И ничего под небом, кроме Бога… [Даниил Константинович Диденко] (fb2) читать онлайн

Даниил Диденко И ничего под небом, кроме Бога…

«Перед любым божественным догматом разум человеческий немощен; и если он искренен, он должен свое отношение выразить признанием: не понимаю. Если же он бунтует перед их загадочной таинственностью, они становятся для него бессмыслицей и сумасшествием, безумием и соблазном…»

Преподобный Иустин (Попович), «Догматы и разум»

В поле

В поле только яблонька стоит.

С холодом вечерним жизнь застыла,

И каждый лист молоденький дрожит,

Как будто страх в зеленых древа жилах.

И светится в ночи стан серебром.

Росой покрыта, словно бы слезами.

И только ворон чёрный где-то грает,

А остальное — спит блаженным сном.

Прислушаешься — скрип. Поёт зело

Та яблонька. Ей в поле одиноко.

И ничего под небом, кроме Бога,

А значит — страх её не вызван Злом.

То трепет есть пред Высочайшей силой,

Что заставляет плакать нас навзрыд,

То обжигая сердце, как крапива,

То, колоколя счастием, звенит.

И место это, будто тихий скит

В огромном мире, ясном и красивом.

Выходишь в поле — яблонька стоит,

И всё в блаженном таинстве застыло…

Боже, Отчизну храни!

И годы скитаний босые,

И голод, и сажа войны –

Всё лучше, чем жизнь без России!

Боже, Отчизну храни!

Пусть колит внутри всё и крутит

С досады, и хочется выть –

На этом тернистом распутье

России Великой быть!

Слетаются коршуны злые,

Сулят нам последние дни.

С тобой твои дети, Россия!

Боже, Отчизну храни!

И в годы борьбы роковые,

Где мрак и не видно ни зги,

Укажут дорогу России

Победы грядущей шаги!

С крестом и молитвой святою,

На свете оставшись одни,

Господь наш, мы перед тобою!

Боже, Отчизну храни!

Ни слякоть, ни морось, ни стужа,

Ни близкий хлад смерти, ничто

Без Родины жизни не хуже –

Ни пять палачей и ни сто,

Ни холод, ни бури, ни пламя,

Ни годы сражений, ни…

Да здравствует русское знамя!

Боже, Отчизну храни!

России глаза

Не срывалось ни капли с листка

В этот хмурый и пасмурный день,

И так тихо тянулась тоска,

Заливая собою земь.

Не рыдали средь пепла дня

Черноокие небеса,

И так грустно смотрели в меня

Сиротливой России глаза.

Громыхали суровые битвы,

Бились русские наши войска,

И взметалися ветра молитвы

В задымленные облака.

И обратно держал дорогу

Ветер, Родине вести нес –

Было слышно лихую эпоху

Под кудрями шумящих берёз.

И казалось — вот-вот грянет ливень,

Заревут от тоски небеса.

И весь день я смотрел сиротливо

В необъятной России глаза…

Тусклый сон

И вновь натянут, как пружина,

Мой разум, тронут тусклым сном,

В том сне моём вы были живы,

Во сне тревожном и больном,

Деды мои. Как будто снова

Я прибыл в детство. Но на миг.

И на меня смотрел сурово,

Но с теплой грустию старик.

Он вопрошал меня очами,

Не позабыл ли я о нём.

«Лишь только хмурыми ночами

Я вижу вновь свой милый дом.

Но то не сны, а сказ о прошлом,

Где снова светел дивный край.

И здесь мой каждый предок ожил:

Мой дед Владимир, Николай…

Но каждый сон о прошлом горек,

Терзает сердце, душу жгёт.

Мне с вами миг был каждый дорог.

А сон? Он, может, не придёт…», –

Сказал ему, прозрев внезапно –

И снова утро… В горле — ком.

И для потомков, вероятно,

Я тоже стану тусклым сном…

У храма

У храма Божьего

в тени белёсых стен

Так мир пригож,

так полдень пышный нем,

И внемлет пенью птиц

среди берёз

Забредший в сад бездомный,

Сизый пëс.

Пою его, чем есть,

Кормлю с руки.

«Уходишь уж? Ну всё –

беги, беги…» –

Так говорю ему

и жду закат,

Когда пробьёт уж

вечером набат,

Чтоб вместе с ним

гремела жизнь внутри

У храма Божьего

В белёсых стен тени…

Небо

Небо гуще жирных сливок –

Затянуло,

Замело!

Свод лазурный к солнцу близок,

Как чудесно и светло!

Облака, вы гривы звëздны,

Облака, вы бархат млечный.

Променять бы сны несносны

На житье под небом вечным!

Риза Господа благая,

Бесконечный светлый Рай –

Русь такой я только знаю:

Купол — небо, земь — алтарь!

Гой же, солнце,

Свет неси!

Вечны будьте,

Небеси!

Хмель мой юный

Хмель мой буйный,

Что ты вьешься

Пышноцветною лозой?

Хмель мой буйный,

Не прогнешься

Под могучею грозой?

Зла желает

В тьме бескрайней

Лихо всякой твари Божьей.

Даже в сельской хате дальней

Пёс цепной на ветер лает

Этой ночью непогожей.

Хмель мой буйный,

Что-то будет?

Хмель мой буйный,

Быть беде?

Реки златны,

Хмель мой красный,

Льёшь ты в темноте зело.

Обернётся полночь сказкой,

Нечисть сгинет в темь обратно!

Что мне непроглядно зло?

Хмель мой буйный,

Лей до края!

Хмель мой буйный,

Колосись!

Отойди, тоска-кручина,

Сгинь-уйди, тоска-кручина!

Мне ещё годины несть!

Хмель мой юный не загнётся,

Утром свет в окно забьется –

Значит, счастье — оно есть!

Мотылек

Взовьется хрупкий мотылёк

Над лампой в полутьме.

Закатный свет зари далëк,

Но брезжит по кайме.

Ещё прольется тонкий луч,

Но тьма за ним спешит.

Беги от зла, беги от туч,

От пережитых битв.

Ушедший в миг, оставишь здесь

Какое место ты?

Но луч другой прольется днесь

На алые цветы.

Взовьется хрупкий мотылёк

И воспарит наверх.

Закатный свет зари далёк,

Померк, как этот век…

Чалая тройка

Как много трагических судеб

Сплелись непокорно в одной.

Кто знал, что окутан войной

Закат затуманенный будет?

Почахшие нивы так сизы,

Ветра над рекой холодны.

По ком они грустные тризны

Свершают под светом луны?

По ком плачут хмурые ливни,

Поникшие ивы у рек,

Таинственный, в дымке, век,

Ответь? Ну хоть что-то скажи мне…

Что Западу гибель Востока?

Стена, за которой — ничто.

Но боремся с волею рока,

Сплелись непокорно в одно.

Слетайте, понурые листья,

В промозглую бездну луж.

Морозный рассыплется бисер

По лесу суровых стуж.

Так холодно в мареве синем,

Но что ж остаётся нам?

И чалая тройка России

Несётся в тяжелый туман…

Я немощен

«Я немощен!» — себе я так твержу, –

«За звёздами не вижу я Творца».

И не раскрыть ни книги, ни ларца.

Но всё есть Бог, я им сейчас дышу.

Я немощен! Мне не узнать, увы,

Как благодатны лик Его и риза,

Как херувимы спят на небе сизом –

Мне не поднять незрелой головы.

Я немощен… И всё ж, я жду когда

Неважны станут даже эти строки,

Забудутся все страсти и пороки,

И протеку сквозь землю, как вода…

Маленькая колыбельная

Тише, дитятко,

тише, солнышко!..

Вот уж ночь опустилась на полюшко,

Сыплет небо не землю звёздами,

И летят они между грозами,

Между тучами, между градами.

Кто-то ставит меж ними преграды ли?..

Звезды падают в море бескрайнее.

Звезды-странники, гости дальние.

Месяц-пахарь на дудке сыграет им,

Звёздам-путникам, морем залитым.

Укачает волна синевласая,

И заснут-отдохнут златоглазые.

Тише, дитятко,

спи же, солнышко!..

Вот уж сном принакрылося полюшко.

Зелен-луг вслед за ним задремал уже,

В пышноцветном своём прикорнул плаще.

Даже гуси уже не гакают,

Спится серому Месяцу-пахарю,

И косу он свою широкую

Отложил на ночёвку долгую.

Даже звёзд потемнели огни.

Тише, дитятко,

спи-усни…

Ты прошлое больше не трожь

Падает летний дождь,

И время уснуло… Уснуло!

Ты прошлое больше не трожь,

Чтоб в нынешнем свежим задуло.

Сверкнуло,

и грянул гром,

И снова темно меж деревьев.

К себе обратись с недоверьем:

— Сейчас, разве будет «потом»?!

— Да и прошлое разве было?

И закончится летний дождь.

Всё проснулось,

кипит, не застыло

И, стекая по яркой листве,

Звонко вторит капелью тебе:

— Только прошлое больше не трожь…

Нет, не кажется мне…

Нет, не кажется мне,

что прекрасна родная сторонушка.

Не привиделось мне

кареглазое яркое зарево.

Припечет, словно в детстве, горячее солнце головушку,

Побегу по между сосен я

в прошлого дивное марево.

Будет совушка ухать

над чашею сопок зелёною,

Запоет над озёрами синими

юркая иволга!

И пойдëт-полетит эта песня

над старыми сёлами,

Будто вот оно — детство –

счастливая, добрая лирика.

И заплачет дождями муссон,

и протяжно задует вдруг,

Словно книгу забытую,

прошлого дни он подарит мне.

Но рассеется марево, жизни замкнётся круг,

Не привидится больше мне то кареглазое зарево.

Так не плачь обо мне,

ни муссон, ни далёкий Восток.

Знать, с росою с утра расплекается грусть безысходная.

И утешит меня в дни раздумий

пусть мысль народная:

Я с Россией остался, а значит –

не одинок.

Вот и жизнь несётся колеями…

Вот и жизнь несётся колеями,

Сопками, озёрами, полями.

Оглянись — почувствуй, что живой,

Восхитись и солнцем, и луной,

Лесом спящим, первым снегопадом,

Лугом летним, красками объятым,

Бризом свежим, пенкою морской,

Мрачной ночью, светлою зарëй.

И вдыхай весь мир, как ладан дымный,

Слушай песни леса, словно гимны:

Ветра свист, летящий в синеву,

Осенью шуршащую листву.

Пусть тебя окутает туман,

Во поле пшеничный сарафан,

Каждый миг тебя пройдёт насквозь,

Сердце чтоб звучаньем обдалось

Колокола Света, и тогда

Воля к жизни будет век тверда.

И предстанет истина очам:

Мир подлунный — это дивный Храм.

Даром Божьим пронесутся годы,

И поймёшь, как дорога природа.

Ни маяка, ни флага!

Гнетущий дождь, в ночи мятежный сон.

Нетленно дома пламя очага.

Но ныне мною был покинут он,

И в поле с ним стояли ржи стога.

В корыте от грозы скопилась влага,

И сеном пахнет в воздухе прохладном.

Покинут дом! Ни маяка, ни флага!

И нет уж верного пути обратно.

Забудь меня. Забудь, как миг ничтожный.

Всё то же в доме пламя очага.

На край уйду. Край противоположный,

А ты останешься таким, как был тогда!

Летний ливень

Лишь только летний ливень отгремел,

И так свежо,

и нежно,

и легко!

И зной усталый где-то далеко.

А что закат?

Он будто опьянел.

Так пламенно горит –

звезда,

рубин!

Как трепетно,

безудержно красиво!

И солнце в миг такой, словно кувшин,

Что льет на небо алые разливы.

А что закат?

Он, как черешня, спел.

В такое время петь

с тоской,

с душою!

И мимо пронесется жизнь рекою,

А только летний ливень отгремел!..

Иволга

Иволожка, иволожка,

что шумит такое?

Что кричит и воет гулко

в лесе под луною?

Воет волком, змеем вьется,

в ставни к нам стучится.

Он зовет нас на прогулку –

с жизнью разлучиться.

Иволожка, иволожка,

где дитяте ходит?

Там, где леший,

там, где гули

и медведи бродят?

Снег задует, снег завоет

голосом любимой,

И любовник дверь откроет

сущности звериной.

Иволожка, иволожка,

что ты слышишь ночью?

Черви тёмные роятся,

плоть разверзнув в клочья.

Осы жалят — овцы стонут,

и смеются лисы.

Попадают люди в омут,

и цветут мелиссы.

Иволожка, иволожка,

что молчишь, уснувши?

Что клюешь своим ты носом

в ледяные лужи?

За лесочком, за речушкой –

сытные края.

Черпают буханкой юшку

хлебные поля.

Иволожка, иволожка,

спишь ты вечным сном,

И уходят на день звезды

в поле за окном…

Облака

Ты спроси у облаков,

Что за сопками видали,

Что скрывает ветра зов,

Рвущийся в чужие дали.

Может, скачут, так же там

Табуном ретивы кони?

Так же люди ходят в храм,

Замирают при поклоне?

Волки воют меж лесов,

Солнца блик мерцает,

Ночью слышен хохот сов,

И вороны грают?

Так же эхом из былин

Голоса доходят,

Будто где-то меж лощин

Старый Леший бродит?

Ржи раскинулись поля,

Всюду тишь да гладь,

Птицы реют у Кремля?

Нам не увидать!..

Ты спроси у облаков –

Только не ответят.

Не проронит небо слов,

И не скажет ветер.

Возвращаются они

Каждый раз из дали.

Потому ли, что земли

Лучше не видали?

На этом погосте так тихо…

На этом погосте так тихо,

Не слышно людской суеты,

Под чьим-то сияющим ликом

Лежат молодые цветы,

Погасшие свечи и чарка,

Наполненная до краев.

На этом погосте так ярко,

Так мирно меж сонных лесов.

Здесь солнце сверкает ясно,

И ветра покоен слог,

Чернеют забора прясла,

И в каждой травинке Бог.

Вечерний повеет хлад,

И память с тоскою нахлынут.

Сверчки так печально звенят,

И звезды на небе стынут.

Зальется в слезах колокольня,

И ворон зайдётся криком.

На этом погосте так больно,

На этом погосте так тихо…

Дедушкин дом

Что я скажу тебе, забытый дом,

Когда вернусь и сяду на ступени?..

Отвешу я тебе земной поклон

И постучу в расхлябанные двери.

Скажу: «Привет, родной. Давно не видел…»

И сердце вдруг сожмется в пустоту.

И старая забытая обитель

Росою прослезится поутру,

И сетовать начнёт на злые годы:

На зной жары, на снегопад зимы;

Что посреди суровейшей природы

Оставлен он без рода, без семьи.

Он подзовет меня своей десницей –

На плечи старый тюль вдруг упадёт.

И заскрипит дом дряхлой половицей,

И песню детства тихо напоет.

Всё тот же ты. С добрейшею душой.

Ты для меня, что день последний лета.

Ты помнишь, здесь, в ужасный день седой

Мы провожали в путь последний деда?..

Я обо всём поведаю тебе.

И прежде, чем уйти, в окне увижу

Узор росы печальный на стекле,

И зазвенит с тоскою ветер в крыше…

Приют

Душе широкой, знаешь, друг,

Приюта нет нигде на свете.

И всё ж, когда ласкает ветер

Своим порывом летний луг

И, пролетая над полями,

Над русскою шумит землей,

Я на мгновенье замираю

И тоньше чувствую душой

Страны терзанья вековые.

И с ней пройдя сквозь дни лихие,

Я точно чувствую, что тут

Единственный душе приют…

Еще один быстрый и безвозвратный день…

Ещё один быстрый и безвозвратный день.

Всё катится-катится время в глубокую бездну.

И лишь неизменной страны остается сень,

Сплетается с русской душою так тесно-тесно.

И если я мог бы ещё раз прожить галопом

Такую же жизнь, но в месте другом в этом мире,

Мой взор не упал бы на город богатой Европы,

А вновь обратился к просторам великой России…

У окна

Вечерним холодом повеяло с дороги,

Близится последний день весны.

Кот лежит на стареньком пороге –

Задремал, о лете видит сны.

В час такой присесть бы у окна –

Слушать, как поют в деревьях птицы.

В час такой легко, как никогда,

В жизнь со всей красой её влюбиться.

И сидеть, и видеть, и вдыхать

Божий мир. И сердцем замирая,

Силуэты прошлого искать,

Что мелькают где-то за сараем.

В час такой задуматься о Боге –

В небеса полночные смотреть.

Час такой длиннее жизни многим,

Кажется, что всё бы мог успеть.

Но, вдыхая предрассветный воздух

Словно первомайские цветы,

Замечаешь — вот берёт уж подступ,

Близится последний день весны.

В час такой поймёшь, что жизнь быстра,

Каждый миг и каждый день-деньской.

В час такой сложней, как никогда,

Уходить навечно на покой.

Помолчать, еще раз посмотреть бы,

Как погаснет в небесах луна!..

Так и дед мой провожал столетье,

Закурив печально у окна…

Сон о детстве

Тихою молитвою листва

Под моей ногою зашуршала.

Лес, глядящий в неба кружева,

Солнца золотистое зерцало:

Всё заговорило вдруг о доме,

Всюду вижу в прошлое я дверки:

Вот и в этом чистом водоёме

Так же юрко скачут водомерки,

Так же меж деревьев слышен свист,

И орешник ветви трет со стуком.

Воздух здесь почти что так же чист,

Пахнет аппетитно диким луком.

Хочется уснуть среди лесов,

Вновь увидеть детство дорогое,

Только шелест листьев, словно зов,

Отвлечёт от этого покоя…

Голоса

1

Что поёт так в просторах полей

Синеглазому небу ветер?

Слышен шум и в волнах морей.

Слышен скрип расхлябанных пе́тель –

Всё на свете поёт свою песню.

Нынче ж слышен печальный мотив.

О, покой! О, мир! Ты здесь ли?

Мчится смерти локомотив.

Кочегарит погибель и ненависть.

Здесь всего б человеком остаться.

Ветер-ветер! Угрюмый свист,

Что потух в моём нежном садце,

Ты всё чувствуешь? Ты всё знаешь?..

Что идём мы против «течения»?

Не сменили мы гордое знамя

На греховные увлечения.

Оттого-то завыли, как волки,

Половиною человечества

Окаянные полукровки,

Сонмы разной ужасной нечисти.

2

Только холодно — плачет Матушка,

Сеет росами капли слез,

Вытирает заботливо Нянюшка

Черноокие лица берёз.

По плечам покатым гор

Скоро солнце закатное скатится.

Но не спится в ночи, не плачется,

Злые думы развеют сон.

И в тиши ночной мне всё кажется:

Отойдя от нависшего сна,

На молитву живое сбирается

В переломные времена.

И горят, словно свечи, звезды

В поднебесном великом храме.

Наклонились седые сосны,

Будто каждый из них прихожанин.

В этом месте божественном, светел,

Несёт свою вечную службу

Всё шумящий, поющий ветер,

Дающий благую надежду.

То молитва о всякой душе,

Даже самой больной и потерянной.

Небо-небо! Не снятся мне

Облака твои, белые мерины.

Думы тяжкие, мысли речкою

Льются в сердце, оттуда — в стих.

Вот и утро. Над дымкой млечною

Голосов разнобой затих.

3

Ветер-ветер! Живёшь полями ты!

О, могучая сила ты весь!

Сыновьям, не отринувшим памяти,

Принеси ты благую весть,

Пой её средь просторов полей

Синеглазому русскому небу.

Всё пройди. Ни о чем не жалей.

Дай нам голос услышать Победы!

Вечная тоска

Звезды золотые,

Рог луны седой.

Луг ты мой родимый,

Луг мой дорогой,

Что грустишь в тумане,

Дух свой затая?

Слышишь, вид твой славит

Песня соловья?

Тренькает кузнечик,

И река звенит.

Поздний, сизый вечер,

И луна горит.

Колокольчик дикий,

Аромат полей.

Луг мой среброликий,

Грустью не болей,

Спи-усни, родимый,

Досчитай до ста,

Растворится, милый,

Вечная тоска…

Во сне

Как много, милый край родной, тебе я не сказал!

Твой лик во сне мне виделся в тени прибрежных скал,

Краса твоя суровая, туманная река,

Звенящая оврагами великая тоска.

Во сне моём ты плакала, родная сторона,

А я покорно каялся, молился за тебя.

Ты вся ко мне тянулася, качая ветвь сосны,

Как мать прощает дитятко, меня простила ты.

Проснулся со слезами я и тяжкой головой.

Прощай моя сторонушка, навек мой край родной!..

Над Амуром

Течёт Амур, муссонами гоним,

Во взбаламученной воде не видно звезды.

Шумит поток — и ветер вместе с ним,

Качая накренившиеся сосны,

Поет в ночи, к луне Амур ревнуя,

Он в думах тяжких шастает в лесах,

То ласково, то обозленно дуя,

То бурелом устроивши в сердцах.

И видно рябь. И кажется, что плачет

Во мгле туманной сизая волна

И пенится с мгновением всё паче

От полночи до самого утра.

И всё ж течёт река, и ветер дует –

Из века в век над водами муссон.

И ничто под небом не волнует

Лесов величественных сон.

Ночная сказка

Что поведает луна

В темном поднебесье?

Светом сизым письмена

Льются в краснолесье.

Языком тиши ночной

Матушки-природы

Замирают под луной

Голубые воды.

Тихо ухает сова

Меж ветвей сосны,

То земли родной слова,

Звук моей страны.

Он — любовь, и он — тоска,

Миг рожденья — он,

Он — дневная бирюза,

Полуночный сон.

Золотая колыбель,

Полюшко баюкай!

О весенняя капель,

Сласть дозрелой клюквы!

В час ночной стоят леса

В вечной полудрёме,

Им расскажут небеса

О бескрайнем поле,

И поведают они

Обо всей планете,

Только лучше той земли

Нет на целом свете…

Быть бы ветром диким…

Быть бы ветром диким

Над седым раздольем,

Быть цветком брусники,

Рожью в хлебном поле –

Речь не слышать злую,

Гомон подлецов,

Только б ветры дули

Меж густых лесов,

Только б волки выли

Под большой луной,

В небе звезды плыли

В бездне голубой,

Пали в сине море

Из дали небес

Знаком Божьей воли,

Чудом из чудес;

Прахом раствориться

На закате дней,

Только б сердце билось

Родины моей.

Вы говорили

Кому не снится больше сон?..

Во тьме ночной лежит ребёнок,

Огней он залпом окружëн

И грудой брошенных построек.

И звезды ярко не горят,

Их вспышки в небе заменили.

«Идёт война», — так говорят,

Но восемь лет не говорили.

Вы заявили — неизвестны

Вам сотни умерших ребят.

Вы говорили: «Всё чудесно», –

Но так сейчас не говорят.

И всё ж, средь многих лживых слов

Важней всего, что вы — молчали,

И сколько матерей сынов

В своих объятьях не качали…

А счастье не родится в суете…

А счастье не родится в суете

И в белизне нарядов — пышных платьев.

В конце ты видишь: всё не то, не те,

И что сокровище всегда было не в злате.

В страстях и дрязгах, праздных вечерах

Нет ничего, что было б сердцу мило,

Но мы стараемся, стираем ступни в прах,

Чтобы дойти до мнимого кумира.

Да, счастье не родится в суете,

В изысканных плетёных словесах,

И в то же время счастье есть везде:

В равнинах ярких, сопках и лесах;

Быть может, притаилось в старине,

В колодезной воде и скромном ситце.

А может, счастье — на излёте дней

В объятиях небес вдруг раствориться

И быть нутром и в поле, и в листве,

Вдыхая с ветром каждый запах чистый.

А счастье, знаешь, друг, не в суете,

А в том, что есть у нас с тобой Отчизна!

Пожар

Пачкал сажею пожар

Голубые дали,

Дождь над нивами рыдал –

Небеса рыдали.

Видел знаки мир Твои

В поднебесьях сизых.

Отче наш, благослови

Ты сынов Отчизны! –

Не для смерти, а для жизни,

Мира в ясном поле.

Вместе с Волею Пречистой

Божья будет Воля.

Тьму разгонит, мглу развеет,

И за тем пожаром,

Будет видно, Зло кто сеет

В том угаре пьяном.

Предателям России

Кто сможет вас теперь простить,

О вы, предатели России?

Знать, будет суд, и там судить

Вас будет Бог лишь только в силе.

Никто карать не рвётся вас,

Себя вы сами замарали.

Но только больше в этот раз

Не верещите о морали:

Ведь в этой веренице лжи

Вам так казалось:

Вы — Россия.

Не государи вы — пажи,

Не божества, а лжемессии.

Искали вы оазис там,

Где лишь глупец остаться мог.

По чьим вы двигались стопам,

Всем вашим гибельным словам –

Один истец, судья лишь — Бог.

Мариупольские кресты

Чуть слышен скрип седой сосны,

Под одеялами листвы

Стоят заборами кресты,

Где город Мариуполь.

Там страшной тенью призрак бродит,

Кричит ночами, кругом ходит

И всё одну лишь песнь заводит

Коричневой чумы.

И чужд ему дух человечий,

Звук неприятен русской речи,

К терзанью плоти он привык,

Ему бы воля — были б печи,

Как в злых сороковых.

Ему не ясно: как же так,

Неонацизма свёрнут флаг,

На гривну наступает рубль.

Он жаждал видеть, как дотла

Сгорает Мариуполь.

И всё ж, чего-то он достиг:

Вещает с Киева двойник

Фашистского вождя,

Его поддержка каждый миг,

Растёт, как гриб после дождя.

Но не среди крестов.

Среди дымящихся руин

Всего лишившимся в миг людям

Надежды лучик хоть один

Своею помощью добудем.

Там будет мир, и будет свет,

Господь с Пречистою воспет,

И много новых будет лет,

Где город Мариуполь.

Лихо

Пляшет пламя у костра,

Смотрит вдаль очами.

Но не видно со двора,

Что там, за лесами.

Кто нагрянет в гости к нам?

Что несёт с собою?

Кто так воет по ночам

В лесе под луною?

В тёмных далях бродит что-то

Так, что дух вскипает.

Лихо ходит за ворота,

Люд честной пугает,

Лисом пляшет, волком вьется,

Дует в дымокур.

Как устанет, как напьётся,

Режет коз да кур,

Бьётся в двери наших сёл.

Что ни ночь — кошмар.

И поэтому костёр

Ярче, чем пожар.

Запевайте песню, братья!

Нам ли пропадать?

С Божьим на груди распятьем

Будем воевать!

И святой зари нагрянет

Лучик-тетива.

Значит, скоро зла не станет,

Значит, мир пребудет с нами,

Лихо сгинет за лесами

Раз и навсегда!

Зубы города ночью выбиты…

Зубы города

Ночью выбиты,

И в домах будто чёрные рытвины,

Ведь нацистам не нужно довода,

Ведь они закалились не битвами,

А впитали жестокость смолоду.

Вот и крест обтекает кровию –

Упыри напоились с гордостью.

Им плевать на идеи соборности.

И не будут молиться со скорбию

Над разбитым в осколки надгробием.

Что же, братия,

что же, молодцы?

Кто прикажет сегодня бояться нам?

Были немцы, французы и половцы,

И ещё с головой таких, знаете!

Все мы в поле своей истории –

Руку об руку с братьями гордыми.

Звуки Родины бьются стозвонные,

Не затихнут под кличами подлыми.

С шириною великой России –

Ширина лишь души нашей множится.

И нет силы поверх русской силы,

А иного исхода не сложится!..

Небезнадежные труды

Небезнадежные труды –

Сражаться до последней крови,

Усильем воли стяг нести,

Крушить оковы плоти, боли

И жить, остаться человеком,

Зимой любуясь первым снегом,

А летом собирать цветы.

Небезнадежные труды –

В мученьях силу обрести,

А Веру при себе оставить,

И если враг Святыню грабит –

Собою заслонить кресты!

Небезнадежные труды –

Любить Отчизну, не отринуть

В период самых тяжких вех

И новоявленной беды,

Сказать: «Могу хоть телом сгинуть,

А Духом буду с ней вовек!»

Небезнадежные труды –

Искать лишь благостный эпитет

При описании страны

И луч надежды скромный видеть

В румяных отблесках воды –

Небезнадежные труды,

Быть может, лучшие труды!..

Есть города

Есть города в плену оков

Ветров,

что льются с брега моря,

Там воды с каменных боков

Волнами слизывают соль.

Они блистают в ледяных

И перламутровых коронах.

И каждый порт, как Божий лик,

Сияет ярко, но сурово.

И утопают города

В снегах,

И спят,

И вырастают.

И вновь отходят ото сна,

Когда покров седой растает.

Но серым берегам Приморья,

Где скромен быт, и люд угрюм,

Всё снятся южные раздолья,

Где зелен лес и вечно юн.

Но обернётся сон прекрасный,

Который виделся во тьме,

Всё той же белой, вечной сказкой,

Сказаньем ветра о зиме.

Всё будет так, закон таков –

Не зная немощи и боли,

Есть города в плену оков

Ветров

И пустырей, и воли.

Возмездие

Вы видели разрушенные храмы?

Ушедшие под землю купола?

Залечит кто ль те колотые раны?

Заплатит? О, заплатит! И сполна!

Дымятся сёла, сизые леса,

И жаворонок больше не поёт,

Взлетел он выше к синим небесам,

Он видит, как и где нацист идёт,

И что за ним осталось позади –

Бандеровские тёмные гнездища,

Прикрытые ошмётками земли,

И городские трупы-пепелища.

Не умолкают вороны, всё грают,

Всё реют над полями.

Слышен свист –

То ветер кличет, сеет весть, что знает,

Когда и где сейчас идёт нацист.

Возмездие же льётся вниз огнём

И залпом кораблей, подводных лодок.

Взлетает самолёт — дух русский в нём,

Орел наш рвётся с золотых колодок!

Расправил крылья, плечи дивно взвёл,

Он ищет ратный бой и справедливость.

Бандеровцы окружены в «котёл» –

И в этом непременно Божья милость.

И будет гнать до дальних рубежей,

И нагонять, в рядах их сеять хаос,

Затушит Родина свечение огней,

Любой пожар и искру, что осталась.

Даст Бог, и те разрушенные храмы,

Пожарами объятые в ночи,

Со временем залечат свои шрамы,

И будет светел мир, и будет чист…

Слово

Дома, как свечи загорелись,

И в храме мировом война.

О чем бы песни здесь ни пелись,

Чужое слово — будет ересь,

А правда среди всех — одна.

Чужое слово будет гнило

Из уст бандеровских чертей.

Война? О нет, мы жаждем мира!

Мы бережем, что сердцу мило –

Страну, историю, детей!

И пусть весь мир осудит строго,

За нами Иисуса свет.

А в Божьем храме Слово Бога

Превыше ваших лжепророков,

Превыше всех — иного нет!

Вся в тумане, поет колыбельную…

Вся в тумане, поёт колыбельную

Для кремнистой дороги Луна.

Голоси же свою задушевную,

Чтоб не плакала нынче земля.

Оттого-то, что доля тяжёлая,

Вечно ветер по полю снуёт.

И синицы с тоской между сёлами –

Кто-то плачет, а кто-то поёт.

Если больно,

То спой затя́жную,

Как умеешь, седая Луна.

Если бойня,

То спой отважную

Для Руси,

Что с тобой на века.

Всё поёт и поёт колыбельную

Для земли, что в тумане войны,

И лишь видно за мрачными те́нями

Яркий свет путеводной звезды.

Бередит ли больную рану…

Бередит ли больную рану

Мне задувший с Востока ветер?

Помню снежные, белые храмы,

Что румянцем горят на рассвете

На крутом берегу Амура.

Как и здесь, во степи широкой,

Всё то — Родина, пусть и хмуро

Собираются тучи над сопкой,

Пусть не светит так ярко солнце,

И муссон вечно дует лениво,

Плодородно лоза не вьётся,

Не раскинулись пышные нивы.

Каждый вздох малой Родины важен,

Каждый звук — и в душе благодать.

И ничто не покроет сажей

Нашей вечной Отчизны стать!

Вороны

Раздаются вопли в небесах –

На Гнездо родное ропщут вороны.

Разделилось всё,

И жизни на весах

Колеблются с одной в другую сторону.

«Кар!» — гнилое слово

По Святому небу,

Между туч которого летал.

«Кар!» — и слышно снова,

Как чужого Хлеба

Чёрный птах сегодня возжелал.

Видимо, он малым кукушонком

Был подброшенным в отцовское гнездо.

Воспитали из того ребёнка

От Добра родившееся Зло.

Пусть не возвращаются червоны,

Пусть не возвращаются вовеки.

Саранчой летите за кордоны,

Коршуном за вражеские реки…

Русская краса

Задымился вечер,

И туман на поле.

И не дует ветер

Над седым раздольем.

В реках за осинками

Рыба спит, не плещется,

Ей за сизой дымкою

Море померещится.

Ветр задует с совестью –

Небеса запенятся.

И замашет лопастью

Полевая мельница.

Будут вить блестящие

Звезды хоровод,

Кланяться, уставшие,

В блик озёрных вод.

Грянет среброликая

На листве роса.

Вот она — великая

Русская краса!..

Бронепоезд

Где бредёшь ты, бронепоезд,

По пути домой,

От Херсона до России

С бледною луной?

Не горит костёр кремнистый –

Звёзды в небе спят.

Пусть тебе огни Отчизны

Яркие горят!

Материнскою любовью

Будешь ты согрет –

Тёплый для души раздолья

Излучают свет.

Где бредёшь ты, бронепоезд,

По пути домой,

От Херсона до России

В темноте ночной?

Плачут росы голубые

Под ветра холодные,

Слезы льют из глаз России

В реки полноводные.

Но и ветер нынче стих

В широте полей –

Ждёт Отчизна каждый миг

Смелых сыновей.

Где бредёшь ты, бронепоезд,

По пути домой?

Видно, скоро Севастополь –

Уж подать рукой!

Рассветает горизонт,

Солнце заиграло!

Сердце место узнаёт,

Море заблистало!

Зарябила водна гладь,

Всюду свет лучистый.

С нами Божья благодать,

Благодать Пречистой.

Снова ветерок задул,

Зашумел родной.

Уж приехал, бронепоезд,

Ты давно домой!..

Малой Родине

И снова, как сейчас, я вспоминаю

Родимые душе моей места:

Как сосны тихо шепчут за сараем,

На сопках изумрудные леса.

В пути крутом среди камней кремнистых

Есть озеро, что светится в ночи.

И каждый стук орешников ветвистых

Так ясен, словно отблески свечи.

Ребёнком бегал от ручья к ручью,

Колодезной воды прохладу помню.

С блаженством памятую я весну

И каждую болотистую пойму,

И жимолости терпкий полутон,

И резкий вкус янтарной облепихи,

И каждый ясный и прекрасный сон,

Который слаще дикой земляники.

И каждый звук из прошлого приятен

Глухим ударом в чёрном чугуне.

Одно из самых благодатных пятен

Родная даль оставила во мне.

Пели песню жернова…

Пели песню жернова

Про просторные поля,

Про румяные хлеба

И про ясно небо!

Кружевами каравай

Обвивал тарелки край,

Подпевая: «Налетай!

Братцы, на здоровье!»

И кувшин слова припас

Про родной медовый спас,

И рекою лился квас

Из того кувшина!

Море ржи — твои поля

Всюду, Родина моя.

Всё дала своя земля,

Ничего чужого!..

Русский мир

Не видело поле седого заката,

Разбитое глыбой металла –

Упала

На землю с ужасным раскатом,

И взрыла всё, и пропахала.

Ведётся война между каждым из нас,

Красной линией нас разделило.

Родное кому-то не радует глаз,

Минувшее сердцу не мило.

И в этом густом полумраке боев,

Серы, копоти, пыльной взвеси

Напивались страданием Мы до краёв

За детей и «Христос Воскресе!»,

За знакомый сердцу малиновый звон,

За убитых, за мир на свете.

В землю вогнанный меч представлялся крестом,

И молитву в устах нёс ветер.

Не видело поле седого заката –

Рассвет воссияет над ним!

И имя, и подвиг родного солдата

Запомнят навеки. Аминь!

В саду

Яблонька в саду моём

Белый цвет набрала,

Тень отбросила на дом,

Золотится станом.

Засветилось, как вода,

Небо — сине море,

В нём завьются облака,

А под ним — лишь поле.

Поле, взор куда ни кинь,

Всюду тишь да гладь.

И стругают старики

Для пшеницы кадь.

Всё, чего твой взгляд коснётся –

Божия краса!

И уходит на ночь солнце

В дальние леса.

Любовное признание оврага

О, зимнее оврага завыванье,

Из дымохода дувшее в печи,

Похоже на любовное признанье

К искристой и заснеженной ночи.

Оно с надеждой о любимой пело,

Что не покинет та его на утро.

И так тоска во тьме ночной гудела,

Считала словно время поминутно.

Пурга мела, и в снежной круговерти

Не видно было мира за окном.

Звенело всё, и завыванья эти

Гудели обо всём, но об одном.

В последние моменты полумрака

Всё стихло, и в затопленной печи

Любовное признание оврага

Затихло о заснеженной ночи…

Ивушка

Склонилась ивушка и плачет у реки…

Как тяжело, когда отцов хоронят дети,

Когда детей хоронят наши старики,

И лента черная, как орден, на портрете.

Роняя слёзы, каждой веткою кренясь,

Склонилась ивушка, и в водном отраженье

Она увидела, как жизнь оборвалась,

Исчезла в миг, как приведенье.

Быть может, это был кошмарный сон,

В котором бесновался тёмный бог.

Как только колос под цепом склониться мог,

Склонился перед горем отчий дом.

И этот мир отныне не такой, как присно,

И скорбь тяжёлая над всем живым нависла…

Голубятня сизая…

Голубятня сизая,

Что стоишь ты хмурая,

Смотришь между избами

В небеса понурые?

На ветру качаешься

И в траву высокую,

В землю черноокую

Щепь свою роняешь ты.

Не несётся весточка –

Брошено селение.

С голубиной клеточки

Не услышишь пение.

Что стоишь печальная

В сухостое брошена,

Смотришь в небо дальнее

И поля некошены?

Вот наступит оттепель,

Здесь, под старой ивушкой,

Пусть приснится сон тебе

О былых годинушках.

Снова пусть голубушки

Запоют меж избами.

Не горюй, не плачь уж ты,

Голубятня сизая.

Месяц!

Месяц, месяц!

За сохою

Ты бредёшь по полю неба.

Колосятся звезды лепо,

Месяц!

Дивно колосятся!

Свет Медведицы с тобою,

Что во след шагает слепо.

Небо, небо!

В дивный плуг

Запрягает кобылицу

Месяц, ясная Луна.

Вечно трудится она –

Море льёт во все края.

Месяц, месяц!

Жнешь ты колос,

Зёрна сыплешь под цепом.

Так яви же миру утро,

Мир и свет неси нам в дом!

Аллея Ангелов

Поле бранное, поле факелов…

О, не ветра звенит завывание,

Слышу Бога я здесь воззвание –

Льёт слезами в Аллею Ангелов.

Каждой каплею судьбоносною

Ударяет людей по темени –

Кровью земли напитаны досыта,

Не забудется это во времени.

И летят, и парят, и кружатся

Отрываясь от плитки мощёной –

Не обнять и не попрощаться –

Крылья детские под дерева кроной…

Слышен гром и огня полыхание!

Поле бранное! О, поле факелов!

Час пробил — и сменилось молчание

Голосами ушедших Ангелов!..

Идут по небу полки небесные…

Идут по небу полки небесные –

Братья павшие.

В дни воскресные,

Колокольный звон гудит.

«Восемь лет!..» — он говорит.

И слетаются неизвестные,

Люди пришлые, люди местные,

Дети малые, чьи-то матери.

И кричат, и ревут и, знаете, –

Не летят в небесах истребители,

То обрушился гнев родителей

За каждый из долгих лет

И за тех, кого больше нет…

Темной ночью

Темной ночью завяжите

Вы тряпицами глаза.

Не увидишь,

Не обнимешь,

Не утонешь

В небесах.

Тёмной ночью в тихой хате

Вы прислушайтесь к ночи.

Между лепестков саранки

Слышен клёкот саранчи.

Где-то кот в садах цветастых

Обдирает соловья,

Там горят костры из астры,

Напекается земля.

Тёмной ночью новость ждите,

Тёмной ночью быть беде,

Возле озера в раките,

Возле дома в лебеде,

Зло крадётся мировое

Между сопок и в лесах.

Значит ждите, братья, боя,

Развяжите вы глаза –

Мы увидим,

Мы обнимем,

Мы утонем в небесах.

Раскалился воздух…

Раскалился воздух,

Льётся воском в уши.

Телеграмм-каналы,

Возгласы: «Послушай!..»

Друг, шагайте смело!

Враг лишь скажет в страхе:

«Воспевай, Бандеру!

Москали на плахе…»

Что вы ждёте, бесы?

Что вы ждёте, черти?

Не конца ли пьесы

О российском свете?

Гражданин, товарищ,

Не стыдись России!

Ведь в единстве, знаешь,

Наша нынче сила.

Были мы гонимы,

Братья, под ярмом.

Поднимай на вилы

НАТО, Белый дом!

Все народы наши,

Русская земля! –

Коль придётся, маршем,

Враг наступит, скажем,

Двинемся тогда!

«Брат напал на брата…» –

Брат ли нам нацист?!

Открывай, ребята,

В жизни новый лист!

И пока дерётся

Русский наш солдат –

Сердце гордо бьётся

За родной бушлат!

И, как в сорок первом,

Не пройдёт чума.

С нами наша Вера,

Матушка-земля!

Заплетало солнце…

Заплетало солнце

Косы ржи багряной,

Пило у колодца

И черпало пьяно.

Закатилось в горы,

Вышло из-за лип.

Лик его — Аврора –

Корнем в небо влип.

Залило лучами

Синий небосвод,

И горел очами

Блик озерных вод.

Заплело светило

Дни в годичный круг,

И готовит вилы

К осени и плуг.

Мемориал

Конец аллей пустых, безлюдных:

Мемориал, златая арка.

Что там? Лепечет ли гагарка

В сетях ветвей своих безумных?

Конец дороги виден, вроде,

И дождь прошел уже в саду.

Я с ним дорогуперейду,

Открыв объятия природе.

И крики злобные людей

Ко мне добраться не посмеют.

Тут лес гудит, тут буря стелет,

И леший бродит, и Кощей.

На земи горница лежит,

Гниет, покрытая грибами.

И ветер вздохом временами

Больную рану бередит.

Прошла, минула старина,

И мхом позеленела память.

Мемориалом не исправить

И не поворотить года…

Соборы

Купола, купола, купола,

С оборванными крестами.

Кровь по сердцу больному стекла,

Воротилась ко мне стихами.

Нет икон и лепечут воры.

Обливаются только слезами

Соборы, соборы, соборы,

С оборванными куполами!..

Ночь гостей полна

Желтый месяц,

Сырная луна.

Ночь гостей полна,

Ночь прохладой дышит,

Ночь костями ляжет.

В поле трынь-трава,

Да пламя пляшет,

Да небо дымом вяжет.

Вьется двор бурьяном,

Хмелем и брусникой,

Серебрится станом

Ствол березы дикой.

Полночь — холод лета,

Желтая луна,

Ночь гостей полна.

Плачет лес,

Дождь из рос,

Нож с небес,

Перелесок, сенокос.

Спят косцы в прохладе

В бане на полу,

Косы их в углу.

Лезвий полумесяц

В сеянное небо

Жнет луну,

Сеет коноплю.

А за деревянным

Скошенным забором,

Серым частоколом,

Где-то желтый месяц,

Сырная луна.

Ночь гостей полна,

Ночь прохладой дышит,

Ночь костями ляжет.

Мечет

Меч — это крест,

Меч — это слово.

Меч — это сила, что рвет и мечет

Снова и снова!

Тушите свечи!

Он — длань и перст.

Он –

кара,

победа,

король,

непогода,

пламя пожара,

спасение вора,

успение мертвых во стенах собора!

В деснице монаха –

Орудие в крови степных чужаков.

Он — смерть на курганах монгольских врагов!

Великий язык! О, железная речь!

Терзает словами пожара крови,

Что, запекаясь на смуглой груди,

Границы раздвинула царской Руси.

Сияет луною клинок серебристый –

Так было и будет, и ноне, и присно!

Столбовая дорога

Я шел по столбовой дороге,

Меня встречали бедняки.

Я видел беды их и многим

Кидал на нужды медяки.

Кричали птицы, печь дымила

Над той дорогою седой.

И я во все, что сердцу мило,

Нырял бездумно с головой.

И в этом бурном океане

Я робко, словно флюгер, реял.

Я видел, как живут дворяне,

И слово, как ячмень, я сеял.

Меня встречали храмы, избы,

Они кивали мне во след.

И я святой их дух пречистый

Ловил под пеленою лет.

И этот путь светил лучисто,

Сиял, как чистый минерал.

Его те видят, кто отчизну

На звон монет не променял.

Над распаханным полем

Ты знаешь, мой друг, я счастлив,

Ты знаешь, мой друг, я болен.

Пролетит моя жизнь, как ястреб,

Над распаханным русским полем!

Ты знаешь, мой друг, всё знаешь же,

Как болит и сердце, и тело,

Как киркою богатые залежи

Исцарапало и раздело.

Мои вены, что реки дальние,

А глаза — два холодных озера.

И порывы души бескрайние

Дуют ветром до часа позднего.

Ты ведь знаешь, так больно что-то,

И всё режет внутри, и крутит.

Разойтись так порой охота

Во все стороны на распутье!

Я гляжу по кругам на море,

Будто плачет страна в ненастье.

Вот монета личного счастья

За Россию без вечного горя!

И родной душе хлеба-соли,

И в избе чтобы окна не гасли!

Ты знаешь, мой друг, я болен,

Ты знаешь, мой друг, я счастлив!

Былое

Снова я вспомнил былое,

Прошлого благодать.

Мне оба глаза долой,

Чтоб сегодняшнее не видать.

Кажется, плачут горы,

Гаснут деревни огни.

Я закрываю шторы,

Чтоб не знать окаянные дни.

Снова иду на сцену,

Вновь я пускаюсь в пляс.

Море наносит пену

На мой замутнённый глаз.

И через призму застоя,

Дымчатый, сонный хрусталь,

Поднимаю бокал за былое,

За изведанную печаль!

Ковыль

Мой конь летел по весям,

Копытом топча ковыль.

Взлетело то, что мало весит,

Осела пыль.

Пыль прибило к земле дождём,

И явилось солнце!

Ночь сменилась днём,

День росой смеётся.

Полосами трещин до неба

Бежит серая дорога.

Ветровых песен эпос

Льётся из рога.

Я всегда между пылью был

И небом низким.

Рожь и ржание кобыл

Было к сердцу близким.

Мне шептали стихи

Хруст земли и моя путь-дорога,

Довели меня степи до русской реки,

До родного порога.

Я с тобой в любую погоду,

Обдуваемый всеми ветрами,

Несмотря на мороз и невзгоду,

Русь святая и светлая!

К России

Что вам снится, леса России,

В пожаре огня полыхании?

Подарите второе дыхание,

Я от жизни с людьми обессилел.

Что вам снится, леса могучие,

На дрова и на щепь распроданы?

Кто к берёзке по этому случаю

Прислонится душою народною?

Что вам снится, леса далёкие,

Подо льдом и под снежными бурями?

Там, в Сибири, под старою ёлкою,

Крест могилы, истерзанный пулями.

Что вы гнётесь, леса великие?

От того ли, что под монголами

Устояли, а ныне гибнете

Вы под русскими же моторами?

Вы всё видите, вы всё знаете,

Но молчите из века в век,

И на вашей дремучей памяти

Самый страшный буран — человек.

Драгоценные камни

Киркою бил покорный раб

По камням серебра.

По камню — ра-а-з! По камню — дв-а-а!

И пот по капле — кап да кап…

Он жил в тени других людей,

На теле шрам да шрам.

И тела человека храм

Исхлестан до костей.

Он был ужасно одинок,

Надеждой заменил он волю.

И только том молитв мусолил

Средь жизни проволок.

Он бил расхлябанной киркой,

Будь снег вокруг или листва.

И только слышно: "Р-а-аз! И дв-а-а!",

А ночью на покой.

Он мысль, словно кость, глодал,

Тащил из барских закромов

В шалаш обрывочки листов

И в свет луны читал;

Носил всегда нательный крест,

И надзиратель каждый раз

Гасил "реакционный класс",

Покуда сила есть.

Немало зим прошло с тех пор,

Листвы немало пожелтело.

И изуверам надоело

Спускать впустую корм.

Его ж киркой забил палач,

Рубил на "раз!", и "два!".

И с плеч скатилась голова.

И слышен был небесный плач,

Раскаты грома прокатились,

И так рыдали, как могли.

Тогда о каждый клок земли

Удары молний бились.

Карамельное яблоко

Купол неба упал

Цвета ультрамарин,

Золотистый опал –

Это солнце.

День на пляже сиял,

Улыбаясь лучом,

И я видел, как небо смеётся.

Мяч упал на песок,

Солнца зайчик играл

И катался на пламенных бликах.

И маяк танцевал

В испаренье воды,

Околдованный цветом индиго.

Волнорез, как змея,

Укусил вдруг волну,

И запенилось море от боли,

Забирая на мутную глубину

Пуды соли.

Альбатрос под мостом,

Он спасенье искал

От жары и палящего злата.

Он глядел на паром,

Отражения скал

На волнах замечал он

И скатов.

А под вечер — закат,

И, как яркий плакат,

Карамельное яблоко — солнце –

Закатилось за плат

Горизонта

И погасло сияние порта.

Ночь лета…

Ночь лета,

тёмная, как смоль,

В оконце вдруг ворвалась.

Под потолком летала моль,

С торшером целовалась.

Прошедший день,

дыханием своим

Поднявший тюля полог,

Шептал на ухо молодым:

— Плюс пятьдесят, плюс сорок…

Холодный дождь,

да в вены б влить,

В вены лета, знойного и злого.

И вина холодного,

да горлу б молодому.

Где-то в шумном море…

Где-то в шумном море

ветер.

День сверкал на воле,

светел.

Где-то в шумном море

буря,

Трупы камня брег волнуют.

Где-то в шумном море,

знаешь,

Ночь гадала на волнах.

Звёзды небо ворожило.

Улетали звезды в море.

И на дне суровом звезды

Зарывались глубже ила.

Где-то в звездном небе

очи,

Бездна ледяная ночи,

Сажа золотая солнца,

Неба голубая пыль.

Где-то в мире безмятежном,

Молодом краю прибрежном,

Знаешь, засуха шагает

И ногами череп давит

человека-мертвеца.

Где-то бродит смерть-старуха,

Бедняка проверив брюхо,

Капли нефти распыляет

На пунцово-яркий мир.

Где-то на столе широком

Пир горой стоит далёко,

И тошнит жирдяев желчью

В кладезь нищих и сухих.

Танцы, оргии и похоть.

Во крови своей по локоть

Счастлив человек сидит,

Мученик и инвалид.

Люди-облака

Я видел над тюрьмою лица –

Летели люди-облака.

Скрипела крыши черепица,

И ветер табуном скакал.

Я видел на тюрьмою годы,

Народы,

Слезы,

Города.

Я знал почти наверняка,

Что в небе люди-облака

Взлетели выше звёзд подлунных

В сиянье лиц своих безумных,

Взлетели выше потолка.

Они летели, как могли,

И так стремительно далеко!

Их выраженья берегли

Печаль, уверенность, сноровку.

И, растворившись в сне глубоком,

Они исчезли на века,

Как старая спешит орлица

Упасть на шип прибрежных скал.

Я видел над тюрьмою лица –

Летели люди-облака…

Великан-Урал

Кандалы полумесяца

В тёмной Сибири упали.

Скалы на скалы

Громадой

Снега раскатали.

Звёзды, что овцы,

Пасутся в небесной вершине.

Поле ночное растёт

С высотою в ширь.

Волки глодают кость –

Кандалов

полумесяц.

Пляшет ловец снов,

За каждую бурю

По десять

Шагов отбивает.

«Раз!» отбивает –

Сбегаются звёздные овцы,

Он их считает.

«Два!» отбивает –

И вьются из шерсти веревки,

Он ими свой шаг отмеряет.

«Три!» отбивает –

И сон дивный дитятке снится,

Летят в тёмный угол

Ловца золотистые спицы.

Утро настанет,

И солнце могучее выкатит!

Светом златым

Пусть растопит седые снега,

Злые снега,

Что хранят меж собой

Эти скалы крутые да скалы,

Лик озарят с головой

Великана-Урала!

Дым над полем просовым поник…

Дым над полем просовым поник,

Рассыпает пепла семена,

Засиял над летом

солнца блик

И плетет на небе кружева.

Цвет набрал картофель,

В чугуне

Варятся златистые початки,

Пляшут на пылающем огне,

Брызгают бульоном на прихватки.

И гремят из года в год здесь грозы,

Напоив дождями все поля.

Русского, без всякой лишней прозы,

Кормят руки и его земля.

То ли

Я сегодня ни хмур, ни весел,

Мысли болью бросают в пот.

Мне уюты прекрасных кресел

Не даруют проклятый комфорт.

Скрипнут зубы, и нервы шалят,

Око бегает зорко под бровью.

За окном то ли листья шумят,

То ли земли пропитаны кровью,

От того-то, наверно, так сильно

В поле ветер по мёртвым плачет

По ночам, будто звон могильный,

Завывая в несчастья паче.

Мне кукушка года считает,

Видно, скоро наступит мой день…

За окном то ли град летает,

То ли стрелы собрались в тень.

Я черчу на полу молитву,

Утром с тьмою воюет свет,

Словно воин на славну битву

Выступает в былинах лет

Против полчищ монголо-татар.

За окном то ли в рог трубят,

То ли где-то случился пожар,

И сирены машин вопят.

Существуем под сонм мелодий,

Только разум пускает в тираж

Не пленительный звук рапсодий –

Похоронный печальный марш.

Скрипнет древо от ветра песен

И смолу, словно слезы льёт.

Я сегодня ни хмур, ни весел,

Мысли болью бросают в пот.

Век гуманности

О, век гуманности, сверх меры ты истёк

Кровавыми следами от побоев.

Мы ждём, но что? Видение? Свисток?

В знаменьях предначертанных героев?

Поёт теперь луна, и солнце ждёт.

Во тьме ль всегда безумия творятся?

О, вы, кто думал, Бог вас не найдёт

В ночной пурге средь злата и фаянса,

Не за богатства страх держите ныне,

Ведь в бронзовой ореха скорлупе

Гниёт среди притворства и гордыни

Запревший мякиш в вязкой похвальбе…

Этим тёмным февральским днём…

Этим тёмным февральским днём

Я приду, а потом исчезну,

И в отчаянном сердце твоём,

Может быть, поутру воскресну.

Прежде ваш, а теперь ничейный,

На прощанье жмёт руку крепко

Идиот, гражданин идейный,

Человек….человек-однодневка…

Но не верю, что может поэт,

Как твердят мне несносные лица,

За тяжёлую выслугу лет

Лишь в могиле любви добиться.

Я не верю! не верю! не верю!

Хоть отправьте меня на Юпитер!

Хоть за мрачной чугунной дверью

На замок и на цепь посадите!

Этим тёмным февральским днём,

В хлад крещенский и снежную бурю,

Светлым садом в раю пленён,

Тёплым ветром тебя обдую,

Обещая, что лучше точно

Скоро жизнь для тебя начнётся,

На ногах ты уж встанешь прочно.

Путь тебе освещаю солнцем

Между сопок и гор скалистых,

Виноградною кистью терпкой,

Пузырьков этих вин игристых.

На прощанье жму руку крепко…

Упавшие деревья

В саду лежат упавшие деревья

С осенней разрушающей поры,

Не знавшие блаженства потепленья,

От центра умертвившись до коры.

В траве с утра замёрзшие плоды,

Во льду блистают лучики светила,

Во тьме хладеют капельки воды,

Во мне погасла и явилась сила.

Душе и сердцу — счастья и печали.

В саду лежат остатки лучших дней.

На плитке холода нарисовали

Следы ушедшей юности моей.

Заварка и вода

Твой взгляд всё больше прежнего отчаян,

Ты ждёшь чего-то, смотришь в никуда.

Садись за стол, попьём сегодня чая!

Что нужно нам? Заварка и вода!

Садись за стол. Давай заплатишь ты?

Не вынимай бумажник, я шучу.

Чтоб отдохнуть от этой суеты,

За посиделки сам я заплачу.

Как день прошёл? Что нового? Как сам?

Стряслось ли что, раз ты вот так растерян?

Опять молчишь, как чёртов партизан!

Хотя, так даже лучше, я уверен.

Погода — дрянь, противнейшая морось,

Такая чепуха, хоть в гроб ложись.

Давай-ка расскажу я лучше новость,

Немного про свою простую жизнь.

Сегодня у меня к раздумьям тяга.

Что нужно нам для счастья, капитал?

Но где тогда тот богатейший скряга,

Который в тихом счастье умирал?

Чего мы ищем? Славы и печали?

Нам первого достать не удалось,

Второго же по горло нахватали,

Пока любовь искали, словно кость.

Расслабься, друг. Чего ещё желать?

Ты по годам здоров и коренаст,

В твоей походке мужество и стать,

А мне никто и руку не подаст.

Взгляни в окно: лишь морось и ненастье,

Но разве морось не была всегда?

А для обыкновеннейшего счастья

Что нужно нам? Заварка и вода!

Рождество

Стеклянным снегом обрамилось Рождество,

И я воскрес! И во груди и сердце бьётся,

И вместе с тем внутри явилось божество,

И в темный день я жду её скорей, чем солнце.

В краях степных внезапно оттепель вернулась,

И так звенит в ручьях холодная капель,

И от рождественского снега разогнулась

Лесов величественных ель.

Ведь я сначала был лишь смертию объят,

И денно-нощно я лежал тогда могилой,

Теперь меня единолично вдохновят

Объятья милой.

И для меня отныне самый яркий сон –

Сердец влюбленных бьенье в унисон…

Лист

Когда срывался с древа лист, смеялись тени,

И падал в бездну оный, вырванный из жил.

И где-то там, в печальной лужи отраженье,

Он видел век, который, видимо, изжил.

Когда срывался с древа лист, кричали птицы,

И чёрный ворон вихри вил своим крылом.

Ах, если б мог тот лист весною возродиться,

А не томиться в муках смерти под окном.

Когда срывался с древа лист, собака выла

И так скулила, будто день её настал,

И лист упал, и этот лист пронзили вилы,

И отнесли его догнить на сеновал.

Когда срывался с древа лист, погасло солнце,

И не согрело его тело на земле.

И только лист упал на плитку у колодца,

Его приклеило к соломенной метле.

Когда срывался с древа лист, катились слёзы

Из глаз поэта, что на дерево смотрел.

О том, как лист упал, сказать он мог и прозой,

Но и поэтом быть тогда бы он не смел.

Когда срывался с древа лист, и жизнь застыла,

И лишь поэт писал в истрёпанный дневник,

Искал листок, как человек, свою могилу,

И как же жить ему хотелось в этот миг!..

Я помню с трепетом тот день…

Я помню с трепетом тот день:

Был мир красив, царила тишина.

Я помню ветви, что бросали тень,

И слышал я как, как пела песнь весна.

Как в зеркале чистейшем, знаю я,

В подарок что поднесено судьбою,

Все качества увидел у тебя

И любоваться так хотел тобою.

Ты — кладезь знаний, путеводная звезда.

О мир, мне испытанья уготовь!

И коль умру, так будет Бог — судья:

Любил тебя я за твою любовь.

Я брёл сквозь сонные луга…

Я брёл сквозь сонные луга:

Туманов край, крутые дебри,

Где дикий Пан, лесов слуга,

Скитальцев вёл сквозь злые черни.

Так брёл и брёл, и жаркий пыл

Свой утолить никак не мог.

Глазами зряч, но всё же был

Я сердцем слеп. Коварный рок

Меня лишь в этом убедил!

Я думал, что душа слепа,

Но пусть же знают иноверцы,

Что пробудила ото сна

Меня любовь другого сердца.

Отныне с ней я навсегда…

Хрусталь

Хрустальный я отдал тебе стакан,

Но он упал. Упал печально на пол.

И чтоб его тоскою не заляпал

Весь мир, его я спас тогда от ран.

На первый взгляд, он кажется пустым.

И только время первый взгляд исправит.

Наполненный терпением святым,

Он нам блаженство от покоя дарит.

Теперь и я стакан сей уроню,

Поскольку сам упал сейчас я наземь.

Храни его, как я его храню,

И не роняй в коварной смуты вязи…

Без ласки, что без крова

Иду к тебе без ласки, что без крова.

Мосты кругом и улицы во тьме.

И взор мой в небо устремлён сурово.

Последний взгляд очей твоих в уме.

Хочу порой на месте провалиться,

Когда во мгле околиц я один…

Я на земле, но для меня ты птица.

Души прекрасный пыл неукротим.

Когда смеюсь, на небосводе много

Смиренных звёзд, танцующих в ночи.

Сегодня несравненно одиноко:

Одна луна, тусклее что свечи.

Иду к тебе без ласки, что без крова…

В уме моём один сейчас вопрос:

Когда услышу и узнаю снова

Твой смех и аромат твоих волос?

Туманна ночь, и ветер слаб…

Туманна ночь, и ветер слаб,

И в небе влажном свет озяб.

Земли прекрасный сателлит

Заснул во мгле и крепко спит.

Сомкни глаза, ведь сладкий сон

Пришел к тебе, любовь, лишь он,

Чрез мрак, полей уснувших тишь,

Спросить тебя: «О чём молчишь?

И что в прекрасну ночь не спишь,

Очей моих услада?»

Раскрыл глаза лишь с тем бы я,

Чтоб пред собой узреть тебя.

Но ты одна и я один…

И мы с тобой сквозь мрак твердим:

«Лишь ты — любовь моя…»

Я видел сон в младенчестве беспечном…

Я видел сон в младенчестве беспечном:

Смиренная царила тишина.

И на меня взирал Господь Предвечный.

Струились волнами сребристы облака.

Три ангела парили над главой,

Играя лютнями, воззрившись с высока.

И всё, что скрыто дымкою седой,

Светлее стало чаши молока.

В моей груди, в душе и в сердце свет –

Любовь отца и матери моей.

Господь сказал, что чище чувства нет:

«Любовь, мой сын, и до заката дней –

Маяк души твоей бессмертной.

И на краю Земли люби родных.

И если ты один среди толпы несметной,

Не преклони главы пред силой злых.

Снеси все беды, будь силен душою.

Не позабудь добро и ждать умей.

Не ставь вопрос ребром и будь собою,

И почитай сердечно всех своих друзей».

С тех пор, мой друг, минуло много лет,

И позабыть уже не в силах я

Тот чистый, божий, райский свет

И глубину мирского бытия

За всё упрекаю себя

По городу еду ночному.

Повсюду родные места.

И каждому дому из ста,

Из тысячи — рад я любому.

Из окон маршрутки уставшей

Исходит желтеющий свет.

И, кажется, попросту нет

Дороги, её не знавшей.

Бледнеет искристый туман,

Холодной луною согретый,

Доселе поэтом воспетый,

Скрывая жесткий обман.

За дымкой седою сияет

Полночный, прекраснейший град.

В немыслимой тьме мириад

Светил в эту ночь утопает.

Зачем ты себя обманул?

Иль выхода более нет?

Декады последних лет

Ты много к себе притянул:

Церквей купола, витражи,

Извилины улиц кривые,

Кафе и билборды цветные.

Но ты утопаешь во лжи…

Седой пеленой укрывает

Тебя человеческий смрад:

Один лицемером быть рад,

Другой за гроши убивает.

Но вовсе виню не тебя.

Не время виню, не природу,

Не мир, не страну и не моду.

За всё упрекаю себя…

Восточный ветер

Услышал ветер я, что дул с Востока,

И сразу вспомнил вдруг родимый край.

Но не дойти туда, ведь он далёко,

Так дуй же, ветер-друг, не преставай!

Как шаловливый сын, как блудный странник,

Тебя я ждал сейчас, и ты пришёл!

Я помню детство, друг, и кнут, и пряник…

Но ты скажи мне, как меня нашёл?

Иль дуешь рядом ты, чтоб грусть навеять?

Подумал ревностно, что я забыл?

Что я сижу, как трус, благоговея,

Забыв, откуда ты, мой друг, прибыл?..

Обычным днём сижу я на скамье…

Обычным днём сижу я на скамье.

Прекрасный день. Бесспорно, лучший день.

Я в том углу, где солнца нет — лишь тень;

И ветер сильный дует в спину мне.

И как тогда, на дальнем бреге я –

Ближний брег мой для души далёко,

Как будто где-то утонул глубоко

Последний мой оплот — судьба моя.

Как пенится грядущая волна.

За ней грядет ещё, ещё и снова…

Так с уст слетит одно иль боле слово,

Дойдёт ли то потом до сердца дна?

И бьёт чрез край, вода за борт зальется.

А в небо зришь — ни капли нет, ни града.

Но разве для воды живёт преграда?

И всё сидишь, и ждешь, и жаждешь солнца.

Угрюмый ветер сквозь тебя пройдёт.

Ах, ветер, друг! Возьми меня с собой.

Готов пройти сквозь ливень я любой…

Верни туда, где жил из года в год.

И здесь, муссон, где я, скамья и тень,

Ты преврати меня с душою в прах.

Развей меня на глиняных брегах,

Чтоб волны омывали каждый день.

Ночной мой храм, прибежище, святилище…

Ночной мой храм, прибежище, святилище,

Полнощная мечтаний цитадель,

Души моей последнее вместилище,

Которую с утра тревожит трель.

Она сама, бывает, понемногу

В открытую мою заходит дверь.

Любой бы тут уже поверил в Бога,

А я внутри лишь чахну, верь не верь.

Во сне моём, как ночь, полно метафор:

На камень расколовшийся мудрец;

Сочится кровь из тел побитых амфор;

Во тьме слегка светящейся ларец.

Роятся в голове следы сомнений…

Я глуп? Я трезв? Я…пьян? Сплошной протест.

Но образ отгремевших сновидений,

Как волк овцу, всегда мой разум ест.

Сегодня я один, и в доме пусто,

Лишь ветер из окна ко мне стремится,

Раскачивая маленькую люстру;

И белоснежный тюль парит, как птица.

Бывает, что ко мне заходит друг,

И мы садимся в зале у камина,

Слова перебивают треск и стук

В огне горящей тёмной древесины.

Дымится чай, приятель в миг тревожный

Вопрос задаст: «Что нового? Как сам?»,

Ловя смешки мои и тик нервозный,

Сигару поднося к своим устам.

На лик усталый мой ложится свет

Свеченьем очага в единый путь.

«Хотел, мой друг, сказать тебе секрет…» –

Но вновь шепчу, как раньше, — «А, забудь…»

Всё чаще чудные просторы…

Всё чаще чудные просторы

Дальневосточной стороны,

Ввиду характера простого,

Дыханьем лёгким, но суровым,

От снов моих удалены.

Они в тени, в оврагах грязных,

В своих причудливых чертах,

Повадках строгих, но отвязных,

В глуши лесной и пенье птах,

Поднялись вновь в моих глазах.

Зовут меня места глухие,

Маня приморской красотой,

Своею жизнью непростой,

В пургу снегов и рок стихии,

Ведя на гибель за собой.

Но я, поэт, судьбы приняв

Сиюминутное посланье,

Свой дом покинув в упованье

На закулисья громких слав,

Кубанский принял вдруг устав.

Да, выбор сей меня волнует!

Как в пелене багряных вод,

По ком муссон холодный дует,

Куда Амур-река идёт,

Меня сомнение грызёт.

Но ты, прекрасная любовь,

Морей синеющих краса,

Моим терзаньям уготовь

Изгиб судьбы прекрасный вновь,

Как океанская коса.

И я клянусь, и на коленях

Тебя о здравии молю

Твоих детей, в туманных тенях

Стоящих ныне на краю,

Вошедших в молодость свою.

Но память прошлого чиста.

Меня, как знаешь, вспоминай,

С любою стороны моста.

Прости меня, навек прощай,

Амур-отец, родимый край!..

Проза

«Но сердце благороднее головы…» — размышления о творчестве В. И. Лихоносова

«…есть много в коренной природе нашей, нами позабытой, близкого закону Христа…»

Н.В. Гоголь

Воистину, русская душа — это дебри, разобраться в которых бывает не то что трудно — подчас практически невозможно. И мы то и дело, находя в книге или песне какой-то неведомый лирический отзвук, мотив, близкий самому биению нашего сердца, не в силах осознать, что роднит далекого автора и всех нас.

Вот и теперь, погружаясь с каждым днем всё глубже в творчество Виктора Ивановича Лихоносова, я чувствую, насколько сильно откликаются его слова в моей душе. Да-да! Именно чувствую. А понимаю ли?.. Но с чего мы вообще решили, что можно осмыслить чувственное? Ведь это и есть наша главная ошибка при изучении всякого русского, близкого именно душе, слова! И вспомните прежде всего, насколько губительно может быть познание для нас, потому что «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»¹. И насколько целительным бывает обыкновенное счастье. Счастье жить, находиться в одном шаге от будущего и прошлого. Или просто читать строки классика и видеть в каждом предложении не «лирического героя», загнанного в рамки чьего-то понимания, а самого себя. И спрашивать потом друзей, родных: «А чувствовал ли ты то же самое?..» И получать в ответ не порицание, допустим, а простодушное согласие! Послушайте, ведь об этом писал Лихоносов в «Осени…»: «…что же одиноко порою становится после снов? Не оттого ли, что то и дело слышишь укоры умного нашего современника, который все-все на свете знает, только благоговеть не умеет?..» ² И будто бы по этой же причине мне самому, как сказал однажды Виктор Иванович, становится «неловко на улице литературы».

Неужели кто-то из нас стыдится теперь проживать, а не осмыслять? Быть, в конце концов, ребенком. Тем самым ребенком, о котором так проникновенно писал Виктор Иванович в своих произведениях. Вспоминать «свою жизнь, стихи, давние и новые, в которых много искренних, но бесполезных слез», ожидать развязки человеческого существования, где сама жизнь не жизнь, и смерть совсем не смерть, а уже что-то более сакральное, не материалистичное. Считать всем сердцем, что люди прошлого не просто легли в землю, а растворены во времени и в самом воздухе, в том предзакатном ветре, что дует на берег Тамани. Они есть дух наш. Это вечная связь поколений, которую ощущал классик, а теперь проникается ей каждый, кто берет в руки сборник «Тут и поклонился», и бережливо не читает, нет! проживает каждую строчку! Это чувственная причастность к самой сути нашего бытия. Здесь разум отходит на периферию. Оттого и совершенно по-детски трогательно воспринимаются многие строки Лихоносова. Ведь именно ребёнок — дитя, не успевшее вкусить людских страстей — познает мир через чувства, а не разум. И это позволяет ему стать полноценным человеком со своими мыслями, переживаниями.

А нужно ли стыдиться всего «колыбельного» в нашей душе, всякой истинно русской, «памятливой» мысли, тяжким грузом упавшей на сердце? Ведь это вздор! Особенно сейчас, когда по всему миру десятками тысяч можно найти людей в каждой стране, яростно ненавидящих всякое русское слово. Да ведь даже у нас есть откровенные русофобы, предатели. И, кажется, были практически всегда. Разве не эти люди призывают к расколу среди нас, пока настоящие сыны Отчизны берегут родное слово, древнее слово? Ведь только русский по духу человек поймет, что объединяет его с Россией. Почувствует, что подарком судьбы для него стало рождение и бытие здесь, возможность разделить со страной счастье и тяготы, не отринуть всего необъяснимо близкого сердцу, как делают сейчас порой. Об этом писал Виктор Иванович: «Ну почему мы могли забывать детство родины, не жить ее легендами, сказками, поучениями, как, например, греки и римляне живут своими?..»³ Неужели дошли мы до того, чтобы стесняться всего близкого сердцу от рождения?

Быть может, если бы мы все умели так чувствовать, так любить родной уголок, то не произошло бы всех исторических бурь, негодований. И, быть может, не задавался бы русский писатель такими тяжелыми вопросами, не приходилось бы ему призывать соотечественников к гордости за Отчизну. Но всё-таки такой исход неизбежен, ведь писал же Лихоносов: «Можно только почувствовать, объяснить не в силах…» Чувственное, в отличие от рационального, не может дать ответы на все возникающие у нас вопросы. Но только чувственное может подарить человеку Веру. Чтобы и сквозь века пронести наши мысли, плачи, хожения, песни. А потому и далекий потомок, с такой же русскою душой, надеюсь, скажет: «Зачем же стыдиться, друзья?! Ведь всё это наше, всё это мы!» И не будет больше ни он, ни кто другой стесняться вопрошать и плакать, скрывать свои переживания о будущем и настоящем Родины. Вот что чувствуется прежде всего, когда читаешь творчество Лихоносова.

Не возникает какой-то «канцелярской», «казённой» мысли, не хочется разбирать произведение с точки зрения структуры или каких-то иных, совершенно формальных признаков. Читаю, например, вот эти строки из «Люблю тебя светло»: «Родина, студеная чалдонская земля моя, зачем покинул я тебя?..» — и что-то пробирает меня до глубины души. Сразу вспоминается Дальний Восток, те снежные в буранах места, родное гнездышко, откуда повелось моё время. Или читаю в «Осени в Тамани» эти строки: «Кое-где церквушка грустит, одинока-одинока, и жалко ее, как человека…» — и думаю: «Всё это было, было!» И сам я часто хожу, сокрушаюсь, чувствую. Ведь всё это на ладони, это народный эпос, в котором чуждые русской культуры люди никогда участвовать не станут. А Виктор Иванович мог, и с какой силой! И в принципе становится ясно, какими бесполезными перед такой величины писателями, настоящими лириками, становятся все эти даты, цифры, привязки ко времени. Читаешь и думаешь: «Вот здесь глубина! Вот это вечное, которое могло бы быть сказано в любой день, любой год, потому что относится ко всем нам в целом, к человеку русскому по духу, сквозь века!»

Да только теперь вопрос должен возникнуть: а достойны ли? А сохраним ли мы — весь народ наш — память о Лихоносове так, как берёг он свою о каждом живом или навсегда ушедшем человеке? Вот что действительно страшно — позабыть! Будет ли кто-то за пределами Кубани, например, так же читать, так же чувствовать, как чувствовал за всех нас сразу Виктор Иванович? Ведь это он сказал: «Читаешь книги и видишь, как упорно ищут то, что исчезло, пропало, зарылось. Но рядом, в свои дни, окутывается тайной чья-то судьба, на глазах превращается в тайну лишь потому, что никому до нее сейчас нет дела, а потом родится какой-то Петька и будет искать и кусать локти. Где-то по всей нашей огромной земле живут люди, и о многих не знают, как они богаты опытом, судьбой, некоторые ждут, кому бы выговорить свою отстоявшуюся правду, познание своего единственного времени, своего часа на земле, но умирают — и ни строчки, ни слова от них не достается…» Ведь это он, как настоящий летописец русской истории, заботился о памяти поколений. О всяком известном или неизвестном нашем соотечественнике. И не было стыдно тогда за всю присущую русской душе сентиментальность, как происходит нынче в кругах либеральных. Потому что сердце, как сказал писатель, «благороднее головы» ⁴.

И это, думается, одна из причин, по которой наши и зарубежные постмодернисты, различные «пустотники», будут всегда чужими для русской культуры. Ведь всё это мысли материалистические, взращенные на почве идеологии потребления. В них нет ни капли той христианской человечности, сопереживания всякому сущему на этой земле. Лихоносов же в своем творчестве открылся передо мной, как человек живой, человек чувств и терзаний, размышлений и переживаний о прошлом, настоящем и будущем России. Для него все ушедшие безвременно люди будто бы и не умерли даже, а просто уснули, растворились здесь, среди нас. Так и он для меня в этом летописном «рукопожатии» поколений остался живым.

Письмо европейским либералам

Мы пишем сегодня вам, отцам европейской демократии и вашим сынам. И, используя слово «мы», каждый из нас подразумевает слово «варвары». Те самые дикари, зажатые в тиски между Европой и Азией. Племя, раздираемое коррупцией, беззаконием и безвылазной нищетой. А низость нашего ума соответствует лишь глубочайшей точке в океане.

Мы ничтожны. Каждый из нас — холоп вашего неолиберального режима. А кто не холоп, тот паж, но не более. Ведь доверить нам что-то большее, чем работу уборщика, мелкого клерка или подмастерья, нельзя ввиду нашей убогости. Именно в силу тотальной бездарности и тупости мы из века в век не можем покориться вам. Хотя видим, что дело это простое. Поступали так до нас Польша, Финляндия, Швеция и многие другие. Ныне так склонила голову и способная ваша ученица Украина. А мы пока не в силах. И в том числе поэтому чувствуем свою вину.

Но не волнуйтесь. Ведь земли наши — это задний двор вашего особняка, сырьевая база, а наши нефть и газ — это ваши ресурсы. Ужасным спрутом тянутся жилы труб из России в ваш высочайшего лоска дом.

Мы живем для вас. Мы не способны делать что-то самостоятельно. Нам необходим куратор. Кто-нибудь выше нас, кто стал на земле выше Бога. Ведь мы варвары и знаем, что наши алтари, конечно, ниже алтарей церкви католической.

Более того, нам как воздух необходима ваша идея вечного богатства и ненасытного потребления. И пусть заработанные кровью и потом наши дикарские деньги постоянно и навсегда уходят за рубеж, мы крайне рады быть вашими униженными компаньонами. Мы готовы срубить свои леса в угоду вам, залить Байкал ядами, отдать за бесценок все свои ресурсы, чтобы никто, кроме вас, не имел выгоды от наших природных благ. Все ценное в России надо отдать Европе. А дети наши пусть будут зомбированы вашей игровой, музыкальной и киноиндустрией, отравлены фастфудом и превращены в бесполых существ без рода и племени. И пусть они яро ненавидят всё, что связано с грязной, немытой, нищей Россией.

Наших классиков можно и даже нужно отменить, можно и нужно бросить в урну истории. Памятники наши можно снести, изуродовать, облить грязью. Русские же посольства — эти маленькие островки варварской идеологии в море европейской толерантности — можно крушить, въезжать в них хоть на танке, размахивая флагом Евросоюза. Ведь так поступают истинные представители культурного и образованного Запада. Вы можете, о высочайшие господа, плясать на могилах наших безымянных солдат, проливших реки своей крови, чтобы защитить мир от нацизма.

А что до дней сегодняшних — каемся. Мы вероломно подкрались к границам НАТО. А потом столь же вероломно и зверски напали на Украину. Но сделали мы это лишь из-за своей врождённой, отвратительной, жуткой агрессии, захватнических идей своих, вшитых нам в подкорку.

Вы должны знать, что ваше тяготение к фашизму — это нормально, потому как наше мнение ничего не значит. Орудия ваши уже у наших границ. Часть своего вооружения вы уже благосклонно испытали на наших славянах-соплеменниках в Сербии. Но всё это в угоду гуманизма, ведь ваши благородные европейские жизни выше дикарских наших (славянских) — малоросских, белорусских, великорусских. Вы можете спокойно создавать и испытывать биологическое и химическое оружие у нас под боком, ведь в этом нет ничего зазорного. Мы знаем, что вы желаете нас истребить. Не смущайтесь — действуйте. Ведь мы рождены для смерти, а вы — для жизни.

И да, мы искренне рады видеть пляшущих под окнами женщин и мужчин с радужными плакатами. И пускай мы, по варварскому своему скудоумию, не можем различить этих людей по половому признаку. Главное, чтобы они просвещали наших детей, заманивали молодежь в свои сети, которые вы благословили высочайшей волей. И нам жаль, что мы не можем сосчитать всех гендеров, придуманных вами, ведь мы просто не умеем считать.

Мы рады, что наши политики готовы в любой момент спрыгнуть с грязной повозки России и пересесть в чистый салон европейского автомобиля или самолета. Мы рады, что вы такие возвышенно-прекрасные, честные, великие, а мы отвратительно-уродливые и подлые. Мы все, конечно, должны покорно извиниться перед вами за нашу низость. Право, мы могли бы еще долго просить прощения за все наши грехи, но это может слишком затянуться. Ведь все знают, как дорого ваше время, о господа либералы. А потому простите нас и за это вздорное длинное письмецо. Нижайше кланяемся!

P.S.

Такие ведь удобные слова вы хотели бы услышать от нас?

Включайте все ваши гаджеты и слушайте внимательно нас, варваров и дикарей.

Знайте же, что всё вышеперечисленное нам противно и ненавистно. Да, среди нас есть откровенные идиоты и предатели, евролизоблюды и просто подлецы, всегда готовые взять ваши 30 сребреников. Но здравомыслящих людей больше, как и людей честных, ответственных и образованных. И среди нас, мы уверены, действительно умных, сильных и волевых граждан не меньше, чем среди вас.

Знайте, что мы не забудем унижений. Не забудем о гибели невинных людей от рук неонацистов. Не забудем об украденных вами у стариков и детей средствах. Не забудем о том, как вы расчленили нашу землю, как глумились и продолжаете глумиться над ней.

Земля же русская — абсолютное наше богатство, потому как дана нам от Бога. И вполне ясно каждому из нас, почему вы так боитесь невинных латинских букв V и Z, символов новой эпохи, нового этапа противостояния России и Запада. С помощью этих букв в нашем сознании уже сложилась фраза: «Мы идём Zа Vами, взрастители неонацизма, потворщики чёрного солнца и коричневой чумы». Вы можете прятаться за спинами других людей, воевать чужими руками, вложив в них своё оружие. Но знайте, что кара будет неизбежна.

Мы идём.

Мне оба глаза долой, чтоб сегодняшнее не видать…

События, происходящие в мире на данный момент — это патология. Но они вскрыли «гнойники» общества, показали истинную суть людей, окружающих нас. И слово Человек в данной ситуации определяющее. Именно мы созидаем ту реальность, в которой находимся. Касается это и, например, поэзии.

Стоит начать с того, что я причастен к этому ремеслу. И написать эту статью меня побудили слова некоторых людей, кто так или иначе слышал мои стихотворения. Последними же из них были (далее не дословно. — прим. Д.Д.): «…меня волнует, что ты в последнее время пишешь о политике. Но это так, мнение со стороны…» И в этот момент меня распирало два чувства. Первое — показалось сначала, что это комплимент. Потому что никто из моего поэтического окружения не пишет не то что о политике, а о социальной составляющей жизни в целом. Второе — резонное недоумение. Спрашивается, почему же автору нельзя иметь своё мнение насчет происходящего, собственных мыслей? Неужели нужно замкнуться, и если говорить, то о себе любимом? Но это ведь один из смертных грехов, вообще-то. По большей части — сотрясение воздуха. А за всякое слово праздное мы дадим отчет в день суда⁵. С таких рассуждений и стоит начать поиск истины в вопросе «нужна ли в поэзии политика?».

Вести обоснование следовало бы с того, что «политикой» в лирических произведениях, с точки зрения национальной идеи, считается отражение судьбы Отчизны и её места в этом мире. Что же это, если не высшее призвание? Недаром в «Выбранных местах из переписки с друзьями», в главе под названием «О лиризме наших поэтов» Гоголь говорит следующее: «…Только холодные сердцем попрекнут Державина за излишние похвалы Екатерине; но кто сердцем не камень, тот не прочтет без умиленья тех замечательных строф…»⁶ Но прежде всего классик говорит о том, что поэт у нас — это «духовидец» (пророк — прим. Д.Д.), оттого что Россия среди всех держав ближе всего к Богу. В нашем же случае стремление автора разглядеть судьбу Родины в тумане войны есть и пророчество, и проявление духовного единения со страной. «…И этого не может быть у поэтов, других наций, как бы ни сильно они любили свою отчизну и как бы ни жарко умели выражать такую любовь свою…» — пишет там же Гоголь.

Сразу же на ум приходят строчки из стихотворения Евтушенко «Поэт в России больше, чем поэт». И критерий «духа гражданства» действительно важен при определении нравственных императивов любого автора. Именно поэтому стоит упомянуть заявление СекретариатаСоюза писателей России от 22 февраля 2022 года. В нем вполне логично прозвучали следующие слова: «Время вправе требовать от деятелей литературы и искусства выражения своего отношения к сложившейся ситуации». И тут же, поддерживая эту мысль, хочется спросить всех деловитых псевдопоэтов, которые решили просто отсидеться, продолжая находиться на двух стульях сразу: «Неужели на чаше весов слава перевесила совесть?» А ведь именно из-за вашего нежелания потерять часть аудитории вы делаете вид, что ничего не происходит. Но не волнуйтесь, время расставит всё по своим местам. Не зря в том же заявлении СПР следует далее: «Видим: общество деструктурировано. Одни побежали на улицы размахивать флагами и транспарантами, другие затаились…» И да, какая-то часть «творческой интеллигенции», занимающейся в основном пьянством и поиском смысла жизни, затаилась. Они стали теми, кого называют «другие». И это, скажем прямо, не делает им чести. Ведь пока эти люди притворно молчат, ещё одни будут писать свой «Остров Змеиный»⁷. И какая-то часть населения, а такие у нас есть, обязательно проникнется русофобией автора, его ненавистью к России. Но прежде всего нужно понимать, что Отчизна — слово для каждого российского патриота Святое. И снова нельзя пройти стороной слова Гоголя: «…Беда, если о предметах святых и возвышенных станет раздаваться гнилое слово…»⁸ А к большому сожалению, эта беда уже свершилась. Да, с немого одобрения творятся самые страшные бесчинства.

Из жизни хочется привести пример, как после одного из последних моих выступлений мне написал человек, причастный к проведению мероприятия. Далее приведу его слова точно по смыслу: «Ко мне сегодня подходило множество человек. И все спрашивали меня, не случилось ли у тебя ничего. Им не понравилось, что ты читал про политику…» И хочется отметить, что из произведений с сугубо гражданской тематикой у меня в тот вечер было где-то от силы два стихотворения. Что ж, это действительно кого-то задело. Видимо, стоило, как и остальные в тот день, читать стихотворения главным образом о себе. И это даже не преувеличение. В тот раз я пришел вместе со своим другом. Перед началом всего действа я попросил его установить условный «счетчик» — начать загибать пальцы на все стихи, которые так или иначе будут начинаться со слов «Я» или «Мне». И знаете что? У него не хватило пальцев. И не хватило, даже если бы он начал делать это при помощи ног. И это то, о чем я уже говорил. Да, один из семи смертных грехов — гордыня. Чтецы почему-то возомнили себя просветленными, теми, кому уже настолько известна духовная ткань мира, что единственное, о чем осталось писать — это они сами. И эти акты самоудовлетворения на сцене продолжались бы и дальше, если бы не «тот поэт, который читал про политику». Но, если вчитаться вдруг в слова, то окажется, что это вовсе не «политота» (привожу слова «интеллигентов» — прим. Д.Д.), а просто социальная тематика. Станется вдруг, что написано там про людей вокруг, а не про инфернальные сюжеты о человеке, который напился и гулял пьяным по Краснодару. Кстати, последнее — тематика, отнюдь не возбраняющаяся нынче. Ведь произведение о превращении автора в «материальную скотину» под соусом того, что это «панк» — это теперь норма и вполне востребовано. Конечно, на их фоне кто-либо ещё кажется белой вороной, скажем честно. И в противовес вспоминаются слова Гоголя из «Выбранных мест…», главы пятой: «…Чтенье наших поэтов может принести много публичного добра. У них есть много прекрасного, которое не только совсем позабыто, но даже оклеветано, очернено, представлено публике в каком-то низком смысле…»⁹. Наши же некоторые поэты сами себя оклеветали, а аудитория их и в самом деле публика. Только что вышедшая из статьи Константина Аксакова «Опыт синонимов…» ¹⁰. Идеи этих людей искажены.

Но такие случаи лишь доказывают, что поэзия нуждается в осмыслении исторических событий, которые свершаются на наших глазах. При всём этом рассмотрение их должно происходить с точки зрения национальной идеи, а не навязанной нам Западом идеологии потребления, идеи либеральной. Именно так. Не «стрелять в спину армии и Отечеству» своими произведениями, несущими в общество лишь разлад, истерию и упаднические настроения.

И тут же хочется привести в пример настоящих Поэтов, которые никогда не стыдились быть частью своей Родины. Находиться с ней рядом духовно. Так, например, писал о (прости, Господи) «политоте» Пушкин в своём стихотворении «Клеветникам России». Отличился этим Лермонтов в известном всем, хочется верить, «Бородино». Не остался в стороне и Тютчев, вспомните хотя бы «Напрасный труд». А также Ломоносов и его слова о «росской победе» в «Оде на взятие Хотина». Есенин писал о нашей внутренней политике в 1919 году в поэме «Кобыльи корабли»: «Веслами отрубленных рук// Вы гребетесь в страну грядущего». И так далее. Никого из этих поэтов наши современники не порицают за их «излишнюю политичность». Напротив. Спросишь их, так каждый из авторов прошлого для них кумир. Только вот не понятно, если вы вдруг так боритесь за чистоту стиха от духа гражданственности, чего вы все свои сборники с классиками еще не повыкидывали? Наверное, не читали еще, как это часто у нас бывает. Или читали только начало и конец? Впрочем, это ведь не мешает вам, господа «поэты», писать свои произведения. В традициях постмодернизма сейчас принято лепить невероятное стихотворное месиво из всего, что было под рукой: начиная от последнего фильма «Терминатор», заканчивая клипами тик-токеров. Да, такое сейчас называют стихами.

Можно привести один из неприятных примеров того, как может выглядеть автор без адекватных ценностных императивов. Это было на одном из выступлений в начале этого года. Своего рода поэтический капустник. Суть процесса состояла в том, что на сцену по очереди выходили выступающие и читали по три своих произведения. В тот день я опоздал, поэтому все места были заняты. И мне пришлось встать в самом конце. Возле меня весь поэтический вечер сидел один из участников действа. К тому моменту он был уже изрядно пьян. На каждого выходящего на сцену он еле слышно обращал всю известную ему инвективную лексику. Было и «идиот», и «придурок», и «ничтожество». Когда же очередь дошла до него, он поднялся на сцену. И, раскачиваясь, как маятник, пробубнил два своих стихотворения. Было и третье «нечто», но разве можно назвать лирическим произведением повторение одного и того же матерного слова раз за разом? После всего он с видом победителя спустился и ушел из заведения. Зачем же повёлся этот рассказ? Иллюстрация под названием «человек, возомнивший себя поэтом» почти хрестоматийного уровня. Такие люди, дай им гротескные усы, были бы точь-в-точь Тарас Шевченко. Они постоянно всем недовольны, агрессивны по отношению к другим, занимаются преимущественно прокрастинацией, но на удивление всегда находят деньги на алкоголь и сигареты. В тех стихах не было лиризма, свойственного авторам русским по духу. Человек этот не несет духовной ответственности за написанное. «…Слово гнило да не исходит из уст ваших! Если это следует применить ко всем нам без изъятия, то во сколько крат более оно должно быть применено к тем, у которых поприще — слово и которым определено говорить о прекрасном и возвышенном…» — совершенно справедливо говорил по этому поводу Гоголь. И, что самое интересное, упомянутому мною чтецу никто и слова не сказал. Это ведь не гражданская лирика.

Поэт же должен быть нравственным камертоном общества, духовным авторитетом. Потому что в начале было Слово. «…Ведь ты же почувствовал сам честность званья своего; ведь ты же умел предпочесть его другим, выгоднейшим должностям и сделал это не вследствие какой-нибудь фантазии, но потому, что в себе услышал на то призванье Божие…» — писал Гоголь. Именно так. Есть увлечение, а есть призвание. Есть стихотворная форма, а есть поэзия. Одно можно перевести в прозу, а другое непереводимо. Вот почему «Мёртвые души» Гоголя — это поэма. Есть «Я», а есть «Мы». Одно — нечто материалистическое, другое — от Бога. И наличие гражданственности — называйте его политикой, если угодно — не противоречит лиризму русской поэзии.

Закончить же рассуждения я хотел бы своим же стихотворением, да не усмотрит современник в этом ростки гордыни. Ибо я, как сказывалось в «Молении Даниила Заточника», «как трава чахлая, растущая под стеною, на которую ни солнце не сияет, ни дождь не дождит…»

Снова я вспомнил былое,

Прошлого благодать.

Мне оба глаза долой,

Чтоб сегодняшнее не видать.

Кажется, плачут горы,

Гаснут деревни огни.

Я закрываю шторы,

Чтоб не знать окаянные дни.

Снова иду на сцену,

Вновь я пускаюсь в пляс.

Море наносит пену

На мой замутнённый глаз.

И через призму застоя,

Дымчатый, сонный хрусталь,

Поднимаю бокал за былое,

За изведанную печаль!

Встреча в госпитале

Незадолго до своего небольшого летнего путешествия по Таманскому полуострову я встретился со своим другом детства. Признаться, всё, как мне казалось, шло к тому, что мы больше никогда вживую не свидимся и так и будем время от времени писать друг другу коротенькие письма с пожеланиями на дни рождения.

Но всё изменилось довольно внезапно. Это было, надо полагать, в середине мая. Тогда он написал мне: «…Я сейчас нахожусь в Краснодаре, в военном госпитале. Начальство говорит, скоро можно будет принимать гостей в палате…» И буквально через пару дней я уже шёл мимо сквера «Дружба» со сборником своих стихов в руках. «У меня всё есть, повидаться бы главное…» — так давеча отвечал мне Р. на мой вопрос, нужно ли ему что-то. И вот на улице Постовой я уже ожидал первой встречи с другом за… восемь-девять лет? Я уже даже и не помнил, сколько времени прошло — так давно это было. На посту мне ответили, что встреч сегодня не намечается, да и на ближайшие дни тоже. Рядом стояла чья-то встревоженная жена, звонила своему мужу — тоже военному, разумеется. Она была в ярости. Оказывается, ей тоже до этого говорили, что сегодня можно посетить близких. В общем, её можно было понять. Бог знает, чего натерпелась эта женщина за время ожидания мужа с войны. Получала ли она "похоронки" от украинских бандитов? Угрожал ли ей и её семье в письмах кто-то из неонацистов?.. Одно понятно точно — она с нетерпением ждала минуты долгожданной встречи с любимым мужем. И всё же «посещений сегодня не будет» — так нам сказали.

Я уже собирался уходить, как увидел в дверях поста Р. Он кричал мне, чтобы я вернулся. Из-за решётки проходной он печально сказал мне: «Ты прости меня, дружище, кто же знал, что так будет…» Я понимающе кивнул ему и передал сборник. Разочарованный, я шел обратно к Красной, чтобы оттуда отправиться на маршрутке домой. «А ведь совсем не изменился он…» — думал я про друга, — «Разве что, вырос сильно. Головы на две меня, наверное, выше».

Позже я получил от него сообщения. Он извинялся. Я пообещал ему приехать ещё раз, если будет возможность.

Наша встреча состоялась только в конце мая. Р. написал мне во время Лихоносовской конференции. Мы договорились о встрече через два часа. Помню, как во время дискуссионной части я буквально выпорхнул из аудитории. Меня тогда остановили прямо возле двери.

— Куда же вы, мы только хотели поговорить о вашей работе, — обратился ко мне Сергей Куняев.

— Простите меня, пожалуйста. Сейчас из госпиталя выписывают моего друга, он военный. Единственная возможность свидеться перед его отправкой обратно… — тревожно ответил я.

— Понимаю! Ни дай Бог никому!.. И все действительно всё понимали — совсем рядом оглушительно гремели сражения, борьба за право жить. А на войне смерть всегда рядом…

Приехал на Ставропольскую — запыхавшийся, раскрасневшийся от солнцепёка. Вышел на остановке «Университет» и побрёл к ближайшему перекрёстку. Там мы с Р. и встретились. Он был уже здоров. Я предложил ему пройти в ближайшее кафе. Там мы разговорились.

Чего только ни хочется спросить у человека, только прибывшего с фронта. Для меня мой друг был примером мужества в тот момент. Ему было столько же, сколько и мне, но я сидел в пыльном городе, защищал научную статью, а он — защищал Родину. В окопах ли, в БМП. Там он был стрелком боевой машины.

Он рассказал мне и о своём ранении — во время обстрела осколок прилетел ему в спину. И как в Севастополе лечили его, делали операцию в первый раз. Как грохотали корабельные орудия каждую ночь в порту. Всё это было для него совсем недавно, но, казалось, так душевно далëко. Он был слишком простым, как во времена нашего с ним детства. Никогда не унывал понапрасну. Вот и тогда, сидя там, в краснодарском кафе рядом со мной, он был предельно прост. Не было в его словах поддельного пафоса, канцеляризма. Обычный парень, такой же дальневосточник.

— Я служил на момент начала операции. У меня есть долг, присяга. Я поехал туда, потому что иначе не мог, — говорил он мне так же спокойно.

— А сейчас? Какие у тебя планы на жизнь? — восхищаясь, спрашивал я.

— Приеду к маме домой… Переучусь, стану учителем физкультуры…

Иногда на мои вопросы о положении дел "там" он отвечал: «Дружище, ты лучше расскажи мне о мирной жизни…» И я ему рассказывал.

Через пару часов, собравшись ехать до вокзала, мы пошли по Ставропольской в сторону Красной. Оказалось, что у друга моего есть пара дней отпускных. И я предложил ему:

— Слушай, Р., а давай ты у меня заночуешь эти несколько дней? Бог знает, будет ли ещё когда-то такой же случай.

— А давай!.. — согласился он.

И через пару часов мы уже сидели у меня на кухне. Я продолжал спрашивать, а он — рассказывать. Больше всего мне запомнилось вот что. Как-то раз, ближе к утру, после трёх часов обстрелов к их позициям подошла колонна украинских войск: два танка и пехота. Один их танк наши подорвали, другой подожгли. Человек сорок из украинского нацбатальона остались лежать там, в сырой земле. Почему же запомнился мне этот случай? Р. рассказывал это с такой отрешённостью, словно и не с ним всё это происходило, будто он герой книги. Те же чувства настигали меня, когда он рассказывал, что несколько раз мимо их боевой машины пролетали снаряды ПТУРов. Почему же так спокоен был он? Быть может, по-другому просто нельзя было. Для меня то, что он делал — святой долг. И горе мне, в то время занятому чём-то иным. Пускай и зовут это дело, писательство, операцией внутри страны, в тылу, почему-то мне так почти не казалось. Хотя, быть может, в этом и заключается вся суть долга? Это отрешённость, стремление делать что-то во благо Родины, не предавая своим деяниям хоть какой-то значимости. Ведь всегда есть что-то большее за тобой, а ты — всего лишь малая часть общей картины. Сначала семья, потом Отчизна, потом Бог. А ты для себя так и не можешь решить ничего. Ни почему ты, ни зачем ты. Оно тебе и не нужно. Это мелочность, материализм. Ты давно оставил их позади. Ради жизни. Вот, что я видел в друге. Это была тяга к жизни, к миру. Он ни о чем не жалел. И когда уезжал уже, ожидая такси до вокзала, сказал мне: «Вы живите здесь, чтобы у вас всё хорошо было…»

Запись, 1 мая 2020 года

Всё чаще мимо меня вереницей проходят воспоминания. Разные воспоминания. Добрые, тоскливые, блеклые, яркие. Но, что бы ни привиделось мне в полусонной дремоте, или в ясном рассудке, становится необъяснимо грустно.

1

Помню, последним моим выступлением в Рок баре на Красной был один из февральских вечеров. На улице стоял непривычный для Краснодара мороз. Прохожие ежились, кутались в шарфы и тёплые воротники.

В полседьмого я был уже там, сидел в самом конце зала. Немного припозднился в тот день, скажу честно. И вот начались выступления поэтов. Ярким фейерверком пролетали над залом слова выступающих. Я смиренно ждал своего выхода. И вот на сцену передо мной вышел мужчина. Он начал перечислять факты из своей жизни, изливать душу, говорить о наболевшем. Рассказал пару-тройку среднего пошива стихов. Но вот, что меня удивило: в конце своего выступления он сказал: «Скоро будет война…»

В тот же вечер я, возвращаясь домой, ехал в такси и долго думал над его словами. «Бред какой-то», — сетовал я, — «зачем пускать на сцену паникеров и истеричек?» А потом наступило 24 число. День, когда наш верховный главнокомандующий провозгласил начало СВО. И наш российский военный сапогом начал втаптывать коричневую чуму в грязь, давить её гусеницами, жечь порохом.

И до сих вспоминаю я тот февральский вечер…

2

На момент презентации моей «Чёрно-белой книги» у меня уже был в «багаже» сборник «Спичечные человечки». Во многом — провальный. Такой скудный, прискорбный опыт порождал во мне много сомнений, страха перед неудачей. Ведь я был совсем ещё незрелым поэтом. И это заставляло меня волноваться, судорожно готовиться ко дню презентации моего нового сборника. Час Икс постоянно откладывался из-за пандемии. Это очень сильно нагнетало обстановку. И вот этот долгожданный вечер наконец случился.

За окном кофейни на улице Гоголя жужжали, как трутни, трамваи. Я пытался собраться с мыслями.

Последние минуты перед выступлением. Половина минуты. Секунды. И я вышел на импровизированную сцену. Начал считать в уме людей, сидящих передо мной: один, два, три, четыре, пять, шесть… Шесть зрителей. Шесть человек, которые пришли этим пасмурным днём сюда.

Это было творческое поражение.

И можно было бы сломаться, сказать, мол, давайте посидим с вами, поговорим по-свойски. Но выступление шло полтора часа. Без поблажек. Такое, каким я его видел все эти долгих шесть месяцев. Так, как я и репетировал.

После этого мой издатель позвал меня в ресторан на Красной, где мы сели обсудить прошедший вечер. Он поздравил меня с состоявшейся презентацией долгожданного сборника. Я сидел и молчал. А душа моя скулила, как промокший под дождем маленький щенок. И всё же я был рад, что время ожидания кончилось.

«Поэзия и судьба Отчизны неотрывно связаны друг с другом»

Лилиана Гречишникова: Читая твои стихотворения о природе невольно складывается впечатление, что ты рос в небольшой деревушке где-то вдали от города. Я угадала?

Даниил Диденко: На самом деле, то место, где я рос — это не деревня в привычном нам виде. Каждое лето родители отправляли меня из города помочь по хозяйству дедушке с бабушкой. Это был дачный участок на склоне Малого Хехцира размером в 20 соток. Это место — дачный кооператив «Нефтяник». Люди там жили и работали в тёплые деньки, а зимой уже из-за морозов и большого количества снега уезжали в города. Природа там волшебная, тихая. Наш участок представлял собой своего рода «чашу», окруженную сопками. Как сейчас помню, выходишь за ворота, перешёл через узкую дорогу — а за ней горный ручей льётся, а ещё немного дальше озеро тенистое, там лягушки квакают, водомерки узоры рисуют на воде. Левее от дороги колодец. И всюду деревья, старые сосны, которым даже представить трудно, сколько лет. У нас на участке стояли два дома, один в конце девяностых-начале нулевых построили родители. Второй дом деревянный, двухэтажный, с резными наличниками, балконом. Его построил мой дедушка. А всё пространство вокруг — грядки да деревья плодовые, кустарники. Те места очень величественные. Побывав в двух противоположных точках нашей страны — Кубань и Дальний Восток — я понял, что таких красот у нас много. И это, конечно, отрадно для русского человека.

Л.Г.: Кто повлиял на твоё становление как писателя? Может, был наставник или учитель?

Д.Д.: Моя любовь к литературе проявилась ещё в Хабаровске, когда я учился в театральной школе. Там мы все учили действительно много поэзии и прозы. Потом весь это текст осмыслялся нами, прогонялся сотни раз на репетициях. Итогом этих трудов всегда становились постановки и спектакли.

Потом в возрасте 13 лет я с семьёй перебрался на Кубань. Здесь, в Краснодаре, я увлёкся именно написанием поэзии. Часто выступал на поэтических вечерах, оттачивал слог. Духовную же основу для своей будущей поэзии я обрёл здесь, на факультете журналистики. У нас вообще многие поначалу относились с неприкрытым скептицизмом к идеям традиции, нравственного консерватизма. А я сидел, впитывал то, что мне казалось родным — русскую литературу, идеи наших философов. Впоследствии для меня духовным наставником стал Юрий Михайлович. Вообще, я на любом занятии пытаюсь быть внимательным, но на его лекциях, семинарах хочется получше вслушаться, что-то записать, прочитать впоследствии. Его идеи мне действительно близки.

Л.Г.: Как семья относится к твоему творчеству?

Д.Д.: Родители отнеслись положительно к моему увлечению поэзией. После театральной школы в Хабаровске это не казалось им чем-то удивительным. Мама постоянно пытается поддержать, хвалит, а отец может и пожурить. Он человек верующий, поэтому изначально незрелые мои мысли критиковал. Я же после такого пытался осмыслить, куда нужно двигаться, как писать, что читать. Ничего даром не прошло.

Л.Г.: А что на счёт друзей? Поддерживают тебя?

Д.Д.: Друзьям всегда было интересно то, чем я занимаюсь: поэзия, мои выступления. Часто интересуются у меня, когда намечено следующее публичное чтение. Приходят, слушают, активно обсуждают со мной не только мои стихи, но и произведения других авторов, дают свою оценки. Это тоже сильно мотивирует писать дальше.

Л.Г.: Какую литературу ты читал раньше и что читаешь сейчас?

Д.Д.: Литературу вообще читать нужно всякую. Соответствует она вашим идеалам или нет. Это просто полезно для критического мышления. Раньше мог спокойно прочитать книгу В. Гиляровского «Москва и москвичи», а вслед за ним «Зримую тьму» У. Голдинга или «Процесс» Ф. Кафки. Сейчас большее предпочтение отдаю нашей литературе по духу. Последней книгой было произведение О. Бузины «Вурдалак Тарас Шевченко». Времени мало становится — учусь, работаю, пишу, выступаю — но всё равно пытаюсь читать достаточно: публицистику, критику. Это К. Аксаков, Н. Гоголь, К. Победоносцев, М. Меньшиков, А. Толстой и многие другие наши замечательные писатели. В последние дни часто читаю древнерусскую литературу. Последним произведением была «Повесть о разорении Рязани Батыем». Мне в принципе близка литература той эпохи, в ней очень много лиризма.

Л.Г.: Есть кумиры или примеры для подражания?

Д.Д.: Конечно, я выделяю для себя авторов и их произведения, которые считаю образцом мысли, словесности. В духовном плане опираюсь на Н. Гоголя, Ф. Достоевского, их способность быть нашими современниками даже спустя столько времени. Это важно. Лиризм черпаю из древнерусской литературы, произведений С. Есенина, И. Бунина. Словом, у нас всегда были достойные люди, с которых можно брать пример.

Л.Г.: Кто из современных публицистов является твоим ориентиром?

Д.Д.: На данный момент я подписан на несколько интернет-ресурсов, на которых постоянно читаю публицистику. Это «Родная Кубань», «Царьград» и телеграмм-канал Платона Беседина. Выделить точный ориентир в творчестве среди современных авторов мне пока что трудно, каюсь. В основном пытаюсь опираться на классические образцы нашей литературы.

Л.Г.: В твоей недавней статье «Мне оба глаза долой, чтоб сегодняшнее не видать…» ты поднял проблему современной поэзии и лицемерных поэтов. Что скажешь на счёт современной культуры в целом?

Д.Д.: Здесь я схожусь с мнением В. Распутина, которое он выразил в интервью «Прилавок культуры». Мы сталкиваемся с тем, что культура наша пребывает в каком-то непонятном лимбе. Да, финансирование есть, но что вы считаете культурой? Кто для вас является её носителем? Сейчас мы видим, что многие из тех, кто находился у «кормушки» культуры, начали бездумно, а может и намеренно, «стрелять в спину» своей Родине, армии. А теперь представьте, что такие люди, как те, кого я описал в своей статье, есть в каждом городе, по всей стране. Им на откуп отдана наша культура. Эти «интеллигенты» не способны отличить транспарант от громкоговорителя. Много ли хорошего они смогут привнести в нашу литературу, например?

Недавно вот провёл эксперимент после перебранки с одним из краснодарских авторов: взял начало его стихотворения и вставил в поисковую строку браузера. В итоге мне выпала уйма совпадений. На первом месте был старый видеоролик на одном из сайтов, название которого было один в один, как строки из того произведения. И при этом я не хочу сказать, что нельзя вдохновляться какими угодно произведениями. Нет, поверьте, если бы это было хотя бы подражание, я бы прошёл мимо, спустил всё на тормозах. Но это было именно слепое копирование. Вот понравился автору n-ный участок чужой речи, а он её себе присвоил, пытается выдать за свои мысли. Это не нормально. И данный случай не единичен, таких полно, нужно просто внимательно посмотреть. Когда я пытался понять, чем такие процессы могут быть вызваны, я для себя нашёл несколько причин. Одна из которых, например, следование навязанной Западом идеологии потребления. Творцы сегодня пытаются создавать не оригинальные произведения, а популярные. Не поэзию, а её симулякры. Всё идёт, как по конвейеру, в массы. Отсюда столько гипербол, искусственных, резких для нашего разума определений. Всё направлено на то, чтобы на автора обратили внимание. Отсюда следует и вторая причина указанных процессов — эгоцентризм. Все пытаются в этом ярком карнавале выделиться, сделать акцент на своей персоне. А гордыня творит страшные вещи с людьми.

Л.Г.: В Краснодаре достаточно часто проводятся поэтические вечера и «квартирники». На твой взгляд, какие основные ошибки допускают организаторы и чего не хватает таким мероприятиям в нашем городе?

Д.Д.: У наших квартирников, а точнее у их организаторов, часто бывают проблемы с честностью. Вот говорят они: «Мы, наше творческое сообщество, полностью аполитичны. Потому что в мире и так много ужасного происходит. Надо же слушателю хоть где-то расслабиться!» Да кто бы спорил, хорошо. Пусть так! Но почему вы тогда пускаете на сцену людей, у которых в стихах от силы два слова литературные, остальные — нецензурщина. Кому от этого станет легче? Зрителю? В иное время их бы там освистали, и опустел зал в тот же момент. Но нет. Это считается нормой почему-то. Другие просто читают публично максимально упадническую литературу, серую, порой суицидальную. Зачем такое уставшему слушателю? Ну, по мнению наших организаторов, что угодно будет лучше политики. Один из поэтов мне гордо рассказывал, как из-за его стихотворений одна девушка от избытка чувств порезала себе вены. Вот такого автора на квартирник пропустят, он выступит преспокойно, никто ему ничего не скажет. А вот попробуешь сейчас прочитать со сцены стихотворение в поддержку нашей армии, тут же уличат в излишней политичности. Такие проблемы действительно есть. И не только на квартирниках, а на мероприятиях рангом выше.

Л.Г.: А чего не хватает авторам?

Д.Д.: Как я уже упомянул, многим нашим авторам не хватает самобытности. Они пытаются зачем-то копировать друг друга. Иной раз находишься на квартирнике в роли зрителя, заслушаешься немного, отвлечешься и уже не понимаешь: сменился ли чтец, были ли у предыдущего автора разные стихи, или это было одно длинное произведение. Всё кажется одинаковым. Такое чувство настигало не только меня. Часто мои знакомые признаются мне в этом после очередного мероприятия. Конечно, на фоне таких поэтов авторы со зрелыми стихотворениями явно выделяются. Их мало, но от самого факта их существования на душе становится спокойнее. Недавно, к примеру, на встрече Совета Молодых Литераторов Кубани я познакомился с талантливыми авторами. С одним из них — Агаси Ваниевым — после мероприятия мы очень долго обсуждали современную культуру, делились творчеством. Во многом наши мысли и идеи сошлись. Рад, что подобные встречи вообще возможны.

Л.Г.: Как связана политика и поэзия? Нужно ли автору через стихи транслировать свою точку зрения на происходящие в мире события?

Д.Д.: Поэзия и судьба Отчизны неотрывно связаны друг с другом. Что такое человек без Родины? Сегодня же наша «интеллигенция» пытается зачем-то сепарировать эти два понятия. Они говорят, что поэзия вне политики. Нет, это не так. Когда вы пишете о том, что происходит за окном в вашем дворе — это уже отражение внутренней политики. Да и, честно говоря, странно становится, когда одному человеку из творческого сообщества делают замечания за гражданскую позицию, а другой может спокойно поменять у себя фотографию в профиле на бело-сине-белый флаг, который используют противники России, и с этим поэтом все будут спокойно общаться. От такого лицемерия только плеваться хочется. А насчет трансляции своей точки зрения — это нормально. Это простое проявление человеческой субъективности.

Л.Г.: За последний год ты стремительно вырос как автор. С чем это связано?

Д.Д.: Трудно сказать наверняка, но был, видимо, начиная еще с 2017 года, выработан определенный опыт, отдельные творческие концепции. Сейчас же они все сошлись в одной точке. По правде говоря, последние месяца три я провел безрезультатно, как мне кажется. Писал в основном что-то невнятное. Мне виделось, что я потерял себя окончательно, как автор. С февраля этого года, после начала спецоперации на Украине, Россия воспрянула. Мы показали, что как прежде больше не будет. Вместе с тем что-то переменилось и в каждом из нас, люди поменялись. Кто-то озлобился, кто-то ближе стал духовно к Родине. Как видим, изменения затронули и меня.

Л.Г.: Помимо поэзии ты ещё и отличный публицист! Скажи, что самому нравится больше: поэзия или публицистика?

Д.Д.: Мне кажется, у поэзии и публицистики схожая цель — вызвать у читателя определенные эмоции. С этой точки зрения, я равно уважаю и то, и другое. В моей душе нет какой-то коллизии, когда наступает выбор между написанием статей или стихотворения. В один день можно заняться и тем, и тем. И даже успеть намного больше.

Л.Г.: Даниил, ты являешься автором альманаха публицистики «Русский вопрос» (2020 г.). Как возникла идея создания альманаха? Кто помогал в реализации плана?

Д.Д.: Изначально это должен был быть небольшой проект для зачета по одному из предметов. Но так как на тот момент я уже имел небольшой опыт взаимодействия с самиздатом, родилась идея создать скромный сборник публицистики, посвященной проблемам российского общества. По объему он был маленький — на большее наших студенческих средств нам бы не хватило. Альманах мы писали небольшой группой авторов, все они указаны на обложке: Вандышева Алина, Сизен Елена, Федюн Федор, Михайлова Татьяна. Вместе мы в равной степени участвовали в создании этого сборника. По итогу не всё пошло по плану, мы очень торопились, чтобы напечатать книги, сделать это качественно, получить их из типографии. Спустя два года такой проект кажется хоть и немного неумелым, но очень смелым проектом.

Л.Г.: Часто сталкиваешься с творческим кризисом? Как справляешься с ним?

Д.Д.: Творческий кризис — это то, чего я точно не могу предугадать. Кто-то называет это выгоранием, но суть одна — человек не может, как прежде, заниматься своей творческой деятельностью. Что-то ему мешает. В моем случае трудно сказать, с какой регулярностью это случается, я просто стараюсь не придавать застою мыслей большого значения. Для меня чаще всего решением этой проблемы служит небольшой отдых, чтение книг, физический труд. Если как можно чаще чередовать разные виды деятельности, то и жить будет немного легче. А самое главное — не падать духом.

Л.Г.: Каждый твой сборник самобытен. У каждого — своя тематика. С чем это связано?

Д.Д.: После какого-нибудь длительного периода творчества мне часто хочется задаться вопросом: «И что?» Написал какое-то количество стихов, а о чем они? Пытаюсь тогда найти определенную взаимосвязь, перечитываю всё. Далеко не всем остаюсь доволен в итоге. Понимаю: там бы написал по-другому, этого не сказал бы вовсе. Но вижу общую направленность. Тогда формирую основную часть стихотворений, которая будет находиться в сборнике. Остальное отсеивается. Но такие меры тоже не спасают от творческих ошибок. От некоторых прошлых стихотворений становится стыдно. Понимаю, что мысли были незрелые. Но это помогает увидеть пройденный путь. Так обычно появляются на свет мои сборники.

Л.Г.: Какой их своих сборников считаешь лучшим? Почему?

Д.Д.: На данный момент самым проработанным мне кажется сборник «На штыке прозы и поэзии». Очень много времени провел за его созданием, был рад каждой победе: иллюстрации заказал, сделал разделение на тематические блоки. Самым важным в этой книге мне кажется стихотворный цикл «Корни». Он предваряет все остальные произведения в сборнике. Если бы мыслями, изложенными там, была бы заполнена вся книга, я действительно был бы счастлив. А пока что это только отправная точка, задающая тон всему остальному моему творчеству.

Л.Г.: Планируешь выпускать новые сборники в ближайшее время?

Д.Д.: Обычно выпуск сборника обдумывается мною в конце года, когда уже видно, сколько стихотворных произведений накопилось за прошедшие месяцы. Сейчас будет немного сложнее — печать подорожала, стоимость бумаги увеличилась. Чтобы принимать подобные решения теперь, нужно иметь достаточные основания, как творческие, так и финансовые.

Л.Г.: Ты помнишь своё первое стихотворение?

Д.Д.: Я помню его. Возможно, это будет звучать несерьезно, но первое мое стихотворение было заданием, которое нам дали на уроке биологии. Тогда нам дали небольшую творческую задачу: написать о круговороте воды в природе в любом виде. Когда я спросил, можно ли написать в стихах, учитель ответил мне положительно. Так и появилось на свет моё первое стихотворение. К сожалению, я уже не помню, какую оценку я получил за это задание. Такая вот скромная история.

Л.Г.: Нравится публично выступать?

Д.Д.: Всегда с большим удовольствием выступаю, читаю произведения со сцены. Так я совершенствую свою речь. Если есть возможность публично высказаться, то обязательно это сделаю. В конце марта-начале апреля, например, выступал два раза: первый — на Ставропольской в одной из кофеен, второй — в библиотеке Вараввы. Любое такое чтение позволяет прогнать новые стихотворения через речевой аппарат, увидеть слабые и сильные стороны произведения.

Л.Г.: Твой самый большой профессиональный провал?

Д.Д.: Для меня самым тяжелым провалом остается сборник «Черно-белая книга». Он превратился в скопище моих опечаток, ошибок редактора и обычного брака. Где-то в стихотворении переместили местами целые четверостишья, где-то почему-то переправили мужской род глагола на женский, из-за чего всё произведение кардинальным образом поменялось, где-то между тематическими блоками должна была стоять одна иллюстрация, а напечатали две подряд. На презентацию того сборника пришло от силы пять человек. Грустное было зрелище, в общем.

Л.Г.: Как относишься к критике? Критикуешь ли сам других авторов?

Д.Д.: К любой критике отношусь спокойно. Чье-то мнение может указать на ошибки, а чье-то лишь заставляет пожать плечами. В любом случае в этом нет ничего зазорного. Сам я, когда рождаются какие-то мысли, противоречия, выражаю их так же спокойно в критике, полемике. Вот пожелал мне человек смерти, гореть в Аду в ответ на мою статью, а я ему: «Нет, Вы не правы». Стал ли я переходить на личности? Нет. Увидел, как пьяный поэт устроил из своего выступления цирк — написал об этом. Так что да, могу немного покритиковать.

Л.Г.: Даниил, ты начинал свой творческий путь с театральной карьеры в Хабаровске. Расскажешь подробнее?

Д.Д.: Начиная с третьего класса, я учился в театральной школе. Записала меня туда моя мама, она увидела во мне зачатки артистизма. В первый год я выступал на второстепенных ролях. Во второй год меня начали назначать на главные роли. Сейчас помню точно, была постановка «Мышиный бунт». Читал сольно со сцены поэму Успенского «Академик Иванов». Было множество спектаклей. До сих пор все эти грамоты и дипломы хранятся. «Амурские зори», конкурсы чтецов и так далее. Помимо уроков актерского мастерства пел еще в хоре, потом выделили трио, в котором мы с парнями пели русские-народные песни. Позже нас заметил местный оперный певец Николай Диденко, мой однофамилец, когда мы выступали в Хабаровском ГДК, пригласил нас на прослушивание. С тех пор мы еще выступали и учились на его благотворительных творческих сменах «Белый пароход». Мы с ребятами втроем готовили песни и постановки для детей с тяжелой судьбой. Через некоторое время из-за жизненных обстоятельств мы с семьей покинули Дальний Восток, об актерском ремесле пришлось забыть.

Л.Г.: В 2019 году был опубликован твой первый сборник поэзии «Спичечные человечки». Какой отклик получил?

Д.Д.: Первый сборник был без преувеличений ужасным. Начиная от верстки и заканчивая редактурой. Можно сказать, неудачный проект. Он прошел незамеченным. Единственный отклик я получил от друзей и родителей. Кто-то хвалил, кто-то указывал на действительные недостатки. В целом было видно насколько незрелыми были первые мои шаги на этом поприще. В «Спичечных человечках» было помещено около 100 первых моих стихотворений. Сейчас бы мой отбор не прошла и половина из того, что там было представлено.

Л.Г.: Сколько у тебя сейчас читателей?

Д.Д.: Трудно будет сделать это из-за множества площадок, на которых размещена моя поэзия. Если сложить всё, то выйдет где-то человек 700 постоянных читателей. Но если вычитать те соцсети, которые признаны теперь экстремистскими, будет человек 500. Эту часть своей аудитории я считаю утерянной, потому что не собираюсь ни под каким предлогом продолжать там выкладывать свои произведения.

Л.Г.: Общаешься со своими поклонниками?

Д.Д.: «Поклонники» — это очень громко сказано. Я не считаю себя какой-то звездой. Если есть человек, который хочет обсудить мою позицию, изложенную в творчестве, я с ним поговорю. Иногда на мои страницы в сети случайно натыкаются люди, которые были на мероприятиях, где я выступал. Тогда они пишут мне, обращаются с теплыми словами. Со своими читателями я часто общаюсь.

Л.Г.: Какая роль поэта в современном мире?

Д.Д.: У меня много мыслей на этот счет. Н. Гоголь, например, писал, что поэт — это пророк. А мне кажется, что у поэта может быть любая задача, но всегда нужно понимать, что поэзия — это призвание, воля Божья. Поэтому и цели у автора должны быть высокими, а не материалистическими. Защита чести Отчизны — одна из таких святых задач.

Л.Г.: У тебя много гражданской лирики. Почему именно этот жанр ты выбрал?

Д.Д.: Мне в принципе трудно писать о себе. Может быть, это моя какая-то проблема, но даже когда я писал раньше, начиная с себя, то заканчивал непременно темой общей. А сегодня вообще пытаюсь выкинуть куда подальше «Я», «Мне», «Меня». Пусть будет «Мы». Мне так легче писать. А гражданская лирика очень близка к этому. И еще ближе к этому духовному идеалу пейзажная лирика. Там вообще ничего, кроме Родины нет. И это прекрасно.

Л.Г.: Есть вопросы, которые хотел бы задать сам себе?

Д.Д.: Я бы спросил, смотря на многочисленных клеветников Отечества: «Что может заставить тебя покинуть Россию? Ненавидеть её?» И сейчас, и заглядывая в будущее, не могу представить для себя какой-либо ответ, кроме как: «Ничего».

Л.Г.: Для тебя поэзия — это…?

Д.Д.: Поэзия — это призвание.

Примечания

1

Экклезиаст, глава 1, стих 18.

(обратно)

2

«Осень в Тамани», В.И. Лихоносов.

(обратно)

3

«Осень в Тамани», В.И. Лихоносов.

(обратно)

4

«Осень в Тамани», В.И. Лихоносов.

(обратно)

5

Евангелие от Матфея, 12:36.

(обратно)

6

«Выбранные места из переписки с друзьями», глава Х «О лиризме наших поэтов», Н.В. Гоголь.

(обратно)

7

Есть такое произведение у Д. Быкова.

(обратно)

8

«Выбранные места из переписки с друзьями», глава IV «О том, что такое слово», Н.В. Гоголь.

(обратно)

9

«Выбранные места из переписки с друзьями», глава V «Чтения русских поэтов перед публикою», Н.В. Гоголь.

(обратно)

10

«Публика и народ. Опыт синонимов», К. Аксаков.

(обратно)

Оглавление

В поле

Боже, Отчизну храни!

России глаза

Тусклый сон

У храма

Небо

Хмель мой юный

Мотылек

Чалая тройка

Я немощен

Маленькая колыбельная

Ты прошлое больше не трожь

Нет, не кажется мне…

Вот и жизнь несётся колеями…

Ни маяка, ни флага!

Летний ливень

Иволга

Облака

На этом погосте так тихо…

Дедушкин дом

Приют

Еще один быстрый и безвозвратный день…

У окна

Сон о детстве

Голоса

Вечная тоска

Во сне

Над Амуром

Ночная сказка

Быть бы ветром диким…

Вы говорили

А счастье не родится в суете…

Пожар

Предателям России

Мариупольские кресты

Лихо

Зубы города ночью выбиты…

Небезнадежные труды

Есть города

Возмездие

Слово

Вся в тумане, поет колыбельную…

Бередит ли больную рану…

Вороны

Русская краса

Бронепоезд

Малой Родине

Пели песню жернова…

Русский мир

В саду

Любовное признание оврага

Ивушка

Голубятня сизая…

Месяц!

Аллея Ангелов

Идут по небу полки небесные…

Темной ночью

Раскалился воздух…

Заплетало солнце…

Мемориал

Соборы

Ночь гостей полна

Мечет

Столбовая дорога

Над распаханным полем

Былое

Ковыль

К России

Драгоценные камни

Карамельное яблоко

Ночь лета…

Где-то в шумном море…

Люди-облака

Великан-Урал

Дым над полем просовым поник…

То ли

Век гуманности

Этим тёмным февральским днём…

Упавшие деревья

Заварка и вода

Рождество

Лист

Я помню с трепетом тот день…

Я брёл сквозь сонные луга…

Хрусталь

Без ласки, что без крова

Туманна ночь, и ветер слаб…

Я видел сон в младенчестве беспечном…

За всё упрекаю себя

Восточный ветер

Обычным днём сижу я на скамье…

Ночной мой храм, прибежище, святилище…

Всё чаще чудные просторы…

Проза

«Но сердце благороднее головы…» — размышления о творчестве В. И. Лихоносова

Письмо европейским либералам

Мне оба глаза долой, чтоб сегодняшнее не видать…

Встреча в госпитале

Запись, 1 мая 2020 года

«Поэзия и судьба Отчизны неотрывно связаны друг с другом»

*** Примечания ***