованными колдунами. Даже имея предателя в наших рядах, не слишком ли такая многоходовка сложна для трёх наёмных инородцев? И не слишком ли она крута, если целью была банальная кража ковра? И куда делись тела украденных колдунов?

Я крутил в ладонях давно опустевшую кружку и согласно кивал.

— Боюсь, Лёш, нам ещё долго придётся распутывать этот узел. А распутать хочется. Для этого в первую очередь надо придумать, как проверить коммуникатор Турчина.

— Как ты его проверишь? Он же теперь на складе в свинцовой коробке лежит. От него толку, как от любого другого радиоактивного куска золота.

— Есть на этот счёт кое-какие мыслишки. Главное, не проколоться раньше времени перед Вересаевой. У нас может всё получиться, пока она занята расследованием по ковру и по побегу колдунов.

— Дался ей этот ковёр!

— Ну, знаешь… Если с его помощью можно контролировать весь Объект разом, я бы на её месте тоже переживал. Когда мы встретились в первый раз после пожара, Вересаева сначала заставила меня пойти с ней туда, на опечатанный этаж. Осмотрела всё, что осталось от Узла, чуть ли не обнюхала. И только после этого соизволила сказать, что отведёт меня навестить Сфинксов.

— Так он жив?! — Лёшка, казалось, готов был швырнуть в меня тарелкой с орешками. — Ну ты и… Вересаева ему не угодила! А сам хорош, не мог сразу сказать?

Потом он сделал паузу и прищурился.

— Постой. Почему ты сказал?..

— Они выжили. Способности хищников к регенерации впечатлят даже дождевого червя. Выжили обе половинки. Правда, им пришлось окуклиться и полностью перестроить свои тела. Теперь они выглядят, как пятилетние дети. И ведут себя немногим лучше.

— Ох, чёрт побери!

— Два маленьких самолюбивых хищника. Это нормально. Для них, я имею в виду. Не зря же имя Сфинкса при регистрации сначала перевели как Феникс. Скоро они подрастут, будет у нас два новых Сфинкса. Возможно, постепенно восстановится и память.

Впервые за вечер Смыслов был по-настоящему рад моим новостям.

— Вересаева ещё долго будет занята своим ковром. Когда я его спалил, там жар был такой, что плавился бетон. Узор в результате отпечатался на полу. Так что наша начальница не в убытке, по большому счёту. У неё есть новый Узел, который теперь-то точно никто не сможет украсть, при всём желании.

— И что, он будет работать, как прежний?

— Наверное. С тех пор, как кабинет отмыли от копоти, в узоре появилось несколько новых линий и завитков. В тех местах, где уже провели восстановительные работы после моих похождений. И одновременно сила Леи вернулась в тоннели. Значит, связь между Объектом и Узлом на полу есть, несомненно.

— А проверить никак нельзя, поскольку банка исчезла?

— Именно так.

Лёшка задумался. Громыхнула стальная крышка люка, паук просеменил по потолку в свой дальний тёмный угол.

— Слушай, Жень!

— А?

— Помнишь Пёсью яму?

— А то!

— Много в нашем подземелье ещё таких мест?

— Таких больше нет. Каждое место в метро уникально по-своему. В томсмысле, что в каждом из них тебя сожрут по-своему, совершенно неповторимо!

— Надо же, к Стожару вернулось чувство юмора! Это хорошо, а то последние полчаса ты скрипел зубами да шипел вполголоса. Тогда ответь мне ещё на один вопрос: правда ли, что в метро живёт гигантский червяк?

Я застонал, картинно закатывая глаза.

— Фильмов дурацких насмотрелся?

— Нет, в дежурке сегодня утром разговор подслушал.

— А, ну тогда понятно.

Я посмотрел на часы. Начало третьего.

— Ладно, пошли. Сейчас, наверное, уже можно.

Паук начал радостно скакать, скрипеть хитином, щёлкать педипальпами, когда я свистнул ему и сообщил, что предстоит прогулка. Ехать было недалеко, по пустым тоннелям и техническим коридорам добрались всего минут за пятнадцать. На краю колоссального котлована, уходящего отвесно вниз, мы спешились.

Я велел пауку затаиться в вентиляционной шахте. И ни в коем случае ничего здесь не есть, особенно из чужих рук. Толкнул дверь со скромной надписью «Бойлерная», за которой на самом деле начиналась лестница вниз, на скрытую стройплощадку. Скрытую от глаз всех, даже от рабочих с поверхности.

— А кто тут может быть чужой? — поинтересовался Смыслов.

— Китайцы. После взрыва Узла появилось под Москвой несколько новых сильных линий. Их надо срочно экранировать от людей и защищать от нелегальных вторжений. Наш Объект расширяется, будут новые маршруты и новые станции. Самим с таким объемом работ не справиться, Вересаева заключила контракт с китайцами на проходку тоннелей.

Червь в полной боевой сбруе готовился к началу смены. Около сотни строителей суетились вокруг, опрыскивали ему бока водой, подвозили стройматериал на погрузчиках, проверяли в очередной раз крепления.

— Ни черта себе! — восхитился Смыслов.

— Да, я в первый раз тоже глазам не поверил. Ни один комбайн с такой работой не справится. Выгрызает грунт сразу под два тоннеля, во всю ширину, а отклонение от силовой линии не больше дюйма. Не боится прорывов воды, своей слизью сразу же цементирует стены. После такой проходки остаётся только арматуру ставить и бетон заливать.

— Красавец! — согласился Лёшка. — У нас нет своего такого?

— Нет, что ты! Как китайцы яйцо выкрали, из какого мира — под пытками не скажут. Буквально трясутся над ним. Второго подобного на Земле не найти.

Свет моргнул. Потом ещё раз. И ещё.

Звякнул коммуникатор.

«Всему оперсоставу немедленно прибыть к месту дислокации», — сообщил дежурный. И добавил, когда мы уже грохотали каблуками по лестнице: «Ребята, поторопитесь! В коллекторе на красной линии колдун проснулся!»

Оглавление

Пролог

Оболтус

Турчин

Хвосты

Метро

Рунгжоб

Сфинкс

Аллардайс

Брехун

Вересаева

Предчувствие

Апокалипсис

Хилда

Заговор

Узел

Эпилог