Бастард Ивана Грозного 2 [Михаил Васильевич Шелест] (fb2) читать онлайн

Бастард Ивана Грозного — 2

Пролог

— Вот ты говоришь охота…

— Кто говорит «охота»? Я вообще ничего не говорю…

— Ну, я говорю, — усмехнулся Леший.

— Ну, говори… — сказал Санька и подумал, что мухоморы не дают нужного эффекта.

Не ощущал он ноосферы и память, словно её стёрли. Ту старую память, что, как открытая книга лежала перед ним. В той памяти хранились и книги, и другая информация в том первичном виде, в котором она поступала в мозг. Не в виде «знания», а виде образов, визуальных или звуковых. В первичном формате, как говорится.

Осталось только то, что он вытащил из «той» памяти и использовал уже здесь: карты местности, кузнечное дело, фортификация, кораблестроение. Этого тоже хватило бы на десятерых здешних учёных мужей, но Санька ощущал пустоту и это его тревожило.

Он в очередной раз вздохнул и, сделав трубочкой губы, потянул в себя горячий травяно-ягодный взвар.

— Так вот… Охота охоте рознь, — продолжил нравоучение Леший. — Понятно, что человеку нужно питаться… И пусть питается тем, что есть вокруг него. Но зачем истреблять животинку в запас, а запас отдавать другим.

— Не отдавать, а продавать. Другие продают свои запасы нам. Это обмен.

Спор длился уже почти год. С тех пор, как Санька обосновался в устье Луги и начал строить город. Город, какой-никакой, он до зимы построил. Царь Иван, выполнил своё обещание и не только обеспечил строительство «лесом», но и работными людьми. А к зиме приехали и Бхарма с Иваном Выродковым.

С этими инженерами-строителями дело пошло значительно… Не то, чтобы скорее, а значительно ладнее.

Глава 1

— Выгребай! — Кричали с лодок сами себе и товарищам лесорубы.

Один струг уже плыл кверху днищем среди наседавших на него брёвен, а вот его гребцов нигде видно не было. Хотя, Санька находился далеко от залома и мог их просто не разглядеть. Его роль в сплаве была пассивной. Тремя связанными брёвнами особо не на лавируешь. Тогда, как струги лесорубов крутились, вокруг связанных в единую цепь плотиков, бойко, направляя их по фарватеру.

Они уже шли по Луге, когда Санька, выйдя из-за очередного поворота, увидел впереди залом, а в заломе пытающиеся выбраться из него струги лесорубов.

Санька вставил шест в верёвочную петлю и воткнул его под углом в песчаное дно. Верёвка натянулась. Его связка из двадцати брёвен остановилась, а он, схватив запасной шест, спрыгнул в воду и погрёб к берегу. По жёлтому песку он быстро добежал до уходящей вправо песчаной косы, на которую накатывались и накатывались желтые сосновые брёвна. Не очень сильное течение сбивало брёвна в кучу, не наваливая одно на другое, как на быстрых речках.

Его опыт сплава леса по речке Бикин в Приморском крае говорил, что пока соваться в залом не стоило. Надо было подождать пока всё «устаканится», а потом уже растаскивать и разбирать. Ему это всегда напоминало игру в спички. Когда высыпаешь кучку и вытаскиваешь по одной, чтобы другие не потревожить.

Однако сейчас, где-то там в лопнувших связках распавшихся плотов, пропадали его временные попутчики. Совсем не друзья, нет. Но Санька вечно брал на себя чуть больше других. Его, как говорила жена, «воспалённое» чувство ответственности за всё окружающее, ведь лесник отвечал и за территорию, и за находящихся там зверей, и даже людей, не могло позволить ему сидеть, когда что-то происходит плохое. Оттого Санька и нарывался частенько на проблемы.

Сейчас он просто поскакал, как заяц, по сбившимся в сплошную массу шевелящимся брёвнам к ближайшему перевёрнутому стругу, у которого кто-то бултыхался. Струг то и дело притапливался напирающими стволами, и чьи-то руки, то хватались за всё, что плыло, то просто пропадали под водой.

Брёвен они нарубили и напилили много. Примерно по двадцать было «личных», это больше ста восьмидесяти брёвен, и двести брёвен нарубили по заданию. А речка Луга была не очень широкой. В общем то, как тот же Бикин — метров тридцать.

Санька прыгал по брёвнам легко и буквально в пять скачков достиг первого утопающего, но выдернуть его из наваливающихся на него брёвен, как не пытался, не мог. Санька и приседал, и ложился, едва успевая сам вовремя отпрыгнуть от бревен, иногда встающих почти на попа, пальцы его соскальзывали со скользких кистей рук утопающего, но он так и не смог захватить его так крепко, чтобы вытянуть из воды. Вдруг руки скользнули ногтями пальцев по крутнувшемуся вслед за ними бревну и пропали в глубине навсегда.

Прокрутившись несколько раз, бревно снова показало следы от ногтей. Санька ошарашенно смотрел на три светлые борозды и не заметил, как приподнявшееся бревно стукнуло его по затылку. Санька сам скользнул с бревна в воду, но сознание, слава богам, не потерял.

Он сам, так же, как и давешний утопленник, скользнул пальцами по крутнувшемся бревну, но больше не стал пытаться залезть обратно. Падая в воду, Санька машинально сделал большой вдох и, погрузившись под брёвна, оттолкнулся от них руками и нырнул глубже.

Вода в Луге была прозрачная, потому что река текла по песку, гравию и, кое где, по известняковым плитам. Санька чётко видел под водой дно и плавающих рыб. От сотрясения в его голове немного гудело и появилось ощущение, как тогда, когда от удара по голове он в первый раз перешёл в тонкий мир.

Санька и сейчас бы, наверное, смог бы «перевернуться», но тело его находилось под водой и надо было не играться в «переходы», а выныривать. Подавив приступ тошноты, он усиленно погрёб руками против течения. Река у дна и у берегов течёт значительно медленнее и ему за несколько гребков удалось приблизиться к краю завала.

Вынырнув, Санька огляделся, увидел всего четыре лодки и поплыл к правому берегу. Залом всё увеличивался. Спасать уже было некого.

* * *

Разбирая залом, просто пускали брёвна вниз по течению. Одна из лодок поплыла перед ними. Санька после того, как оторвали от берега последнее бревно, от предложенного струга, принадлежавшего утопнувшим, отказался, а повёл свой караван, так же сидя на брёвнах. Но это случилось на следующее утро, а в ночь после катастрофы к нему пришёл Леший.

И не подумайте, что Саньке причудилось. Нет. Санька мухоморы тогда ещё не пробовал, и волчих ягод не ел. Он просто лежал возле костра, чуть в стороне от других лесников, смотрел на звёзды, да на огонь, когда услышал тихое покашливание.

Саньке сначала показалось, что это что-то хрипит в него в груди, но потом всё-таки услышал конкретное «кхы-кхы», и очнулся.

— Кто здесь? — Прошептал он.

— Кхы-кхы… То мы… Лесные жители. Хилое семейство. Я лесовичок, а тут ещё и кикиморка, жёнка моя.

Санька встрепенулся.

— Кикиморка? — Санька насторожился. — Что за кикиморка? Кто такая? Откуда?

— Так, это… Моя кикиморка… Тута живём вместе.

— Долго?

— Годов… Не считаем.

Санька вгляделся в темноту. От того, что он до этого смотрел на костёр, его глаза некоторое время ничего не видели. Потом привыкли к темноте, и Санька разглядел «сладкую парочку».

И лесовичок, и кикиморка были очень маленького росточка и какие-то слишком лесные. Одетые в непонятные лохмотья, скорее всего сотканные из мха, они так походили друг на друга, что понять, кто из них кто, Санька не смог.

Словно прочитав Санькины мысли, леший сказал:

— Муж и жена — одна сатана.

Санька вздрогнул, вспомнив, что и Гарпия читала его мысли, вздохнул и согласился:

— Это точно!

Помолчали. Санька не выдержал первым.

— Чего пожаловали? — Спросил он, как можно мягче, чтобы не обидеть.

Предыдущий опыт общения с лесовиком оставил у Саньки впечатление, что Лесовики — существа обидчивые.

— Помощи просим. Водяной заел совсем.

— В смысле? — Удивился Санька.

— Ну, как?! Берега моет, дерева валит. То тут размоет, то там речка бежит. И, главное, всё просто от вредности. Не поладили мы с ним из-за моей кикиморки. Давно это было… Захотел её в жёны взять! А где это видано, чтобы кикиморы за водяного шли. Водяные вообще не женятся. Не уж-то ему русалок не хватает?! Вот и вздорим. Давно уже. Утомил он меня… И лесу от того сплошной урон.

— А я как тебе могу помочь?

— Прикажи ему!

— Вот те раз! С чего ему меня слушаться?!

— Ну, как? В тебе сила Гарпии, жены твоей. Она смотрящей по нашему району была.

Санька удивился, услышав жаргонные слова от лешего. Он посмотрел на его пальцы, но те не торчали врастопырку и Санька усмехнулся, подумав, что это выглядело бы забавно.

— Да, я не… — начал Санька, но прикусил язык.

Он хотел сказать, что никто он сейчас и звать его никак. Однако… Хотя силой он пользоваться сейчас не умел, но, вероятно, она в нём есть. И нечисть её видит.

— Недосуг мне заниматься делами вашими, лесовичок. Видишь, лес сплавляем. Нельзя его оставить. Не справятся мужики.

— Да, тут делов на полушку. Он где-то рядом крутится, водяной-то. Это ведь он пакость вам учинил. Намыл эту косу. Тут ещё давеча ровнёхонько было. Проказничает он. Скучно ему, видите ли. А занимайся делом и скуки не будет!

— Да какое у водяного дело? — Усмехнулся Санька.

— Не скажи-и-и… — протянул леший. — А берега? Что у нас тут за берега? Размытые, не поймёшь, где старица, а где русло, заболачиваются, река мелеет и красоту теряет. Говорят, ниже по течению даже пороги есть! Красота, говорят! Русалкам есть где развлечься.

— Так, коли болотятся, так кикиморка твоя должна радоваться…

— Не болотная я, — тут же возразила жёнка Лешего. — Это пусть болотные радуются, а я лесная. За грибами и ягодами ухаживаю, да за водяными растениями. Рогозом, например.

— Рогоз я люблю, — сказал Санька. — Рогоз тут добрый.

Санька, действительно, давеча выкопал несколько крупных клубней рогоза, напёк и накормил ими всех оставшихся «товарищей по несчастью», которые теперь мирно спали, а он, Санька, разговаривал с лесной нежитью.

— Ну, пошли, — сказал Санька и покряхтывая приподнялся.

Спина у него болела, кости ломило, руки ноги ныли. Хорошо приложило его бревном. Да и не одним, видимо, пока его брёвнами перемалывало.

— Наломало?

— Брёвнами бока намяло. И по башке шарахнуло. Аж искры из глаз посыпались.

— Вот эти искры я и увидел. Мы с Любушкой далеко были, когда у меня по голове что-то блыснуло. Я как почувствовал, что это меня шарахнуло. Я даже вскрикнул, да, Любушка?

— Да, мой хороший, — нежно проворковала кикиморка.

Санька шёл за Лешим, взявшись за кончик поданного ему прутика. Сам бы он точно дороги не нашёл, ибо темень стояла кромешная, а тропка виляла меж деревьев. Стволы Санька видел уже тогда, когда они мелькали мимо. Именно мелькали…

— «Странно», — подумал Санька. — «Мы быстро идём, или в глазах рябит?»

— А оказалось, это ты проявился, свет наш, сокол ясный.

— Ты это чего? — Спросил Санька. — Какой я тебе «сокол»?

— Мы тебе потом всё расскажем, — затараторила кикиморка. — Ты, главное, водяного убеди.

— То прикажи, то убеди… Как-то вас не понять, — пробормотал Санька.

— Почти пришли, — произнёс Леший. — Вон видишь, пенечек светится. Это я тебе его подсветил. Вот на него иди, только осторожно, там коренья кое где.

— Ах, млять! — Санька стукнулся мизинцем босой ноги о что-то выступающее из земли. — Спасибо!

Санька, осторожно ощупывая дорогу ногами, добрёл до маленького пенька и услышал, что в заводи кто-то плещется, как большая рыба.

— Водяной, что ли? — Спросил он, вглядываясь в темноту.

Плеск стих.

— Кто это меня спрашивает? — Пробулькало в голове у Саньки.

— Это я тебя спрашиваю, уважаемый. Если ты и есть водяной.

— Я то водяной, а ты кто? Человек, что ли? Так не может такого быть, чтобы человеки меня звали, а не боялись. Да и не видят меня они. Кто ты?

— Смотрящий за вами, — рискнул сказать Санька первую глупость.

— Смотрящий?! — Удивился Водяной, но Санька так его и не видел ещё.

Звёзды, отражённые в тихой воде, он уже видел. Но и всё.

— И кто тебя поставил, смотрящий?

— Он, — сказал Санька и вздрогнул от того, что внутрь него проникло нечто.

— Интересно, — сказал Водяной. — И впрямь человек. Странно. Девочки, идите-ка сюда. Посмотрите на него.

Поверхность воды вдруг расцвела светящимися кувшинками.

— Ни хрена себе! — Сказал Санька вслух.

— Точно человек! — Воскликнуло сразу несколько прекрасных голосов.

Вглядевшись, Санька разглядел в каждой кувшинке девичье лицо. И это была не кувшинка, а широкий пышный ворот сорочки.

Девичьи фигуры вырастали прямо из воды и вскоре они стояли на её поверхности и капли стекали с облегающих тело светящихся платьев. Под тонкой тканью (?) просвечивались изящные тела, которые двинулись в сторону Саньки.

— Какой красавчик! — Воскликнула первая русалка, подошедшая к Саньке и коснувшаяся его груди своей ладонью.

Санька не почувствовал ожидаемого холода. Наоборот, его словно окутало теплом и лёгкостью.

— Он, действительно, необычный, — воскликнула первая русалка. — Он не боится и открыт для любви. Но у него занято сердце.

Последние слова она произнесла с грустью.

Санька же почувствовал приток силы и понял, что способен вот прямо сейчас перевернуться в тонкий мир.

— Он муж гарпии, — сказала русалка просто. — И в нём её сила. Много силы. Откуда у тебя её сила?

— Мы любили друг друга, — сказал Санька.

— И где она сейчас? — Спросил голос Водяного.

— У Аида, наверное.

Водяной булькнул удивлённо.

— И он не врёт! — Удивилась первая русалка.

— Значит Гарпии нет, и ты решил, что теперь смотрящий — ты?

— А кто? — Спросил Санька. — Ведь кому-то ведь надо.

— Мы и сами с усами, — недовольно сказал водяной, но Санька почувствовал сомнение.

— Ну, как же, с усами? Зачем плоты порвал, мужиков потопил, залом на реке устроил?

— Кто сказал, что это я?! — Делано возмутился Водяной.

— А кто? Я, что ли?! Меня чуть не потопил…

— Ага… Потопишь его. Девонек моих чуть не пошиб. Это ведь точно он был, да девоньки? Я его теперь признал, хочь и близорук стал.

— Он, он, — запричитали «девоньки».

— И чего же ты хочешь, смотрящий? — С вызовом произнёс Водяной.

Санька присел на светящийся пенёк, для чего чуть отступил от русалки в сторону, потрогал то место на груди, к которому она прикасалась своей ладонью, и сказал:

— Порядка от тебя хочу. Чтобы берега привёл в порядок, мели-отмели зачистил, чтобы и люди могли пользоваться, лес зря не разорял.

— А людям то я с чего бы помогал?

— А с того, что придут они и сами выкопают русла, и так спрямят, что не речка это будет, а водный канал. Знаешь, что это такое?

По булькающим звукам Санька понял, что водяной мотает головой. Где только его голова? И есть ли она вообще?

— Канал, — это вытянутое, искусственно ограниченное пространство, предназначенное для организации связи, передачи или перемещения чего-либо, — сказал Санька текстом из Википедии.

— В смысле, искусственно ограниченное пространство?

— Всё просто. Камнем твои берега уложат так, что ты уже баловаться не сможешь, передвигая их туда сюда. И спрямят их. И дно углубят. Рыбу выберут всю!

— К-к-как рыбу всю?! А я?! А мне?! Да, что же это?!

— А вот не будешь хулиганить. Людям лес нужен, а артель вернётся и расскажет, что лес доставить не смогла и сюда пришлют кучу народа с лопатами и камнем. И крындец твоим заводям с русалками.

Санька так эмоционально произнёс последние слова, что русалки вдруг отшатнулись от него и померкли. И Санька понял, что они тянули из него силу.

— Вот паразитки! — Крикнул он. — Чего удумали! А ну, кыш отсюда!

Санька выплеснул слова эмоционально и его горловой центр чувств открылся, выплеснув силу, и Санька тут же его прикрыл, зная, что может улететь всё до последней капельки. С центром чувств не шутят. Однако и этого выплеска хватило, чтобы разметать струившихся в неоновом свете русалок по заводи.

Стало темно и тихо. Санька продолжал сидеть на пеньке и ждать. Время текло медленно и он, от нечего делать, решил попытаться поднять энергию выше и перейти в тонкий мир. Это, как он не старался, у него не получилось. Зато получилось включить ночное зрение. Энергия, которую он тянул от горла вверх, задержалась в глазах, и на мгновение Санька увидел всё очень отчётливо. И воду, и берег, и настояшие кувшинки. Но он моргнул, и видение исчезло.

— Ладно, ладно! Вижу я, вижу, что ты не такой простой, как хочешь показаться. Только девонек моих зря ты обидел. Они не со зла. Сущность у них такая, людской жизнью питаться. А где её тут взять? Редко людишки тонут. Ну, да ладно! Твоя то выгода какая? Если послушаю я тебя…

— Слушай, не слушай, а будет так, как я сказал. Если у тебя река станет справной, никто её трогать не будет, а если по болотам её поведёшь, да мелей наделаешь, сам приду и поправлю. А выгода моя была и есть одна. Я за порядок. И в лесу, и на реках. И за красоту рек и лесов. А ты, уважаемый, что из такой красавицы сделал? Тьфу! Срамно глядеть!

— А ты не гляди, — угрюмо булькнул Водяной. — Расплевался тут!

— Ну, смотри, я всё сказал. Нечего мне с тобой тут тары-бары-растабары вести.

Санька поднялся с пенька.

— Согласный я, — пробурчал Водяной.

— Хорошо! — Сказал Санька. — Тогда завтра поможешь нам брёвна разобрать.

Сказал и шагнул в темноту.

Обратно добирались молча. Леший с кикиморкой почему-то молчали, а Санька почти засыпал и только перебирал ногами, следуя за тянущей его хворостинкой.

Наконец он увидел догорающий костёр и свою лежанку. Нежить исчезла, словно её и не было.

Глава 2

Брёвна выдёргивали по одному и пускали вниз по реке.

— Мне кажется, или река стала поглубже у залома?

— И сам залом вроде поменьше. Уплыли брёвна!

Кто-то из лесорубов вытолкнул струг и двое стремглав полетели вниз по реке.

— Точно размыло за ночь косу, — сказал напарник Саньки по пилке деревьев Федот.

Напарник Федота во время «баловства водяного» сгинул.

— Поплыли вместе, а? — Попросил он Саньку.

— Не, Федот. Я лучше на брёвнышках сзади. Пусть сами плывут. И вы бы не лезли в строй. Или вперёд до ближайшей косы, а на косе сразу направляйте брёвна по струе, или лучше сзади. Я за вас знаешь сколько брёвен на струю с берега отправил?!

Так и порешали. Один струг, как ушёл вперёд, так там и остался, остальные трелёвщики «паслись сзади», собирая и выталкивая прибившиеся к берегу стволы. Так тихим сапом, не сильно вымотавшись, за пять дней они доплыли до реки, вытекающей из Луги влево. У лесорубов вместо багров имелись рогатины с крюком. Ими таскать брёвна было не очень сподручно, но на безрыбье, как говорили и в этом времени, и сам станешь раком.

Санька с сожалением вспоминал оставленный им на своей лошадке клевец — боевое оружие, наподобие молотка с крюком на длинной ручке. Он бы сейчас весьма пригодился. А так, приходилось тягать брёвна на «пупе». Однако Санька воспринял эту работу, как тренировку для своего «растущего организма», который он слегка запустил.

И Ямские пороги, и другие пороги прошли на удивление легко, однако плоты разбило окончательно и далее лес плыл каждая дровина сама по себе. А ведь Санька сразу предлагал собрать крепкие двухрядные плоты и править ими шестами, но лесорубы убедили его в своей правоте. А Саньке крепить свои брёвна было не чем.

В Яме не останавливались, хотя Саньке хотелось бы посмотреть город. Однако лесорубы сказали на привале, что: «Говорят, зело там кабаки дорогие. Друг остерегали. Все деньги оставим и брёвна пропьём».

* * *

Россонь вытекала из Луги и впадала в Норову только в случае обильного паводка в Луге, или в случае затора ниже по течению. Об этом Санька упреждал напарников и они, послушав его, заранее собрали весь лес на правом берегу, чтобы не выбирать его потом из залома.

По Луге до устья с грузом никто не ходил, ибо нечего там было делать, а вот в Норову по Россони хаживали постоянно, ибо иного пути в Ивангород летом почитай и не было. Дорога по болотам была, но сколько на ней сгинуло товара, который дьяки отправляли и списывали с регулярным постоянством, уже и считать перестали.

Можно было и от Яма по дороге груз довести, но тогда и цена его значительно вырастет.

Однако прямо напротив истока Россони на правом берегу Луги сплавщики обнаружили небольшое, землянок в десять, поселение.

Санька, как всегда плёлся в хвосте каравана и встречи местных с лесорубами не видел, но отметил на лицах мужиков радушие.

— Как тут? — Спросил Санька Федота.

— Всё ладно. Мужики сейчас сами плотину вскроют и наши брёвна по одному пропустят вниз.

— Плотину?

— Ну да. Не залом — это, а плотина для перепуска воды в Норову. Чтобы пороги скрыть. Но всё одно, правильно, что мы тебя послушали. По одному бревну сподручнее, чем ежели б скопились они там, у дырки, да и затор учинили. Помогли нам мужички брёвна поймать.

Как оказалось, на этом низком берегу землянки, по причине периодической подтопляемости, были временным жилищем косарей. А посёлок находился на другом берегу Луги и вдоль берегов Россони. И был посёлок по здешним меркам очень приличным, домов в восемьдесят. Пороги на Россони присутствовали и иногда она пересыхала, потому работал «волок» в котором участвовали все жители Большого Кузёмкино.

По Луге сплавляли лес постоянно и Кузёмкино было отстроено капитально не чахлыми домишками, а добротными бревенчатыми усадьбами. Видно было, что село не бедствовало. К усадьбам примыкали покосы, разделённые водосточными осушительными каналами втекавшими в Россонь. Через каналы были перекинуты прочные мостки.

Осмотрев село, лесорубы вернулись к реке и решили осмотреть плотину. Надо сказать, что в нижнем течении Луга расширилась до двухсот метров и что там внизу должна быть за плотина Санька недоумевал. Но всё оказалось банально простым.

Примерно в пяти километрах от Россони показался остров. Река с обеих сторон его обтекавшая застопорилась древним дровяным заломом кое где искусственно засыпанным песком и камнями, а где и просто намытыми рекой. В левой протоке залом имел два шлюза. Один (двойной) для прохода судов, а в другом было установлено рыбочерпальное колесо.

Принцип его работы был прост. Под напором падающей со шлюза воды колесо вращалось и зачерпывало ковшами воду, а вместе с водой подплывшую к шлюзу рыбу, идущую на нерест. Ковши имели огромный размер, но напора воды хватало для подъема, так как ковши имели двусторонние объемы. Из одного рыба высыпалась в жёлоб, в другой наливалась вода, уравновешивая нагрузку.

Санька заворожённо смотрел, как рыба сыпалась в деревянный жёлоб и скатывалась сначала в большой чан с водой, а из него уплывала в реку. Несколько мужиков с помощью небольших багров отбирали «молочников», как называли тут самцов стерляди, для себя. И Санька понял, что основная функция колеса, это не лов рыбы, а переправка её через плотину.

От простоты добычи рыбы на пропитание Санька ошалел.

Вернувшись в село лесорубы разбрелись по беднейшим домам, где им, за мзду малую, дали пристанище и ночлег. Санька попал в дом молодой вдовицы с двумя малыми ребятишками, которые уже спали за ширмой на полатях. Вероятно, так случилось нечаянно, но кто знает? Народ здесь привык ловить судьбу за хвост. Иначе не выживешь. И все вокруг всё понимали, что вдовицу в жёны никто не возьмёт, а вот на временной основе, глядишь, что и перепадёт детишкам на молочишко.

Санька ночью не блудовал, а отлично выспался и потому был бодр и готов к дальнейшему пути. Однако товарищи его выглядели помятыми и желанием куда-то двигаться не пылали. В конце концов это не его задание было доставить лес в устье Луги и Санька решил тоже расслабиться.

Вернувшись к вдовице, Санька застал её за уборкой, а именно за мойкой полов. Детей в хате не было. Увидев вошедшего гостя, Варвара хмуро окинула его взглядом, не поднимая головы от пола.

— Уходишь? — Бросила она и продолжила шоркать из стороны в сторону по полу тряпкой.

Бёдра хозяйки колыхались на противотакте так заманчиво, что Санька и не заметил, как шагнул к ней и взялся за них руками. Не мог он себе позволить упустить такую красоту.

— Нет, пока. Ещё на сутки остаёмся.

Варвара замерла, почувствовав его плоть, и, оперев руки в колени, затихла.

Санька одной рукой скинул порты и приподнял заправленный за пояс подол, оголив упругие ягодицы, потом слегка присел, ввёл свой напрягшийся уд в горячее лоно и притянул Варвару за бёдра к себе.

Он не торопился, но действовал напористо, и вскоре женщина под ним стала встречать его тело с напряжением и усилием. Потом Санька почувствовал, как его уд несколько раз сжало, Варвара дрогнула телом, и он, «отпустив вожжи» с нежным рычанием: «Вар-вар-вар-варрра!», выбросил своё семя.

Потом он поднял её на руки. Варвара стыдливо спрятала своё лицо на его мощном плече. Санька шагнул из портов к уже застеленной лежанке и осторожно положил на неё Варвару.

— Дверь прикрой, срамник. Робяты могут вернуться.

* * *

Лесорубы задержались в Большом Кузёмкино ещё на два дня.

Узнав о том, что Санька, хоть и молод, но уже тоже вдовец, селяне прониклись к ним в Варварой искренним одобрением. Глядишь и останется мужик в посёлке. А такие большие и крепкие руки и плечи, как у Саньки упускать было грешно. Вот и принялись селяне Варвару хвалить.

Санька в тот же день скосил всю траву на Варькином покосе. А покос тот ограничивался примерно сотней соток. Примерно пятьдесят больших шагов на двести. Гектар, короче. Ну правильно, коровёнку только с гектара и можно прокормить.

Мужик Варькин потоп в море, куда селяне ходили за сельдью, около года назад и косить траву она в этом году не хотела. Подкашивала слегка, но больше думала о том, кому бы покос отдать за треть сена. А тут привалило бабе счастья.

Саньке понравилось в Кузёмках. Он промерил глубины за островом и принял решение порт ставить там.

Глава 3

О том, что на Луге поставят морской торговый порт, староста поселения Кузёмок знал давно. Идея эта вынашивалась ещё царём Василием, а Адашев по распоряжению царя Ивана Васильевича уведомил о том, что присылают строительный лес, камень и людей, все городки и сёла Ямской пятины. Предупредил и о том, что руководить строительством станет боярин и царёв советник Александр Мокшевич Ракшай.

Санька о том не знал и, представившись по полному имени, удивился реакции старосты. Тот упал в ноги и запричитал, что-то типа «не вели казнить».

— Ты, Иван Кузьмич, можешь сколько угодно валяться в ногах, однако принимайся за работу. Никого я тут не знаю, а времени у нас с тобой всего ничего. До заморозков. Ибо по зиме сюда приедет государь, смотреть нашу с тобой работу.

Староста на слова Санькины не отреагировал, а продолжал валяться в пыли.

Жители села, видя, что, раз староста упал ниц перед гостем, то и самим тоже надо, сорвали шапки и повалились в пыль.

— Да что же это такое?! — Возмутился Ракшай и вернулся в хату Варвары.

Не заходя в светлицу он нашарил в темноте сеней жбан с квасом, зачерпнул едва ли не полный ковш и выпил не отрываясь. Потом прошёл в комнату. Варвара крутилась возле печи с квашнёй.

— Что вернулся? Али забыл, чего? — Спросила она.

— Понимаешь, Варюша. Я сюда приплыл не просто с лесом, но и по царёву делу.

Варвара подняла от бадьи голову и посмотрела на него светло-серыми глазами.

— Царёву делу? — Удивилась женщина. — Что же ты за человек такой особый? Что тебя сам царь послал по своему делу?

— Обычный я человек, но дело у меня сложное. Надо город построить на Луге за островом, а как начать не знаю.

— И что тебя держит? Чтобы строить, люди нужны, а староста о том строительстве заявил ещё по зиме. Только крикни, люди сами пойдут. Гонец приезжал из Яма. Камень везут из Ивангорода и из того же Яма. На остров и везут.

— Кроме камня и брёвен ещё железо нужно, а для того кузнецам задание надо дать, известь нажечь. Хотел старосту вашего напрячь, но он пока отойти не может от моих слов.

— Каких?

— Ну, что я советник царёв.

— Ты?! Советник?!

Варвара рассмеялась. Санька улыбнулся.

— И боярин.

Смех Варвары прекратился. Она посерьёзнела.

— Вот так раз! Сподобил Бог увидеть живого боярина. Конечно старосту удар хватил! Сейчас и мне житья не будет в посёлке. С поклонами пойдут.

— Зачем? — Удивился Санька.

— С просьбами.

— Какими просьбами? Ведь живут хорошо.

— А! Найдут, что спросить.

Варвара скривилась. Она так и стояла, погрузив руки в тесто и Санька понял, что и она бы бухнулась в ноги, если бы не оно.

— Ты помогла бы мне, Варюш?

— Как? — Удивилась она.

— Ты же вроде прав много больше обычных жонок имеешь: и слово своё на вече, и величают тебя на Варька, а Варвара Пельшина.

— Ну, да… То по мужу моему. Его права берегу.

Она поникла лицом.

— Ну, так с этими правами ты ведь и людьми командовать можешь! И меня представлять. Надо, чтобы ты в Ям съездила и заказала кузнецам скобь. Для царёва дела.

Варвара опешила. Она стояла и, молча хлопая ресницами, смотрела на Саньку.

— Ты слышишь меня? — Спросил он, вздыхая.

— Ты меня отправляешь по царёву делу?

— Да! Ты у меня станешь моим приказчиком. На службу тебя беру! Пойдёшь?

Варвара посмотрела на него с сомнением.

— И жалование платить станешь?

— Стану! Ежели на себя всё возьмёшь, что я скажу, двадцать рублей оклад положу.

Варвара постояла помолчала, потом усмехнулась.

— Говори, что делать, боярин!

* * *

Камня на острове лежало немного. Скорее всего, потому, что растащили. На месте видны были следы каменного скола и следы переката камней до реки.

Санька указал на следы преступления старосте.

— Передай всем. Если ещё застану кого за воровством, засеку плетью. Потом пусть не обижаются. А с знакомых будет особо тяжкий спрос.

Сегодня Санька сказал, сегодня Санька и застал троих на двух стругах. Положил он их всех троих там же на острове повязанных по рукам и ногам, а утром прибыла целая ватага из соседних Малых Кузёмок. Нахраписто прибыла. С претензией на геройство.

Пристали сразу четыре струга, из которых вылезли шестеро крепких мужиков. Чудь, проживавшая здесь, была высокоросла и кряжиста. У всех прибывших соломенные волосы спускались до плеч. Оружия у них Санька не заметил, но в длинных рукавах, прикрывших кисти рук, наверняка прятались кистени.

Два кистеня были и у Саньки. И тоже видно их не было. Однако молодцы, увидев Саньку, тоже высокого и плечистого, прикрывавшего телом пленников, остановились.

— Ты, паря, отошёл бы в сторону, от греха.

— Вы так уверены, что сможете отбить у меня воров?

— Уйди, паря. Мы не хотим брать грех на душу, — сказал первый крепыш.

— А я так с удовольствием возьму грех на свою душу. Мне царь-государь так и сказал: «Ежели убить кого доведётся за дело правое, я отмолю и патриарх грех отпустит». Так и сказал… А потому первому, кто сунется, голову раскромсаю без жалости.

— Всем не раскромсаешь!

— Может и не раскромсаю, а может и раскромсаю, но посмотрите вот сюда.

Санька показал на дерево под которым, тесно привязанные друг к другу, сидели пленники. На дереве висел чан.

— Вот я сейчас дёрнусь в сторону, и чан опрокинется на них, а в чане раскалённое масло. Кому они после этого будут нужны, калеки?

Санька показал на верёвку, привязанную одним концом к его ноге и другим накинутую на чан. Привязанную к ноге чисто символически очень хитрым само-развязывающимся узлом.

— Вот зверюга! — Сказал мужик постарше.

— Ты себе даже не представляешь, какой, — сказал Санька. — Моё прозвище Ракшай — это по-мокшански Зверь. Я в берлоге с медведицей вырос. Не пощажу никого, до кого достану. А достану я каждого.

— Ну смотри! Это мы тебя достанем! — Крикнул самый молодой.

— Кто у вас старший? Пусть подойдёт чуть ближе. Пока вы не понаделали глупостей. Нападёте на меня, я вас покалечу или поубиваю, это одно дело, но ваши семьи будут угнаны и станут невольными. Вы на царёво дело руку подняли. А убьёте меня — всё ваше село истребят. Вы этого хотите?

Мужики стояли молча насупясь. До них, вероятно, что-то доходило.

— Но ведь не по-людски так-то… С чаном-то… — Сказал старший.

— Подойди ко мне, скажу что-то, — буркнул Санька.

Мужик подошёл.

— Ты главное пойми, что вы сейчас на грани. Шагнёте вперёд и за грань заступите. А за гранью пропасть, в которую вы не только себя, но и ваши семьи потянете.

Санька сделал паузу, чтобы слова дошли до мужика.

— Там, — шепнул Санька, — тлеет трава. От того дым идёт. Нет там масла кипящего. И отвяжусь я от него очень легко. Остальное правда. Хочешь верь, хочешь нет. Но побью я вас всех. Лучше вам и не пробовать. Спроси моих лесорубов.

Мужик смотрел на Саньку своими белёсыми глазами, а парень смотрел в глаза ему. Переглядки продолжались какое-то время.

— Они должны быть наказаны, ибо — воры, — сказал Санька. — Я завтра приду к вам в село и выкраду говок^[1]. То ладно будет?

Мужик крутнул головой.

— Вот так-то. А то, что приехали за ними, так забирайте, но по десять плетей каждому обещай. Нет, я пятьдесят отмерю. Каждому из вас. Когда войска государевы придут, всё село высеку, коли не исполнишь. Обещаешь?

— Обещаю, — буркнул мужик.

* * *

Остров в длину имел пятьсот метров, в ширину двести пятьдесят. Правая протока была своего рода перетоком. Когда речка переполнялась, то сливалась поверх правой плотины. Вот эту протоку Санька и придумал перекрыть мостом по выходу из-за острова, соединив остров с правым берегом мостом, лежащим на деревянных быках. А мост тот превратить в широкую разгрузочную пристань.

С этого работа селян и началась. Собирали срубы прямо на воде, наполняя камнем. На двести метров построили сорок быков. Была бы зима, было бы проще строить срубы на льду, но и сейчас к строительству на воде скоро приладились и к августу двухсотметровый причал был готов.

На острове плетёными корзинами с камнем укрепили берег и на северной оконечности начали строить крепостную каменную башню. Рук на всё не хватало, хотя Варвара объездила все городки и выселки аж до самого Балтийского моря.

Лесорубов, кои после доставки леса, переходили в разряд плотников и в подчинение Саньки, долго не понимали сей метаморфозы и не принимали Саньку за вождя до тех пор, пока из Ивангорода не прибыл сам Новгородский воевода — Григорий Андреевич Куракин.

Куракин Саньку знал лично ещё по Коломенскому, где принимал от царя Новгородское воеводство. В самом Ивангороде постоянного воеводы не было, вот Куракин и совмещал в себе сразу несколько должностей.

— Доброе дело ладишь, Александр Мокшевич, — сказал Куракин, оглядев стройку. Левонцы препоны чинят у своих берегов, насупротив Ивангорода, а здеся место для товарного склада отличное. Говорят, ты и дорогу по болотам сладил?

Санька напрягся. Про тех кикимор, что вперёд его отряда ушли он помнил, но что они что-то учинили из того, что обещали, не знал. Проверить возможности не было.

— Я той дорогой не шёл. Людишек послал, а сам с лесорубами прибыл. Побили отряд наш разбойнички. Почитай один и вырвался.

— Слышал я, что Таракановы государю про то отписали. Мне указ пришёл от государя нашего дознание провесть. Вот еду. Слава тебе господи, что хоть ты живой. А обоз твой, говорят, цел. Токма муку, небось уже съели… Ну да ничего… Я с Таракановых три цены возьму. Всё до копейки вернут. Список мне Адашев прислал. И казну нового города. Тебе велено передать.

— Много у тебя?

— Пять сотен рублёв. Шесть ящиков денег.

— Мне под казну дворец строить надо. И войско охранное.

— Войском пора обрастать. Тут и шведы наезжают на своих барках. До Новгорода доберусь, я пришлю человек пятьдесят с провиантом и фуражом.

— В обозе у меня пищали винторезные были и заряды с порохом. Лошадки.

— Всё! Всё пришлю, не сомневайся.

— И к Таракановым приглядись, Григорий Андреевич. Воры они. Шайку в лесу держат и купчишек грабят. То верно я знаю. Видел их там, когда на нас напали.

Санька соврал, но знал, что был не далек от правды, и потому совесть его не напряглась.

— Да! Казань взяли?!

— Взяли, взяли. И сразу на Азов пошли. Много ногаев к Ивану Васильевичу примкнуло.

Глава 4

Проживающий по берегам Луги, в лесах и болотах народ работать ни на кого, кроме себя, не хотел. Царская власть тут была слабая и держалась больше на доброй воле, нежели на силе. Потому Санька в строительстве не особо преуспевал пока не прибыла казна.

Иван Васильевич, или скорее Адашев, нравы местного населения ещё по строительству Ивангородской крепости знали и на добрую волю населения не рассчитывали. Рассчитывать можно было или на принуждение, или на деньги. До принуждения ещё, Санька знал, дойдёт, но начинать с него, значит совсем загубить дело.

Например, в Коломенском жило много самозваных ремесленников, кои конкурировать с Московскими рядами не могли, а Санька, объединив их в гильдию и понастроив делательных мельниц и рыбных прудов, сильно поднял их в статусе, назвав, к тому же, кузнецким двором. И бывшие крестьяне в охотку исполняли заданные им уроки с надеждой в последствии вступить в ремесленную братию.

Здесь Санька решил пойти по тому же пути.

Как-то утром на остров на лодках приплыли старосты, которые должны были привезти с собой рабочих, по одному взрослому с десятка. Санька пересчитал жителей деревень и сел сразу, и требовал совсем немного. Но с каждым разом, особенно в страду, старосты привозили рабочих всё меньше и меньше.

У Саньки уже скопилось несколько бригад лесорубов и стройка худо, но двигалась и без крестьянских рук, но до зимы город без них сладить он не мог.

— Вы, господа хорошие, лучше и не приезжайте, — сказал он старостам строго. — Мне такие работнички не нать. Мы и сами потихоньку гостевые дворы да лабазы поставим. Вон, уже и купцы надысь подходили. Свейские. С Ивангорода к нам по морю завернули. Обещали своих работных прислать, чтобы свои торговые дворы и склады строить. Товары свои привезут, а я скуплю всё. Мои склады уже построены. Я и торговлю уже начну. А вы до торжища допущены не будете.

— Это как так? — Спросил староста Больших Кузёмок.

— Как так? — Переспросил Санька. — А так! Какой ваш вклад в строительство торгового острова? Только твоих, дядька Иван, мы пять раз ловили на воровстве. А твоих, Семён, шесть раз. Работать не работают, а пузо дармовой похлёбкой и хлебом набивают. Ещё и воруют. Нам такие работнички не нать. И в торговую гильдию мы вас не возьмём. Все наши лесорубы сговорились и вложились в пай. И я им денег из казны выдам. Закупятся и по зиме поедут в Новгород на крещенскую ярмарку. Воевода Новгородский обещал подводы прислать с лошадьми. Дорога говорит до Новгорода прямая, как стрела и ямы^[2] на ней уже ставят. Государя, чай, ждём… Так то… Ступайте, братцы. Надоело мне вас упрашивать.

— Так мы, — выдохнул староста Больших Кузёмок. — Мы ж строили…

— За то вам из казны было выдано… — Санька пролистнул гросбух, — Так… Тридцать… ещё тридцать… двадцать… Ага, всего два рубля и восемнадцать копеек. И вам выдано, господа. Всё! Свободны! На остров боле чтобы ни ногой. И ныне, и присно, и во веки веков… Вход только по пропускам. Тьфу ты… По членским билетам торговой гильдии.

Старосты и приехавшие работать мужики все разом чесали бороды.

— Так и Новгородские товары здеся будут торговаться? — Спросил дядька Игнат, староста Малых Кузёмок.

— Здеся, — передразнил его Санька. — Весь товар скупает гильдия. Иначе торговли вообще не будет.

— А как же мы?

— У меня покупать будете, а я уж вам задам цену! Вы у меня поплачете! — Санька погрозил кулаком. — А скоро войска московские и новгородские придут… Я всё вам вспомню!

Санька развернулся и зашагал на дальний край острова, где строители из лесорубов собирали очередной склад.

Горе-работнички потеребив бороды разъехались, оставив одного Ивана. Староста Больших Кузёмок был ближе всего к Саньке, ибо Санька сожительствовал у него в селе и не раз они вместе пивали горькую.

Однако Иван Кузьмич не скоро решился подойти к Саньке для разговора. Александр и сам был не прочь поработать топором, ибо считал эту работу лучшей тренировкой для воина. Он махал не только правой рукой, но и левой, специально нарабатывая для неё силу, точность и ловкость.

Иногда, он, чтобы перед кем-нибудь бахвальнуться, рубил двумя топорами сразу. Если к тому была нужда, конечно. У шведов они запросили топоры, пилы и иной плотницкий инструмент и вскоре ожидали прибытия негоциантов. Тут Александр старост не обманывал и даже собрал по лесам в долг остатки пушнины под будущий товар. Сейчас она висела в сараях, продуваемых летними ветрами.

Староста подошёл к Александру со стороны левого бока, где его не мог достать топор, тихо кашлянул и тут же начал быстро-быстро говорить.

— Ты, Александр Мокшевич, сам виноват, что не объяснил сразу правильно. Ежели бы ты всё сказал, так как сейчас сказал, то мы бы совсем не супротив были поработать на благое дело.

У них, как заметил Санька, всегда виноват кто-то, и переубедить в этом лесной народ было не возможно, поэтому он не стал даже пытаться, а просто ждал продолжения, прервав, естественно, работу.

— Вот сейчас сказал и всё стало понятно. Поехали старосты за народом, — продолжил Иван и замолк.

Санька посмотрел на старосту.

— Я же сказал, нет вам сюда доступа, — сказал он, сурово нахмурив брови. — И не нужны мне ваши работники. Проваливайте. Я сказал!

Санька снова принялся стучать топором по дереву.

— Ты, Александр Мокшевич, не серчай, — попросил староста. — Ведь сам виноват.

— А раз виноват, то сам и построю город. Уходи, Иван Кузьмич подобру-поздорову, не мешай дело делать.

Староста отошёл аж к самой своей лодке и долго сидел на одном из камней. Вскоре, действительно приехали мужики и держали с ним совет.

— Он вишь, осерчал, — сказал староста Иван. — Говорит, ежели не повинитесь, то и ступайте отсель. Дюже осерчал…

Селяне долго, но тихо переговаривались, потом пошли всем скопом и пали перед Санькой на колени.

— Прости нас грешных, Лександер Мокшевич, — сказал за всех самый старый работник из Малых Кузёмок. — Попутали бесы… Прости бога ради!

— Бог простит, — сказал Санька. — И как мне вам поверить?!

— Поверь, господарь. Не оставляй нас сиротинушек без ярмарки. Томительно в Ивангород хаживать.

— Сиротинушки?! — Переспросил Санька. — Перетянул бы каждого кнутом, да…

— А и перетяни, господарь!

Санька, не долго думая, взял кнут и перетянул чрез спину каждого, не особо удерживая руку. Только самых старых спины он поберёг.

— Всё! Мир! — Сказал он. — Приступайте к работе. — Отныне работаете не за деньги, а за участие в торговой гильдии. Сколько каждое село наработает, столько у него и будет пая в общем деле.

Мужики не особопоняли, но радостно закивали головами и разбрелись по бригадирам.

* * *

После разборок дело двинулось скоро. А когда Санька объяснил старостам про ярмарочный пай, работников сильно прибавилось не смотря на страдные дни. Взволновались малые селения, но Александр и их успокоил.

Выше по течению у острова поставили огромное водочерпальное колесо, поднимающее деревянные ковши с водой на высоту до десяти метров. На самой высоте в ковше сбоку открывалось отверстие, через которое вода вытекала в жёлоб, а по жёлобу в громадную, собранную из дубовых плах, стянутых пеньковыми канатами, бочку. Из бочки, с высоты примерно пять метров, вода растекалась к хозяйским постройкам по деревянным желобам.

Пока стояло лето и часть осени Санька приучил крестьян мыться под струями воды. Душем это назвать не поворачивался язык. Но смывать пот и грязь было удобней, чем в реке. В реке тоже было не плохо, но Санька считал, что с лейкой стало лучше. Да и стирать бабам стало сподручней.

Да, вслед за мужиками, на острове появились и бабы, которыми руководила Санькина Варвара. А вслед за бабами появилось и приличное жильё. Сначала землянки, а к холодам над ними поставили срубы.

Шведы до зимы приезжали неоднократно. Привозили запрошенные нами топоры и пилы, немного меди. С собой увозили солёно-копчёных лосося, угря и лес.

Открытие нового торгового порта шведы восприняли не однозначно. Ливонские рыцари чинили русичам экономическую блокаду и в Ивангород ни шведов, ни данов, ни ганзейских гостей орден не допускал. Именно поэтому Русские купцы, в основном Новгородские, торговали в Шведском Выборге. И шведские, и русские купцы приезжали в Выборг, и таможенные сборы оставались в Выборге.

Русские спускались в Ладожское озеро из Новгорода на маломерных судах, по сути больших лодках, из него по Неве в Финский залив. В устье реки лодки собирались в гурт и двигались вдоль берега на север. Во время морского перехода русских купцов иногда грабили. Те же шведские купцы и грабили.

Александр Ракшай, назначенный царём Иваном Васильевичем градоначальником им построенного города Усть-Луга, объявил о том, что в порту будет действовать особая таможенная зона, с фиксированными сборами: по десять копеек с рубля за продажу соли и по пять копеек с рубля со всех остальных товаров. Транзит во внутренние города России иностранным купцам был запрещён. К тому же, при поставках товаров на экспорт в Усть-Лугу товар от проезжих пошлин освобождался.

Санька в Коломенском поставил таможенный склад, в котором аккумулировался и опечатывался товар. Это были льняные и шёлковые ткани, вытканные по новой технологии, пенька. Здесь на берегах Луги Санька решил организовать канатные мастерские. Он вполне себе представлял как это сделать, так как сам порой плёл и канаты из верёвок, и сети, и силки из конского волоса, в которые живность почему-то ловилась лучше.

Для Александра стало неожиданностью, что в царских закромах хранился шёлк-сырец. Когда они с Адашевым планировали развитие иностранной торговли через устье Луги, Санька спросил, чем, де, торговать? И тогда узнал, что Москва является транзитёром персидских товаров.

Из Персии в Россию везли, главным образом, шелк-сырец, сафьян, камку и бархат, ковры, бирюзу и другие драгоценные и полудрагоценные камни, а так же индиго и нефть. Персы с охотой торговали через Россию, так как практически весь персидский шелк производился в Гиляне, на побережье Каспия. Это предопределяло его дешевизну.

С учетом транспортных расходов доставленные в Астрахань два тюка шелка стоили не более 4 талеров. Если те же два тюка везти на верблюдах в Ормуз для продажи английской Ост-Индской компании, то это занимало от 80 до 90 дней, причем ежедневно обходилось в сумму от 0,5 до 8 реалов. Кроме того, персы с неохотой торговали шелком через Турцию, поскольку это приводило к обогащению их стратегического соперника. Поскольку персы не могли напрямую сбывать свои товары в Европе, а английская Ост-Индская компания предлагала грабительские цены за персидские товары, шахи рассматривали каспийскую торговлю как один из важнейших альтернативных путей в Европу.

Из шёлка-сырца Санькины ткачи очень просто выткали ткань. Сначала просто взяли шёлк-сырец без обработки. Получилась грубоватая, но очень крепкая ткань. Из неё Александр пошил себе зимние тёплые куртки с мехом вовнутрь и штаны. Но для экспорта такая ткань не годилась. Тогда, по совету мастериц, шёлк-сырец промыли в горячей воде с добавлением жидкого поташного мыла, и он стал намного белее и мягче. Получилась отличная мягкая шёлковая ткань, вполне пригодная, по разумению Александра, для экспорта.

Новгородский воевода прислал десяток конных ратников с небольшим табуном лошадок уже через месяц после своего отъезда. Санька оставил строительство и решил проехать по новой Новгородской дороге, что пробили Куракинские люди от Усть-Луги по тому путику, что проложили Санькины кикиморки.

Он решил устроить себе небольшой отпуск и, взяв в дорогу припасов, проехал светлый день и на закате солнца разбил привал возле небольшой речушки. В заботах и хлопотах Санька совсем перестал заглядывать в себя. Он сильно уставал, вырубался сразу после ужина, просыпался рано и спешил на стройку. В таком же графике работали и его лесорубы, которым было обещано многое.

Расположившись на обдуваемом августовским ветерком пригорке, Санька развёл костёр, ободрал случайно подбитого кистенём зайца и устроил его на огне. Его любимая лошадка, мирно паслась стреноженная. Сам Санька в ожидании жареного мяса драл зубами копчёного лосося, закусывая его сухарями и запивая холодным травяным отваром.

За день пути Санька проехал километров тридцать, но оценил расстояние на глазок. Теперь он лежал на спине и думал, как сделать простейший одометр, чтобы поставить его на телегу и замерить расстояние точнее. Но это будет зависеть от того, какая получилась дорога. Пока дорога Саньке не нравилась. В некоторых местах лошадка увязала вполне себе конкретно. Значит, подумал Санька, до сюда кикиморки не дошли.

Санька усмехнулся. Он не знал технологию «терраформирования»^[3], применяемую кикиморами, и насколько она производительна. Вполне возможно, что кикиморки, узнав о том, что их «коллективный договор» с Санькой расторгнут по причине возвращения Гарпии в Аид, недоделали работу по осушению болот и превращения их в реки.

Санька не заметил, как уснул, и так и не попробовал совсем сгоревшего на костре зайца.

Следующий день принёс Саньке несколько неприятных моментов, связанных опять же с дорогой. Проложенная по болоту гать всплыла от дождей и Санька, вовремя не спешившийся и понадеявшийся на крепость уз, рухнул вместе с лошадкой в топь и едва не захлебнулся.

Хорошо, что он не выпустил из руки повод, так как улетел гораздо дальше лошади, и выполз из трясины, благодаря ему.

Второй раз уже лошадка так увязла по брюхо, что Санька с трудом вытащил её из ямы. Благо, что рядом поверхность была крепкой.

На закате ни речки, ни ручейка они не нашли и им пришлось ночевать на мокрой болотной земле. Санька негодовал на Куракина описывавшего в своём послании дорогу в превосходных красках.

— «Какая же она тогда была?», — думал Санька, злясь и представляя, как он будет возвращаться.

Срубив несколько чахлых деревьев, он сложил и связал получившиеся брёвна вместе и разлёгся на импровизированном ложе, тихо поругивая кикимор. На нём же он развёл и костерок, дабы вскипятить воду и просушить одежду. Болотную он пить так и не привык, хотя в «медвежьем» детстве пытался.

Настроение у Саньки было мерзким и он поминал не только кикимор, но и свою бывшую жену Гарпию, и всех домовых с лешими. Вот тут и проявились Леший со своей Любушкой.

— Кхе-кхе! — Услышал Санька. — Чего не добрым словом поминаешь, Александр Мокшевич. Вроде бы ни в чём не провинились перед тобой.

Санька аж подпрыгнул на своей «лежанке».

— Фу-ты! Напугал, леший тебя забери.

Леший рассмеялся.

— Кхе-кхе! Как же я сам себя забрать могу? Хе-хе-хе!

Леший и кикиморка стояли совсем рядом и, как и тогда, в первое своё появление, держались за руки.

— ВЫ так и ходите, по лесу и болотам? — Усмехнулся Санька.

— Как? — Спросил Леший.

— За руки держась.

— А что? — Удивился Леший.

— Тебя, кстати, как звать-величать? Любушку я твою знаю, а тебя, вроде как и неприлично… э-э-э…

— Моховы мы, — перебил Санькины объяснения Леший. — Мох Мохыч Мохов.

— Вот так вот просто? — Усмехнулся Санька.

— А чего мудрить? Детишки у нас появляются, когда мы к Маре уходить соберёмся. Сынок тоже Мохом будет.

— Логично, — согласился Санька.

— Так, что звал, то? — Спросил Леший.

— Да, я, вроде, и не звал…

— Звал-звал… — проговорил Леший. — Мы бы так не пришли. Рассказывай. Тяжело пришлось?

Сенька помолчал, потом пожал плечами.

— Да, не особо.

— А что тогда?

— Не знаю… Да вы устраивайтесь возле костра. — Санька даже отодвинулся.

— Видно, тебе совсем тяжко, ежели ты нежить к своему костру зовёшь, — усмехнулся Леший.

Санька понурился.

— Что-то устал я, Мох Мохыч, — сказал тяжело вздохнув он. — Замахнулся город построить, а ни сил, ни особого желания, что-то нет. Трудно с людьми. Не хотят работать даже по уговору. Так и норовят извернуться. То рука болит, то нога, то живот. То дождь, то солнце жарит. А мне, что, больше всех надо?!

— Так твоё же дело то… Не их…

— Так я же вроде плачу…

— То-то и оно, что вроде. Обещаешь. А обещанного три года ждут… Дай им деньгу малую, но ежедневно. Хочь по коппеечке. Увидишь…

Санька удивлённо и недоверчиво скривился.

— Ладно, попробую. Ну, а кикиморы. Я рассчитывал на них, а они… Путик не построили… Что сейчас делать. По зиме-то ладно, а мне уже сейчас тракт нужен.

Леший почесал лохматую голову, и крякнул.

— С кикиморами, да… Оказия вышла… Вон моя Любушка знает, общалась с ними. У нас тут болот много, кикимор мало. Если и есть, то больше — лесные. Вот и удивились мы, когда вдруг по весне, как только лёд сошёл, кикиморки в болотах появились и ну перекраивать всё по-новому. Здешний болотный народец: болотники, шишиги, кикиморы и их игоши, взбунтовались против них, ополчились, а твои кикиморки вдруг силу свою показали. Силу Гарпии... И хозяйничали по болотам здешним до самого тепла, а потом вдруг попрятались кто куда.

Леший замолчал. Перебирая бороду он приблизился ближе к огню.

— Так они были тут? — Спросил Санька.

— Были. И там, где мы с тобой повстречались, были и тут. Токма тут они не долго хозяйничали, оттого болото снова затянуло сушь. А так тут даже лес расти начал и те деревца, что раньше росли, воспряли от гнили.

— Слушай Леший, а ты разве и тут живёшь? — Санька вдруг осознал, что от того места, где они повстречались на реке Луге, довольно далеко.

— А что нам? Мы особые тропки знаем. Помнишь, как мы с тобой к водяному ходили? Озерцо то, где он с русалками нежился, тоже не близко пряталось. А мы, раз-два и прибежали. Ты сам бы дня два шёл.

Леший захихикал.

— Мы — Лешие, лес бережём. От людишек да от хвори лесной. Там, где вас — людей, нет, и нас немного. Потому мы и бродим по лесам с приглядом. Нам семь вёрст это десять шагов.

— Смотря какие шаги делать, — вставила Кикимора Любушка.

Санька вдруг захотел в Коломенское к Мокше и Лёксе, где всё понятно и обустроенно. Он вздохнул.

— Раньше и я так мог!

— А сейчас что ж? — Удивился Леший.

— Я через верхний мир ходил. Сейчас не могу. Пока.

— Через верхний?! Мы так не можем. Кто-то заклятье наложил?

— Сам я наложил! — Усмехнулся Санька, не уточняя что наложил и куда.

— Бывает, — тут же согласился Леший.

— Может тебя домой отвести? — Спросила Любушка участливо.

— А где же кикиморки подевались? — Спросил Санька, вдруг подумав, что может быть они и впрямь просто попрятались.

— Дык… Позови. Твой зов сильный. На него не откликнуться трудно, — сказал Леший качая головой. — Мы вон откуда услышали. Да, Любушка?

Маленькая Любушка, одетая в цветастый сарафан и повязанная такой же косынкой, но босая, утвердительно кивнула.

Санька снова наполнил свою голову мыслями о кикиморках, о их задании, о том, что он гневается и сказал:

— Прошу встать передо мной, как лист перед травой.

Это он вдруг вспомнил фразу Ивана из сказки про конька-горбунка.

Только он это сказал, как Леший с Кикиморой исчезли, а перед ним встали в ряд его девицы-воительницы. И не две, три, а все сорок с лишним. Мороз пробежал по Санькиной коже, но он вида не подал. Хотя пробрало его сильно.

Уже совсем стемнело, а кикиморки предстали перед ним в совсем не благолепном виде. Кто как просто древние старухи, кто как скрюченная нелюдь. Все они были одеты в грязные лохмотья и жутко смердели.

— Да-а-а… — сказал Санька. — Если во сне такое приснилось бы, то и не проснулся. Что же вы так себя запустили, девушки?

— А зачем нам? — Спросила одна. — Людишек тут нет. Перед кем нам красоваться?

— А обещал… — Сказала другая.

— Сам сослал нас в глухомань, и сам насмехается! — Обиженно вскрикнула третья.

— Так-так-так! — Поднял руку Александр. — Давайте разбираться по порядку.

Его душил смех, но он пока сдерживался. Саньку вдруг обуяла безумная радость. Такая радость, что он готов был «заскакать козлом». Он-то думал, что все его помыслы рухнули, ан нет…

— Кто вас сослал и куда?

— Ты сослал! Гарпия!

Раздались возгласы.

— Нас сюда, а сама, то к Аиду своему!

Последняя фраза резанула Саньку по сердцу, но он промолчал, не стал объясняться, а шагнул в толпу кикиморок. Перед ним расступились.

— Ну, куда и к кому отбыла ваша начальница, то не вашего ума дело, — начал он строго. — А поставленные задачи с вас никто не снимал. Вот вернётся она, что вы ей скажете? Ведь ответ придётся держать!

Он возвысил голос, добавив властности.

— Так силы у нас иссякли, а местная нежить мешает, — крикнули из толпы. — Где до конца сделали и закрепили её именем, то и стоит до сих пор, не болотится. А тут вон оно как…

— Так вы моим именем крепите, — вдруг сказал Санька.

Кикиморки замолчали, обдумывая сказанное Санькой.

— А с мужичками скоро наладится. Вот доделаете путик, и мужички появятся. Кстати… Мне уже сейчас нужны десяток воительниц. Для них уже сейчас у меня в городе пара найдётся. Да и корчму запускать надо… Короче! Слушать мою команду!

Кикиморки вытянулись в струнку. Санька усмехнулся. Не прошла для них даром «учебка». Даже кривые постройнели.

— Завтра всем прибыть в город Усть-Лугу «конно и оружно».

Он вспомнил где-то слышанную им фразу: «Конно и оружно».

— А где же мы коней найдём? — Спросили из толпы.

— Где хотите. Своих бросили? Вот и выкручивайтесь.

Кикиморы загалдели, обсуждая невыполнимую задачу. Потом кто-то из них сказал:

— А если оборотней позвать? Можно?

Санька удивился, но вида не подал.

— Если договоритесь, чтобы они не творили пакости.

Кикиморы обрадовались, рассмеялись.

— Тут их много. Они людей сторонятся. Но нам помогут. Побудут нашими кониками.

— Пришлось с ними сойтись, — сказала ближайшая.

— А как же свет дневной? — Спросил Санька.

— Что, свет дневной?

— Не убояться?

— Это же не вампиры, а оборотни, — рассмеялась кикимора. — Этим хоть ночь, хоть день.

На том и порешили.

После того, как по его хлопку исчезли кикиморки, Санька позвал Лешего и тот появился.

— Ты куда исчез, Мохыч?

— Да ну их, твоих кикиморок! — Махнул рукой Леший. — Дикие они у тебя какие-то. Буйные. Сразу видно, что городские. Мы — народец тихий, спокойный, а они шустрые дюже. Да и сказанул ты так, что нас как ветром сдуло. Сильный позыв у тебя. Всех кого не касается выносит с этого места.

— Не знал. Вы предлагали меня до дома отвести… С лошадкой сможете?

— Сможем, — спокойно ответил Леший. — Повод мне отдашь и поехали.

Санька шустро загасил огонь пионерским способом, чем сильно удивил Лешего, запряг лошадку и уже через несколько минут стоял на правом берегу Луги перед островом.

Глава 5

Когда на следующее утро в Усть-Лугу входил женский конный взвод городской охраны, работа в городе натурально застопорилась. Весь мужской коллектив большой стройки раскрыв рты глазели на проезжающих мимо воительниц.

Медные панцири и шлемы сверкали. Мощные «кони» ржали и били копытами. Девицы весело переговаривались и строили глазки крестьянам. Крестьянские бабы недовольно косились то на своих мужей, то на воительниц, но лишь злобно шипели и плевались.

Санька строил стапеля для верфи на северной оконечности острова и услышал о прибытии отряда от одного из лесорубов, прокричавшего дико и радостно:

— Бабы-ратницы приехали! Много!

Санька заложил небольшой плотницкий топор за пояс и, обтерев лицо и руки от пота и пыли, поспешил на центральную площадь.

Кикиморки уже спешились и стояли, построившись в две шеренги. Центральная, а в дальнейшем торговая площадь, была размером с футбольное поле и пока совершенно пуста. Поэтому сорок девиц с «конями» на ней разместились легко. Александра, появившегося на площади, воительницы приветствовали стуком кулака в медный нагрудник. Это было отработано ещё в Твери на Санькиной усадьбе, где воительницы проходили курс «молодого бойца».

— Равняйсь! Смирно! — Крикнула взводная. — Равнение на середину.

Она подошла к Александру, доложилась о прибытии. Санька поздоровался и услышал резкое и громкое:

— Здрасть!

После этого девицы весело отвели «коней» в конюшню, а сами определились в казарму, которая представляла собой невысокое длинное помещение с низкими лежанками, возле которых с торца на стенах можно было разместить доспехи и оружие. Что и было сделано девицами с превеликим удовольствием. Они хотели сразу бежать купаться, но Санька этого безобразия не разрешил. Тогда бы точно рабочий день можно было списать на форс-мажор.

Саньки «кони» понравились и он прошёл вслед за ними в конюшню, но когда он попытался похлопать одного из «коней» по крупу, то «конь» обернул к нему морду и угрожающе сверкнув глазами, сказал:

— Даже и не думай! Я не посмотрю на твою силу. Так копытом припечатаю…

Санька немного опешил от неожиданности, но потом усмехнулся и ответил:

— Я машинально. Извини. Очень похож.

Конь весело заржал.

— Что не сделаешь ради женщин!

— И то верно, — согласился Санька. — Сена дать?

— Да иди ты! — Заржал оборотень. — Шутник!

Санька немного посмеялся и из конюшни вышел.

С кикиморками сразу все дела пошли на лад. Заработала корчма, где бесплатно кормили всех рабочих. Заработала Санькина канцелярия. Была взята под охрану казна, а десять мужиков — ратников включились в строительство.

Остров был практически застроен… Кроме открытой верфи, в которой Санька намеревался ремонтировать и строить морские корабли. Остров имел небольшой «изъян» в виде лагуны. Вот в ней, углубив дно и выровняв берега, Санька и строил верфь.

С прибытием девиц-воительниц и их коников, рабочих рук у Саньки прибавилось, и он замахнулся на расширение городка дальше по берегам Луги.

В день прибытия кикиморок, вернее поздно вечером, и они, и оборотни, по просьбе Саньки собрались в казарме. Санька ещё ни разу не видел оборотней и разглядывал их с интересом. Это были люди с волчьими головами, и человеческим телом, сильно покрытым шерстью. Намного сильнее, чем было у Саньки, когда он родился в этом теле.

— Меня зовут Ракшай Мокша, что означает — Зверь из рода Мокши, — начал он. — Зверем меня прозвали родители, потому что я при рождении был покрыт волосом. Почти, как и вы. Поэтому люди отнесли меня в лес и положили в берлогу. Медведица приняла меня и выкормила.

По толпе оборотней и кикимор, они тоже не знали эту историю, прошёл гул.

— Но родители тоже не отказались от меня и вскоре забрали к себе. Так я стал человеком. При рождении я получил особый дар переворачиваться, перемещаться по тонкому миру и получать энергию солнца. Так я познакомился с Гарпией. Дальше историю вы, скорее всего, знаете.

Санька замолчал. Молчали и оборотни. Потом вышел чуть вперёд один из них.

— Мы тоже переворачиваемся, и можем перемещаться по тонкому миру, но получаем силу не от солнца, а от луны.

— Если ты оборачиваешься, то можешь обернуться в нежить, как и мы в живое, — сказал другой оборотень.

— А значит, мы тебе братья по матери, а ты наш брат по отцу.

— Это как это? — Удивился формуле родства Санька.

— Ты же Мокша, значит твой народ рождён от богини Мокоши, а мы — дети Велеса, который похитил Мокошь у Перуна.

— Может быть, может быть… — хмыкнул Санька. — На ожидал встретить тут родственников. Значит все мокши ваши родичи?

— Нет, — покрутил головой первый оборотень. — Только те в которых есть кровь нашего отца — Велеса. В тебе она есть. Не всякий человек ходит по тонким мирам.

— Это всё здорово, — сбросив с себя морок задумчивости, сказал Санька, — но что делать будем, родственнички? Поможете мне по свойски?

— Что делать надо, брат? — Спросил первый оборотень.

— Хочу здесь построить город и жить в удовольствие.

— У нас с тобой разное понятие об удовольствии, — сказала вторая нежить.

— Похоже, что ты не прав, брат, — усмехнулся Санька. — Нас сильно объединяет одна страсть — женщины. Ведь вы, как я понял, из-за кикиморок сюда пришли?

— Ну… Не то чтобы из-за них, — рассмеялся первый. — Наши три брата прикипели к твоим девицам и попросили нас помочь им выполнить твой приказ. Вот мы и обернулись на время копытными.

Всё оборотни почти дружно засмеялись. Смеющиеся волчьи морды выглядели ужасно и Санька спросил:

— А вы не могли бы принять более человеческий облик? Если вам не трудно?

Нежить притихла, о чём-то посовещалась и обернулась в ладно сложенных людей, одетых в разную крестьянскую одёжку.

— Ух, ты! — Восхитился Санька. — Эх, мне бы таких работничков! Идите ко мне! Живите здесь.

— Мы, может быть, и согласились, — сказал первый оборотень. Он, наверное, был среди них старшим. — Да люди не любят нас. Бьют. А мы ведь зла людям не делаем. Они путают нас с такими как ты, которые, будучи людьми, оборачиваются в нежить или в зверя. Встречают в лесу и убивают. Нам приходится защищаться. Ну и… Враждуем…

— Но здесь же вы будете в образе людей…

— Не можем мы долго так оставаться. Ночью нам надо оборачиваться. Ну, или через день. Нет у нас силы солнца.

— Так у меня возьмите. Давайте попробуем. Всё для вас какое-то разнообразие. То вы всё по лесу бегали, а теперь здесь поживёте. Девок человеческих попробуете.

Последние слова прозвучали довольно двусмысленно.

— Я имел ввиду, как девок, а не как…

— Да мы поняли, — усмехнулся второй оборотень. — Не переживай. Не тронем мы их. Нам лесной дичи хватает. Да и не едим мы много. Мы как волки. Кролика съел и неделю можно бегать за другим.

— С нашими девками на одном кролике в неделю не продержитесь, — рассмеялся Санька. — Договорились, значит?

Обороотни снова пошептались.

— Давай попробуем. Всё равно наши братья здесь пока останутся. Пока их кикиморы у тебя служат. И мы с ними побудем. Чтоб никто ни того… этого…

* * *

Если кикиморы попадались вполне образованные, то оборотни человеческой грамоты не знали вовсе. Ни грамоты, ни человеческих навыков. Силы они были недюжинной, но и только. Умом они тоже не сильно блистали. Были молчаливы и, чаще всего, хмуры. Но как настоящие оборотни, они, как оказалось, могли подражать действиям людей.

Санька поначалу использовал их в качестве «подай-принеси», то есть в качестве грузчиков и дробильщиков камня. Силой оборотней папа-Велес не обидел, да и где надо они могли прибавить «мощности» за счёт внутренних резервов. Но потом Александр заметил, что сначала один оборотень взял в руки инструмент, потом другой. Так в течение месяца все вновь «трудоустроенные» оборотни овладели плотницкими и каменщицкими профессиями на очень неплохом уровне.

Местные мужики даже смеялись и шутили про меж собой, что, де, «пришлые поначалу «Ваньку валяли» чтобы не работать, а когда узнали, что в долю купеческую можно войти, так сразу обернулись…». И слово, то какое было выбрано, «обернулись»… Как будто, что-то знали.

Новые работники влились в коллектив свежей струёй и своим трудом взбудоражили остальных. Народец из ближайших к стройке селений был «ушлый». Даже не смотря на обещанные Александром будущие преференции в, «жилы рвать», как говорили крестьяне, никто не хотел.

Они в конце концов сговорились промеж собой о деле в «гильдии» и о том, что напрягаться не будут, поэтому ходили по стройке, как сонные мухи. И это при том, что Санька гонял их в буквальном смысле на пинках.

С появлением «пришлых» работников конкуренция резко усилилась, ибо Санька расписывал трудодни не только по их количеству, но и по качеству работ. На въезде в «город» стоял щит с нормами выработки: переноска камня — столько то условных денежных единиц, обтёска камня под мостовую — столько-то, под кладку набережной — столько-то, кладка — столько-то… И так далее.

И если раньше все старались взять «лёгкие» работы, то через месяц стало, как в незабвенном фильме: «карьер — я, щебёночный завод — я». Крестьяне стали «рвать» на себя самые сложные работы. А просто потому, что Санька как-то однажды подсчитал сделанное вновь прибывшей бригадой, сравнил с показателями остальных и объявил о том на утреннем «разводе». И для «остальных» стало неожиданным, что новенькие уже обогнали по показателям отстающих, и почти сравнялись с лидером — строительной бригадой села Большие Кузёмки. После этого и началось…

Оборотням соревнование было побоку и свою долю в «торговой гильдии» они отдавали Александру, но о том они никому не рассказывали, так как были ну совершенно нелюдимыми и в пространные разговоры с «остальными» не вступали, за что получили прозвище «немцы».

В начале ноября Ракшай отправил царю Ивану письмо с отчётом, в котором писал: «И всего, Великий государь Иван Васильевич, построено: городская каменная стена длиной три тысячи саженей с двумя башенными воротами, высотой от двух до пяти саженей, водяная башня и хозяйские постройки с банями, русский и шведский гостиные дворы со складами и жильём, склады купеческие, постоялый двор с корчмой, судоремонтная и строительная верфь со стоянкой на сорок средних судов, причальная стена с механическими портальными кранами».

Кроме того, о чём Санька указал в письме царю, были построены две башни и ряд построек по обоим берегам Луги чуть ниже острова по течению. Оборотни не желали жить в гуще народа, и выкопали себе землянки на отшибе, заодно выполняя функции ночного дозора. Людская работа оборотней практически не утомляла, и ночью, обращаясь в нежить, они продолжали жить своей специфической жизнью.

Санька не мог управлять своей «солнечной» силой, но чувствовал, что он продолжает в нём копиться. Тот процесс, который он запустил почти сразу после того, как нацчился переходить в тонкий мир, продолжал работать. Раны его, а строек без «несчастных случаев» не бывает, заживали быстро. Однажды случился серьёзный перелом руки, который Санька, путём поглаживания, залечил в течении суток.

На оборотнях вообще всё заживало почти мгновенно, ибо их тела были не совсем настоящими, и Александр был вынужден попросить оборотней имитировать выздоровление. Однако они придумали менять раненному обличие. Уносили раненного в казарму, а из казармы выходил здоровый «человек», совсем не похожий на раненного.

Санькины девки тоже легко влились в коллектив. Не форсируя, по настоянию Александра, свои любовные игры, и строя из себя недотрог, девицы заслужили уважение местных баб, как замужних, так и девок. К тому же кикиморки активно взялись за Санькино хозяйство и кормёжку строителей, а это та ещё канитель. Кто знает, тот вздрогнет.

Строителей еженедельно обстирывали и кормили два раза в день. Даже оборотней, которые с удовольствием уплетали тушёное мясо и кровяную колбасу, которую простой люд не ел. За поедание варёной крови в чреве, их и приписали к «немцам».

И вот, наконец пришёл тот день, когда восточная застава салютовала прибытию царя холостым выстрелом из дубовой пушки. Проморенная в аммиачной воде пушка перенесла выстрел и, как показали дальнейшие события, не один и даже не холостой.

Царь Иван Васильевич прибыл с таким эскортом, что жилья на острове не хватило и кое кого из ратных расселили по берегам Луги. Прибыл Сильвестр, Адашев, Романов-Юрьев, Шереметьев и куча дьяков. Съестных запасов тоже было маловато и оборотни ушли в лес на заготовки.

— Слушай, Иван Васильевич, я твою ораву не прокормлю. Мы посчитали… С тобой прибыло восемьсот тридцать два рта. Это помимо ратных. Ратных, по словам твоего воеводы ещё тысяча человек. Зачем тебе столько?

Санька, Иван Васильевич, Сильвестр и Адашев сидели в бане. Они уже погрелись после дороги в парилке и возлежали на деревянных ложах, по типу римских покрытых тонкими соломенными матрасами.

— Половину отправлю в Ивангороде, немного тебе. Привезли твои винтовые пищали, что ты оставил в Новгороде, четыре пушки и зелье с дробом и пулями. Ядра сам теши.

-Натесали уже.

— Да, как же ты мог натесать, коли пушки токма сейчас привезли, — удивился царь.

— А вы Мокшины пушки привезли?

— Ну да. Твои… С Коломенского кузнецкого двора.

— Тогда я их размер знаю. Они единообразные. Вот, смотри.

Санька подошёл к столу, на котором стояла снедь и питьё, и взял свой кинжал.

— На обушке риски видишь? — Спросил Санька. — Это мера, о которой мы с Мокшей сговорились. Он по ней льёт и режет отверстия. Для пищалей, для пушек… Да любое. Для пищалей двадцать две линии, для пушек сто. Вот мы и натесали ядра…

Государь потрогал пальцем миллиметровую пилку и нервно дёрнул губами.

— Как всё просто, — сказал он и провёл зубьями по деревянной столешнице. Пилка «джикнула» и на пол посыпались опилки.

— И полезно. Жилы на охоте можно резать.

— А ежели другое отольёт, то пришлёт мне записку с цифирью и я смогу другое ядро вытесать пока он пушку отольёт и пришлёт.

— Ведь так можно ранее готовить ядра и пули, — сказал Адашев.

— Мы ведь так и делали в Коломенском, — сказал Александр. — Когда к походу на Казань готовились. Или не заметили?

— До того ль было? — Усмехнулся Адашев. — Всяк своим делом занимался. Но то что ядра и пули летели ровно в цель, то их заслуга, государь. Помнишь, я всё удивлялся?

— Как не помнить. Мы за то и Мокшу твоего наградили… А это, значит, ты придумал?

— Я, государь. Но мне награды не надо. И так милостью твоей обласкан. Едино прошу дозволить мне своих людишек на таможенные и торговые сборы поставить и часть сборов в городе оставлять.

— Ишь, чего удумал?! — Возмутился Сильвестр. — На государеву казну рот раззявил?!

— Погоди, отче, — одёрнул духовника Иван. — Выслушать надо сперва. Сам учил. Для чего тебе?

— Для того, государь, что город прирастать постройками, крепостями и людьми ратными должен. А зачем тогда деньгу гонять туда-сюда? Сначала отсюда в казну, потом из казны сюда? Резонно ли?

— Деньга счёта требует, — снова вставил духовник.

— Охолонь, — сказал Иван Сильвестру. — Он дело говорит. О том и с Алексеем Фёдоровичем проговаривали. Только сможешь ли правильно обсчитать и поделить?

— Смогу, государь!

Санька по прошлой жизни знал, что мямлить на такой вопрос нельзя, но и слишком торопиться, тоже нельзя. Потому он сказал «Смогу!» уверенно и спокойно.

— Извини, государь, но не верю никому. Сам считать буду! А ты знаешь, как я считаю.

— Знаю, — усмехнулся Иван. — Я и сам освоил твоё «умножение». А вот с делением никак не слажу. Но и умножать пяди да вершки никак не получается.

— То наука зело каверзная, — усмехнулся Сильвестр. — Не всяк радеющий освоит.

— Ломать всё надо, да рано. И у немцев пока раскардаш в головах, — сказал Адашев, помня прошлогодние беседы с Санькой. — Вот пусть он пока здесь свой счёт и вводит. Сделал, что хотел? Меры свои?

— Сделал, Алексей Фёдорович. И весы и метры, чтобы холсты мерять. Весь товар перемеривать и перевешивать станем. Не захотят купцы ганзейские да шведские по нашим правилам торговать, пусть назад везут. Главное, Новгородских купцов сюда перенаправить. Запретить им в Выборг ходить. Тем паче, что шведы войну затевают и тогда задержат купцов и гостей наших надолго.

— Войну? — Удивился царь. — Шведы? Против нас? Откуда узнал?

Санька посмотрел на Сильвестра.

— Сорока на хвосте принесла.

— Знамо, какая сорока, — буркнул царёв духовник. — Всё мнишь бесовские видения?

— Токма через молитву и обращения к Христу, отче, приходят ко мне видения.

— Часто ли молишься? — Подобрел Сильвестр.

— Часто, отче. Просыпаюсь — молюсь, работаю — молюсь, сплю — молюсь.

Сильвестр опешил.

— Как такое может быть?

— Может, отче. Сам диву даюсь.

Санька не шутил и не врал. У него и вправду как-то получалось додумывать во сне то, что не додумал в бдении. И если он перед сном молился, что бывало не так часто, как он сказал Сильвестру, то и дальше во сне он общался с кем-то потусторонним. Христос ли это был, или какие другие боги, Санька так и не понял. Но точно не бесы, ибо сказано, что по делам узнаешь их, а добро и зло Санька научился распознавать ещё в той жизни.

— Ладно вам, — прервал их государь. — Потом поговоришь с ним о делах церковных. Санька, кстати, такой же не стяжатель, как и ты Сильвестр. Писал он мне записку о монастырях. Не отдавал я её тебе, отче, покуда. У Алексея Фёдоровича возьмёшь. Вам есть, что обсудить совместно. А ты скажи ка лучше Александр Мокшевич, что за девки в шишаках, да зерцалах нас встречали? Не уж-то не кривда сказ про твоих воительниц, что до Москвы дошёл?

— Не кривда, государь.

— Но про них и другая молва до нас дошла. Да Алексей Фёдорович?

Адашев кивнул. По лицу Ивана поползла скабрезная улыбка, а глаза его сально заблестели.

— Что живёшь ты с ними со всеми, как Султан Османский, и что склонны девицы оные и к ромейским утехам.

— Было дело, государь. Каюсь. Ханские пленницы они. Выкупил у купцов персидских ещё в Москве. Да оказалось, что научены блуду гаремному. Тот блуд похлеще ромейских танцев оказался. Не устоял, каюсь.

— Оттого от тебя и жёнка сбежала? — Рассмеялся царь.

— Нет, государь. То другая история.

Иван Васильевич насупился, но не надолго. Хмельный мёд уже ударил ему в голову.

— Ну, то твоё дело. Сам со своей жёнкой разбирайся, а мне хочется на ромейские танцы посмотреть. Вон Адашев сказывал, что персиянки зело борзо танцуют. Да, Фёдорович?

Адашев покраснел.

— А я вот ни разу не видел. Можешь?

— Могу, государь, — деланно вздохнул Ракшай.

Баня, в которой они сидели, больше напоминала дворец и занимала почти всю подклеть, то есть всю нижнюю часть трёхэтажного здания, стоявшего на огороженной высоким забором территории верфи. На втором этаже находился зал приёмов, как назвал его Санька, а на третьем — опочивальни. Кладовые и кухня находилась в соседнем двухэтажном здании, соединённым с «баней» переходами.

Как не странно, Сильвестр о блудном грехе промолчал. Видимо хотел поймать Саньку на содомии. Однако, что такое содомия, Александр Викторович знал и кикиморкам своим строго настрого опускаться до оной заказал ещё в Твери. Но они и сами удивились, что такое получение плотского удовольствия возможно. А Санька даже пожалел, что заговорил с ними на эту тему.

Санька не мог знать, что царские банные посиделки закончатся так банально, но как опытный организатор всевозможных охот, где-то в подкорке имел ввиду и такое развитие событий. Поэтому он, выйдя из бани, шепнул охранницам, стоящим на входе несколько слов, а сам вернулся в тепло.

— Скоро будут, — сказал Санька. — Кто в парную?

Его поддержал только Адашев.

Глава 6

У Саньки это уже был третий заход в парилку и он лупцевал себя дубовыми вениками неистово. Адашев знал способности Ракшая, потому ему не мешал и сидел на нижней ступеньке прячась от обжигающего пара.

— Как ты можешь это терпеть, — проговорил Алексей Фёдорович, прикрывая лицо от обжигающего воздуха, передвигаемого взмахами веников.

Санька же только кряхтел.

— Ты специально сюда сбежал? — Спросил боярин.

— Псарь не должен смотреть, как блудит царь, — ответил выдуманной прибауткой Александр. — У меня тут запасной секретный выход имеется. Чтобы никто дверь банную не припёр и трубу не закрыл, чтобы угорели мы. Сейчас тоже может пригодиться. Не высидим мы так долго с тобой. Знаю я своих девиц. Весьма искусны они в плотских утехах.

Адашев покряхтел немного и спросил:

— Где дверь, говоришь?

— Да пойдём уже. Там и обмоемся.

Он дёрнул на себя крюк с мочалками и показал на распахнувшуюся дверь.

— Проходи, Алексей Фёдорович.

Это была обычная душевая, где они пошкрябали друг друга мочалками, обмылись и прошли в другую комнату — раздевалку.

— Занятно тут у тебя, — удивился боярин. — Много труда вложил. А всего-то в баню. И свет у тебя необычный. Что за светильники?

На стенах во «дворце» висели масляные лампы, закрытые квадратным стеклянным колпаком. Зелёные матовые стёкла, связанные в кубы свинцовыми рёбрами не очень хорошо пропускали свет, но Санька радовался и этому. Лучины и свечи в этом мире его просто утомили и он, отдав шведам целых двадцать рублей за сто стёкол примерно десять на десять сантиметров, радовался этому лучу света в тёмном царстве почти по-детски.

— Масляные. Конопляное масло.

Адашев обвёл помещение внимательным взглядом. Потом встал и выглянул за другую дверь, за которой была задняя часть дворца и стояли ещё две девицы-воительницы.

— Ох ты, господи, — перекрестился Адашев. — везде они у тебя стоят.

— Берегут.

— Надёжные?

Санька пожал плечами.

— Я вот, что тебе хотел сказать, Ракшай.

Он поёжился и Александр достал из платяного шкафа две большие махровые простыни. Одну он отдал Адашеву, в другую завернулся сам.

— Убить меня пытались, — сказал окольничий. — Три раза за этот год. При взятии Казани стреляли из пищали и лука, когда Азов брали стрела попала в шею. И в Москве перед нашим отъездом стрельнули, да, похоже, что потравили зельем стрелу. Неможется мне всю дорогу. И всё хуже, и хуже деется. Сейчас сижу и голова кругом идёт.

— Может от пара?

— Не-е-е… И до бани было. Травил сегодня весь день. И сердце трепыхается, аки голубь в руках. Да! Государю о том не сказывал. И ты молчи, ежели что. Что тревожить понапрасну? Может, посмотришь меня? Не растерял свой дар?

Ракшай понял, о чём говорит Адашев, но боялся даже попытаться. Он много раз пробовал незаметно от травмированных людей, попытаться восстановить повреждения, но у него ни разу не получилось.

— Похоже, что растерял, Алексей Фёдорович… Не получается у меня что-то последнее время. Как разбойники напали на наст под Великим Новгородом, так такая злость меня обуяла, что до сих пор не проходит. А по злобе та сила не приходит ко мне. Не раз пробовал. Может не сейчас, а как спать ложиться будешь?

— Боюсь не доживу. Худо мне, Ракшай. Ох, как худо.

Адашев вдруг наклонился и упал бы на деревянный пол, застеленный дерюжными половиками, но Александр подхватил его и аккуратно положил на скамью.

— Марта! — Крикнул он.

Это было кодовое слово, означавшее тревогу. Кикиморкам не нужны уши, чтобы слышать и дверь на улицу тут же отворилась.

— Возьмите его и срочно наверх, в мою опочивальню.

Две стражницы подхватили Адашева и, открыв ещё одну тайную дверь с выходом на лестницу, понесли боярина наверх. Сам он вернулся в парилку и, прислушавшись к звукам из банной трапезной, оных не услышал, а потому тихо отворил дверь.

В комнате ни царя, ни Сильвестра не было, зато из соседних двух комнат отдыха слышались смех и весёлые возгласы.

— «Ну и слава богу», — подумал Санька и выскочил в предбанник, и там по лестнице вбежал на второй этаж, где находилась его спальня.

Что делать он не знал. Если потеря сознания произошла от действия яда, то это вообще не по Санькиному профилю. Он никогда не лечил от отравления и не знал, как лечить, даже если бы у него и работал его дар исцеления. А дар не работал.

— Он умирает, — сказала старшая караула, уже прибежавшая на сигнал тревоги.

Кикимора знала, что говорила. Они точно чувствуют приближающуюся смерть, потому, что должны сопроводить душу к входу в Аид.

— Что можно сделать? — Спросил Ракшай.

— Наполнение силой света тут не поможет, — сказала старшая. — Тут помогли бы вампиры. Они высасывают всё. Могли бы и яд высосать, но с ними связываться вам людям, себе дороже. Всю оставшуюся жизнь кровь просить будут. Да и нет их тут поблизости. Хотя… Если так позовёшь, как нас, то может и придут. Сильный у тебя зов. Но, не советую. Они с тебя такую цену возьмут!

Санька крутил в голове фразу призыва и мысли о грядущей расплате. Что попросят вампиры, он не знал, но предположить можно. Скорее всего чью-то жизнь.

— Чёрт! — Ругнулся он.

Тяжело выбирать кому умирать. Но ведь он даже не знает, что попросят вампиры? А время уходит.

— Он умирает, — повторила старшая.

— Вампир, встань передо мной, как лист перед травой!

Воздух в спальне сгустился и с тихим хлопком в центре комнаты появился вампир. Это было сероватое существо маленького роста, стоящее на задних ногах, с кожистыми крыльями, красными глазами и зубами выступающими вперёд из очень узких губ. Ушей у существа почти не было.

— Кто звал меня? — Спросило оно, так как первичных половых признаков у существа не наблюдалось.

— Я звал, Князь света, — сказал Александр.

Почему он так назвал себя, он бы сейчас не сказал. Само вырвалось. Как-то ведь надо было представляться.

— И что тебе от меня надо, Князь Света? — Усмехнулась сущность.

— Мне нужно, чтобы ты отпил немного крови у этого человека и одновременно высосал весь яд. Говорят, вы так можете.

— То, что касается крови, мы можем всё. Мы даже можем её заморозить. Хочешь я заморожу тебе кровь, Князь Света?

— Сейчас дело не во мне. Сможешь очистить его кровь?

— Это будет стоить дорого.

— Сколько? Что тебе надо?

Санька так и стоял обмотанный простынёй, словно патриций. Он был напряжён и от того прям в спине. А ещё ему был неприятен этот кожаный мешок для крови.

— Ты действительно хочешь узнать цену? Не пожалеешь?

— С чего вдруг? — Удивился Санька. — У нас ещё нет контракта.

— Когда я назову цену, ты уже будешь мне должен одну жизнь.

— Хрена себе у тебя условия! — Возмутился Санька.

— Я ещё делаю тебе скидку на незнание, так как мог бы уже сейчас требовать от тебя одну жизнь, потому что это ты вызвал меня. Но я не стану этого делать. И так… Ты готов узнать ценуконтракта?

— Готов, но только ту жизнь, которую я выберу сам!

— Договорились, — прошипела тварь. — Если я заберу у него яд, ты будешь мне должен три человеческие жизни.

— Тогда, когда я сам выберу их!

— Договорились. Мы бессмертны и можем ждать. Но с одним условием.

— Каким?

— При этой твоей жизни. И если ты так и не отдашь их мне, а вдруг надумаешь умереть, то я заберу кровь твоих самых близких людей. Договорились?

— Да! Действуй уже!

Крылатое существо просеменило к кровати на которой лежал Адашев и склонилось над ним. Вампир не прикасался к нему, но лицо царского советника вдруг резко побелело.

— Э-э! — Вскрикнул Санька. — Я сказал, немного крови!

— Не нужна мне его кровь, — проговорила тварь. — Сейчас он очнётся. Я ухожу, но за тобой должок!

Воздух схлопнулся в том месте, где только что находилась нечисть. Адашев открыл глаза.

— Что со мной? — Спросил он, а голос за спиной Ракшая произнёс:

— Что здесь происходит?

В дверном проёме, одетый только в длинную нательную рубаху, стоял царь.

— Алексей Фёдорович занемог. Перегрелся небось, — проговорил Санька, думая, что успел увидеть самодержец.

— А что тут за бес с крыльями только что был? Рядом с кроватью…

Ну вот, подумал Санька, началось.

— Какой бес? — Спросил он. — Не было никакого беса.

— Был! — Царь настаивал. — Я видел. Ты видел? — Спросил он стоящего прямо за ним Сильвестра.

— Нет. Беса я не видел, — сказал осторожно духовник, но глаза его были испуганно открыты.

— «Видел!», — мысленно вздохнул Александр.

— Да как же?! — Возмутился государь. — Голый такой… С крыльями и хвостом.

— Не было беса, государь, — проговорил Адашев. — Примнилось тебе.

Иван, шагая чуть пошатываясь, вошёл с опаской в комнату.

— Но я же видел, — сказал он неуверенно. — Был бес… Потом исчез и ты открыл глаза. Он ещё говорил что-то.

— Мёдок у Александра Мокшевича крепок, — с заискиванием проговорил Сильвестр.

Иван потряс головой и подошёл к лежащему Адашеву.

— И ты не видела беса? — Спросил царь начальницу караула.

— Не видела! — Подтвердила «девица».

— Ступай уже, — тихо сказал Санька.

Они остались вчетвером. Чтобы как-то снять возникшее вдруг напряжение Санька сказал:

— В парной ему поплохело, вышли в трапезную, вас нет. Думали ушли. Поднялись сюда, он прилёг на лежанку.

— А девка?

— Стражу попросил помочь поднять Фёдоровича сюда.

— Совсем не помню, как шёл, — вставил Адашев.

— И всё-таки, бес был! — Упрямо сказал царь притопнув ногой. — Не злите меня! Не такой уж я упитый мёдом. С меня девки весь хмель… вые… выбили.

Он рассмеялся.

— Ох и рукоблудницы они у тебя, Санька! Искусницы!

— Никшни, государь, — одёрнул его Сильвестр.

— Да ну тебя! — Отмахнулся от духовника Иван. — Надо было тебе не в парную идти, Фёдорович, а с девками остаться. Мне пришлось с тремя заниматься. Или скорее им со мной…

Он снова засмеялся.

— А ты, Сильвестр, с одной-то хоть управился?

— Я то управился, а вот ты, государь сегодня каяться будешь да поклоны бить. Блудный грех замаливать.

— Чего это? — Удивился Иван. — Тогда вместе поклоны бить будем. Вместе каяться.

— Мне каяться не в чем. Я супружеством не обременён. Иных обетов не давал. А блудный грех на девке остался. А вот ты, государь…

Царь замахал на него руками.

— Полно тебе! И так голова кругом. Не усугубляй.

— Вы в путешествии и в ратном походе… — Начал Санька. — И то не блуд, ежели умысла измены нет. Просто силу мужскую выпростали. Ежели не сбрасывать её, она закисает и уд может отвалиться.

— Во-от… — Показал Иван на Саньку. — Здравые слова. Береги свой уд смолоду! Ты как, Фёдорыч? Отошёл?

— Отошёл, вроде.

— Ну так пошли продолжим?

— Я бы сейчас твоего сбитня выпил, — тоскливо глядя на Саньку, сказал Адашев.

— Ты не кручинься, боярин. Прошло у тебя всё, — тихо сказал ему Александр. — Нет в тебе той заразы.

Адашев посмотрел на перемотанную тряпицей руку, пораненную отравленной стрелой.

— А раной я не занимался, — отрицательно покачал головой Санька.

— Что это вы шепчитесь? — Спросил, возмутившись, царь. — Пошли уже! Холодно тут у тебя, Александр.

В Санькиной спальне всегда было прохладно, и даже холодно. Только в лютые морозы он её протапливал. И то только чтобы совсем не выстудить. С детства он привык к холоду и даже босым бегал по снегу. Что-то у него в организме было нарушено. Или перенастроено. Читал он раньше про такие случаи, когда у людей нормальной была повышенная температура. И им в одежде было сильно жарко. Но у Саньки организм к одежде адаптировался быстро, а вот к неожиданному холоду привыкал через некоторое время.

Они спустились вниз и продолжили застолье. Париться они прекратили. Оделись. Периодически выходили на свежий воздух, пропахший снегом и дымом, поднимавшемся из печных труб. Не все селяне восприняли его отопление по белому, но все поставили трубы, оценив их хорошую тягу. Теперь дымовые трубы стояли даже в домах с обычными очагами.

Через некоторое время, Адашев, сославшись на нездоровье, отпросился отойти на покой, а вслед за ним исчез и Сильвестр, сославшись на якобы отобравшую силы девку. Однако, обратив внимание на его хитрый взгляд Санька подумал, а не сговорился ли тот с той же девкой на продолжение блудного игрища, но уже в отведённой ему ко сну «келье».

Иван Васильевич уже тоже начал уставать и отпустил Адашева, являвшегося царёвым постельничим, словами: «Ступай-ступай, Фёдорович! Меня Санька разденет».

— Сказку расскажешь мне? — Спросил Иван, когда они остались одни.

— Расскажу, государь.

— Интересную?

— И поучительную.

— Как там у тебя… Сказка ложь, да в ней намёк — добрым молодцам урок?

— Как-то так…

Александру сегодня точно было не до сказок. Из головы не уходила его сделка с вампиром. Он её не особо страшился. Загубить чужую жизнь за Адашева — его единственного при царе сторонника? Да легко. Смотря какую жизнь, правда. Но он сразу придумал для вампира, как он думал, каверзу.

Саньку беспокоили покушения на Адашева.

— Ты знаешь, что на Алексея Фёдоровича жизнь покушаются. За этот год, говорит, четырежды.

— Знаю, — насупился Иван. — Ищут. Думаю, что найдут.

— Коли найдут, мне отдай после дознания. Я его сам кончу.

Царь посмотрел на Ракшая.

— Оно тебе надо? Руки кровью красить? На то палачи есть.

— Сам хочу, государь. То враги государства Российского, а значит и твои. Этих надо с особым тщанием. На торговой площади в базарный день.

— Раз мои враги, то, значит, мне надо с ними расправляться?

— У тебя есть слуги — руки твои. Не след тебе себя кровью марать. Отдашь?

Царь дёрнул плечами и скривился.

— Отдам. Пошли уже спать. Что-то и меня сморило.

Они поднялись на третий этаж дворца и вошли в небольшую тёплую спаленку.

— Я вот, что хотел тебе сказать, Ракшай, — сказал Иван, когда устроился на перине. — Давно как-то я сказал боярам, что ты брат мне по батюшке. Помнишь, пошутил я, что он прижил тебя с Марфой Захарьиной. Так вот, пошутить-то я пошутил, а молва людская разнесла, что будто ты его наследник, а не я.

Санька замер, раскрыв рот, потом закашлялся, поперхнувшись скатившейся не туда слюной.

— Час от часу не легче, — кое-как откашлявшись, с трудом проговорил он. — И что сейчас?

Иван усмехнулся.

— Удумали мы с Адашевым каверзу учинить. Мы официально признаем тебя наследником престола. Вторым после моего сына… и меня, естественно.

— Для чего? — Удивился Санька.

— Для того, чтобы узнать, кто против меня и моего рода умышляет зло. О том мы уже объявили… по-тихому. Письма батюшкины «нашли». Их и искать-то не надо было. И так имелись. Дитё и вправду было, да сгинуло не знамо куда. Потому и кривда правдой смотрится.

Иван замолчал и глубоко вздохнул.

— Да и разумен ты, в отличие от моих бояр и дьяков. Дар опять же твой в грядущее заглядывать… Вот я и подумал, что ежели что случиться со мной или сыном моим, то лучшего правителя для Руси не сыскать. А Захарьин-Юрьев род тебе в помощь будет.

— Не очумел ли ты, государь?! — Вскинулся с напольной лежанки Александр. — Ты меня спросил?!

— Рцы, Санька, — устало и тихо приказал царь. — Засыпаю я.

Иван уснул, а Санька ещё долго ворочался, перебирая в мыслях новость. Судьбы родичей правителей всегда были печальны. Редко кто из них мог даже семьёй обзавестись или детей родить. А уж к покушениям и отравлениям во дворцах все просто привыкли.

— «Вот ведь удружил государь!», — думал Санька. — «Сейчас в Усть-Лугу поедут гонцы… Да как бы не передумал потом царь-батюшка в игры эти играть. Чтобы больших людей губить надо зачинщика найти, а я вот он-чем не зачинщик».

Третьих петухов Александр встретил с «дурной» головой. Разбудил его Адашев, который пришёл помогать одеться царю.

— Надо бы похмелиться, — хмуро буркнул государь.

Спустились в банную подклеть и увидели в трапезной Сильвестра, всклокоченного, и похоже, только сейчас проснувшегося.

— Ты здесь, что ли почивал, отец родной? — Спросил его Иван Васильевич.

— Так тут хоромы, почитай, царские… И тепло, и снедь с питьём на столе осталась.

— Снедь же, вроде, девки должны были убрать, — удивился Александр. — Не приходили, что ли?

Сильвестр потупил глаза.

— Приходили. Убирали. И снова принесли. Славные у тебя девки.

Государь раскрыл от изумления рот, а потом рассмеялся.

— Ну, ты, отец родной, и ухарь! — Вскричал он. — Ай да Сильвестр! Отец — молодец!

— Грешен, грешен… Сёдни со вторых петухов молюсь и каюсь.

Дверь одной из комнат «отдыха» отворилась, и оттуда вышла абсолютно голая «амазонка». Она спокойно прошла мимо удивлённых мужчин в предбанник и закрыла за собой дверь.

— Видим мы, как ты молишься! — Засмеялся Иван. — На коленях оба стояли?

— Он из неё беса вчерашнего изгонял, — вставил Санька, вспомнив один из рассказов Боккаччо.

Государь смеялся раскачиваясь телом, потом ойкнул, схватился за голову.

— Ну вас, уморите, налейте лучше мёду кислого… холодного…

Сильвестр, дабы скрыть смущение, кинулся исполнять желание Ивана первым.

Медовуху и другие напитки из мёда Александр любил и готовил по своему рецепту, заквашивая, остужая и сцеживая, дображивая, и укупоривая в бочонки. Она получалась у него хмельной и острой с небольшой кислинкой, как шампанское, потому, что он добавлял в неё не до конца выбродивший сок крыжовника.

«Лечились» не долго и ещё потемну, солнце уже всходило поздно, принялись за обход города. Водяное колесо уже не крутилось, но принцип его работы царю объяснили. Обошли все постройки на острове быстро и Александру вся проделанная им работа показалась мизерной. Тем более, что царь Иван больше молчал и свете факелов было видно, как он кривился. Спрашивал, в основном, Адашев, которому построенное явно нравилось, особенно портовые погрузочно-разгрузочные «махины», с приводным колесом, которое крутилось ходившим в нём, как белка, человеком. Такой белкой на время стал сам Александр.

На берега решили проехать когда рассветёт и вскорости вернулись в баню. Сильвестр сославшись на потребность замолить «грехи тяжкие», ушёл в свою опочивальню. В трапезной остались втроём.

Царь, снова изрядно пригубив мёда, молча ушёл в «свою» комнату отдыха.

Санька сидел упав духом. Адашев глядел на него улыбаясь.

— Не понравилось царю моё детище, — наконец со вздохом сказал Санька вливая в себя очередной ковш кваса.

Адашев хмыкнул.

— Ты, Александр, не посыпай голову пеплом. Государь много повидал различных городков и крепостиц, и никогда не выражается, покуда всё не обсмотрит и не обмерит. Прежде чем сказать худое или доброе, он три дня смотреть и спрашивать будет. Вот сейчас поспит и на чистую голову тебе спрос учинит. А я тебе скажу, что, то, что я увидел — это хорошая работа. Почитай за лето ты торговую заставу поставил, и крепость вокруг острова возвёл не хуже «орешка». Стены, конечно пониже, но то дело наживное, и пушек поменьше, но и с тем поможем. Здесь ли будет город или выше-ниже по реке, не важно. Главное, ты дорогу устроил прямиком к нему.

— «То не я», — чуть не вырвалось у Александра, но он промолчал. — «А вот город я построил! Я! И хороший город!»

От слов Адашева он успокоился. Огонь гордыни его чуть пригас. Но внутри булькала обида на царя. Потом Александр «взял себя в руки» и придушил гордыню совсем. За это лето он сильно изменился. Страсти в нём кипели. Может быть от того, что его организм проходил положенные ему стадии умственного развития и взросления. Ведь, несмотря на его развитое по мужски тело, он по внутренней сути был восьмилетним ребёнком с его страстями и нервами. Только его «тот» ум и физическое развитие делало Ракшая взрослым. А поначалу, из-за невысокого роста, все принимали его за малолетку.

— Слушай, Алексей Фёдорович, — вспомнил Александр. — Что это вы с Иваном Васильевичем придумали с моим наследием на престол? А брат его двоюродный Владимир Старицкий, внук царя Василия как же? Ведь он наследник престола после Дмитрия Ивановича. Как его здоровье, кстати. Охраняете его, как я просил?

— Слава богу, здоров наследник престола… А по твоему вопросу скажу, что хоть и приближен Владимир Андреевич к царю и замещает его и сейчас в Москве, но не люб он Ивану Васильевичу. Не показывает он сего, но в мыслях гневен на друзей Старицких за мать свою.

— Так дело то не в наследниках! — Воскликнул Ракшай. — Правильно ты говоришь, что дело в «друзьях» наследников. Все старые роды стремятся к власти. Да и молодые не хотят оставаться не у дел. Вон и в царёвой тысяче брожения идут. Я почему и сбежал из Москвы, что отплёвываться и отбрехиваться устал. Дел невпроворот, Россию по кускам рвут, а они земли делят. Идите и берите земли Крымские да украинские. Так нет, млять, тут друг у друга вырывают.

— Правильно и ты говоришь. И не только говоришь, но и делаешь. Смотрит на Земли Ливонские царь-государь. Прирасти ими хочет.

— О землях потом. Мне то что с правом на наследование престола делать?

— Как это, что делать? Жить, как и раньше. Это же на всякий случай…

— Хрена себе, на всякий случай. То тебя убивают, а сейчас меня убивать станут. Друзья Старицких сильно расстроятся, что Владимира подвинули. Да и он, хоть вида не подаст, а злобу затаит.

— Не затаит. Смирный он, — возразил Адашев. — А с его друзьями да мамашей его, княгиней Хованской, справимся кое как… Всему придёт время.

Они помолчали. Санька время от времени недовольно дёргал головой.

— Ты скажи, как с моей хворью справился? — Наконец не выдержал боярин.

Александр махнул рукой.

— Не бери в голову. То моё дело.

Адашев нахмурился.

— Слышал я твой торг. С кем это ты? С бесом, что государь узрел?

— Почти, — буркнул Санька. — Не важно с кем! Говорю, не бери в голову. Не велика плата за твою жизнь. Вон мне государь обещал покусителей твоих выловить и мне отдать. А я ему отдам.

— Худо то, — тихо прошептал Адашев. — Одно дело самому врага убить, а другое врагу человеческому отдать…

— Не трави душу, Фёдорыч. Самому тошно, но уже ничего не поделать.

Санька вздохнул.

— А-а-а! — Мотнул он головой. — Будь, что будет! Главное — день простоять, да ночь продержаться!

Глава 7

— Не понимаю, почему ты доверил охрану девкам? — Сказал государь, осматривая помещение для хранения городской казны и таможенных сборов.

Александр пожал плечами. Не говорить же царю, что по его опыту прошлой жизни, женщины из вневедомственной охраны применяли оружие на поражение гораздо чаще мужчин. И подкупить их было намного труднее. Единичные случаи нарушений служебных обязанностей имели место, но почти всегда женщинами влюблёнными в преступников.

В данном случае, когда деньги охраняли кикиморки, и этот фактор сходил на нет. Влюбляться кикиморки не умели. В себя влюбляли, а сами нет. Поэтому с ними было вдвое надёжнее. С кикиморками у Саньки случались заморочки, но в основном на почве того, что он лично не поддавался их любовным чарам, и они иногда вредничали, пытаясь сломить его «обликоморале».

Достроив путик и закрепив осушенные участки, его, Санькиной силой, кикиморки намерились смыться, разбежавшись по болотам, однако Ракшай упросил их остаться с ним, гарантируя сладкое житьё бытьё. Не все кикиморки согласились подписать новый контракт, но штук тридцать с ним осталось. Причем, как впоследствии понял Санька, перед ним тогда на недостроенном путике явились только те, кто попрятался именно в местных болотах. Но много его воительниц вернулось в болота Твери и Подмосковья сразу, как только Аид схитил Гарпию.

— Надёжнее они и послушнее. С мужиками всегда надо доказывать своё превосходство. То и дело тебя проверяют на прочность, и телесную, и духовную. Слабости они не прощают. А бабы… Те наоборот. С ними можно не рвать пупок.

— А по силе? Как они? Мужи ведь сильнее! — Спросил Сильвестр.

— Сильнее, но не ловчее. Эти и были выученные воинской мудрости, да я их выдрессировал. Почитай три месяца гонял в хвост и в гриву.

— В хвост и в гриву, это ты молодец, — захихикал Сильвестр. — Хорошо обучил.

— Да ну тебя, старче! У тебя всё одно на уме!

— Так правду говорю! Давно такого я себе не позволял! И с другими бабами вряд ли получится! А с этими кудесницами… Я до сих пор весь горю. И сил, словно прибавилось, а не убыло.

— Хватит о бабах! — Озлился царь. — Ты, Сильвестр, словно и впрямь ума лишился. Не мешай! Деньги счёт требуют!

Духовник обиделся и вышел из хранилища, а Александр мысленно улыбнулся. Это он намекнул кикиморкам, чтобы они проявили себя особо с царским духовником. Заласкали б его до умопомрачения, поднимая его естество и держа член в постоянном тонусе. То, что они это могут, Александр убедился на себе. Кикиморки долго пытались держать в тонусе Санькин уд, рассчитывая, на то, что поработят его, и заставят себе прислуживать, но Александр не поддался искусительницам. Хотя, откровения ради, медитировал он в попытках ослабить напряжение в чреслах долго.

— И так, получается, что в таможенных кладовых у тебя уже пятьсот двадцать восемь рублей? Откель?

— Вот, государь проходные товарные книги. Вот цена товара заявленная, вот с неё пошлина, вот взвеси, вот пересчёт, вот недоимка. У Ивангородских и Ямских купцов с немцами сговор. Немцы занижают цену на ввозимый товар и количество, чтобы получить пошлину меньше, а потом продают нашим купцам дороже. Мы подставили своих купцов, а те донесли о воровстве. Но денег тех в казне ещё нет. Не стали мы обирать купцов немецких. Токма расписки Ганзы лежат. Показать? Всё по установленным тобой, государь, правилам.

Царь одобрительно покачал головой.

— Это хорошо. А тех, что я послал, не осталось?

— Очень немного. За камень, известь много заплатить пришлось. Но ничего… Скоро от Мокши цемент придёт. Станем свой камень делать. Песка и щебня здесь много. Жито пришлось у немцев закупать, другие припасы у местных селян. Но уже и того нет. А тут ты тысячу человек с собой привёз. Ещё пару дней застолья и в зиму мы пустые заходим. А у меня на службе двести душ. Так, что тех пятисот рублей почитай, что и нет.

На самом деле своих людей у Саньки на службе было всего шестьдесят три человека, — лесорубы и ратники, но были и селяне, которым тоже надо было платить мукой, но тех можно было отправить по домам. Нелюдь могла и на подножном корме продержаться. Кикиморы, те вообще только вид делали, что едят, а оборотни сами охотились. А за то, что им было разрешено в местных лесах «озоровать», делились добычей с городом. Но ведь царь об этом не знал, а знать о проблемах должен.

— Какого ляда они все за мной увязались, то одному богу известно, — недовольно произнёс Иван. — Берёшь с собой десяток дьяков, так они за собой и детей, и сватов, и люд дворовой тянут. А без войска нельзя.

Он вздохнул.

— Жаль, что у тебя серебра мало. Очень надо.

— Ты, государь, странно рассуждаешь. Теля только народилось, а ты уже доить его хочешь! Так не бывает! Нам до тепла продержаться надо. Первые торги на апрель месяц наметили с Ганзой. Ежели новгородских купцов отзовёшь из Выборга, то и свеи сюда придут. Гостевой двор ты видел. Гостей есть, где привечать. Товары нужны.

— Товары к весне будут. Но за твоими ткачами другие не угонятся. По старинке узкое полотно ткут.

— Да пусть хоть узкое, хоть широкое… На лён спрос есть. Рухляди мягкой много пусть не везут. Не нужна она ни свеям, ни немцам. А вот шёлк у тебя весь заберу.

— Да… Доброе шёлковое полотно твои мастерицы ткут. Жаль, не цветное!

— По поводу шёлка и иных товаров. Закажи боярам и дьякам у Мокши в долг брать. И за то, что взяли, пусть рассчитываются. На тысячу шестьсот рублей твои дьяки да бояре набрали товаров. Вот, кстати, твои родичи Захарьины-Юрьевы в первых должниках.

Стоявший рядом Григорий Юрьевич, брат отца жены царя, до того не проронивший ни слова, вдруг взъерепенился и схватился за рукоять меча:

— Да как ты, бастард, смеешь, попрекать меня, — родовитого боярина в присутствии государя?!

Никита Романович Захарьин, брат Анастасии Романовны, тоже подался вперёд с намерением одним взмахом клинка решить проблему долгов.

Иван Васильевич обвёл всех взглядом и молча вышел из помещения казнохранилища. Александр выходил последним, закрывая дверь.

— Погоди, выблядок, доберёмся до тебя, — проговорил, проходя мимо, Никита Романович. — Мы тебе ещё и Василия Юрьевича припомним.

Санька чуть выставил вперёд ногу и Никита, зацепившись одной ногой и запутавшись другой в длинных полах кафтана, упал. Он долго не мог подняться, так как одновременно пытался вынуть прямой короткий меч. Ракшай наступил на ножны и переступил барахтающееся на полу тело.

— Ну всё! Тебе не жить, пёс.

Санька обернулся и кованным носком ударил боярина в висок. Тот обмяк.

— Забирай первую кровь, — тихо сказал он.

— Что там у вас? — Крикнул государь.

— Боярин споткнулся и упал, — сказал Ракшай. — Пока я запирал кладовую.

И царь, и Адашев, и Захарьин быстро спустились вниз. В свете одинокого факела тело царского шурина лежало тряпкой.

— Ты убил его! — Крикнул Григорий Захарьин.

— Чем это? — Спросил Ракшай. — У меня ни кинжала, ни кистеня. Он, наверное, виском о свой меч ударился. Вон и кровь на рукояти.

В свете факелов действительно можно было разглядеть запачканное чем-то тёмным пятки меча.

— Вытаскивайте его на свет! — Приказал Иван. — Этого нам ещё не хватало!

Тело боярина вытащили в подклеть таможенной палаты и осмотрели. Осмотрели по указке царя и Александра, у которого никакого оружия, естественно, не нашли. Носок сапога он сразу обтёр о кафтан трупа, а оставлять отпечатки пальцев на ножнах не боялся. Не то время.

— Вот беда-то какая! — Пробурчал старший Захарьин, зло постреливая глазами на Саньку.

Но кровь на рукояти меча не позволяла ему сомневаться в причине смерти племянника.

— Почему он упал? — Спросил государь.

— Я не видел. Закрывал замок.

— Пусть осмотрят замок! — Встрепенулся Захарьин. — И ключ!

— Пожалуйста, — сказал Санька и достал из-за пазухи небольшой ключ. — А замок там врезной в дверь.

Никита Захарьин лежал раскинув руки. Он был молод, красив и лицом напоминал царицу Анастасию. У Саньки даже заскребло на душе.

— Первая жертва принята? — Спросил он мысленно своего крылатого «кредитора».

— Принята, — подтвердил, ни для кого, кроме Санки, невидимый вампир.

— Первый — пошёл! — Сказал мысленно Ракшай и вздохнул, так как понял, что нарушил самому себе данную клятву, не вмешиваться в ход исторических событий.

Сегодня он убил несостоявшегося прародителя царского дома Романовых, который пока не успел оставить никакого потомства, а должен был родить Фёдора — отца будущего царя Михаила. Но для исправления истории оставался ещё старший сын Романа Захарьина — Данила, царёв дворецкий, уже наплодивший достаточно потомков. Санька вздохнул ещё раз. Он был не против хода истории России, но так как объявился в это время, хотел уменьшить человеческие жертвы в грядущих войнах и создать себе обстановку в которой можно было выжить. А с назначением его наследником престола, его шансы выжить очень сильно сократились. Поэтому в борьбу за чистое небо над головой Санька решил вступить сразу. Без подготовки. А для этого надо было зачищать поляну от пустивших властные корни Захарьиных.

— Чего это он синий такой? — Спросил Сильвестр. — Аки упырь. Ну ка, отойдите все.

Духовник достал из-за пазухи тонкий нож в ножнах, вынул его и ткнул остриём мертвецу в вену на шее. Только капля крови выступила из раны.

— Не могёт быть, — прошептал духовник и перекрестился. — Свят-свят-свят…

Все, и царь в том числе, отпрянули от трупа, а Сильвестр, что-то тихо запричитал, то и дело крестясь.

Александр, знавший причину отсутствия в теле крови, спокойно обвёл глазами окружающих и у всех увидел в глазах ужас. Потом он встретился глазами с Адашевым и тот, наткнувшись на спокойный взгляд Ракшая, вдруг всё понял и закрыл лицо руками. Санька опустил голову, спрятав свой взгляд, и отошёл в сторону, а потом и вовсе вышел на улицу.

Вскоре на улицу вышли и остальные. На всех, как говорится, лиц не было. Захарьин стоял чуть в стороне, едва держась на ногах и раскачиваясь всем телом, потом взревел, и обхватив голову руками, ринулся бежать.

— Не утопился бы, — прошептал Иван. — Не разу не видел упырей. И как теперь? Всем кровь, что ли пускать? Вот беда-то! А ведь он на свадьбе нашей… И к сыну приставлен был. Надо собираться.

— Забирай и второго, — мысленно сказал Санька и старший Захарьин вдруг запнулся и плашмя упал на сложенную из чурбаков, поставленных вертикально, мостовую. Упал и остался лежать, распластавшись.

— Святые угодники! — Воззвал государь, сильно побледнев лицом. — Что это с ним? Фёдорыч, иди глянь.

— Я пойду, — остановил Адашева Санька.

Он подошёл к боярину, потрогал его за шею, перевернул на спину.

— Тоже синий! — Крикнул он и вернулся к царю. — Зовите Сильвестра! То его епархия!

На Адашева он смотреть боялся.

— Да что же это! — Вскричал Иван и схватился за голову. — Страх-то какой. Неужто и он?

Санька пожал плечами и, видя, что идти за священником некому, пошёл сам.

— Там и Григорий Захарьин… Того… Этого… — Сказал он, уже выходящему из таможенной избы, духовнику.

— В смысле?! — Удивился тот.

— В прямом. Вон он лежит.

— Твою мать! — Выругался Сильвестр. — Что они, все такие? Вот беда-то! Так и Анастасия…

Он зажал ладонью рот.

До Александра вдруг дошло, что он таким образом подрывает весь род Захарьиных, в том числе и род царицы Анастасии, а значит и её детей.

— Мать твою! — Вырвалось у Саньки, а мысленно он заорал: «Бля-я-ять!».

Он закрыл глаза и голова у него закружилась.

— Ты, что, паря?! — Испуганно спросил Сильвестр и Санька открыл глаза.

— Страшно, отче!

— Ништо-ништо… И то бывает. Ивана Васильевича жаль. Очень он Анастасию полюбил. Да и дитятко своё… Теперь в монастырь обоих сошлёт.

Санька попытался стряхнуть с себя страх, вдруг сжавший его сердце от осознания сделанного, но страх сердце не отпускал.

Сильвестр частыми и короткими шагами заторопился к телу дворецкого, потом подобрал полы кафтана и побежал, хлопая по мостовой каблуками надетых на босу ногу сапог.

— Пойдём отсюда, — сказал государь грустно.

— В баню?

— Пошли в баню. Ты с нами, Фёдорыч?

— Пойду корабли посмотрю, — буркнул Адашев, не глядя на Саньку.

* * *

— Я распорядился сжечь тела, — сказал Сильвестр, войдя в трапезную.

— На божедомке^[4], надеюсь?

— А где ещё?

— Вот шуму-то будет, — проговорил покачиваясь и пьяно хихикая государь.

И он и Санька за полтора часа успели основательно набраться меда. Царь с горя, Санька за помин души.

— Грамотку я составил, — сказал Сильвестр. — Шуйский уже подписал, как очевидец. Теперь ты, государь подписывай и Санька пусть...

— Я, пожалуй, пойду, прилягу, — сказал царь, отстраняя рукой пергамент.

— Помочь? — Спросил Александр.

— Сам, — отмахнулся Иван.

Санька и Сильвестр остались вдвоём.

— Алёшка, чёй-то больно убивается по упырям. Дочь свою Анну хотел за Никитку отдать. У того-то первая жёнка помёрла… Хе-хе-хе… За упыря… Хе-хе-хе…

Он приложился к большому ковшу минуты на полторы.

— Давненько я не упокоевал мертвяков.

— Да, какие же они мертвяки, когда живыми были? Может не так всё? Упыри наоборот упитые должны быть.

— Это только в быличках^[5] упыри кровь сосут, — сказал духовник. — Они души людские высасывают.

— Так отчего же они тогда помёрли? — Продолжил Санька глумиться над священником.

— Колдуны это, — уверенно сказал Сильвестр. — Я давно подозревал. Слишком много Захарьиных развелось. Остальные роды мрут: и в младенчестве, и от хворобы и от ратных ран, а эти… Как грибы — поганки. Колдун не умирает, а становится упырём.

— Так что ж они умерли, то? — Усмехнулся Санька.

— Такие упыри, что живут среди людей, прячут душу под камень и пока она там, не могут умереть. Кто-то тот камень поднял. Умерших колдунов надо сжигать. Некоторые колдуны специально просят об этом детей, чтобы упокоиться. Тех кого не сожгли, становятся упырями.

— Во дела! — Удивился Санька. — Он уже и сам стал верить в россказни попа. Так убедительно он говорил.

— И что теперь будет?! — Спросил он.

— Сошлют всех на кулижки. Слышал, небось?

— И где это?

— Кулижки? Это очень далеко. В болотах и лесах Ладоги. Да не успеет государь. Все они в Литву уйдут. Вся челядь Захарьиных собирает монатки. Кто-то уже отъехал вперёд на Новгород. Да может то и к лучшему… Мороки государю меньше.

Вошёл хмурый Адашев. Ни на кого не глядя, сел за стол, не снимая верхнего кафтана и шапки.

— Чего ты, Алёшка, смурной такой? Испей мёда!

— Пошли, выйдем, — сказал Адашев, не отвечая на слова попа.

— Это ты кому? — Удивился тот.

— Ему.

— Пошли, — вздохнул Санька.

Он накинул короткую меховую куртку с капюшоном, покрытую белым шёлком. Оказалось, что и в мороз, это лучшая ткань. Шёлк на морозе совсем не терял свойства и даже становился прочнее.

Адашев шёл быстро в сторону ворот, выходивших на правый берег Луги. Из-за холма вертикально вверх поднимался густой дым.

— Не пойду я туда, Алексей Фёдорович, — запротивился Александр и остановился.

Адашев развернулся. Лицо его было белым, на перекошенных губах белела засохшая пена.

— Лучше бы я сдох, Ракшай, или кто там ты?! — Почти крикнул он. — Как! Как мне сейчас жить?! Я бы уже сейчас наложил на себя руки, да дочь у меня!

Адашев упал на колени и закрыл лицо ладонями. Он мычал и раскачивался долго. Ракшай подошёл и, сев на колени перед ним, уткнулся в него лицом, положив руки на плечи. Они рыдали вместе.

— Но, что делать было, Фёдорыч, — выл Санька. — Не мог я тебя потерять.

Адашев мычал и раскачивался. Санька подвывал. Проходившие мимо мужики и бабы кланялись и крестились. Наконец Адашев отнял ладони и поднял на парня глаза. Что-то такое почитал в них Адашев, тоску ли, страх ли, но прижал он к себе Саньку и снова зарыдал.

Глава 8

Царь «прогоревал» ещё двое суток, потом отошёл, а Адашев слёг, зато Пётр Иванович Шуйский, которого Иван включил в свой ближний круг на время болезни советника, ходил гоголем, задирая нос и перед Ракшаем. Он вдруг начал раздавать команды Санькиным людям и советы самому Саньке, но работный люд только кланялся и шел делать своё дело, а Александр советы выслушивал внимательно, даже пытаясь вникнуть в их суть. И грех было не прислушаться к советам первого воеводы в Казанском походе и основателя Свияжска.

Пётр Иванович, видя, что Александр принимает советы и охотно допускает его к своим делам, делясь мыслями о дальнейшем развитии городка, психологический натиск на него ослабил, а как-то, подпив, даже признался:

— Много делал для трона Григорий Юрьевич. Зазря ты ополчился на него. Тяжко нам будет без его родни.

— Не ополчился я, — возразил Александр. — То, что при государе про долги его семейства сказал, так на то право имел. Говорил с ним один на один не раз о том. Ежели б купец я какой был, и то… А я такой же боярин, как и он. А купеческими делами занимаюсь по воле государевой.

— То так, то так… Но ты ведь сродственник Захарьиным… А среди своих за деньги лаяться у нас не принято.

Санька хмыкнул. Он покачивался вроде, как от выпитого и тщательно изображал из себя пьяного.

— Они меня родичем не считали. От родичей и спрятала меня бабка у мокшан, чтобы не пытались на престол возвести…

Санька врал напропалую. Если уж назначили его наследником престола, то эту тему надо было выводить на новый уровень. Тем паче, и царь ждал от него определённых контрразведывательных результатов.

— Сейчас, да-а-а… Что с сыночком Анастасии будет? Государь сегодня указ подписал о снятии наследования престола с сына своего Дмитрия. Ты сейчас его прямой наследник, Александр. Что о том думаешь?

— Что думать? Пусть государь думает, а мне крепость в Усть-Луге надо строить. От шведов обороняться.

— То так, то так… А что ты про Глинских думаешь? — Прицепился Шуйский, подливая Саньке браги.

Александр брагу не любил, и его действительно штормило так, что мотало из стороны в сторону, но суть разговора он не терял.

— А что мне о них думать? Худого они мне ничего не делали. Думаю, с ними тебе дружить надо. Без Захарьиных, как один с Глинскими воевать станешь? Не простят тебе они твоих замыслов против них.

— Каких замыслов? — Удивился Шуйский.

— А таких. Кто чернь поднять хотел после свадьбы Ивана Васильевича вовремя пожара?

— Так, то ж Захарьины. Они сами себя оговорили!

— А сколько ты им серебра отсыпал, чтобы про тебя молчали? А Глинские всё про вас знают!

Санька привстал над столом, оперевшись об него одной рукой, и пьяно погрозил Шуйскому пальцем.

— Всё про вас знают… И государь батюшка знает, ибо я ему сам сказал.

Тут Санька понял, что сболтнул лишнего, и приложил указательный палец к губам.

— Только тс-с-с!

Александра мотануло из стороны в сторону и приложило о стол лицом. И качественно приложило, успел подумать он, и уснул.

* * *

— Что ты говорил про войну со шведами? — Спросил Иван.

Он был хмур и целыми днями вздыхал. Они с Санькой шли по верфи, осматривая строящиеся корабли.

— Про шведов я говорил, что попытаются отвоевать у нас Орешек, Усть-Лугу и Ивангород.

— И чего вдруг? Мир у нас с ними.

— Шведы сейчас торгуют втридорога. Везут всякую рухлядь, до которой наши купцы не дотягиваются из-за Ливонии. А в следующем году к нам в Архангельск зайдёт английский корабль, что пойдёт искать северный путь в Китай. И завяжешь ты, государь, с Англией торговлю, а со шведами торговать прекратишь. Уж слишком вкусными покажутся тебе цены английские. Вот шведы и обидятся.

— Точно знаешь про то? — Спросил хмуро царь.

— Точно, государь. Как англичане в Архангельск придут, так и поймёшь, что я прав. Придут с письмом от королевы, но… не к тебе.

— А к кому? — Удивился царь.

— Ни к кому. Они не думают попасть в Россию. Они вообще не знают, куда приплывут.

— Понятно. Что ещё тебе привиделось?

— От англичан много бед будет. Они воры и лгуны. Веры им нет и помощи никакой от них не жди. И ещё другое хотел тебе сказать, государь, — поспешил сказать Александр, видя, что у царя пропал интерес к разговору.

— Говори…

— Хотел сказать тебе, что Захарьины не колдуны и не упыри.

Иван Васильевич удивлённо взглянул на Саньку.

— Говори, — повторил он.

— Ты, государь, прости, что путал тебя. У ложа Адашева ты, и вправду, видел… Но не беса, а упыря. Напал он на Алексея Фёдоровича по дороге сюда, но не осилил, а я увидел его и отогнал. Но не изгнал до конца. Вот он и убил Григория и Никиту. Прости, государь, виноват. Надо было сказать Сильвестру, но он и сам его видел. Все видели.

Царь нахмурился.

— Не пойму я что-то. Ты винишься за что?

— За то, что не отвёл от слуг твоих беду.

— Так, то не твоя забота, а бога, или Сильвестра. Ты не волхв и не колдун. Или колдун?

— Нет, не колдун я, — ответил, «повесив голову» Санька. — Но всё одно виноват.

— В чём? — Снова удивился царь.

— Когда упыря отгонял от советника твоего, неправильные слова сказал, пообещав, ежели он уйдёт, отдать ему других людей в жертву.

К удивлению Александра это его признание на царя особого впечатления не произвело. Он просто стоял и хмурился.

— Ну, и?

— Озлился я на Захарьиных, а упырь тот посчитал, что я на них указываю… Вот и убил…

— Ты в своём уме? — Спросил, наконец, царь.

— В своём, государь. Вот и Адашев на меня злится. Слышал он наш сговор с упырём, а теперь пеняет, что его жизнь сохранил за чужой счёт.

— Так ты нарочно, что ли, с упырём сговорился? — Возмутился царь.

— Да, какой, нарочно!? Не помнил я себя! За Федорыча переживал, вот и брякнул не подумавши. Хуже другое… Упырь сказал, что ежели я умру до исполнения уговора,он заберёт души близких мне, а ближе тебя, у меня нет, государь.

Санька стоял, понуря голову. Государь стоял раскрыв рот.

— Не веришь, государь, спроси у Адашева. Он слышал всё.

Иван Васильевич резко развернулся и рысью побежал в сторону «царского дворца».

* * *

Ну, ты и замутил, Санька! — Радостно выплёскивая квас на каменку вскричал Иван.

Хлебный дух ударил в потолок. Иван Васильевич забрался на верхнюю полку и принялся обрабатывать себя веником. Санька сидел в самом низу, не давая пару ожечь обработанную кнутом спину. Ещё сегодня он получил сорок ударов. Бил его сам государь, то и дело меняя руку.

Иван Васильевич, получив от Адашева подтверждение сказанному Санькой, на удивление не расстроился, а наоборот, возрадовался, что ни жену Анастасию, но сына Дмитрия, никуда ссылать не надо. Да и Захарьины-Юрьевы тоже официально Кулижек избежали.

— Однако, думаю, что разбегутся Захарьины.

— А что тут думать? Всплывут в Литве.

— На охоту пойдём?

— Какая мне охота, государь? Измахратил спину да задницу. Токма на карачках и ходить. Голым.

— Будет тебе наука наперёд, чтобы думал лучше с кем сговор вести.

— А я бы ещё поддал, — добавил Адашев, растирая себя веником.

— Звери, — буркнул Санька, но на его душе, после объяснения с царём, Адашевым и снова с царём уже под батогами, было тихо. Даже страх, сжимавший его сердце отступил. Не ушёл, нет, но отступил куда-то в глубину души.

Избитая палками спина потребовала покоя и внимания. Варвара смазала её медвежьим жиром с вощиной и соком трав, а Санька всю ночь пытался сконцентрировать на ней внимание, чтобы снять боль и притянуть из тонкого мира для заживления солнечную силу. Снять боль получилось, а вот живительную силу, как он не тянул к себе, притянуть не удалось. Зато удалось подтянуть свою силу выше горлового энергетического центра. На уровень мысли и даже чуть выше. Саньке не хватило для переворота совсем немного.

— Так вот, значит, зачем ты татей прислать к себе попросил?! — Вдруг сказал государь. — Только сейчас дошло. Ты смотри, не соврал… Сколько ещё душ тебе загубить надо?

— Пять, государь, — соврал Санька.

— Пять?! Эх, дать бы тебе ещё, батогов! — Молвил царь. — Вот дурья башка. Прав Алексей Фёдорович… Лучше самому сгинуть, чем за чужие души себе жизнь купить. Это же души! Дурья твоя башка! Что жизнь. Она сегодня есть, а завтра нет. А душа вечная, и куда она теперь попадёт, твоя душа? И Алексей Фёдорыч, теперича переживает за свою душу... Эх, ты! Дать бы тебе! На кол бы посадил, ей богу… Да убивать тебя нельзя… А жаль!

— Так давай мы быстренько отдадим какого-нибудь татя упырю, и всё. Казни меня сколько хочешь!

— Погодь, погодь… Надо всё обдумать сперва… Да и татей не видать, пока.

— Хоть бы ещё не наши, не православные души были, — встрял Адашев. — То не так жаль.

— Тьфу на тебя, Алексей Фёдорович!

Царь даже перестал обмахивать себя веником.

— Ты, чай, не упырём укушенный?! Что говоришь, то?! У иноверца тоже душа есть! И сколько иноверцев в нашу веру перешли?! А?! А ты не дашь душе покаяться и правый выбор сделать.

Царь показал сначала Адашеву кулак, потом Саньке.

— Вот я вас! Чтобы без моего ведома… Ни-ни!

— А вдруг что случится со мной?

— Не думаю, чтобы я был первым в списке упыря, — сказал цинично государь. — Да и не пятый, поди. Не ври, что я у тебя самый ближний. Лёкса твоя тебе роднее. Мокша, иные родичи. Даже твоя Варвара… Так, что не ври.

Санька «надулся».

— Хотя и их жалко, — посмеялся царь. — Шучу я, но не до шуток мне. Упырь кого выберет, не известно, а рисковать я не хочу. Закрыть бы тебя в башню, но там ты ещё скорее…

— Я в башне на себя руки наложу сразу, — сказал Санька тихо. — Лесной я человек.

Царь снова прекратил обхаживать себя веником.

— Слышь, Фёдорыч, глаголет то как? Обложился чужими душами, аки стеной! Ни казнить его, ни в крепость посадить! Может, сговорился он с упырём, как думаешь?

— Да, не-е-е… При мне всё было. Нечаянно получилось. Я свидетель…

Он вздохнул.

* * *

Через день царь со своей свитой уехали в Ивангород и Санька вздохнул свободнее. В целом Усть-Луга царю понравилась. Стены и башни, конечно, ещё нужно было возводить выше, а для того остался царский розмысл Иван Григорьевич Выродов.

Санькин друг Барма Постник остался в Москве строить храм в честь взятия Казани. Об этом сказал сам государь. Судя по проекту, закончит он его лет через десять.

Выродов включился в строительство крепости сразу по приезду. А Санька из строительства, по понятным причинам выпал.

— Рассказывай, Иван Григорьевич, чего я не так сделал?

— Так-то, всё так, Александр Мокшевич, но на твои основания надо огромные башни и стены ставить. Столько камня нам и за десять лет не пришлют. Ивангородская крепость сама строится… Ям не рвётся камень ломать.

— Будет у нас камень. Посмотри, сначала, мой проект крепости.

Они сидели в той же банной трапезной, ставшей, за время пребывания царя в Усть-Луге, своеобразным штабом. Александр развернул пергамент с планом крепости на столе, придавив его четырьмя кружками. На углах пергамента уже имелось по несколько характерных, слегка липких, окружностей, но это был «рабочий» план.

— Каменной стена будет только вот до этого уровня, — показал Александр разрез северной стены. — Далее пойдёт монолит.

— Монолит, это что?

— Лить стену будем. Лепить. Как из глины.

Видя молчаливое непонимание на лице Выродова, Санька махнул рукой.

— Я покажу!

Адашев привёз несколько мешков Мокшанского цемента. Остальное должно приехать следом.

Из прошлой жизни Александр знал один парадокс, что если одна лошадь потянет триста килограмм, то две лошади потянут тонну. И ещё, доказал Адашеву и царю, что два коня, запряжённые в однуоглоблю, тянут груз в два раза больший и дальше, чем запряжённые одна за другой… Они с Адашевым даже устроили скачки по коломенской дороге и Санька выиграл. После этого все ямщицкие тягловые повозки переделали под Санькину упряжь, как называли её ямщики.

Для себя Санька организовал в Коломенском конюшенный двор и обучил конюхов объезжать лошадок. За год они подготовили около пятисот пар. За это же время Александр получил прерогативу отбора месячных жеребят, по только ему известным критериям. Их сразу приучали к парной упряжи и управлению длинными вожжами.

Теперь Александр ждал свой тысячесанный обоз со снабжением с особым нетерпением и со страхом. Кормить лошадок и возничих было не чем.

* * *

— Вот, смотри. Берём цемент две части, песок — пять частей, щебень — девять частей. Перемешиваем в этой емкости, закидываем в бочку, добавляем воду, перемешиваем и крутим эту рукоятку. Добавляем ещё немного воды. Крутим. Вываливаем в носилки. Ребята уносят. Давай, давай ребята! Шустрее!

«Ребята» из бригады оборотней подхватили тяжеленые носилки и побежали по деревянному настилу вверх на стену.

— Сюда в бочку заливаем воду, крутим, споласкиваем и тоже выливаем в носилки. Ребята и эти носилки забирают. Забирайте, ребята. А мы пошли следом.

Александр и Выродов поднялись следом за «ребятами», где первая пара уже вылила одни носилки в опалубку стены. Вторая пара вылила цементную воду из вторых носилок в первые, обмыла остаток смеси и смешала с раствором в опалубке.

— Так… Перемешиваем воду с раствором. И так заливаем короб полностью. Можно бутить камнем, если он есть. Становится камнем за сутки. Стену толщиной в локоть никакие ядра не возьмут. Монолит.

Выродов потрогал пальцами уже отлитый участок стены и покачал головой.

— Монолит…

— Можно лить любые формы в зависимости от опалубки. Если залить в бочку, можно вылить колонну. Можно сразу вставить крючья, или петли для дверей. Ты заметил, что ворота мы пока не навесили и арку не возводили? Арку будем лить. Воротные петли должны приехать с обозом. Решётка и подъёмный механизм, тоже.

— Не знаю, для чего я вам? — Почти обиженно спросил Выродов.

— Всё просто, Иван Григорьевич. То, что я задумал, это эскиз, набросок. Я не знаю нюансов строительства. Ты знаешь, так как не одну крепость построил. Я даю тебе инструмент. Не хочешь лить, строй из камня, а цемент без щебня используй, для скрепления камня, как известь. Я вмешиваться в строительство твоей крепости не буду. Делай как хочешь и как знаешь. Мне есть, чем заняться. Согласен, Иван Григорьевич?

Санька протянул ему открытую ладонь. Выродов поскрёб бороду и улыбнулся.

— Согласен.

Глава 9

Санька, после приезда архитектора Выродкова, мог от дальнейшего строительства города отойти и наконец-то перейти к основным своим целям. Предстоявшая война со Швецией и Ливонией предполагала наличие Российского Балтийского флота, который ещё надо было построить.

Уже в тысяча пятьсот пятидесятом году от рождества Христова Россия предъявила Ливонскому ордену ультиматум о выплате Дерптского долга и орден встал перед выбором, либо уходить под руку Речи Посполитой, либо воевать с Русским царём. Как понимал Александр, Россия сама искала повод для отъёма прибалтийских земель и выходу к морским торговым путям, а потому отношения обостряла.

К середине шестнадцатого столетия Тевтонский орден разделился, переведя северные земли в статус обычного герцогства. Ливонский орден пока «держался»,но внутренние враги пытались секуляризировать^[6] его по подобию Тевтонского.

Как показала история, в этих процессах в первую очередь было заинтересовано Королевство Польское во главе с королём Сигизмундом Вторым Августом, которое поставило перед собой цель поглотить эти территории, для чего ввела своих людей в руководство орденов и своей цели, в конце концов, достигло. А для этого очень успешно разыгрывало карту «злодейки России». Легко разыграла, потому, что Россия сама давала повод опасаться её экспансии.

У Польши своего флота не было. У рыцарей был, но речной. Для своих походов они нанимали крупнотоннажные торговые суда Ганзы. В Балтике хозяйничали Датчане и Шведы.

Ивангород порта не имел, ибо не имелось смысла, так как Ливонцы Нарову для русских судов перекрывали. В той истории Россия только в тысяча пятьсот пятьдесят седьмом году, захватив крепость Нарву, поставила на реке порт, а в тысяча пятьсот шестьдесят седьмом году построила «нарвский флот».

В этой истории Александр хотел заиметь флот чуть раньше. И немножко другой.

* * *

Тот, кто построил хотя бы один корабль своими руками, тот может построить и другой корабль. А кто построил маленький корабль, построит и большой. При несколько большем напряжении ума и сил, конечно. Вот Санька, как только определился с местом закладки города, начал строить сразу четыре больших стапеля, которые к августу уже стояли с килями и шпангоутами будущих кораблей.

После прихода санного каравана с цементом и другим снабжением, Александр весь отдался строительству кораблей. Стапеля Санька поставил в виде высоких коробов. На верхние точки навесил переданные Мокшей канатные блочные тали и начал крепить подготовленные бортовые «доски» привезёнными из Коломенского железными гвоздями. Меди или бронзы было очень мало.

Для того, чтобы железо не соприкасалось с морской водой, гвозди утапливали в двадцатисантиметровой толщины «доске» сантиметров на десять, отверстие заливали смолой и забивали сосновой пробкой. Таким образом экономили на длине гвоздя.

По берегам Луги росли сосны и ели, изредка ольха. Дуба не было вовсе. Но, оказалось, что из сосны собирать корабль даже сподручнее.

К апрелю Выродков поднял стены крепости на нужную высоту, а Санька собрал первый корабль. Цементу Иван Григорьевич радовался, как дитя в песочнице. Он налепил из него вполне симпатичных армированных ангелов и укрепил их на стенах и башнях. С такими «излишествами» мощная крепость стала смотреться красиво.

На весенний торг прибыло двадцать восемь шведских судов и тридцать ганзейских. Санькин корабль встречал гостей на входе в устье, досматривая каждого, но не сильно тщательно, лишь убеждаясь, что корабли, действительно, пришли торговать.

Александр скупил у Шведских купцов медь и олово, пополнил городские запасы соли, продал шёлковые и льняные ткани, пеньковые канаты, растянувшиеся по берегам Луги, как длинные колбасы, и остался в значительном «наваре».

Местные жители продали воск и мёд, собранные осенью и закупили шерстяную ткань и соль. Цена за ткань Саньке не понравилась, но селяне были довольны, купцы платили с неё пошлину и он не стал вмешиваться в ценообразование.

Ямские купцы скупили остаток шерстяных тканей и соли. Новгородские привезли пушнину, но у иностранных гостей серебро закончилось ещё на Саньке.

«Члены торговой гильдии» имели право первоочерёдного закупа, что очень удивило остальных именитых купцов.

— Послушай, Александр Мокшевич, — подкатил вечером первого дня торгов к Саньке купец из Новгорода. — Ты так распугаешь всех купцов.

— Каким образом? — Удивился Ракшай. — Почему?

— Но ведь ты, скупаешь всё на корню, а потом даёшь право дальнейшего выбора товара в первую очередь местным крестьянским общинам, вступивших в какую-то «гильдию». А мы, дородные купцы, подбираем за ними остатки. Ты унижаешь нас. Вот я, например, купец Никляев, имею грамоту на проезд в Свейскую землю для торговли и посольских дел, а прибывшие со мной — мои товарищи. Но мы не смогли проехать в Выборг, при…

— Покажи грамоту! — Прервал его Александр.

— Чего?

— Грамоту проездную покажи!

— Зачем тебе? — Удивился Никляев.

— Ну, ты же в Швецию собрался?

— На чём? — Удивился купец. — Свеи гостей на свои корабли не берут. Это я тебе, как пример, что мы...

Саньке Некляев не понравился.

— Что вы о#уенно знатные и полезные для общества. Понятно. Документ предъяви!

Александр сказал это таким тоном, что «дородный» купец моментально нырнул за полу кафтана и вынул большой кожаный кошель и передал его градоначальнику.

— Ты садись, «Пётр Никифорович», — прочитал Александр в грамоте имя и отчество купца Никляева. — Хорошая грамота. Дельная.

В грамоте писалось, что она «дана для предъявления иноземным владетелям доспеха, оружия и меди для закупа оного», а также для «справы посольства при короле Свейском Густаве Васа».

— Посольство к королю Швеции? — Удивился Санька. — И как вы добираетесь обычно в Стокгольм?

— Я же говорю, через Выборг. С тамошними гостями.

— Почему не с этими?

— У них тоже гильдии, — усмехнулся Никляев. — Нас возят только они. Они и долю от рухляди берут.

Санька внимательно посмотрел на купца и подумал, что это его шанс попасть в Стокгольм.

— У меня есть корабль, — сказал Александр.

— У нас тоже есть корабли, да на них далеко не уплывёшь. Стокгольм ихний в таких шхерах стоит, что мы там год плутать будем, да ещё и на скалы сядем раз пять. Знаешь, что такое «шхеры»?

— Знаю. У меня большой корабль, морской. Двухпалубный и двухмачтовый.

— И где он? — Недоверчиво спросил Новгородский купец.

— В устье Луги.

— Твой корабль? И ты имеешь грамоту на выход в Свейское море?

— Это не Свейское море, а наше, Русское.

— С каких это пор? — Испуганно лупая выпученными глазами, спросил Никляев.

— С этих. Грамота есть. Хочешь ещё корабли покажу?

— Где?

— Да, что ты заладил, Пётр Никифорович: «где, где». В Караганде. У меня тут. Пошли покажу.

Александр уже принял решение и пытался «размазать» свою грубость тонким слоем. Новгородцы естественно ехали новым трактом и стоящую в устье шхуну видеть не могли, а контакт Саньке нужен был уже сейчас, и теперь он решил «подкатить» к купцу.

Верфь была закрыта не очень высоким забором. Островную лагуну осушили, и каждый стапель стоял в своём «сухом доке», поэтому остовы строящихся кораблей находились значительно ниже уровня не только острова, но и уровня реки, и без мачт видны не были. До установки мачт им ещё строится и строится. Не хватало метизов, и такелажа. Хорошо, хоть верхнюю палубу постелили.

— Это твои корабли?! — Изумился купец.

Санька пожал плечами.

— Хороши… Три ушкуя товара войдёт. И на таком, ты говоришь, готов идти в Стокгольм?

Санька кивнул.

— Надо зайти в Выборг, и нанять команду с лоцманом. Думаю, что так будет дешевле.

— Можно посмотреть твой корабль?

— Можно! Только давай завтра? Темнеет быстро…

— Давай.

— А вы, небось, не обедали? В постоялом дворе и корчме не протолкнутся. На гостевом дворе вы, чай, ещё не обустроились?

— То так! — Согласился купец. — Сегодня с утра прибыли. Застряли вчера на твоей дороге.

— Где? — Удивился Санька.

— В сорока верстах.

— «Там же, где и я чуть не утоп», — подумал он. — «Не держится кикиморкино колдовство на моей силе».

— Сильно размыло? — Спросил он.

— Первые проехали, а последние возки увязли.

— Разберёмся! Марта! — Крикнул он.

Дежурная кикиморка по сигналу тревоги вошла в дверь.

— Пошлите кого-нибудь на сороковую версту. Там снова раскисло всё.

— Там семья болотников тешится. Наши перебороть их не могут.

Санька настороженно глянул на купца, но тот стоял не подавая виду, что его смутили слова охранницы, и взгляд расценил, как вопрос.

— Не видели там никого… Да и как его увидишь, болотника-то?

— Ну, пошли. И товарищей своих зови. Вон дворец стоит, видишь? Туда приходите. В нём и баня есть, и мыльня, и столы прямо внутри накроем. Сейчас скажу, чтобы мясо готовили. Не задерживайтесь. Рушники не берите. Всё есть. Товарищей клич и приходи. Вас пропустят.

Кикиморка, услышав распоряжение, кивнула, подтвердив, что тем кому нужно, информация доставлена.

— Что ж у тебя за мыльня такая, что и столы накрыть можно?

— Баня с мыльней большая. Мы там вдесятером помещались. Царская баня-то…

— Понятно. Тогда я поспешаю…

— Поспешай, Пётр Никифорович, поспешай. Тело моё, как про баню услышит, так чесаться начинает.

Купец зарысил с территории верфи.

Новгородский гость сотоварищи Санькиной бане дивились. Да и как не дивиться?! Такой бане позавидовали бы и в двадцать первом веке. Со светом, с водой и простейшим ватерклозетом, отверстием, под которым в жёлобе протекала вода, вытекающая из переполнившегося накопительного резервуара. Текла не по команде, а когда переполнится.

Купцы мылись и парились долго, радуясь вытекающей из медных кранов воде, словно дети, брызгаясь и окатывая друг друга водой из деревянных шаек. В промежутках между заходами в парилку слегка перекусывали, но больше нажимали на квас и мёд. Потом долго и много ели: мяса, рыбу, птицу. И даже без хлеба. С мукой в городе была напряжёнка.

— Ты, Мокшевич, всё равно не прав. Торговля царская на нас держится. Нельзя нас обижать!

— Нет царской торговли и никто вас не обижает. На себя вы трудитесь. Какой прок от твоей, Петрович, торговли государевой казне, акромя пошлин? Которые вы то и дело занижаете. Никакой. Что ты везёшь из-за бугра? Мази разные, снадобья лечебные, украшения, белила и румяна бабам… И всё. Так ведь?

Купец насупился обидевшись.

— Ну, соль, ладно. И всё, Петрович. В чём выгода государю? Ну, шелк вы перепродаёте казённый и то… Никто до вас не додумался ткать из него холсты. Сырцом прямо… А зачем, да? Когда и так прибыль в треть. В казне купили задарма. Продали и дьяку отслюнили, который продал задёшево. Соболей, лис, да куниц вы скупаете да отбираете у своих почти даром и тоже наживаетесь в трое от затрат. Да ведь пошлину вы платите за них по закупочной цене, а продаёте втридорога. Где царю выгода?

Купцы лоснились от жира и хмельной испарины.

— Д-а-а… Не друг ты купцам… Проговорил Никляев.

— Друг, — устало сказал Санька. — Я просто не понимаю, зачем вы мне голову дурите? Или думаете, я в торговле не разбираюсь? Мне-то что! Торгуйте, как хотите, раз так вам разрешено. Вы много другого доброго и полезного для казны делаете. Но зачем врать, что торговля на вас держится?

Фёдор Петрович Абакшин покряхтел и поднялся из-за стола.

— Пойду я, Пётр Никифорович. Спасибо, хозяин, за хлеб-соль, за привет радушный.

— Ты чего? — Нахмурился Санька, но посмотрев на хмурное» лицо купца и на насупившихся остальных купцов, понял, что что-то пошло не так.

Он устал. В совокупности с выпитым усталость так навалилась на него, что голова шла кругом.

— Обиделся? Что я сказал не так? Объясни.

— Ты, я не пойму, то ли отрок, то ли муж зрелый? И вроде правильно говоришь, но правда твоя дюже обидная. Получается по-твоему, что я вор. Государеву казну обкрадываю… Мы, конечно же, дьякам платим, так все платят. Принято так. А то, что продаём втридорога, так, на то мы и купцы, чтобы навариваться. Какая торговля без навару? А терпим сколько? И заграницей и пока с севера рухлядь привезёшь.

Санька махнул рукой.

— Не хотел обидеть! Сказал, то что думаю. Вором не называл. Свои слова пояснил. Считаешь себя обиженным — твоё дело, но повторю: «Обидеть не хотел!» и прошу, сядь, Фёдор Петрович, и охолонь. Научи, объясни.

— Научи-и… Объясни-и… — Передразнил купец, снова садясь за стол. — Сам, говоришь, всё знаешь!

— Я своё знаю, ты — своё, — спокойно сказал Санька. — На то и беседа застольная, чтобы делить хлеб и слова. Не хочешь говорить, давай просто есть и пить.

Купцы переглянулись покачали головой и заулыбались.

— Ловок ты, Александр Мокшевич, политес разводить, вроде как и повинился, а остался при своём, — хохотнул Никляев. — Добрый мёд у тебя, и резкий.

— Я тоже, — усмехнулся Санька, — добрый.

* * *

В заботах и хлопотах по организации ярмарки Санька даже не испытал свою шхуно-бригантину в морских условиях. А потому готовился к отплытию с такой дрожью и трепетом, словно женился и вёл невесту под венец. Чтобы было понятно, Александр мечтал о морских путешествиях под парусом всю свою ту жизнь. И в этой все его помыслы сходились только на парусниках и на море.

Он и на Балтику перебрался только ради того чтобы поплыть по морю далеко. Предаться ветру и волнам и лететь на них, на волнах и ветре, долго-долго.

Грамоты, разрешающей ему путешествие заграницу, у Саньки не было, а путешествия без царского напутствия заканчивались обычно дознанием на предмет измены, если путешественник вернулся. Санька и не хотел никуда за границу, но тут подвернулся случай пройтись морем аж до самой Скандинавии с новгородским гостем. Плохо то, что и за кордоном у капитана, то бишь шкипера, тоже просили проездные документы и если их не было, то человек считался частным лицом. Именно поэтому Александр задержался с выходом в море на пять дней, формируя корабельную «номенклатуру дел».

Он выторговал у одного ганзейского капитана за маленький бочонок мёда чистую корабельную книгу и заполнил её, зарегистрировав корабль в порту приписки Усть-Луга, заверив городской печатью, врученной ему лично царём Иваном Васильевичем. Из липы вырезал дополнение к ней с имитацией текста по трём окружностям, и получилась большая царская печать, похожая на ту, что стоит на грамоте купца Никляева.

Ещё ранее, с целью золочения керамических поделок, они с Мокшей натёрли творёного золота которое пригодилось сейчас, потому что, красный воск на печати Никляева был перемешан с золотой пылью.

Украсить текст вензелями и украшениями Александр может быть и смог бы, но потратил бы на это кучу времени, поэтому остановился на украшательстве скорописи. По мнению Саньки получилось внушительно.

«Мы, великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии самодержец и многих государств государь и обладатель, пожаловали есмя из Коломенского государего человека Александра Ракшая сына Мокшевича за ево к нам службу и за раденье, что он Александр памятуя бога и пречистую богородицу и нашу истинную православную крестьянскую веру и нас великого государя, царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии самодержтца, на реке Москве у села Коломенское учинил кузнецкий двор и наладил литьё пушек и винтовых пищалей. Такоже на реке Луге у моря возвёл крепость Усть-Лугк и тем нам великому государю служил.

И за те ево Александровы службы, и за раденье, мы, великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии, ево Александра пожаловали: велели ему в нашем государстве, в Усть-Луге быть в гостех.

Так же есмя его Александра пожаловали: поволили, и с повеления нашего царского величества сказать о том нашим приказным людем, ездить со всякими их товары с весчими и не с весчими в пограничные государства, которые с нами великим государем и с нашими великими государствы в мирном постановлении и в любви. И без повеления нашего и не сказав о том бояром нашим и воеводам, и приказным людем за рубеж никоторые государства без повеления ездити».

Александр любил народные промыслы и долгими зимними вечерами занимался, то резкой шкатулок, то ложек, то плетением и вязанием, то скорняжничеством. И как-то, шутки ради, выписал себе от имени царя Петра Первого «Почётную грамоту», как передовику капиталистического производства. Так что примерное понимание того, как она должна быть составлена, он имел. Ну и плюс грамота Никляева послужила образцом.

Пока Санька создавал свой рукотворный шедевр изящной словесности и готовил корабль к морскому плаванию, новгородские купцы гуляли, просаживая нажитое торговлей.

Санькины кикиморки по своей натуре были обманщицами и искусительницами. И тут Санька позволил им «развернуться» во всей своей красе. В гостинице, корчме и постоялом дворе, принадлежащих городу, служили кикиморки, которые, не только соблазняли приезжих и моряков своей красотой и телом, но и искушали их на денежные расходы. Хороший доход давало казино.

Саньку не заботил «моральный облик» гостей и их карман. Как сказал «товарищ купца Никляева», купец без навара не купец. Вот и Санька, считал себя купцом, торгующим развлекательными услугами. Государь поставил перед ним задачу и он, Санька, её исполнял. Ко дню закрытия ярмарки в городской казне было более пятьсот рублей.

Он оставил вместо себя Выродкова, передал ему городскую казну, а сам вместе с купцами отплыл в Выборг.

Глава 10

Тридцатиметровая яхта шла ходко. Экипаж был старый, проверенный в плаваниях по Москве-реке, по Оке и по Волге. Санька за три года, что он прожил в Коломенском, исходил эти реки на своей яхте и буерах вдоль и поперёк, и подготовил достаточно моряков для будущей флотилии.

В конструкции своих кораблей Александр предусмотрел установку на первой мачте (фок-мачта) не только косого гафельного паруса, но и обычного прямого. Поэтому он называл свой корабль «шхуна-бриг». Бизань у шхуны отсутствовала, и гик грот-мачты был такой длинный, что выступал за корму на целых три метра. Бушприт нес два треугольных паруса — кливер и бом-кливер.

Кроме парусов, корабль сильно отличался от других кораблей и корпусом. Его нижняя, днищевая часть, имела не выпуклые, а впалые борта. Эс-образные шпангоуты не ложились на киль, а охватывали его с боков своими изогнутыми внизу концами. В образовавшийся треугольник днища Александр уложил чугунные «чушки» и залил их бетоном.

Оба трюма были небольшие, нижний высотой в полтора метра, верхний — два. Кормовая часть верхнего трюма переходила в невысокую ходовую рубку со штурвалом. Под рубкой находилось румпельное отделение с канатно-талевым механизмом, облегчающим рулёвку. Между рубкой и гротом в меж палубном пространстве находилась каюта капитана и пять гостевых кают. Между гротом и фоком располагались спальные места членов экипажа в виде гамаков. Тут же стояли шесть бортовых пушек. Ещё две поворотные пушки стояли на корме по обе стороны от ходовой рубки. На носу пушек не было. Ватерлиния проходила на два метра ниже орудийных портов.

— Чудной твой корабль, — уже в который раз говорил Никляев. — Совсем нет места на палубе. Да и груз не возьмёшь большой.

— Зато быстрый!

— То так! Шибко идем! А верно? А то берегов-то не видать.

Корабль на косых парусах при боковом ветре шёл около двенадцати узлов, а когда добавили прямые, то скорость увеличилась до пятнадцати.

Корабль шел по компасу чуть западнее норда. По той карте, что помнил Александр, Выборг находился на северо-востоке, однако, он «видел» что город не стоял открытый морю. Порт прятался среди островов и самый крупных надо было обходить с севера.

Его внутренняя карта перестала работать как «глонас навигатор», но всё-таки давала возможность определить направление и расстояние. По прямой от устья Луги до Выборга карта показывала сто двадцать семь километров. С обходом островов получалось сто тридцать семь или восемьдесят восемь миль.

Нестись на всех парусах по неизвестному маршруту было неразумно и опасно и «лишние» паруса убрали. Через четыре склянки вперёдсмотрящий на бушприте^[7] крикнул: «Прямо по курсу земля». Это был первый встреченный Санькой в море остров и новорождённый шкипер прослезился. Остров, на виртуальной карте обозначенный, как «Сескар», представлял из себя небольшой островок и группу рифов западнее него.

— Держать норд-вест три склянки! — Скомандовал капитан.

— Есть норд-вест три склянки^[8]! — Повторил рулевой.

— Внимание на бушприте! — Крикнул Санька.

— Есть внимание на бушприте! — Откликнулся вперёдсмотрящий.

Слова матросов растекались по Санькиной душе бальзамом. Его мечта наконец-то сбылась и ему стало совершенно по барабану, кто, где, какой царь. Теперь у него было своё государство. Правда маленькое, ограниченное бортами, но зато подвижное и очень скоростное.

Александр сам сместился на бушприт и смотрел на остающиеся за правым бортом, даже не острова, а множество песчаных рифов, с умилением и умиротворением. Сжимавшая сердце после ухода Гарпии чья-то рука пропала и Санька глубоко вздохнул. Он стоял, оперевшись на фальшборт, обдуваемый западным ветром, дующим в левую скулу его корабля. Корабля, сделанного его, Санькиными руками.

Александр поднял руки вверх и чуть расставил их в сторону. Ветер наполнил лёгкие и грудь расправилась. И Ракшай издал свой боевой рык. Чайки, летящие над парусами, резко уклонились в стороны. Этим тигриным рычанием он останавливал и прогонял чужих медведей, когда жил с медведицей в Шиповом селу.

Прорычав, Санька подумал, а что же он не прогнал этим рыком волков, когда те пытались его сожрать в новгородских болотах? И понял, что тогда он совсем потерял себя и не понимал, что делал. Сейчас Ракшай почувствовал, что постепенно приходит в себя.

Почти год тяжёлой привычной физической работы на «свежем воздухе», когда мозг, сконцентрировавшись на простых операциях, работает в ограниченном режиме, всё остальное отдыхает. В последнее время, получалось наоборот. Руки и тело двигалось самопроизвольно. Перекладывало брёвна, тесало шпангоуты, доски, камень, размешивало бетон, а голова спокойно думала, но не о глобальных проблемах и внутренних проблемах государства, а о своих душе, теле и о… корабле.

Он успокоился и уже был близок к переходу в тонкий мир, но не торопился. Виртуальное пространство, как он стал называть ноосферу, его не интересовало. Надо было просто быстро и много работать, чтобы поскорее уйти в море.

Стоял конец апреля и было ещё нежарко. Градусов пять тепла не больше. Вода в лужах перестала замерзать совсем недавно. Умеренный ветер не делал температуру комфортней, поэтому и Санька, и экипаж были одеты в кожаные меховые куртки с капюшонами и крепкие парусиновые штаны на лямках, с двойной прострочкой и с карманами на заклёпках.

Никляев, увидев экипаж, тихо спросил:

— Это у тебя немцы-наймиты? Где взял?

— Это бывшие смерды из сёл, что вокруг коломенского. Давно у меня на службе.

— На службе? — удивился купец. — А почему не купил? Так оно дешевле!

— Мне не дешевле надо, а надёжнее и вернее. За один корм они мне загубят корабль, а по контракту, я с них спрошу особо.

— Навигацкое дело сложное. Сам знаю. И до Астрахани хаживал, и по морю до Персии. Тут и счёт разуметь и как обиходить корабль. Не лодка и не чолн, чай… Не такой большой корабль, как у персов или свеев, и на мачты лазать не надо, но всё ж…

— Они знают грамоту и счёт. И на больших парусах смогут. Обучал.

— Сам-то ты откель всё знаешь?

— То большой секрет, Пётр Никифорович.

— Про тот секрет, вся Московия гуторит, — усмехнулся в бороду Никляев.

— Ты о чём, — удивился Санька.

— Про то, что у царя нашего Ивана Васильевича ещё один наследник объявился.

— А… Ты об этом? Я не о том.

— Так и я не о том… Сын царя Василия, говорят, сразу после рождения жил у афонских греков, где ему дали по крещении имя в честь греческого великого царя Александра. Там и вырос, там и науки многие освоил. Латинянский и греческий языки...

— «По-латыни я только названия деревьев и растений помню», — подумал и мысленно усмехнулся Александр.

— Вот и удивился я, когда ты сказал, что готов отъехать за рубеж государства Российского.

— На то воля царская есть. Показать волю государеву?

— Да ладно, ладно, — замахал руками купец. — То ваши с царём дела. Нам сирым со своими бы управиться.

Но на грамотку Санькину всё же глянул и удивился.

— Чудная грамота. Без изысков, а золота в печати на целый рубль.

Санька усмехнулся. С золотой пыли он и точно в воск пересыпал.

— То я сам писал по пьяни, а царь своей большой печатью заверил. В бане сидели… Царь говорит Адашеву: «Пиши, Фёдорыч, посольскую грамоту Саньке к этому… к Васе Густаву!». А тот и лыко связать не может. Сильвестр тоже в ауте. Царь мне говорит: «Сам тогда пиши!». Вот и написали, как смогли. Я про посольство писать не стал.

Купец головой покрутил, переваривая подробности, и сказал:

— То-то я смотрю, рука не дьяка. Хорошо писано, но… не дьяка рука. Даже лучше. Понятнее. Свою грамоту и я местами только понимаю, а твою всю прочитал. И витиевато… Чувствуется школа Афона!

Сейчас купец остался в рулевой рубке на корме, а Александр стоял почти в одиночестве на баке. Ему не хватало только какой-нибудь музыки в стиле хард-рок. Чего-нибудь типа «Кэтч зэ рэйнбоу» Дип Пёпл, или, на худой конец, «Энжел эт май гэйт» Манфред Мэна.

Но такого ещё очень долго не будет. Санька вздохнул, но вдруг у него в голове что-то дзинькнуло и он услышал гитарный ритм. Он от неожиданности прикрыл глаза и увидел… Девушку с золотыми волосами и в серебристом платье. Она подняла вверх руки и запела:

— Вэл яйв син ю бефо он зэт дискатку фло…

— «Ё моё!», — подумал Санька. — «Сюзи Кватра!»

А девушка продолжала:

— You were driving me out of my mind, вut I could have swore, that I saw something more in your eyes…

Девушка играла на бас гитаре и одновременно пела. Ей аккомпанировали и подпевали три музыканта.

Александр сначала не открывал глаза, боясь, что иллюзия исчезнет. Потом корабль качнуло на боковой волне, и Санька приоткрыл глаза, но музыка не исчезла. Он вспомнил, что у него на смартфоне была подборка клипов и этот оттуда. Там ещё были Том Джонс с Дилаллой, Дипы, Рэйнбоу. Да, много чего было… Ну, почему было?! Мысленно обрадовался он. То, что он видел и слышал, помнил и знал, это всегда с ним. Он и раньше, идя по лесу, иногда «включал» в мозгу музыку и тихонько подпевал. Настоящую музыку в лесу включать... — это как-то пошло, а вот в мозгу, почему бы и нет? А сейчас оно просто, наверное, сразу передаётся на зрительный и слуховой нервы? Изображение и звук были очень качественным. Причём, когда он приоткрыл глаза, звук слегка притих, но не прервался. Санька усилием мысли «сделал звук погромче», и над волнами понеслось:

Но никто, кроме Саньки эту шикарную песню не слышал.

Глава 11

— Есть три склянки норд-веста! — крикнул рулевой

— Чистый норд шесть склянок! — Скомандовал Александр.

— Есть чистый норд шесть склянок! — отозвались из рубки.

— «Нам песня строить и жить помогает!», — подумал Санька, мысленно рассчитывая дальнейший курс. На душе было радостно и спокойно. Получалось, что до конца светового дня доплыть они должны, но Санька придумал хитрость.

Немецкий язык он учил в школе, но, естественно, забыл. В этом мире всё в его в памяти из глубины «всплыло» и он думал, что вполне мог на нём изъясняться. Из расспросов моряков он понимал, что даже шведы разговаривали по-немецки и абсолютно все могли говорить по-русски. Однако немецкий язык и шведам, и финнам вроде как был «родным» даже в самой Скандинавии, а не то что по берегам Балтии.

Александр вернулся в рулевую рубку. Никляев дремал в кресле, но сразу проснулся.

— Ви хаст ду гишляфен? (Как спалось?)

— спросил Александр.

— Ох! Задремал! — Ответил купец. — Что ты спросил? Это по-германски, да?

— Я спросил: «Как спалось?»

— А-а-а… Нормально. Я не понимаю по-ихнему. Шведы и немцы все по-нашему говорят. Даны, те, да, по-своему, а немцы по-нашему. Так ты и по-ихнему горазд? Скажи ещё что-нибудь?

— Wir haben viele Zobel und Füchse zum Verkauf, — проговорил Санька.

— Ух ты! Ну прямо ихний бургомистр. Как начнёт лаяться, не остановишь... Этот принципиально по-нашему не говорит. Только через толмача. Когда толмач пьян бывает, говорит по-нашему, но кривится. Говорит, и словно щавель жуёт. Забавно! Так купцы специально толмача спаивают, а потом насмехаются. Что хоть ты сказал-то?

— Сказал, что у нас на продажу есть много соболей и лисиц.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся купец. — Они и не поймут, что за куницы у немца? У тебя и одёжка почти как у свеев. Те тоже в кожу обернутся с ног до головы... Холодно там у них. Особенно у норвегов.

— Ты и туда заходил? — удивился Санька.

— Заносила судьбинушка. И в Англию хаживал. И в эти, как их? В дирланды, прости господи. Но сейчас всё. Туда нам путь заказан. Не пущают даны, свеи. Да и Ганза… Что б им пусто было! Всю торговлю под себя подобрали!

— Так сойдём мы за свеев? — спросил Александр.

— Запросто! А зачем?

— Мало ли…

У Саньки был план.

— Убрать топселя! — Приказал Санька и верхние треугольные паруса свернули.

Ветер ближе к берегу развернулся на юго-западный и парусник резко замедлил ход.

— Сколько на лоте? — спросил Александр матроса, постоянно измеряющего скорость, выбрасывая верёвку с узлами за борт.

— Семь на лоте!

— Взять румб право на борт.

— Есть румб права на борт

— Смотрим землю и глубину!

— Вижу землю прямо по курсу!

— Глубина пять-тридцать!

— Действительно, что лужа! — Ругнулся Санька. — Берег едва виден, а уже мелко. Ещё два румба право на борт!

Рулевой довернул вправо. Скорость снова увеличилась.

— Держать на лоте семь узлов.

Паруса чуть развернули от ветра, позволяя ему меньше «работать».

— Глубина десять.

— Отлично! Снова вышли. Норд на компасе!

Судя по Санькиной карте, корабль с обеих сторон обступали отмели. Особенно большая была отмель слева.

— Есть норд на компасе!

Санька крутил свою карту и так и эдак, но, без знания своего местоположения, направление определить было невозможно.

— О, мать Макош, — взмолился он, мысленно видя перед собой карту побережья, — дай увидеть всё!

Однако ничего не произошло.

— Глубина пять!

— Лево руль!

— Есть, лево руль!

— Вижу землю справа по борту!

— Ещё румб в лево.

Не «видя» свое местоположение на карте, Санька сконцентрировался на ощущениях. Ему надо было попасть в устье находившейся где-то тут небольшой речушки. Он вспомнил, как когда-то давно примерно в девяносто девятом году во Владивостоке его пригласил знакомый военный контрразведчик — моряк на морскую прогулку. Санька обеспечивал его результативной охотой, а знакомый — рыбалкой.

Они вышли в море из бухты Золотой Рог с территории военного судоремонтного завода и пока пили за отход заметили, что шум двигателя катера почти стих. Выйдя покурить, увидели, что находятся в густом тумане.

— Мы куда идём, — спросил Санька товарища?

— В Старку, — хмуро ответил тот. — Но, что-то мне подсказывает, что мы туда не дойдём.

— Почему? — удивился Санька. — А компас с картой?

— Компас не работает, — сказал матрос на руле.

— Как это? — спросил Санька.

Матрос пожал плечами.

— Ты долго на флоте?

— Полгода, — грустно ответил матрос.

— А карта хоть есть?

Матрос вынул какой-то обрывок.

Александр уже тогда интересовался морем и всем, что с ним связано, и, глядя на лоскут карты понял, что попасть на противоположный край Русского острова в сплошном тумане маловероятно.

— Фига себе, у вас служба?! — Удивился он. — Не любят вас моряки, Юрьич!

Капдва пожал плечами.

— Мы их тоже.

Вдруг другой матрос крикнул:

— Вижу тень!

Он тыкал рукой в сторону, где, действительно просматривался силуэт небольшого судна.

— Эй на борту! — Крикнул Юрьич, — Уши далеко?!

— Да вот, напротив стоим, — ответили браконьеры.

— О! Сказал Санька. Я вас сейчас выведу на чистую воду.

Он уже изрядно выпил и ему вдруг показалось, что он ощутил карту. Он тогда интересовался экстрасенсорикой.

— Рули левее.

Они шли самым тихим ходом, пялились в туман, в котором ничего не было видно, а Санька командовал: Левее, ещё левее, ещё левее. И вдруг выглянуло солнце. Оказалось, чо они стояли у входа в пролив Старка. Сказать, что все о#уели, это не сказать ничего. Санька же молча принял поздравления и сказал свою сакраментальную фразу: «Наливай, а то уйду…».

Вот и сейчас он пробовал соединиться с «эфиром» более приземлёнными методами.

— Глубина десять!

— Так держать!

— Вижу землю прямо по курсу!

— Где-то тут, — сказал сам себе Санька.

— Глубина семь!

— Убрать фок!

Передний парус упал вниз и команда уложила его на гик.

— Глубина пять, четыре, три, два…

Киль заскрежетал о дно.

— Что вы делаете?! — вскрикнул купец. Мы сядем на мель!

— Херня вопрос! Бросить якорь!

Якорь отвязали от борта и он ушёл под воду. Корабль дёрнулся и остановился.

— Зачем мы тут? — спросил купец встревоженно.

— Вижу дымы! — крикнул вперёдсмотрящий.

— Ну вот, дымы, значит посёлок, — благодушно сказал Александр.

— Зачем нам посёлок? По уставу нельзя русам в иные порты заходить и обманом торговать. У тебя могут забрать корабль, а нас посадить в Замок. В Выборге очень высокая башня.

— Нам в посёлок? Совсем не зачем. Мы и не пойдём никуда. У нас и шлюпки нет… Мы на мель сели. Ночевать тут будем, пока прилив не придёт.

— Какой прилив?! — Возмутился Никляев. — Какие тут приливы?! Это тебе не Англия! В Балтии прилив фута три-четыре не больше!

— Да? — удивился Санька. — Ну что ж, так сниматься будем.

Купец, поняв, что никто не собирается высаживаться на берег, успокоился.

— Боцман, двух вахтенных на борт. Вахта четыре склянки. Паруса уложить и увязать, но не чехлить. Всем можно отдыхать. Вынесите раскладной стол на палубу, кресла и пледы. И мы перекусим чем бог послал, — объявил капитан.

Южный ветер развернул корабль кормой к берегу и из кресел, поставленных на палубе перед фоком^[9], в лучах заходящего, но ещё стоящего высоко солнца, был хорошо виден небольшой посёлок. Под парусами корабль выравнивался, а в «спокойном» состоянии его корма находилась ниже носа.

Качало не сильно, но кружки со сбитнем, разогретым на палубной жаровне, приходилось держать в руках.

Санька чувствовал щенячий восторг и никак не мог его в себе подавить. Он смотрел на чужой берег и представляя карту понимал, что это уже заграница. Когда-то давно в его времени это была Российская территория, сейчас это была Финляндия — часть огромной Швеции, стремящейся ещё больше расшириться на восток и на юг.

В это время все строили флот. Кроме России, конечно. Но вот, Санькиным энтузиазмом Русь вышла к Балтийскому морю и начала строить корабли. Процесс, запущенный Санькой, уже, наверное, не остановить, думал он. Мокша и его работники куют, льют и режут из дерева необходимые для постройки кораблей детали: эзельгофты^[10], рымы и обухи, бугели, шарниры и блоки. В корабле столько металлических и деревянных деталей помимо корпусных, что Санька без трёх лет подготовительных работ не построил бы и одного корабля. Или строил бы его лет десять.

А паруса? Без того льняного качественного ткачества, что организовал Санька в Коломенском, хороших парусов бы не сшить. Только методом проб и ошибок, диких споров и ругани Санька убедил ткачей брать более тонкую нить и укладывать их плотнее друг к другу.

Опыт плавания по рекам показал, что льняные ткани растягиваются и пузырятся, что для плоских парусов не есть хорошо, но зато мягки в мокром состоянии и прочны. Мечтал Санька о шёлковых парусах, но столько шёлка сырца в Московии не было.

Ни о чём говорить не хотелось. Корабль мягко покачивало килевой качкой. Купец вскоре ушёл в каюту, а Санька задремал прямо в шезлонге.

— Прямо по курсу лодка! — Крикнул вахтенный на баке^[11], и Санька подумал, что корабль ещё движется, а он задремал.

Но потом понял, что корабль стоит на якоре, а кричать так положено. Не «по носу» же кричать? Понос — это не для моряков. Санька усмехнулся, когда вспомнил, что понос — в этом мире означает женскую беременность.

Рыбацкий парусник возвращался с рыбалки. На его бортах и корме виднелись сети. Большой прямой парус трепыхался на слабом ветру. Рыбаки помогали судёнышку вёслами. Скорее всего, рыбаки издали приметили мачты и сейчас, уже приняв решение, шли к кораблю уверенно.

Они проходили совсем рядом и Санька услышал разговор рыбаков промеж собой. И ему показалось, что он его понял. Интонационно говор финнов очень походил на мокшанский. Санька удивился.

— Wir brauchen Wasser! (Нам нужна вода!) — крикнул он по-немецки.

— Also gehtan Land! Da ist ein Fluss! (Так идите на берег! Там река!) — Крикнули в ответ.

— Wir haben das Boot verloren! (Мы потеряли лодку!)

— Nur gegen Gebühr! (Только за плату!)

— Wir zahlen! (Заплатим!)

— Von was? (Чем?)

— Was ist nötig? (Что надо?)

— Мука! (Mehl!)

— Ein Fass Mehl für fünf Fässer Wasser! (Бочонок муки за пять бочек воды!)

— Taugt! Bereiten Sie die Fässer vor! (Годится! Готовьте бочки!)

Солнце уже садилось, когда баркас вернулся за бочками. Он прижался к борту ближе к корме и принял пять бочек. Видно было, что рыбаки еле держались на ногах от усталости.

— Кто у вас старший? — Спросил Санька.

— Что надо? — Хриплым голосом спросил один.

— Вы можете приплыть с водой завтра. Мы не сильно торопимся.

Рыбаки о чём-то поговорили и Александр понял, что они обсуждают доброго немца. Практически по-мокшански.

— Хорошо, — согласились рыбаки.

Санька долго не мог уснуть. Во-первых, от хлюпающих звуков за бортом, а во-вторых, от размышлений на тему похожести мордовского и финского языков. Когда-то Александр читал, что финны пришли с Алтая. Однако оттуда пришло много разных народов. Даже в Северную Америку. И где оно то сходство языков? А тут…

Бах! Бах! Бах! Захлопали выстрелы. Санька подпрыгнул на постели и ударился головой о подволок. Схватив палаш и винтарь с патронташем, он выскочил на палубу. Сразу у открытого люка он нащупал неподвижно лежащие тела его матросов. В лунном свете фигуры на палубе хорошо просматривались. Светлые, отбеленные солью, рыбацкие куртки отличались от почти чёрных кожаных курток матросов. Санька приладил винтарь на теле матроса, открыл пороховую полку, взвёл кремневый курок и тут же выстрелил в ближайшее светлое пятно.

Не отводя взгляда от боя, Санька разломил ружьё, отстегнул шомпол и «деранул» ствол, потом нащупал на перекинутом через плечо ремне бумажный патрон, вынул его и вставил в ствол. Сложить две части ружья он не успел. Что-то вспыхнуло прямо перед ним, и он провалился во мрак.

* * *

Тело его онемело, голова раскалывалась от боли. Он пошевелился и понял, что руки и ноги у него связаны. Темнота не позволяла понять, где он находится, но качка не оставляла сомнений, что он на чьём-то судне. Не на его, Санькином, пахнувшем свежеструганным деревом корабле, а на каком-то вонючем корыте, сильно пропахшем рыбой.

Глаза не открывались, так как были чем-то плотно закрыты. И это не была повязка или мешок.

— «Скорее всего, это засохшая кровь», — подумал Александр, вспомнив про яркую вспышку перед потерей сознания и «приложил» к этому воспоминанию раскалывающуюся от боли голову.

Размеренно скрипевшие уключины позволили предположить, что перевозят его на рыбацком баркасе. Том самом рыбацком баркасе, на который они погрузили пустые бочки,а скрепят уключинами те самые «добрые» финские рыбаки.

— Hochdrücken, ihr Müßiggänger! (Поднажмите бездельники!), — вдруг раздался чей-то грубый голос. — Wenn er stirbt, werde ich euch die Haut wegnehmen! (Если он сдохнет, я сдеру с вас шкуру!)

— «Так… Уже хорошо то, что кто-то заботится о моём здоровье», — подумал Санька.

Одновременно он отметил, что немецкая речь, прозвучавшая только что, была несколько необычной.

Рукам, прижатым спиной к рёбрам днища, было очень неудобно, и Сенька решил немного поправить положение тела. Но в его правом плече взорвалась резкая вспышка боли и Санька вскрикнул.

— О! Он пришёл в себя! Вам повезло, разбойники! — Прохрипел швед.

Санька почему-то решил для себя, что тот немецкий, который он слышит, это и есть шведский язык.

— Почему вы связали меня? — попытался сказать Санька, но только промычал.

Губы его тоже оказались слипшимися. Его лицо обдало жаром и нефтяной гарью.

— Ну и рожа! — Сказал швед. — Ты успокойся пока, мил человек. Лекарь посмотрит, потом поговорим.

Пленник заворочался уже более активно, пытаясь перевернуться на бок, и «швед», поняв его по-своему, пнул Саньку в ягодицу. Как не странно, толчок способствовал перевороту на левый бок, но голова стукнулась левым виском в выступ шпангоута и Александр снова провалился в тёмную бездну.

* * *

— Ты кого приволок, Нильс?

— Это единственный русский, которого удалось взять живым. Они дрались, как сумасшедшие.

— Какие русские? Ты спятил? Финны сказали, что на том смешном корабле приплыли германцы.

— Они ругались по-русски, магистр. А у этого я нашёл пергамент на право торговых и посольских сношений с печатью московского царя.

Нильс достал из-за пазухи узкую кожаную сумку, а из неё сложенный во много раз пергамент с восковой печатью, блеснувшей в свете свечей золотом.

Ганс Ольденбург развернул пергамент и поднёс его к огню камина.

— Хм… И вправду написано по-русски. Ракшай… Что-то знакомое… Александр Ракшай… Чёрт побери! Ты знаешь, кого ты приволок, Нильс? — Спросил магистр Ордена Серафимов.

— Кого? — Испугался рыцарь.

— Ты сам не знаешь, кого ты притащил, — крикнул Ганс Ольденбург так громко, что пламя свечей затрепетало, как крылья огненной птицы. — Да тебе и не положено знать.

Только вчера курьерская почта привезла в замок Оскар сообщение о том, что в Московии погибли одновременно Царь Иван и его сын Дмитрий. При переезде через какую-то русскую реку по мосту, конь, на котором ехал царь с царевичем на руках, оступился и упал в воду. В сообщении говорилось, что наследником Российского престола по завещанию стал Александр, незаконнорожденный сын предыдущего царя Василия по прозвищу Ракшай.

Глава 12

Александр очнулся и понял, что находится уже не в баркасе. Рыбой не воняло, пол под ним не колыхался и лежал он на чем-то, относительно мягком и ровном. Но пахло всё равно мерзко. Лёжа с закрытыми глазами, Александр прислушался, но ничего не расслышал, ни чьего-то дыхания, ни шевеления. Руки свободно лежали вдоль тела, — уже хорошо. Ракшай напряг обоняние, но кроме еле заметного запаха мочевины, ничего не почувствовал.

Сквозь веки свет не поступал. Значит, одно из двух, либо ночь, либо темница.

— «В любом случае, если открыть глаза, никто этого не заметит», — подумал Санька, открыл глаза и ничего, кроме абсолютного мрака, не увидел.

Это его смутило и расстроило. Он не хотел очутиться в темнице. Санька ощупал лежанку, покрытую холстом, и его правая рука спустилась до относительно чистого на ощупь пола. Он сел и зашарил перед собой руками. Ничего не найдя, Санька опустился на колени и, ощупывая пол руками, пополз вдоль лежанки налево.

— Правило «буравчика», млять, — сказал он.

Вскоре он уже полз вдоль каменной стены, исследуя помещение по часовой стрелке. Через пять шагов от лежанки в стене была дверь. Александр встал и, ощупав её, понял, что она большая и деревянная с врезным замком. Далее стояли стол и табурет, а за поворотом он почувствовал тепло и нащупал камин. Из камина жарило немилосердно.

— Стоп! — сказал сам себе Александр. — Что с моими глазами? Если жар, значит — огонь! А может это не камин, а колонка, а печь внизу? Как у меня во дворце?

Александр лапнул рукой чуть дальше и взревел от боли, провалившись в жерло топки.

— Бля-я-я! — Заблеял он, мотая обожжённой рукой.

Левой рукой он потрогал глаза и понял, что ослеп. Заодно он понял, что его голова забинтована и слева в районе виска тряпка засохла от крови.

— Вот и приплыли… Здравствуйте, девушки! — сказал он, вспомнив старый анекдот.

В расстроенных чувствах он вернулся к лежанке и снова лёг на неё, уткнувшись лицом.

— «Хреново!», — подумал он. — «Видно здорово меня по башке шарахнуло!».

Скорее всего он уснул, потому, что проснулся уже тогда, когда его тронули за плечо.

Санька дёрнулся, пытаясь встать, но коснувшаяся его рука мягко прижала тело к постели.

— Лежите, — сказал мужской голос. — Вам пока лучше лежать, Александр.

— Вы знаете моё имя?

— Мы умеем читать по-русски. Это не сложно. Как вы себя чувствуете?

— Хреново, — буркнул Ракшай. — Я ничего не вижу.

— Вам выстрелом из пищали прострелили голову.

— Почему на нас напали?

— Вы пытались обманом проникнуть на территорию Швеции.

— Но зачем же сразу стрелять? — возмутился Санька.

— Не мы первые начали. Ваши матросы открыли стрельбу первыми и убили нескольких наших солдат. Это грозит вам, как капитану, виселицей. После судебных разбирательств, конечно.

— Мы случайно заплыли к вам и сели на мель…

— Не мелите чушь, — скаламбурил собеседник. — Ваш корабль промерял глубины и стоял на якоре. И повод для пополнения пресной водой, вами был придуман обманно. Пресная вода у вас имелась. И очень неплохого, скажу я вам, качества. Так, что умысел очевиден — разведка.

— Я долго у вас? — спросил Александр вдруг пересохшими губами.

— Три дня.

— А экипаж?

— Все убиты!

— Чёрт! — проговорил Санька. — А купец, что с нами шёл?

— На судне кроме вас, Александр, купцов не было.

— Да как же так?! — Возмутился Ракшай. — Он спал в своей каюте.

— В каютах никого не было.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт!

— Зря вы поминаете нечистого так часто.

— Вам-то какое дело?! — грубо спросил Санька. — Вы священник, что ли?

— Я рыцарь и магистр ордена Серафимов, а это сродни архиепископству.

— Я не разбираюсь в вашей иерархии. И… Пошли вы к чёрту!

Его собеседник засмеялся.

— Сегодня, кстати, день рождения нашего ордена, и я должен быть в Стокгольме на праздновании. Но я здесь с вами.

— Что же вы не оставили меня?! Или я для вас «жирная птица»? Поймали лазутчика?! Ха-ха-ха! Знали бы вы, кого вы поймали?!

— Кого мы поймали? — Спросил магистр спокойно.

— Я сам хотел идти в Стокгольм. Сначала я думал дойти до Выборга и тамнанять шкипера. Потом понял, что и до Выборга без лоцмана я не дойду. Вот и зашёл в бухту, надеясь, что тут будут рыбаки. Хотел уговорить кого-нибудь довести меня до Стокгольма.

— Зачем вам в Стокгольм?

— Хотел встретиться с вашим королём Густавом Вазой.

— Для чего? — удивился магистр. — Вы уведомили его о своём посольстве?

— Тот купец, что плыл с нами, имел посольскую грамоту и уведомление короля. А я… Я хотел попасть к вашему королю так…

— Просто так? К королю? Он бы вас не принял!

— Думаю, он бы меня принял, когда бы узнал, кто я такой.

— Кто вы такой?

Санька помолчал.

— Это я скажу только вашему королю. А сейчас прошу оставить меня. Я сильно устал и у меня раскалывается голова.

-Да-да, конечно… Вам надо выздоравливать.

Магистр вышел. Ключ в замке провернулся. Замок, запираясь, щёлкнул. Санька остался в темноте.

— Надо же, какое блядство! — Вырвалось у него. — И что теперь делать? Кому я, нахрен, такой нужен?! Что-то связать или сплести, ещё смогу, а больше ничего. У-у-у…

Санька тихонько завыл. Он сидел на лежанке, раскачивался телом взад и вперёд и тихо подвывал. Все его помыслы, мечты и грёзы разрушились вдруг. Только он почувствовал себя моряком, как вынужден перемещаться ползком, как таракан. Санька представил себя ползающим по палубе и заплакал. Не построить ему, как он мечтал, самый большой корабль и не стоять ему на бушприте этого корабля и не смотреть вдаль с высоты десятиэтажного дома.

* * *

К замку Оскар подъехали верхом несколько вооружённых и экипированных в доспехи всадников. Они были забрызганы грязью и едва держались в сёдлах. Несмотря на поздний вечер, гвардейцы опустили мост и подняли решётку ворот не произнеся ни звука.

Замок был невелик. Его почти квадратные формы замыкали маленький дворик, где всадники спешились, разоблачились, оставшись в цивильной одежде и умылись.

— Магистр ждёт вас, мессир, — с поклоном приветствовал придворный самого старшего по возрасту рыцаря.

— Пусть будут прокляты, эти ваши чёртовы ступени, — проворчал Микаэль Агрикола, епископ финляндской лютеранской церкви. — Я старый больной человек…

— Магистр просил провести вас на первый этаж, мессир.

— Хвала богам, — сказал епископ и осёкся.

— Гхы-гхы, — кашлянул он неуверенно, но, подумав немного, махнул рукой. — Ведите, кавалер.

Они поднялись всего лишь на десять ступеней и вошли в небольшую, пустую каморку с лежанкой и двумя табуретами.

— Присаживайтесь, мессир. Мастер сейчас спустится.

Епископ, тяжело переставляя ноги, прошел к лежанке и лёг с блаженным стоном. Он прикрыл глаза и мгновенно провалился в сон. Через мгновение он уже храпел и пришедший через полчаса несколько заспанный Ганс Ольденбург, вероятно, его только что подняли с постели, искренне ему позавидовал.

— Просыпайтесь же, Микаэль! Нам надо всё обсудить до завтрашнего утра. Вернее, уже до сегодняшнего. Время за полночь. Мы ждали вас вчера.

Кряхтя и стеная, епископ сел на узкой лежанке.

— Мой бедный зад, — он опёрся на стену, — и спина.

Несмотря на стоны, на лице пожилого епископа растекалось блаженство.

— Гонец прибыл два дня назад. Мы неслись как птицы.

— Почему вы не приплыли кораблём?

— Я терпеть не могу море и наши шхеры.

А из-за вас я не попал на годовщину основания нашего ордена.

— Ну, так и плыли бы сразу в Або. Вам же по пути!

— Наш принц только очнулся.

Епископ подался вперёд.

— Он всё-таки принц?!

— Да. Это подтвердил его попутчик, купеческий гость Пётр Никляев сын Никифоров.

— Где он сейчас? Никляев…

— В башне.

— Нельзя, чтобы он сбежал.

— Это невозможно, — спокойно проговорил Ольденбург.

Оба собеседника наконец-то проснулись. Худощавое лицо магистра плотно сжатыми губами выражало решительность, а чуть прищуренные глаза напряжение ума. Он тоже был не молод, и в отличие от епископа, поджар. Его длинные волосы ниспадали на гладкое смуглое лицо чёрными прядями.

Епископ же не был ни худ, ни толст, носил и усы, и короткую русую бороду. Он был сед, но его седина не бросалась в глаза.

— Что с вашим русским принцем?

— Он ослеп и это его огорчает.

— Ничего себе! Всего лишь огорчает?! — Удивился епископ. — А вообще, как он воспринял сообщение о том, что он официальный наследник Московского престола?

— Они вышли в плавание из нового русского порта до получения сообщения о гибели царя Ивана.

— То есть, он не сбежал от слуг Андрея Старицкого?

— Не понятно. По словам купца, они шли в Выборг, а капитан решил зайти в нашу бухту по своей воле. Никляев отговаривал капитана, но тот проигнорировал его предостережения. Похоже, он знал, что здесь стоит наш замок.

— Но тогда зачем они начали стрелять?

— Первым начал стрелять Никляев. Он сам сознался. Рассказывает, что вышел на палубу и увидел наш баркас и наших рыцарей, обезоруживших корабельных сторожей. Вот и начал стрелять. Если бы не этот купец, мы бы взяли их очень тихо.

— Принц знал, а купец не знал? Думаете, он хотел просто сбежать и это совпадение, что погиб русский царь?

— Похоже, что так.

— И зачем вы вызвали меня?

Магистр помолчал.

— Мы специально беседуем здесь, потому, что это единственное место в замке, где нас никто не подслушает. Я подумал, что это может быть наш с вами шанс. Шанс освободить Финляндию.

— От кого?

— От Швеции, от Дании, от Германии… От всех! Ты же сам говорил про независимую Финляндию!

— Ты думаешь, новый русский царь даст нам независимость? Думаешь, он победит Швецию? Эти бородатые скоморохи в рясах? У них нет ни оружия, ни армии!

Магистр посмотрел на епископа снисходительно и тот насторожился.

— Что?

— Завтра ты увидишь корабль, на котором приплыл новый царь, и винторезные казнозарядные пищали.

— Винторезные казнозарядные пищали? Это как?

— А вот так!

Магистр сделал кольцо из большого и указательного пальцев левой руки и хлопнул по нему ладонью правой.

— Это, скажу я вам, совершенно новое оружие. Мы отстреляли ружья. И знаете, что? У них пули не круглые, а удлинённые. Вот такие. Как полпальца.

Он показал указательный палец и снова сунул его в «кольцо» левой ладони. Епископ рассмеялся.

— Не очень прилично смотрится!

— Зато практично. Завтра увидите. Это совершенно новое оружие и я, более чем уверен, что принц привёз его с собой специально, чтобы показать шведскому королю.

— Для чего? — удивился епископ.

— Не знаю.

— Что вы конкретно предлагаете?

* * *

Саньку разбудил стук в дверь и её открывание. Он долго не мог уснуть, потом бредил и, в конце концов, отключился и провалялся некоторое время в забытьи. И вот его разбудили.

— Кого черти принесли! Дайте поспать! — крикнул он и отвернулся лицом к стене, которую он не видел. — К чёрту всех!

— Вы бы, Александр, поели.

— Пошли к чёрту! Никого видеть… — он хотел сказать «не хочу», но поняв, что эти слова не уместны в данной ситуации, оборвал фразу и застонал.

— Вы, Александр, зря так убиваетесь, — сказал магистр. — В Московии уже был слепой царь Василий Тёмный. Ваш прадед. И довольно неплохо царствовал. И главное, долго.

Санька отметил про себя, что его приравняли к царям, но отнёс это к высокой информированности иезуита. По мнению Саньки все рыцарские ордена к шестнадцатому веку преобразовались в иезуитские филиалы.

— То царь, а то я, — произнёс он. — Что вам надо, магистр? Зачем вам меня лечить? В петлю, так в петлю, коли нарушил ваш закон. К королю уже не хочу!

— Я предложу вам другой вариант развития вашей судьбы.

— Какой?

— Мы перевезём вас на ваш берег.

Санька перевернулся на другой бок и сел на лежанке.

— Мне нельзя в Усть-Лугу.

— Почему? — удивился магистр.

— Документ, разрешающий выход за рубеж, подложный. Я его сам изготовил.

— Вот как?! — по-настоящему удивился Ганс Ольденбург. — Презабавно.

Он подумал, что наличие такого документа в его коллекции, послужит ему в дальнейшем хорошим аргументом в беседах с будущим российским царём.

— Тогда мы высадим вас на берег тайно. Вы же сказали, что вышли в море с Новгородским купцом. Вот и скажете, тому, кто спросит, что отправились в устье Невы. Попали в шторм и потерпели кораблекрушение, разбившись о скалы.

— Вы с ума сошли? На какой берег вы меня высадите? Я слеп, как крот! Куда я пойду?

— На берегу… На вашем берегу есть рыбацкое селение… Там есть наши люди… Они «спасут» вас в море и переправят в вашу Усть-Лугу. Только… Для того, чтобы вас отпустить, мне от вас нужно письменное заверение, что вы ничего не замышляли и не замышляете против Швеции и Финляндии. И вообще… являетесь нашим вечным другом.

— Всего лишь? И вы точно переправите меня на нашу землю?

— Конечно.

Санька уже никуда не хотел, только вернуться в Коломенское к Мокше и Лёксе. Уж они-то точно его не оставят. Да и работу он себе там найдёт.

— И писать надо быстро, пока о вас не узнали королевские наместники.

— На чём писать?

— Вот на столе уже лежит бумага, перо чернила и решётка для слепых писарей, чтобы писать ровно.

— У вас есть и такие? Слепые писари?

— Есть и такие. Слепота — это ещё не приговор! У вас всё ещё образуется, поверьте мне, Александр. Многие слепцы начинают видеть душой.

Санька как то странно «посмотрел» на магистра.

— А ведь верно, — сказал он, несколько растягивая слова. — Это единственный выход.

Глава 13

Адашев третьи сутки искал Ракшая. Он прибыл в Усть-Лугу на следующий день после отплытия Саньки. Он обшарил всё побережье верхом и доехал верхом аж до речки Каваши, а это более шестидесяти вёрст от устья Луги. Двое суток пути… На четвёртые сутки, когда Алексей Фёдорович на обратном пути проезжал рыбацкое сельцо Вистино, его остановили рыбаки.

— Барин! Барин!

— Чего вам? — Устало спросил Адашев.

— У нас вернулись рыбари, что в шторм попали. Так с ними княжич слепой. В море выловили к мачте привязанным. Говорит, Ракшай кличут.

У Адашева в душе похолодело.

— Как слепой?!

— Рана на голове… Вот тут…

Рыбак показал на себе.

— Веди, — приказал Адашев и направил коня за рыбаком.

Небольшая деревушка из десяти, от силы, камнем приподнятых над поверхностью, землянок, стояла у самого моря на взгорке совсем рядом с дорогой. Санька сидел у ближайшей землянки на большом камне, уставив слепые глаза себе под ноги и на окрик обрадованного боярина почти не отреагировал, а только махнул рукой, дав понять, что слышит.

Адашев спешился и осторожно подошёл.

— Это я, Александр Васильевич. Адашев… Что случилось?

— Да вот… Прокатились на кораблике… Хотел купца Никляева к устьюНевы отвезти, а заодно новый корабль проверить. Вот и проверил. Ветром корабль унесло чёрте куда, разбило о камни. Как выжил не знаю. По голове сильно ударило.

— Никляева? Знаю такого! Знатный купец!

— Был, — горестно сказал Александр. — И команда вся погибла.

Саньке претило врать, но делать было нечего. Надо было думать, что дальше будет царское дознание и ложное оправдание надо было «откатать на губах». Врать ведь надо убедительно.

— Почему ты меня Васильевичем назвал? — спросил Санька, прервав молчание.

— Так… Вы и есть Александр Васильевич… Как в завещании царя Василия сказано… Ты теперь наш наследник… Наследник государства Российского… Погиб ведьИван, то…

Он всхлипнул, а Санька удивлённо «посмотрел» на Адашева.

— Как погиб?! Когда?!

— Сорок дней, как схоронили. И царевича с ним рядом положили.

— Что?! — вскричал Санька. — Утопли?! Оба?! Не должно этого быть! Только царевич мог утонуть! Я тебе это говорил, помнишь?! Всё беречь просил!

— Так и берегли! — крикнул Адешев. — Государь лично его на руки брал, когда реки переходили. Вот вместе с Дмитрием и упал вводу. С конём. Запутался… Повод на руку намотал, а конь его на дно и уволок.

Санька опустил голову и обхватил её руками.

— Вот беда-то… А-а-а-ха-ха-ха-а-а… — простонал он.

— Ты сейчас наследник Российского престола, — тихо сказал боярин.

— С ума сошёл?! — вскрикнул Санька. — Какой из меня царь?! Пусть Владимир Старицкий забирает престол! Это не моё!

Александр вскочил и по привычке хотел убежать, но споткнулся о камень поменьше и растянулся во весь рост, больно стукнувшись о него коленом.

— Блять! — ругнулся он, поднимаясь. — И не убежишь!

— Старицкий и хотел бы, да Захарьины с Шуйскими ему руки скрутили и в хоромах его, его и закрыли. А бояре, что за него были, все по дальним городам расписаны. А рядом с ним всегда наши были. Так что… Ждут тебя в Москве!

— Захарьины? Они же извести меня хотели!

— Хотеть, хотели, а сейчас ты один для них надежда и опора. Ведь царь Иван Васильевич тогда сказал им, кто их заступник. Столько молебнов за тебя Захарьиными отслужено и столько свечей сожжено… Ого-го! Поехали, Александр Васильевич? — попросил он жалобно.

— Но ты ведь знаешь…

— Ничего я не знаю, кроме того, что ты наследник престола русского по завещанию царя Василия и по крови Рюрика. Поехали, а? Три дня тебя искал. Устал я очень. Пожалей старика. Мне без тебя не жить.

— Но ты же в обиде на меня был…

— Былое быльём поросло…

Александр помолчал, потом сказал:

— Рыбакам денег дайте.

— Обязательно! — обрадовался Адашев. — Конным не упадёшь? Сослепу-то? Вот беда-то…

— Не упаду, — буркнул Санька.

Голова у него уже перестала кружиться и не особо болела. Вывихнутое плечо давно вправили.

Ехали они сначала совсем медленно, но потом потихоньку разухарились и к сумеркам были в Усть-Луге, благо, что до неё оставалось всего вёрст десять.

Не смотря на увечье, Санька в «своём» дворце, в своей баньке почувствовал себя гораздо лучше. Он знал его как свои пять пальцев, поэтому даже в темноте и раньше не зажигал свечей, а шёл по стеночке. Когда в туалет приспичит, например, среди ночи. Он не терпел ночных горшков.

Вот и теперь, только он вошёл в дом, как его словно подменили.

— Марта! — крикнул он и почувствовал, что начальница караула здесь рядом. — Я сегодня хочу отдохнуть. Хочу, чтобы вы попарили меня и боярина от души.

— От нашей души? — хохотнула кикиморка.

— От вашей души, — подтвердил Санька. — Всё, что вы умеете. Что-то худо мне…

— Сейчас всё будет… Проходите сразу в парильню, там и разденетесь.

Незрячий Санька и смущённый Адашев в предбаннике скинули только обувку и верхнюю одёжку. Адашев, тоже по примеру Саньки, в дорогу всё чаще надевал короткие куртки. Александр уверенно прошёл в парную и стал разоблачаться. Он стянул потную вязанную кофту и рубаху.

— Ложись, хозяин, — сказала Марта. — Всё остальное я сама.

— Ну и слава богу, — пробормотал Александр и аккуратно лёг на спину.

Ему вдруг стало всё абсолютно пофиг. Он уже был почти дома. Почувствовав руки Марты и ещё кого-то из кикиморок, Санька подумал: «Кто это ещё меня обхаживает?» и получил точный ответ — Стелла. Он даже, вроде, как «увидел» её, вообразив продолжение её рук. Далее Санька просто отключился.

Его тёрли, мяли, переворачивали, обмывали, обтирали, ласкали… Он улетал и возвращался, и снова улетал. Эти несколько дней, что он провёл без зрения, Санька придумал создавать себе образы. Так он делал раньше, когда не мог уснуть, представляя себя, летящим над тем местом, где он спал.

Свой лес, где он в том мире обитал в зимовье, он знал прекрасно и мог представить его до пенёчка до ёлочки. Вот и представлял, пока не начинали плыть розовые облака и не наступал сон.

Вот и сейчас он почти спал, представляя свой город с высоты птичьего полёта, а перед его глазами плыли разноцветные облака. Потом он увидел себя, лежащего на полке и двух девиц, ласкающих его тело. Увидел Адашева, лежащего у противоположной стены.

— «Хоть так, видеть, и то — хорошо», — подумал Санька и «полетел» дальше над путиком Усть-Луга — Великий Новгород.

Как не странно, но путик в том месте, где всегда заболачивался, был сух, хотя дожди были.

— «Хорошо!», — отметил про себя Ракшай и «полетел» дальше.

Он вдруг увидел двух болотников и удивился. Потом посмотрел не вниз, а вперёд и увидел город. Поняв, что это Великий Новгород, удивился ещё больше и приблизил себя к нему, и опустился вниз. А потом он понял, что стоит на земле перед воротами, но его никто не видит. И тут он понял, что уже давно перешёл в тонкий мир, потому что все предметы и люди вокруг себя имели радужную оболочку.

— «Как бы не оказаться голым среди толпы», — подумал Александр и мысленно рассмеялся. — «Ну ка, полетели обратно!».

«Путь» назад был быстрым, как мгновение. Разноцветные облака исчезли и он очнулся.

— Спасибо, хозяин, — томно сказала Марта. — Твой подарок мы разделим между всеми. Мне одной такого количества солнца слишком много. Мы сущности тёмные…

Хоть Александр и отдохнул в парилке, но уснул он с удовольствием и мгновенно. И уснул не в банной комнате отдыха, а как положено, на царской пуховой перине, куда его отнесли заботливые "женские" руки.

Глава 14

На следующий день всё закрутилось с раннего утра. Адашев, похоже, ночь не спал совсем. Часть ночи они просидели с Выродковым, часть с Новгородским воеводой. Он помнил Санькино предсказание о нападении Шведов после того, как из Архангельска прибудут английские купцы. Так вот они уже прибыли. Как раз после похорон Ивана Васильевича. Поэтому Адашев и Григорий Андреевич Куракин обсуждали нападение шведов на Россию всерьёз.

Тут же присутствовали Пётр Иванович Шуйский и Данила Романович Захарьин-Юрьев — дворецкий царского дворца, старший сын Романа Юрьевича и брат убитого Санькой Никиты Романовича Захарьина. Первый в большинстве своём молчал, второй во всё вникал и вмешивался. Данила проявил себя преданным Ивану царедворцем и сейчас выказывал особое рвение. После получения известия о том, что брат его Никита скоропостижно скончался и скорее всего был при жизни упырём, Данила Романович никуда не сбежал, а дождался царя Ивана и его приговора.

Тот по приезду в Москву миндальничать не стал, а объявил, как было и предъявил «экспертное заключение» Сильвестра. Данила кровь себе пустить разрешил прилюдно, ибо молва по Москве уже пошла, и смело предоставил свою руку для укола серебряным стилетом. Царский духовник исполнил процедуру и Данила подозрения с себя снял. Тоже самое проделали со всеми домочадцами Захарьиных, кои сначала проверили себя сами.

Когда Данила Романович узнал, что найденный наследник престола вдруг ослеп, он возлюбил его пуще прежнего. Это же счастье какое находится помощником рядом со слепым руководителем. И если раньше у Данилы ещё оставались какие-то сомнения на счёт претендента, то сейчас они полностью отпали.

Точно тоже самое ощущал и Пётр Иванович Шуйский. Он хоть и молчал, но в душе ликовал и ликование отражалось на его лице. Стесняться ему было некого, тем паче, что свою проявляющуюся на лице радость он объявил «радостью во спасение государя нашего Александра Васильевича».

Пятёрка государственных деятелей ночь провела плодотворно и составила план мероприятий «по обеспечению обороны Прибалтийских Земель», который и предоставила утром на рассмотрение наследнику престола.

Пустой блуждающий взгляд Александра царедворцев поначалу смущал, но вскоре в дебатах все забыли, что царь слеп. Санька без помазания царём не был, но функции главы государства уже исполнял. На то у Адашева была воля «боярской думы» в которой Санька признавался великим князем всея Руси и прочая, прочая, прочая, но не царём. Да и коронации ещё не было…

Александр внёс в план несколько существенных дополнений.

Во-первых — официально уведомить короля Швеции о том, что на Балтийском побережье России появились торговые порты, имеющие прямое сообщение с Москвой. А также попросить короля прислать своего посла-представителя в Москву, для заключения соглашения о сотрудничестве. Ранее прибывавшие в Россию шведские послы дальше Великого Новгорода не ездили, ибо выборный король Ваза Первый за родовитого короля Иваном Грозным не почитался, а следственно и посол к телу царя не допускался. Из-за того Вазе было очень неприятно. Да и договоры заключались не с Россией, а с Новгородом, что для Шведского короля также было унизительным.

Во-вторых — в связи с тем, что в прошлом (1553) году закончилось пятидесятилетнее перемирие с Ливонским орденом, Александр попросил пригласить ливонских послов в Москву для встречи именно с ним.

Подготовка к отъезду из Усть-Луги шла всю ночь, и в полдень кавалькада из более чем пятисот всадников тронулась в сторону Великого Новгорода.

Санька, как и подобает государю Российскому, разместился в санной повозке с брезентовым тентом, с широкими полозьями и запряженной четвёркой крепких лошадок. Периодически к нему подсаживались, то по одному, то сразу по двое-трое его «помощники», коих он не назначал, и приставали к нему с разными вопросами.

Обычно кто-то из них, подъехав ближе, начинал разговор с фразы, типа: «Тут вот, государь какое дело… Позволь слово молвить, а для того присесть рядом?». Санька разрешал, не зная, как отказать, а потом подозвал Адашева и попросил пересесть к нему, вроде как для «конфиденциальной» беседы. Так они и ехали до остановки на ночлег на постоялом дворе. Причём, километровая кавалькада, как ехала, так и встала на привал, кто где остановился. Путик был не очень широкий, в некоторых местах буквально на одну повозку, потому гуртоваться не стали.

Первую часть пути Александр хотел посвятить тренировкам перехода в тонкий мир, но по выше обозначенным причинам, а именно присутствии посторонних свидетелей, сие сделать не смог, поэтому, сразу поужинав, он вернулся в повозку. Ночевать под крышей с кровососущими паразитами он отказался.

Охранял его взвод кикиморок, буквально окруживших его своими телами, улегшись спать на попонах прямо на сырой, вытоптанной конскими копытами земле. Причём Марту Александр пригласил в свою повозку, закрылся пологом и предался экспериментам.

Отсутствие простого зрения давало Александру ощущение нереальности происходящего, а значит освобождало от стыда. Эффект закрытых глаз часто используется различными эротическими сектами и клубами. Не видя друг друга, люди позволяют себе намного больше свободы в своих сексуальных «фантазиях».

Так девушка получает свой первый сексуальный опыт, закрыв от стыда глаза. Так и Санька, потеряв зрение, потерял и стыд, ранее не позволявший ему использовать для плотских утех своих кикиморок.

В этот раз его переход в тонкий мир произошёл под его контролем и по его желанию. Однако полного соития, как вчера, с ноосферой не произошло. Вероятно, именно из-за контроля перехода. Вчера ему казалось, что он мог переместиться даже на луну, причём переместиться физически, сегодня же он, переместившись духовно в Тверь, понял, что если сделает полный переход, то энергии ему, как и ранее, не хватит и он физически умрёт. А вчера, подпитываемый Мартой, мог…

Но главный эксперимент удался. Главное, что он мог, делать перевороты в тонкий мир и обратно в любое время. А это для Саньки в его состоянии равнялось прозрению.

Забавно было смотреть на себя, развлекающегося с Мартой, с высоты, ощущая себя одновременно и сверху, и снизу. Причём в буквальном смысле.

Опустившись ниже, он дотронулся до Марты своими виртуальными руками и она вздрогнула. Он погладил её и взялся за грудь. Она выгнулась и застонала вполне естественно, так как ранее она испытывала только физическое удовольствие, а с прикосновением к ней Санькиного тонкого тела, стала получать и "тонкое" наслаждение.

К удивлению Александра, и он сам почувствовал дополнительные потоки наслаждения. Марта распласталась на Санькином теле и тогда он проник в Марту сверху. Дух и плоть слились.

После взрыва Марта трепыхалась словно огонёк пламени на ветру, потом вырвалась из двойных Санькиных объятий и легла на спину тяжело дыша. Её широко раскрытые глаза смотрели на Саньку снизу вверх, и он точно знал, что она видит его тонкое тело. Потом она улыбнулась и прошептала:

— Спасибо!

— Тебе спасибо, — прошептала Санькина душа.

* * *

На утро Марта была к нему особенно внимательна, как, впрочем, и все кикиморки, а вот отношение Марты к напарницам изменилось в более жёсткую сторону. Приказы стали короче и категоричнее, и главное, что кикиморки перестали паясничать, спорить и саботировать распоряжения, а раньше бывало, ведь Санька выбрал в начальницы одну из равных. Не было у кикиморок иерархии, а теперь появилась.

— «Хозяин назвал меня любимой женой?», — вспомнилось Саньке, и он усмехнулся.

— Что-то изменилось? — спросил он Марту, решив убедиться в догадках.

Марта посмотрела на него глубоким взглядом зелёных глаз.

— А разве нет? — ответила она вопросом на вопрос.

— Для меня, — да, а для вас?

Санька не имел в виду его отношения с Мартой, а лишь свои ощущения и вновь обретённые возможности, но Марта вдруг потупила глаза и произнесла:

— И для меня…

Санька мысленно чертыхнулся.

— «Вот же ж бабы… Что люд, что нелюдь, а всё едино, приласкаешь и приручил. Но надолго ли? Любое движение в сторону, и ты для неё станешь врагом номер один», — размышлял он.

— Но ты ведь не думаешь, что мы… кхэ-кхэ… с тобой… кхэ-кхэ…

Кикиморка посмотрела на Саньку так серьёзно, что его душа в волнении затрепетала.

— Нет, конечно, — наконец-то сказала она. — Но души наши слились, и этого уже не изменить. Я стала немного тобой, а ты — немного мной. Ты осторожнее в другой раз. Не всех баб стоит впускать в душу. Ты мне и ранее был… э-э-э… не противен. Да и не вредная я была в той жизни.

— Я это сразу понял, — соврал Санька, — потому и выделил тебя сразу.

— Спасибо, — сказала Марта, потупив взгляд.

Санька видел её в радужном ореоле ауры взгляда души и читал все её чувства.

— Хотя ты всё врёшь, но мне приятно, — засмеялась она. — Мы сейчас с тобой почти едины, так что врать бессмысленно. Но ты не бойся, я не простая баба и сейчас ты мне дал больше, чем я тебе. Потому благодарна и готова служить вечно. Я сейчас уже и не кикимора болотная… Сама не знаю, кто…

Она задумалась.

— И сущность моя вчера поменялась, так много ты мне дал света. Даже боюсь, что со мной будет дальше… Если мы ещё…

Она хитро взглянула на Саньку.

— Может я вообще стану светлой?

— Дай, то бог, — сказал Александр, но сам не понимал, хорошо ли это и во что оно выльется. — Главное, чтобы службу и дальше справно несли.

— В этом не сомневайся.

* * *

Санька и в этот раз пригласил к себе в возок Адашева и провёл с ним разъяснительную беседу.

— Ты, Алексей Фёдорович, советник для меня незаменимый. Знай это и помни всегда. Личной корысти в тебе много меньше чем у многих. Это я знаю точно. Потому спрашиваю тебя сейчас, пока не приехали в Москву. Коли посадят меня на царство, станешь ли царёвым советником?

Адашев не торопился с ответом, потом вздохнул и сказал:

— Тяжко сейчас мне будет. Захарьины попрут наверх через своего Данилку. Он уже засунул в посольский приказ Сеньку, Григория сына, а то моя вотчина.

— А что, в посольском приказе дьяка нет? — спросил Александр.

— Нет пока. По поручению Ивана Васильевича я посольствами занимался. Приказ вот только что учредили. Не успел Иван Васильевич. Дьяка Висковатова хотел поставить. Мы с ним давно посольствами занимаемся.

— Ну, так и рулите вместе.

— Что?

— Правьте, говорю. Захарьиным там не место. По поводу посольств с Литвинами и Шведами… Что Иван Васильевич решал?

— Так, ты знаешь, что он решал. Его тевтонцы склоняли напасть на Литву. Свою землю они потеряли, сейчас боятся, что и Ливонию Сигизмунд отберёт. Всё к тому идёт. Вот и обещали под его руку орден отдать.

— Тевтонский орден под руку русского царя? — удивился Александр. — Быть того не может. Не будет такого. Обманут. Ни Ватикан, ни император германский, ни Швеция, ни Польша такого не допустят. А тевтонцы потом руки разведут и скажут: «извините, не смогла». А мы увязнем в войне по самую маковку. Нельзя нам воевать в Ливонии.

Адашев удивился.

— А посольства ливонцев тогда к чему склонять будем? Мы приготовили претензию. Ранее они хоть по чуть платили, а эти пятьдесят лет вообще ни копья.

— Так пойти и взять самим. Как только послы скажут, что «денег нет, но вы держитесь», пойти и самим взять.

— Война?! — удивился Адашев.

— Нет, не война, а поход за данью. Придем, заберём всё, что сможем: зерно, скот, людей, и снова вернёмся назад. Всё опишем, посчитаем стоимость и оповестим Ливонцев, сколько они ещё нам остались должны.

— А земли? — опешил от услышанного Адашев.

— Земли наши, но в аренде. Надо, кстати, пересчитать стоимость пользования землями и начислять пеню за просрочку платежей. Переписать договор надо.

— Неожиданное предложение, Александр Васильевич. Надо подумать и посоветоваться с Висковатых.

— Подумайте, посоветуйтесь, но на переговорах с послами я буду присутствовать.

Адашев даже поперхнулся и закашлялся.

— Ты не доверяешь нам, государь? — сдерживая обиду спросил Адашев.

— Доверяю. Будете говорить с ними вы, я буду слушать, а ежели, что захочу сказать, то только через тебя, Алексей Фёдорович. Не те это послы, чтобы я сам с ними говорил. Да и чтобы не принижать ваше посольское достоинство. Я за тонкой стеночкой посижу и послушаю.

Адашев вздохнул с облегчением.

— А со шведами, что удумал, государь? — спросил он.

— Со шведами всё просто. Воевать нам надо в Тавриде, а посему войну допустить на Балтике нельзя ни в коем разе.

— Слава тебе господи! Услышал мои молитвы! — перекрестился Адашев.

— Не блажи, Алексей Иванович. Ты мое мнение по поводу войн слышал и ранее. И слышал, что я говорил про крымского хана и Казани. В тех краях смуту ещё долго придётся усмирять. А для того ногаев прикармливать надо лучше, а бунтовщикам головы рубить чаще, не жалея и не веря им на слово, что исправятся.

— Рубить?

— Рубить!

— Взбунтуются!

— Смотри пункт два.

— Что смотреть?

— Смотри то место, где я сказал про бунтовщиков.

Санька рассмеялся.

— Э-э-э… То есть… Рубить головы?

— Да. Там без этого не обойтись. Привлеките их соседей. Пусть рубят головы друг другу. И надо готовиться к войне с Гереем, а возможно и османами. Помнишь, место, где мы с тобой повстречались?

— На Дону?

— На Дону. На Дону на Доне… гулевали кони…

Санька вдруг тихонько запел:

— И костров огонь им согревал бока. Звёзд на небе россыпь, а я с гнедою сросся, стремена по росту, да не жмёт лука.

… и тяжело вздохнул.

— Извини, навеяло…

— Добрая песня.

Адашев был ошеломлён.

— Так вот, — продолжил Александр. — Я тебе рассказывал, когда мы с тобой ехали на буере, про дубы, что там растут и про железо, что лежит в земле. Там, где мы крепостицу поставили… Э-э-э… Ты поставил... И пленными заселил. Как там они, кстати?

— Иван Васильевич отправил туда наместника. Железный камень нашли. Возят его к тебе в Коломенское. Уже более года... И в Дуле железо нашли. Как ты и говорил.

— О, как?! А я не знал. Это хорошо. Так вот, на реке Вороне надо строить корабли и готовить флот для нападения на Азов и Тавриду. Начнём с Азова. И как можно быстрее. Моих умельцев из Коломенского отправить туда. Пусть ставят верфи.

— А на Балтике? Там тоже корабли нужны.

— Корабли без пушек, не корабли, а корыта. А пушки нужны в первую очередь в крепостях. Мы же о том говорили! Давай не будем к тому вертаться? В Туле ставить литейный завод и лить-ковать железо. Из железа тянуть винторезы. Всех, кто возьмётся лить и ковать для государства, от всевозможных сборов и тягла освободить.

— От любого тягла? — Удивился Адашев.

— От любого.

— Много их. Один пушечный двор в Москве человек триста.

— И что? Даже если станет и тысяча. Лишь бы толк был. Посчитать, сколько сейчас приходится литья на душу. Столько и далее лить должны, не меньше. Указ подготовишь. Ты по норме у Мокши возьми. У того без обмана. И всё подсчитано. Я учил.

Санька горделиво ухмыльнулся но, вдруг осёкшись, отвернулся от Адашева. Что можно царю, не положено псарю. И наоборот.

Четвёрка лошадей тянула сани ровно даже по ямам и колдобинам.

— «Это тебе не телега», — подумал Александр. — «Всю душу бы вытрясла».

Была у него в Шиповом лесу лошадь. Была и телега с санями. Сани он любил. Вообще он больше любил зиму, чем лето. Особенно терпеть не мог гнус и комарьё. И здесь в этом мире они его поначалу «жучили» немилосердно, но с тех пор, как повелся с кикиморками, кровопийцы отстали.

— Так и сделаем.

— Продолжим про шведов. Дать им преференции…

— Что есть «преференции»?

— Э-э-э… — Санька вдруг забыл перевод слова. — Разрешить открыть гостиные дворы в Новгороде и Москве.

— И в Москве? — удивился Адашев.

— А чем Московские люди хуже? От пошлины казённый заказ освободить, а остальной товар на сумму первого.

— Не понял, — почесал голову боярин.

— Ну смотри… Мы говорим, привозите хороший металл, хорошее оружие, серебро, золото, мы пропускаем его без пошлины. И на сумму этого товара снижаем пошлину для остального.

— Понятно. Мудрёно. Как считать будем?

— Посчитаем… — махнул рукой Санька. — Даже так… В Новгороде шведский гостиный двор открывать не будем. Пусть в Усть-Лугу везут. Там и по берегу рыбацкие городки ставить надо. Сельдь там знатная. И другой морской рыбы много. Эх! Балтийская килечка...

Санька сглотнул слюну.

— Сети надо мелкие, чтобы её нормально ловить. Ловят тканевыми кошельками или корзинами. Там её столько, что можно черпать лопатами. Солить в бочках и отправлять во дворец. Лосось балтийский, опять же… Корабли там нужны, чтобы «лжегостей» ловили и рыбаков охраняли.

— Рыбы у нас много, — непонятно для чего сказал Адашев.

— Ты о чём?

— Ловят её все, кому не лень и ведь как ловят? Перегородят реку поперёк частоколом, крупную отбирают, мелкая проходит. А рыба, то она в верхах нерестится. А как ей нереститься, ежели её не пускают в верхи?

— Надо рыбные артели создать и рыборазводные заводы. Но это мы потом обсудим… Запиши где-нибудь.

— Уже пишу, государь.

Для записей и Санька использовал серебряный «карандаш» — обычную серебряную палочку.

— Да монастыри реки и озёра позанимали, а им указ не писан. Тяжко с ними…

— Да, — вспомнил Александр. — А Сильвестр, что ж не приехал?

Адашев хмыкнул.

— Сильвестр в печали. Закрылся в келье и молится. Рассорились они с государём перед его гибелью.

— А Макарий?

— Что с ним будет? Жив.

— Так… Старый ведь…

— Он и нас переживёт, — сказал Адашев и понял, что сказал не то. — Прости, государь, не то имел ввиду.

— Да, бог с тобой. Всё я правильно понял. Ты не чтишь метрополита?

— Андрейка Курбский зовёт его «вселукавейший», — усмехнулся боярин. — Скрывает за словесами ересь римскую, позволяя недостоверную иконопись, а сам называет истинноверующих «жидовствующими». Ты о нём, государь Сильвестра расспроси.

— Призовёшь его ко мне. Он ведь и мой духовник. Подумаем, как с «вселукавейшими» бороться. Это же они стоят за украштельства храмовые и за приписку к монастырям земель с крестьянами?

— Они, государь, — вздохнул Адашев.

Так, за разговорами о насущном, они вскоре прибыли в Великий Новгород.

Глава 15

Великий Новгород Санькин въезд встретил колокольным перезвоном. Из санной повозки он пересел в седло своей вороной кобылки и переоделся в более приличествующую царю одежду: бархатные с золотыми галунами кафтан со штанами, шапку с соболиной опушкой, красные сафьяновые сапоги. Шубу он не стал надевать принципиально. Было жарко.

За две недели пути Санька наэкспериментировался со своим биополем до того, что мог находиться в «виртуальном мире» постоянно. Отсутствие зрения улучшило концентрацию внимания на внутренних процессах, на контроле поступления чистой энергии и, главное, на её расходовании. Аконтролируя энергию, он стал её экономить и накапливать.

Видя себя сверху, он мог не только управлять «транспортным средством» в виде лошадки, но и передвигаться на ногах, брать предметы. Он почему и назвал тонкий мир «виртуальным пространством», потому, что собственный вид сверху напоминал ему аватар из компьютерного шутера^[12].

Как-то на привале он попросил Марту немного «потыкать» его мечом. Сам Санька в это время смотревший» на себя сверху, пытался эти тычки парировать. Получалось не то, чтобы очень, но и это для него было уже что-то.

Они тренировались по ночам, когда все спали. Но в виртуальном мире всегда сияло солнце и тренироваться было удобно. Санька не особо любил такие компьютерные игры, поэтому с управлением своим телом поначалу не справлялся, но в конце концов освоил «управление» собой.

Тут важно было сделать выбор в пользу одного из двух вариантов. Можно было отключить внутреннее от внешнего и просто давать обзор телу (и это было самое простое) или же наоборот, переключить тело на внутреннее управление.

Раньше, когда Санькина мысль переходила в тонкий мир, тело словно жило своей жизнью по ранее заданной программе. Сейчас Саньке однажды, когда он попытался «встать» у себя за спиной и «посмотреть» своими глазами, он понял, что разум физического тела переподчинился его душе.

И он смог видеть. Не так, как раньше, а сразу во всех шести направлениях. Поначалу у него закружилась голова, но вскоре он привык и к этому, «сферическому» видению.

Такой круговой обзор улучшил его бойцовские возможности. Ему только не хватало ещё пяти пар рук. Или, ладно, четырёх... Снизу-то, кто может напасть?

— «Хотя… Кто знает, куда меня забросит жизнь?», — подумал Санька. — «Может где и пригодились бы все пять пар.

Въезжая в Новгородский Кремль чрез Вознесенскую воротную башню, Санька видел себя и остальных, сопровождающих его лиц, словно через высоко расположенную видеокамеру квадрокоптера. Он поднял «душу» выше и увидел «хвост» продолжавшей въезжать в Новгород по мосту, перекинутому через ров, далеко растянувшуюся кавалькаду. Новгородский Кремль был невелик и всё его войско бы не вместилось в Кремле, а потому оставалось за детинцем.

С Санькой были только его верные кикиморки, «влатанные» в сияющие доспехи. Александр отринул все уговоры Захарьина и Шуйского отвести охрану за их группу советников. Дескать не по ранжиру им, басурманкам, ступать следом за государем. Тем более бабам.

— Нет у меня верных воев! — просто сказал Санька. — Не отобрал ещё себе гвардию из имеющейся царской тысячи. И до помазания на царство предпочитаю рядом с собой иметь охрану из уже проверенных. Не обессудьте, други мои, и надеюсь на понимание.

У паперти собора Святой Софии Санька к своему удивлению и радости «увидел» Сильвестра, но виду не подал и, только подойдя почти вплотную, и услышав его басовитое: «Здрав будь, государь!», «удивился» и спросил:

— Ты ли здесь, Сильвестр?

— Я, государь! Али не видишь!

— Не вижу, отче. Лишил меня господь бог наш зрения за грехи мои тяжкие. Помолись за меня.

Отшатнулся в удивлении духовник, но справился с собой.

— Ни што, сын мой крещеный, — сказал Сильвестр и взял Саньку за руку. — Пошли. Вместе помолимся.

Все, кроме кикиморок, прошли в собор. Как заметил Санька, кикиморки могли свободно войти вовнутрь, не опасаясь «божественного возмездия» и только команда Александра заставила их разойтись от дверей направо и налево, и пропустить следовавших за ними советников. Он, раз уж представилась возможность, решил проверить, как на нежить действует христианская символика и намоленность места, но оказалось, никак. Кикиморки совсем не дрогнули.

Служба в честь удивительного спасения наследника престола и за его здравие растянулась надолго, и Александр погрузился в конце концов в раздумья о себе и о том, как жить дальше?

Его теперешние возможности сильно отличались от предыдущих. Сейчас Санька не «переворачивался», переходя мгновенно и полностью в тонкий мир, а просто поднимался над материальным миром, пробивая некую радужную оболочку. Если раньше он видел лишь энергетические сгустки существ и предметов, то сейчас от видел те же самые тела, что и обычно, но с «аурой». Чем выше он поднимался, тем сильнее размазывалось «материальное». Где-то там «наверху», видимо, материальное совсем исчезало, но это было где-то очень далеко и пока для Саньки недоступно.

Потому и воздействовать сразу на энергетические сущности людей у него не получалось. Например, он не мог наполнить энергией и тем вылечить заболевшего в дороге простудой Адашева. Тот, при подъезде к Новгороду, начал чихать и кашлять, и смотрел на Александра жалобно, но ничего не просил. А Саньке пришлось делать вид, что он ничего не видит.

Раньше Санька, переворачиваясь, сразу попадал в «ноосферу», сейчас ему приходилось подниматься туда «пешком», затрачивая уйму энергии. Но Александр, так радовался, что он может хоть как-то видеть окружающий мир, что не сильно-то и расстраивался об утраченных способностях. Его тело регенерировалось и заживало быстро, а до других ему пока дела не было. Тут бы день простоять, да ночь продержаться, — думал Александр, как Мальчиш Кибальчиш в повести Аркадия Гайдара.

Теперь, чтобы прожить хоть какое-то время, ему надо было напрягать впервую очередь ум. Потрошить память, так как на ноосферу рассчитывать не приходилось. А в памяти остались лишь отрывочные события и общее понимание, что во всём виноваты бояре, которые не отдавали власть Ивану Грозному, пока тот не собрал вокруг себя тех, кто тоже ненавидел бояр и не начал с их помощью изводить это племя под корень.

И не только бояре, кстати, ещё и церковники сильно мешали становлению государственного управления. Те, во времена монгольского правления, пользуясь тем, что ханы не грабили храмы, понастроили монастырей и прибрали к рукам столько земель, что не хватало не только крестьянам, но и боярам. Захватывая и общинные земли. Первые вынуждены были уходить на восток и на север, или идти в монастыри работниками, а нищие боярские дети приходили на службу к царю и жили за счет «дач». А раздавать то было и нечего.

Санькина идея о царской тысяче лучших слуг, подсказанная им Ивану, полностью не реализовалась, так как банально не хватило под раздачу земель. Однако сама идея сработала. Казань была взята именно ими, теми, кто получил земли, и теми, кто только рассчитывал их получить.

Отстояв службу, Санька вышел из собора, поддерживаемый под руки Сильвестром и архиепископом Пименом и отправился во дворец Новгородского воеводы, где «отдыхали» по просьбе Саньки трое суток. Александр надеялся, что за то время, пока они доедут до Москвы, российский престол захватит кто-нибудь ещё. Второй причиной задержки движения была простуда Адашева. Санька сам помочь не мог, и опасался, что дороги Адашев не выдержит.

Однако на третьи сутки безделья и пиршеств не выдержал сам Адашев и взмолился о продолжении движения. Так и двинулись дальше, и ехали ещё двадцать дней. И приехали не в Москву, а в Троице-Сергиев монастырь. О получилось это вот как.

В государевой повозке теперь ехало трое: Санька, хворый Адашев и Сильвестр. Адашева снова крутило и ломало и он лишь изредка включался в разговор, а вот Сильвестра остановить было тяжело. Он жалился на всех и вся сразу: и на гонителей истинных и «нестяжающих» христиан, и на «зело борзых» бояр, угнетающих крестьян, и на проникающую в Русь Римскую ересь.

Санька слушал его до тех пор, пока рассказ Сильвестра не пошёл по третьему кругу. Но поняв, что пока духовник сам не выговорится, его не остановить, Санька переключился на собственные раздумья.

Сильвестр выдохся на пятом круге и, наконец, замолчал. Но ненадолго.

— Что о том думаешь, государь? — спросил он Александра.

Тот свои мысли по вопросу церковного раскола имел давно, так как в свое время прослушал очень много лекций.

— Прав ты во многом, Сильвестр, но не прав в одном и это одно перечёркивает всё то многое.

— В чём же я не прав? — даже обиделся духовник.

— А не прав ты в том, что считаешь, что побороть эту иосифлянскую ересь легко только моим решением. Ты знаешь, наверное, что и отец мой Василий был на стороне «нестяжателей» и пытался перебороть Иосифа, но не смог.

— Как ты их назвал… «Иосифлянская ересь»… Верно Иосиф Волоцкий убеждал стоглавый собор в том, что земли и креплёные к ним крестьяне, сёла и веси нужны монастырям, как и храмовое золото, и новые злато-серебро на образах. Чтобы люди ходили в храмы. А без него, де…

— Ты Сильвестр восьмой раз будешь повторять сказанное? Я тебя с утра слушаю, как ты одно и то же переворачиваешь, как навоз, чтобы он лучше перепревал. А уже и подневали, и скоро вечерять пора.

Сильвестр выпучил на Саньку глаза, ибо не слышал ещё от него такой дерзости, раскрыл рот и… закрыл его. Александр «посмотрел» на его плотно сжатые губы и мысленно усмехнулся.

— Ежели я сейчас только объявлю о том, что я на стороне ваших Заволжских старцев^[13], как меня предадут анафеме.

— Царь Иван любил бывать там, — пробурчал Сильвестр.

Александр вздохнул. Из истории он помнил, что Иван Грозный, который потакал в молодости «нестяжателям», потом вырезал их поголовно. И Сильвестра в том числе. Что на него нашло? Видимо, нестяжатели были такие "правильные", что и до государственного управления добрались, объявив в стяжательстве царя и заявив, что христиане воевать не должны.

Поначалу Санька тоже думал, что нестяжательство — это хорошо. Ну как же, гуманизм в чистом виде, а потом вспомнил, кто либерализировал Россию в девяностых годах двадцатого века. Враги государственности и суверенитета. Государство — механизм и аппарат угнетения для наполнения бюджета. Вот и тут надо сначала найти другие механизмы пополнения бюджета, попутно изолируя от общества тех, кто распространяет подрывную идеологию, а потом уже строить отношения в обществе.

Ломать Санька пока точно ничего не хотел, кроме, пожалуй, системы неподсудности церковников светской власти, назначения митрополитов и, всё-таки, массового захвата монастырями общинных и пустошных земель.

— Я почитаю заволжских и иных старцев, но ведь они доходят до такого благодушия, что привечают, на Белоозере например, тех еретиков, кто хулит и троицу, и вообще все каноны. И ждут, пока еретики сами покаются. А до того эти еретики совратят толпы народа. Да и покаются ли они? И от ратной службы народ отговаривают. А это уже моя епархия. За то я карать стану. Мне и соборы не нужны будут. Сам проведу дознание и на кол посажу, чтобы другим неповадно было народ с пути истинного сбивать.

Сильвестр смотрел на Саньку ошеломлённо. К тому времени очнулся Адашев и лежал с открытыми глазами, но тихо-тихо. Но, даже если бы он лежал с закрытыми глазами, Саньке всё равно было бы видно по его «свечению», что он бодрствует.

— Я против злата в храмах ещё и потому, что злато, это пыль в глаза и обман. Не всё золото, что блестит. И вообще… Золото, — это хитрость дьявола, данная им человечеству в искушение. А они его на купола и образа. Это прелесть и любование…

— Верно, сын мой…

— Погоди, — прервал его Санька. — Но как это запретить? Давайте подумаем. Я бы мог запретить хождение золота и собрал бы всё золото в своей казне, но ведь вам это не понравится, а Алексей Фёдорович.

Адашев молчал.

— Да, ладно тебе… Знаю ведь, что не спишь. Дыхание другое. Говори, а то в бок ткну.

— Гхы-гхы-гхы, — откашлялся со сна боярин. — Всё ты, вроде, верно говоришь, государь, но без трепета… Грубо…

— Вот, те раз… Так и Сильвестр без трепета хулит этих «корыстолюбцев». Ты не уходи от ответа! Говори, ты за царскую власть или нет?

— Да как же может быть по иному, государь?! — возмутился Адашев.

— А так, Алексей Фёдорович, что вся эта ваша партия «нестяжателей» против какой либо власти вообще. Они за равноправие и общины. Как первые христиане… А у тех царя не было, кроме Христа. Вот и думайте, кто для власти, то есть для меня, сподручнее? Те кто организовал хозяйство запрудами, механизмами и в голодный год хлебом кормит, или те, кто народ от меня в северные леса и Сибирь уводит…

Все помолчали. Сильвестр отвернулся в одну сторону и "надулся", Адашев в другую. Оба на Саньку смотреть не хотели. Так и ехали до остановки на ночлег.

Тему эту ни Сильвестр, ни Адашев больше не начинали. Зато её начал снова Санька, но уже день на пятнадцатый пути.

— Где сейчас Максим Грек? — спросил он как-то Сильвестра. — Жив ещё?

Духовник, почти переставший с Санькой разговаривать, встрепенулся.

— Так, это… В Троицкой лавре… В Сергиевом посаде.

— Далеко от Москвы?

— Так, это… Вёрст сто… Но в Москву ежели не ехать, то ближе будет.

— Поехали к нему. Повидать хочу.

— Поехали! — обрадовался Сильвестр.

— Я вот что придумал, — сказал Санька. — Пусть забирает в свою епархию новый собор на лобном месте, что Барма Постник возводит и обустраивает его так, как хочет. Поможете ему? И пусть покажет, что такое нестяжательство.

Сильвестр посмотрел на Саньку почти зло. Хорошо, что Санька этот взгляд «не видел», а то должен был бы как то на него отреагировать.

— Ты так и не понял, государь, что для «нестяжателей», как ты нас называешь, не нужны храмы. Храм требует если не злата, то денег. А деньги — это и есть злато.

— Значит, храмы вообще не нужны?

— Не нужны, государь.

— А где проповедовать?

— Небо наш храм!

— Вот так вот? Прелестно! В лютый мороз будешь проповедовать под небом голубым? Здесь не Иерусалим. На песочке не посидишь. Хотя бы избу для народа ставить надо, и топить её. Тоже злато нужно. Или просто работать.

— Так то изба, а то — храм… Для избы злата надо мало, а работы исихасты не чураются.

— Тфу на вас. Ты хочешь, чтобы я бросил всё и… Как вы не поймёте, что храм и монастырь — это крепость, где всегда прятались люди от угона в рабство. Под небом голубым, или даже в избе от завоевателей не спрячешься. Вы же сами знаете, что монастыри крепости сейчас строят. Какое, нахрен небо голубое, когда враг у ворот?! Алексей Фёдорович, ты тоже считаешь, что под небом сражаться лучше, чем за стенами каменными?

Адашев к тому времени уже выздоровел и ответил весело.

— Нет, Александр Васильевич. За крепостными стенами и с пушками сподручнее.

— Ну так не е#ите мне мозг, — выругался, не выдержав, Санька, но не зло, а весело. В это время "это слово" не считалось матерным. — Давайте строить, а не разрушать. И вот ещё, что…

Санька приблизил «незрячие глаза» к лицу Сильвестра.

— Мне нужен Максим Грек и все ваши епископы живыми и здоровыми, потому, что я тоже за свободу, равенство, братство, но в разумных пределах. Пока оно не переходит в предательство. А предательство я не потерплю. Я точно знаю, что надо делать, но пока не знаю, как. И вы, или со мной, или нет. Выбирайте сразу. Советоваться буду, но после того, как обсудим, будет так, как я сказал. Выбирайте. И ещё… России нужны храмы, а не избы. А если кто из вас обижаться надумает и в молчанку играть, что-то в душе тая, то это тоже не со мной.

Глава 16

— Не пойму я тебя, государь, что ты хочешь от меня? — наконец спросил измождённый возрастом и невзгодами старец, в которого превратился Максим Грек к своим восьмидесяти трём годам. — Немощен я управлять храмом.

— На сколько я знаю, там пока нечем управлять. То, что строится, это, скорее, памятник, а не храм.

Санька посмотрел на Сильвестра.

— Да. Возведена центральная шатровая часть храма. А про отопление я не знаю…

— Почти, что под небом голубым, — усмехнулся Санька. — Пока денег не насобираете, буду давать из казны. Вам, нестяжателям много не надо. Щи да каша — пища ваша. Продержитесь и на государственном финансировании. Поставим всё же избу для служек и дьяков, чтобы не перемёрзли, бо в том, что строит Барма Постник, печи не предусмотрены, как я помню.

— Я под Макария не пойду, — упрямо буркнул монах. — Да и не даст он мне сан.

— Он не даст, так Константинопольский патриарх даст, — скривился Санька, и Сильвестр вздрогнул, так эта ухмылка была похожа на «кривляние» Ивана Васильевича.

— Как-кой Константино… пт… патриарх? — еле выговорил от волнения Грек.

— А не знаю. Кто сейчас там? — спросил Санька у Сильвестра.

Тот схватил ртом воздух.

— Дэ-дэ… Ди… Дионисий.

— Ну, вот… Дионисий, так Дионисий. Пошлём туда Сильвестра. Он обскажет всю ситуацию, что тут у нас твориться. Сильвестр может нагонять жути. По себе знаю. Он мне все нервы вымотал за двадцать дней пути. Думаю, тебя могут назначить сразу патриархом.

— Что вымотал? — переспросил Грек.

— Не заморачивайся. О другом думай. Готов стать первым Российским патриархом?

Старый человек, проведший в заточении почти тридцать лет, испуганно заморгал. Санька видел по его ауре, что ещё чуть-чуть и сердце его остановится и Санька подумал, что может зря он это затеял, этот преждевременный разговор. Отправил бы потихоньку Сильвестра, тот привёз назначение и объявили бы о нём всем. И Греку в том числе.

Александр усмехнулся. Тогда бы точно душа монаха не выдержала стресса. Санька попробовал как-то повлиять на работу сердца старца, но результата не почувствовал.

— Да ладно тебе, отче. Чего прежде времени переживать? Пока туда, пока обратно. Ещё дожить надо. Сумеешь ли?

— Типун тебе на язык, прости господи, — сказал будущий патриарх. — Что ж ты каркаешь?

Будущий патриарх, видимо от растерянности, «попутал берега».

— Прощаю в первый и последний раз, — сказал Александр, сурово сдвинув брови. — Спишем на неожиданность. Ещё хоть раз пожелаешь такого добра своему правителю, сразу укорочу на голову. Веришь? И не носить ей патриаршей… Как у них шапка называется?

— Митра, — прошептал Сильвестр.

— Во! Митры не носить ей. Твоей голове, если будешь лаяться. Даже, когда патриархом станешь.

Санька показал свой натруженный физическим трудом кулак. Он ведь и топор, и пилу, и рубанок держал по несколько часов в день, и канаты крутил, и кожи мял. Да и с рождения по лесу бегал, аки зверь дикий на четырёх лапах. Потому кулак у Саньки был огроменный.

— Остыл?

Грек кивнул.

— Запускаем проект?

— Чего?

— Латынь забыл? Тебя делаем патриархом, ты закручиваешь гайки.

— Эти, — просипел Грек и откашлялся. — Они не согласятся.

— А мы их и спрашивать не будем. Кто из них не согласится с твоим патриаршеством, всех под нож.

— Таки всех? Не побоишься назваться кровавым?

— Ты же говорил, что ничего ломать не будешь, — язвительно проговорил Сильвестр.

— А я и не ломаю. Я строю. Константинополь до сих пор не признал Русскую церковь. Это сколько веков уже? А так, у нас будет свой патриарх. Свой Московский патриархат.

— Дионисий не согласится, — утух Грек.

— Насколько мне известно, он много раз присылал просьбу о твоём освобождении. Я напишу ему, что готов выпустить тебя, только если он тебя сделает патриархом. Иначе наши священники сожгут тебя на костре. Могут ведь?

— Могут, — вздохнули одновременно и Сильвестр, и Грек.

— Ну вот…

— Запускаем проект?

— Запускаем проджект, — уверенно согласился Грек, вспомнив латынь.

— Ну, хорошо. Тогда собирайся и поехали. Со мной побудешь. Чтобы чего не случилось.

— Так, это… Нечего собирать. Всё своё ношу с собой.

— Ну, тогда поехали.

* * *

Венчание на царство состоялось через три дня по приезду «наследника» в Москву. Саньку посадили на жёсткую диету и на еженощные молебны с ежедневными причащениями. Сама процедура коронации прошла быстро. Сам митрополит Макарий отчитал молитву с просьбой укрепить царя духом истины и справедливости, а бояре осыпали царский трон золотыми монетами. Затем Макарий, под песнопения, возложил на Александра крест Животворящего Древа, шапку Мономаха и бармы. Правитель был помазан миром и получил благословение митрополита.

Выйдя из Успенского собора, прямо с крыльца новоиспечённый царь обратился к стоящему за квадратным оцеплением народу с короткой речью, во время которой провозгласил все воскресные дни официальными выходными. Ныне и присно, и вовеки веков!

Потом Адашев и Максим Грек отвели царя к Архангельскому собору, где тот помолился у могил "предков". У надгробья Ивана Васильевича, так и не ставшего «Грозным», он задержался, искренне сопереживая утрату.

Из Архангельского собора Саньку перевели в Грановитую палату, в которую поднялись по длинным ступеням, но не в зал приёмов, где он был, когда-то давно в своём времени, а прошли из сеней дальше по коридору и свернули налево.

— Жаль, государь, ты не видишь этого благолепия, — прошептал Адашев.

— Ничего, Алексей Фёдорович… Мне и так благостно, — ответил так же шёпотом Санька.

Санька «благолепие» видел в ещё более радужных красках.

Оказалось, что пока Санька «встречался» с предками Рюриков, гости переместились в Среднюю часть Грановитой палаты и сидели за столами. Столы, стоящие в три ряда по десять, и укрытые парчой и бархатом, были пусты, если не считать солонок, перечниц и блюд с мочёными яблоками, сливами и, судя по всему, тонко нарезанным холодным мясом. Санька всего не «разглядел» сразу.

Государевы стол и кресло стояли чуть в отдалении, а сразу перед ним находился стол знатнейших особ государства. За свой стол Александр, сначала сев самолично, попросил сесть только Макария, Адашева, Грека, Захарьина, Шуйского и Сильвестра.

Александр заранее приготовился к долгому застолью, но от вида сотен белоснежных лебедей с длинными шеями, павлинов с расправленными хвостами, при движении качающимися, как опахало, тысяч разных птиц: от перепелов до кур с петухами, и гор мясных и рыбных пирогов, кулебяк, и множества ещё всякой другой снеди, у Саньки вскоре закружилась голова.

Есть всё никто не заставлял. Да и не набрасывался никто на еду. Ели степенно, накладывая ломти мяса и рыбы на одно блюдо, поставленное для двоих едоков. Ложек и вилок не было даже на столе у царя, потому ели руками.

Кушанья приносили и уносили недоеденными и Санька подумал, что там их ожидает челядь рангом пожиже.

— Куда уносят блюда со столов? Вон, целого павлина от нас поволокли прочь.

— А ты откуда видишь? — удивился Адашев.

— Так из руки вырвали! — засмеялся Санька. — Ни кусочка не попробовал. Я только хвост и успел нащупать павлиний.

— Вернуть? — тихо спросил Адашев.

— Нет. Это я так спросил. Я уже сытый.

— Уносят в столовую избу там делят на порции и выносят из Кремля, отдают народу. А ты не спеши. Долго сидеть будем. Пока все под столом не окажутся.

— Да ты говорил.

— Ты чего не пьёшь ничего?

— Отравят боюсь, — пошутил Санька.

— Правильно боишься, но наливает мой виночерпий. Скажи, что хочешь?

— Хмельного не хочу. Смородина есть? Или брусника? И вода чтобы…

— Знаю. Вода варёная. Морсы охлаждённые. Я помню твои чудачества.

— Хорошо, что помнишь! Это очень важно. Все болезни оттуда…

— Я помню.

Удивительно, но митрополит Макарий встретил приезд Максима Грека спокойно и даже обнял его и поблагодарил.

— Спасибо, государь, что внял моим мольбам и снял с меня ношу тяжкую.

Оказалось, что Макарий много раз писал прошения и Елене Глинской, и царю Ивану, освободить монаха из узилища, но, кроме того, чтобы ослабить угнетение Грека в монастырях, добиться ничего не удалось.

За эти три дня Грек с Макарием договорились до того, что митрополит предложил монаху должность настоятеля Московского Симонова монастыря.

— В нём четыре года братия без настоятеля. Не принимают никого после Трифона. Там такие же нестяжатели, как и ты. Найдёте общий язык.

— Слышал я про ту братию. Не потому они настоятелей не принимают, что не алчут. Ну, да ничего… Мне Сильвеструшка поможет.

Сильвестр, как узнал о новом назначении Грека, так сразу пристал к Саньке, чтобы тот отпустил в монастырь «грехи отмаливать». Александр три дня помучил духовника и согласился

И вот Максим Грек сидел за праздничным столом в одеянии архимандрита, а Сильвестр в монашеском облачении.

Со стороны смотрелось красиво. Адашев, Захарьин и Шуйский сидели, одетые в золото и кровавый бархат, по левую руку, а Макарий, Грек и Сильвестр, одетые в чёрное с золотом, по правую.

— «Символичненько!», — подумалось Александру.

Часа через три, если судить по песочным часам, гости стали постепенно сползать под столы, на которых, к тому времени, уже стоял десерт: любимейшее Санькой сладкое желе на «рыбном клее», что он самолично придумал лить, всевозможные пирожки со сладкой начинкой, сбитни. Ну и меды, и вина. Кстати вина на пиру присутствовали с самого начала, и вина неплохие. Но царствовали на столах меды, конечно. Настоянные на разных ягодах, они давали разный вкус и аромат. Да и хмелили по-разному.

Санька и сам вздремнул пару раз, но в основном развлекался перелётами с места на место, исследуя новые возможности.

Оказалось, что материализоваться на новом месте можно было не полностью. То есть, тело вроде есть, и его видно, но словно в слабом контрасте. Интересно, что и предметы можно было брать в руки и как-то по-другому на них воздействовать. С этим вышел казус.

Слетал Санька в лесок, побродил там, взял небольшую палочку рассмотреть и, забыв про неё, вернулся за стол.

— Что это у тебя? — спросил тихо Адашев. — Где взял? В пироге?! Я их мерзавцев.

— Не горячись. То было у меня. Подобрал на площади.

Санька спрятал палочку за спину, чтобы не подумали, что он ворожит. Времена были тёмные. Не дай бог если назавтра непогода случится, или ещё какая дрянь, припишут его колдовству.

Из-за столов, кроме как под лавку, не вставали, и Санька дивился некоторым питухам. Кто-то уже несколько раз под стол слазил, что было видно по следам на золочёных кафтанах, а кто-то так и продолжал вливать в себя хмельное.

Хотя, нет… Из-за стола выходили в сени отлить лишнюю жидкость. Александр тоже выходил и, как и все, опорожнил мочевой пузырь в горшок, стоящий за ширмой.

— «Надо бы продумать этот вопрос», — подумал Санька, вздыхая. — «На каждом новом месте приходиться начинать со строительства нормального туалета! Сколько я уже их построил?»

* * *

— Жениться тебе надо, — уже на следующий день «присел на уши» Данила Романович Захарьин.

— Есть кандидатуры? — спросил облачаясь с помощью кикиморок Алексндр.

— Есть, государь!

— Расскажешь, но потом.

Этот день был посвящен принятию английского подданного Ричарда Ченслера, ожидавшего царской аудиенции около года. Видимо Иван Васильевич проникся словами Саньки, что англичане жулики и воры, и проигнорировал прибытие в августе 1553 года в Архангельск английского корабля.

Правда гонец с сообщением о появлении иностранного купеческого судна в устье Северной Двины прибыл в Москву только в декабре, а вернулся в Архангельск в Январе. Ричард Ченслер приехал в Москву в марте. И тут такое горе…

Плохо ещё то, что иностранцам в России не разрешалось даже выходить с отведённого им двора. Потому Ченслер предстал перед Александром недовольный и раздражённый.

Это был узколицый рыжеволосый человек со светлым лицом, обрамлённым бородой и усами, переходящими в бороду. Почти прямые брови его нависали над светлыми глазами. Коротко остриженные волосы на голове образовывали небольшую лобную залысину.

Протанцевав перед Александром замысловатый танец, Ченслер взял из руки сопровождавшего его дворянина сложенный в несколько раз пергамент и попытался приблизиться к трону, но почти уткнулся в острия двух алебард.

Вперёд шагнул Адашев.

— Прочитай, Алексей Фёдорович.

— Так тут и читать нечего, — усмехнулся боярин. — Не нам писано, не нам и читать.

— Почему? — удивился Александр.

— Пусть сам читает, тогда поймёшь. Читай грамотку свою!

Англичанин развернул пергамент и начал читать по-английски:

«Люди созданы Богом для общения друг с другом, особенно же полезны сношения с людьми торговыми, которые странствуют по всей вселенной, переплывают моря и переходят пустыни, дабы доставлять в отдаленнейшие страны и государства предметы хорошие и полезные, которые, по благости Божией, находятся в их стране, и дабы обратно вывозить оттуда то, что они там полагают получить для пользы своей страны…

— Это что? — Удивился Александр.

— Толмач! — крикнул Адашев.

— Не надо! Слова я понял… Но что это? Ты кто? — спросил он англичанина.

— Я посол английского короля! — ответил англичанин гордо.

— К кому?

— К царю Русии.

Александр повернул лицо к Адашеву.

— Кто это?

— Я не знаю, — сказал тот и пожал плечами.

Санька «посмотрел» на «посла» и вдруг понял, что он врёт. Почувствовал и увидел хаотичное и паническое движение мыслей. Сердцебиение у англичанина ускорилось, давление подскочило. Санька видел эти процессы воочию.

— Ты врёшь! — сказал Александр. — Зачем? Ты кто такой? Лазутчик? Хочешь на дыбу?

— Не хочу, — выдавил англичанин.

— Тогда рассказывай всё, как есть.

— Я купец. Зовут меня Ричард Ченслер. Мы плыли по северному пути в Китай.

— А есть северный путь в Китай? — удивился Александр.

— Нет там ни хрена, кроме льдов, — буркнул Адашев.

— Понятно! Ври дальше! — усмехнулся царь.

-На наших картах есть река, по которой можно пройти с северного моря до Китая. Через китайское озеро.

— «Вроде не врёт», — подумал Санька.

— К вам попали случайно.

— «Врёт!»

— Про то, что там наши земли не знали?

— Нет! Не знали!

— Врёшь! — просто сказал царь. — Снова врёшь! Пора, пора на дыбу! Там расскажешь всё. Кто с тобой, Ченслер?

— Второй капитан моего корабля, — буркнул тот.

— Как тебя зовут, второй капитан?

— Климент Адамс, сир.

— Сир… Царь… Ну, допустим… Станешь свидетелем, что мы не звери, а нормальные люди и пытать станем твоего «френда» только потому, что он крутится, как гюйс во время урагана. Чего проще не выдумывать небылицы, поднимая себе цену, а рассказать кто, куда и зачем вас послал? Это последний мой вопрос. Дальше с тобой будет говорить палач.

Для Александра стало понятно, что это банальная разведка с попыткой проникновения и налаживания первичных контактов на приграничных территориях и внедрение в ближний круг руководителей страны. Так, кажется, это называется в книжках про шпионов. Ему нравились английские авторы. Чувствовалось, что они знали про разведку не понаслышке.

— «Английская аристократия, мать её. И тут без них не обходится ни одно дело», — подумал Санька.

— Я попытаюсь помочь тебе… Может зря ты идёшь таким дальним путём? Хочешь перехитрить всех? Думаешь, тут медведи одни живут? И управляют такой громадной страной, которая победила орду? И из себя идиотов не стройте! Не знали они, что здесь Россия! Слышь, Фёдорыч? А по-русски шпарят, как мы с тобой. Где русскую мову учили, послы?

— Год уже здесь, — выдавил перехватившим спазмом от страха горлом «посол». — Выучили.

— Русский язык за год?! — Александр рассмеялся. — Думаю, лет пять, не меньше, в своей Англии готовились.

Александру контакты с Англией нужны были ещё вчера, поэтому он и пытался ускорить процесс, ломая посольский этикет.

— Будешь говорить?

Англичанин молчал.

— На дыбу его! — приказал Санька. — А этот пусть смотрит. Как только захочет говорить, назад. Мы подождём с Алексей Фёдоровичем.

Кикиморки уволокли англичанина в подвал.

— Не круто ты с ним, государь?

— А кто он такой, ты знаешь? Вот и я не знаю. Сейчас узнаем!

Санька рассмеялся.

Глава 17

Санька в своих подозрениях оказался прав. Англичане действительно, знали, куда и зачем плыли, а именно плыли конкретно в Русь. Акционерам было рассказано про дорогу в Китай и показана ложная карта, а для себя инициаторы экспедиции знали, что им нужны северные территории России.

Однако, зная крутой нрав Русских царей, сурово расправлявшихся со всеми незваными гостями и тщательно оберегавшим свой люд от иноземных пришельцев, настоящую цель скрыли. И от акционеров, ибо что такое Русь по сравнению с Китаем, и от властей. Потому и грамотку такую изобразили… Вроде, как не знамо кому…

Александр про англичан читал много и помнил, что во времена русской смуты, когда поляки захватили московский кремль, английские корабли высадили в Архангельске десант, взяли его под контроль и дошли аж до Ярославля. А когда оказалось, что Минин с Пожарским идут на Москву, предложили им свою помощь, но те, слава богу, отказались.

Однако и после этого англичане не успокоились и подкупили таки новоиспечённого царя Михаила Романова двадцатью тысячами золотых фунтов, сохранив привилегии Англо-Московской торговой компании.

Ричарда Ченслера принесли через полчаса. Воительницы бесстрастно держали его под руки.

— Что сказал? — спросил Санька у дьяка-дознавателя.

Тот рассказал и отдал Адашеву допросный лист. Адашев машинально передал его Александру, а Александр «глянул», но потом сделал вид, что ощупал написанное пальцами.

— Ну… Что и требовалось доказать. Хорошо, что взяли подпись этого… Климента…

Второй капитан едва стоял на ногах и с его штанов капало, а аура источала ужас. Александр вздохнул.

— Значит так, господа хорошие… За обман все ваши товары уйдут в нашу казну. А вас самих… Вас самих я отпущу. Отпущу с письмом к королю вашему, в котором изложу про ваш обман. А ещё отвезёте ему нашего посла и подарки. Всё понятно?

Климент Адамс кивнул, Ричард Ченслер висел на кикиморкиных руках безучастно.

— Второй капитан! В грамотке укажу тебя, как носителя письма. Этот… посол… может до Англии не дожить.

На этой ноте рандеву английских «послов» завершилось.

— Грамоту посольскую пишем на имя королевы Марии Тюдор.

— Да, как, государь! Писано в грамоте, что Эдуард король…

— Я знаю, что говорю, Алексей Фёдорович, — мягко перебил его Санька. — Отошёл в мир иной король. В том году короновали Марию.

— Бабу? На трон? Свят-свят… — перекрестился Адашев.

— Давай, дьяк, пиши, чтобы не забыть…

Александр поднялся с трона и прошёлся по залу. По ряду сидевших у стен бояр прошёлся шепоток.

— Мы, Божиею милостию, Великий Государь Царь и Великий Князь Александр Васильевич всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский, Великий Князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский. Болгарский и иных, Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белоозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и иных, и всея Сибирския земли и Северныя страны Повелитель, и Государь земли Вифлянской и иных, тебе, Марии, по благодати Божией, королеве Англии, Франции и Ирландии, защитнице веры и верховной главе Церкви Англии, и Ирландии на Земле, шлю братский поклон и дары малые…

Александр перевёл дух.

— Дошли до меня людишки твои, что удумали обманным путём берега наши северные разведывати и торговлю свою там без спросу нашего учиняти.

Походив туда-сюда, Санька продолжил:

— Воровство сие прекратив и наказав зачинщика, отпускаю твоих людишек взад с сиим письмом, переданным через капитана корабля слугу твоего Климента Адамса. Не гоже нам государям общатися через слуг негодных, посему посылаю с Климентом Адамсом посла своего…

Александр остановился.

— Кого послом пошлём? — спросил он Адашева.

Тот от неожиданности не знал, что сказать.

— Кто у тебя в посольском приказе самый умный и упрямый. К этим вралям надо посылать упрямого и представительного.

— Так… Это… Осип Григорьев… Непея Вологодский. Смышлён, упрям и сановит. Важный, как павлин.

— Так и пиши… Посла своего Непею Осипова Григорьева сына для оговора беспошлинных купеческих сношений между твоей…. Титул напиши… И моей… Тоже моё имя и полный титул… стран-государств.

Санька снова перевёл дух.

— Вроде бы всё, — сказал он в раздумье. — Остальные ваши словесные выкрутасы сами добавите. А дьяка научи держаться нагло и уверенно, как с ляхами. Они на ляхов и похожи. Не лебезить и не заискивать! Бо за слабость примут.

— Так может ему сразу нашу грамоту о беспошлинной торговле дать? Вдруг без неё откажутся торговать с нами.

Санька покачал головой.

— Не надо. Не откажутся. Они сейчас корабельный флот хотят построить, а так же, как и мы закрыты шпанцами и франками от дерева. Им сосны наши, во как, нужны. — Санька провёл пальцем по горлу. — За лес они нам и пушки и медь… Всё привезут. Пусть Осипов на словах им распишет наши лесные богатства. Да, они и сами видели, пока в Москву ехали.

— Так и сделаем, государь, — склонился Адашев в поклоне.

— Как, бояре? Верно мы делаем?

— Верно, верно, государь…

— Ну вот и ладно, — довольно потёр ладони Санька. — Вроде, первый блин не комом.

— Ещё как «не комом», — тихо сказал Адашев. — Ты бы видел их лица…

Санька «видел» лица бояр, и старался в голос, от души не рассмеяться. Настолько все бояре выглядели удивлёнными. Привыкли они, что с ними советовались, а они долго обсуждали любой вопрос государя. А тут… Раз, два — на дыбу. Три, четыре — письмо к англицкой королеве готово и посол снаряжён напутствием. Эка невидаль! В два часа дело сделано. Не за неделю и не за месяц, а за два часа.

— Что у нас далее?

— Присяга людей лучших.

— Доброе дело. Веди всех.

Следующий час Александр стоял перед троном, а к нему подходили, становились на колени и прикладывались лбом к его ноге служилые люди. Санька машинально перекрестил первого и потом, хоть уже понял ошибку, но что-то изменить уже было поздно, продолжал, пока не перекрестил последнего тысячного, ибо каждый отмеченный его рукой, отходил к двери спиной и видел, что делал царь.

Каждого, давшего присягу, награждали памятным свежеотчеканенным золотым с профилем и именем «Александр Васильевич». Номинал золотой имел «Десять рублей», но о том на нём написано не было. Это были даже не деньги, а памятный знак. Что-то типа медали. И об этом было заявлено на соборной площади, на которой и выстроилась вся присягнувшая тысяча.

Санька, выйдя на золотое крыльцо, испугался. Перед ним стояло воинство всего в тысячу человек, но это была его личная тысяча и она заполняла всю площадь. Стояла, откровенно говоря, не шеренгами и колоннами, а абы как, и это сняло с Саньки напряжение.

— Гвардейцы! — Крикнул он, напрягая горло, словно рыча. — Вы присягнули мне, а я присягаю вам! Я клянусь служить вам верой и правдой и никогда не давать в обиду! Служите и вы мне также, и наша Русь будет стоять вечно! Мы вместе! И ни один враг не потревожит наших детей, жён и матерей! Слава России!

Наученная дьяками вся воинская тысяча крикнула «Слава!». Крикнула нескладно, но громко.

— «Ну, ничего!», — подумал Санька, наполняясь восторгом. — «Я научу вас Родину любить!»

После «построения» всех присягнувших впустили во внутренний царский двор, где были установлены столы с кушаньем, питьём и лавки. Установлен был и обеденный царский трон, на который уселся Александр, с удовольствием отдавшийся пиршеству. Рядом с ним за столом не сидел никто. Но за троном дежурили то Данила Захарьин, то Адашев, присоединившийся к пиру после дачи указаний в посольском приказе.

Перемены блюд на этом пиру проходили не так часто, как на вчерашнем, да и пироги с кулебяками были слегка подсохшими, но на сии мелочи никто не пенял. Все ели жадно, пили много.

Примерно через два часа со столов всё убрали и торжественный обед закончился. Санька сначала удивился этому, но потом понял, что сие прописано в регламенте, и участники обеда о том уведомлены. Потому и торопились набить чрево. По окончании обеда все встали и, снова подходя по очереди и чинно кланяясь, благодарили государя и удалялись, пьяно покачиваясь, а некоторые и приплясывая.

— Что далее? — спросил Санька, позёвывая.

— В опочивальню, государь… В опочивальню…

Александра провели в спальню его кикиморки. Адашева, своего постельничего, он отпустил со словами:

— Дел других, что ли нет? Меня есть, кому раздеть и в постель уложить. Вечером придёшь и всё расскажешь, что сделано.

Адашев после слов «есть кому раздеть» покраснел, улыбнулся и распрощался. Санька поднялся в опочивальню и предался положенному всем на Руси полуденному отдыху.

* * *

Англичане и русский посол в Англию уехали через три дня. Ченслера подлечили. Послу Непее была вручена верющая грамота к королеве, список той речи, которую он должен сказать, память, как держать себя дорогой, что отвечать на разные вопросы об отношениях Московского государства к Казани, Крыму и Астрахани, а также перечень «обидных дел», причиненных поданными королеве «людьми». Обоз снарядили съестными припасами, которых нет в Архангельске, и отправили с санным караваном на север с надеждой что он дойдёт как раз к августу, к самому благоприятному для судоходства в северном море периоду. Так и случилось. Корабль англичан взял на борт посла и продукты и благополучно отплыл на встречу тяжёлым испытаниям.

Александр входил в управленческие дела государства Российского с трудом. Как-то попытавшись вникнуть в «государев бюджет», он вызвал казначея Фёдора Сукина. Именно он вместе с князем Юрием Васильевичем Углицким оставались в Москве застарших когда погиб царь Иван.

Из этого Санька предположил, что Сукин лицо уважаемое и доверенное.

— Расскажи про себя, Фёдор Иванович. Долго казённым приказом заведуешь?

— Заведую, как ты сказал, государь, с того года, а в казне уже, почитай, как десять лет. Ранее чтил оброчные дела.

— Что это?

— Сдавал на оброк земли твои, да другие статьи дохода, получал с них оброк.

— Ну и как доход? — серьёзно спросил Александр. — Всё собирали?

— Всё, государь, собрать никак не можно, — вздохнул Сукин.

— И много недоимок?

— Много, государь…

— Понятно… Какая сейчас казна?

Сукин пожал плечами.

— Казна, как казна. Я тебе книги принёс. Доходную и расходную. Сам смотри…

Александр подошёл к столику дьяка и раскрыл одну книгу из четырёх. Это оказалась «Расходная книга денежной казны». Открыл другую — «Приходная книга денежной казны». Третья — «Приходная книга товарам и вещам».

Полистал…

«Ноября в 21 день, по государеву... имянному приказу, послано на денежной двор Ефиму Телепневу старых денег 1120р.; весу в них было 356 гривенок; велено их переделати для прибыли. И те деньги переделаны. И того серебра угорело 6 гривенок 47 золоти, да мастером вышло 23 р. и 27 ал. 2. д.; а затем осталось 1381 р. 6 ал. и 2 д., и прибыли у тех денег 261 р. 6 ал. 2 д.»

Понятно — приход.

Так, расход… Тут ещё круче замес…

«Сентября в 26 день, из устюской чети у думново діяка у Петра Третьякова в государеву казну на казенной двор діак Ждан Шипов, по памяти за своеюприписью, взял на крымскую посылку 1053р.»

— Та-а-ак… А это что?

«Маія в 21 день, по государеву..., указу и по приказу казначея Фёдора Ивановича Сукина, по намети за приписью діяка Марка Позд ева, дано государева жалованья донским казаком, Сеиейк Никифорову, да Ивашку Мещерекову с товарищи, шти человеком, по 4 арш. сукна агленсково лазоревого, и в том числе 4 портища сукна аглинского зеленого, цена по рублю по 19 ал. портище, купли в 61 году. А пожаловал государь их за язычной привод».

— И вы в этом всём разбираетесь?

— Разбираемся, государь, — вздохнул Сукин.

— Ну и разбирайтесь. Только я бы хотел, чтобы было вот так… Фёдорыч, дай стило! Пора уже себе заиметь… Дай лист!

Санька положил лист тряпичной бумаги на ровную поверхность книги и начертил четыре колонки и подписал их сверху: над первой — даты, над второй — приход, над третьей — расход, над четвёртой остаток.

— Остаток предыдущего дня складываем с приходом этого дня и отнимаем расход. Так получаем остаток сегодняшнего дня. Понятно?

Сукин отрицательно покачал головой. Санька тихонько вздохнул.

— Сейчас поясню. Сколько сейчас в казне?

— Чего?

— Денег?

— Денег примерно десять тысяч рублей серебром и тысяча золотом. Примерно.

— А не денег? — с интересом спросил Александр.

— Украшений разных тысяч на двадцать.

— Примерно?

— Примерно, — уверенно сказал Сукин.

— Вот и плохо, что примерно. А чтобы было не примерно надо ежедневно знать, сколько точно в казне денег и ценных вещей.

— Так… Кто ж его знает, сколько там?!

— Считать разучились?! — сказал Санька грозно. — Так я научу!

Казначей присел от испугу и Санька понял, что надо бы «помягше»…

— Ты, Фёдор Иванович, когда дела принимал деньги считал?

— Не-е-т…

— А потом?

— Считал.

— Сколько было?

— По-разному…

— Как это по-разному? — удивился Александр.

— Сегодня считаешь, так получается, потом считаешь — иначе. Всё время по-разному получается, сколько бы не пересчитывал. Да и деньги все разные, как их считать-то? Сегодня она столько стоит, а завтра иначе.

Александр мысленно хмыкнул и подумал, что с деньгами так всегда происходит. Считаешь их считаешь, а в итоге всегда не хватает.

— Вы тогда за тот год хотя бы приход-расход посчитайте, чтобы понять, чего у нас больше, того или этого.

— Как это? — спросил Сукин.

Санька махнул рукой.

— Ступай, Фёдор Иванович. Ступай.

— Что это, Алексей Фёдорович? — спросил он Адашева, когда казначей ушёл.

— А что? — не понял вопроса тот.

— Казначей, а сколько денег в казне не знает.

— Да как же их узнаешь, когда они то приходят, то уходят. Вон, ты видел, государь, сколько к тебе во двор саней приезжает с рыбой, мясом и другим продуктом? Это ж на твой стол. Это всё расход. Хорошо ещё, что начали оброки и тягло считать зачётом. Так получается, что это уже приход. Как правильно учесть? Если не счесть казну, значит, слава богу, казна не пуста. Плохо, когда её сосчитать легко. Тогда совсем худо.

Санька запутался.

— Да ну вас… К лешему! — махнул на всё рукой Санька.

В тот же день, когда он вспомнил про лешего, тот вечером и появился. Санька уже спать лёг, как услышал лёгкое покашливание. Санька «летал в небесах» и увидел появление лешего задолго до его покашливания, но всё равно его физическое тело вздрогнуло.

— Фу ты ну ты, — сказал Санька, возвращаясь в тело. — Ты, что так, Мох Мохыч? Заикой сделаешь!

— Пужливый какой! — усмехнулся Леший. — Звал чего?

— Я звал?! — удивился Санька.

— А я, что ли?! — в ответ удивился Леший. — Поминал меня кто сегодня?!

— Я?

Санька сел на кровати. Для него теперь, когда он видел, ночи не было. Ночь, как в армии, наступала по команде отбой.

— Не знаю, что хотел… Соскучился, наверное.

— Они тебе ещё и соскучиться дают? — спросил, усмехаясь, Леший, тыкая длинным пальцем в спящую Марту, всё больше и больше превращающуюся в «обычную» женщину.

— Эту тему не трогаем… Ты лучше вот, что скажи, есть у вас нежити кто-то, кто бы понимал в… деньгах?

— В деньгах? — задумался Леший. — Кладовик только. Зачем тебе?

— Мне бы казну посчитать, — засмущался «царь».

— Не-е-е… Тот считать не станет. Чужое… Что его считать? Свои он клады знает. Где, что лежит и сколько стоит… Это да-а-а… А чужое… А сам ты, что не видишь, сколько и что у тебя лежит? Это чужое трудно увидеть, а своё, оно и есть своё. Сам посмотри!

— Не-е-е… Я не могу…

— Слушай! Я же не хожу и не считаю свои деревья. Я просто знаю, где и что у меня растёт. Вот и ты можешь. Твоей силы на десятерых таких, как я хватит. Была бы у меня такая сила… — мечтательно вздохнул Леший.

— По-твоему выходит, — что раз я сейчас властелин всей этой земли, то я могу знать, сколько на ней растёт деревьев?

Леший так смешно наморщил лоб и сложил губы в задумчивости, что Санька рассмеялся.

— Получается, что так, — сказал Леший. — Только, как это сделать, я не знаю.

— Вот ты помог! — рассмеялся Санька.

— Мы, сущности тёмные, от ваших людских дел далёкие. Считать, писать не умеем. Ты лучше свою кикиморку спроси. Может она подскажет. Она же не простой крестьянской бабой была, а девицей образованной, дочкой князя Тверского, в монастыре обучалась.

— Да, что ты?

— Так, так, — закачал головой Леший.

— А ты, где свою Любушку оставил?

— Не любит она по хоромам чужим ходить. Тут своих кикимор хватает.

— Понятно. Ну, передай ей от меня, молока кружку да мармеладу.

Он показал на стоящую на столе крынку с молоком и миску с порезанным на кусочки мармеладом.

— Благодарствуйте! — сказал Леший и пропал вместе с крынкой и миской.

Глава 18

Александр сам плохо разбирался в бухгалтерии, поэтому лезть в финансовые дела не стал. Однако свою казну начал вести сам. Была при его палатах отдельная комната с сундуками и полками, «на» и «в» которых хранились царские регалии, деньги, драгоценности и парадная одежда.

Один, самый маленький сундук, был заполнен золотыми монетами с изображением мужика со скипетром и державой, и Санька даже подумал, что это какой-то русский царь, но перевернув монету, увидел чужой герб.

В четырёх других сундуках, каждый из которых был поделён на четыре части, лежали новгородские копейки, московские деньги, полушки. Рублей, как монет, Александр почему-то не увидел. Вместо них в одном из сундуков лежали серебряные бруски, которые, как помнил Санька, назывались «гривны». А в гривнах тех, он помнил, было весу двести грамм^[14].

«Уже хорошо!», — обрадовался Александр. — «Двести умножить на пять, вот тебе и килограмм. А от него и литр можно отмерить! А то меряют четвертями всякими, да пудами. Да и они везде разные».

Однако Иван Грозный по его, Санькиному совету, успел разослать по городам и весям «осьминники» — эталонные меры объема, изготовленные из меди.

Александр вынужден был изучить существующие меры веса и объема, так как организация таможенного поста на Усть-Луге требовала хоть какой-то определённости в расчётах сборов. И то, как долго он разбирался, убедило его в том, что систему мер и весов надо менять.

В Усть-Луге были построены весы на основе тех же «осминников», в которых помещалось, на Санькин «выпуклый», около ста литров. Две «осьмины» составляли «четверть». Но это была «четверть» для сыпучих продуктов. Для жидкостей «четверть» равнялась четвёртой части ведра, то есть, около трёх литров. Вот он и перемеривал разными мерами.

Про разные «старые меры» Санька знал из книги 1892 года «В помощь хозяйкам по сбережению продуктов…». Раньше Санька пытался использовать из неё рецепты, но, устав переводить «четверти» и «золотники» в литры и граммы, от книги отстал. Однако сейчас в памяти книга проявилась чётко и понятно, и Санька в очередной раз поблагодарил свою любопытствующую натуру.

Вообще-то Александру занятие государственными делами претило. Он, вздыхая, вспоминал море и свою физическую работу в Усть-Луге. Сидя в душных комнатах дворца, он тосковал даже по своему Шиповому лесу и той дикой свободе, которой обладал там. Санька всё чаще задумывался о кабинете министров, на которых он бы с удовольствием переложил свои дела.

В его, Санькиной, кассе оказалось сто две тысячи шестьсот двадцать три рубля серебром, если сложить все российские монеты. Рубль в книгах указывался, как расчётная единица и составлял сто копеек. А также четыреста тридцать семь золотыми монетами.

Он попросил Марту, чтобы кикиморки разложили серебряные монеты по десяткам и двадцаткам, и завернули их в бумагу. Так их было легче считать и кому-то выдавать, с чем Александр уже столкнулся. Однажды Саньке вдруг стало известно, что своей лучшей тысяче царь платил из своей казны, и оказалось, что за прошлый 1553 год оклад тысяче не выдавали. Вот и пришлось раскошелиться Саньке на значительную сумму.

На одной из полок он нашёл четыре «опричных книги», в которой были записаны шестьсот шестьдесят один человек с указанием оклада. В первой — с окладами от шестисот до трёхсот рублей — шесть человек, с двухсот пятидесяти до шестидесяти рублей — двести пятьдесят восемь человек, от пятидесяти до пяти рублей — остальные. Таким образом, он должен был отдать и отдал сорок девять тысяч сто шестьдесят пять рублей.

Чтобы занять себя хоть чем-то на воздухе Александр решил позаниматься конным многоборьем. Его лошадка, кроме как просто долго скакать, ни к чему более приучена не была. Не до того было Саньке, чтобы уделять время лошади. Как купил три года назад жеребятами двух аргамаков, так и всё. Но только, как сейчас ездить, ведь он же «слепой»?

Конюший Иван Петрович Фёдоров на предложение Саньки позаниматься с ним наукой управления конём, удивился.

— Я, государь, и сам не очень-то лажу с конями, — посмеиваясь в бороду, сказал он. — Они меня почему-то бояться. Наше дело чтобы царские конюшни, сёла, слободы с кобыльим конюшням (конным заводам) не хирели, чтобы волости, кои к ним приписаны, вовремя фураж присылали. А на счет выездки, это мы у Васьки Ошанина спросим… Ясельничего моего. Это он следит за твоими лошадьми и всеми их принадлежностями. Он и сам зело горазд… Да и в тысяче твоей состоит… Иван Васильевич ему двор в Москве…

— Зови, Иван Петрович, Ошанина, — перебил Александр говорливого конюшего.

— Сейчас кликнем. Он в конюшнях с утра… Только что виделись.

Пока ждали «Ваську», Александра забавили такие обращения к вполне зрелым мужам, поговорили о конных заводах.

— Аргамаки твои, государь, плодиться не хотят, — развёл руками Фёдоров.

— Что значит, не хотят? — удивился Александр.

— Кобылка не подпускает жеребца. Вроде, как хош есть, ластится, а сесть жеребцу не даёт. Визжит и кусается.

— Садился кто на неё, кроме меня?

Теперь удивился конюший и Санька рассмеялся.

— В седло, мать вашу! А ты что подумал?!

Конюший перекрестился.

— Седлали, а как же… Не может лошадь без ездока долго. Одичает. Но не давалась, дыбилась. Многих роняла.

Александр скривился.

— Понятно… Угробили кобылку. Седло назад сползало?

— При мне не помню, чтоб…

— Ладно уж…

Санька махнул рукой.

Пришёл Василий Ошанин и Санька вспомнил его. Тот стоял в первых рядах рядом с Иваном Шереметьевым, которого Санька знал ещё по приездам царя Ивана в Коломенское. Сейчас Санька вспомнил и Ошанина, он выделялся статью и ростом.

— Мы с тобой встречались в Коломне, когда вы на Казань собирались, — сказал Санька.

— То так, государь.

Ошанин опустил глаза.

— Ты ведь помнишь меня?

— Помню, государь, — не поднимая глаза.

Санька хмыкнул.

— Я рос не в царских хоромах и не в боярских теремах. А потому привык говорить по-простому. То, что царь Иван собрал свою тысячу, то моя затея. Как скажешь, правильно удумали? Легче воевать?

— Много легче. Сейчас есть на что снарядиться.

— Ты откуда сам?

— Сын боярский из Ростова, испомещен под Москвой в числе "тысячников".

Санька вспомнил «опричную книгу».

— Я помню тебя. За тобой сейчас двести четей земли, так?

— Так государь.

— Тебе достаточно? Сколько ты с собой воев берёшь?

Василий посчитал на пальцах и показал шесть.

— Что растёт на твоей земле?

— Один год рожь, другой — овёс, третий под пар. Да капуста, да лук. Мы с Шереметьевым Ванькой отмежевали пустоши рядом с сельцом. У меня двести, у него сто пятьдесят четей. Три сохи всего под зерном.

— Сколько ржи собирают с вашей земли?

— 5 четвертей (60 пудов) зерна и 40 пудов сена с сохи.

Санька пересчитал в уме. Получалось со ста пятидесяти гектаров сто сорок четыре тонны зерна или девять тысяч пудов. При цене за пуд на зерно в пять рублей это сорок тысяч пятьсот рублей. И по двадцать пять копеек за сено, плюс тысяча пятьсот. То есть, получалось, что можно было выручить за всё сорок две тысячи рублей.

Не слабый такой заработок.

Одна семья может обработать двадцать десятин — это, допустим, по четыре человека. Сто пятьдесят десятин делим на двадцать — примерно восемь семей и тридцать два человека. То есть тридцать два человека потом надо накормить. Это кроме «дворянина».

Тридцать два крестьянина умножим на триста шестьдесят четыре дня и на пятьсот грамм зерна в сутки на каждого, получим… Всего около шести тонн. Санька посчитал и выпучил глаза. Нихрена себе остаточек! Сто сорок четыре тонны минус шесть тонн! Сто тридцать восемь тонн, или восемь тысяч шестьсот двадцать пять пудов. Сорок три тысячи сто двадцать пять рублей на двоих.

— Ты хочешь сказать, что ты в год получаешь двадцать пять тысяч рублей?!

— Год на год не приходится. Первые два года без пара обошлись, так оба раза по сорок тысяч получил. Тот год — двадцать. Этот год прожить надо.

— Так что ж ты показываешь шесть? — удивился Александр.

— А сколько надо? Пока только шесть отрядов и могу набрать. По двести человек.

Санька раскрыл рот.

— Тысяча шестьсот конных?

Ошанин усмехнулся.

— А то каких же?

— Сколько у тебя коней?

— Здесь 310 лошадей.

— Сколько отдал за них?

— Э-э-э.. Где-то три тысячи рублей.

— А где ж ты выгуливаешь их? На каждую лошадь ещё ж десятина нужна на сено.

Ошанин замялся.

— Так это… Там и пасём. На монастырских землях.

— А монахи?! — рассмеялся Санька.

— Лаются монахи. Нам бы это… Мало земли. У монахов отнять бы? Та земля общинная была, а монахи те пустоши отняли. Теперь говорят, что ихние. А у селян и отпись имеется.

— Много земли?

— Много. Четей девятьсот с одной стороны, да четыреста с другой. Да не покосные земли, а пахотные. Мы бы с Ваняткой Шереметьевым всю свою орду сюда переселили, и пахать землю заставили.

— Что за монастырь?

— Под Звенигородом… Савинов, что на речке Сторожке.

Звенигород, вспомнил Александр, это по Рублёвскому шоссе. Места там должны быть красивые.

— Кто воевода в Звенигороде?

— Князь Токмаков Юрий Иванович.

— Как ты с ним? Он не будет супротив? Нам важно земли крепить, а для того между собой в мире жить. Стены у монастыря есть?

— Стен нет, а Юрий Иванович разумный воевода. Мы с ним на Казань ходили. Он и посоветовал те земли прибрать пока монастырские телятся.

Санька поразмыслил и сказал.

— Если у селян отпись на земли имеется, пусть обратятся прямо на моё имя с челобитной. Сам челобитную мне принесёшь. А с крестьянами сам решай. Возьми у них в аренду, что ли, лет на пятьдесят.

— Благодарствую, великий государь. Порешаю.

— Но с монахами задружись и стены им каменные поставь. Настоятель кто?

— Филарет.

— Пусть он думает, что крестьяне виноваты, землю забрали.

— Сегодня же пошлю за челобитной, государь.

— Будешь с Филаретом говорить, скажи, что приеду к осени. На соколиную охоту. Заодно посмотрим, где там, в монастыре царский дворец поставить можно. А людей своих в Звенигороде сели. Все твои тысячи даже на девятистах четях не разместятся. Но судишь здраво.

— Стены монастырю поставлю, государь, там и камень рядом есть!

— Камень мы выльем, — сказал царь, но Ошанин царя не понял.

В тот день Александр не стал заговаривать с Ошаниным о своей тренировке, а сам сходил днём на конюшню и приласкал свою Герду, осмотрев её с ног до головы, но изъянов не заметил. Однако ещё во время путешествия из Усть-Луги он обратил внимание, что лошадь иногда, ни с того ни с сего, припадает на задние ноги.

Буквально через три дня Ошанин напросился к царю с челобитной, и Санька его принял. Прочитав просьбу, Александр написал собственной рукой:

«Решить положительно по существу вопроса. Земли вернуть в сельское общество Каринское! Срок три дня! Спрошу лично! Царь Александр Васильевич».

Александр удивился, что у общины в собственности было не тысяча триста, а почти три тысячи четей земли. Это вместе с покосами, оврагами и бортными лесами.

— Управятся они с этими землями? Почему они пустовали?

— По-разному, государь. Кто убёг от монахов, кого ляхи извели, кого ногаи забрали. Сами, думаю, не управятся.

— А ты управишься?

— Управлюсь, государь! — обрадовался Василий.

— Смотри… Уговор — дороже денег. Сам сказал. Тогда возьми все пустые земли и ставь на них царский конный завод. Любишь коней?

— Как их не любить? У нас в Хорошеве кобыльи конюшни. Это по той же Звенигородской дороге.

Саньке пришла вдруг интересная мысль.

— А знаешь что? Посмотри ка земли от Хорошева вдоль той дороги. Будем ставить конные заводы везде, где пустоши есть. Вот на них вы с Шереметьевым и расселитесь. У него много отрядов?

— Три, государь.

— В товарищах вы?

— В товарищах.

— Вот и ладно. Грамоту отдашь Адашеву в челобитный приказ. Он знает и примет незамедлительно. — Ещё хотел попросить тебя, Василий. Позанимайся со мной выездкой. Мне войска скоро вести придётся, а я не зряч. Мне надо, чтобы рядом со мной ехали стремя в стремя двое воевод. А лошадка моя норовистая.

— Понял, государь. Когда начнём?

На следующий день и начали.

Василий Ошанин и впрямь оказался отличным наездником и знатоком лошадей. Александр разрешил ему оседлать второго аргамака Кая, и они вместе стали прогуливаться на лошадях вдоль кремлёвской стены. Именно там, между стеной и конюшнями, находилось что-то типа беговой дорожки для лошадей.

Александр, пользуясь своим внешним зрением, хорошо всё видел, нормально ощущал направление, у него перестала кружиться голова от сильно расширенного «переферийного» зрения и мог бы спокойно заниматься выездкой сам, но «статус» слепого обязывал соответствовать.

Иногда ему хотелось сказать, что зрение к нему вернулось. Однако у лжеслепого есть и свои понятные для всех преимущества. Так, как он порой двигался, забывая про свою слепоту, Александр, чтобы убедить окружающих, что он всё же слеп, иногда стал надевать на глаза тёмную повязку, объясняя это тем, что у него болят глаза от света.

Кстати, дворцовый лекарь, который осмотрел Саньку по приезду, согласился, что от ранений в эту часть головы потери зрения случаются, но, обычно, только ближайшего глаза, а не обоих сразу. Санька даже подумал, не проникающее ли ранение он получил? Вдруг пуля вошла в левую височную долю, прошла голову и достигла другой височной доли мозга? У Саньки было несколько знакомых врачей, приезжавших к нему на охоту своей «толпой», поэтому он, немного ориентировался не только в строении головы, но и в хирургии, проктологии и даже в венерических болезнях.

Когда приезжали врачи, он больше никого на охоту не приглашал, так как разговоры в третьей стадии опьянения, как известно, переходят на обсуждение работы, а дебаты этих «трудящихся» нормальных людей привели бы в состояние депрессии.

Санька тогда сильно озадачился и попробовал просканировать своё тело, как он раньше сканировал Адашева. Но у него ничего не получилось. Почему-то чужой организм им сканировался, а свой нет. Лечить кого-то наполнением энергии он не мог, а сканировать мог. Зато себя, наоборот. А хотелось бы заглянуть в свой организм.

Они с Ошаниным прозанимались пять дней и Александр, даже отключив свой «тепловизор», чувствовал себя в седле хорошо. Потеря зрения способствовала развитию вестибулярного аппарата, а Санька любил и раньше экспериментировать над своим организмом.

— Хочу проехать по Звенигородской дороге, — как-то сказал Ошанин. — Посмотреть пустоши под кобыльи конюшни. Алексей Фёдорович выбрал в Приказе Большого Двора межевые отписи, да мало их. По мне так их там больше, земель пустых… Государевых…

— Так и отмежевать их!

— Легко сказать… Это ж надо жалованные и сотные грамоты, купчие сверять с писцовыми книгами… Прямо и не знаю, как подступиться.

Санька почесал лысую голову под тафьей.

— Думаю, надо сделать так… Забрать все пустующие земли. Просто спросить селян, где их межа. И если они покажут на пустующие земли, то мерить от начала пустоши. А если до межи обработано, то мерить от межи. А где спросить не у кого, отписывать земли в казну. Пусть кому надо доказывают, что это их земля.

Василий посмотрел на царя и озадаченно почесал бороду.

— Похоже, что так будет проще. С лесами мерять?

— С лесами. Может, кого ещё в помощь возьмёшь из опричников.

— Из кого? — не понял Ошанин.

— Ну, из лучших… Из тысячи… Так вас теперь называть стану. Опричники — особые воины, отличные от остальных. И земли вам выданные — будут считаться особыми, иными податями не облагаемыми, только десятиной. Но спрашивать буду строго. Да… Грамоту возьми для сельских старост.

— Так взял уже.

— Покажи, что написали?

Василий вынул из-за пазухи свёрнутый втрое лист, развернул, передал.

«Предписывается старостам, настоятелям, властям за вотчины свои писать и мерить, и межевать по жалованным и сотным грамотам, по писцовым и отдельным книгам, по выписям с них, оприч пустошей. А те пустоши писать и обмежевывать поручается Василию Фёдоровичу Ошанину особым статусом, и писать в книгу Большого казённого двора. А коле кто не согласен с тем межеванием писать к государю».

— Вот тебе и «оприч», — сам себе сказал Санька.

Глава 19

Прежде чем Сильвестр уехал на встречу с патриархом Константинополя, Александр решил поговорить с митрополитом Макарием. После долгих раздумий он начинал сомневаться в том, что существующую монастырскую систему надо ломать.

Да, она во много была порочна. В частности, монастырское ростовщичество не укладывалось в христианские каноны. Но ему то, что было до этого? Пусть сами церковники разбираются. Александр никогда не считал себя приверженцем какой-то веры. В этом мире он вынужден играть по предложенным ему правилам.

Царь сказал: «Крестись!», он покрестился. Сильвестр сказал: «Молись!», он молился. И даже молился искренне. Он не отрицал Бога и почитал его, но в каком виде его воспринимать, Санька не знал. Формула «… по делам узнаете их…» устраивала Александра. Он и сам раньше жил по тем принципам, которые сейчас навязали ему. Санька жил тихо, пытаясь никому не мешать, и уходить от конфликтов.

К тому же, как не поверить в бога, когда вокруг него «крутятся» такие странные существа. Конечно, если бы не его способность видеть тонкий мир, он бы проних и не узнал и жил бы себе спокойно в материальном мире, но случилось то, что случилось, и потому богу теперь Санька молился так истово, что даже митрополит Макарий заметил это и истовость поощрил.

Потому Санька как-то после заутрене и решился на разговор с Макарием о патриаршестве.

— Позволь спросить тебя, отче о том, как ты относишься к константинопольскому патриархату?

— Хорошо отношусь, государь. Слава Богу, они отошли от униатства с Римской церковью. К чему вопрошаешь?

— Думаю, есть возможность получить нам своего патриарха.

Макарий смотрел на Саньку отстранённо и безо всяких внешне проявляемых эмоций, но изнутри вдруг засветился.

— Продолжай. Я слушаю.

— Ты знаешь, что Константинополь много лет пишет прошения об освобождении Максима Грека. Мне вдруг примнилось, что если мы попросим себе патриарха то, они могут согласиться, назначив его.

Макарий не отвечал долго. Так долго, что Санька уж подумал не заснул ли он, сидя в деревянном кресле. Однако он терпеливо ждал.

— Кхэ! — Кашлянул Макарий. — И где будет стоять его патриарший трон? Не уж-то в Москве?

Санька обрадовался, что не прозвучало категоричное «нет!»

— Думаю отпустить его в греки. Он желает посетить перед смертью Афон.

— Его понять можно. Он ведь из афонских монахов, — облегчённо вздохнул Макарий. — И, думаешь, согласится Грек? Многие беды претерпел он от нас.

— Поговори с ним, — сказал Санька. — Отправим в Константинополь Сильвестра. Пусть патриархи свою грамоту пишут, а мы тут на соборе примем решение.

— А может наоборот? Проведём собор, примем согласие, и с ним отправим Сильвестра?

Александр удивился, что Макарий спокойно отдаёт патриаршество другому человеку. Понятно, что Максим Грек очень старый и доживёт ли до возложения на него митры, ещё вопрос. Но первый русский патриарх, он на всегда останется первым.

— Собор? Сколько он будет заседать, тот собор, год?

— Так он уже заседает год. А это дело мы решим в день! — уверенно сказал митрополит. — Тех, кто в обиде на Грека, спрашивать не будем, соберём подписи с покорных.

— Тогда действуйте, — усмехнулся Санька.

И вот Сильвестр, удивлённый решением Собора, выехал в составе посольства к константинопольскому патриарху. Посольство сопровождали бронники самого верного царского полка под командованием первого царёва опричника Алтуфьева Юрия Яковлевича.

Задача Алтуфьева была, — сопроводить посольство, до Киева, купить несколько морских торговых судов для перевозки не только посольства, но и богатых подарков в виде мягкой рухляди. Вёз Сильвестр и самый главный аргумент в убеждении константинопольского патриарха — деньги. Константинопольская патриархия влачила беднейшее состояние. Она была должна баснословные суммы султану и даже была лишена за это своего самого большого собора.

Револьвер и доброе слово, лучше, чем одно доброе слово, говорили ковбои. Так же Санька думал и про деньги. Добрая просьба без денег, просто слова, а с деньгами, это уже слова с аргументом.

В довесок к полку Алтуфьева к посольству был придан полк кабардинского князя Амашука Канукоева, который должен был к нему присоединиться в Туле.

Братья Канукоевы искали защиты у царя Ивана от крымского хана и примкнули к его армии в походе на Казань. А после взятия Казани так впечатлились силой «русского штыка», что приняли христианство и напросились в царские «холопы со своей землёй». Вот Иван и отправил их в Тулу «и впредь им быть в передовых полках». Как и за всеми «иностранными наёмниками» за ними приглядывал надёжный человек — пристав Федор Вокшерин.

Вокшерин должен был взять небольшое войско Канукоевых из-под Тулы, сопроводить с ним Сильвестра до Киева и затем отправиться в Краков, в самостоятельное посольство к Польскому королю Сигизмунду-Августу с уведомлением о взятии Русью Астрахани. И Там попытаться склонить Сигизмунда на поход против крымского хана. А заодно уверить всех, что в связи с тем, что русами открыт новый город-порт на Балтике, нападения на Ливонию не будет. Что все мысли нового царя об успокоении Казани, удержании Астрахани и Взятии Крыма.

— Если купить корабли не удастся, попытайтесь построить. Ты, Юрий Яковлевич, в Коломенском возьми с собой своего Петьку. Он вам любой корабль соберёт.

— Там, в низовьях Славутича, только на один корабль и хватит леса! — засмеялся Вокшерин. — Ходили мы с посольством к крымскому хану тем летом, видели.

— Ништо, добудем мы корабли, — заверил Алтуфьев. — Не заботься, государь. Не в Киеве, так за порогами купим.

Сын Юрия Яковлевича Алтуфьева Пётр был помощником Саньки при строительстве первого парусника на Москва-реке, и его первый здесь человек, с которым они, по настоящему, сдружились. Петру было тогда четырнадцать лет, и Санька шесть лет назад телом выглядел тоже на четырнадцать.

Сейчас и Петру было двадцать, и Санька возмужал и сильно окреп, хоть и выглядел лицом, как сказал Макарий: «аки вьюнош».

Так вот с Петром Алтуфьевым у Саньки тогда возникла незримая связь, как с царём Иваном в первое время знакомства. С Иваном Александр тогда связь прервал самолично, чтобы у царя не возникало чувство, что им управляют, а с Петром наоборот, укрепил.

По прибытии во дворец, Александр задумывался о переезде в царскую резиденцию в Коломенское, но пока хватало дел «по новому хозяйству». Всего-то прошло двадцать два дня после коронации, и голова у Александра шла кругом.

Задумываться задумывался и вечерами поглядывал сверху на Мокшин кузнецкий двор и на то, как Петр руководит работами по изготовлению заготовок для будущего балтийского флота. А может быть и Каспийского. Две шхуны Пётр собрал там, на реке, и они выполняли каботажные рейсы по поставкам глины, кремня, песка и для перевозки работных людей. Ход у шхун был хорош. И по, и против течения шхуны ходили легко. Они курсировали по рекам, развозя работников по домам и собирая их вновь.

И не только работников развозили шхуны, но и иных людишек, в основном купцов, коим вдруг приспичило вдруг очутиться, допустим, в Казани. Мысленно Александр одобрил начинание Петра организовать малотоннажные пассажирские и грузовые перевозки. Только яхта простаивала и ждала Саньку. И сердце Санькино сжималось, так он хотел на ней прокатиться хотя бы до Казани.

Наблюдая за Петром, он как-то попробовал взглянуть «на мир» Петькиными глазами. У него получилось, но Пётр вдруг впал в ступор. Санька смотрел чужими глазами, и эти глаза двигались туда, куда хотел Александр. Мало того, он понял, что может управлять и чужим телом. Это ощущение было настолько необычным, что он «выпал» из тела. Пётр же повёл себя естественным образом, как человек, вдруг потерявший контроль над своим телом. Он сел на ближайшую чурку и долго сидел, мотая головой и смешно шевеля глазами.

Так как больше с ним ничего не происходило, Пётр снова принялся за работу, но до конца дня был задумчив. Санька не всё время «висел» над Коломенским, а появлялся там периодически, но и уходил с работы Пётр сильно озабоченным.

Как-то в самом начале их знакомства, когда Санька обучал Петра судостроению, у того не получалась работа фуганком, и Санька попытался передать ученику движения мысленно. Пётр тогда остановился и сказал, что он чувствует, как надо вести руками и сильно удивился. Однако к тому времени многие работные люди строившие кто механические молотильни, кто печи, кто другие какие агрегаты понимали, что когда Санька присутствует на стройке, у них получается всё хорошо, а как только Санька уезжал в Москву, натуральным образом из рук всё валилось. И к этому в конце концов все привыкли, в том числе и Пётр.

Вот он и теперь, когда Санька на следующий день снова попробовал посмотреть Петькиными глазами, почувствовав чужое, но такое знакомое ему, присутствие, тихо спросил:

— Это ты, мастер?

И Санька сжал его пальцы правой руки в кулак и отвёл в сторону большой палец.

— Я так и подумал, — облегчённо вздохнул он. — Слава богу! Ты не забыл нас.

В эту же ночь Санька пришёл к нему в виде тонкой материальной субстанцией. Он едва-едва проявился перед Санькой, когда тот задул масляную лампаду и пошёл к лежанке. Он ещё не женился, хотя и имел свой дом и достойный оклад. Слишком много работы поручил Ракшай, отшучивался он, сначала. Сейчас он мог сказать: «Слишком много работы поручил государь.»

— Ты ли это, государь? — спросил Петька.

— Я сказал, Александр, — и его услышали. Вернее, поняли.

— Как ты так? — спросил Петька.

— Я же царь богоизбранный, то есть, подобен Христу. Поэтому не удивляйся чудесам сиим.

Ну, а как ещё можно было объяснить чудо его появления в полупрозрачном состоянии? Иное бы объяснение Пётр отверг.

— Не удивляюсь, — еле слышно произнёс Петька. — Только ноги меня не держат. Упаду сейчас.

Александр подошёл ближе взял парня за руку, подвёл к лежанке и усадил.

— Сиди. Я позволяю. Я, что пришёл? Ты мой друг и побратим. Помнишь у костра мы ножом руки резали и кровью крестились?

— Помню, как забыть. Вон и шрам на руке…

— У меня тоже есть. Потому как царём я стал, мне нужны и глаза, и руки здесь и везде, где меня нет.

— А ты сейчас где? Говорят, ты ослеп?

— Я в Москве в Кремле, в палатах своих сплю. И да, я ослеп, но для меня это не важно. Я всё вижу.

— Я понимаю. Только так государи и могут править. А по-иному никак, — согласился Петька.

— Хорошо, что ты понимаешь. Значит, ты не против, если я иногда буду смотреть через глаза твои?

— Совсем не против. Ты можешь пользоваться мной, как тебе угодно.

— Мне угодно, чтобы ты чаще мылся, — Петька. — Когда в бане был последний раз?

Саньке не нужен был свет, чтобы разглядеть, как покраснел Петька. Он понурил голову и потеряно засопел.

— Нет времени, государь.

— Находи время, чтобы помыться, Петька. Смотри, я проверю завтра же.

Назавтра Петька плескался в Москва-реке спозаранку. С утра пораньше заявился и Санька. Он посмотрел сверху, как остервенело себя трёт песочком Пётр, мыла жидкого нет, что ли, подумал Санька, и сблизившись, нырнул в него.

Обычное человеческое зрение Саньке нравилось больше, чем радужные круги перед глазами, но внутреннее зрение возможностей давало больше.

Санька посмотрел на «свои» руки и ополоснув их в медленно текущих водах реки от песка, набрал воду в ладошки и плеснул «себе» в лицо. К удивлению он почувствовал прикосновение прохладной воды. Некоторые капли попали на тело, и его пробрала дрожь. Санька осторожно шагнул правой ногой и пальцами задел камень. Больно!

— Как интересно, — вдруг вырвалось у «него».

Оказалось, что и речевой аппарат был тоже под его контролем.

— Привет, Пётр Юрьевич. Не пугайся. Я ненадолго. Посмотрю тут всё и снова улечу.

Петька молчал. Он вообще никак не проявлялся. Александр шагнул ещё раз и ещё. Пётр плавал плохо и реки боялся. Санька реку любил и переплывал туда и обратно. Поэтому Александр смело шагнул ещё несколько раз и лёг на воду, оттолкнувшись от песчаного дна ногами.

Течение сразу повлекло, берега медленно поплыли мимо.

Санька с брасса перешёл на кроль. Его руки работали как лопасти колеса на водяной мельнице. Тело у Петра было крепким и сильным, но Санька почувствовал боль в плечевых связках. Потянул, подумал он и снова перешёл на «брасс», развернувшись к правому берегу. Его значительно снесло по реке, когда он выбрался на песчаный пляж. Жёлтое солнце уже взошло и даже пригревало. Санька поднял чужие руки вверх, подставил лицо тёплым лучам и рассмеялся.

Он добежал до посёлка быстро. Ступни Петра, не такие «дубовые», как у Ракшая, всё же вытерпели пробежку по песчано-каменистому берегу реки без особых повреждений. Мокрые подштанники хлопали по ногам, и неприятно натирали промежность. Все прикосновения к этому телу Санька чувствовал так же четко, как если бы оно было его телом. Он бежал и думал, как можно использовать эти возможности? Но на ум шло только подглядывание и подслушивание.

Вернувшись к месту, где Пётр раздевался Санька ослабил контроль и вышел из тела. У Петьки подкосились ноги и он упал на колени.

— «Ух ты! Извини!», — сказал он мысленно.

— Да ладно, — сказал Петька и поднялся.

Ноги и руки его затряслись.

— Ты чего? — спросил Санька.

— Боязно! А вдруг ты не царь, а бес какой?! Боязно! Николи про такое не слышал. Не сказывал никто.

— Кто ж расскажет?! — засмеялся Санька. — Чтобы к бесноватым приписали?! И ты не говори никому. А то, что я тот, кем называюсь, сегодня тебе в грамоте пропишу. А сам ты к вечеру с этой грамотой приезжай во дворец. Тут и поговорим. Да к Лёксе с Мокшей зайди. Я в грамотке и про них пропишу. Зачтёшь и гостинцы от меня передашь. Всё понял?

— Всё понял, государь!

— То-то же. Прощай пока.

— Прощай.

Александр вернулся в своё тело, и некоторое время ходил по своей спальне возбуждённый. Потом он быстро написал письмо Петру, в котором передал привет Лёксе и Мокше, потом достал из маленького сундучка подарки: деревянную машинку с вращающимися колёсами для старшего брата шести лет от роду, плетёную из лыка куклу, для старшей сестры, и вертушку на палочке из бересты для младшего. Приложил к подаркам три леденца и крикнул Марту.

Та в царской опочивальне не ночевала. Они засыпали вместе, но утром Александр просыпался один. Дворцовая охрана, с воцарением Саньки, свои форму и содержание изменила. Ему хватало тридцати кикиморок, чтобы организовать пропускной режим к своей персоне и обеспечить личную безопасность в круглосуточном режиме. Категория боярских рынд отмерла, так как слушать кикиморки кроме Саньки никого не хотели. Бояре, все, кроме Адашева, повозмущались-повозмущались и успокоились.

Свободный вход имели только Адашев, Макарий, Юрий Алтуфьев и Сильвестр. Все остальные, даже думские бояре, входили, прежде записавшись, или по царскому повеленью.

Санька попросил Марту позвать Алтуфьева или его старшего стремянного. Алтуфьева нашли быстро.

— Ты, Юрий Яковлевич, отправь гонца с письмом к твоему сыну. Пусть зайдёт к моим приёмным родителям и гостинец передаст. Всё времени не найду для поездки в Коломенское. Надо бы как-то собраться.

— Соберёмся. Сразу и отправлять? Больше поручений нет?

— Нет! Сразу пусть едет! Но не загоняет лошадей.

Алтуфьев вышел.

Пётр приехал с вечерней зарёй.

Александр только что закончил ежевечернее совещание с Адашевым, Шуйским и Захарьиным. На совещании Санька узнал, что русские гонцы, посланные ещё из Усть-Луги к шведам с уведомлением о том, что новый царь возжелал пообщаться с послами, прибыли Москву. Гонцы, ездившие в Ливонию, прибыли много раньше.

Ещё Санька узнал, что в Усть-Лугу заходил английский торговый корабль, однако пришёл пустым, так как продал всё в Нарве, а закупаться ему русскими товарами не позволили. Сказали, пусть, де приплывают по осени.

Санька сидел задумавшись, когда охранницы впустили Петра Алтуфьева.

Тот вошёл насторожённо. Александр в письме поблагодарил Петра за то, что тот в Коломенском выполняет оставленную на него Ракшаем работу, и, что государь считает его своими глазами и руками.

— Проходи, Пётр, садись.

— Как можно, государь! — удивился парень.

— Между нами всё можно. Ведь ты сейчас мои глаза и руки. Ты не против?

— Ты, государь, только одно скажи… Ты вчера и сегодня был со мной? Там в Коломенском?

— Я, Пётр, не бойся. Ты сейчас один из избранных. Но приближения ко двору не жди. Ты нужен мне там, среди людей и в той работе, что предстоит нам с тобой делать. Вместе то сподручней!? Или нет?

— Сподручнее, мастер! Ой! Прости, государь!

— Не страшно. Я тоже не сразу привык к «своему величеству»!

Санька рассмеялся.

— А раз сподручнее, то и дело скорее пойдёт. Помнишь же, как как работа спорилась, когда я твоей рукой водил, а ты учился?

— Помню, государь. Сегодня тоже… Ты же знаешь, как я плаваю. Так я пополудни пошёл обмыться и решил поплавать… Как ты сегодня утром руками махал. И получилось. А раньше никак. Захлёбывался и всё тут. А сегодня — легко!

— И хорошо. Я тебе много передавать. Ума разума сам набирайся, а руки ноги твои я обучу. Ты ведь воинские науки не освоил?

— Не-е-е… Я всё больше по хозяйству. Но Мокша твой к кузне меня присоседил, так я, так молотом махал! Он хвалил!

— Правой машешь хорошо, а левая слабая. Вон, сегодня чуть плечо не вывернул. Но то не главное. Хочу тебя с послами в Константинополь отправить.

— Меня?! В Константинополь?! — удивился Пётр.

Глаза его загорелись, сердце забилось.

— Что делать?

— Поедешь как мой, государев, строитель судов. Твоя задача — смотреть, где и как строятся корабли. В Киеве ли, за порогами ли. Везде, где увидишь верфь, стремись туда попасть, но опасайся. Не на всякую верфь пускают, и не со всякой выпускают. Не возвеличивай себя, как судостроителя больших кораблей. Всем говори, что строил только малые струги да дощаники. Про наши паруса вообще не говори никому. Заявляй себя, как простого плотника. Мост построить, хату срубить.

— Понятно, государь.

— Пока посольство будет в Кесарии, смотри внимательно и как дома строятся, какие махины в порту работают? Всё замечай, записывай, зарисовывай.

— Так… Я не умею, рисовать как ты!

— Я помогу. Нам с тобой сейчас надо будет научится друг с другом взаимодействовать.

— Взаимо… Что?

— Вза-и-мо-дей-ство-вать. Взаимные действия совершать. А для этого постарайся, когда я буду твоими руками двигать, сопротивляться мне. Думай что-нибудь, говори. Мне нужен от тебя сигнал. Постарайся позвать меня, когда меня с тобой рядом нет. Понял?

Пётр, по его виду, не понимал, но уверенно сказал:

— Понял!

Сегодня ночуешь у меня. Будем учиться! А сечас иди с отцом повстречайся. Ему скажи, что я тебя пытал про Мокшин кузнецкий двор и постройку кораблей. Понял?

— Понял, государь! — обрадовался Петька.

— Вечерять тут будем!

Глава 20

За тот вечер Санька с Петром Алтуфьевым ничему новому не научились, но снова хоть немного сблизились. Пётр сначала даже смотреть на Саньку не мог, не щурясь. Словно на солнце глядел. Хотя уже наступил сумрак, и ужинали они при свечах.

Удивительно было то, Александр, управляя телом Петьки, одновременно и сам принимал пищу.

— Раздвоение личности какое-то! — даже пробормотал он, глядя на себя глазами Петра и усиленно работая двумя ложками, и своей, и Петькиной, но в разные рты. В самом слабом касании тонкого мира Санька продолжал чувствовать и своё тело.

— Вот, что значит, «жрать в два горла»! — рассмеялся он, и оставил Петьку в покое хотя бы за столом.

А то тому даже насладиться царским ужином не получалось. Санька не только ел за Петра, но и получал за него удовольствие от трапезы.

После еды они продолжили попытки взаимодействия.

В самом слабом касании тела Петра Александр вдруг почувствовал… Вернее, даже не почувствовал, а увидел на исследуемом теле разноцветные точки. Их было много. Словно звёзд на небе. Некоторые располагались почти на поверхности, а некоторые в глубине. В таком «режиме просмотра» Пётр выглядел, как компьютерная голографическая объёмная картинка человека. Что-то подобное Санька когда-то где-то видел. Может быть в фантастическом фильме? Санька не помнил.

Приглядевшись к одной точке, расположенной почти на плече в подключичной впадине, Санька заметил, что она быстро-быстро пульсирует. Сосредоточив всё своё внимание только на ней, Александр почувствовал, что импульс в эту точку поступает из другой точки и уходит в третью.

Санька сильно удивился. Почему именно так? Из этой в эту? А дальше?

Он переключил внимание на третью точку и увидел исходящий сигнал и изнеё. В четвёртую точку.

— «Ух вы какие!», — подумал Александр.

Он проследил направление перехода «чего-то» из точки в точку и понял, что это «что-то», скорее всего, является какой-то энергией, циркулирующей по организму. Про восточную терапию он слышал и даже как-то ходил на иглоукалывание, когда защемил поясницу. Но врач боль ему снял сразу, а вправлять позвонок отправил к другим спецам. В итоге Санька попал к хирургу, который срастил ему два позвонка в один.

Как только Санька понял, что это он осознал, картинка для него прояснилась полностью. Он даже почувствовал ток энергии, её пульсацию и тепло. Причём тепло в точках было разным. Одни точки были горячими, другие — холодными. И Санька подумал, что это не правильно.

— У тебя где-то болит? — спросил Санька.

— Вроде нет! — сказал, но покраснел Пётр.

— Говори, не мнись!

— Да, ну, государь! Такое говорить срамно!

— «Геморрой, что ли?», — подумал Санька. — «Так, вроде, молод ещё. Может надорвался и теперь болит?»

— Говори-говори! — приказал государь, а сам вдруг вспомнил, как однажды на охоте врач венеролог показывал точки повышения и восстановления потенции. В районе кобчика две точки, точка на руке ниже пульса, точка снаружи в центре запястья между плюсневыми костями среднего и безымянного пальцев, точка с внутренней стороны ноги в конце подколенной складки, точки на ладони и на ступне между нижних суставов безымянных пальцев и мизинцев.

Санька хорошо запомнил точки, потому что врач-венеролог делал массаж этих точек хирургу. Потом Санька периодически и себе прижигал их чесноком, когда от пьянства стал страдать слабостью основного «органа движения». И положительный эффект от прижигания имел место.

И вот сейчас Санька увидел, что наряду с другими точками, ярко светились и эти.

— Так, — хмыкнул он. — У тебя, что уд отсох?

Пётр вздрогнул, как от удара кнутом, обмяк плечам и прошептал:

— Застудился... Не держится.

— Понятно. Марта! — крикнул Санька.

Марта зашла. Без брони, в длинном сарафане она выглядела совсем по-домашнему.

— Позови пару девушек. У парня проблемы по вашей части. У него уд сдулся.

— Надуть? — пошутила Марта, но увидев, что Саньке и Петру не до шуток, сказала. — Боюсь, нам не под силу с этим справиться. Мы это сразу видим.

— Пусть твои девушки стараются, как могут, а я поправлю ему уд по-своему.

Санька уже начал влиять на точки, оттягивая энергию из горячих. Это не получалось легко. Энергия прорастала в тело на большую глубину, чем казалось раньше, и Санька, потянув её на себя, тянул и тянул её долго, пока не понял, что так вытянет всю энергию из тела, а баланса не достигнет. Надо было тянуть её с обратной стороны, но откуда?

И Александру пришлось углубиться в свой тонкий мир, не выпуская из-под контроля энергетические точки Петьки. В конце концов он нашёл начало там, где был и конец. Каждая точка соединялась с определённым нервным узлом возле позвоночника двумя нитями.

После того, как он это увидел ему осталось только потянуть одну из нитей, связывающих с точкой.

Марта даже не выходила из трапезной, а две юные девицы в длинных рубашках и с распущенными волосами вскоре переступили порог. Несколько других внесли перину, подушки, положили их на пол у окна и вышли.

— Они сейчас тебя разденут и будут лечить, — сказал Санька парню. — Не противься им. Они знают свою работу.

— Свет задуй, — попросил он Марту. — Негоже срамными перед иконой... И пошли отсюда.

Марта задула лампаду и они вышли.

На заутрене Петька молился особо искренне и прятал глаза от Саньки, который выбрал время и шепнул ему:

— Не вздумай исповедоваться о том, что было. Тут я сам тебе исповедник. И вообще… Обо всём, что было и будет, только бог и я тебе судья. Понял?

— Понял, государь. Но… С двумя сразу, это как-то по-басурмански…

— Они и есть басурманки. То их лечение было. Ежели помогло, так и нечего пенять. Помогло?

— Помогло, государь, — прошептал Санька.

— Вот и слава богу! За это его и благодари, а не кайся!

Завтракать Санька не привык, ежели накануне не было большой коллективной попойки, но поговорить с Петькой хотел, ибо не все наставления дал, поэтому попросил принести в трапезную горячий травяной настой, который он больше предпочитал, чем чай, и мягкие баранки с мёдом.

— Ты подготовь себе подмену на верфи. Сам подготовься. За это время попробуем наладить связь. Не получится, будем пробовать в пути. На привалах я тебя обучать ножевому^[15] бою буду. Приготовишь свои две шхуны. На одной из них поплывёшь с воеводой Вокшериным. Его до Алексина довезёшь. Ему далее на Тулу идти. На другой охрану возьми. По Оке вверх плыть придётся, да по Угре до тракта Киевского. Там подождёшь Сильвестра и отца своего. Дальше вместе пойдёте. Шхуны с охраной пусть возвращаются в Коломенское. Понятно?

— Понятно, государь!

— Ну, и слава богу! Главное для меня, это, чтобы Сильвестр дошёл до Константинопольского патриарха. Смотри за всеми странными людьми, которые захотят приблизиться к нему. Даже из Алтуфьевской охраны или из воев Вокшерина. Особенно после Киева.

Так и ушёл Пётр Алтуфьев с посольством, которое вместе с ним обрело царский догляд в буквальном смысле этого слова.

* * *

Прошло два месяца со дня Санькиной коронации, и его депрессия постепенно начала проходить. Если бы не его кикиморки, то Саньке совсем было бы худо. Эти «девицы» чувствовали его изнутри и выполняли поставленные им задачи буквально и без прекословий. Вернулись, кстати и кикиморки из Сучьего болота. Санька воспользовался тем же призывом про «коня перед травой».

Девицы появились перед Санькой радостные и тут же кинулись ему на шею.

— А мы думали, что ты нас уже не позовёшь! — крикнула одна из них.

— А сами, что не пришли? — удивился Санька.

— Так… Нас же Гарпия призывала. Она ушла и всё… Чары исчезли.

— А теперь? С этими, — Санька ткнул пальцем на стражниц, — я контракт заключил.

— С нами уговор у тебя давно. Али забыл, что обещал?

— Что обещал, помню. Однако обстоятельства изменились. Могу предложить другой вариант развития событий. Хочу по Москве поставить питейные заведения для своих опричников. Брагу, мёд варить умеете?

— Брагу? Мёд? — удивилась другая «девица» с Сучьего болота. — А чего их варить? То на Руси каждая баба или мужик может. Дело не хитрое. К праздникам всем селом варят. Каждая семья. А того кто не варит, батогами бьют, а то и из села могут выгнать.

— Корешки-травки правильные подобрать? Так нам ли их не знать?! — сказала третья.

Все кикиморки после этих слов рассмеялись.

— Мы такие травки знаем, что питухи с первой кружки улетят, — сквозь смех выдавила четвёртая.

— А перегонное вино знаете?

— И перегонное знаем! Но от него много питухов не токма летать, но и ползать перестают.

— В смысле? — удивился Санька.

— Мрут! — просто сказала первая, самая бойкая девица.

— Самогон будете брать у Мокши. Тот из ячменя варит. С него не помрут.

— Так… Это… Все из ячменя варят… — усмехнулась вторая. — Да не у всех мрут.

Санька хотел сказать, что сам лично делал самогонный аппарат и учил Лёксу гнать тоже самолично, но промолчал. Кто-то о том давно знает, а кто не знает, тому и знать не надо.

— У него хорошие многолетние запасы в бочках стоят. Сам беру. Вот и предлагаю я вам открыть по Москве кабаки. Для опричников отдельные и бесплатные. Для обычного люда платные. Для купцов, дьяков и бояр тоже отдельные, но платные. Причём стоить там и закуска и питьё будет много дороже, чем в обычном кабаке. Вот вам и мужички! Сами к вам пойдут. И за дополнительные услуги плату с них будете брать. А главная ваша задача — это слушать о чём говорят и шепчутся, да какие козни строят. Готовы послужить Родине? То есть мне?

— Чего ж не послужить, коли требуется, — кокетливо проговорила «Бойкая» и так «стрельнула» в Саньку глазами, что едва не пробила сердце.

— Кхэ-кхэ! — подала из угла голос Марта.

— Всё! Порешали. Делим Москву на пять частей: три простых кабака и один опричный в Китай-городе. Один для бояр, дьяков и купцов в Кремле. С постоялым двором. Но… маловато вас, девицы. Я бы вот тебя и тебя рядом с моей кухней хотел видеть. Помню вас. Хорошо готовили.

— Так мы ещё подруг позовём. Тут, как раз шабаш собирается в ведьмин день. Много наших соберётся.

— Где соберётся? Когда? — удивился Санька.

— Так здесь, на холме… В первую ночь вересня^[16].

— На каком холме? — насторожился Санька.

— Тут! У тебя в Кремле! Или не знал? — тоже удивилась «Бойкая».

— Я тут не жил и знать не знаю, что здесь твориться.

— Так, это… Что всегда творилось, то и твориться. Где Кремль твой стоит, там капище древнее стояло, потом город построили. Идолов сломали, тот город много раз жгли, потом закопали, а сила осталась. Вот на эту «ведьмину гору» и приходят все испокон веку. И живые, и мёртвые. Потому и храмы тут поставили, и Кремль возвели о трёх углах, чтобы силы трёх стихий собирать. Новый год стали считать от сего дня.

Сказать, что Санька удивился, — не сказать ничего. Санька остолбенел от осознанного.

— Так, новый год, вроде как, совсем недавно стали так считать… — тихо и задумчиво произнёс Александр, ни к кому не обращаясь. — Это что же получается, под Кремлём старый город, а под ним капище?

«Бойкая» кивнула.

— Глубоко?

— Почитай весь холм на капище нарыли. Но там ничего не осталось. Пожгли всё. А город большой был. Тоже пожгли.

— По-о-нятно-о-о, — протянул Санька. — Ладно, посмотрим, что тут у вас за чудеса?

Он стряхнул с себя морок, и снова переключился на рабочий лад.

— И так, до сентября осталось шиш^[17] да маленько!

Кикиморки прыснули в кулачки.

— Именно! — возвысил голос Санька. — Наша задача к тому времени запустить заведения в работу. Срубы на продажу есть. Моё дело купить, установить, наполнить необходимым: посудой, столами, стульями. Ваше дело подумать, что готовить из еды будете.

— А, что тут думать, что привезут, то и приготовим. Было бы из чего…

Александр почесал лысую голову. А ведь точно, подумал он. Это же не бабы, а нежить болотная. По хозяйству они ещё туда-сюда… Ха-ха! Туда-сюда, это у них легко! А сеть кабаков организовать… Это вам не туда-сюда… Ха-ха-ха! Санька развеселился, а отсмеявшись, подумал, что на сей «бизнес» надо бы поставить кого из разворотливых мужиков. Только кого? Нет у него друзей и знакомых в этом мире. Надо идти в народ, подумал он, и искать там.

Однако перво-наперво Санька «сходил» к себе старый домой в Коломенском. Перемещаться из тонкого состояния, но не из перевёрнутого мира, было ещё легче. Не было ни вспышки, ни шума, ни пыли. Он понял, что в те разы он тратил очень большое количество энергии. Сейчас, даже с мешком за плечами и двумя саблями в руках, он словно шагнул из одной комнаты в другую через дверь. Вещи он взял для проверки своих возможностей.

Выложив «царские шмутки», он уложил в парусиновый рюкзак свои старые, плотницкие парусиновые штаны, прошитые двойным швом и с карманами на медных клёпках, льняную рубаху, исподнее бельё и рабочую куртку. Вещи, сложенные Лёксой аккуратно в сундук с плотно пригнанной крышкой, перед укладкой, вероятно, были хорошо высушены, а сундук хорошенько протёрт уксусом от плесени, так как его запах ещё чувствовался. Все вещи были словно из-под утюга. Без малейшего запаха тления.

Все вещи соответствовали среднему достатку, кроме сапог. Санька обычные сапоги не носил, а носил, как их стали называть тут, — «правильные», то есть каждый выправленный на свою ногу. И в Кремле уже в прямых не ходили. Ходили только в правильных.

— «Ну да ладно», — подумал Санька, — «Сойду за правильного плотника».

Долго в своём старом доме он задерживаться не стал, а снова вскинул лямки рюкзака на плечи и, вернувшись в царскую опочивальню, лёг спать. Завтра ему предстоял нелёгкий день.

Назавтра после заутрени царь объявил, что желает попоститься и душой, и телом, для чего заключает себя в келье Кремлёвского подворья Троице-Сергиевского монастыря. Подворье примыкало к двору Великого Князя и имело ворота, запираемые с обеих сторон.

Александр вместо себя оставил Адашева и прошёл в келью сразу после неожиданного объявления, попросил принести ему сухари и воду, и, заказав тревожить его семь дней, заперся изнутри.

Тут же, не теряя ни минуты, Санька переместился в свою кремлёвскую опочивальню, переоделся в плотницкий наряд, положил в карманы совсем немного денег, надел за спину рюкзак на двух лямках с вещами, инструментом и провизией, и перейдя в режим «поиска сверху», стал искать безопасную точку высадки. Дорога в Москву из Коломенского, как впрочем и все окрестные дороги, была запружена повозками и ходоками аж до самого брода.

— «И куда они все едут?!», — возмутился Санька, ища просвет хотя бы метров в пятьдесят. — «Жаль нет Петра Алтуфьева, так бы вместе с ним на телеге в Москву въехал».

Пришлось проявляться аж у Новоспасского монастыря. Он влился в толпу выходящих из ворот обители путников, нашедших в ней ночной кров, и побрёл по дороге неспешным шагом. Дорога была ему знакома. Она, почти прямая, но изобилующая большими и малыми мостками через ручьи и овражки, доходила до Варварских ворот Китай-города.

А в метрах ста от стен перед воротами справа и слева раскинулась плотницкая слобода и склады с произведёнными плотниками изделиями. В основном, это были заготовки для хором и теремов.

Послушался царь Иван Васильевич Александра и перенёс-таки пожароопасное производство за стены города. Да и как не послушаться, когда вскрытый в 1547 году заговор Захарьиных и Шуйских по свержению Глинских, показал, что поджечь Москву, как два пальца об асфальт.

Тогда пожар пресекли, а заодно и сохранили пороховые запасы, хранящиеся в кремлёвских стенах. К 1547 году пороха в Москве накопилось изрядное количество. И этот порох сильно пригодился при взятии Казани. Его использовали не для выстрелов, а для подрыва стен и настолько не жалели, что казанцы сдались после первых трёх взрывов. Для первого под Арские ворота заложили одиннадцать бочек, а для третьего, самого мощного, потребовалось сорок восемь бочек. Всего потребовалось только для подрыва стен около пяти тонн пороха.

Дорога хоть и не была слишком длинной, но думалось под размеренный шаг легко. Саньке давно так не думалось.

Стоя в очереди на вход в ворота, Санька вспомнил, как те Кремлёвские пороховницы показывал ему Иван и рассказывал, что ямчужное дело^[18] заложил ещё его дед Иван, и именно с того времени стали повсеместно строится селитряницы — большие амбары с буртами отходов, перемешанных с мусором ветками и известью, и присыпанных землёй, регулярно поливаемых мочой.

Подать селитрой в Русском государстве собиралась со всех, даже с попов. Проходя Варварские ворота, Санька с гордостью вспоминал о былом, и о том, что его появление здесь восемь лет назад, всё-таки сохранило и человеческие жизни, и значительные ресурсы. А вот будет ли полезным его существование в этом мире в качестве правителя, — это ещё тот вопрос!

Порох тогда перенесли из стеновых пороховниц в подземные хранилища, коих в Кремле было достаточно. Некоторые, по словам Ивана, остались от давних пращуров, а некоторые были построены итальянскими архитекторами Фиораванти и Фрязиным при царе Василии.

На вопрос: «Где те архитекторы?», Санька получил ответ: «Первый тут так и умер, а другой отцом отправлен в Дорогобуж, а оттуда убёг, собака!»

Перед глазами Саньки вдруг проявился документ, запомненный им ранее: «Наука, как порох делати самопальной, чтоб прытко грянул: а только хочеши порох самопальный делати, ты возьми травы, которая имянуется медвежье ухо, стволики у ней долгию, что свечки, а по стволику полно жёлтых цветов, а листья у ней широко, волосато, толсто по земли; и ты возьми то листье, да высуши в медяном судне, то возьми четверть, да четыре фунта добраго самопального пороху, да три золотника киновари тертой, и то смешай вместо горазд и прокрути ево изнока…»

Зачем смешивать с порохом высушенные листья «Коровяка обыкновенного» Санька не понимал.

Тут Санька наступил в настоящий жидкий коровяк, то есть в коровью лепёшку, и чертыхнулся. Оглядевшись, обо что бы вытереть сапог, Санька увидел гостиный двор и сразу почувствовал рыбный запах.

Покрытая дубовыми досками-полубрёвнами улица Варварка проходила мимо деревянных рыбных и мясных складов, разделённых между собой деревянными квадратными колонами. Немного пройдя вдоль, Санька увидел проезд вовнутрь двора, в который сворачивала какая-то телега. Он прошёл вслед за ней и вскоре нашёл то, что искал — постоялый двор.

Это было отдельно стоящее трёхэтажное деревянное здание с кабаком на первом этаже и жилыми комнатами на втором и на третьем, с маленькими, заставленными слюдой окошками и единственной керамической трубой, торчащей сбоку.

Санька открыл дверь и спустился в полутёмное помещение.

Глава 21

Внутри кисло и смрадно пахло. Лестница из пяти ступеней с крепкими перилами заканчивалась земляным полом присыпанным сеном и проходом между столами и лавками, на которых продолжали досыпать вчерашние посетители. Едва рассвело, и город ещё проснулся не весь.

За деревянным прилавком угадывался по спине хозяин, который, как оказалось, процеживал через сито остатки пива, выливая его из бочек в корчагу^[19]. Гуща жидкость не пропускала, забивая отверстия сита, и он перемешивал её руками.

— Доброго тебе дня, хозяин, — сказал Санька, привлекая к себе внимание.

Корчмарь глянул через левое плечо и кивнул.

— И тебе, путник. Если ты за хмельным квасом, то обожди. Или этого хлебнёшь? Нефильтрованного?

— Я на постой…

— А-а-а… Обожди тогда… Ты купец? Подорожная есть?

— Я плотник.

Хозяин постоялого двора глянул на Саньку, переломив правую бровь.

— У нас дорого. Что на плотницкой слободе не остановился?

— У меня к тебе дело есть, — сказал Санька.

— Ко мне? — удивился корчмарь. — Ну, жди тогда. У меня ещё одна бочка осталась.

— Архип! — крикнул он. — Неси бочку.

Из глубины тени появился Архип с бочкой в охапку.

— Я во дворе погуляю. Душно у тебя, — сказал Санька

Корчмарь хмыкнул.

Санька вышел на воздух и только там глубоко вдохнул. От запаха прокисшего пива и аммиака голова у него слегка кружилась. Он присел на завалинку и осмотрелся. Во гостиный двор въезжали и выезжали пустые и гружёные повозки и волокуши, в основном с бочками и мешками. Иногда с рыбными ящиками. Мешки и бочки разгружались по складам, ящики с живой рыбой, переложенной крапивой и травой, переносились на руках в омшаники, стоявшие по центру двора амбары со спуском в глубокие погреба. Туда же спускалось и мороженое мясо.

— Чего хотел, плотник? — окликнул Саньку вышедший из корчмы хозяин.

Санька смотрел на него своим внутренним взором и видел перед собой спокойного и знающего себе цену человека. Корчмарь смотрел на него с интересом и недоверием.

— Поручение у меня есть от Петра Алтуфьева, что царёвой верфью в Коломенском ведует. Сам он срочно отъехал с посольством, а мне поручил найти тебя и предложить взять на откуп хмельное торжище. Сам я в сём не сведущ. Построить, я построю, а вот торговать не умею.

С каждым Санькиным словом корчмарь смотрел на него, всё больше и больше усмехаясь.

— Ты сам хоть понял, что сказал? — спросил корчмарь. — Хмельное торжище на откуп? Петьку Алтуфьева я знаю, но чтобы он государевыми откупными промыслами занимался? Не было такого! Ты, мил человек, хрень на плетень наводишь. Только не пойму, зачем это тебе? Ты кто?

Санька вздохнул.

-Я, — Санька Ракшай, сын Мокши, старшего кузнеца Коломенского кузнецкого двора. На то и выписка из церковной книги есть и грамотка, что не закрепощён.

Корчмарь недоверчиво выпятил нижнюю губу.

— Про кузнеца Мокшу слыхал и про его сына старшого Ракшая слыхал, что есть советником у государя Ивана Васильевича… был… Но сказывали, что он на Балтиморье уехал, крепость строить.

— Так приехал уже, — вздохнул Санька, не зная, куда его кривда выведет.

Бумаги у него старые и вправду остались. По новым бумагам-то он сейчас Александр Васильевич, а по старым он — Ракшай Александр Мокшевич. Боярин, между прочим. Причём, он специально смотрел только что составленный Алтуфьевым боярский родословец, и Ракшай там так и остался прописаным. Но появился и Александр Васильевич из рода Рюриков, со всеми родословными «остановками». И в книгах разрядного, и поместного приказов Ракшай остался…

— Показать? Бумаги…

Корчмарь с большим недоверием смотрел на Саньку.

— Так ты, ежели ты Ракшай, тогда и сам личность известная. Чего ж поручением Петьки, боярского сына, представляться, когда ты сам, вроде, как боярин?

— Почему, «вроде как»? Боярин, он и есть боярин!

Санька гордо вскинул подбородок.

Корчмарь упал коленями в грязь.

— Вот этого я и не хотел, — сказал Санька со вздохом. — Пошли в корчму, а то люди смотрят.

Санька, а вслед за ним и корчмарь, вернулся в зловонный сумрак.

— Почему у тебя так воняет?

— Так, это… Ссут… Нужник далеко во дворе и грязен. Навалено вкруг… Вот и не ходют в него…

— Поставь мочесборник. Глаза же щипит! Бочку на улице поставь. Всё равно онитебе все углы обоссали.

— Так, это… Крепче будут.

— Кто?

— Углы. Нарочно говорю: «на стены ссыте», нет… Прямо в корчме… землю за лето три раза выбирал и новую сыпал. Пожалте, э-э-э…

— Александр Мокшевич я.

— Позвольте пригласить вас, Александр Мокшевич, в мою половину?

— Пошли, — согласился Александр.

Они прошли. На хозяйской половине было значительно чище и не так воняло, тоже имелась печь, и маленькие слюдяные окошки, через которые пробивались пучки солнечного света. У печи засуетилась, завидя мужа, жена корчмаря.

— Спрячься! — приказал он, и баба исчезла в другой двери прикрытой цветастой рогожей.

Санька огляделся.

— Не богато… — вырвалось у него.

— Все деньги вложил в постоялый двор… Ещё и в рост в монастыре взял. Так не платят купцы! Всё в долг норовят жить! Расписок на три сотни рублей! А настоятель проценты с процентов насчитывает!

— Мне расписки продашь за двести?

Корчмарь вскинул на Саньку расширившиеся в удивлении глаза.

— Продам, коль не шутишь! И за дешевле продал бы, но сам цену сказал.

— Посчитай хорошо. Сейчас с собой у меня столько монет нет. Завтра выкуплю.

— Не обманешь?

— Слово!

— Слово! — обрадовался корчмарь. — Может пива?

Александр отрицательно покачал головой.

— Давай о деле!

— Давай! — напрягся хозяин корчмы.

— Мне нужно поставить в Москве питейные дворы.

— Питейные дворы? Не слыхивал про такие. Что это?

— Харчевни, что такое, знаешь? Постоялый двор? Только больше.

— Куда ещё больше, чем у меня?

— Да не ввысь, а в ширь. Питейный двор всё-таки больше для питья и еды, а не для проживания.

— И где ты ставить такие дворы собрался?

— Погоди! Сначала давай определимся, возьмёшься ты за это дело, или нет?

— Определимся? Слова какие иноземные… Это что?

— Предел слово знаешь?

— Знаю. Край, значит.

— Вот и мы очертим круговой предел того чего хотим.

Санька сам запутался.

— Будешь или не будешь, короче?

— Харчевни поставить? Так в них пить нельзя.

— Я тебе про харчевни, что ли говорю?

— А про что?

— Про питейные дворы, где и пить будут, и есть.

— Это не разрешат.

— Но у тебя же едят?

— Едят!

— И пьют?

— Пьют. Но нельзя. Уже два раза целовальники из царского кабака приходили и грозили батогами правёж учинить. А как мне без пива деньгу поднять? Кто ко мне придёт, коль пива нет?

— Вот оно как! Так ты подпольный корчежник? — рассмеялся Санька.

— А ты спрашиваешь, буду, или не буду брать на откуп питейный двор? Конечно буду! Токма денег ни на откуп, ни на стройку у меня нет.

— Денег я тебе дам. На всё. И возврата не потребую пять лет. Только половину чистой прибыли будешь мне отдавать… Ну и откупные в казну будешь сам платить. Первый взнос я заплачу за тебя, а дальше сам.

Корчмарь недоверчиво смотрел на Саньку.

— Зачем тебе это? — спросил он.

— Как зачем? Деньгу зарабатывать.

— Сколько той деньги-то? — махнул рукой корчмарь. — Пивоварам отдай, тому отдай.

— Пиво без водки — деньги на ветер, — выдал Санька банальную в его мире фразу.

— Как-как? Пиво без чего? Без водки? Это та, что в аптеке царской по каплям продаётся? Да разве с тех капель напьёшься? Ежели только в пиво капать. Тогда да! Но вкус теряется…

— Этих «капель» у меня в Коломенских подвалах бочек пятьдесят стоит, — ухмыльнулся Санька.

И не соврал, а наоборот, немного преуменьшил количество. Раза в три. Причём, в бочках стоял самогон разных сортов: ячменный, пшеничный и чечевичный. Все на меду, естественно, ибо сахар везли из Персии, и был он слишком дорог. Рубль за пуд… А за рубль можно было купить небольшое стадо овец или полторы сотни кур.

И да… Чечевица здесь росла повсеместно и её было много. Вот Санька и попробовал забродить и перегнать. И получился очень неплохой продукт, по вкусу чем-то похожий на ром. В своё время Александр Викторович наэкспериментировался с самогоном до собственного алкоголизма и знал о приготовлении и питии этого коварного напитка всё.

— Но неужели её можно пить?

— Ещё как! — ухмыльнулся Санька. — Первая рюмка бесплатна. В довесок к пиву. А дальше всё увидишь сам… И ещё… Мы поставим сразу пять питейных дворов.

— Пять дворов?! Я ведь не смогу сам везде успеть! — взволновался корчмарь. — Надёжных работников не сыскать. Здесь-то Архип сейчас, что, думаешь, делает? Брагу сцеживает! Или в бочке с пивом дырку колупает. А ежели несколько дворов, да в них много работников… Не уследишь! Разворуют!

— Не разворуют. Я тебе девок шустрых и работящих дам, которые не будут воровать. Я отвечаю. Сами не будут и никому воровать не дадут.

— Девок, говоришь? Что будут делать?

— Убирать, готовить гостям питьё и харч разносить.

— К питухам девок запускать не гоже. Срамная оказия может получиться. По рукам могут пойти.

— Те девки сами кого хочешь по рукам пустят. Сначала по рукам, а потом по миру! Ха-ха-ха! — рассмеялся Александр. — Да и закон претит баб сильничать. Потом ведь не рассчитаются. А до срамной оказии коль дело дойдёт по согласию, так те девки деревенские мокшанские^[20], и сами вольны выбирать, с кем, где оказываться.

— У деревенских девок, да… Свой кон. Они и не христианки, небось?

— Не христианки, точно! — засмеялся Санька.

— Ну, тогда и ладно. Когда начнём?

— По рукам?

— По рукам, Александр Мокшевич!

Они пожали руки.

— Тебя как величать, то?

— Фрол Пантелеймонов я, Петров сын.

— Фрол Петрович, значит?

— По отечеству не сподобил государь обзываться. Не можно так…

— Мне можно, — махнул рукой Санька. — Государь не осудит.

— Спаси бог за уважение, Александр Мокшевич! Спаси бог!

— Значит так, — прервал Санька корчмаря. — Определись, где будем ставить. Тут у себя тоже смотри. Хочешь, помогу? Или выкуплю пол доли. Рассчитаешься с монастырём. Перестроим чуток. Гостиница должна быть только с харчевней. Питухов гони, хмельное не продавай. Тут должен быть качественный харч и деревянный пол. У тебя тут под боком склады. Хранилища не нужны. Живи не тужи.

— А питейный двор, где тут поставим?

— Выкупить часть складов можно, как думаешь?

— Выкупить всё можно! Коли деньги есть!

— Деньги есть. У царя возьму. То его затея.

Глаза корчмаря округлились.

— Государево дело?!

Он многократно перекрестился.

— Вот свезло, так свезло! Спаси бог!

— Нам с тобой, Фрол Петрович, теперь никак нельзя обмишулиться! Думаю, сам государь на смотрины пожалует.

Корчмарь не спасовал, а гордо вскинул голову.

— Не осрамимся перед государем, не боись. Ты строй главное скорее. А с купцами я тебя сведу. Солевары и рыбари, слышал свой двор ставить надумали в Белом городе. Мобыть съедут отсель? Поговори.

— Ты сам пока поговори, а я завтра в своём платье приду. Не гоже о таких делах плотнику с купцами разговаривать.

— Ну, да… — усмехнулся в усы корчмарь. — Боярину-то всяко больше уважения.

Санька посмотрел на корчмаря с прищуром, и тот осёкся.

— Звиняй, боярин…

— Шутить я и сам люблю, Фрол Петрович, и над чужими шутками-прибаутками смеюсь, но насмехаться над собой не позволю. Запомни это, корчмарь. Пока прощаю.

Корчмарь упал на колени и схватился в сапог.

— Прости! Прости! Бес попутал!

— Я же сказал, пока прощаю. А бесов своих гони, Фрол Петрович. Не посмотрю, что мы с тобой товарищи. Отхожу кнутом так, что долго помнить будешь.

— Прости! Прости! — искренне плакал корчмарь. — Возьми плеть!

— Да угомонись ты, Фрол Петрович, — негромко сказал Санька. — Долго так валяться будешь? Дело делать пора. Всё, я пошёл.

Александр забрал ногу из рук корчмаря.

— Да… Будешь говорить с купцами, говори от моего имени.

Сказал и вышел.

Ради интереса он обошёл гостиный двор и прицелился, где бы он поставил трактир. Ну, да. Там, где он во двор заходил, находились соляные склады и это были самые чистые помещения. Санька прибросил по месту и получалось, что надо было забирать почти четвёртую часть гостиного двора. А куда перемещать соляной и рыбный дворы, он пока не представлял. Ведь Санька совсем не знал Москвы.

— «Надо заставить кого-нибудь поездить со мной и показать, — подумал он и тут же чертыхнулся. — Кому показать? Слепому царю?! Надо что-то решать со своей слепотой! Поковыряться у себя в голове, что ли? Или так объявить, что вдруг прозрел?»

Санька постоянно думал об этом, но останавливало его то, что он считал, что надо использовать любые ситуации себе во благо и желательно с дивидендами. Ну, скажет он: «Я прозрел!», и что? Все скажут: «ну и слава богу» и забудут. А надо, чтобы не забыли. Надо, чтобы легенда возникла!

Вот, станет Максим Грек патриархом, наложит на него руки и Санька прозреет. Вот это будет «бомба»! Или кто ещё куда чего наложит. «Торопиться не надо!», как говорил классик. Думать надо и ждать удобного случая.

Санька прошёл до торговых рядов, что на «красной площади», свернул направо, прошёл вдоль лавок и лавчонок. Торг уже разворачивался, и покупателей было достаточно. В начале рядов тёрлись нищие и попрошайки, и Санька, при переходе из ряда в ряд, попадал в их хваткие и грязные руки. Тут же шныряли худые собаки. От тех и от тех хорошо помогала короткая плеть и длинная палка. Но картина с нищими удручала и Санькино хорошее настроение быстро улетучилось.

— «Надо придумать работные дома», — подумал Санька.

Он помнил, что они с Иваном Васильевичем говорили по поводу нищих ещё лет пять назад и, что, вроде как, тот даже указ издавал, или в новом судебнике прописывал, что нищие должны проживать в монастырях. Однако, вот они нищие, и где те монастыри?

Иван говорил, что нищий нищему рознь. Один нищ по нужде и несчастью, а другой по хитрости. Делали опричники розыск и оказалось, что больше половины московских нищих, особенно дети, имеют нормальное жильё.

— «Взрослых брать с улиц принудительно и отправлять на Балтику. Для детей открыть школы-интернаты за стенами, чтобы не разбежались. Хотя… И взрослых, тоже в застенки. Фабрики нужно придумать. Государственные мануфактуры. Пусть канаты крутят. С другой стороны… Дети зарабатывают для семьи. Кормильцы, блин!»

Так думал Санька, свернув снова направо, и идя вдоль крепостной Китайгородской стены. Где-то здесь, он знал, находился открытый прошлым летом печатный двор. Царь хвалился… Иван Фёдоров и какой-то ещё мастер, его учитель, уже печатают книги. Адашев называл имена, но Санька не стал запоминать, потому, как про книгопечатание не знал ничего и подсказать точно ничего бы не мог.

Единственное, чем бы он занял первопечатников, это печатью сатирических комиксов про зарубежных «партнёров». Но сначала надо было нарисовать сами картинки, а Саньке пока было как-то не до того. Да и, откровенно говоря, печатать пока было ещё рановато. Печатники только-только выпускают первые пробные печатные «безымянные» листы.

— «Но, всё равно, надо запомнить», — подумал он. — «Блокнот какой завести, что ли? Для записей…»

Журнал для зарисовок у него был. У Саньки неплохо получались эскизы парусников, домов, замков, деревьев. Замки, как и парусники, он любил срисовывать ещё в том, своём первом, детстве. Здесь, после нескольких лет тренировки руки, у Александра стали получаться очень неплохие графические средневековые пейзажи.

Так в раздумьях он снова дошёл до Варварских ворот и вышел из Китай-города. На сегодня, пожалуй, хватит, подумал он, и зашагал на восток. Надо было садиться за проект питейного двора. Белый город ещё только начинал застраиваться, и он подумал, а почему бы не начать строиться здесь? Эх! Ему бы его Балтийских оборотней с десяток и лопаты хорошие…

За постройку питейного двора в Китай-городе говорило то, что имеющиеся деревянные стены гостиного двора можно использовать, как одну сторону опалубки. Ставь вторую и лей себе бетонные стены, а параллельно помещения можно использовать под склад материалов. Того же цемента, песка и камня, например. Дак и других материалов.

В пользу строительства в «чистом поле» говорило то, что можно поставить нормальный и глубокий фундамент, отлить бетонные подвалы. А опалубка — фигня вопрос. Крепость в Усть-Луге у него получилась очень даже ничего себе! Досок для щитов напилят на его фабрике в Коломенском… Но где хранить? Растащат. Даже если забором обнести, то сам забор унесут.

И тут он увидел пустырь примерно таких квадратных размеров, как и хотел. Где-то пятьдесят на пятьдесят на небольшой возвышенности, переходящей в небольшую, но крутую горку. В возвышенность можно было вкопаться этажа на три вглубь и сделать тайный выход к Яузе реке, которая здесь называется Ичка. Мимо, в сторону реки Москвы, протекала грязная речушка, а из расщелины горки вытекал чистейший родник. От Варваровской дороги этот холмик находился метрах пятистах.

Санька покрутился возле родника, углубился по его руслу в расщелину и исчез, объявившись у себя в доме в Коломенском. Не переодеваясь в царское платье, он едва открыв дверь и выйдя на улицу, увидел мать, а она увидела его, так как именно в этот момент шла от реки и смотрела на его жилище.

Она всплеснула руками и прижала ладони к губам. Санька же помахал ей и стал спускаться по лестнице. Встреча с матерью не была слишком бурной. Как-то повелось с измальства, вероятно от его быстрого, в буквальном смысле на глазах, взросления, что и мать, и отец перестали считать Саньку своим сыном, полагая, что он сын Велеса. И поэтому относились к нему, как полубогу, с почтением и почитанием.

Санька же целовал и обнимал мать, сестренок и брата искренне, постоянно извиняясь, что так скромны его подарки. Однако и платок, и игрушки, и леденцы радовали ребятню и мать тоже искренне.

— А мне батяня тозе такую махину вылизал, — сказал брат, не вынимая конфету изо рта. — И плопеллер у нас вон, на флюгеле клутится.

Над крышей отчего дома действительно торчала слега, на которую на железный штырь был насажен деревянный самолёт с пропеллером, вырезанный Санькой ещё три года назад.

— Мам, обедали?

— Нет ещё. Мокшу ждём.

— Давай позовём? Поесть бы!

Отца позвали. Они обнялись. Уселись за стол в летней кухне. Пообедали. Поговорили, но как всегда, Мокша не был словоохотлив.

— Сказывали, ты ослеп.

— Да это я так… Прикидываюсь, а сам присматриваюсь, — не стал огорчать родителей Санька.

— Понятно… Царём, говорят, стал? — чуть склонив голову набок, спросил отец.

— Царь Иван… Сам-то умер, а меня назначил. Вот и тяну лямку.

Мокша снова посмотрел на сына, прищурив и так привыкшие щуриться от дыма и огня глаза.

— Тяни, сын. Может и вытянешь. Ежели не ты, то кто народу волю даст?

Слова отца прозвучали тихо и спокойно, но громыхнули в ушах Саньки громом небесным.

Глава 22

Отобедав, все разбрелись по лежанкам. Санька тоже с удовольствием сполоснулся под душем и завалился в своей спаленке, с большими, застеклёнными четырьмя круглыми стёклами, окнами. Квадратное стекло лить не получалось, да и это стекло не было совсем прозрачным. Однако много лучше слюдяных во дворцовых палатах.

Отдохнув и переодевший в боярское платье, Санька с удовольствием прошёлся по территории. На стапелях подгоняли корпусные элементы, в мастерских на токарных и иных станках, работавших от водяных колёс, точили блоки, пилили и строгали доски, брус для набора мачт и рей.

Многие рабочие его узнавали, здоровались. Оставшийся вместо Петра Алтуфьева мастер, молодой парнишка лет восемнадцати, в присутствии Саньки робел.

— Тут у нас сохнет лес первичный, — показал он высокие, метров пятнадцати, не меньше, амбары, где стояли вертикально ободранные от коры сосновые брёвна. — Здесь досыхает обработанная доска. Уже сейчас детали изготавливаем только из сухого обработанного на гниль и червей дерева.

— Сколько у вас мастеров и подмастерьев?

— Мастеров универсалов трое, подмастерьев, что освоили два три процесса — двенадцать, стоящих на одном — шесть, учеников много. Сколько, сейчас не скажу. В Усть-Лугу, с очередным караваном, отправили ещё одного мастера и троих подмастерьев.

— Хорошо. Ребятишек, смотрю, готовите?

— Готовим, Александр Мокшевич. Грамоте, счёту и чертежу учим.

— Самого-то кто учил?

— Так, это… Я ещё из первого набора, что у деда Фрола учились.

— Понятно. Где он?

— Так, это… Усоп. Схоронили его по весне.

— Понятно, — повторил, нахмурившись, Санька. — Долго он жил… Варку клея переняли?

— Переняли. Крепко мачты клеит. И фанера стала получаться.

— Да-а-а…

Саньке было жаль, что он не повидал Фрола. И теперь уже и не увидит.

— Да-а-а, жаль, — сказал он.

Горячие цеха Санька обходил задумчиво, подолгу засматриваясь на выполняющих свою работу рабочих. Домны и печи стояли в ряд под горкой. К каждой печи вела желобная «дорога», по которой на канатах подтягивались деревянные телеги с сырьём и откатывались «своим ходом» с готовой продукцией: кирпичом, мешками с цементом, известью, металлом.

Вся механизация уже прошла обкатку и несколько переделок и работала ровно, как часовой механизм. Даже баржи, на которые грузили продукцию, вниз по реке к складам сплавлялись «самотёком», а назад подтягивались тросами, наматываемыми на вал водяного колеса, установленного на барже. Другой конец троса крепился на причале.

Поднявшись на гору Дьякова городища, Санька удовлетворённо окинул Кузнецкий двор взглядом, посмотрел и в сторону доносившегося перестука рычажных льнодробилок. Плотин и озёр отсюда видно не было, но к ним он уже не пошёл.

Скрывшись в густом пожелтевшем кустарнике лещины, он переместился в келью и, пользуясь имевшимися в ней принадлежностями для письма, засел за эскизы и чертежи проекта питейных дворов.

Представлял он их себе в виде поставленных в «каре» четырёх, соединённых друг с другом, прямоугольных зданий, имевших небольшой внутренний квадратный дворик. Гостиницу, склад, кухню и ресторан. Под всем квадратом Санька хотел бы иметь забетонированный погреб.

Когда эскиз был готов, на бумаге красовался квадратный замок с небольшими угловыми квадратного сечения башенками, выступающими за стены на одно окно. Вертикальные окна первого этажа больше походили на узкие расширяющиеся наружу бойницы. На втором этаже окон было побольше, и сами они были пошире, но располагались низко над полом, что облегчило бы установку крепостных пушек. Крышу венчала бы крытая только сверху, а не с боков, «прогулочная» галерея.

Вечером после заката, Санька снова «выбрался» из кельи. И снова в Коломенское. Раз его там уже видели, то страха нет, — думал он.

Спустившись к реке, он кликнул Мокшу, и они пошли в баню.

В бане Санька, лёжа на полке и блаженствуя под ударами веника, изучал организм Мокши, уравновешивая его энергетическую составляющую. Потом он сам взялся за веник и обратил внимание на воспаление вокруг грудного отдела позвоночника и увидел смещение сигментов.

Санька стал потихоньку обхлопывать это место веником, представив, что это не веник, а небольшая киянка^[21]. И позвонок стал поддаваться. Санька стукнул чуть сильнее, и в спине у Мокши хрустнуло, и он застонал.

— Больно? — спросил Санька.

— Уже хорошо. Ладно ты кулаком припечатал. Как раз туда, где свербило. Токма ты в другой раз упреждай.

— Добро, — согласился Санька и стал аккуратно обхаживать позвоночник Мокши сверху вниз, словно разминая внешние и внутренние мышцы.

Мокша издавал неприличные стонущие звуки, отражающие его блаженство.

— Никогда так не парился, — сказал он, когда, по мнению Александра, для его тела было достаточно уделено внимания. — Я тут полежу.

— Не угоришь?

— А ты дверь и фортку приоткрой, — сказал Мокша, перевернулся на спину и уснул.

Санька подложил ему под голову свёрнутую дерюжку, вынул клин из форточки и вышел из бани, оставив дверь приоткрытой.

— День потерян не зря, — сказал он сам себе и, глянув на звёзды в безлунном чёрном небе, шагнул в келью.

На следующее утро перед заутренней ему постучали в дверь кельи и он ответил стуком. Так в монастырях было принято. Можешь «отшельничать» сколько хочешь, но на утренний стук откликайся. Или взломают дверь. Сразу после отклика Санька переместился в Коломенское и переоделся в боярское платье. Особенностью костюма было одновременное ношение большого количества одежд. Сначала надевалась дорогая нательная рубаха, с вышитыми оберегами, потом шёлковая узорная синяя сорочка с длинными рукавами, собранными у запястья, а сверху кафтан или длинная, ниже колен, куртка. Повязывалось всё это украшенным золотым шитьём поясом. Драгоценности на одежде Санька игнорировал и был царём Иваном за это осуждаем. Только на мурмолке^[22] Санька позволял себе запонку с жемчугом и белым пером.

Ещё с вечера Санька договорился с Мокшей, что тот утром запряжёт дрожки^[23] и отвезёт Саньку в Москву. Аргамаков в Коломенском не было, но лошадки на Коломенском конном заводе за эти годы стали получаться не сильно высокие, но крепкие. Санька сразу отбирал таких из взятых ими диких лошадей обитавших возле Шипового леса. Вот и впрягли в повозку молодого крупного, выше Санькиного роста, битюга. С другой бы лошадкой Мокша смотрелся бы смешно. Как Д’Артаньян на своей оранжевой лошади.

Настроение у Саньки былоотличное. Он наконец-то нашёл практически легальный способ прямого влияния на окружающую действительность. Споры бояр, непрекращающиеся от рассвета и до заката, с перерывом на обед и послеобеденный сон, одурманивали его. Заседания думы, на которых он был вынужден присутствовать, редко приводили к принятию какого либо по настоящему прорывному решению.

Бояре, в основном, обсуждали родословец и судебник, а так же ругали новоиспечённых землевладельцев из лучшей тысячи. Введённое царём новое слово «опричник» прижилось сразу и произносилось боярами почти с ненавистью, так как и Иван Васильевич, и Санька прекратили самовольный захват подмосковных земель. Бывшие князья и княжеские дети пользовались случаем и через подкуп дьяков приписывали себе пустоши. Иван Васильевич начал, а Санька продолжил ревизию вотчинных книг, и подготовил к изъятию в казну тысячи четей земельных угодий.

Об этом и лаялись бояре на сборищах, в открытую пока на царя не «наезжая», а затевая междусобойные перепалки, типа: «… никак не можем взять земли, нашим пращурам отошедшие при князе Горохе в ….. веке…». На что другой боярин ругался: «… да те земли никогда вам не принадлежали и правильно, что их отписали казне».

А сейчас Санька, уклонившись от выслушивания пустопорожнего переливания одного и того же, начал своими руками реализовывать личные планы. И будет у него хэнд мэйд, короче…

— Надо, отец, собрать работников по количеству лопат, кирок, мотыг и отправить вслед за нами. Старосту посади на лошадь, пусть едет с нами. Покажу ему где копать. И телегу с кольями пусть захватит.

Об этом они договорились ещё вчера, но Мокша в бане сомлел и недовёл команду до исполнителей. Зато с самого ранья всё закрутилось, и Санька, вышедши на балкон своего дома, только удовлетворённо хмыкнул.

В своём боярском платье на фоне простого работного люда он в лучах восходящего солнца смотрелся так ярко и так богато, что даже Мокша приоткрыл рот. Однако Санька, отбросив чопорность, сбежал по ступеням лестницы быстро и поздоровался с народом просто, обращаясь сразу ко всем, а со старостой «поручкался». Отца же просто хлопнул по плечу.

— Поехали, батя. Дел по горло.

Потом залез в повозку, Мокша тоже. Рессоры скрипнули под весом кузнеца. Лошадка дёрнулась вперёд от лёгкого поглаживания вожжами, и они покатили по дороге, насыпанной из отработанного шлама и мелкодроблёных осколков кирпича.

Он показал бригадиру рабочих и старосте, где копать. Место отметили кольями. За вечер и ночь Санька несколько расширил проект. Он подумал, что если начинать лить что-то похожее на крепость, то пусть это и будет крепостью. Ведь где-то тут устья Яузы должна будет проходить последняя московская стена.

— «Почему бы здесь не встать вратной башне?», — подумал уже сейчас Санька. — И казармам лучшей тысячи? Вот для них кабак и поставим. И с чего, вдруг, он будет дармовой? Как учесть расходы? Пусть будет общий и платный. Платить надо. К бесплатному народ привыкает быстро, и впоследствии начинает брать даром всё, до чего дотягиваются руки. Опричнина тоже начиналась за здравие, а закончилась за упокой.

Видно было, что ранее берега Яузы были обжиты плотно, но сейчас земли тут, по «какой-то причине», пустовали. Вокруг виднелись пепелища. Пожары — бич деревянной средневековой Москвы.

Санька «прихватизировал» земли без зазрения совести. Все челобитные Адашев докладывал царю и обязательно согласовывал с ним решения. Вот и сейчас Санька полагал, что жалобу на боярина Ракшая он рассмотрит самолично.

Александр решил не ограничиваться питейным двором, а построить целый комплекс зданий, который бы включал винные и пивные «поварни». Кроме того, что он запланировал ранее, Санька решил ещё построить: погреба и ледники для хранения напитков, овины, где сушились бы зерно, солод, хмель, амбары, где хранился бы инвентарь, мельницы, бани, дома для обслуги, приезжих знатных гостей.

Для мельниц он решил использовать реку Яузу, соединив их со стеной крытым коридором и поставив водонапорную башню прямо в реке. Для слива канализации речку «Грязнушку», нёсшую в себе нечистоты, для чего придумал заключить её в трубу.

Но до реализации грандиозных планов было ещё далеко и он, озадачив старосту и бригадира, поехал дальше.

Таких повозок, как у него, не было ещё ни у кого. И даже не потому, что повозка была с рессорами, а просто потому, что пассажирские повозки имели вид бревна, на которое пассажиры садились верхом, как на лошадь. А Санька ехал, сидя на мягком сиденье, как в кресле. А когда закрапал дождь, он поднял кожаную крышу, закрывшую не только пассажира, но и возницу. Повозку Санька делал для себя и родителей, а потому предусмотрел и комфорт и удобство.

В гостиный двор повозка въехала под свист и окрики пацанвы и остановилась у Пантелеймоновского постоялого двора. Санька внутрь заходить не стал, а просто приоткрыв дверь, громко крикнул туда:

— Фрол Петрович! Выйди на минутку!

Окружившие коляску любопытные о чём-то между собой заговорили. В перекатах говора слышалось повторённое многократно слово «по отечеству».

Фрол вышел с горделиво поднятой до горизонтального положения бородой, но увидев Саньку в боярском «прикиде», сорвал с себя шапку и упал коленями в грязь.

— Доброго здравия, Фол Петрович. Поднимайся с колен и пошли к купцам. Упредил, что приеду?

— Упредил, Александр Мокшевич! У меня в харчевне ждут! Я вчера ссаную землю выбрал, свежей нанёс, да чистой соломкой с утра присыпал. Стол накрыл. Не побрезгуй, Александр Мокшевич.

Санька удивлённо вскинул брови.

— Ну, пошли, коли не шутишь! — сказал он, пожимая плечами. — Пошли с нами, отец!

Мокша, ни слова не говоря, слез с облучка и двинулся вслед за сыном.

Внизу, действительно, было относительно «свежо», но аммиачное амбре присутствовало. Ближайшие к «барной» стойке столы были сдвинуты и застелены скатертью.

— Здравы будьте, господа купцы! — первым поздоровался с поднявшимися из-за стола четырьмя богато одетыми пожилыми купцами. — Я — Ракшай Александр Мокшевич, боярин и советник царя и государя нашего Александра Васильевича. Это — отец мой, мастер и дворецкий государева кузнецкого двора Мокша Мокшевич Шипов. С кем имею честь?

Купцы назвались. Санька кивал каждому.

— Чем потчуешь, корчмарь? Мёд, пиво? Холодное пиво есть?

— Как не быть! — обрадовался корчмарь.

— Утром выпил и весь день свободен! — пошутил Санька, но поддержки не ощутил. Купцы сидели напряжённые и насупленные.

Отпив действительно прохладного и пузырчатого пива, Санька сразу перешёл к делу.

— По решению государя нашего Александра Васильевича в Москве-городе я построю пять питейных дворов с пивоварнями. Мне позволено отбирать любые земли, главное, чтобы место было удобное. Слышал я, что вы, купцы, собрались из Китайгородского гостиного двора съезжать далее на выезд из города. Так ли это? Если так, я бы ваши склады выкупил.

Один из купцов, погладив бороду, откашлявшись, начал пространную речь о ценах на соль и логистических трудностях, потом рассказал о нововведениях в налоговых отношениях с государевой казной, а закончил тем, что реестр земель Московских с некоторого времени закрыт и ничего никому не дают.

Александр выслушал терпеливо и даже с покачивал сочувственно головой, а потом сказал:

— Если вы возьмёте меня в долю, я выбью для вас землю. Такой кусок, какой вам нужен и в том месте, где вы покажете.

— За мзду?

— За долю. Вы вместе или по отдельности?

— По отдельности.

— Понятно. Тогда по десять процентов от дела. Готов вступить деньгами, но тогда доля вырастет в зависимости от вложения.

— Не-е-е… так не годится, — покачал головой первый.

— Как хотите. Ваши соляные и рыбные склады я всё рано отберу. Дело государевой важности. А вы другой земли будете ждать долго. Пока ревизия в приказе закончится, может и год пройти. А указ о сносе вашей части гостиного двора я принесу завтра. Верите?

Купцы молчали.

— Понятно. Не верите. Ну, тогда до завтра!

Санька поднялся из-за стола.

— Ты приготовил расписки? — спросил он корчмаря.

— Триготовил.

— Неси. Я подожду.

Корчмарь исчез за дверью в жилую половину.

— Подожди на улице, отец. Сейчас поедем, — попросил Санька и тоже отошёл к выходу.

Пока он ждал, купцы шептались. Их мозги только-только «зашевелились». Так быстро дела в России не делались, а Санька не дал купцам даже мозг размять.

— Погоди, боярин, — наконец сказал третий купец. — Ты зело дерзок, но, видать, то от младости твоей, а не от скудоумия. Верим мы, что ты завтра указ принесёшь, но десятая доля велика для нас.

— Сколько предлагаете?

— Четверть от десятины.

— Четверть десятины от чего?

— Ну, как от чего?! От продаж.

— Согласен, — сказал Санька, а купец от неожиданности поперхнулся невысказанным словом.

— Как согласен, — спросил четвёртый купец.

— А так… Согласен, и всё. Я не наживаться на вас вздумал, а помочь. Но я мзду не беру, а готов участвовать в деле вкладами. Но мой вклад участия зависит от получаемой доли. Как я сказал… Сейчас мой вклад участия выразится в том, что я выбью вам землю, за это вы даете мне два с половиной процента с выручки. Но и вкладываться дальше я буду в этой доле. Понятно?

Купцы закивали, но Санька увидел, по их глазам, что до понимания им было ещё далеко. Ну и ладно.

— Письменные договоры я сам подготовлю. Напишите ваши имена.

Санька положил перед ними и раскрыл папку с белой матовой бумагой для рисования, вынув из специального кармашка папки серебряное стило. Однако никто из купцов к карандашу не потянулся.

— Ладно, я сам напишу, — сказал Санька и снова сел за стол. — Говорите…

Купцов оказалось не четверо, а тридцать пять человек. Каждый из них имел по несколько складов в гостином дворе, а всего солевых и рыбных складов было пятьдесят. «Тема» с частичным отъёмом собственности у купцов и вхождение к ним в долевое участие, Саньке понравилась, но всех подряд «кошмарить» он не собирался. Надо было влиться в особые отрасли, те, от которых зависела обороноспособность государства и продовольственная безопасность, например пушкарское дело и сельское хозяйство.

Из харчевни он вышел окрылённый перспективой. Тем, что он совершенно случайно нашёл форму управления и развития государства. Он, как боярин, мог организовывать необходимые государству направления бизнеса, или входить в долевое участие уже действующих, и, как царь, разрешать их выделять фонды и ресурсы. Субсидировать наконец...

Санька ехал назад в Коломенское и мечтал сесть за стол и начать планировать.

— Так, я не понял, Ракшай, ты царь, или не царь? — вдруг спросил отец, чуть поворачивая к нему голову.

Санька рассмеялся.

— Вообще-то, царь, но купцам и корчмарю представился, как боярин. Не гоже царю так просто расхаживать без помощников и охраны.

— Бояре тоже в одного не ездют. Завсегда двое-трое боевых холопов, слуг. А ты один… Я тебе другой раз своих ребят дам. Только снарядить их побогаче надо. Да и девок твоих боевых, как ты говорил, подруг, тоже можно… У них сбруя знатная! Где они, твои девки? Хотя они и на девок в сбруе не похожи. Аки отроки оружные.

Точно! Он совсем забыл, что и боярин должен быть не только одет, но и окружён боярскими атрибутами.

— И ещё… Эти купцы, небось и царя-то не видели. А кто видел тебя и царя, тот подумает, что там ты и там ты. Как такое может быть? Ежели хочешь быть в двух лицах, лица менять надо. Знаю одного купца… Заезжал тем летом по торговым делам… Так тот купец бороду накладную носит. Своя не растёт, а среди купцов это зазорно.

— Мне тоже бояре предлагают накладную бороду носить. Не принято, де. Что только отрок может не иметь бороды, но тогда он должен слушать старших. И мне приходится слушать этих бородатых умников^[24]. Даже сделали мне несколько штук разного цвета.

— Ну, так и носи. Царю может быть и можно без бороды, а вот простому люду без бороды трудно.

Мокша вздохнул.

— Вот у нас в роду борода плохо растёт. У мокшан так у всех…

Санька подумал, что отец прав. И что ж это он не додумался сам?

Глава 23

В парике и с бородой Санька даже себе понравился. Шёлковая подложка на рыбном желатине мягко прилегала к лысине и лицу и не имела свойства сдвигаться. На побочные явления, такие, как, например: зуд, почесуха, он привык не обращать внимание ещё с младенчества, когда гнус и комары пытались грызть нежное тельце ребёнка. Грызли и грызли себе, подумаешь! Всем кушать хочется. Так и после… Не обращал, короче, Санька внимание на раздражающие других факторы бытия.

— Ну, как я тебе? — спросил Санька кикиморку, глядя на себя в большое зеркало, стоявшее в царских покоях.

Марта кивнула головой.

— Ты для меня любой хорош, — спокойно сказала она. — Мне важно, какой ты внутри, ибо я уже не могу без тебя и без твоей силы. К хорошему быстро привыкаешь, а мы уже с тобой сколько? Пропитал ты меня собой. Сейчас моего во мне и нет ничего. Бросишь меня, истаю вся.

— Зачем мне тебя бросать? Ты не вредная и не капризная, что среди баб большая редкость. Даже среди твоих кикиморок все такие разные! И как ты с ними справляешься?

— Всё на силе твоей. Только она иссякнет, накинутся на меня и выпьют всю. Если их сейчас отпустить… У-у-у… Что бы было!

— То есть, если меня убьют…

— Тебя не убьют. Я не дам.

— Но не всегда ты со мной.

— Всегда. Даже когда ты не видишь!

— Даже так? — «удивился» Санька. — Не знал.

— Не придуривайся. Всё ты знал и знаешь, и видишь.

— Да ладно, и пошутить нельзя.

Санька и вправду знал, что она всегда рядом, так как теперь постоянно, кроме сна, конечно, находился в состоянии «внутреннего зрения» и «видел» не только окружающий материальный мир, но и тонкий. В тумане, конечно, и только ближние объекты, но тонких сущностей вокруг себя, бывало, наблюдал.

Видел однажды приходившего ночью Лешего Моха Мохыча, но тот покрутился-покрутился рядом, однако проявиться не спешил. И Санька окликать его не стал. Приходили и другие. Некоторых, наиболее назойливых, отгоняла Марта, но большинство сущностей отлетали сами, испугавшись Санькиного света. А свет, благодаря его новой способности, накапливался больше и больше, растекаясь вокруг него и проникая в окружающие его предметы.

Как-то он, находясь в невидимом состоянии, посмотрел на царские палаты и удивился. Свет источался из них тонкими почти не видимыми лучиками. Тоже, кстати, виделось и вокруг некоторых храмов.

— Так ты не сказала. Похож я на боярина?

— Хорош барин… Хорош.

— Мне четырёх охранниц надо. В сопровождение. Конных. Переправишь в Коломенское. Местных отбери. Там пока поживут. Заодно казарму приберут. Собирать войско снова будем. Хватит у нас с тобой силы держать в узде сотни три?

— Кикимор тут столько не наберётся. Можно попробовать оборотней призвать.

Санька поёжился.

— Что-то я их опасаюсь в вои записывать. По крайней мере в регулярную армию. Как работники они себя хорошо показали. От сих, до сих они четко понимают, а более сложные задачи уже с трудом. Да и коллективные действия у них не получаются, а война — это взаимодействие. Может научить их разным пакостям в тылу противника?

— Правильно. И в регулярной армии они не нужны. Ты же знаешь, что, то, чему ты их научишь, остаётся с ними навсегда. Научи и отправь восвояси. Дозволь в здешних лесах обитать, охотиться. Пусть всегда будут рядом.

— Научи! — хмыкнул Санька. — Кто б меня научил! Но совет правильный, спасибо. Как их позвать, знаешь. Мне сейчас работники: каменщики и плотники, ох как нужны. Крепость класть буду.

— Да поняла уже… Позову.

— Не поняла, а поняла… Но с Усть-Луги не зови. Там пусть границу стерегут. А с новыми сама проведи собеседование. И это… Ты можешь сама с ними заключить контракт?

Марта обомлела.

— Ты мне доверяешь вести дела от твоего имени?! — очень возбуждённо спросила она.

— Доверяю, Марта. Ведь ты не станешь злоупотреблять моим доверием?

— Не стану, — заверила Кикиморка. — И силу твою обещаю понапрасну не тратить.

— Вот и договорились. Тогда и задачи сама им поставишь. Где копать и как стены лить ты знаешь.

— Знаю, мой господин.

— Ну и хорошо. Завтра раненько пусть четверо твоих ратниц выдвигаются к Коломенскому. Здесь, в царском дворце, в мои покои никого не впускать. Прибираться: полы мыть, пыль вытирать, постель менять, только самим.

— Так и делаем, господин.

— Молодчинка! Иди, обниму!

* * *

Обходя склады, Санька увидел странную очень мелкую соль. Так мелко здесь соль не мололи. Попробовав на вкус, он удивился. Почти не солёная соль.

— Что это? — спросил он хозяина.

— Поташ, — с удивлением ответил тот.

И Санька вспомнил, что много раз слышал, и в прошлой жизни, и в этой, но так ни разу не видел. Оказалось, что поташ называли «деревянной» солью. А ещё оказалось, что она продавалась тут везде, так как использовалась в скорняжном промысле и при выпечке пряников. Для рассыпчатости. Но Санька вспомнил, что поташ ещё могла быть использована для приготовления калийной селитры, если подмешать её в селитряницы или соединять с простой селитрой, а это уже стратегическое сырьё, ибо из такой селитры должен получаться влагоустойчивый порох. Про это Санька когда-то читал.

— Ты сам производишь? — спросил Санька хозяина.

— Наши крестьяне лес жгут. В вотчинных лесах Боярина Морозова. Я токма увожу и продаю.

— И много делаете?

— Бочек сорок-пятьдесят с майдана.

— Хохлы, что-ли?

— Почему?

— Майдан, — по хохлятски.

— Литовцы и поляки у барина поташ жгут.

— Понятно. Как продаётся?

— Плохо продаётся. Раньше в Великоновгород возили. Весь уходил сразу. Сейчас там немецких гостей нет, а свеям поташ не нужен. А вдруг совсем торговлю в Новгороде закрыли. Куда-то в Усть-Лугу, сказано возить. А это далее Великого Новгорода. И дорога там, говорят, плохая и разбойники.

— Врут про дорогу. Нормальная дорога. Один ты тут с поташем?

— Куда там! Складов десять ещё.

— По сколько продаёшь?

— Рубль бочка.

— А по сколько берут? — рассмеялся Санька.

Купец вздохнул.

— Ещё прошлогодний стоит. А через месяц свежий привезут.

— Ежели я договорюсь, чтобы казна забрала всё, за сколько мне отдашь?

— Всё? Казна? — купец охренел. — Звиняй боярин, хозяин цену сбрасывать не велит.

— Ну и ладно! — пожал плечами Санька и отошёл.

Этот поташ от него никуда не уйдёт. Надо ещё в зелейном дворе новые порядки установить.

— «Заставь их усложнить процесс изготовления селитры, вой ведь поднимется!», — подумал Санька.

Санька обходил всех купцов и вручал им договоры. Три дня потратил на писанину. Следующий купец, вышедший на зов своего товарища, представился знакомой «до боли» фамилией — «Строганов». Санька нашёл нужный договор и прочитал имя. Аникей…Отчества, естественно, нет. Вот порядки! Как вот общаться с пожилым человеком, зная только имя и фамилию.

— Доброго здравия, уважаемый! Я боярин Ракшай Александр Мокшевич.

— Благодарствую, боярин. И тебе не хворать.

Санька передал в руки купца толстый лист льняной бумаги.

— Рукописный уговор? Доброе дело сделаешь боярин, коли с землёй поможешь, ибо гонят нас отсель дьяки, а земли не дают. Прямо беда. Ты прямо нарочно к нам пришёл. Но ведь мы съехать отсель не сможем, пока там стены и крышу не построим.

— Это понятно! Никто вас отсюда не сгонит. А землю дней через пять получите. Ты вот скажи Аникей, ты где соль варишь?

— На Вычегде. Река такая в Архангельском крае.

— А вот злато-серебро там есть, на этой речке?

— Злата-серебра там нет, — засмеялся купец. — Неужто мы солью бы промышляли.

Санька помнил, что фамилия эта была как-то связана с Уральскими горами, но как, он не помнил.

— А про уральские горы ты слышал?

— Это, где Пермь Великая? Слышал. Вот там серебро точно есть. Про злато не знаю, а серебро есть. Там всё есть.

— Почём знаешь?

— Так… Возили оттуда…

Купец засмущался. Санька словно не заметил.

— Я почему спрашиваю, мы про Пермь Великую ещё с Иваном Васильевичем, царствие ему небесное, говорили. Про серебро, что оттуда везут.

— Так, то я ему и рассказывал, — усмехнулся Строганов. — Ещё в прошлом годе, как приезжал. Сговаривались свидеться. Приезжаю, а оно вон что… Другой теперь государь…

Санька от неожиданности сунул руку под шапку почесать лысину, но не тут-то было…

— И чего к новому не пошёл?

— Ага… Подойдёшь к нему. Мы с советником его Адашевым, что-то не сговорились. Ещё при Иване Васильевиче…

— Хочешь сведу с царём?

Строганов вздрогнул.

— Врёшь!

— Не вру.

— Что просишь?!

— Ты про мзду? Я Ракшай мзду не беру, а вот долю попрошу. Причём, равную долю в участии и прибыли.

— В участии? Это ты про затраты на розыск?

— Да. И ещё… Там надо городки ставить. Розыски — дело долгое. Там крепостицы ставить надо. Людей переселять и искать по всем речкам.

— Я знаю, где промышлять... Лишь бы добро от казны получить.

— Сам пойдёшь? — удивился Санька.

— Зачем? У меня браты да сыновья с племяшами. Есть кому ходить.

— Через два дня после заутрени приходи к золотому крыльцу. Назовись. Всё царю расскажешь.

— Спаси бог, мил человек! — Строганов прижал руки к груди.

* * *

Семь дней царёва «затворничества» закончились быстро. Санька объездил всю округу, заложил ещё пять «питейных дворов» и, таким образом, хоть немного познакомился с Москвой и её окрестностями. «Питейными дворами» будущие бетонные сооружения Санька называл условно, до времени скрывая их оборонительную сущность.

По последнему проекту трёхэтажная гостиница будет иметь возможность принять до тысячи «гостей», а сам двор сможет сдерживать вражескую осаду до полугода. Кикиморки помогли найти места для будущих внутренних колодцев. Они все легко чувствовали близко подходящие к поверхности водоносные слои.

Ещё один двор Санька заложил на Киевской дороге напротив «верхнего» края Садового острова, второй у Смоленской дороги, третий у Тверской, четвёртый на Архангельском тракте, пятый на Владимирском, примерно в равном удалении от Кремля.

Дверь кельи государь отворил на восьмой день рано утром, отстоял молебен и прошёл в свои палаты. На удивление настоятеля монастыря и монахов царь был бодр и полон сил.

Умывшись и переодевшись в царское платье, Санька позвал Адашева.

— Какие новости, Алексей Фёдорович?

— Новости есть, Александр Васильевич. Приехали посол Шведский с товарищами.

— Кто посол?

— Микаэль Агрикола, епископ финляндской лютеранской церкви.

— Долго ждёт?

— Два дня всего.

— Кто ещё ждёт?

— Купец Строганов. Не записывался, но говорит, что вызывал ты лично, государь!

— Было такое! Его первого приму. Что ещё?

— Челобитная от купцов с большого гостиного двора зело дерзкая. Пеняют, что дьяки государева двора изживают с места, а другой земли не дают.

— Давай её сюда, а с дьяками разберись. Чую, что другим обещали за мзду.

— Знаю я, кому. Митрополиту.

— О как! Зачем ему?

— Ещё один храм, наверное, хочет поставить, — пожал плечами Адашев. — Он там стоит, ждёт тебя, как освободишься и примешь его.

— Закончим и зови. А пока… Вот, что я надумал. Записывай. Первое — казённые земли никому без моего ведома не продавать и не отписывать. Книги буду проверять лично. Все записи в вотчинных книгах после сего дня без моей подписи считать не действительными. Другое. Вокруг Москвы на основных дорогах поставить военные гостиные дворы и взять их на казённый кошт.

— Извини, государь… Что значит «военные гостиные дворы».

— Что такое «вой» знаешь?

Адашев кивнул.

— В мирное время вои будут жить там. Учиться ходить, строить заслоны, стрелять, обрабатывать поля, для чего к квартирам припишем казённые земли, строить крепости, мосты. Я долго думал и додумался, что крестьян не всегда можно отвлекать от земли. Даже зимой им есть чем заняться по хозяйству. Поэтому организуем у крестьян призыв на военную службу. Шестнадцатилетних. Пока только среди черносошных^[25]. Призывать ежегодно на десять лет.

— Когда, государь?

— Уже прямо сейчас.

— Мы объявляем войну?

— Об этом потом. После встречи со шведскими послами. Пока всё. Ещё новости есть?

— Нет, Александр Васильевич.

— Потом вызовешь дьяка пушечного приказа… Или, кто у нас пушечным зельем заведует?

— Пушкарский приказ крепостями да пушками… э-э-э… За-ве-дует, — сказал Адашев непривычное слово. — Зелье на зелейных дворах собирают. По Москве их много. И кто из и простых людей собирает, да в пушечный и сдаёт.

— Ладно, — задумался Санька. — И это потом. Кого-нибудь из зелейщиков позовёшь. Думка у меня есть… Зови Макария! Сам там останься и пригласи Строганова.

— Хорошо, государь.

Александр, после того, как поездил и побегал по Москве, да закрутил дела, несколько воспрял духом. До того давать распоряжения царедворцам и Адашеву было неловко. Кто он такой? Тем паче Санька видел, что все реформы, проводимые его предшественником Иваном Васильевичем, придумал Адашев. Ну, ещё может быть, ему помогал Иван Васильевич Беклемишев, его друг и соратник. И что мог им, мужам мудрейшим, подсказать он, откровенно говоря, человек среднего ума и достоинств?

Только то, что они с Адашевым и ранее не раз обсуждали «призывную армию» и сошлись во мнении, воспринялось советником спокойно. По многим вопросам они не сходились и Санька с трудом сдерживал себя, чтобы не прогнать его.

Макарий вошёл настороженно.

Санька то уже знал, что Сильвестр везёт патриаршую буллу о признании Максимилиана Грека Патриархом Всея Руси, а так же знал и то, что слуги митрополита поджидают посольство в Киеве. И не просто поджидают, но и подговорили ляхов напасть на послов и отобрать грамотку. Однако Санька через Петьку изменил маршрут следования, и караван сразу от Запорожья взял направление на Москву.

После того, как Санька узнал про происки тишайшего митрополита он перестал прикладываться к его руке. Их отношения изменились буквально за два дня, до Санькиного «затворничества» и именно поэтому Макарий был напряжён, когда входил.

— Доброго здравия, государь Александр Васильевич! — поздоровался митрополит.

— Доброго здравия! — просто поздоровался Александр и пожал протянутую ему для поцелуя руку. Причём, взяв, перевернул ладонью вверх. Где-то он читал, что поданная ладонью вниз, рука означает доминирование над оппонентом.

Митрополит попытался выдернуть ладонь, но Санька держал крепко.

— Вот, что я хотел тебе сказать Макарий… Ты руку мне для поцелуя не тяни. Я тут посидел в келье подумал, и вот, что удумал. Ты ведь сам мазал меня миром, как помазанника божьего и не гоже помазаннику целовать руку слуге. Ведь помазанник он кто? Подобный богу. Ты ведь сам это говорил, когда мазал и венчал на царствие. Так ведь?

Макарий стоял и смотрел на Саньку, потом спокойно сказал:

— Сам о том хотел сказать тебе, государь, да опередил ты меня. Так и есть.

— «Ох и хитёр!», — подумал Санька.

— А раз так, то это ты у меня должен руку целовать, — сказал он, спокойно поднимая свою кисть выше.

Макарий снова попытался воспротивиться и потянуть руку назад, но Санька во-первых сильно возмужал на стройках народного хозяйства», а во-вторых научился направлять силу в движение. Как в случае с веником, ударом вставившим на место позвоночник.

Со стороны, для сопровождающих Макария служек, казалось, что митрополит сам взял кисть царя и поднимает её к своим губам.

— Целуй, Макарий, целуй, — тихо и улыбаясь, сказал Санька, — или я с тебя шкуру спущу за измену, что ты устроил в Киеве.

Митрополит вздрогнул и склонил голову к руке. Служки ахнули и зашушукались.

— И так будет всегда с сего часа. Ежели не хочешь следствия и скандала. Буллу патриаршию везут и довезут обязательно. А теперь давай спокойно поговорим, словно меж нами ничего не было.

Александр опустил руку вниз и не отпуская макарьевскую кисть, повернулся к нему левым боком и подхватил митрополита своей левой рукой под правый локоток. И так повёл его, ступающего почти на цыпочках от боли в руке, к раскрытому окну. Несмотря на октябрь на улице было тепло, а в Грановитой палате натоплено.

— Какие заботы привели тебя к нам, сыне божий, — спросил Санька громко, всё же отпустив болевой захват.

Митрополит хмурился и не знал, как себя вести? Если сейчас в присутствии бояр развернуться и уйти, то это никто, иначе, как изменой не назовёт. А тогда и репрессии обрушаться не только на его голову, но и на саму церковь. И если патриаршую буллу и вправду не удалось перехватить, то царю будет на кого опереться в своём гневе.

— Заботы митрополичьи одни, государь, — начал Макарий, потирая правое запястье. — Приращивать число храмов и заботиться о христианах. Просили мы у тебя место для нового храма в Москве, да никак то место не освободят. А ныне узнали мы, что некто боярин Ракшай на то место зарится. Помнишь его?

Санька напрягся.

— Если ты о моём брате молочном речи ведёшь, то знаю. Как не знать. Или ещё какой Ракшай объявился?

— Нет, государь. Ракшай, пока один.

— Тогда я знаю, про какое место ты говоришь. Но его челобитная у нас уже, как три лета лежит. Давно просил он те земли. И под дело государево.

— Под какое? — удивился митрополит.

— Под военный гостиный двор. — сказал Санька почти шёпотом. — Запасы там хранить станем на случай вражеской осады стен наших. И ещё пять таких же заложены будут уже сегодня на главных дорогах. Как крепости заложены будут. Каменные. Но о этом пока никто знать не должен. Только ты знаешь. Ежели враг узнает, значит буду знать, что от тебя. Тайна государственная.

Митрополит на столько опешил от сказанного царём, что едва дышал. И не пожалуешься никому, ведь не расскажешь. Макарий едва не сплюнул. Ну что за напасть с этим новым царём!

— Видел же сам, государь, как бесы тешатся на рубеже нового года, — выдавил он наконец из себя. — Сколько скоморохов с балалайками, бубенцами и бубнами?! Сколько кликуш и ведунов с гуслями?!

— Ну и что? Гуляет народ, радуется урожаю, хвалит бога.

— Не бога хвалит, а богов, государь. Что ни баба, то ведьма.

Санька удивился. Откуда митрополит об этом знает. Санька-то, понятно откуда. Потому, что видит. Действительно, на праздник сошлись нечистые со всей округи. И нечисть, и нежить, как и обещали кикиморки. Сила сильная в Ведьмином холме заключена — это и Санька почувствовал. И даже увидел, как распустился «цветочек аленький» над холмом, когда нечисть вся взмолилась.

Санька специально отошёл подальше, чтобы со стороны посмотреть и не попасть под «раздачу». Кто его знает, что там за сила в холме прячется? Правильно сделал, между прочим… Потом-то он въехал в город, но уже был готов и вооружён, и от силы не пострадал, а даже чуть-чуть впитал. Попробовал, так сказать, на вкус… Но, совсем чуть-чуть. Не его это была сила.

— Ты, митрополит, наверное прав… Храмов много не бывает, но… Вы бы лучше намаливали те, что уже стоят. Ведь молебны то чахлые… Проповедей почитай, что и нет. Оттарабанит попик по книжеце и всё. А сам потом надерётся мёда хмельного и к попадье по юбку. Не моё это дело, и я не осуждаю, но…

— Да, где ж других взять? — вскинул руки митрополит.

— Учить надобно. Учредить семинарии, духовную академию, наконец.

— Учить? — изумился митрополит. — Академию? Где же учителей брать?

— Сам учи. Станешь главой Русской Православной Духовной Академии. Ты против академии для архиереев и митрополитов?

Митрополит серьёзно посмотрел на Александра.

— Если ты не шутишь сейчас, то согласен.

— Ну и слава богу. Подумай, как устроить правильно.

Санька довёл Макария до выхода.

Глава 24

Со Строгановым договорились быстро.

— Тебя как по батюшке величать? — перебил, начавшего говорить Аникея, Санька.

— Фёдорович.

— Запиши, писец, выдать грамоту Аникею Фёдоровичу Строганову именоваться с отечеством. Записал?

Писец кивнул, а Санька, имея хорошее настроение после разговора с митрополитом, решил «поглумиться».

— Что молчишь, чернильная душа? Киваешь, небось, а что царь твой слеп, позабыл?

— Позабыл, государь! Записал! Отпишу грамотку! — крикнул писарь.

— Сейчас пиши иную. Я, царь и государь и прочая… Потом впишешь. Отправляю Аникея Фёдоровича Строганова на розыск меди и серебра в земли Камы реки и по всем окружным речкам. В случае благоприятного розыска дозволяю указанному Строганову Аникею Фёдоровичу ставить в нужном месте городок с крепостицами, вооружить его пушками и просить войско для охраны. Для сего мероприятия выделить из казны пятьсот рублей.

Аникей хлопал ресницами, ничего не понимая.

— Что молчишь?

— Дивлюсь, откуда про мою просьбу знаешь?

— Говорили мы о тебе и с Иваном Васильевичем, братом моим, и с советником моим Ракшаем, братом моим молочным. Сегодня и говорили. Держись его и верь, как мне. Тогда много добрых дел у нас с тобой получится. Архангел-город скоро станет центром торговли с англами. Пригодишься и там.

— Спаси бог, тебя, государь, за доверие! Положу живот свой на благо твоё!

— Живот класть не надо, — усмехнулся Санька. — Лучше живи долго. Смотри, береги себя! Вижу твоё желание зайти за Урал-горы. Не глазами вижу, душой. Но не лезь на рожон. Сам в сечу не иди. Я тебе воев дам и рудознатцев.

— Спаси бог, государь, — снова повторил купец.

На том и расстались.

— Введите гражданина посла! — не удержался Санька от только ему понятной и только ему смешной фразы.

Двери распахнулись и вошёл человек в длиннополом свободном пальто с меховым воротником и в головном уборе непонятного фасона. Санька бы его назвал картуз, но козырька у «картуза» не было, а висели длинные «уши». В картузах ходили в России, но совершенно в других.

Посол свою шляпу снял и приблизился к трону, сильно склонясь в пояснице. Санька подумал, что у него так пройти, чтобы не упасть, точно бы не получилось. Сразу почему-то подумалось, что перед ним монах. Ах, да! Епископ! Ну, тогда понятно! Значит — иезуит. Тех муштровали, что надо.

Санька в своё время так много прочитал про иезуитов, что, как он говорил, понял про них всё. Он не углублялся в мистику, а сопоставлял факты, даты имена. Санька даже пытался практиковать иезуитские экзерсисы^[26], но водка постоянно мешала ему. А все знают, что если водка мешает чему-то, брось это что-то.

Санька даже как-то в интернете нашёл статью, в которой писали, что иезуитские экзерсисы стали использоваться в театральном искусстве. И что, вообще-то, эти «братья» и придумали современный театр, как метод воздействия на народ и форму высмеивания неугодных лиц и государств.

Санька ни разу не видел живого иезуита и тут вот оно. Воплощение зла стоит прямо перед ним! Саньку вдруг окутал страх. Он не знал, как себя с ним вести. А вдруг, они обладают кроме искусства перевоплощения, риторики и убеждения, искусством гипноза? Потом Санька вспомнил, что он слепой и отключил своё зрение. Совсем. Потом вспомнил, что может смотреть не через глаза, а сверху и переключился на такой обзор. Пока он искал способ коммуникации, посол молчал.

Санька вдруг вспомнил, что по этикету разговор должен начать он и покраснел. Почему-то он сильно волновался и не мог заставить себя заговорить. Александр видел «сцену» немного сверху и вдруг заметил струйки пота, побежавшие по голове, не очень обременённой шевелюрой. Не то, чтобы в палате было жарко, а значит посол шведский, не смотря на свою иезуитскую подготовку, тоже волновался.

Дьяк посольского приказа увидел едва заметный жест Адашева и метнулся к послу, держащему сложенный в несколько раз документ, и протянул к нему руку.

Микаэль Агрикола с явным облегчением передал дьяку верительную грамоту.

Дьяк осмотрел печать и, кивнув головой, посмотрел на Адашева. Тот тоже кивнул. Тишина стояла такая, что треск ломаемого воска показался Александру взрывом пороховницы.

Шведский король благодарил Александра за приём посольства в столичном городе и за приглашение его, короля Вазы Первого, на личные переговоры, от которых король не отказывался, но предлагал сначала обсудить отношения через послов.

Санька подумал, что надо было сделать, как он хотел раньше. Пусть бы с послом говорили в посольском приказе, а он бы послушал. А тут… Вышел из кельи, услышал про послов и сказал: «ведите». Придётся теперь решать самому. Хотя… Можно ведь послушать посла и взять паузу «на подумать»!

Письмо было и верительной грамотой, где говорилось, что послу можно верить и говорить с ним о многом, а о чём царь и великий князь не захочет говорить, пусть пропишет в письме.

Надо сказать, что Ваза Первый был, по сути, узурпатор, взявший власть в Швеции не по наследию, а силой. Потом правда провели, что-то похожее на выборы. Поэтому династическая власть в Швеции прервалась и Иван Васильевич называл Вазу Первого свинопасом. Именно поэтому с послами Швеции встречались только в Новгороде и принимали по самому последнему разряду. Что короля Вазу оскорбляло.

Санька знал историю и раньше, а после объяснений бояр, а он пытал не только Адашева, но и Шуйского, и Захарьина, он понял, что шведская война начнётся не только из-за англичан, но и от обиды.

Санька не хотел затягивать процессы развития государства и потому решил закончить вековое меряние родословными и сразу определить свою позицию. Дальше пусть Адашев дорабатывает решение.

— Русь хочет торговать со Швецией, но препоны со стороны шведского короля мы считаем излишними и бесполезными, и для Швеции, и для России. Мы пригласили посла для того, чтобы предложить открыть свои торговые представительства в Москве, Рязани и Казани. А также мы просим короля Швеции прислать своих рудознатцев, ибо нашли залежи серебряной руды, но плохо знаем, как взять из неё много серебра.

Думские бояре зашумели.

— Тихо, товарищи бояре! Я не всё сказал!

Когда наступила тишина, Санька продолжил.

— Вернёмся к торговли… Ежели мой брат король Швеции станет возить нам руды, металлы, оружье и другие нужные нам товары, поможет найти руды металлические, мы, в свою очередь, разрешим ему открыть в указанных городах свои промыслы.

Бояре недовольно зашумели ещё громче. Санька повернулся к ним и сказал:

— Тихо!

Но его не послушались. Тогда он направил внутреннюю силу себе в горло и повторил почти шёпотом, отделяя слово от слова:

— Тихо, товарищи бояре!

Его голос наполнились такой силой, что каждый звук бил в живот, как кувалда. После звука «р-р-ре» наступила звенящая тишина.

— Дайте поговорить царю, — сказал он обычным голосом.

— Тебе есть, что сказать? — спросил он посла.

Микаэль был в том возрасте, когда мог судить о многом не только по полученным знаниям, но и по богатому жизненному опыту. То, чему он был свидетелем сейчас, выпадало из его знаний и представлений о Московии, или, как её называли на западе, «Сарматии». Почему-то русы не любили это древнее название своей земли и предпочитали называть её Русссия.

То, что он почувствовал своим телом после слов этого дикого царя, лучше всего доказывало, что здесь используют практики владения речевыми вибрациями на очень высоком уровне. Он и сам бы не смог раскачать такое помещение лучше. В университете их учили доносить свои слова в любой аудитории, используя не только внутренние резонаторы тела, но и акустические особенности аудитории. И Микаэлю было с кем сравнить! Стоило признать, что этот царь вибрациями владел мастерски. Да и то, что он в нескольких словах изложил суть интересующих его вопросов, говорило о его большом уме.

Однако, Микаэль мысленно усмехнулся, прямота не самое сильное оружие. Не всегда прямой путь быстрее ведёт к цели. Хитрость — высшая степень ума, никогда не была оружием русов.

Шведский посол говорил долго, перемежая слова паузами, повышая и понижая тембр, усиливая и ослабляя напор. Важно было не то, что он говорил, а то, как он говорил. Был важен не смысл, а образы, возникающие сейчас, и эмоции, которые останутся после сказанного.

Санька сразу понял, что его охмуряют и отключился. Ещё в своей молодости он разработал тактику общения с цыганами. Их или сразу надо было посылать в эротическое путешествие в самой грубой форме, либо, если не успел, начинать думать о чём-то плохом, например о нелюбимом преподавателе. И бежать-бежать-бежать…

Здесь бежать было некуда, кроме тонкого мира, где можно было отключить и слух, и зрение, да и улететь куда-нибудь далеко, и Санька нырнул в подпространство.

Царь был слеп и это не давало Микаэлю возможности визуального контроля начала вхождения собеседника в транс, но по своему опыту он понимал, что «клиент созрел» и пора было переходить к включению тех установок, которые они внушили ему с Гансом Ольденбургом в крепости Оскар. Блоки ставил Ганс, но замки к блокам ставил сам епископ, так как присутствовал при этом. Он создавал звуковую картину, и, естественно, знал ключи.

Неожиданно для себя Санька почувствовал потребность сказать, что он со всеми словами посла согласен. И не просто согласен, но и потребовать записать это согласие на бумагу и, скрепив печатью, отдать её послу. Но ведь он ничего, сказанное послом, не слышал!

— «Вот, суки!», — подумал Санька. — «Они что-то со мной сделали там, в плену. Вводили в транс? Значит и этот епископ там был. Но голоса его я не помню, а значит раньше не слышал».

Александр окинул внутренним взглядом дьяка и Адашева, и увидел на их лицах испуг и удивление.

— «О чём же он говорил? Надо было слушать. Или не надо было слушать? Вдруг тогда желание исполнить его волю было бы сильнее? Ничего, у Адашева спрошу… Да и писец пишет…»

— Так, что передать мой король? — спросил посол шведский, и Санька от ощущения «дежавю» улыбнулся.

— Передай твой король наш пламенный привет.

Александр увидел на лице посла испуг. Не то он ожидал услышать. Должно было прозвучать контрольное слово «хорошо». Тогда в замке всё шло, как по маслу. Они с Гансом лепили из этого принца всё, что хотели. Он выполнял все их команды. Потому и отпустили. Иначе не было бы смысла отпускать. Неужели он их обыграл? Тогда он должен помнить… Епископа Агриколу прошиб пот.

— Такие вещи с кондачка не решаются. Мы посоветуемся с товарищами… Зайдите на недельке.

Увидев на лице посла пот Санька понял, что тот чего-то вдруг сильно испугался. И Санька заглянул послу в глаза. Но не изнутри, а снаружи. Просто приблизил свой взор и поник им через зрачки. И ничего не произошло, только Санька вдруг увидел внутренний мир Агриколы. Его ноосферу.

Санька помнил свою и ему было с чем сравнить. Космос раскинулся перед ним и за ним и потёкв него. Александр помнил, как использовать космос для получения знаний и послал запрос, представив себя и Агриколу. И получил ответ в виде изображения себя и какого-то… магистра… Да! Это был именно тот магистр, который разговаривал с ним, но сейчас он говорил, какие-то непонятные слова. Непонятные до этого мгновения. Сейчас они вдруг стали понятны.

— Вы подчиняетесь только мне и тому, кто произнесёт этот звук.

Откуда-то изнутри прозвучали звуки, похожие на щёлканье и клёкот птицы, и Санька понял, что их «произнёс» Агрикола. Мелькнуло и погасло понимание, что это ключи к его голове. Вернее, к той программе, что заложил в него магистр.

Санька вышел из глаз посла.

— Мы с вами ещё увидимся, уважаемый гражданин посол. Вас хорошо принимают?

— Очень хорошо, ваше величество!

— Я рад. Завтра мы с вами вместе осмотрим нашу столицу. А пока ступайте, уважаемый Микаэль. Завтра мы продолжим с вами нашу беседу.

Агрикола попятился и вышел из приёмных покоев.

— Прочитай, Алексей Фёдорович, что он мне говорил? — попросил Санька.

Адашев взял написанное и зачитал. Санька хмыкнул.

— Ишь, что удумали! Кемь им отдать?!

— А ты, государь, что, не слышал, что он говорил? — слегка взволнованно спросил Адашев.

— Я что-то приснул немного. Всю ночь молился.

— На сухарях и на воде седьмицу цельную… Не каждый узник вытерпит. Значит, ты не слышал, как он соловьём щёлкал? Вдруг ни с того, ни с сего… Говорит: «У вас в России соловьи хорошо поют», и как защёлкает! Только, какой же это соловей?

— Почему тут не прописано? Про соловья? И про щелчки! Писцу вставь пистон! Пусть всё пишет. Не успевает, двоих посади. А то… Сдаётся мне, что он колдун…

— Кто? Писец?

— Этот… Посол… На что он рассчитывал, что я ему Кемску волость отдам? Хрен ему, а не Кемь!

— Давно просят… Каждый посол о том говорит. Но так, как этот… Точно, колдун!

— Мы таких колдунов…

— Так может, это, на кол его, или на Соловки?

Санька удивился.

— А так можно? Посол ведь…

— А! — махнул рукой Адашев. — Все видели, что он колдовал!

— Не-е-е… Он нам пригодиться, — Санька хихикнул. — Сегодня он нас охмурял, а завтра мы его охмурять будем. Так, всё… Перекусить бы чего?

Адашев выпрямился и обведя взором палату объявил:

— Царь трапезничать желает!

— «Да, что за хрень?», — подумал Санька. — «Может я всё это время сплю? Так бывает, что вроде как прожил за сон целую жизнь. Может и мне всё снится? Посол уж больно на того артиста похож. Как его?»

Санька не мог вспомнить имя и фамилию, только вспомнил фильм с его же участием про «три звёздочки… пять звёздочек…».

— «Да, нет! Какой, блять, сон?!»

Пообедали они в царских покоях. Там Санька уже давно поставил мягкий кожаный диван и несколько кожаных кресел, набитые овечьей шерстью. Пообедали, расположились в креслах, поговорили. Александр рассказал Адашеву о своих задумках с питейными домами, переросшими в его мыслях в военные замки-городки.

— Понимаешь меня, Алексей Фёдорович?

— Понимать-то понимаю, Александр Васильевич, но беды в угнетении крестьян не вижу. Ежели их не угнетать, то они ведь снова корешки-ягодки собирать станут и на то жить. А на них ни пушек, ни зелья не купишь и от татар не отобьёшься. А тогда нас сызнова татары сперва закабалят, а помом обирать будут. Ведь ты сам говорил, что скор придут!

— Придут-придут… И не только татары. Ежели мы нападать не будем, на нас обязательно нападут, потому, что посчитают слабыми.

— Ну, вот!

— Но зачем пиры такие богатые закатывать? По двести перемен блюд?! К чему?! На один такой пир, я посчитал, десять тысяч рублей уходит! Да и земли раздаём… С тех земель проку было бы в пятеро больше, нежели нам наши опричники дают. И они деньги тратят на пиры да на подарки дьякам.

— Дак кто ж принёс бы, государь, те деньги?! Кто ж отдаст то, что ему дали? Хорошо хоть так воинство собираем! Ведь хорошо?!

Адашев явно не понимал, почему не доволен Санька. А Саньку жгло чувство несправедливости и слова отца: «Если не ты, то кто?»

— Или я не прав? Где я не прав?! — спросил Адашев с каким-то надрывом и чуть не плача.

— Да, прав ты, Алексей Фёдорович. Сейчас хоть так надо продержаться. Потому я не тороплюсь, а с наших крестьян начал собирать войско. Пешее воинство. Попробую сделать хотя бы где-то как надо. А там, глядишь, и другие образумятся по моему примеру.

После обеда и отдыха царь с Адашевым объехали все пять мест, где, по задумке государя будут стоять военные гостиные дворы. К удивлению Алексея Фёдоровича везде площадки были отмечены кольями и на всех шли земляные работы. Причём копали железными лопатами, мотыгами и кирками. Даже носилки были построены из дорогущего кровельного железа. И только тачки были деревянными, но зато тачки катались не просто по земле, а по деревянным желобам, что значительно облегчало и ускоряло работу тачанщиков.

Землекопы не распылялись по всей территории, а копали в одном месте и, хоть их было не более десятка, уже выкопали достаточно, чтобы в яме размером пять на пять начали устанавливать стеновую опалубку угловой башни.

— Ты, Александр Васильевич, задумал это давно, видать?! У тебя уже и стены начинают лить!

— Этим сын Мокши занимается… Ракшай. На него земли отписать надо.

— Как-к-кой Ракшай? Ведь Ракшай, это…

Адашев хотел сказать «ты», но вовремя осёкся.

— Ракшай, это сын Мокши! — усмехнувшись, сказал Санька. — Ты по книгам посмотри.

— По книгам?

Адашев задумался, потом ухмыльнулся.

— Ракшай, это хорошо! Это ты здорово придумал, государь. Я бы тоже иногда хотел шкуру боярскую сбросить.

— Это хорошо, что ты всё правильно понимаешь, Алексей Фёдорович. Главное сейчас создать иллюзию его присутствия. Докладывай мне о его делах в присутствии бояр и дьяков.

— Иллюзия, это что?

— Обман.

— Обман присутствия… Интересно.

— И ещё, Алексей Фёдорович… Ты вот сейчас и за посольским, и за разрядным приказами присматриваешь, а сам только воеводой и значишься. Может тебе занять место Данилы Захарьева? Боярин-дворецкий всё же выше по статусу, чем просто боярин.

Адашев помолчал.

— Дозволь, государь, остаться в том же самом статусе? У дворецкого сильно много суеты по дворцовым делам, а мы с тобой видишь, чем занимаемся?

Санька мысленно хмыкнул.

— «Молодец, Фёдорыч! Не повёлся на мякину!», — подумал он.

— Тогда предлагаю учредить новый приказ — «Приказ тайных дел», — сказал царь. — И тебя главой поставить.

— Что за приказ такой? Чем заниматься будет?

— Наблюдать за управлением в государстве, за точным исполнением царских указов и вести следствия по важнейшим преступлениям против государства. Подьячих пошлёшь с послами в разные государства и на посольские съезды, а также вместе с воеводами в походы и на защиту Русского государства. Пусть следят за действиями послов и воевод и обо всем доносят тебе, а ты мне. Послы поэтому всегда старались подкупать подьячих, чтобы расположить их в свою пользу.

Адашев удивлённо покрутил головой.

— Будет у тебя своя тайная канцелярия, подчиним тебе дворцовый и посольский приказы. Боярской думе подчиняться не будешь. Наоборот… Бдить её станешь. За всеми бдить… Наберёшь себе честных подьячих, что мзду не берут…

— Честных подьячих? Шутишь, государь?

— Не шучу. Оклад им положи хороший и за то, что отказались от мзды, давать такую же сумму, ежели о мзде доложат. А мздодателей на кол.

Адашев выпучил глаза на Саньку, а потом рассмеялся.

— Не-е-е, государь. Тогда подьячие вдвое увеличат. Я лучше сам с ними разберусь, ежели волю дашь.

— Дам. Зови писца. Указ писать будем.

Глава 25

Пороховое производство располагалось на реке Неглинной у верхней запруды. Поразило Александра то, что тут на толчейных станах использовались такие же кулачковые механизмы, как и на его мельницах в Коломенском. Причём, механизмы, судя по состоянию, были построены совсем недавно.

Подмастерье зельной избы Митяй сказал, что: «Ноне топчут не руками, а махиной, как на коломенских льняных давилках», что Саньке было приятно. Получалось, что прогресс двигался сам.

— А мастер где? — спросил Санька, переодетый в боярина.

— Мастер хворый у себя в хате лежит, барин, — ответил Митяй, просеивая сквозь пальцы порох, прошедший через медное сито.

— Проведи.

— Не-е-е, я лучше Сеньку пошлю, — совсем не тушуясь и не пугаясь Санькиного кафтана и его воительниц, сказал Митяй.

— Сенька, подь сюды! — крикнул он.

Быстро перебирая босыми ногами по стылой, в замёрзших комьях земле, подбежал пацанёнок лет семи.

— Доведи барина до мастера. Знаешь, где живёт?

— Знаю, но в хату не пойду.

— Пошли-пошли… Я сам войду, не бойся, — успокоил Санька.

Хата мастера стояла среди одинаковых хаотически наставленных вдоль реки домиков и объяснить её местонахождение не рискнул бы и Санька. Мальчишка, доскакав к таким же серым, как и все, воротам, хлопнул по ним ладонью, и словно заяц, меняя направления, поскакал обратно. За воротами залаяла собачонка. Марта постучала комлем копья в ворота. Через минуту скрипнула дверь.

— Кого бог послал? — прохрипел голос.

— Боярин Ракшай по государеву делу! — чуть громче обычного сказал Санька.

— По государеву? Тогда погодь…

Отворилась калитка в воротине. Высунулась борода, лохматая шевеоюра и круглый, едва видный в волосах нос. Глаз Санька не разглядел.

— Боярин?! Чего угодно?!

— Угодно с зелейным мастером говорить. Указ у меня царский.

— О, как! — удивился мужик. Глаза всё-таки присутствовали, ибо заблестели. — О чём?

— О том, как зелье варить. Ты мастер?

— Мастер-мастер…

— Как зовут?

— Емелька… Тимчук.

— Так вот, Емелька Тимчук… Когда поправишься, приезжай в Коломенское на кузнечный двор. Там тебе объяснят, как пушечное зелье варить по-новому.

— По-новому? А что там нового? Молотилку я в Коломенском подсмотрел. Вот она новая. А зелье варить мы кого хочешь, научим. Сами по весям ездим и учим крестьян. По царёву указу.

— По-новому сейчас зелье варит Мокша. Не мокнет порох.

— Да? — не очень удивился мастер. — Небось поташ в ямчуг добавляет?

— А ты откуда знаешь? — удивился Санька.

— Эка невидаль! — рассмеялся Емелька и закашлялся, а откашлявшись продолжил. — Порох он что? Тесто. В тесто зачем поташ ложут? Чтобы сухими были пряники. Вот и в порох так же. Только дорогой тот порох становится! Почти вдвое от прежнего, а казна столько платить не желает. И зачем оно нам надо тады? Мы, вон, порох сквозь сито давить придумали. Он и рвётся лучше, и не так мокнет. А чтоб не мок в бочонках храни, да суши те бочонки в костре перед боем.

Санька сидел на лошади, словно его окатили водой, с красным от стыда лицом. Надо же... Пришёл учить учёных. Не учи, говорит, учёного, гражданин копчёный…Да-а-а… Налип.

— А, коли знаешь, как делать, так делай. Казна купит. И, кстати… Ведь ещё важна мера. Сколько ты кладёшь ямчуга и серы?

Мастер даже отпрянул.

— Ишь ты! Выискался тут! А знаешь указ государев о том, что «пропорции ямчуга и серы в пушечном зелье держать в секрете».

Санька знал этот указ, так как сам и советовал Ивану наложить вето на секреты самых лучших порохов.

— Я тебе сам скажу.

— А ну ка?! Бояре зелье пушечное не месят.

— Я мешу. То мои махины на запрудах лён давят.

— Не уж-то? Небось сам Ракшай?!

— Ракшай-Ракшай… За пороховыми дворами мой пригляд теперь будет.

— Твой, или казённый?

— Это одно и то же.

— То ладно! О тебе молва добрая идёт. Говорят, у тебя там махины хитрые стволы пушечные вертят.

— Тебе-то что? Ты ж не кузнец и не литейщик.

— Был я кузнецом, да весь вышел. Руку повредил.

Он высунул в калитку покорёженную правую кисть.

— А левую ещё ранее, — снял он вопрос с Санькиных губ.

— Ты, что, захворал? — спросил Санька. — Дуба не дашь? Кто зелье делать будет? Тебя есть, кому лечить?

— Бобыль я. А лечить… Само заживёт.

— Понятно… Марта, — обратился Санька к кикиморке, — пусть пара наших девонек наведут тут порядок.

— Слушаюсь, господин. Они уже в хате.

— И взвары из корешков-ягодок… Ну, ты понимаешь…

— Уже варят, господин.

— Иди, Емельян, в хату. Там мои девоньки тебя лечить будут. Сейчас трав заварят…

— Какие девоньки?! В какой хате?! — засуетился старик. -Нет там никого. Один я! И дров нет! Не привезли ещё.

— Ступай-ступай, старик. Не пугайся только. Девки мои смирные и ладные. Вреда не будет акромя пользы. Баня есть?

— Вон там на реке! Вы, что удумали?! — разволновался старик. — Какие девки?!

— Иди дед, не студи горло. Кишки застудишь! Ты ещё державе нужен, — засмеялся Санька. — А то насильно мои вои тебя в твою хату отведут. Вон, смотри, уже и дым из крыши потёк. Или горит твоя хата?

— Как горит? Где горит? — дед посмотрел на покрытую дранью крышу. — Матерь божья! И впрямь дымит.

Старик подхватил порты и посеменил в избу. Под штанинами мелькали босые ноги. Санька от неожиданности сплюнул.

* * *

— Ты, Микаэль, сам всё видел. И знаешь, почему я тебе это показал? — спросил царь, обводя рукой печи, литейные мастерские, верфь. — Потому, что я не боюсь вас. Это не говорит, что я считаю вас слабее нас. Не факт. Просто случайно ты уже видел наши винторезные пищали. Поэтому я тебе их и сегодня показал. Но не показал, как мы их делаем. Я просто показал, сколько их у меня. И это ещё не все. Ты, скорее всего, видел мой корабль на Балтике, и я показал тебе одну из наших верфей пару таких же кораблей. Но я не показал, как мы строим эти корабли. Я показал тебе печи, но не показал, что в них. Ты видишь, они все разные. Но сила войска не только в оружии, но и в воинах, в знании противника. Воины наши известны далеко за пределами России и даже служат янычарами у османского султана. Ты не знаешь про нас ничего, а мы знаем про вас всё. Поэтому я не боюсь вас и даже больше... Я готов хоть сейчас воевать с вами.

Шведский посол едва заметно напрягся, но поборол страх и посмотрел прямо в глаза царю, но глаза. Они стояли на балконе Санькиного дома.

— Я говорю с тобой прямо. Ты знаешь, что руссы не любят юлить. Это наша слабость. Но и наша сила. Вы постоянно врёте и мы знаем это, поэтому вам не верим и верить тому, что вы нам скажете и пообещаете, никогда не будем. И поэтому будем всегда готовы к войне. Будем постоянно готовиться к войне. Но сейчас вы, шведы, нам не враги, потому, что нам не нужны ваши земли. Вам наши земли нужны. И мы знаем об этом. Поэтому мы от вас будем только обороняться. Но я предлагаю вам другой вариант. Я предлагаю вам другие земли. Я предлагаю вам Ливонию и Польшу.

Микаэль Агрикола удивился. Он ожидал, чего-то подобного, но не этого.

— Ливония ведь ваша?! — спросил он.

— Нет! Она не моя. Там сейчас рыцари. И я бы их выбил в два счёта, но там есть ещё германцы, поляки, даны... Да и шведы тоже не прочь побороться за этот кусок отличной земли. За эти отличные порты. А я не буду за них воевать. Мне они не нужны. Ты видел наш порт Усть-Луге. Видел город. Тебе он понравился?

— Стена и замки с виду крепкие. Из чего они сделаны? Словно вырублены из цельной скалы!

— И они такие же крепкие, как скала. Их не разобьют ничьи пушки. Даже мои.

Санька рассмеялся.

— Я не буду демонстрировать тебе их прочность. Поверь на слово. Мы их не строим, а лепим, потому что раскрыли секрет жидкого камня.

— Открыли состав философского камня?! — воскликнул Агрикола.

— Да. Состав философского камня, который дороже любого золота. Вон, видишь? — Санька показал пальцем на подпорную стенку небольшой плотины, что сдерживала воду ручья. — Эта стена сделана из жидкого камня. Потом потрогаешь. Так вот… Нам хватит наших портов для торговли с теми, кто захочет с нами торговать. Ты слышал, что серебро у нас есть, а в ваших товарах мы не нуждаемся. У нас есть всё, что нам требуется. Даже с хлебом у нас сейчас не будет проблем. Я запретил вывоз любого зерна за границу.

— Ты что-то говорил про Ливонию, — напомнил посол.

Санька мысленно усмехнулся.

— Про Ливонию? Я всё сказал. Ах, да… Я забыл сказать, что мы бы могли вам помочь завоевать эти земли. Если они вам нужны.

— Нам помочь? — удивился Агрикола. — Не спрашиваю почему? Спрошу другое… Сколько это будет стоить? Или, что это будет нам стоить?

— Думаю, что об этом мы бы смогли договориться. Главное, — договориться принципиально о содружестве. Я не говорю о военном союзе. Нам это не интересно потому, что ненадёжно. А вот о разделе сфер влияния на оговоренную территорию, я бы договор со Швецией подписал.

— И всё же… Какую территорию, Россия считает своей сферой влияния?

— Об этом я буду говорить только с твоим королём, Микаэль и только после его просьбы помочь ему в войне с Германией и Польшей. Просьбой, Микаэль. И только после этого мы начнём с ним торговаться. Ещё раз повторю. Мне эти земли не нужны, но если вы нападёте на них, я хочу, чтобы твой король знал, часть этих земельнаша и тогда мы станем за них драться. Но не раньше. Поэтому лучше сразу разделить их и тогда Швеция получит не соперника, а партнёра.

* * *

Подарки шведского короля русскому были скудны: пара инкрустированных серебром пистолетов, меч, кортик, пара серебряных кубков.

Александр ответил ему тем же, только лучшего качества и собольей шапкой. Посла одарил беличьей шубой с заячьим подкладом и беличьей шапкой. С тем и отправили. Приложив пространное письмо о мире и дружбе между народами.

Санька не опасался, что технологии изготовления стволов его винторезных пищалей «утекут» за границу. Рано или поздно такое случается со всеми новинками. Но он полагал, что сразу европейские мастера-оружейники его пищали не получат. Шведы не дураки, чтобы раздаривать секреты. К тому же и в Европе навивали ленту на прут. Но Мокша ленту не сваривал, а накладывал слегка внахлёст и проковывал.

И главное… Он навивал и ковал мягкое, тягучее железо, сложенное и прокованное многократно из прутов. А ленту навивал на очень гладкий полированный прут. И только потом проковывал холодной ковкой «нарезы», медленно проворачивая и продвигая шаблон в стволе.

Чтобы это сделать, надо знать. Знать, как. Ноу хау, как говорится.

И это он не показал ещё свои стволо-сверлильные станки и механические кузницы, работающие от водоналивного колеса с самым большим двухсоткилограммовым молотом и четырёхсоткилограммовой наковальней для ковки полос для стальных пушек. На этот молот «работало» аж десять горнов и они не успевали.

* * *

Когда Ливонские послы прибыли в Москву, Русские войска уже давно перешли границу с Ливонией. Послов ждали и, едва они появились в Новгороде, воевода Григорий Андреевич Куракин, даже не скрываясь от послов, собрал войска пустые повозки и быстрым маршем отправил их в двух направлениях: к Ивангороду и к Пскову. В Ивангороде под прикрытием пушечного и пищального огня с крепости, войска воеводы Басманова Алексея Даниловича, только что назначенного Санькой вторым наместником Новгорода, переправились через реку и, не штурмуя крепость, направились вглубь вражеской территории к городам Везельбергу и Ревелю.

От Пскова войска двинулись в двух направлениях. К Дерпту, то есть к Юрьеву, отправился отряд воеводы Курбского Андрея Михайловича, а Мариенбургу повёл войска сам Новгородский воевода Куракин.

Привезённые приставами Ливонские послы были не просто напуганы. Они еле дышали и когда их впустили в приёмные царские покои, все трое упали на колени ещё у самого входа.

— Царь и великий князь, не вели казнить! Царь и великий князь… — запричиталиони.

Санька удивился.

— За что мне вас казнить? Вы же послы! Где ваши верительные грамоты?

— Вот, вот грамоты.

Послы протягивали царю свёрнутые в несколько раз листы, скреплённые красными печатями, болтающимися на жёлтых нитках.

— А зачем три? — удивился царь.

— А вдруг бы кто из нас помер, — сказал один из них. — А дело важное!

— Важное, да-а-а… Вижу, и сейчас приехали без денег, — усмехнулся Санька. — Ну как вам верить?!

— Нет денег, государь. Мор, глад у крестьян. С королём польским воюем. Междоусобица. Все деньги на наёмные войска тратим.

— Ну, нет, так нет, — вздохнул Санька. — О чём тогда с вами говорить? Езжайте назад! Охрана! Отдайте их приставам! В повозки их и обратно пусть везут. Зачем ехали? Только пропитание на вас потратили.

— Не вели казнить, государь, дозволь спросить?

— Спрашивай.

— Ведь ты пошёл на Ливонию войной, да?!

— Нет.

— Но мы видели, как большие войска ушли к нашим границам!

— Они не воевать вас пошли, а собрать с вас долг. Как вам и говорили раньше. Не вернёте долг, мы возьмём сами. Это земли наши, данные вам в аренду. Не можете собрать подать сами, значит соберём мы. Мы не объявляем вам войну и не забираем земли. Пользуйтесь. Уговор дороже денег. Всё, что возьмём, опишем, посчитаем. Лишнего нам не надо. Только ваш долг.

Вошли только что оттаявшие приставы.

— В Новгород их! — приказал царь. — Алексей Фёдорович, ты бы заменил этих, что ли. Ведь не доедут.

— Заменим, государь, — поклонился, улыбающийся в усы глава Тайного приказа Адашев.

— А мы? — пролепетал старший посол. — Тоже согреться бы.

— Вас трое. Кто-нибудь да доедет. В сани их!

Потом наклонился к Адашеву и тихо сказал:

— Оставь их до утра. Пусть отойдут от дороги. Не звери мы, чай.

* * *

Артиллерия Ивангорода всё-таки сломила противника. На пятый день бомбардировки начался сильный пожар, но русские штурм не предпринимали. Ещё через пять дней обстрела крепость сдалась.

Гарнизон крепости, находившийся под командованием рыцаря Фохта Шнелленберга, до обстрела составлял одну тысячу девяносто человек, четыреста ополченцев и двести тридцать орудий разного калибра: от тридцати, до двухсот миллиметров, а так же множество пищалей.

Через Нарову возвели понтонную переправу и вывели по ней всех оставшихся в живых защитников и жителей города, перевезли всё полезное имущество, скотину. Людей отправили на санных повозках в Новгород, скотину пустили на мясо. Ноябрь радовал морозами, а потому сохранность мяса гарантировалась.

Павших ливонцев захоронили в крепости Ругодив. Стены крепости взорвали.

Пушки и другое оружие оставили в арсенале крепости Ивангорода. Фохта Шелленберга отправили в Москву.

Больше ни одной крепости русские войска не взяли и не пытались, а собрав с ливонских земель народ, вывели его на территорию России. Для этих целей в Подмосковье на землях опричников были заранее приготовлены жильё и припасы. Всего переместили с Ливонских земель около тридцати тысяч человек, ста тысяч лошадей и до десяти тысяч подвод продовольствия. От Пскова до Нейхаузена по первопутку накатали такую дорогу, что по ней разъезжалось по четыре повозки.

Руководил «логистикой» Новгородский воевода. Он, стоя на стременах и оглядывая бесконечную вереницу гружённых и порожних подвод, изумлялся уму государя, который расписал схему кампании на бумаге и раздал каждому воеводе. И строго наказал своевольничать, грозя смертными карами. Куракин тоже получил такую бумагу, названную Александром «План Ливонской кампании 1555 года» в которой был расписан каждый его шаг и шаг других воевод. В конце бумаги было написано: «ознакомлен». Там Куракин поставил свою подпись. Ниже рукой государя было написано: «За ненадлежащее исполнение — смертная казнь». И снова написано: «ознакомлен» и его подпись: Куракин.

Вспомнив тот план, у него с собой всегда имелся с него список, Григорий Андреевич вздохнул. Почему-то он нисколько не сомневался, что в случае его ослушания царь исполнит обещанное без задержки. А желание ослушаться было. Ведь на Ливонской земле столько соблазнов! Можно было бы и на Ригу сходить, а там алатырь-камень в закромах.

Куракин снова вздохнул.

— «Ништо… И так добра вон сколько. И ничего себе государь не берёт. Всё оставляет воеводам. А тут только на одних припасах можно озолотиться, ежели продать. Да и пленников разрешено брать сколько можешь прокормить. Но продавать никого нельзя. Запрещена царём торговля людьми», думал Куракин.

У каждого воеводы под личным командованием было по три небольших отряда человек по восемьсот. Каждый отряд имел пешую роту стрельцов изображающих «обоз», размещённых на повозках, охраняемых «арьергардом». Войска, не осаждая город, проходили мимо. Завидя полный комплект воинов противника, миновавших стены крепости, вражеские гарнизоны, выходили из городов и пытались напасть с тыла и попадали в клещи. Повозки разъезжались в цепь, и встречали нападавших огнём из Санькиных казнозарядных пищалей. Конница второго отряда расходилась в стороны. Их повозки тоже разъезжались в цепь и атаковали противника огненным боем. Третий отряд оставался в резерве и оборонял второй от нападения сзади. Таким образом было одержано несколько побед.

Санька контролировал сражения сверху и, по его мнению, всё шло согласно составленному плану. Шло до того момента, когда со стороны Риги не выдвинулась армия ливонских рыцарей. Самих рыцарей было немного, около пятисот человек. Всего армия составляла около трёх тысяч. Это с двумя оруженосцами, тоже вооружёнными и крепкими ребятами, и «небратьями», почти рыцарями, но вооружёнными несколько слабее.

Армия рыцарей шла неспешно по дороге на Венден. Из Вендена было два пути, либо на Мариенбург, либо на Дерпт. Если рыцари двинутся на Мариенбург, то наткнутся на распылённый отряд Куракина, если на Дерпт, там отряд Курбского Андрея Михайловича может попасть в клещи между ними и гарнизоном Дерпта.

Санька не знал, что делать. У него было всего сто сорок две боевых кикиморки, а с таким отрядом против закованных в тяжёлые латы рыцарей много не навоюешь.

— Что закручинился, добрый молодец, — спросила его Марта.

Санька усмехнулся.

— Вот ведь, как ты меня читаешь!? Ты, наверное, все мои сказки знаешь?

— Знаю, те, что ты вспоминаешь.

— Тогда и думы мои должна знать.

— Знаю и думы, но ты сам скажи, что я должна услышать?

— Думаю, как рыцарей разбить, или как сообщить о них Куракину.

— Сообщить просто. Пошли кого-нибудь из нас к нему с письмом. Можно найти время и место, где проявиться вместе с лошадью. Тут силы любой из нас будет достаточно, если конь будет ненастоящий.

— А какой? — удивился Санька.

— Забыл, на каких «конях» мы к тебе в Усть-Лугу приехали?

Глава 26

Кикиморки в Усть-Лугу приехали на оборотнях, и Санька, естественно, помнил это. И он не раз просил Марту пригласить и других волколаков на контракт. Уж очень они были «злы на работу». Обитающих вблизи Москвы оборотней получилось привлечь к участию в строительстве военных гостевых дворов под гарантии безопасности родов.

Оказалось, что на оборотней в России ежегодно организовывались официальные облавы. Вот эти облавы Санька и обещал отменить законодательно.

Сейчас на Московских стройках работало около сотни оборотней. Санька их не считал, потому, что договор заключал с тремя главами родов. Раскиданные по пяти строительным объектам, оборотни не ссорились и не конфликтовали, хотя в лесах стычки порой случались. В основном из-за нарушения границ охоты. По соглашениям между родами раненная добыча, ушедшая на территорию охотничьих угодий соседнего рода, не добивается, а бросается преследователями. Но редко кто из охотников придерживался этого правила. Добычу догоняли и добивали на чужой территории тоже.

Потом, конечно, владельцами территории предъявлялись претензии, и начиналось разбирательство. Изучались следы крови, имеются ли следы перехода границы дичью. Всё у оборотней было очень серьёзно. Свой мир, свои законы. «Закон тайга, прокурор медведь». Случались и умышленные браконьерства, тогда расследования заканчивались встречей старших родов. А чем заканчивались эти встречи, не знал никто.

— Ну, хорошо! Сообщить — сообщим, а с рыцарями как быть? — заинтересовался Санька вполне разумным ходом мыслей старшей кикиморки.

— Можно тамошние рода оборотней поднять. Некоторые рода, что обитают унас, прибыли с тех земель. А там их гоняли, травили собаками и убивали многие века. На Руси такого раньше тоже не было. Все уживались… И люди, и нежить… Это только в последнее время трудно стало… Те оборотни очень злы на рыцарей ордена за то, что они вывели особую породу собак.

— Волкодавов, что ли?

— Не волкодавов, а волколакодавы. Чёрные такие, огромные псы, лысые и слюнявые.

Санька мысленно представил догов. Доги у рыцарей ордена? Интересно!

— Так поднимите! Пошли нескольких девонек. Пусть соблазнят как можно больше местных нежитей нам на службу.

— Им надо что-то пообещать.

— Пообещать? Смотря, сколько их будет! Если мы ввяжемся в сечу, то пусть забирают души тех, кого убьют.

— А мы? Ты нам их обещал!

— Я обещания держу, — членораздельно произнёс Санька. — Возьмёте так же, как и они. Своё.

— Хорошо! — Марта улыбнулась.

— Узнаем, сколько сможем мобилизовать оборотней в Ливонии, тогда и решим, отдавать сообщение Куракину, или нет. Но надо торопиться. Через два дня рыцари могут подойти к Мариенбургу.

Можно было бы на войну отозвать сто оборотней со строек. И они вряд ли бы отказались от драки, оплаченной душами. Но Саньке стройки были очень важны и важен каждый день. Да и идея Марты с «эстонскими» оборотнями Саньке сильно понравилась. С ними договариваться оказалось проще, чем с простым народом.

Главное, что уже к концу этого же дня, а именно — пятнадцатого ноября одна тысяча пятьдесят пятого года от Рождества Христова, у Саньки было согласие трёхсот восьмидесяти ливонских оборотней.

* * *

Рыцари, переночевав в замке Брюе, что находился в одном дневном переходе от Вендена, ехали не спеша по подмёрзшей за ночь дороге, как вдруг прямо перед собой увидели несущуюся им навстречу конницу. То, что это конница, можно было условно догадаться по тому, что в снежной пелене были видны всадники, облачённые в стальные доспехи, отражавшие утреннее солнце.

Однако всадники — всадниками, но коней под всадниками не было. На ком очень быстро скакали враги, понять было невозможно. А то, что это были враги, глава отряда архиепископ Вильгельм Гогенцоллерн, понимал по их облачению, отличавшемуся от рыцарского.

У Вильгельма сильно обострился конфликт с горожанами Риги, недовольными тем, что именно его назначил своим приемником Томас Шёнинг, предыдущий архиепископ Риги. Вильгельм уже планировал оставить ненавистный город и перебираться в свою вторую резиденцию в замке Роннебург, когда с несколькими голубями сразу пришли сообщения о том, что какие-то русские князья перешли границу и грабят его народ.

И Вильгельм решил оставить о себе добрую память на этой земле. Он собрал свой отряд, отряд городской стражи и поехал навстречу славе. В том, что он разобьёт любое войско любого русского князя, нагло забравшегося в Ливонию, он нисколько не сомневался. Понятно же было, что это не война, а локальный конфликт. Раз они не осаждают ни одну крепость... Скорее всего, у русов просто нечего есть, а они знали, где можно поживиться. Рыцари никогда не обирали своих крестьян до нитки.

Но, откровенно говоря, архиепископ не хотел ехать в Роннебург, так как там его мог поджидать магистр Тевтонского ордена в Ливонии Генрих фон Гален со своей армией. Между политическими силами Ливонской конфедерации разгорелась междоусобная война, поводом к которой стало недовольство магистра тем, что своим помощником и будущим приемником Вильгельм назначил родственника польского короля. Это было воспринято Галеном, как движение к передаче Ливонии под власть Польши.

Вильгельму некогда было рассматривать на чём скачут русские дикари, он не удивился бы, если они скакали на свиньях, и он скомандовал «атаку». Мощь и сила закованных в сталь рыцарей была в скорости, а скорости, как раз то, ине было.

— Марш! Марш! Марш! — крикнул Вильгельм и сам пришпорил коня.

Его прямые ноги выступали за бронированную грудь сильного коня. Длинные, метровые шпоры с острыми, как сабля, лезвиями торчали в стороны. Копьё легло в руку. Он ждал удара.

Встречный отряд приблизился, и вдруг наездник, скакавший навстречу Вильгельму, подпрыгнул и, перелетая через его голову, обрушил на его круглый шлем удар шипастой палицы. На этом битва для Архиепископа Рижского закончилась. Он свалился грудой железа под ноги следующей за ним лошади и она, споткнувшись и падая, сбросила своего седока, его коадъютора^[27] герцога Христофора Мекленбург-Шверинского, родственника польского короля и великого князя литовского Сигизмунда II Августа.

Так произошло с несколькими передними шеренгами. Кто-то падал сражённый ударами палиц, кто-то просто промахивался и скакал дальше, не видя препятствий. Столкновения не состоялось, потому, что и лошади, словно звери: либо прыгали на рыцарей-всадников сверху и рвали их когтями, либо отпрыгивали в стороны, и нападали сбоку. И рыцари видели, что это были вовсе не лошади.

Оборотень на то и оборотень, что может оборачиваться в какого-либо хищника. Но не в обычного волка или медведя, а в хитрого волка или медведя, в ловкого и очень быстрого волка и медведя. Вот с таким воинством и пришлось встретиться рыцарям.

Не сказать, что рыцари и их соратники не попадали копьями или мечами по своим врагам, но те, словно не замечая нанесённых им ран и не источая кровь, дрались остервенело. Постепенно понимая, что с ними воюют не совсем люди, и не совсем звери, рыцари растерялись. «Конница» противника рассыпалась, превратившись в пешую рать, и рыцари проносились мимо волчье-медвежьего воинства и горстки облачённых в доспехи воинов.

Выжившие в первой схватке рыцари остановили лошадей и повернули их обратно, беря врагов в окружение. Но все враги вдруг исчезли. Оставшиеся в живых ливонцы увидели почему-то лишь своих убитых и раненых… И рыцарей, и лошадей.

Битва была настолько скоротечной, что последние шеренги ещё не успели разглядеть противника и сейчас, глядя на груду лошадиных и рыцарских тел, и не видя противника, истово крестились. Они не понимали, что произошло, и почему перед ними лежат и корчатся в конвульсиях их братья.

Архиепископа, и его помощника нашли под грудой лошадиных тел мёртвыми.

* * *

— Будем ещё нападать? — спросила Марта.

— У вас потери есть?

— У нас потерь нет.

— Нам понравилось, светлый князь, — сказал старейшина волколаков. — Давай ещё нападём?!

— Они уже вошли в замок и отсиживаются там. У них много раненых.

— Ты можешь видеть? Это большой дар… Когда ты нас позовёшь? Мы сильно на них злы.

— Только на них?

— На этих землях только далеко на западе есть место, где нас не гнобили. Здесь до самого тёплого моря живут наши враги и мы готовы рвать их в клочья.

Волколак, парень на вид лет тридцати, ощерился, показав пару длинных клыков. Санька вдруг отчего-то встревожился.

— А сами чего? Сами и рвали бы?

— Самим нельзя. Наложен запрет.

— Кем? — удивился Санька.

— Светлой силой. Кем-то из ранних богов. Нам это не ведомо.

— А как сейчас?

— Ты своим словом запрет снимаешь. По твоей воле можно.

Санька с недоверием хмыкнул.

— А я слышал, что вы нападаете на людей…

— Бывает, но только если они перешли границу наших охотничьих угодий. Если они стали нашей дичью.

— Объясни… Когда человек становится вашей «дичью»? — саркастически произнёс Санька.

— Любое существо — либо охотник, либо добыча. Добыча всегда боится, что станет жертвой.

— Так, вас все бояться! Наверное, даже охотники!

— Не все. Да и не нападаем мы на людей. Потом облавами замучат.

Санька подумал, что он правильно сделал, что оговорил в договорах с оборотнями запрет нападения волколаков на людей. Случайно, между прочим. А то страшно подумать, что стало бы твориться в лесу. Оборотней трогать нельзя, а им людей «трогать» можно!

— Понятно, Крок. Я буду думать, как помочь удовлетворить ваше чувство мести. Мы с вами почти братья и мне понятны ваши мысли. Но ты сам понимаешь, что если вас выпускать в таком виде, как вы только что дрались, на вас ополчатся все. Мы не хозяева этой земли. Уйдём, начнутся облавы. Да и нас могут не понять даже свои.

— Не понимаю, что ты хочешь?

— Если бы вы могли воевать, как люди… С оружием, в доспехах.

— Нас можно убить только заговорённым оружием. А его очень не просто сделать. К каждой облаве оружие заговаривается снова и снова. И к битве с нами надо готовиться. Раньше в каждом войске были свои маги и они заговаривали мечи и копья постоянно, поэтому и нам приходилось облачаться в заговорённые доспехи и заговаривать своё оружие. А сейчас нам не важно, во что облачены наши враги, потому что у них нет магов. Я пробиваю любой панцирь своим когтем. Да и кикиморки твои… Сам же видел, как они одним ударом булавы или клевца^[28] вскрывают толстенный панцирь или шлем.

Да! Санька удивился эффективности ударов кикиморок. Он схитил снятый рыцарями с головы архиепископа шлем и замерил толщину его стенки. Трёхсантиметровая сталь, Карл! А клюв вошёл полностью до упора, аж на десять сантиметров.

— Вот! Ты сам говоришь, что вы раньше воевали в доспехах и с оружием!

— Они несколько отличаются от человеческих, светлый князь.

— Можешь показать?

— Почему нет?! Сейчас?

— Почему нет? — усмехнулся Санька.

Они находились в царских покоях. Было уже далеко за полночь.

— Не боишься? — спросил удивлённо волколак.

— А должен? — удивился Санька.

— Ну-у-у… Мы в изменённом состоянии не очень-то и люди… Можем не понять друг друга.

— Ты хочешь сказать, что вы в «изменённом состоянии» себя не контролируете? А как же договор «не навреди»?

— Ну… Во-первых, у нас с тобой личного договора нет. У тебя договор с семьёй и действует он только в лесу. Но есть принципиальное табу, нападать на людей, если они не дичь. Поэтому я тебя и спросил: «не боишься?».

— Не боюсь, — ответил Санька и улыбнулся. — Я точно не дичь!

Он уже изучил волколака и залез в его сущность изнутри и даже слегка подёргал за «ниточки». Осторожно, так, чтобы он не заметил. И его глазами посмотрел и в «душу» заглянул. Оказалось, что и у оборотня есть душа и даже ноосфера со своими знаниями и тонким миром. Хотя, чему он удивился? Как Александр уже давно понял, ноосфера есть у всего живого и неживого, даже у растений, червяков и камней. Просто, не все ею пользуются, ибо кто-то не дорос уровнем силы или утратил, а некоторым и не нужно. По своей сути, даже дерево может передвигаться с помощью своего тонкого мира, подключённого к ноосфере земли, если будет думать не о корнях, а о высших сферах. Но ему этого не надо. А тем более камню.

— Ну, смотри! — хмыкнул Крок. — Хотя… У тебя вон какие воительницы!

— Сам смотри! — рыкнула Марта, но Санька почувствовал, как она напряглась.

— Держите меня, если что!

— Удержим! Не переживай!

Санька снова вошёл в глаза Крока и увидел, как его ноосфера превратилась из шара в… в «бублик»? Перед его взором образовалась «воронка» или «дырка», в которую потекла энергия волколака. Дырка от бублика… Но энергия не пропадала в пустоте, а заворачивалась и двигалась назад. Ну точно, если бы бублик пытался провернуться вокруг самого себя.

Через мгновение ноосфера Крока уже стала другой. И по чистоте энергии, и по её силе. Она была насыщенней, но не человеческой, а звериной. Санька давно научился различать внутреннюю сущность и живых, и не живых существ. Ведь он и не по-настоящему ведь видел, а совсем иначе.

Александр вернулся в себя и «увидел» перед собой громадного медведя в блестящих доспехах. Блестящих, но не металлических, а из какого-то иного материала. Да и материала ли? Формы доспехов менялись и колебались.

Санька, словно заворожённый, шагнул к волколаку и протянул к нему руку, чтобы потрогать доспех. Крок рыкнул и дёрнулся навстречу, однако Санька просто быстро развернул ладонь, словно уперев её Кроку в грудь, и волколак словно наткнулся на невидимую стену.

— Как интересно, — сказал Санька самому себе задумчиво. — Он словно вывернул сферу наизнанку и натянул на себя другую оболочку.

— Так и есть, — сказала Марта. — У них у каждого по две прямых родственных сущности. Но ещё они могут скопировать, создать и натянуть на себя любую другую. Но неродственную не на долго.

Александр погрузился в волколака и посмотрел его глазами. В этой сущности и зрение у него было другим. Крок стоял не шевелясь. Санька полностью контролировал его тело и чувствовал, что броневая защита, это просто часть его силы.

— «Хитрюга!» — мысленно рассмеялся Санька. — «Какие же это доспехи?»

В «руках» Крок держал два меча и тоже не «настоящих», а «энергетических».

— Вытяни копьё комлем ко мне, — пророкотал Санька губами волколака.

— Что? — не поняла Марта. — Кто говорит? Ты, господин?!

— Я.

Марта не подала вид, что удивилась, и вытянула руку с дубовым копьём в сторону Крока. Санька слегка махнул его рукой и клинок «меча» отсёк копью кончик древка.

— Хорошая игрушка! — восхитился Санька, прорычав горлом Крока.

Санькино сознание уже давно легко делилось на две части. С Петькой он задействовал его третью часть. Они натренировались до того, что Александр, управляя телом Петра, спокойно вёл заседание боярской думы. Причём не просто сидя и слушая, а активно участвуя в дискуссиях и сдерживая особо пылких государственных «радетелей».

Вот и сейчас, находясь в теле Крока, Александр ходил вокруг него и разговаривал сам с собой.

— Дай-ка, копьё, — попросил он Марту. Та протянула.

Александр принял, развернул его к Кроку, и сам же аккуратно поднёс кончик «меча» к копью. Копьё, едва коснувшись «клинка», треснуло в месте касания. Санька изумлённо дёрнул головой.

— Интересно. Как это у них получается?

Продолжая контролировать волколака, он своим четвёртым сознанием снова «нырнул» ему в глаза и начал «ковыряться» в его ноосфере. Это длилось довольно продолжительное время, но понять, как оборотень выворачивает сферу Санька не мог, пока в ноосфере не нашёл её край.

Санька боялся неизведанного и никогда не «уходил» далеко в своём тонком мире. Здесь же ноосфера была заключена в очень малом «объёме». Потянув край шара на себя, Санька почувствовал, как начался процесс перехода волколака из животного образа в человеческий.

Через короткое время перед Александром снова стоял человек. Причём теперь сознание Саньки разделилось на четыре части. Двумя он контролировал Крока, одним свои глаза и другие чувства, а первым продолжал ощущать себя изнутри.

— Что это было? — спросил Крок мрачно.

— Мне не понадобилась Марта, чтобы тебя контролировать. Надеюсь, что ты не в обиде? У меня свои понимания о собственной безопасности. Мне нравится быть полностью уверенным в моих «друзьях».

— Ты так можешь сделатьс любым… э-э-э… с любой сущностью?

— Зачем тебе это знать? — спросил Санька.

— Чтобы было не так обидно, — тихо пробубнил оборотень.

— Скажу только, что не ты первый, и не ты последний. Мне надо было понять, как вы переворачиваетесь. И я понял. Если бы не твои скрытые угрозы… Ты же тоже хотел проверить меня, правда?

Санька увидел на лице Крока подтверждение своих слов в виде краски стыда.

— Вот видишь. Ты сам виноват. И для меня было важно понять, на сколько вы не «контролируете» себя в изменённом состоянии. Я понял, что ты мне солгал. Не расстраивайся и не опасайся. Я никому не расскажу, что я про вас узнал.

Александр всё ещё был внутри ноосферы и наблюдал за реакциями этого существа, которого люди прозвали волколак или оборотень, но с этими существами было не так всё просто. Это были не люди, превращающиеся в зверей, а звери, принимающие облик людей.

Крок внимательно посмотрел на Саньку и преклонил пред ним колено.

— Приказывай, повелитель.

Глава 27

— Я не твой повелитель, Крок, — сказал Санька. — Да, и вы, похоже, легко обходитесь без повелителя.

— Обходимся, да, но без него наши силы слабы.

— Где ваш предыдущий? — спросил Санька, хотя знал ответ.

— Погиб в битве с местными богами. Это было очень давно.

— Его звали Малрок?

— Ты знаешь и это!? — спокойно констатировал Крок.

— Знаю. Я знаю всё, что знаешь ты. Но я совсем не тот, кто сможет заменить его. Мне, по понятным причинам, ближе люди. И я, точно, не деспот. По крайней мере — пока.

— Нам не очень нравился его деспотизм и страсть к покорению миров. Мы вполне удовлетворились бы одним. Малрок был ненасытен. Но он не всегда был таким. Было время, когда мы вместе с ним сражались с силами зла. Но кто-то переубедил его, что это бессмысленно, что люди неблагодарны и не благонадёжны, так как сами часто переходят на другую сторону. Вот и он…

— Но я-то вам зачем?

— С тобой мы завоюем этот мир…

— Но, вот, ты опять… Завоевать мир… И оно вам надо? — рассмеялся Александр.

— Но ты ведь воюешь!

— Воюю, — вздохнул Санька, — но не хочу. Да и без людей мне мир не интересен.

— Тогда давай воевать тех, кто тебе мешает?! Мы сможем ужиться с людьми, но нам мало ваших лесов. Они оскудевают.

— Я понимаю, что, убивая людей, вы становитесь сильнее и это вас возвышает, но меня-то это и беспокоит. Раз боги наложили запрет на убийство людей, значит, так надо. Но и отказываться от вашей помощи не разумно. Надо думать.

— Хорошо, — сказал Крок. — Думай. Спасибо, что не отказал сразу.

— И вам спасибо, что помогли. Останемся пока друзьями.

— Ты теперь знаешь, как нас найти.

— Я знаю!

* * *

Участвовавшие в набеге на Ливонию воеводы остались с войсками ближе к границе. Мало ли что взбредёт в голову магистру ордена?

Алтуфьев со своей тысячей, которая вместе с боевыми холопами составляла около десяти тысяч ратников, направился к Москве, но большую часть воинов оставил по дворянским уделам. В Москву отправились только опричники.

Царь встречал войска Алтуфьева за воротами Фроловской^[29] башни Кремля на мосту, перекинутому через тридцатиметровый ров. Для торжественного выезда царя мелких лоточников с моста согнали, вдоль «перил» поставили пеших ратников с алебардами, с площади убрали торговые ряды.

Санька выехал на своём чёрном аргамаке, Адашев следом за ним на белом.

Юрий Яковлевич Алтуфьев ввёл тысячу всадников через северные ворота на Конную площадь. Там, сразу выйдя из ворот, они строились в шеренгу по восемь и относительно ровными рядами и шеренгами, двигались к, почти построенному Брамой, собору.

Встреча войска прошла красиво, торжественно, церемонно и закончилась общим бражничеством.

Боярская дума военной операцией в Ливонии осталась недовольна. Большинство бояр требовало полноценной войны с захватом территории, и разделом её по старшинству родов. Однако власти для принятия решения думе не хватало. Согласно судебнику, принятому в тысяча пятьсот пятидесятом году, одного думского желания было недостаточно. Государь должен был «приказать». И только после этого бояре могли «приговорить».

Словесная «заруба» в думе началась сразу после того, как боярам стало известно о нападении избранных отрядов на Ливонию. После этого дума заседала через день и полоскала царя, не стесняясь в выражениях. Саньку обвинили в превышении полномочий, нарушении традиций и обычаев. Он иногда присутствовал на , и, после официального прибытия войска, пригласили на заседание думы.

Более всего высказывал недовольство Мстиславский Иван Фёдорович двоюродный племянник царя Ивана Васильевича. Ему поддакивали князья Приимков-Ростовский и братья Лобановы-Ростовские.

Санька слушал долго, потом поднял руку.

— Вот слушаю я вас и спрашиваю себя: «Не дураки ли они?». Вы толкаете меня на войну за земли на которых вот уже триста лет сидит Ливонский орден. И вы, так же, как и я знаете, что Юрьева дань, — это только повод для начала войны. Повод надуманный и высосанный из старых епархиальных книг. Что, де, когда-то Дерптская епархия платила Псковской какие-то деньги. Какую-то дань… Не понятно за что…

— Город Юрьев построил Ярослав Мудрый, — крикнул Мстиславский. — Честь Рюрика попрана! Держава в обиде!

— Он твой родич, или мой, Гидиминович? Что ты так переживаешь за мой город, за мою честь?

Мстиславский замолчал и насупился. Александр встал и прошёлся вдоль продолжавших сидеть бояр, заглядывая каждому в душу.

— Но в общем, я с воеводой Мстиславским согласен. И ты не таи на меня обиду, Иван Фёдоровичем, за резкие слова. Мы, действительно, сказали «Аз», и потому должны были сказать «Буки». Давно ливонцам угрожаем, а потому надо и честь знать. Так мы и сделали то, что обещали. Сами пришли за данью и взяли много больше. Потому, я считаю, что честь державы не обижена. Надо будет, ещё пойдём и возьмём.

Санька поднялся из кресла и пошёл вдоль продолжавших сидеть бояр, окольничих, дьяков и воевод, заглядывая им в душу.

— Меня удивляет другое. Иван Фёдорович Мстиславский хотя бы заслужил уважение и почёт от царя Ивана Васильевича, царствие ему небесное, за преданность, которую многие из вас попрали. Как я могу слушать тех из вас, кто отказался присягать сыну царя Дмитрию? И тех, кто потом пытался бежать в Литву? Тех, кто сговаривался с литовскими послами? И кто сейчас сговаривается? Вам поимённо назвать этих бояр? Нет многим из вас веры. Потому, не обессудьте… Хоть вы люди первые из первых по родству, но моей веры вам нет. А посему…

Санька сделал паузу. Тишина стояла такая, что хорошо слышался гул крыльев проснувшегося от тепла шмеля, не известно как оказавшегося в грановитой палате и вероятно уснувшего в складках стенного бархата.

— С сего дня на сидения в думе вы будете не приходить по своему хотению, а приглашаться по моему велению.

Возмущённый гул прокатился по залу.

— Да, ещё… Кто хочет отъехать в Литву, тех не держу. Езжайте вместе с семьями и родичами, но земли и людей оставьте.

Недовольный ропот нарастал. Санька тоже чуть возвысил голос.

— А коих, кто будет вести себя дерзко, я и сам из Руси выпру!

— Да ты кто такой, чтобы лучших людей на думское сидение не пускать?! — крикнул воевода Мезецкий.

— Самозванец! — крикнул Долмат Карпов^[30].

Он вскочил с лавки, легко выдернул короткий кривой татарский меч и, на длинном скользящем правом подшаге, рубанул Саньку сверху вниз слева на право. Александр не был готов к прямому нападению, так как пытался проникнуть, как уже говорилось, в души бояр. Как только он заметил движение справа от себя, то стал заваливаться на левый бок, уходя в перекат.

Карпов, промахнувшись, не остановил движение меча, а, шагнув ещё раз и замахнувшись справа, направил клинок сверху вниз и справа налево. В этот раз он точно бы достал Саньку, не по голове, так по ногам или заднице, но вдруг появившаяся Марта подставила свою алебарду.

Дамасский клинок не выдержал, лопнул и с визгом вонзился Саньке в ногу ниже колена, пробив «икру» ноги и малоберцовую артерию.

Марта рыкнула и приложила Карпова древком алебарды в район селезёнки. Однако и с другой стороны на Саньку кинулся кто-то из бояр, а он, с торчащим осколком клинка в ноге, крутиться уже не мог, поэтому просто «побежал» от нападающего на руках, волоча за собой ноги и фонтанируя алой струёй, как кит.

В грановитой палате началась настоящая заруба. Сознание Александра разделилось. Он одновременно пытался мысленно остановить хлещущую из раны кровь, потому что понимал, что физически остановить кровь почти не возможно, и одновременно наблюдал за происходящим сверху.

Адашев, Алтуфьев и ещё несколько преданных им человек с трудом сдерживали натиск остальных двадцати «думцев». Двое Захарьиных сидели не вмешиваясь. Не вмешивались в схватку ещё шестеро или семеро бояр, наверное по причине возраста, патриарх и Московский митрополит.

— «Выручай, Марта!» — мысленно приказал Санька, и Марта поняла его.

Зал моментально наполнили её соратницы-кикиморки. Они возникали перед мятежниками, прикрывая собой преданных царю людей и быстро выводя из строя нападавших, калеча, но не убивая. Саньку прикрыли собой три кикиморки, а четвёртая перетянула верёвочным жгутом ногу, грамотно подложив под жгут валик, и начала перевязывать. Саньке понравилось, как она это делала.

— «А кто учил?!», — подумал он.

Жгут, бинт и небольшой стерилизованный ком хлопчатой пряжи, пропитанный в растворе чеснока, кикиморка взяла из воздуха так элегантно, словно перед ней стоял столик с перевязочным материалом.

Однако Санька понимал, что перебитую артерию надо как-то шить, иначе всё это было бессмысленно. Жгут хоть и передавил артерию, выходившую из-под колена, но проблемы не решал. И времени у него было очень мало. Иначе он останется не только без глаз, но и без ноги.

Тем временем царская охрана подавила думский бунт и двадцать два человека разной степени побитости тоже лежали на полу.

— На Беклемешевский двор всех их, — выкрикнул Санька. — И провести дознание. Фёдорыч, займись. И этих туда же…

Санька ткнул пальцем в Захарьиных.

— За что, государь! — крикнул Данила Захарьин. — Мы же сидели!

Данила крикнул и, поняв, что сказал, обхватил голову руками. В этот раз родовая осторожность подвела братьев «под монастырь» или, вероятнее всего, под топор.

— Государь, дозволь своих призвать? Унесть надобно, да больно тяжёлые бояре-то…

— Вы с них шубы поснимайте. Меня унесут и зови своих. Не ранее. Не гоже царя в крови служилым видеть, порежут всех ведь. Более никого пальцем не трогать, слышь, Фёдорыч?!

— Слышу, государь! Дозволь лекаря кликнуть?!

— Не дозволяю. Марта управится. Уносите! — приказал он Марте и его понесли на носилках им самим недавно собранных и сшитых из брезента. Как-то вдруг вспомнил, что нет носилок, а вдруг, что случись? Вот ведь! Как предвидел!

Саньку перенесли в царские палаты по очень неудобным лестницам и переходам. Он в очередной раз подумал, стукаясь о стены и перила, что нужно строить нормальный дом и переезжать. Каждый удар отдавался острой болью в ноге.

— Срочно натереть чеснок и залить водкой, — распорядился Санька.

— Слушаюсь, господин, — прошептала Марта и добавила. — Прости меня, господин… Не уберегла. Плохая у тебя рана.

— Сам знаю. Кипятите воду. Чистые простыни

— «Знаю-то-знаю, а что-знаю-то?», — подумал Санька. — «Не пытаться же сшить артерию?! Да, ну! Бред! Это же как надо извернуться!»

Пока кикиморки варили воду и стерилизовали несколько скальпелей, пинцетов и пару зажимов, готовили чесночную воду, Санька планировал операцию. Инструмент Мокша выковал давно. Это был едва ли не первый Санькин «заказ». И испробовал Александр инструменты не раз и не два… То занозу вырезать, то рану обработать и зашить.

Ещё в той жизни ему часто приходилось многое делать самому: уколы внутримышечно и внутривенно, — это легко, лошадке ногу, порванную об колючую проволоку, зашивал, клеща из-под кожи вырезал. То есть, этих железяк он не боялся. Здесь и сейчас он смог бы заживить себе простой порез. Причём, если стянуть края раны, то заживление произошло бы быстро. А если не стягивать, то тоже заживало бы но гораздо дольше.

Однако случай с артерией особый. Артерия сосуд крепкий и натянутый, почти как струна. При перерезании края артерий расходятся сантиметров на пять, поэтому зажимать рану бессмысленно. Кровь так не остановить. Да-а-а… Наращивать пять сантиметров Саньке пришлось бы месяц или более. Столько времени его нога без крови не выдержит. Да и будет ли работать сосуд правильно, — ещё вопрос.

— «Стягивать, так стягивать», — подумал Санька.

— Так, Марта! — обратился он к кикиморке. — Руки вымыла? В водке тоже?

— Вымыла.

— Сейчас не пугайся. Будешь мне ногу шить.

— Я не пугаюсь. Делай, что надо.

Медлить Санька не стал. Войдя своим третьим сознанием в Марту, он увидел голого себя, лежащего спиной вверх на сдвоенных лавках, покрытых чистой простынёй.

Кровь была остановлена, рана обмыта чесночной водой и обтёрта чесночным водочным настоем. Как давно убедился Александр, чеснок был самым сильным природным антибиотиком и использовал он его в водных растворах регулярно, а в водочных реже.

Ещё раз макнув руки Марты в тазик с чесночной водой, он достал из него один зажим и без сомнений засунул инструмент в рану. Боль пронзила первое сознание и Санька вскрикнул. Он давно не занимался аутотренингом и попытка повысить болевой порог успехом не увенчалась. Было больно.

Не увенчалась успехом и его попытка захватить губками зажима артерию. Она постоянно ускользала. Тогда Санька надрезал рану вдоль артерии вверх и вниз и, засунув указательный палец левой руки в рану, нащупал сосуд и закусил его зажимом. Ту же самую процедуру проделал и с нижним концом сосуда. Теперь главное.

— Теперь, моя хорошая, будешь долго-долго держать, сомкнув эти края друг с другом. Сможешь?

— Смогу, господин.

Кикиморка и впрямь, справилась бы с этим делом сама намного лучше, чем Санька. Ему надо было бы напрягаться и концентрировать внимание на действии, а кикиморки двигались, как автоматы. Нежить же... Физическая оболочка для них была своего рода экзоскелетом. Они практически не ощущали физической усталости. У них просто заканчивалась энергия.

Поэтому Санька «вышел» из Марты и, погрузившись в тонкий мир совсем чуть-чуть сконцентрировал своё второе сознание на артерии. Он чётко видел сосуд. Прижатые друг к другу края наполнились солнцем и потянулись друг к другу. Санька облегчённо вздохнул. Ещё немного погладив срастающиеся края солнцем, он сказал Марте: — «Держи! Сейчас всё зависит только от тебя», — и уснул.

Он проснулся уже смеркалось. Марта так и стояла, держа зажимы.

— Не устала? — спросил Санька.

— Сила ещё есть.

— Сейчас посмотрим.

Он посмотрел её глазами на рану. На артерии образовался рубец. Разомкнув зажимы он отложил их воду, снова помыл руки и проверил сосуд на наполняемость. Сосуды ожили, рана наполнилась кровью. Отлично, — подумал Санька и быстро стянул четырьмя стежками четыре стороны крестообразного разреза. Само затянется и рассосётся.

После наложения ихтиоловой мази и перевязки, Санька с помощью Марты смог одеться.

— Зови всех, — сказал он, зная, что в сенях маются Адашев и Алтуфьев.

Оба зашли встревоженные, но увидев полусидящего на кровати царя, удивлённо выдохнули с «оханьем».

— Александр Васильевич, как же это?! — от неожиданности почти панибратски вскрикнул Адашев. — Жив здоров! Слава тебе, Господи!

— Чудо чудное! — всплеснул руками Алтуфьев. — А рана-то какая дурная. Кровь алая хлестала... Не уж-то залечили? А мы уж, грешным делом…

Алтуфьев всхлипнул. Санька удивился, «присмотрелся» и увидел у полководца энергетический ком в груди. Даже у Адашева центр чувств и эмоций был не так сильно перегружен.

— Там не так сильно, — махнул рукой Санька. — Обработали, перевязали. Мазь лекаря вашего… немца, наложили. Поспал немного.

Адашев смотрел с интересом. Санька говорил ему, когда тот заболел по пути из Усть-Луги в Москву, что порастерял после ранения в голову лекарские способности. Увидев его взгляд, Санька потихоньку кивнул. Адашев облегчённо вздохнул.

— Ну и слава Богу, — снова с облегчением вздохнул Адашев.

— Хватит об этом! Что с бунтовщиками?

— Всех препроводили на Беклемешевский двор. Ведём дознание. Уже есть охотники на оговор.

— Не удивлюсь, если это Захарьины, — усмехнулся царь.

— И они тоже, но не они первые, государь. Дело в другом.

— В чём?

— Там почти все Рюриковичи: Пронские, Елецкий, Воротынский, Одоевский, Мезецкий, Барятинский, Оболенский, Шуйский…

— А с нашей стороны Рюриковичи остались? — со вздохом спросил Санька.

— Ну, как же? Остались. Микулинские, Телятевские… Много ещё твоих родичей, государь. Гидиминовичи…

— Ну и слава богу, — вздохнул Санька.

— А с теми что?

— Пусть сидят пока. Кто их просил в царя железом тыкать?! Проводи дознание, там видно будет!

Глава 28

— Пригласи тех, кто защищал меня, завтра на мою полуденную трапезу, — сказал Санька Адашеву на десятый день своей болезни. Рана на ноге, не смотря на «энергетические вливания», заживала плохо. С микробами и стафилококком своими силами Санька справиться не мог и рассчитывал только на чеснок.

Спасением от внутреннего воспаления была ихтиоловая мазь, которую Санька обнаружил у царского лекаря Грациано Порци. Он, почему-то, при наличии характерных черт лица и фрязского имени, называл себя выходцем из Тироля. Перебирая лекарства, которыми лекарь собирался поддерживать царское здоровье, Санька признал в одной из мазей ихтиоловую. Её запах спутать с чем-либо ещё было не реально.

На вопрос: «Где взял?», Граций сказал: «Из земли выпарил».

Оказалось, что в Тироле давно из богатой серой нефти вываривают лекарственную жижу. Совсем небольшое её количество смешивают с маслами и воском, получая не очень вонючую субстанцию. Сама по себе жижа воняла так невыносимо противно серой, что от неё отказывались все пациенты Грациано. И царь Иван Васильевич, в том числе.

Санька же о пользе ихтиоловой мази знал и воспользовался ею при первейшем подвернувшемся случае. Польза от неё была и на десятые сутки стало понятно, что процесс заживления наладился. Нога всё ещё походила на небольшой бочонок, но синюшность сходила.

В трапезной поставили небольшое узкое ложе с высокой наклонной спинкой и подставкой под ногу. Рядом с ложем с обеих сторон поставили маленькие столы с едой и питьём для царя. Перед ложем выставили стол для ближних людей, коих пришло семь человек.

После трёх заздравных кубков Санька поднял руку, прося тишины. Когда все смолкли, Санька сказал:

— Благодарю вас, мои товарищи, что не оставили меня, когда некоторые родичи решили прервать мою жизнь и царствование. В трудное время мы живём. Казань, Астрахань волнуются. Крымский хан готовит поход на нижние земли. Ногаи на Итиле безобразят, засечные преграды и городки жгут. Хочу просить вас, други мои, взять те земли в охрану, бо многие из опальных воевод и бояр за теми землями смотрели, а сегодня и некому.

— Какие земли прибрать, государь, надобно? — лукаво спросил князь Микулинский.

— Рязань, Тулу, Калугу. На реке Воронеж городок укреплять надо…

— Людишек не хватает. Мрут, родимые, — подхватил разговор князь Телятевский, сосед Микулинского.

— Вам, князья Тверские, своих дел хватит. Да и земель неосвоенных к морю шведскому предостаточно. Вы там разбирайтесь. Сейчас границы южные прибрать надо.

— Рязань мы держать можем! — сказал, откашлявшись, Андрей Андреевич Опраксин. — И держим, государь. В Рязани более сотни дворов служилых людей по отечеству. В основном наши родичи. Они проживают в своих поместьях и наезжают в город по делам или в случае угрозы. Но во дворах живут дворники, и военные запасы на случай брани там имеются. Засечная черта в целости. Блюдём за границей. С Касимовским князем не ссоримся. Ежели ты нам земли опальных князей отдашь легче будет. За Рязань не тревожься, государь.

После слов Опраксина Санька заволновался ещё больше.

Опраксины вышли из рода Анастасии, родной сестры Рязанского князя Олега Ивановича, и в рязанской земле, после бегства, а потом смерти последнего Рязанского князя Ивана Ивановича, не оставившего детей, играли главенствующую роль. Причём Опраксины были не единственной ветвью Анастасии Ивановны и Солахмира. Пара была плодовита. От неё пошли: Вердеревские, Базаровы, Шишкины, Ханыковы, Крюковы, Дувановы, Ратаевы, Кончеевы и Пороватые.

Земли Вердеревских простирались по границе засечной черты от Молвина до Вердерева. Только Рюриковичи Пронские могли противостоять им по силе и по статусу.

Санька, хоть и не был в своей прошлой жизни политиком, но понимал, что отдавая всю власть над большой территорией в одни руки при ослаблении управления из центра, можно запросто получить сначала автономную область, а потом независимую республику. События СССР и России девяностых годов даже из обычных граждан сделали политологов.

А Пронские, по дури своей, попали в опалу. Отдать их земли Опраксиным-Вердеревским? При этой мысли по телу Александра пробежали «мурашки». Уплывёт Рязань! Точно уплывёт! Может и под крымского хана лечь. Давние «тёрки» между Рязанскими Ольговичами и Московскими Юрьевичами. Рязань всегда была ближе к татарам. Даже по духу…

— Спасибо, Андрей Андреевич. Надеюсь на твоих родичей. Отберите человек пять хороших воевод. Поставлю в Тулу да Лихвин. Епифань и Дедилов сдержат татар? Без засек?

— Сдержат, государь. Там наши браты сидят. Только без людишек тяжело воеводам в Туле им будет.

— Людей в Тулу мы отправили. Много отправили. Там мой человек… Пётр Алтуфёев литьём железа занят. На реку Воронеж пойдёт. Там корабли строить будет, руду рыть и железо лить. Помочь ему надобно. Туда трёх воевод отправим. По Дону крымский хан ходит... Да, то вы и сами знаете. Из людишек тех пешее войско собрать надо. Пушки в Туле льют. Оружием там же снарядим.

— Это ты, государь, про тот народ говоришь, что в Эстляндии взяли? — спросил Алтуфьев.

— Про него. Про эстов. Везёте народ?

— Как ты и приказал, пешком никто не идёт. В санях едут, как мои крестьяне никогда не ездили. Да в тепло все одетые…

— Ибо помереть от холода и голода в пути никто не должен, — перебил Санька. — Каждый мой человек на вес золота. Своих крестьян хоть об угол терема бейте, однако ежели казённая подать снизится, пеняйте на себя. С четей налог считаем, не забываете? А чети ваши Иван Васильевич успел посчитать, спасибо ему за это и царствие ему небесное.

Санька перекрестился.

— Всем понятно, что никого не воюем и силы не тратим. Все своевольные набеги отставить. Алексей Афанасьевич, набирай в свой тайный приказ смышлёных молодших детей боярских из незначительных родов. И закрепи за небольшими территориями. Пусть ездят, смотрят, слушают и записывают. К каждому закрепи двух, трёх охранников. И учи их уму разуму…

— Уже так делаем, государь.

— Что делаете? — удивился Санька.

— Учебники, как ты говорил, открыли. Считать, писать там учат. Пока при московских монастырских дворах. А которых уже отослал для догляда.

— Да смотри, чтобы не наговаривали напраслину на соседей. Перепроверяй и о том говори своим проверяльщикам.

— Так и будет, государь.

Санька вздохнул.

— Много говорим. Пейте, товарищи!

Царские гости выпили, закусили.

Поднялся Мстиславский.

— Хотел у тебя, государь, прощение просить.

— За что? — удивился Санька.

— Хульные речи на тебя говорил, да не понимал, что готовят тебе бояре хитрые. Подговаривали и меня. Ты, дескать, из ближних к царю Ивану был, послушает тебя новый государь… А оно вона, как вышло…

— Ты Иван Фёдорович не винись. Сражался ты за меня. Этим всё сказано. И за то тебе спасибо. А хульные речи на думе не в новость. Часто бороды трещат, посохи о спину и головы ломаются. Да и режут, бывало.

— Бывало, — рассмеялся Мстиславский.

— Вы всё как малые дети… Не можете по старшинству разобраться, кому верховодить. Ещё Иван Васильевич, брат мой, развести по углам вас пытался. Но, вы не успокоитесь никак. У стен Казани, царь Иван сказывал, едва сами между собой не подрались. Надо стены воевать, врага бить, а вы всё командира не выберете. В книгах древних разбираетесь, кто под кем ходил. Не смешно?

Санька с упрёком смотрел на лучших людей России. Те сидели потупив глаза.

— Смотрите… — с угрозой в голосе сказал Санька. — Чем с вами договариваться, возьму полководцев из незнатных родов, соберу пешее войско и с ними воевать пойду. А вы дома сидите!

— Не к нам твой гнев, государь, — рассмеялся Опраксин. — Наш род вообще ни под кем на войну не ходил, кроме великих князей и царей Российских. Да и то… Ста лет ещё нет, как Рязань под рукой князя московского.

— С вами ясно всё, — отмахнулся царь. — Потому в воеводы и ставлю. С другими труднее. Раньше ведь других князей не было, кроме Рюриков. И тогда, почему-то, никому зазорно не было под рукой брата идти на супостата. А сейчас братья спорят, вместо того, чтобы врага бить. Стоят, спорят, книги мусолят, а враг города грабит… Решат наконец кому руководить, а татар и след простыл. Города и веси пожжены, войско разбежалось, людей в полон увели. И так постоянно! И я уже столкнулся с вашими заморочками! Поставишь умного человека дела править, князья ему: «Ты мне не указ!».

Александр отпил из кубка, откинулся на лежанку и скривился. Надо было делать вид, что рана тревожит и заживает.

— Как нога, государь? — спросил Мстиславский.

— На поправку пошла. Заживает.

Мстиславский удовлетворённо сел.

— Совсем поправлюсь, тогда соберу всех, а пока слушайте Алексея Фёдоровича Адашева. Он мою волю передаёт. Не опасайтесь, он не своевольничает. Я проверяю, — Санька рассмеялся.

Его, осторожным смехом, поддержали бояре.

— А буде, кого сомнения гложить станут, приходи ко мне и спроси. Я разъясню.

* * *

Нога уже только сильно чесалась. Мазь снимала воспаление, чесночные компрессы убивали микробов, а сам он своей внутренней силой до такой степени не владел. Раньше он не задумывался и не тревожился, получится у него вылечить кого-либо или себя, или нет. И лечил. А после нападения на него и Гарпию вампирши Вампусы, — посланницы Аида, его не покидало чувство тревоги и даже страха. Да и общение с тёмными сущностями испачкало его внутреннюю энергию. Поэтому приходилось пользоваться народными средствами самолечения.

Он почти не хромал и поэтому, пользуясь случаем, ежедневно инспектировал стройки замков. Часть пленников он оставил в Москве при каждом объекте и записал в строители. Приготовленных землянок и запасов ячменя, гороха и чечевицы хватало и люди воспряли духом. Около тысячи человек он отправил к Мокше в Коломенское, где производства расширились в фабрики. Пряли и ткали лён, шёлк, лили и ковали металлы, жгли кирпич, черепицу и цемент.

Царским указом двухлетней давности Иван Васильевич заставил хоромы с подклетями и землянки крыть черепицей и печи «одевать в кирпич, дабы открытого огня в избах не допускать». Санька же поручил Адашевским сыскарям учинить сыск по исполнению указа, и те, объявляя «государево слово и дело», входили в простые избы и хоромы знатные и проверяли наличие в них печей с трубами. В случае отсутствия таковых, на хозяина накладывался штраф, который можно было снизить вполовину, если поставить печь в течении месяца. На воротах таких дворов ставилась специальная печать. «А ежели вдруг учиниться пожар, то строить город за счёт опечатанных дворов».

Причём многие хозяева землянок и небольших избушек, жившие бедно, получали кирпич, дверки для печей и черепицу бесплатно. Большинство из них, получив дармовое богатство, продавали его. Таких приставы арестовывали и силком отвозили в «работные дворы», образованные там же в Коломенском, вся территория которого сейчас была огорожена стеной с небольшими сторожевыми башнями на которых стояли небольшие пушки. Со стороны кузнецкий двор, занимавший территорию в полторы тысячи гектар (это без пахотных земель), больше походил на крепость.

Кроме промышленного производства в Мокшанске, как теперь называли этот городок, в прудах, образованных плотинами, разводили рыбу и поставляли её на царский двор, содержали конюшни, в огромных печах пекли хлеб, держали в ульях пчёл.

Ульи Санька сделал по «новейшей» технологии с разборными квадратными с сотовыми рамками. Для них же сделал отжимную круглую колоду-центрифугу, с помощью которой «качали» мёд. Сам Мокша, когда увидел, как от вращения из рамок вытекает мёд, раскрыл рот, хотя, казалось бы, удивиться ничему, что делал Санька, уже не мог. А когда Санька отнёс ульи в приготовленные заранее омшаники, Мокша просто полдня ходил и качал в раздумье головой.

С тех пор прошло уже несколько лет, и пчёлы исправно давали мед, воск, прополис и пергу. Последние два продукта очень ценились у лекарей и раскупались не доезжая до рынков за очень высокую цену. Как, впрочем и «рыбий клей», производство которого было поставлено на такой «поток», что еда не уронили цену на рынке. Санька вовремя опомнился и распорядился складировать товар, приготовив его к продаже на экспорт.

Люди, попадавшие в Мокшанск, поначалу терялись от существующего порядка, организованности и чистоты, за которой следила Лёкса со своими девками-хозяйками, но дней через пять приходили в себя и понимали, что житьё в нормальных хатах и хорошее кормление не сон, а обыденность. Понимая это, работные считали за счастье делать всё, что от них требовалось, то есть работали.

Так и пленные эсты, попав за стены Мокшанска, довольно быстро осознали, что здешняя жизнь значительно лучше прежней. Рыцари хоть и не обирали крестьян «до нитки», но считать умели хорошо, оставляя на прожитьё минимум.

На Санькиных стройках работали те, кто прошёл отбор и «акклиматизацию» у Мокши и почувствовали, как говорится, разницу. Уходить из городка они не хотели, но Санька-Ракшай говорил с ними лично и обещал такое же нормальное отношение и такое же житьё-бытьё.

Люд разный везде, а Саньке лишние проблемы на стройках крепостей были не нужны, поэтому он отбирал самых спокойных и трудолюбивых.

— Семейные смогут построить себе избы-пятистенки с топкой по белому. Бобылям построены бараки, как здесь в Мокшанске. Пока в бараках места хватит всем, и для семейных тоже. Вода есть, запасы еды есть, дрова есть.

Так и обросли стройки крепостей строителями, коих в дальнейшем Санька думал переквалифицировать кого в воинов, а кого в обслуживающий персонал. Пока мужья строили, бабы делали свою бабью работу, пряли, ткали, готовили еду.

К концу зимы стены крепостей были возведены на нужную высоту. Подвалы и низ крепости лили из обычного бетона с щебневым наполнителем, верх из керамзитобетона.

Вокруг Москвы обнаружилось несколько месторождений легкоплавких вспениваемых каменных глин. Такие глины ни для чего иного, кроме керамзита не годились и Мокша даже поначалу расстроился, ибо глины такой нарыли и навезли много. Но Санька накрошил «вспученные» изделия на мелкие фракции и слепил несколько керамзитобетонных блоков. Мокша, после их высыхания, удивился их прочности и лёгкости.

Санька с Мокшей давно соорудили несколько барабанных камнедробилок, и отходы кирпично-глиняного производства начали использоваться в строительстве. На дробилках же измельчали и каменную глину на фракции разного размера, от чего менялись параметры керамзита, а значит и керамобетона: прочность и теплопроводность.

В строительстве крепостей Александр решил пойти по простому пути. Он предполагал, что к Москве до Наполеона никто кроме крымского хана не придёт, да и тот пушек с собой не возьмёт. Насколько помнил Санька из истории, «какой-то там Гирей» пограбит Русь и сожжёт Москву только за то, что та долго не платила в Крым «поминки», тоесть просто собрал дань. Причём должен сгореть полностью весь деревянный посад и масса народа. В своих «крепостицах» Санька хотел спрятать простой народ от пожара и от полона, а в случае благоприятного стечения обстоятельств, и дать Гирею отпор.

Крепости строили по возможности прямолинейными в виде закрытых кварталов с внутренними дворами. В каждом таком трёхэтажном, с учётом подвала, квартале могло укрыться до тысячи человек. К весне тысяча пятьсот пятьдесят шестого года на каждом военном гостевом дворе возвели по пять таких секций. Пятью пять — двадцать пять… Это знает каждый. А в Москве, по последней переписи, проживало около ста тысяч человек.

С бунтовщиками Санька решил поступить по закону. Двадцать пять человек верховная дума, назначенная государем, осудила и двадцати двум отрубили головы на лобном месте, предварительно объявив о попытке злодейского нападения на царя. Троих Санька помиловал. Двое оказались Захарьиными, которым, за их бездействие во время свары, у Саньки рука не поднялась подписать смертный приговор. Третьим помилованным стал Данила Дмитриевич Пронский.

Его сын Пётр стоял воеводой в Новгород-Северском. И хорошо стоял. В это время Пётр Данилович прибыл в Москву за пополнением, ибо решил Санька укрепить его гарнизон и потому вызвал. А тут отец его проявил себя на стороне восставших. Слава богу, что не сильно проявил. Так… Стоял с мечом наголо. Рубиться-то было кому в первых рядах. А кикиморкам Санькиным он не противился. Получил булавой по спине, да и всех делов.

Потому Александр с пониманием отнёсся к прошению Петра о помиловании отца. Однако предварительно разговор с ними обоими прямо у себя в палатах поимел.

— Вот смотрю я на тебя, Данила Дмитриевич, и задаю себе всё тот же вопрос, что меня гложил на той думе. В присутствии твоего сына задавать его тебе я не буду. Помнишь его? — спросил Санька.

Пронский старший молча кивнул и потупил взгляд. Седая спутанная борода упиралась всё в тот же кафтан, в который он был одет неделю назад на думском заседании, закончившемся для него плачевно. От него пахло немытым телом. Бани в камерах тюрьмы, построенной Санькой из керамзитобетонных блоков, пока не было.

— И если бы не нужда в тебе и твоей семье в Рязани, — продолжил Санька, — махнул бы я топором над твоей шеей без жалости. За дурость твою. Но не хочу ослаблять землю Рязанскую, оставляя её только в руках Опраксиных. Да и лишать твоих сынов, верно служащих отечеству нашему, дохода и обрекать на нищету и голод внуков твоих не считаю верным. Потому отпускаю я тебя на поруки сына твоего, даже не спрося тебя, будешь ли мне служить далее верой и правдой. Но от службы твоей не откажусь.

Пронский старший медленно опустился на колени.

— Спаси тебя бог, государь! Вечно буду молить о здравии твоём и положу живот свой за дело твоё!

Санька не стал говорить пафосных слов о том, что ему нужна не смерть, а жизнь, а лишь махнул рукой.

— Ступайте с богом!

Глава 29

Строительство кабака в центре Москвы закончилось много раньше. Где-то к зиме монолитные керамзитобетонные стены уже оштукатурили и покрасили масляной охрой под кирпич, на крыше уложили черепицу. Внутреннюю отделку и оборудование завершили к весне. К двадцать второму марту трактир открыл двери для посетителей. Это получился и не трактир вовсе, а настоящий производственный комплекс.

Квадратное здание тоже имело внутренний двор, и было разделено на четыре функциональных корпуса. Питейное заведение, кухня, склад и пивоварня. Всё это находилось в полуподвалах корпусов. Второй этаж был жилой. В двух корпусах располагалась гостиница в третьем и четвёртом, расположенных над пивоварней и кухней, проживал обслуживающий персонал. Третий этаж и один из подъездов Санька забрал себе.

На его этаже имелась маленькая кухня с кладовой, банкетный зал персон на двести, его небольшая трапезная, спальня, кабинет, приёмная, все с нормальной крепкой резной мебелью и встроенными шкафами. Имелась и ванная комната с сауной и «обычным» туалетом с керамическим унитазом и поднятым к потолку бачком, вылепленными Санькой из белой глины собственноручно.

Стеклянные прозрачные окна имелись, но круглые. Как уже говорилось, прямоугольное прозрачное стекло пока не получалось. А круглые стёкла делались просто. Выдувался шар, который потом клался на железную полированную плоскую поверхность. Шар сминался такой же железной полированной плоской поверхностью. Вставленные в узкие деревянные рамы круглые оконца выглядели даже симпатично. Главное, что они были прозрачны и крепки. Особенно, если на такое стекло положить тонкую проволочную сетку, а сверху положить ещё одно расплавленное стекло. Такие «бронестёкла» были вставлены во все нижние помещения, кроме склада.

В городах нижние этажи домов окон обычно, во избежание краж, не имели, а Санькин трактир сиял кругляшами, то отражая солнце, то светясь изнутри светом масляных ламп. Внутри питейного заведения от круглых окон весь день было светло и солнечно, ибо его фасад был повернут к югу.

Первые посетители заходили в трактир поглазеть сквозь стекло на улицу, как в кинотеатр. Цены на еду и пиво Санька не ломил, а пятьдесят грамм чесночной водки наливал даром в «баре» с вывеской «Лекарня». Причём его настойка была по-настоящему лечебной.

Друзья врачи рассказали, что чесночная настойка становится «волшебной», если заливать раздавленный чеснок водкой или спиртом почти мгновенно. Иначе, через несколько секунд полезное вещество, которое образуется в момент раздавливания, разрушается. И хранить такую настойку тоже долго нельзя, ибо теряет лечебные свойства. Санька, таким образом, народ, вроде как, не спаивал, а профилактировал заболеваемость, повышая иммунитет и борясь с паразитами и грибковыми инфекциями.

Народу чесночный дух «лекарства» понравился и в «Лекарню» горожане и гости повалили толпами. Проблему повторного подхода к «бармену» Санька решал легко. Клиента после приёма «лекарства» просто выставляли из «бара», а оборотень-вышибала чесночный дух чуял за две версты, да и запоминал всех в лицо. Двери в «бар» и трактир были разные. Хочешь посидеть за деньги, а не замахнуть рюмашку, иди в другую дверь. В трактире разрешали и просто посидеть, если были свободные места.

Деревянный пол всё же присыпали рубленной соломой, так как на Московских улицах царила грязь. Перед трактиром, на огороженной забором территории, лежала квадратная бетонная плитка и чугунные решётки, для очистки сапог и лаптей. С налипшей на ногах грязью не подпускали даже к крыльцу.

Поначалу народ, получивший «от ворот поворот», возмущался и норовил подраться, однако драки, как на улице, так и в помещениях, оборотнями пресекались мгновенно. Встретившись с взглядом нечеловечьих глаз и получив под дых, скандалисты моментально смирели и попыток установить свой порядок больше не затевали.

Установка правил поведения продлилась примерно до мая. Потом многие поняли, что чистота обуви, — залог гарантированного попадания в «Лекарню», а приличное поведение внутри трактира даёт надежду неимущему, что кто-нибудь нальёт чарку простой водки или жбан пива.

К лету жизнь вокруг нового гостиного двора закрутилась. Чистые и светлые, из-за стеклянных окошек, «номера» привлекали гостей. Кухня столовой гостиницы, отделённой от трактира, была разнообразна овощными гарнирами и добавлением специй в мясные и рыбные блюда.

Русская кухня этого времени почти отрицала «не русские» пряности. Использовали чеснок, хрен, мяту, тимьян, крапиву, лебеду, укроп, зверобой, бруснику, клюкву, морошку, а из заморских, москвичам почему-то полюбился персидский шафран. Хотя перец, имбирь, гвоздика и «мушкатный» орех на базаре присутствовали, но были дороги, хотя цены на специи после взятия Астрахани и упали в два раза.

Санькино заведение получило официальное название «Казённый гостиный двор», так как государственная казна приняла его на свой баланс. Фрол Петрович Пантелеймонов получил должность дворецкого казённого гостиного двора с жалованием сто двадцать рублей. Они с Санькой покумекали, и решили, что на брать «бизнес» на откуп — слишком хлопотно и накладно. Дело «заворачивалось» большое, и только царская казна могла его потянуть. Тем паче, что Санькина задумка уже перерастала самое себя, особенно на границах Белого города.

Вместо небольших крепостей получались хорошо укреплённые и вооружённые крепостные казематы.

— — - — - — - -

Производство цемента не поспевало за Санькиными потребностями, и Мокша увеличил количество вертикальных печей. Глины, песок, руды в Мокшанск везли нескончаемыми потоками. Когда-то любимая царская «дача» стала промышленным центром.

Шлак и керамические отходы уже не уходили в отвалы, а использовались для изготовления цементных блоков, из которых возводили городские стены. Город постепенно замыкался в очередное каменное кольцо.

С севера и северо-запада у Москвы имелась земляная стена. Она начиналась от истока реки Рачки на севере и шла до реки Черторый на западе от Кремля. Санька же решил замкнуть стену, начав её от впадения Рачки в Москву реку, и закончив у истока. Как понимал Санька, примерно так и строили стену Белого города впоследствии, пережив нападение Крымского хана и Московский катастрофический пожар 1571 года.

Яузская крепость, названная так Санькой по яузовской дороге, проходившей через её ворота, нравилась Саньке потому, что по правому берегу Рачки простиралась затопляемая в половодье долина Васильевского луга, а выше по течению сады. На левом берегу находилась конюшенная слобода, где проживали около трехсот конюхов и около сорока тысяч голов его, Санькиных, царских лошадей.

Сады, и вообще фруктовые деревья, Санька любил больше всего. Как лесник он знал их особенности и у себя на домовом участке в Приморье любил экспериментировать, прививая культурные сорта к диким.

Ранней весной он с помощью своих помощниц пересадил около тысячи плодово-ягодных деревьев и кустов на взгорье Васильевского луга и в мае наслаждался цветением его, Санькиного сада. Он практически переехал в Яузский дворец, поставленный им в излучине Рачки, чуть выше сельца Подкопаево. В этом месте река резко, на пару метров, падала вниз, и Санька устроил небольшую плотину с пятью водоналивными колесами, вращающими дворцовые подъёмные механизмы.

Рачка протекала по глинопесчаному руслу и изобиловала рыбой и раками, а раков Санька любил, особенно с пивом. А пива у него было много и разного.

Он сам варил пиво и в том мире. Пивные ингредиенты продавались в специализированных магазинах тапа«Самовар». Он, чтобы не заморачиваться, закупал готовое сусло. Однако здесь Саньке не приходилось варить пиво самому. Было кому… Ему оставалось лишь контролировать процесс, а для этого пришлось освоить технологию изготовления сусла. Здесь не кипятили воду, и ему пришлось приложить некоторые усилия, чтобы перебороть «традиции». Самоваренное пиво и там отличалось от покупного, как небо и земля. Единственное, что немного раздражало Саньку, это то, что никогда не получалось повторить вкус продукта. Вроде бы делаешь всё так же: и вода та же и ячмень, и хмель, а вкус получается другой.

Но, с другой стороны, в этом был и плюс. Не пропадал элемент волнения и ожидания. Всегда повисал вопрос: «а что получилось в этот раз?».

Отделав Яузский дворец по-царски, и обставив подобающей мебелью, Санька переехал в него жить вместе с кикиморками и ротой охраны и сообщил всем, что у него, положенный ему по КЗОТу ежегодный тридцатишестидневный отпуск. Никто его не понял, но Санька уже этим не заморачивался. Отдыхая, он занимался пчёлами, садом, выездкой лошадей, а о том, кто, что подумает о его зрячести, тоже уже не беспокоился.

Лошадей Санька любил всё больше и больше. Он освоил посадку и выездку, так, что лошади слушались малейшего его движения. Его ноги обхватывали лошадиный круп так плотно, что его тело сливалось с телом животного, которое чувствовало малейший нажим пятками на печень или селезёнку. Шпор Санька не использовал принципиально, как и стальных мундштуков^[31].

Ему ловили и седлали самых резвых и своевольных лошадей, кобылку или жеребца, и он объезжал их, носясь по долинам и по взгорьям.Несколько раз лошади сбрасывали его, и только Санькина звериная ловкость позволяла ему остаться целым и невредимым. Он, или вовремя соскакивал, или кувыркался через голову, или и то и другое разом. И тогда ему приходилось догонять, удирающее животное. Однако после того, как он его догонял и на скаку запрыгивал в седло, обычно лошадь смирела. Такого седока ни одна лошадь ещё не видывала.

Охранницы первого круга контролировали Санькины тренировки со стороны, охранники взвода Алтуфьевских гвардейцев отрабатывали свои уроки, джигитовку, рубку лозы, и другие казачье-рыцарские премудрости, но не забывали про поиск лазутчиков. Все, короче, были при деле.

Отобранных Санькой лошадей клеймили, переводили в особые конюшни и ставили на специальный учёт для конеразводных процедур.

Санькин замок являлся частью стены и представлял собой трёхсекционную башню квадратного, сужающегося кверху, сечения, что позволяло устанавливать пушки. На нижней секции замка имелись четыре угловые башенки, тоже квадратного сечения. Лифтовые подъёмники, вращаемые пятикратной силой воды, могли поднимать грузы до тонны весом. Противовесы, правда, потом нужно было снова частями поднимать вверх. Одного Саньку лифт поднимал и так.

От башни в обе стороны по линии стены отходили два одноэтажных строения прямоугольной формы для дворовой службы и службы охраны. К строениям с внутренней стороны стены примыкал двор, огороженный невысоким забором. Далее вдоль стены стояли хозяйские постройки.

— — - — - — - -

Когда сообщили о ливонских послах, наконец-то к лету прибывших в Москву для проведения переговоров и прояснения ситуации по Юрьевскому долгу, Александр находился в Яузовском замке. Он всё больше и больше склонялся к тому, что в кремле ему делать нечего. Сюда начали приезжать бояре избранной рады, с которыми он советовался и которые подписывали принятые совместно с государем указы.

Иные бояре, Санька не торопился отбирать титулы, продолжали заседать в Грановитой палате, и доходили слухи, что Владимир Старицкий снова стал присутствовать на «думских сидениях». Именно поэтому Санька не хотел ехать в Кремль.

Всю зиму орден пытался проломить оборону Нарвской границы. Кое-где им удавалось незначительно продвинуться на территорию Руси, но все рыцарские отряды были уничтожены. Одни, полками царских воевод, другие, партизанскими отрядами царских оборотней.

И вот послы прибыли.

Санька принимал послов в просторном помещении замка, освещённом закатными лучами солнца, проникающими через чистые прозрачные стёкла амбразуроподобных окон. Некоторые окна были раскрыты, и через них доносилось пение птиц и запах цветущей гречихи.

— Что у вас? Зачем вы прибыли? — спросил Санька, прервав витиеватую речь посла. — Говорите коротко и ясно.

Представитель магистра Тевтонского ордена, на миг остановившись, снова продолжил рассказывать про то, что орден воюет с поляками и бунтовщиками, и поэтому не может уплатить дань.

— Ты уполномочен подписать хотя бы акт сверки долга? — спросил Санька. — За всё время аренды наших земель вы нам должны десять миллионов четыреста двадцать две тысячи восемьсот шестьдесят восемь рублей. Всё сразу вы, конечно, заплатить не сможете, но платить всё равно придётся.

— Откуда такие цифры, сир? — удивился посол.

Это был архиепископ и иезуит, прошедший хорошую школу и подготовку, и поэтому внутренне он оставался совершенно спокойным, лишь внешне разыгрывая определённую обстоятельствами роль. Окончивший Римский университет с отличием (иных оттуда не выпускают), он, кроме теологии, отлично знал астрологию и математику, разбирался в философии и юриспруденции. Русского царя он, как и все европейцы, считал неотёсанным чурбаном, и в большей степени животным, чем человеком.

— Эти цифры? — в свою очередь удивился Санька. — Отсюда.

Он взял с низкой тумбы небольшого стола, стоявшего рядом с его креслом, один из листов бумаги, исписанный с верху до низу, и выборочно зачитал.

— Десятый пункт… Издержки на переговоры: проездные, командировочные, обслуга, равны пятидесяти пяти тысячам трёмстам сорока трём рублям...

Санька сделал паузу.

— Заметил, иезуит, мы цифры округляем до рублей. А ты говоришь…

Мысленно Себастьян аплодировал русскому царю. Тот вёл переговоры ссылаясь на документы и математические расчёты. И, что удивительно, сам в них разбирался.

— Позвольте спросить, сир, почему вы назвали меня иезуитом, сир? — спросил посол.

— А разве нет? — удивился Санька. — Разве Рим сейчас пошлёт куда-либо кого-либо, не пошедшего школу Лойолы. Жив ещё ваш генерал?

Иезуит промолчал.

— Понимаю. Запрещено обсуждать старшего по рангу. Но, мы отвлеклись! Я уже как-то говорил шведскому посланнику, скажу и тебе… У меня нет желания вилять. У нас такая огромная страна и столько людей, что вы себе даже представить не можете. Всё, что вы логически высчитываете о нас, не составляет и сотой доли процента. Повторю ещё и то, что наша внешняя политика основана на принципе невмешательства в чужие дела и сохранения устоявшихся границ, коими сейчас считается с востока — Тихий океан, а с запада река Нарова.

Себастьян промолчал и на эти слова, и не подал вида, что внутренне он раздавлен. Созданная университетом конструкция превосходства трещала и рассыпалась. Если закрыть глаза, можно было бы подумать, что это всё говорит ему один из университетских учителей, а не дикий русский князь, возомнивший себя едва ли не императором. Совсем по-другому описывали правителей России посещавшие её шпионы Ватикана. Даже внешне русский царь не походил на встреченных в Московии бородатых старцев. Великий князь был молод, безбород и даже лыс. Его взгляд был прям и вызывающе спокоен, а слова слишком разумны.

— Если тебе нечего нам сказать, можешь быть свободен!

— Мне есть, что сказать, сир! — наконец проговорил парализованный своими размышлениями иезуит. — Меня послали сообщить… Даже не магистр, а… Вы правы, сир, я послан самим понтификом Павлом. То, что я сейчас услышал, правда ли?

— Ты дерзок, иезуит, раз подвергаешь сомнению мои слова. И за меньшие грехи я сажаю послов на кол или бросаю в темницу. Но… Говори дальше… Пока…

Санька зловеще ухмыльнулся. Посол бухнулся на колени.

— Прости, государь. От волнения ум за разум зашёл. Слишком необычен наш разговор. Никто так со мной не говорил из королей, а я представляю святейшего понтифика и в Польше, и в Швеции, и в Дании.

— Хватит уже… Говори, что сказать хочешь! — утомлённо вздохнул Санька.

— Понтифика беспокоит положение ордена и особенно в Эстляндии. Если Руссия откажется от вооружённого захвата этих земель, святейший готов сам заплатить часть долга ордена. Часть не от той цифры, что вы обозначили, сир, но тоже от значительной суммы.

Санька помолчал.

— Полагаю, что торг здесь не уместен. Договор об отказе от вооружённого возврата своих земель мы никогда не подпишем, а на словах могу заверить понтифика, что на моём веку попытки захвата Эстляндии не будет, пока вы сами не захотите поживиться за наш счёт. А дань мы собирать будем ежегодно. Учредим Юрьев день… Хотя, чего его учреждать? Он и так есть! Девятое декабря! Как наступит, так и мы пойдём. И веришь? Обязательно соберём своё.

Глава 30

— Вот ты скажи мне, иезуит, в чём сила? Разве в деньгах^[32]? — спросил Санька папского посла.

Микаэль Агрикола отрицательно покачал головой.

— Врё-о-ёшь, — засмеялся Санька и покачал указательным пальцем перед собой. — Все вы кланяетесь золотому тельцу и живёте ради денег. Храмы ваши не в золоте, но это обман. Ваш аскетизм — тоже обман… Ваш орден освобождён от десятины Ватикану, собирая с адептов даже не десятину, а гораздо больше. Но дело даже не в этих крохах. Ваш орден — имеет деловые и торговые интересы во многих регионах мира. Например, выращивает и поставляет сахар из Бразилии, рабов из Африки, пряности из Индии, шёлк из Китая. И со всего этого вы не платите не только Ватикану, но и королям.

— Ваша церковь, тоже не платит подать в казну… — возразил Микаэль Агрикола.

— Уже платит, — перебил его царь и посмотрел улыбаясь на посла. — Так в чём сила?

— Сила в правде! — удивил ответом иезуит.

— И в чём правда? — усмехнулся Санька.

— Правда у всех своя.

— Правда всегда одна. А вот ложь, скрывающая правду, у каждого своя.

— Ты знаешь правду?

— Знаю, — спокойно ответил Санька. — Правда в том, что каждый хочет жить лучше прежнего, но это без нарушения границ других людей и, соответственно, государств, не возможно. Жить не «хорошо», а именно «лучше, чем вчера». А многие хотят жить ещё и лучше, чем другие, и за счёт других.

— Все живут за чей-то счёт. Сын за счёт матери и отца, старики за счёт детей, правители за счёт народа, волки за счёт овец... Все так живут. Но почему ты спросил, государь, про силу?

— Потому, что наша сила не в деньгах, а в боге. А он и правда, и справедливость, и праведность.

— Наша сила тоже в боге, — пожал плечами иезуит.

— Нет. Твоя сила, за счёт бога. Ты прикрываешься Христом, не следуя его заповедям. То, что ты воспитал себя молитвами, истязая свою плоть и разум, не приблизило тебя к богу, а лишь научило правильному поведению, выдержке и терпению. А ваш простой народ, так вообще далеки от бога, и в храмы ходят за индульгенциями. Вы, орден Иисуса и Ватикан, следуете не за Христом, а за фарисеями, проповедуя знания.

— Ваши люди тоже не все в Христа веруют… — возразил Микаэль Агрикола.

— А кто тебе сказал, что мы должны верить в вашего Христа? — усмехнулся Санька. — У нас свой Христос, а Бог един и нет у него образа видимого. Наш Христос — справедливость. А в такого бога верят у нас все. И потому, вам не сломить и не победить народ русский. Потому, что ваша вера другая.

— «А вы пустите нас сюда и дайте учить ваших детей, — подумал иезуит, — и посмотрим через сколько поколений вы станете молиться по-нашему».

Санька вдруг понял мысли иезуита. Не услышал, а именно понял. Или он сам об этом подумал? Но и иезуит, посмотрев в глаза, и на лицо царя, опечаленное грустной улыбкой, понял его мысли и смутился.

— С этим определились, — рассмеялся Санька. — Скажи мне…

— Государь, ты можешь не называть меня «иезуит»? В твоих устах это слово напоминает слово «змея». Я архиепископ…

— Это долго… Терпи… Бог терпел и нам велел… Ты же мне стал вдруг «тыкать»… А сначала всё на «вы», да на «вы»…

Микаэль Агрикола смутился. Русский царь постоянно выводил его из душевного равновесия своей прямолинейностью и откровенностью.

— Так вот… Скажи мне, иезуит, — с особым шипением произнёс царь. — Рим теряет бразды управления на северных территориях умышленно, или с нежеланием? Мне не всё равно, кто у России соседом будет: шведы, даны, Литва или Польша.

Царская обеденная трапеза затягивалась. Саньке никак не удавалось, «раскрутить» иезуита на откровенность. Тот говорил обо всём, но на вопросы почти не отвечал. Александр не особо и рассчитывал на получение от него информации. Он больше рассчитывал на залив в папского посланника своей «дезы».

Он, вообще-то, с удовольствием спросил бы, не создаёт ли орден в Эстландии и в, превращённой в светское герцогство Пруссии, иезуитские анклавы, создав ещё две иезуитские провинции. Он помнил из прочитанного когда-то давно, что к 1554 году «Дружина Иисуса» имела уже восемь провинций.

Первая, Индия, насчитывала 12 поселений, из них два — в Японии; вторая, Бразилия — 5 поселений; третья, Португалия — 5 поселений; четвертая, Кастилия — 9 поселений; пятая, Южная Испания — 5 поселений; шестая, Арагон — 4 поселения; седьмая, Италия без Рима — 11 поселений, восьмая, Сицилия — 3 поселения. Кроме того… три орденских дома в Риме, коллегии в Тиволи и Вене, поселение в Турне, союзы иезуитских студентов в Лувене, Кельне и Париже.

Таким образом, территория ордена простиралась уже тогда от Японских островов до Бразильского побережья. Она заключала в себе не менее 61 резиденции и 63 домов, не считая поселений в Тетуане (Марокко), в португальской колонии Конго и других… С начала 1554 года до 1556 года число провинций увеличилось до 12-ти.

— «Не Балтийскими ли территориями прирастает орден?», — думал Санька, но вслух этого не спросил.

— А что, есть предпосылки полагать, что Эстляндией интересуется король Ваза Первый?

— Были у меня осенью его послы. Ничего конкретного не просили, только продлить торговый договор и разрешить построить гостиный двор в Новгороде. Обещали в Новгороде построить колледж. Но по его вопросам можно было понять, что Эстляндия его интересует.

— Вы с ним, сир, также были откровенны и прямолинейны, как и со мной?

— Я хочу, чтобы меня правильно понимали, поэтому не виляю и говорю, то, что думаю.

— Редко кто, может себе позволить такую откровенность, — покачал головой иезуит.

— Если я не готовлюсь нападать, а собираюсь защищаться, мне не нужно это скрывать. Ни магистр, ни понтифик всё равно мне не поверят, это раз. А даже, скорее всего, наоборот. Вы станете стягивать свои силы к границе. Я тебе уже сказал, что ежегодно буду собирать дань с ваших земель. И твой магистр будет вынужден держать там войска в любом случае. Так, что, я ничего не теряю, говоря с тобой откровенно. Зато потом я смогу сказать, что именно это и говорил и слова своего не нарушил.

— Такая позиция вызывает уважение и говорит о вашей мудрости, сир, — сказал посол, но увидев на лице царя насмешливую улыбку, прервал льстивые речи.

— У нашего магистра на границе нет столько замков, чтобы сдержать ваши войска, так как сдерживаете их сейчас вы. Но у вас ведь тоже там нет крепостей. Как это получается у вас, сир?

Санька отвёл правую руку и развернул ладонью вверх, словно вопрошая: «А я, что говорил?».

— С вами воюет проживающий там народ.

Санька лукавил, выдавая отряды оборотней за народ. Хотя… Почему нет? Ведь они живут в тех лесах, через которые пытались пройти рыцари. На самом деле, в лесах деревень мало, а на болотах поселений ещё меньше, и воевать с рыцарями там некому.

Оборотни и кикиморки, облачённые в кожаные доспехи, отступая, заманивали рыцарей в болота и там уничтожали. Лошадей, завязших в трясине, как и рыцарское снаряжение, кикиморки Санькиной силой переправляли в Мокшанск.

— Тогда воевать с вами, и вправду, резона нет. Ни один народ не мог справиться с орденскими доспешниками, — вымолвил Микаэль Агрикола. — Я передам слова, сказанные вами, сир. Но, что же про те деньги, что требуете вы за город Юрьев? Цифры, что вы, сир, озвучили… Они безумно большие…

Санька усмехнулся и «посмотрел» на иезуита.

— Вы же понимаете, что дело лишь в принципе. Признайте хоть какую-то сумму и начните платить хоть по рублю, чтобы я увидел вашу добрую волю. А долги… Ведь их можно и простить… Худой мир лучше доброй ссоры. А мне никакая война не нужна. Ведь всё-таки вы, какие ни какие, но христиане и сопротивляетесь Лютерской ереси.

— Лютерская ересь — это бич христианства.

— «Ага, — подумал Санька. — Сначала сами её вырастили, чтобы разрушить устои, а сейчас вырезаете тех, кто восстал против безобразий Ватикана и римских пап».

— И мы не хотим раскола, потому ваш опыт был бы нам интересен.

— К сожалению, сир, мои полномочия весьма узкие и я не вправе отклоняться от прописанного мне регламента. Но я обязательно сообщу понтифику о вашем желании подискутировать на конфессиональные темы. Полагаю, что открытие в Москве постоянного посольства Ватикана позволило бы нашим церквям объединить усилия против ереси Лютера и жидовствующих^[33].

Санька мысленно рассмеялся.

— Я бы послал бы кого-нибудь из наших епископов в ваш ближайший университет. А то и нескольких…

Иезуит снова мысленно восхитился русским царём, но лишь молча кивнул головой.

— «Знает же, что я слепой, — подумал Санька. — Или проверяет?».

— Присылайте посольство с ответом понтифика, — сказал он. — Полагаю, устроим.

Посол уехал из дворца через три дня. Но сначала Санька показал ему свои табуны, потом они постреляли из винторезов продолговатыми свинцовыми пулями, (патроны со стальными и медно-оболочечными пулями Санька от иезуита скрыл), и из крепостных пушек. Санька, пристрелявшийся за время «отпуска» со стен крепости, показал себя отменным стрелком и канониром.

Да и грех было не попасть с Санькиной системой самонаведения, когда он видел цель и траекторию полёта снаряда с разных ракурсов. Для удовольствия он, конечно, стрелял обычно, а для иезуита, для чистоты демонстрации навыков, отстрелялся, используя «читы» на «всю катушку». Причём, Санька мог бы управлять прицеливанием сразу нескольких орудий одновременно. Но это он точно пока демонстрировать никому не собирался. Будет время, будет пища…

Снайперское искусство русичей шокировало иезуита. Ведь стрелял не только Санька, но и его охранницы, правда Санькиными руками и глазами, демонстрируя поразительную меткость. Микаэль Агрикола попросил переставить мишени и сам не поленился для этой цели сходить на конский выгон. Но, думается, что ему просто понравилось кататься на лифте. Результат повторной стрельбы ещё больше шокировал посла.

* * *

— Так, говоришь, умён и разумен царь русский? — спросил магистр ордена.

— Так и есть, гроссмейстер. И почему-то у меня сложилось впечатление, что он не блефует, говоря о том, что не собирается присоединять ваши земли. А если на тебя не нападают, значит напасть самому.

— У нас и нападать-то уже не кем. Всех наёмников, что мы отправили той зимой, потеряли на русских землях. Чтобы нанять других, нет серебра.

— В Юрьеве есть то серебро, что приготовили для передачи Московии.

— Что-то мне, после вашего рассказа о русском царе, вообще расхотелось трогать эти деньги. До поры до времени.

— По крайней мере, это серебро нужно перевезти подальше от границ.

— Думаете, они рискнут брать города штурмом? — удивился Готхард Кетлер, ландмейстер Тевтонского Ордена в Ливонии.

— Он сказал, что они в любом случае соберут дань. И он просил меня верить ему, а потом сравнить его слова с его поступками. У них хорошие пушки, а наши лазутчики сообщают, что новый царь весьма решительный и разработал особую тактику штурмов крепостей.

— Особую тактику? Что там за особая тактика? Тактика одна всегда одна — заложить больше пороха под стены. У них много пороха?

— У них много пороха и какого-то другого зелья, более мощного.

Магистр хмыкнул.

— Вот в этом и есть их новая тактика! Мощное взрывное зелье. Что за зелье? Есть образец?

Новых взрывных зельев было три: гексоген, пироксилин и тринитрофенол. Барма и царский лекарь Грациано Порци добыли их по Санькиным методичкам, довольно быстро, так как почти все нужные ингредиенты были в наличии. Технологии их получения были Санькой отработаны, оборудование испытано и работало, как часы.

Санька давно практиковал получение кокса из бурого угля, изготовление древесного угля из дерева. Коксование в дворцовых печах давало газ, которым Санька не только отапливал, но и освещал дворец, и каменноугольную смолу из которой получали фенол. А из фенола путём обработки азотной кислотой получали очень взрывчатое вещество тринитрофенол. Набивая им головки медных снарядов и укладывая на дно мелкие осколки чугуна Санька добился того, что эти снаряды при ударе о препятствие, из-за смещения чугуна вперёд, взрывались.

Потом Санька изготовил гексоген.

Пиролизные печи давали не только древесный уголь, но и метанол, который при температуре семьсот градусов и при серебряном катализаторе в виде сетки, превращался в формальдегид. Последний, при обработке азотной кислотой превращался в гексоген.

Александр знал точно, что железный прут при температуре от шестисот пятидесяти до семисот тридцати градусов раскаляется до тёмно-красного цвета.

Пироксилин, — это вообще была для Саньки легкота. Подержал пятнадцать минут чистую целлюлозу в растворе серной и азотной кислот и всё. Главное знать правильную пропорцию раствора. Санька знал, что количество разбавляющей воды должно быть равно количеству воды гидратной, то есть заложенной в кислотах. Однако порох из пироксилина, как Санька не экспериментировал, так и не получился. Субстанция получалась нестабильная на взрыв. Зато при обработке нитроцеллюлозы смесью спирта и эфира получилось прозрачная сиропообразная жидкость, которая, высохнув, давала стойкую прозрачную плёнку.

Санька знал, что используемые им вещества для ран не токсичны и даже наоборот, поэтому попробовал склеить порез на своём пальце. Результат его удовлетворил, но клей ломался. Тогда он добавил в него касторовое масло и добился нужной эластичности.

Глава 31

«Приговор царский о кормлениях и о службе. Лета 7064-го приговорил царь и великий князь Александр Васильевич всея Русии с братиею и с боярами о кормлениях и о службе всем людям, как им вперед служить. До сих пор бояре и князи, и дети боярские сидели по городом и по волостям, для расправы, всякого устроения и для своего кормления.

Дошло до благочестивого царя, что многие грады и волости пусты. Наместники и волостели, за многие лета, презрев страх божий и государственные уставы, много злокозненных дел учинили, не были народу пастырями и учителями, а ставшими гонителями и разорителями».

Далее Санька ещё на целую страницу написал почему он отменяет кормление и местничество и вводит земщину.

Они с Иваном Васильевичем и Адашевым ещё пять лет назад составили этот царский указ, но Иван так и не осмелился выпустить его «в мир». Слишком боялся боярского бунта. Санька же понимал, что без этого никак нельзя. Грабительские кормления надо было прекращать. Тем паче, что в казну сборы почти не поступали.

В той истории, которую учил Санька, никто не понимал «Земщину» и «Опричнину». И зачем Иван Грозный разделил только что собранное государство на две части. И почему уехал из Москвы, забрав государственную казну. А Санька здесь и сейчас понял, для чего тот Иван Грозный проводил реформы и почему его опричники рубили головы князьям и боярам, выметая их поганой метлой.

В известной Саньке истории этот «приговор» Иван Грозный подписал в 1555 году. Потом он отписал в каждую волость распоряжения: выбрать старост и дьяков, создать земские «управы» и учреждения, занимавшиеся сыском и наказанием уголовных преступников, (под руководством выбранных крестьянами бояр, кстати), мытарей, собиравших налоги.

Выбранные руководители разбойных и татных приказов должны были приезжать в Москву и, целуя крест, клясться в верности. На утверждение, так сказать.

Крестьянская община, с её выборными органами — старостами, сотскими, десятскими и т. п., — была исконным русским учреждением. Уже в XIV–XV веков на территории великого княжества Московского в крестьянских общинах встречаются выборные структуры, признаваемые государственной властью в качестве судебно-административных и финансовых органов власти. Надо было только узаконить эту систему и оградить её от бояр и князей, чем и занимались отец, дед и прадед Ивана Грозного. Он лишь продолжал начинания предков по объединению Руси, а бояре и удельные князья были очень сильно против.

Общинные земли были своего рода коллективно-долевым владением крестьян, входящих в общину. Московская община XIV–XVI веков напоминала закрытое акционерное общество. И в этом обществе крестьянин распоряжался определенной долей капитала — участком земли, предоставленном ему по рядной записи. Будучи в общине, крестьяне могли как угодно распоряжаться собственными земельными участками, продавать, дарить их и т. д. Некоторые крестьяне даже владели целыми деревнями. Стороннему человеку община также могла предоставить землю, однако за плату, поставив его «на оброк», по оброчной записи.

Хотя Великокняжеский Судебник Василия Третьего ограничивал вольности наместников — «без старосты и без лучших людей наместником и волостелем не судите (наместникам и волостелям не судить)» — такие предписания оказались недостаточными для ограничения произвола наместников и бояр, захватившим власть в период Иванова малолетства с 1533 по 1547 годы.

С воцарением Ивана IV правительство перешло к решительным мерам по расширению прав выборного местного самоуправления, что касалось в первую очередь крестьянства, составляющего основную часть населения страны и первые грамоты по уездам разослали ещё в 1552 году.

Земщину начал вводить царь Василий Иванович, но бояре и бывшие удельные князья противились новой политике и не отдавали свою власть над вотчинными и кормленными землями. А цель организации земства была проста. Земщина подчинялась царской власти. И никому более. Как понимал Санька — бояре в той истории в 1565 году взбунтовались и Ивану Васильевичу пришлось прятаться в лояльных землях, и усмирять бунтовщиков.

Как было известно, тот Иван Грозный сделал вид, что собирается сложить с себя полномочия царя и, назначив соответствующие мероприятия на определённый день, стал тайно готовиться к бегству. Осуществляя ежедневные молебны, он как-то вышел из храма и сел в ожидавшую его повозку, в которой уже сидела жена с детьми. Сел и уехал. Забрав часть государственной казны.

Почему его и считали коварным и хитрым царём. Он просто перехитрил всех своих друзей и врагов. А потом с помощью «ближников» стал проводить дознание.

А всего то лишь царь Иван Васильевич стремился к тому, чтобы крестьяне в общественных отношениях были независимы и, согласно исконным русскими обычаям, имели одинаковые права с прочими классами русского общества.

В своих окружных уставных грамотах для волостей писал Иван Васильевич следующее:

«И мы, жалуючи крестьянство… наместников и волостелей и праветчиков от городов и волостелей оставили. Велели мы во всех городах и в станах и в волостях учинить старост излюбленных, кому меж крестьян управу чинить и наместничьи и волостелины и праветчиковы доходы собирать… которых себе крестьяне меж себя излюбят и выберут всею землею… и разсудити бы их умели в правду безпосульно и безволокитно».

Бояр, князей и их родственников было много. Ивану Грозному, чтобы привести к подчинению Русь, пришлось истребить около десяти тысяч человек. Санька был к этому не готов. Ему было страшно и он с трудом решился на шаг, ведущий к расколу общества, и к кровавым жертвам, но иного пути он не видел. Или надо было и вправду уходить с поста руководителя государства. Но ведь он сам хотел дать народу волю. Если не он, то, кто?

Санька не стал сильно менять текст уставных грамот, а лишь чуть поправил его, приблизив к понятному ему русскому языку и отправил в сто двадцать четыре уезда. Теперь надо было ждать реакции бояр.

* * *

К зиме его замок «оброс» дополнительными пристройками и дворами и превратился в небольшой Кремль. В Московском Кремле Санька почти не бывал, и жизнь в нём стала потихоньку «хиреть». Братчины с боярамине проводились, пиры по праздникам тоже. Лишь иногда, в церковные праздники, царь появлялся в Успенском соборе.

Адашев руководил всеми приказами, восседая в отдельном кабинете здания, построенного на Ивановской площади в Кремле. «Дьячьи избы», установленные ранее там же, ломать не стали. В них устроились площадные подьячие, у которых каждый желающий мог за плату составить челобитную либо оформить какой-либо частный юридический документ.

Зимой Санька женился.

В 1552 году в Москву прибыло черкесское посольство. Представители княжеств Жанэ и Бесленей просили русского царя Ивана Васильевича Грозного принять их в своё подданство. Кабардинский князь Темрюк Идарович с посольством отправил в Москву своих сыновей Булгайруком и Салтанкулом. Через своих послов Темрюк-мурза попросил у царя Ивана Грозного военной помощи в борьбе против соседних горских правителей. Младший из сыновей Темрюка, Салтанкул, остался в Москве, принял крещение под именем Михаила и получил фамилию Черкасский.

От Салтанкула Санька узнал, что у Темрюка кроме сыновей имеется несколько дочерей и две из них вполне готовы вступить в брак. Тогда он приблизил младшего сына Темрюка и стал выпытывать у него, насколько красивы его сёстры. Однако, в конце концов, Санька устал от постоянного «вах-вах, какая красавица!» и спросил прямо:

— Усы у них есть?

— Э-э-э-э-э…. — завис черкес. — Какие усы? Слюшай! Так… Мягкий пух.

— Это сейчас у них мягкий пух, когда им по пятнадцать. У их матерей усы есть?

— Нэ обижай мою мат, — обиделся княжич.

— Да кто ж её обижает? Мне просто целоваться с усатыми женщинами не нравится, — сказал Санька и тихо добавил. — И с усатыми мужиками.

Салтанкул задумался.

— Ты, что жениться хочешь? — спросил он. — На моей сестре?

— На дочери твоего отца, — уточнил Санька. — У него много жён?

— Три. Старшая моя мать. У прежней старшей жены рождались одни дочери. Сёстры похожи на ваших женщин, но они уже замужем… Хотя… У младшей недавно убили мужа.

— Сколько ей лет? Дети есть?

— Лет? Лет четырнадцать-пятнадцать. Детей нет. Они с Тенгизом только поженились и на нас напал дядя с сыновьями. Многих наших побили.

Санька задумался.

— Как наши женщины, говоришь? Что, светловолосая?

— Не-е… Волосы тёмные, но не чёрные. И глаза большие. Во!

Салтанкул показал пальцами размер глаз. Санька усмехнулся.

— Понятно. Короче… Если она бездетна и не ущербна, готов её в жёны взять.

Черкес клацнул кинжалом, подпрыгнул от возбуждения и прошёлся на носках в боевом танце.

— Я услышал тебя! — воскликнул горец. — Сегодня отправлю гонца к отцу.

— Смоими сватами, — добавил Санька. — Зачем время терять?

— Ты такой решительный! А вдруг не понравится?

— Доверяю твоему вкусу, — усмехнулся Санька.

На самом деле, ему было абсолютно всё равно, кого ему привезут. Ему нужен был союзник в войнах с Крымским ханом.

Этот разговор состоялся почти год назад. И вот в ноябре прибыло новое кабардинское посольство с невестой и письмом, в котором между прочим, было сказано, что если эта невеста не понравится, пусть царь оставит её себе наложницей. Однако невеста понравилась. И понравилась не только Александру, но и Марте.

— Добрая у неё душа, — сказала она. — И не порченая она. Не было в ней мужского семени. Мы, кикиморы, детей нутром чуем.

Она тяжело вздохнула.

— Ибо доля наша такая, чужих детей чувствовать и любить.

— Да, кстати. Ты моих детей, кои дай бог появятся, не залюбишь до смерти?

— Нет, господин. Я сейчас другая. Да и подруги мои сильно изменились в твоём свете.

— Ну и ладушки, — сказал Санька и погладил Марту. — Значит, говоришь, можно жениться?

— Ты только не отдавай её на осмотр повитухам и лекарю. Заразу занесут. А лекарь твой…

— Да, знаю я! И не мой он. Сама же знаешь, не лечит он меня. Он сейчас другие зелья варит. А про осмотр правильно советуешь.

Невесту окрестили и даже имя ей менять не пришлось. Её звали Аза и осталась она Азой. По ноябрьским святцам имя себе взяла.

Венчал молодых патриарх Максим Грек, за год приобретший к формам тела и благости на лице, соответствующим статусу, ещё и сознание, отличное от нестяжательства. Санька, когда видел его, думал, что вот пример срабатывания формулы «бытие определяет сознание». Став патриархом, Грек забыв о своих претензиях к монастырям и храмами, сам стал поощрять строительство крепких каменных стен. А где на это деньги взять, как не с земель? Вот то-то… Другое дело, что меру надо знать во всём.

Венчание провели третьего декабря в Благовещенском соборе. Свадебные исконно русские традиции Санька пытался пересмотреть и изменить, но тут даже Адашев замахал на царя руками и вскричал: «Не можно рушить свадебные чины!». И пришлось царю на время вернуться в Московский Кремль, ибо по традиции должен был он в ожидании времени венчания сидеть в своих дворцовых покоях, а царевна в «Золотой палате».

Церемония начиналась с входа царя и царевны в Грановитую палату. Но сначала царь со своим свадебным "поездом" шел в Золотую палату к царевне, чтобы через своего дружку повелеть ей идти в Грановитую палату. Согласно обычаю, первой в Грановитую палату должна была прийти невеста, за ней — жених. Это торжественное шествие выстраивалось по чину: впереди шли свечники, каравайники, фонарщики и дружки. Окольничий и дьяк "берегли путь", протопоп — кропил его святой водой. Царевну вели под руки свахи, сидячие боярыни и постельницы, а царя сопровождал тысяцкий.

Санька, когда прочитал, специально для него написанный распорядок свадебной церемонии, ошалел, потом пытался его отменить, что категорически не получилось, потом смирился, но приготовился терпеть издевательства.

На первом выходе жениха и невесты в Грановитую палату их встречал свадебный стол с хлебом, сыром и солью — этими древнейшими еще языческими символами, олицетворявшими месяц и солнце, бракосочетание и благополучие.

Здесь совершался интереснейший обряд царской свадьбы: в парадном зале Грановитой палаты под молитву священника происходило чесание гребнем голов жениха и невесты. Жена тысяцкого, обмакивая гребень в вине или в меду, расчесывала волосы царю и царевне, символизируя тем их переход в новое качество, а затем надевала невесте фату, осыпала жениха и невесту хмелем, что было залогом плодородия, богатства и достатка, обмахивала, словно веером, соболями, означавшими царственное богатство.

И далее, и далее, и далее…

Многочасовую свадебную процедуру Санька с Азой выдержали. Саньке было проще. Он оставлял своё тело и улетал «по делам» в крепость «Воронеж» в тело Петра Алтуфьева, который строил корабли.

Пётр уже свыкся с посещениями Александра, и получал от них несколько полезных эффектов. Во-первых, — отдыхал физически, потому, что тело двигалось за счёт Санькиной энергии и своих ресурсов не тратило, а во-вторых, — иногда даже умудрялся поспать. Он сильно уставал.

Им было заложено сразу двадцать больших шхун, по две на каждого мастера. На большее количество пока не хватало мастеров. Таких больших кораблей никто из них не строил, но лекала для них, изготовленные Санькой лично, имелись. Верфь растянулась на пять километров. По госзаказу к весне необходимо было построить пятьдесят сорокаметровых вёсельных шхун.

Низко сидящая в воде шхуна, очень легко использовалась, как галера, при установке, естественно, вёсел, и наличии гребцов.

Вот Пётр и плавал на служебном ботике по реке Воронеж, замеряя шаблонами углы и дуги деталей корпуса. Поэтому Санькина помощь всегда была кстати.

Пока «молодые пировали», сидя в креслах, стоящих на высоком постаменте, сооружённом из громадного сундука, укрытого красным бархатом, Санька успел осмотреть три будущих корабля, место сушки заготовленного леса и столярную мастерскую. Но тут молодых повели в опочивальню, и Санька вынужден был срочно вернуться в своё тело.

Царская опочивальня замыкала комнаты дворца, называемые «кабинет»: переднюю, крестовую, престольную. Опочивальня не отапливалась, поэтому её низкие двери для сохранения тепла были обиты материей, полы застланы в несколько слоев коврами.

На постель, увенчанную расписным балдахином, больше похожим на богатый шатёр, уложили ненавистные Саньке перины. Обычно их было около десяти штук. Чтобы взобраться на двухметровую постель, надо было взойти по приставным лестницам. Санька «плюнул» на чины и, выхватив у дружки снедь, завёрнутую в скатерть, захлопнул перед его носом двери.

— Фу-у-ух! — выдохнул он.

Аза, стоявшая, укрытая какой-то женской «лобудой», напоминала кусок необработанного мрамора. Санька её ещё не видел. Братья невесты оберегали сестру от сглаза, и как Санька не пытался воспользоваться своим «служебным» положением, на женскую половину его не пустили. Только в щёлочку ему удалось посмотреть на будущую жену, но она всё время показывалась ему полубоком.

Он снял с жены покрывало и ахнул. На него, и вправду, смотрели большие синие, как небо глаза. Припухшие от покусываний губы были плотно сжаты, а взгляд дерзок.

Когда-то Александр читал, что жена Ивана Васильевича, Мария Темрюковна была красивой, но взбалмошной девицей. Именно поэтому он выбрал другую. Хотя та сейчас ещё не доросла до замужества… Захарьины советовали взять в жёны Анастасию, жену Ивана. И это было вполне по русским канонам. Анастасия была смирной, аки агнец, и Санька, глядя в непокорные глаза Азы, вдруг подумал, что может быть они давали верный совет.

Свадьбу гуляли положенные три дня, а потом царь возжелал отправиться в свадебное путешествие. На государственном правлении Санька оставил Владимира Старицкого и Адашева, а сам с большим поездом и пышными проводами выехал в сторону Рязани провожать черкесских родственников. Это решение он согласовал с Большой государственной Думой, на которую вызвал и опальных бояр.

Дума прошла напряжённо. Бояре, не догадываясь о причинах «большого сбора», меж собой переглядывались и перешёптывались, а когда в Грановитую палату зашёл Александр, смолкли. Санька не стал усаживаться на трон, а прошёлся по залу и остановился напротив Старицкого. Тот сидел, потупив взор. Отношения у них с Санькой всё никак не складывались. Владимир был закрыт, как книга с внутренним замком. Как не подбирал Александр к нему ключи, так и не подобрал. Владимир боялся его до дрожи.

— Тебе, брат оставляю Москву на правление, покудова провожу гостей. Задержусь ненадолго в Рязанской Троицкой обители. Да проеду потом по льду до Итиля, а дале по оному до Твери. Путь долгий, но маю месяца за два управимся. Хочу жёнке и сватам наши земли показать.

— Что там показывать? — буркнул Владимир. — Надо тебе, государь, жопу морозить. Не дай бог простудишься! Добро бы летом…

— На буерах быстро. Гостевать будем часто.

— Буера эти ещё твои смертоубийственные... У него же прыть, как у бешеного скакуна. И как ты ими управляешься?!

Санька не раз пытался вовлечь Старицкого в свои забавы, но тот, то ли действительно боялся скорости, то ли намеренно не хотел сближаться даже в развлечениях.

Санька понял ход его мыслей и отмахнулся.

— Вот, бояре! — воскликнул он. — Прошу принять и утвердить моё решение о передаче бразд правления до моего возвращения в Москву брату моему Владимиру Старицкому.

Санька немного помолчал и добавил.

— И моему управляющему делами Адашеву Алексею Фёдоровичу. Думе собираться в этом же составе и дела вершить ладно.

Бояре снова зашептались, но уже бодрее. Лица разгладились, глаза заблестели. Думали, что минула их чаша царского гнева.

Александр усмехнулся и пошёл собираться к отъезду, ибо путь и впрямь ожидался длинным и трудным.

Глава 32

Двадцатка больших буеров быстро донесла Санькин отряд до Рязани. Вместе с ним в буере ехали родственники Азы Темрюковны и ближники Александра. В каждом десятиметровом буере располагалось по двадцать человек. Без особого комфорта, но всё же с ветерком. Поездка князьям Черкасским понравилась. Далее их пути разошлись. Санька поехал по реке к Новгороду, а черкесы конно к Астрахани. С собой они гнали табун Санькиных породистых лошадей.

Вместе с черкесами отбыл и тысячный отряд Санькиных Опричников, решивших прокатиться по волжским степям и заодно погонять крымчаков.

Прощались долго. Обнимались, целовались. Князья хлопали друг друга по спинам. Наконец, разъехались.

Однако Санька и его отряд доехали на буерах лишь до городка Шилова где, переночевав, пересели на заранее переправленных сюда лошадей. Буера загрузили пушками, тоже привезёнными сюда заранее, поставили на лыжи и вместе с конными отправились на юго-запад. Санькин и «Астраханский» отряды соединились в Ряжске и дальше двинулись вместе по направлению к Липецку.

Двухмачтовые буера неслись по заснеженной, хорошо проторенной дороге, как огромные бабочки-махаоны. Конница за ними не поспевала, но это было и к лучшему. Ехавшая на буерах команда кикиморок и замаскированных под гвардейцев оборотней, устраивала привалы, разбивала лагеря под ночлег и готовила горячую пищу. Нередко (в безветрии) в буера впрягали восьмёрки крепких лошадей, и они двигались в общей колонне.

Саньке нравилась зимняя езда на лошадях. Дорога была наезженная. Он почти не мёрз, в седле не уставал и мог скакать сутками. Если бы не усталость лошадей…

Его жена тоже сидела в седле, словно влитая, и видно было, что она радовалась, что не осталась в Москве. Русская столица ей не понравилась. Сильно большая. Таких больших и шумных городов Аза ещё не видела. Сейчас она чувствовала себя птицей, выпущенной из клетки, хотя ей вообще-то не нравилась степь. Получалось, что птица летела очень низко и это её угнетало. Но всё равно это был полёт.

Своим отъездом Александр решил убить нескольких зайцев. Во-первых, — тайно напасть на крымского хана, шпионов которого в Москве было так много, что любые попытки отправить отряды заканчивались неудачей. Во-вторых, — ему тоже надоела Москва. И его «прыжки»… То в образ «Ракшая», то в образцаря, то в Воронеж в тело Петрухи.

А в третьих… Санька помнил, чем для Ивана Грозного едва не кончилась попытка государственных реформ. Того обложили так, что царь едва смог сбежать. Вот Санька и предвосхитил события, отдав бразды правления тому, кого и хотели воссадить на трон бояре. Это была, своего рода провокация. Катализатор. И он должен был проявить скрытые в глубине процессы. Но, даже если боярская дума возьмёт власть, казна была пуста.

Казну, Санька, на этот случай, вывез. Казначей добровольно кладовые не откроет, так как был оборотнем, вселившимся в тело Фёдора Ивановича Сукина, и бунтовщикам придётся брать их силой. Что, даже если они сначала захотят проверить наличие денег, тоже будет показателем бунта. А оборотень всех запомнит в лицо.

Поэтому Санька скакал по накатанному тракту, весело насвистывая какую-то «древнюю», годов семидесятых, роковую мелодию.

* * *

О нападении на Таманские крепости Александр сговорился с кабардинским князем Темрюком Идаровичем и недавно посаженным на Астраханский «трон» ханом Бек-Булатом. После того, как Александр провёл первые переговоры с послами черкесов, он отправил к вновь перешедшей под «руку» Крымского хана Астрахани воеводу Черемисинова с семьюстами ратниками. Тот Астрахань захватил. Предавший Ивана Грозного Дервиш-Али бежал, как и почти всё население города.

Черемисинов пригласил из Ногайской орды потомка Ченгисхана Бек-Булата, передал ему в управление город, а сам отправился на помощь Темрюку, в чём преуспел.

Таким образом, весь восток Московии оказался в руках ногаев и черкесов, с которыми сейчас породнился Санька. Бек-Булат был женат на одной дочери Темрюка, а Александр на другой. Однако Санька понимал, что удержать Кавказ, Астрахань, да и Казань без захвата Тамани и устья Днепра было невозможно. Вот он и сместил сферу государственных интересов в эту сторону.

Дорогу из Рязани до Воронежа за несколько лет подняли на крутую (с восточной стороны) полутораметровую насыпь, ставшую преградой от конных набегов степняков, присыпали мелким камнем и выровняли. А потому до Липецка и далее до Воронежа Санькин отряд доскакал и доехали споро и без приключений.

Александр, ещё издали увидев дубовые заросли, похожие на его родной Шипов лес, возрадовался. Если бы не свалившееся на него «Российское Царство», он с удовольствием жил бы здесь. Балтика ему не понравилась. Однако на море тянуло. Вот он и решил отнять море у турок.

Александр чётко понимал, что завоевание Иваном Грозным Казани, Астрахани, и его, Санькино, завоевание Кавказа, — меры недостаточные. Пока османы держат под контролем Босфор и Крым, не ходить русскому флоту по Азовскому и Чёрному морям.

В «нормальной истории» Липецк основан в месте слияния речки Липовки и Воронежа в начале восемнадцатого века по команде Петра Первого, который сейчас и не родится, кстати. Александр же послал сюда разведчиков пять лет назад и сейчас с удовольствием рассматривал плоды фактически своих рук. Он тогда «в наглую» использовал доверие царя Ивана и отправил сюда рудознатцев и двести «своих» крестьян, хотя права на это не имел. Крестьяне были приписаны к Коломенскому.

Крестьяне поехали с удовольствием, так как Санька разрешил им работать на шахтах только четыре дня в неделю и добывать пропитание лесной охотой. На плотинах были поставлены рыбочерпальные колёса, снабжавшие поселян рыбой, освобождённые от леса деляны распаханы и засеяны горохом и чечевицей. С питанием у работников проблем не было и в Липецк потянулись свободные крестьяне и беглые.

Несколько раз городок, обнесённый из-за территориальной разобщённости не сплошной стеной, а двойными засеками вокруг заводов, удачно отбивался от набегов степняков ибо у всех работников имелись боевые луки, рогатины и мечи. У крестьян оружия не было не потому, что имелся запрет на хранение и ношение. Стоили хорошие луки, мечи, другое стальное оружие слишком дорого. А броня и огнестрельное и подавно.

Санька же обеспечил рабочих Липецких заводов не только бронёй и холодным оружием, но и, года два назад, огнестрельным.

Красный и бурый железняк содержит много воды и при нагревании становится пористым, что облегчает его восстановление. Потому выплавка чугуна и железа из таких руд была сравнительно легка, но металл требовал дальнейшей ковки.

Александр, глядя на кузни, доменные печи, ткацкие и другие цеха вспомнил фильм, который смотрел в детстве: «Город мастеров», и усмехнулся. Липецк и Воронеж были выведены из системы налогообложения и подчинялись только царю.

В Липецке немного задержались. Александр решил осмотреть, а заодно и показать черкесам казенные железоделательные заводы, построенные и запущенные в эксплуатацию ещё три года назад. Заводы пользовались тремя рудниками, поставлявшими бурый и красный железняк шахтным способом.

Два завода (нижний и верхний) имели две плотины, доменный и оружейный дворы, несколько молотовых и сверлильных мастерских. Рядом с заводом имелось село, и немецкая слобода, образовавшаяся из сосланных на жительство эстонцев, захваченных в ходе набега на Ливонский орден.

Александр спустился в шахту, чем сильно удивил и Черкесов, и своих «ближников», опросил рабочих горячих цехов. Помимо железоделательных заводов, здесь существовали суконная, кожевенная, чулочная, шляпная «фабрики», красильная, бударная^[34] мастерские, овцеводческое хозяйство. Александр просил управляющего не насиловать селян и разрешать им заниматься иными, кроме железных, промыслами.

И несмотря на то, что на казённых заводах платили деньгу, а кормёжка была обильной и качественной, многие эстонцы открыли собственный «бизнес».

— Сколько у вас жителей? — спросил он управляющего заводами.

— Работных мужиков — две тысячи шестьсот двадцать девять, — ответил бывший мастер Тульского завода Иван Баташов. — Баб — тысяча триста восемь, а мальцов — три тысячи восемнадцать. Ратных не считаю, но знаю, что около трёхсот.

— Чем заняты ратные? Не озоруют?

— Баб не хватает. Воруют у половцев, а те к нам приходят. Но воевода дело знает, службу справно поставил. Отбиваемся. А ратные люди в окружных дозорах, да на промысл зверя и дичи ходят. Ратный городок за нижней плотиной стоит.

Заводы впечатлили черкесов. Они вместе с Санькой ходили по цехам и цокали языками, пробуя на прочность и на изгиб сабли и мечи. Удивлялись количеству отлитых из бронзы пушек и чугунных мортир.

— Это сколько же нужно ямчуга, чтобы все пушки снарядить? — спросил старший сын Темрюка.

— Много, — согласился Александр, не вдаваясь в дальнейшие разъяснения.

Он не очень доверял своим новым родственникам. Санька помнил, что горцы многие века помогали русским царям удерживать власть, но не понимал почему. Только из-за того, что боялись турок?

История с женитьбой на черкешенке не очень нравилась Александру, но получалось, что ни у царя Ивана, ни у него не было иного выбора. Та «лучшая тысяча», которую Иван, и он, Александр, одаривал землями, доверия не оправдывала.

Поднимая младшие фамилии Иван и Александр лишь возбудили ненависть к себе потомственных дворян. Недовольных становилось всё больше и больше. Бунт зрел. Александр знал даже его «точки кристаллизации», но начать вырезать бунтовщиков не решался. Именно поэтому он ушёл из Москвы в «свою землю». На Дон.

Санька полагал, что переговорами с ливонцами и шведами, он отсрочил войны на западе и севере. В любом случае, там есть и кому продать русские земли, и кому защищать их. Он сделал всё, что мог, усилив регион самостоятельными и жадными владетелями.

Александр махнул рукой, прогоняя мрачные мысли. Уведя за собой более пяти тысяч самых боеспособных воинов, Санька не чувствовал себя уверенным в правильности своих действий. Однако, ту силу, которую он в них вложил во время тренировок, воины должны выплеснуть.

Александр заметил, что когда тренировкой воинов занимается лично он, то им передаётся его энергия. Он увидел её своим «неправильным» зрением, когда рискнул помочь канониру в стрельбе из пушки. Сначала это выражалось в лёгком золотистом свечении крови. Потом, через несколько дней тренировок, свечение крови усилилось и засветились даже мельчайшие капилляры. После трёх месяцев занятий его ратники засветились золотой аурой. Александр не знал, как переполнение его энергией скажется на обычных людях. Вдруг они станут какой-нибудь нежитью?!

Вот он и решил, что надо нагрузить их тяжёлым походом. Он давно заметил, что с аурой они легче переносят тяжёлые физические нагрузки, но она быстро тает. В походе, во время стоянок, Александр пробовал накачивать силой не только бойцов, но и лошадок, и это у него получалось.

Невероятная выносливость ратников и лошадей была отмечена черкесами.

— Чем вы кормите своих коней? — спросил как-то на привале Салтанкул.

— Сеном и овсом, как и вы. Общая же раздача, — удивился Санька.

— Но ваши лошади не так дышат! Сам смотри!

Все вокруг уже привыкли, что царь не совсем слеп.

Санька «присмотрелся». Тогда он ещё не «поил» коней своей энергией специально. Вероятно, их «цепляло» направляемым на воинов энергетическим лучом.

После этого Санька стал подпитывать силой всех: и людей, и коней, и своих, и чужих.

Светиться черкесы не стали, но стали чувствовать себя на переходах гораздо лучше. Однако Александр заметил, что Салтанкул с братьями стали о чём-то спорить и переговариваться, иногда почти с испугом поглядывая на царя.

— Что с вами? — спросил Санька подъехавшего как-то Салтанкула.

— Ты, государь, не обижайся, но и с твоими воинами, и с нами твориться что-то неладное. Ты с джинами дружишь?

— С чего ты взял? — усмехнулся Санька.

— Ты, государь, не смейся. Это очень серьёзно. Так не бывает, чтобы ни лошади ни люди не уставали. Помнишь, я подходил к тебе и спрашивал про твоих коней?

— Ну…

— И наши кони перестали уставать. И нам устали нет. Так не бывает. Это точно джин балуется.

— Ты веришь в джинов? — удивился Санька.

— Конечно! — в свою очередь удивился черкес и, расстегнув тулупчик, достал из-за пазухи верёвку с амулетами. — Вот! Без них никак нельзя. Джины бывают бездомными и иногда вселяются в людей.

Он с настороженностью посмотрел на Саньку. Александр с усмешкой «смотрел» на шурина^[35].

— Ты хочешь сказать, что в меня джин вселился? — спросил он.

— Что ты! Что ты! — замахал на него руками Салтанкул. — Я говорю, что шутит с нами джин. Силу даёт, значит попросит взамен что-нибудь.

— И чего ты боишься? Мы не обязаны ему ничем. Мы у него просили помощи? Нет. Значит он сам захотел нам помочь.

— Джины хитрые. Я почему и решился поговорить с тобой. Не обещай ему ничего, если он с тобой ещё не говорил. Ведь не говорил?

— Нет. Не говорил.

— Обязательно заговорит. Даром, что ли он на нас свою силу тратит?

— У нас джины не наблюдались, — рассмеялся Санька, глядя в испуганные не по-детски глаза Салтанкула. — То ваша нежить!

— Наша, наша, — согласился черкес. — Только у наших джигитов у всех обереги есть, а у тебя нет.

— За меня не беспокойся. Я от леших схоронился, да кикимор едва ли не каждую ночь…

Он не договорил, а лишь рассмеялся, увидев, как покраснела Марта. Жена, ехавшая в повозке рядом с Санькой, проводила взгляд мужа, увидела смущённую Марту и нахмурилась

— «Вот бабы, — подумал Александр и мысленно сплюнул. — Сердцем измену чуют».

— Это места мне любимые. Наверное, моя радость вам передаётся. Сила моя.

— Сила?! — задумался черкес. — Вполне себе возможно. Есть у тебя такое…

Салтанкул замолчал подыскивая слова.

— Такое… Поговоришь с тобой и радоваться хочется! Жить хочется!

— Ну, вот… — рассмеялся снова Санька. — А ты всё: джин, джин… Помазанник я божий. От этого всё. Джины мешать перестают, вот и сил много.

Салтанкул почесал затылок ногайкой и в раздумье сдвинул брови. Потом лицо его разровнялось и посветлело (Санька наполнил его силой). Он широко улыбнулся.

— Прав ты, государь! Бог над тобой крылья расправил! А значит и над нами!

Он ударил ногайкой коня и крикнул:

— Алга! Алга!

Конь вынес его вперёд и Салтанкул, бросив поводья и расставив руки, как крылья, встал в стременах и понёсся по заснеженной долине. Снежная пыль крутилась за его спиной словно белая бурка, касалась рук и разлеталась в стороны. Казалось, что белый орёл летел над степью, расправив громадные крылья.

— Красиво! — сказал Александр, глядя на черкеса из-под ладони. — Я так, наверное, не смогу.

— Я тебя научу, — сказала Аза, глядя на него сквозь прищуренные веки.

Александр сдерживал свою Герду, гарцующую рядом с возком.

— В тебе и впрямь сила сильная. Ты весь горишь!

— Это солнце! — рассмеялся Александр, стараясь, чтобы тень от него падала на её глаза.

— Да, это солнце! — согласилась Аза.

Санька хмыкнул, сжал пятками Герду и тоже рванулся за Салтанкулом.

* * *

В Воронеже они не задержались. Здесь Санька всё знал и всё видел, а вот то, что делается в цехах, показывать никому не хотел. Да и правила пожарной безопасности не позволяли. Поэтому они выставили лагерь и переночевали на нижних порубах и поутру двинулись дальше.

Примерно дня через три вслед за ними выехали двадцать больших буеров, снаряжённых двадцатифунтовыми пушками и мортирами, и сорок буеров с боеприпасами. Гружёные буера катились не сильно быстрее лошадок, и сопровождающие их пять сотен всадников от них не отставали.

В устье Саранты Александр задержался только для того чтобы передать дядьям гостинцы от Мокши и Лёксы. Никто из родичей его в новом облике не признал, хотя разглядывали его с интересом. Страха и пиетета перед царём у дончан и мокшан не было. Кланяться кланялись, но спины не гнули и взгляды не прятали.

Санькины родичи вернулись в Саранту, как только узнали о набеге на городок литовцев. Схоронили убитых селян, и долгое время жили одни. Сейчас в городке квартировалось Донское казачье войско численностью около пятисот сабель, отправленное царём Иваном сюда четыре года назад.

После отъезда царского отряда из Саранта и проезда буеров с пушками, казачье войско снялось с места и отправилось вслед за основными силами.

К середине марта 1556 года войска Александра Васильевича — царя и Великого князя всея Руси подошли к крепости Азов.

Эпилог.

Не опасаясь пограничных разъездов и не торопясь организовывать осаду, Александр поместил войска между нижним донским притоком и почти пересохшей донской старицей. По всему правому берегу возвышались множество разновеликих курганов. Санька выбрал несколько и приказал срыть «внешние» так, чтобы сделать из них треугольники и соединили их единым многоугольным валом.

Внутренние возвышенности разровняли, присыпав землёй устроенные в ложбинах бараки. Получились просторные подземные убежища, а над ними «площадь» двести метров в обе стороны, на которую установили шатры и палатки.

До ледохода Санькина армия держала оборону от набегов половцев, с которыми справлялась успешно, и осуществляла тревожащие Азов рейды. Однако собственную агрессию в отношении крепости не проявляла.

С большой водой по Дону приплыл лес, из которого наделали клетей и перекрыли ими основное русло, установив «быки» для моста. Глубина реки достигала максимум трёх метров, а потому стволы пилили на три части.

Кикиморки со сходом льда приступили к формированию русла и берегов старицы устья Дона, значительно углубив её, и вскоре вода свободно потекла мимо крепости, которую назвали Александровская, направо. Туда же отправились и пришедшие с большой водой из Воронежа десять двадцатипушечных шхун. На одной из них за штурвалом стоял Санька.

Под прикрытием флота заложили и приступили к строительству малой донской крепости в «устье старицы» и большой крепости на мысу Таганрог. Бывшие эстонские полоняне всё сплавлялись и сплавлялись по Дону, наполняя строящиеся городки и осваивая новые земли по побережью залива.

В мае, когда успокоилось море, в Таганрогском заливе стали появляться турецкие галеры. Некоторые из них, не страшась, подходили довольно близко к шхунам, полагая, что это галеры. Но разглядев вблизи вдруг открывшиеся орудийные порты с жерлами пушек, быстро отваливали мористее.

Зато Санька разглядел, что на галерах имелось по пять пушек спереди и пять сзади. Средние, самые большие орудия, больше похожие на бомбарды, двигались по деревянному жёлобу до мачты, где заряжались, и после снаряжения боеприпасом, с помощью блоков, подтягивались в исходные боевые позиции.

Вслед за галерами, через несколько дней, появились более крупные корабли. На одном Санька насчитал тридцать пушек только на одном борту. Своим внутренним взором он мог разглядеть османские корабли издалека, поэтому, отметив, что корабли приближаются с зажжёнными фитилями, скомандовал подготовку к бою.

Барабаны тревожно застучали. Заряжающие зарядили, а расчёты с помощью талей подтянули орудия. Канониры провели предварительное прицеливание.

Мокшины орудия имели по четыре нареза в стволе, заряжались не ядрами, цилиндрическими шрапнельными снарядами: гранатными и шрапнельными. Принцип действия подрыва шрапнельного снаряда был чуть сложнее, чем гранатного.

Снаряд представлял собой цилиндрический корпус, разделенный твёрдой кожаной перегородкой на два отсека. В донном отсеке находился заряд взрывчатого вещества. В другом отсеке находились шарообразные пули. По оси снаряда проходила трубка, заполненная медленно горящим пиротехническим составом.

На передний конец снаряда надевается головка с капсюлем. В момент выстрела капсюль от движения и соприкосновения в нём кусочков металла с гексогеном взрывается и воспламеняет состав в продольной трубке. Во время полёта снаряда огонь по центральной трубке постепенно передается к донному пороховому заряду. Воспламенение заряда приводит к его взрыву. Этот взрыв толкает вперед по ходу снаряда диафрагму и находящиеся за ней пули, что приводит к отрыву головки и вылету пуль из снаряда.

Единственным минусом шрапнельного снаряда было то, что он взрывался на определённой дистанции.

Намерения турок были очевидны. Галеры шли на таран, парусники разворачивались в боевую линию. Саньке ждать явного проявления агрессии было не выгодно. Потеряется нужная для выстрела шрапнели дистанция. И он скомандовал:

— По готовности!

Продудели нужный сигнал духовые трубы, и орудия в произвольном порядке открыли огонь на поражение.

Прицеливание на воде отличается от прицеливания на земле. Качка вынуждает выставлять прицел выше цели и поджигать запал в верхнем положении орудия, чтобы выстрел происходил при опускании ствола. Пушкари были не обстреляны, и Александру пришлось кое-кому подкорректировать прицеливание. Зато почти все снаряды попали в цель.

Первым же залпом на галерах поубивало всех канониров и травмировало многих гребцов. На фрегатах частично вывело из строя палубно-рейную команду и приготовившихся к абордажу янычар.

С каждым выстрелом русских орудий шансы турок на выживание таяли и после десятого «залпа» Александр приказал трубить отбой.

Глядя на качающиеся, на волнах, неуправляемые турецкие корабли, Санька хмуро и с сожалением ухмыльнулся. Это было его первое настоящее морское сражение.

— Читер, млять! — вздохнув и выдохнув, прошептал Санька. — А что делать? Как иначе?

Ещё он подумал, что там сейчас начнётся в Москве? Это сколько же народу ляжет в междоусобной войне с использованием его нарезных пищалей и гранат?

— Беда-а-а… — проговорил Санька и заплакал.

Примечания

1

Говы — коровы.

(обратно)

2

Ям — ямщицкий постоялый двор.

(обратно)

3

Терраформирова́ние — целенаправленное изменение климатических условий, атмосферы, температуры, топографии или экологии планеты.

(обратно)

4

Божедомка — ямы, огороженные острыми кольями и низким забором, в которые сбрасывали трупы неизвестных без всякого отпевания.

(обратно)

5

Быличка — сказка.

(обратно)

6

Секуляризация (позднелат. saecularis — мирской, светский). Исходно — термин католического церковного права, обозначающий выход из монашеского ордена с возвратом в миряне.

(обратно)

7

Бушприт — носовая «лежачая» мачта.

(обратно)

8

Склянка — название песочных часов с получасовым ходом во времена парусного флота.

(обратно)

9

Первая мачта.

(обратно)

10

Детали крепления добавочных мачт к основным.

(обратно)

11

Бак — носовая часть корабля.

(обратно)

12

Шутер — от слова «shooter» — стрелок. Игра — стрелялка.

(обратно)

13

Собирательное название монахов Заволжья, преимущественно Ферапонтова и Кирилло-Белозерского монастыря. В XVI веке составили особое движение внутри русского православия, во главе которого стал Нил Сорский.

(обратно)

14

На самом деле 204 грамма.

(обратно)

15

Нож — колоть, вонзить.

(обратно)

16

Вересень — сентябрь.

(обратно)

17

Шиш — средневековый «фак».

(обратно)

18

Ямчужное дело — производство селитры.

(обратно)

19

Корчага — деревянное корыто.

(обратно)

20

Мокшане — народ, называемый «мордва».

(обратно)

21

Киянка — деревянный молоток.

(обратно)

22

Мурмолка — высокая шапка с плоской тульей из бархата или парчи, с меховой лопастью в виде отворотов, которые спереди пристегивались к тулье петлями и пуговицами.

(обратно)

23

Дрожки — лёгкая рессорная конная повозка.

(обратно)

24

Некоторые считают, что слово «борода» происходит от корня слова ведического санскрита bhR, bharadhyai (барадая), bharate (барате) — «расти, подниматься, возвышать голос, быть услышанным». Чувствуете разницу? Мужчина может «возвысить голос» и «будет услышан», когда у него вырастет борода, означающая, что он взрослый.

(обратно)

25

Черносошные крестьяне — живущие на казённых землях.

(обратно)

26

Экзерси́с (фр. exercice — «упражнение», от лат. Exercitium)

(обратно)

27

Коадъютор — помощник архиепископа, наследующий его должность.

(обратно)

28

Клевец — односторонний клювовидный выступ на холодном оружии для нанесения точечного удара, впоследствии на Руси развившийся в боевой молот с таким клювом

(обратно)

29

Фроловская — в последствии Спасская башня.

(обратно)

30

Карповы — одна из ветвей Рюриковичей.

(обратно)

31

Мундштук — металлическое устройство, вкладываемое вместе с трензельным удилом в рот лошади и пристегивающиеся к суголовью, которое облегчает управление лошадью при верховой езде (в особенности одною рукой), так как при этом всадник получает возможность с меньшим усилием подчинить коня своей воле. Мундштук — наследие рыцарской эпохи, он был необходим на турнирах, где от безусловного подчинения коня зависел исход единоборства, а всадник должен был помимо поводьев удерживать ещё и оружие.

(обратно)

32

Фраза взята из кинофильма «Брат-2»

(обратно)

33

Ересь жидовствующих — принятое в историографии название для ряда разнородных религиозных движений (ересей с точки зрения Православной церкви). Часто используется применительно к сформировавшейся в последней четверти XV века (начиная с 1470 года, по прибытии в Великий Новгород Захария Скары), не вполне однородной по социальному составу (духовенство, великокняжеские дьяки, дети боярские) и идеологической ориентации группе «религиозных вольнодумцев», главным образом, в Великом Новгороде и Москве (Википедия).

(обратно)

34

Будары — небольшие грузовые суда, чаще долблёные.

(обратно)

35

Шурин — брат жены.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Эпилог.

*** Примечания ***