Свои страницы. К творческой автобиографии [Янка Брыль] (fb2) читать постранично

1952

...Лучший друг моего детства и юности, Миша, ты позавидуешь мне за мой сегодняшний чудесный яснополянский день!.. Как хорошо было бы тебе со мною и Ниной пройтись по березовому лесу, где ходили когда-то усталые ноги нашей великой радости, света нашей души, молча постоять над тихой могилой под вечнозелеными листьями папоротника, подумать о «зеленой палочке», которую и мы с тобой искали!.. Как хорошо было бы втроем полежать на солнечном лугу, где, кажется, еще недавно шаркала его коса, напиться родниковой воды из того самого колодца, из которого когда-то пил он, посидеть на его любимой скамье из пестрых березовых палок, откуда он, кажется, только что встал и отошел в тенистый дубово-липовый Чепыж!.. Как хорошо было бы рядом с тобою склониться над страницами его черновиков и, вспоминая нашу поэтичную молодость, думать о нашей хорошей, трудовой зрелости, думать о том, чего мы еще не успели сделать!..

Совсем неожиданно встретился и познакомился здесь с В.Ф. Булгаковым. Встреча была короткой: он куда-то спешил. На прощание сказал:

«У могилы не были? Идите. Идите и склоните там свою гордую голову».

«Она у него не гордая,— начала защищать меня Нина.— Особенно не гордая здесь».

Прощание с этим, единственным в мире «святым имением» (приятная ирония!) было для меня грустноватым. Не все посмотрел так близко, как хотелось бы, потому что трудно было сделать это в большой группе экскурсантов.

У могилы Толстого на гонких вязах видны вырезанные ножами и старательно замазанные фамилии. Сначала обидно стало, вспомнилась наша дикая привычка всюду расписываться, а потом подумал невольно про бойца, который мог это вырезать, освободив святое место от нелюдей, которые и здесь напаскудили...

Обидно было и от того, что написать в книге впечатлений я просто забыл... Видно, от полноты, от силы впечатлений. Но это ничего,— постараюсь ответить на них, на эти чудесные впечатления, работой.

***

После московского шума и беготни, после того, как в Минске застал почти все по-старому: телефонные звонки, склоки в наших рядах и чарки все в тех же забегаловках,— с удовольствием махнул в деревню.

Прекрасное, трудолюбивое лето.

Пожить бы мне так, чтобы из-за сада в дымке, как сегодня рано утром, доносился знакомый и какой-то словно обновленный голос минского радиодиктора, чтобы моих быстроногих, загорелых девчушек никак не могли разбудить ни кудахтанье кур, ни «кагагеканье» молодых петушков и надоедливое кваканье нахально-вертких уток, ни назойливые мухи!..

За садом — пшеница. Над пшеницей тоже дымка, сквозь дымку спокойно смотрит полнокровное летнее солнце, которое теперь будто отдыхает само и хочет дать отдохнуть от жары всему. Такой урожайной пшеницы не видали здесь никогда. Густая, колосистая. Пригнешься немного — почти не шевелятся тяжелые, но не склонившиеся колосья, влажные, будто вспотевшие от росы. Так и надо! Еще одна радость для чистых сердцем. В дымке за пшеницей едва различаются милые с детских лет очертания ржаных суслонов. Над морем медных колосьев — воробьи. Дождались роскоши. Так и летают, так и садятся на колосья, словно пчелы на цветки. Только те всегда трудятся, гудят серьезно, а воробьи — народ совсем счастливый и легкомысленный.

Стою возле пшеницы с таким хорошим — от земли, от силы! — чувством: взять бы добрую косу, пустить бы за собой две вязальщицы!..

Вчера купались с Мишей на закате солнца и позже. После морской вода в нашей Уше показалась мне на диво жидкой и пресной. Пока Миша ловил руками у берега и выбрасывал своему Леньке на скошенный луг протичек и окуньков, я, одевшись, грелся папиросой, смотрел на родную, скромную красоту. Тихая речка, луга, перестук колес на сезонном скрипучем мосту, на востоке — лес, на западе, далеко — поля и деревеньки... Вспоминался 1934 год, когда я, следом за пушкинским «Вновь я посетил», писал стихотворение «Брату»,— о таких вот чувствах тихой радости и чистой дружбы, о тех чувствах, которые моложе моих нынешних уже на целых восемнадцать лет...

Потом шли с Мишей и Леней по лугу и я рассказывал про Абхазию. Рад за Мишу, за то, что у него хорошая работа «на ниве колхозного строительства».

В огороде, когда скрипят под ногами капустные листья и смачно пахнет укропом, с грустью вспоминаю маму — почему ее нет?

***

«Когда два человека говорят, что ты пьян,— ложись спать»,— это не всегда правда. Слушать я буду, когда мне говорят про недостатки, с замечаниями соглашаюсь сравнительно спокойно, правлю вещи старательно, однако же это вовсе не означает, что я должен любому верить больше, чем самому себе, пусть тот любой и не один, а в паре или в тройке с другими.

***

Читал Коласа, дореволюционные рассказы и новые главы трилогии. Последние, кажется, «не блещут». Рассказы —