Сказ о Люте, Красе и Змее [Андрей Драченин] (fb2) читать онлайн

Андрей Драченин Сказ о Люте, Красе и Змее

Узкая ладонь взъерошила жесткую пронизанную серебром гриву, пропустила пряди между пальцев. Скользнула ниже, обняла за плечи. Губы прижались к затылку, вдохнули родной запах. Легшую на широкую грудь нежность женской руки накрыла крепкая грубость мужской.

Статная красивая женщина, склонившись обнимала мужчину, сидевшего перед очагом из угловатого камня. Сам он был под стать этому очагу и грубо сколоченному из потемневших узловатых частей почти необработанного дерева креслу — такая же выдубленная временем кожа, надежная твердость перевитого жилами тела, строгая суровость облика. Часть дикого леса, каким-то чудом попавшая к домашнему теплу, в уют человеческого жилья.

Пламя, отражаясь, временами делало темно-зеленый цвет глаз мужчины то желтым, то красно-оранжевым. Словно пробуждая в нем другого, до поры сидящего глубоко внутри.

— Мой серый зверюга, — негромко произнесла женщина.

— Да какой уж там серый. Когда это было? — протянул мужчина.

— Я помню. Все помню, — ответила женщина.

Мужчина немного помолчал, не мигая смотря на танец огня, словно увидев в его глубине те, далекие времена.

— Да. Царевичу-то я тебя не отдал. Хорошо, что не отдал. Коня его съел. М-да… Ну да будет с него других добытков, пустым домой не вернулся. А девицу другую найдет, — задумчиво произнес он наконец.

— Не отдал он… О-о-х мужчины… — с легкой улыбкой в голосе произнесла женщина.

— Ну-у… Дай уж предаться грезам юности, коли взялись вспоминать. Не лишай героя его гордой добычи, — игриво ответил мужчина и поцеловал нежащуюся в его руке ладонь. — Пошла же все ж со мной во темные леса.

— Пошла… И не жалею. Мой серый, — повторилась женщина.

*****

Мягкий свет солнечного утра, через окно заливающий убранство горницы волшебством начала нового дня, оборвала затопившая оконный проем тень. Снаружи зловеще загудел и затрещал лес. Что-то с шумом ударило в землю, добавив в общую какофонию звук рвущегося дерна.

Краса встревоженно оторвалась от почти замешанного теста — пироги затеяла. Солнце опять заглянуло в окно, но потускневшим, не радостным светом. Словно покоробило его лик происходящим снаружи. Скрипнула, противясь чужой руке, дверь. На пороге воздвиглась массивная фигура. Венец железный на голове. Глаза, как у змеи — давят тяжелым взглядом вертикальных зрачков. Лицо блеском чешуи отливает и плащ чёрный кожистый за спиной, как крылья нетопыринные сложенные.

— Встречай гостя, царевна! Аль не рада? — раздался шипящий голос, за лёгкой иронией таящий нечто угрозное.

— Кто такой да без стука? Не зван не прошен, лесом трещишь да солнце заслоняешь, — спросила Краса, тревогу не проявляя. — Хозяин будет скоро, а мне недосуг. Тесто подошло.

— Кто таков, говоришь? Не спеши. А и хозяин мне твой без надобности. К тебе я. За тобой, точнее, — прошипел вошедший, внимательно следя за реакцией Красы. — Всё честь по чести — царевне внимание царское. Сам за тобой прилетел, цени. А то живешь не по чину. Ну что это? Царевна и пень лесной, мхом поросший. Бросай пироги, не царское дело, со мной пошли. У меня с золота есть будешь.

— А не боишься? Вернётся хозяин. А вдруг осерчает? — спокойно спросила Краса, продолжая вмешивать муку в тесто.

Змееглазый злобно прищурился, закипая. Бросил надменно:

— Кто? Я? Не заговаривайся женщина! Я — Змей! Железным венцом коронованный! Я таких лапотников дюжину на ужин сырьем жру! С потрохами!

— О, вот уже и не царевна, а женщина! Ещё холопкой своей назови, невежесть коронованная! Ой не подавиться бы тебе, Змеюшка с тех лаптей! — насмешливо бросила Краса, всё же взглянув с сожалением на недомешанное тесто. По всему видать — не испечь сегодня пирогов.

— Утомила ты меня болтовней своей никчёмной. Захочу, так и рабой назову, — налился кипящей злостью шипящий голос, взвился выкриком, — Конец разговору!

Взмахнул плащом — закрутился чёрный вихрь по горнице, скрыл гудящий мраком Красу, выметнулся наружу и только тень в небе мелькнула, всё уменьшаясь.

*****

Солнце почти скрылось за частоколом могучих елей. Лют вышел тропой из окружающих объятий леса. Остановился, пристально вперив взгляд зелёных глаз в настежь распахнутую дверь. Внимания не минуло отсутствие вьющейся ленточки дыма из дымоволока и ожидаемого запаха хлеба. Мягким шагом он преодолел расстояние от леса до избы. Скрылся внутри. Немного погодя вышел. Из побелевшей хватки правой руки свисали концы припорошенного мукой рушника.

В быстро сгущающихся вокруг сумерках зелёные глаза Люта вдруг налились огненной желтизной. Словно пламя потухшего очага ожило в них своими отблесками. Лес всколыхнулся общим вздохом.

Размером с годовалого теленка волк стоял на пороге разорённой чужим вторжением избы, читая чутко подрагивающим носом историю ещё висящего в воздухе родного и постороннего запаха. Будто инеем от погони жаркой по морозу подернута шкура. Только не тает тот иней, как не разжигай внутреннее горнило. Метит время долго о бок с ним идущих. Матерый зверь встряхнулся всем телом, словно хотел сбросить с себя осевший морозный налет. Обежал вкруг избы, тщательно исследуя носом землю. Поднял лобастую голову к выкатившему на небо полному диску луны и ночная тишина зазвучала хрипловатой протяжностью волчьей тоски.

*****

Лют размеренным легким темпом бежал сплетением троп. Волком было быстрее, но почему-то казалось важным сделать это человеком. В волка он оборачивался, если места становились труднопроходимыми для человеческой ноги, и чтобы уточнить путь. Нюх его был сильнее, чем у обычного зверя. Даже не просто сильнее. Его нюх был нечто большее, чем простое обоняние. Он мог чуять не только тончайшие оттенки и направления запаха, его следы в воздухе и на земле. Он чуял мысли. Их запах. Вслед за запахом мыслей в его сознании всплывали образы. И читался путь. Запах мыслей оставлял в мире след более стойкий, чем обычные ароматы живого и неживого.

Он уже знал, что идёт по следу Змея. Змей был зол и раздосадован. В нём мешалось вожделение добычи и ослабляющее триумф раздражение от того, что она, добыча, не покорялась и не боялась. Спокойствие любимой отчасти тушило беспокойство Люта, трогало его сурово сжатые губы легкой улыбкой.

"Я иду, любушка моя. Уже скоро. Скоро", — повторял он про себя преодолевая версту за верстой.

Направление тонкой струйкой слабого, но вполне различимого аромата вело его чутье. Краса знала, думала для него.

"Скоро. Уже скоро… " — и похожая на оскал улыбка хищной вспышкой мелькала в бороде Люта, когда он возвращался мыслями к похитителю, чуя зловонные нотки его мыслей.

Лес сменился выжженной каменистой местностью. Видать, резвился Змей в царстве своем, злобствовал. Палил с разбором и без, наводил темные порядки.

Сколько ни длился путь, а любой дороге конец настает, если на месте не стоять. Привело его чутье к замку высокому из камня черного. Обнесен замок стеной без ворот да калиток. Тоже под стать замку. Стоит мрачной громадой — поди подступись. Змею с его крыльями самое оно, садись сразу на вершину главной башни и всех делов. Ну а бескрылым подход искать надо, не перепрыгнешь с наскока.

Запрокинул Лют голову, зубцы стеновые оглядел. Чтоб такое место да без стражи… Полезешь вверх, на крепкость пальцев надеясь, а тут и стрелою приветят.

— Есть кто? — крикнул, никого не углядев.

— Чево надо? Дань в корзину грузи, да вали. Кто там шлёт таких убогих? — раздался полный ленивого презрения голос. Невдалеке и впрямь стояла у стены некая конструкция из лебедок, канатов и корзины для подъема груза. Такой, правда, корзины, что быка поднять можно.

Меж зубцов всё же высунулось щекастое лицо с узкими, заплывшими жиром глазками увенчанное железным остроконечным шлемом. Сытая да спокойная видать жизнь на службе у Змея.

— Э-э, да ты без дани? Тогда просто вали, че приперся? Бродягам не подаем.

— Мне к хозяину твоему, — коротко бросил Лют.

— Ха! Ну ты чудила. К хозяину ему… Да он таких даже не жрет — брезгует! Ты из какой норы выполз, недоделанный? — обладатель сытых щек явно нашел удовольствие в разговоре.

Лют опустил голову. Попинал камешки у подножья стены. Страсть как хотелось подраться. Давненько с ним так разговаривать не пробовали. Жгла внутри слепая ярость. Сорваться бы в нее да на стену броситься. Глядишь, этот сала кусок пока лук со стрелами отыщет, пальцы цепкие вынесут наверх. А там уж зубам острым волю. Разгуляться зверю лютому — мясо, жилы в клочья, кровь брызгами.

Тут рука сама на котомку легла — память толкнула.

…Хоть и двужильность понятно чья, а все же в пути долгом остановиться приходилось. В одну из стоянок вышла из лесу старушка ветхая. Короб с грибами при ней.

— Заплутала, мать? — спросил Лют, после того как встретил и у огня усадил с кружкой отвара.

— Нет, — коротко ответила старушка. Лют на расспросах настаивать не стал, но ответ такой неприветливый малость задел. Ковырнул душу.

— За чай спасибо, — сказала немного погодя старушка, зорко глянув, добавила, будто с наставлением, — Горяч, ох горяч!

— Дак подуй, мать, или давай в холодок на землю поставлю, поостынет, — безуспешно попробовал сдержать усилившееся раздражение Лют.

— Я т подую. На тебя кто подует иль в холодок поставит, как до дела дойдет? Э-х, башка седая, а туда же — па-а-дуй! — проворчала старушка.

Люта как водичкой охолонуло. Смыло злую накипь в душе.

“И впрямь, че эт я? Взъелся на старинушку…” — подумал, вслух же сказал, — Не серчай, мать. Беда у меня. Царь-Змей жену схитил. Сердце не на месте. Вот и…

— Ниче, я не злобливая. На кось, шапку тебе. Должна пойти. Лишнее в душу не пустит. Как в ярость бросит, одень. Размысли — как, что. Прежде чем в глотку бросаться. Царь-Змей, эт тебе не царь Афон — на хромой козе не подъедешь, — протянула старушка Люту обычную на вид войлочную шапку. — Да на волчью башку не пяль, ему без надобности, он пустых обид не знает.

Принял Лют подарок. В руках вертел, рассматривал, озадаченный, голос старушки слушая. Все-то прознала про него, ветхая. Ай не проста, бабушка.

— И девицу в светлу горницу вести надо. На свет, стало быть, выйдет. А свет тот, милок, найти придётся, но это сам.

Поняв, что уже некоторое время тишину ночную только потрескивание костра тревожит, поднял глаза Лют — нет старушки. Вместе с коробом. Лишь кружка, ополовиненная, на земле и шапка в руках. Не показалось. Пожал плечами, сунул шапку в котомку…

Сейчас и потянулась рука за шапкой этой. Не мыслью, привычкой наития слушаться. Вынула из мешка да на голову нахлобучила. Как тишина на душу свалилась. Да, говорил там что-то этот щекастый. Слова неприятные, если внутрь взять, на себя примерить. Ну дак что, нечисть всякая в руки тряпье рваное да смердящее пихать будет, сразу на себя натягивать? Дрянной человечишка, пусть болтает до поры, тешит себя придуманным возвышением. Да и слепо на стену бросаться не след. Кто знает, сколько там народу с железом острым, все ли такие заевшиеся? Опять же сполох пойдет. Что там Змею в голову взбредет? Схватит любушку да махнет в далекие дали на крыльях своих. Или еще что пакостное сотворит, пока Лют со стражей возиться будет, ярость свою, слепящую, радуя не ко времени.

Снова поднял Лют голову к зубцам стеновым, уже без пелены злости на сытое лицо стража посмотрел. Изучая его внимательно взглядом из тишины, что душу охватила, смотрящим. Поубавилось глумливости у того в глазах, озадаченность настороженная вперед вышла.

— А не потрудишься ли ты, доблестный страж, меня на верх стены доставить и к хозяину своему сопроводить? Не смотря на свои сомнения в значимости для него такого гостя, как я. А то я ведь уйду, а весть-то до хозяина твоего дойдет, что приходил я. Как бы не ошибиться тебе в своих суждениях, доблестный страж, — размеренно сказал Лют и, видя, что не до конца слова его броню самоуверенности щекастого проняли, добавил, — Ты ж не один на стене? Кто ни будь, да шепнет словечко. У людей завсегда счеты имеются…

Судя по тому, как невольно стрельнули глаза стражника куда-то влево да назад, попал Лют. Не подавая виду о догадке своей, развернулся он и неспешно двинулся по дороге обратно. Не прошел и десяти шагов, как оклик настиг.

— Ты это! Стой давай, вертай взад! В корзину лезь, — крикнул толстый стражник, стараясь держать начальственный тон, но явно досадуя, что дело так обернулось.

Залез Лют в корзину. Поползла та вверх под натужный скрип лебедки. С верхом стены поравнялась как раз у широкого просвета меж зубцами. Откинулась стенка корзинки — встречают, с толстым во главе. Дюжины полторы. Оружие под рукой. У пары даже стрела на тетиву брошена. Смотрят с интересом — что это за человек такой, с виду простой, а хозяину важный? Один толстый губами желчно жует. Ага, одет получше и булава начальника караула за поясом. Понятно, есть чем рисковать. Не доволен, что лицо потерял, на попятные пошел. А как не пойти? Теплое местечко, сытное. И чего сам первый сунулся, за зубцы глянуть? Видать не терпелось чего ценно в дани принесенной увидеть.

— Здравия вам, люди добрые, — поприветствовал обвешанных боевым железом меченных шрамами и меньше всего похожих на добрых людей стражников. — Ну как, проводит кто меня или самому дорогу искать?

— Ага, размечтался! Сам он будет по крепости шастать. Сопрешь еще чего, а мне отвечать. Сам провожу, — пробурчал толстый. — За мной иди и не отставай давай.

Лют молча усмехнулся и последовал за пыхтящим и тяжело переваливающимся на ходу главным караульным. Следом пристроились еще пара стражников. Остальные потянулись по своим местам.

Долго шли темными коридорами с факелами, чадящими на стенах и стоящими через разные промежутки воинами в чешуйчатых доспехах. Лют поглядывал да прикидывал, как бы пошло, сорвись он сразу в лихую драку. Это ж сколько пробиваться! А и сейчас непонятно — не поторопился ли к Змею в пасть не разведав. А с другой стороны и годить шибко, незнамо что выгадаешь. Наконец подошли к высоким дверям со стоящими по краям воинами в уже позолоченной броне.

— Как он там? В настроении? — спросил слегка заискиваясь начальник караула у одного из воинов.

Тот свысока посмотрел на него, надменно застыв лицом. Затем перевёл изучающий взгляд на Люта.

— Хотел что? — уточнил неприветливо, продолжая мерить Люта взглядом.

— Да вот, человечка до него привёл. Утверждает, что шибко важный, — начал объясняться толстый, явно всё больше жалея, что дёрнуло его глянуть за край стены. Сидел бы сейчас, пиво тянул, а вот.

— Не шибко похож твой человечек на важного гостя, — процедил позолоченный, оглядывая простую, запылившуюся в пути, одежду Люта. Тот равнодушно пожал плечами под оценивающим взглядом. Дескать, судите сами, мне объясняться не досуг.

— Ну что, попробуй, коли привёл. Будет на ком настрой поправить. Не строптивицу же огнём палить, — многозначительно и злорадно бросил страж, — Мешок пусть оставит и нож с пояса сними у него.

От щек начальника караула кровь отхлынула, будто меньше стал, съежился. У Люта от слов про строптивицу теплее на душе стало, но виду постарался не подать. Охрана у дверей, злорадно ухмыляясь, не сговариваясь толкнули каждый свою створку, не оставляя начальнику стенового караула выбора. Двери распахнулись, открыв просторный тронный зал с высоким потолком, впустив избавленного от вещей Люта и сопровождающих. Стены были богато украшены резьбой, правда местами со следами копоти.

В середине зала возвышался трон. Сидящий на троне поднял глаза от мрачного созерцания пола и вперил их в вошедших. Словно ближе скакнули своим вниманием. Желтые, с вертикальной чернотой зрачков. Змеиные. Куют своей давящей неподвижностью, к подчинению клонят.

— Кого привел? — разнесся эхом шипящий голос.

Начальник караула на колени бросился, шишаком железным о пол звякнул.

— Не велите казнить, ваше змейство! Голову задурил бродяга, наплел что знаете его! Важным прикинулся! — запричитал, не отрывая головы от пола совсем обалдевший от страха толстяк.

— Да не вопи ты, недоумок! Без тебя голосистых хватает. Спалю! — пригрозился сидевший на троне, и, когда толстяк тотчас примолк, добавил, с вниманием присмотревшись к Люту, — Похоже не совсем врал гость незваный. Догадываюсь, кто пожаловал. Никак месть замыслил или жену вернуть, лапотник? Смел, смел. Но дурен. Другую б нашел, по плечу да по званию, пожил бы еще. Эй, кто там! Забирайте. Ремней с него что ль нарежьте, за наглость. А мне недосуг.

И царь-змей встал с трона, явно потеряв интерес к происходящему, повернулся спиной к стоящим у входа в тронный зал и направился в дальний конец, к виднеющейся двери.

— Не тебе, паскуда, о жизнях чужих судить, — бросил Лют в уходящую спину Змея.

Тот встал как вкопанный. Оборачиваться начал медленно, на глазах темной мощью раздуваясь. Тишина разлилась по зале, как перед обрушением стихии небесной. Застыли все.

Два раза сердце ударило — вскачь всё понеслось. От входа воины, стражники, что со стены Люта вели, разом всё к нему бросить, в плечи вцепились. Давай голову к земле гнуть, шапку сбили, ворот треснул. Как слетел подарок старушки встреченной с головы — совсем ничего Люта держать не стало. Поднялась сила изнутри рыком утробным, жилы канатами узловатыми на теле вспухли. Ногами на земле-матушке встал цепко, все потуги недругов словно в кулак один собрал, да и стряхнул всех одним яростным всполохом, как щенят с матерого волка. Ощутили они — был человек в их жестокой хватке, ураганом бешеным стал. Захочешь, не удержишь, на ногах не устоишь. Встал среди них Лют. Пока ещё человеком.

Обернулся Змей. С большим пониманием во взоре оглядел Люта, высмотрел что-то. Тень понимания по лицу скользнула.

— Ага. Вот ты, однако, каков! Да-а, не разглядел я удальца под рваной рубахой. Ну да так даже лучше, что сам пришёл. Ну а коль таков, будет тебе встреча по чину. А мог легко отойти. Ну а теперь уж я потешусь, — медленно приближаясь и не отрывая застывших глаз от Люта зловеще шипел Змей. — Стоять всем! Сам уж теперь, бездари. Не по вам гостенек, — властным взмахом руки осадил Змей набежавших на шум свалки воинов.

Те остановились в паре шагов от Люта. Он даже не шелохнулся, чувствуя обострившимся чутьём их нерешительность и страх. Непонятно было только кого они больше боятся — гостя или хозяина.

Двинулась вперёд и массивная фигура Змея. На расстояние броска чуть не доходя пошёл кругом Люта завораживающим шагом, телом ритм вкрадчивый творя. Как змея гигантская кольцами перетекает-вьется, взгляд затягивает, тело цепенит. Чешуи шелест на краю сознания.

Чуть не поддался Лют мороку, уж было застыл безучастно. Шибанул в ноздри едкий запах змеевых мыслей на краю броска убийственного. Почуял волк даже сквозь человечье обличье. Бросил Люта навстречу врагу. Когда кинулся Змей, не безвольное тело в жестокой хватке ощутил, рви — не хочу. Яростной силы сгусток.

Охватили Люта кольца рук, дух из рёбер безжалостно давят. Вроде и человечий захват, а мнится — кольцами змеи той гигантской давят, скользят, сжимаясь всё сильнее. И плащ кожистый, как живой, коконом захлестывает, удушить норовит, закрывает схватившихся от прочего мира. Заворочались два сцепившихся тела, закружились. Сплетаются руки в смертельном танце. Рёбра сокрушить стремят, горло раздавить, загривок сломать.

Подвела Змея привычка из безвольного жизнь выдавливать. Извернулся Лют на грани возможного, порвал захват. Сам перехватил упустившего жертву Змея, в воздух взметнул, от натуги крякнув натужно, да о пол хребтом приложил.

Выгнулся Змей на полу каменном корчась. Зашипел пронзительно. Подумалось Люту, что сейчас и стража на подмогу кинется. Давай разворачиваться, а они ещё дальше в стороны подались. Да не на Люта с испугом смотрят.

Корчи боли от встречи с налету с твердью каменной в нечто другое переросли. Крутит Змея, суставы выламывает, тело корёжит да плотью новой прирастает. Чешуёй чёрной облитой. Руки да ноги лапами кривыми мощными обернулись. Когти кинжалами выдвинулись. Челюсти вперёд клыками страшными. Плащ на спине взгорбился и крыльями нетопыриными развернулся. Хвост по полу хлестнул в память о змеиных кольцах, не успевшего отбежать воина зацепил. Пополз бедолага с ногами перебитыми. Вот почти человек на полу извивался в муке, разве что кожа в лёгком рисунке мелкой чешуи да глаза змеиные. А вот уже и впрямь Змей воздвигся. Крупнее раз в пять. Крылья развернул, хвостом хлещет. Зашипел угрозно, шею вытянув в сторону Люта, страшной пастью. А в глубине глотки жар багрянцем наливается. Того гляди дыханьем опалит.

Как время в кольцо свернулось — поймали отблеск того пламени глаза Люта, желтизной огненной налились, напружинилось тело. Тут Змей и плюнул жаркой смертью. Прыгнул Лют, от огня спасаясь. Прыгнул человеком, а на землю уже четырьмя лапами встал. Всё же зацепил жар дыхания Змеиного. Опалил серебро шкуры. Встряхнулся волк всем телом, осыпался пепел лёгкой дымкой. Потемнела шкура, серым подернулась.

— И что? Ничего? — выдал обескураженно Змей.

— Да как в баню сходил. Хотя… Бывает и жарче парюсь, — ответил Серый Волк.

Кинулся Змей, крыльями ударил, лапами когтистыми. Сшибся с ним Серый Волк. Напор сдержал, хватило ярости. Затрещали кости, но выдержали. Хоть и с годовалого телёнка волчара, а Змей всё ж больше вымахал. Крыльями да хвостом ещё, проклятый, хлещет. Зубищами к загривку тянется. Хватанул его Серый Волк клыками за основание шеи, отскочил в сторону. Крепка чёрная чешуя, не порвать. Пару раз ещё извернулся, пламени струю мимо пустил. Как не хорохорься, а всё же печёт, не спасёт толстая шуба. Задумался.

"М-да. В таку тварь перекидываться не приходилось. Да и нужды опять же не случалось. А что делать? Надо пробовать".

Мелькнула мысль и следом огня плевок от Змея — еле извернулся. Кончилось время годить. Образ Змея внутри создал, кувыркнулся через голову, словно в образ этот ныряя, на себя одевая.

Поменьше всё вокруг стало, потеснее. Стража совсем по стенам распласталась, лицами от ужаса белея. Серый неловко переступил, толкнул что-то боком — загремело. Покосился — трон Змеиный на боку. И одновременно крыло увидал. Что из спины его вымахнуло. Крыло почти как у Змея. А вот тело и лапы разве что больше стали, жилами бугристей, да когти посолидней. А так тот же волк, только с крыльями.

"Вот не моё всё же, не та природа. От жеребца есть что-то, да и женского начала, если покопаться… Вон как ловко, бывало, перекидывался. А тут не задалось", — успел ещё подумать Серый Волк, как следующая порция испепеляющей силы дыхания Змея всё же пришлась ему прямо в грудь.

И ничего. В этот раз прям вообще ничего. Стекли языки огня как вода с плотного ворса.

"Ага, однако не только крыльями да весом прирос", — и воодушевлённый открытием, взбил воздух крыльями, будто не раз так делал, взмыл тягучим прыжком в воздух и пал на Змея всей мощью усиленного перевоплощением тела. Забился Змей, заизвивался, а всё равно не ушёл. Взял его Серый Волк пастью за горло, прямо под челюстью. И в этот раз ощутил податливость Змеиной плоти. Чуть зубы сжать достанет, чтоб жизни его конец положить. В миг обмяк Змей, ушла из его тела воля к борьбе, распластался крыльями по полу. Даже хвост не бьётся.

Подержал его ещё немного Серый Волк, да разжал зубы. Не к душе сдавшегося добивать. Лишь отблеск разочарования в глазах Змеевых углядел, да не понял. Отпустил и как-то само собой в облик человеческий вернулся. Не было внутри опаски. Оставил Змея, пошёл к двери, что в дальнем конце зала приметил. Смех, свистящий, в спину ударил. Обернулся — так же лежит Змей, где борьбу бросил. Разве что тоже в человека перекинулся. Чуть на бок перекатился, да на локте приподнялся — лежит да от смеха давится. Глаза безумием весёлым горят, рот радостью злой кривится.

— Ну что герой? Иди, забирай суженную, — с издёвкой бросил и следом короткую фразу на неизвестном языке прошипел. Пронзили скрежещущие слова воздух, сгустилось нечто тёмное, пронеслось по зале с еле слышным призрачным стоном. Лют с внезапно вспыхнувшей тревогой метнулся к намеченной двери и распахнул её.

Силуэт желанный у окна стрельчатого. Сидит Краса, на небо ясное смотрит.

— Любушка моя, пришёл я, — промолвил Лют, внутри обмерев от предчувствия неладного.

Повернулась Краса. Сжалось всё внутри Люта. Черты любимые, родные. И пустота в глазах надменная.

— Ты кто? Где супруг мой, Змей?

Как оглоушило Люта. Только вот силищу такую одолел, об руку со смертушкой прошёлся да разойтись сумел, а тут никаких сил не хватило, ни человеческих, не звериных. Пошатнулась земля, сердце стучать забыло, поплыл мир перед взором. Только одно картинкой ясной — любимой глаза что не знают тебя.

Себя не помня попятился Лют от двери, за которой Краса сидела, побрёл сквозь тронную залу на выход. Вокруг смех глумливый. Будто и не было битвы, где Лют вверх над Змеем взял, а стража по стенам жалась в ужасе смертном. Смеются над Лютом посрамленным, поверженным. Дескать так, игрушки играли. А на деле вот — где победа твоя, заброда? Пустой да раздавленный прочь бредешь. А Лют и впрямь словно силу всю растерял. Просто уйти хотел. И все.

А Змей уж на ноги шатаясь поднялся. Добавляет шипящего веселья.

— Думаешь победил Змея, пес блохастый? Не так просто, как кости ломать, — захлебнулся смехом, закашлялся. Докончил, — Так вот. Моё царство — мои правила. Царство темное и правила черные да мутные. Как я люблю. А ты хорошо сыграл по ним, по правилам моим. Не до конца, да мне и так любо. Все ж я здесь царь. И царевна мне кстати. Ступай уже. Не держим.

Сгрудившаяся у входа стража расступилась коридором злых насмешливых лиц. Сами в страхе вечном живут, и половины свершить не могут, а все радость — хоть мельком, за чужой счёт, а унизить да высмеять миг назад смелого да удачного. К себе тем самым притянуть. Лют сам не заметил, как в волка ушёл. Не осталось сил душевных видеть всё это. Волком как-то полегче. Побрёл, чуть слышно горлом рокоча, губу над клыками вдергивая, косясь на всех исподлобья.

Почти вышел из тронного зала. Вдруг замер, голову вскинул, воздух жадно нюхать принялся. На грани обоняния аромат знакомый, родной. Вьётся, словно из-за грани доносится, о препону бьётся, чуть слышно прорывается.

"Милый! Темно так… Слышу вроде тебя, да пропадаешь. Не вижу. Темно вокруг. Забери меня. Упрятал Змей. Здесь я, милый, услышь!"

И следом память опять наития вспышкой к старушке встреченной, голосу её: "…На свет выйдет… Самому найти…"

И Змеево: "… Тёмное царство… Мои правила… Хорошо сыграл… Не до конца…" И разочарования змеиного проблеск.

Остановился Лют, на две ноги человеком встал. Обернулся. Зацепила взгляд настороженность Змея. Остальные всё смеются да шутками язвят, а Змей застыл, глядит внимательно и словно испуг на дне глаз тлеет. Впервые, как зашёл Лют в его владения.

Затрепетало внутри Люта отблесками смыслов. Как жар-птицы оперенье, из тех, прошлых историй. Поди — ухвати. Поймаешь или лишь перо из хвоста выдернешь чувством, что вот, маячит на края огонь осмысления… Ан нет, лишь перо смутных ощущений в руках.

"Тёмное значит? По его правилам сыграл? А как не сыграть? Как глотку не рвать… Всё к этому шло. Толкало. Толкало… А ведь не порвал, не добил его… И это разочарование… Дак кто вёл, подталкивал?"

Нанизывались мысли яркими бусинами на общую нить. Вспомнилась, всплыла вдруг, не раньше-не позже, байка заморская, как победил-убил витязь один из краёв далёких дракона, да тут же сам им стал.

"А я почему не убил? Хотел…"

Ещё одна бусина-мысль-ощущение в сознание зависла, на нить скользнула. Вспыхнуло ведь что-то в душе, отбросило злость. Победил и ладно. Злобствовать-то что? Отступил от правил темных светлым чувством в душе.

"Отступил… Это выходит, раз светлым чувством отступил, остальные на тропку Змеевых правил толкнули? Впору пришлось моё внутреннее Змеевому царству. Откликнулось восхищенью ярости и сладостной горечи обид".

Разочаровался Змей — видать и впрямь что-то хитрое во всём было. Стал бы Лют им или силу из него Змей через это выпил. Да развеял свет в душе темноты морок. Всё равно Змей кольцами изворотливыми по-своему обернул, не так, так эдак. Другим путём, а всё равно по его вышло.

Как взором внутренних глянул Лют в сторону тьму развеявшего, громче голос Красы зовущий зазвучал, хоть и перекинулся уже из волка. Зацепился за это Лют. Всего себя туда направил, раздувая тлеющий огонёк, стремя пламенем ровно горящим его поднять. Вспыхнула внутри надежда. Обратно подался, всё сильнее звучание голоса любимой ощущая.

Тяжело с тьмой бороться. Когда кругом она. А когда внутри гнездится, родным да привычным прикидываясь, вдвойне тяжельше. Не повод топтать себя давать, но и душу свою на поводке вести не след позволять. А никуда не денешься, сядешь на цепь, если из темных мест души смотреть будешь.

Вздохнул Лют. Разгорался свет внутри, разгонял тени. И внешнее яснее виделось. Царство Змеево с его страхами, болью, жестокостью да презрением, желанием кусок послаще урвать, за счёт слабого самому себе сильнее показаться. Вдарить покрепче, коль полезут, эт да. А ненавистью и обидой к ним себя хомутать, как воле их сдаться.

Гомон глумливый назад ушел, соскользнул ветхими клочьями. Лицо Змея гримасой отчаяния искомкало. Но и это с внимания Люта ушло, как лишнее. Тишина внутри разлилась, как от шапки волшебной, да только где та шапка. Теперь уж своя пришла, из основы, что крепко на земле стояла. Хоть на четырех лапах, хоть на двух ногах. И светло в сознании стало. И еще глубже где-то. А более всего ярким огоньком любви чувство в сердце засияло. И облик милой перед глазами засветился, с глазами-лучиками. Дошёл до злосчастной двери Лют, что за троном была, чувством этим ведомый. И глаза любовью наполненные напротив увидел.

— Ты пришёл, мой серый, — счастливо улыбнулась Краса.

Жизни ликованием солнцем вспыхнула внутри Люта. Обернулся он Змею да воинству его чистым ликованием этим полный. Топчется воинство великое в нерешительности, на хозяина с сомнением поглядывает. На Змея без жалости не глянешь — усох будто, лицо страданием корчится, глаза щуриться и плащом как от лучей ярких прикрывается. Взъярился вдруг, порывом вознамерился к Люту кинуться да на взгляд его наткнулся спокойствием безмятежным полный. Ни злости, ни гнева, ни страха, ни жалости, ни боли. Чистой души свет.

Как взвихрилось всё вокруг, словно хлопья чёрного пепла в воздух ветра крылом подняло. Подняло и прочь унесло. Смотрит Лют — нет вокруг тёмного царства. Палаты белокаменные. И за окном не земля злостью змеевой выжженная — поля да леса дворец со сверкающими на солнце шпилями обступили.

— Какие хоромы! Неужто нам достались? — произнесла Краса, подойдя и прижавшись к плечу Люта.

— Ох не знаю. В избе-то деревянной ближе к душе. Тянет меня лес. Тут уж… — немного извиняясь ответил Лют.

— А и ладно, я не против, — сказала Краса и добавила, убранство оглядывая, — Это можно и детям оставить.

— Детям? — оторопело спросил Лют.

Краса ничего не ответила, лишь загадочно улыбнувшись положила руку на живот. Лют с нежностью обнял податливую уютность еще ничего не выдающего стройного тела любимой. Ощущая, как может нечто и так бесценное стать значимей стократ.

— Я думала ты догадался, второй месяц уж, — нежась в родных сильных объятиях промурчала Краса, и тут же шутливо пожурила, — Э-эх мужчины! А еще волк!

— Ох, ладушка моя, что ни скажи, все правда. Совсем нюх потерял, — повиноватился Лют. — Хотя может и хорошо, что не знал. Как бы справился здесь? Наворотил бы невозвратного…

— Но смотри мне, в лес на четырёх лапах поведешь, только когда в возраст войдут, — построжилась с дальним прицелом Краса.

— А что я? Это как природа-матушка позовет. А я уж присмотрю, — лукаво улыбнулся сквозь усы Лют, с любовью глядя в сияющие глаза жены.

Вокруг царило их светлое царство.