Отпрыски Императора [Джеймс Сваллоу] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

ОТПРЫСКИ ИМПЕРАТОРА Антология


Это легендарное время.

Могучие герои сражаются за право властвовать над Галактикой. Огромные армии Императора Человечества завоевывают звезды в ходе Великого крестового похода. Его лучшим воинам предстоит сокрушить и стереть со страниц истории мириады чуждых рас. Человечество манит рассвет новой эры господства в космосе. Блестящие цитадели из мрамора и золота восхваляют многочисленные победы Императора, возвращающего под свой контроль систему за системой. На миллионах миров возводятся памятники во славу великих свершений Его самых могучих чемпионов. Первые и наиболее выдающиеся среди них — примархи, сверхчеловеческие создания, что ведут за собой на войну легионы Космического Десанта. Они величественны и непреклонны, они — вершина генетических экспериментов Императора, а сами космодесантники — сильнейшие воины, каких только видела Галактика, способные в одиночку одолеть в бою сотню и даже больше обычных людей. Много сказаний сложено об этих легендарных созданиях. От залов Императорского Дворца на Терре до дальних рубежей сегментума Ультима — повсюду их деяния определяют само будущее Галактики. Но могут ли такие души всегда оставаться непорочными и не ведающими сомнений? Или соблазны великого могущества окажутся слишком сильны даже для самых преданных сыновей Императора?

Семена ереси уже посеяны, и до начала величайшей войны в истории человечества остаются считанные годы…

Дэвид Гаймер. ПСАЛОМ

У мальчика не было имени.

Капсула, изначально доставившая его в этот мир, обозначалась цифрой X, но со дня своего пробуждения здесь он удостоился великого множества иных прозвищ. Грозовые великаны с пика Карааши — мудрецы-ремесленники и воины-мистики в минеральной броне, ожившие воплощения земной стихии, скопления мыслящего темного камня — окрестили его Катаклизмом. Их горный монастырь рухнул из-за его падения на планету, а во время последующих странствий он нечаянно выпустил на волю великого змия, плененного под скалами. Тогда мальчик не сумел остановить тварь — ему не хватило сил. С тех пор он стал называть себя Охотником.

Следуя по пути разрушений, он выбрался на поверхность мира, покрытую черным льдом. Неумирающие фантазмы, которые рыскали на нижних склонах Карааши, — духи закодированных личностей, выпавшие из синхронности со временем, пространством и даже здравым смыслом, прозвали его Завершением. Дальше на юг, где корка ледника сменялась песчаной тундрой, из слоев пыли выступали комплексы пирамид, созданные цивилизациями, исчезнувшими эпохи назад. Воющие шквалы не повредили их геометрически безупречных граней, и никто не мог взломать их замки… до прихода мальчика. Мехарахниды и фазовые призраки, охранявшие лабиринты тех склепов, не пытались дать ему имя — только убить. Эйдолические же алгоритмы, которые в качестве последнего средства пробовали договориться с ним, обращались к нему Рехев-Нетжер. Это означало «Сын человеческий».

Фрагментарные воеводы Сублимината называли его Плотью.

Сначала в импровизированном прозвище выражалось их стремление завладеть этим ресурсом, настолько ценным, что они не могли оставить его безымянным. Когда все попытки ассимилировать мальчика в их рабочие коллективы оказались бесплодными, желание сменилось презрением. После того как он демонтировал одну за другой все когорты сборщиков, посланные за ним, к слову добавился шифр страха.

Из всех прозваний, которые носил или получал мальчик, именно это сочеталось с ним лучше всего.

Ведь он состоял из плоти.

Но прозвище не прижилось. Зачем бы ему понадобилось имя?

Мальчик шел от развалин Черной Вершины и руин когда-то могучей цивилизации на протяжении времени, которое не умел отсчитывать, и преодолел расстояние, которое не мог измерить. Он направлялся строго на юг, по следу выпущенного им биомеханического чудовища.

Вероятно, эта черная планета обращалась вокруг какого-нибудь солнца, но путник не знал о нем. Если тут и были времена года, то одна лишь зима. Неизменность мира темным плащом накрывала ландшафт, где любой порыв ветра напоминал апокалипсис. Здесь не было ни дней, ни ночей. Свет появлялся внезапно. Из-за неистовости воздушных потоков и обилия проводящих частиц в атмосфере часто, пусть и нерегулярно, происходили электромагнитные выбросы. Мальчика ничему не учили, но он интуитивно понимал все это и стремился осмыслять подобное с той же ненасытной жадностью, которую проявлял, подвергая свой меняющийся организм все новым проверкам в поисках пределов собственных возможностей.

Если таковые и существовали, ему пока не удавалось найти их.

Шагая дальше, он начал определять течение времени по выпадавшим ему испытаниям, по тому, как равномерно удлинялись его конечности и укреплялись мышцы. По тому, как неторопливо менялось тело, преображая мальчика в нечто иное, чему он еще не отыскал определения.

И ему до сих пор не встретилось ни одно создание, хотя бы отдаленно похожее на него.


Мальчик протянул руку к мертвому существу.

Оно немного уступало ему в размере и скрывалось под керамитовой оболочкой бронзового цвета. На изогнутых пластинах панциря виднелись строчки каких-то пиктограмм, но пыль, песок и воздействие времени стерли осмысленный текст.

Создание имело две руки, две ноги и одну голову. Хотя оно напоминало многих механических, полумеханических и инфернальных тварей, с которыми раньше сталкивался путник, объекты с вертикальной симметрией попадались ему редко. Однако в строении этого тела он увидел что-то безотчетно знакомое — нечто, показавшееся ему приятно логичным.

Он провел рукой по шлему трупа, стирая пыль. На тыльную сторону его ладони давил ветер, но вдоль полоски, оставленной средним пальцем, быстро возник бугорок черного песка, ненадолго прикрывший смотровое забрало. По закаленному стеклу расходились паутинки трещин — мутные окружности с центром в точках, где гонимые бурей частицы врезались в щиток, но недостаточно мощно, чтобы полностью расколоть материал. Некоторые повреждения выглядели значительно более давними, судя по широким кольцам деформаций. Мальчик счел, что вмятины появились еще до того, как тело упало здесь. Как правило, сырье, будь то плоть или что-либо иное, недолго лежало бесхозным. К тому, что не разрушали и не погребали ветра, быстро стекались все находившиеся поблизости технопадальщики, у которых хотя бы частично работали ауспики.

Мальчик заглянул в потрескавшийся лицевой щиток.

Внутри он увидел лицо.

Бледное, с грубыми чертами, словно бы нарисованное на черепе, обрамленное нечесаной гривой цвета золы, оно обладало собственной симметрией. Лоб прижимался к подкладке шлема так, как если бы мертвец косился вбок. Пряди волос ниспадали на кровоподтеки, расплывшиеся по коже. На лице выделялись широко раскрытые темные глаза и посиневшие губы.

Путник смотрел на труп как зачарованный. Он всегда понимал, что не принадлежит к здешнему миру, и твердо осознавал: у него есть более великая цель, чем преодоление вызовов, которые бросали ему окружающая среда и ее обитатели. Он не представлял, в чем состоит задача, — знал только, что она ждет где-то здесь, и ему нужно стать сильным, чтобы справиться с ней. Хотя цель заключалась не в этом хрупком теле: находка ощущалась как очередной шаг на пути к предназначению.

Он поднял взгляд.

Позади него раскинулись горы северного края, впереди тянулась низменность свирепых ветров и колючих, почти хищных шквалов пыли. Ее пересекала широкая полоса металлического мусора, будто оживавшего на ветру. Искореженные обломки переваливались по пустыне, словно бесформенные легионеры из темного железа, которые, несмотря на кажущуюся бодрость, не уходили далеко. Буря толкала их то туда, то обратно, постепенно погружая в черный песок.

Скоро все они исчезнут.

Тоже станут песком.

За боевым строем металлических фрагментов лежал, завалившись на борт, огромный стальной вездеход трапециевидной формы, побитый непогодой. Конструкции его шасси обнажились, как мягкое брюхо панцирного зверя, перевернутого на бок. Ветер трепал сплошные шины, превосходившие высотой рост мальчика, с протекторами толщиной в длину его руки. Куски гусеничной ленты валялись среди мусора, разбросанного бурей, рядом с более крупными обломками спонсонов, броневой обшивки и катушек модулей восприятия.

Мальчик мысленно представил сверхтяжелую машину целой. У него получился длинный транспорт, низко сидящий на громадных колесах и траках, утыканных гвоздями. Центр тяжести вездехода был близко к грунту, поэтому его опрокинул бы только ураган, какой случается раз в тысячелетие.

Но интуиция мгновенно подсказала мальчику, что на исполина напали. Повреждения его искореженной брони соответствовали попаданию сгустка плазмы. Обнаруженный в песке труп, вероятно, принадлежал члену экипажа, которого выбросило ударной волной из какого-нибудь «гнезда» с сенсорами. Погиб он либо в ту же секунду, либо вскоре после этого, так как разорвались шланги-кабели, связывавшие его экзоброню с искусственной средой внутри машины.

Как только путник убрал руку, лицо скрылось под слоем пыли.

Он снова окинул взглядом обломки.

Желудок недовольно заурчал, и мальчик почти заставил себя проигнорировать эти жалобы. Обычно он питался песком, дополняя диету любыми минералами и металлами, которые удавалось добыть, — его организм умел переваривать какие угодно неорганические вещества. Но боли от недоедания не ослабевали даже после того, как он сдирал биологические ткани с загнанных и убитых им киборгов-вурдалаков и налетчиков-полумашин. Последний раз мальчик насытился по-настоящему, когда прикончил последнего из фрагментарных воевод Сублимината. Тогда он взломал амниоэнезные резервуары врага и глотал аминокислотную жижу вперемешку с липидной кашицей, пока не набил живот так туго, что не мог пошевелить даже веком. Впрочем, и это пиршество ненадолго утихомирило требования его метаболизма.

Мальчику в какой-то мере даже нравилось чувство голода: оно, как дух-фамильяр, помогало ему сохранять бдительность и сосредоточенность.

Возможно, если бы он не проголодался, то оставил бы разбитый транспорт в покое и двинулся бы дальше на юг.

Поразмыслив над тем, чтобы вскрыть экзоброню мертвеца и съесть его мясо, путник отказался от такой идеи. Он не совсем понимал, в чем причина, — разве что в тревожащей узнаваемости черт лица и формы тела, — и надеялся, что не пожалеет о своем выборе. Гарантий, что труп останется здесь до его возвращения, не было, и мальчик знал это.

Он выпрямился под скрежет металла.

Даже по меркам более поздних времен его доспех сочли бы истинным шедевром. Путника ограничивала только необходимость полагаться на доступные материалы и инструменты для их обработки, но воображение мальчика не ведало преград, и гений его проявлялся во всем. Он скрепил адамантиевые пластины бронзовыми кольцами и при помощи химической сварки соединил полосы кинето-миметических кристаллов с листами сверхпрочной стеклостали. Конечно, из-за разномастности деталей кое-какие части тела остались неприкрытыми. Левое предплечье, обе ноги, кисти рук, голова…

Глаза путника блестели, как серебряные монеты. Жесткие волосы отливали чернью.

Налетел шквалистый ветер, и мальчик сжал челюсти, наслаждаясь ощущением того, как буря толкает и когтит его, а мышцы тела напрягаются, сопротивляются ей…

Побеждают.

Он воткнул в песок древко своего оружия.

Лучше всего тому подходило определение «бердыш». Длинную рукоять путник сделал из спинных кабелей царя-провидца грозовых великанов, изогнутый клинок — из когтя фазового призрака. Похоже, тот отчасти сохранил способность переходить между измерениями даже после того, как мальчик оторвал его от фантомной машины. Затем клинок сросся с древком, подчиняясь замыслу нового хозяина. Прежде путник находил в пустыне всевозможное огнестрельное оружие дальнего боя — мощные устройства для метания твердотельных пуль и снаряжение, в котором применялись редкие формы материи и все типы энергии, какие только мог представить его врожденный гений. Он сам изобрел и смастерил несколько приспособлений из подобранных частей. У него получались конверсионные бластеры, работающие на электромагнетизме, и автопушки, выпускающие снаряды из спрессованного песка. Но, с каким бы великим мастерством ни трудился мальчик, ему так и не удалось создать оружие, которое убивало бы столь же надежно и верно, сколь клинок в его руках.

Путник миновал внешний ряд разбросанных ветром обломков, со скрежетом наступая на них. Зияющая дыра в боку сверхтяжелого вездехода, темная и грубая, загадочным образом манила его.

Никакое сырье не лежит бесхозным долго…


Первого падальщика он заметил, когда тот грыз электронные схемы в поврежденном сенсорном «гнезде». Существо горбилось над вырванными панелями с такой же сосредоточенностью, как беспозвоночные хищники над жертвами. Между жгутами кабелей и металлическими наростами на его спине виднелись участки черной мертвецкой плоти.

Под босыми ногами мальчика скрипнула помятая стальная переборка, теперь ставшая полом, и создание мгновенно обернулось, оторвавшись от трапезы. Из его рта посыпались недоеденные провода, тусклые аугметические сенсоры на месте глаз выпустили сканирующие лазерные лучи. Скользнув по разрушенной башенке, они сошлись на путнике, словно окатив его слабой кислотой. Тварь застонала, выпрямляясь. Ее окружило маломощное кинетическое поле, готовое отразить очередь легких высокоскоростных пуль, способных за пару секунд изрешетить органику на металлическом скелете киберзомби.

Против клинка оно оказалось практически бесполезным.

Еще до того, как падальщик поднялся с четверенек, мальчик насадил его на бердыш. Острие раскололо броню на туловище, пронзило тело под углом и пригвоздило тварь к переборке там, где она только что пировала.

Странные энергии, пронизывающие вещество клинка, выбросили заряд в стенные кабели, и наружу хлынули каскады искр. Киберзомби задергался, обугливаясь на глазах у путника: сотня проводков, набившихся существу в глотку, насильно скармливала ему электроток. Но, несмотря ни на что, тварь не умирала. Она продолжала жевать схемы, поджаривающие ее изнутри, и обеими руками тянулась к мальчику.

То ли фонтан разрядов, то ли голодные вопли киберзомби привлекли внимание других тварей.

Налево и направо из башенки выходили узкие коридоры, ведущие в недра обездвиженной громадины. За люком в полу начиналась лестничная шахта с железными скобами-ступеньками, которая при нынешнем наклоне машины превратилась в горизонтальный технический канал.

Из всех трех проходов донеслись металлическое верещание и звериный вой.

Мальчик резко повернулся к правому коридору, по которому несся еще один киберзомби. Тело существа покрывали острые лезвия, его глаза сверкали, и на бегу оно высекало искры из кабельных желобов, задевая за них стальным экзоскелетом. Эти твари долго соображали, но, определив цель, начинали охотиться с таким проворством, что почти не уступали путнику. Нижние конечности им заменяли системы поршней и пружинных протезов, а по их плоти, усеянной имплантатами электростимуляции, ползали разряды теряемой энергии.

Оставив бердыш в туловище первого зомби, приколотого к переборке, мальчик поймал в левый кулак цепкую лапу второго киборга. Вывернув запястье противника ему за спину, он ударил правой рукой в боковую часть его лица. Голова падальщика врезалась в стену, и между пальцев путника засочилось мозговое вещество. По расколотому черепу запрыгали электроразряды. Обезглавленная тварь вцепилась когтями в броню на поясе мальчика, цепь замкнулась, и его кисть сотряс электрошок. Он нахмурился, осознав свою ошибку: уничтожение органического мозга не убивало этих созданий.

Третий киберзомби, подвывая от голода, выпутался из клубка проводов, свисающего поперек коридора за спиной путника. Отшвырнув безголового врага, тот пинком впечатал нового неприятеля в переборку. Меж тем из напольного люка высунулся четвертый падальщик.

Понимая, что уже через секунду будет окружен, мальчик схватил этого киборга за стержни-стрекала, торчащие в черепе, и вытащил из лестничной шахты. Прижав тварь рукой к раме люка, словно лист железа для ковки, он с размаху опустил кулак на ее хребет. Внутри что-то хрустнуло. Одна верхняя конечность повисла — отключились регуляторы движений.

Проведя расчет в уме, путник определил, что блок управления моторикой расположен где-то между двенадцатым и семнадцатым позвонками. Предположив это, он нанес повторный удар. Спина зомби выгнулась треугольником в сторону переборки, и его аугметические сенсоры погасли.

Два других врага почти одновременно пришли в себя. Обезглавленный киборг покачивался, бешено полосуя воздух когтями. Падальщик, отброшенный пинком, взвыл и накинулся на мальчика. Пытаясь отбросить неживое существо, он ощущал смрад трупной плоти, стимулируемой электричеством. Тварь скребла лапами по его броне, пробуя вцепиться ему в лицо механическими челюстями-пилами. Взревев, путник толкнул противника в стену. Удар о тупой предмет раздавил мягкие ткани, но зомби не обратил на это внимания и впился мальчику в плечо. Жужжание его зубов перешло в визг: теперь создание пожирало минеральные вещества из брони. Такое блюдо намного уступало по сытности яствам из проводки подбитого вездехода, однако путник решил, что в протоколах сборки сырья, которым подчиняются эти существа, приоритет имеет поглощение непосредственных угроз.

Безголовый киборг, шатаясь, подошел сзади и ткнулся мальчику в затылок влажным обрубком шеи. Тварь по-прежнему старалась съесть его. Стало ясно, что, вероятнее всего, уже через пару мгновений базовые программы заново оценят ситуацию и прикажут зомби растерзать добычу когтями.

Видя, что первый неприятель продолжает жевать его наплечник, мальчик потянулся себе за спину, надеясь выдернуть через открытую глотку второго создания какие-нибудь схемы и кабели. Хрящи и прорезиненные трубки расползались под его пальцами, пока он не содрал достаточно мяса, чтобы обнажить коническую вершину медного соединительного вала. Путник потянул изо всех сил, и внутренности киборга разошлись. Вместе со шпинделем вверх подалась большая часть искусственной респираторной системы. В шее застряли резиновое легкое с мешаниной подключенных к нему устройств, и только тогда существо издохло от недостатка воздуха.

Вторая тварь почти сгрызла оплечье мальчика.

Боль была чудовищной.

Зарычав, он оттолкнул зомби и ударил.

Кулак сокрушил на своем пути зубы, мозг и затылочную кость, немного повредил переборку за киборгом. Поменяв алгоритм действий, враг попробовал всадить в мальчика когти, но обнаружил, что надежно прижат к стене через собственное лицо. Пока падальщик царапал уже искореженную броню путника лапами, тот уперся пяткой в диафрагму неприятеля и, закряхтев от натуги, разорвал его напополам выше пояса. Засунув руку в прогнившую брюшину, мальчик нащупал и раздавил модуль управления моторикой.

Покачиваясь, он подошел к полусогнутой твари, насаженной на бердыш, поставил ногу ей на плечо, вытащил оружие. Тяжело дыша, прижал конструкцию-марионетку ногой к палубе. Потом расколотил зомби на куски основанием древка.


Мальчик быстро понял, что никак не пролезет в напольный люк, поэтому внутрь транспорта придется идти по коридору. Из двух проходов он выбрал правый.

В металлические покрытия глубоко впиталась затхлая вонь замкнутой среды обитания. Хотя всего в нескольких шагах позади путника завывал ветер, дующий в пробитую башенку, в коридоре все еще смердело машинным маслом, потом и мочой. Проход оказался узковат даже для мальчика, и он около пяти метров полз на животе по бывшей стене, пока не уловил новый, еще более мерзкий, запах.

Морща нос, путник спрыгнул с переборки в цилиндрическое помещение из ободранного металла, с забитыми пылью вентиляционными желобами и смятыми решетками уловителей радиации. К потолку, превратившемуся в левую стенку, раньше крепился блок пультов управления, однако после атаки на вездеход и последующего пиршества они свалились на пол. К ним тянулись витки толстых кабелей, похожих на потроха. Проводку, как и сами консоли, основательно погрызли падальщики, а на лотках для оборудования валялись недоеденные обрывки плоти кого-то из членов экипажа. Они и смердели.

От лица существа мало что осталось, но путник все же обнаружил признаки родственного сходства с трупом, найденным снаружи. Еще один человек, как и он сам. Ни следа экзоброни — вероятно, предположил мальчик, до пробития корпуса внутри машины можно было обходиться без такой защиты.

Мельком осмотрев фрагменты тела, он перевел взгляд на пульты управления. Их питание еще работало. Консоли искрили и теряли напряжение только на тех участках, где киберзомби сжевали изоляцию инфосистем. Путник стремительно, но методично проверил экраны, выискивая все, что относилось к спискам имущества или оборудования. Пища, топливо, оружие, сырье… Уныло пощупав наплечник правой рукой, он обнаружил, что может засунуть четыре пальца в дыру, прокушенную тварью. Впрочем, броню давно уже следовало переделать: тело мальчика продолжало расти, и доспех становился маловат.

В разрушенном сверхтяжелом транспорте наверняка хватило бы металла, чтобы пересобрать все снаряжение, но только если бы путник смог отстоять находку. А он знал, что не сумеет.

Падальщиками дело не ограничится: настолько огромный остов привлечет всех голодных до сырья вурдалаков и налетчиков с ауспик-модулями. Путник понимал, что ему не удастся перебить их всех. В северных тундрах он научился не только стойкости, но и мудрости — тому, что нужно сражаться лишь в тех битвах, которые ты способен выиграть, и избегать остальных.

Задумчиво жуя пальцы с кисти киберзомби, оторванной по дороге, мальчик прикоснулся к дисплею, на котором с наибольшей вероятностью ожидал найти нужные данные. Обращаясь к интерфейсу, он полагался на что-то, схожее с инстинктом. Когда путник выбрался из развалин Карааши, некое чутье подсказывало ему, как нужно драться и выживать, — а теперь он так же необъяснимо разбирался в рисуночном письме воинственного вида, используемом в компьютерной системе вездехода. Казалось, ее специально разработали и сконструировали с расчетом на его разум…

Или же его разум специально разработали и сконструировали с расчетом на такие устройства.

Мальчик вызвал на экран нечто вроде плана транспорта. Ему пришлось терпеливо ждать, пока примитивный интеллект консоли, то и дело зависая, направлял его запросы в обход поврежденных маршрутов.

Наконец изображение загрузилось, и путник нажал на дисплей.

Тот пошел помехами.

Обнаружилось, что в центре вездехода, на максимальном расстоянии от обшивки и на равном удалении от критически важных отсеков — силовой установки в корме и водительской кабины на носу — располагается хранилище. Судя по схеме на экране, кладовая имела автономное энергопитание, защиту от воздействий окружающей среды и собственный приборный комплекс.

Если в машине и имелось что-либо ценное, достойное внимания сборщиков, то там.

Мальчик снес кулаком стеклянный экран терминала, а потом оторвал интерфейсную панель. Он уже выучил план наизусть и не хотел, чтобы кто-нибудь (или что-нибудь), найдя те же сведения, подобрался к нему в тесных коридорах транспорта. Скрипя зубами по костям, путник доел руку падальщика и сплюнул себе на ладонь кусочки металла, чтобы сохранить их про запас.

Потом он взял бердыш и заполз обратно в проход.


В машине нашлись еще шесть киберзомби.

Двое из них скребли взрывозащитную дверь, словно мехаволки, раскапывающие могилу. Еще один лизал и грыз ее блок управления. Благодаря мертвецкому терпению и силе, подкрепленной электростимуляцией, ему удалось содрать панель с кодового замка, но даже вид криптоклавиш под ней указывал, что сложность шифра на несколько порядков превосходит возможности базового биообеспечения тварей. Трое других поедали люмены из потолочных ламп и держателей на переборках. Несколько уцелевших светильников мигали на последних запасах энергии, создавая весьма уместный антураж для пиршества кибернетически оживленных монстров.

На открытом месте мальчик справился бы и с шестерыми. Но здесь, в узком пространстве, с учетом того, что броня уже висела на нем, как клочья фольги… Он был не настолько уверен в успехе, чтобы сломя голову бросаться в новую схватку.

Однако падальщики хотели что-то достать из хранилища. Значит, хотел и он.

Отцепив от патронташа корпус гранаты, путник катнул его в вестибюль.

Как только пустышка застучала по усеянному заклепками «полу», тоже бывшей стене, шесть комплексов сенсорной аугметики развернулись на звук. Мальчик подобрал оболочку в разбитом вездеходе вроде этого, только гораздо более старом, расхищенном дочиста, где пришлось рыться в хламе ради хотя бы такой мелочи. Впрочем, потом находка пригодилась: путник наливал туда воду, когда ее удавалось найти. Сейчас корпус пустовал, если не считать горстки песчинок, но киберзомби об этом не подозревали. Их устройства восприятия опознали гранату, и программы сбора сырья отреагировали на нее как полагалось.

Отслеживая пустышку «глазами», твари неуклюже разбежались по сторонам, и плотная группа возле взрывозащитных дверей распалась. Когда мальчик вошел в отсек, падальщики стояли к нему спиной.

Взмахнув бердышом, словно косой, он обезглавил врага, оказавшегося ближе всего к коридору. Сделав еще один шаг внутрь, развернулся, перехватил оружие ближе к клинку, как серп, и, используя суммарный импульс своих движений, рассек живот того же зомби. Из раны выпали атрофированные кишки. Бердыш вырвался наружу с такой силой, что толкнул киборга вперед, приподняв на сантиметр над полом-переборкой. Плоть отделилась от металла, и брюшная полость твари по инерции пролетела целый метр за оружием мальчика.

Ноги существа подогнулись. Пока оно падало, путник снова подтянул клинок к себе, развернулся в другую сторону и ударом снизу вверх разрубил второго зомби надвое, от паха до макушки. Одна часть — мертвечина, отягощенная свинцом, — грузно повалилась на пол. Другая половина, спазматически дергаясь от перегрузки, будто эпилептик, поползла к мальчику на одной руке и одной ноге.

Меж тем остальные четыре падальщика обновили свои алгоритмы.

Включились их имплантаты электростимуляции. В воздухе резко запахло озоном, тухлым мясом и повторно разогретой кровью. Со стартовым хлопком автоускорителя ближайший киборг рванулся на путника.

Тот заслонился бердышом, словно барьером, и летящий зомби врезался в древко. Падальщик разогнался настолько, что навалился на мальчика, который начал отступать спиной вперед, пока тварь глодала рукоять, пытаясь добраться до лица. Взревев, он повернулся в поясе и вдавил неприятеля в стену. Потом, опираясь на оружие, приподнял ногу и ударил назад. Его пятка врезалась в нагрудные щитки третьего киборга, который рухнул на разрубленного пополам сородича, все еще ползущего к добыче. Тот перестал дергаться.

Мальчик наискосок полоснул лезвием падальщика, которого прижимал к переборке. Из раны на груди посыпались электрические разряды и лениво потекли технические жидкости. В ту же секунду путник наотмашь обрушил бердыш на плечо четвертого существа, но кожу того прикрывали тонкие пластинки какого-то сверхплотного метаматериала, и межпространственный клинок с грохотом отскочил от них. Впрочем, сам выпад получился таким мощным, что от удара враг распластался на полу, хотя почти не пострадал.

Мальчик мысленно пометил себе: надо вернуться за этой наплечной броней после боя.

Стонущие киборги приближались к нему с разных сторон.

Их осталось трое.

Путник кусал, грыз, бил головой, сдирал металл и плоть с разлагающихся тел, пока окутанные энергией когти впивались в его доспех и кожу. Положившись на грубую силу, он отшвырнул первого зомби в стену, отбросил второго и выиграл несколько мгновений, в течение которых затоптал до полного отключения третьего. Двое других, перезарядившись, продолжили схватку. Враг, оказавшийся чуть более проворным, подскочил к добыче на пружинных протезах, но мальчик поймал его за металлические выступы на нагрудной броне. Повернув кисть ладонью вверх, он сжал кулак, закричал от ярости и одной рукой толкнул падальщика к разбитому люмен-держателю в переборке над ними. Через голову твари по всему телу пробежали электроразряды, что вынудило ее неистово засучить ногами перед гибелью.

Когда путник отошел от стены, последний зомби еще бежал к нему. Идеально выбрав момент, он опустил ступню на ногу твари. Окованная металлом лодыжка сломалась на бегу, падальщик влетел в переборку, развернулся и упал на мальчика, а тот пронзил его позвоночник бердышом. Последовала серия стремительных выпадов, рассекающих кривой хребет твари, и все четыре ее конечности утратили моторные функции.

Челюсти киборга продолжали глодать стену, но путника это не слишком беспокоило.

Мальчик глубоко вздохнул, после чего нагнулся и отодрал покрытие из необычного металла от плеча отключенного зомби. Повесив пластинки на пояс, он прошел к взрывозащитным дверям, где нагнулся над контрольной панелью, утопленной в «пол» возле них.

Падальщики почти не повредили основное оборудование своими неуклюжими попытками дешифровки. Створки, изготовленные из адамантиевого сплава, покрывала керамическая оболочка для поглощения энергии. Такой конструкции не повредили бы ни мелта-бомба, ни цепной кулак, ни даже таран другой бронемашиной. Несомненно, расход материалов на столь надежную дверь не оправдался бы, если бы системы ее замка было легко вскрыть.

Бегло изучив их, путник обнаружил несколько слоев защиты вокруг центрального запирающего духа. Уже для начальной идентификации требовался ряд биохимических и генетических ключей, а затем проверка еще усложнялась чередой все более агрессивных рунических кодов и запросов на распознавание образов. Киберзомби не сумели бы преодолеть эти уровни шифрования и за тысячу лет. Если бы мальчик или какое-нибудь другое создание, заинтересовавшееся вездеходом после него, не вмешались в процесс, то падальщики почти наверняка перебирали бы базовые комбинации паролей, пока их тела не рассыпались бы в прах вокруг работающих мозгов.

Путник вскрыл замок примерно за пять минут. Эта схватка оказалась лишь немногим сложнее боя с тварями.

Глухо лязгнули отодвигающиеся запоры, и двери с шипением раскрылись.

Мальчик шагнул внутрь.


Вдоль помещения тянулись ряды алюминиевых стеллажей, привинченных к стенам, чтобы их содержимое, как и они сами, не падало при езде по пересеченному и изменчивому ландшафту. Очевидно, идея работала, пока машина не опрокинулась на бок. Жестянки, фляги и пакеты с высушенной пищей теперь валялись на переборке-полу. Путник пошевелил кучу ступнёй и улыбнулся: в основном там лежали пища и питье. Также он заметил медикаменты и патронные обоймы, не представлявшие для него особой ценности. Впрочем, если добавить сюда металл, который удастся снять с взрывозащитных дверей и киборгов, а также приборы из сенсорного «гнезда», что пойдут на усовершенствование ауспика, в итоге может выйти прибыток, покрывающий затраты времени и сил.

Пальцем ноги мальчик отодвинул пачку обезвоженных протеиновых батончиков от еще одного трупа.

Это тело сохранилось лучше предыдущего. Никто не погрыз его белую плоть, черные волосы и кожаные полосы одеяния, сшитого вручную. На скверную гибель мертвеца указывала лишь воронка в спине, окруженная кольцом расплавленных и спекшихся тканей.

— Брось копье…

Подняв взгляд, путник замер.

В дальнем конце хранилища он увидел маленькую баррикаду из консервных банок, за которой пригибалась женщина в потертой экзоброне черного цвета. Она держала нечто среднее между тяжелым пистолетом и компактным штурмовым оружием, состоявшее из одних только подрагивающих лопастей и угловатых батарей питания.

Мальчик свободно говорил на полутора десятках языков.

Он освоил непостижимые лингвоформы грозовых великанов. Он переводил иероглифические коды великих могильных компьютеров, наречия прошлого и будущего, а также иного мира, где грезили машинные духи, но никогда прежде не слышал слов, произнесенных смертными устами.

— Ты… подобна мне.

— Швырни его на пол. — Незнакомка показала, что держит палец на спуске. — И то, что у тебя в подсумках на ремне, тоже бросай.

Путник посмотрел на свой пояс, затем снова на нее.

— Нет.

— У меня пушка.

В ответ мальчик улыбнулся. Его глаза остались холодными, как серебро.

Он вновь открыл рот, собираясь напомнить женщине, что ее вездеход попал в засаду и обездвижен. Что по нему рыскают киберзомби, самые гнусные паразиты в краю теней. Что она попала в ловушку внутри собственного хранилища. Затем путник указал бы ей — так как всегда предупреждал честно, — что, судя по цветовым индикаторам на кожухе пистолета, она сумеет выстрелить всего раз, да и то в лучшем случае. А еще — почти наверняка промахнется, после чего путник раздавит ее пушку вместе с костями руки.

Но, изучив оружие, мальчик помедлил. «Плазменный коготь»… Он еще раз оглядел воронку в спине трупа, лежащего на полу, вспомнил о характере пробоины в наружном корпусе и отметил, что незнакомка облачена в экзоброню. На обоих телах, найденных путником внутри транспорта, была простая одежда.

— Ты не из экипажа. Ты участвовала в нападении.

Женщина шагнула вперед.

— Я сказала, брось копье!

Он улыбнулся еще шире.

— У тебя последний шанс! — прорычала она.

— Как твое имя? — спросил мальчик.

— Какая тебе разница?

Рассудив, что незнакомка права, он кивнул.

— Чтобы повергнуть машину такой величины, требовалась сила. Члены ее экипажа слишком уверовали в свое могущество, и это сделало их слабыми. — Взглянув на бердыш в своей руке, он кинул оружие на пол. — Забирай, ты заслужила его. Мне он не нужен.

Женщина покосилась на брошенный клинок, потом опять подняла взгляд, не переставая целиться путнику в голову. Блики на смотровом стекле шлема скрывали выражение ее лица.

— Можешь пойти со мной, — предложила она. — Каннибалы и экипаж убили всех, кроме меня. Моему клану пригодился бы кто-нибудь вроде тебя.

Подумав, мальчик покачал головой.

— А как твое имя? — поинтересовалась незнакомка.

— Мне еще нужно кое-что совершить. Когда я сделаю это… Возможно, когда сделаю это, я смогу ответить тебе.

Дэвид Аннандейл. ПРИГОВОР КОСЫ

Смерть приближалась к Апсирту подобно бронированному кулаку разъяренного бога. Флот серых кораблей, каждый из которых обладал мощью уничтожить целый мир, прошел сквозь планетарную оборону, словно ее и не было вовсе. Орбитальные платформы бессильно поливали энерголучами едва мерцавшие пустотные щиты, пока божья длань не разметала их с презрительной легкостью и не устремилась дальше.

Возглавлял нападение звездолет в три километра длиной — «Четвертый всадник». Корабли подобных размеров не предназначались для полетов в атмосфере, но штурмовой барк направлялся прямо к поверхности планеты, неумолимо и беспощадно. Теплозащитные панели раскалились докрасна.

На мостике «Четвертого всадника» примарх Мортарион буравил взглядом главный обзорный экран, ожидая, когда расступятся пасмурные облака и глазам предстанет его цель.

— Десантные капсулы запущены, — доложил вокс-офицер. — «Грозовые орлы» также вылетели.

Мортарион едва заметно кивнул. Все это он уже знал, ведь отданным приказам его Гвардия Смерти повиновалась безукоризненно, словно каждый корабль и каждый воин были продолжением тела примарха, а устремившийся в атаку десант олицетворял взмах его косы. Легион действовал, как единое целое, исполняя волю своего господина.

«Четвертый всадник» прожигал затянувшую небо бурлящую пелену. Гигантский звездолет дрожал от сильного трения, будто сама планета сопротивлялась, пытаясь оттолкнуть адамантиевое чудовище. Штурмовой барк начал замедляться, но даже так его падение станет для мира смертельным ударом.

Словно признав поражение, облака наконец разошлись. Далеко внизу раскинулся город Темнис — рукотворная паутина, окруженная тонкими нитями стен. Периметр осветили тусклые искорки залпов по надвигающемуся колоссу.

Подле примарха ехидно усмехнулся первый капитан Калас Тифон:

— Они думают, что их артиллерия сможет нас остановить. Поверить не могу.

— Это жест непокорности, а не тактический ход, — объяснил Повелитель Смерти. — Свой главный козырь они выложат на стол, когда мы высадимся и подойдем ближе.

— Их колдовство… — понизил голос Тифон.

— Их преступление и смертный приговор.

Когда Четырнадцатому легиону было поручено привести Апсирт к Согласию, Мортарион тщательно изучил имеющиеся сведения по планете, испытывая холодную, сводящую мышцы злость. Этот мир оказался отражением Барбаруса, настолько же суровым, хоть и не таким ядовитым. Но гнев примарха вызвало другое. Власть на Апсирте тоже принадлежала чернокнижникам, что держали в рабстве весь остальной народ. Колдовство, бич рода людского… Человечеству не обрести истинную свободу, пока в Галактике существует чародейская погань.

И свободу эту принесет смерть. Иного противоядия от поразившей Апсирт отравы нет и быть не может.

— Что слышно из других поселений? — поинтересовался Мортарион.

— Мы ловим сигналы тревоги, но ничего о каком-либо организованном отпоре, лорд примарх. В основном идут просьбы о помощи и требования приказов.

Повелитель Смерти снова качнул головой. Он ожидал такого развития событий. Темнис во всех отношениях выступал средоточием жизни на планете.

— Захватим центр, — произнес Мортарион, — и без него они падут.

Город на обзорном экране приобретал четкость, проявились его очертания, прежде сокрытые густыми облаками и обрывочностью донесений разведчиков. Теперь примарх все видел сам. Темнис стоял на нескольких приземистых холмах, и на подъеме восточного располагался самый крупный комплекс — вероятно, резиденция планетарного губернатора.

Настало время решать, куда нанесет удар «Четвертый всадник».

— Поразим сердце? — спросил первый капитан.

Так Гвардия Смерти уже поступила на Галаспаре. Тогда штурмовой барк пронзил главный шпиль, как копье — осиный улей, и выпустил внутрь космодесантников, что огнем и мечом искоренили всякое сопротивление. Если сейчас нацелить корабль на обитель правящей верхушки, он буквально прихлопнет режим с силой упавшего метеорита.

Галаспар. Самая громкая и знаковая победа Мортариона, показавшая, на что Четырнадцатый легион готов ради достижения цели, и тем самым обратившая на него болезненные упреки братьев. Но их там не было год назад. Они не видели, не считывали поле боя так, как Повелитель Смерти, и не смогли бы завершить ту войну столь резко и бесповоротно. Своей жестокостью он вырвал сто миллиардов людей из тиранических лап Ордена. И все же… Примарх будто снова ощутил на себе тот взгляд отцовских глаз.

Галаспар не был Барбарусом, а Апсирт не должен стать Галаспаром. Темнис не шел ни в какое сравнение с галаспарскими ульями и не обладал их внушительной обороной. Мортарион прибыл сюда, чтобы низвергнуть режим и освободить народ, а не уничтожать планету.

Обрушив барк на комплекс внизу, он бы вмиг переломил хребет защитникам Апсирта. Но тот район был населен гуще всего остального города. Конечно, на войне порой необходима кровавая бойня…

— …но не всегда, — прошептал сам себе Мортарион.

— Господин? — переспросил Тифон.

Примарх его проигнорировал.

— Там космопорт, — сказал он, указав на область к западу от губернаторской резиденции. Ровная мощеная территория между холмами выглядела удобной стратегической целью с небольшой численностью гражданских. — Летим туда.

«Этого должно хватить, — подумал Мортарион, обводя глазами контур города. Он отмечал места скорого приземления десантных капсул на подступах к столице, видел за стенами казармы, которые перед высадкой бойцов уничтожат штурмовые катера, и представлял, какой урон космопорту причинит «Четвертый всадник». — Да, этого точно хватит».

Неотвратимо приближавшийся к поверхности штурмовой барк сменил направление, и дома исчезли с главного экрана. Тогда примарх перевел взгляд на пикт-дисплей выше. Казалось, город сам мчался навстречу своему завоевателю. Повелитель Смерти вытянул руку и развел пальцы, словно когти, готовые впиться в добычу. Вот так он и возьмет город. Вернее, так он уже брал город, прекрасно зная, что по его воле происходит на каждом участке поля боя еще до поступления первых рапортов.

Мортарион будто сам находился в эпицентре, когда в землю начали врезаться десантные капсулы и Астартес пошли в слаженное, решительное наступление. Когда ракеты «Грозовых орлов» оставили от казарм дымящиеся воронки, а сами катера выпустили по флангам вторую волну легионеров. И, конечно, когда трехкилометровая громадина «Четвертого всадника» рухнула на мощеную площадку, плавя скалобетон тормозными струями двигателей и жаром корпуса, сметая посадочными опорами жалкую технику темнисцев. С окраин космопорта к звездолету двигались танки, но массивные орудия барка превращали их в груды горелого металла.

— На стенах замечены колдуны, — предупредил вокс-офицер. — Фиксируем пространственные искажения. По пехоте бьют варп-разряды.

— Сжечь, — отрезал примарх. — Сжечь их всех.

Даже без подтверждения он знал, что терминаторы Савана уже забрасывают укрепления фосфексными бомбами, а расползающийся зеленый огонь сдирает плоть с костей защитников Темниса. В нем колдуны встречали свой конец, но сколь бы мучителен он ни был, за свои преступления они заслуживали куда более страшной кары.

Сражение окончилось еще до того, как Мортарион, Тифон и ведущие шеренги 1-й великой роты спустились по аппарелям штурмового барка.

— Лорд примарх, — вызвал вокс-офицер, — мы принимаем запрос о прекращении огня.

— Переведи на меня, — холодно сказал Повелитель Смерти. На Галаспаре он не проявил милосердия. Братья пусть думают что хотят — он вел ту войну и понимал, как лучшепоступить. Он должен был освободить людей и принял для этого необходимые меры.

«И все же… Все же… Тот отцовский взгляд…»

В ухе щелкнула вокс-бусина и раздался полный отчаяния голос:

— Говорит королева Циркаскея, правительница Апсирта. Я молю вас принять нашу капитуляцию. Мы согласны на любые условия, только пощадите мой народ. Прошу, пощадите моих людей.

Мортарион неуверенно замер. Рядом лязгнул броней Калас, тоже принимавший сообщения с фронта.

— По всему городу враг опускает оружие, — доложил первый капитан. — Они сдаются.

— Безо всяких условий, — заметил примарх. Да, это отнюдь не Галаспар. Там перемирием Орден пытался спасти себя. Эта же женщина молила за своих людей. Ситуация совершенно иная.

— Нам продолжать, господин? — осведомился Тифон.

«Кто ты? — спросил сам себя Повелитель Смерти. Инстинкты требовали вести бой до последнего врага. Здешний режим использовал колдовство и подлежал уничтожению. Только теперь открылся новый путь, какой раньше он даже не считал для себя возможным. Таким бы точно пошел Робаут. Определенно, Вулкан. Но не Кёрз. И не он сам… или все же?.. — Воевать больше не с кем. Противник капитулирует. Если продолжишь резню, кем ты в итоге станешь?»

— Великий владыка, пощадите моих людей, — повторил голос в бусине.

Мортарион стиснул зубы, ничего не ответив женщине на том конце. Вместо этого примарх переключил вокс на командный канал и отдал новый приказ:

— Прекратить огонь, — распорядился он, удержав косу от взмаха.


Вдоль проспекта, что вел к королевскому дворцу, выстроились легионеры. Сооружение располагалось в центре комплекса, примеченного Мортарионом с «Четвертого всадника», и было возведено из затемненного сажей известняка. Через каждые сто метров над кольцевой стеной возносился шпиль. Каменную кладку с годами разъели кислотные дожди, а восстановлением искусной отделки явно не занимались. В окнах стояли мутные освинцованные стекла.

Примарх шагал по пологому склону в сопровождении Тифона и почетной гвардии Савана. Правительница Апсирта одиноко ждала их у входа во дворец, перед настежь распахнутыми дверями.

— Не понимаю, почему мы оставили это место в целости, — заявил первый капитан.

— Потому что нам не обязательно его разрушать, — сказал Мортарион. Собственные слова казались ему чуждыми. Он сам еще не до конца в них верил, но чувствовал необходимость их проверить.

— Вы уверены? — словно прочтя его мысли, спросил Калас.

— Вот и выясним. Так или иначе.

Хотя улицы на этой стороне комплекса пустовали, а дома выглядели мрачными и безжизненными, откуда-то неподалеку доносился звук толпы.

Когда Повелитель Смерти приблизился к дворцу, королева низко поклонилась.

— Приветствую, владыка Мортарион, — сказала она. — Мой дом теперь ваш, и в благодарность за проявленное милосердие позвольте мне провести для вас экскурсию.

Женщина излучала почтение, но примарх почти не ощущал в ней трепета, свойственного смертным в его присутствии, будто королева давно лишилась способности удивляться. Почтенный возраст выбелил ее волосы и окружил губы и глаза ажуром из морщин. У Циркаскеи было строгое лицо, но глубокие зеленые глаза смотрели прямо и искренне, не замечая очевидную неприязнь победителя. Темная королевская мантия смотрелась относительно просто, подол и рукава потерлись, как от долгой работы. Мортарион нахмурился, разглядев вышитые золотой нитью символы. По крайней мере, она не пыталась ничего скрывать.

За спиной Циркаскеи виднелся пустой зал. Похоже, уловок действительно не планировалось, и королева отдавала себя на милость завоевателя. Сам примарх, впрочем, с решением еще не определился.

— Хорошо, — сказал он. — Показывайте.

Женщина благодарно поклонилась и повела новых хозяев во дворец. За вестибюлем им начали встречаться слуги, которых Мортарион пристально рассматривал. Люди пугались, но явно не своей королевы. Напротив, в Циркаскее они находили успокоение, а та мягко улыбалась каждому встречному и повторяла: «Все будет хорошо, все будет хорошо», — как мать, баюкающая перед сном беспокойного ребенка.

«Это не Барбарус, — думал Мортарион. — Совсем ничего общего».

Он бросил взгляд на Тифона. Первый капитан не стал снимать шлем и флегматично перебирал ногами, глядя прямо перед собой.

Королева провела Гвардейцев Смерти по основным палатам дворца. Особое внимание она уделила двум помещениям. Первым был зал заседаний правящего совета, ныне пустующий. Второе же оказалось часовней в самом центре здания, о которой, похоже, единственной по-настоящему заботились. В середине стоял прямоугольный алтарь, но его грани странно выгибались и будто двигались, как если бы в камне колыхалась пойманная волна. Смотреть прямо на такие формы было неприятно, а если отвести взгляд, начинало казаться, что изваяние скручивается. Стены, пол и потолок были выложены черным полированным мрамором с серебряной рунической инкрустацией, словно перетекавшей в камень с одежд Циркаскеи.

— Это наше место для ритуалов, — объяснила королева.

— Больше нет, — постановил Мортарион. — Вас ознакомили с требованиями Согласия?

— Да.

— Вы принимаете их?

— Да.

— И понимаете, что в Империуме нет места подобным ритуалам?

— Да.

— Колдовство более не властно над вашим народом.

Прежде чем она снова ответила утвердительно, примарху почудилась в женщине мимолетная, едва уловимая нерешительность. Или нет? Он засомневался, но продолжил:

— Это помещение будет уничтожено.

— Я понимаю.

Ритуальный зал находился на нижнем уровне дворца. Закончив там, королева повела победителей вверх по монументальной лестнице.

— Люди ждут вас, владыка Мортарион, — сказала Циркаскея, подходя к балкону над огромной площадью.

Внизу собралась толпа — та самая, которую примарх услышал раньше. Десятки тысяч жителей Темниса тревожно задирали головы. Королева вышла вперед, встреченная радостными криками, и в тот миг Мортарион отчетливо осознал, насколько удивительно противоположны отношения между правителем и его народом на Апсирте в сравнении с былым Барбарусом.

— Не бойтесь! — воззвала к толпе Циркаскея. — Все будет хорошо. Я понимаю, вам страшно. Но, поверьте, этот страх пройдет. Война окончена, вернулся мир, и теперь мы займем свое место в Империуме Человека. Не думайте, что нас завоевали, ибо мы сами ошиблись, когда оказали сопротивление. Нам следовало приветствовать новую судьбу с распростертыми объятьями, так сделаем же это сейчас! Все будет хорошо! Все хорошо!

Женщина пригласила Мортариона подойти к ней. Повелитель Смерти воззрился на тысячи лиц, а те, до того благоговейно внимавшие королеве, с надеждой обратились к иномирцу. Никто никогда еще не воспринимал его так.

«Странное чувство… Будто я притворяюсь кем-то другим».

Еще бы понимать, кого он обманывал — аборигенов или себя самого.


Те же мысли роились в голове Мортариона и несколько часов спустя, когда они с Тифоном, прикрываемые сзади воинами Савана, расположились на каменных креслах для почетных гостей в банкетном зале дворца — Апсирт праздновал мир и единение. Примарху не хотелось здесь находиться. Конечно, людям нужны подобные обряды, но он не разделял эту потребность и презирал шумные, развязные веселья. Повелитель Смерти сидел напротив королевы во главе длинного стола, за которым уместилось еще три десятка августейших персон и советников.

Весь вечер одни торжественные речи сменялись другими, каждая новая длиннее предыдущей, на разные лады перетирая приторный подобострастный мотив. Снова и снова элита рассыпалась в благодарностях за оказанное милосердие и уверяла в беспрекословной верности. Циркаскея время от времени ловила на себе взгляд высокого гостя и радушно улыбалась, а затем поворачивалась к голосистым придворным и опять превращалась в снисходительную матушку.

Раболепие этих людей, их полнейшая покорность раздражали Мортариона. Он не искал подвоха в сказанных словах. Трудно было вообразить, чтобы эти слабаки представляли хоть малейшую угрозу.

«Но они сражались. Они были готовы сопротивляться, пока ясно не увидели тщетность своих усилий. Они поняли, что им не победить, и сразу же сдались. Что это — здравомыслие или трусость? Так или иначе, им бы поменьше языками молоть…»

Тифон выглядел не лучше. Первый капитан источал злость справа от Мортариона, не притрагиваясь к угощениям.

— И вот это мы спасли, — тихо произнес он, чтобы его услышал только господин.

— Ты бы предпочел Согласие большей ценой?

Калас пожал плечами.

— Что с нами стало?

— Человека должна определять цель, а не наоборот, — изрек примарх. Слова звенели ложью. Он пробовал встать на путь, который бы выбрали многие его братья, путь, которого бы желал для него Отец, но не ощущал под ногами тверди и не видел, куда должен идти. — Мы созданы для освобождения человечества. — По крайней мере, в этом он был уверен. — А освобождение приходит не только в смерти.

— Нет, — признал Тифон. — Но что, если нам уготовано нести именно такое избавление?

Мортарион на миг задумался, а после мотнул головой, не найдя хорошего ответа.

— Знаем ли мы, что на самом деле спасли? — огласил сомнения первый капитан.

— Сегодня ночью я это выясню, — пообещал ему владыка легиона. — Я пройду по улицам этого города и раскрою его истинную натуру.

— Как владыки Фулгрим и Жиллиман.

— Нет, не как они. Мы с ними смотрим на мир разными глазами.


Под покровом темноты Мортарион шел по Темнису. Телохранители Савана, повинуясь приказу, держались точно в сорока девяти шагах позади. Примарху требовалось побыть наедине с собственными мыслями.

Он покинул дворец и направился вниз по склону на юго-запад, в самые плотно застроенные кварталы. Повсюду гремели торжества, будто война длилась много лет, а не считаные часы. Мортарион огибал толпы людей, приближаясь ровно настолько, чтобы прочувствовать их настроения, и двигался дальше. Вести по городу разлетелись быстро, и все, кто замечал нового господина, отрывались от пиршеств и плясок, дабы поклониться до земли и благодарно пролепетать что-нибудь хвалебное. Люди говорили как умели, без изящных словесных оборотов политиков, но от них разило тем же заискиванием. Примарх молча оставлял позади лебезящую челядь, кривя губы от отвращения.

Маршрут он выбирал наугад, ныряя в узкие аллеи, то и дело упираясь в тупики. Жилые комплексы вокруг не превышали пяти этажей; их стены, как и дворцовые, почернели от грязи. В маслянистом воздухе летала сажа из промышленных районов, накрывая столицу темной пеленой.

Окна домов располагались почти вплотную, обличая тесноту крохотных жилищ. Народ гудел и здесь, унижаясь перед примархом на все лады, но все больше находилось тех, кто безмолвно наблюдал за серым призраком и его мрачным эскортом из-за тусклых стекол и быстро прятался, стоило ему повернуть голову.

«И это свобода? В чем ценность такой жизни?»

Возможно, в чем-то таком, что он пока не разгадал. Он созерцал фасады, но не видел, что кроется за ними, в жилищах и душах. И чем дальше Мортарион шел, тем больше подозревал, что все увиденное им на Апсирте было лишь хрупкой фикцией.

Чувство неправильности происходящего со временем лишь усиливалось, но причина все ускользала. То же смятение относилось и к выбранному им пути. С каждой минутой в нем крепла уверенность, что он совершает ошибку.

«Я действительно в это верю?»

«Или просто хочу верить?»

Мортарион не знал. И в поисках определенности он продолжал идти, надеясь: ночь покажет то, что ему следует увидеть.

Ближе к подножию холма жилища становились беднее, а у самого низа он попал в трущобы, обитель самых ничтожных оборванцев. Постройки здесь жались друг к другу еще плотнее, а на петляющих узких улочках не было ни души. Мортарион задержался у входа в переулок, где ему бы пришлось тереться плечами о голые стены домов. Его внимание привлек звук — детский плач вперемешку с чем-то, что примарх поначалу принял за материнскую колыбельную.

Но женщина не пела. Она распевно что-то читала.

Мортарион просунулся в темный переулок навстречу звуку и вышел к двери — едва заметному черному пятну на полотне ночи.

— Ждите во дворце, — повелел он Савану, а затем пригнулся и переступил порог.

Под ногами захрустел мусор. Смрадный коридор изгибался под острыми углами безо всякой архитектурной задумки. После второго поворота мрак начал уступать место тусклому красноватому свечению. Речитатив доносился яснее, голос хрипел и булькал, а ребенок кричал во все горло. Внутри примарха нарастало беспокойство.

Завернув за очередной угол, Мортарион оказался в комнате с низким потолком. Хлипкие полки гнулись под тяжестью истрепанных книг. Куда ни посмотри, все ровные поверхности покрывала неразборчивая резьба — но примарх догадался, что это не просто хаотичные выплески больного сознания. В помешательстве прослеживалось постоянство, а начертанные письмена отражали безумную веру. В центре комнаты находился алтарь — грубо обтесанная глыба скалобетона, имевшая, однако, много общего с ритуальным изваянием в королевском дворце. Несмотря на небрежность отделки, схожее странное чувство движения в камне угадывалось безошибочно.

Над алтарем склонилась старуха, выплевывая резкие, скользкие слова. С головы свисали жиденькие пряди седых волос. Облаченная в драные лохмотья, нищенка буквально лучилась горделивостью и себялюбием — лишь некоторыми из многих знамений тирании предрассудков, что так крепко вцепились в человечество.

Никакого ребенка в комнате не было. Отзываясь на голос женщины, над алтарем вспыхивали огни ожившего камня. Языки пламени недолго колыхались, а затем таяли, издавая те самые обманчивые крики. Воздух дрожал, словно в предвкушении акта творения.

Псайкер… Само их существование неизбежно вело к безумию, и старуха всецело ему отдалась. Мортарион сжал челюсть от омерзения.

Женщина закончила свою песнь. Подняв голову, она улыбнулась пришедшему. Катаракта затуманила один ее глаз, но другой остался ясен и теперь смерял примарха острым проницательным взглядом, какой Повелитель Смерти уже однажды видел — у Циркаскеи на праздничном банкете.

— Хотите присоединиться? — язвительно прошептала старуха, не выказывая ни толики страха. Ее нисколько не заботило то, что она нарушала эдикты Согласия и повеления собственной королевы. Возможно, нищенка еще не знала о новых порядках, хотя Мортарион очень в этом сомневался — уж больно насмешливо та на него смотрела.

Перед ним стояло существо из тех, от кого он желал очистить Галактику. Дряхлая женщина искажала пространство вокруг себя, но просто убить ее и уйти будет ошибкой. Нужно было кое-что выяснить.

— Я пришел узнать истину об Апсирте, — сказал примарх.

— Тогда вы ее нашли.

— Что ты такое?

— Я та, кто не прячется.

— Зато прячутся другие вроде тебя.

— Все прячутся, — гоготнула старуха. — Скажите, великий государь, вы верите в покорность?

— Нет, — ответил Мортарион, впервые за много часов не испытывая колебаний.

— Как и мы. Апсирт верит в выживание.

— Но ты губишь этот мир своими словами.

Женщина провела по алтарю длинным ногтем, и камень от ее прикосновения потек как вода, закручиваясь спиральными узорами.

— Здесь вы ни с чем не сможете покончить.

— Ошибаешься.

— Вряд ли. — Улыбка больше не сходила с ее лица.

А примарх ушел. Он не стал убивать старуху — еще рано. Сперва он намеревался понять, как широко расползлась эта колдовская скверна.

Когда он шагал к выходу, нищенка прошептала ему вслед: «Слушай, Мортарион с Барбаруса. Слушай внимательно». И Мортарион слушал. Смотрел. Оценивал с пристрастной подозрительностью. Он возвращался к королевскому дворцу теми же улицами, но город для него уже преобразился. Еще скребя наплечниками по стенам переулка у хижины колдуньи, Повелитель Смерти осознал ошибочность выбранного им пути. Попытка уподобиться братьям ослепила его.

Хватит. Повсюду таились псайкеры, поглощенные неестественностью собственного бытия. Как чума, они заразили и этот мир. Теперь в ночи Мортарион слышал обрывочные шепотки, вылетавшие из окон жилых блоков, и замечал в тенях странные узоры, выцарапанные на саже по углам зданий. Бесноватое исступление празднующих. Свет огней, искажавшийся против законов природы.

А в самом густом мраке будто бы навзрыд голосами детей ревело пламя.


Тифон с терминаторами Савана ждали владыку у ворот дворца. Примарху не пришлось ничего объяснять — воины сами все поняли по выражению его лица. Вскинув оружие, они последовали за ним к «Лэндрейдерам», которые доставят их обратно в космопорт. Мортарион обернулся лишь однажды. На вершине здания, в громадном окне тронного зала, яркий свет очерчивал силуэт Циркаскеи.

«Ты испробовала иной вид колдовства. Но оно не спасет тебя, королева».

В дороге Повелитель Смерти молчал, ограничившись коротким приказом всем войскам вернуться на корабли.

Взлетающий «Четвертый всадник» обратил ночь над Темнисом в день, полыхая даже яростнее, чем при падении. Безмолвие примарх нарушил, лишь вновь поднявшись на мостик и воззрившись на удаляющийся город, который вскоре скрылся за облаками.

— Спрашивай, — бросил он Тифону.

— Что вы там увидели? Мы прекращаем завоевание?

— Я увидел истину. Ты был прав, Калас, — нам суждено нести освобождение в смерти. Здесь нечего завоевывать. И мне нечего дать Апсирту, кроме свободы.

— Согласие было уловкой?

— Да. В этом мире колдовство не служит орудием тиранов — оно поразило все общество снизу доверху. Спасать некого. — Мортарион выдержал паузу, после чего повернулся к офицерам-артиллеристам. — Готовьте циклонные торпеды.

— Как прикажете, лорд примарх.

— Людей нужно освободить от колдовства, — сказал он первому капитану. — Но к доводам разума они глухи. Значит, остается выжечь заразу любой ценой. Что нельзя сберечь, пусть станет примером для других.

— Хватит ли одних примеров? — спросил Тифон.

— Не самих по себе. Люди должны знать силу, что стоит за этими примерами. И понимать, что пощады не будет.

«Четвертый всадник» вышел на орбиту. Перед глазами Мортариона медленно вращался шар Апсирта. Облака больше не могли ничего от него утаить. Владыка Четырнадцатого легиона ясно видел свой путь — тот, что всегда был ему предназначен.

— Циклонные торпеды готовы, лорд примарх, — доложил офицер.

В прошлом он удержал косу. Теперь он завершит взмах и больше никогда не станет колебаться.

«Ты должен стать самой Смертью».

Если спасти человечество от самого себя способен лишь леденящий ужас, так тому и быть. Он примет это бремя.

— Огонь, — скомандовал примарх. — Испепелите эту планету.

Атмосферу прошили следы торпед — его карающей длани. Своей косой Мортарион вынес приговор Апсирту.

Отныне для него единственно возможный.

Гай Хейли. ИГРА ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ

Запутать врага — вот надежный путь к победе. Когда ты следуешь такой стратегии, война превращается в игру ожиданий и противоположностей.

Всегда и всюду показывай неприятелю то, что обратно истинному положению дел. Когда ты уязвим, изображай силу; когда силен, изображай уязвимость. Вблизи от противника делай вид, что ты далеко; когда ты далеко от него, делай вид, что вблизи. Таким способом можно превратить слабость в мощь. Просто искусный стратег лишь предъявляет врагу зеркальное отражение реальности. Настоящий же мастер увязывает свой обман с ожиданиями неприятеля. Определяй, как противник оценивает тебя. Постоянно подтверждай этот образ в его глазах. Если ты прикроешься его представлением о тебе, то сумеешь утаить свои намерения и ударить подобно молнии с безоблачного неба.

Джагатай-хан, «Принципы войны»

«Грозовой орел» неуверенно парил над горным скатом. Посадочную площадку базы разрушили во время атаки, и приземлиться он мог только на сам склон. Турбины жалобно визжали, стараясь удержать машину над самым ровным участком местности при сильном боковом ветре. После пяти минут таких покачиваний транспорт неуклюже коснулся поверхности, но когти его шасси заскользили, прочерчивая белые царапины на камнях. Двигатели снова взвыли, толкая корабль обратно на выбранную позицию. Его корпус нерешительно опустился на гидравлические опоры, турбины сбавили обороты и наконец остановились. Несколько секунд он стоял неподвижно, только ветер протяжно стонал вокруг.

Передняя аппарель откинулась так неторопливо, словно «Грозовой орел» боялся сбросить себя с ненадежного насеста, и в тусклый полдень снаружи пролился красный свет люменов. За ним последовал сердитый голос, искаженный вокс-динамиком силовой брони раннего образца:

— Да будь оно все проклято! А еще медленнее садиться не могли?

— Зона приземления небезопасна, кузнец войны Ксирокл, — произнес кто-то страдальческим тоном человека, которого вечно критикуют.

— И на все-то у тебя есть ответ, Фидеарк, — проворчал собеседник. — Это одна из самых неприятных твоих черт.

— Так точно, кузнец войны.

— И прекрати соглашаться со мной, когда я оскорбляю тебя. Гордое молчание — более подобающий выбор.

— Так точно, кузнец войны.

Внутри транспорта группа бойцов IV легиона ждала, когда рампа завершит свой осторожный спуск. Как только ее край дотронулся до горного склона, Ксирокл вышел из отсека. Скат оказался таким неровным, что аппарель замерла под неудачным углом, и не все ее оконечные зубцы соприкасались с грунтом. Машина зловеще заскрежетала, и кузнец войны резко поднял взгляд на ее наклоненный нос.

— Аккуратнее, братья мои, — сказал он. — Досадно будет, если мы потеряем наш корабль из-за грузных шагов.

Железные Воины высадились, ступая — по меркам постлюдей в силовых доспехах — как можно легче, и рассредоточились по склону, держа оружие наготове. Ксирокл вышел вперед, топая и скользя массивными сабатонами по шатким камням.

— Вы что творите? — спросил он, нетерпеливо махнув своим бойцам. — Шевелитесь! Если они еще там, нам всем конец!

Посмотрев на стройплощадку вверху, кузнец войны добавил:

— Мы тут как мишени на стрельбище. Кто вас, дурней, учил? Подняться на хребет, прикрыть Фидеарка и меня! Пошли!

Он жестом отправил легионеров вперед, раздраженный настолько, что серворука на его ранце наполовину выдвинулась. Бойцы, переваливаясь, зашагали вверх по горному скату. Ксирокл и Фидеарк пошли следом.

— Что за бардак! — произнес кузнец войны, когда оба взобрались на гребень скалы.

— Тщательно они поработали, мой господин, — заметил его адъютант.

— Умолкни, Фидеарк! — огрызнулся Ксирокл и затопал дальше.

Участок ровной поверхности, который инженерные бригады столь скрупулезно вырезали в склоне, теперь покрывали воронки от разрывов и обломки строительной техники. Прежде чем уничтожить, каждую машину старательно разместили так, чтобы садиться потом было некуда.

Остановившись, кузнец войны подождал, пока его телохранители выдвинутся вперед, и продолжил путь. Потом он вновь замер и покачал головой, глядя на недавно построенный комплекс, теперь объятый огнем. Над зданиями поднимался черный дым, и ветер уносил его в сторону.

— Все разрушено — командный пункт, посадочная платформа, узлы связи. Все пропало!

Громадную, почти достроенную орудийную башню обрушили мелта-зарядами. На откосах застыли пузырчатые потоки расплавленного пластбетона, быстро затвердевшего в холодном горном воздухе.

Пламя пожаров на стройплощадке льнуло к земле, настолько свирепое, что ветра еще не задули его.

— Это случилось недавно, — заключил Ксирокл. — Когда именно пропала связь?

— На четырехсотом миллихроне пятьдесят второго сегмента, — преданно доложил Фидеарк.

— Самое большее — пару часов назад. Огонь до сих пор не угас. — Кузнец войны посмотрел вверх по склону, туда, где на красноватом камне белели свежие воронки в форме лучистых звезд с черной каймой. — Вероятно, ублюдки все еще там, наблюдают за нами.

— Я не засекаю выбросов энергии от работающей техники или боевой брони.

— Это ничего не значит. — Ксирокл зашагал дальше, огибая горелый остов экскаватора, осевшего на остатках гусениц. — Все наши труды насмарку, причем за неделю до установки главного орудия!

Возле внешних линий обороны они заметили первые тела. Там погибла стрелковая цепь Железных Воинов, разбросанных попаданием ракеты. Еще больше мертвецов лежало за невысокой стеной, ограждавшей главные взрывозащитные двери. Судя по ранам, их определенно убили силовым оружием.

— Вон там один не наш, — показал адъютант.

— Заткнись, Фидеарк. Заткнись сейчас же, ты мешаешь мне думать!

Впрочем, кузнец войны все равно направился к трупу Астартес.

— Типичная тактика «наскок-отход», — сказал он, пнув мертвого легионера в нагрудник. Свинцово-серый сабатон глухо стукнул по керамиту цвета слоновой кости. — Белые Шрамы! Еще когда Гаркатон заявил, что отогнал их боевой флот, новость показалась мне слишком уж хорошей. То нападение на внешние рубежи системы послужило отвлекающим маневром, и пронырливые хеминерикои пробрались сюда.

Ксирокл использовал олимпийское ругательство, не имевшее точного аналога в готике — разве что несколько приблизительных переводов разной степени оскорбительности.

— Но, если они проникли тайно, их тут немного. Диверсионная группа, решившая осложнить нам жизнь. Что ж, они пожалеют об этом. — Внимательно посмотрев на догорающий командный пункт, Ксирокл снова покачал головой. — Ты уже предупредил другие объекты?

— Да, кузнец войны, по вашему распоряжению. — Фидеарк помолчал. — Объект-пять был атакован в тот же момент времени.

Офицер разразился бранью. Адъютант стоически слушал, как его командир перебирает площадные ругательства пяти разных городов-государств.

— Итог тот же?

— Тот же самый. Все уничтожено.

— А, чтоб его, Фидеарк! — Ксирокл поглядел вниз, на «Грозового орла». — Чего он там стоит? Прикажи взлетать! Он же уязвим. Мне что, самому все делать? И вели бойцам приступить к ликвидации последствий.

— Начнем восстанавливать базу?

Кузнец войны фыркнул.

— Нет. Враг так и будет разрушать любой кастеллум, который мы построим. Утомительная выйдет игра. Нужно разобраться с ними, прежде чем разбираться с этим. — Он показал на пылающий комплекс.

— Тогда что прикажете, мой господин? Мне организовать патрулирование объекта?

— Ты смеешься надо мной, Фидеарк?

— Никак нет, господин.

— Ну так предложи более разумную идею!

— Значит, обороняемся?

— Тоже идиотизм. Они станут бить нас снова, и снова, и снова — эти дикари всегда так делают. Мы можем возвести сколько угодно опорных пунктов и ничего не добиться. У нас не хватит живой силы в пределах системы, чтобы защитить все наши базы, когда они еще не достроены.

— Тогда, кузнец войны, жду ваших распоряжений, чтобы принять нужные меры.

— Так-то лучше, капитан. Мы не пустимся в погоню и не будем обороняться. Нам нужно выманить их, вынудить пойти в атаку, лишить свободы маневра. — Он кивнул, одобряя свои рассуждения, и свет смотровых линз отразился от матовой брони с металлическим отливом. — Да, есть только один способ остановить то, что обожает движение: отнять у него любую возможность двигаться… Прикажи нашим орбитальным истребителям и десантным кораблям начать разведку по стандартной схеме.

— Мой господин, в нашем распоряжении меньше половины гранд-роты, и погода ухудшается. Вряд ли мы найдем их.

— Цель не в том, чтобы найти, — сказал Ксирокл. — Они ждут, что мы будем искать. Не надо их разочаровывать.


Примерно шестьюстами метрами выше вокруг скалистого выступа несли дозор пятеро Белых Шрамов. Четверо имели знаки различия клановых владык, связанных клятвой с одним из повелителей Орду. Пятый, хан Ишигу из Третьей Бури, обладал высоким чином и великой славой, но сейчас стоял вместе со своими воинами, как обычный часовой, ибо сопровождал примарха V легиона — Джагатая, Хана-всех-ханов.

Тот, взобравшись на валун над ними, опустился на колени и смотрел в магнокль. Боевой Ястреб далеко высунулся над обрывом, и в случае падения его ждал смертельный полет сквозь разреженный воздух к острым камням внизу. Но Ишигу-хан и его бойцы не боялись за своего генетического отца. Они даже не думали, что правитель всех ханов и сын Императора может свалиться с уступа. Разве небо способно покачнуться и рухнуть?

В шлеме Ишигу замигали рунические метки. Изучив предупреждение, воин счел ситуацию опасной и обратился к властелину:

— Мой Хан, две эскадрильи вражеских машин приближаются с запада и юга пересекающимися курсами. Пять «Молний-Ворон», дюжина десантных кораблей разных типов. Будут над нашей позицией через десять минут.

Каган опустил магнокль.

— Они начали искать нас, Ишигу. — Джагатай широко улыбнулся своим легионерам. — Но ничего не найдут. Уходим сейчас же.


Бойцы Ксирокла вели разведку непрерывно, но безуспешно. Меж тем еще три объекта подверглись нападениям и получили крайне серьезный урон. Все шло так, как и ждал кузнец войны, поэтому он не тревожился понапрасну.

— Я знаю, как мыслят в этом легионе, — сказал Ксирокл пяти своим линейным капитанам. — Чтобы скрыть наши намерения, мы должны делать именно то, чего они ждут от нас.

— Почему, господин? — спросил Мелиас, командир его бронетанковой центурии.

— Потому что так поступил бы Джагатай-хан, — ответил кузнец войны. — Удобно, что их примарх записал ряд своих размышлений о стратегии. Его принципы боевых действий основаны на дезориентации противника.

— Они дерутся грязно, — подытожил капитан Геракт.

— Нечестно, — поправил Ксирокл.

Геракт взял со стола одну из лежавших там тонких брошюр. Ее бумажные листы из толченой травы покрывали рукописные строчки чогорийских идеограмм. Капитан раскрыл книжечку латными перчатками из тусклого металла, и в его шлеме защелкал когитатор брони, выдавая перевод.

— «Знай себя, знай врага своего. Если ты не понимаешь собственной сути, ее не удастся отточить, и она останется затупленной. Если ты не понимаешь сути врага своего, то и твоя атака окажется затупленной…» — Капитан рассмеялся. — Что за афористическая чушь?

— Стиль раздражающий, однако в целом довольно-таки поэтичный, — сказал кузнец войны.

— Он не любит выражаться прямо, так? — Геракт швырнул брошюру обратно на стол.

— Верно. Но в этих работах излагаются состоятельные концепции. — Ксирокл постучал пальцем по маленькой стопке книжечек. — Полезный экскурс в идеи примарха и тактику его легиона.

— Вы изучали их, мой господин? — уточнил капитан.

— Изучал. Не все воюют так, как мы. Осадное мастерство ни к чему, если противник чурается стен. Говорю тебе, я изучил этого примарха. — Он ткнул в трехмерную схему над столом-картолитом, возле которого собрались легионеры, и проекция зашипела вокруг его пальца. — Настолько, что знаю: следующей будет станция-девять.

— Это мой объект, — сказал капитан Гаражк, мгновенно оторвавшись от реестра снабженческих таблиц.

— Рад, что ты слушаешь внимательно, — съязвил Ксирокл.

— Тогда я эвакуирую базу…

— Не вздумай, — отрезал командир.

— Не беспокойся, брат, их же всего горстка, — насмешливо произнес Геракт.

— Легко говорить, когда в опасности не твои люди, — бросил Гаражк. Подколка другого капитана, как обычно, быстро вывела его из себя. — Почему мы должны оставаться и умирать? Никому еще не удалось их одолеть. Кузнец войны, это бессмысленно!

— Очень даже осмысленно, — возразил Ксирокл.

— Я протестую, мой господин! Если вы приказываете мне сражаться, я подчиняюсь, но мне требуются подкрепления. Наши войска распределены между стройплощадками, и на любой из них не хватает бойцов, чтобы остановить врага. Мы должны встретить Шрамов крупными силами, чтобы они разбились о стены наших тел. Мы уже потеряли… сколько?

— Пятьдесят девять из семисот воинов, — подсказал Мелиас.

— И ни одного твоего, — угрюмо вставил капитан Кирикс.

— Подкреплений не будет, — заявил Ксирокл.

— И… что тогда? — спросил Гаражк. — Вы хотите, чтобы я погиб там?

— Я хочу, чтобы ты и твоя линейная рота дали им убедительный отпор. Ты знаешь, что они придут, так заставь их поплатиться. Вот твои приказы.

— Мы все равно погибнем, — проворчал капитан.

— Зависит от тебя, — сказал кузнец войны.

Его офицеры переглянулись. Ксирокл вел себя исключительно терпеливо, хотя обычно терпеливостью не отличался. Командир не срывался на своих бойцов и не распекал их только тогда, когда замышлял какой-нибудь искусный стратегический ход. Обычно его планы приносили успех, но обходились большой кровью.

«Кто-то из нас точно умрет», — читалось во взгляде каждого из капитанов.

— Окапываться нам нельзя. Они выведут из строя сеть оборонительных лазеров еще до того, как ее закончат. Мне напомнить вам повеления владыки Пертурабо? Мы обязаны покончить с врагом быстро. Если мы позволим Белым Шрамам провести атаку на станцию-девять, то они придут именно туда, куда нам надо. Капитан Тар-Юлск?

Кузнец войны обратился к единственному офицеру, который молчал на совещании. Пока Ксирокл читал нотации, рассудительный Тар-Юлск знакомился со сведениями, представленными командиром.

— Мой господин кузнец войны?

— Подготовь колонну с материалами для ремонта четырех пострадавших объектов.

— Но мы ведь не восстанавливаем базы, так? — спросил Фидеарк.

— Нет. Пока нет. Но враг ожидает именно этого, поэтому я намерен создать видимость, что мы их восстанавливаем.

— Мой господин, мы проиграем, если будем делать то, чего от нас ждут! — возмутился Гаражк.

— Неверно! И я еще не закончил. Услышу еще возражения — подыщу себе нового седьмого капитана.

Гаражк заткнулся.

— Мне ясна ваша стратегия, — произнес Тар-Юлск, подавшись вперед. В его глазах отразился свет картолита.

— Объясни остальным, — велел Ксирокл.

— Я соберу колонну вот тут, в безопасных ущельях, ведущих к вершинам. — Он указал на лабиринт каньонов, по которым Железные Воины раньше поднимались в горы. — Возьму с собой полное соединение охраны… Нет, даже вдвое больше, чем предписывает доктрина. Мы обнаружим себя после того, как враг нападет на станцию-девять. Шрамы определят в нас выгодную цель и ударят, хотя будут ослаблены и уже успеют потратить большую часть топлива и боеприпасов. Но такая мишень для них слишком заманчива. Вы проведете контратаку, прижмете их и уничтожите.

— Почти все правильно, — сказал кузнец войны. — Мы поймаем их в западню, однако дадим шанс отступить. Потом снова ударим по ним вот здесь, здесь и здесь. — Ксирокл провел черту по крайне опасному горному ландшафту. — Поймаем их тут. — Он резко опустил керамитовые пальцы на широкое плато. — Наши бойцы отрежут им пути отхода. Мелиас будет ждать в засаде со своей бронетанковой центурией. Так мы окружим Шрамов со всех сторон и полностью истребим.

— Рискованно, — заметил Тар-Юлск. — Мелиасу нужно выйти на позицию так, чтобы его не засекли.

— Справлюсь, — пожал плечами тот. — Сражаясь на станции-девять, они не будут смотреть по сторонам.

— Шрамы выйдут из боя, — злорадно произнес кузнец войны. — Как и всякий раз, когда сталкиваются с превосходящими силами. Ничего не подозревая, они заглотнут наживку, нарвутся на еще более крупные отряды и снова отступят. Мы будем управлять каждым их маневром, пока не загоним в капкан.

Тар-Юлск кивнул:

— Хороший план.

— Значит, мне не придется долго выдерживать мощный натиск, — с облегчением произнес Гаражк.

— А мы точно уверены, что они направятся в горы этим маршрутом? — уточнил Геракт.

— Там обрывистое ущелье, где у наших истребителей мало возможностей для атак, зато много участков, на которых можно оторваться от наших наземных сил. Как бы ты поступил на месте врага? — риторически спросил Тар-Юлск.

— Ключ к победе в битве — наша бронетехника. Если мы выведем Шрамов на Мелиаса, то покончим с проблемой, — сказал Ксирокл. — Вы получили приказы, теперь давайте избавимся от этого раздражителя.


Ишигу пронесся вокруг стройплощадки оборонительного лазера. Вдоль экваториальной горной цепи располагалось больше тридцати таких станций, способных вести огонь по кораблям, выходящим из точки Мандевиля у Эпсилона Гармона. Эта маленькая оранжевая звезда обладала крошечной планетной системой, почти не имевшей стратегической важности, но Хан — очевидно, вместе с Железными Воинами — считал, что легион владыки Жиллимана может пройти именно здесь.

Бойцы братства Ишигу увертывались от неприятельского огня в пыльном небе планеты. Перебрасываясь рублеными фразами на чогорийском ратном наречии, они поддерживали звенья гравициклов в строю, облетая базу и пикируя на нее. Болтерные очереди роя их машин отгоняли противника, пока «Грозовые орлы» и «Громовые ястребы» заходили на бомбометание. Над местами попаданий ракет взмывали мучнистые облака каменной пыли. В тучах сверкало пламя.

Железные Воины показывали себя стойкими врагами. Братство Ишигу сможет прикончить их, только если приземлится.

— Хан, их время реагирования сокращается, — воксировал брат-по-клятве Хесегай. — К нашей позиции уже летят вражеские перехватчики.

Командир под рев мотора заложил вираж с креном над полем сражения. Задание не выполнено до конца, но ничего не поделаешь.

— Неприятельский объект значительно поврежден. Отходим.

Стаи штурмовых кораблей и гравилетов распались, и машины ринулись прочь из боя во всех направлениях. Все стройплощадки оборонительных лазеров находились высоко в горах, поэтому Ишигу помчался вниз от базы противника вдоль почти вертикального склона. Воины братства один за другим пристраивались ему в хвост.

— Потери? — требовательно спросил хан.

Его сержанты доложили о жертвах. Трое воинов точно погибли, также рухнул еще один гравицикл, но маячок-сигнум в броне его всадника по-прежнему работал и смещался в сторону от поля битвы.

— Сохраните координаты Кинь-Ха, — велел Ишигу. — Подберем его с наступлением ночи.

Белые Шрамы нырнули в обрывистые долины. В вышине проносились вражеские ударные истребители, но их ауспики не могли захватить такую цель, как стремительное штурмовое братство, скрывающееся в каньонах внизу.

— Они нас не видят. Разбиться на группы отхода и возвращаться в лагерь, — скомандовал хан. Получив краткие отклики по воксу, он уже собирался подтвердить приказ, но тут его внимание привлекла метка, вспыхнувшая на картолите шлема. — Ждать!

По дисплею забрала быстро пробежали строчки данных.

— У меня новые распоряжения. Какая-то колонна поднимается с низменности. Они ждали, пока мы бросим все силы в битву, прежде чем рвануться на прорыв.

— Кто бы мог подумать, что Железные Воины бывают такими хитрыми? — заметил Хесегай. — Мы атакуем?

Ишигу проверил индикаторы горючего у сорока бойцов своей ударной группы.

— Атакуем.

Пропев отрывок из охотничьей песни, Хесегай воскликнул:

— Мне нравится эта войнушка!


Конвой неторопливо полз вверх по горному перевалу. Костяк каравана составляли пятнадцать тяжелых тягачей, волочивших прицепы со строительной техникой, недавно изготовленной на замену той, которую уничтожили Белые Шрамы. Их сопровождали шестнадцать «Носорогов» и легких бронемашин. Совершенно неподходящие для этого ландшафта, они мучительно тащились метр за метром по главному проходу в ущелье. Колонна Тар-Юлска была дорогостоящей приманкой: весь груз оборудования, созданного с огромным напряжением сил, предстояло утратить в бою.

Ранее IV легион по необходимости проложил тут собственную дорогу в горы, но Белые Шрамы уже несколько раз бомбили ее, поэтому конвой двигался медленно. Подставному формированию капитана грозили большие потери, однако он стоически принимал этот риск. Так поступали все Железные Воины.

Тар-Юлск обнаружил врагов, как только они вырвались из боковой теснины в трех километрах от хвоста каравана.

— Наживка проглочена, — воксировал офицер. — Грузовым машинам колонны спасаться бегством. Отделениям с седьмого по двенадцатое задержаться и вступить в бой.

В ущелье так громко взревели моторы, что шум проник даже через броню командного «Спартанца». Отсек экипажа наполнился вонью от перегретых ходовых пластин тягачей, напрягавшихся впереди танка.

Через несколько секунд между склонами заметалось эхо воющих реактивных турбин. Со стороны арьергарда, состоящего из «Вихрей» и «Сикарийцев», донеслась стрельба. Миг спустя на них под рокот болтеров налетели Белые Шрамы в седлах разогнавшихся гравициклов. За ними последовали менее проворные «Лэндспидеры» с шумно свистящими мелта-установками.

Танк Тар-Юлска покачнулся от близкого взрыва.

Его бойцы спокойно переговаривались по комм-связи:

— Тягач-шесть уничтожен.

— Они быстрые, не могу прицелиться.

— Противник перегруппируется для повторного захода.

Посуровев лицом, капитан прошептал самому себе:

— Железо внутри, железо снаружи.


Ишигу пролетел над караваном. Враг действовал, как и ожидалось: тягачи пытались удрать вперед, пока бронетехника прикрывала тыл и вела огонь по гравициклам, которые проносились мимо нее, совершали развороты и мчались обратно.

— От нас не уйдут! — расхохотался Хесегай. — Они в западне!

Взорвалась еще одна машина. Этот тягач так неистово вздыбился, что его прицеп опрокинуло, и на ухабистую дорогу вывалился строительный кран.

— Отделению «Кричащий ястреб» атаковать передний транспорт, — скомандовал Ишигу. — Заблокировать проход, не дать им спастись.

— Как прикажешь, хан, — воксировал в ответ сержант.

Гравициклы типа «Скимитар», набрав скорость, пролетели рядом с Ишигу, защищая своими корпусами «Лэндспидер» модели «Протей» в центре их плотной группы. Командир понаблюдал за тем, как они петляют, уклоняясь от залпов РСЗО «Вихрь». Легионеры в последний момент увертывались от ракет с пламенными хвостами, и системы наведения не успевали снова отыскать цель. Реактивные снаряды врезались в крутые откосы, сбрасывая на дно перевала грохочущие камнепады.

— Делают всю работу за нас, — отметил Хесегай.

Воины «Кричащего ястреба» спикировали на врага, обстреливая авангард колонны болтерными очередями. Но мелта-установка«Лэндспидера» не успела заговорить — на Белых Шрамов обрушился второй шквал ракет, выпущенных уже с бровки ущелья.

— Пехота противника по координатам…

Прямое попадание разнесло гравицикл сержанта отделения на пылающие куски. Почти сразу же превратился в пламенный шар второй «Скимитар». Теперь ракеты летели и сверху, и со дна горного прохода, а от такого перекрестного огня не могли уйти даже Белые Шрамы. Вдоль перевала замелькали лучи лазпушек, и авгуры Ишигу зазвенели, выдавая срочные предупреждения.

— Сзади приближается вражеская авиация, — воксировал он. — Это ловушка, прервать атаку! Всем вперед с ускорением, пробиваемся для перегруппировки.

Отжав педаль акселератора, хан послал свой гравицикл в стремительный полет. Его бойцы помчались следом.

— Покидаем зону! — приказал Ишигу.

Но не успел он договорить, как над головами воинов взмыли новые летательные аппараты, будто накрывшие ущелье движущимся потолком. Изогнув шею, хан проследил за их траекториями. Машины, словно орлы, кружили над запертыми в проходе Белыми Шрамами, терпеливо выжидая момент для удара.

— Тогда дальше вверх по горе, — предложил Хесегай.

— Засек еще пехотинцев впереди! — торопливо сообщил хан. — Уходим влево, по ответвлению!

Он передал инфопакет, подсветивший нужную теснину на дисплее каждого из воинов. Продолжая разгоняться, они набрали высоту и ушли в вираж. Почти все легионеры успели повернуть до того, как войти в зону поражения врагов, засевших в главном ущелье, но один пролетел слишком далеко и попал под огонь мультилазера. Двигатель его гравицикла полыхнул взрывами. Машина рухнула, волоча за собой хвост черного дыма и унося всадника навстречу гибели.

— Держитесь в седлах, братья мои! — крикнул Ишигу, давая полный газ.

Ответвление прохода оказалось очень узким. Скалы по бокам мелькали так близко, что до некоторых из них он мог бы дотронуться. Теснина тянулась пару километров, после чего разделялась на несколько коротких отростков, ведущих к какому-то плато.

— Добраться до конца, разбиться по отделениям, подняться по горному склону и скрыться! Место сбора — точка «Чэн-Шэк».

Неприятельские истребители не могли последовать за братством в узкое дефиле, а нависавшие над ним выступы помешали бы им вести точный обстрел. Кроме того, Железные Воины не отправляли в погоню никаких гравилетов, однако хан все равно беспокоился.

— Они загоняют нас, — произнес Хесегай.

— Да, — отозвался Ишигу. — Такое уже пробовали, но никому не поймать ветер.

Шрамы мчались по теснине, преодолевая ее крутые повороты. Внезапно теснина расширилась, и внизу замелькали воды озерца, обмелевшего в сухое время года. В него впадали пять питающих ложбин, похожих на скрюченные от артрита пальцы.

— Разделиться, разделиться! — скомандовал хан.

Противник занял позиции и здесь. Изменники, перекрывшие входы в ложбины, открыли огонь по братству. Над озерцом Белые Шрамы были как на ладони, и к стрельбе наземных сил присоединилась авиация. Еще два подбитых гравицикла рухнули перед тем, как сокращающаяся рейдовая группа добралась до сравнительно безопасных малых ущелий. Они резко уходили вверх, и гравипластины шасси издали недовольные переливы. Хан влетел под острым углом в сгущающиеся тени. Его наплечник лязгнул, выбив пучок искр из скалистой стены. Еще миллиметр в сторону, и легионер мог вылететь из седла.

Громыхая так, что позавидовали бы небесные боги Чогориса, «Скимитар» вырвался из ложбины на плато. Из других расселин — черных трещин толщиной всего по нескольку метров — вертикально выскочили и рассредоточились остальные воины братства. Белые Шрамы помчались к точке сбора.

— Вражеские танки прямо впереди! — крикнул кто-то, и одновременно с этим в шлеме Ишигу заверещали тревожные сигналы.

Через дальний край плато перевалили машины полной бронетанковой центурии Железных Воинов.


Ксирокл следил за боем из надежного укрытия — своего личного «Лэндрейдера».

— Истребить их, — воксировал он.

Немногие картины будоражили его душу сильнее, чем залп целой бронетанковой центурии. Двадцать пять боевых машин изрешетили небо лазерными лучами и снарядами. Белые Шрамы ринулись сквозь шквал огня, но под таким плотным обстрелом они все неизбежно погибли бы, не успев добраться до безопасного места. По расчетам кузнеца войны, эта группа представляла собой основные силы противника здесь, на Эпсилоне Гармона II. Типичная для чогорийцев тактика налетов: применять небольшие соединения, наносящие максимальный урон врагу. Поймать их тяжело, но если все же удается, то разобраться с ними не составляет труда.

— Я познал вас! — воскликнул Ксирокл, обращаясь к самому себе. — Железо внутри, железо снаружи!

Он еще поздравлял себя с успехом своего замысла, когда рядом с командным танком взорвался другой «Лэндрейдер». Кузнец войны невольно принялся осматривать небо в поиске новых воздушных целей, однако ничего не увидел. Лишь после того, как еще одна бронемашина разлетелась на горящие осколки, он проверил ситуацию на земле.

На поле сражения неслась дюжина противотанковых самоходок Белых Шрамов. Пересекая вектор наступления центурии Мелиаса, они вели обстрел в движении. Меж тем спасавшаяся бегством рейдовая партия вновь превратилась из разрозненной стаи в плотный строй, а с замаскированных позиций выше по склону горы поднялось второе соединение гравилетов. Оно тут же разделилось: одна половина машин атаковала танковую колонну, другая умчалась на охоту за блокирующими отрядами, которые Ксирокл расположил в ущельях. Финальный хор сигналов известил его о том, что перехватчики противника запустили двигатели и пикируют с орбиты на самолеты Железных Воинов в атмосфере.

Битва закончилась через пару минут.


Вытащив кузнеца войны из горящего «Лэндрейдера», чогорийцы содрали с него поврежденные доспехи. Ксирокл униженно стоял на коленях в порванном комбинезоне, с грязным от сажи лицом. Руки ему сковали за спиной.

Он кипел от негодования, глядя, как варвары из V легиона прочесывают поле битвы, добивая его людей. Белые Шрамы расплавляли бронетехнику в груды шлака фузионными зарядами и фосфенными бомбами, и пленника окатывали волны жара от пылающих остовов машин его ударной группировки. Дикари смеялись и перешучивались на шипящем, но певучем языке. Один из Астартес, на латах которого было больше примитивных обозначений, сторожил Ксирокла. В остальном на кузнеца войны никто не обращал внимания, и он также игнорировал врагов.

Услышав особенно тяжелые шаги, пленник поднял голову и обнаружил, что смотрит в лицо самому Джагатай-хану.

Ксирокл поборол нервозность от того, что рядом оказался примарх. Даже после того, как кузнец войны годами сражался против половины сынов Императора, он с трудом преодолевал благоговение перед ними.

— Я проиграл из-за того, что здесь был ты, — сказал пленник, опустив плечи. — Белые Шрамы проводят танковую атаку? Маскируют свои войска? Совершенно нетипично для вас. У меня почти не имелось шансов.

— Неужели? — Джагатай-хан присел на корточки перед легионером. — Погляди на меня, кузнец войны.

Ксирокл вынужденно повиновался.

— Мои люди побили бы тебя даже без моей помощи, — заявил примарх.

— Я не согласен.

Каган разжал ладонь, показав пленнику то, что прятал в кулаке, — копии своих книг.

— Ты изучал мои воззрения, — произнес он. — Ты думаешь, что понимаешь меня, потому что знаешь о любви моего легиона к молниеносным ударам. Это ошибочное суждение, Железный Воин. Читая мои слова, ты не до конца постиг их смысл, иначе тебе удалось бы предугадать мои действия. Тут состоялась простая игра противоположностей. Ты позволил себе поверить, что разгадал суть моего легиона, а я изначально хотел, чтобы ты поддался гордыне. Ты верно решил сосредоточить и перенаправить мои силы, но в твоем плане уже крылся изъян: ты не подумал, что здесь могу оказаться я или что мои бойцы способны применить необычную стратегию. Мои танки ты не заметил, потому что не искал их.

Джагатай-хан улыбнулся — белая полоска блеснула на его загорелом лице.

— Признаюсь, я немного впечатлен, — продолжил он. — Твои сородичи редко проявляют такую гибкость в битве. К несчастью для тебя, в этой войне бурь мой ветер сильнее. Знай, что неудача не есть грех. Ты сражался достойно.

— Зачем ты говоришь мне все это? — спросил Ксирокл. — Вы убили всех моих людей и вот-вот казните меня самого.

Хан пожал плечами.

— Возможно, твой дух запомнит мои речи и после смерти. Поразмысли над ними в следующей жизни. Пусть они обогатят твою мудрость и принесут тебе пользу — я дарю их безвозмездно.

Примарх почти бесшумно выпрямился в мастерски сработанном силовом доспехе.

Ксирокл начал смеяться, и его сдавленное хихиканье, перейдя в откровенный хохот, закончилось кровавым кашлем. Пленник сплюнул, чувствуя, как внутри него что-то отказало.

— «В следующей жизни»? Тебе стоило бы примкнуть к магистру войны.

— Почему так? — нейтральным тоном уточнил Каган.

— Мой господин, не принижай себя, изображая непонимание. Ты прекрасно знаешь, о чем речь: твои слова не соотносятся с Имперской Истиной.

— Истина моего отца — это Его правда, а не моя, — сказал Хан. — Любая истина лжива для кого-то еще. Я сын бури в той же мере, что и сын Императора. Ты не первый, кто пытается сманить меня, но если гроза в моем сердце не уступает воле моего отца, то и мой брат ее не усмирит. Я выбираю собственный путь.

Ксирокл покачал головой.

— Ты не на той стороне. Император лгал нам. Он использовал нас всех.

— Так считаешь ты, — ответил примарх. — Но правота на войне столь же относительна, сколь истина. Я решил сохранить верность идеалам Императора, хотя и не верю в Его уложения. А ты предал все человечество.

Джагатай-хан снова улыбнулся:

— В конечном счете значение имеет лишь то, что я победил, а ты проиграл. Спасибо тебе за состязание в стремлениях.

Каган слегка поклонился.

— Напыщенный лицемерный выродок! — зарычал кузнец войны. — А не пошел бы ты…

Примарх совершил настолько быстрое движение, что Ксирокл его не увидел — только ощутил прочную хватку на голове, потом резкий поворот собственной шеи. Что-то хрустнуло, и жизнь покинула его.

Боевой Ястреб аккуратно опустил тело на землю.

— Поднимай своих астропатов, пусть вызывают сюда флот, — велел он Ишигу. — Ты неплохо справился, но у нас все же осталось немного работы, и ее нужно доделать быстро. Я желаю обезвредить еще несколько таких мест, чтобы расчистить дорогу для Жиллимана, а потом мы двинемся в глубь скопления. Мы нужны Сангвинию: магистр войны собрал у Беты Гармона больше легио титанов, чем мы предполагали.

Ишигу поклонился.

— А с этим что делать, мой Хан?

Его повелитель задержал взгляд на трупе Ксирокла.

— Похорони его с почестями. Он бился хорошо, и не без утонченности. — Каган обратил взор к небесам, уже рассчитывая, куда отправиться дальше. — А утонченных врагов на этой войне надо ценить.

Иэн Сент-мартин. ЛУЧШИЕ АНГЕЛЫ

Я не знаю, почему и как был избран, мне ведомо лишь то, что выбор пал на меня.

В проходе с устланным округлой мозаикой полом раздаются мои тихие шаги.

Тогда, в те ранние дни вознесения, когда каждый новый вздох помогал осознать, как изменяется моя плоть, я двигался медленнее. И такой темп дарил мне время, чтобы впитать окружающее великолепие.

Стены покрывали шедевры, выполненные в масле, фресках и золоте, каждый из которых идеально перетекал в следующий, еще более невероятный, нежели предыдущий. От одного лишь их вида, от каждой их детали по моей иссеченной рубцами коже бежали мурашки. Любая из этих работ заняла бы почетное место в каком угодно мире, за исключением Терры.

Чудеса окружали меня и в следующем коридоре. Удивительные предметы искусства заполняли собой всю поверхность: стены, пол и потолок над головой. Я легко мог бы забыть, где нахожусь, если бы не вездесущее гудение сердца «Красной слезы».

В конце концов взгляду предстает пункт моего назначения. Перед собой я вижу пару высоких двустворчатых дверей с изящными барельефами из жемчуга, рубинов и золота, изображающих изумительную ангельскую красоту. Эти двери охраняют, застыв подобно статуям, два отборных терминатора легиона. Когда я подхожу ближе, их мускулатура из фибросвязок с ворчанием оживает.

Не звучит ни единого слова, но коридор наполняется звоном скрещенных мечей, преградивших мне путь. Я снимаю капюшон багрового одеяния претендента и открываю воинам лицо, на котором еще отражаются следы былой человечности. Терминаторы быстро изучают меня. До моего слуха, ныне улучшенного, доносятся дробные щелчки, пока стражи говорят с единственным обитателем комнаты за дверьми.

С острым скрежетом стали терминаторы опускают клинки и расступаются предо мной, а двери медленно открываются.

Несколько долгих мгновений я стою на проходе, просто наслаждаясь зрелищем. Я представлял себе обширные покои с высоким расписным потолком и ценными работами несравненной красоты, стоящими на постаментах или аккуратно подвешенными в спокойном жужжании стазис-полей. Однако теперь вижу незамысловатую и скромную студию, мало чем отличающуюся от тех, что можно найти в любом городе любого мира во владениях Империума Людей. Но не от этого я замираю как вкопанный.

В центре комнаты стоит источник божественной крови, текущей в моих венах. Такому созданию место в галерее, среди других шедевров, но тогда они показались бы жалкими подделками. Крылья с белыми, как чистый снег, перьями слегка колышутся. Величественное выражение его лица требует верности или даже поклонения.

Я с трудом сдерживаю желание упасть на колени в присутствии примарха и разрыдаться при одном лишь взгляде на него.

Ангел.

— Здравствуй, сын мой, — произносит Сангвиний. — Я с интересом разглядываю твою работу.

Лишь сейчас я замечаю оборудование, наполняющее студию. Инструменты и верстаки, печь и горн, различные пески и раздробленные минералы — все вместе это способно породить настоящие чудеса.

Как и все прочие неофиты, я занимался множеством самых разных видов творчества. Это входило в наше обучение. Я сочинял сонеты и симфонии, рисовал портреты и сцены из истории Ваала, ваял из глины и камня героев прошлого. Но, как случается с каждым Кровавым Ангелом, один вид искусства взывал ко мне особенно упорно, и для меня им стала работа со стеклом.

По правде говоря, тяга к этому материалу, скорее всего, укоренилась во мне гораздо раньше. Воспоминания о жизни до легиона меркнут с каждым прошедшим днем, стремительно рассыпаясь, но иногда в голове всплывают какие-то фрагменты. Изображение тут, оставшаяся эмоция там.

Я помню день, когда погибло мое племя. Его вырезали во время набега орды мутантов, что терроризировали Ваал и его луны в эпоху до прибытия примарха. Я помню окрашивающее землю пламя, которое превращало песок в грязное и иззубренное стекло. Мою жизнь спас осколок этого стекла, коим я сражался, чтобы вырваться к бесконечным дюнам мрачных пустошей, отравленных радиацией, где меня и нашли нынешние повелители.

— У тебя есть все необходимые материалы? — спрашивает Сангвиний, прерывая мои размышления.

— Да, повелитель, — быстро киваю я. — Этого более чем достаточно.

— Тогда вперед. — Примарх указывает на печь и инструменты. — Займись своей работой. Действуй так, словно меня здесь нет.

— Это невозможно, владыка.

Сангвиний мягко улыбается.

Я подхожу к печи, подбираю нужное сочетание песка и осколков матового стекла и засыпаю материал внутрь. Из-за сильного жара содержимое быстро плавится и превращается в лужу обжигающей жидкости на дне.

Делаю вдох и беру стеклодувную трубку — тонкостенный шланг едва длиннее моего собственного роста. Я засовываю трубку в печь, кручу и поворачиваю в руках, чтобы собрать вокруг нее порцию расплавленного стекла. По консистенции материал как мед. Я быстро начинаю отформовывать и лить его, добавляя жара из ручного огнемета и сохраняя массу податливой, пока она не успела остыть слишком сильно.

Спустя часы нагревания и охлаждения, резки и придания формы, а также итоговой прокалки внутри керамического горна моя работа подходит к концу. Когда изделие остывает достаточно, я вынимаю его и водружаю на постамент перед моим примархом, в тишине наблюдавшим за процессом. Затем я опускаю голову и отступаю назад, стягивая защитные термоизоляционные перчатки, которые быстро становятся мне не нужны.

Сангвиний смотрит вниз и видит взирающее на него собственное отражение. Я придал стеклу точное сходство с ликом примарха. Кропотливо работая над каждой деталью, я поглядывал на Ангела, дабы удостовериться, что схожесть окажется поразительной, за исключением цвета. Стекло ярко сияет травянисто-зеленым, словно лицо примарха высечено из изумруда.

— Цвет… — произносит Сангвиний, словно подвешивая вопрос в воздухе.

— Почва Ваала, — отвечаю я.

Богатая железом земля родного мира легиона, как известно, насыщенно алая, однако при сушке расплавленного стекла она стала зеленой.

— Ваше прибытие привело к возрождению Ваала, — добавляю я. — Объединение племен, мир, Император — все это способствовало нашему преображению, расцвету новой жизни, породило надежду вновь сделать нашу планету такой, какой она была когда-то.

Сангвиний поворачивает скульптуру в руках, водя по чертам изображенного лица кончиками пальцев.

— Она наглядно показывает мастерство, страсть, даже глубину замысла. И тем не менее имеет худший из возможных изъянов.

Изъян.

От этого слова, сорвавшегося с губ генетического отца, все внутри меня холодеет.

— Я не понимаю, повелитель.

— Ты обрек себя на провал, — продолжает примарх, — в тот момент, когда сотворил нечто для меня, а не что-то изнутри себя. Ты стремишься польстить, а не воодушевить. Настоящий мастер должен создавать работы так, словно только он и увидит их, облеченные в материю осколки его собственного естества. Иначе он всего лишь ремесленник и торговец, продающий изделия на рынке за монету.

Мое сердце тяжелеет, а руки дрожат. Похожее чувство было у меня, когда я покончил со своей первой жизнью во время испытаний вознесения. Словно пересек черту, откуда нет возврата. Но в этот раз я шагнул к неудаче.

— В твоем следующем творении, — произносит Сангвиний, возвращая скульптуру на постамент и отходя назад, после чего сразу же забывает об этой работе, — я ожидаю увидеть тебя, а не себя.

Я поднимаю взгляд:

— Мое следующее творение, владыка?

— Именно, Йехоил, — улыбается примарх. — А теперь начинай заново.


С годами приходят перемены — для Империума, легиона и Кровавых Ангелов в его рядах. Владения Императора в Галактике расширяют постоянные войны Великого крестового похода, выигрываемые на острие клинков легионов. Новые шрамы отмечают золотой корпус «Красной слезы», как и легионеров, которые шагают по переходам корабля.

Я сам ношу их — множество неровных отметин, что пересекают мое постчеловеческое тело. Оставленных битвой следов больше, нежели подаренных ножом апотекария. Война — мое предназначение, причина, по которой бьются сердца и набирают воздух легкие. Но, по замыслу моего отца, не единственная.

Студия для меня — желанное убежище, святилище, где я увожу сознание от упражнений с оружием и тренировок в искусстве разрушения, где обращаю свои мысли к иным начинаниям. В те долгие недели, пока моя боевая рота продолжала неутомимо приводить к Согласию мир за миром, звездную систему за звездной системой, у меня не было времени ваять, так что теперь я смакую возможность вновь ощутить жар печи.

Однако безмятежность моего святилища очень скоро исчезает.

Я фыркаю, когда достаю изделие из горна, ощущая отвращение к уродливой скульптуре, которая прокалилась при огромных температурах. Изначальной порции материалов оказалось недостаточно, а те, что образовали сердцевину работы, я подобрал плохо. Отлитые мной углы неизящны, оттиски и стёсы щипцов грубы. Пропорции неравномерны. Вещь напоминает работу новичка, даже ребенка, а не воина легиона, потратившего годы на совершенствование мастерства.

С яростным рычанием я бросаю скульптуру, и она раскалывается, превращаясь в кучу иззубренного стекла, что усыпает пол. Дыхание резко вырывается из моего носа и меж зубов. Кулаки сжимаются и разжимаются — один огрубелый и черный от сажи печи, а второй — щелкающая имитация из черного железа.

— В чем дело, сын мой?

Я разворачиваюсь. Поглощенный гневом, я даже не заметил, как изменился воздух из-за выходящего за пределы чувств свечения, которое Сангвиний испускает везде, где бы ни появлялся. Обычно оно дарит душевный подъем, но, стоя здесь, с осколками уничтоженной работы вокруг, я чувствую лишь вину.

— В моей руке, отец, — отвечаю я, пристыженный потерей выдержки. — С тех пор как мы завершили очищение Адриантиса, с момента потери руки и замены ее этой машиной, я больше не могу придавать форму стеклу. — Я поднимаю аугметику, и металлические пальцы жужжат при сгибании. — Словно утратил осязание.

Примарх отвечает не сразу. Он медленно обходит студию, и огромные крылья спокойно колышутся в одном ритме с его дыханием. Сангвиний ненадолго останавливается возле каждого моего творения, одаривая мимолетным вниманием каждую скульптуру, сосуд и статуэтку.

— Скажи мне, — наконец произносит примарх, — какое определение ты даешь искусству, Йехоил? Что для тебя значит это слово?

Я на мгновение задумываюсь, прежде чем ответить.

— Искусство — это попытка охарактеризовать те стороны наших разумов и сердец, кои сопротивляются характеризации, — говорю я. — Материализация эмоции.

— Я не спрашивал, что говорят на сей счет тексты, — мягко смеется Сангвиний. — Я спрашивал, что это значит для тебя, сын мой.

Мой взгляд обращается к генетическому отцу.

— Мы многое дали тебе, — продолжает примарх, — как и каждому, кто вознесся в ряды моего легиона, но также и многое забрали. Цена становления Адептус Астартес велика, и немалое число тех, кто шагает под стягами моих братьев, рвут узы, что связывают их с собственным происхождением. Некоторые даже делают это с удовольствием. Однако не всеми свойствами тех, кем мы когда-то были, нужно жертвовать.

Он останавливается возле скульптуры, созданной мною шесть лет назад. Одна из наиболее абстрактных работ, созревшая в моей голове на последних минутах выигранной битвы против породы ужасных зеленокожих ксеносов.

— Иные устремления, — говорит Сангвиний, — скрепляют тебя с расой, к которой ты некогда принадлежал, напоминают тебе о твоем предназначении и красоте того, что мы защищаем. Вот почему каждый брат Девятого практикует вид искусства по собственному выбору. Поскольку мы — сила разрушения, нам никогда не следует забывать и о способности создавать.

Примарх замирает около моих чашек с материалами и поднимает горсть мелкозернистого песка, после чего позволяет ему медленно сыпаться между пальцами.

— Однажды наш Крестовый поход закончится. Вся Галактика станет владениями моего отца, и наступит время, когда не останется причин уничтожать, не будет нужды проливать кровь. Что тогда делать легионам, Йехоил? Что с нами станет?

Я не могу найти ответ, ибо, по правде говоря, никогда не задумывался о таком будущем для себя. Жизнь в боевой роте научила меня, что фундамент нового Империума воздвигнут из жизней Легионес Астартес, а камни его величественного сооружения скреплены нашей добровольно отданной кровью. Славный конец, единственный, о котором я мыслил как о возможном.

— Отринут ли нас? — продолжает Сангвиний, делая новый круг по студии. — Посчитают ли нас не кем иным, нежели пережитками более варварской эпохи, необходимым злом для достижения великой цели? Или мы способны на нечто большее? Робаут создал из своих сыновей государственных деятелей, а Магнус Красный взрастил легион мыслителей, философов и целителей. Через искусство, познавая и очищая чудеса Вселенной, создавая работы, которые связывают нас с ней и возвеличивают ее красоту, Кровавые Ангелы докажут моему отцу, что мы не просто машины для убийств. Что, когда все Его завоевания окончатся триумфом, найдется место и для нас. Но этого не достичь без торжества души.

— Души? — спрашиваю я. Хоть легиону действительно передались некоторые отголоски ваальского мистицизма, мы, как и наш примарх, всегда держались Имперской Истины Повелителя Человечества. — Вы верите в нечто подобное?

Сангвиний медлит.

— Я верю моему отцу, — наконец произносит он. — Однако верю и тому, что вижу в собственном разуме.

Он говорит не все, что думает, но прежде чем мне удается добиться более подробного ответа, указывает на мою руку:

— Ты не первый, кто сталкивается со сложностями, которые необходимо преодолеть для занятия выбранным ремеслом, сын мой. И определенно не последний. Многие наши легионеры получают ужасные ранения на службе моему отцу. И тем не менее никто не оставляет кисти, пера, станка. Да что там говорить, даже почтенный-образцовый Йофиал неутомимо трудится над мрамором изнутри своего саркофага.

В самом ярком моем воспоминании о дредноуте Йофиале тот разносит осадным молотом городские ворота.

— Это правда, мой повелитель?

Сангвиний широко улыбается:

— Попробуй останови его. Твое так называемое осязание исходит от плоти не больше, чем у Йофиала. Оно внутри тебя, Йехоил, и для его высвобождения нужно лишь поверить в то, что оно там есть.

Я опускаю голову, пристыженный, но благодарный.

— Итак, ты все еще веришь, что искусство идет от рук?

— Нет, отец.

— Хорошо. А теперь бери инструменты и начинай снова.


Я иду по коридорам «Завета Ваала», ставшего новым флагманом легиона, где каждый лязгающий шаг, каждый звук и запах возвещают о превращении корабля в памятник всему, что мы потеряли.

Здесь мало что радует глаз. Стены — неприкрытая пласталь и ребристый адамантий, грубая функциональность имперского кораблестроения обнажена без намека на эстетику. На определенном расстоянии друг от друга располагаются символы, монументы или фрески, которые приукрашивают потолок развязки переходов, однако их относительная редкость, кажется, лишь усиливает холодную серость металлических костей корабля. То же самое отражается и в моих боевых братьях, я вижу это. Прошедшая битва и принесенные ею откровения лишили нас красоты.

Мы — потерянное братство, что плывет по клокочущим течениям варпа, который, как мы теперь знаем, разумен в своих злобных намерениях относительно нас. В наших мыслях никогда не было понятия предательства. Сопротивлявшиеся Согласию миры были всего-навсего невежественными, но не изменническими. Однако сейчас это слово нависает над головой каждого из нас, подобно призраку, что уже не уйдет никогда. Твердая почва, на которой мы некогда стояли, ныне бурлит под ногами, словно зыбучий песок. Увиденные нами вещи, новые реальности, в чье существование мы не верили, изменили выживших.

В этот момент я иду по направлению к студии, которую обустроил после того, как взошел на борт. Столь многое оказалось выброшено на ветер, и каждый из нас цепляется за нечто из потерянного времени, что исчезло навсегда за прошедшие недели. Мы стремимся вернуть красоту, когда перед глазами лишь ад.

Мои нынешние инструменты проще, печь меньше прежней, но они выполняют свою функцию, и этого мне достаточно. Во время работы я позволяю разуму бездействовать, учась извлекать творческие способности из бессознательного внутри себя. При таком состоянии, похожем на транс, жар и звуки твердеющего стекла доносятся до ушей мягко, пока я скручиваю и сглаживаю изделие, придавая ему форму.

Сангвиний вновь приходит, чтобы посмотреть на мою работу, — впервые с момента прибытия на «Завет». Теперь он двигается иначе, даже несмотря на то, что ноги давно исцелились. Как и в случае с каждым из его сыновей, не все шрамы отца можно увидеть глазами. Некоторые оставили неизгладимый след глубоко в разуме примарха, и намекает на них лишь хищный взгляд, который не покидает очей Сангвиния после Сигнуса Прим.

Я вынимаю изделие из печи, руки аккуратно, по наитию поворачивают прут. Положив изделие на подпору, я продолжаю вращать его и выбираю из своих материалов помятую жестяную банку. Открываю и поднимаю ее, не желая вдыхать содержимое. Я ссыпаю пепел вниз. Уныло выглядящие частички, похожие на темный снег, сливаются с остывающим стеклом, уничтожая кристальную чистоту.

— Покажи мне увиденное тобой, — говорит примарх, останавливаясь сбоку. — Что ты сделал?

Я отхожу, позволяя ему взглянуть на работу, и сам в первый раз бросаю на нее осознанный взгляд. Она изображает некое существо, невозможную помесь змеи и бескожей собаки, выступающей из центра поникшего цветка и держащей в своих черных зубах окровавленное сердце. Я изучаю скрупулезное и замысловатое дело своих рук, запечатлеваю крошечные образы, покрывающие крапчатую плоть создания, узнаю пылающие руны, что приходят ко мне в тех редких случаях, когда стараюсь заснуть.

— Нет!

Я моргаю, и стеклодувный прут исчезает из моих рук. Сангвиний бросает мою работу обратно в печь, продолжая держать отрезок полого железа и разбивая изделие об опаленные стенки. Раздается звук, похожий на звон пустых колоколов в тесной комнате, а эхо, как мне кажется, длится дольше, чем должно. Я наблюдаю, как от металла отлетают последние осколки стекла, быстро теряющие форму и исчезающие в гладкой лужице расплавленного песка.

— Ты ничего не должен был брать из того места! — рычит примарх, ходя вокруг меня. Я множество раз видел ярость своего отца в разгар битвы, но никогда прежде не чувствовал ее так близко. Еще никогда она не была направлена на меня. — Ничего.

— Все мы принесли с собой что-то оттуда, отец, — отвечаю я. — По собственной воле или нет.

Сангвиний с лязгом бросает стеклодувный прут на палубу без покрытия, слегка отпрянув от меня. Так мы и стоим оба в тишине. Мгновение начинает растягиваться в бесконечность, прежде чем я вновь открываю рот.

— Когда мы завоевывали цивилизации и предавали мечу целые миры, я обыскивал руины в поисках проблесков трагической красоты, которые кладу туда. — Я указываю на печь. — Идея того, что я создаю, заключается в грандиозном воплощении мечты Императора. Но что у нас есть теперь? Что нам делать, когда все обратилось в пепел и холодную кровь?

Примарх не отвечает и безмолвно слушает меня.

— Вы просите показать, что я вижу, найти объединяющую нас искру, которая принесет мир всему человечеству. Но сейчас, — я тру ладонями виски, — когда я закрываю глаза, меня встречают лишь чудовища. Я слышу в ушах их рваные голоса. Эти создания, на существование которых мы закрывали глаза, коих мы считали мифом и ложью, они перед нами, живут, дышат и сражаются против нас. Вы просите, чтобы я заглянул внутрь себя, но теперь я вижу там лишь безумие, закручивающееся и набухающее, словно грозящая распространиться в нас раковая опухоль. Я вижу то, что делали на Сигнусе мои братья, что творил я сам. Как легко мы потеряли рассудок! Нет больше искры дара пред взглядом, отец, лишь его уничтожение.

Мое тело двигается без команды разума. Рука раскидывает чашки с материалом, бросая на палубу земные минералы и песок. Печь скрипит, когда я сталкиваю ее на пол, куда она приземляется с раскатистым грохотом пушечного выстрела. Расплавленное стекло медленно течет из нее, словно обжигающая кровь, столь же горячая, что и мои чувства, рокочущие в обоих сердцах.

— Он знал? — спрашиваю я, восстановив дыхание. — О варпе, о Сынах. О мятеже магистра войны. — Мой голос становится тише, когда я смотрю в глаза отца. — Почему Он не сказал нам?

— Не знаю, сын мой, — отвечает примарх. Я вижу, как упоминание магистра войны, причиняет ему боль, словно лезвие клинка, и чувствую, что эта мука отражается в моих собственных сердцах. — Быть может, Он стремился защитить нас, найти другой путь и избавить от тьмы прежде, чем она явит себя, чтобы извратить наш род.

Ангел делает шаг вперед, его заботливая рука отодвигает меня от разливающегося жидкого стекла. Примарх держит меня за плечо и смотрит сверху. Величественное выражение лица Сангвиния без труда вызывает неугасающее обожание, как и всегда.

— Какой бы ни была причина, по которой Он хранил тайну, это уже не имеет значения, — произносит он с силой, которой я, кажется, не слышал в его голосе уже целую вечность. — Путь перед нами ясен. Человечество столкнулось с врагом, подобных которому никогда не знало ранее, но не бывает тени без света, который сияет, дабы развеять ее. Мы выстоим против всего, что попытается задержать нас в Море Душ, и уничтожим любого, кто преображает его по своей прихоти.

Каждое слово генетического отца вдохновляло меня все больше. На миг Ангел предстал передо мной тем примархом, которого я знал прежде. Он будто прогнал темных призраков Сигнуса.

— Теперь мы знаем, какие последствия ждут нас, если мы проиграем. Как никогда прежде нам известна важность нашего искусства создавать и разрушать, одного из символов всего того истинного и прекрасного, что мы должны защищать до последнего вздоха наряду с остальным. Сейчас мы должны призвать всю свою силу, и каждый из нас начнет сначала.


Тронный мир уже рядом, а вместе с ним Осада и Хорус. После Ультрамара и второго Империума, который все мы поклялись отринуть, среди моих братьев царит мрачная решимость, пока наш флот вырывается из хватки Гибельного шторма. Возникает ощущение неотвратимого противостояния, ожидающего всех нас, и мы готовы отплатить за предательство тем, кто некогда был нам родней.

Несмотря на все безрассудства Мстящего Сына, Девятый в долгу у Жиллимана, ибо верфи и умелый труд вернули «Красной слезе» ее законное место жемчужины флота легиона. Без этого корабля мы рисковали бы никогда не покинуть Гибельный шторм и не достигнуть колыбели нашего вида вовремя, дабы встать рядом с Императором на защиту будущего человечества.

Все еще странно ходить по залам флагмана. Столь многое оказалось потеряно после крушения «Слезы» на Сигнусе, и даже не сосчитать бесценных работ, подвергшихся уничтожению или осквернению. Мы бросились возвращать себе корабль, вычищая каждый след варп-порчи, однако не всё поддалось нашим усилиям.

Свою часть работы я выполнил в отделениях, которые прочесывали каждый метр флагмана, выжигая любую обнаруженную скверну. Покончив с этой задачей, я отложил в сторону свои таланты к разрушению и начал восстанавливать «Слезу» через созидание.

Сангвиний уже находился там, когда я прибыл. Он привычно шагал рядом с коллекцией, собранной более чем за пять десятилетий, от золотых дней Крестового похода через тьму мятежа Хоруса и до заключительных, нынешних, дней, когда Терра вырастает в наших иллюминаторах. Прогуливаясь меж постаментов, примарх смотрит, как я готовлюсь, а затем приступаю к работе, наблюдает, как я тружусь перед печью. Он еще не облачился в свой великолепный мастерский доспех, что превращал его в ангела смерти из человеческих легенд. Однако с каждым ударом наших сердец этот момент все ближе.

Наступает этап, когда изделию нужно прокалиться. После того как я закрываю горн, запечатывая внутри него работу, меня больше ничто не отвлекает.

— Почему я, отец?

Я не собирался спрашивать, но слова все равно сорвались с уст. Вопрос этот мучил меня все время, с самого первого дня пребывания в жаркой от печи студии. Быть может, все дело в нависающем надо мной ощущении неясных перемен, чего-то масштабного и ужасного, ждущего нас на Терре. Дурное предчувствие, что если я не спрошу сейчас, то другой возможности не представится.

— О чем ты? — переспрашивает примарх.

Я понимаю, что мой вопрос не так уж важен, однако уже решился задать его:

— Почему я? Почему все эти годы вы уделяли мне особое внимание? Без сомнения, есть множество более могучих воинов, более искусных мастеров, Ангелов лучших, нежели я.

Взгляд Сангвиния говорит о том, что он ожидал подобного вопроса.

— Потому что ты представляешь собой Кровавых Ангелов, Йехоил. Многие годы я наблюдал за тобой, за пройденным тобой путем и полученными на нем ранами. Подобно самому нашему легиону, ты поднимаешься, побеждаешь, падаешь и от этого становишься крепче. Мало кто в Девятом воплощает его силу, безрассудные поступки и мечты так, как ты. В тебе я нахожу больше сходства с собой, чем в любом другом из своих сыновей.

Как часто случается в присутствии примарха, я не могу подобрать слов для ответа. Да и что мне сказать на это? То, что генетический отец так высоко ценит меня, за гранью моего понимания.

— А теперь давай посмотрим на твою работу.

— Она не закончена, — колеблюсь я, глядя на горн. — Нужно еще многое сделать, многое исправить.

— Покажи мне, — повторяет он.

Я достаю изделие из горна, где оно прокаливалось, даю ему остыть и передаю Сангвинию.

Это Терра, но не та, что ждет нас. Хоть никто, за исключением, возможно, Императора, не знал, как точно она выглядела, я воспользовался данным мне правом и воссоздал собственное виденье Терры прошлого, когда человек еще не обратил взгляд вверх и не сделал первые робкие шаги к звездам. Она представляла собой сферу безбрежного и насыщенного голубого цвета великих океанов, которые, как я читал, когда-то покрывали почти всю ее поверхность. Затем континенты — зеленые и золотые пятна неправильной формы с рельефными полосками огромных гор, где однажды Император воздвигнет Свой дворец.

Сангвиний вертит глобус в руках, упиваясь каждой деталью.

— Если бы ты только мог видеть сейчас то, чего добился с самого первого дня, когда начал работать под моим присмотром. — Примарх улыбается. — Свой прогресс, Йехоил.

— Но, отец, — качаю я головой, поскольку вижу лишь собственные ошибки. — Спустя все эти десятилетия изъяны остаются, несмотря на мои умения. Я надеялся, что сейчас, до того как мы достигнем Терры, смогу достигнуть в своей работе совершенства.

— Искусство не означает совершенства, — мягко говорит Сангвиний. — И никогда не означало. Само стремление к идеалу лишает нас человечности, возможности расти и становиться лучше с каждым новым днем. Некоторые верили, что совершенства можно достигнуть, и посмотри, на какой путь это их привело.

— Без совершенства, — рассуждаю я вслух, — нет пределов тому, чего мы можем достигнуть, и, таким образом, наше будущее всегда в наших руках.

— Все верно.

Сангвиний кладет глобус обратно в горн.

— Когда все закончится, — говорю я, складывая инструменты, — когда мы победим в Осаде и одолеем Хоруса, то начнем сначала?

— Нет.

Это слово наполняет мое нутро холодом. Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на Ангела, который стоит на пороге выхода из студии. Не уверен, что именно он имеет в виду, но убежденность в его голосе нерушима.

— Нет, в этот раз ты научишься обходиться тем, чем располагаешь, — произносит Сангвиний тоном одновременно теплым и скорбным. — Возможно, в итоге, сын мой, эта незавершенная работа станет самой прекрасной из всех.

Гэв Торп. ИСТИНА ЗАВОЕВАТЕЛЯ

Я надеялась увидеть новую цивилизацию, поднимающуюся из тверди небесной. Название этой кампании галактических масштабов, «Великий крестовый поход», ассоциировалось с триумфальными парадами и символами власти Императора в мирах, приведенных к Согласию. Но все, что я успела заметить, — серые блоки, нагроможденные друг на друга. Их подсчитывали сборщики налогов. Меня выбрали на роль летописца, поручив задокументировать нынешние события для потомков. От такого задания дух захватывало: мне предстояло узреть воплощение величественного, но утонченного замысла, какого и следовало ожидать от Императора Человечества. Одного лишь восстановления необъятной Империи Земли было недостаточно. Требовалось, чтобы ее воочию увидели все следующие поколения, обязанные ей своим благоденствием. Иначе жители Империи забыли бы, какой ценой достигнуты райские условия их жизни.

Впрочем, Император не задумывался отдельно о 382-й экспедиционной флотилии. На 382-ю, одну из многочисленных групп второго эшелона, следовавших за легионами и Имперской Армией, была возложена задача переселения десятков тысяч гражданских, вверенных чиновникам Терры и охраняемых несколькими военными кораблями и армейским полком. Через два года после расставания с Террой я наконец сумела записать, как будущие первые лица государства вспахивают целину и закладывают фундаменты под бесконечные монотонные речи свеженазначенных военачальников Империи.

Когда корабль с исключительно оригинальным названием «Звездный грузовоз XXVI» подготовили к перемещению в систему Вестогорна, я, как обычно, вернулась в свою каюту. Мне не слишком-то нравился варп-прыжок: казалось, что выход из эмпиреев более травматичен для тела и разума, чем вход, хотя многие убеждали меня в обратном. Поэтому я легла спать, чтобы отвлечься от грядущего перехода, и решила пересмотреть несколько часов пикт-потоков со съемками сервиторов с нижней палубы, охранявших массивные зернохранилища со станции Элдгарад. Я долго откладывала это утомительное занятие.

Скачок от нереального к реальному почувствовался сначала внутри живота, а потом пошел вверх по позвоночнику. Будто тысячи невидимых шпилек впились в основание черепа, на языке возник привкус железа. Даже в лежачем положении у меня закружилась голова, и я повернулась на бок, ожидая, что меня вырвет. Как обычно, на самом деле ничего не произошло, и я просто стонала несколько секунд, страдая тошнотой.

Еще несколько минут я лежала на спине с закрытыми глазами, пытаясь не представлять себе, как вращается комната вокруг меня. Все происходило лишь в воображении, но убедить в этом желудок не получалось никак.

И тут я впервые услышала звук сирены, долгий и заунывный. Сев, я вновь ощутила рвотный позыв. Сердце забилось сильнее и как будто тревожнее. Звук раздался снова, на этот раз тремя короткими сигналами. Он доносился с личной адресной панели связи на стене рядом с койкой. Я опять оказалась выбита из колеи: слишком уж вызов капитана корабля не соответствовал порядку, установившемуся за тринадцать системных прыжков.

— Летописец Арес. — Меня всегда забавляла предельная формальность обращений лейтенанта Хагасу. — Полагаю, вы не возражаете против того, чтобы пойти со мной на верхнюю смотровую палубу.

Связь оборвалась. Не успев ответить, я слегка расстроилась. Ябыла пассажиром, а не членом экипажа, поэтому не имела права связываться с капитанским мостиком по интеркому. Больше мне никто ничего не объяснял. Пришлось встать с койки и подняться на верхнюю смотровую палубу.

По пути на пятнадцать уровней вверх я несколько успокоилась. Большинство встреченных мной матросов и других членов экипажа не обратили внимания на мои расспросы, но женщина-старшина, ехавшая со мной в лифте три палубы, все же сдалась и удостоила меня кратким ответом:

— Это сигнал о сближении. Не боевая тревога, ничего такого. Просто другие корабли в системе.

— Как-то странно, не находите? — спросила я, но двери кабины открылись, и она продолжила путь, ничего не ответив.

Лейтенант ждал на верхней смотровой палубе, за иллюминатором из прочного бронестекла. Его сопровождали двое молодых мичманов с инфопланшетами в руках. Хагасу явно волновался: плечи были ссутулены, пальцы крепко соединены за спиной. Я умела быстро подмечать такие мелкие детали. Даже офицеры переставали играть со мной в карты, поняв, что у меня есть дар считывать эмоции.

Хагасу повернулся ко мне, чуть расслабившись, затем соединил пятки, как будто встав по стойке смирно перед старшим по званию.

— Летописец Арес?

— Зовите меня Эннилин, — ответила я, как и всегда, когда он так ко мне обращался.

— …Мы перешли в захваченную систему. — Нахмурившись, он оглядел меня с ног до головы. — Вы не взяли с собой пикт-камеру?

Мне сквозь землю хотелось провалиться: как я могла? Что же я за летописец, раз забыла записывающее оборудование?

— Еще не оправилась от перехода… — промямлила я.

— Думаю, вы захотите кое-что запечатлеть, — сказал лейтенант.

Я выглянула в окно, но увидела лишь солнце этой системы, имевшее неясный голубоватый оттенок по сравнению с нашим светилом, и звездное поле вокруг.

— Пока нам ничего не видно, — заметил Хагасу.

— И зачем?..

— Я люблю приходить сюда после прыжка, чтобы снова ощутить себя частью реальной вселенной, — перебил меня флотский.

Капитан взял инфопланшет и показал мне экран с изображением некой планеты и траекториями нескольких дюжин космолетов вокруг.

— Еще один флот колонистов? — Я не понимала, что именно мне показывают. — Какое-то недоразумение?

— Это корабли Легионес Астартес, летописец Арес, — ответил он и провел пальцем по клавиатуре.

Теперь около каждой движущейся руны виднелся значок, указывающий на принадлежность звездолета.

На каждой стороне — по черепу с крыльями летучей мыши. Мое сердце будто одновременно замерло и резко забилось, кровь ударила в голову, по коже пробежал озноб.

— Повелители Ночи…


Когда двери челнока раздвинулись, явив посадочную палубу, я не знала, чего ждать. Истории о Повелителях Ночи были не на слуху и не пестрили подробностями, но их объединяла одна черта. Если легионеры Восьмого чем-то и славились, так это своей безжалостностью. Среди летописцев считалось, что Повелители Ночи наслаждаются пытками и гордятся тем, что их атаки повергают всех в ужас.

Судя по разговорам с попутчиками на промежуточных станциях и орбитальных платформах, после обретения примарха репутация Повелителей Ночи стала только хуже.

И сейчас, ступив на борт «Сумрака», флагмана VIII легиона и тронного корабля зловещего Конрада Кёрза, я ожидала подтверждения такой репутации.

Но обстановка оказалась поразительно обыденной. Кроме челнока, доставившего меня с грузовоза, в отсеке было два штурмовых корабля с бронированными корпусами иссиня-черного, полночного, цвета легиона. Вдоль одной из стен стояли разные машины и блоки контрольного оборудования. Я продолжила смотреть по сторонам. Первым делом я увидела внутренние двери, окна кабины управления и в ней единственного человека — явно скучающего дежурного в простой белой форменке. А затем обратила внимание на массивные ворота, ограждавшие отсек.

Ангар почти пустовал. В нем определенно не чувствовалось никакого гостеприимства. Впрочем, жутких трофеев и пугающих украшений я тоже не обнаружила.

— Мне приказывают улетать! — крикнул пилот челнока. — Вы остаетесь?

— Конечно. Я пришла на флот ради того, чтобы лицезреть сражение.

— Вы попросились на борт «Сумрака»? — Я не видела пилота в лицо, но, судя по голосу, мои слова шокировали его. — Вам хотелось побывать здесь?

— Ну, вообще я не ожидала, что получу приглашение на сам флагман… — Тогда, ошеломленная, я на полчаса уединилась в каюте, чтобы справиться с мыслями, но решила не делиться этим с пилотом. — Наверное, именно тут размещены другие летописцы. В конце концов, где, как не здесь, вершится Великий крестовый поход!

Я отошла на несколько шагов от десантной рампы, чтобы пилот мог поднять ее. Люк закрылся с шипящим звуком.

В этот момент бряцание тяжелого замка привлекло мое внимание к внутренним дверям. Одна из них раскрылась внутрь, что позволило увидеть помещение позади полетной палубы. Двигатели челнока завывали все громче, и я поняла, что главный створ отсека не откроется, пока я не уйду, иначе меня унесет в равнодушную пустоту.

Я мигом протиснулась через внутреннюю дверь, чуть не врезавшись в стоявшую рядом гигантскую фигуру. Большинство жителей Терры превосходили меня ростом, и сейчас моя голова очутилась на уровне нижнего края чьего-то нагрудника. На доспехе красовался крылатый светло-серебристый череп на темно-синем фоне. Незнакомец не носил шлема. Черты его лица показались мне странно непропорциональными — так ребенок видит взрослого, глядя на него снизу вверх. Удавалось рассмотреть лишь подбородок и глаза совсем рядом со лбом.

Легионеру придавали внушительность не только рост, широкие плечи и массивная грудь, хотя все, кого я встречала прежде, уступали ему габаритами. Его включенная броня гудела. От него веяло машиной, гневом и смертью.

Мой дядя на Терре раньше держал лошадей. Однажды меня заперли в конюшне, и я испытала шок, оказавшись наедине с огромными животными, пахнущими потом и навозом. Сейчас на меня нахлынуло похожее чувство, хотя помещение было довольно широким, а высота потолков достигала нескольких метров.

Дверь лязгнула у меня за спиной; я аж подпрыгнула.

— Идем со мной, — повернувшись, сказал легионер.

Из-за нострамского акцента слова звучали отрывисто, словно подчеркивая, что это не просьба, а приказ.

Звук его доспеха буквально застревал в моих ушах. Тяжелая поступь сабатонов по металлической палубе походила на ритмичный барабанный бой.

Я шла за ним, ничего не спрашивая и не произнося ни слова, скованная самим его присутствием и манерой держаться. Я бежала трусцой, чтобы не отставать, но мне постоянно мерещилось, что он замедляет ходьбу из-за меня. Мы поднялись на лифте, чуть прошли по другой палубе и добрались до двойных дверей из черного дерева, украшенных золотом и изображениями разрядов терранских молний за крылатым черепом, эмблемой Повелителей Ночи.

Нечто вроде парадной каюты.

— Сюда, — бросил мой проводник, прикасаясь пальцем к рунической панели в стене.

Он ждал ровно столько, чтобы я успела пройти внутрь, потом развернулся, и дверь за ним резко захлопнулась.

Мой взгляд сначала упал на огромное окно (на самом деле — ряд из нескольких окон, метров пятидесяти шириной) и на очертания планеты, показавшейся из-под корпуса «Сумрака». В сине-зеленой атмосфере плясали лучи света, а в пустоте сверкали лэнс-разряды. Следы торпед спускались к поверхности планеты, а носы других военных кораблей озарялись яркими проблесками залпов. Плазменные выхлопы маневровых двигателей мерцали лазурью в космической темноте.

У меня захватило дыхание и сердце забилось чаще от мысли, что я стану свидетелем настоящего сражения.

— Представь, что ты еще ближе.

Тихий голос испугал меня. Я обернулась и с изумлением увидела у дальнего края окна человека ростом даже выше того космодесантника, что привел меня сюда. На нем был боевой доспех с украшениями, которые мне не удавалось толком разглядеть: кроме тусклых люменов, помещение освещали лишь звездные лучи, отражавшиеся от планеты и падавшие в окно.

Тонкие губы изогнулись в улыбке на худом и бледном лице.

Он изучал меня пристальным, как у хищника, взглядом.

Конрад Кёрз.

Примарх шагнул ко мне — решительно, но без угрозы. Если предыдущий космодесантник источал сдерживаемую агрессию, то Кёрз казался отстраненным. Он еще раз оглядел происходящее вокруг и, встав у меня за спиной, слегка прикоснулся к моему затылку. Но не погладил меня по голове — неподвижная латная перчатка лишь придавила пряди волос. Внезапно я ощутила спокойствие.

— Вот то, что ты хотела увидеть, — тихо сказал Конрад.

Его отражение проступило в космической тьме, глаза внимательно смотрели на очертания планеты под нами.

Я кивнула, не осмелившись вымолвить ни слова.

— Почему ты хотела встретиться со мной?

— Я… — Мне захотелось отстраниться, но он слегка усилил хватку еще до того, как мысль полностью сформировалась у меня в голове. Я откашлялась пересохшим ртом. — Я сообщила лейтенанту, что хочу примкнуть к боевому подразделению. Но не думала…

— Я не говорил, что ты попросилась сюда. Я сказал только, что ты желала оказаться здесь. — Кёрз разжал пальцы и отступил. Я выдохнула с облегчением, только сейчас заметив, что не могла дышать. — Ты жаждешь этого, Эннилин.

Я обернулась, стоило ему отойти на несколько шагов назад. Примарх указал на пикт-камеру в моей руке:

— Полагаю, у тебя есть дар улавливать моменты, которым наделены немногие?

— Я вижу… — Было сложно объяснить ему, как именно мне удается обратить внимание зрителя на мысли человека и то, как они отражаются на лице и движениях. Я скорее не видела все это, а чувствовала. С Кёрзом повторялось то же самое, что прежде с Хагасу и Повелителем Ночи. — Да, у меня очень зоркий глаз. Мои снимки передают истину.

— Истину? — Поначалу он выглядел обиженным, но потом вновь улыбнулся, хотя в глазах его не было тепла, отвечающего движению губ. — Истина — опасная штука, Эннилин. Хочешь узреть Имперскую Истину?

— Да, я мечтала увидеть настоящий Крестовый поход с тех пор, как меня призвали в летописцы.

Кёрз кивнул.

Несколько секунд спустя дверь снова открылась с шипящим звуком, и вошел еще один космодесантник. Его тонкое лицо было не лишено своеобразной привлекательности, несмотря на два шрама, которые пересекали левые бровь и щеку.

Из-за них легионер как будто непрестанно ухмылялся, но чуть позже я поняла, что его гримаса высокомерия рождена не нижним шрамом. Повелитель Ночи сам презрительно кривил губу, изучая меня взглядом. Если в Кёрзе, наряду с хищной натурой, чувствовался холодный расчет, то от этого воина исходила беспримесная злоба. Он не просто убивал, а получал от этого удовольствие.

— Это мой советник, капитан Яго Севатарион, — представил его Кёрз. Он даст тебе все, что ты хочешь.

Я подошла к космодесантнику. От его пристального взгляда у меня все холодело внутри, но я старалась не поддаваться страху.

— Спасибо, капитан, — вымолвила я, пока еще могла говорить.

— Зови меня просто Севатар, — отозвался он, и его глаза заинтересованно загорелись. — Интересно, получится ли у нас отыскать для тебя сражение, достойное попадания в летописи Императора.


— Держись.

В этой инструкции не было необходимости. Мне показалось, что Севатар посмеивается надо мной, наслаждаясь ситуацией. Мои руки так крепко зажали в фиксаторах, что я практически не чувствовала кончиков пальцев. «Громовой ястреб» трясся из-за турбулентности и нерегулярных толчков — включений плазменных двигателей, видимо, необходимых для хоть какой-то коррекции курса.

Капитан стоял рядом со мной. Его доспех непрерывно подвывал, приспосабливаясь к позе своего владельца при каждом рывке.

— Как. У вас. Получается. Стоять? — Сквозь стиснутые зубы говорить было непросто.

Севатар ухмыльнулся, и шрам на щеке зловеще изогнулся.

— Без труда, летописец. Мы летим медленнее обычного для твоего удобства. — Он хлопнул латной перчаткой по массивному фиксатору. — На боевой высадке твой позвоночник переломился бы надвое, даже с поддержкой.

Внезапно заработали тормозные двигатели, и снижение прекратилось. Я почувствовала отток крови от головы, и, несмотря на фиксаторы, меня прижало к сиденью. Перед глазами стали проплывать пятна, голова закружилась.

Все длилось лишь несколько секунд, хотя мне казалось, что дольше. Шасси ударились о землю, посадка была резкой, меня отшвырнуло на стенку фюзеляжа. Фиксирующие устройства скрипнули, высвобождая отсек с сопровождавшим нас отделением Повелителей Ночи. Севатар надел шлем и повернул, герметизируя броню под шипение воздуха. Лицевая пластина имела форму черепа с клыками, на каске крепились два крыла летучей мыши — эмблема легиона. Весьма неприятно видеть над собой подобную картину. Воин вытянул из держателя над сиденьями оружие с длинным древком и слегка изогнутым цепным клинком с зубьями, блестевшими при кирпично-красном освещении корабля. Оно было столь же беспощадным, сколь и его владелец.

— Там что, опасно? — спросила я, когда он ударил кулаком по кнопке крепления.

Стержни с мягкой обивкой поднялись вверх, а ремень проскользнул по моей талии, словно змей. Я встала, держась за опорную балку, а потом наклонилась и потянулась, чтобы вынуть из ящичка свою пикт-камеру.

— Будем надеяться, — ответил советник. Его голос из вокс-динамика брони звенел металлом. — Нам не нужно, чтобы ты заскучала, летописец.

Носовая часть «Громового ястреба» открылась, и я увидела тусклый луч света и услышала грохот. Раньше я не замечала, какой толстый корпус у корабля, но он глушил все звуки снаружи. Стоило проходу расшириться, как до меня донеслись прерывистые выстрелы болтеров, грохот более тяжелого оружия и потрескивание лазерных пушек. Раньше эти звуки были известны мне лишь по записям, теперь они засели в моих ушах.

Едва опустилась десантная рампа, как бойцы отделения помчались вперед, оглушительно стуча сабатонами по металлической решетке. Я последовала за Севатаром, передвигаясь менее торопливым шагом. Стоило нам сойти с рампы на опустошенную улицу, как шум усилился, а в воздухе закружились клубы пыли.

Я подняла пикт-камеру, подключила к своему оптическому приемнику и движением глаза запустила запись, чтобы затем все увиденное мною можно было перематывать и редактировать. Так работал видеолит, хранилище необработанных данных, где визуальная информация сливалась с ощущениями. Мой опыт и инстинкт рисовали картину происходящего, тем самым рассказывая историю.

— Записывай, что тебе нужно, только не ходи вон туда, — предупредил Севатар, показав на облачное небо по левую сторону. Огни трассеров и вспышки полускрытых взрывов освещали низкие тучи, пока из горящих башен шел черный дым. — Примарх предпочел бы, чтобы ты осталась в живых.

Он двинулся прочь, но обернулся, стоило мне заговорить.

— Где другие ваши летописцы? — нервно спросила я.

— Одни плохо слушали, — ответил он, — другие не выдержали того, что видели, и покинули нас. Наверное, где-то бродит еще горстка, но я сомневаюсь, что они способны составлять летописи. Война дурно влияет на тех, кто ее лицезреет, но не сражается сам.

— Множество летописцев сопровождают легионы без каких-либо затруднений, — заметила я. — Вы угрожаете мне?

— Ни в коей мере. А что до тех летописцев, так они не видели Повелителей Ночи в бою…

Он отвернулся и ушел, оставив меня наедине с моими сумбурными мыслями.


Где бы я ни находилась, битва переместилась дальше. Я осматривала окрестности, запечатлевая ближайшие строения и узкие улочки между ними. В этой местности здания насчитывали два-три этажа в высоту. На многих были заметны следы разрушений, но они стояли, несмотря на простреленные либо прожженные крыши.

Подойдя к соседней постройке, я протянула руку к серой стене — гладкой, непохожей на камень или кирпич, и догадалась, что это какой-то материал наподобие прессованной смолы. Все покрывал тонкий слой грязи, на кончиках моих пальцев остались пепел и пыль. Я поднесла руку к объективу, чтобы заснять пятна.

Среди обломков виднелись вкрапления металлического материала и разбросанные повсюду осколки розоватого стекла. Обстановка в помещениях выглядела по-разному, но стиль был узнаваем — бумажные обои на стенах, с повторяющимися геометрическими или природными орнаментами, напольные ковры, сплетенные из фиброволокна, снимки…

То, что на них изображены люди, не стало для меня каким-то откровением. С момента прибытия я не видела никаких следов ксеносов, но при виде пиктов людей всех возрастов, их друзей и родных — играющих, позирующих, сидящих рядом с домашними животными — у меня возникло странное ощущение.

Они такие… нормальные.

Даже более нормальные, чем колонисты, которые ждут на орбите, а потом будут трудиться, чтобы возродить в этом мире какое-то подобие цивилизации и перестроить его в соответствии с принципами Империума. Хотя из того, что я увидела тут, мало что могло оскорбить Императора Человечества.

Я двигалась от дома к дому, пока не наткнулась на некое общественное здание. Судя по маленьким стульям, партам и безыскусным рисункам на стенах, тут располагалось нечто вроде тутелария.

Пока я лезла в сад через пролом в стене, до меня снова донеслись треск выстрелов и хлопки орудий, уже с большего расстояния. Битва превратила деревья в неровные пни, а клумбы и лужайки — во взрыхленную грязь. Я наступила в большой след, оставленный сабатоном легионера, словно воспитанница тутелария, шагающая за учителем.

Я уже далеко отошла от площади, где рассталась с Севатаром, и сначала подумала, не вернуться ли назад. Потом мне вспомнилось: он настаивал, чтобы я не покидала окрестностей. Но здесь же совершенно не на что смотреть! Мусор Крестового похода — зерновозы, ферробетонные мешалки и другие гражданские объекты, выброшенные на берег штормом Согласия.

Я хотела увидеть не это, и Конрад Кёрз обещал мне совсем другое.

Ведомая бурей продолжающейся битвы, я двинулась к задымленным башням вдали.

Перебегая между разрушенными зданиями, тенями и рухнувшими стенами, я не попадала в поле обзора штурмовых кораблей, проносившихся над головой туда-сюда. Я записывала панорамы затянутых дымом небес, фиксируя синее пламя двигателей и желтые вспышки тяжелых болтеров, ведущих огонь по неприятелю за разрушенными башнями впереди меня.

Хоть я и проникла на запретную территорию, но так и не смогла понять истинного положения дел, ведь битва происходила в нескольких километрах от меня. Не вполне представляя, что творится дальше, я двинулась к одному из самых высоких зданий. Две его ближайших стены пестрели воронками от обстрелов, окна верхних этажей почернели от огня.

Сойдет за наблюдательный пункт.

Внутри висели переломленные трубы и кабели, из обрубленного отвода коммуникаций все еще шел пар, оседая влагой на стенах и потолке.

Я не осмелилась пользоваться лифтом и, найдя лестницу, кое-как взобралась на двенадцать этажей, чтобы получить лучший обзор.

Записав все, каждый из ста сорока четырех шагов по ступеням, я открыла служебную дверь на лестничной клетке и попала в помещение вроде медпункта. Во всяком случае, так мне показалось из-за белых кафельных стен и блестящих металлических шкафов. В ближайшей комнате увидела койки, окровавленное постельное белье, алые отпечатки чьих-то рук и ног на стенах. На каждой стене виднелись характерные отметины — скорее всего, от болтерных снарядов. Я ткнула пальцем в несколько воронок, чтобы зрители пикт-потока понимали их размер.

Окна были завешены жалюзи, и я открыла одну створку, чтобы посмотреть на панораму города.

Все вокруг до горизонта лежало в руинах. Казалось, город простирается в бесконечность: агломерация была огромной, хотя и несравнимой с терранскими ульями или аркологиями. И почти ни одно здание вокруг не уцелело при разрушениях.

Но я думала об этом лишь мельком, следя только за движением далеко внизу. После увеличения масштаба в оптическом имплантате мне стало понятно, что там идет колонна людей в лохмотьях, сопровождаемая Повелителями Ночи.

Толпа тянулась вдоль извилистых улиц, так далеко, что ее начало и место, куда она направлялась, равно терялись из виду. Из умирающего города уводили тысячи людей.

Я продолжала записывать, все еще пытаясь рассмотреть дальнюю часть колонны беженцев.

Именно тогда я поняла связь между их маршрутом и столбами черного дыма. Неужели их ведут к… Печам? Или погребальным кострам?

Меня чуть не вырвало от одной этой мысли, и я отшатнулась от окна, покрываясь потом.

Вот о чем предупреждал меня Севатар.

В панике я побежала назад к лестнице, но через биение сердца, одержимого ужасом, услышала, как неподалеку громыхнула открывшаяся дверь. Снизу лестничного колодца донеслись голоса. Казалось, сердце вот-вот выпрыгнет из груди, но я все же аккуратно открыла дверь. Все ближе раздавались шаги: стук сапог, а не сабатонов, как у космодесантников. Незнакомцы говорили спокойно и кратко, с характерным прононсом и не на имперском готике. Судя по командному тону, они не были гражданскими и пришли не просто так.

Я выбежала на лестничную клетку: если бы осталась в медпункте, то уже не выбралась бы. Судя по теням внизу, охотники подобрались очень близко, и я направилась вверх, чтобы оторваться от неизвестных горожан. Хотя меня ужасали действия Повелителей Ночи, я не могла отделаться от мысли, что эти люди представляют собой какую-то угрозу, требующую именно такого радикального ответа.

Дверь захлопнулась за мной, стоило мне подняться по ступенькам. Ее звук отозвался эхом по всей шахте. Внизу раздался крик, сочетавший в себе удивление и ликование.

Я бежала, одержимая страхом, пока ступеньки не закончились. Вломилась через последнюю дверь в техническое помещение. Там шумели машины — поразительно, что они до сих пор работают, подумалось мне.

Но я не видела никакого выхода, кроме небольшой металлической створки, которая, предположительно, вела на крышу.

Других вариантов не было: мои преследователи уже неслись по лестнице.

С разбегу ударив створку плечом, я выскочила на крышу, отчаянно надеясь, что там найду еще какой-нибудь выход.

Едва не упала и оказалась на высоте двадцати четырех этажей над городом. Там дул ветер, несущий дым.

Передо мной находилась еще одна постройка наподобие хозблока, но стоило мне направиться туда, как ее дверь открылась, и показались мужчина и женщина в темно-синей форме с винтовками в руках.

Еще не осознав, что угодила в западню, я услышала резкий крик. Голова женщины взорвалась у меня на глазах, еще секунду спустя прозвучал следующий выстрел — в грудь ее спутника.

За мной раздался резкий перестук. Обернувшись, я увидела еще несколько человек, выбежавших из технического помещения прямо под смертоносный огонь сверху.

Мои настрадавшиеся уши уловили рык двигателей штурмового корабля и непрерывный грохот тяжелых болтеров. Последовали треск запуска и свист ракеты, потом волна жара и шума из взорвавшегося технического блока. Горячий ветер едва не сбил меня с ног.

Штурмовой корабль стремительно спускался вниз, с опущенной десантной рампы прыгали легионеры. Все отделение с грохотом приземлилось на крышу, держа болтеры наготове.

Они пошли в наступление, даже не взглянув в мою сторону. Иногда их оружие громыхало — воины замечали цели на нижних этажах через дыру, пробитую ракетой.

Ко мне подошел легионер с цепным клинком на длинном древке. Его лицо скрывала маска с черепом и крыльями.

— Говорил же тебе, тут небезопасно, — сказал Севатар.

Я взглянула в жуткое «лицо» легионера. В его тоне звучали нотки горькой усмешки. Мне вспомнились его слова о покойных летописцах, и страх погибнуть от рук горожан сменился новым ужасом.

Он поманил меня пальцем и кивнул головой в сторону «Громового ястреба». Я сознавала, что, похоже, иду на смерть, как и та колонна людей внизу, но могла лишь подчиниться.

Полет занял, кажется, меньше минуты и был не так драматичен, как наш спуск в атмосфере. Стоило рампе снова опуститься, как Севатар вывел меня на другую крышу, на этот раз — укрепленной постройки.

Кёрз уже ждал там, стоя у парапета и наблюдая за происходящим внизу.

Мои ноги подкашивались, но Севатар поймал меня, поддерживая свободной рукой, и практически потащил вперед. Отпустил он меня у амбразуры, через которую открывался вид на панораму города.

Казалось, я смотрю на кальдеру вулкана, но стоило мне приглядеться к ярким языкам пламени, как я поняла, что передо мной множество кратеров, массивных отверстий в фундаменте агломерации.

— Геотермальная энергия, — отметил Кёрз. — Она питает весь город.

Я посмотрела внимательнее и снова увидела вереницы людей, которых вели до конца платформ над языками пламени, а потом сталкивали вниз. Множество силуэтов, падающих в пропасть, словно тряпичные куклы.

— Но мы доставили свое топливо, — продолжал примарх, не отводя от меня глаз.

— Они еще живы! — всхлипнула я.

— Нет смысла на них патроны тратить, — заметил стоявший за мной Севатар.

Я выпрямилась, дрожа с головы до ног, но гнев помог мне обратить ледяной взгляд на Кёрза. Он воззрился на меня, подняв бровь.

— Не знаю как, но я сделаю все, чтобы это вышло на свет, — заявила я, похлопав по хранилищу данных пикт-камеры.

— Я тебе помогу, — улыбнулся примарх. Он посмотрел на Севатара и затем отпустил советника, чуть качнув головой. — Я хотел, чтобы ты это увидела. Ждал, пока зону полностью зачистят… Не сомневаюсь, ты понимаешь. Я бы себя возненавидел, если бы с тобой случилась беда и тебе не удалось доставить записи на Терру.

— Почему? — спросила я, не желая слышать ответ. В единственном слове отразились настолько всеобъемлющее непонимание и такой невыразимый ужас, что я не могла даже думать об этом.

— Почему? — он наклонился ко мне. — Ты все еще записываешь?

Я молча кивнула. Его лицо почти заполнило мое поле зрения.

— Хорошо. Вот мое послание владыкам и владычицам Терры. Ты хотела увидеть Великий крестовый поход, Эннилин, — он выпрямился и развел руки в стороны. — Вот он! Все великие люди Тронного мира должны узреть твою летопись. Те, кто ведут войну, но не сражаются в ней, должны помнить, во что именно они ввязываются. Это и есть Согласие, не так ли? Когда все закончится, нам никто не будет сопротивляться.

Он отдалился.

— И ты отправишь все это не только на Терру, но и мне, — он оглянулся через плечо, пронзив меня мрачным взглядом. — И в будущем мы станем показывать твою съемку всем, кто решит дать отпор Повелителям Ночи. Дадим им возможность принять взвешенное решение, когда они захотят воспротивиться нам. Сколько жизней я смогу спасти? Сколько слуг Императора и моих верных легионеров выживут благодаря капитуляции врага? Когда цена неповиновения станет очевидной, кто захочет бороться с нами?

— Вы… — я не смогла вымолвить ужасного слова.

Один из примархов Императора, очевидно, помешался, и мысли о возможных последствиях его безумия вызывали у меня настоящую оторопь. Я взглянула на него и увидела человека, находящегося в полном согласии с собой. Говоря, он плавно жестикулировал, без тени стеснения или изменений тона, которые выдали бы хоть какое-то чувство вины.

— Мой отец уже в курсе. — Он жестом велел мне снова повернуться в сторону массового сожжения людей и продолжил речь. Мои глаза застилали слезы, и я машинально вытерла их, чтобы не создавать помех в записи. — Я иду по праведному пути. На него меня наставил Император, и я не слышал от Него слов осуждения.

Такова истина завоевателя. Слабаки считают, что допустимы компромиссы, но эти принципы поведения завели бы нас в серую зону благожелательности и неопределенности. Они заблуждаются. А я здесь тружусь во имя Императора. Жизнь не терпит полутонов. Правда или ложь. Вина или невиновность…

Его тень упала на меня, и я посмотрела в его лицо, видя перед собой полубога смерти. Взгляд примарха был направлен не на меня, а вверх, в небо, словно там перед ним представало нечто совершенно иное.

— Согласие или смерть.

Дариус Хинкс. ДВИЖУЩАЯ СИЛА ВОЙНЫ

Глядя, как пылает город Макрагг, я слушал панические доклады, непрерывно поступавшие с Нитумского проспекта.

— Целых семь когорт! Бойцы, хранившие верность Либану, Галлану и Палатину. Теперь они поджигают и режут… Капитан Мелот говорит, что их подкупили. Подкупили, владыка Жиллиман! Они убивают за деньги! Как мы дошли до такого? Они разрушили гробницу Мегарика, запалили Проанову аркаду по всей длине. Бои идут у стен Сенаторума и Палаты Консулов.

«Убивают за деньги».

Подобные фразы, нелепые и дикарские, каждый раз напоминали мне, насколько я… иной. Я мыслил не так, как прочие, и во всем отличался от них. Там, где они видели фрагменты головоломки, мне открывалась общая картина. Казалось, любая область познания, будь то военное дело, теология или философия, дается мне на порядок проще, чем окружающим. Иногда это вселяло уверенность, порой беспокоило. Почему я так непохож на них? Меня поражала сама идея, что можно отнимать жизнь ради финансовой выгоды. Так поступают люди, заплутавшие во тьме, ослепленные невежеством и гнусными животными желаниями.

Проспект запрудили толпы горожан, спасающихся от погромов, и мои когорты продвигались раздражающе медленно, но иначе мы рисковали убить кого-нибудь. Несколько раз нам пришлось полностью останавливать бронетранспортеры, пока перепуганные жители, толкаясь, пробовали обойти их. Впрочем, никто не хотел вставать у нас на пути — покрытые грязью прежних битв, мы выглядели так грозно, что все, кому хватало сил, старались убраться подальше от наших изорванных знамен. По мере приближения к столице я продолжал отдавать команды и обдумывать информацию, которую наверняка не воспринял бы никто иной, однако перед глазами у меня стояло воспоминание, пробужденное словами «убивают за деньги»…


Когда мне исполнилось пять, отец взял меня на охоту. Я понимал зачем. Уже тогда мне удавалось разбираться в людях с той же легкостью, что и в трактатах о полководческом искусстве из библиотеки Девкалида. А отец, видевший, как я наблюдаю за его магистратами и военачальниками, знал, что они отвратительны мне. Величайшие государственные мужи величайшего города вели себя как идиоты, разбрасываясь самым важным ресурсом на всей планете: своим бессмысленно угнетаемым народом. Глупцы и тираны! Даже в пятилетнем возрасте я жаждал разрушить всю эту закоснелую структуру. Вне сомнений, мой отец желал того же, но мое положение в Макрагге оставалось шатким, а ему хватало мудрости, чтобы не рисковать моей жизнью ради своих воззрений. Поэтому он увез меня в край, любимый нами обоими, — к чудесным холмам у подножия Коронных гор, где мы могли дышать чистым холодным воздухом и выпускать накопленный гнев, взбираясь по скалам и крутым осыпям. Вдали от залов сената отец уже не притворялся, что я обычный ребенок: мы охотились вместе, как равные. Видя проявления моей высвобожденной силы, он, как всегда, смеялся, гордясь своим странным мальчиком. Но потом, когда он упал у меня на глазах и, скривившись, посмотрел на распоротое предплечье, я осознал пугающую истину.

Мы с ним не равны и никогда не будем равными. Мой отец — не такой, как я. При виде багряной полосы на его тунике у меня перехватило дыхание. Человеку, научившему меня жизни, не суждено жить долго. Настанет день, и Конор Жиллиман умрет, оставив меня одного посреди глупцов и тиранов.

В тот миг я превратился в ребенка, за которого прежде лишь выдавал себя. Заплакав, я положил ладонь на рану отца, желая, чтобы она исчезла. Конор только усмехнулся и покачал головой, но не с издевкой, а чтобы успокоить меня. Затем он достал монету с двусторонней чеканкой, на которой изображались два лица, его самого и консула Галлана. Вложив ее мне в руку, отец сомкнул мои пальцы в кулак и крепко сжал:

— Ощути, как она прочна.

Несмотря на всю мою мощь, я не сумел смять металлический кружок.

— Эта монета подобна Макраггу, — продолжил Конор. — Прекрасный и несокрушимый, он переживет всех нас. Я не покину тебя, Робаут, пока существует Макрагг. У нас с ним общие добродетели и сильные стороны. Он не просто мой дом, но и душа, и семья. Макрагг и твоя семья тоже, Робаут. Он выстоит. Должен выстоять. И, пока он есть, ты не останешься один.


— Сражение идет у Тирсовых врат! — почти истерично выкрикнул капитан Мелот, когда мы добрались до города, и я предостерегающе посмотрел на него.

Хотя мои когорты только что подавили мятеж, грозивший охватить всю Иллирию, картина войны в собственном доме вызвала совсем иные чувства. Как обычно, я быстро сообразил, что оба восстания — звенья одной цепи. Смутьяны в горах замышляли свергнуть сенат, устроив хаос на всей планете, а сейчас, вернувшись в Макрагг, мы увидели беспорядки на улицах. Несомненно, тот, кто подготовил первый бунт, стоял и за вторым.

Распределяя бойцов отрывистыми приказами, я по-прежнему гадал, находился ли мой отец в Палате Консулов, когда ее атаковали. Он постарел с тех пор, как охотился со мной в Коронных горах, но нисколько не ослабел. Мне стало жаль тех, кто пытался отнять у Конора его резиденцию.

Пять когорт я направил к Проановой аркаде, еще пять — к Сенаторуму. Остальные последовали за мной к Палате Консулов. Занималась заря, над куполами и амфитеатрами мелькали всполохи кораллового цвета. Казалось, весь город охвачен огнем.

Когда мы вошли в декоративные сады, меня обуяла такая ярость, что я помедлил, стараясь скрыть ее. Уже тогда, едва достигнув подростковых лет, я провел несколько кампаний и оправдал доверие отца победами, но в столице мне еще не доводилось видеть ни единого выстрела из лазкарабина. Теперь же по ее бордюрам расплескалась кровь, а колоннады почернели от копоти. Вспомнив уроки моего камерария, Тараши, я повторил наизусть ее литании, что помогло мне выровнять дыхание и очистить мысли.

К зданию консулата вели переплетенные извилистые дорожки, очертания которых соответствовали траекториям небесных тел: Макрагга, Ардиума, Лафиса, Тулиума, Мортендара и Нова-Тулиума. Их мраморные воплощения стояли в фонтанах, а вдоль троп тянулись тисовые заросли, настолько высокие и плотные, что они образовывали стены лабиринта.

В утренних сумерках затрещали очереди из автокарабинов.

Командуя жестами, я направил по одной когорте в обход с разных сторон лабиринта, после чего приказал последнему отряду сопровождать меня и устремился вперед по центральной оси — «орбите» Нова-Тулиума.

На полпути к Палате навстречу мне выскочил вражеский солдат, который уже успел сорвать с мундира знаки различия и покачивался, явно перебрав с выпивкой. В волосах у него застряли листья. Шатаясь, он направился в мою сторону, кое-как держа оружие, и за ним последовали еще трое бойцов, настолько же неряшливых и нетрезвых.

Первый из противников, невероятно могучий и крепко сложенный, напоминал великана-людоеда, и автокарабин выглядел нелепо в его громадных кулаках. Захохотав, он вскинул оружие и побрел вперед, но, как только подошел ближе и отчетливо рассмотрел меня, оступился и побледнел.

— Владыка Жиллиман… — пробормотал здоровяк. Ухмылка сползла с его лица.

Поодаль лежали трупы — убитые охранники моего отца. Передо мной стоял мерзавец, предавший свой народ и честь мундира. Он стал убийцей.

А потом этот кретин, ошеломленный моим появлением, даже попытался отсалютовать мне.

Прошагав к солдату, я выхватил широколезвый меч и обезглавил его.

Пьяные бойцы позади великана так опешили, что застыли на пару секунд. Затем, словно очнувшись, принялись неуклюже наводить автокарабины.

Вытащив лазпистолет, я плавно повел рукой и перестрелял их всех. Изменники рухнули на дорожку с дымящимися отверстиями между глаз.

Несколько мгновений, пока тела не перестали дергаться, я стоял с оружием наготове, ожидая нападения новых врагов. Таковых не оказалось. Я кивнул своей когорте, и мы двинулись мимо мертвецов к фасаду здания.

На его ступенях шла ожесточенная перестрелка. Растрепанные солдаты вроде тех четверых, которых я прикончил минутой ранее, пригибались на верхней площадке и палили наугад по другой группе бойцов, укрывавшихся внизу за перевернутым автомобилем с оторванными дверями. Из-под капота грузовой машины валил дым, мешавший разглядеть силуэты тех, кто вел огонь из-за ее остова.

Тут же от стен начали отлетать осколки кладки — со стороны лабиринта приближался третий отряд, не жалеющий боеприпасов.

Мне требовалось разобраться в ситуации, и я жестом запретил подчиненным стрелять без команды.

Люди на ступенях, оборонявшие двери, громко матерились пьяными голосами, поэтому их следовало считать предателями. Истинные сыны Макрагга никогда не опустились бы до такого поведения. Что касается бойцов возле грузовика, то пелена копоти мешала понять, кто они — другие мятежники или солдаты моего отца.

Вопрос утратил важность после того, как по саду промчалась ракета, выпущенная со стороны лабиринта. Прямым попаданием она превратила автомобиль в столп ослепительного пламени.

На меня понесся вихрь искр и осколков. Мои подчиненные пригнули головы, но я не двигался с места, глядя в яркий огонь. Еще на десятом году жизни я понял, что во всем мире почти ничто не способно причинить мне вред, но не стал распространяться об этом. Правда о моих настоящих возможностях потрясла бы даже Конора. В тех редких случаях, когда чему-то удавалось пробить верхний слой моей кожи, рана затягивалась за считаные секунды прямо у меня на глазах. Только время покажет, что это — благословение или проклятие.

От пылающего грузовика разбредались люди в горящей одежде. Не уделяя им внимания, я поднял пистолет и направился к лестнице.

Нетрезвые солдаты так увлеклись насмешками над живыми факелами, что заметили меня не сразу, а когда все же увидели, то пришли в замешательство, как и их товарищи в лабиринте. Одна половина столицы ненавидела меня, вторая почитала, как святого, но ни один человек в городе Макрагг не выдержал бы моего взгляда.

Хмельные бойцы еще решали, как отреагировать на мое появление, когда я проделал им дырки в черепах. Тела изменников распластались на верхней площадке, их оружие со стуком попадало на скалобетон.

Взмахом руки я приказал своей когорте атаковать группу, бегущую из садового лабиринта. Мои солдаты уже собирались открыть огонь, когда в дыму прогремел знакомый голос:

— Робаут, не стреляй!

— Галлан! — крикнул я в ответ и кивком головы велел своим людям опустить оружие.

Мы с Галланом обнялись, после чего он, отстранившись, покачал головой и с блеском в глазах произнес:

— Как хорошо, что ты вернулся!

Галлан, один из двух консулов Макрагга, наряду с моим отцом обладал титулами владыки-тетрарха в сенате и старшего магистрата законодательного собрания. Выглядел он внушительно: крупный величавый мужчина, нисколько не согбенный годами. Головой он доставал мне почти до груди, а золотой шлем и церемониальную кирасу носил с уверенностью человека, рожденного править. Большинство жителей планеты в его присутствии склонили бы головы и утратили дар речи.

Указав на побоище, я спросил:

— Чья эта работа?

Консул хмуро взглянул на мертвецов и догорающий грузовик.

— Тех, кому это в итоге сильнее всего навредит. Людей, которым твой отец намеревался помочь реформами. Идиоты, они взяли дело в свои руки…

В здании прогромыхали взрывы, настолько мощные, что земля у нас под ногами сотряслась, а мои солдаты вздрогнули.

Обернувшись, мы увидели стену огня, языки которого взмывали по колоннам и вырывались из окон, разбрасывая по саду обломки кладки. Я скомандовал бойцам рассредоточиться и держать пылающую Палату на прицеле.

— Мой отец там?

Галлан кивнул.

— Он несколько часов сдерживал натиск черни, но минут тридцать назад все стихло.

— Я пытался связаться с ним по воксу с того момента, как въехал в город. Ответа не получил.

— Тогда нам нужно спешить, — отозвался консул и зашагал к ступеням, готовя оружие к бою.

Передатчик у меня на горжете затрещал: поступили известия от других когорт. Они встретили сопротивление с обоих торцов здания, и сейчас враг прижимал их сокрушительно мощным огнем.

— Удерживайте позиции, я сам разберусь. Следите, чтобы никто не выбрался с территории.


Вестибюль больше напоминал скотобойню: на статуях бывших консулов висели тела, пол потемнел от пролитой крови. Мы с Галланом замерли, пораженные жутким зрелищем.

— Как они могли? — прошептал консул. — Да еще в таком месте?

Я лишь покачал головой, стараясь усмирить растущую ярость.

Мы устремились вперед, целясь в каждую тень, и добрались до громадной двойной лестницы, ведущей в парадные залы наверху. Галлан выбрал один пролет, я — другой, мои солдаты разделились и последовали за нами.

Когда мы оставили позади половину ступеней, из дверного проема в конце лестницы по нам открыли огонь. Неприятели носили мундиры дворцовой стражи, но, как и бунтари снаружи, уже сорвали свои знаки различия.

Перила разлетелись на куски прямо у меня под пальцами, и я, резко отдернувшись, гулко ударился о стену, после чего ответил врагу шквалом лазерных лучей, рассекших полумрак.

Консул ринулся к двери, прыгая через две ступеньки и паля в темноту. Мои бойцы тут же поддержали его, устроив ад кромешный из шума и вспышек света. Все вокруг заволокло клубами алебастровой крошки.

Раздались крики, глухие удары, и атака противника захлебнулась.

Выпрямившись, я бросился вверх по лестнице и ворвался в проем сразу за Галланом.

Мы попали в какую-то длинную галерею, увешанную гобеленами и заваленную трупами.

В меня выпалили из дробовика, но я увернулся — картечь разнесла дверную раму — и уложил стрелка лазразрядом в голову. Галлан углубился в пороховую мглу, быстро нажимая на спуск, и прикончил еще нескольких мятежников. Я запрыгнул на мраморный стол, поставленный по центральной оси галереи, и добил горстку неприятелей, пропущенных консулом.

— Владыка Жиллиман! — крикнул кто-то из моей когорты.

Повернувшись, я увидел, что по ступеням несутся десятки бунтарей, бьющих из всех стволов.

Соскочив на пол, я перевернул стол и ударом ноги отшвырнул его к двери так, чтобы он перекрыл вход, врезавшись в стену. Оставалось только жестом велеть солдатам разместиться за этим барьером.

— Никто не должен пройти! — рявкнул я.

Ивместе с Галланом направился в следующее помещение.

Мои подчиненные стремительно выполнили приказ, и за нашими спинами загремели взрывы, сопровождающиеся боевыми кличами.

Мы вошли в еще одну длинную галерею. Вдоль ее стен высились огромные книжные шкафы, поднимающиеся к далекому сводчатому потолку, где лепные херувимчики окружали изображение Старой Земли. Консул задержался на пороге, я тоже. Люменосферы не горели, и Галлан, прищурившись, вгляделся в полутьму. Для меня темнота почти ничем не отличалась от ясного дня. В прошлом мне потребовались годы, чтобы уразуметь, почему все вокруг так одержимы освещением улиц и дворцов.

— Туда! — произнес я, качнув головой в направлении одной из четырех дверей, ведущих из галереи.

Несколько человек во мраке метнулись через нее в соседний коридор.

Галлан кивнул, и мы помчались туда же, выискивая любые движения в тенях.

По нам открыли огонь. Я услышал, как консул ругается, укрываясь за пьедесталом какого-то изваяния.

— Галлан?.. — обернулся я.

— Все в порядке! — крикнул он. — Давай за ними!

Я зашагал прямо по центру помещения, игнорируя свист выстрелов.

У могущества есть один странный нюанс: чем больше его у тебя, тем меньше оно тебе нужно. Поскольку я прослыл бессмертным, даже у самых лучших снайперов дрожали руки, когда они целились в меня. И теперь, пока я размеренно шел к кучке неприятелей в дальнем конце зала, рядом со мной вздымались фонтаны гипсовой пыли, выбитые из бюстов и наличников.

Повстанцы толпились в арочном проходе, ведущем в смежную комнату. Там собрались десятки бойцов, все с мечами и пистолетами. Если бы они сохранили спокойствие, меня, возможно, ждали бы неприятности. Однако я знал, что этого не произойдет.

Свирепо посмотрев на мятежников, я позволил моим глазам вспыхнуть от гнева, а моей сути, в чем бы она ни заключалась, — засиять сквозь кожу.

Враги запаниковали: одни, спотыкаясь, бросились в укрытия, другие ринулись на меня, паля из всех стволов. Уклонившись от шквала лазерных лучей, я увернулся от пары неудачно нацеленных выпадов и без труда зарубил нескольких противников обманчиво небрежными, но смертоносными взмахами меча.

Остальные начали отступать, стреляя в меня, но разряды пролетали намного выше моего плеча.

— Именем консулов, покоритесь! — проревел я.

Изменники застыли в недоумении, решив, что им дают шанс капитулировать.

Я кивнул, признавая послушание бунтарей, и стер гримасы непонимания градом выстрелов. Они замертво валились на пол с дымящимися лицами, конвульсивно дергая руками и ногами, и я не испытывал к ним ни капли сочувствия. Они пошли против сената и предали Макрагг. Для исполнения приговора на месте не требовалось иных обоснований.

— Галлан? — позвал я, оглянувшись.

Консул брел ко мне, держась за бицепс правой руки.

— Все нормально, — сказал он, указывая в сторону следующего зала.


Когда мы добрались до покоев Конора, сражение уже понемногу утихало. Мои бойцы сообщали только о минимальном сопротивлении. Очевидно, мы с Галланом устранили вожаков.

Рабочий кабинет отца — произведение искусства, выполненное в золоте и слоновой кости, — блистал великолепием, но на роскошных коврах, пропитавшихся кровью, здесь и там валялись тела стражников, многих из которых я знал всю свою жизнь. Мне снова пришлось повторить литании Тараши.

Возле личных комнат Конора царила зловещая тишина. Там лежали еще десятки трупов, а гобелен на одной из стен быстро пожирало пламя.

Подбежав к нему, Галлан сдернул ткань на пол и с руганью затоптал огонь, разбрасывая горелые клочки.

— Бесценная вещь! — прорычал консул. — И ее погубили варвары, неспособные даже прочесть надписи на ней!

Мне нравился Галлан, но он вел себя не менее странно, чем прочие макраггские аристократы. Спокойно пройдя мимо множества убитых людей, консул разъярился лишь при виде испорченного гобелена.

В воздухе ощущался какой-то необычный запах, едкий и химический. Аромат показался мне неприятно знакомым, и я задумался, пытаясь вспомнить, где и когда встречался с ним.

На полу возле Галлана и тлеющего полотна кто-то шевельнулся.

— Берегись! — гаркнул я.

Галлан отошел в сторону, и мы оба вскинули пистолеты.

Я разглядел мужчину, изломанного, словно разбитая мебель, и ахнул.

— Отец! — простонал я, замотав головой. — Нет!

Мы ринулись к Конору, но он предостерегающе поднял руку, остановив нас в паре шагов от него. Шепча проклятия, мы увидели, что церемониальная кираса отца испещрена пробоинами, а одеяния залиты кровью. Нога, придавленная телом, изогнулась под жутким углом, обожженную кожу покрывали волдыри. Хуже всего выглядел темный разрез на горле, напоминающий второй рот: он словно широко ухмылялся, сочась багряными струйками. Конор, стремительно бледнея, отчаянно хватал воздух.

Упав на колени, я потянулся к нему, но он снова отмахнулся. Судя по глазам, отец отчаянно хотел предупредить меня о чем-то. Он попытался заговорить, однако раздалось лишь ужасное бульканье.

Несмотря на все мои необъяснимые дары, мне ничем не удалось помочь Конору, пока тот захлебывался собственной кровью, хватался за горло и старался сесть, медленно расставаясь с жизнью. Когда я оторвал от своего плаща большой лоскут, собираясь перевязать ему шею, отец яростно сверкнул глазами и направил пистолет мне в лицо.

— Кто это сделал? — прохрипел я, однако он, видимо, даже не услышал меня.

Осознав, что сын больше не намерен прикасаться к нему, Конор явно успокоился и попробовал дотянуться до чего-то, лежащего на полу.

Предмет оказался монетой, которая, вероятно, выпала из облачения отца, когда он рухнул от ран.

Я схватил ее и хотел вернуть Конору, но он качнул головой и показал, что мне нужно сжать находку в кулаке.

Судорожно вздохнув, я понял, что отец напоминает мне о том дне в горах. Дне, когда он дал своему сыну простую монету и пообещал, что тот никогда не останется один.

— Нет! — снова провыл я, однако Конор все так же целился в меня из пистолета, запрещая приближаться к нему.

Галлан взял меня за плечо, но я стряхнул его руку и стиснул монету так крепко, что она помялась.

Отец еще около минуты полулежал в той же позе, направляя на меня оружие, чтобы я не вздумал прикоснуться к нему. Потом его взгляд застыл, сосредоточившись на чем-то, что видят только умершие.

Он повалился навзничь, и я тоже — припал спиной к стене, рыча, будто зверь. Консул вцепился мне в плечи и потянул, выкрикивая какие-то слова, однако до меня не сразу дошло, что я сижу на горящих обрывках гобелена.

Поднявшись, я пристально посмотрел на труп Конора. Меня трясло от гнева, каждая клетка тела напряглась до предела. Я не решался сдвинуться с места, опасаясь, что уступлю жажде насилия. Отец не покинул меня — его отняли.

— Робаут, нам нужно идти, — тихим, осторожным голосом произнес Галлан.

— Идти?! — Я сердито уставился на него. Даже в отрочестве я обладал великанским ростом и возвышался над консулом. — Здесь лежит мой убитый отец, а ты предлагаешь мне уйти? Хочешь, чтобы я вот так бросил его?

— Подумай, Робаут: город раздирает себя на куски. Неужели Конору понравилось бы, что ты бдишь над его трупом, пока гибнет дело всей его жизни? Вспомни о своем долге — долге перед Макраггом.

Чтобы не ударить Галлана, мне пришлось напрячься так, что пару секунд я не мог говорить. Но затем издалека донесся треск лазерных лучей, и мне стало ясно, что консул прав. Представив себе монету в кулаке — целую, пусть и помятую, — я склонил голову.

— В Сенаторум.

Консул тоже кивнул:

— Там наверняка соберутся законодатели. Мы обязаны рассказать им, что здесь произошло. Чернь только что лишила себя своего величайшего заступника. — Галлан покачал головой, глядя на тело Конора. — Но плебеи также поставили под угрозу стабильность на всей планете. Слишком многие группировки сейчас борются за власть. Если устроить выборы нового консула, начнется полная неразбериха.

Посмотрев на трупы, разбросанные по залу, он добавил:

— Опасная ситуация…

Загнав скорбь в дальний уголок рассудка, я попробовал мыслить здраво и встретился глазами с Галланом:

— Сегодня Макрагг потерял одного консула. Я не допущу, чтобы он утратил и второго.


Приказав нескольким бойцам охранять тело моего отца, я созвал остальных и во главе своих когорт отправился обратно в столицу. На каждом углу мне мерещилось лицо Конора, а в ушах отдавался неистовый стук сердца.

Пока мы пересекали город, из каждого храма и жилблока на нас бросались толпы. Я игнорировал бунтарей из числа гражданских, но не солдат в кольчужной броне. Они испытали на себе толику сдерживаемой мною ярости. Хотя я старался убивать этих людей с внешней бесстрастностью, как меня учили, что-то во мне надломилось, и просто расстреливать врагов уже было мало. Со стыдом вспоминаю, как, срывая гнев на повстанцах, я пробивал стены их телами, дробил черепа кулаками, бросал еще живых людей в огонь…

Пока мы шли через лужайки вокруг Сенаторума, консул качал головой, рассерженный какими-то сообщениями, полученными через потрескивающую вокс-бусину.

Заметив, что я поглядываю на него, Галлан поморщился:

— Они просят меня руководить в одиночку, пока все это не закончится — пока мы не восстановим порядок.

— Единовластный консул? — Я вскинул бровь. — Дерзкая идея.

— Противоречит всем уложениям.

— Ну, если мы хотим преодолеть кризис, то что-нибудь следует предпринять. И быстро.

Многозначительно посмотрев на Галлана, я зашагал дальше.

У ворот Сенаторума бушевало сражение. Когда я уже собирался возглавить атаку, консул удержал меня:

— Мы должны как можно скорее попасть в зал Совета. Необходимо поговорить с членами ассамблеи прежде, чем они примут какие-либо решения.

Жестом он предложил обойти здание и воспользоваться дверями для сервиторов и прислуги.

Я помедлил, злобно взирая на отребье у входа. Мятежники швыряли кирпичи и пытались поджечь знамена. Все они выглядели или пьяными, или невменяемыми, и мне вновь показалась нелепой сама мысль, будто я могу принадлежать к тому же виду, что и эти безмозглые создания. Как им пришло в голову обратиться против государства, которое столько для них сделало?

— Не позволяй ярости затуманить тебе разум, — посоветовал Галлан. — Мы застряли бы тут на целый час.

— Ты прав, — отозвался я. — Мне нужно доставить тебя к сенаторам, пока еще не поздно.

Затем я велел своим солдатам вступить в сражение без меня, и мы с консулом побежали к заднему фасаду здания, окутанного тьмой.

Двери оказались открытыми. Как только мы вошли в пышные чертоги Сенаторума, я разобрал то, чего определенно не мог уловить Галлан: до меня доносился не только шум толпы с примыкающих улиц, но и голоса важных персон, стекающихся в зал Совета. Кто-то объявил чрезвычайное заседание. Сотни патрициев Макрагга пробрались через бунтующий город, твердо решив, что обязаны высказаться. Даже с порога я слышал, как малодушны речи некоторых из них. Вместо чистого гнева в словах аристократов сквозило радостное возбуждение — они считали кровавую бойню благоприятным моментом.

Несколько минут Галлан бурным шепотом переговаривался по воксу с кем-то, кто передавал ему сведения из зала. Но, когда мы приблизились к центру дворца, прервал беседу и повернулся ко мне:

— Я хочу, чтобы ты вышел на трибуну вместе со мной. Так пожелал бы твой отец.

Все еще размышляя о своей утрате, я лишь кивнул, с трудом понимая, о чем идет речь.

— Но нельзя предстать перед ними в таком виде, — продолжил Галлан.

Я недоуменно нахмурился, но затем сообразил, что он имеет в виду мои боевые доспехи. После возвращения в столицу мне не удалось переодеться и снять кольчугу с пластинчатой броней, перепачканные в грязи, крови и пепле.

Слегка улыбнувшись, консул покачал головой:

— Если ты войдешь в зал Совета в таком грозном обличье, там тоже вспыхнут беспорядки. — Он схватил меня за руку. — Мы должны стать голосом разума, Робаут. Хватит на сегодня зверств.

Я вновь кивнул. Всю жизнь я старался не опозорить имя отца, и сейчас, после его смерти, это почему-то стало еще важнее.

Когда я начал расстегивать снаряжение, Галлан, знавший устройство здания гораздо лучше меня, указал на одну из дверей:

— Вон там слуги помогут тебе переоблачиться.

Пока я шел туда, консул почему-то задержался. Мне пришлось сказать:

— Иди, я быстро.

Галлан, воззрившись на меня с болью в глазах, кивнул и поспешил прочь.


В комнате висели суконные тоги и мантии, положенные патрициям законодательного собрания. Направившись к гардеробу, я на ходу начал сбрасывать части доспеха, и броня залязгала о холодный кафельный пол.

Я еще не полностью разделся, когда в помещение вбежал какой-то служитель, поклонился и закрыл за собой дверь.

— Мой господин, — пробормотал он и, кинувшись ко мне, расстегнул оставшиеся латы.

— Вон ту! — резко произнес я, показав рукой на самое скромное одеяние, какое мне удалось отыскать: простую бело-синюю тогу, не настолько обильно расшитую золотом, как ее соседки.

Слуга помедлил, но, видимо, сочтя за лучшее оставить свое мнение при себе, принес выбранное облачение.

Надевая тогу, я ощутил нечто странное — тот же химический аромат, что и в кабинете отца. Та же самая подспудная тревога проникла в мои мысли, побуждая осознать, почему запах знаком мне. В этот раз я прошел в рассуждениях до конца, и перед глазами встали картины иллирийской кампании — жестокой, но принесшей удовлетворительный результат. На каждого убитого варвара пришлось десять его сородичей, которые вняли разумным доводам и сложили оружие. Впервые в жизни я увидел, как дипломатия берет верх над грубой силой.

Но вождь повстанцев, поджарый недомерок по имени Зуллис, не пожелал преклонить колено. Он дрался, будто крыса, угодившая в западню, — размахивал таким же кривым ножом, какие раньше я замечал у его ассасинов. Зуллис с хохотом заявил, что лезвие смазано нейротоксинами, и швырнул клинок мне в лицо. Я преподал негодяю исчерпывающий урок хороших манер, однако так и не забыл смрад его яда…

Ухмыляясь, служитель напал на меня с длинным изогнутым кинжалом, блеснувшим в полутьме.

Отскочив вбок, я поймал врага за запястье и начал медленно выкручивать ему руку, пока не раздался хруст кости. Изменник взвыл от ярости и боли.

— Моего отца убил ты, — произнес я. — Ты отравил его. Вот почему он не подпускал меня к себе.

Если прежде мой гнев пылал, как у взбешенного зверя, то теперь леденил мне кровь. Никогда еще я не чувствовал себя так… нечеловечески. Мне казалось, что я стал оружием.

— Да! — прохрипел ассасин, неистово вращая глазами и пытаясь выдернуть руку.

Когда он фыркнул и захихикал, я сообразил, что на него действуют боевые стимуляторы.

— Почему?

— За деньги! — глупо рассмеялся мятежник и, скрипя зубами, придвинулся ко мне. От внезапного удара ногой в живот у меня вышибло воздух из легких.

Пошатываясь, я отступил, проклиная себя за глупость. Неприятель отвлек меня, к тому же моя скорость реакции сильно уменьшилась. Я не спал в течение всей иллирийской кампании, а вернувшись домой, столкнулся с бунтами. Возможно, даже моя выносливость не беспредельна?

Взяв нож в здоровую руку, убийца снова ринулся в атаку, однако на сей раз ему не удалось застать меня врасплох. Уклонившись от выпада, я беспощадно впечатал кулак в висок предателя.

Издав влажный булькающий звук, он рухнул как подкошенный.

— Кто тебе заплатил? — рявкнул я, сграбастав ассасина за шею.

Химический запах тут же усилился, и враг обмяк в моей хватке, а на губах у него выступила пена.

Уронив изменника на пол, я понаблюдал за его мучительными предсмертными корчами, нисколько не наслаждаясь зрелищем. Во рту убийцы по-прежнему густо пузырилась пена, и смрад становился все насыщеннее. Он раскусил капсулу с каким-то веществом: наверное, тем же токсином, что и на кинжале.

Я кинулся к двери, но на бегу увидел, что рядом с моей броней лежит какой-то кружок — та самая монета, которую велел мне забрать умирающий отец. Подняв ее, я выскочил в коридор… и снова остановился, разглядев на ней нечто странное.

В ярком сиянии светошара мне наконец открылась истина.

— Нет… — выдохнул я, разогнул монету пальцами и снова уставился на нее, не желая верить своим глазам.

Убедившись, что они не лгут, я помчался дальше.


Когда я вошел в зал Совета, Галлан уже занял трибуну и старался утихомирить патрициев. Аристократы Макрагга ссорились между собой почти с такой же свирепостью, как толпы на улицах.

Вход располагался за возвышением для оратора, поэтому консул не видел меня и продолжал кричать, пока я подходил к нему.

— Речь не только о Коноре, но и о его сыне! — орал Галлан, стуча кулаком по кафедре. — Они навлекли катастрофу на наши головы. Они рискнули всем, что нам дорого! Я видел, как Конор ведет плебеев в Палату Консулов. Если бы не мои отважные бойцы, он спалил бы все здание. И он успел перебить десятки верных солдат, пока мы не остановили его!

Ошеломленные сенаторы притихли и стали перешептываться.

— А что касается его сына Робаута, высокомерного незваного гостя… Мы приняли его в своих домах так тепло, как только могли. И вот чем он отплатил нам! Десять минут назад я видел его здесь, во дворце. Он пытался пробиться в этот самый зал с помощью бунтарей, против которых якобы сражался в Иллирии! Чем же Робаут занимался там на самом деле? Замышлял свергнуть нас! Мы остановили его, но с огромным трудом. Мне пришлось убить его своими руками.

В тот же миг я подошел вплотную к Галлану, в луч света, и публика пораженно охнула. Патриции в замешательстве смотрели на меня, пока консул описывал мою «гибель».

— Мне не стыдно за то, что я сделал! — прокричал он, неверно поняв изумление на их лицах. Меня Галлан по-прежнему не замечал. — Робаут предал Макрагг, и я почувствовал, что не имею права пускать его сюда, поэтому покончил с его изменой единственным надежным способом.

Тут я наконец вмешался:

— Когда мой отец умирал, я был рядом с ним.

Аристократы молчали, и мои слова разнеслись по залу.

Побледнев, консул обернулся ко мне.

— И спросил, кто виновен в его смерти, — продолжил я, приставив отравленный клинок ассасина к горлу Галлана. — Он не мог говорить, но все равно указал на своего убийцу.

Вынув монету, я поднес ее к лицу консула, на котором читались паника и смятение.

— Полагаю, она очень редкая, — сказал я, поворачивая кругляш в пальцах. — С неверной чеканкой. На ней изображены не два консула, а только один, на обеих сторонах. Тут лишь твое лицо, Галлан.

Он рассмеялся:

— Так ты жив! Прекрасно. Слышал, тебя убили…

Я пристально посмотрел на консула:

— А я слышал тебя. Все, что ты только что произнес.

Улыбка застыла у Галлана на лице, и, похоже, на секунду он растерялся. Потом в его глазах вспыхнул гнев.

— Какое право ты имеешь заявляться сюда с угрозами? Ты здесь чужой, парень, и так было всегда. Откуда ты вообще взялся? И кто твой настоящий отец? Тебе еще повезло, что я не убил тебя, когда…

Консул осекся, уловив, что в зале нарастает шум сердитых голосов. Некоторые патриции сыпали насмешками и руганью. В первое мгновение мне показалось, что они обращены против меня, но затем стало понятно — мишенью избран Галлан. Ничего удивительного. Каких бы взглядов ни придерживались макраггские аристократы, все они сходились в одном: тот, кто солгал в зале Совета, не заслуживает даже презрения. А я одним своим появлением доказал, что консул низко обманывал их.

Не упуская момента, я обратился к сомневающейся публике спокойным властным тоном, идеально отточенным на переговорах с иллирийскими бунтарями:

— Мой отец никогда не лгал вам. То, что происходит сегодня, не имеет отношения ни к нему, ни к его преобразованиям. Ничто не обладало для него большей важностью, чем сенат. Он видел суть вещей, недоступную пониманию людей вроде Галлана. Любой деспот обладает могуществом, но хрупким и недолговечным. И оно умирает вместе с ним. Государство же, освободившее свой народ, с каждым годом становится все могущественнее. Любое последующее поколение приобретает все больше того, за что стоит бороться, и у него появляются все новые причины служить. Мы можем вооружить Макрагг лояльностью и верой наших подданных. Тогда он станет неуязвимым.

Галлан полиловел от ярости.

— Кретины! Да, я убил Конора. А как вы полагаете, ради кого я это сделал? И кто заплатит за свободу, обещанную Жиллиманом? Чьи земли жаждет захватить чернь? Ваши! Они хотят забрать ваше могущество, ваши деньги. Как вы думаете, кем бы вы стали, если бы реформы Конора воплотились в жизнь? — Он почти вопил. — Вы стали бы никем! Ничем не лучше плебеев! Вековые традиции сгинули бы из-за одного необдуманного проявления милости!

Вспомнив страдание в глазах умирающего отца, я крепче сжал рукоять ножа и приготовился оборвать тираду консула.

Но потом осознал, что публика безмолвно и пристально следит за мной, зачарованная трагической сценой, которая разворачивалась на трибуне. Глазами аристократов на меня смотрело будущее. Убив Галлана, я подтвердил бы его наветы, превратился бы в беспощадного мятежника, каким он меня выставлял. Истина утонула бы во всеобщем возмущении. Патриции с головой ушли бы в интриги и взаимные обвинения. Обратились бы друг против друга. И, пока каждая фракция старалась бы возвысить собственного наследника престола, Макрагг погибал бы в пламени по вине своих препирающихся вождей.

Мне вспомнились иллирийские варвары, бросившие ружья в обмен на место в новом мире, о котором они услышали от меня.

Я опустил кинжал и отошел от консула.

Он с изумлением уставился на меня.

— Ни один человек не вправе сам выносить приговор, — сказал я, оглядывая публику. — Это дело сената. Макрагг превыше любого из нас. Поэтому, хотя Галлан убил моего отца, я предпочту отпустить его, лишь бы не вносить раскол в Совет. Если вы готовы подчиняться ему как вашему консулу, да будет так. Однако он только что солгал вам и бесстыдно признался в этом. Принимайте решение, но не медлите.

У Галлана заблестели глаза. Он нисколько не сомневался, что в споре со мной все примут его сторону, и едва сдерживал смех.

— Предатель! — выкрикнул кто-то с другого конца зала.

Скользнув взором по рядам патрициев, я увидел, что один из них указывает дрожащим пальцем на меня…

Нет, на Галлана.

Я узнал этого аристократа. Его звали Адарин, и он всегда презирал меня. Он выступал против нововведений моего отца. Но сейчас его гнев был обращен на консула.

— Предатель! — воскликнул еще один сенатор, за ним другой, и вскоре по залу уже катилась неудержимая волна порицаний.

Галлан покачнулся, словно пьяный.

— Идиоты! — заорал он, брызгая слюной. — Чернь отнимет у вас все! Подумайте о том, что создали ваши отцы. Вы окажетесь…

Осекшись, консул завыл от возмущения: солдаты схватили его за руки и потащили с трибуны. Ярость Галлана сменилась паникой. Если его признают виновным в обмане Совета, наказанием может стать смертная казнь.

Я посмотрел, как волокут прочь консула, все еще изрыгающего проклятия, после чего спустился с возвышения и зашагал по залу, намереваясь вернуться к своим воинам.

Угрюмый Адарин, протолкнувшись через толпу, преградил мне дорогу.

Собрание притихло.

Патриций взирал на меня с таким кровожадным видом, что я уже приготовился пробивать себе дорогу с боем. Моя речь с трибуны была искренней до последнего слова, но я не мог покинуть своих людей, сражающихся снаружи. Не мог бросить их умирать.

Однако Адарин совершил нечто неожиданное: снял с головы металлический венок и бросил его к моим ногам.

Все аристократы в зале одновременно вздохнули, осознав, что означает его жест. Сенатор только что поклялся мне в верности.

Я спросил себя, нет ли в этом насмешки, но, похоже, Адарин поступил так по велению души.

— Не знаю, откуда ты пришел, — сказал он, — да это уже и не заботит меня. Никогда еще я не встречал более достойного сына Макрагга. Меньше чем в километре отсюда лежит твой погубленный отец, а ты спокойно и здраво говорил в присутствии его убийцы. Для тебя, Робаут Жиллиман, нужды сената важнее собственных страданий, и ты — пример для подражания… — Патриций оглядел зал. — Для всех нас.

Я покачал головой, но не успел ответить Адарину: аристократ, стоявший рядом с ним, последовал его примеру. Третий сенатор кинул свой венок к первым двум. Один за другим патриции пробивались в передний ряд и выражали свою преданность, пока рядом со мной не выросла груда золотых ветвей лавра.

Пораженный и гордый, я не мог сойти с места.

— Макрагг выстоит, — прошептал я, снова подумав об отцовском пророчестве.

Эти слова предназначались только для меня самого, но в зале была прекрасная акустика, поэтому их услышали все.

— Макрагг выстоит! — отозвались пятьсот голосов, и члены Совета начали опускаться передо мной на колени.

Джеймс Сваллоу. ПОКОИ В КОНЦЕ ПАМЯТИ

На земли Императорского Дворца больше не опускалась ночь.

Когда солнце Терры уходило за неровные горные вершины древнего Гималазийского хребта, зажигались тысячи меньших звезд, заливающих огромные территории ярким белым светом, чтобы армии дрон-илотов, кузнецов и камнедробителей могли продолжать свои тяжкие труды. Воспаряя высоко над Залом Побед и спускаясь до Квартала Великолепия, целый флот автономных аэронавов, несущих огромные массивы ламп, гарантировал, что день никогда не закончится, и разлитое повсюду сияние достигало даже Катабатических склонов и внешних окраин Города Просителей.

Рогал Дорн стоял на борту дисковидной контргравитационной платформы, и его золотые доспехи блистали под негаснущим светом. С настороженным и суровым выражением грубо высеченного лица примарх наблюдал за ходом грандиозных осадных работ по его собственному замыслу.

Компанию Дорну составлял лишь меха-лакей. Это устройство, напоминающее птицу — кого-то вроде ястреба, несло на спине вертикальную овальную раму, похожую на подставку для зеркала. Но никакого стекла в окруженном ею пространстве не было. Устройство пульсировало искрящимся голубым светом, отбрасывая перед примархом гололитические панели, когда он двигался вдоль края платформы. Время от времени Имперский Кулак протягивал руку к голограммам и производил корректировку или смещение точки данных. Даже на этой поздней стадии работ всегда находились детали, которые требовали его непосредственного внимания.

Малейшая ошибка в зазоре между двумя каменными плитами могла открыть трещину, которая обрушила бы защитную стену. Один-единственный пропущенный десятичный знак в неверном месте — и какая-нибудь макропушка осталась бы без боекомплекта в разгар штурма.

«Ничего нельзя оставлять на волю случая. — Эти слова превратились в личную мантру Дорна. — Все точки будут защищены. Все двери — заперты». На его дежурстве не случится никаких сбоев. Он поклялся в этом и подтверждал клятву с каждым потерянным закатом, а между тем неумолимо близилось вторжение его заблудшего брата.

Хорус Луперкаль, да будет он вовеки ненавидим, скоро явится в Императорский Дворец, чтобы напрямую бросить вызов их отцу. Дорн знал, что этот час почти настал, чувствовал это всем своим генетически улучшенным существом. Когда порченые корабли Хоруса затемнят небосвод Терры и выпустят из трюмов предателей и тварей, ставших им союзниками, эти самые стены под сабатонами Дорна остановят их. Ни одна твердыня во всем Империуме — даже «Фаланга», этот величественный звездный дом Кулаков, — не укреплена столь же надежно, как бастионы Дворца Императора.

«По крайней мере, так случится, если мои работы завершатся вовремя. Я могу лишь надеяться, что этого хватит».

Отпрыск Императора мрачно лелеял эту мысль, направляя платформу на север, в сторону Аквиланской башни. Меха-лакей сопровождал примарха, примостившись на поручень диска. Дорн сделал еще несколько записей, перенаправив легион каменщиков и сталеваров, трудившихся во Внутренних Садах, на сооружение цепи противотитановых конструкций в Западном квадранте.

Слишком многие работы шли с отставанием от графика. Слишком многое шло наперекосяк. Разумеется, некоторых инцидентов следовало ожидать, но Рогал Дорн хорошо знал разницу между несчастным случаем, ошибкой и саботажем.

В первые месяцы обманутые приверженцы примарха-отступника открыто пытались сорвать строительство, нападали на оборудование и персонал. Имперские Кулаки с Кустодианской Гвардией подавляли большую часть этих наглых вылазок, но чтобы свести на нет проделанные труды, вовсе не требовалось загонять на стройплощадку перегруженный прометиевый танкер. Хитроумное вмешательство, мелкие пакости в нужных местах могли возыметь масштабные последствия. Утерянная партия металлов. Полчища илотов, страдающих от недоедания. Измерение на чертеже, сделанное с ошибкой в несколько градусов. В строительном проекте столь грандиозного масштаба, как укрепление столицы Терры, подобные недочеты могли оказаться роковыми.

Обнаружив кое-какие несогласованные данные и вернув их обратно на экран, раздраженный Дорн медленно выдохнул. Облако белого пара ненадолго окутало примарха и рассеялось в воздухе.

Он мог бы исполнять этот долг в светопроекционной зале на одном из командных ярусов бастиона Бхаб, но было гораздо важнее находиться здесь, над городским пейзажем, в полярном холоде и разреженном воздухе, который заморозил бы простого смертного. Дорн желал наблюдать за всем собственными глазами, а не опосредованно, через гололиты.

Вот это было реальным. Здесь, наверху, Имперский Кулак слышал непрерывный стук пнев-молотов и дробление камня. Он ощущал частицы пыли и выхлопные газы механизмов, трудившихся под вечным дневным светом, который сам же и учредил.

Тьма наступит достаточно скоро, когда прибудет Хорус, и тогда все смертные, обитающие за стенами Дворца, взмолятся о свете.

Гравидиск плавно остановился, и Дорн посмотрел вниз. Он оказался над Инвестиарием и, узрев сие циклопическое здание, нахмурился. Вот идеальный пример преступлений, которые он совершил против Дворца — этого прекрасного творения людей, этого средоточия абсолютов.

Когда-то Инвестиарий представлял собой гигантский амфитеатр шириной два километра — великолепную арену, где хранились чудеса, привезенные со всей Галактики. Там, внизу, Дорн пролил немало капель пота, сражаясь в спортивных поединках со своими родичами под пристальным взором высоких изваяний, наделенных обликом его братьев.

Но здание переделали в громадный склад боеприпасов — колоссальный арсенал, вмещавший мегатонны обычных снарядов, парабатарей и резервуаров с прометием. Дорн избрал для этой цели именно Инвестиарий потому, что центральное расположение арены позволяло ей находиться на оптимальном расстоянии от всех огневых позиций квадранта, а ее углубленная конструкция была прочной и надежной. Когда-то это сооружение радовало взоры. Имперский Кулак превратил его в нечто грубое и непритязательное.

— Когда же я упустил это из виду?

Голос потрескивал на холоде. В какой-то момент Дорн позабыл обо всей этой красоте. Он забыл, что оскверняет все, делающее это место таким невероятным. Красота была утрачена в бесчисленных нуждах войны, исчезла под тяжестью долга. Под тяжестью нового камня наподобие уродливых защитных валов, которые скрывали некогда блистательное зрелище богато украшенных стен Инвестиария.

«Ты бы низверг их всех?»

Вопрос, прозвучавший в памяти примарха, Малкадор задал ему там, внизу, на площадке амфитеатра. В лучшие времена, когда их с Сигиллитом взаимные подозрения были еще не столь откровенны, не столь горьки.

«Еще одна жертва конфликта, — подумал Имперский Кулак. — Что-то еще, потерянное или обнаруженное — в хаосе грядущей осады».

Кибер-ястреб прервал его размышления предупреждающим криком за долю секунды до того, как до ушей примарха донесся раскат грома.

Обернувшись в направлении звука, Рогал увидел черное облако дыма, поднимавшееся от небольшого донжона по направлению к центру бастиона Индомитор. В той зоне находился геодезический отряд, который определял, разумно ли сносить ставшие бесполезными здания, чтобы использовать их гранитные фундаменты на иных участках в качестве контрфорсов.

Но в данном районе, насколько помнил примарх, не было ничего особенного — ничего, что могло бы взорваться с такой силой, одни лишь художественные галереи да тому подобное. Дорн помнил, что Малкадор велел ему оставить тот сектор в покое, сказав, будто его коллекция хрупких реликвий бесценна. На это Рогал возразил, что всем этим вещам грош цена, если стены, которые защищают Дворец, непрочны.

— Военные нужды, — пробормотал он, беря управление платформой в свои гигантские руки.

Спасательные катера, поднятые по тревоге тем же сигналом, что привлек внимание ястреба, должны были уже вылететь к месту взрыва, но Рогал Дорн находился близко и мог добраться туда первым. Он послал платформу в крутое пике и направил ее к источнику дыма.


Им оказался минарет-хранилище — одно из тысяч подобных сооружений, разбросанных по всей территории Дворца. Одну сторону здания изуродовал шрам от ожога, и дым, струившийся сквозь пробоину в стене, уже редел, постепенно исчезая.

Сойдя с гравиплатформы, Дорн увидел наземный транспорт, оставленный членами отряда во внутреннем дворе. Большая шестиколесная машина лежала без движения, и когда примарх подошел к ней, его ноздри затрепетали.

Он учуял кровь, причем с хорошо знакомым ему особым привкусом. Лишенным того тяжелого химического оттенка, что у легионеров, и едкости, свойственной порождениям ксеносов.

Примарх наткнулся на труп бригадного рабочего, который наполовину вывалился из водительского сиденья. Тело уже обмякло, но еще не остыло. Остекленевшие глаза напоминали алые жемчужины, а из ушей и рта сочилась темная жидкость.

«Шоковая смерть». Дорн определил причину гибели человека с бесстрастием воина. Катастрофический перепад давления либо импульсно-волновое оружие убивали именно таким образом, но вторичные повреждения противоречили этому выводу.

Примарх извлек личное оружие. Грозный мастерски сработанный болтер, называемый Глас Терры, преподнесли ему Адептус Кустодес в день, когда Рогал был провозглашен Преторианцем Терры. Сверкая золотом, как и силовая броня, пистолет мерцал в свете нескончаемого дня, ведущем Дорна в разрушенный минарет. Имперский Кулак двигался осторожно. Если мятежники Хоруса вновь осмелели и если это дело их рук, то угроза может быть серьезной.

Внутри башни Рогал обнаружил странную архитектурную аномалию. Здание скрывало в себе длинный коридор — фальшивую сводчатую галерею, усеянную хитроумными арками, предназначенными для обмана невнимательных глаз. Здесь лежали тела людей, убитых при бегстве. Дорн остановился, чтобы осмотреть ближайшее, и обнаружил сходство с трупом работяги в транспортнике. Кроваво-красные глаза на искаженном агонией лице слепо уставились на примарха.

Глубоко в мыслях Преторианца нечто коварно нашептывало ему, что дальше идти нельзя. По идее, ему бы следовало прислушаться к внутреннему голосу и подождать арбитров и медике с их сервиторами. Покуда кто-нибудь не разобрался бы, что же здесь произошло, этот участок оставался опасной зоной, и многие заявили бы, что Рогал Дорн слишком важен, чтобы уделять внимание таким пустякам.

Но Рогал Дорн был не из тех, кто полагает себя неспособным что-либо сделать. Он быстро зашагал вперед по галерее, осматривая каждый окутанный мраком угол и каждую темную нишу в поисках угрозы.

Чем дальше он шел, тем больше настораживал его вид человеческих останков. У некоторых работников конечности, похоже, взорвались изнутри — причиной их мгновенной смерти был сильнейший гидростатический импульс. Другие тела оканчивались на уровне шей, обрубки которых окружало месиво измельченных мозгов и раздробленных костей. А затем примарх обнаружил трупы, в которых было уже невозможно распознать людей: они превратились в багрово-черную жижу, щедро забрызгавшую декоративные мраморные колонны и бледный оуслитовый потолок.

С каждым шагом Дорна зловещее давление в его разуме обретало форму и силу. Казалось, будто коридор не желает, чтобы примарх шел по нему, будто стены пытаются его оттолкнуть.

И тут Дорн замедлил шаг, затем остановился и крепче стиснул пальцами латной перчатки рукоять Гласа.

Он увидел в конце коридора вестибюль с парой огромных дверей, явно изготовленных для транслюдей, и даже с такого расстояния мог догадаться, что там произошло.

На плиточном полу валялся резец с затухающим плазменным огоньком. От работавшего инструментом трудяги осталась кровавая каша. Возможно, это был тот же самый несчастный болван, что взрезал сломанную печать, которая в прошлом отгораживала вестибюль от всего остального мира.

«Что же они пробудили тут? Какую черту, сами того не зная, преступили?»

На дверях виднелись какие-то символы. Дорн сделал еще один осторожный шаг, прищурившись, чтобы лучше их разглядеть.

Ему это удалось, но, прежде чем он успел в полной мере осознать свое открытие, в воздух просочилась едкая кислотная вонь. Рогал узнал след колдовства. Он угодил в ловушку.

Из точек на колоннах, стенах и полу вырвался сверхъестественный огонь. Вспыхнули мистические символы, обнаруживая себя там, где в переплетении обычных узоров из плитки и камня были тщательно спрятаны обереги. Псионические смертоформы — вопящие сгустки сырой эктоплазмы, образованной из варп-материи, — атаковали примарха со всех сторон.

Он отшвырнул их прочь, вскидывая болтер, чтобы разнести на куски тех, что были вне зоны его досягаемости. Каждая смертоформа рассеивалась с оглушительным воем энергии, обрушивая на Рогала ударные волны — достаточно сильные, чтобы заставить отшатнуться даже Каменного человека.

Дорн отступил на несколько шагов, переводя дух, а бесплотные агрессоры отплыли назад к породившим их психическим чарам. Сжав челюсти, Рогал прицелился и всадил по огромному болт-снаряду в каждую из исходных точек. Когда выстрелы разбивали камень, из него текли тонкие струйки органической жидкости, и Дорн увидел, что в стенах погребено нечто вроде комков искусственно выращенной мозговой материи.

«Псионические мины-ловушки», — рассудил он. Варповое оружие, которое дремало здесь до тех пор, пока рабочая бригада неумышленно не привела его в действие. Оборонительные приспособления, призванные защищать то, что находилось внутри покоев в конце коридора. Но здесь было не место подобным устройствам. Рогал еще раз пристально посмотрел на далекие двери, а после зашагал прочь, обратно во двор.


Когда он вновь вышел на свет ложного дня, группа сотрудников Арбитрес и спасателей, прибывших на катерах, выстроилась в линию и отсалютовала знаком аквилы. Дорн не ответил, задержавшись лишь для того, чтобы приказать старшему офицеру аварийной службы не впускать никого в коридор.

Примарх бросил взгляд в ночное небо, за пределы горящих огней на борту аэронавов, и постучал по вокс-бусине в горжете брони, открывая приоритетный канал связи с «Фалангой» на орбите.

— Слушайте меня, — молвил он своим воинам. — Вы должны спуститься в Секлюзиум в недрах нашей крепости. По моему приказу откройте его врата и приведите одного из братьев, которых найдете внутри. Дорн оглянулся на брешь в стене минарета, и на него обрушилась вся тяжесть решения, которое он собирался принять. — Мне нужен библиарий.

— Как прикажете, мой господин.

Примарх никак не отреагировал на эти слова, поглощенный мыслями об увиденном в вестибюле в конце коридора. Пара исполинских дверей, сооруженных не для человека и даже не для легионера. Для кого-то еще более крупного.

А на дверях — числа, вытравленные лазером в металле: два и одиннадцать.


Йоред Массак вышел из десантного отсека «Грозовой птицы» и хмуро воззрился на яркое рассеянное сияние с небес. Как всякий сын своего легиона, рожденный на Инвите, он не стал гадать, зачем его внезапно отозвали с медитации в глубинах «Фаланги». Это было сделано по приказу его генетического повелителя, а значит, не подлежало обсуждениям так же, как если бы этот приказ высекли в граните.

Но теперь, ступив на землю Терры, — и не куда-нибудь, а в пределы Императорского Дворца, легионер Имперских Кулаков едва справлялся с потоком вопросов, наводнивших мысли.

С тех пор как Никейский декрет запретил использование ему подобных на строевой службе в Легионес Астартес, брат Массак добровольно отказался от своего статуса в рядах воинов Библиариума и последовал указу владыки Дорна: изолироваться в большом пси-подавляющем чертоге Секлюзиума вместе со своими товарищами по ремеслу — и ждать.

Декрет провозгласил псайкеров обузой для легионов, потенциальными носителями скверны, через которых в материальную вселенную могли проникнуть опасности адского варпа. Массак не отрицал, что в этом есть доля правды, но всегда считал, что сыны Седьмого выше подобных соображений. Никаким испытаниям не сломить Имперских Кулаков, бронированную длань Повелителя Человечества.

Некоторые — более слабохарактерные или застигнутые в момент отчаяния — осмеливались думать, что владыка Дорн покинул своих библиариев, когда восстание магистра войны стало самой животрепещущей проблемой. Но Массак не разделял подобных настроений. Их примарх следовал воле своего отца, так же как сами Кулаки повиновались отцовской воле. Когда наступит нужный момент, Дорн вновь призовет их в строй. Когда воины разума понадобятся ему, они будут готовы.

«Неужели этот момент настал?» — подумал Массак.

Его сеньор возвышался перед ним, будто титанический позолоченный страж, опустив одну ладонь на рукоять цепного меча, а другой задумчиво потирая подбородок. Библиарий поклонился и ударил кулаком по нагруднику в знак приветствия.

— Я прибыл по вашему зову, мой господин.

— Брат Массак, — проговорил Дорн, смерив его оценивающим взглядом, — я нуждаюсь в твоих уникальных способностях.

— Я в вашем распоряжении.

Генетический отец Йореда долго молчал. Он выглядел обеспокоенным.

— При любых других обстоятельствах тебя бы здесь не было. Но нам грозит опасность… Откуда она исходит, мне неясно, однако в этом отношении ты гораздо проницательней меня.

Примарх рассказал о взрыве, о гибели разведочной бригады и об оружии,спрятанном в стенах коридора.

Массак впитывал всю эту информацию, отвечая легкими кивками головы. Библиарий не сумел удержаться, чтобы не поднять руку и не указать на бездействующий психический капюшон, прикрепленный к его силовой броне, а затем на психосиловой меч в ножнах у бедра.

— Должен признаться, повелитель, что подобного я не ожидал — как и того, что мне вернут оружие и снаряжение.

Дорн поднял руку.

— Сегодня — не тот самый день, — сказал примарх, предвосхищая вопрос Йореда еще до того, как воин успел его произнести. Легионер упал духом, когда его владыка продолжил: — Момент, на который ты надеешься, еще не наступил, сын мой. Но здесь, в этом месте, существует опасность. Из числа таких, которые ты и твои сородичи понимаете лучше всех. — Дорн указал на минарет. — Ты пойдешь со мной. Ты расскажешь мне все, что будет явлено твоим сверхъестественным чувствам. Знай, что я принял решение не легкомысленно и не в спешке. Такое неповиновение приказам моего отца было навязано мне силой. — А затем его примарх произнес слова, которые вызвали у Массака одновременно восторг и ужас: — На этот день я дарую тебе свободу от Никейского декрета. Предоставь свои способности в мое распоряжение еще раз.

— Как прикажете, — прошептал Массак, и поток призрачной энергии пронзил его насквозь.

Кристаллические матрицы пси-капюшона загудели, и воин почувствовал себя обновленным, живым, полным сил. Он будто внезапно вновь обрел зрение. Его ненадежные дары вырвались из состояния покоя, в котором так долго пребывали. Йоред глубоко вздохнул, сосредотачиваясь.

И тут же все органы чувств библиария захлестнули волны психических послеобразов. Он ощутил токи страха и благоговения в стоящих во дворе людях, чьи заурядные жизненные силы вращались, подобно пылинкам, вокруг могущественной, пламенной личности Дорна. Массак двинулся мимо этих поверхностных эмоций к звонкому эху предсмертных воплей, которые все еще гудели в тех местах, где погибли члены разведотряда.

Дорн вошел в коридор, и Йоред зашагал рядом с ним. В любое другое время воин был бы горд оказаться в подобной обстановке, но не сейчас, не здесь. Воздух полнился дурными предчувствиями не меньше, чем запахом убийства.

Библиарий окинул взором кровь и тела, видя их очертания через завесу реальности и в теневом царстве имматериума, которое бурлило подобно незримому океану под вещественным миром.

Мужчины и женщины из рабочей бригады умерли быстро — вернее, умерли их телесные формы. Псионические сущности этих людей (то, что идолопоклонники могли бы назвать душами) все еще продолжало медленно разрывать на части. Пси-орудия, вырвавшие всю энергию из их грубой плоти, были эффективны и жестоки. Массака поразила мощь этих устройств, чрезмерная для таких простых целей, как обычные люди, и он с мрачным видом сообщил это своему генетическому отцу.

Дорн солидарно хмыкнул.

— А что, есть и другие?

Йоред чувствовал их, пока шел вместе с примархом по коридору.

— Так точно, господин. И боюсь, даже более мощные, чем те, которые уже применены. Они ждут, чтобы их привели в действие.

Было и кое-что еще: особый телепатический знак, оставленный при создании этих устройств. Массак явно уже встречался с ним, но не мог вспомнить, где и когда.

«Автограф, — решил он. — Психический отпечаток того, кто разместил здесь эти орудия».

— Пробуди их! — приказал Дорн, держа свои болтер и цепной клинок наготове.

Библиарий обнажил меч и потянулся внутрь себя к дремлющей молнии, которая таилась в его костях. Кристаллы капюшона вспыхнули белым, и Йоред выбросил вперед руку, выпустив заряд энергии вдоль всего коридора.

Молния мерцала и отскакивала от стен к полу, а затем к потолку, и в каждом месте, куда она ударяла, сгорал камень, являя взору еще больше скрытых оберегов, кипевших таинственной силой. Пронзительно визжа, изменчивые сферы чистого безумия вырвались из своих укрытий и окружили двух непрошеных гостей.

— Вперед! — прорычал владыка Имперских Кулаков и бросился прямо в гущу, отражая псионическую атаку с невероятной, сосредоточенной яростью.

Массак подавил желание просто стоять и наблюдать, как сражается примарх, и последовал его примеру на собственном участке скоротечного боя. Взвыли мечи, загремели болт-снаряды, и воины отбили натиск безмозглых смертоформ, уничтожив их все до единой.

Когда схватка завершилась, Дорн пошел дальше, а Йоред замешкался позади него. Библиарий подошел к каждой исходной точке зарождения псионических форм и провел психосиловым мечом по врезанным в них глифам, чтобы лишить их способности к восстановлению. Когда Массак догнал своего повелителя, то услышал грохот его слов, прорезавших воздух.

— Я знаю эти комнаты, — задумчиво произнес примарх, когда они достигли зала перед двумя огромными дверями. — Я их помню… Они были на другой стороне Дворца.

— Разве это возможно? — удивился Йоред. — Но как…

Слова рассыпались пеплом у него во рту. Воина окутала жуткая тишина.

На библиария обрушился поток псионических ощущений. Не только агония недавно умерших и мучения, которым подверглись их души; не только ненавистные отголоски психоформ, но еще и тень колоссального пси-присутствия. Разум, наделенный замысловатым, смертоносным великолепием, который оставлял незримые оттиски на стенах там, где только человек, подобный Массаку, мог их осязать.

Вся полнота этой мощи была сконцентрирована в дверях. Справа на медном портике красовалась цифра II, исполненная в старинной манере. Слева точно такой же вход, изготовленный из стали, был отмечен гравированной цифрой XI. Массак узрел эти злополучные символы, и генетически усовершенствованная кровь застыла в его жилах.

— Второй и Одиннадцатый.

Он с трудом вымолвил это. Говорить о них строго воспрещалось эдиктом Самого Повелителя Человечества. Каждый сын каждого легиона, будь то верноподданный или предатель, слышал истории о двойной трагедии этих потерянных колоссов, но правда об их утрате была навеки скрыта и непостижима.

Когда-то Император сотворил двадцать сыновей из аспектов собственной сути, а Рогал Дорн был одним из могущественнейших среди них. Но два примарха были вычеркнуты из почетных списков задолго до мятежа магистра войны: обоих постигла катастрофа настолько ужасная, что лишь немногие ведали о ее истинных масштабах. Йоред мог полагаться только на полуистину и слухи, но, взглянув на лик своего генетического отца, понял, что Дорн хранит мрачные воспоминания об этой трагедии глубоко в своих сердцах.

— Братья мои… — Примарх Массака убрал оружие, направился к дверям и, вытянув обе руки, приложил латные перчатки к металлу. Псайкер нечасто видел, чтобы Кулак что-то делал с такой почтительностью и такой неохотой. — Будь вы сейчас здесь, что бы изменилось? — Дорн задал этот вопрос холодному кислому воздуху, словно позабыв, что Йоред все еще с ним. — Как бы изменился ход этой войны, будь вы с нами? Или с ними? — Он покачал головой. — Хотел бы я знать. — Наконец Дорн убрал ладони с дверей и оглянулся на своего сына-воина. — Интересно, что скажут о них в далеком будущем? Вспомнят ли о них вообще, Массак? А о нас?

Йоред увидел, как напряглись мускулы на квадратной челюсти его повелителя. Похоже, от сказанного примарху самому стало не по себе.

— Что это за место? — с трудом выдавил библиарий. — Сам воздух наполнен псионической силой.

— Это покои моих потерянных родичей, — ответил Дорн. — Как и у всех сыновей моего отца, у меня есть собственное жилище в дворцовых пределах. Наши комнаты используются редко, но их берегут на всякий случай. Те, что принадлежали изменникам, были запечатаны еще в самом начале их предательства… — Он помолчал и, нахмурившись, вновь оглянулся на двери. — Но эти… Они должны быть в другом месте.

Массак ощутил гнетущую неизбежность, когда его память связала псионические следы вокруг них с точкой происхождения. Он вспомнил. Он знал эту телепатическую сигнатуру. Знал, кому она принадлежит.

Много лет назад, во время Улланорского Триумфа, библиарий стоял рядом с автором сего изобретения. И сейчас эта психическая аура была столь же могучей и отчетливой, как тогда, присутствуя в эфире шепотами нездешней мощи.

— Сигиллит, — прошептал Массак. — Его работа. Ловушки, дверь, печати. Мой господин, я вижу это так же ясно, как если бы он вырезал свое имя на стенах!

— Ты прав, — сказал Малкадор, и его мантия зашуршала, когда он вошел в вестибюль из коридора позади них.

Черный железный посох лязгнул о залитые кровью плиты пола. Глаза старца сверкнули жгучей ледяной яростью, и Йоред почувствовал, как невероятное давление разума Сигиллита сокрушает его в своей хватке.

— Тебе не следует быть здесь, Рогал.

— Я знаю это место, — возразил Дорн. — Или нет?.. Воспоминание туманно. Расплывчато. Как такое возможно? — Примарх выкрикнул последнюю фразу, и голос его гулко прогремел. — Мой отец создал нас с идеальной памятью! Мы ничего не забываем! И все же… — Он указал рукой на воздух.

Малкадор перевел взгляд на Массака и кивнул в сторону коридора:

— Оставь нас. Не пристало тебе слышать того, о чем пойдет речь.

Библиарий попытался открыть рот, чтобы возразить, но не сумел. Утратив контроль над телом, пытаясь управлять собственной плотью, но тщетно, он развернулся на каблуках и зашагал прочь по коридору, к далекому свету.


— Как ты смеешь, Сигиллит? — В любое другое время Дорн держался бы благопристойно, не позволил бы себе выставлять напоказ гнев, текущий по его жилам, как расплавленная сталь. Но наедине со стариком в подобном акте официальной учтивости не было нужды. — Мои сыновья — не игрушки, которыми ты вправе забавляться по своей прихоти!

— Нельзя позволить ему вспомнить то, что он здесь увидел. Ради общего блага ему придется все забыть.

Гнев Дорна вспыхнул ярче:

— Ты не уважаешь мой легион. Ты не уважаешь меня!

— А вот Имперские Кулаки никогда не выказывали неуважения к регенту Терры, — сардонически парировал Малкадор.

— Я высоко ценю эту должность, — возразил Дорн.

— Но не того, кто ее занимает? — Сигиллит издал горький смешок, но тотчас же вновь посерьезнел. — Рогал, тебе не следовало входить в коридор. Ведь я велел тебе держаться подальше от этих зданий! — Он обвел мрачным взглядом кровь на стенах. — И теперь ты знаешь почему. Ваше вторжение нужно аннулировать. Оно будет вычеркнуто из истории, как если бы никогда не произошло… Я об этом позабочусь.

— Ты солгал мне насчет этого места, — ответил Дорн, и на его лице отразилось разочарование. — Неужели ты больше ничего не умеешь, Малкадор? Неужели даже в простейших фразах тебе не обойтись без лжи? — Он указал подбородком на опаленные останки. — Смерти этих верных подданных Империума — на твоем счету, а не на моем. Но я сомневаюсь, что ты вообще их заметишь.

Если старик и ощущал сожаление, Дорн этого не увидел. Не удостоив его ответом, Сигиллит заявил:

— Могу себе представить, что сейчас творится у тебя в голове. Мне вовсе незачем читать твои мысли. Ты задаешься вопросом, не изменник ли я… Не такой, как твой брат Хорус, цепляющийся за абсолютную власть и подпитываемый враждой. Нет, я человек, исходящий из собственных интересов. Интриган и заядлый игрок.

— В мыслях ты хранишь верность, — прорычал Дорн. — Не сомневаюсь, что ты способен оправдать каждый из своих кровавых поступков. Но отчасти ты действительно таков. — Примарх отвел взгляд. — Сигиллит играет Галактикой так, словно это его личная регицидная доска. И это место — еще один твой скрытый гамбит, еще одна погребенная тайна. Сие мне известно.

— Я делаю то, что решено вами! — Малкадор вспылил, и ему в унисон яростно затрещали огоньки плазмы в железной корзине на верхушке посоха. — Я всегда совершал только то, что мне поручали!

— Очередная ложь? — Имперский Кулак воззрился на двойные двери, словно мог что-то узреть сквозь них одним лишь усилием воли. — В лучшем случае полуправда?

Что бы он обнаружил в этих покоях, если бы вошел туда? Какие ответы получил бы, какие потаенные указания? Некоторые говорили, что трагедии потерянных примархов стали предвестием раскола, с которым ныне столкнулся Империум. Возможно ли такое?

— Я никогда тебе не лгал, — настаивал Малкадор. — Кое-что я от тебя скрывал, о да. Направлял твое внимание на другие вещи, это верно. Но в наших отношениях всегда было доверие. Можешь мне не верить, если хочешь, но знай: из всех вас, отпрысков Императора, Рогал, я сильней всего восхищаюсь тобой.

— Не льсти мне, — отрезал примарх. — Меня это не волнует. Я требую ответов, старик! Ты отослал Массака прочь, ты добился приватности. Говори же!

— Это место спрятали не беспричинно. Наследие потерянных вмещает в себя слишком много сомнений, слишком много суровых истин, которые лишь пошатнут наш драгоценный незыблемый Империум. Сейчас не время тянуть за эти ниточки, Сын Инвита!

— Если не сейчас, то когда же? — требовательно вопросил Дорн. — А что, если внутри находится ответ? Какой-нибудь способ…

— Способ прекратить войну? — Малкадор покачал головой. — Это слова человека, проклятого надеждой. Говорю тебе, за этими преградами нет ничего, кроме скорби. — Он вздохнул. — Вероятно, когда чаши весов опять придут в равновесие и Хоруса повергнут на колени, эти вопросы можно будет задать снова. Но только тогда!

— Я их знал. — Дорн сделал еще один шаг к дверям, безмолвно пытаясь воскресить в памяти глубинные воспоминания о двух братьях. Не все примархи могли заявить, что дышали одним воздухом с пропавшими сынами, но Рогал мог. Он был рядом с ними, хотя и недолго.

— А ты никогда не задавался вопросом, почему о них никто не говорит? — осведомился Сигиллит. — Конечно, все, кто знают о пропавших, никогда не должны открыто упоминать об их существовании. Тем не менее в отсутствие фактов люди начинают строить догадки. Но только не ты. Примархи никогда не говорят о своих потерянных братьях иначе, нежели в самых неопределенных выражениях. Разве тебя никогда не интересовало почему?

— Как ты сам сказал, иное нам запрещено.

— Даже когда вы находитесь вне поля зрения вашего отца? Даже если никто не узнает о такой беседе? Спроси себя, почему твои мысли всегда ускользают от воспоминаний о потерянных и обходят их стороной. — Малкадор склонил голову. — Как их звали, Рогал? — Он казался почти печальным. — Твоих исчезнувших братьев? Назови мне их имена и титулы.

Дорн попытался ухватить смутное воспоминание, хотел сформулировать вопросы, что его мучили, но безупречная эйдетическая память примарха в очередной раз его подвела. Он видел одни лишь призраки тех мгновений. Держаться за них было все равно что пытаться поймать дым между пальцами.

— Их звали… — Его могучий голос дрогнул, и от досады примарх наморщил лоб. — Они были…

К ужасу своему Рогал Дорн понял, что он не знает. Осознание было где-то рядом. Он уже буквально видел на далеком горизонте своих мыслей некий образ, противившийся попыткам разглядеть его отчетливо. Каждый раз, когда Рогал пытался сформулировать воспоминание о пропавших, он словно боролся с приливной волной.

«Все остальное я вижу ясно, а они — призраки в моей памяти».

Имперский Кулак испытывал что-то невероятное. Каждый известный ему миг собственной жизни был ему открыт, подобно страницам великой книги.

«Но только не эти моменты».

— Со мной что-то сделали. — В его груди снова всколыхнулась ярость, закипев при мысли о подобном унижении. — За всем этим стоишь ты! — Дорн резко развернулся, выхватывая цепной клинок. Описав сверкающую дугу, полоса смертоносного металла нацелилась на иссохшую фигуру Малкадора, закутанную в плащ. — Ты скрыл мои воспоминания! Ты вторгся в мои разум… За это мне бы следовало тебя зарубить!

Сигиллит никак не отреагировал на угрозу.

— Не только в твой. В разум Жиллимана и других, кто с ними знался, — тоже. — Он сделал паузу, чтобы Преторианец осмыслил его слова. — Извлечь воспоминание крайне трудно, — продолжил Малкадор. — Даже у обычного человека. В случае же с мозгом настолько сложным и превосходно спроектированным, как у примарха, эта задача становится поистине архисложной. Вообрази древо в земле, растущее из паутины корней. Каким образом вытащить его, не потревожив ни единого атома почвы? Память нельзя рассечь и залатать, подобно мнемонической катушке. Она существует как голограмма — в нескольких измерениях. Но ее можно регулировать.

— Мой отец разрешил это? — Меч Дорна не дрогнул.

— Он тебе не препятствовал.

— Не препятствовал мне? — Примарх сощурил глаза.

Малкадор неспешно отступил назад, выйдя из пределов досягаемости богато украшенного меча.

— Эта… потеря Второго и Одиннадцатого нанесла нам тяжкую рану и поставила под угрозу идеалы, на которых зиждился Великий крестовый поход. Она могла бы разрушить все, чего мы достигли в стремлении воссоединить человеческий род и дать отпор его недругам. Пришлось предпринять кое-какие меры. — Он встретился глазами с жестким взором Дорна. — Легионеры, покинутые ими, лишенные командиров, осиротевшие, представляли собой слишком ценный ресурс, чтобы с легкостью избавиться от них. Они не разделили судьбу своих отцов. Вы с Жиллиманом выступили в их защиту, однако не помните этого. — Малкадор кивнул сам себе. — Именно мне выпало убедиться, что эти воины приспособились к новым обстоятельствам.

— Ты украл их воспоминания.

— Я даровал им милосердие! — ответил Малкадор обиженным тоном. — Второй шанс!

— Разве во лжи есть милосердие? — прогремел Дорн.

— Спроси у самого себя! — Сигиллит направил горящее навершие посоха в сторону Преторианца. — Ты хочешь знать правду, Рогал? Так вот она: то, что я скрыл у тебя в памяти, было сделано по твоему приказу! Ты велел мне это сделать. Вы с Робаутом придумали этот план и дали мне разрешение!

Дорн нахмурился еще сильнее:

— Я бы никогда не допустил такого.

— Неправда! — Сигиллит ударил основанием посоха в пол, сопроводив слово грохотом металла. — Участь заблудших была такова, что ты охотно согласился на это. Дабы обезвредить сие знание.

В устах Дорна вновь зародилось отрицание, но примарх сдержался. Он отринул свой гнев и рассмотрел эту возможность отстраненно, холодным взором Преторианца.

«Неужели я мог совершить подобное? Окажись эта проблема настолько серьезной, способен был бы я отдать столь прагматичный, бесчувственный приказ?»

Рогал интуитивно знал ответ.

Никаких сомнений: именно так он и поступил бы.

Если его Империум окажется под угрозой, Дорн отдаст за него жизнь.

И тем более он не остановился бы перед тем, чтобы поступиться горсткой воспоминаний, крупицами своей чести.

Малкадор подошел к нему, оставив посох там, где только что стоял. Он выпростал из складок рукава монашеской рясы костлявую руку с длинными пальцами и протянул ее к лицу Дорна. В ладони поблескивали слабые искорки мистического света.

— Я покажу тебе, — сказал псайкер. — На сей раз я позволю тебе вспомнить. Ты узнаешь, почему заблудшие должны оставаться тайной.

Рогал закрыл глаза, и позади них зажегся ледяной огонь. Глубоко внутри него ненадолго рассеялась тень, отчего у примарха перехватило дыхание.


Он шел по длинному коридору, залитому кровью, и с каждым шагом пробужденное воспоминание все глубже погружалось в темноту.

Дорн чувствовал, как это видение угасает, и знал, что, когда он достигнет конца коридора, оно исчезнет полностью. Истина, промелькнувшая перед ним, — сокрытая, увиденная и теперь сокрытая вновь, — стала недолговечной, эфемерной.

Он не подверг сомнению то, что показал ему Малкадор. Преторианец знал свой собственный разум достаточно хорошо, чтобы убедиться, что Сигиллит не одурманил его каким-нибудь колдовским наваждением. Пробудившись от забытья уже спустя несколько мгновений, примарх чувствовал себя так, словно прошли целые дни. Когда он открыл глаза, то Сигиллита (несмотря на все его намеки) нигде не было видно.

Псайкер поведал и сделал еще много такого, с чем Имперский Кулак не мог смириться, и, хотя Малкадор утверждал, что был с ним честен, у примарха остались сомнения, которые теперь никогда не уйдут.

«Но только не по этому поводу». В этом он был убежден.

Потерянных больше нет, и это хорошо. Великие несчастья, постигшие этих двух братьев, бесследно стерлись из сознания Рогала, но оставили после себя уверенность.

«То, что случилось, могло затмить собой все остальное. — Теперь Дорн понимал это. — Я постиг сию горькую, ненавистную правду. Будь они сейчас здесь, с нами… Эта война уже была бы проиграна».

Он вышел на фальшивый дневной свет и обнаружил, что его ждет Массак. Позади легионера, на почтительном расстоянии, держались команды спасателей и арбитры, зная, что задавать вопросы о случившемся внутри башни им не подобает. Завтра никто из них и не вспомнит, что именно увидел.

— Мой господин, — начал Массак. — Прошу меня простить, я был вынужден…

Дорн отмахнулся от извинений:

— Ты исполнил свой долг, Йоред.

Библиарий признательно кивнул, а затем оглянулся на зияющую трещину в стене минарета:

— А что насчет тех покоев? Каковы будут ваши приказы?

Примарх ненадолго умолк, ища в своих мыслях вопросы, оставшиеся без ответа. Воспоминание о том, о чем шла речь внутри минарета, уже исчезло без следа, стало ничем. Рогал Дорн обнаружил в себе лишь твердое как гранит намерение сделать то, что должно быть сделано.

— Скрой это место, — велел он Массаку. — Теперь это всего лишь гробница. О ней лучше забыть.

Крис Райт. ПЕРВЫЙ ЛЕГИОН

«Ночной страж» истекал воздухом из продольной рваной дыры в верхней части корпуса, где целые комм-вышки слетели с оснований на выступающем гребне. Двигатели фрегата неритмично стучали, отбивая хромающее стаккато, в ритме которого тряслись и дрожали палубы. По внешней обшивке бортов тянулись длинные борозды, прочерченные кошмарным оружием, в принципе действия которого до сих пор не разобрались сержанты-канониры. Но, несмотря на все это, корабль сохранял боеспособность и упорно двигался по направлению к краю Галактики от главной группировки флота, как и сотни других космолетов. В такой глуши у них не оставалось иного выхода, и никто из уцелевших воинов не жаловался.

Капитан Арнаид стоял в отсеке стратегиума, окруженный офицерами своего тактического командования, и размышлял, как ему поступить.

— Не рангданцы? — уточнил он.

Спрашивал капитан не просто так: ксеносы Рангды, помимо множества других способностей, умели воспроизводить сенсорные отклики различных боевых звездолетов Империума.

— Нет, господин, — ответил магистр связи Хольфад. — Совершенно точно.

— Но и не наши, — утвердительно произнес Арнаид.

— Только не на таком отдалении, — согласилась Эрта, командир корабля. — Разве что подбитый…

— Значит, вроде нас, — кисло улыбнулся капитан.

Над черной тумбой гололита, перед которой собрались легионеры и штабные офицеры, вращалась схема ближнего пространства — сетка из рун и пунктирных траекторий. Изображение периодически мигало из-за того, что на космолете сбоили генераторные установки, однако Арнаиду хватило сведений, чтобы убедиться в правоте магистра связи. Датчики засекли именно имперский корабль, который превосходил «Ночного стража» размером и двигался в пустоте по спирали. Если его не перехватят, таким курсом он в итоге выйдет под плоскость основной армады Темных Ангелов. Что странно, звездолет явно не спешил, хотя на северном рубеже зоны истребления никто не задерживался без нужды.

— Все еще не дал ответа на вызовы? — снова спросил капитан.

— Никакого, — подтвердил Хольфад.

Арнаид обдумал несколько вариантов действий. В прошлой стычке они получили серьезные повреждения и израсходовали очень много боеприпасов, поэтому провести любую операцию, к тому же против более крупного космолета, будет затруднительно. Осторожность советовала доложить об обнаружении цели, после чего следить за ней в надежде, что один из линейных кораблей легиона отреагирует раньше, чем она доберется до передовых позиций флота. С другой стороны, все звездолеты в соединении уже выполняли порученные им задачи. Они целиком погрузились в очередной беспощадный раунд жестокой мести друг другу, как и всегда в этой шестилетней кампании ксеноцида. Никому не понравилось бы, что его отвлекают от выполнения долга без крайней необходимости.

— Выдвигаемся для атаки, — распорядился Арнаид. — По боевым постам, приготовиться к абордажу!

«Ночной страж» вышел на траекторию перехвата, совершив разворот с весьма достойной маневренностью, если учитывать состояние его плазменных двигателей. Уже вскоре фрегат мчался сквозь пустоту, следуя геометрическим выкладкам магистра навигации.

Арнаид потянулся за шлемом и надел его. При герметизации раздалось знакомое шипение всасываемого воздуха: легионеры вообще больше не снимали броню, полный доспех носил и капитан. Спустившись с тактической кафедры на мостике, он подошел к пяти выжившим бойцам своей командной группы. Судя по меткам на дисплее шлема, остальные воины его роты (45-й, Восьмого ордена, Первого легиона) уже бежали к пунктам сбора для абордажа. На «Ночном страже» осталась лишь горстка транспортных торпед, но в ангарах еще были «Грозовые птицы», и бортовые орудия ближнего боя не слишком пострадали.

— Не рангданцы? — переспросил Талладан, сержант первого отделения. Угрюмо взвесив в руках болтер со сколами на кожухе, он проверил счетчик боекомплекта.

Капитан не мог винить его за повторный вопрос. Они уже так давно сражались с этими чужаками, и битвы были настолько изматывающими и затяжными, что стало казаться, будто во всей Галактике нет иных неприятелей, что за всю историю I легиона ни один враг не подвергал его таким тяжелым испытаниям.

— Не рангданцы, сержант. — Арнаид коснулся рукояти Кровавой Вражды, своего силового меча. Клинок из темного железа мастерски отковали на Калибане, и вдоль лезвия змеилась длинная гравировка в виде дракона. — Тайна, покрытая мраком, но истина выйдет на свет.

Взревели сирены, предупреждающие о сближении, и на сенсорах малого радиуса действия возникла находка. Включив гололит-куб, капитан увеличил картинку.

Цель определенно выглядела как имперский корабль: узнаваемый нос в форме кинжала, словно бы сгорбленный корпус и толстая броня. Любой боевой космолет Рангды напоминал железную медузу, дрейфующую в пустоте, поскольку состоял из сплошных шипов, цепов и волочащихся сзади металлических щупалец.

— По-прежнему не отвечает на вызовы, — доложил Хольфад из своего «гнезда», переплетения кабелей и пикт-линз.

Арнаид наблюдал, как объект подходит ближе.

— Бортовой залп готовь! — приказал он. — По траверзу! На поражение без моей команды не стрелять.

— Дураки чертовы! — буркнул Талладан. — Неужели не знают, что тут фронт?

— Сомневаюсь, — отозвался капитан, глядя, как цель появляется в области прямой видимости. — Мы ведь страдали из-за поддельных откликов на сенсорах.

Теперь Арнаид мог рассмотреть звездолет в деталях. Темно-серый, как некрашеный керамит, он не имел опознавательных знаков и вырисовывался на фоне тьмы, будто необработанный слиток металла. С виду корабль не был поврежден — редкость в этой области Галактики — и уверенно несся на отлично работающих ускорителях.

— Предупредительный выстрел готовь! Продолжать стандартные вызовы, — велел капитан.

Нарушитель вошел в зону досягаемости. Не отмечалось никаких признаков того, что он также выдвигает орудия или выпускает звенья штурмовых катеров.

Арнаид уже набрал воздуха в грудь, чтобы отдать приказ на открытие огня, когда в его сенсорные модули наконец хлынули входящие данные.

— Идет передача, мой повелитель, — сообщил магистр связи.

Со стороны Талладана донеслось низкое ворчание, прозвучавшее особенно злобно из-за надетого шлема:

— Что еще за игры?

— Покажи мне, — велел капитан Хольфаду, медленно убрав ладонь с рукояти Кровавой Вражды.

На вспыхнувшей гололит-трансляции отобразился призрачный силуэт имперского космодесантника, уменьшенный в два раза. Он носил броню более новой модели, чем у Арнаида, — типа IV, а не II, распространенного у Темных Ангелов. Латы, лишенные знаков различия, выглядели такими же простыми и безыскусными, как и его транспорт. Сходство между звездолетом и доспехом заключалось еще и в том, что оба не имели боевых повреждений.

— Говорит «Ночной страж», военный корабль Первого легиона, — формально обратился Арнаид к незнакомцу. — Вы не объявили о себе и входите в запретный район истребления рангданцев. Заглушите двигатели и приготовьтесь к проверке, иначе я буду вынужден атаковать.

— В этом нет необходимости, капитан, — ответил космодесантник. Его голос звучал странно — мягче, чем у среднего бойца Легионес Астартес, хотя и с несравненной самоуверенностью, типичной для них. — Мы хотели убедиться, что прибыли в нужное место. Как мы понимаем, здешние ксеносы доказали, что отлично разбираются в мимикрии.

Капитан прищурился, раздраженный такими увертками. Если перед ними и в самом деле имперский космолет, зачем играть в кошки-мышки, не указывая истинных причин своего появления здесь?

— Назовите себя, — потребовал Арнаид, движением зрачка передав капитанам-канонирам приказ оставаться начеку.

— Друг.

Показалось, что в ответе воина мелькнула нотка веселья, не приглушенная шлемом.

— В пустоте не бывает друзей, — возразил капитан. Запустив цикл подготовки к стрельбе, он снова положил латную перчатку на рукоять клинка. — Даю тебе последний шанс.

Легионер на гололите слегка склонил голову.

— Рассказы о вашей отваге подтверждаются, — произнес он. — Даже учитывая соотношение сил, то есть состояние вашего корабля, я думаю, что вы действительно можете открыть огонь. Что ж, прекрасно. Говорит ударный крейсер «Персей», девять недель назад вышедший с глубинной стоянки Раф. Простите за отсутствие символики — мы, право, еще не обрели ее. Если вам без этого никак не обойтись, называйте нас Двадцатым легионом. Что касается меня, то для тебя, капитан Арнаид из Сорок пятой роты Восьмого ордена Первого легиона, я — Альфарий.


Он бежит, пригибаясь к спрессованным листьям, и от его ног смердит перегноем. Землю пересекают полоски лунного света, но тусклые, ибо по небу мчатся облака, и тени вокруг густы.

Он задыхается. Его организм — бесценный дар — поистине идеален, но он уже очень давно не останавливался, и даже для него есть пределы возможного. Ему смутно вспоминается другое, более раннее, время, когда все вокруг состояло из воя иной реальности, шепчущих голосов и звенящего крика бесконечности. Он не ведает, как попал из того места сюда, в край под раскидистыми кронами деревьев с прочными, как железо, стволами. Он не помнит собственного имени и не знает своего прошлого — лишь то, что сейчас он здесь, в мире, каждая веточка которого напоена смертоносным соком, а рев любого зверя сулит мучения.

Теперь он бежит более грузно, ощущая тяжесть усталости. Кажется, ему нужно привыкнуть к наличию тела. Когда-то он существовал просто как идея или представление в чьем-то разуме. Сейчас его покрывают засохшая грязь и сетка царапин.

Один неверный шаг, и ты или по пояс уходишь в вязкий, засасывающий грунт или налетаешь на колючие кусты с терниями длиной в бедро. Эта планета хочет убить тебя. Она хочет убить все живое.

Он сжимает оружие — рог, отвалившийся от обглоданной туши одного из громадных животных. Ему уже много раз довелось вонзить бивень в тварей, которые прикончили бы его, останься он с голыми руками. Он всаживал рог в бока лесных чудовищ, и горячая черная кровь лилась ему на пальцы, пока острие не погружалось до кости. Теперь оружие как будто стало частью его и торчит из кулака, словно продолжение тела.

Тела, которое родилось не здесь, но кто-то перенес его сюда, и теперь оно должно разобраться, как подчинить себе окружающий мир.

Звери повсюду. Они дерутся между собой, нападают на слабых, атакуют сильных. Они пикируют через листовой полог, плотно сложив кожистые крылья. Они рыскают в подлеске, глядя маленькими горящими глазами из-под толстых крученых наростов. Монстры есть и у самого основания этой планеты: они туго обвились вокруг ее кривых корней в древней земле, такие огромные и разбухшие, что не в силах ни шевелиться, ни дышать. Тебе никогда не перебить их всех, если только у тебя нет в запасе вечности. Несколько тварей обязательно уцелеют, чтобы отравлять черную почву.

Стремясь подняться выше, он опускается на четвереньки и лезет по крутому склону. Он обнажен, но его кожа стала очень прочной. Потом ему нужно будет прикрыть себя чем-нибудь — окровавленной шкурой, содранной с плоти одного из заколотых зверей. Пока же его хлещет ветер, холодный, как ложь, треплющий его длинные волосы.

Скоро пойдет дождь. Разверзнутся посеребренные луной небеса, и на острые, словно наконечник копья, листья хлынет ливень, обращающий землю в бурные потоки пузырящейся слизи и нечистот. Эта планета никогда не замирает: тут скрипит кора, сползает грунт, ночные порывы ветра раскачивают лапник.

Он карабкается с трудом. Поскальзывается, и в икры ему втыкаются шипы. Покачнувшись, он чувствует, как между пальцами ног проступает холодная жидкая грязь. На секунду ему кажется, что тьма и цепкие кусты все-таки оплетут его за шею, удушат и утянут вниз… Но он достигает вершины холма и вырывается наверх, наружу, прочь из тисков бесконечной чащобы.

Он встает во весь рост на открытом месте под бурлящим небом. Штормовой ветер стегает черные скалы, впивающиеся зазубринами в вышину. Отсюда, с каменистого выступа, который торчит из накрывающего весь мир лесного полога, он наконец может посмотреть вдаль.

Тучи разлетаются в клочья и сплетаются заново. Верхушки деревьев трясутся и шуршат, будто мешки со змеями. Перед ним простирается долина, огромная и глубокая, как рана в теле планеты. Извилистая лощина задыхается под натиском теснящихся в ней зарослей — серых, черных, темных с прозеленью.

Он должен спуститься туда. Там обитает добыча — величайший из здешних зверей, также охотящийся на него. Это чудовище из чащи леса — раковая опухоль, что обращает мир против себя самого. Язва, от которой нет целебной мази. Он не может отвернуться и уйти от твари — он знает, что тварь здесь, и она знает о нем. Он чует ее смрад в лиственной гнили, видит ее скверну в маслянистых лужах, скопившихся под выпуклыми корнями.

Он медлит и отчасти колеблется. В облаках возникает брешь, всего на пару мгновений, но он снова видит звезды — и понимает, что, нырнув обратно в эту пожирающую свет преисподнюю, уже никогда не выберется оттуда по-настоящему. Возможно, ему еще удастся сбежать, где-то спрятаться и выждать там, пока минует буря и иные, более могучие, сущности покончат с нужной жертвой.

Но такой выбор изначально недоступен ему. Кошмарный монстр зовет, манит спуститься в долину, жаждет испытать его. Овладеть этим миром сумеет лишь тот, кто способен неотрывно смотреть в бездну.

Поэтому он пригибается и, подобравшись, снова бежит — вниз, вниз, вниз, во мрак.


Незваного гостя доставили на «Ночного стража». Он прибыл без сопровождения, тогда как на «Персей» отправилась группа во главе с Талладаном. Вся операция напоминала обмен заложниками. После нее оба корабля неподвижно повисли в пустоте, ожидая устранения разногласий.

Арнаид повел Альфария в свои личные покои. Капитан не просил визитера разоружиться, оттого и собственное снаряжение держал под рукой.

По дороге из ангара для челноков гость тщательно осматривался, изучая обстановку.

— Говорят, вы берете с собой толику родного мира, — заметил он, разглядывая фонари, неярко горящие в нишах, и резные каменные накладки на дверных проемах в переборках.

— Как и все легионы, — ответил Арнаид. — Даже твой, вероятно.

Альфарий улыбнулся. Кожа на его изящной голове отливала бронзой, доспехи, пусть тусклые и ничем не украшенные, явно работали весьма неплохо. По сравнению с латами капитана, пострадавшими в боях, броня визитера словно бы только что сошла с конвейера в кузнице.

— Полагаю, у тебя очень много вопросов, — сказал Альфарий.

— Неважно, что я желаю знать. — Подойдя к порогу своей каюты, Арнаид остановился и жестом пригласил гостя войти. — Если ты тот, за кого себя выдаешь, то на «Непобедимом разуме» найдутся необходимые записи.

Визитер помедлил у входа.

— Тебе ни капельки не любопытно? — уточнил он.

— Тут любопытство не слишком ценится.

— Интересно. У нас все наоборот.

Они вошли в покои капитана, отделанные в традиционном калибанском стиле: каменные стены и полы, открытое пламя в жаровнях, оружие на железных стойках рядом с отчетами о сражениях и разукрашенными списками павших. Комната обладала некоей суровой красотой, наводящей на мысли о воинских оплотах, продуваемых всеми ветрами лесного мира. Альфарий, судя по всему, внимательно присматривался к убранству.

— Расскажи мне о рангданцах, — попросил он.

Арнаид закрыл герметичную дверь.

— Мерзостные отродья, — прямо ответил капитан. — К счастью, уже скоро им конец.

— Тяжелая вышла кампания…

— Они все такие.

— Полагаю, не настолько, — возразил гость.

Легионер Первого понял, что Альфарий ему не особенно нравится. В его поведении отчетливо проглядывало чувство превосходства — ничего откровенного, но все же… Как будто он тут один юн, свеж и умен, а все прочие измождены, замшели от старости и скоро уйдут в забвение.

— Оказалось, что их нелегко сломить, — признал Арнаид. — Нам так и не удалось полностью купировать их умение сбивать с толку наши тактические приборы. Любая битва получалась неравной, и мы редко сражались на собственных условиях. На первых порах нам давал преимущество Император. Теперь — наш примарх. Я бы не променял само его присутствие ни на один хитроумный сенсор. Именно он сокрушил неприятеля.

— Да, на Терре так и говорят.

— Мы уже давно не получали вестей с Терры.

— Ну, она никуда не делась. А как там твой легион после шести лет войны?

Пришел черед капитана улыбнуться:

— Ты хочешь, чтобы я выдал подробности нашей диспозиции? Тебе, не носящему даже ротной эмблемы?

— Прости. Дело в любопытстве, как я уже сказал. Но твой фрегат опасно поврежден…

— Мы дрались с рангданским веерным кораблем возле Урибского Угла. Двое наших погибли, мы выбрались более или менее целыми. Недешевый размен, однако с каждым уничтоженным врагом мы на шаг приближаемся к завершению всего этого.

— И ты в патруле, несмотря ни на что.

— Никого нельзя отправлять в резерв. Сейчас — никого.

— Исполняешь свой долг, — заметил Альфарий. — Это важно для тебя.

— Разумеется. Как и для тебя.

— У вас серьезный легион. Вы не шутите, не хвалитесь. Просто истекаете кровью за Империум, здесь, на краю известного космоса. Интересно, на многих ли обороняемых вами планетах знают об этом?

— Мало кто из нас думает о чем-то подобном, — пожал плечами Арнаид.

Он прошел к низкому каменному алтарю, служившему подставкой для станции защищенной связи, и жестом включил устройство. Внутри начали прогреваться катушки.

— Я терранин, — продолжил офицер, — но провел некоторое время на Калибане. Чтобы понять Первый легион, больше ничего и не требуется. Тьма на той планете всегда неприметно наползает обратно. Ты сжигаешь лес, он появляется вновь. Ты срубаешь деревья, они опять вырастают и закрывают небо над тобой. Поэтому местные снова и снова выезжают на охоту, углубляются в теснины, выискивают самую жуткую тварь в самой жуткой чаще. Убив зверя, они получают передышку — на час, день, неделю. Но потом что-то обязательно возвращается. Поэтому они постоянно в седле. Там ты не ждешь благодарностей, не считаешь свое занятие «долгом». Такова жизнь, и одно то, что выживаешь, уже приносит тебе великую честь.

— Кое-кто назвал бы это гордыней.

— Кое-кто?

— Кое-кто.

— Что ж, если гордец — тот, кто верит в свое оружие, свой воинский оплот и своего властелина, то я не возражаю против такого определения.

— Сумел бы другой легион исполнить то, что вы делаете здесь?

— Не знаю, — сказал Арнаид.

— Но думаешь, что вряд ли.

— Я верю в мое оружие.

— И в твоего властелина?

Комм-станция неожиданно вспыхнула тускло-красным светом, и линзы ее экранов заполнились рунами.

— Ты сможешь разобраться сам, — произнес капитан, читая входящий поток данных. — Сообщение с флагмана… Все улажено. Считай, что тебе повезло: Лев желает побеседовать с тобой лично.


На бегу он снова набирается сил. Ураганный ветер пахнет кровью, разбрызганной по листьям и натекшей в сплетения корней. Начинается ливень, но ее смрад в гуще зарослей ощущается даже среди других резких запахов — гнили, грибков и сладкой вони мертвечины.

Вымокший подлесок блестит в неверном лунном сиянии. Деревья, толстые и неподатливые, напоминают тюремную решетку.

Теперь все тропы ведут его вниз, прочь от угасающего света, во впадины и топи сумеречного края. Где-то вверху кричат и хлопают крыльями птицы, вылетающие из гнезд. Мелкие животные с глазами, похожими на черные самоцветы, прячутся в своих логовах и норах, впиваясь когтями в сырую почву.

С серповидного рога в его руке капает дождевая вода. Он так крепко стискивает оружие, что кажется, будто руку уже не разжать. Чем дальше он заходит, тем отчетливее становится смрад врага. Здесь тварь запятнала все: ею воняют сердцевины деревьев, ее образ отражается в трясинах.

Он продирается через спутанные колючие кусты, и шипы полосуют его по спине. Поскользнувшись на рыхлой грязи, он едва не падает. Тут незачем таиться — запахи выдают все. Ему нужно превратиться в тень, рожденную бурей, прыгать через мерцающие пятна полутьмы, использовать свои проворство и мощь, чтобы победить чудовище, которое поджидает его.

Легенды об этой твари разносятся уже много месяцев. Звери воют о ней, сжимаясь от страха; птицы поют о ней, дрожа от ужаса. Возможно, он сам прибыл сюда из-за этого монстра? Что, если только ему хватит сил, чтобы пригнуть такое чудовище к пропитанной кровью земле, задушить врага и втоптать его кишки в вязкий перегной?

Смрад становится невыносимым, резко пахнет лошадиным мускусом и железом. Добыча близко — очень близко. Вспышка молнии раскалывает небо, разрезая зигзагом тучи, из которых хлещут струи ливня.Он видит четко очерченные хребты черных деревьев, согнутых ветром.

А вот и она, тварь: стучит копытами по перегною, выдыхает пар из раздутых ноздрей. Чудовище господствует на этой узкой опушке.

Он немедленно вырывается из укрытия, скидывая с плеч цепкие ветки, и бросается в атаку. Кошмарный монстр устремляется ему навстречу, сотрясая и выворачивая грунт на каждом грузном скачке. Пристально глядя на тварь, он словно бы зависает в прыжке, держа рог над головой. Вновь раздается рев бури, и поляну во второй раз озаряет всполох серебристого пламени.

Перед ним предстает нечто огромное, закованное в панцирь из темного железа. Глаза чудовища не видны, изгибы плеч прикрыты латами. Оно держит длинный прямой клинок, который тускло блестит в холодном огне грозы. Слишком поздно он понимает, что здесь не один зверь, а два — всадник и ездовое животное, оба в броне, оба исполинские, глянцевито лоснящиеся в потоках воды.

Он проводит выпад и бьет кончиком рога в доспех твари. Оружие вздрагивает в его хватке и рассыпается осколками. Жуткое отродье взмахивает громадным двуручным мечом, и удар выходит поистине безупречным — таким стремительным, что не увернуться, таким могучим, что не уцелеть. Темное железо впивается в его тело, рассекая плоть, как прежде он сам раздирал мясо других животных.

Он воет, и мир сходит с места. Живой кошмар разит вновь, теперь прямым уколом, с идеальной точностью направленным в сердце. Он пытается отползти, но уже пригвожден клинком к земле, и теперь мучительная боль поглощает его. Уловив стоны преисподней, тянущей его обратно в родное небытие, он осознает цену своей неудачи.

Чудовище, залитое обильным дождем и чужой кровью, нависает над ним. Оно выглядит изнуренным и нелепым, как непотребная пародия на благородных воинов старины.

— Первый Сын… — рычит он, исторгая слова из недр быстро распадающегося тела.

Тварь поворачивает меч и нагибается так низко, что ее глаза почти видны ему через узкую смотровую щель железного шлема.

— Ты — погибель этого мира, — злобно произносит он.

Опустив латный ботинок со шпорой ему на шею, ужасное отродье с хрустом выдавливает остатки жизненных сил из его материальной оболочки.

— Называй меня тем, кто я есть, — говорит оно, и немыслимо отчетливое, исконное презрение, что звенит в его голосе, выжигает расползающуюся плоть жертвы. — Охотник. Убийца зверей.


Арнаида удостоили чести сопровождать Альфария.

«Ночной страж» вернулся с окраин зоны военных действий к центру колоссального флота. По дороге капитан отметил состояние космолетов: обшивку любого из них покрывали борозды, пробоины и другие повреждения, напоминающие следы от когтей хищников на шкуре стадных животных. Армада уменьшилась, и Арнаиду показалось, что недостает даже нескольких крупных боевых крейсеров.

Фрегат миновал ряд заградительных кордонов, каждый из которых поддерживался более мощным звездолетом, после чего взял курс на плотное скопление кораблей в сердце армады, где стояли на пустотном якоре настоящие исполины. Флагман отчетливо выделялся среди них — длинный, стройный, темный и обтекаемый, словно обсидиановое копье на фоне космоса. На корме «Непобедимого разума» по-прежнему гордо возвышались башенки в готическом стиле, хотя некоторые из них почернели под огнем корпускулярных свежевателей чужаков, а от адамантиевого корпуса кое-где оторвало целые секции.

На последнем участке подлета за челноком Арнаида наблюдали легионные «Грозовые птицы» с гексаграммными символами Крыла Ворона. Хотя капитан на всех этапах передавал верные коды допуска, его непрерывно держали под прицелом заряженных орудий. Это входило в стандартные процедуры для района истребления ксеносов, однако Арнаид невольно задумался, не связано ли в данном случае такое поведение с пассажиром у него на борту.

Пройдя под тенью входных ворот, они приземлились в главном ангаре «Непобедимого разума», гигантском и гулком. После высадки их встретил почетный караул, состоящий из паладинов в полуночно-темной броне и плащах цвета слоновой кости. Стражники вежливо, но твердо направили гостей к турболифтам и грав-эскалаторам, после чего уже пешком проводили их к месту назначения через множество залов и оружейных.

По дороге капитан изредка косился на Альфария. Ему хотелось думать, что гость впечатлен, ведь ни один звездолет в Империуме и близко не мог соперничать с «Непобедимым разумом» в известности. Он стал первым кораблем класса «Глориана» и последующей службой оправдал стремление Владыки Людей создать нечто поистине колоссальное, могучее и быстрое, чему никогда не нашлось бы равных в Галактике. Долгое время во всех флотах Крестового похода имелся только один такой космолет, однако даже слухов о его появлении хватало, чтобы усмирить зоны боевых действий и ускорить приведение к Согласию. Теперь еще несколько «Глориан» встали в строй других легионов, но флагман отчасти сохранил блеск прежней славы. В любой его сводчатой нише или консольной балке виднелись признаки терпеливой работы строгих мастеров, и гениальность механических творений Марса сплавлялась тут с мрачным величием смертельно опасного Калибана.

Наконец воины добрались до личных покоев примарха. Арнаид уже собирался уходить, когда один из паладинов почетного караула остановил его:

— Он желает видеть и тебя, капитан.

Так офицер попал внутрь. Шагая рядом с Альфарием по длинному нефу, Арнаид приминал сабатонами камышовые циновки, уложенные поверх холодного гранита. Они шли мимо знамен многочисленных рот и батальонов I легиона, которые неподвижно висели в скорбном, озаренном свечами полумраке.

Лев ждал их, сидя на престоле из белого алебастра. С его плеча, будто могучий водопад, ниспадала тяжелая бархатная мантия, отделанная горностаевым мехом. Возле трона размещалась группа гололит-проекторов, и все они работали, схематично отображая полтора десятка текущих пустотных баталий. Примарх молчал, но само его присутствие исподволь давило на бойцов, словно промозглый ночной воздух перед началом грозы.

Впрочем, если бы кто-нибудь подошел ближе, то заметил бы легкое напряжение в ледяном взгляде Льва и небольшую усталость, пригибающую его громадные плечи. Здесь сгинуло слишком много воинов, убитых врагом, который никуда не мог сбежать и дрался со всем отчаянием загнанного в угол зверя. И до конца кампании погибнут еще очень многие, какая бы несравненная тактика ни применялась в оставшихся сражениях. Поэтому он скрупулезно изучал, проверял и исправлял планы каждого развертывания, снова и снова.

Некоторые утверждали, что Эль’Джонсон не заботится о своих бойцах и пожертвует любым их количеством, чтобы обрести стратегическое преимущество. Эта молва, пусть и широко распространенная, совершенно не соответствовала истине. Примарха воспитали в ордене, опиравшемся на вассальную преданность и межличностные связи, поэтому смерть любого воина, поклявшегося ему в верности, ложилась тяжким грузом на суровую душу Льва. То, что он не выдавал своих чувств, порождало среди людей сплетни и нисколько не облегчало его бремени. Эль’Джонсон оставался закрытой книгой, запретные страницы которой покрывали строки, написанные кровью его подчиненных.

— Капитан Арнаид, — сказал он, когда двое легионеров подошли к тронному возвышению. — Меня известили о твоих недавних операциях возле Умбры. Ты прославил свой орден.

— Рад служить, господин примарх, — с поклоном отозвался офицер.

Лев повернулся к Альфарию. Искоса взглянув туда же, капитан с удовольствием отметил, что с лица визитера исчезло самоуверенное выражение. Никто не сохранил бы благодушное чувство собственного превосходства, стоя перед истинным сыном Императора.

— Теперь ты, — произнес Эль’Джонсон, положив громадную руку в латной перчатке на наколенник. — Как мне к тебе отнестись?

Гость склонил голову:

— Как вам будет угодно, мой господин. Я здесь, чтобы ответить на ваши вопросы.

— Ты явился из несуществующего легиона и представился именем, которого нет ни в одном документе. Ты не имеешь ни знаков различия, ни верительных грамот, и все же требуешь, чтобы тебя приняли тут, в сердце моего флота, накануне грядущей битвы.

— Но Двадцатый реален, господин, как вы вполне можете видеть, — возразил Альфарий. — И, простите, я не думаю, что вы узнали о нас только сейчас.

— До меня доходили слухи. В них говорилось об армии фантомов, которые приходят и уходят, не оставляя ниточек, за которые можно ухватиться. Но любому легиону нужен примарх, а у вас его нет. По какому же праву ты так называешь свое боевое соединение?

— Все легионы, даже этот, возникли до появления примархов. Мы — последние, но со временем отыщут и нашего повелителя. Возможно, тогда мы превратимся из фантомов в нечто большее.

— А может, и нет.

— Несомненно лишь то, что выбор сделают за нас.

Арнаид слушал и наблюдал. На первый взгляд Лев и визитер разговаривали в разной манере, но в их речи была и странная, тревожащая схожесть. Оба выражались так, будто прятали под словами скрытые смыслы, не упоминаемые вслух, но истинные.

— Объясни, зачем ты прибыл, — велел Эль’Джонсон.

— Я привел корабль с ротой наших лучших воинов. Сюда летят и другие бойцы, подходящие для действий под вашим началом. Они будут служить вам верно и беспрекословно. Мы проанализировали вашу войну с рангданцами, восхищаясь ею со стороны, поэтому ксеносам нечем нас удивить. Примите наше предложение, и все закончится гораздо быстрее.

— Щедрый дар. От моего отца, не так ли?

— От нас самих. У нас есть определенное… разрешение на такие занятия.

— В нашем Крестовом походе сражается много легионов. Никто не захотел помочь нам, кроме вас. Почему?

— Мы желаем, чтобы Крестовый поход достиг своей цели.

— Как и все мои братья.

— Мы желаем, чтобы рангданцев истребили.

Лев посуровел лицом.

— Разреши немного просветить тебя, фантом, — сказал он. — Некоторые представители моего досточтимого братства отличаются добрым сердцем и радушным нравом. Они люди снисходительные: окажут любезность всякому страннику и выслушают его истории, наслаждаясь беседой с ним, как своими маневрами в бою. Я не таков. Сердце у меня недоброе, а нрав угрюмый. Я видел, как мой легион досуха истек кровью на этой войне, и теперь с утра до ночи пытаюсь сохранить то, что осталось. Мы перебили в системах-склепах так много врагов, что вряд ли когда-нибудь отмоем руки от скверны, поэтому, если тебе дорога твоя шея, начинай говорить правду. Меч у меня на поясе висит не для виду.

У гостя почти неприметно дернулось веко. Его маска безмятежности совсем немного потрескалась по краям. Но сам он не дрогнул и выдержал взор примарха.

— Мой господин, вы должны стать магистром войны, — произнес Альфарий.

Эти два непривычных слова повисли среди теней, откликаясь эхом в серых мрачных чертогах.

— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил Эль’Джонсон.

— Неизбежно придет день, когда найдут последнего — нашего — примарха, и тогда с нынешним притворным равенством будет покончено. Ни один император не командует своими армиями в поле, если у него есть полководцы, и этот не станет. Не разыгрывайте незнание, мой господин: вам наверняка известно, о чем уже давно рассуждают ваши братья.

— Такими речами ты навлекаешь на себя беду, — предупредил Лев.

— Я лишь указываю, что должно произойти, — сказал визитер. — Вы были первым, а ваш легион — самым могучим и многочисленным. Вам следует и дальше держаться выше всех, чтобы стать главным кандидатом на должность, которая появится в свое время. Ее задумывали с расчетом на вас. Это еще может исполниться.

— Ты говоришь так, словно решение уже принято.

— Вы губите себя на этой войне. Тринадцатый легион впервые превзошел Первый по количеству бойцов, хотя его повелитель — лишь жалкое подобие вас. Если вы продолжите нести потери в таком темпе, то уже никогда не обгоните их. Кроме того, к Десятому и Шестнадцатому относятся все более благосклонно. Вам предречена корона, господин, но она выскальзывает у вас из пальцев.

— И ты можешь вернуть ее на мое чело.

— Да, если вы сейчас же отведете свои силы. Позвольте нам довести операцию до конца, пока вы восполняете потери. Вы уже свершили столько, что никто не усомнится в вашей доблести. Вернитесь на Калибан, восстановите легион, и никто не оспорит ваше право на власть.

Эль’Джонсон поразмыслил над этим. Его крутой лоб ненадолго пересекли морщины, и он побарабанил керамитовыми пальцами по колену.

— А ты станешь серым кардиналом, — произнес Лев.

— От вас не потребуют никаких обязательств.

— Тогда почему ты предлагаешь помощь?

Альфарий чуть ли не смущенно улыбнулся.

— Потому что ваших людей и нас создали одинаковыми. Вы знаете, каково это — выполнять обещания, не выдавая тайн, носить меч на поясе и клинок под плащом. Если главным назначат Жиллимана, нашим порядкам придет конец. Вот почему.

Тогда на лице Эль’Джонсона впервые появилась улыбка, такая же ледяная и жесткая, как и прочая его мимика.

— Однажды, если так распорядится судьба, найдут твоего примарха. Почему бы тебе не возложить надежды на него?

— Мы не такие, как вы.

— И кто же мы такие?

— Первый легион.

Лев ответил не сразу. Казалось, он ушел в себя, словно в этих двух словах для него звучали не только почет, но и проклятие.

— Все, уходи, — хмуро повелел он, немного плотнее запахнув мантию. — Возвращайся на свой серый корабль под пустым флагом. Через час ты получишь мой ответ.


Когда Альфарий вышел, примарх повернулся к Арнаиду.

— Что думаешь об этом? — спросил он.

— Странное предложение.

— Очень. Ты согласен с его оценкой кампании?

Легионер замялся:

— Мне неуместно…

— Дай честное суждение, капитан!

— Он прав. — Подняв глаза, Арнаид встретил взгляд Эль Джонсона. — Мы победим, но оставим среди этих звезд немалую часть наших сил.

Кивнув, Лев быстро окинул взором несколько тактических гололит-карт, на каждой из которых теснились руны и векторы развертывания.

— Прошлой ночью я видел сон, капитан Арнаид, — глубокомысленно произнес он. — Мне пригрезилось, что я снова на Калибане, до прибытия моего отца, когда лесные чащи еще кишели кошмарными тварями. Я пребывал в разуме зверя, явившегося убить меня… Или же зверь вселился в мой разум и стал охотником. Не помню, чтобы когда-нибудь сталкивался с подобным созданием. Когда я сразил существо, оно заговорило со мной. Произошло ли это на самом деле? Не знаю.

Офицер слушал, испытывая легкую неловкость. Его смущало, что он заглядывает во внутренний мир своего примарха, пусть даже мельком.

— И оно тоже назвало меня Первым, — продолжил Эль’Джонсон. — Тогда я никак не смог бы понять, о чем речь. Однако затем титул стал и почестью, и бременем. Он висит на шее у каждого из нас, словно свинцовая гиря. И вот теперь новые фантомы возникают из пустоты, чтобы соблазнять нас образами будущих интриг в большой политике. Такие призраки следовали за мной на каждом шагу, полагая, словно им известно, чего я должен хотеть, или что делать, или кем быть.

Лев улыбнулся во второй раз, чуть менее холодно.

— Магистр войны, — задумчиво сказал он. — Первый среди равных. Фантом, очевидно, прав: нечто вроде этого обязательно появится. И мы повредим нашим шансам на успех, если упорно продолжим исполнять наши клятвы здесь. Мне уже кажется, что любой искуситель выходит из теней со словами истины. Вот почему они опасны — мы ведь привыкли ко лжи на планете, сотворенной из обмана, и только правда угрожает нашим душам.

— Тогда следует ли нам… — отважился заговорить Арнаид.

Эль’Джонсон повернулся к нему, и по лицу примарха скользнуло выражение сдержанного веселья.

— Что именно, капитан?

— Следует ли нам принять его предложение?

Лев откинулся на спинку трона.

— Предложения меняются. Мои ответы — нет.


На рассвете он выходит из зарослей пешком, в латах, покрытых множеством отметин от когтей. Ливень давно уже закончился, но воздух по-прежнему серый и душный от влаги, под ногами чавкает грязь, тропы залиты водой, а на полях лежат слипшиеся комки дерна и глины.

Впереди, на горизонте, возносится к тусклому небу его воинский оплот с черными стенами, которые увенчаны длинными стягами. Гигантскую крепость возвели, чтобы усмирить земли вокруг нее, но на фоне бескрайних девственных лесов даже она выглядит ненадежным владением. По раскисшей земле устало бредут вереницы мужчин и женщин, направляющихся к воротам. За всеми ними наблюдают часовые в темных доспехах, восседающие на массивных боевых конях в шипастой броне.

На дороге его встречают рыцари ордена, сами недавно вернувшиеся с вылазок в полутьму. Один из них снимает шлем, обнажая благородный лик с выдубленной в битвах кожей и коротко стриженными волосами.

— Сын Леса! — восклицает рыцарь, приветствуя его. — Очередная победа?

Он поднимает глаза. Невозможно представить, как он изможден, а слова той последней твари, которая имела обличье человека и владела речью смертных, до сих пор звучат у него в ушах.

— День триумфа придет, — отвечает он, стряхивая скверну с латной перчатки.

Рыцарь слезает с лошади и подходит к нему.

— Да, со временем, — тихо произносит воин, придвинувшись вплотную, как заговорщик. — Но, пока мы очищаем эти леса, другие ордены набираются сил. Ты знаешь, что я советую. Прерви охоту, мой повелитель, хотя бы на один сезон.

Он не смотрит на рыцаря. Его взор обращен на людей, которые пробираются к безопасным стенам цитадели. Они не благодарят за то, что делается ради их блага, и не имеют отношения к клятвам, связывающим их защитников, хотя будущее местных жителей зависит от этих воинов.

— Мы дали обещание, брат, — напоминает он.

— Ты думаешь, другие сдержат его?

— Какое мне до этого дело?

— Такое, что однажды наш мир будет подчиняться одному господину. Им должен стать ты.

Не отвечая, он идет дальше, утопая в грязи по шпоры. В каждом его грузном движении сквозит накопившаяся усталость.

— Подумай о своем предназначении! — кричит рыцарь ему вслед. — Если клятвой можно пренебречь, то властью — нет!

Он не останавливается.

Воин обращает к нему последнюю мольбу:

— Чем же тогда ты хочешь прославиться, мой повелитель? Кем ты желаешь увидеть себя в будущих летописях?

Он продолжает идти, ни разу не оглянувшись.

— Тем, кем я был всегда, неизменно, — произносит он, вдыхая сырой промозглый воздух еще одной калибанской зари. — Охотником. Убийцей зверей.

Об авторах

Дэвид Гаймер — автор романов «Лев Эль’Джонсон. Повелитель Первого» и «Феррус Манус. Горгон Медузы» из цикла «Примархи», а также повести «Крыло Ужаса» о событиях Ереси Хоруса. В рамках вселенной Warhammer 40,000 он написал книги «Око Медузы» (Eye of Medusa) и «Голос Марса» (The Voice of Mars), а в серии «Пришествие Зверя» его перу принадлежат повести «Эхо Долгой войны» и «Последний сын Дорна». Кроме того, Дэвид трудился над произведениями по Warhammer: Age of Sigmar — романом «Хамилькар. Поборник богов» (Hamilcar: Champion of the Gods) и сценариями аудиопостановок «Звери Картхи» (Beasts of Cartha), «Кулак Горка, Кулак Морка» (Fist of Gork, Fist of Mork), «Великий Красный» (Great Red) и «Только праведные» (Only the Faithful). Отметился романами о приключениях Готрека и Феликса: «Убийца» (Slayer), «Убийца родичей» (Kinslayer) и «Город Проклятых» (City of the Damned), а также сценарием аудиопостановки о Готреке «Убийца во Владениях» (Realmslayer).

Дэвид — независимый писатель и, время от времени, ученый — обитает в Восточном Йоркшире. В 2014 году его роман «Головорез» (Headtaker) номинировался на получение премии имени Дэвида Геммела и дошел до финала.


Дэвид Аннандейл — автор романов «Проклятие Пифоса» и «Гибельный шторм» из цикла «Ересь Хоруса» и повестей из серии «Примархи» под названиями «Робаут Жиллиман. Владыка Ультрамара» и «Вулкан. Владыка Змиев». По вселенной Warhammer 40,000 он написал книгу ««Владыка войны». Ярость богомашины» (Warlord. Fury of the God-Machine), цикл о комиссаре Яррике, несколько историй с участием Серых Рыцарей, включая «Хранителя Клинка» (Warden of the Blade) и «Кастеляна» (Castellan), а также произведения в сериях «Пришествие Зверя» и «Битвы Космодесанта». В его послужной список входит и роман «Неферата. Кровавый мортарх» (Neferata: Mortarch of Blood) по «Эре Зигмара».

Дэвид читает в Канадском университете лекции на различные темы: от английской литературы до фильмов ужасов и видеоигр.


Гай Хейли — автор романов «Волчья Погибель», «Фарос» и «Смерть титанов» в цикле «Ересь Хоруса», а также повестей «Коракс. Властелин теней» и «Пертурабо. Молот Олимпии» в серии «Примархи». По вселенной Warhammer 40,000 он написал книги «Темный Империум», «Темный Империум. Чумная война», «Опустошение Ваала» (The Devastation of Baal), «Данте», «Тьма в крови» (Darkness on the Blood), «Гибельный клинок», «Теневой меч», «Валедор» (Valedor) и «Гибель единства». Для серии «Пришествие Зверя» он создал повести «Тронный мир» и «Обезглавливание». Страсть ко всему зеленокожему подвигла его на создание одноименного романа о Скарснике (Skarsnik) для фэнтези-вселенной Warhammer и романа «Возвышение Рогатой Крысы» (The Rise of the Horned Rat) в серии о Конце Времен (End Times). Впоследствии Гай отметился и во вселенной Age of Sigmar, написав рассказы для антологий «Буря войны» (War Storm), «Гхал-Мараз» (Ghal Maraz) и «Зов Архаона» (Call of Archaon).

Живет он в Йоркшире, с женой и сыном.


Иэн Сент-Мартин — автор повести «Ангрон. Раб Нуцерии» и сценария к аудиопостановке «Конрад Кёрз. Урок в темноте» (Conrad Curze: A Lesson in Darkness) в серии «Примархи». По вселенной Warhammer 40,000 он написал романы «О чести и железе» (Of Honour and Iron), «Люций. Безупречный клинок» и «Караул смерти. Война Криптмана», а также повесть «Стальной демон» (Steel Daemon) и несколько рассказов.

Иэн живет в Вашингтоне, округ Колумбия, заботится о кошке и читает все, что попадается ему под руку.


Гэв Торп создал в цикле «Ересь Хоруса» романы «Потерянное Освобождение», «Ангелы Калибана» и «Коракс», а также повесть «Лев», вошедшую в сборник «Примархи» (бестселлер по версии New York Times), и несколько сценариев аудиопостановок. Кроме того, Гэв написал множество книг по Warhammer 40,000, в том числе «Пепел Просперо» (Ashes of Prospero), ««Император». Гнев Омниссии» и серию «Возвышение иннари», куда входят «Призрачный воин» и «Дикий всадник». Кроме трилогий «Пути эльдаров» и «Наследие Калибана» его перу принадлежат два произведения в серии «Пришествие Зверя». В рамках вселенной Warhammer FB он создал роман «Проклятие Кхаина» (The Curse of Khaine) из цикла «Конец Времен», омнибус «История Раскола» и многие другие произведения. В 2017 году Гэв получил премию имени Дэвида Геммела за роман «Боевой зверь» (Warbeast) по вселенной «Эра Зигмара».

Живет и работает в Ноттингеме.


Дариус Хинкс завоевал премию имени Дэвида Геммела в номинации «Лучший начинающий автор» за свой первый роман «Воин-жрец» (Warrior Priest). С тех пор он не раз предпринимал вылазки на территорию Warhammer 40,000 — например, создал романы «Чернокаменная Крепость» (Blackstone Fortress), «Мефистон. Кровь Сангвиния» и «Мефистон. Поход к Неумершим», а также повесть «Санктус» (Sanctus) из серии «Битвы Космодесанта». Кроме того, Хинкс проложил кровавую тропу через вселенную Warhammer, написав такие произведения, как «Остров крови» (Island of Blood), «Сигвальд» (Sigvald), «Гробница Разумова» (Razumov’s Tomb) и трилогию «Орион» (The Orion). Недавно он впервые отметился в «Эре Зигмара» с повестью «Королева-воительница» (Warqueen).


Джеймс Сваллоу написал по «Ереси Хоруса» романы «Где Ангел не решится сделать шаг» и «Немезида», каждый из которых входил в список бестселлеров New York Times, а также книги «Полет «Эйзенштейна»», «Погребенный кинжал» и ряд сценариев к аудиопостановкам о Натаниэле Гарро, впоследствии объединенным в антологии «Гарро». Во вселенной Warhammer 40,000 он отметился четырьмя романами о Кровавых Ангелах, аудиопостановкой «Сердце ярости» и дилогией о Сестрах Битвы. Его рассказы появлялись в сборниках «Легенды Космодесанта» и «Легенды Ереси».


Крис Райт — автор романов «Шрамы» и «Путь Небес» из цикла «Ересь Хоруса», книг «Леман Русс. Великий Волк» и «Джагатай-хан. Боевой Ястреб Чогориса» из серии «Примархи», повестей «Братство Бури» и «Волчий Король», а также сценария к аудиопостановке «Сигиллит». По вселенной Warhammer 40,000 он написал романы «Владыки Безмолвия» (Lords of Silence), «Крипты Терры. Прогнивший Трон» и «Хранители Трона. Легион Императора» (Watchers of the Throne: The Emperor’s Legion), книги о Космических Волках «Кровь Асахейма» и «Зовущий бурю». Помимо того, он создал антологию рассказов «Волки Фенриса» (Wolves of Fenris) и два произведения в серии «Битвы Космодесанта»: «Железная ярость» и «Битва за Клык». Также перу Криса принадлежит целый ряд книг по вселенной Warhammer, в том числе роман «Повелитель драконов» (Master of Dragons) из цикла «Война Возмездия» (War of Vengeance).

Живет и работает Крис в городе Брадфорд-на-Эйвоне, что в юго-западной Англии.


Оглавление

  • Дэвид Гаймер. ПСАЛОМ
  • Дэвид Аннандейл. ПРИГОВОР КОСЫ
  • Гай Хейли. ИГРА ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ
  • Иэн Сент-мартин. ЛУЧШИЕ АНГЕЛЫ
  • Гэв Торп. ИСТИНА ЗАВОЕВАТЕЛЯ
  • Дариус Хинкс. ДВИЖУЩАЯ СИЛА ВОЙНЫ
  • Джеймс Сваллоу. ПОКОИ В КОНЦЕ ПАМЯТИ
  • Крис Райт. ПЕРВЫЙ ЛЕГИОН
  • Об авторах