Ксеня [Антон Валетчик] (fb2) читать онлайн

Антон Валетчик Ксеня

Металлический браслет жёг запястье. Температура нарастала, и мне пришлось снять часы. Я провел тыльной стороной ладони по левой руке, но следов механических ожогов не было. Приподнялся. Всего лишь сновидение. Поморгав, я встал с постели и отправился в ванную. Включил воду. Изучил по привычке язык и круги под глазами. Пар затягивал стекло, стирая мое изображение. Тонкий слой конденсата прятал меня все глубже и глубже. Я все еще здесь. Или нет?

Оставленные на подушке часы прокрутили еще одни сутки. Мой сон длился больше восемнадцати тысяч часов. Двухлетняя летаргия. Разум обнялся с памятью и застыл, погрузившись в паноптикум собственного сознания.

Враждебное солнце пустило лучи в квартиру. Пробегая яркими линиями по дивану, оно в очередной раз указало, что постельное белье в скверном состоянии. Простыня с одеялом выцвели, наволочка и вовсе съехала, выпустив наружу пожеванную подушку.

Пора было просыпаться. Я раздвинул шторы, открыл настежь окно и впустил в квартиру свежий воздух. Я выпрямил руки и услышал скверный хруст позвоночника и шеи — напоминание о затяжном сонном параличе.

Лимон слегка сморщился, но сок в нем еще оставался — на стакан хватило. Я осушил его, и по телу пробежала дрожь. Взбодрило. Небрежно скомкав белье в мусорный пакет, я вышел на улицу.

Неизвестно, сколько бы еще продлился мой сон, если бы вчера я не встретил ее. Даже сквозь дремотную пелену моего рассудка чувство чуждости просочилось куда-то глубоко-глубоко. Эта маленькая и слабо бьющая струйка реальности начала растапливать громоздкий айсберг вымысла, преградивший путь естественному ходу времени.

Моим лучшим произведением стала Ксеня. Исключительный селектив, композиция аромата так точно усваивалась моим обонянием. Моя картина с сочными и густыми мазками на найденном холсте. Моя повесть с темпераментным и колоритным персонажем. Моя мелодия с характерным минорным рядом.

Пробудившись, я обнаружил себя на месте нашего знакомства. Эдакий грот в Вифлееме для паломника. На деле же — массивная лестница перед входом в один из корпусов производственного комплекса. Довольно символично, что вверх по ступенькам тогда за ней поднимался именно я.

Наш союз был обречен с самого начала. И дело даже не в том, что, смутившись, она не спросила, как меня зовут. Она была замужем.

Эта пикантная деталь всегда предполагает игру от противника. Условия, когда в шахматной партии ты ходишь черными. Второй мужчина — это всегда эхо. Он — вибрация оконного стекла. Появление такого нового мужчины всегда подразумевает конфликт естества и страха. Ты представляешься мостиком между преющим прошлым и неизвестным будущим.

Достоинство женщины я определял по незамысловатой формуле. Чем выше уровень сопротивления — тем заманчивей каждая пядь завоеванной территории. Барьеры служили серой данностью, способные прятать гомонящий водоворот чувств и переживаний. Нет, я не был любителем шарад или пресытившимся циником. К встрече с Ксеней я подошел человеком, несколько лет проживший в глухом одиночестве.

Ощущение времени, привычки и желания сформировали удобную и подходящую модель, где одна трапеция шатала всю конструкцию, оставляя чувство тревожного дискомфорта.

Исключительность — самая неверная и непостоянная черта характера. Она может обернуться силой, ведь осознание, что ты — особенный примат, порождает уверенность. Но, с другой стороны, оно же и обрекает её носителя на исключительные муки и исключительную смерть. Обнаженная пустота изжёвывает пленку жизни, запускает цикличный патерн разрушения. В тот год организм стал творить странные метаморфозы. Теперь я понимаю, что это вмешивалась интуиция, словно маяком сигналила о наступающих событиях.

Тело требовало движения. Находиться с самим собой не удавалось. Как будто по звуку горна тысячи маленьких мурашек выскакивали из запрятанных уголков организма. Мышцы забивались и не могли расслабиться. Пульсация в области затылка не давала лежать. Внутри желудка обосновался холод, отступавший только при наступлении ночи.

Я пытался синтезировать дофамин внутри себя. Физические нагрузки, механические соития и походы к соответствующим специалистам не помогали. Это, в свою очередь, запускало новый виток волнения. Тянущие лимфоузлы, учащенное сердцебиение стали каждодневными спутниками моего состояния.

А когда я увидел ее, все пропало. Будто помрачение осталось позади.

Впервые я встретил Ксеню в очереди. Я стоял сразу за ней. Ее спина была открыта. Мать сохранила мои детские рисунки, и я заметил, как хорошо всегда прорисовывал контуры. При всей женственности и хрупкости, которую она, наверное, специально подчеркивала, было видно, как сильно на эти плечи давит груз. Она обхватывала свои локти, будто бы прятала от окружающих эту тяжесть. Этот силуэт последует за мной в мой сон.

Я еще не увидел её лица, но уже уловил аромат. Парфюм она выбирала не обжигающий, тонкий, слегка тянущий. Сквозь отдушку я ощутил запах ее волос и кожи. Уже много после, растворяясь в ней, я поглощал именно его.

Волосы ее аккуратно собраны в пучок. Она темноволосая. Ей кто-то позвонил. Голос девушки низковатый, в интонациях слышался надменный характер. Её слегка холодный тон меня отпугнул.

А потом она обернулась. Нет-нет, не на меня. Просто окинула взглядом очередь.

Две параллельные морщинки над переносицей показались с невольным поворотом подбородка. С ней кто-то поздоровался. Она сразу же подняла брови вверх, но затем, видимо, по привычке, снова нахмурила их. Нижняя челюсть слегка выступала вперед, но это совсем не портило ее красоту, скорее наоборот, добавляло необычности. Ее скулы были резко очерчены, контрастируя с тонкой и длинной шеей. Открытый лоб. Видимо, мой взгляд был слишком ощутим, и она повернулась в мою сторону. Снова чуть приподняв брови, она посмотрела исподлобья. Помню, что провалился в ее глаза. Это был первый раз, когда я на какое-то время погрузился в сон. Я знал, что вскоре мы заговорим.

И вот я стою на том самом месте. Сотни рук с того момента коснулись перил, кишащий микробами металл проглотил тот день, оставив лишь воспоминание. Покрытие лестницы стало другим. Современным каким-то, что ли. Это пространство отжило себя. Осталось лишь тоскливое ощущение того первого прикосновения. Я дотронулся до её руки. Ее подбородок дрожал.

Даже во сне у мрака множество оттенков. Гипнос — в древнегреческой мифологии божество сна. По преданиям, он спокоен, тих и благосклонен к людям, но ревнив, как и любое божество. За попытки отречения он наказывает.

С наступлением пробуждения своей лукавой рукой меня придушивала навязчивость. Гадкая соперница спокойствию. Я мылся по несколько раз в день. Я все еще чувствовал ее. Сбивая рецепторы бьющим запахом лаванды в шампуне, я гнал ее из своей памяти. Выскочив из моих рук, Ксеня, как ситцевая ленточка, воспарила по ветру и затем опустилась кому-то на ладонь. Когда-то резкий муссон направил ее ко мне, но воля ее осталась неподчиненной. Это разносило меня на молекулы. Ведь обладать Ксеней я хотел уже через несколько дней после нашего знакомства.

Брак — тяжелый булыжник на спинах двух уже чужих людей. Рынок невольности, когда остается только усталость от совместного быта. Уже не было кольца, лишь формальное единство, разбивающееся о рутину трудовых будней. Моя свобода, факелом горевшая в груди, способна была зажечь пламень и в ней.

После долгой голодовки мы стали поглощать друг друга. Конечно, мы были разные, наши полюса не сходились, но образовавшаяся чувственная спираль затягивала нас. Блуждающий огонек ее нутра начал растапливать мой окаменелый организм. Тогда Ксеня и решила остановить все. Была ли эта боязнь или лукавый маневр — теперь уже я не знаю. В тот момент инфантильное желание завоевать сработало. Мощь и энергия, аккумулировавшиеся во мне, пробили преграду.

Зачем я сделал это? Я становился эмбрионом, которого выплюнула женская матка. Ненужный, покрытый слизью и выделениями. Это вызывало рвоту. Пахучая блевотина врывалась в уборную. Весь организм, словно доведенный до предела, поглощался сам собой.

А потом Ксеня рассказала о своем детстве. Действуя по наитию, она попала в десятку. Ее рассказ необъяснимым образом раскрыл ларец, спрятанный в укромном местечке моего мозга. Она росла без отца. Ее нежное женское начало украдкой подсматривало в те окна, где присутствовали мужские тени, рисуя представления о том, каким мог быть тот, кто её пеленал.

Танцуя в детских платьишках только перед матерью, Ксеня не видела преисполненного счастьем взгляда мужчины. В одном родителе были сразу двое.

Возможно, поэтому ее глаза горели при встрече. Испытав разочарование раньше, она идеализировала меня — классическое развитие событий. Ее мать осталась верной ему одному, и других мужчин ее дом больше не видел. Оставив мать с Ксеней и старшим братом, отец так больше и не появился.

Брат, рожденный на два года раньше, оказался придавлен каким-то психическим расстройством. Скорее всего, шизофренией. Болезнь усугублялась с годами, он неоднократно лежал в больницах, принимал таблетки. Деспотичность и агрессивность подталкивали его на издевательства над родными. Мать, разумеется, переживала больше всех, и когда Ксене было четыре года, заболела раком. Боролась с ним почти двадцать лет, но болезнь оказалась сильней

Оттиск событий словно застыл в ее лице. Эти болезненные, почти конвульсивные движения бровей, рельефные бороздки над переносицей остались с ней навсегда. Мне стало ясно, что я улавливал в ее лице. Я чувствовал ее ноющие уколы, частицы ее страдания переходили ко мне.

Сочувствие моментально сделало наши отношения особенными. Появились чувство долга, ответственность за нее. Я просто не мог ее оставить. И совсем не как женщину, а как человека, нуждающегося во мне.

Зачатки этого странного заболевания появились у меня ещё в детстве. Однажды мама имела неосторожность сказать, что люди умирают. Будучи совсем маленьким, я страшно перепугался, что настанет время, когда ее не будет рядом. Дальнейшее пребывание в одиночестве я считал невозможным. Мама ответила, что, чем больше я буду радовать ее, тем больше лет ей даст Бог. Так я понял, что от меня зависит очень многое.

Необходимость в мессианстве усилилась в те два года, что я спал.

Первым оказался завсегдатай книжной лавки, которую мы посещали вместе. Его страстью стало собирательство. Имея колоссальную библиотеку и мизерную пенсию, он никак не мог остановиться, всё пополнял и пополнял её новыми изданиями. Разумеется, он даже не успевал их читать. Он стал стариком до положенного возраста. Одиночество выпило из него энергию, оставив лишь слепые раздумья о собственном месте. Он обзавелся тремя кошками, большими стеллажами и компьютером, служившим средством коммуникации с единомышленниками какой-то секты. Божеством для них стал некий Абсолют, с самого начала предрекавший конец света. Они тщательно готовились, духовно очищались от мелких искушений, заготовленных дьяволом. Для них не существовало Рая и Ада. Была какая-то странная материя, где все должно быть по справедливости.

Когда я узнал, что он перенес инсульт и одна сторона его тела парализована, то сильно не удивился. В этом жесте было что-то знаковое. Он слишком рано отказался от жизни. Судьба как будто нарочно забрала его часть, сигнализируя о том, что он всё еще жив. Но он был уже мертв.

Я не помню, как я узнал об этом. Туман. Встал с постели. Оказался у него дома. Он рассказывал мне про сердечную мышцу, пенсию и больницу. Врачи запретили ему курить, а он просил.

Первое время я приезжал к нему, чтобы поддержать. Помню, возил продукты. К нему иногда приезжала мать, ей было под девяносто. Она была частью этой секты, утверждала, что «где-то там» проблем со здоровьем просто не бывает. Из трех кошек любила она только одну.

Я пытался говорить с ним про литературу, но ему было уже неинтересно. Однажды я обнаружил, что он почти всю библиотеку отдал в какое-то учреждение. Мне не вспомнить, обиделся ли я тогда или нет, но сейчас некоторые уникальные труды не помешали бы. Он часто говорил о безысходности здесь, на земле, а я привозил ему сигареты и продукты. Память освежает тот день, когда мы виделись в последний раз.

Было морозно. Тогда серое постельное белье показалось мне очень тяжелым после ночи. Собаки лаяли, разбудив меня раньше положенного. Я должен был съездить к нему. Но поймал себя на мысли, что он больше не нуждается в моей помощи. Ведь он остался тем же человеком, каким и был до инсульта. Просто человек с неработающей половиной тела. Он махнул на все за много лет до этого. Он звонил мне, но больше телефон я не брал. Вначале я задремал, потом не придумал, что сказать, а потом стало уже поздно что-то говорить.

Во сне вырабатывается мелатонин. Он — ключевой гормон эпифазы, органа, передающего информацию о световом режиме окружающей среды во внутреннюю среду организма. Концентрация мелатонина в крови человека начинает возрастать примерно за два часа до привычного времени отхода ко сну. Главные его свойства — антиоксидантные и иммуностимулирующие. Чтобы сон был глубже, я начал носить темные очки. Везде и всегда.

Есть я старался в малолюдных местах. С детства приемы пищи носили интимный характер. Опустошение тарелок, особенно коллективное, смущало. Но желудок требовал пищи. Он удивительным образом напоминал о себе на улице, образ жизни одиночки усыплял его бдительность дома. Еда была только физиологическим актом, она не имела вкуса, лишь проваливалась по пищеводу, не позволяя организму терять силы.

Очнувшись от долгого сна вечером, я, вопреки себе, ужинал на вокзале. После я вышел к поездам. Перешагивая через рельсы, глядя на массивные морды локомотивов, вдыхая резкий запах креозота, я попытался понять, была ли это случайность или суицид?

Все произошло примерно через неделю после нашего знакомства. В ее день рождения… Ее брат погиб под колесами поезда. Версию об убийстве отмели сразу — он вел закрытый образ жизни, практически не имел друзей, да и не нашли мотива. Из фактов осталось лишь что он принимал таблетки, блокирующие заболевание, и дату смерти, совпавшую по роковому случаю с датой рождения сестры.

Приходя домой, я с трудом верил, что на плечи одной девушки может свалиться столько несчастий. Впервые я понял, что просто не имею права оставить ее. Только я мог вытащить ее из трясины боли и потерь. Алхимия жалости и собственной значимости генерировала все новые и новые действия.

От гудка локомотива я отскочил назад. Шагнуть под поезд — тут нужно немало мужества. Как же должна опаскудить жизнь? Впрочем, а было ли ему что терять? Может, он уже много лет спал, периодически пробуждаясь, и, не находя ничего, ложился снова?

Не каждый сон — благо для организма. Исключением не стал и мой. Кошмар считается неорганическим расстройством сна и возникает во время фазы быстрого сна. Причины кошмаров — неосмысленные, не переработанные текущие события, травмирующие переживания, стресс или психические и телесные нагрузки.

Она — мой стыд, безжалостный и всевидящий. Каждая стена помнит об этом. Мое лицо кричит каждому прохожему. Невозможно скрыться — везде усмешка. Подлая и дешевая, она булавкой по телу цепляет и царапает меня. И Ксеня смеется вместе с ними.

Ксеня, как бес, шепчет на ухо. Ее слова способны оживить почву, освежить лепестки утренней росой. Она — солнце, побуждающее природу. Она — мрак, чей шепот отскакивает от стен комнаты, где частицы кислорода сбегают под открытое небо, чтобы соединиться с другими и спрятаться от нее. Ее ты…ты…ты. Безжалостная парадигма вечной проверки на стойкость. Проверенный и надежный тренажер для позвоночника. Культ вины, доведенный до абсолютной величины.

Она — жертва своего детства, оно было квинтэссенцией необоснованной жестокости. Надругательства сумасшедшего инфантила с бескрайней вседозволенностью прижимали ее. Мать, единственный и надежный союзник, как и она страдающий, но прячущий от нее всю боль. Физическую и духовную, своим примером она порождает стойкость. Но он — ее дитя, а не Ксени. Он — враг, он причина болезни мамы. Предатель, что принес несчастья.

Ксеня видит во мне его. Она шепчет. Во всем виноват ты…ты…Что она сказала ему перед смертью? Или это сон?

После его смерти я пробовал ее вытаскивать. Я размешивал эту вязкую и тягучую жижу из ее прошлого, выпаривая токсичные воспоминая, а затем процеживал через сито сочувствия. Часть оставалась во мне. Жертвенность прочищала организм. Ее жизнь разделилась на «до» и «после». Границей стало мое появление. Ксеня рождалась заново. Она стала смеяться. Впервые я увидел человека, который стесняется смеха. Ее лицо просто не умело улыбаться. Она насильно приспускала кончики губ, чтобы улыбка не становилась широкой.

Курить мне нельзя. Как только делаю затяжку — считай, что попал в зависимость минимум на полгода или год. Подлая привычка: не могу остановиться, а живот ноет и ноет. Наша привязанность, как дым — рождалась из-за губ. Слова, шепот, поцелуи. Делаю затяжку — наслаждение, пускаю густые кольца — они разбиваются о потолок.

Кажется, я начал терять ее после того, как мы впервые занялись сексом. Отдавшаяся женщина теряет совершенство. Телесная робость не имеет повторов. Пространство, придуманное для любви, сужается до пределов кровати. Она ощутила свою необходимость, я же официально узаконил статус тайны. Однако эта таинственность мне не льстила. В тот момент я видел в ней запутавшуюся в паутине жертву, которую хотелось выпустить, показать ей иной мир. Стать проводником, а затем ментором. Ведь она не умела жить счастливо. Становиться ее утешеньем никак не входило в мои планы. Возможно, лечь с ней в постель было моим главным страхом. Нагая женщина лишена образа, ведь в тот момент она подвластна телу мужчины, а не его разуму. Впрочем, вдохнув ее как женщину, я коснулся новых горизонтов ее личности. Ксеня сильно сдерживала масштабы своего эго.

Худшей ошибкой мужчины может стать роман с женщиной, у которой есть обязательства перед другим мужчиной. Формальные ли или истинные. Любовнику не дано стать метрополией. Так или иначе, ты становишься дополнением. Пускай и очень важным, но дополнением.

Бордель находился в пятиэтажном доме. Владельцы все-таки позаботились о каком-то опознавательном знаке и прикрутили там неуместно одинокую лампочку без плафона. Вход с торца здания не был расклеен объявлениями. Дверь открыла самая старшая исполнительница и, бросив пошлое «привет», впустила меня. Я выбрал ту, с который был уже дважды.

В 1932 году Павлов ввел понятие сигнальной системы, как центральное в его учении о закономерностях работы головного мозга. Суть сводилась к тому, что вопрос выживания строится на своевременном и адекватном реагировании на сигналы окружающей среды. Чтобы решать эти вопросы безопасно, человек имеет свойство выбирать знакомые объекты, зафиксировавшиеся в памяти. Возможно, во сне я что-то ей рассказывал о себе или спрашивал у нее. Все-таки сложным клиентом меня назвали не просто так. Она принесла чистые полотенца и постельное белье. На простыне я увидел заштопанный участок. Попросил принести другую.

Вещи, которые рвались, я выкидывал сразу. Разошедшийся шов — как метафора ее взгляда на меня. Череда мелких обязательств — начало нового пути к разочарованию. Прикосновение к быту — как расписка о том, что последние несколько месяцев пакуются в архив под грифом «ностальгия». Ксеню унижала забота о ком-то. Предрассудок слабых женщин — считала она, высмеивая их. Сердце и разум посмотрели на нее по-разному.

Конфликты пробирались через зигзаги событий. Мы еще не жили вместе, но отголосок прозаичного существования из ее прошлого плавно перемещался ко мне. Она уже не присматривалась, а полноценно моделировала ситуации, перо нашей истории перешло в ее руки. Ксеня оказалась искусным провокатором. Любое несогласие с ней жестоко порицалось, а вина за разбитый в следствии ссоры день ложилась на мои плечи. Сейсмическая встряска как оружие против пресности.

Произошла метаморфоза моего восприятия. Спокойная красота отступала. Из одинокого хрупкого ребенка Ксеня стала превращаться в одичавшего хищника. Вопреки логике, узел на шее затягивался. Чувственная сфера росла, соперничество усиливалось, агрессия, дикость и похоть возобладали над нами. Она вырвала меня из той тусклой и серой обыденности, которая порабощала дух. Через ее тело в мою кровь попал ген тревоги.

В пути уже двадцатый час. Дошел до причала и возвращаюсь домой. Словно одна глубокая фрикция. Сгоняю остатки сна. Ночь бывает спокойной. Воздух оседает в легких. Темно. Досадно, что мы так и не увидели такую ночь.

Ближе к лету Ксеня стала жить у меня. Это были недолгие и, скорее всего, единственные мгновения, когда все было относительно спокойно. Они с сыном переехали ко мне. Нарастала уверенность, что предыдущие девять месяцев — это плата за теплое будущее, которое нас ждет. Нам не нужно было больше прятаться, наши жизни перекочевали из собственности обстоятельств к нам в руки. Тогда я поверил, что она принадлежит мне. Я стал влюбляться в нее по-новому. Ну, понимаете, уже в человека, который может стать матерью моего ребенка. Дом наполнился новыми людьми, он задышал иначе.

Я любил смотреть, как она спит. Во сне она казалась найденышем, брошенным из-за жестоких перипетий судьбы. Она закутывалась в одеяло до самого подбородка, словно ее везде поджидал холод. Ночью свет всегда оставался включенным, темнота ее пугала. Я мог простить ей все. В такие моменты обиды и ссоры растворялись. Смерть постоянно дышит каждому в плечо, я просто не имел права тратить хотя бы день на эти глупые мелочи. Я чувствовал себя ее оберегом.

Через полтора года я искал новую жертву своей помощи. Возможно, мне просто понадобилась более масштабная беда. И я ее нашел. С главой семейства я работал года четыре. Обеспеченный, серьезный мужчина лет шестидесяти. Один из крупнейших игроков в промышленной отрасли. Жена занималась каким-то кондитерским бизнесом. Их сын, мой ровесник, уже завел семью и двоих детей. Ему достался завод с большим штатом и крупным производственным ресурсом.

В какой-то из дней он выстрелил себе в голову из пистолета. Отец ушел в запой на несколько недель, мать держалась. Где-то через пару месяцев я почувствовал иное отношение к себе. Может, он видел во мне сына, может, еще что-то, но так или иначе меня стали приглашать в их дом. Во мне не было стеснения. Им нужен был именно я.

Я старался говорить, не касаясь темы гибели единственного ребенка. Отводил засевшую тучу горя, рассказывая о пристрастиях людей моего возраста, предпочтениях, которые, к слову, меня порой даже и не интересовали. Я стал для них кем-то, кто спасал от ежедневной горестной рутины. Они начали посещать церковь и усвоили, как мне показалось, одну из главных христианских догм: ничего изменить невозможно.

Пик трагедии был пройден и, поняв, что моя миссия подходит к концу, я понемногу стал отдаляться. Топленый воск несчастья перестал капать. История прошла мимо меня, мое сердце осталось на прежнем месте.

Жалость — напиток лицемеров. Какими исключительными кажутся любые взаимоотношения людей, где хотя бы один считает себя благородным и бескорыстным. Но это ложь. Наше лицо привлекательнее, когда мы влюблены.

Всего несколько недель сделали жизнь невыносимой. Требования ртутными парами заполняли расстояние между нашими губами. Ожидания не оправдывались. Те два месяца в календаре были отмечены только гневом, стыдом, опустошением и безнадежностью.

За год стало очевидно — нет ничего, что могло нас связывать. Разные взгляды, вкусы, предпочтения. Она олицетворяла собой все то, что я всегда высмеивал. Это внутреннее противоречие нарастало, выпуская ядовитую агрессию. Чувство долга и ответственности затягивало в лабиринт перманентной рефлексии и подавленности. Жалость порождает превосходство, но когда поводов для сочувствия больше нет, она сменяется ненавистью.

Она тебя уже не уважает. Размышления о том, а вообще верным ли ты был выбором, улавливается в ее зеленых глазах.

В какой-то момент ты понимаешь, что обмануть себя не получится. Тогда-то мой мозг и избрал самый верный способ защиты своего хозяина. Когда веки закрываются, ты можешь слышать посторонние шумы, но они не мешают. По телу проходят приятные импульсы, мышцы расслабляются, уходит напряжение с лица, конечности становятся тяжелыми, и ты засыпаешь.

В это время стены дома одна за другой начинают падать. Отстраненный мужчина ступает на дорогу одиночества. В шахматах такую позицию называют цугцванг: когда каждый следующий ход ведет к ухудшению позиции.

Я решил, что мой подход совершенно тупиковый. Слишком мало людей нуждались во мне. Тогда мне в голову пришла мысль: они должны приходить ко мне сами. Для этого мне понадобился кабинет, белый халат, несколько сертификатов, разумеется, сделанных на цветном принтере, и время для приемов. Нет-нет, не нужно думать, что я стал каким-то шарлатаном, скорее наоборот, людям из медицинской среды свойственно пропускать проблемы мимо, полагаясь только на профессиональные навыки. Я же хотел отдаваться делу полностью. Работа психологом идеально подходила.

В свою новую профессию я погрузился основательно. Как показали опыты некоторых ученых, во время сна человек не полностью отключается от внешнего мира и продолжает воспринимать и запоминать информацию. Обзаведясь необходимой литературой и пройдя несколько курсов, я был готов. Моей новаторской идеей стала металлическая конструкция в форме капсулы, обшитая изнутри розовой тканью. Туда и помещался человек, как бы имитируя возврат в материнскую утробу.

Ко мне стали приходить разные люди. В истории первых нескольких пациентов я вовлекался. Однако после первого месяца я осознал, что мне стало все равно. Видеть в чужом несчастье свое собственное больше не удавалось.

Все закончилось в ноябре. И я настолько крепко спал, что даже не помню, из-за чего это произошло. Какая-то ругань, грязные слова, последующие обвинения и извинения, которые потеряли хоть какую-то ценность. Вначале мы разошлись на три месяца, затем еще на месяц и уже в мае — окончательно. К тому моменту оставалась только инерция.

В наш последний день она приехала злой. Цеплялась за каждый повод, чтобы поссориться со мной. Я чувствовал отвращение к ней. Ксеня разрушала очарование. Презрение настолько глубоко окутало мое сознание, что ее судьба, которую я считал несправедливо жестокой, уже казалась мне закономерной. В ее груди находился чистейший экстракт из лучшего, что жило во мне. Но она этого не заслуживала.

А потом наступили те самые два года синкопы. Забавно, что мир и не заметил этого. Говорят, была какая-то эпидемия, во сне я продолжал работать, словно лунатик, были какие-то люди. Впрочем, кое-что изменилось. Маяк, поддерживающий огонь, исчез.

Я часто размышлял — а что, если бы она умерла? Еще тогда. Я бы превратился из рядового события в любимый образ, который перед ней больше не предстанет. Мы могли посмотреть покаянию в глаза, укрывшись от волны презрения. Брезгливости. Беспомощности перед обыденными и понятными чувствами отчуждения. Уважение к смерти стало бы последним аргументом в пользу того, что время не ошиблось.

На кладбище я никогда не ходил. Растревоженная земля имеет свойство отторгать. Западня из тел, лежащих одинаково. А этот мертвецкий дух — самый стойкий из запахов. Пройдите вдоль могил в любое время года, и у вас наверняка появится подозрительное ощущение в носу. Кладбище — место, где все слишком неестественно: неестественный выброс кислорода у деревьев, неестественно приторный аромат хвои, неестественные лица усопших на памятниках и, конечно, неестественные цветы из полимеров. Я бы не смог приходить к ней сюда. Рассказывать о себе при других…

Быть мертвецом унизительно. Говорят, когда родной человек предает, он словно умирает, остается лишь его плоть. Нет, Ксеня жива. Ее не найти среди этих тяжелых могильных плит и засыпанных землей тел. Ее часть до сих пор во мне.

На кладбище у природы слишком много голосов. Ксеня говорит со мной, ее голос не растворился, его не поглотила вечность. Наш конец лишен совершенства, как это кладбище. Несовершенная любовь вульгарна, как дешевая потаскуха.

Рядом со мной — целая жизнь. Мое дыхание ровное, разум чист, я вижу всю палитру цветов этого мира. Есть свобода. Передо мной откроются двери, стоит только постучать. Сколько будет еще женщин, имена которых я смогу ласково уменьшить, и…

Мне не хочется открывать глаза на то, что я должен увидеть.

Я снова стою перед зеркалом. Я все еще здесь? Заражен ли я вымыслом?

Странно, что мы спим так мало. Может быть, день создан для того, чтобы подготовиться ко сну? Он самый верный стражник прошлого. Сегодня я купил новое постельное белье. Потребляющий ощущения дурман вот-вот обнимет меня. Я расстилаю простыню. Оседлав ветер, я улечу по заглушающейся черноте бескрайности. Надеваю наволочку на подушку. Мысль затухает. Укрываюсь одеялом. Спящий человек возникает каждую ночь по-новому. Впрочем, об этом завтра…Я засыпаю.