(Не)счастливые носки [Таня Волкова] (fb2) читать онлайн

Таня Волкова (Не)счастливые носки

Восемь пятнадцать утра. Ритуал Джен повторялся снова и снова. Банальный звук будильника, который установлен в качестве заводской настройки на многих телефонах в мире. Некоторые ставили его и на звонок, из-за чего остальным приходилось вздрагивать на улице или ресторане — звук будильника никогда не ассоциируется со счастьем.

Джен резким движением отключила телефон и дала себе еще несколько минут полежать, чтобы осознать, какой сегодня день недели. Четверг. Нет, среда. По средам никогда не случается ничего хорошего, что было проверено много раз: начиная с неожиданной контрольной по алгебре, которую Джен с треском провалила в школе, и заканчивая прошлой неделей, когда она пролила кофе на белые джинсы.

Медленное утро. Все говорили о том, как полезна такая привычка, о ней Джен слышала в интервью многих знаменитостей. «Утро — время для себя», «остановитесь на мгновенье и наберитесь сил перед началом нового дня», «зарядитесь энергией на свершения» — эти выражения произносили, чтобы мотивировать, но у Джен они вызывали только раздражение. Ее утро никогда не было медленным. Быстро натянуть халат по пути в ванную. Сильный напор воды, почти кипяток. Кто эти люди, которых бодрит холодная вода? Завтрак на скорую руку, никаких сложных блюд и изысканной посуды. Любимая тарелка с изображением собак, которую приходилось вырывать почти с боем в магазине посуды — по ошибке продавец прислал тарелку с попугаем вместо милых песиков. Джен ненавидела птиц, они вызывали у нее желание скорее убежать и не возвращаться. За шесть лет дружбы она так и не призналась в своей фобии подруге Сие — та ужасно любила птиц, жила с четырьмя попугаями и могла часами рассказывать про разницу в их оперении. Джен не видела никакой разницы в их перьях, кроме степени аллергической реакции, которую они вызвали.

Она быстро размяла вилкой банан, который пролежал на столе три или четыре дня и уже был готов встретиться с мусоркой, но отправился на реинкарнацию в оладья. Джен обрезала самые темные части, смешала фрукт с яйцом, мукой и разрыхлителем и через 10 минут сидела за столом, параллельно смотря какой-то образовательный ролик про важность демократических институтов.

После завтрака, как и всегда, Джен закинула все в посудомойку. Она поступала так, даже если из грязной посуды были только тарелка и вилка. Она ненавидела мыть посуду. Да и вообще, существуют такие люди, которые любят это делать? Ее отец называл привычку расточительством.

— Ты что, не можешь помыть две тарелки? Посчитай, сколько ты отдаешь в месяц за воду и электричество. Надо быть экономнее. Копеечка к копеечке. Ты что, принцесса?

Но Джен не хотела ни мыть посуду, ни экономить, ни думать о копеечках, да и статус принцессы ее не особо привлекал. Она была готова работать хотя бы ради того, чтобы не задумываться, достаточно ли много посуды заложила в мойку, или это то количество, которое можно было помыть руками.

В это утро на удивление Джен все складывалось хорошо. Под жужжание посудомойки она собиралась на работу — сегодня был важный день, который она ждала чуть ли не со школы.

«У тебя все получится! Вдох, выдох. Не нервничай», — Джен повторяла эту фразу как мантру, пока бегала по квартире в поисках «счастливых» носков, которые, как она верила, всегда приносили удачу. Однако, по мнению ее матери, удачу Джен приносил ее талант. В отличие от отца, мать никогда не учила Джен экономить, хотя никогда и не владела несметными богатствами, как думали многие. Она была для Джен опорой во всем, из-за чего та не могла поддержать ни один разговор подружек, которые были недовольны опекой родителей и закатывали глаза каждый раз, когда на телефоне высвечивался звонок от мамы. В такие моменты Джен мысленно крутила у виска и посылала в сторону недовольных собеседниц флюиды, чтобы те пошли к психологу и поскорее разобрали свои проблемы. Но флюиды никогда не доходили до адресатов, зато взамен Джен получала статус маменькиной доченьки, не способной принимать решения. Так однажды Джен описала одна из ее подружек. Кажется, это был их последний разговор. В такие моменты Джен пыталась представлять перед собой стекло, как учили психологи, чтобы слышать слова, но не воспринимать их близко к сердцу. Прием срабатывал только в отношении начальника, а брошенной подругой фраза могла пробить любую преграду, даже если бы Джен представила перед собой кирпичную стену высотой с небоскреб.

От мысли про посудомойку Джен быстро переключилось на то, что должно было произойти. Сегодня был важный день — Джен пойдет на интервью с актером Дэвидом Норфом. Он был ее школьной любовью. Нет, они не учились в одном классе и даже не были знакомы. Более того, Норф даже и не догадывался о ее существовании, а если бы увидел, то посчитал бы очередной сумасшедшей фанаткой, не дающей прохода. Может быть, он неохотно дал бы автограф и неискренне улыбнулся для фото. Но для Джен он был особенным. Пока одноклассницы сходили с ума по мальчикам из старших классов, Джен верила, что однажды встретится с ним. Решив стать журналисткой, она пообещала себе, что когда-нибудь возьмет у Норфа интервью — да так, что он точно запомнит ее среди тысяч редакторов и интервьюеров, которым он регулярно рассказывал о своих фильмах и поисках смысла жизни где-нибудь в Мачу-Пикчу.

**********

К моменту интервью Джен уже два года работала в медиакорпорации. Компания производила самый разный контент: от новостей до блогов на YouTube. Джен была штатным корреспондентом. Когда она рассказывала знакомым о том, чем занимается, то большинство из них представляли себе работу мечты — бесконечные встречи со знаменитыми и обязательно интересными людьми, роскошные мероприятия и многочисленные командировки на частных самолетах, чтобы взять интервью у какого-нибудь банкира. На деле работа Джен была очень далека от романтики, которую рисовали в своем сознании ее друзья. Джен не была Опрой Уинфри, с которой было бы честью побеседовать хотя бы 15 минут, а носилась за героями как сумасшедшая собака, каждую неделю получала отказы, неделями готовила материалы, которые ее начальник Джон мог раскритиковать за несколько секунд и в лучшем случае заставлял переделывать, а в худшем — отказывал в публикации.

В тот день она как обычно пришла в офис со стаканом латте на коровьем молоке. Ежедневный вопрос бариста «Вам на каком?» вызывал у Джен легкую насмешку. Она не относилась к тем, кто избегал лактозы, а овсяное, миндальное и другие аналоги молока считала противной жижей. Джен также не старалась достигать осознанности, быть в потоке, ресурсе и где-нибудь еще, где так хотели оказаться все вокруг.

Интервью с Норфом одобрили две недели назад коллеге Джен Монике: она работала в компании почти четыре года, и все важные герои автоматически были зарезервированы на интервью с ней. Каста неприкасаемых, вернее, неприкасаемой. Джен с изумлением наблюдала за Моникой и шефом, которые решали, какие вопросы лучше задать актеру и как вывести его на разговор про криминальную историю двухлетней давности. Пока это не удавалось ни одному журналисту. По предположениям, Норф во время отдыха на островах ехал пьяный за рулем и сбил девушку, но смог избежать суда, и, как следствие, тюремного срока. Начальник Джен и Моника в офисе были похожи на героев фильма о Джеймсе Бонде — как будто бы разрабатывали план нападения.

Джон предлагал действовать решительно и не «разогревать собеседника»

— Надо задавать вопрос в лоб, чтобы сразу обезоружить его и не дать выкрутиться! По первой реакции все станет понятно.

— Нет, я так только напугаю его, и он мне вообще ничего не расскажет. Надо подождать, пойти в обход. Надо начать говорить про путешествия, он расслабится и потом я спрошу.

— Делай как знаешь, но он не дурак. Сразу раскусит, к чему ты клонишь.

Моника почти незаметно фыркнула. Пожала плечами и продолжила дальше готовить вопросы к интервью. Она смотрела на экран компьютера так пристально, почти не моргала, как будто бы несколько часов подряд стояла за операционным столом, а от ее действий зависела жизнь пациента.

Джен сидела за расшифровкой очередного интервью — на это раз про женщину, которая создала производство современных пляжных корзин.

«Только представьте! Там встроено зарядное устройства и для ноутбука, и для телефона, а в панели на подлокотнике установлен экран, через который вы можете зайти в интернет и заказать пиццу», — говорила создательница великого, как ей казалось, изобретения.

Интересно, но разве она сравнится с популярным актером?

День тянулся монотонно, ничего необычного не происходило. Политики как обычно делали свои заявления, подписывали законы, папарацци сидели в кустах в надежде сделать хоть какое-нибудь провокационное фото и наконец понять, воссоединились ли Дженнифер Лопес и Бен Афлек или это был очередной pr-ход. Вся редакция работала в привычном режиме — новостной отдел на втором этаже без умолку строчил заметки, пытаясь выполнить свой дневной kpi. Недавно руководство увеличило показатель до 800 уников для каждого отдела, поэтому редакторы выглядели так, будто были на тренировке сайкл-студии, только не крутили педали, а стучали пальцами по клавиатуре.

— Интересно, как часто они меняют свои компьютеры? По ощущениям, они должны делать это каждый месяц. Так стучат! — думала Джен, поднимаясь каждый раз на свой третий этаж.

На третьем этаже тоже сидели журналисты, но не новостники, а редакторы, которые уже отработали свою бездумную гонку за трафиком и стали готовить репортажи, расследования и интервью. В помещении было относительно спокойно, изредка кто-то мог сказать какую-то шутку, тогда весь этаж ненадолго погружался в смех, но быстро успокаивался и возвращался к работе.

В этой тишине у Моники зазвонил телефон. Она даже не заметила, потому что с тех пор, как всю редакцию выбесил ее рингтон, она ставила его на беззвучный режим. До этого у Моники всегда звучала песня Бритни Спирс Toxic. Сущий ужас для всех вокруг, но Моника любила ее еще в школе, поэтому каждый раз на работе с трудом перечеркивала свою юность и отключала звук.

— Мон, телефон звонит. Опять не слышишь, — сказала Джен.

— Точно, это папа.

Моника ответила.

— Привет, пап. Опять не услыша…

Кожа Моники всегда была белой, она никогда не смогла бы загореть, даже если бы пролежала под палящим солнцем целый день. Но во время разговора ее лицо стало похоже на мел, щеки как будто впали, а глаза наоборот превратились в два огромных круга.

— Баб…, бабушка…когда?

Моника говорила, как трехлетний ребенок отдельными словами, которые, казалось, вообще были не связаны друг с другом.

— Да, понятно. Я беру билет и лечу.

Она положила трубку.

— Бабушка умерла. Остановилось сердце. Просто остановилось сердце. Во сне. Понимаешь, она легла спать и сердце остановилось?

Джен слушала обрывистые фразы, а Моника продолжала повторять, что сердце остановилось. Словно хотела лучше запомнить, почему умерла бабушка, и чтобы все это поняли. В этот момент у Джен сложилось ощущение, что ее и Монику закрыли вакуумным колпаком, потому что редакция продолжала работать в прежнем ритме, но их стол как будто был отдельно.

— Мне надо ехать. Я должна быть на похоронах. Боюсь, что мама не выдержит такого напряжения. Надо ехать.

— Конечно, семья — самое главное. Все всё поймут. Скажи Джону, он точно отпустит.

— Послезавтра интервью с Норфом. Я выбивала его два месяца. Не представляю, как быть.

Моника оставалась журналистом в любой ситуации. Казалось, что даже если бы на город упал метеорит, она первым делом бросилась бы к компьютеру, чтобы сообщить об этом читателям. Еще бы и комментарий очевидцев успела взять. Но смерть бабушки подорвала ее равновесие, а абстрагироваться и «просто делать свою работу», как говорил Джон, ей не удалось.

— Да, пойду, скажу ему. Не знаю даже, просто не знаю.

Моника должна была ехать. Последние несколько лет ее бабушка жила в небольшой деревне вместе со своим ухажером — после смерти мужа, дедушки Моники, она не видела смысла оставаться жить привычной жизнью и поехала погостить у подруги, с которой познакомилась еще в молодости. Брат этой подруги, тоже вдовец, неожиданно для себя, да и для всех влюбился. В итоге бабушка Моники осталась, хотя для нее это был просто способ научиться жить или даже выжить, заглушив боль. Мужчина все прекрасно понимал и ничего не требовал. По ним можно было наглядно изучить значение фразы о том, что в отношениях кто-то любит, а кто-то позволяет себя любить. Но сердце женщины не выдержало разлуки.

— Я еду, не знаю, когда вернусь. Джон решит по интервью с Норфом. Надеюсь, мне хватит несколько недель. Если что, все доки по Норфу в облаке.

С такими словами Моника подбежала к своему столу из кабинета Джона, смахнула все вещи в сумку и ушла.

Дверь хлопнула. Джен оглянулась и только сейчас осознала, что даже не сказала ничего Монике. Прошел час, хотя по ощущениям минут пять. Внезапно Джен почувствовала, что ее сердце как будто сжалось, ей стало страшно.

«А вдруг однажды у меня также зазвонит телефон, и я услышу, что…» — на этих словах Джен резко потрясла головой, как будто старалась выкинуть ужасную мысль из головы. Она подумала о своей бабушке, о родителях, вспомнила, как узнала о смерти деда — худший день в ее жизни.

«Удивительно, для кого-то сегодня разрушился целый мир, а все эти люди продолжают стучать по клавиатурам. Видимо, в их мире все спокойно» — подумала Джен.

Для Джен он тоже не разрушился, но моральное состояние было подорвано. Несмотря на все споры с Моникой, обиды и слезы в первые месяцы работы на третьем этаже, она чувствовала, что та была хорошей девушкой, а Джен никому не желала зла. Только если тому однокласснику, который однажды в школе подошел и сказал: «Ха, смотрите, у Джен желтые зубы!», а на следующей день она нашла на своем столе в классе зубную щетку.

Рабочий день подходил к концу, интервью было расшифровано. Джен приступила к редактированию и выбрасывала из повествования создательницы пляжного изобретения всю ненужную мишуру.

— Господи, сколько же она наговорила, и все ни о чем. Какая-то вода.

В этот момент перед ней появился Джон. Он был не в настроении. Джен всегда понимала это по его очкам — он часто дергал их, когда нервничал, из-за чего один край был существенно ниже другого. Смешно, но обычно, ничего веселого это не предвещало.

— Так, Мон все скинула тебе. У тебя день на подготовку, в пятницу Норф твой. Завтра жду вопросы. Только не облажайся. Ясно?

Джен кивнула и человек со странно сидящими очками быстро ушел.

«Конечно, ясно. Что тут может быть неясно», — добавила про себя Джен.

Она хотела начать радоваться, но не могла. Как будто бы это было запрещено. Джен почувствовала себя вдовой, которая влюбилась, но отчетливо видела перед собой преграду. Все было как-то неправильно. Она ждала это интервью со школы, представляла, как садится перед Норфом в деловом костюме и ведет лучший разговор в своей жизни, да и в его тоже. Но все было нечестно, не так как должно было быть. Она должна была заполучить героя благодаря своему таланту, а не потому что у Моники умерла бабушка.

— Мамочки, что я такое думаю! Нельзя так говорить. Все случилось, как должно быть. Ничего не поделаешь.

Этими словами она успокаивала себя по дороге домой, в душе, когда ложилась спать и весь следующий день, мешая вдохновляющие фразы с подготовкой к интервью. Вопросов получилось много, даже слишком. Наверняка и сам Норф не помнил о тех событиях, о которых его собиралась спросить Джен.

— Неплохо, молодец. И когда ты только успела посмотреть столько материалов по нему! Давай, завтра не подведи. Мы еле договорились с ним. Его менеджер весь мозг мне проела. И держи его весь разговор сама знаешь за что. Не давай увиливать. Кинул тебе на почту по времени и месту. И еще — без всяких декольте и ваших этих женских штучек. Переиграй его умом, а не маникюром. Ясно?

Джон всегда заканчивал свои объяснения фразой «Ясно?». И звучала она так, что было невозможно сказать, что что-то было не ясно.

Вопросы были готовы. Джен распечатала их, загрузила в телефон, на ноутбук и два планшета отдельным документом. Переслала их себе на почту, а потом еще и создала google doc, чтобы быть готовой к любым обстоятельствам. Она семь раз проверила время и место, а потом с точностью до секунды рассчитала, сколько ей ехать. Интервью должно было проходить в лобби небольшого бутик-отеля недалеко от центрального парка. Там были большие окна и приятный свет, за что его любили все видеографы. Норф не хотел отставать от моды и тоже предложил поговорить именно там.

**********

Джен продолжала собираться на интервью и наконец нашла те самые счастливые носки. Она быстро надела любимое белье, не слишком тесное, но и не такое, в котором бы она была похожа на глубокую пенсионерку в трусах, которые в случае необходимости могли стать парашютом, а также футболку, джинсы и клетчатый пиджак. Весь ее образ венчали кроссовки, за которые месяц назад она отдала ползарплаты — последняя коллекция, можно и потратиться. Она смотрела на себя в зеркало и чувствовала сильное волнение, как будто пол плыл под ногами, но в то же время и радость — сегодня она увидит его, сбудется ее главная мечта.

Джен еще раз проверила всю технику. Планшет и ноутбук придавали рюкзаку такой большой вес, что можно было уверенно представить, как у нее будут отваливаться плечи к концу дня. Но выбора не было, спокойствие было Джен дороже. Она вышла из дома, приятный запах цветущих деревьев ударил ей в нос и заставил сердце биться чаще — ощущения навеяли детские воспоминания, когда бабушка забирала Джен из школы и вела за пончиками в небольшую кондитерскую. Это были лучшие пончики на всем свете!

Джен села в автобус, который подошел через несколько минут, после того, как она оказалась на остановке.

— Удивительно, и автобус быстро подошел. Это знак, сегодня все будет хорошо!

Все действительно складывалось удачно. Джен не попала ни в одну пробку, автобус только немного постоял на мосту, но она все равно была в отеле на полчаса раньше назначенного времени. В лобби велись приготовления к съемке, царила суета, люди бегали из стороны в сторону с проводами, бумагами и тоннами, как показалось Джен, какого-то хлама. Чаще всего в отличие от Моники, она делала печатные интервью — записывала их на диктофон, сама расшифровывала, затем редактировала, подбирала и обсуждала иллюстрации, а потом одобряла все у Джона.

Но в этот раз менеджеры Норфа попросили записать разговор на видео, чтобы нарезать его ответы для ролика на официальном сайте и соцсетей. Джен не имела ничего против, да даже если бы и имела, то промолчала бы — она была счастлива, что через несколько секунд встретится с ним. Пересекая лобби из стороны в сторону и в тысячный раз перечитывая свои вопросы, Джен внезапно ощутила то, что чувствовала позавчера на работе: она не должна тут быть, это не ее место, просто стечение обстоятельств. Эмоция накрывала все сильнее, напрочь выбивала из равновесия сознание и заставляла прокручивать в голове самые ужасные сценарии. Джен остановилась у окна, сделала глубокий вдох, задержала дыхание на четыре счета, и выдохнула. Она повторила упражнение несколько раз и немного пришла в себя.

К отелю подъехала машина, из которой вышел солидный мужчина в костюме. Он открыл заднюю дверь, на сидении был Норф, который, активно жестикулируя, разговаривал по телефону. Не став задерживать на улице своего водителя, актер вышел и прошел в отель, за ним прошла его менеджер Эмма — девушка выглядела как с обложки журнала, ее саму легко можно было принять за знаменитость.

В отеле Норф одарил всех своей традиционной улыбкой, живо помахал стоящим у бара официантам и бариста. Джен стояла около своего стула необычной формы и привезенной в отель специально для интервью. Пока Норф здоровался почти с каждым осветителем и отвечал на звонки, Эмма подошла к Джен.

— Доброе утро! Я предупредила Дэвида, что вы будете вместо Моники. Он сегодня немного уставший, вчера были трудные съемки, может иногда ляпнуть что-то не то, но вы не волнуйтесь. И да, вы же помните о договоренности?

Внезапно в зале раздался голос Норфа, который просил менеджера разобраться с завтрашней фотосессией. Джен стояла как вкопанная, не подавая ни малейшего знака, что внутри у нее творился ураган и нервные клетки вели себя как бешеные.

— Ммм, да… конечно.

Это было единственное, что она смогла вымолвить, и натянула легкую улыбку, которая должна была подтвердить, что договоренность соблюдается. Только Джен понятия не имела, о чем идет речь.

— Это же просто интервью, он актер, а не политик и уж тем более не президент, вопросы с которыми могут согласовывать месяцами.

Этими словами Джен пыталась себя успокоить, потому что внезапно обрушившаяся на нее «договоренность» добавляла еще больше стресса. Однако сделав очередной вдох-выход Джен набралась смелости и пошла к Норфу. В этот момент мозг почти полностью отключился и, казалось, перестал что-либо контролировать.

— Доброе утро! Я Джен. Очень рада, что вы приехали. Площадка готова, мы можем начинать

— Привет, Джен.

Норф произнес ее имя так, как будто чеканил каждую букву. Джен всегда считала, что сочетание слогов в ее имени создают ощущение нежности, но тут оказывало противоположный эффект.

— Хорошо, только сделаю пару глотков кофе.

Пока Норф пил кофе, на Джен напало странное чувство то ли тревоги, то ли волнения. Но это не было переживание о предстоящем разговоре (которое, напротив, ее отпустило, и как журналист она переживала не так сильно). В Джен резко проснулась та девочка, которая, не переставая смотрела фильмы с Норфом, гуглила его фотографии и изучала каждый пост в инстаграм. Джен охватил ужас — картинка в ее голове и Норф в реальность постепенно начинали не соответствовать друг другу. В нем было что-то такое, что отталкивало. Потом она ощутила злость за то, что по-детски ассоциировала актера с героями, которых он играл, и злость на Норфа, что он не соответствовал им. Она даже не могла объяснить, как поняла это, ведь они перекинулись только парой фраз, сдобренных неплохим перегаром — свидетелем вчерашнего дня Норфа.

Через несколько минут после того, как Норф выпил чашку кофе, они сели друг напротив друга и начали разговор. Джен дрожащим голосом задала первые банальные вопросы в духе: «Как прошла премьера вашего последнего фильма?», «Как поживает ваша рука после съемок одной из сцен, которая закончилась переломом?» и много того, что люди, смотрящие интервью по таймкодам, быстро проматывают. Разговор тянулся, хотя Норф не свойственно для себя очень бодро отвечал и, казалось, был готов говорить о любой мелочи, которая никому не была интересна.

Джен сомневалась: она понимала, что должна спросить про аварию, но боялась выбрать неправильный момент и упустить возможность. Внезапно ей пришла в голову мысль, что Эмма, возможно, говорила о договоренности не задавать вопросы именно про этот случай — остальные интервьюеры как будто избегали этой темы, а все люди вокруг Норфа делали вид, что это все слухи.

Вскоре Джен вернулась мыслями в интервью и пыталась понять, о чем говорит Норф. Он сидел, развалившись на стуле, не стеснялся выражений и вел себя немного пренебрежительно. Джен поняла — это не перегар, Норф все еще был немного пьян.

— Дэвид, а как вы любите отдыхать?

— Я вам так скажу, отдых — это основа всего. С моим графиком, где все постоянно от меня чего-то хотят, найти время на отдых крайне сложно. Поэтому иногда я просто выключаю телефон и иду в бар. Звоните сколько хотите, но я не отвечу.

В этот момент на его лице появилась такая улыбка, как будто он рассказал самую смешную шутку в мире.

— Несколько месяцев назад в одном из интервью вы также сказали, что любите серфинг, иногда уезжаете к океану. Как часто удается выбраться в такие поездки?

— Несколько раз в год могу себе позволить, но серфинг не доставляет особого удовольствия. Мне достаточно 20 минут в океане, и я готов идти обратно.

— Вам не нрав…

— Хотя, знаете, вот что мне нравится, так это кататься на тачках. Особенно по серпантину, когда одно неверное движение и ты можешь слететь с обрыва. Очень отрезвляет.

— Отрезвляет в прямом смысле или просто позволяет подумать о хрупкости жизни?

Норф задумался. Он смотрел на Джен сверлящими глазами, как будто понимал, чего она пытается от его добиться. Со следующей фразой Джен показалось, что его голос задрожал.

— Я не пью, когда нахожусь за рулем!

— Вы имеете в виду, что не пьете в тот момент, когда ведете машину? А бывали случаи, когда приходилось немного выпить и потом повести машину?

Джен почувствовала странную силу, одновременно со спокойствием. Она владела ситуацией и, казалось, владела героем.

— Ммм, возможно, во времена бурной молодости, мог после бокала сесть за руль, но всякое случалось. Да и законы тогда были другие.

— Какие года вы считаете временами бурной молодости? Два года назад еще была она?

Норф пытался держаться и не реагировать на пассивные нападки. Он понимал, о чем идет речь, но не показывал этого, хотя внутри готов был взорваться.

— Знаете, это иносказательное выражение. Я же не учебник истории пишу, чтобы периодизацию составлять. Наверное, где-то на мои 27–30 лет пришлась моя бурная молодость. Да, был молод, мог сделать что угодно, но сейчас — нет.

В этот момент Джен ощутила на себе взгляд Эммы, которая явно испытывала не самые приятные чувства. Она смотрела то на журналистку, то на Норфа, пытаясь взглядам передать свои гневные послания.

В такой момент у Джен было плохо с математикой, но ей удалось собрать свои крохотные познания, вычесть из 31 два и получить 29.

— То есть, два года назад еще проходила ваша бурная молодость?

— Да что вы заладили со своими «Два года назад». Мы что задачу решаем или вы следователь? У меня допрос или интервью?

Норф был вне себя. Он нервничал, больше не мог спокойно сидеть на кресле, хотя во всех журналах об интерьерах его описывали как самое комфортное из всех возможных.

— В том и дело, что я не следователь, но, по моим наблюдениям, два года назад он плохо выполнил свою работу. Вам сейчас 31, тогда было 29. Как раз, по вашему описанию, время бурной молодости, когда вы «могли сделать, что угодно». Этим «что угодно» стала авария во время вашего отпуска. Вы сбили девушку. Это так?

В этот момент Эмма вскочила со своего места, как грозная гиена, затаившаяся в углу.

— Так, стоп! Остановите съемку. Мы так не договаривались, вы нарушаете договоренность.

Глаза Эммы пылали, она была готова разорвать Джен на части. Тогда, после аварии, Эмма чудом собрала репутацию Норфа по частям и сделала, как ей казалось все, чтобы об аварии никто не узнал, а позже выдала за слухи. До сегодняшнего дня у нее все получалось. Этот разговор Норфа и Джен был важен ей, но не из-за переживаний об актере, а из-за перспектив лишиться карьеры — кому будет нужен менеджер, который не сумел сохранить репутацию подопечного. Но в этом случае было уже поздно. Норф и Джен смотрели друг на друга, их взгляды словно приклеились.

— Да! Я сбил ее, она выскочила неожиданно, а я не заметил и не смог отреагировать из-за скорости. Она осталась жива, ей вызвали скорую и мы договорились, что я оплачу лечение и об этом никто не узнает.

— Норф, прекрати! Ты пьян и просто выдумываешь!

— Но ее отец, то есть отчим, чертов бизнесмен. Он хотел открыть автомастерскую и потребовал денег в обмен на молчание. Я заплатил, но спустя месяц он попросил еще. Меня тогда только взяли в новый фильм — известная франшиза, мечта любого, я не мог так рисковать. Но к тому моменту он успел намекнуть о случившемся какой-то мелкой газете, поползли слухи. Мне пришлось взять его на что-то вроде попечения и отстегивать регулярно определенную сумму. Но я оплачивал и восстановление девушки, потом высылал деньги, пока она не устроилась на работу.

— Как вы жили столько лет с таким грузом? Девушка, насколько известно, полностью не восстановилась.

Эмма не могла остановиться и пыталась прекратить разговор. Она была готова броситься на Норфа и заклеить ему рот.

— Остановите съемку! Зачем вы его слушаете, он не в себе, и вообще, мы заканчиваем интервью. Давай мне все карты памяти!

Ее никто не слушал, все замерли в ожидании того, что Норф скажет дальше, и при этом стали свидетелями полной потери самообладания его менеджера. В какой-то момент Эмма просто опустилась на кресло и, держась за голову, смотрела на происходящее. Остановить съемку было невозможно. Бариста и официанты давно включили прямую трансляцию на своих телефонах — история Норфа быстро открылась их трем с половиной подписчикам. Но, как известно, иногда и они сработают, достаточно одного хештега.

Джен смотрела на Норфа и чувствовала, как та маленькая девочка внутри нее разочаровывается. Нарисованный в ее воображении образ актера рушился, и она не понимала, что с этим теперь делать.

— Не знаю, так и жил. Я подумал, что принесу ей больше пользы, если буду обеспечивать, чем сяду. Поэтому мы все сделали, чтобы этого не случилось. Вы журналист, не мне вам рассказывать схему подобных историй. Хотя это было ужасно трудно, особенно первые месяцы. Тогда я и начал много пить. Сначала просто чтобы отвлечься. Мне казалось, что так новый день наступает быстрее, а потом появились новые проекты, я работал так много, чтобы ни на секунду не отвлекаться на мысли. И каждый месяц уже на автомате переводил деньги и ей, и ее папаше.

— Вы же понимаете, что все, что вы сказали сейчас попадет в сеть, если еще не попало. Что дальше?

Тут очнулась Эмма, у которой, как у бегуньи на дистанции, открылась второе дыхание.

— Нет уж, знаете ли, вам это расхлебывать. Мы вас засудим, вы не сдержали тайну, нашу договоренность.

— Засудите меня? За то, что я сделала свою работу? У вас, мне кажется, нет понимания, кто здесь виноват. Да, и, кстати, расхлебывать вам придется совсем другое.

Джен смотрела в огромные окна отеля. Туда как рой саранчи слетались журналисты. Они шумели, делали сотни кадров в минуту и пытались прорваться в отель — охранники размером со шкаф стойко отбивали нападки. У Джен звонил телефон, это Джон пыталась достучаться до подчиненной и выразить свое восхищение. Если это можно было назвать приличным словом «восхищение» со всем запасом его ненормативной лексики.

Норф сидел в кресле и, казалось, впервые за долгое время не обращал внимание на журналистов. Нужно было что-то делать. Он не мог сидеть так вечность. Эмма быстро приняла решение вывести актера через другой вход. Толпы репортеров уже столпились у служебного входа, но в отеле был еще один — через кухню ресторана.

Джен пыталась осмыслить происходящее, пока отвечала на сообщения Джона, как в этом момент к ней подошел Норф.

— Хм, впервые не знаю, что будет дальше.

— Вы же сами сказали, что у вас есть связи, отработанная схема. Культура отмены — страшная вещь, но за решетку уж не попадете.

— Вы очень оптимистична для человека, работающего в журналистике. Тем более для женщины.

— Для женщины? Что вы имеете в виду?

— Не берите в голову, а то я сейчас наговорю еще на одну статью. И уже не знаю, что будет страшнее: отвечать за тот случай или перед толпой феминисток.

— У вас своеобразные представления о женщинах.

— Возможно. Но в любом случае это не то, с чем я буду разбираться сейчас.

— Дэвид, оглянитесь вокруг. Видите, к чему привело это интервью? Вы вообще понимаете, что вы натворили тогда?

— Я давно осознал, но сейчас надо прийти в себя и поспать. Уже не помню, когда в последний раз оказывался в своей спальне. Хотя, знаете, больше всего меня бодрит вот это веселье.

Он посмотрел в сторону Эммы, которая психовала с телефоном в руке, пытаясь вызвать машину, но водитель не мог проехать из-за столпотворения журналистов и грузовиков, доставивших продукты в ресторан.

Эмма наконец успела хоть что-то решить за этот день и вновь взять себя в руки. Она смотрела на Джен испепеляющим взглядом. Той уже начало было казаться, что у нее горит плечо.

— Завтра вы дождетесь!

С этими словами Эмма увела Норфа, а репортеры за стеклом, увидев это, ринулись обходить отель. Главный вход наконец был свободен.

Джен собрала свои вещи, которые она так тщательно готовила последние два дня, но которые ей вообще не понадобились. Она еле стояла на ногах, хотя ее телефон насчитал только 1,7 тысячи шагов за эти несколько часов. Социальные сети было невозможно открыть — все посты были посвящены Норфу и раскрытию «преступления века». Джен шла по дороге и думала, можно ли теперь по-прежнему считать носки, которые она искала все утро, счастливыми или нет?

***************

Оставшийся день прошел как в тумане. Джен вернулась в редакцию, где ее встретил Джон. Он улыбался так, как улыбался только в самых редких случаях. Они происходили так редко, что Джен могла посчитать их по пальцам одной руки. Он стоял у двери своего кабинета, держа в руках огромную розовую чашку — когда он подносил ее ко рту, чтобы сделать очередной глоток, то почти все его лицо скрывалось за посудиной, а снаружи сверкало написанное золотыми буками слово «lovely» — один из подарков редакции на его день рождения. Джон был из тех людей, кто редко хвалил, но был щедр на критику. Но, если уж происходило что-то действительно грандиозное, по его мнению, то в эмоциях он себя не сдерживал.

— Ну, ты, конечно, даешь! Это было просто круто. Никогда бы не подумал, что именно ты сделаешь такое интервью и выведешь его на эту тему. Нас цитируют с самого утра, а юристам не перестают звонить менеджеры Норфа. Просто огонь!

— Это не моя заслуга. Он влил вчера в себя литра два, если не больше. Поэтому его бы разговорил даже ёж.

— Да брось прибедняться и недооценивать себя, чтобы тебя еще больше похвалили.

— Я и не требую похвалы. Ты видел, что устроила его менеджер? Она была готова убить меня.

— А он?

— Что он?

— Тоже готов был тебя убить? На видео он очень мило смотрел на тебя. Ты на него успокаивающе действуешь. Может, тебе психологом устроиться на полставки?

— Ага, мне бы со своей головой разобраться, только чужих проблем не хватало. Слушай, Джон, у меня ужасный осадок от интервью. Я вроде ничего не сделала, но состояние паршивое. Вдруг, будут проблемы?

— Ну ты больная что ли? Какие проблемы? Ты брала интервью, задавала вопросы, какие считаешь нужными. А то, что он выболтал то, что не должен был выболтать, это его проблемы, и нам до них дела нет. И вообще, ты перегрелась там, иди отдохни, выпей кофе. Завтра утром интервью должно быть на сайте. Новенькие в твоем распоряжении — могут сделать расшифровку. Разберись, короче.

Джон скрылся в своем кабинете. Он, очевидно, был доволен. Он всегда говорил: если их работа вызывает подобную реакцию, то значит, они все делают правильно. Не все редакторы разделяли такую позицию, но, по большому счету, Джону было все равно.

Джен сделала работу на автомате. Оставшаяся часть интервью, по сути, была уже никому не нужна — самое главное уже увидело свет и почти буквально разорвало интернет по всему миру, породив хештеги #спаситенорфа и #отменитенорфа. Историю обсуждали на всех телеканалах и во всех аккаунтах. Если Норф когда-то и мечтал о том, чтобы быть у всех на устах, то он этого добился.

Джен закончила все к полуночи. Джон, на удивление, быстро одобрил окончательный вариант и даже разрешил ей завтра не торопиться, а прийти, как сможет. Такое разрешение от него было редким, но Джен буквально не чувствовала мозга, поэтому решила воспользоваться предложением не бежать на работу как лошадь на следующий день.

Она вышла из офиса и вдруг подумала, что вообще-то это была ее мечта, которая сбылась каким-то странным образом и, конечно, не так, как было задумано Джен. Сил у нее осталось только на то, чтобы дойти до дома, смыть весь стресс, поесть и наконец дотронуться до подушки, что Джен и сделала, в перерывах рассказав родителям и подружкам о произошедшем.

***************

Снова восемь пятнадцать утра. Джен проснулась по будильнику, хотя вечером планировала его отключить. Она уже было потянулась до телефона, чтобы проверить, что произошло за ночь, но несколько раз сдержала себя — сразу обваливать информацию на мозг с утра вредно, и лучше выждать хотя бы полчаса. Но нет. Она все же схватила телефон и быстро пробежалась по всем изданиям. За ночь Эмма успела дать несколько комментариев, в которых назвала интервью ошибкой, вырванными из контекста фразами и непрофессионализмом журналистки. Правозащитники пытались инициировать повторную проверку дела, а расследователи искали пострадавшую и уже выдали случайную знакомую Норфу за нее.

Джен с удивлением заметила, что нападки менеджера Норфа вызвали у нее улыбку и даже удовольствие, как будто стали высшей похвалой за ее работу.

— Господи, я превращаюсь в Джона. Еще немного, и начну кидаться на людей.

С этой мыслью Джен повторила свой традиционный утренний ритуал, только уже без нервов, которые были днем ранее. Она пришла в офис на целый час позже обычного — для человека, который никогда не опаздывал, это было по меньшей мере странно.

В редакции все было, как всегда. Джен проверила читаемость интервью — можно было гордиться, ни одного спада, посетители сайта только увеличились. Норф был на всех обложках и на всех главных страницах. Журналисты одолевали продюсеров фильмов, в которых он был задействован. Казалось, что с каждой минутой его буквально закапывают.

Джен немного возмутилась:

— Как будто в мире больше ничего не происходит!

Она принялась заниматься интервью с создательницей пляжных корзин, его надо было выпустить через пару дней. Внезапно Джен получила письмо на почту. Это была Моника. Даже улетев на похороны бабушки, она все равно следила за происходящим.

«Это было круто. Немного пресновато и местами затянуто, но главное, что он все рассказал. У меня, конечно бы, получилось лучше, но какие твои годы) Молодец, до встречи».

Человек, не знающий Монику, после такого письма назвал бы ее последней стервой и самым черствым человеком во всем мире. Но Джен знала, что увидеть в сообщении от самой Моники со словом «молодец» уже было большой победой.

Следующие два дня прошли в обычной для Джен спешке. Казалось, что Норф из последних сил спасал свою карьеру. Его пиарщики решили буквально возродить актера из пепла. В первые дни после произошедшего Ноф выложил в сеть банковские выписки с переводами пострадавшей, а потом пошел в полицейский участок и попросил конфисковать у него водительские права. Он заявил, что снова сдаст экзамен, а, если не получится с первого раза, то будет пытаться столько, сколько нужно. Особой реакции общественности это не вызвало. Зрелища не хватало, действий актера было мало. Весь мир ждал продолжения сериала.

Норф пропал на неделю. Ни одного поста, ни одного заявления, было тихо. Все вновь переключились на Лопес и Аффлека, а потом еще и на развод Ратаковски. Но тут неожиданно Норф перетянул внимание на себя — он выпустил небольшой фильм, в котором в буквальном смысле со слезами на глазах пообщался с жертвами похожих аварий и начал работать над собственным фондом для помощи пострадавшим. Репутация была восстановлена, он обошел десятки программ, объездил больницы и неожиданно превратился из злодея в спасителя и любимца публики.

Наблюдая за происходящим все эти дни, Джен подумала, что кейс Норфа лет через пять будут разбирать на курсах pr в лучших университетах мира. Вскоре он окончательно выбил ее из колеи, когда после выхода фильма прислал букет с открыткой, где было написано: «Как что-нибудь еще нароете обо мне. Звоните» и номер телефона ниже. Мечта сбылась. У нее даже был номер его телефона и букет. Лет 10 назад Джен сделала бы из букета гербарий, а записку поставила бы в рамку, чтобы любоваться каждый вечер. Но сегодня ей уже не хотелось так делать.

— Опа, он еще и букет прислал. Это же от Нофра, ага?

Это был Джон, который вышел из кабинета за очередным литром ромашкового чая. Он верил, что напиток его успокаивает. Но в его случае он должен был за раз выпить литров 10, и то, наверное, не помогло бы.

— С чего ты взял, что это от него?

— Да ты же его карьеру вновь создала. Он еще и Оскар получит, потом скажет, что продаст его, а деньги отправит в фонд. Вот сто процентов так будет. Хотя нет. Я лучше придумал. Он его переплавит, сделает какой-нибудь уродский браслет, бахнет туда бриллиантов и подарит этой девушке. Ну и тебе там что-нибудь перепадет.

— Господи, какой же ты черствый. В этом мире не все измеряется вот таким вот способом.

— Ага, конечно. Просто ты на своих розовых пони еще не доехала до этого. Хотя на твоем месте я бы пока не парился. Сам Норф прислал тебе букет, любая визжала бы сейчас тут. Он ведь наверняка запомнил тебя.

Джон пошел на кухню и по дороге успел с кем-то поругаться. Джен смотрела на букет и крутила в голове мысль Джона: «Запомнил». Она добилась того, чего желала, но только теперь ей очень хотелось, чтобы Норф про нее забыл.