Вот такая история [Юрий Павлович Гулин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Александр Антонов Вот такая история

Дожди в середине июля смыли лето, пусть по календарю оно ещё продолжается, ввергли меня в печаль, которая, с разной степенью интенсивности, продлится теперь до лета следующего. Спросите, а чёй так-то? Извольте, отвечу. С годами я стал любить только лето — и вот тут не спрашивайте почему! Остальные времена года проживаются теперь в два этапа: осенне-зимний упадок — с перерывом на Новый год — и весеннее возрождение. При чём тут июльский дождь? Всё просто. Лето, в моём понимании — пора, когда можно купаться. А дожди в середине июля в Новосибирске и обозримых окрестностях длятся минимум неделю. Пусть они и летние, пусть и ливни с грозами, но вот тёплыми, по сравнению со своими более молодыми собратьями, они уже не бывают. И если воздух после такого душа ещё может прогреться до вполне летних температур, то вода в реке остынет для этого сезона безвозвратно.

Впрочем, не об этом собираюсь я вам поведать. Но, прежде чем приступить, собственно, к рассказу, обязан предупредить, что история эта попала ко мне через вторые руки, а к вам, стало быть, дойдёт через третьи. И каждый из пересказчиков — такова человеческая натура — норовит добавить в неё что-то от себя, оставляя — я на это надеюсь, надейтесь и вы — саму суть не тронутой.

Если после этой преамбулы вы всё ещё готовы внимать — извольте!


***


Пётр, чтоб вы знали, мой старинный приятель. Другой разговор, что видимся мы в последнее время нечасто, от слова «весьма». Поэтому, когда за спиной прозвучало знакомое «Привет, старик!», я искренне возрадовался. К слову, обращение «Старик» было популярно, когда Петенька под стол пешком ходил. От взрослых разговоров, видимо, влетело ему в уши, да где-то там и застряло. Тогда как само обращение практически исчезло, поскольку из уст той молодёжи, что когда-то использовала его в дружеском общении, теперь звучит просто как констатация факта.

После обмена малозначимыми, но вполне понятными при встрече давно не видевшихся приятелей, сведениями прозвучала фраза; она возглавила историю, которой я и намерен с вами поделиться.


**


— Последнее время мой словарный запас, старик, пополнился изрядным количеством медицинских терминов. Знаешь почему?

Не дав времени поразмыслить над вопросом, Пётр сам на него ответил.

— Думаю, тут напрашиваются два основных варианта: либо я увлёкся медициной, либо медицина увлеклась мной.

Петя сделал паузу, куда я, как вежливый собеседник, должен был хоть что-то вставить.

— И?

— Второе!

Я более внимательно смотрел на приятеля, отыскивая изменения, отличные от банального «постарел на несколько месяцев», и слушал, слушал, слушал…


**

— Когда совсем мелким я испытывал боль, то звал маму, и она мчалась ко мне с неотвратимостью курьерского поезда: быстро и без остановок. До сих пор помню озабоченный, полный сочувствия взгляд моей мамы, её ладонь на моём лбу, родной и такой далёкий теперь — увы! — голос: «Что с тобой? Никак занемог мой Петя — петушок?» И от этого тёплого взгляда, родного голоса и ласковых рук мне становилось хоть на немного, но легче. Но мама давно на небесах, и если и слышала меня в тот миг оттуда, то реально помочь уже ничем не могла. А боль за грудиной становилась всё сильнее. Стало приходить понимание, что на этот раз — были, были разы и другие! — лёгким испугом не отделаться. Попытка принять обезболивающее пользы не принесла, и как я теперь понимаю, была отчаянно глупа. Когда тело покрылось холодным потом, я стал вспоминать, — господи, да и знал ли я это вообще?! — как теперь вызывают скорую помощь. По счастью, из прихожей раздался шум открывающейся двери — вернулась с работы жена. Дальше мне оставалось, только сидя на диване, — лежать я уже не мог — стараться по возможности сдерживать стоны и дожидаться прибытия врача. И он довольно быстро — повезло! — оказался возле меня. Далее последовала знакомая для тех, кто через это прошёл, процедура: осмотр, диагностирование острого инфаркта, гонка с завыванием по вечерним улицам, приёмный покой кардиологического центра, реанимационное отделение, операционная, снова реанимационное отделение… — Петя на время замолк. Взгляд моего приятеля странным образом изменился, словно он сам удивлялся произнесённым далее словам. — Я где-то читал, что при остром инфаркте человек испытывает страх смерти. А у меня было лишь желание, чтобы уменьшилась боль. И когда врач скорой вколол морфий и боль утихла я, веришь ли, реально успокоился. Ну, не на сто процентов, конечно, но достаточно, чтобы верить в то, что мне помогут. А о смерти нет, мыслей не было. Потом на койке в реанимации, абсолютно голый под белой простынёй, опутанный проводами, идущими к пищащим за головой приборам, поймал себя на мысли: вот оно место, откуда отправляются либо в чистилище, либо назад в нормальную жизнь.

Вновь возникла пауза.

— И когда с тобой случилось это… — начал я её (паузу) заполнять и осёкся, подбирая подходящее для продолжения слово. Беда, несчастье, происшествие — нет, всё не то!

— Ладно, старик, расслабься, — усмехнулся приятель моим потугам. — Вопрос я понял. И можешь не верить, но бабахнуло меня аккурат в тот день, когда началась заварушка, поименованная Специальной военной операцией. Нет, нет, — угадывая по изменившемуся выражению лица мой следующий вопрос, поспешил сразу откреститься от него Петя. — Никакого отношения к моему инфаркту это событие не имело, просто так совпало. Посуди сам: мог ли столь далёкий тогда от политики человек, как я, схватить удар как раз по политическим мотивам? Я, старик, эту политическую кухню с детства не переваривал. В больших дозах приготовленные там блюда не принимал, вообще, боясь отравиться. В дозах малых — от чего я, как член социума, отказаться, сам понимаешь, не мог — у меня от них возникала изжога. Потому и после выписки из больницы я эту, связанную с Украиной, шумиху добросовестно пропускал мимо ушей. В немалой степени способствовало этому и то, что лично меня эти события практически не коснулись, включая работу. Да и забота о собственном здоровье оттягивала на себя все свободные мысли, не говоря уже о времени, которое я тратил на забеги по поликлиникам и аптекам. Пришлось ведь, старик, во многом изменить привычный образ жизни, начиная с питания и выпивки и… — Петя на несколько секунд завис, потом, сам себе удивившись, закончил фразу, — … и ими же, собственно, и заканчивая. Остальное так, мелочи.

Разговор начал слегка утомлять, и приятель перемену в моём настроении уловил.

— Ты всё ещё пишешь? — вот так сразу, сменив тему и в лоб, спроси он.

— Ну… так… — промямлил я, совсем не имея желания всуе обсуждать творческие вопросы.

— Тогда тебе это будет интересно!

Прозвучавшая в его словах интрига слегка меня взбодрила.

— Случилось это в середине весны, месяца через два, как со мной приключился инфаркт.

Становилось всё интереснее. Чего такого примечательно могло произойти с человеком, в жизни которого основное на тот момент событие уже произошло?

— Совершенно неожиданно получил я приглашение из клиники Мешалкина пройти восстановительный курс в их реабилитационном центре, притом совершенно бесплатно! — Прочитав возникшее в моих глазах недоверие, Петя поправился. — Вернее, за счёт Полиса медицинского страхования. Согласись, старик, дурак бы я был, если отказался?

А поскольку в списках дураков мой приятель не числился, то с набором необходимых бумаг он, спустя короткое время, оказался перед входом в главный корпус бывшего ведомственного санатория, где и арендовала помещения для своего реабилитационного центра прославленная клиника имени своего основателя.

— Признаться, старик, я предполагал нечто похожее на больницу, а оказался во вполне приличном отеле с двухместными комфортабельными номерами и четырёхразовым питанием. Ну, не Турция, конечно, но за вполне приличный совок сойдёт!

В этом я Петру поверил. По возрасту он вполне мог иметь уверенное представление о том, что назвал совком.

— Но главное, для чего, собственно, я тебе всё это рассказываю, это мой сосед по номеру. Или палате? Я так и не разобрался, как это правильно называть. Думаю, объяснять не надо, что сосед был из наших, ну из тех, кто после инфаркта? В остальном мужик попался некомпанейский, или я ему за компанию не сошёл? Не суть! Короче, не сложилась у нас дружба. Всё, что я про него знал, так это как его зовут и то, что он военный, то ли бывший, то ли действующий. Поначалу пытался я его разговорить. Не получилось. Да и хрен бы с ним! Было мне и без него, с кем общаться, даже партнёр по нардам нашёлся. А ещё процедуры половину времени занимали, ну и прогулки на свежем воздухе, разумеется. Стоп! Я тебе не сказал, что санаторий этот расположен под Новосибирском в сосновом бору? Это я маху дал! С этого надо было начинать. Выходишь, старик, просто на балкон — наш номер был на пятом этаже — и глотаешь хвоей пахнущий чистейший приправленный морозцем воздух. А гулять меж сосен, где белки бегают? Как говаривал Иван Васильевич: «Лепота!».

Так и жили мы с соседом в одном номере вместе да порознь, когда в один из выходных дней не обратился он ко мне со странным предложением: «Я, сосед, недалече кафешку присмотрел. Говорят, пельмени там знатные подают, да и водочку наливают. Не составишь компанию?». Спросишь, чего в этом предложении странного? Если сильно не копать, вроде и нечего. День выходной, процедур нет, да и врачей, кроме дежурного, тоже. Однако при поселении нас строго предупредили, что режим в реабилитационном центре не санаторный, а больничный и, стало быть, на принятие алкоголя агромадное табу наложено. В этом усмотрел я в предложении соседа странность, потому и отказался. Посуровел тот лицом и ушёл, а я пошёл играть в нарды.

Поздно вечером, перед тем как дверь в корпус на засов запирают, сосед вернулся. Не скажу, что на бровях, но изрядно подшофе точно. Нашёл он кого для компании или в одну харю пельмени водкой заливал, про то не ведаю. Только вечер тот запомню на всю жизнь. Хотя поначалу ничего такого вроде и не наклёвывалось. Я лежал на своей кровати, смотрел телевизор. Он на своей сидел и пялился на меня нетрезвым взглядом. Ну и амбре по комнате в память его недавних возлияний распространялось знатное. Понимал ли я, что одними гляделками дело не кончится? Догадывался. А что мог сделать? Только ждать. Ну и дождался. Взял сосед пульт от телевизора, да и послал аппарату команду «отбой». Любоваться на потухший экран смысла не было, я и перевёл взгляд на соседа.

— Вот ты меня осуждаешь, — приоткрыл шлюзы пьяного красноречия сосед. — Не надо! Вижу, что осуждаешь.

Я, признаться, как не реагировал на его слова, так и продолжал не реагировать. Но ему было всё равно.

— А у меня, чтоб ты знал, два месяца назад, сын под Киевом погиб!

Обдало меня от этих слов, старик, холодом. Лежу, не знаю, что делать. Может сказать что-то надо? Но слова, как назло, от того холода будто смёрзлись и комок из них в горле застрял. Но соседу всё уже было до лампочки. Шлюзы открылись окончательно, и слова текли теперь порой бессвязным, но непрерывным потоком.


Дорогой читатель! Рассказ пьяного человека, даже в Петином пересказе, оказался местами, мягко сказать, неудобоваримым. Потому прочти его уже в моём изложении.


***


Когда ты молод. Когда за плечами осталось только что оконченное Новосибирское высшее военно-политическое общевойсковое училище имени 60-летия Великого Октября, а на плечах новенькие офицерские погоны с двумя маленькими звёздочками по краям узкого просвета. Когда красный диплом даёт право выбора места будущей службы. Тогда кажется: протяни руку и бери самое лучшее, ты это заслужил! Но взгляд седовласого полковника по-отечески строг, будто сама Родина-мать обращается через него с предложением послужить ей там, где теперь это особенно нужно. И ты, гордо вскинув голову, говоришь «согласен»!

Жалел ли Валентин об этом своём «согласен» спустя годы, когда оказался в одном номере с моим приятелем Петей, поправляя здоровье после перенесённого инфаркта? Кто знает? В своей пьяной исповеди он не обмолвился об этом ни слова.

А тогда согласие привело его под палящее солнце Туркестанского военного округа, чтобы спустя непродолжительное время отправить дальше, в настоящее пекло, за речку, где советские воины-интернационалисты уже восьмой год помогали братскому афганскому народу в его справедливой борьбе с небратским афганским народом. Разведрота, куда Валентин был назначен на должность замполита, была обстрелянным, закалённым в боях с моджахедами подразделением. Командовал ротой выпускник Киевского высшего общевойскового командного дважды Краснознамённого училища имени М. В. Фрунзе, капитан с хохлацкой фамилией по имени Степан. Не сразу глянулись друг другу молодые офицеры, — Степан был на четыре года старше Валентина — но пообвыклись, притёрлись один к другому и даже подружились настолько, что стали как одной ниткой связанными. Оба были ранены в одном бою. Оба легко. Оба во время кратковременного пребывания в медсанбате влюбились в молодую врачиху Галю. Девушка оказалась не только красивой, но и вдумчивой тоже. Симпатии мужчинам дарила поровну и совсем не спешила с выбором. Создала, короче, классический любовный треугольник. Сия закавыка могла, сами понимаете, кончится чем угодно, если бы не душманская граната. С тяжёлым осколочным ранением Валентин попал в разряд «трёхсотых», был самолётом вывезен в Союз, где несколько месяцев давил госпитальную койку в славном городе Ташкенте. Окончательно от ранения он так и не оправился. Был признан к военной службе ограниченно годным. Взял на этот раз инициативу в собственные руки. Побрякал в нужных кабинетах орденом да парой медалей, и выхлопотал назначение в родное училище, где вскоре влился в дружную семью офицерско-преподавательского состава. Поскольку сотовой связи тогда не было, общение с фронтовыми друзьями поддерживал посредством полевой почты. От Степана за год с небольшим получил пару немногословных писем и шесть от Галины. От неё и узнал, что Степан был представлен к званию Героя Советского Союза, но «штабные крысы» — словосочетание было аккуратно вымарано армейским цензором, но хорошо угадывалось по смыслу — представление завернули. Дело кончилось ещё одним орденом, третьим по счёту. Тем временем грянула перестройка и войска из Афганистана начали выводить. Степан отбыл служить в Киев, куда и увёз с собой молодую жену. Валентин перенёс это событие стоически, но заноза в сердце мешала обустройству собственного счастья. Так и холостяковал у себя в Новосибирске, тогда как в Киеве друзья уже растили сына, которого назвали Владимиром. Периодически звали к себе в гости. Валентин долго держался, но, когда понял, что занозу из сердца в одиночку вырвать не удастся, засобирался в дорогу. Весенний Киев встретил его буйством цветущих каштанов. Степан был много занят по службе и с городом гостя в основном знакомила Галина, которая ради приезда фронтового друга испросила у себя в госпитале кратковременный отпуск. Валентин меж тем отметил, что если Галина искренне рада его приезду, то Степан скорее изображает радушие, а его сестра, которая проводила с маленьким Володькой больше времени, чем родная мать — тоже, заметьте, странно! — гостя если не игнорировала, то привечала крайне скупо. Эти наблюдения разбередили занозу в сердце до такой степени, что Валентин решился на отчаянный поступок. Во время прогулки по одному из раскинувшихся по-над Днепром парков, оказавшись в укромном уголке, где им не мог помешать сторонний взгляд, он вызвал Галину на откровенный разговор. Результат его ошеломил. Галина разрыдалась у него на груди и, глотая слёзы, поведала грустную историю своего теперешнего несчастья. После рождения сына Степан к ней заметно охладел, словно она свою задачу по большей части выполнила, а, воспитав Володю, выполнит, видимо, уже окончательно. А может, это произойдёт и раньше, поскольку бездетная сестра Степана, изливала на малыша столько неистраченного материнского тепла, сколько у Галины, в чём она с горечью должна была себе признаться, просто не было. А ту ещё сомнения в верности мужа появились. Начало тому положил пустяковый, казалось, разговор. Сидели они как-то с соседкой из квартиры напротив во дворе на скамейке, пока их дети играли вместе в песочнице, ну и болтали о том о сём да ни о чём. И как бы в продолжение разговора соседка вдруг и говорит: «Вот ты, Галка, вроде и умная, далеко заглянуть умеешь, а под своим носом многого не замечаешь» — «И чего это я не замечаю?» — прищурилась Галина. — «Ничего. Это я так, к слову» — соскочила с темы соседка. В другой раз она же, и опять вроде в тему разговора, спросила: «Люди бают, что старая любовь не ржавеет. А ты что на это думаешь?» — «Я? — растерялась Галина. — Ничего. Я об этом вообще не задумывалась» — «А зря» — рассмеялась соседка и вновь перевела разговор на другое.

Соседка справедливо заприметила, что Галина далеко не глупа. Она ещё и первый намёк мимо ушей не пропустила. Только думала, что речь идёт о золовке. Но после второго намёка стала думать, что не только о ней одной. Захаживала к ним в гости гарна дивчина. Золовкина подружка. К ней, стало быть, захаживала. Хорошая дивчина: весёлая, обходительная. Но только теперь в памяти Галины всплыло, что привечала она при этом больше других Степана. Стала Галина осторожненько справки о ней наводить. Тут и выяснилось, что дивчина эта до его отправки в Афган числилась у Степана чуть ли не в невестах.

Теперь, сидя на скамейке с видом на днепровскую ширь, окутанная ароматом цветущей над головой липы, Галина, что всё так же прятала заплаканное лицо на груди балдеющего от нежданно свалившего счастья Валентина, призналась, что хотя прямых доказательств измены мужа у неё нет, зато косвенных набралась целая охапка.

Поначалу Валентин лишь приобнял Галину, потом стал гладить русые, слегка вьющиеся волосы. А когда та подняла навстречу лицо с застывшими на ресницах слезинками, поцеловал в раскрывшиеся для принятия губы. Бес взаимного тяготения коварно воспользовался благоприятным моментом и буквально столкнул их в яму греха. Одного из семи смертных, но, пожалуй, самого сладкого для свершающих его грешников.

За отрезвлением пришло раскаянье. Галина, пряча глаза, спешно приводила себя в порядок, попутно извергая кучу словесной шелухи, из которой Валентин извлёк для себя лишь «ошибка» и «забыть». Будь он более опытным в подобных делах, или хотя бы более подготовленным, нашёл бы, верно, правильные слова. — Пришли же они к нему потом, жаль, что с большим опозданием. — Но тогда он был ошарашен не меньше партнёрши. Не меньше её клял себя за случившееся, но только про себя, молча.

К счастью для обоих дорога домой заняла достаточно времени, чтобы вслед за одеждой и лицом привести в порядок чувства и мысли. Степан точно ничего не заподозрил. Зато его сестра, кажется, что-то там себе удумала. Так ведь женщину в подобных вопросах провести гораздо труднее, чем мужчину.


**


Прошёл месяц, или чуть больше, как Валентин вернулся в Новосибирск. Нужные слова уже пришли, и теперь стройными рядами выстроились в его голове. Вот только как донести их до адресата? Телефонная связь с осваивающей незалежность Украиной была из рук вон плохой. Не то что о чём серьёзном поговорить, парой слов дай бог перекинуться. Скайп, конечно, всё бы исправил, но до его появления оставалось несколько лет. Проще всего было написать письмо. Но у Валентина не шёл с ума подозрительный взгляд Галиной золовки. Нет, письмо в таком деле — вещь ненадёжная…

Телеграмма свалилась как снег на голову. Текст гласил: «ПРИГЛАСИЛИ СЕМИНАР БУРДЕНКО БУДУ МОСКВЕ 13 ТИРЕ 16 СЕНТЯБРЯ ГАЛИНА». Никакого намёка на встречу. Но телеграмма была заказной с уведомлением о вручении. Какие тут ещё нужны намёки?!

Узнать по военным каналам, в какой гостинице разместят участников семинара, было задачей посильной. Намного труднее оказалось забронировать в ней номер на те же числа. Но и с этой задачей Валентин справился, хотя пришлось подключать связи на уровне округа. В гостиницу он заселился за день до начала семинара. На следующее утро в холле гостиницы оборудовал наблюдательный пункт с видом на стойку регистрации. Галина появилась после 11–00. А уже вечером они сидели в маленькой кафешке на Арбате, где столик в дальнем углу как нельзя располагал к интимной беседе.

Слова «Валик, я беременна» Валентин с ходу на свой счёт не принял. Но укоризненный Галин взгляд быстро всё поставил на место. Теперь речи о «забыть» больше не шло. Как и о прерывании беременности тоже. Скрыть такое замужней женщине, пусть и медику, да ещё под приглядом золовки, как говаривал Владимир Ильич «архи сложно». Оставалось два варианта. Первый: списать беременность на мужа. Благо, Галина тогда подстраховалась. И второй… Ну, с ним всё достаточно понятно.

«Ты мужчина — тебе решать!» — сказала как отрезала Галина. — «Как скажешь, так и сделаю!». К чести Валентина, первый вариант он и в уме не держал. Что касается второго, прямой и честный вариант — осуществить задуманное через развод отпадал. Пока суд да дело живот подрастёт и тогда большой скандал — от малого так и так не отвертеться — неизбежен. А раз так, то пусть он случится на нашей, российской территории. Там же за столом был составлен план побега.


**


Валентин маялся близ зоны регистрации пассажиров аэропорта «Борисполь». На рейс, которым он недавно прилетел, уже объявили обратную регистрацию. Билеты в кармане. Оставалось дождаться Галину с сыном. Сидеть он из-за нервного перегруза не мог, потому мотался взад-вперёд по залу, рискуя привлечь внимание. И привлёк-таки! Сотрудник аэропорта шёл явно по его душу. Подошёл, вежливо поздоровался, уточнил фамилию и пригласил пройти туда, где его-де уже ожидают. В небольшой комнате Валентин заметил сначала только Галину. Она сидела одна и с таким несчастным видом, что он сразу бросился к ней с расспросами. «Давай, я тебе на всё отвечу!» — раздался за спиной чуть насмешливый и как-то уж чересчур спокойный голос Степана. Валентин резко обернулся. Степан уже вышел из угла комнаты, в котором до этого находился — вот почему он его сразу не заметил! Смотрел холодно и вроде даже с презрением. В руке держал направленный на Валентина пистолет. «Не боись. Оружие всего лишь превентивная мера, чтобы ты не рыпался. Говорить буду кратко, только по делу, а ты будешь молча слушать! После того, что ты совершил, дружбе нашей, как сам понимаешь, конец! Гулящая баба с твоим ублюдком в утробе мне тоже не нужна!»

На самом деле вместо «гулящая баба» Степан использовал более грязное выражение, просто моя пишущая машинка отказалась его печатать.

Гнев застил глаза. Валентин был готов броситься прямо на пистолет, но Галина, вцепившись в его руку, повисла не нём всем телом. «Валик, не надо!» — «Послушай её. Дело говорит, — посоветовал Степан. — Положу ведь здесь обоих. Мне без разницы за один труп ответ держать или за два. Лучше поспешите, пока я добрый, на посадку — она вот-вот закончится — и летите в свою Россию! И не дай бог, если я ещё когда встречу вас на украинской земле!».

Очухался Валентин только в самолёте. Галина отрешённо сидела в соседнем кресле и мало на что реагировала. Но прошло какое-то время, и она стала постепенно приходить в норму. Тогда и рассказала, что помешало осуществлению их вроде бы хорошо продуманного плана. Вернее, кто. Она сама.

«Видно, сестра его настропалила, он и решил устроить мне допрос, скорее по наитию, нежели будучи в чём-то уверен. А как профессиональный разведчик умеет допрашивать, ты знаешь лучше меня. Нет, бить не бил. Но словами хлестал так, что я и опомниться не успела, как всё и выложила. Ты знаешь, думаю, меня спасло от более суровой расправы то, что на тот момент он меня уже окончательно разлюбил и не удивлюсь, если сам вынашивал планы, как от меня избавиться. Так что наш с тобой заговор стал ему в помощь. И помог забрать у меня сына. Володеньку после этого допроса я так больше и не увидела. Спросишь, почему сейчас не плачу? Так выплакала уже всё. Время было. Да, чуть не забыла. Развод Степан оформит сам. После моего бегства с этим, как и с лишением меня родительских прав, у него проблем не будет. Бумаги пришлёт».

Всё так и вышло. После того, как пришли документы о разводе, новый брак заключить оказалось совсем просто. Постепенно жизнь в новой семье стала налаживаться. Вот только тоска по отнятому сыну серьёзно омрачала Галине существование. Но терпела, виду старалась не подавать. А когда родила второго сына, и эта боль заметно притупилась.


**


Минуло девять лет. С потерей друга и сына оба давно уже смирились, хотя в отношении Галины это слово вряд ли подходит. И вот в один из вечеров, когда Игорёк — так они назвали сына — ещё не вернулся с улицы, а Валентин смотрел что-то там по телевизору, в соседней комнате раздался сигнал вызова. Сразу за этим Галина позвала: «Валик, скорее сюда!». Голос жены был настолько взволнован, что Валентин мигом сорвался с кресла. Вызов по Скайпу шёл от Степана, а когда был подтверждён, на мониторе появилось его улыбающееся лицо. Постарел, конечно, но был вполне узнаваем и выглядел так, словно той размолвки и не было. «Видели бы вы свои лица, «родственнички»! — хохотнул Степан. — Я без прелюдий сразу к делу. Предлагаю зарыть топор войны и обнулить отношения без взаимных обид и претензий. Согласны? Отлично! Тогда вдогон ещё одно предложение, вернее, просьба. Хотим с Володькой напроситься к вам в гости. Примете?».

С таким напором вода рушит бетонные плотины. Люди, они покрепче. И при других бы обстоятельствах… Но сейчас Валентин и Галина приняли все предложения Степана.


Рейс из Киева задерживался «поздним вылетом самолёта». Валентин видел, что Галине всё труднее сдерживать притушенные годами и вновь вспыхнувшие материнские чувства. Наконец, борт приземлился и вскоре в зоне прилёта среди прочих пассажиров показались двое: лет сорока статный мужчина и подросток самого что ни на есть пубертатного возраста.


… «Умерла моя сестричка, — земля ей пухом! — а стало быть, долги перед тобой, Галина, а таковые были, признаю, закрыла. Моя личная жизнь идёт своим, вполне устраивающим меня, чередом. И жена в наличии и детишек аж плюс два: брат с сестричкой, близняшки. Однако со старшим сыном образовалась проблемка. Он, вишь, вошёл в тот возраст, когда им гонор свой показывать надобно. Сестра, пока была жива, худо-бедно с этим справлялась. Теперь всё стало намного хуже. Жену мою этот лоботряс, — сам «лоботряс» во время этого разговора гулял на улице, — в грош не ставит, а мне с моей службой его воспитанием заниматься некогда. Нет, я, конечно, и сам могу это проблему решить, но ведь и для вас тема вроде не посторонняя, верно?» — «Ну так чего? — сразу просекла тему Галина. — Пусть живёт у нас, столько сколько надо!» — «Именно об этом я и хотел с вами поговорить, — обрадовался Степан. — Пусть поживёт теперь у матери, если приживётся, конечно. А подойдёт время паспорт получать, так я и против российского гражданства ничего иметь не буду». Валентин слушал молча, тем более что его слово здесь, кажется, ничего не решало.

Володя в их семье прижился. Был ли он на самом деле трудным подростком? Это, как посмотреть. Хулиганом не был точно. Скорее наоборот. Характера был хоть и твёрдого, но справедливого. Был прекрасно сложён и физически хорошо подготовлен — тут Степан молодец! Имел ярко выраженные качества лидера, на чём быстро заработал авторитет у сверстников. К Валентину относился с уважением, но держал дистанцию. С матерью был скорее вежлив, чем ласков. Галина вздыхала по этому поводу тайком, но правоту сына признавала. Пожалуй, единственным к кому Володя искренне привязался, был Игорь. Старший брат мелкого обожал и по-настоящему того пестовал.

Незаметно пролетели четыре года. Володя, став по ходу дела гражданином России, окончил школу и заявил о твёрдом намерении поступить в училище, где служил Валентин, чтобы, как отец, стать войсковым разведчиком. К чести парня, Валентину даже не пришлось хоть как-то ему протекционировать, сам справился. Игорь поставил старшего брата себе в пример. Во всём старался ему подражать. Не оставалось сомнения, что придёт время и училище пополнится ещё одним курсантом.


Окончил Володя училище, как когда-то Валентин, с красным дипломом и по своему желанию отправился служить в ВДВ. В части, как и в училище, был на хорошем счету. А через два года вдруг подал рапорт на увольнение из рядов вооружённых сил России, не скрыв, что хочет продолжить службу в ВСУ, а значит, и сменить гражданство тоже. Говорят, просьба не препятствовать ему в этом желании поступила чуть ли не от самого Януковича. Украина России тогда была далеко не врагом. Потому сверху пришёл приказ: просьбу удовлетворить. Видимого скандала тоже не было. Подзатыльники причастным раздали по-тихому. Не сразу решили, что делать с Валентином. Он вроде как напрямую к происшествию причастен не был. Не был даже отчимом дерзкому лейтенанту, да и фамилия у того была иная, по матери. Так что никаких дисциплинарных мер к Валентину решили не применять, но прозрачно намекнули, что о полковничьих погонах стоит забыть, а вот о выходе в отставку по выслуге лет стоит, наоборот, подумать. Всё это случилось в памятном 2013 году, в конце которого грянул Майдан, за ним Крым, Одесса и кровавое противостояние в Донбассе.


Происшествие с братом серьёзно повлияло на настроение Игоря, но мечты стать разведчиком не отвратило. Училище он окончил в 2021 году, был направлен на службу в ВДВ и в самом начале СВО оказался в составе штурмовой группы на том самом аэродроме под Киевом, где был уничтожен последний самолёт с романтичным названием «Мрия».


О гибели сына Валентин узнал первым. Пытался скрепя сердце подготовить жену, но разве к такому подготовишь? Галина сразу постарела на несколько лет, да и сам Валентин выглядел не лучше. Гроб, покрытый российским триколором, футляр красного сафьяна с орденом, речи, оружейный салют — всё это для них происходило где-то на сцене, тогда как сами они смотрели на действо из пустого холодного зала.

Но самое ужасное случилось позже. Звонок от Степана застал Валентина на службе. Очень кратко и сухо тот уведомил о смерти Владимира в госпитале после тяжёлого ранения, полученного в бою между российскими и украинскими десантниками на том же аэродроме и в тот же день, когда погиб Игорь.

Валентин бежал домой. Только бы успеть до того, как Галина узнает. Только бы успеть! Но ворвавшись в квартиру почти сразу понял: не успел. Галина была хорошим врачом и сумела подобрать нужную дозировку, чтобы уйти быстро и без боли.

На похоронах Валентина не было. Он в этот день попал в сосудистый центр с инфарктом.


***


— И что было дальше, — спросил я у Петра, — ну, после того как «шлюзы красноречия» твоего соседа закрылись?

— Ничего, — пожал плечами приятель. — Я имею в виду, никакого продолжения тот монолог не имел. Выговорившись, сосед просто уснул, ну и я следом. Утром Валентин проснулся страсть какой неразговорчивый. Я игру в молчанку принял, рассчитывая на то, что наговориться мы ещё успеем, когда сосед маленько отойдёт. Но обломился.

— Как это? Он что, с того утра вообще перестал с тобой общаться?

— Типа того. Он просто исчез.

— В смысле?

— Да в том-то и дело, старик, что безо всякого смысла. Тогда я ушёл на завтрак и следом на очередные процедуры. Когда вернулся в номер, горничная уже перестилала постель на кровати соседа. По собственно ли инициативе решил Валентин прервать лечение в реабилитационном центре, или его выставили за нарушение режима пребывания — сие для меня осталось загадкой. Только с той поры я его не видел и не слышал. Но вот его рассказ в моей тыковке засел крепко. И вот до чего я додумался.

Решимость, проступившая на Петином лице, намекала, что то, во что он намерен меня посвятить, имеет большое значение как минимум для него.

— Понимаешь, старик, её ведь убило даже не то, что сыновья погибли в одном бою, а то, что в этом бою они могли перестрелять друг друга!

Я не стал говорить, что это не бог весть какое открытие: всё лежало на поверхности, и продолжал молча слушать.

— Лет десять назад случилось мне добираться до Новосиба из Ёбурга на поезде. Поезд числился фирменным, и поездка на нём была не из дешёвых. Но поскольку такие вольности командированным нашей фирмой дозволялись, я на этот счёт и не заморачивался. Так получилось, что из купе, куда у меня был билет, все ехавшие в нём до того пассажиры как раз в Ёбурге и сошли. По расписанию следующая остановка предполагалась аж в Тюмени, так что несколько часов я ехал совершенно один. С одной стороны, классно — с другой, скучно, старик! Спасть, как назло, не хотелось. Скоротать время в вагоне-ресторане жаба задавила. Оставалось довольствоваться тем, что первым под руку попалось. И было это, старик, не то, что подсказало тебе твоё пошлое воображение, а оставленная кем-то из прежних пассажиров брошюра. Когда-то давно это издание называлось «Искатель», а тут как-то по-другому… Ну, да не суть!

— Тебе не кажется, что тебя куда-то на обочину откинуло? — вежливо поинтересовался я.

— Если только чуть-чуть. И я уже выруливаю на главную дорогу… Короче. Была в одном из рассказов интересная мысль. Что-то насчёт того, что любая война — гражданская. Она-то и всплыла в памяти в связи с рассказом Валентина. Не знаю насчёт каждой, старик, но эта война и есть самая что ни на есть ГРАЖДАНСКАЯ!

Немного корявая фраза получилась у Петра, но я решил оставить её без изменений, поскольку заложенная в ней мысль, на мой взгляд, довольно точно отображает происходящее.

С того разговора мы с Петром боле не пересекались ни напрямую, ни опосредованно.


Меж тем лето плавно перекатилось в осень. Дожди прекратились. И наступила та прекрасная пора, которую в народе называют Бабьим летом. В эту пору на ум всегда приходят когда-то написанные строки:

Бабье лето, Бабье лето — заплутавшее в рассветах запоздалое тепло.

Меж зелёною листвой и порошею седой нитью красно золотой

Через осень пролегло…


ПОСЛЕСЛОВИЕ


Этот рассказ был написан ещё до объявления частичной мобилизации. Не думаю, что Петра она как-то коснулась. Но ходит такой слушок, что он там, в Донбассе. Мне это кажется немного странным, но на звонки он по-прежнему не отвечает. И всё равно я не представляю моего приятеля, хотя бы в силу возраста, на передовой с оружием в руках. А вот волонтёром, оказывающим посильную помощь, где это требуется — отчего и нет?