Серотонин покинул притон [Георгий Кройтор] (fb2) читать онлайн

Георгий Кройтор Серотонин покинул притон

Глава 1 и последняя.

МОЯ ЖИЗНЬ — ЭТО ТЫ.

люби меня так,

как любишь ляпать холсты,

мастихином снимая

прошлого груз.

и счастье едино — это ты,

прошлое забуду, я — трус.

о будущем подумай,

как хрустят половицы

новой квартиры.

подумай о жизни, где нет

недоверия, страданий, сатиры

и проблем юных лет.

сон без тебя,

каждый раз,

пропасть в кому.

я привык,

прижимаясь к липкой спине,

вместе впадать в истому.

моя дикая свобода стаи выходит

за твои рамки интегрального.

так давай же расскажем

о нашем рукотворном рае

при помощи обручального…

даже лоснясь от пота

или сидя с отключенной водой,

ты оставалась гением чистой красоты.

ты — мой xanax, мой покой,

моя жизнь — это ты.

КРАСНЫЙ.

Небо раздувается над пропастями пустых голов,

А я прыгаю над голубым пламенем,

Потягивая синее вино.

Я готов,

Управлять своим временем

И снять, в синий тонах, немое кино,

Наполненное бесчисленным количеством диалогов.

Зрители смеются, синим гоготом клоча,

Будто бы слышат мою сценарную перестановку предлогов,

Ведь смех — комедии, как скважина для ключа.

Ох, если б они знали, что это драма -

— Рыдали бы синими горючими слезами,

Я чиркаю спичками, но их всегда мало,

Они чувствуют тлен синими носами.

В них сидит и бьёт по шее холод,

Они грациозно извиваются, будто кошки,

Мяукают, мол — мучает голод,

И устоять не могут — слабоватые ножки.

Озаренный синевой кинозал,

Покажет жёлтые зубы рабов счастья,

Кто шприц, кто таблетки взял,

А кто прячет изрубцованные запястья.

Синие порезы выжжены безнадёжностью,

Синий маразм носителей дарит плёнке смех,

Искусственный, конечно, но с синей нежностью,

В этом смехе вся их жизнь и самый синий грех.

Они шмыгают, улыбаются, не понимая,

Что единственный объектив уставлен на них.

Прямой эфир, а в углу синяя запятая,

Я притих, ожидая понимания, что снимали их.

Самый тихий, но зависимый тоже,

Крикнул о синей скуке и полез под кожу,

Он верил, прости его душу, Боже,

А ведь мы с ним так похожи…

ЖЕНСТВЕННОСТЬ.

Пара изящных локонов,

Падающих на милое лицо,

Превращают поклонников,

В дарящих обручальное кольцо.

Один взмах, ручной всплеск

Повергнет в умат блаженства,

А ослепительный зубов блеск,

Станет примером верховенства.

Обхват узеньких плечей,

Выносят груз белых ручек,

Губы поют тонкие свирели речей,

Ублажающих от хряща до мочек.

Элегантный вкус помады,

Оставивший отпечаток в памяти

Из мыслей марша и парада,

Обучает губной грамоте.

Топот стройных ножек,

Будто эвфонией принятый

С грацией стаи кошек,

Приятен, когда они раздвинуты.

КРАСИВЫЙ, СЛЮНЯВЫЙ СЛИЗЕНЬ.

не плачь воздушными слезами,

не выпей керосина в духоте

комнат, что измерена душами,

душами мёртвыми, что обитают в темноте.

в радуге нервов, психически смешанных

и смешных, ты будешь первой помешанной,

что я успокою.

я дал взятку совести и козодою,

теперь я смею любить обе жизни

моей сливочной любовью

из картинок и картонок.

вокруг слюнявые слизни,

как мы с тобою,

но ты красивая,

а я подонок.

SAVETHEHONOR

А я не обязан начинать свой стих

С той строчки, что пришла на ум

Горелым финишёром, ведь таких,

Как та, клеймят званьем «наобум».

А как же «первая мысль — лучшая мысль»?

Или уже не актуально изрекать свой гений

С первой попытки, вкладывая глубинный смысл,

Хоть не имеешь ты ни прав на неё, ни владений.

Даже распыляя откровенную ересь,

Нужно уметь за неё постоять.

Ведь чушь с печатью грамоты через

Все уши пронесут и будут повторять.

Липким гулом отпечаток

Застрянет в лике пустых голов.

Лжи и недоверия зачаток

Клюёт, как рыбацкий улов.

Какова цена была отстаивания ахинеи?

Или удел каменных джунглей — «рыцарская честь»?

Честь улетучиваема, как лепесточек орхидеи,

И ваш доблестный цветок срывает весть.

Весть о вашем безрассудстве, вольности,

О том, какой вы поклонник вашей покорности

И прочие слухи, враки, ложь и клевета,

Но вас удивила лишь распространения быстрота.

Осторожность ваша заключится

В удержании языка за зубами,

Иначе, многое может приключиться,

Если все слушают и считаются с вами.

Афоризмы житейской мудрости (да простит мне Шопенгауэр сию пошлость)

5 литров крови — 5 литров кокосовой воды.

2 брови. маленькая бесконечность маленькой нужды.

обколол себе все ноги.

абсолютно все глаза закрыл.

путь к сердцу — две дороги,

но перёд видит только тыл.

руки в косы и на твоё платье.

наушники в уши, из ушей — кровь.

людей всегда тошнит от стати,

ведь людям не стать свиньями вновь.

картонные глаза помяты,

но всё ещё видят антоним картона.

детство, юность, старость — трекляты,

но люди похотью потеют в доме стона.

они не есть мораль, а нож у горла -

— паль страсти в тёмном царстве порно.

дом пошатнётся от ветра, но я зову его другом.

мне не нужен дом, он не является звуком,

ведь только звуки природы расскажут,

как выжить, когда тебе все будни смажут.

ты в раздумьях цикличного постоянства

памяти, взглянешь на саму пульсацию вен

в пределах удушливого пространства.

ты мой Ра! и судьбу решают не Мойры, — а фен.

мой шейк взболтал ацетилхолин,

я лью слёзы, пока болтается лин,

а листовая собака осуждающе смотрела.

автостопом стёк стыд — неадекватно потела

ладонь.

смех твоих волос и вонь доз

раздражала прожжённые дипроспаном

ноздри ароматом роз.

меня никто не назовёт ребёнком -

— ведь одиночество я предпочитаю прогулкам.

через саморазрушение мы познаём способности

духа и воли.

судьба несправедлива, как кара преступности.

твой белый кролик -

вмиг станет обугленным.

после литра керосина — взгляд станет потупленным,

а зачем видеть лица некрасивых?

яд сердца — зеркало обид,

разбивается осколками взглядов спесивых.

бог разгневан, умер, но всё ещё сердит

на собственную жалость к людям.

жалость — реклама казино,

амбассадор надоел и нуден,

жалость требует красное вино.

дабы забыть, как нашёл свой труп,

роя землю сапёрной лопаткой.

на нём посадить дерево, из дерева сруб,

семья, созданная женской маткой -

цель всех мужчин.

а моя цель: ценить искусство вин,

баловаться водой, представляя кодеин,

составить жизнь из памяти, стен и картин.

смеяться от искусственно вызванных стенокардий.

убить в себе жалость, убить серотонин -

жизнь серая, как бетонные стены -

заблокировать кошмары, убить мелатонин,

быть слабым, но каждый день искать силы

бороться за правду жеманных желаний!

я встречу побои, плевки, будто жемчужины, и вилы,

но Вселенная бесконечна, как и Вселенная стараний!

они думают, что умеют ценить бесконечность,

но бесконечность пуста и всегда имеет конец.

скурите тягу понимания, что значит скоротечность,

сколько стоит твоя жизнь и творения ли ты венец,

или так… в начале моста между животным

и сверхчеловеком.

в унисоне сердец тахикардия сделает непригодным,

а лечение хоть с четверть века

не восстановит связи.

любить тебя такой, какая ты есть — арабские вязи.

тормозите от стереотипов масок

и колёса эйфории от жизни никогда не потребуют смазок.

недотроги чаще всего трогают руками,

эти бледные ручонки первыми тебя и сдали!

дрянь, что тащит вниз — пониже плинтуса и пола -

чёрная ткань сердца белеет после димедрола

и падать становится не страшно,

а кому важно,

что падать ты не прекратил?

что обычно говорят в финале?

жизнь стоит ничто -

— ничто — то на чём строят своё дело.

если взялся строить — строй умело.

ЖИТЬ ОБЕЩАЮ

Хватит вновь крыть меня грязью,

Ведь меня ничего не кроет.

Ты нервно смотришь, не доверяя глазу,

Думая, что тот таблетками меня кормит.

Я не способен ничего принять,

Ведь сам себя давно не принимаю.

Почему ты так любишь пострадать,

Не беря во вниманье мою стаю.

Моя стая — это нравы чистых помыслов,

Это индульгенции пред Богами,

Я замышляю лишь шалость, без грязных умыслов,

А ты высшую меру преподносишь благами.

Твои блага — это забота обо мне любимом,

Переживания и искусанные когти.

Думаешь, я не верю твоим уговорам и силам?

Верю. Вынимая из зубов красные локти.

Твоя тоска — моя тоска, разве не видно?

Не видно, что мои права — твои, косвенно.

Думаешь, задевать глубокую душу не стыдно?

Если нужны гарантии, паспорт возьми, но…

Он тебе нужен в святости твоих идей?

Разве стоит того вся праведность твоих поступков?

Разве не будет испачкана солью наша постель?

Разве ты сможешь жить с эмоциональным обрубком?

Неужели не легче понять, что я не самый милый,

Ты сама это придумала, навязывая мне.

Какой бы слабостью не стыдился, я все же сильный,

Надоело быть по горло в пыли и собственном дерьме.

За плечами больше года, где-то вдали -

Мимо летящие эмоциональные качели,

Думаешь, я променяю качели на граммы конопли?

Я и так жив наполовину, доживаю еле-еле.

Каждую ночь я умираю, чтоб проснуться вновь,

И мы боимся за меня, что я когда-то не проснусь.

Пока в жилах бьёт спесь и тёплая кровь,

Жить обещаю, но в мои дела не лезь, ведь я в твои давно уже не суюсь.

ЦИНИЗМ ТВОИХ ОБИЖАНИЙ

Дорогая сестра,

зачем ты накрашенными губами целуешь иконы?

не учила катехизис, а завтра пилоны?

зачем ты под монашескую робу

надеваешь кружева?

наш Господь не выбьет больше крышки гроба,

а ты стрелки чертишь при помощи ножа.

зачем ты больно делаешь оскоплённым,

в тебя безответно влюблённым -

дразнишь пунцовой помадой,

наполняя светлые души досадой?

зачем им видеть картины,

которые никогда не повторить?

от зудения, мы — ПИНы(1),

пей до дна, но горя не залить!

мы хотели уравновешенности

и поступки были неразумные, но благие,

а встретили лишь слюни бешености

и гадкую месть c посылом carpe diem!

ты говорила — я не со malum,

но огонь не может не обжечь.

ты зарядила картечницу нравом

и она прожигает мне грудь, словно картечь.

ты отринешь мои слёзы,

скажешь — сам виною захлебнись,

распуская все наши грёзы,

в покое скажешь — улыбнись…

паралич несчастья запретил

показывать свои пустые зубы,

мой молодеческий оскал прогнил

и я жажду безопасности утробы.

в обиде сизых слёз, каплями на кость,

когда на мудрость выбрасывают злость,

нет желания больше читать писем,

пока в комоде памяти лежит ударное.

пусть от тебя я зависим,

но женщина ты коварная…

*1 — Потребитель Инъекционных Наркотиков.

МОНСТР ВЗРОСЛОСТИ

В детстве ужасов, кошмаров,

Я боялся монстров под кроватью.

Вырос, окреп от сотни ударов -

— А теперь боюсь, что тетрадью

Станет мой единственный слушатель.

В детстве гром пугал до изнеможенья,

А сейчас порывы злых метель,

Рвущих ставни, смешат до потешенья.

Будучи отроком, боялся тьмы я,

До слёз, припадков гнева — профицит.

Нынче, все также, но от сожаленья,

Что во мраке никто не сидит.

Когда-то гнал я предков со двора

И злился, когда не уходили.

А сейчас, в мозгу — моя кора,

Наконец-таки поняла — и я бегу за ними!

Помню, как свой двигатель просил:

— дай мне время, это невыносимо!

Естественно, не доводил я до предела,

Сильно ведь любил,

Но поступал я некрасиво.

Теперь получил сполна,

Этих тягот, мучений

От рассвета дотемна,

Слышу крик только своих мнений.

Терпение и труд — стройка моей личности,

Тогда-то станет хорошо.

Но страдания уже на пороге вечности,

И как сказал Ошо,

В летах или же отрочестве,

Пока был на что-то годен:

— Тот, кто счастлив в одиночестве -

Тот свободен!

ГДЕ МОЙ СМЕХ?

А вы поняли, что смерть — плохо,

А жизнь ещё хуже?

В утробе слякотно и глухо,

Да и мыслей — лишь грязная лужа.

Я тратил гениальность на взросление,

Но мне хватило ума вовремя остановиться.

Я не понимал слов, и откуда льётся пение,

Но мне так нравилось видеть их лица.

Я пил из грязных бутылок эликсир молодости,

Но просыпаясь понимал, что её не вернуть.

Да и мозгов не осталось в этой пропасти,

Пропасти глупости, где в мозгу лишь серая ртуть.

Зуб мудрости сгнил, как только вылез,

Вот и люди гнилыми выпадают из хризантем.

Сгнившие глаза и гнилой улыбки глупый вырез

На островке корональных почестей и диадем.

Страшная скука облёванным халатом утиралась,

Пока монстры под кроватью ехидно улыбались,

А скуке не до веселья было, она старалась

Высидеть клок мысли, почему мы всё же дрались?

О, тот сладкий пепел убийства нервов,

Как ты там сейчас?

Почему наш слюнявый вальс так нагло прерван?

Я чем-то обидел Вас?

День сурка плохого музыканта,

Один кривой аккорд по кругу.

И руки в косы, как узел банта -

Молчи! Строй глазки "другу".

Светишься бесцветно-тусклым сияньем,

А на деле — весел, трезв, ревнив и ревнуем.

Но зубы распускать, со всем упованьем,

Той, что тебя заклеймила раскалённым поцелуем.

Так для чего же я взрослел?

Неужели, чтобы пение стало громче

И брало количеством, а не качеством децибел,

Или мой голос стал ломче?

Неужели в открытом окне я больше не вижу спасенья?

Неужели, я так и буду ждать с томленьем воскресенья?

И лишь признавшись старой слёзной клятвой,

Не признали отреченья,

Что сделало муар моей души более помятым.

Взрослеть — не страшно, страшно оставаться взрослым.

Будешь им и ребячество будет съедено толпой таких же измученных глаз.

Детский смех, он сослан

Куда-то в Сибирь и больше никогда не посмешит он нас.

ГЕНИЙ ЧИСТОЙ ДОБРОТЫ

И тех бесценных слов безумный беспорядок,

Разливая по фужерам, где слёзы — главный напиток.

Я кусал томный шелест золотистых прядок,

Выкручивая бешеные силлогизмы из ниток.

Топот трещин по полу из волн ковра,

Находясь под наблюдением стен, имеющих глаза.

Я бился пламенем под ветром зла,

Пытавшаяся отличить от добра — невольно текущая слеза.

И весть о добром распускает крылья,

Дарит счастье до вопроса:

— Были ли приложены усилья?

Рвущей губы, как обрывание троса,

На глубине многих-многих метров в бездну.

А вопрос терзает душу, ломая ставни,

Было ли сие великодушие полезно?

Заслужил ли тот или лучше для него страданье?

Диаграммой выведен подсчёт потерь,

А смысл улетучился, как полуденная тень,

При зашедшем солнце, покидая день,

Встречая ночь и снова дверь:

Стучи в неё до разбитых костяшек,

Лицемерно высчитывай свою доброту,

Меняй понятия, как позиции шашек,

Ощущая вкус цинизма у себя во рту.

Ищешь выгоду, как зависимый ищет героин?

Отличий между вами как у бордюра и поребрика.

Чистосердечная доброта — чистый серотонин,

А не извечная, пустая демагогия теоретика.

Быть добрым — это почитание своей чистоты,

Именно аура благоухания, как благоухают цветы,

Без доказательства некоего честолюбия

И не ласка нарциссичного самолюбия.

Творить добро — творить всецело,

Лепить из неодухотворенного — живость,

Распространять питательность, словно мицелий,

Через нити, нейроны, в каждую мышцу, каждую кость.

Чтоб разыгрался северный ветер,

Обдувая непорочностью благой простоты,

Чтоб никакая монументальная Москва, никакой Питер,

Не сравнились с гением чистой доброты.

МУКА ПОДАРИЛА ПЕРЕЛОМ

чёрное солнце слетает с небес -

бензин разливается по венам.

оно скосило блеском лезвия лес -

24 щелчка по носу подарили смену.

меня так манят твои руки,

хрупкой бледности страстный клич,

в твоих венах горячие стуки -

они в танце, но вскоре падут навзничь.

— круги мёртвых улиц.

— стёрто лицемерие лиц.

— самкой стал самец.

— опустел полный шприц.

ты ценила полусладкие вина,

меня в утиль бросила вина.

я художник в дозе дезоморфина -

она полезна — только когда вредна.

— слышал шаткий шелест

пухлых, ватных губ,

обожённых чёрным солнцем.

мы плывём на нерест,

если день был груб -

ну что за нонсенс?

— гребля против волн

сулит потерей сил.

если ты несчастьем полн,

вряд ли будешь мил.

— ты ненавидишь океаны,

но их иссушило чёрное солнце,

теперь ты бежишь по тротуару

в слезливо — кровавом пунце.

ты помнишь обладателя?

он спит с тобой в кровати

с ухмылкой созидателя -

и душит тебя с какой-то стати.

— ты отодвигал горы в бок,

но они стали картонными.

ты не смог спустить курок,

и

эти

муки

были

переломными.

ПЬЯНЫЕ АФОРИЗМЫ ЖИТЕЙСКОЙ МУДРОСТИ

снова на срывах выбил стёкла,

снова краски мира стали блёклы.

гербарий чувств высох, снова полить забыли.

нам плохо, но вместо слабого мира этого и сильных,

лишь тяжкий, импульсивный, но скованный мрак.

сублимация злости, вся мощь собрана в кулак,

бьющий мне в лицо.

в страшных ситуациях боли, спасало вино и как

ты не старайся — не поможет пить сок,

грызя себя, как гиены грызут падаль.

я задыхаюсь, ком в горле полапал,

когда понял, что все свои устои послал.

устоев больше нет, я волен.

Дьявол сердце растоптал, а осколки украл.

меня выгнали, как пса, но за что уволен?

за то, что мне не понравился цвет твоих пухлых губ?

за то, что сумасшедший, вбивал себя, как гвоздь, чтоб не был груб?

что ты слышишь во мне,

кроме гадких звуков лжи?

зачем затягиваешь кожаные ремни

вокруг шеи, ведь я спасусь и жир

не кормится твоими усилиями

и я остался худ.

твой страх — это я, ведь я вечный,

как от укуса зуд.

ты избалована идиллиями?

твои взгляды нежны, но беспечны;

твой Ад — это мой кошмар.

я не собирался литрами лакать кровь твою,

я не кровопийца и не комар.

я умру один в бою, среди дорог,

ты выпьешь серого вина,

думая, что я сам спустил курок;

мозгами расписанная стена.

бес города, где холод и ветер,

лес из золота, голод, рейсфедер -

— сосущей тушью напишу твой портрет

по памяти.

воздух, дым — тлеющий привет,

сигаретный ожог — подпись в грамоте,

но я не курю сигарет.

грамота за доблесть и храбрость

показа всех недостатков.

тебя порвут, как клок бумаги,

выкашлянный кошкой, на кашлять падкой.

речи краткость — недостаток влаги -

её впитали скромной ваткой.

режим блеяний — по расписанию силос,

ты предпочёл бы Солнце, но силясь,

давишься и видишь всю людскую гнилость.

дрожь обветренных губ — праведная злость.

в нервах спутанных, будни и рассвет

раскроют тебя, как человека и пусть

в тени пустого района ты заметишь свет

той, кто развеет твою грусть.

в кашле крови — есть свои эмоции,

эти эмоции сидят у тебя в глотке.

тебе не встать с кровати — виновен социум,

похороненный в грязной, пустой стопке,

но ты тянешься к ней, как к спасительной шлюпке.

мы все давно пусты:

лёд не выбирает, когда ломаться;

сложные — до жути просты;

воры сильнее всего хотят попасться.

ВИТИЕВАТОСТЬ СЕБЯ ОГОЛИЛА, СПАСИБО, ВРЕМЯ

Оставь меня плавать, одинокой Питерской лодкой,

Пока ты — Московская баржа, дрейфуешь средь скал.

Может быть вспомнишь, легкой дрожью улыбки кроткой,

Напишешь тетраптих, осушая слезники красных мяс и сал.

Было время, когда пломбы в пасти плавились от жажды,

И акне покрывалась шея от недостаток ласк,

Ты понимала, что счастье-оно не приходит дважды,

И вечно прятаться, бояться, содрогаться этих маск -

— может уже не каждый.

Неужели ты хочешь, с другим идти по переулку,

Без умолку, болтая о чувствах и преданности,

Чтоб я звонил, щелкая ногтями, как семечками; так нервно, так колко,

Спрашивал о супружеской верности?

Погрязая в недоверии, огрызаясь на всех, угрожая вилами,

Я самый одинокий, непонятый на суку этих дубрав.

Шелест листьев напомнит то время, когда мы, милые,

Гуляли, вечно друг друга любя, и счет времени потеряв.

Если б можно было стать алхимиком,

Я б рычал криком, что рецепт счастья варю.

С этими иллюзиями и унылой мимикой,

Я на балконе, одиноко, снова курю.

Ты говорила, что существование-это захлебывание рвотой,

Из щелочи, моих проблем, ядов и знаков.

Так я проору самой гнусавой нотой

О неправоте, аргументами, чтоб каждый был неодинаков.

Жизнь и бытие как таковое — это тлен, гниль и прах,

И в звездах над теменем, я разберу твое имя,

Пока на этом ринге, я — первый, кто победил страх!

И витиеватость судьбы покажут старания и время.

Я не хочу играть — не актер, не подавший вида,

Вопрос лишь в том: кто первый закроет пасть?

И знаешь что, Насть?

Собака наелась цианида…

ФИМИАМ БИПОЛЯРНОГО РАССТРОЙСТВА

Я курил фимиам со всеми,

Моё обольщение пряталось

В фильтры тлеющих сигарет.

Ты приглашала только в сени,

И память… Лишь отпечаток -

Твой благоговейный родительский пиетет.

Я стал твоей любимой проблемой

Без какого-либо спроса

И предложений.

Ты стала моей дилеммой:

Терпеть боль от укуса

И унижений?

Или же стать свободным,

Несчастным,

Безликим.

Бегать без улыбки Солнца?

Безбедным, но неугодным,

Бесчувственным, но страстным

или счастье быть великим?

Мне не нужен повод пустить дым Нирдоша в faciem (фахчемэ),

Чтоб очки потели кровью, слезы — следы нарушенных обещаний.

Ты крикнешь — почему

Я такой мужлан,

почему делаю это свинство без овечьих блеяний?

стирай улыбку — прекрати фуксиновый контроль

моего сердца. в нём нет трещин — лишь сор и боль,

а также пустошь распушенного ситца.

иглы — лишь слова, также входят колко;

игры — это контроль — приставлен в форме глока.

на холсте — пустые сутки выгоревших красок…

на листе — новая жизнь анахорета,

учащегося жить без масок.

мне хорошо, пока боль фантомна,

но как только Химера станет явью -

— стёрка устало — нежно и томно -

сотрёт улыбку скваленом и кровью.

не надо пить со мной, если не возьмёт,

ведь мне нужна правда чистого дитя.

даже если правда горечью убьёт,

я, рассыпаясь, поблагодарю, и уметя

мой прах просахаренный, ветер

унесёт в долины пропаханные,

где нет земли, где только тканый свитер

знаний. в нём каждый стежок -

всего лишь извилина вязаного мозга.

в нём каждый снежок -

— это холод чтения книг на фоне комьев воска.

белые уши не слышат писка,

они улетают от громкой тишины:

туда, где язык любит их тискать,

туда, где кожаных перепонок лишены

те имена, наполняющие послужной список.

и пусть канет вниз мой шрам -

он ощупает кончиками пальцев

боль, что я за бесценок продам,

и поймаю северный пассат — пускай -

я сам виноват,

но я хочу остаться…